«Ревность»

Ревность (fb2) - Ревность 899K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Борисович Троицкий

Андрей Троицкий Ревность

Глава 1

Хозяин адвокатской конторы «Пролозов и компаньоны» вызвал Диму Радченко в свой кабинет, закурил трубку и спросил, чем в данный момент занимается подчиненный. Выслушав ответ, махнул рукой и сказал, что все эти дела не первой срочности и не первой важности. И задал другой вопрос: какое отношение к творчеству известного писателя Павла Наумова. Ответом шеф был разочарован, выяснилось, что Радченко прочитал только одну книгу этого автора, да и не то, чтобы прочитал, просмотрел по диагонали и в восторг не пришел. Книжка попалась в руки, потому что жена увлекается такой литературой, читает все подряд, без разбора.

— Наумов наш старый клиент, — сказал Юрий Полозов. — Он со дня на день уезжает в Америку, в Северную Каролину. Запланировано несколько лекций в университетах на Восточном побережье. И еще, это важнее, — отец находится при смерти. У старика в Америке собственность и большие деньги. Ты поедешь вмести с Наумовым. Он хочет, чтобы в этой поездке его сопровождал хороший юрист.

— Как юрист я бесполезен в Америке. У меня же нет тамошней лицензии.

— Не имеет значения. Думаю, что юридической практикой тебе заниматься не придется. Наумов человек мнительный. А эта поездка очень важна для него. Лекции русского писателя в американских университетах — это престижно. А умирающий папочка может оставить круглую сумму, которая исцелит горечь от потери близкого человека. Короче, ты все понял. Наумову нужен не столько юрист, сколько советчик, человек на которого можно положиться. Он боится осложнений с отцом, у старика трудный характер. Короче, он сам тебе расскажет обо всех своих страхах. Просто будь рядом с ним — вот и вся работа. И давай дельные советы.

— Но я мало смыслю в делах о наследстве.

— Наследством занимается американский адвокат. А тебе остается просто наблюдать за происходящим. Ты свободно говоришь по-английски. И вообще… Симпатичный компанейский парень. Ты мне самому нравишься, когда не зазнаешься и носишь фирменные костюмы, а не дешевые тряпки, купленные на рынке у китайцев. Ты служил в специальных частях морской пехоты. Участвовал в локальных конфликтах и убивал людей голыми руками. Мне не нравятся убийцы, даже если они проливали чужую кровь во имя высших интересов государства. Тем не менее, я рекомендовал именно тебя, а Наумов верит мне на слово. Надеюсь, навыки, полученные в армии, тебе не понадобятся. Во всяком случае, на пляже в Северной Каролине.

— Это надолго, ну, наша поездка?

— Какая разница? Неделя, две недели, месяц… Итак, у одра умирающего отца соберутся все дети: два сына и дочь. Наш клиент Павел Наумов с молодой женой Розой. Кстати, его жена — женщина неземной красоты. У тебя появится шанс на любовную интрижку. Даже не интрижку — шикарное любовное приключение. Последнее «прости» хочет сказать умирающему отцу дочь Ольга. Она давно живет в Штатах, замужем за американцем, у них с мужем фирма по продаже антиквариата. Прилетит из России Вадим Наумов, младший сын, директор какого-то крупного оборонного завода. Вадим неродной сын, Наумовы усыновила мальчишку, когда тот в детстве лишился отца и матери. Все члены семьи приятные интеллигентные люди.

— Да, да, — Радченко выглядел расстроенным и не мог этого скрыть. — Еще кто-то будет из родственников?

— Больше никого. Дима, тебе дают приятную легкую работу, даже не работу, а шикарный отпуск за счет фирмы, а ты задаешь странные вопросы и не испытываешь энтузиазма. Отец Наумова живет в Северной Каролине, от его дома до океанского пляжа, фантастически красивого, всего сто метров. Я бы сам туда съездил вместо тебя. Но кто-то должен делами заниматься.

— Мы с женой и ребенком хотели в отпуск съездить. Уже за путевки заплатили. Галя очень расстроится.

— Ее настроение поднимется, когда ты вернешься. И получишь хорошую премию. Я не женат. Поэтому капризы женщин не мешают работе. А у тебя, как я понимаю, все наоборот. Говорят, ты очень чуткий к капризам жены.

Полозов свел брови, значит, начал закипать, сердиться. Радченко вздохнул и ответил, что готов лететь хоть на край света, раз так надо, а в самолете прочитает последний роман Наумова. Через пару дней Радченко вместе с писателем и его женой вылетел в Америку.

* * *

Майор полиции Юрий Девяткин пнул ногой приоткрытую дверь и стал спускаться вниз по ступенькам. Подвал особняка оказался довольно просторным. Здесь были включено верхнее освещение, несколько люминесцентных ламп с отражателями, кроме того, из окошек под потолком проникал дневной свет. Девяткин поморщился от тяжелого запаха разложения и тлена. Цементная пыль плавала в воздухе и щекотала нос, хотелось чихнуть. Недавно здесь вскрыли бетонный пол, вытаскивали труп, поэтому пыль столбом.

В нескольких шагах от лестницы на низком раскладном стульчике без спинки сидел немолодой дядька эксперт-криминалист Василий Усов, для своих просто дядя Вася. Он наклонился над ямой в полу, светил туда фонариком и ковырял палкой землю, будто что-то искал.

— Привет, как дела? — сказал Девяткин.

— Неплохо. А я думал, вместо тебя кого другого пришлют.

— Это с чего же так думал?

— Говорят, Юра, у тебя неприятности.

Девяткин нахмурился. У дурных вестей длинные ноги, вот уже и дядя Вася знает. Значит, в управлении уголовного розыска всю неделю только об этом и будут сплетничать: Девяткин во время допроса до смерти забил подозреваемого. Да что там… Об этом и так говорят все, кому не лень, он сам слышал разговоры. Мол, по-человечески понять Девяткина можно, подозреваемый — матерый рецидивист, бандит и убийца.

— Значить, от работы пока тебя не отстранили? — спросил дядя Вася.

— Да за что же меня от работы отстранять, господи? — Девяткин, чтобы спастись от подвальной вони, закурил. — Я уже десять раз написал объяснения об обстоятельствах той истории. Несчастного случая. Этого мужика я пальцем не тронул. Его привели из нашего следственного изолятора. Он сел на стул. Еще и допрос не начинали. Он плохо выглядел, лицо бледно, губы серые. Я спросил: как со здоровьем? А он вместо ответа стал медленно оседать, сполз со стула. И грохнулся на пол, ударился головой. Я вызвал врача. Но пока то да се, мужик умер. У него сердце слабое было.

— Понятно. Значит, умер естественной смертью?

— Почему бы и нет. У него на теле никаких повреждений. Точнее, синяки есть. При задержании его оперативники пару раз приложили. Простые синяки и ссадины. От них не умирают. А он здоровый такой бугай, килограмм сто двадцать, не меньше. Ну, был здоровый…

Возле стены на пластиковых ящиках из-под минеральной воды, переговариваясь шепотом, ждали фотограф и два оперативника в штатском из ГУВД Москвы. При появлении Девяткина они поднялись и поздоровались. А теперь с интересом прислушивались к разговору.

— Идите наверх, парни, — сказал им Девяткин. — Приведите понятых. Опросите соседей и администратора из конторы. Затем начинайте обыск. Надо бы до темноты управиться.

— Управимся, Юрий Иванович, — сказал один из оперативников. — Полдень на дворе.

— Дом огромный. Тут работы полно.

Девяткин огляделся по сторонам. Подвал был разделен перегородкой на две половины. Здесь, возле лестницы, стоял отопительный котел и устройства вентиляции воздуха. Наверх уходили короба из оцинкованного железа. Дальше через открытую дверь видна другая часть подвала, пустая и серая.

В нескольких шагах наискосок от лестницы, где устроился дядя Вася, темнел провал в бетонном полу, широкий и длинный. Края неровные, только что здесь оперативники поработали молотком и ломом, освобождая из бетонного плена страшную находку. Возле стены был разложен палас, заскорузлый и потемневший, будто присыпанный толстым слоем пыли.

Девяткин подошел ближе, наклонился. На ковре женское тело, покрытое коркой засохшего раствора. Местами корка потрескалась и отвалилась. Женщина была одета в темно синий брючный костюм и светлую сорочку, на шее бордовый шелковый шарфик, обуви нет. Лицо сильно изуродовано, левый глаз вытек, расплющен нос, выбиты передние зубы, широко открытый рот набит засохшим раствором. На глаз трудно определить, сколько жертве лет, может, двадцать с небольшим, может, все шестьдесят.

— Что скажешь, дядя Вася? — Девяткин присел на корточки. — Приблизительное время убийства?

— Явных гнилостных изменений на женском теле не видно. Значит, неделя или дней десять. Посмотри в углу, за отопительным котлом. Там второй труп. Мы его пока не вытаскивали.

Девяткин прошел в темный угол, включил фонарик. Здесь тоже был провал в бетонном полу, рядом лежал лом, топор и пара лопат. Оперативники начала вскрывать пол, но бросили это занятие, дядя Вася приказал ничего не трогать, пока он не закончит с первым телом. Девяткин посвятил фонарем вниз. Труп лежал ничком. В круге света была хорошо видна левая нога мужчины и еще кисть левой руки, пальцы, сжаты в кулак. Это тело не потрудились завернуть в палас или одеяло, просто бросили здесь и кое-как залили бетоном.

— Убийства совершены здесь же, в доме, — сказал Дядя Вася. — Скорее всего, в кухне. Там на стенах, я видел мелкие кровавые пятна. Трупы столкнули по лестнице в подвал, — на ступеньках брызги крови. Коттедж построили три года назад, но в подвале остались строительные недоделки. Видимо, здесь хотели установить какое-то оборудование, но так и не установили. Остались пустые ниши в полу, каждая шириной в метр и длиной два метра. В одну из ниш бросили женское тело, завернутое в палас. И наскоро залили бетоном.

— Еще что-нибудь?

— Женщина была еще жива, когда тело заливали бетоном. Поэтому дыхательные пути наполнены затвердевшим раствором. На женское тело наткнулись случайно. Месяц назад дом был заложен банку. Хозяин нуждался в наличных. Он оставил особняк в качестве залогового обеспечения по кредиту. Недавно хозяин с женой уехали за границу, вниз спустился представитель банка, котором оставили ключи. Хотел посмотреть, что и как. Пол под ним буквально провалился. Да, могила получилась неглубокой. И палас мягкий. Бетонный пол рассыпался под ногами. Этот парень почувствовал ужасный запах, испугался до обморока. Ну, и позвонил в полицию. Остальное будет известно после вскрытия.

— Не слышал, чей это особняк?

— Есть такой писатель Павел Наумов, он хозяин.

* * *

Ранним утром, когда солнце еще не поднялось, а за окном брезжили предрассветные сумерки, Диму Радченко разбудили телефонный звонок. Он сел на кровати, нашарил трубку мобильника. Звонил врач Сергея Марковича Наумова. Мужчина сказал, что со вчерашнего вечера у старика острые боли в области сердца, он не спал всю ночь. Временами впадал в забытье и снова приходил в себя. Наумов, человек деликатный, запретил звонить сыну Павлу среди ночи. У сына скоро выступление перед читателями в местном университете, надо оставаться свежим и выглядеть на миллион долларов. Сейчас старик попросит разбудить Павла, чтобы тот приехал, машин у выслали.

Радченко поблагодарил врача, надел полосатый халат, отдернул шторы. С высоты двенадцатого этажа открывался вид на уходящую к горизонту автомобильную стоянку, забитую машинами отдыхающих. Он сунул ноги в резиновые шлепанцы, вышел в коридор, лифтом спустился на четвертый этаж и стучал в дверь, пока ее не открыли.

— А, это ты, — жена Павла красавица Роза отошла в сторону, и сморщила носик, будто ждала в гости важную особу, а явился Радченко. — Что случилось?

— Старик…

— Умер? — в глазах Розы блеснул огонек.

— Он жив, — Радченко оторвал взгляд от соблазнительных выпуклостей женского тела. — Ночью был приступ. Но, слава богу, обошлось. Нас ждут. Машина скоро будет.

На Розе была полупрозрачная короткая рубашка цвета морской волны, державшаяся на узких бретельках, с огромным вырезом на груди. Она не стеснялась наготы, напротив, выставляла ее напоказ. Роза повернулась к гостю спиной и, отступив к кофейному столику, медленно наклонилась. Рубашка поползла вверх, обнажая розовые ягодицы. Радченко проглотил слюну и сделал волевое усилие, чтобы отвести взгляд. Роза подняла пачку сигарет, села в кожаное красное кресло, закинула ногу на ногу и прикурила от настольной зажигалки. Даже после бурной ночи, проведенной в гостиничном баре, она выглядела свежей, чувственной и настолько соблазнительной, что за ней пошел бы на край света целый полк мужчин. Возможно, целая армия.

— Время не ждет, — Радченко не уходил. — Мне Павла самому разбудить?

Дверь в спальню приоткрылась, высунулась всклокоченная голова Павла.

— Я уже встал, — он бросил гневный взгляд на жену. — Собирайся, Роза. Или ты прямо так поедешь, голяком?

— Мне обязательно ехать? Башка раскалывается. Может быть, сегодня ты без меня навестишь своего драгоценного папашу?

— Отец будет недоволен…

— Можешь идти, — Павел косо глянул на Радченко. — Сеанс стриптиза закончен.

Радченко вышел за дверь, поднялся к себе.

* * *

Ночь, наполненная болью и страданием, кажется, прошла почти бесследно для старика. Сергей Маркович смотрел ясными глазами, губы порозовели, на худом лице проступили краски жизни. Он лежал на огромной кровати с резной спинкой из красного дерева, истончавшиеся желтые руки поверх одеяла.

— Где Ольга, где моя дочь? — этот вопрос он повторял несколько раз на дню.

— Она не звонила, — ответил Павел. — Ну, думаю, приедет со дня на день…

— Она приедет, — повторил старик. — Я это слышу каждый день. А Ольга даже позвонить не может. Где она? Никто не знает. Что вы за дети? Где у вас сердце?

На этот вопрос Павел ответил покашливанием в кулак.

— Господи, когда господь заберет меня? — Наумов застонал. — Просишь смерти, а получаешь мучения. Новые и новые мучения… И они не кончаются.

— Ну, зачем ты так, отец? — Павел встал, поправил подушку и снова опустился на стул. — Я только что разговаривал с врачом. Он уверяет, что для беспокойства нет оснований. Никаких.

— С годами мой врач все хуже лечит. И все лучше врет. Господи, если мои мучения не кончатся через неделю, клянусь всем святым, я приму яд.

— Но отец…

— Я сказал, что приму яд. И сделаю это, потому что не осталось сил жить дальше. С такими детьми…

Старик повернул голову направо, где стояли капельницы, укрепленные на металлических штативах, за ними светились мониторы медицинской аппаратуры, на столиках громоздились какие-то ящики с переключателями и проводами, протянувшимися к кровати. Если верить приборам, давление старика было в норме, сердце работало как швейцарские часы, содержание кислорода в крови нормальное.

В темной глубине комнаты сидел мужчина в белом халате, ассистент врача по имени Сэм, тот самый, которого Радченко уже встречал здесь несколько раз. Сэм поглядывал на мониторы, изредка делал какие-то пометки в бумагах. Павлу с женой, пришлось довольствоваться жесткими стульями, стоявшими у изголовья кровати. Радченко досталось лучшее место — мягкое кресло возле окна.

— Павел, почитай мне, — голос старика подрагивал от слабости. — С того места, где закладка.

Сын взял с тумбочки зеленый томик «Приключения Оливера Твиста», раскрыл книгу и начал читать ровным невыразительным голосом. Старик лежал, закрыв глаза и не двигаясь, и трудно было понять, дышит он или нет. Лицо Розы сохраняло скорбное выражение, она делала вид, будто внимательно слушает. Иногда кивала головой и тяжело вздыхала. В облегающем черном платье, тесноватом и эротичном, она выглядела более сексуальной, чем в полупрозрачной рубашке на бретельках.

Старик приподнял руку, обрывая чтение.

— Когда я слышу прозу Диккенса, мне видятся вечерние улицы Лондона, сырые, занавешенные туманом. Пахнет дымом, это горожане топят камины. Пешеходов почти нет. Иногда попадается конный экипаж. Это поэзия старой Англии. Ничего подобного сейчас не увидишь. Лондон — это перенаселенный мегаполис. Мертвая Темза, полчища туристов, цены до небес…

Роза вышла из состояния дремоты и оживилась:

— И еще хамское обслуживание в магазинах, — сказала она. — Я одной продавщице чуть в морду не плюнула. Я вернула в магазин платье с пятном, а она мне сказала, что это я пятно поставила. На самом деле оно с пятном продавалось. Продавщица такая зараза…

Роза замолчала, когда Павел ущипнул ее за бок.

— Мне жаль, что я доставляю вам столько неудобств, — сказал Наумов старший. — Потерпите. Теперь уж скоро… Недолго мне мучится.

— Отец, я уверяю тебя, что нет причин…

— Оставь вранье моему доктору. Я же знаю, я чувствую… Читай, сынок, дальше. Впрочем, подожди. У меня икроножные мышцы сводит. Потри их.

— Но есть же ассистент врача. Он знает, то есть может…

— У него пальцы деревянные, — сказал отец. — У тебя лучше получится.

Павел взял край одеяла, приподнял его. По комнате поплыл запах кожного бальзама, которым смазывали стопы. Павел приподнял одну ногу, дряблую и худую, подложил под пятку круглый жесткий валик с кисточками по бокам. Начал тереть икроножную мышцу левой ноги сверху вниз и снизу вверх. Кожа на безволосых ногах была тонкой и блестящей как пергамент, под ней хорошо видны изгибы голубых вен, прощупывались волокна мышц, похожие на тонкие слабые веревки. Павел быстро вспотел, остановился, снял пиджак, и снова принялся за дело.

— Что с тобой, Павел? — старик поморщился. — Ты делаешь мне больно. Пусть она попробует.

Роза нерешительно поднялась, взяла с тумбочки тюбик крема, выдавила его руки и растерла ладони. И, низко наклонившись над кроватью, взялась за дело. Короткое платье сзади высоко задралось, обнажив плотные бедра, а глубокий вырез открыл взгляду старика аппетитные белые груди, не стесненные нижним бельем.

— Так хорошо? — спросила Роза, перехватив взгляд Наумова.

— Очень хорошо, — пропел старик. — Только помедленнее. Не торопись. За нами никто не гонится. Ведь правда?

— Конечно. Нам спешить некуда.

— Это тебе неприятно? Ну, тереть мои ноги?

— Нет, почему же… Как раз наоборот, приятно. Даже очень. Они такие гладенькие, мягкие. Я могу и бедра помассировать. Я умею… Ну, не то, чтобы я профессиональная массажистка. Но я стараюсь.

— Хорошо, старайся, — кивнул старик. На его лице блуждала счастливая идиотическая улыбка. — Старайся, бог тебе воздаст…

Павел, ерзая на стуле, поглядывал на жену, на ее ляжки и зад, обтянутый платьем, и наливался злостью. Видимо, в душе он не ободрял то чрезмерное усердие, тот нездоровый энтузиазм с каким Роза растирает ноги отца.

Глава 2

После знакомства с работником уголовного розыска начальник службы охраны поселка «Лесное озеро» Александр Зуев, разволновался и долго не мог успокоиться. Он пригласил московского гостя в свою комнату, закрыл дверь и повернул ключ. Во время разговора он крутил пуговицу летнего пиджака и проводил бумажной салфеткой по лбу и почему-то старался не встречаться взглядом с собеседником.

— Двойное убийство на нашей территории — в это поверить невозможно, — Зуев поставил бесполезную галочку на листе бумаги. — Я тут четыре года. И никаких происшествий. У кого-то собачка убежит. Или кот на дерево залезет. Вот и все. Люди живут солидные, уважаемые. Крупные бизнесмены, государственные чиновники. И вдруг трупы, залитые бетоном…

— Вы записываете номера автомобилей, которые въезжают на территорию?

— На воротах камера, видеозаписи я храню месяц. Все номера машин могу найти.

— Видел эту камеру, — сказал Девяткин. — Она не пашет. Провод оборван.

— Есть другая камера, скрытая. Она работает. Проверяю ее каждый день. Тут все как в аэропортах и на таможенных терминалах. Клиент не должен знать о видеонаблюдении. Я на таможне раньше работал, майор в отставке. Еще пару лет назад на поселок было сто человек охраны. Камеры наблюдения на каждом углу. Но жители были недовольны.

— Я смотрю, здешняя публика не бедствует. Ну, чтобы экономить на охране.

— Не в деньгах дело. Но пошли разговоры: мол, мы сюда приезжаем отдыхать, а не в кино сниматься. К кому-то, например, любовница в гости завернула. Или близкий друг к скучающей домохозяйке нагрянул. Человек нервничает. Ему не нравится, что у кого-то хранятся такие записи. Короче, штат охраны сократили. Камеры сняли. Но кое-что я оставил. Для своего душевного спокойствия.

— Вы знакомы с Павлом Наумовым?

— Здороваемся. Я горжусь, что здесь, у нас среди чиновников и денежных мешков живет известный писатель. Я немного общался с его женой. Очень хорошая женщина и нос не задирает. И вдруг два трупа… Как все это произошло, если не секрет?

— Мужчина и женщина убиты выстрелами из пистолета, — Девяткин поднял кулак, выставил вперед указательный палец, прицелился в хозяина кабинета. — Пиф-паф… И в дамки. Вот с такого расстояния стреляли. Как мы с вами сидим. Два выстрела в грудь. Ствол иностранного производства, калибр девять миллиметров.

Зуев следил за указательным пальцем гостя, он вздрогнул, когда тот сказал «пиф-паф». Девяткин подумал, что Зуев темнит, что-то не договаривает. Иначе с чего ему так волноваться.

— Убийство произошло десять или одиннадцать дней назад. Эти дни выпали на понедельник и вторник прошлой недели. Ничего подозрительного вам не запомнилось?

— Я уже спрашивал своих парней: они не слышали и не видели ничего подозрительного за последние две-три недели.

— Не помните, когда последний раз сюда приезжал владелец дома Павел Наумов?

— Последний раз видел его две недели назад, — ответил Зуев. — Он приехал вместе с молодой супругой. Два года назад оставил старую жену, женился на красотке по имени Роза. Кстати, она исповедует спортивный образ жизни. Она не сноб, как большинство здешних обитателей. Работала в шоу бизнесе. Потом она немного располнела. И перестала вписываться в концепцию модных изданий. Она говорила, что теперь посвятила себя заботе о муже. О его счастье.

— Она дружила с кем-то из соседей?

— Приглашений было немного. Здешние дамы посматривали на Розу свысока. Просто завидовали ей. Ее обаянию и красоте.

— Итак, Наумов с женой приехал сюда две недели назад. Что дальше?

— Мы с помощником обходили здешние владения. Возле особняка Наумова увидели парня в костюме и с портфелем. Наверное, кто-то из банка приехал. Наумов заложил банку свой дом. Получил полмиллиона долларов и улетел в Америку. Если бы он продал дом, а не заложил, мог получить куда больше. Только за одну землю, без стоимости строения наверняка дали бы миллион долларов.

— Он не продал дом, потому что покупателя пришлось бы искать долго, — ответил Девяткин. — Процедура продажи отнимает много времени. Значит, деньги понадобились срочно. А человек в темном костюме был представителем банка. Он осмотрел дом, получил ключи от хозяина и уехал. Сказал, что вернется через несколько дней. Нужно сделать фотографии всех комнат и еще что-то. Этот клерк и вправду вернулся два дня назад. Спустился в подвал, а пол под его ногами буквально провалился.

— Если бы не эта случайность трупы могли пролежать в подвале хоть сто лет.

— Когда случайных совпадений слишком много, перестаешь верить в случайность. Если бы женщину не завернули в ковер, под слоем бетона не образовалась бы пустота. Ну, что-то вроде пузыря. Но странно… Труп лежал так, что любой человек, оказавшейся в подвале, наступил бы именно на место ее захоронения. Наступил и провалился. Почему убийца выбрал это странное место прямо перед лестницей? Почему завернул свою жертву в ковер?

— Убийство… Оно произошло спонтанно. Под влиянием приступа агрессии. У Наумова был пистолет. Писатель открыл стрельбу. А потом пришлось прятать тела. У него не было времени, чтобы обдумать свои действия. Ведь Наумов новичок. Он страшно перепугался. И все сделал на скорую руку. Возможно, он планировал перезахоронить трупы, когда вернется из Америки. Но вышло по-другому.

— Я вчера полистал одну его книжку, — кивнул Девяткин. — Преступник, совершив убийство, очень толково инсценирует несчастный случай. И оставляет сыщиков в дураках. Это только книга… И все-таки Наумов хорошо подкован в этом вопросе. Хотя бы теоретически.

* * *

К приезду младшего сына Вадима начали готовиться заранее. Наумов оплатил номер в гостинице. Сначала пусть отдохнет, все остальное позже. Павел тоже развил кипучую деятельность. Составил меню ужина, распорядился, чтобы в его номере сервировали стол на четыре персоны. Заказал цветы в свой номер и номер брата.

Хотел пригласить мексиканских музыкантов, но Роза сказала, что у нее и без музыки башка раскалывается. И Павел уступил, — у Вадима после длительного перелета вряд ли возникнет желание засиживаться за столом и вести разговоры.

Вадим появился с часовым опозданием. Это был высокий плотный человек, одетый в дорогой костюм. Он стремительно промчался по коридору, распахнул дверь и заключил в объятия сначала брата, а затем Розу, которую видел впервые. Радченко досталось крепкое рукопожатие. Два официанта из ресторана, стояли в сторонке, у приставных столиков, ожидая распоряжений. Но церемония встречи затягивалась.

После обмена любезностями, Вадим, не выпуская из своих лап, белую руку Розы, изрек десяток стандартный комплиментов. Затем заявил, что читал почти все романы брата, не просто читал, перечитывал их, наслаждаясь прекрасным литературным языком, как знатоки гурманы наслаждаются вкусом изысканных блюд и вин.

— Может быть к столу? — Роза как-то многозначительно улыбнулась, будто предлагала что-то не совсем приличное. — Перекусим.

— Нет, нет… Теперь, веди меня в святая святых, — Вадим схватил брата за плечи и так встряхнул, что голова запрокинулась назад. — Не смею называть твое рабочее место кабинетом. Для меня это святыня. Творческая лаборатория мастера. Пишется с большой буквы. Ну, давай же. Я уже трепещу. Испытываю внутреннюю дрожь.

Павлу пришлось открыть дверь во вторую спальню, служившую ему кабинетом. Вадим вошел, оглянулся по сторонам. Слева ближе к окну двуспальная кровать, покрывало смято, подушки на полу. В темном углу письменный стол, на котором стоял включенный ноутбук и горела лампа, похожая на цветочный горшок. Стеклянная столешница завалена ненужными бумагами и журналами для мужчин. Один из журналов раскрыт на середине. На фотографиях толстая загорелая баба, на которой из одежды только шелковая косынка и очки, пытается расшевелить древнего старика.

Вадим, оглядевшись по сторонам, заговорил тише, а затем перешел на утробный шепот:

— Значит, это и есть творческая лаборатория нашего гения? Черт побери, раньше ты никогда не пускал меня в свой кабинет. При разумной постановке дела легко заработать. Сюда можно водить экскурсии и загребать деньги лопатой.

Он подошел к окну, раздвинул шторы, затем остановил взгляд на кровати. Медленно приблизился к столу. Но Павел, подскочивший к столу раньше, успел свалить порнографические журналы в корзину для бумаг. Но тут взгляду открылся полупрозрачный бюстгальтер цвета морской волны, женский чулок и смятые красные трусики. Такие же трусики, только белые, валялись под столом. Не заметить эти вещи Вадим не мог.

— Жена переодевается, где попало, — Павел был немного смущен. — Одно слово — женщина.

— Понимаю, — кивнул Вадим. — А я уж подумал, что ты сам переодеваешься в женское белье. И как бы черпаешь вдохновение в травести. Дань моде.

— До переодеваний пока не дошло, — улыбнулся Павел. — И размер не мой.

Ужин начался болтовней и пустыми разговорами. Павел сказал, что родные стараются дежурить у постели отца посменно. Сейчас очередь Джона Уолша, мужа Ольги. А с утра на смену заступать ему с Розой. Впрочем, к Розе это не относится, завтра она может не ехать с мужем, а спать до полудня.

* * *

На горячую закуску повара гостиничного ресторана приготовил жульены и салат из креветок с авокадо, так распорядилась Роза. Разговор крутился вокруг болезни отца, последней поездки Розы и Павла в Лондон и капризов погоды.

— Ну, что мы все о пустяках, — встрепенулся Павел. — С братом целую вечность не виделись. Расскажи, как ты?

— До сих пор холостяк, — Вадим смущенно улыбнулся. — На все хватает времени, только не на личную жизнь. Я же был директором завода, где выпускают истребители нового поколения. Полностью засекреченная продукция. Недавно получил новое назначение. С большим повышением. Теперь мы выпускаем оружие… Об этом нельзя говорить. На карте нет города, где находится наш завод. Настолько все серьезно.

— А как же тебя за границу выпускают? — спросил Павел. — Если ты такой весь важный и секретный?

— Во-первых, мне полностью доверяют. На самом верху, в Кремле, в ближайшем окружении президента. Во-вторых, я всего-навсего администратор, директор. Человек, который ничего не знает о технологиях. Ну, похитит меня иностранная разведка. Что я скажу под пытками? По каким дням рабочие получают зарплату?

— А как твоя зарплата?

— Сейчас в оборонную промышленность пошли огромные деньги. Можно обогатиться, стать состоятельным человеком, проработав в моей должности год-полтора. Так что, обижаться не приходиться.

Павел собрался распорядиться насчет горячего, когда раздался звонок. Он поднялся, что-то промычал в трубку и вернулся.

— С отцом плохо. Надо ехать к нему. Роза переодевайся. Надо же, так не вовремя.

— Твоему старику становится плохо в те моменты, когда всем хорошо, — Роза скомкала салфетку и бросила на стол. — Если я приятно провожу вечер, то обязательно позвонят и скажут: ваш старик уже не дышит. Не подает признаков жизни. Когда мы приезжаем, приступ почему-то заканчивается. Будто и ничего не было.

— Собственно, я готов, — сказал Вадим. — Жаль, что так получилось…

* * *

Сели в лимузин, что прислал Наумов, добрались до его особняка. Вадим шел по коридору к спальне так быстро, что за ним никто не поспевал. Он толкнул двустворчатую дверь, пару секунд постоял на пороге, кинулся к кровати и упал на колени. Старик, не успевший слова вымолвить, вдруг всхлипнул, из глаз выкатились мелкие как бисер слезинки и потерялись в морщинах. Он чуть приподнялся на взбитых подушках, положил руку на голову сына, прикрыв ладонью наметившуюся плешь.

Вадим сграбастал край одеяла и расплакался в него. Родственники встали в отдалении, старясь не нарушить торжественную минуту встречи отца с блудным сыном. Радченко наблюдал, как Роза вытащила из сумочки голубой платочек, отороченный кружевами, и стала вытирать крупные слезы, бежавшие из глаз. Сцена была настолько эмоциональна, что Павел, чуждый сантиментам, тоже полез за платком и высморкался.

— Встань сын мой, — сказал Наумов старший загробным голосом.

— Не встану, — ответил Вадим. Он плакал и не стыдился своих слез. — Прости меня за все.

— Уже простил. Простил всех вас, своих детей.

Роза рыдала навзрыд. Радченко тоже, поддавшись общему настроению, полез в карман и проверил, не забыл ли в гостинице платок.

Глава 3

Попасть на территорию поселка «Лесное озеро» человеку постороннему, не имеющему здесь дома, не составляло большого труда. Ворота были открыты весь день. Их закрывали с полуночи до шести утра, у тех, кто въезжает в поселок в это время, спрашивали пропуск. В доме, где находилась служба охраны, коротали время за игрой в карты и телевизором три-четыре аккуратно одетых парня.

Днем работы немного. Охранники должны обходить поселковые улицы и территорию возле искусственного пруда. Там, размещалась лодочная станция, пивной бар. И гордость поселка — двухэтажный летний ресторан с террасой на втором этаже, сверху открывался прекрасный вид на неподвижную водную гладь, старые сосны на противоположном берегу и скульптуры в авангардном стиле, беспорядочно расставленные вдоль дорожек, мощеных плиткой.

В будний день в ресторане посетителей было немного. Девяткин и Зуев перекусили и выпили пива на веранде.

— Давно вы поддерживаете тесные отношения с женой Наумова? — спросил Девяткин.

Ничего в лице Зуева ничего не переменилось, он продолжал разглядывать какую-то точку на горизонте и курил.

— С чего вы решили, что у нас есть какие-то отношения?

— Она, как и вы, исповедует спортивный образ жизни, — усмехнулся Девяткин. — Родство душ. Только не вздумайте врать.

— Все началось в прошлом году, летом. Она спросила, умею ли я играть в теннис. Смогу ли показать, как делать крученую подачу. А потом… Мы изредка встречались в городе. Я, конечно, не был для нее светом в окошке. Таким женщинам нужны парни покруче меня. Но я к ней искренне привязался. Даже надумал бросить семью. Рассказал Розе о своих планах. Она рассмеялась. Искренне, просто до слез. И посоветовала не забивать голову чепухой. Тогда я понял, что наша связь для нее ничего не значила.

— В тот последний день между вами что-то было?

— Нет, конечно. Муж там крутился. И этот хмырь из банка приехал. Мы договорились встретиться в четверг вечером. Я ждал весь день, но звонка не было. Ее мобильник был отключен. На городской телефон Роза звонить запретила. Дома все время точит Наумов, который страдает патологической ревностью. При нем разговаривать трудно.

— Вы уверены, что ревность Наумова именно патологическая? Для ревности не было причины?

— Ну, почему же… Просто я употребил не то слово.

— Когда вы встречались последний раз? О чем разговаривали?

— Месяц назад виделись на Тверской. У меня как раз оказались ключи от квартиры приятеля. Короче… Она пришла, мы немного поболтали. Роза сказала, что ее муж хочет заложить загородный дом. Наумову деньги для чего-то понадобились. Дом заложат, но от этого в жизни ничего не изменится. Она по-прежнему будет приезжать в «Лесное озеро», жить там, сколько захочет. Мы сможем встречаться, когда Наумов будет в городе. О будущей поездке в Америку сказала, что долго там не задержится. В Штатах живет отец ее мужа, старик болеет. И, весьма возможно, дело пахнет большим наследством. А это приятный запах.

— Она объяснила, зачем Наумову срочно понадобились деньги?

— Нет, она ничего не сказала, а мне до лампочки. Встречаться с красивой женщиной и болтать о финансовых проблемах ее мужа, — это глупо. Я пришел не разговоры разговаривать.

Девяткин позвал официанта и, не обратив внимания на протесты Зуева, расплатился.

* * *

Радченко выскользнул из спальни старика Наумова, прошел широким коридором до лестницы и свернул в гостиную. Здесь в большой комнате с диванами и креслами, стоявшими на огромном персидском ковре, окна были распахнуты настежь. С океана дул теплый бриз, слышался крик чаек, летящих над песчаным пляжем и полосой прибоя. В кресле у камина, задрав ноги на кофейный столик, развалился Вадим Наумов. Он отдохнул пару часов на диване и теперь после бессонной ночи не выглядел усталым.

— А это ты, адвокат, — сказал Вадим.

— Там очень душно. Пришел подышать.

— Как наш старикан?

— Роза делает ему массаж ног.

— Отец всегда любил эротические процедуры. Особенно если за них не надо платить. А вот я мог бы подсыпать деньжонок этой девочке. Дать прекрасные чаевые за массаж ног. Говорят, она настоящая нимфоманка.

— Откуда эта информация?

— Так я тебе все и рассказал, — Вадим погрозил пальцем. — В голове не укладывается, как это небесное создание, эта красотка, ложится в одну постель с моим братом? Он не самый умный парень на свете, к тому же грязнуля, жадина и обильно потеет. И, насколько я знаю, по мужской линии не силен. У него все стоит кроме члена. В придачу изо рта воняет скипидаром.

— Он пишет интересные книги. Может быть, женщины ценят его ум?

— Чтобы писать книги не надо быть умным. А его романы годятся на растопку камина. Впрочем, я Люблю Павла. Со всеми его недостатками.

Ветер играл с белыми полотнищами занавесок. Радченко подошел к открытому окну. Солнце поднялось высоко над океаном. Была видна лужайка перед домом, покрытая изумрудной травой, невысокая изгородь, за ней широкий пустынный пляж, океан, уходящий в бесконечность.

— Как прошла ночь? — спросил Радченко.

— Отец стонал, жаловался на боли в груди. Потом заснул, во сне звал блудную дочь Ольгу. Снова проснулся и опять вырубился… Старик очень ждет приезда Ольги, спрашивает о ней. А Ольга пропала неизвестно куда. Вот тебе и любимая дочь…

Откуда-то из-за спины Вадим вытащил плоскую фляжку с виски, отвинтил колпачок и приложился к горлышку.

— У меня есть любопытная информация, — он прикурил сигарету. — Один человек, заслуживающий доверия, сообщил, будто бы завещание составлено в пользу брата. Он получит отцовские деньги, недвижимость, коллекцию старинного оружия, золотых монет, антикварных часов. А нам с сестрой достанутся крошки, которые остаются на праздничном столе, когда торт съеден.

— Не располагаю такой информацией, — сухо ответил Радченко.

— Ты — адвокат моего брата, правды от тебя не добьешься. Вадим наверняка что-то говорил об отцовском завещании. Он что-то знает. Но молчит. Мой брат всегда был любимчиком отца.

— Мне казалось, что любимицей была Ольга. Только у нее с детства сложились доверительные отношения с отцом. У них были какие-то свои игры, свои тайны… Позднее, когда Ольга стала взрослой женщиной, отношения с отцом стали прохладными. Он не захотел дать дочери взаймы крупную сумму денег, когда Ольга начинала свое дело. Поэтому старик хочет исправить старые прегрешения. Он не обидит Ольгу. И вас тоже. Я в этом уверен.

— Я не цепляюсь за деньги отца. Потому сам успешный бизнесмен и весьма небедный человек. Мои активы превышают то, что имеет отец. Но в отличие от брата и сестры, я искренне люблю старика, он мне дорог. Возможно, это единственный по-настоящему близкий мне человек. Да, да, на все планете нет дороже человека, чем он.

— Павел тоже любит отца.

— Ире и Павлу нужны только деньги. Потому что вся человеческая сущность этих людей исчерпывается тремя понятиями: алчность, зависть и злоба. Так они устроены, их не переделать. Конечно, и я бы не отказался получить некоторую сумму наличными и в придачу этот дом. Но я приехал сюда не за деньгами. Если мое присутствие подарит отцу единственный час жизни, не час, хоть полчаса, значит, я не зря здесь торчу. Я останусь с отцом до конца, до его последнего вздоха.

* * *

Просмотр видеозаписей, полученных при помощи скрытой камеры в поселке «Лесное озеро», Девяткин устроил в небольшом кинозале. Киносеанс с перерывами продолжался шестнадцать часов, присутствовали девять наиболее опытных оперативников и следователей уголовного розыска Москвы. Перед началом просмотра Девяткин не забыл сказать, что судебные эксперты закончили основные исследования и пришли к следующему выводу.

Мужчина и женщина, найденные в подвале одного из домов в поселке «Лесное озеро», были убиты десятого или одиннадцатого июля, точнее время установить не удалось. Женщине приблизительно сорок один — сорок два года, мужчине около пятидесяти, документов нет. Жертвы застрелены из одного пистолета девятого калибра, с близкого расстояния, почти в упор, оружие не найдено. Лицо мужчины и женщины до неузнаваемости изуродованы тупым тяжелым предметом, обухом топора или молотком. Следов спермы не обнаружено, но эксперты утверждают, что перед смертью женщина была изнасилована. Насильник пользовался презервативом.

Для следствия интерес представляют автомобили, которые въезжали на территорию поселка в течение десятого и одиннадцатого июля. За это время в «Лесное озеро» заехало сто пятьдесят три автомашины и выехало сто сорок восемь. Некоторые автомобили выезжали и въезжали несколько раз, номера повторяются, и это облегчит работу. Скрытая камера была установлена в будке охраны за воротами, с этого места был неплохой обзор, разрешение камеры довольно высокое, поэтому и качество видеозаписей хорошее. Оператор, чтобы сократить время просмотра, будет проматывать отрывки записи, где нет людей и машин.

Территория перед воротами освещена достаточно хорошо, чтобы увидеть номера машин, лица водителей и пассажиров, сидящих спереди. В дневное время машины перед воротами тоже останавливаются, всего на несколько секунд, поскольку там лежачий полицейский. Оперативники в зале опытные, не один десяток лет отработавшие в уголовном розыске, у всех профессиональная память на лица. Многих бандитов и убийц полицейские знают, как говориться, лично. И знают очень неплохо.

Возможно, кто-то из сидящих в зале сможет опознать в водителе или пассажире криминального авторитета или человека, проходившего когда-то по делу об убийстве. Сомнений в том, что действовал профессионал, нет. Преступление неплохо подготовлено и выполнено почти безупречно. Девяткин занял место на стуле, свет погас, на экране появилось изображение автомобиля, стоявшего возле будки с охраной.

За то время пока сыщики смотрели видеозаписи, были установлены владельцы почти всех машин, заезжавших в поселок. Где-то три четверти автомобилей — частные, остальные служебные. В основном из гаража правительства России, крупных банков и государственных компаний. С владельцами автомашин или их родственниками связались по телефону. Ничего подозрительного не выявлено.

К концу просмотра все оперативники, присутствовавшие в зале, заявили, что никто из водителей и пассажиров, им не знаком. Ошибка исключена.

Глава 4

Наступила глубокая ночь, когда Девяткин объявил часовой перерыв и сказал, что в соседней комнате можно выпить крепкого кофе и пожевать бутерброды. Люди вернулись в зал через час. Впереди еще пять-шесть часов работы, — и все. Нужно посмотреть видеозаписи той же камеры за одиннадцатое июля, может статься, преступник и его жертвы прибыли в поселок раньше, а убийство произошло, скажем, через несколько часов ила даже через сутки после их приезда.

Погас верхний свет, на экран вывели изображение. Материалы досмотрели почти до конца, когда появилась машина, неновый «Фольксваген пассат», за рулем которого сидел мужчина в светлой рубашке, место рядом с водителем было пусто, но сзади хорошо видны два темных силуэта пассажиров. Время записи обозначено в нижнем левом уголке экрана: пять тридцать вечера, на улице светло, погода ясная.

Машина, въезжающая через раскрытые ворота, сбросила скорость, почти остановилась перед «лежачим полицейским». Лицо водителя попало в фокус. Оператор нажал кнопку «стоп-кадра» и увеличил изображение. Что ж, лицо хорошее. Лет сорок пять, гладко выбрит. Темные коротко подстриженные волосы, прямой нос, волевой подбородок. А вот взгляд неприятный.

— Знакомая личность, — сказал один из оперативников. — Сергей Лорес. Последний раз задержан в Москве в кафе «Восток» три года назад. Была оперативная информация, что этот тип убил двух турецких бизнесменов и их водителя. Расстрелял из автомата на автомобильной стоянке. Мы взяли Лореса, обыскали его квартиру и квартиру его лучшей подружки, но ничего не нашли. Ни орудий убийства, ни наркоты, ни крупных сумм наличными… Ничего. С Лоресом проводили допросы в течение трех дней, безрезультатно. Пришлось отпустить. За три года он почти не изменился.

В зале включили верхний свет.

— Я этого малого помню, — сказал другой опер. — Лорес, он же Андрей Кузьменко, он же Губяк, Овечкин, Анатолий Пройма… Я вел дело об убийстве женщины. Подозреваемым был Лорес. Пострадавшая утонула в ванной. Но судебные эксперты обнаружили повреждения внутренних органов, как следствие — внутренние кровоизлияния. Перед смертью, дамочку хорошо избили. Влили в горло вина. И утопили. Установлено, что Лореса видели рядом с этой женщиной в продуктовом магазине за два часа до ее гибели. Улыбнулся ей и что-то сказал. Запись видеокамеры в этом продуктовом магазине — это все, что у нас было на Лореса. Короче, через сутки мы отпустили этого хмыря. А муж той женщины, а он к моменту убийства не жил с пострадавшей два года, получил всю ее недвижимость. Московские квартиры, два особняка. И кучу денег.

— Про Лореса говорили, но это все на уровне слухов, что он совершал убийства по заказу преступных авторитетов, — сказал первый оперативник. — Точно помню, что к уголовной ответственности его не привлекали.

Из архива принесли досье Лореса. Еще полчаса люди, собравшиеся в зале, говорили о его связях в преступном мире и покровителях, среди которых были известные преступные авторитеты, потом разошлись. Лица пассажиров «Фольксвагена», сидевших сзади, восстановить не удалось даже после компьютерной обработки видеозаписи. Только темный абрис плеч, шеи и головы, — и все.

Однако можно с большой долей уверенности предположить, что один из спутников Лореса — мужчина, второй — женщина. Автомобиль зарегистрирован на имя некоего Бориса Серафимова, коммерсанта, который скончался три месяца назад от инфаркта. По словам вдовы, незадолго до кончины Борис был вынужден отдать в счет погашения долга кое-что из вещей, золотые часы, доставшиеся от деда, и «Фольксваген». Деталей его бизнеса и людей, с которыми покойный Серафимов поддерживал деловые отношения, вдова не знала.

Девяткин в третий раз сел за просмотр тощего досье Лореса. Близких родственников нет. Чем занимается, какой собственностью владеет и где живет в настоящее время — неизвестно. Но в досье были имена одного приятеля Лореса и двух его близких подруг. Выяснили, что приятель месяц назад уехал в Германию и с той поры в Москве не появлялся.

* * *

Было половина пятого утра, когда Девяткин распорядился, направить оперативные группы по двум адресам, где проживают подружки Лореса. Любовника на месте не оказалось. Но у одной из девиц, неотразимой красоты двадцатидвухлетней Веры Новиковой, студентки, Лорес провел позапрошлую ночь. Девяткин дал команду, чтобы на квартирах остались три-четыре вооруженных оперативника. Ключи от обеих квартир у Лореса есть, он может появиться в любую минуты.

Утро, день и большая часть вечера прошли спокойно, на ночь глядя Лорес позвонил в дверь той самой студентки. Через минуту на его запястьях защелкнули стальные браслеты. Еще через час он сидел в следственном кабинете Московского уголовного розыска, улыбался и повторял, что произошло недоразумение, какая-то ошибка, нет никаких оснований задерживать честного гражданина, не совершавшего противоправных действий.

Девяткин задал пару вопросов, Лорес заявил, что ничего не скажет, пока в кабинете не появится адвокат. Тогда задержанному разрешили сделать телефонный звонок. Вскоре приехал адвокат. Девяткин встретил его в коридоре, завел в тесную комнатенку. И сказал в доверительной беседе, что Лореса подозревают в двух жестоких убийствах. Доказательная база у следствия сильная. На этот раз Лорес наконец сядет, и до конца дней будет гнить где-нибудь на зоне за Полярным кругом. Но все это будет потом, позже. Через месяц, полгода, через год.

Но сегодня, прямо сейчас, следствию нужно выяснить, кто заказал убийство мужчины и женщины в поселке «Лесное озеро». И если адвокат вздумает проявлять чудеса крючкотворства и встанет на пути Девяткина, то горько раскается в своем поступке. Очень часто защитники, которые выгораживают бандитов и жестоких убийц, сами плохо кончают, — такова логика жизни. С адвокатом происходит несчастный случай, самоубийство или что похуже.

А может и так: в преступных кругах пойдет слух, что адвокат сам сдал Лореса полиции и выболтал много такого, о чем должен молчать до гробовой доски. Из корыстных или иных соображений, — неизвестно. И тогда дружки Лореса, а это люди опасные, сделают все, чтобы адвокат замолчал навсегда. Поэтому во время допроса адвокат должен вести себя тихо, не выражать протестов и не давать умных советов убийце. Тогда неприятности, как грозовая туча, пройдут стороной.

До сего дня защитник не был лично знаком с Девяткиным, но слышал о нем нечто такое, что сразу поверил: эти угрозы — отнюдь не пустой звук. Во время допроса, адвокат помалкивал, обильно потел, что-то черкал в своем блокноте. Потом попросил Девяткина оставить его один на один с Лоресом буквально на минуту. И придушенным шепотом сообщил ему на ухо, что разговаривал с одним информированным человеком. Тот сказал, что у следствия на руках все козыри, возможно, существует даже не видеозапись самого убийства, которое совершил Лорес в загородном особняке.

Может быть, этот как раз тот редкий случай, когда запираться нет никакого смысла. Лично он, адвокат, не видит в своей миссии серьезных перспектив. Лорес был настолько поражен этим коротким разговором, что попросил у Девяткина время на размышление. Его увели в камеру, адвокат ушел.

Девяткин устроился на кожаном диване. Он подумал, что не спал двое суток. Поднялся, задернул занавеску, запер дверь и отключил телефон.

* * *

Вечер тянулся бесконечно долго. У кровати старика сидел Павел, он монотонным усыпляющим голосом читал Диккенса. Роза боролась с дремотой, механически кивая головой. Сегодня она надела розовое с глубоким декольте платье, тесно обтягивающее высокую грудь и едва прикрывавшее зад.

— Хватит, — сказал старик скрипучим голосом.

Долго тянулась пауза. Из мрака выплыл человек в белом халате. Низко наклонившись, он что-то прошептал в ухо старика и выслушал его ответ. Несколько минут старик смотрел в потолок, наконец, прервал молчание:

— Теперь я хочу сказать нечто важное. Павел, ты подарил мне свою книгу, в которой защищаешь этого проходимца и бандита Шалевича. Вчера вечером я наконец дочитал твой опус. Я разочарован, Павел. Скажи, почему ты стыдишься своего имени? Зачем ты выдумал этот псевдоним и поставил его на обложку?

— Таково было условие издателя, — соврал Павел и подумал, что соврал неудачно. — То есть… Ну, я же пишу художественную литературу. Пишу романы. А здесь документальная вещь. Не мой жанр, и я решил… То есть мы решили…

— Не хочу слушать этот лепет, — сказал старик. — Я, я… Когда ты познакомишься с новым вариантом завещания… О, тогда поймешь, что отказываться от фамилии предков, это противоречит моральным принципам человека. Твои деды гордились фамилией Наумов. А ты… В России только преступники, воры, скрывающиеся от наказания, берут псевдоним или кличку. Для меня позор, что мой сын, — подписываться чужим именем. И ты как вор, как последний преступник, прячешься за жалким псевдонимом. Рад, что мать не дожила до этого часа.

— Отец, господи…

— Все, разговор закончен, — отрезал старик. — Выводы уже сделаны. Утром я вызову адвоката. Исправлю завещание. Не в твою пользу. Хочу, чтобы ты знал об этом. Знал, что сам во всем виноват.

Павел приоткрыл рот, выпучил глаза и так застыл. Он сидел неподвижно, словно пораженный молнией. Кажется, даже не дышал.

Радченко прислушивался к разговору. Сегодня ему достался жесткий стул в дальнем углу комнаты, ближе к двери. В удобном мягком кресле у окна дремал Джон Уолш, муж Ольги. Он задрал ноги в ковбойских сапогах на кофейный столик, расстегнул рубашку до пупа и откинул голову назад.

Время от времени он просыпался, прислушивался к разговору и, решив, что ничего интересного не происходит, снова погружался в дрему. Сейчас при слове «завещание», он окончательно проснулся, сбросил со столика ноги и выставил вперед левое ухо. Уолшу понравилось то, что он услышал. Если Павел потерял деньги, значит, Ольга и он станут немного богаче. Уолш разгладил усы и усмехнулся.

— Джон, — голос старика окреп. — Иди ближе.

Джон подскочил с кресла, прихрамывая, подошел к кровати старика. Встал возле изголовья и скорчил печальную физиономию.

— Джон, почему ты ничего не говоришь об Ольге?

— Просто нет новостей. Оля болеет. У нее высокая температура и сильный кашель. Я говорил с врачом: он запретил ей разговаривать. Даже по телефону.

— Это я слышал и вчера, и позавчера, — проворчал старик. — Я спрашиваю, когда она будет здесь?

— Как только ей станет лучше, — Джон неловко переминался с ноги на ногу. — Я снова поговорю с врачом сегодня же.

— Ее врач, видимо, не лучше моего, — вздохнул старик. — Все это странно… У человека простуда проходит за неделю… Вот что, Джон. Дозвонись Оле и передай вот что. Я изменю завещание, если она не будет сидеть здесь, возле меня. Если она не хочет поцеловать умирающего отца, значит… Значит, она не получит ничего. Сроку у нее — пять-шесть дней.

* * *

Старик забыл о существовании Джона и долго лежал с закрытыми глазами, потом попросил воды. Напившись, взял с тумбочки очки, внимательно посмотрел на Розу. Оценив ее наряд и приятные округлости фигуры, сказал:

— Роза, что-то у меня сегодня ноги побаливают. Боль не только в икроножных мышцах. Она выше пошла, на бедра. Может быть, ты…

Роза вскочила со стула.

— Конечно, я помассирую, лежите спокойно.

Она взяла тюбик крема, откинула одеяло и приступила к делу. Старик сладко стонал и, приподнимая голову, заглядывал в декольте Розы, полировал взглядом ее бедра.

— Розочка, посмотри, пожалуйста: с меня трусы сваливаются, — сказал Наумов. — Прямо падают. Неловко перед тобой. Не знаю, то ли я сильно похудел, то ли резинка ослабла. Как думаешь?

— Резинка ослабла, — улыбнулась Роза. — Трусы сейчас совсем не нужны. Мы их снимем. Давайте я помогу. Вот так, вот так…

В гостиницу возвращались в лимузине старика. Роза успела залезть в бар-холодильник и выпить бутылку пива. Павла трясло от злости, чтобы сдержать себя, он отвернулся к окну. Когда подъезжали к отелю, он сказал жене:

— Старик мелет вздор о моральных нормах и вечных ценностях, а сам у всех на глазах спустил трусы и чуть не трахнул тебя. А еще заявляет, что умирать собирается… Пока он не поимеет тебя, точно не умрет. И, уже умирая, сделает еще пару исправлений в завещании. Чтобы мне ни гроша не досталось.

— Ну что ты разорался как баба? — Роза сверкнула глазами и сжала кулаки. — Никто никого не трахал. Твой старик не помнит, когда у него стоял. Впрочем, как и ты. Это у вас наследственное.

— То-то я смотрю: ты с таким энтузиазмом снимала с него трусы, что отец прослезился от удовольствия. Если бы я не сидел рядом, прыгнула бы в его постель.

— Одолжи у кого-нибудь немного мозгов, — зашипела Роза. — Ты просто идиот.

Она хотела сказать еще что-то, но машина уже остановилась у входа в гостиницу, и швейцар распахнул заднюю дверцу.

Глава 5

Девяткин спустился в столовую, взял салат, бифштекс и кофе с молоком, сел у окна. Он меланхолично ковырял вилкой салат и просматривал спортивную колонку в газете, когда напротив него приземлился Иван Широков, полковник полиции, служивший в Управлении по борьбе с экономическими преступлениями. Разговаривать не хотелось. Девяткин сделал вид, будто полностью поглощен спортивными новостями, даже окружающих не замечает. Фокус не получился. Широков поздоровался, протянул руку. Пришлось ответить, и начать муторный разговор, похожий на допрос, где Широков выступал в роли следователя.

— Слушай Юра, это правда? Ну, что ты задержанного во время допроса… Говорят, ты перестарался немного.

— Вранье, — аппетит мгновенно пропал. — У человека было слабое больное сердце. Когда он умер, я еще и допроса не начал. Только вытащил бланк и… Он грохнулся с табурета, сильно ударился головой. Даже есть рассечение на затылке. Я сам испугался. Он лежит, из затылка хлещет кровь, глаза вылезли из орбит. И уже начинаются судороги. Моей вины тут нет.

— Да, я понимаю, — по лицу Широкова было видно, что он не поверил ни единому слову. — Понимаю… У меня у самого такое бывает. Допрашиваешь какого-нибудь сукина сына, а он вола крутит. Сам иногда сдержаться не могу. Ярость прямо глаза застилает. Дашь в пятак, — и немного легче.

— Я этого гада пальцем не тронул, — повторил Девяткин. — Я бы все равно не стал пачкаться об это дерьмо.

— Ну что ты передо мной… Мы же свои парни. Я ведь тебе не начальник. И в управлении собственной безопасности не служу. Мое мнение такое. Ситуация сложная, потому что раньше такое с тобой уже случалось. Несколько лет назад ты, если помнишь, ты так отделал одного коммерсанта, что тот долго не мог шнурки на ботинках завязать. Он так и не оправился, скончался. Тогда тебя наказали. Предложили на выбор: написать рапорт или отправляться в один городишко. Да, да… Где уголовников живет больше, гораздо больше, чем законопослушных граждан. Ты справился, навел там порядок. Да, железной рукой. И вернулся победителем.

— Это дела давно минувших дней. Кто о них сейчас помнит?

— Ошибаешься, — Широков хлебал суп и говорил одновременно. — Кому надо — помнят. И плохое помнят, и хорошее. Все наше прошлое сложено с сундуки с нафталином. И где-то хранится. Если надо освежить в памяти хорошее, откроют один сундук. Нужно плохое. Вот другой сундук. Беда в том, что хорошего никто не вспоминает. А вот помои… Да, да, всегда и всем нужны только помои и дерьмо.

— У тебя, гляжу, целая философия.

— Скверно вот что: тот уголовник, которого ты допрашивал, получил рассечение на затылке. Скажут: Девяткин сначала запугивал подследственного, бил его чем попало… Иди докажи, что этого не было. Но раньше времени ты нос не вешай. Я слышал, сейчас ты занимаешься громким делом, даже в газетах об этом пишут.

— Ты до сих пор веришь газетам?

— Я верю информации, которую получаю из своих источников. А начальству надоело терпеть твои методы работы. Короче, так. Я знаю точно: если ты это дело раскрутишь и найдешь убийц, в МУРе и Министерстве внутренних дел, может быть, закроют глаза. Да, да… На тот прискорбный факт, что подозреваемый скончался в следственном кабинете во время допроса. Мой совет тебе, Юра: постарайся найти убийц. Но держи себя в руках.

— Может быть, я так и поступлю, — вздохнул Девяткин. — Напишу рапорт и пошлю всех к матери.

— Только не горячись, — сказал Широков. — Управление собственной безопасности разглядывает тебя сквозь увеличительно стекло. Эти ребята ждут одного: когда ты оступишься и упадешь. Поэтому никакого рукоприкладства. Если задержанный попросит принести ему горячего кофе и горячих булочек, сходи и принеси. И не забудь пожелать приятного аппетита.

* * *

Оказавшись в номере, Радченко принял душ. Он сделал пару звонков в Москву, достал из портфеля книгу «Шаг в пропасть» Павла Наумова. На днях он получил этот солидный том, напечатанный на дорогой глянцевой бумаге, из рук автора, с его с дарственной надпись. Каждый вечер читал одну главу, но непрочитанной оставались две трети книги. Радченко подумал, что надо поскорее добить это дело, и хорошо бы успеть до утра. Завтра будут другие дела.

Он поднял телефонную трубку, заказал бутерброды и полдюжены газированной воды в бутылках. Присел на диван, зашуршал страницами. Павел Наумов поставил на обложке не свое имя, а псевдонимом Белов. Книга повествовала о жизни крупного предпринимателя, некоего Сергея Шалевича, осужденного за крупные хищения государственных денег, подлог, подкуп крупных чиновников, нанесение тяжких телесных повреждений депутату государственной думы, продажу поддельных векселей, долговых расписок и других ценных бумаг.

Задача автора книги состояла не в том, чтобы донести до читателя правду. Задача в том, чтобы малые крупицы правды перемешать с выдумкой. Спрятать темные дела и выставить напоказ то, что выставлять напоказ нужно: бескорыстие, доброту, широкую натуру героя. Поди проверь, что было, а чего не было.

Радченко перевернул последнюю страницу, когда ночную непроглядную темноту за окном уже теснила серая предрассветная мгла. Он вышел на балкон и подумал, что в общем и целом Павел Наумов с задачей справился, деньги отработал честно.

Адвокатская контора «Полозов и партнеры», защищала Шалевича в суде. В свое время босс хотел подключить Радченко как этому делу, но передумал, защитников Шалевичу и так хватало.

Радченко, знакомый с материалами дела, про себя решил, что бизнесмен легко отделался: всего восемь лет лагерей. Он отбывает срок в колонии, которую купил с потрохами, от начальника до последнего контролера, хлебореза, лепилы и библиотекаря. В колонии, он имеет все, о чем можно только мечтать человек с богатым воображением, начиная с продуктовых деликатесов, коллекционного вина, заканчивая девочками и кокаином.

Книга не стала бестселлером, продажи шли вяло.

* * *

Девяткин вышел из столовой голодным и злым. Он вразвалочку шел через двор, чувствуя зуд в кулаках и злость на полковника Широкова, который всегда больше всех знает, треплется и дает советы, никчемные, бесполезные. Девяткин чувствовал, как внутри, где-то в душе, в самом сердце, закипает котел с адским варевом.

Он пересек внутренний двор обширного комплекса зданий Главного управления внутренних дел Москвы. Моросил дождь, сигарета, зажатая в губах, горчила. Он предъявил удостоверение дежурному офицеру, охранявшему служебный вход в следственную тюрьму. Лязгнул замок, Девяткин стал спускаться вниз, в подвал, в один из кабинетов, где проводили допросы.

Он подумал, что сейчас два часа дня, свидание с одной очаровательной женщиной по имени Тамара назначено на шесть вечера возле кинотеатра на Пушкинской площади. Тут пешком всего-то четверть часа ходьбы. Мог бы получиться интересный вечер. Кино, ресторан… А там уж как повезет. Если у Тамары будет настроение, вечер получит удивительное продолжение. Он навел порядок в своей холостяцкой квартире, наполнил холодильник вкусными вещами и поменял постельное белье. Этого свидания он долго ждал, а Тамара все не решалась сделать последний шаг навстречу, все тянула…

Он подумал, что из этой женщины могла бы получиться хорошая жена, и человек она неглупый, быстро кроссворды решает. Может быть, Тамара и есть счастье майора Девяткина. Ответ на этот вопрос еще некоторое время останется открытым. Потому что увидеться сегодня не судьба. Не будет ни приятного вечера, ни его продолжения, потому что закончить допрос до шести вечера нет шансов.

В подвале он снова предъявил удостоверение и расписался в регистрационном журнале. Снова щелкнул замок, дальше коридор, разделенный перегородками на несколько секций. Зуд в кулаках не утихал, а почему-то становился все злее. Кипящая кастрюля с адским варевом пускала пар и клокотала.

Девяткин вошел в следственный кабинет. За столом сидел здоровенный малый, оперативник Саша Лебедев, чемпион Москвы по вольной борьбе в супертяжелом весе. Напротив него на привинченном к полу табурете устроился Сергей Лорес, одетый в летний серо-голубой костюм, туфли с лаковым верхом. Волосы напомажены и зачесаны назад. Не угадал он с одеждой, ведь к подружке собирался, не в тюрьму. Сидеть неудобно, табурет, привинченный к полу, не двигался. На левой руке браслет наручников, второй браслет пристегнут к металлическому кольцу, торчащему из столешницы.

Час назад Лебедев начал допрос, задал пару десятков общих вопросов и заполнил две страницы протокола. Девяткин ничего не сказал, сделал знак рукой, мол, продолжай. Устроился на стуле за спиной Лореса. В кабинет вошел и сел возле двери еще один оперативник Саша Ковтун, тоже спортсмен, большой парень. Он улыбнулся Девяткину, развернул газету и уткнулся в нее.

Пахло хлоркой, окон в кабинете не было, к исходу третьего часа от света люминесцентной лампы стали побаливать глаза. Лоресу не сиделось, он нервничал, бросал взгляд за спину на Девяткина, будто ждал, что тот подкрадется сзади, накинет на шею удавку и стянет концы. Лебедев задавал вопросы, Лорес отвечал медленно, надолго задумывался, часто повторял, что без адвоката больше слова не скажет.

— Вспоминай весь день одиннадцатого июля, — сказал Лебедев. — По минутам. Не торопись, вспоминай. Итак, ты проснулся… Что дальше?

— Я десятый раз повторяю, что весь день пьяный был. С утра до вечера. Ничего не помню. Проснулся, вмазал стакан водки… И снова заснул. Вызовите адвоката.

— Адвокат, задница моя, у тебя уже был, — ответил Лебедев.

Девяткин раздавил окурок каблуком ботинка.

— Все, хватит, — сказал он. — Столько времени потеряли. И все без толку.

Он поднялся, снял пиджак, пристроил его на спинке стула, развязал узел галстука и закатал по локоть рукава рубашки.

— Надо этого деятеля отстегнуть от стола. А то руку ему сразу сломаем.

— Да, да, сейчас, — ответил Лебедев.

Он дописал предложение, поставил в протоколе жирную точку и убрал все бумаги и ручки в верхний ящик стола. А вместо них вытащил ключи от наручников, резиновую палку со свинцовым стержнем внутри, несколько пластиковых пакетов, моток скотча и пару махровых полотенец. Другой оперативник поднялся со стула, вышел в коридор и вскоре вернулся с огромным железным ведром, полным воды.

Он поставил ведро на пол посередине кабинета, закрыл дверь, обитую железными листами, на внутренний засов. Встал перед Лоресом, которого колотила нервная дрожь, и тихо сказал, почти прошептал:

— На колени.

— Что? — Лорес поднял голову, он не мог справиться с собой, нижняя челюсть дрожала, щека дергалась. — Не понял.

— На колени, мать твою, — заорал оперативник. — И руки за спину.

Глава 6

Джон Уолш позвонил Радченко под вечер и сказал, что надо бы поговорить. И лучшее место — бар на втором гостиницы, там спокойно и посетителей немного. Когда Радченко вошел, Уолш сидел за столиком у окна, пил пиво и любовался на лазурный океан.

— Ты единственный человек в этой компании, который хорошо знает английский, — Уолш позвал официанта и попросил два светлых пива и чиспсы с салсой. — И еще: кажется, ты толковый малый. Ты передашь все, что услышишь здесь, родственникам моей жены. Это длинная история, поэтому начну с начала.

Уолш вытащил из пачки сигарету и начал рассказ. Отслужив четыре года в морской пехоте, он вернулся на гражданку с твердым решением стать полицейским. Он с отличием окончил полицейскую академию в Нью-Йорке, начинал патрульным, позже работал в отделе по расследованию убийств в Бруклине. Однажды получил приглашение ФБР и решил не отказываться. Выдержал ряд собеседований и проверок, прошел переподготовку в школе ФБР.

Семь лет работал оперативным сотрудником. Во время операции по задержанию трех особо опасных бандитов и убийц получил множественные осколочные ранения от ручной гранаты. Довольно долго лечился, но врачи не боги. Он до сих пор прихрамывал на правую ногу и глух на правое ухо. Уолшу предложили работу и приличную зарплату, в аналитическом управлении, а затем в центральном информационном центре ФБР.

Эту нудную рутину Уолш ненавидел. До пенсии оставалось далеко, ему предстояло годами заниматься писаниной и перебирать бумажки. Одно время он хотел подыскать другую работу, например, частного детектива. Тогда казалось: ловить преступников — это единственное дело в жизни, с которым он неплохо справляется. Но после ранения уверенности в своих силах поубавилось, и он оставил эти мысли. В то время он уже встречался с Ольгой Наумовой, успешной и очень привлекательной женщиной. Ольга владела салоном современной мебели в центре Вашингтона. Дела шли без особого блеска, но денег на жизнь хватало.

Как-то Ольга сказала, что на торговле современной мебелью много не заработаешь. Вот если бы работать со старинными антикварными вещами. Прибыль будет на порядок, на два порядка выше. Но где взять старину. На частных распродажах редко продают что-то по-настоящему интересное. В основном подержанную мебель, не представляющую никакого интереса для знатоков. Во время того разговора Джон вспомнил одну историю.

Один психопат, в прошлом дважды судимый продавец бакалейной лавки, накачался какой-то дряни, взял огромный тесак и залез в чужой дом. Он хладнокровно расправился с семьей из четырех человек: начал с мужа и жены, закончил двумя несовершеннолетними детьми. А потом, когда наступило просветление, убийца ужаснувшись содеянному, вышиб себе мозги из револьвера сорок пятого калибра, который нашел в доме.

Джон прибыл на место происшествия, чтобы допросить наследника, брата главы семейства. Когда покончили с вопросами и ответами, тот парень сказал, что хочет продать дом и все, что в нем есть. На классические автомобили, которые начал коллекционировать еще покойный дед, найдутся покупатель. Дом брата будет продать очень трудно, придется сбросить полцены, а то и больше. Но первым делом надо избавиться от антикварной мебели.

Но где найти человека без предрассудков? За несколько гарнитуров девятнадцатого века, сделанных в Италии известным мастером, человек просил гроши. А прибыль, которую можно получить, перепродав эту мебель знатокам коллекционерам, просто ошеломляет. Чистая астрономия.

По своему опыту он точно знает: наследники потерпевших или самоубийц первым делом стараются избавиться от мебели, на которую попала кровь, и предметов интерьера. По случаю помимо мебели можно купить за бесценок, очень редкие антикварные вещи. Целые коллекции старинного фарфора, гобелены ручной работы, картины, редкие ковры и многое другое.

Выяснить нужные адреса — вот проблема. Но ее Джон решит, ведь он работает в информационном центре ФБР, куда стекается вся информация о тяжких и особо тяжких преступлениях, совершенных во всех уголках страны. Вот так пять лет назад начался этот бизнес.

Ольга получала информацию от Джона, созванивалась с богачами или их наследниками — а дальше дело случая. Часто она слышала слово «нет» или нарывалась на грубость, но случались, судьба преподносила королевские подарки. На первых порах ее тошнило при виде мебели в кровавых пятнах, но человек привыкает ко всему.

Затея была не совсем законной, Джон не имел права пользоваться служебным положением в корыстных целях. Но прибыль оправдывала риски. Ольга колесила по стране, вступала в переговоры с продавцами и частенько срывала банк. Вместе с мебелью она покупала коллекции старинного фарфора, ковры ручной работы и многое другое. Еще через полгода она открыла магазин антикварной мебели в Нью-Йорке, через год такой же магазин появился в центре Бостона. Уолш с легким сердцем ушел в отставку, его помощь была нужна на складе и в магазинах, а он истосковался по живой работе. А вскоре Ольга и Джон поженилась. Для Джона это второй брак, но он уверен, что Ольга — это его судьба.

Теперь данные о мебели поставлял один из старых друзей Джона. Ольга по-прежнему большую часть времени проводила в разъездах. В конце прошлого месяца в одном из богатых пригородов Сан-Франциско в старинном особняке пятнадцатилетний подросток вколол себе дозу наркотика. Сначала испытал эйфорию, затем приступ агрессии. Выстрелом в спину убил одного из слуг и захотел расправиться с экономкой и садовником. Мальчишку пристрелили патрульные полицейские, прибывшие по звонку.

Родители парня решили распродать имущество, в том числе большой гостиный гарнитур из Италии, предположительно середина девятнадцатого века, уехать подальше и забыть о трагедии.

* * *

Ольга звонила Джону через день после приезда, сказала, что кроме гостиного гарнитура она приобрела два спальных гарнитура, тоже хорошем состоянии. Мебели нужна лишь небольшая реставрацию. Она оплатила перевозку груза до Нью-Йорка. Ольга хотела отдохнуть один день на океане, а затем выехать в Лос-Анджелес. В десяти милях от города в частном особняке покончил с собой мужчина средних лет. Но перед тем, как пустить пулю в себе в рот, он застрелил жену, ее подружку и еще какого-то человека без документов. По виду мексиканец, возможно, нелегал, хотя для нелегала он был слишком дорого, даже изыскано одет.

Хозяин дома подозревал свою вторую половину в изменах, а ее подругу в сводничестве, она якобы знакомила супругу с искателями любовных приключений. Муж сделал вид, что отправляется по делам в Новый Орлеан, заказал билеты на самолет, собрал чемодан, вызвал такси и уехал. Потом вернулся и находился где-то рядом с домом. Когда подруга и неизвестный мужчина приехали и вошли, он вытащил кольт сорок пятого калибра, открыл входную дверь своим ключом… А дальше море крови. И как следствие испорченная мебель, сделанная в начала девятнадцатого века известным французским мастером.

После похорон единственный наследник, сорокалетний Роберт Милз вернулся в опустевшее родовое гнездо и поселился во флигеле. Ольге удалось созвониться ним, но мужчина отказался продать мебель. Сказал, что ничего не станет трогать в родительском доме. Но спустя сутки сам перезвонил и сказал, что поменял решение, он отдаст мебель, что стоит в доме, всю, оптом по относительно низкой цене. Условие одно — оплата на месте наличными.

Ольга прибыла в Лос-Анджелес на автобусе, взяла машину напрокат. Она позвонила Джону, сказала, что сейчас зарегистрируется в гостинице, немного отдохнет и, может быть, в этот же день отправится в то самое поместье. Больше звонков от Ольги не было.

Жена много моталась по стране, иногда она не могла позвонить Джону сутками, дел было выше крыши, вечером она, как правило, слишком уставала, чтобы болтать. Поэтому между Ольгой и Джоном есть уговор: он ей будет звонить только по вечерам. Если она не даст о себе знать сутки, двое, даже трое, Джон не станет беспокоиться. Такова специфика ее работы.

* * *

С последнего разговора прошло одиннадцать дней, все это время Ольга не выходит на связь, ее телефон отключен. Это очень странно. В таких случаях надо идти в полицию, но тогда придется рассказать всю правду о семейном бизнесе. Но, самое главное, полицейские потребуют назвать источник информации Джона в ФБР.

Последствия будут ужасными. Парень, его зовут Майкл, который делился информацией, разумеется, не безвозмездно, потеряет все. Работу, страховку, будущую пенсию. Но этого мало, за такие дела можно угодить в тюрьму. У Майкла старики родители, трое детей, главное, жена серьезно больна. Короче, рассказать об этом человеке полицейским, все равно, что подписать его жене смертный приговор.

Разумеется, и сам Джон потеряет пенсию и другие жизненные блага. Но ему будет не так обидно. Это его идея использовать секретную информацию ФБР. Он все организовал и вовлек в незаконный бизнес целую группу людей, включая жену. И Ольге будет несладко. Поэтому обратиться в полицию придется, когда выбора уже не будет.

Каждый день старик спрашивает о дочери: когда приедет, почему ее так долго нет. Но ответить нечего. Джон привлек к поискам жены одного частного детектива из Лос-Анджелеса, своего знакомого Питера Брея. Ему пятьдесят четыре, бывший сотрудник ФБР, теперь уже пенсионер. Работает он не слишком быстро, но на него можно положиться. Питер побывал в гостинице, где остановилась и провела две ночи Ольга. Номер до сих пор номер закреплен за ней, там ее вещи. В том числе ноутбук и фотокамера. Он связался со своим человеком в службе проката автомобилей и узнал, что «Тойота Камри», пока не возвращена. Где находится машина, неизвестно.

Питер разузнал, что с хозяином мебели Ольга встретилась в прошлый понедельник, о цене они договорились. Ольга обещала привести деньги на следующий день, во вторник, но не появилась, даже не позвонила. Получается, что этот парень Роберт Милз, последний человек, который видел Ольгу и разговаривал с ней. За это время не появилось никакой информации о женском теле со следами насильственной смерти, которое нашли в Лос-Анджелесе или его окрестностях. За последнюю неделю, по данным ФБР, был найден только один криминальный труп, это мужчина двадцати лет с разбитым лицом, сломанным носом и без передних зубов.

Джон с каждым часом волнуется все сильнее, не спит, ждет звонка жены. Но телефон молчит. Очевидно, ему предстоит поездка в Лос-Анджелес, надо провести собственное расследование, еще раз поговорить со всеми свидетелями.

Какое-то время Джон молчал, будто вспомнил что-то важное. Открыл пачку сигарет, лежавшую на столе, и сказал:

— Хотел, чтобы ты поговорил с братьями Ольги. Рассказал им, о чем мы говорили.

Радченко пообещал, что сегодня же встретится с Вадимом и Павлом.

Глава 7

Допрос продолжался сутки с небольшими перерывами. За это время задержанный Сергей Лорес из лощеного вальяжного господина, барина и хозяина жизни, превратился в жалкое существо в мокром залитом кровью костюме. Существо, которое мучается болью в почках и желудке, судорогами в бедрах и икроножных мышцах, и всеми силами старается усидеть на табурете, но падает на пол, просит сигарету и не может поднести ее к губам, потому что руки ходили ходуном.

Лорес ответил на вопросы, назвал имя посредника, человека который предложил заказ на мужчину и женщину. По его словам, в первых числах июля ему позвонил некий Антон Жаркий, человек с серьезными знакомствами в преступном мире. Во время встречи и прогулки в уединенном месте Жаркий сказал, дело срочное, поэтому к обычной таксе, по двадцать тысяч баксов за одну цель, светит хорошая набавка. Процентов тридцать, а то и сорок.

По легенде Лорес водитель какого-то бизнесмена. Нужно встретить в Шереметьево вечерний рейс из Америки, мужчину и женщину, посадить в машину и довести до поселка «Лесное озеро». По приезде надо выгрузить из машины багаж туристов. А дальше — действовать. В сарае стоит небольшая бетономешалка, там же мешки с цементом, гравий и песок. Подвал дома не доделан, там есть подходящее место, с готовой опалубкой, где покойников можно залить бетоном.

Очень важно, чтобы трупы не могли идентифицировать. Надо изувечить лица, удалять родинки, бородавки, татуировки, отрезать пальцы — нет нужды, отпечатков этих людей нет в полицейской базе данных. После дела машину отогнать подальше и сжечь, от ствола избавиться. В документы убитых — не заглядывать, это условие заказчика. Паспорта, чековые книжки, банковские карты и все, что найдется в бумажниках, уничтожить. Лорес задал несколько вопросов, но Жаркий ничего толком не ответил. Может быть, он и сам ни черта не знал.

Лорес взял один день на раздумье, ему не понравилось, что посредник не дает никакой информации о будущих жертвах. С другой стороны, нужны были деньги. Лорес как раз собирался поменять машину, поэтому считал каждую копейку. Если бы не эта проклятая машина, он бы, наверное, и не взялся. На следующий день Жаркий передал ему ключи от «Фольксвагена» и загородного дома в поселке «Лесное озеро», а также пистолет и патроны.

Ровно в четыре вечера Лорес приехал в Шереметьево и встал в том месте, куда выходили пассажиры американского рейса. Он надел каскетку с длинным козырьком, чтобы в объективы видеокамер, установленные под потолком, не попало его лицо. Перед собой он держал картонку, на которой было написано «Фирма Лодж-Кэпитал». Женщина оказалась очень симпатичной, она говорила по-русски. Мужчина знал всего несколько слов и вставлял их к месту и не к месту. Особенно часто повторял «уважаемые господа», «с большим удовольствием» и «с новым годом». И смеялся, понимая, что сказал что-то не то и не к месту. Вообще он был веселый приятный парень. На кольцевой дороге они попали в пробку.

Когда вошли в особняк, Лорес понял, что не успеет переделать всех дел до полуночи. А в это время ворота закрывают, значит, придется выходить из машины. Не исключено, что охранник в будке его запомнит. Значит, надо заночевать в доме, дождаться утра, когда откроют ворота.

В морозильнике было полно замороженных продуктов, тут же, на полу, стоял ящик импортного пива. Лорес разогрел в духовке лозанью. Сели к столу, поели, выпили пива. Лорес не спрашивал, зачем и почему эти люди прилетели сюда из Америки. Он никогда не задает лишних вопросов. А сами гости о цели своего визита ни словом не обмолвились. Женщина рассказала какие-то забавные истории из своей жизни. Она хотела побывать на экскурсии в Кремле. Втроем они хорошо посидели, поболтали, посмеялись.

* * *

Время было за полночь, когда Лорес поставил в мойку грязную посуду. Первым он прикончил мужчину. Это произошло там же, на кухне. Мужчина увидел пистолет, открыл от удивления рот и сказал, думая, что Лорес шутит: «С новым годом». И получил пулю.

Хотел и женщину пристрелить там же, на кухне, но подумал, что уже сделал половину работы, устал и заслужил небольшой бонус. И в кармане штанов как нарочно завалялась пара презервативов. Женщину он изнасиловал на кухонном полу, а потом избил до потери сознания. Связал ей руки за спиной телефонным проводом, перетащил в большую комнату. Сам сел у телевизора, посмотрел футбол и выпил пива.

После просмотра футбола он изнасиловал женщину второй раз, но убивать не стал, может, еще захочется. Он разжег в камине огонь и уничтожил американские паспорта, не заглядывая в них, кредитные карточки, фотографии. И еще дорожные чеки «Американ экспресс» почти на полтора миллиона долларов. Конечно, слезы на глаза наворачивались, когда сжигал эти вещи. Но Лорес утешил себя мыслью, что чеки — это всего-навсего бесполезная бумага. Обналичить их могла только покойная хозяйка и никто другой.

Лорес не заглянул в документы — и это чистая правда. Таков уговор. Может только сказать, что паспорта были американские, синие с золотым тиснением. Кажется, женщина называла своего спутника «дорогой», его имени ни разу не произнесла. Впрочем, за точность Лорес не ручается, он слишком плохо понимает чужой язык. Из того бумажника он переложил в карман только немного наличных, чего деньгам пропадать.

Лег на диван и задремал. Проснулся глубокой ночью, женщина лежала на полу и смотрела в потолок. Пустой неподвижный взгляд, лицо распухло, на груди ссадины. Лорес прикончил ее и взялся за дело. Переоделся в джинсы и майку, сбросил тела в подвал, пошел в сарай, зарядил бетономешалку и заперся изнутри, чтобы соседи ничего не слышали. Бетон он спускал вниз ведрами, очень торопился. Работа закончилась уже утром. Лорес завернул тело женщины в небольшой коврик. Из-за этого коврика слой бетона сверху получился слишком тонким. Если наступить — бетон провалится. Но таковы были инструкции заказчика.

Лорес принял душ, тщательно убрал следы своего пребывания в доме и гараже. В полдень сел за руль и уехал. Он отогнал машину подальше от Москвы, на глухой лесной дороге сжег ее и вещи иностранцев, избавился от пистолета. Если бы не проклятая скрытая камера на въезде в поселок, менты не раскрутили бы этого дела никогда. Жаркий сказал, что видеосъемка в поселке не ведется, есть одна камера возле ворот, но она не работает. Лорес не стал проверять, поверил на слово. Это — еще одна ошибка, роковая, непоправимая.

Адрес Антона Жаркого Лорес не знал, но помнил его телефон. Надо было заставить Лореса позвонить своему работодателю, сказать, что есть неотложное дело и назначить встречу в уединенном месте. Но Лорес был в плохом состоянии. Он туго соображал и медленно выдавливал из себя слова. Так можно довести его нервного срыва, и все испортить.

Девяткин отпустил оперативников, которые помогали ему проводить допрос. Вызвал конвой, приказал доставить Лореса в камеру, накормить досыта, найти для него чистую и сухую одежду. И дать ему поспать шесть-семь часов, хоть правилами внутреннего распорядка спать днем запрещено.

* * *

Вечером Джон вошел в номер Радченко, сел в кресле у окна и стал обмахиваться журналом, хотя в комнате было прохладно.

— Есть еще какие-то нюансы, о которых мне нужно знать? — спросил Радченко. — Я еще не говорил с братьями. Но мне кажется: между тобой и Ольгой произошло что-то…

— Ну, есть одна штука… Короче, перед отъездом Ольги мы с ней немного повздорили. Я вернулся довольно поздно. Ужинал с одним приятелем. Я возвращаюсь, жду ее… Полночь, а жены нет. Чтобы скоротать время, я вытащил из бара бутылку. Ольга появилась во втором часу ночи и сказала, что была занята с клиентом. Я был немного на взводе. И ответил, не выбирая слов. В том смысле, что в час ночи с клиентами можно только трахаться, а не заниматься бизнесом.

— Вы помирились? — спросил Радченко.

— Не совсем. На следующее утро у меня не было возможности извиниться. Я ушел слишком рано. Я ей позвонил, но она сказала, что не хочет разговаривать со мной по телефону. У нас будет серьезный разговор, когда она вернется, но не раньше. Ольга сердилась, что в последний год я часто прикладываюсь к бутылке. Отсюда наши размолвки. Попросила ей больше не звонить. Черт, эта проклятая выпивка…

— Будем надеяться, что Ольга жива и здорова. Она заработалась и забыла, что время бежит. И очень быстро.

— И еще одна штука, — Джон почесал затылок. — Не хотелось тебе об этом говорить. Не хотелось, чтобы братья Ольги об этом узнали. Мне чертовские неприятно касаться этой темы.

— Говори, что мы дети…

Джон повертелся в кресле и выложил свою историю. Разлад Джона и Ольги наступил не только потому, что после увольнения из ФБР он выпивал слишком часто, а возвращался домой слишком поздно. Джон был по его словам неисправимым эстетом, ценителем всего прекрасного и, прежде всего, женщин. Злые языки повторяли, что он не пропустит ни одной юбки, что он перетрахал всех сослуживцев и подруг жены. В этом была доля преувеличения, но была и доля правды.

К сожалению, до Ольги доходили какие-то грязные слухи, как обычно в таких случаях с изрядной долей преувеличения. Ольга удивительно терпеливый человек, она прощала любовные похождения мужа, но лишь до поры до времени. И как раз в тот злополучный вечер, когда сама пришла домой очень поздно, после бурного выяснения отношений, она сказала, что больше прощать не может и не хочет.

Накануне ей донесли, что у Джона был секс с некой Ольгой Моулиш, русской женщиной, старшим экспертом нью-йоркского антикварного магазина. Она была замужем за американцем, потом развелась, сменила несколько друзей, но своего единственного мужчину пока не нашла. Джон не хочет снимать с себя вины, но напраслину возводить тоже ни к чему. На самом деле эта связь закончилась еще полгода назад, причем по инициативе Джона. Он испугался за себя, увлечение этой женщиной перерастало в глубокую душевную привязанность. Да, это было серьезное увлечение, но не настолько серьезное, чтобы он оставил Ольгу.

«Если я уволю из компании всех баб, с которыми ты трахался, то мне не с кем будет работать, — сказала Ольга. — Просто никого не останется. Разве только старушка, которая четыре раза в неделю поливает цветы и протирает пыль. До нее ты еще не добрался. Хотя, может быть, напьешься в следующий раз и решишь, что эта бабка как раз то, чего тебе не хватает. Ну, для полного счастья. А если я не уволю твоих любовниц, а просто поругаюсь с ними, — вокруг меня останутся одни враги. Этого я не хочу. Поэтому поступлю проще — разведусь с тобой». На этом разговор кончился. А утром уже не было возможности его продолжить, объясниться и принести извинения. Ольга ушла слишком рано.

Джон попрощался и пошел к себе. Радченко побродил по номеру, обдумывая, что делать дальше. Он решил, что о любовных приключениях Джона и нюансах семейной жизни братьям Наумовым знать необязательно.

* * *

Девяткин перекусил в столовой, вернулся в свой рабочий кабинет, запер дверь, лег на разложенный диван и провалился в бездонный колодец сна, похожего на глубокое забытье. Он проснулся во второй половине дня, позвонил в следственный изолятор и спросил, как дела у Лореса. Оказалось он до сих пор спит.

— Пусть просыпается, — сказал Девяткин. — И готовится к продолжению допроса.

Он сел за рабочий стол, заварил растворимого кофе и набрал телефон Тамары. Услышав ее голос, поздоровался, извинился за то, что свидание сорвалось по его вине. И завел разговор на общие темы. Месяц назад во время знакомства Девяткин, разумеется, не смог скрыть от дамы своего сердца, что имеет отношение к уголовному розыску. Но ума хватило не обмолвиться, что занимается расследованием убийств.

Тамара женщина впечатлительная, преподает рисование в художественной школе, если рассказать ей пару реальных историй из своей практики, две ночи спать не будет. Даже со снотворным. Сначала Девяткин вовсе не планировал говорить, что работает в МУРе, хотел придумать себе какую-то другую профессию, спокойную и безопасную. Ничего убедительного в голову не лезло. Ну чем может заниматься здоровенный мужик, у которого на теле две отметины от пули и полдюжины шрамов от ножа. Цветами что ли торгует, протирает штаны в офисе?

Придумал не ложь, а некую полуправду. Да, он работает в уголовном розыске, но его профиль — ловить воров карманников или заниматься квартирными кражами. Тамара оказалась женщиной любопытной и часто спрашивала о делах.

— Приходится пахать в две смены, — пожаловался он. — Жулья развелось… Неводом не переловишь. Допросы, допросы…

— И этим ты занимался все выходной? — в голосе Тамары слышалась нотка обиды и ревности. — Допросами? Неужели и ночью работал? Неужели нельзя эти допросы до понедельника отложить?

Кажется, Тамара хотела сказать другие слова, злые, обидные. Кстати, допросы в ночное время запрещены законом. И не вредно бы тебе, работнику МУРа, знать такие вещи. Впрочем, тонкостей уголовно-процессуального кодекса про ночные допросы Тамара не знала, — и слава богу.

— Честное слово, я был на работе. Поймали одного деятеля с кошельком на кармане. А он никак сознаваться не хотел. Сказал, что кошелек на полу в метро подобрал. И, как честный человек, нес в полицию, чтобы сдать.

— И что в итоге? — голос сделался мягче, человечнее. — Он сознался?

— Сознался, — Девяткин вытряхнул из коробочки кусочек пластыря, снял с него вощеную бумажку и заклеил сбитые костяшки пальцев на правой руке. — Куда он денется. Конечно, сознался. И все подписал, что надо.

— Ладно, поздравляю тебя с успехами в работе. Звони, когда поймаешь всех московских жуликов и появится свободная минутка.

Девяткин как раз вспомнил подходящую случаю остроту, но услышал короткие гудки. Он допил остывший кофе, выкурил сигарету и поднялся. Когда Девяткин вошел в следственный кабинет, Лорес уже полчаса, пристегнутый наручниками к столу, елозил на табурете. Он был одет в лохмотья, которые ему выдали в изоляторе вместо испорченного костюма: короткие тренировочные штаны, вытертые на коленях, и белую майку с надписью на груди: «Я люблю Париж».

Правое ухо было разорвано. Иногда из носа начинала сочиться кровь, он проводил под носом бумажной салфеткой и всхлипывал, словно готовился расплакаться. Дрожь в руках не унималась, кожа на лице, серая и пористая, была покрыта испариной. Девяткин угостил Лореса сигаретой, поднес огонек зажигалки.

— Сережа, если тебе плохо, я вызову врача, — голос Девяткина звучал мягко. — Вызвать?

— Мне хорошо, — Лорес глубоко затянулся дымом и вытер кровь с верхней губы.

— Если ты не можешь сейчас разговаривать с Жарким, давай перенесем это дело. Отдохни еще часа два-три. Поешь и поспишь. И тогда…

— Я сыт, — Лорес смотрел на Девяткина красными глазами и часто смаргивал, на ресницах висели слезинки. — Сколько мне обломится?

— Обвинение будет предъявлено только по одному этому эпизоду. Убийство без отягчающих. Ни изнасилования, ничего. Восемь лет получишь. Но не больше.

Лорес всхлипнул и вытер кровь салфеткой. Он попросил вторую сигарету, скурил ее до фильтра и сказал:

— Давай трубку.

Глава 8

Вадим Наумов, заложив руки за спину, расхаживал по просторному номеру. Дошагав до стены, где висела картина полнотелой женщины, кормящей грудью ребенка, он резко разворачивался и брел к противоположной стене.

— Я всегда говорил, что этот Джон Уолш — проходимец, — пробормотал он. — И вот теперь он втянул нас в историю. Мы приехали за наследством, а получим шиш. Подумайте, что произойдет дальше? ФБР, полиция, судебное разбирательство… Мы попадем в скандальную хронику. Газетчики напишут, что русские жулики оказались в центре международного скандала с секретной информацией, украденной у ФБР. Деньги, завещанные Ольге отцом, арестуют. А заодно уж и на наши банковские счета тоже арест наложат.

Он побродил по комнате встал у окна и стал смотреть на белые барашки океанских волн. Павел Наумов, развалившийся в кресле, потягивал безалкогольный коктейль с ледяной крошкой.

На диване Роза листала журналы мод, сложенные стопкой на кофейном столике. На ней был воздушный пеньюар, похожий на розовое облако. Полупрозрачная ткань давала возможность почти во всех деталях разглядеть ее роскошный бюст и другие приятные округлости тела.

— Последний раз я видел Ольгу год назад, — сказал Павел. — Меня пригласили в поездку по университетским городам Америки. В Бостоне я прочитал лекцию студентам, изучающим русский. Кстати, успех был потрясающий. Зал слушал меня, затаив дыхание.

— На лекцию пришла пара русских стариков, — уточнила Роза. — И три-четыре сумасшедшие бабы, эмигрантки с Украины. Привели своих детей и внуков. Чтобы посмотрели на живого классика. Дети и внуки быстро ушли, старики заснули. Поэтому было тихо. И мой муж всласть наговорился. Он любит болтовню в пустом зале.

— Твои упражнения в остроумии неуместны. Итак, я встретился с Ольгой, мы поужинали, а вечером пошли в театр. Чтобы встретиться со мной она специально приехала в Бостон. Ольге как раз исполнилось сорок один. А выглядела она, будто ей двадцать восемь. Красивая, уверенная в себе, преуспевающая женщина. Она сказала, что очень счастлива с Джоном, вот только детей им бог не дал.

— С Джоном ты тогда встречался? — спросил Вадим.

— Перебросились парой фраз, и все. Последний раз я разговаривал с Олей по телефону месяц назад. Обычный разговор: погода, здоровье отца. Мы с Ольгой не были по-настоящему близкими людьми. Что касается Уолша… Он темная лошадка. Вот вопрос: почему Уолш променял престижную работу в ФБР на мышиную возню с этой порченой мебелью? Отработав в конторе двадцать пять лет, он мог получить пенсию в полном объеме. А здешняя пенсия — это не русские гроши. Он мог уйти на заслуженный отдых миллионером и до конца жизни плевать в потолок. А он…

Роза в раздражении бросила журнал на пол.

— Этот Уолш в отличие от тебя похож на мужика. Он знает, чего хочет. И добьется своего.

— Хватит, — Вадим рубанул воздух рукой. — Я подведу итог прениям. Господин Уолш что-то затевает. Цель его понятна. Он мечтает получить деньги отца, а нас оставить с носом. Как будет действовать Уолш, мы не знаем. Но некоторые догадки у меня есть. Я не исключаю, что он пойдет на крайние меры. Круг лиц, которые рассчитывают на отцовские деньги, наверняка сузится. Кто-нибудь из нас может, например, выпасть с балкона, погибнуть под колесами машины или…

Роза засмеялась:

— Ты умрешь от переизбытка воображения. Сам напугаешь самого себя до смерти. Мы даже «скорую» вызвать не успеем, чтобы тебя откачали.

— К черту ваши шутки. Уолш работал оперативником ФБР. Он умеет замаскировать убийство под несчастный случай. Уолш сам признает, что связи в ФБР у него остались. Состояние отца, насколько мне известно, — где-то около двадцати с лишним миллионов долларов. Плюс недвижимость. Это еще миллионов двенадцать. Плюс коллекция золота, ювелирных украшений, старинного оружия. Это хорошая ставка. Игра уже началась.

Роза отбросила очередной журнал, поднялась с дивана, и, виляя задом, подошла к двери спальной. Потянула на себя латунную ручку, но оглянулась и бросила взгляд на мужа.

— Ты еще долго будешь болтать? Или хоть раз в неделю займешься чем-то полезным? Возможно, даже приятным?

Дверь в спальню захлопнулась. Смущенный Павел покашлял в кулак и сказал:

— Ладно, договорим завтра. Мне нужно некоторое время… Чтобы подумать.

Радченко и Вадим Наумов вышли в коридор, постояли возле лифта.

— Ты уже проводил время с Розой? — спросил Вадим. — Или только мечтаешь об этом?

— Я женатый человек, — покачал головой Радченко. — У меня ребенок, мы с женой любим друг друга. И я ей не изменяю.

— Разумеется, как я мог об этом забыть: ты такой правильный, что меня уже тошнит, — усмехнулся Вадим. — Это в Москве ты играешь роль примерного семьянина. Здесь ты можешь позволить себе то, чего нельзя там. Один совет. Когда она это предложит, а Роза всегда выбирает мужчин сама, не отказывайся. Иначе многое потеряешь. Это будет огромный пробел в твоем сексуальном воспитании.

— А вы…

— Я не делаю резких движений. Просто терпеливо жду ее приглашения. И точно знаю: дождусь. Или я ничего не понимаю в женщинах.

— Но ведь она жена вашего брата.

— Жена брата? — Вадим засмеялся. — Она просто шлюха. Красивая шлюха.

Радченко выдавил из себя кислую улыбку и вышел из лифта.

* * *

Встречу с Антоном Жарким назначили в районе Сретенки, в многолюдном кафе, где за разными сладостями, чаем и разговорами коротали время домохозяйки и молодые парни с подружками.

Девяткин прибыл на место раньше условленного срока. Его сопровождала Лиза Серова, миловидная блондинка лет тридцати пяти, одетая в модный брючный костюм. Лида служила в полиции больше десяти лет и не раз принимала участие в задержаниях бандитов и убийц. Девяткин бережно нес два фирменных пакета, в которых лежали пустые коробки из-под обуви.

Сели за столик возле витрины. Со стороны Лиза и Девяткин напоминали симпатичную пару провинциалов, которые, намотавшись по московским магазинам, устав от жары и уличного смога, нашли тот спокойный оазис, где можно отдохнуть и подкрепиться. Кафе не слишком большое, просматривается с разных точек.

На тротуарах полно народу, среди которого легко затеряться. Если что пойдет не так, возникнут осложнения, менты не смогут применить оружие из-за риска зацепить кого-то из пешеходов или посетителей кафе. Да, место встречи Жаркий выбрал удачное. Но и оперативники не спят. В общей сложности на улице и в забегаловке, что напротив, сейчас шесть человек. Плюс два оперативника сидят в машине на этой стороне улицы, рядом с кафе. На заднем сидение Лорес, одетый в приличный костюм.

От запахов корицы, ванили и свежих пирожных с шоколадным кремом приятно кружится голова. Девяткин съел бутерброд и стал обмахиваться газетой. Душно, но кондиционер почему-то едва пыхтит.

— Душно, — поделился наблюдением Девяткин.

— Мне здесь нравится, — Лида сидела лицом к входной двери, она первая увидит Жаркого, когда тот появится. — Люблю, когда тепло. И ненавижу холод.

На часах без четверти два, Жаркий не опаздывает на деловые встречи. Возможно, он уже где-то рядом. Девяткин съел бутерброд, поковырял мороженое ложечкой, выпил большую чашку черного кофе и заказал вторую.

Запищал мобильный. Офицер, который находился в машине рядом с Лоресом, сказал, что Жаркий только что звонил. Он задержится, но всего минут на пять-десять. Лорес ответил точно так, как было условлено. Что он уже на месте и ждет. Девяткин дал отбой, в эту минуту официантка подошла к дальнему столику у витрины. Взяла табличку с надписью «Столик не обслуживается» и унесла с собой. Тут же распахнулась дверца машины, стоявшей рядом с кафе, Лорес вылез с заднего сидения и зажмурился от солнечного света.

Сбоку от него появилась хорошо одетая брюнетка, женщина плечистая, довольно крупная. Спутники вошли в кафе и сели за столик, с которого официантка сняла табличку. Лорес устроился лицом к двери. Он волновался и не мог справиться с волнением. Лицо было красное, напряженное, взгляд какой-то дикий, бессмысленный, блуждал по сторонам и не мог сфокусироваться на каком-то предмете. Синяки и кровоподтеки замазаны тональным кремом.

Девяткин подумал, что надо бы пересадить Лореса спиной к двери, но было поздно. Порог переступил Жаркий. Оперативники, дежурившие на улице, заметили его слишком поздно. Он вынырнул из узкого переулка, быстро и неожиданно, словно материализовался из воздуха, из знойного марева улицы. Лида зачерпнула ложечкой мороженое из розетки. Поднесла ложку к губам и так замерла. Глаза часто моргали.

Физиономия Лореса побледнела за одно мгновение. Его взгляд, полный отчаяния, зацепился за фигуру Жаркого. Девяткину захотелось выругаться.

* * *

Услышав стук в дверь, Радченко накинул халат и впустил в комнату Вадима Наумова.

— Что-нибудь случилось?

— Тебе нужно поехать с Джоном. Нужен человек, который бы находился рядом с ним. Что у него на уме? Что он собирается предпринять? И где сейчас Ольга, жива она или… Вот вопросы, на которые мы ждем ответа.

— Но я адвокат, а не полицейский. Я здесь не для того, чтобы искать пропавшую женщину. Пусть даже она ваша родственница.

— Не будем заниматься бюрократической казуистикой, — поморщился Вадим. — Адвокатская контора «Полозов и партнеры» получает деньги за то, чтобы ты помогал Павлу. Вот и выполняй свои обязанности. Кстати, с твоим боссом господином Полозовым мы уже связались по телефону. Он не пришел в восторг от нашей идеи, но и возразить ничего не смог.

— И все-таки — не могу. Сегодня Павел выступает в местном колледже. Надо быть рядом…

— Одно другому не мешает, — сказал Вадим. — Ты успеешь насладиться гениальным выступлением моего брата. Уолш улетает завтра утром. И готов взять тебя с собой. Когда Уолш услышал, что ты тоже служил в морской пехоте, да еще в частях особого назначения, — просто обалдел. Пришел в восторг. Едва не прослезился от счастья. Вы же родственные души. Солдатское братство и все такое…

— Но если в мое отсутствие…

— За Павлом я присмотрю. Даже готов переселиться в его номер. Правда, он меня не пустит. Слишком ревнив. Кстати, с Розой он собирается разводиться. Хорошо: если тебе не нужна женщина, отпусти ее, не донимай ревностью. Но проклятая ревность сильнее рассудка.

— Вы умеете уговаривать.

— Тебе самому хочется посмотреть на новые места. В Лос-Анджелесе полно красивых телок, которые приезжают попытать счастья в Голливуде. И получают от ворот поворот. Они бродят по пляжу в поисках в поисках клевых парней вроде тебя. Или мужиков средних лет, папочек с толстыми бумажниками. Вроде меня. Ты должен быть там. А ты вместо этого киснешь возле умирающего старика. Ты насквозь пропах лекарствами и наверняка изводишь себя подозрениями: не загуляла ли в Москве жена? Ну, я прав?

— Я верю жене. Но готов махнуть в Лос-Анджелес и проветриться.

— Значит договорились? — Вадим похлопал собеседника по плечу. — И отлично. Задача очень простая. Надо поменьше говорить и побольше слушать. Сам Уолш сдуру пригласил тебя составить ему компанию. Он был уверен, что ты откажешься. Потому что всюду должен сопровождаешь моего брата. И вдруг ты даешь согласие ехать. Уолшу это не понравится. Он понимает: мы с Павлом можем обратиться в полицию в связи с пропажей сестры. Вот мы и поглядим, как он будет вертеться.

— А если Ольга найдется?

— Мне почему-то кажется, что ее нет в живых, — сказал Вадим. — Она убита. И это сделал Уолш. Пока я не знаю мотивов убийства, но верю своей интуиции. Возможно, поездка в Лос-Анджелес нужна Уолшу, чтобы окончательно замести следы. Ты будь рядом с ним. Слушай, запоминай. Уолш обязательно проболтается. Такой уж он парень, за языком совсем не следит.

Вадим побродил по номеру, выпил бутылку содовой и ушел.

Глава 9

За долю секунды Жаркий понял все, он схватил за шею женщину, заходившую в кафе следом за ним, оттолкнул ее, пнул ногой стеклянную дверь и выскочил на улицу. Женщина оказалась на полу, лопнуло нитка ожерелья, белые шарики жемчуга раскатились как сухие горошины. Девяткин вскочил на ноги, повалив стул. Он бросился к двери, поскользнулся на жемчуге и едва сохранил равновесие.

Жаркий, лавируя между автомобилями, перебежал на противоположную сторону. Помчался по тротуару и свернул в первый переулок, который вел к Цветному бульвару. Девяткину не повезло. Поток машин был таким плотным, что сначала пришлось отступить, а потом просто броситься под колеса в надежде, что водитель успеет затормозить. Машина остановилась слишком поздно, Девяткин повалился на капот, иначе оказался бы под колесами. Заскрипели тормоза.

Он скатился на горячий асфальт, ударившись плечом о бампер. Увидел перекошенную от бешенства физиономию водителя. Он вылез из машины, что-то орал и размахивал кулаками. Девяткин не слушал. Не чувствуя боли в разбитом колене, бросился вперед, не разбирая дороги, помчался по тротуару.

Жаркий бежал слева по тротуару. Видимо, перед тем, как зайти в кондитерскую, он бросил машину где-то здесь и прошелся по переулку, проверяя все ли в порядке. Это был крупный мужчина лет сорока, ростом сто девяносто сантиметром и весом никак не меньше ста десяти килограмм. Его курчавые русые волосы дрожали на ветру.

Девяткин бежал что есть силы. Из груди вырывались хрипы, казалось, что легкие горят огнем и вот-вот случится приступ удушья, который кончится смертью. Он думал, что Жаркий не курит. Еще он подумал, что пока у него, Девяткина, есть выбор: бросить курить или уйти из полиции. И этот выбор надо делать как можно скорее. Может быть, уже сегодня.

Жаркий наскочил на единственного пешехода, старика в шляпе, сбил его с ног, затем метнулся в сторону, выскочил на проезжую часть и побежал еще быстрее. Девяткин, услышав за спиной звук работающего двигателя, хотел бросить взгляд за спину, но не смог. Чувство опасности появилось мгновенно, без причины, неясная тень легла на душу, заслонив собой весь мир.

Он прыгнул в сторону, чудом попал в узкое пространство между двумя машинами, стоявшими вдоль бордюрного камня. Мимо, не притормозив, промчался черный седан с номером, замазанным грязью. Девяткин поднялся и побежал дальше.

Теперь видно, как машина поравнялась с Жарким, распахнулась задняя дверца. Девяткин остановился, пальцы легли на рукоятку пистолета и спусковой крючок, он выключил предохранитель. Жаркий потянул дверцу на себя, приподнял ногу, чтобы залезть в салон. Девяткин подумал, что сейчас нужно сделать предупредительный выстрел, так положено по закону. Но в запасе не осталось лишней секунды.

Выстрел оказался негромким. Опорная нога Жаркого подломилась, будто он оступился и оказался на коленях. Хватаясь за дверцу, медленно поднялся. Снова приподнял ногу, чтобы залезть в машину, но не смог. Девяткин сделал второй выстрел, на этот раз в воздух. Жаркий вцепился в распахнутую дверцу, повис на ней.

Машина тронулась с места и поехала. Жаркий что-то закричал. он не отпускал дверцу, ноги волочились по асфальту. Машина рванула вперед, дверца вырвалась из рук словно намыленная, Жаркий перевернулся через голову и остался неподвижно лежать на мостовой.

Подбежав, Девяткин опустился на колени, прижал кончики пальцев к шее Жаркого и перевел дух: жив. Пуля попала чуть выше лодыжки, сломала кость и вырвала кусок мяса. Кроме бумажника и связки ключей в карманах Жаркого ничего не оказалось. Он пришел в себе, открыл глаза и застонал, то ли от боли, то ли от страха.

* * *

Радченко проснулся ночью от телефонного звонка. Он пошарил рукой по тумбочке, взял трубку. Будильник со светящимся циферблатом показывал четыре утра. Радченко подумал, что разница во времени с Россией восемь часов. Голос адвоката Эдика Волкова звучал совсем близко.

— Дима, это ты?

— Ты звонишь в четыре утра, чтобы задать этот вопрос?

— У вас четыре? Черт побери. Я почему-то думал… Извини ради бога. Давай я перезвоню позже.

— Не надо, я уже проснулся. Что-то срочное?

— Нет, но… Я был уверен, что у тебя день. Хотел просто поболтать.

— Не темни.

Радченко подумал, что Эдик Волков — парень неглупый. И к тому же прекрасный адвокат, который специализируется на бракоразводных процессах. Он не станет звонить на другой конец земли, за семь тысяч километров, чтобы потрепаться о погоде, — и проснулся окончательно.

— Говори, что стряслось.

— Ну, старик, мне не хотелось грузить тебя неприятными известиями. Но мы друзья. Я подумал и решил, что надо позвонить. А там уж сам решай, что делать. Вчера я сидел с одним клиентом в ресторане «Прага». В соседнем зале видел твою жену с хорошо одетым мужчиной.

Через пять минут Радченко знал всю историю. Волков так подгадал, что дважды оказался в туалете как раз в тот момент, когда мужчина мыл руки. Лицо довольно приятное, седина на висках приятно дополняет портрет. Часы из белого золота на кожаном ремешке, шикарные, но без лишнего пафоса. Обручального кольца нет. Вместо него перстень из белого золота с крупным бриллиантом, карата полтора, не меньше. Спортивный пиджак и темно-зеленая сорочка из натурального шелка.

Еще у него хорошие манеры и язык подвешен. Он щебетал, как птичка, а Галя слушала, раскрыв рот. Да в зале царил полумрак, но на столиках поставили светильники, поэтому наблюдатель находился в выгодном положении. Его незаметно, зато он видит все. Галя не разглядела, что Волков где-то рядом и с интересом посматривает в ее сторону. Впрочем, она была слишком увлечена кавалером, чтобы кого-то замечать.

Выглядела она шикарно: прическа, платье… В первом часу ночи к подъезду ресторана подогнали надраенный до блеска белый «Мерседес», парочка заняла заднее сидении и отбыла. Да, известие неприятное. Но Волков образцовый семьянин, муж и отец двух детей, всегда стоял за нравственность, особенно женскую. Впрочем, он не знает всех знакомых Радченко и его супруги. Может тот мужчина коллега Галины или… Нет, человека, подходящего под это описание, Радченко вспомнить не смог.

— Какое на ней было платье? — спросил он.

— Терракотовое, открытая шея и плечи. Кажется, от Шанель. Ты в порядке, старик?

— Чувствую себя персонажем анекдота, из серии «муж уехал в командировку»…

— Будут какие-то поручения?

— Не сейчас. Дай мне время подумать. Спасибо, что позвонил. Черт тебя побери.

* * *

Около часа Радченко лежал в темноте и старался заснуть. Он увидел, как в узкое пространство между задернутыми шторами начал пробиваться свет зари. Этот свет оказался серым, мертвенным. С ночи побережье накрыли низкие облака. Дождь, который едва накрапывал ночью, под утро разошелся. Радченко задремал и проснулся около семи. Он позвонил в аэропорт Дуглас и спросил, не будет ли отложен по погодным условиям рейс до Лос-Анджелеса. Ему ответили, что самолеты, несмотря на дождь, пока вылетают без задержки.

Он сложил в небольшой чемодан, некоторое время он сидел на стуле, смотрел на стекло, по которому ползли дождевые капли. Радченко думал о том, почему жена глубоким вечером сидит в ресторане с каким-то мужчиной. За день до этого он разговаривал с Галей по телефону. Жена сказала, что погода стоит прекрасная, сын Максим сейчас наигрался и задремал у телевизора.

Ближайшие выходные она с ребенком проведет на даче. В гости обещала приехать Вика, бывшая подруга жены по институту, ныне менеджер крупной пищевой компании. Он спросил: Вика будет одна. Жена ответила: возможно, с ней приедет новый приятель, Дима с этим парнем не знаком. Разумеется, Галя знала заранее о предстоящем походе в ресторан, в этом нет сомнений, — столики в Праге заказывают минимум за неделю. Но не сказала об этом ни слова. Да, необычное времяпрепровождение для замужней женщины, чей муж в отъезде.

Радченко провел ладонью по лицу и подумал, что забыл побриться. Распаковал чемодан, вытащил бритву и некоторое время стоял перед зеркалом в ванной комнате, водил лезвием по лицу пока не порезался.

* * *

Было четверть двенадцатого, когда он постучал в дверь Джона Уолша. Напевая что-то, Джон бродил по номеру от шкафа к открытому чемодану, лежавшему на кровати.

— Что такой грустный? — спросил Уолш.

— Не грустный, — ответил Радченко. — Задумчивый.

Из гостиницы до аэропорта в городе Шарлотт добирались на лимузине старика Наумова. Вылет все-таки задержали почти на час. Радченко и Уолш коротали время, разглядывая высотные дома Шарлота, торчавшие среди плоской равнины и хорошо видные через витрину терминала. И еще военных, солдат и офицеров одной из крупнейших баз армии США, располагавшийся здесь, в Северной Каролине.

Кажется, треть пассажиров, находившихся в аэропорту, служили в Форте Брэг и носили летнюю форму. Солдаты как на подбор были атлетически сложенными парнями, с которыми никому не захочется мериться силой. Радченко от нечего делать стал выглядывать старших офицеров в возрасте от сорока до пятидесяти. И отметил про себя, что мужские фигуры, пожалуй, можно назвать безупречными. Кажется, в них нет ни единой унции жира, не видно толстых задниц, а грудь заметно шире живота. Радченко перебрал в памяти знакомых офицеров из России, вздохнул и с грустью подумал, что у его друзей с пропорциями тела все обстоит хуже, значительно хуже. С точностью до наоборот.

Когда тучи над аэродромом немного разошлись, объявили посадку. Радченко устроился возле иллюминатора, выпил банку содовой и задремал.

Глава 10

Девяткин оказался в травматологическом отделении городской больницу ровно в полдень. Вбежал по лестнице на второй этаж. Издалека была слышен приятный мужской баритон, который выводил лирическую песню. Девяткин прошел по коридору, свернул в полутемный закуток. На встречу поднялись два оперативника в штатском. Здесь звук голоса певца стал ближе, слова трогательной полузабытой песни брали за душу: «Смотри, какое небо звездное, смотри — звезда летит, летит звезда…»

Девяткин спросил, как дела. Старший оперативник доложил, что никаких происшествий за последние шесть часов не было, все спокойно, но голова болит уже с самого утра. Жаркий в палате поет во весь голос. А песен знает — без счета. Запел почти сразу после операции, как только ногу заштопали.

— Жаркий под психа косит, — ответил Девяткин. — Он думает, раз он такой певучий, он в тюрьму не попадет. Мы отправим его в институт судебной психиатрии. Месяца два-три он там отдохнет, затем его выпустят.

Девяткин вошел в палату и попросил еще одного оперативника, скучавшего на стуле, выйти и подышать свежим воздухом. Это была довольно просторная двухместная палата. Одна койка, стоявшая у стены, пустовала. На другой койке, выдвинутой на середину комнаты и привинченной к полу, лежал Антон Жаркий. Его кудри разметались по подушке, он был весел, глаза блестели.

— Здравствуйте, гражданин начальник. Песнями интересуетесь?

— Поешь ты прекрасно, — похвалил Девяткин. — И голос хороший. Это здорово, когда у человека есть талант. Когда песня идет от души, от сердца.

— Спасибо, — Жаркий был искренне обрадован похвалой. — Я где-то две тысячи песен знаю. А то и больше. Самые разные. И народные тоже.

— «Коробочку» помнишь?

— Спеть? — Жаркий откашлялся. — Эх, полным полна коробочка, есть и ситец и парча…

— Нет, не надо, — поморщился Девяткин.

Жаркий не слушал возражений, не остановился, пока не допел до конца. Затем исполнил «Как провожают пароходы». Перескочил на патриотический репертуар, затянул «Беспокойное сердце». В такт он бил пяткой по спинке кровати, одновременно дергал пристегнутой рукой, наручники издавали неприятный лязгающий звук.

— Сердце мое стучать не устанет, — заливался Жаркий. — Беспокойное сердце в груди, старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути…

Наконец он взял паузу, выпил воды из кружки воды и вопросительно посмотрел на гостя, ожидая новой похвалы.

— Душевно, — сказал Девяткин. — Я сам петь люблю. Но с голосом беда. И слуха нет как такового. Ты вокалом профессионально занимался?

— Всего-навсего окончил начальную музыкальную школу. Несколько лет пел в городском хоре мальчиков. Поступил в музыкальное училище. Не доучился. Юношеский голос стал ломаться. Я пошел дальше, но уже по классу аккордеона. Помню, вышел после первой отсидки, вынул аккордеон из футляра. А пальцы уже не те. Положил инструмент обратно и больше не доставал.

— Ничего, главное, что ты сохранил творческое начало, — ободрил Девяткин. — Не потушил божью искру. Надо развивать талант. Играть и петь…

— Я стараюсь. Каждую минуту использовать. Исключительно для вокала. Тем более свободное время у меня теперь есть.

* * *

Небо над Лос-Анджелесом оказалось пустым и синим, солнце палило на всю катушку. Они взяли напрокат «Шеви Импалу», добрались до гостиницы, поднялись на второй этаж в номер с двумя кроватями, большим телевизором, сейфом для хранения ценных вещей.

Джон вернулся из ванной и сказал, что хочет немного передохнуть. Он разделся до трусов, лег на кровать у окна, включив кондиционер на полную мощность, и мгновенно заснул. На другой постели ворочался Радченко. Он думал, что надо было зарезервировать два отдельных номера, Джон слишком громко храпит, значит, бессонная ночь обеспечена. Еще Радченко думал, что Джон не убивал свою жену, это уж точно. Убийцы, люди с больной совестью, так не спят, глубоко и спокойно.

Через час позвонили снизу. Джон мгновенно проснулся, схватил трубку. Дежурный спросил, можно ли принести в их номер пакет, который только что доставили в гостиницу. Через пару минут Джон открыл дверь, взял из рук курьера большой желтый конверт, оторвав полоску бумаги, высыпал на кровать несколько цветных фотография.

— Это Майкл прислал, мой друг из ФБР, который снабжает меня информацией, — сказал он. — Посмотри, если интересно.

Радченко увидел смуглого мужчину в бежевом летнем костюме и светлой тенниске. Мужчина плавал в кровавой луже. Грудь была прострелена, в области сердца. Плюс ранение в шею по касательной и две дырки в животе. Мужчина смотрел на мир вылезшими из орбит белыми глазами. На других фотографиях две женщины, одну из них, сорокалетнюю яркую брюнетку в длинном голубом платье, смерть застала возле огромного камина. Лицо женщины было искажено гримасой боли или страха.

Другая дама, лет пятидесяти, дочерна загорелая, в полупрозрачном розовом платье, под которым не угадывалось нижнего белья, погибла, сидя в кресле. На ее лице застыло удивленно выражение, глаза были широко открытии, на уголке нижней губы повисла недокуренная сигарета. Она получила единственную пулю, которая разорвала сердце. За годы работы адвокатом по уголовным делам Радченко насмотрелся немало фотографий с трупами и кровью. Но эти были какие-то особенные, наполненные атмосферой безысходности и предсмертного страха.

Джон прочитал записку, вложенную в конверт.

— Женщина в длинном платье — это хозяйка дома Дженифер Милз, мачеха Роберта Милза, — сказал он. — Это тот самый дом, который Ольга посетила, а затем бесследно исчезла. Неделей раньше в доме были убиты трое. Затем хозяин особняка покончил с собой. Я уже говорил, что личность убитого мужчины до сих пор не установлена. Женщина в кресле, — подруга хозяйки с библейским именем Ева. Ее господин Милз подозревал в сводничестве. По его мнению, эта красотка устраивала свидания его жены и других замужних женщин с заинтересованными господами. Тоже женатыми.

Радченко рассматривал фотографии мужчины, сидящего в кожаном кресле перед рабочим столом. Мужчина был одет в голубую рубашку, бордовый галстук съехал на сторону. Плечи опущены голова свесилась на грудь. На заднем плане шкафы с книгами, забрызганными кровью.

— Это Милз старший, Дэвид, который по версии ФБР, устроил побоище. Перестреляв всех, пошел в кабинет. Посидел, выкурил сигарету. Затем снял пиджак, открыл холодильник и наполнил стакан виски. Он приложился к стакану. Потом выстрелил себе в открытый рот.

— Зачем нам эти фотографии?

— У следствия появилась предположение, что сын Роберт, экономист, выпускник Гарварда, как-то причастен к делу. В своих показаниях он утверждал, что прилетел в Лос-Анджелес, когда узнал о гибели родителей. То есть на следующий день после трагедии. Но оказалось, что этого парня видели в городе за день до убийства… А чем он занимался в тот роковой день — неизвестно. Почему он темнит…

— В уголовных делах, которыми я занимался в России, попадались еще более странные факты. Кажется, все свидетельствовало против моего клиента. А потом оказывалось, что человек невиновен.

— Может быть, Милз младший чист. Но в ФБР не понимают, с какой целью он приехал в Лос-Анджелес как раз перед трагедией. И хотят это выяснить. Роберт подробно, во всех деталях, описал сотруднику ФБР, что в тот трагический день провел за изучением документов для докторской диссертации. Что-то такое о причинах возникновения экономических кризисов. Он изучал копии архивных бумаг в своей квартире в Нью-Йорке.

— Поэтому попал под подозрение?

— Разве этого мало? — спросил Джон. — Не знаю, как у вас в России. А у нас вранье в таких делах выглядит подозрительно. ФБР проверит, не появлялся ли мистер Роберт Милз на месте преступления в день убийства. На это уйдет некоторое время. Пять дней, десять… Придется ждать.

— Но почему обстоятельства этого убийства интересуют тебя?

— Потому что в день убийства Роберт Милз созванивался со своим отцом. И, главное, он говорил по телефону с Ольгой. Да, да, ты не ослышался. Что интересно, он говорил с Ольгой еще до того, как произошло убийство. Ну, звонок отцу, чего тут странного… Родители иногда общаются с детьми. Это законом не запрещено. Но звонок моей жене… Получается, Ольга была знакома с этим Робертом еще до того. Следователю Милз почему-то сказал, что разговаривал с моей женой по телефону после похорон родителей. И видел ее первый и единственный раз в жизни. Значит, он врет. Я попросил эти фотографии, потому что хотел представить картину событий. Я ведь сотрудник спецслужбы, бывший сотрудник. Ну, что теперь скажешь?

— Фактов слишком мало, чтобы делать выводы, — ответил Радченко. — Все-таки подождем, когда экспертные исследования будут готовы. Вот тогда…

Джон собрал фотографии и сунул их в конверт.

— Пойми, я не могу ждать. Ты как-то показывал фото своей жены. Она красивая женщина и неглупая, это видно сразу. Наверное, ты ее любишь. И она тебя тоже. И ты не стал бы сидеть и ковырять в носу, если бы жена вдруг исчезла. Я тоже не могу спокойно ждать. Поэтому я договорился о встрече с Робертом Милзом.

* * *

Диспут о песенном творчестве затягивался, Жаркий начал беспокоиться. Подумал, что он все-таки не эстрадная знаменитость, чтобы к нему приходил мент и вел разговоры о музыке, творчестве и божьей искре. А Девяткин не похож он на человека, который интересуется эстрадными песнями.

— Слушайте, вы ранили меня, чуть не убили, — Жаркий сбросил с кровати забинтованную ногу и сел. — С адвокатом связаться не дают, пристегнули к кровати. Теперь я хочу знать, на каком основании творится весь этот произвол и беззаконие?

— Мне отвечать? Или вопрос риторический?

— Сам могу ответить, — сказал Жаркий. — Показания против меня дал этот ублюдок Лорес. Правильно? Вы притащили его в это кафе на Сретенке, чтобы он опознал меня. Поинтересуйтесь, что люди говорят о Лоресе. Это подонок, у которого руки по локоть в крови. Он может честного человека просто так, ради развлечения замочить. Даже «спасибо» Лоресу говорить не надо. Потому что он садист.

— Ты прав, — неожиданно согласился Девяткин. — Лорес не самый приятный малый из тех, кого я знаю. Но и ты не лыком шит.

— Представления не имею, что Лорес наплел. Но знаю одно: меня к стенке не припрете. Никаких доказательств у вас нет и быть не может. Только слово Лореса. Против моего слова. В суд с этим не пойдешь. А если будет суд, меня оправдают. И освободят. Мой адвокат развалит любое ваше дело. А если и не развалит, — плевать. Три года стою на учете в диспансере. Я душевно больной человек. Документы, справки… Все имеется. Можете проверить.

— Уже проверил, — кивнул Девяткин. — Ты действительно страдаешь душевной болезнью. Точнее шизофренией. Это если верить бумажкам. Но кто в наше-то время верит бумагам? Их так легко купить.

— Простите, но вы отстали, гражданин начальник. Все верят исключительно бумажкам. Все. Никто не верил слову, никто не верит человеку. Только бумажкам.

— Значит, я идеалист. Я думаю о людях лучше, чем они есть на самом деле. Теперь давай о тебе. Ты дважды сидел. За разбой и вымогательство. И на зоне было не очень весело. Бандиты вроде тебя в тюрьме не пользуются авторитетом. Там в авторитете воры старой закалки, те, кто живет по воровскому закону. Последний раз ты сидел на севере, под Мурманском. Был шестеркой на подсосе у местного пахана. И это все, чего ты смог добиться. Стирал белье и мыл пахану ноги. Когда вышел, пообещал себе, что больше не сядешь. Обзавелся справками о душевном недуге. Наверно, дорого?

— Без комментариев, — сказал Жаркий. — Чего-нибудь спеть?

— Пойми, Антон, я не хочу тебя сажать. Поэтому предлагаю соглашение или договор. Мне нужно знать имя человека, который заказал мужчину и женщину. Тех, кого положили в поселке «Лесное озеро». И ты чистый. Дела не заводим. Залечишь ногу и топай домой. Одно имя — и все. Не торопись, подумай. Отличное предложение.

— Я, конечно, дурак, даже на учете состою в диспансере, — улыбнулся Жаркий. — Но не такой дурак, чтобы с ментами договоры заключать. У меня есть несколько правил, которым я следовал всю жизнь. Может быть, поэтому дожил до сорока трех лет. Первое правило: не верь ментам. Единственное, что смогу сделать для вас, спеть песню. Какая ваша любимая?

— Даже не знаю, — растерялся Девяткин. — «Эти глаза напротив» споешь? Из репертуара Валерия Ободзинского.

— Запросто, — Жаркий откашлялся и затянул песню.

Девяткин улыбался, кивал головой и даже пристукивал подметкой ботинка об пол. Дослушав второй куплет, вынул мобильник, набрал телефон и сказал:

— Мы с ним не договорились. Поднимайтесь. И все, что нужно, захватите.

Жаркий оборвал песню, не закончив:

— А это с кем вы говорили? — насторожился он.

— Два моих парня, оперативники, ждали меня внизу, в машине. Сейчас они сюда поднимутся. Тоже послушать тебя хотят.

— Вы им сказали: не забудьте захватить, что надо, — Жаркому петь расхотелось. — А что надо?

— Мелочи разные. Сам увидишь.

Девяткин взял стул и переставил его подальше, к окну. Повернул его спинкой вперед и сел, широко расставив ноги. Вошли два плечистых парня в тренировочных костюмах, по виду — бандиты. Один бросил на свободную кровать сумку, вытащил из нее дубинку, пару пластиковых пакетов, латексные перчатки, полотенца. Второй парень сбросил куртку, проверил, хорошо ли привинчена к полу кровать. Жаркий, быстро впавший в состояние прострации, не поворачивая головы, только вращая глазными яблоками, следил за новыми гостями.

Один из парней подошел к Жаркому, молча, без единого слова схватил и вывернул до хруста пальцы свободной руки. Стальными браслетами пристегнул к койке вторую руку. И без разговоров ударил кулаком в нос.

Другой человек сзади схватил за волосы, запрокинул голову кверху и заклеил рот, обмотав голову и шею скотчем. Сунул резиновую палку между подбородком и грудью, дерную ее на себя, перекрывая воздух. Жаркий захотел закашлялся от крови, попавшей в бронхи. Он почувствовал, что задыхается, захлебывается чем-то горячим. Он сразу поверил, что умирает и спастись уже нельзя.

Девяткин закурил, вытащил из внутреннего кармана пиджака газету, скатанную трубочкой, нашел колонку новостей и погрузился в чтение.

Через полтора часа Девяткин вышел из палаты, спустился вниз и остановился на асфальтовой дорожке, в тени куста сирени. Вынул блокнот, еще раз перечитал несколько строк на последней странице, имена убитых в поселке «Лесное озеро»: Ольга Уолш и Чарльз Тревор — возможно, обе жертвы граждане США. Впрочем, эта информация еще нуждается в серьезной проверке и уточнении. Заказчик убийства — Вадим Наумов, младший брат владельца загородного дома, писателя Павла Наумова.

Глава 11

Было светло, когда «Импала» проехала по узкой дороге, поднимавшейся на холм. Ворота поместья «Волчий ручей» были распахнуты настежь, машина остановилась на асфальтовой площадке перед двухэтажным домом, облицованным розовым камнем. Вышел мужчина лет тридцати, одетый в выцветшую майку и шорты цвета хаки. Ученый экономист не был похож на книжного червя: плоский живот, широкие плечи и накаченная грудь производит неплохое впечатление. Лицо не очень выразительное, короткая стрижка светлых волос, высокий лоб, очки в темной пластиковой оправе.

Джон вылез из машины первым, представился, сказал, что он тот самый человек, который ищет жену и будет рад любой помощи, даже самой незначительной. А этот парень, — он показал на Радченко, друг, русский адвокат. Милз тепло улыбнулся и сказал, что они могут поговорить во флигеле, где он сейчас живет. Роберт не представляет, чем может быть полезен в поисках пропавшей женщины, ведь по телефону он уже рассказал все, что знал.

Хозяин провез гостей за собой, в обход дома и гаража на несколько машин. Позади особняка стоял одноэтажный флигель в испанском стиле, отштукатуренные стены покрашены белой краской, на крыше черепица. В гостиной было прохладно, Роберт показал гостям на высокие табуреты возле стойки бара, предложил домашнего лимонада.

— Льда не найдется? — спросил Радченко.

— Для вас просто Боб, — он взял стакан, подошел к холодильнику. — Лед измельчить? Вы отлично говорите по-английски. Если бы я не знал, что вы русский, принял вас за англичанина или канадца.

— Спасибо. А вы, насколько я знаю, светило в области экономики. И наверняка знаете, когда начнется новый экономический кризис. Но никому об этом не говорите. Это же самый большой секрет на свете. Может быть, нам расскажите?

— Когда начнется экономический кризис, не знает никто, — ответил Роберт. — Даже нобелевские лауреаты по экономике. Мировые светила делают вид, будто им известно нечто важное. Вздор, все — вздор. Кризис — это всегда гром среди ясного неба. Что делает русский адвокат в наших краях?

— Сейчас я не адвокат, а турист, — сказал Радченко. — Набираюсь впечатлений.

— Я отвечу на все ваши вопросы, — Роберт взглянул на Джона и нарисовал на лице вымученную улыбку. — Кстати, вы играете в теннис? Тогда давайте так: сейчас моя подача. У меня тоже есть к вам пара вопросов. Джон, у вашей супруги довольно странный бизнес. Беспокоить людей, только что переживших трагедию. Вопрос: почему она позвонила именно мне?

— Ну, ответ есть в самом вопросе. Это бизнес. Пусть не совсем обычный, на перепродаже мебели можно заработать несколько центов, — этим мы с женой и занимаемся. Я ответил на вопрос?

— Да, да… Ответ принимается. Ну, с экономической точки зрения все логично. Купить там, где продают дешево. И наоборот. Откуда ваша жена узнала мой номер телефона?

— Заметки о страшной трагедии в вашем доме были во всех газетах. А телефон есть в городском справочнике. Это открытая информация.

— Вот как? Ага… Почему вашу жену не ищет полиция? — прищурив глаза, Роберт внимательно посмотрел на Джона. — Это странно, когда поисками женщины занимается ее муж, а не полиция. Вам лед положить?

— Спасибо. Ну, я просто решил, что бить тревогу еще рано. Через два-три дня, пожалуй, обращусь в полицию. Если Ольга к тому времени не найдется. У нас с супругой произошла размолвка. Как раз накануне ее отъезда в Лос-Анджелес. И я пока не хочу посвящать полицию в небольшие семейные тайны.

— Допустим, — кивнул Роберт. — Семейные тайны — это не для полиции. Итак, что именно вы хотите узнать?

— Подробности разговора с Ольгой. Я буду благодарен за любую информацию, любые подробности вашей встречи. Даже незначительные.

— Так… Ваша супруга позвонила мне в прошлый понедельник, — Роберт поглядел на календарь, висевший на стене. — За два дня до этого прошли похороны моих родителей. Я находился в таком нервном взвинченном состоянии, что не сразу понял, о чем она вела речь. Ольга спрашивала, не продаю ли я мебель. Какую мебель, чью? Потом я сообразил. Согласитесь, звонить человеку в такую минуту — это не совсем этично. Короче, я в раздражении ответил, что не считаю нужным обсуждать эти вопросы. И положил трубку.

— Но затем перезвонили?

— Я подумал: а ведь это неплохая идея, избавиться от мебели. Продавать дом в ближайшее время я не хочу. Высокую цену не дадут, опять же из-за этой стрельбы и крови. Отдавать дешево — не хочется. Мой риэлтер посоветовал выждать время и уже тогда, по прошествии года… Но предметы обстановки будут напоминать мне о трагедии. Словом, я перезвонил Ольге и сказал, что могу отдать всю мебель и многие другие вещи оптом, если она быстро все вывезет из дома. Не хочу лишний раз их видеть. Мы договорились встретиться на следующий день в десять утра. Можете курить, если хотите.

Роберт поставил пепельницу, присел на табурет с другой стороны стойки, взял тонкую серебряную ложечку и стал размешивать лед в стакане. Он морщил лоб, будто что-то вспоминал. Джон закурил, он молчал, втягивал через соломинку лимонад и, кажется, готов был наслаждаться кисленькой водичкой бесконечно.

— Она приехала чуть раньше, — сказал Роберт. — Машина арендованная «Тойота», красная. Мы часа полтора, даже больше, ходили по дому. Внизу две столовые, большая и малая. Ольгу заинтересовала мебель, которая там стоит. И еще мебель из кабинета и курительной комнаты отца, а также из комнат отдыха. Еще она сказала, что купит мебельные гарнитуры из пяти спален, что на втором этаже. Плюс кое-что из тех комнат, что находятся в подвале. И еще ее заинтересовали ковры. Там есть редкие, старинные, их привез отец с Ближнего Востока. Правда, два-три ковра с пятнами крови. Но ведь я дешево отдавал. С вашей женой мы говорили в основном о мебели.

— Только о мебели? — переспросил Джон.

— Я рассказал, что отец собирал всякие деревяшки. Несколько гарнитуров он купил в Европе. Есть еще пара буфетов от известной бостонской фирмы. Конец девятнадцатого века. Правда, мебель из курительной комнаты в налете табака. Отец курил слишком много. Когда прикасаешься, кажется, что руки прилипают к спинкам стульев или креслам. Ольга достала чековую книжку и сказала, что половину заплатит вперед. Но я ответил, что аванс не нужен. Пусть заплатит в тот день, когда будет все выводить. И желательно наличными, а не чеком.

— Не секрет, о какой сумме шла речь?

— Я сам не люблю секреты. Шестьдесят тысяч долларов. Совсем недорого за коллекционную мебель и роскошные ковры.

— Может быть, Ольга рассказала вам о своих планах или…

— Нет, нет. Я спросил, была ли она раньше в наших краях и как ей нравится в Лос-Анджелесе. Она ответила, что училась в калифорнийском университете. Сказала, что всегда любила Лос-Анджелес. Я позволил себе не согласиться, сказал, что Лос-Анджелес на мой вкус — это большая унылая деревня. Вот и все. Она села в машину. И больше не позвонила и не приехала. Позже я подумал, что аванс надо было взять.

Роберт проводил гостей к машине, протянул руку и пожелал удачи. А потом добавил:

— Все-таки на вашем месте, Джон, я бы обратился в полицию. Заниматься частным расследованием — опасно. Да, да… Один мой знакомый, от которого ушла жена, попытался ее искать. И что же? Ему сломали обе ноги и еще несколько костей. Да… В разных местах тела. Любовником его супруги оказался опасный гангстер. Этому типу не понравилось, что за ним наблюдает самодеятельный сыщик и… Иногда лучше отпустить женщину, которая тебя разлюбила, чем приниматься за ее поиски. Это мое мнение. Надеюсь, что в вашем случае до увечий не дойдет.

Джон с невозмутимым видом выслушал монолог хозяина поместья, кивнул в ответ, собрав душевные силы, изобразил улыбку.

— Я тоже на это надеюсь. Все-таки хочется пожить здоровым человеком.

Машина развернулась на круглой площадке перед домом и стала медленно спускаться вниз с холма по извилистой дороге. Радченко сидел на пассажирском сидении и посмеивался. Лицо Джона сначала порозовело, затем сделалось бурым, как кирпич. Через минуту кожа пошла багровыми пятнами, будто ему надавали пощечин, но не рукой, а строительной лопатой. Радченко отвернулся и стал смотреть на придорожные кустики и красноватую землю, выжженную солнцем.

— Ты слышал: этот сукин сын мне угрожал? — сказал Джон. — Ушам своим не верю. Он устроил мне настоящий допрос. А потом еще и угрожал. Господи… Еще минута — и я бы его кончил.

— Но ты этого не сделал. Это было мудрое решение.

* * *

До цели пришлось добираться более часа. Машина свернула с дороги, проехала между двух холмов и остановилась перед кирпичным двухэтажным домом, обвитым плющом, словно старинный склеп. Домом владел Питер Брей, бывший оперативник ФБР, ныне частный сыщик. Смеркалось, а здесь, между холмами, среди деревьев, казалось, будто наступила ночь. Света в окнах не видно, на низком крыльце, покрытым ворсистым половиком, разлеглась белая кошка с темным пятном на боку. Она лениво посматривала на машину чужаков и щурилась от удовольствия.

Джон трижды мигнул фарами и стал ждать. Это была простая мера предосторожности, обговоренная заранее. В дверь не звонить, телефоном пользоваться лишь в крайнем случае, вместо этого — просто мигнуть фарами. Если хозяин сейчас дома, он зажжет свет в окне. Такой уговор.

Свет в окнах не загорелся, никто не вышел на порог.

— Он здесь, — сказал Джон. — Питер много работает по ночам, поэтому не высыпается. А днем и вечером наверстывает упущенное.

— Зачем нам вообще нужен этот частный сыщик? — спросил Радченко.

— Питер может помочь. Что-то в поведении Ольги мне не нравится… В последние две-три недели она выглядела очень напряженной. Бывало, когда я входил в комнату, она прекращала телефонный разговор. Словом, у меня давно были смутные неясные подозрения, но проверять их я не стал. Может быть, на подсознательном уровне я боялся, что мои догадки окажутся правдой. Я упустил время. А теперь все осложнилось.

— Питер женат? — спросил Радченко.

— Какая женщина будет жить с сыщиком? Кроме того, у Питера ужасный характер. Подозрительный, патологически ревнивый парень, который превращает жизнь окружающих людей в ад. Если он все-таки дома, я зайду один. Возможно, Питеру будет неприятно видеть тебя, разговаривать с иностранцем.

— Неприятно разговаривать русским? Он расист?

— Так сразу и расист. Просто не любит иностранцев. Я же говорю, он с чудинкой. Кстати, обе его жены по странному стечению обстоятельств покончили с собой. Повесились. Хотя, нет… Последняя жена Сидни сожгла себя на конюшне, в парке развлечений. Облилась какой-то дрянью и чиркнула спичкой.

— Сама себя сожгла? — Радченко выпучил глаза.

— Почему бы и нет. Существуют разные способы ухода из жизни. Последний год перед своей гибелью она была немного не в себе. Надо было сходить к психиатру, а не баловаться с огнем.

— Господи, какая дикость. Это ужасно.

— Ужасно, когда люди не понимают юмора, — Джон вдруг рассмеялся, он хохотал долго, чуть не до слез, хлопал ладонями по ляжкам и снова хохотал. — У вас в России все такие, верят любой ерунде? Люди без чувства юмора?

— Такой юмор не сразу поймешь, — нахмурился Радченко. — В следующий раз, когда надумаешь шутить, предупреждай.

* * *

Свет загорелся в крайнем окне. Кошка с черным пятном убежала. Джон вышел из машины, Радченко за ним. Входная дверь, на вид фанерная, оказалась подозрительно тяжелой, видимо, сделанной из металла. Закрываясь, она лязгнула, как старый банковский сейф, что-то повернулось и щелкнуло внутри.

Деталей интерьера Радченко разглядеть не мог, было слишком темно. Джон судя по его уверенным движениям, столько раз здесь бывал, что смог бы ориентироваться в полной темноте. Он свернул за угол, дальше была лестница, спускавшаяся в подвал, довольно глубокий. Внизу их ждал высокий грузный мужчина лет пятидесяти с гаком, одетый в белую майку и брюки на широких подтяжках. Волосы зачесаны назад, на губе висела дымящаяся сигарета. Он протянул Радченко руку, мягкую и теплую, как свежий батон хлеба.

— У вас тут хорошо, — сказал Радченко. — Все условия для спокойной работы.

— Это не простой подвал, — Питер говорил глубоким басом и, не отрываясь, смотрел в глаза собеседника. — Даже не подвал, а секретная комната для переговоров, какие устраивают в заграничных посольствах или на конспиративных квартирах ФБР. Изнутри в стенах проложены пластины меди и свинца. Это чтобы наши противники не могли прослушать, о чем мы тут шепчемся. С электронных приборов, которыми я пользуюсь, нельзя снять информацию.

Питер повернулся к Джону, предложил ему стул и сказал:

— Пришли новости. Не так много этих новостей, но все же…

Верхнего света не было и здесь, но в разных частях подвала горели три настольных лампы. От стены до стены тянулась столешница, заставленная множеством предметов. Корпус настольного компьютера, пара бутылок кетчупа, разобранный ноутбук, мотки кабеля, коробочки с радиодеталями.

Внизу две корзины, доверху наполненные мусором, рядом — измельчитель для бумаг. В левом углу на уровне человеческого роста укреплен большой плазменный телевизор, по которому транслировали городские новости. Большая часть комнаты заставлена железными полками с выдвижными ящиками, на каждом — буква алфавита.

Питер расчистил место на столешнице, сбросив в корзину бумажные тарелки и стаканчики. Затем исчез в темноте и через пару минут вернулся с двумя тощими папками. В первой паке содержались листки с распечатками банковского счета Ольги Уолш.

— Вот посмотри, — Питер сел в кресло и подвинул папку к Джону. — Ты знал об этом счете?

Накопительный счет был открыт в одном из крупных банков два года назад, Ольга пополняла его два-три раза в месяц. В начале этого года на счете было шестьсот восемьдесят три тысячи долларов, теперь — около ста тысяч.

— Даже не догадывался, — ответил Джон. — Я и не знал, что у нее есть такие большие деньги.

Он переворачивал страницы, водил пальцем по строкам и столбикам цифр. За двенадцать месяцев деньги были сняты несколько десятков раз. В основном небольшие суммы. Первый раз в декабре прошлого года, что-то около трех тысяч долларов. Последний раз — полмиллиона шестьдесят тысяч. Это было тринадцать дней назад.

— Что ж, мужья всегда обо всем узнают последними, — кажется, Джон потерял душевную бодрость. — Особенно если дело касается женских финансовых секретов. Такова уж наша участь — всю жизнь оставаться в дураках. Что еще у тебя?

— Мобильный телефон Ольги, который все это время был отключен и не подавал признаков жизни, ожил, — Питер открыл другую папку, содержащую всего две бумажки. — Позавчера с него сделали два звонка. Куда звонила Ольга, узнать не удалось. Первый разговор продолжался двадцать одну минуту, второй девять минут. После этого телефон снова отключили. Звонки были из Калифорнии, с юга штата.

— Откуда информация?

— Ты слишком любопытен даже человека, работавшего в ФБР, — Питер прикурил новую сигарету. — Товар свежий, первого сорта. Это все, что тебе нужно знать. С сегодняшнего дня, информация о звонках с телефона твоей жены будет поступать мне в режиме реального времени. Как только она активирует телефон, я об этом узнаю.

— Слушай, Питер, мы знакомы больше десяти лет. Почему ты не хочешь ответить на простой вопрос: откуда информация?

— Я не могу раскрывать источники даже друзьям. Будь уверен в одном: если телефон Ольги снова включат, ты узнаешь об этом сразу же после меня. Буквально через минуту. Я обязательно позвоню, хотя не люблю разговоры по телефону.

В воздухе плавал густой сигаретный дым, он поднимался к потолку, слоился, словно легкие облака. Пришла кошка, эта была рыжая и толстая, с короткими лапами, похожая на маленького колченогого тигра. Она встала рядом с хозяином и стала тереться мордой о его ногу. Радченко сказал, что хочет подышать свежим воздухом, поднялся по лестнице. Подергал ручку входной двери, — заперто. Но тут внутри двери что-то заскрипело, раздался лязгающий звук металла, дверь приоткрылась.

* * *

Радченко вышел, вдохнул полные легкие свежего воздуха, — и даже голова закружилась. Луна, висевшая над головой, напоминала зенитный прожектор, луч которого скользил по земле. Пели цикады, на небосклоне были рассыпаны крупные звезды. Так хорошо, что захотелось жить вечно. Стоять вот так вот под этим черным бездонным небом, думать о любви и тайнах мироздания, непостижимых и романтических. Вдыхать запах горячей земли, цветов и листвы, любоваться звездами и луной.

Он вспомнилось лицо жены. В тот последний день, когда Галя проводила его до аэропорта, она была напряженной и скованной. Он наклонил голову, жена обняла его, чмокнула в губы. Это был дежурный поцелуй, холодный и пустой, лишенный человеческой теплоты. Кажется, ее мысли были где-то далеко. Она ждала другого человека, других ощущений.

Что она чувствовала тогда, в последнюю минуту прощания? Какие строила планы? Наверное, думала о встрече с тем разодетым пижоном, они уже обо всем договорились, условились. Осталось дождаться, когда самолет, уносящий мужа за тысячи километров от дома, оторвется от земли. Что ж, ждать им оставалось совсем недолго.

На душе стало муторно и гадко. Романтика ночи рассыпалась в пыль, а пыль унесло ветром. Запахи листвы и цветов исчезли, пахнуло навозом и какой-то кислой дрянью, луна сделалась блеклой, похожей на истертую никелевую монетку. А потом и вовсе пропала в тяжелом черном облаке.

Глава 12

Когда приехали в гостиницу, Радченко долго стоял под душем, ожидая, когда пройдет головная боль, но боль осталась. Он растерся полотенцем, старался отвлечься от неприятных мыслей, но видел перед собой нарисованного воображением мужчину из ресторана «Прага». Человек смотрел на Радченко, насмешливо и высокомерно. Хотелось отвезти взгляд, но почему-то Радченко не мог этого сделать, он продолжал разглядывать мужчину, его шикарные часы, перстень с крупным бриллиантом, его глаза, насмешливые и холодные.

Радченко бросил полотенце на пол, вышел из ванной, надел светлые шорты и набрал телефон Эдика Волкова.

— Не ждал твоего звонка, — сказал Эдик. — У нас утро, я только на работу собираюсь.

— Какие новости?

— Пока ничего. Если не считать… Слушай, ты бы раньше времени не возникал со своими вопросами. А то получается, что я сообщаю тебе непроверенную информацию. Надо немного понаблюдать за твоей Галей, и тогда делать выводы. Сейчас рано…

— Так есть новости?

— Я позвонил парням, с которых обычно подключаю, когда работаю над бракоразводными делами, попросил присмотреть за твоей женой, — сказал Эдик. — Мне надо ориентироваться в проблеме, представлять, что Галя затевает. Прошлую ночь она не ночевала дома, ребенок оставался с приходящей нянькой. Вчера в восемь вечера приехало такси. Она села, — и с концами… Одета была хорошо, черное платье ниже колен, золотые туфельки, нитка жемчуга на шее. Слушай, ты не расстраивайся раньше времени. Она могла поехать куда угодно. На день рождение подруги. Могла выпить лишнего и остаться на ночь…

— Я говорил с ней по телефону сегодня утром. Она сказала, что эту ночь провела дома.

— Ну тогда… Приготовься морально, наберись мужества. Ты же мужчина, в конце концов. Я по опыту знаю: плохих сообщений будет еще немало. Если каждое принимать близко к сердцу…

— Хорошо, — вздохнул Радченко. — Завтра позвоню.

Голова болела еще сильнее. Пару минут он сидел на кровати, сжимая виски ладонями, затем вышел из номера. Он оказался на общем балконе, который огибал гостиницу по периметру второго этажа. Внизу был небольшой паркинг для постояльцев, на другой стороне улицы светилась вывеска ресторана быстрого обслуживания, почты и винной лавки. Радченко вспомнил, что не ел ничего с самого утра и тут испытал приступ голода.

Он спустился вниз, перешел улицу, купил в закусочной два бутерброда с рыбным филе, один с ветчиной и большую порцию греческого салата. Затем вошел в винную лавку. Что ж, большая бутылка «Джек Дениэлс» и две бутылки содовой, — это беспроигрышный вариант. Он взял сумку из рук продавца остановил взгляд на сигаретных пачках. Сколько лет он не курил? Кажется, пять лет. Или больше?

Радченко купил сигареты, плоскую стальную фляжку, на боку которой бал выдавлен силуэт летящего канадского гуся. Быстро дошагав до гостиницы, он закрылся в номере, но аппетит уже пропал. Вместо него появилась большая жажда, которую будет чертовски трудно утолить одним стаканом виски. Потребуется как минимум два, а то и больше. Радченко налил виски в пластиковый стаканчик для кофе и выпил. Голова немного отпустила, а на душе стало легче. Теперь все московские события стали казаться одним большим недоразумением, которое можно будет легко разрешить, как только он вернется назад.

Он долго сидел у столика, курил, запивая виски пузырящейся содовой водой. Он перелил остаток из бутылки в стальную фляжку, разделся, лег в кровать и провалился в глубокий сон, не отягощенный сновидениями.

* * *

Около двенадцати в кабинете Девяткина раздался телефонный звонок. Беспокоил заместитель начальника управления собственной безопасности ГУВД подполковник Михаил Голуб. Он спросил как дела и задал еще несколько общих необязательных вопросов, приберегая напоследок нечто важное. Девяткин заволновался, встал с кресла и крепко прижал к уху трубку, боясь пропустить какую-то фразу или слово.

Он знал, что управление собственной безопасности собирает на него материалы и, кажется, не сегодня, так завтра бумаги уйдут наверх. Казалось, Голуб сейчас прикажет зайти к нему в кабинет, небольшую комнатенку, пропахшую пылью и похожую на крысиную нору. И ответить на ряд очень неудобных вопросов.

Но Голуб вызывать не стал, поинтересовался, как у Девяткина дела на личном фронте и сказал:

— Ну, по телефону разговаривать — это все равно, что заниматься любовью, когда рядом нет женщины. Давай встретимся и пообедаем.

— В столовой?

— Я туда последний раз ходил лет года три назад. И тебе не советую. Какой желудок выдержит эту собачью еду? Подходи через часик, — Голуб назвал ресторан и даже продиктовал адрес. — Перекусим и поболтаем заодно.

Девяткин до блеска начистил ботинки и переоделся в парадный костюм, который держал в стенном шкафу. Через полчаса он подъехал к ресторану, который славился прекрасной кухней и астрономическими ценами, оставил машину на стоянке и вошел в полутемный зал. Администратор провел его к столику, за которым Голуб уже изучал меню и карту вин.

— Я закажу, — Голуб пальцем поманил официанта.

В ожидании заказа освежились красным ирландским элем. Голуб рассказал пару забавных историй о том, как сотрудники управления ловили на взятках полицейских, а те в последнюю минуту, когда оперативники еще не успели вломиться в кабинет, пытались разными способами избавиться от грязных денег. Один спустил в унитаз почти пятьдесят тысяч долларов сотенными купюрами, забилась труба, чтобы извлечь из канализации банкноты, пришлось вызывать слесаря. Девяткин посмеивался, дожидаясь, когда собеседник закончит затянувшуюся прелюдию и перейдет к делу.

Голуб сделался серьезным и сказал:

— Получены результаты судебный экспертизы на того самого человека, который умер во время допроса. У пострадавшего рассечение на затылке, довольно глубокое. Я читал твою объясниловку. Ты пишешь, что случился сердечный приступ, пострадавший упал, разбил голову об угол табуретки и так далее. Ну, пусть будет по-твоему. Сам покойный нанес себе травму. Но судмедэксперт утверждает, что смерть произошла из-за разрыва сонной артерии. А вот почему разорвалась сонной артерии, не совсем понятно. Возможно, этот человек получил сильный удар в область шеи. Придется проводить повторную экспертизу. У покойного есть повреждения внутренних органов. Плюс кровоизлияния на теле.

— Это его оперативники немного помяли, — Девяткин прикончил салат из тунца и приступил к стейку. — При задержании.

— Хорошо, пусть будет так, — Голуб выпил бокал французского вина и налил второй. — Кстати, ты не слишком спеши со стейком. Эта говядина не для обжорства. Для наслаждения. Мясо такое, что и жевать его не надо. Только наслаждаться его вкусом и глотать. Кстати, я вчера говорил с Сергеем Лоресом. У парня вся грудь синяя от побоев. Он готов дать на тебя показания.

Девяткин почувствовал, как по спине пробежал холодок, а сердце заныло.

— Те люди, которых Лорес закатал в бетон, выглядят еще хуже, чем он, — сказал Девяткин. — Лорес профессиональный мокрушник.

— Плевать на него. Разговор о тебе.

— Пойми, я действую жестко, потому что иначе нельзя. Я не садист. И пачкаться о дерьмо вроде Лореса — не велико удовольствие. Но я из свой практики вывел одно железное правило: если не получишь признательные показания в течение одних или двух суток после задержания — пиши пропало. К продажным судьям прибегут продажные адвокаты. Они сторгуются — и все. Убийца выйдет на волю и снова примется за старое. Если работать по моей системе, в деле остаются признательные показания. И масса другой полезной для следствия информации. И отпереться бывает очень трудно.

— Пусть так. Но я не могу взять собранные материалы, спустить их в сортир и засорить канализацию. Так спустил деньги тот продажный мент.

Девяткин выпил еще пива и отважился на вопрос.

— Как-то помочь можно?

— Само собой, — кивнул Голуб. — Иначе я с тобой здесь бы не сидел. Мы тормознем бумаги. Не уничтожим их, а тормознем до поры до времени. А там, может, что придумаем.

— Тормозни, Миша, — попросил Девяткин.

— Мы друг друга давно знаем, поэтому я напрямик, без туманных намеков. У нас в управлении небольшое торжество намечается. Несколько парней отличились, хорошо поработали. Они надеются на небольшую премию. Какие-то жалкие копейки и грамоты перепадут от начальства. Но надо добавить от меня лично. Иначе неудобно. Люди старались… Ну, тысяч пятьдесят, я думаю, хватит.

— Баксов?

Голуб кивнул. Девяткин задумался и помрачнел.

— Пойми: управление собственной безопасности никто не любит: ни начальство, ни менты, — сказал Голуб. — У нас даже друзей нет. Только враги, злопыхатели. Я же не имею права поехать к какому-нибудь бизнесмену, немного придушить его и потребовать денег. У меня нет таких прав и полномочий. Поэтому и доходов никаких. Приходится крутится. А для тебя пятьдесят штук — не велики деньги. Возьмешь за вымя какого-нибудь бизнесмена. Подергаешь — и привет. Ну, что скажешь?

— Постараюсь.

— Только повежливее с людьми. Сделай все, чтобы бизнесмен не умер от разрыва аорты. Или от других травм, несовместимых с жизнью.

Когда принесли счет, вложенный кожаную книжечку, Голуб не взглянул на него, передал Девяткину, встал, быстро попрощался и убежал. Девяткин расплатился, оставив на столе половину вчерашней зарплаты, вышел на воздух и прошелся взад-вперед по улице. Он нашел свободную скамейку в сквере, достал телефон и позвонил старшему лейтенанту Саше Лебедеву.

— Загляни в мой настольный календарь, — приказал Девяткин. — Мне надо знать, когда мы последний раз заезжали в гости к этому жулику с большой буквы… Который деньги ворует вагонами. Как там его… Руслан Иванидзе. Ну, хозяину банка «ЛМЛ — Финанс».

Несколько минут Девяткин ждал ответа.

— Четыре месяца назад у него были, — наконец ответил Лебедев.

— Четыре месяца? Давно мы его не беспокоили. Значит, так. Я скоро вернусь. Мне нужен ты и еще два оперативника. Снова поедем в гости к Иванидзе. Деньги нужны. Позарез.

* * *

Радченко проснулся от телефонного звонка и включил лампу. На часах половина третьего.

Гостиничный номер невелик, но все для жизни здесь есть. Эта комната с зеленым ковром и стенами цвета топленого молока нравился Радченко, но не потому что здесь есть кофеварка, широкая кровать, кондиционер и даже письменный стол с небольшим креслом. Здесь нет Джона Уолша с его богатырским храпом — и это главное.

Несколько секунд Радченко смотрел на мобильник, мигающий цветным дисплеем. Он почему-то был уверен, что известия из Москвы будут не самыми веселыми. Разговаривать не хотелось, не хотелось до тошноты. Он еще не начал разговора, а затылок уже разболелся. В ушах звенело, будто в голову через ухо залетел комар и теперь кружит там внутри.

— Раньше не мог позвонить, дел выше крыши, — сказал Эдик Волков. — Сейчас занимаюсь бракоразводными процессами сразу нескольких денежных мешков. Интрига везде одна и та же. Жена хочет получить как можно больше, а муж — отдать как можно меньше. Все мечтают принести свое грязное белье в суд, на всеобщее обозрение. Будто суд — это прачечная.

— Какие новости?

— Ты знаешь, что в России запрещена частная детективная деятельность. Прослушивание чужих разговоров, слежка за неверными супругами — это вне закона. Да, все это ты знаешь. Но я все-таки еще раз напомнил. Вот почему. Когда эту деятельность запретили, все осталось как было. Супруги нанимают детективов и шпионят друг за другом, коммерсанты проверяют своих партнеров и так далее. Но услуги подорожали. Для работы мне понадобятся три-четыре парня, не меньше. Это недешево.

— Нанимай, — сказал Радченко. — Я свяжусь со своим банком, тебе переведут аванс. Сколько стоит вся эта музыка?

— Недешево. Об окончательной цене говорить еще рано. Подожди, я не все объяснил. Мне понадобится послушать телефонные разговоры твоей жены. Мне нужны ключи от твоей квартиры. Ну, чтобы мои парни установили там свою аппаратуру. У тебя есть запасные ключи где-нибудь в Москве? Это облегчит задачу.

— Ключей в Москве нет. Но завтра же я вышлю их экспресс почтой. Ты получишь их через три-четыре дня.

— Хорошо. Итак, я продолжаю. Детективы посмотрят почту твоей жены, послушают разговоры. Уже скоро мы получим более или менее целостную картину ее похождений.

Эдик назвал цену, Радченко произвел некоторые расчеты в голове и подумал, что по приезде придется продать машину, которую купил пару месяцев назад. И еще пару дорогих мотоциклов из своей коллекции. Впрочем, мотоциклы в любом случае придется продавать. Впереди маячит развод, а значит, новые траты, и очень значительные.

— Я заплачу, сколько надо.

— Теперь такой вопрос: нужно ли ее ловить с поличным? Ты знаешь, как это делается. Ждем, когда любовник заберется на женщину или она на него. Проникаем в квартиру, гостиницу во время сеанса плотской любви либо делаем это заблаговременно. И фотографируем. Твоя жена немного расстроится, увидев в комнате посторонних мужчин с фотокамерой. А ее друг может и с кулаками полезть. Но это не беда…

— Давай как-нибудь без насилия.

— Есть другой вариант. Мы устанавливаем скрытые камеры у тебя в квартире или в другом месте, где любовники условятся о встрече. Важно, чтобы мы заранее знали о месте свидания.

— Тогда пусть устанавливают.

— Ты должен понимать: для твоего бракоразводного процесса фотографии не нужны. Судья вас и без фотографий разведет. И все-таки они понадобятся. На процессе мы, разумеется, заявим, что карточки тебе кто-то подбросил. Положили на порог квартиры толстый конверт, позвонил в дверь и убежал. Причем очень быстро. А ты просто не мог не заглянуть в этот конверт. Ты все понимаешь?

— Да, конечно, — кивнул Радченко.

В ушах Радченко звенело, он страдал от головной боли и думал, что делать дальше: согласиться на предложение Волкова или… Он уже согласился, даже спорить не стал. С другой стороны, о чем здесь спорить. Эдик профессионал в своем деле, он принимал участие в сотнях громких бракоразводных дел, поэтому действует так, как подсказывает здравый смысл и опыт.

Но еще не поздно отменить все к чертовой матери. Не унижаться до слежки и подглядывания в замочную скважину за своей женой, человеком, с которым прожил больше десяти лет. Если она нашла другого мужчину, значит, ее избранник лучше тебя. Надо с этим смириться и расстаться с Галей, пусть живет с тем человеком, кого любит. Но следить за женщиной, фотографировать ее в моменты интимной близости… Это унизительно для тебя и для нее, — сказал себе Радченко.

Хорошо, пусть будет так: он все отменит. А позже, через год или два, будет вспоминать эту ночь в гостинице, эту минуту… И спрашивать себя: какого черта я зарыл голову в песок, почему не захотел узнать правду, страшную, унизительную для мужского достоинства? Я струсил?

Нет, он не станет ни чего отменять. И пусть его действия не совсем этичны, но они хотя бы объяснимы. А как с Галей? Какие слова найти, как назвать то, что делает она: предательство, низость, подлость? Радченко не произнес вслух ни звука. Он только закрыл глаза. Перед ним была темнота, в которой кружили золотые звездочки, похожие на светлячков.

— Все эти фотографии или видеозаписи постельных сцен нужны по одной единственной причине, — говорил Волков. — Судья должен их посмотреть и вынести решение по ребенку… Судья решит, что доверить воспитание мальчика дошкольного возраста аморальной женщине — нельзя. Короче, это нужно, чтобы твой Максим остался с тобой, а не с ней. Да, делать фотографии твоей супруги во время интимной близости — незаконно. Но на суде мы сможем представить дело так, что эти карточки тебе подбросили. А ты сунул нос в пакет и пережил сильнейший эмоциональный шок. Ты честный нравственный человек, а она… Короче, дело выигрышное. Итак, мой вопрос: делать съемку постельных сцен? Или ребенка ты оставишь Гале?

— Надо делать, — кивнул Радченко, голова раскалывалась от боли. — В конце концов, это ты юрист, который не первый год занимается бракоразводными делами. И я тебе доверяю.

— Старик, не отчаивайся. Все мужчины думают одинаково: этого не может случиться со мной. С другими — пожалуйста. Но только не со мной. Эта иллюзия живет в душе, пока сама жизнь не ткнет мужчину носом в дерьмо. А потом, когда открывается истина… На мужиков жалко смотреть. Крутой парень превращается в плакучую иву. Тебе сейчас очень трудно, я знаю. Но держи себя в руках, думай только о работе, не оставляй себе свободного времени. Все время чем-то занимайся. И запомни: пройдет сорок дней с того самого дня, как ты узнал плохую новость, — и тебе станет легче. А через год ты успокоишься. Так устроен человек.

— Конечно, конечно…

— Самое большое заблуждение мужчин знаешь какое? Мы считаем: если я удовлетворяю женщину в постели, ей больше не нужен никто. Она не изменит. В этом уверены решительно все мужики. И все они по своей дурости ошибаются. Женщина живет двумя потребностями: жажда стабильности и жажда новизны. Стабильность — это муж. Новизна — поклонник на стороне. Мы потом удивляемся: как же так, у нас все было хорошо и вдруг…

— Нет, подожди, мне надо немного подумать, — вздохнул Радченко. — Дай мне час. Я перезвоню и скажу: да или нет.

Он положил трубку, выключил лампу и минут десять сидел в полной темноте.

* * *

Радченко нашарил на тумбочке пузырек, выпил таблетку от головной боли, зажал уши ладонями, уперся локтями в коленях и застыл в этой позе. Перед глазами по-прежнему летали горящие звездочки. Теперь они напоминали крупных навозных жуков.

— Господи, неужели это происходит со мной?

Он взял телефон, набрал домашний номер. Когда трубку сняла Галя, его голос звучал весело.

— Целую тебя, — сказал Радченко. — Мне что-то не спится. Дай, думаю, тебе позвоню.

— Здравствуй, Димочка, господи, как я по тебе соскучилась, — голос Гали звучал как волшебная музыка. — Как ты там, мой дорогой?

— Все нормально, — сказал Радченко. — Галя, я хочу спросить тебя одну очень важную вещь. Ты ничего не хочешь мне сказать? Чего-то важного?

— А что я должна сказать? Господи, Дима, ты меня пугаешь. Что случилось?

— Со мной — ничего. А где ты была в прошлую субботу?

— Мы с Максимом были на даче. Вот только гости к нам не приехали.

— А-а-а… Вот как. Не приехали, значит… Так что ты мне хочешь сказать?

— Ничего не хочу сказать. Хочу, чтобы ты знал, что я соскучилась.

— Отлично, именно эти слова я и хотел услышать, — сказал Радченко и легко без всяких душевных усилий рассмеялся. Он удивился самому себе: как быстро научился врать. — Я тоже тебя люблю. А кроме этого, тебе сказать нечего? Ты подумай. Вдруг чего-нибудь вспомнишь?

— Нет, Дима, мне нечего сказать. У меня нет никаких важных новостей. Иначе ты узнал бы новости первым.

— Два, да… Конечно. Это я шучу. Ночью у меня всегда черный юмор. Чем темнее ночь, тем чернее юмор. И еще эти светлячки, эти жуки летают по комнате. С ума меня сводят…

Он дал отбой и несколько минут сидел, обхватив голову ладонями. Может быть, впервые в жизни ему стало жалко самого себя, жалко до слез. Он повторил про себя слова Гали: «Иначе ты узнал бы новости первым». Что ж, звучит неплохо. Особенно в исполнении Гали. У нее есть особый талант: говорить просто и убедительно, с дрожью в голосе, со слезой. Но в жизни все по-другому. И Джон прав: плохие новости мужья узнают последними. Такова логика человеческого существования. А, может, надо жить как-то иначе, проще. Тебя обманывают, а ты верь. Или хотя бы делай вид, что веришь. Господи, какой кошмар…

Он набрал номер Волкова и сказал:

— Начинай, Эдик. Начинай прямо сейчас.

Глава 13

Заходящее солнце повисло в раскаленном воздухе. Джон Уолш свернул с хайвея, проехал миль пять по пустой узкой дороге, перед поворотом съехал на обочину и остановил машину. Внизу за изгородью на плоской прямоугольной площадке двадцать на тридцать ярдов бродила дюжина лошадей белой масти, старых и худосочных. Трава в загоне была выщипана и вытоптана на корню. Три ближние лошади, наверное, самые голодные задрали головы и стали внимательно следить за машиной, ожидая подачки.

Уолш смотрел на сенной сарай и небольшое ранчо с плоской крышей и широкой летней верандой. Огня в окнах не было, дальше за домом начинались заросли кустов, деревца, сгоревшая на солнце трава в проплешинах красноватого грунта. От дороги к дому в обход загона для лошадей вела тропинка.

Уолш, следом за ним Радченко спустились с откоса, прошли вдоль изгороди. Поднявшись на открытую веранду ранчо, Уолш постучал в дверь. Никого, гулкую тишину нарушает только стрекот цикад.

— Что мы здесь ищем? — спросил Радченко.

— В этом доме жил и до сих пор живет парень, с которым моя жена встречалась до нашей свадьбы, — сказал Уолш. — В свое время Ольга окончила университет в Лос-Анджелесе, там познакомилась с преподавателем истории. Его зовут Чарльз Тревор. У Ольги и Чарльза были серьезные отношения. Он старше моей жены на восемь лет. Мне кажется, Ольга любила его. Но что-то там разладилось… Я не знаю всех подробностей этой истории. Чарли симпатичный мужчина. Такой высокий, с приятными чертами лица. Дело портит здоровенная шлешь.

— Плешь? — Радченко почему-то удивился именно этому.

— Он учился в каком-то большом городе. Получил степень бакалавра истории, мечтал о науке, но не сделал карьеры. Вернулся на ранчо родителей. Какое-то время он ухаживал за больной матерью. Он получил в наследство этот дом, лошадей и деньги.

— Лошадей? — переспросил Радченко. — Вот этих заезженных кляч?

— В ту пору это были весьма симпатичные лошадки, — сказал Джон. — Чарли не захотел продать их. Или отправить на бойню. Иначе это стало бы предательством памяти родителей. А он человек с принципами. Чарли заботился о лошадях, кормил их, лечил. А это очень дорогое удовольствие. То, что почти все лошади до сих пор живы, — его заслуга. Деньги, что он получил по наследству и что сам заработал, ушли на содержание лошадей.

— Видно, он хороший человек, — сказал Радченко.

— Наверное, — кивнул Джон. — Я ведь сам сын фермера. У нас было четыреста коров. Мясных и молочных. Поэтому знаю, как трудно ухаживать за животными.

Из распахнутых настежь ворот сенного сарая, выехал небольшой трактор с прицепом. За рулем сидел смуглый парень в красной застиранной майке без рукавов и широкополой белой шляпе. Из-под нахмуренных бровей он насторожено смотрел на чужаков. Трактор остановился у загона, мексиканец сбросил на землю брикеты соломы. Он подошел к гостям и спросил, чем может помочь.

— Мы ищем парня по имени Чарльз Тревор, — сказал Джон. — Он хозяин этого ранчо. А мы его старые друзья. Проезжали мимо. Ты знаешь, где его можно найти?

— Он уехал куда-то, — сказал мексиканец. — Может быть, за границу.

— Куда именно уехал?

— Я только знаю, что он уехал. Недели две назад уехал. Он собрался очень быстро. Он оставил деньги на хозяйство.

— Ты давно здесь живешь?

— Шесть лет. Я хожу за лошадьми. И еще делаю кое-какую работу по дому.

— Чарли говорил, когда вернется?

— Обещал вернуться еще на прошлой неделе. Но его нет до сих пор. Он даже не позвонил.

Джон вытащил из бумажника фотографию Ольги.

— Значит, ты тут все время крутишься. Это хорошо. Ты не видел эту женщину?

— Да, она бывала здесь недели две назад, — ответил парень. — Как раз перед отъездом хозяина. Красивая женщина. И очень веселая. Она провела здесь ночь или даже две ночи, — я точно не помню, — и уехала. А на следующий день уехал хозяин. Она чем-то похожа на иностранку. Она каталась на лошади. Она хорошо управляется с лошадью.

Джон впал в замешательство, кажется, даже побледнел, но быстро взял себя в руки.

— Эта женщина здесь раньше бывала?

— Я не помню. Не могу точно сказать. Может быть. Она ваша дочь?

— Она моя жена. О чем они говорили, не слышал?

Парень явно лукавил. Только теперь он, кажется, сообразил, что сболтнул много лишнего, и, пожалуй, от хозяина ему сильно перепадет. Впрочем, Чарли необязательно рассказывать, что здесь были гости, которые интересовались его дамой.

— Я плохо понимаю английский. Когда быстро говорят, я не понимаю смысла.

Джон открыл бумажник, сунул в руку мексиканца двадцатку и подумал: деньги надо было давать раньше, когда парень еще не знал, что Ольга и Джон — муж и жена. Вот тогда из парня можно было вытащить некоторые пикантные подробности.

* * *

Через пять минут Джон и Радченко сели в машину и поехали в обратную сторону. Джон хмурился, курил и думал о чем-то невеселом.

— Да, живешь так с женой, живешь годами, и думаешь, что знаешь о ней все или почти все, — сказал он. — А потом вдруг узнаешь много нового. Я совсем не готов к таким новостям. Ольга провела ночь в этом сортире. Господи, в голове не укладывается… Каталась на лошади… Не знал, что она умеет управляться с лошадью. То, что она до сих пор поддерживает отношения с Чарли, — для меня большой сюрприз. При мне она не вспоминала о Чарли никогда.

— А почему ты вдруг вспомнил о Чарли?

— Случайно пришла мысль: почему бы не заехать к Чарли, мы ведь с ним были когда-то знакомы, он может что-то знать об Ольге. Черт… Как-нибудь, когда Чарли вернется, я заеду к нему и скажу пару слов. Поговорим по-мужски. По-настоящему. Не смотри, что я хромаю на одну ногу. Оторвать башку этому проходимцу у меня сил хватит. Даже голыми руками.

— Ты думаешь, это надо? Думаешь, нужен мужской разговор и выяснение отношений?

— Почему бы и нет? Ты бы делал вид, будто ничего не происходит? Или поговорил с ним как мужчина с мужчиной?

— Не знаю. Раньше со мной такого не случалось…

Радченко подумал, что Джону необязательно рассказывать о своих московских неприятностях. У него своих забот хватает, ему самому тяжело и больно. И ничем не поможешь.

— Раньше не случалось, значит, все впереди, — процедил Джон. — Такие мужики, вроде этого Чарли, жалкие потаскушки мужского пола, проститутки в штанах, которые и особами мужского пола стали по недоразумению, — они есть в любой стране, их много. Может быть, в России их меньше, чем здесь. Но только по одной причине. Там больше увлекаются водкой, чем женщинами. И эти потаскуны просто обожают замужних женщин.

— Это почему же именно замужних?

— На проституток нужны деньги, а тут забесплатно. Поговорил, пожаловался на жизнь, а женщины всегда отзывчивы на жалостливые рассказы, — и она твоя. Кроме того, вероятность подцепить неприличную болезнь почти равна нулю. И дорогих подарков не надо. Иначе увидит — и что-то заподозрит. Короче, связь с замужней женщиной — это дело во всех отношениях выгодное. А муж, трагедия его жизни, разбитая семья — это для него мелочи, пыль на ботинках.

— Может быть, тебе для начала стоило бы найти жену и поговорить с ней? — Радченко неосознанно задавал те вопросы, ответ на которые был важен для него лично, которые жгли душу и не давали уснуть. — Поговорить откровенно, может быть, сначала с ней, а уж потом…

— Я прожил на этом свете дольше твоего. И, наверное, женщин знаю немного лучше. И вот что я скажу: никогда, ни при каких условиях женщина не скажет мужу о своей неверности. Если, конечно, у тебя нет прямых доказательств. Фотографий, видеозаписей, на худой конец ее телефонных разговоров, где она открытым текстом говорит об измене. Можешь жалобить ее, лить слезы в три ручья, закатывать истерики, стоять на коленях — не услышишь ни слова. Мало того, ты еще и виноватым окажешься. Женщины существа жестокие и упрямые. Поверь моему опыту. А опыт у меня богатый.

Радченко пару минут молчал и раздумывал, примеривая ситуацию с Джоном на себя. Наконец задал следующий вопрос:

— Есть среди мужчин такое мнение: в измене всегда виновата женщина, а не ее любовник. Если бы она не захотела, ничего бы и не случилось?

— Очень удобная позиция, позиция труса, — помотал головой Джон. — И полная ерунда по существу. Потому что женщина в этой истории — жертва соблазнителя. Жертва, а не палач. Чарли взрослый человек. Когда он приударял за замужней женщиной, он должен был понимать, что рискует не только своей башкой. Если бы муж был психом и как-то иначе узнал об их отношениях, он бы мог запросто избить жену, искалечить ее. А Чарли думал только о собственном члене, о своей похоти. А на женщину, на ее судьбу, ему было плевать. Женщина для него каприз, подстилка на вечер. Потрахал — и до свидания. Чарли казалось, что он неуязвим.

— Может быть у них любовь?

— Я прожил с Ольгой немало лет. И знаю точно — она любила меня. Нет, друг мой, тут виновата не женщина, а мужчина. Точнее не мужчина, а проститутка в штанах, которая называет себя мужчиной. Настоящий мужчина никогда не позволит себе связь с замужней женщиной. За поступки надо отвечать. Иногда плата за скромное удовольствие оказывается высокой. Дикой, несоразмерной самому удовольствию. Но такова жизнь.

— Ты же сам изменял жене.

— Изменял, но не с замужними женщинами. Я не разрушал чужие семьи.

— Ты не слишком суров?

— Напротив, я слишком мягок. И справедлив. Для начала я поговорю с ним по телефону. Я объясню, что именно хочу сделать. И не буду спешить с выполнением обещаний. Я умею ждать, ждать долго. Может быть год. Или еще дольше. Он тоже пусть сидит и ждет. Ждет моих шагов на своей веранде. У него будет время подумать о душе, о вечных ценностях, об отношениях с женщинами. Будет время испытать страх, жуткий и неотвязный. Ужас, доводящий до тошноты, до поноса. Будет время купить револьвер и потренироваться в стрельбе по банкам.

— Ты хочешь дать ему шанс?

Кажется, Джон уже полностью выстроил в голове план кровавой мести. Осталось лишь доработать, довести до ума некоторые детали. И этот план Джону нравился.

— Конечно, у каждого человека, даже у такого похотливого ублюдка, должен оставаться шанс. Хоть и мизерный, чисто теоретический. Пусть вспомнит о том, что он мужчина, а не баба в штанах. И еще: пусть посмотрит в зеркало на свою рожу и поймет: скоро это личико будет разломано. И новая мордашка не очень понравится знакомым женщинам. А сам он будет передвигаться на костылях. Или в инвалидном кресле. Кстати, можно и без пениса остаться. Когда работал в ФБР, я сталкивался с жестокими убийствами мужчин, их оскоплением на почве ревности. Часто злоумышленники применяли садовые ножницы. Кстати, это удачная мысль — садовые ножницы. Отрезанный пенис вместе с яйцами засовывали жертве в рот, прямо в глотку. И бывший любовник умирал от асфиксии.

— Тебя не остановит то, что можно запросто угодить в тюрьму?

Сейчас на лице Джона блуждала сатанинская улыбка, будто он живо представил момент кровавой расправы над любовником. В его воображении Чарли, уже оскопленный, с изуродованным лицом и переломанными ногами, ползал в кровавой луже, поднимал руки и, рыдая, от боли и унижения, молил о пощаде. Еще надеялся спасти жизнь, хотя, конечно же, сердцем понимал: его убийца неумолим. Оттяпанный садовыми ножницами пенис скоро окажется в глотке.

Может быть, Джон видел своего обидчика с лицом, обмотанным заскорузлыми кровавыми бинтами. Чарли, дрожащий и жалкий, передвигался по открытой веранде в инвалидном кресле. Он выполз из дома, зная, что жить ему остается совсем недолго. Да и что это, если разобраться, за жизнь. Мученье, горе, слезы, изматывающая боль, пытка ежедневно видеть в зеркале свою обезображенную физиономию… Чарли решил полюбоваться закатом, последним закатом, который он видит в своей грешной и грязной жизни. Он вернется в дом, откроет коробку, где хранит револьвер. И прижмет дуло к виску.

— Суд и тюрьма? — переспросил Джон. — Нет. Эта ерунда меня не остановит. Я никогда не сдерживал порывов, которые идут от души, от сердца. А жюри присяжных, я это знаю по опыту, очень, просто очень снисходительно относится к обманутым мужьям, которые восстанавливали справедливость подсудными методами.

— Ты никогда не думал, как Ольга ревновала тебя, как переживала, когда узнавала о твоих изменах?

Вопрос вернул Уолша от сладких грез о скорой мести, сдобренных кровавыми картинками, на грешную землю. Он нахмурился и надел солнечные очки. Крыть было нечем, и он отделался расхожей банальностью:

— Мужская измена — это не то, что женская. Так уж заведено, что к мужским похождениям окружающие люди относятся не так строго как к женщинам. Разве ты не изменял жене?

— К сожалению, не изменял, — вздохнул Радченко.

Когда приехали в гостиницу, Джон сказал, что в бар он сегодня не пойдет, нет настроения. А без выпивки вряд ли сумеет заснуть и спросил, нет ли у Радченко снотворного. Джон высыпал из флакона себе на ладонь половину таблеток и, смурной и грустный, ушел в свой номер.

* * *

Едва закрылась дверь, зазвонил телефон. Это был Вадим Наумов. Голос звучал раздраженно, на высокой ноте.

— Где ты пропадаешь? Я жду твоего звонка уже второй день. Не забывай: ты работаешь на меня, а не на Уолша.

— Я работаю на вашего брата, — уточнил Радченко.

— Это одно и то же. Не цепляйся к словам.

Радченко коротко пересказал последние события и добавил:

— Ничего необычного в поведении Джона нет. Он ищет Ольгу, занят только этим. И, кажется, есть шанс ее найти. Они поссорились перед тем, как Ольга пропала. Это ссора многое объясняет. Ольга могла не звонить мужу, потому что сердилась на него. И до сих пор сердится. Они встретятся, поговорят…

— Это твои фантазии, — ответил Вадим. — Где Ольга, что с ней, — мы не знаем. Не знаем, что затевает Уолш. Будь готов к любым неожиданностям и не спускай с него глаз. Еще что-нибудь есть?

— Ну, мы сегодня заехали к некоему Чарльзу Тревору, — Радченко было лень шевелить языком, раскрывая ненужные подробности этой поездки. — Он преподает историю в одном из местных колледжей. Джон подозревает, что у этого Чарли роман с его женой. Ну, это скорее надуманная версия. Никаких доказательств нет. Только догадки. Чарльза не оказалось дома. Он улетел за границу. Возможно, вместе с Ольгой.

— Почему Джон решил, что Ольга улетела вместе с Чарльзом?

— Не знаю. Может быть, это интуиция. Постараемся все выяснить уже завтра.

Вадим задал несколько уточняющих вопросов и положил трубку.

Глава 14

Радченко проснулся сразу, за секунду, будто толкнули в грудь. Посмотрел на светящиеся в темноте стрелки будильника: два с четвертью. Сел на кровати, понимая, что без снотворного больше не заснет, включил лампу, положил в рот три голубых продолговатых таблетки, похожих на «виагру». И запил из стакана с водой. Он вспомнил только что увиденный сон и поморщился.

Они с Галей ехали по какому-то мертвому пугающему городу, по мрачным улицам, застроенным серо-желтыми громадинами домов с черными провалами окон. Смеркалось, но фонари не зажигали, машин вокруг почти не было, пешеходов не видно, а редкие магазины закрыты. И машина не своя, а чужая, ржавая таратайка с продавленными сидениями. Галя, сидевшая впереди рядом с ним, возбужденно жестикулировала, о чем-то говорила, Радченко слышал слова, но почему-то их смысл не доходил до сознания. Он был чем-то расстроен, так расстроен, что хотелось плакать.

Галя продолжала поговорить без умолку, он порывался что-то ей ответить, но не мог слова вставить, и еще к горлу подступил соленый комок, ему кажется, — стоит только открыть рот — и польются слезы.

«Останови возле вон того дома, — Галя показывает пальцем, где остановиться. — Ты так медленно ехал, что из-за тебя я на работу опоздала». Радченко говорит, что это какая-то ошибка, Галя не может здесь работать. В этом самом месте, находится городской публичный дом, который занимает все восемь этажей. «Я здесь работаю, — Галя отвечает зло, с надрывом, почти кричит. — Я тебе об этом уже сто раз говорила. Двести раз. Но ты, как обычно, ничего не помнишь. Потому что память дырявая, как у старика. Как у жалкого паршивого старика».

Он останавливает машину, Галя хватает сумку, выскакивает на тротуар как ошпаренная. Он что-то кричит ей вслед, но она ничего не слышит. Из груди вырываются рыданья…

Захотелось курить. Радченко открыл купленную накануне пачку, — пусто. Тогда он накинул халат, вышел в коридор, спустился на первый этаж. Автомат по продаже сигарет не работал. Пришлось идти в винную лавку через дорогу. В этом халате, синим в красную клетку, и домашних стоптанных папочках он выглядел забавно. Радченко не стал тратить время, чтобы дойти до перекрестка со светофором, перебежал улицу, когда поток машин немного поредел. Он взял бутылку виски, решив, что без выпивки не сможет заснуть, сигареты и содовую.

Когда вернулся в номер, зазвонил телефон. Голос Эдика Волкова был бодр:

— Блин, я звоню с не самыми лучшими новостями. Утешайся тем, что денежки платишь не зря. Открой ноутбук и посмотри почту, там фотографии. Вчера твоя жена вышла из квартиры в одиннадцать утра. Отправилась на Новый Арбат. Возле кафе встретилась с мужчиной лет сорока, не тем, которого я видел в ресторане «Прага». Это другой парень. Кто он, пока не знаю. Они вошли в кафе и посидели там около часа. Старик, мне неприятно все говорить, поверь.

— Брось, какие уж тут церемонии.

Он сел за письменный стол, открыл ноутбук, залез в почтовый ящик и уставился на экран. На фотографии Галя выходила из кафе, она выглядела счастливой, будто выиграла в лотерею миллион долларов. За ней следовал мужчина, но разглядеть его лицо, попавшее в тень, было трудно. Радченко открыл следующую фотографию. Сердце заныло, а голову перехватил стальной обруч, сжавший затылок и лоб. Он подумал, что бутылка виски — это сейчас как раз то, что ему нужно больше всего, отвинтил пробку и принес пластиковый стаканчик.

— Твоя жена и этот субъект взяли такси и отправились на Красносельскую улицу в районе трех вокзалов. Квартира съемная. Ее сдают супруги пенсионеры, сами живут в загородном доме. Снимает квартиру некий Феликс Зельдович. По словам соседей, он там не показывается подолгу, использует квартиру для свиданий с разными бабами. Сейчас хозяин квартиры за границей, а ключи, видимо, отдал приятелю.

— Я сейчас смотрю на фото этого человека, — сказал Радченко. — Я знаю его. Это Павел Хохлов. Муж Галиной подруги Светы Хохловой.

— Хохлов Павел? Хорошо, я записал, — ответил Эдик. — Ты облегчил мою задачу. Галя и Хохлов провели в квартире около четырех часов. Затем вызвали такси. Кавалер довез Галю до дома, сам на той же машине отправился в сторону центра. Но куда именно, выяснить не удалось, на дорогах были огромные пробки. Наши парни этого деятеля потеряли. У меня все. Не ожидал, что появится второй мужчина. Муж подруги… Такое бывает. Но я и подумать не мог, что у нее сразу с двумя…

— Я тоже не предполагал. Что ж, у моей жены большое доброе сердце, если она может сразу с двумя… То есть с тремя. Третий как раз я.

— Ты в порядке, старик?

— Да, конечно, я в полном порядке, — ответил Радченко, наливая виски в стакан. — Отлично себя чувствую. Я думаю, что хорошо сделал, когда в свое время стал специализироваться на уголовных преступлениях. Если бы я выбрал бракоразводные дела, уже превратился бы в законченного циника. И потерял веру во все святое. Сначала в женщин, затем — в человечество. Наконец, — в бога.

Он выпил стакан одним махом, будто воду из-под крана, и прикурил сигарету.

— Нам с тобой грех жаловаться, — голос Эдика был весел. — Если бы не число разводов, которое с каждым годом растет, я не смог бы ездить на БМВ и жить в приличном доме. И убивать в Москве меньше не стали. Даже наоборот. Поэтому и ты без работы не останешься. Мир сходит с ума, и на этом можно заработать. А в бога я давно не верю.

Эдик попрощался и положил трубку. Радченко налил виски в стакан, выпил до дна и хлебнул содовой. Такие фотографии трудно смотреть, когда ты трезвый. Глаза слезились, Радченко уставился на экран ноутбука, он чувствовал, как пальцы помимо воли сами сжимаются в кулаки. Сжимаются крепче и крепче, кулаки наливаются тяжестью…

Где глаза у женщин? И что они видят своими глазами? Неужели Гале нравится эта паскудная морда? Радченко встречал Хохлова на вечеринках у общих знакомых. Говорить парень не умеет и поэтому не любит. Помнится, он что-то трандычал о футболе, об отдыхе где-то в Испании. Убогая серая личность, интеллектуальный недоносок. Радченко высыпал в рот четыре таблетки снотворного и хлебнул воды, хотя знал, что еще нескоро заснет.

Но глаза закрылись сами. Радченко выключил компьютер и задремал, сидя в кресле, в пепельнице тлел сигаретный окурок.

* * *

Радченко поднял голову, когда в дверь постучали. Сквозь жалюзи пробивался свет рождающегося утра. Радченко открыл дверь, пустил Джона в номер.

— Что у тебя?

— Только что позвонил Питер, ну, частный детектив. Он сказал, что телефон Ольги снова ожил. Он до сих пор активирован. Питер продиктовал адрес. Это какая-то гостиница к югу-востоку от Лос-Анджелеса. Надо ехать, собирайся. Только скорее.

Пока Радченко одевался Джон сидел в кресле и разглядывал пепельницу с окурками, бутылку виски, почти пустую и засохший бутерброд.

— Я не знал, что ты куришь, — сказал Джон. — И пьешь виски бутылками.

— Это я балуюсь.

— Хорошо, что тебе достался номер для курящих. Иначе пришлось бы раскошелиться. Штрафы тут высокие.

Радченко натянул штаны и майку, подумал и надел матерчатую ветровку, незаметно сунув во внутренний карман плоскую фляжку с виски. Они вышли из номера, спустились вниз и сели в машину. Джон ввел адрес, накарябанный на отрывном листке, в систему GPS и тронул машину. В четыре утра дороги были почти пустыми, до места они домчались за час с небольшим. Это был какой-то крошечный городок в двадцати милях от океана, окруженный рощицами апельсиновых деревьев.

Когда до цели оставалось всего миль десять, зазвонил телефон Джона. Питер Брей сказал, что последний час телефон Ольги был включен, им пользовались, но буквально минуту разговор закончился, затем телефон отключили. В течение последнего часа неизвестный абонент оставался в одном месте, гостинице «Домашний уют».

Но есть заминка, только что Питер еще раз уточнил адрес и выяснил, что отель был закрыт два года назад. И выставлен на продажу по весьма соблазнительной цене, но покупатели заставили себя ждать. Полгода назад гостиницу все-таки приобрел предприниматель из Сакраменто и начал ремонт. Словом, в отеле никого быть не может кроме строителей, но они ночами не работают. Может быть, там ночуют какие-то бродяги, которые случайно или по злому умыслу завладели телефоном Ольги.

— Не нравится мне эта история, — добавил Питер. — Не советую ходить в эту гостиницу. Понаблюдайте за ней, но внутрь — ни шагу.

— Ладно, на месте разберемся, — Джон помрачнел еще больше.

Некоторое время ехали молча. Джон о чем-то думал, покусывал губу и хмурился. Радченко тупо смотрел на дорогу, подсчитывая про себя, сколько лет прожил с Галей. Почему-то, выходило по-разному: то двенадцать, то четырнадцать, а то и все пятнадцать. Он начинал пересчет и снова сбивался. Наконец получилось тринадцать.

— Тринадцать лет, — сказал Радченко вслух. — Спустить в унитаз тринадцать лет жизни.

Правая рука сама залезла под куртку, пальцы коснулись колпачка стальной фляжки. Он отдернул руку, решив, что Джон решит, что московский адвокат — законченный алкоголик, — чуть свет прикладывается к виски.

— У тебя что-то случилось? — спросил Джон.

— С чего ты взял? Со мной все в порядке.

Радченко постарался улыбнуться, но вместо улыбки на лице появилась жалкая гримаса, будто судорогой свело живот, и он боится наложить в штаны прямо в машине. Одна только мысль, что жена больше неверна ему, доставляла физическую боль, Радченко казалось, что острием ножа царапали живое сердце. Но Джон не повернул головы, он смотрел на дорогу.

— Правду говорили, что ты служил в частях особого назначения морской пехоты? И даже принимал участие в боевых действиях?

— Служил когда-то давно, — кивнул Радченко. — И награды есть.

— Отлично, — сказал Джон. — Значит, ногу или руку ты себе не отстрелишь.

Джон остановил машину на бесплатной стоянке через дорогу от гостиницы. Залез в багажник, вытащил из рюкзака короткоствольный револьвер и протянул Радченко. Гостиница стояла на небольшом холме, это была трехэтажная постройка в стиле шестидесятых годов с плоской крышей, балконами и большими окнами, забитыми листами фанеры. Территория гостиницы была отгорожена забором из металлической сетки на стальном каркасе высотой в два с половиной ярда. Что за забором — не видно, по всему периметру с обратной стороны натянули толстую зеленую пленку.

Время половина пятого утра, вокруг ни людей, ни машин. Джон, схватившись двумя руками за железную стойку забора, приподнял ее, сдвинул и пролез внутрь. Он прошел к главному входу, двери давно сняли с петель, заколотили фанерой, оставив для прохода узкую щель, в которую с трудом протиснется взрослый человек средней комплекции.

* * *

Темно, свет пробивался сквозь щели в окнах, Джон посветил фонарем. На первом этаже просторный холл, стены обиты листами сухой штукатурки, на полу строительный мусор, с потолка свисает кабель. Джон осторожно двинулся вперед по коридору. Радченко шел сзади, часто оглядывался и прислушивался. Кажется, со второго этажа сюда доносятся какие-то неясные звуки, похожие на тихие шаги.

Джон остановился, теперь и он слышал что-то похожее на шаги. Через минуту звуки стихли. Джон двинулся вперед. На ходу достал из-под ремня револьвер. Они оказались на лестнице, наверх уходили бетонные ступени, заляпанные белой краской. Джон остановился, оглянулся на Радченко, когда снова услышал наверху шорохи, вместо пальца прижал к губам ствол револьвера, но снова стало тихо. Медленно поднимаясь по лестнице, Джон светил под ноги фонарем. Здесь света стало больше, на улицу выходили высокие окна, лишь до середины закрытые фанерными щитами.

В коридоре было темно. Джон постоял, раздумывая, что делать дальше.

— Эй, здесь есть кто-нибудь? — крикнул он.

Тишина. Только на последнем третьем этаже что-то заскрипело.

— Черт, — прошептал Джон. — Они что, играют с нами?

Он прошел десять ярдов по коридору и остановился, услышав полицейскую сирену. В гулкой тишине пустого дома эти звуки казались неестественно громкими и близкими. Через несколько секунд где-то вдалеке завыла вторая сирена. Радченко вошел в первый от лестницы номер, приник к щели между листом фанеры и оконным переплетом. Обзор отсюда не самый лучший, видна та стоянка за невысоким забором, где оставили машину, небольшой отрезок дороги и тротуара.

На тротуаре стояли два парня, худые и загорелые, одетые одинаково, в шортах и майках. Один бритый наголо. У второго на голове цветная вязаная шапка. Между парнями девушка с тонкими как щепки ногами и длинной шеей. Майка болталась на ней как на вешалке. Молодые люди озирались по сторонам, словно выбирали направления, куда бежать, но, парализованные страхом, оставались на месте.

Черный «Форд Квин» без полицейских знаков, по виду обычная машина, сбросив скорость, заехала на тротуар, оттуда выскочили два амбала в штатском. Полицейские что-то прокричали. Через полминуты девушка и ее спутники стояли возле машины, расставив ноги и упираясь руками в капот.

Полицейские обыскивали парня в шапке и девчонку. Приближалась вторая полицейская машина, где-то вдалеке выла еще одна сирена. Радченко отступил от окна. Теперь он явственно слышал шаги на третьем этаже. Кажется, человек не один.

Джон тоже слышал шаги, он двинулся по коридору к другой лестнице, но остановился. Впереди сложены мешки с цементом, их так много, что пройти можно, если залезешь на эту гору и спустишься вниз с другой стороны. Радченко вошел один номеров по правую сторону. Он видел, как на задний двор вышли трое мужчин и, не оборачиваясь, заспешили к строительному забору, стойки которого уже были раздвинуты.

Первый мужчина, плотного сложения, полез на улицу, но зацепился краем рубашки за железную сетку, и стал освобождать себя, старясь не разорвать рубашку, видимо, недешевую. Он дергал сетку, дергал рубашку, но минуту не мог слезть с крючка.

Наконец он пропал за забором. Второй мужчина, тоже в куртке, под которой угадывалась подплечная кобура, быстро шмыгнул в щель. Его лица Радченко не увидел. Долговязый худой человек, что шел последним, был одет в серый летний пиджак и брюки кофейного цвета. Он нес продолговатую и узкую коробку из серого картона, куда отлично поместилась бы пара ружей. Через несколько секунд по улице пронеслась серая машина. Радченко увидел лишь ее крышу.

— Кажется, эти парни ждали нас на последнем этаже, — Джон стоял с другой стороны окна и смотрел на задний двор. — Хм… Странно это. Активированный телефон, пустая гостиница и эти парни…

В следующие полчаса они осмотрели гостиницу. В том числе третий этаж, подвал и большой зал, что-то вроде ресторана, на первом этаже. Результатом поисков стала огненно красная помада «Ив Роше», которой пользуется Ольга. Осмотрев находку, Джон завернул ее в салфетку и опустил в карман.

Они вышли из гостиницы, когда полицейские уже разъехались и увезли в участок двух парней и девчонку. Радченко сел на заднее сидение и задумался о том, что надо бы поскорее вернуться в Москву, пока медовый месяц с пижоном из ресторана «Прага» а также Павлом Хохловым не закончился заключением брака или чем-нибудь еще, более отвратительным.

— Кажется, нас хотели грохнуть, — сказал Джон. — Как думаешь?

— Похоже на то. Эти парни торчали там не для того, чтобы поболтать о погоде.

Радченко отвечал равнодушно, сама мысль о том, что несколько минут назад его запросто могли пристрелить в той крысиной норе под названием гостиница, не рождала сильных чувств. О чем бы он ни думал Радченко, мысли чудесным образом возвращались к Гале, вызывая приступы раздражении и душевную боль. Улучив момент, он вытащил фляжку, и глотнул виски, — и стало немного легче.

Глава 15

С ночи старику Наумову нездоровилось, повысилась температура, но ближе к полудню наступило улучшение. Давление упало, работа сердца стабилизировалась. Старик заснул на час, а проснувшись, был свеж и весел. Дежуривший у постели Павел и Роза после бессонной ночи выглядели уставшими и бледными. Павел в своем унылом костюме был похож на сотрудника похоронной конторы. Роза в зеленом платье в обтяжку смахивала на стручок гороха, впрочем, весьма аппетитный.

Выпив чашку безвкусного зеленого чая, Наумов старший разрумянился, даже попытался встать. Врач разрешил дойти от кровати до окна. Наумова, которого поддерживали с двух сторон Павел и дежурный санитар, подвели к подоконнику. Распахнули окно, в комнату влетел ветер, запах горячего песка. Старик опустился в кресло, некоторое время смотрел на океан.

Горизонт, подернутый дымкой, сливался с небом. Палило солнце, светились паруса яхт, уходящих от берега. Чайки, летавшие вдоль линии прибоя, кричали о разлуке. Старик долго смотрел вдаль, молчал и о чем-то думал, а потом попросил, чтобы ему помогли встать и закрыли окно.

Павел начал читать вслух «Американскую трагедию» Теодора Драйзера. В полдень появился младший сын Вадим. Он сел возле кровати, постарался придать лицу выражение печальное и скорбное. Чтобы чем-то себя занять, он время от времени поднимался со стула, поправлял край одеяла.

Павел монотонным голосом продолжал читать, Роза одергивала зеленое платье, которое почему-то все время задиралось вверх, обнажая бедра, обтянутые темными чулками. Старик косил взглядом на женские коленки и шевелил губами, будто шептал заклинание.

— Хватит, — старик приподнял руку. — Драйзер хорош в меру. Ольга звонила?

— Джон поехал за ней, — сказал Вадим. — Пока от него никаких известий.

— Ольга совсем потеряла совесть, — проворчал старик. — Умирающий отец просит ее приехать, но она не слышит. Делает вид, что не слышит. У нее свои дела. Она даже не хочет мне позвонить. Я стою на краю могилы, а родная дочь…

Нижняя губа дрожала, веки часто смаргивали. Он всхлипнул и глазами, полными слез, уставился на бедра Розы. Она как раз встала, чтобы поправить застежку на чулке, задрала платье, подтянула чулок и долго не могла справиться с застежкой. Старик перевел дух и сглотнул комок, застрявший в горле.

— Может, с русскими газетами ознакомимся? — Вадим вытащил из сумки пачку свежих газет. — Отпечатано в Нью-Йорке.

Он прочитал хронику происшествий, дошел до заметки о двух неопознанных трупах найденных в коттедже, что находится в поселке «Лесное озеро». Прервал чтение и выразительно посмотрел на Павла.

— Кажется, у вас там дача?

— Поселков с таким названием — миллион, — ответил Павел, чувствуя, что сердце забилось чаще. — Почему ты решил, что это именно наш поселок. А хоть бы и наш… Владелец дома не назван. Личности убитых не установлены. Глупости…

— Я бы на твоем месте все-таки позвонил в Москву, — Вадим нахмурился. — У тебя же есть соседи по поселку.

— Хорошо, как скажешь, — ответил Павел.

Когда сели в лимузин и направились в гостиницу, Павел сказал жене:

— В следующий раз приходи к моему отцу в купальнике бикини. Или в своей красной прозрачной накидке и трусах. Впрочем, можно и без них. Старику понравится. А лучше сразу — голяком. Залезай к нему под одеяло. И начинай массаж.

— Господи, никогда не думала, что ты опустишься до такой низости: ревновать меня к своему отцу, — Роза полезла в бар и щедро плеснула в стакан малинового сиропа, джина, лимонного сока и еще какой-то гадости. — Ревновать к старому старику, к тому же инвалиду. Ему до смерти один шаг, а ты… Ты просто больной на всю голову. Как только вернемся, отправишься к психиатру. И не пущу домой, пока не пройдешь полный курс лечения.

— Хватит балаболить… Когда вернемся, я разведусь с тобой.

— Да будет тебе известно, котик: мое платье в сто раз сексуальнее купальников бикини и прозрачных трусиков. Тебе повезло жить с женщиной редкой красоты, но ты не видишь моей сексуальности, не понимаешь ее. Прозрачные трусы и балахон — для тебя вершина эротики.

Она сделала большой глоток из стакана, полезла в сумочку за мобильным телефоном, но решила, что тратить деньги ни к чему, в машине есть спутниковый телефон. Она вытащила и скомканную бумажку и набрала номер одной знакомой, некой Жени, живущей в поселке «Лесное озеро» на соседней улице. Когда соединили, Роза даже не успела задать пару дежурных вопросов. Женя перебила ее, стараясь поскорее выложить горячие новости. Слушая знакомую, Роза открыла рот, заволновалась, не смогла удержать стакан в задрожавших руках, расплескала коктейль на платье и сидение.

* * *

Под вечер Вадим Наумов зашел в гостиничный ресторан и понял, что выбрал не самое удачное время, — народа в этот час было слишком много. Обитатели отеля вернулись с пляжа, приняли душ и спустились поужинать. Вадим дождался администратора и убедился, что тот правильно записал его имя. Затем приземлился у барной стойки и стал ждать.

Когда он прикончил второй «Манхэттен», рядом села женщина. Вадим повернулся: это была Роза, одетая в облегающее короткое платье, которое выгодно подчеркивало ее плоский живот и роскошную высокую грудь. Вадим подумал, что эта встреча не случайна.

— Какими судьбами?

— Я не хотела заказывать ужин в номер, — ответила Роза. — Мне надоело общество Павла. Вечные жалобы на злую судьбу.

Вадим спросил, что предпочитает Роза в это время: коктейли или вино и заказал бокал «шардоне». Роза в два приема опустошила бокал. Вадим попросил бармена повторить заказ. Чтобы прикончить новую порцию, Розе потребовалось две минуты. Вадим щелкнул пальцами, подзывая бармена.

— Я хотела поговорить с тобой откровенно, — Роза заерзала на высоком табурете. — Кажется, ты единственный парень в этой семье, у которого мозги на месте.

— Нет ничего приятнее, чем давать советы.

— Я замужем за Павлом почти полтора года. Все это время он отравлял мое существование ревностью. Куда ты звонила, куда ходила, с кем встречалась… Я должна отчитываться за каждый шаг, за любую ерунду. Я захотела развестись, стать свободной женщиной, потому что Павел меня достал по-настоящему. А тут еще… Незадолго до отъезда он отправился по делам в издательство. Но вернулся с полдороги, встречу отменили. А меня в гостях оказался один мужчина. Только не подумай плохого. Это мой бывший одноклассник, всего-навсего. Заскочил на пять минут. Тут возвращается Павел. Это была ужасная сцена.

— Проблема в этом однокласснике?

— Ну, не совсем. Павел тогда заявил, что подает на развод. Чаша терпения переполнена. И на этот раз его ничто не остановит. Но для начала нам надо съездить к отцу в Америку. Иначе нельзя. Я могла и в Москве остаться. Но Павел настоял на своем: отцу будет приятно, если я приеду с женой. И обещал мне, если я соглашусь на эту поездку, выдать некоторую сумму наличными. Тысяч десять долларов. Павел не хотел, чтобы наши проблемы стали достоянием гласности. Чтобы о них узнали отец, Ольга и ты. Из уважения к старику я согласилась. Но Павел меня предупредил: как бы ни сложились наши отношения, он в любом случае он подаст на развод. Это решение твердое, окончательное.

— И чем я могу вам помочь?

— Павел продал одну из своих московских квартир, заложил банку загородный особняк, потому что приглядел дом на французской Ривьере. Уже заплатил первый взнос. Он там будет жить, но без меня. Дом шикарный, мы ездили его смотреть. Не люблю говорить недомолвками. Поэтому сразу о главном. Как ты думаешь, может ли отец отписать мне что-то в своем завещании?

— Все возможно, — Вадим задержал взгляд на груди Розы и решил, что нижнего белье она не носит из принципа. — Я не знаю, что на уме у старика. Иногда он бывает очень щедрым.

— Павел не оставит мне ни копейки после развода. У меня нет накоплений. Если бы твой отец отписал мне небольшую сумму, я бы… Не стала бы возражать.

— Отец — человек настроения. Если ты будешь больше заботиться о нем, хотя бы на словах, он может упомянуть тебя в завещании. Надо подумать, как тебе помочь.

Вадим долго наблюдал, как бюст Розы, обтянутый тонким платьем, опускается и поднимается, как раскраснелись ее щеки и губы, и решил не сдерживать желаний, даже если эти желания порочны. Он сказал, что обсуждать финансовые вопросы в ресторанах — дело опасное и неблагодарное. Все, что сказано в публичных местах, может быть услышано и записано какими-нибудь грязным шантажистом. Поэтому лучше подняться в его номер, заказать туда бутылку вина и что-нибудь перекусить.

Тут подошел администратор и сказал, что столик у окна с видом на океан освободился, можно садиться. Павел уже забыл об аппетите, он покачал головой и сказал, что уходит, его зовут дела. Когда поднялись наверх и перешагнули порог номера, он повернулся к Розе, обнял ее за плечи, прижал к себе, почувствовав ее упругую грудь. Второй рукой провел по обнаженной спине. Роза прильнула еще ближе, стала расстегивать его рубашку.

* * *

С раннего Девяткин просмотрел материалы розыскного дела и решил, что о мужчине и женщине, убитых дачном поселке «Лесное озеро», собрано достаточно информации, чтобы установить их личности. По предварительной информации, жертвы — Ольга Уолш и Чарльз Тревор. Что ж, настало время окончательно прояснить этот вопрос.

Он заправил кофеварку и погрузился в болото бумажной работы. Помогали три оперативника, не слишком интеллектуальных парня, лучше знакомых с приемами самбо и карате, чем с тонкостями работы в архивах и картотеках. Тем не менее, дело двигалась быстро. Сначала составили список пассажиров, прилетевших рейсом из Нью-Йорка, тем самым рейсом, который встретил убийца Сергей Лорес.

По мнению судебного эксперта, проводившего вскрытие, женщина и мужчина в возрасте от сорока до пятидесяти соответственно. Женщина брюнетка, сто шестьдесят восемь сантиметров, мужчина шатен, сто восемьдесят шесть сантиметров, среднего телосложения. Лорес говорил, что сжег в камине два американских паспорта. Что ж, это уже кое-что. На Боинге 767 в Москву прилетели двести четыре пассажира. Из них шесть мужчин и девять женщин попадает под эти биометрические характеристики. Из отобранных кандидатов только два мужчины и две женщины вместе заказывали билеты и летели на соседних местах. И та и другая пара — американцы.

Девяткин отправил толкового оперативника в представительство авиакомпании, чей самолет выполнял этот рейс. Еще через два часа личности убитых были установлены: Ольге Уолш из Нью-Йорка и Чарльз Тревор из Лос-Анджелеса. Девяткин отпустил оперативников. Он был немного разочарован результатами, в глубине души надеялся, что убитые мужчина и женщина все же имеют российское гражданство. А Лорес, когда рассказывал, что жертвы преступления — американцы, что-то перепутал или сознательно соврал, чтобы запутать следствие.

Теперь надо доложить о результатах проверки начальству, а затем передать все собранные материалы в ФСБ. Убийствами иностранцев, тем более американских граждан, должны заниматься контрразведчики, а не полиция, таков закон.

Девяткин до поздней ночи оформлял бумаги для ФСБ. Он поставил последнюю точку около трех утра, выпил полстакана водки, чтобы немного расслабиться, разобрал диван в служебном кабинете и лег спать.

Он проснулся около семи, перечитал бумаги, подготовленные накануне, и остался доволен собой. Он выпил чашку холодного кофе, съел бутерброд с засохшим сыром и в половине девятого устроился в приемной начальника следственного управления ГУВД Москвы. Полковник Николай Богатырев принял Девяткина в девять утра, просмотрел дело, задал десяток вопросов и выслушал ответы. Он сказал, что собранные материалы должны быть немедленно переданы в Федеральную службу безопасности. Богатырев свяжется с ФСБ, а Девяткин пусть сидит на рабочем месте и ждет звонка.

Спустившись к себе, Девяткин поспал на разобранном диване еще час. Богатырев позвонил ровно в полдень и сказал, что служебная машина ждет внизу. Девяткин доехал до комплекса зданий на Лубянской площади, получил пропуск и поднялся в кабинет, где его ждали два человека, сухопарый невыразительный мужчина средних лет в форме полковника контрразведки, другой моложавый лет сорока с небольшим в штатском.

Некоторое время контрразведчики просматривали розыскное дело и задавали вопросы. Затем подполковник забрал все бумаги и ушел на доклад к самому высокому начальству. Девяткин и человек в штатском по имени Леонид Мозговой продолжали беседу. Мозговой был мужчина выразительный, яркий брюнет в модном костюме и галстуке с восточным рисунком. Во время разговора он иногда выставлял вперед руку и громко щелкал пальцами, словно стрелял из пистолета. Мозговой сказал, что дело засекретят и в короткий срок доведут до конца.

— Пока не будем обращаться в американское посольство с информацией, что найдены трупы граждан США, — он курил и отхлебывал кофе из большой керамической кружки. — Зачем спешить? Поспешность нужна при ловле блох, а мы убийцу ловим. Скоро мы раскрутим дело до конца, задержим заказчика преступления Вадима Наумова. На это уйдет неделя, ну, две недели. И только тогда поставим в известность американцев. Ну, по официальным каналам. Через их консульство в Москве.

— Я почему-то был уверен, что у вас работают быстрее, — сказал Девяткин. — Чего ждать две недели?

— Мы работаем быстро, — на физиономии Мозгового появилась снисходительная улыбка, будто он разговаривал не с майором полиции, а с умственно отсталым подростком. — Но тут есть свои тонкости, некоторые нюансы, которые трудно понять вам, работникам уголовного розыска. Убийство американцев — дело политическое. В американской прессе пишут о том, что ФСБ сажает людей за их оппозиционные взгляды. А тут мы им покажем, что ФСБ ловит убийц американских граждан. Пусть видят: мы стоим на страже закона, а не политикой занимаемся. Понимаете?

— Конечно, — сказал Девяткин. — Хотя… Не совсем.

— Ну, вы себе этими тонкостями голову не забивайте, — Мозговой выставил руку вперед и щелкнул пальцем, будто из пистолета стрельнул. — Я подготовил бумагу, подписку о неразглашении государственной тайны, — он положил перед Девяткиным листок и показал, где расписаться. — Это же простая формальность. Ну, поскольку теперь дело засекречено, вы не имеете права никому что-то сообщать о его обстоятельствах. Никаких, даже самых незначительных подробностей. Ничего. Ни слова. Аналогичны подписки будут взяты со всех полицейских, принимавших участие в расследовании. Подозреваемых в убийстве Лореса и Жаркого мы перевезем в следственную тюрьму ФСБ, в Лефортово.

— Почему бы этого Наумова не взять прямо сейчас? — повторил вопрос Девяткин и расписался там, где стояла галочка. — Вы уж простите мою отсталость.

— Мы уже навели справки по своим каналам. Сейчас Вадим Наумов как раз в США. У него там отец при смерти. Небедный человек. Короче, дело пахнет большими деньгами, ну, насколько мне известно. У постели отца собрались все родственники. В том числе старший брат Павел, это который книжки пишет. Павел приехал с женой и даже адвоката привез, некоего Дмитрия Радченко.

— Радченко? — переспросил Девяткин.

— Вы с ним знакомы?

— Давно знакомы, — кивнул Девяткин. — Хороший парень.

— Хороших парней среди адвокатов я не встречал, — Мозговой выставил руку, будто целился в адвоката из пистолета, и громко щелкнул пальцами, — выстрелил и попал прямо в сердце. — Так вот… Мы не будем ставить об этом в известность американцев. Иначе они арестуют Вадима Наумова и будут его судить на территории США. У нас запросят материалы уголовного дела. Чтобы соблюсти приличия, придется поделиться информацией. Значит, мы дарим победу американцам. С чего бы это такая щедрость?

— А если Вадим Наумов там, в Америке, кого-то убьет?

— Это не наши проблемы, — сказал Мозговой. — Убьет, — тем хуже для американцев. Мы закуем Наумова в наручники, когда он вернется обратно. Кстати, договора о выдаче преступников и передаче осужденный между США и Россией до сих пор нет.

— Договор это бумажка, пустая формальность. Речь идет о человеческих жизнях.

— Человеческие жизни, тем более жизнь американцев, это для нас тоже пустая формальность. Статистика. Одним больше, одним меньше…

— Вы уверены, что Вадим Наумов вернется в Россию? Я бы на его принял совсем другое решение. Противоположное.

— В любом случае мы найдем его, — Мозговой резко выбросил вперед руку и щелкнул пальцами. — Это будет громкий судебный процесс. Кстати, вы неплохо поработали. Я оформлю ходатайство, чтобы вас представили к награде за расследование этого дела. И чтобы премию выписали.

— Ну, мне, собственно, награды ни к чему, — замялся Девяткин. — У меня есть несколько медалей. Даже орден есть. Я никогда их не ношу. Мне бы в отпуск уйти, устал очень. А начальство не пускает. Ну, если бы вы могли как-то намекнуть полковнику Богатыреву, что мне нужен отпуск. Это было бы просто великолепно. Он с большим вниманием относится к просьбам, которые высказывают сотрудники ФСБ.

— Считайте, что с отпуском вопрос решен.

Мозговой выставил вперед руку, чтобы щелкнуть пальцами. Неловко задел локтем кружку и опрокинул кофе на брюки. Он вскочил с кресла. Стал ругаться, не поймешь на кого, и тереть испорченные брюки бумажной салфеткой. Концовка разговора была скомкана, Девяткин поспешил удалиться.

Глава 16

Был третий час ночи, когда Роза зажгла ночник и поднялась с кровати. На другой кровати, что ближе к окну, спал Павел. Как обычно, одетый в стариковскую полосатую пижаму, он натянул белое нейлоновое одеяло до подбородка, хотя в комнате было тепло. Темные с сединой волосы всклокочены, рот приоткрыт, на лице печать неописуемого блаженства, которое он всегда получал во время близости с женой. Кажется, что вот-вот он застонет, еще раз переживая минуты любовного экстаза.

Перед сном Роза согласилась помириться с мужем. Приняла душ, подкрасилась, хотя ее молодое личико, живое воплощение всего прекрасного и порочного, что есть в женщине, не нуждалось в косметике. Вышла из ванной комнаты и пустила мужа, тихо обалдевшего от такого неожиданного подарка, к себе в кровать, хотя ей совершенно этого не хотелось.

На этот раз Роза не получила удовольствия, легкое возбуждение быстро выдохлось, не оставив ничего кроме досады и разочарования. Мужские ласки были какими-то неумелыми, так нередко бывало: рядом с женой Павел чувствовал себя скованным, будто за интимной близостью наблюдал посторонний, и он стеснялся чужого взгляда.

Роза глядела на мужа и думала, что прошлым вечером напрасно не попросила у него немного денег на золотую безделицу с камушками, что видела в ювелирном магазине. А что? Пусть не думает, что Роза живет с ним, немолодым и несимпатичным, только потому, что он какой-то там писатель. На его литературные заслуги Роза чихать хотела. И еще: она не будет любить его в постели только потому, что в паспорте кто-то когда-то поставил колотушку. Бесплатных праздников не бывает, за удовольствие надо платить.

Роза прошла в ванную, сбросила прозрачную рубашечку и натянула свитер на голое тело. Что ж, грудь у нее такая, что нет необходимости пользоваться бюстгальтером, особенно если хочешь понравиться. Если Павел проснется, придется сказать, что ей не спалось, захотелось апельсинового сока. Нет, любой сок есть в холодильнике. Ей захотелось шоколадку, Роза спустилась в ночной бар или ресторан.

Через пять минут она, уже одетая с сумочкой на плече, вышла из номера и лифтом поднялась на десятый этаж. Прошла по длинному коридору, застеленному ковром с индейским рисунком. Без стука толкнула дверь сто третьего номера, зная, что открыто, сделала неуверенный шаг вперед.

— Это ты? — спросил Вадим, будто ждал еще кого-то.

Он сел на кровати и включил лампу. Роза подошла, наклонилась и поцеловала в губы, долго, горячо и страстно. Сейчас она вдруг испытала такой приступ желания, неожиданного и острого, которому не было сил противиться. Такие приступы она почти никогда не испытывала с Павлом.

— Не торопись, только не торопись, — прошептала она.

* * *

Затем она лежала на боку, обнимая Вадима и положив голову на его плечо. Она еще чувствовала сладкое опьянение любовных игр, чувствовала его ласки.

— Есть новости, — сказал Вадим. — Прошлой ночью я дежурил у постели старика. Он сказал, что накануне вызвал адвоката и изменил завещание.

— Как изменил?

— Кое-что я узнал через своего человека. Того парня, который работает помощником отцовского адвоката. Я ему плачу, поэтому получаю первосортную информацию из первых рук. Новости плохие. То есть совсем плохие.

— Ты меня напугал, — сказала Роза.

— Ольга не получит ничего, — сказал Вадим. — Она не захотела приехать к отцу в его предсмертный час. Старик очень обижен, он вряд ли сможет простить обиду. Ольга любимица отца. Пришло время заплатить за его любовь. Вместо этого Ольга плюнула ему в душу. Что ж, тем хуже для нее.

— И тем лучше для нас?

— Сейчас в завещании, коротко говоря, записано вот что. Имущество отца, движимое и недвижимое, деньги, вложенные в акции и государственные облигации, делятся в равных долях между тремя его детьми. Десять процентов уходит в один из благотворительных фондов, которому отец доверяет. То есть каждый из детей получает тридцать процентов. Отец хочет исключить Ольгу из числа наследников. Я думал, что деньги сестры разделят между мной и Павлом. Но доля Ольги достанется Джону.

— Но почему?

— Он в последние два-три года он часто навещал старика, заботился о нем. Ну, делал вид, что заботился. Джон — парень не промах. Отец за глаза называет его сыном. Так-то… Ты надеялась, что старик в своем завещании вспомнит о тебе. Он не вспомнил. Вот это и есть плохая новость.

— Какая же он неблагодарная свинья, — прошептала Роза, чувствуя, что на глазах закипают слезы. — Я столько сделала для него… Так старалась ему понравиться. Наверное, перестаралась.

— Деньги получит Павел. Мой брат решил с тобой разводиться. Он говорит, что устал он твоего ветреного характера. Говорит, что ты гуляешь от него. И твое предательство будет наказано. Правда, есть слабая надежда, что Павел все же изменит решение и не разведется. Он ведь любит тебя, любит страстно. В этом случае…

— Он разведется. Он упрямый. Если принял решение, то не отступит. А его ревность — это патология стареющего мужчины. Он сам себе хочет доказать, что он такой же, каким был в молодости. И мучается, и меня изводит…

— Жаль, — Вадим тяжело вздохнул, будто судьба Розы его действительно волновала. — Но по закону, ни в России, ни в Америке ты не имеешь права претендовать на деньги, которые завещал брату отец. Павел получит деньги отца и разведется. Затем переедет в новый французский дом. Вот так.

— Господи, что этот старый дуралей творит? Завещать Джону целое состояние… Мне от жизни так мало надо. Небольшой домик у теплого моря. И чтобы там была огромная светлая кухня, с блестящим холодильником и миксерами. Кухня, похожая на операционную. Я люблю готовить, но не яичницу с беконом, а коктейли. Почему так устроен мир: одним — все, другим — ничего?

— Сейчас слишком поздно, чтобы обсуждать вопросы философии.

— Господи, что же делать мне, что же делать? Идти в монастырь? Чем мне жить? Кроликов разводить на продажу? Или побираться на улице? А если он умрет завтра? Или сегодня? Тогда я останусь без денег, нищая, никому ненужная…

— Я думаю об этом. Думаю о том, как тебя спасти. От нищеты, от унижений…

— И ты придумаешь? — Роза крепче обняла Вадима.

— Я постараюсь.

* * *

Радченко, вернувшись в гостиницу вечером, позвонил Волкову. Эдик только что поднялся с кровати, принял душ, но еще не позавтракал. Его жена и дети не проснулись, поэтому есть возможность разговаривать свободно. Деньги со счета Радченко переведены, детективам выдан аванс. Парни уверены в успехе и полны энтузиазма.

Эдик замялся и сказал, что «успех» в этом случае не совсем подходит. Еще он сказал, что ключи от квартиры, что Радченко отправил Экспресс почтой, уже в Москве. Звонили накануне вечером, спрашивали, когда удобно доставить конверт. Как только детективы получат ключи, они, не мешкая, установят в квартире всю аппаратуру, тогда можно будет круглосуточно писать разговоры Гали.

А сейчас для затравки небольшой сюрприз. Ничего серьезного, но все-таки… Радченко может послушать запись разговора жены с одной подругой по имени Лиза. Запись сделана со стационарного телефона, установленного в квартире. К нему подсоединились через распределительный узел, что-то вроде железного шкафа, установленный в подвале дома.

Открывай электронную почту и получай ссылку. Если, конечно, не страшно испортить самому себе настроение. Но к плохому настроению придется привыкать, придется жить с этим долгие месяцы. Через год он посмеется над своими грустными приключениями. Главное сделать так, чтобы ребенок остался с ним.

— Держись, старина, — сказал Эдик. — Кстати, ее разговор не содержит ценной информации. Бабья болтовня. Но лучше быть в курсе интересов жены.

Радченко выдавил из себя несколько вежливых слов и дал отбой. Он открыл ноутбук, скачал телефонный разговор и запустил запись. Галя разговаривала с некой Лизой, подругой по работе, которая год назад развелась с мужем. Радченко был знаком с Лизой весьма поверхностно. Он пару раз встречал в компании эту женщину без возраста, бездетную, умеющую одеваться изыскано и просто, что удается далеко не всем.

Последние месяцы, сразу после последнего развода, Лиза ушла с работы, потому что служебные обязанности отнимали много времени, и посвятила себя поискам эротических приключений, перепробовала немало партнеров и остановила выбор на бизнесмене по имени Илья, обремененным семьей и тремя детьми. Парень не сказать, что шикарный, но он человек обеспеченный и нежадный. Илья не мог и хотел бросить семью ради любви на стороне, но Лиза на этом и не настаивала.

— Зачем мне нужен этот придурок? — сказала Лиза. — В постели он еще ничего… Но на кой черт мне весь этот геморрой? Эти детки, эта его жена. Совершенно жуткая баба. Они с ним прожили двадцать с лишним лет. Но, понимаешь ли, она не дает ему того, чего он хочет, в чем он так нуждается. Не дает, понимаешь? Должна давать, но не дает… Ревнива до неприличия. Она чувствует, что с мужем что-то происходит… То ли наш разговор подслушала, то ли что… Она кое-что знает.

Чего хочет ее любовник, в чем он нуждается, Лиза не уточнила. Кажется, жена отдала Илье почти четверть века жизни, подарила трех детей. Но все еще остается в долгу. Так что же она должна? Радченко чувствовал, что начинается новый приступ мигрени. Боль идет от затылка, опоясывает голову, словно железный обруч, сдавливает виски и лоб.

— Ужас, — повторила Галя, ей досталась роль слушательницы. — Какой ужас…

— Я с Ильей поговорила. Сказала, что мне страшно. Что его баба сотворит что-то ужасное. Плеснет мне в лицо кислотой или наймет каких-то ублюдков, чтобы меня изувечила где-нибудь на автомобильной стоянке или в темном подъезде. Но что он может сделать? Прошлый раз подарил небольшой презент, браслетик с сапфирами. И заверил, что его жена на такое просто не способна. Она якобы добрейший человек, очень умный. Я разозлилась и говорю: тогда катись к своей умной стерве. Короче, он отделался подарочком. И это за мои нервы…

Дальше выяснилось, что за последние два месяца Лиза получила в подарок не только браслетик, но и швейцарские часы из розового золота, усыпанные бриллиантами, пару золотых безделушек с камушками, коробку для драгоценностей из черного дерева, инкрустированную серебром, платья, обувь, шубу из натурального меха и еще что-то по мелочи. Она поклялась хранить верность своему избраннику, но слово не сдержала. За это время были и другие партнеры, тоже люди нежадные.

* * *

Радченко сидел перед компьютером, сжимал кулаки и думал о том, какое право имеет эту развратная безнадежно испорченная сука разговаривать в таком тоне с его женой, человеком нравственным, матерью двух детей. Впрочем, теперь все изменилось, Галю вряд ли можно назвать нравственной женщиной. Скорее наоборот…

Голова заболела еще сильнее. Он проглотил пару таблеток «тейленола», но некоторое время не мог сосредоточиться на разговоре. Все крутилось вокруг модной одежды, фасонов женского белья и новой коллекции, поступившей в модный магазин сексуальных игрушек.

— Сейчас такой выбор вибраторов, — сказала Лиза. — Есть просто потрясающие вещи. Знаешь, такие из мягкого пластика или латекса… Они еще светятся в темноте и огоньки мигают. Забавно…

— Да, у меня есть одна модель, неплохая, — ответила Галя. — Называется «Кролик-любовник». Напоминает член, но не совсем. Он не очень длинный и формы гладкие. А поверхность такая… Как бы шершавая.

— А цвет какой?

— Пурпурный. И еще у него головка вращается. Интересный эффект…

— Господи, я и не знал, что моя жена пользуется вибратором, — Радченко потер пальцами лоб и виски, но легче не стало. — И еще так тонко разбирается в этом вопросе.

* * *

Он не дослушал разговор, в дверь постучали. Вошел Джон и встал посередине комнаты.

— Есть новости, — сказал он. — Информация сразу из двух надежных источников, от частного детектива Питера Брея и от Майкла, моего друга из ФБР.

Джон упал в кресло и задрал ноги на кофейный столик. Итак: этот профессор экономики Роберт Милз появился в Лос-Анджелесе за сорок восемь часов до того, как разыгралась трагедия в доме его родителей. Он жил в гостинице «Солнечный берег» и редко выходил из номера. Теперь точно известно, что за день до убийства в поместье, к Роберту в гостиницу приезжал отец. Они беседовали около двух часов, о чем, — загадка. Впрочем, если поразмыслить, можно сделать кое-какие выводы. Роберт провоцировал отца, хотел, чтобы тот разобрался с мачехой по существу.

Установлено, что из своего гостиничного номера Роберт дважды связывался со своим финансовым советником. У Милза все накопления вложены в акции американских предприятий. Он просил советника продать ценные бумаги с тем, чтобы выручить за них полмиллиона долларов. И положить деньги на его текущий счет. Советник ответил, что для эту операцию потребуется несколько дней.

Днем позже Милз решил, что полмиллиона слишком мало. И снова позвонил финансовому советнику. У Милза оставалось еще шестьсот тысяч баксов, вложенные в ценные бумаги. Но он не захотел продать акции, возможно, потому что фондовый рынок рос как на дрожжах. Он взял у банка ссуду под залог своих бумаг. Двести тысяч долларов. Позже, уже после кровавой бани в особняке, он получил чек на предъявителя, заверенный банком.

Милз утверждает: они с Ольгой встречались, чтобы посмотреть мебель. На самом деле он передал ей банковский чек на семьсот тысяч. Она находилась в доме не более получаса. Видимо, состоялся какой-то разговор, после чего она положила в сумочку чек и уехала.

Это подтверждает сосед Милза некий Фред Старс. В тот день в поместье Фреда рабочие, которых он нанял, делали новую подъездную дорогу от ворот поместья до дома. И утра Фред торчал на воздухе и смотрел, как идет работа. Он видел машину, въезжающую на территорию соседнего поместья, он еще посмотрел на наручные часы и помахал рукой даме, сидевший за рулем. По словам Фреда, машина выехала обратно через двадцать минут, от силы полчаса.

Дама пользовалась красной «тойотой». Фред хорошо ее запомнил. На следующий день он улетел к жене на Аляску, она орнитолог, наблюдает за дикими птицами. Вернулся только позавчера. Он быстро вспомнил тот день, когда видел женщину и все мелкие детали их встречи.

Вот тут главный сюрприз. Джон говорил медленно, давая возможность собеседнику усвоить и переварить информацию. ФБР покопалось в своих архивах, а там архивы необъятные, и выяснилась, что Ольга и Роберт Милз знакомы еще с той поры, когда Ольга была студенткой, а Милз учился на каких-то курсах, слушал курс лекций по рыночной экономике в местном университете.

Сто к одному, что у них был роман, сильное чувство. Иначе с чего бы Милз, человек сухой и утилитарный, вдруг расщедрился и отвалил Ольге семьсот тысяч баксов. Пусть в долг, но все же… ФБР не интересовалось и не интересуется Ольгой и ее финансовыми проблемами, она попала в поле зрения случайно.

А эта информация от Питера Брея. В тот же день Ольга купила дорожные чеки «Американ экспресс» на миллион долларов. Вероятно, она планировала отправиться в Мексику или куда-нибудь в Южную Америку. Несколько раз она покупала за границей антиквариат. Это были не слишком дорогие приобретения, пять тысяч долларов, десять или чуть больше.

Джон открыл банку содовой и сказал:

— Да, много интересного я узнал о своей жене. Черт побери… Лучше было мне не начинать эти изыскания. Сейчас поеду в усадьбу «Волчий ручей». Хочу выяснить, что делает Роберт Милз. Дорога огибает холм. Наверху есть площадка, прямо возле дороги, ровная и гладкая. С нее «Волчий ручей» — как на ладони.

— За Милзом следит ФБР. Тебя обнаружат. Будут неприятности. Ты же сам говорил: «Если ФБР найдет что-то интересное, я узнаю об этом одним из первых».

— Даже ФБР не может уследить за всем. Сейчас они используют средства электронного наблюдения. А электронике далеко до человека. Но главное в другом: у меня бессонница. Сейчас мне лучше чем-нибудь заняться, чем просто торчать здесь и ждать черт знает чего.

Джон, перебрасывая ключи из руки в руку, вышел и закрыл дверь.

Глава 17

Наумов старший проспал с полуночи до рассвета. Павлу, дежурившему у кровати отца, не спалось. Только под утро он задремал в кресле, а проснувшись, долго не мог понять, где он и как сюда попал. По ту сторону кровати в большом кожаном кресле спал дежурный медик. Он запрокинул голову назад, распахнул огромный рот, похожий на глубокое дупло.

Павел вышел из комнаты, выпил кофе и вернулся на прежнее место. Он положил на колени ежедневник книжного формата с переплетом из полированной телячьей кожи, и стал додумывать сюжет новой книги, договор на которую планировал подписать со дня на день. Это будет не очередная коммерческая халтура, чтиво для широких масс, а глубокий серьезный роман. Несомненно, биографический. Книга о писателе, о его душе, о сокровенных мыслях.

Замысел родился три месяца назад, тогда Павел, переодеваясь перед зеркалом, случайно увидел на левом боку вдоль нижних ребер продолговатую опухоль, которая оказалась доброкачественной, вскоре была удалена, но в книге сюжет развивался по своим литературным законам. Знаменитый обласканный славой писатель узнает, что он тяжело болен, и хотя еще мало внешних признаков болезни, — смертный час близок.

Врач выносит приговор: делать операцию на этой стадии рака нет смысла, пять-шесть с месяцев — и конец. Ничто уже не спасет, борьба за жизнь проиграна. Причем последние недели можно будет терпеть боль только на морфине. Но литератор переполнен идеями, он рвется реализовать свой последний замысел, написать самую глубокую и пронзительную книгу о своей трагической судьбе. Время уходит, как вода в песок. Начинается гонка со смертью.

На этом мысль обрывалась. Павел покусывал кончик ручки и косил взглядом на жену.

Она дремала в другом кресле, по правую руку. Вчера вечером Павел уговаривал Розу остаться в гостинице, отдохнуть, но она все-таки увязалась за ним. Наверное, надеется, что старик не забудет упомянуть ее в своем завещании, вот и старается. Роза в желтом платьице, едва прикрывающим стыд, и черных замшевых сапогах выше колен она будила греховные мысли. Ноги были немного раздвинуты, а ротик, пухлый и чувственный, выглядел таким соблазнительным, что Павел облизнулся.

Отвернувшись, он постарался сосредоточиться, представляя себе одну из самых драматических сцен будущего романа: его герой, измотанный борьбой с болезнью, похудевший, с истончившейся жилистой шеей, сидит за письменным столом, старается работать. В этом месте надо бы взять высокую ноту, не следует бояться пафоса. Последние дни жизни, отданной литературе, заполнены не нытьем, а благородным трудом.

Герой старается донести до читателя нечто важное, сказать такое, что перевернет человеческую душу, образно говоря, осветит дорогу путника, потерявшегося в темноте. Но ручка, «Паркер» с золотым пером, выпадает из слабеющей руки. Литератор теряет сознание…

Может быть, так: болезнь даст осложнения, герой романа, скажем, за месяц-полтора до смерти — слепнет. Последние дни жизни ему предстоит провести во мраке, диктуя строки романа супруге. Жена записывает последние строки, стараясь скрыть непрошеные слезы горя, но не может. До последнего мгновения она остается самым верным другом писателя. Прообразом жены могла бы стать Роза.

Он задержал взгляд на бедрах жены, на белых ажурных чулках и выглядывающих из-под платья застежках от пояса, и подумал, что старик, проснувшись, сможет со своего места хорошо рассмотреть этот порочный ротик, чулочки, застежки пояса и другие интимные детали женского туалета, такие манящие и притягательные. Старик сладко застонал во сне, будто переживал минуту близости с Розой, откинул голову назад и зачмокал серыми бескровными губами.

Павел склонился над ежедневником и подумал, что Роза никогда не будет записывать за ним текст книги, даже если он ослепнет. Скажет — найми стенографистку. И плакать не станет. Она на это просто не способна. И какой из нее друг? Все мысли Розы — исключительно о тряпках и драгоценностях. Она едва осилила одну книгу Павла, самую тонкую. И то мусолила ее целый месяц. Роза и пишет медленно, с ошибками.

Может быть, сделать героя холостяком? Или вдовцом, недавно похоронившим жену. Он скосил взгляд на Розу. А записывать последние главы романа будет брат писателя? Прообразом мог бы стать Вадим.

Но трудно представить, как он сидит у изголовья кровати, что-то пишет и обливается слезами. Нет, Вадим не годится. Кроме того, непонятно, какое послание хочет донести до человечества умирающий литератор. Собственно, что он там пишет, что диктует? Ясно, нечто очень важное, иначе не стоит и огород городить. Но что именно? Павел подумал, что замысел романа еще не созрел и захлопнул ежедневник.

Проснулась Роза.

— О чем думаешь, мыслитель? — она зевнула.

Скрипнула дверь, вошел Вадим, одетый в светлые брюки и яркую полосатую рубашку. Он молча кивнул брату, придвинул стул ближе к кровати, бросил на пол спортивную сумку и, чтобы не разговаривать, сделал вид, будто поглощен чтением газетных объявлений.

* * *

Наумов старший проснулся в самом скверном расположении духа. Минуту он разглядывал белые брюки и яркую рубашку младшего сына. И вслух заметил, что Вадим перепутал спальню смертельно больного отца с общественным пляжем. Говорил он тихо. И следующее замечание адресовал уже Павлу, тот не расслышал, ближе придвинул кресло.

— Прости, отец, я не понял…

— Оказывается, у тебя проблемы со слухом, прости, я этого не знал, — уголок верхней губы и правая щека отца дергались. — Ты мог бы сказать об этом раньше. Теперь, когда я в курсе твоих проблем, буду говорить громче.

— Нет, нет, отец… Я все слышу.

— Это как же ты слышишь, если ни черта не слышишь, — отец распалил себя и уже был готов на пустом месте затеять скандал. — Слушай, Павел, ты производишь впечатление умного человека. Но только до того момента, пока не начинаешь говорить. Скажешь пару слов, и ясно — дурак. Полный дурак. Мой совет: молчи. Авось за умного сойдешь.

Павел застыл в напряжении, лицо налилось краской, будто ему надавали пощечин, жилы на шее вздулись. Уже привыкший к капризам отца, он вдруг так разволновался, что задрожали руки.

— Отец, послушай, но я… Я совершенно не заслуживаю этих обидных слов.

— Не хочу ничего слышать, — продолжал старик, его щека дергалась. — Ты пишешь книги о подонках, о Шалевиче, которому место в тюрьме. Ты дружишь с отбросами общества. С уголовниками, которые выдают себя за политиков и диссидентов. Поэтому и сам превратился в подонка. Еще бы, дружить с подонками и оставаться порядочным человеком — задача невыполнимая. Ты начал скрывать свое имя и подписываться псевдонимом. Как жулик, как последний ворюга. Мне стыдно за тебя. Теперь уходи, не хочу тебя больше видеть. Роза, ты, пожалуйста, останься. Посиди со стариком. Спину тянет. И ноги что-то ноют. Наверное, потребуется массаж.

— Конечно, — подскочила Роза. — Я все сделаю…

Павел со слезами, закипавшими на глазах, вышел из комнаты, спустился по широкой лестнице.

* * *

Отцовского лимузина перед крыльцом не было, значит, добираться до гостиницы придется самостоятельно. Через калитку в воротах Павел вышел на пустую дорогу, можно позвонить и вызвать такси прямо сюда. Но тут он вспомнил, что мобильный телефон остались наверху. Мысль о том, что надо вернуться, показалась невыносимой.

Он долго шел по солнцепеку, кое-как добрался до закусочной у перекрестка, зашел внутрь, выпил воды и по телефону-автомату вызвал такси. Оказавшись в гостиничном номере, разделся и долго расхаживал по комнатам в одних трусах, что-то бормотал себе под нос, но так и не смог успокоиться. Отец зашел слишком далеко. Терпеть это унижение дальше — невозможно. Надо бы уезжать, прямо сегодня, сейчас же, взять Розу и улететь в Москву. Но сделать этого нельзя. Иначе после смерти отца он не получит ни цента.

Роза пришла поздно вечером, она казалась расстроенной. Обычно она, не стесняясь своей наготы, переодевалась перед мужем. Но на этот раз заперлась в ванной, а вышла оттуда в халате до пят.

— Ты мог быть помягче с отцом, — сказала она. — Папа — больной старик, а ты…

Павел подумал, что Роза никогда прежде не называла Наумова отцом, тем более папой. Только по имени и отчеству.

— Что я? Что я сделал не так?

— Ты затеял какой-то мелочный спор, вместо того, чтобы согласиться с отцом, — бросила Роза. — Он сказал, что ты вырос отвратительным человеком. Черствым и грубым. Он сказал, что эта дружба с Шалевичем, с бандитами окончательно тебя развратила, испортила.

— Очень интересно. Ну, говори, говори дальше… Что он там еще изрек? Только ничего не пропусти.

— Папа сказал, что ты попусту растратил свой талант. Что твои книжки надо продавать в аптеках вместо снотворного. Прочтешь абзац — и спать хочется. Такие они нудные и скучные. Он сказал, чтобы ты завтра не приходил. И вообще…

— Милая, ты ничего не забыла? — Павел понимал, что говорит то, что говорить не следует, но уже не мог остановиться. — А что он сказал по поводу твоего массажа? Надеюсь, он получил удовольствие? Был удовлетворен обслуживанием? Или на этот раз у него ничего не получилось? Так сказать, машинка не заработала?

— У него все получается в отличие от тебя. И машинка в отличие от твоей, никчемной полумертвой машинки, еще работает. Отец прав: ты безнадежный дурак.

Роза заперлась в спальне. Павел подумал, что любовь к жене, если такая и была когда-то, остыла и прокисла как суп недельной давности, забытый на плите. А Роза… Она никогда его не любила, а теперь не упускает ни одной возможности сделать ему больно, мстит. От этой мысли стало горько. Он упал на диван и застонал.

* * *

Через час он поднялся, подошел к бару. Долго смотрел на бутылку водки и пластиковую емкость с соком. Но вместо того, чтобы смешать коктейль, вышел на балкон, долго разглядывал россыпь огней внизу и голубой прямоугольник плавательного бассейна. Люди толпились возле летнего бара, стилизованного под туземную хижину, плавали и наслаждались прекрасной погодой.

Он вернулся в комнату, вспомнив, что верным лекарством от жизненных невзгод для него всегда оставалась работа. Сел к столу и попытался думать о сюжете будущего романа. Итак, его герой узнает о неизлечимой болезни. Он нарисовал на странице блокнота кладбищенский крест. Наверняка перед кончиной литератор задумается: каким будет памятник, что установят на его могиле. Возможно, это традиционная гранитная доска с банальной эпитафией, вроде «Спи спокойно, любимый».

Возможно, герой захочет что-то оригинальное: памятник в форме раскрытой книги, на странице которой выбьют названия написанных им романов. Это неплохая мысль. Павел нарисовал надгробье, написал под ним: «Смерть кажется мне избавлением от жизненных бед и лишений».

Но с другой стороны, только человек крайне тщеславный, тупой и пошлый может написать на надгробье названия своих романов. А его герой напротив человек скромный, интеллектуальный, душевно чуткий. Впрочем, пусть надгробье будет в виде раскрытой книги. Из белого гранита в рост человека. Теперь нужно придумать какое-то мудрое, исполненное высокого смысла изречение, интересную эпитафию. Лучше всего взять ее из собственной книги.

Он взял со стола одну из своих книг, раскрыл ее наугад, ткнул пальцем в первое попавшееся место и прочитал вслух:

— Теперь ты, сука, с Фазилем трахаешься? Что ж, тогда желаю тебе подцепить от него сифилис.

Нет, это нельзя. Иначе решат, что автор перед смертью пропил последние мозги. Павел нарисовал другое надгробье, напоминающее открытую книгу, вздохнул и отодвинул блокнот.

* * *

Радченко позвонил Павлу Наумову в Северную Каролину, к телефону никто не подошел, тогда он позвонил его младшему брату. Вадим взял трубку после второго звонка.

— Ты не вовремя, — сказал Вадим. — Я в гостях у одной… У одной женщины. Ведь у меня может быть личная жизнь. Как ты думаешь?

— Тогда я перезвоню.

— Не надо, теперь уже не надо. Что-то срочное?

— Ничего особенного. Просто хотел рассказать о некоторых новых… Есть информация, что Ольга перед тем, как исчезнуть взяла взаймы у одного из своих старых знакомых некоего Роберта Милза семьсот тысяч долларов. В свое время она поддерживала с Милзом романтические отношения. Видимо, Роберт надеялся, что эти отношения могут возобновиться. Поэтому он был щедр. Ольга купила дорожные чеки и пропала. Куда именно она отправилась — пока неизвестно. Джон полагает, что она в Мексике или в одной из стран Южной Америки. А телефон Ольги, который иногда подает признаки жизни, был украден или потерян.

— Больше ничего нового? Отлично. Держи меня в курсе.

Вадим положил трубку. Радченко вышел на балкон, стемнело, по-прежнему шел дождь. Он увидел, как Джон спустился вниз и медленно, прихрамывая, брел к машине. Радченко подумал, что предстоит долгий вечер в обнимку с бутылкой. Он наверняка снова прослушает этот убогий женский разговор, измучает себя ревностью и злостью на жену и на эту тупую меркантильную самку, ее подругу, медленно напьется и заснет в кресле, даже не добравшись до кровати.

— Подожди, — крикнул Радченко. — Эй, Джон. Я с тобой.

Глава 18

Машина взобралась на холм и встала на ровной площадке, погасли фары и габаритные огни, только «дворники» смахивали с лобового стекла дождевые капли. Отсюда открывался потрясающий вид на поместье «Волчий ручей». Вдоль дороги от ворот до особняка, изгибавшейся подковой, стояли декоративные светильники. Дом был подсвечен желтыми и зеленоватыми лампами, спрятанными в вечнозеленых кустах и производил впечатление унылое и зловещее.

Во флигеле, который занимал Роберт Милз, свет горел в спальне на втором этаже и внизу, на кухне. Иногда на полупрозрачные бумажные жалюзи ложилась тень человека, видимо, Роберт что-то готовил или бесцельно бродил по кухне. Радченко подумал, что Милз завидный жених и запросто наполнит смыслом жизнь любой женщины. Он недурен собой, богат, образован.

— Милз знает об Ольге нечто важное, — Джон протер куском замши стекла бинокля. — Не может не знать, если доверил ей такие деньги. У меня в колледже тоже были подружки. Но я бы не рискнул дать ни одной из них даже семьсот баксов.

— Может быть, он просто щедрый человек.

— Это не щедрость, это природный идиотизм. Пока Милз учился, а этому он посвяти большую часть жизни, он превращался в законченного идиота. Почему так: чем дольше человек постигает разные науки, тем глупее становится?

— У меня нет ответа, — сказал Радченко.

Джон, не отрываясь, разглядывал в бинокль флигель и дом. Радченко включил радио, прослушал большой полночный выпуск новостей и передачу о джазе. Прикрывая ладонью огонек, выкурил пару сигарет, снова вспомнил разговор жены с подругой — и мучительно захотелось выпить. Он даже запустил руку во внутренний карман куртки и нежно, как любимую женщину, погладил стальную фляжку.

Милз, поужинав, вышел из дома, открыл ворота гаража и зажег свет. Внутри стояли четыре машины, в том числе «Корвет» последней модели и навороченный «Шелби». Милз открыл капот синего «Комаро» шестьдесят шестого года, засветил переносную лампу, принес инструменты и стал ковыряться в двигателе.

Джон, не отрываясь, смотрел в бинокль. Радченко слушал радио, передавали ток-шоу «Я полюбила его потому что…»

Сверкнула молния, раскроив ночное небо на мелкие куски, прокатился тяжелый раскат грома, будто ударили из тяжелого орудия. Внизу, в поместье замигали и погасли фонари. Когда они загорелись снова, Милз уже сидел в машине, выезжая из гаража. Джон бросил бинокль, включил заднюю передачу и, круто развернувшись, помчался вниз.

* * *

Радченко пристегнулся. Несколько виражей, и впереди показались фонари синего «Комаро». Джон повис на хвосте, отстав всего на несколько ярдов. Не снизив скорости, догнал Милза, когда кончился прямой участок дороги. «Комаро» притормозил, чтобы вписаться в поворот, а может быть, просто хотел пропустить лихача, увязавшегося следом.

Снизив скорость, Джон ударил углом бампера в пространство между задним бампером и задним колесом «Комаро». Милз вывернул руль, чтобы не вылететь с дороги и не сорваться вниз, нажал на тормоз, но машина сохранила инерцию движения. На скользкой дороге она потеряла управление, чудом не слетела вниз, ее развернуло на девяносто градусов, выбросило на встречную полосу, протащило вперед ярдов на пятнадцать и снова развернуло. «Комаро» остановился на краю склона, круто уходящего вниз.

Джон, обогнав «Комаро», притормозил, резко вывернул руль и рывком вернул его в прежнее положение, развернув машину на сто восемьдесят градусов, проехал немного вперед и остановился. Милз выскочил из «Комаро», сжимая кулаки. Джон, схватив фонарь с длинной ручкой, похожий на дубинку, толкнул дверь и рванулся навстречу. Сверкнула молния, Радченко видел широкую спину Джона, поднятую руку и фонарь, занесенный над головой. Радченко сорвался с места, прыгнул на асфальт. Дождь припустил с новой силой, ветер поднялся такой, что мог запросто сбить с ног.

Стало совсем темно, освещенным оказался участок дороги, куда падал свет фар «Импалы». В полосу света попадали ноги человека, неподвижно лежащего на асфальте. Правый ботинок слетел и потерялся в темноте. Радченко хотел что-то сказать, но подумал, что все слова сейчас — пустой набор звуков. Джон ехал сюда не за тем, чтобы понаблюдать, как Милз готовит ужин и копается в гараже, у него были другие планы. Джон сотрудник ФРБ, хоть и бывший, и отдает себе отчет в том, что делает.

Рот Милза был открыл, на лбу, вдоль линии роста волос рассечение от удара фонарем. Из раны сочилась кровь, она, мешаясь с водой, заливала левую часть лица и глаз. Джон наклонился, заковал Милза в наручники, и, покосившись на Радченко, сказал:

— Помоги. Одному неудобно.

Они ухватили Милза за плечи и ноги, кое-как затолкали на заднее сидение «Импалы». Джон сел за руль и через четверть часа притормозил перед закрытыми воротами из железных палок. Он вышел и долго возился с ржавой цепью, заменявшей замок. Милз пришел в себя и копошился сзади, как навозный жук, стонал и ругался последними словами. Он хватался окровавленными ладонями за передние сидения и подголовники кресел, пытался сесть, но ничего не получалось. Он плохо видел, кровь заливала глаза, и плохо соображал после тяжелого нокаута.

Джон справился с цепью и, злой и мокрый до нитки, вернулся.

* * *

Проехали узкой дорогой, остановились на пустыре. Радченко вылез первым и посветил фонарем в темноту. В нескольких ярдах огромная яма, на дне которой стояла вода. Судя по отвалам земли и щебня, здесь собирались строить то ли новый дом, то ли конюшню, то ли большой гараж. Джон сграбастал Милза за ворот куртки, дотащил до края ямы и лягнул его так, что у пленника подломились ноги, и он опустился на колени. Чтобы разговор шел веселее, Джон влепил Милзу пару пощечин.

— Мы с тобой прошлый раз не закончили беседу, — прокричал Джон. — Вот я и вернулся. Ну, чтобы еще немного поболтать. Ты не против?

— Ублюдок — прокричал Милз.

— У меня пара вопросов. И ты на них ответишь прямо сейчас.

— Пошел к черту, урод, — крикнул Милз, голос дрожал и срывался. — Я лучше сдохну, чем скажу хоть одно слово… Будь ты проклят.

Одной рукой Джон сжал горло противника, открытой ладонью ударил его по лицу справа и слава. Майлз что-то закричал. Джон ударил его кулаком по шее. Радченко отвернулся, он старался думать о чем-то приятном, отдыхе на море или прогулке в лесу.

Помнится, прошлой осень с Галей они гуляли в чудесно месте, это в двух часах езды от Москвы. Прозрачная березовая роща, закатное солнце, желтая листва под ногами… Он видел лицо жены, молодое и счастливое, видел ее улыбку. На том приятные воспоминания обрывались, словно старая тронутая тленом кинопленка. Вместо леса и моря Радченко видел фотографии, где Галя в обнимку с Павлом Хохловым, этим бродячим куском дерьма, бежала по людной улице и садилась в такси.

— Свети сюда, — закричал Джон. — Я ни хрена не вижу. Сюда…

Радченко направил световой круг фонаря на Милза. Тот стоял на коленях, на голове у него был пластиковый пакет, Милз мычал, тряс руками, закованными в наручники. Он задыхался и, кажется, готовился умереть. Джон сорвал пакет с головы. Милз, хватая ртом воздух, повалился на мокрую траву. Джон задал пару вопросов, вместо ответов получил оскорбления и проклятья, и снова натянул пакет на голову.

Мужества Милзу хватило на десять минут. Когда Джон в очередной раз позволил своей жертве сделать несколько глотков воздуха, лицо Милза свело судорогой, из горла вырвались стоны и всхлипы. Радченко стоял в какой-то глубокой луже, потому что сухого места не было. Он светил фонарем в лицо Милза, бледное, перекошенное от злости и страха близкой смерти.

— За каким чертом ты дал моей жене деньги? — крикнул Джон.

По-прежнему дождь лил как из ведра, за холмами небо озарялось всполохами молний, грохотало так, что, кажется, небо вот-вот обрушится на землю, и вместе с землей исчезнет навсегда где-то в преисподней, в черном беспросветном мраке.

Ветер надувал куртку Радченко пузырем, приходилось широко расставлять ноги, чтобы сохранить равновесие. Этот ветер уносил в темноту вопросы, которые отрывисто выкрикивал Джон и ответы Милза. Радченко испытывал приступы тошноты, было холодно. Милз, стоя на коленях, говорил быстро и сбивчиво. Делал паузы и снова говорил без остановки, не дожидаясь вопросов. Джон прокричал, близко наклоняясь к Милзу:

— После того, что случилось, я не могу оставить тебя в живых. Но у тебя еще есть шанс облегчить душу перед смертью. Говори. Хочу услышать хоть слово правды.

— Я все сказал, — прокричал Милз. — Мне нечего добавить. Я не стану обращаться в полицию.

Милз зарыдал. Джон поднял взгляд на Радченко и, выкатывая белые от злости глаза, проорал страшным голосом:

— Давай сюда ствол.

Радченко вытащил из-под ремня короткоствольный револьвер и вложил его в лапу Джона. Милз закрыл лицо руками, закованными в стальные браслеты. Он точно знал, что не проживет и минуты. Джон приставил ствол к виску Милза и взвел курок.

— Нет, — закричал Милз. — Я же все сказал. Все, что знал.

Джон, кажется, понял, что Милз не врет и теперь из него уже нечего вытянуть. Ни фразы, ни слова, ни полслова… И этот спектакль надо кончать до того, как знаменитый экономист умрет от инфаркта.

— Черт с тобой, — крикнул Джон. — Живи пока…

Он сунул револьвер в карман, снял с Милза наручники и дернул кверху за воротник матерчатой ветровки. Когда Милз, перепачканный грязью, поднялся, у него так дрожали колени, что он едва мог держаться на ногах. Он мучительно долго и трудно, скользя башмаками по мокрой траве, шел к машине и залезал на заднее сидение. А затем повалился лицом вниз, обхватил голову руками и так замер.

Устроившийся за рулем Джон спросил Радченко:

— Ты еще не все выпил?

Из кармана появилась стальная фляжка, Джон отвинтил колпачок, поднес к губам и сделал пару добрых глотков. Затем оглянулся и сказал:

— Я тебя не грохнул только потому, что этот парень, — он похлопал по плечу Радченко, — этот парень за тебя очень попросил. А я не смог отказать.

Милз всхлипнул в ответ. Вскоре машина остановилась перед воротами «Волчьего ручья». Милз кое-как выбрался из салона и медленно, переваливаясь, как пингвин, побрел вверх по дороге. Он сутулил спину, ноги по-прежнему дрожали.

* * *

Телефон зазвонил, когда Девяткин толкался в метро. Беспокоил Михаил Голуб, заместитель начальника управления собственной безопасности ГУВД. Он сказал, что появились важные новости, надо бы срочно встретиться, желательно прямо сейчас. Скажем, в ресторане «Огни», это недалеко от работы. Девяткин ответил, что будет на месте через полчаса.

Он успокоил себя мыслью, что «Огни» — не самое дорогое заведение в городе. Значит, у Голуба действительно есть новости, поход в ресторан нужен для дела, а не для того, чтобы полакомиться деликатесами за чужой счет. Цены в ресторане оказались умеренными, но Голуб был голоден и сделал такой заказ, что опять получилось очень дорого. Девяткин ограничился котлетой с жареной картошкой и стаканом воды.

— Осетрину надо есть с хреном, — Голуб запивал рыбу белым французским вином. — Но не простым хреном, обязательно на сметане. Ни в коем случае не с горчицей, она весь вкус перебивает. И вино должно очень быть нежным, с тонким вкусом.

Голуб немного поговорил о своих кулинарных пристрастиях и перешел к делу.

— Новости неважные. Начальство требует твоей крови. Им нужно показательная расправа над одним из лучших оперативников. Из Министерства внутренних дел звонили нашему руководству, интересовались: как продвигается дело о гибели человека во время допроса. Время идет, пора ставить точку. Если Девяткин виновен, он должен быть наказан. Очень жестко, без оглядки на его прошлые заслуги. Увольнение из полиции и… Под суд.

В горле запершило, Девяткин отложил вилку и сделал пару глотков воды.

— И что? Ничего нельзя сделать?

Голуб дружелюбно улыбнулся и сказал, что сегодня он был у руководства. Доложил, что в действиях Девяткина пока не усматривается ничего противозаконного. Задержанный мужчина, ранее судимый, умер во время допроса от сердечного приступа. Короче, Голуб соврал начальству. Врать — это против его принципов.

Но для хорошего человека он готов пойти и на более серьезные нарушения. Скажем, можно надавить на судебного эксперта и так все представить, будто Девяткин и вправду ангел. А крылья в кобуре носит вместо пистолета. Конечно, потребуются ответный жест вежливости. Как раз подвернулась возможность наградить парней из управления медалями за безупречную службу. Но надо подмазать кое-кого из начальства, иначе приказ о награждении будут месяцами перекладывать со стола на стол, пока не потеряют. Словом, нужны деньги, иначе люди без медалей останутся.

— Сам знаешь, как у нас все делается, — вздохнул Голуб. — Без взятки — ни шагу. И медали задаром не дают.

— В другой раз медали получат, — пытался отговориться Девяткин. — Им что, срочно?

— Сейчас появился реальный шанс. У тебя же есть медали. Даже орден есть. А почему другим нельзя иметь награды?

— Можно, почему нет, — замялся Девяткин. — Пусть имеют. Лично я не возражаю…

— Ну, главное, что ты не возражаешь, — нахмурился Голуб. — Конечно, я мог бы обратиться за помощью к другим людям… Помогут. Но сейчас я тебе нужен гораздо сильнее, чем ты мне. Понял?

— Конечно, конечно…

— Я до сих пор подполковник. Засиделся в этом звании, пора расти. Но полковника — сам знаешь — без доброй взятки никто не даст. У начальства один ответ: гони деньги. Но первым делом надо получить нашивку за ранение. Ранение — вещь нужная. Пенсия не за горами. Я должен думать о будущем. А с ранением и пенсию прибавят, и полковника дадут. Почет, уважение… И запись будет в личном деле. Сам знаешь, сколько ранение стоит. Ну, при исполнении служебных обязанностей. Так что я сейчас не при деньгах. Все средства уходят, чтобы получить нашивку. Одному дай, другому… Совсем люди совесть потеряли. Одно слово — скоты. Со своих товарищей деньги тянут.

— И сколько? — сердце заныло.

— Сегодня у тебя счастливый день. Сделаю большую скидку в знак личного уважения. Тридцать пять тысяч долларов, и твое дело будет похоронено. Больше никто и никогда не вспомнит о той сволочи, которую ты убил на допросе.

— Слушай, мне так часто говорят, что я убил человека на допросе… Так часто, что я сам начинаю в это верить.

— Ну, твой ответ? — Голуб вытер губы салфеткой.

— У меня есть на примете один банкир. Он мне был немного должен за то, что помог ему остаться на свободе. Ну, когда все его друзья надолго сели. Но я же не могу приходить к нему каждый день и говорить: давай деньги.

— В Москве много банкиров. Иди к другому.

— Хорошо, я достану деньги. Только дай время. Хотя бы месяц.

— Десять дней — и ни минутой больше.

Голуб поднялся и убежал. Девяткин оплатил счет, вышел на воздух, долго сидел на скамейке в сквере и курил, прикидывая, где достать тридцать пять тысяч. Никаких вариантов в голову не приходило. Можно продать квартиру. Но где он будет жить? Первое время можно ночевать у знакомых и друзей. А дальше? Перебраться на автобусную станцию или на вокзал? Ответа не было.

Глава 19

Поздним вечером отец позвонил Павлу и попросил прийти.

Воздух в спальне был несвежим, пахло лекарствами и потом. Отец выглядел неплохо, щеки разрумянились, а тонкие губы, обычно серые и безжизненные, сделались розовыми, волосы стояли дыбом. У кровати шуршал газетами Вадим. Он рассеяно поздоровался с братом и снова стал читать. Последние дни брат избегал общения, не показывался, не звонил.

— Почему нет Розы? — отец говорил резким голосом с ноткой металла, даже оторвал голову от подушки.

— Она не успела одеться, — сказал Павел. — Она возьмет такси и приедет чуть позже. Как ты себя чувствуешь?

— Тут публики нет. Твою показушную заботу об отце некому оценить. Как видишь, меня отсоединили от аппаратуры. И я еще жив. Значит, мне немного лучше.

— Хорошо, отец, я рад.

— Что ж… Хочу сказать нечто важное. Нечто такое, что касается всех членов нашей семьи. И Розы в том числе.

Павел молча кивнул головой и подумал, что сейчас любое его слово, любая фраза, которую он произнесет, нейтральная, бессмысленная, может вызвать поток раздражения и новую ссору. Еще он подумал, что отец никогда прежде не называл Розу членом семьи. Для него — это чужой человек, женщина свободных взглядов, порхающая по жизни словно бабочка, от цветка к цветку. Обаятельная и глупая, но прекрасная в своей глупости.

Павел вертелся в кресле, но не мог найти удобную позу, будто в мягком месте сидело шило. В голове копошились мысли, неожиданные и пугающие. Отец молча сопел, он сложил ладони на груди, сплел пальцы и смотрел в потолок. Вадим читал газету с таким упорством, будто собирался выучить ее наизусть.

— Что-то случилось? — спросил Павел, хотя собирался молчать.

— Почему что-то должно случиться? — отец натянул одеяло почти до самого носа и стал говорить так тихо, что о смысле некоторых слов приходилось догадываться. — Я умираю. И перед тем, как отправиться в последнее путешествие, хочу видеть моих сыновей и переброситься с ними парой слов. Моя смерть, разве это не повод увидеться и поговорить?

— Повод, конечно… То есть, я хотел сказать, что не надо торопить смерть. Она сама знает свой час.

— Господи, как ты косноязычен, — отец повертел острым носом, будто принюхивался, и запах ему не слишком нравился. — Ты совсем недавно раздавал интервью всем подряд и твердил, что покончил с детективами. Теперь будешь адресовать свои опусы умным людям. Умные книги для умных людей — это твое кредо. Но откуда возьмутся эти умные книги? Какой из тебя к черту писатель, если ты не можешь выразить простейшую мысль… Впрочем, чему удивляться? Далеко не все литераторы умные люди.

— Отец, я прошу тебя… Давай не будем начинать новую ссору.

— Хорошо, не будем ссориться. Павел, на этот раз ты прав. Но кое-что случилось. Пустяки. Даже неловко было беспокоить, отрывать великого писателя от новой гениальной книги из-за этой ерунды. Итак, причиной, по которой я позвал вас, стали трупы. Да, те самые, мужчина и женщина, что были найдены в твоем загородном доме.

— Об этом все московские газеты писали, — Вадим показал на сумку, набитую мукулатурой. — Вот, целая подшивка…

— Ты знал об этом? — отец приподнялся. Взгляд острый и цепкий, непохоже, что он соберется в последнее путешествие, о котором так долго болтает. — Ну?

Павел молчал минуту. Потел ладонью лоб и сказал:

— Я звонил в Москву. Мне сказали еще четыре дня назад или пять, когда в газетах еще ничего не было… Короче, вскоре после нашего отъезда в доме были убиты мужчина и женщина. Тела перетащили в недоделанный подвал и залили бетоном. Я знаю не больше вашего.

— Павел, ты понимаешь, что сейчас ты первый подозреваемый? — сказал Вадим. — До тебя доходит, что тебе нельзя возвращаться в Россию? Там тебя ждет тюрьма. В голове не умещается: как ты мог это сделать, ведь там была женщина. Неужели ты мог женщину… Ты, мой брат, мог это сделать?

— Никого я не убивал. Я заложил этот дом банку. В последнее время было плохо с деньгами.

— Ты думаешь, мы с отцом сможем тебе поверить? — Вадим внимательно смотрел на брата, не в глаза, в переносицу. — Во многих твоих книгах способы умерщвления людей рассмотрены подробно. Значит, ты неплохо в этом разбираешься. Ну, в способах убийства?

— Одно дело книги, другое дело самому, — Павел чувствовал, что ему не хватает дыхания, чтобы закончить фразу. — Понимаешь разницу?

— Ты хочешь сказать, что мы с отцом должны поверить в ахинею, которую ты порешь? — Вадим потряс сжатыми кулаками. — Поверить в этот бред? Зачем делать из нас дураков? Будь мужчиной, имей мужество сказать: да, это я.

— Вадим, я не причастен к этому.

— Слушай, если бы в моем доме нашли два трупа, кто поверил, что я не знаю об убийстве? Ты не хотел терять деньги, поэтому заложил дом банку. Получил наличные и… Ты все тщательно спланировал, замел следы. Я не знаю мотивов убийства, но каковы бы они не были, ты совершил нечто ужасное. Непоправимое.

* * *

Этот разговор, изматывающий и бессмысленный, продолжался довольно долго. У Павла болела голова, его тошнило. Наумов старший, кажется, временами отключался, начинал дремать, но вскоре открывал глаза и смотрел на сыновей. Пришла Роза, она села в кресло и заплакала, не проронив ни единого слова. Сегодня она была в цветастом сарафане и, несмотря на слезы и стоны, выглядела свежей и помолодевшей.

— Теперь оставьте меня, — сказал Наумов старший. — Вы видели того мрачного мужчину с толстым портфелем, который сидит в коридоре? Это мой адвокат. Я позвал его, чтобы переписать завещание. Я очень сердит, поэтому хотел лишить наследства Ольгу и Павла. Но… Мне надо еще раз подумать. Я приму решение в течение суток.

Старик смотрел, как братья поднялись, направились к двери. Следом заплаканная с красным лицом шла Роза.

— Павел, подожди, — сказал он.

Когда все кроме старшего сына ушли, старик сказал:

— Послушай, хватит ревновать Розу. Твоя ревность… Она переходит, уже перешла все границы приличия. Это не трагично, это даже не смешно. Ты ревнуешь ее к брату, к фонарному столбу, даже ко мне. Хотя мужской силы у меня наверняка меньше, чем у фонарного столба. Понимаешь, любая женщина устает от ревности. Так уж женщины устроены: они не любят ревнивых мужей. Мужей, которые готовы зайтись в истерике или обидеться на какой-то пустяк. А когда женщина устает от ревности мужа, она способна на непредсказуемые поступки. Впоследствии она может жалеть о своих действиях, но… Поэтому не толкай ваш брак в пропасть. Если бы мать была жива, она бы растолковала тебе все подробно. Но, увы. Ты понял меня?

— Откуда ты знаешь, что я…

— Этого только слепой не увидит. Павел, посмотри на себя со стороны. На жалкие и смешные поступки, на эту ревность. Да, Роза красивая довольно молодая женщина. По-моему, она достойна другого мужа, поспокойнее. А ты заводишься с пол-оборота, отравляешь ей жизнь. И заодно всем нам, окружающим. Мы договорились?

— Договорились, — выдавил из себя Павел, он чувствовал себя старым и больным. — Теперь можно идти?

Когда он спустился по широкой мраморной лестнице вниз, к отцовскому лимузину, младший брат и жена уже устроились на огромном сидении сзади и разминались шампанским из отцовского бара. Павел упал на свободный диван и сразу потянулся к бутылке клюквенной водки.

* * *

Джон, потягивая виски, сидел в номере Радченко.

— ФБР будет еще долго заниматься расследованием убийства в доме Милзов, — сказал он. — Будут потрачены сотни тысяч долларов, потому что задействовано много детективов и еще больше технических работников. Будут проведены дорогостоящие экспертизы. Эти расследования, поверь мне, могут продолжаться годами. И окончиться ничем. Я же не ставил целью раскрыть преступление. Я искал жену и в ходе поисков расколол этот орешек. Кстати, деньги…

— Какие деньги? — Радченко сидел на кровати и подливал виски в свой стакан.

— Я потратил на это расследование всего несколько долларов. Деньги ушли на бензин и тот пластиковый пакет, что я надевал Милзу на голову. И еще придется заплатить за чистку одежды, она вся в грязи. За разбитый бампер заплатит страховая компания.

Радченко знал, что до утра все равно не заснет и был благодарен Джону за то, что тот принял душ, переоделся в теплый халат и завернул к нему, чтобы немного выпить и поболтать. Джон был доволен собой и не скрывал этого, он долил виски, достал из ведерка несколько кубиков льда, опустил их в стакан и размешал напиток пальцем.

— Когда мы были у детектива Питера Брея, он поделился со мной информацией на Роберта Милза, — Джон отхлебнул из стакана. — Информации негусто. У Питера просто не было времени собрать толстое досье. Кое-что я знал от своего друга Майкла из ФБР. Сопоставил факты… Конечно, это неполная картина. Но и некоторых штрихов к биографии Милза достаточно, чтобы понять, что это за фрукт.

— Разве это имеет для нас какое-то значение? Мы ищем Ольгу, а этот Милз просто один из второстепенных персонажей, которых немало в этой истории.

— Милз имеет отношение к пропаже моей жены.

Джон устроился в кресле поудобнее. И сказал, что начать придется издалека. Милз получал за свою преподавательскую работу шестьдесят тысяч долларов в год. Скромные деньги для классного специалиста в области экономики. А он мечтал совсем о других деньгах, о больших, настоящих. Эти деньги были близко, рядом, но Милз не мог до них дотянуться.

Мать Роберта Милза умерла четыре года назад от онкологического заболевания. Это была образованная и очень милая женщина с деловой хваткой. Она не только вела домашнее хозяйство, но и разумно вкладывала свободные деньги в ценные бумаги, тем самым приумножая семейное состояние, наследником которого должен стать единственный сын Роберт. После ее безвременной кончины деньги семейства Милзов, недвижимость, банковские счета и ценные бумаги перешли в собственность отца, Дэвида Милза, человека практического ума, но слабохарактерного.

Роберт любил отца и доверял ему, был уверен, что Милз старший, как и покойная мать приумножит деньги, а не растратит их попусту. Но все вышло иначе. Через год после смерти супруги Дэвид женился на некоей Дженнифер Тиросконе.

Она была моложе на двенадцать лет. Привлекательна, любительница путешествий, крупных бриллиантов и нарядов от лучших дизайнеров. Теперь Дженнифер управляла семейными финансами, и вертела беднягой Дэвидом как хотела, а тот слишком сильно любил молодую жену, чтобы сопротивляться ее вольной жизни и мотовству, — он давал Дженнифер все или почти все, чего она желала. Остальное она брала сама, не спрашивая разрешения.

А как эти четыре года жил Роберт? Он не позволял себе ничего лишнего, снимал крошечную квартиру, не имел машины. Обходился тремя костюмами, давно вышедшими из моды. Каждый цент вкладывал в биржевые спекуляции, покупал в основном ценные бумаги развивающихся рынков, довольно рискованные, но в случае удачи приносившие хорошие дивиденды. Милз играл по мелкому, осторожно, как правило, открывал короткие позиции. Начав с двадцати тысяч, заработал более миллиона долларов.

Милз младший с ужасом наблюдал за жизнью мачехи, эта падшая женщина, похотливая и подлая, проматывала деньги, которые ей не принадлежали. Еще три-четыре года — и наследовать будет нечего. Он пытался поговорить с отцом, но тот не хотел слышать о разводе. Он был большим человеком, важным лицом в компании, выпускающей детскую одежду, много разъезжал по миру. И пребывал в убеждении, что во время его отъездов жена хранит верность.

Тогда Милз младший нанял частного детектива и убедился, что мачеха — меркантильная сволочь, для которой брак — только источник обогащения, не более того. В отсутствие мужа Дженнифер встречалась с разными мужчинами, находила временных любовников через частное агентство для скучающих дам, кроме того, у нее постоянный сожитель, человек довольно молодой, но обремененный семьей.

Роберт Милз показал фотографии, сделанные сыщиком, отцу. Тот был в шоке. Дэвид ничего не сказал жене, но затаил обиду. Он, как и прежде, не хотел развода, но страстно желал мести. За два дня до бойни в родовом особняке Роберт прилетел в Лос-Анджелес и поговорил с отцом последний раз. В частности сказал, что американские суды с пониманием и снисходительностью относятся к обманутым мужьям. И отдал отцу новую порцию порнографических фотографий, полученных от частного сыщика.

Пришло время убивать. Дэвид сказал жене, что уезжает на неделю по делам. Вызвал такси… В итоге — четыре трупа включая самого Дэвида.

Роберт знал, что случится с мачехой и ее любовником, знал, что скоро станет обладателем состояния в двести миллионов баксов. Роберт был пьян от счастья, между ним и деньгами уже никто не стоял.

И еще в душе теплилась надежда, что Ольга может вернуться и остаться с ним навсегда. В этом — секрет его щедрости. Роберт не мог предположить, что отец, совершив кровавое преступление, может что-то сделать с собой. Но случилось худшее. Впрочем, сын пережил потерю: душу грела мысль о скором вступлении в наследство и той прекрасной жизни, до которой оставалось пара шагов.

Ольга сама позвонила Милзу и сказала, что получила информацию из Москвы от надежного человека. Можно купить коллекцию антиквариата, совершенно потрясающую, уникальную, которая хранилась более ста лет, еще с царских времен, в тайнике, устроенным в неспокойные предреволюционные времена неким Козловым, важным государственным чиновником того времени. Когда грянула революция, и власть захватили большевики, чиновник в спешке бежал за границу, забрав с собой лишь самые ценные ювелирные украшения, но не смог вывести большую часть своего богатства.

Коллекция дожила до наших дней в целости. Последними ее хозяевами были мать и сын Козловы. Старуха умерла два года назад, с тех пор Иван Козлов, теперь единственный владелец ценностей, человек немолодой, преподаватель в одном из технических вузов, стал искать покупателя антиквариата. Он знал, что Москва кишит аферистами и бандитами, которые открутят голову за сущие гроши, поэтому действовал без спешки, очень осторожно.

Он не рискнул обращаться в антикварные магазины, не стал распродавать коллекцию частями, решив продать все сразу, в одни руки — так меньше риска. Человек немолодой и консервативный, он хотел уехать из России и дожить свой век в какой-то спокойной стране. И решил, что полтора миллиона долларов — эта та сумма, которой хватит, чтобы не работать и спокойно встретить старость.

За несколько дней до отъезда Ольга пыталась собрать наличные, чтобы сделать выгодное приобретение. Она не рискнула прибегать к помощи русского специалиста, которого можно было бы пригласить для приблизительной оценки вещей, потому что хозяин антиквариата человек слишком осторожный, напуганный тем беззаконием и произволом, который творится вокруг, он никого не хотел посвящать в свои тайны. И был уверен: как только русский оценщик узнает о существовании коллекции, он продаст информацию бандитам, которые не заплатят ни копейки, даже пулю пожалеют. Ему перережут глотку кухонным ножом — и привет.

Ольга уговорила эксперта по европейскому и русскому антиквариату Чарльза Тревора лететь вместе с ней, чтобы на месте оценить коллекцию. Видимо, она была уверена, что антиквариат стоит гораздо дороже тех денег, что просил Козлов. И все-таки хотела убедиться до конца, что подвоха нет.

Фотографии коллекции прислал Ольге Уолш какой-то московский знакомый, человек, которому она полностью доверяла. Ольга загорелась идеей купить коллекцию. Она ничего не сказала мужу, бабнику и пьянице. Семейная жизнь давно дала трещину, дело шло к разводу. Посвящать Джона в финансовые секреты — просто глупо.

Вот и все подробности истории.

* * *

— Теперь я знаю, что волноваться не стоит, — сказал Джон. — Ольга сейчас в Москве. Скоро она закруглит дела и вернется. Она не позвонила мне только потому, что сердится. Она считает, что я не достоин прощения.

— У тебя другое мнение?

— Может быть, не и вправду не достоин. Что ж… Я готов к тому, что ее сердце оттает не сразу. Потребуется месяц, полгода, чтобы она простила. Я буду ждать. Я уже пересмотрел взгляды на жизнь, свое отношение к женщинам. У меня было время, чтобы обо всем подумать, да… Когда мы встретимся, я пообещаю ей, что больше никогда не изменю. И это правда. Я так решил, так оно и будет. Ты мне веришь?

— Какая разница? — Радченко пожал плечами. — Мне известны случаи, когда ветреные женщины превращались в верных жен. Но я не знаком с бабниками, которые вдруг становились примерными мужьями. Бабник — это навсегда. Впрочем, чего в жизни не бывает…

— Черт побери, у меня было много женщин. Но я люблю, всю жизнь буду любить только ее. Только ее одну.

— Жаль, что ты об этом поздно вспомнил.

Джон ушел, когда рассвело, Радченко вышел на общий балкон и посмотрел ему вслед. Джон прихрамывал, и казалось, что после хорошей выпивки он едва держался на ногах.

Глава 20

На этот раз Роза оказалась в номере Вадима раньше обычного, около часу ночи. После сеанса любви, она лежала, прижавшись к нему, и ждала важных слов, но Вадим молча курил, смотрел в потолок и о чем-то думал.

— Ты что-то решил? — спросила Роза.

— Есть одна мысль, — Вадим надолго замолчал.

Роза не боялась, что муж проснется под утро и бросится на ее поиски, как это уже случалось. Сначала Павел стучался в дверь младшего брата, будто сердцем чувствовал: она здесь. А потом спускался в ресторан или бар, работавший круглые сутки.

В номере Вадима была дверь в другой номер, смежный. Если одного номера постояльцу не хватает, — заплати за второй номер и пользуйся. Вадим быстро оценил это удобство. Теперь у Розы сердце было на месте. Прошлый раз, когда сюда поднялся муж, сходящий с ума от ревности, она ушла в соседний номер, заперла за собой дверь и сидела там какое-то время.

— Твое положение тяжелое, но не безнадежное, — Вадим, приподнявшись, раздавил окурок в пепельнице. — Но есть выход из любой ситуации.

— Правда? — Роза затаила дыхание.

— Ты знаешь, что я люблю тебя, — он произнес последние слова медленно, по слогам. Да, натурально соврал, красиво, так красиво, что сам едва не поверил. — Страстно и нежно люблю. И готов на все ради тебя. Выход из этой ситуации только один: надо сделать так, чтобы Павел умер, погиб. Трагически.

Роза то ли вскрикнула, то ли застонала после этих слов. Вадим погладил ее по щеке.

— Только не бойся, тебе ничего делать не придется. Просто откроешь входную дверь в три-четыре утра, — и привет. Один выстрел в висок — всех дел. Это называется — инсценировка самоубийства.

— А пистолет? Откуда его взять?

— У меня уже есть пистолет. Старый ствол со спиленным номером. Полицейские не усомнятся, что это было самоубийство. Он свел счеты с жизнью, потому что знал: в России в подвале его загородного дома найдены два тела. Как только он вернется назад, полицейские предъявят ему обвинение в умышленном убийстве. И отвертеться будет чертовски трудно. Кроме того, его душу терзала ревность, которая переродилась в опасную маниакальную идею. До поры до времени, он глушил свои чувства, свои страхи алкоголем. Но пришла минута трезвости. И жить дальше стало страшно.

— А если полицейские все-таки усомнятся? Ну, что это самоубийство.

— Мы все сделаем правильно. И не допустим ни одной ошибки. Ты позвонишь мне по телефону в четыре тридцать. И скажешь, что была в ванной, когда услышала что-то похожее на громкий хлопок или выстрел. Тебе страшно зажигать свет в спальной. Кажется, Павел что-то сделал с собой. Но ты не уверена до конца. Я отвечу, что сейчас же приду.

— К чему эти разговоры?

— Разговоры иногда слушает администрация отеля. На всякий случай. В целях безопасности. В коридорах и лифтах — видеокамеры. Но они не помешают. Я приду и все сделаю за минуту. Мы вызовем полицию. Время смерти определяют по температуре трупа. Здесь все будет совпадать. Ни к чему не придерешься.

— А нельзя, чтобы вместо тебя это сделал другой человек… Ведь можно кого-то нанять.

— Можно нанять. Если хочешь провести в тюрьме остаток жизни. Я же говорю: на автомобильной стоянке, в коридорах и на лестницах — камеры. Полицейские первым делом просмотрят записи. И найдут убийцу, когда он еще не успеет пересечь границу штата.

— Господи, как страшно…

— Глупости. Я видел ежедневник Павла. Он что-то записывает в тетрадке для нового романа. В основном там мысли о смерти и рисунки надгробий, крестов и кладбищенских склепов. Его дневник должны увидеть полицейские, которые приедут по вызову. Ясно же, что человек душевно нездоров, если он готовится к смерти. Даже рисует памятники самому себе. Ты ответишь на десяток простых вопросов. Тело увезут в морг. Ты получишь пятнадцать процентов от суммы завещания. Еще до смерти отца я могу дать тебе некоторую сумму. Ну, как бы от себя.

— Да, немного наличных не помешает. А сколько я получу после смерти отца?

— Хватит на булавки и мороженое. Примерно семь-восемь миллионов долларов. Ты захочешь спросить: где гарантии, что я не обману? Первая гарантия — моя любовь к тебе. Если ты не веришь в любовь…

— Я верю.

— И все-таки… Если ты не веришь в любовь, остается еще кое-что. Если я нарушу обещание, ты можешь рассказать полиции правду о том, как погиб твой муж, кто его убил. Тогда меня достанут, где бы я не находился, и прихлопнут как муху. Вот это и есть вторая гарантия. Ну, теперь ты веришь?

— Верю. Но неужели тебе его не жалко? Все-таки он брат.

— Мы с Павлом никогда не были душевно близкими людьми. Он для меня остается чужим посторонним человеком.

— А когда? — щеки Розы полыхали румянцем.

— Старик плох, поэтому не будем тянуть время. Следующей ночью все утроим. Я жду твоего звонка в четыре тридцать утра. Это время, когда спят все люди, даже те, кто мучается бессонницей. Не опоздай. Всего через сутки ты станешь вдовой. Претенденты на твое сердце будут выстраиваться в огромную очередь. Но тебе эти люди будут неинтересны, ты ведь любишь только меня одного. Или я не прав?

— Но мне страшно.

— Страх пройдет. Я тебе подробно объясню все, что надо делать. Слушай и запоминай.

Губы Розы расцвели в счастливой улыбке, Вадим почувствовал, как в нем снова просыпается желание.

* * *

Днем позвонили из приемной начальника следственного управления и попросили Девяткина зайти. Полковник Николай Богатырев был очень любезен, он сказал, что доволен результатом расследования. Девяткину удалось в короткий срок раскрутить сложное дело, он много работал и, конечно же, устал. Поэтому с завтрашнего дня может отправляться в отпуск. Когда отдых закончится, будут готовы бумаги о награждении Девяткина медалью «За отличие в охране общественного порядка». Еще и хорошую премию дадут. Вопрос уже согласован с начальством. Богатырев помял руку подчиненного, пожелал хорошего отпуска и отпустил.

Вечером Девяткин завернул в модный магазин и купил женские бусы, рекламу которых видел одном из журналов. В соседнем магазине взял шампанского, торт и напросился в гости к подруге по имени Тамара. Вечер получился, французское шампанское стоило своих денег, а двуспальная кровать Тамары разбудила сокровенные мечты о женитьбе и спокойной семейной жизни. Эти мечты показались такими близкими и реальными, что от счастья кружилась голова.

Девяткин сделал бы предложение руки и сердца прямо сейчас, не откладывая до завтра, но начинать этот разговор, не имея в кармане колечка с бриллиантом, хотя бы маленьким, было неприлично. Он же не бедный дурно воспитанный парень из провинции, а крутой московский мужчина, который всегда сможет достать деньги на подарок любимой женщины.

Тамара приняла душ и ушла на кухню. Девяткин надел майку, сел на кровати и позвонил на мобильник Радченко. Автоответчик сообщил, что хозяин телефона временно недоступен. Девяткин перезвонил через четверть часа, на этот раз настойчивость была вознаграждена.

— Слышал, что ты состоишь адвокатом при Павле Наумове, — сказал Девяткин. — Поэтому кое-что тебе полезно знать. Разговор не телефонный, а я дал подписку о неразглашении государственной тайны. Но сейчас не до этой ерунды. Если кому интересно, пусть слушает.

Девяткин коротко пересказал результаты расследования и добавил:

— Трупы были спрятана так хитро, чтобы любой человек, спустившийся в подвал не смог пройти мимо. Дом Павла Наумова должен был посетить сотрудники банка, чтобы составить отчет о состоянии объекта. Он и обнаружил трупы.

— Что ты хочешь сказать?

— Мне кажется, кто-то подставляет Павла Наумова. Этот кто-то — Вадим, младший брат. Я не знаю, что за игра идет вокруг умирающего старика и его денег. Но, мне кажется, Вадим сделает все, чтобы число наследников сократилось до минимума. Ольга уже выбыла. Теперь очередь за Джоном и за твоим клиентом Павлом Наумовым.

— И что мне теперь делать? — сказал Радченко. — Я не могу пойти в полицию или ФРБ и заявить им, что Вадим Наумов убийца. Мне зададут пару вопросов и скажут: до свидания. Потому что с сумасшедшими они не разговаривают. А доказательств у меня никаких. Я даже не могу позвонить Павлу Наумову: он мне не поверит. Надо, чтобы ты переговорил с кем-то из ФСБ. Они должны, они просто обязаны, связаться с ФБР. И направить в Америку копии материалов дела. Тогда никто не пострадает.

— В ФСБ уже принято решение, причем на самом высоком уровне. Эти ребята решений не меняют. Они хотят превратить уголовное преступление в политическое дело. Потому что за каждым кустом им мерещится политика. А сколько народу погибнет — их не касается.

Последовала долгая пауза.

— Я не могу сказать Джону, что его жена погибла в Москве, — Радченко тяжело вздохнул. — Он решит, что я рехнулся. И я бы на его месте так решил. Но ФСБ может хотя бы уведомить Джона: так и так, его жена убита в России при невыясненных обстоятельствах.

— Я сказал: они этим заниматься не будут.

— Хорошо, тогда ты можешь прилететь в Америку? Прошлой осенью ты был на Ассамблеи детективов в Нью-Йорке. Значит, виза у тебя есть. Ты встретишься с Джоном и сможешь все ему объяснить. Затем надо будет поговорить со стариком Наумовым и Павлом. И рассказать им эту историю от начала и до конца. Другого выхода просто нет. Я свяжусь с хозяином моей адвокатской конторы и решу вопрос насчет оплаты. Ты получишь хорошие деньги. Ведь это вопрос жизни и смерти моего клиента Павла Наумова.

— А конкретнее?

— Ну, может быть, тридцать-сорок тысяч долларов. Даже больше. Плюс все дорожные расходы, питание и гостиница. Выручай. Мне одному из этой переделки не выбраться.

Девяткин ответил, что подумает и перезвонит. Когда он сидел на кровати, задумчиво смотрел в пустоту темного окна и тер ладонью подбородок, пришла Тамара, встала на пороге и сказала, что ужин будет на столе через двадцать минут. Ее ладони и край халатика были в муке.

— Я только что говорил по телефону с моим другом, адвокатом, — сказал Девяткин. — Он сейчас в Америке. Короче говоря, мне надо вылететь туда. Ну, десять дней, — не дольше. А затем я вернусь. И мы отправимся…

— Но еще сегодня, буквально час назад, ты говорил, что мы через четыре дня улетаем в Сочи, — Тамара часто моргала глазами. — Ты же сам это говорил. И я ответила, что смогу уйти в отпуск уже послезавтра. И мы улетим… Поваляемся на пляже и поплаваем в море.

— Да, но… Черт побери, мне очень жаль, но обстоятельства изменились. Понимаешь, я не могу, не имею права рассказать о том, что происходит. Это государственная тайна. Поэтому…

— Ты ловишь воров карманников. Какая в этом может быть государственная тайна? Ну, хорошо, пусть будет по-твоему. Тогда скажи: как зовут государственную тайну? Марина, Таня, Лора? У нее есть имя? Или оно строго засекречено? Все, больше не хочу слушать твое вранье. Теперь уходи.

Тамара смахнула пробежавшую слезинку. На щеке остался след от муки. Девяткин вздохнул и подумал, что испортил не только этот прекрасный вечер, но и нечто гораздо более важное, испортил личную жизнь.

— Господи, ну, что ты…

— Уходи, я не желаю тебя видеть, — и вышла из комнаты.

* * *

Вадим проснулся в три часа. Понимая, что больше не уснет, он лежал в постели, курил и таращился в потолок. В комнате было темно, рассветет позже, из-за водяной глади выплывет багровое солнце и проложит долгую красную дорожку по глади океана. Должно быть это красиво. Но сейчас нужно сосредоточиться на практических соображениях.

Он принял душ, побрился и, раздвинув шторы, выглянул за окно. Солнце не появлялось, в предрассветных сумерках, еще не виден горизонт, только то место, где серые воды океана сливаются с серым небом. Справа стоял второй гостиничный корпус, пятнадцать этажей из стекла и бетона, полукруглые широкие балконы, окна номеров занавешены плотными шторами. В это время люди видят самые сладкие сны.

Вадим сварил кофе и сел к столу. Он делал маленькие глотки и думал, что впереди очень важный день. Все, что произойдет дальше должно выглядеть убедительно, не вызвать подозрений полиции.

Детективы зададут ряд неприятных вопросов, на которые придется ответить, впрочем, к этому Вадим готов. Полицейские тщательно обыщут номер Павла, затем поднимутся сюда. Как работают их судебные эксперты? Во всех цивилизованных странах они делают примерно одно и то же. Снимут отпечатки пальцев с гладких поверхностей, стекла, столов, телевизионного экрана, соберут пыль, микрочастицы кожи, одежды… Они проведут экспертизу и установят, что Вадим бывал в номере Павла, а Павел и Роза в свою очередь, заходили сюда. Что ж, это вполне естественно, ну что здесь необычного.

Эксперты будут искать следы горелого пороха, которые остаются на коже после пистолетного выстрела. Возьмут смывы с рук Вадима, Розы и Павла. Потрут ладони с внешней и внутренней стороны влажными марлевыми тампонами и поймут, кто именно сделал роковой выстрел. Будет еще множество всяких экспертиз, но эта — одна из главных.

Когда зазвонил телефон, он взял трубку, выслушал Розу и сказал:

— Успокойся, я сейчас же спущусь.

* * *

Он положил в карманы спортивных брюк револьвер, резиновые медицинские перчатки, рулон бумажного бинта и еще кое-какие мелочи. Вышел в коридор и на лифе спустился вниз. Дверь номера Павла была приоткрыта. Роза сидела на диване, покусывала губу и смотрела на Вадима широко открытыми глазами. Не сказав ни слова, он вошел в спальню, встал у окна, где было немного светлее. Он натянул на руки резиновые перчатки. Поверх перчатки обмотал кисть и запястье правой руки бумажным бинтом, вытащил револьвер.

Павел лежал на спине и тихо похрапывал, видимо, ему снилось что-то приятное. Выражение лица было спокойным, Вадиму показалось, что брат улыбается. Вадим взвел курок большим пальцем, подошел к кровати, поднес ствол к виску брата.

Роза, одетая в легкомысленный короткий халатик, расстегивала и застегивала пуговицу на груди, крутила ее, пока не оторвала. Не уснувшая ночью ни на минуту, она сидела на диване, голова болела, словно после долгой попойки, сердце то молотилось, как собачий хвост, то вдруг замирало. И тогда на лбу выступал холодный пот. На столике стоял стакан с водкой, разбавленной томатным соком. Надо бы выпить, чтобы немного успокоиться. Но руки дрожали так, что нельзя поднять стакан, не расплескав коктейль.

— Черт бы вас всех побрал, — Роза ругала неизвестно кого и чувствовала, как на глаза наворачивались слезы. — Сукины дети…

Она взяла стакан двумя руками, поднесла к губам, сделал два жадных глотка. Тихий хлопок, похожий на взрыв хлопушки, раздался, когда водка была почти допита. Стакан выпал из дрожащих пальцев, томатный сок оставил на белом ковровом покрытии зловещие красные пятна. Роза окаменела на диване, она следила взглядом за секундной стрелкой настенных часов. Минута, полторы… Почему он так долго возится?

Наконец дверь приоткрылась, Вадим прошел в ванную, ножницами разрезал медицинские перчатки на мелкие части и спустил воду в унитазе. Он вернулся в спальню, не раздвигая штор, зажег свет и внимательно осмотрел свою работу. Павел по пояс закрытый одеялом лежал на спине, одна рука с зажатым в ней револьвером полусогнута, другая рука вытянула на уровне плеча. Остекленевшие глаза смотрели в потолок.

На лице застыла гримаса предсмертного ужаса. Павел проснулся за пару секунд до смерти. Открыл глаза, узнал брата, склонившегося над ним. Павел не увидел револьвера, но понял, что в следующую секунду произойдет нечто ужасное. И все… Ранение слепое. Пуля, пробив височную кость, осталась в голове, поэтому крови на подушке совсем немного. Кисть правой руки обмотана тем самым бумажным бинтом со следами горелого пороха. Бинтом, что был на правой руке Вадима, когда он стрелял. Под бинтом две полоски лейкопластыря, предназначенного для удаления бородавок. Бинт держал пластырь, чтобы тот не отклеился в ночные часы. Что ж, все очень просто и логично.

Вадим вернулся в гостиную, взял из бара чистый стакан, наполнил его водкой и томатным соком, протянул Розе.

— Тебе надо выпить и успокоиться.

— Когда мы будем звонить в полицию? — зубы стучали о край стакана. — Уже пора.

— Об этом не волнуйся, — ответил Вадим. — Я сам все сделаю. Тебе надо взять себя в руки. В таком состоянии будет трудно разговаривать с полицейскими. Ты помнишь, о чем мы говорили? Помнишь, что нужно отвечать?

Вадим стоял у окна и разглядывал пейзаж. Стало светло, солнце поднималось над плоскостью океана. Ветер гнал легкую волну, плавная линия пляжа уходила вдаль, терялась в белесой дымке. Вадим подошел к бару, взял початую бутылку коньяка, сделал круг по комнате, снова встал у окна за спиной Розы.

— Да, помню, — Роза допила стакан до половины и поставила на стол. — Но когда же мы будем звонить в полицию? Ты сам говорил, что важна каждая минута. А теперь тянешь время.

Глава 21

Вадим посмотрел на циферблат наручных часов и подумал, что Роза права, пора звонить, тянут дальше — слишком опасно.

— Дело уже сделано, — сказал он. — Теперь время особого значения не имеет. Мы можем позвонить хоть через полчаса. Я жду, когда ты успокоишься.

Он сделал шаг к дивану, широко размахнулся и ударил бутылкой коньяка по затылку Розы. Женщина, вскрикнув, боком повалилась на пол, в пространство между диваном и столиком. Бутылка не разбилась. Вадим протер ее бумажной салфеткой, поставил на место и, наклонившись над Розой, ощупал ее голову. Кажется, затылочная кость, куда пришелся удар, не сломана. Но теперь это уже не имеет значения.

Дыхание быстрое и неглубокое, на виске пульсировала голубая жилка. Он ухватил Розу за щиколотки ног и вытащил на балкон. Халатик высоко задрался, обнажив бедра и прозрачные трусики. Вадим подумал, что при жизни Роза была красивой женщиной, очень красивой, очень глупой и очень доверчивой. Она жила не умом, а эмоциями, поэтому так плохо кончила. Закрыв за собой дверь в комнату, он посмотрел вниз, на асфальтовой площадке под окнами — никого.

Он уже хотел подхватить Розу на руки и перебросить ее через металлические перила, когда взгляд зацепился за второй гостиничный корпус, стоявший наискосок, ближе к океану. На балконе пятого этажа появился старик в синем халате, он курил и смотрел вниз, на прямоугольник плавательного бассейна. Господи, почему люди не спят в то время, когда снятся самые сладкие сны. Видно, этот тип страдал бессонницей и коротал время за курением, дожидаясь утра. Придется ждать.

Оставив Розу на балконе, Вадим вернулся в комнату. Побродил из угла в угол и выглянул в окно. Старик по-прежнему курил и смотрел куда-то в даль. Как некстати. Кажется, нервное возбуждение Розы, как дурная болезнь, передалось и Вадиму. С момента, когда он вышел из номера и спустился сюда, прошло семнадцать минут. Нет, уже восемнадцать. Если судмедэксперты приедут быстро, они установят время наступления смерти Павла и Розы с точностью до минуты.

Вадим упал на диван, уже потянулся рукой к бутылке водки, чтобы сделать из горлышка пару глотков, но остановился. Снова поднялся, подошел к окну. Старик уже не дымил сигаретой. Он стоял, положив локти за перила, и смотрел вниз. Вадим от злости едва не заскрипел зубами. Старик повернулся и, оставив дверь открытой, ушел в комнату. Вадим кинулся на балкон. Роза застонала, приоткрыла глаза. Дальше медлить нельзя. Вадим подхватил ее, поднял, вытянул руки, опустил их и отвернулся. Он услышал глухой удар и только после этого посмотрел вниз.

Роза лежала на спине, под головой кровавая лужица, халат распахнулся, обнажились грудь и прозрачные трусики. Вадим не мог оторваться от зрелища несколько секунд, а когда поднял голову, проклятый старик опять стоял на балконе, будто никуда не уходил. К его губе прилипла дымящаяся сигарета. Он неотрывно смотрел на Розу, затем полез в карман халата, достал очки и нацепил их на нос, будто не мог поверить тому, что видел. Вадим опустил взгляд, еще раз взглянул на Розу. Показалось, она согнула и разогнула правую ногу и пошевелила рукой.

Он кинулся в комнату, сел на диван, сжал голову руками и подумал, что время выбрал неудачное, надо было действовать на час, даже два часа раньше, но теперь уже ничего не переиграешь. Интересно, этот старый черт замерил Вадима? Старик ушел в комнату, чтобы взять сигарету, затем вернулся. Его не было на балконе минуту-полторы. Наверняка он ни о чем не думал, только о своей сигарете. Старик прикурил, пустил дым и только тогда обратил внимание на женщину, лежащую на асфальте.

Когда Вадим поднял Розу на руки, старика на балконе не было. Кажется, не было. Или все обстоит иначе? Этот дуралей вернулся как раз в тот момент, когда Вадим сбрасывал женщину с балкона. Что толку гадать. Правды не узнаешь до тех пор, пока не приедет полиция. Он запоздало вспомнил, что Роза шевелилась.

И поспешил успокоить себя: не так много шансов, что человек, расслабленный, находящийся в бессознательном состоянии, выживет при падении с четвертого этажа. Не надо забивать голову пустыми фантазиями. Если Роза еще жива, она все равно скоро умрет. Во время агонии, а она может продолжаться несколько минут, человек шевелится, стонет. Все это вполне естественно, иначе и быть не может. Пять-десять минут, больше эта сучка не проживет. Надо держать себя в руках, нельзя нервничать и суетиться, иначе… Об этом не хотелось думать. Он вынул из кармана мобильник, набрал девять один один и сказал, что в местной гостинице только что произошло самоубийство.

* * *

Полиция и «скорая помощь» прибудет на место через пять минут. Значит, есть время еще на один звонок. Трубку долго не снимали. Наконец ответила одна из сиделок отца русская женщина по имени Оксана.

— Он сейчас спит, — сказала Оксана. — Вечером плохо себя чувствовал, долго не мог заснуть. Ждал, что кто-то придет…

— Разбудите его. Случилось нечто важное.

— Но я не могу…

— Я сказал: разбудите.

Послышалась какая-то возня, какой-то треск, тяжелое дыхание.

— Господи, нет мне покоя, — тихо проворчал Сергей Маркович. — Ну, что там у тебя?

— Отец, у меня неважные новости, — сказал Вадим. — То есть, «неважные» — это не то слово… Я хотел подождать до утра, но не смог. Приготовься услышать…

— Ну, говори же. Что ты как ребенок…

— Павел покончил с собой. Пустил себе пулю в голову. Буквально несколько минут назад.

На другом конце провода послышался глухой удар, будто трубка вывалилась из рук отца и упала на ковер, несколько секунд тишины и женские голоса. Видимо, это сиделки. Затем снова тяжелое дыхание.

— Ну, говори дальше, — отец как-то странно растягивал слова, будто разговор причинял ему физическую боль. — Нечего меня жалеть.

Вадим, не поскупившись на черные краски, пересказал события сегодняшнего утра. Описал ужасную гибель Павла и случившееся затем самоубийство Розы. Женщина, потерявшая от горя разум, выбросилась с балкона. Вадим слышал, как дыхание отца остановилось, послышались глухие рыдания. Но это продолжалось недолго, отец снова взял себя в руки.

— Господи, почему?

— Отец, я не могу больше говорить, — сказал Вадим. — Слышишь сирены? Полиция уже здесь. Как только освобожусь, приеду.

Он дал отбой, распахнул дверь в коридор и подумал, что в запасе для отца еще есть плохие новости. Старик ничего не знает о гибели Ольги, своей любимой дочери. Что ж, придется просветить старика. Да, Оля погибла в России, в загородном доме Павла. Брат под каким-то надуманным предлогом вызвал ее в Москву, сделал нечто страшное и замел следы, залив тело бетоном. Ему не терпелось получить наследство, деньги были нужны до зарезу. Бедняга, он окончательно запутался в жизни, связался с бандитами, даже написал книгу о боссе мафиозной группировки. Павел погряз в долгах, запутался в своих бабах. Он очень хотел получить наследство отца и не хотел делиться. Возможно, он убил бы и Вадима. Почему нет?

Но человек остается человеком, живым слабым существом, сделанным из нежного теста, а не железным роботом. Страх расплаты за содеянные злодеяния бродил в крови, лишал сна, туманил разум, окончательно расшатал нервы, превратив жизнь в кошмар, наполненный страшными видениями и страхом расплаты. Да, Павел совершил ужасное злодеяние, но не смог с этим жить, видимо, совесть еще не умерла в этом человеке, если он решился свести счеты с жизнью.

Этот рассказ убьет старик. Точнее, не убьет, — добьет, старый скряга одной ногой уже стоит в могиле, но не хочет в нее ложиться. Ему надо помочь.

* * *

В первый день отпуска Девяткин поехал на работу. Было семь утра, когда он начал появился в архиве МУРа и начал знакомиться с делом Вадима Наумова. Девяткин перебирал пожелтевшие от времени бумажки, снимал копии с некоторых документов и снова читал и делал выписки в потертую записную книжку. Он торопился, сегодня в полдень, а то и раньше, на все документы, касающиеся Вадима Наумова, будет наложен гриф «совершенно секретно», бумаги переедут в ФСБ, и там осядут навсегда.

Но бюрократическая машина работает медленно, поэтому в запасе еще остается немного времени. В досье Вадима Наумова содержалось не так много информации, и та была отрывочная, неполная.

Младший из трех детей благополучной московской семьи. Мать домохозяйка, умерла еще двадцать лет назад от онкологического заболевания. Отец Сергей Маркович большой чиновник в кабинете министров, сделавший карьеру еще при коммунистах, в новые капиталистические времена сумел за копейки выкупить несколько прибыльных предприятий, а затем перепродать их с огромной выгодой, и сделал на этом состояние.

Через ряд подставных компаний, вывел деньги за границу. Последние годы жил в Америке, в особняке на побережье океана в Северной Каролине. Характер у старика неуживчивый, не выносит гостей, любит подолгу бывать один, друзей, человеческих слабостей, увлечений не имеет. Были времена, когда с детьми он не поддерживал отношения месяцами, даже годами.

Вадим Наумов с восемнадцати лет жил отдельно, работал, учился в строительном институте. Сначала работал на стройке, позже устроился швейцаром в одном из московских ресторанов, был вышибалой в ночных клубах. Промышлял мелким рэкетом. С молодости связан с одной из преступных группировок, специализировался на вымогательстве и рейдерском захвате собственности.

Исключен со второго курса института, — в ресторане ударил ножом кавказца. Отец, пользуясь своими связями, вытащил Вадима из этой истории. Впоследствии было немало эпизодов, когда Наумов младший находился в шаге от тюрьмы. Один раз он почти до смерти забил молодого человека, который не смог вовремя отдать долг в полторы тысячи долларов. Наумов просидел в тюрьме два месяца и вышел на свободу, потому потерпевший и девушка потерпевшего, она же единственный свидетель, бесследно исчезли и до сих пор не найдены.

Участвовал в рейдерских захватах крупных предприятий. Впоследствии создал свою преступную группировку, которая специализировалась на силовом захвате собственности.

Злоумышленники действовали по разным схемам: вводили в состав правления предприятий своих людей, через них добиваются переоформления состава акционеров, смены совета директоров, прибирали предприятие к рукам, а затем перепродавали. Но чаще всего работают примитивно: шантажом, угрозами, похищением близких склоняли собственников к продаже активов по бросовым ценам.

Более десяти раз потерпевшие обращались с заявлениями в полицию. Наумову покровительствовали очень влиятельные люди, по некоторым данным, чины из Генеральной прокуратуры России, поэтому все уголовные дела, которые открывали на него полицейские, были приостановлены или закрыты в начале следствия. Потерпевшие и свидетели отказывались от своих показаний или пропадали без вести.

Вадим Наумов представительный мужчина с хорошими манерами, умеет одеваться, почти свободно говорит на немецком и английском. Как правило, выдает себя за директора засекреченного оборонного предприятия, человека с большими связями, близкого к верховной власти. По агентурным данным, две последние инициативы Наумова по захвату крупного медного рудника и комбината по производству железобетонных изделий потерпели неудачу.

Наумову активно противостояли местные преступные группировки, которые кормились тем, что обеспечивали защиту бизнеса. Произошло несколько кровавых разборок, группировка Наумова была разгромлена и практически прекратила существование, потеряв в общей сложности более двадцати человек убитыми. Остальные поспешили уехать за границу. Часть его людей осела в Европе, кто-то перебрался в Америку, в Майами.

Сам Наумов чудом остался жив после двух покушений. Его местопребывание неизвестно, за последние полтора года никакой криминальной активности не отмечено. По неподтвержденным данным, Наумов остался без денег и уехал за границу, чтобы собрать команду и подготовиться к новому делу. Враги Наумова говорили, что он уже никогда не поднимется и на масштабное дело не способен. Кроме того, он должен деньги людям из Генеральной прокуратуры, которые оказывали содействие и покровительство в темных делах. Этот долг придется возвращать, иначе нельзя.

Последние восемь лет состоит в разводе, детей нет. Люди, знакомые с Наумовом, характеризуют его как умного, сильного лидера, склонного к жестокому насилию.

Разглядывая фотографию Наумова, вальяжного привлекательного мужчины лет сорока с небольшим, Девяткин вспомнил, что когда-то задерживал его. Наумов с друзьями хотел прибрать к рукам одно московское кафе, но тогда из этой затеи ничего не вышло. Наумов некоторое время находился под следствием, позже дело затребовали в прокуратуру, а там закрыли.

Девяткин позавтракал в столовой, на вопросы знакомых отвечал, что с сегодняшнего дня в отпуске, собирается на рыбную ловлю за тысячу километров от Москвы. А на работу заскочил на минуту, чтобы забрать забытые в письменном столе блесну и крючки. И хлопал себя по карману, мол вот они, рыбацкие снасти. В кармане лежал билет на рейс «Москва — Лос-Анджелес» с пересадкой в Нью-Йорке и две тысячи долларов наличными.

Глава 22

Полицейские оказались людьми вежливыми. Один, плотный мужчина с обрюзгшим лицом и трехдневной щетиной, назвался сержантом Гарри Гренджером. На вид можно было дать лет сорок пять. В недорогом костюме и старомодных ботинках, он выглядел так, будто вылез из сундука с нафталином, где просидел последние четверть века. Другой полицейский в штатском представился Брюсом Левином, лейтенантом из отдела по расследованию убийств. Этот был худощавый и высокий, одевался модно и щеголял тонкими усиками.

Допрос Вадима проводили в комнате, которая совсем недавно служила покойному брату кабинетом. Лейтенанту Левину на месте не сиделось, он часто выбегал в соседнюю комнату, плотно закрывая за собой дверь, и возвращался через несколько минут, потирая руки, будто они замерзли. Сержант Гренджер сидел на небольшом диванчике, потому что в кресле ему было тесновато, он задавал вопросы и мелким подчерком записывал ответы в толстый блокнот.

Он никуда не торопился, говорил медленно, стараясь, чтобы Вадим правильно понял, о чем его спрашивают, хотя Вадим в самом начале беседы заявил, что по-английски говорит свободно. Начали, как водится, с общих вопросов, время и место рождения, место работы, состав семьи… Затем перешли к умирающему отцу, его завещанию. Вскользь затронули отношения, сложившиеся между братьями. Наконец добрались до трагических событий сегодняшнего утра.

— Роза позвонила в четыре тридцать, сэр, — Вадим, вжившийся в роль скорбящего родственника, комкал в руках носовой платок и подносил его к сухим глазам. — Она сказала, что слышала подозрительный звук, похожий на хлопок петарды. Она пользовалась мобильным телефоном, разговаривала из ванной комнаты, потому что боялась выйти в темную спальню. Голос дрожал, она всхлипывала. Я сразу поверил, что это не пустые страхи.

— Почему вы решили, что эти страхи не пустые? — Гренджер был заинтригован. — Тому была конкретная причина?

— Понимаете ли, сэр… Тому был целый ряд психологических причин. Последнее время брат пребывал в депрессии, он заложил дом, потерял много денег, играя в карты, его книги не покупали на родине. Кризис среднего возраста, плюс финансовые и творческие неудачи. В доверительных беседах со мной он повторял, что исписался, кончился как литератор. Не способен даже сделать небольшую повесть для детишек, не то что серьезный роман. Да, Павел рассчитывал получить какие-то деньги после кончины отца. Это отчасти решало его финансовые проблемы. Но главная проблема — причина глубокой депрессии брата — все же иная. Это затянувшийся творческий кризис. Только представьте: мастер художественного слова, известный писатель вдруг сознает, что больше ни на что не способен. Это настоящая человеческая трагедия.

— Брат когда-нибудь говорил с вами о самоубийстве? Или что-то в его речи проскользнуло такое, что навело вас на тревожные мысли.

— Павел не раз возвращался к этой теме. Он говорил, что жить не хочется. Говорил, что с этим балаганом, называемом жизнью, давно пора кончать. Мне казалось, это лишь последствия депрессии. Это скоро пройдет.

Вадим протер платком сухие глаза и высморкался. В комнату вошел лейтенант Брюс Левин. Он остановился в стороне, прислушался к разговору и сказал своему коллеге:

— Только что звонили из больницы: она жива. В смысле, Роза Наумова пока жива. Все-таки четвертый этаж — это не четырнадцатый. Она в коме, но врач сказал, что шансы есть.

Гарри Гренджер кивнул и что-то пролепетал в ответ. Вадим подумал: чтобы прикончить такую гадюку, надо десять раз ей бутылкой по голове шарахнуть, а потом три раза сбросить с балкона. И после этого у нее еще будут шансы… Остается надеяться: если Роза выживет, то ничего не сможет вспомнить. А если сможет? Левин сделал пару кругов по комнате и снова исчез за дверью.

— Но вернемся к звонку Розы. Что вы ей ответили?

— Сказал, что скоро буду. Я оделся, вышел из номера, спустился вниз. Дверь была приоткрыта. И я вошел. Было темно, свет был потушен во всех комнатах, шторы задернуты. Мне стало не по себе.

Вадим сидел в мягком кресле напротив дивана, который занимал сержант полиции. С этого места хорошо виден второй гостиничный корпус и балкон того проклятого старика, который мог стать свидетелем убийства. Время от времени Вадим помимо воли бросал взгляд на балкон. Старик появился как всегда неожиданно. Все тот же длинный синий халат, седые волосы зачесаны назад, физиономия мрачная, задумчивая. Прикурив сигарету, старый черт надел очки и стал пялиться на противоположный корпус. Кажется, будто он смотрит именно в эти окна и видит Вадима, сидящего посередине комнаты.

На балконе появилась женщина неопределенных лет, что-то сказала. Старик коротко ответил, показал пальцем на противоположный корпус. Вадим выругался про себя. Возможно, старик все видел, но не решается обратиться в полицию. Видел или нет, как узнаешь? Кажется, у этой проблемы есть только одно простое и логичное решение. Вышвырнуть с балкона старика, а заодно уж и его бабу.

— Продолжайте, сэр, — сказал полицейский.

— Да, да… Я нащупал выключатель. Когда свет загорелся, увидел, что гостиная пуста. Мне в голову не пришла мысль выглянуть на балкон. В спальне было темно. Когда свет загорелся, я увидел Павла, лежащего на кровати, кровь на подушке. Подошел ближе. Крови было немного. Я залез с ногами на кровать, приподнял его голову. Мне очень тяжело говорить…

Вошел лейтенант Брюс Левин, не сказав ни слова, он сел в сторонке на стул. Положил на колени тетрадь, в которой Павел делал записи и рисовал картинки крестов и надгробий. Лейтенант неторопливо переворачивал страницы, подолгу рассматривал рисунки, кивал головой, как-то криво усмехался.

— Я понимаю, сэр, что вам довелось пережить тяжелое потрясение, — сказал Гарри Гренджер. — Но все-таки постарайтесь вспомнить, что было дальше.

— Некоторое время я сидел на кровати, словно впал в ступор. Розу увидел позже, минут через десять. Сначала я позвал ее. Затем заглянул в каждую комнату, вышел в коридор. Никого. И только позже заметил, что балконная дверь приоткрыта. Роза безумно любила моего брата. Она чувствовала, что с Павлом что-то происходит. Он переживает тяжелый эмоциональный кризис. Отсюда ссоры между ними, размолвки… Она говорила: если с Павлом что-то случится, я не переживу. Это была настоящая большая любовь. Господи, я до сих пор не могу поверить в то, что случилось.

Допрос продолжался еще часа полтора, полицейские разными словами формулировали одни и те же вопросы, словно ожидали, что Вадим собьется или начнет противоречить самому себе, и его можно будет подловить на слове и прижать. Наконец лейтенант Блюс Левин отпустил его, предупредив, что следствие только начато, Вадим не должен куда-либо уезжать, не уведомив полицейских. Поднявшись в номер, он принял душ, упал на кровать и уснул глубоким сном праведника.

Телефон зазвонил, Вадим сел на кровати, взглянул на часы. Казалось, он и пяти минут не проспал. А на самом деле почти два часа. На проводе была та же сиделка, с которой он разговаривал утром.

— Вадим, ваш отец… У него случился сердечный приступ. Он умер до приезда врача. А врач… Он сказал, что перезвонит вам через полчаса.

— Господи, — прошептал Вадим. — Господи…

Он дал отбой, вошел в ванную и включил душ. Еще недавно казалось, что это известие он воспримет легко. Но вышло наоборот, на душе почему-то было горько и тоскливо. Он торопил события, он ждал этого известия последние дни и недели, но оказался к нему не готов. По сердцу что-то царапнуло, задело за живое.

Подумалось, что отец был неплохим человеком. Одиноким, замкнутым. После кончины жены ему не с кем было словом переброситься, не с кем поделиться печалями и радостями. У него не осталось близких друзей, а родственники в России — это так, одно название. Двоюродный брат, сестра… Но по существу чужие люди. Отец надеялся увидеть в детях свое продолжение, мечтал понянчить внуков, но ничего не сбылось, а деньги не принесли ни счастья, ни радости. Наследники, слетевшиеся к смертному одру, больше похожи на воронье, чем на людей.

* * *

Девяткин прилетел в Лос-Анджелес в пять вечера. Радченко, встретил его в аэропорту, довез до гостиницы и по дороге выслушал рассказ о московских событиях, трагический и загадочный. Это повествование дополняло и подтверждало информацию, полученную от детектива Питера Брея и от Роберта Милза.

Если сложить воедино всю информацию, можно придти к следующим выводам. Ольга не успела обналичить дорожные чеки, не успела ни с кем встретиться, даже по телефону не поговорила. Получалось, что ее выманили из Америки в Россию только для того, чтобы убить. И выбрали интересное место — дачу старшего брата Павла. Иван Козлов — хозяин антикварной коллекции, которую Ольга надеялась купить, скорее всего, персонаж мифический, его не существует в реальной жизни. Как не существует и антикварной коллекции, однако Ольга была уверена в обратном.

Общая картина более или менее ясна. Однако оставался ряд вопросов, например, откуда Ольга узнала о существовании Козлова? Между ней и продавцом коллекции был посредник, которому она доверяла. Что это за человек?

Если предположить, что все это провернул Вадим Наумов, то вопросов возникает еще больше. Например, как он сумел все так ловко устроить? И еще: каким образом Ольга планировала переправить свои приобретения в Америку, ведь на это нужно официальное разрешение властей. Получить такое разрешение трудно, практически невозможно, по закону антиквариат запрещено вывозить из страны. Эти вопросы ждут ответов.

— Самое трудное — сообщить Джону, что его жена убита, — сказал Радченко. — Даже не представляю, как это сделать.

— Я все скажу сам. А ты переведешь.

Девяткин сам плохо представлял, как лучше выложить трагическое известие, поэтому отложил размышления на потом. По приезде он заперся в номере, и, даже не распаковав чемодан, принял душ. Затем сварил в кофеварке кофе без кофеина, включил кондиционер на полную мощность, занавесил окна плотными шторами и рухнул на кровать.

Сейчас в Москве глубокая ночь, надо вздремнуть хотя бы пару часов, чтобы голова лучше соображала. Уже засыпая, он подумал, что номер в этой недорогой гостинице куда лучше и уютнее его холостяцкой берлоги, пропахшей пылью и табаком, с видом на двухметровый забор, изрисованный похабными рисунками, исписанный неприличными словами, и на диспансер для больных туберкулезом.

Он проснулся через четыре часа, надел новые летние брюки и рубашку, измявшиеся в чемодане, достал папку с документами. Вошел в номер Радченко, занял кресло напротив кофейного столика, хлебнул виски со льдом и съел бутерброд с мясом индейки под майонезом, заказанный в ближайшей закусочной, — и почувствовал, что оживает после трудного и долгого перелета через Атлантику и континентальную Америку. Он прикидывал, с чего начать разговор с человеком, который придет с минуты на минуту, но ни одной дельной мысли в голову не пришло.

Девяткин выпил еще порцию виски, съел второй бутерброд и решил, что надо действовать напрямик, без подготовки, выложить вес как есть. И сразу почувствовал себя увереннее.

* * *

Когда пришел Джон, поговорили о капризах погоды, о близости к Лос-Анджелесу жаркой пустыни и ценах на авиабилеты. Джон, чувствуя недоброе, нервничал, тер шею, будто ее сдавливал ворот рубашки, и покашливал в кулак.

— Похоже, я привез вам плохие новости, — перешел к делу Девяткин. — Недавно в одном из подмосковных поселков, где находится дом вашего родственника, Павла Наумова, был обнаружен труп женщины.

Девяткин и сам нервничал, говорил сбивчиво и несвязно. Радченко переводил быстро и точно.

— Точнее, там нашли два трупа, мужчину и женщину, — продолжил он. — И нашли их не просто в поселке, а прямо в доме Павла Наумова, точнее, в подвале. Жертвы были застрелены с близкого расстояния, почти в упор, трупы залиты бетоном. Московский уголовный розыск провел расследование убийства.

Девяткин, сбиваясь на второстепенные детали, рассказал все, что знал, пропустив некоторые натуралистические подробности. И добавил, что убийство заказное, найден его исполнитель, а также посредник, оба задержаны и дали признательные показания. Обвинение будет предъявлено им в установленный законом срок. Есть основания полагать, что заказчиком убийства выступал Вадим Наумов.

Радченко перевел и отвел взгляд, на Джона было жалко смотреть.

— Убитая женщина — моя жена? — голос Джона дрогнул. — Это Оля?

— Это она, — кивнул Девяткин. — Мне очень жаль.

Некоторое время Джон неподвижно сидел на крае стула и смотрел в дальний угол комнаты. Затем ожил, кашлянул в кулак и спросил:

— Но почему вы так уверены, что жертва — именно Ольга? Вы же сказали, что убийца не заглянул в ее документы. И сжег паспорта в камине. Кроме того, тело не опознано родственниками.

— Джон, наберитесь мужества, — ответил Девяткин. — Следствие установило, что жертвы — именно Ольга Уолш и ее спутник некто Чарльз Тревор.

— Тревор, — как эхо Джон. — Черт, что он там делал?

— Ваша жена в разговоре со своим будущим убийцей обмолвилась, что Чарльз очень авторитетный специалист по русскому прикладному искусству, ювелирным украшениям и живописи. Я думаю, что он прилетел в Россию, чтобы оценить некую коллекцию антиквариата.

Джон тяжело вздохнул. Еще вчера он мечтал лично расправиться с Тревером, кастрировать его, посадить в инвалидное кресло или убить. Эти кровавые планы воплотил в жизнь другой человек. Джон был разочарован и не мог скрыть этого, он облизнул губы кончиком языка. В мучительную смерть Тревора он был готов поверить сходу, не требуя доказательств, не задавая лишних вопросов, но в смерть жены верить отказывался.

— Я сердцем чувствую, что Ольга жива, — сказал он. — Понимаешь, пока тело не опознано, нельзя утверждать, что человек погиб.

Ожидая, когда Радченко переведет его слова, он внимательно смотрел на русского полицейского, словно хотел увидеть, что Девяткин сам сомневается в своих утверждениях, но не увидел сомнений, — полицейский отвечал твердо, не раздумывая ни секунды.

— Ольга была зарегистрирована на паспортном контроле в аэропорту Лос-Анджелеса, — сказал Девяткин. — Мы проверили это через авиакомпанию, выполнявшую рейс. В самолете находилась именно Ольга. В Москве она сама подошла к Лоресу.

— Любой человек может что-то перепутать… Ошибка не исключена. Тело-то не опознано.

— Насчет опознания… Не хотел об этом говорить, но приходится. Даже вы вряд ли не смогли бы сразу опознать Ольгу. Убийца размолотил кости лица молотком. Кроме того, труп неделю пролежал в подвале. Начались гнилостные изменения. Наверное, в жизни вы насмотрелись всякого. Но это зрелище может разбить ваше сердце. Вот фотографии. Их сделали в судебном морге, перед вскрытием.

Теперь Радченко переводил медленно, тщательно подбирая слова. Девяткин открыл папку, вытащил большой почтовый конверт и положил на стол. Морщины на лбу Джона сделались глубже, губы сжались в тонкую серую полоску, веко правого глаза задергалось. Он вытащил фотографии и стал разглядывать их одну за другой. Смотрел и складывал на столе аккуратной стопкой. Его лицо оставалось непроницаемым, пальцы едва заметно дрожали. Положив последнюю фотографию, он взглянул на Девяткина и сказал:

— Это не Ольга. Это совсем другая женщина.

Радченко перевел. Девяткин удивленно вскинул брови и почесал переносицу.

— Я предупреждал, что ее трудно будет узнать.

— Это не Ольга, — повторил Джон. — Да, это ее рост, фигура похожа. Но Ольга более стройная. У нее волосы совсем другие, и цвет и длина.

— Я же говорю, тело пролежало в подвале неделю, — покачал головой Девяткин. — В таких случаях всегда так: кажется, что фигура располнела или наоборот сделалась суше, тоньше. Но это все-таки она. Волосы залиты кровью, спутаны. Трудно определить их цвет. Лица по существу нет. Не тешьте себя пустыми надеждами, Джон.

— У Ольга не было крупной родинки под правой грудью. Не было татуировки красной розы на левом плече. Ольга удаляла волосы на лобке. Есть еще целый ряд отличий. Я знаю, кто эта женщина. Ее тоже зовут Ольга, фамилия Моулиш.

— Откуда такая информация? — Девяткин достал платок и промокнул лоб. — Ну, что это именно Ольга Моулиш?

— Я длительное время состоял с этой женщиной в интимных отношениях. Поэтому знаю все ее родинки и татуировки… Она старший менеджер нашего магазина в Нью-Йорке. Русская, живет в Америке последние шестнадцать лет. Была замужем за американцем, от которого остались только неприятные воспоминания, пустые бутылки из-под виски. И еще эта фамилия.

— Но каким образом эта Ольга номер два зарегистрировалась на рейс авиакомпании? Она что, чужой паспорт показала?

— По правилам здешних авиакомпаний, на рейс могут попасть люди, в фамилии которых допущены три ошибки. Ну, есть лишние буквы, или они пропущены, или заменены на другие. Понимаете, в Америку прилетают сотни миллионов иностранцев, фамилии попадаются такие трудные, что произнести правильно или написать без ошибок, — просто невозможно. А ведь многие делают заказ на билеты по телефону. Отсюда еще больше ошибок. Ольга заказала билет, а сама полететь не смогла. Позвонила в компанию и выяснила: менять билет на новое имя нет надобности. Это только лишняя волокита, потеря времени и лишние деньги. Вместо моей жены по ее билету полетела Ольга Моулиш из Нью-Йорка. Одно имя, а фамилии похожи.

— Куда же делась ваша жена? — Девяткин пребывал в замешательстве.

— Не знаю, — Джон пожал плечами. — Но мы это скоро выясним.

Глава 23

Звонок в номере Радченко раздался ночью, когда Девяткин и Джон Уолш давно ушли к себе, и он остался один. Сидел в кресле, листал журнал, но не видел ни текста, ни цветных картинок, он думал о том, чем думать не хотел: о жене, о том, что происходит в Москве. Скоро должен позвонить Эдик Волков, а у Эдика хороших новостей нет. Но, что бы он ни сказал, общую картину семейной катастрофы это уже не изменит, только добавит черных красок, появятся новые отвратительные детали, которые не хочется знать, — и больше ничего.

Ясно одно: по возвращении в Москву придется начинать тягостную процедуру развода, борьбу за ребенка. Это затянется надолго, отнимет все душевные силы… Звонил не Эдик, в трубке звучал бархатный баритон Вадима Наумова.

— Не люблю сообщать плохие новости, — сказал Вадим. — Но кроме меня это сделать некому. Наши дела не плохие, они хуже, чем плохие. Мне самому чертовски трудно в это поверить. Но сегодня чуть свет застрелился Павел. Пустил в висок пулю из револьвера. Да, кто бы мог подумать…

Радченко на секунду онемел, потеряв дар речи, будто на него столбняк напал. Голос Вадима казался бодрым, почти веселым.

— Павел всегда был книжным червем и вдруг… Выстрелить себе в голову — это мужской поступок. Да, единственный мужской поступок, который он совершил в своей жизни. Его супруга, будь она неладна, увидев мертвого Павла и кровать, залитую кровью, и не придумала ничего лучшего, как выброситься с балкона. Перемахнула перила и сиганула вниз. Вот же дура. Никогда не думал, что эта потаскушка может так близко к сердцу принять смерть мужа. Она в коме, но жива. К счастью… Если выживет, тем хуже для нее. Останется инвалидом, о котором некому заботиться.

— У Павла не было револьвера, — сказал Радченко. — Я это точно знаю. У нас был разговор…

— Тем не менее, он застрелился именно из револьвера, — сказал Вадим. — А ты не фантазируй, адвокат. Откуда тебе знать, было у него оружие или нет? В течение дня я дважды давал показания полиции. И буквально только что по телефону разговаривал с лейтенантом, который руководит расследованием. Уже сделаны все экспресс тесты. Полиция считает, что больше вопросов не осталось. Это самоубийство. Полицейские обещают выдать тело через два-три дня.

— Но почему он покончил с собой? Когда мы прощались, Павел выглядел так, как выглядят люди, которые собираются жить долго и счастливо.

— Мы с тобой, адвокат, знаем ответ на этот вопрос, — сказал Вадим. — Я не стал рассказывать свою версию полицейским, промолчал. Мой рассказ может запутать следствие. А правда состоит в том, что Павел погряз в долгах, но мечтал купить дом на французской Ривьере. Он был почти банкротом, но продолжал жить на широкую ногу. Потому что его жена хотела красивой жизни, а он был тряпкой и не мог ей ни в чем отказать. Он до конца оставался слабым порочным человеком, как и его жена. Павел выманил Ольгу в Москву и убил ее в подвале своего паршивого загородного дома. Думал заработать на крови своей сестры. Но бог все видит. И не оставит безнаказанным грех убийства. Павел испугался, он был морально сломлен. Менты в Москве, видимо, уже вышли на его след. И наслаждаться благами жизни ему оставалось совсем недолго.

— Откуда это известно? В русских газетах не было ни слова о том, что женщина, найденная в особняке Павла — его сестра.

— В газетах печатают одно вранье и ни слова правды. Разве ты этого не знал? У меня свои источники информации. Скажем, в московской полиции. Мало ли где… Поэтому я знаю правду.

— Черт, этот ужас просто в голове не укладывается…

— Какой ты нежный, адвокат, — Вадим засмеялся. — Я думал, ты парень покрепче. Ты всю жизнь защищал в судах всяких подонков, убийц и бандитов, и вдруг расклеился. Но это еще не все плохие новости, — он выдержал эффектную паузу. — Мой отец умер сегодня днем. Старик был плох, его добило извести его гибели сына. И скрыть правду от старика было невозможно. Впрочем, не сегодня, так завтра, какая разница. Я в курсе завещания. Старик злился на Павла. Был ужасно обижен на Ольгу за то, что та не захотела попрощаться с ним. Хотел лишить брата и сестру денег, но передумал в последний момент. Сказал: пусть они плохие, но они — мои дети. У Наумова было доброе сердце. Кроме того, отец решил отписать часть состояния Джону Уолшу, этому недотепе, которого выставили из ФБР за дремучий неизлечимый кретинизм.

— Он вынужден был уйти из-за ранения, — сказал Радченко.

— Это не важно, Дима. Отец хотел отдать двадцать процентов своих денег Джону. Хотел, но не успел. В завещании сказано, что десять процентов его состояния уйдет в один из благотворительных фондов. И еще один важный момент. В случае безвременной смерти одного из детей в то время, когда завещание еще не вступит в силу, деньги делятся поровну среди остальных детей. Так что… Все бабки получу я. И пусть Джон скрипит зубами, пока их не сотрет.

— Подожди, подожди…

— Твоя миссия подошла к концу. Можешь собираться в обратную дорогу. Тебе, адвокат, придется сопровождать гроб с телом Павла. Вылетай сюда завтра же, я буду ждать. Я вынужден пока остаться здесь. Надо вступать в права наследования. Впереди много хлопот.

Через десять минут все снова собрались в номере Радченко и выслушали его рассказ.

— Мы опоздали, — сказал Девяткин. — Жаль, черт побери… Вадим оказался быстрее нас. Надо вылетать в Северную Каролину завтра же утром.

— Но я не могу, — ответил Джон. — Я не уеду отсюда, пока не найду Ольгу. Теперь ясно, что она не в Москве. А ее телефон здесь, где-то рядом. Значит, и она здесь. Мне сердце говорит: твоя жена где-то совсем близко. День, другой — и я ее найду. Все, что мне надо, — это немного времени.

— Хорошо, — кивнул Девяткин. — Оставайся. Мы полетим вдвоем.

* * *

Дождь, начавшийся с утра, не утихал. Радченко прилетел в Северную Каролину после полудня. Дел впереди много, надо все успеть до вечера. В пункте проката автомобилей, расположенный в здание аэропорта, он арендовал на три дня неприметный «Форд». Заехал в хозяйственный магазин, побродив между стеллажей с товаром, выбрал молоток, два рулона скотча, упаковку полиэтиленовой пленки, кое-какие мелочи и рюкзак, куда сложил покупки.

Затем остановился на площади возле большого универмага и стал ждать. Вскоре перед входом появился пожилой мужчина с бумажной сумкой «Мейсис». Радченко вышел из машины, коротко переговорил со стариком, который был давним приятелем частного детектива из Лос-Анджелесе Питера Брея. Старик пожаловался на плохую погоду и боли в суставах, которые всегда появляются вместе с дождем. Радченко вернулся к машине, сел на заднее сидение. В пакете, завернутый в мягкое полотенце лежал «Браунинг» тридцать восьмого калибра и запасная обойма к нему. Радченко бросил пакет на пол, пистолет засунул под заднее сидение.

Через полчаса он добрался до отдаленного отеля, где постояльцам на выбор предлагали номера в гостиничном корпусе или отдельные домики, стоявшие неподалеку от пляжа. Вчера вечером Радченко связался с администратором и забронировал один из двенадцати коттеджей класса люкс. Дом стоял в уединенном месте на береговой линии, в ста ярдах от океана. Получив ключи, он осмотрел коттедж, окруженный зарослями магнолии, и остался доволен. Здесь были две просторные спальни, комната отдыха с телевизором и кухня, совмещенная со столовой. Если открываешь окна, слышен только шум дождя и монотонный рокот прибоя.

Он расстелил на полу большой комнаты пленку, купленную в магазине хозяйственных товаров, оставил на диване рюкзак с инструментом и, вернувшись в гостиничный корпус, заплатил за три дня вперед. Перекусив в ближайшей закусочной, доехал до отеля, где жил прежде и, уезжая в Калифорнию, оставил за собой номер. Он распаковал чемодан, принял душ и постучал в дверь Вадима Наумова. На стук никто не открыл, пришлось приходить еще дважды.

Девяткин прилетел через два часа следующим рейсом. Он взял такси, отправился в кинотеатр и полтора часа просидел в полупустом зале, стараясь следить за сюжетом мелодрамы, но не понял ничего. Он ждал звонка Радченко, но телефон молчал. Девяткин, немного утомленный и разочарованный, вышел из зала, поймал такси и отправился в ресторан.

Звонок раздался, когда был съеден салат и вот-вот должны были принести рагу из говядины. Радченко сказал, что Вадим куда-то пропал, возможно, придется подождать еще час-другой. Девяткин выпил холодного пива, перекусил и, заглянув в русско-английский разговорник, попросил администратора вызвать такси и поехал в ближайший бассейн.

* * *

Вадим появился около семи вечера. Он выглядел немного утомленным, но настроение после визита в больницу было отменным. Врач из палаты интенсивной терапии, куда поместили Розу, сказал, что женщина по-прежнему в коме и жива лишь потому, что подключена к аппарату искусственного жизнеобеспечения. Внутреннее легочное кровотечение удалось остановить, но множественные травмы оставляют не так много шансов на благоприятный исход. Внутренние органы и мозг функционируют, организм молодой, пока он борется за жизнь, но что будет завтра, никто не знает.

После больницы он заехал в дом отца, где была назначена встреча с адвокатом неким Арнольдом Шварцем, пожилым скучного вида мужчиной в очках без оправы. Шварц выразил соболезнования, после чего сослался на дела и свернул разговор, повторив напоследок, что завещание будет оглашено и вступит в силу через месяц.

Вадим прошелся по отцовскому дому, поговорил со слугами и поваром, предупредив, что следующая неделя для них последняя, пусть ищут другую работу. Чеки они получат в пятницу, к зарплате будет приплюсован небольшой бонус, скажем, тысячу долларов каждому лично от Вадима. Еще удалось осторожно навести справки по поводу старика из соседнего корпуса, торчавшего вчера на балконе. Он жил здесь несколько дней вместе с женой и съехал сегодня во второй половине дня.

Окрыленный приятными известиями, Вадим совершенно позабыл о приезде Радченко. Когда тот постучал в дверь, Вадим усадил его в кресло и с плохо скрытым торжеством пересказал новости.

— Роза безнадежна, — повторил он. — Такие дела, мой друг. Такие скорбные дела. А что Джон, он не приехал?

— Он продолжает поиски жены.

— Ну, бог ему поможет. Через пару дней выдадут тело моего брата и…

— Да, да, я уже говорил с хозяином юридической фирмы. Мне досталась черновая работа. Нужно оформить бумаги, чтобы без промедления доставить груз на родину.

— Кто будет оплачивать всю эту музыку? — насторожился Вадим.

— Павел Сергеевич полностью доверял нашей фирме, мы вели его дела последние шесть лет. И после его кончины нас связывает договор. Там предусмотрены все аспекты взаимоотношений, включая смерть клиента. Все расходы, в том числе за погребение, будут списаны с его счета. Вы получите полную калькуляцию.

— Ага, — кивнул Вадим. — Если нужно, готов поучаствовать. Деньги не проблема.

— Этого не требуется, — успокоил Радченко. — Завтра в московских газетах опубликуют некролог. Решат вопрос, где пройдет гражданская панихида, в Доме литераторов или в другом месте. Надо сообщить двоюродному брату, сестре и близким друзьям Павла Сергеевича, решить вопрос с местом захоронения. Все это сделают наши юристы.

— Да, мой брат не захотел бы лечь в чужую землю. Он всегда говорил: если что случится, пусть меня похоронят в России. Жаль, я не смогу лететь и бросить горсть земли в могилу. Надо хоронить отца. Наконец кто-то должен позаботиться об этом несчастном существе, о Розе. Господи, столько несчастий. И все в один день…

— Это ужасно, — кивнул Радченко.

— Если бы я захотел умереть, то не смог бы. Так много дел, что даже на смерть нет времени. Ни минуты.

Они поговорили на общие темы, после чего Радченко сказал, что немного устал после перелета и хотел бы посидеть в «Золотом крабе» очень приличном ресторане, в котором готовят отличные стейки и деликатесы из морских продуктов.

— Не хотите составить компанию?

— Я бы поехал, но дождь… Люблю здешнюю кухню. И, если бы была возможность, не вылезал из ресторанов.

— Жаль, придется одному. Но мне так и так надо в город съездить. Я абонировал ящик на здешней почте. Туда мне присылают письма из адвокатской конторы. Письма, которые нельзя отправлять через интернет. Кроме того, мой начальник не хочет, чтобы эта почта попадала в чужие руки, даже гостиничному портье или курьеру.

— С чего такая секретность?

— Есть причины. Сегодня экспресс почтой я получу письмо с подробностями гибели двух человек в доме вашего покойного брата. В Москве мои коллеги платят полицейским за секретную информацию. В сжатом виде мне пришлют все, что нарыла полиция. Плюс несколько фотографий.

— Вот как? — заинтересовался Вадим. — Надеюсь, ты расскажешь, что к чему?

— При одном условии: ты поужинаешь со мной в «Золотом крабе». Ненавижу выпивать в одиночку.

Вадим побродил по комнате, вышел на балкон и вернулся.

— Ты говоришь ресторан «Золотой краб»? И там хорошая кухня? Кстати дождь почти закончился. Едва капает.

Через десять минут Радченко подогнал арендованный «Форд» к подъезду гостиницы, Вадим сел на переднее сидение и сказал, что аппетит у него разыгрался зверский. Заехали на почту, Радченко зашел в здание, постоял у абонентских ящиков, вытащил из-под куртки фирменный конверт экспресс почты USPS, в который еще утром вложил фотографии, полученные от Девяткина, и письмо без подписи, сочиненное ночью. Он вернулся в машину, но конверта Вадиму не отдал, сказал, что сначала должен сам прочитать послание.

* * *

Несмотря на непогоду народу в ресторане было много, здесь царил полумрак, четыре музыканта исполняли мексиканскую музыку. Радченко заказал стейк с кровью и бутылку красного вина, Вадим лобстера с соком лайма и двойную водку с лимоном. Пока готовили заказ, Радченко открыл конверт, пробежал глазами текст и протянул листок Вадиму. Тот дважды перечитал письмо и кисло улыбнулся.

— Менты берут деньги за эту информацию? — он округлил глаза. — Она не стоит ничего, потому что давно протухла. Об этом писали в позавчерашних газетах. Здесь нет ничего секретного.

Фотографии он разглядывал довольно долго. Затем молча вернул их и снова заказал двойную водку. Он выглядел разочарованным и, кажется, жалел о том, что притащился сюда. Вадим пил водку, меланхолично смотрел, как по стеклу ползут крупные дождевые капли, а вдалеке в вечерних сумерках бушуют океанские волны. Он долго хранил угрюмое молчание, наконец, сказал:

— Хотел выпить за то, чтобы души рабов божьих Павла и Сергея попали в рай. Но подумал и решил не обманывать ни себя, ни тебя. Нет смысла и дальше ломать комедию и разыгрывать из себя скорбящего сына и брата. Это смешно, скорбеть о людях, которых ненавидел всю жизнь.

Он долго смотрел в даль, о чем-то думал. Радченко решил не лезть с уточняющими вопросами. Вадим хлебнул водки, съел кусочек лимона и сказал:

— В десять лет меня усыновила семья Наумовых. Поначалу Наумов старший и слышать не хотел об этом, но жена, Антонина Петровна, которую он любил больше жизни и слушался, настояла на своем. Пришлось уступить. Антонина всю жизнь дружила с моей матерью. Они вместе выросли, учились, влюблялись, и эту дружбу сохранили с юности, пронесли через всю жизнь. Родной отец ушел из семьи, когда мне было три года, и потерялся навсегда. Где он, жив ли, — не знаю. Мать работала администратором в московской филармонии, получала небольшую зарплату, где-то подрабатывала, но мы жили очень трудно. Когда у матери обнаружили рак на поздней стадии, Антонина поклялась, что не отдаст меня в детский дом, вырастит и поднимет на ноги. Вот так я оказался в семье Наумовых. Ты знал об этом?

— Я читал небольшое досье, ну, которое мы заводим на всех клиентов. Там было написано про каждого члена вашей семьи. Бывшей семьи. О вас два небольших абзаца. Вы приемный сын. Жили в семье Наумовых с юношеских лет. Что-то в этом роде.

— Для Наумовых я так и не стал родным человеком. Отец меня в упор не видел. Его, такого важного и самовлюбленного, возили на работу на черной казенной машине, летом он отправлял семью на государственную дачу в Завидово и сам наезжал в выходные. Кажется, он родился большим начальником, а кабинет с видом на Старую площадь и высокие связи достались ему по наследству. Это была жизнь ради карьеры и денег.

— Карьера и деньги — это хоть что-то. Большинство людей не ставит перед собой никаких целей и не умеет их достигать.

— Старший брат и сестра не уставали подчеркивать свое превосходство. Они родные дети, это их отец большая шишка, а я нахлебник, которого пустили в дом из жалости. Они мои благодетели, люди с добрым сердцем, они меня кормят и отдают вещи, из которых вырос Павел. И я должен помнить эти благодеяния, должен каждому приносить тапочки, словно собачонка. Кроме того, Павел мне завидовал, хотя старался это скрыть. Он рос плюгавым и субтильным, а я с юности был высоким и сильным парнем, на которого засматривались девчонки. Он без конца болел, лежал в постели и сморкался в полотенце. А я ходил на лыжах, растирался снегом, поднимал гантели и не знал, что такое простуда. Уже к семнадцати годам мой рост был метр девяносто и вес соответствующий, — одни мышцы и сухожилия.

— Вам надо было выбрать спортивную карьеру.

— Брось болтать. Какая там карьера… Когда Антонина была жива, соблюдались внешняя видимость приличий, но ее не стало, и жизнь сделалась совсем тусклой. Павел жаловался на меня приемному отцу, а тот крыл меня матом. В восемнадцать лет я решил открыть свое небольшое дело, чтобы заработать и уйти от Наумовых. Попросил денег. Отец ответил, что готов выделить некоторую сумму в долларах, но только под проценты. Скажем двадцать процентов. Не в год, в месяц.

Радченко присвистнул. Вадим позвал официанта и заказал водку с лимоном.

— Да, ваше детство и юность не были несладкими.

— Слабо сказано. В конце концов, я устроился рабочим на стройку, пахал по десять часов. Денег хватало на аренду подвальной комнаты и скудное питание. А ведь все-таки я был подростком. Мышцы и кости болели после так, что после рабочего дня я ложился на кровать и не мог подняться, чтобы перекусить на сон грядущий. Постепенно привык к тяжелому труду. Вадим в это время оканчивал литературный институт, в который его устроил папочка. Друзьями младшего брата были золотые мальчики, о чьих отцах каждый день писали в газетах и болтали по телевизору. Ольга занималась спекуляцией современной живописью. Она вращалась среди богемы и богатых иностранцев, крутила роман с американцем. И уже готовилась к свадьбе, чтобы навсегда уехать в Штаты и больше не возвращаться. До меня никому не было дела, рядом ни одной родной души. Я рос как сорная трава.

— Но вы вышли в большие люди.

— Только своим трудом, а не хлопотами папочки. Тот вспомнил обо мне неожиданно, когда его выперли с работы. Хотели отдать под суд за расхищение государственной собственности, но решили, что публичный скандал, который затронет сильных мира сего, никому не нужен. На фоне глубокого нервного расстройства у Сергея Марковича начался диабет. Любимых родных детей не оказалось рядом. Ольга уже жила в Америке. Павел переехал в Питер, на просьбы отца вернуться, отвечал, что ему некогда, он якобы книгу пишет. Кажется, в ту пору он перетрахал всех местных шлюх и превратился в законченного алкоголика. И тогда приемный отец позвал меня. И я пришел по первому же зову, я хотел забыть обиды. Снова поселился в его доме и старался скрасить его существование. Сергей Маркович не изменился, остался надменным жлобом, чьи мысли крутятся вокруг денег и земных благ.

— Вы сказали, что его выгнали с работы?

— В то время Россия разваливалась на части, бесхозными оставались огромные куски бывшей государственной собственности. Их можно было купить по дешевке или прикарманить задаром. Наумов хорошо поживился. Он имел доступ к государственным активам, на его месте только ленивый не стал бы мультимиллионером. Старик через подставные фирмы перевел деньги за границу. Но после того, как его вышибли с работы и едва не отдали под суд, впал в меланхолию.

Даже богатство не утешало, ему казалось, что жизнь прожита зря. Он хандрил, мог днями лежать на диване или лапать домработницу. Я жил со стариком под одной крышей два года. Наумов даже по-своему привязался ко мне, хотя сомневаюсь, что он вообще был способен на человеческие привязанности. Он часто повторял, что родные дети бросили его. Все деньги он оставит мне одному, — и это справедливо. Но скоро он забыл о своих обещаниях. Ольга, к тому времени сменившая двух американских мужей, звала отца в Америку. Он долго думал и уехал… Решил: жизнь идет к концу, почему бы не скрасить последние годы, путешествуя по миру и попивая «Маргариту».

Из ресторана вышли, когда стало совсем темно. Радченко подогнал машину, пока Вадим, сытый и хмельной, курил под навесом. Как обычно он сел впереди, рядом с водителем и, не выпуская изо рта тлеющей сигареты, начал рассказывать анекдот. Машина двинулась, с площади свернула на дорогу, на мокрый асфальт лег свет автомобильных фар. Вадим не успел закончить рассказ, в затылок ткнулся ствол пистолета.

— Только дернись, — сказал Девяткин. — И пуля твоя. Сиди спокойно, гад, и останешься цел. Теперь наклонись вперед и пригни голову. Руки на колени.

Глава 24

Дождь заливал лобовое стекло, барабанил по крыше. Дорога, проложенная вдоль побережья, была почти пуста. Ехали молча. Вадим думал о том, что этот юрист Радченко не такой дурак, каким хочет казаться. Заманил его в ловушку и теперь непонятно, чего ждать. Голос человека, сидящего сзади, показался знакомым, а на голоса и лица память острая.

Машина остановилась, Вадиму приказали выйти. Его похищение произошло так быстро и неожиданно, что он не успел испугаться, но по дороге хмель выветрился, — и стало страшно. В тусклом свете фонаря он увидел небольшой дом, обшитый сайдингом, дорожку, уходящую в темноту и кусты магнолий с плотными восковыми листьями. Дождевые капли попадали за воротник пиджака, щекотали шею. Ветер, дувший с океана, приносил запах соли, где-то совсем рядом грохотал прибой.

Между лопаток ткнули стволом, приказали подняться на крыльцо и открыть дверь. Вадим оказался в комнате, пол которой был в два слоя застелен прозрачной пленкой, посередине стоял стул с деревянными подлокотниками, такой старый, что полироль местами стерлась, обнажив светлое дерево.

— Садись, — скомандовал Девяткин.

Радченко подошел и широкой клейкой лентой прикрутил предплечья к подлокотникам кресла. Девяткин сунул пистолет под ремень и сказал:

— Не узнал меня? А мы как-то встречались. Я допрашивал тебя несколько лет назад. Ты со своими друзьями решил выгнать законных владельцев из одного московского кафе. Хозяина заведения вы с дружками изувечили. Помнишь?

Вадим узнал Девяткина сразу, с первого взгляда, вспомнил допрос в подвале полиции. Это воспоминание, такое далекое, не было приятным. В ответ он пожал плечами, мол, в жизни много разного случалось, если всякую ерунду помнить, голова станет квадратной.

— Я мог отправить тебя в Магадан лет на десять, — Девяткин подошел ближе и сжал кулаки. — Но объявились влиятельные друзья в прокуратуре. Ты трех дней не просидел в следственном изоляторе. Дело затребовали наверх, где оно и потерялось. А ты вышел на свободу. Ну, вспомнил?

— Господи, это были ошибки молодости, — сказал Вадим. — Ну, кто из нас не ошибался. Я давно поумнел, стал законопослушным человеком.

Девяткин наотмашь ударил его по лицу.

— Где она? — шепотом спросил Девяткин.

— О чем речь?

— Где она? — голос сделался еще тише.

Девяткин размахнулся и ударил в ухо, а слева добавил по носу. Голова Вадима мотнулась из стороны в сторону. Из носа потекла кровь, он слизал ее кончиком языка, раздвинул ноги и плюнул на пол.

Девяткин скинул пиджак, бросил его на диван и закатал рукава рубашки. Затем извлек из кармана кожаные перчатки, осмотрел их, будто впервые видел, и медленно натянул на руки. Затем расстегнул молнии рюкзака, вытащил и положил на пол ножовку, молоток и несколько десятидюймовых гвоздей. Приготовление к пыткам порой страшнее боли. Зловещие манипуляции должны были произвести должное впечатление на Вадима, но он, кажется, он оставался спокойным, голос был ровным, без нервной дрожи:

— Хватит меня пугать, придурок. А то сделаешь заикой.

Радченко включил телевизор, опустил жалюзи и прикурил сигарету. Он встал возле двери и представил себе, что будет дальше. С Вадимом придется повозиться, он здоровый бугай и наверняка умеет терпеть боль. Можно быть спокойным: криков о помощи никто не услышит. Ночью да еще в такую погоду найдется немного желающих прогуляться по пляжу и его окрестностям. Девяткин, подумав, снял рубашку, оставшись в майке, достал из рюкзака плоскогубцы. Тут зазвонил телефон Радченко.

— Тебе повезло, старик, — Эдик Волков находился в приподнятом настроении. — Сегодня твоя жена…

Радченко, решил, что разговор не для посторонних и спросил можно ли выйти на минуту. Он захлопнул за собой дверь, встал на крыльце.

— Говори, я слушаю.

— Мы пробили мужика, с которым твоя жена ходила в ресторан «Прага», — сказал Эдик. — Это некий Алекс Ключевский, он занимается ландшафтным дизайном. Всякие там редкие деревья, кустики и цветочные клумбы. Плюс строительство беседок, финских бань и прочей ерунды. Крутой парень без жизненных проблем. Его клиенты в основном толстосумы с Рублевского шоссе. Состоит в разводе с третьей женой. Ну, пока путается с бабами, женами своих заказчиков, со всеми подряд.

За шумом дождя и прибоя Радченко едва разбирал слова. Он спустился с крыльца, отошел за угол дома, остановился под тентом. Здесь было тише.

Девяткин в это время подошел своему пленнику, неподвижно сидящему на стуле, и сказал:

— Пожалуй, я тебя просто пристрелю. И пачкаться не стану.

— Стреляй, — ответил Вадим. — Я стал богат. А богатому веселей умирать. Но… Я был мог поделиться. Это мое предложение. Тебе ведь нужны деньги?

Девяткин засмеялся, но смех был каким-то наигранным, неискренним.

— Только помни, мент: тебя найдут мои друзья. И ты подохнешь бедным. Но это будет еще нескоро. Сначала тебя сделают жалким калекой. Ты будешь побираться, ползая по грязному тротуару и выпрашивая у прохожих мелочь на пропитание и стакан водки. Но никто не такому дураку не подаст.

Вадим сделал вид, что собирается снова плюнуть на пол. Но вместо этого резко выпрямил ногу, целя в пах, ударил — и не промахнулся. Девяткин охнул от боли и присел на корточки. Перехватило дыхание, на глаза навернулись слезы, показалось, что в комнате выключили свет. Вадим привстал, поднимая за собой хлипкий старый стул. А потом резко присел, подломились передние ножки стула, отлетела спинка. Вадим поднялся и снова, что есть силы, плюхнулся на сидение, ударив об пол задними ножками.

Подпрыгнул круглый стол у окна, зазвенела вазочка в застекленном серванте. Стул развалился на куски. Девятки успел выпрямится и выхватить из-под ремня пистолет, но получил такой удар в верхнюю челюсть, что слетел с ног, проехавшись спиной по полу и задев торшер, оказался в дальнем углу комнаты. Выскользнув из пальцев, пистолет исчез под диваном. Торшер свалился, саданул поперек груди тяжелой металлической ногой.

Оттолкнув его, Девяткин успел вскочить на ноги, ринулся вперед, и получил встречный удар в лицо, но устоял на ногах и отступил. Вадим подхватил с пола молоток, занес его над головой, но не успел ударить, получив носком ботинка в колено и кулаком в чуть выше глаза. Из рассечения над бровью брызнула кровь. Он шагнул назад и кинул молотком в Девяткина, целя в голову, но тот успел наклониться. Молоток влетел в сервант, разбил дверцу, полочки, бокалы для вина и посуду, осыпав противников стеклянной крошкой.

Девяткин успел поднять торшер и пошел в атаку, норовя острием железной ноги пропороть Вадиму живот. Один выпал попал в цель, металлическая нога ткнулась во что-то мягкое. Вадим, еще не почувствовав боли, ловко маневрировал, уходя от нового удара, быстро передвигался по комнате.

Выбрав удобное мгновение, подхватил телевизор, будто тот был не тяжелее коробки из-под ботинок, и запустил его в цель. Девяткин пригнулся, телевизор по касательной задел плечо. Ударом Девяткина развернуло на девяносто градусов, вскрикнув от боли, он выронил торшер и, потеряв ориентировку в пространстве, упал навзничь.

Хотел подняться, но получил удар ногой под ребра. В следующую секунду Вадим навалился сверху, прижал к полу так, что нечем стало дышать.

* * *

Радченко стоял под навесом, вслушиваясь в далекий голос Волкова. Сквозь рокот прибоя и завывания ветра, была слышна какая-то странная возня в доме. Радченко подумал, что это Девяткин старается поскорее закончить допрос.

— Они встречались вчера под вечер в летнем кафе на Полянке. Наш человек был рядом, удалось записать кусочек их разговора. Трепотня ни о чем.

— Это все?

— Самое вкусное на десерт. Сегодня Галя встречается с ним. Она договорилась с подругой, что завезет к ней ребенка, а в четыре вечера будет у него на квартире в районе Замоскворечья. Наши детективы вышли на прислугу Ключевского. Сегодня днем у него работает одна баба… Короче, за вознаграждение она может поставить в его спальне видеокамеру размером с коробок спичек. Завтра мы увидим все, чем Галя занимается в твое отсутствие. На всякий случай, я хочу узнать: ты даешь добро?

— Действуй, — вздохнул Радченко. — Раз уж начали, давай закончим. Еще что-нибудь?

— Вчера твоей жене звонил Павел Хохлов, любовник номер два…

Сквозь ветер и шум прибоя Радченко услышал, как в доме что-то упало. Это «что-то» весило не меньше ста килограммов, даже стена чуть дрогнула. Подумалось, что дружеская беседа зашла слишком далеко, Девяткин может перестараться, тогда кроме остывающего трупа они не получать ничего. Радченко что-то буркнул в трубку и заспешил назад, взлетел на крыльцо, распахнул дверь и не поверил глазам.

Комната была полностью разгромлена, распростертого на полу Девяткина оседлал Вадим. Он тянулся к лицу противника, стараясь большими пальцами выдавить глаза. Девяткин изо всех сил держал противника за запястья, но тот брал верх. На руках Вадима, примотанные скотчем, болтались подлокотники стула.

Радченко с разбегу прыгнул на его спину, ударил коленями, хотел захватить шею. Но Вадим, развернув плечо, отмахнулся, удар оказался сильным и чувствительным, отбросил куда-то в сторону, под обеденный стол. Затылок врезался в край столешницы, что-то треснуло, будто в голове взорвалась хлопушка, ноги стали ватными. Чтобы подняться, пришлось ладонями оттолкнуться от пола.

Вадим уже стоял на ногах, он поднял молоток, шагнул вперед. Радченко захватил руку возле локтя, потянул ее на себя, через правое плечо повернулся спиной к противнику. Изо всех сил рванул захваченную руку, резко наклонился вперед и перебросил Вадима через спину. Тот рухнул спиной на стол, разломал его надвое и очутился на полу. Приземлился он неудачно, ударился головой об пол и не смог подняться.

* * *

Вадим открыл глаза, когда в лицо плеснули кружку холодной воды. Он захотел пошевелиться, но не смог. Руки и ноги были скручены клейкой лентой. Он лежал на полу среди обломком мебели, в голове шумело, к горлу подступила тошнота, а в области пупка, куда пришелся удар ногой от торшера, болело так, что хотелось закричать или заплакать. Слышно, как на кухне из крана льется вода, кто-то ходит, под башмаками скрипит битое стекло.

Кажется, он влип в скверную историю. Проклятый мент приперся сюда не для того, чтобы искупаться в океане. Впереди серьезный разговор. А Радченко какой фрукт… Для адвоката он слишком хорошо владеет приемами рукопашного боя, а ведь еще вчера казалось, будто этот малый обычная конторская крыса, бумажная душа. Да, Вадим допустил ошибку, доверившись адвокату, и теперь надо готовиться к худшему. Открывать глаза не хотелось, но пришлось.

Девяткин стоял над ним, держа пистолет в левой руке. Видно, правое плечо, было сильно ушиблено или сломано. Лицо бледное от ярости, на плечах висит разорванная до пупа окровавленная майка. Щелкнул взведенный курок, ствол пистолета уперся в лоб. Вадим сглотнул сладковатую слюну пополам с кровью, закрыл глаза и подумал, что жить ему осталось совсем недолго, минуту или того меньше. Умирать богатым совсем невесело, особенно когда ты не успел попробовать, какое оно, это настоящее богатство, на вкус и цвет.

— Я не хочу подыхать, — сказал Вадим. — Но мне нужны гарантии. Ну, я должен быть уверен, что вы меня…

— Если скажешь правду, останешься жив, — сказал Девяткин. — Гарантия — это мое слово.

— Всего лишь?

— Я должен расписку написать, собственной кровью? Ты наверняка слышал про меня. И должен знать, что Юрий Девяткин никогда не врет. Самое трудное — получить от меня обещание. Если я что пообещал, — выполню. Железно.

— Хорошо, — Вадим подумал, что в его положении требовать гарантий — просто смешно. О Девяткине он кое-что слышал. Уважаемые люди говорили, что этот мент — честный. — Спрашивай.

— Какого хрена тут викторину устраивать, — Девяткин снял курок пистолета с боевого взвода. — Сам говори. Но запомни: одно слова вранья и…

— Ольга Наумова жива, — выпалил Вадим те спасительные слова, которые могли сохранить жизнь. — Она должна была лететь в Россию вместе с Чарли Тревором, каким-то искусствоведом из Лос-Анджелеса. В Москве продавалась старинная коллекция русского антиквариата. Условие продавца было жестким: или берете товар сейчас, сразу. Или вещицы купит другой человек. Ольге ничего не оставалось, только соглашаться. Но за два дня до поездки ей стало плохо. Ее рвало двое суток почти без остановки. Были сильные головные боли, головокружение. Она едва могла передвигаться без посторонней помощи, так ослабла. Поэтому позвонила сотруднице, которой доверяла, и попросила лететь вместо нее. Ольга отдала ей билеты на самолет эксперту по старинному прикладному искусству Ольге Моулиш и познакомила ее с Чарли. Я узнал об этом задним числом, когда все было кончено. И эту чертову Моулиш вместе с Тревором уже залили бетоном.

Вадим замолчал, переводя дух. Говорить было трудно, он по-прежнему испытывал боль в животе, в груди что-то свистело, а язык сделался резиновым.

— Я узнал об этой ошибке от людей, которые помогали мне в Америке, — сказал Вадим. — Ольга находилась в больнице Лос-Анджелеса. Ей стало лучше, врач сказал, что выпишут не сегодня так завтра. Короче, я узнал обо всем и решил, что ошибку можно исправить. Отвернуть ей голову и закопать где-нибудь в пустыне. Мои люди были готовы выполнить это небольшое поручение. Но в последний момент я вспомнил о Джоне Уолше. Этот непредсказуемый малый способен на любой отчаянный поступок. Черт знает, что от него ждать, как-никак он сотрудник ФБР, хоть и бывший. Ольга — это та ниточка, с помощью которой Джоном легко управлять. Короче, я решил: до того момента пока не огласят завещание Наумова, пока я не буду полностью уверен, что выиграл партию, Ольга останется жива. Мои парни похитили ее прямо из больницы. Это было нетрудно сделать. Все произошло в тот день, когда я прилетел в Америку. Позже я видел, как Джон нервничал, ожидая появления жены, и втайне злорадствовал…

— Где она сейчас?

— В Лос-Анджелесе, — губы потрескались и едва шевелились. — Точнее, ее содержат в старом уединенном доме на окраине поселка, что в пятидесяти милях от города. Она заперта в подвале, но чувствует себя неплохо. У нее есть все, что нужно для нормального существования: пища, чистая вода, туалет и даже кровать. За ней присматривают три парня. Это весьма квалифицированные люди из Майами. У них большой опыт в мокрых делах, и прятать концы они умеют. Их услуги стоят недешево, но, как говорится, есть гарантия качества.

— Чем больна Ольга? — спросил Девяткин.

— Господи, она здорова. Ее недомогание — это просто следствие сильной интоксикации. Такое довольно часто случается у беременных женщин.

Девяткин присел на корточки и взглянул на Вадима с интересом:

— Не понял. Она беременна?

— По-твоему беременная женщина это противоестественное явление? — впервые Вадим усмехнулся. — Разве Джон об этом не знал? Ничего себе муж…

Радченко, стоявший за спиной Девяткина, шагнул вперед:

— Отсюда до Калифорнии две тысячи миль. Рано утром откроют пункты проката. За двадцатку в сутки можно взять небольшой фургон для перевозки мебели. Мы же не можем везти его в багажнике «Форда». Да и в багажник эта туша не войдет.

Глава 25

К утру океан не успокоился, в тучах, закрывших небо, не видно просвета, моросил дождь. В восемь утра Радченко был на стоянке фирмы, выдающей напрокат небольшие фургоны для перевозки мебели. Он осмотрел одну из машин: грузовой отсек такой просторный, что в нем запросто поместится десяток арестантов. Оставив «Форд» на общественной стоянке, он вернулся назад, подогнав фургон к самому дому. Вадиму развязали ноги, чтобы не тащить его на себе, и затолкали в кузов.

Вместе с ним сел Девяткин, злой и не выспавшийся. Ночью не удалось сомкнуть глаз ни на минуту, травмированная ключица и плечо болела нестерпимо, рука опухла, пальцы едва сгибались. Остановились возле аптеки, Радченко купил эластичный и бумажный бинт, тюбик обезболивающей мази, перевязал руку Девяткина и погнал фургон на запад. Первый раз остановились после полудня, Радченко купил на заправке бутерброды и две коробки воды в банках. Сел за руль, чтобы не терять времени на еду, и поехал дальше.

В кузове Девяткин улегся на покрывала с кроватей, захваченные из коттеджа, боль немного отпустила. Он неторопливо жевал бутерброд с ветчиной и помидорами, сдобренный майонезом, пил газировку и болтал о своих кулинарных пристрастиях. Много говорить не в его привычке, но сейчас, беспрерывно шевеля языком, он боролся с дремотой. Позади еще одна бессонная ночь третья подряд, а это много — даже для него. Глаза сами закрываются, но спать нельзя.

Вадим, связанный скотчем, лежал на дощатом настиле и пялился в потолок. Когда фургон трясло, голова ударялась об пол, и мигрень, терзавшая его с ночи, усиливалась. За несколько часов, проведенных в беспомощном состоянии, он потерял способность к сопротивлению, хуже того, перестал трезво соображать, а в душе засел неистребимый животный страх.

Он терпеливо слушал рассказы о приготовлении шашлыков и лобио по старинным рецептам, мучаясь жаждой и голодом, облизывал растрескавшиеся губы и косил взглядом на бутерброды в прозрачном пакете и упаковку газированной воды. Со вчерашнего вечера он не съел ни крошки и не выпил ни глотка воды, но попросить не хотел, боялся, что робкая просьба спровоцирует у полицейского приступ неуправляемого гнева. И Девяткин, хоть и дал честное слово оставить ему жизнь, в отместку за сломанную руку пристрелит его.

— Майонеза слишком много, — Девяткин дожевал первый бутерброд и облизал жирные пальцы. — А майонез это штука такая… Он любит правильную пропорцию. Можно испортить блюдо, если положишь много или, наоборот, мало. Ты сам кулинарией не увлекаешься?

— До всего руки не доходят, — Вадим инстинктивно захотел сглотнуть слюну, но во рту было сухо. — Раньше жена готовила, с которой я… Которую я…

Он запутался в словах, потому что язык не ворочался.

— Понятно, — Девяткин выудил из пакета второй бутерброд, перед тем, как откусить, осмотрел его со всех сторон. — Ты человек важный, занятой, чтобы такими глупостями баловаться. Самому готовить и всякое такое… А я вот один живу. Приходятся возиться. Так вот, о майонезе… Когда маринуешь мясо, чтобы пожарить, советую настоятельно, — всегда в маринад майонез добавляй. Бифштексы сочными получаются. И корочка такая… Хрустит аж. Лучше запивать охлажденным пивом. Светлым, разумеется.

— Тебе бы на телевидении передачу вести, — не удержался Вадим. — Ну, типа «Хозяйке на заметку» или «Домашний повар».

— Не остри, — Девяткин впился зубами в бутерброд. — Я с одним остряком как-то ехал в таком вот фургоне. Как с тобой. К середине дороги мне его остроты немного надоели. Пришлось остановиться, достать лопату и выкопать яму, не очень глубокую. Дальше поехал один. В полной тишине и покое.

Машину тряхнуло, Вадим стукнулся затылком об пол и замолчал. Девяткин жевал бутерброд и болтал о кулинарии, доводя его до исступления. Покончив с бутербродами, Девяткин сказал:

— Слушай, мы вчера не закончили разговор.

— Дай воды, — разлепил губы Вадим.

Девяткин открыл банку, наклонился над пленником. Содовая вода дала желтоватую пену и полилась тонкой струйкой. Вадим жадно глотал то, что удалось поймать открытым ртом. Жажду утолить не удалось, вода попала на лицо, в нос, за ворот рубашки, — но стало немного легче. Девяткин сделал вид, что хочет открыть вторую банку, но передумал. Сказал, что любую мелочь, в том числе воду, еще надо заслужить.

— Ну, я слушаю.

Вадим замолчал не пару минут, обдумывая, с чего лучше начать, с середины или с конца. И начал с начала, объявив, что все эта история банальна до неприличия.

Да, он задолжал значительную сумму влиятельным людям, и его бы грохнули и похоронили где-нибудь за городом, на свалке с отходами, если бы он твердо не пообещал рассчитаться. Он знал, что Наумову недолго осталось, уже было получено сообщение от адвоката, что конец совсем скоро… И ясно стало: Бог дает хороший шанс, деньги отчима могут решить все проблемы.

Но тут возникла одна сложность: наследство придется разделить на троих, да еще десять процентов уйдет в благотворительный фонд. На старости лет Наумов сделался набожным человеком. Старый грешник решил купить райскую жизнь и бессмертную душу на благотворительные пожертвования. И налоги сожрут немалую часть наследства. Поэтому на долю Вадима выпадет всего шесть-семь миллионов. Этих денег слишком мало, чтобы рассчитаться с долгом и самому пожить в свое удовольствие.

Он долго думал, как получить все деньги, целиком, причем сразу. И план, простой и надежный, постепенно сложился в голове. Трогать Павла не было надобности, только Ольгу… Все следовало подстроить так, чтобы тело Ольги нашли в загородном доме Павла.

Вадим начал действовать, отыскал людей, готовых на все, лишь бы немного заработать. Будущий палач получил подробные инструкции, как действовать. Убийство в доме известного писателя — первостатейная сенсация, о которой напишут все российские газеты. Наумов старший узнает о том, что сына подозревают в двойном убийстве. И откажет Павлу в наследстве. На это был весь расчет.

Сначала старик так и решил, даже составил новое завещание, где не упомянул Павла. Но позже передумал. Его сердце к старости стало слишком нежным, мягким. Старик сказал, что Павел его сын. Пусть он никчемный человек, никудышный писатель. Возможно, он убийца. Но лишать его наследства нельзя, это будет несправедливо. Покойная мать не допустила бы такого произвола.

Да, стариковская прихоть вышла боком. Вадиму пришлось инсценировать самоубийство брата. А Роза… Она просто родилась под несчастливой звездой. Бог дал ей роскошную фигуру и очаровательную мордашку, но пожалел чайную ложку ума.

* * *

Дальше Вадим рассказал о деталях дела. Полтора месяца назад он вступил в переписку с Ольгой, забросил этот крючок с уникальной антикварной коллекцией, которую можно взять за относительно скромные деньги. Была уверенность, что она клюнет. Так и вышло. Ольга дала слово, что никто не узнает этой истории, даже Джон, пока вся коллекция не будут переправлена в Америку.

Вадим нашел одного престарелого афериста, тот сыграл роль хозяина коллекции. Старик регулярно общался с Ольгой по телефону и скайпу, посвящал ее в новые детали. В этом ядовитом старом грибе пропал великий артист. Если бы этот он играл в кино, стал бы мировой величиной, а не мелким мошенником. Ольга получила подробную опись всех предметов, их фотографии. А Вадим пообещал, что сможет вывести антиквариат из России без всяких проблем в обход таможни.

Ольга всю жизнь оставалась доверчивой дурой. Верила, что в России ее брат — влиятельный человек с обширными связями, занимается обороной страны, возглавляя строго секретное предприятие. Он входит без стука в кабинеты первых лиц государства и водит дружбу с президентом. Какая наивность…

Замысел дал первую трещинку, когда Джон решил ехать в Лос-Анджелес и искать Ольгу самостоятельно. На всякий случай Вадим попросил Радченко сопровождать Джона, обо всех его действиях сообщать ежедневно. Поначалу подумал: никакой опасности нет. Что может сделать Джон в одиночку? Почти ничего. Еще было известно, что друг Джона, частный сыщик некий Питер Брей, занимается поисками Ольги, но далеко не продвинулся.

Однако удача играла на стороне Джона. Он вышел на Роберта Милза, давнего поклонника Ольги, который ссудил ей денег на покупку коллекции. А затем выяснил, что Чарли Тревор как-то замешан в делах жены. Тут Вадим испугался: расследование могло далеко зайти, так далеко, что остановить его будет невозможно. А рисковать не хотелось. Показалось, что безопаснее будет убрать Радченко и Джона, а затем избавиться от трупов. Сжечь их в бочках с мазутом или уничтожить с помощью концентрата кислоты. В Америке как в России: нет трупа, значит, нет убийства.

Со временем полицейские могут заинтересоваться исчезновением Джона, начнут расследование. Но пока найдут какие-то концы, пройдет много времени. Недели, месяцы… К тому моменту, когда закрутится полицейское расследование, Вадим десять раз успеет получить деньги Наумова и уедет очень далеко от Америки. Поменяет имя, документы. И внешность при современном развитии пластической хирургии изменить нетрудно.

Нашли подходящее место, где можно было разобраться с Радченко и Джоном. Это старая гостиница, в которой начали ремонт, а потом его остановили. Людей, работавших на Вадима, есть мобильный телефон Ольги, этот телефон активировали. Радченко и Джон через своего детектива знали, откуда сигнал, приехали… Но опять удача изменила. Прямо возле отеля полиция задержала мелких торговцев наркотиками. Понаехало несколько машин, будто крупного мафиози поймали с дымящейся пушкой в руке. Пришлось бежать из гостиницы.

А вскоре появился Девяткин. Мысли не было, что в Москве вычислят исполнителя убийства, а затем опознают трупы, найденные в подвале. План Вадима с наследством почти осуществился, но… Не хватило немного везения. Ну, конец истории уже известен.

Закончив рассказ, Вадим спросил:

— Теперь я заслужил глоток воды?

Девяткин открыл банку, и влил ее в рот Вадима, затем зажег сигарету и разрешил пленнику покурить. Какое-то время ехали молча. Вадим хмурился и покусывал губу, не решаясь начать важный разговор.

* * *

Радченко гнал фургон без остановок. Впереди было отличное шоссе, где разрешено развивать скорость до восьмидесяти миль. Плюс к тому, следуя в потоке машин, можно выйти за ограничение еще миль на десять без риска нарваться на штраф. После полудня дождливое небо очистилось, выглянуло солнце. Радченко запоздало вспомнил, что забыл солнечные очки, на ярком свете, начинали слезиться глаза. Телефон зазвонил как всегда не вовремя.

— Привет, старина, — голос Эдика Волкова звучал бодро. — Докладываю. Днем твоя жена завезла ребенка к подруге. Затем посетила парикмахерскую, где провела два с лишним часа. В пять вечера вернулась домой. Вызвала такси и вышла из дома около восьми, одетая очень… Не знаю, как сказать. Не то, чтобы шикарно, но как-то по-особому сексуально. Ты сам увидишь на фотографиях. Так одеваются на свидания. Направилась в гости к известному тебе Алексу Ключевскому, мужику из ресторана «Прага». Мои ребята сидели у нее на хвосте, она вошла в подъезд. Вот и все. Окна в квартире Ключевского погасли в половине первого ночи. Сейчас она у него. Мои люди ждут у внизу. Ну, ждать уже нечего. Все и так ясно.

— Что? — Радченко осознал до конца, что в эту минуту подтвердились самые отвратительные подозрения. — Что ты сказал?

— Она сейчас у него. И свет в окнах погашен.

Радченко, переставший обращать внимания на дорогу, чуть не въехал в серебристый седан, но успел притормозить в последнюю секунду.

— Нам повезло, поздравляю, — сказал Эдик. — Эту партию выиграли подчистую. Теперь, можно сказать определенно и твердо, — выиграли.

— Выиграли? — удивленно переспросил Радченко.

Сердце билось часто и неровно. Казалось, что он пропустил мощный удар под ложечку, попал в нокаут, что небо и земля поменялись местами. Ладони стали потными, а руль скользким и непослушным. Полотно дороги уходило не к далекому горизонту, а вело прямо в небо, к палящему солнцу и терялось в его сиянии. От мелькания встречных машин рябило в глазах, слепили солнечные блики.

— В каком смысле выиграли? Я чувствую себя проигравшим. Чувствую, что у меня отобрали всю прожитую жизнь. Счастливую благополучную жизнь. Смешали прожитые годы с дерьмом. И спустили в сортир. А ты — «выиграли».

— Чудак. Ребенок наверняка останется с тобой. Домработница этого Казановы установила в его спальне миниатюрную видеокамеру. Эта домработница совсем не дура, какой может показаться с первого взгляда. Когда наш детектив попытался с ней поговорить и пообещал за пустяковую услугу заплатить две сотни баксов, она слышать ничего не захотела. Мало того. Стала нас шантажировать, мол, я все расскажу своему хозяину и он вас… Торговалась, как сумасшедшая. И вырвала у нас полторы тысячи баксов. Мы уступили, потому что ребенок стоит дороже. С этой записи мы наделаем гору снимков и предъявим их в суде. Это главное, это и есть наша победа.

— Господи, что ты такое говоришь? Если это победа, что тогда поражение?

Радченко не заметил, как стрелка спидометра переползла отметку сто миль. Фургон несся по левой полосе, набирая скорость.

— Не впадай в истерику, — сказал Эдик. — У тебя было время, чтобы справиться с собой и пережить это известие. Старик, я никогда не терял женщин из-за их измены. Со мной все было с точностью до наоборот. Я сам бросал баб. Но потом встретил свою теперешнюю жену и решил, что с этой женщиной я останусь навсегда.

Видимо, Эдик сообразил, что говорит что-то такое, чего сейчас говорить не следует и нашел другие слова, но его снова занесло куда-то не туда.

— Я видел много обманутых мужей, но до сих пор не научился их утешать. Если ты не находишь себе места, позвони ей. Сейчас у нас два ночи, жалко будить Галю. Но все-таки интересно, что она скажет. Черт побери, Дима… Мне нечего добавить.

Радченко дал отбой и набрал телефон жены. После второго гудка включился автоответчик. В этот момент фургон оказался на средней полосе, проскочил мимо тягача, тащившего фуру, разрисованную змеями и мордами чертей, зелеными и желтыми. Радченко набрал телефон Эдика и сказал в трубку:

— Может быть, твои детективы ошиблись? Ведь это бывает. Ну, может быть, Галя побыла у него час и ушла?

— Зачем ты спрашиваешь, если знаешь ответ? Эти парни не ошибаются. Прости, старик. Мне очень жаль. Не думал, что это заденет тебя так глубоко. Я ведь не первый раз приношу дурные новости.

Радченко увидел, что его фургон готов протаранить машину, перестроившуюся из левого ряда, уходя от столкновения, успел вильнуть в сторону. Он бросил взгляд на спидометр, сбавил скорость и перевел дух.

Глава 26

Девяткин сидел, привалившись к стене, в задумчивости грыз зубочистку и боролся с дремотой.

— Зачем твой человек изуродовал трупы и уничтожил документы? Почему ты не хотел, чтобы Ольгу и Тревора опознали и установили их личности?

— Мне было достаточно того, что Ольга пропала и не приехала к умирающему отцу, когда тот ее звал. Это уже веский повод, чтобы лишить дочь наследства. Что мне еще надо? Если бы личность Ольги и Тревера установили сразу и выяснили, что они граждане США, раскрытием убийства занялось ФСБ. А у этих ребят гораздо больше возможностей, чем у ментов. Они бы копнули глубже, заинтересовались мной. А там наткнулись бы на международные разговоры, которые в тайне от мужа вела со мной Ольга. Подняли бы нашу переписку по электронной почте и… И выяснили, что это именно я вытянул Ольгу в Россию. Я не мог предположить, что менты в своем расследовании продвинутся так далеко. Кстати, это тебе комплимент.

— Хорошо, спасибо. Приятно услышать о себе хоть что-то хорошее. Какое у твоих людей оружие?

— Я в такие тонкости не вникаю, — Вадим заерзал на полу. — Слушай, я честно рассказал историю. От начала до конца. Мог бы приврать, себя выгородить, но не стал. Потому что надеюсь: ты умный человек. Мы могли бы поладить и обо всем договориться. Можно остановить фургон в безлюдной местности. Закопать Радченко и вернуться назад в Северную Каролину. Подумай сам: кто тебе этот чертов юрист? Просто приятель. Таких знакомых у тебя в Москве сотни. Радченко всю жизнь защищал в судах богатых бандитов и убийц, против которых ты боролся. Он просто продажная сволочь. А Джон — его ты один раз в жизни видел. Он алкоголик и бабник, который будет скорбеть о смерти жены от силы неделю, а потом забудет ее навсегда и снова возьмется за бутылку.

Девяткин слушал внимательно, кивал головой и думал, что в словах Вадима есть горькая правда. Он вздохнул и сказал:

— Все. Хватит трепаться.

— Послушай. Часто ли человеку выпадает шанс по-настоящему разбогатеть? Раз в жизни. И то не каждому из нас. Далеко не каждому. Прикинь: тебе не надо будет возвращаться к той паршивой грязной работе, которую ты делаешь в Москве. Не надо больше вести убогое копеечное существование. Главное — не надо будет выслуживаться, лебезить перед начальством, которое ты презираешь в душе. С сегодняшнего дня ты плевать на них не захочешь. Из нищего мента превратишься в очень состоятельного господина. Весь мир поместится в твоем кармане. С деньгами ты сможешь получить гражданство любой страны. Путешествовать по миру, жить в лучших отелях, посмотреть самые экзотические места планеты, переспать с красавицами, на которых раньше только оглядывался. Все, о чем мечтал, станет доступно.

— Заткнись.

— Хорошо, пусть тебе ничего не нужно. Ну, тогда живи и умри в нищете, — твое право. Но вспомни о детях.

— У меня нет детей.

Он точно знал, что у одной женщины по имени Лида, бурный роман с ней оборвался пять лет назад, по глупости, из-за нелепой ссоры, — остался ребенок пяти лет. По всем расчетам выходило, мальчик от него, ни с кем эта женщина — сомнений нет — тогда не встречалась, настолько большая была любовь. Лида до сих пор одинока, но о том, чтобы возобновить отношения, почему-то слышать не хочет, а по поводу Дениса, от кого он, — слова не добьешься. Девяткин отправлял мальчику, которого про себя называл сыном, игрушки. А деньги, что он посылал Лиде, всегда возвращались назад.

Чей-то тихий голос прошептал в ухо, что неплохо бы парню оставить денег, чтобы он вырос и начал самостоятельную жизнь, а не держался до седин за мамину юбку, чтобы выучился, машину приличную купил… Хорошая эта мысль.

Тот же голос, вкрадчивый и мягкий, напомнил, что Девяткин еще далеко не старик, самому пожить надо. Для начала неплохо в новую квартиру въехать, чтобы в ней был балкон и просторная кухня. И диван, мягкий и большой, чтобы по нему можно было растечься в минуты отдыха и нежиться в лучах телевизора.

В старую квартиру, — это пыльную крысиную нору с видом на забор, изрисованный похабными рисунками, и противотуберкулезный диспансер, напоминающий тюрьму, — в нее после работы ноги не несут. И служба такая, тяжелая и неблагодарная: каждый день видишь убийц и бандитов, эти морды, надоели до тошноты. Да и начальство, если разобраться, не лучше преступников.

— Радченко хоть деньги получает за свою работу, — сказал Вадим. — Он знает, за что рискует. А ты? Оглянись вокруг, посмотри, как люди живут. И как ты прозябаешь. Господи, о чем тут думать? На твоей дороге стоит только этот жалкий адвокат. Пешка, придурок. Тебе и пачкаться не придется. Садись за руль, сюда пошли Радченко. А мне оставь пистолет с одним патроном в стволе. Я все сделаю сам, даже могилу ему выкопаю. Хотя этот адвокат и могилы не заслужил.

— Заткнись. Еще слово — и пристрелю.

— Брось. Ты все понимаешь не хуже меня. Ну же, реши что-то для себя. Только, прошу, прими правильное решение. Не будь дураком, иначе жалеть придется всю оставшуюся жизнь. Ты будешь видеть наш разговор в ночных кошмарах, просыпаясь в холодном поту на своей одинокой койке. И думать: господи, зачем я тогда не послушал умного человека, почему поддался упрямству. И так — каждую ночь. Рано ли поздно ты с ума сойдешь от этих мыслей. Чтобы получить наличные, нужно месяц подождать. Все это время ты будешь жить за мой счет, посещать рестораны и отдыхать на пляже. В тот же день, когда огласят завещание, на твой счет, в любой банк по твоему выбору, — будет переведено десять миллионов долларов. Второй транш, двадцать миллионов, — когда я распродам недвижимость старика. Чтобы закрыть сделку, понадобиться всего две-три недели. Скажу по секрету, — покупатели уже есть. Из России. Они платят наличными и не задают вопросов. Ну?

— Ты рассказывал, что все деньги уйдут на погашение долга.

— И не соврал. Но не все деньги, только некоторая часть. Впрочем, мои долги тебя не касаются. С этим я разберусь. А тебе останется только деньги считать. Еще есть время, чтобы все переиграть. Единственное, что тебя может смутить — это Ольга. Как ни крути, ее нельзя оставлять живой. От смерти ее спасла глупая случайность, теперь придется исправить недоразумение. Иначе нельзя. Но эти приятные хлопоты возьмут на себя мои люди. На тебе крови не будет. Ну, подумай трезво: ее жизнь стоит недорого. Она неумная корыстная женщина. Таких много, очень много, без счета…

— Или ты заткнешься или… Я грохну тебя прямо сейчас. Без шуток.

Вадим закрыл глаза, чувствуя, что головная боль усилилась.

* * *

Под вечер за руль сел Девяткин. Шоссе, как темная река уводила все дальше и дальше, и временами казалось, что конца пути нет. Мимо проскакивали спящие городишки, придорожные мотели и заправки. И так миля за милей, минута за минутой и час за часом.

Радченко в кузове перекусил бутербродом и задремал на покрывале. Слышно было, как гудел двигатель, как по кузову стучали мелкие камушки, вылетавшие из-под колес, как беспокойно ворочался Вадим. Иногда он просил пить, жаловался на боли в голове, клянчил сигареты, затем умолял развязать ему руки, потому что они затекли и болели. Но наконец затих, видно, и его сморил сон. Радченко задремал, ему снилось, будто он оказался в Нью-Йорке, в каком-то неблагополучном районе, поставил машину на подземной парковке, потерял талон и забыл адрес, а надо срочно ехать по делам.

Он метался по улицам, пустым и темным, налетал на мусорные баки, за ним неотлучно следовали бродяги, просившие денег. Он отдал все, что было, сунул даже сотенную бумажку, но отвязаться от нищих не было никакой возможности. Бродяги шли следом и тихо переговаривались. А потом из ниоткуда появилась Галя и спросила, почему он бегает в темноте и как попал в Нью-Йорк, ведь сейчас он должен быть в Москве. Радченко пытался что-то объяснить, но путался в словах, он сам толком не знал, как и почему.

Он стоял перед Галей в каком-то темном месте, закутке между домами, и вглядывался в лицо жены, ее фигуру. Под глазом проступает синяк, кое-как замазанный тональным кремом, кожа в разводах грязи или сажи, платье на плече разорвано, правый рукав вырван и болтается на двух нитках. В глазах жены слезы, а голос срывается от волнения. Радченко спросил, почему жена в таком виде, что случилось. Галя, перестав сдерживать слезы, говорит, что ее избили и ограбили где-то в этих темных переулках, а потом изнасиловали.

Она прижимает грязные руки к груди, рассказывает сбивчиво, так, что Радченко едва успевает понять смысл. Своих обидчиков она плохо рассмотрела, но, кажется, один из них похож на Алекса Ключевского, ее поклонника из ресторана «Прага». Ну, говоря честно, это он и был. Выследил ее и…

Жена плачет, размазывает слезы ладонью. Она сообщает какие-то отвратительные натуралистические подробности происшествия, как ее остановили, ударили по лицу, сорвали с плеча ремешок сумочки, она лежала на каких-то пакетах с мусором, когда насильники стягивали с нее белье. Один из них держал ее голову… Но мог бы и не держать, у нее все равное не было сил сопротивляться.

Рядом, за спиной Радченко и по бокам, стояли бродяги, жадно вслушивались в рассказ, кажется, они понимали по-русски. Бродяги медленно подходили ближе, чувствовался их запах, смрадное дыхание тех, кто стоял за спиной. Но Радченко не обращал внимания на этих опасных типов, он слушал жену, и самому мучительно хотелось разрыдаться.

Он проснулся от собственного крика.

Пока он спал, Вадим сумел передвинуться и теперь лежал совсем рядом, делая вид, что спит. Радченко поднялся, проверил, крепко ли связан пленник, не сказав ни слова, передвинул его к противоположной стене. И, немного успокоившись, лег на покрывало, но долго не мог уснуть. В кузове было душно и жарко, как в солдатской бане, пахло бензином и табаком. Наконец он впал в какое-то странное забытье, провалившись в неизведанное пространство между сном и явью.

Он чувствовал все те же запахи бензина и грязи, но находился совсем в другом месте, лежал на полу в полутемной комнате, где кроме него тихо сопели и перешептывались какие-то люди, разглядеть их было трудно. Однако он точно знал, что Вадим среди них, он где-то рядом. Радченко казалось, что он болен, силы ушли, как вода в песок, навалилась слабость. Пришла уверенность, что Вадим медленно подползает к нему и готовится напасть, вцепиться в шею зубами и перегрызть горло.

Радченко снова закричал и проснулся. Стрелки часов показывали половину шестого. Он долго не мог понять, вечер сейчас или утро, пока не заметил узкую полоску света между дверей фургона. И решил, что настало утро.

* * *

Днем фургон съехал с шоссе и остановился в какой-то безлюдной местности. Вокруг сколько хватало глаз лежала красноватая земля, перерезанная глубоким оврагом, неподалеку от склона росли чахлые апельсиновые деревья и колючие кусты. Вадима развязали, и он долго приходил в себя, сидел на земле, пил воду из банки и дышал свежим воздухом. Девяткин лег на землю в тени фургона и долго глядел на пушистое облако, висевшее в синем небе.

Перекусили оставшимися бутербродами, но Радченко, испытывающий приступы тошноты, от еды отказался. Девяткин снова лег в тени. Вадим сидел у фургона, прислонившись спиной к заднему скату, и тоскливым взглядом рассматривал пустошь, ровную, как бильярдный стол. Ему хотелось бежать без оглядки, скатиться в овраг и спрятаться в его глубине. Но до оврага не меньше пятидесяти ярдов, а пуля летит быстрее, чем он бегает.

Радченко трижды говорил с Эдиком Волковым, который приехал к дому Ключевского и все видел своими глазами. Утром Галя вышла из подъезда, такси уже ждало. Она отправилась за ребенком, а затем домой.

Ключевский появился после полудня, завел «Мерседес» и куда-то уехал. Вид у него был жалкий и одновременно самодовольный, как у паршивого немолодого хорька, поимевшего самку. Да и самка эта, эта постельная история нужна ему вовсе не для удовлетворения мужских страстей, а так, для хобби, для коллекции, которую он давно собирает.

— Старик, при ближайшем рассмотрении, при ярком дневном свете, этот хрен не так хорош, как показался мне тогда, в ресторане, — сказал Эдик. — Любовник выглядит старым, потасканным и унылым. Он не то что твоего мизинца. Растертого плевка — и того не стоит. Если бы твоя жена отправила его фото подругам и написала, что этот хмырюга, этот жалкий засушенный хрен — ее последняя любовь, ну, не знаю… Подруги бы очень удивились. И посоветовали ей обратиться к психиатру. Или к окулисту, чтобы выписал очки. Если бы она посмотрела повнимательнее на своего Ромео, то не наделала бы столько глупостей. Господи, где у баб глаза…

— Да, ты умеешь утешить, — сказал Радченко. — Правда, утешений я и не ждал.

Через некоторое время Эдик перезвонил и сказал, что домработница передала камеру, что была установлена напротив кровати. С видеозаписи он на скорую руку сделал нечто похожее на фотоснимки, через минуту Радченко сможет увидеть несколько экземпляров на экране своего телефона. Вместе с постельными сценами он пришлет фотографии Ключевского, сделанные на улице. Эти снимки хорошего качества.

— Посмотри на этот урода внимательно, — сказал Эдик. — И перестань ревновать — не к кому здесь ревновать. Этот тип просто пустое место. А если не можешь без ревности, если тебя так сильно захватило это чувство, — поревнуй свою Галю к дорожному указателю или любому неодушевленному предмету.

Ключевский на фотографиях выглядел неважно: постаревший плейбой с паскудной рожей и нелепой стрижкой, молодящийся, стремящийся забыть о своих сединах. И правда, — похож на засушенный хрен.

Постельные снимки оказались никудышного качества. В комнате горел лишь тусклый ночник, в свете которого на белых простынях можно разглядеть два серо-коричневых силуэта. Лица попадают в тень, фигуры расплывчатые. Та, что тоньше и короче, может быть, Галя. Но, может, и другая женщина. Эдик сказал, что после компьютерной обработки снимков наверняка лица станут видны, никаких сомнений не останется, с этим можно будет идти в суд.

Радченко бродил вокруг фургона, садился, но не мог сидеть, будто на землю насыпали гвоздей. Он вытянул руки, растопырил пальцы, — они дрожали. Но хуже этого внутренняя дрожь, которая расходилась от сердца по всему телу. И казалось, что дрожат колени, шея, даже нижняя челюсть. Хотелось собраться, успокоиться, но ничего не получалось. Сейчас его очередь вести фургон. Ничего, дорогой он придет в себя. Дорога всегда его успокаивает.

— Что с тобой? — спросил Девяткин. — Ты на себя не похож.

— Я в порядке, — соврал Радченко. — После такой этой тряски и жары — меня тянет блевать. Надо позвонить Джону, сказать, чтобы к ночи подъезжал на место.

— Не надо. Мы попробуем вдовеем. И сделаем ему сюрприз.

— У тебя сломана рука. И у нас один ствол на двоих.

— Ничего. Мы справимся. Не надо втягивать Джона в эту историю. Я улечу отсюда, как только мы все закончим. И тебе советую не задерживаться дольше двух дней. А Джону, хочет он того или нет, придется остаться здесь и жить дальше. Поэтому лучше нам с тобой довести дело до конца. Без него.

Куском веревки Вадиму связали руки и велели залезать в кузов. Радченко сел за руль, развернул фургон, вывел его на шоссе и погнал на запад.

* * *

С вечера зарядил промозглый дождь, кажется, плохою погоду они привезли с собой. Глубокой ночью проехали спящий городок, затем свернули с шоссе и пять миль петляли по узкой дороге, проходившей через апельсиновые рощи и пустыри.

Двухэтажный дом неопределенного цвета, отделенный от дороги невысокой изгородью, стоял на окраине поселка. У ворот на невысоком столбике почтовый ящик с номером. Вдалеке, на краю поля, светились далекие огоньки. С другой стороны подступали невысокие деревца, за ними, в низине, занавешенной туманом, можно было различить мутный силуэт соседнего дома. Радченко выключил мотор, сверился с картой и GPS, решив, что ошибки нет, — они на месте. Он вышел из машины, открыл двери фургона.

Сначала вниз спрыгнул Девяткин, он придерживал забинтованное плечо и морщился от боли. Затем осторожно спустился Вадим. Ему развязали руки, сунули телефон.

— Скажешь, что приехал, — приказал Девяткин. — Пусть открывают. Не огорчай меня: будь умным мальчиком.

Вадим набрал номер, долго дожидался ответа.

— Миша, ты? — сказал он в трубку. — Открывай, я приехал. Нет, ничего не случилось. Просто есть разговор. Вы все в сборе? Вот как. Ладно… Хорошо…

Он дал отбой, глянул на Девяткина и сказал:

— В доме только один Миша. Остальные в городе. Поехали еще вечером, обещали вернуться в полночь. Но их до сих пор нет.

— Что им делать в городе?

— Хотели выпить пива и снять шлюх. Ребятам из Майами приехали. Там полно первосортных девочек и других удовольствий. Им скучно в этой глуши.

Они зашли на участок. Вокруг дома торчали три молодых дерева, разрослись спутанные кусты, едва различимые в темноте. На втором этаже засветилось окно. Радченко на ходу подобрал суковатую короткую палку, поднялся на открытую летнюю веранду, встал справа от двери. Девяткин толкнул Вадима стволом пистолета между лопаток, мол, будь смелее.

Свет загорелся внизу. Вадим встал на пороге, за его спиной Девяткин. Скрипнули половицы, дверь приоткрылась внутрь, Девяткин, стоявший за плечом Вадима, увидел крепкого мужчину в трусах и майке без рукавов. Лицо человека было мятым и заспанным, темные глаза смотрели настороженно и подозрительно.

— Кто с тобой? — спросил человек.

Вадим не нашелся с ответом, только пожал плечами, шагнул вперед и снова остановился. Мужчина не спешил пускать ночных гостей. Его правое плечо и рука были закрыты так, что невозможно определить: он вооружен или нет. Кажется, обмануть этого парня — дело нелегкое, он никому доверял, даже самому себе.

Девяткин, желая показать дружелюбие, улыбнулся и больно ткнул Вадима стволом пистолета.

— Кто он? — снова спросил мужчина.

— Мой друг, — сказал Вадим. — Ну, долго еще стоять на пороге?

Девяткин выскочил из-за спины Вадима, оттолкнув его плечом, сунул ногу между дверью и косяком. Опустил ствол пистолета и трижды выстрелил от бедра. Две первые пули прошли мимо, хотя промахнуться было очень трудно, третья пуля вошла в грудь. Девяткин проделал все очень быстро, поэтому Миша не успел захлопнуть дверь. Он выронил что-то тяжелое и сам грохнулся на пол. Девяткин толкнул дверь и вошел в дом. Миша хрипел и корчился на полу, прижимая ладони к окровавленной майке. Рядом лежала тяжелая связка ключей.

— Он не был вооружен, — откуда-то из-за спины сказал Вадим. — Ты убил безоружного человека.

Девяткин тяжело вздохнул, ему было что ответить, но не хотелось шевелить языком. Миша перевернулся со спины на живот и пополз к темному коридору, оставляя за собой на плитках широкую бордовую полосу. Его меркнущее сознание подсказывало, что где-то там, в этой темноте, должен быть спасительный выход, должна быть жизнь. Девяткин добил его двумя выстрелами в спину, постоял минуту и обернулся к Вадиму.

— Где вход в подвал?

— Вторая дверь по коридору. После туалета.

Глава 27

Девяткин не пошел в подвал сразу. Сначала обследовал дом, начав с первого этажа. Ни людей, ни оружия он не увидел, зато наткнулся на большой сейф, куда легко поместится целый арсенал. Чтобы открыть эту махину, нужен сварочный аппарат и пару дней свободного времени. Девяткин вернулся в кухню, попил воды из крана и спустился вниз.

Радченко стоял у стены, сжимая в руках тяжелую палку, и поглядывал на Вадима. Тот сидел смирно, положив руки на большой стол, накрытый клеенкой. Дверь в подвал осталась распахнутой, оттуда слышались голоса, мужской и женский. Разговор, поначалу тихий, стал громче. Женщина плакала и о чем-то просила, мужчина что-то долго объяснял, говорил горячо, с чувством, женщина продолжала плакать. Наконец голоса сделались тише, женщина замолчала.

Девяткин поднялся наверх, плотно прикрыл дверь и сказал, что дипломат из него никудышный, с женщинам, когда они рыдают навзрыд, он всегда уступает, но не в этот раз. Он уговорил Ольгу посидеть еще немного внизу, это для ее же безопасности и вообще… Не нужно женщине видеть того, что здесь случится.

Он погасил свет на кухне, вывинтил из светильника обе лампы, бросил на пол и раздавил каблуком. Затем сел за стол и стал смотреть за окно. В стороне стоял одинокий фонарь, его света хватало, чтобы осветить небольшой кусок дороги и молодое деревце. Вдалеке виднелись огоньки поселка. Темнота почти непроглядная, так всегда перед рассветом, когда ночи скоро конец.

— Я могу им позвонить, — сказал Вадим. — Узнать, когда вернуться.

— Не надо, — ответил Девяткин. — Покойный Миша по твоему голосу догадался: что-то не так. И они догадаются. Мы будем ждать столько, сколько надо. Час, другой. Сутки, двое суток…

— Мы можем забрать бабу и уехать. Отвезти ее Джону и…

— Не фантазируй. Останавливаться нельзя. Если мы пожалеем этих парней сегодня, они найдут нас завтра. Найдут в Москве или в Лос-Анджелесе. Не важно, где именно. Найдут и не пожалеют. Надо закончить, что начали.

Какое-то время сидели молча. Девяткин курил, стряхивал пепел в грязную тарелку. В прозрачной тишине, нарушаемой едва слышными шорохами дождя, телефон зазвонил особенно громко. Эдик Волков выпалил скороговоркой.

— Разбудил? Или ты в последнее совсем потерял сон?

— Брось трепаться, — ответил Радченко. — Говори.

— Мы обработали на компьютере видеозапись постельной сцены. Вытащили кадры, которые получились лучше, светлее. Сомнений нет, это она. Суд примет эти материалы. Ну, если все преподать под аппетитным соусом: ты нашел у своей двери пакет с фотографиями. Посмотрел из праздного любопытства. А на них… Охваченный праведным гневом, ты подал документы на развод. Симпатии судьи на твоей стороне. А в бракоразводном процессе не так важен закон, как важны эмоции судьи. И его отношение к проблеме любовного треугольника. Это звучит банально, но судьи тоже люди. Ты слышишь меня?

— Да, слышу, — ответил Радченко каким-то не своим глухим голосом.

— До твоего возвращения у меня еще есть время. Возможно, в следующий раз мы получим снимки лучшего качества. И не только из постели Ключевского. У нее ведь есть и второй ухажер.

— Я все понял, — выдавил из себя Радченко. — Спасибо за информацию.

Он дал отбой и сунул трубку в карман. Некоторое время сидели молча. Радченко думал, что на кухне, слаба богу, выключен свет. Никто не видит его лица, бледного и напряженного. Никто не видит, как дрожат его руки. Хотелось залезть во внутренний карман куртки, где ждала своей минуты плоская фляжка с виски, и сделать добрый глоток. Такой, чтобы дух перехватило, а на душе сразу стало легче. Радченко сунул руку под куртку, коснулся пальцами фляжки, но подумал, что пить сейчас нельзя.

Загорелся огонек зажигалки, Девяткин закурил.

— У тебя с женой нелады? — спросил он.

— Нет, по работе кое-какие вопросы, — соврал Радченко. — А с чего ты взял насчет жены?

— Я ведь сыщик, — уклончиво ответил Девяткин. — Просто интуиция…

Снова долго молчали, Девяткин то ли о чем-то думал, то ли просто смотрел в темноту.

— Когда мы входили в дом, я стрелял от бедра, не прицеливаясь, — сказал он. — Поэтому дважды промазал с двух шагов. Бывает… Ну, с левой руки я никогда толком не умел стрелять. Да, никогда не умел… Я вот что думаю: может быть, у тебя лучше выйдет?

— Да, наверное, — голос Радченко звучал не слишком уверено.

— Ты ведь служил в морской пехоте. И даже в боевых действиях принимал участие. Ты сможешь это сделать?

— Смогу.

Девяткин протянул ему пистолет.

Вадим первый заметил машину. Свет фар скользнул по деревьям, серый седан остановился на дороге, пассажир вылез с переднего сидения и стал возиться с самодельными воротами из почерневших досок. Ветер перегонял с места на место клочья тумана, дождь не собирался заканчиваться.

Радченко встал в глубине кухни напротив двери. Взвел курок, согнул руку в локте, а локоть прижал к боку, чтобы рука не дрожала. С этой позиции у него был хороший обзор.

Ворота не были заперты, но одна из створок, едва державшаяся на петлях, сильно покосилась, ее приходилось не толкать, а тащить за собой, приподнимая над землей. Крупный мужчина жмурился от света автомобильных фар и, кажется, что-то говорил. Он был одет в поношенные джинсы, вздувшиеся на коленях, и серую вельветовую куртку.

— Кто это? — спросил Девяткин.

— Это Глеб, — выдавил из себя Вадим. — С ним я договаривался об оплате и решал все вопросы. В машине Илья. Молодой парень, бывший боксер.

Разобравшись с воротами, Глеб не стал дожидаться, когда заедет машина, подгоняемый дождем он поспешил к дому. Остановившись возле ступенек летней веранды, приподнял ногу и потер подметкой ковбойского сапога о край ступеньки, соскребая прилипшую грязь. Девяткин спокойно поднялся, взял Вадима за руку, словно несмышленого ребенка, и повел за собой в темноту коридора. Радченко, выжидая, отступил со своего места направо, здесь была самая густая тень. Глеб не спешил заходить в дом, он курил с другой стороны двери, на летней веранде, дожидаясь приятеля.

Радченко чувствовал, как бьется сердце, а рука, сжимавшая рукоятку пистолета, подрагивает. Он не думал о том, что прямо сейчас, через несколько секунд, ему надо убить человека. Эта мысль ушла куда-то и бесследно пропала. Он думал о том, что Галя не ложилась в постель с Ключевским, она не могла этого сделать. Пусть жена испытала влюбленность в этого придурка, чего в жизни не случается, но лечь с ним в постель…

Нет, она этого не делала, просто не была не способна так поступить, она не опустится до предательства. И есть же у женщин чувство брезгливости. Кроме того: разве годы, прожитые с мужем, можно вычеркнуть из жизни только потому, что на пути попался паршивый ублюдок, который привык распускать перед бабами свой павлиний хвост. Нет, в постели была не она, другая женщина.

Но тогда почему Галя осталась на ночь в квартире чужого мужчины? Ответа не было. Хотя, если поразмыслить, всегда найдешь десяток причин, объясняющих странное поведение женщины. Она могла, например, испытать недомогание, почувствовала себя плохо, не смогла поехать домой. Да, да, так могло быть… Наверное, так все и произошло.

Докурив, Глеб толкнул незапертую дверь, сделал пару шагов вперед и споткнулся о ноги человека, лежавшего возле порога. Он не понял, кто лежал на полу. Стоял и смотрел на неподвижное тело. Затем шагнул к разделочному столу, над которым был выключатель. Свет не загорелся. Человек, не почувствовав опасности, присел на корточки.

— Эй, Миша, — сказал он. — Ну, какого черта… Ты что тут разлегся?

Протянул руку, ощупал лицо трупа и отдернул руку, будто коснулся горячего. Радченко стоял неподвижно, он чувствовал, как в воздухе расходится запах виски и кислого бочкового пива. Видимо, Глеб хорошо нагрузился за время своего пребывания в ближнем городке. Еще пахло чесноком и сигаретами. Спутник Глеба не появился, и непонятно было, что он делает на улице под дождем. Глеб сидел на корточках, тупо смотрел на тело друга, стараясь сообразить, что же здесь случилось.

Видимо, его глаза уже привыкли к темноте. И теперь он мог различить лужицу крови на серых керамических плитках. Глеб провел рукой по груди покойника, почувствовал кожей липкую кровь и посмотрел на свою ладонь. Он быстро поднялся на ноги, попятился к двери, доставая что-то из-под куртки. Два выстрела грохнули один за другим, человек опустился на колени, пистолет выскользнул из ладони.

Радченко бросился к двери, распахнув ее, вывалился на летнюю веранду. Вода, стекая с крыши, шуршала в желобах, за полосой тумана огни далекого поселка стали неразличимыми. По доскам веранды скользнула и пропала чья-то тень. В темноте хорошо различимым оставался абрис светлой машины, стоявший в двадцати ярдах от дома. Из темноты, где-то совсем близко, сверкнули вспышки выстрелов. Пули прошли где-то рядом. За спиной разлетелось оконное стекло. Радченко не отступил и не пригнулся, он шагнул вперед, встал на верхней ступеньке.

Теперь на фоне машины он видел силуэт человека. Противник выстрелил и побежал назад. Это был высокий человек в длиннополой куртке и шляпе с широкими полями. Радченко, не целясь, дважды выстрелил в ответ и подумал, что выстрелы прозвучат слишком громко. Но звуки вязли в тумане, словно в вате. Два хлопка, не громче разрыва детской петарды.

Человек дернулся, будто наткнулся на что-то невидимое. Широкополая шляпа слетела с головы, он поскользнулся на мокрой траве и, взмахнув руками, рухнул грудью на капот. Но не поднялся, а тяжело сполз вниз, ударившись лицом о передний бампер.

* * *

Когда небо на востоке посветлело, сделавшись темно-серым, тела убитых перетащили на задний двор. Девяткин нашел в доме лопату и большой фонарь.

— До рассвета час, надо успеть с могилой, — сказал он.

Девяткин пристально посмотрел на Вадима и передал ему лопату. Выбрали место на заднем дворе, вдалеке от деревьев, чтобы корни не мешали. Вадим положил фонарь на землю и начал копать, он давно отвык от тяжелой работы, дело шло медленно. Радченко, чтобы чем-то себя занять, сходил в дом, повозившись в подвале, вернулся со второй лопатой, и работа пошла быстрее. Девяткин стоял в стороне, он держал пистолет в левой руке и, поглядывая на Радченко, о чем-то думал. Он морщил лоб, часто вздыхал и снова смотрел на Радченко. Девяткин подошел ближе. Яма оказалась довольно глубокой. Вадим зарылся в землю почти по грудь.

— Скоро закончим, — сказал он. — Еще десять минут — и шабаш.

Девяткин встал на свету. Радченко работал молча, выкидывая наверх землю, он думал о чем-то невеселом и хмурился.

— Все, хватит, — сказал Девяткин. — Нам не нужны окопы полного профиля.

Он шагнул вперед, остановился на самом краю могилы. Радченко воткнул лопату в землю и собрался вылезать. Вадим протянул руку Девяткину, чтобы тот помог выбраться. Но Девяткин стоял неподвижно, делая вид, что не замечает протянутой руки. Вадим побледнел, это было заметно даже в тусклом свете фонаря.

— Ты же обещал, — сказал он. — Обещал мне жизнь…

— Мало ли что я обещал…

Девяткин выстрелил в голову Вадима и на этот раз не промахнулся.

* * *

Через полчаса Девяткин, Радченко и Ольга, устроившись втроем в кабине фургона, выехали в сторону Лос-Анджелеса. С полдороги позвонили Джону. Радченко, путаясь в словах, сказал, чтобы Джон ждал, скоро они приедут, и он получит нечто очень интересное, то есть не то чтобы интересное, но нечто ценное. Впрочем, сюрприз есть сюрприз. Джон отвечал сонным голосом, кажется, он ничего не понял, дал отбой и снова провалился в бездонный колодец сна. Женщина всю дорогу плакала, размазывала слезы по лицу, немного успокаивалась, что-то спрашивала, но, кажется, не слышала ответов, повторяла вопросы и снова давилась слезами.

Радченко, сидевший за рулем, поглядывал на нее украдкой, и сердце сжималось от жалости и грусти. Худая женщина с провалившимися глазами и худыми всосанными щеками, одетая в какие-то обноски. Лицо в потеках грязи, волосы, похожие на паклю, не имеющие определенного цвета, стоят дыбом.

— Надо остановиться у лавки хозяйственных товаров, — сказал Радченко. — Ольге нужна вода и бумажное полотенце. Пусть хотя бы умоется… Ну, перед встречей с мужем.

— Ты потерял счет времени, друг мой, сейчас половина шестого, — ответил Девяткин. — Лавка откроется еще нескоро.

— Тогда остается магазин ликеров, ну, который напротив гостиницы. Он работает круглые сутки. Там есть салфетки.

Фургон остановился у магазина. Радченко вошел, встал перед прилавком.

— «Джек Дениелс» и сигареты? — спросил хозяин магазина, узнав постоянного покупателя.

— Не надо. Ни виски, ни сигарет. Только салфетки и обычную воду в бутылке.

Радченко расплатился, вышел и остановился на пороге. Дверь фургона была распахнута, в кабине сидел один Девяткин. Ольга стояла у кромки тротуара на бордюрном камне. Она, не отрываясь, смотрела на другую сторону улицы. Несмотря на ранний час машин было много, они неслись по дороге, обгоняя друг друга, словно участвовали в гонках. На другой стороне стоял Джон. Он махал жене рукой и выбирал подходящий момент, чтобы броситься к ней, но поток машин оказался таким плотным, что проскочить было почти невозможно.

Джон выбежал на проезжую часть, загудела какая-то машина, скрипнули тормоза. Он успел бы проскочить, если бы не хромота. Пришлось вернуться на прежнее место. Радченко, наблюдая эту сцену, подумал, что сюрприз не получился. Джон не знал, на какой машине они приедут, не знал в какое время. Но, видимо, почувствовал сердцем, что за сюрприз его ждет — встреча с женой — и не смог остаться в гостиничном номере, выбежал на улицу и некоторое время стоял у гостиницы. А затем увидел фургон на противоположной стороне. Увидел Ольгу, а она его. Впрочем, черт знает, как все было на самом деле, но факт — Джон здесь. Вон он стоит на противоположной стороне улицы, отделенный от жены гудящим потоком машин. Радченко посмотрел внимательно на его радостное и счастливое лицо, — и в душе шевельнулась зависть.

Джон встал на бордюрный камень и стал отчаянно махать жене обеими руками. Дождик еще не кончился, машины двигались с включенными фарами, оставляя на асфальте полосы света. Лицо Джона от напряжения сделалось багровым, на шее вздулись жилы. Ольга тоже махала рукой, она больше не плакала и думала, кажется, только об одном: как перебежать на противоположную сторону, но в потоке автомобилей не виделось просвета.

Телефон зазвонил как всегда не вовремя. Радченко отошел в сторону, за фургон. Здесь шум улицы был немного приглушен.

— Привет, я сбросил на твой телефон еще несколько фотографий, — прокричал Эдик Волков. — Из то же постельной серии. Посмотри, если интересно. Это самое лучшее качество.

— Ты вот что… Я больше не хочу, чтобы ты и твои парни следили за моей женой. Оплати им все расходы. Все фотографии и видеозаписи уничтожь немедленно. Все уничтожь, до единого кадра, до последнего снимка. И на этом точка. Я вернусь со дня на день и поговорю с Галей. Мы все обсудим и… Если надо будет расстаться, мы расстанемся. Но это должны решить мы с ней. Честно поговорить и принять какое-то решение. Понимаешь?

— Ну, ты даешь, — выдохнул Эдик. — Ты меня просто в самое сердце поразил. Убил меня. Проведена такая работа, задействованы люди, истрачено время, куча денег. Твоих денег. Мы выиграли в этой борьбе. Получили неоспоримые доказательства супружеской измены. Теперь суд отдаст тебе ребенка. Ты выиграешь дело… И вдруг ты отказываешься от победы?

— Сделай так, как я сказал, — голос Радченко сделался твердым. — Я так решил — и все. И больше никакой слежки за Галей. Никаких фотографий и прослушки телефонных разговоров. Понял меня?

Он положил трубку в карман, вышел из-за фургона. Девяткин бродил по кромке тротуара, курил и смотрел себе под ноги. Он выглядел немного смущенным. Посредине дороги, на разделительной полосе, стояла Ольга и Джон. Радченко остановился, стал смотреть на супругов. Джон обнял Ольгу, опустил голову и впился губами в ее губы. Ольга прижалась к нему всем телом и так застыла, не обращая внимания на происходящее вокруг, позабыв обо всем на свете. Моросил мелкий дождь, машины по-прежнему неслись мимо, на востоке разгоралась заря нового дня.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26 Глава 27 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg