«О чем молчат мертвые»

О чем молчат мертвые (fb2) - О чем молчат мертвые (пер. Антон Эльханович Сиськович) 1408K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лаура Липман

Лора Липпман О чем молчат мертвые

Laura Lippman

WHAT THE DEAD KNOW

Серия «DETECTED. Тайна, покорившая мир»

Copyright WHAT THE DEAD KNOW © 2007 by Laura Lippman

© А. Сиськович, перевод на русский язык, 2015

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Живые знают, что умрут, а мертвые ничего не знают, и уже нет им воздаяния, потому что и память о них предана забвению, и любовь их, и ненависть их, и ревность их уже исчезли, и нет им более части вовеки ни в чем, что делается под солнцем.

Еккл. 9:5–6

Глава 1

У нее засосало под ложечкой, как только она увидела водонапорную башню, которая возвышалась над безмолвными голыми деревьями, словно космический корабль, зависший над землей. Когда они играли здесь в детстве, эта башня была очень важным, хоть и не самым главным ориентиром в игре. В ней не было ничего примечательного, но стоило им заметить белый диск на одной из ее опор, как они тут же настораживались, будто бегуньи, готовые с низкого старта что есть сил броситься к финишу. На старт, внимание, а вот и он…

Правда, вначале это не было игрой. Она пыталась найти тот притаившийся рядом с кольцевой автострадой универмаг, чтобы хоть немного скрасить разнообразие двухдневного путешествия обратно из Флориды. Насколько она помнила, почти каждую зиму они ездили этим маршрутом на каникулы к бабушке, несмотря на то что ни одному из членов семьи эта поездка не приносила радости. Бабушкина квартира в Орландо была очень тесной, в ней стоял ужасный запах, ее собачонка постоянно лаяла, а угощение было просто несъедобным. В этом доме все были несчастны, даже отец, нет, особенно отец, хотя он и пытался изо всех сил делать вид, что рад погостить у матери, и всегда жутко обижался, когда кто-то вслух выражал мысль о том, что бабушка была немного жадной, странной и озлобленной, хотя она, бесспорно, была именно такой. И все-таки даже отец не мог скрыть чувство облегчения, когда они с каждой милей уезжали все дальше и дальше от ее дома. Стоило им проехать мимо таблички с названием очередного штата, как он принимался весело напевать себе под нос. «Джорджия»[1], – мычал он в тон Рэю Чарльзу. На ночь они оставались здесь, в богом забытом придорожном мотеле, а затем не успевало еще взойти солнце, как они снова отправлялись в путь и вскоре добирались до Южной Каролины, и отец начинал насвистывать «Нет ничего лучше!»[2]. А дальше лежала длинная, долго тянущаяся дорога по Северной Каролине и Вирджинии, где единственными развлечениями были завтрак в Дареме и пляшущие пачки сигарет на биллбордах при выезде из Ричмонда. И, наконец, Мэриленд, милый Мэриленд. До дома оставалось всего каких-то пятьдесят миль, или около часа езды. Правда, теперь из-за бескрайних пробок ей пришлось ползти по трассе почти вдвое дольше, но затем пробка начала постепенно рассасываться и стало возможно прибавить газу.

А вот и он…

«Хацлер» в свое время был крупнейшим универмагом в городе, и именно он открывал рождественский сезон, когда на его крыше появлялся картонный дымоход с балансирующим на одной ноге Санта-Клаусом. Она так и не решила, что делал дух Рождества – только собирался пробраться внутрь по трубе или уже выбрался наружу? Но она привыкла ориентироваться по этому красному пятну, которое подсказывало, что дом уже близко, подобно тому, как опытный моряк определяет по птицам, что берег совсем рядом. Это был ее тайный ритуал, наподобие подсчета прерывистых линий дорожной разметки, одна за другой исчезающих под колесами машины, – это был ее способ справляться с тошнотой от укачивания, которую она даже с возрастом так до конца и не преодолела. Даже сейчас она ехала, стиснув зубы и изо всех сил пытаясь сохранить молчание, чтобы не поддаться старой привычке, которая делала ее такой же странной, как, скажем, ее бабушка. Или, если быть еще более честной, как отец. И все-таки однажды с ее губ радостно и неожиданно, как очередной тайный диалог с собой, случайно произнесенный вслух, сорвались эти слова: «А вот и «Хацлер»!»

В отличие от матери и сестры, отец быстро уловил смысл этого ритуала. Он, казалось, всегда понимал скрытый смысл ее слов. Это утешало, пока она была маленькой, но когда подросла, начало пугать. Отец настоял на том, чтобы превратить ее личный салют в игру, в соревнование для всей семьи. Вообще он любил брать что-то личное и делать это всеобщим достоянием. Это был жуткий приверженец длинных, нудных разговоров в кругу семьи, которые он называл «доверительными беседами», а также незапертых дверей и хождения по дому в трусах, хотя мама быстро отучила его от этой привычки. Если кто-то из членов семьи пытался что-то утаить – будь то кулек конфет, купленный на свои собственные деньги, или какие-то неприятные эмоции, – отец тут же обвинял его в скрытности. Он обязательно усаживал «провинившегося» перед собой, смотрел ему прямо в глаза и начинал читать длинную нотацию о том, что семья – это кое-что другое. Семья – это команда, это единое целое, почти как страна, которая до конца существования остается верна своим традициям.

– Мы не пускаем в дом незнакомцев, – говорил он, – но для семьи наши двери всегда открыты.

В конце концов отец украл ее ритуал говорить: «А вот и «Хацлер»!» и подстегивал всех бороться за право сказать это первым. Как только остальные члены семьи приняли эту игру, последние несколько миль дороги они проезжали в невыносимом напряжении. Сестры, пристегнутые ремнями безопасности, которыми в те времена пользовались только для дальних поездок, вытягивали шеи, ерзали на своих местах и неустанно наклонялись вперед, пытаясь первыми увидеть универмаг. Так оно было в те дни: ремни безопасности только для дальних поездок, никаких велосипедных шлемов, скейтборды из необструганной доски и старых роликовых коньков… Придавленная ремнем безопасности, она чувствовала, как у нее начинало сосать под ложечкой и как бешено колотилось ее сердце – и все ради чего? Ради мнимой чести первой сказать вслух то, что уже давно крутилось у нее в голове. Как и во всех придуманных отцом играх, здесь не было ни наград, ни смысла, поэтому она продолжала делать то, что делала всю жизнь: притворялась, что ей все равно.

Но теперь она ехала одна. Стоит захотеть – и она тут же сможет одержать эту хоть и бессмысленную, но все-таки победу. Как и в прежние времена, ее желудок снова сделал сальто, хотя того магазина уже давно не было, да и все в этом когда-то таком знакомом месте изменилось. Изменилось и, конечно же, потеряло всю свою ценность. На месте «Хацлера» теперь стоял безвкусный «Вэлью Сити», а отель «Кволити Инн», раньше находившийся напротив него на южной части шоссе, превратился в склад. Отсюда не было видно, осталось ли на перекрестке кафе «Говард Джонсонс» – уютное местечко, куда каждую неделю съезжались десятки семей на ужин из жареной рыбы, – но она в этом почему-то сильно сомневалась. Неужели кафе «Говард Джонсонс» больше нет? А есть ли она сама? И да, и нет.

Дальнейшая ее судьба изменилась буквально за несколько секунд. «Если подумать, так всегда и происходит», – скажет она немногим позже на допросе. Ледниковый период ведь тоже можно измерить секундами, просто их было намного больше. О, она знала, как при необходимости понравиться людям, и хотя в данном случае эта тактика была необязательна для выживания – трудно перебороть свои привычки. Следователи изо всех сил изображали на лице раздражение, но она знала, что ей удалось произвести на них желаемый эффект. К тому времени ее описание типичной автомобильной аварии превратилось в захватывающий рассказ…

Терзаемая странными чувствами, она смотрела вправо, на восток, пытаясь вспомнить знакомые с детства места и совсем позабыв старое предостережение: мосты замерзают в первую очередь. Вдруг руль начал выскальзывать у нее из рук, а машина, потеряв сцепление с дорогой, покатилась в сторону, хотя гололеда еще не было и в помине и тротуары были совершенно сухими. Позже она узнает, что это был не лед, а машинное масло, оставшееся на дорожном покрытии после предыдущей аварии. Разве она могла разглядеть в мартовских сумерках огромное пятно – результат невнимательности бригады людей, которых она никогда в жизни не встречала? Тем вечером где-то в Балтиморе сотрудник дорожной службы садился ужинать, даже не зная, что уничтожил чью-то жизнь, и она завидовала его неведению.

Она вцепилась в руль и ударила по педали тормоза, но автомобиль не слушался. Угловатый седан скользнул влево, двигаясь, как стрелка на тахометре. Ударившись о дорожное ограждение, автомобиль развернулся и вылетел на противоположную сторону шоссе. На мгновение ей показалось, что она совершенно одна на дороге, а остальные водители как будто застыли в благоговейным трепете. Старый «Вэлиант»[3] – это название казалось добрым знаком, а также служило напоминанием о принце Вэлианте, о борьбе которого она читала много лет назад в воскресных комиксах, – двигался быстро и грациозно, словно танцор, среди невозмутимых мирских пассажиров и водителей, возвращающихся домой с работы под конец часа пик.

А затем, когда она снова обрела контроль над машиной, когда покрышки снова сцепились с дорогой, она почувствовала мягкий глухой удар с правой стороны. Ее машина врезалась в бок белого внедорожника, и хотя ее автомобиль был куда меньше, внедорожник заметно пошатнулся, будто слон, поваленный из игрушечного ружья. Перед ней мелькнуло лицо девочки – по крайней мере, так ей показалось, – лицо не столько напуганное, сколько удивленное от осознания того, что даже самая чистая и невинная душа может подвергнуться опасности в любой момент. На девочке были пуховик и огромные очки, которые ей явно не шли. Дополнялся этот образ ужасными меховыми наушниками. Ее рот округлился от изумления. Ей было одиннадцать или двенадцать лет, то есть как раз тот возраст, когда… И вдруг белый внедорожник медленно перевернулся и полетел в кювет.

«Мне так жаль, мне так жаль, мне так жаль» – крутилось у нее в голове. Она знала, что следовало остановиться, проверить, как себя чувствуют пассажиры внедорожника, но хор клаксонов и визг тормозов за спиной невольно подтолкнули ее ехать дальше. Это не моя вина! Всем ведь известно, что внедорожники часто заносит. Слабенький толчок никак не мог спровоцировать такую драматичную аварию. К тому же у нее выдался очень тяжелый день и она была уже так близка к цели. До нужного поворота оставалось меньше мили. Она все еще могла съехать на семидесятую магистраль, по которой и продолжила бы ехать на запад, к пункту своего назначения.

Но когда она оказалась на прямой, ведущей к семидесятому шоссе, то вместо того, чтобы повернуть налево, сама не понимая зачем, свернула вправо рядом со знаком «Только для местного транспорта», на ту странную, недостроенную дорогу, которую в ее семье всегда называли «шоссе в никуда». С какой гордостью родители объясняли знакомым, как добраться до их дома: «Поезжайте на восток по междугороднему шоссе, пока оно не кончится». «В смысле? – переспрашивали приглашенные. – Как дорога может кончиться?» И отец торжественно рассказывал о том, как жители со всего Балтимора устроили акцию протеста, чтобы остановить строительство дороги и защитить тем самым лесной парк и его обитателей, а также уберечь от сноса тогда еще скромные многосемейные дома, стоявшие вокруг бухты. Это был один из немногих успехов в жизни ее отца, хотя он и не сделал ничего грандиозного: просто стал одним из тех, кто подписал петицию и поучаствовал в демонстрации. А выступить на митинге ему так и не довелось, как бы он ни хотел оказаться в этой роли.

«Вэлиант» ужасно шумел: судя по всему, это правое заднее колесо задевало о помятое крыло. В ее взволнованном состоянии лучшим решением было бы припарковать машину на обочине и идти дальше пешком, что она и сделала, несмотря на начавшийся дождь со снегом. С каждым своим шагом она понимала, что что-то не так. Ребра болели так сильно, что каждый вдох был похож на удар в легкие крошечным ножом. Она едва могла нести свою сумочку так, как ее всегда учили – не раскачивая на руке, а плотно прижав к телу, чтобы не искушать лишний раз грабителей и воров. Она ехала не пристегнувшись, и ее изрядно покидало по салону «Вэлианта» во время аварии: она несколько раз приложилась о руль и о водительскую дверь. На лице у нее была кровь, но было непонятно, откуда она шла. Изо рта? Со лба? Ей было одновременно холодно и жарко, а перед глазами у нее плясали черные звезды. Нет, не звезды. Скорее развевающиеся треугольные флажки, подвешенные на телефонных проводах.

Не прошла она и десяти минут, как рядом с ней остановилась патрульная машина.

– Это ваш «Вэлиант» там, на обочине? – крикнул полицейский, опустив окно с пассажирской стороны, но не высовываясь при этом из машины.

Ее ли это машина? Трудно сказать. Вопрос был куда сложнее, чем могло показаться молодому офицеру. И все-таки она кивнула.

– Можно взглянуть на ваши документы?

– Разумеется, – сказала она и полезла в сумочку, но кошелька там не оказалось. Она рассмеялась, осознав, как выглядит со стороны. Ну конечно, у нее нет с собой документов, даже водительских прав нет. – Простите, я… – Она не могла удержаться от смеха. – Я их потеряла.

Он вышел из машины и попытался забрать ее сумочку для обыска, но женщина закричала. Причем крик напугал ее саму больше, чем полицейского. Все дело было в том, что, когда он попытался снять с ее руки сумочку, по ее предплечью прокатилась волна боли. Патрульный нажал кнопку на рации, которая висела у него на плече, и вызвал помощь. Он нашел в сумочке ключи от «Вэлианта», положил их к себе в карман, а затем отошел к машине, пошарил в бардачке, вернулся и встал рядом с ней под ледяным дождем, который уже разошелся в полную силу. Он пробормотал ей что-то, но она не поняла, что именно, и остаток времени они провели в молчании.

– У меня сломана рука? – спросила она.

– Это пусть врачи решают, как только мы доставим вас к ним.

– Ну уж нет! Никуда я не поеду.

Ее прервал отдаленный шум вертолета. «Мне так жаль, мне так жаль, так жаль» – снова и снова крутились слова в ее голове. Но она ни в чем не была виновата.

– Это не моя вина. Я не справилась с управлением… но я правда ничего такого не сделала…

– Я ведь зачитал вам ваши права, – ответил полицейский. – Все, что вы ни скажете, может быть использовано против вас. Хотя и так ясно, что вы сбежали с места аварии.

– Я поехала за помощью.

– Эта дорога заканчивается на пригородной стоянке. Если вы действительно хотели помочь тем людям, вы бы остановились или как минимум поехали бы по Секьюрити-бульвару.

– Рядом с Форест-парк есть старая аптека «Виндзор Хиллс», а еще небольшой отель «Виндзор Милл». Я думала, смогу позвонить оттуда.

Она видела, что застала своего конвоира врасплох: он не ожидал, что ей известны точные названия и так хорошо знакома эта местность.

– Не знаю насчет аптеки, хотя там вроде бы есть заправка, но… разве у вас нет мобильника?

– Личного – нет, я пользуюсь им только на работе. Просто я не покупаю вещи, пока их не доведут до совершенства и они не будут работать как следует. Сотовая связь часто обрывается, поэтому бо́льшую часть разговора людям приходится едва ли не орать в трубку, чтобы их услышали, а я не хочу, чтобы все знали, о чем я разговариваю по телефону. Когда мобильники станут работать так же хорошо, как стационарные телефоны, – вот тогда я, пожалуй, и приобрету себе такой.

В голове у нее эхом звучал голос отца. Столько лет спустя она все еще его помнила, и этот голос был так же отчетлив, как всегда. «Ни за что не покупай новоизобретенную электронику. Регулярно затачивай ножи. Ешь помидоры только в сезон. Заботься о своей сестре. Однажды мы с вашей матерью отойдем в мир иной, и вы останетесь друг у друга одни».

Патрульный с серьезным видом рассматривал ее, словно послушный малыш, который благоговейно смотрит на сверстника-плохиша. Его подозрительность к ней выглядела нелепой. При таком свете, в такой одежде и с мокрыми, облепленными снегом волосами она, вероятно, выглядела моложе своего настоящего возраста. Обычно люди давали ей на целых десять лет меньше, чем ей было на самом деле, даже в те редкие дни, когда она красилась и надевала платье. А в прошлом году она постриглась и стала выглядеть еще моложе. Забавно, но ее волосы упрямо не желали темнеть, хотя большинство женщин в этом возрасте обесцвечивают их, чтобы поддержать такой светлый оттенок. Казалось, что она долго красила волосы каким-нибудь «благородным каштаном», а теперь они мстили ей за это.

– Бетани, – сказала она. – Я одна из сестер Бетани.

– Из каких еще сестер? – не понял полицейский.

– Так вы не знаете? – удивилась она. – Или не помните? В таком случае вам, значит, сколько… двадцать четыре? Двадцать пять?

– Мне будет двадцать шесть на следующей неделе, – ответил мужчина.

Она с трудом сдержала улыбку. Он напомнил ей малыша, который с гордостью заявляет, что ему не два, а два с половиной. В каком возрасте мы перестаем радоваться дням рождения? Большинство лет в тридцать, подумала она, хотя с ней это случилось гораздо раньше. Уже к восемнадцати годам она отдала бы все на свете, чтобы отказаться от взросления и еще немного побыть ребенком.

– То есть вас еще и в помине не было, когда… – протянула она. – Да, и вы, скорее всего, неместный, так что в любом случае это имя вам ни о чем не говорит.

– Машина зарегистрирована на имя Пенелопы Джексон из Эшвилла, Северная Каролина. Это вы? Я пробил по базе – авто вроде как в угоне не числится.

Она покачала головой. Нет смысла рассказывать этому человеку свою историю. Лучше она прибережет ее для того, кто сможет ее оценить, кто сможет понять то, что она хочет сказать. И опять она все тщательно просчитывала в уме – это уже стало для нее привычным. На кого можно положиться, кто будет о ней заботиться? А на кого нельзя, кто может ее предать?

В больнице Святой Агнес она продолжала лишь выборочно отвечать на прямые вопросы, типа где что болит. Повреждения она получила относительно несерьезные: царапина на лбу, на которую пришлось наложить четыре малюсеньких шва и после которой, как ее заверили, даже не останется шрама, и то ли растяжение, то ли перелом левого предплечья. Ей сказали, что руку подлатают и наложат повязку, но потом обязательно потребуется хирургическое вмешательство. Патрульный, должно быть, всем растрепал про фамилию Бетани, потому что дежурный дотошно расспрашивал ее по этому поводу, но она упорно отмалчивалась, сколько ее ни пытались разговорить. При обычных обстоятельствах ей бы просто оказали помощь, а затем сразу же выписали. Но в этот раз случай выдался довольно-таки необычный. Снаружи ее палаты дежурил патрульный. Ей сказали, что она не имеет права покидать стены здания, несмотря даже на то, что доктора были готовы ее выписать.

– В законе очень четко прописано на этот счет, – сообщил ей второй полицейский, постарше, который, видимо, теперь занимался расследованием ДТП. – Вы должны рассказать нам, кто вы. Если бы вы сами не пострадали, эту ночь вам пришлось бы провести в тюрьме.

На это она ничего не ответила, хотя мысль о тюрьме пугала ее. Лишиться возможности делать что хочешь, лишиться свободы… Ну уж нет, еще одного раза она не вынесет! Доктора подписали ее карточку именем Джейн Доу[4], добавив в скобках: «Бетани?» Джейн Доу, кажется, было ее четвертым именем, а то и пятым. Она уже давно сбилась со счета.

В больнице Святой Агнес она была уже не в первый раз. А точнее, далеко не в первый. Столько поездок, столько несчастных случаев… Глубокий порез голени, когда полная светлячков банка упала на асфальт и разбилась, а несколько осколков отрикошетили и воткнулись в ногу. Мухобойка, которую она приложила к прививке против оспы с самыми благими намерениями. Падение с велосипеда в колючие кустарники, в результате которого колено раскрылось, как цветок из костей и крови. Бедро, порезанное ржавой проволокой, торчавшей из огромной старой покрышки от какого-то трактора или грузовика, – позже отец, из уважения к маме и к ее страсти ко всему английскому, сделал из этой покрышки своеобразный британский батут. Поездки в отделение «скорой помощи», как того и хотел отец, стали своего рода традициями, призванными сплотить членов семьи, традициями, вселяющими ужас в пострадавшего и утомительными для тех, кто должен был тащиться за компанию. Правда, в конце каждый получал по вкуснейшему стаканчику мороженого, так что оно того стоило.

«Не так я представляла себе возвращение домой», – подумала она, лежа в полной темноте и позволяя наконец своей старой подруге, жалости к самой себе, войти в палату и заключить ее в крепкие объятия.

Она давно думала о том, как вернется, – сейчас ей стало это ясно. Хоть и не сегодня, но она обязательно вернется. По своему собственному желанию, а не из-за того, что кто-то так за нее решил. Три дня назад размеренное течение ее жизни, которого она так долго добивалась, без предупреждения кардинально изменило свое направление, прямо как зеленый «Вэлиант», вышедший из-под контроля. Эта машина… Внутри словно находился призрак, который постоянно подначивал ее ехать на север, мимо всех тех мест, что напоминали ей о прошлом, вперед, куда вела ее сама судьба. На выезде с семидесятого шоссе легко можно было свернуть на запад, куда она, собственно, и собиралась ехать изначально, и остаться никем не замеченной, но машина свернула вправо и остановилась сама по себе. «Вэлиант» почти привез ее домой, заставив думать, что это правильный выбор. Вот почему она вспомнила имя принца… Или из-за травмы головы, или из-за событий, произошедших за последние три дня, или из-за беспокойства о маленькой девчушке из белого внедорожника.

Медленно уплывая на обезболивающих таблетках в долину снов, она представляла, как проснется утром и назовет всем свое имя, свое настоящее имя… впервые за столько лет. Как ответит на вопрос, о котором люди обычно не задумываются: «Кто вы?»

А затем она поняла, каким будет второй вопрос…

Часть I Среда

Глава 2

– Это твой телефон звонит?

Заспанная девушка уставилась на Кевина Инфанте, причем она явно была рассержена, хотя, конечно, не факт, что на него. К тому же он даже не помнил ее имени – правда, был уверен, что через секунду-другую обязательно вспомнит его. Но не все сразу.

Нет, именно это сочетание – странная девушка и зловещий блеск в ее глазах – вот что делало это утро уникальным временем в «анналах Инфанте», как любил называть их сержант Ленхард, неизменно растягивая «а». Если Кевин был настолько плохо знаком с этой девушкой, что даже не мог вспомнить ее имени, чем же он заслужил этот полный неодобрения, гнетущий взгляд? Обычно ему требовалось месяца два-три, чтобы пробудить в женщине столько гнева.

– Так это твой телефон? – повторила девушка голосом столь же угрожающим, как и выражение ее лица.

– Да, – облегченно выдохнул Инфанте, радуясь возможности начать разговор с такого легкого вопроса. – Абсолютно точно.

Тут до него дошло, что следовало бы найти трезвонящий телефон и, может, даже ответить на звонок, но тот неожиданно затих. Кевин ждал, что вслед за мобильником начнет звенеть домашний телефон, однако затем вспомнил, что находится не в своей спальне. Он пошарил левой рукой по полу – правой он все еще обнимал девушку – и поднял свои брюки, к поясу которых был прикреплен мобильник. Как только он взял его, телефон завибрировал у него в руке и издал еще один пронзительный сигнал. Девушка снова одарила Инфанте неодобрительным взглядом.

– Это по работе, – сказал он, посмотрев на номер.

– Что-то срочное? – спросила она, и если бы он был в хорошей форме, то просто солгал бы, сказав: «Да, конечно», на чем, собственно, все и закончилось бы. Затем он быстро оделся бы и выбежал из квартиры.

Все еще не отойдя окончательно ото сна, он пробормотал:

– В моем отделе не бывает ничего срочного.

– А я думала ты коп. – В голосе незнакомки слышались легкие нотки гнева, но теперь уже с примесью плохо скрываемой обиды.

– Детектив.

– Разве это не одно и то же?

– Ну, почти.

– Так и что, у копов не бывает срочных вызовов?

– Да бывают, постоянно – и этот стоит считать одним из них. Но в моей работе… – Кевин осекся, едва не проговорившись, что занимается расследованием убийств. Просто он опасался, что девушка может заинтересоваться этим, захочет увидеть его еще раз или даже развить отношения с ним. Копы бывают разными, и он был этому несказанно благодарен. – Люди, с которыми мне приходится работать… они очень терпеливые.

– Значит, у тебя типа офисная работа?

– Можно сказать и так. – У Инфанте был офис, у него была работа, и иногда он выполнял свою работу в офисе. – Дебби. – Он постарался не выдать своей гордости тем, что все-таки вспомнил ее имя. – Можно и так сказать, Дебби.

Пытаясь найти часы и заодно осматриваясь вокруг, он понял, что это определенно была спальня, причем обустроенная с неплохим вкусом. На стенах висели художественные фотографии с изображениями цветов, и все было, как сказала бы его бывшая жена, а точнее, последняя из них, выдержано в одной цветовой гамме. Звучало это очень модно и довольно красиво, но Инфанте не видел в этом ничего хорошего. Всего лишь очередной отвлекающий маневр, который многое может спустить женщине с рук. Если подумать, «цветовая гамма» – это часть ловушки. Начинается все с дорогого кольца, возобновляемого кредита, мебели из «Шоферс» и закладной, а заканчивается – в его жизни подобное случалось уже дважды – в окружном суде Балтимора. В конце концов бывшая забирает все себе, а тебе остаются только долги.

Здесь все было выполнено в бледной желтовато-зеленой цветовой гамме. Не так уж и плохо, но детектива почему-то начало подташнивать. Выбирая свою одежду из общей кучи, он начал замечать странные детали интерьера, которые не совсем подходили сюда: встроенный письменный стол прямо под створчатым деревянным окошком, квадратный мини-холодильник, на котором лежала вязаная салфетка, а сверху красовалась маленькая микроволновка… Над столом висел флажок с эмблемой «Тоусонских Тигров»…[5]

«Черт бы меня побрал, – подумал он. – Черт бы меня побрал!»

– Ладно, – сказал Кевин, – а ты чем занимаешься?

Девочка, именно девочка, потому что ей не было и двадцати одного года – не то чтобы это было незаконно, просто у Инфанте были свои правила на этот счет, – одарила его ледяным взглядом и, перебравшись через него, завернулась в какую-то желто-зеленую простыню. С заметным усилием она стянула с крючка пушистый халат, накинула его на себя и только после этого позволила простыне упасть на пол. Полицейский внимательно посмотрел на нее, пытаясь припомнить, что именно привело его сюда. Видит бог, это было явно не ее лицо, хотя оно, возможно, выглядело более привлекательно, когда не было таким заспанно-помятым. При дневном свете она казалась какой-то чересчур бледной, эта Дебби, одна из тех блондинок, чьи глаза смываются с лица вместе с макияжем. Она вытащила из шкафа ведро, вызвав у Инфанте на секунду панический страх. Неужели чтобы огреть его этим ведром? Или вылить что-то ему на голову? Но Дебби просто вышла из комнаты и отправилась в душ. Скорее всего, чтобы смыть с себя все следы от проведенной с Кевином Инфанте ночи. Насколько все плохо? Чем он мог так разозлить эту девушку? Он решил не дожидаться ее, чтобы узнать.

Даже по меркам колледжа было еще слишком рано. Кевин почти вышел из общежития, как вдруг натолкнулся на еще одну студентку, пухлую пучеглазую девчушку, которую, похоже, немало удивило его присутствие. Не просто парень в женской общаге, но мужчина солидного возраста, в костюме, явно не студент и даже не преподаватель.

– Полиция, – сказал он, – округ Балтимор.

Но девушке от этого, казалось, легче не стало.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Нет, просто обычная проверка безопасности. Не забывайте закрывать на ночь все двери и избегайте неосвещенных мест на парковках.

– Есть, офицер! – деловито откликнулась студентка.

Мартовское утро выдалось холодным, и в кампусе никого не было. Детектив обнаружил свою машину недалеко от общежития, припаркованную в неположенном месте. Когда он пытался найти, где оставить ее этой ночью, ему казалось, что это обычный многоквартирный дом. Теперь события вечера постепенно всплывали у него в памяти. Чтобы как-то сменить обстановку, Инфанте поехал не в «Вагнер», где они с коллегами обычно проводили время, а в «Сури». Там в конце бара сидела стайка молодых девчонок, и хотя детектив сразу сказал себе, что приехал сюда просто чего-нибудь выпить, вскоре он преисполнился уверенности уехать отсюда с одной из них. Ему досталась не самая классная из всех, но и та была ничего. Во всяком случае, она изо всех сил пыталась ему угодить – даже сделала минет в машине на Аллегейни-авеню. Он привез ее в это неказистое пяти– или семиэтажное здание около двух часов ночи. Ему хотелось просто посмотреть, как она повернет ключ в замке, посигналить ей на прощание и уехать, но девушка, очевидно, рассчитывала на большее, поэтому он проследовал за ней в комнату и принялся за дело. Кевин был уверен, что поработал довольно-таки неплохо, прежде чем уснуть. Так чем же было вызвано сие недовольство с ее стороны?

Местный коп уже собирался выписать штраф, но Инфанте сунул ему под нос свой значок, и его коллега отступился, хотя было видно, что он явно был не прочь поспорить. Очевидно, перепалка из-за штрафа за парковку была самым интересным, что могло случиться за день с этим угрюмым парнем. У Кевина снова зазвонил телефон – Нэнси Портер, его бывшая напарница, торопливо прошептала в трубку: «Ты где опять?» Черт возьми, он снова пропустил летучку! Если он не хотел приехать на работу в совсем уж неприличное время, ему придется выбирать между душем и завтраком, причем нормальным завтраком, который бы утолил его голод. В итоге детектив решил, что чувство тошноты будет терпеть проще, чем собственную вонь, и отправился домой, на северо-запад Балтимора. Он ведь всегда может сказать, что напал на след главного подозреваемого по… по делу Макгоуэн, например. Да, именно так. В ду́ше на него снизошло вдохновение, и поэтому он находился там дольше, чем следовало бы, позволяя воде стекать по телу, открывать поры и избавлять его от запахов прошлой ночи. Он скажет, что все это время искал бывшего парня девушки по фамилии Макгоуэн, не самого недавнего и даже не предпоследнего, а третьего с конца. Если подумать, это не такая уж и плохая идея. Девушка была убита в парке Ганпауер-Фоллс, причем с такой жестокостью, которую редко проявляют случайные маньяки. Ее не просто зарезали – убийца еще и поджег ее тело. Таким образом, уже через несколько минут к месту убийства подъехало несколько пожарных машин, хотя преступник мог просто оставить тело в лесу, и несколько дней, недель или даже месяцев девушку наверняка никто не нашел бы. Люди всегда удивлялись, когда копы не могли найти тело, но даже несмотря на стремительное развитие линий метро, в Балтиморе было еще огромное количество необжитых земель, куда в принципе редко ступает нога человека. Время от времени какой-нибудь охотник натыкался на груду костей, и оказывалось, что это останки жертвы пяти– и даже десятилетней давности.

В самом начале карьеры Инфанте приходилось расследовать подобное дело, когда налицо было убийство, но тело обнаружено не было. Семья жертвы имела достаточно денег и связей, чтобы свести весь департамент полиции с ума. Когда им говорили, что все поиски и малообещающие лабораторные исследования, которых они неустанно требовали, не принесут никакой пользы, а лишь растратят годовой бюджет департамента, они пожимали плечами и отвечали: «Ну и что?» Тело обнаружили не раньше чем через три года, примерно в десяти метрах от внутриштатного шоссе, да и то только потому, что какой-то скромник пошел в кусты, чтобы отлить. Медики пришли к выводу, что жертва умерла от удара тупым предметом по голове, а значит, это действительно было убийство. Но больше никаких улик ни на теле, ни на месте преступления найти не удалось, а муж жертвы, главный подозреваемый по делу, к тому времени уже умер. Инфанте мучился лишь одним вопросом: был ли смертельный удар нанесен в результате несчастного случая, как если бы очередная субботняя семейная драка вышла из-под контроля, или же у убийцы был какой-то умысел? Кевин проводил много времени в обществе мужа той женщины, пока тот не умер от рака желудка. Муж даже верил, что Инфанте приходил к нему исключительно по доброте душевной. Он накинул на себя маску глубоко опечаленного смертью жены вдовца, и следователь решил, что парень считает себя жертвой, а не убийцей. По мнению муженька, он всего лишь толкнул жену легонько, не сильнее, чем толкал ее на протяжении многих лет совместной жизни, только в этот раз она больше не смогла подняться. Так что он отвез ее подальше от дома и выкинул из машины, а остаток жизни провел, полный уверенности в своей невиновности. Можно было бы подумать, что близкие девушки успокоились после его смерти, но нет. Некоторым людям и этого недостаточно.

Полицейский вышел из душа. Чисто теоретически он опаздывал всего на тридцать минут. Но у него сводило желудок от голода, и перекусом в «МакАвто» тут не отделаешься. Поэтому он поехал в ресторанчик «Бел-Лок Динер». Там официантки суетились вокруг него, подавая ему стейк и яичницу ровно в том виде, как он любил – наполовину прожаренные. Он воткнул вилку в мясо, позволяя соку стекать на тарелку, и снова задумался: что же он такого, черт возьми, сделал, чтобы разозлить Дебби?

* * *

– В больницу Святой Агнес поступила какая-то сумасшедшая, которая утверждает, что ей известно о старом убийстве, – сообщил ему сержант Ленхард. – Поезжай туда и выясни, что к чему.

– Я сейчас расследую дело Макгоуэн, – возразил Кевин. – Честно говоря, мне нужно было кое-кого перехватить этим утром, пока он не уехал на работу. Поэтому я и опоздал.

– Кто-то должен поехать поговорить с ней. Видишь ли, Инфанте, кто последний, тому и отдуваться.

– Я же сказал, я…

– Ну да, я знаю, что ты мне сказал. Но это не освобождает тебя от летучки, кретин.

В прошлом году, когда в отделе не хватало рук, Ленхард с Кевином были напарниками, а с тех пор как он вернулся к обязанностям сержанта, Ленхард стал еще более невыносимым козлом, как бы напоминая Инфанте, кто из них двоих главный.

– Какой в этом смысл? – проворчал Кевин. – Ты вообще уверен, что она в своем уме?

– Может, не в своем, а может, просто пытается отвлечь нас от того, что сбежала с места аварии. Вот ты съездишь туда и все мне потом расскажешь.

– Мы знаем хоть, по какому делу она хочет нам помочь?

– Прошлой ночью она бубнила что-то насчет Бетани.

– Бетани-Бич? Но ведь это даже не в нашем штате, не то что в округе!

– Сестры Бетани, смешной ты человек. Давнее дело об исчезновении двух сестер.

– Говоришь, она чокнутая?

– Абсолютно.

– И ты все равно хочешь, чтобы я потратил полдня, чтобы просто поговорить с ней? Все-таки Святая Агнес – это самая окраина округа Балтимор.

– Ага.

Полный гнева и раздражения, Инфанте развернулся, чтобы уйти. Ладно, по справедливости он заслуживал, чтобы ему немного сжали яйца, но ведь Ленхард, по идее, думал, что он все утро занимался расследованием дела, так что это было несправедливо.

– Эй, Кев! – окликнул его сержант.

– Да?

– Знаешь, так странно, ты все утро работал, встречался с разными людьми, и никто из них тебе не сказал, чтобы ты вытер рот?

Инфанте поднес руку к лицу и обнаружил остатки яичницы в уголке рта.

– Встреча за завтраком, – сказал он. – Я пытался разговорить кое-кого, кто, возможно, знает что-то о Макгоуэн.

– Ты уже автоматически врешь? – весело спросил его бывший напарник. – Или просто практикуешься, чтобы не потерять форму до следующего брака?

Глава 3

Молодой доктор с круглыми глазами долго стоял у витрины, выбирая выпечку. Сначала его выбор пал на витое жареное печенье, затем на слоеное пирожное, а потом снова на печенье. Кэй Салливан, стоявшая за ним в очереди, буквально чувствовала, как этот человек горит в предвкушении своей маленькой трапезы. В конце концов, он был не старше двадцати шести – двадцати семи лет и худой, как борзая, ведь жить ему приходилось лишь на зарплату интерна. Его пока не беспокоило, что именно он ест, и не факт, что когда-нибудь будет беспокоить. Многим это безразлично, особенно мужчинам, – а он любил то, что ему доставалось. Печенье в это утро явно было для него лучом света, эдакой наградой за долгую бессонную ночь. Его радость чувствовалась так сильно, что Кэй казалось, будто это она сама купила для себя печенье, поэтому, садясь за столик в компании привычного черного кофе с двумя пакетиками низкокалорийного сахара, она ощущала себя не столь обездоленной.

Она выбрала столик в самом углу и теперь сидела за ним, углубившись в книгу в мягкой потрепанной обложке. Такие книги лежали у Салливан по всем закуткам и закоулкам: в сумочке, в офисе, в машине, на кухне и даже в ванной. Пять лет назад, когда раны в сердце, открывшиеся после развода, еще были свежи и не давали забыть о себе, книги оказались единственными друзьями, которые хоть как-то отвлекали Кэй от мысли, что ее жизнь была, по большому счету, кончена. С течением времени она поняла, что в компании книг ей куда уютнее, чем в компании людей. Чтение стало для нее не способом отгородиться от внешнего мира, а скорее идеальным образом жизни. Дома она изо всех сил старалась не прятаться за книгами от собственных детей. Ей приходилось откладывать чтение и смотреть какую-нибудь телепередачу, которую выбирали Грэйс и Сет, но ее горящие желанием глаза то и дело посматривали на книгу, которая лежала так близко к ее руке. Здесь же, на работе, где Салливан могла бы все перерывы на кофе и обеды проводить в компании коллег, она все равно почти всегда сидела одна и читала. За глаза коллеги называли ее антисоциальной работницей – по крайней мере, таковой она им казалась. Но хотя Кэй и проводила все время, углубившись в чтение книг, до ее ушей доносилось очень многое.

Сегодня утром, например, она всего за пару минут, пока открывала дверь своего кабинета, многое узнала о Джейн Доу. Коллеги единодушно сошлись во мнении, что эта пациентка – врунья, которая несет всякий бред от отчаяния. Однако у женщины действительно была травма головы, которая могла как угодно повлиять на память. Ей назначили психиатрическое обследование, но Кэй уже больше года назад перевелась из того отделения, так что это больше не было ее заботой. Свои травмы женщина получила совсем недавно, собственно, в результате аварии, да к тому же она вроде как не была ни бездомной, ни безработной, ни брошенной – а все это как раз по части Салливан. Разумеется, ко всему прочему странная пациентка отказалась сообщить, есть ли у нее медицинская страховка, но это уже проблемы администрации. Если окажется, что она не застрахована, а это весьма вероятно, то Кэй придется что-то придумывать с оплатой ее лечения, а также, возможно, узнавать, можно ли провести Джейн по какой-нибудь внутриштатной или федеральной программе.

Но пока Джейн Доу была не ее проблемой, и Кэй могла спокойно погрузиться в мир Шарлотты Бронте. В этом месяце ребята из клуба книголюбов выбрали «Джейн Эйр». Салливан, в общем-то, не было особого дела до этого клуба, эдакого кружка по интересам, к которому она присоединилась, когда ее брак уже был на последнем издыхании, но членство в нем, по крайней мере, служило отличным оправданием тому, почему она постоянно читала. «Да так, это все для клуба книголюбов, – отвечала она, не отрываясь от книги. – Опять отстаю от остальных». Члены же клуба тратили больше времени на сплетни и еду, чем на обсуждение книг, но и это не сильно волновало Кэй. У нее редко появлялось желание говорить о прочитанном, так как обсуждать персонажей любимых книг было для нее все равно что сплетничать о друзьях за их спинами.

За соседним столиком расположилась небольшая группа молодых докторов. Обычно Кэй с легкостью могла абстрагироваться от окружающего шума, но у единственной девушки, сидевшей вместе с компанией, был такой звонкий высокий голос, что он резал соцработнице уши, и она невольно стала вслушиваться в содержание разговора.

– Убийство!

«Прошла неделя – от мистера Рочестера не было никаких вестей; прошло десять дней, а он все не возвращался», – продолжила читать Салливан.

– Поживешь в Балтиморе – совсем перестаешь удивляться подобному. Сколько их случается за год? Пятьсот? – вопрошала медичка за соседним столом.

«Менее трехсот в городе», – мысленно поправила ее Кэй. И десятая их часть в округе. А в мире Джейн Эйр в это время молодая гувернантка боролась с чувствами, которые питала к своему хозяину. «Я даже удивилась, с какой быстротой мне удалось преодолеть это мгновенное колебание, как легко я отстранила от себя мысль о том, что поступки мистера Рочестера могут быть для меня чем-то полным глубокого жизненного интереса».

– Родители чуть не умерли, когда узнали, что я собираюсь работать здесь. Вообще они хотели, чтобы я устроилась в Хопкинс или в какой-нибудь университет, но я им соврала и сказала, что Святая Агнес находится в милом райончике.

За последней фразой звонкоголосой девушки последовал взрыв самодовольного смеха. Святая Агнес была хорошей больницей с приличным уровнем финансирования, третьей по количеству рабочих мест в Балтиморе, но при всем ее богатстве район, в котором она располагалась, был просто ужасен. Во всяком случае, за последние годы местные жители превратились из надежного рабочего класса в убогих маргиналов. Обитатели всех этих тесных пригородов, которые начали стремительно развиваться в первые годы так называемого «бегства белых»[6], на своем горьком опыте узнали, что городским проблемам было плевать на воображаемые линии на карте. Наркотики, преступность – они распространялись не только по району или по городу, но даже выходили за пределы округа, а оттуда, в свою очередь, простирались все дальше и дальше. Зато теперь начал развиваться центр города, с тех пор как представители молодой интеллигенции, а также состоятельные пенсионеры и зажиточные вашингтонцы решили, что хотят жить в домах с видом на гавань и есть в приличных ресторанах. И кому какое дело, что школы здесь – полное дерьмо? Кэй благодарила судьбу за то, что осталась в Хантинг-Ридже – ведь жить в городе тогда казалось непрактичным и разорительным, так как цены там на все подскочили втрое, а времена были и без того трудные, несмотря на то что обучение детей в частной школе оплачивал ее бывший муж. Он был весьма щедр в этом отношении, но понятия не имел о каждодневных расходах на ребенка. Он не знал, сколько стоят кроссовки, арахисовое масло и подарки на день рождения.

– Я слыхала, ей сколько – кажется, сорок? – Судя по тому, с каким нажимом медичка произнесла последнее слово, сорок лет в ее понимании было огромным возрастом. – И она утверждает, что это произошло тридцать лет назад? То есть это что получается? Она убила кого-то, когда ей было еще десять лет, и только теперь решилась об этом рассказать?

– Не думаю, что это она кого-то убила, – возразил мужской голос, более глубокий и мелодичный. – Просто ей что-то известно об одном из нераскрытых преступлений. О каком-то небезызвестном преступлении. По крайней мере, так она говорит.

– Что, как малыш Линдберг? – Кэй не поняла, нарочно эта девушка преувеличивала или действительно думала, что маленький Линдберг был похищен тридцать лет назад? Молодые врачи, такие умные и начитанные в выбранной ими области, демонстрировали порой поразительное невежество в очевидных вещах – конечно, в зависимости от того, насколько усердно преследовали свои цели.

И вдруг внезапно, как мигрень, Салливан осознала, что эта девушка была жутко неуверенной в себе. Ее нервная речь явно демонстрировала, что у нее не было природной способности контролировать свои чувства и эмоции – едва ли не первостепенного качества, необходимого для представителей ее профессии. Ох, несладко ей здесь придется! Выбрала бы себе другую специальность – например, патологию, где пациенты уже мертвы. И дело не в том, что она была бесчувственной, а как раз наоборот – в излишней эмоциональности. Эмоции так и сочились из нее подобно крови, вытекающей из глубокой раны. У Кэй даже появилось какое-то чувство слабости, легкое головокружение, будто она заболела гриппом. Словно эта странная юная девица уселась к ней на коленки и попросила погладить по голове. И даже «Джейн Эйр» не могла избавить Салливан от этого, так что она забрала свой кофе и вышла из кафетерия.

В двадцать-тридцать лет Кэй верила, что эти ее внезапные всплески понимания заканчивались на ее собственных детях. Их переживания накрывали ее с головой, смешивались с ее собственными и сливались в единое целое. Она делила с ними все радости, разочарования и печали. Но когда Сет и Грэйс выросли, она поняла, что может время от времени проникаться эмоциями и других людей. В основном это происходило с молодыми людьми, потому что они еще не умели скрывать своих чувств. Однако при определенных условиях ей западали в душу и более взрослые. Эта всепоглощающая эмпатия здорово мешает социальному работнику, поэтому во время службы Кэй старалась держать себя в руках. Лишь изредка ее можно было застать врасплох.

Она вернулась в офис как раз вовремя, чтобы застать Шумайера из психиатрического отделения: он приклеивал записку к ее двери. Он, похоже, немало расстроился, что не успел сделать это до ее прихода, а Салливан, в свою очередь, удивилась, что этот врач вообще пришел к ней лично, хотя мог бы просто отправить ей имейл. Шумайер был живым доказательством того, что психиатрия часто привлекает тех, кто в ней действительно нуждается. Он старался избегать прямых контактов с людьми и даже по телефону почти не разговаривал. Изобретение такого чуда, как электронная почта, стало для него просто божьей благодатью.

– Прошлой ночью к нам привезли женщину… – начал он.

– Джейн Доу? – уточнила соцрабоница.

– Да. – Шумайер ничуть не удивился, что Кэй знала имя пациентки, – даже наоборот, он ожидал, что ей уже все известно. Скорее всего, именно поэтому он и решился встретиться с ней лично, потому что знал, что много объяснять не потребуется, соответственно, и общаться с ней долго не придется. – Она отказывается от психиатрического обследования. Ну, то есть она коротко поговорила с доктором, но как только он начал задавать более конкретные вопросы, сказала, что ни с кем не будет разговаривать, пока ей не предоставят адвоката. Только с государственным защитником работать не хочет, а личного адвоката у нее нет.

Кэй вздохнула.

– У нее есть деньги?

– Говорит, что есть, но проверить, правда это или нет, весьма проблематично: она отказывается назвать свое имя. Она сказала, что вообще ничего делать не будет без адвоката.

– И вы хотите, чтобы я… что?

– У вас ведь, кажется, есть… э-э-э… подруга? Та женщина-адвокат, о которой все время пишут в газетах?

– Глория Бустаманте? Ну да, мы с ней знакомы, но мы не друзья. Просто несколько раз встречались в Доме милосердия.

«И я не лесбиянка», – хотела добавить Салливан, так как была уверена, что именно об этом Шумайер сейчас подумал. Если Глория Бустаманте, адвокат с нетрадиционной сексуальной ориентацией, была знакома с Кэй Салливан, которая после развода больше ни с кем не встречалась, значит, из этого следует, что Кэй тоже должна быть лесбиянкой. Кэй иногда даже подумывала сделать на заказ значок с надписью: «Я не лесбиянка, просто люблю читать».

– Да, ясно. Может быть, вы бы могли с ней связаться? – спросил психиатр.

– Могла бы, но прежде мне надо поговорить с Джейн Доу. А то вдруг я вызову Глорию, а та откажется с ней говорить. По своим расценкам Глория только за время, потраченное на перелет, выставит счет в шестьсот долларов.

Шумайер улыбнулся:

– Вам любопытно, не так ли? Хотите посмотреть на эту загадочную женщину, о которой говорит вся больница?

Кэй опустила голову и принялась рыться в сумочке в поисках мятной жвачки, которая осталась у нее с последнего раза, когда она разорилась на поход в ресторан с Грэйс и Сетом. Ей никогда не нравились уверенные высказывания Шумайера по поводу того, что думают и чувствуют другие люди. Вот еще одна причина, почему она перевелась из того отделения. «Ты ведь психиатр, а не экстрасенс», – хотела она сказать, но вместо этого пробормотала:

– В какой она палате?

* * *

Молодой полицейский, дежуривший у входа в палату № 3030, стал задавать Кэй бесконечные вопросы, радуясь, что наконец нашел себе хоть какое-то занятие, но в итоге ему пришлось впустить ее внутрь. В палате было темно: задернутые шторы прятали комнату от по-зимнему яркого солнца. Пациентка спала в полусидячем положении, и ее голова была неуклюже повернута набок, как у ребенка, уснувшего в машине. У нее были короткие волосы – весьма смелое решение, особенно при том, что голова ее имела не самую идеальную форму. Интересно, это просто дань моде или последствия химиотерапии?

– Привет, – сказала Джейн Доу, внезапно открыв глаза. Кэй за свою карьеру повидала немало: и пострадавших от ожогов, и жертв автокатастроф, и женщин, над которыми издевались мужья, но от одного только взгляда этой женщины ей стало совсем не по себе. Та выглядела не просто ослабленной после аварии, а какой-то болезненной. Она была вся в синяках – ее кожа, надежная, как яичная скорлупа, приняла всю боль на себя. На лбу у нее красовался порез, но это было ничто в сравнении с распухшими глазами.

– Меня зовут Кэй Салливан. Я социальный работник, – представилась Кэй.

– А зачем мне социальный работник?

– Ни за чем, просто доктор Шумайер считает, что я могла бы помочь вам найти адвоката.

– Мне не нужны эти защитники от государства. Я хочу хорошего адвоката, который сможет сосредоточиться только на моих проблемах.

– Вы правы, у них действительно очень много клиентов, и все же…

– Не то чтобы я ими не восхищалась, особенно их преданностью своему делу. И все же… мне нужен кто-то незаинтересованный, кто никоим образом не зависит от правительства. А государственным защитникам платит именно правительство. Они, как говорил мой отец, никогда не забывают, чья рука их кормит. Знаете ли, отец тоже работал в правительстве. Давно. И очень их ненавидел.

Кэй не могла сказать наверняка, сколько лет этой женщине. Молодая докторша упоминала, что ей сорок, но ей могло быть как на пять лет больше, так и на пять лет меньше. И все же ей было слишком много лет, чтобы говорить об отце в таких благоговейных тонах, будто он был каким-нибудь святым. У большинства людей это проходит годам к восемнадцати.

– Да… – начала Салливан, пытаясь поддержать разговор.

– Это был несчастный случай. Я запаниковала. Если бы вы только знали, какие мысли меня мучают… Как я могла не увидеть тот дурацкий внедорожник? А как та девочка? Я видела там девочку. Я убью себя, если… Даже не хочу говорить об этом вслух! Я как яд. Сам факт моего существования приносит людям боль и смерть. Это его проклятие. И что бы я ни делала, изменить это невозможно.

Кэй внезапно вспомнила палатку с уродцами на ярмарке в Тимониуме. Ей тогда было тринадцать, и она долго не могла собраться с духом, чтобы войти внутрь, но там не оказалось ничего страшного – всего лишь группа немного странных людей – толстых, татуированных, худых, огромных… Они просто сидели – и все. Шумайер верно подметил: ее желание встретиться с этой женщиной было слегка вуайеристичным: лишь бы увидеть ее – и все. Но женщина разговаривала с ней, увлекая ее, словно Салливан знала или должна была знать о ней все. Кэй уже не раз приходилось работать с подобными людьми. Людьми с историей, как она называла их, словно те были какими-то знаменитостями и каждый момент их жизни был запечатлен в таблоидах и телешоу.

Но эта женщина, казалось, видела соцработницу насквозь, что весьма сильно отличало ее от предыдущих эгоцентричных клиентов.

– Вы местная? – спросила Джейн Доу.

– Да, я родилась и выросла в северо-западном Балтиморе.

– А лет вам сколько? Сорок пять?

Ай, это было больно! Кэй уже привыкла к своему отражению, которое она видела в зеркале и магазинных витринах, и оно ей даже нравилось. Но теперь ей пришлось представить, как она выглядит со стороны: низенькая, сутулая, а серые, до плеч, волосы старили ее, как ничто другое. По всем показателям она была в хорошей форме, но как-то сложно в случайной беседе мимоходом упомянуть об идеальном кровяном давлении, плотности костной ткани и уровне холестерина.

– Вообще-то тридцать девять, – ответила Салливан.

– Я назову вам имя.

– Ваше имя?

– Нет, и не надейтесь. Пока нет. Я назову вам имя…

– Я слушаю.

– Оно вам наверняка знакомо. Хотя, может, и нет. Зависит от того, как именно я его скажу. Есть одна девочка, она уже мертва, и никого этим, в общем-то, сейчас не удивишь. Ведь все эти годы люди верили, что она мертва. Но есть еще одна девочка, и она не мертва, но это уже сложнее объяснить.

– Так вы…

– Сестры Бетани. Пасхальные каникулы семьдесят пятого года.

– Бетани… хм… О-о! – Внезапно Кэй вспомнила.

Две сестры, которые пошли куда-то, – кажется, в кино или в торговый центр? Она видела фотографии – старшая с двумя хвостиками и младшая с косичками – и до сих пор помнила, как после их исчезновения город накрыла паника. Всех детей стали сгонять на собрания, где им показывали всякие фильмы типа «Мальчики, остерегайтесь» и «Девочки, остерегайтесь». Лишь через много лет Кэй поняла звучавшие в них скрытые предупреждения: «Сходив с двумя подозрительными мальчиками на вечеринку, Салли была обнаружена на обочине шоссе босиком и сильно потрепанная… Родители Джимми не стали обвинять сына в том, что он подружился с Грэгом и поехал с ним на рыбалку, но ясно дали понять, что дружба с мужчинами, которые намного старше тебя, неестественна… В последний раз ее видели, когда она садилась в машину незнакомца…»

Вокруг исчезновения сестер ходило много слухов. Поговаривали, что девочек видели в Джорджии, что у родителей требовали выкуп, а некоторые выдвигали предположения, что они стали жертвами оккультистов или каких-то неформалов. Все-таки всего за год до этого пропала Патти Хёрст. В семидесятых было совершено много похищений: жена одного богатого бизнесмена, которую вернули в обмен на сто тысяч долларов, что тогда казалось невероятно огромной суммой, дочь богатых родителей, похороненная в ящике с воздухоотводной трубкой… Но, насколько помнила Кэй, у семьи Бетани денег никогда не было, и чем дольше эта история оставалась без концовки, тем быстрее люди о ней забывали. Последний раз Салливан вспоминала о пропавших сестрах, наверное, когда ходила в кино в «Секьюрити-сквер» – как минимум десять лет назад. Предположительно оттуда девочки и исчезли – торговый центр «Секьюрити-сквер», относительно новый в те времена и что-то вроде города-призрака сегодня.

– Так, значит, вы и есть… – пробормотала соцрабоница.

– Найди мне адвоката, Кэй. Хорошего адвоката.

Глава 4

Инфанте не стал сворачивать на объездную, а поехал в больницу напрямик через город. Черт, центр Балтимора был просто великолепен! Кто бы мог подумать? Кевин почти пожалел, что не купил себе квартиру в городе десять лет назад – ну или что вообще не купил себе квартиру хоть где-нибудь. Сам он вырос в пригороде – в Массапекве, что неподалеку от Лонг-Айленда, – и поэтому питал слабость к второстепенным шоссе и скромным жилым массивам, таким как Парквиль, где он когда-то жил. «Айхопы», «Эплбис», «Таргет»[7], «Тойз-Ар-Ас», автозаправки, ремесленные магазины – вот так для него выглядел родной дом. Не то чтобы детектив хотел вернуться обратно, туда, где теперь практически невозможно прожить на зарплату полицейского, нет. Он хранил свою верность янки и на потеху коллегам частенько прикидывался эдаким дерзким ньюйоркцем. Но в глубине души Кевин знал, что этот город и эта работа были правильным выбором. Он успешно справлялся с ней и имел один из самых высоких процентов раскрываемости преступлений. «Балтиморский матерный – вот мой второй язык», – любил повторять Инфанте. Ленхард уговаривал его сдать экзамен на сержанта, но… люди всегда хотят, чтобы к их советам прислушивались, причем неважно, полезны они или нет. «Иди на пожарного, – говорил Кевину отец, – будешь потом работать на острове». А первая жена уговаривала: «Ну-у, давай посмотрим вместе «Закон и порядок». Она хотела, чтобы он смотрел ее любимые телешоу, чтобы ел ее любимую еду. Даже пробовала приучить его к «Роллин Рок» вместо «Бад»[8], и «Бушмиллс» вместо «Джеймисон»[9]. Создавалось впечатление, что она пыталась вернуться в прошлое и восполнить в нем какие-то пробелы. Таким образом она напоминала Инфанте о временах его учебы в старшей школе. Он сам решил, в какой колледж хотел поступить – Саффолк Комьюнити. Не высший эшелон, но это был единственный колледж, который его семья могла себе позволить. Они просто сообщили все как есть консультанту по профориентации, и тот выдал им буклетик с подробной информацией о поступлении. Таким образом, единственный вариант стал одновременно его личным выбором, а не чем-то навязанным.

До больницы он доехал всего за сорок минут, но этого оказалось недостаточно. Глория Бустаманте – самая стервозная из всех адвокатов, мужчин и женщин, геев и лесбиянок – уже была в холле здания.

Черт бы ее побрал!

– Ты выглядишь весьма удрученно, – заметила эта старая ящерица. – Забавно, раньше у меня как-то не было возможности использовать это слово в своей речи, но сейчас оно довольно уместно – удрученный. Ты похож на нахохлившегося воробья.

Она убрала с глаз челку – корни ее волос были абсолютно белыми, да и сквозь каштановую краску проглядывала седина. Бустаманте выглядела как всегда: красная помада, выступающая за контуры губ, блузка, на которой не хватало пуговицы, и туфли, в свое время купленные за бешеные деньги, но теперь поношенные и затертые на носках, словно она долго и упорно пинала что-то очень прочное. Наверное, задницу какого-нибудь детектива.

– Она тебя наняла? – спросил Кевин.

– Вроде как у нас есть договоренность, да.

– Так да или нет, Глория? Ты ее адвокат?

– Если она сможет оплатить мои услуги, то да. – Адвокат окинула полицейского взглядом. – А ты здесь из-за убийства, не так ли? Вряд ли тебя интересует авария.

– Мне плевать, что она сделала со своей машиной.

– Если она тебе что-нибудь расскажет насчет убийства, мы можем вообще забыть об этой аварии? По сути, в ней никто не виноват, она просто запаниковала…

– Черт возьми, Глория! Ты кем себя вообще вообразила? Гребаным Монти Холлом? Думаешь, я такой идиот? Любые наши с тобой договоренности требуют одобрения прокурора, и ты сама это прекрасно знаешь.

– Что ж, в таком случае она не будет с тобой сегодня разговаривать. Она очень устала, как-никак у нее травма головы. Не думаю, что стоит допускать к ней кого-либо, пока врачи не выяснят, повлияла ли травма на ее память.

– Они еще вчера провели обследование.

– Ей только залатали раны и заставили пройти психологический тест. Но я бы хотела еще получить консультацию эксперта, кого-нибудь из области нейрохирургии. Она ведь может даже не помнить самой аварии и не знать, что незаконно покинула место происшествия.

– Прибереги этот бред для заключительной речи в суде, Глория, и не выделывайся. Я должен узнать, о каком именно деле она хочет нам рассказать и в нашей ли оно юрисдикции.

– О, оно еще как в вашей юрисдикции, детектив! – При разговоре с мужчинами Бустаманте каждую фразу произносила с каким-то грязным подтекстом. Когда Инфанте впервые с ней познакомился, он подумал, что это такой способ защиты, попытка скрыть свою сексуальную ориентацию. Но Ленхард настаивал на мнении, что это высокоразвитое чувство иронии, способ потрепать мозги, которым профессиональные нервотрепы вроде Глории регулярно пользуются, чтобы не потерять хватку.

– Так я могу с ней поговорить? – попытался настоять на своем детектив.

– Об убийстве – да, об аварии – нет.

– Твою мать, Глория! Я занимаюсь расследованием убийств. Мне глубоко наплевать, что она помяла крыло чужой машины, пока ехала по шоссе. Хотя подожди – может, она сделала это специально? Может, хотела убить тех, кто был во второй машине? Черт, да у меня просто везуха поперла, и теперь я раскрою целых два дела зараз!

Кевин щелкнул пальцами.

Адвокат окинула его скучающим взглядом.

– Не отбирай хлеб у своего сержанта. Это же он у нас юморист. А ты просто славный парень.

* * *

Женщина в больничной палате лежала в своей постели, плотно сомкнув глаза, как ребенок, который делает вид, что ничего не знает и ни в чем не виноват. Солнечный луч, проникавший в комнату сквозь занавески, освещал лишь половину ее лица и одну руку, покрытую легким пушком. Весь ее вид говорил о бесконечной утомленности. Она на секунду приоткрыла глаза и затем снова закрыла их.

– Я так устала, – пробормотала она. – Обязательно делать это сейчас, Глория?

– Он ненадолго, милая, – отозвалась Бустаманте.

«Милая?» – изумился Инфанте.

– Ему нужна только первая история, – добавила адвокат.

Первая история? А какая тогда вторая?

– Мне от этого не легче, – простонала пациентка. – Может, ты сама ему все расскажешь, а я пока посплю?

Пора было брать дело в свои руки и перестать ждать, пока Глория представит его, чего она явно делать не собиралась.

– Меня зовут Кевин Инфанте, – заговорил полицейский. – Я детектив полиции округа Балтимор.

– Инфанте? Это как «младенец» по-итальянски? – спросила лежащая женщина, глаза которой по-прежнему были закрыты. Кевин хотел, чтобы она открыла их. До этого момента он и не подозревал, насколько важен зрительный контакт в его деле. Конечно, он думал об этом, изучал, как разные люди пользуются мимикой, знал, что означает, когда человек избегает прямого взгляда. Но в его практике это был первый случай, когда субъект сидит – а вернее сказать, лежит – с плотно закрытыми глазами.

– Наверное, – ответил он, как будто не слышал этого раньше, как будто две бывшие жены не напоминали ему об этом сотни раз.

Наконец пациентка открыла глаза – они оказались ярко-голубыми. Эх, еще одна пара голубых глаз потрачена на блондинку! Голубоглазая брюнетка, сочетание светлого и темного – вот каким был идеал Кевина.

– Но вы не похожи на младенца, – заметила женщина. В ее голосе, в отличие от Глории, не было ни намека на флирт. Подобного рода игры были явно не для нее. – Забавно, на секунду мне вспомнился персонаж из какого-то мультика, такой гигантский младенец в подгузнике и с чепчиком на голове.

– Малыш Хьюи, – подсказал детектив.

– Точно. Он ведь был уткой? Или цыпленком? Или обычным ребенком?

– Наверное, цыпленком, – ответил Кевин, подумав, что этой даме, возможно, и правда стоит обследоваться у нейрохирурга. – Мне сказали, что вам что-то известно о старом убийстве, случившемся здесь, в Балтиморе. Об этом я и хотел бы поговорить с вами.

– В Балтиморе все только началось. А закончилось… черт, даже не знаю, где оно закончилось и закончилось ли вообще.

– Хотите сказать, что кто-то начал убивать кого-то в Балтиморе, а закончил где-то в другом месте?

– Трудно объяснить. В конце… ну, то есть не в конце, а когда начались все эти кошмарные вещи… тогда я даже не знала, где мы находимся.

– Может, расскажете все с самого начала и мы вместе попробуем это выяснить?

Пациентка повернулась к Глории:

– Люди до сих пор… ну, то есть нас еще до сих пор помнят? Спустя столько лет?

– Помнят все, кто жил здесь, – ответила старая ящерица непривычно ласковым тоном. Может, она просто хотела ее? Поэтому и взялась за это дело, рискуя пролететь с оплатой? Иногда очень трудно понять, что тот или иной мужчина нашел в женщине, а с женщинами все еще сложнее, и Глория, как успел понять Кевин за годы общения с ней, не была исключением. – Имен, может, и не помнят, но вашу историю наверняка знают. Вот только детектив Инфанте нездешний.

– Тогда какой смысл с ним разговаривать? – Женщина закрыла глаза и откинулась на подушку. Бустаманте смущенно посмотрела на полицейского и пожала плечами: мол, что я могу поделать. Инфанте никогда не видел, чтобы она была такой обходительной и внимательной со своими клиентами. Конечно, Глория заботилась о людях, чьи интересы представляла, но она всегда настаивала на своем главенстве. Теперь же она, вся такая почтительная, жестом указала ему на дверь, приглашая проследовать за собой в коридор. Но он покачал головой и не сдвинулся с места.

– Тогда ты мне все расскажи, – сказал Кевин Глории.

– В апреле семьдесят пятого две сестры отправились на прогулку в торговый центр «Секьюрити-сквер». Санни и Хизер Бетани. С тех пор их больше никто не видел. И у полицейских даже не было возможных догадок насчет того, что могло с ними случиться. В отличие от дела Пауэрс.

Молодая женщина по фамилии Пауэрс исчезла десять лет назад, но никто не сомневался в том, что в этом исчезновении замешан ее бывший муж. Просто доказать это было сложно. Считалось, что он нанял кого-то для ее убийства и ему повезло, что попался самый молчаливый, самый преданный своему делу киллер, у которого не было причин продавать информацию. Парень, который никогда не попадал в тюрьму и не хвастался спьяну перед подружкой: «Да-а, это сделал я!»

– Так она знает, что с ними случилось? – уточнил следователь.

– Эй, я вообще-то здесь, – подала голос женщина, – я вас тоже слышу.

– Если хотите, можете свободно принять участие в разговоре, – сказал Инфанте. Даже сквозь ее закрытые веки он видел, что она закатила глаза. Выражение ее лица слегка изменилось, словно она была раздраженной девочкой-подростком, которая хотела сказать своей маме, чтобы та оставила ее в покое. Однако она не проронила ни слова.

– В первые дни еще были какие-то подозреваемые, – продолжила рассказывать адвокат. – Люди, которые хотели нажиться на беде, присылали записки с требованием выкупа. Сегодня мы бы назвали их лицами, вызывающими интерес у следствия, не больше. Выяснить так ничего и не удалось, ведь не было практически никаких улик.

– Санни – это сокращенно от Саншайн, – сказала пациентка. – Она ненавидела это имя. – Из глаз у нее покатились слезы, но, похоже, сама она этого не замечала – просто лежала в постели, позволяя им стекать по лицу.

Инфанте тем временем пытался сосчитать в уме. Тридцать лет назад, две сестры. По сколько им было? Глория не сказала. Очевидно, немного, раз следователи сразу отмели теорию о побеге и открыли дело об убийстве. Двое. Кто стал бы похищать сразу двоих? Подобного рода попытка казалась Кевину чересчур смелой и обреченной на провал. Разве кража двух сестер не подразумевает чего-то личного – например, обиды на семью?

– Артур Гуд похитил в свое время нескольких мальчиков, – сообщила Бустаманте, словно прочитав его мысли. – Но это тоже было задолго до тебя. Он похитил мальчишку, который развозил газеты здесь, в Балтиморе, и заставил его смотреть, как он… Как бы то ни было, он отпустил мальчишку целым и невредимым. Позднее Гуда казнили во Флориде за ряд таких же преступлений.

– Да, я помню о нем, – добавила женщина. – Потому что это дело было похоже на наше, но в то же время сильно отличалось. Ведь мы были сестрами, и мы…

Ее голос надломился. Она подтянула колени к груди и обхватила их здоровой рукой, которая не была перебинтована, и заплакала еще сильнее. Всхлипы следовали один за другим, и слезы текли у нее из глаз неисчерпаемым ручьем. Инфанте начал волноваться, что такими темпами она может довести свой организм до обезвоживания.

– Перед тобой Хизер Бетани, – сказала Глория. – По крайней мере, бывшая, так как она уже много лет не пользовалась своим настоящим именем.

– Где она была все это время? И что стало с ее сестрой? – продолжил расспрашивать детектив.

– Она мертва! – прорыдала Хизер. – Точнее, ее убили. Свернули шею прямо у меня на глазах.

– Кто это сделал? Где именно все произошло? – Все это время Инфанте стоял на ногах, но теперь он подтянул к себе стул, понимая, что ему придется провести здесь не один час с включенным диктофоном, чтобы принять официальное заявление. Ему стало интересно, действительно ли дело обернется такой сенсацией, как это предсказывала Глория? Но даже если она преувеличивала, эта история все равно была одной из тех, которые после огласки незамедлительно провоцируют резонанс в обществе. Поэтому им нужно было действовать очень медленно, очень осторожно. – Где вы были все это время и почему решили рассказать о себе только сейчас?

Опираясь на правую руку, Хизер села, а затем потерла глаза и нос тыльной стороной ладони, прямо как маленький ребенок.

– Простите, но я не могу вам ответить. Правда не могу. Зачем я вообще об этом рассказала?

Кевин бросил на Глорию полный недоумения взгляд. Та в ответ беспомощно пожала плечами.

– Она не хочет быть Хизер Бетани, – сказала адвокат. – Она хочет забыть все это и вернуться к нормальной жизни. Ее сестра мертва. Родители, по ее словам, тоже умерли. Хорошо это или плохо, но Хизер Бетани больше не существует.

– Как бы она себя ни называла и где бы ни была, она является свидетелем убийства своей… Сколько лет было вашей сестре?

– Пятнадцать. А мне тогда едва исполнилось двенадцать.

– …убийства своей пятнадцатилетней сестры, – закончил полицейский. – Нельзя заявить такое, а потом просто слиться.

– Но арестовывать некого, – сказала Хизер. – Он уже давно умер. Все уже давно умерли. Во всем этом больше нет смысла. Я ударилась головой и сдуру брякнула то, чего не следовало. Давайте просто забудем обо всем, хорошо?

Инфанте жестом попросил Глорию выйти вместе с ним в коридор.

– Кто она? – спросил он, когда они оказались за дверью

– Хизер Бетани, – ответила Бустаманте.

– Нет, я имею в виду, как ее теперь зовут? Где она живет? Кем работает? Патрульный, который ее сюда привез, сказал, что машина зарегистрирована на имя Пенелопы Джексон. Это она?

– Даже если я владею этой информацией – а я не говорю, что владею, – у меня нет права разглашать ее тебе.

– К черту права! В законе на этот счет все четко прописано, Глория, все до гребаного Верховного суда. Она ехала на машине, стала виновницей аварии. Она обязана предъявить свои документы. Если делать этого она не хочет, ее можно прямо отсюда отправлять за решетку.

На мгновение адвокат отбросила всю свою отточенную манерность – вздернутую бровь и ухмылку. Как ни странно, но это сделало ее еще менее привлекательной.

– Знаю, знаю, – кивнула она. – Но и ты ее пойми. Эта женщина прошла через ад, и она все тебе обязательно расскажет, если ты проявишь хоть каплю терпения. Дай ей еще пару дней. Я думаю, что она на самом деле искренне боится выдавать свое имя. Она должна по-настоящему доверять тебе, чтобы открыться.

– Почему? Что в этом такого? Разве что ее разыскивают за еще какое-нибудь преступление?

– Она клялась мне, что нет. Единственное, чего она боится, так это, цитирую, прославиться «сумасшедшей недели» на всех центральных каналах. Стоит ей раскрыться как Хизер Бетани, и ее жизнь, какой она ее знает, кардинальным образом изменится. Она пытается найти способ рассказать тебе все и не выдать себя при этом.

– Не знаю, Глория. Не мне решать. Такие дела должны решаться начальством, а они наверняка отправят меня назад, чтобы арестовать ее.

– Арестуешь ее, и она ничего тебе не расскажет по делу Бетани. Скажет, что просто у нее все перемешалось в голове после аварии. Тебе следует быть к ней повнимательнее. Она не хочет огласки, да и в твоем отделе все ненавидят репортеров. Это я здесь неудачница, которой могут даже не заплатить.

На этой ноте Бустаманте снова принялась за старое – захлопала ресницами, надула губки. Черт, если кто и был похож на малыша Хьюи, так это Глория, со своим рыбьим ртом и птичьим клювом! Клювом, именно клювом – в голове у Кевина сразу всплыла картинка. Малыш Хьюи был не цыпленком, а уткой. Точно: он был гребаной уткой.

Глава 5

Где-то играло радио. Или, быть может, это в соседней палате работал телевизор. В ее же комнате царила мертвая тишина. Солнце наконец скрылось за горизонтом, погрузив палату во мрак, и она облегченно вздохнула, а потом вдруг вспомнила о работе. Интересно, ее там еще не потеряли? Она звонила им вчера, сказала, что плохо себя чувствует, но что делать сегодня, не знала. Звонить нужно было по межгороду, но у нее не было с собой абонентской карточки, и к тому же она не знала, что будет, если позвонить с больничного телефона, а чтобы добраться до таксофона, требовалось пройти мимо патрульного, который по-прежнему дежурил у входа в палату. В любом случае вряд ли абонентские карточки могут помешать полиции выяснить, кто, кому и откуда звонит. Она не могла рисковать. Нужно было защищать единственное, что у нее есть – свою новую жизнь, которой она живет вот уже шестнадцать лет. Жизнь, построенную, как и все остальное, на чужой смерти. К лучшему или к худшему, но это была ее настоящая жизнь – самая долгая жизнь, которой она жила до настоящего времени. Целых шестнадцать лет она влачила это существование, которое любой другой назвал бы нормальной жизнью, и не собиралась так просто сдаваться.

Она называла это именно существованием, потому что на жизнь оно было мало похоже. У нее не было настоящих друзей – только коллеги, которые при встрече в коридоре дружелюбно ей улыбались. Не было даже домашнего питомца. Зато была квартира, маленькая, уютная, чистая квартира. А еще машина, ее драгоценная «Тойота Камри», покупку которой она оправдывала тем, что на работу приходилось ездить в соседний город, а это в лучшем случае час пути. В последнее время она подсела на аудиокниги, сопливые женские романы, как она их про себя называла. Мейв Бинчи, Гейл Годуин, Мэриан Кейз и Пэт Конрой. Последний, разумеется, не был женщиной, но писал в том же духе, не стесняясь эмоций и затянутости. Вот дерьмо, она же должна была еще в субботу вернуть в библиотеку три кассеты! За шестнадцать лет она ни разу не опаздывала – ни с квартплатой, ни с возвратом книг в библиотеку, ни на деловые встречи. Она бы и не осмелилась опоздать. Что бывает, когда не возвращаешь книги вовремя? Выписывают штраф? Пишут на тебя жалобу куда-нибудь?

Как ни парадоксально, учитывая, что она работала над проблемой 2000 года, она долгое время жила в страхе централизации, когда машины научатся общаться друг с другом и обмениваться информацией. Втайне она надеялась, что произойдет системный сбой, который сотрет все данные и уничтожит все накопленные разработки. Ведь фрагменты мозаики были готовы и просто ждали, пока найдется тот, кто соберет их воедино. Эта женщина – ее зовут так же, как звали девочку, которая умерла во Флориде в 1963-м. Вот странно – женщину, которая так на нее похожа, зовут, как ребенка, который умер в Небраске в 1962-м. Тем не менее эта женщина умерла в Канзасе в 1964-м. А эта? Она из Огайо, тоже родилась в 1962-м.

По крайней мере, будет легко запомнить, кем она была теперь: Хизер Бетани, родившаяся третьего апреля 1963 года. Жительница Алгонкин-лейн с 1966-го по 1978-й. Превосходная ученица начальной школы Дики-Хилл. Где ее семья жила прежде? В квартирке в Рандаллстауне, штат Мэриленд, но не стоит от нее ожидать, что она помнит все о тех временах. Забавно, но она не знала того, что должна была знать, зато помнила то, чего не должна.

Что еще? Школа № 201. Дики-Хилл, предсказуемые шутки по поводу названия[10]. Она открылась совсем недавно и была неплохо оборудована: с детским игровым комплексом, перекладинами для подтягивания различной высоты, горкой, которая раскалялась докрасна в жаркие июньские дни, разметкой для игры в классики и площадкой, разделенной на четыре части ярко-желтыми линиями. Там были даже карусели, но не такие, как в парках аттракционов, с лошадьми, а обычные металлические с шаткими сиденьями. Нет, минутку, карусель была не в школе, а где-то по соседству с ней. В каком-нибудь дворе? Что она помнила, так это натоптанную дорожку вокруг этой карусели – она толкала ее чаще, чем каталась. Опустив голову вниз, как лошадь в упряжке, и вцепившись в железку, она бегала по кругу, раскручивая карусель на радость катающимся. Ей понадобилась пара секунд, чтобы вспомнить свои туфли, именно туфли, а не кроссовки, которые и стали причиной ее домашних неприятностей. Она была в коричневых школьных туфлях. На самом деле вся ее школьная обувь была коричневой, потому что это самый практичный цвет. Но даже практичный коричневый не мог выстоять против оранжевой пыли с детской площадки, особенно после апрельских дождей. Так что, к раздражению своей матери, она приходила домой в грязной затертой обуви.

Что еще она могла бы им рассказать? В тот год в школе было восемь шестых классов. Хизер попала в один из лучших – класс миссис Когер. Когда все сдавали стандартный тест основных умений и навыков, она набрала девяносто девять процентов по всем предметам. А осенью они делали научные проекты. Хизер поймала четырех речных раков на водопадах Гвиннс и поместила их в аквариум, но все они погибли. Ее отец выдвинул предположение, что чистая вода стала шоком для их организма после жизни в грязной среде, и за свое маленькое открытие она получила «пятерку». Тридцать лет спустя она начала понимать, как чувствовали себя те раки. Твоя жизнь идет своим чередом, и ты не хочешь ничего менять, даже если живешь в дерьме в прямом смысле этого слова.

Но, разумеется, все это было полиции не нужно. Их не интересовало, что было с Хизер Бетани до 1975 года. Они хотели знать, что творилось с ней в следующие тридцать лет – причем им было мало каких-то мелких деталей. Им не нужны такие истории, как, скажем, рассказ о ее новом магнитофоне. Тот был относительно небольшим, красного цвета и очень походил на дамскую сумочку. Это была ее первая самостоятельная покупка, как награда за шесть месяцев жизни по их правилам, за доказательство ее добросовестности. Против самого магнитофона ее родные ничего не имели, но от накупленных ею кассет пришли в настоящий ужас. «Ху», «Джетро Талл» и даже несколько альбомов более ранних панк-групп. Часто после школы она не раздеваясь падала на кровать и врубала «Нью-Йорк Доллс» или «Клэш». «Выключи это немедленно! – то и дело ворчали они. – И почему ты еще даже не разулась?» Она покорно слушалась, но они все равно были в ужасе. Скорее всего, они догадывались, что она, прямо как Холли из песни Лу Рида, мечтала сесть на автобус и уехать куда-нибудь подальше отсюда.

Как бы иронично это ни звучало, но они сами посадили ее однажды в автобус и отправили прочь, как какую-то преступницу. Они делали это с самыми благими намерениями. Он-то точно. А она? Она была рада, что Хизер уехала. Ирэн всегда раздражало ее присутствие в доме, и причиной тому была не постоянная необходимость притворяться, а скорее мелкие бытовые разногласия. Это она придиралась к тому, что Хизер ходила по дому в обуви и слушала громкую музыку. Это она никогда не утешила бы того, кто упал, не предложила бы ему мазь от ушибов и даже не помогла бы придумать правдоподобную историю, чтобы скрыть истинную причину разбитой губы, синяка под глазом или вывихнутой лодыжки – иными словами, травм, полученных в очередной драке. «Ты сама во всем виновата, – говорила Ирэн своим привычным невозмутимым тоном. – Ты навлекла беду не только на себя, но и на всю мою семью в придачу». Мысленно Хизер кричала в ответ: «Я еще маленькая! Я всего лишь маленькая девочка!» Но знала, что лучше не повышать на Ирэн голос.

Музыка прогоняла прочь все проблемы. Даже когда Ирэн заставляла ее максимально убавить громкость, музыка помогала ей забыть обо всем – о насилии, физическом и духовном, об усталости, вызванной необходимостью вести двойную, если не тройную жизнь, и о грусти на его лице, которую ей приходилось лицезреть каждое утро. «Прекрати это, – безмолвно умоляла она, сидя напротив него за круглым обеденным столом, в тепле и домашнем уюте. Когда-то ей казалось, что только это ей и нужно в жизни. – Пожалуйста, прекрати это». Он так же безмолвно отвечал ей: «Не могу». Но они оба знали, что это было ложью. Он все начал, и лишь в его силах было положить этому конец. Все это время у него была возможность спасти ее, что он в конце концов и сделал, но было уже слишком поздно. К тому времени, как он отпустил ее, она была разбита похлеще, чем бедный Шалтай-Болтай, и похуже, чем головы драгоценных фарфоровых куколок, таких дорогих для Ирэн, которые она расколотила вдребезги одним прекрасным осенним днем. Терпение Ирэн наконец лопнуло, и она бросилась на нее с криками – тогда даже он сделал вид, что не понимает, зачем она их разбила.

– Они все время на меня смотрели, – объяснила она.

В действительности же проблема заключалась в том, что никто не обращал на нее внимания, никто ее не понимал. Фальшивое имя и новый цвет волос успешно делали свое дело – прятали ее от мира. По утрам она спускалась на кухню, разваливаясь на куски, и единственным, о чем с ней разговаривали, было: «Тебе полить тосты вареньем?» Или: «Сегодня холодно, поэтому я сделала горячий шоколад». «Пойми меня, – доносился голос Роджера Долтри из ее маленького красного магнитофона. – Пойми меня».

– Выключи эту ерунду! – кричала из кухни Ирэн.

– Это опера! Я слушаю оперу! – вопила она в ответ.

– Не дерзи мне! У тебя еще дел по горло.

Дела. Да, у нее было много дел, и они не заканчивались даже с наступлением вечера.

Иногда она составляла список типа «Кого я ненавижу больше всех на свете», и Ирэн никогда не опускалась ниже третьей позиции, а временами даже поднималась до второго места.

На первой же строчке всегда стояло одно и то же имя – ее собственное.

Часть II Человек с голубой гитарой (1975)

Глава 6

– Возьми с собой сестру, – говорил отец так, чтобы его слышали обе девочки, иначе Санни могла опять солгать, что ее ни о чем не просили. Хизер знала, что старшая сестра, как обычно, кивнет в знак согласия, а потом все равно уйдет без нее. Санни была очень коварна в этом отношении. По крайней мере, пыталась таковой быть, но Хизер всегда удавалось заранее разгадать ее планы.

– Ну почему-у-у? – традиционно возмущалась старшая из сестер, хотя и знала, что битва проиграна, не успев начаться. Спорить с отцом было бессмысленно, но, в отличие от матери, он не возражал против дискуссий. Скорее, наоборот, был рад длинным диалогам, в которых каждый отстаивал свою точку зрения, и даже помогал дочерям придумывать аргументы, как это делают настоящие адвокаты, – так он напоминал, что они могут стать ими в будущем. Вообще отец часто говорил, что они могут выбрать себе абсолютно любую профессию. И все же они никогда не могли победить его в споре. И не только в споре. Даже когда играли с ним в шашки и он едва заметными покачиваниями головы или кивками давал им подсказки, чтобы помочь предотвратить неверный ход, который бы позволил ему срубить две, а то и три шашки разом, в конце ему все равно удавалось выиграть с помощью всего одной дамки.

– Потому что Хизер всего одиннадцать, – говорил он, как им казалось, своим рассудительным тоном. – Ее нельзя оставлять дома одну. Ваша мама уже ушла на работу, а мне в десять нужно быть в магазине.

Опустив голову над тарелкой, Хизер смотрела на отца с сестрой исподлобья, как кот, внимательно изучающий белку. Она ведь уже не ребенок. На следующей неделе ей исполнится двенадцать, и тогда ей можно будет оставаться дома одной. С тех пор как мама прошлой осенью устроилась на работу, она оставалась дома одна как минимум на час, и единственными правилами были: не прикасаться к плите и не приводить подруг. Хизер обожала этот час одиночества, когда она могла смотреть по телевизору что угодно – в основном сериал «Большая долина» – и есть печенье сколько влезет.

Вырвать у родителей этот кусочек свободы было не так-то просто. Они хотели, чтобы после уроков она сидела в школьной библиотеке, пока Санни не освободится и не сможет ее забрать. Именно так они делали, когда их младшая дочь училась в четвертом и даже в пятом классе. Но теперь у Хизер уроки заканчивались в три, а Санни освобождалась только в половине четвертого, плюс ее школа находилась довольно далеко и много времени уходило на дорогу. Директор школы сказал родителям без обиняков (так говорила мама, когда пересказывала его слова, и это выражение запало Хизер в голову: «без обиняков»), что библиотекарь – это вам не нянька. Поэтому родители Хизер, которые не хотели, чтобы их приняли за людей, требующих особого обращения, решили, что их дочь может посидеть дома часик одна. И если она могла каждый день, с понедельника по пятницу, оставаться дома без родителей, почему нельзя было оставить ее на три часа в субботу? Пять ведь больше, чем три. Плюс ко всему, быть может, если ей удастся отвоевать право остаться дома сегодня, ей больше никогда не придется проводить еще одну смертельно скучную субботу в магазине отца или, что того хуже, в агентстве недвижимости, где работала мама.

Но даже эта возможность бледнела по сравнению с перспективой провести субботний день в «Секьюрити-сквер», месте, совершенно новом для Хизер. Последние несколько лет Санни боролась за возможность раз в месяц проводить там целый день с друзьями. Ради этого она даже стала подрабатывать няней за семьдесят пять центов в час. Хизер тоже надеялась начать работать, как только ей исполнится двенадцать, то есть на следующей неделе. Старшая сестра часто жаловалась, что ей годами приходилось добиваться определенных привилегий, тогда как младшая получала все гораздо скорее. Ну и что с того? Такова цена прогресса. Хизер не могла вспомнить, где именно услышала эту фразу, поэтому стала выдавать ее за свою собственную. С прогрессом не поспоришь. Если только это не стройка нового шоссе через парк – здесь, конечно, другое дело. Но это все потому, что там живут олени и другие дикие звери. Там была природа – а она куда важнее прогресса.

– Ты можешь пойти сегодня в молл, если возьмешь с собой сестру, – повторил отец, – или оставайся с ней дома. Выбирай.

– А если я останусь дома с Хизер, вы мне заплатите, как за услуги няни? – спросила Санни.

– Члены семьи не берут деньги за помощь друг другу, – ответил глава семейства. – Ты получаешь деньги на карманные расходы вовсе не за выполнение домашних обязанностей. Ты получаешь карманные деньги, потому что мы с твоей мамой понимаем, что тебе нужные личные средства, пусть мы и не всегда одобряем вещи, которые ты покупаешь. Семья – это монолитный организм, работающий как единое целое. Так что нет, ты не получишь денег за то, что будешь сидеть с младшей сестрой. Но я оплачу проезд на автобусе за вас обеих, если вы все-таки решите поехать в молл.

– Офигеть просто! – пробормотала Санни, нарезая ножиком блины.

– Что вы сказали, юная леди? – угрожающим тоном переспросил отец.

– Ничего. Мы с Хизер поедем в молл.

Младшая из сестер была просто в восторге. Отец оплатит проезд! Теперь у нее были дополнительные тридцать пять центов. Небольшая сумма, но это были ее личные тридцать пять центов, которые она могла не тратить, а значит, их можно было положить в копилку. Хизер умела копить, или, как называл это отец, мышковать деньги – он этого не одобрял, но ей было все равно. Уже тридцать девять долларов хранилось у нее в металлической коробке, перевязанной резиночками одной только ей известным образом, так что она сразу бы поняла, если бы кто-то попытался растащить ее запасы. Но Хизер не будет брать эти деньги с собой сегодня, потому что боится, что не сможет избежать соблазна все потратить. Нет, она сначала сравнит цены, узнает, нет ли где распродаж, и только приняв взвешенное решение, стоит ли покупать ту или иную вещь, вернется в магазин с накопленными деньгами. Она никогда не тратила деньги бездумно, как ее сестра. Та, например, прошлой осенью купила вязаный свитер бежевого цвета с красными карманами. После первой же стирки он полинял и покрылся красными пятнами. Санни купила его на какой-то распродаже, так что возврату он не подлежал. Она бы потеряла одиннадцать долларов, если бы мама не пошла с ней в магазин и не устроила там разнос. Санни было так стыдно, что она даже забыла поблагодарить продавца.

Отец поставил тарелки в раковину и, насвистывая, вышел из кухни. В тот день он был веселым, гораздо веселее обычного. Испек блинчики и даже посыпал их шоколадкой стружкой – настоящей шоколадной стружкой, а не какао, которое он обычно использовал. Больше того, он позволил Хизер выбрать радиостанцию на свой вкус. И хотя Санни посмеялась над ее выбором, та знала, что именно эту станцию сестра слушает поздно ночью у себя в комнате. Хизер вообще многое знала о Санни и о том, что творится в ее комнате. Она считала своим долгом следить за старшей сестрой, и это была еще одна причина, почему ей нравилось оставаться одной дома. Именно в такое время Хизер и нашла вчера в ящике стола Санни расписание автобусов, в котором было отмечено время рейсов пятнадцатого маршрута.

На самом деле Хизер искала дневник сестры, маленькую книжку из марокканской кожи с настоящим замком. Но не так уж трудно было догадаться, как открыть его без ключа. Ей удалось добраться до дневника Санни всего раз, около полугода назад, и он оказался ужасно скучным. Прочитав его, младшая сестра почувстволвала искреннюю жалость к старшей. Жизнь Хизер была намного более увлекательной. Наверное, у людей, которые живут интересной жизнью, нет времени вести дневник. Но Санни однажды обманула ее, навязав разговор об одной из записанных ею историй, – так она хотела доказать, что Хизер не могла знать, что именно произошло в школьном автобусе, если только не прочла ее дневник. У Хизер тогда были большие неприятности, хотя она и не могла понять почему. Если семья – это единое целое, то почему тогда Санни можно прятать от всех свои мысли?

– Просто Хизер восхищается своей старшей сестрой, – объясняла мама Санни. – Она хочет быть похожей на тебя, хочет делать все, что делаешь ты. Все младшие сестры так растут.

«Чепуха!» – хотела возразить Хизер. Если она и захочет брать пример с кого-нибудь, то точно не с Санни. Та уже почти доросла до старшей школы, а у нее до сих пор не было парня – а у Хизер, можно сказать, был. Когда они ходили всем классом в поход, Джейми Альтман всегда был рядом с ней и всегда составлял ей пару, когда учитель просил их разделиться по двое. А на День святого Валентина он даже подарил ей коробку конфет, правда, маленькую – там было всего четыре конфеты и ни одной с орешками, но Хизер была единственной из всех шестиклассниц, кто получил подарок от мальчика, так что разговоров об этом было довольно много. У младшей сестры точно не было необходимости брать пример со старшей.

Она развернула утреннюю газету и начала читать свой гороскоп. Надо же, всего через пять дней появится гороскоп специально для нее! Ну то есть для нее и всех остальных, кто родился третьего апреля. Она уже с нетерпением ждала, когда сможет его прочитать. А еще через неделю в «Вествью Лэйнс» намечалась вечеринка, где можно было поиграть в боулинг и попробовать различную выпечку – даже шоколадный торт с белой глазурью и синими розочками. Может, стоит прикупить что-нибудь из одежды. Хотя нет, не сегодня. Но она возьмет с собой в молл новую сумочку – заранее полученный подарок из отцовского магазина. На самом деле это был целый набор сумочек, которые пристегивались к деревянной ручке и, таким образом, их можно было подбирать под разные наряды. Пока Хизер остановила свой выбор на трех сумочках – джинсовой с красным зигзагом, хлопчатобумажной в шотландскую клетку и еще одной с огромными оранжевыми цветами. Отец не планировал их заказывать, но мама заметила, как внимательно младшая дочь разглядывала образцы, и уговорила его включить их в заказ, который он сделал еще в феврале. Этой весной они, безусловно, стали самым продаваемым товаром в его магазине, но это, похоже, сделало отца только еще более ворчливым.

– Что за ерунда! – говорил он. – Да через год их уже никто и носить-то не будет!

«Ну, конечно», – думала Хизер. Через год появятся еще какие-нибудь классные вещи, которые так и будут уговаривать их купить, и отец должен этому радоваться. Даже в свои одиннадцать она понимала, что было бы невозможно успешно вести дела, если бы вещи из года в год не входили и не выходили из моды.

* * *

Санни, расстроенная почти до слез, молча наблюдала, как отец вышел из кухни. Он был таким странным все утро: испек блины, разрешил Хизер слушать Дабл-ю-Си-Би-Эм, сам подпевал и даже комментировал некоторые песни.

– А эта мне нравится, – говорил он про каждую. – Девица…

– Минни Риппертон, – вставила Хизер.

– Ее голос звучит словно пташка поет, вам не кажется? – Глава семьи пытался подражать изящным мелизмам, и младшая дочь смеялась над его жалкими попытками, а Санни это просто смущало. Отец не должен знать такие песни, как «Люблю тебя», и уж тем более напевать их. Кроме того, он был самым настоящим вруном. Ему не нравилась ни одна из этих песен. То, что песня входила в топ-40 самых популярных композиций – да и вообще любая популярность, будь то музыка, кино, телепередача или мода, – сразу же, по мнению отца, означала исключение из списка серьезных вещей. В наушниках у него в кабинете всегда играл либо джаз, либо Боб Дилан, либо группа «Грейтфул Дэд», чьи песни казались его старшей дочери такими же бесформенными и бессмысленными, как джазовые композиции. Санни чувствовала себя весьма неловко, пока они все вместе слушали радио. Казалось, будто отец с сестрой читают у нее на глазах ее же собственный дневник. Казалось, будто они знают, о чем она думала по ночам, отправляясь в постель с наушниками в ушах. Ее вкусы менялись, но определенные любовные песни нравились ей до сих пор: «Ты так прекрасна», «Поэт», «Мои глаза тебя обожали». Ерзая на стуле и продолжая нарезать блинчики на еще более мелкие кусочки, она все ждала того момента, когда можно будет наконец выключить радио.

Затем заиграл Ринго Старр со своей «Нет-нет», и отец просто добил старшую дочку, сказав:

– Терпение человека не бесконечно. Когда я думаю о…

– О чем, папочка? – подыгрывая ему, спросила Хизер.

– А ладно, ни о чем. Какие планы на сегодня у моих девочек?

Именно тогда младшая дочь и сказала, что Санни собирается ехать в молл. Она сообщила это писклявым детским голоском, хотя давно уже его переросла. Когда Хизер выпрашивала что-либо для себя – например, разрешение съездить за покупками в Вудлон на велосипеде, – она разговаривала нормально, но когда ей нужно было выдать сестру, пользовалась своим тонким девчоночьим голоском. Маму это частенько умиляло. Санни, бывало, слышала, как та говорила кому-то по телефону, что Хизер в свои одиннадцать соображает на все сорок. Старшая дочь с нетерпением ждала, когда она назовет ее относительный возраст, но мама об этом больше не заговаривала.

Поставив свою тарелку в раковину рядом с тарелкой отца, она пыталась придумать оправдание, чтобы не мыть их сейчас, но знала, что это будет нечестно по отношению к матери, которой в конце рабочего дня придется еще и отмывать гору грязной посуды. Отцу и в голову никогда не приходило помыть посуду самому, но, по крайней мере, по сравнению с другими отцами он был не особо строгим. Соседские дети называли его хиппи из-за магазинчика, волос и бледно-голубого автобуса марки «Фольксваген». И хотя отец готовил – правда, по настроению – и говорил, что «поддерживает решение жены работать риэлтором в агентстве», к некоторым домашним обязанностям он не прикладывал руку ни разу в жизни.

«Если бы он сам мыл каждый день посуду, – думала Санни, соскребая остатки блинов в мусорное ведро, – он бы не был так категорично настроен против посудомоечных машин». Она показывала ему рекламу портативных моделей и объясняла, что их можно убрать в чулан, когда в них нет необходимости, но отец говорил, что это пустая трата денег, а также воды и электричества. Между тем он продолжал модернизировать свою стереосистему, которая стояла в гостиной. Санни часто жаловалась на музыку и просила его уйти с ней в кабинет, но он напоминал ей, что его кабинет был местом созерцания, местом, где он совершал утренний и вечерний ритуалы, известные как Агнихотра, часть культа пяти священных огней. По словам отца, это было не религией, а кое-чем получше.

– Ты что, шпионила за мной? – спросила Санни сестру. Хизер в это время напевала про себя какую-то песенку и накручивала на палец прядь волос, радуясь чему-то своему. Мама часто говорила, что им бы поменяться именами, что Хизер всегда весела и счастлива, а Санни колючая, как кактус. – Откуда ты узнала, что я еду в молл?

– Ты оставила на столе расписание, и там было подчеркнуто время отправления автобуса, – ответила младшая сестра.

– Что ты делала в моей комнате? Ты же знаешь, что тебе туда нельзя.

– Искала свою расческу. Ты ее всегда берешь и не возвращаешь.

– Неправда.

– Неважно. – Хизер беспечно пожала плечами. – Я просто увидела расписание и догадалась.

– Как только приедем туда, я иду по своим делам, а ты по своим. И не надо виться вокруг меня, хорошо?

– Больно надо. Ты только и делаешь, что торчишь в магазинчике «Зингер» и листаешь там книги с выкройками, а все из-за того, что в прошлом году тебя выгнали с уроков по домоводству.

– Просто там все машинки уже были старые, считай, сколько детей ими пользовалось. Иголки постоянно ломались… – Это оправдание придумала для Санни мама, и теперь она с радостью его повторяла. Она бы не отказалась найти оправдания своей неуспеваемости и по другим предметам. Чрезмерная мечтательность – вот самый безобидный аргумент, который смогли подыскать ее родители. А классный руководитель заключил, что она просто мало старается. – Между прочим, платье, которое мы сшили вместе с мамой, получилось что надо.

Хизер понимающе посмотрела на сестру. В принципе, платье действительно было сшито хорошо, Санни успешно справилась даже с самыми каверзными моментами – например, сделала нагрудную вытачку и нарезала материал, не нарушив узор. Но Хизер, похоже, родилась со знанием того, что было неведомо ее сестре. Хизер ни за что не выбрала бы грубую, чуть ли не парусиновую ткань с узором из кукурузных початков. Неудивительно, что Санни дразнили все кому не лень. Кукурузница, дерёвня! Впрочем, этим утром она выглядела нарядно: волосы были стянуты в два тугих хвостика, перевязанных зелеными ленточками, словно пучки соломы, стянутые зелеными стебельками травы. Даже мама подумала, что ее старшая дочь выглядит чудесно. Но позже, едва ступив в автобус, еще до выкриков вроде «Деревенщина!» и «Кукурузница!», Санни поняла, что совершила еще одну ошибку, надев это платье. Не помогла и изящная вытачка, благодаря которой ткань стягивала грудь, – у девушки, в общем-то, ее и не было.

– В любом случае, в молле ты не будешь увиваться за мной, – заявила Санни. – Папа сказал, что заберет нас в пять. Встретимся без десяти, у магазинчика, где продают карамельную кукурузу.

– А ты мне купишь хоть одну? – спросила младшая сестра.

– Что? Да, конечно. Кукурузу или мороженое в «Баскин Роббинс», что захочешь. Я даже дам тебе пять долларов, если только ты оставишь меня в покое.

– Целых пять долларов?

Хизер обожала деньги – деньги и вещи, – но ненавидела, когда надо было тратить первое, чтобы купить второе. Санни знала, что родителей очень беспокоила эта ее черта. Они пытались свести все к шутке, называли младшую дочку маленькой сорокой, которая, как только увидит что-нибудь новое и блестящее, сразу же тащит это в свое гнездо. Но в семье Бетани не было так принято, поэтому родители действительно переживали на этот счет. «Казалось, все вокруг ее пленит, неважно, кто иль что», – мрачно цитировал отец какую-то поэму о герцогине.

– Да, и тебе вообще не придется трогать свои сбережения, – пообещала Санни.

«И в таком случае, – подумала она про себя, – ты не станешь открывать свою металлическую коробку и не заметишь, что мне пришлось одолжить у тебя немного денег. Так что те пять долларов, что я тебе дам, на самом деле твои». Не только Хизер шарила по чужим комнатам и совала свой нос куда не следует. Санни даже разобралась, как именно сестра располагает свои специальные резиночки на коробке.

Ну ничего, зато будет знать, как шпионить за старшей сестрой.

Глава 7

В номере мотеля был торговый автомат – прямо в самом номере, а не где-нибудь на этаже или в холле. Мириам стояла, склонившись перед ним, нажимала на кнопки и совала пальцы в монетоприемник, как ребенок. Обертки шоколадных батончиков уже немного поблекли. Учитывая, что средняя шоколадка стоила там семьдесят пять центов, в то время как в автомате, что стоял в вестибюле здания, точно такую же можно было купить за тридцать пять, а в продуктовом через дорогу и того дешевле, прошло, должно быть, немало времени с тех пор, как кто-то решился опробовать преимущества внутрикомнатного автомата. Несмотря на это Санни и Хизер наверняка бы обрадовались такому аппарату – столько запрещенных сладостей, забитых в одну серебристую коробку. Различные конфеты по заоблачным ценам, которые можно было заполучить одним нажатием кнопки. Если бы они хоть раз остановились в таком мотеле – что само по себе было маловероятно, учитывая, что Дэйв предпочитал ночевать в кемпингах, «реальных местах», как он их называл, которые заодно были «дешевыми местами», – девочки умоляли бы дать им пару долларов, чтобы покормить автомат, а Дэйв стал бы ворчать о пустой трате денег. Мириам наверняка бы сломалась под натиском их просьб, а он бы, в свою очередь, начал увещевать, что она их балует и что родители должны работать единым фронтом, так что остаток вечера, несомненно, прошел бы в холодном молчании.

Что еще могло произойти во время этого воображаемого пребывания в мотеле, который был менее чем в пяти милях от их дома? Они бы, как обычно, смотрели телевизор, по очереди выбирая каналы, а затем выключили бы его и стали читать допоздна. Если бы в номере было радио, Дэйв настроил бы его на какую-нибудь джазовую станцию или на вечернее шоу мистера Харли. Мириам представила, как они ищут здесь убежище во время стихийного бедствия вроде урагана Агнес, что прошел три года назад, когда они некоторое время просидели на Алгонкин-лейн из-за поднявшегося уровня воды. Тогда это казалось целым приключением. Электричества не было, и приходилось читать в свете фонарика и слушать новости по переносному радио Дэйва. Мириам даже немного расстроилась, когда уровень воды спал и снова включили электроэнергию.

Ключ повернулся в замке, и она вздрогнула. Но это был всего лишь Джефф – в руках он держал ведерко со льдом.

– Галло, – сказал он, и она сначала подумала, что это какое-то странное приветствие, и только через секунду поняла, что это сорт вина, которое он принес.

– Придется подождать, пока остынет, – добавил он.

– Угу, – ответила Мириам, хотя и знала способ, как ускорить этот процесс. Нужно положить бутылку в ведерко со льдом и крутить ее там по часовой стрелке сто раз, причем ровно сто, и вуаля – холодное вино. Именно в один из таких моментов, когда Мириам осознала, что вот уже несколько минут стоит и размешивает бутылкой вина лед в ведерке, она решила, что действительно стоит подыскать себе работу. Да, им нужны были деньги, даже очень, но эта проблема была для нее не так насущна, как перспектива превратиться в затюканную домохозяйку, которая сдувает пылинки с детей, пока они обедают после школы и пересказывают все, что произошло с ними за день.

Джефф подошел к ней поближе и взял ее за подбородок. Его рука все еще была холодной после ведерка со льдом, но Мириам даже не вздрогнула и не отшатнулась. Во время поцелуя они больно стукнулись зубами, так что им пришлось немного изменить положение губ, словно они никогда не целовались прежде. Забавно, им удавалось так грациозно заниматься любовью в различных тесных и неудобных местах – в офисном чулане, в общественном туалете, на заднем сиденье его маленького спортивного авто, – зато теперь, когда им было где развернуться, они оказались поразительно неуклюжими.

Мириам хотела забыться, просто отдавшись Джеффу, – и все пошло как по маслу. Это был уже их седьмой раз, но она до сих пор удивлялась, насколько это было здо́рово. Секс с Дэйвом всегда выходил немного мрачноватым, словно он пытался доказать свои феминистские взгляды, сделав его безрадостным для них обоих, засыпая ее тонной серьезных вопросов. Эдакий философский акт любви, думала она про себя. «Что ты чувствуешь? Что, если я сделаю вот так? А если я войду под таким углом?» Если бы она попыталась объяснить это своим подружкам – которых у нее на самом деле и не было, – они бы подумали, что она слишком придирчива и неблагодарна. А Мириам вряд ли смогла бы донести до них, что Дэйв только делает вид, будто его заботит, чтобы ей было хорошо, а в действительности просто пытался сделать все, чтобы она не получила никакого удовольствия. Ему, казалось, всегда было ее немного жаль, а себя он считал подарком, дарованным этой бедной девочке с севера, которую он приютил.

Джефф перевернул ее, и она вцепилась в изголовье привинченной к полу кровати. Он крепко обхватил ее и вошел сзади. В этом для Мириам не было ничего нового – Дэйв тоже старательно изучал «Камасутру», – но Джефф был молчалив, а его действия преисполнены уверенности, и это было для нее в новинку. По словам Дэйва, так уж сложилось физиологически – да, Дэйв всегда объяснял ей ее собственную анатомию, – что она не может испытывать оргазм, однако с Джеффом это происходило регулярно. Правда, не сейчас. По крайней мере, не прямо сейчас. Впереди у них был целый день, поэтому они не торопились. Или старались не торопиться.

Когда Мириам только устроилась на работу, она и не думала о любовных романах на стороне или даже о безобидном флирте. Нет, секс был для нее не особо важен, по крайней мере, так она думала, выходя замуж за Дэйва. Ее сексуальный опыт был на тот момент несколько ограничен – так диктовали нравы того времени. Хотя, скорее, даже не столько нравы, сколько возможные результаты: средств защиты было не так много, а растить детей в одиночку было не так просто. И все же, когда Мириам познакомилась с Дэйвом, она уже не была девственницей. Ради бога нет, ей ведь было двадцать два, и у нее уже были отношения с парнем из колледжа, и у них в этом плане все было просто замечательно. Умопомрачительный секс, как говорят теперь, но ее ум действительно помрачился после того, как жених внезапно исчез, ничего ей не объяснив и осуществив тем самым суровые пророчества ее матери насчет коровы и молока задаром.

Врачи сказали, что у нее случился нервный срыв, и Мириам всегда считала, что этот термин идеально отражал происходящее. Вся ее нервная система словно в один миг перестала функционировать. Ее будто парализовало, а все основные функции организма, ответственные за сон, питание и естественную нужду, дали сбой. Первую неделю она могла спать не больше четырех часов в сутки и почти ничего не ела. Вторую поднималась с постели, только чтобы набрать себе тонну еды, причем тянуло ее на странные сочетания, будто она была беременна: тесто для шоколадного печенья, яйцо всмятку с мороженым, морковь с патокой… В конце концов она бросила учебу и вернулась домой в Оттаву. Родители расценивали все ее проблемы как прямое следствие несерьезного обращения не столько по отношению к молодому человеку, который им, кстати, даже нравился, сколько к самим Соединенным Штатам. Они почему-то не одобряли решение Мириам учиться там. Скорее всего, они просто подозревали, что это был первый шаг в ее плане покинуть Канаду, а за компанию и родительский дом.

Джефф повалил Мириам на кровать. Он не сказал ни слова после своего «Придется подождать, пока остынет» и даже ни разу не застонал. Затем он перевернул ее, причем так ловко и быстро, будто она была блином на сковородке, и спрятал лицо между ее ног. Мириам этого немного стеснялась и в этом тоже винила Дэйва. «Ты ведь еврейка, верно? – спросил Дэйв после того, как они в первый раз это попробовали. – Ну, в смысле, ты не соблюдаешь всякие ритуалы, но это ведь часть твоей культуры, да?» Пораженная его словами, она смогла только кивнуть. «Так вот, от миквы[11] есть своя польза. Мне, конечно, многое в вашей религии не нравится, но омовение после менструации никому не повредит».

В Дэйве до сих пор сохранились пережитки антисемитизма, хотя он всегда настаивал на том, что его предубеждения связаны не с религией, а с делением общества на классы. Якобы такова реакция бедняка, оказавшегося в районе, где жили одни богачи. После этих слов Мириам, конечно, не стала купаться в молоке, но превратилась в заядлую потребительницу различных спреев и других средств женской гигиены. Затем она прочитала статью, в которой говорилось, что вся эта индустрия – сплошной бред, еще один маркетинговый ход, предлагающий решить проблему, которой не существует. Тем не менее она так и не оправилась от мысли, что у нее был ржавый и металлический вкус крови. Но даже если и так, Джеффа это явно не волновало. Он, как оказалось, был воплощением всего, что ненавидел Дэйв: зажиточный житель Пайксвилля, член еврейской общины, обладатель загородного дома и трех избалованных, непослушных детей. И это была не шутка. Мириам виделась с его детьми в офисе: они были просто отвратительны. Но она выбрала Джеффа не из-за того, что в нем так точно было подобрано все ненавистное Дэйву. Она выбрала его – если подобное решение вообще можно назвать выбором – потому, что он сам подошел к ней, и потому, что он хотел ее, а ей оказалось настолько приятно быть желанной, что она даже не смогла представить, как сказать ему «нет».

Сегодняшняя встреча с ним была рискованной. Их супруги ведь не идиоты! По крайней мере, ее муж не идиот. Завтра, когда Дэйв развернет воскресную газету, он может заметить отсутствие колонки с объявлениями о продаже недвижимости. Пасха ведь уже была, и ему может показаться интересным, зачем это Мириам поехала на работу в выходной, когда там и делать-то нечего. Вообще весь их роман с Джеффом был рискованным, потому что оба они не хотели разрушать свои отношения с супругами или, того хуже, разводиться. Джефф-то уж точно этого не хотел. А Мириам не знала, чего хочет, не знала, что делать.

Джефф уже начинал терять терпение. Обычно она делала все быстро, пожалуй, слишком быстро, но сегодня не могла удержать своих мыслей. И если бы Мириам не возбудилась, ее любовник мог отбросить вежливость и отправиться в погоню за собственным удовольствием. Она попыталась сосредоточиться на себе, двигаясь в такт его языку. Еще немного – и она наконец дошла до финала. Оргазмы с Джеффом напоминали ей рекламу с Эллой Фицджеральд. Она словно вибрировала от напряжения, пока в конце концов не сломалась. Теперь она была абсолютно беспомощна, не могла даже пошевелиться, но Джефф привык к этому. Он уложил ее, будто тряпичную куклу, так, как ему было надо, и почти насильственно приступил к делу, пока тоже не кончил.

Что теперь? Обычно они просто одевались – точнее, надевали то, что успели снять, – и возвращались к работе либо ехали домой. В общем, каждый продолжал жить собственной жизнью.

Джефф вынул бутылку вина из пластмассового ведерка.

– Нет штопора, – сказал он, удивившись собственному просчету.

Небрежно, словно делая это уже не в первый раз, он отбил горлышко о край раковины и наполнил два стакана, параллельно вылавливая осколки стекла.

– Мне понравилось трахать тебя в постели, – улыбнулся Джефф.

– Наш самый первый раз тоже был в постели, – заметила Мириам.

– Это не считается.

«Почему нет?» – подумала женщина, но задавать этот вопрос вслух не стала. Их первый раз был в доме клиента, и нарушение чужой собственности, которую им доверили, казалось более вопиющим, чем сама измена. Когда Джефф попросил ее подойти посмотреть новое предложение о продаже дома, она знала, что они займутся сексом, но решила прикинуться наивной. «Женщина всегда задает темп», – завуалированно говорила мама Мириам, пытаясь добраться до причины нервного срыва дочери. Мириам нравилось делать вид, будто Джефф полностью контролирует ситуацию, причем так же просто, как контролирует ее тело в постели. Рядом с ним она чувствовала себя легкой, как перышко, чувствовала себя почти ребенком. С возрастом она не набирала вес, но годы все равно действовали на фигуру не лучшим образом. Она игнорировала этот факт, пока не стала обращать внимание на фигуры дочек – невероятно стройные, с узкими бедрами. Их обеих, казалось, можно было сломать пополам, будто спички.

– И что теперь? – спросила Мириам.

– Теперь, в смысле здесь и сейчас? – переспросил Джефф. – Или теперь, в смысле завтра, через неделю, через месяц?

Женщина замешкалась:

– И то, и другое.

– Начнем с того, что сегодня мы еще раз займемся сексом. Может быть, дважды, если повезет. А завтра, пока ты празднуешь в церкви якобы воскрешение Христа…

– Я не хожу в церковь.

– Мне казалось…

– Он не просил меня принимать его веру. Более того, он не хочет, чтобы девочки росли в какой-либо из существующих религий. Максимум несколько несветских традиций, вроде рождественской елки и корзинок с пасхальными яйцами.

Мириам только что нарушила негласное правило, упомянув своих детей, и в комнате повисло неловкое молчание. Она не знала, как поднять тему, которую ей действительно хотелось обсудить. Как мы со всем этим покончим? Если мы встречаемся только ради секса, получится ли у нас разорвать отношения взаимным и безболезненным для обоих способом? Буду ли я скучать по тебе, пока ты будешь искать себе новое увлечение? Или наоборот? Как обычно заканчиваются подобные интрижки?

Позже Мириам поняла, что их интрижка закончилась в тот самый момент, причем самым банальным и решительным образом. Наверное, так было всегда. Над Хиросимой взорвалась ядерная бомба, и люди, которые в то время шли домой из чужих постелей, со страхом увидели грибовидное облако в небе, а через секунду погибли. Цунами смывали с лица земли тайных любовников, поезда увозили прелюбодеев в Освенцим, хоть и не измена была тому причиной, но все же…

Тем не менее это стало частью ее – моментом, к которому она еще не раз мысленно возвращалась. Если в будущем Мириам попыталась бы вспомнить, когда в последний раз чувствовала себя по-настоящему счастливой, ей пришло бы в голову это теплое вино с осколками стекла и пыльный торговый автомат.

Глава 8

Автобусная остановка на Форест-Парк-авеню была ей более чем знакома. Санни садилась на ней в автобус каждый день, когда ехала в школу, – уже почти три года. Но сегодня она рассматривала ее так внимательно, словно увидела впервые. Остановка выполняла самую обычную задачу – защищала пассажиров от дождя и холода, пока те ждали свой автобус, однако кто-то удосужился покрасить ее так, что она выглядела почти красиво. Крыша была грязно-зеленого цвета – мама хотела покрасить дом в такой же оттенок, но отец сказал, что цвет слишком темный, а он, как человек, близкий к искусству, всегда выигрывал в подобных спорах. Стены остановки были сложены из бледно-бежевого кирпича, а скамейка внутри остановки – такого же цвета, как крыша.

Местные мальчишки, неравнодушные ко всем аккуратным и чистым постройкам, изрисовали все стены грубыми граффити. Потом кто-то, похоже, пытался их отмыть, но несколько наиболее упрямых ругательств и рисунков не пожелали так просто сдаваться. Хизер мрачно посмотрела на них.

– Они когда-нибудь… – начала она.

– Нет, – резко оборвала ее Санни. – Они ко мне больше не лезут.

– Правда? – Голос младшей из сестер звучал так, словно ей было почти жаль старшую.

– Эти ребята не любят меня после той истории с автобусом.

– Но они ведь не здесь живут, – заметила Хизер. – А эти граффити нарисовали те, кто живет в этом районе, разве нет?

– Но я здесь единственная, кто ходит в Рок-Глен. А все остальные младше или старше меня, причем намного. В этом-то и была вся проблема, помнишь? «За нами правда, но за ними сила». Побеждают те, кого больше.

Устав от этой семейной истории, не имевшей к ней никакого отношения, Хизер села на скамейку, раскрыла сумочку и принялась изучать ее содержимое, напевая что-то себе под нос. Автобус должен был прийти не раньше чем через пятнадцать минут, но Санни решила выйти пораньше, чтобы случайно не опоздать на него.

Битва за маршрут школьного автобуса стала для Санни первым столкновением с вопиющей несправедливостью, уроком о том, что деньги порой имеют больший вес, чем здравый смысл. Большинство учеников школы Рок-Глен жили далеко от Форест-Парк-авеню, в нескольких кварталах оттуда, на Гаррисон-бульвар. Они могли выбрать абсолютно любую школу, но во всех тех, что были поблизости, учились только негры, так что родители выбирали для своих чад Рок Глен на самом юго-западе города, куда ходили в основном белые. Эти же родители наняли на свои деньги частный автобус. Остановка Санни, крошечный комплекс на Форест-Парк-авеню, была последней остановкой утром, по дороге в школу, и первой – днем, на обратном пути. И два года это всех устраивало. Но потом почему-то перестало.

Прошлым летом родители тех, кто жил дальше всех от школы, начали жаловаться, что их дети приезжали бы домой гораздо раньше, если бы автобус не заезжал на Форест-Парк-авеню за Санни. «Почему из-за нее одной должны страдать все остальные?» – говорили они и грозились найти другую автобусную компанию, а на этом автобусе пусть Санни катается сама. Ее родители были потрясены этим, но не смогли ничего поделать. Если они хотели продолжать пользоваться услугами данного маршрута – а они хотели, учитывая, что и мать, и отец работали, – им пришлось пойти на компромисс: маршрут изменили только во второй половине дня. Так что теперь Санни каждый день смотрела, как пролетает за окном ее район, пока автобус стремительно мчится вперед, чтобы высадить школьников в обратном порядке, и только затем возвращается на Форест-Парк-авеню. Учитывая, что их семьи победили в этом противостоянии, другие ребята должны были успокоиться, но Санни вскоре поняла, что все не так просто. Они невзлюбили ее больше, чем когда-либо, потому что ее отец с матерью чуть ли не называли их родителей расистами. «Любительница ниггеров, – шипел на нее какой-то старшеклассник. – Ты и твои родители – любители ниггеров!» Она не понимала, что в этом плохого, но слова его звучали очень оскорбительно.

На общественный же транспорт, в отличие от частных компаний, не повлияешь. Если поездка до «Секьюрити-сквер» занимает двадцать пять минут, включая остановки, значит, ровно столько же потребуется и на обратную дорогу. Общественный транспорт эгалитарен – этому слову Санни научилась у отца, и оно ей очень нравилось, так как напоминало фильм «Три мушкетера» с Майклом Йорком в главной роли. После перехода в старшую школу она планировала пересесть на общественный транспорт и пользоваться бесплатными купонами на проезд, которые будут ей ежемесячно выдавать. Чтобы подготовить ее к этому, родители стали отпускать ее одну в центр города, на Говард-стрит, и в крупные торговые центры. Именно так она и пришла к мысли, что может поехать в «Секьюрити-сквер» и никому об этом не сказать. В общем, Санни уже была сыта по горло автобусными остановками.

Но Хизер почти не ездила на автобусах, поэтому взволнованно подскочила с деревянной скамейки, держа в одной руке деньги на проезд, а другой крепко прижимая к себе свою новую сумочку. У Санни тоже была сумочка из отцовского магазина, плетенная в стиле макраме, но они получали все эти вещи не бесплатно, что бы там ни думали их сверстники. Если только это был не подарок, как в случае с сумочкой Хизер, то им приходилось оплачивать полную стоимость покупки, так как отец говорил, что рентабельность и халява – вещи несовместимые. Это слово, «рентабельность», всегда почему-то напоминало Санни о ее уроках машинописи в школе, на которых она получала ужасные оценки. Просто она всегда проваливала задания, когда нужно было печатать на время. Она делала так много ошибок, что, когда время заканчивалось, оставалась с отрицательным счетом. А в целом она печатала очень хорошо.

Санни все задавалась вопросом, зачем родители отправили ее на этот факультативный курс. Возможно, они считали, что в будущем она будет зарабатывать этим на жизнь? В шестом классе, после того как почти всех ее друзей поместили в список «отличников школы Рок-Глен», а она так и оставалась всего лишь «хорошисткой», Санни начала переживать, что все ее будущее пошло под откос, пока она не обращала внимания на уже потерянные возможности, о которых раньше даже и не думала. Когда она была маленькой, дедушка с бабушкой подарили ей набор медсестры, а Хизер получила набор врача. Набор медсестры тогда казался куда лучше, потому что на пластиковой коробке была нарисована симпатичная девочка, а на наборе доктора – мальчик. Из-за этого Санни часто подсмеивалась над сестрой: «Ты мальчик, ты мальчик!» Но, может быть, было бы лучше стать врачом? Или, по крайней мере, говорить людям, что ты могла бы им стать? Отец говорил, что они могут стать кем захотят, но Санни сомневалась, что он действительно в это верил.

Хизер, разумеется, сразу же попадет в список отличников, как только поступит в Рок-Глен в следующем году. Конечно, всякое может быть, но все же Санни была в этом уверена. Ее сестра станет отличницей и со всеми пятерками, скорее всего, пропустит один год и поступит в старшую школу еще в девятом классе вместо десятого. Дело не в том, что Хизер умнее Санни. Мама говорила, что если верить результатам теста на коэффициент интеллекта, то они обе очень умные, почти гении. Просто Хизер хорошо училась. Как какой-нибудь игрок в бейсбол, она понимала, что нужно следовать правилам, тогда как Санни допускала много ошибок, изо всех сил стараясь проявлять изобретательность и отличаться от других.

Пятерки и механическая память – вот те самые ценности, которые исповедовали ее родители, и Санни явно не оправдала их ожиданий, когда не дотянула до отличницы. Не потому ли она так злилась на них все это время? Мама смеялась и говорила, что это просто такой период в ее жизни и что он скоро пройдет, а отец вел с ней по этому поводу длинные дискуссии, но это были «рациональные» дискуссии, которые только еще больше выводили ее из себя. Недавно Санни намеренно начала критиковать политику, самое дорогое для отца, но он по-прежнему оставался невероятно спокойным, разговаривая с ней, как с маленькой девочкой, как с Хизер.

– Если ты хочешь поддержать Джеральда Форда на выборах в следующем году – ради бога, сделай это, – сказал он ей всего несколько недель назад. – Все, чего я прошу, так это чтобы ты приняла взвешенное решение, выяснила его позицию по определенным вопросам.

Санни не собиралась никого поддерживать на выборах. Политика – самая дурацкая вещь в мире. Она со стыдом вспоминала свою страстную речь в поддержку Макговерна, которую толкала в шестом классе на пятничных дебатах. Когда настал день импровизированных выборов, только шесть учеников из двадцати семи проголосовали за Макговерна – на один меньше, чем при первом подсчете голосов.

– Санни меня отговорила, – сказал Лайл Мэлоун, симпатичный самодовольный юноша, когда его попросили объяснить, почему он изменил свое решение. – Я понял, что тот, кто ей так сильно нравится, просто не может быть хорошим.

А вот если бы Хизер выступала за Макговерна, то все в классе проголосовали бы за него. Хизер умела производить впечатление на людей. Им нравилось наблюдать за ней, смешить ее, заслуживать ее одобрение. Даже сейчас водитель автобуса, который обычно кричит на всех, кто замешкается в дверях, казалось, был очарован этой удивленной девочкой, прижимавшей сумочку к груди. «Бросай монетки сюда, милая», – сказал он, и Санни захотела крикнуть: «Не такая уж она и милая!» Но вместо этого она поднялась по ступенькам, вперив взгляд в свои туфли-танкетки, купленные всего две недели назад. Погода была для них не самая подходящая, но ей до смерти хотелось их надеть – и сегодня наконец у нее появилась эта возможность.

Глава 9

На Вудлон-авеню было куда более людно, чем обычно. Что и неудивительно – ведь была суббота перед Пасхой. Толпы людей входили и выходили из парикмахерских и булочных. Иисус ведь не воскреснет без свежих булочек из «Паркер Хаус» и модных стрижек – по крайней мере, так считали эти балтиморцы. В начальной школе сегодня тоже проходил весенний праздник, старомодная ярмарка со сладкой ватой и золотой рыбкой, которые бесплатно доставались тому, кто мог попасть мячиком для пинг-понга в узкое горлышко аквариума. «В этом городе мало что меняется», – подумал Дэйв, вечный чужак своего родного края. Стремясь переехать куда-то в другое место, неважно куда, он объехал весь свет, но в итоге вернулся обратно. Открывая свой магазин, он думал, что сможет привезти в Балтимор целый мир, но Балтимор отказался его принимать. Из всех людей, кто сновал туда-сюда по тротуарам, ни один не остановился поглазеть на его витрину, не говоря уже о том, чтобы войти внутрь.

К тому времени, когда часы над парикмахерской «Пора постричься» пробили три, Дэйв уже не знал, чем себя занять. Если бы он не пообещал забрать Санни и Хизер из молла в пять, то уже свернулся бы и закрыл магазин пораньше. Но вдруг в последнюю минуту придет клиент, клиент с богатым вкусом и кошельком, который захочет купить побольше, и он потеряет этого человека навсегда? Мириам беспрестанно переживала на этот счет. «Стоит всего раз уйти с работы пораньше, – говорила она, – всего один раз, и клиент всей твоей жизни дернет дверь в тот момент, когда она должна быть открыта, и ты потеряешь не только этого клиента, но и сарафанное радио, которым он мог бы для тебя послужить».

Если бы все и правда было так просто, если бы весь успех зависел только от того, чтобы приходить на работу пораньше, уходить попозже и усердно работать в течение дня! У Мириам было слишком мало практического опыта в профессиональной сфере, чтобы понять, насколько трогательно наивными были ее взгляды. Она до сих пор верила в такие пословицы, как «Кто рано встает, тому бог подает», «Тише едешь – дальше будешь» и им подобные. Опять же, если бы не эта ее вера, она никогда бы не согласилась с планом Дэйва открыть магазин – потому что для этого ему пришлось уйти с государственной службы, работы, которая практически гарантировала ему ежемесячное жалованье до конца жизни. В последнее время он стал часто задаваться вопросом, понимала ли Мириам, что в любом случае она осталась бы в выигрыше. Магазин либо помог бы им разбогатеть, либо дал бы ей возможность всю жизнь попрекать Дэйва. Она дала ему шанс, а он облажался. И с тех пор каждое их противостояние вырастало бы из невысказанного «Я в тебя верила – ты все испортил». Неужели она все это время надеялась, что он потерпит неудачу?

Вряд ли, Мириам ведь не макиавеллистка. Дэйв не сомневался в ее честности. Его жена была самым честным человеком из всех, кого он знал, и она доверяла всегда, когда ее доверие было необходимо. Она всегда признавала, что не видела потенциала в доме на Алгонкин-лейн, разросшемся за счет пристроек запущенном фермерском домике, ставшем жертвой нескольких архитектурных оскорблений – купола и так называемой веранды. Дэйв восстановил первоначальный облик дома, создав простую и органичную постройку, сильно выделявшуюся на фоне ее огромного запущенного двора. Люди, приходившие к ним домой, постоянно восхищались его вкусом. Они тыкали пальцами на привезенные им из путешествий вещи, выспрашивали цену и утверждали, что, если Дэйв откроет свой магазин, они будут готовы заплатить за них в пять, десять, а то и в двадцать раз больше.

Дэйв всегда принимал эти слова за чистую монету. До сих пор принимал. Правда, вряд ли те комплименты были сказаны из обычной вежливости, потому что он никогда не вдохновлял людей на подобные проявления симпатии. Как раз наоборот, Дэйв притягивал только трезвую горькую истину и агрессию, замаскированную под честность.

На их первом свидании Мириам сказала ему:

– Слушай, ненавижу это говорить, но…

Ему было не привыкать к таким вступлениям, но все же его сердце в тот момент ушло в пятки. Он думал, что стройная юная девушка с канадскими манерами и произношением согласных совсем не такая, как все. Они вместе работали в государственном департаменте бюджета и финансов: Дэйв – аналитиком, Мириам – машинисткой. Ему потребовалось три месяца, чтобы только пригласить ее на свидание.

– Я слушаю, – сказал он.

– Это насчет твоего дыхания.

Дэйв рефлекторно закрыл рот рукой, как Адам прикрывал наготу, когда вкусил запретный плод. Но Мириам погладила его по второй руке.

– Нет-нет-нет, мой отец работает дантистом. В этом нет ничего страшного.

И она оказалась права. Познакомив его с зубной нитью, «Стимудентом» и, наконец, десенной хирургией, Мириам избавила Дэйва от жизни, в которой люди отшатывались от него или немного отступали назад во время разговора. Только тогда он понял, почему они втягивали подбородки и опускали носы. От него воняло. Они старались не дышать. Он не мог избавиться от мысли, что эти двадцать пять лет жизни, зловонные двадцать пять лет, как он их называл, нанесли ему непоправимый ущерб. Когда ты четверть века вынужден наблюдать, как люди в ужасе от тебя шарахаются, можешь ли ты еще надеяться, что тебя снова примут с распростертыми объятиями?

Дочери стали его единственным шансом начать все с чистого листа. Ведь даже Мириам знала пахучего Дэйва, пусть и недолго. Он так долго был примером для подражания для своих девочек, что имел глупость верить в то, что они никогда от него не устанут. Но Санни теперь, похоже, стеснялась его, считая ходячим воплощением пуканья и отрыжки. А Хизер, преждевременно, как всегда, уже подражала прохладному отношению сестры к отцу и иногда даже в разы превосходила ее. Но хотя сестры и пытались держать его на расстоянии вытянутой руки, они не могли помешать ему больше узнавать об их жизни. Ему порой казалось, что он жил внутри их голов, видел мир их глазами, переживал вместе с ними все взлеты и падения. «Ты не понимаешь», – все чаще и чаще огрызалась Санни. Но проблема заключалась как раз в том, что он все понимал.

Взять эту ее новую страсть к торговым центрам. Санни думала, что Дэйв ненавидел моллы из-за того, что они делали акцент на ширпотребных товарах – прямой противоположности его магазинчику, где продавались только единственные в своем роде вещи ручной работы. Но на самом деле ему не нравилось то влияние, которое моллы оказывали на Санни. Они манили ее так же, как сирены манили к себе Одиссея. Он знал, что она там делала. То же самое, что и он делал в свои подростковые годы, прогуливаясь по деловому району Пайксвилля вдоль Реистерстаун-роуд, надеясь, что хоть кто-то, кто угодно, обратит на него внимание. Он был очень странным пареньком, сыном матери-одиночки, в то время как у всех остальных были оба родителя, ничтожным протестантом в районе, где жили в основном зажиточные еврейские семьи. Его мать работала официанткой в старом ресторанчике «Пимлико», так что их материальное благополучие напрямую зависело от щедрости отцов его одноклассников, мужчин, которые в конце трапезы оценивающе смотрели на мать Дэйва и думали, сколько оставить ей на чай, двадцать пять центов или целых пятьдесят. А ей важна была каждая монетка. О нет, никто открыто не насмехался над их бедностью! Видимо, все считали, что они того не стоили, и это казалось на порядок хуже.

А теперь и Санни жила почти такой же жизнью. Отец всей душой сочувствовал ей. И если для юноши отчаяние – штука весьма безотрадная, то для девочки она попросту опасна. Дэйв очень сильно переживал за старшую дочь. Когда Мириам пыталась успокоить его страхи, он хотел сказать: «Я знаю. Я знаю. Но ты никогда не поймешь, о чем думает мужчина, когда видит девушку в обтягивающем свитере, никогда не поймешь, насколько гнусные и непреодолимые желания возникают у него в голове». Но если он скажет это Мириам, она может спросить, какие желания возникают в его голове каждый день, когда он видит старшеклассниц, проходящих мимо его магазина в булочную, молочный магазин или пиццерию.

Не то чтобы он хотел каких-то отношений с подростками – дело было совсем не в этом. Иногда он сам хотел быть подростком или хотя бы двадцатилетним парнем. Он хотел свободно бродить в этом новом мире, где девушки ходят с распущенными волосами, а их груди прыгают при ходьбе, обтянутые футболками со всякими принтами. Свободно блуждать и глазеть, не больше. Когда он работал госслужащим, ему доводилось видеть, как некоторые коллеги поддавались своим желаниям. Даже в сером отделе бухгалтерского учета мужчины внезапно начали отпускать бакенбарды и покупать модную одежду. А через десять месяцев – серьезно, Дэйв установил закономерность, что стоит мужчине отпустить бакенбарды, как ровно через десять месяцев он разводится со своей женой, – они покидали свои семьи и переезжали в новые квартирные комплексы, искренне объясняя это тем, что дети не могут быть счастливы, если их отцы несчастны. «Ну-ну!» – фыркнула бы Санни в ответ на это. Но Дэйв, выросший без отца, никогда бы не позволил своим дочерям пройти через такое.

Стрелка на часах в «Пора постричься» подбиралась к цифре четыре. С момента открытия прошло уже почти шесть часов, но в магазин так и не заглянул ни один покупатель. Может быть, это место проклято? Несколько недель назад Дэйв болтал с продавщицей из соседней булочной, пока та складывала его пирожные в бумажный пакет. Здесь все еще пользовались старомодными техническими весами. В большинстве магазинов их уже давно вытеснили электронные, определяющие вес с точностью до сотой фунта, но Дэйв предпочитал неточную элегантность весов, с удовольствием наблюдая, как чаши с каждым следующим пирожным постепенно выравниваются.

– Давайте-ка посмотрим, – сказала продавщица Элси, которой приходилось вставать на носочки, чтобы дотянуться до весов. – Долгие годы здесь был хозяйственный магазин мистера Фортунато. Затем, в шестьдесят восьмом году, старик огорчился из-за беспорядков, продал его и уехал во Флориду.

– Но в Вудлоне ведь было тихо. Беспорядки были далеко отсюда.

– Вы правы, но они все равно на него повлияли. Так что Бенни продал магазин какой-то женщине, которая стала продавать детскую одежду, но цена у нее была слишком завышенной.

– Завышенной?

– Ну, в смысле высокой. Кто станет тратить двадцать долларов на свитер, который ребенок поносит от силы месяц? Так что она продала магазин молодой парочке. Те открыли ресторан, но из этого тоже ничего не вышло. Они не знали, с чего начать, – даже на то, чтобы подать обычный омлет, у них уходило минут сорок пять. Затем здесь открылся книжный. Но если есть «Гордонс» вверх по Вествью и «Уолденбукс» на Секьюрити, кто попрется в Вудлон за книгой? Потом открылся прокат смокингов…

– Дарты, – перебил ее Дэйв, припомнив сутулого мужчину с измерительной лентой на шее и его скромную жену с длинными, раньше времени поседевшими волосами. – У них я и выкупил свой магазинчик.

– Хорошие люди, толковые. Но когда народ хочет одеться поприличнее, он обычно идет туда, где одевался всегда. Смокинги – это традиция. Они как похоронное бюро: ты отдаешь предпочтение тому магазинчику, куда ходил твой отец, а он – туда, куда ходил его отец, и так далее. Если хочешь открыть что-то новое, лучше поезжай в другой район, где еще нет ничего подобного, где у людей нет привязанностей.

– Получается, четыре разных дела менее чем за семь лет.

– Ага. Это место прямо как черная дыра. В каждом районе есть такой магазинчик, который не пользуется спросом. – Тут продавщица резко закрыла ладонью рот, все еще держа в руках пакет с пирожными. – Простите, мистер Бетани. Уверена, у вас все получится с этими вашими… эм-м…

– Цацками?

– Чем?

– Да нет, ничего.

Пожалуй, было слишком глупо с его стороны ожидать, что в немецкой булочной, где без зазрения совести продают «еврейский» ржаной хлеб, поймут еврейское слово, не говоря уже о самоиронии, которую Дэйв вкладывал в это слово. Цацки. Товары в его магазине были прекрасными, единственными в своем роде. Тем не менее даже те люди, которых он знал, благодаря Агнихотре и культу пяти огней, казалось бы, единомышленники, не понимали продаваемых им вещей. Если бы он жил в Нью-Йорке, Сан-Фрациско или Чикаго, магазин пользовался бы бешеной популярностью. Но он жил в Балтиморе, а здесь все иначе. Однако именно здесь он встретил Мириам, именно здесь завел семью. Разве он мог об этом жалеть?

Над входной дверью тихо звякнул китайский колокольчик. Вошла женщина средних лет, и Дэйв сразу списал ее со счетов, предполагая, что она всего лишь хочет узнать, как куда-нибудь пройти. Затем он понял, что она с ним примерно одного возраста, – ей, должно быть, было лет сорок пять или около того. Дэйва сбил с толку ее вид: вязаный розовый костюм и квадратная сумочка.

– Я подумала, у вас могут быть какие-нибудь необычные предметы для пасхальных корзин, – сказала она немного дрожащим голосом, словно опасаясь, что необычный магазин требует необычного этикета. – Что-нибудь наподобие сувенира?

Черт возьми! Мириам же предлагала ему запастись сезонными товарами, а он ее проигнорировал. Конечно, он приготовился к Рождеству, но с Пасхой решил даже не заморачиваться.

– Боюсь, что нет, – ответил Дэйв.

– Совсем ничего? – Женщина, казалось, расстроилась не на шутку. – Ну, не обязательно именно к Пасхе, просто что-нибудь близкое к этой теме. Яйцо, цыпленок или, может, кролик? Что угодно.

– Кролик, – повторил хозяин магазина. – Знаете, кажется, у меня есть несколько деревянных кроликов с Эквадора. Но они немного великоваты для пасхальной корзины.

Он подошел к полкам с товарами из Латинской Америки, аккуратно снял с нее резного кролика и передал его женщине, словно младенца, которого нужно было покачать. Посетительница внимательно осмотрела его, держа на вытянутых руках. Кролик, вырезанный из куска дерева несколькими быстрыми и точными движениями скульптора, был прост и примитивен. Он был слишком хорош, чтобы стать сувениром в пасхальной корзине. Это ведь не игрушка. Это искусство.

– Семнадцать долларов? – спросила женщина, глядя на ценник, приклеенный к основанию. – За это?

– Да, но простота… – Дэйв даже не потрудился закончить предложение. Он понял, что потерял клиента, но затем вдруг вспомнил о Мириам, о ее бесконечной вере в него и решился на последнюю попытку. – Знаете, у меня, кажется, есть еще несколько резных яиц в подсобке. Я нашел их на ярмарке ремесел в Западной Вирджинии. Они раскрашены в яркие цвета – красный, синий.

– Правда? – спросила посетительница с неподдельным интересом. – Покажите, пожалуйста, будьте добры.

– Хм… – Эта просьба была очень деликатной, так как означала, что хозяину придется оставить покупательницу в магазине одну. Вот что значит сэкономить на помощнике. Иногда Дэйв приглашал клиентов пройти за ним в подсобку, изо всех сил стараясь делать вид, что оказывает им особую честь, а не переживает, как бы они чего не стащили. Но он даже не мог представить, чтобы эта женщина что-то у него украла или вытащила деньги из кассы – древнего аппарата, который громко звенит, если его открыть. – Минутку, я их сейчас поищу.

Чтобы найти их, Дэйву понадобилось куда больше времени, чем должно было. В голове у него все это время звучали слова Мириам – пусть и с легким, но все же упреком – насчет инвентаризации товара и системности. Но вся суть его магазина как раз и заключалась в том, чтобы избежать подобных вещей, избавить себя от жутких цифр. Он до сих пор помнил свое разочарование, когда жена не уловила смысла в названии магазина.

– «Человек с голубой гитарой» – а люди не подумают, что это музыкальный магазин? – спросила она.

– Ты разве не понимаешь? – удивился ее муж.

– Ну почему же. Это вроде как… забавно. Сейчас ведь модны всякие такие названия. Типа «Вельветовые грибы» и все в таком роде. И все же мне кажется, это может запутать людей.

– Это из Уоллеса Стивенса. Поэта, который был страховым агентом.

– А, автор «Императора мороженого», ну да.

– Стивенс, как и я, был художником, вынужденным заниматься мирскими делами. Он продавал страховки, хотя в душе был поэтом. А я был финансовым аналитиком. Теперь ты видишь связь?

– А разве Стивенс не был директором страховой компании? И разве он не совмещал работу с творчеством?

– Ну да, я и не говорил, что сходство абсолютное. Но в целом-то…

Мириам ничего не ответила.

Дэйв нашел яйца и отнес их к прилавку. Магазин снова был пуст. Он тут же бросился проверять кассу, но все ее скудное содержимое было на месте, да и самые драгоценные вещи – ну, точнее, полудрагоценные ювелирные изделия из опалов и аметистов – лежали нетронутыми на своем привычном месте под стеклом. Только проверив сохранность товаров, он увидел на прилавке конверт, адресованный Дэйву Бетани. Может быть, пока он был в подсобке, заходил почтальон? Но, кроме имени, на конверте больше ничего не было.

Он открыл его и нашел записку, написанную размашистым нервным почерком, прямо как голос женщины в розовом костюме.

«Уважаемый мистер Бетани,

Вам следует знать, что ваша жена изменяет вам со своим боссом, Джеффом Баумгартеном. Прошу вас, положите этому конец. На кону стоит благополучие ваших детей. К тому же мистер Баумгартен счастлив в браке и никогда не бросит свою жену. Вот почему матерям не место в офисе».

Подписи не было, но Дэйв не сомневался, что записку написала миссис Баумгартен, а это означало, что вся эта история с работой на Пасху – не более чем выдумка. Дэйв не знал босса своей жены. Знал только, что тот был евреем и окончил школу в Пайксвилле на пару лет раньше его. Возможно, миссис Баумгартен хотела незаметно оставить письмо на прилавке, но отсутствие посетителей в магазине испортило ее замысел. Или, может, она написала его просто так, на случай, если не сможет сказать ему все напрямую. Странно – последнее предложение звучало так, словно она провела целый социальный опрос, чтобы подкрепить свою позицию пострадавшей стороны. Дэйву понадобилась всего доля секунды, чтобы вспомнить слово «рогоносец» и применить его по отношению к себе. А потом он почувствовал еще и острый укол жалости к этой женщине среднего класса, вынужденной писать анонимные записки. Не так давно по местным новостям смаковали подробности личной жизни губернатора, который изменял жене с секретаршей. Жена тогда отсиживалась в особняке и отказывалась выходить, в надежде что ее муж одумается. Супруга губернатора и эта миссис Баумгартен были очень похожи – обе жили на северо-западе Балтимора, обе еврейки, слегка полноватые и прилично одетые, что было заслугой их мужей. Иметь отношения на стороне – это привилегия мужей, неважно, готовы ли их жены с этим смириться или нет. Любовницами же могут быть только симпатичные, ничем не обремененные девушки: секретарши или стюардессы, как Голди Хоун в фильме «Цветок кактуса». Мириам просто не могла изменить Дэйву. Она ведь была матерью, причем хорошей матерью. Бедная миссис Баумгартен! Очевидно, муж ей изменял, но она не знала, с кем именно, и поэтому решила наброситься на Мириам, самую удобную жертву.

Дэйв набрал номер рабочего телефона жены, но гудки шли и шли, а трубку так никто и не взял. Что ж, наверное, Мириам уехала осматривать очередную квартиру или дом, а у секретаря выходной. Вечером он все у нее разузнает, хотя ему в принципе стоило бы делать это почаще – узнавать у супруги, как дела на работе. Все-таки работа придавала ей столько уверенности в последнее время. Именно благодаря этому у нее появлялись блеск в глазах, упругая походка, а иногда и слезы в ванной по ночам.

Слезы в ванной… но нет, это была Санни, бедная Санни, для которой девятый класс превратился в настоящую пытку, а все потому, что они с Мириам спорили с другими родителями из-за маршрута школьного автобуса. По крайней мере, так Дэйв успокаивал себя, сидя поздно ночью в своем кабинете и слушая приглушенные рыдания, которые доносились из ванной наверху. Он сидел и делал вид, что слушает музыку, делал вид, что просто не хочет лезть в ее дела.

Дэйв порвал письмо на кусочки, взял ключи, вышел из дома и пошел вниз по улице якобы для того, чтобы закончить последние приготовления перед Пасхой. Но на самом деле он отправился в таверну Монагана.

Глава 10

– Ты не должна была ходить за мной! – шипела Санни на Хизер, когда билетер выгнал их из кинотеатра, сказав, что сегодня их больше не пустят. – Ты же обещала!

– Мне стало не по себе, когда ты не вернулась из туалета. Я всего лишь хотела убедиться, что с тобой все в порядке.

Это была правда. Ну, почти. Хизер действительно стало интересно, почему это Санни ушла через пятнадцать минут после начала «Побега на Ведьмину гору» и не вернулась. Она подумала, что сестра хочет ее одурачить и оставить в кинотеатре, и поэтому поднялась со своего места и вышла из зала. Первым делом Хизер заглянула в уборную, а затем незаметно прошмыгнула в другой зал, где в это время показывали фильм «Китайский квартал», на который пускали только в сопровождении взрослых. И тут девочка поняла, что старшая сестра обманула ее, купив билет на один фильм, а затем, прикрывшись походом в туалет, пошла смотреть другой в соседнем зале.

Хизер села на два ряда выше, за спиной Санни. Такой же трюк она проделала и на «Побеге на Ведьмину гору», куда сестра тоже пошла без нее. «Мы живем в свободной стране!» – полушепотом заявила она, когда Санни одарила ее сердитым взглядом. Теперь же, на «Китайском квартале», ей удалось оставаться незамеченной до того момента, когда какой-то коротышка воткнул нож прямо в нос Джеку Николсону. Хизер громко ахнула, и Санни обернулась на звук ее голоса.

Младшая сесра думала, что старшая предпочтет ее проигнорировать, чтобы не привлекать внимание к ним обеим. Но та подсела к Хизер и сердитым шепотом велела ей немедленно уходить. Девочка отрицательно покачала головой, указывая на то, что не нарушила правил, установленных Санни. Она пришла сюда не с ней. Просто так совпало, что они оказались в одном кинозале. Они ведь живут в свободной стране. Одна пожилая зрительница позвала билетера, и обеих сестер выгнали из кинотеатра, когда они не смогли предъявить свои билеты. Хизер не была бы собой, если бы с ходу не придумала оправдание и не солгала, что потеряла свой билет, но Санни оказалась менее сообразительной, чем сестра, и предъявила билет на «Побег». Позорище, а ведь с таким ростом и грудью она вполне могла сойти за семнадцатилетнюю! Если бы старшей сестрой была Хизер, а не Санни, она смогла бы вытащить их из этой передряги: можно было бы легко обмануть билетера, сказав, что Хизер уже есть семнадцать, а Санни находится под ее присмотром, так что они имеют полное право смотреть этот фильм. Что толку от старшей сестры, если она не умеет вести себя как подобает? У Санни накатывались на глаза слезы из-за какого-то дурацкого фильма, Хизер же, наоборот, считала, что глупо тратить драгоценное время, сидя в темноте, когда рядом столько интересных вещей, которые можно увидеть, попробовать и понюхать.

– Ну и ладно. Все равно фильм был скучным, – сказала младшая из сестер. – Хоть и страшноватым, особенно когда этот тип порезал ему нос.

– Ты ничего не понимаешь! – возразила Санни. – Этот фильм снял тот человек с ножом. Мистер Роман Полански, его жену убил Чарльз Мэнсон. Он самый настоящий гений!

– Пойдем лучше в «Хошилд». Или в «Пэнтс Коррал», хочу посмотреть там новую линию джинсов «Ста-Прест».

– Да не такие уж они стильные, – немного гнусаво сказала старшая сестра. – Это глупо.

– Зато теперь, когда разрешили ходить в школу в джинсах, все девчонки их носят.

– Ты не обязана носить какую-то вещь только из-за того, что это модно и она есть у каждого. Ты же не хочешь гнаться за всем стадом, – возразила Санни. Это была точь-в-точь фраза их отца, но Хизер знала, что сестра сама не верит ни единому сказанному слову.

– Ла-а-адно. Пойдем тогда в музыкальный магазин. Ну, или в книжный, – предложила девочка.

Последний раз, когда Хизер была в молле, она мельком видела какую-то неприличную книжку, хоть и не была в этом до конца уверена. Там было множество описаний груди героини, обтянутой прозрачной тканью – хороший знак того, что дальше будет кое-что поинтереснее. Она пыталась набраться смелости почитать книгу, на обложке которой была изображена молния – не такая молния, как на альбоме «Роллинг Стоунз», счастливой обладательницей которого была Санни, а расстегнутая – под которой виднелась обнаженная часть женского тела. Нужно было только найти книгу побольше, чтобы вложить одну в другую. Таким образом, Хизер могла бы читать ее, не привлекая особого внимания. Работников «Уолденбукса» вовсе не волнует, сколько вы простояли в магазине, читая какую-нибудь книгу, даже если вы ее не купили. Главное – не садиться при этом на ковер. Тогда сразу бы выгнали.

– Я не хочу никуда с тобой идти! – выпалила Санни. – Мне все равно, куда ты пойдешь. Иди, делай что хочешь и возвращайся сюда к пяти.

– И ты купишь мне «Кармелкорн»[12].

– Я дала тебе пять долларов. Сама себе купишь.

– Ты говорила, пять долларов и «Кармелкорн».

– Ладно, ладно. Какая разница? Приходи сюда в пять – и получишь свой драгоценный «Кармелкорн», но только если не будешь виться вокруг меня. Как мы и договаривались, помнишь?

– Почему ты так на меня злишься?

– Просто не хочу гулять с ребенком. Неужели так сложно это понять?

Санни направилась в «Сирс», магазин в конце торгового центра, рядом с «Хармони Хат» и «Зингер Фэшнс». Хизер подумала было пойти за ней, пусть даже и рискуя «Кармелкорном». Сестра не имела никакого права называть ее ребенком – она сама была по-детски глупа, плакала из-за всякой чепухи. А Хизер ребенком не была.

Когда-то она любила быть ребенком, буквально наслаждалась этим. Когда ей было почти четыре, их мама забеременела. Тогда начались разговоры о «ребенке», и это не давало младшей дочери покоя. «Я – ребенок!» – билась она в истерике, тыча пальцем себя в грудь. «Хизер – ребенок!» Будто в их семье, да и вообще во всем мире, мог быть только один ребенок.

Когда они переехали на Алгонкин-лейн, у каждого появилась своя спальня. Уже тогда Хизер поняла, в чем заключался весь фокус – у тебя есть своя спальня, значит, ты уже не ребенок. По сравнению с их съемной квартирой этот дом был таким огромным, что можно было завести хоть троих детей, и все равно у каждого была бы своя спальня. В какой-то степени Хизер там стало лучше. Ведь даже новорожденный не мог вечно быть ребенком. Хизер предоставлялось право выбирать комнату второй после Санни. Она думала, что будет выбирать первой, раз она уже больше не ребенок, но родители объяснили, что, раз Санни старше и скоро пойдет в колледж, ей и выбирать первой. Если бы Хизер захотела ту комнату, которую выбрала сестра, то она смогла бы жить в ней, только когда Санни уехала бы учиться. Даже в свои четыре года Хизер была против подобной логики, но она не могла найти подходящих слов, чтобы привести аргумент в свою пользу, а вспышки ее гнева родителей не впечатляли. Всякий раз, когда она пыталась что-то возразить, мать говорила: «Хизер, мне это не нравится». А отец: «Я не буду с тобой разговаривать, если ты будешь так себя вести». Но ему не нравилось любое ее поведение. То ли дело Санни. Она всегда играла по родительским правилам, высказывала свои аргументы и организованно их представляла. Но при этом она почти никогда не получала того, чего хотела, а Хизер была гораздо хитрее и всегда добивалась своего. Она даже смогла остаться ребенком, хотя ее заслуги в этом не было. Как оказалось, младший ребенок не был достаточно силен, чтобы жить вне утробы матери.

Когда ребенок умер, отец рассказал Хизер и Санни про выкидыши. Правда, сначала ему еще пришлось объяснить, как ребенок оказывается внутри матери. К их величайшему смущению, он использовал такие слова, как пенис, влагалище и матка.

– Зачем тогда мама разрешила тебе это сделать? – требовательно спросила Санни.

– Потому что именно так и получаются дети. Кроме того, это очень приятно. Когда ты уже взрослый, – добавил отец. – Когда ты взрослый, этим очень приятно заниматься, даже если не получится сделать ребенка. Так ты можешь выразить свою любовь.

– Но, но… оттуда же писают! Ты же мог в нее написать!

– Пенис знает, что не надо этого делать, когда он находится внутри женщины.

– Откуда?

Отец начал объяснять, как увеличивается пенис, когда хочет сделать ребенка, и что в нем есть особое вещество, которое называется спермой. Санни заткнула уши руками и простонала:

– Фу, я не хочу это знать! Пенис ведь может и ошибиться, может туда пописать…

– Насколько большим он становится? – Теперь у Хизер проснулся интерес. Отец развел ладони, как будто показывая, какого размера поймал рыбу, но она ему не поверила.

Хизер, узнавшая о том, откуда берутся дети, еще до того, как пошла в садик, немало удивилась, когда ей сказали, что половое воспитание в школе преподается только в шестом классе. Этот предмет считался очень важным, и чтобы его посещать, требовалось разрешение от родителей. Тем не менее она не хвасталась своими знаниями и не привлекала этим к себе внимание. Это была еще одна вещь, которую Санни не понимала. Лучше скрывать некоторые факты, а не рассказывать все сразу. Никто не любит выпендрежников.

Но в четвертом классе у Хизер была подруга, которую звали Бэт. Ее мама забеременела и сказала Бэт, что ребенка даровал ей бог. Как и отец, Хизер не выносила лжи. Она собрала весь класс на детской площадке и рассказала все, что знала о том, откуда берутся дети. Родители Бэт пожаловались классному руководителю, и родителей Хизер вызвали в школу. Но отец мало того что не стал извиняться, но еще и сказал, что гордится своей дочерью.

– Я не могу нести ответственность за тех, кто предпочитает лгать своим детям, – заявил отец прямо в присутствии Хизер. – И я не буду наказывать свою дочь за то, что она сказала правду о вполне естественных вещах.

«Естественное превыше всего» – так всегда говорил отец. Натуральные ткани, натуральные продукты, натуральные волосы. После того как отец открыл магазин, он отрастил густые курчавые волосы и сделал прическу «афро». Он даже расчесывал их большим черным гребнем, чем весьма смущал Санни, и он бы наверняка не одобрил джинсы «Ста-Прест», которые, безусловно, были сшиты из синтетики и поэтому никогда не мялись. И все же Хизер была уверена, что родители разрешат ей купить хотя бы одну пару таких на деньги, которые они подарили ей на день рождения.

Она направилась прямо в «Пэнтс Коррал». Учитель музыки мистер Пинчарелли играл в «Киттс» на органе. Когда-то Санни была в него влюблена – Хизер узнала это, прочитав ее личный дневник. Но в последний раз, когда они вместе ходили в торговый центр, Санни спешила пройти мимо «Киттс», словно стеснялась его. Сегодня Пинчарелли играл «Пасхальное шествие», причем с таким энтузиазмом, что вокруг него собралась небольшая толпа. Лицо его блестело от пота, а под мышками на рубашке виднелись мокрые пятна. Хизер не могла представить, как Санни могла в него влюбиться. Если бы он преподавал в ее классе, она бы постоянно над ним издевалась. Тем не менее толпа искренне восхищалась и получала удовольствие от его игры. Хизер осознала, что тоже поддалась волне их настроения, и присела на край ближайшего фонтана. Она ломала голову над одной из фраз: «Не кажется ли вам, что вы безупречно вышли на этой фотографии?» – как вдруг кто-то схватил ее за локоть.

– Эй, ты ведь должна была… – Голос был злым, негромким, но достаточно резким, чтобы услышать его на фоне играющей музыки, так что те, кто стоял рядом, обернулись. Незнакомец мгновенно отпустил руку девочки, пробормотал что-то вроде «Ой, извините!» и скрылся в толпе покупателей. Хизер смотрела ему вслед. Она от души порадовалась, что не была той девушкой, которую он искал. Потому что у нее, судя по всему, были большие неприятности.

«Пасхальное шествие» сменилось «Суперзвездой» – из репертуара «Карпентерз», а не той, что об Иисусе[13]. На прошлой неделе старшая сестра отдала Хизер все альбомы этой группы, заявив, что они полный отстой. Музыка была областью, где предпочтения Санни достойны подражания, и если она думала, что песни «Карпентерз» ужасны, то и Хизер не была уверена, нужны ли ей их альбомы. Пяти долларов вполне бы хватило, чтобы купить альбом, даже еще немного останется. Может, и правда стоит заглянуть в «Хармони Хат» и прикупить какой-нибудь альбомчик «Джетро Талл»? Это довольно крутая рок-группа. А если Санни вдруг тоже окажется в том магазине… Что ж, это ведь свободная страна.

Часть III Четверг

Глава 11

– Дело в том, что она совсем не похожа на Пенелопу, – сообщил Инфанте Ленхарду.

– А ты знаешь, как выглядит Пенелопа? – съязвил сержант.

– Ну, не знаю. Светлые волосы. Розовый шлем.

– Что-о? – протянул Ленхард, разбив это слово на два слога.

– Помнишь тот старый мультик? Там у них каждую субботу устраивались автогонки, и они все делали вид, что не знают, каков будет их итог. В общем, Пенелопа Питстоп – это имя симпатичной девчонки, которая, правда, почти никогда не выигрывала.

– Это имя ведь греческое, да? Не хочу умалять заслуги тандема Ханна-Барбера, но оно напоминает мне какую-то другую известную Пенелопу, с нитками и собакой.

– Что, наподобие гребаной Бетси Росс?[14]

– Ага, только слегка пораньше. Лет эдак на тысячу, идиот.

Всего двадцать четыре часа назад, когда Кевин Инфанте еще был в дерьмосписке сержанта, этот диалог звучал бы совсем по-другому. Слова, может, были бы такими же, но тон – куда менее дружелюбным. Вчера Ленхард вел бы себя так же непринужденно, но оскорбления и едкие замечания по поводу интеллекта бывшего напарника были бы сказаны уже всерьез. Но сегодня Инфанте показал себя хорошо. Вчера он на два часа задержался после работы, а рано утром, бодрый и свежий, уже сидел за своим столом, несмотря на то что по пути ему пришлось заехать на штрафстоянку. Теперь он проверил водительские права, выданные на имя Пенелопы Джексон, и сделал запрос в полицию штата, чтобы ему выслали по факсу копию ее фотографии.

Ленхард присмотрелся к сильно размытому из-за низкого разрешения лицу на фото.

– Так это она?

– Теоретически, – кивнул Инфанте. – Возраст – тридцать восемь лет, почти столько же, сколько нашей новой подружке, хоть она и утверждает, что ей куда больше. Трудно сказать, врет она или нет. Цвет волос и глаз совпадает. Только на фотографии волосы длинные, а в жизни коротко стриженные. Ну, и наша гораздо худее, чем на фотографии.

– Женщины постоянно стригутся, – сказал сержант таким задумчивым голосом, словно был немало опечален этим фактом. – И к сорока некоторые умудряются сбросить пару килограммов, по крайней мере, так мне сказала жена. – Миссис Ленхард была эффектной, но полноватой.

– И все же я думаю, это два разных человека. У этой на фотографии такой коварный и хитрый взгляд… Джейн Доу из Святой Агнес выглядит гораздо приятнее. Конечно, я не сомневаюсь, что она лжет…

– Само собой.

– Не могу только понять, о чем именно и с какой целью. Если она не Хизер Бетани – если она Пенелопа Джексон или кто-то еще, – тогда откуда ей пришла в голову мысль после ареста поднять дело тридцатилетней давности? И неужели ей просто повезло так удачно подойти под описание?

Инфанте открыл другой файл, скачанный из национальной базы данных детей, пропавших без вести. Сам бы он не догадался, как его сохранить, но короткий звонок бывшей напарнице Нэнси Портер решил все проблемы. На фотографии оказались те самые две девочки, Хизер и Санни. Их последнее школьное фото, на котором им было, соответственно, одиннадцать и четырнадцать лет. Внизу были прикреплены рисунки художника, показывавшие, как девочки предположительно должны выглядеть тридцать лет спустя.

– Значит, так она сейчас выглядит? – спросил Ленхард, ткнув указательным пальцем в экран и оставив на нем грязный отпечаток, прямо у девочки на носу.

– Типа того. Может быть. И да, и нет.

– Ты ходил на встречу выпускников? Школы или, может, колледжа?

– Не-а. Мне на них как-то наплевать. К тому же они проходят на Лонг-Айленде, а у меня там больше никого нет.

– Я недавно ходил на школьную встречу. За тридцать лет все изменились по-разному. Некоторые да, так и остались похожи на себя, просто немного старше. А другие себя откровенно запустили. Наверное, устали работать на публику. Бывшие чирлидерши теперь под сто пятьдесят килограммов весом, звезды футбола обзавелись перхотью или облысели. Суть в том, что они теперь ни капли на себя не похожи.

– Держу пари, тебе это нравится. Ходить на эти встречи со своей хорошенькой женой, которая на пятнадцать лет тебя моложе.

Ленхард вскинул бровь в притворном удивлении, словно ему и в голову никогда не приходило, что его жена хорошенькая. Но Инфанте знал, что парень буквально наслаждался каждым завистливым взглядом, брошенным в его сторону, когда рядом с ним была его супруга.

– Но есть еще третий тип, это исключительно женщины, – сказал сержант. – Новые и куда более улучшенные версии своих школьных прототипов. Они ходят в зал, красят волосы – в общем, полностью себя переделывают. Они и на эти встречи приходят, просто чтобы похвастаться собой. Понять их истинный возраст можно, только взглянув на локти.

– Да кто же смотрит на их локти, больной ты извращенец?

– Я это к тому, что женщина не может скрыть свой возраст. Что-нибудь ее да выдаст. Так мне сказала жена. Она иногда натирает себе локти лимоном. Ну как, разрезает лимон пополам, вычищает серединку, заливает туда оливковое масло с поваренной солью, и вот так вот сидит, поджав локти, как маленький кролик. – Ленхард передразнил супругу. – Говорю тебе, Кевин, это то же самое, что спать в гребаном салате.

Инфанте засмеялся. Вчера утром он и представить себе не мог, насколько тревожным и беспокойным будет весь последующий день. Ему хотелось рвать и метать, но не мириться с этой несправедливостью. Но сегодня все вернулось на круги своя, он снова был в почете, с чертовски интересным делом, и у него сразу отлегло от сердца. Если женщина из больницы была Хизер Бетани, то она должна была помочь им все прояснить. А если нет – что ж, ей наверняка есть что им рассказать.

– Меня вот что поразило, – сказал он, обращаясь к документам, взятым со штрафстоянки. – Эта машина была зарегистрирована в Северной Каролине два года назад. Но Пенелопа Джексон по этому адресу больше не живет, а ее арендодатель сообщил только, что она не из тех добросовестных граждан, кто оставляет свой новый адрес. Говорит, она часто приводила новых мужиков, работала то барменшей, то официанткой. В общем, она съехала оттуда десять месяцев назад, но ни регистрацию, ни права продлевать не стала.

– Надо же, вот это преступление! – саркастически заметил Ленхард, присвистнув. – А ты сам-то давно свою машину зарегистрировал?

– Ты не поверишь, как много времени занимают все эти бюрократические штуки, особенно если ты только недавно переехал в штат, – сказал Инфанте. – Это ты у нас из тех балтиморских придурков, кто считает, что повидал мир, если бывал в двадцати милях от штата. Так или иначе, все заднее сиденье в ее машине завалено обертками от бургеров и окурками от сигарет, причем некоторые совсем свежие, хотя наша новая знакомая не курит. Будь это так, мы бы сразу поняли. Как минимум она страдала бы от никотиновой ломки. Машина выглядит так, словно на ней долгое время путешествовали, но в багажнике нет чемоданов. Нашли сумочку, но в ней ни кошелька, ни денег. Только мусор на заднем сиденье и кое-какие документы. Как можно проехать триста-четыреста миль без кредитки или пачки наличных?

Ленхард перегнулся через Кевина и, нажав несколько клавиш на компьютере, просмотрел четыре фотографии: Пенелопы Джексон из Эшвилла, Пенелопы Джексон из Северной Каролины и Хизер Бетани, маленькой и взрослой.

– Были бы у нас такие же компы, как в фильмах… – вздохнул он.

– Да уж… Тогда бы мы просто ввели в базу имя Пенелопы Джексон, ее последний адрес, и бац! – история всей ее жизни у нас перед глазами. Жду не дождусь, когда прогресс дойдет до таких компьютеров. До них и до реактивных ранцев.

– Из НЦИП[15] что-нибудь слышно?

– Нет, ничего. Да и машина вроде не угнана.

– Знаешь, – сказал Ленхард, пролистывая сайт с информацией о пропавших детях, – здесь довольно много деталей. Достаточно, чтобы выяснить, как все было.

– Да, я думал об этом. Но здесь и многого не хватает. Например, где именно они жили на Алгонкин-лейн? А патрульный, который ее подобрал? Говорит, она болтала что-то насчет старой аптеки рядом с Виндзор-Миллс и Форест-парк. Но там ничего такого нет. Зато я навел справки, и оказалось, что примерно в то время, когда исчезли девочки, там была аптека «Виндзор Хиллс».

– Кевин-ходячий-справочник? Чувак, да ты, похоже, станешь сотрудником месяца! Ты не пробовал взять старое досье по этому делу? Вот где ты найдешь довольно подробностей для того, чтобы вмиг докопаться до сути.

Инфанте бросил на босса многозначительный взгляд, который способны понять только муж и жена после долгой совместной жизни либо коллеги, проработавшие много лет бок о бок.

– Только не говори мне… – начал сержант.

– Я узнавал об этом, сразу же, как приехал из клиники. Досье нет.

– Нет – в смысле вообще нет?

– Отдано под запись бывшему копу, который изначально занимался этим делом. – Кевин посмотрел в свои записи. – Честер В. Уиллоуби Четвертый. Знаешь его?

– Слыхал. Он ушел в отставку еще до того, как я начал здесь работать, но частенько заглядывал сюда. Странноватый он, этот Честер.

– Странноватый?

– Ну, взять хотя бы то, что он, мать его, Четвертый. Я встречал Макалистера-младшего, но чтобы аж Четвертый? Денег у него завались, можно было даже не работать. И давно, говоришь, он взял досье?

– Два года назад.

– Будем надеяться, что он еще не умер. Уже не раз бывало, что какой-нибудь одержимый старик забирает себе домой досье, а нам потом приходится ждать официального утверждения завещания, чтобы заполучить его обратно.

– Черт, надеюсь, я таким никогда не стану!

Ленхард взял адресную книгу и начал листать ее в поисках адреса бывшего сотрудника. Потеряв терпение, он снял телефонную трубку:

– Алло? Э, хорошо, я подожду. – Он закатил глаза и, прикрыв трубку ладонью, добавил: – Всем отделом тебя подождем. Ну-ну, кому ты это рассказываешь, Инфанте?

– А что не так?

– Обязательно появится дело, которое поглотит тебя с головой. А если не появится, то либо тебе повезло, либо ты просто придурок. Этому парню досталось самое серьезное дело из всех: две девочки с ангельскими личиками исчезли средь бела дня из забитого людьми молла. Я бы плюнул в рожу каждому, кто после этого не стал бы с ним считаться, – заявил сержант, после чего снова заговорил в трубку: – Алло? Да. Честер Уиллоуби. У вас есть его адрес? – Очевидно, Ленхарда снова попросили подождать, так как он скривился и начал ритмично размахивать левой рукой, пока ему снова не ответили. – Отлично, спасибо.

Он повесил трубку и засмеялся.

– Что смешного?

– Пока я сейчас разговаривал, ты мог бы уже пешком дойти до него. Он в Эденволде, прямо за «Тоусон Молл». Меньше мили отсюда.

– Эденволд?

– Дом престарелых. Один из самых престижных в округе, где можно доплатить за возможность умереть в собственной постели. Как я и говорил, денег у него завались.

– Как думаешь, богатые копы работают сверхурочно?

– Конечно, работают, причем их не надо об этом просить. Эй, а может, тебе стоит как-нибудь прикинуться богачом и убедиться на своем опыте, каково это – поработать лишний час просто из любви к своему начальнику?

– Не дождешься.

– А за мой поцелуй?

– Я лучше задницей подторгую.

– Что ж, тогда ты станешь шлюшкой и вдобавок гомиком.

Насвистывая, Инфанте взял ключи и вышел на улицу, чувствуя себя удовлетворенным, как никогда в жизни. Если бы только его бывшие знали его так же хорошо! Может быть, тогда ему не пришлось бы дважды разводиться.

Глава 12

– Buenas dias[16], сеньора Толес.

Мириам вынула ключи из своей потрепанной кожаной сумочки – точнее, подуставшей кожаной сумочки, как она назовет ее позже, когда попытается продать на барахолке, – и открыла дверь в галерею. Ей нравилось, как по-испански звучит «То-леес», вместо ужасного английского «Толс», что означает «сборы и платежи». Неважно, сколько она прожила в Мексике, ей все равно никогда не приестся подобная трансформация ее девичьей фамилии.

– Buenas dias, Хавьер.

– Hace frio[17], сеньора Толес.

Хавьер был в футболке, и его руки покрылись гусиной кожей. Такой мартовский денек был бы просто подарком в Балтиморе, не говоря уже о Канаде, но по меркам Сан-Мигель-де-Альенде сегодня было очень холодно.

– Наверное, пойдет снег, – сказала женщина по-испански, и Хавьер рассмеялся. Он был человеком простодушным и смеялся над чем угодно, но Мириам была даже в какой-то степени благодарна ему за это. Когда-то чувство юмора было неотъемлемой частью ее натуры. Теперь же, к своему удивлению, ей редко кого удавалось рассмешить, хотя мысленно она то и дело подшучивала над собой, причем довольно неплохо. Конечно, эти шутки были грубоваты, но она ведь всегда была немного циничной, даже когда в этом не было необходимости.

Хавьер устроился в галерею вскоре после того, как Мириам начала там работать. Еще будучи подростком, он подметал тротуар перед магазином, мыл в нем окна, хотя его об этом и не просили, и говорил по секрету turistas, что это был el mejor, самый лучший магазин в Сан-Мигель-де-Альенде. Владелец, Джо Флеминг, воспринимал его двояко. «Со своим косоглазием и волчьей пастью он, должно быть, отпугивает столько же клиентов, сколько заманивает», – жаловался он Мириам. Но ей нравился этот молодой человек, чья любовь к ней коренилась куда глубже, чем казалось на первый взгляд.

– А вы видели снег, сеньора Толес? – спросил Хавьер.

Мириам вспомнилось ее детство в Канаде и бесконечные зимы, когда ей казалось, будто их семью отправили в ссылку. Она так и не получила внятного ответа на вопрос, почему родители решили оставить Англию и переехать в Канаду. Затем женщина подумала о снежной буре в Балтиморе в 1966 году, которая стала настоящей легендой. В тот день они как раз праздновали шестой день рождения Санни и поехали вместе с ней, девочками из ее класса и Хизер в кино на «Звуки музыки». Когда они заходили в кинотеатр, на небе не было ни облачка. Но через два с лишним часа, когда фашисты были свергнуты и семьи музыкантов снова зажили счастливо, город превратился в белую пустыню. Скольких трудов стоило Мириам с Дэйвом пробраться на машине через заснеженные улицы Балтимора, чтобы развезти всех девочек по домам, а потом еще, чтобы они не испортили свои парадные туфельки, донести их на руках до порога и отдать встревоженным родителям! Позже они над этим смеялись, но в тот день им было действительно страшно. Старенький универсал то и дело заносило, и девочки визжали на задних сиденьях. И все же Хизер и Санни запомнили эту поездку как огромное приключение, которое они потом не раз пересказывали.

– Нет, – сказала Мириам Хавьеру, – я никогда не видела снега.

– Ладно, я пойду. Хорошего дня, сеньора Толес.

Ей постоянно приходилось врать. Хотя здесь было куда проще. В Мексике она лгала меньше, чем там, где жила раньше. А все потому, что тут было полно людей, которые приехали сюда, чтобы начать жизнь с чистого листа. Мириам была уверена, что все иностранцы лгали не меньше ее.

Мириам приехала в Сан-Мигель-де-Альенде на выходные в 1989 году. А потом так здесь и осталась. Изначально она планировала переселиться в менее американский и более дешевый городок, где она могла бы совсем не работать, а жить только на свои сбережения и доходы от инвестиций. Но уже через двое суток после приезда она не могла представить себе лучшего места на земле. Мириам вернулась в Куэрнаваку, только чтобы забрать кое-какие вещи и продать оставшееся в Штатах имущество. Когда она купила свой маленький домик, свою каситу, у нее были только кровать и одежда, и с тех пор количество ее пожитков увеличилось не сильно. Казалось, как и новая испанская версия ее фамилии, ей никогда не надоест просыпаться в почти пустой комнате с развевающимися белыми занавесками. Вся домашняя мебель была сосновой, а плиточные полы – совершенно голыми. Единственным ярким пятном во всем доме была посуда ярко-синего и ярко-зеленого цвета, которую Мириам со скидкой приобрела в галерее. Зато если бы она снова решила переехать, ей понадобился бы всего день или два, чтобы избавиться от всех вещей. Конечно, уезжать отсюда она не собиралась, просто ей нравилось иметь такую возможность.

Дом на Алгонкин-лейн был завален разными вещами, буквально ломился от них. Сперва Мириам не возражала против этого. Все-таки основная часть этих вещей принадлежала девочкам. Дети ведь никогда не путешествуют налегке. У них всегда полно шляпок, варежек и игрушек – кукол, плюшевых мишек, мерзких пупсов с торчащими волосами… А у Хизер было еще одеялко, известное как Бад, чьи регулярные исчезновения доводили до истерики всех домочадцев. Хотя Санни тоже не отставала: у нее был воображаемый друг – пес по имени Фитц. Любопытно, что он исчезал ровно с той же периодичностью, что и Бад. Точнее, они всегда исчезали в одно и то же время, с той лишь разницей, что Фитца было гораздо сложнее найти. Санни бегала вверх-вниз по лестнице, то и дело сообщая мрачным голосом, что его нигде нет. «Ни в подвале». «Ни в ванной». «Ни в твоей постели». «Ни в шкафу под раковиной». Для воображаемой собаки Фитц требовал слишком много заботы. Санни даже стала оставлять ему еду, упорно отказываясь понять, что из-за этого в доме могут завестись тараканы или грызуны. А еще она оставляла открытой заднюю дверь, чтобы Фитц мог пойти погулять, когда ему вздумается. В дождливые дни Мириам могла поклясться, что чувствовала в доме запах мокрой псины.

Кроме того, у дома на Алгонкин-лейн, как оказалось, были и свои собственные вещи. Купленный на аукционе – самая первая сделка с недвижимостью, которую заключила Мириам в своей жизни, – он перешел к ним «таким, как есть». Супруги Бетани понимали, что это означало полное отсутствие гарантий, что это был своего рода кот в мешке, мол, «А давайте-ка с вами договоримся!». Но чего они не понимали, так это того, что никто не собирался вывозить оттуда весь хлам. Дом выглядел так, будто внезапно прилетели пришельцы и забрали с собой его бывших хозяев. На столе стояли чашка и блюдце, рядом с полным заварным чайником лежала чистая чайная ложка, а на лестнице валялась книга, раскрытая словно в напоминание о том, что ее нужно поднять. На старой мебели были криво разложены вязаные салфеточки – в ожидании, когда заботливая рука их поправит. Это напоминало Мириам викторианскую версию роботизированного дома из рассказа Брэдбери «Будет ласковый дождь». Семья, живущая в доме, исчезла, но сам он продолжал жить своей жизнью.

Сначала оставленные вещи казались полезным бонусом. Кое-что из мебели еще могло пригодиться, да и посуда была очень ценной. Китайский фарфор, слишком роскошный для повседневного использования, оказался даже лучше сервиза, который Мириам доставала только по праздникам. На заднем дворе девочки нашли покрытые легкой ржавчиной остатки наборов чайных ложек. Причем спрятаны они были в самых неожиданных местах: между корявыми корнями старых дубов, под кустом сирени… Но вскоре все эти сокровища начали тяготить новых жильцов. Им пришлось вывезти из дома столько же вещей, сколько они ввезли туда. Почему предыдущие жильцы не забрали все это с собой? Ответ на этот вопрос семья Бетани получила только через два месяца, когда доброжелательная соседка по имени Тилли Бингем рассказала им, что бывшую хозяйку дома, пожилую женщину, убил на кухне ее собственный племянник.

– Поэтому дом и выставили на аукционе, – сообщила Бингем. – Она умерла, его отправили в тюрьму, а больше наследников у нее не оказалось.

Тилли понизила голос, хотя девочки все равно не могли ее слышать, да им и неинтересно было, о чем их мать разговаривала с соседкой через забор, и прошептала:

– Наркотики.

Изрядно перепугавшись, Мириам начала уговаривать Дэйва вернуть дом обратно на аукцион, даже если им придется понести убытки. «Мы могли бы переехать в центр», – говорила она, зная, что мужу наверняка понравится идея стать жителем одного из огромных особняков на Болтон-хилл. В те времена дома были не такими дорогими, а центр города – куда менее застроенным, но Мириам всегда хорошо разбиралась в вопросах недвижимости. Если бы Дэйв послушался тогда ее совета, они бы теперь жили в гораздо более дорогом и престижном доме, в то время как цены на их закуток в северо-западном Балтиморе так и остались ниже средних.

И, конечно, девочки были бы живы.

Мириам не могла прекратить эту бессмысленную игру, в которую периодически играла сама с собой. Вернуться назад во времени и изменить какое-то событие. Не полностью весь тот день, нет. Это было бы слишком очевидно, слишком просто. Их судьба была предопределена еще до того, как занялся рассвет, до того, как Санни решила провести день в молле, а Хизер напросилась поехать с ней. Если бы только можно было вернуться назад и все изменить! Если бы они все-таки продали дом на Алгонкин-лейн, как того хотела Мириам, или если бы вообще его не покупали, цепь событий можно было бы прервать. Иногда она думала: кто стал теперь владельцем того дома и знал ли он обо всех связанных с ним смертях? Одного убийства вполне достаточно, но если бы покупатель знал всю историю Алгонкин-лейн целиком… Нет, даже Мириам не смогла бы продать ему этот дом, а она в свое время могла продать что угодно и кому угодно.

Как говорится, задним умом все крепки, но не всегда. После исчезновения девочек Дэйв смотрел на прошлое еще более близоруким взглядом, чем на настоящее. Их беда, их проклятие, говорил он, заключалось в том, что они были счастливы. Их жизнь была идеальной, а ничто совершенное не вечно. Послушать Дэйва, так Алгонкин-лейн был просто раем небесным, а какой-то злодей проник через его врата и обрушил на них это несчастье.

Репортеры тоже подключились к этой теме. В те дни люди были менее циничными, а средства массовой информации – менее распространенными. Сегодня новость об исчезновении двух сестер крутили бы по всем центральным каналам как увлекательный детектив для тех счастливых родителей, которые знают, где их дети. Но в те дни шума было немного: только в журнале «Тайм» мимоходом упомянули о пропавших без вести девочках. Большее внимание со стороны общественности помогло бы добиться правды, но Мириам считала, что им с Дэйвом лучше ее не знать. Сегодня любому блогеру-любителю понадобится всего семьдесят два часа, чтобы раскрыть истинную природу ее «алиби», не говоря уже о долгах, которые тянули их семью на дно. Тридцать лет назад полиция сохранила все в тайне, а трастовый фонд покрыл сначала одну, а потом и вторую их закладную. «Дети пропали без вести и считаются погибшими? Что ж, вы заслужили бесплатный дом».

И все же такого рода пиар, как назвал это Дэйв, положительно отразился как на его бизнесе, так и на ее собственной карьере. Особенно в первый год – тогда имя Мириам было ключевым фактором в привлечении новых клиентов. Во время своей болтовни о том, что она могла сделать для заинтересованного продавца или как фирма могла помочь с финансированием проверенным покупателям, она не раз ловила на себе внимательный взгляд одного из клиентов, как правило, женщины. В глазах ее собеседниц стоял вопрос: «Как ты с этим живешь?» – «Молча, – мысленно отвечала Мириам. – Как будто у меня есть выбор!»

Иногда она жалела, что Дэйв не видел ее теперь, когда она работала в магазинчике, похожем на тот, что когда-то был у него. Он бы оценил иронию: Мириам, всегда так скептически относившаяся к «Человеку с голубой гитарой», продавала теперь точно такие же оахаканские глиняные горшки, которые он пытался втюхать среднестатистическим балтиморцам задолго до того, как люди стали готовы к подобной экзотике. Но ей была нужна работа, и хотя у владельца галереи был ужасный вкус, ей он сразу понравился. Джо Флеминг был веселым и добродушным геем, по крайней мере, когда разговаривал с покупателями. Но Мириам еще с первого дня их знакомства поняла, что это всего лишь маска и что на душе у него мрачно и грустно. «Вон идут посетители! – кричала она ему порой. – Пора надеть наши улыбочки, что лежат в коробке рядом с дверью». – «Уже иду, мисс Ригби», – отвечал он с чрезмерным техасским акцентом. И хотя Мириам не разделяла его вкусов, она успешно справлялась с продажами. Весь секрет состоял в том, что ей было попросту плевать, продаст она вещь или нет. С идеальной осанкой и по-прежнему изумительной фигурой, с тронутыми легким серебром темными волосами, она держалась в очень сдержанной и прохладной манере. Но это только подбадривало клиентов покупать у нее, словно этим они могли заслужить ее одобрение, доказать, что у них отличный вкус.

Сегодня утром в магазинчике было тихо. Снегири уже улетели на север, и до общей суматохи перед Пасхой оставалась еще неделя. Мириам впервые приехала в Сан-Мигель-де-Альенде на Пасху в 1989 году, причем совершенно случайно. Прежде Пасха была для нее самым обычным праздником с подарочными корзинами, которые она с таким трудом собирала, и тщательно продуманной охотой за яйцами, которую Дэйв устраивал на заднем дворе. Мириам была «иудейкой», а Дэйв – «лютеранцем», но это было то же самое, как если бы они были немкой и шотландцем, так как никто из них не придерживался своих религиозных обычаев. И пока все советовали им обратиться к Господу, чтобы побороть через него горе, Мириам видела в этом еще меньше смысла, чем до исчезновения девочек. «Бог ничего не объясняет, – говорила она своим родителям. – Он просит тебя подождать – и только после смерти ты получишь объяснение, а может, даже и тогда не получишь».

Вера Мириам была вежливой, ненавязчивой. Даже практикуемый Дэйвом культ пяти огней был сдержанным, спокойным. В Мексике же религия до сих пор была чем-то диким и необузданным. Возможно, это было последствием того, что она долгое время была под запретом, когда в тридцатых годах католицизм ушел в подполье. Но эта теория пришла Мириам в голову только после того, как она прожила здесь несколько лет и прочитала такие книги, как «Далекие соседи» Алана Райдинга и «Беззаконные дороги» Грэхэма Грина. В день своего прибытия в Сан-Мигель она увидела нетерпеливую толпу людей, словно ожидающих начала рок-концерта, и присоединилась к ним из чистого любопытства. Наконец в поле зрения появилась процессия: женщины, одетые в черно-фиолетовые цвета, несли стеклянный гроб с поразительно реалистичным манекеном Иисуса Христа. Иисус слегка смутил ее, но ей понравилось, что его несли именно женщины. То была Страстная пятница, а в Пасхальное воскресенье Мириам поняла, что хочет жить в Сан-Мигеле.

Годовщины. В ее жизни была особая дата – 29 марта, день, когда ей следовало бы оплакивать своих дочерей. Но в тот год это еще была и переходящая суббота между Страстной пятницей и Воскресением. А день, как казалось Мириам, был куда важнее, чем дата. Притворяться, будто она работала в праздник, было безрассудно с ее стороны. Даже Дэйв при всей своей наивности должен был догадаться, что ей, пусть даже она и была одним из лучших продавцов недвижимости, не нужно было идти на работу в воскресенье. Если бы он только не игнорировал все доказательства того, что она изменяет ему! Если бы только он обвинил ее в этом на неделю или на две раньше… Но он, должно быть, боялся, что она уйдет от него. Мириам по сей день сама не знала, остались бы девочки в живых, если бы она не ушла.

Джо приехал с опозданием – владельцу магазина это было дозволено.

– Техасцы, – сказал он и махнул рукой в сторону улицы, где группа туристов со скептическим видом изучала витрину. Он бросил это слово, как ковбой из какого-то старомодного вестерна. – Прикрой меня.

– Но ты ведь тоже из Техаса, – напомнила ему его сотрудница.

– Поэтому я не могу с ними работать. Разберись с ними сама. Я буду в подсобке.

Мириам посмотрела вслед начальнику, как только он исчез за яркими занавесками, отделявшими магазинчик от подсобного помещения. Красное лицо и огромный обтянутый рубашкой живот придавали ему нездоровый вид. Когда они познакомились в 1990 году, Мириам была уверена, что у него ВИЧ. Его живот разрастался все больше и больше, тогда как ноги оставались тонкими, как спички. С самого начала они придерживались правила «Не спрашивай – не рассказывай», поддерживая поверхностную дружбу на протяжении пятнадцати лет. Не задавай вопросов, и не услышишь вранья. Не рассказывай мне своих секретов, и я отплачу тебе тем же. Однажды после длинной вечеринки, когда Джо получил отказ от парня, за которым ухаживал несколько месяцев, он, казалось, был готов выдать все свои секреты. Почувствовав это, Мириам решила сделать первый шаг.

– Мы ведь с тобой такие хорошие друзья, Джо. Незачем вдаваться в подробности, – сказала она, гладя его по руке.

– Знаю. Знаю. Случилось что-то плохое, что-то, о чем ты не хочешь говорить. И знаешь что? Правильно делаешь. Все утверждают обратное, но они ошибаются. Иногда лучше держать все в себе. Что бы ты ни сделала, что бы ни случилось, не нужно оправдываться передо мной или перед кем-либо еще. Даже перед собой не нужно. Забудь об этом, и все.

На следующее утро по Джо было видно, что он очень благодарен Мириам за ее совет. Они были лучшими друзьями, которые не рассказывали друг другу ничего важного, и всех это устраивало.

– Это настоящее серебро? – спросила одна из туристок, войдя в магазин и указывая на браслет с витрины. – Я слышала, здесь много подделок.

– Мы можем легко это выяснить, – сказала Мириам и взяла браслет, чтобы показать пломбу на внутренней стороне, свидетельствовавшую о его подлинности. Но в руки покупательнице она браслет не дала – это было частью стратегии. Она держала его, словно не желая отдавать, словно вдруг осознала, что прикупила бы его для себя. Трюк простой, но он мгновенно вызывал у клиентов желание непременно завладеть вещью.

Техасцы проявляли интерес в основном ко всякого рода украшениям, что было, в общем-то, неудивительно. Одна из женщин, однако, продемонстрировала куда более изысканный вкус и подошла к старинному ретабло Девы Гваделупской. Мириам, заметив ее интерес, начала рассказывать историю о том, как крестьяне принесли кардиналу охапку роз, а через мгновение их лепестки загорелись и превратились в мантию.

– Очаровательно! – восхищалась покупательница. – Просто прекрасно. Сколько вы за него хотите?

– У тебя и правда отлично получается продавать всякое дерьмо, – сказал Джо, выйдя из подсобки, как только туристы вышли на улицу в сопровождении Хавьера.

– Спасибо, – отозвалась Мириам. Через открытую дверь до нее вдруг донесся странный запах. – Ты ничего не чувствуешь? Чем это пахнет?

– Обычный запах сырости после дождя. В прохладную погоду всегда так пахнет. Или что это, по-твоему?

– Не знаю. Похоже на… запах мокрой псины.

«Его нигде нет, – докладывала Санни. – Ни в спальне. Ни в подвале. Ни под кустом сирени. Ни на крыльце». А сейчас Мириам знала, где он. По крайней мере, ей нравилось думать, что Фитц наконец нашел девочек и теперь охранял их, как верный страж.

Что же касается Бада, несчастного одеяла Хизер, то оно было здесь, в Мексике, рядом с Мириам. Маленький квадратик выцветшей синей материи хранился теперь в рамке на прикроватном столике. Никто ее о нем никогда не спрашивал. А если бы и спросили, она бы непременно солгала.

Глава 13

Энтузиазм, который горел в Инфанте все утро, внезапно испарился еще по дороге в Эденволд. Дома престарелых казались ему чем-то жутким, поэтому вместо того, чтобы свернуть на парковку Эденволда, он повернул налево к моллу и направился во «Фрайдис». Был почти час дня, и детектив был голоден. Имел же он право быть голодным в час дня! Он не заходил во «Фрайдис» уже несколько лет, но сотрудники в этом заведении до сих пор носили полосатую судейскую форму, чего Кевин никогда не мог понять. Рефери – человек, который следит за временем и соблюдением правил, – как-то не вязался у него в голове с работниками общепита.

Меню здесь было невероятно разнообразным: сырые и жареные, полные углеводов и трансжиров блюда. Бывшая напарница Инфанте, Нэнси Портер, всегда сначала внимательно изучала состав блюда. Количество калорий, углеводов, жиров и, конечно, энергетическую ценность. «Сегодня я молодец», – говорила она, когда ей удавалось соблюдать свою новую диету. «А сегодня нет», – если еда содержала хоть на одну калорию больше положенного. Это была единственная черта Нэнси, по которой Кевин не скучал: бесконечное разложение каждого бутерброда на составляющие, прежде чем положить его в рот. Инфанте как-то заметил ей, что вместо высчитывания калорий в сельдерее было бы лучше просто перестать есть пончики во время ночных дежурств, но Портер проигнорировала этот выпад.

Вспомнив о Нэнси, детектив улыбнулся официантке за соседним столиком – просто на всякий случай. Ему показалось, что они уже встречались где-то раньше. Та автоматически улыбнулась в ответ, но тут же отвернулась. Значит, все-таки не знакомы. Или – раньше Кевину такое никогда не приходило в голову, – может, она его просто забыла.

Он расплатился по счету и, решив оставить свой автомобиль на парковке ресторанчика, пешком направился в Эденволд. Чем хорош воздух в этих местах? Что супершикарный Эденволд, что окружная больница в шаге отсюда – везде он был одинаков. Дом престарелых оказался прохладным и в то же время очень душным зданием, забрызганным изнутри дезодорантами и аэрозолями, чтобы перебить запах лекарств. Зал ожидания смерти. И чем сильнее сотрудники старались сделать вид, что это не так, – разбросав по холлу листовки с рекламой поездок в музеи, театры и Нью-Йорк, – тем более очевидным это становилось. Отец Инфанте провел последние годы своей жизни в доме престарелых на Лонг-Айленде, месте без излишеств, где все буквально кричало: «Вы здесь, чтобы умереть! Пожалуйста, поторапливайтесь!» Зато все по-честному. Если же вы хотите провести остаток дней в месте, подобном Эденволду, придется раскошелиться. По крайней мере, это помогает семье облегчить чувство вины.

Кевин подошел к регистратуре. Женщины, которые там работали, окинули его оценивающим взглядом, словно задумавшись, надолго ли он явился. Инфанте тоже посмотрел на них, но ничего примечательного не заметил.

– Мистер Уиллоуби дома, – сказала одна из женщин.

«Разумеется, – подумал полицейский. – Где бы он еще мог быть? Чем он мог заниматься?»

– Зовите меня Чет, – сказал мужчина в дорогом коричневом кардигане, кажется, кашемировом. Инфанте ожидал увидеть дряхлого старика, но вместо этого его встретил ухоженный и хорошо одетый пожилой человек. Кевин бы не удивлялся так сильно, если бы помнил, что при желании копы могут уйти в отставку через двадцать лет после начала службы. Тем не менее Честеру Уиллоуби было где-то под семьдесят, он был ненамного старше Ленхарда, но выглядел при этом куда моложе. Черт, да если подумать, то он выглядел в некотором смысле получше Инфанте!

– Прошу прощения, что пришел вот так, не предупредив заранее, – сказал Кевин.

– Вам повезло, – ответил его бывший коллега. – По четвергам я обычно играю в гольф в Элкридже, но сегодня что-то прохладно, поэтому мы отменили игру. Мне кажется или у вас легкий нью-йоркский акцент?

– Не кажется. Правда, за двенадцать лет я уже начал от него отвыкать. Еще лет десять – и буду говорить как истинный балтиморец.

– Конечно, это ведь язык рабочего класса, что-то вроде кокни. Существуют семьи, которые живут в Балтиморе уже четыреста лет, и клянусь вам, даже они так не говорят.

Отличный способ лишний раз сказать: «Я происхожу из старинного и богатого рода», на случай если упоминание Элкриджского клуба не произведет должного впечатления. Инфанте стало интересно, вел ли Честер себя так же, когда еще был детективом? Детективом, который беспрестанно напоминал своим коллегам, что работать здесь ему вовсе не обязательно. Если так, то его, должно быть, все просто ненавидели.

Уиллоуби уселся в кресло – свое любимое кресло, судя по полоске пота на спинке, на уровне его коротко стриженных волос. Инфанте присел на диван, который, очевидно, выбрала женщина, – красный и жутко неудобный. И все же, едва переступив порог этой квартиры, он сразу понял, что женщина здесь больше не живет. Квартира была чистой и ухоженной, но в ней чувствовалось отсутствие звуков и запахов. Кроме того, на отсутствие в доме женской руки указывали такие мелочи, как грязное пятно на стуле. Кевин знал все это по своему опыту. Всегда можно сказать, живет в доме женщина или нет.

– Согласно записям в архиве, у вас есть досье по делу сестер Бетани, – начал молодой детектив. – Я надеялся, что смогу получить его у вас.

– Да, у меня… – Честер, казалось, пришел в замешательство, и Инфанте в душе понадеялся, что он не впал в маразм. Выглядел-то этот человек отлично, но, может быть, он переехал в Эденволд так рано именно из-за проблем с головой? Но тут Уиллоуби окинул его испытующим взглядом. – Вы что-то нашли?

Кевин ожидал подобного вопроса и был готов к нему.

– Скорее кого-то. В больницу Святой Агнес поступила женщина, которая несет какой-то бред по этому поводу.

– Утверждает, будто ей что-то известно?

– Вроде того.

– Говорит, будто сама имеет прямое отношение к делу?

Инстинкт подсказывал Инфанте солгать. Чем меньше людей посвящены в подробности, тем лучше. Вдруг старик растреплет об этом всему Эденволду, чтобы вернуть себе былую славу? С другой стороны, именно Уиллоуби начал расследовать это дело. Неважно, насколько полезным было досье, если он сам может помочь.

– Это ведь только между нами? – спросил Кевин.

– Разумеется, – быстро пообещал бывший полицейский и оживленно кивнул.

– Она называет себя младшей из сестер.

– Хизер.

– Именно.

– Она не говорит, где была, что делала, что случилось с ее сестрой?

– Да она больше вообще ничего не говорит. У нее появился адвокат, и теперь они вместе против нас. Дело в том, что, когда она начала вчера нести весь этот бред, ей казалось, что у нее большие неприятности. Она врезалась во внедорожник на Бэлтвэй и сбежала с места аварии. Ее нашли идущей по обочине семидесятого шоссе, которое обрывается на автостоянке.

– Оттуда не больше мили до ее дома, – пробормотал Честер, словно говоря с самим собой. – Так она что, сумасшедшая?

– Официально – нет. По предварительному психотесту, с ней все в порядке. Но, по моему личному мнению, она чертовски больная психопатка. Говорит, что теперь живет новой жизнью, которую пытается защитить. Что якобы расскажет нам про убийство, но о себе самой не скажет ни слова. Мне кажется, здесь все не так просто. Но если я хочу уличить ее во лжи, нужно изучить дело вдоль и поперек.

– У меня есть досье, – сказал Уиллоуби слегка смущенным тоном. – Около года назад…

– Досье у вас на руках уже два года.

– Два года? Боже, на пенсии время летит быстрее! Мне понадобилась всего секунда, чтобы сказать вам, что сегодня четверг, но если бы я не играл регулярно в гольф… В общем, однажды в газете я наткнулся на некролог, и он навел меня на одну мысль… Нужно было его перечитать, но Элейн, моя жена, умерла вскоре после этого, и мне стало не до этого. Про тот некролог я совсем забыл, но уверен, он до сих пор лежит у меня в кладовке.

Честер поднялся с кресла, а Инфанте мысленно прокрутил в голове дальнейший ход событий. Уиллоуби наверняка захочет сам принести коробку, и Кевину нужно придумать, как помочь ему сделать это, не оскорбив. Все-таки, как бы хорошо ни выглядел этот человек, годы берут свое. Инфанте уже не раз приходилось наблюдать такое. Когда они еще жили в Массапекве, его отец постоянно рвался самостоятельно взять чемоданы из багажника.

Кевин проследовал за Уиллоуби в кладовку, но, как и следовало ожидать, старик взял коробку еще до того, как его гость успел что-то предпринять. Кряхтя и морщась, он принес ее в гостиную и поставил на восточный ковер.

– Некролог лежит сверху, – сказал он, – я в этом уверен.

Инфанте открыл картонную коробку и увидел вырезку из «Бикон-лайт»: «Рой Пинчарелли, 58 лет, учитель». Как обычно бывает, на фото умерший выглядел гораздо моложе, может, даже лет на двадцать. «Эдакая лесть покойнику», – подумал Кевин. У парня были темные глаза и такие же темные и пушистые, как облако, волосы. Держался он так, словно считал себя неотразимым красавцем. И на первый взгляд так и было. Но если посмотреть на фото повнимательнее, недостатки проявлялись сами собой – слабый подбородок, слегка крючковатый нос…

– Осложнения после пневмонии, – сообщил Уиллоуби. – Обычно так прикрывают СПИД.

– Значит, он был геем? Вот только как он связан с исчезновением сестер Бетани?

– Как говорится в статье, он долгое время работал учителем музыки в окружных и городских школах. В семьдесят пятом году преподавал в начальных классах школы Рок-Глен, где училась Санни. По выходным давал небольшие концерты в «Секьюрити-сквер» – продавал органы в одном из музыкальных магазинов.

– Черт, учителя и копы, мы трудимся на благо общества, но все равно приходится подрабатывать. Ничего в этом мире не меняется, а?

Уиллоуби посмотрел на гостя пустым и непонимающим взглядом, и тот вспомнил, что он был богат, а значит, никогда и не знал, каково это – едва сводить концы с концами на зарплату полицейского. Как мило с вашей стороны.

– Вы с ним тогда разговаривали? – спросил Кевин.

– Конечно. Он сказал, что видел Хизер в то утро. Она была среди толпы, слушала, как он играл пасхальные песенки. Точнее, одну песенку. Не думаю, что пасхальный репертуар так уж богат, кроме разве что «Пасхального парада», ну и иногда еще песни про Робина.

Инфанте мало заботила нехватка тематических песен на Пасху.

– Вы сказали, что он был учителем у Санни. Откуда тогда он знал Хизер?

– Вся их семья приходила на школьные концерты и все такое. Бетани всегда поддерживали друг друга. Точнее, Дэйв Бетани поддерживал. Так или иначе, Пинчарелли видел Хизер в тот день в толпе. К ней подошел парнишка лет двадцати – он схватил ее за руку и начал кричать на нее, а потом так же быстро ушел.

– И учитель заметил все это, пока играл «Пасхальный парад»?

Честер улыбнулся и кивнул:

– Точно. По выходным в молле было очень людно и шумно. Невозможно все вот так заметить, если ты только не…

– Не следил за девочками с самого начала. Но он ведь гей?

– По крайней мере, так думаю я.

Инфанте просто убила эта фраза. Этот старик так пафосно разговаривал, причем без тени самоиронии или насмешки! Под всей этой кучей дерьма, должно быть, скрывался отличный полицейский, иначе коллеги в одночасье разодрали бы его в клочья.

– Так какое дело было гомосексуалисту до двух девочек?

– Ну, во-первых, преступление необязательно носило сексуальный характер. Это очевидный, но не единственный вывод. За несколько лет до исчезновения девочек у нас в округе произошел случай, когда мужчина убил девушку из-за того, что что-то в ее поведении напомнило ему о матери, которую он ненавидел. Так вот, мне не раз приходила в голову мысль, что Хизер могла что-то видеть. Что-то, чего сама не поняла, но что изрядно напугало учителя. Раз он был геем, то вполне вероятно, что она застала его с кем-то наедине, и он испугался, что может потерять работу, если все вдруг узнают…

– Но как получилось, что пропали сразу обе девочки?

Уиллоуби вздохнул:

– Я уже не один год задаюсь этим вопросом. Почему сразу обе? И как вообще он смог украсть двоих одновременно? Если это все-таки был учитель, он мог сначала забрать Хизер и запереть ее, например, в своем фургоне. Затем вернуться в молл и найти Санни. Здесь у него было огромное преимущество. Он ведь был ее учителем, значит, она его знала и доверяла ему. Если бы он сказал ей пойти с ним, она сделала бы это без всяких раздумий.

– Вам не удалось уличить его во лжи? Может, где-то в его истории были несостыковки?

– Нет. Он был вполне логичен и последователен, хотя все лжецы логичны. Может быть, в тот день какой-нибудь подросток отсасывал у него в туалете, и он испугался, что эта правда всплывет. Так или иначе, ничего нового мы от него не добились, а теперь он мертв.

– Полагаю, вы проверили родителей, как бы абсурдно это ни звучало?

– Родителей, соседей, друзей. Вы найдете все в досье. Поступали звонки от мошенников, которые утверждали, что девочки у них. Естественно, никого у них не было. Впору было поверить в сверхъестественные силы или в похищение пришельцами.

– Раз уж вы так внимательно читаете некрологи…

– Однажды и вы будете их внимательно читать. – Уиллоуби одарил собеседника снисходительной и чертовски раздражающей улыбкой. – Гораздо раньше, чем думаете.

– Полагаю, вам известно, живы ли родители девочек? У меня нет на них информации, а мои навыки работы с компьютером довольно посредственны. Если бы у них была судимость, было бы проще, а так…

– Дэйв умер в тот год, когда я ушел на пенсию, в восемьдесят девятом. Мириам переехала в Техас, а затем в Мексику. Какое-то время она присылала мне открытки на Рождество…

Честер встал и подошел к тщательно отполированному письменному столу, который Инфанте сперва принял за дамскую тумбочку, так как тот был очень миниатюрным и непрактичным – дюжина маленьких ящиков и крошечное письменное пространство, на котором не поместится даже компьютер. Старому копу нужно было напоминать о досье, но он точно знал, где у него хранилась рождественская открытка. «Господи, – подумал Инфанте, – плевать, что говорит Ленхард! Надеюсь, мне никогда не придется распутывать подобное дело».

Тут он представил, как сам через тридцать лет сидит в продавленном кресле с такой же картонной коробкой у ног, как передает эту коробку другому детективу и рассказывает ему о Джейн Доу и о том, как она пару дней их обманывала, но затем они вывели ее на чистую воду.

– Конверт я уже давно выбросил, так что если вам нужен обратный адрес, сказать вам его я не смогу, – снова заговорил Честер. – Помню только название города – Сан-Мигель-де-Альенде. Вот, видите? Она упоминает его здесь.

Кевин принялся изучать открытку. Кусок плотного зеленого картона, вырезанный в виде голубя. Внутри красными чернилами было напечатано «Feliz Navidad»[18], а внизу – пара строк, выведенных от руки: «Надеюсь, письмо не затеряется в пути. Сан-Мигель-де-Альенде – теперь мой дом, к лучшему оно или к худшему».

– Давно вы его получили? – спросил молодой человек.

– Примерно пять лет назад.

Инфанте присвистнул:

– Двадцать пять лет после исчезновения.

– В случае с Мириам это вряд ли имеет значение. Она старательно стремилась избавиться от воспоминаний и жить дальше. С Дэйвом все было наоборот. Не проходило и дня, чтобы он не оплакивал девочек.

– Значит, Мириам уехала из Штатов после его смерти?

– После?.. О нет, прошу прощения, я не так выразился. Говорю тут, как будто вам известно все, что я знаю сам. Тем более вы ведь только недавно начали расследовать это дело. Мириам и Дэйв расстались чуть больше чем через год после исчезновения девочек, и с тех пор Мириам носит свою девичью фамилию – Толс. Правда, их брак уже давно шел наперекосяк. Дэйв мне нравился, я даже, по правде говоря, считал его своим другом, но он совершенно не ценил Мириам.

Инфанте вертел открытку в руках, пристально глядя на старика. «Зато ты ее ценил, не так ли?» Вряд ли это чувство невыполненного долга заставляло Уиллоуби столько лет хранить открытку в письменном столе. Интересно, как выглядела мать девочек теперь? Такая же маленькая симпатичная блондинка, какими были ее дочери? Определенный тип полицейских – парни вроде Честера – с радостью примут в свои объятия хорошенькую убитую горем женщину.

– Полагаю, все их медицинские карточки здесь? – продолжил детектив расспросы.

– Те, что есть, здесь.

– В каком смысле?

– У Дэйва было… хм… своеобразное отношение к врачам. По его мнению, чем меньше к ним обращаешься, тем здоровее будешь. Насколько я понимаю, девочкам не делали ни тонзиллэктомию[19], ни рентген. Он считал, что даже маленькая доза радиации очень опасна.

– То есть…

«Черт бы меня побрал!» – мысленно выругался Кевин.

– Именно. Есть только стоматологическая карта с рентгеновскими снимками, которые сделали, когда Санни было девять, а Хизер – шесть. Вот и все.

Ни записей от стоматолога, ни анализов крови, даже печатей никаких не было.

У Инфанте не было вспомогательных средств, которые были у детективов в 1975 году, не говоря уже о 2005-м.

– Что-нибудь посоветуете? – спросил он, снова закрыв коробку.

– Если под давлением фактов, которые вы почерпнете из досье, история этой вашей Джейн Доу не развалится, найдите Мириам и привезите ее обратно. Уверен, материнский инстинкт поможет ей узнать дочь даже через столько лет.

«Ага, и заодно у тебя появится возможность взглянуть на свою старую любовь. Ты же теперь как-никак тоже вдовец», – усмехнулся про себя Кевин.

– Что-нибудь еще? – спросил он вслух.

Уиллоуби покачал головой:

– Нет, я… если бы вы только знали, что я почувствовал, снова увидев эту коробку. Нездоровое ощущение. Все, что я могу сделать, – так это дать вам это досье, а не упрашивать поехать с вами в больницу и допросить женщину. Я так много знаю о девочках, об их жизни, особенно о том последнем дне. В некотором смысле о них я знаю больше, чем о себе. Пожалуй, я знал их слишком хорошо. Что ж, быть может, вам свежим взглядом удастся заметить то, что все эти годы было прямо у меня под носом.

– Если хотите, я могу держать вас в курсе дела. Звонить вам время от времени и сообщать, как продвигается расследование.

– Хорошо, – сказал Честер с сомнением в голосе, будто не был до конца уверен, что все действительно хорошо. Инфанте чувствовал себя парнем, который уговаривает выпить знакомого, давно поклявшегося с этим завязать, но до сих пор не сильно преуспевшего в этом. Ему стоило оставить старика в покое. Он подумал, что Уиллоуби будет рад снова взяться за расследование старого дела, но тот смотрел в окно и с любопытством изучал небо. Казалось, сейчас его больше волновала погода, чем давно пропавшие сестры.

Глава 14

– Хизер…

– Что, Кэй?

Лицо Хизер просветлело, как только она услышала свое имя. Это означало, что она снова дома. Зачем она так долго пряталась? Где же она могла быть, что могло с ней такого случиться, почему она столько лет не хотела – или, быть может, не могла – признавать своего имени?

– Как бы мне ни хотелось оставить тебя в покое, нам нужно кое-что прояснить. Я имею в виду оплату твоего лечения, страховку… – стала объяснять Салливан.

– Страховка у меня есть. Правда. Так что можешь не переживать, лечение будет оплачено. Вот только я пока не могу сказать тебе номер счета…

– Конечно, я понимаю, – кивнула Кэй. Она так часто произносила эти слова, что они ей уже приелись. «Конечно, я все понимаю», – многие так говорят, но лишь в редких случаях это оказывается правдой. – Честно говоря, я ничего не понимаю, Хизер. Что бы ни произошло, ты ведь здесь жертва в любом случае. Неужели ты боишься? От кого ты пытаешься спрятаться? Возможно, тебе стоит поговорить со специалистом из психиатрического отделения, с кем-то, у кого есть опыт работы с посттравматическими расстройствами.

– Я уже говорила с каким-то странным коротышкой. – Пациентка скорчила гримасу.

Кэй не могла не согласиться с таким определением Шумайера.

– Он только провел базовый психотест, – заметила она. – Но если ты вдруг захочешь… поговорить с ним о чем-то другом, я могу это устроить.

Хизер усмехнулась:

– Знаешь, иногда у меня создается впечатление, что ты тут главврач, а остальные доктора делают все, как ты скажешь.

– Нет, почему же? Просто я уже так давно здесь работаю, почти двадцать лет, и у меня много знакомых в разных отделениях… – Кэй запнулась, как будто ее только что обвинили во лжи или как минимум в хвастовстве. Психологический тест подтвердил, что Хизер полностью в здравом уме, хоть и не особо заинтересована в общении с людьми. Тем не менее соцработница только сейчас поняла, что она была очень внимательной и подмечала все мелкие детали. «Странный коротышка», – отозвалась пациентка о Шумайере. А теперь вот и это: «Иногда у меня создается впечатление, что ты тут главврач». Она подмечала все детали и тут же использовала их против людей.

Неожиданно в палату вошла Глория Бустаманте. Выглядела она, как всегда, ужасно, но глаза ее сияли, а взгляд был преисполнен уверенности.

– О чем это мы тут беседуем? – желчно спросила она, усаживаясь на единственный в палате стул.

– Об оплате лечения… – ответила Салливан.

– Кэй рассказывает о себе, – перебила ее Хизер.

– Любопытная тема. Это я про оплату, не про Кэй. Хотя и Кэй по-своему любопытна. – Неужели в голосе адвоката слышалась похоть? Правду ли говорили люди о ее сексуальной ориентации или же эти слухи были столь же беспочвенны, как и все то, что говорили о Кэй за ее спиной?

– Я ударилась головой, – надувшись, сказала Хизер и снова стала похожа на ребенка. – У меня сломана рука. Почему я не могу остаться в больнице?

Глория покачала головой:

– Милая, да они тут могут и голову тебе ампутировать, если только захотят выжить тебя с этой роскошной койки, за которую, между прочим, выставляют такой счет, будто это номер в «Ритц-Карлтон». И чем дольше ты отказываешься назвать нам номер своего страхового счета, тем отчаяннее руководство больницы хочет от тебя избавиться.

– Неимущие пациенты означают большие расходы, – добавила Кэй, отметив про себя, что ее голос звучит очень педантично. – По сути Хизер только зря занимает здесь место. При обычных обстоятельствах такого пациента, как она, могли бы продержать здесь всю ночь, чтобы обследовать травму головы, но оставлять ее здесь дольше нет никакого смысла. Осталось только решить некоторые вопросы.

– Время – деньги, – заметила Бустаманте. – Как для больницы, так и для меня. Единственный человек, кого в данный момент не беспокоят вопросы оплаты, – это детектив Кевин Инфанте. Он сообщил мне сегодня утром, что Хизер вынуждена оставаться под наблюдением в Балтиморе. Очевидно, прокурор штата все равно считает, что ты должна сидеть в тюрьме, пока они во всем не разберутся.

Пациентка подскочила в постели и тут же поморщилась от боли.

– Я не могу… нет, только не в тюрьму! Я же умру! Я там точно умру.

– Не бойся, – заверила ее Глория. – Я попыталась убедить полицию, что будет глупо с их стороны сажать за решетку одну из пропавших сестер Бетани. Это вызовет глубокий резонанс в обществе.

– Но зачем? Мне не нужна огласка.

– Я это знаю. И ты это знаешь, – адвокат покосилась на Салливан, – а теперь и она это тоже знает, и неважно, хорошо это или плохо. Надеюсь, ты не станешь бегать и разбалтывать об этом на каждом углу, Кэй. Я приехала сюда по твоей просьбе, так что ты у меня в большом долгу.

– Я бы никогда… – запротестовала соцработница.

Но Глория продолжила говорить, не обращая на нее никакого внимания. Интересно, если бы она прошла психотест, что бы он выявил?

– Мальчик не так уж сильно пострадал, как выяснилось, – сказала адвокат. – Выглядел он, конечно, ужасно, и врачи переживали, что он мог получить травму позвоночника. Но его уже перевели из неотложки в реанимацию.

– Мальчик? – спросила Хизер, нахмурившись.

– Во внедорожнике, который перевернулся после того, как ты в него въехала.

– Но я видела только девочку… Я была уверена, что это девочка… в меховых наушниках с кроличьими ушами.

– Ну, может, там и девочка была, – сказала Глория. – Но в неотложку поступил только мальчик.

Хизер выпрямилась.

– И я ни в кого не въезжала. Это водитель внедорожника в меня врезался и не справился с управлением. Я ни в чем не виновата.

– Это было бы куда проще доказать, – холодно сказала Глория, – если бы ты не скрылась с места аварии и не бросила машину на обочине. Но мы последуем примеру адвоката Холли Берри и сошлемся на травму головы.

– Адвоката кого? – спросила Кэй, и обе собеседницы уставились на нее, как на сумасшедшую. Но она редко смотрела телевизор, а большинство фильмов, которые видела за последние несколько лет, были в основном либо о говорящих животных, либо о существах, созданных студией «Пиксар».

Бустаманте уселась на край кровати.

– У нас есть куда более серьезная проблема. Полиция требует, чтобы ты назвала им свое имя, иначе они отправят тебя в тюрьму. Я продолжаю настаивать на том, что ты им уже все сказала. Ты назвала им имя, дату рождения и последний адрес, по которому проживала под этим именем. Но дело в том, что они хотят знать твое новое имя, псевдоним, которым ты пользовалась целых… Кстати, как давно ты перестала быть Хизер Бетани?

Больная закрыла глаза. Ее кожа была такой светлой, а веки такими тонкими, что казалось, будто ее голубые глаза просвечивали сквозь них.

– Хизер нет уже тридцать лет, – проговорила она. – Последний раз я меняла имя шестнадцать лет назад. Это мой рекорд. Раньше мне приходилось менять его гораздо чаще.

– И как зовут тебя теперь? Пенелопа Джексон? – спросила Кэй, припомнив, как называл пациентку тот патрульный, который привез ее сюда во вторник вечером.

– Нет, – резко ответила Хизер и открыла глаза. – Я даже не знаю никакую Пенелопу Джексон.

– Тогда как?

Глория подняла руку, чтобы прекратить этот поток вопросов. Она выставила перед собой тыльную сторону ладони, так что нельзя было не заметить неухоженные ногти и многочисленные кольца с тусклыми бриллиантами. Кольца, видимо, и правда были дешевкой, раз даже Салливан заметила, как ужасно они смотрятся.

– Кэй, я тебе, конечно, всецело доверяю, и мне нужна твоя помощь, но должны быть какие-то границы. Есть вещи, которые на данный момент касаются только меня и Хизер, – заявила Бустаманте. – Если – я повторяю «если», так как теоретически все еще может измениться, – Хизер подделала свои документы, то я буду требовать право на защиту этой информации в соответствии с пятой поправкой: никто не обязан свидетельствовать против самого себя. Она пытается защитить свою жизнь, а я – ее права.

– Хорошо, – отозвалась соцработница. – Но я вряд ли смогу помочь, не владея при этом надлежащей информацией.

Глория улыбнулась:

– Мне не нужен помощник, Кэй. Мне нужен тот, кто сможет обеспечить Хизер жильем на время, пока все не утрясется. Жильем и, возможно, материальной помощью.

Салливан даже не стала спрашивать, почему Бустаманте сама не может одолжить денег своей клиентке или взять ее пожить к себе. Это было бы слишком щедрым для адвоката, который и без того нарушил свои принципы, взявшись за дело без предоплаты в виде солидной пачки долларов.

– Да уж, Глория. В чем, в чем, а в системе социальной помощи ты не смыслишь ровным счетом ничего, – проворчала соцработница. – Во всем Мэриленде никто не получал финансовой помощи с самых, черт бы их побрал, девяностых. Кроме того, чтобы на что-то претендовать, нужны документы. Свидетельство о рождении, страховка.

– А как насчет оказания помощи жертвам? Может быть, есть какая-то организация, куда мы могли бы запихнуть Хизер?

– Они специализируются на психологической поддержке, а не на финансовой.

– Вот на это полиция и рассчитывает, – сказала адвокат. – У Хизер Бетани нет денег, ей некуда идти… кроме как в тюрьму, конечно. Чтобы избавить себя от этого, ей нужно рассказать, где она жила и чем занималась. Но Хизер этого делать не хочет.

Пациентка покачала головой:

– В настоящий момент моя новая жизнь – это все, что у меня есть.

– Как ты не понимаешь? – повернулась к ней Кэй. – Тебя уже не оставят в покое.

– Почему? – Этот детский вопрос Хизер задала детским тоном.

– Дело сестер Бетани из тех, что привлекают к себе очень много внимания со стороны общественности, – ответила за Салливан Глория.

– Но я ведь уже сказала, что не хочу быть Хизер Бетани.

Глупо, но Кэй вдруг вспомнила старое телешоу. Марло Томас со своими огромными глазами и длинной челкой играла девушку из провинциального городка, которая приехала в Нью-Йорк, чтобы стать звездой Бродвея.

Теперь суть происходящего была примерно та же, вот только актриса поменялась.

– Ты не хочешь быть самой собой? – спросила Бустаманте.

– Не хочу, чтобы ко мне относились как к какой-то сумасшедшей или печально известной, как к сбежавшей невесте или бегунье из Центрального парка[20]. Слушай, я многое отдала, чтобы начать жить хотя бы наполовину нормальной жизнью. Меня лишили родителей, когда я была еще ребенком. Я многое повидала. Бросила колледж, сменила кучу работ, прежде чем нашла ту, которая мне подходит и которая позволяет жить такой жизнью, какую все нормальные люди принимают как само собой разумеющееся.

– Хизер, не хочу показаться грубой, но перед тобой могут открыться отличные финансовые возможности, стоит тебе только того захотеть. Твоя история – это готовый товар. – Глория скривила рот в усмешке. – По крайней мере, я так полагаю. Я взялась за это дело только потому, что поверила, что ты та, кем себя называешь.

– И ты не ошиблась. Я Хизер Бетани. Спроси что угодно о моей семье. Отец – Дэйв Бетани, бабушка по отцу – Тилли Бетани, муж бросил ее вскоре после свадьбы. Она работала официанткой в старом ресторане «Пимлико» и не любила, когда ее называли бабушкой. Позже она переехала во Флориду, в Орландо. Мы навещали ее каждый год, но ни разу не были в Диснейленде, потому что отец нам не разрешал. Отец родился в тридцать четвертом и умер, кажется, в восемьдесят девятом. По крайней мере, тогда ему отключили телефон. – Больная тараторила, не умолкая, словно боялась, что ее перебьют и начнут задавать вопросы. – Разумеется, я следила за ними. Моя мать, Мириам, тоже, кажется, умерла, потому что я ничего не смогла о ней разузнать. Может, потому, что она из Канады, не знаю. Так или иначе, где бы я ни искала, ничего не было, вот я и решила, что она умерла.

– Твоя мать была канадкой? – тупо повторила Кэй. – Но она жива, Хизер. По крайней мере, так считает тот детектив. Еще пять лет назад она точно жила где-то в Мексике. Сейчас они пытаются ее разыскать.

– Моя мама… жива? – Всплеск эмоций на лице пациентки был необычайно прекрасен, как сильный ливень, разразившийся посреди летнего солнечного дня. Салливан никогда не видела, чтобы радость и печаль в крайних своих состояниях пытались сосуществовать в одном месте. Она понимала радость лежащей перед ней женщины. Вот перед ней сидела Хизер Бетани, которая столько лет считала себя сиротой, у которой не было ничего, кроме имени и истории своей жизни, смахивающей на повесть из бульварной газеты. А теперь оказывается, что ее мать жива. Она не одна.

И все же в ее лице читались гнев и сомнение.

– Ты уверена? – требовательно спросила Хизер. – Говоришь, она жила в Мексике пять лет назад, но уверена ли ты, что она жива до сих пор?

– Детектив, кажется, уверен, но ты права, они ее еще не нашли.

– А если все-таки найдут…

– То, скорее всего, приведут сюда, – медленно произнесла Глория, пристально уставившись больной в глаза. Этот взгляд напомнил Кэй заклинателя змей, если, конечно, можно представить себе раздраженного заклинателя змей в помятом вязаном костюме. – И как только она здесь окажется, они захотят сделать тест на совпадение ваших ДНК. Понимаешь, к чему все это приведет?

– Я не вру. – Хизер сказала это скучающим голосом, как бы намекая, что ложь была бы только напрасной тратой сил. – Когда они ее сюда приведут?

– Зависит от того, как скоро ее найдут и что ей скажут. – Бустаманте повернулась к Кэй. – Хизер может остаться в больнице, пока, скажем, не найдется ее мать? Уверена, она с радостью приютит ее.

– Это невозможно, Глория. Она должна уехать сегодня. Администрация выразилась по этому поводу очень четко.

– Ты только играешь полиции на руку. Если она окажется на улице, без плана действий и без какой-либо помощи, они отправят ее в тюрьму…

Хизер застонала нечеловеческим голосом.

– Как насчет Дома милосердия? – спросила адвокат. – Она могла бы поехать к ним.

– Это приют для женщин, которых избивают мужья, – возразила соцработница. – И мы обе с тобой прекрасно знаем, что у них там и без того народу хватает.

– После всего, что мне пришлось пережить, – сказала Хизер, – неужели я ничего не заслуживаю?

– Прошло ведь уже тридцать лет, верно? – Кэй вдруг почувствовала непреодолимое желание узнать, что именно случилось с этой женщиной. – Я не думаю, что…

– Ладно, ладно, ладно, ладно, ладно. – Несмотря на то что в ее словах прозвучал намек на согласие, пациентка яростно покачала головой, встряхнув яркими белокурыми волосами. – Я все расскажу. Я все тебе расскажу, и ты наконец поймешь, почему мне нельзя в тюрьму.

– Только не в присутствии Кэй! – скомандовала Глория, но Хизер завелась, и ее было уже не остановить.

«Она даже не понимает, что я все еще здесь, – подумала Салливан. – Или понимает, но ей все равно». Доверие или безразличие, уверенность в ее честности или лишнее напоминание о том, что Кэй для нее никто?

– Это был полицейский, – говорила больная. – Он подошел ко мне и сказал, что что-то случилось с моей сестрой и что я должна пойти с ним. Я пошла. Вот так он нас двоих и украл. Сначала ее, потом меня. Он запер нас в кузове своего фургона и увез.

– Мужчина в костюме полицейского, – поправила ее Глория.

– Нет, именно полицейский, прямо отсюда, из Балтимора. У него был значок и все такое. На нем тогда, кстати, даже не было формы, но они ведь ее не всегда носят. Майкл Дуглас и Карл Молден из сериала «Улицы Сан-Франциско» не носили форму. Так вот, тот полицейский сказал пойти с ним, что все будет хорошо, и я поверила ему. Эта была моя самая большая ошибка. Я доверилась ему, и это разрушило всю мою жизнь.

На этом последнем слове – «жизнь» – эмоции, которые женщина долго сдерживала, прорвались наружу, и она разрыдалась, причем с такой силой, что адвокат в растерянности отодвинулась от нее, не зная, что делать. Кэй обошла Глорию и осторожно обняла Хизер, пытаясь не задеть временную шину на ее левом предплечье.

– Мы что-нибудь придумаем, – сказала она. – Мы найдем тебе место пожить. У меня есть знакомые, они сейчас в отпуске. В крайнем случае ты сможешь пожить пару дней у них.

– Только не в полицию, – выдавила из себя Хизер сквозь слезы. – Только не в тюрьму!

– Ну конечно, – сказала Салливан и вопросительно посмотрела на Бустаманте. Согласна ли она с ее решением? Но Глория улыбалась торжествующей, самодовольной улыбкой.

– Вот теперь, – адвокат провела языком по нижней губе, – теперь нам есть от чего оттолкнуться.

Глава 15

Еще одна ночь. Все говорили ей, что она должна была уехать сегодня, но она вырвала у них еще одну ночь, что только доказывало ее теорию: все лгут, причем постоянно. Еще одна ночь. Много лет назад она слышала ужасную попсовую песню с таким названием. По сюжету отвергнутый любовник умолял свою возлюбленную подарить ему еще одну ночь. Вообще, если подумать, то подобные мотивы в поп-музыке не редкость. «Поцелуй меня утром. Я не могу заставить тебя полюбить». Хизер никогда этого не понимала. В юности, когда она еще пыталась устроить свою личную жизнь – и, как ни удивительно, снова и снова терпела неудачу, – парни бросали ее спустя всего несколько месяцев, будто чувствовали исходящий от нее запах гнили и смерти, будто видели отпечатанный у нее на теле срок годности и понимали, насколько испорченной она была. В любом случае, когда молодой человек ее бросал, меньше всего на свете ей хотелось провести с ним еще одну ночь. Иногда она швыряла все, что попадалось под руку, иногда плакала, иногда облегченно смеялась, но никогда не умоляла провести вместе еще одну ночь или поцеловать ее утром. Как ни крути, это был бы всего лишь секс из жалости. Должна же оставаться у человека хоть капля гордости.

Хизер спустилась с кровати. Все болит, и тело уже поняло, что на левую руку рассчитывать нельзя и правой придется пока служить за двоих. Удивительно, как быстро организм подстраивался под перемены – гораздо быстрее, чем разум. Женщина подошла к окну, отодвинула занавеску и выглянула на улицу: парковка, а вдали – смазанный городской пейзаж, нескончаемый поток машин, движущихся по девяносто пятому шоссе. «К окну подойди, сладкий ночной воздух вдохни» – крутилась у нее в голове строчка из стихотворения. Результат трудов монахинь, считавших, что заучивание поэзии – это лучший способ развить ум. Шоссе было совсем рядом, не больше мили от больницы. Хизер могла бы добраться до него, остановить первую попавшуюся машину и доехать на ней до дома. Нет, это будет уже второй ее побег. Придется держаться до конца. Но как?

Ее беспокоила вовсе не ложь. Врать она умела. Под угрозу ее ставили кусочки истины. Хороший лжец должен использовать как можно меньше правды, потому что она подводит куда чаще, чем ложь. Еще в те годы, когда ей приходилось часто менять имена, она научилась придумывать себе абсолютно свежий образ, никак не связанный с прошлым. Но риск попасть в тюрьму, так же как и возможный арест прошлой ночью, выбили ее из колеи. Ей ведь нужно было что-то им сказать. К счастью, ее накрыла волна вдохновения, и она придумала того полицейского, да еще и Карла Молдена приплела. Ведь лишние и незначительные детали заставляют даже самых скептически настроенных людей поверить тебе. Но Карл Молден однозначно не был им нужен. Теперь они стали бы требовать от нее имя «похитителя», и ей пришлось бы что-то сказать, выдать кого-то.

– Прости, – прошептала она в ночное небо.

Женщина не знала, кто беспокоит ее больше, живые или мертвые, не знала, кто из них представляет для нее бо́льшую опасность. Что ж, по крайней мере, эта ложь поможет ей выжить. А мертвецу уже все равно, что о нем наговорят.

Часть IV (1976) Праджапатайе Сваха Праджапатайе Идам На Мама

«Мантры Агнихотра произносятся строго на санскрите. Их нельзя переводить ни на один другой язык…

Мантры Агнихотра читаются ровным, ритмичным тоном. Вибрация вашего голоса должна заполнить собой каждый уголок дома. Говорить нужно не слишком громко и не слишком тихо, а также нельзя произносить мантры торопливо. Мантры читают четким голосом… С их помощью можно достичь очищения внешнего и внутреннего пространства».

Из рекомендации к проведению Агнихотры, священного ритуала двух подношений во время рассвета и заката

Глава 16

Солнце быстро садилось. Дэйв взял из холодильника гхи[21] и отправился в свой кабинет, оставив Мириам наедине с Четом. Они так и не проронили ни слова – только изредка отпивали из кружек горячий травяной чай. Все устали и охрипли после бесконечных интервью, хотя говорил в основном Дэйв. Мириам ему полностью доверяла, а детектив вообще разговаривал редко. Иногда даже молчание Честера Уиллоуби действовало на Дэйва ободряюще. Человек действия не тратит времени на болтовню. Хотя иногда Дэйву казалось, что в этом омуте не так уж и много чертей. Но Чет был им теперь как друг, как матерый бродячий пес, которого они приютили, несмотря на то, что долгие годы наотрез отказывались заводить собаку.

В кабинете Дэйв сел на коврик, скрестив ноги. Что ему больше всего нравилось в Агнихотре, так это отсутствие ритуальных предметов, за исключением разве что медного котелка для подношения. Ни тебе бубнов, ни специальных молитвенных ковриков. Он сидел на обычном дхурри[22], который купил на индийском рынке много лет назад, сразу после окончания колледжа, во время своего путешествия. Его мать тогда еще жила в Балтиморе, и все свои сокровища он пересылал на ее адрес, несмотря на постоянные жалобы и подозрения. «Что в этих коробках? – возмутилась она, едва ее сын вернулся в Балтимор. – Наркотики? Учти, если ко мне вдруг придет полиция, выгораживать я тебя не стану».

Дэйв засыпал в котелок немного коровьего навоза, вылил пару капель гхи, досыпал остатки навоза и взял в руку несколько рисовых зерен, также смазанных гхи. Затем мужчина выжидательно уставился на часы, ожидая точного времени, когда начнется закат. Наконец он поджег содержимое котелка.

– Агнае Сваха, – сказал он и бросил в огонь первую порцию риса. – Агнае Идам На Мама.

Агнихотра многим казалась очередным сувениром, который он привез из своей новой поездки. Но Дэйв впервые услышал об этом учении на вечеринке в северо-западном Балтиморе, когда уже был женат на Мириам и работал аналитиком в департаменте финансов. Оказалось, что с культом пяти огней были знакомы почти все гости, собравшиеся в том старом викторианском доме. Живя в Пайксвилле, Дэйв даже не догадывался, что существуют такие дома и тем более такие люди, хотя Герберт и Эстель Тёрнер жили всего в двух милях от старого дома его матери. Они были одновременно гостеприимными и замкнутыми людьми, и Дэйв подумал, что их могильная сдержанность – это результат поклонения культу пяти огней. Только через некоторое время он узнал об их проблемах с дочерью и о слабом здоровье Эстель. И хотя Мириам относилась к ним скептически и утверждала, что они устроили весь тот вечер, только чтобы найти себе новых жертв, Тёрнеры заговорили об Агнихотре лишь после того, как Дэйв спросил, почему в их доме стоит такой приторный дымный запах. Сам он подумал и даже в душе понадеялся, что это пахнет травкой, которую они с Мириам так давно хотели попробовать. Но этот аромат остался от утреннего и вечернего ритуала Агнихотры, и он буквально пропитал все стены дома. Пока Эстель рассказывала о запахе и связи с культом пяти огней, Дэйв думал, что это единственный способ стать похожими на семью Тёрнер – добрых, сдержанных людей, живущих в красивом и в то же время неброском доме.

Мириам, со своей стороны, заметила, что от Агнихотры в доме пахнет дерьмом, причем в прямом смысле этого слова. Как только они переехали на Алгонкин-лейн, она твердо настояла на том, чтобы Дэйв проводил ритуал только в своем кабинете и строго при закрытых дверях. И все равно ей приходилось отчаянно бороться с жирными пятнами от гхи на стенах, которые упорно не желали отмываться никакими средствами. Теперь же, казалось, Дэйв мог разводить Агнихотру прямо на обеденном столе, и его жена даже не пикнула бы. Она больше ни в чем его не упрекала. И он даже почти скучал по этому. Почти.

«Успокой свой разум, – приказывал он себе. – Сосредоточься на мантре». Нет смысла проводить ритуал, если не можешь духовно в нем затеряться.

– Праджапатайе Сваха, – сказал Дэйв и досыпал в котел вторую порцию риса. – Праджапатайе Идам На Мама.

Теперь он должен был медитировать, пока не угаснет огонь.

* * *

Журналисты приходили по трое: трое из газеты, трое с телевидения, трое с радио, трое из информагентств. В каждой группе всегда был репортер, который стремился получить эксклюзивное интервью с Дэйвом и Мириам, но Чет быстро остужал их пыл, говоря, что супруги расскажут свою историю представителям разных СМИ только один раз. Все корреспонденты как на подбор оказывались вежливыми и обходительными, все вытирали ноги, перед тем как войти, и выражали свое восхищение по поводу ремонта, хотя Дэйв сделал его уже много лет назад. Голоса их были елейными, вопросы четко продуманными. Девушка с тринадцатого канала картинно разрыдалась, глядя на фотографии девочек. То были не школьные фотографии, а снимки крупным планом, на фоне голубого неба. Ребята с телевидения объяснили Дэйву и Мириам, что первые, школьные фотографии показывали так часто, что они уже «не производили должного впечатления» на людей, так что неплохо было бы использовать новые. Вот они и выбрали обычные фотографии, которые Дэйв хранил у себя в кабинете. Эдакие сувениры после поездки в старый заколдованный лес на сороковом шоссе. Хизер сидела на огромном мухоморе, а Санни стояла рядом, уперев руки в бока и делая вид, что ей здесь вовсе не нравится. Но несмотря на слегка угрюмый вид Санни, они тогда отлично провели время.

У газетных репортеров не возникло никаких сомнений по поводу использования школьных фотографий, которые со дня исчезновения девочек уже успели примелькаться общественности. Вместо этого они настояли на новой фотографии Дэйва и Мириам, сидящих за кофейным столиком со снимками дочек в руках. Дэйв ужасно боялся увидеть эту фотографию в газете на следующий день: как он неуклюже обнимает жену, как они далеки друг от друга, как старательно отводят взгляд друг от друга.

– Я знаю, что в первую неделю вы получили письмо с требованием выкупа, – сказал репортер из утренней газеты под названием «Бикон». – И оно оказалось делом рук мошенников. Были еще подобные случаи?

– Я не знаю… – Дэйв покосился на Мириам, но она не отвечала, если вопрос не задавали конкретно ей.

– Разумеется, если это навредит следствию, можете не отвечать, – добавил журналист.

– Нам поступали звонки. Не вымогательства, нет. Они больше были похожи на… на насмешку. Непристойные телефонные звонки, хоть и не в привычном смысле этого слова. – Дэйв почесал подбородок, давно покрывшийся густой щетиной, и взглянул на Чета. Тот сидел нахмурившись. – Знаете, может, не стоит об этом? Полиция установила, что это был какой-то сумасшедший. Он не знает ни нас, ни девочек. Ничего стоящего.

– Конечно, – ответил сотрудник «Бикона» и сочувственно кивнул. На вид ему было лет сорок или около того. Он служил военным корреспондентом во Вьетнаме и долгое время работал в зарубежных офисах своей газеты: в Лондоне, Токио и Сан-Паулу. Он приехал первым и сам торопливо сообщил им всю эту информацию. Его заслуги должны были успокоить Дэйва, гарантировать, что их история передавалась в руки одного из самых квалифицированных писателей штата. Но Дэйв не мог избавиться от мысли, что репортер таким образом успокаивал и себя самого. Исчезновение двух девочек имело мало общего с войнами и внешней политикой. А сам этот журналист был похож на пьяницу. На носу ярко выделялись кровеносные сосуды, а щеки выглядели нездорово красными.

– А еще одно требование выкупа – из «Уор Мемориал Плаза», – полиция так и не установила, кто это был? – спросила репортерша из газеты «Лайт», миниатюрная и смелая девушка. Судя по короткой прическе, придающей ей сходство с эльфом, и мини-юбке, она совсем недавно закончила колледж. «Спортсменка», – подумал Дэйв, заметив ее мощные подтянутые икры. Он сам начал бегать с первого января. Не то чтобы он заранее запланировал с Нового года начать заниматься спортом – просто утром его разбудил какой-то бесплотный голос, и он, надев кроссовки, отправился в Ликин-парк. И теперь он уже с легкостью мог осилить миль пять и добегал до летнего особняка, построенного одной богатой семьей неподалеку от балтиморской железной дороги. Бежать приходилось мимо старой церкви, где, как верили девочки, обитали привидения. Однако пробежки больше нравились ему в самом начале, когда было тяжело и приходилось сосредотачиваться на каждом вдохе и выдохе. Теперь же, когда он достигал так называемой спортивной эйфории за считаные минуты, мысли уносили его далеко назад, к тем солнечным дням, которые Бетани проводили всей дружной семьей, а потом, рано или поздно, они возвращались к тому роковому дню.

– Нет… Я… нет… послушайте, никаких новостей нет, – пробормотал Дэйв. – Мне очень жаль. Прошел год, но ничего нового мы не узнали. Простите. Мы согласились на эту встречу, потому что надеемся, что ваши статьи смогут нам помочь. Возможно, кто-то их прочитает и что-то вспомнит… Простите.

Мириам посмотрела на мужа, как бы говоря: «Перестань извиняться». Он так же одним взглядом ответил ей: «Перестану, если сама начнешь с ними разговаривать».

Репортеры, казалось, ничего не заметили. Или они уже знали? Может быть, Чет рассказал им – не для протокола, конечно же – все их семейные тайны, а затем убедил их, что они не причастны к исчезновению девочек? Дэйв уже почти желал, чтобы вся правда всплыла на поверхность. Отчасти он знал, что Мириам ни в чем не виновата. Где бы она ни была в тот день – на работе, или здесь, на Алгонкин-лейн, или в долбаном мотеле, – она все равно не смогла бы спасти девочек. К тому же он сам основную часть дня провел в баре, хотя потом все-таки смог взять себя в руки и подъехать к моллу за девочками всего с пятиминутным опозданием. Его грудь до сих пор сжималась от боли, когда он вспоминал, как злился на них за то, что их так долго не было. Через сорок пять минут он обратился за помощью и до сих пор с огромной признательностью вспоминал полного охранника, который ходил с ним по проходам и успокаивающим басом говорил: «Может быть, они поехали домой на автобусе. А может, задерживаются в одном из магазинов. Или их подвезли родители друга или подруги, а они решили, что успеют домой вовремя, чтобы позвонить вам на работу».

Доверившись словам охранника, словно они были обещанием, а не предположением, Дэйв бросился к своему «Фольксвагену» и поехал домой, полный уверенности, что девочки уже ждут его там, но дома была одна Мириам. Было странно увидеть жену, желая обличить ее, но все же оставить без внимания факт ее измены, который вдруг стал казаться таким малозначительным. Мириам оставалась на удивление спокойной, набирая номер полиции. Она без лишних уговоров согласилась остаться дома на случай, если девочки вдруг появятся, а Дэйв поехал в молл, чтобы продолжить поиски. В семь вечера они все еще были уверены, что дочки вот-вот придут. Трудно описать, в какой момент это ожидание, эта надежда покинула их. И все же отсутствие окончательного ответа давало фантазии Дэйва возможность свободно придумывать разнообразные концовки. История была похожа на сюжет мыльной оперы – так почему и концовка не могла быть такой же? У девочек одновременно случился приступ амнезии, и тогда эксцентричный миллиардер из Греции забрал их целыми и невредимыми в свой баварский замок. Почему бы и нет?

Как бы ни нагрешила его жена, именно Дэйв разрешил им поехать в молл, и хотя Мириам снова и снова уверяла его, что он ни в чем не виноват, он все равно продолжал винить во всем… ее. Он был отвлечен, встревожен. Тогда ему казалось, что его беспокоил бизнес, но, оглядываясь назад, мужчина понял, что дело было в их браке. Подсознание подавало ему знаки, которые он был не в состоянии понять. Если бы он тогда был более сосредоточен, более внимателен к своим дочерям, то понял бы, что им слишком рано давать такую свободу. Но Мириам сбила его с толку.

Дэйв не чувствовал вины перед Баумгартенами, которых полицейские подвергли бесконечным допросам, после того как Мириам призналась в связи с Джеффом. В конце концов, Тельма Баумгартен заходила в его магазин около трех часов дня, а оттуда до молла было не больше трех миль. А мотель, где Мириам была со своим любовником, как оказалось, был еще ближе. Но Дэйв ненавидел Тельму даже больше, чем Джеффа. Джефф трахал его жену, но миссис Баумгартен… миссис Баумгартен со своей идиотской записочкой решила обвинить в этом Дэйва. Маленькая жирная наседка. Если бы она сама почаще удовлетворяла своего мужа, может быть, он оставил бы Мириам в покое.

– За это время были какие-нибудь подозреваемые? – спросила девушка из «Лайт», и Дэйв посмотрел на Чета, мысленно спрашивая разрешения или даже побуждения рассказать им все о Баумгартенах. Следователь едва заметно покачал головой. «Ты только мутишь воду», – говорил он Дэйву каждый раз, когда тот настаивал рассказать людям все, – абсолютно все, – мотивируя это тем, что каждый кусочек правды имеет для них огромное значение. Только правда может помочь ему узнать, что случилось с дочерьми. А чем больше людей знало все в подробностях, тем больше помощи Дэйв мог получить с их стороны. Может быть, миссис Баумгартен специально кого-то наняла. Или, может, Джефф организовал похищение их детей, чтобы заставить Мириам продолжить с ним отношения, но что-то пошло не так. «Чистая совесть – чистое сердце, – утверждал Дэйв, – и рано или поздно нам за это воздастся. Мы должны рассказать людям правду, а там будь что будет».

Может быть, поэтому Чет решил, что должен присутствовать на всех интервью. Потому что никакого другого повода для этого Дэйв не видел. В первые недели расследования они почти ничего не скрывали от журналистов. Утаили только, что нашли сумочку Хизер и что к ним поступали звонки о том, что девочки якобы находятся то в Южной Каролине, то в Вирджинии, то в Западной Вирджинии, то в Вермонте, и в самых разных состояниях: то целые и невредимые, то связанные и с кляпом во рту, то купающиеся и играющие, то едящие гамбургеры. Все эти шутники думали, что помогают родителям не терять надежды, но на самом деле только причиняли им еще больше боли.

– А вы… а как вы… – Репортер из газеты «Стар», дряхлый старикашка в старомодной шляпе и с узким галстуком, не знал, как подступиться, но Дэйв уже догадывался, какой вопрос он хочет задать. – Вы все еще надеетесь, что ваши дочери живы?

– Разумеется, да. Надежда – это последнее, что у нас осталось.

Обоюдная амнезия, замок в Баварии, знатный чудак, всегда мечтавший иметь двух золотоволосых дочерей, но никогда и ни за что не способный причинить им вреда.

– Нет! – вдруг выпалила Мириам.

Честер, сидевший до сих пор в углу комнаты, напрягся, словно опасаясь, что сейчас ему придется вмешаться. Неужели детектив наконец-то все понял? Неужто он знал, что Дэйв в этот момент хотел ударить жену? Ведь уже не в первый раз за последний год Дэйв с трудом подавлял в себе это желание. Журналисты, казалось, тоже были поражены, словно Мириам только что нарушила какое-то негласное правило скорбящей матери.

– Простите мою жену, – вмешался Дэйв. – Она слишком эмоциональна, а у нас сейчас очень тяжелые времена…

– Хватит, Дэйв, – отрезала его супруга. – Сегодня я не более эмоциональна, чем была вчера или буду завтра. Хотела бы я ошибаться. Но если я не приму факт их смерти, то как мне жить дальше? Как?

Журналисты не сделали ни одной пометки в своих блокнотах за время этой вспышки. Как и все, кто оказался бы на их месте, они старались защитить Мириам, поэтому решили, что она говорит так от горя. Репортеры должны быть циничны, хотя, может, они таковыми и были, когда описывали истории наподобие Уотергейтского скандала. Но по опыту Дэйва они были одними из самых наивных и оптимистичных людей, которых он когда-либо встречал.

– Еще раз прошу прощения, – сказал он, даже не понимая, за что извиняется в этот раз.

Через секунду Мириам тоже кивнула и чуть наклонилась к мужу, чтобы он снова обнял ее за плечи.

– Так тяжело, – сказала она. – Надеяться и в то же время горевать… Что бы я ни делала или ни говорила, мне кажется, что я предаю девочек. Мы просто хотим знать.

– Вы, наверное, не перестаете думать о них ни на секунду? – спросила девушка из «Лайт».

Этот вопрос застал Дэйва врасплох. Хотя бы потому, что раньше его никто не задавал. Сможете ли вы жить с этим дальше? Стараетесь ли вы забыть? Все это было ему знакомо. Но думают ли они о девочках ежесекундно? Разумеется, в его жизни были моменты, когда Дэйв не думал о дочерях, но сейчас он не мог припомнить таких моментов. Даже когда он готовил ужин, то учитывал вкусы дочек – опять мясной рулет? Останавливаясь перед светофором, он заново переживал тот день, когда они с девочками обсуждали проблемы социального страхования и удивлялись, откуда на дорогах в четыре часа дня так много машин. Нам будут давать деньги, когда мы состаримся? Круто! И даже когда он представлял, как подкарауливает Джеффа Баумгартена возле его дома в Пайксвилле и переезжает его на своем «Фольксвагене», не дав ему даже забрать утреннюю газету из почтового ящика – даже тогда он думал о Санни и Хизер. Каждый раз, когда Дэйв видел журнал «Нью-Йорк» с рекламой рома «Рон Рико» на оборотной стороне, он вспоминал, как Санни возмущалась ее пошлостью, а Хизер хихикала над еженедельным конкурсом «Угадай слово». Каждая деталь: рухнувший шалаш, который девочки построили на заднем дворе, пустая зеленая банка из-под пива «Дженеси», потрепанный голубой халат Мириам – все напоминало ему о дочерях. Здравый смысл подсказывал, что так не могло продолжаться, что рано или поздно вся боль должна была исчезнуть, но Дэйв не хотел этого. Он чувствовал себя единственным маяком во тьме, который подсказывал девочкам дорогу домой.

Даже сейчас его мозг лихорадочно работал, полностью лишая Агнихотру смысла. Он пытался деликатно обсудить эту тему с другими последователями этого учения, но Эстель Тёрнер давно умерла, а Герберт после ее смерти уехал в Северную Каролину, сказав, что ему нужно сжечь все мосты, чтобы спокойно жить дальше. Дэйв как-то звонил ему насчет девочек, но Герберт, казалось, немного обиделся, что ему напомнили о прошлой жизни в Балтиморе, и вывернул разговор абсолютно в другое русло. Так что закончилось все тем, что они больше говорили о Герберте с его многочисленными разочарованиями и потерями.

– Понимаешь, приятель, я так и не нашел себя, – то и дело повторял Тёрнер. Ничто теперь не имело для него значения, кроме Эстель. Даже от смерти собственной дочери он отмахнулся, как от очередного духовного испытания, части его чертового пути.

В Балтиморе жили и другие последователи культа пяти огней. Все они были невероятно добры к Дэйву в последние двенадцать месяцев и постоянно угощали их с Мириам, как она иронично говорила, бесконечным запасом бобовой запеканки. И все же даже эти новые друзья расстраивались, когда Дэйв намекал, что их общий ритуал был недостаточно силен, чтобы помочь ему пережить утрату. Какой в нем был смысл, если он даже не мог очистить разум для медитации? Наверное, ему следовало прекратить эти ритуалы, пока он не найдет душевный покой, или лучше было продолжать медитировать во время каждого рассвета и заката, пока он не сможет очистить голову от мыслей и погрузиться в небытие? Сейчас ритуал уже подходил к концу, но Дэйву так и не удавалось достичь спокойствия и удовлетворения. Теперь он начал воспринимать Агнихотру, как ее воспринимала Мириам – замечая лишь запах коровьего дерьма и жирную копоть на стенах.

Огонь потух. Он собрал пепел в мешочек, чтобы позже использовать его как удобрение и пошел на кухню. Там он неторопливо налил себе бокал вина и стакан виски для Честера, а затем, немного подумав, налил вина и для Мириам.

– Серьезно, Чет, есть какие-нибудь новости? Можешь ты сказать, что за целый год нам удалось узнать что-нибудь еще? – Дэйву казалось уместным говорить «мы». Честно говоря, он считал копов, таких якобы добрых и преданных своему делу людей, слегка глуповатыми.

– Мы просчитали много сценариев. Школьный учитель музыки. Ну, и еще многие другие… – Уиллоуби был таким вежливым, что не стал тыкать Мириам носом во всю эту историю с Баумгартенами. Дэйва просто убивало, когда копы хвалили его жену за то, что она призналась в своей интрижке с Джеффом, когда они одобрительно кивали, пока она выкладывала им все, чем занималась в то воскресенье. Честная Мириам, искренняя Мириам отбросила прочь инстинкт самосохранения, лишь бы помочь найти дочек. Но если бы у Мириам в первую очередь не было такого таланта к вранью – если бы она не изменяла мужу, – тогда ей было бы нечего скрывать. Уж Дэйв-то точно ничего не скрывал!

Хотя поначалу Дэйв врал, опустив в своем рассказе ту часть, где к нему приходила миссис Баумгартен. Запинаясь, он бормотал что-то о том, что закрыл магазин пораньше, чтобы сходить в таверну и пропустить стаканчик пива. В те первые разговоры с полицией он то и дело спотыкался, оговаривался, а его взгляд метался по комнате. Может быть, в этом была вся проблема? Глядя на его нервное поведение, полицейские решили, что это он совершил преступление? Сейчас-то они все отрицали, но Дэйв знал, что они подозревали его.

– Ну как, исполнил свои мантры? – Чет был уже хорошо знаком с его распорядком дня.

– Ага, – ответил Дэйв, – еще один день, еще один закат. А еще через триста шестьдесят пять дней мы до сих пор будем сидеть здесь, снова и снова все друг другу пересказывать и надеяться, что кто-то вдруг объявится? Или после первого года такие встречи будут устраиваться реже? Пять лет, десять, потом двадцать, пятьдесят?

– Через триста шестьдесят шесть, – сказала Мириам.

– Что? – оглянулся на нее муж.

– То был високосный год, семьдесят шестой. Так что на один день больше. С тех пор как девочки исчезли, прошло триста шестьдесят шесть дней.

– Я рад, Мириам, что ты все помнишь с точностью до дня. Полагаю, ты любила девочек больше меня как-никак. Вот только сегодня двадцать седьмое, а не двадцать девятое. Просто репортеры пришли пораньше, чтобы успеть подготовить материалы к понедельнику, точной годовщине со дня их исчезновения. Так что прошло только триста шестьдесят четыре дня.

– Дэйв… – позвал Честер. В их с Мириам жизни он выполнял скорее роль примирителя, чем полицейского. Но Дэйв уже и сам успокоился. Год – ну ладно, триста шестьдесят четыре дня назад ему казалось, что потеря жены станет для него самой страшной трагедией в жизни. Сгорбившись над барной стойкой в таверне, он испытывал чувства, привычные для всякого рогоносца: гнев, желание отомстить, жалость к себе и страх. Он всерьез подумывал развестись с Мириам, уверенный, что сумел бы и сам воспитать обеих дочек. Однако вместо этого он потерял дочерей и сохранил жену.

Был бы у него выбор… Да у кого он вообще был? Но если бы его попросили выбрать, он бы не раздумывая пожертвовал женой, если бы это могло вернуть Санни и Хизер, и он понимал, что Мириам сделала бы то же самое. Их брак стал хрупким памятником их дочерям, и постараться сохранить его было самым бо́льшим, что они могли сделать.

Дэйв попрощался с Четом, вышел с бокалом на крыльцо и оглядел двор. С одной из самых толстых веток огромного дерева свисала покрышка, на которой девочки обычно катались, возле забора лежала куча палок… Когда они были маленькими, постоянно строили шалаши из веток, стелили в них «ковры» из мха, принесенного из другой части двора, и «варили суп» из зеленого лука и одуванчиков. Девочки уже давно перестали их строить, но их последняя крепость держалась до этой зимы, пока не сломалась от дождя и снега. Дэйву иногда казалось, что он сам жил в таком шалаше, вот только мох в нем давно сгнил, а все запасы дикого лука исчерпались.

Глава 17

Наконец-то одна или, скорее, «опять одна», как пелось в той песне, которую Санни слушала снова и снова, когда ей было одиннадцать, сводя этим с ума всю семью. Мириам подошла к раковине и вылила содержимое своего бокала. Ей давно не хотелось пить, но ее муж не обращал внимания на подобные мелочи. Чтобы Дэйв заметил, как мало пила Мириам, ему нужно было понять, как много пил он сам, а его это явно не особо интересовало.

Прямо над раковиной располагалось окно, из которого прекрасно просматривался весь двор. Это было единственное изменение, которое Мириам внесла в план перестройки дома. «Над раковиной обязательно должно быть окно», – уговаривала она Дэйва, после того как увидела, что в плане над раковиной возвышалась глухая стена, отделанная мексиканской плиткой. Так всегда говорила ее мать, а затем Мириам внушила это своим дочерям. Она вдруг вспомнила, как Хизер играла со своим кукольным домиком, модульной деревянной конструкцией синего цвета без крыши, внутри которой даже стояла современная шведская мебель из прочных лиственных пород. «Перед раковиной обязательно должна быть женщина», – говорила кукла-мама кукле-папе, когда Хизер первый раз играла с домиком, но Мириам даже не стала поправлять исковерканную фразу. Куклы уже давно сломались, краска стерлась с их лиц, но домик и мебель до сих пор лежали в шкафу у Хизер и ждали… Чего? Или кого?

В целом комнаты девочек оставались такими же, что и год назад. Только недавно Мириам наконец постирала белье и заправила кровати. Девочки всегда возмущались, когда мать заставляла их заправлять по утрам постели. «Я все равно опять здесь все переверну», – говорила Хизер. «А у меня и так все аккуратно, будто я и не спала вовсе», – подхватывала Санни. В итоге они нашли компромисс: заправлять постели с понедельника по пятницу и не трогать их по выходным. Неделями Мириам смотрела на разворошенные кровати – доказательство того, что девочки в них действительно спали, и надеялась, что вот пройдет еще неделя – и подушки снова обретут своих хозяек.

Сразу после… Хотя нет, «после» – не самое подходящее слово. Нужно было что-то более точное, конкретное. Где было в их ситуации «до», а где «после»? В первые сорок восемь часов, когда еще ничего не было известно, Мириам казалось, будто она провалилась в ледяную реку с быстрым течением, из которой никак не могла выплыть. Она почти ничего не ела, редко спала и поддерживала себя только за счет огромных доз кофеина, так как ей нужно было всегда быть наготове. Первое время она все ждала, что вот-вот получит ответ. Один телефонный звонок или стук в дверь – и все прояснится.

Какой же она была наивной!

Детектив Уиллоуби… Он тогда еще не был для нее Четом, а был просто детективом или полицейским. Так вот, детектив Уиллоуби считал ее такой смелой и самоотверженной за то, что она в тот же день призналась, где провела выходные.

– Другая на вашем месте солгала бы, – сказал он ей. – Даже насчет какой-нибудь мелочи. Вы удивитесь, если узнаете, как легко люди лгут полицейским.

– Если это поможет найти моих дочек, то какая разница? – ответила тогда Мириам. – А если не поможет… то мне плевать.

Это было воскресенье. После исчезновения девочек прошло двадцать четыре, затем сорок восемь часов… Все еще, казалось, верили, что может случиться чудо. Но ошибались. Никаких чудес не бывает, Мириам давно это поняла. Правда, им даже не пришлось ждать, чтобы обратиться в полицию. Полицейские отнеслись к ним серьезно с первого звонка, отправили офицеров к ним домой и в молл, где помогали Мириам и Дэйву искать девочек. Помогали им и другие. Билетер в кинотеатре вспомнил сестер и сообщил, как они купили билеты на «Побег на Ведьмину гору», а сами попытались проскользнуть на «Китайский квартал». Услышав это, Мириам почувствовала необычный прилив гордости за Санни. Послушная пай-девочка пробралась на взрослый фильм, да еще и такой классный, как этот! Она и не знала об этой стороне своей дочери. Когда Мириам увидит ее снова, она даже не будет злиться на нее за это. Наоборот, спросит у Санни, какой еще фильм она хотела бы посмотреть. Коппола, Феллини, Херцог – вместе с Санни они станут настоящими ценителями артхауса.

Что еще она наобещала себе в тот день? Ах да, она собиралась снова обратиться к религии. Только не к любимой Агнихотре Дэйва, а может быть, к иудаизму или, в крайнем случае, к унитарной церкви. Мириам перестала бы поддевать Дэйва из-за культа пяти огней, дразнить его тем, что он стал проводить свои ритуалы только потому, что завидовал материальному благополучию людей, которые рассказали ему об Агнихотре. В какой-то мере она была признательна Тёрнерам, но в то же время не разделяла восхищения Дэйва. Их великодушие коренилось в эгоизме, как бы противоречиво это ни звучало.

Другие обещания… Мириам собиралась стать хорошей матерью, больше готовить и меньше полагаться на еду из китайских ресторанов и пиццу. Детское белье всегда будет тщательно выстирано. А может, пора было сделать ремонт в комнате Санни, чтобы отметить ее переход в старшую школу в следующем году? Да и Хизер уже вот-вот переросла бы свою любимую сказку «Там, где живут чудовища», в тематике которой была выдержана ее комната. Дэйв тогда купил два экземпляра книги, расшил страницы и оклеил ими стены, так что можно было прочитать всю историю целиком. Они могли бы втроем пойти на блошиный рынок, купить там старую мебель и покрасить ее в яркие модные цвета. А вот с постельным бельем такой номер пройти не мог, поэтому Мириам пошла бы в универмаг на рождественскую распродажу…

Все эти мысли пронеслись у нее в голове, как только она увидела на асфальте синюю джинсовую сумочку, которая выглядела как темное пятно в свете фонарей на парковке. Буквально через секунду она, как от болезненного удара под дых, вернулась из радужного будущего в суровую реальность. Мириам расплакалась и упала на колени прямо посреди парковки. Она хотела поднять сумочку, но полицейские остановили ее.

– Не трогайте ее, мэм. Мы должны… ради бога, мэм! Так нельзя.

Дети постоянно что-нибудь теряют. Кошельки, ключи, ленточки для волос, учебники, пиджаки и свитера, шапки и варежки… Это неотъемлемая часть детства. Потеряв свою сумочку, Хизер, упрямая и практичная Хизер наверняка отказалась ехать домой, а вместо этого стала снова и снова проходить везде, где могла ее оставить. «Ты никогда не задумывалась, – спрашивала ее Мириам всего за несколько недель до этого, – почему, когда ты что-то теряешь, оно оказывается там, где ты бы ни за что не стала искать?» Но Хизер этот факт только забавлял, а Санни просто пожимала плечами: «Ну, так ведь всегда бывает…»

Стоя на коленях посреди парковки, Мириам все пыталась поднять сумочку, словно та была ее родной дочерью, но молодой офицер по-прежнему сдерживал ее. На джинсовой ткани виднелся грязный след от автомобильного протектора. Как Хизер стала бы страдать, узнай она об этом… Конечно, у нее было несколько сумочек, но эту она любила больше всех. Они бы без проблем купили ей новую. А завтра все вместе отправились бы на пасхальную охоту, хотя девочки и уверяли, что уже слишком взрослые для этого. Точнее, так сказала Санни, а Хизер с ней тут же согласилась. Но в этом году они могли бы устроить охоту не только за шоколадом, но и за невероятными сокровищами. Вот если шоколадные яйца продавались в «Хайс», то где Мириам в это время могла раздобыть сокровища? Молл закрывался минут через двадцать или около того. Она могла бы пойти в «Голубую гитару» и подыскать там что-нибудь подходящее, и какая разница, сколько убытков понесет Дэйв? Она взяла бы украшения, игрушки и керамические вазы, в которые они поставили бы нарциссы и шафраны, едва открывшие свои бутоны для солнца.

Жизнь никогда не была такой жестокой, как в тот момент. С каждым днем, когда возможность получить ответ медленно уменьшалась, чувства Мириам притуплялись. Если девочек и найдут, то вряд ли они будут живыми и невредимыми. Если их и найдут, то вряд ли они будут… нетронутыми. Нетронутые – универсальный эвфемизм, который Мириам использовала во всех смыслах, от изнасилования до расчленения. Им понадобилось много времени, чтобы понять – девочек могут и не найти.

Но Мириам неустанно ждала, пока их найдут, не только потому, что она отчаянно хотела узнать, что с ними случилось, но и потому, что собиралась бросить Дэйва, как только все станет ясно. Исчезновение дочерей и чувство вины – это еще одна часть совместно нажитого имущества наравне с домом, мебелью и магазином. Она должна была узнать, что именно произошло, чтобы разделить эту трагедию с мужем пополам, честно и справедливо. Но что, если ответа так и не будет? Неужели тогда ей придется остаться с Дэйвом? Даже в самом мрачном настроении Мириам не могла поверить, что бог, любой бог в любой религии, способен убить двоих детей, чтобы наказать их мать за грехи. А если такой бог и был, то она не хотела иметь с ним ничего общего. Тем не менее, если это все-таки она виновата в смерти дочерей… неужели тогда ей придется отбывать пожизненное заключение в этом доме на Алгонкин-лейн? Их с Дэйвом любовь давно угасла, а брак поддерживался только благодаря девочкам. Сколько еще ей придется здесь оставаться? Насколько она обязана Дэйву?

Она внимательно смотрела на свое отражение в окне над раковиной. «У женщины обязательно должно быть над раковиной окно, – говорила ее мать. – Мытье посуды – не самое увлекательное занятие, а так хоть есть на что посмотреть». Насколько Мириам знала, это было единственное требование матери. Разумеется, она никогда не сомневалась, что ее мать всегда без вопросов мыла посуду, готовила и убирала, а не искала счастья где-нибудь на стороне. У поколения Мириам запросов было куда больше, но ее мама была рада и несчастному окну, а дочь старалась следовать ее примеру. Днем, во время мытья посуды, она могла любоваться заросшим на первый взгляд двориком. На первый взгляд, потому что Мириам растила сад так же, как и детей, позволяя ему следовать своим собственным инстинктам, уважала все, что вырастила там мать-природа – жимолость, мяту, аризему, – и не высаживала чуждые ему розы и гортензии. Если она сама что-то и сажала, то это были в основном неприхотливые многолетники, способные жить в тени.

Но как только солнце скрывалось за горизонтом, в окне становилось видно только собственное отражение. Мириам видела в нем уставшую, но все же довольно привлекательную женщину. Ей не составило бы труда найти себе нового мужа. На самом деле в последнее время мужчины стали оказывать ей знаки внимания гораздо чаще, чем когда бы то ни было. Даже Чет был явно в нее влюблен, и дело было вовсе не в исчезновении девочек. Ее интрижка с Джеффом, секрет, который он продолжал хранить ради нее, – вот что привлекало Честера в Мириам. Она была развратной женщиной, а Уиллоуби, несмотря на то что он работал детективом в уголовном отделе, казалось, не имел особого опыта с развратными женщинами.

Других же мужчин, в отличие от Чета, привлекали в Мириам ее полные тоски и бесконечной усталости глаза, в которых явно читалось: «Все, с меня хватит». Порой даже не верится, сколько мужчин готовы принять в свои объятья женщину, у которой в жизни произошла беда. Так что да, она с легкостью могла найти себе нового мужа. Вот только он не был ей нужен. Что ей действительно было нужно, так это повод уйти. Оправдание, чтобы подняться наверх, упаковать чемодан и уехать куда подальше, никому ничего не сказав, как это сделала бы какая-нибудь стерва, бросившая своего мужа, когда он так в ней нуждался. Мужа, который так легко, так великодушно простил ее. А с другой стороны, можно ли считать поступок великодушным, если тебе постоянно напоминают о его щедрости?

Она подождет еще полгода, решила Мириам. До октября. Правда, осенью прошлого года Дэйву было так тяжело: теплая погода, Хэллоуин и соседские дети в костюмах – все это напоминало ему о девочках. Тогда, может быть, в ноябре? Или в декабре? Но на каникулах было еще хуже. А затем в январе будет день рождения Санни, в марте – ровно два года со дня исчезновения дочерей, а еще через неделю – день рождения Хизер. Подходящее время уйти никогда не наступит, подумала Мириам. Но она обязательно уйдет, и скорее рано, чем поздно.

Она представила, как едет по трассе, направляясь в… Техас. Еще в колледже у нее была знакомая, которая переехала в Остин и первое время буквально бредила его свободным и ничем не обремененным образом жизни. Мириам уже видела себя в машине, видела, как она направляется на запад, а затем на юг, через Вирджинию, через бесконечную долину Шенандоа, мимо тех мест, которые они посещали еще с девочками – Лурейские пещеры, Скайлайн-драйв[23] и Монтичелло[24], – все дальше и дальше, до самого Абингдона, а потом и до Теннесси. У нее по спине побежали мурашки. Ах да! Недавно один из жителей Абингдона сообщил, что видел летающую тарелку. Если честно, эти неуемные сплетники беспокоили Мириам даже больше, чем сами мистические объекты.

Но больше всего Мириам возмущало… Нет, даже не так, больше всего она ненавидела, что ее личное горе стало достоянием общественности. Только посмотрите на этих репортеров, которые делают вид, будто понимают, каково ей! Они лишь доказывали, что люди стремились прихватить себе часть ее собственности. «История сестер Бетани» была слишком драгоценна, чтобы ею владела только одна семья, поэтому ее срочно нужно было сделать общественным достоянием, прямо как алмаз Хоупа[25], который теперь хранится в Музее естественной истории при Смитсоновском институте. Конечно, они сказали, что бриллиант проклят.

Алмаз Хоупа напомнил Мириам об огромном бриллианте, который Ричард Бёртон подарил Элизабет Тейлор, и о том, как они вместе с Хизер и Санни наблюдали за развитием отношений некогда известной парочки в шоу «А вот и Люси». Люсиль Болл всегда немного раздражала Мириам: красивая женщина не должна была прикидываться дурочкой, чтобы привлечь к себе внимание. Красота уже сама по себе – хороший повод: посмотрите на Элизабет Тейлор, если не верите. Но девочкам Люсиль нравилась, словно она была заботливой любящей тетей, которая их в каком-то смысле воспитывала, каждый день появляясь на одном из вашингтонских каналов. Правда, даже девочки понимали, что этот новый сериал не сравнится с оригиналом, но они все равно смотрели его из вежливости. Конкретно в этом шоу Болл примерила кольцо Тейлор и не смогла его снять. Тут-то и началось бурное веселье: выпученные глаза и широко распахнутые от удивления рты.

Как актеры из телешоу, люди примеряли на себя душевную боль, которую испытывала Мириам, словно полагая, что она будет им за это благодарна. Но они без проблем могли от нее избавиться. Легким движением плеч стряхнуть с себя этот груз и снова вернуться к своей беззаботной счастливой жизни.

Глава 18

Ей пришлось долго умолять, упрашивать и давать разные обещания, но в конце концов она получила разрешение пойти на вечеринку. Она спорила – ну, не то чтобы спорила, ведь разговоры на повышенных тонах считались неприемлемыми, – и утверждала, что постоянно отказываться от приглашений одноклассников будет как минимум странно. Она ведь должна постараться ничем не отличаться от других детей, а другие дети ходят на вечеринки. Ведь дядя и тетушка, как ее заставляли называть их на людях, не хотели казаться странными. В ее словах явно присутствовала логика, особенно если учесть, сколько у них было тайн и как много они лгали на каждом шагу. Но чего она не могла понять, так это того, как им удавалось скрывать собственную странность от самих себя. Разве они не понимали, какие они чудаковатые, совсем не такие, как все?

На дворе стоял 1976 год. Двести лет назад народ доказал, что все возможно, даже в таком маленьком городке, как этот. Закончилась война, был отлучен президент[26], а все потому, что люди требовали перемен. Ради них устраивали демонстрации, марши, а иногда даже умирали.

Что касается войны во Вьетнаме, то она не думала о погибших там солдатах. Нет, она вспоминала о расстреле в Кентском университете[27], ужасном событии, которому она, к сожалению, в свое время не уделяла должного внимания, – но тогда она была еще маленькой. А дети не в состоянии понять такие вещи, да они их, в принципе, и не особо волнуют.

Но теперь они ее волновали, еще как! В библиотеке она нашла копию журнала «Тайм» с фотографией четырнадцатилетней девочки, сидевшей на коленях перед убитым юношей. Эта девочка выбежала из своего укрытия, и на самом деле ее не должно было там быть. Но она сделала это и вошла в историю.

Эта фотография стала своего рода надеждой: она тоже могла сбежать. Она могла войти в историю. И если она это сделает, если она совершит что-то великое и значимое, тогда, возможно, она заслужит прощение.

Но сейчас она была рада просто находиться на вечеринке в компании других ребят и ждать, пока кто-нибудь не вытянет ее номер в игре «Пять минут в раю». Игра началась с большим трудом, но не потому, что девчонки не хотели играть, – наоборот, все с нетерпением ждали начала, – а потому, что все никак не могли договориться, сколько времени парочки должны просидеть в чулане. Кто-то говорил, что две минуты, ссылаясь на книгу «Ты здесь, бог? Это я, Маргарет», а другие говорили, что семь, потому что игра якобы так и называлась – «Семь минут в раю». «Пойдем на компромисс», – решила хозяйка по имени Кэти. Она была популярной, но в то же время очень хорошей. Поэтому, если Кэти решила, что они будут играть в «Пять минут в раю», значит, ребята будут в нее играть.

Вот и еще одна вещь, о которой дядя и тетушка не догадывались: секс был повсюду, даже здесь, даже среди детей… Нет, не так – особенно среди детей. «Доктор», «Бутылочка», а теперь еще и «Пять минут (ну, или две, или семь) в раю». Среди подростковых экспериментов секс всегда стоял на первом месте, перед алкоголем и наркотиками. Правда, последние здесь были не в чести. Слишком уж это смахивало на хиппи. А ее одноклассники хотели казаться взрослыми, в прямом и переносном смысле этого слова.

Однако у нее единственной из всех был полноценный секс. Она знала это наверняка, но спрашивать ни у кого не осмеливалась. Если она рассказала бы кому-нибудь о том, что творилось у них дома, ее забрали бы, а от этого станет только хуже.

Трудно думать о поцелуях днем. Сексом обычно занимались ночью, в доме, где все притворялись, будто не слышали скрипа пружин и глухого стука, с которым спинка кровати ударялась о стенку, словно волна, плещущаяся о берег. Волна, плещущаяся о берег… Она была в Аннаполисе на фестивале моллюсков. Ей тогда было восемь, она носила оранжево-розовые брючки… Моллюсков она не любила, но фестиваль ей понравился. Тогда все, казалось, были счастливы.

Днем она была дальней родственницей, приехавшей из Огайо. А звали ее теперь Рут. Она так ненавидела это имя, такое простое и устаревшее. Рут. Если ей так уж было нужно новое имя, почему бы не выбрать Корделию или Джеральдину, как это сделала Энн с фермы «Зеленые крыши»? Но дядя объяснил, что выбор у них небольшой, и Рут – это лучшее, из чего он мог выбрать. Когда-то на свете действительно была девочка по имени Рут. Ей было всего три или четыре, когда она сгорела во время пожара вместе со всей своей семьей в местечке под называнием Бексли. Ее день рождения и день рождения настоящей Рут не совпадали, поэтому ее оставили на второй год в одном классе, учеба в котором должна была быть скучной и однообразной. Но учиться в новой школе при монастыре оказалось куда сложнее. Она так и не поняла, в чем было дело: в монашках или в том, что там было мало учеников… Может быть, и в том, и в другом. Им задавали так много домашней работы, что у нее не оставалось времени, чтобы получше познакомиться со своим новым «я». Поэтому Рут переживала, что кто-нибудь спросит у нее про Огайо – а какая там столица, а какой символ? – и она не сможет ответить. Но никто не спрашивал. Все ее одноклассники выросли вместе и с незнакомцами общаться не привыкли. К тому же им наказали не расспрашивать Рут о тех ужасных событиях, которые произошли с ее семьей в Огайо.

Одна девочка, которую позже дядя и тетушка обозвали «невоспитанной дурой», спросила ее о рубцах.

– Рубцы? – переспросила Рут.

– Ну, от ожогов.

– А, шрамы! – Ей понадобилась всего секунда, чтобы соврать. Ложь уже давно стала ее второй натурой. – Они на том месте, которое людям обычно не показывают.

Вскоре она об этом пожалела, потому что мальчишки стали активно обсуждать, кто первым увидит ее секретные шрамы. Даже сегодня, как только предложили сыграть в «Пять минут в раю», она заметила, как Джеффри показал на нее пальцем, толкнул Билла в бок локтем и хрипло прошептал: «Может быть, ты сегодня увидишь шрамы Рут». Она знала, что Джефф дразнит ее, потому что любит, но она слишком устала, и ей было все равно. Если девочки в ее классе не знали, что делать с новенькой, то мальчики знали или, по крайней мере, думали, что знали. Она нравилась им, загадочная Рут с трагической историей, о которой им нельзя было ее спрашивать. А она боялась, что они почувствуют исходивший от нее запах секса. Хотя она принимала душ дважды в день, вызывая этим грубые упреки на тему ограниченных запасов пресной воды и дороговизны природного газа.

– Сорок семь! – выкрикнул Билл. Это был ее номер. Остальные заулюлюкали, как и каждый раз в такие моменты. Она с гордым видом пошла к шкафу, зная, что Билл шагал позади нее и корчил за ее спиной рожицы своим приятелям. Так делают все уверенные в себе ребята, напомнила она себе.

Чулан, где им предстояло сидеть, на самом деле был кладовкой. Там мама Кэти хранила консервированные фрукты и овощи. С полок на них смотрели банки с солеными помидорами, перцем и персиковым компотом. Ей сразу вспомнился ужастик «Молодой Франкенштейн», где в банке с каким-то раствором плавали мозги. Эбби. Эбби Нормал! Чем не подходящее вымышленное имя? Тетушка тоже делала всякие заготовки и варила вкусный джем из яблок, персиков, слив, вишни – нет, не думай о вишне! В кладовке стояла морозильная камера, и они с Биллом вместе сели на нее, бок о бок, чувствуя себя неловко и неуклюже.

– Чем хочешь заняться? – спросил Билл.

– А ты? – ответила она вопросом на вопрос.

Он пожал плечами, словно ему это все уже давно наскучило, будто он уже не раз оказывался в такой ситуации.

– Хочешь меня поцеловать? – отважно спросила она.

– Ну-у, можно…

От Билла пахло пирожным и картофельными чипсами, вполне неплохо. Он чуть приоткрыл рот, но не стал пропихивать ей свой язык. Руки он держал по швам, как будто боялся к ней прикоснуться.

– Мне понравилось, – сказала она из вежливости, хотя в то же время это было правдой.

– Хочешь еще раз?

– Давай. – У них ведь было целых пять минут!

На этот раз Билл коснулся ее губ самым кончиком языка и затаил дыхание, словно боялся, что она станет возражать или вообще оттолкнет его. Но ей пришлось сосредоточиться, чтобы не открыть рот и не позволить ему проникнуть дальше. Ее хорошо обучили, а технику она сама довела до совершенства, чтобы ночные связи заканчивались как можно скорее. Что бы сделала Рут, настоящая Рут, если бы не сгорела тогда со всей семьей? Как бы она поступила? Билл продолжал кончиком языка исследовать ее нижнюю губу. Сначала она хотела отмахнуться, но все-таки позволила ему продолжить.

– Чем еще хочешь заняться? – спросил Билл, снова задышав полной грудью.

«Он не знает», – подумала она. Он понятия не имел, что еще можно сделать, даже за пять минут. На секунду ей захотелось показать ему, но она знала, что последствия будут катастрофическими. Как только их пять минут истекли, они вышли из чулана, а остальные начали смеяться и кричать им, чтобы они надели обратно одежду, которую никто и не снимал. Билл оставался все в том же неведении, в каком и она хотела бы быть. Затем пришла мама Кэти и позвала всех в гостиную перекусить.

– Как вечеринка? – спросил дядя.

– Скучно, – ответила она.

Это было правдой, и она знала, что эта правда его обрадует. Раз вечеринка была скучной, значит, она больше не захочет их посещать. Он всегда переживал, когда она куда-нибудь уходила, да еще и без присмотра. Надо сказать, он попросту ей не доверял. Но по-своему он был на ее стороне, в отличие от всех остальных обитателей дома, включая вредных собак, которые только и умели, что пачкать ее пальто и рвать колготки.

– Я, пожалуй, пойду прогуляюсь, – сказала она.

– Но там же холодно.

– Да я тут, возле дома.

Она пошла в сад, к вишневому дереву. Трудно было сказать, правда ли на его ветках набухали почки, или она просто принимала желаемое за действительное, или же это хитрили мартовские сумерки, создавая серо-зеленые тени, которые выглядели как обещание новой жизни.

– Сегодня я поцеловала мальчика, – сказала она дереву, сумеркам и земле. Ответа не последовало, но так ведь и должно было быть. Эта нормальность позволяла ей надеяться, что однажды и она сможет стать нормальной, сможет начать жизнь с чистого листа… Однажды…

Ее звали Рут. Рут из Бексли, штат Огайо. Вся ее семья сгорела при пожаре, когда ей было три или четыре года. А она выпрыгнула из окна второго этажа и сломала лодыжку. Долгое время она пролежала в больнице, поэтому ее оставляли на второй год. Нет, она не была отстающей, просто не могла в тот год делать домашнее задание. Да и школа в Огайо была не такой. Поэтому-то она и не знала некоторые вещи, которые, по идее, должна была знать.

Да, у нее были шрамы, но вы их не заметите, даже если увидите ее голой.

Часть V Пятница

Глава 19

– Я не могу, – сказала она. – Правда не могу.

Странно, как долго порой мы помним школьные уроки. Инфанте никогда не был прилежным учеником, но уроки истории он раньше любил. Придя в четверг утром в больничную палату Джейн Доу – а он был, как никогда, убежден в мысли, что именно это и было ее настоящее имя, – Инфанте почему-то вспомнил рассказы школьного учителя истории о Людовике XIV. Или, может, Людовике XVI. Суть в том, что некоторые короли заставляли своих слуг смотреть, как они переодеваются, укрепляя таким образом свою власть. Причем смотреть не только, как они переодеваются, но и как моются, и бог знает что еще делают. Тогда, в свои четырнадцать, Кевин в это не поверил. Кто может внушать меньше страха, чем голый мужик или парень, сидящий на толчке? Но, увидев Джейн этим утром, он сразу вспомнил тот урок истории.

Не то чтобы она сидела перед ним голая, вовсе нет. На ней все еще был больничный халат, а на костлявые плечи она накинула яркую шаль. Тем не менее она разговаривала с Глорией и социальной работницей – как там ее звали? – в своей очень царственной манере и делала вид, что Инфанте здесь вообще не было. Если бы он не знал ее – а детектив все еще был уверен, что она не та, за кого себя выдает, – то подумал бы, что это какая-то богатая стерва или, в крайнем случае, дочь какого-то богача, привыкшая, что и мужчины, и женщины всегда готовы сделать все, как она хочет, по первому требованию.

– Моя одежда… – начала она, глядя на вещи, в которые была одета, когда патрульный привез ее сюда, и даже Кевин сразу понял, почему она не хотела снова их надевать. То был спортивный костюм, свободный топ и штаны для йоги такой популярной здесь и дорогой марки «Андер Армор», но от них исходил застоявшийся запах. Причем не едкий запах пота после тренировки, а такой, который остается на одежде, если в ней долго ходить и даже спать. Полицейский подумал о том, сколько миль она проехала в этих вещах, прежде чем попасть в аварию. «Должно быть, ехала из самого Эшвилла? Но как же ты тогда заправлялась, не имея при себе бумажника и наличных?» Могла ли она выкинуть кошелек из машины? Глория продолжала настаивать, что во всех событиях, последовавших после аварии, была виновата паника. Всплеск адреналина заставил Джейн Доу принять неверные решения. Но Инфанте мог поспорить, что все было четко продумано и что она специально сбежала с места аварии, чтобы выиграть немного времени и придумать себе подходящую историю.

Историю, которую ей пришлось приукрасить, чтобы включить преступника-полицейского, как только она узнала, что прокурор штата хочет отказать ей в освобождении под залог и отправить за решетку как опасную преступницу. Разумеется, прокурор подумал и разрешил ей остаться на свободе, тем более что Глория Бустаманте поручилась за то, что ее подопечная не покинет Балтимор. Инфанте вынужден был признать, что сбежать от Глории мог лишь очень смелый и бесстрашный человек. Она выследила бы беглянку только ради своего гонорара, не говоря уже о залоге, который сама за нее внесла.

– На Патапско-авеню собралась Армия спасения, – сообщила соцработница – ее звали Кэй, точно. – На самом деле у них есть здравые идеи.

– Патапско-авеню, – повторила Леди Икс лукавым, как показалось Кевину, тоном, словно припоминая что-то. – Кажется, там когда-то давно была дешевая лавка с морепродуктами. Мы там раньше покупали крабов.

Полицейский тут же решил уцепиться за это, чтобы вывести ее на чистую воду:

– То есть вы ездили сюда за морепродуктами аж из северного Балтимора? Через весь город?

– Мой отец очень любил халяву, – ответила пациентка. – Точнее, как он это называл, выгодные сделки. Какой смысл идти в ближайшую лавку за свежевыловленными крабами, если можно проехать через весь город, купить таких же крабов на целых десять центов дешевле, да еще и чтобы потом было что рассказать знакомым? Кстати, а разве не на Патапско-авеню продавали жаренный во фритюре перец, посыпанный сахарной пудрой?

Кэй покачала головой:

– Я слышала о таком блюде, но я прожила в Балтиморе всю жизнь и не видела его ни в одном меню.

– Если ты чего-то не видела, это вовсе не значит, что его не существует. – Джейн Доу снова заговорила в своей царской манере, высоко задрав подбородок. – Я столько лет была у всех на виду, но никто меня не замечал.

Отлично, наконец-то разговор выходит в нужное русло!

– То есть внешность вы вообще не изменяли? – спросил детектив.

– Почему же, я покрасила волосы на два тона темнее. Попросила парикмахера сделать меня похожей на Энн с фермы «Зеленые крыши», но получилось не совсем то, чего я хотела. – Пациентка подняла на него взгляд. – Полагаю, вы не большой фанат Л. М. Монтгомери[28].

– А кто это такой? – послушно спросил Кевин, зная, что женщины поднимут его на смех. Но он мог спокойно пережить эти насмешки и даже использовать их в своих интересах. Пусть бы она приняла его за идиота. А вообще было бы здорово, если бы Глория и Кэй отправились куда-нибудь погулять, например, в магазин за новой одеждой для своей подопечной. – Ну, серьезно…

– Я выросла, – продолжила Джейн Доу, словно прочитав его мысли. – И хотя все знали, что если я и жива, то, само собой, стала старше, думаю, именно из-за этого меня так никто и не узнал. Ну, и еще то, что я осталась одна.

– Кстати, насчет вашей сестры. Что с ней случилось? – задал детектив следующий вопрос. – Мне кажется, самое время все рассказать.

– Нет, – отрезала странная женщина. – Не время.

– Глория говорила, вам есть что сказать. В частности, о том полицейском. Я приехал сюда только потому, что был уверен, что вы готовы мне все рассказать.

– Только в общих чертах. Я пока не уверена, стоит ли углубляться в подробности. К тому же я не думаю, что вы на моей стороне.

– Вы утверждаете, что вы жертва, заложница, которую здесь насильно удерживают. И, как вы однозначно дали мне понять, некто убил вашу сестру. С чего бы мне быть не на вашей стороне?

– С того, что это «я так утверждаю». Вы мне не верите, поэтому и мне трудно вам доверять. А еще весьма вероятно, что вы сделаете все возможное, чтобы дискредитировать историю, которая выставит весь ваш полицейский отдел в невыгодном свете.

Джейн попала в самую точку, но Кевин не собирался доставлять ей удовольствие, признав, что на нем действительно сейчас навешана куча «жучков» и что после ее последней фразы засуетился весь его отдел.

– Это всего лишь фигура речи, – возразил он. – Не стоит придираться к словам.

Пристально глядя ему в глаза, пациентка провела здоровой рукой по волосам. Их игра в гляделки продолжалась до тех пор, пока она не моргнула и не закрыла глаза, как будто от усталости. И все же ему показалось, что она специально позволила ему выиграть, хотя на самом деле могла продержаться куда дольше. Чистая работа, был вынужден признать он, чистая работа…

– Я знала одну девочку… – начала она, по-прежнему не открывая глаз.

– Хизер Бетани? Или Пенелопу Джексон? О ком вы?

– Мы с ней тогда учились в старшей школе. Пока я еще жила с ним.

– А где вы…

– Позже. Всему свое время. – Джейн Доу открыла глаза, но теперь ее взгляд был прикован к стене. – Та девочка пользовалась огромной популярностью в школе. Состояла в группе поддержки, отличница, да еще и симпатичная. В общем, из тех, кем все вокруг восхищаются. И она встречалась с парнями, причем со многими. Как правило, все они были старше ее, уже учились в колледже. Неподалеку за городом было озеро, куда молодежь ездила выпить пива и поразвлечься. Но ее родители были против, чтобы их дочь каталась неизвестно куда на чужой машине, да еще и с неопытными водителями. Поэтому они с ней договорились, что она будет приводить парней домой, а они, в свою очередь, не будут им мешать. Иными словами, у нее была своя комната отдыха, где она могла проводить время с парнями. Там они могли заниматься чем угодно: пить пиво, смотреть телевизор, а родители ни за что не вошли бы в комнату, даже если бы услышали крики «Пожар, горим!» или «Помогите, насилуют!» Они сидели у себя в спальне двумя этажами выше и не вмешивались в личную жизнь дочери. И как вы думаете, что случилось дальше?

– Не знаю, – сказал детектив.

«Господи, да мне вообще на это плевать!»

Но Кевину пришлось сделать вид, что ему интересно. Он сразу понял, что эта женщина из тех, кому чужое внимание просто столь же необходимо для жизни, как вода.

– Она делала все. Буквально все, – стала она рассказывать дальше. – В совершенстве освоила искусство минета, потеряла девственность. Родители-то думали, что если дадут ей полную свободу, то она даже не будет знать, что с ней делать. Думали, она не поверит им на слово и будет всегда переживать, что они вот-вот могут войти в комнату. Так вот эта милая, всеми любимая отличница вела себя в той комнате как известная порноактриса. Тем не менее ее репутация не пострадала.

– Эта история о вас? – уточнил детектив.

– Нет. Эта история о том, что все субъективно. На публике человек один, а на деле совершенно другой. Прямо сейчас я, так сказать, не на публике. Вы ничего обо мне не знаете, не уверены в том, кто я. Но если я расскажу вам, что со мной случилось, вы подумаете, что я грязная, развратная. Так ведь всегда и бывает. Девочка из команды поддержки может сосать кому угодно и сколько угодно. А маленькая девочка, которая не пытается сбежать от своего похитителя, который насилует ее каждую ночь… Ее сложнее понять. Должно быть, ей нравилось, раз она даже не пыталась убежать. Так ведь? Никто ведь не знает, что во всем этом деле замешан уважаемый полицейский.

– Я из полиции, – сказал Инфанте. – Я не могу обвинять жертв.

– Но вы ведь их делите на группы. Вы же наверняка по-разному относитесь к, скажем, женщине, которую до полусмерти избил собственный муж, и к наркоторговцу, убитому в результате драки за территорию. Такова человеческая натура. А вы ведь человек, верно?

Кевин бросил взгляд на Глорию. По своему опыту он знал, что она всегда держит клиентов на коротком поводке, постоянно прерывает допросы и направляет их в выгодное для себя русло. Но сейчас она молча стояла в стороне. Казалось, будто ее загипнотизировали.

– Я хочу вам помочь, но я также хочу сохранить ту долю нормальной жизни, что у меня осталась, – продолжила Джейн Доу. – Не хочу, чтобы меня объявили очередной сумасшедшей по всем центральным каналам. Не хочу, чтобы полицейские ковырялись в моей личной жизни, допрашивали соседей, коллег и начальство.

– А как насчет друзей? Семьи?

– У меня их нет.

– Вы же знаете, мы пытаемся найти вашу маму, Мириам, по всей Мексике.

– Вы уверены, что она еще жива? Потому что… – Пациентка запнулась.

– Потому что… что? Потому что вы думаете, что она умерла? Или потому что надеетесь на это?

– Почему вы никогда не обращаетесь ко мне по имени?

– Чего?

– Глория зовет меня по имени. Кэй зовет. А вы вообще никак меня не называете. Вы используете имя моей матери, но не используете мое. Значит, вы мне все-таки не доверяете?

А она внимательная, гораздо внимательнее многих, заметил Кевин. Нужно действительно слушать, чтобы заметить оплошности собеседника в разговоре. Но она права: никогда он не будет называть ее Хизер. Он ей не верил. С самой первой их встречи Инфанте понял, что она лжет.

– Послушайте, дело вовсе не в доверии или сочувствии, – возразил он. – Я люблю работать с конкретными фактами, которые можно проверить, а вы пока не предоставили мне такой роскоши. Почему вы были так уверены, что ваша мать умерла?

– Как только мне исполнилось восемнадцать…

– Какой это был год?

– Восьмое апреля восемьдесят первого. Ради бога, детектив, я знаю, когда у меня день рождения! Это настоящее чудо, учитывая, сколько разных дней рождения у меня было за всю жизнь.

– Дату рождения Хизер Бетани вы могли найти в интернете или услышать по новостям. Всем известно, что Хизер Бетани исчезла незадолго до своего двенадцатого дня рождения.

Пациентка ничего не стала на это отвечать. Лишнее доказательство того, что она лжет.

– Так вот, как только мне исполнилось восемнадцать, меня предоставили самой себе. Он отпустил меня. Посадил на автобус, подарил на прощание милые подарки – и сайонара[29].

– Он вас освободил? Вот так запросто? Шесть лет он продержал вас у себя, а затем просто помахал ручкой на прощание, не опасаясь, что вы можете пойти и все рассказать?

– Каждый день он говорил мне, что я не нужна родителям, что меня никто не ищет, что мне некуда идти, что родители развелись и уехали. В конечном итоге я ему поверила.

– И все же, что такого произошло? Почему он вдруг решил вас отпустить?

Женщина пожала плечами:

– Он потерял интерес. Ведь со временем я стала менее… менее послушной. Конечно, он все еще держал меня под башмаком, но у меня появились свои требования. Поэтому он решил, что пришло время избавиться от меня. Так что я села на автобус…

– Где?

– Не сейчас. Пока я не могу вам сказать. Но уехала я в Чикаго. Помню, было холодно. Никогда не думала, что в апреле бывает настолько холодно. В центре города шел торжественный парад в честь космонавтов, которые только что вернулись на Землю. Я, правда, на него не успела. Когда я брела с автобусной остановки, на улицах оставался только мусор.

– Любопытная история. Вот только интересно, правда это или такая метафора?

– А вы умный. – Из уст Джейн это прозвучало одновременно как комплимент и как оскорбление.

– Почему вас это так удивляет? Потому что я коп?

– Потому что вы симпатичный, – заявила пациентка, и Кевин, к своему собственному раздражению, покраснел, хотя это был далеко не первый раз, когда женщина восхищалась его внешностью. – Это как палка о двух концах. Мужчины думают, что красивые женщины всегда глупые, но и женщины думают то же самое о некоторых мужчинах. Худшее, что женщина может сделать, – это начать встречаться с мужчиной, который симпатичнее ее. Вы никогда не смогли бы стать моим парнем, детектив Инфанте.

Глория Бустаманте, все это время сидевшая неподвижно, как каменная горгулья, громко откашлялась, прервав неловкое молчание. Должно быть, этот разговор выбил ее из колеи даже еще больше, чем полицейского.

– Хизер действительно готова кое-что тебе рассказать, – сказала Глория. – Фактоид, который ты сможешь проверить и который, если это принесет свои плоды, подтвердит правдивость всех ее рассказов.

– Почему она не может просто сделать заявление? – спросил Кевин. – Назвать нам дату, время, место и имя человека, который похитил ее и убил ее сестру. Она ведь прожила с ним целых шесть лет. Очевидно, она должна знать его гребаное имя.

Женщина с перевязанной рукой – он уже не знал, как еще ее можно назвать, – подскочила в постели, и ее глаза заблестели.

– Вам известно, что слово «фактоид» на самом деле означает «ложь»? По крайней мере, такое значение у него было изначально, но со временем оно… изменилось, если хотите. Теперь в словаре можно найти «широко известный факт», как одно из его определений. Мне это кажется немного досадным. Я считаю, язык нужно беречь и не давать ему искажаться.

– Я здесь не для того, чтобы беседовать с вами о лингвистических явлениях.

– Ладно, вот то, что вам нужно. Поезжайте по восемьдесят третьему шоссе прямо до границы с Пенсильванией. Там будет поворот, неподалеку от Шрусбери. Правда, с тех пор прошло уже много лет и названия улиц могли измениться. Тем не менее там есть ферма, рядом с трассой Олдтаун, соединяющей Глен-Рок и Шрусбери. У фермы есть свой почтовый ящик, но он стоит рядом с трассой. На ящике написан номер: один-три-три-пять-ноль. Увидите этот ящик – сворачивайте направо и поезжайте прямо. Примерно через милю обнаружите кирпичный дом с ярко-красной дверью. Рядом с домом стоит сарай, а за сараем есть сад. В том саду и похоронена моя сестра, прямо под вишневым деревом.

– И много там вишневых деревьев?

– Несколько. Еще там растут яблони, груши и для разнообразия пара кизилов. Пока я была без присмотра, я успела вырезать кое-что на коре. Не инициалы, нет, их бы сразу заметили. Только узор из нескольких крестиков.

– Дело было тридцать лет назад. Уже поди и нет никакого дерева, и даже дома. Земля, знаете ли, вертится.

– Но наверняка в каком-нибудь архиве остались документы на дом. И если вы проверите адрес, уверена, то найдете имя владельца, которое успешно пробьется по базе данных окружной полиции Балтимора.

– Почему бы вам самой не назвать чертово имя маньяка, который сделал с вами это?

– Потому что я хочу, чтобы вы мне поверили. Хочу, чтобы вы своими глазами увидели ту ферму, сами узнали имя и пробили его по базе. Хочу, чтобы вы нашли останки моей сестры. А затем, когда найдете его, – или, скорее, если найдете его, потому что, насколько я знаю, он уже мертв, – вы поймете, что я говорила правду.

– А давайте вы поедете с нами и все сами покажете? Мне кажется, так будет проще и быстрее, – предложил Кевин.

«Или как раз именно это тебе и не нужно, солнышко? – продолжил он про себя. – Зачем ты тянешь резину? Чего добиваешься?»

– Ну уж нет, – сказала его собеседница. – Этого я делать точно не стану. Даже спустя двадцать пять лет я не стану туда возвращаться.

Детектив почти ей поверил – но только почти. Страх на ее лице был явно неподдельным, и даже через шаль было видно, как по ее спине пробежала легкая дрожь. Она не могла вынести мысли о посещении фермы. Куда бы она ни ехала во вторник, это точно была не Пенсильвания.

Однако Инфанте все равно не верил, что перед ним сидит настоящая Хизер Бетани.

Глава 20

Едва переступив порог дома Форрестов, Хизер сморщила нос.

– Так не пойдет, – обратилась она к Кэй Салливан, словно та была недалеким агентом по недвижимости. – У меня аллергия на кошек.

– Но я думала, ты поняла… Я же говорила, что мой сын Сет подрабатывает тем, что поливает соседские цветы и присматривает за их кошкой, – напомнила соцработница.

– Видимо, я услышала только про цветы. Прости, но… – Подопечная Кэй отвернулась и картинно чихнула, тряхнув при этом головой, прямо как кошка. – Еще несколько минут, и я вся покраснею и опухну. Мне нельзя здесь больше оставаться.

Ее щеки действительно начали краснеть, а глаза непроизвольно наполнились слезами. Салливан вывела ее на улицу, на отделанное камнем крыльцо. Мимо дома шла женщина-негритянка со своей дочкой. Несмотря на то что девочка ехала на велосипеде с дополнительными колесами, она была одета слишком хорошо – в бледно-желтое платье и туфельки в тон, а на ее матери был не менее красивый салатовый сарафан. Она остановилась и внимательно, явно с подозрением посмотрела на двух женщин на крыльце. Это соседка, Синтия как-ее-там, вспомнила Кэй. Миссис Форрест говорила, что она – местный дозорный. Что если бы не цветы и кот Феликс, она бы вообще не волновалась за дом во время отпуска. Соцработница махнула ей рукой, надеясь, что этот жест успокоит соседку, но та не помахала в ответ и даже не улыбнулась. Она только прищурилась и коротко кивнула, будто предупреждая: я вас вижу и я вас запомнила на случай, если что-то пойдет не так.

– Ну вот, теперь я в тупике, – сказала Салливан. – Ты не можешь оставаться здесь, но и обратно в больницу отвезти я тебя не могу. Остается только…

– В тюрьму я не поеду, – отрезала Хизер. Ее голос звучал грубо и сипло, но, скорее всего, дело было в аллергии. – Кэй, разве ты не понимаешь, что человеку, который обвиняет полицейского в похищении, находиться в тюрьме попросту нельзя? И в приют я тоже не поеду, – добавила она, словно предвидя ее следующий вопрос. – Я этого не вынесу. Там у них слишком много правил, а я не умею жить по правилам и делать то, что мне велят.

– Ты отчасти права, но это касается только временных приютов, которые работают по принципу «Кто первый встал, того и тапки». Но есть ведь приюты и более высокого класса. Их мало, но все же. Если я сделаю несколько звонков…

– Все равно не нужно. Я привыкла быть одна.

– Ты никогда ни с кем не жила? Я имею в виду, с тех пор как…

– С тех пор как уехала с фермы? Почему же, раз или два я съезжалась с парнем. Но потом поняла, что это не для меня. – Хизер криво улыбнулась. – У меня пунктик насчет близких отношений. Вот так вот.

– Значит, ты была у психиатра?

– Нет! – оскорбленно и зло бросила подопечная Салливан. – С чего ты взяла?

– Просто предположила… по фразам, которые ты используешь. Да и вообще, после всего, что тебе пришлось пережить, это было бы…

Хизер села на крыльцо, и хотя Кэй чувствовала холод и сырость даже через подошвы туфель, она все равно решила, что правильнее было бы присоединиться к ней, чем стоять и смотреть на нее сверху вниз.

– Что бы я сказала психиатру? – вздохнула Хизер. – А еще лучше, что бы он мне сказал? Меня забрали от родителей, когда мне было всего двенадцать. Мою сестру убили у меня на глазах. Но суть в том, что я, как мне кажется, отлично с этим справилась. Ведь еще три дня назад у меня была неплохая жизнь.

– Что ты имеешь в виду под словом «неплохая»?

– У меня была работа. Ничего интересного или сверхъестественного, но я с ней неплохо справлялась, и мне этого вполне хватало, чтобы оплачивать счета. По выходным, если была хорошая погода, я каталась на велосипеде. А если плохая, я брала кулинарную книгу, выбирала рецепт полюбопытнее и пыталась что-нибудь приготовить. Правда, у меня не всегда получалось, но в учении ведь без неудач не обойтись. Брала в прокате фильмы, читала книги… Я была… ну, нет, счастьем это, конечно, не назовешь… Я давно отказалась от счастья.

– Удовлетворена? – Кэй вспомнила, что чувствовала после развода и как легко бросалась такими словами, как «несчастье», «грусть» и «депрессия».

– Что-то в этом роде. Скажем так, я не была несчастна. И мне этого вполне хватало.

– Мне так жаль…

– По крайней мере, я жива. Моей сестре повезло куда меньше.

– И все же, что насчет твоих родителей? Ты никогда не задумывалась, каково было им?

Хизер поднесла два пальца к губам. Салливан уже замечала раньше этот ее жест. Казалось, будто ответ уже был на кончике ее языка, готовый вот-вот сорваться, но сначала ей нужно было подумать о возможных последствиях.

– У нас могут быть с тобой секреты? – спросила она.

– Официально? У меня нет права…

– Нет, неофициально. Я знаю, что в зале суда тебя могут заставить все рассказать. Но я надеюсь, мне не придется присутствовать в суде. Глория уверяет, что мне даже не придется разговаривать с присяжными. Так могут у нас быть свои секреты?

– В смысле можешь ли ты мне доверять?

– Ну, это было бы громко сказано, – ответила Хизер, но тут же поняла, что ее слова прозвучали слишком обидно, и добавила: – Кэй, я никому не доверяю. Разве я могу? Ну правда, тебе не кажется, что у меня была пусть и дерьмовая, но все же какая-никакая нормальная жизнь? Каждый день я просыпалась, дышала, ела, ходила на работу, приходила вечером домой, смотрела всякую дрянь по телику, затем ложилась спать, снова просыпалась, и так по кругу. Я просто жила и никому не причиняла боли… – Тут у нее затряслась нижняя губа. – По крайней мере, не специально…

– С тем мальчиком все в порядке. Сотрясения нет, позвоночник тоже цел.

– Сотрясения нет, – с горечью повторила Хизер. – Всего лишь сломана нога. Какая ерунда!

– Его отец виноват в этом не меньше тебя, скорее больше. Представь, каково должно быть ему.

– Честно говоря, мне тяжело. Тяжело, когда другим людям больно. На работе, когда я слышу, как кто-то обсуждает свои проблемы и трудности, я готова просто взорваться, как в каком-нибудь научно-фантастическом фильме. Обычно люди не так относятся к чужим проблемам. Этот отец, ладно, он может корить себя сколько угодно за то, что произошло. Но там, на дороге, он всего лишь пытался исправить мою ошибку…

– Ошибку, вызванную плохими дорожными условиями. Это не твоя вина, – напомнила Салливан своей собеседнице.

– Да, но… ты думаешь, виновник предыдущей аварии, не говоря уже о том жопоруком работнике дорожной службы, который не почистил покрытие должным образом… Думаешь они чувствуют себя виноватыми? Нет, и никогда не будут. Виновник только один, справедливо это или нет.

Они отклонились от темы, готова ли Хизер ей довериться, и Кэй подумала, смогут ли они на нее снова выйти. Дело было не в любопытстве – на этот раз Салливан знала это наверняка. Ей казалось, что она может стать для Хизер единственным бескорыстным союзником. Полиция, Глория… Для них Хизер имела практически второстепенное значение. А Кэй не нужны были ее деньги, ей было все равно, кто она, и она не стремилась разгадать тайну ее исчезновения.

– У нас могут быть секреты, – сказала соцработница, припомнив изначальный вопрос. – Можешь доверить мне что угодно, я никому не расскажу, особенно если это может причинить вред тебе или кому-то еще.

На лице ее подопечной появилась еще одна вымученная кривая улыбка.

– Многие так говорят…

– Зависит от порядочности человека.

– Ладно, вот мой секрет. Как только он меня отпустил, я стала искать родителей. Отца было легко найти, потому что он так и жил в нашем старом доме. Мне говорили, что он уехал, но это оказалось неправдой. Но мама… ее я найти не могла. То есть я нашла ее, но затем опять потеряла, около шестнадцати лет назад. Вот я и решила, что она умерла. Правда, я не особо старалась ее найти, не делала все, что было в моих силах. Знаешь, такое странное чувство облегчения – думать, что она умерла. Я ведь верила, когда они говорили мне, что ей на меня плевать, что она меня не ищет.

– Как ты могла в такое поверить?

Хизер пожала плечами, прямо как подросток, напомнив этим Кэй ее дочь, Грэйс.

– Что касается моего отца… – продолжила она, проигнорировав вопрос, и на мгновение запнулась. – Что касается отца, то однажды настал день, когда… Гм, не хочу углубляться в подробности. В общем, настал день, когда я узнала, что он больше не живет по старому адресу. Я просто поверить не могла, что он переехал. Это были девяностые или около того. Ему тогда было чуть за пятьдесят. Я испугалась, понимаешь. Он вряд ли бы стал переезжать просто так. Значит, случилось что-то серьезное. Вот я и стала думать, что у него что-то с сердцем или, может, рак. С тех пор я живу с мыслью, что тоже не проживу дольше пятидесяти. А теперь говорят, что моя мать жива, но я просто не могу в это поверить. Я так долго считала ее мертвой… Да и она, скорее всего, все это время думает, что я мертва. Я очень сильно хочу увидеть ее, но в то же время мне ужасно страшно. Я ведь ее уже почти не помню, и вряд ли она так уж хорошо помнит меня.

– А ты хоть раз… Прости, наверное, не стоит задавать такие вопросы.

– Да ничего страшного, давай.

– Ты хоть раз видела те рисунки в интернете? Я имею в виду, когда художники пытались предсказать, как ты должна сейчас выглядеть?

На этот раз улыбка Хизер была искренней, без капли иронии.

– Забавно, да? Они ведь почти угадали. Правда, такое не со всеми работает. Ну, некоторые ведь толстеют. Оу… прости…

Если бы она не извинилась, Кэй бы и не приняла это замечание на свой счет. Она и раньше замечала в своей подопечной эту детскую бестактность. Не грубость, нет, а неподдельное смущение из-за того, что она могла нечаянно ляпнуть в разговоре.

– Послушай, – сказала Хизер, мгновенно забыв про свою оплошность. – Уверена, ты не так уж много зарабатываешь, но, может, все-таки поселишь меня в какой-нибудь старенький недорогой мотель? Например, «Кволити Инн» на сороковом шоссе. Его, наверное, уже нет, но что-нибудь в таком роде вполне подойдет. Можешь расплатиться кредиткой, и после того как мы – надеюсь, в скором времени – со всем разберемся, я смогу все тебе вернуть. О, или, может, моя мама с тобой рассчитается!

Эта мысль, похоже, ее забавляла.

– Прости, Хизер, но нам с детьми и так едва хватает, – возразила Салливан. – Да и неправильно это. Я ведь социальный работник. Есть границы, которые мне нельзя переступать.

– Но ведь официально я – не твоя клиентка. Все, что ты для меня сделала, – так это нашла Глорию, вот и все. Посмотрим, кстати, что из этого выйдет.

– Тебе не нравится Глория?

– Да дело не в том, нравится или не нравится. Просто я не уверена, что ее личные интересы совпадают с моими. И если ей придется выбирать – как думаешь, чьи интересы она бросится защищать?

– Твои. Глория странная, согласна, и она любит привлечь к себе внимание. Но она будет играть в твою пользу. По крайней мере, до тех пор, пока ты не начнешь ей лгать.

Хизер снова прижала к губам несколько пальцев. Это напомнило Кэй о том, как дети играют в индейцев и выкрикивают боевые кличи, постукивая рукой по губам. Ей стало интересно, играют ли так современные дети или обостренная чувствительность нового поколения положила конец подобным играм? Дети стали другими, некоторые культурные явления начали исчезать. Например, комиксы про Аллей Упа, пещерного человека, который всюду таскал за волосы свою жену. Кто теперь исполнится чувством ностальгии, увидев его? Интересно, а комиксы про Энди Кэппа и Фло еще печатаются? Салливан уже много лет не заглядывала на страницы комиксов.

– Ну же, Кэй! Нужно что-то придумать, – напомнила о себе ее собеседница.

– Может, я заберу Феликса к себе домой?

– Нет, здесь все пропитано кошачьим запахом и шерсть повсюду. А что, если ты с детьми поживешь здесь, а я пока займу ваш дом?

Тон, которым Хизер это сказала – мол, это ведь вполне логично, – ошарашил Кэй. Однако это было бы не только обременительно, но и как минимум странно. Салливан старалась не разбрасываться клиническими терминами, но в Хизер присутствовала тень нарциссизма. Хотя, с другой стороны, возможно, таков был один из ее способов выжить.

– Нет, Сет и Грэйс на это не согласятся. Как и большинство детей, они любят постоянность, стабильность. Но… – Кэй знала, что идет по острому краю. Черт возьми, да она уже давно о него порезалась, еще когда согласилась пойти на все те нарушения, которые должны были принести ей кучу неприятностей на работе! И все же она решила идти до конца. – У нас есть небольшая комната, прямо над гаражом. Там, правда, нет ни кондиционера, ни отопления, но в это время года не думаю, что должны возникнуть проблемы. Если что, поставим туда обогреватель. Мы ее задумывали как кабинет, но там есть диван и небольшая ванная с душевой. Можешь пожить там, хотя бы до тех пор, пока не приедет твоя мама.

«Это займет не больше двух дней», – подумала Кэй. К тому же Хизер не была ее клиенткой. Она всего лишь делала одолжение Глории. Не могла же она позволить полиции засадить Хизер за решетку! Тюрьма могла плохо сказаться на женщине, которая и так основную часть своей юности провела взаперти.

– Как думаешь, она богатая? – спросила вдруг Хизер.

– Кто?

– Мама. Раньше у нас никогда не было денег. Но он сказал, она живет в Мексике… значит, она должна быть богатой. Может, я стану ее наследницей. Мне всегда было интересно, что стало с домом и магазином отца после его смерти. Иногда я читала правовые списки. Надеялась найти невостребованные банковские счета или сейфы, но мне так ничего и не попалось. Полагаю, он не мог вот так просто вписать меня в завещание, когда все думали, что я мертва. А что случилось с нашими сбережениями на колледж, я и понятия не имею. Правда, там и не особо много было.

Кэй чувствовала, как холод от каменного пола, на котором они до сих пор сидели, пробирается под юбку, однако ее ладони оставались на удивление теплыми и влажными.

– А теперь ты говоришь, что мама скоро приедет, – продолжала Хизер. – Я позвоню Глории, спрошу, что она думает по этому поводу. Может быть, уже завтра я пойду и все им расскажу, всю историю целиком. Держу пари, к тому времени они уже будут готовы поверить мне.

Глава 21

На экране компьютера одна за другой сменялись фотографии детей. Точнее, не детей, а всего одного ребенка – того единственного, который имел для нее самое большое значение во всей вселенной. «Подвинься, Господь, – иронично подумал Кевин, – пришел Эндрю Портер-младший». И теперь его мать скормила компьютеру бесконечное количество фотографий, так что когда компьютер уходил в спящий режим, на мониторе начиналось слайд-шоу с фотографиями маленького Энди. Энди в колыбельке со своим невероятно огромным отцом, Энди кушает, Энди «читает» книжку с картинками, Энди искоса смотрит на рождественскую елку. Гены отца изрядно поработали над лицом мальчика и его мощным телосложением, но Инфанте нравилось думать, что Эндрю больше похож на Нэнси, особенно своим хитрым взглядом, в котором так и читалось: «Значит, говорите, это он приносит мне подарки? А ему с этого что? И почему он кладет их именно под елку?»

– Пенсильванские архивы – полная хрень, – сказала Нэнси, пошевелив мышкой, и фотографии Энди тут же исчезли, сменившись сохраненной веб-страницей. – Или просто я чего-то не понимаю. В Мэриленде мне достаточно просто ввести название округа, адрес – и вуаля: записи о недвижимости чуть ли не за последние сто лет. А в Пенсильванском архиве я ничего подобного не нашла. По этому адресу мне удалось выяснить только то, что дом принадлежал какому-то ООО и они его продали всего несколько лет назад.

– В смысле – ООО? – не понял Кевин.

– Общество с ограниченной ответственностью, чей-то мелкий бизнес. «Мерсер Инкорпорейтед». Это может быть что угодно, от продуктовой лавки до службы уборки. Но в нашей картотеке никакого «Мерсер Инкорпорейтед» не числится. Так что остается только искать предыдущего владельца.

Милая и немножко полная до родов, Нэнси теперь сама называла себя толстухой, хотя вес, похоже, волновал ее не сильно. Как только ее восстановили на службе, она попросилась в отдел расследования нераскрытых дел. Инфанте не говорил этого открыто, но не понимал этой ее просьбы. Что может быть скучнее, чем копаться в старых делах, надеясь, что тебе наконец повезет – что какой-нибудь свидетель спустя столько лет решится рассказать правду или что старому супругу надоест хранить секреты. Конечно, Кевин понимал, что для нее, как для матери, такая работа была очень удобна: не надо было задерживаться допоздна, никаких срочных вызовов и так далее, однако он не был уверен, что это вообще можно называть полицейской работой. Зато Нэнси отлично ладила с компьютером и могла в два счета найти нужную информацию, не вставая со стула. Эта богиня мелочей, как однажды окрестил ее Ленхард, могла найти мельчайшие крупицы информации с такой же легкостью, как когда-то могла заметить пулю на расстоянии ста шагов. Она не привыкла проигрывать, но Пенсильванский архив недвижимости окончательно завел ее в тупик.

– Похоже, это пустая трата времени, – сказал Инфанте, но Портер кликнула по карте, показывая ему местонахождение дома. – Но я все же туда съезжу, поспрашиваю соседей. Посмотрим, что из всего этого выйдет.

– Тридцать лет прошло. Точнее, двадцать четыре, если она правда уехала оттуда в восемьдесят первом, как говорит. Думаешь, там кто-то вообще еще живет?

– Ну хоть один-то сосед должен там остаться! Желательно какой-нибудь любопытный назойливый старик с отличной памятью и фотоальбомом.

* * *

Кевин ехал на север округа, удивляясь пробке, выстроившейся в обратном направлении в середине дня. Ленхард жил где-то неподалеку и постоянно жаловался на пробки. Он рассуждал об этом как о какой-то войне, которую ему приходилось вести каждый день. «Так почему бы тебе не переехать в город?» – спросил его однажды Инфанте, устав от бесконечного потока ругательств. В ответ он получил что-то вроде: дети, школа и другие проблемы, о которых не обремененный семьей парень ничего не знает.

А ведь Кевин чуть было не стал отцом. Пока он еще жил со своей первой женой, был момент, когда им казалось, что она забеременела. Их тогда буквально накрыло паникой. Но когда все выяснилось, волнение стихло. Опасность отступила. Правда, сам Инфанте чувствовал себя по-другому, и позже он не раз мысленно возвращался к этому, особенно после развода. На самом деле он даже надеялся, что жена беременна, представлял себя в роли папочки, с которой, как ему казалось, он бы неплохо справился. Больше всех переживала Табита. Она совсем недавно устроилась на работу ипотечным брокером и опасалась, что ребенок разрушит все ее планы на будущую карьеру. С тех пор она стала больше беспокоиться о защите, а затем и вовсе перестала заниматься сексом с мужем, и поэтому он начал ей изменять. Потом начались долгие споры в суде о том, что было раньше и что послужило поводом для измен. Но больше всего Инфанте бесило не это. Хотя Табита и согласилась, что он начал трахаться с кем ни попадя только после того, как она перестала с ним спать, она все равно отказывалась признавать свою вину.

– За брак нужно бороться! – кричала она. – Нужно было сразу со мной поговорить, или обратиться к семейному психологу, или подумать, как помочь мне… снова почувствовать себя женщиной!

Кевин так и не понял, что она имела в виду своей последней фразой. Наверное, это был намек на массаж ног, пенные ванны и неожиданные подарки.

– А что я сейчас, по-твоему, делаю?! – вопил он в ответ. – Я с тобой разговариваю! А этот сеанс у психолога, между прочим, не покрывается медицинской страховкой!

Но все было кончено. Она так решила. По его опыту, у всех разводов была одна и та же история – их всегда требовали только женщины. Конечно, бывали и среди мужиков сволочи, которые думали только о себе, бросали жен ради молоденьких моделей. Но таких отъявленных придурков было меньшинство. Большинство из тех, кого знал Инфанте, были обычными ребятами, которые, как и он, совершили ошибку, но изо всех сил пытались сохранить брак. Ленхард, из которого второй брак сделал главного лицемера в их отделе семейного счастья, часто говорил, что поход к психологу – это первый знак того, что женщина готова от тебя уйти.

– Для них отношения – это как шахматы, – говорил он. – Они видят всю доску целиком, продумывают все на несколько шагов вперед. Они ведь королевы, в конце-то концов. А мы короли, которые могут ходить только на одну клетку, но должны каким-то образом продержаться всю игру.

Вторая жена Инфанте, Пэти, даже не стала заморачиваться с семейным психологом. Они перешли сразу к делу: наняли адвокатов, которых на самом деле не могли себе позволить, и погрязли в долгах, чтобы разрешить спор за свое скудное имущество. И в душе он снова порадовался, что они не успели завести ребенка. Ибо Пэти разрезала бы его пополам, даже не обращаясь к Соломону за советом. Только вместо того, чтобы резать его по вертикали, она разрубила бы его горизонтально в районе талии и отдала бы бывшему мужу нижнюю часть, ту, которая писала и какала. Вот только он знал все это уже заранее. Стоя посреди церкви у алтаря – потому что Пэти, дважды разведенная к тому моменту, любила праздновать по-крупному, – он понимал, какую огромную ошибку совершает. Спокойно смотреть, как она идет к тебе по проходу, – это было то же самое, что стоять посреди улицы и ждать, когда тебя снесет несущийся навстречу самосвал.

Зато у них был великолепный секс.

Едва Инфанте пересек границу с Пенсильванией, дорога сделалась совсем дерьмовой, а разрешенная скорость стала на десять миль в час меньше. И все же теперь он понял, почему многие из тех, кто работал в Балтиморе, предпочитали жить здесь, в добрых сорока милях от города. Дело было вовсе не в низких налогах, как ему казалось раньше. Здесь были отличные пейзажи: покатые склоны холмов, янтарные волны пшеницы и все в таком духе. Полицейский свернул с трассы на второстепенную дорогу и, следуя маршруту, который распечатала для него Нэнси, направился по извилистой дороге на запад, а затем развернулся и поехал на северо-восток. «Макдоналдс», «Кей-март», «Уол-март» – райончик здесь был застроен неплохо. Покрышки автомобиля начали нервно посвистывать. Каковы были шансы, что в разгар этой стройки целых сорок акров земли остались нетронутыми?

А сады? Они уже давно ушли в прошлое, если вообще там были.

– Весьма удобно, – сказал Кевин сам себе, копируя голос ведущего из «Субботним вечером в прямом эфире».

Джейн Доу довольно убедительно изобразила панику, когда он предложил поехать с ним, но теперь ему казалось, что она отказалась только потому, что не хотела снова разыгрывать свой спектакль. Детектив записал название компании, выкупившей дом. Стоило заглянуть в местный полицейский участок и узнать, не были ли найдены кости во время земляных работ. А заодно позвонить Нэнси – пусть тоже попробует что-нибудь разузнать. Несмотря на то что округа Балтимор и Йорк находились по соседству, было бы слишком здорово, если бы обнаруженные останки сумели связать с делом тридцатилетней давности. Жаль, что не было какой-нибудь национальной базы данных «Кости. com», куда можно было бы вбить имена с адресами, – и на экран тут же выводилась бы информация обо всех некогда пропавших людях в стране.

Кевин набрал номер Нэнси.

– Что-нибудь нашел? – тут же спросила она. – Потому что я…

– Дом уже снесли, но у меня есть одна мысль. Поищи в интернете… Не знаю только, как лучше сформулировать запрос… что-нибудь вроде: округ Йорк, кости… и название улицы введи. Если она действительно была там похоронена, ее бы наверняка нашли, ведь так?

– А, ты имеешь в виду логический поиск?

– Какой-какой поиск?

– Забудь. Я поняла, что тебе нужно. А теперь послушай, что я нашла, уютненько сидя за своим столом.

Инфанте подумал, что с его стороны было бы неприлично напоминать коллеге, что еще она нашла, уютненько сидя за своим столом. За последнее время ее задница стала на несколько размеров больше.

– Слушаю, – ответил он коротко.

– Я наконец нашла упоминания того дома в архиве. Он перешел в собственность «Мерсер Инкорпорейтед» в семьдесят восьмом, а предыдущего владельца звали Стэн Данхэм, и он был сержантом в окружной полиции. Ушел в отставку в семьдесят четвертом.

Значит, на момент исчезновения девочек он уже не работал в полиции. Разумеется, для ребенка это было не особо важно, однако для отдела это было небольшим облегчением. Но только небольшим.

– Он еще жив? – спросил Кевин.

– Если можно так выразиться, – отозвалась Портер. – Его пенсию отправляют в дом престарелых в Сайквилле, округ Кэрролл. Насколько мне удалось выяснить, его существование жизнью не назовешь.

– В каком это смысле?

– Три года назад ему поставили диагноз – болезнь Альцгеймера. Иногда он забывает даже свое имя. Как мне сообщили в больнице, у него нет ни родственников, ни знакомых, с которыми можно было бы связаться в случае его смерти. Только адвокат.

– Имя?

– Раймонд Тилли. Он как раз живет в Йорке, так что можешь навестить его, прежде чем поедешь обратно. Уж прости.

– Слушай, вообще-то мне нравится иногда выбираться из офиса. Я стал полицейским не для того, чтобы целыми днями сидеть за столом и перебирать бумажки.

– Я тоже. Но времена меняются.

Голос Нэнси звучал немного самодовольно, что вообще ни капли не походило на нее. Может быть, она прочитала мысли бывшего напарника насчет того, что новый вид деятельности сделал с ее задницей? Что ж, тогда все справедливо.

* * *

В Йорке дорога стала еще хуже, и Инфанте от души порадовался, что подвергал пенсильванским ямам и колдобинам не свою, а служебную машину. Адвокат, этот Тилли, оказался очень крупной рыбой в маленьком пруду. Одной из тех рыб, у которых есть огромный рекламный биллборд на шоссе и офис в викторианском стиле. Однако на вид в нем не было ничего особенного. Он был толстоват и весь блестел от пота. На нем красовались розовая рубашка и розовый галстук в цветочек, который мило гармонировал с его не менее розовым лицом.

– Стэн Данхэм обратился ко мне вскоре после того, как продал дом, – рассказал адвокат.

– Давно это было? – уточнил Кевин.

– Примерно пять лет назад или около того.

Новый владелец, должно быть, быстренько от него избавился и выручил еще больше денег.

– Дом принес ему неплохую сумму, но он предусмотрительно решил, что их придется растянуть на весьма продолжительный срок, – продолжил Раймонд Тилли. – Его жена умерла – у меня создалось такое впечатление, что он не стал бы продавать землю, будь она жива, – и он сказал, что больше наследников у него не было. Приобрел пару страховок, которые я ему порекомендовал: на долгосрочный уход. Пару аннуитетов[30]… Мистер Данхэм купил их у моего приятеля Билла Леонарда, мы познакомились с ним в клубе Ротари.

«А ты получил с этого неплохой откат», – подумал про себя Инфанте, а вслух спросил:

– Мистер Данхэм не просил у вас консультации по уголовным делам?

Тилли этот вопрос почему-то показался забавным.

– Даже если бы и просил, я бы не стал вам рассказывать. Конфиденциальная информация и все такое, сами понимаете.

– Но, насколько я понимаю, он сейчас недееспособен…

– Да, его состояние ухудшилось.

– И если он умрет, уведомлять будет некого, верно? Ни близких родственников, ни друзей?

– По крайней мере, я таковых не знаю. Однако мне недавно звонила одна женщина, интересовалась его финансами.

Женщина, которая интересовалась деньгами… У Инфанте от этой новости чуть мозги не закипели.

– Она вам назвала свое имя?

– Уверен, что да, но я еще попрошу секретаря пересмотреть журнал и найти точное время и имя. Она была… довольно груба. Хотела узнать, на чье имя написано завещание, если оно вообще есть, и сколько денег у него было. Разумеется, я ничего ей не сказал. Я спросил только, кем она ему приходится, но она тут же повесила трубку. Думаю, это могла быть какая-нибудь медсестра из дома престарелых, пытавшаяся втереться к нему в доверие, пока старик еще был в своем уме. Учитывая оставшееся время…

– Время?

– В феврале его перевели в хоспис, то есть врачи полагают, что он не проживет больше шести месяцев.

– Он умирает от маразма? Разве такое вообще возможно?

– У него еще и рак легких, хотя он и бросил курить еще в сорок лет. Должен сказать, мистер Данхэм – один из самых невезучих людей, которых я встречал. Только продал свой дом за кругленькую сумму, как его тут же подвело здоровье. Из этого даже можно извлечь урок.

– Какой, например?

Кевин вовсе не пытался выпендриться, но адвокат, казалось, был слегка озадачен этим вопросом.

– Надо… ну, не знаю, надо жить на полную катушку, – выдавил он наконец. – Жизнь ведь коротка.

«Спасибо за дельный совет, чувак», – иронично заметил про себя детектив.

Он покинул офис, сел в машину и отправился обратно в Мэриленд, то и дело трясясь на кочках и думая о том звонке от женщины, которая, по словам секретаря Тилли, представилась ну очень оригинальным именем Джейн Джонс. Звонок поступил первого марта, меньше трех недель назад. Неизвестная женщина задавала вопросы насчет денег старого копа. Она знала, что он умирал? Но откуда? Интересно, не думала ли она подать на него гражданский иск? Она ведь должна была знать, что у убийства ее сестры нет срока давности.

Но и денег ей в таком случае не полагалось.

Кевин снова удивился, насколько хорошо она все продумала: старая ферма, которую давно снесли, и что стало с предполагаемым местом захоронения, одному только богу известно. Старик… он тоже, можно сказать, уже умер.

Полицейский нащупал в кармане мобильник и набрал номер Уиллоуби. Может, он что-то слышал про Данхэма. На его звонок никто не ответил. Тогда он решил снова позвонить Нэнси: вдруг она что-нибудь узнала?

– Инфанте, – ответила она. Кевин до сих пор так и не привык, что в телефонных звонках больше не было ни капли таинственности. Стоило ему набрать номер, как его имя тут же высвечивалось на экране мобильника того, кому он звонил.

– С Данхэмом полный тупик, а вот адвокат подкинул немного ценной информации, – рассказал молодой человек. – А ты там как, стала уже главным экспертом по семье Бетани?

– Пока нет, но еще чуть-чуть – и стану. Кажется, я нашла ее мать… В ее старом агентстве недвижимости, в Остине, подсказали, как с ней связаться. Дали номер телефона, правда, никто не отвечает и автоответчик не работает, но Ленхард продолжает звонить. По крайней мере, это уже кое-что…

– Только не говори ей ничего, пока мы не узнаем наверняка.

– Хорошо, но, Инфанте…

– Вдруг она правда поверит, а окажется, что это не ее мать. Не будем терять времени, если хотим вывести ее на чистую воду.

– Инфанте…

– В крайнем случае, она ведь должна понимать, что нет никаких гарантий того, что…

– Инфанте, заткнись на секунду и послушай. Я решила рискнуть и наугад вбила имя Пенелопы Джексон в базу данных Нексиса. Ты ведь этого не делал, верно?

Вот блин! Кевин ненавидел, когда Нэнси его в чем-то обскакивала.

– Ну, я искал среди уголовных дел, а еще в Гугле, но там вылезла куча ссылок. Имя слишком популярное. Да и какое мне дело до того, писали о ней в газетах или нет?

– Ее имя мелькнуло в одной статье, – сказала Портер, после чего наступила пауза. Видимо, Нэнси открывала сохраненные вкладки. – Брансуик, штат Джорджия. Дело было на прошлое Рождество. Как сообщили следователи, мужчина погиб во время пожара в сочельник. Его подругу, находившуюся в то время у себя дома, звали Пенелопа Джексон.

– Может, совпадение.

– Может быть, – согласилась Нэнси, но самодовольство в ее голосе слышалось даже по телефону. – Однако мужчину, которого убили, звали Тодд Данхэм.

– Но адвокат сказал, у старика не было наследников, даже еще пять лет назад.

– И та самая Пенелопа Джексон сообщила полицейским, что у Тодда не было близких родственников, что его родители давно мертвы. Тем не менее пока все сходится… когда он умер, ему было пятьдесят четыре, а номер его страховки начинается на двадцать один, и это означает, что он получил ее в Мэриленде. Должно быть, Данхэмы жили в Мэриленде до того, как переехали в Пенсильванию.

– Но тридцать один год назад ему было двадцать три. Он мог тогда уже жить отдельно от родителей.

А теперь он был мертв, погиб в результате несчастного случая. Почему все, что было связано с этим делом, с этой женщиной, заходило в тупик? Учитывая ее послужной список, семье, в которую она въехала на трассе, жутко повезло, что они остались в живых.

– Черт, может, есть какие-нибудь его фотографии, кто знает. Ты проверила военные архивы? – спросил Кевин.

– Нет еще, – призналась его коллега, и Инфанте почувствовал легкий укол удовлетворения, каким бы мелочным это ни казалось: «Я догадался сделать это раньше тебя».

– Так где этот Брансуик? Как туда добраться?

– Сержант забронировал тебе билет на самолет до Джексонвилля. Вылет в семь. До Браунсуика около часа пути. Пенелопа Джексон работала в ресторане «Звездная гавань» рядом с каким-то курортом под названием «Остров святого Саймона», но около месяца назад уволилась. Скорее всего, она до сих пор там живет, правда, уже по другому адресу.

А может быть, она сейчас в Балтиморе и заставляет их всех играть в какую-то жуткую игру.

Глава 22

– Ты уверена, что все хорошо? – спросила Салливан.

– Конечно, – ответила она, думая про себя: «Уходи, уходи, пожалуйста, уходи». – Я могу даже посидеть с Сетом, если он не хочет идти.

– Здорово… – начал мальчик, но Кэй сказала:

– Нет-нет, я не стала бы доставлять тебе такие хлопоты.

«Хочешь сказать, не стала бы рисковать. Но все в порядке, Кэй. Я бы сама не стала с ним оставаться. Я просто предложила, чтобы ты меня ни в чем не подозревала».

– Ничего, если я посижу тут у тебя, посмотрю телевизор? – спросила Хизер вслух.

Соцработница явно не хотела быть настолько гостеприимной. Она не доверяла ей и, в общем-то, правильно делала, хотя сама вряд ли об этом догадывалась. Но после короткой внутренней борьбы чувство справедливости все-таки взяло над Кэй верх. Она просто обожала Кэй, человека, на которого всегда можно положиться. Было бы здорово стать на нее похожей, но, в отличие от Кэй, она не могла позволить себе такую роскошь, как добро и справедливость.

– Конечно, – кивнула Салливан. – И если вдруг проголодаешься, не стесняйся…

– Шутишь, что ли? – Ее гостья погладила свой живот. – После такого шикарного ужина в меня вряд ли уже что-то влезет.

– Только тот, кто два дня пролежал в больнице, может назвать еду из «Вунг Фу» шикарной.

– Мы часто ходили туда всей семьей за китайской едой. Конечно, ресторанчик уже не тот, но, как только мы с тобой туда вошли, мне сразу вспомнились те дни.

Кэй бросила на Хизер скептический взгляд. Неужели она перестаралась? Но ведь это было правдой, по крайней мере именно эта часть. Похоже, она дошла до той точки, когда в ее ложь верили больше, чем в правду. Последствия того, что она прожила всю свою жизнь, погрязнув во лжи?

– Утиный соус, – сказала она, пытаясь говорить не слишком громко и не слишком быстро. – Я раньше думала, что его добывают из утки, как молоко из коровы. Думала, что если прийти с утра пораньше в Вудлонский парк, можно будет увидеть, как китайцы доят там уток. Я представляла их в таких соломенных шляпах… О господи, мы еще называли их китаезами, какой кошмар! Мы были теми еще расистами.

– Почему? – спросил Сет. К удивлению Хизер, он ей нравился и Грэйс тоже. Она не любила детей, даже, можно сказать, ненавидела. Но в детях Кэй было что-то милое, доброе. Должно быть, они унаследовали это от матери или научились этому у нее. А еще они заботились о Кэй. Видимо, это был один из побочных эффектов развода.

– По-другому мы не умели, – объяснила гостья мальчику. – Через тридцать лет вы сами, наверное, будете говорить то же самое молодым, которые не будут верить в то, что вы раньше делали, говорили, носили или думали.

По выражению лица Сета она поняла, что не убедила его, но он был слишком вежлив, чтобы спорить. Его поколение будет куда лучше предыдущего, оно будет идеальным во всех отношениях, перед ним приоткроются все тайны. В конце концов, у них ведь есть айподы! Казалось, теперешние дети думают, что все возможно, что они смогут контролировать свою жизнь так же легко, как управляют музыкой на своем плеере с помощью всего нескольких кнопок. «Ты прав, дорогуша. Жизнь – это огромный плейлист, который так и ждет, когда его упорядочат. Можешь делать с ним что угодно, где угодно и когда угодно», – подумала Хизер.

– Мы придем не позже чем через час, – сказала Кэй.

– Не беспокойся обо мне, – отозвалась ее гостья. Как сказал бы дядя, не надо сходить с ума, лучше просто куда-нибудь сходить.

Оставшись дома одна, она включила телевизор и попыталась хотя бы десять минут посмотреть какую-то невообразимо бестолковую передачу. Дети всегда что-то забывают, подумала она, но если прошло уже десять минут, родители точно не станут возвращаться обратно. Как только телепередача ушла на вторую рекламу, она включила домашний компьютер Салливанов. «Хоть бы не было пароля, хоть бы не было пароля», – молила она, и, разумеется, пароля на их медленном маленьком «Делле» не оказалось. Она оставит следы, но ничего не поделаешь. Да и кому придет в голову что-то здесь проверять? Женщина быстро просмотрела почту – не было ли каких срочных сообщений? – а затем напечатала короткое письмо своему начальнику, объясняя, что ей пришлось неожиданно покинуть город по семейным обстоятельствам. В общем-то это не было ложью… Она ведь сама себе семья. Едва нажав «отправить», она мгновенно закрыла электронную почту, на случай, если начальник сидел в онлайне и уже строчил гневный ответ. А затем, осознавая весь риск, начала вбивать в поисковике: «Хизер Бетани».

Х-и… она успела ввести только первые две буквы, а Гугл уже предложил ей запрос целиком, а значит, на этом компьютере имя искали уже не в первый раз. Какая она любопытная, наша маленькая Кэй! Похоже, в последние дни она решила почитать внеклассную литературу. В какой-то мере Хизер испытала облегчение, узнав, что эта соцработница не такая уж белая и пушистая и что человеческое любопытство тоже ей не чуждо. Она просмотрела историю, чтобы выяснить, куда еще заглядывала Салливан, но ничего интересного там не обнаружила. Кэй заходила на главную страницу архива газеты «Бикон-Лайт», но там был платный доступ, и она оттуда ушла. Не суть, Хизер знала все эти истории практически наизусть. Был еще сайт с пропавшими детьми, полный ужасных фотографий и основной информации. А также по-настоящему жуткий блог какого-то парня из Огайо, утверждавшего, что он раскрыл дело Бетани. Ну-ну.

Жаль, что у Кэй, как у социально работника, нет доступа к каким-нибудь секретным правительственным файлам, где можно было бы найти конфиденциальные данные. Но, разумеется, такого сайта не было, а если бы и был, Хизер сама давно бы его нашла и взломала. Она уже довольно много времени назад исчерпала все доступные ресурсы компьютера.

Женщина с неохотой отсоединилась от интернета и выключила монитор. Она скучала по своему компьютеру. До этого момента она никогда не задумывалась о своей с ним связи, о том, сколько часов в сутки проводит, пялясь в монитор. Но даже это секундное самокопание не заставило ее почувствовать себя жалкой. Скорее наоборот. Она любила компьютеры, любила их точность и логичность. В последние несколько лет ее буквально разбирало от смеха, когда кто-то начинал выражать недовольство по поводу интернета: мол, якобы всякие извращенцы используют его, чтобы растлевать маленьких мальчиков и девочек, что с ним увеличилось количество детской порнографии. Как будто до компьютеров мир был совершенен и абсолютно безопасен!

Если бы ее несчастья начались с общения по интернету, у родителей еще был бы шанс ее спасти. Однако все проблемы начались с разговора в реальном мире, простого и самого невинного разговора, какой только можно себе представить.

– Тебе нравится эта песня?

– Что?

– Тебе нравится эта песня?

– Да, – хотя это было неправдой. Такие песни ей совсем не нравились, но разговор… Она хотела, чтобы этот разговор никогда не кончался. – Да, нравится.

Глава 23

Наконец зазвонил телефон.

Вот как Мириам запомнился этот момент. Она тут же стала копаться в памяти, перебирать события прошлого и настоящего. Позже она будет уверять, что почувствовала всю важность этого звонка, даже несмотря на противную и скучную мелодию телефона, зазвонившего как раз в тот момент, когда она накрывала на стол к ужину. Но на самом деле, чтобы понять возможную причину звонка, ей понадобилось еще несколько секунд после того, как мужчина на другом конце провода откашлялся и заговорил с балтиморским акцентом, таким непривычно резким, но в то же время очень знакомым даже спустя столько лет.

Они нашли их.

Они нашли тела и полагают, что это девочки.

Или какой-то сумасшедший отчаянно пытается привлечь к себе внимание.

Они нашли их.

Тела нашли они и полагают, что девочки это…

Сумасшедший какой-то привлечь пытается внимание… и все же стоит его выслушать…

Они их нашли…

Санни… Хизер… Дэйв уже мертв. Бедный Дэйв так и не узнает, чем все закончилось. Или же ему просто повезло? Он избавился от необходимости выслушивать горькую правду, которую, скорее всего, никогда не смог бы принять.

Они нашли их.

– Мириам Бетани? – спросил позвонивший.

Господи, она оказалась права. Назвать ее по фамилии Бетани могли только в одном случае…

– Да, я вас слушаю.

– Меня зовут Гарольд Ленхард, и я из окружной полиции Балтимора.

Их нашли, их нашли, нашли.

– Несколько дней назад мы нашли женщину, которая попала в аварию… Она утверждает, что она…

Сумасшедшая, чокнутая, очередная поехавшая крышей, равнодушная к той боли, которую она причиняет.

– …что она ваша дочь. Ваша младшая дочь, Хизер. Алло, вы слышите? Она говорит, что вы ее мать.

Мириам едва не упала в обморок.

Часть VI Автоответчик (1983)

Глава 24

В шесть тридцать утра зазвонил телефон, и Дэйв, не раздумывая, взял трубку. Он знал, что ее нужно было брать. Всего на прошлой неделе, в предвкушении этого ежегодного звонка, он купил автоответчик в «Уилсонс», каталожном магазине на Секьюрити-бульвар. Цены там, предположительно, были ниже, но Дэйв не был уверен в этом наверняка, потому что не любил ходить по магазинам и сравнивать их. Но как торговцу ему было интересно, как магазину удавалось уменьшать накладные расходы, держа минимальное количество продавцов и не выкладывая весь товар по полочкам. Покупатели записывали коды товара, а затем выстраивались в очередь, чтобы приобрести его. Должно быть, такая хитрая система заставляла людей думать, что они совершили выгодную покупку. Люди стоят в очереди… должно же это как-то окупиться, верно? В Советском Союзе народ стоял в очередях за туалетной бумагой, а в Америке – за автоответчиками, фильтрами для воды и золотыми цепочками с бриллиантами в четырнадцать карат.

Автоответчики появились совсем недавно, но люди уже начали массово их скупать и записывать глупые сообщения, шутки, а иногда даже песни. Выяснилось, что Соединенные Штаты были необычайно тоскливым краем, где каждый боялся, что пропущенный звонок мог кардинально изменить его судьбу. Раньше Дэйву понадобилось бы очень много времени, чтобы созреть для покупки такого устройства, да и то не факт, что он вообще стал бы его приобретать. Но теперь, когда появилась вероятность, что кто-то может позвонить всего раз и больше никогда не перезванивать, у него не оставалось выбора. К тому же автоответчик – это очень удобно. Бывает ведь, что не хочется отвечать на звонки некоторых людей. А когда есть автоответчик, можно послушать, кто звонит, и решить, разговаривать с ним или нет. Правда, совесть пока не позволяла Дэйву так поступать. Если кто-то звонил ему, он не мог просто так подслушивать, не беря трубку. Конечно, можно было притвориться, что тебя нет дома. Но, пожалуй, лучше вообще никогда не отвечать на звонок. Ему потребовалось почти три часа, чтобы записать приветственное сообщение. «Привет, это Дэйв Бетани, меня сейчас нет дома…» – но его ведь не всегда не было дома, а он не любил врать даже незнакомцам, не говоря уже о том, что это сообщение могло стать сигналом для взломщиков. «Вы позвонили в дом семьи Бетани…» – но ведь уже и не было никакой семьи, остался только он один, в старом доме, где ничего не было сломано, но уже не работало так, как прежде. «Это Дэйв, оставьте свое сообщение после сигнала» – неоригинально, но ничего лучше он не придумал.

Телефон должен был прозвонить четыре раза, прежде чем срабатывал автоответчик. Дэйв, все еще не отошедший от сна без сновидений, который был для него редким счастьем, на ощупь отыскал телефон и снял трубку. За долю секунды он поднес ее к уху, а затем попытался вспомнить, что это за день… Именно в этот день несколько лет назад Дэйв решился поставить автоответчик. Но он вспомнил об этом слишком поздно…

– Я знаю, где они, – сказал мужчина на другом конце провода резким и высоким голосом.

– Пошел к черту! – крикнул Дэйв и бросил трубку, но все равно успел услышать неприличные звуки яростно работающего кулака.

Эти звонки начались четыре года назад, и все они были одинаковыми. Лишь голос каждый год звучал по-разному, и Дэйв пришел к выводу, что у его нового приятеля была аллергия, влиявшая на тембр. В этом году голос извращенца был резким – весна пришла раньше обычного и в воздухе уже витала пыльца. Этот парень был его личным сурком[31]. Его приятелем по телефону.

Дэйв добросовестно записал дату, время и содержание звонка в блокнот, который постоянно хранил рядом с телефоном. Детектив Уиллоуби сказал, что он должен заносить туда все, даже те звонки, когда звонящий сразу вешал трубку. И хотя Дэйв продолжал вести записи, рассказывать Честеру об этой весенней традиции он не стал. «Позволь нам решать, что важно, а что нет», – снова и снова повторял ему детектив последние восемь лет. Но Дэйв не мог так жить. Чтобы не сойти с ума, ему и самому нужно было проводить какие-то параллели. За последние годы он понял, что невозможно жить с такой требовательной и жестокой спутницей, как надежда. Эмили Дикинсон однажды назвала ее «штучкой с перьями», но надежда поэтессы была маленьким и дружелюбным созданием, чья жизнь теплилась внутри ее грудной клетки. Надежда Дэйва тоже имела крылья, но она больше походила на грифона со сверкающими глазами и острыми, как бритва, когтями. Надежда в образе существа с орлиной головой и туловищем льва засела глубоко в его груди и раздирала его сердце в клочья.

Он мог поваляться в постели еще как минимум час, но пытаться уснуть уже было бесполезно. Поэтому он встал, прошаркал за газетой и поставил кипятиться воду, чтобы сварить себе кофе. Дэйв всегда настаивал на том, чтобы использовать джезву, как бы Мириам ни упрашивала его купить электрическую кофеварку, которая к тому времени стала последним писком моды – особенно после того, как их начал рекламировать Джо Ди Маджо[32]. Теперь же общество – одержимый фастфудом декадентский класс, как называл его про себя Дэйв, – стало постепенно возвращаться к старому способу приготовления кофе. Впрочем, некоторые продолжали пользоваться машинками, которые перемалывали зерна с помпезным жужжанием, подобно огромному фаллоимитатору в руках искушенного фетишиста.

«Вот видишь, – обратился Дэйв к своему невидимому собеседнику, засыпая молотые зерна в джезву. – Я же говорил, что все в этом мире циклично».

Он так и не расстался с привычкой разговаривать с Мириам за завтраком. По правде говоря, когда она уехала, эти беседы стали нравиться ему еще больше. Теперь не было никаких споров и пререканий, никаких проблем. Он спокойно разглагольствовал, а Мириам молча со всем соглашалась. Более благоприятного расклада он и представить не мог.

Дэйв пролистал «Бикон» с первой до последней страницы. Ни одной заметки о годовщине со дня исчезновения девочек не было, чего, собственно, и следовало ожидать. История интересна спустя год, ну, максимум два, но никак не больше. Он недоумевал, как успели пролететь целых пять лет? Когда о его дочерях вспомнят снова? Через десять лет, через двадцать? А может, в их серебряную годовщину? Или в золотую?

– Журналисты сделали все, что могли, – сказал ему Уиллоуби всего месяц назад, когда они стояли и смотрели, как бригада рабочих раскапывала ямы на старой ферме неподалеку от Финксберга.

– И все же хотя бы с исторической точки зрения тот факт, что это произошло…

Вокруг было очень красиво. Почему он никогда не приезжал в Финксберг раньше? Несмотря на глупое название, там было вполне неплохо. Правда, шоссе в эту часть округа проложили совсем недавно. До этого жить здесь и ездить на работу в город было попросту невозможно.

– Пока дело идет к аресту, – сказал Честер.

Тем временем день клонился к вечеру, и ям стало куда больше, но Дэйв уже мысленно махнул рукой на всю эту затею.

– Наверняка кому-то все известно, и он захочет пойти на сделку. Может, это и будет сам убийца, – продолжал полицейский. – Правда, не удивлюсь, если он уже и так сидит в тюрьме за какое-нибудь другое преступление. Существует ведь множество нераскрытых дел, которые пользовались большой популярностью во всем мире: Итан Патц, Адам Уолш…

– Они пропали позже, – возразил Дэйв, будто вся проблема заключалась в том, что его девочки пропали раньше тех детей. – А родители Адама Уолша хотя бы получили тело мальчика.

– Ну, не тело, а только голову, – педантично заметил Уиллоуби. – Тело так и не нашли.

– Знаешь, я сейчас и ради одной головы готов убить.

Звонок, сообщивший об этой ферме, был весьма многообещающим. Во-первых, он поступил от женщины – и хотя женщины не адекватнее мужчин, они, по крайней мере, не насмехаются над родителями, чьи дети, предположительно, были убиты. К тому же это была жительница соседней фермы – и она даже назвала им свое полное имя: Ивонн Иплетски. По ее словам, весной 1975 года, как раз незадолго до исчезновения девочек, в их район переехал мужчина по имени Лиман Таннер. Так вот, женщина вспомнила, что рано утром на Пасху, на следующий день после исчезновения, он мыл свою машину. Это показалось ей странным, так как в тот день обещали дождь.

Ее спросили, как позже сообщил Дэйву Уиллоуби, почему она вспомнила о такой мелочи спустя целых восемь лет.

– Все просто, – ответила Ивонн, – я православная… православная румынка, но хожу в греческую православную церковь в центре города, как это делают большинство православных румын. По нашему календарю Пасха выпадает на разные дни, а моя мама часто говорила, что на Пасху всегда идет дождь. По моему опыту, она права.

Тем не менее помывка машины показалась ей странной всего два месяца назад, когда Лиман Таннер умер и завещал свою ферму каким-то дальним родственникам. Миссис Иплетски припомнила, что ее сосед работал в социальной защите, совсем рядом с моллом, и что, едва переехав сюда, начал проявлять какой-то нездоровый интерес к ее дочерям. Его даже не смущало, что рядом с домом было кладбище, отпугнувшее многих других покупателей.

– К тому же у него были грандиозные планы насчет посевной. Он арендовал трактор и все такое, чтобы вспахать поле, но так ничего и не сделал, – добавила женщина.

Окружная полиция Балтимора наняла бульдозер.

Рабочие раскапывали уже двенадцатую яму, когда другой сосед любезно сообщил им, что миссис Иплетски просто злилась на мистера Таннера из-за того, что ее муж хотел выкупить землю, а его наследники не хотели ее продавать. И все же Ивонн не соврала – по крайней мере, не совсем. Человек, чьи наследники не хотели продавать землю за хорошую цену… Это выглядело довольно странно. Он мыл машину, хотя в тот день обещали дождь, да еще и как раз после исчезновения сестер. Должно быть, это сделал он. Надежда Дэйва, которая за последние несколько недель успела перебраться на плечо, проскользнула обратно в грудную клетку и снова вонзила свои когти в его сердце.

Поскольку его завтрак состоял исключительно из черного кофе, ему потребовалось всего двадцать минут, чтобы допить его, дочитать газету, помыть посуду и подняться наверх за одеждой. На часах было почти семь. Триста шестьдесят четыре дня в году он держал двери в спальни девочек закрытыми, но в этот день всегда открывал их и даже позволял себе войти внутрь. Он чувствовал себя «Синей Бородой наоборот». Если бы в его доме снова появилась женщина – что было маловероятным, но все-таки возможным, – он запретил бы ей туда входить. Она бы, разумеется, его не послушала и проскользнула бы за его спиной. Но вместо трупов предыдущих жен нашла бы только детские спальни, застывшие в одном времени – в апреле 1975-го.

По стенам бело-розовой комнаты Хизер путешествовал Макс из книжки «Там, где живут чудовища», который умудрился обогнуть весь свет, найти острова с дикими монстрами и вернуться домой к ужину. Рядом висело несколько плакатов с фотографиями подростковых кумиров, парней с белоснежными улыбками, казавшихся Дэйву неразличимо похожими друг на друга. Комната Санни больше напоминала комнату настоящего подростка. Единственным признаком детства служил вышитый крестиком рисунок подводного мира, который она делала для урока по биологии в шестом классе. Учитель поставил ей за него пять, но только после длительного спора с Мириам. Он, видите ли, не верил, что Санни сделала это сама. Как же злился Дэйв, когда узнал, что кто-то сомневался в таланте и честности его дочери!

Разумно было предположить, что постоянно запертые комнаты, в которых никто не жил, должны были покрыться пылью и грязью, но внутри было на удивление чисто и свежо. Если посидеть на кровати – а в тот день он, как смелая Златовласка, посидел на обеих, – было легче представить, что их владелицы вернутся домой к вечеру. Даже полицейские, некоторое время рассматривавшие возможность побега, признали, что комнаты выглядели так, будто до сих пор ожидали своих хозяек. Кстати, было странно, что Хизер взяла в молл все свои сбережения. Может, именно они и послужили причиной беды? Бывают же люди, готовые причинить ребенку вред ради сорока долларов, – а в ее сумочке, которую потом нашли на парковке, денег не оказалось.

Конечно, когда полиция исключила вероятность того, что девочки могли сбежать по своей воле, настала очередь Дэйва обвинять полицейских. До сего дня Уиллоуби не признал то предположение несправедливым и грубым и уж тем более не извинился за него, не говоря уже о том, что они потеряли драгоценные часы, работая в неверном направлении. Позже Дэйв узнал, что в таких делах всегда подозревают членов семьи, но некоторые факты из его жизни – бизнес на грани банкротства, отложенные родителями Мириам деньги на колледж – делали обвинения еще более отвратительными. «Хотите сказать, я убил детей ради денег?» – спросил он, чуть ли не бросаясь на Честера, который стоял перед ним с равнодушным видом. «Я ничего не хочу сказать. По крайней мере пока, – ответил тот, пожав плечами. – Есть определенные вопросы, которые я должен вам задать, вот и все».

По сей день Дэйв так и не понял, что хуже – то, что тебя обвиняют в убийстве собственных детей ради финансовой выгоды или ради мести жене за измену. Мириам повела себя так благородно, так быстро выложила копам все свои секреты, но эти секреты обеспечили ее и ее любовника идеальным алиби.

– Что, если это сделали они? – спросил Дэйв у полицейского. – Что, если они это сделали и решили подставить меня, чтобы затем вместе сбежать?

Но он и сам в это не верил.

Дэйв не возражал против ухода жены, но потерял всякое уважение к ней, когда она уехала из Балтимора. Мириам перестала ждать. У нее не хватило духу, чтобы жить с той призрачной надеждой и невообразимыми идеями, которые она нашептывала ему на ухо.

– Они мертвы, Дэйв, – сказала Мириам во время их последнего разговора, около двух лет назад. – Единственное, чего нам остается ждать, – это официального подтверждения. Единственное, на что нам остается надеяться, – это на то, что их смерть не была совсем ужасной. Что кто-то просто взял и пристрелил их или убил каким-то другим быстрым и относительно безболезненным способом. Что их не насиловали, что их не…

– Заткнись, заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ!!! – Это были практически последние слова, которые он выкрикнул своей жене. Но никто из них не хотел этого. Он извинился, она извинилась, а затем они расстались. Мириам, которая любила все новое, в прошлом году купила себе автоответчик. Дэйв иногда звонил ей и слушал приветственное сообщение, но сам ничего не говорил. Догадывалась ли Мириам, прослушивая пустые сообщения, кто ей звонил? Скорее всего, нет.

По закону Мэриленда в восемьдесят первом году Дэйв мог обратиться в суд, чтобы признать девочек официально погибшими. Юридическое подтверждение смерти разморозило бы их счета с деньгами, отложенными на колледж. Но ему было плевать на эти деньги, и еще меньше ему хотелось официально подтверждать свои худшие опасения. Он не стал никуда обращаться. И пусть бы все это видели.

«Наверное, их украла какая-нибудь добрая семья, – шептал ему на ухо грифон-надежда. – Хорошая семья из Корпуса Мира[33], которая отправила их в Африку. Или, быть может, они встретили банду веселых проказников, более молодую версию Кена Кизи и его компании, и отправились вместе с ними колесить по стране. Ты бы сделал то же самое, если бы у тебя не было детей».

«Почему тогда они не звонят?» – возражал Дэйв невидимому собеседнику.

«Потому что они тебя ненавидят».

«Но почему?»

«Потому что дети ненавидят своих родителей. Ты же своих ненавидишь. Когда ты последний раз звонил матери? Междугородние звонки не так уж и дорого стоят».

«То есть возможны только два варианта? Они живы, но так меня ненавидят, что даже не хотят звонить? Или любят меня, но мертвы?»

«Нет, есть еще третий вариант. Они сейчас сидят, скованные наручниками, в подвале у какого-нибудь психопата…»

«Заткнись, заткнись, заткнись, ЗАТКНИСЬ!!!»

Наконец пришло время идти в «Голубую гитару». Магазин можно было не открывать еще часа три, но Дэйва там ждала куча дел. Из всех парадоксов его жизни от этого было больнее всего: после исчезновения дочерей магазин стал просто процветать. Сначала люди приходили, чтобы поглазеть на скорбящего отца, но находили лишь чуткую мисс Ванду из соседней булочной. Она настаивала, что Дэйву просто необходимо вернуться к работе. А зеваки тем временем превратились в покупателей, после чего сработало сарафанное радио, и бизнес вышел за скромные пределы его мечтаний. Теперь он даже начал продавать одежду и мелкую домашнюю утварь – выдвижные ящики, декоративные настенные тарелки… Особенно популярными стали импортные товары из Мексики. Деревянный кролик, от которого когда-то отказалась миссис Баумгартен, удивившись его цене в тридцать долларов? Музей Сан-Франциско, организовавший выставку народного творчества, предложил Дэйву за него десять тысяч долларов, узнав в работе руку ранних оахаканских мастеров. Но он одолжил его для другой выставки.

Дэйв постоял на крыльце, наслаждаясь солнечными лучами. На деревьях почти не было листьев, а до перехода на летнее время оставалась еще пара недель, но это утро отличала горьковато-сладкая ясность. Большинство людей поддерживали переход на летнее время, но Дэйву это не нравилось. Стоит ли жертвовать своим утром, чтобы сберечь себе немного солнца на вечер? Только по утрам он мог быть счастливым, если это можно так назвать. Этим утром он тоже старался не унывать и думать о девочках, ведь Мириам наверняка было не до этого. Она точно была занята, только он не хотел думать, чем именно.

Тогда, в семьдесят пятом году, Дэйв пытался отвлечься, сыграть в супервнимательного папочку, и Хизер купилась и поверила ему. А Санни… Ее одурачить не удалось. Она знала, что он был погружен в свои мысли. Если бы только он был тогда к ним более внимателен, если бы только не заставил Санни брать Хизер с собой! Если бы только… Но к чему теперь все это? Один мертвый ребенок вместо двух? Таков был выбор Софи[34]. Правда, Дэйв эту книжку не осилил, но второе творение Стайрона, «Признания Нета Тернера», было его любимым. Через холокост Стайрон пытался описать худшее, что могло произойти с родителем. И эта проблема оставалась актуальной и не теряла своей значимости… Смерть шести миллионов людей не идет ни в какое сравнение с потерей собственного ребенка.

Дэйв сел в свой старенький «Фольксваген» – машина тоже была одной из реликвий, от которой он не смог избавиться. Его надежда тут же спрыгнула на пассажирское сиденье, заставив старый винил скрипнуть под когтями, и грациозно повернула к нему мощную голову с ярко-желтыми глазами, напоминая пристегнуть ремень безопасности.

«Кому есть до меня дело, буду я жить или умру?» – спросил у нее Дэйв.

«Никому, – подтвердила надежда. – Но разве после твоей смерти кто-то будет помнить о них? Мириам? Уиллоуби? Их бывшие одноклассники, многие из которых уже закончили колледж? Ты – все, что у них осталось, Дэйв. Без тебя они исчезнут насовсем».

Глава 25

У Мириам была тайная любовь – замороженный йогурт с орехами из магазина «Не могу поверить, но это йогурт!» Однако она верила, что это йогурт. Более того, она, в отличие от большинства, считала, что это не самая полезная пища, которая к тому же очень калорийна. Мириам не доверяла рекламным слоганам, как бы убедительно те ни звучали. Тем не менее йогурт ей жутко нравился, и даже теперь она была готова сделать небольшой крюк, чтобы заехать за ним в магазин.

Погода стояла по-летнему жаркая, даже по меркам Техаса, так что идея сходить в бассейн Бартон-Спрингс казалась ей вполне разумной. Мириам подумывала провести там весь день или даже съездить на озеро, но ей еще предстояло провести две встречи с перспективными покупателями в Кларксвилле.

И все же ее встревожило, что ей пусть и на мгновение, но захотелось посетить какое-нибудь людное место. Похоже, она действительно привыкла к городу. Еще чуть-чуть – и она присоединится к местному хору и будет петь с ним «Ах, если бы вы жили здесь, когда…» – бесконечную жалобную песнь о том, как весело и здорово всем жилось в Остине раньше. Когда-то здесь были такие замечательные места, как «Армадильо» и «Либерти-ланч», где люди прекрасно проводили время. А теперь взгляните на центр города: даже машину негде припарковать. Поэтому Мириам пришлось отказаться от йогурта и сразу поехать на деловую встречу.

По ее телу пробежала дрожь, и она решила разобраться в своих мыслях, чтобы понять, что именно ее беспокоило. Парковка… Остин… Бартон-Спрингс… Озеро. Прошлой осенью около озера произошло убийство. Рядом со стройкой нового дорогущего коттеджа нашли двух девочек. Они не были сестрами, но Мириам невольно думала об их определенном сходстве с ее дочерьми. К тому же мотивов убийства так и не удалось выяснить. Мириам, уже давно научившаяся читать между строк, сразу поняла, что полиция действительно не располагала никакой информацией, хотя ее друзья строили невероятные догадки на основе самых простых фактов. Воспитанные телевизором, они все ждали, когда СМИ раздуют из этого историю, которая все объяснит и – хотя благородные друзья Мириам никогда бы в этом не признались – развлечет их. Ее друзья были просто одержимы идеей, что Остин меняется – или мутирует, как говорили старожилы, или же растет и развивается, по словам приезжих, которые вложили свои кровные в его строительство. Они думали, что проблема убийств коренится как раз в развитии города. Девочки были местными, подружками байкеров, из семей, живших в Остине задолго до того, как подскочили цены на здешнюю землю. По словам журналистов, ребята раньше часто приезжали к озеру, устраивали там вечеринки и не видели причины изменять своей привычке даже при начавшемся строительстве. Мириам казалось, что девочек, скорее всего, убили их же приятели, но полицейские принялись допрашивать владельца земли и рабочих со стройки.

Сосредоточившись на битве между старым и новым, прогрессом и статус-кво, остинские друзья Мириам не понимали, что пытались доказать собственную причастность к убийству, взяв отдельное преступление и обвинив в нем кого-то. Но это, разумеется, было невозможно – во всяком случае, в Остине. Этот город был настолько либеральным, что Мириам удивлялась, как она сама не превратилась в либералку.

Взять хотя бы смертную казнь, которую возобновили в Техасе в прошлом году. Эта новость вызвала много споров среди ее коллег и соседей. Большинство сходились во мнении, что это настоящий позор для штата, который решил последовать примеру Юты и теперь тоже был готов с легкостью предать человека смерти. Пусть даже на тот момент казнили только одного человека. Мириам никогда не принимала участия в этих дискуссиях, поскольку боялась, что не сможет сдержаться и начнет горячо поддерживать введение казни. Этим можно было выдать свое личное горе, но она не хотела выкладывать эту карту на стол. Переехав в Техас шесть лет назад, она смогла позволить себе выйти из образа скорбящей матери или «бедной миссис Бетани». По правде говоря, миссис Бетани теперь вообще не существовало, ведь Мириам стала жить под своей девичьей фамилией – Толс. Даже если кто-то из местных и знал о сестрах Бетани, даже если бы их имя всплыло во время одной из дискуссий о двойном убийстве у озера, никто бы не догадался, что Мириам как-то с ними связана. Она не стала скрывать, что переехала из Балтимора, просто слегка изменила историю своего прошлого. «Неудачный брак, ничего у нас с ним не вышло. Детей, слава богу, не было. Родилась в Оттаве, но здешний климат нравится больше». Вот и все, что люди о ней знали.

Бывали моменты – как правило, после бутылочки-другой вина и в хорошей компании, когда у Мириам появлялись мысли доверить кому-нибудь свой секрет. Кому угодно, но только не мужчине. Вообще Мириам легко могла познакомиться и переспать с парнем, но более близких отношений не хотела, а мужчины приняли бы ее действия за намек на что-то более серьезное. Так что друзей-мужчин у нее не было, зато были подруги, включая некую Бет, которая однажды чуть не выдала ей свои личные секреты. В свои тридцать семь она училась на антропологическом факультете – казалось, Остин был заполонен людьми, которые решили всю свою жизнь посвятить студенчеству. Задержавшись допоздна на одной вечеринке, эта женщина согласилась посидеть с Мириам в бассейне с гидромассажем на заднем дворе. По мере опустошения бутылки вина Бет начала рассказывать о глухой деревушке в Белизе, где она прожила несколько лет.

– Там было как в сказке, – сказала она. – Пожив там, я начинаю сомневаться, что магический реализм – это всего лишь литературный жанр. По-моему, все это правда.

Затем Бет начала говорить что-то об изнасиловании, правда, очень сумбурно. Похоже, она забыла о существовании личных местоимений, из-за чего стало невозможно понять, была ли она жертвой или сторонним наблюдателем, который не мог ничего сделать. Они вместе с Мириам плясали вокруг костра своего прошлого, отбрасывая на землю красивые тени, которые позволяли придумывать какие угодно концовки их рассказов. Но после того случая они, к огромному облегчению Мириам, да и Бет, наверное, тоже, больше не беседовали по душам. Они даже почти не виделись с тех пор.

На следующем светофоре Мириам открыла блокнот, чтобы уточнить адрес, где у нее была назначена первая встреча. Мужчина, переходивший улицу, внимательно посмотрел на нее, и, представив себя его глазами, Мириам поняла, что она вполне самодостаточная женщина, хоть и не в самом привычном смысле этого слова. У нее все было хорошо в финансовом плане, пусть и пришлось начинать с малого. Она держала в руках дорогой бежевый блокнот и была одета в легкое вязаное платье от Джоаны Васс и туфли, а ехала на иномарке с кондиционером – все это позволяло ей называть себя успешной. Но ее больше интересовало создание новой личности, Мириам Толс, способной жить без страданий и не оглядываться назад. Трудно было быть миссис Бетани и оставаться при этом Мириам Толс. Мириам Толс была словно конфета, покрытая нетающей оболочкой, которая держала весь шоколад, от которого пачкались руки, внутри.

– Но они тают, – возмущенно жаловалась Хизер, показывая руки, перепачканные оранжевой, желтой, красной и зеленой краской. – Зачем они врут?

– В рекламах всегда врут, – глубокомысленно заметила Санни. – Помнишь, мы как-то заказали сто кукол из комикса «Модель Милли», а они оказались такими крошечными. – Она чуть-чуть раздвинула большой и указательный пальцы, чтобы показать, насколько маленькими были куклы и насколько большой – ложь.

Все еще ожидая, пока загорится зеленый, Мириам бросила взгляд на календарь: 24 марта. О господи… Тот самый день. В первый раз он настал для нее неожиданно, в первый раз она легла спать, не думая о том, что завтра будет так называемая годовщина, в первый раз не проснулась в поту от ярких кошмаров. Видимо, здесь сказалось, что весна в Остине совсем не такая, как в Балтиморе: к концу марта здесь уже довольно жарко. Сказалось, что Пасха прошла рано – а после Пасхи ей всегда становилось легче, ведь это значило, что она пережила еще один год без дочерей. Если бы они были живы… Боже, если бы они были живы, Санни было бы уже двадцать три, а Хизер – почти двадцать!

Но они не были живы. Если она и могла быть в чем-то уверена, то только в этом.

Гудок, затем еще один и еще – и Мириам почти машинально резко рванулась вперед. Она пыталась придумать причины, отчего девочки были бы рады, что не дожили до этого времени. Потому что Рейган стал президентом? Но она сомневалась, что они пожертвовали бы жизнями, чтобы избежать этого. Музыка стала лучше, да и одежда, одновременно модная и практичная, теперь нравилась ей куда больше – не вся, конечно, но все же… Им бы понравился Остин, пусть многие местные и говорили, будто он развалился и стал гораздо хуже, чем раньше. Они могли бы задешево отучиться в колледже, веселиться в клубах, есть бургеры в мексиканском ресторане, попробовать мигас[35] в «Лас Мананитас» или ледяную «Маргариту» в «Хорхе», ходить за покупками в «Здоровую еду», где умудрялись продавать одновременно органическую (развесное пшено) и нездоровую (пять сортов сыра бри) пищу. Подросшие Санни и Хизер унаследовали бы чувство юмора матери и согласились бы, каким абсурдным иногда бывает Остин и как здесь здорово несмотря ни на что. Они могли бы здесь жить.

Или умереть. Здесь ведь тоже умирали люди. Их убивали на стройках. Отправившись из пригорода за покупками в центр, они погибали в автокатастрофах по вине какого-нибудь пьяного водителя. Тонули во время наводнения в восемьдесят первом году, когда на День памяти уровень воды поднялся так быстро и случилось это так внезапно, что улицы превратились в опасные реки.

Мириам втайне верила – или втайне находила себе оправдание, – что смерть была предначертана ее дочерям судьбой, что, если бы она отправилась в прошлое и изменила события того дня, ей удалось бы лишь немного отсрочить трагедию и изменить ее обстоятельства. Судьба отметила девочек еще при рождении, и их мать не могла ничего предотвратить. Такова же одна из странных особенностей воспитания приемных детей – тебе всегда кажется, что есть какие-то биологические факторы, которые нельзя контролировать. Мириам в свое время думала, что это нормально, и поэтому она приняла для себя реальность, которую биологическим родителям – именно биологическим, а не кровным, хотя даже в доброжелательном Остине нередко можно было услышать это бестактное выражение, – принять было сложнее. Она не могла полностью контролировать своих детей.

Разумеется, она знала настоящую семью Санни и Хизер, точнее, их бабушку с дедушкой по материнской линии, Изабель и Герберта Тёрнер. Мириам чувствовала на себе вину за то, что с недоверием отнеслась к Тёрнерам, когда впервые услышала их историю: красавица дочь Салли в семнадцать лет сбежала из дома и вышла замуж, хотя родители не одобряли ее выбор. Из гордости она отказывалась от их помощи, пока не стало слишком поздно. Тогда, в 1959 году, побег казался забавным приключением – канат из связанных простыней и все в таком духе, – но парочки всегда попадались и в конце концов получали родительское благословение. В те времена по телевизору показывали, как супружеские пары спят в разных кроватях: секс тогда считался постыдным занятием. А молодым людям казалось, что их вот-вот разорвет от чувств и эмоций, обсуждать которые было не принято. Уж Мириам это знала! Она помнила. Все-таки она тогда была ненамного старше Салли Тёрнер.

Обо всем остальном Мириам догадалась сама: грубый и жестокий бойфренд, возражения Тёрнеров, которые Салли приняла за снобизм, в итоге оказавшиеся безошибочным родительским инстинктом. Должно быть, гордость не позволила Салли позвонить родителям и попросить их о помощи, даже когда новоявленный супруг начал ее избивать. Санни было всего три, а Хизер была еще младенцем, когда отец пристрелил мать, а затем застрелился сам. Тёрнеры практически в один момент узнали, что их дочь мертва и что у них есть две внучки, теперь нуждавшиеся в заботе.

А всего за месяц до этого они, к своему горю, узнали, что у Изабель рак печени.

Взять детей на усыновление было инициативой Дэйва, и хотя Мириам долго сомневалась в его мотивах – ей казалось, что ее муж больше хотел установить связь с Изабель, чем с девочками, – она все же была готова принять сестер в свою семью. Ей тогда было всего двадцать пять, но к тому времени у нее уже было три выкидыша. А тут у нее готовы были появиться две прекрасные девочки. Процесс удочерения прошел довольно быстро. Тёрнеры были единственными опекунами сестер, поскольку были их единственными известными родственниками, – это выяснилось только через несколько лет, когда детектив Уиллоуби попытался разыскать родственников их погибшего отца. Они передали опеку Дэйву и Мириам Бетани. Это оказалось очень просто. И как бы жестоко это ни звучало, Мириам испытала облегчение, когда Изабель наконец умерла, а Герберт, как и следовало ожидать, уехал. Сестры лишь напоминали ему о потерянных жене и дочери. Мириам была благодарна ему за побег, но в то же время презирала его. Какой человек не захотел бы стать частью жизни своих внучек? Даже теперь, зная всю историю целиком, Мириам не могла оправиться от своей прошлой неприязни к Тёрнерам и оправдать безграничную любовь Герберта к жене и его неспособность любить кого-то еще или заботиться о других людях. Создавалось впечатление, будто Салли сбежала, потому что не нашла себе места в их огромном красивом доме, наполненном любовью Герберта к Изабель.

Девочки так никогда и не узнали всех подробностей. Хоть и знали, конечно, что их удочерили – пусть Хизер и отказывалась в это верить, а Санни, наоборот, делала вид, что помнит все до мелких подробностей. «У нас был дом в Неваде, – рассказывала она Хизер. – Огромный дом с забором. И еще пони!» Но даже честный Дэйв не решился рассказать девочкам всю правду о матери, сбежавшей из дома в семнадцать, об отце-убийце, о двух смертях, наступивших только потому, что у Салли не хватило духу позвонить родителям и попросить их избавить ее от мужа, которого они невзлюбили с самого начала. Мириам придерживалась мнения, что девочкам вообще не стоит знать этой правды, а Дэйв считал, что это знание должно означать их вступление во взрослую жизнь, лет в восемнадцать или около того.

Но те добрые небылицы, которые Дэйв рассказывал им на промежуточном этапе, нравились ей еще меньше мысли открыть девочкам правду.

– Расскажи мне про мою другую маму, – просили его перед сном Санни или Хизер.

– Что ж, она была очень красивая…

– А я на нее похожа?

– Да, просто вылитая, – отвечал Дэйв, и это было правдой. Мириам видела фотографии в доме Тёрнеров. Салли была такой же миниатюрной, с такими же непослушными светлыми волосами. – Она была очень красивой, вышла замуж и продолжала радоваться жизни. Но произошел несчастный случай…

– Автокатастрофа?

– Ну, вроде того.

– А что именно?

– Да, автокатастрофа. Они погибли в автокатастрофе.

– Мы тоже были с ними в машине?

– Нет.

Эта часть сильно волновала Мириам. Девочки находились дома во время убийства. Хизер лежала в кроватке, Санни играла в манеже. Сестры были в другой комнате, но вдруг они что-то видели или слышали? Вдруг Санни запомнила что-то более реальное, чем дом в Неваде и пони?

– А где мы были? – спрашивали девочки.

– Дома с няней.

– Как ее звали?

И Дэйв продолжал придумывать подробности истории, пока она не превратилась в самую колоссальную ложь, какую Мириам только слышала в своей жизни.

– Мы расскажем правду, как только им исполнится восемнадцать, – успокаивал он ее.

Похоже, он считал право знать правду чем-то вроде права голосовать или пить пиво. Дэйв и Мириам были трудолюбивыми, но неопытными бобрами, которые наскоро строили плотины, чтобы сберечь свои секреты от посторонних глаз, и пытались залатать маленькую течь, в то время как рядом с ними вот-вот собиралось подняться цунами. В конце концов все их секреты всплыли на поверхность, но всем было на них плевать. Кто станет обращать внимание на такие ничтожные мелочи в постапокалиптическом мире, где вокруг и без того много мусора? В тот день, когда Изабель и Герберт Тёрнер пришли к ним за помощью, Мириам думала, что дает второй шанс двум невинным жизням. Но в результате оказалось, что это девочки дали Мириам еще один шанс начать жизнь заново. А когда они исчезли, Мириам потеряла часть себя.

«Пошло оно все к черту, – подумала она и резко свернула налево под запрещающий знак. – Поеду в Бартон-Спрингс».

Но, проехав один квартал, Мириам все-таки вернулась к своему первоначальному маршруту. Дела на рынке недвижимости в Остине шли все хуже. Она не могла позволить себе рисковать клиентами.

Глава 26

– А ты соображаешь быстрее, чем кассовый аппарат, – заметил Рэнди, управляющий магазина.

– Простите?

– Новый кассовый аппарат сам считает сдачу, думает за тебя. Но ты, как я посмотрю, не даешь ему подумать. Ты всегда на шаг впереди, Сильвия.

– Сил, – сказала она, поправляя форму, которую они были обязаны носить, – швейцарский национальный костюм, дополненный облегающим лифчиком и пышными рукавами. Все девушки просто ненавидели эту форму с глубоким декольте, выставляющим грудь напоказ, стоило им наклониться, чтобы достать с витрины сыр или колбасу. Зимой они надевали под платье водолазку, но сейчас, в апреле, этот трюк не проходил. – Сил, а не Сильвия.

– Ты даже кусок дерьма в целлофан завернуть не сможешь, – продолжил ее начальник. – Никогда не видел, чтобы кто-то не мог управиться с рулоном целлофановой пленки. И продавать ты ни черта не умеешь. Если кто-то покупает копченую колбасу, ты должна втюхать еще и горчицу. Если кому-то нужна маленькая подарочная корзина, уговори купить большую.

«Но мы не получаем процента с продаж», – хотела сказать она. Однако ей было ясно, что делать этого не стоит. Она одернула правый рукав, и левый соскользнул с плеча, а когда одернула левый, то соскользнул правый. Ладно, пусть Рэнди смотрит на ее голое плечо.

– Похоже, тебе не нужна эта работа, а, Сильвия? – усмехнулся он.

– Сил, – снова поправила она. – Это сокращенно от Присцилла, а не от Сильвия. – Она старалась придумывать себе новые имена сама. Теперь ее звали Присцилла Браун, и ей было двадцать два года, по имевшимся у нее документам: свидетельству о рождении, страховке, паспорту и другим – в общем, по всем, кроме водительских прав.

– А ты избалованная, не так ли?

– Простите?

– Ты же никогда в жизни не работала. Ты сказала, что в средней школе тебе работать не разрешали, но теперь ты… где? – Управляющий заглянул в бумаги. – Колледж Фэрфакса? Папина дочка, верно?

– В смысле?

– В смысле он постоянно отстегивал тебе карманные деньги, так что и работать не надо было. Испортил тебя.

– Наверное.

О да, испортил, это точно!

– Так вот, продажи упали, – заявил Рэнди. – Причем это тянется с самого Рождества, если тебе интересно. А теперь мне нужно все исправить и…

Он выжидательно посмотрел на нее. Она всегда этого боялась. С тех пор как Сил пришлось самой о себе заботиться, она много раз оказывалась в подобной ситуации, пытаясь выдержать разговор с работодателем. Но это было чертовски трудно: сами слова были ей более-менее знакомы по отдельности, но понять общий смысл она не могла. А больше всего она опасалась, что кто-то специально не договаривал предложение, надеясь, что она сама его продолжит. Но что, если бы она ответила что-нибудь совсем невпопад? Даже сейчас она, например, хотела сказать: «…и ввести в продажу новую линию низкокалорийных продуктов». Но Рэнди явно собирался поднимать уровень продаж по-другому. Он имел в виду: «Вот дерьмо, да ты уволена!» Опять.

– Ты не очень-то общительная, – заметил управляющий. – И неглупая, но продажи – не твое.

– Не знала, что я работала в продажах, – сказала она, и ее глаза наполнились слезами.

– Ну, ты ведь продавщица, – недоумевающе сказал ее шеф. – Это твоя должность. Продавщица.

– Я исправлюсь… и с продажами, и с упаковкой. Я могу… – Она посмотрела на Рэнди из-под мокрых ресниц. На него ей повлиять не удастся. Инстинкты никогда не подводили ее в таких случаях. – Вы засчитаете сегодня за целый день? Или я должна доработать оставшиеся часы?

– Как хочешь, – отозвался мужчина. – Хочешь – дорабатывай еще четыре часа, они твои. Не хочешь – я тебе просто за них не заплачу.

На секунду ей пришла в голову мысль снять с себя форму и уйти в одном нижнем белье. Она однажды видела такое в кино, и это выглядело очень эффектно. Но здесь не было никого, кто мог бы разделить с ней радость увольнения. Молл в это время обычно пустовал, и это было частью проблемы. Даже самая добросовестная и полная энтузиазма продавщица не смогла бы сейчас продать и кусок сыра. Но Рэнди нужно было кого-то уволить, и выбор пал на нее, что выглядело вполне оправданным: ее наняли последней, из всех продавцов она наименее компетентна и наиболее нелюдима. Сил не пыталась, по выражению Рэнди, «втюхать» людям товар. Скорее даже наоборот, отговаривала людей от покупок, особенно если те брали вонючий сыр с плесенью, который ей так и хотелось выбросить.

Это была уже вторая работа, которую она потеряла за последние восемь месяцев. И причины были всегда одинаковыми. Необщительная. Безынициативная. Она хотела поспорить, что на таких низкооплачиваемых работах, как эта, начальство просто не имеет права требовать от сотрудников проявления инициативы. Сил знала, как скоротать долго тянувшиеся часы на работе. Она умела бороться со скукой лучше, чем кто-либо другой. Неужели этого было не достаточно? Очевидно, нет.

Сил поняла, что Рэнди не будет к ней благосклонен, еще на собеседовании в ноябре, когда они впопыхах набирали людей перед рождественской распродажей. Она знала, что защиты с его стороны ей не видать. Рэнди был геем, но дело было не в этом. Она ведь все равно не стала бы с ним спать ради того, чтобы сохранить работу. Просто одни люди относились к ней хорошо, а другие – нет, и она уже давно отчаялась понять, почему это происходило. Главное – она всегда могла понять, кем может манипулировать, а кем нет. Например, она знала, что дядя был рад о ней заботиться, тогда как тетушка ее просто ненавидела. Казалось, впечатление о ней складывалось у людей в первые же минуты знакомства, и потом с этим ничего нельзя было поделать.

– Знаешь что? – сказала Сил Рэнди. – Раз я уволена, то не буду отрабатывать оставшиеся часы. Я приду за зарплатой в пятницу, тогда и форму тебе отдам.

– Я тебе за это не заплачу, – сказал управляющий.

– Это я уже поняла. – Она повернулась к нему спиной и вышла прочь, поправляя на ходу ярко-красную юбку.

– И не смей стирать форму! – крикнул ей вслед бывший босс. – Только сухая чистка.

Она вышла на центральную аллею молла, тихого захудалого местечка, растерявшего основную часть своих покупателей с появлением «Тайсонс Корнер», более нового и современного торгового центра, расположенного к западу отсюда. Зато здесь рядом было метро, из-за чего она и решила работать именно в этом магазине. У нее ведь не было машины. По правде говоря, Сил даже не умела водить. Это, пожалуй, было единственным, чему дядя не научил ее. А к тому времени, как они сошлись во мнении, что ей пора уехать, учиться уже было некогда. Даже когда ей подвернулась постоянная работа, Сил не захотела тратить деньги на автошколу. Она просто собиралась и дальше ездить на общественном транспорте или подыскать того, кто научит ее водить. Неожиданно она подумала о том, какие отношения ей, вероятнее всего, пришлось бы установить с человеком, который стал бы ее этому учить, и поморщилась. Дело не в том, что ей никогда не хотелось секса, нет. Ей нравился Мел Гибсон в «Безумном Максе 2». Она даже думала, что прекрасно прижилась бы в таком мире, где важны только материальные ценности и каждый сам за себя. Или сама за себя. Проблема в том, что она всегда занималась сексом, только чтобы защитить себя. Ладно, ладно, я все сделаю, только не бейте меня больше. Секс стал для нее своего рода валютой, и она не знала, как это изменить. Например, если бы Рэнди не был геем, она бы уже, наверное, стояла перед ним на коленях, пусть это и было для нее последним отчаянным шагом. Лучше почаще обещать и лишь изредка выполнять свои обещания. По крайней мере, так она делала со своим боссом в Чикаго, когда работала в пиццерии. Пока однажды их не застукала его жена.

Когда дядя подарил ей тысячу долларов и документы с новым именем, она думала, что заживет теперь в большом городе. Там всем было наплевать на тебя, наплевать на то, кто ты и откуда, а среди огромных толп людей и многочисленных зданий ты чувствуешь себя в безопасности. Она выбрала Сан-Франциско – а точнее, Окленд, – но не прижилась там. Постепенно, сама того не осознавая, она двинулась на восток. Финикс, Альбукерке, Уичито и опять Чикаго. И вот оказалась в Северной Вирджинии – в Арлингтоне, где жизнь кипела, точно как в большом городе. И вдобавок люди здесь быстро менялись, приезжая и уезжая, так что никто не навязывал свою дружбу. Она жила в Кристал-сити[36]. Это название казалось ей очень забавным, потому что напоминало выдуманное место из какого-нибудь фантастического фильма. До Балтимора отсюда было меньше пятидесяти миль и еще около тридцати до Глен-Рок, но река Потомак, отделявшая ее от родного города, казалась ей широкой и непреодолимой, как целый океан, континент или галактика, поэтому она и не думала ее пересекать каким бы то ни было способом.

Сил села на скамейку посреди пустынной аллеи и попыталась пригладить юбку, но та снова распушилась. Торговые центры… В них было какое-то сходство, которое утешало ее. Одни глянцевые, с дорогущими бутиками, буквально ломящимися от покупателей, а другие, наподобие этого, тихие и спокойные, с легким чувством заброшенности. Но некоторые вещи универсальны: приторный запах печенья и корицы, запах новой одежды и парфюма.

Она отправилась к игровым автоматам, где раньше проводила все свои перерывы. Сил играла там в детские игры – «Мисс Пакман», «Фроггер» и так далее – и неплохо в них поднаторела, причем настолько неплохо, что могла проторчать здесь час, потратив всего один-два доллара. Она уже запомнила в игре каждую точку, каждый поворот. В это время дня, за несколько часов до окончания уроков в школе, она сидела в зале автоматов почти одна. Это наверняка выглядело немного странно: молодая девушка в швейцарском костюме дергает джойстик, чтобы желтая блямба могла сожрать как можно больше белых точек. Сегодня она зашла в «Мисс Пакман» довольно далеко, прошла и встречу, и погоню, но потеряла последнюю жизнь прежде, чем появился маленький Пакман в коляске. На этом автомате она редко доходила до маленького Пакмана, потому что игра на нем шла чуть быстрее, чем в других местах, и к тому же в ней были обманные ходы в невидимой части, где была важна каждая доля секунды.

Сил потратила свой последний четвертак на «Вашингтон Стар», чтобы поискать объявления о работе. Листая газету, она тайком ела запрещенный «Эм-энд-Эмс». Запрещенный, потому что в метро нельзя было есть и пить, но она любила нарушать идиотские правила. Она намеренно тренировалась на всяких мелочах, чтобы не растерять форму, когда действительно понадобится кого-то обмануть. Ей хотелось перехитрить еще и систему оплаты проезда, когда в зависимости от маршрута взималась разная плата, а при выходе требовалось показать билет. Прыгать через турникет, конечно, было не в ее стиле, но должен был существовать более дешевый способ ездить в метро.

А ведь она не планировала быть такой… пронырливой – вот подходящее слово. Пожалуй, это ей больше и не было нужно. У Сил было новое имя, а значит, и новая жизнь.

– Начнешь все с чистого листа, – пообещал ей дядя. – Это шанс начать все заново, и никто его у тебя не отберет. Можешь делать все, что хочешь. А я всегда буду готов помочь тебе, если понадобится.

Она и представить не могла, чтобы он ей понадобился. Наоборот, она надеялась, что больше никогда его не увидит. Сил закрыла лицо руками, но тут же убрала их. От них пахло целлофаном и сыром. Она даже не закончила смену, но все равно пропахла целлофаном и сыром.

Вернувшись домой, в свою квартиру-студию, она спустилась в подвал и забросила платье в стиральную машинку, несмотря на то что Рэнди запретил его стирать. Кусок дерьма – вот он кто, этот Рэнди. Позабыв, насколько мощной была машинка, она поставила счетчик на час, и платье село на несколько размеров. Теперь оно подошло бы разве что двенадцатилетней девочке или карлику. Рэнди, скорее всего, использовал бы это как основание не платить ей за отработанное время, а затем все равно заставил бы какую-нибудь бедную девчушку носить это платье, чтобы мужская половина клиентов могла получить немного острых ощущений, покупая дурацкий сыр. Пошел он к черту! Сил бросила платье в мусорную корзину и пошла обратно наверх делать свое домашнее задание. В прошлый раз она не сдала письменную работу своему преподавателю статистики. Это был пожилой мужчина, у которого отчаянно тряслись руки, когда она с ним разговаривала. И все же он разрешил ей сдать работу в следующий раз.

Часть VII Суббота

Глава 27

В Брансуике, штат Джорджия, воняло. Поначалу Инфанте пытался списать это на свое воображение, а также на непроизвольное отвращение, которое он питал к глубоко прожаренному Югу, с большой буквы «Ю». Балтимор стал для него культурным шоком, когда он переехал туда в свои двадцать, хотя позже Кевин привык к нему, а теперь ему там даже нравилось. В отличие от Лонг-Айленда, там полицейский вполне мог прожить на свою зарплату и сверхурочные. Может быть, здесь жизнь была получше, но Инфанте было все равно. В Брансуике определенно чем-то воняло.

Официантка в придорожном кафе, должно быть, заметила, как он сморщил нос, войдя внутрь.

– Ажнааприка, – сказала она полушепотом, как будто сообщала пароль какого-то тайного клуба.

– Неважная паприка? – Он действительно понимал местных жителей с трудом, как бы медленно они ни разговаривали.

– Да бумажная. Фабрика, – повторила официантка. – Это из-за нее в городе стоит такой запах. Не волнуйтесь, вы скоро к нему привыкнете.

– Я здесь ненадолго, так что ни к чему мне привыкать не придется. – Полицейский одарил ее своей лучшей улыбкой. Он просто обожал женщин, которые приносили ему еду. Даже таких простых и непривлекательных, как эта невзрачная, рябая девушка, – Кевин все равно любил их.

Он прилетел в Брансуик накануне в десять вечера, так что для поездки в район, где жила Пенелопа Джексон со своим парнем, было уже слишком темно и поздно. Детектив заглянул туда утром, по пути на встречу с местным пожарным инспектором. Рейнолдс-стрит, а именно дом, в котором жил и умер Тони Данхэм, выглядел довольно странно. Трудно было понять, сносили его или, наоборот, заново отстраивали. Хотя это касалось почти всего Брансуика, словно город падал в бездну отчаяния или его только начали реставрировать после долгого застоя. «Это точно не мое», – подумал Инфанте, глядя на город через лобовое стекло «Шевроле Каризмы», арендованной в местном прокате авто. Но когда он подъехал к воде, почувствовал мягкий нежный ветерок и вспомнил, что в Балтиморе весна еще даже не началась. Была какая-то мягкость в местном климате и в людях. Кевину это нравилось, по крайней мере, климат уж точно.

– О, это, несомненно, был несчастный случай, – сообщил инспектор из местного отделения пожарной службы, мужчина по имени Уэйн Толливер.

Как и рассчитывал Инфанте, они встретились за чашкой кофе в конце завтрака. Детектив не любил обсуждать дела за едой и был рад, что успел полностью насладиться насыщенным завтраком, который состоял из жареных яиц с колбасой и овсянки.

– Она сидела в гостиной, смотрела телевизор, а Тони был в спальне, курил и пил. Он уснул, уронил пепельницу на коврик рядом с кроватью, и комната… – Пожарный раскинул руки, словно подбрасывая невидимое конфетти. – Вспыхнула.

– И что она сделала? – спросил Кевин.

– Детекторы дыма не сработали… – Толливер состроил гримасу. С круглым лицом и розовыми щеками, он выглядел добродушным и, похоже, был не таким старым, каким казался из-за обширной лысины на голове. – Люди считают, что мы просто мутим воду, напоминая им регулярно менять батарейки хотя бы раз в полгода, как в часах. Так или иначе, тогда был канун Рождества, на улице стояла холодина, и у нее в комнате работал обогреватель, так как системы отопления в доме не было. К тому времени, когда она заметила дым, было уже слишком поздно. Она рассказала нам, что почувствовала запах дыма, подошла к двери в спальню, но даже за ручку взяться не смогла – та была слишком горячей. Она начала кричать, звать Тони, потом позвонила в девять-один-один. Окна были забиты гвоздями – это нарушение со стороны арендодателя, но у парня все равно не было шансов, он ведь был в стельку пьян. Думаю, он отравился угарным газом еще до того, как она поняла, что происходит.

– Так вот как все было…

Уэйн уловил тень сомнения в голосе Инфанте.

– Никаких катализаторов, точка возгорания всего одна – ковер. Девушку мы тоже проверили, очень внимательно. Она ничего не вынесла из дома – все ее вещи, украшения и прочее сгорели. Да и у него не было никаких богатств, которые он мог бы оставить ей в наследство. Скорее наоборот. У него был аннуитет, который автоматически обнулился сразу после его смерти, так что она в любом случае осталась ни с чем.

– Аннуитет? – переспросил полицейский. Адвокат из Йорка сообщил ему, что после продажи фермы Стэн Данхэм купил себе аннуитет. Так-так-так… Правда, еще он сказал, что у Стэна не было родственников.

– Ежемесячный платеж, который он должен был получать на протяжении десяти лет. Знаете, например, когда профессиональные спортсмены получают гонорар, они открывают аннуитетный вклад, который ежемесячно возвращается им, как правило, с процентами. В случае Данхэма и его девушки сумма, разумеется, была куда меньше, однако этого им хватало, чтобы жить в свое, так сказать, удовольствие. Эти двое были тусовщиками. Обычно люди в таком возрасте – ему было за пятьдесят – это перерастают, но, как видно, не все.

Инспектор произнес последние слова с такой горечью в голосе, будто это было ему знакомо по собственному опыту, словно его любимая тоже так и не переросла увлечение тусовками и причиняла ему много боли. Но Инфанте приехал не для того, чтобы говорить о Толливере.

– Что еще вам известно об этих двоих? – спросил он.

– Ну, они частенько гостили у наших братьев в синем. Жалобы на шум. Подозрения в домашнем насилии. Правда, все эти звонки поступали не от нее, а от соседей, которые даже не могли сказать, кто там кого избивал. Она была той еще мегерой… эдакая деревенщина из Северной Каролины.

Все в мире относительно. Если даже этот парень называл ее деревенщиной, значит, она действительно была из какой-нибудь далекой глуши и носила обрезанные джинсы, подвязанные обычной веревкой вместо ремня, на манер Элли Мэй Клампетт[37].

– И долго она жила на Рейнолдс-стрит? – поинтересовался Кевин.

– Трудно сказать. Она не упоминалась ни в одном официальном документе – ни в договоре на аренду, ни в коммунальных счетах. Все было оформлено на него. Сам он прожил там лет пять или около того. Подрабатывал водителем грузовика, работал где придется, на разные компании. По словам соседей, он подобрал ее на дороге и привез к себе. Данхэм никогда не был красавчиком, но у него в доме всегда жила женщина. Эта была третьей, опять-таки по словам соседей.

– Вы проводили анализ на токсины?

Очередной оскорбленный взгляд инспектора.

– Да. И он только подтвердил, что Данхэм был мертвецки пьян, да еще и под действием снотворного. Больше ничего. Как и многие другие дальнобойщики, он принимал таблетки, чтобы не спать в дороге, а когда приезжал домой, не мог расслабиться без их помощи. За день до того случая он как раз вернулся из рейса.

– И все же…

– Послушайте, я понимаю, к чему вы клоните. Я занимаюсь пожарами уже не первый год и знаю, что говорю. Дешевый хлопковый коврик загорелся от упавшей на него пепельницы с непотушенной сигаретой. Если это она устроила поджог, вы представляете, насколько расчетливой и хладнокровной она должна быть? Конечно, легко бросить сигарету на пол, но ей ведь нужно было еще убедиться, что он не проснется, верно? Нужно было стоять там, смотреть, как разгорается огонь, ждать, пока комнатка не превратится в настоящий ад, и только тогда звонить в экстренную службу. А если бы одной сигареты оказалось мало? Бросать вторую точно нельзя, иначе бы мы это заметили. Верно я говорю? Плюс она слишком полагалась бы на удачу, ведь ее могли заметить соседи…

– Но был же канун Рождества! Думаете, не все сидели в это время дома?

Толливер пропустил этот аргумент мимо ушей.

– Я видел эту женщину. Она не настолько хитра, чтобы все это провернуть. К тому же ее так расстроила смерть Данхэма, что пожарным пришлось удерживать ее силой. Иначе она бросилась бы в горящий дом.

Однако в спальню она входить не стала, потому что ручка двери была слишком горячей.

И снова Уэйн, казалось, прочитал мысли Инфанте.

– Даже в чрезвычайной ситуации многие люди остаются спокойными и невозмутимыми – инстинкт самозащиты делает свое дело. Она испугалась заходить в спальню, да, но как только к ней пришло осознание того, что он был внутри, что его больше нет, она просто сошла с ума… Я прослушивал ее звонок в девять-один-один. Ей действительно было страшно. – Последнее слово пожарный произнес как «стращно». А коллеги еще смеются над нью-йоркским акцентом Инфанте, который вообще был едва заметен, а по сравнению с Толливером так вообще отсутствовал.

– И где она теперь? – задал Кевин очередной вопрос.

– Не знаю. На дом наложен арест, так что Пенелопа больше там не живет. Может быть, она еще где-то в городе, а может, и уехала. Она вольна делать что угодно. Свободная, белая, двадцатиоднолетняя.

Инфанте никогда не слышал, чтобы кто-то так говорил. В кино – да, но никак не в реальной жизни. Однако Толливер, похоже, и не заметил, как странно прозвучали его слова. Впрочем, честно говоря, отец и дядя Кевина частенько использовали выражения похуже, причем куда более осознанно.

Выходя из придорожного кафе, Инфанте задумался, что привело Тони Данхэма на юг, почему он обосновался именно здесь. Отличным поводом для этого мог послужить климат. К тому же он был дальнобойщиком, а они обычно не страдают от излишка амбиций. Данхэм родился в начале пятидесятых, так что в колледж идти ему было поздновато, но даже со средним образованием можно было неплохо устроиться, правда, при условии, что ты знаешь нужных людей. Наведя кое-какие справки, Нэнси выяснила, что Тони не участвовал в войне, но жил ли он на ферме одновременно с предполагаемой Хизер Бетани, было неясно. Хизер не упоминала, что в доме был кто-то еще. С другой стороны, она, в принципе, ничего особенного им не рассказала, кроме адреса и имени Стэна Данхэма. Хотела ли Хизер, чтобы они нашли связь с Тони или нет? И как во всем этом была замешана Пенелопа Джексон?

Фотография в водительском удостоверении не лгала: женщина в Балтиморе Пенелопой не была. Но тогда кем она была? Что, если Пенелопу раньше звали Хизер Бетани, а эта женщина просто украла ее историю вместе с машиной? Где тогда была сама Пенелопа? Оставалось только надеяться, что соседи с Рейнолдс-стрит узнают его таинственную знакомую и объяснят, какое отношение она имеет к тем людям.

Вернувшись на Рейнолдс-стрит и начав задавать вопросы о Пенелопе Джексон и Тони Данхэме, Инфанте заметил, что гостеприимство на юге не в чести. Правда, первый человек, с которым он столкнулся, искренне хотел оказаться полезным, но он больше говорил по-испански, чем по-английски, а увидев удостоверение Кевина, и вовсе замолчал. Тем не менее, когда детектив показал ему фотографию из водительских прав Пенелопы Джексон, он оживленно кивнул: «Si, si, si, мисс Пенелопа», а посмотрев на фотографию другой женщины, той, что сейчас находилась в Балтиморе, лишь пожал плечами. Другая соседка, грузная афроамериканка средних лет, у которой было пятеро или шестеро детей, тяжело вздохнула, словно говоря, что ей и так есть за кем следить, кроме соседей.

– У меня свои дела, у них – свои, – ответила она на вопрос, куда могла уехать Пенелопа Джексон.

По другую сторону обугленного синего дома какой-то старик вычищал граблями желто-зеленую лужайку. Поначалу грубый и неразговорчивый, он стал гораздо дружелюбнее, когда узнал, что имеет дело с должностным лицом.

– Если честно, я бы предпочел, чтобы дом сгорел дотла, чем чтобы эти двое вернулись, – сказал старик, Аарон Пэрриш. – Да, звучит паршиво… Я обычно никому не желаю зла, но они были просто ужасными людьми. Постоянно дрались, кричали. А еще… – Он понизил голос до шепота, словно говорил о чем-то действительно постыдном. – А еще он парковал свой пикап прямо на газоне. Я жаловался на них арендодателю, но он сказал, что они хотя бы регулярно платят за жилье, в отличие от мексиканцев. Как по мне, так мексиканцы – и те лучшие соседи, если им только объяснить пару вещей про Америку.

– Дрались, кричали… Вы имеете в виду, между собой? – уточнил полицейский.

– Обычно да.

– А в полицию вы не обращались?

Пэрриш нервно оглянулся, как будто кто-то мог их подслушивать.

– Анонимно. Несколько раз. Моя жена даже пыталась как-то поговорить с Пенелопой по этому поводу, но та посоветовала ей не совать нос в чужие дела. И это я еще смягчил ее слова.

– Это она?

Аарон уставился на фотографию из водительского удостоверения, которую Нэнси распечатала в увеличенном виде.

– Похожа. Хотя в жизни она была посимпатичнее. Низенькая, но с отличной фигурой, прямо куколка.

– А эту женщину узнаете? – Фотографию «Хизер Бетани» Кевин сделал во время их второй встречи.

– Нет, ни разу ее не видел. Боже мой, а они ведь похожи, вам не кажется?

Похожи? Инфанте посмотрел на фотографии, но заметил лишь поверхностное сходство: волосы, глаза, может быть, фигура. Несморя на то что он не любил Хизер Бетани и не доверял ей, она выглядела какой-то… уязвимой, тогда как Джексон казалась крепким орешком.

– Она вам ничего о себе не рассказывала? Я имею в виду Пенелопу Джексон. Откуда она? Откуда Тони? Как они познакомились?

– Она не из тех, кто любит болтать. Знаю только, что она работала на острове Святого Саймона в местечке под названием «Звездная гавань». Тони тоже иногда работал на острове, когда не подворачивались рейсы. Занимался озеленением. Но остаться жить они там, конечно, не могли.

– Почему нет?

Наивность Инфанте вызвала у Аарона Пэриша снисходительную улыбку.

– Из-за цен, сынок. Из тех, кто работает на острове, лишь немногие могут позволить себе там жить. Этот дом… – Старик махнул рукой в сторону обугленных останков одноэтажного домика с тремя спальнями. – Если его взять и перебросить на пять миль к востоку, обойдется вам как минимум в двести пятьдесят тысяч долларов. Святой Саймон – остров для миллионеров. А на Си-Айленде жизнь еще дороже.

Детектив поблагодарил мистера Пэрриша и вошел в незапертый дом. Внутри все еще стоял запах дыма. Кевин не понимал, почему на дом наложили арест, ведь пострадала только спальня, где находился Данхэм. Видимо, владелец дома таким образом пытался содрать больше денег со страховой компании.

Дверь в спальню разбухла от воды и застряла, но полицейский сумел открыть ее, навалившись всем весом. Толливер сказал, что Тони Данхэм был уже мертв, когда его тело загорелось, но Инфанте не мог избавиться от мысли, что его плоть шипела и брызгала, как кусок мяса на барбекю. Этот запах здесь тоже остался. Стоя на пороге, Кевин пытался представить, как все было. Нужно действительно быть хладнокровным, чтобы убить человека таким способом – бросить окурок на ковер и ждать, пока огонь разойдется в полную силу. Как сказал Уэйн, если что-то пойдет не так, второй окурок бросить будет нельзя. А если бы парень вдруг проснулся, ей бы пришлось лезть из кожи вон, чтобы убедить его, что все произошло случайно, а она только что вошла. Довольно рискованно, учитывая, что Тони и так регулярно ее побивал. К тому же нужно быть собранным, чтобы не поддаться соблазну и не похватать свои пожитки, а позволить им сгореть. Нужно ждать, пока сам не начнешь задыхаться, затем закрыть дверь, смыть с лица слезы, навернувшиеся от дыма, вернуться обратно и, убедившись, что человека по ту сторону двери уже не спасти, позвать на помощь.

Женщина в Балтиморе, как бы ее ни звали, смогла бы все это провернуть – Инфанте в этом не сомневался. Как и в том, что она не была Пенелопой Джексон. Пожалуй, это был единственный конкретный факт, которым он располагал. «Я не знаю Пенелопу Джексон, – сказала она. – Не знаю никакую Пенелопу Джексон». Тогда какого хрена у тебя была ее машина? Она ушла от ответа на этот вопрос, предложив им взамен разгадку старого дела, а затем выставила одного из полицейских преступником. Она скормила им столько всего, но зачем? Что она хотела им показать?

Детектив вышел из дома и уехал с Рейнолдс-стрит. Дом Данхэма был мрачным еще до пожара. Дом, в котором приходилось сосуществовать двоим несчастным. Дом ссор и перепалок. Инфанте уже доводилось жить в подобном месте, причем дважды. Хотя ладно, на самом деле один раз – со второй женой. Первый его брак до поры до времени был нормальным. Табби была хорошей. Если бы он встретил ее теперь… Но он больше никогда не встретит ее, ту Табби, с которой познакомился двенадцать лет назад в ресторане «Портовая крыса». Она исчезла, уступив место другой женщине, для которой Кевин стал изменщиком и вруном. Они сталкивались иногда на улице – Балтимор был тесен, – и она всегда казалась вежливой и дружелюбной, как и он сам. Они даже смеялись над своим браком, словно это было не более чем поломкой машины на полпути, эдаким забавным приключением. Спустя десять лет они стали относиться к себе молодым снисходительно, смеяться над своими давними ошибками.

Но взгляд Табби теперь изменился, в ее глазах стоял разочарованный блеск. Инфанте отдал бы все на свете, чтобы она еще раз посмотрела на него так же, как при их первой встрече в том ресторане, с неподдельным восхищением и уважением. Но этому больше никогда не бывать.

* * *

В одной из брошюр Кевин вычитал, что на острове Святого Саймона есть какая-то крепость, и решил убить время там, пока не откроется «Звездная гавань», бар-ресторан, где когда-то работала Пенелопа Джексон. Инфанте давно привык к разочарованиям, которые преподносила история, – он побывал в Аламо[38], когда ему было всего десять лет. Вот и от форта Фредерика почти ничего не осталось, и детектив просто стоял и смотрел на море сорняков, известное под названием «Кровавый берег», как вдруг у него зазвонил телефон.

– Привет, Нэнси, – снял он трубку.

– Привет, Инфанте. – Кевин знал этот тон. Он понимал Нэнси Портер лучше, чем всех своих бывших жен. Похоже, у нее плохие новости.

– Выкладывай, что случилось.

– Наша новая знакомая решила, что хочет поговорить. Сегодня.

– Я приеду вечером. Она не может подождать?

– Я тоже об этом подумала, но Ленхард утверждает, мы должны завоевать ее расположение. Он собирается отправить меня поговорить с ней. Думаю, он переживает насчет репортеров, да и ее мать уже приезжает. Никто не ожидал, что она вылетит из Мексики так быстро и без лишнего шума. Уж кого-кого, но мать контролировать мы точно не сможем. Она вольна говорить с кем хочет.

«Свободная, белая, двадцатиоднолетняя», – сказал бы Толливер.

– Да уж, если журналисты все пронюхают, нам конец.

Удивительно, как им удавалось так долго не привлекать внимания к этой истории. Скорее всего, просто повезло.

– Черт, ладно. Во сколько наша мамочка прилетает? – спросил Инфанте.

– В десять вечера, сразу после тебя. Так что еще тебе…

– Да брось! Неужели я должен ее встречать? Меня что, за последние двадцать четыре часа успели понизить в должности?

– Сержант посчитал, что будет неплохо, если ее кто-то встретит. Неплохо, ну, и весьма разумно. Мы хотим держать ее в поле зрения, понимаешь?

– Понимаю.

Кевин с раздражением захлопнул крышку телефона и снова уставился на место исторического сражения. Битва на самом деле была не такой уж кровавой. Британские войска дали отпор испанским интервентам в так называемой Войне за ухо Дженкинса. Странное название для войны. Однако сейчас детектив и сам вел бессмысленный бой, блуждая по Джорджии, пока его бывшая напарница выходила на передний план и собиралась ехать на допрос, который должен был проводить он. Война за левое яйцо Инфанте. Но хуже всего было осознавать, что Нэнси сама ему все рассказала, а не стала действовать за его спиной. Хотя она никогда не умела врать. А вот так называемая Хизер… Интересно, она знала, что Кевин улетел в Джорджию? Может быть, именно поэтому и решила рассказать все именно сейчас, пока его нет?

Черт побери. Теперь Инфанте ненавидел Брансуик вдвое сильнее.

Глава 28

– Дело в том, что нам очень пригодилась бы ваша помощь.

Честер Уиллоуби услышал голос и даже уловил смысл сказанного, но не смог подобрать подходящих слов для ответа. Он был слишком поражен ее появлением и восхищен одним только ее присутствием. Девушка из прошлого. Уиллоуби понимал, что его отношение к ней слишком предвзято, но не мог воспринимать эту молодую женщину-детектива по-другому. У нее были пышные формы, симпатичные розовые щечки и светлые волосы, выбившиеся из неаккуратно закрепленного пучка. Эдакая мечта Рубенса в двадцать первом веке. Женщины работали в его отделе и раньше. К концу восьмидесятых некоторым даже удалось раскрыть парочку преступлений. Но они определенно не были так красивы, как она.

– Я не спала почти до четырех утра, – искренне сказала детектив по имени Нэнси. – Пыталась во всем разобраться. Но здесь так много всего – вот я и подумала, что вы могли бы помочь мне сосредоточиться на деталях.

Она сунула ему две бумажки. Это были не просто черно-белые распечатки, а документы с цветовыми маркировками – красными и синими. Красным обозначались общеизвестные факты, синим – то, что полиция держала в тайне. Честеру такой подход казался слегка девчоночьим, но, может быть, теперь, когда появились компьютеры, так делают все полицейские. В свое время он ни за что не посмел бы воспользоваться подобной системой, учитывая, что коллеги всегда следили за тем, чтобы он не дал слабину и не обмяк. Изнеженный – вот самое подходящее слово, но произнеси он его вслух хоть однажды, и коллеги как пить дать сочли бы это доказательством того, что он действительно стал неженкой.

– До четырех утра? – пробормотал бывший полицейский. – Но сейчас только двенадцать… Вы, должно быть, устали?

– У меня полугодовалый сын. Усталость – это мое нормальное состояние, – ответила женщина. – Я уже поспала четыре часа, так что чувствую себя хорошо отдохнувшей.

Уиллоуби сделал вид, будто внимательно изучает бумаги, но на самом деле он не хотел во все это вникать, не хотел разбираться в красных и синих линиях. В этом тихом омуте из многочисленных фактов наверняка водился не один черт. А у Честера не было желания снова быть втянутым во все это, вспоминать о своих неудачах. Хотя его никто никогда не упрекал и ни в чем не винил. Его начальство, как бы они ни хотели раскрыть дело Бетани, понимало, что им ничего не светит, что это одно из тех дел некой сумеречной зоны. Ведь даже Дэйв ни в чем его не винил. К тому времени, как Уиллоуби покинул департамент полиции, он уже знал, кем хотел быть. Одним из тех крутых парней. Жестким. Упрямым. И уж точно не изнеженным.

Тем не менее совесть до сих пор продолжала грызть его за то, что он так и не продвинулся как следует в расследовании исчезновения сестер. А теперь приходит эта молоденькая женщина – боже, какая она красивая, еще и молодая мать, только представьте! – и сообщает, что в преступлении замешан полицейский, причем из их департамента. Они, можно сказать, работали вместе. Он не помнил Стэна Данхэма, но Нэнси сказала, что он ушел в отставку в семьдесят четвертом, и все же… Какой позор для отдела! Чет знал, к чему все это приведет, если выяснится, что эта девушка – Джейн Доу – говорила правду. Все эти годы ответ был прямо у них под носом. Поползут слухи о том, что они якобы покрывали своего сотрудника, может, даже были с ним в сговоре… Люди любят заговоры.

– Вот, – сказал Уиллоуби, тыча пальцем в ярко выделенную синюю линию. – Вы и сами справились. Вот то, что вам нужно. Лишь немногие могут утверждать, что знают все в мельчайших деталях: я, Мириам, Дэйв, молодой стажер, который был с нами в ту ночь, и все те, кто имел доступ в хранилище вещдоков.

– И вы называете это «немногие»? – удивилась Портер. – И вообще, подозреваемый в преступлении – полицейский, а у него наверняка были хорошие знакомые, которые могли помочь ему, сами того не подозревая.

– То есть вы не верите, что она та, за кого себя выдает, однако все равно думаете, что Стэн может быть преступником? – Такой расклад бывшему следователю в голову не приходил.

– В данный момент возможно все. Информация – это… – Нэнси замешкалась, собираясь с мыслями. – Это своего рода живой организм. Он растет, изменяется. С тех пор как я начала работать со старыми делами и проводить больше времени в архивах и за компьютером, я стала по-другому относиться к информации. Она как набор лего, понимаете? Ее можно собрать по-разному, но некоторые детали так и останутся лишними, как их ни примеряй.

Их чай уже давно остыл, но Честер все равно отхлебнул из чашки. Сначала его гостья отказалась от чая, но Уиллоуби принес вторую чашку с пакетиком «Липтона», и она согласилась, видимо подумав, что старику одиноко и он хочет задержать ее подольше. Но ему вовсе не было одиноко и он не хотел задерживать ее ни на минуту дольше необходимого. Его взгляд скользнул к старому столу жены, и откуда-то с крыши Эденволда до его ушей вдруг донесся скорбный птичий крик. Слишком поздно… Слишком поздно.

– Суть в том, – сказал Уиллоуби, – что тот человек, который украл девочек, может уже сам ничего об этом не помнить. Для него ведь это вряд ли имело большое значение. Но для девушки… Она бы точно не забыла. Вы бы не забыли, не так ли? Если бы вас тоже украли в таком возрасте.

– Ну, я была той еще сорвиголовой, можете себе представить, но да, я бы точно такое запомнила.

– Так поработайте в этом направлении. Ну не знаю, напоите ее и попытайтесь поговорить по душам. Это все, что вам нужно. Но вы ведь и сами знаете, верно? Вы сказали, что работали в убойном отделе до того, как ушли в декрет. – Честер почувствовал, как багровеет его лицо, словно напоминать женщине, что она может выполнять репродуктивную функцию, было неэтично. – Вы знаете, как добыть нужную информацию. Уверен, вы чертовски хорошо с этим справитесь.

Настал черед Нэнси пить холодный чай, чтобы хоть как-то оправдать свое молчание. В молодости Уиллоуби, скорее всего, не обратил бы на нее внимания. В двадцать ему больше нравились – как напыщенно выражалась его мать – худые-до-мозга-костей девушки вроде Кэтрин Хепбёрн, со сногсшибательными фигурами и походкой от бедра. Такой девушкой была Элейн, прекрасная, с какой стороны ни глянь. Однако у пышных дам были свои преимущества. Эта Нэнси Портер со своими розовыми щечками и бледно-голубыми глазами была похожа на куклу. «Крестьянщина», – сказала бы его мать, хотя их родословному древу могли бы пригодиться более крепкие корни.

– Мы подумали… точнее, они подумали – сержант Ленхард, начальник Инфанте, и, разумеется, он сам, – подумали, что вы должны присутствовать на допросе, – сказала Портер.

– То есть вы хотите, чтобы я лично увидел ее?

– И может даже… поговорили.

– Разве это законно?

– Иногда полицейские в отставке продолжают работать в департаменте. Так сказать, оказывают неоплачиваемые консультационные услуги. Мы могли бы это устроить.

– Дорогуша…

– Нэнси.

– Я не заигрываю, просто на секунду забыл ваше имя, а обратиться как-то нужно было. Так уж случается, понимаете? Мне уже за шестьдесят. Память меня иногда подводит. Я больше не тот, что прежде. Я не помню всех деталей того дела. Вам сейчас известно больше, чем мне. Так что ничем не могу вам помочь.

– Одно только ваше присутствие заставит ее дважды подумать, прежде чем попытаться нас обмануть. Понимаете, Инфанте все еще в Джорджии, ее мать прилетит только ближе к ночи, а…

– Мириам прилетает? Вы нашли Мириам?

– Она жила в Мексике, как вы и сказали. Она не закрыла банковский счет в Техасе, и по нему мы нашли ее контакты. Ленхард дозвонился к ней только прошлой ночью, но Мириам уже в пути. Мы и не думали, что она так быстро соберется. Он даже пытался ее отговорить. Лететь ей сюда целый день, но как только она будет здесь… Не представляю, как мы будем ее отвлекать. Устраивать допрос сегодня – не наша идея, но мой начальник считает, что другой возможности может и не представиться.

– Хотите сказать, если эта Джейн Доу притворяется, то она сможет одурачить Мириам и на ходу черпать от нее информацию без чьего-либо ведома? – Чет покачал головой: – Нет, Мириам ей не обмануть. Это никому не под силу.

– Это нас не особо волнует. Если до такого дойдет, мы всегда можем сравнить их эпителиальные клетки. Но если нам и без этого удастся поймать ее на вранье, тоже будет неплохо.

– Какие-какие клетки? Эпи…

– ДНК.

– ДНК… Ну да, конечно. Новые лучшие друзья любого детектива. – Бывший полицейский отхлебнул еще немного холодного чая. Значит, Мириам им не сказала, а они и не подумали спросить. Ну как же иначе? Не зная главного, они уже сделали выводы. Очевидно, это была его вина. Ему уже давно следовало рассказать всем правду, но он был у Дэйва в большом долгу.

Уиллоуби отодвинул бумаги от себя с такой силой, что они слетели на пол с гладкой деревянной поверхности его кофейного столика. Столика, который – он заметил это только сейчас, в присутствии этой эффектной девушки – был слишком пыльным и засаленным.

– Вы не представляете, как можно оставить все как есть, не так ли? Думаете, даже спустя столько лет я должен закончить расследование этого дела? Говорят, старый конь борозды не портит. Вот только хочет ли сам конь возвращаться обратно в поле? Думаю, нет. В свое время я отлично поработал. Уйдя в отставку, я смирился с тем, что не на все вопросы есть ответы. Я даже – только не смейтесь – подумывал о вмешательстве сверхъестественных сил. Похищении инопланетянами, например. Почему бы и нет?

– Но что, если ответы все-таки есть?

– Я сердцем чую, что это будет самая мерзкая, самая отвратительная и бесполезная трата нашего времени и энергии. Мне жаль Мириам, жаль, что она возвращается сюда, только чтобы убедиться в том, во что столько лет не позволяла себе верить. Это Дэйв цеплялся за надежду, и в конце концов это его погубило. А Мириам смирилась с потерей дочерей и нашла способ жить дальше.

– Сердцем чуете… но ведь именно это нам и нужно. Поприсутствуете на допросе, установите с ней зрительный контакт… Сержант пообещал переговорить с вами на этот счет, если это что-то изменит.

Уиллоуби встал и подошел к окну. На улице было пасмурно и прохладно, даже по мартовским меркам. И все же при желании он мог бы сейчас играть в гольф. Гольф – игра, в которой невозможно достигнуть совершенства, которая каждый раз напоминает о человеческих недостатках и слабостях. Он полжизни повторял, что ни за что не станет членом гольф-клуба, право на вступление в который получил с рождением, но выйдя на пенсию, посетил его один раз и попался на крючок. Тогда ему было сорок пять. Кто выходит на пенсию в сорок пять?

Провал.

Честер не собирался строить карьеру полицейского. Изначально он планировал прослужить в полиции лет пять или чуть больше, а затем перевестись в прокуратуру штата, предложить свою кандидатуру на место генерального прокурора, после чего, может быть, замахнуться на пост губернатора. Еще молодым парнем, только выпустившимся из юридической школы, он уверенно строил планы на будущее: чем заняться через пять лет, через десять, через двадцать… Став следователем в отделе криминалистики в свои тридцать, он решил задержаться там чуть дольше и, может быть, раскрыть одно-два известных преступления, чтобы сделать себе имя. В первый же год ему поручили вести дело Бетани. И он остался там сначала на пять лет, затем еще на десять.

И не только из-за этого расследования. Просто правосудие стало иметь для него все меньше и меньше значения. Зал суда – это не место для ответов. Это мир длинных дискуссий и актерских постановок, где каждый кружит вокруг одних и тех же фактов и пытается собрать их все воедино. Как там сказала эта женщина? Ах да, как лего. «Вот моя версия, а вот его, какая вам больше нравится?» Лего. И сложить их вместе можно бесконечным числом способов. Старик вспомнил библиотеку в центре города, которую к Рождеству украсили скульптурами из лего, собранными какой-то местной архитектурной фирмой. Он представлял, как будет гулять со своими детьми, а позже с внуками мимо этих скульптур. Но оказалось, что его жена не могла иметь детей.

– Можете усыновить, – сказал ему как-то Дэйв.

– Да, но никогда не знаешь, кто вырастет из приемного ребенка, – не подумав, ляпнул Уиллоуби.

Дэйв, к его чести, сказал только:

– Никто не знает, Чет.

Он был многим обязан Дэйву, и на его плечах до сих пор висел груз ответственности, избавиться от которого ему не удастся никогда. Его единственная попытка вернуть Дэйву долг обернулась провалом: Мириам уже была в самолете, а детективы думали, что у них есть преимущество и что если все это не сработает, они вызовут Джейн Доу в суд и докажут, что она лжет, с помощью анализа крови или эпителиальных клеток ее матери. Да, всем будет лучше, если они разоблачат эту женщину до приезда Мириам.

– Хорошо, я составлю вам компанию, – сказал наконец Честер. – Вмешиваться не буду, а просто посмотрю и послушаю, а вы в случае необходимости сможете посоветоваться со мной. Но для начала мне нужно поесть и накачаться кофеином. К тому же день будет долгим, а я люблю вздремнуть после приема пищи.

Он знал, что этим своим «приемом пищи» дает Нэнси повод для насмешек. Позже она наверняка посмеется со своими коллегами в департаменте: «Он не мог сказать «после обеда», как нормальный человек, ему нужно было сказать именно «после приема пищи». Когда он еще работал в полиции, намеренно позволял другим время от времени подтрунивать над собой, давал им повод пародировать его манеры, его напыщенность.

Подозрительность и даже враждебность коллег в отношении его работы в полиции ставили его в тупик. Все лучшие детективы любили свою работу и гордились ею. Они тоже могли бы зарабатывать больше денег, занимаясь другими делами, но выбрали работу в полиции. И Чет делал то же самое, только его любовь к работе была более искренней. Но другие полицейские этого так и не поняли. Они просто не могли доверять парню, который не нуждался в расчетном чеке в конце недели. И эта розовощекая девушка не была исключением. Прямо сейчас ей требовалась его помощь, или, по крайней мере, она так думала. Но когда все закончится, Нэнси будет издеваться над ним за его спиной. Ну и пусть. Он пошел бы и не на такое ради Дэйва… и Мириам.

Интересно, как теперь выглядит Мириам? Сколько седины в ее волосах? Сказалось ли мексиканское солнце на ее оливковой коже?

Глава 29

Отсутствие штампов в паспорте напомнило Мириам, что она вот уже пятнадцать лет никуда не выбиралась. Она почти не покидала Сан-Мигель, не говоря уже о Мексике вообще. По правде говоря, в последний раз Мириам была в Штатах задолго до одиннадцатого сентября, но вряд ли заметила бы перемены, если бы намеренно не обратила на них внимания. Прохождение таможни в Даллас/Форт-Уэрте[39] не было особо приятной процедурой даже в лучшие времена. Мириам не удивилась, как грубо с ней разговаривали, как внимательно рассматривали сначала ее саму, а затем ее фотографию в паспорте, срок действия которого истекал только через год.

Она стала гражданкой США в 1963 году – тогда это все для нее упрощало. Что бы кто ни думал, гражданство нельзя получить автоматически после вступления в брак. Пожалуй, если бы не девочки, то Мириам так и не изменила бы свое гражданство. Даже в 1963-м она чувствовала, что не должна становиться «американкой», как беззаботно называют себя жители Соединенных Штатов, – словно ни одной другой страны в этом полушарии не существует. Но она все-таки пошла на это, в первую очередь ради семьи.

– Какова цель вашего визита в Соединенные Штаты? – спросила на одном дыхании сотрудница за регистрационным столиком. Это была негритянка лет сорока. Она, казалось, настолько устала от своей работы, что ей требовались огромные усилия, чтобы удержать свой массивный зад на высоком стуле.

– Э-э-э… – Мириам заколебалась всего на долю секунды, но женщина, похоже, именно этого и ждала так долго. Она внезапно выпрямилась на стуле, и ее глаза сузились.

– Какова цель вашего визита? – повторила она более размеренным тоном. Цель ви-зи-та.

– Что ж, я… – Мириам вовремя вспомнила, что не обязана была рассказывать этой женщине всю историю своей жизни. Не обязана была рассказывать, что ее дети пропали тридцать лет назад и считаются мертвыми, а теперь, когда она уже давно потеряла надежду, одна из ее дочерей все-таки может быть жива. Не должна была рассказывать об интрижке с Баумгартеном, о разводе, о переезде сначала в Техас, а затем в Мексику, о смерти Дэйва… Не должна была объяснять, зачем ей американское гражданство, почему она вернула себе после развода девичью фамилию и даже почему выбрала именно Сан-Мигель-де-Альенде. Эта жизнь принадлежала ей и никому больше, по крайней мере пока. В ближайшие двадцать четыре часа все еще могло измениться: она снова могла стать главной героиней местных новостей и каждый второй мог начать обсуждать подробности ее истории.

Достаточно было сказать только:

– По личному делу. Семейные обстоятельства. Родственница попала в аварию.

– Мне жаль, – ответила женщина. – Это ужасно.

– О, ничего серьезного, – заверила ее Мириам, после чего собрала вещи и отправилась в терминал внутренних авиалиний, где ей еще предстояло убить четыре часа до вылета в Балтимор.

– Ничего серьезного, – сказал ей сержант накануне вечером, как только она оправилась от шока. Услышав новость, Мириам остолбенела и потеряла всякие ориентиры, словно человек, брошенный в глубокую холодную реку с быстрым течением. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с силами и выплыть на поверхность, где она смогла снова задышать полной грудью и добраться до ближайшего берега. – Я имею в виду аварию, – пояснил ее собеседник. – А вот заявления, которые она сделала, очень серьезные.

– Мне придется лететь весь день, но добраться к вам я смогу только завтра вечером – и то если улечу первым же рейсом, – сказала Мириам. Она плакала, но мысли ее оставались ясными, а голос – твердым. В уме она уже пролистывала список своих знакомых в Сан-Мигеле, которые могли бы ей помочь. В частности, там был один хороший отель, менеджеры которого уже давно привыкли работать с богатенькими клиентами и выполнять их внезапные прихоти. Возможно, они смогут забронировать ей билет. Деньги не проблема.

– Честно говоря, вам лучше подождать… – отозвался полицейский. – Понимаете ли, мы не уверены…

– Нет, нет, я не смогу ждать… – запротестовала Мириам и вдруг все поняла. – Думаете, она лжет?

– Мы считаем, что она чертовски странная женщина, но ей известно такое, что может знать только посвященный человек. Сейчас мы разрабатываем новый план действий, но ни в чем не уверены наверняка…

– Даже если эта девушка не моя дочь, она почти наверняка что-то о ней знает. А как насчет Санни? Она что-нибудь рассказала о своей сестре?

Пауза. Эдакая могильная пауза, по которой Мириам поняла, что у мужчины на другом конце провода тоже были свои дети.

– По словам этой женщины, ее убили вскоре после похищения.

За пятнадцать с лишним лет, которые Мириам прожила в Мексике, она ни разу не страдала от расстройства желудка, но в этот момент почувствовала острую режущую боль внизу живота – первый признак диареи. Из всего того, что она представляла себе в последние тридцать лет – найденные могилы девочек, арест убийцы в конце этой истории и, конечно же, где-то в глубине души возвращение сестер домой, – она никогда не думала о подобном исходе. Одна вместо двоих? Ей казалось, будто ее тело сейчас разломится надвое под тяжестью столь полярных чувств. Хизер жива, и она получит долгожданные ответы спустя все эти годы. С другой стороны, Санни мертва, и это нагоняло на нее ужас. Мириам посмотрела в зеркало с жестяной рамкой, которое висело над простеньким туалетным столиком из сосны. Она ожидала увидеть, что ее лицо разделилось надвое: на одной его половине застыла маска комедии, на другой – трагедии. Но она выглядела как обычно.

– Я приеду так быстро, насколько смогу, – заявила она.

– Выбор, конечно, за вами. Но вы, возможно, захотите, чтобы мы для начала сами все проверили. Один мой детектив сейчас в Джорджии, выполняет кое-какое поручение. Не хочу, чтобы вы проделали весь этот путь, просто чтобы…

– Послушайте, есть только два возможных исхода. Первый: она моя дочь, и в этом случае я должна приехать как можно скорее. Второй: она не моя дочь, но ей что-то известно и она пытается воспользоваться этим знанием, только непонятно зачем. Если это так, я хочу поговорить с ней. К тому же я узнаю ее. Как только увижу, я сразу все пойму.

– И все же один день ничего не изменит… – Полицейский не хотел, чтобы она приезжала ни под каким предлогом, по крайней мере, не сейчас, но это лишь усилило решимость Мириам прилететь в Балтимор как можно скорее. Дэйв мертв, и вся ответственность теперь лежала на ней. Она поступит так, как поступил бы Дэйв, будь он еще жив. Она была у него в долгу.

Теперь же, спустя менее двадцати четырех часов, волоча свой багаж мимо отвратительных магазинов в аэропорту, Мириам уже не была так уверена в том, что поступила правильно. А что, если она не узнает дочь? Что, если желание видеть Хизер живой заглушит материнский инстинкт? Что, если у нее вообще не было этого пресловутого материнского инстинкта? Всегда находились те, кто твердил ей это, – люди, которые бездумно и бесчувственно принижали ее возможности, потому что она не была биологической матерью девочек. А вдруг они были правы и Мириам действительно недоставало каких-то важных родительских инстинктов? Может быть, то, что она так привязалась к чужим детям, только подтверждало это?

Когда-то у них была трехцветная кошка, превосходная мышеловка. Ее стерилизовали, и у нее никогда не было котят. Но однажды она нашла в вещах Хизер маленькую игрушку – ужасного тюленя, сделанного из натурального меха. Этого тюленя подарила Хизер бестолковая мамаша Дэйва, и если бы это не было подарком его матери, он ни за что не разрешил бы Хизер его оставить – ведь он заставил Мириам избавиться от бобровой шубы, которую ей прислала из Канады бабушка, и поступил вполне оправданно. Но для Флоренции Бетани он всегда делал исключения. Так вот, кошка, Элеонор, нашла этого тюленя и приняла его за своего котенка. Она переносила его за шкирку, постоянно вылизывала и шипела на каждого, кто пытался его отобрать. В конце концов она испортила его, слизав своим шершавым языком всю шерсть и превратив его в отвратительный непонятный комочек.

Что, если Мириам была такой же, как эта Элеонор? Может ли она, научившись любить чужих детей, признать своей дочерью кого угодно? Неужели она тоже будет таскать игрушечного тюленя за шиворот и делать вид, будто это ее котенок?

За год до исчезновения Санни начала задавать все больше и больше вопросов о своей «настоящей» матери. В то время она была типичным подростком, и у нее часто случались, как это называли другие члены семьи, «приступы мрачности». Она то на цыпочках подбиралась к самому краю реальной истории, то отступала от него назад. Она просто хотела знать, но не была готова услышать правду. «А во что именно мама врезалась? – спрашивала она. – А в чем была причина аварии? А кто был за рулем?» Некогда милые и добрые истории, которые они рассказывали ей, превратились в ложь, и ни Дэйв, ни Мириам не знали, как это изменить. В глазах подростка ложь – это самый тяжелый грех, единственное оправдание, необходимое для того, чтобы пренебречь всеми родительскими правилами и ограничениями. Если бы Санни узнала об их вранье и лицемерии, она стала бы просто невыносимой. Но рано или поздно ей пришлось бы узнать правду, хотя бы потому, что ошибки их матери могли стать отличным уроком, примером того, что нужно доверять родителям и что гордость – это грех. Если бы у Салли Тёрнер хватило духу обратиться к родителям за помощью, Санни и Хизер никогда не стали бы носить фамилию Бетани. И хотя Мириам не нравилась эта идея, от этого им было бы лучше. Не из-за биологии, а потому, что если бы их мать осталась в живых, то и девочки тоже не погибли бы.

Полиция долго и усердно искала родственников их родного отца, но тем немногим, кого им удалось найти, казалось, было совершенно наплевать на этого жестокого отпрыска рода человеческого. Он был сиротой, а его тетя, которая его и воспитывала, невзлюбила Салли так же, как Эстель и Герберт невзлюбили его. Леонард или Лео – как-то так его звали. После исчезновения девочек никто, конечно, не пытался их унизить, но Мириам ненавидела, когда люди спрашивали об их настоящих родителях. Ей это нравилось даже меньше, чем заинтересованность людей в ее любовных похождениях. И Дэйв, который всегда во всем хотел докопаться до сути, просто сходил с ума, когда слышал хоть слово о Тёрнерах. «Это наши дети, – то и дело говорил он Чету. – Они не имеют ничего общего с Тёрнерами или тем идиотом, у которого мозгов хватило только на то, чтобы переспать с их матерью. Ты зря тратишь свое время». Он чуть ли не в истерике бился, когда разговор вдруг заходил в это русло.

Однажды, много лет назад, один человек, который до этого случая считался их другом, а потом оказалось, что он никогда им не был, спросил Мириам, мог ли Дэйв быть их биологическим отцом. Якобы дочь Тёрнеров забеременела от него, а после ее смерти они непонятно зачем выдумали всю эту историю. Мириам уже смирилась, что никогда не увидит сходства между собой и девочками, но ей казалось странным, что кто-то считал их похожими на Дэйва. Да, его волосы тоже были светлыми – но густыми и курчавыми. Да, у него тоже была светлая кожа, зато глаза – карими, а фигура и вовсе другой. Но все равно люди снова и снова говорили: «Ой, смотрите-ка, девочки все в отца!» В такие моменты Мириам чувствовала себя более чем неловко и никак не могла смириться с этой несправедливостью. «Они похожи на меня, – хотела возразить она. – Они больше похожи на меня. Это мои девочки. Они станут улучшенными копиями меня, более сильными и независимыми девушками, которые смогут добиться, чего захотят, и не чувствовать себя при этом жадинами или эгоистками, как чувствует большинство женщин моего поколения».

Четыре часа. Нужно убить в аэропорту еще четыре часа, плюс три часа займет перелет. Она уже и так пропутешествовала целых восемь часов. Мириам встала в шесть утра, доехала на такси до местного аэропорта… А потом была длительная задержка в Мехико. В аэропорту продавали замечательные книжки, но она все равно не смогла бы сосредоточиться ни на одной из них, а журналы всегда казались ей слишком банальными, слишком обыденными. Она почти не знала даже известных актрис – ведь у нее не было спутниковой тарелки. На лицо и фигуру они казались ей пугающе одинаковыми, как однообразная коллекция фарфоровых кукол. Заголовки так и кричали фактами из их личной жизни: свадьбы, разводы, дни рождения… «Скольким же мы обязаны Чету!» – подумала она. Он столько всего скрывал от репортеров. А как они его слушались, какими обходительными были в его присутствии… Теперь же, без его защиты, все выйдет наружу – удочерение, ее любовные делишки, их денежные беды. Все.

Так и будет, подумала Мириам. Так все и будет. Современное общество никогда не позволит матери и дочери – если эта женщина действительно ее дочь – встретиться за закрытыми дверями. Осознав это, Мириам почти захотела, чтобы женщина в Балтиморе оказалась обманщицей. Однако она не могла желать этого искренне. Она бы все рассказала – отвратительную, неприглядную правду о себе, Дэйве и их разводе, – она выдала бы им это все не раздумывая, лишь бы снова увидеть хоть одну из своих дочерей.

Мириам взяла охапку журналов, решив думать о чтении дешевых таблоидов как о неинтересном домашнем задании, которое ей все же необходимо выполнить.

Глава 30

– Думаешь, этим все кончится? – спросила Хизер, не отрывая глаз от пейзажа за окном. Как только они сели в машину, она начала тихо мурлыкать себе под нос, но стоило Кэй свернуть на автостраду, как ее мурлыканье превратилось в пронзительное гудение. Кэй не знала, понимает ли Хизер, что делает.

– Что кончится? – уточнила соцработница.

– Ну, в смысле, когда я им все расскажу. Думаешь, на этом все закончится?

Салливан никогда особо не любила болтать, особенно о таких мелочах, но этот вопрос поставил ее в тупик. А закончится ли? Глория не потрудилась ничего объяснить, когда позвонила Кэй около полудня и попросила ее – а точнее, отдала приказ, как будто та на нее работала или как будто Глория только и делала, что бескорыстно выручала ее, и теперь Кэй была в огромном долгу, – привезти Хизер в центр общественной безопасности к четырем часам дня. И теперь они ехали с небольшим опозданием, потому что Хизер долго возилась с одеждой. Она собиралась так же долго, как Грэйс обычно собирается в школу. Они обе были вечно недовольны своим внешним видом. В конце концов подопечная Кэй остановила выбор на бледно-голубой блузке и твидовой юбке, неплохо сочетавшейся с ее поношенными туфлями, – единственным элементом старого гардероба, с которым она не захотела расставаться. Вся эта суета вокруг одежды позабавила Салливан, потому что Хизер не была похожа на человека, который беспокоился бы о своем внешнем виде. И, собственно, зря, потому что она была просто сногсшибательной женщиной. Природа щедро наградила ее высокими скулами, гладкой кожей и стройной фигурой, которая не портилась с возрастом.

– Насчет мальчика можешь не переживать, если ты об этом, – сказала Кэй. – Его состояние стабильно улучшается. Глория, похоже, уверена, что никаких обвинений в связи с аварией не будет.

– Да нет, на самом деле я думала вовсе не о нем.

– Вот оно что…

Кэй беспокоило, что Хизер очень редко думала о ком-то, кроме себя. Но если предположения соцработницы были верны, то такое поведение было вполне закономерным после всего, что с ней случилось. Отталкиваясь от тех скудных сведений, которые предоставила ей эта женщина, Салливан сделала вывод, что Стэн Данхэм украл двух девочек, но убил именно Санни, потому что в свои пятнадцать она уже не представляла для него никакого интереса. Он продержал Хизер у себя до тех пор, пока она тоже не перестала удовлетворять его наклонности, а затем еще несколько лет, пока ее психика не оказалась травмирована настолько, чтобы не выдать его секреты. Но как он это делал? Кэй не хотела даже думать об этом. Очевидно, он каким-то образом превратил Хизер в свою сообщницу, то есть заставил ее думать, что она тоже преступница. А может, просто запугал ее до такой степени, что ей бы и в голову никогда не пришло рассказывать кому-либо о случившемся. Кэй, в отличие от детективов, не удивлялась тому, что Хизер ни разу не пыталась сбежать или рассказать кому-нибудь о педофиле, с которым ей пришлось прожить по меньшей мере шесть лет. Возможно, он сказал ей, что ее родители умерли или даже что это они попросили его похитить сестер. Дети ведь такие доверчивые, такие внушаемые! Даже нежелание Хизер рассказывать всю историю своей жизни казалось Кэй вполне оправданным. Ее новая жизнь, какой бы она ни была, стала для нее спасением от извращенца, шансом начать все с чистого листа. С чего это вдруг она должна была доверять ее кому-то, особенно людям, которые работали с ее похитителем в одном департаменте?

– Как думаешь, они выяснили что-то новое? – спросила Хизер.

– Новое?

– Ну, может, нашли тело моей сестры. Я ведь им сказала, где оно.

– Даже если и нашли, я думаю, об этом обязательно сообщили бы по новостям, потому что трудно раскопать старую могилу и не привлечь к себе внимания – понадобится не одна неделя, чтобы опознать ее останки.

– Серьезно? А разве это дело не первостепенной важности, которое они должны проверить ну максимум за пару дней? – Спутница Салливан выглядела немного обиженной из-за того, что ей не оказали особых почестей.

– Такое бывает только в фильмах. – Благодаря работе в Доме милосердия, где она познакомилась с Глорией, Кэй встретилась с судебным антропологом из Мэрилендского университета в Колледж-Парке. Он занимался в основном сбитыми насмерть пешеходами и не делал ничего особенного по сравнению с коллегами из знаменитого сериала, но изрядно просветил Салливан в том, что касалось особенностей его профессии. – Есть некоторые вещи, которые они могут определить сразу…

– Например?

Кэй поняла, что не знала ответа наверняка.

– Ну, гм, причину смерти: удар тупым предметом или огнестрельное ранение. А также пол и приблизительный возраст.

– Но как они это делают?

– Точно сказать не могу. Но, очевидно, с возрастом скелет меняется. Кстати, если ваш старый стоматолог никуда не делся, он сможет опознать твою сестру довольно быстро. Насколько я знаю, любой стоматолог сразу узнает свою работу.

– Джон Мартиелли, доктор зубной хирургии, – сказала Хизер почти мечтательным голосом. – Его кабинет находился на втором этаже, прямо над аптекой. В приемной у него лежала куча детских журналов. Моим любимым был «Умница и простофиля». И если у нас не было кариеса – а у нас никогда не было кариеса, – он разрешал нам пойти в соседнюю булочную и купить там чего душе угодно.

– У тебя никогда не было кариеса? – Кэй подумала о своих бедных, не раз подвергнутых пыткам зубах. Только в этом году ей пришлось по новой пломбировать все зубы, и, как выяснилось, коронки тоже скоро придется менять. А началось все со сломанного зуба, который стал для Салливан напоминанием о бывшем муже. На следующий день после развода она так крепко стиснула зубы во время завтрака, что от верхнего моляра откололся солидный кусок. В результате в корневой канал попала инфекция. Врач сказал ей, что может понадобиться дополнительное хирургическое вмешательство. Она знала, что не виновата во всех своих стоматологических неприятностях, но чувствовала себя нечистой, нездоровой из-за этих проблем с зубами.

– Не-а. Даже когда я долго не посещала стоматолога – у меня пару лет не было медицинской страховки, – зубы оставались идеальными. Сейчас я хожу на осмотр каждые полгода. – Хизер показала свой прикус: отличные, ровные, крепкие зубы.

Если бы Кэй не знала ее, она бы ее слегка возненавидела.

– Можешь притормозить? – спросила вдруг Хизер, схватившись за живот, словно его свела резкая судорога.

– Мы и так опаздываем, но если тебя тошнит или ты хочешь поесть…

– Нет, я подумала, мы могли бы заехать в молл.

– В молл?

– Ну да. В «Секьюрити-сквер».

Кэй внимательно посмотрела на свою спутницу. Трудно установить зрительный контакт сидя за рулем, особенно когда пытаешься выехать на кольцевую, поэтому Кэй даже не стала пытаться. Тем более на примере Грэйс она убедилась, что значение зрительного контакта сильно переоценено. Дочь была с ней более откровенна, когда они обе смотрели прямо, через лобовое стекло. Молл находился за следующим поворотом, как раз там, где Хизер подобрал патрульный в прошлый вторник.

– Так вот куда ты хотела попасть все это время? – спросила Салливан.

– Думаю, да, неосознанно. В любом случае мне нужно побывать там, прежде чем я это сделаю. Пожалуйста, Кэй? Опоздание – не самая худшая вещь в мире.

– Да я волнуюсь не столько за детективов, сколько за Глорию. Она ценит свое время выше времени остальных.

– Я позвоню ей с твоего мобильного и предупрежу, что мы немного опоздаем. – И не дожидаясь согласия Кэй, Хизер вытащила телефон из подстаканника между сиденьями и, отыскав среди пропущенных звонков номер Бустаманте, нажала зеленую кнопку. Она управлялась с телефоном так же легко и просто, как Сет или Грэйс. – Глория? Это Хизер. Мы только выехали из дома. Муж Кэй задержался, а мы ведь не могли оставить детей одних дома, так ведь? – Она не дала адвокату времени ответить. – Все, до встречи.

«Какое блестящее оправдание! – подумала соцработница. – Просто переложить вину на другого человека, которого никто не знает. Никому ведь не придет в голову задавать вопросы моему бывшему».

Сначала Кэй хотела высказать это Хизер, но ее мысли утонули в визге шин, и через секунду она резко свернула на Секьюрити-бульвар.

– Я думала, с возрастом все кажется меньше, – заметила Хизер. – А здесь – наоборот. Они его что, достроили?

Они стояли посреди огромного коридора, где когда-то, по словам Хизер, располагался кинотеатр всего с двумя залами. Людей в молле было маловато, учитывая, что была суббота. Кэй заметила как знакомые названия магазинов вроде «Сиарс» и «Хошильда», так и бутики, которые она видела в первый раз. Здесь царила странная атмосфера мрака и заброшенности. Стоявший раньше на углу универмаг – «Хошильд», как заверила ее Хизер, – снесли, и теперь на его месте осталось только несколько эскалаторов, по которым покупатели поднимались на второй этаж в ресторанчик с азиатской кухней. В Балтиморе, должно быть, жило много азиатов, раз на фасаде молла красовалась такая огромная вывеска «Сеул Плаза». Для Салливан «Сеул Плаза» был зна́ком призрачной надежды на то, что город не стоит на месте, а постоянно меняется, приспосабливается. С одной стороны, было забавно, что город нуждался в подобном специализированном магазине. Но в целом Кэй не очень любила торговые центры, а это место казалось ей несчастным и заброшенным.

Ей стало любопытно, какие чувства испытывала Хизер, находясь здесь.

– Раньше даже здесь пахло карамельной кукурузой, – заговорила та. – По всему первому этажу стоял запах. Здесь мы и должны были встретиться с сестрой.

Хизер двинулась вперед, опустив голову, словно на полу были какие-то подсказки, которым она должна была следовать. Дойдя до атриума, она свернула направо.

– Здесь был «Хармони Хат», а здесь – книжный. А на месте «Джоанн» был когда-то фирменный магазин «Зингер». В тот день отец должен был ждать нас возле магазинчика здорового питания около половины шестого. Там он обычно покупал пивные дрожжи и конфеты с кунжутом. Раньше здесь было куда веселее. Полно людей, радостная обстановка…

Казалось, будто Хизер собирала здесь необходимую информацию для предстоящего допроса. Но если она на самом деле была Хизер Бетани, с чего ей было об этом переживать? А если не была… ей нужно было убедиться, что в молле теперь все по-другому, что никто не сможет проверить ее воспоминания и поймать ее на вранье.

– «Секьюрити-сквер», – сказала Хизер, остановившись перед стеклянной дверью в кабинку, где сидел мужчина в униформе, следивший за экранами с многочисленных камер видеонаблюдения. Должно быть, в этот момент Хизер мысленно задавалась вопросом, могла ли ее заснять хоть одна такая видеокамера тридцать лет назад. – Вот тут стоял лоток «Карамелкорн»… Нет-нет-нет, постой! Я запуталась. Это все новое крыло сбило меня с толку. Центр стал больше, все поменялось – вот я и спутала две разные линии.

Она пошла дальше так быстро, что Кэй пришлось чуть ли не бежать, чтобы не отставать.

– Значит, кинотеатр был где-то здесь, – сообщила Хизер, резко остановившись, а через долю секунды она развернулась и так же быстро двинулась в обратную сторону. – А если мы пойдем вот сюда… Точно, теперь все ясно. Там, где стоят эскалаторы, был вовсе не «Хошильд», а «Пейни», который тогда был еще закрыт на ремонт. А «Хармони Хат», где по выходным выступал мистер Пинчарелли, был здесь.

Под «здесь» имелся в виду магазинчик под названием «Карусель», где, судя по всему, продавали детские вечерние платья и костюмы для выпускных, свадеб и тому подобное. Рядом находился магазин «Прикоснитесь к прошлому», который показался Кэй жутковатым, хотя там всего-навсего продавали памятные сувениры старых бейсбольных команд, в том числе футболки спортсменов по заоблачным ценам.

– Кто такой этот мистер Пинчарелли? – спросила соцработница.

– Учитель музыки из школы Рок-Глен. Санни какое-то время была по уши в него влюблена.

Хизер стояла с завороженным видом, чуть покачиваясь из стороны в сторону, напевая что-то себе под нос и обнимая себя, будто старалась согреться.

– Только посмотри на эти платья, – сказала она. – Они для девочек, которые должны сопровождать невесту на венчании. У тебя тоже была такая свадьба?

– Не совсем, – ответила Кэй, улыбнувшись. – Наша свадьба прошла на улице, на заднем дворе дома одного приятеля, рядом с рекой Северн. В волосах у меня были цветы… То были восьмидесятые, – добавила она с ноткой оправдания в голосе. – И мне было всего двадцать три.

– А я никогда не выйду замуж. – В тоне Хизер не было ни капли сожаления, не было жалости к себе.

– Что ж, по крайней мере, тебе и разводиться не придется, – заметила Салливан.

– Мои родители тоже развелись, да? Сначала я не поверила. Но они все-таки расстались. Как думаешь, это все из-за меня?

– Из-за тебя?

– Ну, не то чтобы из-за меня. Из-за того, что… из-за того, что случилось. Думаешь, это горе их развело?

– Я думаю, – начала Кэй, подбирая слова, чтобы как можно точнее выразить свою мысль, – что горе и всякая трагедия только обнажают уже существующие проблемы. И без того крепкие браки становятся только еще крепче. А слабые… если им вовремя не помочь, могут развалиться. По крайней мере, по моему опыту.

– Хочешь сказать, у моих родителей и до того уже были проблемы? – Тон ее собеседницы мгновенно стал жестким.

– Без понятия. Откуда мне знать? Я говорю в общем, Хизер.

Спутница Кэй улыбнулась, будто в награду за то, что та назвала ее по имени, что она верила ей, может, даже больше, чем Глория, которая защищала ее только ради денег.

– Я думала, что все уже умерли. Все, кроме меня, – сказала Хизер.

Салливан задержала взгляд на пышных юбках, надетых на манекены, и невероятно красивых платьях, которые ее Грэйс всю жизнь отказывалась носить. Я думала, что все уже умерли. Если бы все и правда умерли, врать было бы куда проще. Но имело ли смысл лгать о таких вещах, только чтобы избежать наказания за небольшую аварию? Если это и так, то, узнав, что с мальчиком все в порядке, она могла бы просто во всем признаться, не так ли? Хизер говорила очень правдоподобно, но Кэй никак не могла отделаться от мысли, что это была просто хорошо продуманная ложь.

Глядя прямо перед собой, соцработница видела отражение своей подопечной в витрине, на месте которой когда-то был «Хармони Хат». По щекам Хизер стекали слезы, и она так сильно дрожала, что ее белоснежные, идеально ровные зубы начали мелко стучать.

– Здесь все и началось, – вымолвила она. – Если это можно так назвать. Здесь все и началось.

Глава 31

В деловом районе острова Святого Саймона – «долине нищих», как назвал ее один из местных жителей, указавший Инфанте дорогу, – было невероятно красиво. На главной улице в ряд стояли дорогие магазины, которые специализировались на продаже бесполезных вещей людям, для которых поход по магазинам был развлечением, и, соответственно, они готовы были приобрести что угодно. Конечно, там не купишь элитные брендовые вещи, как в Хэмптонсе, где Кевин подрабатывал подростком, но по сравнению с Брансуиком магазины Святого Саймона просто купались в роскоши. Теперь он понял, почему Пенелопа Джексон жила именно на материке. Люди, которые продавали здесь мороженое, пиво или розовые и зеленые платья, которыми были забиты все витрины, вряд ли могли позволить себе купить здесь хотя бы крохотную квартирку.

Полицейский собирался зайти в «Маллет Бей» после обеда, до того как половина местных жителей соберется здесь к ужину. Этот бар-ресторан был типичным курортным заведением, еще одним воплощением американской мечты, о которой пел в своих песнях Джимми Буффетт. Попугаи, тропические напитки и все такое. Трудно было понять, как сорокалетняя женщина могла прижиться здесь, в молодом коллективе, где все – и мужчины и женщины – носили короткие шорты и поло. Однако менеджер, кареглазая девушка с бархатной кожей, объяснила, что Пенелопа работала на кухне поваром.

– Она была классной, – сказала эта девушка, светясь от восторга, который, казалось, был включен в ее заводские настройки. – Пенелопа была клааааааассной.

Пластиковый бейджик на груди менеджера утверждал, что ее звали Хизер, и это совпадение показалось Инфанте довольно… символичным.

– Отличная сотрудница, очень ответственная, – добавила девушка. – Пару раз она даже заменяла бармена, когда он прогуливал свою смену. Шеф с большой неохотой отпустил ее.

– Почему она уволилась? – спросил Кевин.

– Видимо, захотела начать все сначала. Ну, после пожара и все такое.

Даже выражая искреннее сожаление, Хизер лучилась от безграничного восторга, словно ее красота, ее прекрасное молодое тело были насквозь пропитаны радостью и весельем. Инфанте захотелось сойтись с ней поближе и поглотить немного этой радости.

– А что насчет этой женщины? – Он достал фотографию предполагаемой Хизер Бетани. – Вы ее узнаете? Может, видели их вместе с Пенелопой?

– Нет. Но тогда… Я вообще ни с кем ее не видела, даже с ее парнем. Она говорила о нем, и, насколько я помню, как-то раз он к нам заходил, вот и все. – Менеджер поморщилась. – Мерзкий мужик. Он мне тогда кое-что сказал, но я не стала говорить об этом Пенелопе. Он же был пьян.

– Она не говорила, куда собирается, прежде чем уехать?

– Нет, по крайней мере, мне она ничего не сказала. Пенелопа намекнула, что увольняется, и мы устроили для нее небольшую вечеринку в конце смены. Торт и все такое. Но, знаете, она ни с кем особо не разговаривала, все время была какая-то тихая. Думаю… – Хизер запнулась. Девушка не хотела сплетничать, и это выглядело так трогательно, так искренне, что она стала нравиться Инфанте еще больше. Он опросил множество людей, и чуть ли не каждый буквально упивался возможностью оклеветать кого-нибудь другого и рассказать о нем как можно больше гнусных фактов, прикрываясь своим гражданским долгом.

– Думаете, она ни с кем не общалась из-за того, что происходило у нее дома? – предположил детектив.

Его собеседница с облегчением кивнула. Господи, как же он хотел ее трахнуть! Рядом с ней он чувствовал бы себя словно на каком-то солнечном пляже с идеальным бархатным песком. Она была такой чистой, такой искренней… Ее родители наверняка все еще были женаты, может, даже до сих пор любили друг друга. Сама она училась в школе, где пользовалась популярностью как среди парней, так и среди девчонок. Кевин даже представил, как прилетают птички и садятся ей на плечо, будто в каком-нибудь диснеевском мультфильме.

– Она пришла как-то раз с синяком на лице. Я только посмотрела на нее, а она очень сильно расстроилась. Говорит: «Ты не понимаешь, что происходит». А я отвечаю: «Я же ничего не говорю, но если тебе вдруг нужна моя помощь…» А она мне: «Нет-нет, Хизер, ты не понимаешь, все не так, как ты подумала, это произошло случайно». А потом… потом… – Хизер нервно сглотнула. Инфанте в это время изо всех сил старался сосредоточиться на ее словах, пытаясь одновременно придумать повод, чтобы уговорить ее сесть к нему в машину и оседлать его. – Потом она сказала: «Не волнуйся, оно того стоит. Я еще всем покажу». Это было на День благодарения.

– Что она имела в виду?

– Не знаю. Мы больше не разговаривали на эту тему. Наверное, в этом была и моя вина. Нужно было позвонить кому-то, попытаться ей помочь. Но, с другой стороны, она гораздо старше меня. Я и не знала, как ей помочь.

– Вам не в чем себя винить, – сказал Инфанте и поспешил воспользоваться возможностью погладить девушку по плечу. Весьма подходящий момент…

– Может, вам что-то принести? Поесть или выпить? – Ее голос стал более низким, почти хрипловатым.

– Наверное, не стоит. Через час мне уже надо быть в аэропорту, чтобы успеть на самолет до Балтимора.

Молодой человек заметил, как Хизер украдкой взглянула на его левую руку.

– Из Джексонвилля туда идет много рейсов, – сказала она. – Вы могли бы уехать с утра, что это изменит? Прилетите домой часов в девять, а утра или вечера – какая разница?

– Но я уже выселился из мотеля.

– О, да с жильем никаких проблем не будет! Люди здесь очень приветливы. К тому же тут весело, на Святом Саймоне. Держу пари, вы тут ничего толком не видели.

Кевин задумался. Ну еще бы! Перед ним стояла красивая девушка, так и обещавшая трахнуть его после смены. Он мог бы пока посидеть в баре, попить пива, потомиться в сладком ожидании, наблюдая, как она разгуливает по залу в коротеньких шортиках цвета хаки. Она, наверное, напоит его за счет заведения или хотя бы сделает небольшую скидку. Да и какая разница, прилетит он в субботу вечером или в воскресенье утром? Нэнси будет проводить допрос сегодня, причем уже вот-вот начнет. По его расчетам, он бы не успел в любом случае, и вины его здесь никакой не было. Ладно, скажем так, в этом не было ничьей вины, но его – в первую очередь. Инфанте уже даже придумал отговорку: из-за аварии на дамбе он оказался в ловушке на этом острове и не смог улететь в Балтимор вечером. По новостям это крутить явно не стали бы, так что никто и не подумает усомниться в его словах. В конце концов, необязательно быть выдающимся детективом, чтобы встретить мамашу Хизер в аэропорту. Пусть кто-нибудь другой нянчится с ней, отвозит ее в отель и составляет ей компанию. Черт возьми, Ленхарду ведь наверняка понравится рассказ о его южных похождениях! «Ну как, нашел что-нибудь интересное?» – «Нет, но я нашел отличную киску!»

Детектив провел по запястью девушки кончиками пальцев, наслаждаясь ее теплом, бьющей фонтаном энергией и своеобразной наивностью. Кевину не нравилось спать с девственницами, но ему нравилась невинность, строящаяся на уверенности в том, что в жизни всегда все будет стабильно и гладко. Может быть, этой Хизер и правда повезет. Может, все, кого она любит, умрут во сне, в преклонном возрасте. Может, ей никогда не придется сидеть с мужем на кухне и плакать над счетами, которые они не в состоянии покрыть. Может, ее дети всегда будут давать ей повод для гордости и радости. Может быть. Должна ведь хоть у кого-то быть такая жизнь, верно? Ему ни разу не встречались такие люди, но должны ведь они существовать.

Он нежно взял ее ладонь в свою и попрощался, пытаясь дать ей понять голосом и интонацией, как ему жаль, что нужно уезжать.

– Уже? – удивленно спросила Хизер. Очевидно, она не привыкла, чтобы ее так просто бросали.

– Быть может, в другой раз, – ответил полицейский, имея в виду: завтра или на следующей неделе… А может, он вообще улетит домой в компании юной красотки, с которой познакомится в баре. Но пока ему нужно вернуть машину обратно в пункт проката и успеть на ночной рейс в Балтимор.

На выезде из Брансуика Инфанте остановился возле кафе-барбекю и купил Ленхарду футболку. На ней была изображена мускулистая свинья с надписью: «Нас никто не победит». И даже притом, что Кевин сделал незапланированную остановку, чтобы подкрепиться огромным сэндвичем со свининой, он прибыл в аэропорт так рано, что в итоге ему пришлось проторчать около часа в зале ожидания. В конце концов он сел на другой самолет и прибыл в Балтимор гораздо раньше, чем рассчитывал изначально.

Глава 32

– Может, принести вам стул получше?

– Нет-нет! – Уиллоуби смутила эта заботливость сержанта. Он был не настолько старым и не настолько выдающимся детективом, чтобы привлекать к своей особе так много внимания.

– Но я могу принести вам другой стул.

– Спасибо, мне и такой сойдет.

– Через пару часов вы вряд ли будете так думать…

– Сержант, – сказал Честер, стараясь, чтобы его голос был полон достоинства и мужества, хотя звучал он скорее раздраженно, – сержант, все в порядке.

В центре безопасности собралось примерно полдюжины человек. Здесь все так изменилось, что Уиллоуби едва смог узнать это место. Хотя он был этому только рад, поскольку пришел сюда не для того, чтобы бродить по аллеям воспоминаний. Он был наблюдателем, судьей, чьей задачей было следить, чтобы игра шла по правилам. У его ног лежал слегка пыльный пакет, который ожидал своего часа. Приближалась половина пятого – самое время начать длительное интервью. В полпятого обычно хочется спать, в крови понижается уровень сахара, люди начинают думать об ужине и стаканчике-другом чего-нибудь горячительного. Как-то раз Уиллоуби увидел, что хорошенькая сотрудница полиции ела яблоко с ломтиками сыра и запивала все это водой.

– Протеины, – объяснила она, заметив, что он за ней наблюдает. – Энергии от них особо не прибавляется, но они хотя бы поддерживают тебя несколько часов.

Жаль, что у него не было дочери. Конечно, и сына иметь было бы неплохо, но он слышал, что дочери заботятся о своих родителях в старости, тогда как сыновей обычно затягивает в семью жены. Вот бы у него была дочь… и внуки. Не то чтобы ему было одиноко, вовсе нет… По крайней мере, до последнего времени. Еще пару дней назад он был вполне доволен своей жизнью. Уиллоуби был здоров, играл с приятелями в гольф, и если бы он захотел провести время в компании женщины, то в Эденволде было как минимум несколько таких, которые с радостью приняли бы его предложение. Дважды в месяц он встречался со своими бывшими одноклассниками из «Гилмана». Они собирались в «Старбаксе» у автозаправки, болтали о политике и предавались воспоминаниям. Разговор был чертовски оживленным, и они в шутку называли себя старыми ловеласами, вышедшими на охоту. Вся правда заключалась в том, что его жена, Эвелин, в последние годы своей жизни была так больна, так слаба… поэтому он даже не мог скучать по ней. Или, точнее говоря, он так долго по ней скучал, пока она была еще жива, – а длилось это около десяти лет, – что уже не мог скучать, когда ее действительно не стало.

Забавно, но Эвелин не выносила, когда он заговаривал о сестрах Бетани. Зато другие дела, даже те, что были гораздо ужаснее, не особо ее волновали. На самом деле ей даже нравилась его работа. Она подняла авторитет мужа в социальных кругах и даже сделала его более сексуальным.

Эвелин с удовольствием отмечала, что все ее подруги вьются вокруг Чета, соперничая за его внимание, то и дело задавая ему вопросы о работе. Но о сестрах Бетани она и слышать ничего не желала. Уиллоуби решил, что это тема была для нее слишком болезненной. Самой ей бог детей не дал, и ей было тяжело смотреть, как другие родители теряют своих дочерей. Только сейчас ему впервые в жизни пришла в голову мысль, что вся проблема на самом деле заключалась в том, что он так и не раскрыл это дело. Возможно, Эвелин просто в нем разочаровалась?

* * *

– Ты опоздала! – бросила Глория, глядя на Кэй, и схватила Хизер за локоть.

– Хизер ведь объяснила тебе, в чем дело, – сказала Салливан, пытаясь убедить себя, что она не лжет, а всего лишь ссылается на вранье своей подопечной.

Она последовала за Хизер и Глорией к лифту, но адвокат остановила ее:

– Тебе туда нельзя, Кэй. Ну, то есть ты можешь подняться с нами, но тебе придется посидеть где-нибудь в пустом кабинете или в конференц-зале.

– Ну да… я так и думала, – вздохнула соцработница.

Она пробыла здесь меньше минуты, но солгала уже во второй раз. Теперь она пыталась с помощью лжи скрыть свое замешательство.

– Интервью займет много времени, Кэй, – добавила Бустаманте. – Несколько часов, не меньше. Я сама отвезу Хизер домой.

– Но зачем тебе делать такой крюк? – возразила Салливан. – Ты живешь тут неподалеку, а я аж на юго-западе округа.

– Кэй…

«Нужно ехать домой», – подумала соцработница. Она слишком привязалась к Хизер, а это уже не лезло ни в какие рамки. Даже то простое обстоятельство, что та жила у нее дома – ну, не прямо дома, а всего лишь в комнатке над гаражом, но тем не менее, – могло обернуться для нее выговором или угрозой потерять лицензию. Она поставила свою карьеру под угрозу и, зайдя так далеко, уже не хотела отступать.

– У меня есть с собой книга. «Джейн Эйр». Этого мне вполне хватит, чтобы не помереть со скуки, – заявила она.

– Что, «Джейн Эйр»? Никогда не любила ее, – отозвалась адвокат.

Кэй сразу поняла, что Бустаманте перепутала роман Бронте с другой Джейн из XIX века – Джейн Остин. Видимо, в ее голове не хватало места ни на что, кроме клиентов и работы. Стоит ли отозвать Глорию в сторонку и рассказать ей, что они заезжали в старый торговый центр? Или Хизер сама ей все расскажет? И вообще, имеет ли это какое-то значение?

Оставшись в одиночестве, Салливан стала слепо водить глазами по страницам книги, но ей не было совершенно никакого дела ни до возвращения Джейн из Торнфильда, ни до поспешного предложения руки и сердца от Сент-Джона, ни до очаровательных сестер, которые оказались кузинами Джейн.

* * *

Хизер совсем не обрадовалась, увидев в комнате женщину-детектива, и попыталась как можно скорее скрыть свое удивление и раздражение.

– Мы ждем Кевина? – спросила она.

– Кевина? – тупо повторила сотрудница полиции. – А, вы имеете в виду детектива Инфанте!

Как будто бы она не имела права называть его по имени. «Я ей не нравлюсь. Ненавидит меня за то, что я гораздо стройнее ее, хотя она намного моложе. Еще и Кевина защищает», – подумала Хизер.

– Ему пришлось уехать из города. Он сейчас в Джорджии, – сообщила детектив.

– Это должно мне о чем-то говорить?

Глория бросила на нее предостерегающий взгляд, но Хизер было плевать, что там ее адвокат себе думала. Она знала, что делала, и знала, что делать дальше.

– Не знаю. Вам виднее, – пожала плечами толстушка. – Говорит?

– Я там никогда не жила, если вы к этому клоните.

– А где вы жили последние тридцать лет?

– Не забывайте о пятой поправке к Конституции, – мгновенно отреагировала Глория.

– Я о ней помню, вот только вряд ли она актуальна в данном случае. Но если хотите, пусть ваша клиентка выступает не перед нами, а перед судом присяжных. Там она будет неприкосновенна, даже если речь зайдет о подделке документов… ну да ладно.

«Я знаю тебя, Нэнси Портер. Ты одна из тех «хороших» девочек. Наверняка была раньше старостой класса, а то и школы. Встречалась с диджеем, на переменах поправляла ему воротник, заботилась о нем, эдакая игра в шестнадцатилетнюю жену. Я тебя знаю. Но еще я на собственном опыте испытала, каково это – быть женой в подростковом возрасте. Тебе бы это совсем не понравилось».

– Как уже неоднократно упоминалось, мы беспокоимся не только о правовой стороне дела, – сказала Бустаманте, – но и об ударах в спину, о шпионаже. Если Хизер назовет вам свое новое имя, вы ведь наверняка начнете допрашивать ее коллег и соседей, не так ли?

– Вполне возможно, – кивнула Нэнси. – По крайней мере, мы обязательно пробьем его по нашей базе данных.

«Кому вообще какое дело до этого?» – подумала Хизер.

Но Глория на это сказала:

– Неужели вы считаете ее преступницей?

– Нет-нет, вовсе нет, – запротестовала Портер. – Просто мы все никак не можем понять, почему она не объявилась раньше, до того как попала в аварию?

Хизер решила действовать в лоб:

– Я вам не нравлюсь.

– Я вас впервые вижу, – ответила Нэнси. – Я вас даже не знаю.

– Когда вернется Кевин? Разве не он должен был со мной разговаривать? Я уже кое-что ему рассказала, не хочу снова все повторять.

– Вы сами пожелали встретиться сегодня – и вот мы здесь. Давайте закончим то, что начали.

– Это последние слова Гэри Гилмора[40], 1977 год. Вас тогда, наверное, еще и на свете не было?

– Не совсем, как раз в этом году я и родилась, – сказала Нэнси. – А вам тогда сколько было? И почему же смерть Гэри Гилмора оказала на вас такое влияние?

– Мне было четырнадцать человеческих лет. Но выглядела я постарше.

– «Человеческих лет»? Звучит, как «собачьих лет».

– Поверьте, детектив… я мечтала жить как собака.

Глава 33

17:45

– Санни разрешила мне поехать вместе с ней в молл, но при условии, что я не буду путаться у нее под ногами. Вот только дух противоречия во мне не спал, поэтому я везде следовала за ней. Я пробралась за ней в кино, на «Побег на Ведьмину гору». Но Санни во время рекламы встала и куда-то ушла. Я подумала, что она отправилась в туалет, но потом кино началось, а ее все не было. И я пошла посмотреть, куда она делась.

– Вы переживали за сестру? Думали, что-то могло случиться?

Субъект – Уиллоуби пока не был готов называть ее Хизер, опасаясь, что его надежды будут обмануты, – продумывал ответы очень тщательно. Честер сразу понял, что она относится к той категории людей, которые сначала думают и только потом говорят. Быть может, она просто была осторожной, но Уиллоуби больше казалось, что все эти паузы и колебания – всего лишь часть представления. Эта женщина знала, что играет для более широкой аудитории, чем Нэнси и Глория.

– Забавно, что вы спросили, – заговорила она наконец. – Да, я волновалась за Санни. Знаю, звучит странно, она ведь была старше меня. Но Санни была… не могу подобрать слово… Наивной? Тогда я об этом не задумывалась, просто мне хотелось ее защищать, поэтому я и начала переживать, когда она не вернулась. Не могла ведь она купить билет и не пойти на сеанс.

– Она могла пойти в кассу и попросить вернуть деньги, – предположила Портер.

Хизер нахмурилась, как будто обдумывая эту версию.

– Да. Да. Об этом я не подумала. Мне ведь тогда было всего одиннадцать. К тому же я вскоре поняла, куда она делась. Санни тайком пробралась на «Китайский квартал» – его можно было смотреть только в сопровождении взрослых. В кинотеатре было всего два зала и один коридор, поэтому пробраться в соседний зал было сложно. Но если зайти в туалет, а через минуту выйти и сказать, что засорился унитаз, чтобы отвлечь билетера, можно было пробраться в зал. Мы раньше так делали и смотрели два фильма по цене одного. Правда, на взрослые фильмы мы не ходили, мне такое и в голову не приходило. Я была пай-девочкой. Ну, почти.

Тайком пробраться на взрослый фильм… интересно, сейчас дети так делают? Впрочем, если ты идешь на «Китайский квартал», чтобы посмотреть какую-нибудь непристойщину, то будь готов к ужасному разочарованию. Уиллоуби стало интересно, поняла ли одиннадцатилетняя девочка, тогда, в семьдесят пятом году, тему инцеста или запутанную земельную сделку, на которых был основан сюжет.

– Я увидела Санни в дальних рядах и села позади нее, – рассказывала тем временем предполагаемая Хизер. – Заметив меня, она жутко рассердилась и велела мне проваливать. На шум подошел билетер и вышвырнул нас обеих из кинотеатра. Санни очень сильно разозлилась. Настолько сильно, что я даже испугалась. Она сказала, что с нее хватит и что она даже не купит мне «Кармелкорн», как обещала. Сказала, что не хочет меня видеть до тех пор, пока за нами не приедет отец в половине шестого.

– И что вы после этого делали?

– Просто гуляла, шарилась по магазинам.

– Вы кого-нибудь видели? Разговаривали с кем-то?

– Нет, ни с кем не разговаривала.

Честер сделал пометку в блокноте, который Ленхард любезно предоставил ему заранее. Это очень важный момент. Раз Пинчарелли помнил Хизер, то и она должна была запомнить его. В конце концов, это было чуть ли не единственное, что учитель музыки ему рассказал: Хизер стояла в толпе и слушала, как он играет.

Нэнси Портер, благослови ее Господь, кажется, тоже об этом подумала.

– Значит, вы ни с кем не говорили, хорошо. А видели кого-нибудь из своих знакомых?

– Нет, не припоминаю.

– Совсем ни одного знакомого лица? Может быть, соседа или друга ваших родителей?

– Нет.

– То есть вы целых три часа гуляли по торговому центру просто так…

– Этим обычно и занимаются в торговых центрах все маленькие девочки с незапамятных времен. Просто гуляют, глазеют на витрины. Разве вы так не делали, детектив?

Глория злобно посмотрела на свою клиентку. Ей не нравился ее воинственный настрой. Детектив Портер улыбнулась широкой искренней улыбкой, какую ее оппонентка в жизни не смогла бы из себя выдавить, и ответила:

– Делала. Но я в основном зависала в ресторанчиках типа «Пицца мамы Илльярдо».

– Милое название, – заметила Хизер.

– Они готовили бесподобную пиццу.

Нэнси склонилась над блокнотом и принялась остервенело строчить. Уиллоуби знал, что она делала это для пущего эффекта.

18:20

– Скажите еще раз, что случилось в конце дня, когда вы должны были встретиться с сестрой?

– Я ведь уже говорила.

– Скажите еще раз. – Нэнси сделала глоток из бутылки. Она несколько раз предлагала сделать перерыв и выпить содовой, но Хизер снова и снова отказывалась. Жаль. Иначе они могли бы снять отпечатки ее пальцев с банки и пробить их по своей базе. Интересно, она тоже это понимала?

– Около пяти часов я пришла в атриум молла, где была еда – «Кармелкорн», «Баскин Роббинс» и тому подобное, – продолжала она свой рассказ. – Я решила, что Санни передумает и все-таки купит мне обещанную кукурузу. А если бы она не купила, я бы рассказала родителям, что она пробралась на взрослый фильм. Так или иначе, я добилась бы своего. В то время… в то время у меня отлично получалось добиваться желаемого.

– В то время? А почему сейчас не получается?

– Вы не поверите, если узнаете, как годы сексуального рабства ломают твою волю.

Уиллоуби понравилось, как детектив кивнула, – как будто сочувственно, но в то же время не позволяя выбить себя этим из колеи. Ну-ну, годы сексуального рабства. Свежо предание…

– Во сколько вы пришли к лотку «Кармелкорн»? – задала Портер новый вопрос.

– Около пяти. Я ведь уже сказала.

– Откуда вы узнали время?

– У меня были наручные часы со Снупи[41], – ответила Хизер скучающим тоном. – Часы с желтым циферблатом и кожаным ремешком. На самом деле это были часы Санни, но она их не носила. А мне они нравились. Вместо стрелок там были его лапы, поэтому трудно было определить время точно. Могу сказать, что было где-то около пяти.

– А где именно был «Кармелкорн»?

– Не могу сказать вам с точностью до метра, если вы этого от меня хотите. В «Секьюрити-сквер» два главных коридора пересекались друг с другом, образуя своеобразный крест, один конец которого был намного длиннее, чем второй. Лоток «Кармелкорн» находился как раз в коротком коридоре, рядом с тогда еще закрытым «Пейни». Мне нравилось там сидеть. В той части всегда стоял такой запах…

– Значит, там вы и сидели?

– Да, на краю фонтана. Он не был фонтаном желаний, но люди все равно бросали туда монетки. Помню, как думала повылавливать их оттуда и будут ли у меня из-за этого проблемы.

– Но вы ведь сказали, что были пай-девочкой.

– Даже пай-девочки иногда думают о таких вещах. Я бы даже сказала, это наша неотъемлемая часть. Мы всегда думаем о том, чего никогда не осмелились бы сделать, всегда сначала рисуем границы, подходим к самому краю, а потом, притворившись невинными, отступаем обратно.

– А Санни тоже была пай-девочкой?

– Нет, она была кое-кем похуже.

– В смысле?

– Она всегда хотела казаться плохой, но не знала как.

19:10

«Джейн Эйр» закончилась – «Читатель, я вышла за него замуж, он был слеп, что еще ему оставалось делать?» – и Кэй поняла, что ей было больше нечем себя занять. В багажнике машины у нее валялась еще одна книга, но она боялась, что ее не пустят обратно в здание, если она выйдет. Она могла бы попросить кого-нибудь принести книгу, но подростковая застенчивость до сих пор ее не покинула, и поэтому она принялась просто изучать буклетики и брошюрки, прикрепленные к информационному стенду. МПН – «Против наркотиков». Нет, подождите, так не подходит! «Мы против наркотиков», так будет точнее. Не самая удачная аббревиатура, подумала Кэй. Ее можно расшифровать и как «Мы принимаем наркотики».

Незапланированная поездка в «Секьюрити-сквер» до сих пор не давала ей покоя. Может, все-таки рассказать о ней кому-нибудь? Но если и рассказать, то кому? Может, лучше просто уехать? Но куда? Все, что ожидало ее этим субботним вечером, – это пустой мрачный дом.

19:35

– Хотите содовой?

– Нет.

– А я бы не отказалась. Я сейчас приду, хорошо? Схожу за баночкой. Тебе захватить, Глория? – предложила Портер.

– Нет, спасибо, я тоже не хочу.

Оставшись наедине со своей клиенткой, Бустаманте наконец заговорила:

– Они нас прослушивают. Это я так, на всякий случай. Но если хочешь, чтобы наш разговор оставался сугубо конфиденциальным, просто попроси об этом Нэнси.

– Я знаю. Все в порядке.

19:55

– Итак, на чем мы остановились?

– На том, что вам захотелось содовой.

– Нет, я имею в виду до того, как я ушла. На чем вы прервали свой рассказ? Ах да, вы сидели на бортике фонтана и думали о монетках.

– Вдруг кто-то похлопал меня по плечу…

– Покажите.

– Что показать?

Нэнси встала со стула.

– Я – это вы. С какой стороны он подошел к вам? Сзади или сбоку? Покажите.

Хизер подошла к детективу сзади и хлопнула ее по плечу немного сильнее, чем требовалось.

– То есть вы обернулись и увидели этого человека. Как он выглядел? – спросила Нэнси.

– Какой-то старик. У него были короткие каштановые волосы с проседью. Внешность типичная. Ему было лет пятьдесят, но это я узнала уже позже. Увидев его, я просто подумала, что он старый.

– Он что-нибудь сказал?

– Только позвал меня по имени. Он откуда-то знал, как меня зовут.

– И вам это не показалось странным?

– Нет. Я была ребенком. Многие взрослые, которых я видела впервые, знали меня. В таком возрасте все взрослые кажутся просто всеведущими богами.

– Вы его знали?

– Нет, но он тут же показал мне свой значок и сказал, что полицейский.

– Как выглядел значок?

– Не знаю… обычный значок. На нем не было формы, но он показал значок, и я и не стала волноваться.

– Волноваться? О чем?

– Он сказал, что с моей сестрой что-то случилось, и попросил пройти с ним. Я согласилась. Мы пошли по коридору, мимо туалетов. Там была дверь с пометкой «Аварийный выход», но это ведь был экстренный случай, так что вполне логично, что мы вышли через ту дверь.

– Сигнализация не сработала?

– Сигнализация?

– Обычно, когда проходишь через аварийный выход, срабатывает сигнализация.

– Не припоминаю ничего подобного. Может быть, он ее отключил. А может, ее там и не было. Не знаю.

– А по какому именно коридору вы с ним шли?

– Между атриумом и магазинчиком «Сиарс». Там рядом были туалеты, а еще стойки, где проводили всякие анкетирования.

– Что за анкетирования?

– Вроде опроса потребителей. Мне о них рассказывала Санни. Можно было заработать долларов пять, просто ответив на вопросы. Правда, для этого тебе нужно было быть не младше пятнадцати лет, так что поучаствовать мне ни разу не удалось.

20:40

Инфанте проскользнул в комнатку, из которой Уиллоуби и Ленхард наблюдали за допросом.

– Ты вообще-то сейчас должен быть в аэропорту и ждать ее мамашу, – сказал ему сержант, но в его голосе не было ни капли упрека.

– Она прилетит сюда только через два часа, а я прибыл пораньше и решил заскочить к вам, посмотреть, что к чему, – ответил Кевин.

– Нэнси отлично справляется, – сообщил Ленхард, – все делает обдуманно, не торопится. Она мурыжит нашу Хизер уже почти четыре часа. То начинает говорить о самом похищении, то возвращается к началу. Это сводит Хизер с ума – она же сама в глубине души хочет рассказать нам обо всем этом дерьме.

Инфанте посмотрел на часы.

– В половине десятого мне придется ехать в аэропорт. Надеюсь, я не пропущу все самое интересное?

Ленхард сжал руки в кулаки и уставился на свои стиснутые пальцы.

– Думаю, не пропустишь.

20:50

– Итак, вы вышли из молла… уже было темно?

– Нет, на улице оказалось светло. Как-никак был конец марта, дни стали длиннее. Мы вышли…

– Сигнала тревоги не было?

– Нет, не было. Он привел меня к фургону, открыл дверь, и я увидела внутри Санни. Прежде чем я успела понять, что происходит – почему она лежит там на полу связанная, почему на фургоне нет полицейских мигалок или чего-то в таком духе, – он схватил меня и забросил внутрь. Я сопротивлялась… если это можно так назвать. Маленькая девочка колотит своими ручонками взрослого мужчину. Естественно, все это бесполезно. Мне было интересно… он заманил Санни такой же историей? Знал ли он нас вообще? Вы еще не выяснили этого, детектив? Почему Стэн Данхэм выбрал именно нас с сестрой?

– Не знаю. Могу сказать только, что Стэн Данхэм находится сейчас в доме престарелых в Сайксвилле. – Портер сделала паузу. – Вам это известно?

– Мы с ним, знаете ли, не состоим в дружеских отношениях, – ответила Хизер с сухим отвращением. Тем не менее Уиллоуби заметил, что эта новость нисколько ее не встревожила. Они заранее договорились о том, что́ именно ей можно было сообщить о Данхэме. В частности, они не собирались говорить ей, что теперь он и своего имени не в состоянии вспомнить. Однако даже сам факт того, что ее бывший мучитель жив, не вызвал в Хизер ожидаемых эмоций. Если она действительно говорила правду, разве ее не должна была встревожить весть о том, что ее похититель, человек, который разрушил всю ее жизнь, находится всего в тридцати милях от них?

– Хорошо, хорошо… итак, когда он вас схватил, вы ничего не… ничего не потеряли? Может, случайно что-то выронили? – спросила Нэнси.

– Что вы хотите сказать?

– Ничего. Просто интересуюсь, не потеряли ли вы в тот день чего-нибудь.

Глаза Хизер расширились.

– Сумочка. Ну конечно! Я уронила сумочку. Как я из-за этого потом переживала! Знаю, звучит довольно странно, но тогда в фургоне куда легче было переживать насчет сумочки, чем думать о… – Она расплакалась, и Глория протянула ей носовой платок, который, однако, вряд ли помог бы ей осушить этот водопад из слез.

– Можете описать, как выглядела сумочка? – продолжала расспрашивать ее Портер.

– О-о-о-писа-а-ть? – всхлипывая, переспросила она.

Честер весь сжался от напряжения и едва удержался, чтобы не схватить сержанта за руку. Наконец-то они подошли к моменту, к которому Нэнси подбиралась с самого начала разговора!

– Да, не могли бы вы описать ее? – задавала детектив все новые вопросы. – Как она выглядела, что было внутри?

Хизер задумалась, и Уиллоуби почувствовал укол разочарования. Чего тут думать? Возможны только два варианта: она либо знала ответ, либо нет.

– Да ладно тебе, Нэнси! – впервые за весь вечер заговорила Глория. – Что с того, может она или не может вспомнить, как выглядела сумочка, которая была у нее в одиннадцать лет?

– Ну, она же смогла довольно точно описать свои детские наручные часы, – возразила Портер.

– Прошло уже тридцать лет. Люди по своей природе забывчивы. Я не помню даже, что ела вчера на завтрак, а ты говоришь…

– Джинсовая с красными тесемками, – уверенно сказала Хизер, перебив своего адвоката. – Там еще было несколько белых пуговиц, которыми она пристегивалась к деревянной ручке. На самом деле это была сумочка-трансформер, то есть к ручке можно было приделать любую основу на выбор.

– И что в ней было?

– Ну-у… деньги, конечно же. А, и еще маленькая расческа.

– А как же ключи или косметика?

– Ключи были у Санни, а косметикой пользоваться мне еще не разрешали. Только гигиенической помадой.

– То есть, кроме этого, в сумочке больше ничего не было?

– Кроме чего?

– Расчески, помады и денег. Кстати, сколько там было денег?

– Да немного. Долларов пять, не считая тех, что я потратила на билеты в кино. К тому же не уверена, что в сумочке лежала помада. Я же говорила, что косметикой мне пользоваться не разрешали. Да я точно и не припомню. Вы сами-то можете сказать, что лежит у вас сейчас в сумочке?

– Кошелек, – ответила Нэнси Портер, – коробочка «Тик-Така», детские влажные салфетки – у меня девятимесячный ребенок, – помада, кое-какие бумаги…

– Хорошо-хорошо, я поняла. Вы можете. Я – нет. Даже когда меня остановил патрульный после аварии, я не могла сказать, почему в сумочке не было кошелька.

– С этим мы разберемся чуть позже.

21:10

– Итак, оказавшись в фургоне…

– Мы поехали. Мы ехали и ехали. Казалось, прошло несколько часов или у меня просто отказало чувство времени. Потом машина остановилась, и он вышел. В этот момент мы попробовали открыть дверь…

– То есть вас он не стал связывать, как сестру?

– Нет, ему было не до этого. Он просто схватил меня и забросил в фургон. Понятия не имею, когда он успел связать Санни.

– Но вы сказали «мы попробовали открыть дверь»…

– Ну, я, разумеется, развязала сестру. Не могла же я оставить ее связанной. Он остановился, и мы попытались открыть дверь, но она была заперта снаружи. А на окошечке между задней частью фургона и салоном была решетка. Так что выбраться мы не смогли.

– Вы пробовали кричать?

Хизер отрешенно посмотрела на Нэнси.

– Пока его не было, вы не пробовали кричать, чтобы привлечь к себе внимание? – пояснила та.

– Нет. Мы не знали, где находились и мог ли кто-нибудь нас услышать. А он угрожал нам, сказал, что если мы будем плохо себя вести, он сделает что-то ужасное. Так что нет, кричать мы не стали.

Портер бросила взгляд на диктофон, но не проронила ни слова. Правильный ход, подумал Уиллоуби. Если она будет молчать, женщина обязательно выложит ей все сама.

– Мы поняли только, что он вывез нас куда-то из города. Потому что услышали стрекот сверчков.

– Сверчков? В марте?

– Ну… не знаю… но мы определенно слышали какой-то странный звук. По крайней мере, нам он таким показался. Может быть, просто тишина давила на уши. – Хизер повернулась к Глории: – Обязательно рассказывать все в деталях? Неужели это так необходимо? – И не дожидаясь ответа, она продолжила историю, которая, как она заявила, была ей ненавистна. – Он отвел нас в дом в какой-то глуши. Огромный фермерский дом. Он хотел… Ну, вы понимаете, о чем я. Санни начала сопротивляться, и он убил ее. Вряд ли он сделал это специально, потому что вид у него был удивленный, напуганный и даже немного грустный, если это, конечно, возможно. Может быть, он изначально хотел убить нас обеих, но когда дошло до дела, понял, что не способен на такое. Убив Санни, он сказал мне, что никогда меня не отпустит. Что я должна буду остаться жить с ним и его семьей. А если откажусь… что ж, если откажусь, то у него не останется выбора, кроме как сделать со мной то же самое, что и с Санни. Он сказал: она мертва, и я не смогу вернуть ее, но я смогу дать тебе новую жизнь, если захочешь.

Перед глазами Честера возникло шоссе и машины, изредка проезжающие по раскаленному летним солнцем асфальту. Начиная со сверчков, история была очень тщательно продумана, хотя он и не мог понять, ради чего. Наверняка он знал только то, что Хизер местами говорила правду, а местами врала, приукрашивала свою историю. Только ради чего? Какую цель она преследовала?

– У него была семья? – донесся до него голос Нэнси. – То есть в этом участвовал не только он?

– Вряд ли он обо всем им рассказал. Не знаю, что он там наплел своей жене и сыну… Может, что я сбежала из дома, а он, увидев на улице Балтимора девочку, которая не могла вернуться к родителям по какой бы то ни было причине, пожалел ее и забрал к себе. Знаю только, что он пошел в библиотеку и читал там старые газеты до тех пор, пока не нашел то, что ему было нужно, – историю о пожаре в Огайо, произошедшем несколько лет назад, во время которого погибла вся семья. Он взял имя младшей девочки и сделал на него страховку. После этого он смог определить меня в школу в Йорке.

– То есть вас приняли в школу по одной лишь страховке?

– Ну, это была приходская школа. Он сказал им, что все остальные документы сгорели во время пожара, осталась только страховка, а чтобы восстановить хотя бы свидетельство о рождении, потребуется несколько месяцев. Он ведь был полицейским, люди его уважали и из кожи вон лезли, чтобы ему угодить.

– Итак, он отправляет вас в школу, где вы каждый день находитесь без его присмотра… Почему вы даже не попытались кому-нибудь рассказать о том, кто вы на самом деле и что с вами произошло?

– Я пошла в школу не сразу. Он дождался следующей осени. Почти шесть месяцев я жила с ним под одной крышей, практически не имея никакой свободы. К тому времени, как я начала ходить в школу, ему уже удалось сломить меня. На протяжении полугода он говорил мне, что всем на меня плевать, что меня никто не ищет и что я полностью зависима от него. Он был взрослым… работал полицейским, а я была всего лишь ребенком и верила ему. К тому же он каждую ночь меня насиловал.

– И его жена мирилась с этим?

– Она закрывала на это глаза, как и все остальные члены семьи. Или она пришла к выводу, что это я во всем виновата, что я была малолетней проституткой, которая совратила ее мужа. Не знаю… Со временем становишься ко всему безразличной. Секс стал для меня домашней обязанностью, которую я должна была выполнять регулярно. Мы жили между Глен-Роком и Шрусбери, казалось, в миллионе километров от Балтимора. Там никто никогда не говорил о сестрах Бетани, которые жили далеко отсюда. Да и не было уже никаких сестер Бетани, осталась только одна… сестра.

– Так вот где вы теперь живете? Вот где вы пробыли все это время?

Хизер улыбнулась.

– Нет, детектив. Я уехала оттуда много лет назад. Когда мне исполнилось восемнадцать, он дал мне денег, посадил на автобус и сказал, что я теперь сама по себе.

– Почему вы тогда не поехали в Балтимор? Не нашли своих родителей и не рассказали всем, что с вами произошло?

– Потому что той меня больше не существовало. Теперь я была Рут Лейбер, единственной выжившей после трагического пожара в Огайо. Не было больше никакой Хизер Бетани, и возвращаться было некуда.

– Значит, так вас теперь зовут? Рут Лейбер?

Хизер улыбнулась еще более широкой улыбкой.

– Не так быстро, детектив. Стэн Данхэм отлично меня всему научил. Я тоже умею находить в старых газетах пропавших без вести людей и присваивать себе их имена. Сейчас, конечно, в этом плане стало гораздо сложнее. Люди ведь теперь получают страховки в куда более раннем возрасте. Но пока еще полно моих одногодок, которые погибли или пропали в раннем возрасте и чьими именами я могу воспользоваться. Вы не поверите, насколько просто получить свидетельство о рождении, обладая лишь базовой информацией и определенными… навыками.

– Какими именно навыками?

– Не ваше дело.

Глория одобрительно кивнула.

– Послушайте, – вмешалась она. – Моя клиентка рассказала, что вы хотели. Теперь вам все известно…

– Только есть одно «но», – заметила Нэнси. – Все так называемые факты, которые она нам скормила за последние несколько дней, так или иначе заводят нас в тупик. Ферма, где якобы все случилось? Ее снесли много лет назад, и к тому же нет никаких свидетельств того, что на ее территории были обнаружены человеческие останки.

– Проверьте архивы приходской школы. Вы найдете в списках имя Рут Лейбер.

– Стэн Данхэм сейчас в хосписе, он умирает…

– Отлично, – сказала Хизер.

– Его жены нет уже почти десять лет. А их сынок? Ах да, он погиб в пожаре всего три месяца назад. В Джорджии, где жил вместе с Пенелопой Джексон.

– Погиб? Тони мертв?

Если бы Уиллоуби был помоложе, он бы подскочил со своего стула. Инфанте и Ленхард, которые и так стояли на ногах, замерли на месте, склонившись поближе к смотровому окну, из которого отлично было видно комнату для допросов, и вслушиваясь в каждое слово.

– А ты не… – начал Ленхард, но Инфанте его перебил:

– Ее не удивила новость об отце, ей глубоко наплевать на Пенелопу Джексон и Джорджию, но весть о сыне вызвала в ней бурю эмоций. К тому же она знает имя, хотя Нэнси его не называла.

В комнате для допросов в это время заговорила Глория:

– Успокойся, Хизер. Послушай, Нэнси. Ты не могла бы оставить нас на минутку?

– Конечно, – согласилась Портер. – Позовите, как закончите.

* * *

Нэнси вышла из комнаты и, пройдя пружинящей походкой по коридору, присоединилась к детективам. Девочка была довольна собой – и вполне заслуженно, подумал Уиллоуби. Она отлично поработала. А момент с Пинчарелли был ключевой ошибкой: эта мнимая Хизер сказала, что не видела никого из знакомых. Вот и первая нестыковка. Ах да, и еще Мириам всегда уверяла, что ее дочь взяла с собой в тот день в молл необычайно крупную сумму денег, потому что ее копилка была совершенно пустой.

Однако этого было недостаточно. Честер был единственным человеком в этой комнате, кто знал, что у них пока нет доказательств против нее. Он бы поклялся своей жизнью, что она лжет, но не мог этого доказать.

– Ну? – обратилась Портер сразу ко всем троим своим коллегам.

– Мы как раз тебя ждали, – сказал Ленхард.

Уиллоуби поднял пакет, который лежал на полу у его ног, и открыл его, хотя и так знал, что находится внутри. Синяя джинсовая сумочка с красными тесемками. Даже несмотря на светонепроницаемый пакет, в котором она хранилась все эти годы, сумочка изрядно выцвела. Хизер описала ее в точности, за исключением содержимого. Дело тут, однако, было в том, что внутри нее никакого содержимого не было. Они нашли сумочку на парковке рядом с мусорным контейнером. Та была вывернута наизнанку, и на ней виднелся отпечаток автомобильной покрышки. Полиция предположила, что Хизер выронила сумку во время похищения, а какие-то подонки нашли ее, выпотрошили все содержимое, включая наличность, и выбросили, как ненужный мусор.

В общем, они не могли сказать наверняка, соврала ли предполагаемая Хизер насчет содержимого сумочки или нет, просто потому, что сами не знали, что в ней было. И все же факт оставался фактом: перед ними лежала джинсовая сумочка, в точности такая, как она ее описала. Но если перед ними и правда была Хизер Бетани, почему она тогда не сказала, что видела в тот день школьного учителя своей сестры? Неужели Пинчарелли тогда просто соврал Уиллоуби? Быть может, он не удержался и рассказал то, что тот хотел услышать, так как у самого учителя тоже были свои секреты? Они никогда не узнают ответа на этот вопрос. Пинчарелли давно умер. Куда бы они ни обратились, люди были мертвы или находились при смерти. Оно, в общем-то, и понятно – как-никак прошло уже тридцать лет. Умер Дэйв, умерла жена Уиллоуби Элейн, жена и сын Стэна Данхэма тоже были мертвы, да и сам Стэн все равно что мертв. Пенелопа Джексон, кем бы она ни была, куда-то исчезла, оставив после себя только зеленый «Вэлиант». Наверняка они могли сказать лишь то, что женщина в комнате для допросов не была Пенелопой Джексон. Она смогла описать, как выглядела сумочка. Но подтверждало ли это, что она младшая из сестер Бетани? И все же Честер не мог отделаться от мысли, что девушка лжет.

– Черт бы меня побрал! – воскликнул Ленхард.

– Что ж, – медленно вымолвил Инфанте. – Мириам скоро уже будет здесь. Но нам хорошо бы разобраться во всем без нее. Чтобы к тому моменту, как она прилетит, мы могли бы уже точно рассказать ей, что к чему, а тест ДНК сделать только для полной уверенности. Тем более что экспертиза потребует много времени, даже если мы обратимся к медикам в срочном порядке.

– Да, – согласился Уиллоуби. – В этом вы правы…

22:25

Самолет гудел в тон сопению пассажиров, большинство из которых были вымотаны длительным ожиданием, так как их рейс задержался на два часа. Мириам летела первым классом с местом у окна – на эту роскошь ей пришлось раскошелиться из-за того, что она покупала билет в последнюю минуту. Ей не спалось, и она просто пялилась в окно на проплывавшие мимо облака. Им пришлось долго лететь сквозь облачную завесу, зато теперь Балтимор был прямо под ними. Она не бывала здесь уже без малого двадцать лет, и с тех пор многое изменилось. В 1968 году, когда Мириам в последний раз пролетала над Балтимором, огней здесь было куда меньше, а сам аэропорт носил гордое название «Дружба». Мириам тогда возвращалась из Канады. После летних беспорядков ей казалось вполне разумным отвезти детей в Оттаву и устроить им продленные каникулы с бабушкой и дедушкой. Эх, какими нарядными девочки выглядели в тот день! Мать Мириам купила для них в «Холт Ранфрю» два одинаковых платья – полосатые с длинными рукавами и шарфиками, которые пристегивались клепками к воротничку. Уже через двадцать минут после взлета у Санни все платье помялось и испачкалось, а Хизер была как с иголочки до самого приземления. Мириам вспомнила, как Дэйв ждал их в терминале, весь бледный и ссутулившийся, изможденный после долгого трудового дня. Когда через несколько лет после этого он поделился с ней своей мечтой открыть магазин, она вспомнила его утомленный вид в тот день и с готовностью поддержала эту идею. Она хотела, чтобы он был счастлив, чтобы он смог жить в тишине и покое, пусть даже сама она будет несчастна.

Внезапно самолет попал в воздушную яму, и огни погасли – они словно провалились в бездну. Самолет повернул и направился в сторону Чесапикского залива. И хотя маневр был довольно плавным, желудок Мириам сделал сальто, и к горлу подступила тошнота. Мириам полезла в кармашек сиденья за бумажным пакетом, но его там не оказалось. Может быть, авиалинии больше не выдавали их своим пассажирам, а может, по их мнению, людей не должно было тошнить, по крайней мере, тех, кто летит первым классом. Или кто-то забрал пакет, а замотавшиеся стюардессы этого не заметили. Так или иначе, Мириам оставалось лишь одно – сглотнуть.

Часть VIII Жизнь как она есть (1989)

Глава 34

Последний этап поездки Мириам в языковую школу осложнялся тем, что она пока не говорила по-испански. «Настоящий порочный круг», – думала она, стоя на людной автобусной остановке. Ей только что удалось купить билет в первый класс до Куэрнаваки, избежав недопонимания с билетером. Она прошла таможню, доехала сюда зайцем и чувствовала гордость за себя до того момента, пока не вышла из кассы, сжимая трясущимися руками билет до Куэрнаваки.

Как найти нужный автобус среди всех тех, что выстроились в переулке, пыхтя и кашляя черным дымом? Объявления по громкой связи представляли собой монотонный бессвязный и непонятный поток речи. Справочной не было, по-английски никто не говорил, а от вводного курса испанского, который Мириам прошла еще в Техасе, толку не было ровным счетом никакого. Когда она на ломаном испанском пыталась спросить дорогу у местных, те смотрели на нее пустыми глазами, а затем осыпали градом незнакомых слов. Они действительно хотели ей помочь, на их лицах сияла теплая доброжелательная улыбка, но никак не могли понять, чего именно она хотела.

Мириам принялась внимательно изучать свой билет и, отметив, что он был синего цвета, начала искать людей с такими же билетами в руках. Наконец она заметила усталого вида женщину с солидным профилем и плоским высоким лбом, державшую такой же билет.

– Куэрнавака? – осторожно спросила Мириам.

Женщина с опаской посмотрела на нее, как будто в таком простом вопросе могла скрываться тайная угроза.

– Si, – резко ответила она. – Ya me voy[42].

Она развернулась, как будто подумав, что вопрос Мириам был приказом к действию. Оглянувшись через плечо и заметив, что та следует за ней по пятам, женщина прибавила шагу, хотя это и было трудно, учитывая, что в руках у нее были две тяжеленные сумки. Правда, Мириам было не легче. Ей приходилось тащить за собой огромный чемодан на колесиках, из-за чего она начала отставать. Женщина снова обернулась, увидела, с каким трудом Мириам пытается за ней угнаться, и только тогда обратила внимание на билет у нее в руках, который был в точности таким же, как у нее.

– Куэрнавака, – сказала она, наконец сообразив, чего от нее хотели. Женщина подождала, пока Мириам догонит ее, а затем провела ее к нужному автобусу. – Куэрнавака, – снова повторила она, улыбаясь, как будто Мириам была маленьким ребенком, выучившим новое полезное слово. – Куэрнавака, – произнесла женщина в третий раз, когда они сели в автобус. Затем она решилась добавить в свою речь немного новых слов. Слов, которые Мириам должна была знать и которые она в свое время учила, но теперь никак не могла вспомнить. Тогда женщина снова попробовала заговорить, на этот раз более медленно. Мириам улыбнулась и всплеснула руками, смеясь над собственным невежеством. Женщина тоже рассмеялась и облегченно вздохнула от мысли, что ей не придется разговаривать с этой странной американкой всю дорогу. Она откинулась на спинку своего сиденья, порылась в одной из сумок и выудила оттуда нечто завернутое в вощеную бумагу. Под оберткой оказалось панированное в красном перце манго. Теперь, когда Мириам уже была на верном пути в Куэрнаваку, она могла расслабиться и с любопытством понаблюдать, как женщина поедает столь странное по составу блюдо. Если бы она увидела это на пять минут раньше, когда в панике выискивала нужный автобус, ее бы, вероятно, стошнило от одного только взгляда.

«De donde es?» – вот что спрашивала у нее эта женщина. «Откуда вы?» Мириам только сейчас поняла, но отвечать было уже поздно, да и что она могла ответить? Этим утром она села на самолет в Остине. И что, это делало ее жительницей Техаса? А может, ей следовало ответить, что она из Канады? Все-таки Мириам там родилась. Но ее родители умерли, и больше ее ничего не связывало с этой страной. Она до сих пор считала Балтимор своим домом. С одной стороны, она прожила там пятнадцать лет, а с другой – Техас был ее домом последние лет тринадцать. Так откуда же она была? Мириам была уверена только в том, что уехала из Техаса как раз вовремя, пока там не успел наступить кризис.

Правда, на самом деле ей просто повезло. Она продала свой дом полтора года назад, незадолго до того, как цены резко упали. Тогда же она продала кое-какие акции, полученные в наследство от родителей. Но все это произошло совершенно случайно. Мириам и не думала, что фондовый рынок, как и рынок недвижимости, потерпит крах. Она подумывала о досрочном выходе на пенсию и решила вложить свои деньги в компакт-диски и другие абсурдно скромные варианты. Покупать новый дом она не стала, так как не была уверена, что захочет остаться в Техасе. Где-нибудь в другом месте ее деньги ценились куда выше. Многие не хотели оставаться в Техасе, и в последние несколько месяцев люди приходили к ней и рыдали у нее в кабинете, расстроенные и сбитые с толку таким понятием, как «отрицательный капитал».

– Почему мы что-то должны? – жаловалась одна женщина. – Мы купили дом, расплатились по счетам, а теперь продаем его. Так почему мы теперь должны семь тысяч долларов?

Некоторые клиенты даже намекали, что риэлтору не нужно платить, если сделка не принесла им никакой выгоды. В общем, это были ужасные времена.

Но даже если бы дела шли хорошо, Мириам не изменила бы своего решения. Ее неисправимо оптимистичные коллеги думали, она сошла с ума, раз решила на месяц уйти в отпуск, когда вот-вот начнется самый сезон.

«Как ты можешь вот так уехать? – недоумевали они. – Ведь еще чуть-чуть, и дела обязательно пойдут в гору».

Хорошо еще, они не догадывались, что она не собирается возвращаться, иначе подумали бы, что она окончательно рехнулась. Но ей было плевать на их мнение. Мириам готовилась пройти месячный курс испанского и подыскать новое место, где она будет жить. В Штатах о таком можно мечтать десятилетиями. А в Мексике, где доллар стоил тысячу шестьсот песо, это было вполне осуществимо. Не то чтобы она была помешана на Мексике – Белиз и Коста-Рика тоже подошли бы.

На первом этапе подготовки к путешествию Мириам совсем не думала о дате вылета. Нужно было еще столько сделать, столько всего подписать – даже больше, чем при заселении. Туристические чеки, договор субаренды на квартиру, продажа машины, что само по себе должно было насторожить ее коллег: как можно жить в Техасе без автомобиля? Но три недели назад, когда она наконец забронировала билет на самолет и увидела в календаре дату – двадцать шестое марта, – Мириам порадовалась, что уедет из страны прежде, чем наступит еще одно двадцать девятое число.

* * *

Автобус петлял по извилистой горной дороге, вдоль которой Мириам то и дело замечала небольшие белые кресты. Если подумать – неужели автобусы в Мексике так часто переворачивались? Новостные передачи были буквально забиты подобного рода сообщениями – оползни, тайфуны, кораблекрушения, крушения автобусов… На пути из аэропорта к автобусной станции Мириам видела дома, разрушенные землетрясением 1987 года. Власти до сих пор так и не решили, что с ними делать.

Большинство знакомых Мириам просто обожали Си-эн-эн. Очевидно, они казались себе умнее, когда смотрели зарубежные новости. «Подарите нам двадцать минут своего внимания, и мы подарим вам целый мир», – гласил слоган этого телеканала. Но Мириам казалось, что на самом деле Тед Тернер[43] хотел сказать: «Радуйтесь, что живете здесь», потому как все остальные страны представали в новостях дикими, непредсказуемыми, склонными к бедствиям и гражданским войнам. Посмотришь Си-эн-эн – и жизнь в Соединенных Штатах начинает казаться сказкой.

Наконец, автобус прибыл в центр Куэрнаваки. Мириам заранее забронировала номер в гостинице, но до него еще нужно было добраться, а для этого ей пришлось бы опять столкнуться с языковым барьером. На курсах им говорили, что с таксистами нужно торговаться, а соглашаться на поездку только после того, как договорились о цене. Но как сделать это, обладая минимальными знаниями испанского? Подойдя к ближайшему авто, Мириам показала водителю банкноту в десять песо… затем в пятнадцать… затем в двадцать… Но он снова и снова качал головой. Она уже была готова впасть в отчаяние, когда наконец поняла, что речь шла о разнице примерно в пятьдесят центов.

Такси влилось в бурное автомобильное течение перегруженных улиц. По пути глаза Мириам разбегались в разные стороны, жадно впиваясь в шедевры архитектуры, – один из замков Кортеса, украшенный фреской Диего Риверы, площадь Конституции, на которой воскресным днем собрались толпы людей в странных одеждах. Наконец водитель свернул на грязную, ничем не примечательную улочку. Сердце Мириам рухнуло. Она забронировала комнату в «Лас Мананитас», удивительно дорогом по мексиканским меркам отеле, эдаком аналоге американского «Мариотта». Ей хотелось напоследок пожить в роскоши, и она думала, что цена гарантирует высокое качество, так что была потрясена, когда водитель остановился у невзрачного здания.

– Здесь? – спросила она, а затем, опомнившись, переспросила по-испански: – Aqui?

Водитель хмыкнул, бросил ее багаж на тротуар и уехал. Внезапно деревянные двери открылись, и к ней навстречу вышел коротко стриженный блондин в сопровождении двух местных жителей, которые молча взяли ее сумки. Оказавшись в вестибюле, Мириам поняла, что отель был устроен очень хитро. К улице он был обращен унылым фасадом, но сам располагался на просторном дворе, по которому разгуливали белые павлины. Она представила себя Дороти из страны Оз, поменявшей черно-белый Техас на разноцветную сказочную страну.

Мириам вспомнила о девочках и их традиционном ежегодном просмотре экранизации «Волшебника страны Оз». Как они сидели под старым одеялом, накрываясь им с головой на страшных моментах, – когда появлялись злые деревья или летающие обезьяны. Забавно, но ведьму они не боялись, хотя Алмира Галч, злая ведьма с Запада, немного их страшила. Но в целом Маргарет Хэмилтон не производила на них должного впечатления, потому что часто мелькала на экране в рекламе кофе.

Ноги Мириам подкосились, и по ее щекам покатились слезы. Как объяснить – хоть на каком-нибудь языке, – что с ней происходит? Она приехала в Мексику, надеясь, что ей больше никогда никому не придется ничего объяснять. Она приехала в Мексику, чтобы спрятаться от телефонных звонков, когда на том конце провода кто-то дышит в трубку. «Дэйв?! – вопила она. – Кто это? Зачем вы мне звоните?!» А однажды, всего однажды, она, забывшись, спросила: «Дорогой?» – и услышала, как кто-то резко вздохнул. Она приехала в Мексику, чтобы начать все с чистого листа, но оказавшись здесь, попала все в ту же ловушку прошлого. Даже больше, чем десятилетие спустя, боль продолжала преследовать ее. Каждый день своей жизни Мириам чувствовала тупую непрекращающуюся боль, словно у нее был поврежден какой-то жизненно важный орган, только никакое хирургическое вмешательство здесь помочь не могло. И как бы осторожна она ни была, как бы ни защищала себя, некоторые вещи заставляли боль вспыхивать с новой силой, обжигая ее изнутри. Пробудить воспоминания могло что угодно – даже путешествие в страну, которая, как она думала, никак не была связана с девочками. И все же она смотрела, как павлины бродят по лужайке перед отелем в Куэрнаваке, и плакала о своих детях, которые пришли бы в восторг при виде этих напыщенных созданий.

Вся суть первоклассного отеля по цене в семьдесят пять долларов за ночь, когда с тем же успехом можно остановиться в отеле за тридцать долларов, заключалась в том, что персонал здесь был куда более непоколебим в своей вежливости. «Сеньора, должно быть, устала после долгой дороги», – сказал блондин навязчивому портье. Он сказал это по-испански, но Мириам все равно его поняла, так как говорил он медленно и, в отличие от большинства местных, слова в его речи не смешивались в непонятную кашу. Ее привели в сверкающую чистотой комнату, и горничная принесла свежевыжатый апельсиновый сок. Затем она показала Мириам номер. Это действительно было очень кстати, так как апартаменты оказались поистине огромными. На полу Мириам заметила коврик – это для ваших ножек. Горничная указала на вазу с фруктами: на случай, если вы проголодаетесь. И, наконец, она положила маленькую подушку на белоснежную постель и предложила Мириам прилечь. Это для вашей головушки, поняла Мириам. Это для вашей головушки.

Мириам на языке жестов попросила горничную принести ей стакан воды, причем желательно не из-под крана: даже в таком роскошном месте лучше было перестраховаться. Затем попыталась спросить, нужно ли одеваться к обеду и может ли она надеть домашние штаны. Для этого Мириам даже открыла чемодан и показала свои слегка потертые шелковые штаны.

– Como no, – ответила горничная.

Не «зачем бы и нет», а «почему бы и нет», отметила про себя Мириам. Еще одно устойчивое сочетание, которое стоит запомнить.

– Tiene suenos? – спросила горничная, и Мириам вздрогнула. Но ее всего лишь спросили, хотела ли она спать, а не о чем она мечтала.

Мириам погрузилась в сон, а когда проснулась, было уже утро. Лужайка перед отелем была заполнена людьми, жующими свой завтрак. Она потягивала королевский кир[44] и грызла жареные кедровые орехи, стараясь при этом выкинуть английский из головы и полностью погрузиться мыслями и сердцем в испанский. Она приехала сюда, чтобы выучить новые слова, познать новую культуру, новую жизнь. Сегодня Мириам уже узнала кое-что новое и вспомнила то, что и так было ей знакомо. Теперь она «испытывала» голод, а не «имела» его, использовала местоимение «я» только для усиления смысла и, самое главное, понимала разницу между испанским «зачем» и «почему». Como no?

Глава 35

– Барб, я потеряла свою статью! – раздался женский голос. Барб давно уже привыкла к этим возгласам, чуть ли не каждый день доносившимся из-за заваленного бумагами стола. Бумаг на нем было так много, что они почти полностью скрывали женщину, которая за этим столом сидела. Возвышалась лишь ее пышная прическа. Миссис Хеннесси, маленькая и потрясающе стильная дама, часто теряла свои статьи перед самым сроком сдачи, причем сбои в компьютере редко становились тому причиной. Она имела привычку скрывать свою текущую работу на втором экране или копировать весь текст с помощью кноки сохранения и удалять его с экрана, который был перед ней.

– Дайте посмотрю, миссис Хеннесси. – Барб попыталась развернуть компьютер, но Хеннесси коварно обложила его со всех сторон справочниками, чтобы ее ленивая соседка Сьюзен не могла им пользоваться. Барб просмотрела папки, где обычно сохраняются все файлы, а также резервные копии, но на этот раз ее коллега была права: она действительно потеряла свою статью. Все, что Барб удалось найти в резервной системе, – это призрачный близнец файла, пустой документ с заголовком и датой создания, и только.

– А вы вообще сохранялись в процессе работы? – спросила Барб, заранее зная ответ.

– А как же! Я после каждого абзаца нажимала кнопку «Tab».

– Эта клавиша не сохраняет документ. Нужно выполнять команду сохранения, миссис Хеннесси.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

Хеннесси работала здесь, еще когда сам Господь пешком под стол ходил. Сотрудник газеты «Фэрфакс» с тридцатипятилетним стажем. Начав с колонки для домохозяек, она добилась того, что ей поручили готовить деловые новости. Ее трудовому стажу не было равных хотя бы потому, что большинство многообещающих журналистов не задерживалось здесь дольше чем на пару лет. Ходили слухи, что она даже пережила холокост, но никаких татуировок под ее многочисленными браслетами на руках видно не было. Короче говоря, миссис Хеннесси была крепким орешком, но становилась просто воплощением беззащитности, когда у нее ломался компьютер. Или, точнее говоря, когда она намеренно не применяла меры безопасности, чтобы защитить свою работу.

– Если нажимать F-два после каждого абзаца или около того, то компьютер будет сохранять копию файла, над которой вы можете продолжать работать, – стала объяснять Барб. – Вы же его не сохраняли. В компьютере файла нет.

– Что значит нет? Он где-то здесь! – воскликнула пожилая журналистка, тыча пальцем в экран. – То есть он должен быть где-то здесь, – поправилась она, учитывая, что экран был пуст. – Я же знаю. Ах, от этих машин никакой пользы!

Барб всегда задевало, когда кто-то нелестно отзывался о компьютерах. В «Фэрфакс» всегда мыслили прогрессивно, но при этом не были готовы к большим растратам. Поэтому закупили компьютеры времен динозавров, никоим образом не предназначенные для работы в газете.

– Компьютер – это всего лишь инструмент, созданный для того, чтобы облегчить наш труд, – возразила Барб. – Печатные машинки, которыми вы пользовались в свое время, тоже ведь не делали копий, если в них не вставляли копирку. Так что не в компьютере дело. Мастер глуп – нож туп.

Одна из отцовых поговорок всплыла в ее памяти сама по себе, и ей вдруг стало беспокойно на душе и грустно, будто этот привет из прошлого мог помочь ей разобраться в своей жизни.

– Что ты сейчас сказала?! – Притворная любезность в голосе миссис Хеннесси мигом испарилась. – Ты, дерзкая… – Тут она пробормотала несколько ругательств то ли на немецком, то ли на идише – Барб так и не поняла. – Теперь-то я позабочусь о том, чтобы тебя уволили. Да я тебя… – Она выбралась из своего кресла, перебралась через кипы бумаг, сваленных возле ее стола, и побежала в кабинет главного редактора, дрожа всем телом, будто Барб по меньшей мере угрожала ей насилием. Даже ее прическа – каштаново-красные волосы, подкрашиваемые через каждые две недели, чтобы не было видно даже намека на седину, – закачалась, словно от страха.

Барб, возможно, и заволновалась бы, не будь она свидетельницей таких спектаклей как минимум дважды в месяц, с тех пор как устроилась в газету прошлым летом. Она видела, как Хеннесси яростно размахивала в кабинете редактора своими крошечными кулачками, требуя ее увольнения. Затем пожилая дама вихрем вылетела из кабинета, а через пару секунд Барб получила электронное сообщение с просьбой явиться к начальству.

– Если ты не станешь обращаться с ней более любезно… – начал редактор по имени Майк Багли.

– Я исправлюсь, – перебила его Барб. – Я правда постараюсь. А ты не просил ее обращаться более любезно со мной? Она разговаривает со мной, как со своей личной служанкой. Конечно, компьютер часто уничтожает ее статьи, но большинство проблем возникает из-за того, что она сама отказывается делать элементарные вещи, чтобы защитить свои труды. А я не обязана ей прислуживать.

– Пойми, Барб, миссис Хеннесси, – Майк оглянулся, словно опасаясь, что их подслушивают, – миссис Хеннесси – пожилой человек. У нее уже свои устоявшиеся взгляды, и нам не удастся их изменить.

– То есть этот маленький хвостик виляет всей собакой?

Багли, крупный мужчина с редкими рыжими волосами, скривился:

– Миссис Хеннесси – хвостик? Та еще картинка… Миксер мне в глаза! Но пойми, Барб, твое продвижение по службе, мягко говоря, не совсем стандартно. Твои навыки работы в команде менее чем…

Барб с любопытством посмотрела на начальника, думая, какое же слово он подберет. Несущественны? Убоги? Но он даже не попытался закончить предложение.

– Мы зависим полностью от тебя. Когда система падает, а ты все исправляешь, мы экономим тысячи долларов. Я это знаю, и ты это знаешь. Ну пусть миссис Хеннесси пока думает, что она здесь главная. Просто возьми и извинись перед ней.

– Извиниться? За что? Я ни в чем перед ней не виновата.

– Ты назвала ее глупой.

– Я… что? – Барб рассмеялась. – Я всего лишь вспомнила старую поговорку: «Мастер глуп – нож туп». Про нее лично я ничего не говорила. Хотя, если честно, писатель из нее дерьмовый, не так ли? – Это она уже давно поняла. Раньше ей и в голову не приходило, что она может оценивать работы журналистов: Барб была специалистом по компьютерам и читала статьи, даже не отдавая себе в этом отчета. И за все время работы в «Фэрфаксе» она поняла, что миссис Хеннесси – дерьмовый писатель.

– Просто извинись перед ней, Барб, – велел главный редактор. – Иногда это самый лучший способ.

Она посмотрела на него исподлобья. «Ты хоть знаешь, что я могу сделать со всей вашей компьютерной сетью? Понимаешь, что я могу похерить все данные всего за пару минут?» По окончании ее испытательного срока Багли, который не имел права ее оценивать, так как ничего не смыслил в ее работе, написал в ее характеристике, что ей нужно «поработать над своим гневом». О да, Барб над ним работала! Она скапливала гнев в себе каждый день, признав его лучшим источником энергии.

– А кто извинится передо мной? – поинтересовалась она.

Майк понятия не имел, к чему она клонит.

– Слушай, я согласен, что миссис Хеннесси – заноза в заднице. Но она тебя не оскорбляла. А вот ты, по ее словам, назвала ее плохим писателем. Пойми, будет проще, если ты перед ней извинишься.

– Проще для чего?

– Проще для кого, – поправил редактор. Вот же засранец. – А точнее, для меня. Я здесь главный, верно? Так что просто попроси у нее прощения и избавь меня от всего этого.

* * *

Миссис Хеннесси сидела в комнате отдыха. Это было грязное, засаленное помещение, где стоял автомат с напитками, пластиковый столик и несколько стульев.

– Извините меня, – сухо сказала Барб.

Пожилая женщина с той же сухостью слегка склонила голову, как королева, свысока взирающая на своего подданного. Точнее, она смотрела бы на Барб свысока, если бы не сидела.

– Спасибо, – ответила она.

– Про мастера – это была всего лишь поговорка. – Барб не знала, что дернуло ее говорить дальше. Она ведь уже сделала, что ей сказали. – Я ничего такого не имела в виду.

– Я работаю журналистом уже тридцать пять лет, – сказала миссис Хеннесси. Вообще ее звали Мэри Роуз, и этим именем были подписаны все ее статьи, но в общении его никто не использовал. Ее всегда называли миссис Хеннесси. – Я работала в этой газете, когда тебя еще в помине не было. Благодаря таким, как я, вы можете строить собственную карьеру. Я писала о десегрегации[45].

– Правда? Это было большой проблемой… – Барб спохватилась как раз вовремя. Она чуть не сказала «Это было большой проблемой там, где я выросла». Но ее звали Барбара Монро. Барбара Монро из Чикаго, штат Иллинойс. Она посещала большую школу в крупном городе. Почему именно большую школу? Всегда ведь есть какая-то вероятность встретить своего бывшего «одноклассника». В маленьких школах все друг друга помнят, а вот если ты учился в большой, то тебя легко могут забыть. Но она не знала, была ли десегрегация серьезной проблемой в Чикаго. Может, и была, но к чему рисковать, вдаваясь в подробности? – Это было большой проблемой в семидесятых, не так ли?

– Что верно, то верно. И я сама обо всем этом писала.

– Здорово.

Барб приняла искренне восторженный вид, но ее выдал голос, прозвучавший немного мрачно и саркастически.

– Именно здорово. И к тому же очень значительно, – заявила ее собеседница. – Куда более значительно, чем возиться с этими машинками, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Я пишу историю. А что делаешь ты? Ничего. Ты простой механик.

Этот намек на оскорбление рассмешил Барб. Забавно, как, по мнению миссис Хеннесси, должно выглядеть едкое замечание! Но ее смех только еще больше спровоцировал старушку.

– О, думаешь, ты такая особенная, если разгуливаешь по офису в своей обтягивающей маечке и короткой юбочке, позволяя всем мужчинам на тебя пялиться! Считаешь себя такой значимой!

Примерно то же самое ей сказал и главный редактор всего несколько минут назад – она действительно была для них значимой.

– При чем здесь мой гардероб, миссис Хеннесси? И я правда искренне верю, что ваши работы были замечательными…

– Были? Были? Они были и остаются замечательными, ты… ты… Гавроша!

И снова Барб рассмеялась. Какое странное у нее представление об оскорблениях! И все же удалось ее задеть. Мужчины и секс были для нее щекотливой темой. Она не флиртовала с ними ни в офисе, ни где бы то ни было еще. А ее юбки вовсе не были короткими. Они были даже длиннее положенного, так как Барб была очень худой. Миссис Хеннесси со своим хохолком и туфлями на высоком каблуке была с ней одного роста.

И все же женщине удалось задеть ее за живое, и это, пожалуй, объясняло, почему Барб вырвала у нее из рук диетическую колу и вылила ее прямо на тщательно уложенный хохолок.

* * *

Ее уволили. Ну еще бы! Точнее, предложили провести индивидуальную беседу с начальством либо уволиться с двухнедельным пособием. «И никаких рекомендаций», – добавил Багли. Как будто она в них нуждалась! Как будто она может ими воспользоваться, когда Барбара Монро исчезнет и вместо нее появится совершенно другая женщина! Барб согласилась на пособие.

Ночью она тайком пробралась обратно в офис, чтобы залезть в газетные архивы. Единственный оставшийся в газете программист, ответственный за электронные библиотеки, и представить себе не мог, почему Барб так живо интересовалась библиотеками и их возможностями. Он с удовольствием научил ее, что можно сделать с помощью телефона и списка справочных столов в городских библиотеках. Юридический аудит, с помощью которого можно поднять документы на частную собственность, а также протоколы судебных заседаний, был очень ценным навыком, но для этого требовались время и деньги, а сейчас у нее не было ни того, ни другого, хотя пару раз она все же взламывала пароль «Фэрфакса». Дэйв Бетани все еще жил на Алгонкин-лейн. Мириам Бетани до сих пор не удавалось найти. Стэн Данхэм находился по прежнему адресу… Хотя, по правде говоря, она никогда не теряла с ним контакта.

Наконец она выбрала себе новое имя. Пора было начать все с чистого листа. Снова. Жаль, что нельзя было указать это место работы в будущем резюме, но она решила больше не работать в газетах. Как только Барб пройдет плановый тренинг, она сможет найти куда лучшее применение своим навыкам в сфере, где настоящий талант действительно ценится. «Фэрфакс» был для нее далеко не потолком, хотя вряд ли она ушла бы оттуда по своей воле. Ну почему всегда так? Даже когда ситуация уже хуже некуда, ей все равно нужен пинок под зад, чтобы пойти дальше. Как она плакала тогда на автобусной остановке перед улыбающимися прохожими, принявшими ее просто за испуганного подростка, который не может расстаться с домом.

Она сделала все, что нужно, и напоследок написала небольшой код – эдакий прощальный подарок для «Фэрфакса». На следующий день, когда миссис Хеннесси включит свой компьютер, вся система рухнет и заберет с собой в небытие все статьи, даже те, которые более ответственные журналисты предусмотрительно сохранили. К тому времени Барб уже будет сидеть в закусочной Анакостии и ждать Стэна Данхэма. Он пытался убедить ее поехать дальше на север, но она сказала, что не будет пересекать границу Мэриленда. А до сего дня она всегда получала от Стэна Данхэма то, чего хотела.

Глава 36

– Все потому, что она приемная, ты разве не знала?

Дэйв стоял в очереди за булочками с корицей, когда эта фраза сквозь общий шум долетела до него, как брошенный сапог или мелкий камешек. Но этот комментарий был адресован не ему. Две женщины средних лет разговаривали между собой прямо за его спиной.

– Что? – спросил он, как будто они намеренно хотели втянуть его в свой диалог. – Кто приемная?

– Лиза Стейнберг, – ответила одна женщина.

– Та маленькая девчушка из Нью-Йорка, которую избивал приемный отец? – вспомнил Дэйв. – Хорошо, что ублюдка посадят в тюрьму. Еще бы и за жену его взялись. Ни одна нормальная мать не стала бы молча на все это смотреть. Никогда и ни за что.

Женщины согласно кивнули. Уж кому, как не им, было известно, что к чему в этом мире. То были полные дамы с излишне ярко накрашенными губами, эдакая антиреклама для булочной: посмотришь на них – и всякий аппетит пропадает. Дэйву вдруг вспомнилась книжка, которую обожали Санни и Хизер. Она называлась «Страшные и ужасные». В ней было много картинок, и все иллюстрации нарисовал какой-то известный художник, вот только Дэйв не помнил, кто именно. Аддамс? Или Гори? В общем, неважно. И в одной истории говорилось о мальчике, который не ел ничего, кроме конфет, пока не растаял на солнце. В итоге от него осталась только желатиновая лужа с человеческими чертами лица. Примерно так же выглядели и эти женщины.

– Как вообще можно… – начал Дэйв, но мисс Луис, соседка, привыкшая за все эти годы к переменам в его настроении, тут же переключила его внимание, как мать обычно успокаивает распалившегося сына.

– Яблоки в тесте, мистер Бетани, еще горяченькие.

– Мне нельзя… – начал он. Его вес не менялся с колледжа, но комплекция оставляла желать лучшего. Дэйв уже несколько лет как перестал бегать по утрам – теперь ему было не до этого.

– Да будет вам! Это же яблоки, они полезны. Яблоко в день – то, что доктор прописал. – И сунув Дэйву в руки запеченное в тесте яблоко, мисс Луис спровадила его из магазина прежде, чем он вышел из себя.

Дэйв все утро пребывал не в лучшем настроении, и на то у него имелись и старые, и новые причины. Извращенец, звонивший ему каждый год, не объявился. Долгое время он просто молчал в трубку, но все равно каждый год двадцать девятого марта продолжал звонить. А сегодня он не позвонил, и это не давало Дэйву покоя. Неужели тот парень умер? Или он тоже сдался и решил отстать от Дэйва? Даже извращенец продолжал жить своей жизнью.

Затем Дэйв позвонил Уиллоуби. Детектив не забыл, какой сегодня день, вовсе нет. Он знал, что отец так и не найденных девочек нуждался в безмолвном сочувствии. Никаких «Привет, Дэйв, как дела?», никаких притворств. Только: «Привет, Дэйв. Я как раз просматриваю дело». Честер вечно просматривал дело, но в этот день он действительно имел его при себе.

Затем он сообщил новость, которой Дэйв никак не ожидал услышать:

– Я ухожу на пенсию. В конце июня.

– На пенсию? Но ты еще молод… Моложе меня.

– У нас достаточно проработать двадцать лет, чтобы уйти на заслуженный отдых. Я же отпахал двадцать два. Понимаешь, моя жена… У Элейн всегда было хрупкое здоровье. Хочу подольше побыть с ней, пока она… Есть специальные места, куда можно заселиться и жить, как у себя дома. А когда уже не сможешь сам о себе заботиться, тебе помогают специалисты. В одно из таких мест мы с ней и переедем… не сейчас, конечно. Быть может, лет через пять. Я хочу… как бы это сказать… быть с ней рядом, когда…

– Но ты ведь будешь работать? Фрейд считал, что работа – это неотъемлемая часть человеческого благополучия.

– Может, побуду волонтером. Я ведь не нуждаюсь в… То есть я хотел сказать, что найду, чем заняться.

Похоже, он чуть было не сказал: «Я ведь не нуждаюсь в деньгах». Даже сейчас, после четырнадцати лет знакомства с Дэйвом, после разговоров об очень личных и в то же время ужасных вещах, Уиллоуби продолжал умалчивать о своем состоянии. Скорее всего, он просто настолько привык скрывать свое социальное положение от коллег, что уже не мог вести себя по-другому с Дэйвом. Однажды – только однажды – он пригласил Дэйва на рождественскую вечеринку. Дэйв ожидал, что это будет типичная полицейская сходка, и даже хотел этого – ведь бывать на подобного рода мероприятиях ему прежде не доводилось. Но это был всего лишь семейный, домашний праздник – и что это была за семья, что за дом… Торжество было устроено с изящным вкусом. С детства Дэйв помнил, как семьи, живущие в Пайксвилле, закатывали шумные «гламурные» вечеринки. Так они пытались показать свою состоятельность, но до изысканного дома Уиллоуби им было далеко. Клетчатые брюки, сырные палочки, джин с мартини, стройные дамы и раскрасневшиеся мужчины, которые тихо беседовали между собой независимо от того, сколько ликера они выпили. Дэйв был бы рад в красках описать весь этот праздник Мириам, если бы они все еще разговаривали. Но когда он звонил ей прошлой ночью, она не взяла трубку, и даже автоответчик у нее не сработал.

– А что же тогда… но кто… – хриплым голосом пробормотал Дэйв, чувствуя, как паника захлестывает его.

– Дело уже передано, – быстро отрапортовал Уиллоуби, – талантливому молодому детективу. Я попрошу его держать тебя в курсе дела. Все останется по-прежнему.

«В том-то и дело, – мрачно подумал его собеседник. – Ничего не изменится». Может, новый детектив и появится, но Дэйв был более чем уверен, что уже через пару недель он испарится, как роса с восходом солнца. Время от времени будет появляться какой-нибудь сумасшедший или заключенный, жаждущий особого к себе отношения, который заявит, что ему известно что-то о девочках, а позже выяснится, что он, как и все его предшественники, врет. «Все останется по-прежнему. Разница лишь в том, что новый детектив, что бы он ни узнал, как бы ни продвинулось дело, не станет держать меня в курсе всего этого» – эта мысль причиняла Дэйву больше страданий, чем разрыв с Мириам, и стала для него куда более неожиданной.

– А мы с тобой еще будем… общаться? – спросил он.

– Ну конечно! В любое время. Черт, неужели ты думал, что я так просто исчезну из твоей жизни?

– Хоть это радует, – буркнул Дэйв.

– Конечно, мне придется быть учтивым по отношению к новому парню. Не буду же я каждый день допрашивать его, как продвигается расследование. Но это дело всегда будет моим. Это второе дело, к которому я так сильно привязался.

– А какое первое? – не сдержался Дэйв. Ему не нравилось думать, что Уиллоуби параллельно отвлекался на расследования других преступлений.

– Первое уже закрыто, – мигом откликнулся Честер, – уже давно. Да там и не было ничего серьезного. Всего лишь очередной пример того, как слаженно могут работать полицейские перед лицом опасности. Оно не идет ни в какое сравнение с историей сестер Бетани.

– Ну конечно, зачем нужна слаженная работа для расследования истории сестер Бетани.

– Дэйв!

– Прости, Чет. Просто сегодня как раз тот день. Четырнадцать лет прошло – и никакой даже самой ничтожной зацепки, никаких новостей. Я до сих пор не знаю, как с этим жить, Чет.

Под «этим» имелось в виду все – не только его репутация вечной жертвы, но и сама жизнь. Дэйв научился жить дальше, хотя для него это было скорее не жизнью, а затянутым, лишенным смысла существованием. Он уже давно забыл, каково это – жить по-настоящему. Впервые за много лет ему вспомнились друзья-единомышленники по Агнихотре. Он давно забросил ритуал встречи и прощания с солнцем, так как не мог больше притворяться, что способен полностью очистить свое сознание и жить сегодняшним днем. Как в сказке «Алиса в Стране чудес» существовало правило: «Джем завтра и джем вчера – но никакого джема сегодня», так и в мире Дэйва не было никакого настоящего, только прошлое и покрытое мраком будущее.

– Нельзя быть готовым к тому, через что тебе пришлось пройти, Дэйв, – сказал Честер. – Даже полиции это не под силу. Наверное, мне не стоит этого говорить, но дело твоих дочек чаще бывает у меня дома, чем в участке. Конечно, теперь, в свете моего ухода в отставку… Придется его им вернуть, но я никогда не забуду о девочках. Обещаю. Я всегда буду рядом. Не только сегодня, не только в день их исчезновения. Я буду рядом всегда, до конца своих дней. Даже когда окончательно уйду на покой, я все равно останусь здесь. Не поеду ни в какую Флориду или Аризону.

Слова детектива успокоили Дэйва, но только слегка. С самого утра ему хотелось рвать и метать, и с того времени его настроение не улучшилось. Дело Стейнбергов не давало ему покоя вот уже полтора года, а вынесенный на прошлой неделе приговор лишь усугубил его чувства. Любая история о жестоком обращении с детьми или халатного к ним отношения со стороны родителей сводила Дэйва с ума. Лиза Стейнберг погибла в тот же день, когда маленькая Джессика из Техаса упала в колодец, и это тоже злило Дэйва. «Куда, черт возьми, смотрели ее родители?!» Его утрата, как бы странно это ни звучало, сделала его куда менее чутким. Он обвинял родителей тех детей так же, как многие другие родители обвиняли его. Адам Уолш, Итан Патц – дети, пропавшие без вести… Дэйв не хотел, чтобы имена его дочек стояли в один ряд с этими именами.

* * *

Китайские колокольчики зазвенели, как только он открыл дверь магазина, известного теперь под простым названием «ГГ». Меняя название, Дэйв подумывал о полной аббревиатуре «ЧСГГ», но даже он понимал, что это будет уже слишком.

Отдел одежды теперь был больше, чем отдел народного искусства. «Человек с голубой гитарой» стал тем самым магазином, каким уговаривала его сделать Мириам. Стоило Дэйву прислушаться к ее совету, как прибыль ощутимо выросла, и его это бесило.

– Привет, босс, – сказала Пеппер, его новая помощница, девушка с тринадцатью сережками в левом ухе и темными волосами, которые сзади были коротко пострижены под машинку, а спереди спадали на глаза. Когда он вошел, она мыла витрины. Пеппер следила за магазином, как за своим собственным. Дэйв не раз спрашивал, почему она была такой ответственной в столь юном возрасте, но помощница всегда уходила от ответа. Дэйв тоже избегал откровений, но у него на то были веские причины. Может, и ей была знакома душевная боль, но Дэйв не мог представить, что эта яркая, милая девушка – несмотря на волосы и тринадцать сережек в ухе, она была очень симпатичной – успела пережить какую-то трагедию. Дэйв уже подумывал попросить Уиллоуби навести о ней справки под предлогом, что Пеппер якобы могла устроиться к нему, потому что знала что-то об исчезновении девочек. Но он никогда не прикрывался своим несчастьем и не хотел этого начинать.

Пеппер была красивой, и посетители магазина это замечали, но для ее босса это не имело особого значения. Каждый раз, когда Дэйв встречал новую женщину, он сравнивал ее возраст с возрастом своих дочерей, и если та не была хотя бы на пятнадцать лет старше, она не была ему интересна. «Санни в этом году исполнилось бы двадцать девять», – с горечью подумал он. Выходит, Дэйв не стал бы встречаться с женщиной моложе сорока пяти. Эта новость обрадовала бы женскую половину Балтимора – успешный неженатый мужчина, который никогда не сбежит к молоденькой стерве, – вот только Дэйву не нужны были новые отношения. Ведь тогда пришлось бы говорить о своем прошлом, а у него этот груз был гораздо более тяжелым и обременительным, чем у большинства других людей. Он никогда не думал о нем как о багаже. Прошлое всегда казалось ему огромным чудовищем, и Дэйв отчаянно пытался усидеть на нем, зная, что, если ослабит хватку и упадет на землю, это чудовище обязательно его раздавит.

Утром посетителей было очень мало, и Дэйв с Пеппер решили разобрать книги. Он предоставлял ей в ведении дел куда больше свободы, чем всем своим предыдущим помощникам. Теперь он напомнил ей о весенней ярмарке и спросил, не хочет ли она побыть его представителем. Пеппер восторженно завизжала, а затем прижала ладони ко рту.

– Но вы ведь тоже там будете, верно? А то я боюсь принимать все эти решения сама.

– Думаю, ты справишься. У тебя отличный вкус, Пеппер. Ты отлично управляешься с магазином… Клянусь, даже когда я покупаю какое-нибудь барахло, ты умудряешься его продавать.

– То, что мы продаем, – это мечты. Олицетворение того, кем люди хотят быть. Все эти товары никому не нужны, даже одежда. Но стоит разложить их по полочкам, сгруппировать так, чтобы они рассказывали целую историю… Не знаю… Понимаю, звучит странно, но…

– Нет, почему же, ты молодец. Пока я тебя не нанял, у меня и выходных-то почти не было. А теперь я могу оставлять магазин на целых… черт, на целых двадцать минут в день!

Трудоголизм Дэйва был у них дежурной шуткой. Пеппер разразилась диким смехом, и ее шеф от неожиданности вздрогнул. Она не знала, какой сегодня был день. Как, скорее всего, не знала и того, что у Дэйва когда-то были две дочери – не говоря уже о том, что с ними случилось. И хотя в подсобке стояли их фотографии в серебряной рамке, Пеппер никогда не задавала о них вопросов. При этом она вовсе не была равнодушной – просто не хотела копаться в его прошлом, рассчитывая, что и он взамен не станет спрашивать у нее лишнего. Дэйв действительно любил свою помощницу. Он хотел бы любить ее по-отечески, но об этом не могло быть и речи. Даже если бы Пеппер была более общительной, он все равно не позволил бы себе отцовских чувств по отношению к ней. В последние пятнадцать лет у Дэйва были любовницы, женщины на одну ночь, но он ни разу не думал снова жениться и уж тем более не хотел принимать незнакомку за дочь. Пеппер была его помощницей, не более того. Хотя, разумеется, ходили слухи, что между ними были не только деловые отношения.

* * *

На следующий день, когда спасатели сняли Дэйва со старого вяза, где он повесился на ветке, на которой когда-то были устроены самодельные качели, они обнаружили записку с просьбой просмотреть бумаги в его кабинете. «Все эти товары никому не нужны, – сказала Пеппер, – но стоит разложить их по полочкам, сгруппировать так, чтобы они рассказывали целую историю…» Дэйв надеялся, что его тело, бумаги, чековая книжка и дом сами расскажут свою историю. Его письмо нельзя было назвать официальным завещанием, но его воля была предельно ясна. Бизнес переходил в собственность Пеппер, а все его активы, включая деньги, вырученные от продажи дома, переходили в доверительный фонд на имя дочерей. Если девочки так и не объявятся до 2009 года, то все средства пойдут на благотворительность.

– Мне так паршиво. – Уиллоуби нашел контакты Мириам через ее бывших коллег из риэлторского агентства и теперь беседовал с ней по международной линии. – Ведь только вчера я сказал ему, что…

– Не вини себя, Чет, – ответила женщина. – Вот я себя не виню. По крайней мере в том, что Дэйв покончил с собой.

– Да, но… – Даже эти два коротких слова прозвучали невыносимо жестоко.

– Я не забыла про девочек, – сказала Мириам. – Просто я вспоминаю о них не так часто, как Дэйв. Я не собираюсь, как он, просыпаться по утрам, биться головой о стену, а потом удивляться, откуда у меня мигрень. Но мне тоже до сих пор плохо. За столько лет боль никуда не исчезла. Мы с Дэйвом оплакивали девочек по-разному, но я страдала не меньше, чем он.

– В этом я не сомневаюсь, Мириам…

– Я же тут хожу в языковую школу. Ты знал? В свои пятьдесят четыре учу новый язык.

– Я бы тоже так смог, – ухмыльнулся Честер, но его собеседнице было все равно. «Дэйв хотя бы делал вид, что ему есть до меня дело», – подумал Уиллоуби.

– В испанском есть целый ряд глаголов, с которыми объект часто становится субъектом, – рассказала Мириам. – Например, me falta un tenedor. Буквально: «Вилка нуждается во мне», а «не мне нужна вилка». Или se me cayo, se me olvido. «Мне упало, мне забылось». По-испански говорят, что вещи сами иногда происходят с тобой.

– Я никогда не обвинял тебя в том, что ты уехала.

– Черт возьми, Чет! Держи свое мнение при себе, как и раньше, хорошо? Я тебя за это всегда так любила.

Хотел бы он, чтобы эти слова прозвучали более обдуманно, более чувственно. За это я тебя всегда любила.

– Оставайся на связи, – сказал Уиллоуби. – Я имею в виду с полицейским отделом. Если что-нибудь станет известно…

– Не станет.

– Оставайся на связи, – повторил бывший следователь, зная, что она все равно его не послушает.

Через несколько недель после этого разговора, накануне своей отставки Чет еще раз взял из архива дело сестер Бетани. А когда файл вернулся на место, в нем не было никаких упоминаний о биологических родителях девочек. Дэйв Бетани всегда настаивал, что этот момент их истории заводил в тупик – такой же, как улица Алгонкин-лейн. В первые дни после исчезновения девочек некоторые бездушные типы медленно проезжали мимо их дома. Дэйв знал, что они оказывались здесь не просто так, ведь дальше проезда не было и им приходилось разворачиваться. Некоторые заходили в магазин и покупали какие-нибудь мелочи, чтобы отвести от себя подозрения. Сколько боли все эти люди причиняли Дэйву…

– Чувствую себя клоуном в гребаном цирке, – не раз жаловался он Чету.

– Записывай автомобильные номера, – советовал ему тот. – Записывай имена и то, чем они рассчитываются: наличными или кредиткой. Никогда не знаешь, кто может объявиться.

И Дэйв неукоснительно следовал его совету. Он старательно записывал все номера проезжающих мимо авто, как и время телефонных звонков. В общем, он встряхивал жизнь своей семьи, как какой-нибудь сувенир-шарик с идущим внутри «снегом», и ждал, пока все снежинки опустятся вниз. И сколько бы раз за все шестнадцать лет он ни встряхинул этот шар, каждая снежинка возвращалась на свое место… каждая, кроме Мириам.

Часть IX Воскресенье

Глава 37

– Можно было соврать насчет останков, – медленно произнес Инфанте.

– Но ведь у нас нет никаких останков, – возразил Ленхард.

– Вот именно.

Кевин, Ленхард, Нэнси и Уиллоуби сидели в холле гостиницы и ждали, пока Мириам Толс спустится вниз, чтобы присоединиться к ним за завтраком. Детективы собирались признаться ей в том, что понятия не имеют, кем на самом деле была та женщина, с которой она так надеялась сегодня встретиться и ради которой преодолела более двух тысяч миль. Эта женщина могла оказаться либо дочерью Мириам, либо великолепной лгуньей, которая решила поморочить им головы несколько недель кряду. Вот только что служило для нее причиной? Деньги? Скука? Безумие? Или же она так оберегала свою личность, потому что была виновна в каком-либо преступлении? Инфанте это казалось единственным логичным объяснением. Он не мог ни на секунду поверить, что она просто беспокоилась за свою личную жизнь. Кевин заметил, что она страстно жаждет внимания, наслаждается каждой их встречей. Нет, она определенно пыталась что-то скрыть от них за личиной Хизер Бетани. Она специально воспользовалась этой старой печально известной историей, чтобы отвлечь их.

– Мы так старались найти останки, потому что они могли нам многое прояснить. Пусть родители и не биологические, но сестры-то родные. Верно?

Уиллоуби кивнул. По словам Нэнси, всего двадцать четыре часа назад ей приходилось уговаривать его понаблюдать за допросом. Теперь же они не могли от него избавиться, и Ленхард периодически подшучивал над ним, рискуя оскорбить его чувства и увидеть его в вечерних новостях. Инфанте до сих пор не мог прийти в себя после того, как узнал, что Честер облажался с материалами дела, вырвав оттуда страницы со сведениями о настоящих родителях девочек, а затем еще уговорил их вызвать Мириам в Балтимор до того, как они успели разобраться, что к чему и кто есть кто. О чем этот парень вообще думал? Это же надо было умудриться удалить информацию, которая, возможно, сыграла бы решающую роль! Кевин не исключал ничего. Как однажды сказала ему Нэнси о «висяках», нужное имя всегда упоминается где-то в деле.

– Но мы уже сказали ей, что не нашли останков сестры, – сказал Ленхард.

– Мы сказали, что не нашли их по указанному ею адресу, – возразил Инфанте. – Но я ведь только что вернулся из Джорджии, где некогда жил Тони Данхэм, верно? Откуда ей знать, может, сынок Стэна выкопал кости и увез в другое место, прежде чем отец продал ферму. Чтобы их никто не нашел.

– Очень впечатляюще, – усмехнулся сержант. – Я не могу заставить сына подстричь газон, а тут…

– Да я серьезно…

– Я понимаю, просто нужно все обдумать. Значит, мы говорим ей, что нашли останки ее сестры. Если она лжет, то начнет отнекиваться, так ты думаешь? Потому что ей придется пройти тест ДНК, а тот, в свою очередь, докажет, что она не имеет ничего общего с Санни Бетани. Но наша предполагаемая Хизер – особа сообразительная. Она может сказать: «А может, это останки вовсе не моей сестры. Кто знает, скольких девочек мог убить Стэн Данхэм?» Что мы на это ответим?

– Все равно стоит попытаться. Я бы хоть сейчас к ней побежал, только чтобы как можно скорее узнать правду и чтобы Мириам не пришлось встречаться с ней лично. Представьте, какое это будет для нее потрясение. Она ведь так надеется! Если бы мы только могли добиться признания…

– До завтрака мы не успеем ничего узнать, – сказал Ленхард, посмотрев в сторону Уиллоуби. – Придется сказать матери, что мы пока сами ни в чем не уверены. Ей не следовало приезжать. Хотя здесь есть и доля моей вины. Как родитель, я должен был догадаться, что она сразу после нашего звонка бросится на самолет и ничто ее не остановит.

Инфанте ненавидел, когда босс ссылался на свой статус родителя, особенно если Нэнси при этом мрачно кивала в подтверждение его слов. Хоть клуб анонимных родителей открывай! Но на самом деле Ленхард просто пытался смягчить вину Честера, поэтому Кевин особо не возражал.

– Она сможет подстроиться под что угодно, – сказала Нэнси. – Я заметила это еще во время допроса. Она напомнила мне того парня с кабельного. Знаете, такой толстый в очках, он еще постоянно импровизирует?

Ленхард и Уиллоуби озадаченно на нее посмотрели, а Инфанте, привыкший за долгие годы совместной службы к странным вкусам Портер, сказал:

– Я не стал бы смотреть того говнюка, даже если бы мне за это платили. Хотя мне понравилось, как он как-то сказал в том телешоу: «Он до сих пор не вернул мне деньги. Что делать? Задушить, что ли, этого засранца?» Это было забавно.

Нэнси залилась краской.

– Эй, вот разбудит тебя ребенок посреди ночи, погляжу, что ты будешь смотреть! В любом случае суть в том, что она напомнила мне его. Она с ходу может придумать любую отговорку. А от всех остальных лжецов ее отличает то, что она понимает, что люди часто могут ошибаться непреднамеренно. Помните момент со сверчками? Она не замешкалась ни на секунду, когда я отметила, что в марте сверчков быть не могло. Она знает, что в тот момент я поймала ее на лжи, но все равно она шпарила дальше, будто так и надо. Сержант прав. Расскажем ей про останки – она начнет врать и бровью при этом не поведет.

Двери лифта открылись, и появилась Мириам Толс. Окинув взглядом холл, она тут же узнала детектива Инфанте и двинулась в его сторону. После их ночной встречи в аэропорту он ожидал, что она будет одета более… по-мексикански. Не в сомбреро, конечно, он не настолько дремуч, – но хотя бы в пышную разноцветную юбку или расшитую узорами блузку. К тому же он думал, что в свои шестьдесят восемь она будет выглядеть старше. Однако Мириам Толс выглядела как типичная жительница Нью-Йорка: седые волосы, стрижка каре и единственное украшение – огромные серебряные серьги. Он заметил, как Нэнси посмотрела на свой собственный наряд: розовая рубашка и юбка цвета хаки, которая должна была сидеть на ней немного посвободнее. Рядом с Мириам Портер чувствовала себя неряшливой и безвкусной, и Кевин не сомневался, что эта прилетевшая из Мексики дама часто производила такой эффект на других женщин. На самом деле она не была красивой – скорее элегантной и к тому же обладала отличной фигурой.

Инфанте почувствовал, как у Чета Уиллоуби засосало под ложечкой.

– Мириам, – в делано сухой манере поприветствовал ее пожилой детектив. – Рад снова тебя видеть. Жаль, конечно, что нам пришлось встретиться при таких обстоятельствах.

– Чет, – сказала она и протянула ему руку. Из старика словно выпустили весь воздух. Неужели он надеялся на поцелуй или на сердечные объятия? Странно было видеть, как мужчина, разменявший седьмой десяток, весь дрожит и трясется. Разве это не должно было закончиться? Это вообще должно заканчиваться? В последнее время, когда по телевизору в каждой второй рекламе стали говорить об импотенции – половой дисфункции, как ее еще называют, будто от этого меняется суть, – Инфанте начал задумываться, что бесполезно бороться со своим организмом. С одной стороны, даже хорошо, когда твой член может с чистой совестью уйти на заслуженный отдых. Конечно, Кевин знал наверняка, что ему это уж точно не грозит, только если как побочный эффект от какого-нибудь медицинского препарата. Но глядя на Уиллоуби, он понял, что потенция, как и все остальное, заканчивается только… со смертью.

Мириам рассматривала безжизненный фрукт, который принесла себе из буфета на завтрак, – здесь для него явно был не сезон. Она не хотела никому надоедать своим недовольством, но уже скучала по Мексике и по тем мелочам, к которым успела привыкнуть за шестнадцать лет, – свежим фруктам, крепкому кофе, теплым булочкам… Этот так называемый «завтрак» смутил ее, но еще большее смущение вызвал у нее аппетит, с которым детективы поглощали содержимое своих тарелок. Даже девушка явно получала удовольствие от своей еды, хотя Мириам заметила, что в ее тарелке были одни протеины.

– Я бы в любом случае приехала, – сказала она, – особенно после того, как услышала подробности. Хотя мне и хотелось бы, чтобы ваша информация была… немного более точной. Но даже если это не моя дочь, ей определенно точно известно, что случилось в тот день с девочками. Так, и что мы будем делать?

– Мы бы хотели составить для себя исчерпывающую биографию вашей дочери, наполненную подробностями, которые могла знать только она, – объяснил Ленхард. – Планировка дома, семейные истории, шутки… В общем, все, что вспомните.

– Для этого понадобится несколько часов, а то и дней, – ответила Мириам. – И за это время мое сердце разобьется на тысячу осколков.

Мириам только сейчас поняла, что за тридцать лет ей пришлось разделить со следователями все самые грустные секреты своей семьи – бизнес мужа, находящийся на грани банкротства, ее интрижка с Баумгартеном, окольные пути, которыми они шли, чтобы взять Санни и Хизер на попечительство… Но она не желала делиться с детективами счастливыми моментами своей жизни и просто житейскими мелочами. Они принадлежали исключительно ей и Дэйву.

– Может, вы просто расскажете мне, что она уже сообщила вам, а я попробую понять, солгала она или нет, – предложила она.

Женщина-детектив – Нэнси Портер, ее имя вспомнила Мириам, для которой было так тяжело знакомиться со столькими людьми, – быстро пролистала свои заметки:

– Она точно назвала дату рождения, школу, в которой училась, и ваш адрес. Но дело в том, что всю эту информацию можно почерпнуть в интернете или в новостях. Правда, в какой-то момент она упомянула каникулы во Флориде и некую женщину по имени Боп-Боп…

– Все верно. Это мать Дэйва, – отозвалась Мириам. – Она придумала для себя это отвратительное имя, чтобы ее не называли мамой или бабушкой. Не знаю почему, но она просто терпеть не могла эти обращения, а Боп-Боп ей нравилось.

– Но это ведь вряд ли можно назвать семейной тайной, верно? Хизер могла рассказать об этом своим одноклассникам в школе, например.

– И кто-то из них помнил бы это целых тридцать лет? – спросила Мириам и тут же сама ответила на свой вопрос: – Хотя, конечно, если ты повстречаешь Боп-Боп, то никогда в жизни ее не забудешь. Та еще женщина!

Уиллоуби улыбнулся.

– Что, Чет? – резко спросила Мириам, чуть громче, чем рассчитывала. – Что тебе показалось таким смешным?

Честер покачал головой, но пожилая женщина внимательно посмотрела ему в глаза. Этим утром не только она должна была отвечать на вопросы.

– Просто ты осталась такой же, какой я тебя помню, – пояснил бывший полицейский. – Такой же… честной, откровенной. Ничего с тех пор не изменилось.

– Нет, с тех пор я стала гораздо хуже. Я ведь теперь старуха, и мне плевать, что обо мне могут подумать другие. Ладно. Значит, эта женщина знает Боп-Боп и знает, как выглядела сумочка Хизер. Почему вы ей тогда не верите?

– Потому что она говорит, что не видела в тот день в молле школьного учителя музыки, тогда как он был твердо уверен, что видел ее, – ответила Нэнси. – К тому же вы когда-то сообщили следователям, что у Хизер в комнате была маленькая коробочка, в которой она хранила свои сбережения, около пятидесяти долларов. Вы сказали, что коробка была пуста. Значит, в тот день Хизер взяла все деньги с собой, но когда мы спросили ее про содержимое сумочки…

– В сумке ничего не было, когда ее обнаружили.

– Верно. Мы это знаем. Но Хизер не могла этого знать, если только не сама ее опустошила и не выкинула ее, что вряд ли. А значит, деньги все-таки были у нее в сумке, только она про них не упомянула. Сказала только, что внутри было около пяти долларов, расческа и гигиеническая помада, так как пользоваться обычной помадой ей пока не разрешали.

– Но у нас не было правил как таковых насчет макияжа. Я только сказала ей, что косметика глупо смотрится на маленьких девочках, и в целом это был ее собственный выбор. Но вот гигиеническая помада могла у нее быть… Звучит вполне правдоподобно.

Портер тяжело вздохнула:

– Все, что она говорит, звучит вполне правдоподобно. По крайней мере, когда она описывает день их исчезновения, а именно само похищение и… – Детектив замялась.

– Убийство Санни, – закончила за нее Мириам. – Об этом мы с вами еще не говорили.

– Все это так странно, – сказала Нэнси. – Как в каком-то кино. Она сообщила нам столько подробностей: и что они ели на завтрак, и как доехали на пятнадцатом автобусе до торгового центра… Но опять-таки все это можно найти в интернете, как и историю об их походе в кино, когда билетер выгнал их из кинотеатра за то, что они пробрались на другой фильм. Все это похоже на правду. Но полицейский, который их похитил, отвез их на ферму в какой-то глуши, а затем решил оставить Хизер жить у себя после того, как убил Санни у нее на глазах… Здесь я уже не вижу ни капли правдоподобности.

– Почему? – спросила Мириам. – Думаете, коп не мог кого-то похитить?

Детективы, надо отдать им должное, не стали наперебой ей возражать и говорить, что один из их коллег вполне мог оказаться насильником и убийцей. Кевин Инфанте, симпатичный молодой человек, встретивший ее в аэропорту, заговорил первым:

– Наоборот, если преступник действительно работал в полиции, это многое объясняет. Трудно украсть двоих детей сразу. А так… показать им полицейский значок, сказать, что сестра в опасности, вот и все. Любой ребенок поверит полицейскому.

– Только не дети Дэйва Бетани. До семьдесят пятого года, пока Чет не стал нашим близким другом, Дэйв называл всех полицейских свиньями, – сообщила Мириам. С ее стороны это было своего рода данью уважения к Чету. Таким образом она попыталась сгладить свою резкость. – Но хорошо, я понимаю, что вы имеете в виду.

– Но конкретно этот полицейский не очень вяжется со всей историей, – продолжил Инфанте. – Он расследовал кражи, был хорошим и уважаемым парнем. Никто из нас с ним лично знаком не был, но те, кто работал с Данхэмом, не верят, что он мог быть в это втянут. К тому же сейчас он в невменяемом состоянии… идеальная мишень.

– Данхэм, – произнесла Мириам. – Данхэм. Как, вы говорите, его имя? Стэн?

– Да, а сына звали Тони. Это имя вам о чем-нибудь говорит?

– Что-то знакомое. Мы, кажется, знали кого-то по фамилии Данхэм.

– Если и знали, то мне о нем ничего не говорили, – осторожно заметил Чет. Мириам положила руку ему на плечо, призывая к молчанию, чтобы она смогла проследить за ходом своих мыслей.

– Данхэм, Данхэм. Мистер Данхэм. – Мириам вспомнила, как стояла возле старого кухонного стола в доме на Алгонкин-лейн. Этот покосившийся, почти раритетный стол достался им от Боп-Боп, после того как она уехала из Балтимора. А точнее, его им навязали, как и бо́льшую часть остального хлама. Порой Мириам не могла и шагу в доме ступить, не наткнувшись на какой-нибудь столик или подставку для ног, которые Дэйв то и дело притаскивал домой. Дэйв покрасил стол в ярко-желтый цвет и разрешил девочкам налепить на него наклейки с цветочками – те отлично там смотрелись первые пару недель, но потом начали отклеиваться вместе с кусочками краски, оставляя на поверхности грязные липкие следы. В тот день Мириам стояла, с ужасом склонившись над чековой книжкой. На душе у нее было тревожно каждый раз, когда она в конце месяца платила по счетам, все больше погрязая в долгах и ломая голову над вопросом, какого кредитора осчастливить в этот раз, а кому придется подождать немного дольше. Они с Дэйвом часто спорили из-за расходов, но так и не смогли прийти к общему согласию. «Да гхи стоит-то сущие пустяки!» – возмущался Дэйв, когда его жена говорила, что они больше не могут позволять себе такую роскошь, как ритуал Агнихотры. «Чего же ты сам тогда не забираешь Санни из школы? – кричала Мириам. – У меня теперь есть работа, и я не могу ее бросить, ведь нам нужны деньги! Но я не могу кататься туда-сюда, чтобы отвозить Санни в школу».

«Ты можешь отвозить ее по утрам… но кто будет забирать ее днем…» «Тот парень изрядно нас подставил, когда изменил дневной маршрут…» «Придется урезать наши расходы».

Они затевали подобные споры в конце каждого месяца, но Мириам все равно выписывала чек на имя транспортной компании «Мерсер Инкорпорейтед», заключившей контракт на извоз со школой Рок-Глен, где училась Санни. Мириам даже не знала, где именно находилась эта «Мерсер Инкорпорейтед», но приходившие оттуда счета подписывал некий…

– Стэн Данхэм владел частной автобусной компанией «Мерсер». Они каждый день отвозили учеников Рок-Глен в школу и домой, – сообщила Мириам детективам.

– Та ферма принадлежала компании «Мерсер»! – вскрикнула Нэнси. – Я-то думала, что Данхэм продал ее, а на самом деле просто переоформил на имя фирмы! Черт возьми, как я могла это упустить!

– Но мы проверили водителя автобуса, – сказал Чет. – Им мы занялись в первую очередь, но у него оказалось твердое алиби. Правда, водителя звали не Стэн. Ты ничего не говорила мне о Стэне.

Мириам понимала его разочарование – ее накрыло то же чувство. Когда они искали девочек, для них не было ничего святого: под подозрения попадали буквально все. Они перевернули свою жизнь вверх дном и вывернули ее наизнанку в поисках имен и связей. Родственники, соседи, учителя – все были под подозрением, знали они об этом или нет. Даже сотрудникам «Секьюрити-сквер» пришлось приехать на допрос в участок. Коллеги Мириам, знакомые Дэйва… Они нашли даже водителя пятнадцатого маршрута, которого Мириам всегда считала Хароном[46], переправившим ее дочерей через реку Стикс. Казалось, их подозрениям не было предела, но затраченные силы и время доказали обратное. Дэйв же и дальше испытывал неистовый страх, сделавший жизнь с ним под одной крышей невыносимой. Он тревожился за то, что они сделали не все возможное, чтобы найти девочек.

Конечно, он был прав. «Мистер Данхэм? – нараспев повторял он. – И снова нам пишет мистер Данхэм?» Мистер Данхэм был вежлив, но в то же время строг, поэтому они каждый месяц оплачивали приходившие от него счета. Но тогда мистер Данхэм был для них лишь размашистой черной подписью на обратной стороне конверта, который они получали из банка в Пенсильвании в конце каждого месяца.

Глава 38

Инфанте позвонил окружному судье, чтобы предупредить его, что в скором времени им понадобится ордер на обыск комнаты Стэна Данхэма в Сайксвилле. Он встретился с судьей за воскресным завтраком, а меньше чем через час после этого они с Уиллоуби поехали в дом престарелых. На самом деле Кевин не был в восторге от компании старого копа, но обижать его тоже не хотел. Много лет назад детективы упустили из виду какую-то важную деталь. В этом не было ничьей вины: полицейские проверили даже водителя автобуса. Никому ведь не могло прийти в голову, что девочек похитил некий безликий парень из Пенсильвании. Но Инфанте видел, что Честер все равно чувствовал себя виноватым.

– Знаете, как мы установили связь с Пенелопой Джексон? – спросил Кевин.

Уиллоуби смотрел в окно, глядя на проплывающее мимо поле для гольфа.

– Полагаю, как-то через компьютер.

– Ага, Нэнси – просто умница. Представляете, я сам облазил весь ВИКАП[47] и кучу других баз данных, но ничего не нашел. Мне и в голову не пришло поискать ее в чертовых газетах. Если бы не Нэнси, мы бы ни за что не установили связь между Тони и Стэном Данхэмом. Правда, мы запутались во временных рамках. Юрист Данхэма сообщил мне, что ферму продали несколько лет назад, и я не стал выспрашивать подробности. Я-то подумал, что он говорил о продаже фермы «Мерсеру», но оказалось, что «Мерсер» продал ее уже застройщику.

– Спасибо, Кевин, – язвительно сказал Чет, будто Инфанте угостил его мятными леденцами. – Вы говорите об ошибках, которые совершили в первые двадцать четыре часа расследования. У меня же было четырнадцать лет, чтобы раскрыть это дело. И если наши сведения о Данхэме верны, получается, что я не сделал ни одного существенного открытия в деле сестер Бетани. Только подумайте! Столько времени, столько сил – и все впустую. Какая ирония!

– Когда Нэнси начала работать над старыми делами, она рассказала мне, в чем заключается истинная ирония: имя настоящего преступника всегда упоминается где-то в деле. Но имени Стэна Данхэма в нем точно нет. Вы позвонили в автобусную компанию, они дали вам имя водителя, вы установили, что он ни в чем не виновен. К тому же мы до сих пор не знаем ничего, кроме самого факта связи между Стэном Данхэмом и семьей Бетани.

– Причем ребенок вряд ли мог догадываться об этой связи. Не думаю, что одиннадцатилетние девочки часто интересуются, кто присылает их родителям счета. – Уиллоуби снова уставился в окно, хотя там не было ничего интересного. – До сих пор не могу понять, стоит ли доверять этой загадочной женщине. Знаете, мне кажется, Стэн Данхэм или скорее Тони вполне мог ей довериться. Он мог стать для нее другом, родственником. Нэнси говорит, что Хизер настаивала, чтобы полиция проверила школьные архивы. Якобы в них обязательно попадется имя Рут Лейбер, учившейся в католической школе в Йорке.

– Но это не докажет, что именно она и есть Рут Лейбер. Это будет всего лишь подтверждением того, что некая Рут Лейбер действительно жила на белом свете и ходила в эту школу. Конечно, нам нечем опровергнуть ее слова, но и ей самой нечем подтвердить свое заявление. Сначала она называет нам одно имя, потом другое, третье… Уверен, эта самая Рут Лейбер тоже уже давно мертва. Ведь наша новая знакомая – настоящая королева мертвых.

Наконец они съехали с шоссе и двинулись дальше на север. Пригород заметно разросся с тех пор, как Инфанте впервые приехал в Балтимор. В Сайксвилле от былых сельских традиций почти не осталось и следа. Дом престарелых казался богатым и современным – он выглядел даже лучше, чем тот, где жил Уиллоуби. Откуда у простого копа столько денег, чтобы позволить себе такую старость? Но тут Кевин вспомнил о продаже фермы и о заинтересованности Данхэма в аннуитетах. Старик хорошо спланировал свое будущее – в этом нечего было и сомневаться. Интересно, преступления он планировал так же хорошо, как и свои финансовые махинации?

Честера слегка передернуло, когда их повели в хоспис, где содержали Данхэма. Сначала Инфанте удивился этому, но потом вспомнил: жена Уиллоуби лежала в таком же месте – когда ей было около пятидесяти, ее определили в хоспис, где она вскоре и умерла.

– Мистер Данхэм почти не говорит, – сообщила им хорошенькая молодая медсестра по имени Терри. Медсестры – вот с кем ему надо почаще встречаться, подумалось Кевину. Идеальная партия для полицейского. Жаль только, что они больше не носят те обтягивающие белые халаты и маленькие колпачки. На Терри были зеленые штаны, разноцветная кофточка и уродливые зеленые башмаки, хотя она все равно выглядела потрясающе. – Иногда он издает какие-то звуки, чтобы выразить свое самочувствие, но не более того. Мистер Данхэм уже на последней стадии…

– Поэтому его отправили в… в хоспис? – спросил Уиллоуби, запнувшись на последнем слове.

– Мы отправляем людей в хоспис, только если им осталось жить меньше полугода. Три месяца назад мистеру Данхэму поставили диагноз – рак легких в четвертой стадии. Бедняга.

Да уж, подумал Инфанте, бедняга. А затем спросил:

– У него был сын, Тони. Он приезжал?

– Не знала, что у него был сын. У нас есть только номер его юриста. Может, они рассорились? – предположила медсестра. – Всякое бывает.

А может, сын просто не хотел иметь ничего общего с таким отцом. Должно быть, сыну было все известно о грязных делах Стэна, и он рассказал об этом своей подружке, Пенелопе, а та в свою очередь рассказала кому-то еще, а именно женщине, которая сидела за рулем ее автомобиля.

Кевин, конечно, понимал, что человек на последней стадии болезни Альцгеймера не был в состоянии сообщить им нужную информацию, но когда он увидел Стэна Данхэма, его все равно постигло жуткое разочарование. Перед ними сидело жалкое подобие человека в клетчатой пижаме и халате. Единственными признаками жизни были аккуратно расчесанные волосы и гладко выбритое лицо – наверное, медсестра позаботилась. При виде Терри его взгляд посветлел. Он посмотрел на Кевина и Уиллоуби с легким любопытством, а затем перевел взгляд обратно на сестру.

– Здравствуйте, мистер Данхэм. – Терри говорила воодушевленно, но не так громко, как говорят с малышом. – У вас гости. Вы работали с ними вместе, мистер Данхэм.

Стэн продолжал пристально на нее смотреть.

– Я с вами не работал, – сказал Инфанте, пытаясь подражать тону девушки. – Но Чет работал в уголовном отделе. Вы помните его? Он известен тем, что занимался расследованием дела сестер Бетани. Слышите? Дело сестер Бетани.

Последние три слова детектив произнес очень медленно, внимательно глядя на Данхэма, но не заметил никакой реакции. Собственно, Кевин ни на что и не рассчитывал, просто не смог удержаться. Больной не отрывал глаз от Терри. Он смотрел на нее, как пес, ласковым и преданным взглядом. Если этот человек действительно когда-то похитил сестер Бетани, он был чудовищем. Но даже чудовища с возрастом становятся слабыми. Даже чудовища умирают.

Инфанте и Уиллоуби, сами не зная, что ищут, начали открывать один за другим выдвижные ящики и дверцы шкафа.

– У него не так уж и много вещей, – сказала медичка. – Да и зачем ему… – Она вдруг замолчала, как будто мужчина в инвалидном кресле, не отводивший от нее преданного взгляда, мог удивиться, узнав, что умирает. – Но есть фотоальбом, который мы вместе иногда просматриваем. Не так ли, мистер Данхэм?

Она достала откуда-то из-под дивана увесистую книгу в атласно-белой обложке, которая со временем успела изрядно пожелтеть. На обложке был нарисован малыш в подгузнике, говоривший: «Это мальчик!» Внутри убористым женским почерком была записана жизнь некоего Энтони Джулиуса Данхэма, начиная с рождения (вес шесть фунтов, двенадцать унций) и заканчивая школьным выпускным. Его мать, в отличие от многих других, терпеливо заносила сюда все, что делал ее сын, отмечала каждое его достижение: сертификат об успешном окончании летних курсов, справка о присвоении второго юношеского разряда по плаванию и даже табели об успеваемости, судя по которым, он явно не блистал.

Фотографии напомнили Инфанте о его отце. Нет, между его отцом и молодым Стэном Данхэмом не было никакого сходства. Просто на фотографиях были запечатлены счастливые семейные моменты, которые все когда-то переживают в своей жизни, – вот отец с сыном дурачатся дома, а вот вся семья стоит на фоне какого-то памятника, щурясь от яркого солнца. Каждая фотография была подписана тем же убористым почерком: «Стэн, Тони и я, Оушен-Сити, 1962», «Тони с одноклассниками на пикнике, 1965», «Выпускной Тони, 1970». За девять коротких лет сын превратился из светловолосого мальчугана в полосатой футболке в подростка с длинными волосами, эдакого хиппи. По мнению Кевина, он мало походил на будущего копа – особенно по тем временам.

Последнее фото – Тони в форме сотрудника заправочной станции – было подписано: «Тони на новой работе, 1973». На этой фотографии альбом и заканчивался, хотя оставалось еще несколько пустых страниц. Два года до исчезновения девочек. Почему же женщина перестала записывать каждый момент жизни своего сына? Может, в 1973 году он от них съехал? Или продолжал жить с ними, даже когда отец привел домой незнакомую девочку? Что Стэн Данхэм сказал им, как объяснил появление в доме девочки-подростка?

– Кевин, гляньте-ка!

Уиллоуби убрал подушки, которые намеренно – а может, и ненамеренно – закрывали большую картонную коробку на верхней полке в шкафу. Терри быстрее его схватилась за коробку и вытащила ее из шкафа, слегка покачиваясь под ее тяжестью. Инфанте положил руку ей на плечо. Она смущенно посмотрела на него, будто давно привыкла к таким уловкам, и детектив сразу почувствовал себя стариком.

Коробка была забита всякими бумагами – табелями успеваемости, школьными газетами… Инфанте заметил, что все они были из приходской школы и везде упоминалось имя Рут Лейбер. У Рут, кем бы она ни была, не было своего фотоальбома, но училась она гораздо лучше, чем Тони. Самые ранние документы датировались 1975 годом. Но необычнее всего было то, что в коробке лежал ярко-красный аудиоплеер. Инфанте нажал на кнопку, но, как и следовало ожидать, ничего не произошло. Внутри стояла кассета группы «Джетро Талл». А в нижней части плеера было аккуратно написано имя владельца: «Рут Лейбер».

Кевин продолжил рыться в коробке и нашел куда более странную вещь: свидетельство о браке между Рут Лейбер и Тони Данхэмом, заключенном с согласия его родителей Ирэн и Стэна Данхэм в 1979 году.

Тони мертв? По словам Нэнси и Ленхарда, эта новость изрядно удивила женщину во время допроса. Она ни о чем не сожалела. Скорее была поражена, расстроена или рассержена. Никакого сожаления. Однако она никогда не упоминала Тони.

– Что случилось? – спросил Инфанте Стэна Данхэма, который, казалось, был немного озадачен переменой в голосе своего гостя. – Кто такая эта Рут Лейбер? Правда, что вы похитили девочку, убили ее сестру, а затем, дождавшись, когда она немного повзрослеет, подарили ее своему сынку? Что произошло на той ферме, ты, старый больной кретин?

Медсестра потрясенно смотрела на Кевина во все глаза. Теперь она вряд ли ему обрадуется, если он подкатит к ней через недельку-другую: «Помнишь меня? Я тот детектив, который назвал кретином старика, в котором ты души не чаешь. Не хочешь со мной куда-нибудь сходить?»

– Сэр, нельзя же с ним так… – запротестовала девушка.

Но Данхэм ничего не замечал. Инфанте открыл альбом и ткнул старику под нос последнюю фотографию Тони.

– Он мертв, вы в курсе? Погиб в результате пожара. А может, его убили. Он знал о ваших делишках? А его подруга знала?

Старик покачал головой, вздохнул и посмотрел в окно, словно Кевин был умалишенным больным, недостойным его внимания. Он вообще понимал хоть что-нибудь? Знал хоть что-то? Что стало с воспоминаниями: они все еще при нем или же утрачены навсегда? Где бы они ни были, Инфанте не мог к ним подобраться. Стэн Данхэм снова уставился на медсестру, словно ища в ней поддержки. «Когда уже эти двое уйдут и мы останемся вдвоем?» – безмолвно спрашивал ее старик. Она заговорила с ним тихим, успокаивающим тоном, поглаживая его по руке.

– Нельзя так делать, – сказала она затем, обеспокоенно глядя на Инфанте. – Нельзя так разговаривать с пациентами. Он очень хороший человек, один из моих любимчиков. Вы даже понятия не имеете…

– Нет, – перебил ее Кевин. – Не имею.

«Одному только богу известно, что бы он с тобой сделал, попадись ты к нему подростком».

Чет Уиллоуби еще немного порылся в коробке, а затем снова взял свидетельство о браке и принялся внимательно изучать его, предварительно напялив на нос очки.

– Что-то здесь не так, Кевин. Трудно сказать наверняка, но, судя по всему этому, я сильно сомневаюсь, что Рут Лейбер и Хизер Бетани – это один и тот же человек.

Глава 39

Гостиная и столовая в доме Кэй Салливан были разделены французскими застекленными дверьми, и за много лет она заметила, что при закрытых дверях дети вели себя так, будто их никто не видел. Она часто пользовалась этим, располагая свой стул так, чтобы можно было наблюдать за Сетом и Грэйс. Ей нравилось смотреть, как Грэйс теребит прядь волос, пока делает домашку по математике – эта привычка передалась ей от матери. Нравилось наблюдать за Сетом, который в одиннадцать лет до сих пор разговаривал сам с собой, озвучивая каждое свое действие, словно комментатор спортивного матча. «Вот мой завтрак, – бормотал он, разворачивая очередной «Чоко-пай». – Вкусная чокопайка, которую ни с чем не перепутаешь. А вот мое молоко, обезжиренное, неизвестной марки. О, дааааааа!» Слова о марке молока возвращались к Кэй бумерангом. Дело в том, что после развода она очень переживала по поводу денег, поэтому им пришлось отказаться от популярных брендов в пользу продуктов с более низкими ценниками. Дети долго не соглашались, и в итоге Кэй устроила для них что-то вроде слепой дегустации печенья и чипсов разных марок, чтобы доказать, что между ними нет особой разницы. Однако дети разницу заметили, и им пришлось идти на компромисс: хорошее печенье, чипсы и содовая и дешевые макароны, хлеб и консервы.

Иногда Сет и Грэйс замечали, что она наблюдает за ними через стекло, но, похоже, не очень возражали. Им это даже нравилось, ведь Кэй никогда не смеялась и не дразнила их – только виновато пожимала плечами и вновь углублялась в книгу.

Сегодня в столовой сидела Хизер. Она нахмурилась, заметив на себе взгляд хозяйки дома, которая просто читала воскресную газету по ту сторону стекла и отвлеклась только на секунду, отметив, как хорошо та выглядит при дневном свете. Кэй держала газету на расстоянии вытянутой руки, словно страдала дальнозоркостью. Она водила глазами по строчкам, но они не задевали ее сознания, а легкая складка между бровей выдавала глубокую задумчивость.

– Неужели воскресные газеты перестали печатать истории про принца Вэлианта? – спросила Хизер, когда Салливан понесла на кухню свою чашку, пытаясь сделать вид, что пришла только за этим.

А затем, прежде чем Кэй успела ответить – хотя вряд ли она нашла бы ответ на этот вопрос, – гостья продолжила сама:

– Нет, вспомнила. Про Вэлианта писал не «Бикон», а «Стар». «Бикон» приходил к нам по выходным, а в воскресенье мы получали и ту, и другую. Отец был повернут на новостях.

– Я уже много лет не слышала про «Бикон». Его объединили с «Лайт» еще в восьмидесятых, – рассказала соцработница. – Хотя некоторые в Балтиморе до сих пор называют его по-старому. В таком случае получается, ты говоришь, как истинный балтиморец.

– А я и есть истинный балтиморец, – заявила Хизер. – По крайней мере, была им. Теперь, полагаю, я здесь чужая.

– Ты здесь родилась?

– А что, в Гугле этой информации не нашлось? Ты для себя спрашиваешь или для них?

Кэй покраснела.

– Зачем ты так, Хизер? Я, кажется, не давала тебе поводов сомневаться в себе. Я в этом деле нейтральная сторона.

– Отец всегда говорил, что нейтральных сторон не бывает. Даже когда человек отказывается принимать чью-либо сторону, он все равно… – Гостья явно обвиняла Кэй в чем-то, вот только в чем?

– Я не рассказала им, что мы заезжали вчера в молл.

– И что? Вряд ли им это интересно.

– Ну как знать… Думаю, если бы они об этом узнали…

Неожиданно сбивчивую речь Салливан прервал телефонный звонок, за что она была благодарна, хотя и не понимала, почему чувствует себя так неловко.

Откуда-то сверху донесся взволнованно-радостный голос Грэйс:

– Я возьму!

А через пару минут девочка зашла на кухню со слегка расстроенным видом:

– Звонит какая-то Нэнси Портер. Она хочет поговорить с Хизер.

Гостья отправилась на кухню и плотно закрыла за собой дверь, но Кэй все равно слышала ее короткие резкие ответы: «Что? К чему такая спешка? Это не может подождать до завтра?»

– Они хотят, чтобы я вернулась, – сказала Хизер, захлопнув за собой дверь с такой силой, что та снова открылась. – Ты сможешь меня отвезти где-то через полчаса?

– У них снова появились вопросы? – спросила соцработница.

– Даже не знаю. Трудно представить, что после вчерашнего у них могли остаться еще какие-то вопросы. Говорят, моя мама приехала, и они хотят, чтобы я с ней встретилась. Замечательное воссоединение матери с дочкой, не правда ли? В комнате для допросов, где каждое твое слово могут записать, подслушать. Держу пари, они сегодня все утро внушали ей, что я лгу, и умоляли доказать, что я на самом деле не та, за кого себя выдаю.

– Мать тебя обязательно узнает, – сказала Кэй, но Хизер, похоже, не слышала ее слов, которые можно было расценивать как доказательство того, что ее собеседница действительно не была нейтральной стороной.

Салливан верила Хизер. Сказать по правде, она думала, что Хизер могли бы больше доверять, если бы она не пыталась постоянно доказывать правдивость своих слов, как, например, сегодня, когда заговорила о воскресных газетах и своем отце.

– Слушай, я схожу в свою комнату, вымою голову, почищу зубы и поедем, хорошо? – спросила ее гостья. – Встретимся здесь минут через двадцать – двадцать пять.

Она пересекла мощенную плиткой дорожку, которая вела через весь двор к гаражу. Говорить про Гугл было глупо с ее стороны. Что, если они проверят компьютер Кэй и отследят ее движения? Любой дельный специалист сможет взломать ее почту и прочитать письмо, которое она написала своему начальнику. Интересно, Кэй сейчас за ней наблюдает? Нужно ли подниматься наверх? Хорошо, если нет, потому что делать ей там все равно нечего. В ту ночь, когда ее подобрал патрульный, у нее не было с собой никаких вещей, кроме разве что брелока для ключей. Полицейские его изъяли, за что она была благодарна, так как теперь ей было совершенно нечего терять. Брелок представлял собой обычную бирюзовую пластинку на серебряной палке. Она приобрела эту безделушку в комиссионке. Разумеется, она никогда не имела привычки подписывать свои вещи; единственное исключение составляли кухонные полотенца и фартуки, перешедшие в ее собственность, когда она «вышла замуж» за Тони Данхэма. «Конечно, тетушка. Я всю жизнь мечтала об этом траханом приданом». В свое время после этой фразы она получила звонкую пощечину. Забавно: использовать это слово нельзя, а быть таковой в прямом смысле – пожалуйста. Тот еще домишко… Та еще семейка пряталась за окнами с полосатыми шторами и взъерошенными петуниями.

Жаль, у нее не было с собой ни денег, ни даже кредитки. Эх, если бы ее кошелек не пропал – а точнее, если бы Пенелопа его не украла… Она только сейчас поняла, что Пенелопа на самом деле была той еще интриганкой, незнакомой с таким понятием, как благодарность. Тогда Хизер не была бы так сбита с толку, когда ее обнаружил патруль. Тогда уж она бы как-нибудь выкрутилась, даже не имея прав и документов на машину. Хотя, зная Пенелопу, она бы не удивилась, узнав, что номерные знаки просрочены или что сам автомобиль числился в угоне.

Она оглянулась через плечо. Кэй все еще была на кухне, допивала свой кофе. Вот дерьмо! Все-таки придется идти наверх. А что потом?

Поднять массивную оконную раму всего одной рукой оказалось очень трудной задачей, а еще сложнее было полностью протиснуться сквозь маленькую щель, но Хизер с этим справилась. Удивительная штука – всплеск адреналина. Отряхивая свои штаны – то есть штаны Грэйс, из-за чего ее теперь мучила совесть, так как она взяла у девочки любимые штаны и испачкала их, – она задумалась, что делать дальше. Ближайшая улица с оживленным движением – Эдмондсон. С нее можно доехать до кольцевой, но добираться оттуда автостопом рискованно, поэтому придется идти до сорокового шоссе. Черт, оно ведет на восток, а ей нужно на юг! Черт, черт, ладно, придется разбираться по ходу. Все равно она к этому уже привыкла.

Женщина отправилась в путь, потирая предплечья. На улице было прохладно, а когда сядет солнце, будет еще холоднее. Остается надеяться, что к тому времени она уже будет дома. Попасть бы на поезд… Интересно, они ходят по воскресеньям? «Амтрак»[48] уж точно ходит, и если ее не поймают до Нью-Кэролтона[49], то она точно доберется до дома без приключений. Вот только у нее совсем нет денег. Что ж, можно заболтать билетера, убедить его, что она потеряла свой билет, или даже что его украли. Хотя нет, слишком рискованно – билетер может вызвать полицию. Жаль она не попала на поезд во вторник, как планировала. Еще был вариант сказать, что она поссорилась с парнем, он выкинул ее из машины и теперь она не может попасть домой. Ей наверняка поверят. Черт возьми, да она однажды видела, как одна бездомная бесплатно доехала из Ричмонда в Вашингтон, утверждая, что торопится на встречу с президентом! Никто не станет высаживать безбилетника на полпути, так что, если ей удастся доехать до Юнион-стейшн – дело в шляпе. А оттуда можно позвонить кому-нибудь из коллег или даже начальнику, чтобы ее встретили и отвезли домой. Наконец она была на пути в реальный мир, где снова можно будет раствориться в оживленной толпе снующих туда-сюда людей. Только сначала ей придется попотеть, чтобы пробить толстую стену, отделявшую нормальный мир от этого погрязшего во лжи королевства, где ей пришлось прожить последние пять дней.

Но едва Хизер дошла до конца улицы, откуда-то из-за угла выехала патрульная машина, преградившая ей путь. Через секунду водительская дверь открылась, и к ней с самодовольным видом подошла Нэнси Портер.

– Я звонила с мобильного, – сказала детектив. – Мы не думали, что вы решите сбежать, но нам стало интересно, каковы будут ваши действия, когда мы попросим вас встретиться с Мириам. Инфанте сейчас на другом конце улицы, плюс там за углом ждет еще один патруль, так что бежать вам нет смысла.

– Бежать? Я просто гуляю, – огрызнулась Хизер. – Это что, противозаконно?

– Сегодня днем Инфанте встречался со Стэном Данхэмом и узнал кое-что интересное.

– Даже при всем своем желании Стэн Данхэм никому ничего рассказать не смог бы.

– Любопытно, что вы это знаете. Вчера я специально не стала говорить вам о его недееспособности, чтобы вы подумали, будто он может вас выдать. Вчера вы сказали, что не видели Стэна уже очень много лет.

– Так и есть.

Детектив открыла заднюю дверь авто. Это была настоящая полицейская машина, где передние сиденья отделялись от задних металлической сеткой.

– Я не стану заковывать вас в наручники из-за вашей больной руки, а также из-за отсутствия обвинений. Но только пока. Вам дается последний шанс рассказать нам всю правду о том, что в действительности произошло с сестрами Бетани, Рут. Если вы, конечно, что-то знаете.

– Меня не называли этим именем уже много лет, – заметила беглянка, садясь в машину. – Из всех моих имен я ненавижу Рут сильнее остальных.

– Что ж, или вы сегодня же сообщите нам свое настоящее имя, или же вам придется провести эту ночь в женской колонии. Мы ждали пять дней, теперь время вышло. Вы расскажете нам, кто вы на самом деле и что вам известно о семье Данхэм и сестрах Бетани.

У Хизер возникло странное чувство. На первый взгляд это было облегчение: наконец-то все закончится, раз и навсегда. Но, с другой стороны, им мог быть и леденящий душу страх…

Глава 40

– Мы можем показать вам ее на видеозаписи, – предложил Инфанте Мириам. – Или как бы случайно провести ее мимо вас в холле, чтобы вы могли на нее посмотреть.

– Значит, вы уверены, что это не Хизер?

– Да, это Рут Лейбер, она сама подтвердила. Окончила школу в Йорке, штат Пенсильвания, в семьдесят девятом году и сразу вышла замуж за сына Данхэмов. Хизер тогда было шестнадцать. Брак в этом возрасте уже считается законным, особенно при согласии родителей. Но в таком случае выходит, что Хизер окончила школу на два года раньше. Вряд ли такое возможно.

– Это я до этого додумался, – вставил Уиллоуби, но Кевин не стал выражать недовольство по поводу его самомнения. Рано или поздно Инфанте и сам заметил бы несовпадения во времени. Но такие факты, вроде даты рождения сестер Бетани, уже давно въелись Честеру в голову, как бы он ни старался это отрицать.

– Вы правы. Хизер была умной, но не настолько, чтобы перепрыгнуть сразу через два класса, – согласилась Мириам. – Даже в церковно-приходской школе в пенсильванской глуши.

В свое время Инфанте тоже ходил в приходскую школу и считал, что уровень образования в них не настолько плох, но спорить с этой женщиной по какому бы то ни было поводу он не собирался.

– И все же, что случилось с моими дочерьми? – спросила Мириам. – Где они? И какое отношение ко всему этому имеет Стэн Данхэм?

– Мы предполагаем, что он действительно похитил, а затем убил ваших дочерей и жену своего сына. А Рут каким-то образом причастна ко всему этому, – ответил Кевин. – Мы пока не знаем, почему она боится называть нам свое настоящее имя, но, скорее всего, дело в том, что полиция разыскивает ее за какое-то преступление. Или ей известно, что Пенелопа Джексон намеренно подожгла дом и убила Тони Данхэма, и теперь она пытается защитить ее, хотя и продолжает настаивать на том, что не знает никакую Пенелопу. Как только мы начинаем задавать вопросы о машине, она замолкает, ссылаясь на пятую поправку к Конституции.

Нэнси подалась вперед и пододвинула к Мириам стакан воды.

– Мы сказали ей, что, если она расскажет нам правду о случае в Джорджии, мы освободим ее от ответственности за аварию, а также за второе возможное преступление, в зависимости от степени его тяжести. Но она только призналась, что когда-то ее звали Рут Лейбер. Она не говорит даже со своим адвокатом. Глория уговаривала ее согласиться на сделку и рассказать нам всю правду, но та будто вообще не понимает, что происходит вокруг.

Мириам покачала головой:

– И в этом она не одинока. Я тоже ничего не понимаю. Все это время я уговаривала себя, что это невозможно, что эта женщина лжет. Я думала, что… что давно лишилась всякой надежды. Но на самом деле я хотела, чтобы все оказалось правдой, иначе я бы и не прилетела сюда из самой Мексики.

– Я вас понимаю, – сказал Ленхард. – Любой родитель на вашем месте думал бы то же самое. Давайте вот что сделаем: приезжайте к нам в понедельник, то есть завтра. Уверен, к тому времени мы составим более целостную картину происходящего. Проверим, развелись ли Тони Данхэм и Рут Лейбер, и все в таком духе. Поищем людей из ее бывшей школы, даже если самого прихода уже давно нет. У нас появились впервые стоящие зацепки.

– Эта женщина не твоя дочь, – вставил Уиллоуби, – но у нее есть ответы, Мириам. Она знает, что случилось. Вполне возможно, Стэн Данхэм во всем признался невестке, когда узнал свой диагноз.

Мириам откинулась на спинку стула. Теперь ее вид стал соответствовать ее возрасту. Ровная осанка куда-то испарилась, под глазами появились темные мешки. Инфанте хотел сказать, что она сильно им помогла, приехав в Балтимор, что она проделала весь этот путь не напрасно, но не был уверен в правдивости этих слов. Они бы все равно рано или поздно обыскали комнату Стэна Данхэма. Конечно, сначала, как только имя старика всплыло на поверхность, они не чувствовали острой необходимости встретиться с ним, особенно учитывая, что старик выжил из ума. Но вскоре они бы обязательно поняли, что здесь что-то нечисто. Черт, кого он обманывает? До этого дня Кевин был уверен, что Стэн связан только с Тони Данхэмом и призрачной Пенелопой Джексон. Ведь это были единственные звенья в цепочке, которые им удалось самостоятельно соединить: Пенелопа Джексон – Тони Данхэм – Стэн Данхэм.

И все же, раз уж Инфанте решил быть честным с собой до конца… Он ни за что не стал бы обыскивать комнату старика, если бы Мириам не указала на его связь с их семьей. Вот только Кевин сам не знал, почему не верил в виновность Данхэма. Потому что Данхэм был копом? Инфанте не верил, что один из них мог быть замешан в этом безумном деле? Может, им стоило еще в первый день отправить эту «Хизер» в колонию, а там бы уж ее заставили заговорить. Она водила их за нос с самого начала – причем всех, даже Глорию, своего адвоката. Придумывала какие-то отговорки, чтобы не рассказывать им, кем была на самом деле. А вот водить за нос Мириам смелости у нее не хватило. Или, может, в ней все-таки осталась капля человечности, не позволившая издеваться над матерью, потерявшей двоих детей.

А может, она решила сбежать, потому что верила, что Мириам с первого взгляда поймет то, чего детективам не удалось определить за всю неделю… Поймет, что перед ними на самом деле вовсе не Хизер Бетани.

– Покажите ее мне, – тихо сказала Мириам. – Как-нибудь мимоходом, втайне от нее. Я не хочу разговаривать с этой женщиной… Хочу накричать на нее, задать тысячу вопросов, а потом снова накричать… Но я знаю, что так нельзя. Просто хочу на нее посмотреть.

Мириам сидела в холле здания общественной безопасности. Она подумывала надеть темные очки, а затем сама чуть не рассмеялась вслух из-за своего завышенного чувства драматичности. Та женщина все равно не знала ее. Если она где и видела Мириам, то только на старых фотографиях. Конечно, Мириам знала, что неплохо сохранилась, но даже она сама не узнала бы свою сорокалетнюю копию. По правде говоря, даже если ей сейчас было бы всего сорок один год, она все равно не узнала бы себя сорокалетнюю. Ровно через год после исчезновения девочек, когда в газетах снова начали печатать их фотографии, Мириам заметила, как необратимо изменилась ее внешность. Казалось, будто она попала в аварию, после которой ей пришлось пережить сотню пластических операций, но прежний вид вернуть ей так и не смогли.

Лифты ползли очень медленно. Мириам казалось, что она просидела в холле целую вечность. Наконец из лифта вышли Инфанте и Нэнси. Они вели под руки худую высокую блондинку. Голова женщины была наклонена слегка вперед, и ее лица не было видно, но Мириам пристально смотрела на нее. У этой женщины – ее звали Рут, так ведь? – были узкие плечи и стройные бедра. Она была в забавных подростковых штанах, которые ни одна женщина ее лет не осмелилась бы надеть. «Будь она моей дочерью, – подумала Мириам, – вкус у нее был бы получше».

Внезапно женщина подняла глаза и встретилась с ней взглядом. Мириам не следовало так пристально смотреть на нее, но она не могла оторваться. Она медленно встала, перекрыв полицейским и Рут путь и явно заставляя Инфанте и Нэнси нервничать. Об этом они не договаривались. Она должна была просто сидеть и смотреть, не более того. По крайней мере, так она пообещала. Они, вероятно, подумали, что Мириам собирается ударить Рут или плюнуть ей в лицо за то, что та воспользовалась чужим горем ради собственной выгоды.

– Ми… мэм, – сказал Кевин, едва не назвав ее по имени. – Мы сопровождаем преступника. На ней нет наручников только потому, что у нее повреждена рука. Отойдите назад.

Мириам, не обращая внимания на его слова, взяла женщину за левую руку, чуть сжала ее, как бы говоря «будет совсем не больно», и осторожно, стараясь не потревожить перевязанное предплечье, закатала рукав ее свитера. На плече она увидела то, что искала – едва заметный шрам от прививки, в которую ее дочь когда-то занесла инфекцию, приложив к месту укола грязную мухобойку. На заживление ушло несколько недель, потому что она то и дело ее расцарапывала, несмотря на все предостережения оставить болячку в покое и запугивания, что у нее останется шрам на всю жизнь. Теперь шрам был таким светлым и призрачным, что его вряд ли заметил бы посторонний человек. Конечно, может, его там на самом деле и не было, но Мириам не сомневалась, что он был.

– Боже мой, Санни, – выдохнула Мириам, – что же все-таки происходит?

Глава 41

«Колеса у автобуса крутятся и крутятся, крутятся и крутятся, целый день напролет».

Они хотели знать, о чем она думала, что за мысли крутились в ее голове, так вот: это была детская песенка из автобуса номер пятнадцать. Хизер сидела напротив нее и с раздражающей беззаботностью напевала эту песенку. Хизер все еще была глупой маленькой девочкой. В отличие от Санни. Санни вот-вот станет настоящей женщиной. Этот автобус отвозил людей в торговый центр – кого за покупками, кого просто погулять, но Санни он вез на встречу с ее мужем.

В автобусах всегда было что-то волшебное. К этому поворотному моменту ее жизни Санни привез другой автобус. Она собиралась сбежать, как когда-то сделала ее мать. Ее настоящая мать, голубоглазая блондинка, на которую Санни была так похожа. Настоящая мать поняла бы ее, как никто другой, уж ей-то она рассказала бы, что творилось у нее на душе, раскрыла бы свои секреты, которые не могла доверить больше никому, даже своему дневнику. Санни Бетани было пятнадцать, она была безумно влюблена в Тони Данхэма, и это чувство эхом отдавалось в каждом звуке, доносившемся до ее ушей: в каждой песне, даже в гуле автобусных покрышек.

«Колеса у автобуса крутятся и крутятся, крутятся и крутятся, целый день напролет».

А началось все в другом автобусе, школьном, после того как по настоянию большинства родителей «Мерсер» изменил маршрут, и теперь Санни днем ездила домой одна.

– Ты не против, если я включу радио? – спросил ее однажды водитель. Он был новенький, молодой симпатичный парень, заменивший мистера Мэдисона, который обычно развозил их по домам. – Только не говори никому, ладно? Нам вообще-то нельзя включать радио. Мой отец, хозяин автобусной компании, на этот счет очень строг.

– Хорошо, – хрипло ответила Санни и тут же покраснела. – Я никому не скажу.

Затем… не в следующий раз, когда он отвозил их, а может, во второй или даже в четвертый, в ноябре, когда погода окончательно испортилась, он предложил:

– Может, пересядешь сюда и мы поболтаем? Составь мне компанию, а то сидеть здесь одному как-то скучно.

– Почему бы и нет? – ответила девушка и, плотно прижав к груди учебники, пересела на переднее сиденье. Автобус вдруг налетел на выбоину в дороге, и она завалилась на одно из пассажирских мест, больно ударившись бедром. Но Тони не стал смеяться над ней.

– Приношу свои извинения, – сказал он. – Отныне я постараюсь ехать аккуратнее, миледи.

В другой раз – это была их пятая или шестая встреча, Санни уже и не помнила, хотя они виделись всего два-три раза в месяц, – Тони включил для нее одну песню.

– Нравится? – спросил он. – Называется «Одинокая девушка». Когда я слушаю ее, то вспоминаю о тебе.

– Правда?

Санни не была уверена, что песня ей действительно нравилась, но она внимательно прослушала ее до последних строчек, где пелось про одинокого юношу. Это значит… Но она не могла поднять взгляд на водителя. Вместо этого она сидела, уткнувшись в свой блокнот. Одноклассницы выводили имена своих парней на обложках, но Санни на такое никогда бы не осмелилась. Через пару недель она нарисовала крошечные «ТД» в правом нижнем углу. «Что это значит?» – однажды спросила у нее Хизер, эта надоедливая Хизер, которая вечно шпионила за старшей сестрой. «Тачдаун», – буркнула в ответ Санни. Позже, когда Санни научилась рисовать перспективу, инициалы приобрели трехмерную форму.

Кроме музыки, Тони все больше и больше говорил о себе. Оказалось, что он мечтал пойти в армию и отправиться во Вьетнам, но, к огромному облегчению его матери и его собственному разочарованию, его туда не взяли. Раньше Санни и не догадывалась, что есть люди, которые сами хотели воевать. У Тони был порок сердца, а точнее, пролапс митрального клапана, но она не могла поверить, что у него проблемы со здоровьем. У Тони были темные волосы со светлыми перышками, и он то и дело причесывал их маленькой расческой, которую всегда носил в кармане джинсов. На шее у него красовалась золотая цепочка. А когда остальные дети выходили из автобуса, он закуривал «Пэлл Мэлл».

– Только не выдавай меня, – подмигивал он Санни в зеркало заднего вида. – Ты такая красивая… Тебе это кто-нибудь уже говорил? Была бы у тебя еще прическа как у Фэрры Фосетт… Хотя ты и так очень красивая.

«Колеса у автобуса крутятся и крутятся, крутятся и крутятся».

– Хотел бы я проводить с тобой больше времени, а не только пока мы едем в автобусе, – добавил водитель. – Было бы здорово, если бы мы могли оставаться где-нибудь наедине, не так ли?

Санни тоже так думала, но не знала, как это можно претворить в жизнь. Но одно она знала наверняка, даже не спрашивая: ее продвинутые и современные родители, коими они сами себя называли, ни за что не позволили бы ей встречаться с двадцатитрехлетним водителем автобуса. Правда, она не знала, что смутит их больше – возраст, работа или его желание воевать во Вьетнаме.

В конце концов Тони сказал, что хочет на ней жениться. Что если она приедет в воскресенье в молл, он отвезет ее в Элктон, где можно будет обвенчаться в маленькой часовне и при этом не нужно ждать, сдавать анализы крови и так далее.

– Нет, – ответила Санни, – ты же несерьезно?

– Еще как серьезно. Санни, ты такая красивая! Любой бы захотел жениться на тебе.

Она вспомнила, что ее мать, настоящая мать, сбежала из дома в семнадцать лет и вышла замуж за свою любовь, настоящего отца Санни. А теперь дети вырастают куда раньше. Дэйв и Мириам часто повторяли эту фразу: «Теперь дети становятся взрослыми гораздо быстрее».

Когда Тони и Санни встретились снова, двадцать третьего марта, она сказала «да». И вот теперь, через шесть дней, она ехала на этом автобусе в молл, чтобы встретиться с ним. Сегодня начнется их медовый месяц. От этой мысли у нее появилось странное ощущение в животе. Раньше они могли только целоваться, и от этих мимолетных поцелуев у нее переворачивались все внутренности. Отец Тони слишком хорошо знал график автобуса и заваливал его вопросами, когда он возвращался домой слишком поздно, обнюхивал салон и спрашивал, курил ли он. Забавно, но то, что Тони был сыном начальника компании, не давало ему никаких привилегий – скорее наоборот. Тони жил с родителями в свои двадцать три только потому, что не хотел разбивать сердце матери, которая просто не пережила бы его переезда.

– Но мы не будем жить с ними после свадьбы, – заверил он Санни. – Снимем квартиру здесь или, может, даже в Йорке.

– Как Пепперминт Пэтти?[50]

– Как Пепперминт Пэтти.

«Колеса у автобуса крутятся и крутятся, крутятся и крутятся».

А затем объявилась Хизер и все испортила. Она поперлась за Санни не только в сам молл, она даже пробралась за ней на «Китайский квартал», где у них с Тони должно было быть, как он это назвал, рандеву. Когда их вышвырнули из кинотеатра, Санни не знала, что делать. Где его теперь найти? Она пошла в «Хармони Хат» – все-таки музыка была их общим интересом, именно музыка свела их вместе. Вскоре Тони нашел ее, но он был так зол, будто она одна была во всем виновата. А затем Хизер нашла их обоих – увидела, как Санни идет за руку с каким-то парнем. Она догнала их и устроила настоящий переполох. Начала кричать, что этот парень уже подходил к ней возле магазина музыкальных инструментов и что он больной придурок. Сказала, что все расскажет родителям. У них не оставалось другого выбора, кроме как взять ее с собой. Санни сказала Тони, что, если они оставят ее здесь, она наябедничает родителям и все им испортит. Они пообещали Хизер конфет и денег, сказали, что она сможет вернуться домой сразу после их свадьбы и что будет их свидетельницей. Последний аргумент ее подкупил. Но уже на парковке Хизер передумала. Тони грубо схватил ее и затолкнул в машину. Сопротивляясь, Хизер выронила сумочку, но Тони решил не возвращаться за ней. Всю дорогу Хизер причитала и плакала из-за своей дурацкой сумки. «Я потеряла сумочку. А там была моя любимая помада. И расческа из «Рехобот-Бич». Я потеряла сумочку!»

Вот только пожениться в Элктоне им не удалось. Здание суда оказалось закрыто, и они не могли получить разрешение на брак. Тони сделал вид, что ничего об этом не знал, но забронировал комнату в мотеле в Абердине, и они поехали туда. Почему он заранее позвонил в мотель, но не проверил, работает ли здание суда? У Санни снова возникло странное чувство в животе, но совсем не такое, как от поцелуя. В одной комнате с Тони и Хизер – Тони злился, потому что не мог остаться с Санни наедине, а Хизер все еще страдала из-за своей сумочки – старшая сестра чувствовала себя пойманной в ловушку. Она не знала, злиться ли ей, что Хизер испортила ей медовый месяц, или, наоборот, радоваться, что она здесь. Эта затея стала казаться ей безумной, даже попросту глупой. Она еще хотела окончить школу, поступить в колледж, поездить, как отец, по миру с рюкзаком за спиной… Санни вызвалась сходить в соседнюю закусочную и купить всем поесть. При этом она не стала упоминать, что ей придется потратить позаимствованные из копилки Хизер деньги.

Закусочная называлась «Новый идеал». Старомодное заведение, одно из тех, что так нравились ее отцу. Правда, бургеры там готовили слишком долго, но оно того стоило. Вообще, отец не ел в закусочных, но бургеры время от времени заказывал. «Иногда можно поесть чего-нибудь вредного», – говорил он. Этим утром он приготовил для них шоколадные блинчики, а она даже не доела свою порцию. Она вернулась бы обратно в то утро, но, к сожалению, это было невозможно. И все же поехать домой было еще не поздно. Она вернется в мотель и попросит Тони отвезти их назад, а затем договорится с Хизер не выдавать ее, подкупив сестру ее же деньгами.

Наконец Санни расплатилась за чизбургеры, даже не догадываясь, как кардинально изменилась ее жизнь за то время, что она просидела в «Новом идеале».

Вернувшись в мотель, Санни увидела, что Хизер неподвижно лежит на полу. «Несчастный случай, – сказал ей Тони. – Она прыгала на кровати, кричала, шумела. Я попросил ее перестать, но она не слушала. Тогда я схватил ее за руку, а она вырвалась и упала на пол».

– Нужно позвать врача или отвезти ее в больницу! – охнула Санни. – Вдруг она еще жива…

Но девушка понимала, что все это не имело смысла. Затылок Хизер был разбит, как тыква после Хэллоуина, и из-под светлых волос медленно стекала на полотенце кровь. Зачем он подложил полотенце ей под голову? И как же нужно было упасть с кровати, чтобы так сильно разбить себе голову? Но Санни боялась даже думать над возможными ответами.

– Нет, – возразил Тони. – Она мертва. Надо позвонить отцу. Он нам поможет.

Стэн Данхэм был гораздо добрее, чем тот тиран, каким его все эти месяцы выставлял Тони. Он не стал вопить и кричать, как это часто делала мать Санни. «О чем ты думала, Санни? А голова тебе на что?!» Он был строгим, но не страшным, ни капли не страшным. Если у тебя возникли какие-то проблемы, Стэн Данхэм – первый человек, с кем ты захочешь поговорить.

– Ну, что я могу сказать, – начал он, присев на двуспальную кровать и уперев руки в колени. – Девочка мертва, и этого уже не исправишь. Если мы позвоним в полицию, моего сына арестуют и посадят в тюрьму. Никто не поверит, что это был несчастный случай. А Санни придется остаток жизни провести с родителями, которые будут винить ее в смерти сестры.

– Но я не… – запротестовала Санни. – Я же…

Стэн поднял ладонь, и она умолкла.

– Твои родители не смогут думать иначе, неужели ты этого не понимаешь? Родители ведь тоже люди. Они будут стараться относиться к тебе как прежде, но не смогут. Я уверен в этом. Я ведь тоже родитель.

Не найдя, что на это ответить, девушка опустила голову.

– Но вот что мы можем сделать, Санни. Я ведь прав, тебя зовут Санни, правда? У вас с Тони был план. Вряд ли, конечно, Тони знал, что в этом штате пятнадцатилетки могут выйти замуж только с согласия родителей, – Данхэм-старший посмотрел на сына, – но таков был ваш план, и мы попробуем его осуществить. Ты переедешь жить к нам под новым именем. Дома, как вы и планировали, можете быть мужем и женой. У вас будет своя комната. Я не против. Но на людях тебе придется притворяться другим человеком, Санни. И некоторое время ты походишь в школу. А потом сможете уже по-настоящему пожениться. Я вам помогу. Обещаю.

После этого он поднял Хизер с пола, как любящий отец взял бы на руки спящую дочь, аккуратно уложив ее разбитую голову себе на плечо, и понес девочку в машину, сказав Санни идти за ним. К своему удивлению, она пошла… в чужую машину, в чужую жизнь, в чужой мир, где она не будет виноватой в смерти своей сестры. Тони должен был остаться и все убрать, а затем, как планировалось, провести в мотеле всю ночь, чтобы не вызвать ни у кого подозрений. «Тони никогда и не собирался жениться на мне», – призналась сама себе Санни, садясь в машину Стэна Данхэма. Он просто отвез бы ее в этот ужасный мотель, переспал с ней и отвез домой в надежде, что чувство стыда и страха не позволит ей рассказать кому-нибудь о том, что произошло.

Скорее всего, так бы и случилось. Санни просто вернулась бы на Алгонкин-лейн и придумала бы оправдание своему отсутствию. Но вернуться без Хизер она не могла. Мистер Данхэм был прав. Они никогда ее не простят. Она сама себя никогда не простит.

Они назвали ее Рут и сказали всем, что она их дальняя кузина, о которой они узнали только после того, как вся ее семья погибла во время пожара. Вот и все. На людях она была дальней родственницей, влюбившейся в своего кузена, но на самом деле стала женой Тони, едва переступив порог их дома. Они спали в одной постели, и вскоре Санни поняла, что ей это не нравится. Нежность, комплименты, которыми младший Данхэм осыпал ее во время их встреч в автобусе, – от всего этого не осталось и следа. Их место занял бесчувственный, с намеком на грубость секс, примечательный разве что своей рекордной скоростью. Когда Санни начинала скучать по дому, когда осмеливалась сказать, что ей, возможно, лучше вернуться к родителям, Стэн Данхэм говорил, что у нее больше нет дома. Ее родители развелись. Дэйв теперь банкрот, а Мириам – изменщица. К тому же Санни теперь была соучастницей преступления. Она помогла скрыть убийство, и если бы она теперь объявилась, ее посадили бы в тюрьму. «Раньше я сам работал полицейским, – сказал Стэн, – и знаю, как ведутся расследования. Так что лучше тебе не дергаться».

От ее внимания не скрылось, что Данхэмы были той семьей, о которой она мечтала в последние годы. Нормальной семьей, сказала бы она. У отца настоящая работа, а мать сидит дома и постоянно что-то печет, надев фартук поверх платья. Казалось, фартуков у Ирэн Данхэм было больше, чем платьев, а ее пироги пользовались известностью по всей округе. Она сама рассказала об этом Санни, хотя терпеть не могла, когда кто-то другой хвастался. Но пирог, несмотря на всю свою популярность, вставал у Санни поперек горла, так что она не смогла осилить и кусочка. Ирэн не было до нее дела, она винила девушку во всем случившемся и всегда поддерживала сына, что бы тот ни натворил.

Став постарше, Санни пыталась отказывать Тони в сексе, и он ее за это бил. Первый раз он поставил ей синяк под глазом, во второй раз вывихнул челюсть, а в третий так сильно ударил в живот, что она едва не задохнулась. В последний же раз он и вовсе чуть не убил ее. Правда, после того как она огрела его той самой кочергой, которой когда-то разбила любимых фарфоровых кукол Ирэн.

Это было в их первую официальную брачную ночь.

Около полуночи Данхэмы, как обычно, спали, но в какой-то момент они уже не смогли оставлять без внимания звуки, доносившиеся из спальни Тони. Ирэн тут же встала на сторону сына, хотя у него на щеке была всего лишь легкая царапина, которую Санни успела ему нанести до того, как он отобрал у нее кочергу и начал бить ее ею и пинать ногами. Стэн же принял сторону Санни, и в тот момент, когда их взгляды встретились, девушка поняла, что он все это время все знал. Он понимал, что смерть Хизер не была случайной: его сын убил ее. Она не падала с кровати. Тони бил девочку об пол, пока не разбил ей голову. Но зачем? Да черт его знает! Тони был жестоким и злым человеком, а Хизер разрушила его планы. Наверное, для него это был весомый довод. А может, никакие доводы ему и вовсе не требовались.

– Ты должна уехать, – сказал Стэн Санни, и хотя для всех это прозвучало как наказание, девушка знала, что он хотел спасти ее.

На следующий день он подыскал ей новое имя и заодно научил, как присваивать себе чужую личность. «Нужно искать ровесника, который умер до того, как получил страховку». Затем старший Данхэм купил ей билет на автобус и сказал, что всегда будет рядом. Слово свое он сдержал. Когда в свои двадцать пять Санни захотела научиться водить машину, он приехал в Северную Вирджинию и терпеливо катался с ней по пустой парковке, когда в 1989 году она решила выучиться на специалиста по компьютерам, он дал ей денег, а когда умерла Ирэн и Стэну больше не нужно было с ней считаться, он купил Санни аннуитет. Денег она получала не так уж и много, но, по крайней мере, этого хватало, чтобы оплачивать счета, а позже даже чтобы откладывать на собственную квартиру.

И только когда на пороге ее дома появилась Пенелопа Джексон, Санни узнала, что у Тони Данхэма тоже был свой аннуитет. Однажды, напившись, он рассказал Пенелопе о своих преступлениях и раннем браке, а также о том, что она всегда будет принадлежать ему, потому что он однажды убил девчонку и избежал наказания с помощью отца и сестры той самой девчонки.

– А затем он вырвал мне клок волос, – сказала Пенелопа и показала Санни лысый участок кожи за ухом, а затем постучала пальцем по потемневшему переднему зубу. – Этот подонок толкнул меня со ступенек, когда я огрызнулась. Узнав, что его отец купил какой-то женщине аннуитет, я решила встретиться с ней и узнать, через что ей пришлось пройти, чтобы получить от Данхэмов деньги. Потому что от Тонни я получала только синяки, ссадины и обещание выследить и убить меня, если я когда-нибудь от него сбегу. Я ушла, и теперь он ищет меня. Ты должна мне помочь, иначе я пойду в полицию и расскажу им все, что мне о тебе известно. Ты скрыла факт убийства, а это все равно что самой быть убийцей.

Санни понадобилось добрых три дня, чтобы, пользуясь методами Стэна Данхэма, найти Пенелопе новое имя и сделать документы, с которыми та могла начать новую жизнь с чистого листа. Затем она сняла пять тысяч долларов со своего сберегательного счета и отдала их Пенелопе, а та в свою очередь купила билет до Сиэтла с вылетом из международного аэропорта Балтимор/Вашингтон. Она умоляла Пенелопу лететь с другим перевозчиком, например «Даллес» или «Нэшнл», но та не желала изменять своей «Саутуэст»:

– У них хорошая система скидок. Накапливаешь бонусы и уже скоро можешь получить бесплатный билет. Я называю это «быстрыми вознаграждениями».

Итак, впервые за двадцать лет Санни пересекла реку Потомак и направилась в Мэриленд, а потом двинулась через Балтимор. «Можешь оставить машину себе, если хочешь», – предложила ей Пенелопа. Но Санни с трудом себе это представляла. Что она скажет, если ее вдруг остановят на чужой машине? Тем не менее она решила доехать на старом «Вэлианте» до аэропорта, оставить его на стоянке, а затем на поезде вернуться в округ Колумбия и проехать остаток пути до дома на метро. Но оказавшись так близко к Балтимору, она решила, что ничего страшного не будет, если она сделает небольшой крюк на север. Санни также подумывала навестить Стэна, чего раньше она никогда не осмеливалась сделать. Приехать в больницу значило бы выдать себя, оставить следы. Но Пенелопа сказала, что он в очень плохом состоянии, потерял рассудок и находится уже практически при смерти. Если у нее не потребуют паспорт, можно будет назвать им чужое имя. А еще Санни хотела проехаться по Алгонкин-лейн и убедиться, действительно ли там стоял заветный дом ее мечты или же это обычная ветхая развалина на окраине Балтимора.

Но внезапно все планы кардинальным образом изменились. Машина вырвалась у нее из-под контроля, жизнь вырвалась у нее из-под контроля. Растерянность и паника накрыли ее с головой, и она начала говорить людям правду, о чем вскоре сильно пожалела. «Я одна из сестер Бетани». Если бы она сразу им все рассказала, они наверняка приволокли бы Тони и заставили бы ее признать свою вину в смерти младшей сестры. К тому же кто знает, что наплел бы им Тони и что он мог сделать с ней после? Поэтому она обвинила во всем Стэна, зная, что он находится в некотором смысле в безопасности. Почему она назвала себя Хизер? Потому что самым серьезным преступлением Хизер была слежка за старшей сестрой, не больше. К тому же они были сильно похожи и в жизни Хизер не было ничего такого, о чем Санни не знала бы. Притвориться младшей сестрой было проще простого.

Узнав, что Мириам все-таки жива, она тут же поняла, что ее могут раскусить. И все же решила держаться до конца, стараясь давать им более-менее правдоподобные ответы, чтобы ускользнуть от них до приезда Мириам. Ирэн давно умерла, а Стэн был недосягаем для правосудия в любом его проявлении. Если бы Санни знала, что Тони тоже мертв, она бы не колеблясь рассказала им все как есть. Но Пенелопа Джексон сказала, что Тони жив и охотится за ней, чтобы убить. Пенелопа заявила ей: в том, что Тони до сих пор разгуливает на свободе и причиняет женщинам зло, виновата только Санни. И она была в этом права, не так ли? Если бы тогда в мотеле она позвонила в полицию… Если бы начала кричать, звать на помощь… Но она молчала, надеясь, что ей таким образом удастся скрыть от родителей страшную весть о том, что Хизер умерла… и умерла по ее вине. «Заботься о своей сестре, – сказал ей как-то отец. – Однажды мы с вашей матерью отойдем в мир иной и вы останетесь друг у друга одни». Что ж, не вышло…

– Где же ты была? – спросила Мириам. – Я имею в виду с тех пор, как уехала от Данхэмов? Кем работаешь, где живешь?

– Работаю компьютерщиком в страховой компании в Рестоне, штат Вирджиния, – ответила Санни. – Теперь я Кэмерон Хайнц, но все зовут меня Кетч.

– Кетч? Как Си Си Кетч, что ли?

– Нет, Кетч, сокращенно от «кетчуп». Кетчуп «Хайнц», смекаешь? Она погибла в середине шестидесятых при пожаре. Отличная штука эти пожары. Я хочу вернуться к спокойной жизни Кэмерон Хайнц, и Санни я тоже хочу побыть. Хотелось бы провести время с тобой, теперь, когда я знаю, что ты жива. Это возможно? Я так долго притворялась другими, что не знаю, смогу ли теперь снова стать самой собой, не привлекая при этом лишнего внимания?

– Думаю, это возможно, – сказал Чет Уиллоуби, – если ты готова пойти на небольшой обман.

– Я уже доказала, – ответила Санни, – что способна на гораздо большее, чем небольшой обман.

Через две недели Департамент окружной полиции Балтимора заявил, что поисковые собаки нашли останки Хизер Бетани рядом со школой Рок-Глен в Пенсильвании. Разумеется, это была очевидная, неприкрытая ложь, и Ленхарда забавляло, как быстро репортеры на нее купились. Ну конечно, поисковые собаки нашли кости тридцатилетней давности, которые были тут же мгновенно опознаны, как будто тест ДНК делается за одну секунду, словно теоретические возможности науки научились решать многочисленные проблемы бюрократии и систематически урезаемого финансирования. Они сообщили, что нашли место захоронения благодаря информации, полученной из конфиденциального источника. И это было правдой, если считать Кэмерон Хайнц этим самым конфиденциальным источником. Полиция установила, что убийцей был Тони Данхэм, а его родители, ставшие активными соучастниками преступления, держали в заложниках старшую из двух сестер. Через некоторое время ей удалось сбежать, и теперь она живет под другим именем. Через своего адвоката, Глорию Бустаманте, Санни попросила журналистов уважать ее право на личную жизнь, то есть гарантировать анонимность, как и любой другой жертве насилия. У Санни не было ни малейшего желания рассказывать о случившемся. В любом случае, как сообщила Глория, которая просто обожала беседовать с прессой, ее клиентка жила в другой стране, как и ее единственная оставшаяся в живых родственница, Мириам Бетани.

– Это точно, – сказал Ленхард Инфанте, – насколько я могу судить, Рестон – это, мать его, другая страна. Там столько бизнес-парков и высоток, с ума сойти! Кого угодно можно потерять.

– Везде можно потерять кого угодно, в любом городе, – заметил Кевин.

В конце концов, Санни Бетани не раз доказала это за двадцать с лишним лет – в качестве ученицы приходской школы, продавщицы в магазине, офисного работника в мелкой газете и программиста в крупной компьютерной компании. Подобно птице, которая селится в брошенных гнездах, она присваивала себе жизни давно умерших девушек, надеясь, что никто ее не найдет, и мир чуть ли не с радостью оправдывал эту надежду. Она стала одной из тех малоприметных женщин, которые снуют туда-сюда по улицам, торговым центрам и офисным зданиям. Если присмотреться, она была довольно симпатичной, но зацепиться было не за что. Обратил бы Инфанте, известный ловелас, на нее внимание, увидев в любом из ее обличий? Скорее всего, нет. Но посмотрев на нее более пристально, он понял, что Санни была похожа на тот искусственный портрет, изображавший, как она предположительно выглядела бы в будущем, хотя в прогнозе была небольшая ошибка: по обеим сторонам ее рта были нарисованы две глубокие морщины, которые обычно появляются у людей от частых улыбок.

– Кто мы мог подумать… – пробормотал Инфанте, закрывая крышку своего ноутбука. – Вот только у Санни Бетани таких морщинок не было.

Свадхайайа

Пятый и последний шаг культа пяти огней, свадхайайа – это освобождение путем самопознания:

Кто я? Для чего я здесь?

Из различных учений об Агнихотре

Глава 42

Едва Кевин Инфанте переступил порог дома Нэнси Портер, где уже началась вечеринка, как тут же заметил приглашенную специально для него брюнетку в ярко-красном платье. Она была довольно красивой. Точнее говоря, удивительно красивой, хотя большинство женщин с такой же стройной фигурой, выразительными глазами и пышными волосами, как у нее, считались просто привлекательными. Нэнси пригласила для него свою знакомую, и Инфанте был вынужден признать, что его коллега обладала отличным вкусом. И все же он ненавидел, когда его пытались с кем-то свести, будто он был не в состоянии самостоятельно найти себе девушку.

А если это и так, что с того? Он уже большой мальчик. Нэнси давно пора позволить ему действовать на свое усмотрение.

Кевин оглядел комнату, ища, с кем бы увлечься беседой, чтобы к нему нельзя было подступиться. Пытаться заговорить с хозяйкой смысла не было, потому что Портер сновала из кухни в гостиную и обратно – уносила грязные тарелки и наполняла блюда едой. Ленхард еще не объявился, а с мужем Нэнси Инфанте никогда особо и не общался. Энди Портер недолюбливал всех мужчин, которые проводили много времени наедине с его женой даже при самых невинных обстоятельствах. Кевин отчаянно вертел головой, чувствуя, что женщина в ярко-красном платье подходит к нему все ближе и ближе, и наконец увидел знакомое лицо – специалиста по социальной работе Кэй как-там-ее.

– Привет, – поздоровался он, протягивая ей руку. – Кэй Салливан из больницы Святой Агнес?

– Да, я была… – отозвалась женщина.

– Верно.

На секунду повисло неловкое молчание. Детектив понимал, что нужно мобилизовать свои усилия, если он хотел получить хотя бы временную отсрочку от любовных махинаций хозяйки дома.

– Не знал, что вы с Нэнси подруги, – сказал он.

– Вообще, мы познакомились в Доме милосердия. Она рассказывала нам об одном из самых старых нераскрытых убийств округа – деле Пауэров.

Кевин лично занимался расследованием этого дела. Молодая женщина, поссорившись с мужем, уехала однажды на работу, и с тех пор ни ее, ни ее машину больше никто не видел.

– Ах да, припоминаю, – сказал Инфанте. – Сколько лет уже прошло?

– Почти десять. Их дочери уже пятнадцать, представляете? Теперь ей приходится думать, что отец убил ее мать, пусть это и не доказано. Я уже и забыла, что до работы в неведомственной охране он был копом.

– Вот как…

И снова неловкое молчание. Полицейский задумался, к чему Кэй выдала свою последнюю фразу. Это была попытка сказать, что в Балтиморе все полицейские по своей природе преступники? Но Стэн Данхэм формально убийцей не был, он только помог своему сыну скрыть преступление.

– Послушайте, детектив, а вы… – начала Салливан.

– Нет.

– Но ведь вы даже не знаете, что я хотела спросить! – возмутилась Кэй.

– Скорее всего, что-то насчет Санни Бетани.

Соцработница, смутившись, слегка покраснела.

– Мы с ней не общаемся, – продолжил Инфанте, – но, думаю, старик Уиллоуби периодически созванивается с ее матерью. Кстати говоря…

Он оглядел гостей, поняв, что Честер тоже должен был быть в списке приглашенных, и увидел его, одетого в цветастый свитер, в компании… той самой брюнетки в ярко-красном платье. Уиллоуби хорошо разбирался в женщинах. Кевин понял это с тех пор, как они вместе начали играть в гольф. К своему удивлению, – и даже к радости, пусть он и не хотел этого признавать, – Инфанте заметил, что бывшему коллеге было гораздо приятнее играть с ним, чем с задавалами из Элкриджа. Все-таки он был полицейским, а не школьником. Однако Уиллоуби тоже любил погреться в ярких лучах, исходящих от хорошеньких женщин. Чет буквально души не чаял в Нэнси и обедал с ней как минимум раз в месяц. А теперь он, похоже, пытался затащить брюнетку под омелу, надеясь хотя бы на поцелуй в щеку.

– Я пойду поздороваюсь, вы не против? – спросил Кевин.

– Конечно-конечно, – сказала Кэй. – Я все понимаю. Но если вы вдруг встретитесь с Санни…

– Да-да?

– Скажите, что очень мило было с ее стороны вернуть штаны Грэйс постиранными и заштопанными. Я не ожидала.

Салливан сказала это грустным тоном, словно привыкла, что ее постоянно обманывают. Инфанте наколол на вилку вареник и макнул его в сметану. Хорошо, что у Нэнси были польские корни, – она знала, как закатить добрую пирушку.

Для Кевина события прошлой весны были частью работы, но для Кэй Салливан – увлекательной альтернативой, способом отвлечься от… ну, чем там занимаются специалисты по социальной работе? Наверное, от борьбы с программами медицинского обслуживания, предположил Инфанте.

– Грэйс? – спросил он. – Это ваша дочь? Сколько ей лет? Вы живете с ней вдвоем?

Лицо Кэй посветлело, и она начала в мельчайших подробностях рассказывать о своих дочери и сыне. Кевин внимательно слушал ее и кивал, продолжая заправляться варениками. А брюнетка пусть подождет.

– Como se llama? – спросил мужчина, стоявший возле входа в магазин. Санни пришлось сознательно сделать усилие, чтобы не пялиться на его изуродованный рот. Мама предупредила ее насчет Хавьера, сказала, что при первой встрече она может немного испугаться, а Санни уже сама додумала, что деформация речевого аппарата лишила его дара речи. Еще в Вирджинии, когда они только собирались в поездку, Санни представляла его немым Квазимодо, способным общаться только хрипами и вздохами.

Мужчина продолжал невозмутимо смотреть на нее, даже когда она поспешно отвела взгляд от его лица. Должно быть, он уже привык к подобному и даже был благодарен за то, что никто не рассматривал его пристально. Санни на его месте тоже была бы за это благодарна.

– Es l’hija de Senora Toles, verdad?

Как тебя зовут? Ты ведь дочка сеньоры Толес, верно? Несмотря на то что Санни за несколько недель прослушала тонны записей с испанской речью и более-менее научилась читать, ей все равно приходилось сначала дословно переводить все, что она слышала, а затем придумывать ответ по-английски и переводить его на испанский… Не самый удобный способ общения. Ее мать сказала, что со временем все наладится, если, конечно, она решит здесь остаться.

– Soy, – начала она, а затем исправилась: – Me llamo Sunny.

«Меня зовут Санни», а не просто «Я Санни».

Какое этому Хавьеру дело, совпадает ли ее имя с именем, указанным в водительских правах или в школьном аттестате? Имя Кэмерон Хайнц было указано в ее паспорте, правах и, соответственно, в путеводителе, которым она пользовалась, пока ехала из одного аэропорта в другой, а затем на такси сюда, на эту улицу в Сан-Мигель-де-Альенде. Шестнадцать лет назад Мириам добиралась сюда точно так же, правда, Санни еще не знала об этом. Мириам расскажет ей об этом позже, по пути в Куэрнаваку.

В это время в Соединенных Штатах Глория Бустаманте ждала, когда уже Кэмерон-Кетч-Барб-Сил-Рут-Санни решит, кем хочет остаться до конца своих дней. Все и так складывалось очень непросто, но стало еще сложнее, когда этим летом Стэн Данхэм умер, оставив небольшое имущество, на которое Санни, по мнению Глории, имела полное право претендовать. Все-таки она столько лет была его косвенной жертвой, а еще двадцать четыре часа – даже невесткой. Действительно ли она могла претендовать на наследство? Следовало ли ей это делать? И если Санни вернет себе прежнее имя вместе с остатками накоплений Стэна Данхэма, как долго она сможет прятаться от журналистов? Санни не хуже других знала, что каждое нажатие клавиши на компьютере оставляет свой след.

Однако здесь она могла называть себя кем угодно. По крайней мере, в ближайшие две недели.

– Me llamo Sunny.

Хавьер рассмеялся и указал пальцем на небо:

– Como el sol? Que bonita![51]

Санни недоуменно пожала плечами. Ей было трудно разговаривать с незнакомцами даже на родном языке, не говоря уже об испанском. Она толкнула дверь магазина, и до ее ушей тут же донесся нежный перезвон китайских колокольчиков. В отцовском магазине тоже были китайские колокольчики, только они звенели еще громче.

Ее мама – мама! – работала с клиенткой, приземистой женщиной со скрипучим голосом, которая ковырялась в сережках, выложенных на прилавке, с таким видом, будто те нанесли ей личную обиду.

– Это моя дочь Санни, – сказала Мириам. Женщина перегораживала своей тучной комплекцией выход из-за прилавка, не давая ей подойти к дочери и обнять ее, как она, очевидно, хотела. Она ведь правда хотела обнять ее, верно? Посетительница мельком взглянула на Санни и снова принялась мучить ювелирные изделия. Украшения, казалось, блекли от ее прикосновений, темнели и гнулись в ее короткопалых ладонях. Интересно, когда Санни перестанет смотреть на незнакомых людей под таким углом? Когда перестанет заострять внимание на чужих недостатках и пытаться обернуть их себе на пользу? От этой женщины, очевидно, для нее не было бы никакого толку.

– Она, должно быть, пошла вся в отца, – заметила посетительница, и Санни тут же вспомнила, как вылила баночку колы на голову миссис Хеннесси из газетной редакции. Если она о чем и сожалела, так это о том, что была слишком мягкой по отношению к той старой карге. На самом деле это был один из самых ярких моментов ее жизни. Ей стоило рассказать эту историю маме по пути в Куэрнаваку. Если подумать, это была почти единственная забавная история, которой она могла поделиться. Почти все остальные обязательно довели бы их обеих до слез.

Санни немного нервничала, опасалась, что ей не о чем будет разговаривать с матерью, но все оказалось гораздо проще, чем она ожидала. На поезде в Мехико они начнут обсуждать Пенелопу Джексон, которую до сих пор не нашли. К счастью, она перестала пользоваться кредитками Санни спустя двое суток после приезда в Сиэтл. К тому времени как они пересядут на автобус в Куэрнаваку, Мириам наберется смелости и спросит дочь, действительно ли, по ее мнению, Пенелопа убила Тони.

– Да, – ответит Санни, – но не из-за денег, которые она надеялась получить после его смерти. Она определенно способна на убийство. У нее злой взгляд… мам. Я боялась ее. Едва увидев Пенелопу на пороге своего дома, я поняла, что лучше делать все так, как она скажет.

Затем речь зайдет о детективе Уиллоуби, который продолжал писать Мириам по электронной почте. В своих письмах он недвусмысленно выражал ей свое намерение приехать в Мексику, чтобы поиграть в гольф, и спрашивал, есть ли хорошие курсы неподалеку от Сан-Мигель-де-Альенде. Мириам скажет, что не хочет давать ему повода, но Санни подумает, что оно того стоит. Ничего страшного ведь не случится, верно?

Только через несколько дней после приезда в «Лас Мананитас», когда они будут сидеть с напитками посреди лужайки, где по-прежнему расхаживали белые павлины, и наслаждаться лучами заходящего солнца, Санни наконец осмелится задать вопрос, который уже долго ее мучил:

– Как думаешь, это правда? То, что сказала Кэй, – якобы в беде выявляются все сильные и слабые качества отдельной личности или семьи в целом?

– Хочешь спросить, – ответит Мириам, – ты ли виновата в том, что мы с твоим отцом развелись? Санни, дети никогда не бывают виноватыми в проблемах взрослых. На самом деле ваше исчезновение, наоборот, отсрочило мой уход. Я тогда уже долгое время была несчастна.

– В том-то и дело, – скажет ее дочь. – Оглядываясь назад, – тогда, когда меня не было с вами, – я думала, что у нас была счастливая семья и что с моей стороны было глупо желать чего-то большего. Помнишь, как мы нашли игрушечную посудку под деревьями и кустами в саду? Помнишь, как папочка купил две книги «Там, где живут чудовища», а затем разорвал у одной из них переплет и обклеил страницами комнату Хизер, так что на ее стенах была вся история Макса и его путешествий? Дом на Алгонкин-лейн казался мне чем-то неземным, а для тебя он был тюрьмой. Так что кто-то из нас двоих ошибается.

– Не обязательно, – возразит ей Мириам. – Кстати, это я обклеила комнату Хизер страницами из книги. Но если бы я тебе об этом не рассказала, разве твои воспоминания изменились бы? Или отец меньше бы тебя от этого любил? Я так не думаю.

Наконец, когда окончательно стемнеет, когда они уже не смогут видеть лица друг друга, а сад опустеет – по крайней мере, им покажется, что они на лужайке одни, – Мириам и Санни снова примутся обсуждать Стэна Данхэма.

– Отец поступил бы точно так же, – скажет Мириам, – если бы ты или Хизер сделали что-то подобное.

– Я и так сделала… – возразит Санни, но мать не захочет ее слушать.

– Такова природа всех… большинства родителей. Они пытаются защитить своих детей, исправить их ошибки. Дети могут быть счастливы, когда у их родителей проблемы, но ни один родитель не будет счастлив, если с его ребенком что-то не в порядке.

Санни прокрутит эту фразу в голове еще несколько раз. Придется поверить Мириам на слово. Если это правда, то Санни была не готова стать матерью. Ей не было особого дела до детей. Честно говоря, она их недолюбливала, словно они украли основную часть ее жизни, хотя Санни понимала, что это неправильно. Это она крала имена и жизни маленьких девочек, не доживших до второго класса.

– И все же, я думаю, твой отец никогда не причинил бы людям столько боли, сколько Данхэм причинил нам, – скажет Мириам. Говоришь, он был добр к тебе, и я ему за это благодарна. Но я никогда не прощу его за то, что он сделал с нами.

– Меня ведь ты простила.

Для Санни это была рана, которую она непрерывно расцарапывала, как ту воспалившуюся ранку после прививки.

– Санни, тебе было всего пятнадцать. Мне не за что тебя прощать. Я ни в чем тебя не виню. И отец, будь он жив, тоже не винил бы тебя в смерти Хизер. Я в этом уверена.

– А Хизер бы винила.

К недоумению Санни, Мириам рассмеется.

– Может, и так. Обидчивость и скупердяйство дружно сосуществовали в Хизер с самого рождения. Но, думаю, даже она поняла бы, что ты не хотела причинять ей зла.

Один из павлинов вскрикнул в ночи почти человеческим голосом. Хизер дает о себе знать? Санни никогда не была уверена в том, что сестра простила бы ее, как в то хотела верить их мать.

Но обо всем этом они будут говорить позже, когда останутся наедине в Куэрнаваке. Пока же они находились в магазине и до сих пор едва знали друг друга. Внезапно Мириам скорчила рожу поверх головы своей капризной посетительницы – высунула язык и закатила глаза. «Такое же лицо делаю я, – подумала Санни, – когда кто-нибудь скачивает на рабочий компьютер какую-то ерунду, из-за которой летит вся система, а мне приходится все исправлять».

– Да, она и правда похожа на отца, – ответила Мириам. – Она в первый раз в Мексике. На Рождество мы с ней поедем в Куэрнаваку, поживем в «Лас Мананитас».

– Я бы не поехала в Куэрнаваку ни за какие коврижки, – брюзгливо сказала покупательница. – А в «Лас Мананитас» цены слишком уж завышены.

Она отошла от прилавка, как от стола после сытного обеда, которому, однако, не удалось утолить ее голод, и неуклюжей походкой вышла из магазина, не сказав даже «до свидания» или «спасибо».

– Можно подумать, – сказала Мириам, выйдя из-за прилавка и заключив Санни в крепкие объятия, – будто я горела желанием пригласить эту очаровательную женщину поехать вместе с нами. Ну да ладно. Как поездка, Санни? Не устала? Если хочешь, иди домой, вздремни. Или сначала пообедаем? Во сколько ты сегодня проснулась? Долго пришлось сюда добираться?

«Целых тридцать лет, – хотела ответить Санни. – Тридцать лет и одну аварию на мосту».

Но она постаралась придумать более простой ответ, ответ, который будет понятен любящей матери. Как Макс из «Там, где живут чудовища», Санни, устав от сумасшедшего круговорота приключений, вернулась домой и сняла с себя волчий костюм. Она хотела быть там, где ее любят, несмотря на то, что, казалось, давно потеряла на это право.

– Если честно, я жутко голодна, – сказала она. – Ни в автобусах, ни в самолетах теперь не кормят нормальной едой… Представляешь, я не летала на самолетах с тех пор, как мы летали с тобой в детстве в Оттаву.

Неожиданно у нее перед глазами мелькнула картинка: они с сестрой в одинаковых платьях, Санни вся перепачкана «Эм-энд-эмс», а Хизер безупречна – эдакая девчоночья версия Гуфуса и Галланта[52]. Черт, да Хизер с самого начала знала, что Тони – придурок! Ей хватило нескольких секунд, чтобы это понять. В свои почти двенадцать Хизер была гораздо мудрее пятнадцатилетней сестры.

– Может, пойдем куда-нибудь перекусим? – предложила Мириам.

Взявшись за руки, они вышли на улицу под палящее солнце. Хавьер крикнул им что-то, перекрывая шум от проходящего мимо автобуса. Санни ничего не поняла, но по жестам догадалась: он хотел сказать, как они похожи, красивые мама и дочка, которые наконец оказались вместе. Он сплел пальцы рук в замок, изображая их воссоединение.

Санни встретилась с ним взглядом. Теперь, когда она знала, что у него с лицом, ей больше не было страшно на него смотреть. Если бы она так же легко могла объяснить миру, что произошло с ней! Тогда от нее тоже не отводили бы взгляд… Тогда люди не боялись бы смотреть ей в глаза…

– Gracias, – сказала она, вспомнив такое важное для людей слово. Слово, которое очень много значило для нее, даже если его произносили просто так, без причины, не к месту. Притворяясь Хизер, Санни смогла вернуть сестре жизнь, и об этом она никогда не сожалела и сожалеть не будет. Из всех людей, кем ей приходилось быть, Хизер Бетани была ее самой любимой. – Gracias, Javier[53].

Примечания

1

Отсылка к песне Рэя Чарльза «Georgia on my mind», то есть «Думаю о Джорджии» (штат в США).

(обратно)

2

«Нет ничего лучше, чем утро в Каролине» – строка из песни «Carolina in the Morning».

(обратно)

3

Модель автомобиля марки «Крайслер».

(обратно)

4

В больницах англоязычных стран именем «Джейн Доу» называют пациенток, чье имя по каким-то причинам (амнезия, кома, отсутствие родных и близких, которые могли бы назвать имя пациента) неизвестно.

(обратно)

5

Университетская футбольная команда.

(обратно)

6

Социальный феномен, при котором белое обеспеченное население уезжает из определенных районов города, которые затем заселяются преимущественно «цветными».

(обратно)

7

Перечисляются сети закусочных и магазинов.

(обратно)

8

«Rolling Rock» и «Bud» – пивные марки.

(обратно)

9

«Bushmills» и «Jameson» – бренды ирландского виски.

(обратно)

10

Dick (англ.) – здесь: половой член.

(обратно)

11

Миква – в иудаизме резервуар с водой, предназначенный для омовения тела с целью очищения от ритуальной нечистоты: прикосновения к мертвецу, пребывания в одном доме с мертвецом, семяизвержения.

(обратно)

12

Марка попкорна.

(обратно)

13

Отсылка к рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда».

(обратно)

14

Бетси Росс – швея из Филадельфии, которая, по преданию, сшила первый американский флаг.

(обратно)

15

Национальный центр информации о преступлениях.

(обратно)

16

Добрый день (исп.).

(обратно)

17

Сегодня холодно (исп.).

(обратно)

18

Счастливого Рождества (исп.).

(обратно)

19

Хирургическая операция по удалению небных миндалин.

(обратно)

20

Триша Мейли, изнасилованная в Центральном парке Нью-Йорка во время пробежки и получившая серьезные повреждения мозга.

(обратно)

21

Топленое масло, один из характерных ингредиентов южноазиатской кухни.

(обратно)

22

Индийский безворсовый ковер.

(обратно)

23

Автомобильная трасса длиной 169 километров, проходящая вдоль Голубых гор.

(обратно)

24

Усадьба Томаса Джефферсона, третьего президента США.

(обратно)

25

Крупный бриллиант весом в 45,52 карата, или 9,1 грамма.

(обратно)

26

Ричард Никсон.

(обратно)

27

Расстрел студенческой антивоенной демонстрации 4 мая 1970 г.

(обратно)

28

Канадская писательница, прославившаяся благодаря серии книг о рыжеволосой девочке-сироте Энн Ширли.

(обратно)

29

До свидания (яп.).

(обратно)

30

Договор о постепенных выплатах через равные промежутки врмени.

(обратно)

31

Отсылка к североамериканской традиции 2 февраля наблюдать за поведением сурка, определяя по нему, скоро ли установится весенняя погода.

(обратно)

32

Один из наиболее выдающихся американских бейсболистов, бывший супруг Мэрилин Монро.

(обратно)

33

Организация, отправляющая добровольцев в бедствующие страны для оказания помощи.

(обратно)

34

Отсылка к роману Уильяма Стайрона «Выбор Софи» (1979), где нацисты под страхом убийства обоих детей заставляют их мать выбрать, какой ребенок будет отправлен в газовую камеру.

(обратно)

35

Блюдо техасско-мексиканской кухни: омлет с кусочками кукурузной лепешки.

(обратно)

36

«Хрустальный город» (англ.).

(обратно)

37

Одна из главных героинь американского ситкома «Деревенщины из Беверли».

(обратно)

38

Музей на месте бывшей католичесой миссии, в которой произошло самое известное сражение Войны за независимость Техаса в 1835 году. Находится в Сан-Антонио. См. другой роман Липпман, «Ворон и Голландка» («Издательство «Э», 2017).

(обратно)

39

Международный аэропорт.

(обратно)

40

Преступник, признанный виновным в нескольких ограблениях и двух убийствах. Был расстрелян в штате Юта в январе 1977 года.

(обратно)

41

Вымышленный пес, главный персонаж одноименной серии комиксов.

(обратно)

42

Да, я уже уезжаю (исп.).

(обратно)

43

Основатель Си-эн-эн.

(обратно)

44

Коктейль из белого сухого вина и смородинового ликера.

(обратно)

45

Движение против дискриминации чернокожих американцев.

(обратно)

46

Персонаж из греческой мифологии. Перевозил на своей лодке души умерших в царство мертвых.

(обратно)

47

Поисковая база данных, содержащая информацию об уголовных преступлениях, происходящих по всей стране.

(обратно)

48

Американская железнодорожная компания, занимающаяся пассажирскими перевозками.

(обратно)

49

Железнодорожная станция.

(обратно)

50

Популярный персонаж серии комиксов, придуманный Чарльзом Шульцем в 1966 году.

(обратно)

51

Как солнышко? Красивое имя! (исп.)

(обратно)

52

Персонажи серии комиксов. Галлант умен, всегда вежлив и учтив как со взрослыми, так и со своими сверстниками; Гуфус, наоборот, является воплощением всех негативных качеств ребенка.

(обратно)

53

Спасибо, Хавьер (исп.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Часть I Среда

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

Часть II Человек с голубой гитарой (1975)

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Часть III Четверг

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Часть IV (1976) Праджапатайе Сваха Праджапатайе Идам На Мама

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

Часть V Пятница

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

Часть VI Автоответчик (1983)

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

Часть VII Суббота

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

Часть VIII Жизнь как она есть (1989)

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

Часть IX Воскресенье

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

Свадхайайа

  Глава 42 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg