«Жизнь в стеклянном доме»

Жизнь в стеклянном доме (fb2) - Жизнь в стеклянном доме 899K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Людмила Феррис

Людмила Феррис Жизнь в стеклянном доме

Все совпадения с реальными людьми случайны, а события вымышлены

«Негодяи»?! — с изумлением повторила принцесса. — Наш язык полон незнакомых слов! Что такое «негодяй»?

— Это люди, которые только и стремятся, чтобы захватить чужое! — объяснила гувернантка.

— Захватить чужое! — в раздумье повторила принцесса. — Но я не видела у них ничего, даже своего!

Влас Дорошевич «Сказки и легенды»

Глава 1 Скандальная пресс-конференция

Угорск, наше время

В областном Доме журналиста было холодно, не то что-то случилось с отоплением, не то руководство Домжура решило сэкономить.

— У вас нет отопления? — спрашивал каждый входящий и слышал бодрый ответ дежурного:

— Нет отопления, зато пресс-конференции нынче горячие.

Пресс-конференцию проводили в пятницу, день не самый удачный для подобных мероприятий. Знающие толк в этом деле люди обычно назначают процедуру в середине рабочей недели, но нынешние организаторы были малосведущими в таких тонкостях. В пятницу все нормальные люди, а тем более журналисты, предпочитают не работать, а строить планы на выходные, что можно было понять по репликам приходящих.

— Что там, в клубе, нынче? — интересовалась девушка с почти синими волосами.

— Как всегда танцы, тусня и все до одури знакомые лица, — отвечала ей другая.

— Ну кто в пятницу пресс-конференции о политике проводит, скука смертная, если бы меня сюда просто не вытолкали, ни за что бы не пришла!

У собравшихся журналистов и членов инициативной депутатской группы по отзыву главы администрации города зуб на зуб не попадал. Впрочем, депутатская дрожь могла быть следствием волнения, и холодные батареи тут ни при чем, зарождался новый конфликт с властью города Угорска.

Угорск входил в сорок закрытых территорий страны и подчинялся исключительно Федерации. Времена, когда о городе нельзя было говорить вслух, давно миновали. Городом гордились его жители, а вот жители окрестных территорий город недолюбливали. Поводов для этого было достаточно. Во-первых, во все советские времена «запретка» исправно снабжалась продуктами и промтоварами повышенного спроса. Когда областной центр давился в очередях за приличными сигаретами и вином, в Угорске спокойно попивали «Рислинг» и курили «Мальборо». Во-вторых, атомная станция Угорска добавляла проблем в экологическую обстановку области. Все это и рождало недопонимание между городом и областью.

Журналистов, чуявших свежую добычу, в зале Дома журналиста набилось много. На столике выстроились в ряд и навострили металлические ушки диктофоны, гордо и надменно возвышались телевизионные камеры, прятались за наушники микрофоны, шуршали страничками блокноты. Журналисты — такие милые с виду девочки и мальчики — сидели чинно, в рядок, на стульчиках, перекатывая во рту жвачку, держали диктофоны, блокнотики и авторучки цепкими пальчиками. Эта пауза скоро закончится, исчезнет скука на молодых лицах, а взамен появится азарт и информационный драйв, когда ради «нескольких строчек в газете» или телевизионного сюжета «роются глубокие и мелкие ямки, расставляются силки и петли, зазывают и поют манки».

Депутат Пестерев решил, что пресс-конференцию пора начинать, и обратился к журналистам:

— Уважаемые господа журналисты! Мы пригласили вас по важному поводу. В Угорске создана инициативная группа по отзыву главы городской администрации Якова Ударникова. Мы отдаем себе отчет в том, что происходящее почти невозможно для закрытого города, имеющего ядерную станцию и отличающегося менталитетом послушания, но это наша позиция, и мы ее сегодня аргументируем.

Все, остановить процесс распространения информации было уже невозможно.

Обычным охотникам и не снилось, как в действительности устроен информационный промысел. Журналисты порой рвут свою добычу друг у друга, травят, «стреляют словом» без промаха. В страсти они не пожалеют своих коллег, своих героев, и все ради того, чтобы первыми рассказать новость телезрителям, читателям, радиослушателям.

Троица угорских депутатов, которые проводили пресс-конференцию, заметно волновалась — Сергей Пестерев, Дмитрий Рогалин и Александр Сидоренко не были революционерами и долго взвешивали все «за» и «против», прежде чем решиться на это мероприятие. Механизмы, запущенные полгода назад, сегодня остановить было невозможно, депутаты были уверены, что делают правое дело.

У журналистов блестели глаза, энергетика сенсации разливалась в холодном зале, и становилось жарко от того, что сейчас прозвучат эксклюзивные подробности. Все журналистское нутро напрягалось, собиралось в единый комок, чтобы впитать эту энергетику, а потом выплеснуть информацию людской армии по ту сторону экрана, газетных страниц, дав свою версию представления о жизни.

Журналисты переговаривались между собой на одном, известном только им языке.

— Возьми крупный план, обрежь стол.

— Не надо столько воздуха.

На человеческий язык это переводится так: снимай лицо, крупные детали, стол в кадр не бери, снимай меньше пространства.

А еще журналистская братия, в том числе корреспондент угорского канала Наталья Петрова, ломала голову: отзыв мэра — это серьезно? Процесс вряд ли получится запустить, слишком много препятствий. Зачем пошли на это депутаты?

— Ущипни меня! Оплот ядерного щита, каким был Угорск, начал разрушаться? — шепотом спросила она оператора Сашу Штерна.

— За такие вопросы, Петрова, тебя бы в тридцать седьмом и до тюрьмы не довезли. Закатали бы без суда и следствия. Это ты мне скажи, что за карбонарии объявились у нас в Угорске?

— Мэр, конечно, у нас… — она подбирала слова, — …своеобразный очень. Из народа. Скандалов много, опять же, экзотики, но я не думала, что это так далеко зашло.

— У нас директор канала Игорь Серых тоже из народа. Ты представляешь, что бы началось, если бы я стал его отзывать?! Знаешь, сколько у нас странных людей во власти? И ничего, работают. Мужиков жалко, вроде неплохие они, наши депутаты, а только зря они это затеяли, зря, — подвел итог опытный оператор Штерн.

Наверное, Саша прав, и депутатам можно посочувствовать, вляпались. Никто из начальства в области их не поддержит — чиновники осторожны. Но если для чиновника конфликт — это тупик, то для журналиста — питательный бульон, прекрасная среда для интересного материала.

— Надо добить интервью и обязательно связаться с пресс-службой Угорска, узнать их позицию. — Наташа едва успевала делать пометки в блокноте.

— Ты, Петрова, на сериал не замахивайся, у нас в новостях сама знаешь, сколько времени на сюжеты отводится.

— Саша, Саша, я буду работать ресурсно, — «ресурсно» было любимым словом их директора Игоря Серых, что означало: ни на какой материал много времени не тратить, камеру зря не гонять.

— Знаю я тебя, отснимаешь час, а потом будешь думать, что с этим делать. Еще два интервью — и точка, сворачиваемся.

Для того чтобы материал о конфликте получился «вкусным», обязательно нужна позиция двух сторон. Работы до выхода в эфир предстояло много.

На обратном пути домой, когда целых два часа можно было отходить от накала прошедшей пресс-конференции и обмениваться мнениями с коллегами, Сергей Пестерев еще раз утвердился, что решение провести пресс-конференцию было правильным, и подбадривал себя:

— По-моему, журналисты хорошо отреагировали, заинтересовались.

— Да они проглотят любую сенсацию. Ну, в общем, мужики, не догоним, так согреемся.

Заговорщики-депутаты, а их было трое из двадцати депутатов совета, решились на создание инициативной группы по отзыву, предварительно проработав многие вопросы. Сама идея возникла в голове Александра Сидоренко, предпринимателя очень средней руки, но человека инициативного. Он возглавлял местный совет предпринимателей, и они не раз обсуждали, что работать без взяток стало ну совершенно невозможно. Все, что касается процедуры отзыва мэра, было действительно из области фантастики. Чиновников от власти сложно сдвинуть с насиженного места — своими законами, постановлениями, распоряжениями власть так укрепляла позиции любого мало-мальского чиновника, попавшего в ее обойму, что никаким группам процесс отзыва был не по зубам. Хотя, конечно, другими законами вводился механизм отзыва руководителей территорий в случае, если судом будут установлены факты нарушения законодательства или неоднократное неисполнение своих обязанностей без уважительных причин. А как узнать, уважительная ли была причина, когда банкротили местный хлебозавод? Ответы будут многовариантные и, конечно, причины все уважительные. Для закрытых территорий установлена особая процедура-референдум.

Депутаты Пестерев, Рогалин, Сидоренко не были «оппозицией», и каждый из них хорошо подумал, прежде чем ступить на тропу войны с администрацией. Но каждый понимал, что, если сейчас не устроить публичный протест, какую-то провокацию, болезненную для власти публичную акцию, ничего в родном Угорске не изменится.

Не флешмоб же им проводить в самом деле — шутили они между собой.

Депутаты длительное время вели переговоры с партиями, фракциями, группами, отдельными депутатами, представителями градообразующих предприятий, но все было тщетно: с ними формально соглашались, но им везде отказывали. Им еще предстояло обратиться с документами по отзыву на сессию и получить одобрение как минимум половины народных избранников, что было маловероятно. По процедуре отзыва далее следовал городской референдум, что тоже было сомнительно. Деньги на него просто не выделят. Если в ходе референдума по отзыву главы ЗАТО наберется более пятидесяти процентов голосов населения, тогда глава покинет свой пост. Депутаты понимали, что их начинания «собьют на взлете», вопрос не наберет на сессии даже положенного числа голосов. Но они делали эту бесполезную работу в надежде, что Государственная атомная корпорация обратит внимание на ситуацию в Угорске. Еще была вера в журналистов, в огласку ситуации. Молодые и наивные политики, они шли по ошибочному пути и изначально знали, что света в конце тоннеля нет. Надо было вызвать огонь на себя и уберечься от пули — такую непростую задачу поставили перед собой депутаты.

Глава 2 Очень запоминающаяся сессия

Угорск, наше время

Сессия горсовета началась в десять утра. Все двадцать угорских депутатов во главе с председателем были на своих местах. На сессии присутствовал и знатный гость — депутат Государственной думы Стас Вабузов. У него как раз по графику были встречи на территориях, поэтому он на территории и находился. Там, в Москве, им тоже надо знать, как живет Сибирь, особенно если это его депутатский округ.

Перед заседанием депутатов встречали пикетчики хлебозавода. На местном хлебозаводе неделю назад началась процедура банкротства. Начальник пресс-службы администрации Александр Греков фиксировал происходящее на камеру и кому-то громко докладывал:

— Стоят! С плакатами! Ничего не нарушают. Плакаты самые обычные: «Не дадим продавать хлебозавод! Верните зарплату! Ударникова — в отставку!»

Тот, кому Греков докладывал, видимо, был недоволен, поскольку бодрый доклад быстро закончился, и потом Греков только обреченно кивал.

Пикетчики отправились в зал с депутатами, обстановка медленно накалялась.

Глава администрации Угорска Яков Иванович Ударников, а подниматься на трибуну с информацией пришлось ему, ощущал нервозность и внутреннюю дрожь, всем своим организмом он чувствовал угрозу. Но утренние консультации и вся предшествующая работа не прошли бесследно, он точно знал, что в российском законодательстве есть лазы и лазейки, которые позволяют легко уйти от ответственности при банкротстве предприятия, при условии, конечно, что за дело возьмутся грамотные юристы. В администрации все продумывалось до мельчайших подробностей, от начала до конца исполняемой схемы: и то, что Арбитражный суд законодательно лишен права информировать органы внутренних дел, и то, что хлебозавод освободили от долговых обязательств, накачали финансами и поставили лояльного управляющего.

Журналист Наталья Петрова, которой досталось место в первых рядах зала, едва успевала фиксировать основные постулаты в речи Ударникова и готовилась к вопросам, которые обычно можно задать в перерыве, и не забывала общаться со Штерном.

— Ты начало отчета запиши, а там посмотрим.

Пока что в аудитории солировали депутаты, люди, которые всегда провозглашали, что защищают интересы народа. На самом деле городской депутат может нынче немного — бюджетом он не распоряжается, только голосует «за» или «против». Наказы избирателей — отремонтировать дворы, положить асфальт, сделать дорогу или детский городок — он выполнить не в состоянии, потому что на все требуются деньги. Вот и остаются наказы, собранные депутатом в период выборной кампании и аккуратно пылящиеся в папочке с надписью «Просьбы избирателей». Народные избранники пишут власти просительные письма, объясняют, пытаются защитить бюджет своего двора и выпросить денег. Просителей, как водится, у власти много, поэтому она сама выбирает, кому что дать. Власть реагирует на просьбы не всех депутатов, а только покладистых, которые поддерживают предложения мэрии. Неудобных и своенравных в этом составе совета было больше половины.

Сергей Пестерев под одобрительный гул пикетчиков задавал с места вопросы мэру.

— Прошу предоставить депутатам все документы по кредитной линии хлебозаводу.

— В этом есть необходимость? Предоставим. — Яков не сдавался.

— Какая задолженность на хлебозаводе по зарплате? — продолжал Пестерев.

На этот вопрос Ударников ответить не успел. Депутат Пестерев покачнулся, захрипел и упал на стол. Громко закричала помощница Кира, потом смолкла, будто ей засунули в рот кляп. Кто-то пытался делать Сергею искусственное дыхание, кто-то вызвал «Cкорую». Наташа подскочила к Пестереву и едва смогла, такими тугими показались пуговицы, расстегнуть на нем рубашку и развязать галстук. Она видела, что Сергей едва дышал, а его правая рука сжималась в конвульсии. Ее вдруг накрыло оцепенение, ноги стали ватными, не выпуская из рук блокнота, она не отрывала взгляда от его белой с голубыми прожилками руки.

Депутаты шумели: «Что такое? Где «Скорая»?!»

— Кира, что сказали — когда будет машина?

Наконец приехала машина «Cкорой помощи». Пожилая женщина-врач выглядела уставшей:

— Расступитесь, пожалуйста, граждане депутаты!

— Пульс прощупывается слабо, скорее всего это сердечный приступ. Более точная причина будет устанавливаться.

Она ввела лекарство, да так, что оно почти запенилось в шприце, хлюпнуло и плавно исчезло в руке Сергея.

— Носилки помогите в машину снести!

В обмороке, бледного, как лист бумаги, депутата быстро погрузили на каталку, и машина уехала. Депутат Госдумы Вабузов растерянно топтался в зале.

— Ну и сюрпризы преподносит родная территория!

Председатель поднялся на трибуну.

— Дальнейшую работу сессии считаю нецелесообразной. Ставим вопрос на голосование.

Сессию прервали, да и кому в голову придет обсуждать скандальное банкротство, когда депутаты просто падают на своем рабочем месте? Все грустно расходились, обсуждая случившееся. Пикетчики тоже затихли, зашуршали, сворачивая свою наглядную агитацию, и тихо удалились, так и не получив ответа по хлебозаводу. Остался доволен только Ударников.

«Сегодня пронесло, пролетело, а что будет завтра, посмотрим. Бог на твоей стороне», — говорил ему внутренний голос.

Депутат Рогалин недоумевал:

— Мы вместе шли на сессию, что могло вызвать приступ? Не понимаю. На сердце он никогда не жаловался! Пошли, журналистка, до больницы, — обратился он к Наталье.

— Да, конечно, Дмитрий, но для того, чтобы нам что-то в больнице сказали, должно пройти время. Сейчас никто с нами и говорить не будет.

— Пожуем — увидим. У нас там родственные прихваты имеются. Пошли!

Приемный покой напомнил Наташе телеграф. Находящиеся там люди звонили, быстро передвигались, что-то помечали на многочисленных бумажках непонятными кодами и говорили, говорили, словно передавали срочную информацию.

В приемном покое-телеграфе больных не было.

Дмитрий Рогалин позвонил, и через десять минут из стеклянной двери выскользнула симпатичная молодая женщина-врач.

— Дима, привет. Как мама? — Она явно была с ним хорошо знакома.

— Нормально, нормально. «Олечка Николавна», что наш депутат?

— Ой, Рогалин, дело ваше депутатское пахнет керосином. Мы уже сообщили в милицию. Отравление. Каким ядом, выясняем. Больной в тяжелом состоянии, в реанимации. Больше пока ничего сказать не могу.

— Яд? Какой яд? Откуда он мог попасть в организм? — включилась в разговор Петрова.

— Это только компетентные органы могут сообщить, после расследования. Наша задача медицинская — жизнь ему спасти. Звоните к вечеру, может, будут какие новости. — Врач исчезла за дверью.

С депутатом Дмитрием Рогалиным они вернулись назад, в городской совет. В маленьком кабинете важного городского органа самоуправления уже расположились следователи, среди которых была молодая женщина Лариса Сокольская. Новость о происшествии разносилась с космической скоростью, обретая по пути новые версии.

— Пестерева пытались убить!

— Пикетчики блокировали работу сессии, и Пестереву стало плохо.

— Пестерев упал во время доклада Ударникова.

Очевидцы — депутаты, журналисты, техническая служба протокола — мало что могли рассказать. Все опрашиваемые отмечали особенную повестку сессии, говорили про пикетчиков, про то, что Пестерев собирался выступать на сессии с обличительной речью по хлебозаводу. Однако ни доклада, ни заметок-пометок по этой теме у стола пострадавшего не нашли. Журналистов тоже опросили. Единственная видеокамера оператора Саши Штерна зафиксировала Пестерева за десять минут до происшествия. Потом все сосредоточенно снимали выступление мэра.

— Вы наблюдали за депутатом Пестеревым, — обратилась Сокольская к Наташе.

— Нет, ни за кем я не наблюдала. Я на работе была, с редакционным заданием, сделать репортаж о внеочередной сессии горсовета. Пестерева видела со спины. Сегодня с ним не общалась. Зашла в зал, когда сессия уже началась.

— Не заметили чего-то необычного?

— Разве что пикетчиков много. — Наташе хотелось помочь женщине. Надо искать, кто его отравил, — но это вслух она сказать не может. А то придется объясняться потом, откуда она, журналист Петрова, обладает столь конфиденциальной информацией об отравлении.

Уже вечером она набрала телефон знакомой Рогалина — «Олечки Николавны».

— Здравствуйте. Это Наташа Петрова, я с депутатом Рогалиным к вам приходила. Могу я узнать о здоровье Пестерева?

— А вы ему кто?

— Я всему городу Угорску журналист местного телевидения.

— Как журналисту вам надо к главврачу. Но раз вы приходили с моим кузеном Димой, скажу, что состояние больного стабильно тяжелое. Мы предполагаем, что депутат был отравлен глюкозидом наперстянки, у нас недавно был похожий случай. Это всего лишь предположение. Но это не для прессы, Наташа, только для вас.

— Спасибо, Оля.

— Дня через три, думаю, ему будет легче. Возможно, из реанимации его переведут. Звоните. Я ваши материалы по телевизору смотрю, вы мне нравитесь своей искренностью. Уж не подведите меня. Еще раз повторюсь, информация не для прессы.

— Я ничего не понимаю про яд. Какие-то тайны, отравления, как во Франции при Людовиках, — растерянно прошептала Наталья.

— Вы не переживайте, воздействие яда на человека зависит еще от его организма. У вашего депутата организм крепкий, сибирский. — И «Олечка Николавна» отключила трубку.

— Что же теперь будет? — Наталью обуяла паника.

— Во-первых, надо успокоиться, во-вторых, изучить обстоятельства происшествия. Для начала найду в Интернете, что это за яд такой, откуда он появился — и думай, думай, Петрова, кому Пестерев так понадобился. Убить его хотели или испугать? А может, просто «задвинуть» его выступление на сессии? Кто и когда угостил его этой наперстянкой? — Она пошла к компьютеру.

На просторах Интернета о глюкозиде наперстянки нашлось аж сорок пять тысяч ссылок, включая картинки. Оказалось, это род травянистых растений, принадлежащих семейству подорожниковых. Вещество дигиталис, выделенное из наперстянки, — препарат для лечения сердечной недостаточности, при передозировке он является опасным ядом. Распространена наперстянка в Средиземноморье, а называется так потому, что соцветие у нее в форме венчика. К этому добавлено, что стебли у нее жесткие, высокие, листья цельнокрайные, острые, цветки неправильные, чаще крупные, желтые, пурпурные, рыжеватые. Вот как-то так. Растет себе на просторах рыжий цветочек, не подозревая, что в нем копится и зреет яд, смертельный для человека.

— Почему природа решила так отыграться на венчике? Как он попал к Сергею? — Ни на один вопрос ответа пока не находилось.

— Раз ему ничего не угрожает, можно передохнуть. Завтра, обо всем буду думать — завтра. Контакты, встречи последних дней. Думаю, что Сергей сам мне поможет это восстановить. — Она успокоилась, и тут зазвонил телефон. Его табло моргало и высвечивало имя «Светка».

Глава 3 Наташа

Женщина должна всегда оставаться женщиной, даже тогда, когда ей кажется, что нет для этого никакой возможности. Мужчины неизменно ценят женщину домовитую, знающую наизусть сотни рецептов приготовления борща и пельменей, терпеливую, мужа по пустякам не терзающую. Женщина не должна требовать денег и обращать внимание, когда он провожает взглядом проходящие мимо стройные ножки. Наташа понимала, что далека от мужского идеала и лучше бы ей научиться вывязывать красивые узоры крючком и увлекаться целительными методиками, не спорить с мужем Димой о политике и продолжать делать вид, что у них замечательная семья. Она и так старалась делать это настолько долгое время, изо всех сил совмещая дом и работу, что отказывалась от интересных съемок и материалов. Ее коллега и партнер по телевидению оператор Саша Штерн тонко подметил:

— У тебя, Наташка, нет душевного равновесия, ты все время качаешься, как маятник, между домом и работой.

Она промолчала, это было обидной правдой.

— Найди у себя кнопку переключения «работа — дом». Иначе зайдешь в тупик.

— Быть или не быть — таков вопрос?! — ответила она шекспировской фразой. — Выбор делает каждый. Я стараюсь, Саша!

— Я тоже выбираю каждый день, что купить — «Балтику» или «Клинское», — ввернул он и засмеялся, довольный своей шуткой.

Дома у Натки все оставалось по-прежнему. Муж совсем не хотел понимать, что работа для нее — это не только деньги, семейный доход, но и ее самореализация, развитие. Наташина работа мужа раздражала — когда она была студенткой филфака, милой наивной девочкой, и с восхищением смотрела на почти состоявшегося физика-мужа, это была одна история. Но когда она сама устроилась на телевидение, прошла жесткий кастинг, стала журналистом, которому поручали ответственные материалы, возникла совсем другая история, и мужу она категорически не нравилась. Наташа так хотела доказать ему, что она не просто «филологишка», как звали физики их девчонок с факультета, а талантливый журналист! Директор местного Угорского телеканала Игорь Серых всегда говорил:

— Журналист получится из тебя тогда, когда ты будешь пропускать каждого своего героя через свою душу, оставляя с ним частицу себя. Это больно, затратно, не каждому по плечу, — и добавлял: — «Взвесь свои силы, девочка, чтобы не порваться».

Она взвесила и «рвалась на британский флаг», дружила со своими героями, вникала в ситуации, освоила операторскую работу. Дома она так хотела рассказать мужу о своих успехах, героях, их истории и как она, журналист Петрова, помогла одному добиться, чтобы чиновники пересчитали пенсию, другому — получить бесплатное лекарство, с третьим — просто поплакала вместе, записывая рассказ о его военной молодости! Но как только Наташа натыкалась на его отстраненный и холодный взгляд, желание исчезало.

«В другой раз! В другой раз — обязательно!» — каждый раз давала она себе слово.

Жизнь немного поменяла формат, когда в их семье появилась восьмилетняя Маруся, племянница Наташи. Старшая сестра год назад умерла от онкологии, жила она без мужа, и девочка осталась одна.

— Мы ведь заберем Марусю к себе?

Дима пожал плечами:

— Мы еще сами не пожили.

— Но я не позволю, чтобы при живой тетке Мусю отдали в детдом!

— Как знаешь. — Он вроде и не возражал, и не давал согласия.

Дима всегда был чем-то недоволен и постоянно делал Натке замечания.

— У тебя очень короткое платье.

— Ты плохо пропылесосила под диваном.

— Капуста в борще сильно разварена.

— Ты слишком вульгарно накрашена.

Натка не хотела конфликтов и опять старалась — меняла платья, повторно пылесосила и совсем перестала краситься. Дима не обижал Марусю, но был к ней бесчувственно и безучастно холоден.

Наташа пыталась создать семейный уют в их квартире. Большая квартира когда-то принадлежала ее родителям, и они несколько лет жили вместе. Наконец папа и мама, заработав положенную пенсию на ядерном заводе родного города Угорска, что находится в Сибири, решили переехать на родину отца в Краснодар, где купили в станице домик. Первый год родители очень скучали по Угорску, по многоснежной зиме, по морозам и сугробам. Они говорили, что в Сибири совсем другой воздух — с запахом тайги, трав и осенних дождей. В новых краях пахло необычно для них и по-другому — спелой вишней, розами и жасмином. Родители привыкали тяжело и часто звонили.

— Ната, здесь столько абрикосов! — восторженно кричала в телефонную трубку мама, когда-то так сильно любившая сибирские ранетки. Она вообще была человеком позитивным, восхищалась по поводу и без повода. Мама обожала папу, Натку и жизнь.

— Доча, это не абрикосы, а жерделы, дикие абрикосы. Мама удивляется, что они растут прямо на улице, — говорил обстоятельный папа и с грустинкой добавлял: — Самые лучшие люди все-таки сибиряки! Как Муся? Поцелуй ее от нас и привезите наконец внучку в наши теплые края.

— Хорошо, что родители далеко, — думала Наташа. — У них все сложится, они славные. Главное, они не видят, как кренится набок ее семейный корабль, как бесследно исчезли романтика в отношениях и внимание со стороны мужа. Ей было бы тяжело объясняться с ними.

Муж подчеркнуто демонстрировал абсолютное безразличие к ее кипучей деятельности и назидательно говорил:

— Как только ты заходишь домой, забывай о работе. У тебя нормированный рабочий день.

Это как раз у Наташи не получалось — постоянно звонили из редакции, совета ветеранов, общественных организаций, общества защиты животных, пожарной части и других городских служб, которые не знали, что после восемнадцати часов у журналиста Петровой начинается «домашний час» и все контакты с внешним миром прекращаются.

— Ну почему ты так реагируешь? — Наташа пыталась объясниться с мужем. — Не получается у меня выкинуть работу из головы, журналистика — это образ жизни. Если я одна дома, а другая на работе — это уже раздвоение личности, такое, знаешь, удобное состояние рассудка. Это не для меня.

— Я тебе уже все сказал. — Муж был ультимативен и немногословен.

На своей работе он уверенно поднимался по карьерной лестнице, каждый день требовал чистую рубашку, постоянно задерживался, совещался, ездил в командировки. Наташа старалась не шуметь, не мешать, когда он работал дома. Себе он это позволял. Она пыталась найти логику в «американских горках», коими стали их отношения. Когда-то это было полетом в небо, а сейчас превратилось в свободное падение на землю. Логики не было, была какая-то абстрактная схема, которая переходила в бессмысленный хаос.

Когда Натке становилось совсем грустно, она любила вспоминать, как он ухаживал за ней в институте: каждый день приходил в общежитие, на скромную стипендию покупал удивительно белоснежные ромашки с золотой серединкой. Наталья с девчонками потом гадали, любит-не-любит, и всегда у нее выходило, что любит.

— Как он на тебя смотрит! — щебетали подружки, и она соглашалась.

Они бегали вместе на вечерние сеансы в кинотеатр «Победа», потом горячо обсуждали фильмы, ездили обедать в пельменную на другой конец города, гуляли по набережной, ходили в походы, пели песни под гитару, и все вокруг восхищенно говорили: «Какая пара!»

Наташа привыкла себя убеждать, что семейные трудности — явление временное. Теперь иллюзии давно растаяли, осталась только безысходность, которая изо дня в день разъедала душу.

Смыслом жизни для нее стала восьмилетняя племянница Маруся. Последние недели Муся увлеклась куклами-монстрами. Наташа все время пыталась оградить ребенка от негативных персонажей фильмов ужасов и фантастики, но получалось плохо. Да и невозможно противостоять легендам и историям, подкрепленным мультсериалами, книгами и даже индивидуальными дневниками, над разработкой которых трудились известные художники.

— Ната, посмотри, как я покормила Катрин де Мяу, она любит пирожное.

— Девушка-кошка — это круто, ты говорила, сколько ей лет?

— Четыреста пятнадцать.

— Нам по продолжительности жизни надо стремиться за Монстер Хай.

Зачем люди изобретают монстров? Для того, чтобы объединиться и выжить? Подражать им? Сдерживать своего монстра внутри? Развить свою фантазию?

Она взяла в руки стройную Катрин де Мяу — милое создание внешне ничем не напоминало чудовище, у нее был маленький хвостик и ушки.

— В чьей душе восстал монстр, когда пытались убить Пестерева?

Глава 4 Следователь Лариса Сокольская

Угорск, наше время

Вот этого ей, конечно, не хватало для полного счастья — попытки убийства местного депутата и шума, который вокруг происшествия обязательно поднимется! Лариса не любила политику, вернее, политика ее напрягала, потому что ждать от этого можно было все, что угодно. Конечно, она хотела бы походить на следователя Каменскую, которая мгновенно раскрывает сложные преступления. Впрочем, и непосвященному понятно, что женщины, играющие следователей, — актрисы, и следователями они становятся на несколько часов или дней, что же им не раскрывать преступления мгновенно?

Почему-то считается, что женщина-следователь, проработавшая какое-то время в органах, обязательно станет мужеподобной, прекратит расчесываться и красить губы. Это было не про Ларису, она оставалась женщиной интересной, с кудрявыми рыжими волосами и синими глазами. Конечно, работа наложила отпечаток на ее характер и образ жизни. Лариса вообще забыла о свободном времени, о собственной безопасности. Следователь Сокольская заполнила личное пространство работой с утра до ночи, выездами на трупы, убийства, общение с уголовниками, общение с родственниками как преступников, так и потерпевших. Лариса привыкла к постоянным вызовам на службу среди ночи, круглосуточным дежурствам и планам по раскрытию. Семьи у нее не было, не сложилось, семьей была она в единственном числе и поэтому могла, лежа дома на диване, думать о делах служебных.

— Что мы имеем на сегодня? Очень много свидетелей: депутаты, пикетчики, которые сидели в зале, журналисты, работники аппарата и даже сам депутат Государственной думы Вабузов, которого какие-то шальные политические ветры занесли в город Угорск, на сессию городского совета.

Лариса видела Стаса Вабузова раньше только по телевизору, в жизни он оказался гораздо приятней — с открытой улыбкой и искренним желанием помочь следствию. Чтобы не задерживать заезжего гостя, Лариса начала его опрашивать первым.

— Я сидел за центральным столом вместе с председателем и слушал доклад главы Угорска.

— А вы часто бываете в Угорске? — Ей показалось, что он посмотрел на нее с сочувствием — мол, не понимает провинциалка движений большой политики.

— Я бываю здесь два раза в год — город входит в мой округ. На сессии вот впервые.

— А вы знали о повестке дня? Об отзыве?

— Конечно, знал, поэтому и приехал, меня просили из областной администрации вникнуть в ситуацию, разобраться. Люди всегда недовольны властью, слишком много вопросов жизни территории замыкается на ней.

— А давно вы являетесь депутатом Государственной думы? — Она не могла сообразить, на сколько лет избираются в Госдуму. Вабузов как будто прочитал ее мысли и мягко проинформировал:

— Депутаты Госдумы избираются сроком на пять лет, я работаю уже четыре года. Простите, что помочь вам ничем не могу — я видел, как упал депутат, потом его обступили, потом приехала «Скорая», она-то его и забрала. В общем, и все, наверное, пользы в моих показаниях нет.

— А у вас есть предположения, почему могли покушаться на жизнь Пестерева?

Он ответил ей, как будто прочел политинформацию.

— Вы же знаете, что в нашей стране много случаев, когда от рук преступников погибают российские общественные и политические деятели, и преступления раскрываются далеко не всегда.

— Спасибо, что напомнили.

— В вашем, то есть в нашем, случае человек остался жив, и слава богу, а потом, я просто уверен, вы это преступление раскроете.

Все остальные свидетельские показания были просто типовыми, словно написанными под копирку.

— Видели, как падал, видели, как «Скорая» увозила.

На трибуне в это время делал доклад глава администрации Ударников, значит, надо его тоже опросить. Ох, Лариска, политика — это когда говорят одно, делают другое, думают третье. Кто-то же покушался на жизнь и здоровье Сергея Пестерева! Из больницы о своих предположениях ей сообщили — отравление глюкозидом наперстянки, но ей нужны результаты исследования из криминалистической лаборатории.

Откладывать встречу с Ударниковым было нельзя, и она с четвертого этажа, где заседали депутаты, спустилась на второй, в кабинет главы.

У каждой секретарши, которая сидит в приемной, свои принципы. Одни секретарши молчаливые и ни слова не скажут о своем шефе, другие разговорчивые, но сходство между ними в том, что они знают о своем начальнике все. Дамочка в приемной напряглась, увидев незваную гостью.

— Яков Иванович никого не принимает, у них ЧП случилось на сессии.

— Так я как раз по этому поводу. — Лариса достала служебное удостоверение. Секретарша недовольно поджала губки.

— Я сейчас доложу, — и через минуту вернулась: — Проходите.

С главой администрации Угорска следователь Сокольская лично, что называется, знакома не была.

— Сколько сегодня новых персон в твоем расследовании! — пошутила над собой она.

— Я ничего не знаю! — с порога резко заявил Яков Иванович.

— Здравствуйте, Яков Иванович. Меня зовут Лариса Сергеевна Сокольская, я следователь.

— А, ну здравствуйте.

— Мы можем с вами побеседовать?

— Я же сказал, что ничего не знаю.

Лариса не теряла самообладания. За свою следовательскую деятельность она повидала немало вот таких резких, недовольных и возмущающихся. Рецепт был один: спокойствие, только спокойствие.

— Яков Иванович, все-таки из нас двоих мужчина — это вы.

— Ну и что? А допрашивать же вы меня собираетесь, несмотря на то, что вы женщина.

Запасы терпения у Ларисы не заканчивались.

— Я пришла с вами побеседовать — уловили разницу?

Он не хотел ни беседовать, ни видеть ее в своем кабинете. Лариса это понимала, но уходить не собиралась, а, наоборот, присела за длинный стол.

— Давайте мы не будем отнимать друг у друга драгоценное время. Я, конечно, могу вас завтра пригласить повесткой, но зачем?

— Хорошо, спрашивайте.

— Насколько для вас была рискованной ситуация с отзывом мэра? Вас действительно могли отозвать?

— Нет, не могли. Это местные бузотеры, поговорили бы и успокоились.

— То есть политической опасности Пестерев для вас не представлял?

— Ну какая большая политика в маленьком городе! Нет у нас никаких политических опасностей, это вам не Москва.

Яков Иванович в течение всего разговора заметно нервничал и очень хотел, чтобы Лариса Сокольская побыстрее покинула его кабинет.

— Я вам не помешаю? — В кабинет быстрым шагом зашел мужчина.

— Мне хотелось бы пообщаться с Яковом Ивановичем без посторонних.

— Это не посторонний, это руководитель аппарата нашей администрации, — сразу оживился Яков Иванович. — Проходи, проходи!

— Семен Палыч Чистов, — представился вошедший, и она почувствовала, что настроение у мэра, да и энергетика в кабинете буквально изменились. Яков Иванович расправил плечи, даже стал как-то выше ростом и уверенней. Прибежавшая секретарша поставила чашки с чаем и открыла коробку конфет.

— Надо гостей хорошо встречать, особенно таких очаровательных женщин, — произнес Семен Палыч. — Что же ты, Яков Иванович! — попенял он Ударникову.

Чистов буквально раздевал Ларису взглядом, он так провел глазами по изгибам ее тела, что она поежилась и подумала, что в поле его зрения обнажена куда больше, чем когда просто снимает одежду. Сокольская сделала вид, что ничего не замечает.

— Семен Павлович, а вы были на сегодняшней сессии?

— Нет, я был у начальства в области, такие дела пропустил! Так Пестерева пытались убить?

— И ты туда же! — Ударников подскочил на месте. — Да сердце, наверное. Я как раз на трибуне стоял, а Пестерев поднялся вопрос задать, покачнулся и упал. Я даже сразу и не понял.

— А какие отношения, Яков Иванович, были у вас с пострадавшим Сергеем Пестеревым?

— Да никаких особых отношений. Депутат и депутат, не хуже и не лучше других.

— Наверное, надо уточнить, — вмешался Чистов. — Пестерев — депутат активный, всегда на сессиях выступает.

— Про его инициативу по отзыву мэра знали все?

— Я вас умоляю! — Чистов явно хотел ей понравиться. — Он в области пресс-конференцию проводил со своими дружками. Об этом только ленивый не знал.

— Я, представьте себе, до сегодняшнего дня не знала!

— Но вы, наверное, только протоколы читаете, а телевизор не смотрите?

— Редко, — созналась Лариса.

— Не было здесь никакого секрета!

— А у вас, Семен Павлович, есть версии, кто мог желать смерти Пестереву?

— Почему сразу смерти? Он ведь живой? Пусть полежит теперь в больнице, здоровье свое проверит. Депутату необходимо железное здоровье.

— И все же, были у него здесь враги? Если он предлагал провести процедуру по отзыву мэра, можно ли считать, Яков Иванович, что он был вашим врагом?

— Нет, нельзя! — закричал Ударников. — Знаете, сколько желающих скинуть меня с этого кресла? — И он постучал по мебели.

— А весь список желающих вы могли бы огласить?

— Лариса Сергеевна, мэр у нас нынче переутомился, на него произвело сильное эмоциональное впечатление то, что произошло на сессии. Вы уж его строго не судите. У него переживания по поводу заговора — ну, я отзыв имею в виду, политические интриги некоторые плетут, без них никак, ни одна власть не существует, вот и нервничает он почем зря.

— Меня интересует конкретно депутатская деятельность Сергея Пестерева.

— Ну, это надо у его коллег поспрашивать, мы со всеми депутатами, уж извините, на расстоянии.

Лариса поняла, что разговор нужно заканчивать. Яков Иванович, если что-то и знает, при Чистове не скажет никогда, и сегодня он действительно на нервном взводе, хотя, может, это и его обычная практика. Лариса прежде с мэрами так не общалась и чаи не распивала. А вот что за фигура Семен Палыч Чистов — это интересно, у него просто безграничное влияние на мэра, тот даже смотрит на него заискивающе. Если кто мастак плести интриги, так это он, Семен Павлович, и повадки у него самые что ни на есть коварные.

— Я вас заинтересовал? — взглядом спрашивал Чистов и снова сверлил ее глазами.

— Если у меня будут вопросы, я вас приглашу для беседы.

Когда дверь за ней закрылась, Чистов заорал на Ударникова:

— У тебя удивительное качество — делать из людей врагов! Что, нельзя было перед этой бабой прогнуться? Тебе нужно, чтобы эта рыжая не вылезала из твоего кабинета и покопала здесь поглубже?!

Глава 5 Яков Ударников

Яков Ударников уже два года был главой закрытого города Угорска. Закрытые города жили как бы отдельно от страны, своей провинциально-секретной жизнью. Здесь также принимали в пионеры, рожали детей, клялись в любви, но об этой бурной жизни в секретке на Большой земле знали наверняка только избранные в министерствах. Так бы, может, и оставались «запретки» белыми пятнами на карте страны, но грянула перестройка, и перестраиваться начали все, в том числе Госатом, где вдруг вслух заговорили:

— Не расточительство ли это — содержать такие города, когда секреты вроде бы уже перестали быть секретами?

Перестройка закончилась, а решение по закрытым городам так и не было принято. Человечество проникало все дальше в космос, составлялись карты Солнечной системы, звезд в соседних галактиках, и нахождение сорока городов на карте страны давно перестало быть тайной, но режим закрытых городов оставался секретным, словно на Большой земле про них забыли. Складывалось впечатление, что в системе ЗАТО произошел программный сбой, зависание, и сколько ни подавай компьютеру команды, он их не слышит, а решает свои, непонятные пользователю проблемы.

Мэр Угорска — ну бывают же чудеса в политической жизни закрытых городов! — был избран всенародным голосованием. Если бы кто-то однажды сказал бригадиру городских ремонтных мастерских Якову Ударникову, что он будет мэром родного Угорска, он бы ни за что не поверил и подумал, что это чей-то гнусный пьяный розыгрыш. Власть как таковую он не любил, не понимал всего этого, никогда политикой не интересовался. Но между тем считал себя успешным: окончил десять классов, и не важно, что педагоги перекрестились и порадовались, когда выдавали ему аттестат с тройками.

Мать, гардеробщица спорткомплекса, пристроила его в училище — осваивать денежную, по ее мнению, профессию сварщика.

С девушками Яшка никогда не дружил, дичился их, а первый сексуальный опыт получил по пьянке в подворотне, причем лица своей избранницы не запомнил. Однажды он по просьбе матери пришел на дом к ее знакомой «подкалымить», сварить трубу на кухне. Работу он выполнил, деньги получил и от рюмочки не отказался. Хозяйка была несимпатичной, с крупным носом, который придавал ей свирепое выражение, но улыбка у нее была замечательная. Она смеялась и рассказывала забавные истории про ЖЭК, где работала техником, и придвигалась к нему все ближе и ближе. Она сама поцеловала его и начала раздеваться.

— Душ вон там. — Женщина кивнула на дверь, и ему ничего не оставалось, как встать и туда пойти.

— Немолодая, нос крючком, — мелькнула мысль.

Но после душа была еще рюмочка, потом еще, и мысль пропала.

Техник ЖЭКа, кроме квартиры в центре города, имела и дачу. На даче был недостроенный дом, росла картошка и кабачки, плодоносила облепиха. Яков дважды съездил к ней на дачу, чтобы помочь в уборке урожая, а когда она позвала в третий раз, то решительно сказала:

— Надо бы расписаться. Не обижу. Правда, и детей не рожу.

Яков молча кивнул и женился. Жена особенно его не напрягала, в саду работала одна, просила разве что картошку выкопать. К деньгам она относилась трепетно, была прижимиста и скуповата, но для мужа ничего не жалела. Деньги у Яшки всегда водились, во всяком случае, на «пузырек» хватало. В тихом семейном гнездышке он любил «посидеть» с друзьями, выпить, расслабиться. Жена из кухни в это время стреляла злыми глазами и шевелила большим носом, но Якову уже было «хорошо», а бабский скандал он переживал легко.

— Не нравится — вернусь к матери, — в подпитии он был храбрым.

— Не нравится, что ты якшаешься с этими алкашами! — укоряла жена и как последний довод в пользу трезвой жизни добавляла: — Скажу Семен Палычу.

Семен Палыч Чистов, родной дядя Ударникова, по жизни только и делал, что вытаскивал Якова из разных неприятностей, читал нотации, учил, как жить, и почему-то считал, что Яков ему многим обязан. От этих назидательных бесед с примерами и пословицами Якова тошнило, ему хотелось послать дядю куда подальше, но он сразу вспоминал, как тот отмутузил его за украденный кошелек, — черт Яшку попутал, и не решался.

Когда в Угорске начались очередные выборы главы администрации, Семен Палыча посетила «сумасшедшая» идея. Идея была настолько неправдоподобная, но замешенная на холодном расчете, что Семен Палыч поверил в ее реальность, — двинуть на пост мэра Угорска своего племянника Якова Ударникова. Дядя никогда не рисковал своими деньгами и деньгами партнеров, но этот политический проект ему показался настолько «лакомым», что он реально ощутил перед собой горизонт новых возможностей, поэтому риск был уместен. Самое сложное в этой ситуации было убедить главную фигуру игры — Якова.

— Хочу с тобой посоветоваться, — дядя начал издалека.

Яков сразу почувствовал неладное. Дядя был подозрительно добр, расположен к нему и вдруг решил что-то с ним обсудить.

— Выборы скоро.

— Ну. — Яшка не понимал, чего Семен Палыч от него хочет. — Ну выборы, каждый год кого-нибудь выбирают.

Дядя решил не церемониться — делать «па» перед племянником не имело никакого смысла. Яша никогда не был силен в политике, и сейчас вычурными прелюдиями можно было испугать его намертво, поэтому требовалось поставить родственничка перед фактом.

— Ты идешь в мэры, я вкладываю деньги в твою выборную кампанию, поддерживаю тебя. Думаю, что шансы у нас хорошие.

Яшка обомлел, чего-чего, а такого коварства он от Семен Палыча не ожидал. Племянник сначала взвыл, потом впал в ступор, чуть не плакал, но дядя был неумолим, сначала напорист и агрессивен, потом весел и много шутил. По его мнению, время как раз подошло, народ жаждет сейчас выбрать «своего» парня, и Яшка очень совпадает с ожиданием электората.

— Это больше не обсуждается, — закончил он разговор с племянником, и Яшка понял, что попал.

К удивлению, дома жена поддержала идею дяди.

— Ты способен на большее, Семен Палыч давно это разглядел.

— Замолчи, дура! Какой из меня мэр? Я ничего в этом не смыслю и не понимаю!

Пиарщики из Новосибирска — главной у них была кудлатенькая дамочка с поэтическим беспорядком на голове — всю выборную кампанию не отходили от Яши. Он чувствовал себя куклой-неваляшкой, которую случайно вынули из старой коробки с опилками: лупил глазами, отвечал заученными текстами, улыбался конкурентам и избирателям. Кудлатенькая сразу выдала ему два новых костюма, начищенные до блеска туфли, строго следила, чтобы галстуки на нем были соответствующие, тренировала, задавала каверзные вопросы, заставляла учить на них ответы. Так прошло две недели зубрежки, без отдыха, словно его дрессировали для выступления в цирке, где зверюшки по команде дрессировщика прыгают через обруч. Дядя появлялся регулярно, и Кудлатенькая перед ним отчитывалась:

— Сегодня изучали бюджет, проблемы образования, учились публичному выступлению.

— Как получается? — Семен Палыч все предпочитал контролировать.

— Двигаемся потихоньку. Очень сложный психотип.

Для Нелли Петровны, так звали Кудлатенькую, Яков представлял феномен из народа, которого нужно сделать политиком городского уровня. Исходный материал был очень плох, но хороши были деньги, которые ей регулярно платили за работу, и она трудилась не покладая рук. Это тело нужно было не просто переодеть в хороший костюм, поменять гастрономические привычки — дешевую водку на коньяк, научить приемам светского этикета, сделать это рефлексами, но и вложить что-то в голову, а последнее было самым трудным. Нелли Петровна как человек творческий чувствовала себя слегка Пигмалионом — был такой скульптор в греческой мифологии, создавший прекрасную статую из слоновой кости и обожавший свое творение, или профессором Хиггинсом, обучавшим Элизу Дулиттл.

Напрасно после выборов 2000 года кто-то стал поговаривать об отмирании профессии «пиарщика» и появлении новой страшилки для народа — административного ресурса. Хороший пиарщик не только административный ресурс грамотно использует, но и точно определит базу природных психологических характеристик и особенностей, присущих кандидату, чтобы правильно запрограммировать его портрет для народа. Конечно, Ударников не тянул на образы героев — мудреца, воина-защитника, борца за справедливость, царя-кормильца. После долгих дебатов решили остановиться на «хозяйственнике», но и этот образ, все понимали, лепить будет очень сложно.

— У него внутри много пустоты и сумятицы, — сетовала Кудлатенькая.

Однако пиар-технологии на то и существуют, чтобы желаемое выдавать за действительное. Отсутствие политического да и иного опыта решили рассматривать как свидетельство свежести и неиспорченности. Невыразительную внешность, немногословность кандидата она преподносила так:

— Не мастак вести разговоры, зато дело делает.

Из средств массовой информации — а то как же продвигать и пиарить кандидата? — выбрали газету. Газетные страницы, по мнению Нелли Петровны, будут скрывать напряженность кандидата, его колебания, реакцию на неожиданный вопрос, неровную речь, особенности внешности — словом, все то, что так беспощадно могут обнажить радио и телевидение. Будь ее воля, Нелли Петровна вообще бы не пускала Ударникова к журналистам. Он не только их пугался, шарахался, но и от любого простого вопроса приходил в замешательство. Нелли Петровна репетировала с Ударниковым часами, ответы выучивались назубок, но стоило журналистам на встрече задать вопрос чуть другого смысла, оттенка, как кандидат терялся, краснел, «зависал», впадал в состояние «столбняка», его тело деревенело, глаза расширялись от ужаса. Яков не мог ни двигаться, ни мыслить, бледнел, его язык прилипал к нёбу, он молча смотрел на журналистов, замерших в ожидании, и чувствовал себя приговоренным к смерти.

Везение в его выборный штаб пришло, как всегда бывает, случайно. Глеб Пахнутый, толковый молодой человек, жадный и циничный, сам появился на пороге и предложил взять его на работу. Семен Палычу Глеб приглянулся.

— Ты посмотри внимательно на нашего кандидата, интервью с ним для местной газетки сделай. Ответы за него тоже напиши. Работу покажешь мне.

Семен Палыч был человеком деловым, за хорошую работу умел платить хорошо.

Предыдущий угорский мэр был мужиком умным, деловым, но споткнулся на серьезном чувстве, называемом любовью. Более того, полюбил он своего зама, вернее, замшу, поскольку заместитель была рода женского, и звали ее Ирина Петровна, такой вот случился провинциальный любовный конфуз. В маленьком городке слухи разносятся быстро, а когда под ними есть хоть какое-то основание, то приобретают бешеную скорость. Многие знали жену мэра Анастасию Сергеевну, которая потом стала бывшей, и, конечно, сочувствовали ей.

Ирина Петровна тоже развелась со своим мужем, мэр и замша поженились и, вероятно, решили, что оставаться в Угорске, где так хорошо известна вся их подноготная и где им так активно «мыли кости», будет неправильно для их только что созданной семьи. Молодожены практически сбежали из города, уволились, уехали в одночасье, не простившись даже с чиновничьим аппаратом. Долго еще в Угорске пылали поленья в костре людских пересудов, но пришли новые выборы, появились новые проблемы, и про ушедших, бывших теперь вспоминали редко.

Социологические исследования, а у Семен Палыча было все по науке, показывали, что народу Ударников понравился, но немного простоват, мужиковат, немногословен. На встречах с избирателями говорила в основном Нелли Петровна как доверенное лицо кандидата. Яков где-то надувал щеки, где-то улыбался, а где и просто сидел молча, взирая на свое доверенное лицо. Его спасало то, что народу на встречи приходило мало. Местная газета пестрила его интервью, денег на выборы дядя не жалел. Глеб нашел для публикации «правильные» вопросы и отвечал на них тоже правильно.

В какой-то момент Якову вдруг понравилась суета вокруг него.

Ему казалось, что он даже стал выше ростом, шире в плечах. Только вот с улыбкой никак не ладилось — она была вымученной, страдальческой, рот некрасиво щерился, показывая редкие зубы. Но в остальном он был собой доволен, как и жена, с удивлением наблюдающая за его сказочными превращениями. Якову нравились собственные фотографии, расклеенные по городу, где он в красной рубахе серьезно смотрел вдаль и «думал» о судьбах города, и уже забылось, как мучительно он позировал фотографу, как учащалось сердцебиение, холодели руки, становился влажным лоб. Все-таки полезная штука — пиар, хотя и дорогая!

В ночь, когда стали известны результаты выборов Угорска и Ударников обошел всех своих конкурентов в первом туре, он страшно напугался и запил. Дядя быстро его разыскал, затащил в ванну и, поливая холодной водой, зло говорил:

— Ты теперь мэр, городская икона, нельзя напиваться как свинья! Будет много работы, — и, прощаясь, произнес: — Завтра чтобы был в форме, заеду в десять, поедем на телевидение, будешь благодарить народ за доверие.

Глава 6 Семен Палыч Чистов

Семен Палыч умел добиваться желаемого. Он приехал в этот город вслед за женой, которая родилась в Угорске. Институтская красавица хотела жить под крылом у родителей, ничем себя не обременяя. Однако ее отец, известный по тем временам доктор, был других взглядов. Семен ему не очень нравился, но с выбором дочери доктор смирился.

Семен Палычу от природы досталась железная хватка, он пошел в своего отца, деревенского кузнеца, который никогда не отступал перед трудностями. Его, единственного сына среди оравы сестер, родители выучили в городе и очень гордились тем, что у Сеньки «институт за плечами».

Семен брался за любую работу, кроме нищей зарплаты инженера, он получал деньги за разгрузку ночных машин с хлебом, за разгрузку товарных вагонов. Потом, когда началась перестройка, он так вписался в это время, как будто вся «ловля рыбки в мутной воде» была организована специально для него. Продавал и покупал компьютеры, редкоземельные металлы, жвачку и кока-колу, словом, брал в оборот все, что продается и покупается.

Для семьи, жены и дочери, он построил дом, вернул тестю долги, взятые под строительство. Когда хорошо встал на ноги, на него «наехали». Три качка явились к нему в офис и, поигрывая бугристыми мышцами, пригрозили:

— Не заплатишь долю от дохода, можешь лишиться всей партии компьютеров!

Семен был не робкого десятка, в институте занимался боксом, но лезть на рожон не стал.

— Приходите через неделю, поговорим.

— Говорить с тобой не о чем. Через неделю отдашь бабки! — И назвали сумму, от которой Семен остолбенел.

Неделю он потратил на то, чтобы создать свой «отряд самообороны». Ребят подбирал по рекомендациям, и когда через неделю «качки» появились опять, они получили серьезный отпор. Во время драки были сломаны носы и ребра, а уж количество синяков никто не подсчитывал. Парни с мышцами от своих претензий отказались, но Семен теперь все время жил с чувством, что кто-то придет и заставит его делиться. Он укрепил «охрану», перевел деньги в производство молока и сыра, купил новейшее оборудование и открыл компьютерный клуб. Когда его ребята уходили из «охраны» в бизнес, он не терял с ними контактов. Семен на первых порах помогал им и даже давал в долг без процентов.

В закрытом Угорске он прижился, несмотря на то что первое время ему было странно каждый раз показывать пропуск. У них в деревне дома никогда не закрывались, а место, где хранился ключ, знал каждый. Останавливаться для досмотра на КПП — контрольно-пропускном пункте — он привык, ко всему привыкает человек. Семен Палыч привез в город младшую сестру, от которой сбежал муж, с сыном Яковом, помог с квартирой.

— Яков не нашей породы, — твердил он сестре. — Учится кое-как. Присматриваюсь к нему, но ничего путного пока не наблюдаю.

Сестра только вздыхала и молилась про себя, чтобы Семен ей продолжал помогать, одной Якова ей было не потянуть. Другие сестры осели в деревне, жили трудно, у каждой имелась своя семья.

Раз прибилась к Семену, значит, надо держаться за брата — так она думала. Брат крепко стоит на ногах.

Семейная жизнь Чистова не складывалась. Красавица-жена оказалась взбалмошной, капризной и своенравной, покупка хороших тряпок и желание отдохнуть всегда были у нее на первом месте. Он бы и пережил ее дамские выкрутасы, но она была холодна в постели. Семен вначале даже пытался наполнить их отношения романтикой, потом махнул рукой и списал все неудачи на физиологическую несовместимость. Мужская энергия требовала выхода, и он его нашел, благо в каждом городе есть целые легионы одиноких женщин. Такие женщины отчаянно доказывали, что они могут быть сильными — водить машину, быть директором, — но все время находились в поиске «женского счастья». Их выдавали глаза, печальные и тревожные, и Семен легко их завоевывал. Он давал им самое главное — мужскую нежность и ощущение любви. Как мужчина он полностью соответствовал их представлению о герое — был высоким, приятным, образованным и честным, потому что не собирался жениться и никому ничего не обещал. У них не было к нему предложений почистить ковер или сходить за хлебом, с этим они справлялись сами, он наполнял их жизнь эмоциями и иллюзиями. Такие женщины, изголодавшись по вниманию, сексу и мужской ласке, верили в красивую сказку и были его многочисленными мимолетными увлечениями. Он даже называл их одинаково: «лапочка», и не было риска спутать одно имя с другим и нанести барышне душевную травму отношениями без будущего. Настоящее с ними Семена устраивало.

— Лапочка, конечно, я тебя люблю, — признавался он каждой, и они его боготворили.

Когда молочный бизнес Семена Палыча вдруг начал давать сбой — появились конкуренты, городской рынок сбыта был ограничен, требовалось выходить на область, чтобы удержаться на плаву, — с партнерами состоялся серьезный разговор.

— Я против выхода в область. Там высокая конкуренция, наша продукция не пойдет, плюс транспортные расходы выйдут в копеечку, — говорил один партнер. Другой добавлял:

— Надо покупать новую линию, новый завод. Оборудование стареет, мы не меняли его несколько лет.

— Давайте сначала посчитаем. — Семен был прагматиком. — Думаю, что оборудование действительно надо обновлять, но и без области мы не сможем. Снижать объемы продукции нельзя, а в Угорске продукция не расходится. Нужно подумать о новой линейке продуктов, нужны инвестиции. Учтите, что банки повышают процент на кредиты.

К общему знаменателю на партнерской встрече не пришли, но Семен рискнул и вложился в оборудование. Он почувствовал неладное через две недели, когда запустил склад под новую продукцию и заключил договора с областью. Причины своего беспокойства Семен так и не понял, но с того дня привык доверять интуиции.

Следующей ночью ему позвонили:

— Ваш завод горит!

Он приехал, когда огонь догорел. В пепле и углях от большого костра валялись мелкие металлические осколки: трубы, бидоны, переходники. Завод исчез, растворился в пламени пожара, и доказать, что оборудование перед пожаром вывезли, было практически невозможно.

— Сгорело все подчистую, — сказал пожарный, отряхивая копоть с комбинезона. — Что же вы противопожарную безопасность не соблюдали? Тоже мне, бизнесмены! Чудилы!

Семен глотал черную пыль, и одна мысль не давала ему покоя:

— Кто?! Кто это сделал?! — И он завыл громко и протяжно, как смертельно раненный зверь.

Тогда у него остался только компьютерный клуб с мизерным доходом, а он уже привык вкусно есть, любить красивых женщин и слушать хруст денежных купюр. Существуют люди, которые при ударах судьбы сразу теряются, уходят в депрессию или запой, но это было не про Чистова. Неприятности его закаляли, делали крепче и сильнее духом. Его жизненные силы при неудачах увеличивались в геометрической прогрессии. И если судьба заставляла его делать шаг назад, то следующие шаги были только вперед, и их было неизмеримо больше.

Он начал все сначала: нашел новых партнеров с криминальным прошлым, с московскими связями, удачно провернул пару противозаконных сделок. Семен Палыч считал, что с криминальными структурами договориться легче, чем с чиновниками, да и помочь они могут практически во всем, надо лишь разово рассчитаться деньгами или договоренностями. Разово! А чиновники будут тянуть из тебя деньги всю жизнь. Они могут перекрыть бизнесменам пути развития, выжимая взятки за любые документы разрешительного характера, вот и получалось, что уголовники честнее чиновников.

Семен обновил охрану и все время думал о качественном витке, который поможет изменить ситуацию — сделать ее устойчивой и приносящей доход. Идея пришла в голову, когда он зашел в свой компьютерный клуб и наблюдал за тем, как ребята лихо управляют различной техникой — автомобилями, самолетами, моделируют военную и другую реальность. Они словно вдыхали в нее жизнь, оставаясь за кулисами. Откуда в сознании всплыло:

— Манипулируют, как политики!

Почему вдруг «политики», он не знал, но внутреннему голосу сразу поверил.

Политикой Семен Палыч особо не интересовался, он всегда думал, что политический бизнес — это прежде всего продажа и покупка партий. Он начал изучать вопрос системно и основательно, как подходил всегда к любому делу. Познакомился с пиарщиками и начал изучать политические технологии.

— Пробиться к власти сейчас невозможно, — рассуждал Семен. Он теперь хорошо ориентировался в политической ситуации Угорска.

— Это примерно как горлышко у бутылки — чем уже, тем меньше там места. К горлышку надо пробиться или тряхнуть бутылку, чтобы освободить себе место. В любом варианте есть «подводные камни».

Семен Палыч даже «соорудил» политическое движение, придумал ему название — «За народную власть!». Получилось немного длинно и витиевато, но для людей представительно.

Семен понял, что можно надеяться только на очередную «волну демократизации». Политические процессы в нашей стране непредсказуемы, набирают обороты внезапно, потом к ним добавляются ураганные ускорения, которые сметают все и вся на своем пути. Маленькие города тоже попадают в эту воронку и меняют свои политические направления, отторгая прежних лидеров, значит, ему надо подождать. Ждать и поворачивать ситуацию в свою пользу он умел. Судьба снова может дать ему шанс в Угорске, теперь это будет политический проект, и нужно делать ставку на своего, например на Якова. Самому Семену эта задача была вряд ли по плечу, слишком тяготели проблемы репутации, но ему в этой ситуации даже больше нравилась «тренерская работа». Риск был настолько велик, что он почти перестал спать, на время забыл про своих женщин, напряжение его организма и души зашкаливало, как стрелка спидометра. Семен любил изречения древних и на этот случай нашел подсказку:

«Больше всего рискует тот, кто не рискует».

Он все сделал правильно и теперь праздновал победу. Победу, которую он заслужил. Но одной победы Семену недостаточно, удачу надо удержать любой ценой.

Глава 7 Заключенный.

Угорск

Пятьдесят лет назад

Заключенный вел дневник, он прятал его в наволочку, вместе с единственной фотографией. Место не бог весть какое, но пока не подводило. Ему было важно записать все, что он чувствует, видит, что происходит вокруг. Они лишили его права переписки, посадили на долгих десять лет, но не отняли разум, умение и желание писать, и он будет это делать. Им поддаваться нельзя, а иначе можно сойти с ума в этом лесу.

Он так и не смог освоить «феню» — воровской жаргон, не любил играть в карты. Карты в лагере были единственным развлечением. Если фабричной колоды не находилось, заключенные изготавливали карты сами — пережевывали хлеб, из него получался великолепный клейстер. Затем из подручной бумаги, книг, картона, тетради нарезалось тридцать шесть прямоугольников стандартных размеров шестьдесят три на восемьдесят восемь. Рисунок наносился искусниками по трафарету. Заключенный понимал, что игра в зоне — это попытка разнообразить жизнь острыми впечатлениями. В лагере играли не просто так, а «под интерес». «Интересом» могла стать и человеческая жизнь. Игры всегда проходили с громкими криками, нервными срывами, конфликтами и угрозами.

Он рассказывал другим заключенным, что карты в России появились во времена Ивана Грозного, стоили дорого, их даже перевозили в специальной дубовой таре. Каждая фигура в картах — это исторический персонаж.

— Так что это не просто дама Пик, а богиня мудрости Афина, а король Бубен — Юлий Цезарь.

— Ох, умный ты, фраерок! — говорил ему «смотрящий» Мартын. — Умный не по годам, оттого и сидеть будешь долго, — вокруг засмеялись.

В зоне была четкая субординация. Мартын, пользующийся у зэков авторитетом, относился к нему как к блаженному и даже однажды после утренней проверки сунул ему в карман кусок сала с хлебом.

— Хавай, а то ходишь, как скелет, обтянутый кожей.

Он действительно сильно похудел и все время хотел есть. Каша из прогнившего пшена не лезла в горло, а в супе плавала одна капуста, липкий хлеб разваливался на неровные комки. Желудок отказывался переваривать такую пищу.

Заключенный вонзился зубами в белое с розовыми прожилками сало, от беспомощности текли слезы. Он заталкивал его в рот кусками и презирал себя. Взял подачку от Мартына. Нестерпимо хотелось есть.

Заключенные строили объект «Центральный» — так назывался огромный котлован, где они работали днем и ночью. Они рубили просеку, сосны натужно скрипели, зимой — громко и протяжно, летом — тихо и неодобрительно. Здесь часто хоронили людей, на могилах ставили деревянные кресты, а если не успевали, то просто втыкали палку. За три года работы на котловане выросла роща черных палок, одни потом зарастали, заваливались от дождя и ветра, другие стойко переносили неприятности, словно ждали, что придет кто-то, положит цветы и вспомнит ушедшего в мир иной добрым словом. Заключенный уже не знал число умерших, «лагерников» за людей не считали, стране в неограниченном количестве нужны были кадры для строек.

— Здесь строится секретный город, — услышал он однажды от огэпэушника, который ежедневно контролировал вверенный ему объект.

— Выход заключенных в день — пятьсот человек, — докладывал он начальству.

— Значит, еще ребят привезут, — подумал заключенный. — Тех похоронят, а других привезут, и так — до полного физического износа.

Кроме большого котлована, на стройке была еще высокая труба, дымившая ядовитым желтым клубом. К трубе посылали только «смертников». Когда дул ветер, труба сильно раскачивалась, и люди, работавшие там без страховки, падали и разбивались насмерть, и роща осиновых колов принимала новых обитателей.

Тиран проклятый, тебе — радость, Опять хороним мы друзей. Совсем немного нас осталось, Танцуй и радуйся, злодей.

Глава 8 Наташа и телевидение

Угорск, наше время

Наташа уставала на работе, телевидение требовало полной отдачи. У нее все меньше оставалось сил на то, чтобы в доме царили мир и покой. Маруся поступила в музыкальную школу, и надо было покупать пианино. Возвращаясь с работы, Наташа мысленно включала «кнопку дом» и, казалось, переходила в спокойно-домашнее состояние. Утром включалась другая кнопка — «работа», ее тело наполнялось бурной энергией, и она была готова ринуться в бой. Такой психологический тренинг пока ее выручал.

— Хороший парень Саша Штерн и совет мне дал правильный, работающий, — сколько раз она мысленно его благодарила.

Коллектив, в котором работала журналист Наташа Петрова, был молодой и, как теперь модно говорить, креативный. Телевидение для всех, кто принадлежал этому сообществу, представляло тонкий и ранимый организм. В его телевизионных клеточках постоянно происходило движение, они насыщались идеями, как кислородом, делились, объединялись, намечали новые точки роста, питались информацией, многократно увеличивались в объеме, выплескивали эту информацию в реальность. Уже ее, измененную действительность, пытались освоить многочисленные съемочные группы. Мир снова распадался на множество осколков и интерпретаций, благодаря чему реальность становилась глубже, ближе и понятней. Прежние восторги и надежды могли смениться неврастенически-тоскливой зависимостью. Все это проносилось на небывалых скоростях — от мыльных опер, выступлений Кашпировского, войны в Чечне до реалити-шоу. Вот такая она, динамика телевизионной жизни, катализатор изменений и эталон происходящего.

Молодая женщина с именем Клио, что означало «прославляю» — муза литературы и искусства, которую телевизионщики лихо произвели в свои покровители, изображалась с очень выразительным, одухотворенным лицом, со свитком папируса или пергамента в руке. Она, наверное, хотела, чтобы действительно прославлялись подвиги героев и правителей, а не смаковались насилие, жестокость и подробности убийств. Но древние не могли предполагать, что жизнь будет подчиняться телевизионному рейтингу, и совсем бы не поняли, почему печальная повесть о зачарованной девушке-птице, нежное «Лебединое озеро», станет ассоциироваться у нас в стране с правительственным переворотом.

Человек любой профессии — филолог, продавец, маляр, физик, водолаз, историк, — соприкоснувшийся однажды с телевизионным организмом, был захвачен, порабощен и вовлечен в его глубины, «отравлен» и «зазомбирован эфиром». Он еще не понимал, что происходит на этой шумной, яркой территории, но уже ощущал себя частью телевизионного нерва до покалывания кожи. Без получения таких импульсов человек уже не может дышать, чувствовать, двигаться, жить. В этом на первый взгляд броуновском движении, а на самом деле в гармонии, он не в силах остановиться, он все время должен брать новую высоту и положить все самые замечательные качества к ногам единственного желания — быть первым в профессии.

«Телевидение — великий обман», — часто произносил директор и главный редактор угорского телеканала Игорь Серых, и эта мысль была абсолютно верной.

Политологи награждают телевидение пышными титулами: «великий арбитр», «четвертая власть». Телезрители искренне верят, что оно контролирует всю страну и организует в ней перемены, не подозревая, что телевидение могущественно лишь тогда, когда по «ящику» говорят то, о чем и так уже думают телезрители. Остальное все игра, политическая, рекламная, но очередь жаждущих выиграть миллион никогда не кончается. Надежды, которые возлагаются на телеэкран, только множатся.

Наташу удручал тот факт, что телезрители путают местных журналистов с сантехниками, адвокатами, депутатами, с героем мультфильма «Аркадий Паровозов», потому что требуют немедленно заменить унитаз, убрать с газона машину и очистить двор от мусора. То, что сами жильцы могли бы провести у себя во дворе субботник или не засорять канализацию, им даже в голову не приходило.

Очередная бабушка жаловалась, что во дворе у нее убрали скамейку.

— Ноги у меня больные, иду из магазина, негде присесть. Приезжайте, посмотрите, — говорила она.

— Вы в свой ЖЭК звонить пробовали?

— Нет, сразу к вам. Уж помоги, доченька.

Наташа вздохнула и набрала номер ЖЭКа.

Критического материала про ЖЭК не получится — скамейку забрали на ремонт, объявление об этом повесили на подъезде. Бабушка, наверное, не обратила внимания на объявление, написанное мелкими буквами, информация в итоге не стоит выеденного яйца. Но что же делать, если пенсионеры привыкли по всяким пустякам звонить на телевидение, приходится соответствовать службе быстрого телевизионного реагирования — сделала она вывод.

Экран компьютера мигнул, появился вопросительный знак и вытащил за собой курсор. Сегодня по плану — три съемки, она набрасывала вопросы, помечала главное. Наташа не давала себе расслабиться, чтобы ее сознание не заполнила оглушающая пустота, которая сразу начинала выгрызать ее изнутри.

— Хватит страдать по декорации благополучной семейной жизни, — сказала она вслух. — Сделай полезное дело — бабушке про скамейку расскажи, порадуй.

Компьютер, который она считала живым существом, вдруг моргнул и выплюнул на почту письмо с неизвестной «электронки», которое адресовалось персонально ей.

— «Не мучай нас, это подло. Оставь его в покое. За все придется платить».

В письме была картинка незнакомого человека с выколотыми глазами.

— Кошмар, — прошептала она. — Не зря меня подруга и одноклассница Светка предупреждала, что не может редакция существовать без коварства и гадости!

И тут же себя одернула:

— Что же я сразу придумываю? Может, это просто спам, их нынче вон сколько развелось, не успеваешь отбиваться. Глупость, может, удалить и забыть, словно ничего не было? — Она немного подумала и решила, что обязательно расскажет Саше Штерну.

Штерн работал на телевидении последние месяцы, ждал окончательного оформления документов. Он уезжал в Израиль, на историческую родину, на ПМЖ. Отбывал он не один, а с женой Дорой и взрослой дочерью. Отъезд в другую страну нынче никого не удивляет, это не 80-е годы, когда эмигрировали в Израиль его старшие братья — словно бежали, оставив матери талоны на масло, водку и стиральный порошок.

Желание уехать сидело у старших детей в генах — их отца, врача от Бога Иосифа Штерна, сначала называли лучшим врачом СССР, а потом обвинили в сговоре с троцкистскими диверсантами. Вместе с ним на скамье подсудимых оказались его коллеги, Коган и Андрашевич. Это дело называли самым громким — вредителями были сплошь еврейские профессора-медики. Обвинение утверждало, что они действовали по заданию террористов. Иосифа Штерна забрали прямо из операционной, и он бесследно сгинул. Старшие сыновья побоялись приехать на похороны матери из политических соображений, но все время звали к себе младшего Штерна, и он наконец решился. Три месяца они с Дорой учили на курсах иврит, продали из квартиры все, что можно было продать, чтобы не тащить багаж, мечтали, как сложится их жизнь в Хайфе. Одно только мучило Сашу Штерна: как сможет он там без любимой работы? Но показывать свои сомнения он никому не хотел.

— Наташка, на эту историю надо «забить», не разбираться с ней. Какой-то гаденыш тебе нервы портит или гадина. Он и хочет, чтобы ты сорвалась, помучилась, попереживала, а ты не поддавайся на провокацию, «забей», и все. Вот как я тебя тут одну оставлю? Боязно, пропадешь без меня… Давай я тебе для поднятия настроения анекдот расскажу.

— Абрам, где ты достал себе такой костюм?

— В Париже.

— А это далеко от Угорска?

— Ну, примерно пять тысяч километров будет.

— Подумать только! Такая глухомань, а как хорошо шьют!

— Саша, ты все свои еврейские анекдоты привязываешь к Угорску, уже заранее скучаешь, — грустно сказала она.

— Дай слово, что приедешь к нам в Хайфу!

— Какая Хайфа, Саша, я к родителям в Краснодар собраться не могу.

— Девочка, Хайфа круче Краснодара!

— А Угорска?

— Угорск пока круче. — И они расхохотались.

Происшествие на сессии не давало ей покоя, она вспоминала запрокинутое лицо Сергея, голубые жилки на руках.

— Кому же помешал Пестерев?

Наташа выделяла его среди других депутатов: он обладал какой-то особой энергетикой, внутренним светом. При встрече с ней он говорил всегда одну и ту же фразу, как будто набирал одни и те же цифры на телефоне:

— Как успехи на ниве журналистики? — Натка всегда отвечала ему «по-разному» или просто улыбалась, а однажды он изменил своей привычке и сказал:

— Какая вы красивая, Наташа, и материалы у вас тоже красивые, в общем, запишите меня в свои поклонники. Я могу рассчитывать на первую десятку?

Она так растерялась и покраснела, стушевалась, что не нашлась что ответить. Не могла же она всерьез ему сказать, что в списке ее «поклонников» — только возрастные бабушки, которые любят «Наташу из телевизора», звонят ей на работу, интересуются ее здоровьем и погодой на завтра, и что у нее кончается терпение при общении с ними! Для остальных Наташа — просто «хороший парень», но знать это Пестереву совсем не обязательно. Она, конечно, навестит его в больнице и сама попробует разобраться в том, что произошло. Ей понравилась рыжеволосая следователь Лариса Сергеевна, Наташа вообще любила женщин необычных профессий, но с журналистом все будут откровенней, чем со следствием. А там, где с ней будут осторожны, она попросит о помощи Светку, свою единственную подругу и уникальную личность — Светка разговорит кого угодно.

Вот только к мэру, пожалуй, ей не подобраться, но она изучит территорию вокруг так основательно и глубоко, что сделает выводы и про мэра. А выводы должны быть четкие. Кто имеет отношение к отравлению Сергея Пестерева? И что, интересно, обнаружило следствие при осмотре помещения? Кто и как подсыпал злосчастный глюкозид? Происшествие казалось ей нереальным — может, это вообще пищевое отравление? Такое тоже случается, и она бы с удовольствием согласилась с этой бытовой версией, если бы не одно обстоятельство: Пестерев затевал отзыв главы администрации, что было слишком серьезным ударом по власти, а власть умеет защищаться. Ударников не из тех, кто может принимать решения, значит, рядом с ним есть человек, который и отравил Пестерева. Этого человека надо вычислить, его надо найти, и она попробует помочь Сергею, не зря ведь он просился в десятку ее поклонников, а Наташка из тех людей, которые не бросают в тяжелые времена. Ей казалось, что как раз такие времена наступили для Пестерева.

Глава 9 Сергей Пестерев

Угорские депутаты Сергей Пестерев, Дмитрий Рогалин и Александр Сидоренко друзьями не были. Их скорее объединяло общее понимание политической ситуации в городе, впрочем, у каждого были свои мотивации, интересы и одно место работы — ядерный завод. Основное назначение завода, как было прописано в секретных документах, — «производство плутония для ядерного оружия».

За долгие пятьдесят лет работы завода плутония напроизводили столько, что он был уже стране не нужен, но у завода появилась новая задача: хранение того, что наработали, этого самого плутония. Объекты оборонного комплекса потихоньку выводились из эксплуатации, и завод жил непросто.

Ядерная безопасность обеспечивалась современными технологиями, специальным оборудованием и не менее специальными кадрами, обслуживающими ядерно-опасное производство, среди которых значились и местные депутаты.

Проектировщики завода в далекие годы решили защитить предприятие от возможных ядерных ударов с воздуха и разместили производство на глубине 250 метров от поверхности земли. Поэтому на работу, на завод, ехали в спецэлектричке, поезд шел минут сорок. Когда-то в электричке не возбранялось играть в карты, сколько игр повидали старые окна поезда: тысяча, двадцать одно, наполеон, мушка, стукалка, горка, тетка, безик, вездесущий дурак и, конечно, покер! Только и слышно было в электричке:

— Ходи.

— Дама.

— Другие козыри.

— Ты блефуешь!

Блефовавший не выдавал себя ни одним движением, иначе проигрыш.

Играли сменами, вагонами, парами, командами и в порыве картежной страсти совсем не замечали время в пути. Карты потом запретили, поэтому пассажирам приходилось рассматривать темные стекла да афиши заводских мероприятий, что налеплялись в вагонах во множественном количестве.

В секретных лабораториях-подземельях изучались свойства одной из самых загадочных частиц — нейтрино, которая образуется в активной зоне реактора. В глубоко залегающих геологических пластах, на заводских полигонах, хранили жидкие радиоактивные отходы.

Высокие технологии, смертельная доза облучения, ядерная безопасность — все эти понятия были так близки и так соприкасались между собой, что работники давно привыкли и к тому и к другому.

Сергей Пестерев любил свою лабораторию, где мигали лампочки на стендах, сообщая стабильные параметры химической реакции. Ему нравилось такое утро, когда в лаборатории было пусто, цветной радугой светились колбы, выгибались аллонжи, соединяя стеклянные части приборов, и даже бутыль Вульфа — простая склянка с тубусом — казалась верхом утонченности.

Он вдруг подумал, что все они, работающие на ядерном заводе и живущие в этом городе, связаны невидимой для глаза химической реакцией и, несмотря на различия химических свойств компонентов, то есть разности человеческого материала, как катионы из раствора, осаждаются одновременно.

Пестерев получил распределение в Угорск после окончания Томского института. Когда-то его родной Физтех казался схожим с Царскосельским лицеем пушкинских времен: та же широта образования, яркие педагоги, независимость суждений, которую приходилось терпеть преподавателям общественных наук. Студент Пестерев был одним из тех, кто на семинарах сомневался в непогрешимости классиков марксизма-ленинизма.

«Как меня не отчислили за «неидеологические взгляды»!» — все время удивлялся он.

Непременными атрибутами студенческой жизни были также регулярные поездки в Москву, на практику в базовые научно-исследовательские институты, в допотопных поездах с медлительными паровозами и вагонами начала века, песни под гитару и споры до хрипа, как обустроить Россию.

Сейчас взгляды депутата Пестерева тоже идеологически хромают — не вступил он в известную партию большинства, не примкнул к либералам, а пытался остаться самим собой. Как обустроить Россию — ответа он так и не нашел.

Его воспитала бабушка. Единственная бабушкина дочь Татьяна, его мама, умерла при родах. Бабушка рассказывала, что его отец сильно горевал, завербовался на далекий Север, да так и сгинул.

— Исчез. Наверное, погиб, иначе бы обязательно дал о себе знать, — говорила бабушка.

Сергей перевез в Угорск бабушку, которая давно вышла на пенсию и требовала у него правнуков. Они продали комнату в Питере и обосновались в шикарной квартире маленького городка. Всю жизнь бабушка проработала библиотекарем, и он хорошо помнил запах своего детства — запах книг. В первом классе она привела его к себе на работу.

— Какой большой вырос мальчик! — удивлялись сотрудницы, милые тетушки в кружевных воротничках.

— Я уже первоклассник! — гордился Сережа.

— Мы пришли записываться в библиотеку, — объявила бабушка и заполнила ему настоящий формуляр с жесткими картонными корочками.

Правда, он еще слышал, как «кружевные тетки» шептались у них за спиной.

— Вырастила без матери и отца. У самой мужа не было. Жалко парнишку. Что он узнает, кроме библиотеки!

Первый их поход в библиотеку был праздником, с тех пор его формуляр только толстел. Бабушка обладала удивительным чутьем — давала ему читать то, что он непременно хотел прочесть. Сначала это были «Два капитана» Каверина, и он мечтал походить на Саню Григорьева и ненавидел Николая Антоновича, потом был Джек Лондон и вообще вся мировая приключенческая классика: и Жюль Верн, и Вальтер Скотт, и Фенимор Купер. Она научила его не только любить книгу, но и обсуждать прочитанное, и они говорили о чести, счастье, о друзьях и совсем не волновались по поводу чужого достатка и богатства.

Однажды он спросил про родителей, бабушка словно ждала этого вопроса.

— Отец был хороший человек, только слабый. Это было очень трудно — воспитать младенца без матери. Он испугался и уехал.

— А ты? Ты же не испугалась!

— Я другое дело, я сильная.

Сережа с сомнением посмотрел на худенькую бабушку.

— А мама? Какая была мама?

— Очень красивая. Она тебя любила.

— Я ее тоже любил.

— Давай я лучше расскажу тебе про твоего деда. Твой дед был настоящим человеком, ярким, самобытным.

Бабушка всегда говорила правду, и он ей верил. У бабушки получалось, что самым главным человеком в их жизни был дед. Сережа не совсем понял, что такое «самобытный», но про настоящего человека ему понравилось. Он как раз прочитал Бориса Полевого. Сережа представлял, как его дедушка взорвал фашистский штаб или дрейфовал на льдине, льдина трескалась, лопалась, и он исчезал в черном океане. Следующая история была про дедушку-летчика, который испытывал новый самолет, потерпел крушение и не смог катапультироваться. У мальчика накопилось много таких героических историй, бабушка не говорила, как умер дед, а Сережа не спрашивал, он видел, как ей было больно об этом говорить. Они были на этом свете только вдвоем.

Бабуля не советовала ему, какую профессию выбирать, и он определился сам: будет заниматься физикой, хотя в школе он любил самодеятельность. Педагог, который был для мальчика авторитетом, сказал:

— Физика — это серьезно, не то что песни и пляски. — Под ними учитель как раз понимал участие в школьной самодеятельности.

У них была крепкая энергетическая связь родственных душ — бабушки и внука, и он чувствовал, что сейчас она переживает отсутствие у него девушки.

— Сережа, тебе пора обзавестись семьей.

— Бабуль, ты что, мне зла желаешь?! У нас кто женился, давно разбежались.

— Не придумывай, Сережа. У меня здоровье плохое, могу не увидеть твоих детей.

— Мы так не договаривались.

В институтских девушек Сергей не раз влюблялся. Но представительницы прекрасного пола через какое-то время исчезали с его территории, а он не предпринимал активных действий для их поиска.

Марина появилась в его жизни случайно. Она сама подошла к нему на праздновании дня рождения общего знакомого и пригласила танцевать. Пестерев крепко обхватил ее талию, вел партнершу чувственно и так умело, что Марина едва переводила дух.

— Почему я не видела его раньше? — задала она себе вопрос.

У нее как раз был период «поиска партнера». Она пыталась завести роман с командированным из Москвы, что приезжал к ним на завод, но получилась просто постель без продолжения. Потом был еще один командированный, из Омска, но и там вышел «полный облом»: он готов был встречаться с Мариной наездами, но бросать семью в его планы не входило. Правда, омич оставил на память о себе драгоценности, первое время на подарки он был щедр. Когда командировки и встречи прекратились, Марина долго звонила в Омск по сотовому и слушала ответ:

— Абонент не отвечает. Абонент недоступен.

Когда на ее личном пространстве опять установилась тишина и кавалеров не просматривалось, в поле зрения оказался Пестерев. То, что он не проявлял знаков внимания после вечеринки, Марину не беспокоило.

Она сама проявляла инициативу, приглашала его в кино, в клуб и ждала инициативы от него, а он не торопился и на ее «тонкие намеки» не отвечал и не давал понять, что она ему небезразлична. Помучившись несколько месяцев, девушка решила обострить ситуацию и создать такие обстоятельства, чтобы он сделал выбор. Пестерев ей казался немного старомодным, занудным, но пока лучших вариантов не было. К тому же у него имелась прекрасная квартира в центре города, это перевешивало все недостатки.

В субботу Марина без приглашения пришла к нему домой с чемоданом.

— Сережа, в общежитии ремонт, мне пока некуда приткнуться. Можно я перекантуюсь несколько дней у тебя? — Марина сделала страдальческое лицо.

— Проходи, конечно, что-нибудь придумаем. — Она застала его врасплох, и первый раунд был выигран.

Бабушка очень удивилась, когда увидела на кухне девушку.

— Меня зовут Марина, я несколько дней у вас поживу. Сергей разрешил. — В разговоре с бабушкой она тоже проявляла инициативу.

— Сережа, это серьезно? — спросила его бабушка.

— Мммм… не знаю, — услышала в ответ. Второй раунд тоже закончился в пользу Марины. Свой чемодан она сразу поставила в комнату Сергея, и бабушка больше вопросов не задавала.

Все полгода, что Марина жила у Пестеревых, она очень старалась выглядеть образцово-показательной хозяйкой, записывала бабушкины рецепты, помогала ей готовить то, что любит Сережа, покупала продукты. Вечером она вела с бабушкой длинные беседы за чашкой чая, кивая и соглашаясь во всем. Раздражение на эту семейку нарастало, как ком. Сергей относился к ней подчеркнуто ровно, спал с ней, нахваливал ее пиццу, ходил в гости к друзьям, но ничего, что можно с натягом назвать любовью, к ней не испытывал и предложения не делал. А Марина очень хотела замуж, ее время уходило, иссякало, как песок в песочных часах.

Помогла, к ее удивлению, бабушка. Как-то вечером Марина подслушала их с внуком разговор:

— Сережа, тебе не кажется, что нахождение у нас Марины становится двусмысленным?

— Не кажется, бабуль. Меня все устраивает, Марину тоже, и не забывай, я ее не звал, она пришла сама. Ремонт в общежитии, конечно, затянулся. Хочешь, я спрошу, когда она съедет?

— Сережа, ты уже дал повод, чтобы она не просто пришла, а осталась у нас жить и, заметь, никуда уходить не собирается. Надо делать предложение.

— Не хочется, как-то не представляю ее своей женой, — честно ответил он.

— Я тоже от нее не в восторге и от ваших отношений — они нынче называются «гражданским браком». Определяйся, это не дело.

Этот разговор Марина растолковала как обещание, как надежду.

«Столько времени на него угрохала, а он еще выделывается! Не хочется, не представляю! Бабка тоже «не в восторге». Я, что ли, от вас в восторге?!» — шептала она. Никуда она отсюда не поедет. Что он про ремонт вспомнил? Не было никогда никакого ремонта в общежитии, не было! А Марина есть и будет в его квартире, осталось получить только штамп в паспорте.

Глава 10 Станислав Вабузов

У него остался неприятный осадок после Угорска, но съездить туда было необходимо, потому что он готовил выездное заседание комитета Госдумы. В повестке дня основным будет рассмотрение вопросов, касающихся закрытых административно-территориальных образований — ЗАТО, каковым был и Угорск. Нужно было почувствовать атмосферу города, пообщаться с депутатами и людьми. А оно вот как получилось!

Толкование депутатского обморока как «покушения на убийство» он не предполагал тоже, хотя в политике новичком не был.

Политическая карьера депутата Госдумы Стаса Вабузова складывалась по линейному сценарию, с присутствием нескольких поворотных точек, которые и определили его как политика. Во-первых, это был переход из вуза, где он успешно преподавал экономику, в администрацию области и пять лет работы в аппарате. Во-вторых, ему, совсем молодому, доверили руководить целой областью. Выборов в те времена не было, и Вабузова просто назначили, и у него получилось. Он собрал команду доверенных, как ему казалось, людей, работал до седьмого пота и вывел область на хорошие показатели, и он бы и дальше приносил пользу стране, но пришел период демократии, и губернаторов решили избирать.

Москва, чтобы создать альтернативу на местах, предложила свой вариант — отставного чиновника президентской администрации. Его команда, которой он верил как себе, тут же, особо не церемонясь, сдала его.

— С позицией президентской администрации нужно считаться. Можем не получить федеральных средств, а здесь есть гарантии, — сказал ему, пряча глаза, бывший заместитель.

— Мы же одна команда! За нами люди, предприятия, обязательства, родная область, наконец! — возражал он.

Это были первые в области выборы, они стали началом эпохи черных технологий, и хотя уже давно это было, сердце каждый раз саднило, когда он вспоминал свой разгромный проигрыш. Стаса Вабузова обвиняли во всех смертных грехах: в незаконном получении квартир, служебной дачи, подкупе депутатов, заключении незаконных сделок. В этот период он вообще узнал много удивительных, познавательных, невероятных фактов из своей жизни. Он приходил в бешенство от разговоров о его несостоявшейся семейной жизни, о «дочери-наркоманке и больном сыне». Стас махнул рукой на то, что его буквально «препарируют» перед населением области, но вот семью он не давал в обиду и всячески оберегал. На его семейной территории все было хорошо, царило взаимопонимание и любовь, и он очень боялся это потерять. Дочь благополучно училась в московском вузе, умная и целеустремленная, она не имела никакого отношения к наркотикам. Его любимец сын пошел во второй класс и был здоровым любознательным ребенком. Евгения Вабузова, жена, с которой он отпраздновал серебряную свадьбу, преподаватель английского в спецшколе, всегда понимала и поддерживала мужа, хотя на выборах ей досталось особенно.

— Стас, не переживай ты так! Ты же знаешь, что никаких веских оснований подозревать тебя в чем-то нет. — Она пыталась его успокоить.

— Женечка, ты не понимаешь. Оснований вообще нет, но как это доказать! Знаешь такую народную мудрость: дыма без огня не бывает? Вот люди и будут этим пользоваться.

— Стас, тебя уважают, ценят, не реагируй так! Дети живы-здоровы, это главное.

— Понимаешь, для меня победа принципиальна, я столько сил положил на область и, получается, зря?

— Не зря. Люди не против тебя, но психология такова, что им хочется обновления. Ты оставишь хороший след, с выборами жизнь не заканчивается, — говорила мудрая Женя.

— Я был уверен в своей команде, гордился! Оказалось, что никакой команды не существует — каждый сам по себе.

Стас понимал, что выборы пройдут, и дальше, в зависимости от их результата, он будет продолжать двигаться, только, возможно, дорога уже будет другой. Но он так прикипел сердцем к этому краю, к делу, что оторвать себя можно было только вместе с кожей. Он принимал участие во всех дебатах, его штаб сделал рекламные ролики и даже нашел немалые деньги на концерт столичной звезды в его поддержку. Звезда прилетела ровно на сутки, специально для прессы пила со Стасом кофе и изображала давнее знакомство.

— «Ты», — панибратски говорила ему на камеру звезда, — хороший парень, и область у тебя хорошая. Надо побеждать на выборах! — И хлопала его по плечу.

Вечером они с Женей сидели в первом ряду концертного зала, на представлении, которое давала звезда в его поддержку. В чем эта поддержка заключалась, он так и не понял. Звезда исполняла свой обычный репертуар, принимала от поклонников цветы, в перерывах курила в гримерке и ругалась на Сибирь матом.

Уже потом, анализируя свои промахи на выборах, Стас понял, что никакой звезды приглашать было не надо, и дело не в том, что стоил этот эпатаж кругленькую сумму. Звезда была инородным телом, которое вызвало любопытство и очередные пересуды населения про ее богемную жизнь, но не добавило ему очков как кандидату.

— Все, хватит возвращаться даже в мыслях туда, где тебя не ждут, — успокаивал он себя. Все сложилось, как и должно было сложиться. Женя преподает в столичной спецшколе, дочь устроилась в солидную компанию и постоянно летает за границу. Ее молодой человек работает вместе с ней, они живут «гражданским браком», хотя Стас никогда не понимал, зачем проверять чувства, ведь сразу понятно, твой человек или нет. Но в личные дела дочери он предпочитал не вторгаться.

Сын поступил в Академию МЧС и будет первым военным в истории их рода, что совсем неплохо, а то одни ученые и учителя. Своим нынешним положением депутата Госдумы он в принципе был доволен, но если вдруг судьба сделала бы экзерсис и снова закинула его в Сибирь, Вабузов стал бы абсолютно счастливым человеком.

В Москве был совсем другой ритм жизни — большого мегаполиса, и когда его машина около получаса стояла в пробке, что по московским меркам совсем немного, он успевал подремать. Водитель нервничал, машина двигалась мелкими рывками, останавливалась и снова дергалась, преодолевая в транспортном коллапсе сантиметры дороги.

«Кто решил, что личный автомобиль — это свобода? — думал Стас. — Мы все заложники своих железных коней».

— Совсем недавно вопрос долгих мучительных заторов пытались вынести даже на заседание Госдумы, но эксперты ответили, что пока эта проблема системная. Транспорта очень много, трассы узкие, парковок нет, развязки спроектированы неверно, и дороги нужно строить вместо торговых центров. Для того чтобы решить проблему, нужны сотни миллиардов, и вообще, пора брать пример с сына и пересаживаться на велосипед, — сказал Стас шоферу.

Водитель усмехнулся и подумал: «Заставишь вас на велосипеде ездить! Откажетесь вы от комфорта, как же! Одного только бензина за счет государства сколько истратили», — и прибавил газу.

Помимо врожденной честности и порядочности, Стас Вабузов отличался идеализмом. Он долго не хотел расставаться со своими интеллигентскими комплексами и иллюзиями и не стеснялся этого. Вабузов точно знал, что если человек любит страну, то он не кричит на каждом углу о том, что пришел работать в Думу для улучшения российской государственности. Когда такое часто говорят, это обычный пиар, «правда, под микрофоны».

Честность, считал Стас, заключается не в том, чтобы говорить, что ты честен, а в том, чтобы доказывать это ежедневной работой, конкретной помощью людям, кричащим от произвола чиновников, причем делать это нужно здесь и сейчас.

Он обязательно позвонит следователю Ларисе Сергеевне, этой милой женщине с голубыми глазами, и предложит помощь, но так, чтобы она не обиделась. Стас знал такой тип самостоятельных женщин, которые и коня остановят, и в горящую избу войдут, и помощь извне сочтут за угрозу. Повод для звонка был, потому что он стал невольным участником событий, свидетелем, наконец. Вабузов может использовать свой статус депутата Госдумы и подключить к расследованию лучшие лаборатории и, если она захочет, лучших сыщиков тоже. Следователь ему понравилась, было в ней что-то необычное — нешуточные амбиции, удивительное жизнелюбие и красота, наконец. Только глаза у нее печальные, с загадкой и тайной.

Напрасно он разговаривал с ней менторским тоном, она могла обидеться. К сожалению, нынешний мир жесток, и тех же депутатов не только пытаются отравить, а еще и убивают, как депутата Госдумы Галину Старовойтову. Государственная машина по расследованию включается на полный ход, но заказчика редко удается установить, так глубоко прячутся причинно-следственные связи.

В маленьких городках, каким был Угорск, все люди на виду, и понять, вычислить их отношения будет проще, женщина-загадка обязательно это сделает, и он позвонит Ларисе Сергеевне сегодня, обязательно позвонит, вот только поработает немного с документами.

Ему сейчас надо конкретно помочь Угорску и таким городам, как он. Правительство настаивало на полной отмене льгот «запреткам», отказываясь рассматривать компромиссные варианты, поскольку было уверено, что в законе немедленно найдутся новые лазейки.

Вабузов, профессор экономики одного из московских вузов, понимал, что последствия отмены льгот ЗАТО продуманы недостаточно. Однако финансисты правительства представили неопровержимые доказательства. Например, за шесть месяцев года в федеральный дорожный фонд поступило два с половиной миллиарда рублей налога на горюче-смазочные материалы, а в бюджет ЗАТО было зачислено только полмиллиарда этого налога. Льгот по этому налогу ЗАТО предоставили на четыре миллиарда рублей! Это что за математика! Где это видано!

Таким образом, получалось, что более половины нефтепродуктов в России реализуется через подставные фирмы, зарегистрированные в ЗАТО. С цифрами ему, экономисту, доктору экономических наук, можно спорить только языком цифр, а это значит — надо думать, самостоятельно вникать в суть вещей, анализировать, а не жонглировать чужими знаниями.

Стас знал, что все сорок существующих в России ЗАТО вызывали недовольство федеральных властей, и дело было не в налоговой политике. Объем льгот может быть уменьшен, а контроль над их предоставлением — усилен. Напряжение чиновников вызывали множество проблем, например, остановка ядерного реактора в Угорске, после которой обязателен процесс консервации, когда из реактора полностью выгружается топливо, демонтируется оборудование и контролируются все параметры. Спокойно заниматься ядерно-безопасным состоянием можно только тогда, когда политическая ситуация в закрытом городе стабильная.

А какая, к черту, стабильность, если на жизнь городских депутатов покушаются?

Когда он набирал номер ее телефона, то понял, что волнуется. Следователь Сокольская ответила сразу же, и в ее голосе он услышал строгие нотки.

— Я слушаю, говорите, слушаю вас.

— Это депутат Стас Вабузов. Я хочу поинтересоваться, как идет расследование, и, возможно, предложить помощь.

— Вы хотите просветить меня в экономике? — Он понял, что она улыбается, и растерялся.

— Почему в экономике? Я, между прочим, еще и свидетель.

— Ну, свидетель, скажем прямо, никакой. Вы же ничего не видели? Или что-то скрыли от следствия?

— Скрыл, конечно, скрыл и хочу признаться в этом. — Он заговорил раскованно и весело.

— Вы меня удивляете, гражданин депутат! У Госдумы нет дел важнее? Вы решили сосредоточиться на Угорске? — И Вабузов понял, что скоро опять приедет туда, чтобы увидеть эти голубые глаза.

Глава 11 Власть терять нельзя

Угорск, наше время

В администрации Угорска шло закрытое совещание. Начальник пресс-службы Александр Греков докладывал о депутатской инициативе по отзыву.

— Слабая подготовка не позволила депутатам основательно аргументировать свою позицию, кроме того, они не наберут большинства в совете. Мы подключили юристов. Реакция прессы средняя, все телевизионные сюжеты и публикации были вялые, скучные. Скандал не удалось раскрутить, ну и, конечно, тему перебило отравление Пестерева.

— Ты сам в это веришь? С чего ты решил, что это отравление? Сорока на хвосте принесла?

— Да город маленький — с этим учился, с этим женился, многие друг друга знают, у кого-то медсестра в больнице знакомая, вот информация и летает.

— Не обязательно ловить все, что летает, — раздражение мэра требовало выхода. — Ты лучше телевидение утихомирь, собиратель сплетен! Меня публично поливают грязью, а наша газета молчит! Как ты вообще это допустил! — Мэр продолжал нервничать.

— Относитесь к этому спокойно, как к дождю, например — промокли, отряхнулись и пошли дальше. Это невозможно сдержать.

— Невозможно? Деньги ни за что получать — вот что невозможно, а ты получаешь! Отрабатывай свой хлеб!

— Нужно сделать антикризисную программу.

— Анти чего?

Яков злился. Он ничего не понимал в этом чертовом пиаре, коммуникациях, антикризисной программе, но понимал другое: мэрское кресло после спокойного годичного сидения начало под ним пошатываться. Мэром быть ему понравилось, и сдаваться он не собирался, более того, уже считал, что Угорску несказанно повезло.

— Яков Ударников — лучший из мэров за полувековую историю закрытого городка, — говорил он себе.

Два года назад Якову казалось совсем другое. Когда победа на выборах досталась ему, дядя долго объяснял Якову про протестное голосование, про то, что его заслуги в победе на выборах нет никакой. Сначала в его душе поселился страх, липкий и противный. Да разве он думал, что в Угорске живут сумасшедшие, которые за него проголосуют? Это как в дурном сне: просыпается простой человек в своей кровати и узнает, что он с сегодняшнего дня — президент страны и что получилось это случайно. С таким шоком не каждый справится. Вот такое состояние было у Якова Ударникова. Неделю не отходили от него дядя с партнерами, даже психолога областного приглашали, откачали Якова.

Вспоминать нынешний глава Угорска об этом не любил, ощущение полной власти над городом пришло к нему быстро, и оно ему нравилось. Пусть это была иллюзия счастья от обладания властью, он хотел, чтобы она длилась вечно. Яков любил листать книгу, которую подарила ему кудлатенькая Нелли Петровна, про сорок восемь законов власти. Автор писал, что в сегодняшнем мире небезопасно выглядеть слишком охочим до власти, нужно скрывать свое стремление к ней, казаться славным, честным и скромным. Эту игру Ударников понимал и очень хотел научиться пользоваться ее приемами. Он даже вслух читал жене:

— При дворе царственной особы все сплачивались вокруг нее.

— Мэр — это как раньше царь. У него всегда особая роль, и люди вокруг стараются соответствовать. Но ты на голову выше всех и хорошо справляешься со всеми городскими делами. Ты молодец, — поддерживала его жена, и ее большой нос — самая заметная часть лица — морщился.

Но вот беда, кабинет свой, где сиживали до него мэры, а теперь и он, Яков Иванович не любил. Кроме самого просторного помещения, он не любил почти царское черное кресло, на которое ежедневно приходилось садиться. Если честно, Яков побаивался. Ему казалось, что большое кресло с нежной и тонкой на ощупь шелковой кожей давит на него, укоряет: «Не свое место занимаешь, не свое!»

Яков ломал свой страх, но прежде чем зайти в кабинет, съеживался, пинал кресло ногой и говорил ему, как живому:

— Развалился тут!

Так и продолжалась борьба с кабинетом и креслом, пока в пользу последних.

Александру Грекову никто не завидовал, ему постоянно приходилось доказывать мэру свою преданность. Его пригласил работать в администрацию дядя, не предупредив о важном кадровом решении Ударникова. На первой встрече Яков Иванович кривился недоброй улыбкой, как будто все время жевал лимон.

— Ну и что ты можешь?

Греков, поработавший в пресс-службе администрации другого большого города, рапортовал бойко, и Яков расслабился.

— Ну ладно, посмотрю, на что ты годен.

— Думаю, что сработаемся.

— Думать буду я!

Сейчас Греков очень переживал.

— Как объяснить, что политическая репутация не терпит неудач! Чтобы заработать ее и сохранить, нужно сильно постараться. Достаточно одного серьезного промаха, и народ будет помнить политика только с негативной стороны. Не вставишь Якову Ивановичу свои мозги, — чертыхался он.

Когда к Ударникову приклеилось прозвище Клоун, Греков точно не знал. Может, после того, как на Дне Победы Яков Иванович неправильно назвал две даты и никак не мог произнести поздравление, или когда нарядился на День учителя в желтый галстук и голубую рубашку, а может, в другой раз, когда во время визита губернатора области перепутал его отчество — терялся в догадках Греков.

Во всех случаях Яков сильно волновался, да разве это сейчас кому объяснишь. Город маленький, слухи разносятся быстро. Нравится народу чесать языками и рассказывать смешные истории про мэра, этакий всплеск народного творчества. Была у Грекова еще одна версия, озвучивать которую он не собирался, — ему потихоньку шептали доверенные люди, что вечерами, закрываясь в своем кабинете, мэр пьет горькую и выглядит потом на работе, словно его переехал автобус. Здесь Греков ничего поделать не может. Только одного человека Яков боялся и уважал — своего дядю, Семен Палыча Чистова, который стал руководителем аппарата администрации. Дядя взял бы должность и повыше, но все знают, что Яков его племянник, а во власти прямое подчинение родственнику — нарушение закона. Но Яков умудрялся на каких-то поворотах дядю обойти и уже устроил на работу нескольких своих закадычных друзей. Назначения потрясли даже видавшего виды Грекова. Один мэрский знакомый, по профессии шофер, сначала возглавил управление детских дошкольных учреждений, но очень быстро ретировался с территории непрофильных ему детсадов со словами:

— Работа не по мне.

Другой стал специалистом важного режимного отдела. Он до сих пор «коптил в администрации потолок», потихоньку говоря доверенным людям:

— Если начнут сгущаться тучи, я катапультируюсь. Диплом у меня купленный. Вдруг до кого дойдет?

Отсутствие высшего образования у мэра тоже было серьезной проблемой, и Яков дал Грекову поручение:

— Ситуацию необходимо отрихтовать!

Именно отрихтовать, потому что Яков Иванович по прежней работе знал, что рихтовка снимает внутренние напряжения, возникающие при деформации кузова. А то, что «есть проблемы с самим кузовом» и оттого выполнение его поручения теряет всякий смысл, он не понимал.

Греков очень нервничал.

— Самому за него вуз кончать, что ли? Если диплом будет купленный, журналисты прознают, и тогда Якову не поздоровится.

Идея пришла неожиданно — выправить удостоверение об окончании любых курсов повышения какой-нибудь квалификации. Предложение мэр одобрил: «Все лучше, чем ничего».

Для того чтобы газета правильно освещала деятельность власти, ее директором назначили Глеба Пахнутого, кандидатуру которого в споре с мэром Грекову даже пришлось отстаивать.

— Яков Иванович, нет у нас других кандидатур, — гудел начальник пресс-службы.

— Он еще тот фрукт — и нашим и вашим! Если придется, и меня сдаст. Вспомни, нужно ему было, прибился к коммунистам, затем ушел в яблочники, затем в Открытую Россию. Нет у Глеба ни стержня, ни порядочности.

— Какая порядочность, Яков Иванович! Глеб свой, да и нет у нас других вариантов.

Впрочем, таких помощников, как Греков, которые могли договориться с журналистами, у Якова тоже не было. Газету ранее, до мэрства своего, он вообще воспринимал как одноразовую листовку, где можно прочесть хороший анекдот.

Яков и газет тогда не читал и не мог даже подумать, что с подачи прессы творятся дела не только городов маленьких, но и события и отставки мирового масштаба. Здесь его просветил Семен Палыч. Он рассказал однажды про Уотергейтское дело, которое попыталось замять само правительство США и которое привело к отставке «ихнего» президента. Все американские газеты соревновались между собой в праве публикации более тысячи страниц расшифрованных записей телефонных разговоров президента, которые устраняли последние сомнения в его причастности к скандалу с прослушивающими устройствами. Про видеозапись в бане с тогдашним главой Министерства юстиции, что показали все ведущие российские каналы, Яков знал, сам по телевизору смотрел и удивлялся:

— До чего распустились политики.

Ударникову тогда еще было невдомек, что целая индустрия работает на имидж и репутацию политика. Изображение мира политики всегда сравнивают с тем, как рисует портрет художник. То, что изображает творец, — это не точная фотография, это концепция характера, какое-то определенное, творческое видение предмета. Так и политический пиар подразумевает умение отличать важную информацию от второстепенной, возможность подавать важную информацию в своей интерпретации или умалчивать ее, а значит, иметь двойную власть.

Власть терять, отдавать никак нельзя, Яков это усвоил, но происшествие на сессии выбило его из колеи. И основания для этого были. Мэр не раз собирал совещания по проклятому отзыву и даже обсуждал варианты устранения Пестерева, Рогалина и Сидоренко, этой активной депутатской троицы. Но только обсуждал, искал варианты, как заткнуть им рот.

Но ведь обсуждения и намерения к делу не пришьешь, не давал он прямых указаний никого травить, а то, что хорошо бы это сделать — устранить политических противников, — это он говорил, и не раз, отчего и напугался визита рыжей следовательницы. Ему казалось, что она видит его насквозь, видит, что он врет про Пестерева, тот мешал ему, и очень сильно, — хотел отобрать самое главное завоевание в жизни Ударникова: власть. Хорошо, что подоспел дядя и выручил его, а то еще немного, и он бы закричал ей в лицо:

— Да замечательно, что Пестерева отравили, просто замечательно! Я об этом и мечтать не мог!!!

Она бы обязательно зачислила его в список подозреваемых, а это означало бы конец его политической карьеры. Что значит жизнь Пестерева по сравнению с тем, что он, Яков, может потерять!

Кто-то там, наверху, словно услышал его и выполнил самое заветное желание. Но эта рыжая умна, он понял сразу, она не отреагировала на дядины горячие взгляды, только слегка поежилась, а тот, старый дамский угодник, очень надеялся, что она «поплывет». Не тут-то было! Но ведь она может расспросить и тех, кто бывал на закрытых совещаниях и с кем он был откровенен. Тогда у него могут появиться серьезные проблемы.

Глава 12 Глеб Пахнутый

Руководить газетой поручили Глебу Пахнутому. Глеб вырос в неблагополучной семье, с пьющим и дерущимся отцом. Сколько он себя помнил, отец всегда был навеселе, но это не означало, что в настроении. Он все время говорил мерзости матери, толкал попавшего под руку сына, был всем недоволен и часто пускал в ход кулаки. Маленький Глеб вместе с мамой убегал ночевать к соседям по бараку, утром отец их находил, плакал, просил прощения, мама тоже плакала, и они возвращались домой. Два дня после этого царил праздник: папа был трезв, мама все время смеялась, надевала красивое платье, замазывала синяки. Мама жарила картошку на сливочном масле, картошка шипела и подпрыгивала на раскаленной чугунной сковородке, приобретая хрустящую золотистую корочку. Мама раскладывала картошку в красивые голубые тарелки, потом они все вместе пили чай с малиновым вареньем и мечтали о том, как летом поедут к маминой сестре тете Лизе на дачу под Ленинград. Папа в эти дни был немногословен, заметно нервничал, а мама часто гладила его по плечу, приговаривая:

— Как сегодня хорошо!

Но два дня счастья пролетали так быстро, что казались крошечным мгновением, а потом все повторялось снова и снова: пьяное лицо отца и их бегство из дома. Однажды мама не смогла вырваться, только успела вытолкнуть в дверь Глеба и крикнуть:

— Беги к тете Гале!

— Мама, а ты?

— Беги к тете Гале, я скоро! — повторила она громко и захлопнула дверь, за которой раздавались пьяные крики и угрозы.

Мама так и не пришла ночевать к тете Гале, Глеб прождал ее очень долго, потом забылся в тяжелом сне и утром почувствовал неладное — мама никогда не оставляла его ночью. Тетя Галя, пряча глаза, сказала, что мамы больше нет, она умерла, и добавила:

— Все равно узнаешь. Подлец, он убил ее топором. Нет больше у тебя мамы.

Глеб плохо помнил похороны, да и тетка, лежавшая в красном гробу, совсем не была похожа на его красивую, смеющуюся маму. Отца судили и надолго посадили, а мир Глеба раскололся на две части — до и после маминой смерти. Ему казалось, что, если бы он не убежал в тот вечер, мама осталась бы жива. Напряжение юношеского организма было таким сильным, что он напоминал себе взведенный автомат, еще немного, и предохранитель будет снят. Он не знал и не понимал, как жить дальше, без мамы, с убийцей-отцом.

Глеб уехал в Ленинград, к маминой сестре тете Лизе, которая жила вдвоем с мужем и совсем не горела желанием воспитывать «злобного мальчика». Глеб действительно был зол на весь мир: на пьяницу и убийцу отца, который сломал ему жизнь, на своих одноклассников, которые смеялись над его короткими брюками, маленьким ростом и прыщами на лице. Даже город на Неве он не смог полюбить, несмотря на Петропавловскую крепость и крейсер «Аврору», мечту всех мальчишек. Он не любил вспоминать, что было потом. Тетя Лиза умерла и унесла его тайну в могилу, все остальные вряд ли про него вспомнят. Судьба закинула его служить в Сибирь, где он решил остаться, устроился на работу в войсковую часть и даже поступил в вуз на заочное отделение. Его злость ко всему происходящему вокруг, как ни парадоксально, толкала его вперед и заставляла держаться в жизни на плаву, и он держался — зубами, руками, ногами, всеми подручными средствами.

Окончив заочно вуз по специальности «Связь с общественностью», Глеб начал активно подвизаться в рекламных кампаниях. Какой-то период он изучал на отечественном рынке новый продукт, сухарики, и хотел превратить его в национальный бренд — «фасованные сухарики к пиву». Слоганы рождались не сами собой, а на фоне выпитого пива:

«Чисто русский закусон под пивко и под бульон». «Не попкорн и не орешки, а конкретно сухарешки».

Глеб выяснял, что потребителями сухариков являются молодые люди со средними и ниже средних доходами, которые не заморачиваются, желают легких решений и не ищут проблем. Он предлагал даже цветовые решения. Каждому вкусу соответствовал свой цвет упаковки: сыр — желтая, зелень — зеленая с изображением добавки: грибы, бекон, салями. Немало времени было угрохано на молодежные тусовки и акции, например, «сухарнутое» лето с девизом: «Сам не грусти — и подружку угости!»

На самом деле эта работа Глебу радости и обещанных денег не приносила. Сухари он не любил, потому что знал: сушится не самый свежий хлеб, а тот, что скоро покроется плесенью. Получалось, что работает Пахнутый над продвижением прощального хлебного акта.

Его кумир Хоче Кушвилидзе когда-то поведал со страниц газеты «Новый формат», как он хлестал по дряблым щекам знаменитую эстрадную певицу. У завзятого сквернослова был такой словарь, который неадекватно выражал обуревающие человека эмоции. Его виртуозная брань и поведение воспринимались Глебом как недоступное большинству искусство. Глебу тоже хотелось стать заметным.

Потом у него появилась Тайна. Она мучила и тревожила его, жестко держала за горло. С этим он ничего не мог поделать.

Нынче Глеб Пахнутый был очень доволен тем, что попал в обойму к Ударникову. Он был человеком циничным, неглупым, помыкавшимся по неурожайным пиаровским полям. И неожиданно вписался в команду всенародно избранного мэра, после чего решил извлечь максимальную пользу от пребывания Яши на мэрском посту — положение, деньги, связи.

«Народ быстро раскусит мэра. Не зря его кличут цирковым прозвищем Клоун, — думал он. — Значит, его пребывание у власти и мое присутствие рядом будут короткими».

Глеб торопился. Его первой удачей с этой властью было получение служебной квартиры, где он обосновался с рыжим котом Василием «дворовой» породы. Он любил кошек больше, чем людей, потому что они относились к нему лучше тех, кто по жизни так часто над ним смеялся.

Проблема, которую дядя требовал от Пахнутого и Грекова немедленно решить, была связана с непомерной любовью мэра к праздникам. Умные головы утверждают, что карнавализация жизни, то есть вечный праздник, — это утрата различий между реальностью и зрелищем. Ведь в жизненном цикле человека невозможны постоянные и вечные будни, как невозможны и вечные праздники. Яков очень любил праздники, вернее, то, что его туда приглашали. Он был там в центре внимания, и ему казалось, что это ради него поют хоры, стучат барабаны, танцуют пары, пускают фейерверки, наливают шампанское. Люди тоже искренне считали, что открытие спортивного соревнования без мэра не состоится, как и первое сентября, и День независимости. В российском календаре что ни день, то какая-то дата. Вот и резал Яков с радостью красные ленточки, пробовал хлеб-соль и был счастлив, а душа просила праздника еще и еще. Он погружался в этот мир красок, музыки, веселья, радовался артистам, ведущим и сам примерял на себя роли. Семен Палыч злился:

— Как с цепи сорвался, носится по этим праздникам! Да если бы еще умел себя в обществе вести! Потом все отжимаются — там ляпнул, тут опростоволосился! Ну, точно клоун! Люди уже смеются. Не поймет по-хорошему, придется подключаться мне.

Но Греков и Пахнутый, как и все в администрации, лавировали между Сциллой и Харибдой, дядей и племянником, поэтому разговор с Яковом отложили. Глеб выдвинул разумный аргумент:

— Дальтонику невозможно объяснить, что в природе существует красный цвет. У него нет х-хромосомы, которая этот красный цвет различает, поэтому доказывать что-то Ударникову бессмысленно. Такая вот гримаса натуры. Пусть дядя с ним потом разбирается.

Дяде отрапортовали, что работа проведена.

Глеб считал, что ему была выгодна любовь Ударникова к праздникам — мэр был постоянно в приподнятом настроении и все время чем-то занят.

Пахнутый в кратчайшие сроки решил свою задачу: вернул на родину, в Новосибирск, Кудлатенькую, Нелли Петровну, и откровенно пояснил Грекову:

— Зачем нам конкуренты? Тело Якова можем охранять мы вдвоем!

Глеб на самом деле считал, что и Греков ему не соперник, но пока его надо использовать для своего укрепления, как и получилось с газетой. Глеб и дядю бы подвинул немножко, но боялся, что дядя задвинет его так, что можно стать короче на голову. Это не входило в планы Глеба. Нынешняя ситуация была под контролем, и его это устраивало. Тяготило его совсем другое наваждение, от которого он так хотел и не мог избавиться.

Когда Ударников начал обсуждать, что делать с зарвавшимися депутатами, которые хотят его сместить, Глеб сразу предложил:

— Расстрелять!

— Очень смешно, — парировал Греков. — Обхохочешься! А если подумать?

Думать Пахнутому не хотелось. Он был уверен, что Семен Палыч обязательно решит этот вопрос на корню. Дядя так опекал племянничка от всех проблем, что и эту проблему он решит тоже.

Пахнутый был в этот день на сессии, видел пикетчиков, сначала надменного и высокомерного, а потом растерянного Вабузова, видел, как упал Пестерев. Его позабавила Петрова, которая подлетела к депутату как заправская медсестра и начала расстегивать ему пуговицы на рубашке. Закричала помощница Кира, засуетились все вокруг, а он смотрел на этот балаган и усмехался.

Каждый получает по заслугам, по делам своим. В том, что Пестерева отравили и он больше не боец, Пахнутый не сомневался. Дядя или те, кто сделали это по его заказу, не ошибаются и наказывают тех, кто идет против системы. Глеб бывал на совещаниях, где обсуждалось, что делать с Пестеревым.

Он потихоньку, под шумок, ушел из зала заседаний, ему не нужны контакты со следствием, он не собирается соболезновать родным и близким депутата, у него своих проблем достаточно.

На следующий день он с удивлением узнал, что Пестерев жив и временные проблемы с его здоровьем успешно решают врачи. Хотел было позвонить дяде и поинтересоваться, почему произошел такой досадный сбой, но потом решил, что его звонок будет неуместен.

Глава 13 Журналист Петрова

Угорск, наше время

— Почему один слух живет долго и спокойно, другой быстро распространяется, захватывая аудиторию и подталкивая людей к действиям, третий ютится в узком кругу, а четвертый умирает, не успев родиться? — Так Наталья размышляла о слухах, и ответ получился сам собой:

— Все диктуется интересом! Если интерес есть, слухи будут множиться.

Вывод как-то ее успокоил. Значит, интересен мэр Угорска городу, раз слагаются про него анекдоты, истории, тиражируются забавные случаи, обсуждаются связанные с ним темы. Очень жаль, что местная статистика не ведет учета анекдотов про власть. За два года правления Ударникова в маленьком Угорске родилось и рассказано анекдотов о мэре, его чудачествах и всей этой власти на порядок больше, чем за десять предыдущих лет. Журналисты Якова обожали, насмешливо называли мастером экспромта и импровизации, правда, тему он угадывал плохо, больше говорил невпопад, что было особенно весело и приятно для собратьев по перу. Из любого комментария мэра можно было сделать «блокбастер».

Ехать на съемки предстояло недалеко, к проходной завода, именно там Наталья решила сделать несколько материалов, поговорить с людьми об отзыве главы города. Директор и главный редактор Игорь Серых четко поставил задачу:

— Наташа, надо выяснить, что значит отзыв главы города — политический мыльный пузырь, помпезное, ничего не значащее мероприятие, которое специально организовано отдельными депутатами для привлечения внимания прессы и потом раздутое на страницах и телеэкранах, или действительно у нас нерядовые проблемы с властью. Надо взять интервью у всех заинтересованных сторон. Сюда надо привязать ситуацию с Пестеревым. Пусть ответов пока нет, идет следствие, но вопросы позадавать мы в состоянии.

— Пресс-служба администрации пока молчит. Думают они там, — заметила Наташа.

— Делаем официальный запрос. Закон нам это позволяет. Говорим о том, что сделали запрос в мэрию. Ударников — фигура колоритная, непредсказуемая, но комментарий с его стороны надо получить.

Наталья прикидывала, что можно снять на первый план, первый кадр, и обсуждала это со Штерном. Без операторского видения и хорошей съемки материал можно считать браком. Специфика телевизионной работы заключалась в том, что они, журналист и оператор, всегда работают рядом, таким неразрывным дуэтом. Несмотря на разность характеров Петровой и Штерна, они никогда не выясняли отношений — кто на съемке главный, а, наоборот, поддерживали друг друга и понимали с полуслова. У них, как и полагается на телевидении, были свои знаки, известные только им двоим, например, поднятый вверх указательный палец правой руки говорил о том, что пора заканчивать съемку. Сейчас к съемке они только приступали.

— Набираем десяток интервью и уезжаем, — командовал Штерн и точно знал, что из рабочих съемок пойдет в эфир. Он был покладистым и грамотным, с железной хваткой, любимый Наташкин оператор, и его советы делали ее уверенней. Люди отвечали охотно и совершенно по-разному.

— Про отзыв знаем. Поддерживаем! Гнать таких мэров в шею!

— Нам очень нравится мэр, он много трудится на благо города. Зачем отзывать? Пусть работает.

Штерн во время записи делал круглые глаза, поднимал брови, шевелил ушами — словом, гримасничал вовсю, чтобы поднять Наташке настроение.

Если кто-то считает, что спрашивать легче, чем отвечать, он глубоко заблуждается. Наташа считала, что опросы — это своего рода мозговой штурм, в котором рождается истина. Но больше всего она любила интервью, жанр особенный, ведь к встрече с героем надо всегда готовиться и каждый раз по-своему.

Например, перед встречей с химиком, чтобы журналиста не приняли за дилетанта, надо почитать специальную литературу, с зоотехником как минимум пробежаться в Интернете по теме «общее животноводство». Люди чувствуют, интересуется журналист темой или это дежурное любопытство. Разные темы, разные люди, а нужно найти одну изюминку, да такую, чтобы сердце щипало от рассказа героя.

Интервью с политиками было самым сложным. Каждый журналист знает, что договориться о встрече с государственным деятелем — это полдела. Чтобы не попасть впросак, нужно обязательно знать его биографию, расположить к себе собеседника, заставить его раскрыть душу, получить ответ не фразой-клише, а словом, вынутым из глубины души. Здесь главное — держать нить беседы, вести героя, ни в коем случае не отдавая ему инициативу.

— В любом случае нам надо практически породниться со своим героем, — обычно смеялся Игорь Серых, — тогда это будет интересно телезрителю.

Наташа любила смотреть, как ведет интервью Владимир Познер, и мечтала побывать на его мастер-классе в столице. Она у него училась и восхищалась, как он виртуозно задает трудные вопросы, кажется, загоняет гостя в тупик и сам помогает из него выбраться, протягивая сразу обе руки. Уже позже она прочитала, что в журналистике еще никто не превзошел вопросы, взятые из анкеты Марселя Пруста. Был такой французский писатель в двадцатом веке, автор семитомной эпопеи «В поисках утраченного времени». Он заполнил анкеты, ответы на которые до сих пор считаются самыми оригинальными из существующих.

Ваша самая характерная черта?

Какова ваша мечта о счастье?

Каким вы хотели бы быть?

В какой стране вам хотелось бы жить?

Ваш любимый цвет?

Вопросы обычные, житейские, но нестандартные, своеобразные и удачные.

Ее телефон зазвенел, и журналист Петрова остановилась на ходу, потому что услышала, что кричал звонивший.

— Петрова, срочно езжай на хлебозавод! Туда ворвались люди в масках! Среди женщин паника! Я тоже выезжаю! — Это был депутат Александр Сидоренко.

Наталья рванула к редакционной «Ниве», где ее уже ждал Штерн, машина громко зачихала, как живое существо, и двинулась. Отечественная машина «Нива» давно была объектом приколов в коллективе, однако Игорь Германович Серых считал, что это единственный достойный отечественный автомобиль, а своего производителя надо поддерживать. Редакция своих производителей поддерживала, а сам Серых ездил на роскошной иномарке, объясняясь просто:

— Когда будете директором, пересядете на другое авто!

Штерн всегда веселился, забираясь в «убитую ласточку», как он называл машину, и балагурил:

— Поймал Рабинович золотую рыбку. Рыбка, как обычно, предлагает три желания.

Рабинович задумался, почесал лысину:

— Хочу вместо «Нивы» крутую тачку, дом на Средиземноморском побережье, три миллиона долларов. Это, значит, раз!

Они вмести расхохотались, но громче всех смеялся водитель «Нивы» Павел Иванович.

Еще на подъезде к хлебозаводу журналист и оператор обсудили, что и как будут снимать, хотя могли этого не делать. Петрова и Штерн вообще могли просто обменяться взглядами, и каждый бы сразу понял, что от него хочет партнер. Телевидение — труд артельный, здесь люди — как сообщающиеся сосуды, один без другого работать не сможет, да и результат работы общий, один на всех.

— Меня в кадр бери. Материал будет с места событий, — бросила она, разматывая шнур микрофона.

— Понято, понято, — отозвался Штерн.

— Интервью по ходу.

История хлебозавода для всей большой России интереса не представляла, но маленький Угорск, всю жизнь гордившийся, что сам себе печет хлеб, очень бережно относился к местной пекарне. Заводик был небольшой, но с достойным ассортиментом хлеба. Венцом творения хлебозавода считались баранки — ванильные, лимонные, славянские, сдобные, сахарные с маком. Угорский хлеб выгодно отличался структурой мякиша, рыхлой и мягкой, с ароматом тмина, и вкуснющей хлебной корочкой, которая хрустела и тогда, когда хлеб уже остывал. Но была еще одна немаловажная деталь в этом процессе: хлебозавод был прибыльный, муниципальный, недавно втихаря обанкроченный и как раз передаваемый в частные руки. Идея перевода хлебозавода в руки партнеров принадлежала, конечно, Семен Палычу Чистову. Схема была простая и неоднократно уже использованная в городском хозяйстве Угорска: сначала предприятие накачивали государственными деньгами, а затем превращали в банкрота и назначали конкурсного управляющего. Депутатам про эту операцию знать не полагалось.

Толпа женщин в белых халатах, накинутых на цветные платья, у хлебозавода гудела.

— Мэра сюда! Безобразие! Почему опечатывают здание? Что за люди в масках?

Красивые были работницы, ладные, даром что у печи стояли, сами как круглые румяные шанежки.

Люди в масках действительно опечатывали складские емкости, бункер, где обычно задерживается и ссыпается мучная пыль. В помещении летали упаковочные материалы: бумага, полиэтилен, целлофан, пленки и пакеты. Наталье казалось, что все это бумажно-целлофановое богатство разложено для урока по созданию интерьерных вещиц. Сейчас в класс войдет учитель, и урок труда начнется.

— Снимать здесь нельзя, — человек в маске был непреклонен.

— Да мы с краю и без лиц. — Наташа знала, что нужно говорить и делать в таких ситуациях: прикинуться глупенькой девочкой, вроде как она просто зашла погулять.

— Можно и без лиц, и без ушей остаться. Уходите! Сломаю камеру!

— Мы пришли на муниципальное предприятие. Это территория открытая, вот наши удостоверения. — Наташа начала рыться в кармане.

— Лучше уйдите.

— Не, нам не лучше. Нам работать надо.

Она болтала всякую ерунду, улыбалась, демонстративно копалась в кармане, и человеку в маске было неведомо, что полным ходом шла «операция отвлечения». Штерн в это время набрал, снял на камеру нужные «картинки» и уже стоял около возмущенных женщин.

— Успехов! — крикнула Натка человеку в маске, и через минуту они записывали интервью с работницами.

Подъехавшие депутаты нервничали. Вот так умыкнуть имущество средь бела дня могли только в 90-е годы, их не зря называли лихими. Так же нагло через много лет, на глазах у депутатов и сотрудников завода, происходил форменный захват предприятия.

— Яков Иванович, объясните, что все это значит? — Депутаты наседали на приехавшего Ударникова.

Яков Иванович делал вид, что недослышал, но долго прикидываться глухим невозможно. Да еще работницы кричали так, что ломило уши, их крик ввинчивался в ушные раковины и стучал по перепонкам.

Он процедил, не оборачиваясь:

— Это последствия банкротства хлебозавода. Новый собственник пришел. Но вы не волнуйтесь, прежних специалистов оставят. Хлеб будут продолжать печь.

Наташа успела вытащить микрофон, и вся короткая ударниковская речь была записана.

— Супер будет материал!

Журналист Петрова свою работу сделала, но понять, как эту сделку провернула власть, не могла.

— Почему вы не согласовали продажу хлебозавода с депутатами? — спросила она Ударникова.

Он просверлил ее глазами и прошел мимо. Депутаты успокаивали женщин, обещали разобраться и созвать внеочередную сессию горсовета.

— Мы уже были на сессии. Толку от этого никакого! Там вашего депутата убили! — кричали женщины.

Яков быстро уехал, как сбежал. Не ожидал он там увидеть разъяренных женщин, взвинченных депутатов и настойчивую прессу.

Он уже не так, как в первый год работы, боялся депутатов. Снять его никто не может, по крайней мере не эти орущие народные избранники.

Деньги им за хлебозавод получены. Дядя молодец, старается. Да и как же иначе?

Яков знал, что Чистов проанализировал все возможности местной власти, как он говорил, ресурсы. Этот анализ заключался в одном: рассматривалось, что можно прихватить, поделить, на чем заработать и сделать потом своим бизнесом. Дядя обладал удивительным чутьем, он знал и видел, где удастся отломить кусок бюджетного пирога, а где лучше поосторожничать.

— Пока наступил наш сезон, сезон негодяев, — говорил он. — Это время хватких и деловых людей.

Муниципальные заказы распределялись по своим структурам. Появился новый банк, учрежденный партнерами. Все складывалось неплохо, только иногда совались не в свое дело депутаты, да и журналисты, как назойливые мухи, гудели над головами, мешая претворять грандиозные планы в жизнь.

Удачно как с Пестеревым получилось! Остальные теперь поосторожничают с ним связываться.

Он не догадывался, что в это же самое время дядя жаловался партнерам:

— Яков стал капризничать, привыкает к деньгам. Как бы чего не выкинул, надо за ним присмотреть.

Партнеры соглашались и качали головами. Мэра нельзя отпускать с крючка, не за тем они вложили деньги в это предприятие и надеются на хороший финансовый результат.

Глава 14 Снова заключенный

Пятьдесят лет назад

Заключенный медлил, ему не хотелось уходить из библиотеки. Библиотека в лагере располагалась в полуразрушенной палатке, дряхлой, старой, как все вокруг. Длинные обшарпанные полки сгибались под тяжестью книг, поскрипывали, постанывали, и это звучало для него лучшей музыкой.

В библиотеке не было новинок литературы, только классика, словно зэки будут искать какие-то ответы в великих сочинениях. Это он в юности любил читать о творениях человеческого гения, мерил под себя образы и поступки. А я так смог бы? — спрашивал он себя, прочитав о Николае Чернышевском, которого лишили любимого журнала «Современник», сослали на каторгу в Сибирь, а он оставался верен своим идеям до конца жизни, и ничто его не сломило.

Заключенный думал о том, что только чувства толкают людей совершать большие поступки. Чувства, которые пылают в душе. Сейчас в его душе жило одно чувство — голод.

Он вдохнул запах книг. В этом лагере библиотека для него была символом прошлой жизни, сладким воспоминанием, глотком свежего воздуха.

Личное время заканчивалось, а он не мог оторваться от зачитанной до дыр книги «Актеры советского кино». Эти лица напоминали ему о том времени, когда в его другой жизни был театр, походы в кино с оркестром и мороженым. Они смотрели «Неоконченную повесть», и он сказал смеющейся девушке:

— Ты похожа на Элину Быстрицкую. — И робко ее поцеловал.

Молодые люди любили ходить в кино, брали билеты на последний ряд, он нежно касался ее руки, и они оба замирали, то ли в предвкушении фильма, то ли от прикосновений. У нее была изящная рука с красивыми длинными пальцами, ноготки прикасались к его коже и обжигали, как лучи солнца, оставляя метку на сердце. Вечером они гуляли по улицам, и расстаться не было сил.

Он с сожалением поставил книгу на полку.

— Строимся на вечернюю поверку и досмотр, — это кричал бригадир Мартын.

Заключенный держался вместе с врачом по фамилии Штерн. Одиночке в лагере не выжить. Иосиф Штерн сидел по делу врачей-убийц. Кого и как он убивал, Штерн не знал, но пытался выяснить во время допросов. Его сильно били за такие вопросы-провокации, потом опять заставляли давать «правильные» показания. Штерн знал, как зашивать разорванные внутренности, удалять опухоли. Он имел ученое профессорское звание, и было престижным получить у него консультацию, тем более попасть на лечение. Почему и за что его посадили, Штерн до сих пор не понимал. Его никогда особо не беспокоил пункт пять в паспорте, где было записано «еврей», для него это были неважные детали бытия. Он гордился своей потомственной профессией лекаря, потому что его дед и отец тоже были врачами.

Штерн второй день лежит в тюремной больнице, вернее, ютится на узкой разбитой кровати, харкает кровью. Доктор схватил простуду, когда они валили лес. Медикаментов, кроме аспирина, в тюремной больнице не было. Сегодня заключенный работал один.

— Обязательно зайду к Штерну, — подумал он. Его товарищ болен смертельно и сам понимает это.

После вечерней поверки заключенные побрели на ужин, на него отводилось 20 минут.

Отбой будет в двадцать три ноль-ноль, у него еще уйма времени, чтобы дойти до больницы, а потом написать о событиях последних дней в дневнике.

— Сколько осталось ему самому — месяц, год? — Он не знал ответа. Отсюда никто не возвращается. Девушка, так похожая на известную актрису, наверное, давно забыла о нем. Он помнил ее глаза, расширенные от ужаса, когда за ним пришли ночью. Она кричала и рвалась к нему — милая, любимая, единственная. Как много времени прошло с тех пор!

Ты не снишься мне больше ночами, Перестал торопить я годы. Как ты там, обо мне печалишься? Ты дождешься «врага народа»?

Глава 15 От чего портится настроение у мэра

Угорск, наше время

Яков злился, черт его дернул проводить эту пресс-конференцию! Он сам согласовал проведение в Угорске дней области — с выставками, самодеятельностью и прочей белибердой. Не мог Яков отказать себе в очередном празднике. Греков зачем-то настоял, что нужно дать интервью.

— Повод хороший, надо прокомментировать.

Журналистам только палец покажи, они готовы руку оттяпать, одни взгляды чего стоят, буравят почем зря! — нервничал мэр.

Греков объявил, что только пять минут отведено на журналистов, а они уж вцепились в Якова Ивановича, как клещи, как бульдоги, не отодрать.

— Скажите, почему вы так невысоко оценили тот факт, что тринадцатая школа названа лучшей в России? — начал с ходу загонять его в тупик молодой человек.

— Вопросы только по существу, по проведению в городе дней области, — пришел мэру на помощь начальник пресс-службы.

Со школой, конечно, вышла досадная история. Школы в закрытом Угорске сильные, амбициозные, все время участвуют в конкурсах. Вот и стала одна из них лучшей в каком-то серьезном российском конкурсе, пришлось ему ехать с поздравлениями, так Яков Иванович возьми и скажи директрисе:

— Молодцы! Но больше ни в каких конкурсах не участвуйте. Нет в бюджете средств на ваши ближние и дальние поездки. Здесь лучше детей учите.

Директор сначала растерялась, но потом ехидно заметила:

— Это вы так нас с победой поздравляете, Яков Иванович? — И, сложив накрашенные губы трубочкой, словно запела: — Спааасииибооооо.

Правда, уж потом он понял, что сморозил глупость. А его зам по социальным вопросам, бывшая бухгалтер ЖЭКа, вместо того чтобы сгладить неказистость и несуразность его речи, выручить, наконец, захихикала. Ее хихиканье было мерзким, с явной издевкой.

— Ой, Яков Иванович, вы как скажете!

— Как надо, так и скажу, — оборвал он.

— Чего ей-то хихикать, ничего ведь не смыслит в этой работе, только головой кивает, за что и прозвали ее «китайским болванчиком», — пронеслось в голове.

Педагоги наблюдали за гостями, перешептываясь. Они специально нарядились к этой встрече. Дамы выдвигали ножки на высоких каблуках, стояли прямо, как школьные указки, их узкие юбки не двигались, словно запечатанные сургучом.

Весь учительский парад разозлил его еще больше. Он, не церемонясь, вышел из актового зала. За ним шла «китайский болванчик», путаясь кривыми ногами в длинной юбке. Эта история с нелепым поздравлением случилась аккурат после первого сентября, поэтому мгновенно разошлась среди учителей.

— Почему произошел захват пищекомбината? Кому пищекомбинат продан втайне от депутатов? — это уже вступила в диалог Петрова.

— Вопросы по существу, — продолжал горланить Греков, но журналисты его не слышали и не слушались.

— Кому было выгодно отравление Пестерева?

Яков вдруг разозлился.

«С чего я должен перед этими пресмыкаться, объясняться?» — задал он себе вопрос, а вслух произнес:

— Не надо делать из меня идиота!

Греков оторопел, но было уже поздно. Все негативы последних дней Яков выместил на местных журналистах, говорил так, что некоторые из них сначала опешили. Он объяснил, что это местное телевидение делает из него «придурка», показывает только промахи, гнобит его команду. Мэр говорил резко, словно бил наотмашь.

— Нечего тут мусор за властью собирать, шли бы на завод работать, пользы там от вас больше! — кинул он в лицо журналистам.

— Спасибо, Яков Иванович, обязательно прислушаемся к вашему совету, — чуть ли не хором, обрадованно отвечали его собеседники.

Греков онемел. То, что журналисты остались очень довольны интервью, он понял сразу — по блестящим глазам Петровой и знакам, которые делал ей оператор Штерн. А что теперь делать Грекову? Вся его работа пошла насмарку, в утиль, в унитаз. Он не выдержал и взвыл:

— Чееерт! Чеееерт! Яков Иванович!!!

Яков Иванович еле добрался до своего кабинета, он так устал, словно разгружал баржу. У него не было никакого желания брать телефон, который просто разрывался от жужжания и подпрыгивал в его нагрудном кармане. В сейфе всегда стоял коньячок, он налил бодрящую жидкость в большой граненый стакан и закинул себе в горло. То ли коньяк быстро ударил в голову, то ли обида на самого себя и на журналистов взяла верх, но в тот момент он решил, что каяться перед дядей не будет.

— Он депутатов вон травит — и ничего!

На какое-то время черное нелюбимое кресло в кабинете показалось ему царским троном, с которого вершится местное правосудие, потому что он в городской цепочке есть самый главный. Он забрался в кресло с ногами, резал канцелярским ножом его шелковистую кожу и выпил все подчистую. Очаг ненависти начал медленно затухать, глаза сами собой закрылись, он свернулся комочком и задремал в разорванном кресле. Свет в окне его кабинета горел долго, но разве кому-то было до этого дело? Случайный прохожий, увидев светящееся ночью окно, явно пробормочет:

— Допоздна работают в мэрии. — И пойдет по своим делам, совершенно не заботясь о том, кто это на благо народа трудится и днем и ночью.

Депутатка Надежда Кауровна Прошкина видела, как Яков Иванович прошел в свой кабинет явно в дурном расположении духа. Она долго стояла в коридоре администрации под его дверью. Слышимость была никакой, то есть, сколько она ни прикладывала ухо к замочной скважине, ничего услышать не удалось.

Депутат Надежда Кауровна была из тех, кто во всем поддерживал местную власть, конкретно Ударникова и Семен Палыча, с которым у нее в юности произошла интрижка. В депутаты Надежду Кауровну занесло совершенно случайно. Работала она чертежницей в городском институте, который получал заказов все меньше и меньше. Когда ситуация стала плачевной, а ее бывший возлюбленный оказался у власти, Надежда недолго думая ринулась к Чистову со словами:

— Семен, помоги, все разваливается в институте! Хочу в депутаты!

Семен Палыч, уже подзабывший свою пассию в лицо, все же подсуетился и организовал ей проходное место то ли в партии зеленых, то ли синих — она уже и не помнила. Но место депутатское отрабатывала основательно: голосовала так, как говорил Семен, горячо обличала всех несогласных и, более того, вошла во вкус, и ей понравилось быть депутаткой. Она свято верила в Якова и ненавидела «эту интеллигенцию с ядерного завода», особенно заговорщика Пестерева. Прошкина была доверенным лицом и, конечно, находилась среди тех, кто принимал участие в закрытых совещаниях администрации. Она тихонько сидела в уголке и наблюдала, как кипят страсти в кабинете Ударникова, как вздуваются жилы на шее у Семена и как он злится, обсуждая эту тему.

Надежда упустила время, когда это произошло, она не была готова к ситуации — ее чувства к бывшему любовнику снова ожили, выдали пропуск в мир фантазий и стали навязчивой идеей. Ей хотелось просто быть рядом, сидеть вот так, незаметно, и смотреть, как он злится, как радуется и даже не замечает ее взглядов. Прошкина была готова просто мечтать, потому что знала: реальности быть не может, он женат, он при должности, и он давно забыл про их встречи и вспомнил только под ее напором.

Зато помог реально — пристроил в депутаты, и она теперь может быть рядом с ним, пусть короткое время, но рядом, и она докажет, что от нее может быть польза.

Когда Семен попросил ее собрать информацию о личной жизни Пестерева, так, для общего развития, Надежда расстаралась. Она поговорила с помощницами в совете и как будто случайно встретилась с девушкой депутата Мариной в магазине и разговорилась. Девушка оказалась болтливой, что и надо было депутатке. Теперь они созванивались почти каждый день, но Пестереву об этом знать было не обязательно.

Депутатка даже перестала стесняться своего отчества — наградил же Бог! Ее отец был назван бабушкой Кауром, потому что уродился ярко-рыжим, но позже он оправдал еще одно значение своего имени: сердитый, угрюмый человек, и последнее было ему ближе.

Они, Семен Палыч и Яков, кроме общественной депутатской нагрузки, обещали устроить на работу ее саму и ее дочь тоже, сулили хорошую должность. Вот и ждала она не у моря погоды, а конкретного руководящего кресла. Ей очень хотелось быть начальницей, может, тогда Семен снова посмотрит в ее сторону? Она не углублялась в то, как и кем будет руководить, но была уверена, что у нее все получится.

«Много ли надо для руководства? — размышляла Надежда Кауровна. — Голос уверенный, умение приказы отдавать — и только!»

Была у нее сокровенная мечта: получить свой отдельный кабинет с секретаршей, которая бы утром подавала чай обязательно с мятой и вяземскими пряничками. Почему именно вяземскими, она объяснить толком не могла. Ей нравилось само это слово, была в нем какая-то непонятная загадка, намек на гламур.

Она и не догадывалась, что в романе «Война и мир» упоминалось это лакомство — вяземские пряники. Именно их привозит юной Наташе Ростовой с ярмарки дядька и говорит, что вяземский пряник — это не просто вкусное угощение, а проявление российской культуры, принадлежность всех социальных слоев — от царского стола до бедной крестьянской избы.

Надежда Кауровна любила помечтать. Когда она будет работать начальницей, у нее обязательно будут подчиненные, которые выполнят все приказы, потому что приказы у нее будут умные и значимые. Подчиненные будут удивляться и ловить каждое ее слово.

— Как это, Надежда Кауровна, вам это в голову пришло? — будут спрашивать они и добавлять: — В нашу голову ни за что и никогда такие мысли не приходят.

В ответ на слова подчиненных Кауровна будет усмехаться и откусывать мягкие вяземские прянички. Семен Чистов обязательно придет к ней с оказией, увидит, разглядит ее в новом образе и, чего не случается, захочет, чтобы они опять были вместе. Им было хорошо вдвоем, и она это помнит, помнит, как самое светлое время своей жизни. Она умирала от тоски и ревности, от взметнувшихся, как яркое пламя костра, оживших чувств.

В коридоре администрации стояла тишина, только слышно было, как шаркала тряпкой уборщица этажом выше. Яков Иванович так и не выходил из своего кабинета. Надежда Кауровна поправила шляпку и пошла домой.

Глава 16 Как разбиваются надежды

Угорск, наше время

Наташка лепила пельмени, вернее, очень старалась это делать. Маруся ей помогала. Фарш катастрофическим образом не хотел оставаться внутри теста, расползался, проникал в мелкие отверстия и фыркал красными струйками.

— Как это мама каждые выходные умудрялась стряпать пельмени?! Это же просто нечеловеческие усилия! — удивлялась она, но сдаваться не собиралась.

— У нас все получится, — подбадривала Наташа себя и Мусю и продолжала мучить тесто. Девочка терпеливо ей помогала. После получасовой борьбы на кулинарной ниве пельмешки лепились ровные и аккуратные, как близнецы-братья.

— Вот какие мы мастерицы! — похвалила Наташа себя и Марусю.

— Это мы для Димы лепим? Он не будет сердиться, как всегда?

— Муся, он очень устает на работе, нервничает, поэтому иногда бывает в плохом настроении.

— Он всегда в плохом настроении, — категорически возразила девочка.

— Ты неправа. — Наташа вздохнула и подумала, что Маруся тысячу раз права, Дима действительно всегда раздражен и вечно всем недоволен, но ей знать об этом не надо. Вот только как скрыть очевидное?

Нынче Дима будет доволен, он любитель домашних пельменей. Через два дня он приезжает из командировки, и она все успеет: постирать белье, вымыть холодильник, почистить обувь, позаниматься с Марусей. Девочке так не хватает внимания!

— Не уходи, побудь со мною, — запела вдруг Маруся, Наташа подхватила романс, и они закружились по комнате в вальсе.

— Ты откуда такой романс знаешь?

— Слышала, как девчонки в музыкалке разучивали. Наташа, а что такое — «восторг любви нас ждет с тобою»?

— Это про любовь — тебе еще рано, я потом расскажу.

— Я про любовь все уже знаю, это когда целуются, мне мама говорила.

— Мой знаток, через полчаса я приглашаю вас пылесосить! А пока — перерыв, и я немного поработаю.

— Я не хочу быть журналистом, как ты, — ты все время занята, Наташа.

— Мусечка, я обещаю, что мы поиграем в твоих монстров!

— Правда? — обрадовалась девочка. — Ну, тогда иди работай, но только полчаса!

Наташа подошла к компьютеру и открыла файл «хлебозавод». Ей еще предстояло покопаться, чтобы добыть информацию, кому предприятие было продано. Пока пазлы не складывались, и в картинке оставалось много неизвестных.

Компьютер откуда-то из пустоты достал письмо и засветился экраном, словно ожидая одобрения.

— Ну, спасибо, друг. — У нее захолодело сердце. Письмо адресовалось ей.

«Наташа, мне надоела эта неопределенность. Дима никак не принимает решения, и мужчине надо помочь сделать выбор. Ваш муж не уехал в командировку, а живет у меня дома. Следовал адрес. Он вас не любит, не мучайте ни его, ни себя. Ваша соперница».

История была стара как мир, когда на одном мужчине сталкиваются интересы двух женщин. Наташа заметила, что в ее ушах звенит тишина. Вроде ничего не изменилось в квартире — так же пела Маруся, жужжал холодильник, — но в солнечном сплетении разрастался какой-то ком. Наташа поняла, что все написанное — правда. Она просто не хотела замечать перемен в муже. Ей казалось, что она все делает правильно: не просит шуб и бриллиантов, обеспечивает «тыл», где его всегда ждут. Диме, наверное, нужно было другое.

Обманутые жены всегда рассказывают про «первые звоночки», Натка, наверное, их пропустила, а женщина всегда должна быть начеку. Тем временем у мужа была своя параллельная жизнь, и он думал, что она ничего не заметит, но Наташа ведь чувствовала, что он приходил домой, как на опостылевшую работу, на каторгу, к своим оковам. Она не будет устраивать сцен ревности, скандала, ссор, она не покажет свою печаль и боль, и он будет вымаливать ее прощение.

— Только как жить дальше, как? — Ком в солнечном сплетении стал горячим и начал подниматься к голове. Ей нужно увидеть его — ну почему она сразу приняла это дурацкое письмо на веру? Может, тот, кто его писал, хотел поссорить их с Димой?

— Наташа! Мы с Монстер Хай ждем тебя, — закричала Муся.

Оцепенение прошло.

— Маруся, я на пятнадцать минут уйду.

— Вот так всегда.

Она начала натягивать пальто, не попадая в рукава. Босые ноги, затолканные в кроссовки — подарок мужа, сами нашли дом и подъезд, но зайти в квартиру она не решилась. Окна в квартире на третьем этаже выходили во двор и были темными. Натка стояла, дрожа от холода, и думала, что предпринять — наплевать на все и уйти или подождать, — как вдруг увидела мужа. Он шел ей навстречу под руку с женщиной, они мило беседовали и смеялись. Женщина то и дело прижималась к нему щекой. Наташа смутно помнила остальное. Дама-разлучница отошла в сторону, а муж покраснел от неожиданности, остановился, потом подошел к Наташе и начал говорить резко и обидно.

— Ты? Следишь? Ты никогда меня не понимала!

— Почему ты мне не сказал правду? Зачем лгать, таиться?

— Какую правду? Что ты променяла меня на свою работу?! Достала!

Слова вспыхивали в ее голове, как красные огоньки, от этого было горячо, как будто на голову вылили кипяток. Натка развернулась и побежала домой, задыхаясь от слез, а он что-то продолжал кричать ей вслед.

Дома слезы текли ручьем, без остановки, соленые и горькие.

— За что, за что!!! Почему?

— У тебя что-то случилось? — Маруся была тут как тут.

— Прости меня, Мусечка, прости. Пожалуйста, иди спать. Сегодня мне не до монстров.

Наташка взяла альбом, нашла их с Димой свадебные фотографии и порвала все до одной на мелкие-мелкие части. Разорванную семейную жизнь она сложила в большую керамическую тарелку и подожгла. Огонь сначала лениво проглотил маленький кусочек воспоминаний, потом, почуяв добычу, раскинулся на всю территорию и заиграл оранжевыми фонариками. Вещи мужа Наташа аккуратно собрала в полиэтиленовые пакеты и выставила за дверь квартиры. Пакетов получилось много, целая гора.

Шкаф зиял пустотой, и только болтающиеся сломанные плечики были свидетелями еще недавно обитавшего в этой мебели большого количества рубашек и пиджаков. В углу стояли его любимые синие домашние тапочки, о которые она запиналась каждый раз, когда шла на кухню. Большая квартира сразу стала пустой, как и ее душа. Наступило отупение, сердце сжималось и ныло, а тело словно погружалось в черную воронку. Наташе хотелось заснуть и не просыпаться никогда. Муж позвонил вечером и сообщил, что домой больше не вернется и что полюбил другую женщину. Все было банально и очень больно.

Ее старинная подруга Светка, одноклассница Светка, сидевшая с ней восемь лет из десяти школьного срока за одной партой, появилась на следующий день, жалостливо заглядывала ей в глаза и причитала:

— Господи, Петрова, ты неисправима! Весь город знает, что он давно встречается с другой, зовут ее Валя, и работают они вместе, одна ты в милом неведении. Да таких стрелять надо!

— Стрелять кого — его или ее? — уточнила Наташа.

— Обоих!

— А ты почему молчала, подруга называется! Сделали меня посмешищем на весь город. Все знают, кроме жены!

— А ты бы мне поверила?

— Это уж другой вопрос!

— Это один и тот же вопрос! Ты бы меня и слушать не стала.

— А ты даже не пыталась!

— Да ты, кроме Димы своего распрекрасного, никого не видела и не слышала, и меня бы не услышала, а только обиделась.

— Сама во всем виновата, значит, не хватало ему тепла в этом доме. Он хорошо играл в волейбол и решал задачки по математике, — зачем-то добавила она. — Я сама виновата.

— Очень хорошие качества для семейной жизни! Пинка ему не хватало, слишком мягко ты стелила, слишком старалась. Давай, скажи, что ты виновата, пожалей Димочку! — Светлана хотела еще что-то добавить, но махнула рукой. Она могла еще многое рассказать подружке, почему не удалась ее семейная жизнь, но вовремя остановилась.

«Наташке нужно время, чтобы прийти в себя», — подумала она и готова была удавить собственными руками того, кто так безжалостно разрушил жизнь ее любимой подруги.

Светлана была человеком энергичным. У нее не было проблем с интересами, с ней можно говорить о чем угодно, она разбиралась в истории и любила духи. На ее туалетном столике стояло не меньше десятка флаконов легких духов, игривых и воздушных ароматов разного звучания, среди которых обязательно присутствовала нотка бергамота, бодрящего жасмина и любимого апельсина. Она прекрасно водила машину и, как ни странно, любила футбол.

Ее экс-муж, алкоголик, был похож на известного футболиста, поэтому она так глупо на него и попалась. Глупо, потому что считала, что алкоголики — это удел молоденьких неопытных девушек. Когда Света плакалась на свою судьбу приятельницам и получала весомые порции «жалелок», то в душе все-таки продолжала считать себя героиней, которая не просто терпит мужчину-негодяя, а пытается спасти его от алкогольной зависимости. Но зеленый змий оказался сильнее Светкиных чувств, так и сгинул ее последний избранник в обнимку с этим чудовищем. Историй про мужчин-негодяев у нее было множество, в их число сейчас был вписан и муж подруги. Светлана искренне обожала Наташу и готова была сочувствовать и поддерживать подругу круглые сутки.

— Прорвемся, только руки не опускай. Ты у меня умница и красавица, а талантливая какая! А как тебя Маруся любит! — Она гладила Наташу по голове.

— Да уж, талантище, такое крушение семейной жизни организовала! Некуда больше прорываться, уже пришли к финишу.

Света обняла подругу, и они обе заревели, размазывая остатки туши.

Муж Наташи подал на развод, и все произошло так быстро, что она не успела опомниться. Ей еще долго казалось, что она не живет, а висит над пропастью на скале, удерживаясь пальцами за камни, пальцы слабеют, и она скользит все ниже и ниже. Маруся смотрела на нее грустными глазами и больше не предлагала играть в монстров.

— Дима больше с нами не живет?

— Да, Муся, ты уже большая. Дима с нами больше не будет жить, мы с тобой остались вдвоем.

— Так это же здорово, Натка!

— Маленькая ты еще, Маруся, поэтому радуешься. Это на самом деле плохо.

— Да почему? Он теперь не будет к тебе придираться. — У девочки была своя логика.

Наташе было очень плохо, ей надо было выдирать себя из этого поганого состояния. Семейная лодка не разбивалась о быт, не обрастала мелкими водорослями и ракушками. Лодки с дырявым днищем к плаванию непригодны — они раскалываются на мелкие щепки. В хлам. Ее мечта о счастливой личной жизни долго болела и умерла, чуда не произошло, и надежды больше нет.

Глава 17 Смертельная разнарядка

Пятьдесят лет назад

Карточная игра нынче не шла, Мартын злился и нервничал, он то и дело вскакивал и ударял себя ладонями по колену.

— Дьявол!

Ему сегодня не везло, что бывало редко. В картах Мартын слыл виртуозом. Он был осужден за жестокое убийство на двенадцать лет, срок немалый, и в лагере верховодил.

Заключенный сидел на своей кровати и что-то писал.

— Давай перекинемся в картишки.

Заключенный улыбнулся, как будто не видел Мартына, и снова зачиркал карандашом по бумаге.

— Блаженный!

Агрессия Мартына искала выхода. Его сегодня раздражало все, даже заключенный, которого он держал за ненормального.

— Ходит в обнимку со старым евреем, два децела. Хватит бакланить! — крикнул он своим картежникам.

— Завтра пойдешь на трубу вместо своего еврея. По разнарядке был он. Теперь будешь ты, — рявкнул он заключенному.

Заключенный заглянул к Штерну, доктор был слаб, но жив.

— Профессор, вы меня радуете, — улыбнулся заключенный. — Идете на поправку.

— Кто может знать? — задумчиво ответил Штерн.

Кто поймет, измерит оком, Что за этой синей далью? Лишь мечтанье о далеком С непонятною печалью, —

прочел заключенный.

— Это, батенька, похоже, Блок?

— Он самый, Александр Александрович!

Они замолчали, словно знали какую-то, только им открывшуюся тайну.

День выдался пасмурный. Труба гудела и вибрировала. Он цеплялся за ржавые перекладины и тащил привязанный к поясу инструмент. Едкое облако накрывало заключенного с головой, останавливало дыхание, вызывало кашель.

Мартын видел, как усилился ветер, и труба заплясала в его потоках. Маленький человек на большой высоте сначала хватался за металлические поручни, потом легко соскользнул и стремительно полетел вниз. Он летел, неловко кувыркаясь, ударяясь боком о куски металла.

Небо светлело, стихал ветер. В белых облаках отражалась огромная труба, и совсем не было видно маленького темного тельца, что распласталось на земле.

Не теряю себя, я не зверь, И друзьям по-прежнему верю. Только кто мне расскажет теперь, Сколько мне на земле отмерено?

Глава 18 Расследование от Сокольской

Угорск, наше время

Ларисе Сокольской надо было обновить свои знания о ядах. В ее последних расследуемых происшествиях оружием были топоры и прочие колюще-режущие предметы. Травили нынче редко, хотя яды веками были историческими «затеями» человечества и служили верным средством борьбы с конкурентами. Яд проникает в организм человека множеством способов: через кожу, легкие, рот; и, конечно, практически от каждого яда существует противоядие, только нужно определить, чем отравлен человек. В нынешнее время никому в голову не придет принимать различные яды в микроскопических дозах как меру предосторожности, чтобы выработать иммунитет, а в Средние века это было правилом у знати.

Греки даже имели «государственный яд» — цикуту-болотную, траву семейства зонтичных, которой отравляли осужденных на смертную казнь. Древнегреческий философ Сократ, обвиненный в богохульстве и растлении малолетних умов, предпочел выпить приготовленный для него яд — болиголов. Дамы в Средневековье травили друг друга с помощью надушенных перчаток, подсыпали яд в вино. Двадцатый век вызвал к жизни целую палитру нового направления: прогулочные трости и зонтики, которые пускали отравленные стрелы, электрические лампочки, выделяющие при зажигании отравляющий газ, пуговицы, ядовитые таблетки и даже специальный аппарат, который при заводе автомобиля впрыскивает в салон машины ядовитый газ. Ну и самые необычные отравления в России — ликвидация международного террориста с помощью пропитанного ядом письма и гибель банкира от яда, которым была обмазана телефонная трубка в кабинете.

Депутат Сергей Пестерев не получал отравленных писем, и его телефонная трубка была в порядке. В больнице, учитывая шумиху, депутата пока оставили в реанимации. Заведующий отделением, интересный статный мужчина, с удивлением уставился на Ларису.

— Первый раз вижу женщину-следователя.

— Да бросьте, доктор, уж врачи повидали всякого, неужели вас женщиной-следователем удивишь? Вы мне скажите лучше, что там наш депутат?

— Вы знаете, состояние удовлетворительное, получает необходимое лечение.

— А с чего вы решили, что яд — глюкозид наперстянки? Ведь им обычно травятся животные?

— У нас буквально в прошлом месяце был похожий случай, похожий больной, такой же неврологический синдром — с головокружением, коматозным состоянием и судорогами, нарушениями ритмов сердца. Ну, мы и предположили, а уж вы разберетесь в деталях. Наше дело — спасти больного.

— Доктор, а вы меня пустите к нему на несколько минут, на пару вопросов?

— Не могу женщине отказать, пойдемте провожу, только халат наденьте.

В реанимации были абсолютная чистота и тишина. Сергей Пестерев лежал на железной кровати, и рядом было много капельниц с лекарствами разного цвета.

— Вот, — врач показал на кровать, — больной получает все, что полагается. Через денек-другой, если будет положительная динамика, переведем его в терапевтическое отделение, а пока он будет тут, под присмотром.

«Мальчишка, он совсем еще мальчишка, вздумавший играть во взрослые игры». — Она вспомнила наглый взгляд Чистова и поморщилась.

— Ну что, товарищ депутат, я следователь, Лариса Сергеевна, прошу любить и жаловать.

— Меня можно по имени, просто Сергей.

— Хорошо, просто Сергей, вы в состоянии ответить на несколько вопросов?

— Конечно, конечно!

Он все помнил, память услужливо подкидывала ему картинки одну за другой: вот он поднимается на сессии, чтобы задать вопрос Ударникову, который стоит на трибуне. Сергей сосредоточен, ведь от ответа главы будут зависеть его дальнейшие действия. Депутат краем глаза видит делегацию хлебозавода. Вдруг что-то сдавливает ему горло — он не успел даже крикнуть. Наступили тишина и темнота. Пестерев помнил только ставшее вдруг большим удивленное лицо Якова Ударникова, которое медленно расплылось и ушло во мглу.

— Как вы сейчас себя чувствуете?

— Голова еще тяжелая, а так неплохо, — ответил он.

— Сергей, скажите, кто мог желать вам смерти?

— Да нет у меня врагов.

«Может, и правда политическая провокация какая-то?» — задался Сергей вопросом и не мог пока сам себе ничего объяснить: почему провокация и почему вдруг политическая?

— Могла инициатива по отзыву стать поводом для вашего отравления?

— Не знаю. Это все равно было бесперспективное занятие, не прошел бы никогда отзыв.

— А тогда зачем? Зачем эти страсти, действия, движения?

— Нам надо было заострить ситуацию.

— Ну вот и заострили, теперь вас просто вывели из игры.

Сергей хотел ответить, но голова резко закружилась, вместе с ней закружилась кровать, и он вцепился в нее, чтобы не упасть. Он слышал, как у него над головой закричали:

— Врача! — И снова навалилась темнота. Пестерев потерял сознание.

Он уже не видел, как забегали врачи и немедленно начали делать массаж сердца.

Пестерев летел по длинному белому коридору, пытаясь остановиться и ухватиться за стену, руки скользили. Стена была ледяной, капельки воды застывали на пальцах и горошинами скатывались в ладонь. От этого было холодно. Он стремительно летел дальше, путаясь в снежных катакомбах.

Коридор вдруг закончился, и в большой светлой комнате он увидел сидящего к нему спиной мужчину.

— Папа? — сразу понял, почувствовал Сережа и закричал: — Папа!!!

Мужчина протянул к нему ладони, они были мозолистые и жесткие. Папины руки пахли знакомым и чем-то забытым — корицей, табаком, кофе.

Сергей уткнулся ему в колени, накрыл ладонями голову и заплакал:

— Нашел тебя, я нашел тебя! Папочка, почему ты меня бросил?

Папа молчал и гладил его по голове, по-мужски крепко и в то же время щемяще-нежно, как могут это делать только любящие отцы.

Он хотел ему многое рассказать, но вдруг увидел, как от стены отделилась женщина в синем капоре.

— Тебе надо идти со мной, — сказала она.

— Я хочу остаться с папой. — Он заплакал.

Странная женщина в странном головном уборе жалостливо смотрела на него.

— Тебе нельзя здесь оставаться. Нельзя.

Отец кивал головой и улыбался.

— Я тебя обязательно найду. А сейчас ты должен идти. Будь хорошим мальчиком. Береги бабушку.

Сережа вытер слезы.

— Папа знает, что делает. Значит, надо уходить. — И он доверчиво взял тетку за руку.

— Ну, напугали вы нас, товарищ депутат! — Врач склонился над ним так близко, что были видны капельки пота у него на лбу.

— А где папа? — растерянно спросил Сергей.

— Туда, где папа, вам пока рановато, — ответил врач. Пестерев увидел, что у него в палате врач не один, рядом стояли еще несколько человек в белых халатах.

— Со мной что-нибудь случилось?

— Все теперь позади, но из реанимации вас переводить рано, еще понаблюдаем.

Врачи долго сидели у него в палате: измеряли давление, слушали сердце, смотрели на показания приборов и тихо переговаривались. Медсестра сосредоточенно набирала жидкость в шприц.

— А где красивая следователь Лариса Сергеевна? У нее такая замечательная улыбка.

— Ушла ваша следователь, но если вы заметили улыбку красивой девушки, все будет хорошо, пойдете на поправку, — засмеялся врач.

Судебно-медицинское отделение располагалось на десятом этаже, Лариса зашла в просторный лифт и сразу поймала на себе заинтересованный мужской взгляд. К таким взглядам она привыкла, но смысла в них не видела. Какому мужчине понравится ее профессия и все прилагающиеся к ней «бонусы»? Вызовы по ночам, бесконечные вечерние совещания, усталость и раздражение… Кроме того, она привыкла во всем полагаться только на себя, этому научили ее мужчины, которых она знала раньше. Они так и не поняли ее секрет: какой бы сильной ни была женщина, она ждет мужчину сильнее себя, и не для того, чтобы он ограничивал ее свободу, а чтобы дал право быть слабой.

Лифт остановился, и она сразу нашла нужный кабинет — биохимическую лабораторию. Экспертиза по материалам дела была готова, но ей хотелось пообщаться с криминалистом лично.

— Здравствуйте, — перед ней стоял молодой человек в белом халате. Вы меня ждете?

«Как молодеет профессия — скоро я на их фоне буду выглядеть старушкой», — подумала она.

— Здравствуйте.

— Вы по поводу экспертизы? — И он зачастил умными терминами. — Метод спектрального анализа, гистология, доза, концентрация, растворимость, кумулятивный эффект. Ну а если проще, — яд попал в организм человека перорально.

— Уж куда проще сказать — через рот.

— Ну да, через рот, — согласился эксперт. — Яд растительного происхождения, смесь глюкозида наперстянки и болиголова. В природе такой смеси не существует, значит, она готовилась в домашних условиях. Период отравления организма при первичном попадании яда — от часа до суток. Если пострадавший, перед тем как получить яд, плотно позавтракал, значит, это будет верхнее время, с большим промежутком. На одежде, на столе и на письменных принадлежностях яда не обнаружено. Вот, наверное, такие комментарии.

— Ну, в общем, базово мне все понятно.

— Могу свои ощущения добавить. Мужчина вряд ли выберет такой специфический и коварный способ отравления, это скорее всего женщина.

— А что же предпочитают мужчины? — Ей стало интересно.

— Пистолет, нож, дубинка. Вон у Юлия Цезаря было на теле двадцать три раны, и только одна — смертельная.

— А как же известный отравитель Палмер, серийный убийца? — Она решила показать молодому поколению свои знания.

— Так это давно было! Сейчас в основном мы определяем возможность происхождения данного ребенка от конкретного мужчины. И никто никого не травит. Так решается финансовый вопрос — платить алименты или нет.

Глава 19 Наташа и Светлана

Люди не могут без прошлого. Просто потому, что оно есть у каждого, и забыть его невозможно. Со временем стираются детали, имена, и остается или очень хорошее, или очень плохое. По бывшему мужу Наташка старалась не ностальгировать, а если не получалось, то выдергивала из памяти только хорошее. Потом эти воспоминания размывались, расходились, словно круги по воде, затухая, замирая, угасая, ослабевая, и озеро памяти застывало.

«Может, это все потому, — думала она, — что мы не умеем ценить настоящее, жить здесь и сейчас?»

В дверь постучали три раза, и Наташа пошла открывать.

— Ты за столько лет могла бы разглядеть, что у меня на двери звонок, — обрадовалась она подруге.

— Звонок вижу, но хочу, как в шестом классе: три раза стукнула — открывай, все хорошо. Четыре раза — открывай, но есть проблемы. — И они засмеялись, вспоминая школу.

Наташа в шестом классе вела дневник и записывала туда самое-самое — про жизнь, учителей, про девочек и мальчиков, про любимые песни. Однажды она забыла дневник в парте, вернулась в школу, но дневник уже исчез. Наташа искала его весь следующий день, спрашивала у одноклассников, но никто ничего не видел. После уроков классный руководитель Надежда Витальевна объявила классный час, достала из своего черного портфеля Наташин дневник и, потрясая им, произнесла:

— Дети! Это дневник одной из наших учениц! В том, что человек ведет дневник, ничего предосудительного нет. Многие известные писатели и поэты вели дневник, записывая, подмечая интересные факты. В этом дневнике Наташа Петрова, а это ее дневник, обсуждает учителей и одноклассников, а также записывает неприличные песни.

Наташа онемела, ей казалось, что она смотрит фильм ужасов. Собрав все свое мужество, сжав кулачки, она произнесла:

— Да, это мой личный дневник, но вы не имели права брать его и читать!

— Педагог на все имеет право! — отрезала Надежда Витальевна. — Нельзя заниматься личными делами на уроке. Если это твой личный дневник, зачем ты его носишь в школу, — и ехидно согнувшись, добавила: — За мной подсматривать?

— Я ни за кем не подсматриваю, я записываю свои наблюдения.

Надежда Витальевна была уверена, что поступает правильно. Детей нужно контролировать, иначе получится тихий ужас, как в случае с Петровой. Педагогу абсолютно не понравились отзывы о ней и ее предмете — истории.

— Мала еще, соплячка, таким писанием заниматься! — думала Надежда Витальевна.

Класс загудел, сомневаясь, чью сторону принять. Тут неожиданно для всех встала соседка по парте Светка, которой Наташа не давала списывать русский «из принципа», хотя ей симпатизировала.

— Надежда Витальевна, это подло, верните Наташе дневник, — сказала она громко и отчаянно.

Надежда Витальевна замерла, а потом затрясла малиновыми губами.

— Ты! Как ты смеешь! Заступница нашлась!

Тут класс снова загудел и решительно встал на сторону Петровой, начав скандировать: «Верните, верните!»

— Дети, вы не понимаете, о чем говорите! — уже напрасно продолжала педагог. — Вон обе из класса! Родителей в школу!

И тут Светка вытворила то, что никто и никогда от нее не ожидал — подскочила к Витальевне, выдернула Наташкин дневник у нее из рук и выбежала из класса. Петрова тоже рванула за ней. Они помчались из школы так быстро, как будто за ними гнались сотни черепашек ниндзя. Девочки остановились уже в парке и просто рухнули от усталости на скамейку. Отдышавшись, Наташа произнесла.

— Светка, ты даешь! Спасибо, не ожидала. Что же теперь будет?!

— Дневник твой перед классом никто читать не будет. Слушай, а что за неприличные песни?

— Это мои стихи, там строчка есть «во весь голос спою неприличную песню». Витальевна, видимо, не поняла.

— Ты пишешь стихи? — Светка округлила глаза.

— Пытаюсь. Пока не очень получается. — Наташка вздохнула и открыла дневник. — Это последние записи. Вот про тебя: «Светка все время вертится на уроке, пытается поговорить то с одним, то с другим. Она очень славная, но несобранная. Домашнее задание никогда не записывает, будто я у нее нянька, звонит мне. Я пытаюсь быть принципиальной, но она обижается. Папа говорит, что человека не надо перевоспитывать, а надо ориентироваться на его положительные качества. Светка добрая, и это главное». А вот про Витальевну, — она перелистнула страницу: «Надежда Витальевна все время нервничает на уроке. Она не любит свой предмет — историю, и класс ее раздражает. Интересно, зачем она выбрала нелюбимую профессию? Ведь этим надо заниматься всю жизнь. Папа рассказывает про историю всегда интересно, он ею увлекается, и если бы не он, я бы тоже считала, что история — это слишком скучно. Мне жаль Витальевну».

Светка сидела с открытым ртом.

— Ты сама это писала?

— Конечно, сама.

— Ты будешь писателем, Натка. У тебя все так складно получается!

Наташа затолкала дневник обратно в портфель.

— Что теперь будет?

— Вот про меня все правильно, я добрая. А про Витальевну ты круто! Она правда не любит свою работу. Представляешь, как вытянулась ее физиономия, когда она это читала!

Подруги начали истерически смеяться.

На педсовет, где их хотели исключить из школы, пошли решительно настроенные родители. Девочки не таясь рассказали им школьную историю от начала до конца, да и родители были в курсе дневника дочери, отрывки из которого она иногда им читала. Что было на педсовете, детям не сообщили, но в школу Наташа и Света пошли как ни в чем не бывало, только теперь не расставались друг с другом никогда. Надежда Витальевна демонстративно их не замечала, а потом перешла работать в другую школу. Когда они вспоминали эту историю, Светлана всегда говорила:

— На Западе педагогу за чтение личного дневника ученика грозит тюрьма.

Сегодня Светлана забежала проведать подругу «на пять минут», потому что была очень занята на работе.

— Светуль, кофе будешь? — спросила Наташа, наблюдая, как подруга усаживается на диване, подминая подушки.

— И кофе тоже, и сок, и чай! — Она была в приподнятом настроении и горела желанием пообщаться. — А где Мусенок? — Она так называла Марусю.

— В школе, грызет гранит науки. — Наташа поставила чай и печенье, и они разговорились.

Женская болтовня — это не пустое времяпровождение. Женский организм так устроен, что ему необходима постоянная эмоциональная разрядка. Кто-то подсчитал, что дама произносит в день двадцать тысяч слов, в три раза больше, чем мужчина. Если этот словесный поток направлен в нужное русло и такой же интенсивный поток получен взамен, энергетическая подпитка двух женских особей состоялась. На центральном телевидении есть даже программа, где вся страна слушает, о чем говорят женщины. Значит, женский треп — дело государственной важности.

Светлана любила поболтать с Наташей, вся ее нерастраченная энергия обрушивалась на подругу, как водопад эмоций и чувств. Света была девушкой на данный период незамужней, имеющей печальный опыт многовариантных отношений с мужчинами.

— Варианты есть, но мужчин пока нет, — шутила она.

У Светланы всегда были новости.

— Видела твоего бывшего с дамой. Так себе, стремненькая, серенькая, но в глаза преданно заглядывает и открывает рот от восхищения, когда он говорит. Вот чего тебе, Петрова, не хватало — постоянно открытого рта!

— Светуля, отстань. Отстань. Успокойся. Будем считать, что он меня уже не волнует.

— А кто нас волнует?

— Ну, может, у меня новый роман завязывается, — пошутила Наташа в надежде сменить тему.

— С кем? Быстро рассказала подруге! — Света была очень любопытной.

— Подруга! Отстань! Я еще не решила ничего, буду влюбляться или нет. У меня период присматривания.

— Ну, скажи тогда, к кому присматриваешься?

— Еще не знаю, но чувствую, что кандидатура где-то рядом и скоро материализуется. — Наташа придумывала ответы на ходу.

Светка быстро это сообразила и начала щебетать про модные тренды, оригинальные фасоны и, конечно, об одном интересном мужчине, который совершенно случайно ехал с ней в автобусе итаксмотрел.

Наташа улыбалась, она любила слушать бесплодные Светкины рассуждения, это ее не утомляло. Света рассказывала обо всем, что видела, что слышала, что сделала, что будет делать, у нее всегда припасены десятки историй не только про ее жизнь, но и про жизнь окружающих. Она здорово разряжала ситуацию, теперь увиденное на сессии казалось Наташе ненастоящим кошмаром.

— Ты меня не слушаешь. — Света остановилась.

— Слушаю, но тоже хочу тебе кое-что рассказать.

Наташа, подбирая слова, выложила подруге все, что знала.

У Светки округлились глаза.

— На сессии убивают людей?

— Он жив! Пока все непонятно. Возможно, он отравился сам.

— Ты, Петрова, даешь! Расскажи, кто у нас сам травится?! Я такого не помню.

Они начали вместе горячее обсуждение, выдвигали версии и тут же доказывали их друг другу.

— Свет, давай попробуем систематизировать все, что знаем?

— Попробуем. Может, что-то нестандартное отыщется.

На листе бумаги девушки начертили таблицу, в ее строках и ячейках расположили информацию, кто и почему мог желать смерти Пестереву. Таблица получилась довольно скудной, а ячейки полупустыми.

— Ты же интервью у него брала! — вдруг вспомнила Света.

— Ничего необычного, — вздохнула Наташа.

— Интервью она берет, ничего почти про человека сказать не может, не знает, журналист называется! — бурчала Светлана.

— Да мы про отзыв мэра с ним говорили, про местную политику, про противостояние с администрацией. Славный он парень.

— Славный парень — не профессия. Кстати, Пестерев ничего. Таких, как он, еще щенками разбирают.

— Светка! Ты неисправима!

— Может, это Ударников организовал? Дал команду каким-нибудь оторванным, у него их много. Подложили депутату эту перстянку.

— Наперстянка это, Света. Глюкозид наперстянки. Время действия — от семи часов. Сессия начиналась в десять, значит, встреча с кем-то, кто смог его отравить, была накануне. Семь часов — это не семь суток. Ничего такого, что бы имело последствия для жизни, в интервью не было.

— Придет в себя депутат, может, что тебе и расскажет. Может, он не почувствовал это. Есть люди, которые чувствуют, когда у него начнутся проблемы, а есть и наоборот. Ходят себе припеваючи, пока им кирпич на голову не скинут.

— Какой кирпич?

— Красный. — Света не унималась. — Он кого-то подозревает?

— Да я тебе говорю, он не пришел в себя, пока в реанимации.

— Делааа… Нет у тебя чутья к историям, Петрова, а еще журналистка, — насмешливо произнесла Света.

Глава 20 Депутат Станислав Вабузов

Угорск, наше время

Глеб Пахнутый депутатов не любил, не важно, какого они масштаба, местного или российского. Он считал, что все депутаты играют в одну примитивную игру — «слуга народа». Но как только они добирались до власти, про народ забывали. Стас Вабузов в его формат понимания не укладывался, он был депутатом «не как все», не потому, что был из Госдумы, а потому что сам когда-то руководил этой областью и хорошо знал территорию. Развлечений и особого сопровождения на период визита в Угорск ему не требовалось, его помощник просил только цифры да информацию по городским проблемам. Глеб себе честно признался, что Вабузов его раздражал — лез, куда не надо, знал все тонкие места, понимал с полуслова. К тому же он был доктором экономических наук, значит, еще имел дополнительные бонусы, не просто разбирался в экономике, а даже писал умные книжки. Для Угорска Стас Вабузов был представителем элиты. Глеб тихо ненавидел эти самодовольные лица, считающие себя принадлежащими к особой касте, выше других.

«Что тут выделываться! — рассуждал он. — Подумаешь, их предков сослали в Сибирь! Кичатся, что потомки ссыльных».

Глеб называл их «слащаво-горделивыми суррогатами» и возмущался, что они имеют по любому поводу собственное суждение. Законы жизни, которые он познал, диктовали, что простому человеку свое мнение иметь нельзя, опасно.

Вот и сейчас Глебу не до собственных умозаключений.

— Надо успеть заработать на этой власти, а справки Вабузову пусть готовит пресс-служба, интервью для газеты запишем, но не факт, что опубликуем, — сказал он себе. У него своих дел по горло, и это не покупка новой модели машинки в коллекцию.

Своей коллекцией Глеб гордился, он собирал американские легковые автомобили сороковых — пятидесятых годов уже десять лет. В маленьких модельках, в сорок три раза меньше своих настоящих собратьев, он видел источник вдохновения. Глеб часто сидел на форумах, выискивал интересные экземпляры, смотрел чужие коллекции, фотографии. Легковушки своей коллекции он знал наизусть, как знают любимых детей, их характер, изъяны, капризы.

Сейчас Глебу были очень нужны деньги, и он подумывал о продаже своего собрания, очень дорого, и в ближайшие дни хотел разместить об этом объявление в Интернете.

Все соображения и терзания Глеба совершенно не касались депутата Госдумы Стаса Вабузова. Стас Вабузов был и оставался самым узнаваемым и любимым политиком Угорска. Противники причисляли его к оппозиционерам, сам Вабузов считал иначе. Он не лимоновец, не радикал и уж тем более не представитель оппозиции. Просто он публично говорит об очевидных просчетах партийных функционеров и чиновников, такая правда нравится не всем. Чиновники, имея неограниченную власть, зачастую теряют чувство реальности, кто-то же должен им его вернуть.

Вабузов любил Сибирь, область, Угорск. Это состояние — как первая любовь, здесь не имеет значения, что он давно живет в Москве, поездил по России, встречается с японскими послами и бывает на правительственных приемах. Он не мог надышаться сибирским воздухом, и это был уже «диагноз» до конца жизни.

Накануне приезда в Угорск он был в столичном следственном комитете и заручился поддержкой руководства. Он пообещал помощь Ларисе Сергеевне Сокольской, и это были не просто слова — он поможет реально. Техническая, исследовательская база в Следственном комитете России не идет ни в какое сравнение с тем, что имеется в наличии в маленьких городках. Если следствию в ее лице будет что-то необходимо, он обязательно сделает, расстарается, только вот оказия заключается в том, что она может не принять его помощь — так ему показалось. Ну, если совсем честно, то ему очень хотелось ее увидеть, посмотреть в голубые глаза — просто, без продолжения.

— С такими женщинами, как она, пускаться в дальнее путешествие опасно — им нужно либо все, либо ничего, а он себе этого позволить не может, — вслух произнес Стас.

Чтобы как-то оправдать деловую поездку, надо встретиться и с мэром Угорска Яковом Ударниковым. Ему не очень нравилось, что представителя власти называют иностранным словом.

— Как мы все-таки любим иностранные словечки! — посетовал он помощнику. — Мэр — вариант европейский.

— Не умничайте, босс, — ответил помощник. — Кадровиков нынче зовут эйчарами.

— Например, в Исландии все попытки внедрить иностранные слова терпят фиаско, поскольку немедленно заменяются собственными эквивалентами. За этим следит правительственная комиссия.

— Возьмите пример с ЛДПР. Они уже предлагали ввести наказания за употребление иностранных слов и называть президента царем.

— Нет, там был перебор — штрафы, налоги. Это должно прийти с культурой.

— Босс, вы депутат Госдумы России! В нашей стране это невозможно! Наивно рассуждаете!

Стас Вабузов сам себе иногда напоминал не мудрого политика, а героя детских сказок Колобка. Сначала сказочный герой отступает, потом догоняет, песню отвлекающую поет, вводит в заблуждение прохожих. Впрочем, Колобок плохо кончил — нашлась на него лиса. Действия Стаса должны закончиться хорошо, у него нет других вариантов.

Последние месяцы депутат Вабузов пытался вынести вопрос по закрытым территориям на заседание правительственной комиссии. Несколько лет «выравнивание перепада давления» между ЗАТО и окружающим их миром проходило болезненно. Конверсия только оттенила сегодняшнюю невостребованность интеллектуального потенциала закрытых городов.

Однако Стас не мог понять, почему многие жители закрытых городов, привыкнув к своему особому положению, вовсе не желали, чтобы их города открылись настежь.

— Это решило бы многие экономические проблемы, — делился он с помощником.

— Это разрушит менталитет горожан. Открывать город нельзя!

Вабузов был уверен, что благодаря своему уникальному потенциалу эти города могут открыть для страны новые горизонты экономического возрождения, но для всего этого им как минимум потребовалось бы перестать быть «закрытыми». Один из советников президента как-то поделился с ним своей «стратегической идеей», которая Стасу понравилась так, что он крепко за нее ухватился: создание кластеров на базе закрытых городов. При этом не только создавалась новая форма конкурентных отношений, но и преодолевалось узкоотраслевое развитие закрытых территорий.

— Пилотный кластер можно начать в Угорске, — говорил он помощнику.

— Непременно! Ударников будет счастлив. Правда, он не поймет, что это такое, — улыбался помощник. — Эта политическая фигура состоит из крайностей, такая лошадь из древнеримской истории. Но деньги слупит, тут уж расстарается!

— Да. — Вабузов приуныл. — Ударникову будет трудно объяснить, что за штука такая мудреная — кластер, и что с ней делать. А если вдруг удастся решить эту задачу на правительственном уровне и пробить финансирование, то нынешний мэр и его окружение будут воспринимать это только как повод «распилить деньги бюджета», что совсем не входит в мои планы.

Для реализации кластерного проекта в Сибири ему предстояли долгие переговоры, поиск доказательств, достоинств и преимуществ территории. Существовал еще риск, что эту красивую кластерную идею просто уведут, украдут, умыкнут, отдадут другой местности. Профессор экономики Вабузов понимал, что структуру предприятий, объединенных общими материальными, финансовыми и информационными потоками, в Угорске создать можно, и город попадет в число российских инновационных центров в ядерной сфере.

Впрочем, никаких открытий в области инноваций экономики не происходило, кластер был известен еще с семнадцатого века. Это уральские заводы Демидовых. История демидовского восхождения сочетала удачу и удивительную способность четко и быстро достигать цели. Из троих сыновей Демидовых — Акинфия, Григория, Никиты — больше всего подфартило младшему, Никита стал основателем знаменитой династии оружейников, владельцем чугуноплавильных заводов, а позже — поставщиком оружия для царского двора по заказу самого Петра Первого.

Никита Демидов-старший так до конца жизни и не научился читать и писать, зато младший сын по тем временам был очень образован, учился секретам металлургического производства в Саксонии. Судьба обласкивала Никиту при каждом удобном случае. Он был отмечен горным чином цегентнера, заводского казначея, который давал его обладателю право разрабатывать новые месторождения, на чьей бы земле они ни находились. Никите Никитичу был пожалован чин действительного статского советника, он стал хозяином 10 металлургических заводов и создал империю Демидовых, которая к середине века производила более пятидесяти процентов всего русского металла.

Он как государственный чиновник будет пробивать проект и делать свое дело, но сейчас ему хотелось заняться совершенно другим, и он набрал телефон Ларисы. Она ответила сразу.

— Да, Станислав Михайлович, я вас слушаю.

— Здравствуйте, Лариса Сергеевна. Я в Угорске, и у меня есть что вам сообщить по поводу дела, которое вы ведете, — отравления депутата Пестерева.

— Ааааа, это когда депутат Госдумы ничего не мог сказать о происшествии и провел мне политинформацию, на какой период избирается депутат. — Он опять слышал, как она улыбается. Лариса, несомненно, лидер, и он теряется, что же ответить на такую иронию.

— Я хотел бы с вами встретиться.

— Конечно, товарищ депутат.

— Где мы можем увидеться?

— У меня в кабинете Следственного комитета. — И она продиктовала адрес.

Ну вот, теперь новые знаки внимания от государственного деятеля российского масштаба. Помочь он ей хочет! Может, в Москве вспомнил новые подробности? Как там у классика? Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии.

— Лора! Тебе нравится Вабузов? — честно спросила она у себя и честно ответила: — Нравится! Нравится! Но это ничего не значит. Между нами ничего не может быть, он женат, дети, внуки, зачем ему эти приключения в округе, по которому он избирался?

Она хорошо знала, что и ей эта история ничего романтического не добавит, она может погрузиться в чувства так, что отдирать себя от этой привязанности придется только с кожей. Вабузов слишком интересен ей как мужчина, чтобы между ними была легкая интрижка.

Глава 21 Наташка и Сергей

Угорск, наше время

Наташа Петрова любила свой город, и пусть кто-то предъявляет ее любимому Угорску много претензий, для нее это — самый лучший город земли. Она любовалась им утром, когда город только просыпался и закутывался в шаль листвы, а по шуршащей, словно серебряной дороге ветер мел песок и потом поднимал его высоко-высоко, превращая в пыль. Ей нравился вечерний город в сотнях огней и куда-то спешащих прохожих, но больше всего она любила парк и городское озеро. В музее, где работала ее подруга Светлана, утверждали, что котлован под искусственное озеро выкопали заключенные, которые, в общем, и строили закрытый Угорск, но это не умаляло достоинств озера. Она приходила сюда, чтобы увидеть, как глянец зеркала морщится стылой водой, как плывет кораблями золотая листва. Это был ее город, город детства, юности, ее грез, ее несостоявшихся семейных надежд, ее будущего, наконец. Он давал ей силы, он помогал ей выжить даже тогда, когда она думала, что жизнь не имеет смысла. Но у нее теперь была Маруся, и ответственность за маленького человека не позволяла ей опускать руки.

В городском совете сказали, что к Пестереву уже пускают, его перевели из реанимации в терапию. Наташа решила, что обязательно придет к Сергею, вот только переживет праздник Восьмое марта. Праздники Натка не любила, тем более этот женский день.

— Кто придумал эту повинность для мужчин? — все время удивлялась она.

Когда-то Клара Цеткин зачем-то добилась, чтобы рабочий день женщинам сократили, а условия оплаты труда стали равными с мужчинами. Но никто не сказал, что с этими равными правами делать — продолжать отстаивать равноправие с мужчинами в быту и в жизни? Многие страны вывернулись из этой ситуации. В Замбии 8 марта отмечают День молодежи, в Малайзии — День султана, а в Турции — день рождения пророка, и только в Конго, как в России, праздник женщин. Про политическую подоплеку праздника давно забыли, но вот подарить даме мимозку считается непременным условием этого дня. Многие мужчины плохо представляют, почему женщин нужно поздравлять с тем, что они женщины. Дамам подарки получать, конечно, приятно, но разве для этого нужно ждать 8 марта?

На этажах больницы было пусто, наверное, персонал тоже отмечал праздник. Охранник с редкими зубами размешивал в коробочке китайский фастфуд, запах которого буквально сбивал с ног.

— Вы к депутату? — В маленьком городе ничего скрыть нельзя. — Его уже три дня как перевели из реанимации. А вас я по телевизору видел, — добавил охранник и начал жевать консервированные побеги бамбука — источник витамина С.

Сергею нравилось, когда в больничной палате пахло горячей кашей. Запах был такой манящий, из детства, когда бабушка, приготовив гречку с топленым маслом, звала Сережу напевным окающим говором, мелодично растягивая буквы: Сеееереееежаааа.

Он бежал к ней на кухню, обязательно брал большую ложку, подцепляя масло с кашей, а не наоборот. Вкус этого лакомства просто захватывал его в плен, каша таяла во рту и была самой вкусной на свете едой.

Еще в их доме не переводились пироги, бабуля была гостеприимной хозяйкой, и все Сережины друзья и одноклассники часто собирались у Пестеревых. В общем, Сергей кашу любил, но отставил тарелку и смутился, когда увидел в проеме больничной двери Наташу.

— Здравствуйте, сударыня журналистка! С праздником, Наташа. Жаль, что не могу цветы подарить. На тебе апельсинку.

Она зажала в руке оранжевый шар с новогодним запахом детских лет.

— Не переживай, Сергей, я не люблю праздников, а Восьмое марта особенно.

— Первый раз вижу женщину, которая не любит Восьмое марта. Сударыня, шутить изволите?

— Это правда, я всегда стараюсь в этот день быть незаметной.

— У тебя комплексы? Не поверю.

— Нет никаких комплексов, у меня в марте всегда такое настроение.

— А в июне?

— При чем тут июнь?

— У меня в июне день рождения.

Наташа растерялась и неожиданно ответила:

— В июне настроение хорошее, летнее. Если позовешь, на день рождения приду. — И перевела разговор на рабочую тему.

— Сережа, помогай! То, что у тебя в крови нашли яд наперстянки, известно.

— Да уже следователям все рассказал. Чай накануне сессии я действительно пил, когда был в совете, с девчонками из общего отдела. Они все меня подзуживали по пищекомбинату, знали, что будет пикет. Так, пересмешницы юные.

— Вспоминай по часам. Здесь вот в таблице, — она вытащила блокнот, — логические элементы твоего дня, все надо уложить в схему по часам.

— Наташ, я не знаю, как это укладывается в логику твоей схемы, но буквально за день до сессии я обнаружил у себя в сотовом телефоне подслушивающее устройство. Уронил телефон случайно и увидел.

— И ты молчал?

— Кричать надо было? Когда один высокопоставленный чиновник прослушивает другого, это объяснимо. Когда слушают депутатика из заштатного городишки, нет объяснений. Спасибо, что в разговор не влезают. Скажут, что у меня паранойя.

— Пестерев, почему у тебя в голове какая-то политическая шелуха? Значит, информация, которую ты распространяешь и которой располагаешь, для кого-то интересна.

— Кому это интересно, не понимаю. У меня тайн ведь нет. Давай сюда свою таблицу.

Еще немного, и Наташина таблица была заполнена почти целиком. Они установили, что накануне у Пестерева была вторая смена, электричка в гору отправлялась в шесть вечера. Утром, в одиннадцать, он был в общем отделе городского совета и выпил чашку чая, никакого привкуса не почувствовал. Общался в совете только с Кирой, забирал у нее документы. С ней же пил чай, Кира заварила обычный пакетик. Но он в этом не уверен, потому что специально не смотрел, что и как она заваривает, тем более откуда доставала чай. Кружку ему дали «гостевую», белую с каким-то рисунком. Рядом еще сидела девушка Оля. Потом Оля ушла. С Кирой Пестерев общался минут десять, не больше.

— Говорили о пустяках. Она меня корила, что начали отзыв.

Чай, который она готовила, Сергей выпил. В коридоре кто-то проходил мимо, одного клерка он вспомнил, других никак не получалось. Но ни с кем больше ни за руку, ни под руку — никак не соприкасался. По дороге заходил в магазин, где купил молоко и хлеб. Перед электричкой перекусил тем, что приготовила мама, домашней пищей. Дома была еще Марина, она пришла с работы. Тут Сергей запнулся.

— Марина временно у меня живет, пока у нее идет ремонт в общежитии.

— Пестерев, не усложняй ситуацию, не заморачивайся. Мне нет дела, кто у тебя живет. Дальше вспоминай, что ты делал.

День Сергея был несложен и понятен, как вычисления на логарифмической линейке: корпус, движок, бегунок, основные шкалы — и вот она, визирная линия. То, что телефон у него прослушивается, он установил за день до происшествия на сессии, удивился, телефон поменял. Больше Пестерев ничего сказать не мог, но и этого для размышления было достаточно.

— Бойтесь умных женщин, — в палату заходил Рогалин. — Бойтесь, от них одни проблемы.

— Надеюсь, умной вы назвали меня? — уточнила Наташа.

— Не сомневайтесь, госпожа Петрова. Это вы у нас по телевизору людям рассказываете страшилки про власть, умничаете, — подколол ее Рогалин.

— Журналиста каждый может обидеть.

— Ну что ты пристал к девушке! — бросился на ее защиту Сергей.

— Уже и пристать нельзя? Я ведь только слегка!

Наташа поднялась со стула.

— Я приду завтра. Поправляйся.

— Буду стараться. Не обращай внимания на приставучих депутатов.

Когда за ней закрылась дверь, Рогалин продолжил дальше:

— Знаешь, почему надо остерегаться умных женщин? Чтобы не налететь на умный вопрос: «А ты на мне женишься?» — И засмеялся, довольный собою.

— Болтун! — прокомментировал больной. — Очень ей нужно за меня замуж.

Около Наташиного подъезда было мрачно и неуютно. Лампочку в фонаре когда-то разбила проходящая мимо компания. Кирпичи дворовой клумбы, заботливо обихаживаемой летом местными бабушками, развалились. Припаркованный автомобиль загораживал вход в подъезд.

— Водила! Проколоть ему шины гвоздем, чтобы неповадно было, — бурчала она. — Освещения путного не могут сделать, а все туда же — реформа ЖКХ!

По пустынной улице бродили собаки. Она совсем не ожидала никого увидеть, когда перед ней выросла темная фигура. Наташа затаила дыхание.

— Вы хотите меня ограбить?

— Нет, поговорить.

— Это не самое лучшее место и время. О чем говорить будем? — Она едва разглядела ладненькую девушку в узком пальто нынче модного болотного цвета.

— Вам я его не отдам! Зачем он вам? — отчаянно заявила девушка.

— Это вы о ком, если не секрет?

— Ну что вы дурочку-то из меня делаете?

— Девушка, мне не до шуток. Я с работы, устала и хочу есть.

— Вы не с работы, вы от него, из больницы. Вы были у Сергея. Я видела вас, — продолжала наседать незнакомка.

— Наконец ситуация проясняется. Вы представляете интересы депутата Пестерева?

— Да. Пестерева. Только у меня свои интересы. Я его невеста, Марина меня зовут. Мы с Сергеем скоро поженимся. За ним уход сейчас нужен, и невеста должна быть рядом.

— А что же вы тут делаете? Идите в больницу, кормите его с ложечки. Ему действительно нужен уход и поддержка.

— А что вы у него делали?

— Послушайте, невеста! Если он захочет, он вам сам все расскажет.

— Не расскажет. — Марина не сдавалась. — Вы уже брали у него интервью, и он мне ничего не сказал. Что вы привязались к нему? Таскаетесь в больницу, заботитесь. О нем есть кому позаботиться!

— Марина, да отстаньте вы от меня. — Наташка начинала злиться. Она поняла, что продолжать диалог бессмысленно, но промолчать тоже нельзя.

— Идите домой, невеста! Или в больницу, или куда подальше.

Ситуацию неожиданно спасла Света. Она появилась из-за угла, подскакивая на ходу, увидела подругу с незнакомой собеседницей, почуяла неладное и прибавила шагу.

— Подруга, держись, я рядом! — неожиданно для себя закричала она.

Девичья фигура исчезла, словно растворилась, и о том, что она была, существовала в реальности, свидетельствовал лишь тонкий запах духов. Светка шмыгнула носом, «Madly» от Kenzo — ладан, роза, мускус.

— О чем ты? Я чуть с ума от страха не сошла. Ну скажи, почему эти Марины, Вали, Оли так притягивают мужчин?

— Так это из-за мужика разборки? — Светка повеселела. — Петрова, пять баллов, день прожит не зря! Одобряю!

— Да зря, зря. Никаких романов у меня с Пестеревым нет.

— Надо завести.

Они обе расхохотались в голос и потом еще долго смеялись и не могли остановиться. Такая вот нечаянная вечерняя феерия позитивной энергетики.

Глава 22 Марина

Угорск, наше время

Марина уставала от рассказов Сережиной бабушки. И вообще удивлялась своему терпению: она выносила игнорирование Пестерева, энтузиазм и умиление его бабки, когда та рассказывала о внуке. бабушка могла говорить о любимом мальчике часами: как у него вылез первый зуб, как он пошел, что он сказал, что читал и на каких книжных героев хотел походить.

У Марины уже рябило в глазах от фотографий милого карапуза, которые находились на каждой странице семейного альбома.

— У Сережи слабое горло. Мариночка, ему нельзя холодное, — напутствовала бабушка.

Марине уже хотелось закричать:

— Да отстаньте от меня со своим Сережей! Не хочу я знать про его горло, почки и прочие части организма! Я уже и так потратила на него слишком много времени. И без толку! Он до сих пор не сделал мне предложения! — но вслух она ничего не сказала.

Отчаявшись, Марина уже хотела было собрать чемодан и вернуться в общежитие, но вовремя остановилась. Перспектива вернуться в общагу, где в комнате живут несколько человек, где только и разговоров, как устроиться в жизни, была ей не по нутру. И самое главное — на ее дамском горизонте не наблюдалось мужчины, который смог бы предложить ей все, о чем она мечтала: квартиру, машину, роскошную шубу и поездки за границу. К этому перечню прилагалось предложение руки и сердца, колечко с бриллиантом, белое платье, шикарный лимузин, медовый месяц на Канарах. Ей уже было давно пора бросать семейный якорь, а Пестерев все не делал в этом направлении никаких движений. Он был далек от ее придуманного идеала, и на Канары с бриллиантами денег у него нет, но он был единственный реальный мужчина, и она уже полгода жила на его территории, поэтому назад дороги не было.

Ее знакомая депутатка Надежда Кауровна, с которой Марина познакомилась случайно, советовала подождать.

— Вернуться в общагу ты всегда успеешь, всегда. — Кауровна последнее время опекала Марину, интересовалась отношениями с Сергеем, но девушке особо хвастаться было нечем, и она предпочитала отмалчиваться.

Ждать тоже было непросто, потому что терпение заканчивалось.

— Ты любишь читать, Марина? — бабушка продолжала расширять свои познания о ней.

— Да! — ответила Марина.

— Какие современные авторы тебе нравятся?

— Я читаю гламурные журналы.

— Я не про журналы, Мариночка. Гламурные журналы можно листать, а не читать. В них нет ничего содержательного, они убивают мозг.

— Как нет? — искренне удивилась Марина. — А новинки косметики, а истории про звезд?

— Это понятно, чтиво для расслабления, для отдыха. А серьезная литература? Может, назовешь любимых авторов, любимые книги, — не отставала бабушка.

Марина разозлилась, ее раздражение накапливалось, и его необходимо было выплеснуть. Когда Сергей на ней наконец женится, они разменяют эту квартиру, отселят бабку, чтобы она не доставала, не терроризировала никого своими вопросами. А лучше определят ее в дом престарелых, тогда и квартиру не надо будет менять.

Марина не могла и не хотела сознаваться, что она не любит читать и нет у нее никаких любимых авторов. Литература еще в школе давалась ей плохо. Спасал Интернет, где она списывала сочинения, нисколько не беспокоясь, что выше тройки не получит. Окончив десять классов, она была вынуждена уехать из родительского дома. Мама в то время развелась с пьяницей-отцом, и в доме сначала появился отчим, а потом родилась маленькая сестренка.

— У меня своя жизнь. Дочка родилась. Ты уже большая, школу окончила. Устраивайся сама, — опуская глаза, сказала мама, как будто Маринка перестала быть ее дочерью.

Марина думала недолго, впрочем, и выбора никакого не было. Ее мягко и настойчиво попросили из дома. Она сначала разыскала отца, чтобы попросить денег. Тот работал грузчиком в продуктовом магазине, там же и ночевал.

— Что ты, доча, какие деньги? — И он вывернул карманы мятых штанов, откуда посыпались крошки хлеба.

Рассчитывать было не на кого, и вместе с подружкой они решили ехать в Угорск, по набору на ядерный завод. Подружке повезло больше, она через три месяца выскочила замуж за сверхсрочника и убедила его вернуться на родину, на Кубань. Маринка осталась одна, неплохо устроившись лаборанткой, и начала оглядываться вокруг с надеждой тоже наладить свою жизнь.

«Вот и отчудила: все болота исходила и своего лягушонка нашла», — усмехнулась она и, резко выдохнув, продолжила диалог с бабушкой.

— Нет у меня любимых авторов. Не люблю я читать. Моя любимая книга — «Каштанка», — почти выкрикнула Марина, и пусть теперь бабка надолго замолчит.

— А кто написал «Каштанку? — Женщина не отставала и не прореагировала на ее крик.

— Пушкин!

— Антон Павлович Чехов, девочка. Это надо знать. Кстати, Сережа очень много читает, он с детства приучен к книгам. — Поединок был закончен в пользу бабушки.

Марине уже хотелось заорать в голос, она ненавидела бабку и была в отчаянии, что столько времени потратила на Пестерева. Ей не хотелось считать это пустой тратой времени и осознавать, что она так и осталась для Сергея посторонней! Марина так мечтала быть счастливой, и у нее было об этом свое представление: не тонуть в бытовухе, не скандалить с мужем, пока не планировать ребенка. Замужество было для нее навязчивой идеей, а любовью она не озадачивалась. Есть регулярный секс, который привязывает мужчину, все остальное приложится. Она не собиралась сдаваться, нужно «бороться до конца» — так писали в гламурных журналах, которым Марина бесконечно доверяла, так говорила знакомая депутатка.

— Ты не должна его упустить. Еще чего придумал, гонит в общежитие! Сам с бабкой жировать будет в квартире, с журналисткой заигрывать, интервью давать, отзывами заниматься. — Кауровна знала, что говорить Марине. — Брать нужно этого Пестерева за жабры.

Марина решила действовать. Пока Пестерев лежит в больнице, она обработает бабку, намекнет на беременность, а та уж приструнит внучонка. Как сложится ситуация дальше, когда обман вскроется, она думать не хотела, нужно было упрочить свое положение. Но вдруг все надежды на то, что она окажется у постели больного Пестерева единственной и незаменимой и он сделает предложение, растаяли.

Проблему нужно решать здесь и сейчас, а потом посмотрим, — убеждала она себя. Надо не только испортить настроение этой семейке, но и поиграть на нервах. Обязательно рассказать Сергею про положительный тест, про поход к врачу и УЗИ. Потом у нее случится выкидыш, но это уже будет после свадьбы.

Марина выбрала время, когда к бабушке пришла давнишняя приятельница. Они пили чай с мятой из кружек в яркий горошек и обсуждали политические события.

«Какие активные бабки, до всего им есть дело!» — неприязненно подумала Марина, которая разговоры про политику не выносила. Она не понимала, как женщины могут этим интересоваться.

Марина подсела к ним за краешек стола и ждала, когда ей предложат чаю. бабушка прореагировала быстро.

— Мариночка, составишь нам компанию? Вот печенье, конфеты.

— Спасибо, с удовольствием. Очень сладкого захотела.

Она тянула из кружки чай, жевала конфету, потом вдруг зажала рот рукой и выбежала в туалет.

— Что случилось, Мариночка? — кричала из кухни бабушка.

— Тошнит, что-то с желудком, — ответила она и замерла.

Марина слышала, что шептали на кухне.

— Может, токсикоз? — обратилась к бабушке ее подруга Аглая Петровна.

— Ничего не могу сказать. Знаю, что Марина очень хочет за Сергея замуж.

— Ты так мечтала о продолжении рода!

— Мечтала-то мечтала, но Сережа ее не любит.

— Сегодня не любит, завтра полюбит, если родится ребенок.

— Без любви жить невозможно.

Они загрустили, вспоминая каждая свою прожитую жизнь. бабушкина старинная подружка Аглая Петровна замужем никогда не была и как протекает беременность, не знала. Она всю жизнь боготворила мужа своей старшей сестры Аркадия. Всех своих кавалеров она сравнивала с ним, и сравнение было не в их пользу. Аглая Петровна так и прожила нянькой при сестре, и своей семьи у нее не было. Свои трепетные чувства за долгие годы она привыкла скрывать даже тогда, когда старшая сестра умерла, Аглая продолжала оставаться в «няньках». Красавец-мужчина Аркадий пережил жену ненадолго и умер на руках Аглаи, так и не узнав о ее любви. Аглая Петровна сейчас жила одна в большой квартире, радовалась редким визитам племянников. Из близких подруг у нее только и осталась Сережина бабушка, которая почему-то не рада была известию о ребенке.

Марина сделала косметическими тенями натуральную синеву под глазами и вернулась на кухню.

— Ты ждешь ребенка? — в голос спросили женщины.

— Еще до конца не уверена, но похоже, — с вызовом сказала она. Отступать было некуда.

Теперь Марина обдумывала, что делать дальше. Сегодня бабка пойдет с этой новостью в больницу, и Сергей должен ей позвонить. Марина решила не терять время, зайти и пожаловаться на здоровье девчонкам из общежития. Поход в общежитие был обставлен на пять баллов: Марина купила торт, пакет чипсов, бутылку хорошего вина. Она приходила и звонила девчонкам в общежитие редко, но ее всегда встречали с радостью. С Юлей и Олей, лаборантками из соседнего отдела, она прожила в одной комнате целый год. Девушки были серьезные, целеустремленные, учились в вечернем институте и звали с собой учиться Марину. Учеба в ее планы пока не входила, ей нужно было определиться с личной жизнью.

— Это важнее, — считала она тогда.

— Это самое важное, — считала она сегодня.

— Рассказывай, как дела? Как здоровье Сергея? — Девчонки забросали ее вопросами.

— Пестерев поправляется, постоянно сижу у него в палате, вот вырвалась на полчаса, — отвечала она.

Громко и неприятно зашумел кипятильник. Марина разрезала торт.

— Где бокалы под вино?

— Бокалы — это у тебя дома. У нас одноразовые стаканы. Наливаем. — Оля откупорила бутылку.

— Вино не буду. — Марина засмущалась. — Мне нельзя.

— Залетела? — хором спросили Юля и Оля.

— Да. Сергей очень рад, он хочет ребенка.

— Здорово, поженитесь. На свадьбу позовешь? — спросила Юля, а Оля добавила: — А медовый месяц где проведете?

— Какая свадьба, я скоро в платье влезать не буду! Поездок не планируем, сильный токсикоз первой половины беременности. Ну и главное, Сережа еще не поправился до конца. Дома пока будем, дома.

Марина облегченно вздохнула — сегодня весь этаж, а завтра все общежитие будет знать об ее интересном положении. Это Марину очень устраивало.

Завтра она пойдет в больницу к Пестереву, потому что сегодня туда отправилась бабка. Старуха должна поговорить с внуком и подготовить для нее почву. Марина устала, ей хотелось быстрей добраться до кровати.

Но один звонок ей очень нужно было сделать сегодня — в редакцию телевидения, Петровой. Эта журналистка ее очень беспокоила. Марина будет плакать и просить, чтобы та оставила в покое ее любимого мужчину. Плакать в нужное время она умела. Трубку как раз взяла Наташа.

— Редакция.

— Здравствуйте, редакция! Это Марина, невеста Сергея Пестерева.

— Марина, мы, по-моему, с вами все выяснили.

— Не все! Я жду ребенка, и не смей подходить к нему!

В трубке зазвучали гудки отбоя. Марина каким-то двадцатым чувством поняла, что зерно попало в благодатную почву и звонила она не зря.

— Тяжело быть беременной, — рассмеялась она, довольная сегодняшним днем.

Глава 23 Тайна Глеба Пахнутого

Глеб Пахнутый наблюдал за ними из своего укрытия. Стайка девочек весело передвигалась на территории школьного двора. Он любил наблюдать, как они играют. Среди них выделялась та, что была в красном беретике и красных колготках.

— Просто ангелок, красная малинка, — подумал он. Зверь, что сидел у него внутри, выл и просился наружу. Глеб заскрежетал зубами, он был готов на все, чтобы спрятать, удержать внутри себя мерзкое чудовище.

В первый раз это произошло в старших классах школы, еще в Питере. Угрюмый и нелюдимый, он мог часами наблюдать в школьном дворе за маленькими девочками. Ему нравилось смотреть, как они играют, как ярко одеты, как весело смеются.

— Куколки, — шептал он.

Однажды такая куколка его окликнула.

— Дяденька, помогите мне перейти дорогу!

Он взял ее крохотную ручку, и они вместе пошли из школы к оживленной дороге. Его ладонь мгновенно вспотела, и стало очень жарко. Тогда впервые у Глеба внутри зашевелился зверь, который тихо нашептывал, подогревая его желание:

— Какая хорошая малышка! Это называется свобода выбора.

Девочка перешла с ним дорогу, сказала спасибо, выдернула маленькую ручку из его ладони и побежала домой.

Глеб впервые испытал шок, он плакал, понимая сердцем, что мир вокруг изменился, потому что изменился он сам. В сознании все путалось, он был словно в обмороке, в голове жгло и давило на глаза. Он затаился. Глебу казалось, что все вокруг смотрят на него укоряюще, и даже любимые старые качели во дворе в ответ на его стенания осуждающе скрипели.

Пахнутый не мог не слышать, что шептало ему чудовище, которое, как оказалось, жило у него внутри и до сегодняшнего дня просто дремало. С тех пор начались мучения Глеба: его преследовали кошмары, он просыпался во сне, зверь бился и просился наружу. Каждый день он сидел на дальней скамейке школьного двора, смотрел на знакомую малышку и наконец решился. Когда он раздевал ее в кустах, это случайно увидел школьный сторож и натравил собаку. Глеб бежал со всей мочи, но собака так вцепилась ему в ногу, что оторвать ее от тела было невозможно. Кровь сочилась по ноге, намочив штаны. Он упал на пожухлую траву, кричал от боли, но овчарка слушалась только хозяина.

— Ах ты, гаденыш, чего удумал!

Сторож подбежал и отогнал пса. Глебу наконец удалось избавиться от собаки, и он рванул что было сил. Девочка испугалась и ничего не успела понять, сторож отвел ее в школу и позвонил директору. Он запомнил беглеца, потому что видел его раньше, тихо сидевшего на школьном дворе. Директор вызвала милицию и позвонила тете Лизе, рассказав об отклонениях племянника.

Инспектор по делам несовершеннолетних долго беседовала с Глебом, расспрашивала про родителей, про учебу в школе, но по ее взгляду он понял: она брезгует, он ей противен.

Больше в школу Глеб не пошел. Тетя Лиза, которая без остановки плакала, определила его в психиатрическую больницу.

— Ты такая же мразь, как твой отец! Подонок! — сказала она и в больницу больше не приходила.

Женщина умом понимала, что убийство матери Глеба его отцом нанесло мальчику непоправимую психологическую травму. Лиза помнила, что буквально в течение нескольких недель он отказывался есть, спать и вставать с кровати и все время спрашивал:

— Тетя Лиза, почему папа это сделал? Тетя Лиза, почему?

У нее не было ответа, и это было ужасно.

Она жалела племянника и привезла его в свой город в надежде, что отогреет его душу и сердце. Но такой отвратительной ситуации она не предполагала и не смогла ни понять, ни простить, а просто вычеркнула его из своей жизни.

Собственно, он никого и не ждал. Он привык к одиночеству, к разговорам с самим собой, к угрюмым санитарам и к странным людям, обитающим в соседних палатах.

Весь тот год, что Глеб провел в психушке, он ощущал себя в состоянии невесомости. Тупо наблюдал, как ему ставили уколы, после которых он вытягивался на койке, как растение, и спал, спал, спал. Беседы с врачом его удручали, что он мог рассказать старому доктору, когда не понимал, проснется внутри его зверь или нет? Врач смотрел на него участливо, задавал много странных вопросов:

— Нравится ли тебе твое имя?

— Как складываются твои отношения с родственниками?

— Слышишь ли ты голоса?

— Преследуют ли тебя видения?

— Есть ли у тебя навязчивые идеи?

— Чем тетрадь отличается от книги?

Доктор просил при этом отвечать максимально быстро и честно, наблюдал за его реакцией и мимикой. Иногда врач изображал непонятливость, уточнял вопросы, провокационно комментировал ответы, чем выводил Глеба из себя. Он отвечал неохотно, сквозь зубы, моргал глазами, прикидывался, что не понимает. Зверь в это время глубоко спал, и Глеб не стал о нем ничего говорить.

Вместе с ним в больнице не лежали маньяки с мыльными глазами, которые прятались по подворотням и искали, на кого бы напасть. Больные с таким диагнозом, как у него, работали в профессии, которая давала им возможность общаться с детьми или подростками. Многие из них обнаруживали в себе интерес к детям внезапно, после тридцати лет.

В медицинском учреждении вслух не говорили, какую болезнь они здесь лечат, но больные понимали, что у каждого из них существует грань между патологическим состоянием, когда человек не может противостоять своему влечению, и пресыщенностью поиском новых ощущений.

Когда Глеба Пахнутого выписали из психиатрической клиники домой, тети Лизы уже не стало, она умерла от сердечного приступа.

— Лиза не пережила позора, — высокопарно сказал ее муж, увидев на пороге квартиры Глеба. — Ты урод, придурок!

Глеб молчал, потому что идти ему было некуда. Но жить в одной квартире с племянником жены его родственник, отставной военный, не собирался, хотя Глебу все же помог. Он сумел выправить ему по своим каналам аттестат о среднем образовании, а потом определил в армию. Всю жизнь прослуживший и сверявший свою жизнь с воинским уставом мужчина искренне считал, что только армия делает из оболтуса человека. Лечение Глебу Пахнутому помогло, сознание его прояснилось, и он с содроганием вспоминал о своей страшной истории. Армия мобилизовала его внутренние силы, и он даже стал забывать то время, когда «был плохим парнем». Он заочно окончил институт, начал работать и все время прислушивался, — не проснулся ли зверь внутри его? И все-таки перехитрить зверя ему не удалось, тот вырвался наружу, когда Глеб совсем этого не ждал.

Потом шла тяжелая борьба, исход которой был не в пользу Глеба Пахнутого. Всех тех «маленьких кокеток», с которыми он предавался желаниям, он оставлял живыми. С ними он испытывал чувство всемогущества, он был «сверхчеловеком».

Суровая правда жизни состояла в том, что когда сознание прояснялось, он понимал, что хочет избавиться от пагубного влечения, но самому ему не справиться. Если он придет в обычную психбольницу, где провел не один месяц, его могут оставить там пожизненно. Он мечтал, что сможет получить помощь психологов, психотерапевтов, сексологов и психиатров, когда обратится к ним без опасения огласки и расскажет о неподвластном воле желании. Соответствующие больницы, конечно, существовали, но лечение было таким дорогим, что нужно было продать коллекцию машинок и еще добавить столько же.

Никто на работе и не догадывался о его «второй жизни», а то, что у него не было друзей, — да разве это преследуется в нынешнее время?

Вот и сейчас ноги сами притащили его к школе. Он скрипел зубами и чертыхался, боясь выпустить зверя. Глеб снова думал о том, что нужно лечиться, и чем быстрее, тем лучше. Он нашел уже нужную клинику в Москве и готов был продать свою любимую коллекцию машинок.

«А может, пока не продавать? — шептал ему зверь. — Вдруг этому пупсику твоя коллекция понравится?»

Девочка в красной шапочке гуляла в школьном дворе, она подкидывала пожухлые листья, кружилась, а он сидел на скамейке и думал, как ему окликнуть малышку, хотя и не малышка она совсем — на вид лет восемь-десять, самый лучший для него возраст, и ему наплевать на условность и запреты. Наивная и глупенькая — он ее не обидит, но она будет делать все, что прикажет ей взрослый дядя. Он не идиот, чтобы снимать это все на видео и потом продавать за огромные деньги, он будет это делать для себя. Кстати, всеми любимый фильм «Поющие в терновнике», о том, как девочка влюбилась во взрослого мужчину, а потом пронесла любовь к нему через всю свою жизнь, — почему-то ни у кого не вызывает удивления. Глеб тоже мечтает, и его мечта в красной шапочке совсем рядом, стоит только протянуть руку. Он наконец решился.

— Привет, как тебя зовут?

— Маруся. А тебя?

— Можно просто Глеб. Занятия в школе закончились?

— Да, мне сейчас в музыкалку надо.

— А хочешь, я тебя провожу?

— Проводи, там дорога большая рядом, и переходить нужно только на зеленый светофор.

— А когда музакалка?

— Выходить нужно, — она посмотрела на часы, — через пятнадцать минут.

— Давай пока поиграем, садись со мной на лавочку. — Он взял ее за руку, а потом посадил на колени. Ему стало спокойно и хорошо, и самое главное, он понял: девочка его не боится, и отношения не закончатся сегодняшней встречей.

— Ты будешь со мной дружить?

— Да, я тебе куплю подарок. Что ты хочешь?

— Я люблю куколок-монстров, Натка не хочет, чтобы я с ними играла, а мне они нравятся.

— Конечно, я куплю тебе много таких куколок.

— Правда? — Она кивнула в знак согласия, и ее красная шапочка закачалась.

— Конечно правда, друзья не обманывают. Я тебя сейчас провожу до дороги, а завтра опять приходи на эту скамейку после занятий, и я буду ждать тебя уже с куклами.

— Здорово! Я обязательно приду.

— Давай я поправлю тебе колготки. — И он потрогал крепкие ножки и погладил коленки. Красный цвет возбудил его еще больше. Зверь внутри довольно заурчал и завозился.

«Какая классная малинка, о такой можно только мечтать!»

Глеб подумал, что с этой девочкой ему повезло, и он сделает так, чтобы их отношения были долговечными, а значит, в первые встречи он будет ее приручать, дарить подарки, гулять, но обязательно держать за руку и прикасаться, чтобы чувствовать и понимать, что скоро она будет в его власти, и никто, никто не сможет ее забрать.

Глава 24 Музейные истории

Угорск, наше время

— Ты дома? Я зайду на пять минут, я Мусе купила набор со станком для плетения браслетов!

Наташа рассмеялась. Подруга не умела заходить на пять минут.

— Вот набор для фенечек, со станком разберетесь, сразу заказываю Мусенку для себя браслет, а если ей понравится и дело пойдет, организуем выставку в музее!

Угорский городской музей, где уже много лет работала Светлана, носил гордое имя «Музейно-выставочного центра» и был очагом работы с ветеранами, школьниками, местными художниками. В музее активно формировался видеоархив воспоминаний жителей города, при музее работали местные умельцы, в городских газетах сообщалось, что в фондах собрано более двадцати тысяч экспонатов. Конечно, далеко маленькому провинциальному «музейчику» до своих старших собратьев, но каждая территория находит в своей истории что-то отличное от других и бережно это хранит. Конечно, Света предпочла бы лучше проводить экскурсии, например, в лиссабонском национальном музее карет, музее бабочек в Санкт-Петербурге или японском музее камикадзе, но судьба подсунула ей билет в угорский музей. По сути, не музей, а Дом культуры с выставками народных умельцев. Но она была не из тех людей, что опускали руки, да и где еще найти работу в маленьком провинциальном городке?

Светлана уже собралась уходить, но, спохватившись, полезла в сумку.

— Забыла тебе в прошлый раз историю рассказать. При строительстве нового дома в ковше экскаватора обнаружили металлическую коробку, а в ней — уникальную находку: старую тетрадь, чудом уцелевшую, строители притащили ее к нам в музей. Это потрепанный дневник зэка, который работал на строительстве завода. На том самом месте давным-давно стояли бараки.

— Ты же знаешь, — тут в Светке «включился» экскурсовод, — всегда считалось, что закрытые территории по сталинскому указу строили заключенные, под завесой полной секретности. Власть в городе на период строительства принадлежала военным, создавался город, как закрытый «почтовый ящик», коих в нашей стране было и осталось немало. Бытовало мнение, что у зэков абсолютно однозначное представление о работе, мол, дураков работа любит, и что эта категория народа всецело лишена патриотического чувства. Этот дневник, напротив, писал патриот. Что-то вроде: «Вы будете жить при коммунизме, ваш город будет украшением Сибири. Вспоминайте тех, кто строил это прекрасное будущее».

— Здорово. — Наташа любила музейные находки. — Из этой истории можно сделать классный сюжет.

— Там еще фотография красивой девушки. Зайдешь, сделаю копии, но дневник читается плохо, многие страницы истлели. Гонорар пополам. Кстати, завтра открывается новая выставка, приходите, я буду ждать, заодно и место приглядите, где можно фенечками торговать, — шутливо добавила она и умчалась, стуча каблучками. У Светланы на истории был потрясающий нюх, и не только потому, что работала она в музее экскурсоводом, но и потому, что у нее была какая-то особая, природная обонятельная система.

Звонила мама.

— У нас все цветет! — радовалась она. — Мы хорошо пережили зиму. Как Маруся, что нового у вас?

— У нас холодно, Муся уже спит, — Наташа решила пока ничего не говорить родителям про несостоявшуюся семейную жизнь.

— Ты что такая невеселая?

— Я вышла в тираж погашения, мама.

— Ничего не поняла. Куда ты пошла?

— Мамочка! У меня все нормально, просто я очень занята, перезвоню. — И дала отбой.

Маруся спала неспокойно, Наташа несколько раз подходила к ее кровати. Она потом тоже долго не могла уснуть, ворочалась, вздыхала. Все, что произошло в последние дни, было соткано из удивительных разногласий и невероятных обстоятельств. Было ощущение, что ее интервью с Пестеревым стало стартом, началом загадочной цепочки. Она пыталась вспомнить что-то необычное из его речи, но не смогла.

— Кто и почему мог отравить Пестерева? Вряд ли это мог сделать Ударников. Он и его дядя, конечно, хитрейшие интриганы, лицемеры, но чтобы отравить человека, этого недостаточно, — размышляла она.

Наташе вдруг вспомнилась приторно-сладкая и липучая Надежда Кауровна, потом бледное лицо Пестерева, и она провалилась в тревожный и зыбкий сон.

Утром Маруся начала чихать, и речи ни о какой музейной выставке быть не могло. Они остались дома и быстро разобрались с приспособлением по изготовлению фенечек.

На открытие выставки в местный музей Надежда Кауровна решила обязательно пойти. Выставка «Палитра самоцветов» на поверку оказалась обычной коммерческой продажей. Но ее так расхвалили в музее, да еще директор музея лично приглашала депутатку, как тут не уважить городской музей? Честно признаться, любила Кауровна эти отдельные приглашения, персональные звонки и просьбы:

— Без вас мероприятие не будет иметь такой значимости!

Депутатка наряжалась в допотопные костюмы, почему-то полагая, что именно в устаревших классических костюмах стройно смотрится ее грузное тело, а она выглядит воплощением элегантности. Еще Кауровна любила шляпки — маленькие и большие, с полями и без, всевозможных размеров и фасонов. Никто и никогда не говорил ей, что шляпа ей не к лицу, особенно надетая так, как любила она, нахлобученная на макушку. Просто не находилось таких смельчаков сказать ей правду, да и незачем. У Надежды Кауровны была особенная смелость носить шляпы всегда и везде, не только по особым случаям.

Все отмечали ее удивительный фокус: в любой, даже самой неотразимой, шляпке она выглядела неестественно и нелепо. Надежда покупала шляпы не задумываясь, и целые стены в ее квартире были завешаны этим шляпным богатством — красные, черные, голубые, белые, наконец. Шляпы, по ее представлению, ассоциировались с богатством, властью, элитарностью и удачей. То, к чему она так стремилась.

Директор музея просто бросилась Надежде навстречу.

— Ждали вас, так ждали, Надежда Кауровна!

Это было особенно приятно.

— Не очень люблю самоцветы, — покачивая шляпкой, пропела Надежда Кауровна. — Но раз вы пригласили…

Что может быть нового на этой выставке, она не представляла. Депутатка внимательно слушала, что рассказывала экскурсовод.

— Самоцветы символизируют благополучие и достаток владельца. Еще в древности люди заметили необыкновенные и удивительные свойства природных камней. Они наделяли природные минералы способностью влиять на судьбу человека. Считалось, что камни олицетворяют сердце, солнце и луну, свет и жар.

Все удивительное и необычное Надежда любила. Правда, никакой обещанной природной энергии камня на выставке она не почувствовала — только прохладу от прикосновения. Она раскошелилась себе на маленький подарок — кулон из нежно-сиреневого чароита. По словам продавца, если его положить на проблемную часть тела, он «вытягивает» на себя напряжение. Это ей понравилось.

Другой камень, амулет из агата, оберегающий от происков врагов, ей подарила директриса музея.

— От амулета не откажусь, — игриво сказала Надежда.

Кауровна была готова поверить в силу любого амулета, лишь бы он, пусть чуть-чуть, но охранял ее от болезней и бед, притягивал удачу. Удача ей была сейчас очень нужна.

— Слишком много проблем сплелось в один клубок, — рассуждала Кауровна.

Еще она очень переживала за мэра, который, конечно, нуждался в ее защите.

— Неадекватные депутаты копали под него яму, да сами в нее и попадут, — уверяла она прежде всего себя.

Экскурсовод Светлана, конечно, видела депутатскую шляпку Надежды Кауровны и не то чтобы наблюдала за ней, а не спускала с этой вуальки глаз.

— Светлана Валентиновна, дорогая моя, здравствуйте! — Депутатка старательно изображала светскую даму. — Сколько лет, сколько зим! Чаем не угостите?

— Пойдемте в «Русскую избу», Надежда Кауровна. Там и почаевничаем.

Светлана Валентиновна прошла вперед, плавно покачивая бедрами и демонстрируя руки с маникюром, который удивлял окружающих. Конечно, до американской дамы Крис Уолтон, что попала в Книгу рекордов Гиннесса из-за самых длинных ногтей — три с половиной метра на левой руке и три метра на правой — Светлане было очень далеко. Она и не собиралась отращивать ногти восемнадцать лет, как делала это заморская ногтепобедительница, но ее красивые руки с длинными ноготками обращали на себя внимание мужской половины человечества, которая активно интересовалась, удобно ли с такими ногтями нажимать кнопку лифта.

Зал «Русская изба» создали специально для школьников. Здесь была собрана настоящая обстановка русской избы: в центре возвышалась печь, стояли дубовый стол и деревянная кровать. Украшением избы был красный угол с настоящими иконами и лампадой. В лампаду наливали вазелиновое масло, и она зажигалась по главным церковным праздникам — пламя держалось на маленьком, коротком кончике фитиля и часто мигало. Отмечать церковные праздники среди сотрудников музея было модно.

Особую гордость музея составлял сундук, добытый в близлежащем селе, деревянная детская люлька и мялка для конопли. На столе красовалось еще одно музейное достояние — домотканая скатерть, богато украшенная по узорчатым краям гладьевым валиком.

«Русская изба» не пустовала — сотрудникам музея разрешалось принимать в ней важных посетителей, распивать с ними чаи, вести беседы — это тоже было частью ответственной музейной работы.

— Как замечательно вы сделали старинное жилое помещение! — закинула комплимент Надежда Кауровна, подумывая о том, как бы ей быстрее подобраться к теме происшествия на сессии и узнать, что будет делать эта журналистка Петрова, а иначе зачем ей этот занюханный музей с его дурацкой каменной выставкой? Кауровна начала рассуждать о политике, входила то в образ Валерии Новодворской, громко вскидывая руки, то складывала губки «гузкой», как Маргарет Тэтчер. Так потихоньку, обходя коварные рифы, она и вызывала реакцию собеседницы.

— Конечно, Надежда Кауровна. У политика должно быть хорошее здоровье, стрессы нынче губят многих, — отвечала Светлана.

— Вы же знаете, что у Пестерева был сердечный приступ. Упал, бедняжка, ударился. Говорят, пришел в себя только в больнице.

— Слышала, конечно. Жалко, молодой, — подыгрывать у Светланы получалось хорошо.

— Надо, чтобы пресса не раздула скандал, а то понапишут черт знает чего. Отмывайся потом всем депутатам.

— Пресса у нас справедливая, разберется, — важно ответствовала Светлана. Она поняла, что идет разведка боем. Депутатка вообще обижалась на прессу. Она считала, что ее мало рекламируют, не спрашивают мнение, позицию. А ей так хотелось засветиться в телевизоре хоть разочек — женщина она видная!

— Светочка, как ваша личная жизнь? — Она попробовала зайти с другого конца.

— Все хорошо. Все соседи мужского пола женаты, воспитывают по трое детей, коллеги — сплошь дамы. Все знакомые мужчины при дамах сердца. На улице не знакомлюсь, — огласила Светка полный перечень.

Кауровна расстроилась, ей ровным счетом не удалось почерпнуть что-то новенькое.

«Ну и ладно, буду работать с другими источниками. Отрицательный результат — тоже результат», — успокоила она себя.

Где-то зазвонил сотовый телефон, и Кауровна не сразу поняла, что писк раздается из ее сумочки.

Он был с ней, как всегда, резок. Депутатка Кауровна тоже разнервничалась, услышав его голос.

— Ты сказал, что позвонишь через неделю. Что-нибудь случилось? — И, услышав ответ, резко нажала отбой.

«Не ко времени это, не ко времени. Никак сейчас мне не приехать к нему. Пусть будет как будет». — И, поправив шляпку, пошла дальше между рядов, где искрились природные кристаллы, горные породы и лежали изогнутыми линиями просто красивые камни.

Надежда Кауровна не вошла, а ворвалась в кабинет Ударникова и, захлебываясь, начала рассказывать то, во что тут же поверила сама.

— Петрова ведет свое расследование. Подозревает кого-то из администрации. Нашей команде, — она подчеркнуто говорила «нашей», — этот скандал совсем не нужен.

Яков Ударников и Александр Греков зачарованно смотрели ей в рот. Скандал действительно мог осложнить ситуацию. Все участники разговора собрались на доклад к Семен Палычу. Надежда Кауровна жалела, что не надела свою новую черную шляпку. Она ей так шла, и Семен это обязательно бы отметил. Может, тогда она бы решилась с ним поговорить об одном очень важном деле.

Глава 25 Планы Семен Палыча

Угорск, наше время

Семен Палыч изучал федеральные программы основательно. Угорск должен войти в несколько из них, не важно, по какому направлению — содействия реформированию жилищно-коммунального хозяйства, образовательному, экологическому, лишь бы поступили деньги из федерального бюджета. Очень вкусной ему представлялась программа по созданию и развитию в России территориальных инновационных кластеров. Документов для оформления заявки по каждой из программ надо было подготовить много, и он сам хотел в это вникнуть и разобраться, и потом, у него было какое-то особенное, звериное чутье на то, откуда можно взять деньги. Взять, чтобы потратить с пользой не только для людей, но и для себя.

— Открытость, прозрачность, адресность — пустые слова, которые в жизни ничего не значат, — говорил он, читая документы. — Вот еще. — Дядя отчеркнул важное.

«Каждый раздел должен содержать обоснование необходимости решения проблемы программно-целевым методом и анализ различных вариантов этого решения, а также описание основных рисков, связанных с программно-целевым методом», — гласил документ.

Сейчас он поставит задачу финансовому управлению, работа предстоит огромная, нужна поддержка в Госдуме, правительстве, а там чиновники смотрят в твою сторону, когда получат заветный конверт с подношением, иначе никак им не работается. Но кластер надо заполучить любой ценой, это хорошие деньги, с которыми он умеет работать. Всеобщую формулу капитала Маркса еще никто не отменял.

Семен Палыч немного устал. Его напрягало то, что Яков начал «брыкаться» и вести самостоятельную политику, что единственная дочь, временно проживающая в Таиланде, не в состоянии устроить свою личную жизнь.

— Надо навестить девчонку, а то совсем от рук отбилась. Этой, — он неприязненно подумал о жене, — всегда не до дочери. Ладно, вот сделает он дела и через месяц закатит в горячий Таиланд попроведать свою роднульку.

Его жена нынче увлеклась биоэнергетикой, прошла какие-то курсы и собиралась лечить людей — восстанавливать им баланс энергии, восполнять ее дефицит, устранять ее избыток, разрушать энергию негативных программ и устранять энергию болезни.

— Ты хочешь, я сниму с тебя порчу? — периодически спрашивала она.

— Ты с себя что-нибудь сними, чтобы понравиться в постели, — усмехался он.

— У тебя только одно на уме, — злилась она. Жена после курсов уверовала в то, что она проводник, аккумулятор, генератор и передатчик энергии одновременно. Она рассказывала ему про природу, стихию и космос, где во взаимосвязи находятся тело, душа, разум, энергии и эмоции.

Семен Палыч впервые подумал, что жене можно позавидовать — она по жизни ничем не заморачивалась, ни к чему серьезно не относилась, а занималась пустым времяпровождением и вот теперь какими-то энергетическими процессами и даже собирается превращать воду в лекарство. Но, что самое удивительное, она была счастлива. Может, потому, что ей достался «правильный» мужчина — добытчик, обеспечивающий семью?

Он же устроен совсем по-другому — он все время находится в напряжении, ждет, что надо будет отбивать атаку, и может расслабиться только с «лапочками», и то на короткое время. Природа заложила в него много сексуальной мужской энергии, и он в этом не виноват. Он знал, что влияет на силу проявления его энергии, — желание женщины, и от женщины он энергию принимал, как антенна принимает энергию от солнца.

Кстати, жена, наверное, в чем-то права, когда несет ересь про биоэнергетику. Семен тоже уравновешивает свою энергию неба и земли внутри себя, чтобы была гармония в других сферах жизни. К старым любовным историям он обычно не возвращался, но Надежда нашла его сама и была так несчастна, что он откликнулся. Потом пожалел о своем решении, но было поздно.

Последнее время Семен Палыча раздражала Надежда Кауровна, с которой он по молодости провел неделю в Сочи и которая ходила теперь по горсовету в дурацких шляпках и пыталась попасться ему на глаза. Чистов понимал, что женщина хочет продолжения отношений, но это не входило в его планы. Если бы она могла разменять, уменьшить свой возраст наполовину и ее лицо не было бы «наштукатуренным» и в морщинках, он, может, и подумал бы. Но сейчас столько «бы» мешало ему сделать это. В его планы вообще не входили долгосрочные отношения с «лапочками». Женщины хотят красивой жизни, но их красота имеет свойство угасать, они перестают быть желанными и обворожительными, их женский век короток. Он считал, что умеет расставаться с дамами легко, оставляя им на память эквивалент человеческого труда — деньги. Семен предпочитал секс без обязательств, но понимал, что женщины имеют такую особенность, что начинают мечтать, фантазировать, потом разочаровываться, и это его раздражало. Когда он приходил к женщине, ему нужно было только тело, а душа Семена не интересовала.

«Пусть радуется Надежда, что пристроил ее в депутаты, и пока это отрабатывает — голосует как надо».

Его сейчас беспокоил тот факт, что информация о расследовании по отравлению Пестерева закрытая. Эта рыжая стерва-следователь сразу поняла его страстные взгляды, но тем же взглядом ответила — нет!

Он не будет напрягаться по ее поводу, он знает дамочек такого типа — с ними больше потеряешь, чем найдешь. Семен Палыч не мог ей сказать, что желал, хотел смерти Пестерева, потому что свои финансовые вопросы лучше и эффективней решать в тишине. Это еще Джон Рокфеллер сказал, что деньги любят тишину, а Семен знает, что самый главный роман в его жизни — это любовь к деньгам, и любить деньги не стыдно, самое главное — делать это правильно. Пестерев был упертым занудой и шел бы в своих действиях до конца. Теперь он будет осторожничать и лишний раз не полезет с политическими заявлениями.

Но кто отравил депутата? На закрытых совещаниях у мэра, где было пять человек, не больше, они обсуждали разные варианты устранения Пестерева, и он планировал в ближайшее время реализовать один из них. Кто-то сделал это раньше, но был это друг или враг — непонятно. Чистов оказался вышедшим из игры, игры, которая должна развиваться по его правилам. К такому он не привык и привыкать не собирался. Семен чутьем понимал: раз обстоятельства сложились таким образом, надо взять паузу. Это вещь тонкая, деликатная и в то же время скользкая, предательская, потому что пауза должна быть нужной продолжительности, не длиннее и не короче.

Он подождет, он дождется, когда рыжеволосая вынесет свое решение.

Нынче у него был повод для оптимизма. Правительство вполне серьезно обсуждало вопрос о переносе столицы в Сибирь.

«Замечательная идея, — думал Чистов. — Несмотря на щедрые средства из центра, мы по сравнению со столицей нищие и убогие. Государственная дума вряд ли захочет обсуждать этот вопрос, но если будет воля свыше, он решится влегкую».

Семен Палыч подумал, что нужно поддержать бурление этой темы на местах и отправить коллективное письмо от депутатов в президентскую администрацию.

«Поговорю с «надежными» депутатами и уточню, о чем говорят «ненадежные»», — подумал он.

Семен Палыч набрал телефон Грекова, и буквально через пять минут они встретились в маленьком кабинете, скрытом в конце коридора от посторонних глаз. Доступ сюда имели только он и Греков. Здесь на компьютере они обычно открывали файл, который не имел названия, а был зашифровал символами. В этом месте записывалась и хранилась информация с телефонных переговоров некоторых интересных для Семен Палыча лиц. Конечно, это было противозаконное действие с его стороны, но не со стаканом же ему по администрации ходить, прислоняя его к двери, чтобы услышать, о чем секретничают народные избранники и чиновники! Слушать записи разговоров дядя любил и подтрунивал над чистоплюем Грековым, который то и дело изображал оскорбленную невинность. Никакой прокурор никогда не дал бы ему санкцию на прослушку. Семен Палыч это знал и нашел доверенного человечка, который за хорошие деньги организовал телефонные закладки, записи и доступ к нужному интерфейсу. Не может Семен Палыч работать вслепую. Он тогда отыграл хорошо тему отзыва, как только она начала появляться в телефонных разговорах, — вышел на региональное отделение Главной партии, там обещали помочь. Чистов знал, что не будет решения большинства на сессии по этому вопросу, поэтому спокойно уехал в область. То, что судьба сделает ему подарок и выведет из строя Пестерева, он не предполагал.

— Что у нас сегодня?

— Во-первых, небольшие технические проблемки, их решаем. — Греков дядю побаивался и оттого при разговоре заискивающе заглядывал в глаза.

— А во-вторых?

— Я проанализировал часть разговоров. Тема отзыва обсуждается, но многие считают ее бесперспективной, оттого тема последние два дня пошла на спад. На первом месте — происшествие с Пестеревым. Говорят, что это дело рук кого-то из мэрии.

— Фамилии называют? — осклабился дядя.

— Конкретно нет, но говорят, что это заказ администрации.

— Греков! Какой, к черту, заказ! Кому он нужен, этот Пестерев, пусть о нем голова болит у ядерного завода! То, о чем он думает и говорит, нам важно, пока он депутат и от его поднятой руки может кое-что зависеть. Наша с тобой задача — держать ситуацию под контролем и воздействовать, если возникнет необходимость, — отчеканил Семен Палыч.

«Да если какой у вас интерес, никогда не скажете, удавите молча», — подумал начальник пресс-службы, но вслух произнес совсем другое:

— Да-да, никакого смысла связываться с Пестеревым у нас нет.

— Пестерев, конечно, нам добавил проблем, но мы люди цивилизованные и решать проблемы будем только законным путем, только законным! — Чистов пристально посмотрел на Грекова.

«Может, отравление Пестерева — его рук дело? — но тут же себе ответил: — Кишка тонка у пресс-службы. Не способен он на такие поступки».

Чистов предпочитал все контролировать, потому что если этого не делать, то будет неопределенность, а это чревато негативным результатом. Пустить всё на самотек сможет любой дурак. Контролировать ситуацию дурак не сможет.

Греков тоже понимал, что его должность обречена, и если он не будет вписываться в общую картину, то его просто выкинут или, чего доброго, отравят, как Пестерева. Семен Палыч знает, что это секрет Полишинеля, но виду не подает.

«Наверное, он и подсыпал что-то депутату и подал с улыбкой. От него можно ожидать всего, чего угодно, без исключения».

Возвращаясь обратно, Греков увидел сидящую рядом с приемной Надежду Кауровну. Слезы текли по ее лицу, но она не пошевелила рукой, чтобы их вытереть и продолжала только кивать в сотовый телефон, на громкий и грубый голос, который доносился из телефона.

Глава 26 Когда отношения невозможны

Угорск, наше время

У нее был маленький кабинет, не такой, как у него в Государственной думе, большой и просторный. Она в своем кабинете казалась какой-то домашней. Вабузов никогда бы не подумал, встретив ее на улице, что она работает следователем.

— Я очень рад вас видеть и хочу предложить свою помощь в расследовании.

— Это вы сейчас как свидетель или как депутат разговариваете?

— Я не могу уже одно от другого оторвать. — Он видел, что она улыбается.

— Ну, если вы серьезно, Станислав Михайлович, то вы можете помочь. Мне нужна одна экспертиза, одно исследование, которое у нас не проводится, — судебная минерало-почвоведческая экспертиза.

— Первый раз про такую слышу, но постараюсь помочь.

— Вы же профессиональный политик, вам не откажут.

— Я буду очень стараться!

— Дело в том, что депутата отравили растительным ядом, состоящим из двух компонентов. Один из них — болиголов, который любит увлажнение, солнце и растет на перегнойных почвах, например, по берегам рек, мусорным местам. Другой яд, наперстянка, растет на лесных просеках и в ложбинах.

Мне бы хотелось, чтобы эксперты очертили нам городскую территорию, где эти два растения могут произрастать поблизости друг от друга. И еще, Пестерев пил чай накануне сессии с помощницами из горсовета, и в мусорном пакете эксперты обнаружили не только использованные пакетики из-под чая, но и частицы почвы. Случайно они оказались там или нет, пока неясно. Нам необходимо сделать сравнительные исследования с участками нашей местности.

— Ну конечно, помогу, договорюсь, чтобы для вас такое исследование сделали!

— Не для меня, Станислав Михайлович, а для следствия. Спасибо, что помогаете, мне надо на встречу.

Ему ничего не оставалось делать, как встать и откланяться.

Вабузов шел и думал, что хотел бы выразить свои чувства словами, но ничего не получилось, и он потерпел неудачу. Вечером он вылетел в Москву и по прилете сразу встроился в ритм мегаполиса.

Комиссия по развитию ЗАТО, вопрос по которой он готовил, оказалась образованием сложным. В нее вошли все депутаты Госдумы, имеющие отношения к закрытым территориям, и у каждого было свое представление о развитии этих городов. В основательной справке, приложенной к повестке дня заседания, было отмечено, что варианты снятия статуса ЗАТО на уровне Федерации имеются. Есть программа привлечения инвесторов, предусматривается внесение изменений в федеральное законодательство, в том числе разрешение продажи земли на территории ЗАТО. В настоящее время закон такой возможности не предусматривал. Депутат Госдумы Стас Вабузов делал доклад, он не просто систематизировал проблемы, но предлагал перечень мероприятий для их решения.

— Население закрытых городов надеется, что по ним будут приняты стратегические решения, их потенциал будет востребован, и они еще послужат стране, — закончил он.

После доклада Вабузова развернулась горячая дискуссия. Александр Иванович Никитин, старейший депутат, когда-то директор закрытого предприятия в Новоуральске, имеющий большой профессиональный вес в депутатской среде, был непреклонен.

— Закрытые города открывать нельзя, Госатом будет сохранять статус ЗАТО, но изменит в них многие правила: ведение бизнеса, налоговую политику. Надо подключать профильные министерства.

Ему возражал депутат Луганкин из того же Новоуральска.

— Александр Иванович! Нельзя построить коммунизм в отдельно взятом городе. Вы еще Хрущева вспомните, двадцать второй съезд!

— В отличие от вас, молодых, я ничего не забывал и материалы съезда помню. Я помню, как Хрущев встречался с партактивом, помню, как Никита Сергеевич объявил, что к 1980 году в СССР будет построен коммунизм.

— Александр Иванович! На дворе двадцать первый век. Какой Хрущев, какой коммунизм! Гробим мы города, обнеся их колючей проволокой! Нет там свежего ветра, никакого движения воздуха нет. Затхлая территория! Секретность и закрытость госатомных предприятий никто снимать не собирается.

— Какая затхлая! — обиделся Никитин. — Давайте у жителей спросим.

— Александр Иванович, ну зачем заниматься популизмом, как будто последний год атомного века? Вы еще детскую энциклопедию для октябрят вспомните! Жители против открытия города, как и против повышения тарифов ЖКХ, — не сдавался Луганкин.

Александр Иванович злился, тема открытия ЗАТО была такой взрывоопасной, что допустить открытия зоны никак было нельзя.

«Например, куда пойдут тысячи охранников и охранниц, что стоят сейчас по периметру городской зоны и несут свою службу? Кто их детей кормить будет? Пусть хоть закричится Луганкин. Директор Госатома, мужик серьезный и умный, никогда этого не допустит. Дискуссия по открытию городов тоже вредна, и начинать ее категорически нельзя», — думал он.

Признаться, Стас Вабузов не настаивал на открытии городов. Это, несомненно, делать надо, прав Луганкин, но сейчас обсуждение этого вопроса и принятие решения будет несвоевременным. Он понимал и другое: что вопрос отмены забора промзоны, например, Новоуральска, в канцелярии президента лоббирует депутат Госдумы Александр Семченков и что связано это не с интересами города, а с развитием завода «Стройхолдинг», которым он руководит.

«Так всегда было и останется на уровне Госдумы — смешение интересов регионального бизнеса и политики, а если еще сюда прибавится интерес столичный, пиши пропало», — думал он.

Однако вслух сказал другое:

— Экономика России в кризисе, иллюзий по этому поводу нет. Инвестиций нет, а если еще добавить штрафные санкции Запада, картина совсем печальная. По многим закрытым городам заключены межправительственные соглашения, мы никогда из экономической ямы не выберемся.

— Когда же тогда мы, погрязшие в бумагах чиновники, дадим отмашку на открытие городов? — не унимался Луганкин.

— Да не торопите вы события, — парировал неуспокоившийся Никитин.

— Мы в России вообще никуда не торопимся.

Так и спорили члены комиссии несколько часов подряд, выкладывая аргументы, доказательства, цифры, факты, примеры из своего опыта. Скоростные методы в этой дискуссии не действовали. Результата, как часто бывает, не достигли ни по одному пункту: ни по вопросам развития, ни по назначениям глав ЗАТО, ни по открытию промзоны. Все, ступор. Выручил, как ни странно, Александр Иванович, вспомнивший к месту совет Гоголя: «Сначала нужно набросать все как придется, хотя бы плохо, водянисто, но решительно все…» Так и сделали, бумага вдруг показалась симпатичной и совсем не тупиковой.

«Может, сдвинем сообща решение проблем с мертвой точки?» — с надеждой подумал Вабузов.

Заседание закончилось, и он вдруг понял, что очень хочет есть.

Давно прошли те времена, когда народ стоял в очереди в буфет Государственной думы, чтобы отведать дефицитный бутерброд с красной икрой за двенадцать рублей пятьдесят копеек. В столовой Государственной думы по ценам все было доступно для простого народа, чего уж говорить о народе депутатском?

Стас Вабузов любил приходить сюда, в большой зал с колоннами, на триста мест. Ему здесь многое напоминало советские времена: длинные столы, украшенные разноцветными бумажными салфетками, шумное стрекотанье касс, белая посуда, накрахмаленные белые колпаки. Над входом висел красочный плакат: «Правильное питание укрепляет здоровье нации».

Меню уже было современным, с высчитанными калориями. Вабузов вспомнил, что в прошлом году в Интернете активно обсуждался чек из госдумовской столовой, где за четыре блюда было уплачено тридцать рублей.

«Но чего только не плавает в Интернете, в том числе и ложь про народных избранников, — размышлял Стас. — В столовой действительно демократичные цены, на двести — триста рублей можно объесться, но чтобы тридцать рублей — это выдумки».

Сегодня в меню под «блюдом дня» значился рассольник по-старомосковски. На второе он взял рыбу под маринадом и стакан воды без газа. Последний год Стас заставлял себя пить воду, как и положено, по два литра в день. Как утверждал его врач, а вслед за ним и супруга депутата, мудрая Женя, вода — это очень полезное лекарство, выводит из организма все шлаки, токсины и вредные вещества.

— С вас двести десять рублей, — сказала кассирша и нажала клавишу.

Чек зашуршал и с трудом вылез из тонкой щели аппарата. В столовой было безлюдно, только за соседним столиком жевал лидер одной из думских фракций.

Ну что ж, сейчас поедешь в Следственный комитет, повезешь, как почтовый голубь, письмо от Следственного комитета Угорска, за чьи городские перспективы так бился. Эксперты уже, наверное, связались друг с другом по всем видам связи и передали материал для исследования, но он не хотел исключать себя из этой цепочки и не потому, что он очень жаждал помочь следствию, он поможет, конечно, но ему нужен был повод, чтобы увидеть Ларису, Ларису Сергеевну.

Что он знает про нее? Практически ничего. Она, возможно, замужем и посмеивается над его взглядами и намеками, а ты, Вабузов, заматерел в политике и совсем разучился общаться с женщинами.

С женой они практически выросли в одном дворе, вместе ходили в школу, потом учились каждый в своем вузе, потом вместе ходили на танцы и потом поженились, и Женя была ему другом, любимой женщиной, прекрасной матерью. Черт возьми, чего же ему надо и отчего мечется его душа, когда он вспоминает голубые глаза и огненную копну волос? Стоит ли давать понять о своем смятении, если отношения невозможны? Промолчать и жалеть всю свою жизнь?

В Следственном комитете его ждали, в прохладном коридоре толпился народ.

— Меня предупредили, что вы привезете письмо. — Милая девушка была вежлива.

— Да, это очень важно для моей территории.

Девушка бегло прочитала запрос.

— Четкой даты вы, наверное, не получите, ну а при более длительном промежутке может быть определен сезон года. Для образца достаточно пятьдесят грамм. У вас какой объем?

— Честно признаться, не знаю. У меня только письмо. Я следствию помогаю. — Вабузов почувствовал себя неловко. Но когда вышел на улицу и понял, что может позвонить Ларисе, его настроение резко улучшилось.

— Говорите. — Он понял, что разбудил ее.

— Лариса Сергеевна, это ваш госдумовский свидетель, Вабузов.

— Станислав Михайлович, у нас ночь, если что, и я только заснула.

— Простите, я совсем забыл про разницу в часовых поясах.

— Что-то важное?

— Да, Лариса, вы мне очень нравитесь.

— Вы мне тоже, депутат Вабузов.

— Вы замужем?

— Нет, я не замужем, но это ничего не значит, ты же понимаешь, — она перешла на «ты», — что это не значит ничего. Мы взрослые люди и знаем ответы на свои вопросы.

— Может, мы дадим друг другу шанс, Лариса?

— Нет, Стас, нет. Я желаю тебе хорошего вечера и себе спокойной ночи.

Ну вот и все. Ты спросил, она ответила — и правильно дала тебе полный отлуп, мягко и ненавязчиво. Но все-таки она сказала, что я ей тоже нравлюсь, значит, есть между нами искра, горячая, и словами о ней не расскажешь. Искра бьется в ее голубых глазах и не дает ему покоя.

Глава 27 Важная Кира и дамские глупости

Угорск, наше время

В городском совете журналист Наталья Петрова была частым гостем — где еще в маленьком городке искать новости, как не в мэрии, совете, милиции, прокуратуре? Вот и обходит провинциальный журналист все эти точки в надежде разжиться информацией. Совет, пожалуй, был самым «плодовитым» на события: комиссии совета, сессии, отчеты и прочие важные мероприятия.

Большинство депутатов к телевидению относились благосклонно. Некоторые из них вообще любили, когда камера выхватывала их заинтересованный взгляд, эмоциональную речь, и тогда уж отжигали по полной, исправно надували щеки и демонстрировали, что за своих избирателей пойдут в огонь и воду. Стоило лишь журналистам удалиться, как затихали, обмякали депутатские тела, сходили на нет, исчезали ораторские способности, и все возвращалось на круги своя, к вялотекущему процессу.

Кира — помощник в городском совете — была из тех женщин, о которых говорят: «маленькая собачка до старости щенок». Возраста у Киры не было, было вечное стремление к красоте и неотразимости. Именем она своим гордилась, имя было древнегреческое, означающее «повелительница, госпожа». Вот так и несла себя Кира по коридорам городской власти — королевной. Наталью Кира привечала, все-таки телевидение. Ей даже льстило, что журналистка заходила консультироваться именно к ней. Можно было лениво процедить друзьям: «Да, забегала ко мне Петрова», чтобы услышать в ответ: «Та самая?» и лениво кивнуть: «Конечно. Приходила советоваться».

Кира часто делилась с друзьями.

— Председатель опять в документах напутал. Пришлось за ним исправлять.

— Готовила комиссию. Такие сложные вопросы, депутаты еле разобрались.

— Вчера был отчет. Не знаю, чем там депутаты занимаются. Пришлось подключаться.

Выходило, что Кира делает в совете самую важную и нужную работу и только благодаря ей депутаты держатся на плаву.

Известные персоны, побывавшие однажды в совете, тоже отмечались Кирой.

— Областной министр Сечкин любит чай с молоком. Заезжал, болтали с ним вчера.

— Учеба избиркома нынче. Зачем учиться, нет в этом перспективы, скоро мэров будут назначать.

Кирины друзья одобрительно кивали и завидовали.

— Наташа, что слышно про Пестерева? — сразу задала Кира тон разговору.

— Перевели из реанимации. Вроде выглядит неплохо, — ответила Наталья.

— Молодые, а уже какие-то припадки на сессии случаются, с чего бы вдруг?

— Знаешь, здоровье — эта такая штука хрупкая. Сегодня есть, завтра нет. Кстати, Кира, ты выглядишь сногсшибательно!

Кира любила комплименты, все время ждала одобрения и похвалы своим действиям, качествам, внешности и таяла от комплиментов, как оладушек на сковородке. Пестерева Кира отмечала среди других депутатов. Сергей был вежлив, не заходил в их кабинет без шоколадки, а это признак хорошего тона для любого мужчины — не появляться без презентов даме.

— Он буквально перед сессией приходил, наведался, бумагами пошуршал тут. Смотрел повестку дня сессии.

— Чаем, наверное, как всегда, угощала. Ты девушка гостеприимная.

— Он принес шоколад «Аленка», мой любимый. Да я про отзыв ему говорила, что зря это все он затеял, зачем ему все это политиканство?

— Пестерев умен и понимает, что делает, — возразила Наташа.

— Мне Надежна Кауровна сказала, что это политиканство, — стояла на своем Кира, не очень понимая, что это значит. Но слово казалось ей красивым, иностранным и звучало из ее уст, как и полагается, абсолютно по-королевски. Кира любила иностранные слова. Вместо спасибо она вставляла «сэнкъю» и часто употребляла «о‘кей».

— Кира, где ты взяла чай, который заваривала Пестереву? — Наташа осторожно продолжала свои вопросы.

Кира на минуту задумалась.

— В столе, чай у меня лежит в одном месте, на отдельной полке. Чай был черный, в пакетиках, и назывался он «Принцесса Нури».

Она достала почти пустую коробку с чаем и потрясла ее.

— Вот, три пакетика осталось. Я не очень этот чай люблю, мне больше по душе «Липтон» в пирамидках.

— Пестерев выпил весь чай? Он брал сахар?

— С сахаром любит наш председатель, Пестерев пьет без сахара. Чашку ему дала гостевую. Не помню даже, допил он чай или нет. — Она наморщила лобик.

— Кто-то еще заходил к вам?

— Ты как следователь! Она тут тоже была, вопросы задавала, чайные пакетики из мусорки изъяла. Да Ольга была, она вечно торчит и подслушивает, когда ко мне депутаты приходят. Я же не виновата, что председатель мне доверяет и бумаги оставляет только мне! Вспомнила!

— Что? — обрадовалась Наташа.

— Он еще скороговорку мне сказал, занятную такую — «кавалеры королевы плыли к ней на каравелле».

— Кира, вот ты человек опытный, скажи, кто может желать зла Пестереву?

Кире вопрос понравился, особенно про ее опыт. Она не имела представления, кто может желать зла Пестереву, но глубокомысленно задумалась.

— Председатель всегда Пестерева хвалит, говорит, что он думающий. В администрации его не любят, но только после того, как он отзыв замутил. Говорят, что Ударников топал ногами и кричал. Надежда Кауровна говорит, что он проблемный. Он не женат, между прочим.

— Это никакого отношения к делу не имеет, — сердито сказала Петрова. — У него невеста есть, между прочим, Марина зовут.

— Аааа, — протянула Кира. — Про Марину не знала. Мне говорили, что его воспитала одна бабушка, божий одуванчик, питерская библиотекарша. У него нет ни отца, ни матери.

— Почему?

— Не помню. Нет, и все. Только бабушка.

Больше Кира ничего вспомнить не смогла. Она снова и снова охала, что депутаты не следят за своим здоровьем, а ведь их работа — сплошной стресс, как, впрочем, и у нее.

На обратном пути Натка забрала Мусю из музыкалки, и они пошли домой.

— Света обещала прийти, не забудь ей браслет подарить.

Светлана была в дурном расположении духа, потому что сидела на очередной диете.

— Девчонки! Радиус моего плохого настроения соизмерим с взрывом атомной бомбы!

За всю ее сознательную жизнь диет у Светки было очень много: кремлевская, белковая, японская. Сначала лишний килограмм действительно уходил, она считала калории, готовила себе особую пищу, пила воду. Этого хватало на месяц, потом килограммы вновь возвращались, втискиваясь в ее тело.

С понедельника Света опять начала «новую жизнь», ограничивала себя в еде, исключила из рациона мясо. Она боготворила актрису и режиссера Ренату Литвинову, красавицу и умницу, и именно с нее брала пример во всем. Света красила губы такой же красной помадой, купила обтягивающее платье и разговаривала томно, как обожаемая ею Рената. Но самое главное — это идеальная фигура актрисы, с которой Света безуспешно пыталась снять копию.

— Наташка! Ну почему ночью так хорошо жрется? — ныла она подруге.

— Замок на холодильник повесь.

— Понимаешь, я вчера очнулась, когда съела почти все, что было в холодильнике. Я как лунатик, ничего не помню. Наверное, это болезнь.

— Твоя болезнь в твоей голове. Перестань придумывать и издеваться над своим организмом. Ты такая славная, Светуля! Брось ты свои дамские глупости!

— Тетя Света, от голода можно умереть! — сочувствующе подхватила Маруся.

— Да уж, скоро в двери музейные входить не буду. Рассказывай, что там у тебя? Как идет расследование?

— Пока ничего не срастается. Факты разрознены, — вздохнула Наташа.

— Думаю, что Ударников начал наступление на депутатов. Пестерева траванули показательно, чтобы неповадно было, — выдвинула версию Света.

— Ага, размешал яд в чае и дал ему перед сессией выпить. Ты детективов начиталась? — огрызнулась Наташа.

— Складывается интересная картина, только ты отказываешься видеть, — заметила Света.

— Яд, который нашли у него в организме, Сергей должен был принять накануне. Он действительно чаевничал с Кирой, она заваривала чай из обычного пакета. В комнате несколько минут была еще одна сотрудница — Ольга, но чай она с ними не пила. Использованные пакетики взяли на анализ.

Ударников, конечно, гад. Пестерева он не любит. Но так глупо травить — не верю.

— Станиславский вы наш, Константин Сергеевич!

— Не придумывай, есть голые факты, очень разрозненные. Нужна мотивация, а вот с этим как раз проблемы. Пестерев должен был кому-то сильно насолить!

Был тупик, и судьба никаких подсказок не давала.

— Да, — спохватилась Света, — я узнала, кто такая Марина, твоя подъездная незнакомка. Подруга Пестерева. Не знаю уж, какой у нее статус, — бывшая, настоящая, но рвет и мечет она, что депутат на ней не женится. Говорят, бортанула она ради Пестерева крепкого бизнесмена. Все поставила на Сергея, а он возьми, да и соскочи с крючка. Обломалась она, вот и бесится. Сорвалась девчонка, истерила, может, гормональный фон скачет.

— Да уж, мозги у нее скачут. — Наташе этот разговор был неприятен.

— Пожалеем ее, бедняжку, убогую и недалекую!

Светлане на самом деле было жаль свою подругу. Ну не везет ей на личном фронте, почему? Объяснения она не находила.

Наташа была умницей и красавицей, и казалось, что мужики должны были пачками падать справа и слева. Но поверженных мужских тел в ее окружении не наблюдалось.

— Горе от ума у тебя, Петрова, — диагностировала подруга. — Не любят мужчины умных, вот я — другое дело: ни ума, ни интеллекта, одна хозяйственная сметка, мне и мужчины умные не попадаются, а глупый мужчина и глупая женщина обязательно пустятся в любовное приключение, а там и до брака недалеко.

— Светуля, не смеши меня и не коси под дурочку, хотя у тебя это хорошо получается, и не придумывай про депутата! У нас даже роман не завязался, а так, интервью с криминальным продолжением.

Их перепалку прервал телефон, который просто подпрыгивал у Наташи в сумке. Она поднесла к уху трубку, телефон сначала заурчал, как котенок, потом засвистел, загулькал, и через эту какофонию звуков вдруг раздался веселый голос Пестерева:

— Сударыня журналистка, вы почему больного не проведываете?

Светка, которая уже уходила домой, но все слышала, в этот момент сказала себе, что тонкие энергетические вибрации одного тела обязательно будут услышаны телом другим, к которому они направлены. Главное, чтобы Наташке в этот раз повезло.

Закрыв за подругой дверь, Наталья решила, что сегодня в больницу не пойдет.

— Он уже вторгся биополем в мое личное пространство, но пока это ничего не значит. Марина еще с претензиями у подъезда караулит. Не готова ты к этому, Петрова, не готова, и выводов никаких делать не надо.

Телефон снова зазвонил, этот баритон она узнала сразу.

— Нам надо встретиться, — сказал голос бывшего мужа.

— Зачем?

— У меня есть несколько вопросов, которые необходимо обсудить, — настаивал баритон. — Я у твоего подъезда.

Ей уже казалось, что рана затянулась, но стоило услышать его голос, как зубы начали выбивать дрожь, а ноги стали деревянными. Как никогда тщательно Наташа рассмотрела себя в зеркало на предмет морщин, мешков и синяков под глазами. Бывший муж раздался в плечах, пальто слегка натянулось на круглом животе.

— Рад тебя видеть.

— Взаимно. — Она пыталась улыбнуться.

— Нам надо разделить нашу квартиру.

— Что? — Она думала, что ослышалась.

— Нам надо разделить квартиру.

— Ты, наверное, забыл, что эта квартира оставлена мне в наследство родителями. Мое наследство на тебя не распространяется. Это квартира моих родителей, и ты не имеешь к ней никакого отношения. Это тебе подтвердит любой адвокат.

— Ты об этом пожалеешь, — бросил он зло и зашагал прочь от подъезда.

Наташа так и осталась стоять неподвижно и совсем забыла про свой вопрос, который так хотела ему задать.

— Ты с ней счастлив?

Черемуха во дворе в ожидании весны стучала черными ветками. Сидевшие на скамейке бабушки заинтересованно смотрели на Наташу и подталкивали друг друга локтями. Она вытерла слезы и вернулась домой.

Глава 28 Как закрыть рот журналистам

Угорск, наше время

Семен Палыч нервничал, он собственноручно написал несколько жалоб губернатору на местное телевидение с просьбой приструнить зарвавшихся журналистов, однако тамошняя канцелярия тупо ссылалась на закон о СМИ и отвечала: «Если журналисты лгут, обращайтесь в суд».

Двум судьям администрация выделила квартиры в надежде на помощь, но в заявлении мэрии было отказано с формулировкой «за отсутствием состава преступления».

Глеб Пахнутый вообще смотрел на процессы проще. Свое видение он излагал Семен Палычу.

— Чем больше их давишь, тем сильнее они становятся. Надо действовать другими методами — перекупать. Деньги все любят, не откажутся.

— Слишком явное это предприятие, боюсь, сорвется. Теперь Петрова вздумала еще расследованием заниматься, мне из совета сообщили. Случай с Пестеревым покоя ей не дает. Нам шум совсем не нужен.

— Надо встречаться с собственниками, рассказывать, что бизнес им тут не выгоден. Да и вообще, — Глеб размахнулся, — в целях государственной безопасности на территории ЗАТО нужно разрешить только подконтрольные средства массовой информации.

— Ну, ты хватанул! — огрызнулся Семен Палыч. — Это из области фантастики. Ладно, давай все варианты подгребем, и буду развязывать «военные действия». — И позвонил в приемную заместителя губернатора.

Заместитель губернатора Олег Анатольевич Папанченко был демократом и, сколько себя помнил, всегда занимался важной работой. В его ведении как заместителя руководителя области было хлопотное идеологическое хозяйство, это не бумажная работа в имущественных отношениях.

Российская конституция провозглашает, что «никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной». Однако за текстом документа, по мнению любого чиновника, есть скрытый смысл. Сущность четко определил для себя зам по информационной политике Папанченко: государство без идеологии жить не может, как не может человек существовать без головы. Государства без идеологии не бывает, но раз оно не хочет в этом признаваться, значит, и чиновнику нужно играть по правилам государства. Пока пьеса складывалась в пользу Олега Анатольевича, при нем находились все бонусы: отдельный кабинет, кресло, секретарша и дама сердца — помощница Машенька, Мария Семеновна. Олег Анатольевич был давно женат, радовался рождению внука и на семейных торжествах произносил тосты о важности крепкой семьи. Практика у него слегка хромала, потому что не мог он устоять против чар озорной и сексуальной Марии Семеновны, в производственной жизни — ведущего специалиста управления информационной политики.

— Олег, прими, пожалуйста, человека из администрации Угорска, выслушай, помоги, если получится. У них там проблемы с телевидением, — мурлыкала Маша.

— Да не хочется с телевидением связываться, — отнекивался Олег Анатольевич. — С журналистами лучше на расстоянии держаться. Ну зачем мне твой Семен Палыч? Это у них депутат на сессии упал?

— Кто говорит отравление, кто — обычный сердечный приступ. Следствие идет. Ты мудрый, может, совет какой дашь. Власть ты или не власть?

— Тебе точно власть, а вот телевидению — не точно. С душком эта встреча, Маша.

— Не относись к жизни слишком серьезно — живым тебе все равно из нее не выбраться!

— Ну, Мария! Да я сто лет проживу!

— Я только «за»! Прими Семен Палыча, дорогой. — И она пустила в ход ослепительную улыбку.

Олег Анатольевич понял, что сопротивляться нет смысла, и сдался.

Маша набрала телефон угорской администрации и продиктовала день и время встречи. За каждую такую договоренность она получала сто баксов и считала свой ценник ниже рыночного, а иначе зачем ей это чудо Папанченко? Такие вот нынче дамы сердца, никакого движения без банкнот!

Олег Анатольевич самоубийцей не был, а конфликты с телевидением были похожи на попытку свести счеты с жизнью.

Продажные, независимые — любые журналисты вызывали у него изжогу, хотя внешне он был лоялен, улыбчив, доступен. Внутри у чиновника сидел постоянный страх перед телекамерами и вечно зудящими наглыми журналистами и журналистками. Папанченко всегда опасался, что снимут они улыбку, а покажут пренебрежительную ухмылку, из плавной и логичной речи оставят невразумительные обрывки. Такие уж они умельцы, а телезрители потом гадают: что там мычал бестолковый чиновник?! Потом разбирайся, судись, а журналисты способны даже из опровержения себе пиар сделать. С журналистами — как по тонкому льду: не знаешь, где провалишься в полынью.

Обещание, данное ведущему специалисту Маше, он выполнит, Семен Палыча выслушает и с директором канала побеседует.

Замгубернатора понимал, что угорский мэр — редкая и случайная птица на политическом небосклоне, но своих клевать никому не позволено. Если сегодня Ударников — мэр Угорска, значит, хоть и временно, но попал в разряд своих.

Семен Палыч с начальством разговаривать умел, он нажимал на те клавиши, которые издавали «правильные» звуки.

— Администрация не собирается воевать с телевидением, но мы хотим просить вас помочь немного откорректировать информационную политику канала. Власть нужно критиковать, это понятно, но там сплошное критиканство! Мы готовы купить часть акций телевидения, готовы рассмотреть другие варианты коммерческого участия. Не безвозмездно.

Папанченко кивал, ему нравилось, когда выкидывали белый флаг и просили.

— Я подумаю, как вам помочь, — глубокомысленно произнес он. — Рассмотрим все позиции, в том числе и покупку акций.

Следующего визитера, директора канала, он пригласил на завтра.

Руководитель телекомпании Игорь Серых, человек опытный, с властью предпочитал держаться на расстоянии. «Кто их знает, великих, что они выкинут?» — думал он.

Ситуацию Игорь всегда просчитывал, прогнозировал, предугадывал, но зачем его пригласил нынче заместитель губернатора, терялся в догадках.

— Какие люди! — смешливо-дурашливо начал Папанченко. — Нам бы всем у вас, телевизионщиков, поучиться работать так самоотверженно и с огоньком, а то мы, чиновники, больше формальностями занимаемся.

— Не сгореть бы, — подхватил шутливый тон Игорь Серых.

Так и пошел разговор ни о чем, без конкретики, важных тем, споров, претензий.

Игорю Серых эти словоформообразования напомнили медийный тренинг, который так и назывался: разговор ни о чем. Его правила просты: выбираются любой предмет и рассказчик, который за установленное время, пять минут, должен говорить об этом предмете. Игорь даже хотел предложить Олегу Анатольевичу условия тренинга: рассказ в стиле произведений русских басен. Интересно, какую басню он выберет?

Игорь вежливо отвечал отстраненным тоном, но улавливал в словах чиновника потаенный смысл, понять который пока не удавалось. В итоге для себя Олег Анатольевич пометил встречу как позитивную.

— Общаться надо с руководителями медиа, про жизнь их спрашивать, про текущие дела.

Да и ленинская цитата вдруг вспомнилась, что-то вроде «…опираться можно на то, что сопротивляется».

Игорь Серых недоумевал: чего же хотел Папанченко? «Просто так поговорить» было не в правилах этого чиновника. Словесная партия осталась незаконченной, он это чувствовал. Надо ждать провокации.

Довольна осталась главный специалист Мария Семеновна, ей было чем отчитаться перед Семен Палычем, а он уж в долгу не останется.

Петрову Игорь Серых пригласил сразу же.

— Наташа, мне сейчас один очень важный чиновник намекнул, что ты ведешь какое-то серьезное расследование против власти. Почему я об этом не знаю?

— Какое расследование, Игорь Германович? Я готовлю сюжет про случай с Пестеревым, вы же мне согласовали.

— Ну да, был разговор про депутата.

— Больше никаких долгоиграющих тем нет.

— Значит, твои движения в эту сторону так разволновали их, что меня пригласили «на ковер». А я-то голову ломаю, что им нужно!

— Что-нибудь не так?

— Да нет, Наташа, все так! Даже очень так! Материал готовь. Если власть пытается заставить журналистов замолчать, значит, нужно кричать еще сильнее.

Наталья вышла из кабинета Серых, так и не поняв, получила ли она похвалу или порицание. Телефон загудел, и это был Штерн.

— Наташка! Мы с Дорой гуляем в парке. Здесь невозможно обалденно. Приглашаем тебя присоединиться наблюдать за весной.

— Буду через пятнадцать минут, — сказала она и подумала: «Как хорошо, что есть такой друг, как Штерн!»

Они ждали ее у входа в парк, дул прохладный северный ветер. На красивой Доре была короткая норковая шубка, а Саша уже прогуливался по-весеннему, без головного убора. Мартовский снег был темным и ноздреватым, хрупкие кусочки льда еще цеплялись за асфальт, но тут же рассыпались на мелкие ледяные крошки. Черная земля набухала в проталинах, в воздухе пахло свежестью.

— Хорошо как! — выдохнула Наташа. — Спасибо, что вы меня вытащили, ребята!

— Петрова, слушай сюда. — Штерн был неутомим. — Еврейское кладбище. Утро, солнце, весна. «Какая чудесная погода! — говорит прохожий старичку, одиноко сидящему на скамейке. — Просто все в природе оживает!»

«Тсс, тихо, не каркайте! — отвечает старый еврей. — У меня тут лежат три жены».

Красивая Дора смеялась, показывая ровные белые зубки, и Штерн смотрел на нее восхищенно. У Натки защипало глаза.

— Саша, ты помнишь, я тебе говорила про странное угрожающее письмо? Пожалуйста, ничего больше не узнавай, я познакомилась с автором, больше он писать не будет, потому что решил все свои вопросы. Самое главное, что ко мне вопросов больше нет.

— Ты уверена?

— Уверена.

Штерн понимающе кивнул.

— Девочка, у тебя жизнь только начинается. Дай слово, что прилетишь к нам в Хайфу. Там есть висячие сады. Это вам не холодный март в Сибири. Мы с Дорой обязательно посмотрим эту красоту.

— Саша, пока ты еще не уехал, пожалуйста, подумай, как мы можем снять интересную музейную историю. — И она рассказала ему про дневник заключенного. — Что тут можно показать? Дом, стены, обрывки дневника? Живых людей нет, значит, их эмоций тоже. Это всегда сложно, подумай!

— Историю с дневником снимем, не переживай. Есть у меня мысли по этому поводу.

Глава 29 Бабушка и внук

Бабуля принесла пирожки, они были горячие и такие маленькие, что как раз на один укус. В рот одновременно входило несколько пирожков, и поэтому Сергей Пестерев предпочел жевать, чем отвечать на бабушкины вопросы.

— Сережа, я понимаю, что ты сейчас не можешь принять решение, но все равно придется. Я говорю про Марину. Мне представлялось, что ты выберешь другую девушку, более образованную, Марина даже книг не читает. Но это твой выбор. Надо ставить точку в этой затянувшейся ситуации.

— Ммм… — донеслось изо рта больного.

— Она переживает, плачет, места себе не находит, говорит, что ты невежливо с ней вчера поговорил. Зря ты девушку обижаешь. — Она вздохнула. — Я твоих детей хочу дождаться.

По настроению внука она догадывалась, что он скорее «готов съесть свой паспорт», как поется в известной песне, чем жениться на Марине. Бабуля сама относилась к девушке настороженно и вспоминала шутливые слова своей приятельницы: «У меня невестки нет, но я ее уже ненавижу».

Она примет любой выбор внука, поможет молодым. В их семье Марина раскроется по-новому, она этого хочет, старается.

Бабушка не могла заглянуть за кулисы его жизни, чтобы выяснить, что там, за сценой, а так хотелось! Не потому, что ею двигало любопытство, было только желание помочь мальчику.

Когда Сережа родился, она осталась совсем одна, ее любимого рядом уже давно не было. Дочь Танечка, которая так хотела ребенка, именно сына, умерла при родах. Ей вообще нельзя, опасно было рожать, но она так хотела маленького! Зять, который очень любил Таню, даже не дождался выписки малыша из роддома и собрал вещи.

— Я не хочу его видеть, он убил ее. Я уезжаю, завербовался на Север. Может, его не стоит забирать?

— Ты сошел с ума! Это же твой сын, твой, твоя плоть и кровь, самый близкий человек на земле! Таню уже не вернуть, но ее сын живет, твой сын, она дала ему жизнь! Опомнись!

— Не смогу, не уговаривайте, не смогу! Тани нет, и мне ничего не надо. Вы сильная, справитесь, а я не смогу. — И исчез из их жизни. Больше она ничего о зяте не слышала, не было ни писем, ни звонков, и где его искать, и нужно ли искать, женщина не понимала.

Белый кулек с малышом ей показался таким беспомощным и родным, что она прижимала его к себе всю дорогу до дома.

— Маленький мой, золотой, крошечка, одни мы с тобой остались. Но ничего, все будет хорошо.

Она стойко переносила шепот за спиной:

«То ли мать-одиночка, то ли сумасшедшая бабка. Зачем взяла ребенка?»

Это сейчас женщины рожают «для себя», и запись в графе «отец» им не обязательна, они получают пособия от государства и поддерживаются им. В то время все было иначе: воспитывать ребенка без отца и матери было странно, это не принималось обществом. Ей стоило больших усилий и денег, чтобы в графе «мать» значилась ее фамилия, а в графе «отец» было записано: «Пестерев Александр Петрович» — так звали ее любимого, деда малыша. Получалось, что, с одной стороны, это их внук, а с другой — сынок, в общем, самый родной человечек. «Раз отец от него отказался, значит, в метриках будет дед» — так она решила.

История их семьи носила трагический отпечаток. Александра, ее любимого, забрали ночью, она в ужасе кричала и хватала его за рукав, но мужчина в кожаной куртке больно ударил ее прикладом, и сознание помутилось. Она чувствовала, что с ним обязательно что-то случится, он любил свою страну, но на некоторые проблемы имел свою точку зрения, которая не совпадала с точкой зрения государства, и не молчал.

«Диссидент», — шептались на работе и жалели и осуждали ее одновременно.

Любимый даже не узнал, что у него родилась дочка Танечка, и сейчас ничего не знает про внука и про то, что все эти годы она его ждала. Она писала письма, ходила по чиновникам, но в ответ было оглушительное молчание, и оно ранило сильнее крика.

Теперь на ее руках маленький внук, продолжение их дочери, и она не имеет права опускать руки. Она не одинока, рядом сопит маленький носик, и надеяться ему можно только на бабушку.

Имя для малыша нашлось очень быстро. «Конечно, он будет Сережа, как герой трогательной повести Веры Пановой, Сережа Пестерев».

Первый год Сережа почти не спал ночью, выручала соседка-пенсионерка — приглядывала за малышом. Она бежала на работу после бессонной ночи, и буквы в библиотечных книгах расплывались неровными пятнами.

Сережа рос болезненным мальчиком, зарплаты библиотекаря катастрофически не хватало. Она брала любую работу: переплетала книги, научилась печатать на машинке. Летом они с внуком ездили в Адлер, он любил эти путешествия на поезде, с незнакомыми полустанками и покупкой горячей рассыпчатой картошечки, с ароматом спелых яблок, который разливался по перрону из больших корзин. Комната, что они снимали, была рядом с морем. Во дворе по беседке вился виноград, его зеленые гроздья светились и переливались на солнце. Прямо у дороги вымахал и раскинулся орешник, соседствующий с зарослями вишни. Сережа любил вишню, они трясли дерево, и красные кровяные капельки устилали землю. По улице, ведущей к морю, бабушка и сын останавливались около громадных клумб, где красовались розы, и любовались буйством оттенков. Сережа полюбил море, научился плавать, за лето подрастал и креп. На пляже бабуля покупала ему любимые сосиски, клубнику.

— Вкууусно. — Он любил клубничку. — Угощайся!

— У меня от клубники голова болит, — лукавила бабушка.

В южной ночи напролет играли музыканты-цикады, выверяя каждую ноту, и они слушали этот концерт, замирая от волшебства музыки, и были счастливы.

Когда пришло время, Сергей спросил про маму и отца. Она ждала этого вопроса и не стала придумывать легенду про папу-разведчика, но правды до конца сказать не смогла — зачем ему комплексы?

— Мама умерла, когда ты был совсем маленький.

— Она на небе?

— Да.

— Она нас видит?

— Да, видит и очень любит.

— Она сейчас в своем домике? — Он так называл могилку.

— В домике и на небе.

— А так бывает?

— Да, мой родной, так бывает.

— А папа?

— Папа уехал на Север, на заработки. Известий от него пока нет.

— А он вернется?

— Когда заработает много денег, тогда вернется.

— А я на кого похож?

— На маму, папу, на меня и на себя!!!

Ее воспоминания прервала медсестра.

— Обедать! — зычно кричала она.

— Какой обед, я пирожками бабулиными сыт, — запротестовал больной.

— Конечно, после таких пирожков больничная еда в рот не лезет, — засмеялась медсестра.

— Сережа, подумай про Марину, — попросила бабушка.

— Пусть он думает сначала про свое здоровье, Марины подождут, — вмешалась в разговор медсестра. — Ему надо поправляться.

— Вот-вот, а бабуля заставляет жениться, — пожаловался ей Сергей.

— Жениться? Это всегда успеется. Главное — здоровье. — И, покачивая широкими бедрами, она вышла из палаты.

Марина появилась на пороге с большим пакетом.

— Всем привет! Как здоровье?

— Я, пожалуй, пойду. Поправляйся, сынок, — бабуля засобиралась.

Лицо Марины выражало участие.

— Как ты тут, дорогой? Как кормят?

— Кормят на убой, уже щеки из-за спины видно.

— Что тебе принести?

— Марина, не переживай, у меня все есть, бабушка пирожки любимые принесла.

— Нам поговорить надо, — сказала Марина.

— Я тоже хотел поговорить, но сначала слушаю вас, сударыня.

— Давай снимем квартиру, и после выписки я заберу тебя туда. Бабушка — человек пожилой, мы молодые, и хочется пожить отдельно.

— Мариночка, — вздохнул он, — снимай квартиру, я не возражаю, переезжай. Мы с бабулей останемся в своей квартире. Она старенькая и без меня не сможет, да и не хочу я с тобой никуда переезжать. Возвращайся, так будет лучше. Прости, давно должен был тебе это сказать. Ремонт в твоем общежитии, надеюсь, закончился. Так будет лучше.

— Мне так хуже. Мы с бабушкой уже подружились. — Она заплакала.

— Марина, ну не мучай ты себя и меня. Не люблю я тебя, не срастается, да и ты меня не любишь. Встретишь еще хорошего человека. Не могу я больше себя напрягать. Прости. Не приходи ко мне.

Она вылетела из палаты, как фурия.

— Дрянь! Сколько времени зря на тебя убила! На тебя и твою бабку. Ненавижу вас обоих! Подавись своими пирожками!

Марина решительно переступала лужи, разбрызгивая грязь.

Ничего не помогло, даже ее последние увертки. А может, надо было сказать, что она беременна? — пришла в голову мысль.

— Надо хорошо подумать. Бабку я обработаю, а вот Пестерева… Пестерев сегодня просто жег, выпрягся окончательно!

Марина остановилась, вдохнула холодный воздух и решительно направилась в квартиру, где она так мечтала устроить свое семейное счастье.

— Буду думать, буду думать, буду думать, — твердила она себе. Марина понимала, что истерики, упреки, шантаж дадут ей только временный результат.

— Чего же, черт возьми, ему не хватает! Она всегда в хорошем настроении, освоила кухню, поддерживает, хвалит, ценит его, делает все, как написано в гламурных журналах. Надо еще почитать, как удержать мужчину, и посоветоваться с депутаткой Надеждой Кауровной.

Она решила, что вещи пока собирать не будет, по крайней мере сегодня.

Глава 30 Доктор Штерн

Пятьдесят лет назад

Штерн стоял у могилы заключенного. Он только что поставил здесь крест и обдумывал, что делать с его дневником, как сохранить это творение рук человеческих во времени и пространстве. Тетрадь была толстая, с загнутыми страницами, исписанная почти до конца. В середине лежала фотография красивой молодой девушки. Ее глаза смеялись, и она вся была необыкновенно хороша. Профессор Штерн вспомнил свою жену, ее улыбку и любимых сыновей.

— Господи! Как будто в другой жизни!

Он мысленно вернулся к тому времени, когда к нему на прием стояла большая очередь.

— Доктор, только вы можете спасти мою жену, — умолял его тот, чье имя боялись произносить вслух.

— У вашей жены болезнь очень запущена. Почему вы не обратились раньше?

— Потому что она была здорова!

— Я сделаю все, что смогу.

— Вы спасете ее?

— Сделаю все, что смогу. Увы, я не бог.

Штерн вздохнул.

— Другая жизнь.

Он немного постоял и начал закапывать тетрадь заключенного в мерзлую землю у основания трубы. Он придавил дневник кирпичами, обломками дерева и металла, сооружение получилось крепкое.

— Пусть это будет последняя пристань твоего творчества, дружище.

В бараке шумно играли в карты. У Мартына наступила полоса неудач, он был абсолютно уверен, что сейчас должен выиграть, но какая-то вселенская несправедливость крепко держала его за руки.

— Заговор против меня! Урою всех!

Покер — игра математическая, и предсказать ее результаты невозможно, поэтому испуганные партнеры предпочли свернуть игру, чем попасть в немилость к Мартыну.

— Играем! Что слюни развесили?! — скомандовал Мартын, и карты снова пошли в ход.

— Еще не сдох, старый еврей? — увидел он вошедшего Штерна.

Профессор обессиленно лег на старую, вонючую кровать и закашлял кровью.

— Ты что, решил нас всех заразить?! Вали отсюда!

— Еще немного полежу и уйду. — Штерн медленно поднялся и побрел из барака. Идти было тяжело, ноги подламывались и дрожали, кровь хлынула горлом, и он упал на землю. Последнее, что он вспомнил, были строчки из дневника его друга-заключенного:

Ухожу в неведомые дали, Там переживаю я разлуку. Может, вы меня, сударыня, искали, Я здесь рядом, протяните руку.

Глава 31 Надежда Кауровна

Надежда Кауровна ждала звонка. Последний год она все время его ждала, не оставляла сотовый телефон без присмотра, потому что сын мог позвонить в любую минуту.

Коленька рос ее любимым ребенком, и чем старше он становился, тем больше нуждался в ней, в ее опеке, совете, деньгах. Да, она баловала его, потому что само решение о его рождении далось ей нелегко. Муж, как ей казалось, догадывался, что это не его ребенок, и больше любил дочь, но с Коленькой тоже занимался: учил его разбираться в автомобилях, брал на охоту и рыбалку, погружал в прочие мужские дела. Мальчик походил на нее: такой же открытый лоб, круглые глаза, порывистая и нервная натура. Сын, похожий на мать, должен быть счастливым. Осознавать, что ничего путного из любимого ребенка не получилось, было мучительно неприятно. Дочь была привязана к отцу и выросла самостоятельной, давно жила отдельно своей семьей и все время ругала мать за вечное поклонение Коленьке.

— Ты его портишь своей любовью, уничтожаешь в нем мужчину! Мама, остановись!

— Я мать, и мне лучше знать, что надо моему сыну!

— Пусть он сам хоть что-то сделает, что-то решит! Скоро будешь рот ему открывать, ложку ты уже сейчас подаешь.

— Оставь нас с Колей в покое!

— Мама, ты пожалеешь, но будет поздно! Уже поздно!

Но Надежда не представляла других форм отношений, кроме как активное вмешательство в жизнь сына. Мать совершенно искренне полагала, что только она знает, как правильно нужно действовать в тех или иных ситуациях, и оправдывала себя тем, что только она поможет справиться со всеми трудностями его жизни.

Разлука с сыном, которого она так любила, очень мучила ее первое время, но она всегда находила для себя нужные слова, потому что знала, как это лечение необходимо для него и что скоро они опять будут вместе. Она не доверяла врачам, утверждавшим, что ее мальчик — законченный наркоман. За всю свою двадцатитрехлетнюю жизнь он нигде не работал, перебиваясь случайными заработками: то подкалымит в такси, то продаст грибы, собранные в сезон. Надежда пристраивала его, куда только могла: оператором на заправку, шофером к знакомому начальнику, в фирму по продаже пылесосов… Коленька нигде не задерживался больше двух недель, увольнялся всегда обиженный и недовольный.

— Разве это работа?

— Работа всякая нужна, — пробовала возражать она.

— Копейки платят!

— Ты начни с малого, потом найдем что-то получше.

— Мне надо сразу, я не могу всю жизнь ждать.

С него требовали, как ему казалось, слишком много: отчета за истраченный бензин, ведомости по продаже пылесосов, выручку и много такого, что вызывало у него раздражение.

— Привязались ко мне со своими бумажками!

— Сынок, деньги счет любят. Отчет на любой работе потребуют. — Она хотела его поддержать.

Надежда Кауровна даже сама искала ему девушку, потому что точно знала, какую невестку она хочет. Но дочери ее знакомых, единожды встретившись с Коленькой, уже не горели желанием продолжать знакомство. С одной из них, которая ей приглянулась больше всех, она даже пыталась договориться:

— Если у вас с моим сыном что-то сложится, я буду вам помогать и морально, и материально. Наследника мне родишь. Квартиру отпишу.

Девушка разговор поддерживало вяло, а потом и вовсе исчезла.

— Ты у меня спроси, хочу я жениться?

— Ты еще молодой, не понимаешь, что у человека должна быть семья, дети.

— Да зачем они мне! Пеленки, распашонки… Да и с женой не старайся. У меня другие планы.

Какие у него планы, она не понимала. Работа у Коленьки часто менялась, поэтому главным источником дохода была зарплата матери, особенно когда не стало отца. Содержать на нее двух взрослых людей с претензиями было непросто, тем более если один из них очень неравнодушен к спиртному и наркотикам.

— Как ты пьешь такую гадость! — возмущалась она, разгребая пустые бутылки с дешевой водкой. — Если надо что-то отметить, можно купить хороший напиток. Виски, например, коньяк, пить тоже надо уметь. Вспомни, как красиво делал это отец, — выпивал рюмочку в обед! Это было удовольствие.

— Маман, отстань со своими нравоучениями, нет у меня денег на дорогое бухло, сойдет и так, — огрызался ее мальчик.

Потом из квартиры стали исчезать вещи, драгоценности, телевизор и даже ее любимые шляпы. Звонили знакомые с просьбой вернуть деньги, которые у них на два дня занял Коленька, а прошел уже месяц, и от него ни слуху ни духу. Она металась, отдавая долги, ругала его за пропажу вещей. Сын смотрел на нее каким-то мутным взглядом и только зло ухмылялся:

— Мать, не зуди, без тебя тошно. Лучше денег подкинь!

Кауровна выскребала последнее и относила поведение сына к трудностям его возраста.

— Молодой он еще, слишком близко к сердцу принимает проблемы на работе.

Даже когда она случайно вернулась домой и увидела сына, лежащего с закрытыми глазами на диване с валяющимися рядом шприцами, до конца ничего не поняла. Все доходчиво объяснил врач «Скорой помощи».

— Женщина, на будущее, к наркоманам мы не выезжаем, есть на это платная «Скорая».

— Ккк-каким наркоманам, что вы такое говорите? — заикалась она.

— К таким, как ваш сын. Обращайтесь к наркологу, он вас поставит на учет, назначит лечение. Обращайтесь, пока не поздно, — с сочувствием сказал врач.

— Вы ничего не напутали, доктор?! — с вызовом спросила Кауровна. — Я депутат, у меня связи!

— Если сомневаетесь, проведите наркологический тест, я не сомневаюсь. Упустили вы, депутат, своего сына. Срочно лечите! Связями здесь не поможете.

В этот день она больше не пошла на работу, сидела с сыном, который спал глубоким сном, и лицо его было нездоровым, сморщенным и желтым. Теперь была понятна причина его вечной депрессии, его срывов и плохого настроения. Все это она прочитала в Интернете, как и то, что число наркоманов в России доходит до двух с половиной миллионов, а это почти два процента населения нашей страны, потерянные для нормальной жизни. Вводили ее в шок сообщения на форуме: «Я знаю, что не бывает бывших наркоманов, как и бывших алкоголиков».

Те, у кого родные и близкие были наркозависимыми, отчаянно писали о том, что с этой болезнью ничего сделать нельзя, и не было ни одного сообщения о том, что человек излечился от этой страшной зависимости.

Она не смогла уговорить сына на визит к врачу и пришла одна, потерянная и убитая. Правда была очень жестокой: мальчика требовалось немедленно спасать.

Надежда Кауровна потащила его в церковь, повезла отдохнуть в Египет, где было «все включено», но в сына как будто вселились бесы. Он совсем не ел, но каким-то чудом доставал наркотик, кололся, и никакие материнские слезы не могли остановить это наркобезумие. Надежда долго убеждала его пойти к врачу, потом поехать на лечение, нашла в соседней области клинику принудительного лечения и почти силой отвезла его туда в очередном наркотическом бреду. Пройдя все круги ада, она все же до конца, святая материнская простота, не верила, что ее Коленька — законченный наркоман.

— Он обязательно вылечится, — успокаивала она себя.

— Он нарушает режим, — говорил ей лечащий врач.

— Коленька справится, преодолеет. Мы справимся.

Теперь сын звонил ей часто и часто был зол на нее, требовал приехать, прислать денег. Кауровна пыталась отвечать спокойно:

— Не могу пока приехать, денег на поездку нет. Ты же знаешь, что я продала папину машину, чтобы оплатить тебе лечение. Коленька, потерпи, поправишься, у меня скоро будет новая работа, все утрясется. Деньги тоже будут.

— Да не надо ничему утрясаться! Забери меня отсюда! — кричал он. — Меня тут заколят лекарствами! Забери немедленно!

— Это лечение, ты же умница, потерпи полгода.

— Да ты обалдела, мать! Это целая вечность!!!

Посылки Надежда отправляла еженедельно, складывая туда чай, носки, его любимые конфеты ириски, писала ласковые записочки.

Кауровна все последнее время находилась в слезливом состоянии, печальном, грустном, подавленном. Дома она боялась заснуть из-за кошмарных сновидений и, конечно, была не в состоянии сосредоточиться на работе, что уж говорить про депутатство.

Ей очень хотелось совершить поступок, о котором она мечтала всю свою жизнь — подойти к человеку, который был отцом ее Коленьки, и кинуть ему в лицо жестокий укор, рассказать правду. Как на это отреагирует Семен Палыч Чистов, который и был отцом ее сына, одному Богу известно. Она мысленно сотню раз готовила речь — про генетику, про то, что они с сыном устали жить в нищете, а он даже не думает выполнять данное обещание — устроить ее на работу. К тому же Семен продолжал тревожить ее сердце.

Да что она, она вообще может без всего обойтись, только бы выздоровел ее Коленька, их Коленька, думала Кауровна.

Как закружились они с Семеном в Сочи, она хорошо помнила. Командировка выпала случайная, к тому же в зиму. Она обратила на него внимание в самолете: крупная бритая голова, брутальная внешность — ей нравились такие мужчины. Вечером они встретились в баре гостиницы и больше не расставались. Он оказался щедрым, веселым, великолепным в постели. Почти всю неделю они не выходили из номера. Уже в Угорске она хотела найти его, сказать о беременности, спросить совета, но вместо этого рассказала о будущем ребенке своему мужу. Муж был счастлив, он хотел детей, и Надежда не решилась менять свою семейную жизнь на страсти с брутальным мужчиной. Но забыть Семена так и не смогла.

— Обязательно с ним поговорю. Плевать на его реакцию, главное — вытащить из этого болота сына!

Срочно нужны были деньги, требовался очередной транш в клинику. Врач обнадежил, что сына будут лечить гипнозом, очень эффективным средством от наркозависимости. Надежда Кауровна давно заложила все драгоценности, ценные вещи и даже пошла на такое, за что придется вымаливать у Бога прощение. Но что будет потом, ее мало интересовало. Здесь и сейчас был болен ее сын, ее кровиночка, ее Коленька, его надо было спасать любой ценой!

Глава 32 Наташа

Угорск, наше время

В воскресенье они с Марусей любили поспать, девочка прибегала к ней в кровать под утро, буквально ввинчивала в Наташу свои руки и ноги.

— Муся, проткнешь меня насквозь!

Утром они делали оладьи. Натка замешивала тесто, наливала его на горячую сковородку, а Маруся аккуратно переворачивала оладушки с одного бока на другой. Потом была прогулка в парке, где сосны сбегали по косогору к озеру, словно спешили на зарядку. Процесс их ничегонеделания прервала подруга Светлана.

— У нас новая выставка, приходите!

На выставку надо было ехать на автобусе. Желтый «Икарус» привез их прямо к музею. Выставка называлась «Волшебство из бисера», и она действительно оказалась чудесная. Здесь были представлены картины, деревья, цветы, и все они были сделаны вручную из бисера и оттого неповторимы. Бисер был прозрачный, стеклянный, матовый.

— Какая красота! — восхищалась Маруся.

— Вот видишь, Мусенок, что можно делать своими руками. Человек вкладывает все доброе и светлое в свои творения. Это тебе не твои куклешки-монстры.

— А мне мой друг обещал купить куколку, какую я захочу.

— Какой друг, что ты придумываешь, Муся?

— Большой такой.

— Я не разрешаю тебе общаться с чужими. Какой еще большой друг?

— Да я пошутила, Натка, пошутила. — И девочка решила, что зря рассказала про друга. Вот купит он куклу, тогда она и покажет ее и Наташе, и Свете. Они не будут ее ругать.

— У меня бы не хватило терпения заниматься бисероплетением, — посетовала Натка. — Это же надо иметь такую выдумку и фантазию, а еще усидчивость!

Потом они все втроем поехали домой и там решили «прожигать жизнь до конца» — заказали суши и пиццу.

— Что там с нашим депутатом? — наконец не выдержала любопытная Светка.

— Он такой же ваш, как и наш!

— Ну, ты была у него в больнице?

— Зачем? Чтобы Марины меня ловили и давили?

— Ну, предположим, никто тебя не задавил, я на подмогу подошла!

— Ну, Светка, не сыпь мне соль на рану.

— Отчего нет? Ходишь, как вобла вяленая. Есть повод здоровьем мужчины поинтересоваться, а ты квасишься.

— Я интересуюсь фактом отравления депутата. Разговаривала со следователем, у них какая-то сложная экспертиза проводится в Москве. Я могу сделать материал, когда запишу интервью экспертов, а они отказываются говорить, потому что идет следствие. Даже мое руководство телевизионное к начальству вызывали, интересовались, что я там накопала.

— А что Пестерев?

— Света, у Пестерева есть Марина, к тому же беременная, о чем мне с удовольствием сообщила.

— Ууууу! Нашла, кому верить! Она, чтобы депутата удержать, расскажет и не такое. А знаешь, что я интересное нашла, как раз для твоей публикации? — Светка вытащила блокнот и прочитала: «В последние годы жизни Ван Гог явно предпочитал в своих работах желто-зеленый колорит. Несколько портретов его лечащего врача написаны в этих же тонах. В углу многих полотен — цветок наперстянки. Причина изображения растения крылась в том, что это растение было постоянным лекарством художника в последние два года его жизни. Так что вполне естественно предполагать, что колорит картин Ван Гога тех лет — следствие побочного эффекта дигиталиса, той самой наперстянки. Если бы лечащий врач художника знал об этом и снизил дозу, то к пациенту вернулось бы нормальное зрение». — Она перевела дух. — Круто, правда?

— Светуля, какая ты молодец, мне этот образ может пригодиться, спасибо, мой добрый человечек!

— Да пожалуйста. Знаешь, еще что забываю сказать. Кауровна тут в музее была, и складывается у меня впечатление, что приходила она, чтобы меня расспросить о том, чем ты занимаешься.

— Да зачем я ей нужна?!

— Раз говорю, значит, оно так и есть, мое чутье никогда еще не подводило.

— Ты думаешь, она что-то знает про отравление Пестерева?

— Думаю, что знает. Надо попробовать ее раскрутить. Тебе нужна информация?

— Ты права, информация мне нужна. Я дочь ее знаю, нормальная девчонка, чуть постарше меня.

— Поговори с ней, по крайней мере обстановку разведай, а потом и Кауровну пригласи на какую-нибудь политическую беседу, она очень хочет в «телевизор» попасть в одной из своих многочисленных шляпок.

— Ты права, наверное, Светка, надо вызывать огонь на себя.

— И еще, Петрова, смотрю я на тебя и удивляюсь. Ты продолжаешь по своему Диме страдать, что ли? Что тебя гложет?

— Он предлагал мне квартиру делить.

— Ой, не смешите меня, что это вдруг с ним приключилось? Аааа, нетрудно догадаться! Его нынешняя пассия живет в однушке, а он привык к пространству и комфорту, который ты, дурочка, ему создавала. Здесь от него начали требовать, а он к этому не привыкший. Не вздумай его обратно принять, если придет проситься! Ты должна думать о новых отношениях. Ты ведь журналист, включи воображение, влюбись, так, влегкую, для настроения! Я всегда так делаю.

— Светуля, я так не умею!

— Ну конечно, мы, творческая элита, только высокими материями живем, нам надо, чтобы душа пылала! А я тебе совсем про другое. Заставь свою душу работать над придуманным образом, ну хотя бы попробуй, и жизнь покажется не такой скучной.

— Мне и так не скучно. Вон, Маруся у меня.

— Ты еще скажи — Штерн!

— Он мой друг, Светка!

— Нет, мы с тобой как слепой с глухим разговариваем, тебе надо выходить из этого состояния.

Наташка не могла сказать подруге, не поворачивался язык, что ей нравится Пестерев, очень нравится, и думает она о нем часто, но не сможет разрушить его отношения с женщиной, потому что знает, как это больно.

Проблем встретиться с дочерью Надежды Кауровны не было. Наташка нашла знакомую, которая хорошо знала ее, вытащила в кафе, и Петрова к ним присоединилась как будто случайно. Все, что Натка вынесла из этой встречи, было базовой информацией для понимания персоны Надежды Кауровны. Женщина подмяла под себя жизнь сына, своими руками сделала его безвольным человеком. Дочь намекала на серьезные проблемы и то, что мать балует его деньгами, а сейчас собирается продавать «священную корову» — дачу, которую построил своими руками ее покойный муж. Дочь была категорически против, так как считала дачу семейным гнездом. Но Кауровна никого не слушала и только переживала за Коленьку.

Следующим шагом было приглашение Надежды Кауровны на интервью — высказаться по ситуации с хлебозаводом. Депутатка согласилась с удовольствием, она любила внимание к своей персоне.

Для записи программы на телевидении Надежда Кауровна пришла в ярко-красной шляпке и кокетливо спросила:

— Мне можно шляпку не снимать?

Оператор Штерн едва сдерживал смех, а Натка терпеливо объясняла, что у них несколько другой формат программы, политический, который предполагает строгие линии одежды и отсутствие головного убора.

— Жаль, мне очень шляпы идут. У меня их целая коллекция.

— Может, вам нужно в «Модный приговор», — съязвил невыдержавший Штерн. Кауровна иронии не поняла и совершенно серьезно ответила:

— Если бы меня пригласили экспертом в эту программу, я бы согласилась.

Штерн так и остался стоять с открытым ртом.

Наташе не пришлось особо напрягаться, чтобы вывести гостью на интересующую ее тему. Кауровна хотела поговорить об этом сама, а если уж женщина хочет говорить, ее остановить невозможно. Теме хлебозавода уделили минут пять, не больше, а потом перешли к случаю на сессии.

— Мне очень некомфортно, если кто-то начинает заговор против власти. Люди выбрали мэра, и надо с этим считаться.

— Заговор — это когда за спиной, а когда свою позицию не скрывают? Депутаты должны быть самые разные, в этом вся прелесть.

— Мы должны помогать власти, а не устраивать демарши.

— Мне кажется, задача депутатов другая — их выбирают люди, и они должны защищать интересы народа.

Надо сказать, что Прошкина не очень любила откровенничать, тем более с Петровой, но журналистка так ее раздражала, ее так хотелось поставить на место, что Надежду Кауровну одолел просто зуд красноречия.

«Что она из себя корчит? Тоже мне, четвертая власть!» — с досадой подумала Кауровна и ощутила готовность бросить журналистке в лицо все, что у нее наболело.

— Вы тоже роете против власти. Нароете себе!

— Да у нас работа такая — власти на недостатки указывать.

— А вы на свои недостатки посмотрите. В своем глазу бревна не видите!

— Надежда Кауровна, — Наташа старалась говорить спокойно, хотя ее так и подмывало наговорить гостье резкостей, — мне хотелось обсудить с вами случай, произошедший на сессии. Многие депутаты высказывались по этому поводу, мне было бы интересно узнать и вашу точку зрения.

— Моя точка зрения — вам не стоит лезть в личную жизнь Пестерева. — Наташа почувствовала, как замер оператор Штерн.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Все вы понимаете! Власть критикуете, чтобы ему, Пестереву, понравиться, в больницу к нему ходите!

Натка услышала, как Штерн шепнул ей:

— Может, ее по голове стукнуть микрофоном, чтобы она замолчала?

— Пусть продолжает, как-то все это водевильно.

Надежда Кауровна действительно кипела изнутри, ее негодование постепенно выливалось наружу, казалось, что стены отчуждения и сдержанности рухнули. Камера фиксировала происходящее, только Наташке это было не нужно — в эфир этот сгусток эмоций не пойдет, у женщины проблемы по каким-то личным причинам, и радоваться по этому поводу Петрова не будет, и вопрос, который вертелся у нее на языке, не задаст.

— Вы сегодня нервничаете, может, мы отложим запись на более позднее время? — И чтобы как-то сгладить напряжение, Наташа задала дежурный вопрос:

— Как ваш сын?

Депутатка мгновенно замолчала, словно наткнулась на препятствие.

— Мне нужно лечить своего сына, он болен. Он очень болен.

Тут Наташка поняла, что у человека нервный срыв, и все встало на свои места. У человека настоящее горе, ей нужно выговориться, выплакаться, а она со своим политическим интервью.

— Может, я могу вам чем-то помочь?

— Вы? Мне?! Да вы знаете, какие у меня связи?!! — Кауровна поняла, что девчонка так и не прочувствовала, какая она значимая фигура, и вытащила свой «последний козырь». Пусть журналистка подавится от зависти:

— Мне не нужна ваша помощь. Мне поможет отец моего сына, Семен Павлович Чистов! — Штерн чуть не выронил камеру из рук.

Они с Наташкой переглядывались, пауза затянулась, и каждый из них боялся нарушить молчание. Надежда Кауровна осталась довольна произведенным эффектом.

Вся ее фигура выражала уверенность. Она направилась к выходу, и красная шляпка, которую она водрузила на голову, победно закачалась.

Глава 33 Тайские каникулы Чистова

Семен Палыч плескался в море, теплом и приветливом. Волна обнимала берег, обласкивала его, разливалась, поудобнее укладываясь на песок, перебирала его «мокрыми ладонями», гладила маленьких крабиков и закапывала их в ямки-домики.

Ему понравился Таиланд, страна не только вечного лета, но и вечных улыбок. Тайцы казались ему очень приветливыми и радушными, но самое главное — услужливыми и почтительными.

Может, преклонение перед белым иностранцем было у них в крови, а может, буддизм, их религия, диктовал такое подчеркнутое уважение к приезжим. Хотя, если взять русских, наша христианская идеология тоже правильная, но русский человек живет не по ее принципам и понятиям, а по своему собственному уразумению, вспоминая Бога когда придется. Но, размышлял Семен Палыч, ни розовые очки, ни змеиная мудрость не спасут человека от мира страстей, а только он сам.

В Таиланд, на красивый заграничный берег, на недельный отдых, он попал случайно. Предложение сделали партнеры по бизнесу, и было оно таким лакомым, что отказаться нельзя. Последний раз он отдыхал у моря давно, когда дочка еще в школу не ходила. Ездили всей семьей в Крым, он даже помнил экскурсию в Бахчисарай, воспетый Пушкиным, где экскурсовод с гордостью демонстрировал ханский дворец, кажется, Хаджи-Гирея, был такой основатель крымского ханства. Здесь, в Таиланде, дворцов было великое множество, да не просто дворцов, а величественных буддийских храмов, красивых позолоченных пагод. Здесь искренне поклонялись Будде, и везде встречались как громадные статуи, так и миниатюрные поделки, выставленные для привлечения покупателей в витринах магазинов, словно Будда всегда был с народом. Вся экзотика страны — от массажа, катания на слонах до боевых искусств и трансвеститов — покоряла, расслабляла, главенствовала над современностью. Отель, в котором Семен Палыч остановился, тоже напоминал дворец. Ему нравилось в Таиланде все, даже не очень чистые близлежащие улочки, где выхлопные газы смешивались с запахом жареных креветок. Он впервые побывал на тайском боксе и узнал о существовании школы Ша-Фут-Фань, что означало «Клан пяти боевых котов», основанной, как оказалось, более семи тысяч лет назад, причем конечной целью обучения было просветление. А чего стоило традиционное искусство самообороны — Муай Тай Чайя, средство, которое делает тело здоровым и сильным и учит концентрации! Нет, Таиланд был воистину его страной, удивительной и притягательной, и если Бог его слышит, он хотел бы остаться тут навсегда. В эту короткую неделю ему предстояло не только насладиться морем, но и пообщаться с партнерами, и он даже выкроил время для встречи с дочерью. Дочь Олеся вместе с немцем, нынешним бойфрендом, снимали дом. Бойфренд ему не глянулся, языка Семен Палыч не знал, поэтому по душам поговорить не получилось, впрочем, настраиваться на немца как на будущего зятя ему необязательно. Дочь слишком часто меняла мужчин, находясь в постоянном поиске. Кстати, Олеся не очень была довольна своим другом, жаловалась на его скупость, педантичность и пунктуальность, чего у девицы отродясь не было. Свою дочку он баловал с детства, ей ни в чем не было отказа: сначала лучший велосипед, потом шикарный автомобиль, и так по возрастающей. Она умница, его Олеся, окончила с медалью школу, потом выбрала иняз и хорошо знала английский и китайский. В Таиланде она работала переводчицей, восхищалась страной и планировала пока здесь жить. Несмотря на сложности семейной жизни, за дочь Семен Палыч был жене благодарен, но остальную жизнь предпочел выстроить без нее. Нет, они существовали вместе в красивом коттедже, воспитывали Олесю, водили ее в музыкальную школу, в спортивную секцию, но жена не интересовала его как женщина, потому что у него появилось много других. С другими можно было весело проводить время, загулять на несколько дней и расслабиться. Семен понимал, что жена все знала, в маленьких городках такое «шило» не утаишь, и от этого она раздражала его еще больше.

— Не надо на меня так укоризненно смотреть и спрашивать, где я был.

— Я не спрашиваю, я знаю.

— Ты знай про себя! — Ему хотелось ее ударить. — А то вместо позитивной энергии нахватаешь отрицательной. — Ее нынешнее пристрастие к биоэнергетике Семена не беспокоило.

Отрадой дома была его дочь, его нежный цветочек Олеся.

— Зачем тебе этот фриц! Моих денег, чтобы лежать на белом песочке у синего моря, тебе хватит. Найди себе нормального русского парня, выйди за него замуж, — давал он отцовский совет. — Я внуков уже хочу.

— Пап, не лезь в мою личную жизнь, не хочу я за русского замуж!

— А что так?

— Папа, не обижайся. Русским девушкам всегда кажется, что жизнь за границей ярче и интересней, чем у нас, поэтому иностранцы для них привлекательней. И потом, наши мужчины разбираются в студенческом общежитии.

— А что тогда своим немцем недовольна?

— Всегда хочется идеала. У меня слишком высокие требования к кандидату.

— Ты большая девочка, это твоя жизнь. Знай, что я тебя очень люблю.

Он поцеловал ее в затылок, как в детстве, и почувствовал родной запах.

Дочка засмеялась, села в красную машину с открытым верхом, машина рванула, ее рыжий хвост, перетянутый резинкой, грациозно закачался и исчез за поворотом.

Встреча с партнерами состоялась в дорогом тайском ресторане на береговой линии. Ресторан был модный, с большой стеклянной витриной-аквариумом, где двигались, активно шевеля плавниками, рыбы и рыбешки разных форм и радужных расцветок. Свежий улов располагался рядом, в витрине с колотым льдом. Напрягаться при выборе блюд в меню не приходилось, всегда присутствовал вариант на русском языке. А вот фантазии, что выбрать, явно не хватало, названия блюд просто резали глаза: Кхао Пат, Пла Мык Тхот Кратьен, Пай-тай. На поверку все блюда оказались вариантами жареного риса с кальмарами с замысловатым вкусом, соленым, сладким, горьким, острым и кислым одновременно. Партнеры заказали виски, нет в Таиланде другого хорошего напитка, и когда были плотно набиты желудки, начали разговор.

— Вы знаете, что в тайском языке нет слова «голод»? — проявил эрудицию один из партнеров.

Другой шутливо подхватил:

— Здесь можно прожить, имея одну футболку и пару сандалий. Рыба в море, рис собирают по несколько урожаев в год. Ночевать хорошо на берегу океана. Не жизнь, а вечное лето в буквальном и переносном смысле.

Они обсуждали, как обойти «очередное ФЗ» — федеральный закон, который издан, наверное, специально для того, чтобы парализовать работу бизнесменов. Государство продолжало борьбу с коррупцией, вводя новые и новые запреты на местах.

— С себя бы начинали, — глубокомысленно изрек дядя.

— Да уж! Только палки в колеса вставляют, — поддержали его оба партнера.

— Уж сколько денег в Москву на взятки перевозили, немерено!

— Большой город любит большие деньги.

Они обсудили несколько схем ухода от налогов, заложили в расходы размеры взяток. При ремонте дорог в Угорске конкурс должна была выиграть фирма партнеров. Как «кинуть» конкурс и стать победителем, технологии наработаны, зря государство продолжает тиражировать законы, не желая вникать в суть проблемы. Люди на местах находят способы эти законы-капканы обойти и заработать себе и московским чиновникам. Такой вот порочный кругооборот российской экономики: производство — распределение — обмен — потребление. Так и движется в нашей стране гибрид локомотива экономики по ржавым старым рельсам, ведущим в никуда, и только обходчику кажется, что поезд идет в верном направлении.

— Заканчиваем с делами, завтра самолет. Есть предложение двинуться на знаменитый тайский массаж, — предложил партнер.

Мужчины сопротивляться не стали. Семен Палыч о тайском массаже был наслышан, говорили, что при нажатии нужных точек человек получает несказанное удовольствие.

— Расслабиться сейчас не помешает.

Чистов давно хотел, желал женщину, но своими «лапочками» он пресытился — позитивных ощущений от встреч с ними было все меньше и меньше, и ему требовались новые эмоции. Несмотря на кажущееся разнообразие, эти встречи были «одноразовыми», и в монотонности сексуальной жизни ему казалось, что он утрачивает способность к соблазнению.

«А может, просто старею», — но этого признавать не хотелось.

Инстинкт обладания женщиной был ярким, сильным и самым главным.

Менеджер заведения боди-массажа, где к массажу непременно прилагались интим-услуги, провел его в зал со стеклянными перегородками. Там, как в аквариуме, сидели массажистки, в помещении горели ароматные свечи, пахло розой с лимоном, звучала медленная музыка. Мелодия завораживала, успокаивала душу, но возбуждала желание.

Он выбрал массажистку в теле, с упругими боками и ладной грудью, что, наверное, было тайской редкостью.

— Она не похожа ни на одну из моих «лапочек», эта — совсем другое дело.

Дядя сначала стеснялся своего не очень молодого тела, но потом обо всем забыл и поплыл по волнам нежной мелодии. Он ощущал, как ходит «барашками» его тело в женских руках. Его мыли в ванне, тщательно перебирая каждый пальчик на ноге. Семен Палыч чувствовал, как женщина прижимается к нему крепкой грудью, бедром, губами, острым язычком, гладит живот, и его давно забытое желание поднималось откуда-то снизу, набирая обороты, сгущая энергию и направляясь диким черным селевым потоком возбуждения к темнокожей красавице. Мужская необузданная энергия разрушала все на своем пути. Он не помнил, как в порыве страсти сдавил ее горло руками, как хрустнули тонкие дамские позвонки, как обмякло и сползло на пол в бордовых лепестках роз ее тело. Перед Семен Палычем рос и полыхал красный шар, погружая его в темное и липкое пространство, где оставшиеся сгустки энергии разлетались на молекулы, останавливая дыхание. Уже потом, очнувшись от того, что маленький таец-менеджер трясет его за плечо, и поняв весь ужас содеянного, он с недоумением, тупо смотрел на недвижимое женское тело, и его затошнило.

— Ничего не помню, — захрипел он.

Представители тайской полиции общались между собой на родном языке, похожем на птичий, и были выдержанны и спокойны, хотя русские им досаждали исправно.

— Русский бандит!

— В этом случае надо будет сообщить в консульство. — Офицер сморщился. Этот человек, задушивший массажистку, был ему неприятен, как и многие русские, обнаглевшие в Таиланде, покупающие их женщин и уверенные, что им все дозволено, не чтущие законы Королевства. Русские даже не считают нужным выучить тайские слова, на их лицах нет улыбок, они все какие-то «кислые», не то что американские туристы.

— Ну ничего, условия в тайской тюрьме такие отвратительные, что скоро он горько пожалеет о своем поступке. — Офицер щелкнул наручниками.

Глава 34 Сергей, Марина и прочие отношения

Угорск, наше время

Сергей устал болеть. Он никогда не поглощал таблетки в таком невероятном количестве. Бабушка давала ему только витамины и лечила народными средствами: от простуды грела над горячей картошкой, а горло полоскали маленькому Сергею только ромашкой. А здесь и таблетки, и ежедневные капельницы — с ума сойти, тело скоро восстанет против лечения!

— Доктор, выпишите меня домой, меня уже так налечили, сил больше нет продавливать кровать!

— Вы еще легко отделались, организм у вас крепкий, мужской, — сказал ему врач.

— У меня вместо крови уже течет одно лекарство, — жаловался Сергей медсестре.

— Доктор, я уже здоров! Выпишите меня!!!

— Завтра возьмем анализы, — сказал врач. — Отравление может спровоцировать серьезные последствия, вплоть до мутагенных процессов. Пока придется полежать. Хотя и лежать вам спокойно не дают, гости за гостями. Нарушаете режим!

У двери стояла Лариса Сергеевна Сокольская.

— Здравствуйте, сударыня, что нового скажете? Нашли, кто хотел меня отравить? Ищут пожарные, ищет милиция?! — процитировал он Маршака.

Она развела руками и улыбнулась:

— Беспокойный вы клиент, товарищ депутат, задумали процедуру по отзыву мэра, разве вас власть любить будет? Опять же телефон ваш прослушивается! Не соскучишься с вами.

— Удалось установить, кто поставил прослушку, Лариса Сергеевна?

— Работаем, работаем. Изучаем обстоятельства, ваши контакты.

Сергей понял, что она ничего не скажет. Это только в фильме «След», который любила смотреть по телевизору каждый вечер его бабуля, специалисты выдавали результаты исследований мгновенно и тут же по компьютеру находили подозреваемого.

— Сергей, — она присела на стул, — еще раз хочу спросить вас, какие жидкости вы употребляли за день-два до происшествия?

— Только чай и воду, я уже обо всем рассказывал.

— Того, о чем вы рассказали, недостаточно.

Сергей пожал плечами:

— Ну, не придумывать же мне, честное слово!

— Хорошо. Завтра я получу результаты еще одной экспертизы, и дальше посмотрим. Какие у вас отношения с Яковом Ивановичем?

— Обычные, рабочие. Он всенародно избранный мэр, а я всего лишь депутат на общественных началах. Есть разница?

— Есть, конечно. Вы с ним часто встречались, например, в администрации?

Он ответил сразу, не задумываясь:

— Нет. Не часто. На сессиях он бывал редко, на совещание как-то приглашали — вот, пожалуй, и все.

— А с депутатом Надеждой Кауровной Прошкиной какие вас связывают отношения?

Он пожал плечами:

— Никаких особых отношений — она депутат и я депутат, только разница в том, что она все время поддерживает Ударникова, а я его периодически критикую.

— Кто-то из ваших близких мог испытывать к вам неприязнь?

— Что вы, Лариса Сергеевна, на то они и близкие, чтобы без неприязни. — Он никого не будет впутывать в свои проблемы.

— Спасибо, Сергей, поправляйтесь.

— А как там наш депутат Станислав Михайлович Вабузов? — Он заметил, что Лариса Сергеевна покраснела.

— Помогает следствию. Я прощаюсь, берегите себя и близких.

Марина появилась в палате незаметно, со страдальческим видом присела на стульчик. Она была в красивом сиреневом платье.

— Франсуаза Саган. Сиреневое платье Валентины. Акт первый, — произнес Сергей.

Марина ничего не поняла, только пожала плечами:

— Саган? Валентина? Сережа, ты о чем?

Начало их встречи сегодня ей не нравилось.

— Марина, Франсуаза Саган — это такая французская писательница. Пьеса называется «Сиреневое платье Валентины». Там рассказывается о любви парня к подруге матери. В итоге молодого человека бросают. Ты сегодня пришла в сиреневом платье, и я вдруг вспомнил, что про сиреневое платье уже читал.

— А Муму ты не вспомнил? — Это было уже слишком, он сразу заговорил о расставании, и Марина заплакала. Сквозь слезы она спросила: — Бабушка у тебя была?

— Была! Рассказала про тебя интересную историю. Ты, оказывается, беременна, только я об этом ничего не знаю!

Марина съежилась. Он, оказывается, может быть жестоким, этот простак Пестерев.

Девушка притихла и вытерла слезы.

— Сережа, ты можешь меня выслушать?

— Сударыня! Я не хочу с тобой ругаться, но сказки твои слушать не намерен. Это пусть бабулька верит, мне не надо врать.

— Сережа! — Этого она от него не ожидала. «Думала, что все время он будет по-интеллигентски мямлить. Откуда этот металл в голосе?» — пронеслось в голове.

— Марина! Я все тебе сказал в прошлый раз. Не будем мы с тобой счастливы, не придумывай ничего, пожалуйста. Бабушку всполошила, она старенькая, ей волноваться нельзя. Ради чего? Мучиться всю жизнь? Скажу тебе больше, я люблю другую, уходи. — И отвернулся к окну.

Марина изо всех сил пнула кровать, так, что даже капельница с лекарством перевернулась.

«Хорошо, что следователь успела уйти», — подумал Сергей.

— Ты еще пожалеешь! Ненавижу! — закричала она и выскочила из палаты.

Ручка на двери заходила ходуном.

«Надеюсь, что все закончилось». — Он вздохнул с облегчением.

Сергей звонил Наташе несколько раз в день, но она почему-то не брала трубку.

«В ней столько теплоты и нежности, столько трогательности!» — Он вспоминал, как девушка смотрела на него, открыто и доверчиво. Сергей думал о том, что не смог научиться любить, находясь рядом с Мариной, потому что настоящая женщина — это вовсе не самая красивая и самая умная, а та, которая дает мужчине особое состояние души, и к ней тянет как магнитом.

«Врешь ты себе, Пестерев, врешь. Знал ты, что нет никакого ремонта в общежитии у Марины, но тебе было удобно в это поверить. Бабушка права, ты сам создал такую ситуацию, которая заставила Марину искать варианты, как тебя женить».

Если бы Наташа не появилась в его жизни, он бы и не знал, что такое любовь, и довольствовался бы Маринами. Теперь все изменилось. Он хочет заботиться о Наташе и скучает, очень скучает без нее. Он учил и жизнь, и любовь по книгам, как хотела бабушка-библиотекарь, она считала, что только книги делают чувства возвышенными, тонкими, красивыми и затрагивают душу.

Сережа читал те книги, которые давала бабушка, — там были прекрасные рыцари, которые спасали благородных дам, сражались из-за красавиц на поединках, стрелялись из-за них на револьверах.

«А нельзя было договориться?» — недоумевал мальчик и спрашивал бабушку.

Она говорила, что рядом с любовью всегда были ненависть, страсть и страдания, без них в любви никак. Книги утверждали, что любовь — это не гром среди ясного неба, чудо любви рождается в душе человека. Еще бабушка говорила, что девушки мечтают о любви, а мужчины совершают поступки, и поступки важнее слов. Книги его с детства приучили к тому, что чувства и переживания надо держать внутри себя. Мужчины не плачут.

Сергей придумывал себе идеалы, но девушки, которых он встречал, никак не вписывались в созданный им образ, не выдерживали экзамен на идеальность. Сейчас ему все равно, похожа Наташа на его юношеские мечты или нет. Он любит не придуманный когда-то идеальный образ, а эту конкретную, живую и прекрасную женщину. Его душа пела, ликовала и болела одновременно, когда он думал о ней. Казалось, внешне ничего вокруг не поменялось — та же больничная палата со старыми стульями, но когда он вспоминал о ней, окружающий мир становился каким-то радужным, светлым, и рождалось только одно желание: сделать любимого человека счастливым, принадлежать ему душой и телом.

Почему он не замечал ее раньше? Она ведь была почти на каждой сессии, брала у него интервью, разговаривала с ним. Он отвечал на ее вопросы, обсуждал с ней местные новости, но только сейчас кто-то там, наверху, словно шепнул ему: остановись, задержись на мгновение, почувствуй!

Сергей и остановился, и посмотрел на нее другими глазами, и внезапно понял. Это она, любовь всей его жизни. Наташа Петрова.

— Ау! Ты о чем думаешь? — Дмитрий Рогалин стоял около кровати. — Здороваюсь с тобой, а ты как глухой.

— Да о своем думал. Здравствуй!

— Сергей, я к тебе с разговором. Думал сначала, что не буду тебя по работе напрягать, раз ты в больнице, но решение не требует отлагательств. Так что извини.

— Конечно, Дмитрий, я уже в норме, меня через несколько дней выпишут, так что самое время возвращаться к жизни, пора вникать в политические процессы. Рассказывай, с чем пришел.

— Я не знаю, как тебе сказать и какие ты сделаешь выводы, но мы с Сашей Сидоренко решили отозвать свои подписи под требованием об отзыве главы ЗАТО Угорска. Политическая ситуация нормализовалась, и мы думаем, что необходимости в этом больше нет.

— Какая ситуация нормализовалась? Ударников покинул свой пост? В городе решены все проблемы? Может, я что-то пропустил, пока лежал в больнице? Я тебя не понимаю, Дмитрий!

— Ударников работает на своем месте, мы решили больше не заниматься темой его отзыва. — Рогалин потупил глаза.

— Вот это — понятно.

— Но мы же сразу договаривались, что каждый из нас — единица самостоятельная и может поменять точку зрения на любом этапе развития событий.

— Договаривались, но обещали друг другу это аргументировать. Значит, я могу задать вопрос — почему?

— Сергей, ну что ты привязался, честное слово, со своей аргументацией! Тебя вон пытались отравить, ты чуть не погиб. Нам что теперь, своей очереди ждать? У нас семьи и дети, это ты без руля и без ветрил пока, без семейных обязательств.

— Я все понял, Дмитрий.

— Ну, раз ты понял, я тогда пошел.

Пестерев усмехнулся — ну вот и разбегаются соратники, как только почувствовали опасность. Как теперь они людям в глаза смотреть будут? Сколько было громких заявлений! А он теперь будет единственным в поле воином?

Люди ему поверили, у него нет оснований повернуть в своих действиях назад, даже если коллеги-депутаты предали его. Сергей не сомневался в том, что он прав. Он доведет до логического завершения это, по мнению многих, бесперспективное дело, — стиснет зубы, напряжет мышцы, плюнет в лицо обстоятельствам, потому что он давал людям Слово, иначе он перестанет уважать прежде всего самого себя. Он обнадежил людей, своих избирателей, которые когда-то поддержали его. У него, как у героя пантелеевского «Честного слова», на первом месте — чувство долга и верность своему обещанию.

Да и что скажет Наташа! Посмеется над ним?

Она по-прежнему не берет трубку, но он будет звонить и звонить. Самое первое, что он сделает, когда его выпишут из больницы, — встретится с Наташей.

Глава 35 Проблемы Глеба Пахнутого

Угорск, наше время

Глеб Пахнутый размышлял у себя в кабинете, какую зарплату он загнул бы руководству за то, что журналисты газеты будут постоянно, до тошноты, облизывать власть. Он этот процесс контролировал.

— Это только в учебниках написано про свободу печати и прочие демократические вольности, — говорил он журналистам. — Кто платит, тот и заказывает музыку, а если вам это музыка не по душе, можете танцевать в другом издании.

Поскольку изданий в городе было до смешного мало, журналисты особо не качали права и зарплату получали регулярно. Городские соцопросы, которые недавно дядя показал Глебу, утверждали, что семьдесят процентов горожан отрицательно оценивают деятельность мэра Ударникова на его посту.

— Это не есть общественное мнение, — возражал Глеб. — Это всего лишь отражение того, что горожане видят по местному телевидению. Вот где корень зла! Газета не в состоянии перекрыть критическое поле ТВ.

Его слышали, но тем не менее Ударников требовал обставить любую ситуацию так, чтобы люди были уверены: в городе крепкая власть.

— Отчего вам орден еще не дали? — ерничал за его спиной Глеб. — Вы просто катастрофически теряете здоровье в борьбе за городские интересы! Так вот и с хлебозаводом получилось. Накачали предприятие бюджетными деньгами, потом включили насос в другую сторону, и остались от хлебушка только рожки да ножки.

Глеб свою зарплату отрабатывал сполна, только этих бюджетных крох катастрофически не хватало.

— С газеты много не возьмешь — чуть на рекламе, чуть на бумаге, чуть на продажах. Слезы, одним словом, — жаловался он Грекову.

Деньги Пахнутому были очень нужны. Он откладывал свое лечение, потому что не мог собрать нужную сумму. Время работало против него, он держался из последних сил и боялся сорваться в любую минуту. Маруся была близко-близко, стоило только протянуть руку, — она все так же гуляла в школьном дворе.

Состояние Глеба как никто чувствовал его домашний питомец Василий. Последние недели кот спал у него на голове, от его дыхания становилось спокойней и легче. Когда зверь начинал пробуждаться, Васька шипел и его шерсть вставала дыбом. Усатый-полосатый понимал, что к хозяину приближается беда, он царапал шкаф, раскидывал из плошки еду, громко мяукал, но Глеб не видел его предупреждающих знаков.

В газете был перманентный аврал, перед Глебом ставилась практически невыполнимая задача — прекратить разговоры о происшествии на сессии с депутатом Пестеревым. Как закрыть рот правдолюбам, указывающим пальцем на власть, никто не знал.

«Вообще в России часто ставятся задачи невыполнимые, — размышлял Глеб. — Например, недавно потребовали от чиновников прекратить разговоры о росте тарифов. Тарифы растут, а разговоры чтоб ни-ни. Нужно тогда каждому чиновнику выдать по пластырю, как выдают канцелярские товары. Заходишь на работу, заклеил рот пластырем — и пиши себе циркуляры, закончился рабочий день — выкинул пластырь, как использованные бахилы».

Как «заполировать» происшествие на сессии, Глеб пока не знал. Рухнул на пол депутат Пестерев при всех, даже журналисты оторопели. Информация об этом появилась на региональных сайтах, и это логично: клонировать информацию — нормальная журналистская работа. Надо бы вкинуть, что болен был депутат, малярия или прочая гадость аккурат накануне приключилась или, того лучше, хватил дозу облучения на ядерном заводе.

Они с Грековым даже пресс-релиз приготовили, но Яков Иванович был непреклонен: ничего официально не давать, поговорят и забудут, пусть обращаются в следственный комитет. Как повернуть в правильное русло информационные потоки без официальной позиции, было еще непонятней. Не каждый день в Угорске депутаты на сессии падают, пусть даже в легкий обморок, а здесь дело явно посерьезней. Пестерев не просто депутат, а представитель оппозиции, которая хочет Якова Ивановича с кресла мэрского скинуть.

«Да пусть бы пнул посильнее этого Якова, а то жирует, машину новую купил. Тут денег нет на самое необходимое», — накручивал себя Глеб уже дома.

Зря радовался, что пришелся ко двору. Жадная на деньги оказалась команда. Гребут под себя и к себе, на одном только хлебозаводе миллионы заработали, а тут подбираешь крохи.

Он обреченно лег на диван, поджав ноги.

— Васькин, киса, иди ко мне, — позвал своего любимца.

Кот попятился и демонстративно удалился на кухню.

Глеб Пахнутый жил словно в двух измерениях. В первом он был медиабоссом, руководителем газеты, пиарщиком, членом команды мэра, во втором — растлителем малолетних. У Пахнутого была депрессия, его терзало чувство вины, неполноценности, он все время находился в состоянии тревоги. Деньги на лечение он копил, но нужной суммы пока не набиралось, а в столичной клинике никто без денег и разговаривать не станет. Когда Глеб уже отчаялся, судьба вдруг обернулась к нему лицом. Когда-то, еще на предвыборном совещании у Семен Палыча, он увидел, как в кабинет вошел мужчина. Нет, сначала вошли его лаковые туфли, изящные, в стиле ретро. Туфли были вызывающе блестящие, царственные, утонченные, изысканные, как и их хозяин в модном костюме. Потом в кулуарах шептались, что зря дядя приглашает на встречу «криминал», и называли мужчину не иначе как Риелтор. Та встреча была короткой, но Глеб запомнил обладателя лаковой новинки, поэтому когда случайно встретил его на улице, любезно раскланялся и про знакомство напомнил. Мужчина его узнал и радушно протянул руку:

— Сколько лет, сколько зим.

— Меня зовут Глеб, — представился Пахнутый. — Нынче у Якова Ивановича руковожу газетой, рулю информацией, так сказать.

— Информацией? Интересно!

— Да ничего интересного, рутина.

— Как знать, как знать.

Мужчина пристально посмотрел на Глеба:

— Глеб, а если я вам сделаю предложение, от которого нельзя отказаться? С вашей работой это дело пустяковое, а деньги хорошие.

Глеб при слове «деньги» обрадовался, словно мужчина прочитал его мысли. Риелтор просил самую малость: доставать списки одиноких стариков. Просьба, конечно, попахивала уголовным кодексом, но этот запах перебивал другой, более сильный — дензнаков.

Доверчивость многих пенсионеров обходится им недешево, и порой они добровольно отдают свои сбережения и недвижимость в руки ловких аферистов. Своя отработанная система была и у черных риелторов в Угорске, и попадался им неплохой «улов», потому что на рынке недвижимости, как и на рынке любых услуг, махрово процветают мошенники.

Главное условие, о котором сказал Риелтор, — наличие у стариков собственной жилой площади при отсутствии близких родственников. Допускается и приветствуется информация об асоциальных элементах — пьяницах, бомжах, к которым легко втереться в доверие.

Глеб погрузился в работу. Кроме списка от городского пенсионного фонда, который хитростью и коварством оказался у него в руках, он создал свою базу данных, журналистам много где приходится бывать, и каждая крупинка информации была на вес золота. Она складывалась в особую папку и ждала своего часа.

Глеб догадывался, встречаясь то с одним представителем Риелтора, то с другим, что в Угорске действует преступная группировка. В нее входят не только работники агентства недвижимости, но и нотариусы, полицейские и, конечно, городские чиновники. Хорошо отлаженный преступный механизм действовал, как швейцарские часы лучшей марки, каждый винтик крутился в своем направлении. Глеб нашел людей, которые втирались в доверие к пьющим и одиноким старикам, привозили им спиртное, одалживали деньги — и все только для того, чтобы получить генеральную доверенность на квартиру. Квартиры освобождались, одинокие старики исчезали в неизвестном направлении. Новые хозяева, купившие недвижимость уже через третьи руки, не предполагали, что за их квартирой тянется криминальный шлейф, и были ответственными налогоплательщиками.

Глеб наконец перестал чувствовать себя нищим. Он переживал только об одном: не кончилась бы эта красивая сказка, где деньги сами идут к нему в руки.

«Старики все равно умирают, — успокаивал он себя. — На земле их программа выполнена. Наше государство так «обставило» унизительное существование стариков, что им самим выгодно умирать быстро, не простившись с этим светом».

Но пока он только планировал обратиться в клинику, какая-то неведомая сила толкала его на школьный двор, он садился на скамейку, и девочка со всех ног бежала к своему большому другу.

— Ты принес мне куклу?

— Нет, я еще не выбрал. — Он взял ее за руку. — Там столько красивых кукол, у меня просто разбегаются глаза.

Зверь довольно мурлыкал и ворчал.

«Ну сколько можно кормить девочку обещаниями? Давай действуй, не бойся. Девочку ты приручил, молодец. Давай-давай, сколько можно сидеть и морозиться на скамейке?» — Зверь захихикал.

— Ты хочешь посмотреть кукол?

— Хочу! А где они? Ты купил мне куклы?

— Конечно, купил. Куклы у меня дома, здесь рядом. — И он протянул руку.

Мужчина и девочка стали удаляться со школьного двора.

Наташа зашла за Марусей в школу, но в классе девочки уже не было.

— Она на школьном дворе гуляет, — сказали ее подружки, — с дяденькой знакомым разговаривает. Мы ее звали, но она с нами не пошла.

— С каким дяденькой? — Натка поспешила на школьный двор и увидела, что какой-то мужчина за руку уводит Мусю в сторону дороги. Их силуэты удалялись, и она почувствовала тревогу.

— Маруся! Маруся! — закричала Наташа. Но девочка ничего не слышала.

Натка побежала за ними к дороге, и ее сердце колотилось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди.

— Наташа! — окликнули ее, и она буквально наткнулась на Пестерева.

— Я пришел к тебе на работу, но мне сказали, что ты пошла за племянницей в школу. — Она недослушала его, замахала руками, и он понял — что-то случилось.

— Марусю, Марусю уводит какой-то мужчина! Надо их догнать!

— Маруся! Маруся! — закричали они вдвоем. Девочка вдруг остановилась и начала завязывать шнурок ботинка.

— Маруся!!! — Девочка услышала их и оглянулась.

Сергей подбежал к ним первый и изо всех сил ударил Глеба.

— Ты что же, тварь, делаешь?!

— Чего тебе от ребенка надо?! — Это кричала уже Наташа, узнав в спутнике Маруси директора местной газеты Пахнутого, с которым они иногда встречались на мероприятиях прессы и о котором ходила дурная слава. Но того, что она столкнется с ним в такой мерзкой ситуации, она не могла даже представить, и мысль, которая всплыла в голове, будто парализовала:

— Он педофил!!

— Ната, ты что ругаешься? Мы пошли к Глебу домой, он мне куклу обещал подарить. Он хороший, он меня все время гладит.

— Скотина, какая ты скотина! Наташа, вызывай полицию, да побыстрее, а то я его сейчас убью!

Глеб лежал на земле и вытирал с губы кровь.

— Что вам надо от меня?

— Куда ты повел ребенка, ублюдок?! — кричал Сергей.

— Мы просто пошли погулять! — Глеб был напуган.

— За такое гулянье я тебе голову отверну! На детей потянуло?

— Вы ничего не докажете.

— А я ничего не собираюсь доказывать, прибью тебя, и все! — рявкнул Сергей.

Наташа, которую била дрожь, прижала девочку к себе.

— Муся, я же тебя просила не разговаривать с незнакомыми дяденьками, а тем более не уходить с ними!

— А я знаю его, он мой друг, он мне куклу обещал, которой у меня нет, дочку большого Ети из последней коллекции, ее зовут Эбби. Она говорящая! — Девочка ничего не понимала.

— Муся, Муся! Я тебе куплю десять Ети! Пожалуйста, никогда так больше не делай, никогда!

Сергей обнял Наташу и Мусю.

— Ничего не бойтесь, я не дам вас в обиду.

Пахнутый вскочил и бросился бежать.

— Он никуда не денется. Мы сейчас напишем заявление в полицию, где его найти, мы знаем. Ну, газетчик, ну, подонок! Вытрясу из него душу! Я подключу все свои депутатские связи, он у меня не отвертится! — Сергей взял Наташино лицо в свои руки и уже другим тоном сказал: — Ты не отвечала на мои звонки!

— Я думала, что тебе не до меня, тем более у тебя были проблемы со здоровьем. Да и Марина…

— Вот у Марины как раз никаких проблем, и ребенок — ее вымысел. Она вернулась в общежитие. У меня со здоровьем все нормально.

— Я рада.

— Чему ты рада?

— Что ты поправился.

— А я рад тому, что наконец тебя увидел. В общем, девчонки, оставлять вас одних нельзя, беру над вами шефство!

Наташа перевела дух. Она боялась встречи с ним, но страхи оказались совершенно напрасными. Хорошее настроение было и у Маруси — она радовалась, что ей наконец купят куклу, о которой она так мечтала.

— Ну, в общем, девочки, вы идете домой и готовите ужин, а я по делам в полицию, скоро буду. Надеюсь, до моего прихода с вами ничего не случится.

«И еще одно дело, — сказал он себе. — Куплю куклу, которую так хочет Маруся».

В городе, даже среди высоток и потока машин, чувствовалось приближение весны. Апрель сделал почти невероятное: набухали весенние почки, ощущалось теплое дыхание земли, еще немного, и рванут наперегонки первые зеленые листочки.

Сергей шел и все время думал, что именно весенний месяц-юноша Апрель подарил колечко главной героине сказки «Двенадцать месяцев». Это ему показалось символичным, и он совершенно ясно понял, что будет делать дальше.

Глава 36 Следователь Сокольская

Угорск, наше время

Результаты работы столичных экспертов по запросу следственного комитета Угорска были готовы, и Вабузов не знал, что делать дальше. Результаты экспертизы теперь у него на руках. Он опять прилетел в Угорск, пришел в Следственный комитет и снова сидел в тесном кабинете следователя Сокольской и тяжело вздыхал, пока она смотрела заключение.

— Спасибо, Станислав Михайлович! Нам бы в отдел такую технику! В Москве совсем другие возможности.

— Лариса Сергеевна, у вас никогда не возникало желания переехать в Москву?

— Нет, не возникало, Станислав Михайлович. — Они вели себя так, как будто не было разговора на «ты» и объяснения, памятного обоим. — Еще раз спасибо вам за помощь следствию.

«Отношения невозможны», — читал он в ее голубых глазах, и здесь стоит жирная точка, никакого многоточия, никакой надежды. Ему надо возвращаться домой, в Москву, и от этого становилось пусто на душе.

Мавр сделал свое дело, мавр может уйти — это сегодня про него. Следователь Лариса Сергеевна дала ему понять, что не ждет его в Угорске.

В столице у него было, конечно, дело — тема закрытых образований словно случайно всплыла в правительстве. Сначала это было какое-то неуловимое, единичное движение, внезапно набравшее силу и вылившееся в закрытое заседание правительства с приглашением всех заинтересованных госдумовцев. Результаты Вабузовской работы вдруг оказались интересны, и депутаты, отмахивавшиеся от этой проблемы ранее, начали конструктивно отстаивать интересы своих территорий. Глухое сопротивление, почти саботаж со стороны бюрократических кругов исчезло.

Он с головой погрузился в работу, но понимал, что кусочек своего сердца он навсегда оставил в Угорске, в маленьком кабинете следователя Сокольской.

Лариса действительно была благодарна Вабузову за помощь, потому что без этой экспертизы вряд ли удалось бы довести до конца дело о попытке отравления депутата Пестерева. Она пролистала протоколы, где были записаны показания десятка свидетелей, одни говорили искренне, другие с опаской, потому что боялись Чистова и Ударникова. Следователь вспомнила, как она беседовала с начальником пресс-службы Александром Грековым.

— Я не помню, чтобы мы обсуждали на совещании какие-то способы устранения Пестерева. Такого не было. Мы просто говорили об отзыве.

— Ну как же, давайте я вас ознакомлю с показаниями других свидетелей, устрою очную ставку.

Греков взвизгнул:

— Мне не надо ничего устраивать! Бросьте ваши штучки!

— Это вы бросьте. Если у вас потеря памяти, я отправлю вас на медицинское освидетельствование. Может, вы тогда хоть что-то вспомните.

Мужчина крутился как уж на горячей сковородке.

— Повторяю, мы обсуждали всего лишь ситуацию с отзывом. Это скандал для любой власти, вы же понимаете.

— Понимаю, ситуация действительно неприятная. Но это не повод травить человека и лишать жизни. Кто первый высказал соображение, что Пестерева надо устранить? Чистов? Ударников?

— Я не помню.

— Вы находились на совещании в неадекватном состоянии?

— Почему?

— Ну, потому что плохо помните, что там происходило. Не каждый день в мэрии обсуждают вопрос, как избавиться от депутата.

— Я не имею к этому никакого отношения.

— Заблуждаетесь, гражданин Греков. Степень наказания к вам, может, будет применена и меньшая, но я предъявлю вам обвинение, как и всем участникам совещания, в пособничестве, которое заключается в содействии преступлению — советами, указаниями, предоставлением информации, заранее данным обещанием скрыть преступление.

— Вы заблуждаетесь, я был против!

— Нет, вы не смогли возразить Чистову и, значит, не препятствовали совершению преступления.

— Возразишь ему, как же, сотрет в порошок!

— А тогда скажите, уже не под протокол, как можно так себя не уважать, терпеть, когда тобой помыкают, унижаться?

— А вы работали во власти?

— У меня своя работа. — Ей было даже жалко его.

— Я о другом. Эта машина сметет и раздавит хоть кого. Единственный выход — не пытаться выпрыгнуть из нее на ходу и не стоять у нее на дороге. Вы меня арестуете?

— Пока это будет подписка о невыезде.

— А Чистов? Что будет с ним?

— Вы беспокоитесь о своем боссе?

— Да слухи ходят разные.

— Никаких слухов. Семен Палыч Чистов задержан в Таиланде за совершение тяжкого преступления, до суда находится в тайской тюрьме, и сегодня я делаю запросы по нему в Интерпол и Консульство.

Греков онемел.

— Это он отравил Пестерева?

— На этот вопрос я вам пока не отвечу. Пока.

У нее не было и еще одного ответа: кто и как установил депутату прослушивающее устройство. Осмотр кабинетов администрации ничего не дал. Если где-то информация и скапливалась, а прослушивали явно не одного Пестерева, то следы были предусмотрительно уничтожены. Она не сомневалась, что все ниточки тянутся к Чистову, он был из тех, кому важно и нужно всегда владеть информацией. Пожалуй, для следствия это останется неразгаданной тайной.

Для Ларисы это дело оказалось неожиданно сложным, потому что почти все свидетели говорили неправду, путались в показаниях, боялись реакции мэра и, главное — Чистова. Но теперь, когда Греков непременно расскажет о приключениях Семен Палыча, люди будут более откровенны.

Подстрекательство с косвенным умыслом доказать сложно. Она вспомнила одну из историй своей практики, когда свекровь постоянно жаловалась сыну на поведение невестки. Сын часто ссорился на этом основании с женой, и однажды, после очередной ссоры, убил ее. Свекровь, по мнению Сокольской, следовало осудить за подстрекательство к убийству. Тогда суд не поддержал ее — свекровь оправдали и посчитали, что доказательств прямого умысла к склонению сына к совершению преступления нет.

Сейчас свидетелей гораздо больше, но в суде они могут изменить показания, учитывая ситуацию с Чистовым, и выйти сухими из воды.

Чистов, несомненно, сильная и властная фигура нынешней администрации Угорска, он подавил волю не только Ударникова, но и всего его окружения.

По сути, городом управлял именно этот человек, он ни под каким предлогом не отдал бы свою власть никому, и кто пытался сделать хоть движение в эту сторону, его раздражал, злил, мешал, очень мешал. Но Чистов был настолько осторожен, что осуществлял только интеллектуальное подстрекательство к преступлению, что доказать очень сложно. Исполнителем его воли явно был другой человек, более слабый и зависимый.

Лариса еще раз погрузилась в результаты столичной экспертизы. В них значились вещества почвенного происхождения, и это было самым важным обстоятельством дела. Четко обрисовалась городская территория, откуда был принесен маленький земляной комочек. На этой территории находился садовый участок только одного человека, и требовалось срочно его задержать и доставить в отделение.

Депутат Надежда Кауровна Прошкина плакала, слезы текли маленькими ручейками, оставляя светлые борозды на щеках, и казалось, что слезы, бегущие из глаз, никогда не кончатся. Она доставала мокрый комочек — все, что осталось от платка, — и всхлипывала.

— Надежда Кауровна, я хочу вас ознакомить с результатами экспертизы. Почва, следы которой обнаружены на месте привычного чаепития в горсовете, взята с вашего садового участка. Вероятно, тогда вы и принесли в горсовет яд, с помощью которого отравили Пестерева. Пестерев пил отравленный чай именно в тот день, когда вы заходили к Кире. Там вы и подменили пакетики с чаем на отраву, смешав болиголов и наперстянку, кстати, растущие на склоне вашего участка.

Кауровна произнесла сдавленным голосом:

— Я не хотела, чтобы он умер! Я хотела его напугать!

— Вы подтверждаете тот факт, что пытались отравить Пестерева? Вы пришли для этого к Кире и отвлекли ее внимание, чтобы подменить чай.

— Да какой с Киры спрос! Тоже мне, помощник председателя! Глупышка и пустое место. Королевна! Подменила я ей чайные пакетики один раз, знала, что Пестерев к ней за документами сессии зайдет. Кира ничего не заметила. Она только головой за мужиками вертит.

— Зачем вам это было нужно?

— Мне — ни за чем. Деньги нужны были для Коленьки, ему требовалось дорогое лечение, я продала почти все, только вот сад остался. Деньги очень нужны были.

— Идея, как отстранить Пестерева от депутатских дел, обсуждалась в администрации, на совещаниях под руководством Семен Палыча Чистова?

— Да это была одна говорильня! Думали, гадали, обсуждали.

— Вам Чистов дал это задание и заплатил?

— Он ни при чем. Он хотел, чтобы Пестерев исчез, но меня не брал в расчет. Теперь он узнает, но будет поздно. Все поздно. — Она снова заплакала, и остановить ее слезы не могли ни стакан воды, ни валидол.

— Что поздно?

— Мой сын Коленька умер от передозировки. Мне теперь все равно. Не уберегла сына от наркотиков, не спасла…

— Мне очень жаль. Что же было на совещании, Надежда Кауровна?

— Ничего. Я слушала их разговоры, думала, как они все это провернут. Но тут ко мне обратилась Марина.

— Это девушка Пестерева?

— Ну да. — На ее глаза опять наворачивались слезы. — Марина плакала, и мне было жаль ее. Пестерев не хотел на ней жениться. Пользовался ею, ее молодостью, связями, а в ЗАГС — ни в какую. Она хотела выйти за него замуж, а он мучил ее своими сомнениями, своей неуверенностью, ничего не говорил прямо, всегда уходил от ответа. Марина хотела только, чтобы он заболел, занемог. Она не пожалела денег. Я ее не оправдываю, но когда человек болен, он нуждается в большом внимании. Марина хотела, чтобы только она приходила к нему в палату, жалела, поддерживала, кормила, а потом — потом, когда ему станет лучше, Пестерев поймет, что она и есть его единственная, и обязательно женится.

— Надежда Кауровна, а вам зачем это было надо? Это их отношения, их проблемы.

— Она мне хорошо заплатила, а мне так нужны были деньги для лечения Коленьки… Никто меня уже никогда не поймет…

— Вы посчитали, что сразу поможете и Марине, и Ударникову с Чистовым?

— Мужчины всегда предают женщин. Так совпало, что Марина появилась со своим предложением тогда, когда мне очень нужны были деньги.

Прошкина снова заплакала, и Лариса только по губам поняла фразу, которую она произнесла:

— Он бы вернулся ко мне, если бы обо всем узнал. Вернулся бы, я знаю.

— Вы сейчас о ком, Надежда Кауровна?

— О своей жизни и сыне.

— Своей жизнью вы распорядились сами.

Лариса подумала, что у женщины стресс, и она говорит невнятную сумятицу. Кого она хотела вернуть этим поступком? Почему Кауровна пошла на поводу у Марины, теперь объяснимо. Если в семье есть наркоман, это горе для всех остальных. Этот человек становится опасен для себя и для окружающих, которые находятся в вечном поиске денег на лечение.

А Кауровна думала о том, что ее жизнь закончена, потому что исчез самый главный смысл — быть кому-то нужной.

Глава 37 Речка Уря и все, что происходит вокруг

Угорск, наше время

— Ты представляешь, Кейт Миддлтон поругалась с королевой и уезжает из дворца, — радостно сообщала Светка.

— Ну до всего тебе есть дело! — Наташа рассмеялась, она была очень рада слышать подругу.

— Лучше расскажи, что во вверенном вам музее? — спросила она.

— Готовим новую экспозицию, где будет только одна картина, но из Эрмитажа, а потом будет выставка местных рукодельниц «Нить Ариадны», — отрапортовала экскурсовод. — Вас с Мусенком приглашаю!

— Буду стараться. Хочешь, материал в новости сделаю? — предложила Наталья.

— Ну кто откажется от безвозмездного пиара? Пестереву привет. — И трубка со Светкиным голосом смолкла.

— Тебе привет от музейного работника, — обратилась Наташа к Сергею. Он улыбнулся и притянул ее к себе. Они долго целовались, так долго, что у нее закружилась голова.

Наташа вспомнила, как несколько месяцев назад он спас Марусю от педофила, оказавшегося редактором местной газеты Глебом Пахнутым. Они написали заявление в полицию, но выяснилось, что Глеб — больной человек, это подтвердило медицинское освидетельствование, и сейчас он находится на лечении. Более того, они с удивлением узнали, что это был не единственный случай, и раньше Пахнутый лежал в психушке.

Сергей не верил, что такая болезнь возможна, ругался в полиции и обещал «прибить» любителя маленьких девочек.

— Как он попал на такую работу? Вот поистине — сезон негодяев в отдельно взятом закрытом территориальном пространстве под названием Угорск!

— Сережа, слава богу, что все обошлось, и Муся не пострадала! Она вообще ничего не поняла и уже забыла эту историю. Я себя постоянно корю, она же мне говорила про него, а я не поняла, не услышала. Теперь одну никуда ее не отпускаю.

— Мы не отпускаем!

После того стресса с Марусей и Пахнутым Сергей и Наташа сумбурно проговорили всю ночь, перебивая друг друга:

— А ты мог подумать?

— А ты знала?

Судьба словно бросила Натке спасательный круг и связала их воедино крепким узлом. Она теперь знала, что это навсегда.

— Как я не разглядела любовь сразу, с первой встречи?

Наташа еще не понимала, что иногда любовь не обрушивается сразу, а медленно делает шаг за шагом, давая одним чувствам уйти, другим чувствам окрепнуть, а только потом сметает любовным ураганом.

Сергей еще восстанавливался на больничном, Натка взяла отпуск, и они вчетвером, вместе с бабушкой и Марусей, уехали в деревню, где сняли дом. Все дружно наслаждались солнцем, деревенской дачей, речкой, густым запахом елей. Бабуля хлопотала на кухне, готовила любимые Сережины блюда, колдовала над пирогами, пекла удивительные булочки, в каждой из которых, как глазок, сидела сладкая изюминка. Муся оказалась незаменимой бабушкиной помощницей и ходила за ней как хвостик.

Бабушка не приставала к влюбленным с разговорами, была очень деликатна и только перед едой всегда спрашивала, мыли ли они руки, как будто им было лет по шесть. Сергея и Наташу это забавляло, руки они мыли в деревенском умывальнике-рукомойнике, прибитом прямо к дереву, вокруг которого красовались никогда не просыхающие лужи.

Рядом с домом ковром расстилался молочай, он закутывался в васильки, ромашки, одуванчики, водосбор, и была в этом буйстве летних красок такая нежность, что хотелось остаться здесь навсегда и любоваться естественными витражами природы, вдыхать ароматы цветущего луга.

Телевизора не было, но вот радио на кухне никогда не выключалось, а для того чтобы поговорить по сотовому телефону, надо было подняться на соседнюю горку. Только там телефон оживал.

Сегодня на обед их ждал борщ с хрустящей капустой, такой густой, что в нем стояла ложка.

— Сережа такой любит, — невзначай сказала бабуля.

— Запомню, запомню, — смеялась Натка.

А еще была свежая рассыпчатая картошечка с укропом и густо-желтым домашним маслом, свежие огурчики, маленькие, ярко-зеленые, в пупырышках. Запивалось все это вкуснейство холодным, ядреным домашним квасом, обжигающим своими пузырьками.

— Я тут Марусе составила список книг на лето, буду с ней заниматься.

— Ну наконец-то ты снова займешься воспитанием подрастающего поколения! — радовался за бабушку Сергей.

Натка и Сережа любили ходить на речку со смешным названием Уря. Любознательная подруга и экскурсовод Света их уже просветила, что Уря — от эвенкийского слова элген — долина, низина, хотя при чем тут эвенки, непонятно. От этого места до эвенков было далековато. Люди, которые им встречались на соседней деревенской улице, излучали тепло и доброту.

— Деревенский портрет в интерьере, — улыбался Сергей.

— Незамутненный деревенский гламур, — парировала она. Журналист в ней никогда не спал. Наташа с интересом записывала названия соседних деревень: Амонаш, Ивантай, Хаерино, Петрушково. В последнем, наверное, живут только Петры и Петрушковы. Она обязательно посмотрит в Интернете, что означают эти названия, и может, даже сделает материал на российском телевидении об истории области. Сейчас топонимика в моде.

Вода в речке кипела, сердито перекатывалась на камнях и спешила, спешила дальше, волоча с собой песок, мелкие камни и оберегая скользящих водомерок.

Они, обнявшись, сидели на теплых камешках и просто наслаждались видами зеленых холмов, солнечных бликов на быстрой воде, желтых теней на березах и слушали звуки деревенского лета. В этом далеком от цивилизации месте как-то по-особому ощущалась любовь к родной природе, к родине, вообще просто Любовь как единица человеческого бытия, единство души и тела, не имеющее начала и конца.

Всю эту идиллию враз прервал звонкий голос Светланы:

— Ну, ребята, красота! Мандерли отдыхает.

— Мандерли — очень красивое поместье, замок в романе английской писательницы Дафны Дюморье, — специально для Сергея пояснила Наташа. — Ты, наверное, не читатель дамских романов, — и обращаясь к Светлане, сказала:

— Чудачка, Мандерли действительно отдыхает! Кстати, здесь рядом деревня Миндерла, чем не красивое название для сибирского поместья? Что-нибудь случилось, Света? Ты даже не предупредила!

— Пока вы тут прохлаждаетесь, задержана по подозрению в отравлении депутата Пестерева тоже депутат Прошкина! А заказала ей отравление ваша бывшая пассия Марина! Весь город эту новость обсуждает.

— Этого не может быть! — воскликнули они в голос.

— Поэтому и приехала к вам лично, чтобы эту новость сообщить.

— Пойдем мы тебя накормим, ты расскажешь подробности. Просто фантастика!

— Это действительно надо осмыслить и пережить! Я, между прочим, приехала к вам с коньяком. Стресс снимать будем!

Маруся с бабушкой ушли в магазин, а остальная компания расположилась в доме, за деревянным столом. Света, как фокусник, достала откуда-то бутылку коньяка «Кизляр», шоколадку и три стопки.

— Набор музейного работника!

Она наполнила шкалики ароматным напитком.

— Нет, все-таки коньяк пахнет клопами, — шмыгнула носом Светлана и скомандовала: — Наливаем, пьем! — Она быстро опрокинула свою стопку.

— Нет, дорогая, это клопы пахнут коньяком, — сказала Натка, еще не осмыслившая полученную информацию.

— Граждане и гражданки! Давайте забудем всю эту страшную историю, будем считать, что все закончилось хорошо.

— Как же Марина смогла распорядиться чужой жизнью? А Кауровна? — спросила Наташа.

Сергей молчал, ему сейчас было тяжелее всех.

— Я никогда ничего не обещал Марине. Никогда и ничего!

— Да мне наплевать на это, главное, чтобы ты не кинул мою подругу, а то я за тебя возьмусь, — сказала захмелевшая Светка.

Напряжение отступало медленно, сначала со лба, с переносицы, потом спадало с глаз, отпускало руки. Когда Наташину душу отпустили ледяные щупальца и очень медленно начал таять ледяной ком внутри, она наконец перевела дух.

— Вы знаете, у меня ощущение, что мы смотрели страшный спектакль. Я была как зритель в третьем ряду.

— Если человек сделал подлость, она вернется к нему бумерангом, — уверенно сказала Света.

— Ты, конечно, жалеешь Марину? — спросила Наташа Сергея.

Он придвинулся к ней близко-близко, уперся носом в ее нос и прошептал:

— Нет, не вижу смысла. Кауровну жалко, ей-то я зачем? Давай забудем эту историю, в спектакле занавес, милая.

— Да уж, пьеска получилась! — подхватила Света. — Зрители от увиденного до сих пор в ауте. Разливай, Сережа, — обратилась она к Пестереву. — Гулять так гулять!

Он потянулся за бутылкой и нечаянно опрокинул ее музейную папку, из которой посыпались бумаги с записями, буклеты.

— Прости, экскурсовод, прости. — Пестерев сгреб в охапку музейное богатство и застыл, держа старую размытую фотографию.

— Это откуда?

— Да это я для твоего журналиста Петровой приготовила. Помнишь, Наташа, я рассказывала тебе про дневник зэка, который принесли строители, ну тот, что из ковша экскаватора? Он писал, что завидует нам, живущим в закрытом социалистическом городе, дневник на удивление написан просто литературным языком! Там была фотография вот этой девушки. Фотография, между прочим, хорошо сохранилась, и девушка симпатичная. Ты хотела материал написать.

Лицо Пестерева побелело.

— Это фотография моей бабушки. Где ты это взяла? Где дневник?

Теперь оторопела Светка:

— Говорю, принесли находку к нам в музей. Дневник нашли строители, когда рыли котлован, он лежал в металлической коробке. Может, какой старый дом много лет назад разрушили, где жил этот человек, может, что еще, но дневник нашли случайно, кое-где листки истлели, разорваны, но прочитать можно. Ты уверен, что это твоя бабушка?

— Да! Это моя бабуля, я это фото хорошо знаю с детства, разглядывал не один раз. Значит, дневник принадлежал моему деду! Не может быть! Бабушку надо как-то к этому подготовить, она старенькая уже…

— Сережа, забери, но только с возвратом, это уже музейный экспонат, — растерялась Света. — Угорск был построен заключенными ГУЛАГа, значит, твой дед был среди них. Информация об этом до сих пор засекречена и разглашению не подлежит.

— Ты знаешь, я чувствовал в этом городе его присутствие, не мог себе объяснить почему, но чувствовал! Не зря приехал сюда и бабушку перевез, как будто мы искали его и хотели соединиться.

Наташа обняла Сергея и тихо сказала:

— Вот вы и встретились.

Сегодня потрясений на единицу времени было слишком много.

Глава 38 Мэр выходит из воды сухим

Угорск, наше время

Следователь Лариса Сокольская сидела в приемной главы администрации и ждала свое назначенное время. Она, конечно, могла бы пригласить Ударникова для беседы к себе, но разговор на его рабочем месте следователь считала лучшим вариантом.

В приемной администрации телефон разрывался от звонков, и она слышала, когда секретарша снимала трубку, что кричали звонившие, поскольку кричали они очень громко.

— Вы сами воду пробовали пить?!

— У меня ребенок маленький!

— Вода грязная, вы о чем думаете?!

— У меня ванна коричневая!

Дело в том, что в квартирах Угорска из кранов текла техническая вода, на вид мутная и ржавая, темно-желтая и непригодная для питья. От этой коричневой чумы ничего не помогало — ни кипячение, ни отстаивание. Качество воды проверяли не только в конкретных домах, но и в распределительных сетях. При сравнении выходило, что к потребителям поступает совсем не та вода, что выходит с головных водопроводных станций. Оказалось, что воду очищают нормально, но эта очищенная вода поступает в водопроводную сеть по старым ржавым трубам. Изношенность труб, которые в большинстве домов не менялись десятилетиями, и стала причиной воды цвета крепкого кофе. Ударников собирал совещание за совещанием, поэтому просил следователя немного подождать. Она обрадовалась, когда увидела в приемной знакомое лицо Натальи Петровой.

— Здравствуйте, Наташа!

— Лариса Сергеевна! Как хорошо, что я вас встретила. Вы какими судьбами здесь? Мне нужно с вами об интервью договориться.

— Следствие не закончено, и пока я ничего комментировать не могу.

— Тогда скажите мне, неужели это и правда Марина? Мы ведь с Сергеем… — Наташа запнулась, — с Пестеревым теперь живем вместе, и мне надо это знать от вас, не от чужих людей. Я ведь чувствую свою вину в этой ситуации.

— Знаете, Наташа, я скажу вам из своей практики. Женщины живут сердцем и эмоциями, поэтому с точки зрения разума многие их поступки необъяснимы, непредсказуемы. Чувства заставляют женщину действовать импульсивно, часто не задумываясь о последствиях. Дамочке так хотелось замуж, идея стала просто навязчивой, она зациклилась на ней. К тому же возраст у нее критический, и ей казалось, что нашелся человек. Только сам человек об этом не догадывался, и она решила, что может повернуть ситуацию в свою пользу. Прошкина последнее время с ней общалась, давала советы, делилась проблемами, и она уверилась, что может к ней обратиться с таким предложением, не безвозмездно, конечно. Дамы друг друга нашли. Кауровна, конечно, раскаивается, она истратила деньги на лечение сына-наркомана, а он все равно скончался. Такая вот грустная история.

— А вы знаете, Лариса Сергеевна, что отец ее ребенка — Семен Палыч Чистов? Она сама рассказывала мне об этом. Может, вам это пригодится? Она надеялась, что он к ней вернется, когда она ему расскажет о сыне.

— Чистов не знал, что это его сын?

— Нет.

— Спасибо, Наташа, мне эта информация пригодится. Теперь мне многое становится понятным. Она, конечно, хотела доказать ему, что способна на поступок, но это был скорее жест отчаяния.

— Что ей будет? Сергей ведь, слава богу, остался жив.

— Да они не ставили задачу умертвить депутата, им нужно было его привязать к больничной койке, а дальше у Марины были свои планы. На больничной койке Пестерев оказался, но планам Марины не суждено было сбыться.

— Лариса Сергеевна, заходите, — громко позвала секретарша.

Яков Иванович выглядел уставшим. В такие дни он особенно ненавидел местный народ и своего зама по коммуналке, мужика вредного, но знающего. Ему казалось, что зам видел его насквозь, его панику, нервное состояние, а самое главное — нежелание этим коммунальным коллапсом заниматься. Мэра раздражала следователь, слишком часто, по его мнению, посещавшая его кабинет. Ему совсем не хотелось, чтобы эта дамочка пронюхала, что он встречается с инвесторами — Национальной строительной компанией, которая хочет строить в Угорске завод по переработке монацитового концентрата. А городской совет в прошлом году принял решение о недопустимости размещения в черте города вредных производств. Опять возбудится этот Пестерев, завоет телевидение, и его начнут обкладывать со всех сторон.

«Только я сейчас сам принимаю решения, без дяди». Он давно хотел оторваться от дядиной «пуповины» и прекратить играть вторые роли. Срабатывал эффект сжатой пружины, когда раздражение накапливается, сжимается и резко выходит наружу. Это явление и в технике, и в обычной жизни опасное, человек становится неуправляемым. Судьба не допустила этого и словно услышала его, включила на пути дядиной судьбы красный свет, не проскочил Чистов «свой перекресток» и теперь долгое время пробудет в тюрьме Таиланда.

«Надо постучать по дереву, чтобы удача не отвернулась. С одной стороны его жалко, но он сам виноват, старый развратник, поперся в Таиланд за бабой, здесь ему, что ли, мало было?» — подумал Яков.

А эту бабу, следователя, он боялся и поэтому, вспоминая советы Чистова, был тих и покладист.

— Яков Иванович, я пришла побеседовать с вами, чтобы прояснить последние детали. Вы были в числе тех, кто принимал участие в совещаниях, где обсуждалось намерение избавиться от Пестерева.

— Не было этого, не было! Совещания вел Семен Палыч, руководитель аппарата администрации, и обсуждались всего лишь политические технологии. Кто заставлял эту идиотку Прошкину травить Пестерева? Разве у меня был с ней разговор? Я ее заставлял?

— Ее заставили деньги и безответная любовь.

— Какая любовь?

— Несчастная, женская. Я пришла вас предупредить, что в деле будет определение, которое касается вас и вашего участия. До свидания.

Он так ничего и не понял про любовь и деньги и решил, что это Семен Палыч заплатил Кауровне за то, чтобы она отравила депутата. Иначе вообще ничего не сходится. Главное для него, чтобы эта рыжая исчезла из его жизни навсегда, как, впрочем, и дядя.

Ударников уже давно втянулся в эту новую жизнь, с помощниками и помощницами, с хорошими деньгами, с красивой машиной с дорогими наворотами и личным шофером и не собирался от этого отказываться. Ему совсем не хотелось возвращаться в то время, где он был обязан дяде, Кудлатенькой и еще всяким людишкам, которые знали его ущербного, недалекого, боящегося и презирающего власть, ее жесткие и жестокие законы. Он словно натянул на себя новую кожу, надел новую красивую одежду. Теперь Яков понимал, что никогда не уступит свое место без боя. О том, что есть еще на этом месте титаническая работа, до боли, до кровавых коленок, и ответственность при принятии решений, он думать не хотел. Эту часть своей работы он отсекал, словно острым ножом, откладывал в долгий ящик и вынимать не собирался.

В это время Наташа Петрова разговаривала со своим руководством — Игорем Германовичем Серых.

— Я вынуждена отказаться от материалов, связанных с отравлением Пестерева и другими темами, с ним связанными.

— А что случилось, Наташа? Ты ведь так классно жгла. Перешла на сторону Ударникова?

— Ну, скажете тоже! Я готова сейчас и про коммунальную аварию делать, и про все другое, только не про Пестерева.

— А что у нас с Пестеревым случилось? Не понимаю.

Наташка задержала дыхание и произнесла:

— У нас с ним случилась любовь.

— С Пестеревым?

— Ну да, с Сергеем. Мы теперь вместе.

— Ну ты даешь! — Директор присвистнул. — Жаль, что такой боец, как ты, погиб на любовном фронте.

— Я не погибла, наоборот, воспряла для жизни. Замуж собираюсь.

— Ну, Наташка, ты молодец! Так и надо при подготовке материала — выйти замуж. Это по-нашему!

— Шутите, Игорь Германович.

— Наоборот, за тебя радуюсь. Вот мы с тобой всю жизнь прожили в закрытом городе, и наш менталитет принципиально отличается от менталитета тех, кто обитает на Большой земле, и журналистика наша другая.

— Про менталитет понятно, у нас общение с внешним миром ограничено. А журналистика тут при чем?

— Способ общения от журналистики тоже зависит. Очень быстро информация распространяется. Мне вот уже рассказали и про Пестерева, и про его Марину, и про его новую депутатскую любовь. Но вот никто не сказал, что это ты, Петрова, наше национальное достояние!

— Опять вы смеетесь надо мной!

— Я серьезно. Женщине важно в первую очередь устроить свою личную жизнь, это я тебе как мужчина говорю!

Пестерев и Маруся ждали ее на улице.

— Ты не забыла, что у нас с тобой сегодня важное дело — мы подаем заявление в ЗАГС?

— Забудешь про такое!

— Ты на нас женишься, Сережа? Ты женишься?

— А что, у меня есть варианты?

— А я буду жить с бабулей всегда? — радовалась Маруся.

— Да, мои девочки, мы будем жить под одной крышей — и старые, и молодые. Но, Муська, смотри, тебя будут заставлять много читать. Это бабуля умеет.

— А я и хочу много читать, мне нравится. А мы точно в ЗАГС?

И они хором ответили:

— Точно!

Маруся запрыгала на асфальте и запела:

— А мы идем в ЗАГС, а мы идем в ЗАГС!

И прохожие, которые шли навстречу, улыбались, потому что знали, как это важно для любящих женщины и мужчины и что это одна маленькая часть пазла под названием Любовь.

Глава 39 Старая фотография

Бабушка гладила старую фотографию сморщенной сухонькой рукой. Рука была похожа на прозрачное слюдяное крылышко стрекозы.

— Я подарила фотографию через неделю нашего знакомства. Саша очень хотел, чтобы она была у него. Он говорил, что я на Быстрицкую похожа. Смеялся и шутил.

Она прижала дневник к губам и словно заговорила со своим любимым:

— Саша, Сашенька, вот ты нас и нашел. Мы с Сережей приехали в твой город, который ты строил и в котором нашел свой последний приют. Жаль, что могилки твоей нет, не знаем, где ты похоронен. Дочки Танечки тоже нет. Сережа большой уже вырос, на тебя очень похож.

Сергей и Наташа сидели рядом с бабушкой и просто молчали. Слова не имели никакого смысла, никакого значения.

Бабушка не плакала, у нее не было сил. Все свои слезы о нем, своем любимом Саше, она давно выплакала. Она плакала, когда однажды ночью его увезли, даже не дали проститься, плакала, когда стояла часами, чтобы передать в тюрьму посылку.

— Ему передачи не положено, — грубо говорили ей.

— Почему? — спрашивала она робко и надеялась, что Сашу скоро выпустят, произошла ошибка, чудовищная, несправедливая. Он откроет дверь, обнимет ее и будет долго-долго кружить, приговаривая:

— Любимая, как давно меня не было, любимая!

И она будет соглашаться: его давно не было.

Она еще могла плакать потом, когда от него не было ни вестей, ни записок, ни писем, ничего. Молчание, одно молчание. Оно было утомительным, оно продолжалось днями, месяцами, годами, это безмолвие и безвестие. Когда такое происходит, ложь смешивается с правдой, наполняя ее зловонными инсинуациями. Ей не на кого было положиться, не на кого опереться, и говорить можно только с оглядкой, с болью в сердце.

Женщина уже не плакала, когда ей сообщили, что приговор — десять лет без права переписки и что ее любимый находится на строительных работах в Сибири.

— Сибирь большая, скажите где?

— Объект номер девять — это же вам ничего не скажет. Так вот он там.

Сообщавший добавил:

— Ничего так и не понял ваш писатель. Пусть дурь выколачивает.

Дури, по их разумению, было предостаточно. Он не валялся в ногах, не умолял, не просил прощения, а значит, его не заслужил.

У нее на руках была маленькая дочка, надо было жить, растить ребенка.

Она всегда помнила о нем, помнила каждый прожитый с ним день, и именно это давало ей силы.

Перспективный, интересный журналист Александр Пестерев не довольствовался ответственной работой в Ленинградской партийной газете. Вернее, газету он любил, любил ее читателей, но ему всегда хотелось большего.

Он не совсем тогда понимал некоторые сюжеты закулисной политической истории, связанной с журналами «Звезда» и «Ленинград». Он любил Ахматову и Зощенко, наконец, но газету курировал отдел агитации и пропаганды, который имел другую точку зрения. И Саша сказал себе:

— Наверное, я политически незрелый, мне надо вникать, разбираться, учиться, а только потом высказывать свою точку зрения.

Пока же в журналистике были главными цензура и редактор. Редактор на планерке отмечал его успехи в работе с письмами трудящихся. Писем в газету было много и разных, писали даже с далекого севера. В одних благодарили советскую власть за счастливое настоящее, в других — жаловались на жизнь, на конкретных партийных и советских руководителей. «Письмо позвало в дорогу» — так даже называлась рубрика в газете. Молодой журналист был легок на подъем, исколесил полстраны, с удовольствием встречался с авторами писем — в Костроме, в Ижевске, в Норильске. География распространения важной партийной газеты простиралась по всей державе.

Подготовка к каждой командировке была основательной, он обязательно штудировал книги в библиотеке. Девушка-библиотекарь заметила и выделила его сразу, красивого, с роскошной шевелюрой и голубыми глазами. Она видела, что книги он берет разные, знакомится с городами, изучает юридическую литературу, любит поэзию. Книги были его стихией, его безбрежным океаном, который он бороздил в поисках знаний.

Саша обратил внимание на юную библиотекаршу, которая всегда тщательно выполняла его заказы. Ему хотелось поближе с ней познакомиться, девушка его заинтересовала. Он как-то осмелился и спросил:

— Сударыня, а какие книги любит читать симпатичный библиотекарь?

— Приключения, — не задумываясь, ответила она.

— Тогда рекомендуйте мне книгу, я тоже хочу с вами в мир приключений. — И они начали обсуждать знакомые книги. Оказывается, им нравился Джек Лондон и его «Мартен Иден», роман о мечте и успехе.

Вечером Саша проводил ее домой, потом провожал каждый вечер, а потом просто к ней переехал.

Он постоянно писал — в машине, в поезде, в квартире. Пестерев не мог не писать, это было смыслом его жизни. Образы рождались внезапно, спонтанно, но все шло от души и сердца. Он раскидывал исписанные листочки повсюду, а она собирала их в отдельную папку. Она очень дорожила его творчеством.

— Вдруг тебе пригодится, а здесь все аккуратно лежит. Не волнуйся, здесь не пропадет ни одно стихотворение.

Сашины стихи читали коллеги в газете, одни хвалили, другие делали недоуменные глаза:

— Ну ты, друг, хватил!

Редактор прямо спросил его:

— Как простой советский парень, которому страна дала образование, может так плохо писать о любимой стране? Почему ты критикуешь наш советский строй, самый лучший строй в мире? Что за образы, метафоры, намеки?

У Редактора было теплое место, он хорошо понимал политическую ситуацию, ему часто звонили по вертушке из Кремля. Он ежился от одного слова «диссидент», то есть, по сути, антисоветчик, а свою Советскую страну Редактор любил и служил ей верой и правдой. Он всегда восставал против тех, кто пытался эту правду опорочить, принизить или имел «свою правду», отличную от официальной.

Эти люди слушали «Голос Америки» и обсуждали проблемы страны на своих кухнях, под бычки в томате, а также пели непристойные частушки под гитару и рассказывали политические анекдоты. И все время задавали вопросы: Что делать? Кто виноват?

Бывшие однокурсники все-таки помогли Саше, и одно из его стихотворений, про Первомай и усиление революционной борьбы за свои права, опубликовали в журнале «Советская Кубань».

Другие Сашины стихи Редактор резко критиковал.

— В них нет смысла, мысли расплывчаты. Диссонанс, сплошной диссонанс!

В редакционных коридорах коллеги долго делали вид, что не слышат его высказываний в защиту маршала Жукова, и только удивлялись:

— Ну, ты даешь, старик!

Они совсем не предполагали, что он будет рубить сук, на котором газета неплохо устроилась. Когда Саша, отчаявшись дождаться публикаций в своих российских изданиях, отправил стихи и поэму с кричащим названием «О главном» не куда-нибудь, а в американское издательство, и ее опубликовали, в коридорах шептались:

— Самоубийца! Ладно, сам спалился, еще и газету не пожалел…

Перепуганный Редактор уволил его задним числом и сообщил куда следует. Скандала избежать не удалось, а журнал «Советская Кубань» закрыли с формулировкой «За предоставление литературной трибуны недальновидным писателям, произведения которых чужды идеям и принципам советской литературы».

Ночью в дверь громко постучали.

— Это за мной, любимая. Моя поэма опубликована в Америке.

— Саша, ты сошел с ума! — Она понимала его, он не смог бы жить иначе.

— Прости! — Он поцеловал ее в губы, резко, больно и пошел открывать дверь. Больше они не виделись.

О том, что дальше был суд и статья пятьдесят восемь-десять — «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений» — и десять лет лишения свободы, она и Редактор узнали значительно позднее.

Журналиста Александра Пестерева начисто вымарали из истории газеты, коллективного организатора победы социализма. Из своей жизни она вычеркнуть его не смогла и не успела сказать, что ждет ребенка.

Уже лет пять спустя ее официально пригласили в одну организацию, приехали на работу на машине в библиотеку и привезли в просторный кабинет. Она слышала язвительный шепот за спиной:

— Что за странные читатели к нашей тихоне?

Сухопарый офицер разговаривал с ней коротко и властно.

— Вы писали в ЦК КПСС обращение по поводу Пестерева Александра Петровича. Ознакомьтесь с ответом и распишитесь.

Буквы запрыгали у нее перед глазами, накладываясь одна на другую, но сквозь неровные линии она увидела главное:

«Александр Петрович Пестерев погиб при производстве строительных работ на закрытом объекте номер девять».

Она расписалась, не глядя, потому что давно понимала это и чувствовала сердцем.

— Саши нет в живых, давно нет. Он бы обязательно нас нашел.

Ее тоже почти нет в живых, осталась только оболочка, которая ходит на работу, ест, пьет, спит, но не живет, и только Танечка, их дочка Танечка, память о нем, а теперь вот и внук Сережа держат ее на этой земле.

— Как странно устроена жизнь, — сказала бабуля Сергею. — Ты получаешь направление в сибирский город, который строил и где нашел последний приют твой дед. Мы жили здесь и не знали, что он тоже ходил по этой земле. Странные и необъяснимые повороты. Он был здесь, он умер здесь. — И она заплакала.

Потом они читали его дневник и снова долго сидели молча. В ее памяти время отбрасывало, отматывало годы, она не забыла ни один прожитый с ним день. Ей не надо было домысливать события, включать воображение, вспоминая прошлое. Оно было таким ярким, что спустя годы не стерлись, не забылись черты его лица, его слова, его стихи, посвященные единственной и любимой. Все это возвращалось к ней сквозь легкую, едва заметную тень, где живут души ушедших, их невозможно увидеть и услышать, только почувствовать.

— Я обязательно о нем напишу. У него удивительные стихи, — сказала Наташа.

— Конечно, конечно, — согласилась бабушка. — Ваши дети должны знать, каким талантливым и настоящим человеком был их прадед. Это история нашей семьи.

Глава 40 Последние дни сентября

Угорск, наше время

Сентябрьский день набирал обороты, громко шелестел листвой, кидал ее охапками под ноги, потом рвал на части и кружил в медленном вальсе. В золотых рамах деревьев застыла покорная трава, опутанная тонким кружевом паутины, и казалось, что солнце тоже попало в плен, застыв на небосклоне. В этот день в аэропорту Натка и Сергей провожали Штернов.

— Не унывай, журналистка! Вон у тебя теперь какой защитник!

Красивая Дора загадочно улыбалась и не выпускала из своей руки руку дочери. Штерны совсем недавно были у них в гостях, вместе читали дневник Александра Петровича Пестерева. Вся эта история для Саши Штерна была как гром среди ясного неба. Доктор Штерн был Сашиным отцом.

— Такое только в кино бывает! — недоверчиво говорил он и уже позвонил братьям в Хайфу.

— Я сделаю копию дневника для братьев. Мы ничего не знали об отце. Он строил наш город-объект номер девять, мы здесь жили… Да, блокбастеры отдыхают. Мама тоже не знала, его забрали за участие в заговоре. Ты мне теперь, Петрова, практически родственница.

Правильно говорила бабушка, что забирали самых лучших, талантливых, настоящих. Такое было время.

Штерны уходили к самолету по стеклянному коридору и махали прощально и грустно.

— Не грусти, Натка, жаль только, что они не будут на нашей свадьбе.

Свадьба Наташи и Сергея была скромной, да и зачем пышные торжества, когда дело касается двоих? Рубеж между жизнью отдельной и началом жизни вместе они уже перешли и знали, что будут вместе, — в горе и в радости, в счастье и беде. Потому что именно такой союз называется семьей.

— Какая ты красивая, Натка! — говорила Муся, трогая ее кремовое платье. — Я тоже буду невестой и выйду замуж за Сергея.

— Это ты сейчас, Маруся, замуж за Сергея собралась, пока еще не подросли твои женихи, а потом — ищи ветра в поле! — смеялась Светка.

Муся не совсем поняла про ветер и поле, но спорить не стала. Взрослые иногда говорят странные вещи и сами над ними смеются. Мусе свадьба нравилась, ей вообще нравились перемены, произошедшие в их жизни, веселый Сергей, добрая и старенькая бабуля, которая так интересно рассказывала всякие истории из книг. Конечно, Муся обязательно прочитает все книги, которые стоят у бабушки на полке, только надо вырасти, потому что книг ну очень много.

— Знаешь, о чем я подумала? — прошептала Наташе Светка. — Несмотря на то что вся история с покушением на Сергея выглядит мерзко, гадко, как это ни странно, ты должна быть благодарна этим теткам за то, что они все это устроили. Не видать бы тебе Пестерева как своих ушей, проходила ты мимо него десятки раз и прошла бы опять.

— Может, ты и права, Светуля, но мне очень жаль, что они сами себе сломали жизнь. Суд будет в следующем месяце.

— Тебе не кажется, что у нас своя Санта-Барбара?

— Кажется, подруга, и мы — непременные участники событий.

— Кстати, ты в курсе, что Сокольской в Москву предлагали перевестись, а она отказалась?

— Не знала. Хотя, ты знаешь, она, наверное, права. Наш Угорск, несмотря на свою территориальную закрытость, город с открытой душой, что ли. Вот я здесь черпаю силы — я как будто вросла корнями в эту землю.

— Невеста! Да такое впечатление, что вы поэтесса!

— Вчера Дима звонил.

— Вот это новость! Хотел вернуться? — Светка зашлась в хохоте. — Не сомневалась, что так и будет. Он же у тебя находился на всем готовом, Петрова, а тут, наверное, самому предложили подвигаться.

— Дима в прошлом, а я хочу жить настоящим.

Тут зазвучал вальс, и она увидела, что Сергей идет к ней, чтобы пригласить на танец, и протянула к нему руки.

Музыка ласкала слух аккордами, и гости любовались блеском влюбленных глаз, счастливыми улыбками и нежностью прикосновений.

В день их свадьбы в областной администрации вручались награды, было многолюдно, играл камерный оркестр, приторно пахло женскими духами, как будто люди находились в давно не проветриваемом цветочном магазине.

«Кто сказал этим женщинам, что мужчины любят аромат парфюма?! — недоумевал Яков. — Надушились, дышать невозможно, к тому же окна закрыты, зима на улице!»

Он начал кашлять и чихать, пытался прикрыться руками. Стоящая рядом дама с черной челкой, какой-то областной министр, кинулась к нему с приветствиями, он чихнул на нее пару раз, и она отскочила. Музыка звучала громко, как ему казалось, назойливо и его раздражала.

«Когда же они перестанут дудеть! Оглох почти!» — сказал он себе.

Наконец музыка стихла, музыканты опустили инструменты, расслабились, и в зал вошел губернатор. Он кивал собравшимся, остановился в центре зала. Губернатор сказал короткую речь, ему аплодировали, затем он стал вызывать по списку всех, кому вручал награды.

Якову показалось, что время идет очень медленно. По спине потек пот, пиджак жал под мышками, галстук давил шею. Галстуки он не любил и считал, что только выскочки носят этот цветной хомут с узлом. Но жена уговорила его надеть этот злосчастный галстук, ведь случай предвиделся слишком важный.

— Ударников Яков Иванович, глава ЗАТО Угорск, — объявил губернатор.

Он ловко привинтил к его пиджаку медаль, пожал руку, вручил удостоверение. Девушки в коротких юбках, белый верх, черный низ, подарили цветы. Всем награжденным полагалось коллективное фото на память. Ударникова поставили рядом с губернатором.

— Сейчас вылетит птичка, — игриво сказал фотограф. — Улыбайтесь!

Яков растянул губы. Он держал ответное слово. Выступление писал Греков, дважды переделывал, пока Яков его не одобрил.

— Горжусь этой медалью, потому что она коллективная. По достоинству оценен труд огромного количества моих земляков, — рапортовал он. — Наша команда и дальше будет делать все возможное, чтобы оправдать доверие области и губернатора.

Яков постоянно дотрагивался до полученной медальки, чувствовал, какая она твердая и холодная. Это было очень приятное, неведомое доселе чувство. Как последний штрих праздника, без которого не будет полного ощущения признания, девушки раздавали пакетики с памятными сувенирами. В красочном альбоме про область Яков Иванович с ходу отыскал две фотографии Угорска. Снимки фотографу удались, мэр выглядел оптимистично, а на заднем плане стояли те, кому положено: дети, спортсмены, педагоги. За медальку пришлось немало заплатить нужным людям.

«Но разве он не заслужил этого признания, даже если оно организовано с его помощью?» — думал Яков. Медалька нежно позвякивала на пиджаке, и этот звук ласкал ухо.

Машина мэра на высокой скорости двигалась по дороге, словно пролетала над ухабами, горизонт закрывался темным облаком. Яков дремал и видел удивительные цветные сны, большую переливающуюся радугу, которая то медленно приближалась, то удалялась.

Радуга вдруг показалась ему отражением жизни: полосы сменяли одна другую, и светлых полос становилось больше.

Оглавление

Глава 1 Скандальная пресс-конференция

Глава 2 Очень запоминающаяся сессия

Глава 3 Наташа

Глава 4 Следователь Лариса Сокольская

Глава 5 Яков Ударников

Глава 6 Семен Палыч Чистов

Глава 7 Заключенный.

Глава 8 Наташа и телевидение

Глава 9 Сергей Пестерев

Глава 10 Станислав Вабузов

Глава 11 Власть терять нельзя

Глава 12 Глеб Пахнутый

Глава 13 Журналист Петрова

Глава 14 Снова заключенный

Глава 15 От чего портится настроение у мэра

Глава 16 Как разбиваются надежды

Глава 17 Смертельная разнарядка

Глава 18 Расследование от Сокольской

Глава 19 Наташа и Светлана

Глава 20 Депутат Станислав Вабузов

Глава 21 Наташка и Сергей

Глава 22 Марина

Глава 23 Тайна Глеба Пахнутого

Глава 24 Музейные истории

Глава 25 Планы Семен Палыча

Глава 26 Когда отношения невозможны

Глава 27 Важная Кира и дамские глупости

Глава 28 Как закрыть рот журналистам

Глава 29 Бабушка и внук

Глава 30 Доктор Штерн

Глава 31 Надежда Кауровна

Глава 32 Наташа

Глава 33 Тайские каникулы Чистова

Глава 34 Сергей, Марина и прочие отношения

Глава 35 Проблемы Глеба Пахнутого

Глава 36 Следователь Сокольская

Глава 37 Речка Уря и все, что происходит вокруг

Глава 38 Мэр выходит из воды сухим

Глава 39 Старая фотография

Глава 40 Последние дни сентября Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg