«Багровый пик»

Багровый пик (fb2) - Багровый пик [litres] (пер. Андрей Сергеевич Петухов) 2085K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Нэнси Холдер

Нэнси Холдер Багровый пик

«Любовь глядит не взором, но душой».

Уильям Шекспир, Сон в летнюю ночь

Nancy Holder

Crimson Peak

This translation of Crimson Peak, first published in 2015, is published by arrangement with Titan Publishing Group Ltd. © 2015 Legendary

Пролог

Настоящее

Любовь.

Смерть.

Призраки.

Мир, омытый кровью.

Кровавый туман опускался на место убийства, а потом медленно стекал по пустым и высохшим шахтным выработкам к красной глине, которая пузырилась и лопалась на мерзкой плитке цвета белой кости. Земля багрового цвета пробивалась сквозь грязь. Аллердейл Холл был окружен ярко-красным пятном, которое медленно подбиралось к босым ногам Эдит.

Но это было еще не самое страшное.

За ней должно было прийти дитя ада. Неумолимое и неостановимое существо, полное безумия и ярости, которое уже калечило и убивало, и будет и дальше калечить и убивать, если только Эдит не нанесет удар первой. Но она была слаба, кашляла кровью и поминутно спотыкалась, а этот монстр уже успел забрать жизни других людей – и их души, которые были сильнее и искреннее, чем ее.

Снежинки слепили распухшие глаза Эдит василькового цвета; красные капли блестели на ее золотых волосах. На ее правой щеке зияла открытая рана; подол ее тонкой ночной рубашки был пропитан кровью и гнилью и стал заскорузлым от подсыхающих сгустков крови.

И красной глины.

Припадая на поврежденную ногу, она медленно двигалась по кругу, и лопата, прижатая к ее груди, двигалась в унисон со скрежетом механизма, созданного для того, чтобы отбирать у земли ее богатства. Бряцающего железом хитроумного устройства, которое все еще могло уничтожить ее.

Эти звуки оглушали ее, пока она готовилась к своей последней битве. Ее сердце время от времени сбивалось с ритма, и тогда к горлу подступала тошнота. Лоб девушки был покрыт каплями пота, а все внутренности превратились в единый ком. Ее кости болели, а мышцы мелко дрожали, поэтому передвигалась она с большим трудом.

Везде, куда она ни бросала взгляд, Эдит видела только тени – красные на красном и на красном. Если она выживет, она что, тоже присоединится к ним? Она что, вечно будет бродить по этому про́клятому месту, охваченная яростью и страхом? Это совсем не то место, где стоит умирать.

Призраки существуют в реальности. Теперь я точно это знаю.

Она знала гораздо больше. Если бы только она догадалась соединить фрагменты этой жестокой истории чуть раньше, если бы она обращала внимание на предостережения и следовала по пути, который ей указывали… Она уже заплатила ужасную цену за то, чтобы узнать правду, но теперь ее и человека, который столь многим рискнул ради нее, ждал окончательный расчет.

Скрытая снегопадом и багровым туманом, девушка мельком увидела бегущие ноги. Черенок лопаты, которую она неуклюже сжимала, был скользким от крови. Колено невыносимо ныло, и она смертельно замерзала, однако внутри у нее все горело – Эдит удивлялась, почему у нее изо рта еще не идет дым.

Задыхаясь, она отступила назад и резко повернулась, обшаривая глазами окрестности. А потом время внезапно остановилось и ее сердце замерло, когда у нее перед глазами появилась пропитанная кровью материя и босые ноги, хлюпающие в кровавой грязи по направлению к ней. Острое лезвие, пальцы, покрытые кровью, и ярость, которая их направляет. Смерть больше не приближалась.

Она уже была здесь.

И она мысленно вернулась к тому, что привело ее, Эдит Кушинг, сюда, чтобы она могла с ней сразиться.

Однажды, давным-давно…

Книга первая Между Страстью и Тьмой

Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу, теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, как я познан…

Первое послание к Коринфянам святого апостола Петра 12:13

Глава первая

Четырнадцать лет назад, Буффало, штат Нью-Йорк

Впервые я увидела призрака, когда мне было десять лет.

Это был призрак моей матери.

В тот день, когда тело матери Эдит Кушинг было предано земле, шел снег. Свинцовое небо плакало большими, влажными хлопьями. Окружающий мир был бесцветным. Одетая в знак глубокого траура в черное пальто и шляпу, которая обрамляла ее бледное как бумага лицо, маленькая Эдит робко жалась к ногам своего отца. Остальные присутствовавшие на похоронах были одеты в черные цилиндры, тяжелые черные шали, темные пальто и перчатки. Драгоценности, видневшиеся в волосах присутствовавших дам, принадлежали их собственным усопшим близким. В распоряжении членов светского общества Буффало было по нескольку изысканных платьев, предназначенных для посещения похорон и возложения горстей земли и розовых лепестков на свежевырытые могилы.

Закрытый гроб блестел, как кусок обсидиана, когда могильщики поместили труп матери Эдит в место ее последнего упокоения, прямо под обелиском, воздвигнутым для того, чтобы обеспечить вечный покой членам семейства Кушингов. Изящно изогнутые крылья скорбящего ангела обнимали поколения умерших.

Труп матери был таким черным, как будто она погибла в огне – именно так, как слышала Эдит, кухарка описала его де Витту, их дворецкому. Эдит потеряла дар речи от этого ужасного описания, но у нее не было никаких способов удостовериться в его правильности. В доме Кушингов никто не говорил с ней о ее ужасной потере – слуги мгновенно замолкали, как только девочка входила в помещение. Эдит ощущала себя привидением, которое никто не замечает, а ей был необходим кто-то, кто бы обратил на нее внимание, обнял, убаюкал и рассказал бы ей сказку или спел колыбельную. Но слуги держались от нее подальше, как будто маленькая хозяйка приносила несчастье.

Сейчас, стоя во дворе церкви, Эдит заметила Алана Макмайкла и его сестру Юнис. Алан, с его копной золотистых волос и розовыми щеками, был на год старше Эдит и ее закадычным партнером во всех начинаниях. Его серо-голубые глаза, единственное цветовое пятно в церковном дворе, встретились с глазами девочки и задержались на них, как будто он взял ее за руку. Рядом с ним стояла Юнис, вертлявая и умирающая от скуки. Хотя ей было всего девять лет, Юнис уже успела побывать на множестве похорон. Все они были детьми Викторианской эпохи, в которую смерть была обыденным событием.

Но мать у Эдит была одна-единственная, и в этом заключалась вся необычность похорон, которая ставила девочку в тупик. Ее сердце разрывалось, а слезы были уже готовы пролиться, но задержались на самых кончиках ресниц. Она не имела права плакать – хорошо воспитанные дети не должны привлекать к себе внимание даже тогда, когда их мир рассыпается на мелкие кусочки. Наблюдавший за ней Алан был, казалось, единственным среди присутствовавших, кто понимал ее непереносимое горе. В его глазах сине-стального цвета тоже стояли слезы.

Юнис переступала с ноги на ногу, играя своими рыжеватыми кудряшками. Алан слегка дернул ее за руку, стараясь заставить сестру бросить это занятие, и она огрызнулась на него. Мать одарила их мудрой улыбкой, как будто не заметила вызывающего поведения дочери.

Миссис Макмайкл была все еще хороша собой и полна жизненной энергии.

Алан продолжал держать Юнис за руку. Девочка надула нижнюю губу, и ее мать засунула руку в карман шубы из соболя и предложила девочке что-то, сильно похожее на конфету. Вырвав руку у брата, девочка схватила подарок. Теперь настал черед Алана притворяться, что он ничего не заметил, а может быть, это действительно так и было. Все его внимание было сосредоточено на Эдит, по лицу которой было видно, что она с большим трудом сдерживается, чтобы не разрыдаться, – ее мама никогда больше не предложит ей конфетку, не улыбнется и не расскажет сказку.

Ее маму забрала черная холера. Страшная смерть, медленная и мучительная. Отец Эдит приказал хоронить ее в закрытом гробу и попросил дочь не смотреть на нее. Так что Эдит пришлось обойтись без прощального поцелуя и последних слов.

#

То есть до того момента, пока мама не вернулась. Через три недели после смерти.

#

Время не залечивает все раны.

После похорон мамы прошел уже почти целый месяц, а Эдит скучала по ней больше, чем когда-либо. Черный венок все еще висел на двери, а слуги ходили с траурными повязками. Кухарка не хотела, чтобы горничные снимали черные занавески с зеркал. Де Витт назвал ее слишком суеверной, но кухарка ответила, что она просто старается быть осмотрительнее. Когда дело касается мертвых, то ни в чем нельзя быть уверенными наверняка. Например, в Ирландии дух ее тетки-девственницы застрял в зеркале в 1872 году и с тех пор не давал житья всей семье. На это де Витт возразил, что так как занавеси появились на зеркалах еще до того, как хозяйка испустила свой последний вздох, а теперь она уже давно в могиле, то она никак не могла застрять в зеркалах.

И тем не менее занавеси не убрали.

Эдит лежала в своей маленькой кроватке и тихонько плакала в темноте, обнимая своего плюшевого кролика. Казалось, что с каждым днем тоска в ее сердце становилась все глубже и болезненнее. Тени от падающих за окном снежинок разрисовывали покрывшиеся пылью обложки книг, которые они – каждый вечер по несколько страниц – читали вместе с мамой. Черная Красавица и Голубая Книга Сказок. Сейчас она не могла их даже открыть.

Тиканье дедушкиных часов в конце холла напоминало удары топора, которые попадали точно между ее всхлипами. За окном ее спальни вечный снег медленно и бесшумно опускался на восточный берег озера Эри[1] и истоки Ниагарского водопада[2]. Канал Эри[3] был основой благосостояния семейства Эдит. Ветер и замерзшее озеро. В ту ночь в прекрасно расположенном особняке семейства Кушингов было холодно, как и всегда после смерти мамы.

Эдит казалось, что она сама превратилась в ледышку и теперь уже никогда больше не согреется.

Интересно, а ей тоже холодно там, под землей? Эдит не могла избавиться от этой мысли, хотя ей уже десять, нет – сто раз говорили, что ее мама теперь находится в месте, которое гораздо лучше, чем их мир.

Девочка помнила, когда таким местом была ее комната: мягкий, нежный голос мамы, которая читает ей книжку, и она сама, уютно устроившаяся под одеялом с чашкой горячего шоколада и горячей бутылкой[4] в ногах.

Однажды, давным-давно….

Мама играла ей колыбельные на пианино, когда Эдит не могла заснуть.

А сегодня никакой музыки нет.

Эдит расплакалась.

Часы продолжали тикать, отсчитывая секунды, часы и ночи жизни без мамы. Бесконечные. Безжалостные. Разрывающие сердце.

А потом Эдит послышался странный звук, напоминающий одновременно тяжелый вздох и безнадежный стон. Она вздрогнула и в удивлении зажала себе рот рукой. Это она издала такой звук?

Сердце ее забилось, когда, склонив голову, она стала внимательно прислушиваться.

Тик-так, тик-так, тик-так. Только звук часов.

А потом звук раздался вновь. Грустные, негромкие причитания. Шепот, полный горя. И даже… мучений.

Эдит выпрямилась и выскользнула из кровати. Пока она кралась по холодному полу, скрип половиц и шуршание шелка ласкали ее слух. Но на ней не было ничего шелкового.

Кухарка рассказывала де Витту, что в гробу мама лежала в своем лучшем черном шелковом платье – ее кожа за несколько часов до смерти стала такой же черной. Тогда еще кухарка использовала слова «отвратительная, отталкивающая, настоящий ужас…». Она говорила о своей хозяйке как о каком-то монстре.

О Маме, которая была такой красивой, и всегда пахла лилиями, и обожала играть на пианино. Которая рассказывала ей изумительные истории об отважных принцессах, которые побеждали злых волшебников, и о принцах, которые обожали этих принцесс. О Маме, которая обещала Эдит, что она будет жить «долго и счастливо» с человеком, который построит для нее замок: «своими собственными руками» – добавляла она с мечтательным видом – «как твой папа».

Но сейчас, глядя в темноту, Эдит не могла вспомнить такую Маму. Мысленно она все время возвращалась к образу ужасного монстра, и она задала себе вопрос: шевелятся ли тени в помещении сами по себе или это игра снежинок на обоях? Она перевела взгляд со стены в конец холла. Там что-то происходило. Воздух в том углу сначала задрожал, а потом сгустился.

Девочка вся похолодела, когда из полумрака появилась фигура, окруженная тенью и плавающая в конце холла. Это была фигура женщины, одетой в когда-то великолепное шелковое черное платье, которое сейчас напоминало крылья моли.

Это ей кажется? Игра света?

Холодный пот покрыл девочку. Там никого нет. Там никого не может быть.

Не может.

Ее пульс безумно колотился.

И фигура не плывет в ее сторону.

Ни в коем случае.

Ахнув, Эдит развернулась и бросилась в сторону своей спальни. По телу у нее бежали мурашки, а щеки пылали жаром. Она пыталась прислушиваться, но могла услышать только гул в ушах и шлепанье своих босых ног, бегущих по ковру.

Пока она бежала, Эдит не могла ни разглядеть того, что двигалось за ней, ни почувствовать, как бесплотные пальцы гладят ее волосы.

Лунный свет блестел на фалангах пальцев и на мгновение осветил измученное лицо, лишенное плоти.

Ничего этого Эдит не видела, но, может быть, она это чувствовала?

Тень. Дух, который заставила вернуться неугасимая любовь, а отчаяние заставило заговорить. Он двигался по воздуху, шурша шелком и изредка гремя костями, лишенными плоти.

Ничего этого Эдит не увидела, забравшись под одеяло и вцепившись в своего кролика.

Но, повернувшись через несколько секунд на бок, она оцепенела от ужаса. Она почувствовала, как гниющая рука обняла ее за плечи, ощутила влажный запах могильной земли и услышала, как иссохшие губы произнесли ей на ухо голосом, лишь отдаленно напоминавшим тот голос, который она знала лучше своего собственного:

– Дитя мое, когда наступит время, берегись Багрового пика.

Эдит закричала. Она вскочила и схватилась за очки. Когда она заправила дужки за уши, газовые лампы неожиданно зажглись. А ведь она даже не заметила, в какой момент они погасли.

В комнате ничего – и никого – не было.

До того момента, как привлеченный ее криками, в нее не вбежал отец и не заключил ее в свои объятья.

#

Пройдут годы, прежде чем я вновь услышу похожий голос – это будет предупреждение из вневременья, которое я пойму слишком поздно…

Глава вторая

Всего несколько месяцев назад

Был рыночный день, и небо было украшено пушистыми облаками, напоминавшими кружева. Эдит, в своих высоких ботинках на пуговицах, пробиралась по грязноватому двору. Сегодня, в этот важный для нее день, она выбрала светло-золотистую юбку, белую блузку и черный галстук. Юбка была почти такого же цвета, как и ее светлые волосы, которые она уложила в аккуратный шиньон и дополнила новой изящной шляпкой с вуалеткой, которая, по ее мнению, превращала ее в нечто среднее между франтихой и девушкой, лишенной всяких условностей. В симпатичную молодую женщину, обладающую определенными амбициями. И талантом.

Впервые в жизни у нее в руках было нечто, созданное ей самой, то, что обладало рыночной ценой и на что у нее был потенциальный покупатель. Она переложила тяжелый сверток из руки в руку и мысленно улыбнулась сама себе.

Скот, уличные прилавки, экипажи и, время от времени, автомобили угрожали забрызгать грязью ее изысканный наряд. Однако ей удалось пересечь площадь перед зданием, полным делового люда, не поставив на него ни пятнышка. В этом здании у нее, мисс Эдит Кушинг, была назначена деловая встреча, и она стала подниматься по лестнице.

Ей показалось хорошим предзнаменованием, что на ступеньках ее окликнул Алан Макмайкл, а теперь уже доктор Макмайкл. Он остановился на лестничной площадке и ждал, пока она поднимется. Они не видели друг друга целую вечность – Алан был в Англии, где учился на глазного врача. Она была здорово удивлена, когда увидела, что он стал совсем взрослым: черты его лица стали угловатыми, как это бывает у взрослых мужчин, детский подкожный жирок исчез, и под сюртуком угадывались широкие плечи. Он был без шляпы, и его волосы были почти такими же светлыми, как и у нее.

– Эдит, – было видно, что молодой человек рад встрече, – ты знаешь, что я открываю здесь практику? – То, что она знает, что он вернулся, не вызывало у него никаких сомнений.

А Юнис ведь не сказала мне ни слова, подумала девушка, слегка расстроившись. Но, с другой стороны, Эдит не так уж часто посещала Макмайклов. Она вообще очень редко выходила в свет, а в вежливом обществе это расценивалось как признак грубости. Люди обычно виделись со своими друзьями. Хотя Юнис никак нельзя было назвать подругой, ни в коей мере. Ну, тогда, значит, знакомой. В обществе принято справляться об их здоровье и важных событиях в их жизни. В случае с Юнис это означало выслушивать ее рассказы о мельчайших деталях различных балов, приемов и гала-вечеров.

Как это все невероятно скучно, подумала Эдит. Боже, мне только двадцать четыре, а я уже, кажется, превратилась в стойкую ненавистницу всего легкомысленного и беззаботного.

– В десять часов я встречаюсь с Огилви, – сказала она Алану, стараясь не показывать своего волнения. – Он хочет взглянуть на мою рукопись и решить, нельзя ли ее напечатать.

Писать она начала еще до того, как Алан уехал в свою медицинскую школу, и даже читала ему некоторые отрывки, когда они встречались – а это происходило несколько чаще, чем принято между «просто» друзьями. Он был тем человеком, которому она призналась в том, что ее посетил призрак умершей матери, хотя Юнис, естественно, все подслушала и раззвонила об этом по всему свету. И весь свет смеялся и издевался над Эдит. И тогда Эдит решила использовать странные фантазии десятилетней девочки, сраженной горем от потери матери – а ведь именно так все и было – как метафору Потери в своем романе. И хотя ее до сих пор преследовали воспоминания о том кошмаре, она была благодарна Провидению за этот жутковатый опыт, потому что он обеспечил захватывающие факты для жерновов мельницы ее таланта.

Алан расплылся в улыбке, услышав, что ее роман закончен.

– Но ведь сейчас всего девять часов, – намекнул он девушке.

– Мне надо внести несколько исправлений до этой встречи, – ответила она и мысленно пробежалась по списку этих исправлений. Потом она поняла, что Алан только что пригасил ее зайти в его новый офис и теперь говорил что-то о загадочных картинках, которые он хотел ей показать.

Эдит полностью сосредоточилась на том, что он говорил. Она действительно была рада видеть его. Так что, наверное, она еще не стала старой девой, ненавидящей любое проявление легкомыслия и беззаботности. Может быть, она просто была слишком разборчива в выборе деталей и фактов, которые ее интересовали. Развитие бизнеса отца для нее было во многом интереснее, чем последние моды сезона, хотя она и не считала себя неряхой.

– Мне надо помочь маме, – заметил Алан. – Завтра она устраивает прием в честь одного из поклонников Юнис. А почему бы тебе тоже не прийти?

И в этот момент, как по сигналу, появилась Юнис, в сопровождении толпы своих постоянных поклонников, и ее мать миссис Макмайкл. Они были безукоризненно одеты, и Юнис вся светилась от счастья.

– Мы встретили его в Британском музее[5], – объявила миссис Макмайкл. – Прошлой осенью, когда мы навещали Алана.

– Ты не поверишь, но он восхитительно хорош собой, – добавила Юнис, порозовев от удовольствия.

Эдит была рада за Юнис. Ее мечтой было удачно выйти замуж. И она обязательно осчастливит кого-то в один прекрасный день – в этом не было никаких сомнений.

– И вот теперь он, вместе со своей сестрой, пересек океан только для того, чтобы еще раз увидеть Юнис, – продолжила миссис Макмайкл, сияя.

– Мама, он приехал по делам, – мягко возразила ей Юнис, но слова эти она явно произнесла на публику.

– Или он так говорит, – вмешался в разговор один из подхалимов Юнис, и та залилась краской. Если бы у нее в руках был веер, то он сейчас наверняка бы затрепетал, как крылья бабочки на ветру, чтобы она слегка охладилась.

– Кажется, он баронет[6], – продолжала миссис Макмайкл.

– А что это значит – баронет? – спросил еще один из поклонников Юнис.

– По-моему, это какой-то аристократ….

– Человек, который живет на доходы с земли, которую для него обрабатывают другие. Паразит, но с титулом. – Резкие слова сорвались с губ Эдит прежде, чем она смогла сдержаться. Алан улыбнулся, прикрыв рот ладонью, но миссис Макмайкл только приподняла брови.

– Прошу меня извинить, – начала оправдываться Эдит.

Однако миссис Макмайкл умела постоять за себя, когда дело касалось вещей, которые затрагивали ее сердце. Или гордость, что казалось ей еще более важным.

– Знаете, этот паразит совершенно очарователен и блестящий танцор. Но вас это, наверное, не интересует, не так ли, Эдит? – довольно резко добавила она. – Наша доморощенная Джейн Остин[7].

– Мама, – слегка одернул ее Алан.

– Насколько я помню, эта писательница умерла старой девой, – взгляд женщины посуровел, а губы сложились в кривую, неискреннюю улыбку.

– Мама, прошу тебя, – произнес Алан.

– Все в порядке, Алан, – успокоила его Эдит. Она твердо ответила на взгляд более взрослой женщины.

– Хотя я бы предпочла Мэри Шелли[8], – добавила она снисходительно. – Та умерла вдовой.

И она отошла, наслаждаясь своей победой. В читальном зале библиотеки Эдит нашла свободное место и, усевшись, достала свой манускрипт. Водрузив на кончик носа очки, она поставила перед собой чернильницу с пером и занялась исправлениями. Ручка подтекала и пачкала ей пальцы, поэтому, когда она машинально поправляла волосы, на лбу у нее оставались чернильные отпечатки.

Она не подозревала о своем несколько подпорченном внешнем виде, когда, наконец, добралась до офиса мистера Огилви. Добралась слишком рано, о чем ей и не преминул заявить великий и ужасный издатель, когда она усаживалась в кресло перед его столом. Ее слегка мутило от хорошо скрытого волнения, когда он страницу за страницей читал ее драгоценный magnum opus[9].

Эдит была готова поклясться, что слышала, как тикают часы – или это постукивали ее коленки?

Огилви вздохнул. Плохой признак.

– Рассказ про призрака. Ваш отец мне об этом ничего не сказал, – в каждом его слове слышалось разочарование.

Однако Эдит не собиралась сдаваться без боя.

– Вы ошибаетесь, сэр. Это просто рассказ… в котором появляется призрак. – При этом она указала на рукопись выпачканным в чернилах пальцем. Издатель слегка отодвинулся.

– Понимаете, призрак – это просто метафора, – произнесла девушка, не теряя присутствия духа. – Метафора прошлого.

– Метафора, – трудно было произнести это слово с меньшим энтузиазмом. Он прочитал еще немного. – Красивый почерк. Изящные изгибы.

Только не это. Рассказ ему совсем не понравился.

Огилви положил рукопись и медленно выровнял ее страницы – так няня обычно складывает испачканную детскую салфетку.

– Итак, мисс Кушинг, как поживает ваш отец? – спросил он. – Надеюсь, он в добром здравии?

#

– Ему нужна была история про любовь. Ты можешь себе такое представить? – вновь распалилась Эдит. Она наклонилась в своем кресле, которое стояло по диагонали от кресла ее отца в выкрашенной золотом столовой их дома, когда они ужинали в тот день. Солнце уже садилось, его лучи падали на камчатные обои и алебастровые канделябры. Хорошо начищенное серебро столовых приборов сверкало.

– Все рано или поздно влюбляются, дорогая, – заметил ее отец. – Даже женщины. – Он переоделся к обеду: волосы были уложены волосок к волоску, а борода идеально подстрижена. И, хотя ее отцу было уже почти шестьдесят, усилия, которые он предпринимал, приносили свои плоды – выглядел он значительно моложе.

– Он так сказал просто потому, что я женщина, – проворчала Эдит в тот момент, когда горничная внесла в комнату элегантные тарелки с едой. – Ну почему? Почему женщины должны все время писать о любви? Все эти истории о девушках в поисках идеального мужа, которых, в конце концов, спасает потрясающий принц? Сплошные сказки и ложь.

На лице ее отца появилось выражение, которое девушка не взялась бы описать.

– Я поговорю с Огилви в клубе в понедельник утром, – произнес он после паузы.

– Ни за что, – раздраженно ответила ему Эдит. – Это мое дело, и я сама с ним справлюсь.

Отец посмотрел на нее мягким взглядом, и Эдит приготовилась выслушать его возражения, которые он, несомненно, попытается выдать за отцовскую заботу и ничего больше. Она знала, что никакие возражения не заставят ее свернуть с выбранного курса.

Он слегка нахмурился и, наклонившись к ней, стал рассматривать ее пристальным взглядом, как будто под микроскопом.

– Когда ты встречалась с Огилви, твои пальцы были так же вымазаны чернилами, как сейчас?

Эдит состроила гримасу, сразу же вспомнив чернильное пятно на лбу. Пятно это она заметила, только вернувшись домой.

– Боюсь, что да. Чернила не оттираются.

– Ага, – на лице отца появилась улыбка. Он с удовольствием положил перед дочерью небольшую коробочку. – Я надеялся, что это будет подарок тебе в честь твоей победы, но….

Эдит открыла коробку и вытащила из нее великолепную золотую самопишущую ручку. Это был самый изумительный инструмент для письма, который она только видела в своей жизни, – свидетельство веры отца в ее способности и того, что он поддерживает ее амбиции стать писательницей. Глубоко тронутая, девушка поцеловала отца в щеку. Теперь настала его очередь волноваться, порозовевшие щеки подсказали Эдит, что отец доволен.

– Я строитель, милая. И я лучше многих понимаю важность правильно подобранного инструмента.

– Знаешь, папа, я вообще-то хотела перепечатать рассказ в твоем офисе, – произнесла Эдит просящим тоном.

Она чуть не пропустила выражение расстройства, которое мелькнуло на его лице, когда он взглянул на сверкающую ручку, которая мгновенно превратилась во что-то ненужное и старомодное.

– Перепечатать?

– Хочу послать рукопись в Атлантик Мантли, – продолжила девушка. – Теперь я понимаю, что у меня слишком женский почерк.

– Слишком женский?

– Он выдает меня с головой. Я подпишусь как Э. М. Кушинг, и это собьет их с толку.

– Без сомнения, – на его лице появилось меланхолическое выражение.

Глава третья

На следующий день

Сегодня мой день.

Несмотря на вчерашний отказ, Эдит не расстроилась. Ее надежды несли ее как на крыльях. Если только она сможет добиться непредвзятой оценки – если только ее работу прочитает кто-то, не имеющий предубеждений против женщин, – ее работа, и она была в этом уверена, будет напечатана.

Она почти – но не до конца – представила себе, насколько горда была бы ее мать, если бы получила в подарок книгу, написанную дочерью. Однако она отмахнулась от этой мысли, стараясь не сосредотачиваться на ней. Образ почерневшей руки на ее предплечье, вонь и этот ужасный голос…

Это был просто кошмар. Я тогда была сама не своя от горя.

Нет, неправда. И ты это прекрасно знаешь.

Наконец она добралась до конторы своего отца, заполненной множеством людей. Все помещения были заставлены громадными моделями мостов и зданий, заключенными в стеклянные футляры, а просторные комнаты с высокими потолками гудели от разговоров инженеров и их помощников, которые рассматривали миниатюрные модели строений, чертили чертежи и обмеряли рисунки – то есть занимались обширным бизнесом мистера Картера Кушинга. Ее отец был автором самых красивых зданий в Буффало, а также во множестве других городов. Здания из камня, кирпича и стали сохранят его имя и архитектурный стиль на века.

В своем деле он был настоящий художник, и Эдит надеялась, что сможет стать такой же в своем – в деле создания книг и рассказов.

Именно с такими мыслями она уселась на место секретарши своего отца, с рукописью у локтя, и уставилась через маленькие круглые очки на клавиатуру пишущей машинки, клавиши на которой располагались в соответствии с совершенно непонятным ей принципом. Напечатание заголовка и первой фразы заняло у нее довольно много времени, так как ей пришлось выискивать каждую букву на клавиатуре. Еще какое-то время ушло на то, чтобы допечатать страницу до конца. Потом, с некоторой помощью со стороны секретарши, Эдит нажала на рычаг, и каретка вернулась в исходное положение с пугающей скоростью. Девушка была в полном восторге.

– Все это займет не меньше дня, но выглядит это гораздо пристойнее, правда? – спросила она.

Секретарша была занята тем, что пыталась впихнуть коробку с файлами на полку. Эдит сидела и изучала расположение букв на клавиатуре, когда увидела, что на пишущей машинке появилась тень. Она скосила глаза, чуть-чуть раздосадованная.

– Доброе утро, мисс, – произнес голос. Мужской. С английским акцентом.

Эдит подняла глаза.

На нее смотрели самые синие глаза, которые она когда-либо видела в своей жизни. Девушка сморгнула и перевела взгляд на стоявшего перед ней. Точеное лицо, аккуратно уложенные темные волосы, несколько прядей падают на лоб. Ее мозг писательницы мгновенно занялся подбором прилагательных, чтобы описать мужчину: потрясающий, элегантный, победительный. Одет он был в синий вельветовый костюм, который когда-то был роскошным – еще одно удачное определение – и великолепно скроенным так, чтобы подчеркнуть ширину плеч его владельца, но сейчас уже сильно потерся на манжетах. Нельзя сказать, что одежда кричала о нищете, но было ясно, что ее хозяин переживает не лучшие времена. Однако он ответил на ее взгляд с достоинством, которое говорило об изысканных манерах и хорошем воспитании.

Эдит пришло в голову еще одно определение: необычайно красив.

Она ничем не выдала эти свои мысли, ожидая, что еще скажет посетитель. Секретарша, со своей стороны, лишилась дара речи. Под мышкой у мужчины был полированный, деревянный ящик. Выглядел он очень тяжелым – казалось, что посетитель хочет от него побыстрее избавиться.

– Простите за вторжение, – произнес он с акцентом, характерным для представителей высшего британского общества, который так привлекательно звучал для американского уха, – но у меня назначена встреча с мистером Картером Эвереттом Кушингом, эсквайром[10].

Иными словами, с ее отцом.

– Боже, с самим великим человеком? – переспросила Эдит безо всяких эмоций. Посетитель ей понравился, но благовоспитанной молодой девушке не пристало показывать свое расположение к мужчине, которого она совсем не знает. А Эдит время от времени вела себя очень благовоспитанно.

– Боюсь, что да, – у него была немного застенчивая улыбка, и Эдит вдруг поняла, что он нервничает. Что касалось ее, так это только добавляло ему привлекательности. Несмотря на потрясающую красоту, он вел себя очень просто. Она продолжала не отрываясь смотреть на него, пока молодой человек не достал визитку и не протянул ей.

– Сэр Томас Шарп, баронет, – вслух прочитала Эдит. Только после этого ей пришло в голову, что это тот самый аристократ Юнис. Ее паразит. Боже, она все-таки ненавидит легкомысленное отношение к жизни. Сегодня она вела себя как настоящая Элизабет Беннет. В «Гордости и Предубеждении» героиня Джейн Остин пришла к такому же выводу относительно мистера Дарси, который был лихим красавцем и щеголем и в то же время принадлежал к высшему обществу, что позволило Элизабет, представительнице среднего класса, отнести его к снобам-бездельникам.

– Я сообщу ему, – секретарша быстро направилась к двери кабинета.

Сэр Томас Шарп, вывернув шею, смотрел на ее стол, за которым сидела Эдит.

– А вы не опоздали? – уточнила Эдит. – А то он этого не переносит.

– Совсем нет. Более того, я пришел чуть раньше.

Такому человеку я могла бы, как говорится, отдать свое сердце.

– Правда? Боюсь, что этого он тоже не любит, – Эдит не могла понять, почему издевается над ним. Правда, это не имело никакого значения, ей так и не удалось вывести его из себя. Его волнение куда-то исчезло, и теперь он выглядел каким-то отрешенным. Эдит смутилась.

– Прошу прощения за мое любопытство. Но… – тут он указал рукой на лежавшую на столе рукопись, и Эдит поняла, что шею он выворачивал для того, чтобы прочитать написанное, – ведь это художественная литература, не так ли?

Девушка кивнула, стараясь скрыть свое смятение. Она хотела объяснить ему, что призрак – это просто метафора, и заверить его, что сама уже поняла, что для ее героини было довольно глупо влюбляться в Кавендиша на первой же странице повествования, поэтому сама собиралась вернуться к первоначальному варианту, который был еще до того, как Огилви раскритиковал рукопись. Ей вообще не надо было его слушать, хотя он и известный издатель. Что касается ее, то она считает, что любовные истории – это не что иное, как сказки и ложь и… Боже, он продолжает читать!

– И для кого вы это все перепечатываете? – спросил посетитель, искренне заинтересованный. Но по его виду Эдит не могла понять, заинтриговало ли его повествование или он пришел от него в ужас.

Она решила притвориться, что не расслышала вопроса. Если текст ему не понравился, то это будет просто унизительно.

– Завтра рукопись пошлют в Нью-Йорк. В Атлантик Мантли.

Он выслушал ее и прочитал еще одну страницу.

– Неплохо написано, кто бы это ни был. Вы не находите?

Она почувствовала радость и откинула голову, чтобы лучше видеть его реакцию.

– Вы так думаете? – переспросила она.

– Это меня заинтересовало, – Шарп пожал плечами с таким видом, как будто хотел сказать: А вы что, сами не понимаете, что это хорошо?

Говорил он совершенно искренне. Ему действительно понравилось. Со времен Алана никто не читал это произведение, пока Огилви…. А Алан слушал всегда очень внимательно, но никогда не комментировал, за исключением фраз вроде «Отличное описание природы» или «Прошу прощения, я так и не понял – призрак настоящий или нет?».

А вот сэр Томас Шарп, баронет, решил, что рассказ хороший. А ведь он, без сомнения, ходил во всякие шикарные частные школы и известные университеты, вроде Оксфорда. И в замке у него наверняка большая библиотека, где он читает Виргилия в оригинале. Не сравнишь с ее крохотным рассказиком.

А он сделал сравнение в ее пользу. И сам об этом сказал. Эдит испытала прилив сил. Она почувствовала в посетителе родственную душу.

Признаться? А почему бы нет?

– Это я написала, – девушка услышала в своем голосе нотки гордости.

Было заметно, как лицо его просветлело. Он уже открыл было рот, чтобы ответить, но тут раздался громкий голос ее отца.

– Сэр Томас Шарп. Добро пожаловать в наш город.

К ним приблизился Картер Кушинг. Когда он рассматривал англичанина, на его лоб набежало облако, которое мгновенно исчезло, как только он повернулся к дочери.

– Вижу, что вы уже успели познакомиться с моей дочерью Эдит.

Эдит получила удовольствие от ошарашенного вида сэра Томаса и улыбнулась ему, когда он, потерявший дар речи, шел за ее отцом в комнату для переговоров. Молодой человек нес свой деревянный ящик так, как будто в нем были большие ценности, и Эдит решила обязательно выяснить цель его появления. Все в англичанине невероятно интересовало ее. Она встала из-за стола, оставив рукопись лежать там, где она лежала.

К тому времени мужчины уже скрылись в переговорной. Она заглянула в открытую дверь и заметила некоторых известных бизнесменов из их города, которые сидели за полированными столами, расставленными полукругом. Собрание было довольно впечатляющим – на нем присутствовал даже мистер Уильям Фергюсон, адвокат ее отца. Все смотрели на молодого сэра Томаса Шарпа, который стоял в центре. Не удивительно, что он так нервничал. Это было все равно, что предстать перед дюжиной Огилви разом.

– С 1796 года Шарпы являются поставщиками чистейшей красной глины ко двору Его Королевского Величества, – голос англичанина звучал твердо и уверенно, в нем не было даже намека на волнение. В руках у мужчины оказался деревянный контейнер, гораздо меньшего размера, чем деревянный ящик. В нем лежал кусок глины глубокого пурпурного оттенка, на котором стояла какая-то печать. Шарп пустил контейнер по кругу, и каждый из участников высокого собрания, в темном костюме и при бакенбардах, внимательно рассмотрел интенсивно окрашенную глину.

Заинтригованная, Эдит вошла в комнату и прикрыла за собой дверь. Коллеги ее отца уже давно привыкли, что она безмолвно присутствует на их совещаниях, поэтому не обратили на нее никакого внимания. А вот сэр Томас ее заметил, и Эдит почувствовала одновременно и смущение и удовлетворение от того, что ее появление привлекло его внимание.

– Усиленная разработка месторождения в последние двадцать лет привела к тому, что большая часть глины была выработана, что значительно уменьшило наши доходы и поставило под сомнение само существование нашего фамильного имения, – продолжил сэр Томас.

У него есть фамильное имение, совсем как у Кавендиша из моего рассказа, подумала Эдит.

– Вы хотите сказать, что полностью истощили землю, – резко спросил ее отец, – не так ли…?

– Нет, – возразил сэр Томас спокойным голосом. – Существуют новые пласты глины, но до них достаточно сложно добраться.

Хорошо сказано, с одобрением подумала Эдит. Ее отец был еще более невыносим, чем Огилви. Она решила последить за действиями сэра Томаса и взять у него бесплатный урок искусства продавать. Авторы очень часто наблюдают за окружающей их действительностью, чтобы потом описать ее в своих произведениях.

Однако, пока она размышляла о пользе наблюдательности, сэр Томас продолжал, и Эдит пропустила часть его объяснений. Он открыл свой ящик и достал из него модель механизма, в котором девушка, которая много времени проводила в конторе своего отца, узнала горный бур. Он присоединил бур к маленькому медному паровому котлу, и под театральное попыхивание пара отполированные части и рычаги механизма задвигались. Бур завертелся. Модель была очень мила и, по-видимому, очень интересна, так как все присутствовавшие наклонились вперед и внимательно за ней следили. Крохотные корзинки двигались вверх, и Эдит ясно представила себе, как они черпают рубиново-красную глину и высыпают ее в вагон.

– Это горный комбайн моего собственного изобретения, – пояснил сэр Томас. – Он заменяет бригаду из десяти шахтеров. Уходя в глубь породы, он подает добытую глину наверх. Такая машина может полностью изменить наше понимание горноразработок.

Раздались аплодисменты, и Эдит почувствовала радость за молодого, талантливого аристократа. Какой же он умный изобретатель. Умный, да к тому же еще и красивый. Юнис определенно повезло… Впрочем, Эдит сомневалась в случайности ее встречи с этим молодым человеком. Везение не сыграло здесь никакой роли – все произошло благодаря усилиям и амбициям ее матери. Если она не ошибается в миссис Макмайкл, то та поджидала сэра Томаса где-нибудь в Британском музее и «случайно» обратилась к нему с какой-то просьбой, которая, хотя и была несколько прямолинейна, не выглядела совсем уж нескромной или невоспитанной. И то время, которое Юнис провела прихорашиваясь, в надежде на то, что эта встреча состоится, не прошло даром. В конце концов, она действительно была очень красивая молодая женщина.

Эдит заметила, что среди всех присутствовавших только ее отец воздержался от аплодисментов. Более того, он сильно хмурился.

– Прекратите все это, – резко произнес он, а потом несколько смягчил свой тон, – прошу вас. Кто это построил?

– Я разработал и построил модель собственноручно, – поклонился сэр Томас.

Готова поспорить, что он вполне может создать более толковую пишущую машинку, подумала Эдит. На той, что стоит здесь, буквы расположены без всякой логики.

В наступившей тишине бизнесмены рассматривали ее отца, чья холодная улыбка демонстрировала его скептицизм.

– А вы проверяли ее полномасштабный вариант?

– Я был близок к этому, сэр, но финансирование….

– То есть все, что у вас есть, это игрушка и красивые слова, – прервал его Кушинг.

Сэр Томас поник, и Эдит почувствовала негодование по отношению к своему отцу. Естественно, что Картер Кушинг имел право задавать англичанину любые вопросы, но не таким тоном. Пренебрежительным. Совсем как тон Огилви в разговоре с ней.

Ее отец взял документ, лежавший на столе возле него, и внимательно просмотрел его, прежде чем заговорить.

– Вы уже попытались – правда, безуспешно – найти деньги в Лондоне, Эдинбурге и Милане.

– Да, сэр, вы правы, – по слегка приподнявшимся бровям англичанина было видно, что он удивлен.

– И вот теперь вы здесь, – отец Эдит встал из-за стола. Его тон стал жестче, и Эдит бессознательно отошла от стены, хотя и не имела права вступать в спор, что бы ни говорил ее отец. Это бой сэра Томаса, и если она в него ввяжется, то это только приведет его в замешательство.

– И опять вы правы, сэр, – ответил сэр Томас.

– Люди, сидящие за этим столом, все без исключения, достигли своего нынешнего положения благодаря тяжелому и честному труду. Ну, или почти все. Мистер Фергюсон юрист, но он в этом не виноват.

Это была старая избитая шутка, но промышленные титаны Буффало рассмеялись. Их взгляды показывали, что Кушинг добился того, чего хотел. Они всего «достигли» честным и тяжелым трудом, а сэр Томас, по определению, нет. И все они были такими же снобами, как и сама Эдит до совсем недавнего времени. Она перестала им быть не больше чем час назад.

Титулованный и очень английский сэр Томас стоял посреди комнаты, наполненной тертыми американцами, которые выше любых прекраснодушных рассуждений ставили реальный результат. Эдит почувствовала, что ситуация меняется в пользу презрительного отношения ее отца, хотя и не могла понять, кого же тот в конечном итоге презирает – сэра Томаса Шарпа или его машину.

– Я начал свою деятельность как литейщик, который потом стал строить дома. И строил я эти дома добросовестно, как для себя, – продолжал между тем ее отец. Он подошел к сэру Томасу и поднял руки. – Такие же крепкие и надежные, как я сам. А вы, сэр….

Он схватил сэра Томаса за руки. Спина молодого человека слегка напряглась, и Эдит вспомнила, что где-то читала, что англичане не такие открытые, как американцы. Возможно, им не нравится, когда до них дотрагиваются. И тут же ей пришла в голову мысль о том, что неплохо было бы дотронуться до кончиков пальцев сэра Томаса. А может быть, даже и до его неулыбчивых губ.

Неприлично думать о таких вещах.

– У вас самые нежные руки, которые я когда-либо видел, – объявил ее отец. – Здесь, в Америке, мы ставим на усилия самого человека, а не на привилегии, данные ему от рождения. И именно так мы построили эту страну.

Он несправедлив, подумала Эдит. Сэр Томас сказал ему, что разработал и построил модель собственноручно. Наверняка понадобились немалые усилия, чтобы придумать и создать столь революционный механизм. Ей пришло в голову, что англичанин такой же творец, как и она, и ему, как и ей, вот-вот откажут в его просьбе.

Ее отец отошел от англичанина. Ярко-синие глаза баронета засверкали от возмущения, и он высоко вздернул подбородок.

– Я пришел сюда со всем, что у меня есть, сэр, – произнес он с уважением и смиренностью, что выгодно отличало его тон от тона отца Эдит – покровительственного и всезнающего. – Со своим именем, участком земли и желанием, чтобы эта земля приносила доход. Самое меньшее, что вы можете мне дать, это возможность высказаться и доказать вам и этим уважаемым джентльменам, что моя воля, уважаемый сэр, по крайней мере, ничуть не слабее вашей.

Прекрасно сказано, просто отлично, подумала Эдит, и когда сэр Томас взглянул на нее, она поняла, что ей пора уходить. Сэр Томас был намерен отстаивать свое мнение, и, возможно, присутствие в комнате дамы могло ему помешать. Он полностью владел собой и был готов выступить против ее отца. Немногие на это решались.

Он не отступится. Я это чувствую. По ее спине пробежали мурашки. У меня тоже есть сила воли. Такая же, как и у него.

Но она ощущала нечто большее. Это было нечто, о чем раньше она читала только в книгах и в существование чего никогда не верила. Эдит покраснела и отвернулась. Когда она выходила из комнаты, ее охватила дрожь, и ей пришлось собрать все свои силы, чтобы не обернуться и еще раз не взглянуть на поклонника Юнис Макмайкл.

Глава четвертая

В тот же вечер

Эдит смотрела из окна на великий и грязный город. Диккенс назвал бы его городом, полным уныния и копоти. Косые потоки дождя превращали улицы Буффало в реки грязи, густой, как глина.

Закутанные в тяжелые пальто, скрывающиеся под зонтиками, пешеходы пробегали мимо усадьбы Кушингов, стараясь спрятаться от ненастья, тогда как в самом доме Кушингов слуги зажигали газовые лампы. В вечерних сумерках от солидного здания из красного кирпича исходил теплый свет.

Одетая в платье цвета горчицы, Эдит любовно смотрела на отца, который внимательно рассматривал себя в зеркале. Он был во фраке и расшитом золотом поясе, который Эдит так любила. Через пару недель они будут праздновать его день рождения, и она приготовила для него восхитительный сюрприз – альбом с акварельными рисунками его самых главных архитектурных проектов. Сейчас он был уже готов.

– Мне нужен корсет, – произнес отец со вздохом, рассматривая свой слегка округлившийся живот.

Она была тронута его тщеславием, потому что оно показывало, насколько он раним. Подойдя к отцу, девушка поправила его шейный галстук.

– Нет, не нужен.

– Мне бы хотелось, чтобы ты передумала и поехала сегодня со мной. Миссис Макмайкл долго готовила этот вечер, – он неожиданно фыркнул. – И маленький лорд Фаунтлерой[11] тоже там будет.

Она чуть не поперхнулась, услышав это прозвище, но сдержалась. Отец был слишком суров с сэром Томасом, и Эдит не хотела, чтобы он думал, что она одобряет его поведение. Совсем наоборот.

– Ты имеешь в виду Томаса Шарпа? – намеренно уточнила она.

– Сэра Томаса Шарпа, баронета. Кажется, он всерьез заинтересовался молодой Юнис.

Эдит задумалась, нравится ли он Юнис чем-то, кроме своего титула и очарования. Он явно был умным, думающим человеком, который, соединившись с партнером, уважающим игры разума, мог достичь степеней известных. Юнис же всему предпочитала походы по магазинам и танцы. Но может быть, именно этого он и ждет от своей будущей жены? Отец воспитал ее совсем по-другому. Как будущая наследница приличного состояния, она могла позволить себе заранее решить, чего она ждет от своего будущего мужа. Более того, положа руку на сердце, она частенько задумывалась над тем, чтобы вовсе не выходить замуж. Вот если бы сэр Томас был свободен – тогда другое дело…. Но он был занят.

Но и в этом случае она не могла не встать на его защиту.

– Разве его предложение было настолько ужасным, что заслужило столь жесткой отповеди с твоей стороны?

– Дело не в его предложении, а в нем самом, девочка моя. В нем есть что-то, что мне сильно не нравится. Что именно? Не знаю, – ее отец пожал плечами. – А мне не нравится, когда я чего-то не знаю.

– Ты очень жесток, – продолжала настаивать Эдит.

– Ты так думаешь? А может быть, это просто моя манера вести дела, детка?

– Передо мной стоял мечтатель, оказавшийся в тяжелом положении. Ты обратил внимание на его костюм? Изумительно пошитый, но вышедший из моды лет десять назад. И ботинки его были ручной работы, но полностью изношены. – И я совсем не уверена, что сейчас ему помогаю. Мой отец успешный бизнесмен, который привык общаться с такими же успешными людьми.

– А ты успела увидеть гораздо больше, чем я, – мужчина приподнял бровь, и Эдит постаралась не покраснеть. – В любом случае, у него будет шанс. Совет директоров хочет поподробнее узнать о его изобретении. Несмотря на мои возражения.

Это известие доставило Эдит удовольствие, и она чуть не сказала отцу об этом, помогая ему с фраком в гардеробной, когда в дверь позвонили.

– Это, должно быть, молодой доктор Макмайкл, – объявил ее отец с теплотой в голосе. – Он приехал за мной на этом своем новом автомобиле. Сходи посмотри и поздоровайся с ним. Он только что открыл свою практику. – Отец направился в холл. – Он всегда был сильно увлечен тобой.

Вместе они спустились по ступенькам.

– Я знаю, папа.

Алан был ее товарищем по детским играм, который с течением времени превратился в доверенного друга. Эдит знала, что никаких романтических чувств между ними нет и в помине. И, кроме того, она вот-вот предстанет перед посетителем в домашнем платье. Если бы Алан был серьезным претендентом на ее руку, отец никогда бы не допустил подобного нарушения этикета.

Глупости все это. Он никогда не обращает внимания на подобные мелочи.

Дверь распахнулась навстречу потокам дождя и Алану, которой очень неплохо выглядел во фраке. Его светлые волосы были зачесаны назад и лежали аккуратнее, чем обычно, а синие глаза засветились, когда он увидел Эдит. Она улыбнулась ему в ответ и совсем не засмущалась от того, что выглядит не лучшим образом.

– Добрый вечер, мистер Кушинг. Эдит.

– Боже, а ты здорово выглядишь, – легко произнесла Эдит.

– Нравится? Так, ничего особенного, – шутливо ответил юноша.

– Королевой бала должна быть Эдит, ты со мной согласен, Алан? – сказал отец Эдит. Слуга принес ему пальто и шляпу, и Эдит оставалось только надеяться, что его хорошего настроения хватит на то, чтобы помягче отнестись к сэру Томасу.

– Я на это сильно надеялся, – Алан наклонил голову набок. – Однако Эдит не одобряет светских развлечений.

– Насколько я помню, ты сам небольшой их поклонник, – парировала Эдит.

– Сегодня у меня нет выбора. Юнис никогда бы меня не простила, – пояснил Алан с гримасой.

Это верно, подумала Эдит. Если кого-то и можно назвать злопамятным, то это, без сомнения, Юнис Макмайкл. Она вспомнила, как в прошлом Юнис не задумываясь расставалась со своими лучшими друзьями из-за малейшей ошибки с их стороны.

Эдит с удовольствием посмотрела на двух мужчин.

– Наслаждайтесь жизнью, парни, – и уже sotto voce[12] прошептала Алану: – Не давай ему пить слишком много.

#

Дверь в резиденцию Кушингов закрылась так же твердо, как Эдит отказалась поехать на вечер. Раскрыв зонт над головой мистера Кушинга и идя вместе с ним к машине, Алан ничуть не удивился этому. Он бы тоже с удовольствием пропустил этот прием, если бы его семья не устраивала его у себя в доме. И все-таки, если Юнис выйдет замуж за молодого аристократа, то, скорее всего, съедет, и тогда, есть надежда, Эдит будет почаще заглядывать в дом Макмайклов. Он отлично понимал, почему сейчас она старается держаться от них подальше. Хотя Алан и любил свою сестру, но понимал, что та может быть совершенно невыносимой.

– Итак, она не едет, – это был не вопрос, а констатация факта, которая была необходима для того, чтобы выяснить причины отказа. У Алана были некоторые мысли по этому поводу, но его расстроило то, что его возвращение не показалось Эдит достаточной причиной для того, чтобы одеться в красивое платье и пройтись с ним в вальсе по банкетному залу.

– Я попытался, – вздохнул мистер Кушинг. – Но она упряма как ослица.

– Интересно, и откуда у нее это? – игриво спросил Алан. – Но мне это в ней нравится.

Ее нежелание ехать говорило о том, что у Эдит есть свое мнение, и это Алану нравилось. Она также обладала чудесным чувством юмора и творческими способностями. Так же как и она, он был ученым, которого мало волновал легкомысленный образ жизни. Ему нравилось, когда давным-давно она читала ему отрывки из своего произведения, правда, он никогда не мог сообразить, что надо сказать в ответ. «Мне нравится» звучало как-то слишком бесцветно.

– Мне тоже, – признался обожающий дочь отец.

Они забрались в машину, и Алан выехал на залитую дождем улицу. Следующая остановка: светские забавы. Если бы только Эдит согласилась поехать. Она была бы лучом солнца в эту скучную и дождливую ночь.

#

Конечно, я не могу ехать. У меня так много дел: я ведь как раз читаю о добыче глины на севере Англии. И о родовом гнезде Шарпов. О Аллердейл Холле. Об одном из самых элегантных домов в Северной Англии.

#

Эдит знала, что никогда не увидит родовое гнездо сэра Томаса, но оно ее интересовало. Так же как и он сам. Она уже решила переписать образ Кавендиша с тем, чтобы он был больше похож на загадочного молодого человека – она знала, что это обычная практика среди других авторов. После того как Алан с отцом уехали, она улеглась на своей громадной кровати и занялась изучением толстого тома, полного карт Великобритании и интересных зарисовок ежедневной жизни на Острове. Шахты по добыче глины, так же как и родовое гнездо Шарпов – громадное строение, напоминающее замок, – находились в Кумберленде. В ее воображении экипажи въезжали и выезжали из гнезда через крытые въездные ворота, по аллеям парка прогуливались леди с зонтиками в сопровождении джентльменов в цилиндрах и с тростями в руках.

Это приводило Эдит в восторг. Она представляла себе, как сэр Томас пьет чай и обсуждает свое изобретение с прекрасно одетыми посетителями в комнате, стены которой украшены портретами его благородных предков и гербами над камином. Девушка никогда не бывала в Англии, хотя прочитала всех «важных» британских авторов, так же как и некоторых из просто «популярных». Ей очень понравился Чарльз Диккенс, а сладким запретным плодом для нее стали рассказы про привидения, написанные Шериданом Ле Фаню и Артуром Махеном. Естественно, они с матерью прочитали пьесы Шекспира. Мама больше всего любила «Сон в летнюю ночь», а Эдит отдавала предпочтение «Гамлету» и «Макбету» с их историями про призраков. Она легко могла представить себе, как Томас ведет ее на шекспировскую пьесу в Лондоне.

Сэр Томас, пустая твоя голова, возражала она себе самой. И он практически помолвлен с Юнис. Вполне возможно, что сегодня состоится оглашение.

И именно по этой причине она и не могла поехать на бал. К таким вещам надо относиться философски. И даже если она не могла быть вместе с ним, она все равно была твердо намерена на несколько часов скрыться в этом очаровательном и загадочном мужском мире, хотя бы зарывшись с головой в книги. Старое общество. Титулы и привилегии. И так много зависит от того, кем ты родился. Если ты старший сын, то получишь все. Если младший или сестра….

Интересно, есть ли у сэра Томаса родственники. Она представила его себе в окружении любящих отца, матери и… собаки. Нескольких собак. Охотничьих. Хотя сама идея охоты вызывала у нее отвращение. Как там ее называют? Кровавый спорт.

Дождевые капли стучали в окно. Гремели раскаты грома. Небо было необычно темным, и в аллеях свистел резкий ветер. Папа и Алан скоро доберутся до места: туда, где в каминах потрескивают поленья, разливают ромовый пунш и все залито светом бесчисленных свечей. Перед ее взором встал сэр Томас, одетый во фрак.

Эдит мечтательно улыбнулась, вспомнив границы его громадного поместья. Ее отец бывал во многих домах богатых американцев, некоторые из которых были специально построены в виде английских за́мков.

Дверная ручка спальни медленно повернулась.

Эдит приподнялась на локте и посмотрела на нее. Он продолжала поворачиваться, как будто за дверью стоял человек с занятыми руками, который не мог распахнуть ее.

Девушка встала с кровати скорее с любопытством, чем со страхом.

– Папа? – позвала она. – Ты что, что-то забыл?

Ей никто не ответил. Сильно дрожащая ручка продолжала поворачиваться. Потом, неожиданно, дверь распахнулась.

Эдит даже подпрыгнула. За дверью никого не было. Подозрительная и запутавшаяся в старых воспоминаниях, которые она, казалось бы, давно забыла и которые сейчас вновь заполнили голову, девушка направилась по холлу в сторону лестничной площадки, убеждая себя, что ей совсем не страшно и что мурашки, бегущие у нее по спине, не имеют никакого отношения к тому, что произошло с ней четырнадцать лет назад.

Когда ее мама….

Сжав руки в кулаки, девушка продолжала двигаться по холлу.

На полпути она неожиданно замерла. Эдит увидела тень: в этой тени она смогла разглядеть женщину – мертвую женщину в черном. Существо, состоящее из костей, праха и могильной грязи….

Нет, я ее не вижу. Я не хочу ничего этого видеть. Я сплю, и во сне мне снится Макбет.

Но она бодрствовала, и хотя в холле было очень темно, она действительно что-то видела….

Задыхаясь, Эдит развернулась и бросилась назад, к себе в комнату. Она захлопнула дверь и вцепилась в дверную ручку. Ее всю трясло, зубы выбивали чечетку, а она отчаянно пыталась взять себя в руки, не паниковать и попытаться понять, что же она все-таки увидела. Ее первой, инстинктивной реакцией была реакция отрицания.

Я ничего не видела. Это все мое воображение, как и тогда, четырнадцать лет назад. Это просто….

Ее сердце отчаянно колотилось. Снаружи на ручку никто не давил. В коридоре не было слышно ни звука. Она прислушалась повнимательнее, на этот раз приложив ухо к двери.

И она услышала шелест шелка….

А потом… Потом ручка двери стала вновь поворачиваться, хотя она и держала ее изо всех сил.

Дрожь пробежала у нее по спине, и она двумя руками вцепилась в ручку, стараясь не дать двери открыться. Потому что если она откроется….

Если она увидит….

– Кто там? – закричала Эдит. – Что вам надо?

И в это время прямо через дверное дерево в комнату проникли две иссохшие руки, которые крепко схватили ее за плечи. Они были невероятно сильными и холодными, как две ледышки. А потом сквозь дверные филенки проглянула кошмарная почерневшая голова, только-только поднявшаяся из могилы. Лицо на ней было полностью разрушено и превратилось в какие-то ошметки.

Нет, не так; оно было покрыто рябью, как водная поверхность под дождем.

И голос, под который она несчетное количество раз безмятежно засыпала в детстве, голос, который теперь издавали давно сгнившие легкие, был тоже вибрирующим и изменившимся почти до неузнаваемости.

– Берегись Багрового пика!

Эдит упала на спину и отползла в сторону. Комната сначала встала на дыбы, а потом закружилась. Эдит не могла дышать и только беспомощно открывала рот. На этот раз не было никаких сомнений: это была ее мама, давно умершая и похороненная мама.

А потом лицо и руки исчезли. Дверь оказалась целой и невредимой. Эдит услышала свое сбивчивое дыхание.

Ручка вновь повернулась, и Эдит уже была готова закричать, но в комнату заглянула горничная Анни.

Онемевшая от ужаса, Эдит уставилась на девушку.

– С вами все в порядке, мисс? Что здесь случилось? – полюбопытствовала девушка.

– Со мной все в порядке. Просто ты меня напугала, вот и все.

Боже мой, я видела призрак. Или я сошла с ума.

– У дверей стоит некто сэр Томас Шарп, – сказала Анни. – Он промок до нитки и требует, чтобы его впустили.

Служанка решила не мучить хозяйку дальнейшими расспросами.

– Томас Шарп? – Эдит постаралась взять себя в руки. – В такое время? Вы сказали ему, что папы нет дома?

– Я сказала ему это, мисс, – кивнула Анни. – Но он не уходит. Говорит, что хочет поговорить с вами.

Эдит была поражена.

– Это исключено, Анни, – сказала она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал. Помимо того, что правила приличия не позволяли встречаться с мужчиной, будучи одетой в домашнее платье и в отсутствие старших членов семьи, Эдит была едва жива, ведь она только что видела призрак.

Или нет?

– Скажите ему, чтобы он уходил.

– Уже сказала.

– Ну, и?

– Он не уходит.

Ошеломленная, Эдит как в тумане спустилась по лестнице.

Ситуация была просто неприемлема.

Я видела призрак. Это была она.

Но никаких доказательств у нее не было. Дверь была не повреждена. Надо признаться, она слишком много работала в последнее время над рукописью – оценивала ее строже и жестче после того, как сэр Томас дал ей свои комментарии. А уставшему человеку иногда приходят в голову страшные образы и жуткие воспоминания. Она сама читала, до чего только не доходил ее собрат по перу Эдгар Аллан По, стараясь найти в рутинной и скучной жизни журнального редактора, которую он вел, хоть что-то напоминающее те фантасмагории и гротеск, которые он описывал в своих произведениях. А Самюэль Тэйлор Колридж[13] вообще курил опиум, когда пытался вызвать к жизни столь глубоко запрятанный у него в душе образ Старого Морехода[14].

Так, может быть, это значит, что я копаюсь слишком глубоко в своем «я», пытаясь, как я уже говорила мистеру Огилви, найти метафоры для своей собственной потери? А может быть, это происходит потому, что я сама меняюсь? Я ведь думала о том, чтобы никогда не покидать отца, не оставлять его в одиночестве. И верила в то, что муж мне не нужен. Я ведь решила, что буду рада ухаживать за отцом, пока он будет жив.

Может быть, это все из-за того, что я боюсь, что в один прекрасный момент отца может не оказаться рядом? Скоро его день рождения, и он не становится моложе, хотя и всячески старается скрыть это. И у меня действительно литературный талант. Это просто глупо отрицать. Значит, мне надо наслаждаться теми образами, которые ко мне являются. Это просто дар Божий.

И тем не менее она была потрясена до глубины души. Однако хорошее воспитание взяло верх над ее переживаниями, когда она увидела в холле сэра Томаса. Его длинные волнистые волосы были насквозь мокрыми. Одет он был в темное пальто великолепного покроя, фрак и галстук. Из-под брюк выглядывали до блеска отполированные танцевальные туфли. За всю жизнь Эдит порог усадьбы Кушингов не пересекал более элегантный человек, чем тот, который сейчас стоял перед ней. Даже ее отец не мог с ним сравниться. Эдит была сбита с толку.

Он занят, напомнила она себе. Ну, или почти занят.

– Мисс Кушинг, с вами все в порядке? Вы очень бледны, – его глубоко посаженные голубые глаза выражали искреннее беспокойство.

Если бы я набралась храбрости и рассказала ему о том, что только что произошло, он наверняка принял бы меня за истеричку или сумасшедшую.

– Мне жаль, но я не очень хорошо себя чувствую, сэр Томас. А папы нет дома, – она говорила отрывисто, пытаясь сохранять спокойствие.

– Я знаю. Видел, как он уехал, – англичанин помолчал, а потом добавил: – Я ждал под дождем, пока он уедет.

Несмотря на стресс от пережитого, шокированная Эдит поняла, что пришел он именно к ней.

– Вот как, – с трудом произнесла она.

– Я знал, что он должен уехать на прием к Макмайклам, – продолжил сэр Томас. – Я тоже должен быть там.

Она опять перестала что-либо понимать. Ей понадобилось напрячь все силы, чтобы сконцентрироваться. Слишком много произошло и происходило.

– Но прием проходит на Сидвелл Парквэй, сэр. А здесь Мастер-парк. Так что вы здорово заблудились.

– Тут вы правы, – согласился молодой человек. – И мне отчаянно нужна ваша помощь.

– Помощь в чем? – осторожно поинтересовалась Эдит.

– Ну, мисс Кушинг, начнем с языка, – улыбка получилась у него печальной. – Как вы, должно быть, заметили, я ни слова не знаю по-американски.

При этих словах девушка умудрилась выдавить из себя подобие улыбки. В юморе ему не откажешь. Сам владелец Аллердейл Холла пришел к ней с визитом. И выглядел он в своем вечернем наряде просто потрясающе. И тем не менее….

– Сэр Томас, я просто не могу.

– Прошу вас, не делайте меня еще более несчастным, – взмолился англичанин. – Скажите, почему вы находитесь здесь в полном одиночестве?

А действительно, почему? Эдит оглянулась на лестницу, ведущую в ее спальню. Это произошло? Это действительно произошло? Или, может быть, ей все приснилось?

Я знаю, что нет. Я знаю, что видела ее.

Она почувствовала страх и постаралась заглушить его.

Это все дары Божии, напомнила она себе.

Глава пятая

Позже

Хуже этого уже ничего быть не может, подумал Алан Макмайкл, оглядывая блестящее собрание высшего света Буффало. Дамы были одеты по последней парижской моде, с открытыми плечами, украшенными нитями жемчуга, а джентльмены все как один были во фраках и перчатках. Везде сияли свечи, а цветочные аранжировки, расставленные по всему дому, превращали жилище Макмайклов в сказку. Бедная Юнис.

Для его сестры ночь уже давно потеряла свое волшебство. Хотя она и держала себя в руках, высоко вздернув подбородок, было совершенно очевидно, что почетный гость, ее потенциальный жених, сэр Томас Шарп, ее, мягко говоря, подвел.

Они с матерью провели несколько сумасшедших дней, наблюдая за приготовлениями к балу: полировкой полов, настройкой фортепиано и приготовлением роскошного ночного ужина. Он, роскошно накрытый, состоял из: икры, трюфелей, бекасов, устриц, куропаток, перепелок, рябчиков, мясных консервов, ветчины, говяжьих языков, цыплят, галантинов, лобстеров, дынь, груш, нектаринов и специально для этого случая привезенных бисквитов и джемов. Шампанское, естественно, лилось рекой. Подавались также флипы, тодди[15] и пунш, рецепт которого Алан узнал, учась на медицинском факультете в Англии. Юнис настояла на том, чтобы он воссоздал его в их большой чаше для пунша, сделанной из чистого серебра, – несколько глотков, которые он сделал на пробу, здорово дали ему по мозгам. Чай, кофе, лимонад, белое вино, кларет, сладкая мадера предлагались гостям в неограниченных количествах. К переменам блюд подавались, соответственно, негус, оршад, ратафия[16] и различные наливки. На столах возвышались горы фруктов, засахаренного миндаля и марципанов, безе и пирожных.

Они пошли на все эти усилия и немалые расходы, чтобы публично заявить о том праве, которое семейство Макмайклов имеет на сэра Томаса и его сестру, а этот негодяй не появился. По всем правилам сэр Томас обязан был быть здесь после того, как принял формальное приглашение. Он не присылал никаких извинений – хотя ничто, кроме разве что смерти близкого родственника, не могло его извинить – и светское общество Буффало наглядно убедилось, как он унизил Юнис в этот самый важный вечер в ее жизни. Происходившее было верхом неуважения и могло разбить даже самое твердокаменное сердце – а Юнис не была такой уж твердокаменной. Конечно, она была испорченной и слишком ревниво относилась ко всему, что касалось лично ее. А иногда ужасно вела себя по отношению к Эдит.

Но такого унижения она не заслужила.

Алан поинтересовался у леди Люсиль Шарп, очаровательной темноволосой сестры сэра Томаса, где может находиться ее брат. Естественно, что сделал он это очень осмотрительно, чтобы, не дай бог, не обидеть ее. Но леди Шарп была совершенно спокойна и небрежно заверила его, что сэр Томас скоро появится.

Алан понимал, что дальше настаивать невежливо, но все-таки здорово разозлился. А потом мать Алана торжественно объявила, что леди Шарп любезно согласилась сыграть на пианино, и дальнейшая беседа на тему сэра Томаса прекратилась сама собой. И слава богу, потому что его дальнейшая настойчивость выглядела бы уже грубо.

Распущенные волосы леди Шарп были глубокого каштанового оттенка и украшены красными камнями, слишком большими для того, чтобы быть настоящими рубинами. Похожий камень, глубокого темно-красного оттенка, украшал ее палец. И вот он как раз вполне мог быть настоящим. Ее зеленые глаза были невероятной величины и располагались на прекрасном лице с кожей фарфорового оттенка. Когда она садилась за инструмент, многочисленные складки ее платья, напоминавшего античную тунику, переливались различными оттенками красного, напоминая блеск драгоценных камней. Она выглядела как пришелица из Елизаветинской эпохи[17]. Спина ее платья была богато украшена кружевами, а высокий жесткий воротник был цвета свежей крови.

Роскошные, романтические звуки Шопена полились из-под ее пальцев, и все участники бала, большинство из которых стояло, разом затаили дыхание. Английская красавица сидела очень прямо, слегка наклонившись к клавишам. Ее искусство было безукоризненно; высокие крещендо в ее игре перемежались глубочайшими пьяно. Тем не менее ее окружала аура неприступности и даже холодности. Пожив в Лондоне, Алан знал, что представители английского высшего света воспитывались так, чтобы демонстрировать как можно меньше эмоций на публике, и вполне возможно, что сейчас он наблюдал результаты именно такого воспитания. А может быть, она тоже мельком бросала взгляды на позолоченные часы на камине и мысленно проклинала имя своего брата.

Леди Шарп закончила игру великолепным пассажем, но Алан понял, что ее музыка совсем не отражает ее душу. Она явно была не просто красивой женщиной, путешествующей вместе с братом. Интересно, о чем она мечтает и чего хочет, подумал молодой человек. Женщина была немного старше сэра Томаса и, очевидно, не замужем, хотя, наверняка, она не испытывала недостатка в претендентах. А может быть, она вдова? Согласится ли она принять в семью американку и оставить место хозяйки дома Шарпов, позволив новой жене брата засиять вместо нее?

Когда общество разразилось аплодисментами, леди Шарп встала и скромно поклонилась. Однако что-то отвлекло внимание присутствовавших от пианистки, и по залу прошелестел шепот. Алан, как и остальные, отвернулся от леди Шарп, чтобы посмотреть, что вызвало этот шум, и открыл рот от изумления.

В зале наконец появился сэр Томас, потерявшийся гость.

Под руку с ним стояла Эдит, одетая в потрясающее платье цвета шампанского, которого Алан раньше никогда не видел. Их появление говорило о том, что прибыли они вместе, и это поставило Алана в тупик. Она сама сказала ему, что не приедет, – и вот она здесь. Алан посмотрел на Картера Кушинга и понял, что тот тоже потрясен появлением дочери. Какова была роль сэра Томаса во всем этом? Разве они не понимают, что подобное театральное появление попахивает скандалом?

Мне надо поддержать Юнис, подумал Алан. Это наверняка ее расстроит, и в этом нет ничего удивительного. Но он не мог оторвать глаз от Эдит. А она стоила того, чтобы на нее смотреть: розовые щеки, волосы, небрежно убранные вверх и обнажающие идеальный изгиб шеи, мягкий контур обнаженных плеч. Маленькая девочка, которая плакала над могилой своей мамы, превратилась в красавицу, и сердце Алана, помимо его желания, забилось от восторга. Хотя он и сильно сомневался, что ее сердце бьется в унисон с его. Для нее он все еще был участником ее детских игр, а не мужчиной, на которого она могла обратить свое внимание. И он никак не мог сравниться с темноволосым аристократом, перед которым толпа расступалась, как Красное море перед Моисеем.

С тем, кто, как Алан боялся, мог уже завоевать внимание красавицы. Когда они появились в зале, улыбка Эдит была загадочной, как у Моны Лизы. Как будто перед входом они обменялись тайной информацией и поклялись никому ее не раскрывать.

Алан освободился от оцепенения, наблюдая, как пара приближается к нему. Оказавшись рядом, Эдит мягко осмотрела его с головы до ног.

– Алан, позволь представить тебе сэра Томаса Шарпа, – произнесла она, а потом повернулась к англичанину. – Сэр Томас, это доктор Макмайкл, лучший человек в городе, если вам вдруг станет плохо.

Возможно, она хотела произнести комплимент, но такой комплимент Алану совсем не понравился. Неужели это все, что он значит для нее?

– Блестящая рекомендация, – ответил он тем не менее. – Я брат Юнис, сэр. Очень много о вас слышал. – Ну вот, теперь он напомнил Шарпу, что баронет подал Юнис в Лондоне некую надежду и правила приличия требуют, чтобы теперь сей джентльмен относился к ней соответственно.

– Рад встрече, – слегка поклонился Шарп.

Повинуясь жесту Шарпа, к ним подошла его сестра. С другой стороны, с тщательно «сделанными» лицами, к ним подошли Юнис с матерью.

– Эдит, это моя сестра, Люсиль.

– Мне очень приятно, мисс Кушинг, – произнесла леди Шарп. – Вы умудрились здорово задержать моего брата. – Она подождала, пока все оценят сказанное, а потом продолжила, обращаясь к брату: – Ты видишь, что Юнис в полном отчаянии? Она утверждает, что в Америке нет никого, кто умел бы правильно танцевать вальс. Надеюсь, что ты не огорчишь ее. – С этими словами она поцеловала Томаса в щеку.

Краем глаза Алан увидел, как его сестра улыбнулась. Значит, все само устроилось. Очень хорошо. Молодой человек почувствовал облегчение. Сейчас Эдит освободится, чтобы потанцевать с ним, – такая перспектива его вполне устраивала. Самым важным было то, что она все-таки приехала.

– Не огорчу, если только ты будешь аккомпанировать, – ответил Шарп сестре.

– С удовольствием, – леди Шарп королевским жестом склонила голову.

Алан заметил, что когда Эдит приблизилась к Юнис, то непроизвольно оставила между ними какое-то расстояние. А потом к нему подошел мистер Кушинг.

– Интересная ситуация, не правда ли? – негромко спросил он.

Услышав в его голосе неодобрение, Алан испугался, что он что-то пропустил, но тем не менее согласно кивнул. А потом напрягся, потому что к Эдит подошла его мать. У нее была натянутая улыбка, а глаза напоминали два кусочка льда.

Мама, прошу, не вороши этот улей.

– Эдит, какой сюрприз, – начала миссис Макмайкл военные действия.

Эдит покраснела, подтвердив тем самым, что понимает, в чем она неправа. Она ведь уже посылала вежливый отказ, и теперь ее появление на балу под руку с возможным женихом Юнис выглядело как выпад.

– Мы не ждали вас к обеду, – добавила миссис Макмайкл, на тот случай, если Эдит еще не до конца прочувствовала всю серьезность своего faux pas[18].

– Я знаю, – с раскаянием ответила девушка, – и я прошу прощения за это неудобство. Я уверена, что места за столом для меня не предусмотрено и….

– Не волнуйтесь, дитя мое, – прервала ее миссис Макмайкл. – У каждого есть свое место. И я уверена, что свое вы тоже найдете.

Внутренне Алан сморщился от этого укола.

Леди Шарп устроилась за инструментом и послала легкую заговорщицкую улыбку Юнис. Театральным жестом, как фокусник, сэр Томас вынул свечу из ближайшего канделябра.

– Вальс, – начал он, играя на публику, – танец, на самом деле, не очень сложный. Леди встает несколько левее от ведущего ее джентльмена. В танце всего шесть движений. Вот и все.

Сестра и мать Алана слушали его с жадным интересом. Да и как же иначе, если вас вот-вот обнимет сам Принц-Очарование?

– Однако говорят, что настоящий вальс танец настолько мягкий, деликатный и плавный, что свеча, которую держит в руке ведущий, не должна погаснуть. Это проверка умения танцевать вальс, и для этого нужна идеальная партнерша.

Конечно, Юнис, закончил за него Алан. Его сестра будет в таком восторге, что ее бальные туфельки вообще не будут касаться пола.

В этот момент сэр Томас повернулся… и протянул руку Эдит.

– Не окажете ли вы мне честь?

Находившиеся в зале задержали дыхание. Глаза Эдит расширились, а потом она скромно уставилась в пол. Алан видел, что ее губы двигаются, но не мог расслышать, что она говорит.

#

Эдит смотрела на протянутую руку сэра Томаса и пыталась понять, знает ли он, какой эффект произвела эта сцена. Она не принесет ей ничего, кроме скандала и стыда. Гости перешептывались, и девушка не могла заставить себя взглянуть на Юнис. Под пылающим взглядом сэра Томаса, которым он смотрел на нее, уговаривая поехать с ним на бал, она почувствовала себя Новой Женщиной, свободной от предрассудков прошлого столетия. Но сейчас, стоя перед ним с опущенными глазами и беззвучно умоляя его соблюдать приличия, Эдит поняла, что она еще не такая современная, как ей казалось. Вокруг были ее друзья, чье доброе мнение было для нее достаточно важно… несмотря на то, что ей невыносимо хотелось с ним станцевать.

– Благодарю вас, но нет, – сказала она так, что услышать ее мог только он. Леди никогда не отказываются от предложенного танца. Однако происходящее сейчас выходит за рамки приличий. Да, она вошла в зал вместе с ним, но это еще не значит, что он ее кавалер. Она решила забыть об условностях, когда они, двое творческих нонконформистов, входили в залу… но она была уверена, что он собирается сделать Юнис предложение, и намеревалась сразу же после этого распрощаться с ним навсегда.

– Я уверена, что Юнис будет в восторге, – прямо добавила она, еще больше подчеркивая свое неуклюжее, но искреннее желание исправить свою глупую неучтивость.

Сэр Томас продолжал улыбаться.

– Возможно, вы и правы, но я приглашаю вас, – и, повернувшись к гостям, попросил. – Прошу вас, освободите нам место.

И вот она уже двигается к центру зала. Что хуже: вечно стоять перед его протянутой рукой, пока все вокруг ожидают неизбежный результат? Или разом разделаться с этим? Юнис с матерью были потрясены, и Эдит их прекрасно понимала.

– Понимаете, Юнис такая милая девушка, – пробормотала она. – Добрая и верная. Конечно, я польщена, но….

– Вам что, так трудно согласиться с тем, что вы прекрасны? – негромко спросил он. – А также очаровательны и умны?

– Я не могу этого сделать. Прошу вас. Я не могу, – продолжала сопротивляться Эдит.

Леди Шарп положила руки на клавиатуру. Взгляд сэра Томаса был тверд и настойчив.

– Когда мне что-то не нравится, то я просто закрываю глаза. Безотказная штука. Может быть, попробуете? – предложил англичанин.

И тогда Эдит поняла, что станцует вальс с сэром Томасом Шарпом, баронетом.

– Я не хочу закрывать глаза, – ответила она. – Я хочу, чтобы они были открыты.

Раздались звуки чарующей мелодии, и рука Эдит легко легла на руку сэра Томаса. Это касание заставило ее вздрогнуть, и танец – их вальс – начался. Плавно скользя и твердо поддерживая ее спину, он вел ее в этом волшебном танце. Они не отводили друг от друга глаз, и на его лице было выражение уверенности и… радости? Было видно, что он получает от этого танца истинное наслаждение. И она тоже.

Пламя на длинной белой свече, которую он держал в руке, колебалось, но не гасло, подтверждая его мастерство танцора. Ее рука в его руке, его улыбка, изящество с котором двигался он сам и заставлял двигаться ее. Она чувствовала, как меняется. То взаимное притяжение, которое они почувствовали в конторе ее отца, росло и все сильнее связывало их вместе, пока они плавно скользили по залу. Идеальная пара. Лица зрителей казались размытыми, и правила хорошего тона больше никому не были нужны – они находились в своем частном мире, в котором не было никого, кроме них двоих. По крайней мере, до того, как прозвучали последние звуки музыки и все закончилось.

Свеча сэра Томаса все еще горела, и полностью изменившаяся Эдит загадала тайное желание и задула ее.

Она ни за что бы не произнесла это желание вслух, но удовлетворенная улыбка сэра Томаса и его изящный поклон беззвучно ответили на него «ДА».

А потом сестра сэра Томаса встала из-за инструмента и вышла из комнаты. Еще раз нежно взглянув на Эдит, англичанин последовал за ней. И забрал с собой сердце девушки.

Он это хорошо понимал.

Глава шестая

Почти сразу же после…

Картер Кушинг стоял перед зеркалом в своем клубе. Перед ним на столе был прекрасный завтрак, состоящий из яичницы с ветчиной, кофе и маленького бокала портвейна, и лежали бритвенные принадлежности. Камердинер, некто Сэндиш, только-только завел фонограф, и теперь он играл старую сентиментальную мелодию, которую обычно напевала его дорогая почившая жена. У нее был такой восхитительный голос – он обожал, закрыв глаза, слушать, как она поет Эдит колыбельные. Или читает ей. Детская была для него местом, где он отдыхал от забот жесткого мужского мира – мира, который он старался не закрывать от своей упрямой дочери, потому что понимал, что она настроена завоевать его. Но в данном конкретном случае он должен ее защитить… если только она нуждается в защите.

А после выходки сэра Томаса на балу у Макмайклов он был уверен в этом больше, чем когда-либо.

Все это совсем некстати, подумал Картер Кушинг, услышав знакомые шаги одной одиозной личности, которая собиралась вновь предстать перед его глазами. Хотелось бы мне, чтобы в этом не было никакой необходимости.

И, как по волшебству, он увидел костлявую фигуру молодого Эзекии Холли, который приближался, осторожно ступая по плиточному полу в надежде сохранить свои прекрасные кожаные ботинки сухими. Эзекия носил гетры и считал себя настоящим денди. Хотя он им никогда не был.

– Мистер Холли, – сказал Кушинг, – я люблю с утра пораньше заходить в клуб. В этом случае мне здесь никто не мешает.

– Отличное начало дня, сэр, – голос Холли звучал официально.

– Вы тоже так думаете? И, может быть, отличное время для окончания некоторых дел. – Кушинг замолчал. Но он уже принял решение и теперь готов был его выполнить, даже если это принесет разочарование его любимой дочери. – В городе появились молодой человек с сестрой. Что-то мне в них не нравится.

Кушинг протянул Холли клочок бумаги, на котором было написано: сэр Томас Шарп и леди Люсиль Шарп.

– Вот их имена. Я хочу, чтобы вы провели расследование. О деньгах не беспокойтесь. Мне нужны результаты. – Тут он протянул Холли чек. – И побыстрее.

Нет смысла продлевать ее агонию, раз уж до этого дошло.

#

Стоял прекрасный день, последний из целой череды прекрасных дней, которые Эдит проводила в компании Шарпов. В парке Делавер играл оркестр, и семьи горожан высыпали на пикник. Погода была совершенно фантастическая. Эдит прогуливалась в компании леди Люсиль Шарп, и обе женщины прятались от ярких солнечных лучей за пестрыми зонтиками от солнца. Эдит была в своей светло-золотистой юбке, стянутой в талии кожаным поясом с двумя руками, сделанными из слоновой кости, держащими друг друга. Пояс был ее любимым, потому что напоминал ей о любимой детской книжке «Красавица и Чудовище». Заколдованный замок Чудовища был населен волшебными существами, которые прислуживали ему. Так как предполагалось, что они все невидимые, то на картинках они изображались белыми контурами на черном фоне. Когда они впервые вместе читали эту сказку, Эдит спросила у матери, не были ли эти существа призраками. Мама ответила, что призраков не существует в природе и если кто-то – скорее всего кухарка, потому что она ирландка и очень суеверна, – говорит ей обратное, то она не должна ее слушать.

Шарпы были одеты во все абсолютно черное, этот цвет напоминал Эдит об описаниях Диккенсом черного цвета сажи, которая покрывала Лондон. На черном костюме леди Шарп выделялся кроваво-красный цветок на груди и воротник и манжеты, украшенные кружевом. Сэр Томас напоминал высокую, черную тень с полоской белоснежного воротничка и серебряной цепочкой для часов. Оба надели круглые, черные очки, чтобы защитить глаза от солнца.

Томас в это время находился вместе с Аланом, Юнис и несколькими поклонниками Юнис. Головы гуляющих поворачивались вслед прогуливающимся Эдит и леди Шарп – голова девушки кружилась от восторга, хотя лицо ее оставалось совершенно непроницаемым. В руках леди Шарп держала пинцет и специальную коробочку – она собирала коллекцию бабочек.

– Papilio Androgenus Epidarus, – объявила она, помещая красочное, трепещущее крылышками насекомое в коробочку.

– Они же умирают, – пробормотала Эдит, слегка пораженная.

– Конечно, умирают, – согласилась леди Шарп. – Они греются в солнечных лучах, и когда солнце исчезает, то они умирают.

– Как печально.

– Совсем не печально, Эдит, – возразила леди Шарп. – Таков закон жизни. Это жестокий и дикий мир, в котором кто-то кого-то постоянно ест или умирает прямо у нас под ногами.

– Все это совершенно ужасно, Люсиль, – скорчила гримаску Эдит.

– Не все, – сестра сэра Томаса подняла ветку с прикрепленным к ней коконом и внимательно его рассмотрела.

– Вот, взгляните. Все, что нужно для жизни, находится внутри этого кокона. Идеальный случай. Если я буду сохранять его в тепле и сухости, то из него вылезет очаровательное маленькое существо. Кусочек солнца, только с крыльями, – она улыбнулась Эдит и повыше подняла ветку. – Дома у нас есть только «мертвые головы[19]». Вне всякого сомнения, устрашающие существа без малейших признаков красоты. Они обитают в темноте и холоде.

Люсиль осторожно завернула кокон в носовой платок.

– А чем же они питаются? – поинтересовалась Эдит.

– Боюсь, что бабочками, – в голосе Люсиль послышалась скука.

Она смотрела на что-то на земле, и Эдит проследила за ее взглядом. Там целая армия муравьев захватила в плен очаровательную бабочку и теперь пожирала ее, пока она еще дергалась. Эдит почувствовала отвращение.

Но леди Шарп внимательно наблюдала за этим пиршеством.

#

«Призрак задвигался в полусогнутом положении, как будто испытывал боль… и именно тогда она поняла, с ужасом и облегчением, что это призрак ее матери».

Сэр Томас вслух читал произведение Эдит ей самой, Люсиль и Алану, сидевшим на траве.

Леди Шарп слегка приподняла идеально изогнутую бровь.

– Призрак? Я не ошиблась? Не знала, что вы пишете о подобных вещах.

– В детстве Эдит видела настоящего призрака, – пояснил Алан, и давно подавляемое смущение мгновенно окрасило щеки Эдит в розовый цвет.

– Правда? – сморгнула Люсиль.

– Но сейчас ее больше интересуют истории про любовь, – ответил Алан, и Эдит покраснела еще больше. Он что, издевается над ней?

– Призрак – это просто метафора, – пояснила она.

– Они всегда приводят меня в восхищение, – заметил сэр Томас, ловя взгляд Эдит.

– Мне кажется, что люди, которым являются подобные вещи, должны испытывать необходимость в ласке и сочувствии, – заявила леди Шарп.

– Вам, мне кажется, не нужно ни первого, ни второго, – заметил Алан, и она подняла подбородок, как будто рассматривала что-то вдали.

После этого Шарпы отошли в сторону и погрузились в беседу.

– Приходите ко мне, Эдит. В мой новый офис, – предложил Алан. – Я все еще устраиваюсь, но мне кажется, что некоторые из моих теорий покажутся вам достаточно интересными.

Теории? Она что, что-то пропустила, не могла понять Эдит. Но что именно? Она вернулась к тому, о чем говорили раньше. Он что, имеет в виду призраков?

#

Скрывшись в тени от сверкающего американского солнца, Люсиль негромко сказала Томасу:

– Мне кажется, что она не лучший выбор.

– Тебе придется мне поверить, – пробормотал он, наклонившись к сестре поближе.

Он изменился; все изменилось; они совсем не об этом с ним договаривались. Вокруг было слишком светло – это мешало ей думать. Доверие в этом мире дорогого стоило. Но Томасу она могла доверять.

А кому еще?

#

Картер Кушинг был человек наблюдательный – в его работе детали играли важную роль. Поэтому, через несколько дней, когда мистер Холли вновь предстал перед ним, Кушинг понял, что у него есть какая-то информация. И информация не из приятных.

Прости меня, детка, подумал он.

– Мне не часто приходится приносить дурные вести, – произнес мистер Холли вместо приветствия. – Но если они появляются, то я доставляю их лично.

В руках у него был конверт, который он протянул Кушингу.

– Откройте, когда будете одни, – посоветовал он.

Деньги перешли из рук в руки, и мистер Холли удалился.

#

Эдит очень гордилась Аланом. И хотя его офис все еще наполовину был заполнен нераспакованными коробками, он уже консультировал какого-то пациента и двигался по комнате с уверенностью истинного ученого. В приглушенном свете он каким-то прибором исследовал глаза пожилого джентльмена, а Эдит вежливо держалась в сторонке. Она вспомнила, как сэр Томас демонстрировал модель своего изобретения в конторе его отца, и ее щеки потеплели. Чтобы чем-то заняться, она стала рассматривать книги и инструменты Алана.

– Вы не пользовались каплями регулярно, – попенял Алан своему пациенту. – А я настаиваю, чтобы это делалось именно регулярно. – Он повернулся и увидел Эдит, которая улыбнулась ему. Алан начал писать на рецептурном бланке. –  Идите в аптеку и попросите приготовить вам именно такое лекарство, а потом принимайте в той же дозировке.

Мужчина вышел, и Алан полностью переключился на Эдит.

– А что ты читаешь? – поинтересовалась она. – Морфология Оптического Нерва, Принципы Оптической Рефракции…. – Она дотронулась до корешка следующей книги. –  Артур Конан-Дойл? Алан? Ты что, любитель детективов?

– Конечно нет, – Алан покачал головой. – Но Конан-Дойл ведь врач. И так же, как и я – офтальмолог.

– Как и ты, – улыбнулась девушка.

– Я встречался с ним в Англии. Был на одной из его лекций.

– Правда? И как он?

– Это было потрясающе. Речь шла не о литературе, а о спиритизме. Позволь я покажу тебе кое-что. Это может тебя заинтересовать.

Усевшись, она наблюдала, как Алан собирает проекционный аппарат, сделанный из дерева и меди. Цвет ее платья, с рукавами-буф, подходил к цвету медных деталей аппарата. Алан раскладывал фотографические пластинки на подносе.

– Сам по себе процесс фотографирования довольно прост, – начал он свои объяснения. – Изображение появляется на пластинке благодаря использованию комбинации солей серебра, а потом фиксируется на ней, пока еще никому не видимое. Такое изображение называется латентным. Для того чтобы сделать его видимым, мы используем проявитель, например – пары ртути.

Он показал на стеклянную пластинку, которая лежала перед ним. Основным изображением на ней было изображение младенца в колыбели. А потом кровь застыла у Эдит в жилах, когда она рассмотрела бесформенную фигуру, склонившуюся над младенцем: вытянутое, жутковатое лицо с черными дырами на месте глаз и раскрытым в немом крике ртом. Кричало ли существо от боли или ярости, было непонятно. Девушка еще раз взглянула на ребенка и с трудом подавила в себе импульс выхватить младенца из кроватки, хотя и понимала, что это совершенно бессмысленно.

– Я глубоко уверен, что отдельные субстанции на земле, будь то химические соединения или минералы, так же способны фиксировать изображения, как и эта пластина. Они могут зафиксировать или человека, или эмоции, которых больше не существует. Такой процесс называется «импрегнирование».

А не могло ли нечто похожее произойти у нас в доме? – заинтересованно подумала Эдит. Тогда то, что она видела… дважды… в доме – это не результат ее воображения, а совершенно материальные вещи?

– Но не все способны видеть эти изображения, – негромко заметила она.

А я их видела.

Видела ее.

Ее внутренности сжались в комок.

– Совершенно верно, – согласился Алан, не замечая ее дискомфорта. – Например, пациент, который только что вышел, помимо всех остальных своих болезней, абсолютный дальтоник.

Перед ее глазами прошла вся его коллекция фотографий различных фантомов – мутных и сформировавшихся только наполовину, все более тревожных, растянутых и нереальных …. Это нечто, что обладало каким-то сознанием? Или это были простые воспоминания? И по какой причине они возвращались?

– Он никогда не сможет воспринять красный или зеленый цвет, – продолжал свои рассуждения Алан. – Он соглашается верить в их существование только потому, что большинство людей вокруг него это подтверждает.

А призраки – они существуют? Это что, изображения настоящих призраков?

А вот на этой картинке, да, да, именно на этой… неужели кто-то пошевелился?

– Эти… призраки, – Алан специально воспользовался тем же словом, которое Эдит использовала в своей книге, – могут быть везде вокруг нас, но только люди, обладающие «проявителем», то есть особым отклонением от нормы, способны их видеть.

– А может быть, мы их замечаем, когда для этого наступает особое время? Когда им надо, чтобы мы их увидели, – предположила девушка. Потом она заметила, как пристально смотрит на нее Алан, покраснела и отвела глаза. Он ведь был ее доверенным лицом – именно ему она шепотом сообщила, что к ней приходил призрак мамы. Он был свидетелем того, как над ней издевалась Юнис, его сестра, когда узнала об этом. И он видел, как сэр Томас наслаждался каждым словом ее книги, как просил продолжения.

– Конан-Дойл использовал термин «оферта», – продолжил свой рассказ Алан, – подразумевая под этим какой-то жест, как приглашение к разговору. Постучи один раз, если «ДА», или Дотронься до руки, если ты здесь.

Эдит не могла понять, к чему он завел этот разговор. Ведь она никому ни слова не сказала о последнем… появлении, поэтому странно было, что Алан решил вернуться в прошлое, да еще такое болезненное. Правда, он видел, насколько ее история про призрака заинтересовала сэра Томаса. Это что, попытка отвлечь ее от англичанина и завоевать ее внимание? Или сейчас он понял, что в прошлом, будучи ее другом, не слишком поддерживал ее литературные начинания?

– Ты никогда не рассказывал мне об этом своем увлечении, Алан, – сказала Эдит и стала ждать его ответа. Его лицо смягчилось.

– Иногда мне кажется, Эдит, что ты можешь думать обо мне только как о друге детства, вместе с которым ты забиралась на фруктовые деревья.

Девушка задумалась над услышанным. А не было ли приглашение посетить его кабинет нечто большим, чем дружеским жестом?

– Эдит, я понимаю твое восхищение Шарпами, но… – Поколебавшись какое-то время, Алан наконец решился: – В твоих же собственных интересах я умоляю тебя: будь осторожна!

Я права, подумала девушка, слегка ошеломленная. Алан в меня влюблен.

– Я могу постоять сама за себя, Алан. Не бери на себя слишком много, – не звучит ли это как попытка защититься? – Тебя очень долго не было. – Она постаралась выбрать слова помягче. – Ведь как-то я жила до сих пор.

– Ты права, Эдит, прости, – по его лицу ничего нельзя было понять. – Больше всего на свете я всегда беспокоился о тебе. Если ты счастлива, то и я тоже.

И ты мой настоящий друг, подумала она, чувствуя благодарность за то, что он о ней беспокоится. Без сомнения, ей есть над чем поразмышлять. Она всегда считала, что эти… как там она их называла – посещения? ночные кошмары? – были результатом ее творческого воображения. Но что, если мама действительно приходила к ней?

Эдит похолодела.

Эти фотографии ничего не доказывают, подумала она, как ей показалось, с изрядной долей безнадежности. Самим процессом их создания, возможно, манипулировали. Кроме того, мне не понятно отношение Алана ко всему этому. Он специалист по глазам, по зрению и по исправлению нарушений, с этим связанных. Алан сказал, что Конан-Дойл в призраков верит, но ничего не сказал о себе самом. Для него это может быть просто интересной научной загадкой.

Она захотела выяснить все поточнее, но появился очередной пациент. Поэтому с некоторым разочарованием, а скорее с облегчением, она ушла.

#

Картер Кушинг собрал большую группу геологов в большом конференц-зале, чтобы они смогли ознакомиться с механизмом сэра Томаса. Его модель говорила сама за себя, поэтому в дополнение к ней он принес топографическую модель Аллердейл Холла со всеми холмами и долинами, украшенную точной копией его дома. Геологи сгорали от нетерпения.

– Новые месторождения находятся прямо под и вокруг самого дома, – рассказывал сэр Томас. – Вот в этих слоях. Глина красного цвета – высшего качества. Кроме того, в ней содержится достаточно руды, чтобы после обжига она становилась твердой, как сталь.

Кушинг наблюдал, как англичанин отвечает на вопросы и изо всех сил пытается продать слушателям свой план.

– Не знаю, как вы, но я впечатлен, – прошептал ему на ухо подошедший Билл Фергюсон.

– Я тоже впечатлен, – ответил Кушинг. Но не тем, чем ты. А совсем другим.

Сэр Томас улыбнулся ему, услышав их разговор. Кушинг решил, что наступило время для следующего хода.

– Джентльмены, предлагаю продолжить это обсуждение вечером, за обедом, – гостеприимно предложил он, отвечая на улыбку Шарпа. Хотя настроен он был совсем не гостеприимно, более того – он весь словно заледенел.

Члены собрания стали по двое, по трое покидать зал. Секретарша отвела Кушинга в сторону, и он увидел мистера Холли, в руках у которого был дополнительный документ, добытый по его просьбе. Он изучил бумагу. Все так. Все правда.

– Отличная работа, Томас, – похвалил Фергюсон Шарпа, выходя из помещения. – Молодцом.

Не надо торопиться, мрачно подумал Кушинг.

Глава седьмая

На закате

Гости наслаждались жизнью, а слуги суетились. Обед в поместье Кушингов задумывался как большое событие. Аромат мяса и вина щекотал ноздри Томаса, когда они с Люсиль входили в столовую. Атмосфера комнаты была полна того же ажиотажа, который сопровождал его сегодняшнюю презентацию, и он знал, что успех наконец пришел и к нему.

Очаровательный дом Эдит сильно отличался от их собственного. Свечи мерцали желтым светом, газовые лампы светили сквозь панели из цветного стекла. Это был дом принцессы из сказки, и Томас мог хорошо представить себе, как маленькая Эдит вместе с мамой читают книжки и изредка сдвигают светловолосые головы, чтобы рассмотреть картинку, раскрашенную всеми цветами радуги.

Мы получим финансирование от этих добрых жителей Буффало, подумал Томас. Больше никуда ехать не надо.

А потом появилась она – Эдит, сверкающая и яркая, как само солнце. Так же и Ромео говорил Джульетте о том, что Любовь обречена, но для них….

– Отдай ей кольцо, – прошептала ему на ухо стоявшая рядом Люсиль.

Рубина Шарпов на ее руке больше не было. Он вспомнил, как он сверкал на ее длинном, тонком пальце, когда она играла на фортепьяно в доме Макмайклов. Оно предназначалось для Юнис, но после того, как он встретил Эдит, он понял в душе, что этот выбор был неправильным. Томас знал, что Люсиль все еще не убеждена, что Эдит лучшая кандидатура, и согласилась с ним только потому, что очень любит его.

Теперь, когда его сестра отошла в сторону, он почувствовал угрызения совести, потому что не был с ней до конца честен. Он обязательно отдаст кольцо Эдит, обязательно, но не так, как они это себе представляли. И совсем по другой причине.

Для него начиналась новая жизнь. Солнце наконец взошло, и все эти годы в темноте…

…все эти тайны…

…наконец закончились.

Он освободился от такого груза, что у него, казалось, выросли крылья.

Боясь, что слишком разнервничается, Томас подошел к Эдит.

– Я могу поговорить с вами?

Она взглянула на толпу гостей и перевела взгляд на него.

– Прямо сейчас, Томас?

Она перестала использовать мой титул, обрадованно подумал он. Он много раз просил девушку об этом, но она отказывалась. Слышать свое имя, произнесенное ее устами….

– Да, именно сейчас. Боюсь, что я не могу больше ждать, – ответил англичанин. Он вздохнул, искренне взволнованный, и стал рыться в кармане в поисках кольца. Эдит доброжелательно ждала. Он должен сделать это как полагается.

– Мисс Кушинг…. Эдит, – произнес он изменившимся голосом. – Я знаю….

И как раз в этот момент, как назло, возник ее отец. Томас положил кольцо назад в карман.

– Сэр Томас, не соблаговолите ли вы пройти в мой кабинет? Вместе с вашей сестрой? Не сочтите за труд пригласить ее, – обратился к нему Кушинг, а потом повернулся к дочери. – Дитя мое, проследи за рассадкой гостей. Мы скоро присоединимся к вам.

Томас весь покрылся мурашками. Он наблюдал, как Эдит исчезает вдали, как солнце за горизонтом. А потом, как и просил, или, точнее, приказал мистер Кушинг, он отправился за Люсиль.

#

Видит Бог, это не доставляет мне никакого удовольствия, подумал мистер Кушинг, наблюдая, как сэр Томас и леди Люсиль входят в кабинет. Хотя, по правде говоря, удовольствие он получал. Сам он поднялся из самых низов и поэтому радовался победе каждый раз, когда выигрывал очередную битву. Может быть, это и было мелко, но это была правда.

– Итак, леди Люсиль и сэр Томас, – он внимательно осмотрел их. Такие бледные и темноволосые. Как будто два близнеца. – Первый раз, когда мы встретились у меня в конторе….

– Я помню это. Очень хорошо помню, – заметил сэр Томас.

– Думаю, что тогда для вас не составило труда заметить, что вы мне не нравитесь, – произнес Кушинг, изогнув бровь.

– Тогда вы не стали этого скрывать, сэр, – мужественно согласился с ним англичанин. – Но может быть, сейчас, с течением времени….

– Ваше время закончилось, сэр Томас, – и слава богу, подумал американец.

– А вы не могли бы говорить яснее? – вмешалась в их разговор леди Шарп. – Боюсь, что я вас не совсем понимаю.

Кушинг был потрясен ее самообладанием.

– Постараюсь говорить яснее, мисс. Яснее, чем вам, может быть, захочется услышать. Я не знаю, какое отношение вы лично имеете ко всему происходящему, но в последнее время ваш братец успешно смешивал дело с удовольствием, регулярно встречаясь с моей дочерью. Моей единственной дочерью, – добавил он с нажимом.

– Сэр, я понимаю, что мне нечего вам предложить, – произнес молодой человек. – Но дело в том, что…. – Он запнулся, и Кушинг перехватил инициативу.

– Что вы любите мою дочь, не так ли? – американец старался сдерживать свой гнев. Не было никакого смысла гневаться – его целью было завершить начатое, и чем быстрее, тем лучше.

– Да, сэр, именно так, – сэр Томас не отвел глаз.

– Вы прекрасно играете свою роль, – здесь Кушинг не кривил душой. – Несколько дней назад моя дочь спросила меня, чем вы мне не нравитесь, и скажу вам честно, в тот момент у меня не было достойного ответа. А теперь он есть. Я получил в свое распоряжение любопытные бумаги, которые напрямую касаются вас с сестрой. Выписка из книги пэров, кадастровые записи….

Он достал конверт, полученный от мистера Холли, в котором содержались документы, за которые ему пришлось заплатить дополнительно, и подтолкнул его через стол, в сторону Шарпов. Как он и предполагал, один из документов особенно заинтересовал сэра Томаса.

– А вот этот документ, выписка из гражданского реестра, это настоящая находка, – объявил мистер Кушинг, вбивая последний гвоздь в крышку гроба Шарпов. Одного взгляда на печать было достаточно: молодой человек смертельно побледнел.

– Мне кажется, что я впервые вижу вашу естественную и честную реакцию, – заметил американец.

В комнате повисла тишина. По лицу леди Шарп ничего нельзя было понять, но сэр Томас был живым воплощением несчастья, когда выдавил из себя:

– Она знает?

– Нет, – ответил Кушинг. – Но узнает, если это будет нужно для того, чтобы вы убрались отсюда навечно.

Выражение лица Шарпа изменилось, когда он, скорее всего бессознательно, наклонился вперед.

– Уверен, что вы мне не поверите, но… – начал он.

– Вы ее любите. Вы повторяетесь, – Кушинг достал чековую книжку и написал что-то на верхнем чеке.

– Теперь с вами… – произнес он, протягивая чек леди Шарп. – Мне кажется, что вы более собранны, чем ваш брат.

Глаза женщины широко распахнулись, когда она увидела сумму. Ее реакция доставила ему мрачное удовольствие, так как подтвердила его мнение об этой гнусной парочке.

– Я знаю, что это более чем щедро. Но если вы захотите обналичить чек, то вам придется выполнить два условия, – американец протянул два железнодорожных билета. – Поезд в Нью-Йорк отправляется завтра рано утром. Вам с братом лучше не опаздывать. Мы с вами хорошо понимаем друг друга?

– Да.

Женщина была зла, и из-за этого сам Кушинг разозлился еще больше. Она не имеет права ни на какие эмоции, кроме стыда. Эта прокля́тая и про́клятая выписка. Кушинг был поражен их высокомерием, из-за которого они даже не подумали, что глупому американцу из заштатного городишки может прийти в голову проверить их личности. Но каждому свое. Как он уже сказал, их время не просто подходило к концу. Оно уже закончилось.

– А второе условие? – спросила англичанка.

– Оно касается моей дочери, – он тяжело взглянул на распутного паразита, которым был ее брат. – Сегодня вечером вам придется разбить ее сердце на кусочки.

#

Еда была подана, и теперь Эдит следила за тем, чтобы всем гостям ее отца было комфортно. Она исполняла роль хозяйки с того момента, как умерла ее мать, и имела неплохой опыт. Но сегодня ее голова была занята другим: она понимала, что сэр Томас собирался задать ей важный вопрос – может быть, самый важный из тех, которые задают женщине в ее жизни, – и в тот момент был приглашен ее отцом на частную беседу.

Для Эдит это означало, что она не ошиблась, определяя природу этого вопроса.

Ее сердце отчаянно колотилось у нее в груди, а в животе летали миллионы бабочек. Но когда Томас вместе с Люсиль заняли свои почетные места за столом, она ничего не смогла прочитать на его лице. Ели Шарпы очень мало. Если она права, то у Томаса была причина потерять аппетит. Судя по тому, что она об этом читала, мужчины здорово нервничают, прежде чем сделать предложение. А его сестра разве не могла потерять аппетит просто потому, что хочет счастья своему брату? У Эдит никогда не было ни братьев, ни сестер, но она всегда хотела их. Так вот теперь леди Шарп станет для нее сестрой. Такая перспектива наполнила сердце девушки радостью.

Держи себя в руках, Эдит, говорила она самой себе, но даже воздух вокруг нее потрескивал от переполнявших ее эмоций.

Ее отец поднял бокал.

– Леди и джентльмены, у нас есть неожиданное объявление. Сэр Томас?

О, боже. Вот оно. Но ведь он должен был сначала переговорить со мной? Я что, ошиблась? Может быть, дело совсем не в помолвке? Может быть, он хочет сделать объявление об их деловом партнерстве? Мне не надо было надеяться на слишком многое. Прошло слишком мало времени, а я уже потеряла голову, как глупая героиня Анны Радклиф[20].

Но нет, Томас поднял бокал, глядя ей прямо в глаза. Эти глубокие синие глаза смотрят прямо на нее. Он выглядит как человек, готовый объявить о сотрудничестве, но совсем в другой области.

– Благодарю вас, мистер Кушинг, – произнес англичанин. – Когда я приехал в Америку, мое сердце было полно ожиданием приключений. Здесь слово «будущее» это не простой звук.

Эдит встретилась с ним глазами. Он говорит о будущем… об их будущем?

– Среди вас я нашел тепло и новых друзей. И за это я вам всем бесконечно благодарен, – на мгновение он замолчал, и перед внутренним взором Эдит пронеслась вся ее жизнь.

Тут выражение его лица изменилось. Хотя взгляд его был так же тверд, но в нем появилась тоска. Девушка почувствовала беспокойство. Что-то здесь не так.

– Но теперь пришла пора прощаться. И дай нам Бог встретиться вновь. Может быть, на другом берегу. Мы с сестрой отправляемся в Англию, как раз вовремя, чтобы попасть к зимнему сезону.

Эта маленькая шутка вызвала смех и выкрики за столом. Но Эдит ее не поняла. Это не предложение. Он уезжает. Бросает ее точно так же, как бросил бедняжку Юнис.

Но я думала… я думала, что он… любит меня.

Опустошенная, Эдит пробормотала извинения и покинула столовую.

Она не заметила, что он вышел вслед за ней, пока он не произнес ее имени.

– Эдит.

Она заставила себя забыть о боли, так же как сделала это тем снежным днем, когда испытывала ее, столкнувшись с настоящей смертью. Сейчас, когда ее сердце разбилось вдребезги, она поступила так же. Она думала… она надеялась…

– Вы нас покидаете, – каждый звук давался ей с трудом, но она ничем не выдала себя. Ее голос был таким же твердым, как и его взгляд за несколько секунд до того, как он нанес смертельный удар.

– Мы должны немедленно вернуться и заняться делами, – пояснил Томас. – Разработка шахты должна начаться прежде, чем наступят холода. – И вот новый удар: – А так как в Америке нас ничего не держит….

Разве можно быть таким жестоким? Неужели он этого не понимает?

– Понятно.

Эдит подошла к лестнице и здесь заметила отца, который стоял неподалеку. Ее милый отец, скорее всего, понимал, что это решение Томаса причинит ей боль, и стоял на страже на тот случай, если он понадобится. Так что ее все еще любят.

– Ваша рукопись, – продолжил Томас. – Я прочитал новые главы. Завтра утром вам ее доставят.

– Очень мило с вашей стороны, – мысленно Эдит вернулась к их первой встрече, когда он восхищался написанным, еще не зная имени автора. Между ними сразу же возникла связь. Ну конечно, возникла. Теперь боль в сердце превратилась в настоящую агонию.

– Вы все еще хотите знать мое мнение? – поинтересовался англичанин. Девушка кивнула, и он начал было говорить, потом запнулся и продолжил голосом, который говорил о том, что для него это не более чем постылая и формальная задача: – Очень хорошо. Ваше произведение сентиментально до абсурдности. Чувства, которые вы описываете с такой серьезностью… эта боль, эти потери…. Вы этого сами никогда не проживали. Создается впечатление, что вы знаете только то, о чем прочитали у других авторов.

Даже плюнув ей в лицо, он не смог бы обидеть ее сильнее. Что он говорит? Как он может говорить подобное на публике? Оскорблять ее в ее же собственном доме?

– Благодарю вас за откровенность, сэр, – кратко ответила Эдит.

Он сделал шаг по направлению к ней, и она почувствовала в этом агрессию.

– Я еще не закончил, дитя. Вы упорно описываете любовные мучения, когда совершенно очевидно, что сами вы их никогда не испытывали.

Почему он так возмутительно ведет себя. Неужели некоторая фамильярность с ее стороны… то, что она демонстрировала надежду… оскорбили его? Она что… Он что, рассмотрел в ней еще одну Юнис – сплошную корысть, скрывающуюся за твердым намерением выскочить за него замуж?

– Вы сказали более чем достаточно, – это что, ее голос? Это говорит она сама? Сейчас она похожа на Снежную королеву, ледяную, непреклонную и очень злую.

В холл стали выходить гости, привлеченные звуками ссоры и теперь наблюдающие за ее унижением. А он, подходя все ближе, продолжал безжалостно издеваться над ней….

– …советую вам вернуться к вашим призракам и фантазиям. И чем быстрее, тем лучше, Эдит. Вы на удивление мало знаете о человеческом сердце и о том, как оно может страдать. Вы не кто иная, как испорченное дитя, которое играется с….

Ну, хватит, с нее достаточно. Это она-то ничего не знает? По крайней мере, у нее есть сердце.

Она дала Томасу пощечину. Он вздрогнул, но ничего не сказал.

Эдит повернулась и выбежала из помещения.

#

Темнота. Спальня. Рыдания.

Ручка двери повернулась, и Эдит, лежащая на кровати, напряглась.

А потом дверь открылась, и на пороге появился ее отец. Эдит жаждала, чтобы ее пожалели. Ее женская гордость оказалась разорванной в клочья. Отец называет ее «дитя», так же как и Томас. Но она уже взрослая женщина, которая только что пережила мучительный отказ, и отец в этом случае был не тем человеком, сострадания которого она искала. Эдит даже сомневалась, что такой человек вообще существует.

– Я все вижу, Эдит, – деликатно произнес отец. – Я знаю, что ты чувствуешь по отношению к нему. Но дай время. Быть может, ты и я… мы можем переехать на западное побережье. Ты будешь писать, а я….

Его голос затих, и у нее перед глазами встало будущее, в котором он был вдовцом, а она старой девой, которые живут вместе. Этого она не могла вынести.

– Я люблю тебя, папа, но неужели ты не видишь? Чем сильнее ты меня обнимаешь, тем мне страшнее, – она старалась не произносить слова, вертевшиеся у нее на языке. – Сегодня я не хочу больше говорить. Просто не могу. – Усталость брала верх. – Спокойной ночи.

Кушинг почувствовал печаль, когда она закрыла за ним дверь и вычеркнула его из своей жизни.

По крайней мере, на сегодняшнюю ночь.

#

«Моя любовь похожа на красную розу…»

На следующее утро на фонографе крутилась пластинка с нежной песней, которая давно уже превратилась в серенаду его супруге. Кушинг, в халате, стоял в раздевалке своего клуба, задумчивый и в то же время торжествующий. Ему удалось помешать Эдит совершить величайшую ошибку. Если бы сэру Томасу Шарпу удалось завершить свой мерзкий план, то жизнь Эдит была бы испорчена навсегда.

Скандал уничтожил бы ее.

В то утро Кушинг чувствовал себя особенно близко к своей дорогой, безвременно ушедшей жене. И смотрясь в зеркало, он видел перед собой ее прекрасное лицо. Не то кошмарное, которое они похоронили, а лицо той очаровательной девушки, на которой он женился.

Все эти годы я охранял нашу дочь, беззвучно сказал он ей. И она в полной безопасности.

Эдит была его наследницей, и Кушинг знал, что будет еще много сэров Томасов, которых привлечет запах его денег. Но он сделает все, что в его силах, чтобы защитить ее. Правда, он надеялся, что для этого ему больше не придется причинять ей такую боль и страдания.

Пребывая в угрюмом настроении, он приготовился к бритью. Появился слуга с чистыми полотенцами и, открыв кран с горячей водой, наполнил раковину.

– Как сегодня водичка, Бентон? – спросил Кушинг с деланой веселостью.

– Горячее не придумаешь. Точно как вы любите, сэр, – ответил Бентон, включая душ. Комната стала наполняться паром.

– Ну что ж, отлично. Сделай милость, закажи мне яичницу с ветчиной. Если есть горячий кофе, то я начну с него. И чуточку портвейна.

– Уже делается, сэр. Таймс?

– Если не затруднит, – быть может, там уже появилась короткая заметка об отъезде сэра Томаса Шарпа, баронета, назад, в Старый Свет. Туда ему и дорога.

Помещение наполнилось паром к тому моменту, когда он начал раздеваться. Неожиданно его испугала мелькнувшая у него за спиной тень. Кушинг обернулся, чтобы посмотреть, не вернулся ли Бентон.

Никого.

Но кого-то же он видел. И четко ощущал, что он не один. Если бы это был один из членов клуба, то он бы уже назвался. Странно и неприятно, что этого не произошло.

А может быть, у него разыгралось воображение?

И тем не менее….

Ощущая себя дураком, он заглянул во все шкафы для одежды. Естественно, они были пусты.

Горячая вода лилась через край раковины. Из-за этой тени он забыл ее выключить. На пол упали его опасная бритва и кусок мыла. С кряхтением он наклонился, чтобы поднять их, и порезал себе палец. Напоминающая цветом красную глину кровь потекла в сток на полу.

Вот. Опять появилась эта тень. А потом кто-то схватил его за ворот халата и за затылок. Прежде чем он успел среагировать, его ударили головой о край раковины. Боли он не испытал, только шок. Споткнувшись, Кушинг упал на колени. Какая-та фигура наклонилась над ним, схватила за волосы и стала вновь и вновь бить головой о фаянс раковины. Он почувствовал, что его нос разбился, а кости черепа трещат.

Эдит.

Сломалась лобная кость.

Еще один удар.

Эди…

Из разбитого черепа фонтаном забила пурпурная кровь.

Еще удар.

Э…

Кушинг больше не двигался, и его кровь смешивалась с чистой горячей водой.

Глава восьмая

Тем же утром

Эдит не помнила, как заснула. А проснулась она полностью одетая, лежа поверх покрывала на кровати в своей спальне. Какое избитое клише: рыдать, пока не заснешь.

В ее комнате находилась Анни, державшая в руках пачку исписанных листов, которые Эдит мгновенно узнала: это были последние главы рукописи, которую она теперь ненавидела. Томас пообещал вернуть ее утром и выполнил обещание. Вид рукописи вернул назад все кошмары, которые мучали ее ночью.

– Что это такое, Анни? – пробормотала Эдит.

– Это принесли рано утром, мисс. Но я не стала будить вас так рано.

– Теперь это неважно, но спасибо, Анни, – Эдит показала рукой на корзину для бумаг. Горничная заколебалась.

– Что, и письмо тоже? – уточнила она.

– Письмо…? – Эдит нащупала очки и завела их дужки за уши. На красном воске, которым был запечатан конверт из толстой пергаментной бумаги, отпечатался герб с черепом. На конверте небрежным, но элегантным почерком было написано ее имя. Эдит еще не понимала, хочет ли она прочитать письмо, но пальцы уже сами разорвали конверт.

Ей показалось, что в комнате наступили сумерки, пока она читала:

Дорогая Эдит,

Когда вы будете это читать, я уже уеду. Ваш отец ясно дал мне понять, что в своем нынешнем экономическом положении я не могу просить вашей руки. И я с этим полностью согласен. Он также попросил меня разбить ваше сердце – чтобы взять вину на себя. И на это я тоже согласился. Мне кажется, что я успешно справился с этим заданием.

Но знайте: когда у меня появится возможность убедить Вашего отца, что все, что мне от него нужно, – это дочь и ничего более, – вот тогда, и только тогда, я вернусь за Вами.

Ваш,

Томас.

Восторг и эйфория охватили Эдит. Он не бросил ее и не оказался бессердечным мерзавцем. Когда это все принесли? Когда отправляется его поезд?

Неужели я опоздала?

Как сумасшедшая Эдит бросилась вниз по лестнице, громко призывая Анни.

– Где мое пальто, Анни? – закричала она, появившись в холле.

А потом по улицам, мимо множества зданий, воздвигнутых ее отцом, через толпы прохожих и потоки транспорта. Эдит пробивала себе дорогу к гостинице, в которой остановились Шарпы, – уклоняясь от идущих ей навстречу людей, извиваясь в толпе, прямо в лобби и к стойке регистрации.

– Томас и Люсиль Шарп, – задыхаясь, произнесла она.

Менеджер заглянул в журнал регистраций.

– Номера 107 и 108, – ответил он, – но….

Эдит мгновенно ретировалась и, пробежав мимо нескольких гостей и носильщика, добралась наконец-то до двери 107-го номера, которая оказалась открытой, и увидела в комнате, лишенной багажа и личных вещей проживающих, двух цветных горничных, которые заправляли постель.

– Они выехали сегодня утром, мисс, – сказала одна из них. – Торопились на утренний поезд.

Задыхающаяся Эдит стояла неподвижно, как столб. Она все-таки проиграла. Узнать, понять и все-таки опоздать… это слишком жестоко.

– Мисс, с вами все в порядке? Мисс? – забеспокоилась вторая горничная.

Будет ли она теперь в порядке? Будет ли…

Эдит почувствовала, что в комнате есть еще кто-то, кто стоял совсем рядом с ней. Она повернула голову.

Это был Томас.

Невероятная радость охватила все ее существо. Она смогла сдержаться и не бросилась в его объятья, пока его взгляд искал в ее лице признаки прощения. Понимания. Надежды. В тишине раздавался только бешеный стук ее сердца. Он наверняка слышит его.

– Люсиль уехала, – начал он, – а я не смог. Твой отец заплатил мне, чтобы я уехал.

Он опустил руку в карман и достал оттуда бумагу, похожую на банковский чек. А потом разорвал ее пополам.

– Я не смог оставить тебя, Эдит. Более того, я продолжал думать о тебе в самые неподходящие моменты. Мне казалось, что между нашими сердцами существует какая-то связь. И что если время или расстояния оборвут эту связь… что ж, мне казалось, что мое сердце тогда остановится и я умру. А ты скоро обо мне забудешь.

– Никогда. Я никогда о тебе не забуду, – Эдит наконец смогла заговорить.

Она смотрела в его глаза и таяла. Это действительно происходило. Это было как настоящий сон после ночного кошмара.

Томас обнял ее и поцеловал. И ее мир стал называться сэром Томасом Шарпом, баронетом. Его руки, отчаянный стук сердца. Мягкость его губ, которые коснулись ее рта, а потом прижались сильнее. Эдит закрыла глаза и почувствовала, что опять танцует вальс. Ее мечта сбылась.

Она почувствовала какое-то напряжение, как будто он пытался сдержать себя, и открыла глаза, чтобы показать ему, что он может не быть таким скромным. Он разбил ей сердце, а сейчас склеил его заново. А потом Томас расслабился и крепче обнял ее, и все было хорошо, совсем хорошо в этом ее прекрасном новом мире, в этот сверкающий, золотой день. Может быть, Огилви был все-таки прав, настаивая на любовных историях. Их концовки всегда так прекрасны.

Но ведь это еще не конец нашей истории, подумала Эдит. Это ведь только начало. Он сам объявил об этом в своем письме. Он сам попросил меня выйти за него замуж.

Рука об руку они вышли из номера, и Эдит совершенно не волновало, куда они идут или что будут делать в следующий момент. Она думала, что Томас вновь обратится к ее отцу и все начнется сначала, но с более благоприятным финалом. Естественно, что все сомнения папы исчезнут, когда он увидит, какой благородный человек стоит перед ним. Человек, которого невозможно подкупить и для которого она, Эдит Кушинг, значит больше тех денег, которые необходимы ему для претворения в жизнь его планов по добыче глины. Он ведь мог сохранить чек и вернуться в Англию, где сотни молодых леди, без сомнения, спят и видят, как стать леди Шарп. А он взял и всем сердцем полюбил эту американскую простолюдинку. Какой отец откажется от такого жениха для своей дочери.

Боже, как я невероятно счастлива!

Но когда они вышли в лобби, Эдит увидела адвоката отца, мистера Фергюсона. Ее горничная, Анни, стояла рядом с ним, показывая на нее. Они с Томасом пошли медленнее, и ее сердце заколотилось так сильно, что она почувствовала пульсы, которые стучали в ступнях ее ног.

Мучительное страдание, написанное на лицах этих двоих… измученных, окаменевших от ужаса, с пустыми глазами, говорящими о том, что произошла трагедия.

Такое же выражение Эдит видела на лице отца, когда он пришел, чтобы сказать ей, что мучения ее мамы наконец закончились.

Что она умерла…

#

Смерть.

Но вот же наглядное доказательство того, что произошла ошибка: ее отца, который так любил все роскошное и элегантное, никогда бы не поместили в такое вонючее и мерзкое место. Любой мог убедиться, что Городской морг Буффало был более отвратителен, чем конюшня. И никто, кто знал ее отца, не решился бы привезти его сюда. Поэтому… все это ошибка, и вместо ее отца там лежит какой-то другой бедняга.

И хотя войти туда и указать на эту путаницу казалось таким простым и естественным, Эдит никак не могла заставить себя сделать это. Ее решимость подрывал страх: мистер Фергюсон никогда бы не допустил такой ошибки, да и Анни, которая работает у нее уже три года, разрыдалась у нее на плече, как только Эдит подошла к ней достаточно близко.

Но ведь сегодня мой счастливый день. Этого просто не может быть. Не может.

Томас и мистер Фергюсон стояли рядом с ней, и Эдит чувствовала теплоту тела своего жениха даже сквозь ледяной панцирь ужаса, который покрывал ее.

Раздался звук шагов, и к ним подошел еще кто-то. Это был Алан – он почти задыхался, но его появление почему-то подтвердило реальность того, с чем она так отчаянно пыталась бороться. Она смотрела на него как сквозь снежную бурю и с трудом видела. Эдит не чувствовала под собой земли. Ей казалось, что она медленно тает, такая же нематериальная, как призраки на спиритических фотографиях Алана.

– Мне так жаль, – сказал Алан. – Я примчался, как только услышал об этом.

Нет, не говори так, беззвучно умоляла его Эдит. А потом рука Томаса позволила ей вновь обрести себя и дала ей малую толику мужества. Она должна быть здесь ради отца. И если произошла ошибка….

Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть это будет ошибкой. Пожалуйста.

Эдит задержала дыхание.

Алан заколебался, когда дознаватель открыл дверь морга. Эдит повернулась, чтобы идти за ним.

– Подожди, – приказал Алан. – Не смотри.

У Эдит так перехватило горло, что она с трудом смогла произнести:

– Мне сказали, что я должна.

– Нет. Прошу вас, – Алан обращался к дознавателю. – Я готов подтвердить его личность. Не требуйте, чтобы она смотрела на это. Я его врач. – Он повернулся за поддержкой к адвокату. – Фергюсон, вы же знаете.

Это было неправдой. Хотя, может, он когда-то выписывал отцу очки. Алан просто пытается защитить ее.

Если только папа был болен и никому об этом не говорил… и это-то и произошло… какой-то приступ….

Новое объяснение того, почему им всем необходимо быть здесь, еще сильнее сжало ее сердце. Эдит испугалась, что сейчас потеряет сознание.

Нет. Это не он. Пожалуйста. Если только это не он, то я готова на все. Я откажусь от всего на свете. Даже от Томаса….

Но ее сердце застонало от перспективы потерять мужчину, который сейчас стоял рядом с ней. Чья рука поддерживала и обнимала ее, когда она покачнулась вперед.

Мистер Фергюсон сжал челюсти и едва заметно покачал головой.

– Да, мистер Макмайкл, я его адвокат. Мне очень жаль, но это не просто формальность. Боюсь, что это обязательная процедура.

Боюсь – это слово эхом отдалось у нее в голове. Она очень, очень боялась.

Томас здесь, и он ее любит.

Алан тоже здесь – он ее самый дорогой и старый друг.

Но со страхом ей все равно приходилось бороться в одиночку. Эдит не хватало воздуха, чтобы ощущать себя живой.

Я боюсь.

В сопровождении мужчин она прошла по плиточному полу, который был скользким, заплеванным и грязным. В помещении воняло кровью. И в нем было полно мух. Настоящая скотобойня. Картер Кушинг никак не мог лежать под этой мятой, заляпанной материей, на этом металлическом столе.

И тем не менее это был его профиль.

Время полностью остановилось. Этот момент должен длиться вечно. И она должна остаться в нем до конца дней своих, потому что здесь и сейчас ее отец все еще мог оказаться живым. Здесь они были вместе, и с ними был Томас. В этом коротком ударе сердца, едва слышном вздохе, в застывшем солнечном луче. В этот момент мир Эдит все еще находился в равновесии, ожидая, когда маятник начнет движение в другую сторону. Он балансировал на кончике иглы. И она должна навечно в нем остаться.

А потом служитель морга взялся за простыню и тоже замер, как будто хотел, чтобы земля перестала вращаться. Он еще мог пощадить ее. А потом он поднял простыню.

И все остановилось, абсолютно все: сердце, мысли, дыхание. Эдит только смотрела, а рука Томаса сжимала ее все крепче и крепче….

Он не был похож на ее отца.

Он не был похож на человека.

Лицо – разбито. Кости – переломаны. Все покрыто свернувшейся кровью. Его черты были так изуродованы, что это было выше ее понимания. Ошибка. Ошибка. Это не ее отец.

Это он.

Всемилостивый Боже, это он.

Эдит не помнила, подала ли она какой-нибудь знак, что это ее отец. Но напряжение в комнате сгустилось. Девушка почувствовала, как ужасный груз вдавливает ее в землю, как будто она сейчас погрузится в пол. Мужчины вокруг стали еще мрачнее, и кто-то прочистил горло, как будто подавая сигнал, что пора переходить к следующему этапу этого дьявольского ритуала. Это благодаря Томасу она может стоять? Эдит этого не знала. Свеча, которую они держали в тот вечер, когда танцевали вальс… ночные свечи погасли. Томас… Боже мой, Томас, этого не может быть.

Что она загадала тогда, когда задула свечу на танцполе? Разве она не загадала, что ее отец будет жить долго?

– Как это произошло? – голос Алана был хриплым.

– Несчастный случай, – ответил мистер Фергюсон. – Пол оказался мокрым.

Брови Алана приподнялись, пока он осматривал тело…. тело ее отца… папы.

– Вы позволите, сэр? – обратился Алан к дознавателю. – Помогите мне повернуть его.

Эдит молча наблюдала, как Алан изучает бедную разбитую голову. Голову, которая не могла быть головой ее отца; потом, с помощью еще одного мужчины, он стал поворачивать погибшего на бок, и Эдит увидела крем для бритья у отца на щеке. Крем для бритья. Несчастный случай. Пол, такой же мокрый, как этот. Скользкий. Фаянсовая раковина.

Простыня стала сползать, обнажая….

– Остановитесь. Остановитесь немедленно! – закричала девушка, бросаясь вперед. – Прошу вас, не обращайтесь с ним так.

– Прости. Я просто пытался… – Алан отступил на шаг.

Эдит боролась со слезами, когда рядом с ней оказался Томас, пытающийся ее успокоить. Сам он был очень далек от спокойствия. Его лицо было абсолютно белым, он был в таком же ужасе, как и она. Но сейчас ей надо действовать. Она должна защитить своего обожаемого отца от нескромных взглядов и прикосновений. Кухарка и де Витт сплетничали о ее матери:

Черная, как обуглившаяся баранья котлета. Мне этот ужас будет теперь сниться долгие годы. Можешь мне поверить. А запах! Мне недостаточно платят, чтобы я прибирала ее. Вот я и сказала, что пусть этим занимается ее горничная, а та взбрыкнула и уволилась. Так что все осталось на мне. Хозяин говорит, что маленькой хозяйке не стоит этого видеть, и я с ним полностью согласна. Если она взглянет на это хоть мельком, то закончит свою жизнь в психушке, это так же точно, как то, что я из Дублина. Ты все зеркала закрыл, де Витт? Здесь осторожность совсем не помешает. Уж будь уверен. Эти мертвяки – они ненавидят могилы. А когда еще остается такая милая маленькая девочка, как наша Эдит… Уж конечно, ни за что не уйдешь.

– Это мой отец, – твердо произнесла Эдит. Она признала его. Присвоила. Как в тумане, она прошла вперед и остановилась возле него, как и положено дочери.

– Через неделю ему исполнится шестьдесят, и он… он очень боялся выглядеть на этот возраст, понимаете? Именно поэтому он… всегда так хорошо одевался и любил долгие прогулки в моей компании. – Эдит погладила и поцеловала его руку. – Рука холодная. Почему здесь так холодно?

Они с сочувствием смотрели на нее. А потом, когда до нее наконец дошел весь ужас случившегося – что он действительно умер, – Эдит потеряла сознание.

Глава девятая

Четыре дня спустя

И опять кладбище. Как будто и не было этих четырнадцати лет, и Алан вновь наблюдал за своей дорогой подругой в трауре. Казалось, что только вчера они все собрались на похороны матери Эдит, чья смерть была так ужасна. И вот теперь ее отец. Алан был не согласен с диагнозом смерти, высказанным патологоанатомом: слишком многочисленны были травмы и под слишком неправильным углом для упавшего они были нанесены.

Но об этом можно подумать позже. Сейчас он должен быть рядом с Эдит. Ее не надо было заставлять смотреть на труп. Пропади он пропадом, этот Фергюсон с его обязательствами. Есть вещи, которые, раз увидев, уже не сможешь выбросить из памяти. Это так же, как его первая операция на человеческом глазе, забранном у трупа женщины-попрошайки. Все происходило в анатомическом театре в Лондоне. Только благодаря уверенности, что это упражнение поможет ему в будущем спасти зрение других людей, смог он выдержать это, не покинув своего места, хотя коллега, стоявший рядом с ним, извинился и выбежал на улицу, зажав рот.

Он помнил, как Эдит искала у него утешения, когда ей было всего десять, а ему одиннадцать. Даже будучи зеленым юнцом, он знал, что у нее на сердце, и видел слезы, которые она старалась сдержать.

Что там Конан-Дойл говорил во время своей лекции о спиритизме? «Из всех призраков самыми страшными являются призраки людей, которых мы любили». Алан любил Эдит Кушинг всю свою жизнь.

Но сегодня она даже не смотрела на него. Прошлый раз он был слишком молод, чтобы думать о женитьбе на ней, а сегодня он, вместе с ее отцом, хоронил и свои надежды как мужчины. На ее пальце блестело большое красное кольцо, которое украшало палец леди Шарп в ту ночь, когда Эдит танцевала вальс с сэром Томасом. Скорее всего, это семейная реликвия: для Эдит – новое приобретение, которое в этот серенький день не отбрасывало никаких лучей. Алан знал, что это означает, – то, что Эдит помолвлена и выйдет замуж за сэра Томаса Шарпа.

Шарп, чье бледное английское лицо, казалось, полностью растворилось в накрапывающем дожде, держал зонт над своей будущей супругой. В память о человеке, который мог стать его тестем, англичанин был в глубоком трауре, так же как и Эдит, которая с ног до головы была в черном. Алан помнил ее детский рассказ о том, как она увидела женщину в черном в своей детской и как Юнис высмеяла ее, обозвала сумасшедшей. Сейчас Эдит сама была женщиной в черном, и Алан знал, что на всю жизнь запомнит ее такой – прильнувшей к груди сэра Томаса, ошеломленной и равнодушной ко всему.

Сэр Томас обнимал ее за плечи, что было бы нарушением этикета, если бы они не были помолвлены. Все произошло слишком быстро, при обстоятельствах слишком ужасных, чтобы их можно было в полной мере осознать. Когда Алан смотрел на то, как сэр Томас держит Эдит, ему казалось, что мужчина этим жестом хочет покрепче привязать ее к себе, а не облегчить ее страдания. Хотя Алан и не исключал, что это в нем говорит ревность.

Эдит выглядела пойманной в ловушку, а не защищенной.

А потом сэр Томас заметил взгляд врача и твердо посмотрел на него в ответ. Это походило на немую дуэль. Эдит ничего не заметила. Алан знал, что проиграл, поэтому он поднес руку к шляпе, как сделал бы на его месте любой, отдавая салют родственнику погибшего. Держа в одной руке зонт, а второй обнимая невесту, сэр Томас не смог повторить его жест и просто наклонил голову.

Шарп был живым воплощением горя и торжественности, поэтому Алан спросил себя, не слишком ли придирается к нему из-за своей ревности. Вполне возможно, что сэр Томас действительно любит Эдит. Ведь влюбиться можно очень быстро.

Достаточно спросить Юнис.

#

Через три недели некоторые из гостей, которые оплакивали смерть моего отца, пришли на мое венчание в церкви Ашбури-Делавар. Событие было малочисленным, и сейчас я пытаюсь вспомнить его подробности.

#

Невеста была одета во все белое и закутана в белую фату, как привидение. Букет красных роз, который она держала в руках, когда Фергюсон вел ее к алтарю, был похож на кровоточащее сердце и напомнил Алану песню «Красная, красная роза», которую Кушинг слушал практически каждое утро, принимая душ и бреясь в клубе. Казалось, что Эдит слегка ошарашена – жених, как и все присутствовавшие мужчины, включая Алана, еще носил на рукаве траурную повязку. То, что они женились именно сейчас, казалось зловещим, и когда священник спросил, обладает ли кто-нибудь из присутствующих фактами, которые могут помешать заключению брака, Алан чуть не встал и не высказался. Он хотел сказать, что все это неправильно, что ее отец этого брака не одобрял и что Эдит делает колоссальную ошибку, но сдержался. Он искренне желал ей только хорошего.

Но когда сэр Томас целовал свою невесту, отблеск рубинового кольца окрасил ее бледную, изможденную щеку в красный цвет, и это было настолько похоже на рану, что Алан задохнулся от неожиданности. Гости, включая Юнис, повернулись в его сторону, и сестра улыбнулась ему печальной улыбкой. Она посылала ему сигнал: Алан должен смириться с тем, что этот поцелуй делает Эдит и Томаса мужем и женой и полностью разрушает надежды семейства Макмайклов. Алан был уверен, что Юнис еще сумеет полюбить, и он постарался передать ей эту свою уверенность, взяв ее руку и крепко пожав.

Он так же был уверен, что никогда не перестанет любить Эдит. Он так и умрет, в душе своей женатый на Эдит Кушинг. Если рассказы про призраков верны и ему повезет, то он сможет наблюдать за ней, за ее детьми и внуками и охранять ее от опасностей.

Пусть она будет счастлива, тогда и я буду счастлив, подумал Алан. Больше мне в этой жизни ничего не надо.

Книга вторая Между Тайной и Сумасшествием

В мире не существует двух людей, которые видели бы одного и того же призрака.

Томас Карлайл, 1798—1881

Глава десятая

Всего несколько недель назад. Аллердейл Холл, Кумбрия

Кумберленд находится на севере Англии.

Холмы были пустынны, а небо затянуто туманом. Согретая одеялами и дорожным пальто с ярко-красным бантом, Эдит, которая ехала в открытой повозке, задремала, и ей приснилось, что она едет на дрогах на кладбище. Для того чтобы добраться туда, ей не потребовалось много усилий, а это значило, что покойником была она сама. Последняя из Кушингов. Но ведь она больше не Кушинг. Она теперь леди Шарп.

Сквозь холод она ощущала тепло своего мужа, понимала, что видит сон, и заставила себя проснуться. А потом уже Томас сказал: «Эдит, Эдит, просыпайся. Мы приехали».

Первым, кого она увидела, открыв глаза, был Томас. Его дорогое лицо, с четкими чертами, такими же идеальными, как грани ее рубинового кольца. Его глаза были синее, чем изысканная пряжка в виде Виджвудской камеи, которую она долго рассматривала, но потом отложила, когда ходила по магазинам в Лондоне. Томас пытался уговорить ее купить эту пряжку, но Эдит хотела иметь возможность вложить как можно больше своих денег в его горный комбайн по добыче глины. У нее было прекрасное приданое, которое позволит им продержаться до тех пор, пока он сможет вернуть свое состояние.

Если бы только ее папа мог это видеть.

Лошадь подтащила повозку поближе к воротам родового гнезда Шарпов, и Эдит показалось, что это место во многом похоже на те рисунки, которые она уже видела в книге. Остатки поместья и Дома все еще были на месте. Короткие колонны поддерживали железную арку, на которой располагался фамильный крест, который на рисунках часто раскрашивали в красный цвет, как напоминание о красной глине, которую добывали на территории поместья Шарпов. Там же располагался череп с цепями, слишком мрачный и готический, на ее вкус. Такой же крест отпечатался на воске, который скреплял отчаянное любовное послание Томаса. Под крестом в металле были выбиты слова «АЛЛЕРДЕЙЛ ХОЛЛ».

Открытый всем ветрам дом стоял в конце дорожки, выложенной красной глиной, и его окружала коричневая трава и деревья без листьев на фоне темно-серого неба. Аллеи, обсаженные деревьями и стрижеными кустарниками, из видений Эдит куда-то исчезли. Не осталось никаких навесов, где располагались экипажи после того, как высаживали своих седоков, потому что никаких экипажей не было и в помине. Слуг тоже не было видно, кроме одного-единственного старика, как ее предупредили. Томас и Люсиль не могли себе позволить держать много слуг, поэтому давно перестали принимать гостей.

Я все это изменю. После смерти отца контроль над семейным состоянием перешел к Эдит. Она вернет Аллердейл Холлу и его хозяину былое величие. И морщины исчезнут с дорогого лица ее возлюбленного. Они будут танцевать вальс в своем собственном доме, окруженные друзьями и семьей. И детьми.

Эдит покраснела.

Что касается самого здания, то над ним доминировали два готических шпиля разной высоты, а само здание располагалось между полноразмерными механизмами, изобретенными Томасом. Дом строился и достраивался много веков из разных кирпичей и камней: он состоял из галерей, сторожевых бастионов и башен, многие из которых настолько обветшали, что успели развалиться. Грязные окна смотрели на Эдит из-под кирпичных козырьков. Аллердейл выглядел одновременно и как незаконченная конструкция, и как слишком старая постройка, как будто он был живым существом, которое медленно умирало. Как там говорится? Испускало дух.

Томас, как мог, подготовил ее, но вид когда-то великолепного здания, которое теперь превратилось в руины, расстроил Эдит. В ее муже чувствовалась гордость отчаяния, когда он наблюдал, как она осматривает замок. Как и его красивые, но потертые костюмы, Дом говорил о жизни, которая начиналась в роскоши и богатстве, но на поддержку которой не хватало средств. Он говорил о потерях. Эдит вспомнила, что говорил ее муж капитанам бизнеса в Буффало. Он говорил, что обладает несокрушимой волей. И теперь ей казалось, что Аллердейл существовал только благодаря этой воле своего хозяина, и если бы хозяин был чуть послабее, то он растворился бы в тумане, как мираж.

Повозка наконец остановилась, и появился единственный слуга, который почтительно поприветствовал хозяина и небрежно кивнул Эдит. Он был стар, страдал от артрита, глаза его выцвели, а одежда домашнего пошива была еще более изношена, чем темно-синий костюм Томаса.

– Привет, Финлэй. Как живешь-поживаешь? – сердечно поприветствовал его Томас.

– Лучше не бывает, сэр Томас. Увидел вас за целую милю.

– Финлэй, это моя жена.

– Знаю, знаю, милорд. Вы давненько женаты, – наконец ответил Финлэй. Потом он обошел повозку, чтобы заняться багажом.

Бедняга, подумала Эдит. У него что-то с головой. Иногда такое случается со стариками.

Томас достал ее из повозки и поставил на землю. Вдвоем они направились к входу в Дом, хозяйкой которого она теперь была. Томас хотел что-то сказать, но в этот момент очаровательный щенок появился из-за повозки и завизжал от радости, увидев их.

– А это кто такой? – воскликнула Эдит. – Ты мне о нем никогда не говорил. Или о ней?

– Ни малейшего представления, – пробормотал Томас.

Эдит наклонилась, чтобы осмотреть энергичное существо. Под ледяным свалявшимся мехом прощупывались деликатные косточки.

– У него есть ошейник. Как ты думаешь, он приблудный?

– Исключено, – ответил Томас, наморщив лоб. – В радиусе многих миль других домов нет, а до города надо добираться полдня.

– Бедняжка в ужасном состоянии. Можно, я возьму его себе? Он совсем отощал.

– Как хочешь, – безразлично ответил ее муж. – А теперь, ваше сиятельство, вы позволите?

Он с поклоном поднял ее на руки и перенес через порог их дома. Оба весело захихикали. Женаты. И наконец вернулись домой после медового месяца – если это так можно назвать. Они еще не делили супружеского ложа. Эдит была очень благодарна Томасу за то, что он уважал ее траур, – и тем не менее была готова стать ему настоящей женой.

Во всех смыслах.

Он поставил ее на пол в холле. Глядя на то, как он медленно снимает свой цилиндр, Эдит подумала о фокуснике, который отдергивает занавес своего волшебного балагана. Она впервые взглянула на интерьер Дома. Громадное фойе было отделано темным деревом и состояло из трех ярусов резных балконов, галерей в итальянском стиле и изобилия готических арок, украшенных крестоцветами.

Увидев портреты поколений Шарпов в позолоченных рамах, Эдит почувствовала, что стоит в призраке Аллердейл Холла, напоминающем о его былом величии, а нынешнее развалившееся здание куда-то исчезло. В то же время она увидела крохотный лифт – на три человека, не больше – единственный атрибут современности, который тут же напомнил ей об оригинальном горном комбайне Томаса. Этот дом заживет опять и вернется в современность. Она об этом позаботится.

– Люсиль! – крикнул Томас, и его голос эхом прокатился по зданию. – Люсиль! Люсиль!

Щенок с восторгом лаял ему в унисон. Снежинки, бесшумные и полные меланхолии, падали сквозь дыры в кровле. Эдит почему-то вспомнила лепестки роз, которыми она осыпала гроб отца – их напоминающую кожу текстуру и аромат увядания, – и вздрогнула.

– Мне кажется, что внутри холоднее, чем снаружи, – сказала она через плечо.

– Это совершеннейший позор, – откликнулся Томас. – Мы изо всех сил стараемся поддерживать Дом, но холод, дождь и шахты, расположенные прямо под ним…. Остановить сырость и эрозию практически невозможно.

И действительно, везде виднелись следы разрушений: грязь, копоть, потеки и пятна красной глины. Ее отец, с его инженерными способностями, очень быстро привел бы все в порядок, она была в этом уверена – она вдруг почувствовала новый, более глубокий приступ горя, почти физически ощутила, как он проникает в ее тело, а потом отмахнулась от него ради своего дорогого мужа.

– И сколько же здесь комнат?

– Что? – удивленно моргнул Томас. – Честно сказать, не знаю.

Он улыбнулся ей, и она опять ощутила на себе его очарование, которым он так быстро завоевал ее.

– Может быть, сама посчитаешь?

– Обязательно, – рассмеялась Эдит. – Но как вы можете сохранять такую домину вдвоем, только ты и Люсиль?

В помещение вошел мистер Финлэй с ее чемоданами.

– Прикажете отнести наверх, молодой хозяин? – спросил он. Эдит улыбнулась этой ошибке старого слуги, который говорил с Томасом, как будто тот все еще был ребенком. Его любовь к молодому человеку была совершенно очевидна. Ее отец часто говорил ей, что если она хочет лучше понять характер человека, то должна проследить, как он обращается со слугами.

Томас обращался с Финлэем вполне цивилизованно, и было видно, что между ними существует настоящая связь. Это Эдит очень понравилось.

– Да, Финлэй, пожалуйста, – Томас опять полностью сосредоточился на Эдит и легко коснулся губами ее щеки.

– Мы были рождены с этой привилегией и никогда не сможем от нее освободиться. Каким-то образом нам это удается, милая. Моя мастерская в мезонине. Мне не терпится показать ее тебе.

Он повернулся с видом, который говорил «подожди минутку», и исчез в полумраке. Наверное, пошел искать сестру, подумала Эдит. Странно, как, сделав всего несколько шагов, он умудрился скрыться из вида. Как будто Дом его проглотил. Несмотря на свой альбом с рисунками Дома, Эдит не могла себе представить, насколько он велик. В нем спокойно могли разместиться несколько особняков Кушингов да парочка домов Макмайклов в придачу. Она никак не могла понять эту рабскую привязанность Томаса к Дому, но он происходил из старой семьи и родился в стране, которая была насквозь пропитана традициями, долгом и обязательствами. Эдит не представляла, что бы могло заставить ее жить в этом доме помимо любви. И останется она здесь именно из-за любви.

Финлэй ушел наверх, а Томас отправился на поиски сестры, поэтому она осталась совершенно одна в большой и холодной комнате. Не считая, конечно, этой милой собачки. Щенок вел себя так тихо, что она совсем про него забыла. Теперь, когда она взглянула на него, то увидела, что его хвост спрятан у него между ног, что у собак было признаком страха. Слегка взволнованная, Эдит поплотнее закуталась в пальто. Собака продолжала чего-то бояться, и она оглянулась, пытаясь понять, чего именно. Но вокруг никого не было. Тогда что ее так испугало?

И как будто в ответ на ее немой вопрос, порыв ветра с громким звуком захлопнул входную дверь. Эдит подпрыгнула от неожиданности. Собака прижалась к полу.

С закрытой дверью холл погрузился в сумерки, и многие архитектурные детали исчезли из виду. Он был воистину огромен, и Эдит пришло в голову, что кто-то, совершенно невидимый, может наблюдать за ней сверху.

Она не поняла, почему эта мысль пришла ей в голову, но постаралась сбросить с себя это ощущение обреченности. Она очень устала, и этот дом был конечным пунктом их длинного и холодного путешествия. Теперь это был и ее дом.

Поэтому она сняла шляпку и перчатки, осмотрелась и, заметив большое зеркало, проверила прическу. Она хотела получше выглядеть для Люсиль, которую едва знала. Сестра Томаса уехала в Англию в тот ужасный день, когда умер отец Эдит, и не присутствовала на помолвке.

С прической все было в порядке. Эдит вспомнила тот день, когда явилась на встречу с мистером Огилви с испачканными чернилами пальцами и лбом. Как много событий произошло с тех пор, но одно осталось неизменным: она все еще работала над своим романом. В ее багаже было много бумаги и изящная золотая ручка-самописка, которую подарил ей отец. Если не считать рубинового кольца, которое Томас надел ей на палец, когда делал предложение, ручка была ее самой любимой вещью.

Страх собаки все еще не проходил, и когда Эдит сверху вниз посмотрела на бедняжку, она услышала странное, негромкое жужжание. Перед зеркалом стоял поднос, на котором, к ее большому удивлению, находилась целая горсть издыхающих мух. Девушка нахмурилась – это было очень неожиданно и странно. Мухи – это летние насекомые, которые откладывают свои яйца в гниющую пищу и экскременты. Эдит никак не могла понять, каким образом они оказались в этом студеном доме и как умудрились до сих пор не сдохнуть. Девушка посмотрела на них, а потом оглянулась в поисках остатков пищи или, возможно, мертвого животного. Обычно таковыми были крысы, и, вполне возможно, они устроили свой пир на остатках издохшего грызуна.

В этот момент в комнату вернулся щенок, чем сильно напугал Эдит, которая не заметила, как он убежал. В том, как Дом поглощал звуки, было что-то странное.

Во рту у щенка был красный резиновый мячик, и он вбежал в комнату, виляя хвостиком и приглашая своего нового друга поиграть с ним в «апорт».

– Это ты? Где ты, ради всего святого, отыскал это? – спросила Эдит у щенка. Она никак не могла придумать ни одной причины, по которой в этих роскошных руинах могла оказаться собачья игрушка.

Щенок был настойчив, и Эдит уже собиралась взять у него поноску, когда увидела в зеркале темный силуэт женщины в дальнем углу комнаты. Наконец-то появилась сестра Томаса. Эдит почувствовала, как ее нервы натянулись. Ведь они с Люсиль были чужими друг другу людьми, которые неожиданно стали одной семьей.

Эдит помахала рукой, но фигура, окутанная тенью до такой степени, что девушка не могла точно определить, как она выглядит, находилась от нее слишком далеко. Двигалась она как-то странно… а может быть, это происходило из-за викторианского платья Люсиль с тесным корсетом, который ограничивал движения? Сама Эдит уже давно предпочитала юбки свободного кроя и блузки с рукавами-буф Нового времени, которые соответствовали ее представлению о том, как должна одеваться женщина-писательница.

– Люсиль? – произнесла она в виде приветствия.

Леди двинулась в другую сторону, и это сбило Эдит с толку. Она что, должна пойти за ней? И что, у Люсиль были какие-то причины не разговаривать с ней? Боже, да ведь она курит! В луче света Эдит увидела какой-то дымок, который тянулся за женщиной, какие-то едва заметные кольца, которые начинали мерцать, поднимаясь вверх. Эдит не могла себе представить, как такая утонченная женщина, как Люсиль Шарп, затягивается сигаретой.

– Простите! – крикнула Эдит, идя в ее сторону. Она смогла рассмотреть, что это была не Люсиль. Начать с того, что рост совершенно не совпадал.

Не обращая внимания на Эдит, незнакомка вошла в кабину лифта. Механизм заработал, и кабина стала подниматься как раз в тот момент, когда Эдит подбежала к ней и задрала голову вверх. Слишком поздно – она увидела только дно кабины.

А потом в комнату опять вошел Томас, и Эдит указала ему на лифт, который остановился на самом верху здания. Или так ей показалось. Звук работающего механизма стих, но она не была уверена, что слышала, как открылась дверь кабины.

– Томас, там, в лифте, женщина.

– Ты это о Люсиль? – спросил он, приподняв бровь.

– Нет, нет, это была не Люсиль, – настаивала Эдит.

– Иногда кажется, что у этих механизмов своя голова на плечах, – пояснил Томас, почти с удовольствием. – Влажность в доме влияет на проводку, которая идет в шахту с глиной. Обещай, что ты будешь очень осторожно пользоваться им и никогда и ни за что не опустишься ниже этого уровня. Штреки внизу очень ненадежны.

Эдит хотела убедить его, что в лифте действительно была женщина и подниматься он стал не «по своей воле».

Но только она открыла рот, как щенок затявкал и бросился в сторону фойе. Входная дверь открылась, и с улицы вошла Люсиль, закутанная в толстую шерсть и перчатки. При виде собаки ее глаза расширились.

– Что делает здесь этот пес? – отрывисто спросила она. – Мне казалось, что ты….

– Люсиль, дорогая моя! – прервал ее Томас радостным голосом. – Как я рад тебя видеть!

Он подошел, чтобы обнять ее, но Люсиль, отбросив капюшон, отстранилась. Она холодно посмотрела на Эдит.

– Значит, вы все-таки добились своего, Эдит, – сказала она, что прозвучало довольно странно. – Как ваша поездка в Лондон?

– Все было как во сне, – ответила Эдит и отбросила в сторону все сомнения относительно этой женщины. Может быть, Люсиль приглашала кого-то из деревни, чтобы привести дом в порядок. А поездка в Лондон действительно была похожа на сон.

Несмотря на положение и богатство ее отца, Эдит не так много путешествовала. А здесь они с Томасом смогли увидеть множество мест, которые выглядели точно так, как было описано в ее книге об Англии. И ей показалось, что ее муж с удовольствием показывает ей свою страну.

– Мы были в Альберт-Холле, Люсиль, – радостно заметил Томас. – На концерте. Потрясающе. Просто великолепно.

Они действительно слушали Шопена, и Томас тогда еще сказал, что Люсиль бы концерт понравился. Он часто вспоминал сестру во время их экскурсий, и его преданность ей произвела на Эдит хорошее впечатление. Их отношения напомнили ей отношения между Аланом и Юнис. Она тогда еще почувствовала, что скучает по дому. Время от времени Эдит ловила себя на том, что говорит о своем отце, и пыталась себя сдерживать. Она не хотела, чтобы у Томаса создалось впечатление, что она не счастлива. Но Томас, наоборот, побуждал ее к этим разговорам, напоминая ей о том, что она все еще в трауре.

Люсиль слегка смягчилась.

– Понятно. А вот я ходила на почту. Из Бирмингема прибыли детали для твоих машин, Томас. Два тяжеленных контейнера. Тебе понадобится Финлэй, чтобы привезти их, – ее голос звучал натянуто, и было видно, что она слегка завидует им. Но медовый месяц проводят с молодой женой, а не с сестрой. И Люсиль должна это понимать. Может быть, в будущем им удастся попутешествовать вдвоем – как двум невесткам, пока Томас будет занят своими механизмами. Правда, оставить Томаса даже на несколько дней для нее будет трудновато.

– Эдит, – Люсиль наклонила голову набок. – С вами все в порядке?

Томас тоже взглянул на свою жену. Его взгляд подернулся поволокой.

– Просто дай нам немного времени, Люсиль, – произнес он. – Эдит немного не в себе.

– Боже! – воскликнула Люсиль, развешивая свою верхнюю зимнюю одежду. – А в чем дело?

– Ей показалось, что она что-то увидела, – пожал плечами молодой муж. – То ли тень, то ли какое-то отражение. Это ее испугало.

Люсиль одарила Эдит покровительственной улыбкой.

– Тень? Милая моя, этот Дом полон теней, отражений, скрипов и стонов. Поэтому я советую вам впредь обуздывать вашу неуемную фантазию.

Эдит задумалась. Она здорово устала, а Аллердейл Холл был действительно «полон теней, отражений, скрипов и стонов». В конце концов, ей же показалось, что женщина курит, но никакого запаха табака она не почувствовала.

Поворачивая голову, она увидела свое отражение еще в одном зеркале и была вынуждена согласиться, что, несмотря на прическу, выглядит не лучшим образом: бледная, с глазами, обведенными черными кругами. Эдит с трудом узнала себя.

И она решила не настаивать, особенно сейчас, в день прибытия, когда самым важным было наладить отношения с невесткой. Однако атмосфера в доме оказалась намного более тревожной, чем она могла это предположить.

– Мне просто надо отдохнуть, вот и все, – заявила она, обнимая Люсиль. – Начиная с этого дня, в доме будут царить только дружба, любовь и теплота.

По тому, как Люсиль стояла, Эдит поняла, что она смотрит поверх ее плеча на Томаса. Будем надеяться, что она ему улыбается. И показывает, что она довольна выступлением Эдит.

– Тепло для начала будет просто великолепно, – согласилась Люсиль. – Томас, твоя молодая жена промерзла до костей.

Люсиль отстегнула с пояса кольцо с ключами и приготовилась уйти. Казалось, что она устала и немного торопится.

– Я отведу тебя наверх, моя дорогая, – улыбнулся Томас своей жене. – Сразу же разведи огонь. Ты даже можешь набрать в ванну горячей воды. Только сначала спусти ее. Там может быть немного красного осадка, но потом он исчезнет.

Смущенная от того, что Люсиль будет выполнять работу по дому, пока она будет нежиться в ванне, Эдит хотела отказаться и предложить Люсиль свою помощь. Но она действительно насквозь промерзла и настолько вымоталась, что сейчас ни на что не годилась. Мысленно она поклялась, что освободит Люсиль от домашних забот или, по крайней мере, возьмет на себя их значительную часть. Сама она не привыкла выполнять работу, которая предназначалась для слуг, но она была готова учиться и неплохо понимала, что значит «управлять домом».

– Люсиль, а можно мне будет получить копию ключей от дома, когда у вас будет время?

– Вам она не нужна, – быстро и резко ответила женщина. А потом, уже более спокойным тоном, добавила: – По крайней мере, не сейчас. Многие части дома небезопасны. Вам понадобится несколько дней, чтобы со всем ознакомиться. А потом, если ваше желание не пропадет, я попрошу сделать для вас дубликаты.

Эдит пришлось удовлетвориться этим ответом, но она решила, что обязательно станет полезной Люсиль. Ведь та так долго несла на себе груз борьбы за поддержание этого громадного дома в пристойном виде, и Эдит видела, что в этой борьбе побеждает Дом.

Вместе мы обязательно изменим ситуацию, поклялась она себе.

А потом, вслед за своим мужем, она направилась к лифту, в предвкушении горячей ванны и, может быть… супружеского ложа.

Глава одиннадцатая

Почти сразу же после этого

Оно наблюдало.

Новобрачная стояла в ванной комнате в корсете и сорочке и вращала краны. Из одного из них вырвалось облако пара и вылилось несколько первых капель, красных, как кровь.

– Боже! – воскликнула женщина.

В этом доме нет Бога, подумало Оно. Оставь надежду, всяк сюда входящий[21].

Норовистые обогреватели по обеим сторонам ванны затряслись, трубы завибрировали со смертельной частотой, а потом раздался ужасный оглушающий звук. Звук был грубым и требовательным. После этого из крана побежала чистая и горячая вода. Не все еще в Доме развалилось и пришло в негодность. Пока еще не все.

Женщина сняла очки и положила их в раковину, после чего забралась в ванну. Вполне себе ничего штучка. Отличие – блондинка. Особенность – американка. Что-то новенькое.

В зеркале над ее очками расцвел отпечаток ладони.

Значит, сегодня ночью взглянем на невесту. На что она похожа?

#

Внизу, в посудомойне, Оно увидело другую сцену:

– Что это вообще такое? – спросила сестра. Она была озабочена, и в ее голосе слышались панические нотки. – Что она здесь делает?

– Ни малейшего представления, – ответил ее брат, регулируя пламя в бронзовом нагревателе. Ха-ха, волнуется за удобство невинной овечки в ванной. Хочет быть уверенным, что ванна горячая, так же как и вода для чая. Расставляет ловушки. Эти двое, темная парочка. Как Оно их любит. Как любит их заводить….

– Эта собака, – сестра была взволнована. На ее лбу виднелись капельки пота. – Ты же сказал, что убил ее.

Его лицо напряглось. Это что, попытка оправдаться или извинение?

– Я просто оставил ее на улице, – признался брат. – Я подумал….

– Тогда как же эта гадость смогла выжить? Как она продержалась все это время? – вслух удивилась сестра. – Скорее всего, на объедках. Как и все мы.

Теперь его лицо смягчилось и на нем появилась та любовь, которую он испытывал по отношению к сестре.

– Больше нам не придется так жить, – в его голосе звучали уверенность и обещание.

– Да неужели? – оскалилась женщина. – Деньги же еще не пришли, или я ошибаюсь?

– Нет, но уже скоро.

Сестра захлопнула печь и приготовила горячий чайник. Потом она выбрала жестянку с чаем – на этот раз не синюю – и залила кипятком заварной чайник. Затем она внимательно осмотрела чашки и отставила в сторону ту, которая была выщерблена. Вместо нее она поставила на поднос идеально подходящие друг к другу чашку и молочник. По семейной традиции чайные принадлежности были украшены перегородчатой эмалью. Изумительно. Так мало осталось истинных сокровищ.

Люсиль подошла к брату очень близко, так, как к нему, наверное, подходила его новая жена, но Томас не отодвинулся. Может быть, он слегка отвлекся, пока его сестра готовила чай, чтобы он отнес его Эдит. А может быть, испытывал чувство… вины.

Терзаемый мыслями.

– Как только она подпишет последние бумаги, она исчезнет, – напомнила его сестра. – А до этого… Постарайся больше не делать ошибок.

Ничего не сказав, но с сомнением на лице, брат убрал красную жестянку и взял поднос в руки.

#

Эдит никогда бы не подумала, что такое возможно, но она стала согреваться после того, как погрузилась в ванну, стоявшую на львиных лапах. Ванна была тщательно вымыта, и Эдит добавила в нее немного ароматических солей, которые привезла с собой. Запах роз вызвал смутные воспоминания об их помолвке. Во время церемонии она вела себя как лунатик, и сейчас ей бы хотелось вспомнить все поподробнее. В тот момент она все еще была в шоке.

За окнами завывал ветер, стекло дребезжало в круглых окнах у нее над головой. Эдит глубже погрузилась в воду.

Потом ей показалось, что она услышала какой-то шум: то ли шепот, то ли чей-то… плач? Она попыталась прислушаться, несмотря на то, что сердце ее оглушительно заколотилось. Люсиль была права, когда говорила о необходимости обуздывать фантазию. Эдит откинулась назад и позволила себе расслабиться в горячей воде. Однако вскоре поняла, что размышляет над тем, что произошло в лифте. Дом действительно был колоссален, и, когда они прибыли, Люсиль в нем не было. Кто-то вполне мог проскользнуть в дом, пока Финлэй занимался багажом. То, что на много миль в округе не было других домов, было правдой, но какой-нибудь выгнанный слуга или кто-то еще…. Ни Томас, ни Люсиль не выказали ни малейшего беспокойства по поводу возможности внезапного вторжения.

Они живут здесь всю свою жизнь, напомнила себе Эдит.

Шуршание в спальне. Девушка вздрогнула и прислушалась.

– Томас? – позвала она. Он обещал ей принести чай.

А потом к ванне подбежал щенок, все с тем же красным резиновым мячиком во рту.

– Нет, только не сейчас, – пробормотала Эдит.

Но обаятельный щенок махал хвостиком и скулил, настаивая. Эдит улыбнулась – было видно, что малыш совсем ожил в тепле.

– Ну, хорошо, – девушка вытащила руку из воды – воздух оказался бодрящим – и взяла мячик.

Апорт! Она бросила мячик, и щенок пулей бросился ему вдогонку, вылетев из ванной в полумрак спальни.

Эдит показалось, что она вновь услышала шуршание. Но Томас так и не появился. Им еще предстоит… узнать друг друга. Он никогда не видел ее в ночной рубашке. Тайны брачного ложа все еще оставались тайнами. Но теперь, в их собственном доме… быть может, он как раз сейчас кладет бутылку с горячей водой между простынями и разжигает камин. Ей показалось трогательным, что баронет занимается подобными мелочами. Так больше продолжаться не будет. Как только деньги будут переведены, Шарпы опять заживут той жизнью, к которой привыкли, – жизнью прирожденных господ.

Щенок вернулся с победой, сжимая мячик миниатюрными челюстями, и еще раз положил свой приз рядом с ванной.

– Ш-ш-ш, потише, – велела она ему, прислушиваясь, не идет ли Томас. Интересно, что я должна сделать, подумала Эдит: она не взяла ночнушку с собой в ванную комнату, надеясь, что у нее еще будет время проскользнуть в спальню и привести себя в порядок. Или не привести, если Томасу придет в голову….

Собака в нетерпении взвизгнула и зацарапала ногтями по плиткам пола.

– Ну, ладно. Апорт! – еще раз крикнула Эдит и еще раз бросила мячик. Собака исчезла и через мгновение появилась с мячом во рту, рыча от восторга.

Она опять бросила мяч, и щенок опять бросился за ним. Она ждала, краем уха прислушиваясь к звукам в спальне. Там все-таки кто-то был. Боже! А вдруг это Финлэй? Если он единственный слуга в доме, то он сейчас может распаковывать ее вещи. Эта мысль привела ее в замешательство. С этим придется что-то делать. Но для начала надо позвать собаку и задержать ее в ванной. Ничто не указывало на то, какие части Дома могут быть «небезопасными», как сказала Люсиль, и не хотелось бы, чтобы щенок провалился сквозь прогнившие доски пола или потерялся в анфиладе заброшенных комнат.

Секунды бежали, но собака все не возвращалась. Прошла, наверное, целая минута. Волнение Эдит усилилось. Она наполовину приподнялась из воды, абсолютно уверенная, что в спальне кто-то есть. Кто-то, кому давно уже пора было назваться.

Что-то не так, подумала она. Это очень странно.

И опять ей в голову пришло воспоминание о женщине в лифте – ее тело покрылось гусиной кожей, даже та его часть, которая находилась в горячей воде. В комнату вбежал щенок. На этот раз он был без своей игрушки, но все равно гордо уселся, ожидая похвалы.

– Собачка? Ну подойди же, глупая. А где мячик? – позвала она его. Но он просто весело смотрел на нее.

А потом она услышала глухой шум.

В ванную вкатился подпрыгивающий мячик.

Вкатился сам по себе.

#

Оно наблюдало.

Скрытая тенью, по спальне ходила худощавая фигура. Темная, призрачная, странно двигающаяся, хватающаяся за воздух длинными костистыми руками, как слепой попрошайка. Все ее движения были нечеткими и отрывистыми. Фигура спотыкалась и неестественно останавливалась, как будто принадлежала другому времени и месту.

Невинная новобрачная, как Венера из пены, поднялась из ванны и потянулась за очками. Неловкая от страха, она тут же их уронила. Очки ударились о плитку, но, по счастью, не разбились.

Фигура в спальне дернулась. А потом, привлеченная звуком, почти застенчиво высунулась из-за угла и открыла раздвигающуюся дверь.

Увидят ли они друг друга?

Новобрачной наконец удалось нащупать свои запотевшие, мокрые очки, и она поспешно завела их дужки за уши. Когда конденсат слегка очистился, она вышла из ванны и закуталась в халат.

Наполовину спрятанная фигура увидела, как Эдит подходит все ближе, и пригнулась.

И, тем не менее, она ее обязательно увидит.

Но почему? Ведь другие ее не видели?

Не видели.

Ей всегда удавалось ускользнуть.

Поэтому, когда молодая женщина вошла в комнату, та была пуста до тех пор, пока в ней не появился ее муж с подносом в руках.

– Люсиль приготовила тебе чай, – произнес он с улыбкой, а потом пристально посмотрел на Эдит. – С тобой все в порядке? Ты очень побледнела.

Она ничего не стала ему говорить. Ни в чем не призналась. В конце концов, хоть она его и любила, но знала еще недостаточно хорошо.

Ей еще предстояло многое себе доказать.

И о многом узнать.

#

Медленный, тягучий, монотонный, набегающий волнами шорох.

Залитые голубым лунным светом сухие листья перекатываются по галереям и переходам, шторы на окнах шевелятся. Скрипы и стоны, тени и отражения.

Под снегом, на фоне холмов, возвышается на пустоши Аллердейл Холл, хранящий в себе Тьму.

#

Счастливая Эдит успокоилась, оказавшись в постели. Вокруг нее суетился Томас – поправлял огонь в камине и подносил ей чай в изысканной чашке, которая подтверждала, что Шарпы знавали лучшие времена. Потом она сделала глоток, и чай показался ей довольно горьким. Томас с удивлением приподнял бровь, увидев ее гримасу, и Эдит стало стыдно за то, что она его разочаровала.

– Тебе не нравится? – спросил баронет.

– А что это? – в Лондоне они никогда не пили ничего подобного.

– Ягоды пироканты. Тебе это полезно, – ответил Томас.

– Немного горько, – призналась она, и на его лице появилось печальное и загнанное выражение, которое появлялось на нем в самые странные моменты – даже тогда, когда, по идее, он должен был быть абсолютно счастлив. Она не понимала, чем была вызвана эта меланхолия, но пообещала себе, что навсегда сотрет ее с его лица. С ней он будет настолько блаженно счастлив, что начисто позабудет все, что когда-либо омрачало его настроение.

– Боюсь, что в этой части Англии не растет ничего сладкого, Эдит, – объяснил Томас. – Для того чтобы тебя не съели, для того, чтобы выжить, необходима немалая толика горечи.

Его слова странно контрастировали с тем, как он их произносил. Но они немного испугали Эдит, напомнив ей о том, что Люсиль говорила тогда, в парке Делавер, собирая бабочек для того, чтобы кормить ими свой кокон. Тогда она сказала, что у них живут только насекомые, способные черпать силы из холода и темноты. Мертвые головы. И зимние мухи тоже? Из мух появляются опарыши. Значит, Кумбрия производит мертвые головы, горькие ягоды, опарышей и кроваво-красную глину?

Куда она попала?

В качестве ответа комната наполнилась мучительным стоном. Он эхом прокатился по помещению, заставив волосы у нее на затылке встать дыбом.

Эдит настолько испугалась, что чуть не уронила чашку, и намертво вцепилась в мужа.

– Что это было? – воскликнула она.

– Когда начинает задувать ветер с востока, в трубах образуется вакуум и, сотрясаясь всеми стеклами, Дом… – черты его лица заострились, как будто он стеснялся собственных слов, – … понимаешь, Дом начинает дышать. Я знаю, что это действительно жутко.

Эдит содрогнулась. Это действительно было жутко. Так, что ей трудно было это осознать. Мало того, что сам по себе звук был страшным, но и его назначение было странным. Дышащий Дом. Ужасно, особенно для маленьких детей. Как Томас переносил все это, будучи ребенком?

– А с этим можно что-то сделать? – с надеждой спросила она. Эдит была уверена, что как только ее муж узнает, что ей так плохо от этих звуков, то он немедленно все починит, если только это будет зависеть от него. А как же их дети, благослови их Господь, которые должны родиться после того, как они полностью станут мужем и женой?

– Невозможно, – ответил Томас. – Ребенком я рыдал каждый раз, когда слышал этот звук. Но скоро ты привыкнешь не обращать на него внимания.

Значит, это все-таки пугало его, когда он был мальчиком? Эдит решила, что ее муж не был счастлив в своем Доме в детстве, и ей стало грустно. Ее задача как жены в будущем будет заключаться в том, чтобы давать ему радость. Он вытащил ее из бездны, в которой она оказалась после смерти отца. И она сделает все, чтобы он не оказался в той темноте и одиночестве, в которой была она.

Инфернальный шум прекратился, и они снова устроились рядом друг с другом. Когда она вернулась к своему очень горькому чаю, Томас, с неожиданной помпой, поставил перед ней большой деревянный ящик. Она подняла глаза и обрадовалась, увидев, что он снова улыбается. Как будто из-за туч выглянуло солнце и согрело ее.

– Ради бога, что это такое? – спросила Эдит.

Когда он улыбается, на его щеках появляются ямочки.

– А это сюрприз! Я чуть голову не сломал, пытаясь найти для тебя достойный свадебный подарок.

Эдит была тронута заботливостью мужа. Поженились они очень быстро, и с деньгами у него были проблемы. Он купил прекрасный траурный костюм на похороны ее отца и не позволил ей заплатить за него, настояв на том, что такая благотворительность поставит его в неловкое положение. И вот теперь он каким-то образом умудрился приобрести для нее свадебный подарок.

На коробке была пластина, на которой были выгравированы инициалы Э. Ш. Как он смог так оперативно сделать это?

– Эдит Шарп, – произнес он, хотя это было лишним. Она уже попробовала писать свои новые инициалы, как это сделала бы любая другая девушка, узнавшая имя своего жениха. Но то, как он произнес это, Эдит понравилось, и несколько минут она сидела молча, наслаждаясь звуком своего нового имени.

Потом она открыла коробку и, увидев содержимое, задержала дыхание: внутри была добротно сделанная пишущая машинка. Ей немедленно вспомнилась их первая встреча, и эмоции захлестнули ее с головой. Эдит обняла мужа, а он отстранился от нее, чтобы посмотреть на нее, просто посмотреть – и на лице его была радость, смешанная с… сожалением? Ну да, он ведь тоже думает сейчас о той их первой встрече. Это произошло в конторе ее отца: она перепечатывала свою рукопись, которую Томас с ходу объявил хорошей. А потом они с ее отцом схлестнулись. Бедный папа, теперь он покоится рядом с мамой.

С моей мамой, которая пришла ко мне после смерти. Которая предупредила меня, чтобы я остерегалась Багрового пика. Или это была не она? Что же я все-таки тогда видела?

Она попыталась сдержаться, но расплакалась на его плече от того, что он был такой хороший.

Под его защитой она чувствовала себя в безопасности.

Томас закрыл глаза, и она устроилась рядом с ним.

Вот сейчас, сейчас это произойдет. Она все еще слегка боялась, но страсть уже начинала брать верх над ней. Страсть и нежнейшая любовь к этому человеку.

Он неуверенно поцеловал ее. Все еще сдерживается. Эдит хотела сказать, что хочет его, но не знала, уместно ли это. Их время еще не наступило.

– Жутко утомительное путешествие, – пробормотал Томас. – Тебе надо отдохнуть.

Он осторожно отодвинул ее в сторону. Может быть, он думал, что так будет лучше для нее, а она была слишком смущена, чтобы сказать ему обратное. Она действительно мало что знала о подобных ситуациях – у нее не было матери, с которой она могла бы обсудить вопросы физиологии, а то, что говорили другие девочки, с ее точки зрения, не имело никакого смысла. Юнис стащила одну книжку из запертого сундука, который она обнаружила в подвале дома Макмайклов, и читала избранные места перед хихикающей аудиторией, в которую входила и Эдит. В основном речь там шла об использовании плеток и тростниковых палок, и Эдит тогда объявила, что это ненормальные вещи, которые не могут происходить между женатыми людьми. Она настолько разошлась, что Юнис бросила ей книгу со словами:

– Тогда сама расскажи нам об этом Эдит, коли ты так много знаешь. Расскажи нам историю, которая начинается со слов: «Однажды давным-давно дрожащая девственница вышла замуж за похожего на призрак владельца замка, населенного привидениями….»

И вот теперь она сама замужем больше месяца и знает только, что когда Томас оказывается с ней рядом, то она ощущает тепло и желание познать все, до самого конца.

– Я сейчас тоже приму ванну, – сказал ей Томас. – Заканчивай свой чай, и если ты, милая, уснешь, то я не стану тебя будить.

Но я хочу, чтобы ты меня разбудил, чуть не произнесла она вслух. Я… хочу тебя.

Но когда он еще раз взглянул на нее, глаза Эдит уже закрывались.

Глава двенадцатая

Полночь

Оно наблюдало.

Сестра через замочную скважину проследила за тем, что происходило в спальне. Увидев, что брат отказался выполнять свои супружеские обязанности, она улыбнулась и ушла.

А Оно наблюдало, как дыхание Дома ворошило сухие листья, которые то влетали в окна, то пролетали мимо. Из разрывов обоев, покрывавших стены дома, сочилась кровь. От ударов ножом или от лезвия, которым медленно проводили по вене? Вылетели мертвые головы; начали свой пир опарыши.

Безумный мозг Дома гнил, а ночь укрыла луну своими крыльями, украсив полы изящным рисунком. В подвале танцевали Мертвые головы, потому что там было холодно и потому что там было темно. И потому что они были голодны.

Им хотелось бабочек.

#

Часы пробили двенадцать раз, и Эдит сонно пошевелилась посреди потертой роскоши голубого постельного белья.

Опять раздался какой-то шум, и она приоткрыла один глаз. Кто-то опять тихонько плакал. На этот раз она была в этом уверена. Она повернула голову на сторону Томаса, но его в постели не оказалось.

Опять всхлипывания, немного хриплые и чуть слышные. Женщина медленно оглянулась вокруг. Казалось, что в комнате идет лихорадочная работа: она увидела тени и попыталась понять, кому они принадлежат; везде вокруг себя она видела лица и руки и пыталась убедить себя, что это всего лишь стулья и ее новая пишущая машинка, да каминные щипцы, да чайные принадлежности. Но кровь в ее жилах похолодела, когда она опять вспомнила о чернолицем фантоме в особняке Кушингов. Он и сейчас стучался в ее сознание и требовал впустить его. Она отказывалась, не хотела о нем думать, а в ее подсознании твердо укоренился ужас, который так и не покидал ее после той ночи в детской. Он только иногда затихал, ожидая своей очереди.

– Томас? – позвала Эдит. Может быть, это он плачет? Она теперь ясно слышала, что это был именно плач, и тут Эдит вспомнила, каким грустным становился несколько раз Томас после того, как они появились в Аллердейл Холле. Англичанин – да к тому же баронет голубых кровей – не может показать свою слабость перед новой женой, поэтому будет всячески прятаться.

Тут Эдит услышала шаги, и дверь в спальню осторожно открылась. Она села на кровати. Снаружи никого не было – болтающаяся дверь была еще одним примером упадка, в котором находился Дом. Так подумала женщина, закрывая ее.

Она опять открылась, на этот раз с медленным и долгим скрииииииипом. Спина Эдит похолодела, и она отступила на шаг. Потом, собравшись с мужеством, сделала шаг в коридор. Ее щенок, который спал рядом с камином, вышел вместе с ней. И она вспомнила о его красном мячике и звуках, которые доносились из спальни, когда она принимала ванну. И о женщине в лифте.

И о Доме, который дышит.

#

Оно наблюдало.

Держа в руках канделябр, новобрачная вышла в холл в сопровождении скачущей вокруг нее собаки, которая уже давно должна была умереть.

Когда любопытство переходит в ужас? На этот вопрос еще предстояло ответить, хотя в стенах Аллердейл Холла его задавали несчетное количество раз.

Пол был холодным, как в крипте[22], а оконные переплеты и плитка тонкие, как гробовые доски. Сверху смотрели портреты. Статуи были неподвижны, пока на них никто не смотрел. А потом… это что, просто игра света?

Бабочки потрясли, потрясли крыльями, а потом нырнули вниз. Какие же они голодные.

Прямо перед новобрачной из-за угла показалась скрюченная и спотыкающаяся тень. Она знала здесь каждую тропку. Всегда так было. На то, что она так странно двигалась, была своя причина. Может быть, новобрачной интересно будет узнать ее сегодня.

Но, нет. Она ее пропустила. Не увидела.

Или не смогла увидеть?

Эдит продолжала скользить по коридору. С распущенными светлыми волосами и в белой ночной рубашке она сама напоминала привидение. Как будто она уже давно принадлежит Аллердейл Холлу. Или скоро будет принадлежать.

С грохотом захлопнулась дверь.

Новобрачная дернулась от неожиданности и с трудом сдержала крик. Потом она замерла на месте, пытаясь определить источник звука и найти в этих звуках хоть какую-то логику. Наверное, она подумала, что дверь захлопнул ее муж. Но позвать его она не могла. Страх сжимал ей горло. И она не хотела привлекать к себе внимание.

Любопытство, переходящее в ужас.

А может быть, она все еще уверена, что дверь открылась потому, что дерево рассохлось, а петли проржавели; что, как и в случае с лифтом, все работает кое-как из-за влаги и старости? Скрипы и стоны, занавеси, снегопад и Дом, который дышит. А еще в нем водятся крысы.

В холл проник лунный свет – это она открыла одну из дверей, которые выходили в него. Свеча Эдит нетвердым светом осветила помещение за порогом. Мебель была закрыта кусками материи, пыльный камин – заполнен пеплом. На каминной полке стоял канделябр, окутанный толстым слоем паутины. Перед вазой с засохшими розами стояли два хрустальных бокала.

Эдит закрыла эту дверь и перешла в следующую комнату. Там, с человеческим черепом в руках, стояла белая мраморная скульптура без лица, возможно обдумывая таинство вечного покоя. На постаменте статуи были вырезаны буквы, некоторые из которых были залиты красными пятнами: Л БИМ Й Ж НЕ. Любимой жене. Было ясно, что это надгробный памятник. Может быть, подумала Эдит, какие-то захоронения могли быть нарушены из-за добычи глины. В любом случае, вид статуи ее расстроил, и она закрыла дверь немного резче, чем предыдущую.

Теперь Эдит подошла к следующей двери. Комната за ней была абсолютно пуста, только весь пол был засыпан сухими листьями и крысиными экскрементами. Четвертая комната ничем не отличалась от третьей.

Оно наблюдало, как женщина открывает каждую дверь, выходящую в холл. Казалось, что новобрачная сделана из железа. Собака уже давно исчезла, возможно устав, но она продолжала двигаться вперед, и ее волосы колыхались в такт с дыханием Аллердейл Холла. Ее ноги уже должны были превратиться в ледышки. Оно почти видело следы дыхания женщины в этом адском холоде.

Наконец, она подошла к последней двери. Остановившись перед ней, она обратила внимание на царапание и скулеж. Очень жалобный. Оно раздавалось из помещения за дверью.

– Глупая собака, – пожурила она, но в ее голосе слышался страх. Она изо всех сил старалась оставаться смелой. – Кто тебя здесь запер?

Она взялась за ручку двери и потянула ее…

…и в этот момент залаял щенок. У нее за спиной. Женщина испугалась, но повернулась, чтобы взглянуть на него…

…и за дверью открылась не комната, а шкаф для белья, весь наполненный чем-то, чем-то… чем-то алым.

…щенок завыл и стал усиленно чесаться.

Конечно, Оно все видело и прекрасно знало, что все это значит: эти выкатившиеся глаза, клацающая челюсть, женская фигура рубинового цвета, почесывающаяся костлявыми пальцами. След прекрасной, свежайшей крови, который шел прямо к верхней крышке шкафа, игнорируя закон всемирного тяготения так же, как ужасный фантом игнорирует земное время.

Но Оно хотело, Оно просто жаждало, чтобы его увидели. Оно с ума сходило от желания, чтобы новобрачная отвернулась от собаки. Но она не повернулась. И не увидела.

И тут с грохотом захлопнулась дверь!

Это привлекло внимание девушки. Она уставилась на дверь, и на мгновение Ему показалось, что она сейчас бросится назад в свою комнату и с головой спрячется под одеяло. Все бы так и поступили.

И поступали в прошлом.

А она глубоко вздохнула и собралась с мужеством. Потрясающий противник!

И, наконец, она распахнула дверь.

В шкафу для белья ничего не было – да и сколько двум людям его надо, тогда как за белье из Аллердейл Холла можно было получить достаточно монет, чтобы купить пару корзин угля. Но в нем стояла коробка. Откуда она там взялась – это отдельная и довольно интересная история, которую можно будет рассказать как-нибудь позже.

Новобрачная посмотрела на содержимое коробки.

– Восковые цилиндры, – пробормотала она. Женщина была дитя нового времени и, несомненно, знала, что на этих цилиндрах были записи. Может быть, музыка.

А может быть, и что-то другое.

Вновь услышав плач, она выпрямилась. Оставив цилиндры в шкафу, Эдит вернулась в холл и стала смотреть на путь, который она проделала.

Оно наблюдало, как она смотрит.

Вытягивая себя из пола, раскрашенный во всевозможные оттенки алого, появился призрак, с муками рвавшийся на белый свет. Он высасывал свои внутренности через пол: сначала гротескную спину, потом затылок, в то время как рука формировалась как из липкой, вязкой глины. Ярко-красные кости вытягивались в неестественных направлениях и крепились в странных, неправильных суставах; рука оперлась об пол для поддержки, как еще одна точка опоры. Все в этом монстре было красного цвета – вторая рука поднималась вверх, вытягивая себя из пола. Когда новобрачная уставилась на него, парализованная от страха, монстр стал медленно ползти в ее сторону. Безлицый, угрожающий. Он неумолимо двигался прямо на нее, на нее, на нее.

Все ближе.

Женщина отступила на шаг. Щенок, который давно должен был быть мертв, бросился в лифт, и она последовала за ним. Дрожащими руками она повернула ключ и нажала на рычаг.

Монстр неумолимо приближался.

Оно наблюдало.

Лифт не двигался.

– Вниз, будь ты проклят, вниз! – приказала Эдит лифту. Не попросила, а именно приказала, заметило Оно.

Лифт оставался на месте, как будто был соучастником ее уничтожения. Теперь она была в ловушке.

Алый кошмар медленно двигался в ее сторону, подтягивая себя руками: сначала одной, потом другой, шлеп – шлеп, одной-другой, шлеп-шлеп, одной-другой… Он был уже совсем рядом.

И в этот момент кабина дернулась, закачалась и стала медленно опускаться.

Женщина схватила собаку на руки; животное, которое она чуть не задушила в своих объятьях, судорожно задергалось. Вниз, мимо второго этажа, потом первого; вниз, в темноту подвала и ноздреватых стен. Кабина слегка дернулась, остановившись в двух футах от пола.

Новобрачная опустила собаку на пол и дрожащими руками попробовала рычаг, но лифт не сдвинулся ни на дюйм.

У механизмов в этом Доме своя голова на плечах.

По крайней мере, в некоторых случаях.

Пока девушка восстанавливала дыхание и присутствие духа, Оно легко смогло прочитать, что было написано на ее лице: спустится ли это чудовище сюда, вниз? Что это было? Что я видела?

Кровь, текущая вверх по стене, как материализация всего происходящего. Потому что фантом существовал во времени, а не в сознании. Он был посланцем Тьмы, места, где даже ангелы не решаются бывать, и где не действуют законы Природы.

#

В темноте слышался звук капающей воды, и Эдит заставила себя действовать. Она протянула руку сквозь решетку лифта и обнаружила выключатель. Поворот ручки, и пространство залил тусклый свет, который испускали несколько ламп светло-коричневого оттенка. С испугом посмотрев вверх, девушка с трудом спустилась из лифта на землю.

Я это действительно видела? Мне это не приснилось?

Вверх по тоннелю проходило полотно железной дороги для шахтерских вагонеток. Эдит почувствовала сквозняк.

Через стены сочилась кроваво-красная глина, покрывающая большие площади этого изобилующего пещерами пространства. На плиточном полу стояли шесть резервуаров громадных размеров по три с двух сторон корыта, заполненного алой глиной. Рядом с корытом лежала куча багажа и целая гора женской обуви, платьев, коробок с бумагами и стоял здоровый паровой котел.

Женщина бегло осмотрела коллекцию одежды и подошла к чемодану. На его замке была бронзовая табличка с надписью ЭНОЛА и с инициалами Э. Ш.

С ее инициалами.

Эдит попробовала открыть замок. Он был заперт, ключа у нее, естественно, не было. Под ногами у нее оказалось несколько ничем не закрепленных камней. Она подняла один из них и обнаружила под ним целую кучу ювелирного хлама, который обычно скапливается у любой женщины – цепочки, брошка, дамские часики… под другим камнем оказалось захоронение мелких косточек – кролика или собаки?

Что все это значит? Ее мозг уже отказывался воспринимать новую информацию. Она перевела взгляд на потолок, а потом на лифт. Дрожа всем телом, она….

Шлеп, шлеп, шлеп….

Услышав этот звук, Эдит вздрогнула. Существо последовало за ней вниз! Оно уже здесь!

Шлеп, шлеп, шлеп….

Оно было в этой пещере. Не прекращая дрожать, новобрачная осматривала пещеру и прислушивалась к доносившимся звукам, а щенок, мелко перебирая лапами, жался к ее ногам. Эдит казалось, что ее сознание разделилось пополам – одна часть упорно возвращалась к тому, что произошло наверху, а вторая сосредоточилась на окружавших ее звуках. Пытаясь их понять и обнаружить в них хоть какой-то смысл. Эдит была средоточием страха и непонимания.

Кто здесь? Что происходит? Почему этот ужас..?

И вдруг она замерла на месте – ей удалось определить источник этих шлепков.

Внутренность одного из резервуаров.

Одного из запечатанных резервуаров.

В нем было что-то, что пыталось выбраться на волю.

Потерявшая голову от ужаса, Эдит бросилась бежать.

#

Оно продолжало наблюдать.

Глава тринадцатая

Буффало, штат Нью-Йорк

И зачем я согласился на все на это?

Узел в груди Алана затянулся еще больше, когда грузчики погрузили еще одну коробку на платформу, запряженную лошадью, которая стояла перед особняком Кушингов. Книги, инструменты, даже обожаемая детская библиотека Эдит – все выставлялось на аукцион. Казалось, что она хочет уничтожить все следы своего пребывания в Буффало. Конечно, ей пришлось пережить здесь нелегкие времена – ужасные смерти обоих родителей, – а его надежды на то, что они когда-нибудь будут вместе, теперь окончательно рассыпались в прах. Но ведь были же у них, как у старых друзей и конфидентов, и хорошие моменты. Разве он может вот так легко выбросить их из головы. Он никогда и ни за что их не забудет.

Алан подошел к коробкам с ее книгами и покачал головой. Потом взял лист бумаги и написал расписку на значительную сумму. На втором листе он написал: ПРОДАНО ДОКТОРУ АЛАНУ МАКМАЙКЛУ. НЕ ГРУЗИТЬ. Когда-нибудь Эдит пожалеет, что позволила избавиться от этих книг. Бог даст, у нее будут собственные дети. Он вполне мог представить ее в детской Аллердейл Холла – она должна быть совершенно очаровательной матерью – читающей волшебные сказки девочке-непоседе и мечтательному мальчику.

Всем сердцем он хотел бы, чтобы это были его дети, но, как говорит его собственная мать: если бы, да кабы, во рту росли бобы….

Мистер Фергюсон, адвокат семьи Кушингов, смотрел на молодого человека с мрачным интересом. Заметив надпись «ПРОДАНО», он одобрительно кивнул. То, что этот человек занимался распродажей вещей, было совершенно естественно. Он же выполнил последнюю волю покойного. По ней единственной наследницей всего, и совсем не малого, состояния становилась Эдит Кушинг. Алан предложил ему свою помощь с вещами Кушингов – благодаря своей долгой и близкой связи с семьей он мог помочь с составлением каталога и оценкой.

– Я значительную часть своего детства провел в этом доме, – сказал Алан, поворачиваясь к юристу. – В те времена наши семьи были очень близки.

Фергюсон вздохнул. У него тоже было тяжело на сердце.

– Очень жаль. Избавляться от всего этого… И так быстро. Так неожиданно.

– Слишком быстро, вам не кажется? – спросил Алан, наклонив голову.

Но Фергюсон всегда был осмотрительным юристом, поэтому его ответ был нейтральным:

– Все зависит от того, как на это посмотреть.

Алан подошел к письменному столу Кушинга и стал перекладывать бумаги в коробку. Неожиданно он наткнулся на чековую книжку хозяина дома.

На корешке он увидел, что самый последний чек, который Кушинг выписал перед смертью, был выписан на имя Томаса Шарпа, баронета. Чек был на очень значительную сумму. С дрожью в руках молодой человек проверил число: 11 октября.

Накануне смерти Кушинга.

Или накануне его убийства, подумал Алан, и в его голову закралось ужасное подозрение.

Извинившись перед Фегюсоном, он оставил дом Кушингов и направился прямо в клуб, к которому принадлежал умерший. Попасть в раздевалку было делом несложным – Алан лично знал секретаря клуба, поэтому смог обследовать место смерти. Разбитая раковина была заменена на новую. Он осмотрел сначала ее, а потом пол под ней, пытаясь понять, каким образом простое падение могло вызвать такие тяжелые травмы. Даже если бы отец Эдит упал на пол с высоты своего немалого роста и ударился бы о раковину, то угол повреждений был бы совсем другим. Алан попытался объяснить это дознавателю, но тот был оскорблен его вмешательством и занял оборонительную позицию. А заставить человека, занимающего оборонительную позицию, прислушаться к доводам разума чрезвычайно сложно.

Я должен был постараться заставить Эдит выслушать меня, корил Алан сам себя. А я не захотел на нее давить. Шарп совсем заморочил ей голову… и захватил ее сердце. В своем горе она была такой беззащитной. На кладбище она дрожала под рукой Шарпа – больше похожая на бабочку, приколотую иголкой, чем на осиротевшую женщину, находящуюся под защитой возлюбленного.

Как же плохо, подумал Алан. Как все плохо.

В унынии он вышел из клуба.

#

Пианино.

Звуки колыбельной.

В эти короткие моменты между сном и бодрствованием Эдит показалось, что она находится в своей детской и ее красавица мама играет, чтобы успокоить свое неугомонное дитя. Спи, моя радость, усни….

А потом она открыла глаза и увидела голову Томаса на подушке рядом с ней. Ее первым желанием было разбудить мужа и рассказать ему о том, что произошло… Но произошло ли это на самом деле? Он отмахнулся от ее настойчивого рассказа о женщине в лифте. Что же он скажет, когда она расскажет ему о бесформенном, покрытом кровью существе, которое появилось из пола второго этажа? У нее нет никаких доказательств… Но она может продемонстрировать ему чемодан в шахте с глиной.

Правда, он, наверное, уже знает о нем. А что по поводу этих звуков в резервуаре?

Опять-таки, у нее нет никаких доказательств.

Может быть, мне все это приснилось. А может быть, я схожу с ума. А может быть, у нее лихорадка? Эдит пощупала себе лоб – кожа была липкой. Она действительно не очень хорошо себя чувствует. Понятно, что Люсиль не была рождена поваром и что на еде Шарпы пытаются сэкономить каждый пенни. Может быть, продукты испортились? Хотя Шарпы чувствовали себя прекрасно.

Я тоже Шарп. Леди Шарп.

Тогда, может быть, она слишком много выпила? Они открыли две бутылки, чтобы отпраздновать свою свадьбу, а потом еще коньяк… Эдит редко пила спиртное – ее отец был в этом вопросе консерватором, и она, как хозяйка дома, следовала его примеру.

Томас мирно спал, и ей не хотелось беспокоить его всеми этими странностями. Прочитав ее роман, он признался, что книга напугала его, а ведь она, как автор произведения, тоже могла попасть под влияние своей книги. И сейчас, в свете раннего утра, Эдит начала сомневаться. За всеми этими событиями она так и не отослала рукопись в Атлантик Мантли и теперь радовалась этому. Ведь история еще совсем не закончилась.

Она длиннее, чем я могла себе представить, твердо сказала она себе самой. Недостаток сна, нервы, тени в комнатах – она не могла в действительности видеть то, что ей показалось. А как же ужас..? Как же эти звуки в резервуаре..?

Пианино продолжало играть. В окна проникал яркий свет, и по стенам прыгали солнечные зайчики, которые напоминали об утре, проведенном в сладкой дреме. Сейчас должно быть уже за полдень. В животе у нее забурчало, Эдит почувствовала голод и решила вставать. Набросив халат, она вышла из комнаты. Щенок остался в спальне вместе с Томасом.

Двигаясь по наитию, она спустилась вниз, где, наконец, наткнулась на громадную комнату, заполненную книгами и стеклянными витринами. В центре ее, за старым роялем, сидела Люсиль. Со стен смотрели портреты маслом. Под гербом Шарпов, расположенным над камином, была видна надпись:

Ad montes oculos levavi.

– Я подниму глаза мои на холмы[23], – перевела Люсиль, не прекращая играть.

– Прошу прощения, – извинилась Эдит. – Я вам помешала. Я…

– Совсем наоборот, – ответила Люсиль. – Это я, должно быть, разбудила вас своей игрой.

– Спала я сегодня очень мало, – потирая виски, призналась Эдит. – Я….

– Неужели? – переспросила Люсиль. – Почему?

Эдит решила ничего не рассказывать о произошедшем и Люсиль тоже – если то, что она видела, было в действительности….

Может быть, моя мать перевернулась в гробу. Может быть, зеркала в доме все-таки не были занавешены черным крепом, когда покойницу выносили….

Поток мыслей захватил девушку. И все они свидетельствовали о ее неуемном воображении. На лбу и верхней губе Эдит появились капельки пота.

Люсиль терпеливо ждала ответа.

– Я все еще измучена, – такое объяснение выглядело довольно глупо. Измученный человек засыпает мгновенно, разве не так? Эдит постаралась сменить тему. – Эта мелодия, что вы играли – что это было?

– Старинная колыбельная, – ответила Люсиль. – Когда-то я пела ее Томасу, когда мы были детьми.

Эта тема показалась Эдит гораздо интереснее.

– Могу себе представить, какими вы тогда были… Вы занимались куклами, а Томас – своими изобретениями.

Приподняв подбородок, Люсиль опустила веки. На лице у нее появилось отсутствующее выражение.

– Когда мы были детьми, нам не разрешалось приходить сюда. Мы были практически заперты в детской. В мезонине, – было видно, что сейчас она находится именно там и видит вещи, недоступные Эдит. Женщина поняла, что Люсиль надежно хранит эти драгоценные воспоминания и не хочет ими делиться. А ведь Эдит представляла, как вместе с Люсиль они будут смеяться над приключениями шаловливого мальчика Томаса, укрепляя этим семейные узы. Но пока Люсиль охраняла свои воспоминания так же твердо, как и ключи от Дома, и Эдит чувствовала себя исключенной из их внутреннего круга.

– Этот рояль мать привезла из Лейпцига, – продолжила Люсиль. – Иногда она на нем играла. Мы слышали игру в детской. – Женщина с трудом сглотнула. – Так мы узнавали, что она вернулась домой.

Как это печально звучит. Разве мать не должна бросаться к своим детям с широко раскрытыми объятьями? А может быть, музицирование было тайным способом, которым она сообщала о своем возвращении, чем-то вроде тайного сигнала? Игра ее собственной мамы тоже была сигналом: не бойся, я с тобой.

В этот момент Эдит ощутила теплоту по отношению к Люсиль. Конечно, она будет считать Томаса своей собственностью. Для Люсиль отойти в сторону, должно быть, было трудно. Эдит подумала, что ждет от нее слишком многого и слишком быстро.

Люсиль показала ей большой портрет неулыбчивой пожилой женщины с истонченной кожей, обтягивающей кости узкого, напоминающего череп лица. У нее были самые холодные глаза, которые Эдит доводилось видеть в своей жизни, а губы были вытянуты в упрямую, злую полоску. Казалось, что Люсиль покачнулась, когда они разглядывали этот портрет, но сумела взять себя в руки.

– Моя мать, – пояснила она.

Эдит испытала шок. Женщина походила скорее на бабку или тетку – старую деву. Томас рассказал ей, что их мать умерла, когда ему было около двенадцати, то есть почти столько же, сколько было Эдит, когда умерла ее мама.

А ее мама была молодой и красивой.

Пока не пришла черная холера. Я знаю, как она выглядит теперь. Я ее видела. И прошлой ночью я тоже кое-что видела.

Ну вот. Она это сказала. Согласилась с этим. И опустила завесу на свое приключение.

– Он выглядит… – начала Эдит и замолчала, не зная, что сказать.

– Ужасно? – с горечью подсказала ей Люсиль. – Да. У портрета идеальное сходство с натурой.

Эдит подошла к портрету и прочитала на маленькой бронзовой табличке, прикрепленной к раме: Леди Беатрис Шарп. Потом она заметила громадное рубиновое кольцо на безымянном пальце ее иссохшей левой руки. Это было обручальное кольцо, которое Томас преподнес ей. Оно и сейчас украшало руку Эдит. Женщина посмотрела на него. Да. Кольца абсолютно идентичны. Почему-то это выбило ее из колеи.

– Томас хотел снять этот портрет. Но я была против, – пояснила Люсиль. – Мне хочется верить, что она наблюдает за нами с небес. И я не хочу, чтобы она хоть что-то пропустила.

Это что, такая шутка? Люсиль улыбнулась портрету так, как будто между ней и женщиной ужасного вида была какая-то общая тайна.

– Мне кажется, что это будет моя любимая комната во всем доме, – сказала Эдит потому, что это была правда, и потому, что она хотела сменить тему разговора.

– Моя тоже, – Люсиль быстро улыбнулась, и эта улыбка была теплее, чем та, которой она одарила портрет своей матери. – Я прочитала здесь все книги. Особенно по энтомологии[24].

– Насекомые… – вставила Эдит.

– Да, насекомые. Жан Анри Фабр[25]. В насекомых нет ничего случайного. Они делают только то, что необходимо для того, чтобы выжить. И я этим восхищаюсь. Даже их красота и изящество всего лишь способы обеспечить продолжение рода.

Только не начинай про то, как сони поедают бабочек, мысленно взмолилась Эдит.

– Большинство книг выбирала моя мать. Их привозили издалека. Сама она не очень любила путешествовать. Поэтому мир должен был приходить к ней в гости.

Томас ни о чем подобном не говорил, правда, он всегда был очень сдержан в обсуждении своих родителей. Раньше Эдит думала, что он не хотел касаться этого деликатного вопроса слишком скоро после смерти ее отца. Англичане вообще более скрытны, чем американцы. В разговоре с ними никогда нельзя забывать о вторых смыслах. Но Эдит ничего не имела против этого. Она весь день могла слушать, как говорит Томас. Может быть, в дальнейшем она найдет другие, не такие нескромные способы ознакомиться с Домом. Если бы только ей удалось разговорить его на темы призраков, легенд и истории самого Дома… Кто здесь умер, как… и почему? Размышляя над этим вопросом, она прочитала несколько десятков, или даже сотен, названий книг, стоявших в шкафах, и вспомнила, что точно так же поступила в кабинете Алана. Она уже несколько раз собиралась написать своему старому другу, но почему-то это казалось ей не очень удобным. Сейчас она уже твердо понимала, что он тоже лелеял мысли о женитьбе и был соперником ее мужа в борьбе за ее благоволение. Эдит казалось, что с таким человеком переписываться просто неудобно, невзирая на то, какое место он занимал в ее прошлой жизни. Это казалось ей предательством по отношению к мужу.

И, тем не менее, ей хотелось бы, чтобы этикет не был столь строг в этом отношении….

– «Оратория пилигрима», – прочитала она на корешке одного из томов.

– Звучит довольно целомудренно, не так ли? – Люсиль спрятала улыбку. Она помолчала, чтобы усилить драматический эффект от того, что собиралась показать. – Вы когда-нибудь слышали об иллюстрациях на передних срезах книг?

Эдит отрицательно покачала головой, и тогда Люсиль достала книгу.

– Это изображения, которые спрятаны на переднем обрезе книги, которые кажутся бессистемными штрихами, пока страницы не повернуты вот таким образом….

Она взяла книгу так, что страницы выгнулись веером, и на форзаце появилась очаровательная картинка японской пары в in flagrante delicto[26] – занимающейся любовью друг с другом. Эдит оторопела.

– О Боже! И что же, все книги… все книги, которые приобретала мать Томаса?

– Уверена, что теперь вас это не шокирует, – сказала Люсиль. – Теперь, когда вы с Томасом….

Эдит покачала головой. Она начинала ощущать свою близость с Люсиль. Хорошо, что в доме есть женщина, с которой можно поговорить.

– Нет, нет. Он так уважительно относится к моему трауру. Мы даже плыли в разных каютах.

Ей показалось, что Люсиль этому обрадовалась. Или изумилась.

– Как мило с его стороны, – протянула она. – Ну что же, милочка, со временем все встанет на свои места.

Если она сказала правду, то Эдит это успокоило.

Эти слова станут моей колыбельной, подумала девушка и улыбнулась Люсиль. Она еще раз обернулась на портрет леди Шарп и порадовалась, что женщина такого страшного вида не дожила до того, чтобы стать ее свекровью.

Глава четырнадцатая

Чуть позже

Люсиль возобновила свою игру, а Эдит вернулась в спальню, чтобы увидеть, что Томас уже оделся и исчез. Через окно она увидела, как он и Финлэй, в компании двух мужчин из деревни, копаются возле его комбайна. Эдит знала, на что смотрит. Она выросла среди подобных механизмов. В действительности на улице располагалось несколько машин довольно внушительных размеров, а над всеми ими возвышалась вертикальная опора, напоминающая подъемную стрелу. Она также рассмотрела бур, сам комбайн, несколько конвейерных лент, одна из которых находилась прямо рядом с печью, предназначенной для спекания красной глины в идеальные бруски, похожие на тот, что Томас демонстрировал в конторе ее отца. Хаос, царивший на площадке, совсем не соответствовал образу двора старого Дома. Но первое впечатление было обманчивым. Настоящий хаос царил как раз в Доме. А вот расположение оборудования было вполне логичным и эффективным и принесет отличные результаты, как только начнут разрабатываться новые залежи красной глины.

Томас был визионером – человеком, который умел видеть то, что было недоступно другим. Эдит напомнила себе о том, что он ее любит, и о том, что он ее муж и что теперь его долг защищать ее. Сейчас она пойдет к нему. Может быть, она сможет разобраться в своих собственных видениях, если спросит его об истории Дома – кто, когда и почему в нем умер?

Она оделась в одно из своих любимых платьев – темно-зеленое, бархатное, с отделкой цвета тыквы. Ей, мягко говоря, было сложно одеваться без помощи горничной. Эдит вспомнила Буффало. Анни уже работает в другой семье – все слуги Кушингов нашли себе новую работу. Ее фамильное гнездо скоро продадут, вместе со всем, что в нем находится.

Надо было сохранить книжки с картинками, подумала она. Может быть, мистер Фергюсон сумеет перехватить их до продажи?

Эдит прошла на кухню и увидела, что Люсиль приготовила овсянку. Девушка попробовала ее, но потом предпочла съесть кусок хлеба с джемом, пока готовила сэндвичи из немного черствого ржаного хлеба, холодной ветчины и сыра. Кроме того, она заварила этот невероятно горький чай из ягод пироканты. С желудком у нее легче не стало, а кроме того, появилась головная боль. Твердой рукой наполнив корзинку, она вышла на улицу.

Снежинки мягко опускались с серо-стального неба. Воздух был бодряще-свеж, и Эдит поняла, что горячий чай придется как раз кстати. Собака бежала рядом, появляясь и исчезая в вихре снежинок, а девушка наблюдала за тем, как Томас трудится возле полномасштабной машины, копию которой он демонстрировал в Буффало. Если бы отец не боялся так за нее, он бы точно профинансировал это изобретение.

– Эдит, милая, – поприветствовал ее Томас. Он пытался соединить одну часть механизма с другой. Судя по разочарованию на лице мужчины, это ему не очень удавалось. – Что ты здесь делаешь?

– Захотелось тебя увидеть, – ответила она. – Нам надо поговорить.

Он оторвал взгляд от механизма и перевел его на Эдит. Финлэй тем временем заправлял механизм углем. Оба они выглядели очень занятыми.

– Конечно, конечно, – ответил Томас.

– Я не знаю с чего начать, – глубоко вздохнула Эдит. – Томас, в этом Доме кто-нибудь умер?

Свой ответ он сопроводил поддразнивающей улыбкой.

– Ну, конечно, милая, – сказал Томас. – Что за странный вопрос. Дому много сотен лет. Думаю, что здесь родилось и умерло множество людей.

– Это понятно, – терпеливо произнесла Эдит. – Тогда уточню вопрос. Насильственной смертью?

Мужчина сморгнул.

– Сейчас не время для таких разговоров, Эдит. Вот эта чертова штука не хочет заводиться, а это означает полное фиаско. Мы мучаемся с этим с полудня.

Он вернулся к своей работе, но Эдит не собиралась отступать.

– Но может быть, все-таки уделишь мне несколько минут, – сказала она более настойчиво. – Я принесла тебе сэндвичи и чай.

– Чай? Ты приготовила чай? – он сделал гримасу и вернулся к работе. Она вспомнила, как однажды в Буффало он сказал, что американцы не представляют, как правильно готовить чай. Это как-то было связано с кипячением воды и погружением в нее листьев.

– Ты какую жестянку использовала?

– Прости?

– Из какой жестянки ты брала чай? Из синей или из красной?

– Не помню. А разве это не одно и то же? Чай есть чай. – Если только речь не идет об англичанах, подумала она про себя.

– Попробуй еще раз, Финлэй, – распорядился Томас.

Финлэй разжег огонь под паровым котлом и повернул ручку. Машина затряслась. Некоторые шестерни слегка провернулись, но потом отчаянно завибрировали. Эдит вспомнила о том, как наливала воду в ванну, и, хотя очень хотела переговорить с мужем, скрестила пальцы с мольбой, чтобы эта гигантская штука заработала. Томас крепко схватился за один из клапанов, стараясь удержать его на месте.

Работай, работай же, умоляла Эдит механизм.

Вибрация десятикратно усилилась, а ее муж все не разжимал рук. Горячая вода и пар стали вырываться через уплотнители между трубами. Потом из самого клапана, который держал Томас. Он мужественно пытался удержать его голыми руками. Эдит видела, что ему больно. И, тем не менее, он не сдавался. От напряжения его лицо покраснело. А потом из клапана вырвался целый гейзер пара, который попал на руки Томаса. Мужчина, закричав, отскочил назад, и его бледное лицо исказилось гримасой боли.

#

С помощью Финлэя Эдит довела Томаса до кухни. Он был весь покрыт красной глиной, похожей на кровь, и ей пришлось держать себя в руках, потому что перед глазами у нее сразу же встало залитое кровью тело отца. Даже когда она очистила его правую руку от глины, кожа все равно была багровой от ожога.

Как это бывает во многих английских домах, у Шарпов была целая куча различных целебных мазей и других средств, поэтому Эдит старательно нанесла то, что ей принесли, на руку своего мужа. Она вспомнила, как кухарка однажды говорила, что в Ирландии для лечения ожогов употребляют мед. Перед ее внутренним взором неожиданно возникла сцена, во время которой полчища муравьев разделывались с лежащей на тропинке бабочкой. Она видела это во время прогулки в парке Делавер и теперь постаралась прогнать кошмарное воспоминание.

– Ну, наверное, хватит, – сказала Эдит своему обожаемому пациенту, закончив бинтовать его руку.

– Мои руки становятся все грубее. Твоему бы отцу понравилось, – жалобно произнес Томас. Эдит молча кивнула. Понимает ли он, как она страдает, когда он ранит себя? И как теперь она будет каждый день волноваться, когда он будет заниматься со своим изобретением? Сейчас он был настолько занят всем этим, что перевести разговор на тему, которая интересовала ее – Видения, Смерть, Призраки, – было очень трудно.

– Эта машина никогда не заработает, – продолжал ворчать Томас. – Никогда. Для чего я себя обманываю?

– Ты не должен отказываться от надежды, – ей приходилось поддерживать его, независимо от того, насколько она за него боялась. Эдит верила в мужа и считала, что когда его вера в себя ослабевает, то ее долг поддержать его.

– Надежда? – переспросил он. – Эдит, надежда – это одно из самых жестоких чувств. Обычно я стараюсь держаться от нее подальше.

И закрываешь глаза на то, что тебе не нравится, добавила она про себя.

Он сидел рядом с ней, и, как и всегда, его близость отвлекала ее, как будто жила своей собственной жизнью.

– Но сейчас что-то во мне изменилось, – взглянул на нее Томас. – Для чего только я привез тебя сюда? – Он не отрывал взгляда от ее лица. – За кого ты вышла замуж, дорогая? За неудачника.

– Кроме тебя, у меня никого нет, – охваченная порывом любви, она поцеловала мужа и почувствовала, как он напрягся. Он всегда так делал – помня о ее трауре, – но сейчас он явно немного смягчился. Сдался. Она растопила его сдержанность.

Томас отодвинулся от нее, готовый вернуться к работе.

– Эти люди уйдут вечером, а мы пытаемся успеть до того, как начнутся снегопады, – они встали и направились назад, к комбайну, а Эдит пообещала себе, что вечером обязательно его разговорит.

Выйдя из кухни, они оказались в фойе.

– Скоро нам придется остановить все работы, – продолжил он. – Вот тогда-то ты и поймешь, почему они называют это место Багровым пиком.

Эдит замерла.

– Что ты сказал? – спросила она напряженным голосом.

– Багровый пик, – повторил Томас. – Так люди называют это место. Руда и красная глина выходят на поверхность и окрашивают снег. Он становится ярко-красным. Отсюда и… Багровый пик.

Эдит стояла столбом, пока Томас проходил мимо нее. Ее желудок опять свела судорога.

Меня предупреждали, потрясенно подумала она. Дважды.

И вот я здесь.

Багровый пик.

#

Оно наблюдало, как брат покинул свою молодую жену. Услышав непонятные звуки, он остановился в фойе и обернулся.

Какая-то тень… Какой-то шум… Но Томас никого не увидел. Развернувшись, он вышел из дома.

Не увидев никого из тех, кого он был в состоянии увидеть.

Глава пятнадцатая

Буффало, штат Нью-Йорк

Цветы на могиле были припорошены снегом. Вещи Кушингов были уже все упакованы, но у Алана не было ощущения, что все закончилось.

Он положил свой букет у подножия памятника и задумался: все ли погребенные здесь покоятся с миром? Ведь даже сама смерть не сможет помешать отцу Эдит оберегать ее, если, конечно, призраки действительно существуют. Алан хорошо помнил, как настойчиво маленькая Эдит утверждала, что призрак матери посетил ее вскоре после ее ужасной смерти. Эдит была чуть ли не в истерике, и Алан притворился, что поверил ей.

Но он был такой единственный. Отец успокаивал свою испуганную дочь тем, что говорил ей, что у нее слишком богатое воображение, которое миссис Кушинг подпитывала непрекращающимся потоком сказок, которые она читала вместе с дочерью.

Призраков в жизни не бывает, настаивал ее отец и покупал ей более прагматичные книги, например о домашнем хозяйстве.

– Но я же знаю, что бывают, – говорила Эдит, стоя рядом с Аланом в их «пиратском логове», располагавшемся на яблоне. Они как раз делали шпионские очки. – Мама была у меня. Я знаю, что была. – Эдит задрожала, лицо ее сморщилось, и она чуть не расплакалась. – И она была такая страшная.

Он слушал, кивал и старался подбодрить ее. Его собственная мать объяснила ему, что таким образом Эдит может просто привлекать к себе внимание – рассказывая дикие истории и притворяясь больной просто потому, что чувствует себя несчастной. Ведь то, что баланс в ее семье теперь нарушился, было совершенно очевидно. Любящая рука матери отсутствовала, а девочкам материнская поддержка просто необходима, чтобы они выросли уравновешенными молодыми женщинами.

– Наверное, она слишком тяжело восприняла смерть матери, – предположила миссис Макмайкл, и взволнованный Алан пытался сделать все, что было в его силах, чтобы помочь «коллеге-пирату». Он даже, к своему стыду, тайно играл в чаепитие с ее куклами.

А вот его сестрица высмеяла Эдит и всем рассказала об истории с ее призраком. Девочки иногда могут быть очень жестокими: в школе и церкви – везде, как он теперь вспоминал, – Юнис и другие ждали Эдит, сидя в засаде, а потом выскакивали и кричали «Бу-у-у-у».

Они мучали ее, и вот однажды, накануне своего одиннадцатого дня рождения, Эдит пришла к нему.

– Знаешь, насчет того случая с мамой, – сказала она. – Думаю, что я тогда ошиблась, Алан.

После этого она много лет не говорила об этом, и он почти забыл о случившемся. А потом она взялась за свой роман, и Алан понял, что все эти годы Эдит прятала это воспоминание глубоко в себе. Он показал ей фотографии «спиритических посещений» как приглашение к обсуждению этого вопроса, но к тому времени она уже была влюблена в сэра Томаса Шарпа. И тем не менее, она очень внимательно изучила фотографии, а он в это время сидел и пытался угадать, какие мысли бродят у нее в голове.

Если вы сможете вернуться в наш мир, обратился он к Картеру Кушингу, вы расскажете мне, как вы умерли? И почему вы выписали Шарпу чек на такую огромную сумму как раз накануне того дня, когда ушли в мир иной?

Его размышления были прерваны скрипом снега. Появился мистер Фергюсон.

– Вы хотели меня видеть? – поинтересовался пожилой адвокат после того, как они отсалютовали друг другу шляпами. Потом он посмотрел на могилу. – Может быть, все это и к лучшему. Кажется, Эдит нашла наконец свое счастье, вы не согласны?

Алан понял, что старая лиса Фергюсон проверяет его.

– Я не получил от нее ни слова, – ответил он.

– А я получил. Она попросила меня перевести все деньги в Англию.

Она отдает свое состояние Шарпу, понял потрясенный Алан. Естественно, что это ее прерогатива как замужней женщины. Но Алан никак не мог избавиться от мысли, что это неправильно. И опасно.

– И вы собираетесь это сделать? – спросил он.

– До последнего цента, – Фергюсон старался сохранять спокойствие, но Алан видел, что он тоже взволнован. – Я уже послал ей все бумаги и жду только ее подписи. Кажется, она собирается все деньги вложить в добычу этой красной глины, и мне ничего не остается, как повиноваться.

Услышав это честное признание юриста, Алан тоже решил больше не прятаться.

– То, как умер Кушинг, – эта травма головы… На щеке у него был крем для бритья. То есть, скорее всего, он стоял перед зеркалом. Это не соответствует тем диагональным ранам, которые он получил, якобы ударившись о край раковины. – Алан помолчал, потому что собирался ступить на опасную территорию.

– А последний чек, который он выписал перед своей смертью, был выписан на имя сэра Томаса Шарпа, как раз в ту ночь, когда последний объявил о своем отъезде. Вы там тоже были. В ту ночь, когда Эдит дала ему пощечину.

Что-то изменилось в лице Фергюсона. Он отбросил свое безразличие и осторожность так же, как и Алан.

– Если это интересно, – начал Фергюсон, наклоняясь ближе, – то перед своей смертью Кушинг нанял одного человека из Нью-Йорка. Его зовут мистер Холли. Очень скользкая личность. Он занимается раскопками разных неприятных фактов и посещает места, в которых настоящему джентльмену показываться просто неприлично, – адвокат слегка порозовел. – Боюсь, что даже мне несколько раз приходилось прибегать к его услугам. И то, что здесь появился мистер Холли, меня очень беспокоит.

– Что вы хотите этим сказать? – уточнил Алан.

– Понимаете, доктор, Кушинг был совсем не дурак. И к вам он относился очень хорошо. Всегда говорил о вас как о человеке, которому может довериться. – Фергюсон помолчал, а потом добавил с нажимом: – И даже доверить свою дочь.

Алан был тронут, но в то же время еще больше запутался. Да, эта тайна еще далека от разгадки. И, наверное, он должен довести все это дело до конца?

– Я бы очень хотел посетить Эдит, – намекнул Фергюсон, – но я человек уже старый и сильно уставший. Для такой поездки нужен кто-то помоложе. – И он сбоку посмотрел на Алана, который кивнул.

Они обо всем договорились и, не сходя с места, заключили двусторонний пакт.

И Алан не подведет.

Глава шестнадцатая

Аллердейл Холл, Кумбрия

С установлением зимы и течением времени меня охватило странное чувство свободы. Я даже вновь принялась переписывать мой роман, вдохновленная тайнами, которые хранил Аллердейл Холл.

#

Что-то изменилось в Томасе, и Эдит была этому рада. Она знала, что он сдерживал свои чувства из-за уважения к ее горю, но ведь у мужчины есть потребности… и она это понимала. И приветствовала. Она хотела стать его женой во всех смыслах этого слова. Она хотела этой близости для себя самой. А вот потом, возможно, она расскажет ему о тех ужасах, которые видела и слышала, хотя они больше не повторялись. Все закончилось.

И то, что я их видела, еще не значит, что они происходили в действительности или что они могут повториться в будущем, размышляла Эдит. И что с этим надо что-то делать. Томас же сказал, что Дому многие сотни лет. Многие люди в нем умерли, и некоторые из этих смертей наверняка были насильственными.

Ни Томас, ни его сестра никак не прореагировали на ее рассказ о тени, которую она видела, когда они приехали в Аллердейл Холл, а у нее в глубине души все еще жила маленькая девочка, пережившая ужасную встречу с призраком матери. О ней она потом рассказала своим друзьям, и друзья ее высмеяли.

Алан показывал мне фотографии. Я не уверена, что он в них верит. Но, может быть, для него это очередной научный феномен? Задержавшиеся на этом свете мертвые, воспоминания? Он говорил о знаке, о приглашении к разговору. Но говорил ли он именно об общении или о необходимости впасть в особое физическое состояние, которое позволит выйти на новый уровень восприятия?

Я действительно вижу то, что здесь есть?

Сегодня она оделась в платье из блестящего золотистого атласа, а ее прическа напоминала ту, которая была у нее в тот вечер, когда Макмайклы давали бал. Она задержалась на мгновение, прежде чем ступить в лифт, но потом сделала шаг и нажала на ручку. Поднимаясь вверх, она осматривала здание. Может быть, эта израненная конструкция выпускает своих призраков так же, как щели и дыры в ее стенах выпускают мертвые головы и мух? А старинный Дом, дыша, выпускает из себя старые, вредоносные истории, не имеющие никакого отношения к современности?

Дернувшись, лифт остановился. Так же как и во время ее спуска в шахту, кабина не остановилась вровень с полом, и Эдит пришлось, выходя из нее, сделать шаг вниз. У нее слегка закружилась голова – она находилась на высшей точке Дома, до которой только можно было добраться. С трудом верилось, что кто-то решил устроить здесь детскую. Как тогда сказала Люсиль? «Заперты». Как в тюрьме.

Но, тем не менее, было сразу понятно, что она поднялась именно в детскую. На заплесневелых, пятнистых обоях был изображен падающий мальчик – Джек и Джил[27]? Вечные мертвые головы сидели на нарисованных цветах и даже не пошевелились при ее приближении.

Первая комната, в которую вошла Эдит, была заброшена и невероятно грязна. В углу, рядом с окном, стояли детская колыбель и шкафчик с детскими игрушками. Грифельная доска и школьная парта напомнили девушке о том времени, когда она учила первые буквы, сидя у ног своей матери, пока не подросла достаточно, чтобы пойти в школу. Стены и потолок были темно-коричневого цвета из-за бабочек, которые покрывали их почти полностью. Под мезонинным окном стояло старое инвалидное кресло. Когда Эдит отвернулась, пыль на кресле стала принимать какую-то форму, но как только девушка вновь посмотрела на нее, иллюзия исчезла.

Эдит услышала звук дрели и пошла на этот звук, оказавшись в темноватой, но очень приятной комнате, полной разного рода часов, механических игрушек и других интереснейших древностей. Перед ее взором предстали механические игрушки всех размеров и мастей – клоуны, француженка, играющая на клавикордах, джентльмен в парике с флейтой у рта, смешная маленькая уточка.

Здесь же, повернувшись к ней спиной, стоял Томас, старательный изобретатель, доводящий до ума модель своего горного комбайна, так как выпавший снег не позволял работать с полноразмерным механизмом. Значит, он еще не потерял надежду. На плечах у него было шерстяное одеяло – наконец-то она увидела, что ее английский супруг тоже иногда испытывает холод.

– Нравится, Эдит? – спросил он, не повернувшись.

– Изумительно, – ответила девушка, подняв брови. – Но как ты узнал, что я пришла?

Он повернулся к ней с победной улыбкой.

– Скрип половиц, изменение освещения. В этом Доме легко определить, что ты не один в помещении.

Она опять почувствовала искушение рассказать ему о том, что видела, но прикусила язык. Вместо этого она указала на целую выставку невероятных игрушек.

– Это ты сам все это сделал?

– В детстве я выреза́л игрушки для Люсиль, – кивнул он головой. – Всякие финтифлюшки, чтобы доставить ей удовольствие.

Какой он милый.

– И вы были здесь одни? – спросила Эдит. – Все время одни?

– Отец все время путешествовал. Семейные состояния не исчезают сами по себе, без помощи извне. Папе пришлось постараться.

Эдит позволила ему эту горечь, так как разделяла ее. Дом пришел в упадок очень быстро – книга, которую она нашла в Буффало с рисунками Аллердейл Холла, была не такой уж старой. За таким хозяйством, как это, надо следить постоянно – забудь об этом хоть на пару лет, и здание сразу же состарится, а уж через пару десятков лет и вовсе будет выглядеть как уничтоженная болезнью развалина. Аллердейл Холл действительно умирал, и теперь Эдит уже не была уверена, что ее состояния хватит на его восстановление.

Но, несмотря на все это, это была счастливая комната, и ее владелец был рад видеть, как она внимательно рассматривает все, что в ней находится. Томас возвышался над ней, пока она изучала кукольного джентльмена, с белым лицом и волосами, нарисованными черной краской, – у него был монокль, подчеркивающий левый глаз, и два золотых горшочка в руках.

– Это фокусник, – объявил Томас. – Для того чтобы увидеть, что он умеет делать, его механизм надо завести по часовой стрелке ровно на пятьдесят восемь оборотов. Тогда он начинает двигаться и совершенно очаровывает аудиторию.

Он нажал на рычажок, и кукла устроила целое шоу из того, как маленький золотой шарик исчезает из-под одного из горшочков. Как завороженная Эдит следила за тем, как шарик продвигается под горшочками, пока – оп-ля! – не появляется во рту у куклы, которая претворяется, что выплевывает его в один из горшочков. Конечно, там был второй шарик, но Эдит смеялась над этой ловкой имитацией престидижитации[28]. Томас улыбнулся и коснулся ее волос. На его лице вновь появилась уже знакомая ей печаль, а потом ее сменило выражение сильного желания здорового мужчины.

– Ты так непохожа… – пробормотал он, продолжая касаться ее. Внимательно изучая, как будто хотел запомнить навсегда.

– Непохожа на кого? – мягко спросила она.

– Ни на кого, наверное, – сморгнул он, выходя из своей задумчивости.

А потом… наконец… наконец-то он поцеловал ее с настоящей страстью. Он крепко прижался к ней и впился ей в рот, продолжая гладить ее щеки, лоб и шею.

Некоторые считают, что женщины не испытывают страсти, по крайней мере так, как ее испытывают мужчины. Но если желание Томаса сейчас было более сильным, чем ее собственное, то Эдит не могла понять, каким образом ему удавалось сдерживаться все это время. Потому что ее собственное желание было абсолютным и всепоглощающим.

От этого желания она едва могла дышать. Это было как боль, как неудовлетворенная жажда, и все это только росло, пока он старался держать ее на расстоянии. Эдит сама вырывалась из кокона невинности – готовая лететь в его объятья – и ждала, когда же он войдет в нее и они, наконец, станут единым целым. Чтобы забыть о смерти, трагедиях и потерях. Она его жена, и ее долг и привилегия изменять его своей любовью и верностью.

Он положил руки на ее груди, которые были приподняты костяшками корсета, и она, задохнувшись, выгнулась ему навстречу.

– Эдит, – попытался он. – Ты ведь все еще в трауре и….

– Нет. Пора. Время уже пришло, – настаивала она.

Сбросив инструменты и механизмы с верстака, Томас повалил жену на него, покрывая ее лицо и шею над платьем поцелуями. Эдит знала, что он хочет ее, – она подняла юбку, и он стал двигаться, чтобы она могла принять его, и они бы превратились в единое целое, ну же….

Внезапно он остановился и отскочил от нее. Он выглядел… испуганным.

– Что случилось? – спросила Эдит, садясь.

– Мне послышался шум, – ляпнул он, отодвигаясь от нее подальше. – Я подумал….

– Что ты подумал? – в ожидании его ответа она слезла с верстака. – Что же ты подумал?

В этот момент в комнату вошла Люсиль. На подносе у нее стояли чайные принадлежности. Перегородчатая эмаль на чайнике выглядела очень красиво.

– Я надеялась найти вас здесь, – произнесла сестра Томаса со всей теплотой, на которую только была способна. – Приготовила для вас свежий чай.

Да, англичане действительно жить не могут без своего чая. Эдит наблюдала, как Люсиль поставила поднос и протянула ей чашку с кипятком. На блюдце лежала чайная ложечка, в то время когда на других блюдцах их не было, поэтому Эдит решила, что ложечка предназначается для сахара. Люсиль ничего не сказала о разгроме на полу – то ли из вежливости, то ли это действительно никак ее не заинтересовало.

Томас выглядел возбужденным. Пока он приводил себя в порядок, избегая взгляда Люсиль, Эдит показалось, что ему стыдно. Может быть, его волновало то, что из-за него она могла оказаться в щекотливой ситуации. Ведь если бы Люсиль вошла в комнату на несколько минут позже…. Он действительно настоящий рыцарь.

Однако она хотела бы, чтобы он рискнул.

– Вы слишком добры, – сказала Эдит.

– Не стоит благодарности. Я услышала лифт и почувствовала себя одинокой, – Люсиль указала на сахарницу. – Один кусочек или два?

#

Больно. Как больно.

Эдит проснулась от того, что ее желудок скрутила тошнота. На пароходе у нее был приступ морской болезни, но это было в тысячу раз хуже.

– Томас? Томас! – тревожно позвала она.

В лунном свете она увидела, что мужа рядом нет. Она поспешно зажгла свечу в серебряном канделябре и в шоке уставилась на пятно крови на подушке. Пятно располагалось как раз там, где она во сне касалась ее ртом. Она дотронулась до губ.

И тут она услышала шуршание шелка.

В воздухе висел запах:

– Жасмин, – произнесла Эдит. Это был не ее запах – она пользовалась розовой эссенцией.

Собака зарычала.

И вдруг она совершенно ясно поняла, что в комнате что-то было. Вместе с ними.

Или кто-то.

Но она ничего не видела. Их спальня, которую она с опаской осмотрела, выглядела совершенно обычно. Перевернутая постель еще хранила силуэт ее тела. Рядом с ним еще один силуэт говорил о том, что Томас тоже уже ложился. У изголовья стояла ее пустая чашка из-под чая. Рядом с камином был виден наполовину полный бокал с вином насыщенного красного цвета. Бокал Томаса, предположила Эдит. Книга. Она хотела посмотреть, что он читает, но, неожиданно почувствовала, что боится вылезти из кровати.

Она почувствовала это. Чей-то взгляд и едва заметное прикосновение к шее. Где-то глубоко внутри у нее возникла дрожь, которая докатилась до ее грудной клетки и головы. Щеки и лоб Эдит покрылись гусиной кожей, а губы онемели. Оно сзади нее? Или рядом?

Оно что, может до нее дотронуться?

Она подумала, а что если кто-то сейчас сделает снимок этой пустой комнаты – проявится ли на нем растянутое, смутное лицо прямо у нее под носом? Или на фотографии будет виден розовый труп, прижавшийся к ее спине, ласкающий ее волосы, покрывающий ее розовыми лепестками и напевающий колыбельную? Образы мелькали у нее перед глазами, как в калейдоскопе: разваливающиеся могильные камни, заброшенные сотни лет назад; мертвецы, поднимающиеся в тумане, висящем над пустошью; что-то в комнате, прямо рядом с ней, что-то состоящее из голода, вожделения и безответной любви. Из ярости, мести и неудовлетворенной порочности.

Ей так плохо. Она что, бредит?

Или умирает, и именно поэтому получила возможность общаться с мертвецами Аллердейл Холла? Она что, именно поэтому видела свою мать? Она что, всю жизнь болеет какой-то смертельной болезнью?

Почему у меня шла кровь? Почему мне так плохо?

Лунный свет бросал тени на ее шторы. Вино Томаса перелилось через край?

Ползуче, крадучись, незаметно. Кто-то воровато тянет ее за подол ночной рубашки? Или дотронулся до локона ее распущенных волос?

Эдит не могла больше переносить этого напряжения. Ее живот свела судорога, к которой теперь добавилась еще и головная боль. Виски ломило. Если эта невидимая сила пытается войти с ней в контакт, то почему бы не пойти ей навстречу? Перед ней промелькнул образ ее плюшевого кролика. Кролики и больные женщины вполне могут умереть от испуга.

Эдит с трудом сглотнула и вытянула руку. Как там называл это Алан? Предложение, приглашение.

Что ж, она вполне может пригласить.

– Если вы сейчас здесь… – начала Эдит. Она чуть не замолчала от страха. Но теперь пути назад не было. Она не может вечно находиться в этой ситуации. И так же как в случае, когда ей надо было опознать разбитое лицо своего несчастного отца, она переступила через свой ужас и стала действовать.

– Подайте мне сигнал, – четко произнесла девушка. – Дотроньтесь до моей руки.

Она ничего не услышала, кроме звуков своего дыхания и приглушенного подвывания собаки. Но в комнате все еще находилось что-то, и она попала вместе с ним в ловушку. Тошнота душила ее, и она сидела на кровати, слегка покачиваясь.

И ждала.

Ничего не произошло. Ее плечи опустились, и она не почувствовала никакого облегчения. Совсем никакого.

Очень хорошо, подумала она, может быть, это все-таки мое воо….

В это время что-то схватило ее за руку и сбросило на пол. Что-то невероятно сильное и жестокое. От удара у нее сбилось дыхание и перед глазами поплыли желтые мушки. Даже если бы она попыталась оказать сопротивление, то ничего не добилась бы. Это было слишком сильно. Свеча погасла.

Дрожа, Эдит поднялась на ноги и попыталась зажечь ее вновь.

Здесь действительно что-то есть. Боже, я ни минуты не сомневаюсь….

Высокие и ужасные крики, полные боли, донеслись из ванной комнаты.

Не задумавшись ни на мгновение, Эдит бросилась к двери и распахнула ее. Сначала полная темнота и пустота, не видно ни зги.

А потом:

В ванне.

Кошмар.

Безумие.

Полуутопленный, лишь слегка выступающий над багровой поверхностью воды…

Разложившийся и едва похожий на человеческий, труп – его контур, размытый, прозрачный и в то же время кое-где плотный, испускающий похожие на дымок кроваво-красные струйки, которые почему-то поднимались вверх, как и другая кровь, от другого трупа. Запекшаяся кровь булькала, все было мертвым, мертвым, мертвым: мертвые глаза и рот, остававшийся широко открытым; руки, обтянутые тонкой кожей, полопавшейся на косточках пальцев, суставах и сгибах. Они держались за края ванны, а сам труп плавал в ней, с опущенной головой и черепом…

Эдит парализовало от ужаса….

Череп был разрублен напополам мясницким топором, который глубоко и прочно застрял в кости черепа. Девушка могла увидеть красноватый мозг, фрагменты раздробленных костей и опарышей, копошащихся во всем этом.

Эдит не могла произнести ни звука – она могла только смотреть и видеть. Я вижу это. Я могу это видеть.

А потом мерзкая фигура пошевелилась и задвигалась. Когда фигура поднялась из ванны, часть красной воды выплеснулась на пол. Вывернутое лицо и отвисшая грудь этого существа – этой женщины – были залиты кровью.

И Эдит ее узнала.

– Нет, боже мой, только не это! – завизжала она.

Она выбежала из комнаты и бросилась по коридору.

– Томас! – кричала она на бегу. – Томас!!!

А вслед ей, отражаясь от стен коридора, неслось неземное шипение:

– Ты! Убирайся немедленно!

Существо, от которого она убежала, теперь вдруг оказалось прямо перед ней, и Эдит летела к нему на всех парах. Оно стояло в дальнем конце холла – обнаженная, красная старуха с топором в голове. Ее глаза были полны ярости и безумия. Худым пальцем она указывала прямо на Эдит.

– Эдит! Убирайся немедленно! – проскрипела она.

Эдит отступила, развернулась, добежала до ступенек и оказалась в руках у Томаса, который выходил из-за угла. Ее спаситель и защитник. Теперь она в безопасности. Всхлипывая, она бросилась в его объятья.

– Эдит, Эдит, что случилось? – спросил муж, обнимая ее.

Она сосредоточилась и со страхом посмотрела вокруг… так ничего и не увидев. Зная, что оно еще здесь, что оно пришло за ними обоими, чтобы забрать их прямо сейчас. Что оно специально остается невидимым. Оно схватило ее.

Оно может убить их.

– Это существо! Это кошмарное существо!!! – рыдала Эдит.

– У тебя руки как ледышки, – Томас прикоснулся к ее лбу. – А у тебя нет температуры? Ну-ка, посмотри на меня.

Когда она посмотрела, его рот приоткрылся. Он наконец-то понял, в каком ужасе была Эдит.

– Что случилось, ради бога?

– Я видела женщину! – выпалила она и заторопилась, боясь, что он ей возразит. – Не тень и не игру света. Багровую и полную ненависти. В голове у нее была рана – кошмарная, открытая. – Кожа Эдит, казалось, испускает электрические волны, стараясь сползти с ее тела.

Колени ее были как резиновые, и она бы наверняка упала, не поддержи ее Томас. Ей необходимо увести его отсюда как можно скорее.

Он выглядел потрясенным, но она продолжила:

– Ее лицо было изуродовано и все вывернуто, но я ее узнала, – она очень пристально посмотрела на мужа, всеми силами души желая, чтобы он наконец ее выслушал. Чтобы в ее словах он смог услышать то, что она видела собственными глазами. – Это была женщина с портрета. Твоя мать.

Она позволила ему увести себя из холла и подвести к большому камину, куда тени не могли пробраться. Люсиль приготовила чай – Эдит вся тряслась и чуть было опять не потеряла самообладание, но сейчас для нее самым главным было выговориться. Они же видели только то, что она больна и не в себе. Ничто из того, о чем она рассказывала, не произвело на них никакого впечатления.

– В ее глазах было столько ненависти. И ума. Она знала, кто я такая. И она требовала, чтобы я исчезла, – эти слова Эдит произносила с отчаянием, в шоке, страстно желая, чтобы они ей помогли. В ушах у нее все еще звучал шепот мертвеца, как звучит шум в морской раковине, рассказывающий о неудавшихся плаваниях и утонувших матросах. И о кошмарах, которые еще ждут впереди.

– Глупости, милочка, – успокоила ее Люсиль. – Вы никуда не уедете. Вам просто приснился плохой сон. Вы ходили во сне. – Женщина налила Эдит чашку горячей жидкости янтарного цвета.

– Но я боюсь сойти с ума, если я останусь, – сидя между единственными своими родственниками, Эдит чувствовала, что опять впадает в истерику.

– Тебе все это кажется, – настаивал Томас. – Завтра мы с тобой выйдем прогуляться. – Он говорил с ней так, как будто она была ребенком. – До почты. Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

До почты? Эдит с трудом верила, что это говорит ее муж. Она ведь пересекла океан, чтобы быть здесь вместе с ним.

– Нет, я хочу уехать, – потребовала она. А потом, на тот случай, если он плохо понял, повторила умоляющим голосом: – Подальше отсюда.

Ее руки ходили ходуном. Люсиль помогла ей взять чашку в руки и сделать глоток чая. Чашка оказалась тем якорем, который прекратил дрожь.

– Эдит, нам больше некуда ехать, – она говорила с девушкой как с лунатиком. – Теперь это твой дом. Тебе некуда больше идти.

#

Оно наблюдала, как сестра посмотрела на брата. Сестра была испугана. И брат тоже.

Что это за глупые шутки? – спрашивал ее взгляд.

Действительно, что это за глупые шутки?

Естественно, они добавили что-то в чай, чтобы Эдит заснула. После того как она отключилась, они общались в холле, напоминая двух ночных бабочек в своих темных одеждах.

– Что она делает? – яростно прошептала сестра. – Откуда она могла узнать об этом?

– Я ей ни слова не говорил, – поклялся ей ее брат.

Это испугало сестру еще больше.

– Что она делает, Томас? – видимо, Люсиль считала, что если повторять один и тот же вопрос, то ответ может измениться.

– Не знаю, – ответил брат, – но она явно не в себе. Завтра мне надо на почтовый двор, чтобы забрать детали для комбайна. Возьму ее с собой. Пусть подышит свежим воздухом.

– Хорошо, – согласилась сестра. – Уведи ее отсюда. – Она взглянула на брата. – И как только последние бумаги будут у нас на руках, я хочу покончить со всем этим.

Существа двигались вокруг них и даже сквозь них, но они их не видели. Однако, как справедливо заметила новобрачная, если ты чего-то не видишь, то это не значит, что этого не существует в природе.

В темном стекле, однажды, давным-давно…

Глава семнадцатая

На следующий день

Утро. Кумберленд. Как же оно отличается от утра в Буффало. Дороги покрыты разбитой колесами грязью вперемежку со снегом, а дома в деревне больше напоминают хижины. Крыши из соломы совсем не редкость, а воздух между падающими снежинками смотрится грязно-коричневым и серым. Несколько кирпичных зданий упрямо стараются выглядеть прямыми, но на их стенах виднеется мох, и они все покрыты копотью. Местный бар называется «Кровавая Рука», и, когда их телега проезжала мимо, Эдит почувствовала густой запах вареного мяса и капусты, доносившийся из двери.

– Весной здесь гораздо приятнее, – машинально произнес Томас, который, нахмурившись, изучал рисунки в своей записной книжке, которую держал в руках. За весь путь они обменялись всего несколькими словами, и Эдит так и не удалось заставить его выслушать, как ужасно выглядел полуразрубленный труп его матери, приказывающий ей убираться из Аллердейл Холла. В ответ Томас рассказал ей глупую теорию о том, что несвежий ржаной хлеб может вызывать галлюцинации. А они ведь в последнее время ели много ржаного хлеба, не так ли? Она даже делала из него сэндвичи.

– Правильно, но у тебя-то никаких галлюцинаций нет, – возразила Эдит.

– Что ж, может быть, я к нему привык, – ответил он и посмотрел на жену. – А ты много писала в последнее время?

Он же знает ответ. Он сам читал ее последние главы вслух и нашел их заслуживающими похвалы. Что же, теперь он опять взялся за старую песню: Это все твое буйное воображение? Хочет убедить ее, что она не видела ужасающего трупа, выкрикивавшего ее имя. Ржаной хлеб, нервы, громадный, приходящий в упадок Дом….

Та женщина в лифте. Тогда и он, и Люсиль не обратили на ее рассказ никакого внимания. Может быть, они оба уже давно видят вещи, которые не могут объяснить, и просто не хотят меня этим пугать? Но если они могут их видеть и теперь знают, что и я тоже могу, разве не честнее было бы во всем признаться?

Но Томас не хотел этого обсуждать, и Эдит наконец сдалась. Она вспомнила цитату из библейской Книги Иеремии: «Нет более глухих, чем те, кто не желает слышать, и более слепых, чем те, кто не желает видеть». Что касается привидений в их величественном Доме, то Томас не хотел слышать ничего, кроме того, что она испугалась.

Ну, так я ему докажу, мысленно поклялась сама себе Эдит.

Снегопад усиливался, и почтовое отделение было окружено деревенскими повозками, которые грузили и разгружали посылки и ящики, стараясь обогнать приближающуюся непогоду. Отведя Эдит в небольшой офис почтового отделения, Финлэй присоединился к Томасу. Эдит надо было отослать Фергюсону ответ на его последние письма.

Пока она отсчитывала мелочь, чтобы заплатить за марки, почтовый клерк обратил внимание на ее имя и почтовый адрес.

– Так вы, значит, леди Шарп? – спросил он. – Простите, мадам, но для вас есть несколько писем. Одно из них пришло как раз сегодня утром.

Он исчез и через мгновение вернулся с несколькими конвертами.

– Два письма пришли от вашего стряпчего, – пояснил он, протягивая Эдит конверты, – а одно прибыло прямо из Италии.

Нахмурившись, Эдит рассмотрела штамп на итальянском письме – Милан.

– Это не мое, – сообщила она молодому человеку.

– Но ведь вы леди Шарп, не так ли? – почтмейстер указал на конверт, надписанный от руки. На нем значилось: «Леди Э. Шарп».

Эдит кивнула, но возразила:

– Я никого не знаю в Италии.

– Со всем моим уважением, ваше сиятельство, но совершенно очевидно, что знаете. Откройте и выясните, кто вам написал.

Он показался Эдит слишком любопытным, поэтому она не стала открывать письма при нем. На улице начался обещанный снегопад, и перспектива возвращаться в такую погоду в Аллердейл Холл расстроила ее окончательно. Она вообще больше не хотела ступать ногой в это ужасное место, а уж перспектива добираться до него в такую погоду была выше ее сил.

Томаса и Финлэя она нашла на погрузке. Томас с гордостью продемонстрировал ей содержимое нескольких ящиков, пока Финлэй выносил их и аккуратно ставил на сани.

– А вот это регулятор для клапанов, – сказал муж, демонстрируя ей блестящую деталь. Будучи истинной дочерью своего отца, Эдит сразу поняла, для чего он нужен. – Я заказал его совершенно отдельно, в Глазго. Возможно, что он сыграет решающую роль. Надейся на лучшее, Эдит. Шахта Шарп откроется вновь, если эта штука сработает.

Рассмеявшись, он крепко обнял ее, а Эдит прижала к себе письма. Он был настолько поглощен своими запчастями, что она не хотела отвлекать его от них, показывая странное письмо из Италии.

По крайней мере, именно так она попыталась объяснить свою скрытность. Так как он не хотел ей верить, то между ними появилась полоска отчуждения. Она надеялась, что он продемонстрирует свое сочувствие, а он, вместо этого, стал мягко над ней издеваться. Женитьба – это когда две половинки соединяются и превращаются в единое целое, а сейчас она ощущала себя отделенной от него. Она не верила, что может поделиться с ним своими страхами в надежде на сочувствие. А если это так, то ей надо самой всеми способами готовиться к войне с ними.

– Ты посмотри на этот шторм, – сказал он, задыхаясь. – Видишь? Успели как раз вовремя. Через несколько дней мы вообще не сможем выйти из дома.

Эта мысль ей совсем не понравилась. Меньше всего на свете она хотела оказаться запертой в Доме.

Услышав этот разговор, к ним подошел человек, отвечавший за погрузку.

– Шторм усиливается. Я предлагаю вам переждать здесь ночь, ваше сиятельство. Внизу у нас есть небольшая комнатка.

Томас посмотрел на Эдит, которая с удовольствием согласилась. Она готова была согласиться на все, что угодно, только бы не ехать в такую непогоду.

И не возвращаться в Дом.

#

Как и сказал стивидор[29], комната действительно оказалась крохотной, но теплой и уютной. Постель в ней была закрыта скромным покрывалом, а в жаровне весело потрескивал огонь. Эдит эта комната показалась самой лучшей из всех, в которых ей приходилось бывать, лучше даже, чем номера в роскошных отелях, в которых они останавливались в Лондоне.

Теперь они лежали на постели, все еще одетые, и она немного смущалась, думая о том, как будет готовиться ко сну. Ведь они так еще и не были вместе.

Управляющий почтой принес им чай, немного бульона и хлеб, и все это проголодавшаяся Эдит уничтожила практически мгновенно. Предполагая, что на обратном пути ей придется развлекаться самой, в то время как Томас будет занят своими железками, девушка захватила в дорогу свою рукопись. Томас заметил ее и попросил почитать. Эдит была польщена и немного сконфужена. Наличие в рукописи призрака только укрепит мужа во мнении, что она выдумала пугающее посещение ее призраком умершей матери. Но он настаивал на своем желании прочитать новые главы и начал вслух:

– Дом, такой старый, как этот, со временем превращается в живое существо. Вместо костей у него стропила, а окна вместо глаз. И вот пока он стоит в полном одиночестве, он вполне может сойти с ума. Он начинает держаться за своих жителей, стараясь сохранить их даже после их смерти, пряча их в своих стенах. Пряча такие вещи, как воспоминания, эмоции, людей. – Немного помолчав, Томас продолжил: – Некоторые из них могут быть хорошими, некоторые плохими… а некоторые… такими, что о них не стоит упоминать.

Он поцеловал жену в лоб.

– Это совсем неплохо. Я рад, что ты продолжаешь работать над этим. А этот персонаж, «Кавендиш» – твой главный герой, – у него разве не бывает страхов или сомнений?

– Конечно, бывают. Он такой же, как и все, – ответила Эдит, прямо посмотрев на мужа.

– Мне он нравится. Знаешь, в нем есть какая-то загадочность. Но в конце у него все будет в порядке?

– Это все зависит только от него, – пожала Эдит плечами.

– Что ты имеешь в виду? – озадаченно улыбнулся Томас.

– Когда пишешь, то твои собственные герои с тобой разговаривают, меняются, делают свой выбор, – ответила она.

– Выбор, – как эхо, повторил Томас.

– Кем они станут в дальнейшем.

Муж замолчал, а потом обвел рукой комнату.

– Должен признаться, что она очень скромная. Но здесь, по крайней мере, тепло.

Эдит подвинулась ближе, надеясь преодолеть отчуждение.

– Мне она нравится гораздо больше.

– Больше, чем что?

– Чем Дом, – он должен понимать, что она имеет в виду.

Подумав минуту, Томас рассмеялся. Его заботы испарились, и он выглядел совсем мальчишкой.

– Здесь гораздо лучше, правда? Я тоже люблю уезжать.

– Из Аллердейл Холла? – Эдит не отставала. Она хотела, чтобы он сказал это вслух. Чтобы он понял, что такая возможность тоже существует. Для нее это будет означать новую жизнь.

– Да, – выдохнул он. – Тогда мне кажется, что я снова дышу полной грудью.

Они обнялись, и она положила голову ему на грудь. Его сердце пропустило удар, а потом забилось сильнее. Наверное, на него действует моя близость, подумала Эдит.

– Ты вполне можешь продать Дом, – мысленно она перекрестила пальцы на удачу, мечтая, чтобы он рассмотрел эту возможность, которая освободила бы их всех. Покинуть это промозглое ужасное место и вернуться к жизни в необъятном солнечном мире….

– Продать? Это невозможно, – он замолчал, как будто что-то обдумывал. – Да и денег за него никаких не выручишь.

Ее охватила надежда. Он действительно задумался об этом.

– Тогда надо просто бросить его – запереть и уйти.

А почему бы и нет? Все деньги, которые они планировали пустить на реставрацию дома, можно будет вложить в разработку добычи глины. Или в путешествия по миру. Томас вполне может нанять управляющих, как это делал ее отец, когда какой-то из его проектов оказывался слишком далеко от дома.

– Боюсь, что это тоже невозможно, – возразил Томас. – Этот Дом – это все, что у нас осталось. Это наше имя, наследство, гордость.

– Я оставила все, что было у меня, – напомнила она ему, хотя и очень мягко. Эдит хотела, чтобы Томас посмотрел на все ее глазами. Дискуссия становилась очень серьезной. – Абсолютно все. – Она позволила ему обдумать ее слова и продолжила: – Мы вполне можем жить где-нибудь еще.

– Где-нибудь еще? – переспросил он, искренне удивленный, как будто эта мысль никогда не приходила ему раньше.

– В Лондоне, в Париже, – подсказала она.

Его лицо смягчилось, и на нем появилось мечтательное выражение – в своих мыслях он явно любовался их новой жизнью.

– Да, Париж. Париж – город прекрасный….

– Где ты захочешь, – Эдит вдруг вспомнила о письме и добавила с намеком: – в Милане, например…

– Почему ты заговорила о Милане? – вздрогнул Томас.

– Или в Риме, – она решила уйти от прямого ответа, но поняла, что Милан значит для него что-то важное. Что же в этом письме? – Ты когда-нибудь был в Италии?

– Да, был. Один раз. – Его настроение изменилось, и он помрачнел. Как будто его опять мучали мысли об Аллердейл Холле. – Но я не могу бросить Люсиль. И Дом. Это все, что у нас есть. Наше наследство, наше имя.

Он повторял это снова и снова.

– Это прошлое, Томас. Ты весь в этом прошлом, – прошептала Эдит. – Но там меня нет. Я здесь, рядом.

– Я тоже здесь, – негромко ответил ее муж.

Да, Томас, да.

Желая, чтобы ее любовь заставила его прислушаться к ней, Эдит осторожно забралась на него сверху. Ее платье превратилось в последнюю тонкую преграду, и желание переполнило ее, когда она стала целовать его и прижалась к нему всем телом. Да, она была целомудренной девушкой, но она же одновременно была женой этого человека. Поэтому, обняв его, она стала со страстью целовать его и почувствовала его ответную реакцию. Он тоже ее хотел.

Даже больше, чем она его.

Как и в мастерской, их страсть мгновенно вспыхнула. Не обращая никакого внимания на обожженную и забинтованную руку, он уложил Эдит на спину и спустил брюки, готовясь войти в нее. Она открылась ему, и он, наконец, наконец проник в нее – и она почувствовала невероятное удовлетворение.

О, Томас, любовь моя….

Они стали единым целым и наконец-то занялись любовью. И когда блаженство подняло ее к самым звездам, Эдит почувствовала, что все будет хорошо. Они будут жить и любить друг друга.

Подальше от Аллердейл Холла.

#

Утром они проснулись в новой действительности. Поцелуи, любовь, китайский чай и свежий, прямо из печи, хлеб. Солнечный свет придал поселку очаровательный блеск, снег, который все еще продолжал идти, был очень пушистым.

Эдит не слишком устала от поездки домой – всю дорогу они с Томасом говорили не останавливаясь. Теперь они были по-настоящему едины, все барьеры исчезли, и все теперь будет по-другому. Они переедут и будут путешествовать.

Помогая ей вылезти из повозки, Томас поцеловал ее, пытаясь запомнить такой, какой она была в этот момент, и неохотно присоединился к Финлэю, который занимался ящиками.

Проскользнув в дом, Эдит подняла голову и увидела, как сквозь пролом в крыше вниз падают сверкающие снежинки, мягкие, как пух. Она сняла свою шляпку.

– Люсиль! – позвала она свою невестку. – Люсиль!

Ей никто не ответил, но на кухне слышался какой-то шум. Чай с хлебом они ели уже много часов назад, так что какая-нибудь еда совсем не помешала бы. И что-нибудь горячее, чтобы согреться после долгой поездки по холодной сельской местности. Можно даже этот горький чай. Держа в руках несколько пакетов со всякой мелочью, которую она купила – например, теплые перчатки и муфту, – Эдит вошла на кухню и положила их на стол. На плите стояла забытая сковорода. Картофель в ней горел и дымился, и Эдит сняла ее с конфорки.

– Мы вернулись! – крикнула она.

И тогда из дальнего угла кухни, с бледным и измученным лицом появилась Люсиль. Под глазами у нее были черные круги.

– Где вы были? – спросила она напряженным голосом. Двигалась она как одна из механических игрушек Томаса, будто заведенная до предела.

– Дорогу засыпало снегом, – ответил Эдит. – И мы….

– Вы не вернулись ночью! – воскликнула Люсиль и, схватив сковородку, грохнула ее на рабочий стол.

– Я… мы… – с трудом произнесла испуганная Эдит.

– Вы должны были вернуться вчера, – настаивала Люсиль.

– Мы провели ночь на почтовой станции, – пояснила Эдит.

Заморгав, Люсиль уставилась на нее. Потом она стала раскладывать еду, которая была совершенно непригодна в пищу, по тарелкам.

– Вы спали там?

Ее недовольство поставило Эдит в тупик. Ее ведь не могло удивить то, что Томас наконец воспользовался своей привилегией женатого мужчины, но тем не менее все выглядело так, как будто они должны были обязательно спросить у нее позволения.

– Да. А что в этом такого, Люсиль? Томас мой муж.

– Я серьезно. Для вас это что, просто шутка? – Люсиль не так легко было сбить с толка. – Повод для смеха? Я чуть не умерла от волнения!

– От волнения…?

– Вас нет, а за окном воет буря, – не унималась Люсиль.

Ну, конечно же! Как и Эдит, Люсиль в своей жизни пережила несколько трагедий. Ее родители умерли. И она знает, что плохие вещи могут и часто случаются с дорогими для нас людьми. До тех пор пока человек не испытает этого на себе, он никогда не поймет этот страх. Эдит его понимала.

– Я не знала, вдруг с вами что-то произошло. И была здесь одна. Совсем одна. А я не могу быть одна….

Дом скрипел. Глина сочилась сквозь трещины между потолком и стенами. Эдит подумала, что знает еще одну причину, по которой Люсиль так расстроилась: женщина оказалась одна в Доме после того, как монструозный призрак угрожал самой Эдит. Возможно, Люсиль тоже что-то почувствовала.

Она была действительно взвинчена.

Эдит хотела, чтобы Томас увидел, в каком состоянии находится его сестра.

Мы должны покинуть этот Дом. Все вместе.

– Дом, – повторила Люсиль, как будто прочитала мысли Эдит. – Он медленно погружается. С каждым днем все глубже. Мы должны что-то сделать, чтобы остановить это.

Нет. Мы просто должны все это бросить, подумала Эдит. Это кошмарное место уже не восстановишь.

Неожиданно она почувствовала сильное головокружение. Кухня сначала встала на дыбы, потом вытянулась и расплылась в ее глазах… Так же, как и лицо Люсиль.

– Мне надо присесть, – сказала Эдит. – Я плохо себя чувствую. – Ее лоб был покрыт капельками пота, и она никак не могла сфокусировать свой взгляд. Ей казалось, что весь Дом пульсирует и то появляется, то исчезает, полностью потерявшийся в пространстве и забывший, что дома должны быть прочными и монолитными.

О чем я думаю? удивилась она. В моих мыслях нет никакого смысла.

– Я сделаю вам чай. Он будет готов через минуту.

Казалось, что Люсиль уже взяла себя в руки. Она суетилась в кухне, пока желудок Эдит скручивала судорога. Взгляд Эдит упал на кольцо с ключами от помещений Дома, которые должны были бы быть переданы ей. Но Люсиль так ревностно боролась за них. Может быть, ей пришло в голову, что Эдит хочет ее выжить?

На одном из ключей Эдит заметила гравировку: ЭНОЛА. То же имя, что и на чемодане в шахте. В этом скрыта какая-то тайна. Может быть, речь идет об Эноле Шарп? О какой-то родственнице? И письмо, адресованное ей, было на почте ошибочно передано ей, Эдит Шарп? Она достала письма и нашла среди них письмо из Милана. Имени на конверте не было, один инициал. А может быть, в их семье вообще было несколько Э. Шарп? Тогда странно, почему никто ничего ей об этом не сказал.

Пока Люсиль наливала воду в заварной чайник, Эдит незаметно сняла ключ с кольца и вернула связку на стол. Потом она положила письмо в самый низ пачки, чтобы разобраться с этой загадкой в одиночестве.

И опять у нее началось головокружение. Комната завертелась вокруг нее. Желудок провалился куда-то в ноги. Она была так счастлива в деревне с Томасом, что успела позабыть, каким ужасным может быть этот Дом. Казалось, что пропитанные глиной стены смыкаются над ее головой; она больше не сможет мыться в этой ванне, ни за что на свете.

Поставив чайник на плиту, Люсиль обратила внимание на пачку писем и прочитала адрес на верхнем из них.

– Это что, из Америки?

Эдит слабо кивнула, а Люсиль смело взяла письмо и рассмотрела его.

– Это от вашего стряпчего, – произнесла она довольным голосом. – Надо его прочитать. Отдохните немного. Сейчас будет готов чай, и вам сразу станет лучше.

Улыбка у нее получилась деланая, и Эдит подумала: наступит ли такое время, когда Люсиль действительно ее полюбит? Но сейчас ей было тяжело об этом думать. Чувствовала она себя отвратительно, и даже перспектива горького чая из пироканты, который сможет облегчить ее страдания, не казалась ей такой уж ужасной.

А вот перспектива возвращения в спальню ее совсем не радовала. Но разве у нее есть выбор? Как Люсиль сказала, это теперь ее дом.

По крайней мере – сейчас.

#

Оно наблюдало.

В отделанной зеленой плиткой ванной Аллердейл Холла красный мячик закатился под ванну, стоящую на львиных лапах, и щенок скулил и скакал вокруг нее, пытаясь забраться под ее выгнутое дно. Но до мячика он никак не мог дотянуться. Щенок наклонил голову и уставился на него глазами ребенка, который с тоской смотрит на витрину игрушечного магазина накануне Рождества.

Он сел на задние лапы и громко и заливисто залаял.

И мячик выкатился из-под ванны.

А потом взлетел в воздух и исчез из комнаты. Оскальзываясь на деревянном полу, животное с лаем бросилось за ним. Оно проскочило вслед за ним в спальню и было уже готово нырнуть за ним под кровать, когда мячик неожиданно остановился. Щенок прижал уши, оскалился и зарычал.

А в ванной в это время с потолка спустился паук. Коснувшись фарфорового края умывальника, он забрался по паутине вверх, до ее середины, и стал плести ее подобно старой деве, плетущей свое вязание. Из стока вылетела вялая муха и, беспорядочно жужжа, стала кругами приближаться к паутине. Мухи – это летние насекомые, и их сложно найти в снежном климате. Голодный паук продолжал свою работу, одним глазом поглядывая на свою будущую жертву. Он торопился, стараясь закончить паутину к тому моменту, как муха подлетит достаточно близко. В соседней комнате щенку и его больной хозяйке стало еще хуже.

Муха, которая должна будет умереть, и собака, которая должна была умереть, – в Доме, который умирал. И новобрачная, которая скоро умрет.

Оно одобрительно наблюдало за ними, восхищаясь сложностями и хрупкостью жизни.

Глава восемнадцатая

Буффало, штат Нью-Йорк

Алан вошел в гостиничное лобби и почувствовал, как его окружили воспоминания. Именно в этой гостинице Фергюсон сообщил Эдит о смерти ее отца. В тот момент она стояла под руку с его возможным убийцей. Алан представил себе, как его возлюбленная мгновенно перешла из состояния возвышенной любви в состояние глубокого горя от потери. Он только не мог себе представить, что она ощущала в те минуты. И не мог понять, что она, одна, могла делать в гостинице с сэром Томасом Шарпом. Анни, ее горничная, показала, что ее хозяйка в тот день рано утром получила целую кипу исписанных листов бумаги и вскоре после этого поспешно убежала из дома. Среди страниц Анни нашла письмо, написанное очень красивым почерком, и до смерти захотела его прочитать. Беда была в том, что читать она не умела.

До того как мистер Фергюсон прибыл в усадьбу Кушингов, чтобы сообщить Эдит о смерти ее отца, Анни и не подозревала, что ее молодая хозяйка ушла из дома, чтобы встретиться с мужчиной. Без всякого сопровождения. Все происходило в такой спешке, так беспорядочно… Алан был не таким уж невозмутимым и безразличным, хотя и предполагал, что именно так думает о нем Эдит. Он бы никогда в жизни не скомпрометировал ее репутацию и не увез бы ее от всего, что ей было дорого, всего через три недели после того, как ее отец был забит до смерти. Ну вот, наконец-то он смог произнести вслух то, во что искренне верил.

– Вы уверены, что это их нынешний адрес? – спросил он у служащего гостиницы, разглядывая написанную информацию.

– Томас и Люсиль Шарп. Да. В Кумберленде, сэр.

Наверное, именно такой адрес должен быть у настоящего аристократа.

– Благодарю вас, – сказал Алан.

Присев на круглый диван, он занялся мысленными подсчетами, когда он сможет туда отправиться. Через некоторое время к нему с деловым видом подошел молодой человек, гораздо моложе, чем он предполагал.

– Мистер Холли? – уточнил Алан. Поставщик информации для Картера Кушинга. Фергюсон был прав, когда говорил, что этого человека нелегко разыскать.

– К вашим услугам, сэр, – мистер Холли был почтителен, но не подобострастен.

– У вас есть интересующая меня информация?

– А у вас есть деньги? – спросил, в свою очередь, мистер Холли.

Алан протянул ему внушительную пачку банкнот, и Холли спрятал ее в карман. Он придвинулся ближе к Алану и заговорил конспиративным тоном:

– Мистер Кушинг, упокой Господи его душу с миром, был моим давним и постоянным клиентом, – Холли наклонился вперед. – Я вынужден просить вас предоставить мне удовлетворительную причину для вашего запроса, так как не распространяю информацию, полученную мною для конкретного клиента, даже после его смерти.

Алан не стал поддаваться на это очевидное вымогательство.

– Мистер Холли, я вам уже заплатил. Это причина номер один. Причина номер два состоит в том, что от этой информации зависит благополучие близкого мне человека. И кроме того, вы можете быть уверены, что я готов методично избивать вас до тех пор, пока вы не выполните наши договоренности, сэр.

Немного поразмышляв над логикой говорившего, мистер Холли передал ему папку с бумагами.

– Это самая последняя информация, которую мне удалось добыть, – произнес он, протягивая также кожаный футляр, доверху набитый газетными вырезками, который Алан открыл.

– Август 1879 года, – сказал Холли, указывая на первую страницу. – Всем было известно, что леди Беатрис Шарп была очень жестока со своими детьми. Но никто ничего по этому поводу не предпринимал. И вот… На первых страницах газет. Довольно-таки отвратительно. Вся эта кровь…

Алан вздрогнул от омерзения, увидев рисунок зарубленной женщины. Она лежала с резко опущенной вперед головой. Топор, или какой-то острый тесак, разрубил ее практически надвое. Жертвой на рисунке была леди Беатрис Шарп, вдова сэра Джеймса Уильяма Шарпа, баронета. Сам он погиб за два года до этого. Несчастный случай на охоте.

Алан прочитал статью: убийство произошло в ванной комнате на втором этаже Аллердейл Холла, семейного гнезда Шарпов. В новом доме Эдит. Эта женщина стала бы свекровью Эдит, доживи она до нынешнего времени. Помимо нее, в момент убийства в доме находились только Томас, которому в то время было двенадцать лет, и его сестра Люсиль, четырнадцати лет. Газета осторожно сообщала, что подозреваемых в убийстве не существует. Так что, детей оправдали?

И что, сэр Томас перед свадьбой скрыл от своей невесты этот печальный факт? Повлиял ли этот ужасный скандал на него так же, как смерть матери повлияла на Эдит? Эдит выросла девушкой романтичной, странноватой и обладающей живым воображением. А что стало с мальчиком, который сначала настрадался от своей матери, а потом стал свидетелем ее жестокого убийства?

Алан не мог поверить, чтобы Картер Кушинг позволил кому-нибудь, связанному с такой чудовищной семейкой, жить в одном городе с его обожаемой дочерью, а уж о приглашении такого человека в его дом речи вообще не было.

– Кушинг это видел? – поинтересовался Макмайкл.

– Нет, – ответил Холли. – Мне потребовалось некоторое время, чтобы собрать эти вырезки. В то время единственным надежным документом, который я смог передать мистеру Кушингу, был вот этот личный документ[30]. Но и этого было достаточно для того, чтобы навсегда прекратить отношения между сэром Томасом и мисс Кушинг, – Холли остановился, чтобы убедиться, что Алан следит за его словами. – Иными словами, этот документ не позволял им жениться друг на друге.

Алан ничего не понимал. Он не знал, что означает «личный документ». Понятно было только, что это относится к английской юрисдикции, а не к американской.

– Почему же? – уточнил он.

– Потому что – видите? – Холли указал на соответствующий абзац документа. – Сэр Томас уже был женат.

Глава девятнадцатая

Аллердейл Холл, Кумбрия

Оказавшись в одиночестве в своей спальне, с чашкой приготовленного Люсиль чая, Эдит успокоила собаку, которую что-то расстроило, и открыла первое из полученных на почте писем. Оно было от мистера Фергюсона:

Моя дорогая Эдит,

Сообщаю Вам, что перевел Вам первую сумму из наследства Вашего отца. Чтобы перевести остальное, необходима Ваша подпись.

Искренне Ваш,

Уильям Фергюсон, эсквайр.

Отлично, подумала она, но при этом испытала странное чувство, больше всего напомнившее ей панику. Это то, чего она хочет. Это ее пожелания. Но Эдит пришлось признаться себе в том, что это письмо ставило точку в том, что так ее беспокоило: она действительно оставляла свою прошлую жизнь позади ради Томаса. А ведь она скучала по Буффало и своим друзьям. Скучала по красоте своего дома, по слугам и по своим книгам.

Не надо было говорить мистеру Фергюсону, чтобы он продавал мои книги. Эдит нахмурилась. У меня сохранилось так мало памятных вещей из дома. Но мне же так хотелось профинансировать изобретение Томаса!

Она откашлялась в свой платок с монограммой.

И с ужасом уставилась на появившийся на нем кружок крови. Еще один. Боже, неужели это чахотка? Инфекция попадает в легкие человека, потом человек начинает терять в весе и кашлять кровью… А потом умирает. Сырость и миазмы Дома вполне могли спровоцировать болезнь. Может быть, именно из-за этого она так плохо себя чувствует.

Томас должен увезти ее отсюда. Ей нужен солнечный свет и чистый воздух, а не гниение, упадок и сквозняки, пахнущие глиной.

И не призраки.

Эдит подошла к окну, чтобы посмотреть, как ее муж, вместе с Финлэем, работает над своим механизмом, который походил на кучу пирамид в снежном оазисе. Он, такой настойчивый и охваченный одной-единственной идеей, работает не переставая, хотя и без видимых результатов. Отец отказался финансировать его изобретение, так же как и другие бизнесмены, которые быстро потеряли к нему интерес. Если он победит, то им не придется больше жить здесь. Конечно, ему надо будет проследить за монтажом и настройкой оборудования, но если все заработает, то они будут свободны….

#

Оно наблюдало.

Наблюдало за наблюдающей.

Новобрачная настолько погрузилась в свои мысли, что больше не обращала внимания на собаку, которая перебралась на середину кровати и внимательно прислушивалась к звукам, раздающимся из-под нее. Она прижала нос к голубой простыне, свела глаза в одну точку и, сбитая с толку, к чему-то принюхивалась. Щенок никак не мог понять, что источник его беспокойства находится не в матрасе, а под кроватью.

Эдит продолжала смотреть в окно.

А что, если я сейчас выползу из-под кровати и схвачу ее за коленку? подумало Оно.

#

Никогда еще Томас не был так близок к исполнению своей мечты. Он почти ощущал вкус победы на губах. Если он победит, то станет другим человеком. Он наймет десятки работников, чтобы восстановить Аллердейл Холл, и Шарпы вновь станут знамениты своей элегантностью и богатством. Он знал, что когда они с Люсиль выходят в деревню, то жители обсуждают их за их спиной. Многие из них приветствовали падение семьи Шарпов и совсем не обрадуются, если она восстанет из пепла.

В этом нет нашей вины, напомнил Томас сам себе. Отец был настоящим наказанием Северной Англии со всеми своими бабами и азартными играми. Их мать, заточенная в доме…

Их мать…

Он не будет думать ни о ней, ни о том, что, судя по ее рассказам, увидела Эдит.

Неторопливо падал снег, закутывая монотонный пейзаж в белоснежный покров. Финлэй и несколько работников из деревни ползали по комбайну, как муравьи. Первый снегопад закончился, но впереди их еще много. Скоро их отрежет от остального мира, и им придется жить на деньги Эдит безо всякой надежды на возврат инвестиций. Под «инвестициями» он, конечно, имеет в виду деньги, потраченные на сам механизм, а не на поездку в Америку в поисках невесты.

Он планировал охмурить Юнис Макмайкл, но… возникли некоторые сложности.

А когда он встретил Эдит, то был настолько потрясен ею, что превратился в ночную бабочку, привлеченную и околдованную пламенем свечи. Девушка походила на золотое солнце, и он не мог не обратить на нее внимание.

Финлэй, вместо Томаса, рука которого была обожжена, перевел рычаги на старт. Пусть мне повезет, вознес молитву Томас, перекрестив пальцы неповрежденной руки.

Сколько раз он уже произносил эту молитву? Сколько денег он потратил на все это? И все будет не зря только в том случае, если эта штука заработает.

Механизм вздрогнул и плюнул кипятком. Финлэй взглянул на хозяина, и Томас ободряюще кивнул ему, как бы говоря, чтобы тот попробовал еще раз.

Старик еще раз дернул за рычаг. От волнения Томас впился зубами во внутреннюю часть своей щеки. В голове его появилась картина: успешно работающий механизм, приглашение ко двору, патент на изобретение… Его посвящают в рыцари, и они все покидают это страшное, убогое место.

Ничего не произошло. Пар не засвистел в выпускном клапане. Не раздалось клацанье вращающихся шестерен. Томас скривился, почувствовав, как внутри у него все заледенело. Все равно он не сдастся. От этого зависит слишком многое. Он подал Финлэю сигнал попробовать еще раз.

И боги оказались к нему милосердны: с громоподобным звуком машина заработала. Несколько секунд Томас стоял столбом, будто не в силах поверить в то, что она действительно работает. Он уже настолько привык к поражениям, что не мог распознать успех. Снег таял у него на затылке, и на секунду ему показалось, что он сейчас заплачет. Наконец-то все закончилось его Триумфом! После всех этих долгих лет.

Финлэй и работники заулыбались и стали поздравлять Томаса. Он ведь обещал им целый соверен[31] и бутылку джина, если сегодня все пройдет хорошо. Теперь придется выполнять обещание.

Надо рассказать Эдит.

Охваченный восторгом, Томас не заметил, что его следы в снегу окрасились в кроваво-красный цвет и что глина сочится сквозь снег.

Красные пузыри проступали сквозь землю и окрашивали в красный оттенок комбайн и колдовской контур самого Аллердейл Холла. Как будто весь мир сэра Томаса Шарпа был залит кровью.

Как будто Багровый пик покажется очень, очень скоро.

#

Эдит продолжала наблюдать из окна, но мысли о туберкулезе куда-то испарились, как только она увидела триумф своего мужа. Она услышала размеренный ритм работающего механизма, увидела, как поворачивается маховое колесо и как мужчины радуются и хлопают друг друга по спине. Ее муж не неудачник, и она всегда это знала. Все, что ему было необходимо, так это достаточно средств, а еще большее количество денег – теперь уже ее собственных – будет означать возможность улучшить изобретение, так что она прямо сейчас подпишет документы Фергюсона.

Эдит села за стол, положила документы на бювар и приготовилась поставить свою новую подпись: Леди Эдит Шарп. Она передаст документы мужу, когда он придет, чтобы поделиться с ней своими новостями, что, как она ожидала, могло произойти в любой момент.

Эдит церемонно подняла прекрасную ручку, подарок отца, и отвинтила ее колпачок. Ее рука задержалась над официальным бланком, и в этот момент ей на глаза попался краешек письма, адресованного Леди Э. Шарп. Положив ручку, Эдит еще раз осмотрела конверт. Обратный адрес в Италии ничего ей не говорил.

Может быть, письмо от Алана, который отправился в Большое путешествие, подумала она и подавила приступ ностальгии, нахлынувшей на нее. Что плохого в том, что она скучает по старому другу?

Она достала нож для бумаг и надрезала конверт. Потом вытащила из него письмо. Письмо было не от Алана и написано оно было по-итальянски. Значит, она не была его адресатом. Как она и пыталась объяснить это клерку на почте, им был кто-то другой.

– Энола, – прочитала слегка озадаченная Эдит вслух. Никто никогда не упоминал при ней родственницу по имени Энола.

Она еще раз откашлялась в платок и попыталась перевести итальянский текст. Итальянский она учила, но очень поверхностно, так что этот текст сама она перевести не могла. Может быть, в библиотеке есть итальянский словарь?

Эдит сознательно избегала библиотеки после того, как полуистлевший труп леди Беатрис велел ей убираться из Дома. Девушка боялась, что если опять посмотрит на портрет, то этот кровавый монстр сойдет с полотна и набросится на нее. Она хорошо помнила невидимую силу, которая бросила ее почти через всю спальню. И ту ненависть, с которой голос проскрежетал приказ немедленно убираться из Аллердейл Холла.

Она взглянула на своего глупого щенка, который зарылся в простыни, а потом направилась в библиотеку.

Когда она вошла в громадное помещение, ее внимательно осмотрели мертвые головы. Пылинки кружились в голубоватом солнечном свете как живые существа, обладающие сознанием.

Эдит не взглянула на портрет леди Беатрис.

Но у нее было четкое ощущение, что та смотрит на нее очень внимательно. Что дама провожает глазами каждое ее движение, пока она разыскивает полку со словарями и берет с нее итальянский словарь. На форзаце на этот раз не оказалось никакой непристойной картинки – она это проверила, – и Эдит вернулась в спальню, где ее поприветствовал виляющий хвостом щенок.

Она достала пишущую машинку, которую подарил ей Томас, и вытащила ее из футляра. Э. Ш. Ее инициалы. Но и Энолы тоже.

Краем уха она прислушивалась к шагам Томаса. Естественно, что он скоро появится, чтобы объявить ей об успешном испытании комбайна. Она надеялась, что вторая попытка тоже была удачной.

Эдит открыла словарь и стала тщательно выискивать необходимые итальянские слова и их перевод на английский язык.

#

Оно наблюдало.

Новобрачная была настолько погружена в свое занятие, что не заметила, как из-под кровати украдкой появилась фигура, которая, перебирая руками, доползла до полуоткрытой двери. Щенок соскочил с кровати и забрался на стул, как маленький человечек. Женщина улыбнулась ему, и собака в восторге залаяла. Таким образом, Эдит полностью пропустила момент, когда ужасное, бесформенное тело выползло из комнаты.

Совершенно очарованная своим маленьким другом, она вернулась к работе и не заметила, как захлопнулась дверь.

#

Поправив очки, Эдит продолжила свой перевод. У нее начинала болеть голова. Собака, наклонив голову, следила, как женщина листает страницы словаря. Эдит была рада, что у нее есть компания. Она была слегка расстроена тем, что Томас так и не появился, чтобы отпраздновать запуск своего комбайна. Но она вспомнила привычку своего отца: убедившись, что проект на правильном пути, он редко тратил время на празднование своего достижения. Вместо этого он немедленно приступал к его модернизации. Может быть, именно в этом был секрет его успеха, и это вполне может помочь и Томасу.

Собака разразилась лаем, потом лай повторился, и это вывело Эдит из себя, поэтому она несколько раз посмотрела на щенка через плечо. Ей понадобилось некоторое время, чтобы закончить переводить несколько тревожный текст:

Милая Кузина, почему Вы не отвечаете на мои письма? Моя маленькая Софья уже ходит и говорит, а от ее любимой тетушки нет ни одного письма.

С момента Вашей встречи с этим человеком Вы становились от нас все дальше и дальше. Все Ваши письма связаны лишь с банковскими операциями, да и они приходят не часто. Прошу Вас, Энола, напишите нам. У Вас ведь есть семья, которая Вас любит и ждет Вашего возвращения.

Что бы это могло значить? – подумала Эдит. Она твердо решила выяснить это. Девушка не могла отрицать, что повторение ее инициалов на чемодане в шахте сильно ее взволновало. Больше она не будет ждать и проведет свое собственное расследование. Эдит взяла ключ с надписью ЭНОЛА – может быть, сокращенное от Элеоноры? – и вышла из комнаты. В висках у нее стучало, и ладони стали влажными.

Когда она проходила мимо ванной комнаты, ей показалось, что она услышала щелчок. Ее живот свело судорогой, но она прошла мимо, не останавливаясь. Ключ надо будет рано или поздно вернуть, хотя он и принадлежит ей по праву. Люсиль относится ко всему, даже к своему брату, как настоящий собственник. Эдит не могла понять, почему Люсиль так хотела остаться хозяйкой Аллердейл Холла. Ведь наблюдение за таким хозяйством не могло добавить ей ни чувства гордости, ни чувства собственного достоинства.

Пульс Эдит ускорился, когда она подошла к лифту и начала спуск. Вдобавок к этому она вновь почувствовала головокружение. Да что же с ней происходит?

Лифт остановился на пару футов выше пола. Может быть, у него действительно своя голова на плечах? Она с трудом спустилась на пол и осторожно осмотрела все вокруг. Снег попадал даже сюда. Холод и влажность, заполняющие это место, наверняка проберут ее до костей. Густо покрывающая пол глина казалась водонепроницаемой. Нахождение в этой пещере было похоже на нахождение в теле раненого живого существа. Были видны все его капилляры, связки и сырая плоть.

В темноте раздавалось эхо капающей воды, и Эдит пришел на ум мрачный и негостеприимный пейзаж за стенами Дома. Она посмотрела на туннель и рельсы, по которым шахтеры – дети с согнутыми спинами, их измученные матери и отощавшие бледные отцы – толкали раньше свои тележки. Изобретение Томаса положит конец этому издевательству над людьми.

Некоторые части шахты были темны, как гробницы. Эдит подумала о скульптуре, которую нашла в одной из комнат. Она была похожа на памятник. Неужели могилы уничтожали ради новых разработок глины? Тогда, может быть, мертвецы заполняли помещения Аллердейл Холла просто потому, что им – как и ей – некуда было идти?

А не мог ли это быть памятник их матери? Может быть, им удалось спасти его. Несмотря на очевидную нелюбовь Люсиль к леди Беатрис, сама мысль о том, что дети могли сохранить надгробный памятник матери, понравилась Эдит. Это бы значило, что их детство не было таким уж ужасным. Ее собственное было прекрасным… Но слишком коротким.

Из того малого, что ей удалось узнать, Эдит поняла, что их отец умер не в Аллердейл Холле. Она не была уверена в том, что с ним случилось, и она никогда об этом не спрашивала. Теперь ей казалось странным, что она не хотела это выяснить. Как будто изучение истории семьи, в которую она теперь вошла – и к которой принадлежал отец ее будущих детей, – было вмешательством в чью-то частную жизнь.

А вот теперь она здесь, и если это действительно вмешательство… Пусть так и будет. Она собралась с мужеством и подошла к чемодану. По пещере двигались тени, сильно ее нервируя. В этом тревожном здании не было никакого покоя.

Она вставила ключ в замок, и он, открываясь, щелкнул. Звук эхом разнесся по громадному, равнодушному помещению.

Эдит подняла крышку и обнаружила, что чемодан представлял собой передвижную конторку, чистую и заполненную аккуратными пакетами и папками с бумагами. Достав один из конвертов, она просмотрела его содержание. В нем было письмо из банка. Миланского. Адресовано оно было женщине, имя которой она узнала.

– Энола, – пробормотала Эдит. – Энола Шиотти. – Теперь она кое-что поняла. – Энола Шарп. Леди Шарп. Э. Шарп. Э. Ш.

Она еще раз заглянула в чемодан и увидела там три конверта, на которых были указаны годы: 1887, 1893 и 1896-й. Она взяла и их, а потом увидела фонограф. Эдит сразу же вспомнила восковые цилиндры, которые она нашла в шкафу для белья, и в котором ничего, кроме этих цилиндров, не было. Это произошло в ночь первого… явления призрака. Ну вот, теперь она смогла произнести это, пусть даже и мысленно.

Явление призрака.

Который хотел, чтобы она их нашла?

Эдит достала фонограф. Он был не так тяжел, как можно было ожидать, и ее это порадовало. Поставив его, она стала закрывать чемодан, когда…

Шлеп, шлеп, шлеп…

Это были те же звуки, что и раньше, и эффект они произвели тот же самый: по спине у нее побежали мурашки и она приготовилась к еще одному кошмарному посещению. Как и в первый раз, звуки раздавались со стороны емкостей. Поставив фонограф, Эдит на цыпочках прошла к емкостям по влажному полу. Напрягая слух, она старалась определить источник звука, хотя ей мешали громкие удары ее сердца, раздававшиеся у нее в ушах. Звук шел из последней емкости. Как и две другие, она была закрыта на висячий замок

Когда Эдит подошла, звуки прекратились.

Оглянувшись, девушка нашла большой камень. Взяв его поудобнее, она ударила по висячему замку. Раз, второй… Замок развалился. Она сняла его и подняла крышку.

Емкость была полна глиной, свежей и вязкой, по плотности напоминающей заварной крем. Когда Эдит наклонилась над ней, ключ выскользнул у нее из рук и утонул в глине. Расстроенная, она подумала несколько секунд, а потом сняла блузку и опустила руку в вязкую жидкость, которая оказалась не такой плотной, как она ожидала. Глина была холодной и скользкой на ощупь. Испуганная девушка опускала руку все глубже и глубже, пока жижа не дошла ей до плеча, при этом ее запах, напоминающий запах сырой земли, забил Эдит все ноздри и горло. Поиск требовал все больше и больше усилий, и Эдит начала нервничать. Все ее тело дрожало, а лицо было ледяным, но в то же время залитым жарким румянцем. Звуки в емкости прекратились, когда она подошла ближе – а что, если она на что-то… наткнется…

Ее храбрость быстро улетучивалась. И тем не менее ей было необходимо достать этот ключ. Если Люсиль узнает, что она его взяла…

Ну и что? подумала она с вызовом. – Я хозяйка этого дома и все ключи по праву принадлежат мне.

А поиски меж тем требовали все большего и большего мужества. А что, если кто-то схватит ее и затянет в емкость? Или подойдет сзади и подтолкнет ее туда?

Наконец-то…

Ее пальцы сомкнулись на чем-то, что действительно оказалось ключом. Она вытащила руку из глины. Разжав пальцы, она увидела ключ на ладони. Слава богу!

Двинувшись на звук капающей воды, она нашла сломанную трубу и тщательно вымылась. Сложнее всего было удалить глину из бородки ключа, но она сделала и это. Внимательно осмотрев себя, Эдит схватила фонограф и бросилась к лифту. Ручку опять заело, но он все-таки стал подниматься.

#

Новобрачная не увидела бесформенный скелет, который плавал по поверхности емкости. Кроваво-красные кости, распахнутый рот, искривленный в бесшумном крике, пустые, ищущие глаза. Скелет плавал среди ужасов и воспоминаний.

Плавал только по своей собственной воле.

Шлеп, шлеп, шлеп.

Звуки как у пишущей машинки.

#

Томас вызвал Люсиль на улицу, чтобы она смогла разделить его радость. Женщина стояла рядом с братом, такая же взволнованная и счастливая, как и он. Их будущее зависело от успеха этого комбайна, и вот он ритмично пыхтит, после того как Томас что-то в нем подкрутил. Это было последнее, решающее испытание – надо было убедиться, что механизм заведется и будет работать сам по себе, без постоянных настроек и наладок.

Когда Люсиль пришла, Томас велел Финлэю запустить комбайн еще раз. Уголь загорелся, вода закипела, и давление пара заставило все произойти вновь. Различные части механизма двигались с точностью автоматов, и лента комбайна поднимала и опускала корзины в идеальном порядке. Механизм был по-настоящему красив, и его части блестели на слабом зимнем солнце.

Восторгам Томаса не было конца.

– Я знал! Я знал это! – кричал он. – Мы это сделали! Весной мы сможем опять открыть фабрику! Мы сможем все начать сначала, Люсиль. Все начать сначала!

Он видел, что крепко обнимавшая его Люсиль была искренне тронута. После всех усилий, разочарований – и вот теперь победа, подтверждение того, что он… не неудачник.

– Если бы только Эдит увидела это, – пришла ему в голову внезапная мысль. Слова сорвались у него с языка прежде, чем он понял, что он говорит.

Люсиль отстранилась и с недоверием посмотрела на брата.

– Эдит? – ее голос дрожал. – Я сделала это вместе с тобой. Я сделала это для тебя.

Он опять крепко обнял ее и попытался отыграть назад. Упоминание имени Эдит в этот поистине судьбоносный момент в их жизни было глупостью. Он никогда и ни за что не хотел сделать Люсиль больно.

И Эдит тоже, подумал Томас в панике. Никому из них.

– Ну конечно, – Томас стал успокаивать женщину. – Мы сделали это вместе. И никто больше.

– Леди Шарп, – вмешался в их разговор Финлэй. – Нам нужен еще уголь, чтобы проверить паровой котел.

Леди Шарп теперь Эдит, подумал Томас, но эту мысль лучше было тоже не высказывать вслух.

– Ты не будешь возражать? – спросил Томас у сестры, которая, будучи хозяйкой Аллердейл Холла, все эти долгие годы жестко контролировала все их запасы. – Если мы возьмем еще немного угля?

Негнущимися пальцами Люсиль достала связку ключей. Было видно, что она чувствует себя обиженной и не знает, что делать дальше. Интересно, подумал Томас, заметила ли Эдит, что единственным постоянно теплым местом в доме была их спальня? Люсиль стала выбирать ключ от угольного чулана.

Ее рот приоткрылся, и, не говоря ни слова, она бегом бросилась к дому.

#

Оно наблюдало, как глаза сестры расширились от ужаса. Наблюдало, как она бросила брата и побежала к дому. Оно знало, что знает она – ключа не было. Его кто-то взял. В то время, когда сестра бросилась, чтобы лицо к лицу встретиться с грешницей – а кто еще, кроме нее, мог взять этот ключ? – невинная воришка вышла из лифта и сделала несколько шагов по холлу. И тогда, и только тогда, она поняла, что ее высокие ботинки на пуговицах все покрыты красной глиной. И пока сестра кричала: «Эдит! Эдит! Эдит!» – где-то в глубине дома, девушка дрожащими руками сняла ботинки и понесла их вместе с фонографом Э. Ш. по холлу в сторону своей спальни.

Сестра взбиралась по ступенькам. Разозленная и яростная, она была в полной панике.

Новобрачная вплыла в супружескую спальню, запихнула грязные ботинки и фонограф под кресло, а потом уселась на него, прикрывшись наброшенной на одежду шалью. Прикрыв глаза, она притворилась спящей, но Оно видело, как вздымается ее грудь и дрожат руки.

– Я здесь, – произнесла она слабым голосом.

Сестра влетела в комнату, стараясь сдержать дыхание, чтобы Эдит не заметила, как она торопилась. Притворство – результат хитрости – стерло с ее лица выражение жестокости.

– Я хотела бы извиниться за свое поведение сегодня утром, – сказала сестра Томаса, как будто для нее самым важным было жить душа в душу с Эдит. А потом добавила: – Дитя, а с вами все в порядке?

Не менее понаторевшая в притворстве новобрачная застонала и неловко повернулась. Сестра положила на стол кольцо с ключами и пощупала лоб Эдит. Одновременно она бросила взгляд на документ, который Эдит должна была подписать по просьбе стряпчего. Подписи на нем не было.

– Чувствую я себя не очень хорошо, – пробормотала Эдит. – Но это не страшно. Вы не принесете мне холодной воды?

– Конечно, конечно, – ответила Люсиль. Прирожденная актриса.

Специально оставив ключи в спальне, она направилась на кухню за водой. Лицо ее было мрачно.

Пока она была на кухне, новобрачная вернула ключ на кольцо, а потом уселась обратно в кресло.

Сестра вернулась с водой. Протягивая ее новой жене брата, она мягко сказала:

– Я оставлю вас, чтобы вы отдохнули. Вам скоро станет лучше.

После этого она взяла кольцо с ключами. Быстрый взгляд позволил ей определить, что ключ с надписью «ЭНОЛА» был опять на месте.

Новобрачная украдкой вернула его.

На полу в лифте нашлись крохотные комочки глины.

И сестра все поняла.

#

День величайшего триумфа Томаса подошел к концу, и он зашел к сестре, чтобы еще раз обсудить с ней все произошедшее в этот знаменательный день.

Комната Люсиль была настоящим вивариумом, в котором жили целые колонии насекомых. Для некоторых, которых она решала убить и засушить, комната превращалась в могильник. Почти все свободное место в ней занимало альпинистское снаряжение и острые ножи; здесь же стояли витрины с разного рода безделушками – такими, как высушенная человеческая голова с Борнео, кукла вуду из американского Нового Орлеана и бесформенные зародыши животных, плавающие в формальдегиде.

Однако ее кровать ничем не напоминала об этих странных наклонностях своей хозяйки – белье на ней всегда было свежее и душистое. Она захватила лучшее постельное белье во всем Аллердейл Холле и использовала различные травы, чтобы сохранить его белизну.

Люсиль привыкла удовлетворять свои самые необычные желания.

Сейчас она сидела напротив Томаса. Сегодня она была необычайно возбуждена – по-старому, то есть по-плохому, – но когда он спросил, что с ней случилось, она ничего не ответила.

Ее глаза блестели от страха и желания быть необходимой, и Томас вспомнил все, что она для него сделала в жизни. Все, что ей пришлось перенести ради него. И сейчас он должен был быть здесь, рядом с ней. В этом заключалось их соглашение.

– Томас, – произнесла она, – скажи еще раз, что любишь меня.

– Дон-дин, Дон-дин, – начал он, посмотрев на нее, и она в восторге откинулась в кресле.

Дон-дин, Дон-дин,

Кошку в колодец засунул

Малыш Джонни Тин.

А что сделала эта кошка – да ничего,

Просто съела всех мышек в сарае

Отца его.

А кто ее вытащил?

Умница Томми Стаут…

Сейчас они выглядели странно, эти их детские стишки и ритуалы. А тогда, когда они проводили друг с другом почти все время, пока… пока не перестали, они придумали массу своих собственных правил и церемоний – тогда они мечтали о другой жизни: о вечеринках, друзьях и Рождестве. В те тяжелые времена они делали все возможное, чтобы успокоить друг друга и помочь сохранить здравый рассудок.

Сейчас он не был уверен в том, что им это удалось.

Он протянул руки, она упала в его объятия, и Томас закружил ее в вальсе. В его голове звучала мелодия Шопена, и Томас поймал себя на том, что думает о Буффало. Там все было совсем по-другому. Не так холодно, не так темно, не так мертво.

Почему я увез Эдит от всего этого? Зачем я пошел на все это?

Он вел свою темноволосую красавицу сестру по мезонину, двигаясь по кругу в сопровождении мертвых голов. «Моих черных волшебных слуг», как называла их Люсиль. Она проводила их селекцию многие-многие годы, чтобы добиться у них цвета вороньего крыла.

Сестра смотрела ему в глаза, и Томас чувствовал, как ее чары околдовывают его. Сколько ему было лет, когда он впервые поддался им? У нее была железная воля, не то, что у него. Это было для них и благословением, и одновременно проклятием. Люсиль буквально заставила их выжить. А теперь они вообще будут процветать. Это она разработала план, который, за исключением некоторых мелочей, оказался на удивление удачным.

Они продолжали танцевать. Люсиль была его любимым партнером. Когда они вальсировали, то свеча, которую они сжимали в руках, никогда не гасла.

И раз – два – три… И раз – два – три…

В темноте они танцевали свою Danse Macabre[32].

Глава двадцатая

Атлантический океан. Второй вечер плавания

В тяжелой бобровой шубе, надетой поверх вечернего костюма, и в цилиндре Алан стоял возле поручней трансатлантического парохода. Только что закончился великолепный обед, но, говоря по правде, съел он не так уж много. Алан был уверен, что не оправдал надежд своих соседей по столу – он оказался настороженным, погруженным в раздумья и неразговорчивым компаньоном. Молодая леди с матерью явно охотились на приличного мужа, и Алан был уверен, что его в первый же день вычеркнули из списка претендентов. Даже если бы он постарался быть очаровательным собеседником, их очевидное разочарование его профессией вызвало у него улыбку.

Некоторые пассажиры первого класса мужского пола собирались в салоне за портвейном и сигарами, но молодому человеку не хотелось ни с кем общаться, и он чувствовал себя очень усталым. Сев на пароход накануне, он вдруг почувствовал, что у него в жизни появилась совсем новая забота: решив для себя, что Эдит угрожает какая-то опасность, он не мог дождаться момента, когда увидит ее вновь.

Алан смотрел на темную воду далеко внизу, рассекаемую носом лайнера, и вспоминал свою первую поездку в Англию, в медицинскую школу. Возвращаясь после обучения домой, он рассуждал о природе самого процесса ви́дения, рассматривая некоторые из вызывающих настоящий ужас фотографий, которые он приобрел у своих однокурсников. В Британии тогда царила эпидемия медиумов, проводивших спиритические сеансы по всей стране, – многие из них на поверку оказывались мошенниками. Люди безумно хотели поверить в возможность потусторонней жизни для своих близких и любимых.

Но то, о чем он говорил с Эдит, было несколько другим. Это была не потусторонняя жизнь, а долгосрочное проявление. Эмоция, присутствие, постоянно повторяющееся, но невидимое для большинства, пока не появлялся человек с техническими или естественными способностями для того, чтобы его разглядеть.

Источающие сияние эманации эктоплазмы[33] тоже являлись проявлением этого феномена. Он видел фотографии этого процесса. Но призрак, имеющий волю и цель, – это совсем другое, не так ли?

Лицо пощипывало от арктического ветра. Непроизвольно играя перчатками, Алан вдруг почувствовал запах сигары, который донес до него холодный бриз.

– Под этой поверхностью находится так много… – произнес мрачный голос рядом с его локтем. Британский акцент принадлежал авторитетного вида джентльмену, лет на десять старше самого Алана и тоже одетому в меха. Его меховая шапка в «казацком» стиле скрывала почти всю голову. Под шубой угадывалась бочкообразная грудь, щеки были красными, а в торчащей бороде виднелись седые волосы. Мужчина жестом показал на громадную гору льда, плывшую в воде. Она казалась слишком близкой к кораблю, но за сегодняшний вечер они проплыли уже мимо нескольких айсбергов, находившихся приблизительно на таком же расстоянии.

Алан коснулся пальцами шляпы, но промолчал. От мужчины здорово несло коньяком.

– …Этого айсберга, – продолжил пассажир. – Над поверхностью мы видим только его десятую часть. А девяносто процентов его находится под водой, торча во все стороны.

Когда мужчина затянулся сигарой, на его глаза навернулись слезы – от холодного воздуха или от дыма? Или он просто расчувствовался от выпитого?

– Уверен, что мы плывем слишком близко к нему, – было слышно, что он сильно нервничает. – Если мы коснемся его бортом, то у нас появится большая пробоина в корпусе. – Взявшись покрепче за поручень, он посмотрел за борт, где далеко внизу находилась непроницаемо черная морская вода, и передернул плечами. – Ужасное место, для того чтобы умереть.

– Но капитан наверняка знает, что он делает, – возразил ему Алан, желающий успокоить беднягу.

– Я надеюсь только на Господа Бога, – проворчал мужчина. Он засунул руку в карман шубы и вытащил серебряную фляжку. Отвинтив колпачок, он предложил ее Алану.

– «Наполеон», – сказал он. – Лучший коньяк в мире.

– Благодарю вас, сэр, но нет, – отказался Алан. – Это совершенно уникальный опыт, и я не хочу, чтобы мое восприятие притупилось из-за алкоголя.

– А я по-другому не могу, – мужчина сделал глоток и не стал закрывать фляжку. – О боже, впереди видны еще такие же горы.

И действительно, целое семейство айсбергов, больших и маленьких, сверкало в лунном свете. Благополучно провести между ними корабль было нелегкой задачей. По выражению лица джентльмена было понятно, что у него начинается паника. Алан решил сделать все возможное, чтобы отвлечь его от ледяных гор.

– Меня зовут Алан Макмайкл, – представился он, протягивая руку. – Боюсь показаться слишком покровительственным, но я уже проделывал этот путь в это же время года, и, как видите, сэр, все закончилось благополучно.

– Понятно, – мужчина слабо улыбнулся и склонил голову, показывая, что оценил попытку Алана. – Я Реджинальд Дессанж. – Он продолжал смотреть на айсберги, и выражение его лица ничуть не изменилось.

– Вы плывете в Саутгемптон? – спросил Алан, еще раз пытаясь привлечь его внимание.

– У меня дела в Лондоне, – ответил Дессанж, отрывая свой взгляд от горизонта и впервые глядя прямо на Алана. – А куда направляетесь вы?

– В Кумберленд, – ответил Алан, и мужчина скорчил гримасу.

– Погода в Северной Англии в это время года совершенно отвратительная. То есть она там всегда отвратительная, а сейчас я назвал бы ее «жестокой».

– И тем не менее мне надо ехать, – улыбнулся Алан.

– Вы не сочтете за грубость, если я спрошу, что вам там надо?

Вопрос был несколько прямолинеен, но Алан видел, что разговор позволяет мужчине успокоиться, и, сказать по правде, Алан тоже был не прочь отвлечься от своих мыслей. На минуту он вспомнил Эдит и все ее книги и очаровательные фантазии.

– Скажем так, я сэр Галахад[34], который должен спасти даму, попавшую в беду, – он пожал плечами, и ему стало стыдно за столь выспренний тон. Он ведь ученый, а не какой-то там писатель, как Эдит.

– В Кумберленде? – недоверчиво уточнил его собеседник.

– Да.

– Но там нет никаких за́мков. Правда, мне кажется, что я читал о каких-то римских развалинах недалеко от шахт, или что-то в этом роде.

– По правде сказать, – кивнул Адам, – мое дело в какой-то степени касается разработок глины.

– Там есть древняя шахта, – приподнял одну бровь джентльмен. – Теперь я вспомнил. Какая-то семья передала в дар Британскому музею красные сосуды для вина. Земли этой семьи находятся рядом с этой древней разработкой. – Дессанж посмотрел на Алана, который понял, что не стоит углубляться в этот вопрос, чтобы не рассказать слишком много о личности леди, нуждавшейся в помощи. Он не хотел вызвать скандал.

– Очень интересно, – безразлично заметил он.

Казалось, что англичанин понял, что Алан больше не хочет говорить о своем деле. Он убрал фляжку и слегка постучал по поручням рукой в перчатке.

– Ну что же, сэр Галахад, желаю вам успехов в ваших поисках. И советую вам одеваться потеплее во время вашего путешествия.

– Благодарю за совет, – ответил Алан. – Обязательно ему последую.

– А вы приятный парень, – заметил Дессанж, склонив голову набок. – Не хотите ли выпить со мной в Гранд-салоне?

Ночной воздух был холодным, и Алан чувствовал, что достиг цели, немного успокоив собеседника. Хотя он и не был уверен, что дальнейшие возлияния пойдут Дессанжу на пользу, он ответил:

– Почту за честь, мистер Дессанж.

Глава двадцать первая

Аллердейл Холл, Кумбрия

С колотящимся сердцем Эдит ждала, когда Томас появится в спальне и заснет. Ее собака все время ворочалась и непроизвольно будила свою хозяйку в те моменты, когда на Эдит нападала дрема. Судороги в ее животе не прекращались, а головная боль только усилилась. Глаза у нее чесались, и она чувствовала себя так, как будто ей в рот засунули клубок шерсти.

Она полагала, что муж все еще находится в мезонине, где возится со своей моделью комбайна. Ей сложно было решить, когда он появится в спальне, – но и что из этого? Она не пленница. Она может уходить и приходить, когда ей заблагорассудится.

Поэтому она выбралась из кровати и вышла в холл. Потирая руки, чтобы согреться, Эдит испуганно посмотрела вдоль длинного, изысканного прохода, украшенного множеством арок. Лунный свет окрасил воздух в мертвенно-голубой цвет. Ночные бабочки, сидящие на стенах, превратились в тени на обоях. Некоторые из них напоминали человеческие лица и даже буквы, складывавшиеся в какие-то слова, которые она не могла понять.

Это что, звук лифта? Ей надо шевелиться, чтобы не пропустить своего шанса. С большой осторожностью она подобралась к шкафу для белья и с минуту стояла перед ним, прежде чем набралась смелости открыть. Коробка с восковыми цилиндрами все еще стояла внутри. Теперь она поверила, что какая-то сверхъестественная сила помогла ей найти их. Для чего – Эдит этого не знала. Она также поверила, что ни Томас, ни Люсиль не видят этих призраков, или фантомов, или как там еще они называются. Они даже не представляли себе, что нечто подобное существует.

Если только Люсиль не притворяется лучше, чем я о ней думаю. Хотя, она ведь так и не смогла скрыть то, что относится ко мне как к незваной гостье.

Эдит схватила цилиндры и на цыпочках прошла на кухню.

Каждый звук, каждый скрип и шевеление в доме заставляли ее больной желудок сжиматься. В комнате вместе с ней может находиться еще что-то. Оно может стоять у нее за спиной или прятаться под столом.

При лунном свете она приготовила цилиндры для прослушивания и внимательно изучила выцветшие конверты, которые нашла в чемодане:

Памела Аптон, Лондон, 1887. Маргарет Макдермотт, Эдинбург, 1893. Энола Шиотти, Милан, 1896.

Мысленно она вернулась к первой встрече ее отца с Томасом.

Тогда Картер Кушинг сказал, прямо глядя на молодого человека:

– Вы уже пытались – правда, безуспешно – найти деньги в Лондоне, Эдинбурге и Милане…

Горло у нее перехватило, и она чуть не потеряла сознание, но опустила иглу на фонограф и стала слушать:

– Я больше не могу этого вынести. – Говорила женщина с итальянским акцентом. – Я пленница. Если бы я могла покинуть его, я бы это сделала. Если бы только я могла разлюбить его. С ним мне наступит конец. Тише, тише, ш-ш-ш-ш…

Потом, когда голос исчез, раздался плач младенца. Потрясенная Эдит ничего не могла понять.

Я не видела здесь никаких младенцев. А эти вещи в мезонине…? Ведь это я сама решила, что они принадлежат Томасу и Люсиль. А может быть, младенец все-таки был здесь? Эдит посмотрела на дату на конверте. Ему сейчас было бы четыре года.

Она вспомнила красный резиновый мячик. Он вполне мог принадлежать ребенку, а не собаке. В этом больше смысла, потому что собаки у Шарпов точно нет.

В тот день, в ванной, когда она играла со щенком в «апорт» и мячик выкатился как будто сам по себе… и она услышала звуки в спальне…

Не мог ли это быть ребенок?

Может быть, с ним что-то случилось. С малышом. Может быть, говорившая была его матерью, а он так болен или изуродован, что мать все свое время проводит с ним. А может быть, мать умерла и оставила его здесь совсем одного, а Люсиль скрыла это от Томаса.

Или, может быть, Томас все знает. А что, если все эти механические игрушки он сделал именно для малыша, а не для Люсиль, когда та была маленькой девочкой?

Дрожащими руками Эдит сняла цилиндр с валика и поставила следующий. Потом второй, потом третий… И когда она закончила…

Нет.

…Она просто умерла на целую минуту. Она не могла поверить в услышанное. И не потому, что не хотела, а именно потому, что не могла.

Однажды, давным-давно:

Это было похоже на извращенную сказку. О Синей Бороде и его замке, полном привидений, с комнатой, в которую запрещено входить.

И с ключом, до которого запрещено дотрагиваться. Томас сам запретил ей спускаться в шахту.

В шахте был чемодан Энолы Шиотти.

Жили-были три женщины. Они не знали друг друга. Каждая из них влюбилась в сэра Томаса Шарпа и бросила все, чтобы приехать в Англию, в Аллердейл Холл в качестве его жены.

Прямо как я, подумала Эдит.

И каждая из них была вначале такой счастливой, такой любимой… А потом они начинали слабеть и уже не могли покидать Аллердейл Холл. Они ужасно страдали. Рыдали. Проклинали имя Томаса. Пытались этими записями предупредить других… или, на худой конец, сообщить всем: Я была здесь. Здесь меня убили.

Боже, подумала Эдит. Ее начало трясти. Сердце глухо стучало, а голова распухла. Ей казалось, что острые булавки двигаются по ее венам. Ледяной страх и самый большой ужас, который она испытывала в своей жизни, схватили ее невидимыми руками и потащили в темную, порочную комнату, в которую ей нельзя было входить. Но это неправильно. Это же не тот секрет Аллердейл Холла, который хотели ей показать монстры с красными костями.

Этого не может быть, потому что все это слишком ужасно.

Только не Томас.

Дрожа, Эдит достала фотографии из конвертов и постаралась соотнести их с голосами на цилиндрах. На всех фото был изображен Томас рядом с гордо улыбающейся женщиной. Одной из трех говоривших.

Памела Аптон, 1887 год. Она была худа и сидела в инвалидном кресле с чашкой чая в руках. Эдит вздрогнула, когда увидела каталку. Та же самая, которую она видела в мезонине?

Фото Маргарет Макдермотт было датировано 1893 годом. Она была старше, чем Памела и старше Томаса, который на фото стоял рядом с ней. У нее уже были седые волосы, но ее еще можно было назвать «хорошенькой». На ней была соломенная шляпа. И в руках она тоже держала чашку чая.

Подожди-ка, подумала Эдит. Она вернулась к фото Памелы Аптон. Чашка одна и та же?

Именно так.

И в этой же чашке Люсиль готовила чай и для нее.

Ее горло сжалось так сильно, что она не могла сглотнуть. Она едва сдержалась, чтобы не закричать от ужаса: перед ее внутренним взглядом предстала ее невестка, именно в этой кухне ставящая чайник на огонь. Эдит увидела, как листья погружаются в кипяток в заварном чайнике. Как поднос с чашкой предлагают ей.

В тот, самый первый, день Томас рассказал ей о ягодах пироканты. И заставил ее выпить чай из них. А потом, под предлогом уважения к ее трауру, не прикоснулся к ней в постели. На самом деле он просто не хотел заниматься любовью с будущей покойницей.

Нет, я, должно быть, ошибаюсь. Я устала и напугана.

– Они добавляют яд в чай, – четко прошептала она, заставляя себя в это поверить. В ее чай. Ее желудок скрутил сильнейший спазм, и она почувствовала горечь чая во рту, а нос ее заполнился его запахом. Охваченная ужасом, она наконец поняла – ее медленно убивают. Она даже не могла подсчитать, сколько чашек этого чая она выпила с момента приезда в Аллердейл Холл. С убийственной ясностью она вспомнила, как Томас, когда она принесла ему сэндвичи и чай, выяснял у нее, какие листья она использовала для заварки. Из красной или из голубой жестянки? Она вспомнила настороженное выражение его лица, за которым скрывался реальный страх случайно выпить пусть даже одну чашку. А он сам когда-нибудь наливал ей чай? И пила ли она отраву, приготовленную лично им?

Эдит заставила себя перейти к следующей фотографии. По дате на обратной стороне она поняла, что это Энола Шиотти. И опять чай… А возле женщины сидел очаровательный песик, который сейчас принадлежит ей, Эдит.

Эдит помнила, что сказала Люсиль, вернувшись с почты: Что это существо здесь делает? Они оба притворились, что не узнали щенка. Они были уверены, что он умер. Что все следы итальянской женщины… итальянской жены… были уничтожены.

Томас выпустил его в вересковой пустоши, ожидая, что природа доделает все остальное. Его нисколько не волновало, что щенок умрет от голода, или свалится в овраг, или утонет в ледяном ручье. К ней в руки очаровательный щенок попал истощенным и наполовину замерзшим. И Томас допустил это.

Сгорая от нетерпения, Эдит перешла к следующей фотографии.

Энола.

Держит на руках младенца.

Это должен быть младенец, которого слышно на записи, тот самый, которого Энола успокаивает. Но ведь сейчас в этом колоссальном здании нигде не скрывается четырехлетний малыш?

Некоторые части дома небезопасны. Так сказала Люсиль. Небезопасны для кого?

Нет, боже, нет, подумала Эдит, когда комната вновь завертелась вокруг нее. Все следы уничтожены… Они никогда не пойдут на такое.

Но они уже пошли.

И сделали.

И продолжают делать.

Последняя фотография ребенка. Одного.

И очевидно, что мертвого.

Маленькие глазки закрыты, ротик дряблый, щечки серого цвета.

Эдит поперхнулась и закашлялась. Изо рта капнула капля крови, и пятно оказалось на личике ребенка. На мгновение женщина окаменела от страха. Она не могла ни думать, ни действовать. Ее мозг отказывался соглашаться с тем, что знала ее душа. Что же они наделали…

Не смогли убить собаку, но…

По-своему все эти фото и записи были спиритическими. Изображения давно похороненных людей, рассказывающие их истории. Рассказывающие ей их истории.

И предостерегающие ее от Багрового пика.

– Я больше не могу здесь находиться, – вслух произнесла Эдит, стараясь вернуться в реальный мир. – Просто не могу.

Оживившись, она сложила конверты и фотографии в футляр фонографа и спрятала все в шкаф. Потом она схватила с вешалки пальто и набросила его на ночную рубашку. Стараясь заглушить истерические всхлипывания и побороть охватившую ее панику, Эдит бросилась к входной двери и распахнула ее.

Возле двери намело сугробы никак не меньше двух футов в высоту. В дверях она остановилась – страх душил ее, и конечности настолько онемели, что женщина не чувствовала холода. Но, выйдя на улицу, она увидела снег в лунном свете и отступила в шоке.

Снег был ярко-красным и простирался до самых ворот – этот сумасшедший Дом был окружен кольцом снега, которое выглядело как ров, наполненный свежей кровью.

Это было уже выше ее сил – она была слишком слаба и отравлена, чтобы выйти в этот снег. Она действительно оказалась в ловушке. Ведь Люсиль уже говорила ей: вам некуда идти. Некуда, и теперь они убьют ее так же, как и остальных.

Томас, взмолилась Эдит, помоги же мне. Ее внутренний взор заполнили его темно-синие глаза, в которых она так часто видела печальное и загнанное выражение. Он что же, никогда ее не любил?

Я в это не верю. Не верю, подумала Эдит. В ту ночь на почтовой станции, когда они говорили о своей новой жизни…

Когда мы занимались любовью. Это была действительно любовь. Любовь. Любовь. Он любил меня. Он все еще меня любит.

Но какое это имеет значение. Томас – убийца. И он ее убьет. Эдит вспомнила тот вечер, когда они танцевали вальс. Ведь он приехал в Америку за Юнис, а не за ней. Тогда почему же он поменял свое решение?

Алан, подумала она. Алан, помоги мне. Он просил ее быть осторожнее. Для своей сестры он мог найти более веские аргументы, и вероятность того, что он вмешается, без сомнения, спасла Юнис от этой кошмарной судьбы.

Берегись Багрового пика. Ее мать поднялась из могилы, чтобы предупредить ее. Теперь она это понимает. Но она к ней не прислушалась.

Потому что она ничего не знала.

Согнувшись пополам от приступа кашля, Эдит отступила от двери. Изо рта у нее потекла кровь, такая же красная, как снег. Как будто сам Аллердейл Холл был отравлен и истекал кровью под холодной и равнодушной Луной.

– Прошу, нет, нет… – умоляла Эдит. Ей надо выбраться отсюда. Ей надо бежать. Ей надо скрыться.

Но вместо этого женщина потеряла сознание.

Книга третья Багровый Пик

Все, что зрится, мнится мне,

Все есть только сон во сне[35].

Эдгар Аллан По

Глава двадцать вторая

На ее лицо лился желтый свет, и Эдит раскрыла глаза навстречу своему поражению. Она лежала в их с Томасом спальне, крепко закутанная в одеяла. Перед ней стояла Люсиль, державшая в руках поднос с завтраком. Когда она увидела, что Эдит проснулась, женщина улыбнулась, демонстрируя свое участие.

– Эдит? – жизнерадостно позвала она. – Эдит? Дорогая! Мы нашли вас рядом со входной дверью. Вам теперь лучше?

Хуже. Гораздо хуже. И я в смертельной опасности. Эдит попыталась встать. Комната завертелась, как сумасшедшая. Даже в полубессознательном состоянии Эдит понимала, что она не должна показывать, что что-то знает. Ее жизнь зависит о того, как хорошо она сможет сохранить свою тайну. Она пока еще не отписала им свое состояние, и они должны верить, что она собирается это сделать. Они вынуждены будут поддерживать в ней жизнь, чтобы она смогла поднять ручку и нацарапать свою подпись. Чтобы она могла написать Фергюсону и велеть ему отдать Томасу все деньги, которые ей принадлежат.

А вот потом они ее убьют.

Тошнота и судороги были слишком сильны, чтобы она могла терпеть их молча.

– Мне нужно в город… к доктору, – неразборчиво произнесла она.

– Конечно, конечно, – попыталась успокоить ее Люсиль. – Но боюсь, что нас занесло снегом. Придется подождать пару дней.

Люсиль присела и набрала в ложку овсянку, обращаясь с Эдит как с ребенком.

Тот ребенок, бедняжка, подумала Эдит и покачала головой. Ведь ночью она же видела фотографии ребенка, правда? Голова у нее отупела. Она окончательно запуталась и была совершенно измучена. Ей надо выбираться отсюда.

Подальше от Багрового пика.

Я должна собраться и начать наконец думать. Ее сердце билось неровно, пропуская удары, и Эдит боялась, что с ней случится сердечный приступ.

– Вы должны поесть, моя дорогая. Вам надо набираться сил, – Люсиль опять попыталась скормить ей немного каши. – Я ухаживала за своей матерью, а теперь поухаживаю за вами, детка.

Эдит слушала ее, но рта не раскрывала. Раздраженная, Люсиль поставила тарелку с кашей и налила Эдит чашку чая.

– Понимаете, отец ненавидел мою мать. И он был настоящий зверь. Сломал ей ногу. Раздавил ее на две части каблуком сапога.

От шока Эдит приоткрыла рот. Она об этом никогда ничего не слышала. Или Люсиль все это сочиняет? Но зачем?

– Она так и не смогла до конца восстановиться. А долгое время была вообще прикована к постели. Так что я ухаживала за ней. Кормила. Купала. Причесывала. Прихорашивала. И с вами я буду делать то же самое. Буду вас прихорашивать.

Спокойно, велела себе Эдит. Но она еще больше испугалась. История семейства Шарпов содержала в себе жестокости и безумства, о которых Эдит даже не подозревала. Если то, что Люсиль только что ей рассказала, – правда, то неудивительно, что мертвецы бродят здесь по всему дому и забираются в постели.

Люсиль хотела еще что-то сказать, но в комнату вошел Томас, толкая перед собой инвалидное кресло. Волосы у Эдит встали дыбом. Это было то самое кресло, в котором на фото сидела Памела Аптон. Рядом с ней стоял Томас. А она держала в руках ту чашку, в которой Люсиль несчетное число раз приносила Эдит ее чай. Слишком часто это происходило. И чай сжигал ее внутренности, мучил ее, убивал.

– Что это? – взвизгнула Эдит.

– Тебе будет легче передвигаться по дому, – ответил Томас с фальшивой веселостью. Но роль ему не удалась: улыбка так и не появилась у него в глазах, и он отвернулся.

– Я позабочусь об Эдит, – сказал он сестре. – Ты можешь идти.

Люсиль вызывающе посмотрела на него, но Томас не сдавался. Тогда сестра смирилась, встала и поцеловала Эдит в лоб полным любви поцелуем. В руки ей она дала чашку со смертельным чаем.

– Вы скоро покинете постель, – проворковала Люсиль. – Обещаю вам.

Она выскользнула из комнаты. Присевший Томас первым делом взял чашку из рук Эдит.

– Не пей этого, – сказал он.

Надежда наполнила всю ее сущность, так же как холодные ветры наполняют трубы и дымоходы Аллердейл Холла, заставляя его дышать. Он поможет ей. Обязательно. Но она уже так больна… Так может быть, он именно поэтому забрал у нее чай? Не потому, что передумал, а потому что не хотел, чтобы она умерла, не успев подписать бумаги.

И тем не менее, он очень аккуратно и нежно кормил ее кашей. Так, как любящий муж будет кормить свою внезапно заболевшую молодую жену. Каша была очень сладкой, с громадным количеством меда и масла.

– Поешь, – приказал он ей. – Тебе надо набраться сил.

– Мне надо увидеть врача, – молящим голосом произнесла Эдит.

По лицу его пробежала тень, а потом глаза засверкали. Казалось, что он… переродился. Как будто с его плеч только что свалился тяжеленный груз. Каждой клеточкой своего существа Эдит ждала. Все в ней молилось, даже ресницы и ногти на пальцах.

– Финлэй уже уехал на зиму, но я сам расчищу тропинку до главной дороги. И отвезу тебя в город.

О Господи, спасибо, спасибо, спасибо, промелькнула у нее мысль. Томас все еще меня любит. Продолжай же любить. Спаси меня.

– Да, да, – с готовностью произнесла она, едва не сходя с ума от отчаяния. – Я очень хочу поехать. Только ты и я. Вдвоем.

Он дал ей еще ложку каши. А потом его лицо вновь изменилось, и Эдит похолодела от страха, что не так его поняла… или что он изменил свое решение.

– Томас? – женщина постаралась, чтобы он не услышал ужаса в ее голосе. – В чем дело?

– Эти призраки, о которых ты говорила, – начал он и замолчал. – Я тоже уже какое-то время чувствую их присутствие.

– Ты? – она смотрела на него с изумлением.

– Сначала я замечал что-то краем глаза, – кивнул он головой. – Что-то прячущееся, почти застенчивое. Потом я стал их ощущать. Фигуры, стоящие в темных углах. А теперь я могу чувствовать, как они движутся вокруг меня и наблюдают за мной. И они уже готовы мне показаться.

Казалось, что он смотрит куда-то, куда взгляд Эдит не доставал. Он что, вспоминает свою жизнь с каждой из тех женщин, которых не смог спасти? Которых он убил? Это их призраки он чувствует. А что тогда делать с призраком его матери? Таким злобным, требующим, чтобы она убиралась?

– Все они намертво привязаны к этой земле и к этому Дому. Так же как и я, – пояснил Томас. – Со временем ты все узнаешь. А теперь ешь и поправляйся. Ты должна покинуть это про́клятое Богом место как можно скорее.

Эдит не знала, почему он вдруг решил спасти ее. Она не знала, что все это значило и как им это удастся. Но она будет делать все, о чем он ее просит: она будет есть, поправляться, и она уберется отсюда. И хотя от слабости она с трудом могла глотать, Эдит заставила себя есть эту приторно-сладкую кашу. И с трудом заставила себя не расплакаться, когда желудок сжался и огонь охватил ее живот.

#

Руки Томаса тряслись, когда он кормил Эдит, но она, казалось, не обратила на это внимания. Женщина была в ужасном состоянии. В снегу она чуть не замерзла до смерти, и ее рот был полон крови. Яд продолжал действовать. Томас мог только молиться, чтобы не было слишком поздно. Концовка всегда была ужасающей. После Памелы он никогда не оставался в Доме, когда это происходило. С Маргарет он катался на лошади, а с Энолой – уехал в город. С ними оставалась Люсиль. Люсиль, которая следила за тем, чтобы все было в порядке.

После того как Эдит съела кашу, Томас отнес поднос на кухню. Там Люсиль, как тигрица, металась от стены к стене, и Томас задумался, каким образом ему удастся увезти Эдит так, чтобы об этом не узнала его сестра.

Она обязательно остановит их, если сможет. Придется придумать какой-то план.

Как я могу так поступить с Люсиль? – подумал Томас. Ведь Эдит не будет молчать.

– Она все знает, – темные глаза Люсиль сверкали, пока она отчаянно терла чашку в раковине. Она была не в себе. Томас слишком хорошо знал признаки этого.

– Она больна, – поспешно ответил Томас. – Может быть, умирает.

Люсиль посмотрела на него так, как будто он окончательно сошел с ума. Она была настолько поражена, что какое-то время ее губы двигались, не произнося ни звука.

– Конечно, она умирает. Я сама об этом позаботилась, – объявила она, следя за его реакцией, как будто хотела убедиться в том, что он ее слышит. Потом она быстро заговорила: – Эдит украла ключ от чемодана. – Она показала Томасу свое кольцо с ключами. – Видишь? Она его возвратила, но теперь он висит не так, как всегда. И она спускалась в шахту. Уверена, что она прекратила пить чай.

Люсиль и это отнесла к грехам Эдит, хотя чай ей пить запретил сам Томас. Он раньше уже видел, как Люсиль умело обвиняла других во всех смертных грехах, правда, при других обстоятельствах. Томас помнил, как тогда, когда у них еще были слуги, Люсиль, не моргнув глазом, уволила свою служанку за отбитый край чашки, которую сама же и уронила. Девушка попыталась защищаться, настаивая на том, что хозяйка знает, что сделала это сама, а Люсиль вычла из ее скудного выходного пособия стоимость чашки и разлитого чая в наказание за строптивость. Она даже обвинила Финлэя в том, что он не поправил петли на двери в ее комнату, утверждая, что она произвольно открывается в любое время дня и ночи. Она «оштрафовала» его за это нарушение и предупредила, что если такое повториться, то Томас его уволит.

Но Томас лично видел, как Финлэй чинил дверь, пока они вместе обсуждали горный комбайн. И он с извинениями вернул Финлэю его деньги.

Томас никогда открыто не выступал против Люсиль. Он просто обходил ее. Так, как он делал это сейчас в случае с Эдит. Но он никогда еще не позволял себе такое явное двурушничество.

Люсиль заходила еще быстрее, сжимая и разжимая кулаки.

– Но это не важно. Я положила яд в кашу, – сказав это, она начала мыть чайные принадлежности.

Его сердце ушло в пятки. Как же он мог об этом не подумать? Значит, время пришло. Он должен высказаться. Он должен бросить ей вызов.

– Люсиль… прекрати, – сказал Томас. Выдержка чуть не подвела его, но он выдержал.

Многие годы она была его защитницей. Его кумиром. Это она брала на себя ярость их отца, издевательства и болезни их матери, чтобы защитить его от всего этого. Это она поддержала его в попытках модернизации процесса добычи глины и придумала схему женитьбы на богатых наследницах. А почему бы нет? Их отец поступал точно так же. И они ему за это сполна отплатили.

Они договорились никогда не расставаться. И без долгих слов убить любого, кто попытается их разлучить. И хотя Томасу было всего восемь лет в тот день, когда они произнесли эту клятву, он запомнил этот день на всю жизнь. Память о нем постоянно преследовала его.

Глава двадцать третья

Аллердейл Холл, двадцать пять лет назад

– Чертовы идиоты! – крикнул сэр Джеймс Уильям Шарп, баронет, трем окровавленным мужчинам, которые склонились перед ним. Томас, восьми лет, и Люсиль, десяти, прятались за занавесками библиотеки, и сквозь щель в них Томас видел своего громадного, дюжего отца, который был страшнее великана-людоеда.

Сэр Джеймс был диким, несдержанным человеком с копной неубранных черных волос и такими же бровями. Одет он был в охотничий костюм – красный сюртук, красные бриджи и тяжелые черные ботинки. Люди перед ним не истекали кровью – они все были покрыты красной глиной.

В тот день в библиотеке Люсиль обещала показать Томасу, что если развернуть страницы некоторых книг веером, то можно увидеть самые непристойные картинки, которые только можно себе представить. Томас был в нетерпении. А потом в библиотеку нагрянул их отец в сопровождении шахтеров, и Люсиль утащила Томаса за занавески.

– Тогда грейте свои плиты глиной, – продолжал их отец. Он хлопал своим хлыстом по ботинкам. Хлоп-хлоп-хлоп. – Рудничный газ скапливается в угольных шахтах, а у меня здесь угольных шахт нет.

– Но, сар, чëй-то сëрано произошло, – сказал самый старший из троих шахтеров. – Чëй-то взорвалося.

– Ради всего Святого, говори на человеческом языке, – похлопывания превратились в шлепки, когда он стал сильнее бить по своему ботинку.

– С нашим уажением, ваше сиятьство, – продолжил шахтер. – Обгорели наши детишки, и мы надеилися, што леди Шарп… Што она, эта… Придет, или што вызовут дохтура.

– На человеческом языке!!! – прогрохотал хозяин. Его глаза сверкали. – И леди Шарп не будет горбатиться на ваших крысенышей! Леди Шарп идиотка и сейчас наверху, по самые глаза налитая лауданумом[36] и не способная ничего ни для кого сделать. Особенно для меня!

– Тада дохтура, сар, – продолжал пресмыкаться старик. – А то они чой-то сильно мучатся.

– Боже всемогущий! – воскликнул сэр Джеймс. – Вон из моего дома! Из-за вашего собственного невежества пострадали ваши крысеныши, а теперь вы хотите моими деньгами исправить свою же собственную ошибку! Убирайтесь, а то скоро вам самим понадобится врач!

И он стал стегать хлыстом старика, который руками пытался защитить голову, пока двое других выводили его из комнаты.

Томас был одновременно и взволнован и испуган. В возбуждении он дернул за штору, и на них свалился весь карниз со шторами.

– Какого черта! – закричал их отец.

– Скорее, туда, – зашептала его сестра из-под запутавшихся занавесей, заталкивая Томаса под двухместный диван, стоявший на высоких ножках. – Быстрее же!

Томас успел спрятаться как раз в тот момент, когда раздались громыхающие шаги отца. Он стал смотреть из-под дивана. Сэр Джеймс собирал в кучу камчатное полотно и отбросил его в сторону, когда увидел под ним Люсиль. Она в ужасе подняла на него глаза. Отец схватил ее за кисть руки и рывком поставил на ноги. Ее глаза на побледневшем лице выглядели просто огромными.

– Что ты здесь делаешь? Какого черта ты здесь?..

Неожиданно он замолчал. Нагнувшись, он рассматривал книги. И он все увидел. Взяв одну из них в руку, он подержал ее какое-то время, потом посмотрел на Люсиль таким взглядом, как будто видел ее впервые в жизни.

– Ах ты, маленькая сучка, – сказал он глухим голосом, полным ярости. – Это что это на тебя нашло?..

Девочка с трудом дышала.

– Простите меня, папа, – еле проговорила она. – Я… я… – Она расплакалась. – Пожалуйста, не бейте меня. Мне так жаль.

– А где твой брат?

– В детской, – быстро ответила она, даже не взглянув в сторону Томаса.

– А он это видел?

– Нет, нет, – ответила она. – Он хороший мальчик.

– А ты испорчена так, что и словами не описать, – мужчина поднял хлыст над головой девочки. – Повтори.

Ребенок весь сжался от страха.

– Я испорченная, – проскулила она. – Прошу вас, папа.

– Еще раз.

– Я испорченная, – по ее щекам бежали слезы.

Хлыст опустился на ее плечи, и она согнулась. Томас затаил дыхание.

Хлыст опустился снова, и Люсиль упала на одно колено. Отец опять занес руку, но она взглянула на него предупреждающим взглядом и произнесла:

– Нет.

– Нет? И ты смеешь говорить это своему отцу?

– Нет, папа. Я хочу сказать, что не смею! – На этот раз хлыст опустился на ее руки, которыми она прикрывала голову. – Умоляю вас, папа! – завизжал ребенок.

– Ты такая же, как твоя мать. А твоя мать похотливая, распутная шлюха. Повтори!

– Она распутная шлюха! – крикнула Люсиль.

– Пойдем со мной, и ты скажешь ей это в лицо!

Он наклонился, поднял книгу и сжал дочери запястье. Люсиль повернулась в сторону Томаса и твердо покачала головой, приказывая ему не покидать своего убежища.

Она всхлипывала, когда они выходили из библиотеки. Как только Томас почувствовал себя в безопасности, он выбрался из-под дивана и на цыпочках вышел из комнаты. Задыхаясь от страха, он взобрался по ступеням и проник в мезонин, где и просидел, не шевелясь, до самого вечера, пока ночные бабочки не повылезали из своих убежищ.

Он дожидался Люсиль, и ему было очень жаль, что ее одну наказали за то, что они сделали вместе. Но в то же время он был очень рад, что его не поймали. Так что стыд в нем перемешался с облегчением.

Томас решил сделать сестре подарок. Он посмотрел на кружившихся ночных бабочек, а потом вытащил из своих запасов два листа черной бумаги. И сделал для Люсиль ночную бабочку, которая могла поднимать и опускать крылья, когда девочка дергала за нитку у нее на спине.

Он только закончил работу, когда в комнату, спотыкаясь, вошла Люсиль. Выглядела она просто ужасно – ее темные волосы торчали в разные стороны, а глаза и нос распухли от рыданий.

– Боже, Люсиль! – воскликнул мальчик и обнял сестру. Та сморщилась.

– Томас, ты никогда не должен признаваться, что был в библиотеке, а то мне будет в два раза хуже, – произнесла она. – Папа считает тебя хорошим мальчиком, а если он узнает, что это не так, то накажет за это меня.

– А я не хороший мальчик? – нижняя губа Томаса задрожала.

– Нет, – печально сказала она. – Я бы никогда не влипла в эту историю, если бы ты не попросил показать тебе картинки.

– Показать?.. – Томас нахмурился. – Но я никогда не просил показывать их мне.

– Нет, просил, – твердо ответила его сестра. – Ты что, не помнишь? Ты же говорил, что тебе о них рассказала Полли. А потом мы нашли их, и я показала тебе, как их надо смотреть.

– Правда? – Томас был в растерянности. Полли была одна из служанок, очень хорошенькая, но он ничего такого не помнил.

– А папа любит Полли больше тебя. Или меня, – добавила она с горечью. – Поэтому за такие вещи он отругает тебя, а не ее.

– Но я же не… – начал было Томас, но замолчал, потому что не был уверен. Он совсем запутался. Его щеки горели, а ладони были влажными.

– Эта ночная бабочка очаровательна, – сказала сестра, беря свой подарок в руки. – Как ты сумел сделать такое?

– Я прикрепил вот сюда нитку, и теперь, когда ты за нее дергаешь, крылья раскрываются, – мальчик с надеждой улыбнулся. – Я сделал это для тебя, потому что мне было жалко, что тебе попало. А это значит, что я хороший. Правда, Люсиль? Я хороший, потому что мне жаль тебя!

Люсиль покачала головой. Крылья ночной бабочки хлопнули.

– Папа сказал маме, что хочет отправить нас учиться. Тебя в частную школу, а меня в академию для молодых леди в Швейцарию.

– Нет! – Томас был потрясен.

– Мы этого не можем допустить, – продолжила Люсиль. – Мы должны поклясться друг другу, что не позволим им разделить нас, никогда и ни за что.

– Я клянусь, – крикнул Томас, подняв руку. – Клянусь всем своим сердцем.

Серебряные слезы побежали по щекам девочки.

– Просто… просто сердце у тебя очень маленькое. Ты мой милый мальчик, но как ты сможешь его остановить?

– Разрежу его на кусочки! – пригрозил он. – Столкну в шахту и взорву!

– Милый Томас, – слабо улыбнулась Люсиль сквозь слезы, – если бы ты действительно мог это сделать.

#

Два года спустя, ранним утром, перед началом большой охоты на лис, пока Томас стоял на стреме, Люсиль почти надвое разрезала подпругу на седле своего отца и выдернула два гвоздя из подковы его лошади. Он тогда упал с лошади и сломал себе шею. Томас понял, что она также подмешала ему что-то в питье, так, чтобы все случилось наверняка.

– Мама показала мне как… – сказала она Томасу нежным голоском.

А через два года настал черед их матери.

#

Томас вынырнул из воспоминаний. Она много раз заводила его, и он всегда поступал так, как говорила Люсиль, прямо как механическая игрушка. И это всегда работало на них. На него.

Но сейчас… Сейчас фундамент их отношений пошел трещинами. Сейчас он уже не думал так же, как она. Глядя на свою сестру и ощущая энергию, которая исходила от нее, как пар, двигавший его машину, исходил от парового котла, он неожиданно почувствовал головокружение и сильный испуг.

– Неужели же это необходимо? Эдит? Неужели мы должны?..

Вытирая руки, Люсиль повернулась и, не веря самой себе, посмотрела на него. И в ее карих глазах он увидел несгибаемую волю, которую, в разговоре с Картером Кушингом, он приписал себе. Но в их изысканных детских играх кукловодом всегда была Люсиль.

– Да, Томас. Мы должны, и я это сделаю.

С этим он не мог смириться. Эдит не такая, как все. Все те ослепленные любовью женщины вроде Юнис Макмайкл – они были очарованы его изяществом, социальным положением и влюблены в его титул. Когда они смотрели на него широко открытыми глазами, то видели перед собой Принца-Очарование, как это изначально и предполагалось. Юнис была самой очарованной из них – задавала ему самые наивные вопросы, вроде того, что он надевал на последней встрече с королевской семьей, которую он в глаза не видел, и есть ли у него корона.

Но Эдит разглядела в нем мужчину, и при этом умного мужчину. Он ведь был умен. И изобретателен. Как ее отец, которым Томас искренне восхищался. Как любым другим американцем, представителем этой нации созидателей, где ценность человека определялась его делами, а не титулами. У Эдит были свои собственные цели в жизни. А еще она хотела помочь ему достичь его целей. Поэтому-то он оказался очарован ею. Он влюбился в американку, и эта любовь его изменяла. Но сможет ли он стать другим? Ведь достаточно Люсиль нажать на кнопку, и он опять начнет действовать – как и у волшебника в детской, у него не было никаких новых фокусов.

Никаких.

Но я могу их выучить. Я свободный человек.

Это было ошеломляющее открытие.

Люсиль прочитала отказ на его лице, и теперь Томас увидел уже ее ужас.

– Ты не представляешь, что они с нами сделают, – визгливо сказала женщина. – Нас увезут отсюда. Запрут. Мы потеряем наш Дом… друг друга. Они тебя повесят.

В этом она права. Женщин редко приговаривали к смертной казни, кроме того, он был готов все взять на себя. Но только если об их преступлениях станет известно. Только если кто-то о них расскажет. Но где тогда окажется Люсиль?

Она всегда бывала права. Хорошо знала, что будет лучше для них двоих. И он был обязан ей всем.

Но может ли он отдать ей жизнь Эдит?

Он весь пылал – лед и пламя, чистые помыслы и грязные намерения. Он представлял, как благородная алая кровь его предков бежит по его сосудам; аристократы всегда гордились своей кровью, но они… Кровь Шарпов была отравлена гнилью. Это все, что он знал наверняка; это все, чем он был на самом деле.

Глаза Томаса переполнились слезами. Он был совершенно сбит с толку. Без руля и без ветрил. Милая Эдит! Если бы только она знала, через что им пришлось пройти! Если бы только она это знала! Она бы поняла его, разве нет?

– Мы всегда вместе и никогда раздельно, – произнесла Люсиль. Это была их клятва во время долгих ночей бесконечных мучений. Безумие их обоих родителей. Никто в их жизни даже не пытался помочь им. Учителя и учительницы, священники и врачи – все они видели горе на их лицах, пустоту в их глазах, но ни один из них не решился заговорить об этом. Их отец был слишком могуществен, а мать внушала слишком сильный ужас.

Никто, кроме Томаса, не видел следы, оставленные хлыстом на теле несчастной Люсиль. Его мать наслаждалась, наказывая ее, и даже не удосуживалась разобраться, чья была вина, прежде чем наброситься на девочку. И когда его сестра сознавалась хоть в малейшем нарушении правил, это немедленно распахивало шлюзы материнского гнева.

А Люсиль всегда все брала на себя: Это сделала я.

А маленький Томас слишком боялся подать голос.

И вот теперь, на кухне, он тоже плакал: Знаю, я все знаю.

Люсиль же выглядела такой же маленькой и испуганной, как в те моменты, когда он позволял ее наказывать. И ничего не говорил в ее защиту. Когда он вел себя не как настоящий мужчина.

Но ради Эдит он должен им стать. Она наконец развеяла мрак в этом Доме и в его собственном мире! Мрак в его душе. И он может спасти ее там, где не смог спасти Люсиль.

Но ведь он любит сестру, действительно любит ее – она была центром его Вселенной всю его жизнь.

– Ты ведь не можешь бросить меня? – спросила женщина.

– Нет, не могу, не могу, – всхлипнул Томас.

Она языком осушила его слезы. Они прижались друг к другу – сироты, которым смерть их воистину демонических родителей принесла освобождение и которых она, эта смерть, потом преследовала всю жизнь. Лишенные всего, что их окружало, кроме непроницаемой темноты. Так что же, для них уже слишком поздно увидеть свет?

#

Оно наблюдало. Оно ликовало. Наконец-то они оказались там, где Оно хотело их видеть.

А эти несчастные духи, которые взывают к справедливости?

Такие не относящиеся к делу…

И такие прелестные…

На улице росло багровое пятно вокруг Дома, хлюпающее болото красной глины, и грехи Шарпов становились видимы для всех.

Еще немного, и я покажу вам седьмой круг Ада[37].

Глава двадцать четвертая

В то же утро

В тот день, почти две недели назад, когда Алан начинал свое путешествие, в Буффало шел снег.

В Лондоне ему сказали, что высота выпавшего снега достигла рекордной отметки. Но здесь, в Кумберленде, было хуже всего – еще один из ужасных снегопадов закрыл практически все дороги. Он уже много дней не встречал ни единой живой души.

К тому времени, когда он добрался до почтового двора и вылез из крытой повозки, Алан успел продрогнуть до костей. Несмотря на то что он вырос в Буффало[38], ему никогда не было так холодно. Он хотел бы задержаться здесь, чтобы поесть горячего и принять горячую ванну, но ничто не могло остановить его сейчас, когда Эдит была так близка. С того момента, как Алан узнал от Холли, что сэр Томас был женат, он существовал в постоянном страхе за Эдит. Кушинг знал, что англичанин был охотником за наследством, но представлял ли он себе, что тот был еще и двоеженец? Его мнимая сестра, леди Шарп… не была ли она его настоящей женой?

Оставив на минуту свой багаж, американец быстрым шагом подошел к мужчине официального вида.

– Мне необходимо знать, как добраться до Аллердейл Холла, – сказал он.

– На вашей лошади вы туда не доберетесь, – покачал головой мужчина. – А у нас здесь лошадей нет. Мы закрыты на всю зиму.

Внутренне Алан застонал. Англичане такие узколобые.

– А пешком я могу туда дойти?

Англичанин скорчил гримасу и со значением посмотрел в сторону окна, за которым бушевала снежная буря.

– Если идти по дороге, то это займет больше двух часов.

– Тогда не буду терять времени, – сказал Алан, выдвинув подбородок.

Он договорился о хранении своего багажа, но решил взять с собой саквояж с медицинскими принадлежностями. Сидящие в помещении крестьяне смотрели, как клерк выписывает ему квитанцию на багаж, и улыбались упрямому невежеству этого молодого человека. Несколько человек пробормотали что-то себе под нос, и он услышал, как они сказали: «Американец, не имеющий никакого представления о том, что произойдет, если погода действительно испортится».

Мужчина в ярко-желтом шерстяном шарфе заявил, что кто-то должен показать ему дорогу, но своей кандидатуры не предложил.

Раздраженный и сильно обеспокоенный, удастся ли ему пережить эту прогулку, Алан замотал шарфом лицо, покрепче надвинул шапку на голову и опять вышел в шторм. Снег сыпал все сильнее, и в довершение ко всему на дороге стала образовываться ледяная корка.

Какой-то старик, всплеснув руками, последовал было за ним, но передумал. Ворота почтового двора захлопнулись за Аланом, и он оказался совсем один в этом мире снега и льда.

#

Несколько часов спустя порывы дождя со снегом стали тормозить продвижение Алана вперед.

Лес гнется, никнет сень осин,

Бьют крылья, шепчут облака:

«О, верный Божий паладин,

Скачи же! Цель близка!»[39]

Лицо Алана сморщилось. Если бы только у него была лошадь.

Он снова и снова мысленно повторял стихотворение Теннисона о сэре Галахаде, и оно помогало двигаться вперед. Он весь покрылся замерзшей коркой пота, а пить ему хотелось, как никогда в жизни. И он устал. Очень устал. Просто смертельно. Для того чтобы двигаться вперед, приходилось поднимать груз снега, налипавшего на сапоги, так что каждый шаг давался с трудом. А снег продолжал валить, засыпая следы.

Ему ничего не оставалось делать, кроме как продвигаться вперед, несмотря на сильное желание упасть в сугроб. Надо было послушаться мужчину на почте, отдохнуть и поесть. Если Эдит в беде, то что он реально сможет ей предложить? Ей придется отвечать за его гордыню. Он совсем не похож на рыцаря в сияющих доспехах.

Правая нога проломила припорошенный снегом наст, и Алан поскользнулся на кристаллах льда. Пытаясь сохранить равновесие, он как мельница замахал руками, уронил свой докторский саквояж и в последний момент крепко ухватился за голый ствол дерева правой рукой. С помощью левой он опять твердо стал на ноги.

Мышцы на бедре свело судорогой, и он скривился, с трудом втягивая воздух.

Через какое-то время он понял, что опирается не на ствол, а на старый и поломанный дорожный знак, покрытый снегом.

Верхняя часть отвалилась, поэтому понять, что это за знак, было невозможно. Ясно было только то, что он установлен на развилке дороги. Алан нахмурился. Ему ничего не говорили о перекрестках. Он вновь почувствовал беспокойство: одну за другой вытащив ноги из наметенного сугроба, американец стал рассматривать верхний, сломанный конец знака. После этого он осмотрелся вокруг в поисках отломанной верхней части, но ничего не увидел, за исключением пары тонких палок и нескольких крупных камней. Шум ветра звучал контрапунктом к скрипу его сапог – он осторожно обошел вокруг торчащего останка дорожного знака и наугад пнул ногой несколько комков снега. Первые три рассыпались в прах, а вот четвертый выстоял. Алан наклонился и поднял его.

Нетерпеливыми пальцами он постепенно очистил остаток деревянного указателя. Он так долго лежал под снегом, что почти полностью развалился. ДЭЙЛ 3 МИ – вот все, что смог прочитать американец. Это что, должно означать, что Аллердейл Холл находится в трех милях отсюда? Тогда ему нужен еще час, если он сможет сохранить свою нынешнюю скорость.

И если он пойдет в правильном направлении. По левой или правой дороге? Знак ничего не говорил. Более того, в руках дерево быстро превратилось в мокрые, волокнистые куски, рассыпавшиеся под нажимом пальцев.

Алан выругался и бросил их на землю. Сильный, порывистый ветер немедленно унес их вместе со снегом. Горы снега и порывы ветра, острые, как бритва, – он и представить себе не мог, как сможет пройти даже полмили, не говоря уже о трех. Или о шести, если он поймет, что пошел не той дорогой.

А вот это что, прямо перед ним? Человеческая фигура? Он скосил глаза на размытые очертания чего-то, ясно выделявшиеся на фоне белого поля, и тут все бессонные ночи, проведенные на пароходе, вдруг разом обрушились на него. Он замер на какое-то время, чувствуя, как каждая молекула его тела мелко вибрирует от страха. Но ему необходима помощь – и если мертвые могут вмешиваться в дела живых, то пусть сделают это прямо сейчас. Задыхаясь от холода и усталости, он был вполне готов для явления нечистой силы.

Но это оказалось простым свалившимся верстовым столбом. Алан в отчаянии сжал челюсти, чувствуя себя полным дураком. Снега было так много, что он боялся утонуть в нем. Он уже достиг его колен и теперь засыпал бедра. Боже, как же он измучен. Если бы можно было лечь и восстановить силы.

Если ты ляжешь, то больше уже не встанешь, упрямо сказал он самому себе. Давай, двигайся, парень. Иначе помрешь прямо здесь.

Он повернул голову налево, вглядываясь в горизонт, без малейших признаков деревьев… А потом ему показалось, что там что-то виднеется. Хотя все было размыто непрекращающимся ни на минуту снегопадом, пустошь с левой стороны превращалась во что-то, напоминающее амфитеатр. Это выглядело неестественно: остальная поверхность состояла из невысоких, пологих холмов. Алан задумался. Что там такое говорил ему Дессанж? Что здесь должна быть еще одна шахта, построенная еще древними римлянами. И что эта шахта расположена рядом с собственностью Шарпов.

Алан сморгнул. Не подводят ли его глаза? Он сделал несколько шагов вперед. На снегу показались пятна крови. Он бросился вперед. Нет, это не кровь, а глина. Ну, конечно, глина. Пурпурное сокровище, которое довело сэра Томаса до мошенничества, а может быть, и до убийства.

Решено, он идет налево.

Лес гнется, никнет сень осин,

Бьют крылья…

Алан двинулся вперед.

#

Эдит проснулась, совсем слабая и беспомощная, но благодарная за то, что все еще жива. Ее желудок превратился в тысячу узелков жгучей боли. Со стоном она добралась до ванной комнаты и там встала на колени перед унитазом. Ее рвало сгустками крови, а желудок разрывали беспощадные спазмы, пока она не испугалась, что у нее не осталось больше крови.

Я думала, что он меня спасет, подумала она. Он забрал у меня чай. Он поклялся. Обещал…

Но сейчас она чувствовала себя еще хуже, чем раньше. Она больше не могла выдерживать эту боль, и ее потрясло до глубины души, что Томасу пришло в голову сделать с ней такое.

Что он делал это с другими женщинами. Или, вернее, позволял Люсиль делать это с ними.

Она, шатаясь, вернулась в комнату, удивляясь, что шум, который она производила, не разбудил его. Он не мог просто лежать, игнорируя ее присутствие. Человек не может быть жесток до такой степени.

– Томас, – прохрипела она. – Томас, мне очень плохо. Мне нужна помощь.

Она откинула одеяло. На кровати никого не было.

Тогда придется воспользоваться инвалидным креслом: Эдит практически упала в него и стала вращать колеса изо всех оставшихся у нее сил. Она могла думать только о том, что ей необходима немедленная помощь. Убить – это одно, но зачем же заставлять ее так мучится?

Колеса скрипели. Ей много раз приходилось останавливаться и снова начинать движение. Она еле-еле смогла добраться до холла – все ее тело было покрыто потом, а руки тряслись от усилий.

Двигаясь вперед, она ощутила угрозу, нависшую над ней, – если кто-то захочет ее догнать, то она не сможет убежать. Она была абсолютно беспомощной мишенью. Она была одна на всем свете.

Эдит продолжала вращать колеса, встревоженная своей все возрастающей слабостью. Она не сможет въехать на коляске в лифт, а по лестнице она сможет спуститься только в том случае, если свалится и головой пересчитает все ступеньки. Да и какая разница – из Дома ей все равно не выбраться.

Но внизу находится кухня, и она сможет съесть что-то, что впитает яд. Хлеб. Сливки. Ей необходимо что-то, чтобы восстановить силы.

Необходимо. Необходимо.

А где Томас? Он что, бросил ее? А она посмела поверить, что будет жить. А вот теперь, когда этот ужасный яд пожирает ее внутренности, ей хотелось как можно скорее умереть. Но она не доставит ему такого удовольствия и не позволит себе сдаться. А были ли они с Люсиль все еще в доме? Они что, именно так убивали свои предыдущие жертвы – наполняли их ядом до отказа, а потом оставляли одних умирать в одиночестве? Поступок достойный трусов.

Достойный Томаса.

Зачем было обещать встать на ее сторону и ничего не делать? Ему что, доставляет удовольствие подавать людям фальшивые надежды? Может быть, у него сдали нервы?

А может быть, он сейчас снаружи – чистит дорогу и запрягает лошадь?

Ему надо поторопиться, подумала Эдит. Мое время заканчивается.

Она не может умереть здесь. Она не может попасть в ловушку и сидеть, записывая послания для следующих, ничего не подозревающих невест.

А ведь я могу оказаться последней. Моих денег ему вполне хватит, чтобы закончить работу над комбайном. Ее охватила черная злость, и перед ее внутренним взором возникло его торжествующее лицо над изуродованным телом ее отца. В ее присутствии Томас так редко улыбался. Он не мог маскировать свою сущность с такой же легкостью, как это делала Люсиль. Ему не доставляло удовольствия причинять ей боль.

А вот Люсиль этим наслаждалась.

Я не доставлю ей удовольствия своей смертью. А если Томас виновен в смерти моего отца, то ему не будет пощады.

Эдит продолжала толкать колеса ноющими кистями рук. Может быть, он скоро появится, чтобы проверить, как она себя чувствует. Или, может быть, здесь появится Люсиль. Эта мысль заставила Эдит двигаться быстрее – от того, как усилия разрывали живот, на ее лице появилась гримаса. Коридор тянулся, словно бесконечная голубовато-серая шахта. Какие катастрофы произойдут сегодня за этими дверями? Она приготовилась не останавливаясь проехать мимо, заставляя работать свое измученное тело и стараясь не выходить из себя из-за всяких жутких фантазий. Все равно бояться больше, чем она боится сейчас, уже невозможно. А потом по коридору прошелестел шепот. Неестественный, с придыханием. Его эхо доносилось отовсюду и ниоткуда.

Эдит вздрогнула, когда на ее голову дохнуло прохладным воздухом. От него заколыхались шторы на окнах и задвигались листья на полу. Паутина зашевелилась, как волосы мертвеца.

Но никто не вышел. Никто не появился в коридоре.

Значит, это был кто-то, кто говорил от имени мертвых.

Эдит продолжала двигаться вперед, пока адский холод не проник ей под ребра и не сжал сердце. Звуки сложились в слова:

“Lasciare ora. È necessario lasciare ora”[40].

Она прекратила движение и прислушалась. Говорили на итальянском. «Ora» значит «сейчас».

На ступеньках что-то было. По ее спине пробегала дрожь, как рука музыканта пробегает по клавишам инструмента. То, что было на лестнице, поменяло позу. Эдит не могла его рассмотреть: она подумала о фотографиях Алана и постаралась сконцентрироваться.

Надо верить в то, что видишь, сказала она себе. И я верю.

И вот оно появилось, раскачиваясь в воздухе, – это был пурпурный призрак. Женщина, вся покрытая кровью, с ребенком на руках и с колеблющимися, как под водой, волосами. Должно быть, это Энола Шиотти. Ребенок запутался в ее волосах, и на ее лице было выражение величайшего смятения, как будто она боялась Эдит больше, чем та ее.

А может быть, так и было.

Собравшись с силами, Эдит буквально вытолкнула себя из кресла и направилась к призраку. Боль, которая охватывала ее с ног до головы, была вполне материальной, а вот страдания и агония, написанные на лице призрака, явно были духовными.

На лице Энолы был такой глубокий гнев и такое всеобъемлющее горе, что Эдит чуть не отвернулась. Ей казалось, что она видит гораздо больше, чем ей положено, и что она вторгается в частный мир мертвой женщины.

Энолы Шиотти, которая так любила Томаса Шарпа, что оставила свой дом и семью и позволила заключить себя здесь в тюрьму.

Так же, как это сделала Эдит.

Они убили эту женщину и ее ребенка. Они забрали ее жизнь, заменив ее чашкой с ядом, и женщина умерла, блюя кровью. Она держала свою несчастную малютку на руках, когда умирала? Была ли эта невыносимая сердечная боль причиной, по которой она не может успокоиться в своей могиле все эти годы?

Как они могли это сделать? Как они могли дойти до такого?

Эдит встретилась глазами с Энолой.

Они были сестрами по несчастью в этом сумасшедшем Доме. Их судьбы соединены навеки, и Эдит сделает все, что в ее силах, чтобы облегчить страдания этой молодой женщины.

– Я больше не боюсь, – сказала ей Эдит. – Вы Энола Шиотти. Скажите, что я могу для вас сделать? Что вам надо? – Верь мне. И верь в меня.

Все еще не касаясь ногами пола, Энола посмотрела на нее. А потом она подняла руку и показала на тот же самый коридор, в конце которого появлялся призрак Беатрис Шарп, приказывающий Эдит немедленно убираться из Аллердейл Холла. Эдит поняла, что женщина хочет, чтобы она пошла туда. Несмотря на свою слабость, Эдит двинулась в том направлении, и с каждым ее шагом призрак становился все бледнее и бледнее.

Эдит опять была одна.

Она услышала, как кто-то негромко напевает, и узнала мелодию, которую Люсиль играла в библиотеке. Навязчивую, печальную и в то же время нежную. Колыбельная. Для мертвого ребенка?

Мелодия текла по галерее со множеством граней, которая простиралась перед Эдит со всеми своими голубыми отражениями и летающими ночными бабочками. Казалось, что она звучит целую вечность, и Эдит показалось, что предметы, находившиеся за всеми этими дверями, были переставлены с тех пор, как она забрала себе цилиндры. И что все эти предметы, если рассматривать их как единое целое, могут рассказать ей всю историю.

Что Энола так отчаянно хотела ей показать? Следуя за мелодией, девушка наконец поняла, что та звучит из мезонина, из-за закрытой двери. Глубоко вздохнув, Эдит распахнула ее.

За дверью оказался Томас, обнимающий женщину, и его профиль был ясно виден на фоне ее длинных темных волос. Ее обнаженные плечи подставляли себя под его поцелуи, а его лицо было скрыто в нежной ложбинке между ее грудью и плечом. Она прижималась к нему.

Кто это? Его любовница?

Женщина из лифта. Его тайна. Наконец-то я ее встретила.

Мужчина вздрогнул и повернулся – женщина повернулась вслед за ним.

Эдит чуть не задохнулась – это была Люсиль.

И это была ее комната – наполненная ночными бабочками и всякой мертвечиной, она свято хранила тайну Томаса: Люсиль была его любовницей.

Глава двадцать пятая

За пределами мезонина

Томас и Люсиль услышали, как Эдит резко втянула воздух, и синхронно повернулись к ней. Она не могла поверить своим глазам: на лице Томаса явно читались паника и чувство вины.

Но разве он что-то сказал?

Ни слова.

Люсиль набросилась на нее, Эдит отступила назад и, поворачиваясь, наткнулась на рабочий стол. Набор для восхождения перевернулся и с шумом рассыпался; покатились, разбиваясь, всякие баночки – освободившиеся из них ночные бабочки устремились за Эдит, когда она побежала, набирая скорость.

Этого не может быть. Я этого не видела.

Люсиль приближалась.

Лифт. Он был единственной надеждой Эдит на спасение. Она нажала на кнопку, умоляя механизм подняться. К сожалению, безуспешно: Люсиль догнала ее, грубо схватила за воротник ночной рубашки и за волосы. Пытаясь освободиться, Эдит ощутила безумную силу ее захвата. Люсиль была явно сильнее. Ярость и ненависть искажали ее лицо.

– Наконец-то все выяснилось, – с триумфом произнесла Люсиль, поворачивая Эдит лицом к себе. Спина Эдит прижалась к балконным поручням. – Нет больше нужды притворяться. Теперь ты знаешь, кто я и кто он!

Схватив Эдит за руку, она попыталась сорвать с ее пальца темно-красное обручальное кольцо. Семейная реликвия Шарпов, которой так дорожат покойники. Металл царапал палец Эдит и жег так, будто плавился.

Люсиль все тянула и тянула за него. Она подтолкнула Эдит к самому краю балкона – гниющее дерево крошилось под ногами женщины, и она балансировала, с трудом удерживаясь от падения. Взглянув вниз, на паркетный пол, она только яростнее стала бороться за свою жизнь. Это еще не конец. Энола Шиотти не могла послать ее на смерть.

Раздался звонок во входную дверь.

В этот самый момент в холле появился Томас – его руки были протянуты в сторону Люсиль и Эдит. Лицо побледнело, а глаза вылезли из орбит. Оно исказилось от страха – за Эдит или из-за того, что их вот-вот поймают?

Люсиль оказалась необычайно сильной. На лице у нее была написана несгибаемая решимость. Эдит, вцепившись в нее, сопротивлялась изо всех своих сил, но противник был сильнее, и силы стали ей изменять. Больная, сбитая с толку, борющаяся за свою жизнь, ослепленная красными лучами камня, она наконец поняла, что кольцо было важно для Люсиль не из-за того, что оно было семейной реликвией, а из-за того, что оно олицетворяло – семейные узы с Томасом.

– Я знала это! – воскликнула Эдит. – Я это все время чувствовала. Ты не его сестра!

Люсиль наконец надела кольцо на свой палец и с невероятной силой ударила Эдит по лицу.

– Вся прелесть в том, – глумливо усмехнулась она, – что я действительно его сестра!

А потом она столкнула Эдит с балкона. Женщина почувствовала удар, ощутила его силу, и паркетный пол полетел ей навстречу. Она летела вниз головой, и ночная рубашка развевалась за ней, словно крылья. Ночные бабочки разлетались в стороны, освобождая дорогу падающей.

Эта смерть казалась Эдит чище и достойнее, чем та, которую они для нее запланировали. Хоть от этого ужаса она себя спасла.

Как в замедленной съемке, она увидела перила, не смогла увернуться и сильно ударилась о них. От удара весь воздух исчез у нее из легких. Паркетный пол торопился ей навстречу, и она ударилась о прогнившие половицы. При ударе она увидела яркую вспышку света. Это что, ее собственные мозги и кровь или глина, вытекающая из-под ее тела?

Звонок звенел не переставая. Назойливый звук привлек ее внимание. Или это звенит у нее в голове?

Она пыталась вздохнуть, но не могла. Ее легкие были абсолютно пусты, и, когда она попыталась втянуть в себя воздух, ничего не получилось. Грудная клетка оставалась неподвижной, и удушье сжимало ее так, как будто кто-то зажал ей рот рукой.

Звонок зазвонил еще раз. Он был реальным, а не вымышленным и звучал снаружи, а не у нее в голове.

Найдите меня, спасите меня, молила она пришедшего. Прошу вас. Быстрее.

Но тут перед ней появилось лицо Люсиль, с безумными, сверкающими победой глазами, а потом наступила темнота.

#

Во сне Эдит видела солнце, освещающее целый стог зеленой травы, и себя, идущую между родителями. Мама держала ее за руку с одной стороны, а папа с другой. Мама посмотрела на нее сверху вниз и сказала:

– У Томаса и Люсиль не было даже этого. У них просто нет счастливых воспоминаний.

Когда она опять открыла глаза, то поняла, что все еще спит. На нее внимательно смотрел Алан Макмайкл, а его здесь быть не могло. Он же в Буффало… Или он отправился в Италию? Почему она так подумала?

Письмо Энолы Шиотти, пришло ей в голову, и память разом восстановилась.

– Привет, Эдит, – сказал он мягким голосом, сохраняя отстраненный, профессиональный вид. – Не пытайся говорить или двигаться. Еще не время. Я дал тебе слишком много лекарств.

Алан, послушай меня, о, мой бог, подумала Эдит. Она оглянулась вокруг и поняла, что она все еще в Аллердейл Холле, а рядом стоят внимательно следящие за ней Люсиль и Томас. Два стервятника, кружащие над падалью. Боже мой, что же они сделают с Аланом?

Она попыталась предупредить его, но это было выше ее сил. Его лицо расплывалось и никак не попадало в фокус – а вдруг он уже призрак?

– Уверен, что, увидев меня, ты испытала шок, – произнес Алан, а потом повернулся к Томасу и Люсиль. – Простите, что появился у вас без предупреждения.

– Как оказалось, вас сам Бог к нам послал, – ухмыльнулась Люсиль – воплощение обеспокоенной невестки.

– Я прибыл в Саутгемптон вчера, и мне надо было послать телеграмму, – он широко улыбнулся все троим, – но мне хотелось сделать вам приятный сюрприз.

Расскажи, расскажи ему все, приказывала себе Эдит, повторяя эти слова вновь и вновь. Но она то погружалась в темноту, то выплывала на поверхность. Часть ее сознания находилась вместе с ним в их пиратском логове на заднем дворе его дома, где она пыталась рассказать ему об Эноле Шиотти. Там же была и Юнис, которая смеялась над ней.

Нет, это не Юнис.

Люсиль.

– Мы просто не знали, что нам делать. Это настоящее чудо, – говорила меж тем Люсиль Алану. – Она очень больна. Лихорадка.

Эдит опустила глаза вниз. На ее левую ногу была наложена шина, и она была забинтована. Должно быть, работа Алана.

– Она говорила со мной… – начала Эдит.

– Кто с тобой говорил? – голос Алана был мягким.

– Моя мама пыталась меня предупредить, – он должен ее понять, – Багровый пик…

Когда она потянулась к нему, Алан пристально посмотрел на ее руку. Она посмотрела, что его заинтересовало: это был ее безымянный палец, красный и распухший, с которого Люсиль сорвала обручальное кольцо.

– Вы видите, она не в себе, – пробормотала Люсиль. – Бедняжка.

Алан взглянул на женщину.

Кольцо у нее на пальце. Посмотри на кольцо, мысленно уговаривала его Эдит. Но даже если он его увидит, то это ни о чем ему не скажет. Скорее всего, он никогда не замечал его у нее на руке, хотя она надела его через секунду после предложения Томаса. Мужчины таких вещей не замечают.

Слезы страха и глубокого разочарования катились по ее щекам, но она испытывала и глубокую благодарность. Алан оставил работу, пересек океан и разыскал ее в штормовых пустошах Англии, чтобы спасти ей жизнь, с риском для своей жизни. До сего дня она не понимала его истинного отношения к ней и глубины его чувства и теперь винила себя за то, что не удосужилась рассмотреть все это раньше, потому что это было всегда, совсем как воздух вокруг и земля под ногами. А теперь, из-за ее слепоты, Алан, как и она сама, превратился в бабочку, отданную на растерзание этим двум чудовищам. Если он узнает, что здесь происходит, то ему не избежать смерти. А если они уговорят его оставить ее с ними, то смерти не избежать уже ей.

– Вот, попей, – сказал Алан, поднося чашку к ее губам. Ту самую.

– Нет, нет, нет, прошу тебя, нет, – закричала Эдит и ударила по чашке. Она почувствовала, что теряет сознание. Она умрет – и Алан вместе с ней.

Алан…

#

«Заботливая невестка» Эдит притворилась очень взволнованной, когда та вновь потеряла сознание. Алан устроил маленький спектакль, неторопливо убирая инструменты, пока обдумывал свой следующий шаг.

– Мне очень жаль, что вам пришлось увидеть ее в таком состоянии, – сказала Люсиль. – Знаете, несмотря на все свое городское воспитание, она неплохо привыкла к жизни среди этих холмов. – Она помолчала, а потом добавила: – Вы останетесь у нас? Переждете бурю?

– Если вы настаиваете, – ответил Алан. Этикет требовал отказаться хотя бы для виду, но времени на церемонии не было. – Но…

Когда женщина подняла брови, Алан понял, что ни в коем случае не должен выдавать своего подозрения, что падение Эдит было подстроено. Они что, действительно хотят убедить его в том, что она сорвалась с самого верхнего этажа? Чудо, что она до сих пор жива. Да и он тоже.

– … Мне необходимо переговорить с пациенткой с глазу на глаз, – закончил он.

Люсиль сильно побледнела, а сэр Томас нервно шагнул вперед. Настороженность и причастность к происшедшему были написаны у него на лбу. Алан едва сдержался, чтобы не заехать ему по физиономии.

– Простите? – переспросил Шарп.

– Вы же не будете возражать? – спросил Алан дружелюбным тоном невинного младенца. – Всего несколько минут. Мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы помочь ей справиться с болезнью.

Люсиль дернула Шарпа за рукав.

– Тогда, доктор Макмайкл, – произнесла она, – мы оставим вас с вашей пациенткой.

#

Скрывшись из виду, безжалостная Люсиль быстро поднялась по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек за раз. Томас следовал за ней, почти парализованный своим предчувствием беды. Они быстро теряют контроль над ситуацией. Когда американец увидел, как Эдит упала…

…Он возблагодарил Провидение за то, что половицы сгнили, а угрожающего вида красная глина смягчила падение.

– Куда ты? – спросил он у сестры. Но ответ он знал заранее – в мезонин. И он пошел за ней, как и всегда.

– Кто-то должен его остановить, – обернулась она к нему. – И я бы хотела просто знать, братец, – на этот раз это сделаешь ты? Или, как всегда, предоставишь это мне?

Его голова поникла. Томас даже не мог перечислить все эмоции, бушевавшие у него в груди: стыд, ужас, замешательство… Дойдя до своей комнаты, Люсиль покопалась в шкафу и достала знакомый нож. Томас отскочил от нее, и она фыркнула.

– Я так и думала, – вырвалось у нее.

#

Алан знал, что Эдит еще ничего не соображает. Он дотронулся до ее щеки, волнуясь, что она была слишком холодной и влажной на ощупь. Мужчина лихорадочно размышлял, перебирая различные сценарии побега. У этих людей должны быть лошади. Сможет ли он довести Эдит до конюшни? Успеет ли он запрячь лошадь в телегу или повозку? На что они готовы пойти, чтобы остановить его?

На все, что угодно, подумал он.

Эдит слегка пошевелилась. Это хорошо. Если бы она смогла помочь ему в побеге, было бы просто здорово.

– Эдит, послушай меня. Я приехал, чтобы увезти тебя. Ты меня слышишь? Мы уедем вместе.

Она посмотрела ему в глаза, но Алан не был уверен, что она его понимает. Он проверил ее зрачки, пощупал пульс и понял, что она пытается восстановиться.

– Помоги. Помоги мне, – произнесла она, задыхаясь. Девушка была сама не своя. – Они настоящие монстры. Оба. Алан. Их надо остановить.

– Ш-ш-ш, ш-ш-ш. Я знаю. Я все знаю, – он попытался успокоить ее. – Я больше не позволю им издеваться над тобой, слышишь? Мы уезжаем… У тебя явные симптомы отравления, – Алан взял Эдит за руку. – Ты очень слаба. Давай посмотрим, сможешь ли ты встать.

Неожиданно песик, лежавший у ее ног, залаял, напугав его чуть ли не до потери сознания. Алан успокоил собаку, понимая, что Шарпы могли это услышать. Времени у него оставалось все меньше и меньше.

Они попытались идти, но Эдит качало, и она спотыкалась.

– Спокойнее, – предостерег он девушку. – Мы обязательно выберемся.

Она стала падать вперед, и в этом не было ничего хорошего. Алан поднял ее на руки и понес по фойе. Вцепившись в него, Эдит плакала у него на плече. Великий Боже, он появился как раз вовремя. Если бы он опоздал… Алан посмотрел на Эдит. Несколько дюймов разделяли их лица, и поцелуй, о котором он мечтал всю свою жизнь, был близок, как никогда.

– Как я вижу, доктор, эмоции вас захлестывают, – сказала Люсиль Шарп, глядя на них с высоты лестничной площадки. Брат стоял рядом с ней, но Алан сразу понял, что наибольшую опасность представляет именно она.

Он насторожился и попытался принять более авторитетный вид: врач и друг, который беспокоится о своей пациентке.

– Она измучена, у нее появились симптомы анемии. Я немедленно отвезу ее в больницу.

Люсиль двигалась как хищное животное, выслеживающее добычу. Алан напомнил себе, что она чрезвычайно опасна.

– В этом нет никакой необходимости, – холодно произнесла она. Томас Шарп шел за ней следом, не отрывая взгляда от Эдит.

Алан какое-то время смотрел на женщину, оценивая свои шансы. Она не намерена играть с ним в кошки-мышки. Что ж, тем лучше.

– Такая необходимость есть. Вы ее травили. Мне все известно.

Алан поставил Эдит на пол и достал футляр с газетными вырезками. Он продемонстрировал брату и сестре холодящий кровь рисунок, который передал ему Холли: убитая в ванне женщина с разрубленной головой.

– Я уверен, что вы это помните. Первая страница Кумберлендского Журнала. Леди Беатрис Шарп убита в ванной. Один бесчеловечный удар почти развалил ее голову на две половинки.

Убийство топором в Аллердейл Холле, гласил заголовок.

Остававшаяся на месте Эдит чуть не задохнулась. Хотя Алан и не хотел ее пугать, но он надеялся, что шок придаст ей силы.

– Подозреваемых так и не появилось, – продолжил Алан. – В доме никого не было, кроме детей. Правда была слишком ужасной, чтобы о ней можно было даже помыслить.

Эдит уставилась на сэра Томаса, как будто никогда в жизни его не видела. Хотя Алан подозревал, что это именно так и было. Она никогда не видела его настоящего.

– Ты? – сказала Эдит мужчине. Этому монстру. – Это ты сделал?

– Прошу тебя, остановись! – Мужчина выглядел омерзительным и опустошенным.

– В то время вам, сэр Томас, было всего двенадцать лет. После полицейского допроса вас направили в частную школу, – Алан перевел взгляд на его сестру. – А вот Люсиль было уже четырнадцать, и ее история не так понятна. В газетах писали о монастырском воспитании в Швейцарии. Но я подозреваю, что она оказалась в несколько другом заведении.

Люсиль бросила взгляд на брата, который был в пароксизме отчаяния.

– Чего ты ждешь? – прищурила она глаза.

– Сэр Томас женат, Эдит. Твой отец смог получить копию брачного свидетельства, но так и не решился показать его тебе. Он женат на Памеле Аптон…

– И на Эноле Шиотти, Э. Ш., – прервала его Эдит ледяным голосом. Ее грудь вздымалась. – И на Маргарет Макдермотт. Он женился на всех троих и получил их деньги.

– Эдит… – казалось, что сэр Томас о чем-то умоляет ее. Вот только о чем? – подумал Алан.

Алан смело взял Эдит за руку и повел ее прочь от Шарпов. Он выглядел очень целеустремленным, хотя весь мелко дрожал, хорошо понимая, в какую переделку они оба попали.

– Мы с Эдит уходим, – объявил он и распахнул дверь.

Сугробы больше напоминали горы, а на Эдит была только тоненькая ночная рубашка. Но лучше попытаться бороться с природой на воле, чем обрести верную смерть в неволе. Он сделал первый шаг…

…В этот момент Люсиль бросилась вперед и ударила его ножом в подмышечную впадину. Боль пронзила его, как раскаленный металлический прут. Эдит закричала и упала в сторону, а он выгнулся назад с торчащим из-под мышки ножом. Он схватился за него, сделал несколько шагов вперед и слишком поздно понял, что Эдит рядом с ним нет.

А потом перед ним промелькнуло что-то белое – это Эдит пыталась до него добраться. Он услышал удар и полуобернулся – Люсиль ударила почти бессознательную Эдит о стену.

Нет! мысленно запротестовал он, но ничего не смог сказать. Алан мог только судорожно хватать воздух ртом. Он боялся, что нож проник в верхушку его легкого.

Он не может оставить Эдит на их милость. Они набросятся на нее, как бешеные собаки, и разорвут на кусочки. Алан боролся со своим падающим телом. Он понимал, что теряет много крови и что у него появились признаки шока. Пульс ускорился, а дыхание стало поверхностным, и он стал хуже соображать. Эдит рыдала, выкрикивая его имя, но он слышал ее так, как будто она была очень далеко или говорила с ним из-под воды.

Он должен что-то сделать, чтобы спасти ее. Но боль была настолько сильна, что он с трудом заставлял себя думать. Оскальзываясь на обледеневших ступеньках, он приказал себе не дотрагиваться до ножа. Если нож задел артерию, то вполне может сейчас останавливать кровь. Если убрать оружие, то он истечет кровью и умрет.

Не делай этого, не смей, думал Алан, но заставить себя не смог. Он вынул нож, и, как он и боялся, кровь хлынула из раны на ступеньки. Ее было так много, так много – он потерял равновесие и упал, сильно ударившись. Нож упал куда-то с каменных ступенек. Алан даже не услышал этого.

Все, что он слышал, так это голос Эдит, выкрикивающей его имя.

А все, что он видел, – это были убийцы, приближающиеся к нему в центре инфернального кольца из багрового снега.

Глава двадцать шестая

Оно наблюдало, как сестра подбежала к герою. Она вся дышала ненавистью, страхом и безумием – в ее душе яда было не меньше, чем в теле новобрачной.

Может быть, когда-то Аллердейл Холл и был счастливым домом, полным упитанных детей и успешных родителей. Оно не помнило тех времен, и Его безумие удваивалось и утраивалось, когда Оно думало, что эти радости, наполнявшие Дом, были заменены нынешними мучениями.

Оно выдыхало глину, красную глину, и кольцо в снегу вокруг Дома постоянно увеличивалось. Пусть они все утонут в нем и пусть вечно по его этажам бродят убитые жены, пусть в нем обитает убиенная мать с младенцем, а грехи Шарпов высасывают все соки из земли и друг из друга.

Паразиты.

Ночные бабочки, жрущие трупы своих дневных соплеменниц.

Плотоядная мертвая голова, приближающаяся к герою и с каждым шагом приближающая звуки его заупокойного колокола.

#

Когда Алан упал, Люсиль спокойно подняла нож. Рядом с ней находился Томас и щенок Эдит, повизгивающий от возбуждения. Алан пытался отползти в сторону, где-то в глубине души понимая, что умирает, что обязательно умрет, если не уберется отсюда, но ничто на свете не могло заставить его бросить Эдит.

Однако, вместо того, чтобы убить его, Люсиль прижала Эдит к земле и передала нож Томасу.

– Ты можешь! – закричала она на него. – Так испачкай же наконец свои чистенькие ручки.

– Нет, Эдит не может здесь умереть, – закричал Алан. Он увидел измученное лицо Томаса и понял, что сумасшедший влюблен в Эдит. Это знание в настоящий момент было единственным оружием в руках Алана – он должен был апеллировать к остаткам души Шарпа и молить его пощадить женщину, в которую он влюблен.

Оцепеневший Шарп смотрел на нож в своей руке, и у американца появилась надежда, что слова подействовали.

– Ты никогда ничего не сделал для нас сам, – его сестра с омерзением плюнула на Томаса. – Ты только посмотри на себя.

– Эдит сильнее вас всех, вместе взятых, – сказал Алан. – И она здесь не умрет.

В ярости Люсиль толкнула Томаса в сторону Алана. Меняет цель с Эдит на меня. Отлично. Да будет так.

– Давай же! – завизжала Люсиль.

Алан приготовился, всем сердцем сожалея, что ничего больше не сможет сделать для Эдит. Он подумал: не сможет ли он, поскольку так любит ее, помочь ей чем-то из потустороннего мира?

С угрюмым лицом, грязный и выпачканный в крови, Шарп подошел к американцу. Навсегда исчез элегантный охотник за наследством, и на свет появилась такая же жертва всего произошедшего, как и его мать, которую зарубила его сестрица. От Томаса воняло страхом.

– Она не остановится, – прошептал Шарп Алану. – Ее воля гораздо сильнее моей. Мне очень жаль. Мне придется это сделать.

Загораживая свои действия от сестры, которая стояла на некотором расстоянии у него за спиной, он приблизился к Алану и, к немалому его удивлению, скрытно предложил ему самому направить нож.

– Вы врач, – добавил он и вздохнул. – Покажите куда.

Куда ударить меня, чтобы удар не был смертельным, перевел Алан. Он спасает меня. И если сможет, то спасет и Эдит.

Значит он, Алан, еще поживет. Но мысли врача путались. Он был один гигантский комок непереносимой боли, иссушающей его внутренности.

Шарп дал в руку Алану рукоятку ножа. Это был апофеоз их дуэли, начавшейся еще на похоронах Кушинга: в тот черный день он и Шарп пожирали друг друга глазами, а потом Макмайкл отступил, приложив руку к полям шляпы. Сегодня они поменялись местами. Шарп окончательно сдался. Если бы он только решился повернуть этот нож против своей сестры… Но для этого ему не хватит мужества. Сейчас сэр Томас делает максимум того, на что способен. Алан мысленно представил себе свои внутренности. Мочевой пузырь, кишки, аппендикс…

Да. Именно так. Удар в область аппендикса нанесет наименьший урон.

Он сдвинул готовую нанести удар руку сэра Томаса на несколько дюймов вправо, твердо посмотрел Шарпу в глаза и чуть заметно кивнул.

Сожаление в глазах Шарпа было почти осязаемым.

А потом он погрузил нож в тело Алана.

#

Собака как ненормальная завизжала в тот момент, когда врач согнулся пополам, получив удар в живот. Он упал. Новобрачная тоже упала, рыдая, а брат отвернулся от результата своего кровавого деяния, стараясь не смотреть на него.

– Вы оба настоящие монстры! – закричала девушка.

– Смешно, – сестра чуть не рассмеялась. – Это были последние слова нашей матери.

Последние слова последней из Шарпов.

Конец неумолимо приближался.

Дом истекал кровью, и ров вокруг него заполнялся, чтобы в нем могли утонуть существа, которые не смогли проявить себя в свои последние мгновения на снегу. У Дома не было никакого фундамента, и он неумолимо погружался прямо в шахту – ликующий, полный ярости и суетливый.

И такой же сумасшедший, как сами Шарпы.

Глава двадцать седьмая

Наконец-то свершилось.

Люсиль почувствовала гордость, облегчение и радость. Ее брат, ее любимый, родная душа, вырвался из своего кокона. Через разрез, который он сделал в теле Макмайкла, он вылез наружу в облике прекрасной, чернокрылой ночной бабочки. Ее сердце взмыло ввысь, когда этот американец свалился на землю, а Томас наконец стал самим собой. Наконец-то.

Многие годы тащила она этот груз, делая все, что было в ее силах, чтобы защитить их. Ей приходилось брать на себя вину за то, что она защищала и развращала его, и вот теперь она могла насладиться результатом: Макмайкл появился, чтобы спасти Эдит, а она, Люсиль, заставила Томаса убить его на глазах у жены, и теперь этот акт гарантировал, что никаких близких чувств между мужем и женой больше не осталось. Эта глупая сучка оказалась свидетельницей убийства и теперь осталась совсем одна. Теперь Люсиль была уверена, что Эдит Кушинг никогда не выберется отсюда живой.

Эдит тоже это знала. Она находилась в полубессознательном состоянии, поэтому Люсиль легко смогла увести ее внутрь Дома, к себе в комнату. И теперь она находилась там, заламывая руки, как какая-то принцесса из сказки.

Люсиль никогда бы не допустила, чтобы нечто подобное случилось с ней самой.

С трудом сдерживаясь от радости, женщина наблюдала, как Томас затащил тело доктора в лифт. Вы только посмотрите, как он в себе уверен! Навеки исчез ее «вечно сомневающийся Томас», и на его месте появился настоящий мужчина. Все заканчивалось просто идеально. В других женщинах отпадет всякая нужда после того, как Эдит подпишет бумаги и переведет все свое состояние на имя Томаса. А подпишет она их обязательно.

Томас дернул за ручку, и лифт, дернувшись как всегда, начал спуск в шахту, к емкостям, в которых они спрятали других неудобных… свидетелей. И не важно, что Алан мог рассказать всей деревне о своем намерении появиться здесь. Не найдя лошади и повозки, Люсиль поняла, что этот идиот пришел пешком. Сквозь бурю. Он воистину заслуживает смерти.

Кстати, о смерти…

У нее в руках все еще был обвалочный[41] нож, а эта странная визжащая собака была все еще жива.

– Пойдем, собачка, – произнесла женщина сладким голосом. – Пойдем, я тебе кое-что покажу.

#

Только свежая кровь бывает ярко-багрового оттенка, подумал Томас, стараясь устроить доктора в шахте как можно удобнее.

Коричневой кровь становится тогда, когда прекращает течь. В яркой крови доктора появились крохотные вкрапления коричневого, так что Томас надеялся, что она прекратила течь потому, что начала свертываться, а не потому, что Макмайкл умирал.

Люсиль не знала, да и не могла знать, что американец все еще жив. Узнай она это, она бы поняла, что Томас ее предал… и сама бы убила Макмайкла. Неужели она не видит, что последний акт этого кошмарного Grand Guignol[42] уже закончился?

– Вы сможете продержаться? – спросил Томас, глядя мужчине прямо в глаза.

Алан слабо кивнул, и Томас протянул ему свой носовой платок. Как будто он мог остановить льющуюся кровь. Ее было так много. Томас молил бога, чтобы доктор правильно направил его руку, и раны, хоть и кошмарного вида, не оказались фатальными.

– Мне надо идти, – объяснил Томас американцу. – Люсиль отвела Эдит к себе в комнату. Там у нее все бумаги. Как только Эдит их подпишет – она покойница. – Он чувствовал себя совсем по-другому, как будто действительно стал Человеком. Заводной ключ в спине исчез, и, впервые на собственной памяти, Томас двигался по своей воле.

– Я вытащу вас обоих, – добавил он.

#

Существа в емкостях с глиной неуклюже подпрыгивали и стучали, существа под погребальными памятниками ворочались.

Одна очень острая вещь сверкала.

И ждала своего часа.

Глава двадцать восьмая

Убойная комната.

Эдит была в полубессознательном состоянии. Люсиль несколько раз ударила ее, а потом втащила в свою спальню и заставила сесть в мягкое кресло. Сама она отошла в поисках чего-то. Эдит уже почти собрала достаточно сил, чтобы встать, когда в комнате появилась Люсиль с бумагами в руках.

– Можно не читать. Просто подпиши.

Эдит не пошевелилась. Люсиль понимала, что та может находиться в шоке, ведь Томас заколол американца прямо у нее на глазах.

Мне очень, очень жаль, Алан. Прошу тебя, прости меня. Эдит хотелось плакать, но пока она не могла себе этого позволить. Ей надо жить.

Любыми способами они должна остановить Люсиль и Томаса Шарпов. Смерть Алана не должна оказаться бесполезной – надо сделать так, чтобы эти монстры уже никогда и никому не могли причинить зла.

Холодная и промозглая комната Люсиль напоминала мавзолей, наполненный трупами беспомощных насекомых и десятками ночных бабочек, похожих на летучих мышей. Те из них, которые были живы, кружились в пыльном воздухе и сформировали вокруг головы Эдит нечто похожее на хрупкие черные рога.

Эдит посмотрела вниз, на свой смертный приговор, лежащий на столе: юридические бумаги Фергюсона, которые переведут все ее состояние на имя Томаса. Люсиль протянула Эдит оружие – золотую авторучку, которую подарил Эдит ее отец. Тот, кто говорит, что перо сильнее меча, никогда не стоял перед сумасшедшей женщиной с острым, покрытым кровью ножом в руках.

Элит подняла ручку. Она опять чувствовала себя маленькой девочкой, перед глазами которой, на фоне дедушкиных часов, появлялась темная фигура ее умершей мамы. Эдит задрожала, испуганная сейчас гораздо больше, чем в тот момент.

– Чего ты ждешь? – со злостью спросила Люсиль. – Жизнь потеряла для тебя всякий смысл. Он тебя никогда не любил. И никого из прежних – тоже. Он любит только меня.

– Это неправда, – ответила ей ослабевшая и напуганная до глубины души Эдит. Томас попытался спасти ее. Он хотел измениться. Но ему пришлось танцевать сумасшедший вальс с этим Домом, с этой женщиной, и он не мог остановиться до тех пор, пока не смолкнет мелодия. Он был проклят, проклятие еще довлело над ним.

И тут Эдит пришла в голову страшная мысль, что только смерть снимет с него это проклятие.

Смогу ли я, если понадобится?..

Вопрос был никчемный – прежде всего ей надо было пережить этот разговор с Люсиль. Эдит увидела безумие в глазах этой женщины и удивилась, как она не замечала его раньше. Правда, Люсиль недолго пробыла в Буффало, однако этого времени ей хватило для того, чтобы расставить ловушку для Эдит.

Пристально глядя на Эдит, Люсиль взяла в руки ее рукопись. Легкими движениями руки она стала скармливать рукопись огню, горевшему в камине. Это было рассчитано только на то, чтобы сделать Эдит как можно больнее.

– Это абсолютная правда, – возразила ей Люсиль. – Все женщины, которых мы находили в Лондоне, Эдинбурге, Милане…

– В Америке, – напомнила ей Эдит.

– В Америке… – согласилась Люсиль, как будто уступая Эдит, на которую ей было наплевать.

Она продолжала бросать листы в огонь. И чем дольше продолжалось уничтожение рукописи Эдит, тем веселее становилась Люсиль. Она была садисткой и получала от этого удовольствие. Не было никакого сомнения, что она наслаждалась смертью каждой наследницы.

– Да, в Америке. У всех у них было то, что было необходимо нам: деньги, несбывшиеся мечты и полное отсутствие родственников. Можно сказать, что для всех них убийство было проявлением милосердия.

Она не сказала «для всех вас», заметила Эдит. Ее еще не включили в список жертв. Томас как-то сказал, что она другая. Тогда она подумала, что это комплимент, рожденный любовью, – и означал он, что она уникальна, потому что они с Томасом родственные души. Но страшная правда заключалась в том, что она просто не была похожа на раз и навсегда выбранный образец: она не была одинока – у нее был отец. И они убили его, чтобы ее никто не мог защитить. Чтобы остался только адвокат, обязанный выполнить любые ее указания.

Они не могли предугадать наличие у нее такого друга, как Алан. Человека, который любил ее всю жизнь и которого она проглядела, принимая за должное то, что он всегда находится рядом. Ее глаза наполнились слезами, но она опять не заплакала. Ей еще предстоит поплакать – так много смертей.

Алан сомневался в причинах смерти ее отца. Она видела, что это его беспокоит, но не обратила на это внимания. Он просил ее об осторожности, и она проигнорировала его просьбу. Ее отец заплатил за ее легкомыслие. Кто это сделал – Люсиль или Томас? Мог ли мужчина, целовавший ее с такой страстью, убить ее отца с такой жестокостью?

– И теперь я тоже стала такой же, как они? Ты так это себе представляешь? – дерзко спросила Эдит. Она была вся охвачена гневом. Как же она ненавидит эту женщину!

– Я делала то, что должна была делать, – ответила Люсиль, далекая от раскаяния. Еще одна страница, еще… Само количество страниц в рукописи говорило о том, что ни о каких несбывшихся мечтах, когда они нашли ее, и речи не было. Она твердо шла к своей цели – стать настоящей писательницей.

И Томас ее в этом поощрял. И это было совершенно искренне – ему нравилась ее история про призрак. Себя он видел в роли Кавендиша и с интересом наблюдал за тем, как тот искупает свои грехи.

Томас свои грехи искупить не сможет.

– А итальянка? – спросила Эдит. – Ты убила ее ребенка.

Люсиль замерла, и ее рука остановилась на полпути к огню. Не глядя на Эдит, она переспросила:

– Ее ребенка?

Эдит смогла рассмотреть ее трагическое лицо и глаза, полные слез. Значит, где-то у нее все-таки было сердце.

– Ведь это ты его убила? – настаивала Эдит, надеясь достучаться до него.

– Я не убивала. Ни одна из них никогда не спала с Томасом. Ты что, ничего не понимаешь?

Эдит действительно не понимала. Ни одна из них… Кроме Люсиль. А что, если он был отцом ребенка…

– Чего же я не понимаю? – спросила она.

Люсиль ссутулилась и смотрела куда-то далеко-далеко.

– Ребенок был мой, – сказала она, опустив глаза в пол.

Эдит потеряла дар речи. Она что, намекает на то, что…

– Роды прошли неудачно. Надо было дать ему умереть. Но я очень хотела ребенка. А эта женщина сказала, что сможет его выходить, – голос Люсиль стал жестким. – Она солгала.

– Не может быть, – прошептала Эдит. Люсиль родила ребенка от своего брата? А она была уверена, что ничего более мерзкого, чем она уже знает, быть не может… Но эта тайна… все эти их общие тайны… в то время, когда Томас был с ней…

– Весь этот кошмар… Ради чего он? Ради денег? Ради того, чтобы сохранить поместье? Имя Шарпов? Шахту?

– Какие вы все, американцы, вульгарные, – взвилась Люсиль. – Конечно, свадьбы были ради денег – и это вполне приемлемо для людей нашего круга. Это и раньше случалось. Но при чем здесь «кошмар»?

Еще один приступ безумия.

– Этот кошмар, как ты его называешь, для нас был любовью.

Она подошла к узкому шкафу и открыла один из ящиков. За дверцей оказались ряды сверкающих инструментов для препарирования и различных ножниц, расположенных в идеальном порядке. Люсиль взяла узкий скальпель.

– Люди готовы идти ради такой любви на самые грязные и мерзкие преступления, – она приближалась к Эдит, и та изо всех сил сдерживалась, чтобы не закричать.

– Эта любовь сжигает, и калечит, и выворачивает всю тебя наизнанку. Это монструозная любовь, превращающая всех нас в чудовищ.

Женщина бросилась вперед и схватила Эдит за волосы. Скальпелем она срезала локон и отступила, с большой осторожностью держа его в руке. Эдит судорожно хватала ртом воздух.

– Если бы ты видела его в детстве, – вздохнула Люсиль. – Томаса. Он был таким… таким хрупким, как фарфоровая статуэтка. А мне нечего было ему дать. Нечего. Кроме себя самой.

Она открыла еще один ящик и положила срезанный локон рядом с четырьмя другими. Один из них был седой и покрытый запекшейся кровью. Волосы Беатрис Шарп, догадалась Эдит. Она была первой, кого они убили вместе? Или первой, за чье убийство их взяли?

– Ты знаешь, сколько раз меня наказывали вместо него? Я не могла переносить шрамы на его прекрасной белой коже. Он был невероятен. Идеален. – Люсиль улыбнулась своим воспоминаниям. – Поэтому я защищала его – от хлыста отца и трости матери, которые грозили ему за его невинные шалости.

Она взяла пару сверкающих ножниц. Как здесь много колющих и режущих предметов.

– А когда она узнала про нас… что же, я опять его защитила.

Она убила свою мать. Сама Люсиль. А теперь она здесь, рядом со мной.

– Мы с Томасом знали в жизни только одну любовь – любовь друг к другу. А такая любовь могла существовать только в мире, похожем на этот. Среди этих гниющих стен. В темноте. В неизвестности.

Эдит почти не слушала ее. Она смотрела на ручку, свое единственное оружие.

– Подписывай! Подписывай же, черт тебя побери! – закричала на нее Люсиль.

Эдит хотела расплакаться, но предпочла держать свои эмоции в узде. Она не позволит им победить. Ни за что.

– Мое время пока еще не наступило… Ты… убила свою мать. А как насчет моего отца?

Пусть это будет не Томас. Умоляю. Боже, даруй мне хоть это.

Триумфальная улыбка Люсиль была для нее этим подарком. Эдит крепче сжала ручку в руке.

– Такой грубый, снисходительный мужчина. Но он любил тебя. Видела бы ты его лицо, когда я приложила его к фарфоровой раковине…

Нет! беззвучно воскликнула Эдит. Она не допустит такого издевательства со стороны Люсиль. Лишит ее победы. И жизни.

С росчерком пера она подписала документ и, пока Люсиль ликовала, воткнула золотую ручку ей в грудь. Она выдернула ее и воткнула ее еще раз, на этот раз со всей силой, на которую только была способна. Ручка попала в то же самое место. Эдит почувствовала, как глубоко она проникла. И ударила в третий раз. Еще глубже.

Люсиль отступила, покачиваясь на нетвердых ногах. Она схватилась за рану и задохнулась, увидев кровь у себя на руках.

– Никто не смеет меня ранить! Никто! – эти слова как будто вырвались у нее из самого сердца. Она истекала кровью, и ее лицо стремительно бледнело. Она что, умирает? Неужели все это так просто?

#

Оно наблюдало.

Заведи ее, заведи же…

#

Эдит вскочила на ноги и заковыляла в сторону двери, наталкиваясь на витрины, попадая в кучи мертвых насекомых, в вихре летящих по воздуху отсеченных крыльев бабочек.

Позади нее Люсиль разорвала на себе платье, из-под которого ручьем хлынула кровь. С трудом приблизившись к раковине, она постаралась обмыть рану, которая представляла собой хорошо видимую, кровоточащую дыру.

Она чуть не потеряла сознание.

#

Оставь ее, и пусть крутится…

У любимой домашней игрушки всегда есть в запасе кое-какие трюки. И до сна ей еще очень далеко.

#

Эдит не столько шла, сколько падала вперед, двигаясь в направлении лестницы и понимая, что Люсиль все еще жива. Ступени под ногами вертелись как живые, а второго падения она просто не переживет. А она должна жить. И остановить их. Если бы она могла поджечь Дом, она бы его подожгла и сгорела бы в нем заживо, если бы это помогло уничтожить Томаса и Люсиль.

А потом она увидела Томаса, который шел ей навстречу, и попыталась закричать. Томас поднял руки в примиряющем жесте.

– Эдит, подожди! – закричал он.

Приостановилась она только потому, что была слишком слаба, чтобы двигаться дальше.

– Ты не можешь идти по ступенькам, – сказал Томас. – Тебе нужен лифт. Пойдем со мной.

Как загипнотизированная, она подняла ручку, свое единственное оружие. Его лицо расплывалось у нее перед глазами.

– Ты мне соврал, – бросила она в это лицо.

– Да, – признался он, раскрывая объятия.

– Ты меня отравил!

– Отравил.

– Ты говорил, что любишь меня.

– Люблю, – Эдит смогла наконец рассмотреть его лицо и увидела правду: он действительно любит ее. Любил раньше и все еще любит.

Она споткнулась, и Томас поддержал ее, заключив в объятия, очень напоминавшие вальс… Танец смерти. Все ночные свечи сгорели. На его свет прилетело не ночное чудовище, а настоящая бабочка, и сейчас она едва держалась на краю смерти.

– Я отведу тебя к Макмайклу, – сказал он быстро, серьезно и правдиво. – Он все еще жив. – Томас кивнул, стараясь, чтобы его слова дошли до нее, и Эдит очумела. Алан! Значит, Томас нашел способ его спасти?

– Вы сможете уйти через вертикальный штрек. А я займусь Люсиль, – пообещал мужчина.

Наконец-то герой! Не рыцарь в сияющих доспехах, но человек, который увидел свет в конце тоннеля. Кто говорит, что любовь слепа?

Они вошли в лифт, и Эдит прислонилась к Томасу. Алана надо как можно скорее доставить к доктору, а деревня так далеко отсюда. Но с Томасом на их стороне шансы Алана значительно возрастают.

Он взглянул на ручку в ее дрожащей руке, и выражение на его лице неожиданно изменилось.

– Подожди. Ты что, подписала бумаги?

– Меня это не волнует, – ответила она. – Ты пойдешь с нами.

– Нет, это же все твое состояние, – настаивал Томас. И Эдит поняла, что он уверен, что его сестра будет жить дольше, чем он, завладеет богатством Эдит, а потом убьет ее. И его страх испугал Эдит: может быть, в этом полном призраков Доме Люсиль была непобедима? Бессмертна?

– Я схожу за ними, – сказал Томас. – Я покончу с этим. Жди здесь.

Эдит не могла не подчиниться ему – она была слишком слаба и нуждалась в отдыхе. Облокотившись о заднюю стенку лифта, она смотрела, как Томас уходит. Уходит изменившимся человеком с искупленной душой. И Алан жив. Все это Божьи благословения и дары. У нее появилась надежда. И она будет за нее держаться.

Глава двадцать девятая

Любовь моя, подумал Томас, входя в комнату сестры. Там его встретил хаос и уничтоженная коллекция насекомых. В этом разрушающемся Доме Люсиль относилась к своим экспонатам как к драгоценностям, а он делал для нее игрушки. Она расставляла ловушки и сети, а он лечил раненых голубей.

Неужели я когда-то думал, что так и должно быть? спрашивал он себя. Как я не замечал, что мы превращаемся в монстров? Как я мог оправдать любовь к своей собственной сестре?

Боль.

Ужас.

Издевательства и жестокость. И вечное незнание, когда все это повторится сначала. Издевательства, совершенно непереносимые для ребенка, и нет никого, кто бы попытался их остановить. Никого, кроме Люсиль, страдавшей за них двоих. И это было все, что они могли сделать, для того, чтобы их желание исполнилось – Люсиль повторяла ему это множество раз. У нее было очень простое желание: чтобы шахта вновь заработала и чтобы Дом опять стал настоящим домом. Чтобы их состояние больше не разбазаривали, а их имя больше не чернили.

Она любила его наперекор логике и здравому смыслу и считала, что другие женщины относятся к нему точно так же. И это было правдой. И за это они платили своей смертью.

Люсиль в комнате не было, но банковские бумаги там были. Они были разбросаны по всему полу. Он обнаружил страницу с подписью Эдит, согласно которой все ее состояние, до последнего пенни, переходило к сэру Томасу Шарпу, его наследникам и тем, кому он захочет его передать.

Дрожащей рукой он положил нож на маленький столик и стал собирать эти бумаги. При этом он наклонился, согнув голову, как будто просил Вселенную принять его искупление. И бросил бумаги в огонь, как свой выкуп Року.

В камине уже была целая гора пепла. Было видно, что здесь сожгли множество бумаг, и Томас подумал: что бы это могло быть?

А когда понял, то челюсть у него отвалилась. Это была рукопись Эдит, и он мог предположить только то, что Люсиль сожгла ее из чистой злобы. Если взять первых трех женщин – Памелу, Маргарет и Энолу, то брат с сестрой не испытывали к ним никакой ненависти, наблюдая, как они пьют отравленный чай из чашки и постепенно умирают. Люсиль проверяла их почту, и им разрешалось посылать только письма, в которых содержались запросы на очередные денежные суммы. Ими никто не интересовался, по крайней мере, так казалось Томасу.

Какое счастье, что появился Алан Макмайкл, подумал Томас. Он молил бога, чтобы Алан выжил. Такой мужчина хорошо подойдет Эдит. Конечно, он, Томас, ее отпустит. Их женитьба была вполне законна с той точки зрения, что он не был двоеженцем, как думал Картер Кушинг. Не был просто потому, что убил Памелу Аптон. А развод в Англии был столь редким явлением, что они не стали сообщать о смерти Памелы, и поэтому в регистрационных книгах не было соответствующей отметки.

Свадьбу с Энолой они сыграли в Италии, а с Маргарет в Шотландии. Конечно, его вполне могут обвинить в инцесте, но, скорее всего, его жена освободится от него, став вдовой, потому что ему грозит виселица. Если же он может каким-то образом освободить ее от этого скандала, то приложит к этому все силы.

Из угла появилась тень, и на мгновение Томас подумал, что это один из тех призраков, которых видела Эдит. Но это была Люсиль, его собственный черный фантом, с покрытым кровью корсажем. Глаза Томаса расширились от шока.

– Какого черта ты здесь делаешь? – потребовала Люсиль ответа.

Кровь продолжала течь. Томас протянул руку в ее направлении.

– Люсиль, ты ранена.

Она наставила на него нож. На него! Ее глаза бегали, но челюсти были твердо сжаты. Он знал это ее выражение лица и что оно означало. Оно означало, что сестра готова и будет убивать. Но его?

– Стой на месте. Ты что, сжег бумаги?

– Она будет жить, – в третий раз возразил сестре Томас. – Ты ее не тронешь.

Рот Люсиль приоткрылся, и она выставила перед собой нож. Ее взгляд прошил Томаса насквозь, как будто это был не взгляд, а раскаленное лезвие.

– Ты что, смеешь мне приказывать?

– Мы можем уехать, Люсиль. Навсегда покинуть Аллердейл Холл. – И наконец-то освободиться от этого проклятия…

– Уехать? – эхом повторила она за ним, как будто не поняла значение слова «уехать». Он бы тоже его не понял, если бы Эдит не разбудила что-то в его сердце. Она дала ему надежду. Томас чувствовал, что смотрит на мир другими глазами. Сейчас он, покачиваясь, в ужасе смотрел на свою партнершу по смертным грехам, сбитый с толку и трепещущий.

Они смогут заслужить Искупление. Сейчас они стоят на краю бездны, и впервые в жизни Томасу пришло в голову, что они в состоянии воспарить над Багровым пиком. Крылья нужны не только бабочкам и ночным мертвым головам. У горгулий они тоже имеются.

– Да, – ответил он сестре. – Ты только подумай. У нас осталось достаточно денег. Мы можем начать новую жизнь.

– Где? – Люсиль была потрясена. – Куда мы можем уехать? – Она слушала брата. И, может быть, даже верила ему. Она рассматривала варианты, при которых он может оказаться прав, и они действительно смогут начать новую жизнь.

– Да куда угодно. Главное оставить это все позади.

– Куда угодно, – повторила Люсиль, как будто пробовала эти слова на вкус. Казалось, что она изучает эту перспективу на ощупь, как слепая. Стоящая рядом с ним на краю смертельно опасной скалы.

Томас почувствовал облегчение. Они спасены. У них есть надежда.

– Пусть имя Шарпов умрет вместе с этими шахтами. Пусть этот Дом провалится сквозь землю. Мы столько лет пытались сохранить эти гниющие стены и не дать им развалиться. Мы будем свободны, Люсиль! Свободны от всего этого кошмара. И мы сможем быть все вместе…

– Все?

Только сейчас Томас понял смысл своих слов. И что сказал он именно то, чего говорить не следовало, и сказал это в самый неподходящий момент.

– Ты ее любишь? – агония, исказившая лицо сестры, пронзила его сердце. Он вспомнил все те разы, когда ее били тростью или хлыстом, а она смотрела на него и слезы ручьями текли у нее по щекам – любя его, она брала на себя всю тяжесть наказания. Сейчас на ее лице было больше боли, чем во все те разы, вместе взятые. Томас не хотел делать сестре больно. Но для того, чтобы освободить ее и дать ей шанс, ему приходилось быть жестоким. Это было прямо противоположно той мягкотелости, в которой его обвинял Картер Кушинг, и Томас знал, что сможет быть жестоким.

А кроме того, ради Эдит и ради спасения Алана Макмайкла ему необходимо как-то успокоить ее ярость. Множество мучений, которые Люсиль перенесла от рук их собственных родителей, приучили ее к боли и страданиям. Кровь на ее платье еще не гарантировала, что она остановится и не сделает того, что решила. А это, в свою очередь, означало выполнение их изначального плана до конца.

И убийство Эдит.

Они заговорили практически одновременно.

– Этот день должен был когда-нибудь наступить, – начал Томас.

А она еще раз спросила, перекрывая его слова, как будто произносила нечто, что потом уже никогда нельзя будет взять назад:

– Ты любишь ее? Скажи мне, любишь?

– Люсиль, мы мертвы уже много лет. Ты и я в этом ужасном месте… Наши имена преданы анафеме. Мы с тобой призраки.

Люсиль смертельно побледнела. От потери крови, шока и от того, что не может поверить своим ушам?

– Ты любишь ее больше, чем меня?

– Но она живая. Она – сама жизнь, Люсиль. И ты ее не остановишь.

Ее дыхание прервалось. У Томаса было ощущение, что он только что столкнул ее с вершины и теперь она падает.

– Ты обещал мне – мы обещали друг другу – что не влюбишься – что мы не влюбимся – ни в кого другого…

Она летела к своей смерти.

– Да, но это случилось, – нанес он последний, смертельный, удар.

#

Да, но это случилось.

Наблюдатель застонал, выдыхая яд в голову и сердце последней из Шарпов. Потому что брат больше не был Шарпом – он отказался от своего имени, наследия и… проклятия.

Поэтому Дом всю свою любовь отдал его сестре-убийце, той, которая будет поклоняться Злу и служить ему до конца дней своих. И которая, не колеблясь, заполнит его холлы и стены призраками убиенных. И Дом стал нашептывать ей: Сделай, сделай же это…

С диким криком она ударила своего брата в грудь ножом. Он попытался отобрать у нее оружие, но она как сумасшедшая наносила удары по пальцам и рукам. Глина проступала сквозь половицы, а красные призраки рыдали пурпурными слезами в клетках, куда их загнали преступления Шарпов – решетки клеток опустились – теперь уже навсегда. Теперь они никогда не станут свободнее, чем куклы в мезонине, и их будут заводить снова, и снова, и снова.

– Значит, все так и закончится?! – кричала его сестра в приступе сильнейшей душевной боли. – Ты ее любишь? Ты любишь ее?

– Возненавидь его!!! – гоготал Дом.

#

Томас посмотрел на свой живот и на кровь, хлынувшую из него, он издал тихий звук – чуть слышный вздох, полный удивления:

– О, Люсиль…

Она ударила его еще раз, как будто хотела доказать, что твердо решила убить его. Женщина рыдала от боли и ярости.

Боль была настолько сильной, что все тело Томаса онемело. Такого он не заслужил. Да, он сделал больно… и ей, и себе. Всем им. И тем не менее он все же попытался остановить сестру – потому что он должен спасти и ее, и Эдит, и врача.

– Нет. Нет! Прошу тебя. Я не могу… – его слова затихли. Я не могу – главный лозунг всей его жизни. Я не могу… – и ей приходилось все брать на себя. Он сам сделал ее такой.

Это выражение у нее на лице. Оно что, будет последним, что он увидит в своей жизни? Томас знал, что сейчас самым важным для Люсиль было заставить его замолчать, сделать так, чтобы он прекратил смотреть на нее. Все его тело болело – онемение куда-то прошло, и теперь он полностью ощущал боль от ударов ножом, ногами и руками, которые она ему наносила. Боль накрыла его с головой. Он бултыхался в емкости с красной глиной, и мучения затягивали его все глубже и глубже, прямо в багровый ад.

С криком Люсиль нанесла последний удар – она попала ему в щеку, и нож вошел по самую рукоять. Это Томас успел почувствовать, и, спотыкаясь, отступил от сестры. Он сделал несколько шагов вперед, вырвал нож, хотя от этого стало еще больнее, и без сил опустился в кресло. В глазах у него быстро темнело.

Где-то глубоко-глубоко внутри он услышал колыбельную, которую она пела ему многие годы. Ему вспомнился их ребенок: несчастное больное существо, рожденное в результате извращенного чувства. То, как Энола укачивала малыша. И горькие слезы Люсиль.

Но она не может потерять своего второго ребенка – его самого.

Приюта нет нам на Земле,

Покоя нет нам в Море

Так где же, где, Любовь моя,

Смогу найти тебя?

А потом далекая мелодия превратилась в вальс Шопена, под который они танцевали с Эдит. И появилась свеча, пламя которой колебалось, но так никогда и не погасло.

Ох, Люсиль, Люсиль.

– Я… Со мной все будет хорошо, – пообещал он ей. – Или… Я… Те вещи, которые мы делали… – Он взглянул на сестру, и на секунду ему показалось, что он увидел солнце. Но это была только иллюзия: мертвые головы кружились вокруг головы Люсиль, и, глядя ей в глаза, Томас понял, что перед глазами у него все темнеет. Что же он теперь сможет сделать для Эдит? Как он сможет спасти ее? Он же должен это сделать. Иначе он не сможет жить дальше.

– Сестра, ты убила меня, – пробормотал он.

А потом впереди вспыхнул белый свет, и в нем…

Глава тридцатая

Люсиль прижимала Томаса к себе и вспоминала его совсем маленького и такого испуганного. Она была всего на два года старше и пела ему, аккомпанируя себе на пианино:

Приюта нет нам на Земле,

Покоя нет нам в Море…

Но он не слушал. И не пел вместе с ней.

Потому что он был… Потому что она его…

Его убила Эдит Кушинг, сказала Люсиль сама себе. И внутри у нее произошел взрыв. Лицо изменилось, и глаза засветились глухой яростью. Она схватила нож и поволокла его за собой по полу, на ходу вскрывая вены Дома и заставляя его истекать кровью.

#

Что-то пронеслось по дому, и Эдит в лифте открыла глаза. Вздрогнув, она полностью пришла в себя. Скорее всего, она отключилась, прислонившись к решетке лифта, ожидая возвращения Томаса. Она не представляла себе, сколько времени находится в лифте, но знала, что времени у нее нет. И ей и Алану необходима срочная помощь, если они хотят пережить этот день.

За распахнутой решетчатой дверью лифта, за его изысканно-филигранной защитной решеткой Эдит увидела, как что-то быстро приближается к ней. Ее измученное сердце забилось в надежде. Не сдержавшись, она крикнула:

– Томас?

Но это был не он.

Люсиль с поднятым вверх окровавленным ножом в руках, появилась из полумрака, как дух мщения. Когда их глаза встретились, то Эдит в ужасе отшатнулась: во взгляде Люсиль было обещание жестокой смерти и бесстыдная, дикая гордость.

Да, она его убила! Она сошла с ума.

– Боже мой, Томас…

В отчаянии Эдит захлопнула непрочную дверь кабины лифта и перевела рычаг в нижнее положение.

Ничего не произошло.

Вообще ничего.

Она со страхом обернулась на Люсиль, которая двигалась все быстрее в попытке добраться до нее до того, как лифт тронется. В полумраке нож блестел и переливался под слоем покрывающей его крови. Эдит вернула рычаг в положение СТОП и попробовала еще раз, нажав на него всем телом. И опять ничего.

Как электрический разряд, ее с ног до головы пробил приступ страха, от которого ее мозг чуть не взорвался. Она попала в ловушку кабины, которая совсем не могла защитить ее от нападения – прутья решетки находились на значительном расстоянии друг от друга и не могли остановить удара ножом, а задняя стенка лифта была расположена слишком близко к двери, так что отступать было некуда. И не важно, будет ли Эдит стоять неподвижно или как-то маневрировать – Люсиль в любом случае порежет ее на мелкие кусочки. Если лифт не заработает, то ей надо немедленно выходить наружу. И она должна обогнать Люсиль. А ее противница, хотя и раненая, находилась явно в лучшей форме, чем сама Эдит, отравленная и накачанная лекарствами, с перебинтованной поврежденной ногой. Как в таком состоянии она сможет скрыться от этой сумасшедшей?

Эдит схватилась за прутья решетки, намереваясь распахнуть дверь, и тут приближающиеся шаги заставили ее поднять глаза. Было слишком поздно. Люсиль быстро приближалась к ней, окруженная прилипчивым, медным запахом крови – это что, кровь Томаса? Эдит не могла выбраться из кабины и при этом не пострадать.

Со стоном она еще раз дернула рычаг. И наконец, ее усилия были вознаграждены. Лязг, тошнотворный рывок, и маленькая клетка стала двигаться вниз, подальше от площадки. Сестра Томаса бросилась вперед и перепрыгнула через защитную изгородь, намереваясь воткнуть кончик ножа прямо в теплую плоть, но лифт с Эдит внутри скрылся у нее из виду. Однако это не остановило преследующую гарпию – разочарование разозлило ее еще больше, если такое было вообще возможно. Пока кабина с Эдит спускалась агонизирующими рывками, она увидела, как Люсиль бросилась вниз по широкой деревянной лестнице. Одежда хлопала за спиной, когда она разворачивалась на очередной площадке, – одна рука на отполированных перилах, в другой зажат окровавленный нож. Она бежала наперегонки с лифтом, чтобы поймать Эдит, когда та доберется до первого этажа и до… свободы.

Поток грязных ругательств, заглушавших бегущие шаги, звучал контрапунктом к скрипению и лязганию шестеренок и шкивов механизма, которые заполняли громадный холл Аллердейла. И хотя Эдит всей душой умоляла лифт двигаться быстрее, его спуск продолжался сонно-неторопливо – может быть, Томас был прав, и у машины за века появился свой разум, и она решила предоставить сестре возможность расправиться с Эдит.

А может быть, Томас не умер? От этой мысли в груди у Эдит потеплело. Он все поставил на карту, чтобы спасти меня. Свою честь. Свое будущее. Саму жизнь. Она отчаянно хотела поверить в его перерождение, в перемены в нем, которые она сама же и вызвала, в его желание искупить свои грехи. Эта мысль вызвала следующую. Но если это не кровь Томаса, то что тогда блестит на лезвии ножа? Может быть, Люсиль его только ранила? Если он так и не появится, мне придется вернуться за ним, если представится такая возможность.

Первый этаж приближался, и Эдит решила, что ей необходимо найти оружие. Люсиль все больше отставала. Было понятно, что ее рана достаточно серьезна, но в руках у нее был нож. Эдит знала, что должна приложить все свои силы, чтобы тоже вооружиться. Через необъятный холл она взглянула на камин и увидела там большую кочергу, прислоненную к каминной доске. Для того чтобы добраться до камина, ей с больной ногой потребуется целая вечность, во время которой она будет совершенно беззащитна. Эдит показалось, что с кухней у нее шансы повыше. Кухня тоже располагалась на первом этаже – если она первая доберется до двери, то Люсиль сможет напасть на нее только с одной стороны. А попав на кухню, она получит в свое распоряжение целый арсенал: столовые приборы, сковородки, кухонные приспособления и вертела для мяса. С таким вооружением она сможет защищаться. Ее план состоял в том, чтобы схватить на кухне какое-то оружие и быстро вернуться тем же путем к лифту. При этом Эдит понимала, что если Люсиль ее увидит, то к лифту придется пробиваться с боем.

Эдит остановила лифт на первом этаже и безо всяких колебаний распахнула дверь. Она вышла и быстро захромала по холлу. Босые ноги заплетались, сердце колотилось, и она постоянно оглядывалась, ожидая самого худшего. Оказавшись на кухне, она быстро осмотрела столы и схватила то, что первым попалось под руку. Это оказался мясницкий нож, уже старый, но с еще достаточно массивным лезвием. Эдит осторожно потрогала его – острое, как бритва. Взявшись за ручку, она воткнула нож в разделочную доску. Нож легко вошел в дерево, да так глубоко, что ей пришлось раскачать лезвие, чтобы его вынуть. Подойдет. Да, это ей подойдет.

Не успев отдышаться, Эдит отошла от стола. У меня нет времени, я должна найти Алана. И Люсиль уже где-то недалеко. Если убийца пока не нашла ее, то с гарантией найдет через несколько минут.

Она заторопилась в обратный путь по холлу, припадая на больную ногу, с напряженным телом и поднятым вверх ножом, чтобы можно было отразить лобовую атаку. Но таковой не последовало. Добравшись до кабины лифта, Эдит почувствовала облегчение. Ей показалось, что освобождение если не гарантировано, то вполне возможно.

Захлопнув дверь кабины, Эдит вздрогнула – лицо Люсиль было всего в паре футов от нее. Глаза женщины вращались, уголки рта были опущены. На лице сумасшедшей был написан триумф – жертве некуда было бежать. По пальцам, вымазанным в крови, и руке, которая твердо сжимала оружие, было совершенно ясно, что для этого существа убийство было не просто необходимостью, оно было его страстью. И не важно, сколько жертв уже было на счету Люсиль Шарп, – эту жажду она никогда не удовлетворит.

Эдит вскрикнула, когда убийца бросилась на хилую решетку, которая их разделяла. Красная рука просунула нож между перекладинами. Вжавшись спиной в заднюю стенку кабины, Эдит попыталась своим оружием отбить атаку, но все оказалось бесполезно. Вытянув руку, Люсиль легко доставала кончиком ножа до задней стенки лифта, а повернув кисть, она могла резать Эдит длинной стороной лезвия. Ураган беспорядочных ударов загнал Эдит в самый угол кабины, где она, согнувшись, попыталась занять как можно меньше места.

И все же она занимала его слишком много.

Один, два, три раза Эдит, одновременно с ударами ножа, чувствовала, как ее дергают за рукав рубашки, потом ощущала уколы лезвия и острую боль. Три глубоких, четких разреза – и вот кровь уже свободно течет вниз по ее руке. Сейчас Люсиль играла с ней, как кошка с сидящей в клетке канарейкой. Эта односторонняя игра может продолжаться до бесконечности. Перспектива быть медленно разрезанной на куски вызвала у Эдит настоящую панику. И в очередной раз, увидев приближающееся к ней лезвие, Эдит схватила его рукой. Продержать его она смогла всего несколько мгновений – Люсиль выдернула его, сильно разрезав ладонь Эдит. Но резкое движение назад заставило Люсиль отступить на несколько шагов.

Отчаянно пытаясь получить хоть какое-то преимущество, Эдит распахнула дверь кабины. В то время, когда убийца наклонилась вперед, пытаясь сохранить равновесие, Эдит схватила ее за руку и изо всех сил дернула на себя, так что рука Люсиль оказалась внутри лифта, прижатая к решетке.

На какое-то время ситуация изменилась, и теперь уже Люсиль оказалась совсем беспомощной. Рукой, в которой все еще был зажат мясницкий нож, Эдит ударила по рычагу лифта. С привычным рывком кабина стала опускаться. Через несколько секунд рука Люсиль окажется сломана или вырвана из плечевого сустава, как только крыша лифта опустится до уровня пола первого этажа. Эдит посильнее схватилась за руку. Окровавленные пальцы отчаянно вцепились в ее ночную рубашку. Но, хотя они и касались Эдит, никого вреда ей причинить не могли. Она находилась в безопасности. Интересно, чувствовала ли Люсиль какое-то сочувствие по отношению к ней, когда, улыбаясь, каждый день скармливала ей яд? А как насчет других убитых женщин? Тех, чьи томящиеся души прятались за прогнившими стенами и полами? А как насчет Алана и Томаса?

Кабина спускалась, и потолок ее неумолимо приближался. Когда уровень пола поднялся выше плеча Эдит, она уже не могла давить на руку всем весом своего тела. Она вцепилась ногтями в кисть руки и изо всех сил стала тянуть вниз.

В самый последний момент Люсиль, вне себя от того, что ее руку сейчас или оторвут, или сломают, умудрилась извернуться и выдернуть ее. Эдит услышала над собой вопли разочарования. Если бы только мне удалось удержать руку чуть подольше, подумала она. И хотя мысль о том, что ей пришлось бы остаться в лифте с оторванной конечностью, ужасала девушку, ничего другого Люсиль не заслужила. И это бы разом положило конец их противостоянию.

Лифт продолжал спускаться, и вопли отчаяния постепенно стихали. К тому мгновению, когда кабина достигла пола шахты, они затихли совсем. Эдит непроизвольно поежилась, когда оказалась в этой холодной и влажной атмосфере, которая пронизала ее до костей. Оглянувшись вокруг, она вновь почувствовала себя так, как будто ее проглотило громадное умирающее животное с пурпурными внутренностями. Эдит с трудом стряхнула это давящее наваждение.

Открыв дверь, она увидела, что кабина опять повисла в двух футах от пола. Раньше она могла легко спрыгнуть вниз, но сейчас одна нога у нее была повреждена. Она задержала дыхание и сделала шаг вперед. И хотя она постаралась приземлиться на здоровую ногу, больной тоже досталось.

Вскрикнув от боли, девушка выронила нож. Ее единственное оружие заскользило по полу и под ее беспомощным взглядом свалилось в решетку сливного колодца. Не имея возможности просунуть в решетку руку, она попыталась пальцами поддеть и поднять всю решетку целиком, но та была скользкой от глины и ледяной воды, сочившейся сквозь стены, и такой тяжелой, что в ее нынешнем состоянии Эдит просто не хватило на это сил.

Выпрямившись, она с трудом смогла обнаружить Алана, согнувшегося в углу. Он не шевелился. Эдит заторопилась к нему и присела рядом – острая боль сжала ей сердце. Лицо мужчины было смертельно-белого цвета, он был очень серьезно ранен. С правой стороны грудной клетки зияла рваная рана, края которой стали бордово-черными от свернувшейся крови. Лужица крови натекла на пол рядом с локтем. Трудно было сказать наверняка, но казалось, что здесь кровь уже остановилась. Глаза американца были закрыты, а нижняя челюсть слегка отвалилась. Эдит не могла понять, дышит ли он. Когда она дотронулась до кожи на его щеке, та оказалась такой же холодной, как и рука ее отца в том жалком подобии морга. Приблизив щеку к его носу и рту, Эдит почувствовала очень слабое, но теплое колебание воздуха. Алан все еще был жив!

Она осторожно помогла ему занять сидячее положение и стала гладить по голове, пытаясь нежно, но настойчиво привести его в чувство. Через несколько мгновений его глаза открылись, и он расплылся в улыбке, увидев ее. Правда, его улыбка почти мгновенно превратилась в гримасу, он зажмурил глаза, и лицо его вновь посерело.

– Нам надо выбираться отсюда, – сказала Эдит, помогая ему встать. – И мы выберемся, только теперь тебе придется довериться мне. – Звуки ее голоса эхом прокатились по шахте.

Когда они начали движение в сторону лифта, Эдит услышала быстрые шаги. Они тоже сопровождались звуками эха. Наверняка это Люсиль.

Эдит остановилась, прислонив Алана к ноздреватой, влажной стене.

Шаги замедлились, а потом и вовсе остановились. Хотя ни она, ни Люсиль не могли видеть друг друга, это не помешало сумасшедшей убийце выкрикнуть:

– Томас умер из-за тебя! Это ты его убила!

Пока это невероятное обвинение затихало, отражаясь от стен пещеры, кровь Эдит заледенела. Неужели она говорит правду? Если Томас действительно умер, то его собственными руками убила родная сестра. Эдит передвинула Алана еще глубже в тень. Ей было невероятно тяжело оставлять его здесь, но если Люсиль застанет их вдвоем, то никаких шансов на борьбу или спасение у них не будет. Это будет настоящая резня, и они оба погибнут.

Низко пригнувшись, Эдит следила, как Люсиль, похожая на призрак, проплыла над кучей тряпья рядом с чемоданом Энолы Шиотти. Эдит опять стала различать звуки капающей воды: Кап-кап, кап-кап, кап-кап… Как будто в помещении тикали сотни часов. Нагнувшись, Люсиль застонала и подняла что-то с пола, из-под самых ног. Сначала Эдит не могла понять, что та делает, но потом рассмотрела, что женщина подняла один из камней, лежавших на земле.

– Прежде чем они взяли меня, я спрятала кое-что в память о матери, – заявила Люсиль своей невидимой аудитории и вытащила мясницкий топор, тот самый, который был нарисован на первой странице Кумберленд Геральд и который был воткнут в череп Беатрис Шарп. Он был похож на кошмарный петушиный гребень, который украшал разрубленный череп призрака убитой.

Люсиль встала, повернулась и пошла в сторону Эдит. Еще несколько мгновений, и сумасшедшая на нее наткнется…

Эдит еще глубже спряталась в тени. Ей необходимо отвлечь внимание убийцы от беспомощного Алана и найти какое-то оружие, чтобы оказать ей сопротивление. Хватая воздух ртом, Эдит в панике осмотрелась…

На самом краю тускло освещенной пещеры, на фоне темноты шахтного тоннеля маячил свет. Там же она заметила блеск металла на полу и сразу же вспомнила, что это такое. Это были слегка прикопанные рельсы, проложенные для того, чтобы шахтеры могли двигать по ним на поверхность свои тяжелые грубые вагонетки, наполненные глиной. Свет, который отражался от этих рельсов, проникал с улицы.

Собравшись с силами и приготовившись к испытанию, Эдит выскочила из засады. Сейчас уже было не важно, что Люсиль увидит ее. Она должна пробежать мимо нее и выиграть эту гонку к поверхности. Сделав бросок вперед, не обращая внимания на боль, она первая очутилась в тоннеле и повернула в сторону бледного пятна света. Источник стал более ясен – это был яркий световой треугольник далеко впереди. Как далеко, Эдит не знала. По величине треугольник напоминал почтовую марку. Злобный вой, раздавшийся за спиной, заставил ее буквально полететь вперед. Продвигаясь вдоль тоннеля, она припадала на больную ногу и неловко размахивала руками, пытаясь сохранить равновесие. Рельсы, между которыми она бежала, крепились на шпалах, положенных прямо на мягкую смесь земли с глиной. Онемевшим ногам Эдит здорово досталось от их жестких ребер, хотя они и были покрыты какой-то вязкой мерзостью. Поддерживаемый древними, полусгнившими бревнами и распорками, потолок низко висел над ее головой, и с него на ее плечи и голову падали кроваво-красные капли; стены тоннеля были обшиты досками, чтобы почва не сдвинулась и не засыпала беспомощных шахтеров заживо.

Стараясь держаться впереди Люсиль, Эдит до последней степени напрягала ноги, как здоровую, так и больную. А когда обе начинали дрожать от переутомления, она помогала себе руками, цепляясь пальцами за мерзость, покрывавшую осклизлые стены. На какую-то секунду ей показалось, что она чувствует на себе взгляд Алана, который гонит ее вперед. Мысленно Эдит молилась, чтобы он молчал, чего бы с ней ни случилось, ведь, если Люсиль узнает, что он жив, ему быстро придет конец.

Это если он еще жив. Боже мой, а что, если он уже умер?

Тогда для чего мне жить?

Не смей об этом думать! Вперед!

Она слышала только свое прерывистое дыхание да стоны: дикие, животные, нечеловеческие – они, казалось, заполоняли все окружающее пространство. Атмосфера под землей была для нее так же смертельна, как и отравленный чай. Внутренности ее носоглотки были покрыты вонючей пленкой из едкой глины и полурастаявшего снега. Она чувствовала, как эта пленка забивает ее легкие и ей становится все тяжелее и тяжелее дышать. Так как она не поворачивала головы и не оглядывалась через плечо, то не могла сказать, испытывает ли Люсиль те же проблемы. Но она чувствовала, что убийца нагоняет ее – краем глаза она видела темную тень, набегающую сзади.

Вперед! Эта команда прозвучала у нее в ухе, как будто ее шепнул кто-то посторонний. Мама? Памела? Энола? Маргарет? Или это был голос ее собственного Я, борющегося за жизнь?

По лицу у нее потоками лился пот, который заливал ей глаза. Руки до локтей были покрыты похожей на мертвечину глиной. Треугольник света в конце тоннеля становился все больше и ярче, и она уже могла видеть стволы, из которых был сложен выход – но тоннель в этом месте шел вверх, и каждый шаг давался Эдит с болью и мучениями. Подол ее просторной ночной рубашки лип к ногам – он цеплялся за шпалы, щепу деревьев и становился с каждым шагом все тяжелее, насквозь пропитанный грязью и вонючей, мерзостной жидкой глиной. Ее длинные волосы закрывали ей глаза, но она не решалась остановиться и убрать их.

Я не хочу умирать здесь. Я не хочу умирать здесь.

Люсиль приближалась, теперь Эдит это чувствовала.

А потом она почувствовала, как кто-то резко и сильно дернул ее сзади, и поняла, что Люсиль вцепилась в ее рубашку.

Подняв глаза, Эдит поняла, что находится всего в нескольких футах от поверхности. Наклонив голову и собрав все оставшиеся силы, она лягнула свою преследовательницу и нечеловеческим усилием освободилась. Лихорадочно двигаясь на четвереньках, она выбралась из зияющего красного тоннеля на поверхность.

Но не из ада, в котором оказалась.

Глава тридцать первая

Тепло заходящего вечернего солнца растопило тонкий слой снега, покрывавший поверхность земли, и испарения, смешавшись с морозным воздухом, превратились в плотный, удушливый туман, окутавший Багровый пик. Видимость уменьшилась до нескольких ярдов. На самом краю этой дымки красноватые полосы тумана ласкали паровой котел комбайна Томаса, проникали между суставчатыми ногами вертикальной опоры, скрывали, а потом вновь выставляли напоказ давно мертвый конвейер и печь, в которой обжигались кирпичи.

Порыв ветра ударил Эдит в лицо и лишил ее возможности дышать. Она застонала. Девушка попыталась двигаться вперед, но обнаружила, что от адского холода все ее конечности застыли, – ей показалось, что на нее неожиданно надели «испанские сапоги»[43]. Ледяной воздух проник под повязку раненой ноги. Эдит казалось, что ногу медленно отпиливают в месте перелома и что воображаемая пила движется в такт с биением ее сердца. Вперед-назад, вперед-назад. Боль была глубокой и острой, как пытка.

А потом в нескольких футах за ней на поверхности появилась Люсиль. Ее волосы все были в красной глине, а на лице и руках виднелась красная пленка. Из раны в середине груди, которую ей нанесла Эдит, не останавливаясь, текла кровь. В руках женщина все еще сжимала отвратительный мясницкий топор.

Когда Люсиль поползла вперед, стараясь схватить ее за ногу, Эдит почувствовала новый приступ ужаса. Адреналин оказал на нее действие, подобное тому, которое заводной ключ оказывает на механическую куклу.

Эдит вскочила и со всей скоростью, на которую только была способна, бросилась под прикрытие густого тумана. Воздух стал густым, как суп – когда она вдыхала, он обжигал ей ноздри.

Мне нужно оружие.

Эдит осмотрела подножие вертикальной опоры, заглянула в наполненные снегом корзины, стоявшие на конвейерной ленте, и полезла на комбайн. Механизм вдруг заработал, и пыхтение его механического сердца совпало с ударами сердца Эдит.

Звук работающего механизма выдал ее месторасположение, и она спустилась на землю. Теперь Люсиль знает, где ее искать.

Боже Всемогущий, пусть я найду молоток или гаечный ключ, а еще лучше что-то, что поможет мне уничтожить превосходство Люсиль в скорости и силе.

Разбитое и изломанное лицо человека, который учил ее механике, появилось у нее перед глазами. А потом она споткнулась о тот предмет, на который надеялась.

Лопата!

Она схватила ее и взвесила в руках. Место, где лопата надевалась на черенок, выглядело достаточно надежным, а само полотно тонким и заточенным годами использования. Эдит повернулась к выходу из тоннеля, туда, где видела Люсиль в последний раз. Лопату она пока использовала как костыль, экономя силы и смягчая боль, когда пробиралась сквозь слои тумана, который возле механизмов истончал и больше напоминал дымку.

– Что тебе надо, Люсиль? – выкрикнула Эдит.

– Мне надо разбить камнем твое лицо, а потом пересчитать зубы, выбивая их по одному… – раздался голос из тумана.

Эдит давно перестала ее слушать – сейчас ее больше всего интересовало направление, откуда звучал голос Люсиль.

Держа лопату двумя руками, как копье, Эдит двигалась сквозь бурлящий сумрак. Дневной свет то появлялся, то исчезал, и тени и контуры, размытые и видные только наполовину, двигались в дымке, как бог на душу положит. Она несколько раз взмахнула своим оружием, пытаясь определить границы, которые легко сможет защитить. Жало лопаты было слишком широким, а кончик слишком тупым, чтобы им можно было колоть, а вот рубить и крошить кости ею вполне было можно. Однако она не должна позволить Люсиль ухватиться за жало. Это лишит ее единственного преимущества.

– …Разрезать на мелкие кусочки, чтобы ты вообще исчезла с лица земли. Вот что мне надо. Сама дашь, или мне придется взять силой?

Казалось, что голос Люсиль звучал отовсюду и ниоткуда. Когда Эдит подошла к комбайну, на боках которого виднелись свежие снежные наносы, из красноватого тумана выскочила Люсиль и замахнулась на нее топором. Эдит двигалась слишком медленно, чтобы парировать удар лопатой. Она почувствовала режущую боль на щеке, почти под глазом, и прежде чем девушка смогла ответить, ее противница растворилась в тумане.

Скорость Люсиль и точность ее ударов заставили сердце Эдит уйти в пятки. Может быть, рана Люсиль не была такой уж страшной? По щеке Эдит потекла горячая кровь. Она вытерла ее тыльной стороной руки. Девушка повернулась на звук, раздавшийся у нее за спиной. Схватив лопату двумя руками, она взмахнула ей, как средневековым двуручным мечом.

Начать это движение оказалось гораздо проще, чем резко остановить его. Прежде чем Эдит успела прийти в себя от промаха, слева от нее из тумана появилась темная фигура. Топором Люсиль нанесла ей еще одну рану – теперь она рассекла бедро Эдит. Лопата ударила по паровому котлу, когда Эдит попыталась нанести ответный удар нападавшей. Со своей ногой она не могла преследовать убийцу, поэтому ей оставалось только смотреть, как ее мучительница опять исчезает в завихрениях тумана.

На площадку, укрытую дымкой, опустилась тишина – злобная и пронзительная. Напрягая слух, Эдит поворачивалась вокруг своей оси, заставляя брошенные механизмы и истекающую кровью землю вращаться вокруг себя. Она не имела представления, где находится Люсиль и откуда она появится в следующий раз. Она не знала, жив ли еще Алан.

Секунды превращались в минуты, и необходимость постоянно находиться настороже полностью истощила ее последние силы. Вес лопаты заставлял ее стоять, откинувшись назад, а ее руки от кисти до плеча сводили судороги. Когда силы совсем оставили ее, она стала таскать лопату за собой. Эдит не собиралась таким образом выманивать Люсиль, но все получилось именно так.

Между механизмами мелькнула темная человеческая фигура и тут же исчезла – она уже не торопилась, как бы прощупывая слабые места защиты Эдит. Девушка прекратила поворачиваться и, взяв лопату в обе руки, приготовилась к нападению, которое было неизбежно.

Появившаяся из тумана Люсиль, размахивавшая топором во все стороны, наступала на Эдит со стороны раненой ноги. На этот раз женщине удалось увернуться, отклонившись назад и выставив лопату между собой и топором. Сталь ударила о сталь, подушка тумана поглотила звуки. Лопата была длинной, поэтому двигалась она медленно, даже если держать ее двумя руками; но Эдит не сдавалась, так как выбора не было. Каждый раз, когда Люсиль атаковала, она парировала удары. Но в тот момент, когда она отступала, топор ударил по черенку лопаты, как раз возле ее рук, и отсек металлическое жало. Не успев опомниться, Эдит получила еще одну рану.

В полном отчаянии она схватила остатки упавшей лопаты и стала наносить удары в глаза и лицо Люсиль. Но ее движения опять были слишком медленными, еще медленнее, чем раньше, потому что ее руки становились все слабее. И топор вновь пробил ее оборону. На этот раз порез был глубже, чем раньше, и кровь хлынула по внутренней стороне рукава ее ночной рубашки.

Эдит знала, что больше не сможет сопротивляться яростным атакам противницы. Подняв лопату, она стала отступать и отступала до тех пор, пока не скрылась в тумане, где смогла на какое-то время спрятаться. Ее всю трясло, и на чистый снег падали капли ее крови. То, что Люсиль не стала ее преследовать, совсем не успокоило Эдит. Убийца была настолько уверена в своих силах, что собиралась продолжать эту жуткую игру как можно дольше.

Женщина была благодарна, что ночная рубашка скрывает ее раны – она боялась, что если бы увидела, насколько они серьезны, то сдалась бы, встала на колени и склонилась перед неизбежным. Больше чем когда-либо ей была необходима вера в себя. Она должна придумать историю настолько яркую, что она поможет ей выстоять.

Однажды, давным-давно, жили-были:

Любовь.

Смерть.

Призраки.

И жили они в мире, погруженном в кровь.

Кровавый туман опускался на место убийства, а потом медленно стекал по пустым и высохшим шахтным выработкам к красной глине, которая пузырилась и лопалась на мерзкой плитке цвета белой кости. Земля багрового цвета пробивалась сквозь грязь. Аллердейл Холл был окружен ярко-красным пятном, которое медленно подбиралось к босым ногам Эдит.

Но это было еще не самое страшное.

За ней должно было прийти дитя ада. Неумолимое и неостановимое существо, полное безумия и ярости, которое уже калечило и убивало и будет и дальше калечить и убивать, если только Эдит не нанесет удар первой. Но она была слаба, кашляла кровью и поминутно спотыкалась, а этот монстр уже успел забрать жизни других людей – и их души, которые были сильнее и искреннее, чем ее.

Снежинки слепили распухшие глаза Эдит василькового цвета; красные капли блестели на ее золотых волосах. На ее правой щеке зияла открытая рана; подол ее тонкой ночной рубашки был пропитан кровью и гнилью и стал заскорузлым от подсыхающих сгустков крови.

И красной глины.

Везде, куда она ни бросала взгляд, Эдит видела только тени – красные на красном и на красном. Если она выживет, она что, тоже присоединится к ним? Она что, вечно будет бродить по этому про́клятому месту, охваченная яростью и страхом? Это совсем не то место, где стоит умирать.

Призраки существуют в реальности. Теперь я точно это знаю.

Конечно, теперь она знала гораздо больше. Если бы только она догадалась соединить фрагменты этой жестокой истории чуть раньше. Но она поняла это слишком поздно, чтобы спасти себя и Алана, который столь многим рискнул ради нее.

Скрытая снегопадом и багровым туманом, девушка мельком увидела бегущие ноги.

Это Люсиль Шарп идет по ее душу.

Рядом с монолитом горного комбайна Томаса, рядом с печью для обжига, Эдит ждала, и по ее щекам текли потоки слез.

Колено невыносимо ныло, и ей было смертельно холодно, однако внутри у нее все горело – Эдит удивлялась, почему у нее изо рта еще не идет дым. Она отступила на несколько шагов и резко повернулась, обшаривая глазами окрестности. Хриплое дыхание вырывалось из ее груди. А потом время внезапно остановилось, и она мысленно вернулась к тому, как она, Эдит Кушинг, оказалась здесь и теперь боролась за свою жизнь.

Ей и в голову не могло прийти, что после всего случившегося она сможет жить долго и счастливо.

Из тумана вышла Люсиль и направилась к ней – убийце больше не надо было хитрить и прятаться. В ее темных глазах кипели ненависть, безумие и жажда мести. Люсиль убила Томаса, но в своем больном воображении считала, что это именно Эдит нанесла ему смертельный удар, потому что брат выбрал ее, а не свою единоутробную сестру.

– Я не остановлюсь, – тяжело дыша, произнесла убийца, – до тех пор, пока не убью тебя или ты не убьешь меня.

– Я знаю… – голос Эдит дрожал, но не от страха, а от изнеможения. Да и какое это имело значение – она и так уже полутруп.

Я не смогу справиться с ней в одиночку.

А потом… Потом она почувствовала, что не одна. Кто-то или что-то был рядом, хотя она ничего не видела в завихрениях тумана. Над ней возвышалась громада бесноватого Аллердейл Холла, но не он был источником этого… Присутствия.

Которое, Эдит это чувствовала, ничем плохим ей не грозило.

Это Энола? А может быть, Памела Аптон? Или все три убитые новобрачные?

Эдит перевела взгляд с искаженного лица Люсиль на взвихряющуюся атмосферу. Ей так хотелось верить в то, что она не могла увидеть.

– Если вы здесь, со мной… – Эдит протянула руку, – покажитесь. Подайте мне знак.

Вот, наконец-то. На Эдит хлынул поток счастья, когда она увидела того, кто пришел помочь ей из чувства своей всеобъемлющей любви. Теперь она почувствовала, что готова.

Приближаясь к Люсиль, она волокла лопату двумя руками, как обессиленный викинг-берсеркер тащит свой боевой топор, готовясь к последнему, отчаянному удару.

Лицо Люсиль светилось торжеством – было понятно, что она никого не видит.

– Тебе некому помочь, – бросила она Эдит. Она улыбалась жестокой и мстительной улыбкой, в которой не было прощения. – Я никого не вижу. А ты?

– Не видишь? – переспросила Эдит. – А я вижу. Их видно только тогда, когда они этого хотят. Только тогда, когда наступает время. – Она вздернула подбородок. – И один из них… – Тут она запнулась, испытывая невероятную усталость, – …один из них хочет, чтобы ты его увидела.

Она следила за Люсиль, когда из тумана появился мерцающий образ.

Томас.

Его призрак был бледен. Из щеки поднималась вверх струйка крови, похожая на дымок. Глаза и губы были золотого цвета – он весь переливался от сияния, исходившего у него изнутри. Томас больше не был существом, порожденным Тьмой, исчадием Аллердейл Холла и творением всего того безумия и жестокости, которыми были охвачены необузданные члены его семейства.

Потрясенная, Люсиль уставилась на него.

– Томас? Нет…

Его вид заставил сестру опустить оружие. По ее щекам хлынули слезы. Призрак Томаса был единственным, что могло сразить женщину, мгновенно погасив ее ярость.

– Люсиль? – негромко позвала Эдит.

При звуках своего имени женщина обернулась. И в этот самый момент Эдит лопатой нанесла ей удар по черепу. От этого сильнейшего удара Люсиль отступила на несколько шагов, стараясь сохранить равновесие, хотя ноги ее уже не держали.

Вид зашатавшегося противника придал Эдит новые силы. Теперь или никогда. Используй свое преимущество. Или сделай, или умри, пытаясь сделать.

Она взмахнула лопатой, нанося рубящий удар лезвием лопаты по голове противницы. Когда Люсиль упала, Эдит остановилась, чтобы перевести дыхание.

Но даже поверженная на землю, Люсиль не собиралась сдаваться.

– Я не остановлюсь. Не остановлюсь… – вырвалось у женщины, и она стала слепо тыкать ножом в багровую грязь, – … пока не убью тебя, или…

Лопата Эдит опять пришла в движение – оно началось от ее босых ног и стало подниматься вверх по бедрам и бокам. Прежде чем Люсиль смогла договорить, лопата опустилась на ее голову с треском, который эхом отразился от стен особняка. Удар вмял лицо женщины в кроваво-красный снег. Этого оказалось достаточно. Ее пальцы судорожно дернулись, пытаясь достать мясницкий топор, лежавший совсем рядом, и замерли навсегда.

– Я все поняла в первый раз… – сказала Эдит, с трудом дыша.

Опершись на лопату как на костыль, она посмотрела на труп Люсиль Шарп, которая когда-то была маленькой, невинной крошкой, лежавшей на руках у своей матери. А потом нетвердо стоявшей на ногах малышкой, которой было необходимо, чтобы ее холили, лелеяли и любили.

А может быть, Люсиль сразу же родилась «с пороками», так же как и ее собственный несчастный ребенок? Ребенок Томаса?

Лицо Эдит внезапно осветилось мерцающим, теплым светом. Призрак Томаса приблизился, наполненный золотым свечением, в отличие от темного и безумного существа, лежащего в грязи.

Он улыбнулся Эдит; действительно улыбнулся – она вспомнила огонь в его глазах, когда они танцевали вальс Шопена; блики свечи на его лице в их скромном новобрачном убежище на почтовом дворе – Нужда заставила его перейти на сторону Тьмы, но Любовь вернула его к Свету. Она дала ему искупление грехов.

Уронив лопату, Эдит распахнула руки, чтобы в последний раз обнять его, но прозрачная фигура исчезла в дымке… В сиянии белого света.

Глава тридцать вторая

Я ее убила.

Эдит посмотрела на изуродованное тело Люсиль Шарп и на то, как темная кровь, вытекающая из ее головы, окрашивает розоватый снег. Она искала у себя в душе сожаление или угрызения совести, но не нашла ничего, кроме невероятной радости. Люсиль без колебаний убила бы ее и продолжала бы убивать других, если бы Эдит ее не остановила.

Снежинка за снежинкой снег медленно падал на затылок Люсиль, и, коснувшись его, каждый кристаллик снега немедленно намокал кровью и начинал сверкать, как рубины. У кого-то эта ужасная сцена могла вызвать восхищение.

Постепенно уровень адреналина в крови снижался, и Эдит стала бить мелкая дрожь.

Она с трудом добралась до входа в тоннель и крикнула:

– Алан?!

Эхо прокатилось по тоннелю, но никакого ответа не последовало.

Все у нее внутри похолодело. Он должен быть жив. Обязан. После всего этого, после проявленной им невероятной смелости, после его жертвы… После того, как любил ее всю свою жизнь… Он не имеет права умирать.

– Алан?

И опять тишина.

А потом из самой глубины глиняного штрека донеслось ее имя, и Эдит издала звук, похожий одновременно и на смех и на рыдание.

– Алан!

Она стала спускаться вдоль рельсов внутрь шахты, но все ее тело восстало. Мускулы перестали ей подчиняться, а суставы – сгибаться.

– Алан, держись!

Аллердейл Холл наблюдал, как она, спотыкаясь, вошла в переднюю дверь. Она перестала чувствовать свою раненую ногу от колена и до бедра. Эдит расплакалась, когда вспомнила, как Томас на руках перенес ее через порог в день приезда, но она сдержала слезы и вызвала лифт. Она не имеет права сломаться именно сейчас, когда Алану необходима ее помощь. Она была права в тот, первый, день – внутри было холоднее, чем на улице. Холоднее, чем в могиле, подумала Эдит.

Содержимое могилы рано или поздно перерождается в почву, с тем чтобы в один прекрасный день вернуться к свету и теплу. А вот надежды на перерождение Аллердейл Холла нет никакой – то, что в нем умирает, остается здесь навечно, замороженное ни с чем не сравнимым холодом.

Лифт опять не хотел подниматься. Только спустя какое-то время он добрался до первого этажа. На полу кабины были видны лужи крови, а решетка вся была в кровавых отпечатках и больше всего напоминала столбы с бело-красной окраской, стоящие у входа в цирюльни[44]. Всюду стоял удушающий медный запах крови. На секунду мужество изменило Эдит, и она не смогла заставить себя войти в лифт, но она знала, что выбора у нее нет. Она должна добраться до Алана.

– Я не враг тебе, – обратилась она к Дому. Но в нем стояла полная тишина – не слышно было даже шуршания листьев на этажах и громогласного, напоминающего рыдания, дыхания. Сотни черных ночных бабочек кружились, как будто боялись вылететь на свет божий между снежинками, которые падали в холл через пролом в крыше.

Эдит ступила в лифт и закрыла решетку. Она не дышала, пока лифт спускался. Как всегда, он остановился, не доезжая до пола. Женщине пришлось сесть, а потом осторожно поставить на пол ноги – одну за другой.

Она услышала стон.

– Алан! Алан! – закричала она.

Капала вода. Гудели трубы. Фундамент здания стонал.

Но из емкостей для глины не доносилось никаких звуков.

Спотыкаясь, чуть не падая, хромая и шатаясь, Эдит каким-то чудом добралась до Алана прежде, чем совсем обессилела. Его глаза были закрыты, а нижняя челюсть слегка открыта. Выглядел он совсем мертвым. Она дотронулась до его лица и лба. Они были холодны, как лед. Дыхания слышно не было. Однако крови было не так много. Неужели она опоздала? Неужели Дом забрал себе еще одну жертву?

Крепко обняв неподвижное тело, Эдит разрыдалась.

Только не это. Только не Алана.

– Ты же любил меня, – всхлипывала она. А потом произнесла: – А я люблю тебя. – Что было гораздо важнее.

Алан закряхтел.

И открыл глаза. Он попытался поднять руку, но смог только пошевелить пальцами.

– Эдит, – на его губах появилась слабая улыбка. – Ты меня нашла.

#

Приложив массу усилий, Эдит умудрилась на себе дотащить Алана до лифта и поднять его на первый этаж. Здесь она помогла ему добраться до входной двери и выйти на улицу. Он не мог оставаться в Аллердейл Холле, пока Эдит будет запрягать лошадь.

Из конюшни она вернулась с плохими новостями – лошадь, должно быть, почувствовала запах свежей крови, и, как только ворота стойла открылись, она оборвала привязь и выбежала из помещения.

Алан предположил, что она могла убежать в пустошь. Принимая во внимание их физическое состояние, шансов вернуть ее у них не было никаких. У него все еще шла кровь, и идти было очень далеко, но это был их единственный шанс на спасение. По мнению Алана, ему и так уже невероятно повезло сегодня.

Эдит Кушинг призналась, что любит его.

И они отправились в путь.

#

Эдит хромала по кроваво-красному снегу, стараясь принять на себя всю тяжесть тела Алана. За ними тянулся широкий след. Темное здание Аллердейл Холла виднелось на расстоянии полумили от них, посреди багрового пятна.

– Как думаешь, доберемся? – голос Алана был слабым и усталым.

Эдит решила сказать все как есть.

– Не знаю, Алан. Уверенности в этом нет.

– Нет, – согласился он. – Подумать только… И это я приехал тебя спасать…

– Впереди у нас длинный путь. Но мы можем опереться на плечо друг друга. И за это мы должны благодарить Бога, – улыбнулась Эдит, крепче обнимая его.

Не успела она закончить фразы, как впереди замелькали огни переносных фонарей, которые с каждым шагом становились все ярче и ярче. Это были мужчины из деревни. Она услышала их взволнованные, радостные голоса, но не могла понять, что они говорят. Один из них был замотан в ярко-желтый шарф, который делал его похожим на солнечный луч. Увидев Алана, мужчина в шарфе приветственно помахал ему рукой.

Спасены, подумала Эдит. Оба спасены!

Она оглянулась на Дом, и перед глазами у нее появились первые строки нового романа, который она скоро начнет:

Призраки существуют на самом деле. Это я знаю точно.

Иногда, с течением времени, они исчезают, как утренний туман в солнечных лучах… И оставляют за собой только свои уроки. И воспоминания о достоверных событиях.

Эпилог

Аллердейл Холл

В Доме:

Пол, залитый кровью Алана Макмайкла.

Сломанные лестничные перила в том месте, где упала Эдит.

Труба дымохода в библиотеке, которая поднимается, когда Дом глубоко вдыхает отравленный воздух.

Есть вещи, которые намертво соединяют нас с тем или иным местом, которое нас сформировало. Некоторые навсегда остаются привязаны к клочку земли или к какой-то дате. А другие навечно прикованы к эмоциям и ощущениям: потери, мести, Любви…

…Или ужасного преступления…

И призрак Люсиль Шарп в вечном одиночестве сидит за роялем в нечеловеческом холоде. И играет одни и те же первые ноты колыбельной.

Которые ее никогда не покидают.

Пусть теплый ветер сны твои Несет ко мне ночами, Пусть свет Луны серебряной Укажет путь ко мне, Приюта нет нам на Земле, Покоя нет нам в Море, Так где же, где, Любовь моя, Вернешься ты ко мне?

Поняв, чего мы боимся, мы понимаем, кто мы такие.

Гильермо дель Торо

Примечания

1

Озеро в Канаде и США, входящее в систему Великих озер. 4-е по площади в США и 11-е в мире. – Здесь и далее прим. перев.

(обратно)

2

Комплекс водопадов на реке Ниагара, отделяющий штат Нью-Йорк от канадской провинции Онтарио. Самый мощный в Северной Америке. Высота – 53 метра.

(обратно)

3

Канал, связывающий систему Великих озер с Атлантическим океаном через реку Гудзон.

(обратно)

4

В описываемые времена в качестве грелок использовали бутылки, которые наполняли горячей водой.

(обратно)

5

Главный историко-архивный музей Британской империи и один из крупнейших музеев мира.

(обратно)

6

Владелец наследуемого титула, выдаваемого Британской короной. Практика награждения баронетством была введена Яковом I Английским в 1611 г. для сбора денег.

(обратно)

7

Джейн Остин (1775–1817) – английская писательница, провозвестница реализма в английской литературе.

(обратно)

8

Мэри Шелли (1797–1851) – английская писательница, автор книги «Франкенштейн, или Современный Прометей».

(обратно)

9

Великая работа (лат.) – в переносном смысле лучшая, наиболее амбициозная работа писателя, художника или композитора.

(обратно)

10

Почетный титул в Великобритании. Здесь – вежливое обращение к более опытному и старшему по возрасту человеку.

(обратно)

11

Главный герой одноименного первого детского романа англо-американской писательницы Фрэнсис Ходжсон Бернетт.

(обратно)

12

Тихим голосом (итал.).

(обратно)

13

Самюэль Тэйлор Колридж (1772–1834) – английский поэт-романтик, выдающийся представитель «озерной школы».

(обратно)

14

Одно из наиболее известных произведений С. Т. Колриджа.

(обратно)

15

Флип – горячий коктейль на основе пива с добавлением взбитого яйца и рома. Тодди – горячий алкогольный напиток на основе чая со специями и рома.

(обратно)

16

Негус – род глинтвейна. Оршад – старинный сироп, смесь миндального молока с сахаром и померанцевой водой. Ратафия – разновидность ликера.

(обратно)

17

Время правления английской королевы Елизаветы I: вторая половина XVII – начало XVIII в. В британской истории считается периодом расцвета искусства и поэзии.

(обратно)

18

Неверный шаг (фр.).

(обратно)

19

Acherontia Laspeyres – крупные бабочки с размахом крыльев 105–135 мм. Отличительной особенностью представителей рода является грудь с рисунком, напоминающим человеческий череп. Один из типичных представителей отряда молей.

(обратно)

20

Анна Радклиф (1764–1823) – английская писательница, одна из основательниц жанра готического романа.

(обратно)

21

Слова из произведения Данте «Божественная комедия», которые были написаны на воротах, ведущих в ад.

(обратно)

22

Крипта – в средневековой западноевропейской культуре одно или несколько помещений, расположенных под алтарем.

(обратно)

23

Псалом № 122 «Восхваление Иерусалима».

(обратно)

24

Наука о насекомых.

(обратно)

25

Жан Анри Фабр (1823–1915) – французский энтомолог и писатель. Офицер ордена Почетного легиона.

(обратно)

26

В пылающем преступлении (лат.). Иносказательно – на месте преступления.

(обратно)

27

«Джек и Джил» – фольклорная английская колыбельная про мальчика и девочку, свалившихся с холма.

(обратно)

28

Ловкость рук (искусство фокусника, разновидность манипуляции).

(обратно)

29

Человек, отвечающий за погрузку.

(обратно)

30

В Англии личным документом является свидетельство о рождении, паспорт и т. д.

(обратно)

31

Старинная золотая монета.

(обратно)

32

Пляска смерти (фр.).

(обратно)

33

В данном случае имеется в виду свечение вокруг головы, или нимб.

(обратно)

34

Один из героев эпоса о рыцарях Круглого стола короля Артура.

(обратно)

35

Перевод К. Бальмонта.

(обратно)

36

Опиумная настойка на спирту.

(обратно)

37

По Данте (Человеческая комедия), Седьмой круг ада, охраняемый Минотавром, – для тех, кто совершил насилие.

(обратно)

38

Буффало находится на севере США, и сильные морозы там не редкость.

(обратно)

39

А. Теннисон. «Сэр Галахад», перевод С. Лихачевой.

(обратно)

40

Уходите. Вы должны сейчас же уйти (итал.).

(обратно)

41

Применяется для отделения мяса от костей при обработке мясных туш.

(обратно)

42

Гран-гиньоль (фр.) – что-либо ужасное и смехотворное одновременно.

(обратно)

43

Орудие пыток. Классический «испанский сапог» состоял из двух досок, между которыми помещалась нога допрашиваемого. Эти доски были внутренней стороной станка, который давил на них, часто ломая стопу.

(обратно)

44

В Англии у входа в мужскую парикмахерскую принято ставить белый столб с красными полосами.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Книга первая Между Страстью и Тьмой

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

Книга вторая Между Тайной и Сумасшествием

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

Книга третья Багровый Пик

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg