«Плата за роль Джульетты»

Плата за роль Джульетты (fb2) - Плата за роль Джульетты 840K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Васильевна Дубчак

Анна Данилова Плата за роль Джульетты

1

— …и тогда он пошел на стон. Было темно, до кладбища еще надо было как-то добраться. Но он все шел, шел на женский голос. Потом ему почудилось, что он слышит еще один голос, тонкий, детский.

Мы сидели с Анфисой в темной комнате, за окном лил ледяной осенний дождь, и шум его, стоны деревьев под мокрым и сильным ночным ветром заставляли меня дрожать, вызывали какие-то неясные страхи.

— Анфиса, прошу тебя, не надо.

— Он подошел к воротам кладбища, сделал несколько шагов, голоса стали совсем близкими. Луна была полной. Светила так, что видны были все могилы…

— Анфиса! Прекрати уже, сейчас включу свет!

— Он подошел к совсем свежей могиле, заваленной цветами, и догадался, что голоса доносятся из-под земли. Он и сам не понял, как принялся разбрасывать цветы, венки и руками, ногтями принялся разрывать землю…

— Анфиса!

— Ты снова мне не веришь, между тем это было здесь, буквально три года тому назад, на нашем кладбище! Женщина беременная умерла, ее похоронили, а потом оказалось, что она жива и что родила прямо в гробу…

— Бррр…

— Если ты мне не веришь, можешь спросить кого угодно. Здесь все знают эту историю. И женщина эта жива и здорова, и девочка ее жива, похожа на ангелочка. Их фамилия Макаровы.

Я включила свет. И в кухне сразу стало уютно, несмотря на убогую обстановку. Чай в чашках остыл.

— Анфиса, где ты берешь эти свои истории?

— Из жизни, Милочка.

Анфисе было двадцать пять, это была худенькая, с карими глазами девушка. Вроде бы современная, дружила с интернетом, зарабатывала, работая долгими часами за компьютером и составляя какие-то таблицы, делая расчеты, но все равно, было в ней что-то странное, необъяснимое, словно она по ошибке родилась в наше время и теперь пытается как-то приспособиться и делает вид, что ей здесь, среди нас, комфортно. И джинсы носит с майками, и волосы свои густые, кудрявые, недавно подстригла, но все равно лицо у нее — как икона, и разговор мягкий, с картавинкой, интересный. И когда рассказывает свои страшные истории, мороз по коже пробирает, и кажется, что все-все, о чем она рассказывает, — чистая правда.

Она не знала еще, какая история ужасов имелась и у меня в запасе — не то, что мурашки, волосы встали бы дыбом. Вот только рассказать я ее не могу. Никогда и никому.

Не знает моя соседка Анфиса, что живу я чужой жизнью, что имя себе придумала, да и историю жизни простую, как вязанка дров, сочинила. Подстроила под обстоятельства. Если бы кто сказал мне в свое время, что судьба закинет меня в глухую деревню под названием Синее Болото, что в К-ской области, я подумала бы, что человек этот либо сумасшедший, либо его послали ко мне специально для того, чтобы испортить настроение, разозлить меня перед выступлением. Хотя вряд ли кому это удалось бы — я всегда считала себя девушкой сильной, как физически, так и психически, и никогда не обращала внимания на жалкие потуги моих врагов вывести меня из равновесия. Да и враги ли это были? Так, человеческая шелуха, мусор.

Кто бы мог подумать, что среди них найдется злодей, пустивший весь свой талант на мое убийство.

Убить человека можно разными способами. Один из них — физический. Меня же убили по-другому. Более изощренно. Нашли способ вырвать меня из моего мира, разлучить с близкими людьми, заставили исчезнуть, практически умереть.

Думаю, мне тоже надо было родиться пару веков тому назад. И уж точно не сейчас, не в наше сумасшедшее время, когда интернет может за пару часов сделать тебя звездой или втоптать в грязь. Какой-нибудь грязный ролик, появившийся на популярном видеосайте, может вывести на чистую воду негодяев, но может и, наоборот, вырванный из контекста, сделать честного человека посмешищем в глазах окружающих, сломать его карьеру, выпачкать биографию.

— Ты, тварь, должна заплатить мне миллион евро, чтобы этот ролик не попал в сеть, — сказала мне прокуренным, осипшим голосом женщина в маске, сидящая на краешке постели.

Простыни были белые, новые, жесткие и пахли мылом. Подумалось сразу, что их купили специально для меня. Из уважения. Из уважения собирались и убивать. Будь я никто, стал бы кто со мной возиться? Те, кто придумал этот план, знали, что у меня нет такой суммы. Да если бы она и была, какой нормальный человек поверил бы этой дьяволице, что она сдержит свое слово? Где гарантия, что ролик, о котором она говорила, не попадет в сеть сразу же после того, как ей заплатят эту колоссальную сумму? Возможно, в тот момент, когда мы с ней говорили, миллионы моих поклонников уже разглядывали не спеша, прокручивая раз за разом и не веря своим глазам, это чудовищное видео, этот микрофильм, каждым своим кадром расстреливавший мою личность, мою карьеру, мою любовь.

Зависть человеческая, жестокость не знает границ.

Я находилась где-то за городом. В большом богатом доме, где за окнами шумел мокрой листвой большой сад, который я могла видеть, не поднимаясь с постели. Прозрачные французские окна создавали иллюзию нахождения в этом саду, и если бы не ужас, в котором я варилась, захлебываясь от страха, я, скорее всего, была бы счастлива находиться здесь. Хозяин дома либо сам обладал хорошим вкусом, либо ему повезло с дизайнером. Все было оформлено в стиле старинных английских домов.

Я не могла не вспомнить, как на одном из приемов я сказала своим друзьям, что собираюсь купить особняк и что присматриваю дизайнера, который превратил бы мое жилище в старинный английский дом. Меня еще спросили, где именно я собираюсь купить дом, в Подмосковье или в Англии? Помнится, я рассмеялась тогда и сказала, что мне надо еще подумать. На самом деле мне надо было подкопить денег, чтобы исполнить эту мою мечту. На тот момент я обладала скромной квартирой в Газетном переулке и дачей в Лопухине. Конечно, это было более чем скромно, учитывая мое положение, но у меня, вернее, у нас, были планы. Большие, дерзкие, грандиозные планы.

Я смотрела на эту гнусную тварь, вымогавшую у меня деньги, и понимала, что все, что она делает и говорит, исходит не от нее, а от человека, являющегося моим врагом. Перед моим внутренним взором выстроилась очередь из хохочущих соперниц, лица которых были мне хорошо знакомы. Это была как бы сцена бала, и все эти молодые женщины были разряжены в пышные платья, на головах их были затейливые прически с локонами, они, глядя мне в глаза, нервно обмахивались роскошными веерами, страусиные перья которых были почему-то перепачканы помадой. Откуда взялась эта картинка? Разве это можно знать? Мы никогда не знаем точно, какие миры существуют в нашей голове, в потайных уголках нашего сознания. И только сны изредка показывают нам эти картины, заставляют иногда пережить многое из того, что нам еще только предстоит пережить или же то, что мы переживали в своих других жизнях.

В любом случае эта женщина с прокуренным голосом была отвратительна. Она была насквозь цинична, испорчена, она была настоящим дьяволом без лица. Не зря же ее лицо скрывала сиреневая с серебром венецианская маска, очень красивая. Должно быть, под маской скрывалось лицо самого зла.

— А что, если ты мне все лжешь? — спросила я, чувствуя, как мой рот перестает слушаться меня, как скулы сводит судорогой. Степень нервного напряжения была так высока, что я была близка к тому, чтобы снова провалиться в бессознание.

— Мы сменили тебе уже три простыни. — Она, не поворачивая головы, кивнула куда-то в сторону, и я к своему ужасу увидела за розовым бархатным креслом сваленную на полу кучу окровавленных белых простыней.

— Хорошо, я найду деньги. Сколько у меня на это времени? Дайте хотя бы неделю!

— Сутки.

— Но это невозможно. Мне придется обратиться к своим друзьям. Не так-то просто изъять деньги из бизнеса, банка, я не знаю…

Я чувствовала, что теряю силы. Перед моим лицом уже маячили две сиреневые маски, дьяволица раздваивалась.

— Но гарантии… — Я едва говорила, и голос мой звучал где-то в глубине моего тела.

— Да о каких гарантиях ты говоришь? Тебе ли в твоем положении чего-то требовать?

— Что я вам сделала?

— Не дави на жалость, я этого не люблю. Свою порцию счастья, невероятного, огромного, ты уже получила. Ты пожила, ты сполна получила наслаждения, признания. Природа наградила тебя щедро, как никого. Хватит.

Я оглянулась. Солнечный свет, заливавший спальню, казался зеленоватым от листвы деревьев за окнами, белые стены были расписаны розами и глициниями. Мне показалось, что где-то я уже видела эту роспись, эти розы. Но в этой спальне я ни разу не была, конечно. Но роскошь, окружавшая меня, просто подавляла. Кто, кто стоит за этим злодейством? Не какая-нибудь завистливая марамойка, безголосая курица, нет. Крупная фигура. Мужчина, выполнивший желание своей любовницы, женщины неординарной, находящейся в близком мне круге. Но кто? Кто? Кто она, эта женщина? Миллион евро. Да не нужны им мои деньги. Одна спальня обошлась хозяевам в этот самый миллион. Им нужно другое. Сломать меня. Уничтожить. Сделать так, чтобы смерть стала избавлением от невыносимой душевной боли.

— Почему я не помню ничего?

— Хочешь освежить в памяти? — И эта тварь повернулась, чтобы взять с ночного столика ноутбук, при помощи которого несколько минут тому назад демонстрировала мне фильм.

— Нет, прошу тебя… Не надо, умоляю, — рот мой говорил сам, словно без моего участия, помогая моему сознанию. И это было очень странное ощущение.

— Не помнит она. Когда-нибудь все вспомнишь и пожалеешь об этом!..

— Кто они, кто эти?..

— А тебе не все равно?

— Я могу уйти?

— Конечно! Вот прямо сейчас и отправляйся!

— Как я смогу передать деньги?

— Мы тебя найдем. Личность ты известная. Международного, так сказать, масштаба. Ровно через сутки жди звонка.

— Но у меня нет телефона.

— Ты найдешь его на своей квартире.

— Как долго меня не было дома?

— Неделю.

— Меня ищут?

— Не знаю. Должно быть. Меня это не…

Она была груба так, как может быть груба женщина, жизнь которой была полна мерзости.

Она могла обманывать меня во многом, кроме одного: все то, что произошло со мной за эту неделю, было правдой. Об этом мне говорило мое истерзанное тело, разбавленная отравой кровь, кровотечение, отсутствие памяти. Ну и фильм, конечно. Я собственными глазами видела себя, крупным планом…

И самое страшное заключалось в том, что как бы быстро ни достала я деньги, со мной было все кончено. Мне оставалось только одно — спасаться физически. И поскольку мне позволено было покинуть место моего мучения и заточения, я должна была бежать оттуда как можно быстрее.

На мне была ночная сорочка, рядом на одеяле лежал шелковый халат. В этом далеко не уйдешь.

— Я принесу тебе сейчас одежду, — сказала «маска» и ушла.

Я оглянулась. В какой-то момент почувствовала себя обреченной, как перед расстрелом. Что может желать человек перед смертью, понимая, что часы, минуты его сочтены? Когда нет возможности обнять любимого человека, прижать к груди родителей, попрощаться с друзьями? Конечно, я желала смерти своим мучителям.

«Маска» вернулась довольно быстро. Мне принесли джинсы, черный теплый свитер и кроссовки. И сто долларов, должно быть, столько, чтобы хватило добраться до дома.

— Там деньги. На полу, — сказала я, действуя, как во сне и безошибочно полагая, что именно эта фраза станет действенной. «Маска» нагнулась, и когда ее лицо приблизилось к полу, я с силой обрушила на ее затылок тяжелый серебряный канделябр. Раздался глухой стук, женщина упала на ковер, подмяв под себя руку. Я не помню, сколько еще я нанесла ей ударов по голове. Вероятно, в тот момент во мне проснулись самые мои низменные и звериные чувства. Брызги крови тонули в густом ворсе белого ковра и казались узорами, к примеру, лепестками красных маков… Мягкий ковер приглушал и звуки.

Я устало опустила окровавленный канделябр на пол и посмотрела на свои руки. Они тряслись. Внутри меня громко ухало сердце.

Пощупав залитую кровью шею своей мучительницы, я, далекий от медицины человек, как-то определила, что она мертва. Я убила ее.

На подкашивающихся ногах я добралась до вороха окровавленных простыней, тех самых, которые вынули в свое время из-под меня, прикрыла ими тело женщины и с трудом закатила труп под кровать. Туда же, в жуткую темноту сунула и липкий от крови, однако протертый мною подсвечник.

«Вероятно, в доме есть еще кто-то», — подумала я, но уже без особого страха.

Кто-то очень смелый внутри меня посоветовал мне снова достать труп и снять с лица женщины маску, чтобы увидеть свою мучительницу. Как я пожалела потом, что не сделала это сразу же, когда только поняла, что женщина мертва! Но мне в тот момент хотелось как раз обратного — не видеть ее. К тому же я точно знала, что она мне не знакома. Ну нет в моем окружении женщины такого сорта, да еще и с таким голосом. Меня же окружали только сладкоголосые птицы.

Не знаю, как я добралась до окна. И кто это придумал делать такую большую спальню? Как стадион! Или же мне это только показалось?

Внизу, под окнами, стояла машина. Красный «Фольксваген». И все. Больше машин не было.

Я распахнула окно и вышла на широкую, украшенную кованым кружевом террасу. Шумела листва, пели птицы, пахло сладковато осенью, свежестью, яблоками…

Слезы капали на перила балкона, мои слезы. Что теперь со мной будет? Если внизу, на первом этаже, охрана, то меня схватят, разорвут на части. С другой стороны, зачем им меня убивать, если с меня можно поиметь деньги?

Мысли путались.

Я вернулась в комнату, осмотрелась. Нет, труп все-таки надо достать. В кармане джинсов «маски» могут быть ключи от машины. Кроме того, там могли быть и деньги, телефон.

Я опустилась на колени, изо всех сил потянула на себя простыню, в которую был замотан труп. Это было очень тяжело. Больше всего я боялась, что женщина все же жива, что она застонет, а потом и вовсе сама поднимется с пола. Но вытащив ее на свет и увидев, что простыня в области ее головы стала мокрой от крови, я поняла, что даже, если она и не мертва, то находится без сознания.

Маску я так и не сняла. Не осмелилась взглянуть в лицо самой смерти. Это было выше моих сил. А вот по карманам пошарила. Сигареты, телефон, портмоне, набитое деньгами, ключи от машины, три пакетика с белым порошком — это было целое богатство!

Я вышла из дома через заднюю дверь, ведущую во внутренний двор, где мирно сушились постельное белье и полотенца, где рядком стояли горшки с геранями и олеандрами, словно в любой момент где-то поблизости может оказаться и настоящая хозяйка дома. Но я никого не встретила. Натянув на лицо до самых глаз воротник черного свитера, пытаясь скрыть лицо, я двинулась к машине. Похоже, меня действительно никто не охранял. Да и зачем охранять недочеловека? Со мной и так все было кончено. И тот, кто все это придумал, знал, что в Москву я не вернусь. Что никому и никогда не расскажу, где находится дом моих мучителей. Что я не просто не вернусь, я не объявлюсь и никому не дам о себе знать. Потому что стоит мне только появиться дома ли, в театре, не важно, где меня знают, как об этом узнает вся Москва. Москва, которая уже сейчас наверняка смакует это видео, и весь интернет полон убийственными кадрами. Говорю же, со мной все кончено.

Но тогда кто же, кто моим сорванным голосом, моей душой тогда пел внутри меня эти нежные строки, наполнявшие все пространство вокруг меня и одновременно сливаясь с тишиной и толкая меня в пропасть:

Ah! Je veux vivre dans ce rкve qui m‘enivre ce jour encor! Douce flamme, je te garde dans mon вme comme un trйsor! Je veux vivre…[1]

2

— Это слишком громкое дело, чтобы я занимался им, — сказал я, в душе считая, конечно, иначе. Вряд ли эту оперную диву разыщут живой. Скорее всего, это было похищение с целью выкупа, да только у этих горе-похитителей что-то там пошло не так. Возможно, они убили девушку, случайно, и вся операция сорвалась.

Передо мной сидел ее друг, возлюбленный, жених, не знаю, кем он ей приходился точно, но то, что они жили врозь, было очевидным. Его звали Борис Равенков.

Он положил на мой стол все, что, на его взгляд, могло бы мне помочь в розыске своей невесты: список адресов семейств, где Нину Бретт хорошо знали и любили, копии ее паспортов (внутреннего и заграничного), где указана адресная регистрация, даже адрес ее дачи в Лопухине. Ну и фотографии, конечно, с которых на меня смотрела стройная красивая девушка, брюнетка с синими глазами и чудесной белозубой улыбкой. Очень молода для оперной певицы с солидными контрактами. Метрополитен-опера, Ла Фениче, Монте-Карло.

— Через месяц она должна была петь Мими в оперном театре «Колон» в Буэнос-Айресе. После этого она планировала немного отдохнуть, а потом приступить к репетициям «Снегурочки».

— Сколько дней прошло, как ее нет? И при каких обстоятельствах она пропала?

— Я не видел ее всего два дня. Мы расстались в субботу, одиннадцатого сентября, она сказала, что устала, она только что вернулась из Питера, где проходили съемки ее рекламного клипа. Сказала, что ей надо отоспаться. Я сам лично отвез ее домой в Газетный, она при мне вошла в квартиру и заперлась. Я всегда провожаю ее до квартиры, это мое правило.

Он сидел передо мной, бледный напуганный мужчина лет сорока, с интеллигентной внешностью, хорошими манерами и тихим голосом. Темно-каштановые волосы с едва заметной сединой, темные глаза, слегка вытянутое красивое лицо с гладкой кожей. Он был красив и скромен, этот возлюбленный Нины Бретт.

— Постойте, вы говорите, что не видели и не слышали ее всего-то два дня. Так, может, вы напрасно бьете тревогу?

Я вдруг поймал себя на том, что его тихая паника коснулась и меня. Два дня! Да мало ли куда она могла отправиться? Может, к подруге, а может, к любовнику, о котором господин Равенков ничего не знал.

— Ефим Борисович, я понимаю, что двое суток для людей посторонних, не знакомых с Ниной, ничтожный срок, и вам в голову приходят различные версии ее отсутствия, никак не связанные с криминалом. Вы можете подумать, что она, грубо говоря, загуляла, куда-то уехала, где не работает телефон, что она у подруги и тому подобное. Но Нина не такая. Она человек в высшей степени организованный, понимаете? К тому же она прекрасно понимает, что я ее ищу, что переживаю. Мы с ней не ссорились, мы близкие люди, заботящиеся друг о друге, она никогда бы не позволила себе доставить мне так много переживаний. К тому же она же не простой человек, она невероятно талантливая оперная певица, исчезновение которой может повлечь за собой определенного рода последствия…

Меня зовут Ефим Борисович Костров. Я бывший следователь, открывший много лет тому назад одно из первых частных детективных агентств. Это раньше мой сайт можно было без труда найти в интернете, интригуя потенциальных клиентов услугами разного рода («Выявление супружеской неверности», «Поиск людей», «Контрнаблюдение» и тому подобное). Сейчас же, когда у меня было имя и моя клиентская база насчитывала больше ста человек, причем все эти люди считали себя обязанными мне и благодарными за все те услуги, что я им оказывал и за которыми они никогда бы не обратились к кому-то другому, и продолжавшие время от времени обращаться ко мне за помощью, я закрыл свой сайт. Отказался я и от офиса и принимал клиентов, которых у меня было предостаточно, на дому, выкупив квартиру по соседству с моей и прорубив между ними дверь. Я не видел смысла держать офис, поскольку не желал, чтобы между моим рабочим местом и моим домашним диваном было хоть какое-то расстояние. Кто знал меня, звонили, приходили ко мне домой, и мне достаточно было сделать пару шагов, чтобы из моей уютной квартиры перейти в маленький кабинетик и встретить очередного клиента. Там же я работал и со своими многочисленными, нигде не засвеченными помощниками, большинство из которых являлись официальными представителями правоохранительных органов, профессиональными, действующими экспертами, баллистиками, химиками, медиками и компьютерщиками.

Я не женат, но имею дочь Геру. Моя жена, бросившая меня ровно двадцать пять лет тому назад, сразу после родов сбежав со своим любовником, как в воду канула. Пожалуй, она была единственным человеком, которого я мог бы найти при желании, да только желания такого ни у меня, ни у Геры до сих пор не возникало.

Воспитывать маленькую дочь мне помогала нанятая мною женщина — няня Лена. Одинокая, добрая, она всем сердцем полюбила Геру и стала ей вместо матери. Мое же сердце в мои пятьдесят оставалось не занятым, но и впускать туда кого попало оно тоже не было готово. Лена, несмотря на то что была моложе меня на десять лет, и внешне была очень даже ничего (русоголовая, белотелая, стройная, нежная), не стала даже моей любовницей. Быть может даже, она была влюблена в меня, однако я старался этого не замечать, предпочитая оставаться свободным.

Мы жили все вместе, однако у каждого была своя территория. Лена занимала дальнюю комнату, рядом с кладовкой, подозреваю, что раньше, во время царских генералов или чиновников, эта комната отводилась прислуге. Гера жила в просторной комнате, прежде являвшейся супружеской спальней, и ее окна с длинным балконом выходили на тихий двор, засаженный старинными липами. Я занимал гостиную, где стоял удобный мягкий диван, на котором я часто отдыхал, глядя телевизор и попивая пиво. Спал же я в маленькой спальне, рядом с кухней, откуда часто мог наблюдать, как наша Лена, на которой лежало все хозяйство, готовит нам еду, накрывает на стол.

Наш быт был устроен, мы отлично понимали и любили друг друга, а потому я мог спокойно заниматься своими делами.

Гера работала помощником нотариуса, их контора находилась в центре Москвы, в Столешниковом переулке, но по возможности помогала мне. Ее жених, Саша Сержантов, бывший опер, был моей правой рукой.

Визит господина Равенкова был предварительно оговорен по телефону — он пришел по рекомендации одного из моих клиентов, известного дирижера.

— Фима, к тебе придет один мой человечек, Боря Равенков, он близкий друг Нины Бретт. Возможно, ты слышал когда-нибудь это имя. Это оперная певица, чрезвычайно талантливая, она настоящее сокровище, и ее надо найти. Она куда-то запропастилась. Помоги.

Я долго разговаривал с Борисом, мне важно было понять, кто окружал Нину, чтобы разобраться, были ли у нее завистники, враги. Конечно, были, кто бы сомневался! Все те, кто не получил в свое время главных партий, кто остался в тени нарастающей славы Нины, кто завидовал тайно или явно. Все они могли приложить руку к исчезновению Нины. Могли ее напоить кислотой, покалечить, изуродовать. Вот такие мысли посетили меня во время разговора с Равенковым.

— А вы кто? Тоже музыкант?

— Я был пианистом, мне руки перебили. Ночью напали какие-то отморозки. Арматурой. Подвижность пальцам не удалось вернуть. Так до сих пор и не нашли, кто это сделал, кто заказал этих уродов. И с тех пор я простой настройщик. Ну и еще даю уроки молодым пианистам, — сказал он тихо, и от его растревоженного печалью тембра меня проняло до самого сердца. Подумалось, как же много ему пришлось страдать.

— А где с Ниной познакомились?

— В кафе, рядом с консерваторией. Она сидела за соседним столиком, пила чай и ела пирожные. Шарф с шеи размотала, положила на стул рядом, а потом, когда они с подружкой ушли, шарф так и остался лежать на стуле. Я догнал ее, вернул шарф. Она улыбнулась мне. А потом мы с ней встретились в консерватории… Познакомились. Мы вместе уже пять лет.

Я расспрашивал его о клипе, который снимали в Петербурге. Он сказал, что съемки проходили в Зимнем дворце, что клип обещает быть роскошным, красивым, что Нина записала практически целый концерт, состоящий из известных оперных арий и романсов. Что она выступала там одна, ни о каких конфликтах на съемочной площадке она не упоминала. Все было спокойно, хорошо, она вернулась крайне довольная работой.

— А что с поклонниками? Может, кто-то из их числа каким-то образом демонстрировал психическое отклонение?

Он понял мой вопрос. Сказал, что поклонников много, что встречаются разные, но в основном молодые девушки, вполне адекватные, которые ездят за ней на гастроли, поддерживают ее, помогают.

Я запоминал все, что он рассказывал мне, в душе надеясь, что Нина Бретт все же отыщется в самое ближайшее время. Мы расстались с ним почти друзьями, я испытывал к Борису искреннюю симпатию и понимал, почему яркая звезда оперного искусства Нина Бретт выбрала себе в мужья скромного настройщика — он был человеком. Добрым, надежным, и настоящим музыкантом. Она могла всегда на него положиться.

Вечером за ужином я рассказал Гере об исчезновении Нины Бретт.

— Нина Бретт! Хочешь, я дам тебе ее послушать! — оживилась она, и вскоре нашу квартиру заполнило великолепное, сверкающее сопрано. Я не музыкант и то был потрясен прекрасным голосом молодой женщины, являющейся к тому же практически моей клиенткой!

— Она потрясающе красива! — сказала Гера. — Она может украсить любой театр мира! Кажется, у нее контракты с какими-то знаменитыми театрами Италии, Аргентины. Я где-то читала!

Лена, раскладывая по тарелкам пюре с котлетами, вздохнула:

— Эх, дает же Бог кому-то волшебный голос! Вы уж разыщите ее, Ефим Борисович!

Я промолчал. Два моих помощника отправились на дачу Нины в Лопухино. Одного человека я послал на ее квартиру. Сам же вечером поехал на встречу с близкой подругой Нины Стеллой Михайловой в ресторан «Пушкин».

3

Лишь выехав на трассу, добравшись до развилки и увидев указатели, я сообразила, где примерно нахожусь и как доехать до Лопухина. В тот момент меня мало беспокоило, что я еду без документов, больше всего переживала, что если меня остановят и даже если я буду молчать, то в полиции быстро сообразят, кто я, и тогда уже мне не будет спасения. Жить по уши в грязи я не собиралась. Не для того я была рождена, чтобы в самое для меня благостное время, когда я была на взлете, вдруг оказаться в луже с помоями.

А потому мне надо было затеряться. Исчезнуть, спрятаться, как делают дети, испугавшись и забравшись под кровать, в темноту, в тишину. Но для того чтобы начать новую жизнь, мне нужны были деньги. Конечно, триста с лишним евро плюс пятнадцать тысяч рублей, что я нашла в портмоне маски, недурно для начала. Но я собиралась полностью изменить свою жизнь, а для этого нужны были большие деньги. И эти деньги у меня были.

Я всегда поражалась тому обстоятельству, что жены, скажем, олигархов, которых те выставляют на улицу, можно сказать, в чем мать родила, остаются без гроша в кармане. Почему они не делают никаких тайных от мужа накоплений на черный день? Ведь столько разных историй происходят в той же Москве, на Рублевке, сколько трагедий разыгрывается, и что? Почему никто не делает никаких выводов? Разве нужно обладать каким-то особым умом, чтобы попросту припрятывать денежки от мужа, складывая их не в банк, а, грубо говоря, в банку? Из-под маринованных огурцов? И держать ее не в доме, а в саду, в лесу, где-нибудь там, где можно будет потом откопать?

Понимая, что жизнь любого человека полна сюрпризов и что известные личности зачастую становятся мишенью для негодяев, бандитов и воров, я завела себе кубышку. Стеклянную банку, куда сложила девяносто пять тысяч евро, закрыла крышкой и зарыла в лесу в Лопухине. В километре от собственной дачи.

Вот туда-то я и направлялась. С гудящей головой, трясущимся телом, наполненная воздухом, как воздушный шарик.

Мало того, что моя репутация была загублена, так еще я стала убийцей. Да, я протерла канделябр, орудие убийства, простыней. Но сами-то простыни были все в моей крови. Кроме того, я была босиком. А потому могла наследить по полу, пока не обулась в кроссовки. Да и вообще, в доме было много предметов, на которых могли бы быть отпечатки моих пальцев. Посуда, чашки, вилки, предметы в ванной комнате, словом, везде, где я бывала и чем пользовалась, пока находилась в том доме.

Но было одно радостное (если вообще, это слово уместно в той ситуации) событие: меня не было в моем мире не неделю, как сказала мне маска, а двое суток. Я поняла это, едва взяла в руки ее телефон.

Телефон. К сожалению, от него надо было избавиться. Не слишком-то хорошо разбирающаяся во всех тонкостях, связанных с возможностями определения по телефону места его нахождения, я решила не рисковать и выбросить его, раздавленного мною, в окно прежде, чем сверну на проселочную дорогу, ведущую в Лопухино. Все, теперь никто не сможет определить его местонахождение.

Мои действия в эти первые дни после произошедшей со мной трагедии вряд ли кто поймет. Нужно оказаться в моей шкуре, прочувствовать многое, прежде чем судить о том, правильно ли я действовала или нет. Понятное дело, что я была неадекватна. Я была на грани. Еще немного, и я, думаю, покончила бы с собой. Но, с другой стороны, так хотелось жить. Несмотря ни на что! Как если бы я воскресла и мне предложили пойти по другому пути. Да так, чтобы начать все сначала и чтобы никто не понял, что ты — это ты!

Вот скажи какой-нибудь изнеженной девушке, гламурной, утонченной, что она через несколько часов будет яростно лупить серебряным канделябром по голове другой женщины. Лупить до тех пор, пока не разобьет голову, не пробьет в ней дыру, через которую можно будет увидеть мозг! Она скажет, что вы спятили. Думаю, что и я бы тоже сказала так же. И я никогда и никого раньше не убивала. И не испытывала желания лишить жизни другое живое существо. Однако убила же. Словно во мне проснулся кто-то, отвечающий за мою физическую сохранность. И сила откуда-то появилась!

Но кому я теперь, после всего, что со мной произошло, могу быть нужна? Уж точно не Боре.

При мысли о Борисе слезы текли, просто заливая мое лицо. Я едва успевала вытирать их рукавом чужого, пахнущего сигаретами свитера.

Был сентябрь, довольно тепло, но в открытое окно «Фольксвагена» врывался горьковатый осенний воздух. Скоро пойдут грибы…

С деньгами я решу, надо только доехать до леса и выкопать банку.

А вот как заставить поверить Бориса в то, что я влюбилась в другого мужчину и уехала с ним в даль далекую? Как разозлить его, чтобы он не искал меня, чтобы возненавидел и чтобы при имени моем его бросало в дрожь от злости? Чтобы не страдал, зная, что меня похитили, скажем? Чтобы поскорее забыл меня?

Признаться ему в том, что произошло со мной, я не смогла бы никогда. Это невозможно. Тем более что после этого будущего у нас с ним все равно не будет.

Иногда мне казалось, что мысли мои текут ясно, что в голове формируется словно сам собой план спасения.

Но в другие моменты мне казалось, что я просто схожу с ума. Ведь в голову лезли совершенно уж дикие мысли.

К примеру, решив остаться живой, я понимала, что должна измениться внешне. Если я была брюнетка — значит, должна стать блондинкой. Если глаза синие — значит, сделать карими. Если есть голос — спрятать его, забыть о нем.

Вот последний пункт выполнялся сам собой. Голоса не было. Было какое-то сипенье, хрип. Это я заметила, разговаривая с маской. Возможно, мне влили в глотку какую-нибудь разъедающую отраву.

Убили во мне не только личность, женщину, но и оперную певицу.

И это чудо, что меня оставили в живых. Должно быть, в их план входило увидеть меня низложенной, повергнутой, превращенной их стараниями в мишень для издевательств и унижений.

Нет, этого не будет. Потому что не будет меня. Вместо меня будет не стройная брюнетка с синими глазами и хорошим голосом, а полненькая кареглазая блондинка с сиплым карканьем.

И жить я буду не в столице нашей родины Москве, а в какой-нибудь тмутаракани. До поры до времени. После чего плавно перенесусь в мир хирургической пластики и лягу на стол в каком-нибудь Баден-Бадене, чтобы мне изменили внешность. Куплю себе домик где-нибудь в Германии или в Швейцарии, маленький, недорогой, пианино и буду работать над восстановлением голоса. Если же его невозможно будет восстановить, то займусь развитием каких-нибудь других талантов. Стану художником, например. Достигну успехов, вернусь в Москву, познакомлюсь с Борисом (хоть бы он к тому времени не женился, не обзавелся семьей!), влюблю его в себя, и все! Мы с ним будем счастливы…

Рыдания мешали мне дышать, не то что вести машину. Я скатилась с трассы на обочину, уронила голову на руки, вцепившиеся в руль, и долго, судорожно плакала.

Конечно, я могла бы позвонить Борису. И он бы все понял, он мой друг, он сделал бы все правильно, увез бы меня, оградив от всей грязи, что сейчас уже наверняка льется мне на голову. Но тогда из наших отношений исчезло бы то главное, та чистота, любовь, что придавало смысл нашему сосуществованию, что питало его, доставляло радость и ощущение полноты жизни. Обнимая меня, он представлял бы себя. Господи, сделай так, чтобы хотя бы меня оставили в покое эти отвратительные сцены!

Я остановила машину в соседнем проулке и пешком, по песчаной теплой от солнца дороге, зашагала по направлению к своей даче.

Красивый двухэтажный дом, построенный в английском стиле, — бело-коричневый, с заросшей диким виноградом террасой, кустовыми розами. Чудесно заросший, но такой милый, уютный.

Вряд ли меня уже ищут. Еще рано. В любом случае мне и нужно-то всего несколько минут — открыть дом, написать письмо и вернуться в машину.

Ключи я нашла в условленном месте. Одна из роз искусственная, в ней и находится большой ключ от первой двери. За ней маленький холл, и там в светильнике в условленном месте — связка остальных ключей.

Сердце мое колотилось так, что я с трудом дышала. Отворив все двери, ворвалась, как ураган, в дом, бросилась в спальню, нашла блокнот. Вырвала лист, взяла ручку и написала быстро-быстро текст, который твердила как безумная всю дорогу.

«Боря, я полюбила другого человека. Считай, что я сошла с ума. Все гастроли похерила, расплатись с моим агентом, он разберется, деньги знаешь где («Каплан-банк» и др.) Доверенность действительна еще полтора года, так что действуй. Не суди строго. Я должна была это испытать. Я так счастлива, что просто не выразить словами. Прости меня сто тысяч раз. Забираю твою куртку, джинсы. Еще консерв. персики. Не поминай лихом Н.Б.»

Записка должна была выглядеть легкомысленной, чтобы ни у кого, кто будет меня искать (а такое не исключалось), даже и мысли не возникло, что она написана под давлением. Дура-женщина влюбилась и улетела в неизвестном направлении. А раз позволила бывшему возлюбленному, обладающему доверенностью, расплатиться за разорванные (серьезные!) контракты, сорванные концерты, значит, новый мужик ее — человек не бедный, но такой же бесбашенный, как и она сама. Это должно было сработать.

Я на самом деле прихватила кое-что из вещей Бориса, поскольку не хотела носить вещи, которые дали мне в том доме. Кто знает, кому они принадлежали раньше?

И кроме консервированных персиков, забрала из холодильника и сунула в сумку все, что было: запечатанный окорок, сыр, коробку печенья. Еще позаимствовала нож, ложку, вилку.

Я сильно рисковала, принимая душ. Если Борис паникует, то второй адрес, по которому меня будут искать, — это Лопухино.

Я дважды вымыла голову, дважды намыливалась. Если бы возможно было бы, содрала бы с себя кожу! Меня постоянно преследовал запах чужих тел…

Вытерлась досуха, бросила мокрые полотенца в корзину для белья, переоделась. Как я жалела, что в доме не нашлось ни одной моей вещи вроде джинсов или свитера! Ночные сорочки, пижамы, халаты, платья, юбки, блузки… Все то, что носилось в моей прошлой жизни и чему не было места сейчас, — просто стечение обстоятельств. Вероятно, я все свои джинсы просто забрала в город! Поэтому пришлось взять лишь свою пижаму да кое-что из вещей Бориса. Хорошо, что нашлись мои кожаные мокасины!

Все те вещи, в которых я приехала, я сунула в большой пакет и собиралась выбросить по дороге.

Я положила в багажник сумку с вещами, садовую лопату, две канистры, заперла дом, вышла за ворота, вернулась к машине и поехала в лес. Я не очень хорошо вожу машину, а тогда вообще двигалась в каком-то лихорадочном, нервном состоянии, и мысли мои, отодвинув самые страшные, были направлены исключительно на то, чтобы я сумела найти свой тайник, разрыть его и найти там свои деньги.

Время от времени мне казалось, что я слепну — это слезы заливали мое лицо. Словно они на тот момент еще были живы и бурно реагировали на происходящее, жалели меня.

Солнечная лесная опушка в глубине леса, находящаяся за поселком Лопухино, казалась мирной, и всегда, когда я бывала здесь раньше, меня обволакивало чувство вселенского умиротворения и покоя. Наведываясь сюда время от времени, чтобы положить деньги в банку, я сидела на широком, покрытом зеленоватым мхом старом пне и распевалась. И мои трели, вылетавшие из разогретых связок, сливались с трелями птиц, и мы словно соревновались в певческом искусстве, перекликаясь и дразня друг друга чистыми, звонкими звуками. Особенно чудесно здесь звучала ария Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта. Жаль, что в такие минуты меня не слышал никто, кроме лесных птиц и зверей. Ведь я была там совершенно одна, и даже Боря ничего не знал о моем тайнике. Зато он знал о моих счетах в московских банках, в Цюрихе… Я позаботилась о том, чтобы банковская доверенность на его имя была оформлена надлежащим образом и чтобы в случае моей болезни, к примеру, или отсутствия Борис мог бы решить мои финансовые проблемы.

Я старалась не думать о том, что будет, когда он найдет мою записку, что подумает обо мне. Скорее всего, решит, что я спятила. Что ж, пусть.

У подножия старого дуба, на поляне, в трех метрах от зеленого пня, рос куст дикой малины, под которым я и закопала банку с деньгами. Банка же, в свою очередь, была помещена в металлический контейнер, который мог бы защитить стекло от ударов лопаты.

Я достала лопату и принялась копать. Осторожно, почти нежно. И когда послышался характерный металлический скрежет, свидетельствующий, что лопата коснулась контейнера, меня немного отпустило. Кто бы что ни говорил, но человек с деньгами, в какой бы ситуации он ни оказался, чувствует себя куда спокойнее и увереннее.

Я обкопала контейнер, извлекла банку, вытряхнула деньги, уложила в полиэтиленовый пакет и спрятала банку обратно. Закрыла контейнер и присыпала его землей. Пусть полежит здесь в тишине — до лучших времен.

Но когда наступят эти лучшие времена — кто знал?

Я вернулась в машину, положила пакет с деньгами на пол, за задним сиденьем, и поехала куда глаза глядят. Я понимала, что мне нельзя рисковать и лучше всего удаляться от Московской области лесными и проселочными дорогами. Если меня остановят и попросят показать документы, мне будет конец. Вариантов сюжетов, последующих за этим, было много, и все они были отвратительны, унизительны. Задержат, да еще и деньги отберут.

И я стала молиться. Машина моя катилась вперед, подпрыгивая на ухабах, выныривая из леса и мчась вдоль полей и лугов. Часть моего пути все же прошла по автобану, и это тоже было неплохо (и неотвратимо) — на одной из автозаправок я залила полный бак бензина и канистры, разменяла сто долларов, щедро подаренных мне убитой мною «маской», купила там же, на станции, холодной родниковой воды, печенье, бумажные салфетки, вернулась в машину и поехала дальше.

Я понятия не имела, куда еду. Важно было удалиться в самую глубь, куда-нибудь в сельскую местность, в моих планах было найти глухую деревню и поселиться там в заброшенном доме. Или же на худой конец купить домишко, не привлекая к себе, однако, внимания.

К Богу я обращалась самыми простыми словами, молила его о помощи, о том, чтобы сохранил мне жизнь и избавил моего Бориса от душевных страданий. Просила прощения у всех, кого обидела (хотя не могла вспомнить, чтобы такое случалось). Всегда старалась жить, никого не задевая и всем желая лишь добра. Другое дело, что мое существование, мой голос многим не давали покоя. Но не украла же я его. Он был подарен мне, и я сделала все возможное, чтобы его сохранить и развить. Конечно, в этом мне помогли мои преподаватели, которые вкладывали в меня не только свой опыт и желание сделать из меня настоящую оперную певицу, но и душу. Наталия Петровна Самсонова… мой педагог, мой большой друг, человечище, которая распознала мой голос и помогла мне его развить, превратить в настоящую драгоценность! Несколько лет ее квартира в Китай-городе была и моим домом! Нет, конечно, она не смогла заменить мне маму, но она стала для меня тем человеком, которого я могла бы назвать родным, близким.

…Я остановилась в неизвестном мне лесу, уже смеркалось. Одна пачка салфеток уже закончилась — пропитанные моими слезами, они белыми птицами вылетали из моего окна. Мне вдруг подумалось, что то решение, что я приняла, было продиктовано не только моим нежеланием возвращаться в Москву, в тот мир, где еще недавно мне было так хорошо и комфортно и где каждый день приносил мне радость любви и пения, где есть Борис и музыка. Наталия Петровна… Ей покажут, доложат, а у нее больное сердце… Если сердце есть у тех, кто сотворил со мной все это, может, они сжалятся хотя бы над моей памятью? И не поместят ролик на этот опасный сайт-рупор человеческой бестактности? Ведь это ее убьет.

Судьба популярных людей всегда связана с великим множеством тех, кто может подняться на гребне твоей слабы и известности, а может быть выпачкана так же, как и ты сама, так называемая звезда…

Мою же звезду погасили. Завернули в окровавленные простыни и бросили на пол…

Как, как такое могло случиться? Я ничего не помнила, кроме того, что вернулась из Петербурга, где я с таким удовольствием работала над клипом в Зимнем дворце. Смутно помнила Бориса, встречавшего меня на вокзале с цветами. Да, был большой букет розовых роз.

Потом было все как-то размыто… И никаких подсказок из глубины памяти. Она жалела меня, эта самая память.

Но как я оказалась в том доме? Помню, что единственным моим желанием, еще когда я была в поезде, было как следует отдохнуть, выспаться. Напряжение на съемках было колоссальным. Помимо того, что с самого утра я была в студии, где проходила запись моих номеров, после обеда меня привозили в Зимний, где в декорациях гениальной архитектуры и буйства красок, позолоты проходили непосредственно съемки и откуда мы возвращались поздно ночью в гостиницу. Я даже ужинать не могла, настолько была измотана. В поезде мне тоже не удалось поспать, я лежала с открытыми глазами, мысленно переживая все то, что чувствовала, работая на съемочной площадке. Быть может, кто-то пресытился музеями и дворцами, для меня же само нахождение в потрясающих залах Зимнего дворца всякий раз производило впечатление, восхищало до головокружения. Мрамор, зеркала, позолоченные барельефы, скульптуры, сверкающий паркет…

Где подсмотрел меня, счастливую, и вдохновился на мое убийство преступник? Кто он? И почему выбрал такую изощренную казнь? Это был вызов? Конечно, да. Интуиция подсказывала, что инициатива моего уничтожения исходила все-таки от женщины. Быть может, она была певица, ущемленная моим присутствием на оперной сцене, а, может, женщина, влюбленная в Бориса? Или в кого-то еще, неравнодушного ко мне? Ведь поклонников у меня было много, в квартире моей не было свободного места — повсюду стояли вазы с цветами, нередко цветов было так много, и букеты были столь огромными, что они ставились прямо в ведра с водой. Случались и записки, замаскированные в листьях и цветах, в которых восторг и любовь выражались скупыми строчками: «Чудесной от В.К.», «Поеду за Вами в Париж, буду в третьем ряду, в опере, 13 октября, преданный Вам С.В.», «Вы моя последняя любовь. Сергей П.». Случались и подарки, спрятанные в букетах: шоколад ручной работы, украшения…

Что, если мой мучитель как раз из числа воздыхателей, поклонников? Или женщина, заметившая любовь своего мужчины ко мне и решившая отомстить мне? Любовница, жена?

Что случилось после того, как Борис отвез меня домой? Я нисколько не сомневалась, что он довез меня до дома, проводил до самых дверей, это было законом. Он дождался, когда за мной закроются двери, и только после этого должен был вернуться к себе домой. Он понимал, что иногда мне необходимо побыть одной, чтобы элементарно выспаться, чтобы провалиться в сон глубоко, ни о чем не думая. С Борисом я не высыпалась так, как когда спала одна. С Борисом меня приятно отвлекали его объятия, ласки, его дыхание, его нежность. Я любила Бориса, люблю и сейчас. Знаю, что и он любит меня, а потому будет страдать. Страдать невыносимо.

Уж лучше бы я умерла…

4

Стелла Михайлова, подруга Нины Бретт, сидела напротив меня за столиком в кафе «Пушкин». Перед ней на блюдечке лежали эклеры в розовой глазури.

Стелла, пышная блондинка с зелеными глазами (подозреваю, что это были все-таки линзы), улыбалась мне с плохо скрытой иронией. Думаю, я не понравился ей с первых же секунд нашей встречи.

— Вы, верно, ожидали увидеть стройного брюнета с пистолетом в кармане, типа честный детектив, а перед вами появился невысокий полноватый господин с печальным лицом, так? — Я улыбнулся, поскольку не мог не улыбнуться столь красивой молодой даме.

— Да бросьте вы! Ничего я и не ожидала увидеть. Да мне, признаться, все равно, кто вы и как выглядите. Вы сказали, что хотели бы поговорить о Нине Бретт. А поскольку она моя подруга, я не смогла вам отказать. К тому же не думаю, что разговор займет много времени.

— Вы пришли сюда исключительно ради меня или? — Я покосился на розовые эклеры.

— Честно говоря, я прихожу сюда каждый день, я снимаю квартиру неподалеку, — призналась она. — Я не пью шампанское, от него садится голос, не курю по известным причинам, и сейчас у меня нет любовника. Как видите, удовольствий не так много. Кроме удовольствия, связанного с моей профессией, с музыкой и театром, у меня осталось лишь это — пирожные…

— Я задам вам всего несколько вопросов…

К нам подошел официант в бордовом жилете, белой сорочке и белом длинном фартуке, улыбнулся. Я заказал ему коробку разных пирожных, на его выбор, сказал, что возьму с собой.

— Вы ведь тоже оперная певица? — спросил я и тут же пожалел о своей бестактности. Это мое «тоже» могло прозвучать несколько грубовато.

— Да, я оперная певица, выступаю в театре «Голд-Опера», что в Александровском саду, еще у меня контракты…

Она старалась говорить слегка лениво, с ноткой усталости, но я почувствовал в ней напряжение. Она понятия не имела, с чем я к ней пришел. Во всяком случае, я так тогда подумал.

А как она была хороша! Свежая, румяная, с блестящими глазами в своей изумрудной кофточке из мягкого атласа! В такие минуты любования женскими прелестями меня всякий раз охватывает щенячий восторг! Так и хочется протянуть руку и потрогать и эту ткань, и светлые кудри, и коснуться гладкой и нежной кожи.

— Стелла, вы прекрасны, — не выдержал я. — Мне стыдно даже говорить с вами на серьезные темы, так и хочется любоваться вами…

Я был с ней искренен.

— Так что там с Ниной?

— Вы знакомы с Борисом Равенковым?

— С ее красавчиком-то? Да кто ж с ним не знаком? Конечно! Думаю, они будут прекрасной парой. И она умница, что выбрала именно его. Пусть он не богат, но надежен. Да и красив, я же говорю. Ну и любит ее, конечно, без памяти. Это сейчас она держит его немного на расстоянии, но потом, конечно, они будут жить вместе, она привыкнет спать с ним.

— В смысле?

— Я просто знаю Нину, она очень ценит свою свободу и говорит, что не умеет спать с кем-то… Не высыпается.

Она вдруг улыбнулась.

— Послушайте, что за чепуху я несу, а вы меня не останавливаете?

— Нина пропала, — поспешил вставить я главное, ради чего пришел. — Борис нанял меня, чтобы я ее разыскал. Вы понимаете, что первый человек, к которому я мог бы обратиться за помощью, — ее близкая подруга.

— Пропала? Что за чушь?! Да она наверняка спит дома! Она же как раз два дня тому назад вернулась из Питера, у нее была запись клипа. Она позвонила мне, когда поезд уже был на подходе к Москве… Она призналась мне, что очень довольна работой, но страшно устала. Сказала, что хочет провести эту ночь одна. Еще сказала, что в восторге от Зимнего.

— А как вообще в последнее время протекала ее жизнь?

— Знаю, что она много репетировала. Во-первых, последнюю неделю она почти жила у своего преподавателя, Наталии Петровны Самсоновой. Они много занимались, но была еще одна причина, по которой Нина подолгу задерживалась у нее. Деньги. Нина помогала ей деньгами, покупала лекарства, у нее что-то с суставами, кажется… И поскольку Наталия Петровна такой человек, что никогда не примет деньги просто так, вот Нина и брала у нее уроки, занималась с ней, понимаете? В этом вся Нина! Она блестяще знает все эти арии, она может выступать с ними в любом театре мира, она готова, ей нужно только распеться, разогреть связки, но надо просто знать Нину, она очень добрый человек, она не может позволить, чтобы близкий ей человек страдал. Она очень привязана к Наталии Петровне. После смерти матери Наталия Петровна стала для Нины как мать, понимаете.

— Нина — ответственный человек?

— Не то слово! — Стелла, забывшись, принялась за эклеры. — Нина — очень ответственный и организованный человек. Нет, конечно, ничто человеческое ей не чуждо, и она может поддаться эмоциям, развеселиться, устроить какой-нибудь тарарам, она шумная, громкая, веселая… Но никогда не опаздывает, все делает в срок… Думаю, вы все поняли.

— Значит, если она не отвечает на звонки в течение сорока восьми часов, с ней что-то случилось?

— Знаете… — Стелла отодвинула от себя тарелку, промокнула губы салфеткой. — А ведь до меня только что стало доходить, что Нина пропала. Даже если предположить, что она потеряла телефон или он у нее разрядился, а она где-то за городом, я говорю, к примеру, она бы точно нашла способ, как сообщить о себе Борису. Она очень дорожит им, любит, она никогда не позволила бы ему страдать.

— За городом? А что, такое могло случиться?

— Нет, у нее не было параллельной жизни, я имею в виду любовников, Нина не такой человек. Я сказала, к примеру. Ведь у нее был определенный круг общения, понимаете? И люди все не простые, я имею в виду, многие очень известные, но не желающие светиться. Они могли пригласить Нину и за город, а что в этом такого? Во-первых, она могла отдыхать где-нибудь на даче, во-вторых, могла заработать в очень узком кругу… Борис, правда, это не одобрял, он всегда переживал за нее, считал, что даже на серьезных приемах она может стать мишенью подвыпивших мужчин, кем бы они ни были…

— Стелла, вы же сказали это не просто так. Вы что-нибудь знаете?

— Знаю, что в нее влюблен один человек. Но имени его я назвать не могу. Слишком высоко он летает, понимаете? Очень приятный господин, влиятельный… Просто я подумала, что вот ему Нина вряд ли бы отказала, пригласи он ее, скажем, поужинать. Я даже представила себе, что Борис проводил ее до дома, они распрощались, и Нина собралась уже лечь, и в это время ей позвонил этот человек и пригласил куда-то… Поверьте мне, она поехала бы с ним, и не как с мужчиной, а просто как с человеком, который, помимо того, что может ей быть полезен, еще и настоящий ценитель музыки, оперного искусства, просто интересный человек. Иметь такого в друзьях — просто счастье! Думаю, что он влюблен в Нину, именно как в оперную певицу, в ее голос.

— А Борис? Он знает обо всем этом?

— Знает. Нервничает, конечно, но, с другой стороны, уважает этого человека. Он понимает, что обладание такой женщиной, как Нина, сопряжено с подобными ситуациями, что ему придется делить ее с другими людьми. Кроме того, я знаю, что между Ниной и Борисом существует определенная договоренность, смысл которой сводится к тому, что даже в браке Нина не потеряет своей свободы.

— Это как? Речь идет о свободных отношениях или…

— Не в общепринятом смысле, конечно. Нина вольна распоряжаться своим временем, встречаться с людьми по своему желанию, перемещаться в пространстве…

— К Борису это тоже имеет отношение?

— Разумеется. Другое дело, что он этим правом практически не пользуется. Он спокойно себе работает, настраивает рояли, но в основном сопровождает Нину на ее гастролях, ведет ее дела, следит за тем, чтобы в ее жизни все было в порядке. Он ее ангел-хранитель, понимаете? И он бесконечно доверяет ей. Так скажу: он идеальный муж.

— У нее есть враги? Такие, которые способны на самое страшное.

— Думаю, да. Но их так много, и у всех у них прекрасные лица и голоса, это чудесные женщины, посвятившие себя оперному искусству… Вы понимаете, о ком я?

— Вы не могли бы составить для меня список этих фурий? — попросил я, состроив уморительную мину, чтобы расположить Стеллу к себе.

— Вы считаете, что все это несерьезно? — в ответ улыбнулась мне любительница пирожных. — Что женщина, которая всю жизнь положила на оперу и которую обошли вниманием, лишили возможности исполнять главные партии, которую отодвинули на второй, а то и третий план, не в состоянии избавиться от соперницы?

— Стелла… Но если так рассуждать, то одно из первых имен в этом списке ваше? — я перешел на шепот.

— Нет! — так же шепотом, едва сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, ответила мне Стелла. — Я люблю Нину, и зависть моя, поверьте мне, белая! Что поделать, если Господь наградил ее драгоценным голосом? Не всем же быть сладкоголосыми птицами. И тут уж ничего не сделаешь. Понимаете, можно обмануть зрителей в драмтеатре, все-таки драматическое искусство воспринимается несколько иначе, и плохая актриса еще может продержаться несколько спектаклей, если постарается. Может взять обаянием, внешностью, даже ролью, если роль выигрышная… А вот если ты курица безголосая, а тебе предстоит спеть сложную арию, да и вообще продержаться целый спектакль — здесь тебе уже ничего и никто не поможет. Вы понимаете, о чем я?

— Конечно, безусловно. Но списочек все-таки составьте, хорошо?

— Как скажете! Но давайте все-таки надеяться, что Нина найдется, буквально сегодня. Полагаю все-таки, что она где-нибудь за городом, на даче господина… Ой, чуть не проговорилась.

— Вам лучше проговориться, Стелла, чем потом опознавать вашу подругу в морге, — сказал я с печалью в голосе.

Подошедший официант принес мне красивую коробку с пирожными.

— Сергей Кузнецов, — услышал я, поднял взгляд и увидел полные слез глаза Стеллы.

— Вы испугали меня.

5 

«С подружками по ягоду ходить, На оклик их веселый отзываться. Ау-ау…»

Я и не заметила, как салон угнанной мною машины заполнился голосом Нины Бретт. Той Нины, какой я была, казалось бы, совсем недавно.

Словно память подарила мне эту возможность, вернула на какое-то время и голос, и желание петь. Что это было? Откуда вдруг было взяться этой чудесной музыке, этой ожившей Снегурочке в один из самых тяжелейших моментов моей жизни, когда я, петляя по лесам и полям, мчалась прочь от своей беды. Словно от нее можно было укрыться…

Смеркалось, я мчалась по ухабистой пыльной дороге, зажатой вспаханными черными полями, над головой моей нависло сумеречное сиреневое небо с молочными вкраплениями облаков.

«Круги водить, за Лелем повторять С девицами припев весенних песен, Ой, ладо, Лель, милей Снегурочке твоей. Без песен жить не в радость ей…»

Чудесный Лель, очарованный музыкой и Снегурочкой, он всегда ассоциировался у меня с теплом, солнцем, фантастическими лугами, ромашковыми венками девушек, древними русскими теремами и гениальной музыкой Римского-Корсакова.

Голос мой пролился на поля, растворяясь в чистом воздухе, в вечернем розоватом свете, и в какой-то момент я испытала даже счастье…

Но все закончилось так же неожиданно. Моя Снегурочка замолкла, словно горло ее сдавила чья-то ледяная и сильная рука. Я только открывала рот…

А потом словно дождь пролился на ветровое стекло — это были мои слезы. Они мешали следить за дорогой, которая становилась сложнее, машину просто подбрасывало на кочках, мне было страшно представить себе, что будет, если отвалится колесо или машина вообще развалится на части от моей безумной гонки. А ведь за мной никто не гнался, кроме сонма несчастий.

Если я застряну здесь, в поле, рассуждала я, то кто меня здесь найдет? Ведь я же выбирала заброшенные, заросшие дороги, заезжала в лес, а иногда и просто тряслась по бездорожью, по сухой и твердой поверхности заросших травой и осенними цветами лугов, где дорога была лишь слегка обозначена.

В какой-то момент я поняла, что совершенно выбита из сил. Я остановилась в тенистом лесу, погрызла печенье, запивая водой, потом, вспомнив о пакете с вещами, одолженными мне моей мучительницей в маске, выбросила его в кусты и снова двинулась в путь.

На внутренней стороне дверцы машины я нашла старую, потертую, в жирных пятнах карту автомобильных дорог. Вспоминая, какие населенные пункты я проезжала, я поняла, где нахожусь. К-ская область.

Все вокруг меня уже клубилось темно-синей вечерней дымкой, приближалась ночь. Я выбралась из леса, заметив, как совсем рядом с мягкой, устланной хвоей дорогой блеснуло отражением лилового неба небольшое озеро.

Машина выкатилась на ровную, утрамбованную и присыпанную щебнем дорогу, где белой светящейся краской на голубом фоне указателя обозначился следующий населенный пункт: «Синее Болото».

От удивления, что могут существовать деревни и с такими жуткими названиями, я даже, помнится, закашлялась. А что, подумалось мне тогда, если я умерла там, в том доме, и теперь вот перенеслась в какое-то другое измерение, где существуют и такие деревни. Что, если все это другая реальность, и теперь мне как бы нечего бояться?

Эта мысль придала мне силы. Пережитое показалось мне вполне справедливой платой за все то счастье, которое по́лнило меня последние годы и заставляло завидовать мне сотни людей! И теперь, когда я как бы за все расплатилась и, больше того, все потеряла, мне теперь и бояться-то нечего! Как и терять тоже.

Странное дело, но, чем дольше я так думала, тем больше мне казалось, что даже небо посветлело, и фары мои проснулись, освещая путь в Синее Болото, словно в какую-то жуткую, но интересную сказку.

Похоже, я свихнулась.

Деревня была небольшая, в две улицы, и дымилась, как если бы все жители договорились в один вечер собрать перед своими домами весь садовый мусор и запалить. Горьковатый, но какой-то вкусный, душистый дым, какой бывает, когда жгут осеннюю листву, заполнил мои легкие, защипал в сорванном горле. Я каталась по тихим, безлюдным улицам, все освещение которых составляли редкие уличные фонари да светящиеся леденцовым светом окна домишек, и пыталась решить, где остановиться, в какой дом постучать. Я понятия не имела, как и у кого просить помощи. Но время шло, я все кружилась и кружилась по деревне, пока совсем не стемнело и я не уткнулась в большой черный куст рядом с покосившимся забором. Это была самая окраина деревни, маленький черный дом, мрачным силуэтом вырисовывавшийся на фоне едва светящегося синим светом неба с мутной россыпью молодых звезд. Кто бы там ни жил, подумала я, попрошусь туда. Хозяева явно простые, бедные люди. Об этом кричало все: и полуразобранный забор, и кривые ворота, и распахнутая калитка, издающая слабый тоскливый скрип.

Я вышла из машины, сделала несколько упражнений. Мое тело просто просило движения после стольких часов за рулем.

Подойдя к калитке, я посвистела, предполагая, что таким образом смогу привлечь к себе собак, если они есть. Собак боюсь с детства. Если объявится какой-нибудь Полкан или Бобик, успею спрятаться в машине.

Но никаких собак не было. Был бы у меня телефон (как я пожалела в тот момент, что избавилась от телефона «маски»), я смогла бы осветить себе путь, оглядеться. Однако глаза мои скоро привыкли к полной темноте, я увидела большой двор, заросший травой, дом с высоким крыльцом. Я поднялась на крыльцо, постучала в окно. Раздался дребезжащий, невероятно громкий для обложившей меня тишины звук.

В доме по-прежнему было тихо. Я потянула ручку двери. И была очень удивлена, когда она поддалась. Хотя, подумала я, чего же тут удивляться, если все, что происходит со мной, — какой-то очень глубокий, находящийся по ту сторону жизни сон, где возможно все?!

Я бы, наверное, тогда нисколько не удивилась, увидев внутри дома красный бархат театрального занавеса, а за ним рукоплещущий зал, готовый приветствовать меня, оставшуюся в живых, фантомную певицу…

Я вошла в темноту, и в нос мне ударил запах яблок и плесени, а еще керосина. Так пахнет в старых деревенских аутентичных домах, не знающих газа и электричества, посудомоечных машин и химических чистящих средств.

Я принялась шарить рукой по обе стороны дверного косяка в надежде найти выключатель, и когда я его нащупала, мало надеялась на то, что в доме сохранено электричество. Ведь по запаху чувствовалось, что он нежилой.

Вспыхнул свет, и я зажмурилась. Он был нестерпимо яркий. Я так постепенно, час за часом погружалась сначала в сумерки, потом в черноту, что для моих глаз эта обыкновенная, не защищенная абажуром лампочка показалась солнечным протуберанцем.

Я обошла дом. Две маленькие спальни находились по обе стороны большой комнаты. Очень скромная обстановка, но чувствовалось, что когда-то здесь жили довольно современные люди, и уж точно не старики. Но все подробности быта мне еще предстояло рассмотреть. Главным для меня было обрести крышу над головой на первое время и, что не менее важно, как можно быстрее избавиться от машины. Ведь ее будут искать. А машина, вполне вероятно, принадлежала «маске».

Я нашла в маленькой кухне в ящике стола фонарик и вышла с ним из дома, выключив свет. Сначала принесла в дом весь свой багаж, деньги, спрятала, как могла, куда-то под кровать, в пыль, потом вернулась в машину и поехала в сторону леса. Туда, где по дороге видела лесное озеро. Я понимала, что сильно рискую, что, возможно, у меня не хватит сил проделать то, что я задумала. Но от машины нужно было избавиться. А для этого в полной темноте мне предстояло разогнаться на машине и, перед тем как она коснется колесами воды, выпрыгнуть.

Вот что все-таки значит психологический настрой, даже если он попахивает щизцой. Да, пусть я схожу с ума, пусть, но я была уверена, что у меня все получится. Что у меня просто не может не получиться, потому что все это нереальность. Это сон, а во сне происходят самые невероятные вещи.

Сначала я хорошенько осмотрелась. Пологий берег, черная вода, низкая трава… Ничто не могло мне помешать загнать машину под воду, утопить ее.

Я с какой-то необыкновенной легкостью дала задний ход, после чего, включив первую скорость, разогналась в метрах пятидесяти от берега и, мчась на скорости в сверкающую под яркой луной неизвестность, в последний момент выпрыгнула, вывалилась из машины, рухнув куда-то в кусты, и откатилась в сторону… Я хорошо слышала тяжелый всплеск, словно в озере перевернулась и грузно плюхнулась и ушла под воду гигантская рыба, речное чудовище. На самом деле под воду ушла машина.

Поднявшись с земли, я поняла, что все равно почему-то по пояс в воде.

«Тебе нельзя простужаться, Ниночка, ты должна беречь себя…» Я словно услышала голос моей любимой Наталии Петровны.

Да уж, я поберегла себя. Ничего не скажешь.

Получается, что я выпрыгнула из машины действительно в самый последний момент и плюхнулась куда-то в поросшие кустами и, возможно, камышами озеро. Или пруд.

Я выбралась на траву, отряхнулась и, включив фонарик, побрела в сторону деревни.

Мне казалось, что я иду целую ночь. Уже давно осталась позади табличка со светящимися буквами «Синее Болото», а я все шла, шла. Мне было так холодно, что хотелось одного — согреться. Упасть куда-нибудь, укрыться и закрыть глаза. Все.

Больше всего я боялась, что не найду этот дом. Что запутаюсь в этих двух улицах и попытаюсь войти в чужое жилище.

Но это же был волшебный сон. Я вернулась именно в тот дом, поднялась на крыльцо, вошла и, включив свет, тщательно заперлась на большущий железный крюк, потом еще и на мощный деревянный, выкрашенный коричневой краской засов. Все, теперь какое-то время меня никто не побеспокоит. Дом действительно нежилой. Понимая, что меня могут заметить (мало кто не спит в столь поздний час), я выключила свет, задернула короткие, но плотные темные шторы и, двигаясь с помощью фонарика, выбрала для ночлега одну из спаленок, постелила себе постель, вернее, просто смахнула покрывало, под которым была чистая постель. Стащила с себя мокрую одежду, надела мою пижаму, прихваченную мной в Лопухине, в моем доме, носки Бориса, забралась под теплое, тяжелое, явно сшитое из овечьей шерсти, одеяло, и провалилась в крепкий, долгий сон.

Утром, открыв глаза, я увидела полоски солнечного света, разлиновавшие стены и полы спальни. Нет, все, что произошло со мной за последние дни, все-таки не было сном. Это было страшной реальностью.

Пару дней тому назад я стала жертвой группового изнасилования. Все, что делали со мной сильные волосатые мужчины, было записано на видео, которое наверняка уже гуляло по сети, пугая всех тех, кто знал меня, любил, боготворил, наслаждаясь моим голосом, талантом. Женщина, лица которой я так и не увидела и которую называла про себя «маской», была одной из участниц заговора. И я ее убила. Серебряным канделябром. И нисколько в этом не раскаивалась. Весь тот бред, который она несла, что-то там о колоссальной сумме денег, которая могла бы спасти меня, мне надо было забыть.

Я не знала, беременна я или нет. Я пила противозачаточные таблетки, поскольку мне, как человеку, связанному серьезными контрактами с крупнейшими театрами мира, ребенка можно было произвести на свет, лишь запланировав. И это было в наших с Борисом планах.

Я закрыла глаза и прошептала, глотая слезы: «Борис». Горячие струи просто лились по щекам. Борис, Борис… Как он там? Что делает? Поднял на ноги полицию? Поскорее бы они уже появились в Лопухине и прочли мое письмо.

Бедный Боря, как же ему будет больно… Но разве эта боль сравнима с той, которую он испытал бы, узнав правду обо мне?

Раз я осталась жива, мне надо думать о будущем, надо научиться жить новой жизнью, все тщательно распланировать. На кого я могу положиться?

Родителей нет. Да я и не стала бы вмешивать их во всю эту грязь, с которой смешали не только мое имя, но и меня.

Был один человек, которому я могла довериться полностью. Друг детства, человек неординарный, талантливый и преданный мне, как пес. Но он был так далеко, так далеко… Окно в интернет захлопнулось перед моим носом, обдав меня теплыми брызгами моей же крови. Что бы ни случилось в моей жизни, сеть больше для меня не существует. Ее нет. Значит, написать моему другу в Париж, моему Яну Короткову (в его документах стоит припудренная вторым гражданством фамилия «Короткофф») по электронной почте, как это я делала раньше, я не могу. Но только он, мой Ян, мог бы мне помочь осуществить мой план по возвращению к жизни. Значит, до него нужно добираться. Но как? Документов у меня не было. Они остались в моей московской квартире. Да и светиться на границах по своему паспорту я все равно не имела права. Обернуться птицей, ударившись грудью оземь, как это пишут в сказках, чтобы оказаться там, где хочу, — только это и оставалось…

Итак, Ян. Встретиться с ним — задача не из легких, и над этим еще предстоит подумать.

Дальше. Жилье. Кому принадлежит этот дом? Быть может, в деревне живут родственники бывших хозяев, которые с радостью сдадут мне его? Чем не жилье для изгоя?

Главным было каким-то образом представиться. Назвать свое имя и более-менее правдоподобно объяснить, почему я здесь, именно здесь, а не где-нибудь в другом месте.

Если бы со мной была Нина Петровна, она сначала предложила бы мне выпить чаю, а уж потом заняться серьезными вещами.

Чай. А еще лучше кофе!

Надо было вставать, начинать новую жизнь.

Я выбралась из-под теплейшего одеяла, вышла из спальни в большую комнату. Так и есть. Здесь когда-то жила женщина. Довольно молодая, если судить по оставленным в разных местах вещам: цветной шифоновый шарфик, темные очки, французская дорогая помада, кремовые туфли на шпильках, ноутбук, томик Франсуазы Саган, крем, пустая коробочка из-под итальянского мыла ручной работы…

Ничего себе! А мыло-то здесь как оказалось? И кто эта женщина? Почему ее нет? Если она уехала, то как могла оставить дом не запертым? А если в дом пробрались воры, то почему не взяли деньги — почти три тысячи рублей, разложенных и рассыпанных на столе, рядом с корзинкой с засохшим печеньем?

Старая мебель, почти новые вещи в шкафу, дорогие духи на полочке в ванной комнате с примитивным душем и ржавым кафелем…

Если бы не слабый налет пыли и запах в доме, можно было бы предположить, что женщина была здесь недавно и просто отлучилась в магазин за хлебом или вышла к соседке…

Но самое интересное было, конечно, в ящике письменного стола во второй спаленке, превращенной в кабинет. Документы! Паспорт на имя Ольги Олеговны Блюминой. Она была младше меня всего на полтора года. То есть ей было двадцать пять, в то время как мне почти двадцать семь. С фотографии на меня смотрела вполне довольная жизнью симпатичная девушка, блондинка. Стрижка каре с легкими локонами. Глаза смеются, словно она строила глазки фотографу. Разве что язык ему не показала!

Что ж, эта девушка вполне могла носить эти туфельки кремового цвета и шарфик, и дорогие итальянские очки, и пользоваться итальянским же мылом… Любительница всего итальянского. Ну, да. Точно, у нее и белье тоже итальянское! Я обнаружила в шкафу аккуратно сложенные, чашечка к чашечке, бюстгальтеры (грудь довольно большого размера), белье…

Я подошла к окну, за которым неистовствовало солнце. Двор, мне ночью не показалось, действительно зарос травой, не было ни цветов, ничего такого, что свидетельствовало бы о том, что здесь весной кто-то что-то сажал. Я раздвинула шторы, приоткрыла окно, чтобы впустить свежий утренний воздух, и сразу же дом наполнился характерными сельскими звуками: мычанием коров, кудахтаньем кур, позвякиванием колокольчиков (козы?), голоса…

«Кто ты?» — спросила я девушку с паспорта.

Я достала из шкафа черное платье из плотного шелка, надела его. Обула кремовые туфли — они были чуть тесноваты, но колодка была на удивление удобной. Нацепила на нос темные очки. Подошла к шкафу, трехстворчатому, центральную панель которого занимало зеркало, и осмотрела себя в полный рост.

Да, примерно так выглядела обитательница этого дома в недавнем прошлом. Только блондинка, в то время как я была брюнеткой. И волосы у нее были короче, ножницы прошлись чуть ниже мочек ушей.

Мне послышались шаги, я метнулась к окну и была просто потрясена, когда увидела, что к дому идет бодрым шагом высокий молодой человек, а в руках его (в это было трудно поверить, и в эту минуту я почувствовала, что близка к тому, чтобы помутиться рассудком!) был большой букет красных роз! Примерно такие же пышные и дорогие букеты дарили мне мои поклонники. Но то было в прошлой жизни, в этой же я была никем и звали меня никак. Стало быть, эти цветы предназначались не мне… Но кому же тогда, если Оли Блюминой в доме как бы не наблюдалось…

Я замерла, стоя возле окна. Молодой человек между тем, приблизившись к дому, поднялся на крыльцо и положил цветы на верхнюю ступеньку. Потом помахал мне рукой (спокойно так, словно нисколько не удивился тому, что это я, Нина, словно меня здесь поджидали!) и, что-то бормоча про себя, ушел.

6

Лена приняла из моих рук коробку с пирожными, счастливо ахнув, потом кивнула мне головой в сторону моего кабинета, что означало, что меня ждут. Я бровями спросил ее (высоко подняв в вопросе), мол, кто? Она шепнула: «Равенков».

Не скажу, что у меня так уж сильно развита интуиция, но в тот момент, когда я услышал фамилию Равенкова, мне стало как-то тревожно на душе. Быть может, потому еще, что я только что расстался с прекрасной представительницей оперной гильдии, и мои впечатления об этих небожителях еще были свежи?

Я вошел в кабинет, и Равенков, показавшийся мне еще более бледным, бросился ко мне и стал жать мне руки.

— Что, неужели нашлась? — спросил я с надеждой.

— Нет, не нашлась, но я так рад, что вы пришли, что вы здесь. Честно говоря, я уже и не знаю, что мне делать, куда пойти, кого спросить… Я совсем один со всеми своими страхами. Очень не хотелось бы, чтобы журналисты что-то пронюхали… А у вас что-нибудь есть? Вы что-нибудь узнали?

— Да вы успокойтесь…

И не успел я сказать, как мне позвонили и сообщили, что надо срочно ехать в Лопухино, что, судя по всему, Нина Бретт наведывалась туда, причем совсем недавно, чуть ли не сегодня!

— Поехали, — сказал я Борису, в тайне сожалея о том, что мне так и не удастся в ближайшее время выпить чаю.

— Что случилось, нашли?

— Расскажу по дороге…

Густо заросший зеленью загородный домик нашей певицы выглядел очень мило. Жаль, что я не смог тогда выразить свой восторг по этому поводу. Как-нибудь в другой раз.

Женя Горин, мой помощник, энергичный и смышленый парень, бывший опер, встретил меня на крыльце дома. Увидев Бориса, слегка растерялся.

— Это Борис Равенков, жених Нины Бретт, — представил я своего перепуганного насмерть спутника. Надо сказать, что всю дорогу до Лопухина, а это немало, он молчал, словно боясь задать вопрос, который мог бы привести к страшному с моей стороны ответу.

— Она здесь была, — сразу сообразил Женя, понимая, что главное для Бориса знать, что она хотя бы не мертва. — Причем была совсем недавно, она приняла душ, взяла что-то из шкафа…

Мы с Борисом вошли в дом, принялись осматривать комнаты.

— А где Виктор? — спросил я своего помощника, имея в виду Виктора Ухова, студента юрфака, которого отправил вместе с Женей.

— Опрашивает местных жителей, может, видели ее. Вот, — он протянул мне записку. — Читайте. Это самое главное.

— Но если она была здесь… — спустя какое-то время разговаривал сам с собой Борис, поднимая с пола женские вещи и аккуратно укладывая их в шкаф, — то почему не позвонила мне? Что случилось? В доме такой беспорядок… Что она искала в шкафах? Смотрите, дверь в кладовку открыта и в ванную…

Он открыл корзину для грязного белья, заглянул туда, извлек мокрые полотенца.

— Она точно была здесь, принимала душ. Это ее полотенца, ее запах…

— Она что, мылась холодной водой? — спросил я, чтобы немного растормошить его, отвлечь от невеселых мыслей.

— Что вы! Нина никогда бы не стала мыться холодной водой. Вот взгляните, бойлер всегда включен, мы его вообще не выключаем, чтобы в доме всегда была горячая вода. Я пощупал трубы, они еще теплые, а это означает, что она действительно была здесь совсем недавно! Слава богу — она жива!

Я смотрел на него, уже зная ответ на многие его вопросы. Записка многое объяснила. С Ниной было все в порядке. Она была жива и совершенно здорова. Просто влюбилась, решила бросить Бориса, собралась и уехала. Причем собиралась быстро, как если бы ее ждали. Покидала в сумку или чемодан необходимые вещи, без которых не могла обойтись, написала довольно жестокую записку и уехала. Вот и вся, собственно говоря, история. Хотя и очень странная, если учитывать, что у нее, по словам близких людей, намечались гастроли…

— Борис, вот… это вам, — я с тяжелым сердцем отдал ему записку, и мы с Женей вышли на улицу подышать свежим воздухом. Понятно же было, что ему надо будет некоторое время побыть одному.

— Жалко его, — сказал Женя.

— Любовь — это болезнь, вирус, — ответил я коротко, про себя подумав, что страх перед этой самой любовью и мешает мне, с одной стороны, строить свои отношения с женщинами, с другой — помогает жить обыкновенной, не сотрясаемой разными глупостями жизнью. Примеров тому, что любовь разрушила жизни, у меня была целая коллекция. После того как я насмотрелся на супружеские измены и попытался понять их причины, механизм, у меня выработалось стойкое отвращение к институту семьи вообще. Зачем люди женятся, если потом только делают вид, что у них семья, а сами постепенно становятся совершенно чужими людьми?

Вернувшись в дом, мы застали Бориса Равенкова сидящим на диване в гостиной с совершенно потерянным видом. Записка по-прежнему находилась в его руках. Заметив нас, он словно очнулся, поднялся и, находясь некоторое время в ступоре, стоял передо мной, словно подыскивая слова.

— Получается, что я зря вас побеспокоил, — сказал он убитым голосом. — Я заплачу вам, когда мы вернемся в Москву. Главное, что она жива.

— Борис, вы действительно поверили в эту записку? Вы это серьезно?

— В смысле? Что вы хотите этим сказать?

— Меня совсем недавно убеждали в том, что Нина — человек ответственный, что она не могла бы даже сорок восемь часов держать вас в неведении относительно своего местопребывания. И вдруг, получив записку, вы словно сразу забыли об этом и поверили в то, что Нина Бретт бросила вас. И не только вас, но и вообще все! Вы же поняли из записки, что она срывает свои выступления в том же Буэнос-Айресе! Разве такое возможно? Она же не просто певица, она серьезная оперная певица… Для таких, как она, существуют очень строгие правила, не так ли?

— Да, вы все правильно говорите. Но записка написана ее рукой. К тому же она такая, как бы это сказать, легкомысленная, что ли… Такие записки не пишут под давлением. Она не могла принимать душ под дулом пистолета, вы понимаете, о чем я? Вы когда-нибудь слышали, чтобы похитители позволяли своим жертвам заехать в свой загородный дом, спокойно помыться, собраться, да еще и написать такую вот записку? В ее положении с ней обращались бы совершенно иначе. И записка была бы принципиально другая, типа: «Меня похитили. Боря, заплати этим козлам столько, сколько они просят»… Это грубо говоря. Но чтобы я, воспользовавшись банковской доверенностью, расплачивался с театрами, — это смахивает на бред, вы не находите?

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что моя Нина влюбилась в какого-то негодяя, которому нет дела до ее жизни, который не любит музыку, оперу и которому все равно, что ее имя будут полоскать в прессе… Да что там, с ее карьерой после этого финта будет покончено. Ни один театр не заключит с ней контракт. На Нине Бретт можно будет поставить крест.

— Кто этот, как вы говорите, негодяй? Быть может, вы замечали что-то? Кого-то рядом с ней?

— У нее великое множество поклонников, я уже говорил. И кто именно вскружил ей голову — представления не имею.

— Быть может, Кузнецов? — я осторожно произнес это вырванное мною у красавицы Стеллы имя одного из самых серьезных поклонников Нины Бретт.

— Сергей-то? Да, вот с ним-то я как раз и мог бы себе ее представить, да только Сергей Валерьевич не такой человек, чтобы разрушить жизнь Нины. Он обожает ее, боготворит, возможно даже, он влюблен в нее, и я понимаю его… Но он ценитель музыки, человек высокообразованный, тонкий, умный и серьезный. Я знаю, что они время от времени встречаются, ужинают, допускаю даже, что он помогает ей своими связями и что большинство ее первых гастролей устроил ей именно Кузнецов! Но представить себе, чтобы они приехали сюда, на дачу, на машине, вдвоем… Он сидит в машине, а она собирается, моется… Бред! И с какой стати ей здесь мыться?

Надо сказать, этот вопрос волновал и меня. Это на первый взгляд может показаться, что ничего особенного в том, что хозяйка, приехав в загородный дом, принимает душ, нет. Но если вдуматься, то возникают вопросы, и много. Почему бы ей, приняв решение оставить Бориса и связать свою жизнь с Кузнецовым, возможно, уже успевшим стать ее любовником, не привести себя в порядок на своей московской квартире? Зачем тащиться в Лопухино?

— Борис, вы не могли бы составить список вещей, которые пропали?

Борис с готовностью принялся за дело, и вот через несколько минут передо мной лежал список, который, мягко говоря, удивил меня.

— Окорок? Ваши джинсы? Пижама Нины? Консервированные персики?

Я перечел записку. «…Прости меня сто тысяч раз. Забираю твою куртку, джинсы. Еще консерв. персики. Не поминай лихом Н.Б.».

— Персики… Зачем ей понадобились все эти вещи, персики? Печенье… Мокасины… У нее в квартире разве нет обуви? Вот скажите мне, Борис, сбегая от вас, зачем бы ей понадобилось появляться здесь?

— Возможно, здесь неподалеку они устроили пикник… Больше ничего в голову не лезет. Проголодались, заехали сюда, Нина взяла то, что считала нужным, приняла душ…

— Быть может, здесь есть сейф?

— Нет, деньги мы храним дома, ну и в банках, конечно… Но не в Лопухине.

Я пометил в своем блокноте: проверить банковские счета.

— Ее машина в гараже, я проверял. Значит, они на его машине.

— В каких вы отношениях с господином Кузнецовым? Вы друзья?

— Не то чтобы друзья, но встречались иногда, пожимали друг другу руки, я уважал его… Нет, говорю же. Это не мог быть он.

— А вы могли бы позвонить ему? Вот так, запросто? — спросил я, поскольку сам-то не смог бы осмелиться позвонить человеку, находящемуся в ближнем круге к президенту.

— Да, мог бы… Но зачем?

— Вариантов развития событий может быть несколько, но два из них — самые вероятные. Первый: Кузнецов оказался тем самым господином, с которым ваша Нина закрутила любовь и с которым куда-то уехала. Прихватив консервированные персики.

— Дались вам эти персики…

— И если это так, то вряд ли он возьмет трубку. Он будет избегать вас, скорее всего, даже заблокирует ваш номер. Вариант второй: он ни при чем, и когда вы позвоните ему, с удовольствием поговорит с вами. Вы объясните ему причину звонка, скажете, что Нина пропала, и он, как человек не равнодушный к ней, постарается в самое ближайшее время встретиться с вами, обо всем подробно расспросить, чтобы в дальнейшем помочь вам в поисках Нины. Если вы говорите, что он боготворит ее голос, если он не равнодушен к ней, то ему будет важно узнать абсолютно все, что касается ее исчезновения. И вы покажете ему письмо…

— Хотите сказать, что и он тоже приревнует Нину к похитителю? Я имею в виду, ее… язык не поворачивается сказать любовнику?

— Несомненно. И он, как человек серьезный, сразу поймет, что с Ниной случилось что-то странное, раз она решила разорвать контракты. И вы будете действовать уже вместе!

— Хорошо, я звоню…

В такие вот минуты мне всегда было стыдно признаваться даже самому себе, что я, должно быть, выбрал такую профессию, да и личную жизнь свою зарубил на самом корню, чтобы избежать подобных трагедий. Я готов помогать людям, не есть и не спать, чтобы только выполнить то, что от меня требуется — найти ли пропавшего человека или преступника, но только при условии, что моя собственная жизнь останется как бы в тени, неприкосновенна, за плотной ширмой безопасности.

Я смотрел на застывшее лицо Бориса в момент, когда он слушал гудки в трубке, и искренне переживал за него. И чем дольше он ожидал, пока зазвучит в трубке голос потенциального соперника, тем серьезнее была вероятность того, что именно Кузнецов и умыкнул нашу красавицу певицу.

— Его телефон молчит, — пробормотал он растерянно, все еще продолжая прижимать телефон к уху.

В эту минуту в дверях появился Виктор Ухов, мой второй помощник. Я уже научился читать по выражению его лица и понял: результатов ноль! В такой ситуации его взгляд всегда останавливался на мне, он словно каменел, и я понимал, что пока что ничем хорошим он меня порадовать не может.

— Я так понял, что Нину Бретт никто из соседей не видел? — Я решил задать свой вопрос, прояснить для Бориса обстановку.

— Никто ее не видел. Единственное, что мне удалось выяснить, что буквально часа полтора тому назад на соседней улице останавливался красный «Фольксваген», чужой, понимаете? Постоял около часа и уехал. Но ни номеров никто не запомнил, да и человека, который потом на нем уехал, тоже.

— Как выглядел «Фольксваген»? Какая модель?

— Самая старая, не машина, а развалина, судя по описанию. Ни у кого поблизости нет такой машины. И в гости никто к соседям не приезжал.

Так что, вполне возможно, что именно на ней приезжала Нина Бретт, и машину эту они с любовником оставили подальше от дома, чтобы не светиться.

— Старый «Фольксваген»? — горько усмехнулся Борис, и я понял, что он имеет в виду.

— Да уж, мужчина, с которым уехала Нина, мог быть и посолиднее, — подтвердил я. И чуть было не добавил известную грубоватую поговорку о любви, что она зла… и так далее. Кто знает, в кого влюбилась Нина, может, в какого-нибудь бедного парня, единственным богатством которого был как раз этот красный «Фольксваген»?

Я дал поручение Виктору заняться Кузнецовым, хотя бы выяснить, где он, в Москве ли. Дома, на службе? Это выяснить было совсем несложно. Виктор сел на свою потрепанную «Мазду» и уехал.

— Ну все, все странно! — между тем восклицал Борис, кружась по дому и находя все новые и новые доказательства, на его взгляд, того, что в доме не так давно произошли какие-то странные вещи. — Не могла же она просто взять и сойти с ума! Она не могла так поступить… И не понимаю, зачем она вообще приезжала сюда. Вы поймите, она женщина вполне состоятельная, и даже если предположить, что она влюбилась в бедного парня или мужчину без средств, то первое, что она сделала бы — это пошла бы в банк и сняла деньги… или через банкомат. Думаю, что это она и сделала…

— …но с деньгами она могла бы заехать в любой магазин и купить себе одежду, скажем… и эти же несчастные персики! И окорок!

— Борис, предполагаю, что денег-то у нее как раз и не было. И снять деньги с карточки в банкомате она тоже по какой-то причине не могла… Возможно, у нее этих самых карт или документов, по которым она могла бы это сделать, просто не было.

— Да? — Он устало присел на диван, опустил голову, словно она стала тяжелее или просто заболела, не в силах осмыслить ситуацию. — Но как это… Куда же они делись, все ее документы?

— Борис, думаю, что Нина все же попала в беду. И что у нее нет денег даже на еду. Поэтому она и взяла окорок и остальные продукты, которые вы назвали… И персики тоже. И ваши джинсы, свитера. Вы правильно рассуждаете, будь у нее деньги, она не стала бы все это забирать. И помылась она здесь потому, что не могла по какой-то причине попасть в свою московскую квартиру. Возможно, у нее просто не было ключей.

— Думаете, ее ограбили?

— Мы будем это выяснять.

— Хорошо, я допускаю это. Но тогда откуда вдруг эта легкомысленная записка?

— Ее заставили ее написать.

— Под дулом пистолета?

— Мне это неизвестно.

— Но это точно ее почерк, и все эти фразы, слова… к примеру: «Прости меня сто тысяч раз» — это точно ее фраза. И никто на свете не знал об этом, только я. И вряд ли ее заставили бы написать так. Смысла нет. Она могла бы просто написать типа «прости, не поминай лихом» и тому подобное. Но я чувствую сердцем, что записку она писала сама, понимаете, са-ма! И что никто ее не заставлял.

— Возможно, она попала в сложную ситуацию и просто не хотела, чтобы это как-то коснулось вас… — Я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы выразить словами то, что я действительно предполагал: — Она специально написала такую вот странную, на ваш взгляд, записку, чтобы специально разозлить вас. Чтобы вы разозлились на нее, понимаете? Другой вопрос, зачем ей это понадобилось. Возможно, чтобы вы меньше страдали.

Он поднял голову и смотрел на меня, пытаясь, видимо, понять.

— И? Что дальше? К примеру, я разозлился? Что дальше? Если она не появится в ближайшее время, мне придется расплатиться с агентом, выплатить все деньги…

— Думаю, вы не уполномочены это делать. Записка — это еще не повод тратить деньги Нины. Это документ, но все-таки не настолько серьезный, как, скажем, контракт с театром, понимаете меня? К тому же вы пока еще не супруг Нины. Ну и что, что у вас есть банковская доверенность. Послушайте моего совета: не торопитесь тратить ее деньги.

— Да я бы и не собирался! Она вернется к гастролям, я уверен, время еще есть… Она опомнится и вернется. И я ее прощу. Сразу!

Я же, окидывая взглядом дом и пытаясь представить себе все действия Нины здесь, словно все еще чувствуя ее присутствие, понимал, что с ней стряслась беда. И что эта записка — действительно способ настроить Бориса против себя, разозлить. И не ради того, чтобы вызвать в нем отвращение, это лишь скрытое желание причинить ему как можно меньше боли. Значит, она совершила нечто такое, или же с ней произошло что-то ужасное, опасное, от знания которого Борису будет значительно больнее, нежели от ее измены. Во всяком случае, этот вывод я сделал, лишь составив портрет Нины со слов самого же Бориса и частично Стеллы, ее подруги.

Меня мучил вопрос: почему она проникла в дом тайно? Я узнал от Бориса, что войти в дом можно и без ключей, система тайников с ключами позволяла сделать это. То есть если предположить, что Нину ограбили, что у нее не было ни ключей, ни документов, ни карточек, ни денег, единственное, что она могла сделать, — это попасть в свой загородный дом, чтобы воспользоваться тем, что есть там, вплоть до еды! И ее похитители (или один похититель, какой-нибудь отморозок, увидевший в ней источник живых денег) позволили ей взять кое-что из вещей, помыться здесь, в Лопухине. С другой стороны, какое им дело до Нины, нужен ей душ или нет, голодна она или сыта? Если ее похитили с целью убить, то почему еще не убили, а если с целью получения выкупа, то почему до сих пор не позвонили и не назвали сумму? Не надо быть очень умным или сведущим в музыке, чтобы понимать, что Нина Бретт — женщина, безусловно, богатая. Стало быть, все-таки выкуп?

И вдруг меня осенило!

— Борис! А что, если она напомнила вам о банковской доверенности специально для того, чтобы вы в самое ближайшее время опустошили ее счета, чтобы они не достались мошенникам, преступникам?! Что, если ее сейчас везут в банк, чтобы она как раз сняла все свои деньги? Вы знаете ее пароль в интернет-банке? Хотя бы в одном? Вы знаете, где она хранит карточку с сеансовыми ключами?

— Да, знаю, у нее дома, в письменном столе, в папке, которая так и называется «Банк».

— Думаю, что нам следует прямо сейчас отправиться к ней на квартиру и попытаться предотвратить кражу! Вы помните хотя бы ее пароли, чтобы войти в систему?

— Пароли-то я помню, и хоть сейчас смогу узнать, что происходит с ее счетами, а вот сеансовые ключи, конечно, у нее дома…

Мы заперли дом и отправились в Москву. По дороге, воспользовавшись моим ноутбуком, Борис вошел в интернет-систему одного из банков, где хранились деньги Нины, и сообщил нам, мне и Жене Горину, сидевшему за рулем, что все деньги в этом банке на месте.

— Но мы не держим все яйца в одной корзине, — сказал он с горечью в голосе. — Кто знает, какой ее счет сейчас опустошают…

Примерно через полчаса после того как мы покинули Лопухино, отзвонился Витя Ухов. Он сообщил, что господин Кузнецов пропал. Что об этом он узнал, стоило ему набрать его имя в поисковике: интернет буквально взорвался этой новостью! Больше того, в его загородном доме обнаружен труп неизвестной женщины.

— Нина… — прошептал Борис и тихонько завыл.

— Борис, дорогой, возьмите себя в руки. Подумайте хорошенько, разве Нину Бретт можно назвать неизвестной женщиной? Да ее вся страна знает в лицо! К тому же вы же сами только что пришли к выводу, что она была там, в Лопухине, буквально недавно! Трубы теплые, она пользовалась душем, полотенца мокрые… И записка написана ее рукой!

Я написал сообщение Саше Сержантову (вслух обращаться к нему по телефону не мог, боялся травмировать сидящего рядом со мной Бориса Равенкова), в котором просил узнать у своих друзей, оперов из убойного отдела, все, что касалось Кузнецова и обнаруженного в его доме трупа женщины.

Чувствовало сердце, что мой клиент еще не скоро увидит свою невесту.

7

Завтракать без свежего хлеба было сложновато. Обнаружив работающий холодильник, правда, совершенно пустой, я сложила туда привезенные мною продукты, больше всего переживая за сыр и окорок. Переживать за остальное теперь уже не имело никакого смысла. Надо было просто все забыть. Чтобы не свихнуться.

События последних часов моей жизни, мое присутствие здесь, визит молодого человека с букетом роз, включенный холодильник и множество других деталей и фактов, включая документы на имя Ольги Блюминой, указывали на то, что она могла вернуться сюда в любую минуту. Ее здесь ждали, и эти цветы предназначались ей. Если бы я не видела паспорт, то могла бы предположить, что у нее сегодня день рождения. Но нет, она родилась в январе. Сейчас же был сентябрь.

Я не могла оставить розы умирать на крыльце. Открыв дверь и вдохнув свежий утренний воздух, я забрала цветы и поставила их в вазу. Улыбнулась, чтобы не заплакать.

Надо было действовать. И поход в сельский магазин за хлебом должен был быть моим первым шагом. Я понимала, что мое появление вызовет реакцию у местных жителей. И я должна была подготовиться к ней. Быть готовой ответить на некоторые простые и вместе с тем важные для них вопросы: кто я такая, почему живу в доме Блюминой и кем ей прихожусь? Назваться родственницей, сестрой — опасно. Если она местная (в чем я почему-то сильно сомневалась, уж слишком высокие были каблуки ее туфель!) или даже жила здесь какое-то время, за которое успела более-менее обустроиться в доме, то наверняка с кем-то подружилась, а это значит — рассказала что-то о себе. К примеру, что она одна у родителей. И тут вдруг — сестра-самозванка! Значит, представлюсь ее близкой подругой. Вот только бы выяснить, откуда я взялась? Из какого слоя ее жизни? Детства, школы, учебы?

Я снова открыла паспорт. И как это я раньше не заметила? Она из Подольска! Почти землячка. Час езды на машине от моего дома. И что, интересно, она делала в этой забытой богом деревне? Что ее сюда привело? Будь у нее все благополучно в своем Подольске, вряд ли она в своих кремовых туфельках отправилась в Синее Болото.

Вот и тема отвлечься мне от своих тяжелых мыслей!

Хорошо, я приду сейчас в магазин (найти бы еще его), кого-нибудь из жителей непременно встречу, и они прямо спросят меня, кто я такая. Что ответить? Промолчать? Стоит ли настраивать вот так сразу простых людей против себя? Кто знает, может, они окажутся хорошими людьми. Помогут мне? Скажу, что близкая подруга Оли Блюминой. А дальше как уж получится. Сама засыплю их вопросами…

В Бориных джинсах, которые сидели на мне, как синий потертый мешок, свитере и кроссовках я вышла из дома. Со стороны соседнего двора тянулось синее прозрачное облачко дыма, точно жгли сухую листву. Значит, мне вчера не показалось.

Я вышла на улицу, прикрыв за собой калитку, и двинулась по дороге в поисках магазина. Я нашла его на соседней улице, в ряду деревянных домишек, которые тонули в сизой дымке и казались словно нежилыми, настолько были старые, по большей части некрашеные. Магазин представлял собой небольшое кирпичное строение с покосившейся голубой вывеской «Магазин». Рядом с ним в тени огромного дуба стояло еще одно похожее на магазин здание, на котором была такая же вывеска, но с другим названием — «Библиотека». В магазине жители этой маленькой полуживой деревни покупали самое необходимое, в библиотеке, вероятно, проходили собрания, свадьбы, а то и поминки. Понятное дело, что не было здесь ни фабрики, ни фермы, ничего такого, что подсказало бы мне, чем зарабатывают на жизнь местные жители. Тогда чем же они живут? Может, все жители — пенсионеры, живущие на жалкую пенсию? Держат курочек, коз, выращивают на своих огородах овощи? А что здесь буду делать я? Мне же тоже надо будет каким-то образом зарабатывать себе на хлеб! Я должна вести себя естественно, так, как будто бы у меня нет денег и мне надо найти работу.

Я поднялась на каменное крыльцо, открыла тяжелую металлическую дверь и вошла в магазин. В лицо сразу ударил запах свежеиспеченного хлеба. Но главное, здесь были люди. Человек семь! И все они стояли в очереди за хлебом, продуктами. Магазин был поделен на две части, в одной продавали продукты, в другой все остальное: бытовую химию, косметику, посуду, текстиль, обувь, ведра, инструменты. Даже велосипеды.

Женщины все были разного возраста, и среди них я заметила внимательно разглядывающую меня кареглазую девушку с копной смоляных кудрей. Я встала в самый конец очереди и сделала вид, что меня не интересуют эти люди, принялась рассматривать полки с продуктами. Прикинула, что мне нужно купить на первое время. Конечно, чай и кофе, сахар, соль, масло…

— Вы кто? — Я обернулась и увидела черноглазую девушку совсем близко от себя.

— Мила, — сказала я, не моргнув глазом.

— Вы к кому приехали?

— Ни к кому.

— Я знаю, вы поселились в «блюминском» доме. Вас там видели сегодня утром, — она говорила мне на ухо шепотом. — Зря вы это.

— Что зря?

— Вы покупайте, что вам нужно, я вас под дубом подожду.

Сказала и вернулась на свое место, ее очередь уже подходила.

За прилавком стояла рыжеватая полная молодая женщина в красной кофте. Она почти без слов понимала своих покупателей. Видимо, выучила уже, кому что нужно. Несмотря на то что все женщины, стоявшие в очереди, выглядели очень скромно, покупали они далеко не все необходимое. Кроме хлеба и масла, в свои авоськи складывали они и копченую рыбу, и печенье, и шоколад, и банки с дорогим кофе. Нет, они явно не бедствовали. И свои покупки совершали спокойно, как если бы делали это не один раз в неделю, скажем, когда открывался магазин, а постоянно. В глубине магазина, за спиной продавщицы стояла холодильная витрина, откуда доставались пластиковые бутылки с явно домашним молоком (коровьим ли, козьим, непонятно), пакетики с творогом и овальными кусками желтого масла, картонки с коричневыми яйцами. Значит, где-то поблизости все же есть фермерское хозяйство, подумала я.

Я тоже решила купить себе фермерских деликатесов.

— Здравствуйте. — Я улыбнулась на всякий случай продавщице, и была приятно удивлена, когда мне улыбнулись в ответ.

— Здрасте, — расплылась в улыбке женщина. — Вы кто будете-то? Из Москвы?

Меня как жаром окатило. Откуда она знает? Неужели узнала меня? Это невозможно!

— Нет, я не из Москвы… — пробормотала я.

— Ну и ладно. Вам хлеба? Все приезжие наш хлеб покупают, у нас же своя пекарня! Вы у кого остановились?

Я неопределенно пожала плечами.

— Сколько вам хлеба — пять, шесть?

— Мне один хлеб, творог…

Я купила молочных продуктов, кофе, чаю. Вышла из магазина, чувствуя на себе пристальные взгляды молчаливых женщин. Слава богу, больше меня никто ни о чем не спросил.

Черноглазая девушка поджидала меня под дубом. На ней были джинсы, сидящие на ней не лучше моих, хотя она была высокой и стройной. Черная кофта была явно великовата. Лицо красивое, матовое, с румянцем. Глаза умные, внимательные.

Она протянула мне руку:

— Анфиса.

— Очень приятно.

— А мы вас ждали, — сказала она, и снова мне стало не по себе.

— Меня? Вы уверены?

— Вы же к Оле приехали.

— Ну да…

— Пойдемте. По дороге поговорим.

Она взяла у меня один из тяжелых пакетов, и мы двинулись с ней по улице.

— С ней все хорошо?

— Я не знаю. У вас хотела спросить.

Она остановилась, развернулась ко мне, и глаза ее наполнились слезами.

— Так, значит, вы не видели ее. И как долго? Тоже год?

— Ну да… Я ее подруга, приехала сюда, она мне адрес дала…

— Так, значит, вы ничего не знаете?

— А что? Я приехала вчера, плутала ночью, пока не нашла ее дом… Захожу — никого нет. Дверь открыта!

— Это Антон. Господи, значит, и вы тоже ничего не знаете. А я-то обрадовалась! Думала, хоть вы нам об Оле расскажете!

Она явно не спешила рассказывать мне об Оле, решила отложить свой рассказ, пока не придем домой.

— Проходите, — осмелилась я пригласить ее к себе, как если бы это действительно был мой дом. — Вы пугаете меня. Сейчас вот только чайник вскипячу. Вы, Анфиса, садитесь, пожалуйста, за стол.

Она уверенно села спиной к окну.

— Всегда сидела здесь, когда Оля была… Мое место. Как, говорите, вас зовут?

— Мила. Людмила.

— Откуда вы?

— Из Подольска.

— А… И что же, и там тоже о ней ничего не известно? Антон ездил туда, искал ее.

— Да что случилось-то?

— Вы когда последний раз видели Олю?

— Давно, года полтора назад…

— По скайпу, что ли, виделись? Она же отсюда никуда не отлучалась.

Я поняла, что в деревне есть интернет, но промолчала. Лишь кивнула. Мне еще долго предстоит теперь ходить по минному полю, отвечая на, казалось бы, простые, но на самом деле очень опасные для меня вопросы.

— Понятно. Уж не знаю, каким ветром вас, Мила, сюда занесло, но Оля пропала. Ровно год тому назад. Вот тоже в сентябре. Я-то чувствую, что ее нет в живых, что с ней что-то произошло, да только Антон, парень ее, считает, что она жива. Он следит за домом, зимой даже протапливал его, чтобы он не вымерз, не покрылся плесенью. И дверь не запирает, надеется, что она вернется, и чтобы дом всегда был открыт, понимаете? Я сколько раз говорила ему, что дом надо все-таки запирать…

— Так это он принес утром розы?

— Да, он каждый месяц тринадцатого числа приносит сюда розы.

— Почему каждый месяц? И тринадцатого числа? У нее же день рождения в январе!

— Да у него двенадцатого числа зарплата, на следующий день он едет в город, покупает цветы, выражая таким образом свою любовь к Оле, а потом живет впроголодь… Беда у него с головой, совсем рассудок помутился после того, как Оля пропала.

Я, помня о кремовых туфлях, шарфике и успев по каким-то мелочам составить романтический портрет пропавшей Оли, осторожно заметила:

— Но он прав… Зная Олю, действительно можно предположить, что она просто закружилась, понимаете? Другой мужчина, новая любовь…

— Вот и я ему тоже говорю, пытаюсь его успокоить, хотя… Если так, то почему она паспорт-то свой не взяла?

Я вспомнила свои бешеные сборы в Лопухине, у меня тоже не было возможности взять свой паспорт. Для Бориса же оставленный мною дома паспорт послужит лишним доказательством того, что я действительно окончательно потеряла голову, влюбилась и уехала, улетела, растворилась в своей любви, забыв обо всем на свете.

— А я ведь приехала к ней… И что теперь делать? — Мне предстояло еще долго играть роль подруги незнакомой мне девушки.

— У вас к ней какое-то дело?

— Можно сказать и так, Анфиса. Вы, я вижу, девушка хорошая, но мне не хотелось бы распространяться… Понимаю, деревня маленькая, языки будут чесать. Мне бы схорониться, спрятаться.

— У вас проблемы, это сразу видно. Муж?

Я кивнула. Вот так люди сами и подсказывают варианты ответов.

— Но мне-то вы можете рассказать. Я была самой близкой подругой Оли. И если вы ее подольская подруга, близкий человек, то, значит, и мне тоже. Как говорится, скажи мне, кто твой друг. Можете на меня положиться. Во всем. Помогу чем смогу. Вы можете мне все рассказать, но другим — ни слова. Вы правильно сказали, деревня у нас маленькая, стоит вам только с кем-то поделиться, как сразу всем все станет известно. А вам это надо?

— Нет, не надо.

Она ждала от меня рассказа. Короткого, но информативного, из которого ясно было бы, что я забыла в Синем Болоте.

Пришлось придумать историю женщины, связавшейся по жизни с мужем-алкоголиком, который пил, бил, издевался… Я уложилась со своим рассказом в пару минут.

— Бедная… — В темных, блестящих глазах Анфисы стояли слезы. — Дай-ка я тебя обниму.

Мой рассказ стал для нее настоящим откровением, она почувствовала себя на самом деле близким мне человеком, как-то естественно перешла на «ты» и обняла меня, прижала к себе. И я, человек из другого мира, из другой вселенной, совершенно чужая, посторонняя обманщица, жертва другой, но более страшной и циничной истории, вдруг почувствовала (странное дело!) облегчение. Я совершенно неожиданно стала не одна. У меня появилась подруга. И хотя я не знала об Анфисе ровным счетом ничего, и о ее характере, внутреннем мире, порядочности могла судить лишь по ее сочувствующему взгляду, добрым глазам, да словам. Это была простая, с открытой душой девушка.

— Я сбежала, — подытожила я свой рассказ, хотя бы в этом не солгав. — И у меня нет никаких документов. Мне нужен паспорт, но не мой, понимаете?

— Понимаешь… — поправила меня Анфиса, кивая, словно соглашаясь с каждым моим словом.

— Понимаешь, Анфиса? Без документов нельзя, мне же нужно где-то работать, чтобы прокормить себя. Но я не знаю, как это делается, где найти людей. Которые помогли бы мне в этом.

— У нас есть участковый. Вернее, он не здешний, у него отделение в соседнем селе Белое.

— Село так называется?

— Да. Село Белое, оно в три раза больше нашего, но люди там, скажу я тебе, мрак! Опасные. Участкового зовут Григорий Александрович Соснов, он неплохой человек. Я с ним поговорю. Это обязательно. Думаю, он уже знает о том, что у нас появился новый человек. Если бы ты, к примеру, приехала на неделю-другую, то вопроса о паспорте и не возникло, так? Ну, приехала ты, скажем, из Москвы, писать статью о нашем Синем Болоте… Журналистка. Внештатный корреспондент типа. Да кому до тебя есть дело? Но если тебе нужна работа, без документов никак.

— Но что он может сделать, этот ваш участковый?

— Он многое может. У него в городе, в области свои люди. Напишешь заявление об утере паспорта, надиктуешь уверенно свою фамилию и все такое, и будет тебе паспорт.

Я слушала ее и не верила ни единому ее слову. Все казалось слишком нереально, невероятно. Ведь чтобы восстановить паспорт, необходимо проверить, существует ли такая личность, прежнее место регистрации, да мало ли какая еще информация необходима для того, чтобы восстановить документ! Но так хотелось верить этой милой Анфисе! И вообще, что я знала тогда о Синем Болоте и ее обитателях? Да ровным счетом ничего.

Я предоставила Анфисе возможность и право похозяйничать на кухне Ольги, где она и без того чувствовала себя уверенно, почти хозяйка. Вымыв как следует электрический чайник, она наполнила его водой и включила. Нашелся заварочный чайник, мы заварили чай. У меня не было особого желания расспрашивать об Ольге, тем более что я должна была как бы сама знать многое о ней. Но я ничего не знала. Однако мне было жаль, что девушка пропала.

— Скажи, у меня есть шанс найти какую-нибудь работу? — спросила я, чтобы направить разговор в нужное для меня русло. — Деревня маленькая, я вообще не представляю себе, как вы здесь живете? Судя по тому, что я наблюдала в магазине, местные жители не бедствуют.

— С работой здесь все отлично, — неожиданно для меня сказала Анфиса, и я удивилась. — Ольга тебе ничего не рассказывала?

— Нет… Насколько я поняла, Ольга работала… — Я замерла в надежде, что моя новая словоохотливая подружка продолжит начатую мною мысль.

— …в библиотеке, это да… Но у нее же ни образования, ничего такого, да и руки, ты уж извини меня, не к тому месту пришиты. У нас здесь все сплошь мастерицы.

Я ничего не понимала. Какие еще мастерицы?

— Честно говоря, Оля мне ничего про местных не рассказывала, мы с ней вообще редко в последнее время общались, с тех пор как у нее…

— Да, родители ее погибли в автомобильной катастрофе, это ужасно. И мы первое время никак не могли взять в толк, что она делает здесь, у нас. Это потом она открылась мне, вот как ты сейчас, и рассказала, что у нее любовь была большая, что ее парень влип в какую-то историю, и она поехала за ним. А по дороге он куда-то пропал, я так ничего и не поняла. Кроме одного, конечно, что любовь — страшная штука.

Анфиса достала из буфета большую банку с вареньем, открыла ее, наложила в вазочку.

— Клубничное, это я ей дарила. У меня в том году столько клубники было! Я банок пятьдесят сварила. Но сколько я смогу съесть одна? Всем дарила. Вот и Оле тоже. Ты намазывай булку маслом, сверху варенье. Вкуснота! — проговорила она с набитым ртом.

— Так чем здесь промышляют?

Анфиса посмотрела на меня каким-то особым, сияющим взглядом, словно то, что она собиралась мне рассказать, доставляло ей удовольствие. Сделала паузу, прожевала булку, запила чаем.

— Так кружево! Синее Болото славится своим кружевом! Ручная работа. Неужели никогда не слыхала?

Мне было стыдно, но я действительно никогда не слышала о кружеве с Синих Болот.

— Как называется бренд?

— «Русское синее кружево». Нитки нам поставляет только одна ткацкая фабрика, мы с ними работаем уже сто лет, считай. Вот наши женщины сидят по своим домам и стучат своими коклюшками, плетут… — Анфиса проговорила это с гордостью. — Мы продаем наши изделия за границу. Ты бы знала, как много наших кружев закупает Голливуд! Сколько костюмов шьют с нашими кружевами!

Уж не знаю почему, но я как-то успокоилась, словно судьба местных жителей касалась и меня. Одно дело, когда живешь в бедной деревне, где люди готовы съесть друг друга от голода или где все пьют и деградируют, и совсем другое, когда у людей есть работа, да какая!

— А мужчины? Чем они занимаются? Тоже плетут кружева?

— Нет, — расхохоталась Анфиса, показывая белые крепкие зубки. — На них хозяйство: огород, дети, короче, все остальное! Они у нас смирные, любят рыбалку. Если кто запьет, мы быстро мозги прочищаем. У нас план. А если в семье у кого-то проблемы, серьезные, работница не может работать в полную силу, она ошибки делает… Короче, мы следим за дисциплиной.

— А врачи здесь есть?

— Нет, это в Белом. У тебя проблемы?

— Мне надо бы провериться, по-женски, — сказала я на этот раз чистую правду.

Удивительное дело, но физически я чувствовала себя вполне нормально. Кровотечение давно остановилось. Словно организм счел, что мне и так много досталось, и избавил меня от боли и неприятных ощущений. Вот только голова побаливала, да во рту сохло. Конечно, меня либо напоили какой-то дрянью, либо все дело в уколах. Я же не могла не заметить следы иглы на сгибах рук… Хорошо, что меня не успели превратить в наркоманку.

— Если хочешь, прямо завтра и поедем в Белое, я позвоню нашей врачихе, Крайновой, она хорошая, добрая, можно даже сказать, ласковая. Посмотрит, скажет тебе все. Ты думаешь, что беременная?

Я пожала плечами. Откуда мне было знать.

После долгого чаепития, во время которого Анфиса рассказывала мне о жителях Синего Болота, об Оле Блюминой, о библиотеке, где сохранилось место библиотекаря и куда меня можно было бы устроить на работу, мы с ней прибрались, вымыли посуду.

— Ну, я пойду, у меня полно всяких дел, — сказала Анфиса. — Приятно было познакомиться.

Она вдруг задержала на мне пристальный взгляд и улыбнулась одними губами:

— А я ведь знаю, кто ты, — сказала она тихо.

8

Борис позвонил мне поздно ночью. Этот порядочный, интеллигентный, культурный и образованный человек сорвался, напился и мычал мне сквозь неконтролируемые мужские отчаянные слезы о том, как ему плохо, тяжело, что все, что случилось с ним, невозможно, нереально, что это страшный сон, он просил меня разбудить его, ударить, надавать пощечин.

Как я понимал его!

Вернувшись из Лопухина домой, я углубился в изучение всего, что мне удалось выяснить, услышать от моих помощников, Бориса, и того, что я увидел собственными глазами в загородном доме Нины Бретт. Мне понадобилось не так много времени, чтобы понять, что решение Нины, оказавшейся в какой-то сложнейшей ситуации, о которой мы можем только гадать, было принято ею спонтанно, быстро. Что у нее попросту не было времени, чтобы все хорошенько обдумать. Возможно, да, и скорее всего, то письмо, что она оставила Борису, пусть и было написано ею не под дулом пистолета, но все равно, под давлением обстоятельств. А это подразумевало какую-то совершенно невероятную причину, заставившую ее сделать это, унизить своего любимого человека, заставить его возненавидеть себя, отвернуться от нее. Если бы Нина была обыкновенной женщиной, не набиравшей известность певицей, связанной с миллионными контрактами, то это письмо было бы воспринято Борисом так, как она этого и добивалась, — он отвернулся бы от нее. И я допускал, что он, переболев после того, как его бросили, предали, рано или поздно оправился бы от удара и начал бы новую жизнь. Но в том-то и дело, что Нина была (хотя почему была?) человеком неординарным и, по мнению всех, кто ее знал, ответственным, а это значит, что даже если допустить, что она влюбилась в другого мужчину и решила бросить Бориса, то уж так глупо поступить со своей профессиональной карьерой она бы не смогла точно. И подставить всех тех, кто помогал ей в ее карьере, кто надеялся на нее, кто, грубо говоря, поставил на нее, вложившись в ее талант, она бы не посмела. И если я пришел к этому выводу, еще находясь в Лопухине, то Борис просто знал это, чувствовал, поскольку Нина была близким для него человеком. Значит, он понимал, что с ней беда. У него мозги закипели, пытаясь осмыслить случившееся.

Я съездил за ним, понимая, что ему очень плохо, просто невыносимо. Я поднялся к нему, позвонил, дождался, пока он откроет, потом, взвалив его, почти бесчувственного, на себя, дотащил до своей машины, усадил на заднее сиденье, после чего поднялся, нашел ключи и, заперев квартиру, вернулся в машину. Привез домой.

— Что с ним? — спросила разбуженная Лена, выглянувшая из своей комнаты в халате. — Помощь нужна?

— Нам бы его в чувства привести, помочь ему. Уж больно человек хороший.

— Я помогу, вот только оденусь.

Выглянула и Гера, я жестом дал ей понять, чтобы она возвращалась к себе и продолжала спать.

Пока Лена промывала Борису желудок в ванной комнате, я приготовил Борису постель в своей комнате на диване, поставил кипятиться воду.

— Получайте, Ефим Борисович, своего друга. Все в лучшем виде — промытый и чистый! — Лена привела на кухню и усадила возле окна закутанного в мужской махровый (дежурный) халат Бориса. Вид у него был взъерошенный и виноватый.

— Простите… Ничего не помню, как здесь оказался. Побеспокоил вас… — бормотал он, озираясь по сторонам.

Я объяснил ему со смехом, что сам привез его к себе домой.

Лена готовила напиток для нашего гостя — чай с медом. Принесла горсть черных таблеток — уголь.

— Вот, это все вам надо выпить, сразу почувствуете себя человеком, — сказала она заботливо.

— Да понятно, что сейчас выгляжу, как свинья, — вздохнул Борис.

— Ничего. Все уладится. Только вы уж больше не пейте. Как видите, ожидаемого результата водка…

— …коньяк, ром…

— …не принесли… — Я похлопал его по плечу. — Надо жить дальше. Ну и, конечно, искать вашу Нину. Вы же и сами не верите в то, что в записке.

— Не верю. В то, что писала ее Нина, верю, а то, что она бросила меня, находясь в твердой памяти и сознании, — нет. С ней что-то произошло.

— Сергей Валерьевич пропал. Примерно в то же время, что и Нина, — сказал я, понимая, что причиняю Борису боль. — Но так же, как и вы, я не допускаю, что их исчезновение связано с романтическими отношениями. Всем известно, насколько серьезен этот человек и как много сделал для того, чтобы подняться на самый верх. У него семья, жена, он работает в правительстве… Борис, вы взрослый человек и понимаете, что будь у него желание сделать Нину своей любовницей, он сделал бы это тайно, максимально тайно, и уж точно не стал бы сбегать с ней, как влюбившийся подросток. Они оба попали в какую-то историю. И здесь не обошлось без криминала. Дело в том, что в загородном доме Кузнецова обнаружили труп неизвестной молодой женщины.

— Я что-то такое припоминаю… Вы же еще сказали, что это не может быть Нина, — сказал Борис, обнимая ладонями кружку с медовым чаем.

— Мне кое-что рассказали, но главное — это действительно труп женщины, и ее до сих пор никто не опознал.

На самом деле мне было известно, что в доме Кузнецова, в спальне, вернувшаяся из Москвы жена обнаружила труп женщины с раной на голове. Голова была пробита, по предварительным сведениям, серебряным подсвечником, находящимся рядом с трупом. Женщина, опять же, судя по предварительному осмотру эксперта, была наркоманкой. Один из оперов утверждает, что знает ее как проститутку по кличке Сада. Знал я и то, что в доме, по словам свидетеля, проживала еще одна женщина, и что ее, вполне вероятно, убили, поскольку в той же комнате, где был обнаружен труп Сады, были найдены окровавленные простыни и некоторые предметы женского туалета, а также одежда, не принадлежащие убитой, — размер не совпадал. Я с нетерпением теперь ждал результатов экспертизы, чтобы понять главное — чьи это вещи, чья кровь на простынях.

При женщине не было ни телефона, ни бумажника. Если предположить, что в доме гостила Нина и что это ее кровь на простынях, то, возможно, ее убили. Или пытали. И что ее появление в Лопухине каким-то образом связано с убийством Сады. Главное, чтобы она была жива.

Но где сам Кузнецов? Какое отношение имеет Сада к нему, к его семье? Следов взлома в доме не обнаружено, хотя, по словам жены Вероники, в доме все перевернуто, многие вещи пропали. После горячего чая Борис почувствовал себя намного легче, его потянуло в сон, и мы с Леной уложили его в постель.

— Спасибо тебе, Леночка, ты просто спасла его.

— Пусть проспится. Но утром ему снова станет плохо… И не только физически. Не мое это, конечно, дело, но что с Ниной? Вам что-нибудь уже стало известно?

— Предполагаю, что она жива. Больше пока ничего сказать не могу.

— И то слава богу! — перекрестилась моя Лена. — Я пойду?

— Да, конечно. Иди, ложись.

Мне показалось или она сделала движение в мою сторону, словно желая поцеловать меня и пожелать спокойной ночи? Жест, свойственный замужним женщинам, привыкшим на ночь целовать своих близких? Надо было мне воспользоваться, что ли…

Я тоже лег, но сна не было. Не сильно разбирающийся в музыке, я тем не менее любил, когда звучала опера, мне было приятно слышать красивые голоса, музыку, было в этом что-то роскошное, не доступное многим. И я понимал, что это искусство призвано доставлять людям какое-то неслыханное удовольствие, до которого я лично еще не дорос. Но в моем окружении были настоящие любители оперного искусства, среди которых — мои клиенты.

И вот, мучаясь от бессонницы и проигрывая в голове одни и те же мысли и предположения, связанные с исчезновением Нины Бретт, я вдруг понял суть этой ее легкомысленной, на первый взгляд, записки. Если бы не истинная причина, заставившая Нину сбежать, то эта записка свидетельствовала бы о том, что она полная дура. Конечно, я не мог вот так запросто, грубо охарактеризовать ее Борису — не те у них отношения, не тот уровень общения. И поскольку Нина не была дурой, она была умной и организованной молодой женщиной, даже в какой-то мере карьеристкой, значит, она никак не могла поступить так, как она поступила, если верить записке. Но она так поступила. Знала, что рано или поздно об ее исчезновении станет известно и что ее карьере наступит конец. Но предпочла такой вот убийственный финал, выставила себя полной дурой, предательницей, подлым существом, и все это единственно ради одного — вызвать в Борисе ненависть. Жгучую. Сильнейшую. Зачем ей это? Я снова и снова кружился на одном и том же месте. Чтобы он страдал? Возможно. Да, конечно. А теперь рассмотрим другой вариант, совсем другой. Но при котором Борис будет тоже страдать, но сильнее, что разорвет ему сердце! Что это может быть?

Только смерть Нины. Невозможность снова увидеть ее, услышать ее голос. Он, кажется, обронил тогда, что готов уже сейчас простить ее за все. Главное, чтобы она была жива.

Получается, что Нина знала, что идет на смерть. И за некоторое время до смерти решила превратить свой уход в фарс, одеть свою смерть в легкомысленные платья любовного увлечения. И все это ради любви к Борису.

Вот к какому выводу я пришел, когда за моим окном небо начало розоветь в предрассветных сумерках.

Борис похрапывал, забывшись сном. Бедный. Он проснется, и беда обрушится на него с новой силой.

Любовь Нины к Борису я как бы для себя доказал. А вот на что способен ради нее Борис?

Тот факт, что Нина была в своем загородном доме одна, хотя ее, может, кто-то и поджидал в машине, давало надежду, что она все еще жива.

Об этом мог свидетельствовать и другой факт: исчезновение бумажника и телефона Сады. Если это Нину в доме пытали, мучили, то вполне возможно, что к этому была причастна как раз эта самая Сада (со своим криминальным шлейфом), которую Нина, защищаясь, и убила, ударив серебряным подсвечником. И если это она убила свою мучительницу, решив сбежать, то вполне допускаю, что она забрала и ее вещи, бумажник и телефон.

Если бы нам был известен номер этого телефона или хотя бы фамилия этой Сады, можно было бы попытаться проследить за ее сим-картой, чтобы вычислить местоположение телефона. Над этим сейчас работали мои люди.

Если представить себе, что могло происходить в загородном доме Кузнецова, и допустить, что труп Сады может быть как-то связан с Ниной Бретт, многое становилось понятным. Если она совершила убийство, то у нее паника. Что может чувствовать молодая женщина, оперная певица, столкнувшись с грубой силой, даже насилием, с преступниками? Как она поведет себя? Вариантов много.

Но, возможно, ее уже убили, а Кузнецов, решив отомстить за смерть своей подруги, убил Саду, а потом сбежал…

Или же они сбежали вдвоем, Нина и Кузнецов. Понимая, что рано или поздно их вычислят в связи с убийством проститутки Сады, они решили исчезнуть. Может, это как раз Кузнецов поджидал ее в машине, пока она искала в своем доме в Лопухине одежду и еду, собираясь в поездку в никуда? Подальше от своих близких, чтобы их не коснулась беда, чтобы они не были втянуты в преступление.

Но если она жива, а до гастролей в Буэнос-Айресе есть еще целый месяц, так, может, она еще одумается и вернется? Может, помочь ей, потерявшей голову от любви ли, страсти?

Я сел на постели, словно так мои мысли могли бы приобрести большую стройность. Потом подошел к дивану, на котором спал Борис, принялся трясти его.

— Борис, Борис, просыпайтесь. Мне нужно вам что-то сказать…

9

В Белое ехали на машине каких-то незнакомых мне людей, на старом разбитом «Москвиче». «С Караваевыми поедем».

За рулем сидел молчаливый, но держащийся с достоинством мужчина, явно крестьянин, с грубыми мозолистыми руками, в чистой одежде, но с соломинкой в густых темных волосах. Рядом с ним на переднем сиденье восседала, обняв сумку с овощами, его супруга, от которой пахло сладкими дешевыми духами. По словам Анфисы, вызвавшейся сопроводить меня к гинекологу, эта пара собиралась навестить своих детей в соседнем селе.

Мы ехали недолго по мягкой грунтовой дороге, окруженной вспаханными полями, проехали по мосту, под которым блестела узкая темная речка, обозначенная табличкой «р. Белая».

Село Белое располагалось в низине и так же, как и Синее Болото, тонуло в голубой дымке. Между зелеными дубами и тополями тянулись домишки с садами. Мы въехали в центральную часть села с административными чистенькими зданиями, выкрашенными в кремовый цвет, скромными, но ухоженными цветниками с оранжевыми бархотками и циниями. Нас высадили возле крытого рынка, я поблагодарила людей, собиралась дать им денег, но Анфиса мягко опустила мою руку, мол, не надо.

— Мы, сельские, подвозим друг друга бесплатно, — объяснила она.

Анфиса и сама была одета нарядно: синие джинсы, красный тонкий свитерок, белоснежные новые кроссовки. Я же была в джинсах Бориса, свитере и своих мокасинах. Главное, что поздно вечером мне удалось освоить душ, разобраться с горячей водой, и я помылась.

Находясь среди людей, которые глазели на нового человека, я боялась одного, что меня узнают.

Вчерашнее заявление Анфисы, что она узнала меня, было пугающим.

— Ты актриса, я видела тебя в каком-то сериале, — сказала она, и я, готовясь к самому худшему, не поверила своим ушам. Что ж, так даже лучше.

— Никакая я не актриса, — отмахнулась я от своей новой подруги. — Не выдумывай.

Больничка находилась сразу за рынком, в белом кирпичном строении. Мы вошли туда, и я сразу поняла всю разницу между столичными клиниками, оснащенными новейшим медицинским оборудованием, и этой бедностью, убогостью провинциальной медицины. Мысль, что мне придется сейчас ложиться на ржавое гинекологическое кресло, вызвала прилив тошноты. И хотя Анфиса предусмотрительно посоветовала мне еще дома прихватить «пеленку», я, не найдя такой в доме Ольги Блюминой, взяла большое банное полотенце, разрисованное жуткими красными русалками.

Доктор, пожилая женщина с уложенными волнами стриженными волосами и умными глазами, в белом чистом халатике, увидев меня, кивнула. Анфиса же исчезла.

— Я на осмотр, — сказала я.

— Идите за ширму, ложитесь на кресло.

Меня колотило от страха. Конечно, каждая нормальная женщина боится гинекологов, и даже осмотр всегда доставлял массу неприятных ощущений. Сейчас же я тряслась от страха, что все то, что обнаружит доктор, рано или поздно станет достоянием, мягко говоря, общественности. Что о том, что я стала жертвой группового изнасилования, станет известно в Синем Болоте, деревне, куда я забралась, чтобы затаиться, спрятаться, и где меньше всего хотела, чтобы мною интересовались.

Я напрасно переживала: кресло оказалось почти новым, и рядом на круглом белом металлическом стульчике лежала стопка одноразовых бумажных пеленок. В моей прошлой жизни я перед осмотром у гинеколога всегда покупала одноразовый набор со всем необходимым.

Легла и зажмурилась.

Осмотр прошел без вопросов. Никаких ожидаемых мною ахов или вздохов со стороны доктора не было. Словно «врачиха Крайнова» каждый день осматривает жертв насилия.

— Все в порядке? — спросила я скорее по инерции, чем по ситуации, одеваясь.

— Да, все нормально.

Вот дура-то, возмутилась я в душе. Слепая она, что ли?

— Я не беременна?

— Нет.

— А остальное… — Я не могла подобрать нужных слов.

— У вас все в порядке.

Я ожидала услышать о разрывах, травмах, гематомах, ну и вопросы, само собой…

Оставив на столе стодолларовую купюру, я собиралась уже выйти, как Крайнова тихо окликнула меня. Ну вот, подумала я, сейчас начнется.

Я обернулась и встретилась с ней взглядом.

— Я вижу, вы у нас новенькая. Заберите деньги. Меня Анфиса попросила осмотреть вас, значит, вы ее человек. Так что если будут проблемы — всегда приходите.

— Но я не могу вот так, бесплатно…

— А у нас так. Пока.

Было самое время спросить ее, как у меня на самом деле обстоят дела.

— Меня изнасиловали, — тихо сказала я ей, приблизившись. — Я поэтому здесь. И мне важно, чтобы я была здорова.

— Анализы будут готовы через два дня. Запишите мой телефон, позвоните, и я вам все скажу.

— Спасибо!

У меня на глаза навернулись слезы. Нервы ни к черту! Я выскочила из кабинета, потому что слезы буквально душили меня. Денег не взяла, отнеслась по-человечески! Я на такой визит и не рассчитывала. Да и как было предполагать такое, если в Москве все иначе, и даже мои знакомые доктора с улыбками выкачивают у меня по максимуму денег?!

Интересно, а что было бы, если бы Крайнова узнала меня и поняла, что с меня можно что-то взять?

— Чудесная женщина, — опередила я вопрос Анфисы, поджидавшей меня на улице.

Накрапывал дождь. Похолодало, но мне было жарко от волнения.

— А я что говорила? Крайнова — человек!

— Я даже имени ее не знаю.

— Ирина Сергеевна. У тебя все в порядке?

— Да, слава богу. Ну что, поедем домой?

Когда же меня покинет это ощущение нереальности происходящего?

Домой! Какой же чудовищный кульбит должен был произойти в моей судьбе, чтобы я какую-то избушку на курьих ножках теперь называла своим домом. А рядом со мной шагала малознакомая мне девушка, которую я могла уже считать своей подругой, поскольку она была редким человеком, успевшим за короткий срок доказать мне свои доброжелательность и заботу.

Анфиса сказала, что ей надо купить продуктов на рынке. Мы зашли с ней под купол довольно большого строения, где были выстроены рядами примитивные прилавки, заваленные снедью и промышленными товарами. Покупателей было не так уж и много, о чем я и сказала Анфисе, подошедшей к лавке с мясными продуктами.

— Сейчас так: товара много, а покупателей мало. Это нашим из Синего Болота хорошо, они плетут кружева и хорошо зарабатывают. А здесь мало кто занимается этим, много безработных, люди зарабатывают себе на жизнь тем, что выращивают лук, который растет здесь на редкость хорошо, да картошку. Хорошо, если удастся продать урожай оптовикам из областного центра, а так в основном продают свой лук на трассе, ведрами. С самого утра везут мешками, сидят на обочине и ждут, когда остановится какая-нибудь машина и купят лук. Короче, нет у людей денег, поэтому продавцов сейчас больше, чем покупателей.

— А ты тоже плетешь кружева? — спросила я, понимая, что Анфиса уж слишком много времени тратит на меня. Словно ей некуда торопиться.

— Нет, я занимаюсь тем, что в конце каждого месяца собираю все заказы и отвожу в Москву, где встречаюсь с людьми, которые покупают у меня кружева и отвозят за границу и платят мне деньги. Раньше было опасно, я возила наличные, потом мне стали переводить деньги на карту, и я возвращалась домой, так сказать, налегке. Здесь, в Белом, мы с нашими людьми уже обналичиваем деньги, распределяем, все просто и удобно. Главное — безопасно.

Еще она рассказала мне, что занимается поисками новых покупателей, связывается по интернету с кинокомпаниями, продюсерскими центрами, театрами, отправляет им свои предложения. Ей удалось в прошлом году добиться заказа от двух актрис из Америки и Германии, которые пожелали, чтобы их сценические костюмы были украшены кружевами, выполненными мастерицами Синего Болота.

— Так что времени у меня — вагон! — подытожила она свой интересный рассказ, укладывая в сумку пакеты с колбасой, ветчиной и мясом. — Да и деньги есть, не жалуюсь. Правда, и работаю много.

В Синее Болото мы возвращались с «нашими» — Караваевыми. Багажник был полон каких-то мешков, пакетов. Как потом объяснила мне Анфиса, в Белом есть специализированный магазин, где продавали зерновые и витаминные смеси для домашней птицы и животных. Все это было для меня новое, до этого я имела самое смутное представление о сельской жизни.

Меня высадили возле «моего» дома, и я вдруг поняла, что не хочу оставаться одна, что у меня много нерешенных проблем и мне просто необходимо поговорить с Анфисой, в чем-то довериться ей.

— Ты разве не выйдешь со мной? — спросила я, с надеждой глядя на Анфису.

— Выйду, конечно, — просияла она и вышла. Мы поблагодарили Караваевых за поездку, и снова я удивилась тому, что с нас не взяли денег.

— Я подумала, что уже надоела тебе, — призналась мне Анфиса, когда мы вошли в дом. — Может, тебе хотелось побыть одной.

Может, в другой ситуации мне бы действительно хотелось остаться одной, но только не тогда, когда в голове у меня была полная неразбериха и мне просто необходимо было наметить план действий. Я не собиралась целыми днями пить чай да спать. К тому же я должна была вести себя таким образом, чтобы не давать повода для сплетен, касающихся моего положения в деревне, моей занятости. Я не была здесь гостем, я же сказала Анфисе, что поживу здесь. Мое поведение, поступки должны были соответствовать моей легенде. Если я сбежала от своего мужа-тирана из Подольска, значит, вряд ли у меня были деньги. Стало быть, мне надо было искать работу. Вот об этом я и собиралась поговорить вплотную с Анфисой.

— Я ждала, когда мы вернемся к этому разговору, — сказала мне Анфиса. — А ты, я погляжу, только чаем и питаешься.

Какая же она внимательная! Я действительно снова включила электрический чайник, чтобы заварить чай и угостить свою подругу.

— Если так и дальше пойдет, то заболеешь чайной болезнью, — серьезно сказала она. — Надо супчик себе варить, картошечку, салатики делать, я принесу тебе помидоры.

— Что это за чайная такая болезнь?

— Как, ты не знаешь? — она всплеснула руками. — У нас вон Маша Топорова тоже ленилась себе готовить, один чай пила, причем крепкий, спать перестала. Так к ней повадился приходить призрак ее умершего мужа. Постучит в дверь и начинает завывать так жалобно: «Маша, пусти меня переночевать!»

— Анфиса!

— Да я правду говорю!

— И что?

— Померла она, вот что. Приходил он к ней, приходил, сначала к ней просился, она все окна с вечера ставнями закрывала, двери запирала, а он все равно просился, ногтями скребся в дверь, утром на ставнях и дверях кровавые следы оставались. Ну а потом к себе позвал, и померла она…

Анфиса. Вот умеет она жути нагнать!

— Хорошо, сварю себе суп.

— У меня половина курицы есть, домашней. Принесу, и ты сваришь. Вон зеленая вся ходишь. Я понимаю, нервы. Но надо над собой работать. И окна помой. Глядишь, на душе твоей светлее станет.

— Анфиса, у меня есть друг детства, который мог бы помочь мне…

Я собиралась рассказать ей о Яне, попросить ее связаться с ним по электронной почте, но стоило подумать об этом, как мне стало дурно, голова закружилась. Ведь стоит ей только написать ему, как Ян сразу же ответит, ведь она будет писать как бы от моего имени. Он задастся вопросом, почему я сама не могу написать ему, встревожится, и что я ему отвечу? Вернее, что ответит ему Анфиса? Да и сама Анфиса спросит меня, почему я не могу воспользоваться ее компьютером и написать своему другу?

Интернет. Бомба замедленного действия. Последние пару дней, что я жила в Синем Болоте, я гнала от себя мысли о том, что осталось там, за моей спиной, в той жизни, что я бросила, сожгла. Теперь же мысли о последствиях моего поступка закружились в моей голове, как клочья пепла на ветру…

Интернет полнится комментариями по поводу появившегося видео с моим участием в главной роли. Это самое худшее, что я предположила. Другой вариант: убийство «маски» остановило (или приостановило) это событие. Если ролик ходит по инету, то моей карьере конец. Да и Борис проклянет меня. И все, кто меня знал, будут плеваться, услышав мое имя. И тогда то письмо, что я написала впопыхах, находясь в своем загородном доме, не будет уже иметь никакого значения. Вернее, оно лишний раз послужит доказательством того, что я тварь и что наша любовь — игра, фарс, грязная фальшивка.

В случае же, если ролик все-таки не выложили в сеть, мой расчет окажется правильным и Борис просто постарается поскорее забыть меня. И все забудут. В случае, если это письмо окажется в руках полиции, кто-нибудь из продажных полицейских продаст, отправит его копию журналистам, и тогда моя карьера рухнет из-за моей беспечности, просто из-за того, что я полная дура. Именно такой портрет нарисуют себе все, кто меня знал и любил. Но это все равно будет меньшим злом. Другое дело, что история затянется уже потому, что все будут гадать, с кем же я сбежала, на кого променяла свое будущее.

— Мила? Ау?… — перед моим лицом замаячила рука Анфисы, так она приводила меня в чувство. — Чувствую, ты была где-то далеко.

— Задумалась, — сказала я, вытирая пот со лба. Если бы Анфиса обладала способностью подсмотреть мои мысли, у нее бы волосы встали дыбом.

— Ты что-то сказала о своем друге детства…

— Да, у меня есть друг, очень хороший. Он живет в Париже. И мне нужно туда, встретиться с ним, он бы мне помог. Анфиса, не знаю, поймешь ли ты меня. Возможно, то, что я тебе сейчас расскажу…

— Стоп. Может, тебе не надо мне ничего рассказывать? — Она поймала мою руку, которой я отчаянно жестикулировала. Лицо ее стало серьезным, даже печальным, словно она действительно подсмотрела мое прошлое и теперь собиралась изложить свое мнение.

— В смысле? — вспыхнула я, чувствуя, что теряю подругу.

— Ты должна хорошенько подумать, прежде чем довериться мне.

Я смотрела на нее, окончательно растерявшись. Представить себе другого человека в Синем Болоте, которому я могла бы довериться, я пока не могла.

— Анфиса, ты права. Я не должна тебе ничего говорить. И тем более впутывать тебя в свои дела. Чувствую, ты человек неравнодушный, готовый помочь, но у тебя своя жизнь. Я вижу, как ты переживаешь за судьбу Оли, с которой в свое время наверняка сблизилась, вот как сейчас со мной. А она пропала. Возможно, просто закружилась по жизни, встретила человека, нашла свое счастье и постаралась забыть тебя, как человека, ассоциировавшегося у нее с тяжелой жизнью в Синем Болоте… Но, быть может, все обстояло иначе, и она влипла в историю и исключительно из желания уберечь тебя от неприятностей, так ничего о себе и не сообщила…

Теперь уже Анфиса смотрела на меня, внимательно слушая, молча. Казалось, мы обе находились в ожидании того главного, ради чего и начат был этот тяжелый разговор.

— Я убила человека и скрываюсь. Мой друг Яков, который живет в Париже, может помочь мне. Всем. И деньгами, и тем, что устроит меня в клинику, где мне сделают пластическую операцию. Это единственный способ спастись. Поверь мне, человек, которого я убила… Словом, у меня не было другого выхода. Это была самооборона.

— А как же твой муж? Или это он? — спросила она меня, нахмурившись.

— Там сложно все, — уклончиво ответила я, не желая придумывать на ходу еще одну историю. Просто время шло, и Анфиса мне нужна была для того, чтобы двигаться в соответствии с моим планом, первым пунктом которого было добывание паспорта на другое имя. Потом — Париж.

— Хорошо. Я верю тебе. Но ты точно ничего не знаешь об Ольге?

— Точно ничего, — на этот раз я не соврала, однако была на волосок от того, чтобы не признаться ей, распахнувшей мне душу, в том, что я вообще понятия не имею, кто такая Ольга. Подумалось, что и так слишком много лжи обрушила я на голову моей Анфисы. Если еще окажется, что я начала ей лгать с самой первой минуты моего пребывания здесь, она закроется, захлопнется, и я останусь одна.

— С паспортом я тебе помогу, не вопрос, я же обещала. Я и денег тоже могу дать на первое время, и чтобы за паспорт заплатить…

— Ну уж нет! Деньги я заработаю сама. Или опять же обращусь к Яну.

— Надеюсь, у твоего друга в Париже имеется электронная почта? Ты сможешь ему написать?

— Анфиса, не знаю даже, как тебе сказать… Я не дружу с интернетом.

— Так я быстро научу тебя! — оживилась она, готовая прямо сейчас заняться моим образованием.

— Нет, ты не поняла… У меня это психологическое… или психическое… Словом, у меня неприятные ассоциации, я не могу даже близко подходить к компьютеру.

Голова Анфисы поплыла как-то в сторону, словно скопившиеся внутри ее вопросы сбились в каком-то одном темном углу и замерли там в ступоре.

— Анфиса? Что с тобой?

— Да я в шоке, если честно! Скажи еще, что у тебя аллергия на интернет!

— Примерно так.

— Послушай, Мила, я готова помогать тебе. Чем смогу. Из кожи вылезу, чтобы только облегчить твою жизнь. И мне будет приятно это делать. Но при условии, что ты будешь говорить мне правду. Иначе это игра в одни ворота.

— Но я призналась тебе в главном!

— Пусть. Хорошо. Я допускаю, что ты убила человека, поэтому и сбежала в нашу тмутаракань. Но вот про интернет, прости, ничего не поняла.

— Да как ты не поймешь! Боюсь, что там, в сети, есть информация обо мне, об этом убийстве… Я никогда не открою интернет, поняла! Ни-когда! Считай, что у меня не все в порядке с мозгами! Или ты думаешь, что, будь у меня возможность сообщить Яну о том, что со мной случилось, я стала бы рассказывать тебе обо всем? Просто написала бы ему из какого-нибудь интернет-кафе или библиотеки еще там, в Подольске!

— Ладно-ладно! Тише! Успокойся… Я все поняла. Не переносишь интернет. Хорошо. Это вообще не проблема. Скажи мне, что написать и по какому адресу отправить, и я все сделаю. Надеюсь, в этом нет никакого подвоха?

— Нет. Ничего нет.

Я чувствовала себя выпотрошенной. А еще, выболтав Анфисе об убийстве, я сразу же, ну просто мгновенно пожалела об этом. Теперь она наверняка изменит ко мне свое отношение. И вообще, что я знала о ней? Она сказала, что хорошо знакома с участковым. А если так, то где гарантия, что она не сдаст меня в полицию?

— Думаешь, я сдам тебя, да? — тихо спросила она, глядя куда-то мимо меня, в окно, в переливающийся на солнце осенними красками сад.

— Я не знаю. Но мне правда как-то сразу не по себе стало. Мне страшно, Анфиса.

— Ты не преступница. Это сразу видно. Ты нормальная. Воспитанная, культурная. Успокойся, все будет хорошо. Я помогу тебе. И письмо напишем твоему Яну, и с работой решим. Вот сейчас перекусим и пойдем в библиотеку.

И снова я поплыла куда-то, словно попала в один из кошмарных снов, непонятных, путаных, в самое сердце сюрреализма. Библиотека в Синем Болоте. Расскажи я кому — меня точно определят в психушку.

Да и какая там может быть библиотека? И кто читает книги? И если библиотека функционирует, значит, там уже есть библиотекарь. А два библиотекаря на одну микроскопическую библиотеку — не многовато ли для маленькой деревни?

Оказалось, что библиотека действительно функционирует, но скорее как небольшая контора, совмещающая в себе микроинтернет-кафе, услуги, связанные с копированием документов, канцелярский магазин. И всем этим заведовала толстуха в розовом платье и в туфлях на высоких каблуках лет тридцати с небольшим. Светлые волосы со стрижкой «каре», ухоженные ногти с розовым лаком в тон платью. Вполне себе такая библиотекарша с замашками хозяйки модного салона. В тесном зальчике, примыкавшем непосредственно к библиотеке со стеллажами и маленькой конторкой, стояли четыре стола с компьютерами, прилавок с канцелярскими товарами, в стороне, возле окна поражала мое воображение новенькая оргтехника: принтер, сканер и прочие роскошества, без которых жизнь современного человека уже немыслима.

По дороге Анфиса успела ввести меня в курс дела и дать характеристику хозяйке библиотеки.

— Ее зовут Нина Борисова.

При упоминании собственного имени я, кажется, даже дернулась, словно меня ошпарили крапивой.

— Она славная. У нее хороший, любящий муж, она добрая и всем готова помочь. За это ее недолюбливают, ищут во всем подвох. А ей просто нравится ее работа, да и людей она любит, как каждый счастливый человек. Думаю, вы с ней поладите.

Снова новое лицо, разговоры, вопросы. Я вздохнула.

— В душу она к тебе лезть не будет, — снова прочла мои мысли Анфиса. — Знаешь, у нее такое горе было, она своего нерожденного ребенка потеряла. Но потом взяла себя в руки, сделала модную стрижку, покрасила волосы, выучилась на компьютерных курсах и вот теперь работает в библиотеке. В книгах она, конечно, ни бум-бум, но в технике шарит, это да. Вы будете отлично дополнять друг друга.

День тот я помню очень хорошо. Нина действительно оказалась приятным человеком, сразу начала вводить меня в курс дела, все показала, дала понять, что готова во всем помогать. А меня действительно не покидало чувство, будто бы я попала в какое-то другое измерение. Откуда такая щедрость души? Что им всем от меня нужно?

— …а здесь, вот видите, рояль… Он старый, но его настраивали. Я, конечно, завалила его бумагами, но все уберу, вот прямо сейчас… — Нина процокала своими каблучками к черному пропыленному кабинетному роялю, притулившемуся возле окна в уголке, и принялась собирать с него стопки бумаги с отпечатанным на них текстом. — Это я скачанный из интернета роман распечатывала, никак не приучусь читать с экрана, хочется подержать книгу в руках, понимаете?

Я не помню, как оказалась за роялем. Открыла крышку. Взяла несколько аккордов и сразу же почувствовала, что горло мое немеет, отказывается служить мне даже при разговоре! И столько чувств сразу нахлынуло, сметая все то новое, спасительное, чем я жила последние сутки, стараясь просто выжить, не думая о прошлом. Я зажмурилась, но все равно словно видела притихший внизу, за оркестром, зал, лица тех, кто пришел послушать мой голос, я даже слышала себя, какое-то воздушное, пространственное звучание переплетенных моим воспаленным воображением исполняемых мною партий… Господи, помоги… Что там сейчас происходит в Москве? О чем пишут газеты? О чем бьет в набат новостной интернет? Выложили в сеть (уничтожив меня!) это чудовищное видео? Или все-таки удар канделябром по голове «маски» нарушил ход планируемых событий? Только отсутствие здравого смысла могло привести меня к такой спасительной мысли — ясно же, что «маска» действовала не одна, что за ней стояла фигура крупнее, солиднее, опаснее. Об этом кричала режиссура моего убийства, да и декорации были не из дешевых…

— Вы играете! — в восхищении и удивлении Нина захлопала в ладоши. Анфиса же все то время, что я осваивалась на новом месте, сидела за одним из компьютеров, явно провалившись в интернет. Должно быть, подумала я тогда, искала что-нибудь обо мне, об убийстве в Подольске.

— Так, немного, — сказала я, проглатывая слезы вместе с досадой и горечью. Где-то глубоко в моей голове волнами прокатывались взрывы аплодисментов — моих последних аплодисментов.

10

В ожидании Бориса я целое утро работал за своим столом, получая потоки нужной мне информации и распределяя ее, анализируя и давая новые задания своим помощникам, коллегам, друзьям, доверенным лицам.

Так, к примеру, я выяснил, что в день исчезновения Нины Бретт не было ни одного заказа такси в деревню Лопухино. Ни одного, хотя почти каждый день кто-то из живущих там жителей пользуется услугами столичного таксопарка. Были проверены абсолютно все фирмы, даже самые маленькие, занимающиеся извозом. Нечасто мне приходилось так тщательно искать нужное мне такси, обычно дело ограничивалось крупными частными таксопарками.

Получалось, что Нина приехала в Лопухино на чужой машине, поскольку два автомобиля Кузнецова и искать не пришлось: «Мерседес» стоял в гараже рядом с московским домом, а BMW — в гараже его загородного дома в местечке под названием Ларино. Машина же самой Нины находилась в ее гараже рядом с домом.

Теперь, что касалось убийства Сады. Я лично встречался со следователем, моим приятелем Денисом Китаевым, занимавшимся расследованием убийства девушки Сады, труп которой обнаружила домработница Кузнецовых, и имел с ним долгий разговор. Мы с ним ладили, договорившись об условиях так называемого сотрудничества еще лет пять тому назад, когда нас связало одно деликатное дельце, связанное с дочерью министра.

Я пригласил его в маленький ресторан, расположенный неподалеку от моего дома, и буквально выпотрошил его, задавая свои вопросы. Я старался действовать таким образом, чтобы самому не проговориться о главном — не произнести имя Нины Бретт, об исчезновении которой, к счастью, пока никто, кроме самых близких людей, не знал. Даже ее подруга Стелла Михайлова, которую я убедил пока молчать об этом, сдержала свое слово.

Было большой удачей, что Денис, говоря об исчезновении Кузнецова, пока никак не связывал это с именем молодой оперной певицы.

С его слов выходило, что почти целую неделю дом в Ларине приводили в порядок после косметического ремонта, поэтому никто из семьи Кузнецовых там не появлялся. Были наняты специальные люди, которые отмывали дом после того, как мастера и художники занимались росписью и покраской стен.

— Вероятно, кто-то узнал об этом, — говорил Денис, с аппетитом уминая грибную солянку, — я имею в виду уборщиков, и они, связанные с ней родственными или другими делами, впустили эту Саду. Я не удивлюсь, если узнаю, что она принимала там своих клиентов. Дом-то шикарный, поэтому и клиенты, думаю, были состоятельные, а значит, и платили они этой даме немало.

— Расскажи мне об этой Саде, — попросил я его, подзывая официанта и заказывая ему еще одну порцию коньяка.

— Сада — я все узнал о ней, это проститутка, как ты уже понял. Это раньше она была как бы элитной проституткой, обслуживала солидных клиентов, но потом связалась с каким-то типом, который подсадил ее на наркотики. Ее настоящее имя Кристина Дворкина.

Я попросил поделиться со мной результатами экспертиз. Особой нужды в этом не было, поскольку я работал непосредственно с экспертами: одним официальным, как раз из конторы, другим — независимым, но очень толковым, которому дал некоторые вещи Нины с тем, чтобы после сравнить ДНК крови, обнаруженной в доме Кузнецова, с ДНК, полученной с помощью волос с ее расчески. Плюс предметы с отпечатками пальцев Нины, которые тоже должны были послужить образцами для сравнения. Но пусть Китаев думает, что он является единственным источником информации.

— На канделябре отпечатков нет, к сожалению. Убийца протер его. Дом, может, и отмыли от побелки и краски, но то, что какое-то время после уборки там жили люди, причем далеко не чистоплотные, это точно! Возможно, там проживала и не одна Сада, может, еще какая-то женщина, которая наследила повсюду: в ванной комнате, кухне, спальне… Но ее отпечатки пальцев не совпадают со следами самой Сады или, к примеру, жены Кузнецова Ларисы, ну и домработницы. Я пробил их всех по нашей базе — это не наши клиенты.

Я промолчал, слушая Китаева, что у нас имелись показания свидетеля, местного жителя Лопухина, который сам видел в окне кузнецовского особняка женщину, в то время, как другая, по описанию похожая на Саду, внизу, во дворе меняла колесо машины. То есть женщин в доме было как минимум две.

— Потом кровь, — продолжал Китаев. — В спальне, где был обнаружен труп Сады, были простыни, выпачканные кровью. Эксперт полагает, что кровь может иметь отношение к той женщине, второй, возможно, подруге Сады. Конечно, удар серебряным подсвечником по голове Сады был нанесен с большой силой, но трассолог считает, что это могла спокойно сделать и крепкая женщина, то есть предполагаемая подруга Сады. В доме, как я уже сказал, много отпечатков пальцев членов семьи и домработницы. С домработницей я разговаривал. Пытался выяснить, быть может, это она дала ключи Саде или ее подруге, но как тут проверишь? На ключах, которые были обнаружены в доме и которые, по словам Ларисы Кузнецовой, были настоящими, то есть составляли один из трех комплектов «родных» ключей, отпечатки пальцев только самого Кузнецова.

— Получается, что этот комплект и принадлежал Кузнецову?

— Да. Потому что существует еще один, третий, он находится в московской квартире Кузнецовых, Лариса сама лично мне его показала. Это были как раз те ключи, между прочим, которые раньше были доверены мастерам, работающим там. То есть никто не делал никаких копий, никто не взламывал дом.

Я слушал его и делал в блокноте пометки. Ключи — важная деталь. Люди, в том числе и Сада, которые, по сути, жили в доме какое-то время, быть может, пару дней, не взламывали дом, получалось, что их туда впустили. Но вот кто — вопрос оставался открытым.

Я понимал, что второй женщиной могла быть Нина Бретт. Но что ее могло связывать с проституткой Садой? Вернее, даже не так: что могло связывать исчезнувшего Кузнецова, Саду и Нину? Примерно такую компанию я нарисовал себе, слушая Дениса Китаева.

В деле об исчезновении Кузнецова имелись свидетели, которые утверждали, что одиннадцатого сентября, как раз в тот день, когда пропали оба, Нина Бретт и Сергей Валерьевич Кузнецов, самого Кузнецова видели соседки, две пожилые женщины. Они утверждают, что он вышел из дома приблизительно в девять часов вечера, возле подъезда его уже поджидало такси, он сел и уехал. Лариса, его жена, подтверждает, что Сергей Валерьевич действительно в девять часов вышел из дома, сказав, что у него важная встреча.

— Вы нашли это такси? — спросил я Дениса.

— Конечно. Этот таксист, его фамилия Филиппов, хороший знакомый Кузнецова, тот довольно часто пользуется его услугами, предпочитая обыкновенное такси своему личному авто с шофером, которые ему положены по штату. Думаю, он вызывает Филиппова, когда планирует где-нибудь выпить или встретиться с кем-то… Я имею в виду личную жизнь вне семьи.

— Вне семьи? Я правильно тебя понял?

— Нет-нет, речь не идет об изменах. Кузнецов — прекрасный семьянин, и под личной жизнью я подразумеваю встречи с друзьями, посещение выставок, музеев, театров. Он поддерживает тесные дружеские контакты с музыкантами, художниками, фотографами… Разносторонне развитая личность, интересный человек и при этом лицо, как ты знаешь, приближенное к президенту, его советник, умнейший и образованнейший человек.

Вероятно, продолжал я размышлять о таксисте Филиппове, он не раз подвозил своего клиента в Газетный переулок, к Нине.

— И куда Филиппов отвез Кузнецова вечером одиннадцатого?

— К одной женщине, оперной певице Нине Бретт, в Газетный переулок. Подождал, когда Бретт спустится, и потом повез их в ресторан «Дункан». И все, больше Кузнецов его не вызывал.

Видеокамеры ресторана действительно зафиксировали момент, когда из такси Филиппова выходили Кузнецов и Нина Бретт, Китаев лично показал мне фрагменты этого видео, и я, признаться, испытал волнение, когда увидел эту молодую женщину незадолго, по сути, до ее исчезновения. На ней было темно-красное вечернее платье с накидкой из черного бархата, отороченной черным мехом. Она была весела, держала Кузнецова под локоть, а он, слегка наклонив голову, говорил ей что-то смешное на ухо. Они вместе вошли в ресторан, это было без двадцати минут десять. Спустя примерно полчаса Кузнецов вышел на крыльцо ресторана, вид у него был озабоченный, он с кем-то разговаривал по телефону. Следом из ресторана вышла Нина, подошла к Кузнецову, они поговорили о чем-то, потом возле них остановился автомобиль «Фольксваген-Гольф» красного цвета (я быстро срисовал номера), парочка села и уехала. За рулем, как мне показалось, сидела женщина.

— Мы увеличили кадр, но все равно не удалось разглядеть лицо этой женщины. Машина же зарегистрирована на имя Григория Липкина, пенсионера, проживающего на Нижней Масловке.

— А что говорит Нина Бретт? — спросил я, чувствуя, что наступил прямо на лезвие бритвы.

— Ну, во-первых, нам пока не удалось с ней связаться, во-вторых, я раздобыл номер телефона ее мужа, вернее, жениха, настройщика Бориса Равенкова, который объяснил мне, что Нину сейчас лучше не беспокоить, что она сейчас репетирует, готовится к гастролям, что буквально через день-два она сможет ответить по телефону на все интересующие меня вопросы.

— И? Вы с ней так и не поговорили? — я был удивлен тому, с каким спокойствием Китаев рассказывал мне о том, что его попросту не допустили к Нине Бретт, он даже словно бравировал своим терпением. Его поведение меня удивило, ведь разговор с самым главным свидетелем мог бы пролить свет на многие события того рокового вечера и подсказать, в каком направлении двигаться, где искать Кузнецова. — Денис, как же так?

Я и сам был хорош, рисковал каждой фразой, однако мне полагалось вести себя естественно, поэтому я и задавал такие вопросы, выражал удивление и даже легкое возмущение.

— Да ты пойми: Нина Бретт — женщина высокого полета, я наводил о ней справки. У нее через месяц гастроли за границей, она будет представлять нашу страну… Словом, Равенков убедил меня в том, что нам следует просто немного подождать. Я же не какой-нибудь солдафон, который ничего не понимает в искусстве. Не думаю, что исчезновение Кузнецова как-то связано с Ниной Бретт, тем более что я разговаривал все-таки с Равенковым, с ее женихом, который видел ее после этого вечера, то есть она ночевала дома. Из этого я сделал вывод, что Кузнецов, после того как привез певицу домой, отправился куда-то еще… Но вот на какой машине? Филиппова в тот вечер он больше не вызывал. Его личные авто стояли на месте. Водителя с машиной он тоже не тревожил. Остается два варианта: либо он воспользовался красным «Фольксвагеном», чтобы добраться до места, либо другим транспортом.

Выяснилось, что красный «Фольксваген», принадлежащий пенсионеру Липкину, попал в объектив видеокамер при выезде из Москвы, отметился еще в нескольких точках видеонаблюдения на шоссе, после чего был зарегистрирован камерой, расположенной на въезде в поселок Ларино, двенадцатого сентября, а тринадцатого автомобиль выехал из Ларино. За рулем сидела женщина, лица которой разглядеть было невозможно из-за черной странной маски, оставляющей открытыми только глаза.

— Я думаю, что это была Сада… незадолго до того, как была убита. Вот только каким образом она вернулась в дом Кузнецова, на этой же машине или нет? Может, она въехала в Ларино с другой стороны, жаль, что там нет камеры, — поделился своими мыслями Китаев. — Сада… Остается узнать, что общего у этой мадам с пенсионером Липкиным.

Я скромно вызвался помочь, съездить к Липкину.

— Отлично! А я еще раз позвоню Равенкову, добьюсь того, что он позволит мне поговорить с Ниной Бретт.

— А что говорит Лариса Кузнецова, жена? — спросил я. — Может, Кузнецов рассказал ей, куда собирается поехать?

— Лариса, мягко говоря, неконтактная женщина. Она, понимая, кто ее муж, отвечала очень туманно, намекая на то, что подобные исчезновения мужа — дело обычное, что он часто сопровождает высокопоставленных лиц на разного рода мероприятия, присутствует при переговорах, и может утром, к примеру, встречаться с делегацией из Германии, а вечером уже ужинать вместе с членами правительства Греции в Салониках. Я так понял, что она доверяет мужу и старается не вмешиваться в его дела. Да это и так понятно, с таким мужем надо уметь быть терпеливой и держать язык за зубами.

— Но почему же тогда вокруг его исчезновения поднялся такой шум? Если бы его отсутствие было связано с его службой, вряд ли устроили такой ажиотаж…

— Думаю, все дело в этой женщине, Саде. Ее убийство стало причиной интереса к Кузнецову. Хотя я знаю, что окружение Кузнецова делает все возможное, в частности проплачивает тексты в интернете, в которых говорится, что убийство проститутки в его доме связано исключительно с мошенниками-рабочими, позволившими себе за деньги сдать Саде чужой дом, и что в такой ситуации мог бы оказаться любой человек, доверившийся бригаде мошенников.

Я поблагодарил Китаева за информацию, заплатил ему и поехал на Масловку, где проживал пенсионер Григорий Михайлович Липкин.

Плешивый, сухонький восьмидесятилетний старик, встретивший меня на пороге, содержал свою трехкомнатную квартирку в кирпичном доме в чистоте и порядке. Ветеран войны, он получал хорошую пенсию, на завтрак ел икру, намазанную на белый хлеб (о чем он с удовольствием мне сам рассказал), и ни один ужин не обходился без рюмочки коньячка. Человек общительный, разговорчивый, он рассказал, что красный «Фольксваген» был куплен ему сыном Германом, журналистом. Где, в какой газете или журнале он работал, он так и не смог мне толком объяснить. Скорее всего, Герман Липкин был внештатным сотрудником и подрабатывал, где только мог. Скорее всего, он пользовался псевдонимами, иначе я и сам бы нашел его, хорошенько погуглив. Я показал старику Липкину фотографию Сады, которую мне перекинул Китаев, но никакой реакции не было — старик не видел прежде этой женщины. Я записал номера телефонов и адрес его сына Германа, позвонил ему, представился человеком, который может быть ему полезным, и мы договорились встретиться с ним вечером на Пушкинской площади.

Вернувшись домой, я пообедал куриным супом и сел за работу. Мне надо было систематизировать всю полученную мной информацию.

Самым интересным, как мне тогда казалось, был вопрос финансов Нины Бретт.

Мое предположение, что Нина специально затронула в своей записке тему банковских счетов, чтобы Борис опустошил их, чтобы деньги не достались мошенникам, преступникам, с которыми она была каким-то образом связана (или все же похищена ими), не казалось мне таким уж и абсурдным. С другой стороны, я этим советом ставил самого Бориса в трудное положение — предполагалось, что все деньги, к которым у него был доступ, имелись в виду российские банки, он переведет на свои счета.

— Если Нину будут искать и заберутся в ее банк, то увидят, что я перекачал все ее деньги себе. И тогда меня арестуют, — сказал он и был прав.

Очень важным обстоятельством было и то, что с тех пор, как пропала Нина, ни один рубль не был снят с ее счета при помощи банкомата.

— Если бы она была с похитителями, то ее по-любому бы заставили снимать деньги до тех пор, пока это было возможно, — рассуждал Борис, цепляясь за последнюю надежду считать ее пусть влюбленной, но не выкраденной преступниками. — С другой стороны, почему же она сама-то не снимает? Судя по ее поведению в Лопухине, она запасалась едой и одеждой, как человек, попавший в трудное положение, без денег… Может, потеряла карточки? Скорее всего… А в банк пойти не может, потому что все паспорта оставила дома…

Я предложил перевести деньги на счет ее преподавателя Наталии Петровны Самсоновой, но Борис сразу же отмел эту тему. Не стоило пугать женщину, начнутся вопросы. К тому же в случае смерти Самсоновой (всякое может случиться) кто станет ее наследником, кому в конечном итоге перейдут деньги Нины? Связываться с чужими людьми — глупо, это правда.

— Борис, я все-таки считаю, что по возможности как можно больше средств вы должны перевести на свое имя. Так они хотя бы будут находиться в безопасности. А Нина… она скоро найдется…

И только после этого я предложил размягченному надеждой Борису свой дичайший и отчаянный план, направленный на то, чтобы, скрывая ее отсутствие, как можно дольше поддерживать среди окружения Нины миф о ее усиленной подготовке к гастролям, подготовке, требующей ее уединения, спокойствия. Что как будто бы она занимается где-то за городом, в снятой специально для этой цели даче. Не в Лопухине, где ее вряд ли оставили бы в покое ее друзья и знакомые, а совершенно в другом, тайном месте. И тогда, оценив мою идею, Борис признался мне в том, что он и сам сделал кое-что в этом же направлении — обманул следователя Китаева, занимающегося поиском пропавшего чиновника Кузнецова и разыскивающего Нину как свидетеля, сказав (точь-в-точь, действуя в соответствии с моим планом), что ее пока что не стоит тревожить, поскольку она репетирует…

Нина исчезла, мы не знали причину этого, но только ради нее, ради ее будущего, не теряя надежду на ее благоразумие, цепляясь за любую возможность как-то помочь ей, сохранить ей имя, пока еще не очерненное дурно пахнущими версиями зубастых и злых журналистов, мы решили ее воссоздать, придумать, нарисовать, слепить. Она должна быть где-то рядом при полном ее физическом отсутствии.

— Ваша домработница Лена? Она согласна? — Он не разозлился, чего я боялся больше всего, напротив, он ухватился и за эту возможность превратить мою домработницу и няню Лену в Нину Бретт.

— Мы оденем ее в наряды Нины, я попрошу своего профессионального фотографа заснять вас двоих, входящих, я не знаю, в ресторан или театр… Да мало ли какие сюжеты можно будет придумать, когда есть женщина, которую мы представим как Нину! — я входил во вкус. — Главное, чтобы не видно было ее лица… Сначала будет как бы акварель, понимаешь?

Я постоянно сбивался, обращаясь к Борису то на «вы», то на «ты».

— Какая еще акварель? — Борис смотрел на меня глазами больного пса. — Я не понимаю.

— Вы с ней будете то здесь, то там… Вроде она в Москве, посещает выставки, концерты… А потом нарисуем портрет маслом — у вас будет помолвка! И я закажу такой фотоколлаж с вашего праздника в Лопухине, что ты, Боря, и сам поверишь, что Нина здесь, с нами.

— Коллаж?

— Ну, фотомонтаж, понимаешь? Нарядная Нина со счастливым лицом, ты хохочущий, влюбленный, кругом цветы, краски осеннего сада в Лопухине, соответствующий интерьер… Толпа гостей смазана, растушевана…

— Вы на самом деле сможете все это сделать?

— Конечно!

— Хорошо. Что я должен сделать?

— Привезти одежду Нины. Лена должна ее примерить.

— Какую именно одежду?

— Ту, в какой Нина обычно появляется на публике. Мы все это дадим Лене, купим ей парик…

— Она что, похожа на Нину? — в голосе Бориса звучало сомнение. И это было понятно! Он видел Лену, она была полной противоположностью Нины.

— Мы всех обманем. Положитесь на меня. Зато после, когда Нина вернется, а она точно вернется, то ей будет легче возвращаться в свою же жизнь, понимаете? Она вернется плавно, постепенно…

— Конечно, понимаю. Прекрасная идея. Спасибо вам, Ефим, большое! Вы дали мне надежду!

Безумный, влюбленный Борис! Ему даже в голову не пришло засомневаться, высказать какие-то предположения, связанные с нашей авантюрой. Так, к примеру, сотни людей, знающие Нину, оборвут, что называется, телефон Борису, чтобы потребовать объяснения: какая помолвка, почему не знаем, где Нина? Но все это будет потом. Сейчас же просто потянем время, создадим иллюзию присутствия Нины в Москве ли, за городом. И тем самым, между прочим, возможно, сохраним контракты с оперными театрами мира. Не позволим испачкать ее репутацию.

В кабинет заглянула Лена.

— Пришел?

— Пришел.

Борис приехал с двумя чемоданами, набитыми роскошными нарядами Нины Бретт. Мы отнесли их в комнатку Лены — пусть посмотрит, подумает, примерит.

Я ждал, что Борис сразу же по возвращении ко мне начнет высказывать какие-то свои сомнения, но снова ошибся. Он так же, как и я, что называется, зубами ухватился за идею создания виртуальной Нины. Возможно, даже в таком виде «Нина», его возлюбленная, была необходима ему для поддержания сил. И конечно, он заразился от меня надеждой на ее скорое возвращение. Проглотил мою идею и сразу ожил.

— Борис, ты возвращайся домой, а мы тут сами… — сказал я исключительно из человеколюбия. Одно дело, когда Борис будет присутствовать при создании образа Нины, другое — когда увидит уже готовую работу, в парике, одетую… Мне хотелось увидеть его реакцию, когда где-то в толпе, на улице промелькнет сотворенная нами «Нина». Кажется, он все понял, а потому не обиделся и уехал.

Мы же с Леной принялись за работу. Сначала Лена демонстрировала мне платья и костюмы Нины, которые, к счастью, были ей почти впору. Оказалось, что Нина была не такая уж и хрупкая девушка, да и грудь у нее была пышная, судя по платьям.

— А вот обувь идеально сидит на ноге, — сказала Лена. Она была взбудоражена, увлечена, хотя, конечно, сильно волновалась. — Так все нормально, надо бы только парик подобрать, да очки… Темные очки. Вы позвоните и попросите его в следующий свой приезд привезти очки. Они скроют половину моего лица, а ему помогут увидеть во мне Лену.

К шести я поехал на Пушкинскую площадь. Германа Липкина я узнал сразу в целой толпе ожидающих — возле памятника Пушкину, где, думаю, все москвичи рано или поздно назначали встречи, как деловые, так и свидания. Герман был точной копией своего отца. И, судя по его молодому облику, он был поздним ребенком. Высокий, худой, с немного вытянутым лицом, толстыми губами. Лицо серьезное, взгляд встревоженный.

— Какой информацией вы хотите поделиться? — спросил он, и я заметил на его плече фотоаппарат. Журналист, да со своим фотоаппаратом — неплохо.

— Герман, нам надо поговорить… Разговор не на пять минут.

Я пригласил его в расположенный неподалеку ресторан «Урюк», сказал, что хочу угостить его ужином. Мой журналист и вовсе закрылся. В отличие от своих коллег, с которыми мне приходилось иметь дело, господин Липкин был не очень-то общительный, неразговорчивый и какой-то зажатый. Я предположил, что он был все-таки скорее фотографом, но, поскольку работал в паре с настоящими журналистами, то не мог не согласиться встретиться с человеком, посулившим интересный репортаж.

— Меня интересует ваш автомобиль, — я, видимо, очень сильно разочаровал его, поскольку, уже устроившись за столом, он успел сделать движение, чтобы встать. — Успокойтесь. Посидим, поговорим, поедим. Я очень голоден.

— Вы кто?

Подошел официант, я заказал на свое усмотрение селедку с картошкой, куриные котлеты с пюре. Герман заерзал на своем месте.

— Я частный детектив, моя фамилия Костров. Я выполняю самые разные поручения своих клиентов. В одной истории засветился ваш красный «Фольксваген», который вы подарили своему отцу.

Герман молча смотрел на меня, словно его мозг не мог вот так быстро переработать информацию, касающуюся его машины. Конечно, собираясь на встречу со мной, он меньше всего надеялся услышать о своем потрепанном «Фольксвагене». Мечтал заработать на какой-нибудь «горячей» информации, наверняка.

— Где ваша машина?

Так случилось, что в тот момент, когда Герман Липкин крепко задумался о своей машине, мне позвонили. Я попросил прощения, вышел из ресторана, улыбаясь при мысли, как, должно быть, струхнул сейчас мой фотограф, представив себе, что я сбежал, предоставив ему право самому заплатить за обед.

Но звонок был настолько важным, что я просто пулей вылетел из ресторана, чтобы без свидетелей поговорить с моим экспертом. То, что он мне рассказал, сильно расстроило меня. Дело Нины Бретт по неизвестной мне причине коснулось моего сердца, сделало меня на время расследования сентиментальным и чувствительным.

Выяснилось, что ДНК Нины полностью совпало с ДНК крови, которой были пропитаны простыни в кузнецовском доме. И все те отпечатки пальцев, которые еще не были идентифицированы официальными экспертами, были следами Нины Бретт. Значит, те пару дней, что ее не было, она провела в доме Кузнецова. И с ней случилось несчастье. Возможно, ее уже нет в живых. Или же она, ударив подсвечником Саду и убив ее, понимая, что ее карьере пришел конец, решила исчезнуть, сбежать. Вот почему ей было уже не до гастролей, ни до чего… Она спасала свою жизнь.

Я вернулся в ресторан, где Липкин с унылым видом ковырялся вилкой в своей тарелке. Увидев меня, он усмехнулся, но ничего не сказал о моем внезапном уходе.

— Так что там с вашей машиной? Где она? Надеюсь, в гараже?

— У меня нет гаража. И я вообще не понимаю, откуда вдруг такой интерес к этому ржавому корыту?

Корыто! Сейчас, когда я кое-что узнал, для меня эта красная машина была зацепкой к делу исчезновения Нины Бретт. Во-первых, именно на этой машине разъезжала, по мнению Китаева, Сада. Я же осторожно предположил, что за рулем могла находиться Нина Бретт. Причем после того, как убила Саду. И если мы найдем эту машину, то, возможно, выйдем на след Нины.

— Совершено убийство. Возможно, преступник скрылся на вашей машине. Во всяком случае, у нас есть доказательства этого — ваша машина засветилась на видеокамерах города. И хорошо, если за рулем были все-таки не вы, Герман.

— Какое еще убийство? — сиплым нервным шепотом сорвался Липкин. — Вы что, с ума сошли?! Мой отец давно уже не пользуется машиной, он плохо видит, да и вообще возраст. Вот я и подарил ее своему приятелю, тоже фотографу, Олегу Барвину. Но это было сто лет тому назад! Вот найдите его и спрашивайте, где машина и кто на ней катается!

— Вы можете сообщить мне его адрес, номер телефона, почту?

— Да, конечно! Это известный человек, талантливый фотограф и уж точно не замешан в убийстве. Конечно, мне не хотелось бы, чтобы вы сообщили ему о нашем разговоре, потому что жизнь большая, а Москва — маленький город, вы понимаете меня? Мы с ним стали сейчас редко встречаться, он очень занятой человек, но время от времени перезваниваемся, он подкидывает мне халтурки…

— Но если он такой уж известный, то зачем ему ваша машина?

— О, у него не одна машина, он вообще любит хорошие, дорогие машины, но на моей работает, когда нельзя светиться, понимаете?

Герман достал записную книжку и продиктовал всю нужную мне информацию, касающуюся Барвина. Вот и еще одна ниточка, подумал я с грустью, поскольку никак не мог прийти в себя после разговора с экспертом. Откуда кровь на простынях? Что сделали с Ниной? И где был все это время Кузнецов? Теперь-то, когда я точно знал, что присутствие в доме Нины предполагало и присутствие там самого хозяина, Кузнецова, все остальные версии причастности к преступлению мастеров-мошенников, распорядившихся чужой недвижимостью, были отметены.

Образовался весьма странный треугольник: Кузнецов — Нина — Сада. Что общего могло быть у Сады с Кузнецовым? Кто она и кто он?

На кадре, где четко видно, как из ресторана выходят Кузнецов и Нина, как они усаживаются в красный «Гольф», можно разглядеть, что за рулем сидит женщина. Может, это и есть Сада? Проститутка и наркоманка! Наша парочка вела себя так, словно они каждый день пользуются услугами этого водителя. Быть может, Сада зарабатывала себе на жизнь частным извозом? Бред! Такого не может быть. Но куда-то они отправились втроем. И вполне возможно, что это и есть Ларино. Но что общего может быть у таких людей, как советник президента и оперная дива? Что произошло в доме в Ларине? Откуда кровь? Кто убил Саду? Возвращаясь к вопросу о ключах, я предположил, что дом в Ларине Кузнецов открыл сам, своими ключами. Потом там произошло что-то очень нехорошее, пахнущее кровью, после чего Сада была убита, а Кузнецов с Ниной пропали. И дело это, как ни странно, если учесть социальный статус фигурантов, совершенно не касалось денег. Иначе бы счета Нины опустели. Преступники уж нашли бы способ доставить Нину в ее квартиру в Газетный, чтобы она забрала паспорт и банковские карточки.

Карточки. Если Нина нарядилась и вышла из дома в тот роковой для нее вечер для встречи с Кузнецовым, то вполне понятно, почему она не взяла деньги, документы и карточки. Зачем, если у нее был такой состоятельный кавалер? Она полностью доверяла ему, это понятно.

Я заплатил за обед, распрощался с Германом Липкиным, удивляясь в душе тому, что я оказался впереди самого Китаева, сообщившего мне имя хозяина «Гольфа», и успел допросить фотографа раньше него (хотя разве не за такие вот «подарки» я ему и плачу?), и отправился на поиски его коллеги, тоже фотографа, Олега Барвина.

11

Я была очень благодарна Анфисе, что она пристроила меня на работу в библиотеку. Там у меня была возможность отвлечься, представить себе, что я попала в другое измерение, в другой мир, где и я сама стала другой и где у меня была возможность на время забыть о том, кто я на самом деле.

Зина, неглупая и очень милая молодая женщина, с удовольствием вводила меня в курс дела, помогала мне во всем и, обладая природным чувством такта, не лезла ко мне в душу.

Мы с ней навели порядок в библиотеке, отмыли все полки, почистили от пыли и паутины книги, рассортировав по алфавиту и, по возможности, поделив их на русскую и зарубежную литературу. Я удивилась, когда узнала, что благодаря Анфисе в деревне был создан «Культурный фонд», куда кружевницы перечисляли небольшой процент своих заработков. На эти средства Анфиса заказывала для библиотеки новые книги в областном центре (преимущественно детективы и любовные романы), приглашала музыкантов из филармонии, откладывала деньги на строительство театра, в котором планировала ставить спектакли по собственным пьесам (которых еще не было, но которые, по ее словам, зрели в ее голове), и где в роли актеров должны были выступать местные жители. Понятное дело, что театр — было громко сказано, на самом деле речь шла об элементарном ремонте старого клуба.

Я была удивлена, когда обнаружила, что люди здесь, в этой глуши, находят время читать книги. Мужчины читали все подряд, брали книги большими пачками, с которыми гордо выходили из библиотеки. Но были и «технари», которые интересовались старыми журналами, потрепанной «Наукой и жизнью». Более «продвинутые» сельчане читали старые номера «Иностранки», «Роман-газеты» и другие известные, преимущественно, советские журналы.

Но особой популярностью у женщин пользовались, конечно, журналы и книги по рукоделию и кулинарии.

— А вот здесь у нас — детективы, — сказала Нина, демонстрируя мне новенький шкаф, набитый криминальным чтивом. — Анфиса молодец, постоянно подкупает книги, заказывает по интернету новые. Особенно много читают зимой, когда работы в саду, по хозяйству меньше. Пьют чай и читают детективы. И я такая же. А ты что любишь?

— Да все понемногу… — ответила я, пытаясь вспомнить, что читала последнее время. В голове заворочались, словно отряхиваясь от пыли, названия книг, авторов: Анна Гавальда, Пола Хокинс, Ингрид Ноль, Рене Флеминг… «Рене Флеминг, вот, купил, почитай…» — Боря вручил мне книгу, написанную оперной певицей Рене Флеминг, которую адресовала, делясь опытом, молодым исполнителям, и, вспоминая этот момент, я почувствовала, как по щеке скатилась слеза. Я даже почувствовала запах новой книги, бумаги, типографской краски! Вот что такое память. И как вытравить ее, чтобы она не вытравила мне душу?

Я заставляла себя окунаться с головой в новую для меня и удивительную жизнь, так сильно отличавшуюся от моей. Этапы переоценки жизненных ценностей происходили постоянно и меняли мое представление о моем прошлом. Получалось, что я жила совершенно в другом мире, на другой планете, и чем дольше я жила в Синем Болоте, среди простых людей, тем сильнее это ощущалось. Да, люди здесь были грубоватые, малограмотные (по большому счету), жили просто и просто мыслили и чувствовали. Но зато их чувства, выраженные словами и взглядами, были искренними, их можно было увидеть, и эта душевная прозрачность поражала мое воображение. В прошлой же моей жизни было не так много людей, которые были для меня прозрачными, понятными. В основном меня окружали люди закрытые, запечатанные, как коробки, наполненные тайнами, и тайны эти по большей части были темными, попахивающие двуличностью, завистью, неприязнью и даже ненавистью. Да, это правда! И только Борис, Наталья Петровна, Сергей Кузнецов, да Стелла были мне преданы, любили меня каждый по-своему. Остальные же, составляющие круг моего общения, были совершенно чужие люди, которых я всегда воспринимала, как стаю голодных шакалов, готовых в любую минуту наброситься на меня, стоит мне показать свою слабость, болезнь, раны… И это при том, что все эти приятели, поклонники, обслуживающий персонал, соседи, журналисты, оркестранты, агенты, юристы были людьми внешне чистыми, красивыми, воспитанными, переливающимися яркими красками преданности и любви ко мне. Конечно, были и среди них исключения, да только в свое время у меня не было возможности как-то проверить их, прочувствовать, а уж теперь, когда я захлопнула за собой дверь, мне и вовсе было не до них. Еще я не могла понять, хорошо ли это — жить среди людей, мысли и чувства которых были мне видны. Хотелось ли мне этого? Так, к примеру, ловя на себе любопытные взгляды сельчан, которые первые дни моей работы в библиотеке просто валом валили, чтобы поглазеть на меня, я чувствовала, как некоторые, даже не зная меня, относятся ко мне враждебно, как к чужой. Другие улыбались искренне, желая поближе познакомиться, звали к себе в гости, даже дарили подарки! Почти каждый день мне преподносили то банку молока или сметаны, то мед, то кружевной воротничок, то шерстяные носки, то даже бутылку желтого топленого масла!

Я старалась быть вежливой, говорить мало, больше спрашивать, чем, кстати говоря, располагала к себе людей, охотно делящихся со мной своими мыслями, проблемами, радостями. Конечно, все эти разговоры носили поверхностный характер, на уровне библиотечного общения, однако все это давало мне хоть какую-то передышку от нависшей надо мной тучи тяжелых размышлений. Что там, в Москве? Как там мой Борис?

Рояль сильно действовал мне на нервы, тем более что Ниночка так и норовила заставить меня сесть за него и «что-нибудь сыграть». Мысленно я давно уже аккомпанировала себе и, конечно же, пела. Я ловила себя на том, что пою постоянно, внутри меня была арестована Нина Бретт, ее голос звучал в моей голове звонкими и одновременно, неслышными трелями. В последнее время «пластинку» заело — мои голосовые связки, работая вхолостую, лишь в моем воображении и стараясь взять самые высокие ноты в арии Царицы Ночи из «Волшебной флейты», начинали вдруг болеть реально. Я боялась, что потеряю голос навсегда.

Вечером, после так называемой работы (которую я и работой-то не считала), я возвращалась в чужой мне дом пропавшей Оли (о которой я с каждым днем узнавала все больше и больше от Анфисы), ужинала и ложилась с какой-нибудь книгой в обнимку. Телевизор, доставшийся мне в наследство от моей «подольской подруги», я намеренно не включала. Анфиса, которой я, в сущности, в чем-то доверилась, признавшись в убийстве какого-то там человека, уже старалась не задавать мне вопросов относительно телевизора, компьютера, словом, не доставала меня глупыми вопросами, жалея меня. Но судя по тому, что она так ни разу и не проронила ничего про убийство, которое я якобы совершила в Подольске, никакой информации на эту тему она так и не нашла. А потому, думаю, была относительно спокойна и пока что не почувствовала во мне убийцу, опасного человека. Она продолжала опекать меня, докладывать о том, как идут «наши» дела, касающиеся паспорта (я так поняла, что она сунула взятку участковому, чтобы он раздобыл мне новый документ). Главное, по ее словам, я уже сделала — написала от имени Воропаевой Людмилы Васильевны заявление об утере паспорта и на выдачу нового паспорта, сфотографировалась (мы специально ездили в Белое, где меня «щелкнул» старый еврей фотограф с нежным взглядом и блудливыми руками), ну и заплатила госпошлину. Мне не верилось, что в скором времени, как уверила меня Анфиса, я стану обладательницей совершенно нового чудесного паспорта, который откроет мне дополнительные ворота в еще более туманную жизненную даль, где промежуточным звеном станет получение и загранпаспорта!..

Ян ответил. И это было просто чудо какое-то! Хотя на самом деле ничего сверхъестественного не произошло, ну, ответил мне друг из Парижа! Но дело было в другом. Ему написала Анфиса, девушка из моей новой жизни, и вот это несоответствие — где Синее Болото, а где Ян — и грозилось сорвать мне окончательно крышу.

Анфиса написала ему следующее: «У меня проблемы. Отзовись. И никому из наших — ни слова».

Ян ответил незамедлительно, буквально через несколько минут: «Все понял. Куда выслать деньги? Где встретить? Кого послать? Как связаться?»

Я плакала, когда Анфиса принесла мне распечатанное письмо (к компьютеру я так и не подходила, словно могла заразиться от него, вдохнув интернетного вируса, смертельной болезнью).

— Классный у тебя друг. Что написать-то ему? Грузите апельсины бочками?

Я видела, что она несколько обескуражена, растеряна и сдерживает себя, чтобы не распотрошить меня, как набитую поролоновой трухой куклу, чтобы узнать обо мне как можно больше. Это и понятно — она же активно помогала мне, ничего не зная обо мне абсолютно, лишь слушая мои бредни, принимая на веру каждую мою ложь.

— Напиши так: «Никому не верь. Я в порядке. Постараюсь приехать».

— А деньги? — заскулила Анфиса. — Почему денег-то не спросишь? Если ты уж влипла по самые помидоры, я чувствую, так «беги, Лола, беги»!

— Позже попрошу. Когда будет готов загранпаспорт.

— Ведь если тебя найдут, сама знаешь, что будет… Попроси денег, вдруг на адвоката потребуются? Уж лучше это сделать сейчас и быть готовой ко всему. Если тебя арестуют, я сразу же найду самого дорогого адвоката и передам ему деньги, можешь положиться на меня! Я не обману тебя, верь мне! Мне все бабы наши доверяют деньги! Мало того, что у нас, у баб, есть своя касса взаимопомощи, так на всякий случай, и мужья их ничего об этом не знают, так еще и у каждой есть своя заначка. Я — ходячий банк! У меня и сейф имеется, в надежном месте замурован, все как полагается! Кроме того, я же занимаюсь реализацией кружева, со мной расплачиваются покупатели, я умею делать международные переводы и все такое…

Она была классной, моя Анфиса! И удивляло меня в ней то, что при всем своем природном оптимизме, жизнерадостности, чувстве юмора она просто обожала рассказывать мне свои кошмарики, страшилки. О чем бы ни рассказывала, все сводилось к кладбищу, гробам, смертям, ужасам, невероятным трагическим историям…

Я жила, стиснув зубы. Поставила перед собой дерзкую цель и очень медленно двигалась к ней — ступень за ступенью. Ну и, конечно, держа за руку Анфису.

— Ну, как тебе работка? — спросила она меня как-то вечером, когда мы с ней ужинали жареной картошкой с маслятами.

— Да отличная!

— Нина тоже тобой довольна. Она призналась мне, что видела тебя где-то, но вот где — никак не может вспомнить.

У меня вилка выпала из рук. Еще мгновение, и Анфиса произнесет мое настоящее имя. И дай бог мне силы, чтобы не разрыдаться!

— Она сказала, что ты очень красивая, что похожа на одну актрису из сериала.

— Она, кстати, тоже похожа на актрису из сериала, — нервно хихикнула я.

— Жаль, что ты сериалы не смотришь, сейчас такой шикарный турецкий сериал идет «Курт Сеид». Там такой мужчина! Вот если бы я такого встретила, отправилась бы за ним хоть в Турцию, хоть в Африку, хоть куда… И пусть бы он меня потом бросил, все равно — было бы что вспомнить… Я чай завариваю?

Она встала и, как всегда, с хозяйским видом (вероятно, так же она поступала и в бытность Оли Блюминой) принялась заваривать чай.

— А ты когда-нибудь любила? — спросила я ее, испытывая всякий раз неловкость от того, что упорно отвлекала ее от разговоров обо мне. Перебивала ее очень осторожно, когда она приближалась к опасной или неприятной для меня теме.

— Любила. Был у меня один парень, такой красивый. Юрочкой звали. Высокий такой брюнет с голубыми глазами, нежный, ласковый…

Я вдруг увидела слезы в глазах Анфисы. Вот уж не ожидала от нее такой реакции, да и истории о своей любви тоже как будто бы не предвиделось.

— И что? Где он?

— Представляешь, у нас дело к свадьбе шло. Я и платье себе заказала, и в ресторане в Белом договорилась, чтобы двух свиней купили у одного фермера, и много чего сделала, ну все почти готово было, и я ходила счастливая, вернее даже, не ходила — летала…

— И? — у меня в предчувствии страшного финала словно заранее волосы зашевелились на голове.

— Он отправился за кольцами. Я провожала его, видела, как он садился в свою машину, у него «десятка» новая была, как помахал мне рукой… И все, Милочка, больше я его не видела.

— А машина? А труп? — сразу наговорила глупостей, даже рот пришлось прикрыть рукой, словно это могло бы помочь вернуть вылетевшее нехорошее слово.

— Ни машины, ни трупа… Исчез.

— А его родные? Что они говорят?

— Он из хорошей семьи, Гороховы они, работящие. Отец всю жизнь пчел держит, медом торгует, мать — на огороде, лук сажает, тоже продает. А Юрочка мой магазин в Белом открыл, торговал запчастями. После того как Юра пропал, отец поставил еще одну железную дверь на магазин, чтобы не разворовали. Уже три года прошло, а он все ждет сына… А я — своего жениха.

— Анфиса, ты случайно не разыгрываешь меня? Как это так? Сначала Юра твой пропал, потом вот Оля… Куда все подевались?

Мне неудобно было спросить, насколько серьезны были отношения между Анфисой и ее женихом, что он был за человек, способен ли он был на предательство, бегство?

— Мы любили друг друга, — прочла мои мысли Анфиса. — Он не мог просто так сбежать… С ним что-то случилось. Мы его где только не искали… Нашлись свидетели, которые утверждали, что видели его белую «десятку» здесь, совсем рядом, у озера. Что как будто бы въехала она в лес, да не выехала… Но все это как-то несерьезно, не официально, что ли… Да и свидетели эти куда-то исчезли.

— Он же поехал за кольцами, значит, с деньгами. Может, его ограбили по дороге… Остановили машину…

Не знаю, зачем я ей все это говорила. Должно быть, для того чтобы она поняла, что я не верю в то, что ее, такую замечательную, могли бросить, предать.

— Мила… — Анфиса поставила на стол фарфоровый чайник с чаем, села напротив меня и посмотрела мне в глаза. — Я обманула тебя.

Я снова похолодела. Что на этот раз? Неужели она меня узнала? Может, увидела видео?

— В смысле? Что случилось?

— Не три года тому назад он пропал, а тогда же, когда и Оля.

Я даже ахнула от удивления. Предположение напрашивалось само. Оля и Юра?

— Нет-нет, даже и не думай! Оля была моей подругой, а Юра — любимым человеком. Они не могли. Не могли, поняла? — вскричала Анфиса со слезами в голосе. — Это все не связано между собой!!!

Теперь была моя очередь ее успокаивать.

— Анфиса, он вернется…

— Я тоже так раньше думала. Разные варианты проигрывала. Но нет, он не вернется уже. Понимаешь, он такой человек. Как бы тебе это поточнее объяснить, приспособленный к жизни, способный, талантливый, умный. Если бы он был жив, непременно бы нашел способ сообщить о себе, понимаешь? Думаю, что его все-таки нет в живых. Возможно, что его машину либо разобрали на части, либо его самого убили, а машину утопили, потому что там оставались следы преступников. Вот накоплю денег, найму водолазов и попрошу проверить озеро…

Час от часу не легче! Машину она найдет, белую «десятку»… Как же! А красный «Фольксваген» — это как? Причем его тоже наверняка ищут. Может, и старая колымага, но наверняка где-нибудь засветилась, ведь меня ищут, ищут!

Я усмехнулась. Подумала о том, что и Борис вот так же перебирает разные варианты причин моего исчезновения. Мое импульсивное письмо, направленное на то, чтобы причинить Боре как можно меньше страданий, сделало, я так полагала уже тогда, живя в Синем Болоте, все в точности до наоборот. Возможно, что первые несколько часов он сильно переживал по поводу того, что я его разлюбила и бросила, сбежав с любовником, но потом мой умный Борис понял, зная меня, что письмо — лишь деталь сложного механизма той ситуации, в которой я оказалась, растерялась, потерялась, запуталась, увязла так, что не знала, как поступить лучше, чтобы не погибнуть окончательно.

Надо ли говорить, что примерно спустя сутки после того, как я убила «маску», я сильно пожалела о том, что не доверилась Борису, что не рассказала ему все-все, что произошло со мной с того момента, как мы с ним расстались. И хотя память возвращалась ко мне медленно, обрывками, какими-то болезненными кусками, оберегая мою и без того травмированную психику, мне удалось все-таки воссоздать более-менее стройную последовательность событий.

Итак. Борис проводил меня до самых дверей моей квартиры в Газетном, мы поцеловались с ним на прощание. Боже, как же я потом жалела, что не впустила его к себе! Да, я безумно устала, ведь мне и в поезде, когда я возвращалась из Питера, не удалось поспать. Но надо было уже научиться спать с Борисом, именно спать. Он магнетически действовал на меня, мне хотелось его прикосновений, ласк, проникновений, должно быть, я не должна была так изнурять себя любовью до самого утра, а приучить себя засыпать в его нежных объятиях. Но, видимо, еще не подошел тот момент, когда бы я, насытившись им, засыпала. А ведь он, каждый раз по моей просьбе оставляя меня одну, мог предположить, что я не люблю его, не хочу быть с ним, что я с трудом выношу его рядом… Вот как можно было не понять в свое время таких важных вещей?! Впусти я его тогда к себе, ничего бы этого не произошло. А так… получилось совсем уж скверно еще и потому, что, возможно, рано или поздно мне придется объясняться с Борисом (дай-то бог!), и как я ему расскажу о том, что, распрощавшись с ним, я не только не уснула, а приняла у себя Сережу Кузнецова. Он приехал ко мне почти сразу же после того, как уехал Борис. Позвонил предварительно, буквально за несколько минут. Да что там — такси стояло уже под моими окнами!

У нас с ним были дела. Тайные. О которых знали лишь мы двое. И которые мы тщательно скрывали. По многим причинам. Но перед деловой частью нашей встречи мы решили поужинать в «Дункане». Обычное дело. Я спокойно могла появляться с Сергеем в общественных местах, зная, что ни его жена Лариса, ни Борис никогда не будут иметь ничего против. У Сережи Кузнецова — белоснежная репутация, у меня — я надеюсь, тоже. Сергей любит свою жену, я люблю Бориса, но мы всегда отлично проводили время вместе, нам было интересно вдвоем. Он был, пожалуй, единственным человеком (за исключением Наталии Петровны, моего преподавателя), с которым я свободно могла говорить о музыке. Нет, с Борисом мы тоже, конечно, говорили о музыке, но прилагаемо к моим делам, концертной деятельности, гастролям, репетициям, контрактам, поездкам, выступлениям. А вот с Сережей мы говорили именно о музыке, мы часто бывали в филармонии, консерватории, бывало даже на машине отправлялись в Питер, если там ожидались гастроли, скажем, Монтсеррат Кабалье… Он любил музыку так же страстно, как я, и наше с ним тайное дело, думаю, было затеяно под влиянием музыки, которая всколыхнула наши души, подтолкнув к действию… Хотя это и не было связано с музыкой. Никоим образом.

Мы поужинали, вышли из ресторана, где нас поджидала незнакомая мне машина, за рулем которой сидела женщина. По поведению Сергея я поняла, что он знает и эту машину, и женщину, он сделал мне знак рукой, и мы сели вдвоем на заднее сиденье. Машина тронулась, мы медленно проезжали центр Москвы со сверкающими витринами, светофорами, блестящим мокрым от дождя асфальтом… Вот, собственно, и все. Видимо, нас везли за город, в Ларино. Да, это потом я вспомнила, где же видела эту роспись на стенах. Сережа показывал мне снимки на своем телефоне — рабочие моменты росписи по штукатурке в своем доме в Ларине.

Большая черная дыра в моей памяти так и оставалась дырой с того момента, как мы выехали с парковки ресторана «Дункан», и до того момента, как я уже находилась в этом доме, больная, униженная, несчастная. Это там, очнувшись, я узнала, что стала порнозвездой. Кто-то хорошо заплатил тем людям, которые были связаны с «маской» и той женщиной, что забирала нас с Кузнецовым из «Дункана», чтобы уничтожить меня как певицу. Хорошо еще, что горло не сожгли какой-нибудь кислотой…

Я смутно помнила, как проводила время в этом доме. Мне постоянно хотелось вымыться, я несколько раз принимала душ, лежала в горячей ванне… Конечно, мне вкатили наркотик, иначе я не выглядела бы на том ужасном видео пьяной. Да-да, это был не алкоголь, точно. Да и вены мои на сгибах рук были истыканы иглой, подпорчены кровоподтеками, черными синяками. Думаю, что, если бы я не прибила эту суку в маске (иначе ее и не назовешь!), то меня бы не пощадили. И дело действительно было не в выкупе. Все было сложнее, чудовищнее, опаснее.

Вот только куда делся Сергей? Если бы я могла, то узнала бы обо всем из интернета, да только боялась узнать там кое-что страшное про себя. Я честно боялась, что не выдержу этого, свихнусь. Иногда на меня накатывало, и мне казалось, что я куда-то проваливаюсь, в какую-то черноту… Так было по ночам, во сне…

— Мила? Ты слышишь меня? Что с тобой?

Я открыла глаза и увидела Анфису. Лицо ее было испуганным.

— Ты потеряла сознание, — сказала она. — Извини, что нагрузила тебя…

Оказывается, я действительно потеряла сознание и соскользнула со стула на пол.

— Это нервы. Извини… Я не знала. Что ты такая чувствительная. И надо было мне рассказывать про Юру!

И тут я вспомнила, что послужило причиной моего обморока. Белая «десятка» Юры, предполагаемо утопленная в озере. Там же, где я утопила красный «Фольксваген» «маски».

— Выпей чайку сладкого, — Анфиса усадила меня за стол, поднесла ко рту чашку с еще теплым чаем.

Я сделала несколько глотков.

Мне было стыдно за то, что я, погрузившись в свои проблемы (а заодно и нагрузив ими Анфису), ничего-то не знала о трагедии в ее личной жизни. У меня-то, слава богу, все были живы и здоровы. А вот что стало с ее Юрой — большой вопрос.

— Знаешь, лучше уж он сбежал бы с Ольгой. Только был бы жив, — она снова словно услышав мои мысли, ответила в самую точку. Удивительно, и как это ей удается проникать в мои мысли? Может, она, забравшись в мое сознание, уже давно видит меня стоящей на сцене и исполняющей арии? Может, даже чувствует аромат цветов, которыми меня просто заваливали мои поклонники? Или… видит Бориса, который мечется сейчас по Москве, пытаясь разыскать мои следы? И где Кузнецов? Почему я до сих пор ему не позвонила?

Хотя… позвони я ему, как он сразу же примчится сюда, ко мне, а заодно узнает, что со мной произошло (или уже все знает)… И тогда я потеряю не только моего Бориса, но и Сергея.

Так. Стоп. Жив ли Борис?

— Мила!

Анфиса снова подхватила меня. Голова закружилась, мне стало дурно. Вот что значит — оглядываться назад, пытаться проникнуть в суть проблемы. Думаю, еще рано, я еще не готова.

— Да ты же вся белая… Ни кровинки на лице! Может, вызовем доктора?

— А что, здесь есть доктор, который может приехать, как в городе? Типа участкового? — Я знала, что несу полную чушь, но очень уж хотелось переключиться на другую тему, а заодно переключить и Анфису.

— Да, конечно. Причем хороший доктор, его зовут Савва Иванович Кашин. Он живет в Белом, но ездит по селам.

— Нет-нет, уже все прошло.

— Я посижу еще с тобой?

Вот как так получилось, что присутствие Анфисы согревало меня, что мне куда спокойнее было, когда она была рядом со мной, пусть даже и рассказывала бы свои страшилки, гремела посудой, заваривала чай, шумела, прибиралась, делилась бы своими мыслями, да пусть даже и заваливала вопросами?! От нее исходило тепло, которого мне так не хватало. К тому же я ей доверяла. На все сто!

Пока она мыла чашки, я легла на диван, укрылась одеялом и закрыла глаза. Какая-то прозрачная, почти неосязаемая мысль крутилась в голове, подталкивая меня к какой-то картинке, впечатлению, образу… И началось это, когда я услышала про озеро.

— Как называется озеро? — спросила я, даже не подумав о том, что возвращаю течение мыслей Анфисы в темное русло ее трагедии.

— Графское, — ответила она, аккуратно укладывая вымытую и вытертую посуду в шкаф. — Там история такая… В далекие времена наша деревня принадлежала графу Пожарскому, и случилась там какая-то темная история с его сыном, который, как это водится, обрюхатил крепостную девушку, а та любила другого парня, и когда тот узнал, что она беременная, потащил ее к озеру и утопил. А девушка эта, как только ее тело коснулось черной воды, сразу же превратилась в черную змею и ушла в озеро. И с тех самых пор, говорят, всех потомков этого графа, которые только приближаются к озеру, эта самая черная, древняя змея кусает, и они умирают. Вот такие дела.

Я вздохнула. Час от часу не легче.

— Вот мне интересно, почему она кусает потомков графа, а не того парня, который утопил ее? Разве он не понимал, что она — как бы вещь, принадлежащая графу, а потому не виновата в том, что ее, по сути, изнасиловали?

— Так это же легенда, — грустно усмехнулась Анфиса. — Просто я подумала, а что, если мой Юрочка был как раз одним из потомков Пожарских, и его укусила черная змея? Укусила, а потом уволокла в озеро?

— Анфиса! — воскликнула я, не понимая еще, шутит ли она или говорит всерьез. — «Десятку» тоже змея уволокла?

Анфиса вдруг улыбнулась, и на щеках ее образовались ямочки.

— Совсем запугала я тебя, да?

И тут клубок из моих обрывочных мыслей и картинок вдруг превратился в обложку книги, черно-зеленую, матовую, изображавшую чернеющее под мрачноватыми изумрудного цвета ночными облаками озеро с белой лунной дорожкой, и лоснящуюся спину извивающейся черной змеи, уже наполовину ушедшей под воду… Ну, точно! Как-то на днях я держала эту книгу в руках! Она была новая, читатели пока что не обратили на нее внимания, да и я тоже, потому и поставила на самую верхнюю полку отдела с детективной литературой — не дотянешься, потому как все остальные полки были заняты потрепанными книгами известных российских и зарубежных авторов. Вот только автора этой, новой книги, жанр которой я тоже определила как криминальный, из-за названия (что-то там про убийство), я не запомнила.

Анфиса, девушка практичная и работящая, ни минуты не могла сидеть сложа руки. А потому еще давно принесла ко мне корзинку с вязаньем. Вот и тогда, опасаясь, как бы со мной еще чего-нибудь не случилось, она осталась у меня, села в кресло рядышком и принялась за свое вязание. Это были шерстяные красные носочки.

Спицы тихонько постукивали-потрескивали, и звук этот успокаивал, умиротворял меня. Анфиса казалась такой домашней, милой, и я, глядя на нее из-под ресниц, думала о том, насколько же сильной надо было ей быть, чтобы, пережив исчезновение любимого человека, не погрузиться в депрессию, а продолжать жить, работать, помогать мне, заботиться о синеболотских женщинах-кружевницах, обеспечивая им сбыт рукоделия и стараясь скрасить их досуг книгами, мечтами о деревенском театре.

Я проснулась ночью — Анфисы уже не было. В углу, на письменном столе горела лампа, прикрытая зеленым платком.

Не знаю, что двигало тогда мной, откуда взялись все эти мысли, возможно, некоторые наши мысли, подсознательно признанные нами особенно важными, в какой-то момент обретают невероятную значимость и подталкивают нас к действию. Вот и в ту ночь случилось то, что случилось. Зацепившись за оброненную Анфисой фразу «…накоплю денег, найму водолазов и попрошу проверить озеро…», я вдруг поняла, чего ради она так старается и живет, пусть медленно, но продвигаясь к своей цели, — она копит деньги, чтобы заняться поисками белой «десятки»!

Я вскочила с постели, включила свет, бросилась в спальню, где под кроватью был спрятан пакет с деньгами. Почти сто тысяч евро. С тех пор как я приехала, я не перепрятывала деньги, разве что полы под ними помыла.

Вытащив пакет (он по-прежнему был тяжелым, как и положено), я откуда-то знала, что их уже нет.

В пакете была тяжелая пачка журналов.

«Ну вот, собственно говоря, и все», — подумала я.

12

Он побледнел, когда увидел выходящую из ювелирного магазина «Нину Бретт».

— С ума сойти! — с трудом выговаривая слова, надавливая на них всеми своими нервами, проговорил Борис.

Мы сидели с ним в машине, в самом центре Москвы, на Новом Арбате, прямо напротив «Якутских бриллиантов».

— Что, так похожа?

— Да не то слово! Вот так люди с ума и сходят! Я сколько раз видел, как она выходит из этого магазина… Она любила здесь бывать, что-нибудь выберет, потом зовет меня, а я сижу в машине. Показывает мне, примеряет… Господи, это просто невероятно!

Я знал, что профессиональный, нанятый мною фотограф наблюдает за переодетой в платье Нины Бретт домработницей Леной и щелкает своим аппаратом, стараясь, чтобы в кадр не попало полностью ее лицо. Уже была договоренность с моим другом журналистом, Аркашей Кольцовым, который пообещал выставить эти и другие снимки в двух глянцевых журналах, ну и в интернете, конечно. Причем весь этот материал был не касаем личности Нины напрямую. Так, к примеру, «Бриллианты Якутии» шли по своей рекламной теме, и упоминание оперной дивы Нины Бретт, предпочитающей бриллианты Якутии другим бриллиантам (причем это было чистой правдой!), шло как бы вскользь, между прочим. Ну и другие варианты появления в СМИ и сети снимков так же были ненавязчивы, скромны, поскольку имя Нины лишь упоминалось, но вместе с тем они были роскошны, поскольку наша Елена появлялась тоже не в джинсах, а в разных чудесных нарядах, входящей или выходящей из дорогих ресторанов, консерватории, шикарных авто…

Единственным человеком из окружения Нины, которая была посвящена в наш план, была подруга Стелла. Мы вынуждены были рассказать ей всю правду, чтобы в результате наших усилий не вылезла истина. Стелла оказалась совершенно адекватным человеком, оценила нашу фантазию, одобрила наш план, сказала, что и сама постарается так же ненавязчиво, аккуратно поддержать хрупкую иллюзию присутствия Нины «где-то рядом». Я не мог в знак благодарности не прислать ей цветы.

Что же касается личности Олега Барвина, коллеги Липкина, которому он одолжил свой «Фольксваген», то здесь мне не повезло — девушка, проживающая в его квартире, сказала, что он улетел в Париж, где будет принимать участие в съемке клипа. Я еще переспросил, фотограф ли он, на что она (ее звали Вероника, такой нежный темноглазый подросток с коротко подстриженными светлыми волосами, в шортах и белой распашонке) утвердительно кивнула головой. Потом объяснила в двух словах, что в клипах наряду с видеоматериалом часто можно увидеть фотографии, и что Олег — большой мастер, причем высокооплачиваемый.

Вероника мало того, что впустила меня в квартиру, так еще и напоила кофе с молоком. Квартирка была небольшая, но в самом центре Москвы, светлая, в большой комнате, напоминавшей студию, стоял белый пухлый диван, все остальное пространство было устлано красным мягким ковром. На стенах же висели репродукции редких акварелей Репина, Врубеля, Серова, что показалось для меня несколько необычным для современного, так модного сейчас стиля контемпорари.

— Это моя идея, — улыбнулась Вероника, веселым кивком головы, при этом поднимая тонкие брови и кося глазами, показывая на репродукции. — Обожаю акварели. Не понимаю, как можно при помощи воды и нескольких граммов краски создавать целые миры! Жаль, что у меня нет таланта, а то бы рисовала акварелью… Нашла вот эти работы известных художников, восхитилась, заказала рамки…

Я спросил ее про «Фольксваген».

— А… Знаю, о какой машине вы говорите. Да, точно, это же машина Геры, раньше ею пользовался его отец, но потом у него возникли проблемы со зрением, машина стояла в гараже, ржавела… Вот Олег и попросил ее на время. Он часто пользуется ею, когда ему нужно, чтобы его не заметили. Вообще-то, Олег любит дорогие машины, у него вообще бзик, у него их две, он относится к ним, как к любимым женщинам, холит их и лелеит. Совсем, как меня! — Она рассмеялась звонким девичьим смехом, я же снова восхитился ее ямочками на щечках. Уж не знаю почему, но подумал тогда, что в свое время, когда был молод, обходил таких красивых тонконогих девушек стороной, мне всегда казалось, что меня засмеют, а то и ущипнут, чтобы только посмеяться, пошутить. Сейчас же, когда я был немолод и воспринимал сам себя, как раскормленного поросенка, мне оставалось лишь любоваться издалека этими гибкими, спортивными нимфами или же общаться с ними исключительно на профессиональой ниве. Вот как сейчас с Вероничкой.

— Вы не знаете, когда он последний раз пользовался этой машиной и где он ее обычно оставляет?

— Да она стоит у нас во дворе, вон там, под деревом. Он в шутку называет ее «красная калоша». Но машина исправна, просто зверь. А что случилось-то? Неужели угнали?

Вот есть же такие люди, которым просто весело. Причем не важно, что происходит. Даже в самые трудные моменты жизни они умудряются смеяться над бедой, проблемой. У меня есть один такой знакомый, у него одна почка, и время от времени пошаливает оставшаяся, единственная. Он испытывает кошмарные боли, знает, как это опасно, и однажды перед операцией, уже в машине «Скорой помощи», опутанный трубками, он сетовал на то, что ему с минуты на минуту должны привезти новую мебель, а его дома нет, а жена одна не справится. И при этом смеялся, шутил с врачом! К счастью, беда обошла его стороной, и он по-прежнему живет весело, легко, словно у него вместо сердца — солнце.

Таким же солнечным человеком была и Вероничка. Я позавидовал Олегу Барвину, что из миллиона девушек он выбрал именно ее, она будет освещать его жизнь до тех пор, пока он сам этого будет хотеть. И так не хотелось произносить в ее присутствии такие страшные слова, как убийство, проститутка…

— Возможно, что угнали, а, может, ваш Олег сам одолжил кому-нибудь эту машину. Дело в том, что несколько дней тому назад, а точнее — одиннадцатого сентября, вечером ее видели рядом с рестораном «Дункан», и за рулем сидела женщина. Это случайно были не вы?

— Чтобы я, да на такой колымаге? Да вы что? Конечно нет! — И она залилась смехом, откинувшись на спинку дивана и раскинув руки. Белозубая, красивая, расслабленная, уверенная в себе, чудесная!

И вдруг она как-то вся подобралась, собралась, сложилась, задумчивая, в позу эмбриона с той лишь разницей, что сцепила пальцы, обняв руками колени. Сразу стала серьезная.

— Кажется, я знаю, что это за женщина! Кристинка! Одноклассница Олега. Девушка так себе, кажется, она из этих… что стояли раньше на Тверской, ну, вы поняли меня… Однако дружат, хотя я лично эту дружбу не одобряю. Но Олег объясняет их дружбу тем, что она полезна для обоих. Дело в том, что девушки Сады… вернее, Кристины, ее знакомые, подружки, охотно позируют Олегу. Некоторые из них настоящие красотки, у них такие фигуры! У Олега выставка прошла зимой с большим успехом, и каждый фотопортрет, обнаженка — с подружками Сады. Уф… Сада — это прозвище, псевдоним, как хотите называйте, Кристинки. Садой звали какую-то известную проститутку в старинные времена. Вот. Это ей он время от времени дает свою машину… А что там произошло, в этом «Дункане»?

— Ничего, — ответил я, подумав о том, что сегодня Вероника непременно в телефонном разговоре с находящимся в Париже Олегом расскажет о нашем разговоре. И если он как-то причастен к истории исчезновения Кузнецова, то может как-то неправильно для меня отреагировать. — Просто мы ищем, я думаю, как раз Саду.

Вероника, похоже, ничего не знала о том, что Сада мертва. А вот Олег наверняка знает, подружки Сады не могли не сообщить ему эту трагическую новость.

Я отлучился в туалет, где позаимствовал одну из мужских бритв, флакончик с одеколоном после бритья, уверенный в том, что найду на этих предметах отпечатки пальцев Олега Барвина. И уже перед самым уходом, отправив Веронику за таблеткой аспирина («Кажется, у меня температура… У вас не найдется аспирин?»), я не мог придумать ничего умнее, как, перевернув мужской кроссовок, сфотографировать подошву — хотя бы ее рисунок заполучу. Не мог же я изъять всю обувь Барвина, чтобы сравнить со следами обуви, оставленными в доме Кузнецова в Ларине!

А еще я удивлялся тому, что до Веронички не добрались оперативные работники следственного комитета, занимающиеся розыском пропавшего Кузнецова. Красный «Фольксваген» — Герман Липкин — Олег Барвин. Чем не золотая цепочка в поисках?

— А вы вообще кто? — спросила, сияя личиком, Вероника уже в дверях, провожая меня.

— Я — частный детектив, вот мое удостоверение, — я протянул ей документ. — Дело в том, что машина, которой пользовался Олег Барвин, засветилась в одной очень нехорошей истории. Сада — мертва, ее убили, ее труп нашли в одном загородном доме. Вы уж извините, что пришлось соврать вам…

И сам не знаю, зачем все это ей выдал. Должно быть, интуиция подсказала мне, что вот такой неожиданно обрушившийся на ее стриженую головку поток информации встряхнет ее, заставит заработать ее веселые мозги!

— Саду убили? А… — Она прикрыла рот ладошкой, и глаза ее наполнились слезами. Оказывается, и у нее, такой солнечной и веселой девушки, имеется где-то внутри серебряный сосуд для слез. — Как жалко! Вот Олег расстроится!

— А когда Олег улетел в Париж?

— В воскресенье, двенадцатого! А что? — Она вдруг нахмурилась. — Как нехорошо получилось. Он даже не сможет прийти на похороны. Он расстроится, очень…

— Скажите, Вероника, Олег когда-нибудь упоминал о Сергее Валерьевиче Кузнецове, советнике президента?

— Нет, никогда. Где Олег и где ваш Кузнецов…

Я не должен был произносить даже имя Нины Бретт вслух, но искушение было так велико, что я не выдержал и все-таки задал этот вопрос:

— А имя Нины Бретт Олег не произносил?

— Нина… Постойте… — Она задумалась, сощурила глаза и, покусывая согнутый указательный палец, смотрела куда-то мимо меня. — Нина… Знаете, что я вам скажу? Один раз я только услышала имя «Нина», но вот фамилию не запомнила, но почему-то эта Нина вот сейчас ассоциируется у меня с беретом! Возможно, это как раз из-за ее фамилии?

— И? — Я напрягся, готовясь услышать нечто важное, то, что приведет меня в конечном счете к убийству Сады и ко всему тому, что касалось исчезновения Нины и Кузнецова.

— Помнится, мы были буквально этой весной на даче у Олега, в Переделкине! Так вот, собралась целая компания, мы с Олегом готовились, покупали продукты, мариновали мясо… И вот, доставая из какого-то пакета зелень, кажется, я вытянула длиннющий чек… Он уже подмок, но все равно можно было все увидеть, прочитать… Я бы, может, и не обратила внимания, если бы, повторяю, не длина этого чека, во-первых, ну а во-вторых, сам пакет, я его потом уже узнала, — фирменный пакет магазина детской одежды «Брумс» или «Брамс»… Там я покупаю обычно подарки для своих племянников! Я еще удивилась тогда, откуда вдруг этот чек, пакет? У нас вроде как детей не намечается, а продукты-то привез Олег! Думаю, может, у него появились где-то детки на стороне? — Она снова хохотнула, забыв о еще не просохших слезах на побледневших щечках.

Я слушал ее и никак не мог взять в толк, о чем вообще идет речь!

— …чек на триста пятьдесят шесть тысяч рублей, вы можете себе представить? Я была поражена — это надо же потратить кучу бабок на какую-то там детскую одежду… Я спросила Олега, и он так спокойно ответил мне, что это «Нина Берет» ну или «Бретт»… Тогда я спросила его, кто такая эта Нина и почему этот пакет и чек остался у него? И он тогда запросто так ответил, мол, не отвлекай меня от мяса, что это не имеет к нему никакого отношения, что этот пакет Нина оставила в багажнике… Но я не успокоилась. Представила себе, что это я, к примеру, купила детских вещей на треть миллиона рублей, хорошо, пусть так, но почему же я пакет-то оставила в багажнике чужой машины, машины моего Олега…

— Но какого же размера был пакет? — полюбопытствовал я, поскольку не меньше Вероники был удивлен суммой покупки.

— Да обыкновенный. Олег тогда разозлился на меня, сказал, что пакетов было очень много и что просто какие-то вещи соединили в один пакет, потому что в этот, пустой, положили конфеты. Вот такая история. Больше расспрашивать я его не стала. Понятно же, что это не его ребенок. Олег не такой человек, чтобы обманывать в таких вещах. К тому же он хорошо знает меня и что ребенком на стороне меня не испугать. Да и вообще, я же ему пока еще не жена…

Вот тут она погрустнела на пару минут, потом подняла на меня свои черные огромные глаза и засмеялась.

— Мама всегда говорит мне, что я смешинку проглотила. А Олегу нравится, что я такая. Не знаю. Но вот Кристину жалко. Кто же ее убил, не знаете?

— А где дача Олега? — перебил я ее.

— На Тишинке, Минское шоссе, это район Новопеределкино. Я вам сейчас запишу. Только зачем вам его дача?

— Так, может, машина там?

Она не задала мне серьезных, взрослых вопросов, каких я ждал и на какие не хотел бы отвечать. К примеру, кто меня нанял? Какое отношение в истории убийства Сады имеет Кузнецов? Что может связывать Олега с Кузнецовым и тому подобные. И чем я наконец занимаюсь?

Вот по этой причине я все-таки надеялся, что в разговоре со своим возлюбленным она, какая-то несерьезная, летящая, быть может, и не вспомнит о Нине. А если и вспомнит, так что ж… Значит, я дал маху, проговорился, выдал себя, истинную причину своего визита.

Был ли я разочарован тем, что она не знала ничего о восходящей звезде оперного искусства — Нине Бретт. Вот уж точно — нет. Она была совершенно из другого мира, мира Олега Барвина, фотографа, столичного тусовщика. Там поклонялись другим ценностям. До поры до времени, конечно.

Я позвонил Вите Ухову и попросил прокатиться в Переделкино, найти дачу Олега Барвина. Мало ли что интересного может она хранить.

Жене Горину я поручил выяснить, не было ли совершено Ниной Бретт покупки на сумму приблизительно триста пятьдесят шесть тысяч рублей в магазине «Брумс». И если это возможно, проверить, сохранились ли записи камеры видеонаблюдения в самом магазине или поблизости, чтобы понять, с кем была Нина в этом магазине и была ли там вообще.

Борису обо всех своих делах я воздерживался докладывать, уж слишком он был потрясен, взбудоражен сходством с исчезнувшей невестой переодетой Лены, на него было больно смотреть. В какой-то момент я даже пожалел о своей затее. Однако так хотелось верить, что мы все это делаем не напрасно, и что Нина, вернувшись из ада, обнаружит, что нами сделано все, чтобы сберечь ее имя, ее будущее.

— Я не верю, что они сбежали вместе, — говорил Борис в перерывах между поездками по городу, во время которых создавалась ненавязчивая реклама Нины Бретт. — Сергей не такой, это просто невозможно. Если бы я только мог, сам бы поехал к Ларисе и поговорил с ней.

Я едва сдерживал его от этой поездки, понимая, что ничего хорошего из этой затеи все равно не вышло бы. Лариса, находящаяся под пристальным вниманием журналистов в связи с исчезновением мужа, и без того была подавлена, чтобы еще выслушивать предположения Бориса, связанные с Ниной. Пусть уж она до последнего не знает о том, что Нина пропала. В другой ситуации, если бы не история с Кузнецовым, она, быть может, и узнала бы о том, что Нины нет, позвонила бы Борису, возможно, даже сама приехала к нему, чтобы выразить сочувствие, предложить свою помощь. Сейчас же ей было не до Нины, она хотела только одного — чтобы как можно скорее нашелся ее муж.

С другой стороны, я подозревал, что Ларисе уже известно о том, что Сергея видели последний раз с Ниной возле ресторана «Дункан», и тем не менее Борису она так еще и не позвонила. А это значит, что существуют причины, по которым она этого не делает. Что это за причины? Или же она ничего не знает, где и с кем он провел вечер накануне исчезновения?

— А если она сама позвонит или придет, что мне ей сказать? — спрашивал Борис истерично. — Сказать, что Нина за городом, репетирует, готовится к гастролям?

— Да, именно так и скажете.

— А если она потребует встречи с ней? Да и вообще, рано или поздно следователь захочет поговорить с ней. Что делать?

Я и сам понимал, что скоро, уже очень скоро наступит этот момент, когда нам необходимо будет предъявить нашу Нину Бретт. И вот когда выяснится, что ее нет, что она пропала одновременно с Кузнецовым, вот это будет бомба!

Я ужинал жареной бараниной, приготовленной мне Леной, и, наслаждаясь едой, вдруг представил себе, что мы с ней — муж и жена. И в эту самую минуту, когда я размечтался, позвонил Борис. Было около девяти вечера.

— Ян! Его зовут Ян! Ян Короткофф. Это ее большой друг. Модельер. Живет в Париже! Я могу ему позвонить и все-все объяснить, и тогда он поможет нам, представит все так, словно Нина в Париже! И тогда нам удастся еще немного потянуть время. Ян — он преданный ей человек, он все сделает правильно!

— Так, может, она уже у него? — вдруг озарило меня. — Позвони и спроси!

— Если она у него и не хочет, чтобы я об этом знал, он будет молчать как партизан. Если же он проникнется нашей историей и поймет, что Нина по-настоящему пропала, то сделает все так, как мы скажем.

Он был прав. Пока Борис не поговорит с ним, мы не поймем, у него Нина или нет. Тот факт, что она могла улететь в Париж по чужим документам, меня совсем бы не удивил. Такие истории встречались в моей практике (точнее, в практике моих клиентов) довольно часто. К тому же, по статистике, примерно пятнадцать процентов людей, пересекающих границу, делают это по чужим документам, так как идентифицировать личность визуально обыкновенному человеку (таможеннику) довольно сложно.

Через час Борис мне перезвонил. Я уже допивал чай, с каким-то тупым наслаждением наблюдая за тем, как моя Лена укладывает посуду в посудомоечную машину, прибирается на кухне.

— Вас! — Лена всунула мне, почти дремлющему за столом после сытного ужина, в руку телефон. — Борис.

— Она не прилетала в Париж! Ян взволнован, я ему объяснил, чем мы тут занимаемся, пытаясь скрыть исчезновение Нины, он сказал, что мы делаем все правильно, и что надо только ждать, когда она вернется, что ситуации бывают разные. Спросил, что он может сделать для того, чтобы найти ее, он даже предложил деньги!

— Борис, ты объяснил ему, что он может сделать?

— Да, конечно! Я пообещал выслать ему снимки Нины, чтобы его друзья в Париже сделали фотомонтаж, как если бы Нина сейчас в Париже! Пока официально никто не занимается ее поисками, не станут проверять списки улетевших в Париж, значит, и эта парижская дезинформация может еще какое-то время создать видимость ее присутствия, пусть даже и в Париже. И вот тогда я спокойно смогу объяснить Ларисе Кузнецовой, если она позвонит или даже приедет ко мне, что Нина за границей.

План был хрупкий, опасный, но мы уже встали на этот путь, подключили друзей Нины, и пока что не собирались от него отказываться. Для верности я запланировал визит к Наталии Петровне Самсоновой, преподавательнице Нины. Я тянул с этим по очень простой причине — Борис сказал, что старушка не совсем здорова, а потому рискованно было ее волновать. Хотя, с другой стороны, чем черт не шутит, вдруг Нина скрывается у нее! К тому же хоть и неприятно мне было думать о таком, но я не должен был стопроцентно доверять и Борису, как бы симпатичен он мне ни был. Эта мысль, ничем не подкрепленная, возникла сама собой, однако я, профессионал, должен был проверить все версии исчезновения Нины. А вдруг Борис ее убил, а после, испугавшись, обратился ко мне за помощью, тем самым стараясь обезопасить себя. Он мог тупо приревновать ее к Кузнецову и убить обоих!

После разговора с Борисом эта мысль окончательно разбудила меня, и я, продолжая любоваться Леной, в широком желтом платье, с завитками светлых волос обрамляющих ее нежное лицо, внезапно поддавшись порыву, потянул ее, собиравшуюся уже покинуть кухню, за рукав, усадил рядом с собой и выболтал ей все свои сомнения.

— Борис — убийца? Да вы что такое говорите, Ефим Борисович?

— Я должен проработать все версии!

— Дурацкая версия, вот что я вам скажу. Борис — да он… он просто ангел! Посмотрите, как он страдает! Да если бы он убил, разве пришел бы к вам, доверился?

— Лена, преступники умеют притворяться. Больше того, некоторые из них, которые совершили преступление в первый раз, сами себя умело убеждают в том, что это не они убили, и так входят в образ жертвы, к примеру, в образ мужа убитой им жены, что ведут себя, можно сказать, естественно! Они балансируют на грани, выдавая опасную для себя же информацию и тем самым располагая к себе следователя или адвоката…

— Да я все понимаю, вы же рассказывали мне разные истории. Но Борис Равенков — совсем другое дело!

— Лена, ты случайно не влюбилась в него? — шутливо спросил я, едва сдерживаясь, чтобы не ущипнуть ее за мягкое место. Как же я ненавидел себя в ту минуту, презирал за трусость, слабость перед этой женщиной, которая мне нравилась все больше и больше, и рядом с которой я, взрослый мужик, чувствовал себя защищенным, обласканным заботой и вниманием!

— Пустите меня! — вспыхнула она, буквально подпрыгивая со своего места, словно я был раскаленной печью, от которой она могла вспыхнуть. — Нашли кого подозревать! Да он любит ее, понимаете, вы, вы… бесчувственный холодный камень!

И бросилась вон из кухни, я услышал, как громко хлопнула дверь ее комнаты.

Моя дочь Гера уже несколько дней не появлялась дома, я знал, что они с моим помощником Сашей Сержантовым (и ее женихом) прорабатывают связи Сады и Кузнецова, ну и заодно занимаются подготовкой к свадьбе.

Я с улыбкой подумал о том, что если бы Гера была дома, вряд ли Лена позволила себе такое бурное проявление чувств. Конечно, она была влюблена в меня, а потому, расслабившись в отсутствие моей дочери, вела себя как настоящая женщина — импульсивно, немного истерично, страдая от неразделенной любви, отсутствия ласки и внимания с моей стороны. Должно быть, ей было бы куда легче, если бы она хотя бы не видела меня каждый день. Глядишь, и забыла бы, встретила другого мужчину, вышла бы за него замуж, родила ребенка. Да, ребенок бы ей не помешал, тем более что ей было уже сорок… Хотя, какой может быть ребенок в сорок, вдруг осенило меня!

Я побрился, принял душ, вышел из ванной комнаты и остановился перед дверью в комнату Лены.

Сердце мое стучало громко, я ощущал пульсацию крови в кончиках рук, даже на щеках! Должно быть, у меня и лицо стало красным от волнения.

— Лена, ты спишь? — спросил я, приблизив губы к лаковой поверхности двери.

— Да, сплю. Что-нибудь нужно?

— Я могу войти?

Она не ответила, и тогда я, превозмогая все свои страхи, чуть ли не зажмурившись, надавил на латунную ручку и вместе с дверью ввалился в комнату.

13

Все утро я только и занималась тем, что вспоминала, анализировала все наши разговоры с Анфисой. Подлая предательница, залезла ко мне в душу, вынула из меня все тайны, заставила довериться ей, а она, забравшись в дом (или же пользуясь теми моментами, когда я спала, а она как будто бы охраняла мой сон), украла все мои деньги!

Я не знала, что мне делать, как вести себя. И в то же самое время я не понимала, почему решила, что это именно она украла деньги. По сути, в дом мог забраться кто угодно. Двери были ненадежные, а про окна и говорить нечего. Сколько времени дом вообще стоял необитаемый! Если хорошенько расшатать рамы (а окна-то небольшие, деревенские!), то шпингалеты выйдут из своих забитых деревянной трухой и пылью осыпавшейся краски углублений, и тогда спокойно можно распахнуть окно и забраться в дом.

И все же деньги украла она. Наплела мне, что местные кружевницы доверили ей все свои финансы, а я и уши развесила.

И что теперь делать? Прекратить с ней общаться? В полицию не заявишь. Теперь я вообще завишу от этой девицы, которая пообещала мне паспорт. Вспомнив, что она теперь переписывается с моим Яном, мне и вовсе дурно стало. Сдала ей, что называется, свои пароли и явки. Какая же я глупая! Но сама-то Анфиса какова! Актриса! Хотя, нет, мошенница она, вот кто. Да что там, преступница!

Может, сбежать? Но как, если нет денег? У меня было немного из тех, что остались еще от «маски».

И вдруг я похолодела. Интернет.

Я села на постели, накинув на плечи одеяло.

Интернет. Ну, конечно, она увидела этот порноролик с моим участием, узнала меня. А заодно поняла, кто я такая на самом деле. Если она поняла, что я Нина Бретт, то вполне понятны ее любопытство и ее желание обшарить дом в поисках денег. У такой женщины, как я, не может не быть денег. Обладая мощным средством добывания информации — интернетом, она узнала обо мне все и поняла, в какую грязную историю я влипла…

Мои мысли отказывались двигаться в этом направлении. Ну не могла Анфиса, которую я успела полюбить, оказаться такой подлой! Зачем тогда жить, если тебя окружают одни монстры? А ведь еще совсем недавно я была уверена в том, что живу среди друзей, прекрасных, чудесных людей! Да и жизнь казалась мне прекрасной! Я была счастлива!!!

Когда раздался стук в дверь, я снова легла на кровать и укрылась с головой под одеяло. Нет меня. Я умерла.

Стук повторился. Конечно, он действовал мне на нервы. И кто же это? Неужели Анфиса осмелилась прийти как ни в чем не бывало?

Грохот расшатанных стекол в окне спальни, прямо за моим изголовьем, заставил меня вздрогнуть. Кто же такой настойчивый?

— Мила, это я, Анфиса! Ты жива там? — услышала я встревоженный голос моей предательницы-подруги.

Я возмутилась, вылезла из-под одеяла. В какой-то момент все в этом доме показалось мне грязным, старым, пахнущим керосином, овечьей шерстью, опавшими листьями, луком и бог знает чем еще. Что я здесь делаю? Почему именно здесь? Что за такая гримаса моей оборвавшейся на чистой оперной ноте судьбы?

Я подошла к окну, распахнула его, но не только для того, чтобы увидеть Анфису с ее лживыми черными глазами, а чтобы вдохнуть чистого, свежего, настоянного на осени и серых облаках воздуха.

— Ну, ты чего не открываешь? — Она, задрав голову, смотрела на меня встревоженными глазами. — Случилось чего? Заболела?

— Я сейчас, — едва разлепив сухие губы, проговорила я и поплелась открывать.

Я не знала, как себя вести. Убить ее, что ли? Вот жаль только, что Оля Блюмина не разжилась серебряными канделябрами. Один удар — и нет предательницы. А труп — в Графское озеро.

Я распахнула дверь, увидела ее и разрыдалась. Не по силам мне оказалось это испытание. Не хотела я видеть в ней преступницу, это было уже слишком для моих нервов.

— Ну, ты чего, моя хорошая? — Она подхватила меня в свои объятия. — Ну-ну… Это нервы. Все будет хорошо, вот увидишь! А я творожку свежего принесла, сейчас сырнички приготовим! Чаек заварим.

— Анфиса, у меня деньги пропали, — сказала я на выдохе.

— А… Бывает. Нечего оставлять где попало. Говорю же, денежки нужно хранить в надежном месте, в сейфе, к примеру.

Я уставилась на нее. Анфиса подняла на меня глаза и вдруг солнечно так улыбнулась!

— Девяносто пять тысяч евро, копеечка в копеечку, как говорится! — весело воскликнула она, лукаво подмигивая. — А ты только сегодня заметила пропажу?

— Вчера вечером…

— Ну, ты, мать, даешь! Такие деньжищи сунула под кровать и успокоилась. Это тебе не городская квартира под сигнализацией. Это простой деревенский дом со сквозняками и желающими проверить, как живет приезжая городская девушка. Сашка-Кальян уже побывал здесь, Мальвина, пьянчужка местная… А ты как думала? Я в первый же день забрала денежки, спасла их! Сохранила!

— Ты дура, что ли, Анфиска! — Я набросилась на нее и принялась колотить кулаками по ее плечам, от радости, отчаяния, страха, да столько чувств сразу навалилось, что я не знала уже, сердиться на нее или радоваться.

— Еще неизвестно, кто из нас дура, — хохотала она, белозубая, дерзкая. — Пойдем, чего в сенях-то стоять? А ты чего в пижаме? Уж на работу пора. Ладно, все понимаю, нервы. Всю ночь, небось, не спала, кляла меня на чем свет стоит. А чего не позвонила? Я бы тебя враз успокоила! Ну-ка, слезки вытрем!

Она достала из кармана чистый носовой платок и промокнула мои слезы.

— Анфиса, я чего только не передумала! Ты молодец… получается, деньги мои спасла.

— Заметь, я ни разу не попыталась даже спросить тебя, откуда деньжищи! — гордо выпалила она, слегка краснея, из чего я поняла, что этот-то вопрос занимал ее очень даже активно. И что, интересно, она себе придумала? Что я, конечно же, кого-то ограбила, потом убила. И даже после этого продолжала опекать меня, заботиться. Ну что она за человек?

— Это мои деньги, — сказала я. — Честно заработанные.

— Ну и хорошо, — легкомысленно, чуть ли не напевая, сказала она, включая электрический чайник. — Понятно же, что ты их не сперла. Ой, извините, не украла…

А потом ей кто-то позвонил. Я стояла, смотрела на нее, не веря своим ушам. Она сменила мелодию на своем телефоне.

Между тем Анфиса уже с кем-то говорила, о какой-то ерунде, о нитках из натурального льна для кружевоплетения, о новых коклюшках для «общины» (под общиной, я так поняла, подразумевалась общность женщин-кружевниц).

Но мелодия на ее телефоне была не простая. Это была ария Джульетты из оперы Гуно «Ромео и Джульетта». И голос, звучавший на всю комнату, пробрал меня до самого сердца. Кожа моя покрылась пупырышками нервного озноба от страха, радости, неожиданности, растерянности.

Разговаривая по телефону, Анфиса поглядывала на меня с задумчивой грустью, укоряя меня, хоть и любя. Она была человеком с большой буквы. Невероятная.

Она уже давно стояла молча, держа в руках свой телефон и глядя на меня, я же, отвернувшись к окну, чувствовала, как по моим щекам льются теплые слезы облегчения и вместе с тем невыразимой сердечной боли.

— И давно ты это знаешь? — наконец спросила я, давясь слезами.

— Нет, не так давно.

Закипел чайник, Анфиса приготовила кофе. Мы какое-то время молчали. И эти минуты тишины я потратила на осмысление своего нового положения. С одной стороны, мне стало значительно легче, теперь хотя бы не надо будет придумывать очередное вранье, изворачиваться, правду же всегда говорить легче. С другой — я боялась услышать то, от чего сбежала, другую правду, вываленную в сеть, словно ведро с помоями.

Она села напротив меня. Сделала несколько глотков кофе.

— У тебя серьезные проблемы, — сказала она, а я почувствовала снова прилив тошноты. Уверенная в том, что я хотя бы не беременна и что эта тошнота имеет нервическое происхождение, я ждала готовый обрушиться на мою больную голову удар. — Да?

Ох, так это был вопрос, а не утверждение!

— Да, Анфиса. Очень большие.

И я спокойно, последовательно, рассказала ей обо всем.

Оказалось, что мой рассказ занял всего-то несколько минут.

Моя Анфиса выругалась матом. Затем еще раз. И так у нее это хорошо получилось, словно иными словами и невозможно было выразить всю степень ее возмущения и ненависти к моим мучителям.

— Но ты удивишься… В интернете никакого ролика нет. Это точно.

— Откуда тебе знать?

— Ты удивишься еще больше, если узнаешь, что Нина Бретт — жива и здорова, разгуливает по Москве в то время, как ты, настоящая Нина, протираешь полки в библиотеке Синего Болота. Покупает бриллианты в магазине «Якутские бриллианты», посещает тусовки, и почти всегда под ручку с Борисом Равенковым.

Я не поняла, и тогда Анфиса рассказала мне обо всем, что ей удалось узнать обо мне из сети.

— Но как ты догадалась, что это я?

— Ты пела эту арию… в бреду. И Снегурочку тоже пела…

— Ты так хорошо разбираешься в опере?

— Вообще не разбираюсь. Но я же видела тебя по телику. Ты одна такая — Нина Бретт. Твое лицо — одно на миллиард. У тебя особый разрез глаз, губы, прищур… К тому же хоть ты в последнее время и разговариваешь с хрипотцой, иногда, окликая, к примеру, меня, ты выдаешь сильный такой, словно смазанный маслом, ну просто золотой голос.

— Так значит, Снегурочка…

— Да. Я ночевала как-то с тобой, спала в большой комнате и вдруг услышала, как ты сначала закашлялась, потом позвала Борю… Боря, говорила ты, Боря, разбуди меня! Потом ты уснула, а еще через какое-то время сквозь сон заплакала, и сама же стала себя успокаивать, мол, все хорошо, сейчас-сейчас… Я подошла к тебе, села на постели, взяла тебя за руку, подумала, что, может, тебе лучше сейчас проснуться, чтобы не так мучиться… Но ты не проснулась, а вдруг улыбнулась и запела что-то про Леля, Снегурочку, да так сладко, весело. У тебя словно прорезался голос, а потом ты снова закашлялась, заплакала… Словом, это был ужас что такое. Ты рыдала, завывала, прося пощады у кого-то, кусала подушку, извиваясь всем телом… На другое утро я просто по уши провалилась в интернет, начала искать оперную певицу с твоими внешними данными. И очень быстро, просто очень быстро тебя нашла, твои шикарные видео, где ты исполняешь романсы, оперные арии, отрывки твоих выступлений в разных театрах… Да ты — звезда!

Я слушала ее, и мой мозг отказывался воспринимать услышанное. То, что она узнала меня, это еще можно было понять, во-первых, внешность, во-вторых, я во сне выдала себя оперной арией, ну а дальше свое дело сделал интернет.

— Ты уверена, что кто-то, прикрываясь моим именем, покупает бриллианты? Ходит по Москве, выдавая себя за меня? Быть может, это старые какие-нибудь фотографии?

— Нет-нет, все свежее, сентябрьское, да и жениха твоего (тоже пробила по интернету) Бориса Равенкова тоже видела рядом с тобой. Ты до сих пор не хочешь нырнуть в сеть?

— Нет… Я пока не готова…

— Но никакого ролика нет, говорю же тебе! Твое имя сверкает как изумруд, бриллиант! Ты, повторяю, звезда!

И вдруг она замерла. Глаза ее широко раскрылись.

— Нина, послушай, дорогая моя… А вдруг у тебя есть сестра-близнец? Быть может, ее оставили в роддоме, а потом оттуда ее выкрали цыгане, она скиталась в кибитке вместе с табором, распевала себе цыганские песни, потом увидела тебя на сцене или в интернете, позавидовала тебе и решила стать тобой!

Она невероятная, эта Анфиса! Придумать такую историю буквально за несколько секунд!

Я рассмеялась. Сама не знаю, как растаяла, успокоилась, увидев в этой чудесной девушке подругу.

— Я так тебе скажу. Конечно, те, кто с тобой все это сделал, — твои враги. И это немудрено. Ты — талантливая, потрясающая, к тому же невероятно красива! И парень у тебя что надо, Борис твой. Да и не бедная. Я узнала, ты хозяйка квартиры в Газетном переулке, это самый центр Москвы. Да ты вся в шоколаде, мать! Вот и подумай сама, разве мало найдется людей, которым бы хотелось раздавить тебя, уничтожить, заставить страдать?! Понятно, что все это подстроено, и правильно ты думаешь, все это было сделано не из-за денег, никаким выкупом там и не пахло. Там пахло завистью, черной, ядовитой, смертельной. И сделала это баба. Да, женщина. Вот и подумай, кто бы это мог быть. Кому ты перешла дорогу?

— Анфиса, но их немало. Это мои подружки-певицы, все те, кто каждый день рядом со мной — на репетициях, в театре, на гастролях, которые как бы в тени… Но ни одну из них я не могу выделить. Они — музыканты, они сделаны из другого материала, и многие из них уважают меня. Нет, ни на кого не могу подумать.

— Тогда вспомни свою самую близкую подругу.

— Стеллу? — вырвалось у меня.

— Вот ты сама и назвала имя своей соперницы, завистницы. Фамилию назови.

— Стелла Михайлова. Да нет, это невозможно. К тому же у нее тоже все как бы хорошо. Конечно, не так, как у меня, но все равно. У нее контракт с немецким театром, ведутся переговоры с Ла Скала… Она замечательная!

— Но если так, то почему же ты не обратилась к ней, когда влипла в историю?

— Не знаю. Не посмела. Мне было стыдно.

— А Борис? Как ты могла написать такую глупейшую записку? Как тебе такое только в голову пришло?

Но сколько бы я ей ни объясняла, чем руководствовалась в тот момент, когда была в Лопухине, Анфиса меня так и не поняла.

— Не обижайся, Милочка… вернее, Ниночка, но ты — полная дура. Да зачем же тебе нужен такой Борис, такой муж, которому ты не можешь признаться в том, что с тобой случилось? Боишься, что исчезнет романтика из ваших отношений? А это ничего, если исчезнет сама любовь, доверие?

Озвученные ею доводы произвели на меня большое впечатление. И мое поведение, моя записка, каждый мой шаг уже воспринимались мной, как сплошная громадная и, быть может, уже неисправимая ошибка.

— Ты не понимаешь, что потеряла своего Бориса? Представь себе, что ты сейчас вернешься, живая и здоровая. Он спросит тебя, и где же ты, дорогая моя Ниночка, пропадала? Это в кого это ты влюбилась? И что ты ему ответишь?

Я объяснила ей, что не видела свое возвращение, что у меня был совершенно другой план. Я собиралась добраться до Яна, который помог бы мне пережить пластическую операцию, после чего заняться восстановлением голоса, и тогда на оперном небосклоне заблистала бы новая звезда. Какая-нибудь… Новое имя я себе еще не успела придумать, мне было как-то не до этого.

— Да ты, мать, больна на всю голову! — покачала головой Анфиса. — Может, я и не разбираюсь в ваших оперных делах, но вполне могу себе представить, какой путь прошла ты сама, чтобы достигнуть того, чего ты достигла… И где гарантия, что голос к тебе вернется?

— Так что же мне делать?

— Я предлагаю тебе другой план. Первое, да, ты права, тебе надо бы в Париж. Полетишь по чужому паспорту на имя Людмилы Воропаевой, как мы и договаривались. Поживешь там, поработаешь над голосом. Но второе, о чем тебе надо позаботиться, — это твое алиби. Ты же убила эту бабу в маске. Нужно сделать так, чтобы никто и никогда не заподозрил тебя. Запомни, это главное. Даже с восстановленным голосом тебе придется не сладко в тюрьме. И если ты там наследила, а ты наследила, сама говоришь, там полно отпечатков твоих пальцев…

— Но не на канделябре!

— Сейчас такие экспертизы делают, наука продвинулась вперед, сама же должна понимать. Поэтому тебе нужно быть готовой ко всему!

— Так. Стоп, — остановила я ее. — Кузнецов, о котором я говорила. Что с ним? Что о нем пишут? Где он?

— Да откуда мне знать?

— А ты узнай. Советник президента. Вот с ним бы я поговорила. Быть может, он бы мне как раз и помог.

— Все узнаю. А сейчас хватит болтать. Ты — Мила Воропаева, библиотекарша. Спрячь свои оперные амбиции, а заодно заснувший до поры до времени голос в карман, и пошли уже на работу. Ниночка тебя уже, наверное, заждалась…

Как же я рада была слышать эти командирские нотки своей новой подруги. Быть может, впервые за последние дни я испытала чувство, похожее на надежду.

— Там Нина, здесь тоже Нина, ну и везет же мне на Нин… — Анфиса была уже в дверях. — Я подожду тебя на крыльце!

14

Звонок в дверь застал меня в объятиях Лены. Разрезанное этим резким звуком нежное утро превратилось в какую-то паническую атаку Бориса.

В халате, заспанный, лишенный утренней женской ласки, я открыл ему дверь.

— Вы уж извините, что вот так вламываюсь… — Он вошел, и я как-то сразу определил, что он болен. Глаза горят лихорадочным огнем, нос красный, голос гнусавый, какой бывает при насморке.

Я принял из его рук плащ, провел на кухню, поставил вариться кофе.

— Она была у меня. Собственно, все произошло так. Как я и предполагал и чего боялся больше всего! Но я все выдержал, все. Хотя мне было очень трудно.

Я сразу догадался, о ком идет речь.

Борис сел за стол, сжался весь, словно стараясь уменьшиться в размере, сцепил пальцы рук на коленях и, уставившись в одну точку, судорожно вздохнул.

— Лариса? — подсказал я ему, тем самым пытаясь вывести его из состояния ступора.

— Да! — Он резко поднял голову, как-то ожил, даже взъерошил снизу вверх расческой из растопыренных пальцев свои каштановые волосы. — Она, конечно, выглядит ужасно. Это не та прежняя Лариса Кузнецова, само очарование, а поникший, оставленный без воды цветок. Вот так бы я сказал. Я бросился ее утешать. Я играл роль! Все, как мы и договаривались! Словно у меня — своя жизнь, и у меня все хорошо, просто отлично, а у нее — беда, пропал муж. Надо сказать, она была весьма тактична, деликатна и не сразу спросила меня про Нину. Она сделала вид, что пришла просто поговорить со мной, типа когда я видел Серегу последний раз, ну а потом плавно так перешла на Нину. Я сказал ей, что она готовится к гастролям в Буэнос-Айресе, что я ее специально увез за город, где она репетирует с аккомпаниатором романсы, что буквально пару часов назад я как будто бы вернулся оттуда, что возил туда продукты, лекарства, потому что у нее температура… Короче, я и сам от себя не ожидал… врал напропалую, и стыдно было невероятно. А она смотрела на меня глазами, полными слез, и кивала мне, кивала, как будто бы соглашалась, и знаете почему так происходило? Да потому что она слышала то, что и хотела слышать!

— В смысле? — Я разлил кофе по чашкам, достал из холодильника коробку сливок.

— Она сказала, что ей показали фотографии, сделанные по материалам видео… Одиннадцатого сентября, сказала она убитым голосом, ее Сергея и мою Нину видели вместе выходящими из ресторана «Дункан» и садящимися в красную машину. И больше она Сережу не видела. И я, понимая, что нужно нападать, а не защищаться или, во всяком случае, сбить ее, не дать ей время опомниться, сам начал задавать ей вопросы, мол, зачем он потревожил Нину тогда, вечером когда она только вернулась из Питера, где снималась в своем рекламном клипе, ну что она хотела выспаться и меня отослала домой, а Сергею-то она отказать не могла. Она же чувствует себя обязанной ему… Ефим Борисович, я нес такую чепуху, что стыдно даже вспомнить!

— Она поверила, что Нина за городом? Что они не вместе?

— Да дело даже не в этом… Честно говоря, мне все равно, что она там подумает о Нине, я имею в виду ее ревность… Она сказала мне, что предполагает, будто бы Сергея уже нет в живых. Ей позволили побывать в их доме в Ларине, кроме того, она беседовала со следователем, и он рассказал ей, где и в каких декорациях был обнаружен труп неизвестной ей женщины.

— Уверен, что неизвестной?

— Да-да, следователь Китаев показывал ей фотографии убитой Сады, Лариса сказала, что никогда прежде не видела эту женщину. Знаете, я даже и не удивился, все-таки она проститутка. Даже если предположить ну самое невероятное, что Кузнецов пользовался ее услугами, то Лариса тем более не могла ее видеть. Но я к чему веду-то? Лариса побывала в своем доме, впервые после ремонта, и была удручена тем, что увидела. Конечно, там поработали эксперты, повсюду грязь, окурки, натоптано. Испачкано постельное белье, новое, прежде не использованное и купленное специально для спальни, чтобы постелить новую постель после ремонта. Комплектов было несколько, это были дорогие египетские простыни, итальянское белье. Ей не жалко было того, что все было безнадежно испорчено, она поняла, что на этих простынях кто-то лежал, спал и занимался, как она выразилась, бог знает чем! Она назвала этих людей, которые, по сути, жили какое-то время в их доме, варварами и убийцами. Кроме того, кто-то пользовался ее вещами, платьями. В шкафах было все перерыто. Она поняла, что платья могла надевать убитая женщина. Но главное — одно платье она узнала сразу… Красное, с черной бархатной накидкой, отороченной мехом. Это платье Нины!

Я поджал губы, словно меня пристыдили. Конечно, я и раньше мог догадаться, что в кузнецовском доме могли оказаться вещи Нины. Особенно, если учесть, что простыни, о которых говорила Лариса, были выпачканы ее кровью. Да только Борису я ничего этого не расссказывал, чтобы не травмировать его.

— …это ее платье, я знаю его… Когда я искал платья для Лены, то сразу обратил внимание, что именно этого платья в гардеробе нет! Ефим Борисович, что же это такое получается? Она была там, раздевалась… Потом там было совершено преступление. Она пропала, Кузнецов… Что я сам могу подумать обо всем этом? Они убиты? Их нет в живых? А мы с вами всячески поддерживаем ту иллюзию, что она где-то рядом? Больше того, я сказал, что в ближайшее время Нина отправится в Париж, где у нее пройдет концерт, причем необычный, в одном особняке, принадлежащем русскому аристократу… Я сочинял, говорю же, прямо на ходу, и целью моей было одно — уменьшить страдания этой несчастной женщины! Чтобы ей и в голову не пришло, что они вместе — ее муж и Нина. Хотя это платье…

— А что она сама предполагает? Ее версии?

— Она предположила, что после ресторана Кузнецов мог повезти Нину в Ларино, чтобы показать дом. Он давно хотел показать ей роспись, они же приглашали какого-то итальянского художника, чтобы тот сделал точную копию росписи, как во дворце Марии-Антуанетты…

Я был в недоумении. Ларисе как будто бы даже и в голову не приходило, что ее муж может повезти красивую молодую женщину в свой загородный дом совершенно для других занятий. И даже после того, как она обнаружила там платье Нины, она упорно продолжала обходить щекотливую тему измены. Представляете, как она ему доверяет!

— Или же просто ей так удобнее… — заметил я.

— Так вот. Она предположила, что в доме поселились преступники, и когда Сергей с Ниной приехали туда, на них напали и убили… Возможно, Сергей ударил женщину подсвечником и убил ее. Может, он скрылся, а, может, его убили, а труп спрятали. И вот когда эта несчастная женщина совсем близко подошла к тому, чтобы попросить меня устроить ей встречу с Ниной, я пообещал, что, конечно, нет проблем, сразу же! Что я позвоню Нине утром и все объясню… И тут же выразил свое отношение ко всему этому, мол, она, безусловно, расстроится, что она сразу же бросит свои репетиции… Вот так. Бить будете?

— Борис, а ты сам-то как думаешь? Надо же будет выкручиваться!

— Но я не мог ей отказать. Всем уже известно, что, перед тем как исчезнуть, Кузнецов был с Ниной Бретт. Удивительно, что ее еще не допросили!

— А ты не догадываешься почему?

— Вообще нет, — развел руками Борис. — Он — такая важная персона… Следствие должно сделать все, чтобы только его найти. Здесь, как мне думается, все средства хороши. Или я ошибаюсь?

— Во-первых, Нина не исчезла — мы с тобой постарались. А это значит, что вместе они как бы никак не могут быть. Во-вторых, думаю, что служба безопасности бережет Кузнецова от скандала. Возможно даже, в официальных кругах считается, что он вообще уехал в командировку в какую-нибудь Африку! А если, скажем, Нину вызвали бы на допрос, стали бы задавать ей вопросы, и выяснилось бы, что они просто расстались после ресторана и он уехал домой, и что потом? Нина при этом раскладе разве стала бы молчать или бездействовать, и это при ее-то характере? А если бы журналисты узнали о том, с кем провел свой последний вечер перед исчезновением Кузнецов, думаешь, они не раздули бы скандал? Да Нину бы эти журналисты атаковали, завалили бы вопросами: давно ли у них роман и что случилось?… Ты только представь себе, как была бы травмирована Нина, если бы не была втянута в эту историю, то есть никуда бы не пропала, а Кузнецов на самом деле бы исчез, но, перед тем как исчезнуть, появился в ресторане с Ниной. Возможно, у нее вообще сорвались бы гастроли, поскольку ее как главного свидетеля попросили бы не покидать Москву.

— Да, все правильно… Но все равно, я считаю, что это как-то глупо — не допросить главного свидетеля, не спросить, что случилось с Кузнецовым накануне его исчезновения. Что это за машина, в которую они сели, кому принадлежит? Кто эта женщина, что была за рулем? О чем говорили они в ресторане? Быть может, Нина реально знала, куда отправляется Кузнецов? Я просто пытаюсь рассуждать как следователь, я не знаю…

Отправив Бориса домой и взяв с него слово больше ни с кем не встречаться, не разговаривать о Кузнецове или Нине, а просто сидеть и ждать моих указаний, я не выдержал и позвонил Китаеву. Задал ему эти же вопросы. Китаев буркнул, что это не телефонный разговор, и я тут же пригласил его к себе домой, на завтрак. Он обещал приехать минут через сорок.

Я заглянул к Лене, испытывая самые разные чувства, от нежности до стыда за то, что потревожил ее сон. Все свое счастье я пока надежно спрятал глубоко в сердце и даже двигаться старался медленно, осторожно, словно боясь его расплескать.

— Ко мне следователь едет, он любит поесть, — сказал я извиняющимся тоном.

В какой-то момент я спросил себя, а не приснилась ли мне ночь с Леной? Но когда она открыла глаза и улыбнулась мне, у меня от сердца отлегло, я понял, что в доме поселилась любовь.

— Я сейчас, — ответила Лена. — Доброе утро, Фима.

— Доброе утро… — Я от счастья даже зубы стиснул, меня пробила сладкая дрожь.

Мы встретили Дениса Китаева блинчиками и чаем. Накрыв на стол, Лена удалилась к себе.

— Послушай, Ефим Борисович, я тебе тогда кое-чего не сказал, скрыл… Подумал, что это не так уж важно. Но ты платишь мне, а я… Короче, слушай. Не думаю, что это как-то повлияет на ход событий, но ты хотя бы не будешь думать, что я полный кретин. Ты тогда спросил меня, почему я до сих пор не допросил Нину Бретт, ну, оперную певицу, с которой Кузнецов был в ресторане и с которой потом уехал. Все очень просто — Кузнецов никуда не исчез. Его отправили с какой-то важной миссией в Вену, да. Это абсолютно точно. И мне там, — Денис поднял указательный палец кверху, — дали понять, чтобы я не тревожил эту Нину Бретт.

— А как же убийство, совершенное в его доме? — Я сделал вид, что пропустил эту важнейшую для меня информацию мимо ушей, как не особенно-то и заслуживающую внимания.

— Это не имеет к нему никакого отношения. Это строители… Мы разрабатываем сейчас именно эту версию.

Что-то было здесь не так, но я не стал допытываться. Мне вполне хватило того, что я услышал. Нину не потревожат, ту самую Нину, которую мы создали и которая где-то там в пригороде Москвы на какой-то там таинственной даче (но не на своей) репетирует, никто не станет вызызать на допрос и тем более проверять. Получается, что мы с Борисом сделали все правильно, и что в случае, если Нина вернется, она плавно займет свое прежнее место — и в музыке, и в жизни Бориса, и просто продолжит жить.

Денис обмакнул блин в золотое озеро меда на блюдце и отправил в рот.

— Отменные блины. Знаешь… — Он приблизился ко мне и, кося в сторону двери, за которой жила моя домработница, зашептал: — Знаешь, я и сам уже начинаю думать, что свалял дурака, когда отказался от предложения одного моего приятеля создать частное детективное агентство. Смотрю на тебя, живешь ты ну прямо как король! Денег — море, служанка вон или кухарка, я не знаю…

— Денис, ты извини, но мне пора… — Я с ужасом подумал, что Лена могла услышать этот его короткий и оскорбительный для нее монолог. — У меня встреча.

— Да-да, конечно! Волка ноги кормят, так? Я тоже побежал. Спасибо за завтрак!

Я сунул ему стоевровую купюру, и он ушел. Я же, оставшись наедине с Леной, качественно другой, ставшей мне близкой и вместе с тем неузнаваемой, перед которой я заробел так, что готов был исчезнуть, раствориться, не нашел ничего другого, как сделать ей предложение.

Она как-то странно посмотрела на меня, видимо, расстроилась, что я предложил ей руку в такой неромантичной кухонной обстановке среди блинов и чашек, без букета и кольца, ничего не сказала и принялась убирать со стола.

Ладно, подумал я, мне пора работать. Работа всегда спасала меня от одиночества, вносила в мою жизнь ясность, порядок.

Возможно, и Лене тоже хотелось побыть одной, чтобы все осмыслить.

Я неуклюже клюнул ее в щеку, слегка приобнял ее и, пробормотав «мне пора!», поспешил уйти.

Я направлялся к педагогу Нины Бретт, госпоже Самсоновой. Честно говоря, я бы не удивился, если бы столкнулся там с Ниной. Мне, затеявшему эту «веселую» игру с переодеванием, и самому уже начинало казаться, что она «где-то рядом».

— Кто там? — услышал я женский голос за тяжелой металлической дверью и улыбнулся «глазку», зная, что меня сейчас разглядывают.

— Моя фамилия Костров, я от Бориса Равенкова. Можете ему позвонить, спросить.

Дверь распахнулась, и я увидел в оранжевом сияющем дверном проеме статную женщину в черном шелковом халате, украшенном кружевом. Женщину словно надули, она была с огромной белой грудью, едва вмещавшейся в смелое декольте, с полными плечами, бедрами, на мощной шее жирные складки. Но все равно, она была хороша, яркая, с большими карими глазами, блестящими волосами, уложенными в японскую прическу, бледно-карими топазами в нежных розовых ушках.

Первые несколько секунд Наталия Петровна, бывшая прима одного из московских оперных театров, улыбалась мне, профессионально демонстрируя белоснежные ровные зубки, и вдруг улыбку словно стерли:

— Что с Ниной?

Вот что значит — интуиция! Она сразу что-то почувствовала. И если в самом начале она, что называется, играла на публику, еще не успев отвыкнуть от своей музыкальной и артистической сущности, то после, прочтя по моему взгляду, что я пришел к ней с бедой, вернулась в свое естественное состояние, превратившись в нормального, адекватного человека.

— Надо поговорить, — сказал я, так же почувствовав, что передо мной на самом деле близкий Нине человек, которому можно довериться, не боясь, что она наделает глупостей или ошибок.

— Так значит, это все придумали и организовали вы? — Она сидела на диване в гостиной, с трудом закинув ногу на ногу, и я, раскрывший ей почти всю правду, наблюдал за тем, как она нервно покачивает расшитым золотом мягким домашним башмачком с острым носом, который так и норовил упасть на ковер. Подол шелкового халата раздвинулся занавесом, открывая сливочного цвета округлые колени женщины. — Вы просто убили меня, Ефим Борисович. Получается, что Нина пропала. Возможно… Господи, даже не хочется говорить об этом вслух… что ее уже нет в живых?

— Ну зачем же вы так? — Я и сам уже не рад был, что рассказал Самсоновой всю правду. Не то что не доверял ей, просто подумал, что заставил ее волноваться. Я предположил, что она может быть нам полезна, может помочь продержаться еще какое-то время, обманывая Москву, а заодно и самих себя. К тому же она могла подсказать, где может реально скрываться Нина.

— Скажите, Наталия Петровна, какие отношения были между Ниной и Сергеем Валерьевичем Кузнецовым?

— С Сережей они были близкими друзьями. Хотя, почему были-то? Нет, я не хочу думать о том, что ее нет в живых… — она поморщилась, приложив ладонь к левой стороне необъятной груди. — Ну не может вот так нелепо, глупо все закончиться. Она звезда, ей еще жить и жить, радовать всех нас, она жива, возможно, больна. Я не знаю…

— А Борис? Быть может, он крепко ревнует Нину к Сергею Валерьевичу? Нина не рассказывала вам ни о чем таком?

— Нет-нет, Борис — ее ангел-хранитель. Он такой человек, что даже если предположить, что Нина увлеклась мужчиной, что даже завела себе любовника, все равно Борис простил бы ей все. Он музыкант, у него хорошее воспитание, отменный вкус, да он вообще аристократ, роскошный мужчина, хотя и держится более чем скромно. Конечно, его сильно подкосил тот случай, когда на него напали и перебили все пальцы арматурой… Это была настоящая трагедия для него, молодого и талантливого пианиста. Но он нашел в себе силы жить, зарабатывая себе на жизнь, настраивая рояли. И я первая одобрила выбор Нины, когда она решила выйти за него замуж. Он порядочный, тонкий человек, образованный, к тому же он относится к ней, как к бриллианту. Он будет служить ей до самой ее смерти, с ним она будет спокойна и многого достигнет, вы понимаете, о чем я?

— Наталия Петровна, возможно, я задам вам совсем уж странный вопрос…

Она прервала меня, коснувшись своей рукой моей ладони:

— Нет, он не мог ее убить. Это совершенно исключено. Это предположение было бы так же нелепо, как если бы вы заподозрили в убийстве Нины меня, понимаете? Ее надо искать… Господи, какие же вы молодцы, что придумали ее двойника! Идея роскошна!

— Вы не могли бы составить список ее соперниц, потенциальных врагов из ее среды?

— Нет, не могу. И знаете, дорогой мой человек, почему? Да потому что он был бы бесконечен… Вот так я вам скажу. Где бы ни появлялась Нина, в каких театрах мира ни выступала, обязательно в толпе найдется не один десяток человек, которые желали бы ей зла… От зависти, от невозможности приблизиться к ней. Бог наделил ее чудесными вокальными данными, и сколько бы ни трудились другие певицы с более скромными голосами, чтобы достичь ее уровня, все равно не получилось бы. Вы, конечно, не верите мне, потому что существует мнение, что голос можно развить. Да, безусловно, достаточно послушать певцов нашей эстрады, чтобы это увидеть воочию. Но это не те голоса… — она перешла на загадочный шепот. — Не те. У Нины — волшебный голос.

— Но где она может скрываться? У кого?

— У нее друг в Париже живет, Ян Короткофф, Борис его хорошо знает, вы с ним связывались?

Мы с ней ходили по кругу, затрагивая одни и те же вопросы, связанные с Ниной. Я же упорно подводил ее к Кузнецову, к их дружбе.

— Я знаю Нину! Не были они любовниками! А Кузнецов… Как бы это вам сказать… Я бы могла кое-что разузнать о нем, я знакома с одним семейством… Но это не телефонный разговор, я лично должна встретиться с этими людьми, к примеру, заехать к ним на рюмку чая и поговорить. Думаю, если ваши люди выяснили, что он никуда не пропал и что это журналисты раздули эту тему в то время, как на самом деле он находится в Австрии по делам дипломатической миссии, значит, так оно и есть.

— Но его жена, Лариса… Почему же ей не сказали, что ее муж просто в командировке?

— Не знаю… Но обещаю вам, что прямо сегодня навещу своих старинных друзей и все узнаю. Что же касается Нины, то я обещаю вам, что поддержу эту вашу благородную игру и в случае, если ко мне придут люди в погонах, подтвержу ваши слова о том, что Ниночка здесь, в Москве или на даче, готовится к гастролям… Ой, я же даже выпить вам не предложила! Ни кофе, ни чаю! Что называется, позднее зажигание… Так говорит мой сын. Что-то он мне сегодня еще не звонил…

— Нина Петровна, еще один вопрос. Скажите, Нина никогда не рассказывала вам о женщине по имени Кристина?

— Кристина? Не знаю, не помню. А что? Кто она, эта Кристина?

— Возможно, ее знакомая или подруга… Их что-то связывало.

Рассказав Наталии Петровне об исчезновении Нины, я не посмел рассказать ей об убийстве в Ларине, о следах пребывания Нины в кузнецовском доме. Достаточно было рассказа о том, что она просто исчезла.

— Еще один вопрос… Детские вещи. Вы не знаете, кому Нина могла покупать детские вещи, да еще и в большом количестве?

Дело в том, что пока я ехал к Самсоновой, мне отзвонился Женя Горин, который сообщил, что две недели тому назад с банковского счета Нины Бретт действительно была списана внушительная сумма — триста пятьдесят шесть рублей с копейками — за покупку в магазине детской одежды «Брумс» (Женя сбросил мне на телефон фото банковской выписки). Что же касается камер видеонаблюдения, расположенных в районе магазина, то данные от первого сентября, того дня, когда была совершена покупка, не сохранились.

— Да уж, вопрос действительно странный. Нет, знаете, мне ничего об этом не известно. А что это за детские вещи? Почему вы спрашиваете? Предполагаете, что Нина беременна?

Как ей было объяснить, что я выстроил цепочку: Кузнецов — Сада — неизвестная женщина за рулем красного «Фольксвагена» — Олег Барвин — чек магазина «Брумс» — Нина. Возможно, никто из этой цепочки, за исключением самой Нины и Барвина, не имел отношения к покупке детских вещей. Но если она не покупала их вместе с Борисом, то, получается, с Олегом совершила этот наезд на детский магазин, и поскольку пакет с чеком в конечном итоге оказался у него, можно было предположить, что они подъехали к «Брумсу» на «Фольксвагене». Но кому предназначались эти вещи? Что связывало Нину с Олегом Барвиным? Он сейчас в Париже. Париж… В Париже живет Ян. Вот пусть он и попытается помочь разыскать Олега через своих знакомых — русские связи в Париже могут пересечься. Ян — модельер, Олег — фотограф. У них вполне могут быть общие знакомые.

— Быть может, у Нины были и другие друзья, о которых Борис ничего не знал?

— Я вам так скажу, Ефим Борисович: Нина не распыляется. Она окружила себя узким кругом людей, которым доверяет, которых любит, и все, с кем она общается, являются одновременно и друзьями Бориса. Никаких тайных друзей, любовников у нее нет и быть не может. И тайн от Бори у нее тоже нет. И если она пропала, значит, с ней что-то случилось. Ну или она… бред, конечно, американская разведчица! Инопланетянка!

Не скажу, что визит к преподавательнице Нины добавил полезной информации, но кто знает, возможно, ее личные связи помогут выяснить что-нибудь о Кузнецове. История какая-то темная, непонятная…

Да и вообще в исчезновении этих двух ярких людей было что-то нехорошее, попахивающее смертью, и смерть эта, унесшая жизнь постаревшей проститутки и наркоманки, витала над их головами.

15

В тот день, когда между мной и Анфисой произошел доверительный разговор, который значительно облегчил мне мое пребывание в Синем Болоте, и когда я хотя бы в ее присутствии могла вести себя естественно, откликаясь на собственное имя и ловя ее какие-то особенно внимательные и восторженные взгляды, произошло еще одно событие, которое многое изменило в наших судьбах. Вернее даже — два события.

Так случилось, что когда мое нервное напряжение, связанное с пропажей моих денег, сменилось после разговора с Анфисой какой-то эйфорией счастья и покоя, мой мозг заработал в полную силу и снова выдал мне завалившуюся под подкладку памяти картинку. Черно-зеленое ночное небо в изумрудных облаках, озеро с лунной дорожкой и блестящую толстую змею, вползающую или выползающую из озера… Обложка книги, которую я недавно держала в руках. У меня ушло минут пять, не больше, на то, чтобы найти эту книжку на полке с детективной литературой.

Бледно-голубыми буквами на обложечном черном фоне озера было выведено название «Ваш ход, Граф!». Имя автора указано мелкими скромными буковками «Анатолий Пожарский».

Я сразу же вспомнила Анфису, да что там, я словно услышала ее голос, особый, сказочно-зловещий тон, каким она рассказывает мне свои страшилки: «В далекие времена наша деревня принадлежала графу Пожарскому…»

Ниночка, тезка моя, с мечтательной улыбкой на лице, какая бывает у женщин обласканных, довольных жизнью, поливала цветы на подоконнике, напевая себе под нос что-то непонятное, должно быть, какую-то свою музыкальную фантазию. Я подошла к ней и в какой-то момент почувствовала вдруг себя человеком совершенно посторонним, чужим, непонятно каким ветром занесенным сюда, в это Синее Болото, в убогую библиотеку, но далеко к не убогим, а к качественно другим, с широкой душой людям, которые приняли меня, да что там, приютили, поделились со мной своей сердечностью, добротой. Вот и Нина, казалось бы, незнакомая мне женщина, но приняла меня как родную, с первого же дня старалась сделать для меня все, чтобы я почувствовала себя в окружении человеческого тепла. Терпеливо вводила меня в курс дела, все показывала, помогала, подкармливала, если я забывала поесть. А если бы мне не было где ночевать, я уверена, она бы взяла меня к себе в дом, поселила бы, окружила любовью и заботой. Провинциальная сердечность обнимала меня, давала силы жить и надеяться на что-то хорошее, освещала самые темные уголки моей души, забитые тогда страхами и какой-то отчаянной безысходностью.

— Нина, кто такой Анатолий Пожарский? — я показала ей книгу.

— Пожарский? — Нина поставила лейку возле горшка с цветущей красными цветками геранью и взяла книгу в руки, повертела ее, полистала. — Понятия не имею. Честно говоря, я в свое время так и не поняла, откуда она взялась. Я ее не заказывала, никто вроде не приносил, и сама не покупала… Она просто упала с неба…

— Новая… Издана в этом году, видишь? — Я показывала ей титульную страницу с указанием даты издания.

— Самиздат, — уверенно произнесла Нина, возвращаясь к своим гераням. — Я не читала.

Я вернулась на свое рабочее место за столом, открыла книгу и углубилась в чтение. Как я и предполагала, это было криминальное чтиво, довольно низкого уровня, написанное простым, с грубыми стилистическими ошибками, языком, да и сюжет был незамысловат, даже скучен — вялотекущее расследование убийства молодой девушки бизнесменом, который в конечном итоге сам погиб от укуса ядовитой змеи…

Не расскажи мне Анфиса историю Графского озера, не назови она мне фамилию Пожарского, того самого, который изнасиловал свою крепостную, я, быть может, и не обратила бы внимания на эту книгу. Видно же было, что это самиздат, книжка дешевая, напечатана чуть ли не на газетной бумаге, то есть не настолько хороша, чтобы издатели в нее вложились, однако в какой-то момент я почувствовала, что автор этой книги написал ее не просто так, а с умыслом. Там и романа-то как такового не было, так, графоманская писанина чистой воды. Но пролистывая ее, я словно чувствовала, что эта книга представляет собой некий шифр, причем доступный исключительно жителям Синего Болота. Так, к примеру, главный герой проживал на улице, в конце которой стояли три старых дуба, в доме с желтыми ставнями, и дом этот реально существовал, его невозможно было выдумать. Потом Графское озеро, где злодеи, убившие девушку, утопили машину. Но самым интересным был единственный на всю книгу рисунок, изображавший карту той местности, где происходили придуманные автором события. Он очень смахивал на карту района деревни Синее Болото, хотя саму деревню в романе называли Голубая Пустошь.

Автор не был профессиональным писателем, это точно. И не богатый, за издание он заплатил сущие копейки. Я бы даже не удивилась, если бы узнала, что и тираж-то был минимальный, экземпляров двести.

И не тщеславный, поскольку даже Нина не знала о нем, а уж она бы, если бы обнаружился в Синем Болоте свой писатель, непременно сделала бы ему рекламу, гордилась бы им.

Однако книгу этот писатель наверняка сам принес в библиотеку, тайно, поставил на полку с детективами… Или нет, возможно, он просто оставил ее на моем столе, чтобы я обратила на нее внимание, а я ее поставила на полку.

— Нина, скажи, а кто живет в конце улицы, в доме с желтыми ставнями? Ну, там где три огромных дуба растут?

— Антон Жуков.

— Чем он занимается?

— Он в Белом работает, на гусиной ферме. Разве Анфиса тебя с ним еще не познакомила?

— Постой, это тот самый Антон, жених Оли?

— Ну да. А что? Дом себе присматриваешь к зиме? Думаешь, в Олином замерзнешь? Не замерзнешь, там печка газовая есть.

— А у него есть какое-нибудь хобби?

— Не знаю. Да что это ты им так заинтересовалась?

— Да нет, я просто так… Здесь у вас все люди такие талантливые… Женщины кружева плетут. А мужчины чем занимаются? Может, тоже каким промыслом занимаются?

— Нет. Был у нас один мастер — золотые руки, Юрочка Горохов. Мало того, что он бизнес свой организовал, магазин запчастей открыл, так он еще и резьбой по дереву занимался. Такие шахматы вырезал, закачаешься! У него начальство наше из Белого покупало для подарков москвичам…

— А где сейчас можно купить такие шахматы?

— Нигде. Юрочка же пропал. Говорят, погиб, но Анфиса не верит.

Я почти на цыпочках вернулась на свое рабочее место, притихла, молча листая очень странную книжку, которую судьба словно сама вложила мне в руки.

«Ваш ход, Граф!»

Шахматы ручной работы, настоящее произведение искусства, я видела. Причем совсем недавно. И почему-то они ассоциировались у меня с холодком страха, какими-то неясными, пахнущими лекарствами и мокрыми листьями, воспоминаниями.

И вдруг я вспомнила. Да так ясно, что в маленьком библиотечном мирке запахло больницей.

«Врачиха Крайнова»! Я видела шахматы, вернее, фотографию в рамке за стеклом белого больничного шкафчика, на которой крупным планом был изображен мужчина, сидящий с задумчивым видом за нестандартной, вдвое больше, чем обычно, шахматной доской с расставленными на ней деревянными фигурами. Фотография была цветная, довольно большая, а поскольку я сильно нервничала, находясь в кабинете гинеколога, то принялась рассматривать это яркое цветное пятно просто потому, что оно резко выделялось на фоне всего белого, больничного. Быть может, я ошибалась, но мне показалось тогда, что шахматные фигуры мало того что крупные, величиной с ладонь, так еще и необычные, стилизованные под рыцарскую эпоху с доспехами, шлемами, мечами, струящимися платьями и коронами (у королев, вероятно).

Посетителей не было, я подошла к Нине, сказала, что вспомнила об одном важном деле, что мне надо отлучиться и, получив от нее, увлеченной чтением «Трех товарищей» Ремарка, одобрительный кивок головой, спрятала книжку Пожарского в сумку и поспешила выйти из библиотеки. Сразу же позвонила Анфисе, спросила, не занята ли она, что есть дело, важное.

Мы встретились с ней на нашем месте — под старым дубом, рядом с магазином, в двух шагах от библиотеки, там, где и познакомились несколько дней тому назад. Мне же, честно говоря, казалось тогда, что мы знакомы с ней много лет.

— Что-нибудь случилось? — спросила она. Уж не знаю, по какой причине, но она прямо-таки вся светилась, загадочно улыбалась и даже как-то судорожно сжимала свои кулачки, словно я перехватила ее, бегущую, а то и летящую, на долгожданное свидание.

— Анфиса, что с тобой?

— Так, ничего! — Она смотрела на меня, но мне казалось, что куда-то мимо, словно за моей спиной, в тени ветвей, зацепились за пожухлые листья ее радостные мысли.

— Мне нужно в Белое, встретиться с Крайновой, с гинекологом.

— Что-нибудь случилось? — Тут Анфиса вернулась ко мне, в реальность, стала прежней, готовой решить любую мою проблему. — Кровь?

— Потом расскажу. Пожалуйста, найди машину, поедем к ней!

— Не вопрос! — И она тотчас позвонила какому-то своему знакомому, приехавшему буквально минут через десять на разбитой белой «Ладе». Молчаливый мужичонка не проронил по дороге ни слова, знай себе, давил на грязную, вытертую до металлического блеска педаль газа.

— Я позвоню тебе, Аркаша, — сказала Анфиса, выходя из машины.

— Наверное, надо было ее предупредить о нашем приезде, — сказала я с досадой. — Вдруг ее нет на месте?

— Я знаю ее расписание. Она у себя. Так что у тебя случилось-то?

— Сначала к ней, потом я тебе все расскажу.

Анфиса пожала плечами, мол, сама решай. Она проводила меня до кабинета Крайновой, где передо мной была всего одна пациентка, бледная, с изуродованным пигментными коричневыми пятнами лицом, беременная молодая женщина с потухшим взглядом, и ушла, бросив: «Позвонишь!»

Я попала к Крайновой только через полчаса. Не знаю, где все это время была Анфиса, должно быть, решила воспользоваться возможностью походить по магазинам, заглянуть на рынок.

Крайнова посмотрела на меня с удивлением, но ничего не спросила, просто кивнула головой, приглашая присесть. Я села напротив нее. Как раз за ней и стоял тот самый шкафчик с фотографией.

— Здравствуйте.

— Ну, здравствуйте. Проблемы?

— У меня вопрос. Вам он покажется очень странным.

— Слушаю.

— Шахматы… — Я подошла к шкафу и показала на фотографию: — Кто изображен на фотографии?

— Мой муж!

— Эти шахматы… Откуда они у него?

— Ему подарили на юбилей.

— Вы не знаете, где можно купить такие шахматы?

Я понимала, что она удивлена, да и я сама чувствовала себя неловко, словно отнимала у нее, занятого человека, врача, драгоценное время разными глупостями.

— Понимаете, это работа, возможно, жениха Анфисы, Юры Горохова…

— Ах, вон вы о чем… Теперь все понятно. Да, вы правы, это его работа. Но он пропал, думаю, что с ним случилось несчастье.

— Вы случайно не видели, чтобы после того как он пропал, где-нибудь здесь, в Белом, на рынке ли, в магазине кто-нибудь продавал такие же шахматы?

— Видела. Да, точно, видела! Я еще удивилась тогда, спросила у парня, который стоял за прилавком на рынке, откуда шахматы, и он ответил, что взял у отца, мол, денег нет, решил продать… Но цена-то бешеная — две тысячи евро!

— На рынке в деревне продают шахматы по две тысячи евро? И что, здесь реально найти такого покупателя?

— Вы у нас человек новый, многого не знаете. Белое — село с традициями, где живут люди, которые занимаются разного рода ремеслами, кто-то, как синеболотские, плетет кружева, кто-то вяжет носки из козьего пуха и цветной пряжи, кто-то варит варенье из земляники, кто-то шьет шапки, валяет валенки, вяжет веники, и есть человек, который скупает все это и отвозит в Москву, вот как ваша Анфиса… Но есть и ушлые москвичи, которые сами приезжают сюда и покупают все это. С шахматами — особая история. Юра Горохов над одним комплектом работал год, а то и полтора, поэтому и цена на них была высокая, и он сам отвозил их в Москву, одному художнику, который поставлял их своему другу в Италию… Разве тебе Анфиса не рассказывала? Но это бывало редко, сами понимаете, так сказать, разовые случаи. На них особенно не разбогатеешь. К тому же у Юры был здесь свой магазин… Да, жаль парня…

— А как найти того человека, который продавал Юрины шахматы на рынке? Вы знаете, кто он?

— Нет, но он стоял рядом с Матвеем Березиным, который медом торгует. Вот он может знать. Что, хотите купить шахматы?

— Не для себя… — напустила я туману. — Вы уж извините, что я отняла у вас время…

Я собиралась уже уйти, как она вдруг окликнула меня.

— Не хотите узнать результаты ваших анализов? — Она зашелестела пачкой лабораторных листиков.

Мне стало еще стыднее. Как я могла забыть об этом? Так увлеклась историей с шахматами, что про себя забыла.

— И? — Я вернулась на стул. — Что там?

Она улыбнулась.

— Все в порядке, — сказала она и так посмотрела на меня, что мне стало не по себе. Столько недоверия, сомнения, подозрительности было в ее взгляде, что я не нашла ничего лучшего, как поблагодарить ее за все и поспешить покинуть кабинет.

С Анфисой мы встретились на рынке, я попросила ее показать мне Матвея Березина, торгующего медом.

— Чего не расскажешь-то, зачем к Крайновой ходила?

— Да все в порядке. Анализы свои забрала.

— И как?

— Все в порядке.

— Надо же! — Она покачала головой, сдерживая, думаю, свои комментарии по этому поводу. Какой удачный расклад, не подхватила ни одной болячки, особенно если учесть, что меня поимело столько мужиков! Но Анфиса была бы не Анфисой, если бы отпустила что-нибудь подобное. Она обладала природным тактом и выдержкой.

Я спросила «медовика» Березина, строгого на вид старика с белыми кустистыми бровями, в черном пуховике и синем берете, перед которым были разложены и источали чуть ли не солнечное сияние баночки с золотистым медом, о парне, который не так давно торговал рядом с ним шахматами.

Анфиса, слышавшая наш разговор, смотрела на меня встревоженным взглядом и за все время не проронила ни звука.

Выяснилось, что парня зовут Витек, он когда-то был хорошим автомехаником, но получил серьезную травму позвоночника, долго лечился и вот теперь с трудом передвигается. Зарабатывает тем, что ремонтирует на дому бытовую технику, мастерит домашние инкубаторы, разводит цыплят на продажу. Березин и сам удивился, когда увидел его с шахматами.

— И что, купил кто-нибудь шахматы?

— Да, я и сам поразился! — воскликнул Березин, взмахнул руками и чуть не смел одну из банок с медом. — Подошел к нему человек, не нашенский, я его вообще первый раз видел, и купил. Прямо на моих глазах отсчитал ему деньги.

— В евро?

— Да! Потом у меня трехлитровую банку с медом купил, прополис, пыльцу цветочную, да и ушел. Москвич, как пить дать — москвич!

— Пообедаем? — спросила меня Анфиса, когда мы вышли из рынка. Было солнечно, сухо, но пахло крепко осенью, дымком, а с неба на нас смотрела словно сама зима, так было прохладно.

Мы зашли в кафе, взяли себе мясо с грибами, творожную запеканку с киселем, компот.

— Рассказывай, — потребовала Анфиса. Все ее хорошее настроение осталось там, в Синем Болоте. Сейчас же передо мной сидела бледная и напуганная девушка, готовая вот-вот заплакать. — Тебе что-нибудь стало известно о Юре?

Я достала из сумки книгу и положила на стол. Потом выложила ей все свои догадки и предположения.

— Значит, ты думаешь, — оживилась она, — человек, который написал эту книгу, специально подкинул ее в библиотеку, чтобы кто-нибудь из наших, местных, прочел и сделал свои выводы?

— Роман ни о чем, я же говорю! Но там описывается одна местность, где работают семь человек, рабов! Какие-то бомжи, непонятные люди, они копают пещеру или гигантский винный погреб, и среди них есть человек, который занимается резьбой по дереву! И его шахматы продаются на сельском базаре в двадцати семи километрах от того места, где содержатся эти самые рабы. Причем продает эти шахматы горбун!

— Витек?! Ничего себе… Нина… Смотри, я вся в мурашках… — Анфиса задрала рукав свитера, и я увидела пупырышки на коже. — Так, может, Юра жив? Когда написана эта книга?

— В этом году. Месяц, понятное дело, не указан.

— Эту книгу написал человек не равнодушный, который страдает от того, что знает что-то такое, чего не может рассказать… Трус он, понимаешь?

— К сожалению, здесь не указана ни типография, ни издательство, нет ни одной зацепки, чтобы мы могли вычислить автора. Разве что один из персонажей проживает около трех дубов в доме с желтыми ставнями.

— Антон! Жуков! Это он написал, точно! Знаю, что когда-то в детстве он писал стихи. Ну не знаю я больше никого в нашем Болоте, кто бы вообще владел словом… Все рукастые, талантливые, смекалистые, но вот чтобы писать стихи или прозу — такого нет. Может, Нина еще могла бы, но если бы она это написала, то уж точно придумала бы какой-нибудь стройный сюжет, да и художественности было бы много, ты бы заметила.

Я сказала, что роман примитивный и что я знаю Нину, она не смогла бы так схалтурить. К тому же она девушка честолюбивая и уж точно пожелала бы, чтобы на обложке стояло ее имя.

Мы доели свой обед, купили в магазине конфет, дождались нашего водителя и вернулись в Синее Болото. Нас довезли прямо до дома Антона Жукова.

Антон жил бедновато, но двор его небольшой был чисто выметен, забор выкрашен, а в палисаднике еще цвели бордовые и оранжевые мелкие хризантемы.

Мы нашли его в сарае, где он ремонтировал свой мотоцикл. Увидев нас, он от удивления не удержался на корточках и упал на спину, чем вызвал наш непроизвольный смех.

— Вы чего? — Он поднялся, раскрасневшийся от стыда, отряхнулся от пыли, вышел к нам во двор. Я разглядела его. Высокий симпатичный парень. Возможно даже, у него и был роман с Олей Блюминой. Почему бы и нет?

— А мы к тебе чай пить. Дело у нас к тебе есть. На сто долларов! — Анфиса говорила весело, старалась не выдать своего волнения, но все равно чувствовалось, что она на грани истерики.

— Ну, ладно, садитесь, — он показал на длинный стол во дворе под яблоней, — а я пойду чайник поставлю.

— Антон, на улице не лето, — заметила Анфиса. — Да и у Ни… Милы насморк. Может, пустишь нас в дом?

Он нехотя впустил нас. И только войдя в комнату, я поняла, в чем дело, чего он стыдился, не хотел, чтобы чужие видели. На стене, что напротив окон, висел большой портрет Оли.

В комнате было уютно, пахло яблоками, которыми была засыпана часть пола под окнами. Красные, зеленые, ярко пахнущие, красивые.

— У меня везде яблоки, большой урожай был, — чтобы не молчать, говорил Антон. — Я и варенье варил, и компоты делал… Думаю, зимой на рынок поеду продавать.

Он старался не смотреть на нас, ходил из комнаты в кухню, звенел посудой. Принес и поставил на стол большой заварочный чайник, расписанный красным с золотом петухами, вазочку, куда мы положили купленные в Белом шоколадные конфеты.

— Ты так и будешь ходить туда-сюда или уже сядешь? — не выдержала Анфиса, когда стол к чаю был накрыт, а Антон так и норовил снова куда-то уйти.

— Это твое? — спросила я, доставая из сумки книгу и показывая ее. — Это ты Анатолий Пожарский?

Он не сел, а прямо-таки рухнул на старый венский стул, чуть не сломав его.

— Что с Юрой? Ты видел его? Он жив? — Анфиса вдруг вскочила и вцепилась в его рукав. — Отвечай, писатель хренов!

— Да жив он, жив! — Он стряхнул ее руку, как пыль. — Но я там не был, ничего не видел.

— Тварь ты, Антон! — Анфиса пнула ногой его стул и в досаде ударила его кулаком в плечо. — Все это время молчал! Говори! Быстро, сволочь ты такая!

— Это Витек там был. Он мне все и рассказал. Он как раз мимо проезжал в тот вечер, когда все это случилось на Графском озере… Там две машины остановились, не наши… Чужие люди были. Перестрелка была. Человек шесть трупов. А те, что живые остались, стали трупы в озеро бросать, потом машину пытались потопить, толкали ее, пока она под воду не ушла… И в это самое время со стороны города в лес въехала машина Юры.

— Господи! — Анфиса обхватила голову руками.

— Он видел все это, свидетелем оказался. Они преградили ему дорогу, несколко раз выстрелили, но не попали. А потом посадили его в машину и повезли.

— Не поняла, а Витек? Где Витек-то все это время был? Как он мог все это видеть, а его не заметили?

— Я ему в тот день свой мотоцикл дал, чтобы он на рыбалку съездил, на дальний пруд, так вот, когда он возвращался, мотоцикл и заглох. И случилось это как раз неподалеку от того места, где вся эта заваруха была. На лесной дороге, рядом с озером. Вот поэтому он все видел, а они его — нет.

— Так, стоп. Говоришь, они посадили Юру в машину и увезли. А его машина? Куда они ее дели? Тоже утопили?

— За руль Юркиной машины сел какой-то парень и поехал вслед за джипом… Витек пробрался через лес, напрямик, хотел увидеть, куда машины поехали, там развилка есть — в город и к полям. Так вот, джип и Юркина машина свернули не в город, а к полям. Ночь же была, он видел свет фар, их еще долго было видно… И вдруг машины неожиданно свернули вправо, от полей, и Витек понял, что они поехали к развалинам старой церкви. Там, за распаханными полями, справа от дальнего пруда, была маленькая деревенька, очень давно, и в ней — церковь, ты же, Анфиса, знаешь. Она давно уже в руины превратилась, купола в землю вросли, землей присыпались, на некоторых даже маленькие березки растут… Витек вернулся домой, ночь не спал, переживал, а на следующий день решил отправиться туда, к церкви. Он думал, что найдет там труп Юры. Но когда приехал, никого не нашел. Только следы машин. Свежие следы на пыльной дороге. Это он мне сам все потом рассказывал. Еще ему показалось, что откуда-то снизу, из-под земли, доносятся голоса… Сначала вообще решил, что он спятил. От страха, стресса… Они же с твоим Юрой со школы дружили, он любил его как своего брата. Короче, он все там облазил, потом обошел руины церкви со стороны поля люцерны и вдруг увидел проторенную дорогу, свернувшую с основной, полевой, кольцом загнутую между двумя куполами и спускавшуюся вниз, а там — металлические ворота… Место это безлюдное, тихое, кому понадобится забираться в каменные развалины… Все знают, что место опасное, что земля под ногами может обрушиться, там же под землей церковные подвалы…

— Слушай, ты все это не выдумывашь? — не выдержала Анфиса, и я вдруг расхохоталась. Не к месту, конечно. Но я поняла, что ее могло так разозлить — рассказ Антона оказался куда интереснее, страшнее и таинственнее всех ее рассказов, которыми она потчевала местных жителей (ну и меня заодно).

Анфиса бросила на меня удивленный и осуждающий взгляд, я запечатала ладонями свой рот. Сама не знаю, почему так поступила. Должно быть, тоже от нервов.

— Поехали со мной, если не боишься… — сказал Антон. — Это ты у нас мастерица выдумывать страшилки…

— И что было потом? — перебила она его, отмахнувшись и сосредоточившись на его рассказе.

— Витек провел там, на солнцепеке, целый день, все прятался с мотоциклом в кустах, дождался ночи и увидел, как ворота поднимаются и как откуда-то снизу выезжает тот самый джип…

Надо было видеть Анфису. Она нахмурила брови и бросила на Антона презрительно-ироничный, просто-таки убийственный взгляд, мол, давай-давай, гони и дальше весь этот бред!

Между тем Антон, не обращая внимания на реакцию Анфисы, увлеченно рассказывал дальше:

— …Выехал и погнал себе по кочкам в сторону города. Он запомнил, кстати говоря, номер джипа. Потом ворота опустились, и снова стало тихо.

— Фантомас, мать его! — ухмыльнулась Анфиса.

— …Он подошел совсем близко к воротам, стал слушать. Где-то далеко он слышал голоса, какой-то стук… А потом до него донесся запах. Запах еды. Так пахнет, когда готовят.

— Так там люди живут? Секта, что ли? — догадалась я.

— Нет, не секта. Витек ездил туда несколько раз. Ходил кругами, все ждал чего-то… А потом увидел как-то в пыли, прямо перед воротами, шахматную фигуру. То есть вот только что он прошел, ничего не было, и вдруг появилось. И тогда он понял, что его заметили, те, что за воротами были, и бросили эту фигуру, может, как-то просунули в щель… Он подобрал, а там, внутри этой королевы высверлено отверстие, а в нем — свернутая записка. Это было послание Юры. Он написал, что там роют пещеру, работают рабы, нужна помощь.

Мы с Анфисой, не сговариваясь, присвистнули в удивлении.

— И чего же он в полицию не обратился, Витек-то твой?

— Да он насмотрелся наших милицейских сериалов типа «Ментовских войн», решил, что бандитов этих, что все организовали, крышует местная полиция, и стал думать, как нам самим вызволить Юрку… Пришел как-то ко мне, пьяный… Рассказал мне все, и мы стали думать, что делать, как быть? Ну и додумались — решили написать книгу, где зашифровали бы всю эту историю, чтобы наши местные прочли, заинтересовались старой церковью, чтобы сами начали действовать…

— Идиоты!

— Обложку я сам нарисовал, ну чтобы озеро было узнаваемо, змею пририсовал, чтобы понятно было, что это наше, Графское, озеро, все же легенду знают про крепостную, что в змею превратилась. Ну вот, потом нашел в городе типографию, заплатил кому нужно, чтобы напечатали десять экземпляров, привез их домой. Ну а потом принес одну в библиотеку. Положил на стол к Нине, на самое видное место. Но она поставила на полку, и все… Уже столько месяцев прошло…

— Постой, а как ты узнал, что Юрка до сих пор живой?

— Я решил так. Если они его сразу не убили, может, узнали его. Может, среди бандитов есть и наши, местные, которые знают, какие у него золотые руки. Вот и оставили у себя, чтобы он шахматы вырезал, дело-то прибыльное. А я распустил слух, что есть желающие купить шахматы, что человек должен приехать из Москвы. Ко мне пришел Викентич, ты, Анфиса, знаешь его, он занимается москвичами, скупает у наших всю землянику, шапки, носки, шкурки нутриевые… Пришел и спросил, правда ли, что есть покупатель на Юркины шахматы. Я сначала удивился, не ожидал я увидеть Викентича, думал, кто чужой появится. Я от страха чуть в штаны не наложил… Покупателя-то у меня нет! Но все равно головой кивнул, мол, есть кое-кто на примете, москвич. Спросил на всякий случай про шахматы, есть ли, и Викентич ответил, что есть, что кое-кто решил от своего подарка избавиться, кто-то из местного начальства… Прошло два дня, и ко мне снова он приходит, приносит шахматы. Но я-то знаю, какие шахматы он раньше вырезал, там все богатыри былинные были, а тут — все фигуры сделаны в стиле наполеоновских времен, пешки — как солдаты Русской армии 1812 года, офицеры, а королевы — как царица наша Екатерина…

— Новые! Я видела эскизы, он хотел сделать такие шахматы! — заплакала Анфиса. — Значит, правда, жив!

— И тут я понял, что Викентич связан с этими людьми, что Юрка жив, работает на бандитов, что прячутся под старой церковью… Когда он ушел, я стал проверять шахматы и нашел в королеве еще одну записку. Более подробную. Он писал в надежде, что ее прочтет кто-нибудь из местных. Там уже девять человек работают, копают пещеру, и две женщины готовят еду, которую покупают на рынке в Белом. Женщины эти — не рабыни, одна — сестра бандита, другая — ее подруга, они ее используют в других целях, сами понимаете, в каких… Еще написал, чтобы не обращались к Виктору Степанычу, а это знаешь, Анфиса, кто, да? Глава районной полиции… Русаков!

Анфиса выругалась. Она встала и теперь нервно ходила по комнате, иногда задевала ногами яблоки, и они катались по полу…

— И что с шахматами этими?

— Ничего! Надо было как-то срочно искать покупателя! Я сутки сидел за компьютером, пока не списался с одним челом из Москвы, выслал ему снимки шахмат… Он должен был приехать в Белое, мы договорились, что он найдет Витька…

— А почему на рынке-то?

— Да мы все надеялись, что кто-нибудь из местных обратит внимание на шахматы, вспомнит Юру… Заинтересуется…

— Вы — два идиота! Почему мне не рассказали? — Анфиса сжала кулаки.

— Да потому что ты помчалась бы к этим церковным развалинам, принялась бы орать там, скандалить, я что, не знаю тебя, что ли? Ты же истеричка! — спокойно объяснил ей Антон. — И Юру твоего убили бы.

— И когда все это случилось? Когда Витьку твоему привезли шахматы?

— Около месяца назад.

Я слушала все это и думала о том, что не по своей воле оказалась замешана в каких-то темных делах, сначала в Москве, когда стала жертвой неизвестных мне людей, преступников, потом стала убийцей, а вот сейчас попала в гущу событий, связанных с другим, не менее страшным преступлением. Бандитская перестрелка, затопленные трупы, рабство, какая-то старая церковь… Провинциальная жуть!

Куда подевалась моя прежняя жизнь, чистая, наполненная музыкой, пением, любовью, морем цветов? А что стало с моим голосом? За что мне все это?

Тошнота подкатила, мне стало дурно, в глазах стало темнеть, и последнее, что я увидела — были зеленые и красные яблоки…

16

Мы созвонились с Герой, моей дочерью, договорились пообедать в ресторане. Она вошла, увидела меня и расцвела улыбкой. Моя красивая девочка, мой цветок, близкий человечек, мое продолжение. Высокая, длинноногая, длинные блестящие черные волосы, темные глаза, алая помада на губах, она могла бы стать украшением любого подиума или киноактрисой. Однако выбрала нотариат. Что ж, неплохо.

— Ты сегодня какой-то не такой, — сказала она, шутливо хмуря брови.

Мы заказали форель, салат.

— Я сегодня совершил глупость… — сказал я, краснея, словно это Гера была моей матерью, а не я ее отцом.

— Колись!

Я рассказал ей о том, как, минуя обязательное признание в любви, сделал предложение Лене.

— Что, прямо между поеданием блинов? — расхохоталась Гера.

— Понимаешь, хотелось как-то сразу привести все в порядок, расставить по своим местам.

— Поставить любовь и брак на полочку? — продолжала потешаться надо мной дочь.

— Примерно так. И что теперь будет?

— А ты на самом деле любишь Лену?

— Я не знаю, что такое любовь, но ее присутствие рядом согревает меня, мне нравится смотреть на нее, я испытываю к ней мужские чувства, она приятна, да я не могу без нее!

— Я тоже не знаю, что такое любовь. Возможно, это то, что сносит крышу и заставляет совершать идиотские поступки вроде того, что совершила ваша Нина Бретт…

— Гера! Она не сбегала с любовником!

— Ну, хорошо. Не сбегала. Тогда куда она подевалась?

— Вам удалось что-нибудь узнать о Саде, о том, были ли они знакомы с Ниной прежде? До того дня, как она пропала?

— Ты хочешь сказать: до того, как Саду убили? Отвечаю. Нам ничего не удалось узнать. Мы разыскали многих женщин, с кем Сада сталкивалась по жизни, и далеко не все они опустившиеся, больные женщины, я имею в виду, проститутки, так сказать, вышедшие в тираж. Многие из них, а им уже под пятьдесят, продолжают работать, их фотографии выложены на специальных сайтах, и все они…

— Сколько их?

— Мы нашли пока только шесть.

— И? Что они говорят о Саде?

— Что она была красоткой, к тому же одной из самых высокооплачиваемых проституток, но потом ей попался клиент-садист, которого она придушила, отрезала все его мужское хозяйство и сбежала… Все это, возможно, лишь слухи, поскольку уголовного дела заведено не было. Но именно после этого случая, происшедшего в одном из московских борделей, Кристину стали называть Садой. Сада Абэ была японской гейшей в старинные времена и тоже удушила и отрезала одному из партнеров органы… Вот такая история. Ну а потом кто-то решил «услужить» «нашей», впавшей в депрессию, Саде и подсадил на наркотики. Не сказать, что она была законченной наркоманкой, но наркоманила…

— Что-нибудь узнали о Нине, были ли они знакомы?

— Ничего. Эти, мягко говоря, дамы понятия не имели о Нине, не знают, кто она такая. Они в курсе, что Саду убили в доме Кузнецова, предположили, что Кузнецов сам вызвал ее, возможно, сказали, он был когда-то ее клиентом, во времена ее молодости, разумеется.

— Так Кузнецов сам-то молодой, ему слегка за сорок!

— Вот именно! Откуда мы знаем, чем занимался Кузнецов по молодости? Что, если она шантажировала его, к примеру, а он взял, да и убил ее?

— Гера, в доме была и Нина, возможно, ее пытали или убивали… Там произошло что-то страшное, понимаешь? И все они — Кузнецов, Сада, Нина — пережили что-то страшное… Возможно, там были и другие люди, но результаты экспертизы показали, что в доме словно табун прошелся, я имею в виду, толпа… Ремонт, может, и был закончен, да только уборку никто не производил, а потому там натоптано, причем везде, во всех комнатах… Скорее всего, домом пользовались и рабочие, которых сейчас допрашивают, пытаясь связать их с Садой… Но никто из них, как рассказал мне Денис Китаев, не знал Саду, никогда не слышал о ней. Но они же могут и врать!

— Я не удивлюсь, если узнаю, что на кого-нибудь из этих бедных строителей повесят убийство Сады. А что с художником, с этим итальянцем, который расписывал стены?

— Его работа закончилась задолго до того, как пропал Кузнецов. Лариса Кузнецова, по словам того же Китаева, сказала, что сама лично проводила его на самолет до Рима. Это очень известный художник-реставратор, работает в галерее Боргезе. Па, ты мне скажи, почему Нину не ищут? Неужели действительно все повелись на вашу подмену?

— Повелись. Но мне и самому интересно, до каких пор все это протянется… Борис прав, он в недоумении, почему до сих пор не допросили Нину, почему все так?

— Значит, есть причина.

— Думаешь, в Кузнецове?

— Скорее всего.

— Гера, как дела? Что нового?

— Па, платье почти готово, я была на примерке… Это будет бомба! Правда, я себя не вижу в роли жены. Ну какая я жена, если ничего не умею делать? Всегда и все за меня делала Леночка. Хоть бы борщ научила варить, что ли…

— Не твое это. Работай, мы найдем вам другую «Леночку», а эта останется со мной.

— Так ты женишься, что ли? Серьезно?

— Если мне не приснилось все то, что случилось между нами. Говорю же, я повел себя, как свин, как поросенок! Всегда считал себя в душе романтиком, сто раз, да что там, тысячу раз представлял себя стоящим на колене и делающим предложение любимой женщине. Это как зрительное такое клише, картинка, а на самом деле все произошло ужасно… Вот лично я бы на месте Лены никогда не женился на мне. Во мне вообще ничего хорошего нет. Я постоянно на работе, а если дома, то принимаю посетителей. Я много ем, сплю, я скучный, наконец.

— Она может еще родить, — сказала Гера, вставая из-за стола и целуя меня в щеку. — Лично я рада за вас, честно! Мне пора, у меня обеденный перерыв заканчивается.

— Так что с Садой?

— Думаю, шантаж. Кузнецов убил Саду, а его самого — кто-то из ее окружения. Или же он сбежал.

— А Нина? Она-то куда делась?

— Вопрос…

Я поехал в магазин «Брумс». Уверенный в том, что Лена не может не мечтать о ребенке, я набрался храбрости и позвонил ей, попросил приехать, а сам в ожидании устроился в кафе напротив магазина. Конечно, задать вопросы продавщицам я мог бы и без Лены, и это было бы правильно, но уж больно мне хотелось увидеть ее, понять, сердится она на меня или нет. Ну а заодно увидеть ее реакцию на все то, что она увидит в магазине.

Она приехала на такси. Вышла как раз напротив входа в магазин, и я мог наблюдать за ней через стекло нарядной витрины кафе. Довольно стройная, в бежевом плаще-макинтоше, в туфельках на каблучке, в черном маленьком берете, она казалась мне одновременно какой-то чужой, потому что я привык видеть ее в домашней одежде, и в то же самое время такой родной, что я почувствовал, как сердце мое бьется от радости быстрее, счастливее.

— Что случилось? Я не доварила суп и приехала к тебе. Нужна помощь? Снова переодеваться?

Она села напротив меня за столик, я смотрел на нее и любовался, не мог говорить, не мог отвести от нее глаз.

— Ты ребенка хочешь? — спросил я Лену и, услышав свой голос, сам разволновался, словно наш с ней ребенок уже был на подходе, словно под ее плащом в нежной округлости живота спали наш сын или дочь.

— Фима, ты чего? — Она улыбнулась своими розовыми губками, и у меня от сердца отлегло. Она не сердилась. Она, как и я, жила своим счастьем, в которое не могла поверить. Во всяком случае, именно так я представлял себе ее чувства. — За этим и позвал, чтобы спросить?

— У меня дело в этом магазине, — я кивнул на витрину «Брумса». — Вот я и подумал, когда ты еще выберешься из дома, чтобы совершить такую вот экскурсию? Пошли, я по дороге тебе все объясню.

— Фима, ты удивляешь меня… Честное слово.

Я допил кофе, и мы с Леной отправились в магазин детской одежды.

Я больше впечатления получил от Лены и ее немых восторгов, которые читались в ее взглядах, которыми она ласкала полки с распашонками, штанишками и пижамками, чем от разговора с продавщицами. Хотя одна из них, самая общительная и вежливая, сразу же узнала Нину на предъявленной ей фотографии.

— Да, я знаю ее. Она часто бывает здесь. Делает очень большие покупки. Шикарная дама. Только не похоже, чтобы у нее были дети. Вернее, может, у нее и есть ребенок, но она покупает вещи разных размеров. Так поступают обычно те, кто занимается благотворительностью. Мы так и решили…

— С кем она приезжает сюда?

— Либо с женщиной средних лет, с темными волосами, неразговорчивой такой, которая пытается как-то остановить ее, говорит, что не стоит покупать, к примеру, что-то очень дорогое, роскошное, она расстраивается, и это видно… Но эта женщина и слышать ее не хочет и набирает все самое красивое, дорогое. Чувствуется, что у нее деньги есть. Кажется, это какая-то актриса. Уж больно знакомое лицо.

Я попросил девушку найти в компьютерной базе сведения о товаре, что именно покупала Нина, и был удивлен, когда выяснилось, что она действительно покупала детские вещи разных размеров, причем как на мальчика, так и на девочку.

— Она точно знала, что ей нужно, какого размера?

— Да, знала. Я так понимаю, что она покупала не просто так вещи, скажем, для детского дома, нет, она точно знала, для кого покупает штанишки, для кого платье, говорила что-то про день рождения или о том, что у кого-то там нет теплого свитерочка… Она знала тех детей, для которых все это предназначалось.

— А вы могли бы помочь составить фоторобот женщины, с которой приезжала ваша покупательница?

— А что случилось?

— Ничего… Просто муж заинтересовался, нанял меня, чтобы я проследил за ней…

— О, пусть он даже и не беспокоится! Эта женщина — просто ангел!

И тут вдруг девушка вспомнила, что в один из подобных визитов «шикарной дамы» в магазине работал фотограф-рекламщик, он делал снимки для сайта магазина. И вполне возможно, что на снимках могла быть запечатлена покупательница со своей спутницей.

— Скажите, присутствие фотографа ее не смутило? Она не пыталась как-то спрятать лицо или что-нибудь в этом духе?

— Нет-нет, что вы! Она просто занималась своим делом, ходила и выбирала одежду.

Мы договорились с девушкой-консультантом, ее звали Неля, что она сразу же после работы заедет по адресу, где ее будет ждать мой человек, эксперт-криминалист, который с ее помощью составит фоторобот женщины, в компании которой Нина Бретт делала покупки в «Брумсе». Я шепнул Нелечке, что заплачу ей за беспокойство. Конечно, она могла меня обмануть или просто испугаться, поосторожничать и не явиться на встречу, мало ли в Москве мошенников, преступников. Но поскольку по адресу, указанному мной на листке блокнота и шутливо засунутому рулончиком в нагрудный карманчик блузки Нелечки, располагался следственный отдел следственного районного комитета, я все же надеялся на положительный результат.

— Ох, ну и магазин!

Лена моя вернулась ко мне после экскурсии по залам магазина, как пьяная.

— Фима, какое все красивое, нежное!

Мы, не сговариваясь, вели себя как молодожены. И странное дело, я, всегда считавший самым ценным свою свободу и независимость (просто, как государство какое-то!), очень, ну просто очень, хотел быть зависимым от этой чудесной женщины, от ее взгляда, тона разговора, мне хотелось, чтобы нас повязали веревками, кандалами, чтобы только наше дыхание слилось в одно, чтобы она смотрела на меня своими ярко-синими глазами с обожанием (которого я прежде старался не замечать).

— Все купим, когда понадобится, — с легкостью обнадежил я ее, увлекая за собой вон из этого рая для детей и влюбленных в своих чад взрослых, эту отраву мамочек и бабушек.

В машине я рассказал ей о своем плане.

— Ты была когда-нибудь в Переделкине? — спросил я ее, хотя мало что зависело от ее ответа. Мы мчались в этот поселок писателей с единственной целью — разыскать дачу Олега Барвина. Уже почти на месте, петляя по улочкам поселка, я позвонил Веронике, чтобы она заменила мне навигатор, запутавший меня окончательно.

Скромная дачка, деревянная, выкрашенная в белый цвет, казалась чистенькой и новой, словно игрушечной, утонувшей в золоте осыпающихся вековых деревьев. И только деревянный забор, почерневший, держащийся, однако, на крепких каменных основаниях ворот, свидетельствовал о том, что дача старая, построенная еще в советское время, просто хорошо отремонтированная.

Вероника рассказала, как открыть калитку, где найти ключ. Мы с Леной, едва оказавшись на чужой даче, как по команде, отправились в спальню, маленькую, пахнущую плесенью, комнатку с кроватью, прикрытой клетчатым холодным пледом, и начали целоваться…

Позже, когда я курил на крыльце, зная, что Лена приводит в порядок развороченную постель, взбивает чужие подушки, я испытал такое небывалое счастье, что одновременно запрезирал себя за то, что так долго сдерживал свои чувства, подавлял в себе все желания. А еще я испытывал вину перед Леной, в отличие от меня, чувств своих не скрывающей, однако страдающей неимоверно, поскольку жила рядом со мной, заботилась обо мне…

Звонок телефона остудил меня, вернул в реальность. Витя Ухов, которому я поручил отвезти на экспертизу флакончик и бритву из ванной комнаты Олега Барвина, а также показать сделанную мной в его квартире фотографию с подошвы его кроссовка, отзвонился и поведал мне, что отпечатки пальцев Олега совпадают со следами, обнаруженными в кузнецовском доме в Ларине. Правда, не на серебряном подсвечнике, которым убили Саду, а на дверном косяке, на ручке крана в ванной комнате, на ручке входной двери. Что же касается рисунка на подошве кроссовка, то здесь пролет, ничего похожего на полу в Ларине не было.

Но все равно я посчитал удачей, что Олег наследил в Ларине. Вырисовывалась пока еще бледная, но кровавая картинка преступления: возможно, это Олег убил свою знакомую Саду, после чего, испугавшись, сбежал в Париж (то, что он улетел в Париж, было уже установленным нами фактом).

Лена появилась на крыльце дома слегка растрепанная, растерянная, все еще не успевшая привыкнуть, я полагаю, к своему новому статусу, положению. Ее милое светлое личико выражало стыд, словно ей было стыдно за все то, чем мы занимались в чужом доме на чужой постели.

Она, с розовым лицом, стояла и задумчиво застегивала пуговицы своего плаща, щурясь на солнце, когда я ворошил палкой обнаруженное в глубине сада подмокшее синеватое кострище.

— Вы кто такие будете? — вдруг услышал я мужской голос и, обернувшись, увидел стоящего в нескольких шагах от калитки старика в грязно-желтом дождевике, зеленых сапогах с налипшей на них травой и в черной кепке, надвинутой на лоб. Старик, а голос молодой, скандальный!

— А вы, собственно, кто такой? — Я решительно двинулся навстречу ему, и он от удивления даже отступил на пару шагов назад.

Лена, испугавшись, полагаю, что нам попадет за то, что мы без разрешения проникли в чужое жилище, о чем она неоднократно высказывалась мне еще в постели, прикрывшись волглыми от сырости простынями, отвернулась. Думаю, она в этот момент вообще зажмурилась от страха.

— Дак сосед я!

— Я следователь прокуратуры. — Я заученным жестом сунул ему под нос фальшивую ксиву, которой пользовался всякий раз, когда считал, что эта подмена останется безнаказанной.

— А что случилось? Почему прокуратура? С Олегом чего? — живо переключился на доброжелательно-тревожный тон сосед.

— Нет-нет, все в порядке… Ищем его машину, красный «Фольксваген».

— Так нет ее… Он приезжает на ней и уезжает… Редко когда бывает на дорогих машинах, которых у него тоже немало. Он же у нас важная птица, моя жена называет его кремлевским фотографом, но на самом деле он, конечно, художник… — И сосед, его звали Семен Петрович, увидевший во мне собеседника, от скуки, а может, просто в силу своей природной общительности и разговорчивости, принялся рассказывать мне о своем соседе все, что знал, «включив» культурную нотку. — Талантище! Все собираемся с женой на его выставку…

Однако ничего нового я от него не узнал. Олег — талантливый художник, неплохо зарабатывает, часто бывает за границей, живет в Москве с девушкой «Вероничкой»-хохотушкой… Люди приятные, веселые, щедрые. Щедрость их, в частности, заключается в том, что после вечеринок с друзьями, которые время от времени здесь устраивались, Семену Петровичу с женой, которые «за целых сто евро» прибирались в доме и саду, позволялось забирать все оставшиеся от пикника продукты и выпивку.

— Да мы целый холодильник после таких гулянок забивали. Мясо всегда оставалось, колбаса разная, консервы, фрукты, а уж выпивки — просто не сосчитать, сколько бутылок! Виски, коньяк, водочка…

Я показал ему на кострище, спросил, здесь ли готовили шашлык.

— Нет, вот здесь, видите, за домом мангал, все, как положено… А это Олег недавно мусор жег, какие-то старые свои вещи… Но потом пошел дождь, и прогорели только бумаги, а вот кроссовки остались целые. Так я их и себе забрал, чего добру пропадать-то?! Совсем новые!

— Какие кроссовки?

Сейчас я уже и не вспомню, как убедил Семена Петровича показать мне эти кроссовки, а после и продать их мне. Кажется, я сказал, что они нужны мне для какого-то следственного эксперимента, что, возможно, эти кроссовки принадлежали вовсе и не Олегу, а кому-то из его гостей… Неся весь этот бред, я намеренно, дразня пенсионера, размахивал перед его носом тысячной купюрой, которую в конечном итоге и отдал ему.

— Так еще одна вещица не сгорела, — произнес таинственным тоном старик, щурясь на солнце. — Может, не одну тыщу стоит…

И принес оплавленный кусок сгоревшей флешки. Ее ушлый сосед продал мне уже за две тысячи, хотя видно было, что восстановить хранящуюся на ней информацию невозможно.

— Он не стал сжигать свои кроссовки дома, в печке, потому что торопился, боялся, что будет пожар или просто дым… Решил сжечь на улице, да ему помешал дождь, — говорила Лена уже в машине, когда мы возвращались в Москву. — Получается, кроссовки представляли для него опасность. Где-то он ими наследил… Хотя, чего уж тут думать — в Ларине, конечно!

Я слушал ее и улыбался тому, что она постепенно приходит в себя, что с самого утра, оглушенная или даже пресыщенная чувствами, она пребывала в какой-то прострации, а сейчас, успокоившись, что нас не арестуют за проникновение в чужое жилище, увлеклась, как и я, расследованием. В те минуты, когда она говорила о серьезных вещах, ее лицо становилось таким милым, что мне хотелось ее поцеловать. Однако, боясь выдать всю несерьезность своего отношения к ее словам (хотя, конечно же, она, зачастую посвященная в мои дела и на своем, женском уровне любившая прокомментировать какие-то события, часто оказывалась права), я всегда делал вид, что ловлю буквально каждое ее слово.

— А флешка? Что о ней можешь сказать?

— Флешка хранит информацию, которая так же, как и кроссовки, опасна для него, и все это, как мне кажется, улики одного и того же дела… И мне очень жаль, что флешка в таком состоянии… Да она, по сути, мертвая!

— Думаешь, Олег Барвин имеет отношение к исчезновению Нины или Кузнецова? Думаешь, ему что-то известно?

— Конечно, известно! Тебе надо срочно что-то придумать, чтобы вызвать его сюда, как можно быстрее! Если эта история касается Кузнецова, то нас могут опередить, и тогда вся правда о Нине всплывет наружу. Возможно, в этой флешке компромат на Кузнецова. Или, наоборот, информация, связанная с его похищением, к примеру… Господи, ну и дельце тебе подкинул Борис! Голову можно сломать!

— Если окажется, что среди следов в доме Кузнецова имеется след кроссовок Барвина, то я сам лично займусь его возвращением в Москву, — пообещал я не столько Лене, сколько самому себе.

И еще одна головоломка не давала мне покоя: кроссовки, которые принес мне сосед Барвина, были в пакете из магазина «Брумс». А эта, детская, тема здесь вообще при чем?

17

— Скажите, что мне все это приснилось, ну, пожалуйста!

Перепуганный Антон поставил передо мной пузырек с валериановыми каплями. Я отодвинула его от себя.

— Терпеть не могу этот запах. Так пахнет беда, — сказала я, отворачиваясь к окну, за которым покачивались на ветру яблоневые ветви с редкой, желтоватой листвой.

— Все равно ты, Антон, урод! А еще трус! Если уж всего боишься, так рассказал бы мне, и не факт, что я помчалась бы туда, к этим руинам! Думаю, я сначала все обдумала бы хорошенько. Возможно, написала бы в Москву, в Генеральную прокуратуру, но, скорее всего, поехала бы туда. Но ты прав, для начала мне понадобилось бы убедиться в том, что ты все это не придумал. Я поехала бы туда, вместе с Витьком, понаблюдала бы за этими воротами. Может, оставила бы там же, где Витек нашел шахматную фигурку с посланием, свое послание, записку ли, письмо, не знаю… Во всяком случае, уж не стала бы действовать, как вы, пара идиотов!

— Ваш Викентич — вот через кого мы могли бы все узнать, — сказала я, желая хоть как-то помочь Анфисе, но совершенно не чувствуя в себе физических сил. Думаю, что все мои недомогания, которые я испытывала последнее время, были связаны со стрессом. И я не представляла себе, что должно было бы произойти, чтобы я восстановилась, чтобы ко мне вернулись мои жизненные силы. — Он связан с бандитами. Возможно, он один из них, а, может, так же, как и вы с твоим Витьком — просто трус, у которого нет характера, чтобы действовать, помочь нормальной, не продажной полиции, найти их и посадить за решетку. Кстати, а что ваш участковый?

— Соснов? — задумалась Анфиса. Я поняла эту ее задумчивость. Скорее всего, и у Соснова тоже рыльце в пуху, раз Анфиса через него обещала мне решить вопрос с паспортом.

— Ладно, Анфиса, вы тут сами разбирайтесь. Если понадобится моя помощь — я всегда помогу.

Уходя, Анфиса приказала и без того запуганному и пристыженному Антону молчать.

— Я что думаю-то… — сказал он, когда мы уже подходили к калитке. — Оля… Может, это она там готовит им, рабам, еду? Они же пропали почти одновременно…

— Дурак ты, Антон, — пригвоздила его своим презрением Анфиса. — Все цветочки ей в дом носишь, как на кладбище, а сам ничего не сделал для того, чтобы разобраться во всем… Чтобы спасти ее!!!

Мы вышли и, не оборачиваясь, двинулись вдоль улицы. Анфиса сопела, как обиженный ребенок, а после и вовсе расплакалась. Она шмыгала носом, тихонько подвывала, и я не посмела с ней заговорить.

Осень вымела своими ветрами улицы Синего Болота, позолотила сады, распустилась в палисадниках яркими циниями, густо цветущими и крепко пахнущими хризантемами — сиреневыми, красными, желтыми, оранжевыми и снежно-белыми, в некоторых дворах наливались соком гроздья винограда, оранжевели кисти рябины, в воздухе пахло грибами и дымом.

Еще совсем недавно Анфиса загадочно улыбалась, просто светилась, как если бы с самого утра получила письмо от живого и здорового Юры. Что заставило ее сердце биться с такой радостью? Быть может, свежее осеннее утро, солнечное и сухое, подействовало на нее умиротворяюще, вдохнуло в нее радость жизни? Или просто молодость?

Она вдруг остановилась, взяла меня за руку.

— Нина, ты хотя бы понимаешь, что это судьба нас свела? Если бы не ты, не твоя догадка насчет книги, ее автора, мы бы никогда ничего не узнали. Или узнали бы, когда было бы поздно… Ты же видела, что представляет собой Антон?

— Ты вот злишься на него, — мы снова зашагали, — а я считаю, что он герой. Да-да, я вполне серьезно. Да, он трус, в нем мало мужественности, я уж не говорю о храбрости, но он как мог сделал все возможное, чтобы кто-нибудь из местных прочел эту книгу и что-то понял, о чем-то догадался… Ты не должна была его так уж… Ты представь себе только, как он страдал все это время! Как нервничал, когда придумал эту историю с покупателем шахмат. А ведь он хотел одного — узнать, жив ли его друг Юра или нет.

— Но почему же он мне ничего не рассказал?

— Он тебе все объяснил. Я где-то даже понимаю его. Ты — девушка импульсивная, ты могла бы дров наломать…

Мы уже подошли к моему дому (одному богу известно, по какому праву я стала считать дом Ольги Блюминой своим!), как я вдруг остановилась. Что-то заставило меня всмотреться в пеструю картинку, нарисованную самой осенью за калиткой: двор, палисадник с цветами, огромная, разросшаяся вширь и в высоту яблоня с розоватыми ветвями и желто-зелеными, слегла выбеленными тонким бархатом с изнанки, листьями.

И тут мой взгляд выхватил большой букет цветов, поставленный в прозрачную, голубого стекла, с широким горлом банку. Букет был невероятных размеров, пышный: среди садовых цветов, оттеняя их яркость, я разглядела ветки деревьев, колосья пшеницы, поздние темно-синие вьюны, даже миниатюрные ярко-оранжевые и лимонно-желтые тыквочки, насаженные на ветки…

Банка стояла на столе, но вместо выгоревшей клеенки он был покрыт ярко-красной, с орнаментом, тканью.

Я обернулась, чтобы увидеть реакцию Анфисы. Она тоже, как завороженная, разглядывала букет. Мы стояли еще за калиткой и словно не решались войти, боясь, что вот сейчас вся эта красота растворится в вечернем воздухе, как дым, которым было укутано Синее Болото.

Я как во сне открыла калитку, сделала несколько шагов, уже зная, чувствуя, что случилось нечто потрясающее, невероятное, что меня посетило самое настоящее счастье, и что мне надо только оставаться в сознании, не потеряться в этой радости, выдержать ее…

— Ян! — Я бросилась к дому, взлетела на крыльцо, распахнула дверь и просто упала в его объятия.

— Ниночка, птичка ты моя сладкоголосая, — он осыпал мою голову поцелуями, а я вцепилась в него, как в обретшего плоть прекрасного призрака, не желая его выпускать. Я зажмурилась, но слезы все равно лились, впитываясь в какую-то мягкую, ароматную материю его одежды. Ян всегда казался мне ожившим экзотическим цветком, потому что носил наряды из ярких, невиданных тканей, многие из которых он придумывал сам, впрочем, как и духи, которыми он пользовался и которыми волновал всех, кто находился рядом с ним.

— Ян, скажи, что ты мне не снишься! Пожалуйста!

— Нет, я не снюсь, Ниночка, я живой, вполне себе отдохнувший, даже выспавшийся на хозяйской перине, мужчина!

Я наконец оторвалась от него, все еще продолжая мягко поцарапывать пальцами ее темно-зеленый бархатный жакет. Да, это был он, вне всякого сомнения! Высокий, стройный, красивый, с нежным румянцем, зелеными глазами («цвет моих глаз в точности совпадает с цветом листьев водяной лилии»), Ян, мой друг, дружок, славный парень, запутавшийся в любви, как и в своих любимых водяных лилиях… Он был одинаково нежный и с женщинами, и с мужчинами, и как-то все это сходило ему с рук. Его любили, боготворили, ему завидовали, но не как объекту вожделения или любви, а как художнику, модельеру, стилисту, большому мастеру, наделенному волшебством умения делать людей счастливыми. Везде, где оказывался Ян, все вокруг покрывалось золотом, драгоценностями, все сверкало, лучилось счастьем, радостью, было самой красотой.

И этот букет, появившийся на нашем столе в саду, — яркое тому доказательство. Букет — шедевр, настоящее произведение искусства.

Анфиса стояла в стороне притихшая, счастливая тем счастьем, какое дано тому, кто понял, что не ошибся в своем поступке, решении. Это же надо было додуматься — взять и за моей спиной провернуть эту грандиозную аферу, вызвать Яна из Парижа в Синее Болото!!!

— Пожалуйста, не бейте меня… — сказала она, закрывая лицо руками, на самом деле волнуясь от радости за нас с Яном.

— Ну, ты, мать даешь! Эка, куда тебя занесло! Я поначалу и не поверил! — Ян всплеснул руками, и я увидела, что кончики его пальцев ярко-розовые. — Пойдемте, я салат из свеклы сделал, пирог с яблоками испек, да я ждал вас, девушки синеболотские!

Он засмеялся, и на щеках его появились веселые, озорные даже ямочки.

— Жалко, что никому рассказать нельзя, где я и с кем! Проходите, проходите…

Играя роль хозяина дома, он пригласил нас за стол, на котором, помимо свекольного салата (к которому Ян, я знаю, относится особенно трогательно, поскольку он напоминает ему его юность, в частности, студенческую столовую, где подавали свекольный салат с орехами, служивший гарниром к молочным сосискам), было много чего вкусного, необыкновенного. Анфиса только что не на цыпочках обошла стол, на котором на простых фаянсовых тарелках были живописно разложены розовые ломти консервированной ветчины, хамона, голубые сыры, бутерброды с икрой, пирог…

В комнате тоже было нарядно, повсюду стояли вазы с цветами. Я знала, что и в парижском доме Яна в каждой комнате стоят цветы и что настроение хозяина зачастую зависит от того, какие именно цветы он увидит, как они будут пахнуть. Он сам, не хуже любого флориста, составлял букеты, следил за тем, чтобы в вазах всегда была свежая вода.

— Где ты нашел столько цветов? — я и сама не знала, зачем говорю о цветах, ведь Ян приехал и ему надо было так много рассказать!

— Познакомился с одной женщиной, попросил ее нарвать мне цветов, заплатил ей… Я здесь все обошел, в магазине побывал, с людьми поговорил, оказывается, у вас тут непростые люди живут, кружевницы! У меня запланирована экскурсия по домам кружевниц! Анфиса, проведете меня? Покажете?

— Конечно! — Анфиса от радости потерялась, сидела притихшая, смотрела на Яна и тихонько качала головой в восхищении.

За обедом мы продолжали говорить о какой-то чепухе, правда, Ян, как бы между прочим, смехом, рассказывал о своих делах, о том, что весной будущего года у него намечается выставка…

— Ребята, я оставлю вас, — сказала Анфиса, заканчивая с трапезой и промокая салфеткой губы, — у меня дела.

Я бросила на нее благодарный взгляд, и она ушла.

Мы с Яном остались одни. Я смотрела на него и не верила своим глазам. Каким ветром его занесло сюда, ко мне?

— Анфиса… Это она сама так решила, написала тебе, наверное, то, что ты не должен был узнать… — я прощупывала почву. — Что, что именно она тебе написала?

— Да пару слов всего. Что ты в беде, и адрес сообщила. Все. Но самое интересное-то заключается в другом! Я же все это время был на связи с Борисом! Мать, тебя разыскивают, там люди с ума сходят! Делают вид, что ты в Москве, что где-то рядом… Там все очень странно, запутанно. Я одно понял — ты на самом деле в беде, раз забралась сюда! Я посмотрел на карте, где находится Синее Болото, и понял, что, если не приеду, не вмешаюсь, не схвачу тебя за волосы, то и не вытащу из этого болота. Я должен был узнать все из первых, так сказать, уст. Так что случилось с тобой, рассказывай!

Если Анфисе я рассказывала свою историю несколько путано, сумбурно, стараясь уложиться буквально в несколько предложений, то Яну я рассказывала все последовательно, по порядку и со всеми подробностями.

Наряженный в бархат, кружево и стразы Ян, этот нежный сказочный волшебник, отчаянно матерился, прерывая меня крепкими выражениями, которые непроизвольно срывались с его языка. Свое удивление тем, что со мной произошло и что мне пришлось пережить с тех самых пор, как я с Сергеем Кузнецовым вышла из ресторана «Дункан», недоумение, шок, он выразил длинной, забористой фразой, за которой последовали и другие не менее крепкие выражения.

— Просто невероятная история! — он с трудом вернулся в свое нормальное культурное лексическое русло. — Ты хотя бы понимаешь, что во всем виноват твой приятель, этот советник — Кузнецов! Кто он такой? Что вас связывает? Ты знаешь, что он тоже пропал?! Исчез! Я разговаривал с Борисом…

— Господи, Борис… как он там?

— О нем позже. Так вот, с Кузнецовым тоже какая-то мутная история. Возможно, его исчезновение связано с правительственными делами, с его службой, я не знаю, во всяком случае, в интернете планомерно уничтожается всяческая информация, касающаяся совершенного в его доме убийства проститутки Сады.

— Сады? Ее звали Сада?

— Да, мне Борис все рассказал.

— Ян, мне страшно спрашивать, но что пишут обо мне?

— Разве ты еще не поняла? Нина Бретт усиленно готовится к гастролям, репетирует, но время от времени появляется в каких-то общественных местах, типа магазина бриллиантов вместе со своим постоянным спутником и женихом — Борисом Равенковым!

— А тот ролик… Ты понимаешь, о чем я…

— Ничего такого нет! Уж ты поверь мне! Думаешь, я не искал информацию о тебе после того, как со мной связался Борис, да и Анфиса? Уверяю тебя, моя дорогая, никакой грязи и уж тем более порнографии!

— Но я сама видела, собственными глазами!

— Думаю, все всплыло бы на ютьюбе, если бы ты не шарахнула эту стервь подсвечником! Ее смерть помешала свершиться этому безобразию. Но, Ниночка, белочка моя, птичка, соловей ты мой золотой, как ты выдержала все это?

— Думаю, мне вкатили наркотик, потому что я все это помню смутно, вернее, ничего не помню… Но думаю, что это был кошмар… Я видела простыни, на которых все это происходило, они в крови. Я потеряла много крови… — Мне пришлось рассказать моему другу о визите к гинекологу.

— Значит, все ровно? Никакой заразы? Действовали профессионалы, проверенные. Но кто такая Сада? Я пытался навести справки, получается, что это мерзейшая личность, что называется, клеймо негде ставить. Больная, наркоманка, тварь, одним словом. Как она могла оказаться в доме твоего приятеля? Как вы туда попали?

— Знаешь, время от времени я вспоминаю какие-то моменты… Помню, как мы вышли из «Дункана» и сели в машину… Мне кажется, что я и раньше пользовалась этой машиной, да и женщина, которая сидела за рулем, тоже мне знакома… Ян… Не знаю, как тебе все это объяснить… Я знаю эту женщину, я вспомнила ее, да только не знаю, как тебе все сказать…

— Малыш, даже, если ты признаешься мне сейчас, что была путаной и с десяти лет зарабатывала себе на жизнь в борделях, пока не стала оперной дивой, я пойму тебя. Может быть, даже зауважаю тебя еще больше!

— Ян, ты чего?! — Я расхохоталась, и слезы мои на щеках высохли. — Какой бордель! Всю жизнь пою, занимаюсь музыкой!

— Так бомби! Что это за баба? Откуда она?

— Это хорошая знакомая Кузнецова.

— Любовница, что ли?

— Нет, что ты! Ее зовут Вера. Сережа как-то рассказал мне, что опекает нескольких женщин, жертв домашнего насилия… Женщины сбежали от своих мужей, прячутся на съемных квартирах, воспитывают детей. Он показал мне фотографии детей, в каких условиях они живут. И попросил меня помочь ему выбрать кое-какую одежду для малышей. Он сказал, что ему нельзя светиться на своем служебном авто, и на личном тоже не хотелось бы, чтобы Лариса, жена его, ничего не узнала, и поэтому мы несколько раз ездили по магазинам как раз на том красном «Фольксвагене»…

Рассказывая об этом, я почувствовала снова головокружение, словно мысли мои, закружившись в голове, вызвали этот прилив дурноты. На самом же деле я пережила стресс от сознания того, что так поздно открыла для себя, где и когда я прежде видела эту красную машину. Получается, что моя память была кем-то очень крепко блокирована! Я призналась в этом Яну.

— Дурочка ты моя! Ты уверена, что та машина, на которой ты сбежала из Ларина — именно этот самый «Гольф»? Ты что, номера запомнила?

— Нет, конечно!

— Вот и успокойся. Может, это другая машина.

— А что, если я утопила машину Веры, этой женщины, она же мать двоих детей, и я оставила ее без транспорта!

— Нина, о чем ты вообще думаешь? Ты должна размышлять совершенно иначе! Предположим, это машина Веры, с которой вы покупали детские вещи, вот и спроси себя, какое отношение эта Вера имеет к твари по имени Сада? Может, это она тебя так подставила? А заодно и Кузнецова?

— Вера — хороший человек, я же с ней знакома… — сказала я неуверенно, поскольку, на самом деле, ну что я о ней знала?

— Откуда Кузнецов ее знает?

— Понятия не имею. Зачем бы я его спрашивала об этом?

— Так-так-так… Стоп. О чем попросил тебя Кузнецов — чтобы ты занималась благотворительностью, чтобы потратила свои деньги на этих женщин?

— Нет, что ты! Он попросил меня сопроводить его в детский магазин, чтобы я помогла ему выбрать одежду. Это было всего один раз, но потом я сама захотела помочь этим женщинам, взяла у Сергея телефон Веры, позвонила ей и предложила съездить снова в магазин, выбрать вещи.

— И на какую сумму ты покупала детские вещи?

— Да по-разному…

— Может, тебя развели на деньги? Хотя как, если ты реально покупала вещи?

— Да, я сама лично их выбирала, нам все упаковывали, мы складывали в багажник машины. Вера была мне очень благодарна. Нет, она не могла быть связана с Садой! И вся эта история с изнасилованием, групповухой, порнороликом не может быть связана с детьми! Это бред!

— Сама ты — Бретт! Фамилию-то какую носишь! Бредовую! Ладно, не обижайся, я же хочу тебе помочь. Значит так, дорогая моя, пора тебе уже возвращаться в Москву!

— Ты что?! Я не могу! А вдруг этот ролик появится в сети? Я же не знаю, какие люди за этим стоят?

— Если бы кто-то хотел твоей, так сказать, социальной смерти, то его давно бы выложили. Но в интернете ты по-прежнему поешь свои романсы и арии, моя птичка. И ни одного голого мужика рядом с тобой.

— Ян! Мне не до шуток!

— Да если бы даже и появилось такое видео, думаешь, кто-нибудь поверил бы, что это ты? Глупости! Может, это порноактриса, которая на тебя похожа? Ты — оперная звезда, моя Каста Дива, пречистая богиня, целомудренная дева! И твое имя уже невозможно испачкать, вот я лично в этом твердо убежден! Больше того, может, это и прозвучит цинично, но это все равно была бы реклама!

— Ян, ты невозможен! Как ты можешь шутить на такую тему? У меня в планах было изменить внешность, уехать в Париж, к тебе, и там попытаться начать все сначала!

— Какая глупость! Нет, моя любовь, ты вернешься в Москву, к репетициям, к Борису, к своей прежней жизни, в свою уютную квартирку, и все у тебя будет замечательно! Хватит уже этого синеболотного изгнания!

— Ян, у меня голос пропал! — застонала я, боясь даже озвучить эту страшную правду. Только от этих слов на душе стало холодно.

— А ты откуда знаешь? Ты что, пела? Пробовала петь?

— Говорю же — пропал мой голос… Я теперь каркаю, как ворона.

— А ты отпусти ситуацию. Посмотри на все, что с тобой произошло, иначе…

— Я убийца!

— Если бы ты не убила ее, то она бы убила тебя, разве непонятно? — он сказал это уже совсем серьезным тоном. — Да ты спасла себя! Ты — выжила. А потому должна петь, радовать всех нас звучанием своего чудесного голоса!

— Ян, как же я рада. Что ты здесь, со мной! От тебя исходит такая сила, такая какая-то жизненная энергия, мощь, что кажется, еще немного, и я соглашусь со всеми твоими доводами!

— Как же ты не согласишься, когда я за этим и приехал — забрать тебя с собой, но не в Париж, где ты собиралась изрезать свое прелестное личико, чтобы, как ты выражаешься, начать все сначала, хотя этим самым ты погубила бы себя окончательно, а в Москву!

— Но отпечатки моих пальцев повсюду… в том доме… Я же была там в ванной комнате, кухне, я жила так пару дней и сутки, не знаю…

— Поначалу мы спрячем тебя в надежном месте и посмотрим, как будут развиваться события. Потом дождемся возвращения Кузнецова и все от него узнаем! Но, главное, ты встретишься с Борисом и все-все, вот как мне, ему расскажешь.

— Ян, ну как ты не понимаешь… Если он увидит этот ролик…

— Давай начистоту. Ты собиралась выходить замуж за Бориса?

— Да, конечно. Зачем ты спрашиваешь?

— Вот и ответь мне тогда, зачем тебе связывать свою жизнь с человеком, на которого не можешь положиться в трудную минуту? Тогда выходи замуж за меня! Мы знаем друг друга сто лет, я буду тебе хорошим мужем, преданным как собака. Ну?

Я улыбнулась. Сколько лет знаю Яна, но так и не поняла. Кого же он любит больше — мужчин или женщин.

— Верность — как понятие общечеловеческое я тебе обещаю. Правда. Я буду помогать тебе всегда и во всем. Мы будем жить с тобой под одной крышей. Я буду шить свои театральные и концертные наряды…

— Но ты и так их шьешь!

— В свободное время я буду сопровождать тебя на твои гастроли, я куплю тебе дом в Италии, хочешь? Или в Париже, еще один! Я буду подавать тебе в постель теплое молоко и укутывать твои прелестные ножки пледом, чтобы ты не мерзла зимой… Я люблю тебя, моя Каста Дива! Ну же, решайся!

Это была шутка, с которой он не хотел расставаться и жил с обнимку с ней, как с несбыточной мечтой.

— Ты любишь мой голос, а не меня. А я — живая женщина, мне нужна другая любовь.

— Ты любишь Бориса?

— Да, люблю.

— А он? Он-то любит тебя?

— Да, думаю, что любит.

— Но если он любит, то почему же ты не бросилась за помощью к нему?! Или ты думаешь, что, узнав о том, что тебя изнасиловали, он начал бы испытывать к тебе отвращение? Ты что, на самом деле так думаешь? Ты в своем уме?

— Да, я так решила. Подумала, что он никогда не сможет уже относиться ко мне так, как раньше. Что не сможет любить меня как женщину.

— Нина… Как ты могла так поступить с Борей? Вот ты озвучила мне текст той записки, что оставила на своей даче в Лопухине… Ты хотя бы представляешь, что стало с ним, с любящим тебя мужчиной, когда он прочел ее? Ты просто на мгновение представь себе, что он пережил, пытаясь осмыслить твое письмо! Получалось, что все то время, что вы были с ним вместе, лгала ему? Что у тебя параллельно с ним были другие мужчины? Это ли не больнее, чем то, о чем ты подумала, когда царапала своей скверной лапкой это отвратительное, прямо-таки убийственное послание?!

Мы проговорили с ним почти три часа. Я устала, у меня даже не было сил говорить, а Ян еще долго не мог успокоиться, засыпал меня вопросами, пытался разобраться в том, что со мной произошло, искал врагов среди моего окружения, строил версии, и все это продолжалось до самой ночи.

Решено было утром отправляться в Москву. Ян прибыл в Синее Болото на такси из областного центра, куда, в свою очередь, добрался на поезде из Самары, а туда прилетел ночью из Парижа. Сложный, петлеобразный маршрут очень осторожного человека. Ян дозвонился до таксиста, на автомобиле которого приехал в Синее Болото, договорился на девять утра, после чего по интернету выкупил два билета от К. до Москвы в спальном вагоне.

— Ладно, красавица моя, ты отдыхай, а я сейчас позвоню твоей подружке Анфиске… Анфиса — прелесть, что за имечко! Должен же я извлечь выгоду из этой поездочки! Кружавчики из Синего Болота! Не знаю, что это такое, не видел, но звучит интригующе! Если понравятся, то накуплю кружев, понашью платьев француженкам!

Он был какой-то легкий, воздушный, нереальный, фантастичный, словно сказочное существо, прочно поселившееся в моем спасительном сне.

Уложив меня в постель, он, созвонившись с Анфисой, ушел. Я же надеялась, что усну, но ничего не вышло. Все мои воспоминания навалились на меня с новой силой, просто захлестнули меня ледяной волной, да так, что я замерзла, набросила на себя шерстяное одеяло, но все равно не могла согреться.

Наступила ночь. Я заставила себя выбраться из-под одеяла, надела теплый свитер, включила, следуя инструкции Анфисы, газовую печь. Прибралась, перемыла посуду, поставила греться чайник. Думая о Борисе, о том, что завтра утром приедет такси, которое отвезет нас в К., областной центр, на вокзал, где мы сядем на поезд, мне стало теплее и на душе, и физически. Все страхи, связанные с моим возвращением и с точным попаданием в лапы полиции, куда-то улетучились. Я стала мечтать о Борисе, о том, как мы встретимся… В голову заползла тихая такая, вполне себе безопасная мысль о том, что Борису вовсе не обязательно рассказывать об изнасиловании, достаточно рассказать о том, что я была в плену и что убила женщину, собиравшуюся убить меня. Я не беременна, здорова, пусть Боря ничего не узнает.

Ян вернулся не один, с Анфисой. В руках у него были пакеты, пакеты… Глаза его горели, он прямо-таки сиял от радости.

— Нина, любовь моя, какие кружева! Да это же просто прелесть, что такое! Нина, кружево синее! Точнее, все оттенки синего, от нежно-голубого и лилового, до темно-синего, почти черного! У меня уже столько идей появилось! Мы и тебе сошьем платье, украсим его вышивкой и синим кружевом! Я скупил все кружево, какое только нашлось в домах местных кружевниц! Какие женщины! Настоящие синеболотские красавицы! В домах пахнет пирогами, так тепло, уютно! Мне здесь понравилось!

Я слушала его, улыбалась и несколько раз даже пришлось ущипнуть себя, чтобы убедиться в том, что это все-таки реальность.

Анфиса же, несмотря на то что приезд Яна принес ей немалую финансовую выгоду, была тем не менее грустна. Это и понятно.

За ужином мы рассказали Яну о том, что узнали о Юре, предполагаемых пещерах, в которых бандиты держат рабов.

— Девчонки, что вы мне тут по ушам ездите! — обиделся на нас Ян. — Вы в своем уме? Какие пещеры? Рабы? Нет, я слышал, конечно, что в стране не все благополучно, что преступность растет и все такое, но чтобы рабы в подземелье, какие-то шахматы… Что вы мне голову морочите?

Анфиса, услышав такое, вспыхнула, вскочила из-за стола и выбежала из дома, хлопнув дверью.

— А что я такого сказал? Просто мне показалось, что шутка несколько нелепая… Не люблю, когда меня разводят. Нина, а ты-то чего молчишь? Зачем испортили такой вечер?

— Ян, но это правда. Чистая правда!

— Думаю, что ты заразилась от Анфиски провинциальными страшилками! Вы разыгрываете меня!

— Да нет же! С чего бы это?

— Да потому что моя голова не может за один день переосмыслить все то, что вы мне тут понарассказали. То, что произошло с тобой, — это я еще могу понять, ты — человек в высшей степени талантливый, ты гениальная певица, и у тебя может быть великое множество врагов, среди которых, к примеру, какая-нибудь обиженная природой барышня-певица, я прямо-таки вижу ее, подкупающую проститутку Саду пачкой зеленых! Вижу, как ты шарахаешь ее подсвечником по голове! Это все логично, понятно, хотя и жуть как страшно! Бррр!.. — Ян содрогнулся всем своим длинным и хрупким, немного женственным телом. — Но чтобы под развалинами старой церкви находились какие-то там пещеры… Нина, ты сама-то веришь во все это?

— Но Юра пропал! Мы же рассказали тебе все… И про книгу!

— Хорошо, что ты предлагаешь? Остаться здесь и заняться расследованием этого дела?

— Ян… А ты как бы поступил, если бы с твоим другом случилась беда?

— Как видишь, я — человек действия! Ррраз, и я здесь, прямиком из Парижа в Синее Болото! Ниночка, птичка моя, но я не хочу здесь увязнуть или тем более быть подстреленным местными бандитами?

— Эх, был бы здесь Сережа Кузнецов, он бы точно разрулил ситуацию, у него такие связи, знакомства…

— Пока что твой Кузнецов в моих глазах знаменит тем, что затащил тебя в свой загородный дом, где тебе, мое сокровище, устроили групповуху! Так что не надо мне про этого Кузнецова! И вообще, я не понимаю, почему ты после того как вернулась из Питера и отказала Боре в своей компании, по первому же звонку помчалась на свидание с Кузнецовым? Может, я чего-то не знаю, может, вы любовники?

— Я не могла ему отказать… Он помогал мне, помогает…

— Да уж помог! — всплеснул руками Ян.

— Это с его легкой руки у меня появились мои первые контракты, гастроли… Без связей здесь не обошлось! Вернее, без тех конкурсов, в которых я принимала участие, без его поддержки… Он просто любит оперу, музыку, он меломан, он даже больше в душе музыкант, чем Боря! Но между нами никогда не было ничего такого. Мы просто друзья!

— Так позвони ему! Где он, твой друг?

— Ты же говоришь, он тоже пропал… Возможно, его убили…

— Уф… Ну и кашу ты заварила! Сидела бы дома в тот вечер, легла спать, а когда позвонил Кузнецов, вежливо отказала бы ему… Сослалась на усталость, я лично всегда так делаю, когда не хочу выходить из дома. Лежу себе под одеяльцем, смотрю телевизор и просто тупо отдыхаю. И никому из моих друзей, я имею в виду настоящих друзей или подруг, никогда и в голову не придет обидеться на меня! Я их всех предупредил, что у меня бывают такие периоды жизни, когда я истощен, когда не хочу никого видеть. Это случается после периода напряженной работы, да это случается со всеми людьми!

Он был прав. Но случилось так, как случилось, и что я могла поделать? Прошлое — оно на то и есть прошлое, что его невозможно изменить.

— Скажи, какие у него отношения с женой? Как ее там?

— Ларисой? Чудесные! Да и у меня тоже с ней хорошие дружеские отношения.

— Давай рассуждать логически. Если Кузнецов на самом деле пропал, если его нет в живых, и если не нашли тело, это одна история, трагедия, я бы даже сказал. А вот если он влип, как и ты, предположим, в какую-нибудь грязненькую историю, но жив, то он, как разумный человек, непременно найдет возможность связаться со своей женой, встретиться с ней, понимаешь, и будет скрываться столько, сколько это будет необходимо. И если ты доверяешь ей, так позвони, скажи, что тебе нужно срочно поговорить с Кузнецовым. Если она удивится, расстроится, попроси ее скрыть твой звонок, найди слова, чтобы она не проговорилась о том, что ты ей звонила. Зато ты будешь точно знать, что Кузнецова нет в живых.

У меня от этих слов кожа покрылась мурашками. Все то время, что прошло с тех пор, как со мной случились все мои несчастья, старалась не думать об этом. Сергей Кузнецов — редкий человек, умнейший, ну не мог он вот так нелепо погибнуть от рук бандитов! Я не могла в это поверить!

— Звони Ларисе! Легко сказать — звони! — Я не могла помнить номера телефонов всех своих друзей.

— Ладно, я тебе помогу, — проворчал Ян и прямо в моем присутствии позвонил Борису! Глядя мне в глаза и включив громкую связь, он спокойным мурлыкающим тоном попросил Борю продиктовать номер телефона Ларисы.

Борис засыпал его вопросами: «Где ты, Ян?», «Тебе что-нибудь известно о Нине?» и все в таком духе. Я закрыла лицо руками. Хотелось крикнуть: я здесь, Борис! Но не могла нарушить нашей с Яном договоренности. Наш план состоял в том, чтобы мы приехали в Москву тихо, очень тихо, и чтобы у Бориса не было времени испортить своей эмоциональностью или радостью по поводу моего обнаружения мое возвращение. К тому же я отлично понимала, если Кузнецов пропал, а нас могли видеть незадолго до этого вместе, в ресторане «Дункан», то и меня могли искать, несмотря на все усилия Бориса представить дело таким образом, будто бы я в Москве. За Борисом могли следить, а также прослушивать его телефон. Вот поэтому я, слушая голос Бориса, вынуждена была молчать, крепко стиснув зубы.

Ян получил номер Ларисы и тотчас позвонил ей. Поскольку все мое окружение не знало о том, что я пропала, исчезла, все думали, что я репетирую где-то за городом, мой звонок Ларисе, даже если ее телефон был на прослушке, не должен был никого насторожить. Главное заключалось в том, чтобы взять верный тон.

Мы были на громкой связи. Ян, услышав голос Ларисы, сделал мне знак, и я защебетала:

— Лара, привет! Надеюсь, я тебя не разбудила?

Возникла пауза. И я вдруг поняла, что, может, кто-то и попался на эту игру с переодеванием незнакомой мне домработницы в мою одежду и ее прогулки с Борей по Москве, но только не Лариса. Услышав мой голос, она либо сильно обрадовалась, либо, наоборот, расстроилась.

— Ох, извини… — закашлялась она. — Что-то в горло попало… Рада тебя слышать. Как дела? Все репетируешь?

— Да… Готовлюсь к гастролям… — Голос мой дрожал, а голова на какое-то время стала необыкновенно легкая, словно наполненная воздухом. Все мысли исчезли, я замолчала.

И вдруг:

— Ты где?

Меня прошиб пот. Мгновенно. Это был голос Кузнецова.

— Жива-здорова?

— Я в Синем Болоте…

Ян выхватил у меня телефон и отключил его.

— Что не так, Ян? Это же Сережа!

— Все так. Слава богу, твой приятель жив! Ну, что я тебе говорил? Ты думаешь, что я только и умею, что ножницами щелкать, да нитку в иголку вставлять?

Я бросилась к Яну, обняла его. Теперь, когда я знала, что Сережа жив, мне стало легче дышать. Он не позволит, чтобы меня посадили в тюрьму за убийство. Он спасет меня.

— Собирайся, — ворчливым тоном приказал мне Ян.

— Зачем? Не поняла…

— И не поймешь! Звони Анфиске, пойдем в ваши пещеры…

— Пешком?

— Сколько до них?

— Понятия не имею… Может, километров пять.

— Вот как стемнеет, так и двинемся в путь. Ну не на такси же к бандитам отправляться!

18

Ужинали по-семейному — я, Лена, Гера с Сашей Сержантовым, моим будущим зятем, Витя Ухин, Женя Горин — макаронами с сыром.

К вечеру накопилось много информации по нашему делу. Выяснилось, что отпечатки пальцев, которые нам удалось добыть с бритвы и флакона с мужским одеколоном в ванной комнате Олега Барвина, совпадают с отпечатками пальцев, обнаруженными в доме Кузнецова в Ларине.

— Женя, что там с флешкой? Что говорит эксперт о кроссовке Олега Барвина?

— Флешка мертвая. Рисунок же подошвы полностью совпадает со следами, найденными в Ларине. Там, по словам эксперта, все видно невооруженным взглядом, но официально результат будет готов только завтра.

Вывод напрашивался один — Барвин был в доме, возможно даже, в тот день, когда там произошло убийство. Или он сам причастен к убийству, или ко всему тому, что произошло в том доме, когда там находилась Нина, или же он попал туда позже, увидел труп, испугался и сбежал, улетел в Париж, сказав своей подруге, что у него там важные дела. Возможно, информация, находящаяся на сгоревшей флешке, была бы ключом к разгадке, иначе Олег бы не стал ее жечь.

Фоторобот, составленный Нелечкой, продавщицей магазина «Брумс», которая видела спутницу Нины в то время, когда женщины делали покупки, был показан единственной, посвященной в наши тайные дела, подруге Нины — Стелле Михайловой. И та подтвердила, что действительно видела эту женщину за рулем красного «Фольксвагена» пару раз.

— Она сказала, что эта женщина никакая не подруга Нины, что Нина просто помогает этой семье, ее детям, покупает им одежду, продукты… И что больше она о ней ничего не знает, даже имени, просто видела ее как-то с Ниной, причем Нина нехотя, вероятно не желая светить эту сторону ее общественной жизни, а может, стесняясь ее, посвятила ее в это, — рассказывал я со слов Стеллы, с которой встретился специально для того, чтобы показать ей фоторобот.

Стелла во время нашей встречи была взволнована, рассказала, что многие знакомые пытаются найти Нину, связаться с ней по телефону, что ходят слухи о серьезной болезни Нины, что якобы она в больнице и тщательно скрывает это, чтобы не сорвались ее гастроли. Я как мог успокоил ее, сказал, что мы на верном пути, быстро свернул разговор, на этом мы с ней распрощались.

Мои ребята возмущались тем, что размеры благотворительной помощи, оказываемой Ниной этой женщине и ее детям — неестественно велики.

— Даже, если предположить, что Нина занималась благотворительностью, заботилась о семье этой женщины, то не слишком ли много детей? И зачем было покупать им одежду в таком дорогом магазине? Да можно было бы купить одежду подешевле, а на остальные деньги купить продуктов, консервов, я не знаю… — возмущался Витя.

— Да, здесь дело нечистое… Пусть, предположим, Нина была связана с этой женщиной благотворительностью, но как объяснить, что машина этой женщины появилась перед входом в ресторан «Дункан» как раз тем вечером, когда Нина была похищена? — недоумевал Женя, уверенный в том, что Нину похитили. — Разве что вся эта история с благотворительностью — обыкновенный развод на деньги, и что все эти люди, эта баба из «Фольксвагена» и Сада — группа преступников, которые расправились не только с Ниной, но и с Кузнецовым…

— У меня есть информация, полученная мною от преподавательницы Нины, Наталии Петровны Самсоновой, — сказал я, — которая побывала в гостях у своих старинных друзей, где должна была выяснить, действительно ли наш Кузнецов находится в Вене с дипломатической миссией, о чем шепнул мне Китаев, или же в правительстве просто скрывают его местонахождение, чтобы избежать скандала? Возможно, его исчезновение связано с людьми из правительственных кругов, полицейских чинов?

— Па, да говори уже! — воскликнула заинтригованная, как и все сидящие за столом, Гера. — Не томи!

— Нина Петровна выяснила, что Сергей Кузнецов вроде бы оказался замешанным в каком-то скандале, что ему действительно срочно пришлось покинуть Россию, но он жив, здоров, и что жене его пока ничего не говорят из каких-то политических соображений, проще говоря. Чтобы не разболтала… Вот как-то так, все мутно, непонятно… Да, кстати, и с Наталии Петровны взяли слово, что она тоже будет молчать.

— А саму Наталию Петровну разве не спрашивали о Нине? — подал голос Саша Сержантов. — Думаете, там, наверху, ничего не знают о том, что Кузнецов пропал одновременно с Ниной? Да все и так знают! И Денис Китаев тоже многое знает, да молчит, ничего вам не говорит.

— Па, я тоже так думаю, про Китаева. Все-таки в деле имеется видеозапись, где Нина с Кузнецовым выходят из ресторана… Просто с ними случилась какая-то темная история, вот и все. Рано или поздно сеть взорвется бомбой о Нине, о том, что ее нигде нет.

Лена в присутствии такого количества людей в доме совсем притихла, растерялась и явно не знала, как себя вести. Оно и понятно, сколько раз она кормила всех моих людей, друзей, Геру с Сашей, и всегда все воспринимали ее, как нашу няню, домработницу, кухарку, хотя и понимали, что она не чужой человек, что практически член семьи. Однако в новом для нее и для меня качестве она была впервые, и только от меня зависело ее дальнейшее поведение, ее ощущение от нового для нее статуса. А статус невесты, потом и жены зависел сейчас только от меня, от того, как я поведу себя, что предприму.

Решение я уже принял, отступать было поздно, да и не хотел я возвращаться в свое одинокое прошлое, в свою никому не нужную независимость и холостую свободу, наоборот, мне хотелось настоящей семьи, детей уже! И я должен был поступить по-мужски решительно и красиво. Однако время было в некотором смысле упущено, весь день был густым от событий, разных дел, встреч, голова шла кругом, к тому же меня прямо-таки лихорадило от присутствия рядом Лены. Мне так и хотелось поймать ее, летящую из кухни в комнату, от плиты к столу, за руку, прижать к себе, а после и вовсе умыкнуть в ее райскую комнату, в сладкий сумрак…

Но пока я собирал своих людей, а Лена готовила ужин, варила макароны, натирала на терке сыр (вспоминая с грустью, наверняка так же, как и я, о том, как нелепо в утренней кухне в перерывах между поеданием блинов я предложил ей стать моей женой), день закончился, ювелирные магазины закрылись.

Я улучил момент и, пока все за столом обсуждали наши дела, заперся в своем кабинете, позвонил в первый попавшийся «золотой» интернет-магазин, безо всякой надежды, что меня услышат в столь поздний час, и когда бодрый мужской голос принял у меня заказ, счастливый вернулся на кухню.

Лена разливала чай, Гера распаковывала коробку с печеньем. Тема разговора была не нова — благотворительность Нины Бретт, кому она могла покупать столько одежды. Но все равно собравшиеся за столом напоминали большую дружную семью, увлеченно обсуждавшую, к примеру, новый фильм.

Казалось бы, ничего не предвещало резкого поворота событий, все как-то успокоились, наслаждались вкусным чаем, даже уставшая за весь день Лена моя сидела с видом вполне счастливой женщины возле окна, глядя рассеянно на всех нас. Я же, бросая на нее нежные взгляды, представлял себе, как она удивится и обрадуется, когда я примерно через час (курьер с бриллиантовым кольцом должен был прибыть минут через сорок) в присутствии всех сделаю ей предложение. И с того момента все в нашей с ней жизни переменится! Она забеременеет, у нас родится ребенок…

И тут раздался звонок в дверь. Для курьера рановато, все-таки не пришло еще время сообщающихся сказочных порталов между ключевыми точками волшебной игры, подумал я, сделав знак всем, что я сам, лично открою дверь.

Но когда я посмотрел в глазок, то понял: жизнь — куда интереснее и захватывающе любой игры, она непредсказуема и готова своими сюжетными поворотами лишить человека разума, как говорится — снести башку!

Я распахнул дверь.

— Проходите, Сергей Валерьевич! — Меня слегка потрясывало.

Кузнецов, собственной персоной, в сопровождении перепуганного и уже привычно бледного Бориса Равенкова, вошел в мой дом.

Я сразу же, чтобы их никто не увидел, ввел их в мой кабинет, включил настольную лампу и заперся. Со стороны кухни доносились приглушенные голоса, звяканье посуды.

— Как у вас здесь тихо, по-домашнему… — сказал Сергей Кузнецов, присаживаясь по моему знаку в кресло напротив моего стола. Борис сел рядом, на диван.

Высокий красивый молодой мужчина в сером пальто с поднятым воротником. Чисто выбрит, однако вид уставший, лицо осунувшееся. Кто знает, откуда он ко мне прибыл, может, из самой преисподней, откуда чудом выбрался?

— Моя фамилия Кузнецов.

— Я понял. Очень приятно, что вы живы и здоровы, — я был искренен.

— Нина… Она жива! — шепотом, не в силах сдержать своей радости, воскликнул, обращаясь ко мне, Борис.

— Откуда вам это известно?

— Она позвонила! Недавно! Я сам лично слышал ее голос! — сказал Кузнецов. — Думаю, мы должны поспешить. У вас есть машина?

— У меня много машин. Куда нужно ехать?

Что-то подсказывало мне, что радоваться рано. С другой стороны, я чувствовал, что в нашем деле произошло невероятное по своей силе движение, словно откуда-то сверху дали команду запустить механизм, призванный вернуть нам Нину Бретт. Чтобы прогуливающийся по Москве призрак нашей оперной дивы обрел наконец теплую плоть, кровь и вернул себе драгоценный голос.

— У вас гости? — спросил Кузнецов. Он явно чувствовал себя неуверенно, нервничал. Оно и понятно, он впервые был в моем доме. Откуда ему знать, что своих клиентов я принимаю в собственной квартире, а не в офисе.

— Это моя дочь Гера и мои помощники, которые все это время искали Нину. Еще — моя жена, Лена. — Тут Борис бросил на меня удивленный взгляд. — Вы хотите мне что-то рассказать?

— Рассказать я могу и в машине, а сейчас нужно ехать, и как можно быстрее, в К-скую область. Она — там! Я уже настроил навигатор, но мы с Борисом решили, что сами с этой задачей не справимся. Нужны помощники, и он предложил вас…

— Вы правильно сделали, что приехали ко мне! Я пока что не в курсе. Что там за история, быть может, стоит поехать на двух машинах? Взять побольше людей?

Кузнецов был не в том состоянии, чтобы принимать какие-то решения. Про Бориса и говорить-то было нечего, настройщик — одним словом!

— Витя, Женя, Саша… Мы выезжаем! Прямо сейчас!

Мои парни тотчас встали из-за стола.

— Па, что случилось? — спросила Гера.

— Гера, ты остаешься здесь, поможешь Лене… Кузнецов здесь… — выдохнул я эту невероятную новость и сделал паузу, ловя удивленные взгляды всех присутствующих. — Надо ехать за Ниной!

— Она жива? — спросила Лена.

— Да, жива, конечно!

Гера вышла из кухни вместе с парнями. Шум, голоса стихли, мы с Леной остались на кухне вдвоем. Мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы ввести ее в курс дела. Напоследок я ее крепко обнял и сказал, чтобы она никому не открывала дверь. Мало ли что?! Откуда мне было знать, что стоит за освобождением Кузнецова, возможно, за ним следили и до сих пор следят?!

— Так ты выйдешь за меня замуж? — спросил я Лену, торопливо целуя ее в губы. — Вот за такого странного, занятого, не очень-то романтичного парня, который тебя так любит все эти годы и не может найти в себе силы признаться в этом?

Она обвила мою шею руками и нежно ответила на мой поцелуй.

— Ты скоро вернешься? — спросила она.

— Лена, вот честное слово — не знаю. Мы уезжаем в К-скую область.

— Может, я успею приготовить вам бутерброды? Может, консервы возьмете?

Я всегда заботился о своих людях, вот и сейчас, представив себе, что мы едем в полную неизвестность, куда-то в сельский район, и неизвестно, что нас там ждет и сколько мы там пробудем, я согласился взять консервы. Лена вынесла мне из кладовки словно специально приготовленную для этого корзинку.

— Там тушенка, сардины в масле, печенье. Дорога все-таки…

В прихожей я представил Кузнецову всех своих помощников, увидел по его взгляду, что он немного успокоился, понял, что его окружают люди, которым он может довериться. Хотя главным доверенным его лицом был, конечно, Борис. Вот он в отличие от решительно настроенного и сдержанного в своих эмоциях Сергея Валерьевича, казался окончательно потерянным, если вообще не больным. По-хорошему, его надо было бы оставить дома. Да разве бы он остался, когда знал, что мы едем за его обожаемой Ниночкой?

Мы с Борисом и Кузнецовым сели в мой черный джип, оставив у крыльца новенький «Мерседес» Кузнецова, в который он порывался сесть. Ребята же мои, получив от меня короткую инструкцию, сели в скромный серый «Мицубиси-Лансер», которым мы всегда пользовались для дальних поездок и погонь, и сорвались с места.

В последнюю минуту к моему дому подъехал автомобиль, из которого вышел молодой парень с черной сумкой на плече и быстрым шагом направился к подъезду, на ходу набирая номер телефона, отозвавшийся в моем кармане.

— Это курьер, ко мне, — сказал я, вышел, расплатился с парнем за кольцо, дал ему щедрые чаевые «за скорость», сунул маленький розовый футляр в карман и вернулся в машину.

Вот теперь я был готов к тому, чтобы сделать предложение руки и сердца Лене уже в третий раз!

…Время приближалось к полуночи, мы мчались по сверкающей ночной Москве, пока не вылетели на Калужское шоссе. Саша Сержантов, сидящий за рулем «Мицубиси», обогнал нас и мчался, следуя нашим четким указаниям, в деревню под странным названием Синее Болото.

— С чего начать, даже и не знаю… С какого момента? — спросил Кузнецов. Он сидел рядом со мной на переднем сиденье, сосредоточенный, серьезный, и мне не верилось, что вот сейчас, во время этого стремительного полета в неизвестность, в какое-то Синее Болото, мне откроется тайна, над которой мы бились с Борисом и моими друзьями почти две недели, отгоняя от себя страшные мысли о гибели Нины Бретт.

— Думаю, с того момента, когда вы с Ниной встретились возле ее дома, чтобы отправиться в ресторан «Дункан».

Ох, не пожелал бы я тогда оказаться на месте Бориса, притихшего на заднем сиденье автомобиля и слушавшего всю эту страшную историю о своей возлюбленной!

— Вы позволите мне перебивать вас, чтобы задавать некоторые вопросы? — спросил я, понимая, что это, конечно, дерзость с моей стороны.

— Да, сколько угодно.

— Вы знали о том, что Нина устала после дороги? Она говорила вам? — Мне хотелось знать все-все, до мелочей, чтобы понять все то, что произошло после. — Бориса она отправила к себе домой, сказав, что хочет спать одна.

— Да, я в курсе. Но так уж случилось, что в тот вечер я должен был встретиться в ресторане с одним человеком, который очень хотел познакомиться с Ниной. Вы же не можете не знать, что существует практика, когда состоятельные люди приглашают к себе известных актеров, музыкантов, певцов… Вот и в тот раз речь шла как раз о таком человеке, меломане, человеке в высшей степени достойном, который пожелал, чтобы на дне рождения его мамы, которой исполнялось восемьдесят пять лет, выступила Нина Бретт. Торжество должно было произойти в загородном доме моего знакомого. Речь шла о приличном гонораре. Вот почему я, так сказать, сорвал с места Нину, извинившись перед ней за то, что все решилось в последний момент… К тому же эта встреча была обыкновенным дружеским ужином, ничего особенного. Я позвонил Нине, она с радостью согласилась встретиться со мной, и я приехал за ней. Она в тот вечер была просто великолепна! Красавица!

Кузнецов обернулся к Борису.

— Боря, ты уж извини, что я так восхищаюсь твоей женой, вернее, невестой, но она действительно в тот вечер была блистательна, просто великолепна! В какой-то роскошной накидке из черного бархата… Надо сказать, что ужин прошел на высоком уровне, мой приятель и Нина познакомились, договорились о выступлении, это должно было произойти аж в ноябре, просто мой друг улетал в Женеву. Это уже не важно…

— На чем вы приехали в ресторан «Дункан»?

— Нас привез мой знакомый таксист.

— Что было после ужина?

— Мы с Ниной вышли из ресторана, мой друг еще оставался там, он должен был дождаться там свою жену, она у него театральная актриса и заметно задерживалась. И в эту самую минуту к ресторану подъехала одна моя знакомая, она сказала, что Лариса, моя жена, приготовила мне сюрприз и послала меня за нами в «Дункан». Я еще удивился тогда…

— Минутку. Кто была эта женщина, за рулем красного «Фольксвагена»?

— Говорю же — одна моя знакомая, ее зовут Вера.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Так вот, я удивился тогда, подумал, как это моя жена могла отправить за нами эту машину… Понимаете, Вера и моя жена — это женщины из разных миров, они никогда не пересекались в жизни. Я не мог этого допустить.

— О каких мирах идет речь?

— Понимаете, в жизни каждого человека могут быть тайны. Какие-то очень личные тайны. И речь не всегда может идти об изменах… Так сложилось в моей жизни, что я оказался втянут в круг лиц, которых, с одной стороны, я стыдился, с другой стороны… Словом, сложилось как сложилось, и не всегда все зависело от меня…

— Сергей Валерьевич… Мы договорились говорить начистоту.

— Хорошо. Я признаюсь. У нас с Ниной была одна тайна. Борис, это не имеет к тебе никакого отношения!

— Да конечно… — едва слышно отозвался Борис. — Валяй дальше, Сережа.

— Мы с Ниной организовали фонд помощи детям проституток.

Машина сделала резкий вираж — это была моя реакция на услышанное.

— Чего-чего? — Борис протиснулся между нашими сиденьями, я увидел в зеркале его удивленные глаза.

— Вера, это как раз та женщина, которая нашла меня, обратилась ко мне за помощью, попросила меня найти людей. Которые могли бы хотя бы изредка переводить этим детям деньги на самое необходимое. Дети живут отдельно от своих матерей, их — двенадцать, у них есть няня-воспитательница, они живут за городом, в Солнечной, на даче одной из проституток, которая буквально полгода тому назад умерла от передоза. Вера, как раз сестра той женщины, она сама собирала детишек…

— Вера — тоже проститутка?

— Говорю же. Она — сестра той женщины, Валентины, которая умерла. Есть проститутки, которые до сих пор хорошо зарабатывают и могут содержать своих детей. А есть такие, которые уже ничего не могут. Это больные женщины, у которых нет близких людей, но есть дети, которых надо кормить, воспитывать, учить. Вера сначала взяла под свое крыло двух своих племянников, потом забрала еще одного, а потом разыскала тех, кого знала, и забрала остальных. Всего получилось двенадцать.

— Другими словами, она забрала детей у женщин, которые в свое время работали бок о бок с ее сестрой, Валентиной. Так?

— Да, так. Поначалу все это было как-то стихийно, для нее главным было накормить их, отмыть. Потом она поняла, что их могут искать, не в лесу же жили, есть какие-то соседи, знакомые, которые могли бы искать этих детишек, и тогда она решила оформить опекунство над ними. И вот как раз с этим вопросом она пришла к одному моему приятелю, а тот обратился ко мне, просто рассказал эту историю. Оформить опеку незамужней женщине без собственного жилья и без работы — невозможно. Вот мы с другом и устроили все самым лучшим образом. Оформили наследственный дом в этом поселке на Веру, официально устроили ее на работу администратором в ресторане, сделали все необходимые документы вплоть до фиктивного брака с одним человеком, и, наконец, сделали ее опекуншей всех этих детей. Нас было трое — я, мой друг-депутат и Нина, которые помогали детям, покупали одежду, продукты, оплатили ремонт дома… Понимаете, это были конкретные дети, которые нуждались в нашей помощи. Не какой-то непонятный благотворительный счет, а вполне реальные люди. Нашей целью было скрыть от них, по возможности, конечно, истории их матерей. Они не должны были знать, что их матери — проститутки. Сейчас с детьми занимаются психологи, художники, музыканты… Нине очень понравилась эта идея, она с удовольствием принимала участие в судьбе этих детей…

— Это кто? — Я достал из кармана смятый листок с изображенным там фотороботом женщины, сопровождавшей Нину в магазин «Брумс».

— Да, это Вера! — удивился Кузнецов. — Понятно, вы искали ее…

— А какое отношение к Вере имеет человек по фамилии Олег Барвин?

— Приятель Веры. Он — отличный фотограф. Не так давно он готовил свою выставку фотографий, ему нужны были девушки с красивыми формами, и Вера «подогнала» ему своих знакомых, так сказать, натурщиц…

— Из знакомых проституток?

— Именно.

— Сергей, куда ты вляпался?! — не выдержал Борис. — И Нину еще втянул! Что она делала в твоем доме, в Ларине? Расскажи-расскажи человеку, о чем ты мне рассказал, куда вы поехали из ресторана?

— Постойте, — встрял я. — Давайте уже по порядку. Итак, ваша знакомая Вера подобрала вас возле ресторана и сказала, что ваша жена…

— …жена якобы решила устроить нам сюрприз, и что она ждет нас с Ниной в Ларине, в нашем доме. Надо сказать, что наш дом хоть и был к тому времени уже готов, все ремонтные работы были завершены, художник, который расписывал стены, получил расчет. Но мы с Ларисой туда еще не переехали, были какие-то дела. Ну я и подумал, что Лариса решила за моей спиной устроить мне сюрприз. Повторяю, во все это мне верилось с трудом, но просто имя моей жены сыграло в этом деле решающую роль… Я как-то легко сел в машину, Нина, естественно, со мной. Она-то вообще думала, что ее отвезут домой.

По дороге в машину к нам подсела еще одна женщина, сказала, что ее тоже послала Лариса. У нее в руках была бутылка шампанского.

— Постойте… На видео я видел, что на лице у женщины, что сидела за рулем, была маска. Так?

— Да, кстати говоря, эта маска-то меня и сбила… Вообще все было как-то странно… Но, понимаете, мы с Ларисой каждый год бываем на венецианском карнавале, и я подумал, поверил, что все это придумала Лариса… Знаете, я даже успел обрадоваться мысли, что она каким-то образом узнала о «наших» детях, познакомилась с Верой… Вот такая шальная мысль промелькнула. Больше того, я даже успел подумать о том, что вот теперь нам с Ниной не надо будет прятаться, что и Лариса тоже привлечет своих подруг к нашим детям.

— Не мое это, конечно, дело, и не хотелось бы вникать в ваши отношения с женой, но чего скрывали-то? Вы вели себя так, как ведут себя виновные мужья… А вам не приходило в голову, что Лариса могла каким-то образом узнать о ваших тайных встречах с Ниной, о поездках в магазин или за город, туда, где проживает ваша, так называемая, вторая семья? Рано или поздно она все равно узнала бы, что связывает вас с Ниной помимо ваших культурных, так скажем, мероприятий, вашей любви к опере.

— Так вот я и решил тогда, когда увидел Веру и услышал имя своей жены, что все открылось, и что в Ларине нас с Ниной ждет Лариса. Вы просто не знаете мою жену. Она полностью мне доверяет. Она — чудесная…

Кузнецов на некоторое время замолчал. Меня же распирало любопытство. В нашем разговоре, отвлекаясь на мелочи, мы практически не продвинулись к самому главному — кровавым событиям в Ларине.

— Хорошо, допустим. Вы с Ниной сели в машину, за рулем которой находилась Вера в маске, потом к вам подсела еще одна женщина с шампанским, так?

— Да, как я уже сказал, я воспринял ее появление, как часть сценария Ларисы, как элемент праздника. Да и вообще, быть может, ничего и не было бы, если бы наше с Ниной настроение…

Борис на заднем сиденье пробурчал что-то невнятное, но по его недовольному тону было понятно, что это «наше с Ниной» царапнуло его мужское самолюбие. Я вообще удивлялся, как он еще не вцепился в Кузнецова и не набил ему морду!

— Наша встреча с моим другом, там, в ресторане, ужин, так хорошо было, как-то весело, мы все трое были в прекрасном настроении… И из ресторана вышли с ощущением, что встреча прошла на редкость удачно, ведь Нина договорилась с моим другом не только об одном ее выступлении у него дома, он намекнул ей, что может помочь ей с контрактами в Италии. Нет, мы все понимаем, что Нина и так ангажирована, что она не особенно-то и нуждается в протекции.

— Борис? — Я невольно отвлекся, считая, что каждая мелочь, касающаяся Нины, ее оперной судьбы, возможно, поможет мне понять и оценить дальнейшие события, о которых я мог только догадываться. — Ты слышишь меня? Не спишь?

— Поспишь тут с вами… Слушаю вас…

— Кто помогал Нине в ее первых контрактах, гастролях?

— У нее был агент, но потом я сам взял на себя все полномочия…

— А как вообще на сегодняшний день обстоят дела с оперными певцами? Кто и каким образом, что называется, проталкивает их за границу, кто помогает? Как их заметить, услышать?

— Сейчас все иначе, чем раньше, когда отбор певцов происходил лишь на международных конкурсах, куда и попасть-то было непросто. Сейчас же в России создан специальный центр международных оперных прослушиваний, буквально вот весной состоялся, отбирали певцов в Берлинский оперный театр, Дрезденский, оперный театр Дюссельдорфа, на Зальцбургский фестиваль… Прослушивания помогают певцам выйти на новый профессиональный уровень, от этих прослушиваний может зависеть карьера оперного певца. После этих прослушиваний были заключены контракты.

— Я все понимаю, однако, личные связи…

— Да, конечно! Я не удивлюсь, если вскоре оперные театры мира будут буквально заманивать к себе Нину, перебивать контракты… И тут Сергей прав, возможно, какие-то личные знакомства Нины, дружеские отношения сыграют свою роль в том, когда и с каким театром она будет работать в следующем, скажем, году… Вот Сергей, к примеру, очень вовремя свел Нину с коучем из Нью-Йорка, Луизой Штейман, которая почти два года занималась ею плотно, наставляла, направляла, заставляла ее работать по двадцать четыре часа в день, совершенствуя технику, изучая все, что касается оперы, техники, погружая ее в современный мир оперного искусства… Она-то первая и задала ей вопрос, который, возможно, и решил ее судьбу: какой карьеры она хочет, быть ли частью крупной структуры, как, скажем, в хоре Метрополитен-опера, имея стабильный заработок и возможность создать семью, или же стать звездой, одной-единственной, неповторимой?

Для меня, слушая этих людей, находящихся в близком кругу Нины Бретт, по сути, моей клиентки, открывалось много нового, того, о чем я никогда не думал, не подозревал, поскольку вообще был далек от оперы. И тем острее я чувствовал боль при мысли, что она, обладательница чудесного, возможно, редкого голоса, оказалась в беде, из которой мне поручено было ее вызволить.

Я вдруг поймал себя на мысли, что неосознанно оттягиваю самый страшный эпизод из цепи событий, происшедших в тот роковой для Нины вечер. Со стороны, вероятно, все эти мои вопросы и разговоры выглядели, как намеренно отвлекающие действия.

Но одно я понял: в карьере оперного певца, так же, как и везде, во всем мире, личные знакомства, связи играют не последнюю роль. Во всяком случае, именно об этом и старался убедить меня ее близкий друг (и не любовник) Сергей Валерьевич Кузнецов.

— Я понял. Ваш приятель, имени которого вы не собираетесь называть, и я даже догадываюсь почему…

— Да уж, не надо только его втягивать во все это… — проговорил в досаде Кузнецов. — Тем более что он не имеет ко всему этому никакого отношения…

Я лишь пожал плечами: посмотрим.

— Словом, встреча Нины с вашим приятелем оказалась плодотворной. Вы вышли из ресторана в прекрасном настроении, тут подъехала Вера на машине, забрала вас, после к вам подсела еще одна женщина с шампанским… Кто она?

— Понятия не имею… — вздохнул Сергей Валерьевич. — Я так понял, знакомая Веры, а иначе как?

— Что было дальше?

— Да в том-то и дело, что дальше — полная темнота. Мы с Ниной выпили шампанского, с этого все и началось…

— Продолжайте.

— Я очнулся ночью, в лесу. Голова раскалывалась, меня тошнило. Я долго не мог вспомнить, кто я, что со мной, короче — ничего не помнил. Не знал, куда мне идти. Пробираясь по лесу, увидел огни, там было жилье, какая-то деревня… Да, кстати, я был… почти голый! У меня зубы стучали от холода. Никогда не забуду эту ночь. Понятное дело, что при мне не было ни телефона, ничего… Я шел, как животное, по лесу. Услышал всю музыку лесного кошмара: завывание каких-то животных, уханье совы, шорохи, душераздирающие крики… Удивительно, как я не поседел тогда…

Не буду рассказывать свои ощущения, итак, думаю, все понятно. Я попросился в дом к какой-то пожилой женщине. Надо сказать, она как-то очень уж легко впустила меня к себе, я ее еще спросил, мол, не страшно ли вам, и она ответила, что давно уже ничего и никого не боится. Такая старушка-философ. Приютила меня, натопила печку, согрела воды, вымыла меня в цинковом корыте… Вот куда меня занесло! В цинковое корыто! Потом дала мне выпить самогонки и уложила спать. Я пару дней ничего не мог вспомнить. Слава богу, память все-таки медленно, но возвращалась. Это непередаваемое ощущение, когда ты вдруг узнаешь о себе что-то новое, понимаешь, осознаешь, кто ты… И вот когда я окончательно вспомнил все, то понял, что в Москву мне нельзя… Я примерно ориентировался во времени и понимал, что меня ищут. Понял я, что Вера — тварь, что она связана с той женщиной, которая опоила нас с Ниной снотворным или какой-то отравой… Вы не представляете, что я испытал, когда понял, что и Нина, возможно, находилась в том же лесу, что и я… Мы с Анной Семеновной, так зовут эту бабушку, пошли искать ее, звали-кричали, бесполезно… Потом она по моей просьбе принесла мне мобильник соседей, смартфон, и я провалился в интернет. Я искал информацию о себе, о Нине. Так и есть — меня искали. Писали о каком-то убийстве, происшедшем якобы в моем доме в Ларине! Про Нину — ни слова. Это означало, что она либо дома и с ней все в порядке, поэтому ее никто не хватился, либо… Да я и не знал уже, что и думать! Я связался с Ларисой через ее подругу, написал ей пару строк, но так, чтобы она все поняла… Лариса спустя пару часов ответила мне. Я ей все объяснил, сказал, что не могу возвращаться, что надо продумать это мое возвращение, и, конечно же, спросил про Нину. Оказалось, что Нины тоже нигде нет. Кстати говоря, Лариса не поверила в то, что Нина находится где-то за городом и готовится к гастролям. Лариса поняла, что все это какая-то непонятная игра, направленная на то, чтобы никто не искал Нину. Нина в Москве? Да это бред! Я же знаю Нину! Она не такой человек! Она искала бы меня! Подключила бы всех знакомых! К тому же, если бы с ней самой было все в порядке, она непременно бы встретилась с Ларисой, рассказала ей обо всем, что с нами произошло, они бы вместе решили, как поступить, действовать… Да и Борис вел бы себя иначе… Но Нины не было.

Лариса рассказала мне о том, что в Ларине убита женщина. Если бы это была Нина, она бы знала. Значит, там убили кого-то другого.

Не надо быть очень умным, чтобы понять, что то, что произошло со мной, и убийство в Ларине — связаны. Но как, чем? И где Нина?

Лариса посоветовала мне вернуться в Москву, мы придумали, как это сделать, и я вернулся, причем домой, и находился там все то время, что меня пытались найти. Однако я догадался встретиться с моим шефом, объяснил, что со мной случилось несчастье, на меня напали и бросили в лесу, и я не хотел бы, чтобы эта история всплыла. Словом, он пообещал мне, что «отправит» меня в командировку за границу…

— Расскажи, как ты поехал в Ларино! Ты забыл… — сказал Борис.

— Ах, да, перед тем как вернуться домой, подруга Ларисы, которая забирала меня из этой деревни, кстати, это совсем близко от МКАД… Так вот, я попросил отвезти меня в Ларино. Я был в своем доме, я видел, какой там бардак, видел какие-то женские вещи, белье, простыню в крови… Я думал, что Нины уже нет в живых… Тогда я еще не знал о том, что там было совершено убийство, а когда узнал… Уф… Тяжело все это.

Я был разочарован. Рассказ Кузнецова запутал меня еще сильнее. Получается, что он так же, как и мы все, не знает, что случилось с Ниной после того, как они сели в машину Веры.

— Как вы думаете, зачем вас усыпили, опоили, отравили? Какой в этом смысл? Быть может, вам угрожали, может, у вас есть враги? Или, может, Нина вам что-нибудь рассказывала?

— Нет, я уже голову себе сломал, размышляя над этим. Самое удивительное, что мы же с Ниной были с женщинами… вернее, с женщиной, для которой мы не жалели ни денег, ни времени! Я сам лично сделал для нее многое, все эти документы, опека… Ну и деньги, конечно, тоже. А Нина… Вы бы видели, с каким удовольствием она покупала все эти детские вещи. Она не скупилась, покупала все красивое, дорогое, она вообще денег не жалела! И вот благодарность, да?

— Вы, после того как вернулись в Москву, не пытались связаться с этой Верой?

— Да мы с Ларисой поехали туда, они живут на станции Солнечная. Мне пришлось покинуть свою квартиру и выбраться из дома через чердак, по крыше, мало ли, может, за нашей квартирой следили. Честно говоря, я сильно нервничал, когда мы подъезжали к дому. Но когда я услышал голоса детей, а потом и увидел их, то понял, что хотя бы здесь все в порядке, что Вера, получается, не сбежала… Ну а потом и она сама вышла мне навстречу. Она почему-то заплакала, как только увидела меня. Я спросил ее, где Нина, попросил рассказать мне все, что произошло со мной и Ниной после того, как мы выпили шампанского. Она сказала, что Кристина…

Он проговорился! А я с самого начала знал, чувствовал, что он лжет мне!

— Эту женщину звали Сада? — подсказал я не очень-то любезным тоном.

— Да, я знал ее. Она подруга Веры. Просто не хотел лишний раз демонстрировать свое знакомство с этой женщиной…

— Проститутка и наркоманка. Сада. Ее настоящее имя — Кристина Дворкина.

— Да вы, я вижу, многое знаете… — Он отвернулся к окну.

Мы мчались по синей ночи, словно летели, резко выхвачивая из темноты красные огоньки впереди несущихся машин. Большая птица — «Мицубиси» с моими друзьями унеслась в даль далекую, давно исчезнув из поля зрения.

— Да, мы помогали детям проституток, детям, чистым созданиям… Невозможно, общаясь с таким контингентом, не завести какие-то параллельные знакомства… Сада — подруга погибшей сестры Веры, бездетная, отчаянная, опасная…

— И вы, увидев ее с бутылкой шампанского, садящуюся в машину, не насторожились?

— Да с чего бы волноваться-то? Она же не с пистолетом была! — устало ответил он, не поворачивая головы.

Что ж, он тоже прав. Откуда ему было знать, что задумали эти женщины. Или кто-то из этих женщин.

— Что рассказала вам Вера?

— Она сказала, что Сада попросила ее остановить машину возле аптеки, попросила купить аспирину и сердечных капель. Пожаловалась на боли в сердце. Вера — она добрая, тотчас остановила машину, вышла, зашла в аптеку, купила лекарства, но когда вернулась, машины уже не было.

— Она знает, что было с вами потом?

— Она только предположила, что Кристина задумала что-то нехорошее против Нины.

— Почему?

— Да она ненавидела ее, по словам Веры. Люто.

— Откуда эта неприязнь?

— Она считала, что Бог подарил ей голос, что это не ее заслуга, понимаете? Как говорится, некоторые люди рождаются с серебряной ложкой во рту, а Нина родилась с золотым голосом. Что ей все падало сверху — талант, признание, любовь, деньги… А она, Кристина, — олицетворение неудачницы. Некрасива, порочна, больна, бедна… Да обычная философия слабых людей. Когда Вера восхищалась Ниной, благодарила ее, Кристина себе места не находила, чуть ли не плевалась в адрес Нины, говорила, что ей ничего не стоит потратить свои миллионы на деток, по сути, сироток… Что эта благотворительность — как элемент роскоши, как кольцо с брильянтом, как бутерброд с икрой, как особое удовольствие…

— Значит, Вера ничего не знала о том, что было потом с вами?

— Нет, ничего не знала. Я потом еще раз встречался с ней, разговаривал по телефону нашей знакомой с ней, задавал какие-то вопросы. Получается, что она ни сном, что называется, ни духом не знала о том, что Кристина забралась в мой дом… И я верю Вере. Она хорошая. Разве виновата она в том, что ее сестра была проституткой?

Настало время поговорить о самом главном — куда мы едем, где Нина?

— Лариса была у тебя, Борис, она поняла, что Нины нет… Мы с ней. Честно говоря, готовились к самому худшему… Лариса увидела у тебя дома визитку Кострова Ефима Борисовича, Лариса сразу сказала, что знает, что это за человек, что частный детектив, назвала даже несколько семей, которые пользовались вашими, Ефим Борисович, услугами. И мы с Ларой поняли, что Нину ищут.

И вдруг сегодня вечером раздался звонок. Лариса увидела незнакомый номер, даже не поняла сразу, что это код Франции… А потом раздался голос Нины: Лара, типа привет, надеюсь, я тебя не разбудила? Лара сразу же дала трубку мне, шепнув одними губами «Нина!», и я, услышав ее голос, сразу же спросил, где она… Она только и успела мне ответить: «В Синем Болоте!» А потом, уже изучив номер, мы предположили, что это номер телефона Яна, друга Нины. Нашли в интернете его сайт, он же известный модельер, дизайнер, сравнили номера и очень обрадовались, когда один из номеров совпал. Ведь это значило, что Нина у Яна или с Яном. Не важно, главное — она жива и находится в дружеской компании!

Потом мы нашли это название «Синее Болото», так называется одна деревня в К-ской области. И мы сразу же позвонили Борису, договорились о встрече… Лара осталась дома, а я поехал к Борису, потом — к вам. Вот и вся история.

Я бросил на него быстрый взгляд, зная, что вряд ли он в темноте увидит отраженное в нем глубочайшее презрение и разочарование. Такой чистенький, попавший в грязную лужу, мальчик, удачно выбравшийся, да только забывший позаботиться об оставшейся там, в грязи, подружке…

Спрятался под юбкой своей жены, непонятно чего дожидаясь, вероятно, сообщения о смерти Нины. А ведь у него связи, знакомства. Он мог бы поднять всю Москву на ее поиски. Нина Бретт — наше достояние, наше сокровище. Разве непонятно было, что ее исчезновение и окровавленные простыни в Ларине — свидетельство зверства, совершенного над ней съехавшей с катушек, помешавшейся на зависти и ненависти Садой?

И почему он сейчас молчит, не озвучивает готовые сорваться с его губ слова-подозрения о том, что Нине удалось спастись чудом, шарахнув по голове канделябром эту самую отвратительную Саду и убив ее?

Теперь, когда он был уверен, что Нина жива, и он сам как бы воспрянул духом. Осмелел. Быть может, потому еще, что Сада — свидетельница его позора, была уже мертва?

А ведь это она, эта запутавшаяся в жизни Кристина Дворкина, раздела донага «большого» человека — Сергея Валерьевича Кузнецова — и вытолкнула, бесчувственного, опоенного отравой, из машины на холодную лесную землю… Тоже из ненависти?

Я задремал и был разбужен звонком. Очень удивился, услышав голос темноглазой девушки-подростка, подружки Олега Барвина — Вероники. Сначала я услышал лишь ее всхлипывания, потом она, глотая слова и икая, отчаянно, как человек, прощающийся со своими иллюзиями, со своей любовью, рассказала мне о том, что час тому назад разорвала отношения с Олегом, но главное — в подробностях сообщила мне, что послужило причиной этого ее шага.

Я слушал ее, и перед моим мысленным взором разворачивались отвратительные по своему цинизму картины событий недавнего прошлого…

«Мы прибыли на место», — отзвонился мне Саша Сержантов.

До Синего Болота оставалось чуть больше тридцати километров.

19

Я ущипнула себя. Мне не приснилось это черное, без звезд, небо над головой, завывание ветра, тишина, нарушаемая лишь звуком наших шагов.

Мы — я, Ян и Анфиса — трое человек из разных миров, оказавшись в одном синеболотском измерении, уверенным шагом двигались по ухабистой, изрезанной вздыбленными бороздами засохшей грязи дороге вдоль крепко пахнущего влажной вспаханной землей поля. Картинку, если бы нас осветил голубой всполох молнии, можно было воспринять, как пришествие на землю инопланетян — настолько все это было невероятно, сюрреалистично, фантастично! Еще вчера Ян нежился в своей парижской ванне, поливая себя ароматическими маслами, любовался букетами в своем доме, рисовал эскизы будущих нарядов для звезд, перебирал холеными руками драгоценные ткани, пил красное вино в компании своих друзей, слушал прекрасную музыку и спал на шелковом белье, а сегодня, словно превращенный неизвестным магом в отважного героя-освободителя, шагал навстречу полной неизвестности, к руинам заброшенной церкви с единственным желанием проверить, действительно ли там, в подземелье, содержат рабов, среди которых — Юрий Горохов, пропавший жених Анфисы.

— Ян, а если окажется, что Антон просто сбрендил и написал эту книгу в припадке безумия? Что будет тогда? Ты простишь нас? — жалобно поскуливала находящаяся на грани нервного срыва Анфиса, переживая за то, что это за ее женихом мы отправились в этот ночной военный поход. Ну и еще, конечно, не забывала о синих кружевах, которые Ян собирался скупить и взять с собой в Париж.

— Анфиска, не переживай! — весело отозвался Ян, вприпрыжку двигаясь между бороздами грязи, лавируя между ними, высоко поднимая ноги, обутые в резиновые сапоги, которые мы нашли в доме Ольги Блюминой. — Ночная прогулочка нам не помешает! Подышим свежим воздухом, увидим заброшенную церковь, я сделаю снимки… Даже если окажется, что и церкви-то там нет, все равно дойдем до места, сольемся с природой, развернемся и пойдем обратно.

— Церковь-то там точно есть… И люди тоже. Ну не мог Антон все это придумать. Да и шахматы эти…

— Анфиса, ну правда, успокойся, — сказала я, приобняв ее.

Я набрала в легкие побольше воздуха, а воздух был прохладный, но какой-то необыкновенный, сладкий и горький одновременно, так пахнет сама осень, настоянная на погибающих листьях, чуть тронутых тонким льдом озерцах, на дымке сжигаемого садового сора. И в небо, в непроглядную темень выпорхнула невидимая для Анфисы и Яна призрачная, как россыпь звезд, мелодия, исполняемая оркестром… Долгое вступление, наполняющее мою душу забытой радостью и заставляющее колотиться мое сердце. Словно там, впереди, где-то внизу, в невидимом для меня пространстве за мной следили тысячи глаз.

Я остановилась, схватив Яна за руку и сделав движение, притормаживая его ход, и все трое встали, посреди ночи, обвеваемые прохладным ночным ветром.

Мои руки плавно двигались в такт звучавшей во мне музыке, и вот, наконец, прозвучали несколько последних нот, взятых флейтой, и мой голос чистый, преисполненный нежности, запел, задыхаясь от волнения:

Casta diva… Casta diva che inargenti Queste sacre queste sacre Queste sacre antiche piante…

Звуки летели к небу, разрывая темноту, наполняя ее чуть заметным бледным светом.

— Ты ж моя птица, — прошептал, крепко держа меня за руку, Ян.

A noi volgi il bel sembiante A noi volgi a noi volgi A noi volgi il bel sembiante Senza nube e senza vel.

Внутри меня разверзся золотой, усыпанный бриллиантами купол, обращенный к едва наметившемуся над нашими головами лунному очертанию, из ниоткуда вдруг врывался мощный, свободно льющийся голос, пронзающий последние слои прозрачных черных облаков и навстречу

spagi in terra, spagi in terra quella pace que regnar tu fai nel ciel

выплыла, озаряя все вокруг, крупная, сияющая белым ярким светом луна.

Слезы хлынули из моих глаз, такого счастья я и не помнила, чтобы так сильно, мощно и вместе с тем нежно звучал мой голос. Оркестр внутри меня замолк, где-то вдали тысячи, миллионы слушателей аплодировали мне, и звук аплодисментов таял, растворяясь в порывах ветра…

Вот так и сходят с ума, подумала я, прикрывая рот ладонью, словно проверяя, на месте ли он, ощупывала горло, все еще не веря, что это мои голосовые связки справились с этой каватиной.

Ян обнял меня, зарылся лицом в мои руки, осыпая их поцелуями.

— Так и умереть будет не жалко, под твой голос, — сказал он, и я поняла, что он плачет.

Анфиса стояла рядом, широко расставив ноги, словно для того, чтобы не упасть, чтобы удержаться, и лицо ее, освещенное лунным светом, казалось совершенно белым. Она смотрела на меня и едва заметно качала головой. Потом, придя в себя, проговорила:

— А я устроила тебя в нашу библиотеку, вытирать пыль с книг… Это невозможно… Так нельзя… никогда себе этого не прощу.

Я улыбнулась, хотела ей что-то сказать, но голоса уже не было. Он улетел — в ночь, к луне, куда-то очень далеко, и я не знала, вернется ли он ко мне, неблагодарной, неосторожной, несерьезной, легкомысленной, глупой, не сберегшей его…

Анфиса, уже окончательно придя в себя, сняла с шеи свой шарф и обмотала им мое горло.

— Я дура, что позволила тебе идти ночью по такому холоду.

— Пойдемте, я вижу уже купола, — сказал Ян, подхватил меня под руку, и мы втроем двинулись дальше.

Место, куда привела нас Анфиса, было жутким. Вросшие в землю церковные купола с силуэтами вросших в них тонких деревьев на фоне бледно-сиреневого неба, черные развалины, напоминающие обломки гигантских зубов, сломанный, поникший огромный крест на одном из куполов.

— Вот, сюда сворачивает дорога, видите? Со стороны ее и не видно за кустами, но она есть, и это по ней проезжают машины, которые после въезжают в ворота. Думаю, мы уже близко…

Дорога шла довольно круто вниз, в темноту, и вот в этой темноте мы увидели словно нарисованный огненным карандашом светящийся прямоугольник ворот (Антон не обманул!!!). Как если бы за ними, за воротами был портал в другое измерение, в какой-нибудь солнечный город с морской набережной, наполненный нарядно одетыми людьми и голосами разносчиков, предлагающих пирожки, мороженое, воздушные шары… Во всяком случае, я почему-то представила себе именно такую картинку.

И вдруг я ужаснулась — как это могло случиться, что никто из нас во время моего пения не подумал о том, что меня могли услышать!

— Будем надеяться, что я была Нормой примерно за пару километров отсюда, — прошептала я, чувствуя, как саднит горло.

— Нет, они не слышали… — успокоила меня Анфиса.

Мы подошли почти вплотную к воротам. Безусловно, за ними была жизнь, раздавались какие-то голоса, и на самом деле пахло едой!

— Рассказать кому — не поверят, — сказал Ян, щелкая телефоном, как фотоаппаратом.

Мы пытались разглядеть, что там, за воротами, но ничего, кроме прямоугольного светящегося контура, не видели.

— Что будем делать? — просипела я.

— Ничего, — передразнил меня с улыбкой Ян. — Я все никак не могу прийти в себя от твоего пения… Вон, смотри, даже луна повелась на твой голос, решила выглянуть, чтобы увидеть тебя! Все стало видно, словно специально для нас!

— Главное, что Антон не соврал, там действительно есть люди. Может, и Юра еще жив, — сказала Анфиса.

— Сейчас, когда мы знаем, что под землей действительно могут быть люди, что здесь пахнет криминалом, а может, и смертью, надо же что-то делать, действовать! — шептала я сорванным голосом.

— Мы возвращаемся домой, — скомандовал Ян, — потом уже будем думать.

К концу нашего ночного путешествия мы выбились из сил и вошли в деревню, едва живые, промерзшие. Анфиса ругала себя, считая, что допустила непростительную ошибку, взяв меня с собой на развалины. Что меня надо было беречь, что они с Яном сильно рисковали моим здоровьем, да и безопасностью тоже. До них словно только что дошло, что все эти волнения в сочетании с холодом могут спровоцировать дисфонию связок, и без того заблокированных общим стрессом организма.

Но я улыбалась, несмотря на то, что мой голос снова пропал. Странное это было чувство, словно я откуда-то знала, что и на этот раз это явление временное, ведь с тех пор, как я сбежала из Ларина, мой голос вместе со мной боролся со стрессом, то исчезая, то возвращаясь вновь, как бы проверяя, настало ли время вернуться окончательно. И то, что он еще жив, что способен на многое, он доказал чистейшим звучанием каватины Нормы «Каста Дива» буквально час тому назад!

Перед воротами мы увидели две машины. Черный джип вызвал во мне животный страх.

— Черный джип… Они заметили нас, те люди из бункера, подземелья… — просипела я, хватаясь за руку Яна. — Анфиса, надо бежать…

Рядом с другой, серой машиной четко был виден черный силуэт человека с сигаретой — в воздухе чиркал, оставляя тающие оранжевые линии, огонек зажженной сигареты.

Мы собирались уже повернуть назад, броситься куда глаза глядят, подальше от дома Ольги Блюминой, как из черного джипа вышел человек и окликнул меня:

— Нина!

Я узнала бы этот голос, кажется, даже если бы к тому времени у меня уже перестало биться сердце. Особый тембр, особая мягкость, округлость.

— Боря!

Вспыхнули софитами фары обеих машин, и в пересечении пыльных снопов этого яркого после густой темноты света я оказалась в объятиях Бориса.

Рыдания разрывали мою грудь, я задыхалась от переполнявших меня чувств, я чувствовала, как Борис обнимает меня, прижимает к себе, чувствовала тепло его щек, губ.

— Слава богу, ты жива! — он разглядывал меня, а я — его. Как же он похудел, бедный. Сколько же страдания я ему принесла!

И тут я заметила еще одну знакомую мне фигуру. Мужчина стоял в стороне, наблюдая за нами. Быть не может, подумала я, неужели Сережа Кузнецов?!

— Нина… — услышала я наконец его голос. Он вышел из темноты, подошел ко мне и обнял меня, шепча в ухо «прости-прости-прости…».

В суматохе я успела заметить, как поздоровались мои мужчины с Яном, как искренне ему обрадовался Боря, как уважительно пожал ему руку Сергей, как Ян представил им Анфису, а Борис, с трудом оторвавшись от меня, подвел меня к невысокому человеку в свитере и джинсах, которого я видела впервые.

— Вот, милая, познакомься, это мой ангел-хранитель, человек, который искал тебя все это время, — Ефим Борисович Костров.

Я протянула человеку руку, он крепко пожал ее теплой сильной ладонью.

— Рад, очень рад… — Я чувствовала, что он сдерживает свою радость, что, вероятно, хочет сказать еще что-то, а, может, спросить, но пока не смеет, пытается сориентироваться, осознать, что происходит.

— А это Анфиса, она, можно сказать, спасла меня. — Последние слова я проговорила с трудом, мое горло было сдавлено подступившими рыданиями. Нервы совсем ни к черту!

— Это люди Кострова, — успел мне шепнуть Борис, кивая на мужчин, скромно стоящих возле серой машины.

У меня мелькнула совершенно безумная мысль: где вы все были часа два тому назад, когда мы были так близко от бункера?!

— Пойдемте все в дом! — взволнованная Анфиса, первая придя в себя, как-то быстро всех организовала, открыла дом, включила везде, где только можно было (во дворе, на крыльце, в доме), свет, и когда мы вошли туда, чайник уже шумел, вокруг стола появлялись стулья, табуреты.

Мужчины принесли корзинку, из которой человек, Ефим Борисович, которого Борис назвал своим ангелом-хранителем, принялся по-хозяйски доставать банки с консервами. Анфиса выложила на стол все, чем были богаты мы — хлеб, молоко, сыр, конфеты. Как-то так получилось, что за ужином никто не говорил о серьезных вещах, все словно приходили в себя. Мы с Борисом просто сидели в обнимку, получая наслаждение от того, что встретились, Ян задумчиво грыз печенье, глядя на всех нас, Анфиса говорила о пустяках с молодыми мужчинами, составляющими «свиту» Кострова, сам же Костров тоже о чем-то призадумался и бросал на меня короткие, осторожные взгляды, как человек, который увидел, наконец, человека, о котором до этого слышал уж слишком много.

После ужина Анфиса забрала с собой Виктора, Александра и Евгения — людей Кострова, к себе, чтобы устроить их на ночлег, и мы, оставшись в тесной компании людей близких (в том числе и частного детектива Кострова, который, по словам Бориса, был в курсе всех событий и на которого можно было положиться во всем), почти родных, остались за столом — обсудить создавшееся положение.

Я нервничала очень сильно — ведь мне предстояло рассказать Борису о том унижении, которому я была подвержена в ту страшную ночь в Ларине. Как он отреагирует? Как будет после этого ко мне относиться?

Анфиса перед самым уходом предусмотрительно согрела мне молока: «Положи туда масла, меда и пей, Каста Дива, елы-палы!..»

И вот, попивая теплое молоко, я шепотом, краснея и потея, пересказала уже в который раз всю свою историю. Объяснила, обращаясь к Борису, как случилось, что я оставила ему эту нелепую и страшную записку… Он слушал, потрясенный, время от времени закрывая лицо руками, и плакал. Сергей время от времени шептал «прости!».

Костров задавал вопросы, стараясь осветить все самые запутанные, непонятные места в моей истории, и тяжело вздохнул, когда я рассказала о том, как ударила Саду по голове канделябром.

Мой рассказ был только один раз прерван коротким и эмоциональным рассказом Сергея о том, что же случилось с ним после того, как мы с ним выпили шампанского в машине Веры.

В какой-то момент, когда я остановилась, чтобы перевести дыхание, чтобы отдохнуть, тем более что мне оставалось рассказать уже только о моей жизни в Синем Болоте, о его обитателях, Оле Блюминой, Юре Горохове, о бункере, наконец, Сергей вдруг сделал жест рукой, как бы призывая теперь выслушать его, и я поняла, что он только теперь созрел для того, чтобы рассказать всем его личную правду, поделиться своей личной драмой, если не трагедией!

— Я понимаю, Ефим Борисович, вы сейчас думаете о том, кому понадобилось сотворить такое с Ниной, ведь так? Не надо гадать, не надо искать ее врагов. Поверьте мне, все дело — во мне.

Борис, Ян, Костров повернули головы в его сторону.

— Да брось, Сережа… Если уж на то пошло, то мы все не уберегли ее! — воскликнул Ян, принимаясь нервно катать шарики из мягкого хлеба. — Что с того, что ты решил позвать ее на ужин, познакомить со своим другом… Откуда тебе было знать, чем все это закончится?

— Это я виноват, — сказал Борис, — я должен был остаться тогда с тобой, Нина, и тогда ничего бы не случилось.

— Говорите, — сказал Ефим Борисович Кузнецову. — Думаю, здесь дело серьезнее, чем мы думаем, я прав?

— Дело в том, что Сада, вернее, Кристина — моя сестра.

Только я не была удивлена. Я знала эту историю, была, что называется, в теме, и я помогала Сергею, как могла, поскольку он первый и единственный помог мне в свое время, в самом начале моей певческой карьеры. К тому же история-то была не оригинальная, хотя и драматичная — сестер не выбирают, как и родителей.

— Она была моей сестрой по матери. У нас были разные отцы. Кристина — дочь своего отца, человека неблагополучного, алкоголика. Мама еще раз вышла замуж, но ей снова не повезло, мой отец рано умер, и она осталась одна, с двумя детьми на руках. Я-то был совсем маленьким, мне было полтора месяца, когда моя мать, уборщица в одной очень известной конторе, буквально за копейки продала меня одной бездетной семье. Деньги решили вообще все! Я оказался единственным и любимым сыном очень влиятельных и состоятельных родителей. Мне дали хорошее образование, я много лет жил за границей, учил языки, вернулся в Россию, где меня как-то автоматом устроили в теплое место, я получил хорошую должность, и карьера моя стремительно взлетела… Все это чистая правда. И я мало интересовался той семьей, в которой был рожден. Я знал, что меня продали за тысячу долларов. И это убивало во мне все мои чувства к моей биологической матери. Что уж говорить о сестре, которую я не помнил и не знал. А вот она меня нашла. Не скажу, чтобы шантажировала, нет, скорее, просто давила на жалость. Я давал ей деньги, помогал во всем. И поверьте мне, я не знал, чем она реально занимается. Узнал случайно, испугался за свою карьеру, что все это всплывет… Я к тому времени уже был знаком с некоторыми ее подругами, не подозревая, кто они, чем занимаются. А потом одна из них умерла, оставив детей без средств к существованию… И ко мне обратилась Вера, сестра умершей женщины, в бывшем, проститутки, такой же, как и Кристина, попросила помочь, но не только своим племянникам, а еще другим детям, которых их матери не собираются отдавать в детские дома по многим причинам… Дети брошенные, по сути, обреченные. Дети проституток. Вера сказала, что хорошо бы сделать так, чтобы они никогда не узнали, кем были их матери…

Сергей рассказал о нашем с ним фонде, о том, как помог Вере стать опекуном над двенадцатью детскими душами, о нашей с ним тайне.

— Она ненавидела меня, считала, что это несправедливо, — мы, брат и сестра, и у нас такие разные судьбы. Потом, когда познакомилась через Веру с Ниной, ее ненависть перекинулась и на нее. Я потом уже все понял, когда вспомнил, что она говорила о Нине. О том, что, если бы Бог не дал тебе, Нина, голос, то неизвестно, как сложилась бы твоя судьба. Но что и на таких людей, как мы с тобой, то есть известных, есть способ уничтожения… И если запустить эту машину, то неизвестно, найдем ли мы в себе силы начать все сначала, доказать всему миру, что мы сами чего-то стоим…

— Вы имеете в виду интернет, — сказал Костров.

— Разумеется, — ответил Сергей. — Какой-нибудь провокационный ролик — и все, карьере оперной певицы конец! Даже горло не надо обливать кислотой!

— Ты слышал, как она говорила об этом?

— Да, мы с ней скандалили, я попросил ее покинуть Россию, пообещал ей денег… Я же понимал, как она опасна. Но знал и то, что она на те деньги, что я ей даю, покупает наркотики… Я хотел отправить ее на лечение в одну клинику за границей, я реально хотел помочь ей… Но она решила по-своему.

— Но она не смогла бы совершить все это, организовать без помощи других лиц, — сказал Борис. — Это надо было проникнуть в твой дом, пригласить людей, операторов…

Я боялась посмотреть на него, мне хотелось исчезнуть.

— Положим, попасть в мой дом она могла легко, она бывала там и раньше, у нее были ключи, так получилось.

— Что она делала у тебя в Ларине? — спросила я. — Я ничего не знала об этом.

— Она попросила провести в моем доме фотосессию. Называла имя известного фотографа…

— Олег Барвин? — спросил Костров.

— Да, он. И я знаю, что фотосессия состоялась, Кристина показывала мне некоторые фотопортреты своих подруг, которые принимали участие в этой фотосессии.

— У меня только один вопрос к вам, — сказал Костров, обращаясь к Сергею. — Когда Сада, вернее, ваша сестра Кристина, садилась к вам в машину с бутылкой шампанского, вы продолжали считать, что вы всей компанией двигаетесь в сторону Ларина, где вас ждет ваша жена, Лариса?

— Да!

— И вы не удивились, когда Вера остановила машину, чтобы подобрать Кристину? Вы же не могли не понять, что все это организовано, что между Верой и Кристиной существует договоренность…

— Да! Именно поэтому я и успокоился, видел же, что все организовано, и поскольку устал скрывать от Ларисы «наших» детей, решил, что Лариса какими-то своими путями обо всем узнала, оценила этот наш поступок и решила устроить праздник! Я не увидел ни в чем подвоха!

— Думаю, это было вашей самой большой ошибкой в жизни, вы уж извините меня… — смутился от собственных же слов Ефим Борисович.

Сергей хотел ему еще что-то сказать, но тут Костров обратился уже ко мне. И поскольку тема разговора касалась Кристины, а значит, и того, что она устроила мне, а заодно и своему братцу, я напряглась. Вот, сейчас он, все эти дни занимающийся моими поисками, расскажет в подробностях о том, кто же были эти люди, что надругались надо мной, приняли участие в групповом изнасиловании.

Я закрыла глаза.

— Нина, никакого изнасилования не было, — сказал Костров, глядя мне прямо в глаза. — Мне сегодня позвонила Вероника, подруга фотографа Олега Барвина, и рассказала, как все было.

Вас, бесчувственную, привезли в Ларино, в дом господина Кузнецова. Олег Барвин сделал несколько ваших снимков, потом поехал к себе домой и сделал очень качественный, убийственный по своему цинизму и зрелищности видеоролик, монтаж, где использовал ваше фото, весьма талантливо поместив его во фрагмент ничего не имеющего общего с вами профессионально сделанного немецкого порнофильма. Он сделал это по заказу Сады, которая знала о нем кое-что… Дело в том, что та фотосессия, в результате которой получилась очень даже неплохая выставка Олега Барвина в стиле «ню», закончилась пирушкой, даже оргией… Сада пообещала Олегу ничего не рассказывать Веронике о том, как развлекался сам Олег с тремя девушками, при условии, если он сделает этот порноролик с участием Нины Бретт, оперной дивы. Вероятно, Олег сильно дорожил своими отношениями с Вероникой, а, возможно, в отношениях Сады и Олега были еще какие-нибудь тайны, к примеру, связанные с наркотиками… Словом, Олег сделал этот ролик и привез Саде. Так что фрагмент ролика, который вы видели, Нина, не имеет к вам никакого отношения…

— А простыни в крови? — прошептала я одними губами. — Откуда эта кровь?

— Сада вколола вам какой-то отравы, возможно, что ей в голову пришло, чтобы пуще вас напугать, она набрала в шприц немного вашей крови из вены, выпачкала ей простыни… И когда вы очнулись, она просто раздавила вас морально этим роликом и простынями в крови… Вы были в таком состоянии, что сразу поверили. Думаю, что у вас болело все тело, но это от препаратов… Я рад, Нина, что вы после всех перенесенных вами страданий, этих ужасов сохранили себе жизнь и относительное здоровье.

Борис, сидящий рядом со мной, сильно сжал мою ладонь.

— Скотина! — вырвалось у Сергея. — Да я убью его!

Ян слушал молча, время от времени качая головой и тихо матерясь.

— Ваше право, — пожал плечами Костров. — Хотя надо отдать ему должное… Обо всем этом он сам, представляете, сам рассказал Веронике, когда услышал от нее о смерти Сады, о моем визите, ведь я представился, кажется, следователем. Она наверняка рассказала ему по телефону о том, что его машина засветилась в уголовном деле, связанном с убийством Сады, ну и плюс, конечно, о моем интересе к его даче, где мною были обнаружены кроссовки Олега, которыми он наследил в вашем, Сергей Валерьевич, доме, и, самое важное — флешка, я думаю, как раз с этим роликом… Сгоревшая флешка!

— Я не поняла насчет флешки… — сказала я.

— Все очень просто. Думаю, что Олег, после того как передал Саде флешку с видеороликом, спустя какое-то время осознал, что натворил, что, по сути, уничтожил вас, Нина, и вернулся в Ларино. Предполагаю, что он появился в доме как раз в тот момент, когда Сада была уже мертва… Он схватил флешку и сбежал. Сначала поехал к себе на дачу, где решил сжечь кроссовки и флешку, а после, испугавшись последствий, улетел в Париж… Трус, одним словом!

Моя же реакция на его слова была удивительной. Мое тело, оказывается, все это время было зажато, скованно, опутано миллиардами нервных волокон, которые вдруг разрубили одним взмахом, и я стала свободной, чистой, мне сразу стало легко дышать, и я могла спокойно смотреть в глаза Борису…

Я поднялась, протянув Кострову руку:

— Ефим Борисович, спасибо.

В ту ночь я спала тревожно, мне снился один и тот же сон, во время которого я несколько раз просыпалась на мгновение, дрожа от страха и ужаса, осознавая, что я по-прежнему в Синем Болоте, и погружалась, к своему ужасу, снова в один и тот же сон: мне снилось, что Борис уехал, бросив меня, что дом пустой, выстуженный, что в комнатах прямо на пол с потолка падает снег…

Я прижималась к Борису, плакала, и он утешал меня, гладил меня, успокаивал, любил.

Утром вернулась шумная компания во главе с Анфисой. Принесли свежие плюшки, молоко, Сергей сварил кофе, мы всей большой компанией сели завтракать. Настала очередь Анфисы рассказать о своей беде, о пропавшем женихе, подземелье, спросить совета, как быть, с чего начать действовать, поделилась своими предположениями о том, что местная полиция давно в курсе того, что происходит под самым их носом.

— Вам ничего не надо делать, — сказал Кузнецов. — Я все возьму под свой контроль. Вот вернемся в Москву, и я начну действовать. Причем немедленно!

Позже Анфиса помогала Яну упаковывать кружева, я слышала, как они договаривались о том, что Ян постарается устроить в Париже выставку русского синего кружева, планов было много, и я радовалась, что мой приезд не только доставил хлопоты и проблемы моей новой подружке, но помог ей: через меня она познакомилась с Яном. Кто знает, быть может, одна из его новых коллекций будет посвящена кружевницам Синего Болота…

Оставалась надежда на то, что Юра жив. Но все эти дела уже были мужскими, и от нас с Анфисой уже ничего не зависело.

Я собиралась домой, Анфиса плакала, была взволнована, как и я. Меня пришла проводить Нина, моя наставница-библиотекарша, посетовала на то, что так и не услышала, как я играю на рояле. Анфиса же, отвернувшись, проговорила тихо: «Ты еще не слышала, как она поет!»

— Вот, держи, — Анфиса уже перед тем, как нам рассесться по машинам, сунула мне в руку сумку. — Твои деньги. В целости и сохранности.

— Анфиса, спасибо тебе за все! Ты — удивительная! Надеюсь, что Юра отыщется, и вы с ним будете счастливы!

Да, это были дежурные, обычные пожелания, но только мы с ней знали, как много они значат для нее.

Конечно, я пригласила ее к себе в гости, сказала, что буду счастлива, если она приедет в Москву.

С Яном мы не спешили расставаться — решено было, что он поедет с нами в Москву, что погостит у меня, подышит московским воздухом, нанесет дружеские визиты, благо что друзей у него в столице — миллион!

Мы вернулись в Москву, я первым делом отправилась к Наталии Петровне, с которой вместе нанесли визит нашему доктору. К счастью, мои связки не были фатально повреждены, нам объяснили, что для них сейчас главное — покой, молчание и теплое молоко в гусиным жиром.

Признаться, меня колотило, когда я вышла от доктора.

— Думала, что у меня несмыкание, — призналась я Наталии Петровне.

— Стресс ты пережила, Ниночка, вот и все. Может быть, когда окончательно успокоишься, расскажешь, что с тобой случилось. Если роман — забудь, у тебя гастроли на носу. К тому же лучшего мужа, чем Боря, тебе все равно не найти.

Ян гостил у меня целых две недели, но я его почти не видела. Он возвращался поздно ночью, но не ложился спать, а поужинав, уединялся в свободной комнате и что-то рисовал, звонил друзьям в Париж, до утра бодрствовал за ноутбуком. Видно было, что он, пережив стресс в Синем Болоте, тоже успокаивается, возвращается к прежней жизни.

— Нина, какое это счастье — иметь ванну, спать на мягкой постели, кушать цивилизованную еду, трюфеля, икру… Вообще не представляю себе, как постоянно жить в Синем Болоте… Да и название-то у деревни какое — брррр… Но люди там — потрясающие! Какие мастерицы! Кто бы подумал, что в таком гиблом месте могут родиться такие таланты! Переманю я их в Париж, вот увидишь!

Борис постоянно был рядом, сопровождал меня повсюду, но долгое время еще находился в нервном возбужденном состоянии, плохо ел, почти не спал, а ночью держал меня за руку. Страхи одолели его, от меня же они постепенно отступили, я вернулась к своим репетициям, начала давать интервью…

Дело, связанное с убийством Сады, было прекращено — в документе черным по белому было написано: несчастный случай. Словно женщина сама упала, ударилась головой об пол, а подсвечник просто лежал рядом, в луже крови, и не является орудием убийства.

Мы все понимали, что дело замяли, закрыли и забыли. Сережа Кузнецов выставил свой дом в Ларине на продажу, по словам Ларисы, посвященной во всю эту историю, после всего, что там произошло, они бы не смогли бы там спокойно жить. Дом купил киноактер Г.Ф., и всю осень интернет пестрел фотографиями этого дома, которыми были украшены все его интервью. Красивый дом, печальный дом…

Сергей добился того, чтобы в Синее Болото выехали следователи следственного комитета. Они проработали там целый месяц. Анфиса по скайпу рассказывала мне все подробности этого громкого дела.

Действительно, под развалинами церкви были обнаружены настоящие катакомбы, огромное подземелье, значительно углубленное и расширенное буквально за последние пару лет. Земляные работы выполнялись рабами (семнадцать человек!), большую часть которых составляли мужчины от двадцати до сорока лет, физически сильные, попавшие в рабство самыми разными путями. Какова была цель этих раскопок — никто не знал, поскольку те пятеро человек, что охраняли церковь, привозили продукты, бензин для генераторов и воду, и сами ничего не знали, а своих хозяев так и не сдали. Однако нашелся человек, из Белого, который рассказал, что в прошлом году возле Графского озера была бандитская разборка, во время которой было убито несколько человек, а тела их утоплены в озере. И среди этих убитых — некий Тим, бандит, родом из Подольска, который два года скрывался у своей подруги, Ольги Блюминой, в Синем Болоте, потом собрал банду из пятерых человек, они воровали людей, прятали их в подземелье, чтобы те копали бункер ли, пещеры, ходы под церковью. Вроде бы там, неподалеку от развалин церкви, была когда-то еще одна старинная церковь, которую сровняли с землей, но в подземельях которой спрятано золото, сокровища из захоронений богатых купцов, промышленников, графов. Поговаривали, что под землей находится опаловая пещера…

После того как местные бандиты переубивали пришлых, «тимовских», и затопили их машину в Графском озере, они захватили подземелье, привезли еще девять человек-рабочих, превратив их в рабов, и земляные работы продолжились.

Несколько человек из Белого и Синего Болота знали о существовании подземелья, но помалкивали по разным причинам. Кто-то из страха, вот как Антон и Витек, а кто-то работал на бандитов, прикрывал их деятельность, доставлял продукты.

— Да никакие это не продукты, им привозили сырье, они в своих пещерах производили синтетические наркотические вещества, — рассказал нам как-то за ужином Сергей. — И многие об этом знали, это вообще серьезное дело… Удивительно, что за два года информация не просочилась за пределы области… Но вчера арестовали двух бандитов, Корниенко и Зотова, они дают показания…

Но меня все это мало интересовало. Главное, что я хотела узнать, — жив ли Юра. К счастью, он был жив, но психическое здоровье его было настолько подорвано, что даже после освобождения, оказавшись рядом с Анфисой, он не смог адекватно отреагировать на это событие. После месяца реабилитации в психоневрологическом отделении областной больницы он вернулся домой, но не смог работать в своем магазине автозапчастей, он сидел дома и вырезал шахматы.

Как ни странно, но и Анфиса, убедившись в том, что Юра жив, не долго страдала, как-то успокоилась. Теперь она часто разговаривала по скайпу с Яном, они увлеклись идеей создания нового направления в кружевоплетении. Ян придумал двухслойную ткань, которая состояла бы из бархатной основы и ручного кружева… Он прислал приглашение Анфисе во Францию, и она дожидалась шенгенской визы. Словом, жизнь продолжалась.

Останки Ольги Блюминой были извлечены из подземелья после того, как начал давать признательные показания Корниенко. До того как подземелье перешло в руки Корниенко и его людей, банда Тима охраняла рабов, контролировала производство наркотика, а Ольга готовила еду, лечила людей, жалела их, а потом отпустила двух, открыв ворота. Тим в наказание и назидание другим застрелил ее в тот же вечер на глазах у всех, кто был в это время в пещере.

Ужинали у Кострова — мы с Борей, Сергей Кузнецов с Ларисой и Ефим Борисович с Леной.

— Как нас только угораздило вляпаться во все это! — воскликнул Сергей. — Ведь оказались в самой гуще событий! Проститутки, наркоманы, мерзавец Барвин, смерть Кристины, Синее Болото с его обитателями, подземелье с рабами, бандиты, производство наркотиков…

— Скажи еще, что так хорошо все начиналось, да? — горько усмехнулась Лариса. — Тебе надо было сразу рассказать мне, что Кристина — твоя сестра. Уж я бы нашла, как с ней поступить, что-нибудь да придумала бы. И зря вы с Ниной не рассказали мне о Вере и ее подопечных детях! Дети-то ни в чем не виноваты! Не скажу, что ревновала тебя, Сережа, к Нине, но все равно замечала, что вы от меня что-то скрываете.

— А я рад, можно даже сказать, счастлив, что познакомился с вами, Нина! — сказал Ефим Борисович, не сводящий с меня глаз. — Больше всего опасался, что не увижу вас. Честно. Надеюсь, что когда-нибудь мне посчастливится попасть на ваш концерт, послушать оперу с вашим участием. Пока что только мы с Леночкой слушаем вас только в записи.

Лена, милая, тихая женщина, угощала нас пирогами, слушала всех внимательно, не проронив ни слова.

— Если позволите… Лена? Поди сюда, ко мне поближе, вот так… — С этими словами Костров достал из кармана маленький розовый футляр, раскрыл его и достал кольцо. — Не знаю, как это делается. Вот, дорогая, примерь.

Костров стал красный, как помидор! Он повернулся к не менее смущенной Лене, надел ей на палец кольцо, клюнул ее в щеку и сказал:

— Пожалуйста, выходи за меня замуж.

На следующий день мы обедали в самолете, уносящем нас на другой конец света. В ожидании пересадки в Абу-Даби я измучила Бориса своими страхами, связанными с возможной потерей голоса: «А вдруг, Боря? Что тогда будет? Со мной все разорвут контракты! Со мной все будет кончено!» Когда же мы пересели, устроились на новых местах, выпили по чашке чаю, я наконец уснула. И снился мне мой голос, он звучал во мне, сначала тихо, нежно прокалывая тишину и едва слышный рокот двигателя, потом чуть громче, с жемчужной звонкостью лавируя между звездами, он удалялся от меня, стремительно, то исчезая, то проявляясь мерцающей лунной пылью в темном небе, растворяясь в рассветной розовости солнца, и вдруг повернул обратно ко мне. Страхи, шурша своими бумажными черными крылами, внезапно исчезли, растаяли в сиянии солнца, и я увидела: золотой птицей разрывая небо, летел мой голос над облаками, все ближе и ближе, ко мне…

Мы приближались к Буэнос-Айресу.

Примечания

1

Слова из арии Джульетты из оперы Гуно «Ромео и Джульетта».

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5 

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg