«В ловушке»

В ловушке (fb2) - В ловушке (пер. Ирина Николаевна Гилярова) 1032K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мария Элизабет Штрауб - Мартина Боргер

Мартина Боргер, Мария Элизабет Штрауб В ловушке

1

До половины восьмого оставалось четыре минуты. Впервые за много лет Йон приехал последним. Учительская парковка перед гимназией «Вильгельм Буш» была забита. Лишь в самом заднем ряду, возле скамьи под огромным каштаном он отыскал место — рядом с горчичным «пассатом-комби». Что за идиот проклятый, этот Ковальски, даже машину не может нормально поставить! Вечно криво да косо: вот и теперь задница его «пассата» на добрых полметра вылезает из аккуратного ряда.

«А я написал одиннадцатую заповедь», — послышался голос Роберта Гернхардта. Йон вытащил ключ зажигания и вышел. С тех пор как он купил си-ди со стихами Гернхардта, эта имитация гласа Божия сразу стала одной из его любимых. Новая заповедь, которую предлагал Гернхардт, — «Не шуми», — находила горячий отклик в его душе.

Ковальски стоял у главного входа и курил. Под неопрятной лиловой рубашкой «поло» вырисовывалось толстое брюхо. Учитель физкультуры называется! В свои сорок пять не может одолеть три лестничных марша без одышки. Учащиеся рассказывали Йону, что на уроках он только и знает, что дует в свой свисток. На ежегодном футбольном турнире учителей и выпускников он стоял на воротах и орал, оправдывая данное ему школьниками прозвище «Оральски». Именно по его вине в их воротах оказалось восемь голов — половины, как минимум, могло и не быть. И это ничтожество через пару недель уедет с ней на целых пять дней!..

Приближаясь к коллеге, Йон бросил удовлетворенный взгляд на собственную элегантную фигуру, отразившуюся в дверном стекле рядом с этим жирным клопом.

— С ума можно сойти, какое поразительное сходство с Полом Ньюманом, — заявила Вера при их первой встрече в книжной лавке «Талия», что в здании старой почты, — особенно, когда вы смеетесь.

Он часто слышал такое сравнение и всегда отмахивался — мол, все дело в темных волосах и зеленых глазах. К тому же он ценил этого актера не слишком высоко, во всяком случае намного ниже чем себя самого. Хотя в глубине души и радовался — ведь его могли бы сравнить и с кем-нибудь похуже.

— Привет! — Ковальски затянулся в последний раз и воткнул окурок в стенку зловонной жестяной пепельницы. — Ну что за непруха, а? Вся пятница псу под хвост из-за паразитки Хайке. В «Икею» ей, видишь ли, понадобилось. — Он ухватился за ремень обтрепанных вельветовых брюк, не зная, как поступить — то ли подтянуть их повыше, то ли спустить под брюхо, и в итоге выбрал второй вариант. — И ведь никак от нее не отвертишься.

Йон лишь неопределенно хмыкнул, передернул плечами и вошел в вестибюль. Он по опыту знал, что лучше не ввязываться в беседу с Ковальски. Его разглагольствований про Хайке да и обо всем остальном боялся как огня весь преподавательский коллектив гимназии.

В вестибюле царила прохлада. Сладковатый душок моющих средств смешивался с обычными для любой школы запахами мела и старой бумаги; в коридоре, ведущем к кабинетам физики, две уборщицы домывали полы. На лестнице Йон услышал многоголосое бормотанье, долетавшее из конференц-зала. К прежним запахам добавился аромат кофе. Йон заторопился, одолевая сразу по две ступеньки. Скорей всего она уже там.

У открытой двери стоял Ахим Вильде и, нервно пощипывая бакенбарды, разговаривал с Гешонек. Тоже тот еще тип, любит выставлять себя поборником либеральных идей, а сам железной хваткой держится за свою должность в профкоме.

Йон остановился и обвел глазами коллег. В углу возле кофейной машины собрались Ули Кох, Филипп Шредер и вся их компания. Как всегда, Шредер о чем-то вещал. В другом углу Мейер-биолог бубнил что-то в ухо директору фон Зеллю по прозвищу Хорек-альбинос. Возможно, в очередной раз объяснял, как необходим кабинету биологии новый микроскоп. Уже несколько месяцев Мейер-биолог только о нем и твердит, а начальство не выделяет на него денег. Поблизости от них, сдвинув головы, читают газету Пер Штруш и Керстюг Шмидт-Вейденфельд. Йон про себя называл их близнецами. Они одновременно появились в «Буше» и с первых же дней стали неразлейвода, так что все в гимназии решили, что они любовники. Но вскоре Пер женился, Керстин вышла замуж, тем не менее они продолжают дружить и с прошлого года живут в Штеллингене в доме на две квартиры, прямо за зоопарком. За длинным столом сидит лишь Мейер-англичанин и стоически проверяет стопку тетрадей в голубых обложках.

Юлии тут не оказалось.

Этого Йон не ожидал. По дороге в гимназию он уже обдумал, как начать с ней разговор, — словно продолжая предыдущий, он спросит про ее сестру, ездившую на остров Зильт. Тогда она непременно отметит, какой он внимательный собеседник. А это качество редкое как для его ровесников, так и для мужчин более молодых.

— Ну что? Как там Северное море, фрау Швертфегер?

В мыслях он уже давно называл ее Юлия. Ему нравилось это имя — юное, звонкое, манящее, но при всем том чуточку иностранное, романтическое. Как сама она. Было у ее имени и еще одно преимущество: он мог безо всякой опаски вплетать его в любой разговор, в школе и дома, пользуясь его созвучием с июлем.[1] А в июле начинаются большие летние каникулы, июль — время чистки оранжерейных рам в их зимнем саду, в июле день рождения у Роберта. Для Йона это стало своеобразной забавой — произносить ее имя как можно чаще в присутствии других, в том числе и дома, при Шарлотте. Школьные дела они не обсуждали уже давным-давно. Жена никогда не расспрашивала его о новых коллегах, даже не знала их имен. Ее больше не интересовала его работа. Возможно, впрочем, она никогда ее не интересовала. Так что у него и повода не было рассказывать ей об этой новой сотруднице, Юлии Швертфегер, которая появилась в «Буше» третьего февраля. В день его рождения.

Тогда во время первой большой перемены Хорек-альбинос с теплыми словами преподнес ему в учительской редкое издание Горация. Йон горячо его благодарил, умолчав, разумеется, что это издание у него уже есть. Ладно, как-нибудь сдаст его букинисту. Мейер-англичанин доверительно коснулся его локтя, а Ковальски, как всегда, что-то пробубнил про бутылку шампанского, которую, ясное дело, случайно забыл дома. И вот тут-то в учительскую вошла секретарша фрау Зонних, а вместе с ней их новая коллега.

Первое, что бросилось ему в глаза в ее внешности, — кольца темных локонов, в поэтическом беспорядке окружавшие ее лицо. Ему тотчас захотелось приблизиться к этой пышной массе, вдохнуть их запах. Брови, поразительно густые, прямые, глаза и губы ненакрашены. Широкие черные брюки из блестящего шелковистого материала, черный пуловер с V-образным вырезом. Единственным ярким пятном была ее обувь: ярко-красные сапожки на шнуровке, как у боксеров или гонщиков «Формулы-1».

Хорек-альбинос представил ее: фрау Швертфегер, преподает искусство, полгода работала в гимназии «Август Хирзиг», заменяла заболевшего преподавателя. В «Буше» тоже пробудет лишь до конца учебного года, а после летних каникул в школу вернется из декретного отпуска фрау Кампрадт. Пока Хорек-альбинос говорил все это, она успела окинуть собравшихся острым и проницательным взглядом. Ковальски тотчас подтянул брюхо; Шредер, совсем недавно сменивший брюнетку на огненно-рыжую практикантку, а спорт на этику, тихонько присвистнул сквозь сжатые зубы. А Гешонек пробормотала, что, мол, их новая коллега знает себе цену, gratias agimus tibi.[2] Кох подтолкнул в бок Штрунца и прошептал: «Я уже однажды видел ее, на вечеринке. Это было нечто, хоть прямо в „Плейбой“».

Штрунц лишь неопределенно хмыкнул:

— Да что ты говоришь? Неужели?

Вместе с Хорьком-альбиносом она обошла по очереди всех коллег и с каждым обменялась парой слов. Слова выговаривала внятно и отрывисто. Ее смех Йон слышал лишь один раз, вероятно в ответ на плоскую шутку Мейера-биолога. Не хихиканье, какое издает «близняшка» Керстин, а аккуратную руладу из четырех тонов. Последний тон, высокий и светлый, словно увенчал три менее радостных предшествующих.

В то же мгновение Йон понял, что с ним случилось ЭТО. Но все-таки оттягивал момент их знакомства, пошел к кофейной машине, наполнил кружку да так и поставил, не притронувшись. Заговорил со Шредером о планах июньской поездки с десятыми классами и засмеялся, пожалуй излишне громко, пока Шредер перечислял ему пожелания ребят: Лондон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес. При этом Йон ни на мгновение не сводил с нее глаз.

Когда раздавшийся звонок возвестил о конце перемены, к нему подошел фон Зелль — с ней. Йон почувствовал себя так, словно ему предстояло впервые в жизни прыгнуть с десятиметровой вышки.

— Ну, и вот, как говорят англичане, last not least,[3] — сказал фон Зелль. — Один из наших, так сказать, столпов, председатель совета школы господин Эверманн, в «Буше» уже одиннадцать лет, немецкий и латынь. Между прочим, сегодня у него день рождения.

— Ой, — отозвалась она. — Желаю вам всего наилучшего. — Он отметил ее рукопожатие, крепкое и энергичное.

— Спасибо, — поблагодарил Йон. — Сердечно рад приветствовать вас в нашем коллективе.

Хорек-альбинос приподнялся на цыпочках, взмахнул игрушечными лапками и положил одну на плечо Юлии, другую на плечо Йона.

— К сожалению, мне пора. Если возникнут какие-либо вопросы, вам поможет коллега Эверманн. Желаю успехов в нашем «Буше».

Она посмотрела вслед директору; в ее улыбке Йону почудилась легкая примесь насмешки. Несколько мгновений он мог беспрепятственно разглядывать ее лицо: довольно крупный рот, верхняя губа очерчена так же четко, как и нижняя, темные густые ресницы. Потом она снова перевела взгляд на него и состроила легкую гримасу.

— Значит, вы тут столп, то есть колонна. Какая именно — ионическая, дорическая или коринфская?

— Вам и решать, — усмехнулся Йон. — Вы ведь эксперт по колоннам.

Опять смешок, опять эта примесь насмешки.

— Вот так сразу? Ну, пожалуй, тут эклектика. Смешение стилей.

После этих слов она заправила за ухо непослушную прядь и повернулась к Шмидт-Вейденфельд, — та вызвалась показать ей гимназию.

На урок Йон явился с опозданием, и к концу его уже сам не понимал, о чем рассказывал ученикам. Он терпеливо вынес ужин в собственную честь. Шарлотта даже не заподозрила, что мысли супруга витают где-то далеко, а за столом присутствует лишь его оболочка. На следующий день он увиделся с Верой, чтобы положить конец их трехнедельной любовной связи. Сослался на жену — мол, она что-то заподозрила.

После той первой встречи в учительской он каждый день ждал случая завязать разговор с Юлией. Но всякий раз, когда они виделись, — в коридорах, в учительской или во дворе, — рядом либо находились коллеги, либо ее окружали ученики: она сразу завоевала всеобщую любовь. Йон и Юлия улыбались друг другу, иногда кричали «привет». За два дня до весенних каникул они столкнулись на лестнице уже после звонка на урок; он спешил в свой класс, она в резиновых перчатках несла какие-то стеклянные диски. Пробежав по инерции пару ступенек, оба остановились, она выше, он ниже, и обернулись. Одновременно. Долгое мгновение молча глядели друг другу в глаза. Он судорожно подыскивал слова, но у подножия лестницы уже загалдела и забурлила кучка шестиклассников со спортивными сумками и затопала наверх. На лице Юлии мелькнула тень улыбки, она еле заметно пожала плечами и отправилась дальше. А он все стоял и смотрел ей вслед. На ее ногах опять были те самые красные сапожки.

Две недели каникул тянулись мучительно долго. Йон перекинулся с Юлией парой слов лишь на второй день занятий. Выходя из библиотеки для учителей, она через плечо воскликнула:

— Нет, Филипп, точно нет!

У Йона засосало под ложечкой. Почему она называет Шредера по имени?

Резко повернувшись, она чуть не налетела на него. Он ощутил аромат ее духов, нечто свежее, лимонное. Отступив на шаг назад, она засмеялась:

— Чуть не сбила вас с ног.

Ее кожу покрывал весенний золотистый загар. Волосы были подстрижены и теперь еле доставали до подбородка. В разрезе светлого пуловера ярко пылала красная бархотка.

Йон прикрыл дверь.

— У вас вид отдохнувшего человека. Куда-нибудь ездили?

По опыту он знал, что подобные банальные фразы скорее помогают завязать разговор, чем всякие там вымученные остроты, с помощью которых иные мужики пытаются произвести впечатление. Лучше уж не выпендриваться.

— Не верьте глазам своим, — ответила она. — Во время каникул я испытывала сплошные стрессы. Я переезжала.

Он не стал ей сообщать, что уже знает об этом. В список телефонов, лежащий в его ящике, был внесен ее новый номер.

— В самом деле? А выглядите так, словно провели каникулы где-нибудь на Антильских островах.

Она опять засмеялась и прикоснулась пальцами к щеке.

— Ах, из-за загара? Нет, всего лишь три дня на Зильте.

Надеюсь, не вместе с Шредером, подумал он.

Словно угадав его мысли, она пояснила:

— С сестрой. Если вас это интересует. — При этом она устремила на него испытующий взгляд.

Йон почувствовал себя так, словно этот взгляд пронзил его до костей; по телу разбежались волны горячей, сияющей энергии. По всему телу, с головы до пят.

— Разумеется, интересует, — заявил он.

— В самом деле?

— Мне это очень интересно. Расскажите.

— Про Зильт? Или про мою сестру?

— Про все.

Он уже раскрыл рот, чтобы предложить ей встретиться, пригласить ее куда-нибудь на ужин. Он был почти уверен, что она ждет именно этого. Но как раз в этот момент появились Кира Пшибилла, Лука делла Мура и Тимо Фосс из десятого «а», все трое уже во второй раз не сдали последнюю работу по латыни и теперь бормотали какие-то неправдоподобные объяснения. Юлия улыбнулась (с сожалением, как померещилось Йону) и пошла дальше. Йон резко оборвал нерадивую троицу: если на следующий день он не увидит их работы на своем столе, родители получат соответствующие послания.

Это было три дня назад. С тех пор он чувствовал себя словно спринтер на стартовой позиции.

Ули Кох подмигнул ему и поднял в воздух кружку.

— Кофе хочешь, Йон?

Его лицо тоже покрывал загар. Интересно, где он побывал на этот раз с очередной спутницей жизни? В Испании? Или, может, в Греции?

Болтать не было настроения, хотя Кох принадлежал к числу наиболее приятных коллег, и Йон ценил его тонкий юмор и язвительные шутки. Так что он отмахнулся и сел возле Мейера-англичанина. Тот, как обычно, был в светло-сером костюме-тройке, ослепительной белизны рубашке и при галстуке. Другим его не видели никогда. Как-то раз Ковальски пошутил насчет его «клевого прикида», и Мейер, нахмурившись, возразил, что учителя должно быть видно издалека, но и вблизи он не должен разочаровывать учащихся своим внешним видом.

Йон откинулся назад, вытянул ноги и принялся наблюдать за красной ручкой Мейера. Она равномерно скользила по строчкам, ненадолго замирала и касалась тетрадного листа, подчеркивая ошибку. Дважды, — в самом слове и на полях. Потом продолжала свое движение. Придет ли Юлия? Или она отпросилась на сегодня? Тогда у нее должна быть веская причина. Вчера, проходя мимо, он слышал, как она рассказывала Гешонек про какую-то выставку, что-то связанное с ее факультативной группой. Может, она запланировала это мероприятие как раз на сегодняшний день?

— Ну что, начнем? — Хорек-альбинос солидно и неторопливо занял свое место во главе стола. Одновременно в конференц-зал ввалилась группа коллег, среди них Вильде, Гешонек и Ковальски. Последний слишком громко захлопнул за собой дверь. Вот безмозглый идиот. Далее задвигались стулья, зашелестели бумаги, Мейер-англичанин надел колпачок на красную ручку, закрыл лежавшую перед ним тетрадь и положил на самый верх аккуратной стопки; после чего выключил мобильный телефон.

Фон Зелль подождал, пока воцарится тишина, затем окинул длинный стол и лица подчиненных своим обычным «скользящим» взглядом. Во время каникул он вставил новые зубы, слишком белые и крупные.

— Повестка дня лежит перед каждым из вас. Пункт первый: на предстоящей неделе…

Как всегда, педсовет тянулся медленно. Йон шесть лет был представителем педагогического коллектива в совете учащихся, и больше его кандидатура уже не выдвигалась. Кроме Гешонек, там теперь работал Вильде. Он монотонно и обстоятельно сообщил о результатах последнего заседания совета учащихся. Потом последовала неизменная и хроническая тема курительной комнаты; Мейер-биолог прочел очередную лекцию о вредном действии никотина на растущий организм, и тогда окончательное решение снова отложили на неопределенный срок. Школьный завхоз господин Гмелин опять пожаловался, что после окончания занятий стулья не переворачивают и не ставят на столы, для удобства уборщиц, — тоже извечная проблема. «Близняшка» Керстин Шмидт-Вейденфельд предложила приобрести новый учебник физики и чуть не вцепилась в шевелюру Шредеру. Хорьку-альбиносу пришлось срочно улаживать конфликт.

Они уже добрались до шестого пункта повестки, организации школьного праздника, когда дверь открылась. Йон очнулся от своих раздумий и повернул голову. В дверном проеме стояла она, в лучах солнца вокруг нее плясали светлые пылинки. Лицо порозовело, своенравные локоны облаком окружали голову. Что-то пробормотала про автомобиль и аккумулятор. Быстро села на ближайший свободный стул и откинула со лба волосы. Посмотрела на Йона и улыбнулась ему. Ее глаза были такими сияющими и зовущими, что у него перехватило дух.

2

Через полчаса педсовет закончился. Первым стремительно покинул конференц-зал Мейер-англичанин, за ним последовали Вильде и профсоюзная фракция. Мейер-биолог атаковал директора, вероятно по-прежнему из-за микроскопа. Компашка Шредера договорилась о встрече в португальском ресторане на Санкт-Георге. Йон отклонил приглашение Коха — он слышал, как Юлия ответила Шредеру, что уже приглашена.

Когда он направлялся к двери, она беседовала с Штрунцем. Мгновение он прикидывал, не остановиться ли возле них, но не находил удобного повода, все мысли из его головы внезапно улетучились. И все-таки он подошел к ним, чувствуя, как ноги наливаются свинцом.

— Я выясню это завтра же утром, а тебе сообщу обо всем в понедельник, — говорил ей в это время Пер Штрунц. Значит, она и с ним уже перешла на «ты». Впрочем, среди коллег это неудивительно. Он с облегчением увидел, как Штрунц подмигнул Керстин, своей «близняшке», и попрощался с Юлией. — Ну, желаю приятных выходных. И тебе, Йон.

— Взаимно. — Йон дождался, когда выйдут Штрунц и Шмидт-Вейденфельд, потом посмотрел на Юлию. — Как дела? — Он волновался словно подросток перед первым свиданием.

— Нормально, — ответила она. — Вот только это дурацкое опоздание. Досадно и стыдно.

Под кожаной курткой на ней была белая майка. Из выреза что-то блеснуло на ключице. Маленькая звездочка? Когда-то в Греции, много лет назад, он наблюдал морское свечение. Они с Шарлоттой любили плавать по ночам. Вода на коже мерцала золотом. Может, Юлия вся усыпана под одеждой такими золотистыми звездочками? Ему захотелось снять с нее кожаную куртку, майку, стянуть джинсы…

— Не волнуйтесь из-за таких пустяков, — успокоил он. — Если хотите, я отвезу вас домой.

— Что ж, если у вас найдется время…

Найдется ли? Время — это все, чем он располагал. Хотя, пожалуй, нет, — это как посмотреть…

Они шли по коридору, локоть к локтю. Он с удивлением обнаружил, что длина ее шагов такая же, как у него, хотя ростом она ниже. Как ему хотелось обнять ее за плечи! Он с трудом сдерживал себя и сохранял дистанцию.

Возле одного из окон стоял Ковальски и крутил в пальцах сигарету.

— Йон, не желаешь пропустить по маленькой? Все равно день, считай, прошел.

Для кого как, подумал Йон.

— Нет времени, Гаральд, — ответил он вслух, — в другой раз.

Сколько уже было таких «других разов»? Впрочем, Ковальски не понимал деликатных намеков.

В конце коридора они, не сговариваясь, одновременно обернулись: Ковальски поймал Гешонек. Та непроизвольно подняла кверху обе руки.

— Бедняжка, — усмехнулась Юлия.

— Как правило, в любом школьном коллективе есть такой балласт, — сказал Йон. — Обычно их три-четыре человека. Все от них шарахаются, страдают, но, увы, все равно вынуждены общаться.

Она невесело засмеялась.

— Вот если подсчитать общее количество… И прикинуть, сколько вреда способен причинить некомпетентный учитель за свою многолетнюю деятельность… Скажем, за тридцать лет через него пройдут тысячи школьников, и в худшем случае они до конца дней пронесут такое же отношение к своей работе.

— Удивительно, что для многих дурной пример все-таки не окажется заразительным, — добавил Йон.

— Для кого? Для школьников? Или учителей? — Она опять засмеялась и неожиданно спросила: — Скажите, сколько вам лет?

— Пятьдесят два года, — ответил Йон и добавил: — Рост метр девяносто пять, вес семьдесят один килограмм. Некурящий. А вы?

— Метр семьдесят восемь, иногда курю. Тридцать три. Года, естественно, не килограмма. Мой вес — большой секрет.

— А могу я вас спросить кое о чем еще?

— Разумеется. — Они пересекли свежевымытый вестибюль. Юлия ставила ноги, обутые в черные кроссовки, точно на следы, оставленные Кохом и его компанией.

— Почему сегодня на вас нет ничего красного?

Она остановилась с удивленным видом:

— Вы заметили?

— Разумеется. Ваши сапоги, ремешок от часов. Вчера бусы. А сегодня?

Она расстегнула молнию на кожаной куртке и приподняла белую майку. В петли джинсов был продет красный ремень с серебряной пряжкой.

На краткое мгновение он сумел разглядеть узкую полоску загорелой кожи.

— Вы меня успокоили, — вздохнул он, хотя дело обстояло с точностью до наоборот.

— Моя причуда, — сообщила она, — ведь можно же позволить себе какие-либо причуды. — В дверь они прошли одновременно, так что ее пышные кудри пощекотали его щеку.

Снаружи она остановилась и, прищурясь, посмотрела на солнце. Над спортзалом в голубом небе висело одинокое облачко. Вслед за ними из школы вышел Концельманн, бесцветный практикант с короткой стрижкой и в очках без оправы.

— Ты позвонишь мне? — спросил он, поравнявшись с ними. Очевидно, она уже со всеми перешла на «ты», кроме Йона.

— Непременно. Чао, Маркус. — Она посмотрела вслед практиканту. Тот направлялся к велосипедным стойкам.

С какой стати она будет звонить этому молокососу?

— Еще один поклонник? — Йон надеялся, что вопрос прозвучал весело и непринужденно.

— Ах, ему нужна только жилетка поплакаться, — ответила она, застегивая молнию на куртке. На указательном пальце левой руки серел несвежий пластырь. — У Маркуса хронические проблемы с девятым «а». Никак не складываются отношения.

В этом учебном году девятого «а» боялись все учителя. Йон там не преподавал, но учеников знал, горстку избалованных и невротических олухов, в том числе и парочку тощих девчонок, которые вообразили себя топ-моделями. Половина из них сидела в девятом классе второй год, но уровень успеваемости все равно не дотягивал даже до низкого. В самом начале учебного года у молоденькой учительницы немецкого языка даже произошел нервный срыв после провального урока, и она просидела потом несколько недель на больничном. Йон лишь мельком слышал, что там у них случилось; вроде, ее чем-то там закидали. Чем? Бутылками? Учебниками? Кроссовками? Школьными завтраками? Он уже не помнил. Одним из немногих, у кого не возникало проблем со злополучным классом, был Мейер-англичанин — он держал ребят в узде с самого первого урока. Перед ним они робели, от его уничижительного сарказма притихали, как стая дикарей перед вожаком. Зато такие преподаватели, как Ковальски, пытавшиеся держаться с ними запанибрата, наталкивались на сопротивление и презрение. Кажется, он периодически орал на них с беспомощной злобой, грозил драконовскими мерами, но никогда не реализовывал свои угрозы. Кох, преподававший историю в соседнем девятом «б», как-то раз изобразил его в учительской при большом скоплении слушателей. Получилось забавно, но, конечно, не для самого физкультурника.

— Меня это не удивляет, — сказал Йон. — Совершенно ясно, что им ничего не стоит довести до ручки такого молокососа.

Они шли к учительской автостоянке. Мимо проехал Шредер, махнув на прощание рукой. В его машине сидела рыжеволосая практикантка.

— Но я тоже считаю девятый «а» вполне нормальным, — сказала Юлия. — У меня они абсолютно ручные. Да, я знаю, вы мне сейчас возразите. Все, мол, зависит от предмета, и, поскольку на моих уроках менее важны оценки и успехи в освоении учебного материала, мне не приходится давить на них. — Она остановилась рядом с ним возле его «ауди-6». — Красивая тачка.

— Вы любите машины?

— Конечно, — подтвердила она. — К сожалению, у меня слабость к роскоши. И это при моем скромном жаловании. — Она опять скорчила гримаску — кожа на носу собралась в мелкие морщинки, а верхняя губа чуточку приподнялась. Блеснули зубы. — Впрочем, мне пора ехать в Шанценфиртель. На Шеферштрассе. Вот только, может, для вас это слишком далеко?

— Нет, абсолютно нет, на сто процентов, — заявил он. — Если хотите, я могу сразу отвезти вас на место вашей встречи.

— Какой встречи?

Он распахнул перед ней дверцу, приглашая в машину.

— Разве вы не говорили о ней Шредеру? Я случайно услышал ваши слова.

— Ах, это… Не-е, я лишь хотела отделаться от него. Его напористость временами бывает просто невыносима. — Она скользнула на переднее сиденье и вытянула длинные ноги.

— Зато он постоянно добивается успехов у женщин.

— Только не в моем случае, — фыркнула она и, словно подкрепляя свои слова, решительно захлопнула дверцу.

3

На Ниндорфской церкви часы пробили четыре раза. Йон выждал, когда замолкнет последний звук, потом повернул ключ зажигания. Роберт Гернхардт сказал: «И вот теперь господин поехал». Юлия засмеялась. Йон хотел выключить си-ди плеер, но она протестующе замахала рукой.

— Оставьте, пожалуйста.

Он тронул машину с места. Юлия слушала и хохотала, громко и безудержно, вновь и вновь звучали все четыре тона, три темных и один светлый. Больше всего ее обрадовала заповедь «Не шуми!».

Прежде чем начался очередной кусок, он отключил плеер. Как ни любил он Гернхардта, однако минуты общения с Юлией были для него слишком драгоценны.

— Если хотите, я сделаю для вас копию.

— Было бы классно. Спасибо. — Она взглянула на свои часы, потом откинула голову.

Вскоре они застряли в автомобильной пробке. Ехать в пятницу на машине в эти часы было глупо.

— На метро вы скорей попали бы домой, — вздохнул он.

— Я никуда не тороплюсь, — успокоила его она.

Ее пальцы неподвижно лежали на коленях, длинные, сильные. Без кольца. Взгляд Йона все время возвращался к несвежему пластырю.

— Где вы жили до этого? — поинтересовался он.

— За Главным вокзалом, на Ланге-Рейе. Мне пришлось съехать, потому что в Гамбург вернулись владельцы той квартиры. Сейчас я поселилась у моего знакомого, примерно на полгода. Он уехал в Штаты.

— А что потом?

— Понятия не имею. Поживем-увидим. Кто знает, получу ли я вообще новое место после летних каникул. И где, в какой школе?

— Представляю, насколько вас изматывает такая нестабильность.

— Ах, тут есть и свои плюсы. — Она погрузила пальцы в пышные волосы, откинула пряди назад. Йон опять ощутил аромат ее духов. — В сущности, мне даже нравится такая неустроенность, — продолжала она. — Все время новые коллеги, новые учащиеся. Не заржавеешь… — Она помолчала и осторожно поинтересовалась: — Скажите, вы тоже не торопитесь?

— Почему вы спрашиваете?

— Ну, видите ли, в моей новой квартире стоит чудовищный шкаф. Мне хочется передвинуть его в другое место, он ужасно загораживает свет. Однако одной мне с ним не справиться. Это должно занять не более трех минут.

Он слегка разжал руку, державшую руль.

— Нет проблем.

Место для своего автомобиля он нашел прямо возле ее дома на Шеферштрассе. Юлия с восхищением заметила:

— Veni, vidi, vici,[4] если я правильно помню это выражение. Знаете, где стоит мой «гольф»? Через три дома отсюда.

Ее квартира была на третьем этаже. Поднимаясь следом за ней по лестнице, он испытывал неодолимое желание дотронуться ладонью до ее попки, обтянутой джинсами. На двери висела табличка «Бен Мильтон».

— Мильтон? Когда-то нам пришлось заучивать наизусть первые пятьдесят строк «Потерянного Рая». Ну-ка, посмотрим, помню ли я их сейчас, — сказал он. — «Of man's first disobedience, and the fruit of that forbidden tree, whose mortal taste brought death into the world».[5]

Она открыла ключом дверь и сказала:

— Браво, господин председатель совета школы. Не шуми!

Он невольно засмеялся.

— Простите. А что, ваш Мильтон, он американец?

— Англичанин. Преподавал в здешней школе искусств. Мы там и познакомились. — Она бросила куртку на ступенчатый табурет, кроме которого в прихожей ничего не было — ни зеркала, ни гардероба, ни полки; лишь на стене несколько фотографий, прикрепленных кнопками. Кухонная дверь распахнута, за ней большое помещение с самым необходимым: мойка, плита, холодильник, стол с двумя стульями, полка с посудой и бытовыми приборами. — Кофе не предлагаю. Его просто нет, — сообщила она.

— Да Бог с ним, — отмахнулся он. — Сейчас мы передвинем шкаф, и я тут же уеду.

Следующая дверь была приоткрыта слегка, на полу виднелся широкий матрац со светло-голубым постельным бельем, неряшливо скомканным; рядом с матрацем — книги, будильник, маленькая лампа. У окна — одежная вешалка на колесах.

— Сюда, — позвала она, — только не смотрите на беспорядок.

Она провела его через комнату, почти пустую, не считая огромного стола, заваленного листами бумаги, карандашами, пузырьками и тюбиками, кисточками и ножичками. Пахло скипидаром. К стенам были прислонены подрамники и холсты разной величины. Там же стоял мольберт.

— Ваша мастерская?

— Вы на редкость догадливы. Нет-нет, смотреть нельзя!

Следующая комната тоже не отличалась избытком мебели — софа, маленький телевизор и портативный си-ди плеер. Шкаф стоял между двумя окнами, смотревшими на улицу. На полу стопка книг, два стакана с засохшей жидкостью, вероятно кофе. А на стене возле софы — гравюра в рамке. Йон сразу ее узнал.

— Раушенберг! — воскликнул он. — «Земляничный этюд». Ваша?

Она кивнула:

— Давно вожу с собой эту гравюру. И она не перестает мне нравиться. По-моему, в ней есть что-то дикое, первозданное. Какая-то экзотика.

Он заглянул в глаза Юлии:

— Такая же гравюра уже много лет висит в моем кабинете.

Она встретила его взгляд, но промолчала.

У него неожиданно пересохли губы.

— Куда надо передвинуть шкаф?

Она кивнула через плечо на дальнюю стену. Он повернул туда голову и едва не вскрикнул. Как он сразу не заметил такую фотографию? Черно-белую, почти в два человеческих роста. Запрокинутая голова, большой чувственный рот, закрытые глаза. На длинных ресницах прозрачные капельки воды. Влажные кудри, словно клубок змей. На лице удивительное сочетание растерянности и восторга. Кусочек обнаженного плеча — по нему бегут вниз струйки воды.

— Разумеется, это надо убрать. — Юлия подошла к фотографии и сняла ее со стены. — Снимок сделал Бен. В Испании, пару лет назад. — Она подошла к софе и аккуратно прислонила к ней гигантскую раму.

Йон не мог оторвать глаз от маленькой ямки между ключицами, — там уютно устроились блестящие капли. Стекли с влажного плеча. Этот неизвестный ему Бен нашел невероятный, потрясающий ракурс. С ума можно сойти!

— Профессиональный фотограф? — поинтересовался Йон пересохшими губами.

— Да, Бен профессионал. Даже довольно известный в своих кругах. Притом голубой, должна вам заметить. А то вы так странно смотрите на меня. — На ее лице появилась такая же усмешка, как в первый день их знакомства, когда она говорила про директора гимназии.

— В данный момент я вообще на вас не смотрю, — возразил он и повернулся к шкафу. — У вас найдется коврик? Если да, тогда мы подложим его под шкаф и будем просто толкать эту махину.

Она выбежала из комнаты, нечаянно задев его. Йон больше не мог смотреть на снимок и подошел к окну. Сквозь голые ветки виднелись дома на другой стороне Шеферштрассе. На одном из балконов старик в кепке снял с перил птичью клетку и понес в комнату. Еще двадцать лет, и Йон тоже превратится в такого же старика, высохшего, с негнущимися суставами. И будет думать лишь о том, чтобы сменить грязную подстилку у канареек или попугаев.

— Знаете что? Вы первый живой, незасушенный преподаватель латыни в моей жизни. — Она вернулась в комнату и швырнула на софу голубой прорезиненный коврик для ванной и большое красное полотенце. — Я даже считала, что таких экземпляров не существует в природе. А уж как вспомню свои школьные годы… — Она подошла к шкафу, стала вытаскивать из ящиков картонные папки, исписанные цифрами и отдельными буквами, и складывать их на пол. — Я ненавидела латынь. Просто ненавидела. Всяких там Цезарей, когорты, бесконечные военные экспедиции и битвы.

— На латыни написано огромное множество величайших произведений литературы, — заметил он и приготовился к возражениям. Но она вместо ответа опять наклонилась и продемонстрировала свою неподражаемую попку. — В том числе самые настоящие комедии. Взять, к примеру, Теренция. Одну из его комедий я как раз читаю на своем факультативе… Вам помочь?

— Не-е, — отказалась она, — иначе вы внесете еще больше хаоса в нынешний беспорядок. Дело в том, что он создан не мной. Лучше расскажите немножко об этом. Про Теренция я вообще не имею ни малейшего представления, знаю только, что существуют иллюстрации Дюрера к его комедиям. Гравюры по дереву, притом очень хорошие.

— Я знаю.

Она лишь на секунду оглянулась на него через плечо.

Нужно вести себя осторожней, сказал он себе. Ни в коем случае нельзя выглядеть слишком умным.

— Вкратце это будет так, — с улыбкой сказал он. — Пунические войны. Карфаген, понятно? Римляне покорили его в сто восемьдесят пятом году до рождества Христова.

— Ганнибал и Гасдрубал. — Она взялась за следующий ящик. — Когда жил ваш Теренций?

— Секундочку. Покоренная Северная Африка поставляет в Рим рабов, в любых количествах, и некий сенатор Теренций покупает красивого мальчика.

— Понятно.

— Нет, не для того, о чем вы подумали, — возразил Йон. — Теренций дал мальчику блестящее образование и воспитание. В конце концов объявил его свободным гражданином. После чего мальчик взял имя своего прежнего господина и сделал карьеру как поэт.

Юлия лихо подхватила последнюю картонку, положила на стопку и вытерла ладони о джинсы.

— Поскольку он был выходцем из Африки, к его имени добавили прозвище «Afer», то есть «Африканец», — продолжал Йон, когда они совместными усилиями отодвинули тяжелый шкаф на несколько сантиметров от стены. — Точная дата его рождения неизвестна. Предполагается, что он умер, не дожив и до тридцати лет, в сто пятьдесят девятом году. Утонул.

— Как утонул? — Она бросила коврик и полотенце возле шкафа и встала на колени. — Ну что, приступим?

— Он плыл в Малую Азию, на корабле. Потом намеревался посетить Грецию — поискать пропавшие пьесы. Вам что-нибудь говорит имя Менандр?

— Абсолютно ничего. Приподнимите край шкафа, а я подсуну под него коврик, ладно?

Йон навалился на шкаф и наклонил его к стене. Она подсунула под левую ножку коврик, под правую полотенце. При этом коснулась плечом его бедра.

— В четырех из шести дошедших до нас комедий Теренция прослеживаются заимствования из пьес Менандра, — добавил он.

Она подняла к нему лицо.

— Опускайте на место.

Он осторожно опустил шкаф и сел на корточки рядом с Юлией.

— Скажем, мотив кораблекрушения, разыгравшейся бури, — продолжал он. — В Эгейском море постоянно гибли корабли. Между прочим, именно Теренцию, а если точней, одному из его персонажей принадлежит довольно расхожая и банальная фраза…

У него перехватило дыхание. Звездочка, которую он видел на ее ключице, куда-то исчезла.

— Фраза? Что за фраза? — переспросила она. Он дотронулся подушечками пальцев до ее ключицы.

— В школе я заметил вот здесь маленькую звездочку.

Она наклонила набок голову. Кудрявые локоны пощекотали тыльную сторону его руки.

— Ой, они моментально слетают. — Слова прозвучали невнятно — ее подбородок уткнулся в его пальцы. — Ну, и что за расхожая фраза из комедии Теренция дошла до нас?

— Homo sum, humani nil a me alienum puto.

— Увы, я ничего не поняла: ведь в школе я с трудом сдала экзамен на тройку, — шепнула она.

— «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Фраза в самом деле банальная, ничего не скажешь, — ответил он тоже шепотом и дотронулся большим пальцем до ее губ. Почувствовав, что она прикусила зубами мякоть подушечки, он прижал мизинец к нежной, загорелой коже на ее груди.

4

В пять минут восьмого он свернул на Бансграбен. Раньше он мог с первого взгляда определить, дома ли Шарлотта: и в снегопад и гололед она неизменно оставляла свою машину на улице. Но с декабря ее черный лимузин стоял в гараже. Перед самым Рождеством ее поймали с повышенным содержанием алкоголя в крови и отобрали на год водительские права. С тех пор нескладное существо мужского пола, с пронзительным голосом — его имя Йон даже не удосужился запомнить — по утрам за ней заезжало, а вечером доставляло домой. Ведь как-никак у нее работали девять человек. Йон подозревал, что жена воспользовалась ситуацией, чтобы кирять и на работе, причем не только в конце рабочего дня, когда она просматривала входящую и исходящую почту и проверяла выполнение заказов.

Он открыл входную дверь.

— Шарлотта?

В прихожей витал запах зеленого мыла. Эмина, турчанка, уже много лет приходила к ним убирать по вторникам и пятницам. На красном кресле дрых Колумбус. Проходя мимо, Йон погладил его рыжую, как у лисицы, шерстку и поднялся наверх в свой кабинет. Автоответчик выдал ему два сообщения. Фрау Фосс получила его письмо; Тимо, к сожалению, не сумел найти искомую работу по латыни, поэтому она сама взялась за поиски и добилась результата. Ее сын принесет работу домой к Йону сегодня или, самое позднее, завтра. Она выражала надежду, что Йон не слишком рассержен, благодарила за понимание и желала хороших выходных.

Йон остановил аппарат и набрал высветившийся номер, желая сообщить фрау Фосс, что Тимо вполне может сдать контрольную в понедельник на уроке латыни. Еще не хватало, чтобы эти оболтусы являлись к нему домой. Достаточно с него и ежедневных шести уроков. Кроме того, он посоветует ей и впредь побольше интересоваться школьными делами собственного сына. Ведь Тимо почти восемнадцать, видит Бог — совсем взрослый балбес. Сейчас он второй год учится в десятом классе, а до этого проторчал два года в седьмом. При всем том никак нельзя назвать его глупым и неспособным к учебе — просто он патологический бездельник, домашние задания не выполняет вообще никогда. На следующей неделе Йон обязательно заставит Тимо ходить на дополнительные занятия.

Ждал он долго — десять гудков. Никто так и не ответил, — вероятно, фрау Фосс еще не вернулась с работы. Семья владела мясокомбинатом, имевшим восемь торговых точек по всему Гамбургу, в том числе и на Ниндорфской площади, в торговом центре «Тибарг». Шарлотта делала покупки именно там. Ладно, он еще раз позвонит вечером.

Второе сообщение оставил Роберт — о том, что задерживается. Очевидно, на вечер запланирован совместный ужин, о котором Йон ничего не знал. Или благополучно пропустил мимо ушей. Приезд Роберта скомкал его планы. Впрочем, и к лучшему. Тогда разговор с Шарлоттой он отложит до завтра. Когда она протрезвеет.

На несколько мгновений он застыл, разглядывая висевшую над письменным столом гравюру Раушенберга. Вечернее солнце бросило косые дорожки света сквозь частые шпроссы оконного переплета и осветило левую половину картины, отчего она вспыхнула земляничным цветом. Рядом, на ярко-желтом прямоугольнике, изображен перекресток в американском городе. Йон тщетно попытался определить марки автомобилей. Чуть выше — нечто вроде хижины из гофрированной жести, на ее крыше кучка темнокожих мальчишек. С сияющими улыбками они глядят на зрителя. Йон улыбнулся им в ответ. До нынешнего дня он не мог определенно сказать, почему он любил именно эту картину, но теперь внезапно понял. Как и многое другое, Раушенберг тоже был для него знамением свыше.

Йон достал из брючного кармана мобильный телефон, набрал номер и, ожидая ответа, подошел к софе. Чуть не споткнулся о ящик для инструментов — уже несколько дней он собирался починить контакты в настольной лампе. В свое время он взял этот ящик у тестя, отца Шарлотты; часть арсенала отверток и гвоздей сохранилась явно еще с довоенных времен. Сколько раз он намеревался перебрать ящик и выбросить весь ненужный хлам. Теперь мог спокойно вычеркнуть эту задачу из списка — он точно не заберет с собой сей ископаемый экземпляр.

— Алло?

В трубке гремела музыка, в тягучем, монотонном ритме, и он с трудом расслышал ее голос.

— Юлия? Это я.

Он положил ноги на высокий табурет и снова взглянул на сияющий кармин Раушенберга.

— Йон! Минутку…

Музыка сделалась тише, хотя, на его вкус, все еще грохотала. Быстрый речитатив наложился на фон гудящих басов.

— Что ты слушаешь?

— Ах так… рэп, — сообщила она.

— Ты любишь его?

— Иногда. Ты уже дома? Давно приехал?

— Минут пять назад. Я только хотел тебе сказать, как я счастлив. Очень счастлив, невероятно, невозможно счастлив. — Речитатив нарастал, стал резче, агрессивней. — Ты меня слышишь?

— Да. — Ее голос звучал где-то страшно далеко.

— Тебе хорошо?

Она помедлила.

— Не знаю.

— Если тебя беспокоит, что я женат, — сказал он, — так мы разводимся.

— Нет, Йон, подожди…

— Пожалуйста, послушай меня. Причина вовсе не в тебе. Наш брак просто изжил себя, давно уже. Наш развод был лишь вопросом времени.

— Но мне не нужно этого! — воскликнула она. — Ты не должен из-за меня…

— Поверь, ты тут ни при чем. Независимо от того, как сложатся дальше наши с тобой отношения, я это имею в виду. Между мной и моей женой все кончено. — Сквозь шум музыки он расслышал звяканье стекла. — Что это было?

— Чашка звякнула.

— Ты сейчас на кухне?

— Я как раз вышла из-под душа. Йон, мне холодно, я хочу одеться.

Он зажмурился и увидел синее банное полотенце, запрокинутую голову Юлии, жемчужинки пота на ее лице, торчащие, напряженные соски ее полных грудей. На улице остановилась машина. Он поднялся с софы и с трубкой в руке подошел к окну. Шарлотта вылезла из минивэна с фирменной надписью «Садовый питомник „Пустовка“».

— До понедельника, — сказала Юлия. — Увидимся в «Буше». На выходные я уезжаю в Киль. К подруге.

Шарлотта захлопнула дверцу машины и направилась к дому.

— Желаю приятно провести время, — пробормотал Йон. — И не забывай меня.

— Разве я смогу? Пока. — Она положила трубку.

Внизу грохнула входная дверь, потом звякнули ключи. Шарлотта имела обыкновение швырять связку на столик в прихожей. Порой они скользили через всю столешницу и падали на пол. Прежде это казалось ему забавным.

— Йон?

— Я наверху, — крикнул он. Положив мобильник на письменный стол, он прошел в ванную комнату и вымыл руки. В зеркале отразилось его лицо. Он вгляделся в него. Заметно по нему, что случилось несколько часов назад? Он сказал себе, что не станет затевать никакой ссоры. Наоборот, он будет предельно внимательным к Шарлотте. В последний раз.

Жена остановилась возле холодильника и налила себе джина. В большой стакан.

— Будешь? — Резиновые сапоги она уже сняла, но все еще была в закрытом комбинезоне с высоко подвернутыми штанинами, который надевала для работы в теплицах. Он невыгодно подчеркивал ее располневшую фигуру и широкий зад.

— Ты ведь знаешь, что я не пью до захода солнца, — напомнил он.

На столе лежала нераспечатанная утренняя почта. Рядом записка с каракулями Эмины:

«Пожалста на вторнек мишки дл пылсос и жеткос дл протеран стокл».

— День был убийственный, — устало сообщила Шарлотта. — А у тебя? Как прошел педсовет? — Она поставила на место бутылку с джином, схватила тоник и добавила его в стакан.

— Скучно. Как всегда. — Он подошел к шкафу, где на стенке висел трафарет со списком покупок, и написал: «мешки для пылесоса» и «жидкость для стекол».

— Мне нужно в душ, сейчас приедет Роберт. — Шарлотта захлопнула локтем дверцу холодильника и взяла стакан. Жадность, с какой она сделала первый глоток, неприятно поразила его. Потребление алкоголя возрастало у нее давно, уже много месяцев, даже лет. Однако лишь недавно ему бросились в глаза изменения в ее внешности. Глаза помутнели, под ними образовались мешки.

— Можешь не спешить, — сообщил он. — Роберт будет только где-то в половине девятого. Он оставил сообщение на моем автоответчике. К тому же он все захватит, нам ничего не нужно готовить.

Она поставила пустой стакан на самый край раковины, и он со стуком упал в нее.

— Тем лучше. Ты кормил Колумбуса?

— Сейчас покормлю.

— Поставь, пожалуйста, вино на холод. — Она двинулась через прихожую к лестнице замедленной и неуклюжей походкой. В самом деле устала либо уже опьянела.

Он насыпал корма в кошачью миску, прошел в зимний сад, улегся в шезлонг и выглянул на улицу. Небо, еще светло-голубое, покрылось розоватыми полосами. В вышине полосы были четкими, ближе к горизонту расплывались и смешивались, образуя перламутровую, сияющую лиловатую дымку. Ему захотелось лежать вот так до тех пор, пока все небо не станет лиловой массой, где присутствуют, кажется, все оттенки цветового спектра. Пока на небе не засияет первая звездочка. Однако Шарлотта позвала его в дом.

Роберт приехал на такси, с тремя полными пластиковыми сумками и коробкой «Сент-Эмильона». Тотчас засучил рукава и принялся готовить. Он решил попотчевать всех консоме, свежей лапшой с морскими моллюсками под винно-сливочным соусом и лососем под щавелем.

Лет двадцать назад под влиянием его третьей и последней жены, он превратился в амбициозного повара-любителя. Барбара затащила его на вызывающе-дорогие кулинарные курсы в «Ландхаус Шеррер», переделала кухню в эппендорфской квартире Роберта и оснастила ее профессиональным оборудованием. Главным предметом их гордости стал гигантский холодильник, на полках которого они держали приготовленные с немыслимыми ухищрениями «основы». Под стеклянными колпаками зрели сыры из сырого молока, на специальных крюках из нержавейки висели целые окорока. Во время каждой трапезы шли бесконечные обсуждения кулинарных рецептов, выгодных закупках продуктов, новых ресторанов. А каждой осенью оба ездили в Пьемонт, где целую неделю поглощали трюфели и закупали у виноделов ящиками вино, которое предварительно в больших количествах дегустировали.

Эта суета с «высокой кухней» стала вскоре раздражать Йона даже больше, чем лишенная всякого чувства юмора, обидчивая Барбара. После развода последовала фаза отдыха: Роберт прекратил свои кулинарные оргии и с головой окунулся в работу. Однако два года назад он продал принадлежавшее ему агентство по налогам и вернулся к своему хобби. С тех пор он полностью вошел в роль гурмана и светского льва, а в последнее время увлекся еще и игрой в гольф.

Шарлотта откупорила первую бутылку вина, еще когда ассистировала Роберту у плиты. Под лосося последовала другая. Потом принялись за «Сент-Эмильон».

— La douce France,[6] — задумчиво пробормотала она и поднесла бокал к лампе. Под ее ногтями всегда оставалось немного грязи, как бы тщательно она ни отмывала руки после работы. Перчатки она не любила. — Целую вечность мы там не были. Помнишь тот отель в Оранже? Прекрасный сон, мечта! Йон, когда мы там были? Уже лет десять назад, не меньше.

— Я тоже не помню. Сварить эспрессо и на вашу долю? — Он сдвинул посуду на край стола. На тарелке Шарлотты осталась приличная кучка дикого риса под соусом — как и после всякой трапезы. Такая уж привычка.

— Я могу прямо сейчас упаковать чемоданы, — заявила она с пьяной решительностью. — Уже несколько месяцев я чувствую, что созрела для отпуска. Однако у моего любезного муженька слишком много работы. Не может освободить себе даже одну жалкую неделю.

На весенние каникулы они даже заказали отель в Тоскане на восемь дней, но Йон отменил заказ через несколько дней после своего дня рождения.

— Ты могла поехать и одна, — возразил он. — Или с кем-то из подруг. Ведь я много раз предлагал тебе такой вариант.

— Но я хочу поехать туда вместе с тобой. — Она набирала вино в рот и гоняла его языком, смаковала, втягивала воздух, и лишь потом глотала. Противная манера, которую она переняла у Роберта.

— Мы уже сотню раз обсуждали эту тему, Шарлотта. Извини, Роберт. Так вы что, отказываетесь от эспрессо?

— Нет-нет, я не отказываюсь, — крикнул вслед ему Роберт. — Пожалуйста, двойной. И воды.

Йон нарочно долго возился с кофе. После его отказа от поездки в Тоскану Шарлотта обиженно молчала целую неделю. И теперь ему вовсе не хотелось еще раз вытаскивать на свет полузабытую историю. Если повезет, Роберт успеет за это время отвлечь ее и перевести разговор на другую тему.

Его расчет не оправдался. Когда Йон вернулся в столовую, они по-прежнему вспоминали Оранж. До сих пор Шарлотта планировала отправиться на летние каникулы в Шотландию, и вот теперь переметнулась на Южную Францию. Она уговаривала Роберта, чтобы он поехал вместе с ними.

— Правда, там будет ужасная жара, — признала она и взяла с подноса чашечку эспрессо. — В июле.

Йону захотелось вырвать чашечку из рук жены и вылить содержимое ей на голову. К счастью, в это время зазвонил телефон. Йон получил возможность отвернуться и справиться со своим лицом. Звонила одна из подруг Шарлотты. Он пресек ее попытки разговорить его и после двух-трех скупых фраз протянул трубку жене. Она удалилась с телефоном наверх, в свою комнату. Бокал прихватила с собой, предварительно наполнив его почти до краев.

Роберт закурил первую сигарету — он курил только вечером после ужина.

— У вас что, очередной кризис?

— Как ты догадался?

Роберт был лучшим его другом, по сути, единственным — все остальные были не больше чем добрыми знакомыми или коллегами. Но даже ему Йон не мог сейчас довериться. Что понимал в любви мужик, за плечами которого три распавшихся брака? Кроме того, Роберт знал Шарлотту почти столько же, сколько Йона, и всегда хорошо к ней относился. Они были как брат с сестрой. Из солидарности со слабейшей стороной он автоматически встанет на ее защиту.

Роберт затянулся и выпустил из губ аккуратное колечко дыма.

— Ну-ну, — заметил он. — Я бы сказал, настроение у тебя паршивое.

Паршивым был весь их брак, причем уже давно. И сейчас Йону показалась абсурдной сама мысль о том, что ему придется прожить с Шарлоттой остаток жизни. Особенно его раздражало, что она без всякого стеснения рассказывала Роберту об интимных деталях семейной жизни, особенно, будучи в подпитии. Роберт получал подробную информацию даже о любовных интрижках Йона. По крайней мере, о тех, про которые она знала.

— Опять она нажаловалась тебе?

— Я не нуждаюсь в этом, — возразил Роберт. — Ведь у меня есть глаза. И уши. Что случилось?

— Ничего. Киряет она слишком много. Но это давно не новость.

— А у тебя? Неприятности в школе? Или опять…

— Перестань, — буркнул Йон. — У меня позади напряженная неделя, я устал, вот и все. Может, опять посмотрим Гаральда Шмидта?

Они откупорили новую бутылочку и уселись перед телевизором. Шоу уже началось, Шмидт с плеймобил-человечками изображал историю Эдипа. Контраст между серьезной манерой повествования и пестрыми фигурками действующих лиц получился забавный, и оба приятеля хохотали от души.

Через десять минут к ним спустилась Шарлотта. Сначала она недовольно поморщилась: эта передача ей не нравилась, но вскоре тоже начала смеяться при виде леопарда, представлявшего сфинкса. Она села перед Йоном на низенькую восточную скамеечку и прислонилась спиной к его ногам. Он смотрел на ее голову. Ей требовалось срочно пойти в парикмахерскую — коротко стриженные светлые волосы тронула седина. Тяжесть ее тела была ему неприятна, но он терпел. Ведь в последний раз.

5

В субботу он проснулся без будильника в половине седьмого. Его внутренние часы функционировали с точностью до минуты. Полежал еще немного, глядя на нежную дымку облаков на небе, видневшуюся в открытом окне. В голых ветвях свистели птицы. День будет прекрасный.

Он надел спортивный костюм и кроссовки и сделал свой обычный круг по Ниндорфскому парку. Эти места он знал как свои пять пальцев, много лет бегал тут почти ежедневно, часто без тропинки, никогда не сокращая дистанцию — ему даже в голову такое не приходило. Когда-то это был регулярный, ухоженный парк, еще сохранялись остатки прежней планировки — лужайки, пруды и аллеи. В основном здесь росли старые дубы, листья на них распускались позже всего. Когда дубы покрывались зеленой листвой, наступало лето.

В березовом перелеске на берегу Коллау через дорожку пропрыгала черная жаба, прямо перед его носом. Шарлотта не испытывала отвращения к этим земноводным, брала их в руки. Его всегда это удивляло. В их первое лето в Ниндорфе они часто гуляли тут вместе. Тогда она еще училась на педагога, но он уже догадывался, что она послушается родительских наставлений и пойдет в садовники. Он долго пытался ее отговорить, ему всегда казалось, что из нее получится превосходная учительница начальных классов — в конце концов, ведь она сама поставила себе такую цель. Когда они познакомились, она жила в ветхой халупе на Амандаштрассе, в заднем флигеле дома, селиться в котором власти давно запретили из-за угрозы обрушения — лестница с железными подпорками, крохотная кухня без отопления. Шарлотта прямо-таки бурлила от избытка энергии, окрыленная намерением построить жизнь иначе, чем ее мелкобуржуазные родители. Йона подкупил ее боевой дух. Особенно ему понравилось, что она отказалась превращать их свадьбу в акт государственного значения — они просто зашли в мэрию, а потом вместе со свидетелями, Робертом и Аннеми, отправились в Овельгённе есть рыбу. Стариков Пустовка поставили перед свершившимся фактом лишь через несколько дней. Спустя год старик приобрел дом на улице Бансграбен, и революционный дух Шарлотты исчез в считанные месяцы.

Возле домиков, окружавших игровую площадку «Веселые приключения», вчера кто-то пировал: на кострище валялись обугленные куски дерева, пивные банки из жести, там же кроссовка с торчащей из нее сигаретной пачкой. Прежде он иногда убирал оставленное безобразие, относил мусор в контейнер, но давно уже не испытывал подобных порывов. Хватит с него и того, что ему приходится следить за порядком в гимназии. Хотя и там он, как правило, спокойно наблюдал за свинством школьников. Пускай волнуются другие коллеги — ему наплевать на все.

Когда он добежал до дикой части парка, взошло солнце. Возле кормушки стояли бок о бок две серны. Йон тут же припомнил длинные ноги Юлии, нежную кожу на внутренней стороне ее ляжек. Большой, чувственный рот.

Da mi basia mille, deinde centum, Dein mille altera, dein secunda centum, deinde usque altera mille, deinde centum[7]

В ритме шагов он бормотал стихи Катулла. Вновь и вновь, будто ошалевший от половых гормонов мальчишка. Замолчал лишь возле Ниндорфской церкви, когда навстречу ему вышли две женщины с собаками.

В начале девятого он снова вернулся на Бансграбен. Побрился и встал под душ. Вытираясь, вспомнил, что забыл накануне позвонить фрау Фосс. Ладно, ничего, он позвонит ей чуть позже, часов в одиннадцать. Сомнительно, что Тимо рано встает в выходные.

Он натянул джинсы и черный пуловер, спустился на кухню и приготовил себе кофе. Иногда в выходные он приносил Шарлотте по утрам чай в постель, но сегодня лучше от этого воздержаться. Вчера они поздно легли, и ей надо выспаться перед предстоящим тяжелым разговором. И вообще, ему не хотелось входить в ее спальню.

Он просмотрел заголовки в газете «Гамбургер Абендблатт», вытащил чистые тарелки, бокалы и все прочее из посудомоечной машины и вынес стеклянную тару — пять винных бутылок и одну, выпитую до последней капли, из-под джина (ее он обнаружил на полке за банкой кофе). Несгораемая металлическая дверь между задним тамбуром дома и гаражом скрипела и тяжело открывалась, уже несколько месяцев он собирался смазать петли на всех окнах и дверях, но теперь уже никогда больше не сделает этого. Он вынул из машины компакт-диски с записями Гернхардта; если Шарлотта отправится за покупками, он перепишет их для Юлии.

Он как раз клал диски на столик красного дерева, когда она спустилась вниз по лестнице, босая, в махровом халате.

— Ты куда-нибудь собрался?

— Привет! Нет. С чего ты решила?

— У тебя такой вид. Хм, новый пуловер?

Он увидел его неделю назад, когда заглянул на Юнгфернштиг, в знакомый магазин, хотя, вообще-то, намеревался купить лишь пару маек. Мягкая черная шерсть напомнила ему пуловер Юлии, в котором она пришла в гимназию в первый день. Не долго думая, он купил его, несмотря на немыслимую цену — почти пятьсот евро.

— Разве ты его до сих пор не видела?

Она покачала головой и пощупала рукав.

— Кашемир?

— Да. Как тебе спалось? — Ее прикосновение было ему неприятно.

Она зашлепала следом за ним на кухню, рухнула на стул, качнулась пару раз и зевнула.

— Маловато. Будь так любезен, завари мне чаю. Как тебе удается выглядеть таким бодрым? — Ее лицо опухло, волосы торчали в разные стороны.

— Я уже пробежал свою дистанцию, — ответил он и включил электрический чайник.

— Ну, ты железный… после такой ночи… Я просто не понимаю… Лично я чувствую себя так, будто меня переехал автобус. — Она вытащила из нагрудного кармана пижамы бумажный носовой платок, и теперь терзала его, расправляла, отыскивая неиспользованное место, и наконец сунула в него нос.

Йон содрогнулся от отвращения, отвел взгляд в сторону и поставил перед ней чашку.

— Ты пойдешь за покупками?

Она опять затолкала промокший насквозь комочек в нагрудный карман.

— Попозже. После обеда мне обязательно нужно съездить на работу и разобраться с некоторыми бумагами. Может, у тебя найдется время и ты меня отвезешь? Кстати, симпатичный пуловер.

Сейчас она определенно улыбалась, но он на нее не смотрел.

— Лучше прогуляйся пешочком, — посоветовал он, — погода сегодня хорошая. Немножко размяться тебе полезно.

Вода закипела. Он заварил чай.

— Ну, знаешь ли, я и так целую неделю вкалываю на работе, — возразила она, — и хочу в выходные отдохнуть. Размяться я смогу и попозже — займусь спортом.

Йон в изумлении уставился на нее. Шарлотта и спорт?

— Сегодня утром ты выглядишь очень аппетитно, — заявила она. — Пока мы с тобой окончательно не забыли, как это делается… Я имею в виду, как мы с тобой того…

Когда до него дошел смысл ее слов, ему стало просто нехорошо. Впрочем, он давно ждал, что она заговорит об этом рано или поздно. Но в таком стиле она никогда еще не выражалась. Он подошел с чайником к столу и налил ей чаю.

— Мне нужно срочно поработать за письменным столом, — пробормотал он. В последний раз они занимались любовью где-то в январе, во всяком случае, задолго до дня его рождения. До появления Юлии.

— Для этого у тебя еще впереди целый день, — отмахнулась она. — И завтрашний тоже. Прежде ты никогда так много не торчал за столом.

Он вернулся к мойке, открыл нижнюю дверцу, вытащил мешок с мусором из гнезда и завязал верх.

— Честно говоря, мне сейчас не хочется, — пробормотал он.

— Ну конечно. Иного я от тебя и не ожидала. — Она протянула руку к сахарнице. — Скажи, пожалуйста, теперь так будет продолжаться и дальше?

— Ты о чем?

— Сам прекрасно знаешь, — буркнула она. — Впрочем, к твоей… воздержанности я уже привыкла. Но ледяная холодность в последние месяцы — что-то новенькое. Что случилось?

Молча, крепко стиснув в руке мешок, он наблюдал, как она кладет в чашку три ложечки сахара. Как неряшливо размешивает, как чай выплескивается через край. Как она зацепила ногой стул, подтянула его поближе к себе и водрузила на него ноги. Когда-то он, любовно подтрунивая над ней, называл их «садовые жерди». Целовал каждый пальчик по отдельности. Tempora mutantur.[8]

— Так ответь же мне, черт побери!

Он отметил умоляющие нотки в ее голосе. Пожалуй, сейчас легче всего приступить к объяснению, именно сейчас. Оно назрело. Достаточно лишь выговорить решающую фразу. Но ему не хотелось швырять ей в лицо горькую правду, пока она сидит перед ним вот так, неодетая.

— Я вынесу мусор, — буркнул он.

Она схватила его за штанину.

— Нет, сначала скажи мне, в чем дело. То же, что и всегда, как я понимаю? Угадала? Снова взялся за старое?

Он вырвался из ее рук.

— Перестань!

— И это все, что ты мне можешь сказать?

— В данный момент — да. Давай поговорим, когда ты придешь в себя и начнешь соображать. — Он тут же пожалел о сказанном. Конечно, она обиделась. Теперь разозлится, станет агрессивной. Лучше дать ей время успокоиться.

— Я не пьяная, если ты это имеешь в виду, — заявила она. — Черт побери, ведь еще утро, и я пью этот паршивый чай. Не надо делать из меня алкоголичку, которая уже ничего не соображает.

С мешком для мусора в руке он вышел в прихожую. Когда распахнул входную дверь, в нее с возмущенным мяуканьем ворвался Колумбус. Его шерстка была влажной — вечером они забыли впустить его в дом. Йон проводил взглядом кота, а тот вбежал в кухню, на секунду завернул к своей мисочке и прыгнул на колени к Шарлотте. Она прижала его к себе и громко, чтобы ее услыхал Йон, засюсюкала:

— Ну, иди ко мне, сокровище мое, иди к своей мамочке!

Йона едва не стошнило.

Он сел за письменный стол и стал проверять тетради восьмого «б». Потом выписал слова для теста, который намеревался дать в понедельник. Хлопнула дверь спальни Шарлотты, — вероятно, она снова завалилась спать. В половине одиннадцатого она прошествовала в ванную. Через полчаса — он уже готовился к уроку немецкого — постучала в его дверь.

— Йон? Я ушла за покупками. Пока.

Голос звучал ровно и приветливо. Казалось, утренняя сцена, разыгравшаяся на кухне, уже забыта.

В начале первого она вернулась. Он стоял у окна кабинета и листал «De brevitate vitae»[9] Сенеки, отыскивая подходящее место для очередной контрольной работы на своем факультативе. По упаковкам, лежавшим в корзинке велосипеда, он заключил, что она побывала в торговом центре «Тибарг». У садовой калитки она задержалась поболтать с Вереной Глиссман. Увидев, что они уже прощаются, он сунул в портфель оба диска, переписанные для Юлии.

Книги и материалы, которые ему понадобятся на ближайшие дни, он сложил на столе, с тем чтобы потом перенести их в машину. В его спальне стоял упакованный чемодан с бельем и одеждой, — их будет достаточно на пару недель. К этому времени Шарлотта более или менее успокоится, и тогда он заберет все остальное. Для начала же снимет комнату в отеле или пансионе.

Внизу на столике красного дерева брякнули ключи.

— Я вернулась. — Тон у нее был бодрый.

Когда он спустился вниз, она, еще в куртке, выгружала из пакетов покупки.

— Ты долго ездила, — пробормотал он. — Все в порядке?

— Да, все нормально, — ответила она. — Я купила говяжье филе. Подумала, не приготовить ли нам мясное фондю. Если ты прямо сейчас свозишь меня на работу, я вернусь где-нибудь к шести, и в семь мы уже поедим.

Перспектива сидеть с ней вечером перед кастрюлей с фондю, глядя на бурлящий жир, была ему неприятна. Нет, в семь часов он уже будет далеко отсюда, вот только не забыть захватить с собой ноутбук и принтер. Да еще спортивные принадлежности, ракетки для сквоша и тенниса. Интересно, поместится ли все это в багажнике «ауди»?

— Мне надо поговорить с тобой, — непослушными губами произнес он.

— Давай вечером, а? За фондю.

— Нет, прямо сейчас. Дело важное. — Он взялся за ее куртку, чтобы помочь снять. — Пойдем, я повешу тебя. — Такая формулировка сохранилась от их лучших времен, они позаимствовали ее у Роберта. «Вешайтесь и устраивайтесь поудобней», — говорил он неизменно, когда они, еще молодожены, запыхавшись, одолевали пять лестничных маршей до его комнатушки под самой крышей в Оттенсене, счастливые оттого, что сбежали — хотя бы на вечер — от родителей Шарлотты.

Она резко рванулась из его рук, сама стащила с себя куртку и швырнула на стул.

— Так! Давай решим этот вопрос. Как ее имя? Сколько ей лет? Максимум под сорок? Угадала?

— Ты затеяла викторину?

— Ага! Значит, еще моложе. Так ты из-за нее отказался ехать со мной на юг? — Она подошла к буфету и достала стакан. Отпихнула ногой подвернувшийся пакет с продуктами. Ярко-оранжевый апельсин бесшумно покатился под стол. Бутылка чинзано, которую она вытащила из холодильника, вероятно, тоже была только что куплена. Шарлотта наполнила стакан до краев; пальцы ее дрожали.

— Я влюбился, — сообщил он. — Неожиданно для себя. Я не хотел этого. Так уж получилось…

— Кажется, я уже слышала подобную фразу. — Из уголка ее рта выбежала капля и повисла на подбородке. Шарлотта машинально смахнула ее. — Догадываюсь, что речь идет об учительнице из вашей гимназии. Я ее знаю?

Нет уж, не дождешься! Имени Юлии он не выдаст ни за что. От Шарлотты жди чего угодно. Может устроить сцену, даже в школе, перед коллегами. К Сюзанне она, помнится, приперлась на работу.

— Нет, — сухо отрезал он.

— Значит, новенькая. На этот раз тебя пронзила в школе бо-ольшу-у-щая стрела Амура. — Она опрокинула в себя жидкость из бокала и налила новую порцию. — Чего же тебе надо от меня? Развода? Можешь получить!

Дело продвигалось быстрей, чем он предполагал.

— Я сожалею, Шарлотта.

Она заглотнула вторую порцию, подлила снова и вцепилась в стакан обеими руками.

— Да что ты говоришь! Ну? Так, значит, кто она такая?

— Это не имеет абсолютно никакого значения.

— Для меня имеет. Вы с ней трахались и тут, в нашем доме? Пока я горбатилась на работе, чтобы ты мог купить себе новый и красивый пуловер? Ведь это кашемир, да?

За все время их семейной жизни она впервые использовала в качестве орудия нападения тему денег. Оклада Йона, председателя совета школы, хватило бы на безбедное существование семьи из двух человек, но уж никак не на предметы роскоши. Частые поездки, дорогие отели, лучшие рестораны всегда оплачивала Шарлотта, перестройку и расширение дома тоже. На один лишь зимний сад, вероятно, ухнула целое состояние — счет на оплату работ она никогда не показывала. Впрочем, Йон и не интересовался.

— Я понимаю, ты обижена, — сказал Йон. — Но прошу тебя, давай все же говорить другим языком…

— Другим языком? На латыни или как еще прикажешь? Знаешь, кто ты такой? Ничтожный и подлый обманщик! — Она взмахнула рукой и выплеснула ему в лицо содержимое стакана.

Липкая жидкость обожгла ему глаза. Ковыляя вслепую к раковине, он услышал стук ее шагов по ступенькам. Она взбегала наверх.

— Теперь не рассчитывай на мой кошелек! Не дам тебе ни гроша! — кричала она. — И этот дом тоже принадлежит мне, так что убирайся из него!

Именно это я сейчас и сделаю, думал он, умываясь. Потом стащил через голову пуловер, надеясь, что он не испорчен. Майка намокла тоже, придется надеть другую. Вопли и упреки Шарлотты он слушал вполуха. Что зря она тогда, двадцать четыре года назад, не послушалась родителей… Что ей следовало сделать выводы еще при первых его изменах… Что Йон лживый подлец… Что теперь она скорее треснет, чем захочет с ним е…ся…

Лишь в моменты наивысшей страсти, давным-давно, слышал он от Шарлотты это слово. Значит, три стакана чинзано подействовали быстро. Он слышал, как она металась из комнаты в комнату. Хлопали двери, что-то падало на пол. Как показывал прежний опыт, буря будет недолгой. Шарлотта бушевала добрых полчаса, когда узнала про его связь с Эвелин, а потом зарыдала и сдалась. Примирение произошло привычным чередом. Сегодня ситуация иная. Ему требовалось не примирение, а деловое обсуждение ситуации, чтобы после этого уехать, как можно скорей. Им даже не придется делить их совместно нажитое имущество — он откажется от всего, кроме кое-каких личных вещей.

На лестнице валялись книги и бумаги. Листок со словами для контрольной был разорван в клочья. Не повезло и мобильнику — корпус раскололся, нижняя крышка отлетела в сторону.

— Ты совсем спятила! — воскликнул он и бросился наверх. Чуть не поскользнулся на любимом издании «Леонса и Лены», но вовремя схватился за перила.

В коридоре второго этажа царил хаос. Шарлотта вышвырнула из кабинета все, что лежало на письменном столе. Когда Йон добрался до верхней ступеньки, в лицо ему полетел принтер. Йон машинально втянул голову. Аппарат ударился о стенку и упал на дощатый пол. В коридорной обшивке появилась безобразная дыра. А в руках жены был уже ноутбук, она подарила его Йону совсем недавно, на прошлое Рождество.

— Прекрати! — закричал Йон. — Что ты делаешь?

— Сам видишь. У меня нет от тебя секретов. Не то что у некоторых. — С этими словами она бросила ноутбук под ноги. Брызнули осколки пластмассы.

Йон схватил ее за руки.

— Опомнись, черт побери! Совсем мозги пропила!

— Еще никогда я не соображала так ясно, как сейчас. — Она навалилась на него с налившимися кровью глазами. — Я многое прощала тебе, постоянно прощала, сотни тысяч раз. Твои непрерывные измены. То, что ты никогда не давал себе труда как-нибудь мало-мальски ладить с моими родителями. Что школа всегда была тебе важней, чем я. Тебя никогда не интересовали мои дела, моя работа…

Такими упреками он за долгую семейную жизнь был сыт по горло.

— Хватит, перестань, — буркнул он и разжал руки.

— Ведь мы собирались вместе встретить старость. А теперь ты неожиданно решил развестись. — Она закрыла лицо руками и рухнула на софу.

Буря затихала.

— Мы ведь всегда мирились, что бы ни было, — сказала Шарлотта. — Даже после твоей Эвелин. И Сюзанны, и всех прочих, как их там звали. Нам все-таки было хорошо вдвоем. Ты забыл все, забыл?

Он обвел глазами последствия бури, разгромленный кабинет. Портфель валялся под окном, а его содержимое разлетелось по всей комнате, в том числе и переписанные для Юлии диски — у них разбились футляры. Жена смела с полки все книги и даже сорвала со стены его орла, гравюру Базелица. Хорошо еще, что пощадила «Земляничный этюд». Иначе тут вообще не осталось бы ничего целого. Не считая бутылки чинзано — она стояла на подоконнике, и уровень вина сильно понизился по сравнению с тем, что был в кухне.

— Я очень долго был счастлив с тобой, — сказал он. — Я говорю это искренне. — Он не кривил душой. Пожалуй, его слова относились к первым десяти годам. Но потом супружеская жизнь постепенно превратилась в пресную и скучную привычку.

— Но как могло все пройти? — Она неожиданно всхлипнула, это прозвучало словно излишне громкий глоток.

Не успел он обдумать подходящий ответ, как она заговорила сама:

— Не трудись, я и сама знаю, что ты мне ответишь. Тебе снова потребовалось что-то новое, с перчиком. Сколько ей лет?

Не дождется! Никогда он не признается ей, что между ним и Юлией девятнадцать лет разницы.

— Неважно.

— Ты сам понимаешь, что это не так. И тебе самому ясно, что долго у вас это не протянется.

— Пускай даже ты права. Мне безразлично. Шарлотта, это не причуда, не мимолетное увлечение. Я просто не в силах поступить иначе.

— Три недоказанных утверждения, — выговорила она заплетающимся языком и поднялась с места. — Бла-бла-бла. — Неуверенно подошла к окну и взяла бутылку за горлышко.

— Перестань пить, — сказал он.

— Не твое дело! Тебя это не касается. — Не удостоив его взглядом, она преувеличенно небрежной походкой направилась к двери, растопырив руки, обогнула ящики с инструментами, перешагнула через разбитый ноутбук. При этом бутылка в ее руке сохраняла строго вертикальное положение.

— Когда ты уедешь?

— Прямо сегодня.

— К твоей новой?

— Нет, в отель. — Ему просто не верилось, что вся драма позади. — Шарлотта, мне в самом деле очень жаль. Но ведь такое могло случиться и с тобой.

Она остановилась в дверном проеме, спиной к нему.

— А со мной это уже случилось. — Она отшвырнула ногой ежедневник. — Неужели ты думаешь, у меня тоже не было романов? Именно поэтому я и прощала тебя. — Она резко обернулась и посмотрела ему в глаза. — Например, с Робертом.

— Это неправда.

Уже скрывшись за дверью, она выкрикнула:

— Не веришь, спроси его сам.

Пытаясь представить себе Шарлотту и Роберта, голых, трахающихся, он услышал, как она пробормотала:

— Дерьмо такое.

Потом последовал глухой стук, шум падающих вниз вещей, звон скатившейся бутылки, испуганный вопль и тяжелый удар. И все затихло.

6

Через три секунды он уже был внизу. Она лежала на кафельном полу в странной, скорбной позе. Левая рука с обручальным кольцом почти касалась томика Сенеки, задержавшегося на третьей ступеньке. Другая рука пряталась под скрючившимся телом. Ноги согнуты в коленях, как будто Шарлотта только что сидела на корточках да так и упала. Голова вывернута в сторону, лоб касался пола. Из открытого рта свисала нитка слюны, оборвавшейся, когда Йон попытался придать голове жены более удобное положение.

— Шарлотта! Шарлотта, ты слышишь меня? — Он прижал пальцы к ее шее, но не нащупал пульса. Выпрямившись, он замер, не зная, как следует поступить.

Телефон. Нужно позвонить куда-нибудь! Врачу Шарлотты звонить сейчас бесполезно, нужно вызвать «неотложку». На базе трубки не оказалось. Йон лихорадочно прикинул, где Шарлотта могла оставить ее вчера вечером, после болтовни с подругой. Скорей всего наверху, в спальне. Чтобы шагнуть на лестницу, пришлось переступить через жену; при этом ее рука с обручальным кольцом соскользнула на вторую ступеньку. Йон нагнулся и дотронулся до Шарлотты.

— Сейчас я вернусь. Вот только вызову врача. — Выпрямляясь, он уловил краем глаза движение за окном, возле входной двери, чью-то тень. На мгновение он остановился, ничего не понимая. Кто там, неужели врач? Может, он уже вызвал врача и не помнит об этом из-за шока? Он подбежал к двери и распахнул ее.

— Здрасьте, — буркнул Тимо Фосс и протянул Йону листок бумаги формата А-4, скорей красный, чем черный. Пресловутая работа по латыни. — Я вот, хочу сдать, — сообщил он. Его уши закрывали наушники си-ди плеера.

— У тебя мобильный с собой?

— А что?

— Несчастный случай. Набери «сто десять», быстрей. — Йон оставил его и бросился назад, к Шарлотте. Он не понял, шевелилась ли она за это время. — Врач сейчас приедет. Все будет хорошо, — шепнул он. За его спиной раздался легкий шорох кнопок мобильного телефона.

— Что я должен сообщить? — осведомился Тимо.

— Она упала, — ответил Йон. — Вниз с лестницы, ты же сам видишь. Да спроси их, что мне нужно делать в первую очередь, как ей помочь. Нет, дай-ка я сам поговорю. — Он нетерпеливо протянул руку за трубкой.

Тимо сначала положил свою работу по латыни на столик красного дерева рядом с газетой «Гамбургер Абендблатт», потом протянул Йону мобильный телефон.

В полиции пообещали немедленно прислать врача. До его приезда Йону велели ни в коем случае не шевелить пострадавшую. Если поврежден позвоночник, любое неправильное движение может оказаться роковым.

Тимо сунул мобильник в чехол, не отрывая глаз от Шарлотты.

— Ну… значит… я пошел… — пробормотал он.

Что хуже — остаться наедине с Шарлоттой или находиться в обществе этого паршивца?

— Ты можешь побыть здесь еще немного? — попросил он. — Пока не приедет врач?

— Если хотите.

Надо же так случиться, что из всех школьников свидетелем катастрофы стал именно этот мальчишка! Уже давно он возглавлял список самых отпетых негодяев, который мысленно вел Йон. Его всегда раздражала наглость парня и его демонстративное равнодушие к латыни. По всем прочим предметам у него была посредственная успеваемость, но по его предмету почти всегда «плохо», а в седьмом классе даже «очень плохо», из-за чего он и остался тогда на второй год. Но после этого так ничему и не научился — при словарных опросах, с которых Йон начинал каждый свой урок, Тимо практически никогда не знал ни одного слова. И даже не давал себе труда выслушать подсказки, которые шептал его закадычный дружок Лука делла Мура. Обычно он просто лениво глядел на Йона и пожимал плечами. Йон мстил ему, спрашивая чаще других.

Тимо молча обвел глазами лестницу, усеянную книгами и бумагами. У него были яркие темные глаза и светлые волосы, их он унаследовал от матери. Как-то Шарлотта заявила, что фрау Фосс точно не настоящая блондинка, что такой цвет волос никак не возможен при темно-карих глазах. Типичное для нее замечание, она подсознательно не доверяла ни одной привлекательной женщине. Вероятно, в самом деле жила в постоянном страхе, что он изменяет ей. Неужели не понимала, что как раз ее опасения и неуверенность в себе и влекут его к другим? К Эвелин и всем остальным?

Тимо задумчиво прикусил нижнюю губу; его взгляд остановился на разбитом мобильнике Йона.

— У моей жены тут случился нервный срыв, — пробормотал Йон. — Как видишь, она даже повыбрасывала вещи из моего кабинета. При этом споткнулась. Стала спускаться вниз и запнулась о какой-то из тех предметов, которые сама же и выбросила. — Он посмотрел на часы. — Где же этот чертов врач?

Оставив мальчишку у двери, он нервно прошел в кухню, снова пересек прихожую, нырнул в гостиную. Выглянул в сад. Буквально в последние теплые дни расцвели подснежники и белоцветники, белый ковер протянулся вдоль живой изгороди до плодовых деревьев, голые ветви которых четким узором вырисовывались на сияющей голубизне неба. Допустим, Шарлотта повредила позвоночник и останется парализованной до конца дней. Не сможет жить без чужой помощи, будет прикована к инвалидному креслу. Не сможет говорить, самостоятельно есть или контролировать свой кишечник.

В таком случае он не имеет права ее оставить. Но, может, ее травмы не настолько серьезны; может, ему повезет и она скоро поправится. Тогда он получит возможность уйти от нее. Не сразу, конечно, а через некоторое время.

— Вроде, приехали. — Голос Тимо вырвал его из раздумий. — Сейчас я приведу их сюда.

Йон дождался, когда Тимо вышел, шагнул к лестнице и, не отводя взгляда от головы жены, поднял со ступеньки распахнутого Сенеку с помятыми страницами. Не обязательно, чтобы приехавшие увидели рядом с Шарлоттой книгу с латинским названием.

— Шарлотта? — прошептал он.

Она не пошевелилась.

Он отнес книгу в зимний сад. Его взгляд упал на раскрывшуюся при падении страницу. «Exigua pars est vitae quae vivimus. Ceterum quidem omne spatium non vitae sed tempus est. — Лишь малую часть жизни мы действительно живем. Все остальное — не жизнь, а просто время».

Как точно эти слова описывают его ситуацию! До сих пор в его жизни было лишь время, чистое, бесполезное время. Только с третьего февраля началась его собственная жизнь. С Юлией. В день его рождения.

Когда он услыхал, как врач пробормотал «перелом основания черепа», а один из полицейских сказал вполголоса «значит, экзитус», в его сознании зашевелились основные формы глагола «exire» — «exeo, exii, exitum», не далее как вчера он устраивал опрос по ним в восьмом «б». В глаза лезли абсолютно второстепенные мелочи: белые резиновые перчатки врача, обтрепанный край его куртки, пузырьки герпеса на верхней губе одного из санитаров, шарнир складных носилок, которые санитары разложили возле столика красного дерева.

Врач, мужчина за сорок с необычайно тихим голосом, рыжими волосами, собранными в хвост, и бесчисленными веснушками на бледном лице, пошептался с полицейским, крупным и широкоплечим, с короткими седыми волосами, в роговых очках. По приезде он представился как старший лейтенант Шталь. Крутя в руках форменную фуражку, он подошел к Йону:

— Господин Эверманн? Приношу мои соболезнования. Я сообщу коллегам из «крипо».

— Из криминальной полиции? — удивился Йон. — Зачем?

— Таковы правила в случаях с летальным исходом, — ответил Шталь. — Но мы в любом случае останемся с вами до прибытия коллег.

Санитары опять сложили носилки и вынесли их из дома. Врач закрыл свою сумку и протянул руку Йону.

— Может, вам что-нибудь оставить? — еле слышно осведомился он. — Успокоительное?

Йон помотал головой. С порога он наблюдал, как врач сел в машину, как санитары засунули в нее носилки и захлопнули дверцы. Как уезжала машина с выключенной синей мигалкой и сиреной. Торопиться было уже некуда.

Когда он уже закрывал входную дверь, к нему подошел Тимо.

— Мне, честное слово, жалко, что так получилось с вашей женой, — пробормотал он и бросил взгляд на кухню, где за столом сидели двое полицейских и заполняли какие-то бумаги. — Эти типы меня выспрашивали, что я тут застал. Я ответил, что ничего не видел. Так ведь оно и есть. Когда я пришел, она уже лежала там. — Он нагнулся к Колумбусу, который терся о его ноги, и погладил рыжую шерстку. — Могу я вам еще чем-нибудь помочь?

— Нет, — ответил Йон. — Спасибо тебе.

— Все нормально. — Казалось, он хотел добавить что-то еще, но лишь поднял на мгновение руку и вышел из дома. Комиссар криминальной полиции Маттисен, корпулентный мужчина одних лет с Йоном, выразил соболезнования. Со стороны его напарницы, веретенообразной особы с лицом мыши-землеройки, — свое имя она прошепелявила невнятно, — ничего подобного не последовало. Полицейские устроились в зимнем саду. Землеройка забралась на любимый стул Шарлотты и приступила к ведению протокола. Делала она это левой рукой. Йону пришлось еще раз описать, как все произошло.

— Врач констатировал, что ваша супруга находилась в состоянии алкогольного опьянения, — сказал Маттисен.

— Это правда.

— Она была алкоголичкой?

Йон выдержал приличную паузу, потом сказал:

— Я не знаю ваших критериев. Во всяком случае, она пила каждый день. Как многие в этой стране.

Землеройка подняла глаза от своего блокнота. По ее лицу Йон понял, что она винит его в пьянстве Шарлотты. Он твердо выдержал ее взгляд.

— Сегодня она начала пить особенно рано, — продолжал он. — Чинзано. Бутылка, должно быть, валяется где-то в прихожей. Жена держала ее в руке, когда…

Маттисен встал.

— Тогда покажите нам, где именно она споткнулась. Сможете?

— Только сначала я помыл бы руки, — ответил Йон.

Он воспользовался гостевым туалетом, чтобы не проходить мимо Шарлотты. Пристально всмотрелся в свое отражение в зеркале. Выглядел он как обычно.

Когда он вышел из туалета, полицейские уже перешли в холл. Нагнувшись над Шарлоттой, комиссар вполголоса переговаривался с Землеройкой. «Признаков нет». Больше Йон ничего не сумел различить. Гуськом они поднялись мимо Шарлотты наверх. Первым Маттисен, за ним Йон. Землеройка замыкала цепочку. Йон спиной ощущал ее неодобрительные взгляды.

При виде разгромленного кабинета широкая физиономия Маттисена скривилась, и он пробормотал:

— С ума сойти можно.

— Из-за чего вы ссорились? — спросила Землеройка; она сказала «шшорилишь». Впервые она обратилась непосредственно к Йону; ее голос звучал как у капризного ребенка.

— Она возмущалась, что я слишком много работаю.

— Вы учитель?

Она давно уже это знала, и вот — нате!

— Немецкий и латынь. В гимназии «Вильгельм Буш».

— В наши дни тоже нелегкая работа, это точно, — вежливо отозвался Маттисен, с ударением на «тоже». — Когда я думаю о своих внуках… Значит, вполне обычный семейный скандал?

— Но отчего же шражу такой шкандал? — не унималась Землеройка. Типичная подчиненная, стремящаяся добиться похвал от шефа.

— Вы замужем? — поинтересовался Йон.

— Такие вопрошы не входят в шферу вашей компетенции, — немедленно парировала она.

— Если б вы были замужем, вы могли бы, вероятно, себе представить, что после двадцати четырех лет семейной жизни бывают вещи, вызывающие неадекватный взрыв эмоций, — ледяным тоном возразил он.

Землеройка скривила узкую мордочку и отвернулась.

— Так-так, алкоголь. — Маттисен с сожалением покосился на разбитый ноутбук. — Именно бабы, как начнут, так уж хлещут, что твой сапожник. Прошу прощения, но, поверьте мне, мы видим такое регулярно, прямо ужас охватывает. Причем изо дня в день, изо дня в день.

Спускаясь вниз, он рассказал, что сейчас в Гамбурге творится невесть что, трехлетняя девочка утонула в канале, на пенсионерку набросилась собака бойцовой породы, из тех, что в Германии запрещены, пожилая супружеская пара задохнулась от дыма при скрытом пожаре — горела электропроводка в стене, на Сант-Паули поножовщина с тремя трупами, и так далее. Йону показалось, что Маттисен пытается его утешить.

Через окно гостиной он увидел, как Шарлотту укладывают в цинковый гроб.

— Куда ее теперь? — спросил он.

— В Институт судебной медицины, — сообщил Маттисен. — Мне очень жаль, но без вскрытия тут не обойтись. В таких случаях это обязательная мера.

— Вскрытия? Значит ли это, что вы считаете…

— Мы ничего не считаем, — перебил его Маттисен. — Мы лишь следуем нашим должностным инструкциям. А они предписывают доскональное выяснение того, имелось или нет внешнее воздействие. Так что для волнений нет причины.

Землеройка упрямо поджала губы — она явно придерживалась другого мнения.

— Сколько это продлится? — спросил Йон. — Ведь мне надо позаботиться о формальностях. О похоронах, наконец.

Маттисен надел форменную фуражку.

— Дня два-три на это точно уйдут. Потом вам сообщат. Найдется у вас кто-то, кто теперь сможет к вам приехать? Родные? Друзья? Вам не стоит оставаться тут в одиночестве.

— Ничего, я как-нибудь продержусь, — заверил его Йон. — Благодарю вас.

Полицейские отбыли. Йон остановился у подножия лестницы, где все еще валялись его вещи, и попытался осознать, что будет дальше. Все перевернулось, его мир стал совсем иным, чем еще два часа назад. Шарлотта никогда уже не спустится по этой лестнице, никогда больше не позовет его — «господи-где-же-ты-опять-застрял?». Никогда не швырнет ключи на столик в прихожей. Ему больше не придется с ней скандалить, чтобы навсегда покинуть этот дом. Теперь он свободен, как птица свободен. Что там декламируют гимназисты? «Ха-ха! Хи-хи! Жена откинула коньки!»

7

Десять минут спустя он отыскал в гараже плотный и вместительный пластиковый мешок, один из тех, что валялись там с незапамятных времен. При этом его взгляд упал на бутылки, оставшиеся с предыдущего вечера. Еще и сутки не минули с их пирушки. Нужно сообщить Роберту о несчастье. Впрочем, не сейчас. Сначала он приведет все в порядок и устранит следы разгрома.

Начал он с нижней ступеньки лестницы. Мобильный телефон приказал долго жить, придется купить новый. Словарный тест еще можно восстановить, и Йон тщательно сложил его обрывки. В остальном книги и бумаги не пострадали. Он воспользовался случаем и выбросил в мешок пачку пожелтевших от времени ксерокопий.

Между столбиками лестницы болталась темно-коричневая вязаная кофта; больше года она висела, неношеная, на крючке возле двери кабинета. Йон отшвырнул ее. Шарлотта подарила ему эту кофту, когда ему исполнился пятьдесят один год. Этот цвет ему не шел, к тому же Йон в принципе не любил вязаные кофты, о чем Шарлотта прекрасно знала. Это можно было счесть простой оплошностью, но в действительности здесь присутствовал отчетливый намек на ту роль, в которой она желала бы видеть Йона: роль стареющего, смирного мерина, не помышляющего ни о каких «походах» на сторону. История с Эвелин завершилась всего лишь за несколько месяцев до того. Он хотел было обменять достаточно дорогую вещь, но Шарлотта упрямо твердила, что потеряла кассовый чек.

Он отнес мешок наверх и стал наводить порядок в коридоре. Принтер не подлежал ремонту, равно как и настольная лампа. Затраты на замену разбитых вещей он покроет из страховки, — хорошо бы поскорей провернуть это дело.

Он постоял в дверях кабинета, созерцая хаос и задавая себе вопрос, когда можно будет съехать отсюда, чтобы никому такой поступок не показался кощунственным и поспешным. Этот дом никогда ему не нравился. Его приобрел отец Шарлотты, деспот с кривыми как сарацинская сабля ногами, владелец садового питомника «Пустовка»; купил неожиданно для всех, не поинтересовавшись мнением ни Шарлотты, ни Йона. В майское воскресенье он и его чертова Труди забрали их из тогдашней квартиры в Альтоне, привезли сюда и запихнули в этот дом. «Для моего внука, который, надеюсь, вскоре появится», — заявил он тогда Шарлотте. И добавил, повернувшись к Йону: «С твоим вшивым учительским заработком вы никогда не выберетесь из дерьма». На языке Йона уже вертелся язвительный и гневный ответ, но Шарлотта незаметно сжала его руку, мол, проглоти, не возникай понапрасну, ради меня, ты ведь его знаешь…

Поэтому упрек Шарлотты в том, что он никогда даже не пытался наладить отношения с ее родителями, был, в сущности, несправедлив. Вот и в тот раз он более чем вежливо поблагодарил тестя, хотя был готов придушить его на месте. За те же деньги легко можно было купить дом и покрасивей, более современный и просторный, и — самое главное — в куда более привлекательном районе Гамбурга.

Мастера, нанятые стариком Пустовка, закончили работу; кухня была выложена почему-то лишь наполовину — желто-бурым кафелем. «„Сахара“, — с гордостью пояснила Труди, — вы же любите экзотику». Цвет детских какашек, подумал Йон, а Шарлотта бросила на него очередной предостерегающий взгляд.

Йон рассматривал этот дом как промежуточный вариант, — они поживут в нем до тех пор, пока тесть с тещей не переселятся в мир иной. Он часто обсуждал с Шарлоттой другой, более приятный, дом и не сомневался, что она с ним полностью согласна. Но когда в 1987 году скончалась Труди Пустовка, пережив на два года своего Адольфа, Йон с удивлением обнаружил, что Шарлотта даже слышать не желает о переезде. Аргументы она приводила исключительно сентиментального свойства: боль утраты еще сильна, да к тому же за эти годы появилась привязанность к Бансграбену. Йону ничего не оставалось, как смириться, чтобы не прослыть бессердечным. Ведь жена все-таки вызвала плиточников, чтобы те облицевали кафелем всю кухню целиком, и заказала совершенно новую мебель, плиту и все прочее. Да еще заново отделала его рабочий кабинет. По крайней мере в этой комнате, где Шарлотта почти никогда не появлялась, он стал чувствовать себя комфортно.

Итак, с домом он расстанется без сожаления, не проронив ни слезинки. Как и с памятью о тесте с тещей, двух жадных стариках, не выпускавших Шарлотту из своих когтей. До их собственного дома и садового питомника было лишь пятнадцать минут ходьбы; сначала Труди шлялась к ним каждый день, приходила, как правило, ближе в полудню, открывала дверь собственным ключом и готовила обед, чтобы «дети» хотя бы раз в день набили брюхо горячей пищей. Йона еще в школе начинало мутить при мысли о тещиной стряпне — кусочках жирного мяса в мучной подливке, слишком сладких фруктовых супах, заправленных стекловидными шариками саго, которые подозрительно напоминали глаза кильки…

Впрочем, самое тягостное начиналось после обеда, когда Шарлотта возвращалась в питомник, а он ретировался в свой кабинет. Буквально через пять минут Труди распахивала его дверь: «Хочешь кофе? Нельзя так долго сидеть на одном месте, вредно. В подвале течет кран. Вам надо купить новую пачку стирального порошка».

Ради Шарлотты он долго терпел эти муки. И возроптал, только встав в один прекрасный день на весы и обнаружив, что они показывают на десять кило больше, чем до переселения в подаренный дом. Рассыпаясь в извинениях и приводя с великим трудом придуманные доводы, Шарлотта попросила мать больше не стряпать для них, а также вернуть ключи. Труди дулась целую неделю. Одновременно Йон стал каждый день после школы бегать трусцой по парку, в любую погоду. Так что, по сути, своей нынешней хорошей формой он обязан именно Труди. Теперь он регулярно обыгрывает в теннис и сквош даже Роберта, хотя в школьные годы тот добивался несравненно больших успехов на спортивной площадке.

Он поднял разбитый ноутбук и с удивлением отметил, что в состоянии наводить тут порядок, словно произошла всего лишь мелкая неприятность. То, что Шарлотта умерла, по-видимому, еще не отложилось в его сознании; приходилось то и дело напоминать себе об этом. И когда в дверь позвонили, на мгновение мелькнула мысль: ну вот, опять она забыла свои ключи.

За дверью стояла Верена Глиссман.

— Я как раз возвращалась из торгового центра, — сказала она, — и Лютта мне сообщила, что к вам приезжала «неотложка». Это правда? И полиция?

Йон охотно захлопнул бы перед ее носом дверь, захлопнул без всяких комментариев. Верена слыла самой большой сплетницей на Бансграбене. В январе она потеряла работу в косметическом салоне и с тех самых пор могла посвящать целый день своему единственному хобби — шпионить за всеми ближайшими и дальними соседями. Теперь она до конца своих дней будет досадовать, что смерть Шарлотты случилась в ее отсутствие. Нет, он ни в коем случае не пустит в дом эту болтливую сороку.

— Верное наблюдение, — неопределенно отозвался он.

— Что-то с Шарлоттой? — Ноздри Верены затрепетали, словно у хищного зверя, почуявшего добычу.

— Она умерла.

— Да что ты говоришь! Господи! — Верена всплеснула руками и прижала их к груди, захлопав ресницами, густо покрытыми тушью. — Как же это случилось? Ведь мы разговаривали с ней возле вашей калитки всего пару часов назад…

— Она упала с лестницы. Сломала шею. — Слова так легко слетали с его губ, словно он сообщал: она поехала на выставку, посвященную садоводству. Или: она принимает сейчас ванну и не может выйти. — Смерть наступила мгновенно.

— Это просто кошмар! Почему ты сразу же не пришел к нам?

Сама мысль о том, чтобы искать утешения именно у Верены и ее муженька, показалась Йону настолько нелепой, что он едва не расхохотался. Мании, рыжеволосый крепыш, владел небольшой мастерской, выполнявшей сантехнические работы, — «Газ, вода, дерьмо», как называл ее он сам. Свое свободное время он в основном проводил вне дома, играя на контрабасе в группе «Тараканы». Они лабали старье шестидесятых-семидесятых годов на свадьбах и днях рождения своих знакомых, а иногда и на танцах где-нибудь в сельской местности. К счастью, репетировали они не в подвале у Глиссманов, а в гараже ударника где-то в Брамбеке.

— Йон! Милый! Мне безумно жаль. — Не успел он отшатнуться, как Верена бросилась ему на шею. Она любила преувеличенные выражения чувств.

— Я знаю. Благодарю, — пробормотал он и, выждав для приличия секунду, высвободился из ее рук. Она слишком сильно полила себя знакомыми ему духами, которыми иногда пользовалась и Шарлотта.

— Упала, говоришь? — Она вытаращила глаза так, что они едва не выскочили из орбит. — Отчего же? Она была… того?

— Что «того»?

— Ну, ты ведь понял меня. — Она подмигнула ему, сложила пальцы и щелкнула себя под подбородком. Ее ногти покрывал темно-зеленый лак.

В груди Йона заклокотал гнев.

— Да, — буркнул он. — Хотя тебя это абсолютно не касается.

Казалось, она не заметила его недовольства.

— Ты в трансе, понятно, — заявила она. — Еще бы, такое потрясение! Может, тебе нужна помощь? Я могу что-нибудь для тебя сделать?

— В данный момент я хочу лишь одного: чтобы меня оставили в покое.

— Йон, я понимаю. Но, может, ты поешь чего-нибудь? Хоть немножко? У Манни завтра день рождения, мы готовимся к приему гостей. Принести тебе парочку колбасок? Или куриных окорочков? Ты ведь и сам знаешь, еда и питье связывают между собой душу и тело.

Не соседка, а кладезь всевозможных банальностей!

— Нет, благодарю.

— Не до еды тебе? Слушай, может, нам лучше отменить гостей? Из-за Шарлотты?

— Не выдумывай! Уж она-то точно бы этого не одобрила.

— Ты прав. — Верена изобразила трагическую мину и кивнула. — Хотя, конечно, нам будет не до веселья. Ой, как я расскажу все это Лютте! Она жутко расстроится, просто в обморок упадет!

Йону как-то не верилось, чтобы Лютта, прыщавая тринадцатилетняя девчонка со скобкой на зубах и всегда растрепанной головой, слишком уж горевала по Шарлотте. Ведь она всегда здоровалась с ними небрежным кивком, бубнила что-то невнятное, когда с ней заговаривали, и от нее обычно исходил едкий запах навоза. Единственное, что ее занимало, была Стелла, кобылка-пони, возле которой она проводила все свободное время. В конюшне Ниндорфского парка, как раз там, где пролегал обычный маршрут пробежек Йона.

— Если мне понадобится помощь, я непременно обращусь к вам, — сказал он и слегка прикрыл дверь.

Верена машинально шагнула вперед и взяла его за руку. Через каждый зеленый ноготь тянулась по диагонали серебряная полоса; чтобы соорудить подобную красоту, потребовалась уйма времени.

— Ты обещаешь, да? — спросила она. — Если вдруг почувствуешь себя одиноким? Приходи к нам сегодня вечером. Немножко общения и хорошей музыки не повредят тебе, совсем не повредят.

Его спас звонок телефона. Вдруг это вспомнила про него Юлия? Йон оттеснил Верену от порога, пробормотал извинения и торопливо закрыл дверь. Телефонная трубка, которую он давеча никак не мог отыскать, оказалась на столике красного дерева, рядом с работой Тимо, под газетой «Гамбургер Абендблатт». По-видимому, Шарлотта оставила ее там вечером, а он, не обратив внимания, накрыл сверху газетой. Немного помедлив, он снял трубку. Если звонит Юлия, что он ей скажет? Не прошло и суток с тех пор, как они стояли на коленях перед тяжелым шкафом и глядели в глаза друг другу. Йон снова ощутил упругость ее губ. Ему очень хотелось услышать ее голос, и в то же время говорить с ней он боялся. После седьмого звонка он нажал на кнопку.

— Это я, — сказал Роберт. — Скажи-ка, ты не желаешь сыграть сегодня в сквош? Вчера я забыл спросить тебя об этом.

Йон раскрыл рот, но внезапно ощутил, что его язык словно налит свинцом. Он с трудом сглотнул.

— Алло, ты меня слышишь?

— Да, — прохрипел Йон.

— Ну, так как же? Я еще успею заказать площадку на восемнадцать часов, только нужно решить поскорей. На завтрашний день все уже занято.

Йон присел на краешек красного кресла рядом с котом. Колумбус безмятежно дрых и даже как будто похрапывал.

— Послушай, Роберт, — тихо проговорил Йон и закрыл на мгновение глаза. — Тут произошла одна вещь. — Его нога задела за какой-то предмет, валявшийся под креслом. Он нагнулся.

— Валяй! Рассказывай!

Йон вытащил из-под кресла пустую бутылку и уставился на этикетку с надписью «Чинзано».

— Шарлотта умерла, — сообщил он.

8

Не прошло и тридцати минут, как Роберт был у него — он тотчас же сел за руль. Йону пришлось еще раз рассказать о случившемся. Начал он с возвращения Шарлотты с покупками. Про утреннюю сцену на кухне умолчал.

Роберт молча осмотрел разгромленный кабинет. Перешагнул через кучки бумаг, брошюр, едва не споткнулся о старый ящик с инструментами; Йон отпихнул его ногой в сторону. У окна Роберт остановился, оперся ладонями о подоконник и шумно втянул в себя воздух. Долго смотрел на голые деревья и наконец спросил:

— Из-за чего же вы так поругались?

Его вопрос вызвал в памяти Йона сотрудницу криминальной полиции, ту самую, с острой мордочкой. Из-за чего? Да не из-за чего. Из-за всего.

— Ты ведь сам знаешь, какая она становилась, когда напивалась, — пробормотал он.

Роберт по-прежнему бесстрастно смотрел в окно, ссутулив плечи.

— Она считала, что у тебя опять появилась новая пассия, — сказал он. — Во всяком случае, поделилась со мной подозрениями. В прошлую субботу. Когда ты был в городе.

В прошлую субботу он как раз купил черный пуловер, мечтая о том, как прикоснется к коже Юлии.

— Абсолютная чепуха, — заявил он. — И вообще, почему ты так разговариваешь со мной? Словно я записной бабник.

Десять лет он сохранял верность Шарлотте, без всякого труда. Но постепенно она начала меняться, — быть может, это было связано с переживаниями по поводу собственного бесплодия. Во всяком случае, в ней все сильней и сильней проступали черты ее родителей. У Адольфа Шарлотта переняла командирский тон, у Труди постоянное нытье и жалобы на разнообразные болячки, усталость на работе, погоду и, разумеется, на него: он, де, невнимателен к ней, совсем ее забросил, слишком мало с ней разговаривает, не интересуется ее проблемами. Слишком часто сбегает от нее за письменный стол.

За следующие четырнадцать лет у него было шесть любовниц. Другие мужики гуляют гораздо круче. Вот и Роберта с его тремя браками не назовешь образцом супружеской верности.

— Она это утверждала, а не я, — возразил Роберт. — После твоего последнего загула она жила в постоянной тревоге.

Он имел в виду Эвелин. Та прожужжала Йону все уши, уговаривая его уйти от Шарлотты; поначалу он и в самом деле всерьез подумывал об этом. Но чем больше Эвелин нажимала на него, тем менее привлекательной казалась ему перспектива бросить ради нее привычную и, в сущности, вполне приятную жизнь. Неужели он тогда в самом деле считал, что любит Эвелин? Теперь он с трудом припоминал всю эту историю. После нее была еще Вера; его возбудила ее холодная неприступность: захотелось расколоть тот крепкий орешек. Впрочем, про нее Роберт ничего не мог знать.

— Как ты считаешь, мне потребуется адвокат? — спросил он.

Роберт повернулся к нему с недоуменным видом:

— Зачем? С чего ты взял?

— Потому что к делу подключилась криминальная полиция.

— Думаю, в таких случаях это стандартная процедура, — ответил Роберт, не сводя глаз с Йона.

Его взгляд напомнил ему Шарлотту. Она точно так же смотрела на него в кухне сегодня утром, когда требовала, чтобы он объяснил причину своей холодности.

— Да, полицейские тоже так сказали, — согласился Йон. — Но мне не хочется наделать каких-либо ошибок.

— А что? Неужели тут не все чисто?

— Ты намекаешь, что я мог ее?… Ты совсем спятил? — искренне возмутился Йон. В самом деле, единственное, в чем он мог себя упрекнуть, так это в желании уйти от Шарлотты. Но только он ни за что не признается в этом Роберту.

— Тогда я не понимаю, с какого перепуга тебе нужен адвокат. — Лицо Роберта исказилось. Такой гримасы Йон прежде у него не видел. Это была не усмешка, скорее попытка скрыть слезы.

Йону стало ясно, что Роберт возложит на него вину, — пусть косвенную, — если узнает какие-либо подробности их дневной ссоры. В самом деле, не заговори Йон о разводе, Шарлотта не напилась бы среди бела дня, — причинная связь двух этих фактов была очевидна.

— Ты уже позвонил в похоронное бюро? — поинтересовался Роберт.

— Нет, решил дождаться тебя, — ответил Йон. — В моей голове до сих пор не укладывается, что Шарлотты нет. — Тут он вспомнил, как сидел после звонка Роберта в красном кресле, с котом на коленях, и не сводил глаз с места, куда совсем недавно упала жена. Потом в его мысли вторглась Юлия, как она лежала на синей простыне, как металась ее голова из стороны в сторону. Думать о ней было хорошо, гораздо лучше, чем о Шарлотте. Из этих прекрасных воспоминаний его вырвал звук дверного звонка.

Роберт сел в гостиной за секретер Шарлотты и позвонил в знакомое похоронное бюро, — в прошлом году его владелец, господин Пельхау, занимался погребением его матери. Пельхау изъявил готовность приехать на следующее утро на Бансграбен и обсудить с Йоном все детали и формальности. Кроме того, он обещал связаться с полицией и узнать, когда может состояться церемония похорон. На основе собственного опыта, он предположил, что труп могут выдать в середине следующей недели.

На улице светило солнце, легкий ветерок шевелил голые ветви плодовых деревьев. На яблоне висела кормушка для птиц; минувшей зимой ее так никто и не наполнял крошками и зернами. Йон стоял у окна и слушал вполуха, как Роберт обсуждает подробности траурной церемонии; он был воплощением надежности, и Йон ни на секунду не сомневался, что его друг организует все наилучшим образом.

Йон кивнул ему и пошел наверх. Дверь в спальню Шарлотты была распахнута настежь. Постель не убрана, рядом с подушкой валялся скомканный носовой платок. Значит, она плакала, когда вернулась к себе после их ссоры. Вероятно, уже предчувствовала, что случится дальше? А потом, когда падала с лестницы, — какие мысли мелькали в затуманенном алкоголем мозгу? Вдруг ее последняя мысль была о нем? И жена прокляла его?

Он притворил дверь, прошел в ванную, снял майку и вымылся до пояса. Войдя в свою комнату, постоял у бельевого шкафа и принял решение в пользу черной рубашки.

Снова спустился на кухню и наполнил кошачью миску. Колумбус уже ждал своего обеда. Не похоже, чтобы он тосковал по умершей хозяйке.

Вошел Роберт. Потянулся и потер спину — с юности у него были проблемы с позвоночником, точней, с межпозвоночными дисками.

— Мы должны составить список тех, кого нужно оповестить, — сказал он. — Твоего директора, например. Твою сестру. А еще кузину Шарлотты, как там ее зовут?

— Аннеми, — ответил Йон. — Может, дело это подождет до завтрашнего утра? И пожалуйста, давай обойдемся без Ютты, у меня нет ни малейшего желания видеть ее крокодиловы слезы. Она терпеть не могла Шарлотту, ты ведь сам знаешь.

— Вы совсем не поддерживали контактов?

— Я не видел в этом смысла. — Тут Йон вспомнил, что Роберт лет в шестнадцать или семнадцать влюбился в его сестру, которая была на год моложе. Роберт настолько потерял голову, что копил карманные деньги, чтобы подарить ей на день рождения долгоиграющую пластинку, Мирей Матье. Ютта вечно слушала ее пронзительные песни, а одно время носила такую же прическу, как любимая певица. Даже хотела покраситься в черный цвет, только родители не разрешили.

— Что ж, как знаешь, — отозвался Роберт. — Тогда отправь ей простое сообщение в траурном конверте. А твой директор?

— Немедленно поставлю его в известность. — До похорон он не пойдет в школу, а значит, не сможет увидеть Юлию. Три бесконечных дня. Если не больше.

— Давай, я что-нибудь приготовлю, — предложил Роберт. — Например, лапшу.

Йон вдруг осознал, что очень голоден. Кроме банана и йогурта после утренней пробежки, он еще ничего не ел.

— В холодильнике, кажется, лежит говяжье филе, — сказал Йон. — Она хотела сделать сегодня вечером фондю. — Его голос прозвучал сипло, а колени внезапно задрожали и подогнулись, так что пришлось схватиться за мойку. Вероятно, от голода, подумал он.

Роберт подошел к нему и положил руку на плечо.

— Ничего-ничего, — ласковым тоном произнес он. — Все перемелется. Самое главное, держись сейчас за меня.

Пока его друг хлопотал у плиты, Йон позвонил фон Зеллю. Хорек-альбинос был потрясен.

— Ах, дорогой господин Эверманн, — повторял он тихим голосом, — какая потеря! Я бесконечно сожалею. — В отличие от большинства коллег, директор искренне уважал и ценил Шарлотту. Давным-давно, на одном из выпускных школьных вечеров, он несколько раз танцевал с ней фокстрот; тогда она еще так сильно не пила и напропалую кокетничала с ним. С тех пор он передавал ей сердечные приветы при любом подходящем случае.

— Сейчас я могу вам пожелать лишь побольше сил, — сказал он на прощанье с дрожью в голосе. — Ах, Господи, как это ужасно! Мой дорогой господин Эверманн! Мысленно я буду вместе с вами.

Роберт откупорил «Сент-Эмильон»; две бутылки еще оставалось со вчерашнего дня.

— Не будешь возражать, если сегодня я переночую у тебя? — спросил он. — Разумеется, я могу оставить тут «бенц» и взять такси. Но, может, тебе будет удобней, чтобы я находился рядом, когда завтра утром приедет Пельхау. — Заметив, что Йон медлит с ответом, он добавил: — Меня полностью устроит софа в гостиной.

— Прекрасная мысль, — согласился Йон и попытался не думать о неопрятной постели Шарлотты.

Он съел два стейка с салатом, а мог бы справиться и с третьим. Ему даже захотелось подобрать хлебом остатки мясного сока, но он переборол это желание. Решил не шокировать Роберта своим аппетитом. И все время в его голове вертелось последнее замечание Шарлотты. «Спроси его сам», — сказала она тогда.

— Вообще-то, насколько вы были близки? — неожиданно проговорил он. — Вы с Шарлоттой?

Роберт удивленно посмотрел на него, отодвинул от себя тарелку и закурил первую сигарету.

— Она сказала мне нечто интересное. Прямо перед тем…

— Перед ее?…

Йон кивнул.

— Что же?

Внезапно у Йона пропало желание услышать ответ. Теперь не играло никакой роли, что там делала или не делала его жена. Скорей всего ее шокирующее заявление всего лишь диктовалось желанием побольнее уколоть.

— Ладно, не будем об этом, — отмахнулся Йон. — По-видимому, я просто неправильно ее понял, у нее уже заплетался язык.

Они молчали. Роберт пускал колечки дыма и созерцал их; Йон слушал, как тикают напольные часы, отмеряя безвозвратно потерянные секунды.

— Значит, теперь мы уже не поедем на юг Франции. — Роберт поднял бокал с вином и посмотрел его на свет, как вчера Шарлотта. — Ах, черт побери, Йон. — Так и не допив бокал, он вернул его на стол, положил сигарету в пепельницу и уткнулся лицом в ладони. Йон не знал, как на это реагировать. Возле дома Глиссманов шумели гости, и он с облегчением встал и пошел закрывать все окна, смотревшие в сторону соседей.

В начале двенадцатого они отправились спать. В полночь от Глиссманов донесся пьяный рев «Happy birthday». Йон еще долго лежал без сна. Он оставил дверь своей спальни чуть приоткрытой и слышал, как Роберт ходил внизу в туалет; вероятно, ему тоже не спалось. Интересно, спит Юлия у своей подруги в Киле или еще нет? В понедельник она все узнает, перед началом уроков фон Зелль произнесет в учительской речь и сообщит об ужасном несчастье, которое постигло их коллегу Эверманна. Что она при этом подумает?

На лестнице послышался мягкий стук кошачьих лап. Колумбус всегда допускался в постель Шарлотты, еще в те времена, когда у них была общая спальня. Они тогда часто спорили из-за кота. Через пару минут он появился в комнате Йона и мяукнул.

— Ладно уж, — прошептал Йон, подвинулся и похлопал ладонью по одеялу. — В порядке исключения.

9

В воскресенье он опять проснулся в обычное время, внутренние часы не останавливались и не давали сбоев. Пробежал свой обычный круг по парку, забрал в пекарне «Тибарг» свежие булочки и накрыл стол к завтраку. Роберт от еды отказался. На вопрос Йона, как спалось, он лишь махнул рукой.

Пельхау появился ровно в одиннадцать. Йон выбрал из предложенного ассортимента самый дорогой гроб, дубовый с белым атласом. О цветах позаботится фирма «Пустовка». Втроем они набросали объявление для газеты «Гамбургер Абендблатт» и сообщение для рассылки по почте, а дату похорон Пельхау впишет, когда она станет известна. Он вызвался и обрядить покойницу. Роберт предложил сразу достать любимое платье Шарлотты, но растерявшийся Йон лишь покачал головой. Он просто не знал, какое платье было у жены любимым.

После обеда, переговорив с пастором, они прошли через кладбище к участку, где были захоронены родители Шарлотты. Погода испортилась, заметно похолодало, сильный ветер гнал по небу свинцовые тучи. Йон и Роберт молча постояли перед помпезным камнем из белого мрамора, который Труди выбрала после смерти Адольфа. Над его именем золотыми буквами стояло: «Незабвенный».

— Я до сих пор не в силах поверить, — вздохнул Роберт и вытащил носовой платок.

Йон подождал, пока он прочистит нос.

— Я тоже не в силах, — сказал он после этого. — Вероятно, на это потребуется время.

Роберт кивнул с жалобным видом.

— Ты поезжай домой, — предложил Йон; ему хотелось побыть одному. — Выспись хорошенько в собственной постели. Ты неважно выглядишь.

— Да брось ты — тихо возразил Роберт. — На вашей софе вполне нормально спится.

Лишь в понедельник утром Роберт уехал к себе, но заявил, что к вечеру снова вернется. Йон позвонил в компьютерный салон и заказал новые ноутбук с принтером; покупку обещали доставить в течение дня. После этого он взялся за уборку кабинета.

Чуть позже рассыльный из фирмы «Флерон» доставил огромный букет от коллег по гимназии; на открытке с соболезнованиями подписались все. Йон долго смотрел на изящную, с легким наклоном влево, подпись Юлии и пытался представить себе, что она испытывала, когда перед ней положили эту карточку. У него снова появилось искушение позвонить ей, но он боялся, что не найдет нужных слов.

Роберт приехал в тот момент, когда Йон, стоя в дверях, принимал ноутбук и принтер. При виде новой техники он удивленно поднял брови. Эта безмолвная критика разозлила Йона.

— Я должен готовиться к урокам, — заявил он. — Ведь в четверг я снова выхожу на работу.

— Разве я сказал хоть слово?

Вечером, когда они сидели в зимнем саду и писали адреса на траурных конвертах, позвонил Пельхау. Усопшую, как он профессионально именовал Шарлотту, выдадут завтра во второй половине дня. Следовательно, похороны, как планировалось, пройдут в среду в четырнадцать часов. Еще он поинтересовался, хочет ли Йон посмотреть на покойную жену завтра вечером, когда ее положат в гроб.

— Мне хотелось бы сохранить ее в памяти живой, — ответил Йон.

— Ты не возражаешь, если я съезжу? — спросил Роберт.

— Разумеется, нет, раз тебе этого хочется. — Йон схватил очередной конверт и написал на нем фамилию Ютты. Адрес он посмотрит в адресной книге.

— Я очень хочу с ней попрощаться. — Роберт закурил сигарету, уже пятую за этот день. — В тишине и покое. Чтобы наконец осознать это, понимаешь?

— Конечно, — согласился Йон.

На следующее утро явилась турчанка Эмина. Йон забыл позвонить и отменить ее приход. Когда он, подбирая слова попроще, рассказал ей о смерти Шарлотты, она рухнула на кухонный стул и громко завыла. Прижимая ладони к залитому слезами лицу, она раскачивалась, как ребенок, у которого что-то болит. В течение долгого времени, инсталлируя программы в свой новый компьютер, Йон слышал ее причитания — из кухни, из прихожей, из ванной, где она по его просьбе стирала черный кашемировый пуловер. Он не мог понять, были ли эти безудержные рыдания проявлением искреннего горя, или же она следовала ритуалу, принятому на ее родном Востоке. Прощаясь, он дал ей пятьдесят евро, которые Шарлотта прежде всегда оставляла на кухонном столе. Глаза Эмины опухли от слез. Йон попросил ее и впредь убирать дом по вторникам и пятницам. Она покорно кивнула, всхлипнула и понуро удалилась.

Роберт приехал вечером прямо из похоронного бюро. Выглядел он еще хуже прежнего, кожа вокруг глаз покраснела. Неужели он плакал у гроба Шарлотты?

— Как она выглядит? — спросил Йон.

Роберт, стиснув зубы, помотал головой. Положил на секретер собственный ноутбук, который захватил с собой.

— Ты был прав. Не следовало мне туда ездить… — И отказался дальше говорить на эту тему.

Он привез свидетельство о смерти и другие документы и взялся за бумаги; документы Шарлотты они уже разыскали совместными усилиями. Роберт составил список разнообразных извещений и заявлений, которые надлежало сделать; одних только страховок оказалось восемь.

— Разве не я сам должен этим заниматься? — спросил Йон.

— Дружище, я рад хоть чем-то тебе помочь. — Роберт включил компьютер. — Не возражаешь, если я сразу составлю и заявление о принятии наследства?

В бумагах Шарлотты они отыскали копию ее завещания, написанного от руки; оригинал хранился в суде по делам наследования. Йон был единственным наследником. Роберт перечислил ему наследуемое имущество: дом на Бансграбене, дом родителей Шарлотты, который сдавался после их смерти в аренду, садовый питомник, две страховки на жизнь Шарлотты, а также большая пачка ценных бумаг в гамбургской сберегательной кассе. Не говоря о таких мелочах, как новенький автомобиль класса «А».

— Выходит, теперь я богатый человек? — с растерянной усмешкой спросил Йон.

— Состоятельный, скажем так, — уточнил его друг.

В день похорон зарядил противный, затяжной дождь. Йон даже удивился, что, несмотря на такую погоду, церковь полна. Проходя вместе с Робертом вперед, он заметил на скамьях многих соседей по Бансграбену и среди них, разумеется, Верену Глиссман; была там и Лютта. Эмина тоже. Три подруги Шарлотты, все ее служащие вместе со старшим садовником Кёном, правой рукой Шарлотты. Приехал доктор Брейтлинг, ее зубной врач. Явились многие знакомые и друзья, в том числе и те, кого они не видели много лет. Супруги Черны, с которыми когда-то праздновали Рождество. Рюманны — разве они не развелись? Бодо Фровейн, друг детства Шарлотты и желанная партия в глазах ее родителей; потом он женился на инструкторше по лечебной гимнастике, а та вот уже много лет больна рассеянным склерозом.

Фон Зелль привел свою пухленькую жену; рядом с ней сидел Мейер-англичанин, далее «близнецы», которые, как всегда, о чем-то шушукались, сдвинув головы. Гешонек, вся в темно-лиловом, Вильде, Ковальски, Шредер и Кох. Пришел даже Концельманн. Йон ощутил боль, не обнаружив среди коллег Юлии, хотя и не слишком рассчитывал на ее появление.

Траурная церемония прошла мимо его сознания. Он впился глазами в один из множества венков, разложенных вокруг гроба. На ленте было написано: «С любовью и благодарностью. Курт и Уши». Он ломал голову, кто же такие Курт и Уши, но ни к чему не пришел.

Наконец органист заиграл хорал Баха. Йон пошел рядом с Робертом за пышно украшенным гробом; носильщики в белых жабо выглядели в высшей степени глупо. На выходе из церкви случилась небольшая заминка, процессия на несколько мгновений замешкалась, — кажется, заклинило одну из дверных створок. И тогда Йон увидел Юлию. В последнем ряду, с самого края. Его сердце замерло, пропустило пару тактов, но тут же бешено застучало вновь. Стебли, которые заботливо вручил ему Роберт, стали скользкими во вспотевших ладонях.

Напрасно он пытался встретиться с ней взглядом. Она стояла, опустив глаза, и смотрела куда-то вниз; черная куртка была ей велика — рукава почти закрывали кисти рук. Голову окружала влажная копна кудрей.

Когда Шарлотту опустили в могилу и Йон бросил на гроб три обязательных совочка песка, ему пришлось принимать соболезнования. Он чихнул, и Роберт отдал ему свой зонтик.

Юлия стояла почти в конце очереди, медленно двигавшейся мимо него. Йон увидел, как она подняла ворот куртки. За ней шли только Кён и сотрудники Шарлоттиного питомника. Верена Глиссман заключила его в свои цепкие объятья, Лютта проследовала мимо, даже не повернув головы, глаза фон Зелля были полны слез, Гешонек пробормотала «stat sua cuique dies»,[10] запас ее цитат никогда не иссякал; по ее утверждениям, она знала наизусть всю «Энеиду». Ковальски принялся объяснять, почему на похороны не явилась Хайке, мол, в доме работают мастера, «но она передает самые искренние соболезнования, ты непременно должен приехать к нам в гости, когда мы закончим перестраивать дом». «Близняшка» чмокнула Йона в щеку и тут же стерла следы помады. Йон пожимал поочередно десятки рук.

— Благодарю, — непрестанно бормотал он. — Да, ужасно. Да, внезапно. Благодарю.

Наконец перед ним остановилась Она. Не сказав ни слова, протянула ему руку. Ее пальцы были холодные.

— Мы еще увидимся, — сказал он. — За кофе. Тут, напротив, в кафе.

Она покачала головой, высвободила пальцы из его рук, повернулась и пошла.

Он поскорей отделался от Кёна и устремился за ней. Пусть служащие Шарлотты думают что хотят.

Он догнал ее на парковке возле церкви. Остановившись возле своего «гольфа», она подворачивала слишком длинные рукава.

— Мне нужно с тобой поговорить, — сказал он. — Это важно. Давай встретимся где-нибудь.

Она снова покачала головой и открыла дверцу машины. На ее запястье краснел ремешок часов.

— Вообще-то, я совсем не хотела приезжать сюда. Но фон Зелль заставил. — На кончиках ее кудрей сияли прозрачные капельки.

— Пожалуйста, давай поговорим, — взмолился он и протянул к ней руку с зонтиком, защищая от дождя.

— Ах, Йон!

В ее словах прозвучала такая грусть, что у него сжалось сердце.

— Я не могу без тебя, — сказал он. — Ты будешь дома сегодня вечером? Я должен тебе многое объяснить.

Она нерешительно посмотрела на него и ответила не сразу:

— Но только не раньше восьми.

Когда ее «гольф» задним ходом выехал с парковочного места, к Йону подошел Роберт.

— Ты с кем сейчас разговаривал?

— С коллегой. Фрау Швертфегер.

— Тоже преподает латынь?

— Нет. Искусство.

Роберт достал из кармана сигареты.

— Давно она у вас?

— Несколько месяцев. С каких это пор ты стал курить и днем?

Роберт сделал первую затяжку и, печально вздохнув, пожал плечами.

— Сейчас я не могу без этого. — Он посмотрел вслед уезжавшему «гольфу». На минуту Юлия задержалась на выезде, выжидая просвета в потоке транспорта, мчавшегося по Коллауштрассе, и вот теперь встроилась в крайний ряд. — Она не пошла со всеми в кафе?

— Нет. Отказалась, — ответил Йон. — А сколько может продлиться это кофепитие? Долго? У тебя ведь есть опыт. Честно говоря, я уже устал от этой церемонии.

— Вообще-то, ты не обязан там присутствовать, — ответил Роберт. — Но, естественно, все захотят поговорить с тобой о Шарлотте и выразить сочувствие тебе. Ты должен это понимать.

— Полчаса, — заявил Йон. — Максимум. Больше я не выдержу.

— Давай все-таки немножко потерпим. — Роберт отшвырнул сигарету. Она зашипела, упав в лужу. — Надо соблюдать приличия. Хотя бы ради памяти Шарлотты.

10

Терпеть пришлось почти два часа. Когда Йон с Робертом вышли из кафе, большинство тех, кто участвовал в похоронах, уже отбыли. Дождь прекратился, но небо все еще было свинцово-серым. Мчавшиеся мимо автомобили обдавали тротуар брызгами грязноватой воды. Похолодало.

— Отвезти тебя домой? — спросил Роберт.

Йон застегнул на все пуговицы свое черное пальто. Ему ужасно хотелось подышать свежим воздухом, ведь он не бегал с самого воскресенья.

— Мне просто необходимо пройтись, — ответил он. — Кроме того, я, по-моему, должен хоть немного побыть в одиночестве.

— Я думал, мы чуть позже сходим куда-нибудь поесть.

— Роберт, мне сейчас не до ресторанов. Понимаешь?

— Да, да, разумеется, — торопливо отозвался его друг.

Йон заметил, что он разочарован.

— Спасибо еще раз, — поблагодарил он с искренней теплотой в голосе. — За все, что ты для меня сделал в последние дни.

Роберт лишь отмахнулся.

— О чем речь? Ведь мы с тобой не чужие. — Он снова зажег сигарету. После погребения он курил почти без перерыва. — Если тебе что-то понадобится, я буду дома весь вечер, — сообщил он. — А завтра приеду и привезу тебе готовые бумаги. Тебе останется их только подписать. Скажем, в пять вечера. Тебя устроит?

— Конечно, — согласился Йон. — А в выходные мы наконец сыграем с тобой в сквош, ладно? Если у тебя найдется время.

Когда он оглянулся, уже поравнявшись с «Тибаргом», Роберт по-прежнему стоял перед кафе и курил, запрокинув голову и глядя в мрачное небо.

Дома Йон немедленно переоделся и пробежал свой круг по парку. С самого начала задав быстрый темп, он на три минуты перекрыл свой собственный рекорд. Он наслаждался бегом, ему казалось, что с каждым шагом он освобождается от давившего на него груза и втаптывает его в землю.

Потом он принял душ, еще раз побрился и надел выстиранный Эминой пуловер — тот уже успел высохнуть. Перед тем, как выйти из дома, покормил Колумбуса. Кот бросился к мисочке, словно голодал целую неделю.

Юлия тоже переоделась; на ней были джинсы и теплая рубашка синего цвета, которая была ей велика так же, как и давешняя черная куртка. После сдержанного «привет» она пошла впереди него по коридору. Йону хотелось заглянуть на секунду в спальню, но дверь была закрыта. Шкаф в большой комнате стоял на нужном месте.

— Выпьешь чего-нибудь? Кофе? Бокал вина?

— Кто тебе помог передвинуть шкаф? — поинтересовался Йон. — Ты нашла сильного соседа?

— Да. Итак, что ты выпьешь?

— Воды, — ответил он, робея от ее ледяного тона. — Простой, из водопровода.

Пока она возилась на кухне, он огляделся по сторонам, отыскивая большое фото. И узнал его по черной раме большого формата — оно было повернуто к стене. Ему ужасно захотелось хоть одним глазком увидеть выражение экстаза на ее лице, но он побоялся, что в этот момент вернется Юлия и «накроет» его. Он принялся просматривать компакт-диски, лежавшие рядом с портативным плеером. Странная смесь: Френк Дзаппа, «Ноктюрны» Шопена и два явно самопальных си-ди с корявыми печатными буквами. На первом стояло «Фокс». Он отложил его в сторону, когда появилась Юлия с графином и двумя стаканами.

Она подождала, когда он сядет на софу. Потом устроилась напротив него на полу, в позе портного, не сводя глаз со своего стакана, на указательном пальце ее левой руки Йон заметил свежий пластырь. Юлия явно не хотела начинать разговор первая. А Йон неожиданно растерялся и не знал, с чего начать, хотя по дороге к ней приготовил целую речь.

— Вероятно, ты давно уже знаешь все сама, — наконец проговорил он. — В «Буше» наверняка ходит множество сплетен на мой счет.

Она сделала маленький глоток.

— Я знаю только то, что с твоей женой произошел несчастный случай, — ответила она после небольшой паузы. — Что она упала с лестницы. И сразу скончалась.

— И то, что она была пьяна, тебе тоже наверняка известно.

Она не ответила. Значит, Тимо Фосс все-таки проболтался. Что ж, иного он и не ждал от этого паршивца.

— Мы с ней немного поссорились, — сообщил он.

— Из-за меня?

— Ты стала поводом, но не причиной, Юлия. Я уже сказал тебе однажды, что решил развестись с ней в любом случае. Наш брак изжил себя, давным-давно, задолго до твоего появления. Иначе я не влюбился бы в тебя так сильно.

Она не шевелилась и не отрывала глаз от стакана. Как будто видела в воде нечто, требовавшее ее безраздельного внимания.

— Ну, скажи хоть что-нибудь, — попросил он.

Она тяжело вздохнула:

— Что же мне сказать?

— То, что ты думаешь.

Она поставила стакан на пол рядом с собой и подняла голову:

— Я все время спрашиваю себя, — может, она была бы сейчас жива, если бы не то, что произошло между нами в пятницу?

— Возможно, да. Но, возможно, и нет. Не исключено, что мы поссорились бы с ней по какому-нибудь другому поводу.

— Ты винишь себя в случившемся? За ее смерть?

— Нет, — твердо заявил он. — Не буду тебя обманывать. Я мог бы сейчас разыгрывать перед тобой роль скорбящего вдовца, но не стану. Я не испытываю никакой скорби.

Она задумчиво посмотрела на него, потом перевела взгляд на темное окно. По стеклам опять барабанил дождь. Она вздохнула, подняла руки и сплела пальцы на затылке, приподняв от шеи непослушные кудри. Красный ремешок на запястье казался полоской крови.

— Я желал ей долгих лет жизни, — продолжал Йон. — Я вовсе не хотел, чтобы она умирала. Но я вовсе не схожу с ума от горя, понимаешь? Тебя это шокирует?

От ее уха до ключицы тянулась розовая царапина. Заметив его взгляд, она машинально прикоснулась к ней пальцами.

— Что? Ах, это… Кошка… У моей подруги. — Она разжала пальцы и позволила локонам снова упасть на плечи. — Твои слова звучат равнодушно. Умерла твоя жена, а ты рассуждаешь об этом, словно о погоде. Вы долго прожили вместе?

— Двадцать четыре года.

— Полжизни, — сказала она с упреком, — целую вечность. Ведь ты должен чувствовать хоть что-то. Неужели ты совсем не горюешь о ней?

Он помедлил с ответом. В такой ситуации важным могло стать любое слово.

— Конечно, понять это трудно. Но наш брак был не таким, о каком жалеют.

— Каким же?

— Тебя в самом деле это интересует?

— Разумеется, — ответила она. — Иначе я смогу тебя понять? В данный момент ты кажешься мне совершенно чужим.

— Ну ладно. Тогда задавай мне вопросы. Я расскажу тебе все, что ты захочешь узнать.

Они перешли на кухню. Юлия поставила на стол хлеб, сыр и фрукты, открыла бутылку вина. Йон согласился лишь на половинку бокала — «мне ведь еще садиться за руль». Она не спорила.

О Шарлотте он говорил подчеркнуто тепло и с любовью, чтобы Юлия снова не упрекнула его в черствости.

— Конечно, я любил ее когда-то, — вздохнул он. — Иначе бы не женился. Много лет у нас все шло нормально, даже хорошо. Трудно сказать, из-за чего все сошло постепенно на нет. Определенно, тут была и моя доля вины. В частности, в том, что она начала пить. По-видимому, она ощущала недостаток внимания с моей стороны. Ожидала от меня большего, чем я мог дать. Мы просто отдалялись друг от друга, постепенно, понемногу. Сначала я даже не замечал этого. Но в какой-то момент оказалось, что уже слишком поздно. Нам стало не о чем говорить. Мы много раз пытались, но никогда не находили нужных слов, чтобы быть услышанными друг другом. В итоге наше общение свелось к самым обыденным разговорам. За обеденным столом. Скажем, кто отвезет кота к ветеринару. Кто позвонит сантехнику. — Он протянул руку за сырным ножом и отрезал тончайший ломтик пармезана.

Юлия поставила пятки на край стула и обхватила колени руками. Ее взгляд был устремлен куда-то мимо Йона.

— Вот так. Мы просто жили рядом, — продолжал он. — Она занималась своим садовым питомником, а я своими уроками. Так все как-то и шло, не знаю уж как. Даже ездили вместе в отпуск, как минимум два раза в год.

— Вы спали друг с другом?

— Иногда. Все реже и реже. Чтобы быть точным: последний раз это случилось в январе. В начале января. То есть задолго до того, как я встретил тебя. — Про Эвелин, Кристину, Сюзанну, Веру и прочих он ей не расскажет. Если, конечно, она не спросит, потому что лгать он не станет. — Задолго до того, как я влюбился в тебя, — добавил он.

Она по-прежнему на него не глядела.

— Звучит неубедительно, — сказала она. — Я имею в виду слово «влюбился». Оно не вызывает доверия. Рано или поздно влюбленность проходит. Вот как у вас.

Йон отчаянно замотал головой.

— То, что я испытываю к тебе… это… ну… что-то совсем другое, чем мои тогдашние чувства к Шарлотте. Сейчас это полнее. Больше. Шире. Глубже. Ну, словом, мне трудно описать мое состояние. До сих пор я жил и не знал, что так бывает. Пока не встретил тебя. Я никогда еще не испытывал такого волнения, подъема. У меня словно выросли крылья.

Она сидела неподвижно. Он наблюдал, как медленно вздымается и опускается ее грудь под теплой рубашкой.

— Римляне именовали это fatum, — сообщил он, помолчав. — «Судьба», но в более глубоком смысле. Сверхъестественная сила, сопротивляться которой бесполезно. Своего рода проклятие богов, от которого никуда не деться. Словом, рок.

— Я знаю, о чем ты.

В ее голосе прозвучала такая безнадежная грусть, что он готов был вскочить и обнять ее, утешить. Но знал, что пока этого делать нельзя.

— Для тебя ситуация ужасная, — продолжал он. — Вероятно, ты больше не захочешь меня видеть. То есть, конечно, в «Буше»-то мы будем встречаться, как коллеги. — Он подождал ее ответа, но она молчала. Он испугался. — Юлия?

Она вздрогнула.

— Я не знаю. В данный момент я абсолютно ничего не знаю. — Где-то в комнатах зазвонил ее мобильный телефон.

— Подойди, — сказал он.

— Я включила автоответчик, — ответила она, подтянула колени к груди и положила на них лоб. Дождалась, когда затихли звонки, затем подняла голову. — Сейчас я ничего не могу тебе сказать, Йон. Мне просто нужно время. Да и тебе. Ведь не прошло и четырех дней, как она умерла.

— Разумеется. Ты права. — Он выждал еще несколько минут, но Юлия молчала. — Ладно, тогда я поеду. Ты устала.

Она лишь молча кивнула.

Он замешкался у входной двери, не зная, как попрощаться.

— Спокойной ночи.

Приподнявшись на цыпочках, она поцеловала его в левую щеку, а к правой прижала ладонь. Теперь ее пальцы были теплыми. Йон растрогался; когда спускался по лестнице, нежность переполняла его душу.

Возвращаясь на Бансграбен, он размышлял, правильно ли держал себя. Не стоило ли ему заявить о своей любви более определенно, чтобы избавить Юлию от сомнений и страха? А что она ответила, когда он заговорил про fatum? «Я знаю, о чем ты». Она поняла его. Ее тоже пронзила роковая любовь к нему. Только не нужно ее торопить.

11

В четверг утром Йона встретили в учительской с подчеркнутой теплотой. Мейер-англичанин похлопал его по плечу, Керстин Шмидт-Вейденфельд принесла кружку кофе. Вильде пригласил его к себе домой в ближайшее воскресенье, но Йон отказался с дружеской улыбкой, мол, он сам ждет гостя. В своем ящике он обнаружил траурную карточку от ученического совета гимназии — в ней выражались соболезнования от имени всех учащихся. Йон представил себе, как долго, бесконечно долго ребята спорили по поводу каждой фразы. Надо не забыть и поблагодарить их при первой же возможности.

Юлия появилась около восьми. Запыхавшаяся, с красным лицом. Ее «гольф» опять не завелся, тут же сообщила она Коху. Проходя мимо, улыбнулась Йону. Он лишь кивнул в ответ, хотя с удовольствием поговорил бы с ней; но в присутствии Коха нужно держать ухо востро — тот обладает шестым чувством во всем, что касается личных отношений.

Уроки пролетели на изумление быстро. Йон редко видел своих учеников такими спокойными и сосредоточенными. Впрочем, замечая его взгляд, они смущенно отводили глаза. Только Тимо Фосс встретил его взгляд, как всегда, спокойно.

После уроков Йон еще раз завернул в учительскую, в надежде встретить Юлию. Она стояла в коридоре и разговаривала с кем-то из учеников, еще издали он увидел ее красные сапожки.

— У вас найдется для меня минутка, фрау Швертфегер?

— Разумеется, — ответила она и обратилась к мальчику: — Давай поговорим об этом завтра. В принципе идея кажется мне удачной. — Она подождала, пока школьник отойдет подальше, после чего повернулась к Йону. — Как дела? Как прошел день?

— Сегодня все ученики кроткие как овечки. А у тебя как?

— Все нормально. Вот только сейчас меня ждет Пер Штрунц. Мы договорились с ним о встрече.

В конце коридора показался Ковальски в неряшливом тренировочном костюме серого цвета, на шее болтались секундомер и свисток. Лицо покраснело и блестело.

— Можно я позвоню тебе сегодня? Ты будешь дома?

— Я пока не знаю, сколько еще проторчу здесь, — ответила она. — Лучше я сама дам о себе знать. — Она скрылась в учительской, прежде чем Ковальски поравнялся с ними.

Йон напрасно пытался сбежать. С громким сопением физкультурник преследовал его до самой парковки, уговаривая принять участие в учительском междусобойчике. В начале своей работы в гимназии Йон сам был одним из тех, кто заложил традицию таких междусобойчиков, но в последние годы почти отказался от них; теперь в них, как правило, участвовали лишь Мейер-биолог, Вильде и, разумеется, Ковальски. На сей раз Йон сослался на траур по жене.

Вернувшись домой, он съел яблоко и выбросил мясную запеканку, которую навязала ему два дня назад Верена Глиссман. Потом сделал свой привычный круг по Ниндорфскому парку, принял душ и сел за письменный стол — готовиться к урокам.

Без двадцати пять явился Роберт; Йон как раз закончил работу.

— Рано ты сегодня, — сказал он.

— Я взял такси. — Роберт стянул с себя плащ. Его костюм выглядел так, будто он в нем выспался. — Дорога заняла меньше времени, чем я ожидал. Ни одной пробки.

— Что, твой «бенц» барахлит?

— Стучит на втором такте. На следующей неделе отгоню его в мастерскую. Как у тебя дела? — Он обвел взглядом прихожую, задержав его у подножия лестницы.

— Какие у меня могут быть дела? — вздохнул Йон. — Выпьешь кофе?

Роберт прошел за ним на кухню.

— У тебя не найдется какого-нибудь соку? Чего-нибудь витаминного? Вчера я поздновато вернулся домой. Впрочем, ты тоже. — Он наклонился над раковиной и промыл глаза водой.

— С чего ты взял? — Йон открыл холодильник, где всегда стояла бутылка с концентрированным витамином С для Эмины.

— Потому что тебя не было дома, — ответил Роберт. — Я проезжал мимо около девяти.

Услышав, что открылась дверца холодильника, в кухню вошел Колумбус и потерся о ноги Йона.

— Ты что, звонил в дверь? — попробовал отшутиться Йон.

Роберт бросил на него быстрый взгляд:

— Да. Звонил. Мадам Глиссман сообщила, что ты отбыл час назад, начистив перышки. Весь из себя.

— Что она называет «весь из себя»? — Вот ведь чертова сплетница! Прячется день и ночь за своими гардинами и шпионит! Надо как можно скорей переезжать отсюда. — Я немножко поколесил по окрестностям, — сказал он. — На душе было тоскливо. — Он приготовил стакан витаминного напитка и протянул его Роберту.

— Где же ты был?

— Всюду и нигде конкретно. Просто ездил по улицам.

— Так долго? В последний раз я звонил тебе в половине двенадцатого.

Йон почувствовал, как в нем закипает злость.

— Ты что, не веришь? Что означают эти твои расспросы?

Роберт залпом осушил полстакана. И только потом ответил:

— Просто я удивился. Ведь ты сказал, что хочешь домой. Чтобы побыть одному.

— Ну да, так оно и было. А потом я не выдержал, понял, что не могу тут находиться. Что, инквизиция удовлетворена?

— А что это ты сегодня такой обидчивый?

— Вовсе нет. Но с какой стати я должен оправдываться? Перед тобой. Или перед этой сплетницей, Вереной Глиссман. — Йон достал из шкафчика сухой корм и насыпал в кошачью мисочку. Пакет заканчивался, надо срочно купить новый.

— Как это «оправдываться»? — Роберт пожал плечами. — Твои слова звучат так, словно у тебя совесть нечиста.

— Хватит, Роберт, а? — В другую мисочку он подлил воды.

— Прости, — вздохнул Роберт. — Похоже, у нас обоих нервы уже на пределе. Займусь-ка я лучше бумагами, мне не хватает еще одного страхового полиса. Подпиши заявление о принятии наследства.

И Роберт снова уселся в гостиной за секретер Шарлотты. В это время зазвонил телефон. Йон снял трубку и назвал свое имя.

— Ты один?

Как и всякий раз, когда он слышал ее голос, по всему его телу, с ног до головы, растекалась волна блаженства.

— В данный момент нет, — ответил он и прошел с трубкой в прихожую. Нарочито медленно, под подозрительным взглядом друга.

— Позвонить поздней?

— Нет-нет. Все нормально. Секундочку. — Как только он удалился из поля зрения Роберта, ноги сами понесли его наверх. Он вошел в свой кабинет и закрыл дверь. — Ну вот. Замечательно, что ты позвонила. Ты сейчас дома? — Он говорил, понизив голос, хотя Роберт никак не мог его слышать.

— Только-только вошла. До посинения искала, где поставить машину.

— Мы увидимся сегодня?

— Нет, Йон. Я хочу пораньше лечь спать.

— Похвальное намерение. Но я с удовольствием пригласил бы тебя где-нибудь поужинать.

— Поужинать, — простонала она. — Я не успела ничего купить. Холодильник пуст. Кроме сэндвича в полдень, я ничего больше не ела.

— Тем лучше. Тогда я заеду за тобой в восемь часов. Чего бы тебе хотелось? Что ты любишь?

— Итальянскую кухню, — ответила она. — Пиццу, спагетти, ризотто… Боже, вообще-то, мне нельзя даже думать об этом.

— Я закажу столик где-нибудь неподалеку от тебя. Чтобы ты могла быстро вернуться домой. Согласна?

— Уговорил, — ответила она. — Только приготовься к тому, что я готова съесть тебя.

— Ну, это не так-то просто.

— Самонадеянный! — Она засмеялась и положила трубку.

Он позвонил в итальянский ресторан «Мамма Леоне» на Эппендорфер-Вег. Ему повезло: там оставался один-единственный столик.

Роберт все еще возился внизу со страховыми полисами. Йон принес ему туда витаминный напиток и стакан.

— Извини. Я был слишком раздражен.

Роберт не поднимал глаз от бумаг.

— Нечего удивительного. Нервы. Не хочешь ли поехать потом ко мне? Я купил куропаток.

— Я бы с удовольствием, — ответил Йон, — но сегодня мы уже договорились с коллегами о встрече. Как насчет завтра? После сквоша? — Он обрадовался, что вовремя вспомнил об их обычном времяпрепровождении. Ни в коем случае нельзя отказываться от прежних привычек! Иначе у Роберта возникнут подозрения. Их роман с Юлией нужно держать в тайне. По меньшей мере пару недель.

— Посмотрим, — отозвался Роберт. — Главное, не впадать в депрессию. Я рад, что ты сегодня будешь не один.

Пока Йон собирал портфель к завтрашнему дню, последнее замечание эхом повторялось в его ушах. Не крылся ли за ним сарказм? Или это ему почудилось?

12

Роберт попрощался с ним в семь. Забрал подписанные Йоном письма в страховые компании и разные другие учреждения, в суд по делам наследства; по дороге он бросит их в почтовый ящик. Остальные бумаги он собирался заполнить дома и привезти на следующий день.

— Тебя устроит, если я снова приеду в пять? — спросил он, задержавшись в дверях.

На этот раз сарказм вполне отчетливо звучал в его голосе, ошибиться было невозможно.

— Делай, как тебе удобно, — ответил Йон. Он уже предлагал отвезти Роберта домой, но тот отказался; такси добрых четверть часа дожидалось его возле дома. — А потом давай сыграем партию в сквош? — предложил он. — Я закажу площадку.

— Не стоит, — нахмурился Роберт. — Думаю, нам надо сделать небольшой перерыв.

— Почему?

Роберт потер нос.

— Разумеется, можно сказать, что жизнь движется дальше, — устало произнес он. — Но мне требуется время, я не могу так просто вернуться к обычному распорядку. Не знаю, что чувствуешь ты. У меня появилось впечатление, что ты… — Он не договорил, лишь безнадежно махнул рукой.

— Ты считаешь, что я недостаточно сильно горюю? — спросил Йон. — Но ведь у каждого свой способ справляться с болью. Я просто живу дальше, и мне это помогает. Возможно, мне также помогло то, что я убирал весь мусор, который она…

— Извини, но мусора, как ты его называешь, не было бы, если бы ты обходился с ней по-другому, — перебил его Роберт.

— О чем ты говоришь? Как, по-твоему, я с ней обходился? Сейчас ты еще возложишь на меня вину за ее проклятое пьянство? — Его голос звучал слишком пронзительно. Нет, надо контролировать себя!

— Ты прекрасно знаешь, что я не это имел в виду, — возразил Роберт. — Но себя я упрекаю постоянно. Мне следовало вмешаться. Надо было не сглаживать все время острые углы, а поговорить с вами разок. Пожестче. В последнее время вы только и делали, что грызлись.

— Да, мы переживали неблагоприятную фазу. Так бывает в каждой семье, и уж кому об этом знать, как не тебе.

Все три брака Роберта закончились фиаско. Хуже всего получилось с Барбарой, последней женой. Их развод сопровождался настоящей войной. Хотя квартира на улице Вольдсенвег принадлежала Роберту, Барбара отказалась выезжать из нее, претендуя на половину. В ее отсутствие Роберт нанял каменщика и перегородил прихожую стенкой; квартир стало две, и жить ни в одной из них стало невозможно. Барбара чуть не лопнула от ярости, но потом пошла на мировую, и Роберт снес стенку. После этого Барбара называла его не иначе, как «неандертальцем».

— Это была не фаза, — возразил Роберт. — В ваших отношениях что-то капитально разладилось.

— Ты решил с запозданием сыграть роль консультанта по вопросам семьи и брака?

Роберт бросил на него долгий, пристальный взгляд и отвернулся.

— Только не на пороге. Лучше поговорим об этом в другой раз.

Его подчеркнуто терпеливый тон привел Йона в ярость.

— Ну ладно, — медленно и внятно произнес он. — Но тогда я задам тебе вопрос, действительно ли ты с ней трахался? Именно это она утверждала перед тем, как упала с лестницы.

Роберт повернул к нему лицо. При свете уличного фонаря оно казалось почти зеленым.

— Не теперь, — тихо ответил он. — Пока!

Йон смотрел, как его друг, ссутулившись, брел к такси. По реакции Роберта можно было заключить, что они в самом деле путались, его жена и лучший друг. Поразительно, но при мысли об этом он не испытал ничего — ни злости, ни разочарования, ни ревности. Ему это было абсолютно безразлично. Впрочем, зря он затеял этот разговор, теперь придется выслушивать потоки объяснений, оправданий, подробностей, которые он предпочел бы не знать. Его единственный интерес состоял в том, чтобы сохранить дружбу Роберта. Надо ему сразу же дать понять, что между ними ничего не изменится, что лучше вообще забыть про эту историю, словно ее никогда и не было.

Когда габаритные огни такси скрылись за углом, в окне Глиссманов зашевелились гардины. Верена, разумеется, снова на своем посту; ей нечего делать, как подглядывать за соседями. Завтра она опять доложит Роберту, когда и в каком виде его друг уехал из дома. Но что делать, если она получает от этого удовольствие? Пускай подглядывает. А вот диктовать, что ему можно делать, а что нельзя, он не позволит ни ей, ни Роберту.

Он позвал Колумбуса в дом и дал ему остатки сухого корма. Когда он выключал торшер возле секретера Шарлотты, его взгляд упал на стопку соболезнований, прибывших в последние дни по почте. Неужели придется все читать? Да еще набирать на компьютере слова благодарности, распечатывать и отсылать?

Хотя он приехал на Шеферштрассе точно в условленное время, она уже ждала его возле дома. На всякий случай он оставил машину на Кайзер-Фридрих-Уфер, довольно далеко от дома Юлии. Никогда не знаешь, кого там случайно встретишь.

— Что заставило тебя выйти на улицу? — лукаво поинтересовался он. — Голод? Или стремление меня увидеть?

Она одарила его слух руладой из четырех тонов. Больше всего на свете ему хотелось ее обнять. Или хотя бы подержать ее руку в своих ладонях, но она стояла, засунув руки в карманы. На ней опять была ее обычная кожаная куртка. Вероятно, ту, черную, в которой она явилась на похороны, она специально одалживала у кого-то. Недаром рукава были ей слишком длинны. Мысль об этом еще больше его растрогала.

В «Мамма Леоне» их провели к столику в дальнем углу. Юлия уселась напротив Йона и тут же погрузилась в меню. Йон огляделся. К счастью, никого из знакомых он не обнаружил, зато отметил, что на них устремлены взгляды многих посетителей, прежде всего мужиков, которые с интересом рассматривали Юлию. Под кожаной курткой на ней в этот вечер была черная майка с глубоким вырезом.

Юлия захлопнула меню и, радостно улыбаясь, повернулась к нему:

— Я выбрала карпаччо с руколой. А после печенку по-венециански.

— Господи, как ты быстро ориентируешься. — Шарлотта в ресторанах размышляла всегда бесконечно долго, прежде чем сделать выбор, а потом, не спрашивая разрешения, лезла в тарелку Йона — собственным заказом она никогда не бывала довольна. — Что будешь пить?

Она уже уплетала хлеб, лежавший на тарелке.

— Красное вино, — ответила она с набитым ртом. — Выбери сам, я пью все.

Йон заказал еду и бутылку «Брунелло» 1996 года. Кельнер зажег свечу и лукаво улыбнулся Юлии. Что он думал о них? И что думали люди, посматривавшие в их сторону? Принимали их за отца с дочерью?

— Тебя смущает разница в возрасте? — спросил Йон.

— Что? — Она перестала жевать и посмотрела на него с таким искренним недоумением, что он невольно рассмеялся.

— Я старше тебя на девятнадцать лет. Гожусь тебе в отцы и вполне мог бы иметь такую дочь.

— И что же?

— Ничего. Просто меня интересует, что ты об этом думаешь.

— Признайся честно, что ты хочешь от меня услышать? Что ты классно выглядишь? Максимум на сорок?

Он ухмыльнулся.

— Терпеть этого не могу, — фыркнула она и вытерла руки о салфетку. — Когда напрашиваются на комплименты. Ведь возраст вообще не играет никакой роли.

— Как раз это мне и требовалось услышать.

Она взяла еще кусочек хлеба, разломила и протянула ему половинку.

— Я тоже собиралась тебя спросить вот о чем: я впервые еду в турпоездку со школьниками, в июне. С двумя десятыми классами. Это на самом деле так ужасно, как утверждает Филипп? Можешь мне что-нибудь посоветовать?

— Не надо было поддаваться на уговоры фон Зелля. Зачем ты вообще согласилась?

Юлия состроила смешную гримаску.

— Как я могла отказаться от удовольствия провести пять дней с нашим дорогим Оральски?

— Готов поспорить, что тебя Шредер обработал, — сказал Йон. — Убедил тебя, что с твоей помощью поездка получится намного успешней и интересней, чем без тебя. Я знаю, как он это умеет. Тебе нельзя быть такой уступчивой.

— Ах, нельзя? — отозвалась она и улыбнулась. — В самом деле?

— Можно-можно, — поспешно согласился Йон.

После десерта она с блаженным видом откинулась на спинку стула и вздохнула.

— Теперь сигарету. Ты не возражаешь? Или как? И чашечку эспрессо.

Йон сделал заказ и принялся наблюдать, как она курит. Юлия наслаждалась сигаретой с той же интенсивностью, с какой ела, пила, говорила и вообще делала все.

— Тут приятно, — заметила она, окинув взглядом ресторан. — Только вот, на мой взгляд, многовато искусственной зелени, зато еда отличная.

— Мы можем стать тут завсегдатаями, — предложил Йон.

— Ясное дело, — усмехнулась она и пустила струйку дыма. — А через год ты разоришься, при здешних ценах и моем аппетите.

— Проблема не в ценах, — возразил он. — Скорее в том, хочешь ли ты для себя того же, что желаю для себя я.

— Чего же именно?

— Чтобы мы были вместе. Навсегда. Пусть даже это звучит смешно и старомодно.

Она опустила голову и принялась старательно сгребать окурком пепел. Собрала его в аккуратную горку.

— Ты слишком торопишься, — ответила она наконец. — Я уже говорила тебе об этом.

— Естественно. Я только хотел…

Она наклонилась над столом и прижала пальчик к его губам. Йон остро ощутил запах сигареты.

— Лучше давай просто наслаждаться моментом. Здесь и сейчас. Хотя ты, конечно, предпочтешь сказать это по-латыни — hie et nunc.

Он взял ее руку и поцеловал. И в тот же момент увидел входящего в ресторан Роберта. Зажав под мышкой свернутую газету, тот сделал несколько шагов, остановился и обвел глазами зал. Йон поспешно отвернулся и выпустил руку Юлии.

— Слушай, — сказал он, — возможно, нам сейчас помешают. Пожалуйста, не оглядывайся. Нам надо потихоньку уйти, хорошо?

— Кто-то из «Буша»?

— Мой друг, Роберт Бон. — Йон бросил украдкой взгляд на входную дверь. Роберт уже отвернулся.

— Он ничего про меня не знает, да?

Йон кивнул. Роберт снова двинулся к двери; один из кельнеров услужливо распахнул ее перед ним.

— Он видел тебя во время похорон. На парковке. Я сказал, что ты моя коллега. Ну вот, он и ушел.

— Видел он нас?

— Не знаю. Вероятно. Впрочем, плевать на него. Забудем о нем.

— У вас испортятся отношения? Он станет тебе мстить?

— Вряд ли, — ответил Йон. — Роберт мой друг. А не нянька.

Он проводил ее на Шеферштрассе. Она опять чмокнула его в щеку.

— Спокойной ночи, Йон. Спасибо за замечательную еду. До завтра. И не надо строить планы на будущее, это бессмысленное занятие. Обещай мне.

— Попробую, — пробормотал он.

Дождавшись, когда она зайдет в дом, он медленно побрел на Кайзер-Фридрих-Уфер, испытывая приятную расслабленность. Вечер получился превосходный. Не считая появления Роберта. Если он их все-таки заметил, завтра не избежать объяснений. Тогда придется сказать правду, и эта перспектива не слишком приятна. Впрочем, и не слишком страшная. Хотя, возможно, Роберт их не заметил. Возможно, Йону опять повезло.

13

На следующее утро он столкнулся с Юлией еще перед уроками на учительской парковке; она доставала из «гольфа» объемистую коробку. Он помог ей. В коробке лежали кусочки коры и ветки причудливой формы. Для урока рисования в одиннадцатых классах.

— Откуда у тебя такие сокровища? — спросил Йон. Один кусок дерева напоминал лицо — из открытого рта, казалось, вырывался беззвучный крик ужаса, смертного ужаса.

— Насобирала прямо тут, по соседству, — ответила она. — В Ниндорфском парке, вчера вечером, после моей встречи со Штрунцем. Красивый парк.

Он открыл было рот, чтобы рассказать ей о своих ежедневных пробежках по этому парку, но в нескольких метрах от них из своего неряшливого «пассата» вылез Ковальски. Йон и Юлия, не сговариваясь, ускорили шаг.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросил Йон.

— У меня тренировка в фитнес-центре. Поеду туда вместе с Керстин, на ее машине. А ты?

— Приедет мой друг.

— Тот, вчерашний? Ты собираешься рассказать ему про нас?

— Это будет зависеть от того, видел ли он нас вчера. А что?

— Мне бы не хотелось, чтобы ты говорил ему что-нибудь. Или, по крайней мере, не рассказывай ему все.

Он засмеялся:

— Что мы переспали, ты это имеешь в виду?

Она молча кивнула. На ее шее висела цепочка с квадратным красным камнем, окаймленным серебром. Как-то она уже его надевала.

— Это касается только тебя и меня, — сказала она. — Мне не хочется, чтобы на наш счет чесали языки, сам понимаешь.

Она помахала рукой Концельманну. Тот шел от велосипедных стоек, снимая с брюк зажимы. Не иначе, получил их в наследство от прадедушки.

— Я буду объясняться с ним как можно осторожней, — пообещал Йон. — У тебя уже есть планы на выходные?

— Пока не знаю. Созвонимся, ладно? — Она придержала для него дверь, потом забрала коробку, пробормотала «спасибо тебе» и двинулась к Штрунцу, ждавшему ее в холле.

Во время короткой второй перемены Йон снова увидел ее в коридоре; она шла в учительскую впереди него. Он догнал ее и, хотя навстречу шли Шредер и Гешонек, на мгновение коснулся рукой ее попки. Никакой реакции с ее стороны не последовало, только на секунду сошлись вместе лопатки.

Мимолетное прикосновение так подействовало на него, что он с трудом сосредоточился на уроке. На факультативе по немецкой литературе он разбирал стихотворение Ингеборг Бахман «Туманный край».

…Знаю, любимая мне изменяет, Летит она порой На шпильках высоченных в центр И в барах темных бокалы Целует страстно, взасос…

Ученики потешались над стихами, называли их попсой и отстоем. Он не мешал им высказываться и думал о Юлии.

После школы Йон заехал в супермаркет в торговом центре «Тибарг» и купил кошачий корм. В лавке Фосса долго размышлял, чем угостить Роберта на ужин. В конце концов выбрал бараньи котлеты.

Потом он направился в питомник Шарлотты. Старший садовник Кён надзирал в одном из павильонов за ремонтом электропроводки. Когда Йон предложил ему поговорить, Кён молча проследовал в контору. Он уже перебрался на место Шарлотты; на ее письменном столе стояла пластиковая яблоневая ветка.

Кён освободил для него стул и предложил чашку кофе, жидкого и холодного. Потом уселся за яблоневой веткой и начал говорить о Шарлотте, — мол, он горюет о ней, ему постоянно не хватает ее советов, и вообще, она всегда была потрясающей начальницей. Йон не верил ни единому слову. Кён бросил на него проницательный взгляд, кашлянул и сделал оговорку — да, конечно, была у нее маленькая слабость, а иногда, случалось, она без повода могла наорать на сотрудников. Но на следующий день обязательно извинялась. И всегда раздавала на Рождество щедрые премии, кстати помимо тринадцатой зарплаты…

— Какое горе, что она так рано от нас ушла…

— Да. Горе, — согласился Йон. — Но я не сомневаюсь, что вы продолжите дела не хуже моей жены. В случаях, когда от меня потребуется какая-то помощь, звоните, пожалуйста.

— Пока все в пределах нормы, — сообщил Кён, — в том числе со служащими, зарплатой и прочим. Не будь у меня на руках генеральной доверенности, вы бы сейчас попухли.

Он засмеялся блеющим смехом.

Йон вежливо улыбнулся в ответ и украдкой бросил взгляд на часы. Он никогда не любил задерживаться в «Пустовке».

— Я и раньше не раз и не два замещал вашу супругу, — сообщил Кён. — Она всегда оставалась довольна; уж мной-то во всяком случае. А вообще, вы уже думали о дальнейшей судьбе фирмы? Что планируете с ней делать?

— А почему вы спрашиваете?

— Мне важно знать, на что рассчитывать. Захотите ли вы сдать ее в аренду? В таком случае я стал бы претендентом. — Кён поскреб в затылке и стал внимательно разглядывать ногти.

Йон насторожился. До сих пор он как-то не думал о судьбе питомника. И вот сейчас наметилось решение, которое вполне его устраивало.

— Возможно, я бы даже купил «Пустовку», — сообщил Кён. — Разумеется, все дело в цене. Слишком высокую цену мне не осилить. Но зато тогда хозяйство окажется в надежных руках.

— Не сомневаюсь, господин Кён, — согласился Йон. В принципе, он был готов немедленно начать переговоры; предложение старшего садовника его заинтересовало. Однако неразумно сразу же проявить повышенный интерес. — Я спокойно все обдумаю, — сказал он и поднялся со стула. — Для начала я хочу обсудить такой вариант с господином Боном. Вы ведь знаете его. Он часто консультировал мою жену по деловым вопросам. Мы с ним детально обсудим эту проблему, а потом он вам позвонит. Договорились? Пока что мне не до того, как вы понимаете. — Кофе он оставил нетронутым.

В торговом павильоне он обнаружил нескладную личность с пронзительным голосом, всегда выполнявшую роль шофера Шарлотты. Йон попросил доставить на Шеферштрассе все фрезии, которые стояли в бочонке, — не меньше ста пятидесяти стеблей. В качестве получателя он указал ради предосторожности фамилию «Швертфегер», а от сопроводительной карточки отказался.

Затем он пробежал круг по парку, натер бараньи котлеты смесью зелени и толченого чеснока. Колумбус терпеливо дожидался у его ног кусочка мяса. Зазвонил телефон.

— Ну? — сказал Йон. — Спорим, что звонит она? На котлету?

— Ты сошел с ума, — заявила она без вступления. — Еще ни разу за свою жизнь я не получала такого букета.

— Хотелось бы надеяться, — хмыкнул Йон. — Понравились тебе цветы?

— Вся квартира благоухает. Но тебе следовало бы прислать заодно и вазу. Либо, на худой конец, ведро. У Бена не нашлось ничего подходящего.

— Ты получишь вазы любого размера. Я буду засыпать тебя вазами до конца своих дней.

— Опасная заявочка.

— Я вообще очень опасный тип, — согласился он. — Опасный и сумасшедший, и все из-за тебя. Тебе известно, что ты сотворила из меня нового человека? — Какое-то время он слышал лишь ее дыхание в трубке.

— Так не бывает, — заявила она наконец. — Человек всегда остается таким, каков он есть. Во всяком случае, в принципе, по своей сути.

— Давай не станем пускаться в философские дискуссии, — взмолился Йон. — Если у тебя найдется время, предлагаю куда-нибудь съездить. Я подыскиваю красивую местность. Хочу купить там дом.

— У тебя ведь уже есть.

— Юлия, я не хочу в нем оставаться. Об этом не может быть и речи.

— Продашь его?

— Думаю, для начала стану сдавать. Ну как, поедешь со мной? Скажем, в воскресенье?

— К сожалению, не получится, — вздохнула она. — Сегодня вечером прилетает Бен.

— Твой приятель? Тот самый фотограф?

— У него здесь назначена встреча с издателем.

— Но ведь ты не обязана находиться рядом с ним все выходные, верно? — Тут он услышал, как раздался звонок в ее дверь.

— Мы не виделись целую вечность, — возразила она. — У нас с тобой впереди еще много выходных. Йон, приехала Керстин, мне пора в фитнес-центр. Еще раз спасибо за дивные фрезии.

Он бросил на пол целую котлету и наблюдал, как с ней возился Колумбус. В квартире Юлии только одна спальня, там на полу лежит матрас. Где же будет спать этот самый Бен Мильтон? На софе в гостиной? Или они лягут вместе на матрасе? Юлия и этот педик-фотограф?

Роберт явился с точностью до минуты. Он взял такси, проехал на кладбище, побывал у могилы, а потом прошел пешком на Бансграбен. Был он все в том же мятом костюме, что и вчера, хотя обычно очень тщательно следил за своей внешностью.

Йон ожидал, что он сразу заговорит про «Мамма Леоне», но его друг не обмолвился об этом ни словом. Великолепно! Значит, он их не видел.

За секретером Шарлотты они составили последние письма в разные инстанции и страховые компании. Роберт сложил их на столике красного дерева в прихожей, чтобы потом захватить с собой и бросить в почтовый ящик.

— Еще раз огромное тебе спасибо, — сказал Йон и направился к лестнице. — Ты даже не представляешь, как мне важна твоя помощь. Сейчас я принесу почтовые марки, потом поджарю парочку бараньих котлет. Мне хочется поговорить с тобой спокойно. В том числе о том, как быть с «Пустовкой». Сегодня я получил предложение от Кёна.

— Да-да. Кён, — отозвался Роберт. — Он хочет взять питомник в аренду?

Йон замер на месте.

— Откуда ты знаешь?

— Шарлотта уже намекала мне на такую возможность. Когда размышляла, не выйти ли ей из дела. Но я догадываюсь, что ты об этом ничего даже не слышал.

Шарлотта собиралась избавиться от своего питомника? Йону всегда казалось, что она не может жить без работы.

— Что же она планировала взамен?

— Проводить больше времени с тобой. Поскольку боялась тебя потерять, — ответил Роберт. — Черт побери, Йон, неужели ты о ней никогда не думал?

— Минуточку, — возразил Йон, — потише, пожалуйста! Я жил вместе с ней, был с ней рядом день и ночь все двадцать четыре года. Так что, ясное дело, думал. Что дальше?

Несколько мгновений Роберт молча смотрел на него.

— Ты собирался принести почтовые марки, — напомнил он.

На софе в кабинете дрых Колумбус, переваривая баранину. Когда Йон проходил мимо него, кот открыл золотые глаза, сверкнул ими, зевнул и вытянул перед собой лапки в белых чулочках.

— Эй, толстяк, — успокоил его Йон. — Не буду тебе мешать. Я сейчас уйду.

Он огляделся по сторонам, прикидывая, куда мог деть коробку с почтовыми марками, когда убирал кабинет. Но не мог вспомнить. Его задел за живое упрек Роберта, такой агрессивный тон никогда не был ему свойствен. На лестнице раздались его шаги.

— Ну что там с марками? — Когда Роберт вошел в кабинет, Колумбус спрыгнул с софы и выбежал в коридор.

— Да вот ищу, — нетерпеливо ответил Йон и поскорей убрал на полку ящик с инструментами, чтобы Роберт опять не споткнулся.

— Тут уже все дочиста вылизано, — заметил Роберт, но все-таки стряхнул с софы воображаемую кошачью шерсть, уселся и положил ногу на ногу, после чего спокойно спросил: — Ну и как кормят в «Мамма Леоне»?

Йон тяжело вздохнул. Так. Все ясно. Теперь придется взвешивать каждое слово.

— Очень хорошо, — проговорил он и твердо посмотрел в глаза друга. — Только выбор вин мог быть и получше. Почему же ты не подошел к нашему столику?

— Не хотел мешать. Твоей условленной встрече. С коллегой. — Таким ироничным тоном он, вероятно, когда-то разговаривал с сотрудниками финансового ведомства. И уж точно с Барбарой в эпоху сооружения стены в квартире.

— Что ж, — сказал Йон, — я в любом случае хотел поговорить с тобой об этом.

— Значит, она была права. — Внезапно голос Роберта дрогнул, зазвучал медлительно и устало. — Шарлотта, я ее имею в виду. С ее подозрениями, что ты опять гуляешь налево. А я, идиот, уговаривал ее, что ей все только мерещится.

Йон подошел к окну. Над кронами деревьев, растущих в конце участка, на темнеющем небе протянулась бледно-желтая полоса. На верхушке ели сидела птица; она казалась игрушечной. Он вдруг вспомнил, что в тот вечер, после смерти Шарлотты, Роберт стоял на этом же самом месте, в такой же точно позе. Йон повернулся и сел на подоконник.

— Послушай, — сказал он. — И не перебивай меня, дай мне три минуты. Женщина, с которой ты меня видел… Шарлотта знала о ней.

— Дальше, — пробормотал Роберт. Его голова покоилась на спинке софы, глаза были закрыты.

— Мы решили развестись. Она дала согласие. Я хотел уехать, в тот самый день, когда Шарлотта… когда она упала.

— Дальше, — сказал Роберт, не открывая глаз. — У тебя еще две минуты.

— Это трагическое совпадение. Я имею в виду, что она погибла как раз тогда, когда я хотел уйти.

— Полторы, — сказал Роберт.

По спине Йона пробежал холодок.

— Прошу разговаривать со мной вежливо, — заявил он. — Мы тут не на боксерском ринге.

— Твоя честность немного запоздала. — Опять этот медленный тон. — Ведь я спрашивал тебя про твою новую коллегу, или нет? Не далее как пару дней назад. И что ты мне ответил?

— Признаюсь тебе, что я смалодушничал. Мне следовало сразу обо всем тебе рассказать. Но теперь ситуация чудовищно осложнилась, и в данный момент мы вынуждены прятаться, мы с Юлией. Тебе ведь это знакомо, не так ли? Тебе ведь тоже было что скрывать.

В комнате воцарилась тишина. Роберт открыл глаза и закинул руки за голову.

— Когда я увидел вас вчера, тебя и твою новую, тут до меня и дошло, — объявил он. — Ты убил Шарлотту.

Йон рванулся вперед, оттолкнувшись от подоконника.

— Ты сам не понимаешь, что говоришь! — Он подошел к полке и стал лихорадочно рыться в ней: возможно, он поставил туда коробку с марками.

— Но ведь все совпадает. Складывается ясная картина, — сказал Роберт. — Ты очередной раз втюрился, а она пронюхала об этом. Вы поцапались, она нализалась и стала на тебя бросаться. Ты врезал ей от души. Она свалилась вниз. Все понятно. — Он взмахнул в воздухе обеими руками, как папа римский, произносящий urbi et orbi.[11]

— Перестань, — гневно заявил Йон, — ты при этом не присутствовал. Нечего придумывать ерунду.

— Тут и присутствовать не обязательно, — ответил Роберт и вскочил с софы. — Я просто немножко поразмыслил. Сложил два плюс два. В каком-то смысле я даже могу тебя понять. — Он сделал пару шагов, оперся локтями о полку и ткнул указательным пальцем в грудь Йона. — Дело только в том, что я ее по-настоящему любил. Всегда. Даже когда она напивалась.

— Какое благородство, — фыркнул Йон. — Но ведь из нас двоих ты всегда был более правильным и лучшим. И как долго, собственно говоря, у вас это продолжалось? С каких пор? Часто вы этим занимались? Годы, десятилетия?

— Не уводи разговор в сторону.

— Кто сам грешен, тот не должен швырять в грешника камни. Ты наставлял мне рога с моей женой и хочешь теперь учить меня морали?

— Это произошло исключительно потому, что ты о ней не заботился. Потому что ты гонялся за другими бабами. Она искала у меня утешения, не более того.

Никогда за сорок пять лет их дружбы между ними не возникало серьезных разногласий, так, бывали всякие мелочи, которые тут же и забывались. Ничего подобного нынешней ситуации не случалось никогда.

— Утешения? — переспросил Йон. — Чем дальше, тем красивей. Значит, я должен тебя даже поблагодарить за это, да?

Коробка с почтовыми марками наконец нашлась. Прямо возле ящика с инструментами; она стояла между стопкой книг и коробкой с дискетами. Йон вытащил полоску марок за 55 центов. Ему никак не удавалось совладать с руками, унять в них дрожь.

— Перестань вилять, черт побери! — воскликнул Роберт. — Я хочу знать, что произошло. Я представляю себе это так: вы поругались, дело обычное. Потом тебя, умного человека, озарило. Она нализалась, и ее ничего не стоит столкнуть с лестницы. Достаточно пальцем ткнуть. — Тут он опять наставил указательный палец в грудь Йона.

Его жест привел Йона в ярость. Он ударил по пальцу рукой.

— Хватит, Роберт, а? Я ничего ей не сделал. Даже не прикоснулся к ней.

— Ты и криминальной полиции тоже так заявил, да? И те поверили. Ясно, ты ведь не оставил следов. Умный, как я уже сказал. Но вот я могу им намекнуть, как все было на самом деле. — Он подошел еще ближе; Йон почувствовал его дыхание. — Ведь для тебя это идеальное решение. Ты отделаешься от жены, загребешь ее денежки, а потом можешь без помех трахаться со своей новой шлюшкой.

— Заткни свою грязную пасть!

— И не подумаю! Как еще можно назвать такую бабу, а? Которой не стыдно крутить шуры-муры на глазах у всех. Через два дня после смерти Шарлотты.

— Оставь Юлию в покое!

— Черта с два! Какой же ты подлый тип, Йон! Мерзкая свинья! — Последние слова Роберт прямо-таки проревел, размахнулся и двинул кулаком в солнечное сплетение Йона.

Йон согнулся, судорожно хватая ртом воздух, перед глазами заплясала красная пелена. Протянул руку в попытках на что-нибудь опереться. Что-то полетело вниз, острая боль пронзила ногу. Он нагнулся. Нащупал пальцами валявшийся на полу предмет, вцепился в металл, гладкий, тяжелый. Распрямился и вслепую ударил.

14

Несколько минут Йон неподвижно сидел на софе. Он рухнул на нее, когда из его руки выскользнул и со стуком упал болторез. Крепко зажмурив глаза, он заставлял себя ровно дышать — вдыхать через нос, выдыхать через рот, считая до трех между вдохом и выдохом.

Через некоторое время дурнота отступила, а шум в ушах сделался тише. Тогда Йон открыл глаза и уставился на противоположную стену. «Земляничный этюд». Картина, связанная с Юлией… Ярко-красный цвет… Желудок снова взбунтовался.

Йон закрыл глаза, встал и на ощупь двинулся к двери. Закрыл ее за собой. В ванной комнате подставил руки под струю холодной воды. Взглянув в зеркало, обнаружил на теплой серой рубашке пятнышки — маленькие красные брызги. Стянул рубашку через голову и бросил на пол. Белая майка оказалась чистой.

Он подошел к окну, раскрыл обе створки и высунулся наружу. Легкие обжег холодный воздух: опять вернулись ночные заморозки.

— Привет, Йон! — Внизу по тротуару шли под руку Верена и Манни, за ними плелась Лютта. Верена подмигнула Йону, повернулась к дочери и демонстративно постучала по циферблату своих часов. Каждый вечер в пятницу Глиссманы ходили к итальянцу в «Тибарг» — непреложный ритуал.

Когда они скрылись на Кёниг-Хейнрих-Вег, Йон закрыл окно и опустился на табурет возле ванны. Холодный воздух привел его в чувство, к нему вернулась способность сосредоточиться и думать. Quidquid agis, prudenter agas, et respice finem.[12] Йон всегда ценил эту фразу.

Роберт мертв, это свершившийся факт. В ушах Йона еще стоял треск ломающихся костей; ослепленный яростью из-за «мерзкой свиньи», он потерял контроль над собой, ударил слишком сильно. Но все-таки это была именно вынужденная мера защиты и не что иное; он так и должен объяснить в полиции.

Впрочем, еще вопрос, поверят ли ему комиссар Маттисен и Землеройка. Или другие им подобные. Ведь Йон не располагал никакими доказательствами агрессии Роберта, не мог показать ни единой ссадины. Он встал, задрал майку и внимательно посмотрел в зеркало. В том месте под ребрами, куда попал кулак Роберта, кожа даже не покраснела. Что подумают в полиции, когда Йон сообщит о втором за неделю происшествии с летальным исходом в своем доме? Ясно, что ему не поверят и заподозрят в умышленном убийстве.

Он опять рухнул на табурет. Перед мысленным взором пронеслись пугающие видения. Полицейские осматривают кабинет, уводят подозреваемого, сажают за решетку. Допросы, бесконечные допросы, громкий процесс, заголовки в газетах: «Учитель — хладнокровный убийца». На всеобщее посмеяние вытаскиваются подробности его личной жизни. Опрос свидетелей — соседей, знакомых, коллег. Разумеется, снова всплывет тема смерти Шарлотты, ее денег, его измен, ведь он отнюдь не всегда их скрывал. Даже в том случае, если он будет оправдан, пятно останется на нем навсегда, semper aliquid haeret.[13] А уж о реакции Юлии страшно и подумать.

Йон вздрогнул, когда медленно и беззвучно открылась дверь ванной. Долю секунды он ожидал, что на пороге появится истекающий кровью Роберт. Но это оказался всего лишь Колумбус — кот пробежал по кафельному полу и вскочил ему на колени. Йон обхватил ладонями кошачьи бока и ощутил сквозь мех равномерное биение сердца.

Надо убрать труп, другого выхода нет. Но как? И куда? «Сосредоточься и думай! — приказал он себе, — ошибки недопустимы, prudenter agas. Et respice finem».

Кто может хватиться Роберта? После развода с Барбарой он жил один; с Бриттой, своей последней подружкой, истеричной редакторшей журнала мод, расстался еще до Рождества. Семьи у него больше нет, и, хотя круг его знакомых весьма обширен, общение с ними, равно как и с соседями, он свел к минимуму. Более-менее тесные отношения он поддерживал лишь с пожилой супружеской четой со второго этажа, но те часто уезжают в гости к трем своим детям, живущим с семьями в разных городах. Оставалась лишь студентка, убиравшая у него в квартире. Впрочем, Роберт недавно упоминал, что она трудится над дипломной работой. Йон вспомнил, что живет она в Ольсдорфе, а ее фамилия напоминает какой-то сорт сыра — эдам, гауда, бри… типа того. Уже около года она являлась каждую субботу и приводила в порядок квартиру Роберта; значит, пройдут как минимум пять дней, прежде чем его кто-нибудь хватится.

Сам Йон — единственный, кто в ближайшее время должен забить тревогу. Ведь он лучший друг Роберта, и многие — не только Глиссманы — знают, что в последнее время они виделись каждый день. Ему и придется заявить об исчезновении Роберта. Что делает в подобных случаях полиция, он не знал, однако маловероятно, что активные поиски начнутся немедленно. В любом случае для этого понадобятся веские основания, скажем подозрения, что его нет в живых.

Следующий момент — кто знал, что Роберт приходил к нему сегодня вечером? На такси он доехал лишь до кладбища, так что с этой стороны опасность не угрожает. Да, возможно, даже весьма вероятно, что Верена Глиссман запеленговала его приход. Но ведь Глиссманы вскоре ушли в «Тибарг», и Роберт вполне мог покинуть дом уже без них.

Колумбус спрыгнул с его коленей, подошел к двери, остановился и оглянулся. Требовательно мяукнул.

— Ладно, — сказал Йон. — Ты проголодался, знаю.

Он спустился вслед за котом на кухню и достал из холодильника открытую коробку кошачьего корма. Запах маринованных бараньих котлет ударил ему в нос и вызвал новый приступ тошноты.

Он взял ключи от машины, прошел в гараж и выстелил багажник «ауди» прочными пластиковыми мешками. Один из них он прихватил с собой. Когда он вернулся в прихожую, зазвонил телефон. Йон предпочел бы не брать трубку, однако все должно быть как можно более естественно и буднично.

Звонил Ули Кох. У него билеты в Большой концертный зал, но его супруга простудилась и остается дома. Не хочет ли Йон пойти вместе с ним? Программа интересная — Малер, Брамс, Дебюсси.

— Я бы с огромным удовольствием, — ответил Йон, — но у меня гость. Очень-очень жалко.

Тогда Кох решил позвонить Штрунцу и попрощался, пожелав ему прекрасного вечера.

— Тебе также, — сказал Йон. — Спасибо, что ты вспомнил про меня.

На кухне он захватил пару резиновых перчаток Эмины и поднялся в кабинет с пластиковым мешком в руках. Затаив дыхание, встал на колени возле Роберта. Если не считать огромной лужи крови, картина была менее жуткой, чем он ожидал. Впрочем, на голову Роберта Йон старался не глядеть. Расправил мешок и, зажмурив глаза, принялся, обливаясь потом, натягивать его на труп. Словно презерватив чудовищных размеров, сантиметр за сантиметром, с мучительным трудом. Только не дышать. Ни о чем не думать. Быстро хватать ртом воздух только тогда, когда уже невозможно терпеть. Прошла целая вечность. Наконец в мешке скрылись и ноги. Тогда он заклеил отверстие широкой липкой лентой.

Рванул с места тяжелый мешок и потащил из комнаты, по коридору и вниз по лестнице. Голова Роберта с ужасающим стуком билась о каждую ступеньку. Когда Йон распахнул скрипучую дверь, ведущую в задний тамбур, явился Колумбус и стал сосредоточенно обнюхивать мешок. Йон прогнал его в кухню и закрыл там.

Погрузить мешок в багажник и уложить так, чтобы захлопнулась крышка, оказалось делом почти невозможным. Ломило нижнюю часть позвоночника, позвонки, казалось, вот-вот хрустнут от чудовищных усилий. Но Йон все-таки справился, хотя руки его онемели и болели все мышцы.

Вернувшись на кухню, он стянул с рук резиновые перчатки и бросил в мусорное ведро. Вынул из холодильника бараньи котлеты, завернул в газету капающее мясо. Снова достал из ведра перчатки, развернул газету, положил туда же перчатки и отправил все вместе в мусор.

Надо чего-нибудь поесть; ночь предстоит долгая. Йон приготовил большую чашку эспрессо и два бутерброда с сыром. При этом вспомнил фамилию студентки, убиравшей у Роберта. Эсром. Он обрадовался, что память вновь в порядке.

Вскоре после одиннадцати вечера вернулись Глиссманы. Манни был слышен еще издалека — он орал во всю глотку «Хаунд дог». Из окна ванной Йон наблюдал, как в соседнем доме зажглись огни. Вероятно, ждать придется еще около часа: в рабочий день Глиссманы редко ложились спать после полуночи.

Из покрасневшего щелочного раствора в раковине он достал болторез, подержал под струей воды и обтер туалетной бумагой. Наполнил в ванной ведро в четвертый раз, чтобы протереть в кабинете пол и мебель, в первую очередь полку, корешки книг, инструменты, упавшие с полки вместе с ящиком. Не забыть бы оставить в следующий вторник записку для Эмины, чтобы она не убирала кабинет. Завтра при дневном свете он еще раз осмотрит его, ведь брызги крови могли разлететься по всей комнате. От серой рубашки придется избавиться, хотя маленькие пятнышки, скорее всего, несложно удалить. Вообще, лучше всего выбросить всю одежду, в которой он тогда был. В том числе и кроссовки. И разумеется, плащ Роберта; он по-прежнему висел в гардеробе, а в кармане, вероятно, лежали его мобильный телефон и связка ключей.

Около полуночи окно спальни Глиссманов погасло. Йон на всякий случай выждал лишний час; с тех пор как Верена осталась без работы, она время от времени жаловалась на бессонницу.

Он еще раз принял душ, затем оделся потеплее, отнес к машине мешок с мусором и пакет с испачканной одеждой. Болторез, упакованный в пластиковую пленку, уже лежал под пассажирским креслом. Ключи Роберта и мобильник Йон сунул в карман брюк; SIM-карту вытащил и выбросил в мусор.

Перед отъездом он еще раз все хорошенько обдумал. Все ли он учел? Гантели, веревка, деньги, ведь ему, наверное, придется заправлять машину, удостоверение личности и водительская карточка, фонарик, лопата, болторез.

Бансграбен и соседние улицы словно вымерли. Лишь на Гарштедтер-Вег были машины. Пот лился по его спине, руки стали влажные. Он включил отопление на полную мощь, чтобы замедлить окоченение трупа — вспомнил про rigor mortis[14] из полицейских телесериалов, которые любила Шарлотта. Включил радио и отыскал канал «N3». Как раз заканчивалась одна из симфоний Чайковского. Когда в Шнельзене он выехал на трассу А7, начался «Концерт для фортепьяно № 23» Моцарта в исполнении Маурицио Поллини.

Йон скрупулезно соблюдал все требования к скоростному режиму. Нельзя было ехать ни слишком быстро, ни слишком медленно, чтобы не привлекать внимания. На одной неосвещенной стоянке за Бад-Брамштедтом он остановился. Вокруг не было видно ни души. Он снял теплую куртку и пуловер. Открыл крышку контейнера для мусора. В нос ударила отвратительная вонь, и снова пришлось бороться с позывами к рвоте. Он выбросил мешок с мусором и пакет со своей одеждой.

В половине четвертого ему встретился первый дорожный щит, указывающий на объезд вокруг озера Уклей-Зе. Они были тут летом, два года назад, вместе с Шарлоттой. За день до этого ездили в Ойтин на серебряную свадьбу Аннеми, и там кто-то упомянул про бесчисленные озера Восточного Гольштейна и о самом глубоком и таинственном из них озере Уклей-Зе, о котором ходило множество легенд. На обратном пути в Гамбург они сделали крюк, прогулялись вокруг озера, не нашли ни одной постройки, а лишь один-единственный лодочный причал, принадлежавший обществу рыболовов. Йон надеялся, что найдет там лодки и в это время года, иначе придется плыть так; впрочем, он и к этому был готов.

В спортивной сумке лежала сменная одежда, а для маскировки он положил туда снаряжение для сквоша.

Йон свернул на узкую гудронированную дорогу. Свет фонарей падал на голые черные деревья. Грунтовка слева вела в лес. Въезд на нее перегораживал шлагбаум, которого он не помнил. Он вышел из машины. Заметил, что дрожит всем телом. Шлагбаум не был заперт на замок, его удалось легко поднять. Дрожь не унималась.

Через пару сотен метров он оказался у самого лодочного причала. Для подхода к нему была настелена гать, на воде покачивались две лодки. Йон подъехал вплотную к причалу, выключил мотор и фары и вышел. Ни огонька вокруг, ни единого звука, только шум ветра в ветвях деревьев. Озеро мерцало при слабом свете месяца. Йон снова натянул пуловер и куртку, вынул из брюк мобильный телефон и ключи Роберта и забросил их подальше в воду.

Трупное окоченение не стало сильнее, чем было в гараже. Снова пришлось напрячь все силы и вытащить зловещий груз из багажника. Йон обливался потом, несмотря на холодный воздух. Рубашка прилипла к телу словно холодная повязка. Йон выбрался на гать, проволок по ней мешок и спихнул в первую лодку. Сбегал к машине, достал гантели, веревку, фонарик, лопату и болторез, перекусил цепь, на которой качалась лодка, и, оттолкнувшись лопатой, принялся грести. Лопата оказалась плохой заменой весел, грести приходилось то справа, то слева попеременно; лодка виляла и продвигалась вперед ужасающе медленно.

Прикинув, что отплыл от берега метров на пятьдесят, Йон положил лопату на дно лодки, привязал к мешку обе пятикилограммовые гантели и закрепил веревку двойным морским узлом. Фонарик ему не понадобился, глаза уже освоились в темноте. Йон попытался вытолкнуть мешок через борт. Перекинул через релинг тот конец мешка, где находились ноги. Лодка накренилась на бок, грозя перевернуться. Йону пришлось всем своим весом навалиться на другой борт. Он принялся выталкивать мешок ногами, миллиметр за миллиметром. Пот покрывал его лицо, заливал глаза. Неожиданно мешок зацепился за что-то и больше не шел вперед, несмотря на отчаянные усилия Йона. Он прилагал отчаянные старания, лодка ходила ходуном и в любой момент могла опрокинуться. Мешок не двигался с места. Всхлипывая от напряжения, Йон последним неимоверным усилием напряг мускулы ног и толкнул мешок изо всех сил. Он рывком скользнул вперед. Одна гантель, оказавшись в воде, потянула за собой другую. Когда мешок наконец перевалился через релинг целиком, лодка застыла, накренившись так сильно, что в нее хлынула вода. Всплеск, брызги, лодка бешено закачалась.

Почти без чувств Йон лежал на ее дне. Брюки промокли, лицо горело, словно ему надавали пощечин. Саднило горло. Он глядел в черное небо и нашел на нем светящуюся точку. Невероятно далеко.

15

Когда Йон въехал в гараж и заглушил мотор, по радио начался семичасовой выпуск новостей.

Он еще раз обследовал пустое багажное отделение, осветив фонариком каждый сантиметр. На безлюдной парковке за Ноймюнстером он избавился от мешков. Болторез выбросил с берега вслед за телом Роберта. Забрал с пассажирского кресла спортивную сумку и пакет с булочками — он купил их в «Тибарге», чтобы иметь внятное объяснение столь ранней поездки: ему уже не раз приходилось сталкиваться с учениками или их родителями в самое невероятное время суток. Впрочем, сегодня он не встретил никого из знакомых. Наверное, все еще нежились в своих постелях.

Войдя в прихожую, он вдруг ощутил свинцовую усталость, парализовавшую все тело. Колумбус, спавший на красном кресле, при виде хозяина вскочил и выгнул спину. Йон швырнул спортивную сумку возле гардероба, на столик красного дерева положил газету «Гамбургер Абендблатт», поплелся на кухню и насыпал коту корм. И хотя глаза у него уже слипались, еще раз осмотрел в кабинете полку и ту часть пола, где находилась голова Роберта; о точном положении тела он мог только догадываться. Пол блестел, в дерево не въелось ни одной капельки. Как удачно, что Шарлотта в прошлом году решила заново покрыть все полы лаком. Впрочем, при детальном обследовании криминалисты все равно отыщут следы: ведь даже спустя многие годы они идентифицируют с помощью анализа ДНК жертву и преступника на основе микроскопических следов крови или чешуек кожи. Но через пару недель тут все будет выглядеть иначе. Перед переездом он обновит весь дом, покрасит стены, отциклюет и покроет лаком полы.

Он прошел в спальню, разделся до майки и трусов и сложил в кучку одежду — предстояло выбросить и ее. Задергивая занавески, заметил на газоне капельки росы. Значит, день будет солнечный.

Он заполз в постель, закутался в одеяло и закрыл глаза. На обратном пути он снова включил обогрев на полную мощность, но ледяной холод все равно пробирал его до мозга костей.

Через пару минут он встал, вышел в коридор и вытащил наугад с полки один из непрочитанных романов. Уже вернувшись в постель, взглянул на название — Филипп Рот «Людское клеймо». Попробовал читать, но сосредоточиться на тексте не мог. Заснуть он тоже не смог. Попытался расслабиться с помощью аутотренинга, потом стал просто считать. Ничего не помогало. В голове роились беспорядочные мысли и ассоциации — Юлия, дом, словарный тест, Роберт, садовый питомник «Пустовка», Шарлотта, черная вода озера Уклей-Зе.

В десять утра он капитулировал. Принял душ, оделся, сварил кофе и съел три булочки. И уже собирался прочесть в газете фельетон, когда в дверь позвонила Верена Глиссман. Она направлялась в «Тибарг».

— Я только хотела спросить, не нужно ли тебе что-нибудь купить.

Его голосовые связки отказывались работать; пришлось основательно прокашляться.

— Простыл?

Он помотал головой.

— Спасибо за внимание, я тронут. Но у меня все есть. — Никогда еще его так не раздражала соседская участливость.

— Ну, а вообще как ты? Справляешься со своим одиночеством?

— Что делать, приходится.

— По крайней мере, тебя часто навещает твой друг. Я вижу его каждый день. Вот уж верная душа, ничего не скажешь. Сегодня он тоже приедет?

— У него свои дела. У меня их тоже накопилось предостаточно за последние дни. — Йон был готов свернуть шею этой любопытной бабе.

— Понимаю, — вздохнула она. — Тогда не буду мешать. Но вдруг ты почувствуешь себя одиноким? Сегодня вечером к нам придут два приятеля Мании, из его рок-группы, и моя сестра с семьей. Заходи и ты, посидишь немножко с нами.

Йон с трудом удержался от презрительной гримасы. По сравнению с сестрой Верены его собственную сестру Ютту можно было счесть образцом остроумия и милосердия.

Он уселся за письменный стол и проверил словарный тест. Результат неплохой, средний балл составил два и три десятых. В порядке исключения ученики подготовились, вероятно не хотели его огорчать после смерти жены.

Он прикинул, не попытаться ли все-таки уснуть, но сна не было ни в одном глазу; крепкий кофе сделал свое дело. Зато голод все еще давал о себе знать. Может, Юлия дома и найдет время, чтобы поесть с ним в «Мамма Леоне»?

Трубка пропищала пять раз, прежде чем включился автоответчик.

— Телефон Бена Мильтона. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после гудка. Спасибо. Please leave a message after the beep. Thank you.

Йон дождался гудка и несколько мгновений слушал шорох и потрескивание ленты, затем положил трубку. Голос Бена — низкий и мужественный, с легким акцентом — звучал решительно. Что за тип этот приятель Юлии? Сфотографировал ее обнаженной. Пустил в свою квартиру на время отъезда. Она провела с ним эти выходные.

Он включил ноутбук и вошел в Интернет. Из рассказов Юлии следовало, что этот самый Мильтон должен быть достаточно известным, к тому же во Всемирной паутине сегодня представлен любой идиот, даже сам Йон там тоже упоминается, на домашней страничке гимназии «Вильгельм Буш». Он ввел фамилию в поисковую систему. Получил двадцать семь ссылок и стал кликать их поочередно, читая отчеты о выставках, рецензии на серию портретов известных актеров, репортаж о вручении премии. На сайте лондонской Школы искусств Бен Мильтон фигурировал как доцент.

Потом Йон наткнулся на его биографию и долго разглядывал приведенное там фото. Мильтон напоминал Гельмута Ньютона, только более молодого, — всклокоченные темные волосы, трехдневная щетина на щеках, кривая ухмылка прямо в объектив фотоаппарата. Привлекательный мужик. И на пять лет моложе Йона. Под фотографией перечислялись этапы его профессиональной карьеры — школа, учеба на фотографа в Норвиче, первая выставка, контракты, в том числе в Гамбурге, гранты, премии. Далее лаконичная фраза: «Бен Мильтон живет в Лондоне и на острове Мэн с женой Мойрой и двумя сыновьями — Джейсоном и Кристофером».

Йон подумал было, что он шел по следу не того человека, что, вероятно, есть и другой фотограф Бен Мильтон, тезка этой знаменитости. Ведь хозяин гамбургской квартиры, по словам Юлии, педик; она ни словом не обмолвилась про его жену и двоих сыновей. Но потом Йон увидел чуть ниже на сайте несколько фотоснимков, в том числе и портрет какой-то актрисы — на Шеферштрассе он приколот кнопками в коридоре, как раз напротив двери в спальню.

Йон вышел из Интернета, выключил компьютер и встал из-за стола. Выглянул в сад. Колумбус прогуливался по лужайке, шерстка блестела на солнце. Почему Юлия не сказала ему правды? Почему не поставила все на свои места? Если поразмыслить, тут возможна лишь одна причина — у нее была любовная связь с фотографом. Или — ему с трудом далась эта мысль — их связь продолжается до сих пор. Не исключено, что в настоящий момент она лежит в постели с Беном Мильтоном.

В разгар размышлений о Юлии и квартире на Шеферштрассе Йон увидел, как кот внезапно насторожился, припал к земле и прижал уши. На минуту он застыл в неподвижной позе, затем сорвался с места. Грациозно прыгнул под куст и кого-то там схватил. Мелькнули бьющиеся темные крылья. Йон распахнул окно и высунулся наружу:

— Колумбус! Брось! Нельзя!

Держа в зубах добычу, кот мельком взглянул в сторону хозяина и торопливо исчез в глубине сада. Йон с шумом захлопнул окно и бросился вниз. Вихрем пронесся через кухню, рванул на себя заднюю дверь и выскочил в сад. На счету была каждая секунда. Верена вытряхивала в компостную яму ведра с пищевыми отходами, Манни, надев потрепанную бейсбольную кепку, направлялся к своему джипу. Колумбус играл под яблоней с птичкой. Это был черный дрозд. Кот брал птицу в зубы, отпускал, смотрел, напрягая мускулы и виляя хвостом, на ее беспомощное трепыхание, потом бил лапой по спине.

— Перестань! — закричал Йон и побежал к коту. Колумбус испуганно замер, опять посмотрел на Йона и растерянно повернул голову в другую сторону, где взревел мотор джипа. Прежде чем он снова успел схватить дрозда, Йон взял кота за загривок и поднял в воздух. Кот злобно шипел и дрыгал всеми четырьмя лапами. Дрозд неуверенно скакнул, раз, другой, взмахнул крыльями, взлетел и скрылся в живой изгороди.

— Не трогай птиц, черт побери! Сколько раз тебе говорить? — Йон сильно тряхнул кота и отпустил. Колумбус стремглав кинулся к дому.

— Слушай, Йон, не надо так! — Разумеется, Верена уже выглядывала из-за подстриженного кустарника; Йон мог дать гарантию, что она с живым интересом наблюдала весь этот спектакль. И тут не обойдется без ее комментариев! — Ведь все кошки прирожденные охотники. Охота у них в крови.

Йон досчитал в уме до пяти, прежде чем ответить:

— Он прекрасно знает, что ему дозволено, а что нет.

— Ах господи, — возразила она. — Что может знать такой маленький хищник? Дай ему немножко позабавиться. Ведь он тоже скучает по Шарлотте.

Язвительный ответ уже готов был слететь с языка Йона, когда он услышал шум, заставивший его похолодеть. Визг автомобильных шин, какой бывает при резком торможении.

Манни и Верена прошли за ним на кухню, где он положил на стол окровавленный комок рыжей шерсти.

— Я ничего не мог поделать, — растерянно бормотал Манни. — Он как бешеный выскочил перед машиной, я даже побибикать не успел.

— А для чего на машине стоят тормоза? — сердито шипела Верена.

— Слушайте, я ведь и ехал-то медленно, от силы двадцать-тридцать. — Очевидно было, что Манни ужасно расстроен.

— Ладно, что поделаешь, — примирительно сказал Йон. — Всякое в жизни бывает. — Он снял руки с маленького, еще теплого тельца. На большом пальце правой руки увидел кровь, она показалась ему светлей, чем вчерашняя. Рубашка тоже испачкалась в крови.

Отделаться от Глиссманов было нелегко. Верена со своими идиотскими утешениями всячески бередила его рану.

— Не огорчайся, — бубнила она, — ведь он был уже довольно старый, ваш Колумбус. Раньше он постоянно лазил по деревьям, вверх-вниз, вверх-вниз, помнишь, Манни? Все равно бы кот долго не прожил. Говоря по правде, в последнее время он казался мне слишком жирным, брюхо аж по земле волочилось. Кто знает, сколько ему еще оставалось.

Йон с огромной охотой заткнул бы ей рот первым, что попадется под руку. Но вместо этого лишь кивал и с тоской ждал, когда соседи уберутся из его дома. В конце концов они все-таки ушли. Тогда он сел на стул у кухонного стола и в последний раз положил Колумбуса на колени. Сжал руками мягкое тельце и уткнулся лицом в шерстку. От нее все еще пахло солнцем. Ведь это всего лишь кот, уговаривал он себя, старый, слишком жирный кот, который так и так долго не протянул бы, а тринадцать лет он все-таки прожил совсем неплохо. Да и в последние минуты ему тоже не пришлось страдать и мучиться. Колеса джипа сделали свое дело.

Просидел он так долго. Взглянув наконец на циферблат, обнаружил, что сам не заметил, как прошло два часа.

Он завернул кошачий трупик в полотенце и отнес в сад. С каждым шагом мертвое животное становилось тяжелей. Взял в гараже лопату, деревянный черенок и железная ручка были еще сырые. Вырыл ямку под кустом сирени, где Колумбус любил лежать в жаркие дни, и аккуратно положил в нее сверток. Потом со всей возможной поспешностью забросал кошачью могилку землей.

Оставив лопату на улице, Йон вернулся в дом, помыл руки и тщательно протер кухонный стол. Стянул в себя испачканную кровью рубашку. Подошел к шкафчику, в котором Шарлотта держала косметику, нашел в отдельном ящике таблетки снотворного. Проглотил сразу три, лег в постель и раскрыл книгу «Людское клеймо». Он будет читать, пока не одолеет сон. Только ни о чем не думать. Если он даст волю своим мыслям, покоя ему не будет.

Таблетки подействовали быстро. Йон ощутил пустоту в голове; пустота расползалась словно теплая жидкость. Буквы начали прыгать перед глазами. На страницы легла нежная дымка, огненно-рыжая и сияющая, как шерстка Колумбуса на солнце.

16

В восемь часов утра его разбудил телефон. Йон стал считать звонки. На одиннадцатом они прекратились. Ему пришел в голову один-единственный человек, который отважился бы с такой настырностью играть на его нервах в воскресное утро. Раньше его доводила этим до белого каления теща: в течение многих лет Труди звонила по воскресеньям между восьмью и девятью часами. Когда же он или Шарлотта, заспанные, снимали трубку, она произносила виноватым тоном: «Я что, вас разбудила? Ладно, тогда не буду мешать». И отключалась. В один прекрасный день у него лопнуло терпение, и он потребовал от тещи, чтобы она уважала их отдых. Шарлотта сказать это матери так и не решилась. Труди была невероятно оскорблена, но послушалась.

Он опять задремал. И почти заснул, когда звонки возобновились. Громко выругавшись, он встал, прошлепал в кабинет и бросил взгляд на табло определителя. Точно, он не ошибся.

— Привет, Ютта, — сказал он.

— Ну наконец-то! — воскликнула сестра. — Я никак не могу до тебя дозвониться со вчерашнего вечера. Где тебя носит?

— Я рано лег. Разве ты никогда не устаешь? Не знаешь, что это такое? — Он взял с собой телефон и опять забрался под одеяло; трубку при этом держал на некотором удалении от уха. Ютта всегда кричала, словно барахлила связь. Как обычно, сестра пренебрегала точками и запятыми, а также всякой структурой и логикой. Вчера вечером она вернулась со своим Гансом-Юргеном из поездки, неделю они провели в Вене, за детьми в это время присматривала мама Ганса-Юргена, фантастический город, и обнаружила в почтовом ящике траурное сообщение, что же случилось, Бога ради?

Йон дал ей краткую картину произошедшего.

— Но почему ты не позвонил сразу? Ганс-Юрген всегда носит с собой мобильник, его номер у тебя наверняка есть.

— Не хотелось портить вам отдых, — солгал Йон и понадеялся, что она не догадается спросить, откуда он мог знать про их поездку.

— Я тебя умоляю, — фыркнула Ютта. — Ведь я твоя единственная сестра. Я приехала бы немедленно.

«Вот-вот», — едва не вырвалось у него. Они немного помолчали.

— Даже не знаю, что и говорить, — вздохнула она через некоторое время. — Нет слов. Я просто потрясена.

Йон посмотрел на потолок; на нем протянулась нить паутины. Надо напомнить Эмине, чтоб обмела потолок и стены.

— С чего это вдруг? — заметил он. — Ведь ты никогда не любила Шарлотту, между нами девочками.

— Какая возмутительная чушь! — Ее голос зазвучал еще пронзительнее. — Не я, а она не могла меня терпеть. Потому что однажды я высказала ей то, что думала, по поводу ее алкоголизма. Я-то, дурочка, хотела ей помочь. А вместо этого…

— Я знаю ту историю, — торопливо перебил он. — Теперь она уже не имеет никакого значения. — Ему не хотелось вспоминать некрасивую сцену, разыгравшуюся три или четыре года назад во время очередного приезда Ютты: разъяренная Шарлотта, заплаканная Ютта… Руке стало холодно — окно оставалось открытым всю ночь, наверняка снова были заморозки.

— Может, мне приехать? — предложила сестра. — Тогда я через два часа сяду в поезд. Мама Ганса-Юргена охотно присмотрит за детьми еще неделю.

— Пожалуйста, избавь меня от этого, — ответил он.

Она нервно засмеялась.

— Пожалуй, Йон, ты никогда не изменишься! Что ж, по крайней мере, рядом с тобой Роберт; он фантастически полезен в такой ситуации.

— Конечно. — Разговор утомлял его. Кроме того, он боялся еще раз услышать эпитет «фантастический». — Ладно, я не могу больше говорить. Мне пора идти.

— Куда ты собрался?

— В церковь. — Ничего другого ему сейчас не пришло в голову.

— Так рано?

— Сначала еще зайду на кладбище.

— О, — согласилась она, — разумеется. Только скажи мне быстренько, как там Колумбус? Очень тоскует без хозяйки? — Ютта всегда любила кота; сама она из-за аллергии не держала дома животных.

— С ним все в порядке. — Возможно, когда-нибудь он расскажет ей про гибель кота, но пока он не готов к ее неизбежным воплям и слезам. Он всегда испытывал панический страх перед рыдающими женщинами.

Он снова заснул и проспал до половины двенадцатого. Принял душ, оделся, наклеил наконец марки на написанные Робертом письма, сел за руль и, доехав до Ниндорфской рыночной площади, бросил их в почтовый ящик. В булочной, работавшей по воскресеньям, купил свежий хлеб и воскресный номер газеты.

Вернулся домой, накрыл на кухне стол: ветчина, сыр, яйца всмятку, апельсиновый сок. С Шарлоттой он никогда не завтракал, даже по выходным, — не хотелось тратить на это время. Она пила чай, он кофе, и все. Пока нагревалась кофеварка, он прошел в гостиную, поставил си-ди с Оскаром Петерсоном, включил звук на полную громкость. Вернулся за стол, ел, пил, читал газету и подпевал. «There is no greater love».[15] Шарлотта никогда не любила такую музыку. Теперь он уж больше не помешает ей. Теперь можно распахивать все двери и оставлять горящими все лампочки. Можно класть ноги на стол и разбрасывать, где попало, газетные листы. Его никто не станет критиковать — «убавь громкость, делай так, а не эдак, нельзя быть таким эгоистом, думай не только о себе, слушай меня, оставь все как есть»… После двадцати четырех лет совместной жизни наконец-то наступает избавление!

Чуть позже, убирая на кухне, он выбросил почти полную пачку сухого корма и полдюжины пакетиков, сунул в мусорное ведро и кошачьи мисочки. Никогда в жизни он больше не станет держать ни кошек, ни собак, ни какой другой живности. Он с удивлением отметил, что уже не скучает без мяуканья Колумбуса и мягкого стука его лапок. За одну ночь его горе превратилось в легкую грусть по коту. Через пару дней уйдет и она.

На секретере Шарлотты лежала стопка неразобранных писем-соболезнований. Он вынул открытку из самого верхнего конверта и пробежал ее глазами. Кто-то из служащих Шарлотты писал, как он потрясен ужасной утратой, которую понес Йон. Он сохранит Шарлотту в благодарной памяти и желает Йону сил и бодрости духа. Подобные банальности наверняка содержались в каждом конверте, на каждой открытке. Недолго думая, он взял всю стопку и выбросил в корзинку для бумаг. Нет, не станет он тратить свое драгоценное время на чтение этих излияний, и уж тем более на ответы. Плевать, что от него ждут этого! Он никогда и никого не просил присылать ему такие письма.

Йон устроился в зимнем саду и занялся подготовкой материалов на следующую неделю, включая контрольную для десятого «а» в следующую пятницу. Набросал список дел на ближайшие дни. Парикмахер. Зубной врач, ведь прошло уже полгода. Надо, кроме того, встретиться с маклером, обсудить с ним сдачу дома в аренду. Через пару месяцев, когда он примет наследство, придется, пожалуй, взвесить, что выгодней сдавать в аренду, а что продать. Следует подумать и о садовом питомнике, в частности о предложении Кёна. Последним пунктом в его списке значился автомобиль Шарлотты. Машина стоит в гараже и лучше от этого не становится. Йон уже подумывал о том, не предложить ли ее Юлии, ведь ее «гольфу» самое место на свалке, а тут почти новая машина. Впрочем, она неправильно воспримет его жест. Мысленно Йон уже слышал ее слова: «Ты рехнулся! Я ничего не возьму из вещей твоей жены». Ни в коем случае он не станет задевать ее гордость; такой дорогостоящий подарок заставит ее чувствовать себя ему обязанной. Он уже знал ее стремление к независимости; она не из тех, кто берет что-либо у других, кто любит одалживаться; в этом отношении они похожи. Поэтому он отложил решение этой проблемы на некоторое время.

Весь день ему хотелось ей позвонить, но он заставлял себя сдерживать свое желание. Юлия ясно дала ему понять, что будет занята все выходные, и он не смел ей мешать. Все равно она не сможет без помех с ним разговаривать, если поблизости будет торчать ее дружок, этот подозрительный Бен Мильтон.

Он крепился до начала седьмого и все-таки набрал ее номер, ожидая опять услышать автоответчик. Впрочем, после третьего гудка ответила она сама.

— Это я, — сообщил он.

— Йон? — Дыхание ее было учащенным. — Привет!

— Мешаю тебе? Ты как будто запыхалась.

— Я только что вошла в квартиру. Отвозила Бена в аэропорт.

— Хорошо провели выходные?

— Да. Только я жутко устала, мы легли спать лишь в три часа ночи.

— Где же он спал? — Вопрос вырвался у него нечаянно, Йон намеревался затронуть эту тему более деликатно.

— Тут, конечно. Ведь это его квартира. — Он услышал глухой стук; вероятно, она сбросила с ног сапожки.

— Но ведь у тебя только одна постель.

— Что из того? Ведь я сказала тебе: Бен голубой.

— Он женат. И у него двое детей.

— Откуда ты знаешь? — В ее голосе зазвенел металл.

— Из Интернета. Я немножко порыскал по нему и случайно…

Она перебила его:

— Как это понимать? Ты меня контролируешь? Не веришь мне? — Слышно было, что она вне себя.

— Юлия, послушай…

Она снова прервала его:

— Нет, это ты меня послушай! Если я что и ненавижу, так это ревность. Если ты собираешься играть роль Отелло, не советую. Ты мне симпатичен — да, но это вовсе не дает тебе права за мной шпионить.

— Поверь, у меня не было ни малейшего намерения это делать, — забормотал он. — Просто искал снимки твоего друга, они мне понравились. При этом наткнулся на его биографию и, естественно, прочел. Ну и удивился, что у него есть семья.

— С каких пор ты стал таким наивным? — Она уже говорила обычным тоном. — Вспомни про Томаса Манна. Сколько у него было детей? Кажется, пятеро?

— Шестеро.

— Вот-вот! А ведь всем известно, что он был голубой.

— Верно. — Йон, не стал уточнять, что Томас Манн «не следовал своим наклонностям», как деликатно выражались в те годы. Сейчас не тот момент, чтобы блистать эрудицией. — Я жалею, что задал этот вопрос. Разумеется, я доверяю тебе во всем.

— Ладно, — сумрачно согласилась она. — Просто у меня есть кое-какой печальный опыт.

— С ревнивыми мужчинами?

— Да. Но я не хочу сейчас об этом говорить; возможно, ты меня понимаешь.

— Естественно, — сказал он. Внезапно ему захотелось поскорей закончить разговор. После неудачного начала им так и не удалось вернуться к их обычной непринужденной манере. — Ладно, до завтра.

— Хорошо, — согласилась она. — Пока. Спокойной ночи, Йон.

— Приятных снов. — Он положил трубку первым, опередив ее.

После этого, сидя перед телевизором и слушая новости, он размышлял, как сам не додумался до такого объяснения, которое она дала ему насчет Бена Мильтона и его личной жизни. Общеизвестно, что огромное количество гомосексуалистов имеют семьи. Одни ради маскировки, другие по той причине, что поздно осознали свою истинную сексуальную ориентацию. А в творческих кругах гомосексуализм давно сделался нормой. Как же он не учел такую возможность? Почему ему везде чудится измена?

Виной этому, разумеется, Роберт с Шарлоттой, их вероломство заставило его разочароваться в человеческой порядочности. Впрочем, осторожней, дружище, — нельзя допускать такие мысли! Поставив на одну доску Юлию и Шарлотту, он отравляет прошлое, настоящее и будущее; Шарлотта наверняка торжествует на том свете. Юлия полностью права, пресекая его бестактные вопросы. Завтра же он попросит у нее прощения.

17

Она въехала на парковку за четверть часа до начала уроков и теперь, поставив ногу в красном сапоге на крыло «гольфа», завязывала шнурок. При виде его она радостно улыбнулась и помахала рукой. Все его опасения мгновенно улетучились. Она подошла к его машине, сунув руки в карманы кожаной куртки, слишком легкой для такой погоды. Дул пронзительный восточный ветер, резко похолодало; дорожное полотно на Бансграбене и на тихих соседних улицах покрылось тонкой корочкой льда.

— Я тебя ждала, — сказала она. Ее лицо порозовело от холода, ветер трепал ее локоны, хлестал ими по ее щекам.

— Я уже привыкаю к этому. К хорошему ведь быстро привыкаешь. — Он достал с заднего сиденья портфель и захлопнул дверцу. — Как спала? Хорошо?

— Как мертвая. Но прежде, чем заснуть, основательно поразмыслила. И хочу попросить у тебя прощения, Йон.

— Именно то же самое хотел сделать и я, — сказал он и испуганно прогнал мысли о мертвых и озере Уклей-Зе. — Я вел себя как последний идиот.

— Чепуха, это я была идиоткой. Неправильная реакция. Увы, со мной такое случается, когда я сильно устану.

— Хорошо, — подытожил он. — Мы оба прощаем друг друга. Забудем наш конфликт. Договорились?

Медленным шагом они бок о бок двинулись к школе. Йону внезапно захотелось, чтобы в «Буше» раздался звонок — о заложенной бомбе или типа того — и занятия отменили.

— Сегодня вечером у тебя найдется для меня время? — спросила она.

Волна блаженства моментально разлилась по его телу, до самых кончиков пальцев.

— Сходим опять в «Мамма Леоне»?

— Вообще-то я бы с большим удовольствием побыла с тобой наедине, — ответила она. — Без посторонних, то есть.

— Значит, у тебя?

Она скривила губы.

— У меня жуткий беспорядок. Бен оставил кучу оборудования. Я просто не успею все убрать.

— Мне это не помешает.

— Зато помешает мне. — Она кивнула обогнавшему их Мейеру-англичанину, он двигался быстрыми и мелкими шажками, с прямой спиной, держа в руке пачку тетрадей.

Йон выждал, когда коллега будет вне пределов слышимости:

— Конечно, ты можешь приехать и ко мне.

Она бросила на него один из своих загадочных и неопределенных взглядов.

— Это лишь предложение, — поспешно объяснил он. — Если тебе неприятно, я пойму.

Она передернула плечами.

— Ладно. — В ее ответе не прозвучало энтузиазма.

— Юлия, не хочешь, не надо.

— Знаю. Но на самом деле я охотно посмотрела бы, где и как ты живешь.

— Вот и чудесно. А когда? В половине восьмого?

— Годится. — Она улыбнулась ему и остановилась, поджидая Керстин Шмидт-Вейденфельд.

Радостное предвкушение вечера поддерживало Йона на трех первых уроках. Его хорошее настроение передалось ученикам, седьмой «б» был как никогда активным. В награду Йон отменил домашние задания на завтрашний день. Do, ut des.[16] В школе такие небольшие подарки вполне уместны во имя добрых отношений.

Четвертым уроком был немецкий в девятом «б». Недавно они начали новую книгу, «Шахматную новеллу» Цвейга. К нынешнему уроку ребята должны были прочесть первые одиннадцать страниц. Йон вызвал Каспара Медорна, и этот болван тотчас стал листать тонкую книжицу и бегло просматривать текст. Возникла пауза, затем Йон попросил его вкратце пересказать прочитанное.

Как и девяносто процентов учеников, Каспар начал ответ с самого популярного немецкого слова:

— Значит… история происходит на корабле, во время рейса между Нью-Йорком и Буэнос-Айресом. — Он замолчал и с беспокойством заерзал на стуле. Понятно, сейчас он успел прочесть лишь несколько первых абзацев.

— Дальше.

Каспар скосил глаза в сторону соседа, а тот раскрыл под столом книгу и тайком заглядывал в нее.

— Я делаю тебе небольшую подсказку, — дружелюбно произнес Йон. — Книга называется «Шахматная новелла».

Две девочки за передним столом обернулись. Каспар с облегчением поднял голову.

— Ну, на корабле плывет один тип, он чемпион мира, — сказал он и радостно уточнил: — Чемпион мира по шахматам. Но на самом деле он абсолютно тупой. Не умеет даже правильно писать, и вообще. Совсем тупой.

Последнее слово сопровождалось глухим стуком, донесшимся из соседнего помещения. Йон решил, что в девятом «а» опрокинулся стул. За стуком последовал приглушенный крик.

— Не будем обращать внимания, — сказал Йон. — Продолжай.

— По-моему, там больше ничего нет, — пробормотал Каспар.

— Любопытно, — возразил Йон. — Разве у нас с тобой разные книги? Кто-нибудь может помочь Каспару?

В этот момент раздался яростный вопль. Ковальски, кто еще так ревет? Только его голосу подвластны такие ноты. Класс заволновался.

— Оральски устроил разнос, — ухмыльнулся Макс Лонер.

Йон попросил одну из девочек закрыть откинутую створку окна, однако крик все равно проникал сквозь стены. Нет, так не пойдет.

— Минуточку, — объявил он, — сейчас я вернусь. А вы тем временем подумайте, как более или менее прилично изложить содержание.

Он вышел из класса и притворил за собой дверь. Возле девятого «а» стоял Шредер, за дверью бесновался Ковальски.

— Вон! Немедленно!

— Надо бы записать его на магнитофон, — пробормотал Шредер. — Этот тип просто невыносим. — Он уже поднял руку, чтобы постучаться, как дверь класса резко распахнулась. Ковальски, с багровым лицом, вытолкал в коридор мальчишку.

— Я позабочусь о том, чтобы ты вылетел отсюда! — заорал он снова, схватил парня за капюшон свитера и яростно потряс.

— Гаральд, перестань! — сказал Йон.

Пальцы физкультурника крепко вцепились в капюшон, но рука в нерешительности замерла. Йон узнал мальчишку: Мирко фон Эйкберг, один из главных бузотеров девятого «а». В два прыжка Йон очутился рядом с Ковальски.

— Ты соображаешь, что делаешь? — воскликнул он. — Отпусти его!

Ковальски уронил руки и заковылял к стене. Мирко злобно одернул задравшийся свитер.

— Он больно схватил меня! — завизжал он. — Я подам в суд, моя мама адвокат, она покажет вам всем.

— Не ори! — резко одернул его Йон. — Марш в класс! И закрой дверь.

Мирко открыл было рот, чтобы что-то возразить, но просто повернулся, нырнул в классную комнату и с грохотом захлопнул дверь.

Йон опять повернулся к Ковальски:

— Что на тебя накатило, черт побери?

Ковальски грозно двинулся на него. Но его взгляд внезапно скользнул мимо Йона, а ноги подогнулись. Он медленно сполз по стене, обтирая штанами побелку, сел на пол и весь обмяк. Глаза закрылись, голова свесилась набок.

Шредер бросился в секретариат — вызывать «неотложку». Йон опустился на колени рядом с физкультурником и повторял его имя. Он не знал, что делать, и лишь смотрел на него. Прыщ на шее, обрюзгший живот, желтые от никотина пальцы. Дотрагиваться до него было неприятно. Ковальски никогда ему не нравился. Он был рад, когда Шредер появился с директором, и он смог снова вернуться в класс. Хватит с него несчастных случаев.

После шестого урока весь педагогический коллектив собрался в учительской. К огромному удивлению Йона, Юлия уселась, словно это само собой разумелось, между ним и «близняшкой». Мейер-биолог, сопровождавший «скорую» в клинику «Норд», сообщил in extenso[17] о состоянии здоровья физкультурника. Он явно был в своей стихии: Ковальски перенес, говоря языком дилетантов, инфаркт, но все обошлось сравнительно благополучно. Во всяком случае, опасности для жизни их коллеги уже нет.

Хорек-альбинос озадаченно наморщил лоб и, склонив голову набок, выслушал его повествование. Свои игрушечные лапки он молитвенно сложил на груди, словно Ковальски уже отбыл в лучший из миров.

— Опять этот девятый «а», — проговорил он с досадой. — Сплошные неприятности с этими подростками. — В течение шестого урока он успел подробно расспросить класс о причине возмущения физкультурника. Скандал возник из-за мобильного телефона, по которому Мирко болтал на уроке. Ковальски пытался его отобрать у мальчишки и вел себя слишком грубо. Мать Мирко уже позвонила в школу и грозила возбудить судебный иск.

— К сожалению, осталось двадцать четыре свидетеля этого рукоприкладства, — вздохнул фон Зелль, — которое чрезвычайно прискорбно для «Буша». И вообще, неприятна вся ситуация. Остается лишь верить, что мы сумеем с достоинством выйти из этого положения. С этой дамой шутки плохи, лучше не связываться.

Мейер-биолог поинтересовался, как фон Зелль поступит с Мирко, ведь он как-никак спровоцировал учителя физкультуры своим вызывающим поведением, и тут все очевидно. Во всех безобразиях, которые случаются в девятом «а», обязательно замешан Мирко, и вообще, он наглый и ленивый, «идеальное наше сочетание». Мейер-биолог предлагал вынести мальчишке строгое предупреждение; этот негодник давно его заслужил.

— Я решительно протестую против таких мер, — воскликнул Вильде и взволнованно подергал бородку. — Здесь можно легко создать прецедент. Дисциплина в классе, по моему глубокому убеждению, зависит от учителя. Лично у меня нет проблем с девятым «а».

— Ой ли? — пробормотала Шмидт-Вейденфельд.

Йон не вмешивался в разгоревшуюся дискуссию. Если она уложится в полчаса, он еще успеет после парикмахера сделать покупки на вечер, к приезду Юлии, и даже пробежать непременный круг по Ниндорфскому парку. Ему не хватало регулярных поединков с Робертом в теннис и сквош, нужно срочно подыскивать себе нового партнера. Пожалуй, надо поговорить со Шредером — он мог бы стать подходящим противником.

После словесной перепалки между Вильде и несколькими коллегами приступили к распределению часов Ковальски. Рассчитывать на равноценную замену не приходилось, часть занятий просто вылетала. Уроки географии, которую Ковальски вел в девятом «а», передали практикантке, длинноволосой особе с поразительно короткими и толстыми ногами; на ее лице немедленно отразился испуг.

— И вот что еще… — Хорек-альбинос не отрывал глаз от своего блокнота, где он делал заметки микроскопическим и корявым почерком; значит, их ждет что-то неприятное. — Поездка, за которую отвечал коллега Ковальски, с десятыми «а» и «б». Запланированная… минуточку… на неделю перед Троицей.

На миг все притихли. Потом по комнате пробежала волна беспокойства, все зашептались. Классных поездок никто не любил, особенно поездок с классами средней ступени. Едва ли нашелся бы учитель, который по доброй воле взялся бы за это, не считая Мейера-биолога и, разумеется, Вильде — тот с невероятным рвением использовал всякую возможность для «социального общения». Когда Шредер в прошлом году вернулся из Праги, он мог лишь стонать «просто ужас». Каждый вечер школьники там накачивались смехотворно дешевым пивом, один мальчишка уже на второй день попал в больницу с алкогольным отравлением, а на обратном пути в чудовищную жару их группа застряла на много часов на границе, поскольку многие десятиклассники потеряли свои паспорта.

Бодрым тоном Хорек-альбинос продолжал:

— Итак, с десятыми классами едут коллеги Шредер, Швертфегер и Концельманн. Кто желает присоединиться? Добровольцы, вперед!

В принципе, Йона это не касалось; уже восемь лет в конце июня, после устных экзаменов на аттестат зрелости, они с Гешонек возили в Рим слушателей факультативного курса по латыни. Программа осмотра достопримечательностей была отработана до мелочей. С Эвой у них никогда не возникало сложностей; львиную долю всех объяснений она брала на себя. Экскурсии по Римскому форуму и Капитолию были ее страстью и стали уже притчей во языцех среди выпускников прежних лет.

— К сожалению, я не могу, — сообщил Вильде. — В эти же сроки я буду на Балтийском море с другими десятыми.

— Я тоже, — поддакнул Мейер-биолог, — иначе я бы охотно присоединился к поездке. — Всю жизнь он любил путешествия и еще много лет назад наладил межшкольный обмен с Англией и Францией.

Воцарилось неловкое молчание. Мейер-англичанин созерцал кончик собственного галстука. Кох скреб за ухом. Длинноволосая практикантка с толстыми ногами сосредоточенно перелистывала свой календарь. Йон заставил себя выждать еще минуту.

— Группа поедет в живописную горную местность на берегах Везера, — соблазнял всех директор, — на великолепную молодежную турбазу в Гамельне.

Йон кашлянул, выпрямился и сделал гримасу, которая, как он надеялся, сойдет за досаду.

— Что ж, если в самом деле нет желающих… — медленно протянул он, — тогда я вынужден…

— Господин Эверманн, как чудесно! — Хорек-альбинос с облегчением осклабился, показав слишком белые и крупные зубы. — Вы просто идеальная кандидатура, ведь вы преподаете в обоих классах. Значит, я вас записываю?

Йон кивнул, всем своим видом изображая покорность судьбе. Целых пять дней он проведет с Юлией, совершенно официально и с благословения признательного начальства. А ведь поездку еще придется планировать, подробно обсуждать детали, поэтому коллеги будут собираться не раз и не два…

Впервые за свою жизнь он с симпатией подумал про Ковальски и даже решил как можно скорей навестить его в клинике.

18

Она приехала на пять минут раньше. Из зимнего сада Йон наблюдал, как она остановила «гольф» прямо у садовой калитки. Вылезла, постояла возле машины и обвела глазами фасад, словно хотела запечатлеть в памяти каждую подробность. По выражению ее лица он не мог понять, нравится ли ей увиденное.

В прихожей он помог ей снять кожаную куртку. Стоя рядом с ним, Юлия осмотрелась. Выпятив нижнюю губу, взглянула на резиновые сапоги Шарлотты, стоявшие на коврике у гардероба. Йон тут же решил выбросить их как можно скорей, и вообще, постепенно удалить из дома вещи жены. Как он не сообразил это сделать до прихода Юлии!

На лестницу она глянула мельком. Он знал, о чем она подумала, и хотел сразу проводить ее в зимний сад, но она задержалась в гостиной и долго рассматривала свадебное фото в серебряной рамке, стоявшее на секретере. Он был готов убить себя за то, что не убрал его. Просто много лет он не замечал этого снимка и совсем забыл о его существовании. Тогда они с Шарлоттой позировали возле бюро регистрации, она с улыбкой прижалась к нему. Она в светлом платье с жакетом, он в своем единственном приличном костюме с широкими лацканами, волосы падают на воротник. Снимок часто служил в кругу их знакомых поводом для веселых шуток, но Юлия разглядывала его молча, между ее бровями залегла маленькая складка. Зря он пригласил ее в этот дом, где повсюду присутствовала память о Шарлотте. Какая ошибка!

Стол Йон накрыл в зимнем саду. Сначала он намеревался приготовить что-нибудь из итальянской кухни. Но когда зашел после парикмахерской в гастрономическую лавку на Клостерштерн, ему бросился в глаза фирменный логотип на пластиковых пакетах, и он сразу понял, что покупки для их последнего вечера втроем Роберт делал именно тут. Он стремглав выскочил из лавки и двумя улицами дальше приобрел у турка холодные закуски, сыр, фрукты и вино.

Юлия села в плетеное кресло, прямо, не откидываясь на спинку.

— Красиво, — одобрила она, когда он включил музыку в стиле фадо, показавшуюся ему подходящей для этого вечера. Теперь же ему почудилось, что она звучит слишком надрывно и драматично. Никогда еще он не видел Юлию такой притихшей и замкнутой.

— Может, лучше поедем в «Мамма Леоне»? — предложил он. — Или куда-нибудь еще? Я ведь вижу, что тебе тут не по себе.

Она крутила в пальцах бокал, на ее руке снова были часы с красным ремешком.

— Просто тут все чуточку чужое. Эта обстановка как-то тебе не подходит.

Не любя этот дом, он никогда не заботился о его обстановке. Когда в начале их брака они с Шарлоттой жили в маленькой наемной квартире в Альтоне, то поисками мебели, картин, занавесок занимались вместе; тут, на Бансграбене, он все предоставил жене. Все больше и больше времени он проводил в своем кабинете, единственной комнате, где действительно хорошо себя чувствовал, и которую обставлял по своему вкусу.

— Сам я никогда бы не выбрал этот дом, — пояснил он. — Его нам подарили родители жены, а теперь я хочу его продать. — И он подвинул ближе к Юлии хлебницу и блюдо с закусками.

— Это правильно, — одобрила она, положила себе долму из виноградных листьев с мясной начинкой и улыбнулась. Она начинала оттаивать. — А дальше?

— Дальше я подыщу что-то другое, — ответил он. — Что придется мне по душе. Ведь я уже спрашивал, не поможешь ли ты мне в моих поисках. — Его порадовал аппетит, с каким она взялась за еду.

Ответила она не сразу; ей пришлось дожевать и проглотить долму, промокнуть губы салфеткой и выпить глоток вина. Он терпеливо ждал.

— Вообще-то, ответь мне, у тебя есть что-то наподобие цели всей жизни? — спросила она потом. — Хрустальной мечты? Мужчины ведь всегда к чему-нибудь стремятся.

Он засмеялся:

— А женщины разве нет?

— По-другому, — ответила она. — Между прочим, я не открываю ничего нового, это общеизвестно. Существуют два взгляда на жизнь — туннельный и панорамный.

Он невольно подумал про Шарлотту. Значит, у нее был панорамный взгляд? Она видела целостную картину? Если и так, то лишь до ее запоев; алкоголь исказил все, в том числе и ее взгляд на мир. В конце она, пожалуй, не увидела бы даже входа в туннель.

А он сам? Разумеется, у него была хрустальная мечта, как выразилась Юлия. Он хотел быть вместе с той, кого полюбил, вместе и навсегда, неважно, где и как. Она прекрасно знала, вот и спрашивала. И уж точно не хотела опять услышать от него объяснения в любви.

Она ткнула вилкой в гриб.

— Почему ты молчишь?

— Мечта или цель всей жизни, — задумчиво протянул он. — Нечто подобное, пожалуй, было когда-то, в конце школы. Мы тогда хотели проплыть под парусами вокруг света.

— Тогда ты уже был знаком с твоей женой?

— Нет. Мечтали мы с другом. — Слишком поздно он спохватился, что сам повернул разговор в неправильное русло. — Но, конечно, ничего из этого не получилось, — торопливо добавил он. — Ну как, вкусно?

Она положила на тарелку консервированную брынзу, оливки и кивнула.

— С тем самым Робертом-как-там-его? Который нас видел в «Мамма Леоне»?

— Да. Значит, ты считаешь, что у меня туннельный взгляд?

— Ясное дело, — подтвердила она, — ты просто патологически целеустремленный тип. А твой друг знает, что я тут?

— Нет. Я уже несколько дней ничего о нем не слышу. Довольно странно, вообще-то. — Раз его отвлекающий маневр не сработал, надо брать быка за рога.

— Вы так тесно общаетесь?

— Последние дни он заезжал сюда почти каждый день. Или как минимум звонил. Но с субботы я не могу его найти.

— Всего лишь три дня! И ты уже забеспокоился? Ведь он был у тебя в пятницу вечером.

— Верно.

— Ты ему что-нибудь сказал? Я имею в виду, про нас? Ведь ты хотел сохранить все в тайне.

— Кстати, он не видел нас в «Мамма Леоне», — солгал Йон и попробовал оливку. — Я очень осторожно прощупал его на этот счет, но ничего. — Оливка была чуточку солоновата.

— Возможно, он уехал.

— Он никогда не уезжает, не сообщив мне. Я уже подумываю, не обратиться ли в полицию. Вдруг он попал в аварию или еще что-нибудь случилось.

— Ты не преувеличиваешь серьезность ситуации? Впрочем, раз тебя это беспокоит… Тогда позвони прямо сейчас.

Он принес телефонную книгу, отыскал номер полицейского управления, и его соединили с оперативным отделом. После недолгого ожидания он получил справку, что в отношении Роберта Бона ничего не имеется, ни по ДТП, ни по актам насилия, ни по суицидам.

— Ну, вот видишь, — проговорила Юлия, когда он положил трубку. — Твой друг просто сидит где-нибудь неподалеку и радуется жизни. Возможно, захотел немного побыть в одиночестве.

— Не исключаю, — согласился Йон. — Возможно, мои опасения чистая глупость.

— Где же висит твой Раушенберг? — спросила она, выкурив сигарету после фруктов и сыра. Она хотела выйти в сад, но он наслаждался запахом дыма, как и всем остальным в ней. Теперь она повеселела и окончательно расслабилась, еда и вино пошли ей на пользу.

— Наверху. Хочешь взглянуть?

Когда в кабинете зажегся свет, на «Земляничном этюде» вспыхнул красный цвет, единственное яркое пятно в комнате. Пол блестел, на нем не было ни единого пятнышка.

Она остановилась в дверях:

— Великолепно! Именно таким я всегда и представляла твой кабинет. Вот он тебе подходит, это точно. Поскольку ясно структурирован, без всяких фиглей-миглей.

Йон прислонился к дверному косяку рядом с ней. Кожа на ее шее мерцала, между локонами блеснули серьги-гвоздики. Какие длинные ресницы! Он сунул руки в карманы. Только не торопись! Иди к цели с осторожностью.

— Значит, ты смотришь на меня, как на простоватого субъекта?

— Верно, — согласилась она. — Ты скроен абсолютно просто. Тебя насквозь видно. — И засмеялась.

На четвертом тоне он приник губами к ее шее. В его рот попал локон, он оказался горьким на вкус.

— Тогда ты знаешь и мою хрустальную мечту, — шепнул он.

— Естественно, — подтвердила она и прижалась к нему бедрами. — Софа удобная?

Потом они вместе лежали под шерстяным пледом. Она повернулась к нему спиной, под левой лопаткой у нее была татуировка. В прошлый раз ее еще не было. Тату напоминала китайский иероглиф, почти пятисантиметровый, красный с черным, слева — нечто вроде маленькой лестницы. Он осторожно провел по ней пальцем и почувствовал, как горяча ее кожа.

— Когда ты это сделала?

— Пару дней назад, — сонно пробормотала она.

— Больно?

Она передернула плечами:

— Ни капельки.

— Она что-нибудь означает?

— А?

— Твоя татуировка. Или это просто украшение?

Она повернулась к нему и натянула одеяло на плечи.

— Долгую и счастливую жизнь.

— Выглядит мило, — одобрил он. Как ни удивительно, ему в самом деле понравилась татуировка. До сих пор он категорически не принимал их, считая, что они годятся лишь для матросов и уголовников. С другой стороны, теперь каждый второй школьник делает тату или пирсинг, так что в этом отношении его взгляды безнадежно устарели.

— Мне немножко холодно, — сказала Юлия.

— Тогда давай переберемся в спальню. Ведь ты останешься?

— Если хочешь.

Эйфория заставила его забыть об осторожности.

— Да, хочу, — торжественно сообщил он. — Отныне, и присно, и во веки веков.

— Пока нас не разлучит смерть. Аминь, — добавила она и засмеялась.

19

Когда он проснулся, как всегда, в половине седьмого, Юлия была уже в ванной. Он вслушался в успокаивающий шум душа и чуть опять не заснул.

Обернутая полотенцем, она вошла в комнату и стала задумчиво вытирать досуха волосы. На голых плечах поблескивали капельки воды. Йон невольно вспомнил снимок, который сделал Бен Мильтон.

— Кофе или чай? — спросил он.

Она вздрогнула от неожиданности.

— Ты уже не спишь? — Она подошла к кровати и села на краешек. — Кофе. Но я выпью его где-нибудь по дороге.

— Мы можем спокойно позавтракать вместе.

— И потом вместе явиться в школу, чтобы нас увидели уж все коллеги сразу, — возразила она. — Лучше встретимся в «Буше», как ни в чем не бывало.

Йон сунул пальцы под полотенце.

— Ладно. Но когда я встречу тебя в учительской или где-нибудь еще, я сразу вспомню, как ты кричала ночью. Так и знай.

— Я не кричала. Неправда.

— Еще как кричала. Как влюбленная кошка. — Его пальцы поползли дальше. — Вообще-то у нас еще достаточно времени.

Она взяла его руку, положила ее на одеяло и встала.

— Недостаточно. И вообще, с этого момента я для тебя снова фрау Швертфегер. Горе тебе, если ты чем-нибудь выдашь себя в «Буше». Да, не распускай руки, как недавно в коридоре. Договорились?

Надев халат, он проводил ее вниз и подождал у входной двери, заведется ли «гольф». Когда она уехала, он бросил взгляд в сторону Глиссманов. Вопреки ожиданию, ни одна гардина не шевельнулась. Неужели Верена заболела?

На четырнадцать часов он назначил дополнительные занятия по латыни, которые были отложены из-за смерти Шарлотты. Для четверых: Бруно Кальтенбаха, Тамары Грассман, Тимо Фосса и его задушевного дружка Луки делла Мура.

Тимо опоздал на шесть минут. С рюкзаком на плече он ввалился в классную комнату, когда Йон уже раздавал ксерокопии текста.

— Явился? — сказал Йон. — Какая честь для нас.

Тимо без комментариев шлепнулся на стул рядом с Лукой.

Йон положил текст и перед ним.

— Я выбрал письмо Плиния, — сообщил он. — В качестве подготовки к контрольной работе, которая будет в пятницу. Так что рассматривайте этот дополнительный урок не как наказание, а как бонус, поощрение. Я предоставляю вам его gratis, бесплатно, и franko, безвозмездно.

Бруно и Тамара ухмыльнулись. Тимо не повел и бровью.

— Ты не хочешь снять куртку? — предложил Йон.

— По-моему, тут собачий холод, — буркнул Тимо.

— Тогда немножко поработай. Заодно и согреешься, — сказал Йон. — Начни, пожалуйста.

Скривив уголки рта, Тимо медленно переменил позу, поставил локти на стол и обхватил обеими руками лоб. Листок с текстом лежал в двадцати сантиметрах от его носа.

— Lavabatur in villa Formiana: repente cum servi circumsistunt, alius fauces invadit, alius os verberat, alius pectus et ventrem atque etiam, foedum dictu, verenda contundit…

— Стоп, — сказал Йон, — пока достаточно. — Тягучая манера говорить действовала ему на нервы. — Теперь переведи.

Тимо снял ладони со лба, скрестил руки на груди и уставился в текст. Светлая прядь упала на лицо, под глазами виднелись фиолетовые тени.

— Значит, на вилле Формиана… его мыли.

— Почему «значит»? И почему «его мыли»?

— Откуда я знаю? — возразил Тимо. — Наверно, чтобы его рабам было чем заняться. Я так думаю.

Йон сосчитал про себя до трех.

— Ты слышал когда-нибудь про отложительные глаголы?

Пустой взгляд Тимо был красноречивей любого ответа.

— Кто-нибудь поможет ему? — спросил Йон. — Бруно?

— Глаголы с пассивной формой и активным значением, — пробормотал Бруно.

— Правильно. Как, например, глагол lavari, «мыться». Вообще-то, Тимо, мы изучаем эту тему с февраля. Итак, lavabatur означает не «его мыли», а «он мылся». Либо «он купался». Ты мог бы это знать, если бы хоть раз выслушал объяснения на уроке или делал домашние задания. Продолжай.

— Repente cum servi circumsistunt. Рабы… значит, рабы окружили его.

— Repente? — На проклятое «значит» он просто не станет обращать внимание, все равно его не искоренишь.

Тимо молчал. Лука что-то прошептал ему, Тимо повернулся к дружку.

— А? — спросил он в полный голос.

— Если ты ничего не знаешь, тогда хотя бы прочищай иногда уши, — сказал Йон. — Repente — наречие от repentinus и означает «внезапно, вдруг». Пожалуйста, все предложение.

— Вдруг его окружили рабы.

— Верно. Дальше.

— Alius fauces invadit… Другой…

— Минуту, посмотри все предложение. Alius — alius, это ты проходил давным-давно.

Тимо молча закусил нижнюю губу.

Йон сосчитал лишь до двух.

— Ты можешь мне хотя бы сказать, о чем идет речь в этом письме? Ведь оно должно быть тебе знакомо по прошлому году.

Йон долго обдумывал, какие тексты могут представлять интерес для десятых классов, и остановился на Плиний-младшем. Его письма короткие и, по сравнению с бесконечными и перегруженными деталями описаниями сражений у Цезаря и Ливия, довольно занимательные. В данном послании к Ацилию речь шла о покушении на претора Ларция Македонца, высокомерного человека, который, по выражению Плиния, слишком редко или, возможно, слишком часто вспоминал о том, что еще его отец был рабом. Во время купания его окружили на вилле собственные рабы, внезапно, repente, они схватили его за горло, ударили в лицо, пинали ногами и, как заметил Плиний, нанесли урон и его половым органам. Чтобы убедиться в его смерти, они в конце концов бросили его на раскаленный каменный настил, под которым горел огонь; избитый претор не пошевелился. Затем, посчитав его мертвым, вынесли на улицу и утверждали, что он задохнулся от жары в купальне. Однако претор пришел в себя, то ли от прохладного воздуха, то ли от воплей и стенаний своих наложниц, хотя и на короткое время. Прежде чем скончаться через пару дней от полученных увечий, он успел наказать своих неверных слуг. Согласно Плинию, он скончался с утешительной мыслью, что отмщен еще при своей жизни так, как бывают отмщены лишь мертвые.

Сегодня на большой перемене он ксерокопировал текст и еще раз пробежал его глазами, и ему опять полезли в голову тягостные воспоминания, которые отступили от него лишь в последнюю ночь, проведенную с Юлией, — болторез, лицо Роберта, кровь на полу, завязанный мешок, черная вода. Шум, с каким мешок шлепнулся в воду. Нет, надо было выбрать другой текст.

Тимо откинулся назад, сунул свои большие руки в карманы куртки, выставил подбородок и с вызовом смотрел на Йона.

— Понятия не имею, — заявил он. — И меня не интересует это древнее дерьмо.

В первый раз он вел себя с откровенной дерзостью, прежде его сопротивление было скорее пассивным. Тамара бросила на Йона испуганный взгляд и перестала жевать резинку. Лука двинул Тимо в бок и что-то прошептал.

— Оставь его, Лука, — сказал Йон. — Нет ничего нового в том, что наш друг бойкотирует уроки латыни. Ведь он считает ее лишней.

— Вы все правильно поняли, — усмехнулся Тимо. — Просто ставьте мне «неуд» и готово дело: я не ваш коллега.

В классе стало тихо, Йон слышал только собственное дыхание. Трое школьников потупились, Тимо прямо смотрел на него.

— Прошу извинения, если я проявил излишнюю фамильярность по отношению к тебе, — спокойно сказал Йон; он не позволит этому сопляку себя провоцировать. Он не Ковальски. — Впрочем, ты можешь не сомневаться — твоя антипатия основана на взаимности. Тамара, продолжай, пожалуйста.

— Один… один душил его, другой… ударил его в лицо…

Йону никак не удавалось сосредоточить внимание на запинающемся голосе Тамары. Хотя он и демонстрировал спокойствие, но не мог отделаться от чувства поражения. Незаметно поглядывал на Тимо. Тот по-прежнему сидел развалясь, сунув руки в карманы. И по-прежнему глядел на Йона с еле заметным смешком. Йону ужасно хотелось разбить в кровь его смазливую физиономию.

Открывая входную дверь, он слышал телефонные звонки. В надежде, что звонит Юлия, бросил на пол портфель, рванулся к телефону и взволнованно произнес:

— Я слушаю.

— Отлично. Здрасьте, господин Эверманн. Один короткий вопрос: я не могу связаться с Боном. Где он? Уехал?

Голос Кёна подействовал на него, словно ушат холодной воды.

— Уехал, — повторил он и уселся в красное кресло. — Уехал? Не знаю. А что? В чем дело?

— Ну, потому что вы же собирались с ним посоветоваться. А я хотел узнать у него, как обстоят дела.

— Я не вполне понимаю…

— Ну, что вы решили — сдавать питомник в аренду или продавать? Я хотел оставить вопрос на его автоответчике, но он почему-то не работает. Вероятно, переполнен. Или остановлен.

— Понятия не имею, — ответил Йон. — Но, честно говоря, я не понимаю, почему вы так торопитесь, господин Кён. Ведь мы говорили на эту тему лишь в пятницу, должны же вы мне дать немножко времени.

— Вот я и хотел лишь поговорить с господином Боном. Вас я не побеспокоил бы никогда в жизни, если бы дозвонился до него. Но ведь я тоже должен как-то планировать свои дела.

Йон откашлялся.

— Лучше всего мы сделаем так: господину Бону вы не звоните, а я сам вам сообщу, когда приму решение. Скажем, самое позднее в конце месяца.

— В конце? Сегодня только восьмое, господин Эверманн…

— Чего вы ждете от меня в этой ситуации? — рассердился Йон. — Ведь прошло лишь десять дней после смерти моей жены.

Кён сделал крошечную паузу.

— Я никак не хочу на вас давить. Сожалею, если вам это не ко времени. Мне только важно знать, что ждет меня в будущем.

— Я уже сказал, что сообщу вам, — сухо заявил Йон. — Через три недели. Самое позднее.

Кён был явно недоволен.

— Ну, хорошо, тогда я подожду. Как вы поживаете? Непросто, да?

— Да уж, — буркнул Йон.

— Если вам понадобится помощь, скажем в саду, сообщите. Мы сделаем это, как обычно. До свидания, господин Эверманн.

— Пока. — Йон положил трубку и сидел в кресле еще с минуту. Невероятная глупость, что он упомянул в разговоре с Кёном о Роберте. Но ведь в тот момент он никак не мог предвидеть, как развернутся события. И то, что Кён заметил отсутствие Роберта, вынуждает его к активным действиям. Либо уже сегодня, либо самое позднее завтра утром надо позвонить на квартиру Роберта, лучше несколько раз, на тот случай, если его телефон заинтересует полицию. Еще нужно поехать туда, расспросить соседей, связаться с уборщицей, фрау Эсром. И самое главное, еще раз проверить при дневном свете весь дом, гараж и автомобиль. Abyssus abyssum invocat.[18] Если уж он забыл, что говорил Кёну, то мог проглядеть и что-либо еще.

20

В четверг на первой большой перемене он наконец дозвонился до уборщицы Роберта. Ее телефон он отыскал еще во вторник в адресной книге. Во всем Гамбурге нашлось лишь четыре абонента с такой фамилией, а в Ольсдорфе лишь «Эсром Г.». Габи, Гудрун, Герлинда?

— Глория Эсром? — Она произнесла свое имя приветливым и чуть вопросительным тоном.

— Эверманн. Добрый день. Мы с вами незнакомы, фрау Эсром, я друг Роберта Бона, — сказал Йон и примостился на краешке стола. Чтобы никто не мешал, он зашел в классную комнату шестого «а». — Вы ведь убираете у него, не так ли?

— Верно.

— Вы, случайно, не знаете, куда он делся? Может быть, уехал куда-то? Я никак не могу до него дозвониться. — После звонка Кёна во вторник он по нескольку раз в день набирал номер Роберта и держал трубку ровно десять гудков.

— Вы пытались звонить на его мобильный телефон?

— Разумеется. Но он, вероятно, отключен, — ответил он. «Абонент временно недоступен, the person you have called is temporary not available», говорил каждый раз певучий женский голос. Нужны ли вообще такие частые звонки, чтобы задокументировать свою тревогу о Роберте? Регистрирует ли «Телеком» те звонки, разговор по которым не состоялся? И можно ли зафиксировать такие попытки и через несколько месяцев? Вероятным было все, ведь техника связи развивалась гигантскими темпами.

— Он ничего мне не говорил ни про какие поездки, — сказала фрау Эсром. — Во всяком случае, вчера я не застала его дома. Но тут нет ничего странного, у меня есть ключ, и я вижу его далеко не каждый раз.

— В квартире все было нормально? — Она изучает биологию, вспомнил он, и как раз теперь пишет дипломную работу. Он представил себе стройную темноволосую молодую женщину, которая рассматривает под микроскопом красную капельку.

— Как обычно.

— Я ничего не слышал о нем с пятницы, — сказал Йон, — тогда он был у меня вечером, на ужине. В Ниндорфе.

Ее голос еще более смягчился.

— Ах, это вы.

Он зажал пальцем другое ухо — сквозь открытые створки врывался шум со школьного двора.

— Мои сердечные соболезнования. Господин Бон рассказал мне о… — она выдержала крошечную паузу, — о несчастном случае.

Он испугался. Если Роберт говорил со своей уборщицей про смерть Шарлотты, что он мог ей там наплести? Возможно, эта студентка не только убирала у него, но и оказывала между мытьем пола и вытиранием пыли другие маленькие услуги. Любовные, например. Возможно, она не худенькая брюнетка, погруженная в свою науку, а белокурая хищница. Возможно, она рылась в отсутствие Роберта в его вещах.

— Он очень сильно переживал из-за кончины вашей супруги, — сообщила фрау Эсром.

— Да, я знаю. Мы дружим с незапамятных времен. Он очень помог мне в последнее время, приезжал ко мне почти каждый день. Поэтому-то мне и кажется таким странным, что он исчез и не дает о себе знать. Вы ведь уже достаточно давно работаете на него, наверняка знаете его привычки.

— Да, пожалуй, — неопределенно отозвалась она.

— Раз у вас есть ключ… И раз он рассказывает вам о таких частных вещах… У вас нет никаких догадок, где он может быть?

Она помедлила, потом сказала:

— Возможно, он уехал на пару дней играть в гольф, иногда он так поступает совершенно неожиданно.

В гольф? Дама с «сырной» фамилией навела его на весьма полезную мысль. Но где же, черт побери, Роберт держал свои клюшки? Только бы не на видном месте в своей квартире, где она может наткнуться на них при следующей уборке. Йон вспомнил, что иногда видел их в багажнике его «бенца»; возможно, они по-прежнему там лежат. Но даже если клюшки обнаружатся в квартире, Роберт мог все равно уехать играть в гольф с легким багажом, куда-нибудь в теплый климат. На каждой площадке для гольфа можно взять клюшки напрокат.

— В гольф? Пожалуй, не исключено, — согласился он и добавил в свой голос немного облегчения. — Об этом я как-то не подумал. Возможно, он упоминал об этом. Пока что я не могу назвать себя внимательным слушателем.

— Я очень хорошо это понимаю, — согласилась она.

Ее нежный голос успокаивал. Будь у нее близкие отношения с Робертом, ее бы встревожило его исчезновение.

— Благодарю вас, я отчасти успокоился, — сказал он. — Огромное спасибо. — Он дал ей свой домашний телефон и номер мобильного.

— Я позвоню, если что-нибудь услышу. — Разговор она закончила дружелюбным, пропетым в два слога «по-ка».

Он спросил себя, должен ли он испытывать угрызения совести оттого, что лишил ее источника дохода, а ей ведь наверняка нужны деньги. Интересно, как платил ей Роберт? Каждый раз оставлял деньги на столе, как он с Шарлоттой для Эмины? Или переводил оговоренную сумму на ее счет? Как бы то ни было, но от нежной фрау Эсром долго не укроется, что дело нечисто. Остается лишь надеяться, что она не доставит ему неприятностей.

В учительской он увидел Юлию, снова в красных сапожках, и на сей раз ярко-зеленых чулках, — этакий маяк под короткой юбкой. Она беседовала со Штрунцем, речь шла о реализации небольшой суммы, выделенной на этот учебный год для уроков искусства. Проходя мимо, Йон кивнул ей и мысленно стянул с ее ног чулки.

Через некоторое время она подошла к нему, когда он стоял возле кофейной машины, и попросила с преувеличенной отчетливостью:

— Не сделаете ли и мне кружечку?

При этом она улыбнулась ему так, что он понял — она знает его мысли.

Неподалеку стоял Мейер-англичанин, он достал пачку бумаг из своего ящика и листал их. Йон почти наслаждался тем, притворяясь перед остальными, будто Юлия для него не более чем коллега.

— Молоко? Сахар? — громко спросил он, как будто не знал, что она, так же как и он, пьет кофе несладким. Поискал пакет с молоком — опять он наверху холодильника, наверняка простоял там несколько часов! В этом коллективе никто не дает себе труда убирать молоко на место. Краешком глаза он наблюдал за Мейером-англичанином — тот сложил бумаги в портфель, вынул из него яблоко и, бросив взгляд на наручные часы, пошел к двери.

— Вижу по вашему лицу, что лучше без молока, — ответила она. — Знаете, вам непременно нужно побывать в Кунстхалле, на выставке Хаммершой. Он всегда рисовал свою жену, но почти всегда со спины, причем очень любопытно. Жену и квартиру. Все двери, двери… Как одержимый.

— Не уверен, что мне это интересно, — ответил Йон и протянул ей кружку кофе. Потом понизил голос. — Разве что у той женщины такая же красивая спина, как у тебя.

Она взглянула на него над краем кружки, прямо ему в глаза.

— В отличие от меня, она всегда одета. Тебе все-таки нужно побывать на этой выставке, картины любопытные.

Он вылил содержимое своей кружки в раковину — без молока кофе был невкусный.

— Разве что ты пойдешь со мной?

— Я хочу сводить туда слушателей моего факультатива, — ответила она и пристроилась с кружкой в руке на подоконнике, положила ногу на ногу и покачала красным сапожком.

Некоторое время Йон молча созерцал ее красивые ноги. Да, она права, идти вдвоем в Кунстхалле сейчас неразумно. Но ведь так хотелось бросить ей вызов! Еще никогда ему не приходилось бегать за какой-нибудь женщиной; как правило, они сами вешались на него, ему оставалось лишь выбирать. С Юлией все по-другому, его не покидает ощущение, что он все время отстает от нее на шаг. И он прекрасно сознавал, что сейчас лучше не задавать этого вопроса, но не смог удержаться:

— Когда ты там была?

— Вчера.

— Надо было взять меня с собой. Мы бы как-нибудь замаскировались.

Она улыбнулась:

— Я думала, ты встречаешься с маклером.

— Ради тебя я мог бы все отложить.

Она рассмеялась своей четырехтональной руладой.

— Лучше не надо. Ну, и как? Что он сказал про твой дом?

— Не видит проблемы в том, чтобы сдать его за приличные деньги. В воскресенье он привезет первого клиента.

— Уже? Так скоро? — Она посмотрела куда-то мимо него, подняла руку и кивнула.

— Чем скорей, тем лучше. — Йон проследил за ее взглядом, перед открытой дверью стояли Янина Петерсен и Бильге Узун с папками для рисования. — Я хочу съехать не позднее первого июня, а до этого надо сделать там полный ремонт. Чем ты занимаешься сегодня вечером? Мы увидимся?

Она соскользнула с подоконника и поставила кружку в раковину.

— Увы, абсолютно нет времени. Но если ты все-таки соберешься в Кунстхалле, выставка открыта до девяти часов. Пока. — Она направилась к дожидавшимся ее девочкам.

Йон смотрел ей вслед, пока не заметил, что за ним наблюдает Вильде, — тот сидел за столом и чистил банан. Йон тут же сравнил его с обезьяной и представил себе, как его коллега бьет себя кулаками в грудь, бегает на кривых лапах и с развевающейся бородой по джунглям. Картина получилась настолько нелепая, что он невольно рассмеялся. Вильде беззлобно ухмыльнулся в ответ.

21

После уроков Йон поехал из «Буша» прямиком в Эппендорф. К его облегчению, черный «бенц» был припаркован прямо возле дома на улице Вольдсенвег. Вот и замечательно. А то он опасался, что Роберт еще в пятницу отдал машину в ремонт; там сразу обратят внимание, что он не забирает ее в срок. Интересно, не записывался ли он туда по телефону?

Йон осмотрел автомобиль со всех сторон и не обнаружил ничего мало-мальски необычного. Сиденья чистые, на них ничего не валяется, кроме черного зонтика; на приборной доске ни пылинки. Ухоженная машина, причем заметно, что ухаживают за ней профессионально, в мастерской. Под крышкой багажного отделения, возможно, лежат клюшки для гольфа.

Pro forma[19] он позвонил Роберту, потом пожилым супругам со второго этажа, хотя и видел, что там спущены жалюзи. Предпринял две безуспешных попытки с другими квартирами. Наконец ему открыла сорокалетняя дама с цокольного этажа; из ее квартиры вырвалось назойливо-душистое облако. Голова дамы была обмотана розовым махровым полотенцем.

— Фрау Кольберг? — И он произнес заготовленную речь.

Женщина была явно раздосадована его появлением.

— Не имею ни малейшего представления, где он находится, — заявила она, — мы с ним почти не контактируем.

Йон вспомнил, что у Роберта когда-то возник скандал с Кольбергами — на их террасу капала вода, когда его друг поливал на своем балконе ящичек с кулинарными травами.

— Во всяком случае, едва ли он куда-то уехал, — сказал он, — раз его автомобиль стоит тут перед дверью.

— Но он ведь мог уехать на поезде. Или улететь на самолете.

— Да, верно, вы правы. — Несмотря на ее раздраженный тон, Йон говорил предельно вежливо; фрау Кольберг должна сохранить о нем благоприятные воспоминания, на случай, если ее будут расспрашивать о нем. — Он мог улететь на несколько дней на юг, погреться на солнышке. Времени у него достаточно.

— Времени и денег, — сухо уточнила она и захлопнула дверь.

После обеда он намеревался заехать в клинику к Ковальски — чем скорей он разделается с этим докучливым делом, тем лучше. В книжной лавке на Эппендорфер-Баум он купил новую книгу Манкелля. Возле кассы ему попалась на глаза книга о китайских иероглифах, и он вспомнил про красно-черную татуировку Юлии. Полистал книгу и уже через несколько страниц наткнулся на иероглиф, левая сторона которого напоминала лестницу. «Тоска», — гласила подпись. Что сказала тогда Юлия? «Долгая, счастливая жизнь?» До конца своих дней он будет помнить ту ситуацию, в мельчайших подробностях. На софе в его кабинете полусонная Юлия, обнаженная, в его объятиях. Они оба усталые и счастливые. Она подсознательно выбрала объяснение, выражавшее ее желание, чтобы все оставалось таким, как в тот момент. Эта мысль согрела его. Еще одно свидетельство того, что они созданы друг для друга. Similis simili gaudet.[20]

По дороге к Оксенцолль он обдумывал свои дальнейшие шаги в отношении Роберта. Как он должен себя вести, какая реакция покажется окружающим наиболее естественной? Нужно ли звонить и дальше, отыскивать немногочисленных знакомых Роберта, про которых он упоминал? Например, Бритту, его экс-любовницу? И в какой момент следует пойти в полицию и заявить о его исчезновении? Если он явится туда слишком рано, это покажется не менее подозрительным, чем долгое промедление. Лучше всего подождать еще пару дней, а тем временем не пренебрегать созданием алиби с помощью звонков.

Коллегу он в палате не застал. Когда Йон спросил о нем санитара, тот сообщил, что больной мог уйти в кафетерий или, при этом молодой человек даже не поморщился, в курилку.

— В курилку? Но ведь у него три дня назад был инфаркт!

— Некоторые больные не могут обходиться без курения.

— Как мне туда пройти?

Парень сжал кулак и направил вниз большой палец.

— Спуститесь в подвал.

В лифте три женщины рассуждали о дроблении камней желчного пузыря. Йон переборол искушение выйти на цокольном этаже и поехать домой. Если Ковальски настолько оклемался, что уже бегает и даже курит, значит, его скоро выпишут и навещать его в клинике излишне. Однако Йон уже купил Манкелля, а сам никогда не станет его читать, криминальные романы его не интересуют. Ковальски, наоборот, глотал роман за романом. По сведениям Йона, кроме них, он вообще больше ничего не читал. Так что сейчас Йон отдаст книжку, скажет пару обязательных фраз и тут же распрощается.

Когда он открыл дверь курительной комнаты, ему пришлось задержать дыхание. Около дюжины пациентов, одетых в тренировочные костюмы или махровые халаты, сосали сигареты с таким упоением, словно вкушали манну небесную. Никто не разговаривал, все только курили. Сидевший у окна Ковальски как раз лизнул клеевую полоску очередной самокрутки. При виде Йона на его лице показалась улыбочка.

— Ты? Чем я заслужил такую честь…

Наверх они поднимались по лестнице; Ковальски заявил, что ему надо двигаться. Он плелся словно древний старик. Йон старался сохранять дистанцию: тренировочный костюм коллеги, один из тех, которые он носил в школе, издавал едкий запах. Они устроились в вестибюле клиники. Непривычно тихим голосом Ковальски рассказал, что проделывали с ним доктора. Дефибриллятор, разжижение крови, рассасывания тромба, катетеризация сердца. Что ему повезло, ведь его почти сразу доставили в клинику; шесть часов промедления, и его сердечная мышца отказала бы безвозвратно. Сообщил, что с ним проводят реабилитационную терапию, прежде всего курс отвыкания от никотина, но насчет этого ему еще нужно поразмыслить.

Йон делал вид, что внимательно слушает, а сам думал о том, что Юлия тоже курит, и задавал себе вопрос, сумеет ли отучить ее так, чтобы она не ощутила нажима с его стороны. И еще о том, как она сегодня утром сидела на подоконнике, качала ногой, а ее юбка поднялась до середины бедер. Вспоминал недавнюю ночь на Бансграбене, голые бедра Юлии, ее страсть.

— Как дела в «Буше»? — Голос Ковальски выдернул его из приятных воспоминаний.

— Нам не хватает тебя, — солгал Йон. Как еще отвечать? Что все прекрасно без него обходятся? В первую очередь учащиеся? Что единственная проблема возникла в связи с необходимостью замены? — Да, кстати, я вот что тебе привез, — сообщил он и вытащил из кармана запечатанного в пленку Манкелля.

— Если бы я мог это прочесть, — мрачно буркнул Ковальски и даже не взглянул на название книги.

— Скоро сможешь, — успокоил его Йон. — Еще я, разумеется, должен передать тебе приветы от коллег. Все спрашивают, когда ты вернешься.

— Вообще не вернусь, — сообщил Ковальски.

— Что ты говоришь?

— Я больше не вернусь в гимназию. Бросаю работу педагога, навсегда.

— Не может быть! Ты серьезно?

— Я пойду на пенсию. — Ковальски плавно, словно в замедленной съемке, повернул голову и попытался заглянуть в глаза Йону; голубизна его радужных оболочек сделалась какой-то водянистой. — Возможно, я стану работать у Вольфганга, брата Хайке.

— В велосипедной лавке? — В учительской Ковальски частенько рассказывал о своем шурине, о жирном наваре, который приносила торговля велосипедами.

Ковальски кивнул:

— Он открывает вторую точку, и ему требуется сотрудник, чтобы вести бухгалтерию и все прочее; я в этом неплохо разбираюсь, кстати, долго помогал тестю. Во всяком случае, с профессией учителя я решил расстаться.

Йон попытался представить Ковальски в маленьком, душном бюро, где пахнет кожей, железом и потными ногами; картина получилась почти идеальной.

— Значит, все бросаешь? — спросил он. — Даже отчисления для пенсии по старости? Вот так, сразу?

Ковальски убрал под стул сначала одну ногу, потом другую и стиснул в пальцах Манкелля.

— Я уже давно об этом думал, — признался он. — В «Буше» я просто не выдерживаю, ты сам видел. И последняя история с Мирко переполнила чашу моего терпения.

Йон не стал возражать.

— А что говорит по этому поводу Хайке?

— Мы перебьемся, она ведь опять нашла работу. Если уж кто и знает, какими говенными для меня были последние годы, так это она. Плюс страх, что школьники снова меня угробят. Ведь в этот раз я чудом остался жив.

— Да, Гаральд, у каждого свои проблемы.

— Ну, не скажи! У тебя вот нет проблем. Я всегда тебе завидовал, твоей уверенности в себе, умению себя поставить. Хотел походить на тебя, ведь учащиеся не только тебя уважают, но и любят. Да и коллеги тоже. Знаешь, как тебя называют за глаза? «Благородный олень».

Йон смущенно рассмеялся.

— Да-да, за эти твои пробежки по парку, — продолжал Ковальски. — Но я знаю и то, что для вас я всего лишь шут. Все вы держите меня за болвана. Никудышного педагога. — Он сжал кулак и ударил по Манкеллю.

Йону невольно вспомнился последний разговор с Робертом, закончившийся таким неожиданным взрывом агрессии.

— Ты сейчас не волнуйся, — сказал он. — Прежде всего думай о том, чтобы снова встать на ноги. Если хочешь, мы посидим с тобой где-нибудь и спокойно обсудим, стоит ли тебе в самом деле бросать школу.

Ковальски лишь отмахнулся. Разговор его явно утомил.

— Брось, я знаю, что мне делать. И ты ведь сам не будешь отрицать, что я прав, если оставишь хоть на минуту свою проклятую вежливость.

Йон удержался от замечания, что он сидит тут исключительно из вежливости.

— Ладно, — сказал он, — раз ты твердо решил, не стану спорить. Если же тебя действительно интересует мое мнение, вот оно — бросай курить. — Он встал и протянул коллеге руку. Ковальски сжал ее, голубизна его глаз сделалась резкой и пронзительной. Она колола Йона.

— А тебя никогда не терзают сомнения? — спросил он. — В смысле твоего собственного существования, я хочу сказать? Именно сейчас, после смерти Шарлотты?

— Почему я должен терзаться? И в чем сомневаться? — возразил Йон и убрал руку. — Ну, давай, хорошенько отдохни. Я к тебе еще загляну, будем поддерживать контакт.

— Что-то не верится, — буркнул Ковальски.

Йон сделал вид, что не расслышал последнего замечания, и торопливо двинулся к выходу. Мысль о том, что ему больше не придется видеть Ковальски, принесла чувство какого-то облегчения. Проходя сквозь большую стеклянную дверь, он увидел Хайке. Она шла с парковки, за ней семенили два маленьких Ковальски. Не желая встречаться с ними, он свернул в сторону и пошел к своей машине кружным путем. Слава Богу, он осилил и эту миссию.

22

В воскресенье, с утра пораньше, он пробежал свой круг по Ниндорфскому парку. Кроме него, в этот час там не было никого. Чистый воздух вливался в легкие свежей и живительной струей. Птицы щебетали в кустах, на березах распускались юные желтоватые листочки. Божественный день, сказала бы Шарлотта в прежние годы, когда она еще умела радоваться хорошей погоде.

Ночь он провел тяжелую. Кровать, комната, весь дом на Бансграбене утратили уют и тепло. В голове крутились тревожные мысли о том, все ли он учел. Он ворочался с боку на бок и гнал их от себя. В конце концов встал, достал из холодильника пиво и еще раз составил список дел. С остатками пива Йон улегся на софе в гостиной и поиграл пультом, просматривая телеканалы; за этим занятием он все-таки уснул, и ему приснился Роберт. Проснувшись, он так и не смог восстановить подробности сна.

В резвом темпе он миновал конюшни для пони. Ворота были закрыты, в загоне он заметил пять или шесть маленьких буланых лошадок, среди них, вероятно, была и Стелла, любимица Лютты. Они стояли неподвижно, с опущенными головами; если бы не пар, струившийся из ноздрей, их можно было принять за игрушечных. Йон тут же подумал о Юлии, о теплых струйках ее дыхания, влажном затылке под кудрявыми локонами. Ни одну женщину он еще не желал с такой страстью. С Юлией все было особенным, необыкновенным, удивительным; с самого первого момента она превратила его в маньяка, одержимого.

Он пересек игровую площадку «Веселые приключения», пнул на бегу пустую пивную банку и свернул на дорогу, идущую по берегу речки Коллау; у самой воды расцвели крошечные белые цветочки. Жаль, что он не может гулять тут с Юлией: слишком близко от гимназии. Им нельзя появляться вместе так скоро после смерти Шарлотты, только на работе или школьных мероприятиях. Она входила в его положение, и это лишний раз доказывало, как сильно она его любит; наверняка ей нелегко все время притворяться. Страсть, с какой она отдавалась ему в последний понедельник, сказала ему больше, чем любые слова. Это была самая чудесная ночь в его жизни.

Им требуется просто выждать несколько месяцев, пока смерть Шарлотты не изгладится хоть немного из людской памяти. Когда-нибудь они без колебаний и боязни смогут бывать вместе где угодно, например на выставках в Кунстхалле.

Он обогнул садики Бонденвальда и его заброшенный парк с кормушками для диких животных. Пересекая парковку перед бывшим лесничеством, где теперь размещались хозяйственные службы, спугнул фазана. С пронзительными криками лесной красавец бросился прочь, за ним три курочки. Тяжело взмахивая крыльями, птицы пролетели цепочкой метров сто, почти над асфальтом, прямо перед Йоном, словно решили показать ему дорогу. Оперение самца переливалось на солнце. Йон увеличил темп, и фазаны наконец исчезли между деревьями на очередном изгибе дорожки. Резкие крики самца еще некоторое время доносились из весеннего леса.

Мимо кладбища он бежал медленней, добравшись до церкви, покинул парк и пересек ненавистную Ниндорфскую рыночную площадь. Подумал, что в ближайшее время ему необходимо побывать на могиле Шарлотты, пожалуй даже сегодня: ведь после похорон он там еще не появлялся. Свернув на свою улицу, Йон хотел было завершить дистанцию, как обычно в спринтерском темпе, но на сей раз ему не хватило дыхания. Ноги не слушались, последние метры до двери получились мучительно длинными. Во рту пересохло, перед глазами замелькали темные точки. На весь круг ушло на семь минут дольше обычного. Совершенно ясно, что сказалась бессонная ночь.

Вместо того чтобы сразу пойти под душ, он уселся в пропотевшей одежде за кухонный стол и заставил себя выпить литр воды. На столе лежал составленный ночью список. Йон взял ручку и в конце колонки добавил слова «кладбище + памятник».

Потом раскрыл вчерашний номер газеты и нашел раздел недвижимости. Его заинтересовало только одно объявление: «Манштейнштрассе, пятьдесят квадратных метров, мебель, срочно, без посредников». Место идеальное, до Юлии оттуда десять минут пешком. Он обвел рамкой текст, подчеркнул указанный телефон и записал в своем списке «Манштейнштрассе». Он позвонит туда после приезда маклера и потенциальных квартиросъемщиков, назначенного на одиннадцать часов. Пунктом «вещи Шарлотты» он тоже займется сегодня, лучше всего немедленно.

Он отнес список наверх и положил на письменный стол. Принял душ, оделся и, прихватив пару пластиковых пакетов, поднялся в спальню Шарлотты.

В первый раз после смерти жены он вошел в ее комнату, приказав себе ни над чем не задумываться, только действовать. Распахнул оба окна и задернул гардины, хотя заглянуть туда от Глиссманов было практически невозможно, при всех способностях Верены. Прежде всего сгреб мелочи с ночного столика, даже не сортируя их, не пытаясь отобрать что-нибудь полезное.

Из каждой поездки жена привозила сувениры — раскрашенную лошадку из Швеции, песчаную розу из Туниса, глиняную лампадку из Неаполя, стеклянного лебедя из Венеции, майолику из Лиссабона, кованый светильник из Прованса. Хлам, представлявший собой ценность лишь для нее самой. Но теперь любая вещица пробуждала воспоминания и в нем, несмотря на его решимость не ворошить прошлое. В Лиссабоне Шарлотта съела что-то несвежее и пролежала два дня в номере отеля с задернутыми шторами, и он часами бродил по старому городу, под грозой и дождем, апрель был в том году необычно холодным, а в Гамбурге его звонков ждала Сюзанна. Тогда еще не было мобильной связи, а он терпеть не мог торчать в вонючей телефонной кабинке в ожидании соединения. Когда они вернулись домой, он быстро повернул все таким образом, что Сюзанна с ним порвала.

В Швеции они встретились с Робертом и Марлен, его второй женой, — те вернулись из поездки на мыс Нордкап. Вчетвером провели неделю в деревянном домике на шхерах, много смеялись, все время что-то ели и еще больше пили. Было ли уже тогда что-нибудь между Робертом и Шарлоттой? Возможностей для этого имелось достаточно, он сам часто ходил купаться с Марлен и лазил с ней по скалам, а Роберт и Шарлотта ездили за покупками или готовили очередную трапезу. Он тоже вполне мог завести флирт с Марлен, та не раз подавала ему соответствующие знаки. Однако подобно двум другим женам Роберта, она не принадлежала к его типу — чересчур светловолосая, чересчур полногрудая, чересчур флегматичная и медлительная, так что их отношения остались чисто дружескими. Какого же черта не могли удержаться в рамках приличия Роберт и Шарлотта?

Он схватил провансальский светильник и с яростью швырнул в одежный шкаф. Испытав облегчение, он — под звон колоколов Ниндорфской церкви — принялся упаковывать в картонные коробки детективные романы и журналы по садоводству, чтобы отправить их в макулатуру.

Перед приоткрывшимся платяным шкафом он остановился. Много лет он не заглядывал туда и даже не ожидал увидеть такое количество одежды; по-видимому, Шарлотта ничего никогда не выбрасывала. Там тесно висели рубашки и блузы всех цветов, с узорами и гладкие, юбки, которых он не помнил, длинные платья, которые она не носила целую вечность, вельветовые брюки, джинсы, льняные слаксы, бермуды, шорты. Когда он в последний раз видел жену в шортах? Трудно сказать. Два старых купальных халата, оба зеленые. Наверху, на полке, шапочки и шляпы, платки, шали, перчатки. Лимонно-желтая штормовка, которую она купила в Швеции.

Оторопь охватила его, когда он распахнул третью дверцу шкафа. Белье и чулки, скомканные, напиханные по ящикам, хаотично, без всякой системы. Из верхнего ящика свисал бюстгальтер, раскачиваясь на сквозняке, тянувшем из приоткрытой двери. Кружева цвета бордо. Для Роберта? Церковные колокола зазвонили во второй раз.

Он захлопнул шкаф, прошел в кабинет и добавил к списку — «мешки для мусора».

23

Как только напольные часы в столовой пробили одиннадцать, в дверь позвонил маклер Бучков и представил Йону многочисленное семейство Мерингов: упитанного и вежливого мужа, бледную и нервную жену, возможно еще несколько лет назад слывшую красоткой, на полголовы выше мужа и двоих детей — пятилетнюю девочку в очках в голубой оправе и малыша с текущими из обеих ноздрей соплями, которого все называли «Бутци». Дети застенчиво жались к матери. Йон предоставил все маклеру, и тот начал показывать дом. У самого Йона не было ни малейшего желания выполнять в собственном доме роль лакея, распахивать двери и бормотать пояснения.

Еще в среду он водил по дому маклера, моложавого и щеголеватого типа в шмотках от дизайнеров, и узнал от него, что на объект недвижимости такой величины и такого качества можно найти квартиросъемщиков практически в одно мгновение, если не заламывать чрезмерно высокую цену, ведь Ниндорф все-таки не Отмаршен. Они быстро сошлись на максимально возможной для этого района цене за квадратный метр. Когда Йон, прощаясь, упомянул, что хочет нанять маляров, а на верхнем этаже заново отциклевать и покрыть лаком полы, Бучков предостерег его: «Не вкладывайте в это слишком много, ваши деньги не окупятся. Я принципиально не говорю плохо о своих клиентах, но съемщик есть съемщик. Довольно неряшливая публика. Особенно, если это юристы или учителя. Поверьте мне, я знаю, о чем говорю».

Йон умолчал о собственной профессии.

— Я рассчитываю, что вы пришлете мне подходящих клиентов, — сказал он. — Чем скорей, тем лучше. Мне не хочется долго возиться с этим домом.

— Нет проблем. Мы можем взять все на себя, все вопросы. Вы не пошевелите и пальцем. Только станете получать плату за аренду.

— За вычетом исключительно низкого процента за посредничество. — Йон добавил в голос точно дозированную порцию иронии, чтобы дать понять Бучкову, что в деловых вопросах он совсем не так наивен, каким, возможно, показался. У маклера не должно возникнуть искушения как-то его провести, обмануть.

Намек достиг цели.

— Чистый мизер, господин Эверманн, семечки. — Бучков заговорщицки усмехнулся и взмахнул руками, словно благословляя, и этим напомнил Роберта. При этом ни разу не поинтересовался, почему Йон уезжает из дома.

Разумеется, Верена запеленговала визит маклера. Когда Бучков уехал в своем новеньком «мини» модного зеленого цвета, она в полосатых джинсах протирала губкой входную дверь.

— Настоящее лето начинается, верно? — крикнула она Йону. — Как жаль, что Шарлотта его уже не увидит. — Йон растянул губы в меланхолической улыбке и сказал себе, что в ближайшее время подойдет к соседям и сообщит о своем переезде. Только не забыться и убедительно сыграть роль безутешного вдовца.

К его радости, фрау Меринг мгновенно «запала» на дом и прежде всего на ухоженный участок. Пока Йон обсуждал в зимнем саду договор аренды с ее мужем и Бучковым, она таскала детей из комнаты в комнату и строила планы на будущее. На первом этаже стены нужно покрасить в светло-желтый цвет, а в кабинете Йона будет комната для игр. Мысль Йону понравилась — ревущие дети, летающие по комнате игрушки, пролитый сок, крошки печенья навсегда изгонят призрак Роберта.

Меринг работал менеджером на шоколадной фабрике и выглядел так, словно съедал на завтрак по полфунта конфет. Когда у Бучкова зазвонил мобильный телефон и он вышел в сад, глава семейства сообщил Йону:

— Наши поиски тянутся уже несколько месяцев. Жене трудно угодить. То одно не так, то другое не устраивает. Женщины капризные существа, у них свои фантазии. Этот дом первый, который ей понравился без всяких оговорок. Скажите, вы планируете в будущем его продавать?

— Не исключаю, — ответил Йон. — Когда-нибудь.

— Совершенно правильно, когда-нибудь, — повторил Меринг. — Сначала мы посмотрим, как жене тут понравится. Захочет ли она тут жить. И после этого я предпочел бы иметь дело непосредственно с вами, обойтись без маклера. В целях экономии. У вас есть свои соображения насчет цены?

— Пятьсот тысяч, — ответил Йон.

Меринг откинулся на спинку и скрестил на груди пухлые руки.

— Потом, естественно, мы к этому еще вернемся, — произнес он, выдержав маленькую паузу. — Есть ли в доме какие-либо изъяны, о которых вы умалчиваете? — Он прищурил один глаз в знак того, что их разговор принимает шутливый оттенок.

— Да-да. — Йон подыграл ему и изобразил лукавую улыбку. Меринг хочет шутить? Нет проблем. — Иногда тут кто-то бродит по ночам. Держит голову под мышкой и жалобно стонет. Но если его угостить шоколадкой, сразу уходит.

— Понятно, — ответил Меринг и тоже ухмыльнулся.

Прощаясь, фрау Меринг попросила разрешения поставить в саду песочницу. Вот только где? Какое тут самое подходящее место? Пока отец семейства запихивал в машину Бутци и его сестренку, Йон еще раз прогулялся с ней по саду и показал место под кустом сирени. Летом оно оказывается в полутени, а зимой на солнце. Уже незаметно, что он похоронил тут кота. Дождь смыл все следы.

— Я уверена, нам тут будет очень хорошо, — сказала фрау Меринг, глядя на цветущие форсайтии справа и слева от зимнего сада. Кусты сияли на солнце как начищенная медь, под ними Шарлотта посадила темно-синие крокусы, которые за много лет разрослись в густой ковер. Они уже отцветали, напоследок демонстрируя свое великолепие.

— Как красиво! — вздохнула фрау Меринг. — Наверняка ведь вы жили тут счастливо. Почему вы уезжаете?

Йону не захотелось ей лгать. Зачем и тут спекулировать на смерти Шарлотты?

— Ради большей независимости, — ответил он и провел ее мимо дома на улицу. У Глиссманов приоткрылось на втором этаже окно ванной комнаты. — Мне хочется побольше путешествовать. А такой дом требует постоянного ухода.

— Принеси мне, женушка, туалетную бумагу! — отчетливо прозвучал голос Манни.

— А какие у вас соседи? — вежливо поинтересовалась фрау Меринг.

— Приятные, — ответил Йон. — Предупредительные. Всегда готовы помочь.

— Меня радуют ваши слова, — сказала она. — Иногда очень нужна бывает чья-нибудь помощь.

Она бросила на него томный взгляд, напомнивший ему одну из его подружек еще до Шарлотты — у той была такая же хрупкая красота, постоянные проблемы с сосудами, она неожиданно падала в обморок, обычно после еды, и ему приходилось поднимать кверху ее ноги. При разрыве угрожала покончить с собой.

— Приятно было с вами познакомиться, — сказала фрау Меринг, когда садилась в машину рядом с мужем. При этом она повторно одарила Йона томным взглядом.

— Мне было еще приятней, — вежливо ответил он и тут же решил позвонить Юлии. День слишком хорош, чтобы омрачать его неприятными хлопотами. Хотелось секса. Она немедленно ответила.

— Да? — Ее голос звучал сипло, словно со сна.

— Я тебя разбудил? — спросил он. — Между прочим, уже полдень.

— Не совсем.

— Но ты еще в постели? Можно мне приехать?

— Разве ты не ждешь сегодня маклера и потенциальных жильцов?

— Уже проехало! Они были у меня только что. Возможно, даже захотят купить дом. Мне хочется тебя увидеть. Как насчет прогулки?

Она ответила после паузы. В трубке послышался тихий шорох и звяканье посуды. Вероятно, она пила кофе в постели.

— Давай встретимся в Бланкенезе, — предложила она. — Но не раньше четырех.

— А не нужно за тобой заехать?

— Встретимся на автобусной остановке «Баурс-парк», — сказала она. — Я буду там в четыре. Идет?

Перспектива увидеться с ней через несколько часов и, возможно, провести с ней вечер или даже ночь моментально прогнала всю усталость. Он позвонил насчет квартиры на Манштейнштрассе и договорился с ее хозяйкой, некой фрау Крихбаум, о встрече в тот же вечер. Та пообещала никому пока что не отдавать жилье. Он предупредил, что, возможно, приедет не один, а со своей знакомой.

Потом он подготовился к завтрашним урокам и начал проверять контрольные работы десятого «а». Как всегда, начал с самых плохих; разумеется, это были работы Луки делла Мура и Тимо Фосса. Как и следовало ожидать, оба не дотянули даже до оценки «плохо».

Часа в два он прошел к Глиссманам. Дверь открыла Лютта, не переставая обгладывать куриную ногу и глядя на Йона так, словно видела его впервые в жизни.

— Это я, — сообщил он. — Сосед. Живу рядом с вами. Твои родители случайно не дома?

Его ирония прозвучала напрасно, ее просто не поняли. Девчонка скорчила гримасу и поскакала, не выпуская из зубов курятину, впереди него на кухню, где Верена и Манни сидели за накрытым столом, Верена в бигуди, Манни в махровом халате. Верена тут же вскочила.

— Йон! Мы как раз собираемся обедать. Будешь с нами? — Как Йон ни отказывался, она принесла тарелку и вилку с ножом.

— У меня нет времени, — сообщил он. — Я тороплюсь.

— Неважно, — возразил Манни и похлопал ладонью рядом с собой по угловому диванчику. — Присаживайся, а то я чувствую себя как на вокзале.

Йон терпеть не мог такие кухонные уголки, на первый взгляд они кажутся уютными, но сидеть на них настоящая мука. Но поскольку, по его расчетам, он был в этом доме в предпоследний раз — последний раз будет перед его отъездом, — то пересилил себя и уселся возле Манни.

— Я только хотел поставить вас в известность, что скоро перееду, — сказал он. — Дом буду сдавать. — Напротив него Лютта макала полуобъеденную куриную ножку в кетчуп, налитый в ее тарелку. Выглядело это отвратительно, Йон старался не смотреть на девчонку.

— Нет, ты не должен так нас обижать! — вскликнула Верена и вытаращила кукольные глазки.

— Еще чего, он имеет на это полное право, — загоготал Манни. — Что ему делать с этим сараем, можешь ты мне объяснить? Вот когда ты умрешь, я тут же смотаю отсюда удочки.

— Фу, папа, не говори так, — фыркнула Лютта. В скобке на ее верхних зубах застряли волокна курятины.

— Мы еще поглядим, кто тут умрет первым, — парировала Верена. — Скажи-ка, это они были сегодня? Твои будущие жильцы? Сначала я решила, что приехала твоя сестра с семьей, Ютта, или как там ее? Ведь она не была на похоронах. Вы что, поругались?

Вопросы сыпались из нее как из мешка, но Йон оставил их без ответа.

— Если в моем доме появятся незнакомые вам люди, не удивляйтесь. Это мастера. Займутся перепланировкой.

— Что, никак без нее не получается? Да?

Йон даже не сразу сообразил, что Верена имела в виду не перепланировку, а Шарлотту. Он кивнул и опустил голову. Возле него Манни препарировал жареную селедку. Процедура тоже выглядела неаппетитно и вызвала в памяти озеро Уклей-Зе. Вероятно, там полно угрей. Правда ли, что они пожирают трупы утопленников?

Как всегда, Верена перескакивала с одной темы на другую. Пускалась в воспоминания о Шарлотте, интересовалась новым адресом Йона, который он пока еще не мог ей дать, спрашивала про его квартирантов, предлагала помощь в предстоящем переезде и снова выражала сожаление, что он теперь не будет их соседом. Йон высидел для приличия десять минут и попрощался. Она проводила его до двери.

— У тебя озабоченный вид, — сказала она. — Я могу тебе чем-нибудь помочь?

За последние недели он так часто слышал эту фразу, что его уже тошнило от нее. С чего это вдруг все стремятся его облагодетельствовать? Словно смерть Шарлотты превратила его в беспомощного болвана, который даже не в состоянии самостоятельно намазать себе бутерброд. И потом это кошмарное: «Я желаю тебе побольше сил». Эти слова произносят, не задумываясь о смысле, как возле любой кассы супермаркета, в любом телефонном разговоре, при самой мимолетной встрече на улице бросают: «хорошая погода» или «приятный день». Новонемецкая вежливость, формальное сотрясение воздуха. Тошнотворно, честное слово.

— Я желаю тебе побольше сил, — сказала Верена. — И я уже спрашивала об этом — могу ли я тебе чем-нибудь помочь?

— Можешь, — ответил Йон. — Жильцы, которые въедут в мой дом, хотят устроить песочницу под кустом сирени. Не рассказывай им, пожалуйста, что там похоронен Колумбус. — Он не мог удержаться и в наказание за глупую болтовню еще раз напомнил, что Манни виноват в гибели кота.

24

У него оставалось достаточно времени, чтобы заглянуть на кладбище. Ехать в Бланкенезе на свидание с Юлией было рановато. В саду он нарвал пучок белых нарциссов и прихватил с собой помпезную вазу, сохранившуюся в их хозяйстве еще от тестя с тещей. Чем больше барахла он вынесет из дома, тем лучше.

Венки и цветы, оставленные на могиле во время похорон, уже исчезли; вместо них из стандартной кладбищенской вазы торчали желтые розы с длинными стеблями — дорогой, претенциозный букет. Сперва Йон подумал, что цветы оставил тут Роберт в предпоследнюю пятницу, перед тем как явился пешком к нему на Бансграбен, в последний раз. Что его друг не выдержал вида промокших и увядших венков и букетов, сгреб их и собственноручно отнес в компостный ящик, а потом воткнул в землю уродливую казенную вазу, наполнил ее дорогими розами и еще какое-то время стоял над могилой, погрузившись в воспоминания о Шарлотте. Возможно, об их любовных играх.

Йон выдернул вазу вместе с розами и выбросил в ближайшую бочку для мусора. И лишь после этого сообразил, что розы слишком свежие и не могли простоять одиннадцать дней — дождь, ветер и ночные заморозки давно оставили бы их без лепестков. И что уборка могилы — дело кладбищенского садовника.

Он вдавил принесенную из дома вазу в то же самое место, откуда выдернул прежнюю. Заставил себя заботливо поставить в нее нарциссы, без спешки, цветок за цветком. При этом он все время пытался увидеть себя со стороны, глазами какого-нибудь посетителя кладбища, случайно проходящего мимо. Допустим, кого-то из знакомых, родителей его учеников. Либо знакомых его знакомых, которые слышали про господина Эверманна, потерявшего жену по трагической и нелепой случайности, и с жалостью наблюдали за ним.

Тут он спохватился, что не налил в вазу воды. У ближайшего крана не оказалось ни одной лейки. Раньше, когда он приходил вместе с Шарлоттой на могилу стариков Пустовка, как бы редко это ни случалось, возле крана всегда стояли лейки. Неужели снова придется выкапывать вазу и тащить к крану? Еще раз повторять всю процедуру? Он разозлился, ему не терпелось поскорей уйти отсюда, сбросить с себя маску убитого горем вдовца и вновь стать самим собой, встретиться с Юлией, лежать в ее постели, ощущая бедрами ее нежную кожу.

Но вдруг за ним в самом деле кто-нибудь наблюдает? И увидит, что он принес своей жене, известной всему Ниндорфу садовнице, цветы и даже дорогую вазу, но поставил ее без воды? Он огляделся по сторонам. По дорожке плелся старик с полной картонкой анютиных глазок. Йон дождался, когда старик поравняется с ним.

— Скажите, здесь больше нет леек?

— Они там, у входа, на леечном дереве. — Без дальнейших объяснений старик зашаркал дальше.

Йон вернулся назад, к входу. Лейки висели на цепях на металлическом столбике с перекладинами; это в самом деле напоминало стилизованную рождественскую ель. Нужно было бросить в автомат монетку в два евро, а потом снять лейку с цепи. В супермаркете таким же образом выдавались тележки. Йон порылся в портмоне, но такой монеты не обнаружил. Ну и ладно, цветы обойдутся без воды; если он еще задержится на кладбище, то опоздает в Бланкенезе.

Из ящика, установленного рядом с леечным деревом, он мимоходом вытащил узкую полоску печатного текста. «Иисус твой спаситель. Он разрушает твои цепи, избавляет от трудностей, решает твои проблемы. Доверься ему безраздельно!» Йон сунул бумажку под дворник автомобиля, стоявшего на церковной парковке рядом с его «ауди».

Он решил поехать по Эльбскому шоссе мимо импозантных вилл с участками, похожими на парки. Белоснежные портики, обрамленные кустами олеандров, садовые беседки в духе классицизма. Одну из крыш украшали два гигантских бронзовых орла. Мысль о том, что чисто теоретически через пару недель он тоже сможет позволить себе такую виллу, пускай чуточку поскромней, улучшила его и без того великолепное настроение. Он был необычайно доволен собой — с утра уже решил много вопросов и теперь едет в великолепную погоду по одной из красивейших на земле дорог навстречу щедрой награде.

Еще издалека он увидел ее. В красной джинсовой куртке, незнакомой ему, она ходила взад-вперед по другой стороне улицы перед автобусной остановкой «Баурс-парк». Йону повезло, в пятидесяти метрах от остановки мужчина открыл дверцу автомобиля, втиснутого в плотный ряд припаркованных машин. Йон стал ждать, когда в машину сядет все семейство, и тем временем наблюдал за Юлией. Приложив к уху мобильный телефон, она темпераментно кричала в трубку, иногда смеялась, жестикулировала, всецело сосредоточенная на разговоре. Его она не замечала, хотя при ходьбе поглядывала в его сторону. Буйные локоны, быстрые движения, яркая куртка — никогда еще Юлия не казалась ему такой соблазнительной. Если бы этого не случилось уже давно, он влюбился бы в нее по уши именно в этот момент.

Эх, как он раньше не подумал про телефон! Как увлеченно она говорила по нему! Он и сам не прочь побеседовать с ней подольше, слышать ее дыхание, ее смех. Но что теперь сетовать — раньше надо было думать! Впрочем, ничего. Скоро ему не понадобится телефон — Йон заключит ее в объятья.

Интересно, с кем она говорит? Нет-нет, спрашивать он не станет, как бы ни хотелось. Юлия установила четкие и непреложные правила, и он вынужден их придерживаться. В отличие от Шарлотты, она знает, что у каждого человека есть уголки, куда не имеет права входить никто другой. Она не станет так докучать ему, как Шарлотта, не станет требовать от него полной самоотдачи, не станет отвечать на отказ от такой самоотдачи упорным саморазрушением. Независимость — вот что так нравилось ему в Юлии.

Когда он захлопнул дверцу, она увидела его, сказала еще парочку слов в трубку и сунула ее в карман. Ему пришлось ждать: с обеих сторон неслись машины, одна за другой. Как обычно в погожие выходные весь Гамбург двинулся на Альстер или Эльбу. Юлия стояла на краю тротуара и с сияющей улыбкой глядела на него. Снизу, от реки, дул легкий ветерок и шевелил ее локоны, заставляя их ласкать ее лицо. Никогда еще ожидание не давалось ему с такими мучениями.

В конце концов он не выдержал и перебежал шоссе перед двумя мчавшимися автомобилями. Оба водителя сердито засигналили.

— Сумасшедший! — воскликнула Юлия.

— Да, я сумасшедший! — Он обнял ее и привлек к себе.

— Ты чуть не погиб, — с упреком произнесла она и положила руки на его плечи.

Йон поцеловал ее в губы. Вокруг сразу все запылало, закружилось, полетело, причем все одновременно. Нет, за всю свою жизнь он не насытится ею, вкусом ее губ, ароматом волос, ее ласковыми пальцами, касающимися его шеи.

Казалось, Юлию на этот раз тоже не волновало, увидят ли их вместе. Обнявшись, они спустились через парк на пешеходную дорожку, шедшую вдоль берега, и повернули в сторону города, к мосту Тойфельсбрюк. Там было оживленно, люди гуляли с собаками, детскими колясками, ехали на велосипедах. Солнце искрилось на воде, ленивый ветерок гнал к берегу небольшие волны.

Юлия тотчас согласилась сходить с ним на Манштейнштрассе и посмотреть квартиру.

— Конечно, — сказала она, — у меня есть время.

Время у нее было. Вечер и ночь они проведут вместе. Еще парочка недель, и они будут вместе каждую ночь. Вопрос, есть ли у кого-то из них время, уйдет в прошлое.

Она сама задала быстрый темп ходьбы, не то что Шарлотта — та всегда возмущалась: «Йон, у нас прогулка, а не пробежка!» Ему приходилось убавлять шаг, сдерживать нетерпение, ждать жену. Ох, а эти ее бесконечные хождения по городу, особенно во время путешествий! Буквально перед каждой витриной она останавливалась и инспектировала все ее содержимое; в самых неприятных случаях выражала желание войти внутрь и «немножко поглядеть» — порой это длилось целый час. Много лет назад, когда они оказались проездом в Мадриде, им пришлось пожертвовать экскурсией в Прадо, потому что Шарлотта проторчала немыслимо долго в какой-то дрянной лавчонке. Возвращаясь в отель, они поссорились и наутро, во время перелета в Гамбург, угрюмо молчали. До сих пор он так и не был в Прадо.

Непрестанно обгоняя других гуляющих, Юлия поинтересовалась, что за люди въедут в его дом.

— Все, что ты ни предпринимаешь, получается в мгновение ока, — заметила она, — и это классно. Но признайся честно, тебе тяжело переезжать? После стольких лет? Ведь к дому всегда появляется привязанность.

— Моя привязанность — ты, — заявил Йон и поцеловал в шею, а потом погладил ее локоны. Он ни словом не обмолвился, что Меринги симпатичны ему прежде всего своим намерением устроить в его кабинете детскую игровую комнату.

— Когда они вселяются? — спросила она.

— К первому июня. — Минимум за месяц до этого ему придется освободить дом для ремонтных работ. Надо срочно распродавать мебель и найти фирму, занимающуюся вывозом мусора и всякого хлама. Он мысленно пробежал свой список. Завтра нужно еще раз позвонить Роберту, а на следующей неделе фрау Эсром. После этого, через пару дней, пожалуй, сходить в полицию. Да еще своевременно подготовить Эмину к известию о предстоящем увольнении.

— Но как же все твои вещи? — поинтересовалась Юлия. — Я к тому, что ты ведь переезжаешь в маленькую меблированную квартиру.

— Собственно, я хочу забрать с собой только письменный стол и стул, — ответил Йон. — Да еще старый шкаф-купе. Я приобрел его еще в студенческие годы. Ну и парочку мелочей. Мне нужно сбросить балласт, понимаешь? Изменить свою жизнь. Хотя, сознаю, что это звучит нелепо и претенциозно.

— Я хорошо тебя понимаю. — Она остановилась, вытащила свою руку из его и встала на камни у самой воды. Вверх по течению Эльбы, окруженная чайками, ползла самоходная баржа. От нее разбегались волны, вода зашлепала о берег. — Мне это знакомо, — сказала Юлия. — Если все время ездить по одним и тем же рельсам, появляется ощущение, что ты пропускаешь какие-то важные для тебя вещи. Как только представлю себе, сколько я еще не видела! Даже с точки зрения простой географии! — Она засмеялась и раскинула руки. — Например, я еще не была в Нью-Йорке. Не говоря уж о Пекине. Или Сингапуре.

— Мы съездим туда, — пообещал Йон. — Если хочешь, мы оба бросим работу в школе и отправимся в кругосветное путешествие. Денег у меня хватит.

— Правда?

— Если я продам дом и все прочее, что осталось мне от жены.

— Неужели у тебя их так много? — Она загородила ладонью глаза от солнца и посмотрела вслед барже.

— Хватит на три кругосветных путешествия, — сообщил Йон. — Если захотим, станем ездить годами. Но можем через год вернуться и купить где-нибудь дом. Не маленький, не какую-то там хибару. — Он подошел к Юлии, сунул руки под ее куртку, добрался до теплого, гладкого живота и взглянул через ее плечо на реку. В этом месте Эльба особенно широкая и носит название Мюленбергер-Лох. На другом берегу в золотистой дымке лежит Альте-Ланд. Когда-то Йон плавал с Эвелин на пароме из Бланкенезе в Кранц; тогда еще цвели вишни, он сильно обгорел на солнце, а после возвращения случился скандал с Шарлоттой — она все узнала. Зато теперь, при Юлии, у него больше не будет других женщин, от нее он не хочет иметь никаких секретов. Конечно, не считая истории с Робертом.

— Твои слова звучат невероятно заманчиво, — вздохнула она.

— Мы сможем уехать, как только я вступлю в права наследования и улажу все формальности.

— Ты серьезно?

Он подвинул ладони повыше, к ее грудям, и положил подбородок на ее плечи.

— Для меня нет более радужной перспективы, чем эта. И я никогда в жизни не говорил так серьезно.

На мгновение она затихла и стояла молча. Потом отстранила его руки, повернулась к нему и провела по его лицу ладонью, от лба к подбородку.

— Не получится. К сожалению. — Она приподнялась на цыпочках, достала маленький камешек, лежавший между плитами.

— Почему не получится?

— Господи, Йон! Сегодня я еще не могу сказать тебе, где буду через год.

— Значит, для тебя самое разумное — отправиться со мной вокруг света. Тебе даже не понадобится составлять программу поездки. Просто проснешься и увидишь, что ты на Ямайке.

— Как же мой договор со школой?

— Он ведь истекает летом. Получишь ли ты новый, еще вопрос, сама знаешь. Сейчас ведь власти собираются сократить тысячу учителей.

Она выпрямилась и протянула ему камешек. Черный и мокрый, он был идеально гладким и круглым.

— В самом деле не получится, — сказала она. — Я ничего не могу загадывать. Во всяком случае, не сейчас, понимаешь? Не торопи меня, дай мне время.

— Неужели ты вообще не понимаешь, что вместе со мной…

Она перебила его:

— Разумеется, понимаю. Иначе не стояла бы здесь. Но тебе не кажется, что ты немного торопишься? Сейчас рано говорить о каких-либо совместных перспективах. Ведь ты только-только похоронил жену.

Только-только? Он нахмурился, подсчитывая. Да, в самом деле, прошло лишь одиннадцать дней, а ему казалось, что полгода. Как минимум.

— Ладно, — согласился он. — Ты права. Но когда я тебя вижу, то всегда забываю про все, что творится вокруг.

Она засмеялась, схватила его за руку и потащила назад на пешеходную дорожку.

— Вот уж напрасно! Иначе забудешь самое важное.

— А что самое важное?

— В данный момент — зайти на Манштейнштрассе. Взгляни на часы!

25

Оказалось, что уже половина шестого. Боясь опоздать, они бегом устремились назад к автомобилю. Тренированный Йон постоянно опережал Юлию на пару шагов. Пока они неслись, нарушая все скоростные ограничения, в Эймсбюттель, Юлия была непривычно молчалива. Йон предположил, что она размышляет над его предложением, и оставил ее в покое, в надежде, что она все обдумает и изменит свое прежнее решение. Идея, спонтанно пришедшая ему в голову, увлекала его все сильней: отправиться с Юлией в кругосветное путешествие гораздо заманчивей, чем свить мещанское гнездышко, как сделали когда-то они с Шарлоттой. Находиться все время в пути, быть независимыми, свободными от профессиональных пут, не заботиться о деньгах, не раздражаться из-за назойливых соседей и, помимо всего прочего, очутиться подальше от озера Уклей-Зе — вот истинный рай. Когда же надоест путешествовать, они остановятся, где только захотят. В Венеции, Лондоне, Нью-Йорке. Решать он предоставит ей.

Юлия нарушила молчание лишь на Бисмаркштрассе. Опустила солнцезащитный козырек над лобовым стеклом, лизнула палец и потерла кожу под глазами. Затем неожиданно спросила:

— Неужели вы никогда не хотели иметь детей? Вы с женой?

Вопрос поразил его. Он невольно припомнил, как много лет назад, совсем неподалеку отсюда, на набережной Кайзер-Фридрих-Уфер, они с Робертом наблюдали за водяной крысой, бегавшей по берегу в поисках чего-нибудь съедобного. Теплым летним вечером они стояли на узком железном мосту через канал. Над крышами пылала необычайно красная вечерняя заря. Не меньше четверти часа они глядели на крысу, облокотясь на перила, и разговаривали про животных, которые когда-нибудь завоюют весь земной шар: крысах, тараканах, муравьях.

Юлия убрала козырек и вытащила из кармана сигареты.

— Йон, я задала тебе вопрос. Ничего, если я закурю? Не возражаешь?

— Нет. — В его автомобиле никто никогда не курил, но ничто из того, что делает она, не может ему помешать. — Детей? Да. Раньше. Но не получилось.

— По какой причине?

Тогда, на мосту, рядом с ними остановились две женщины и с ними ребенок, широкоплечее полуторагодовалое существо с косматой головой. Женщины терпеливо уговаривали его посмотреть вниз, на берег. Когда ребенок наконец увидел крысу, он издал невнятные звуки, задергался и ударил кулаками по железным перилам. Не сговариваясь, Йон и Роберт молча постояли еще немного — им не хотелось показаться невежливыми, — а потом пошли дальше. Вся сцена с этим ребенком, крысой и огненным небом таила в себе что-то зловещее.

— Однажды она забеременела, — сказал он. — В самом начале, примерно через год после свадьбы, но на шестом месяце случился выкидыш. Точной причины не знали и врачи. А потом… — Он пожал плечами.

В течение многих лет он почти не вспоминал о том грустном отрезке в его жизни. Потеря ребенка затронула тогда и его; он стал считать себя неудачником, неспособным произвести на свет здоровое потомство. Правда, он тогда никак не выказал своего горя — хотел стать для Шарлотты опорой, ведь она совершенно ушла в себя. А опора должна быть крепкой. Впоследствии она не раз упрекала его за то, что он не горевал вместе с ней.

— Для тебя это важно? — поинтересовалась Юлия. — Ну, то, что ты никого не оставишь после себя. — Она выпустила дым, выпятив нижнюю губу, и добавила с нескрываемой насмешкой: — Я знаю мужчин, которые видят в продолжении рода главную цель жизни.

— Возможно, я все-таки оставлю после себя потомство. — Он ударил по тормозам, едва не проскочив перекресток на красный свет. Точно как тогда, когда хотел догнать Эвелин. Интересно, преподает ли она до сих пор французский и историю в гимназии «Элен Ланге»?

— Как ты думаешь, — спросила Юлия, — есть ли у тебя где-нибудь дети?

— Точно ничего не могу сказать. — Он пожал плечами. — Между прочим, мне даже трудно представить, что ты сама думаешь на эту тему. Ты-то хочешь когда-нибудь родить ребенка?

— Ничего не знаю, — ответила она после короткой паузы. — В данный момент эта тема не актуальна. Но я ничего не хочу загадывать наперед и утверждать что-либо определенно. — Она улыбнулась и положила ладонь на его бедро.

Тогда, после неудачных родов Шарлотты, он иногда затрагивал эту тему, но с большой осторожностью — ожидая эмоциональных взрывов и потоков слез. Пока я еще не готова, каждый раз отвечала жена, и в конце концов он перестал спрашивать. Потом у нее умер отец, она сама взялась за семейный бизнес и вкладывала в него все силы; речь о ребенке больше не возникала. Лишь однажды она еще раз заговорила об этом, в день рождения, когда ей исполнилось тридцать семь лет и время для нее постепенно истекало. Впрочем, он давно уже смирился с их бездетностью, и ее разочаровала его пассивная реакция.

До сегодняшнего дня он считал эту тему исчерпанной для него раз и навсегда. Удивительно, как все меняется. Уже один лишь намек Юлии, что она, возможно, захочет когда-нибудь родить для него ребенка, наполнил его радостью. Или, может, гордостью?

— Тебя не смутит, что я окажусь довольно старым отцом? — спросил он и свернул на Манштейнштрассе. — Допустим, для тебя данная тема приобретет актуальность лет через пять. Тогда мне будет пятьдесят семь.

— Я уже убедилась, что ты охотно кокетничаешь своим возрастом, — возразила она. — Между прочим, вон там можно поставить машину.

Йон припарковался возле одного из деревянных сарайчиков для велосипедов — несколько лет назад они стали расти как грибы в жилых кварталах. Насколько хватало взгляда, автомобили стояли на Манштейнштрассе в два ряда. Если с квартирой все получится, ему придется поискать место в гараже.

Дом стоял на правой стороне, ближе к следующему перекрестку, свежеокрашенный, в пять этажей, со скупым декором в стиле модерн и крошечным садиком, обрамленным старомодной живой изгородью из самшита. Прямо за углом проходит улица Эппендорфер-Вег с магазинами, кафе, парикмахерскими и газетными киосками. И, что не менее важно, с итальянским рестораном «Мамма Леоне».

Йон остановился и обвел глазами фасад с множеством окон.

— Мне нравится, — заявил он. — У меня появилось предчувствие, что нас ждут хорошие времена. Что скажешь?

Юлия уже стояла у входной двери и изучала табличку со звонками.

— Я? Что ты хочешь от меня услышать?

Что ты меня любишь, подумал он, именно это мне больше всего хочется услышать. Что ты считаешь меня замечательным и готова прямо сейчас поехать со мной на край света и послать ко всем чертям Хорька-альбиноса вместе с его паршивой гимназией. Что ты не можешь без меня жить. Впрочем, женщины ее поколения не слишком склонны к любовным излияниям, ему достаточно часто приходилось в этом убеждаться. Во всяком случае, серьезные женщины, и уж тем более Юлия. При всем своем темпераменте она очень осторожно обходится со словами. Но ведь все-таки она намекнула, что когда-нибудь, возможно, родит ему ребенка. Это ли не убедительное доказательство ее любви? Чего еще желать? Или все-таки она более зависима от быта, чем ему кажется? Возможно, она сочла легкомысленным его предложение о кругосветном путешествии и гораздо охотней создала бы с ним нормальную семью. Что тоже его устраивало. Короче, его устраивали все ее планы, если они были связаны с ним.

— Что я хочу услышать? — переспросил он. — Что тебе хорошо.

— Лучше, чем ты можешь представить, — ответила она, послала ему воздушный поцелуй и надавила на кнопку звонка.

Квартира идеально ему подошла. Три красивые комнаты, ванная и кухня, почти новые; просторная терраса, за ней одичавший сад; по огромным старым деревьям карабкался плющ. Тут Йон освободится от груза своих воспоминаний и устроит свою жизнь по-новому.

С вежливой улыбкой он выслушивал объяснения фрау Крихбаум — о кухонной утвари, соседях и ближайших магазинах. Юлия между тем вышла на террасу: вспомнила, что обещала позвонить матери. Йон заключил договор, пока на шесть месяцев, и выписал чек — залог и плату за май; заселение наметили на конец апреля. Фрау Крихбаум отклонила его предложение предъявить рекомендации и банковские гарантии — мол, нет необходимости, с его профессией. Пока Йон поглядывал на Юлию — та, очевидно, ни до кого не дозвонилась и набирала на мобильном телефоне SMS, — фрау Крихбаум рассказывала про сына одной из своих подруг, который двенадцать лет назад закончил гимназию «Вильгельм Буш». Кай-Фредерик Йогансен. Помнит ли его Йон? Блондин, долговязый, в очках, отличник по биологии и другим естественным наукам? Не желают ли господин Эверманн и его знакомая чашечку чая?

Сославшись на спешку, Йон отказался; еще он ответил, что, как ни старается, не может вспомнить Кая-Фредерика Йогансена; вероятно, на уроках латыни мальчик не блистал. Вопрос с квартирой был улажен, теперь Йону хотелось как можно скорей оказаться наедине с Юлией.

— Вот я и говорю, — заметила она, когда за ними закрылась входная дверь. — У тебя получается все, что бы ты ни делал. Знаешь, сколько я искала, прежде чем мне подвернулась квартира Бена? Скажи-ка, а твой друг? Кажется, он тоже живет тут неподалеку?

— Не совсем, — ответил он. — Роберт живет на улице Вольдсенвег. Ты голодная?

— Умеренно голодная, — заявила она. — Что, он уже нашелся?

Между лопатками Йона возникло холодное пятно, словно к спине приложили пузырь со льдом. На секунду.

— Нет, — вздохнул он и прокашлялся. — Даже не представляю, где он. Вероятно, играет в гольф, где-нибудь на юге. Ну что, макароны? В «Мамма Леоне»? Для разнообразия. — Он обнял ее за плечи и, не дожидаясь ответа, повел на Эппендорфер-Вег.

— Если тебе не скучно. — При каждом шаге она слегка касалась своими бедрами его бедер. — Значит, ты больше не волнуешься? Я имею в виду, оттого что ты давно ничего о нем не слышал?

— В конце концов, я ему не нянька, — ответил Йон. — Возможно, у него завязался новый роман и он улетел со своей дамой в Лас-Вегас или в Шотландию, в Гретна-Грин, чтобы попытать счастье в четвертый раз.

— Он такой? Прямо-таки Синяя Борода?

— Ну, если мужик был три раза женат… И помимо жен, у него были другие побочные связи. — Шарлотта, к примеру, но сейчас ему не хотелось об этом думать.

— А ты? Только не рассказывай мне, что у тебя никогда не было любовных увлечений. При твоей-то внешности. В «Буше» ты уж точно самый видный мужчина.

— Самый видный? Среди кого? Сколько нас там? Полторы калеки?

— Ну-ну, не скромничай, — сказала она и вскинула голову. — Кто в гимназии может с тобой соперничать? Шредер? Штрунц? Мейер-англичанин или кто еще? Впрочем, в каждом из них есть своя изюминка. Даже в Концельманне, если приглядеться.

— Ах, этот молокосос! И его мы берем в поездку с десятыми классами? Вот будет весело. Ты будешь покупать ему мороженое, а я менять памперсы.

Она засмеялась.

— На твой взгляд, он слишком изнеженный, я знаю. Но некоторым женщинам это нравится.

— Надеюсь, тебе нет? — Спросил он с комическим ужасом.

— Угадал, — ответила она. — Не нравится.

26

Разумеется, в «Мамма Леоне» в такой час было не протолкнуться. Но сегодня, по-видимому, был действительно удачный день — свободным оказался именно «их» столик. Они заказали вино и pasta mista на двоих. За соседним столиком перед раскрытым ноутбуком сидел худой, бритый наголо мужчина. Его возраст Йон не смог определить, возможно где-то под сорок, но, не исключено, что и под пятьдесят. Сам Йон не терпел таких истрепанных, безвозрастных типов; не понравились ему и взгляды, которые этот Череп бросал на Юлию. Два молодых парня, которые сидели вместе с ним за столом, тоже посматривали в их сторону; у обоих под носом висели дурацкие густые усы. На столике стояла бутылка граппы, к которой все трое регулярно прикладывались.

Он попросил Юлию пересесть, но она не захотела сидеть спиной к залу и лишь засмеялась.

— Я их не замечаю. В конце концов им надоест глазеть.

Тогда он сел рядом с ней и смотрел на неприятных соседей до тех пор, пока они не опустили глаза. Ну ладно, так еще терпимо, подумал он. Юлия опять вытащила сигарету. Он поднес ей зажигалку.

— Сегодня ты довольно много куришь.

— Да. — Она улыбнулась и задула пламя зажигалки. — Тебе это мешает?

Ему вспомнился визит к Ковальски, комната ужасов в подвале клиники.

— Мне не хочется, чтобы ты умерла от рака легких, — заявил он.

Она затянулась и выпустила дым через ноздри. Одновременно прижалась под столом бедром к его бедру.

— Знаешь, от кого я часто слышу этот аргумент? От моей мамы.

— Извини. Кстати, ты дозвонилась до нее?

— Зачем?

— Ведь ты пыталась ей позвонить.

— Ах да! Нет, там никто не подошел.

Принесли вино. Они сделали по глотку, потом она спросила:

— Что теперь будет с садовой фирмой твоей жены? Тебе не нужно каким-то образом распорядиться ею? Я в том смысле, что ты окажешься довольно далеко от нее, когда переедешь сюда, в Эймсбюттель.

Йон рассказал ей про старшего садовника Кёна. Она поинтересовалась, велика ли фирма, и, когда услышала, сколько там сотрудников, вытаращила от удивления глаза.

— С ума сойти! Я всегда думала, что у твоей жены совсем маленький питомник, а тут, оказывается, целое предприятие. Как ей это удалось?

— Основу заложил ее отец, старик Пустовка, — ответил Йон. — Тесть вкалывал как сумасшедший. Он родился в двадцатом году, сама понимаешь, какое поколение. Чистая сталь, а уж второго такого жмота еще поискать. Да и прочих неприятных качеств целый букет. Если б он узнал, сколько стоит сегодня его недвижимость в Ниндорфе, он бы от радости выпрыгнул из могилы.

— Ты имеешь в виду дом на Бансграбене и фирму?

— Еще дом, в котором жили сами старики, с большим земельным участком. Уже много лет он сдается в аренду. И очень приличная сумма в банке. Короче, ты вполне можешь отправиться со мной в кругосветное путешествие.

Она посмотрела ему в глаза:

— Пожалуй.

Он чокнулся с ней.

— Юлия, только давай не будем ждать этого слишком долго.

— Ты опять кокетничаешь своим возрастом?

— Допустим, — ответил он и тут же обратил внимание, что бритый с соседнего столика снова поглядывает на них. — Согласно статистике, мне остается восемнадцать лет.

— Завтра утром ты можешь попасть под машину. Вспомни, как ты перебегал сегодня Эльбское шоссе. Или я попаду. Что мы можем знать наперед? Как можем загадывать?

Она права, подумал он. Подали макароны. Вот, скажем, думал ли он год назад, что будет сегодня сидеть тут со своей самой большой любовью? Что неожиданно окажется на пороге совсем новой жизни? Где не будет Шарлотты, постылого ниндорфского дома, Роберта. Что станет новым человеком, мужественным, решительным, отметающим ненужные сомнения? С тем лысым он тоже сейчас разберется, если тот немедленно не отведет от Юлии свои масляные глазки. Теперь все трое снова смотрели в их сторону, перешептывались и ухмылялись.

— Впрочем, так даже лучше, — продолжала Юлия и наполнила свою тарелку. — Если бы мы все знали заранее, жить стало бы ужасно скучно.

— Я не согласен с тобой, — возразил Йон, не сводя глаз с Черепа. — Если бы лично я знал все заранее, то многого в своей жизни постарался бы избежать. Я бы целенаправленно стремился к тебе. — «Какого черта парни так нагло ухмыляются?» — Эй, мы что, знакомы с вами? Что вы пялите на нее глаза? — грубо крикнул он и демонстративно обнял Юлию за плечи.

— Слушай, Йон, брось, — сказала она.

Череп ухмыльнулся:

— С каких это пор запрещено смотреть на похотливых бабенок, если они сидят перед носом?

Йон вскочил, его бокал опрокинулся, красное вино выплеснулось на белый пуловер Юлии и разлилось по столу.

— Заткнись-ка, ты!

— Почему? Разве она не похотливая? Что ты возникаешь, приятель? — Череп откинулся на спинку стула, криво усмехнулся и скрестил руки на груди. Его молодые дружки загоготали.

Юлия посыпала солью пуловер.

— Перестань, — равнодушно сказала она. — Просто не обращай на них внимания.

Йон вцепился пальцами в край стола.

— Я уже сказал, заткните поганые пасти! — Он произнес это излишне громко, несколько посетителей оглянулось. Но ему было уже наплевать, он не собирался спускать такую наглость.

— Ладно-ладно. Она больше для нас не существует, — насмешливо проговорил Череп. — Пускай даже мы случайно взглянем на нее: все равно мы ее не видим, идет? Мы глядим на стену. Только на стену. — Он повернулся к дружкам и пошевелил руками, словно гладил округлые формы. — Типа, похотливая стенка, а?

На долю секунды ухмыляющаяся физиономия расплылась перед глазами Йона, но тут же он увидел ее перед собой с преувеличенной резкостью и отчетливостью, словно в лучах прожектора. Он разжал пальцы, отпустил край стола, прыгнул, выставив кулак вперед, целясь бритому между глаз, так, чтобы у него осталась метка на память. Такая, которую он так быстро не забудет.

— Немножко расшалился сегодня, а?

Голос донесся до Йона словно сквозь ватную стену, ужасная боль пронзила правое предплечье. Оба парня зажали его в тиски, один из них заломил его руку так, что Йон едва не закричал.

— Посадите его на место, — спокойным тоном приказал Череп.

Подручные вдавили Йона в его стул, рядом Юлия вытаскивала купюру из сумочки. Йон избегал глядеть ей в лицо. Хозяин крикнул из-за прилавка:

— Эй, все в норме?

— Я хочу расплатиться, — сообщила Юлия.

К макаронам они даже не притронулись.

Лишь на улице она снова заговорила с ним; ее лицо побелело от гнева.

— Как можно вести себя так по-идиотски? Неужели ты не заметил, как это неприятно для меня?

Он резко ответил ей, потирая болевшее плечо:

— Слушай-ка, я сделал это ради тебя. Этот бритый таракан тебя оскорбил. С тех пор, как мы вошли в зал, он постоянно отпускал непристойные замечания в твой адрес.

— Ах, Боже мой, — фыркнула она, — подумаешь, таракан меня задел! В таких случаях разумней просто не реагировать на гадости. Всех идиотов все равно не одолеешь.

Йон еще ни разу не видел ее такой злой. Она шла рядом с ним неровной походкой и сердито пнула валявшуюся на тротуаре пластиковую бутылку; та выкатилась на мостовую.

— Ведь это асоциальные типы, подлые твари, — с гневом заявил он. Его самолюбию был нанесен чувствительный удар — на глазах у Юлии он вел себя как безмозглый болван, тюфяк; не сумел даже толком защититься. Чувство было для него новым и крайне неприятным. — Во всяком случае, я не позволил, чтобы о тебе публично говорили гадости. До чего мы докатимся, если каждый мерзавец будет безнаказанно распускать свой грязный язык?

Юлия резко остановилась.

— Мы докатимся до того, что я теперь зайду куда-нибудь поесть спагетти. Но только без тебя. Ясно? Пока. — Она махнула проезжавшему такси, перебежала через улицу и, прежде чем Йон успел ее удержать, скрылась в машине.

Скрипнув зубами, он вернулся к своему автомобилю. Он решил ехать на Шеферштрассе и ждать Юлию там; ведь когда-нибудь она все-таки вернется домой. Возможно, ему даже не стоит принимать всерьез ее заявление, что она хочет поесть где-нибудь одна. Возможно, она поехала прямо к себе. Если он поторопится, то прибудет туда раньше нее. Они немножко поговорят, лягут спать, и все опять станет хорошо. Весь день он радовался и предвкушал, что будет лежать вместе с ней в постели, ласкать ее нежную кожу, ведь прошла уже почти неделя, как он в последний раз делал это.

Да, конечно, он вел себя нелепо; сейчас он это осознал. Ведь мог бы сразу сообразить, что те усатые парни обязательно вмешаются. Ясно, вдвоем они сильней, чем он. Короче, вся история крайне досадная. Прежде всего стыдно ему самому. Не удивительно, что Юлия так разозлилась; вероятно, он показался ей в тот момент старым петухом, который умеет лишь хорохориться.

Окна ее квартиры на третьем этаже, смотревшие на улицу, были темными. Свет из окна на цокольном этаже падал на два велосипеда, стоявшие рядышком возле входной двери. Один старый и ржавый, другой шикарный, серебристый «алюрад» с пружинной вилкой и красным рулем, новенький, с иголочки, лучший из лучших. Как я и Юлия, с тоской подумал Йон.

Он прошел на задний двор и, запрокинув голову, посмотрел на кухонное окно, но и там свет не горел. Вернулся к входной двери и позвонил. Никакого ответа. Дважды пробежал из конца в конец всю маленькую улицу, потом сел в «ауди», вставил в плеер диск Гернхардта и стал смотреть на дверь. Юлия не появлялась. Через полчаса он обнаружил, что не включил звук. Вырубив плеер, он позвонил на ее мобильный телефон, но она его выключила. Прождав еще полчаса, наведался за угол к индусу и съел какое-то блюдо из чечевицы. Слишком острое, так что пришлось выпить вторую порцию пива, чтобы промочить обожженную глотку. После этого снова прошелся мимо ее дома, ржавый велосипед исчез, шикарный еще стоял. Зашел во двор, позвонил еще раз. Юлии не было.

В подавленном настроении Йон поехал домой. Нет, зря он отпустил ее на такси, надо было удержать ее любой ценой и убедительно объяснить, что он чувствует себя ответственным за нее, потому что любит. Что это совершенно естественно, когда мужчина не выдерживает, если кто-то хамит его женщине. Тогда она уж точно поняла бы его.

Приехав на Бансграбен, он попробовал дозвониться ей по обычному телефону, но услышал лишь энергичный мужской голос на автоответчике. До сих пор Йон почти не замечал английского акцента, теперь же интонация показалась ему фальшивой и искусственной. Вероятно, в ней содержалась претензия на светскость, интернационализм. Йон включил ноутбук, вошел в Интернет и отыскал биографию Бена Мильтона с его снимком. Впился глазами в яркое лицо и испытал мучительную ревность. Что за дружба у Юлии с этим педрилой, на чем основана? Как далеко заходит? Как-никак, она провела с ним последние выходные, целых два дня. Может, он снова в Гамбурге и Юлия пыталась дозвониться не матери, а Мильтону? Договорилась с ним встретиться и сейчас они вместе? Если бы она сидела где-нибудь одна, то уже давно вернулась бы на Шеферштрассе. Возможно также, что они уже несколько часов лежат там в постели, не зажигая свет; педик или нет, но в конце концов Мильтон женат и отец своих детей. Вероятно, он из тех, кто танцует на всех свадьбах, душа компании, общий любимец.

Естественно, Юлия никогда не признается, какие на самом деле у них отношения, ведь он и сам поступал с Шарлоттой точно так же. Лишь дважды совершил глупость и признался ей в своих изменах. Почему он вообще решил покаяться перед ней в тех незначительных историях? Чтобы облегчить свою совесть, как объяснял себе сам? Чтобы, как предполагала Шарлотта, унизить ее? Или чтобы привнести немножко напряжения в свою однообразную жизнь, в чем упрекал его Роберт?

Его мысли поплыли в ненужном направлении. Черное озеро. Шепчущие кусты на берегу. Всплеск воды, поглотившей мешок. Йон вздрогнул, выключил ноутбук и решил, чтобы не думать ни про Шарлотту с Робертом, ни про Юлию с Беном Мильтоном, взяться за классные работы десятого «а», ему оставалось проверить еще две трети. На этот раз он начал с работы лучшего в классе, Симона Мюнхмейера, тот уже много лет учился только на «отлично». И на этот раз он тоже не разочаровал своего учителя.

Йон почти закончил проверку, когда зазвонил телефон. Взглянул на часы — стрелки уже миновали полночь.

— Еще не спишь?

Немедленно его захлестнуло то же самое чувство. С головы до пят.

— Ты где?

— Дома, — ответила она. — Слушай, я вела себя довольно глупо, моя реакция была совершенно неадекватной. Сегодня я немножко нервничаю и теперь хочу извиниться перед тобой.

— Я тоже. Я вел себя как идиот. Очень рад твоему звонку. Может, я быстро приеду к тебе?

— Сейчас? Что ты! Ведь мне вставать в половине седьмого.

— Я буду у тебя через полчаса.

— Ой, я уже засыпаю. Давай завтра вечером, идет? Я куплю у индуса что-нибудь поесть.

— Согласен. Спокойной ночи. И еще раз спасибо за твой звонок. А то я беспокоился.

— Из-за меня? Почему?

— Потому что не мог до тебя дозвониться.

— Я была в кино, на позднем сеансе.

— Что смотрела?

Она сделала одну из своих маленьких пауз, потом проговорила с самой вульгарной из своих интонаций:

— Может, ты еще захочешь посмотреть мой билет в кино? — Ее слова прозвучали так, словно она предлагала ему стриптиз.

Йон с облегчением рассмеялся:

— С большей охотой я бы осмотрел кое-что другое. Но сделаю это завтра. После индийской чечевицы.

— Чечевицы? — переспросила она. — Так и запишем. Приятных тебе снов.

Йон положил телефонную трубку на базу с такой осторожностью, словно она была из хрупкого стекла. Потом спустился на кухню, взял пиво и устроился, не зажигая свет, на шезлонге в зимнем саду — в единственном месте, которого ему, пожалуй, будет не хватать, когда он покинет дом. Ночь была ясная, над деревьями в конце сада висела луна.

Теперь он мог расслабиться; напряжение, тяжесть растворились в его груди. Страхи улетучились, настроение резко поднялось и сравнялось с дневным. Что ж, они поспорили, но снова помирились, все хорошо. Самое главное, она больше не сердится; наоборот, даже извинилась перед ним. А завтра они увидятся.

27

Четырьмя неделями позже, в середине последнего апрельского дня увезли мебель, которую Йон решил забрать с собой на Манштейнштрассе. С согласия фрау Крихбаум он уже несколько раз привозил туда в последние дни картонки со своими вещами.

Для перевозки мебели он выбрал из бесчисленного множества адресов, указанных в справочнике, фирму «По всему миру» — ее название обещало безграничные пространства вселенной, взлет к звездам, небесную твердь и музыку сфер.

— Я-то думала, тебя интересуют цены, а не название, — засмеялась Юлия.

После этого он рассказал ей, как его завораживало ее имя и как он упоминал его по возможности в любом разговоре, делая вид, что ведет речь о месяце июле. В этот день они вместе дежурили на переменах и сейчас совершали обход школьного двора. Выслушав его, Юлия бросила на него один из тех своих взглядов, что сводили его с ума, и сказала:

— Если бы мы сейчас были в другом месте, я бы задала тебе такую трепку, что ты бы оглох и ослеп.

После инцидента в «Мамма Леоне» и страстного примирения на следующий вечер конфликты между ними прекратились. Наоборот, Юлия была как никогда внимательной и особенно прелестной. По ее инициативе они предприняли несколько вылазок, побывали в театре, кино. Однажды совершили пробежку по семикилометровой набережной вдоль Альстера, после чего перекусили в Литературном доме на улице Шваненвик, в завершение порылись в маленькой книжной лавке и подарили друг другу по книге. Она получила от него роман под названием «Что я люблю», многие страницы которого были посвящены искусству; сам он недавно прочел его и был в восторге. Она подарила ему биографию Хорста Янсена, чьи рисунки высоко ценила.

Потом они вместе отправились на Шеферштрассе, но по пути у Юлии заболела голова, а кроме того вино плохо подействовало на ее желудок. Она сказала, что скорей всего придет в себя, когда полежит одна, в покое. Попросила его уйти. Однако он все-таки остался, не желая бросать ее в таком состоянии. Уложил в постель, а сам сел в гостиной, глядя на снимок, сделанный Беном Мильтоном. Потом услышал, как она прошла в ванную и ее там стошнило. Выйдя оттуда, она проговорила слабым голосом:

— Ступай, Йон, пожалуйста! Я не хочу, чтобы ты видел меня такой. И не звони, я все равно не возьму трубку.

Озабоченный, он поехал домой. Впрочем, на следующий день она явилась в гимназию без опоздания, сияющая, в прекрасном настроении, а вчерашнее нездоровье назвала пустяком. Это качество тоже восхищало его в ней; Шарлотта из каждой мелочи делала трагедию, во всяком случае в последние годы.

До того как он начал упаковывать вещи и дом наполнился коробками, Йон не раз звал ее на Бансграбен. Ему безумно хотелось провести там с ней еще одну ночь, но она неизменно отказывалась. Ее пригласили участвовать в групповой выставке, которая намечалась летом в отделении банка на Райнбекер-Вег. Юлия экспериментировала с материалами, про которые пока не желала говорить, и работа лучше всего шла у нее по вечерам и ночью. Когда он в очередной раз пригласил ее, она открыла ему истинную причину своего нежелания: во владениях его покойной жены она чувствует себя неуютно, чтобы не сказать паскудно. И как Йон этого не понимает?

Он снова упрекнул себя в глупости и нечуткости. Разумеется, каждая вещь на Бансграбене, каждый предмет обстановки, и прежде всего его кровать, были в сознании Юлии связаны с Шарлоттой. Разве могла она чувствовать себя непринужденно? Йон с нетерпением ждал переезда на Манштейндгграссе. А чтобы этот поворот в его жизни стал праздником не только для него, но и для Юлии, он запланировал некий сюрприз на образовавшиеся в мае каникулы: занятия начинались лишь с пятого числа.

Совершая напоследок контрольный обход комнат, в которых они с Шарлоттой прожили больше двадцати лет, он ожидал, что испытает как минимум приступ сентиментальности. Ничего подобного — он не ощущал ничего, кроме предвкушения жизни с Юлией. Рабочих фирмы «По всему миру» сменили их коллеги из конторы по вывозу мусора и старого хлама, и дом практически опустел. Лишь в прихожей стояло красное кресло. Йон собирался подарить его на прощание Верене. Все, что могло ему пригодиться впоследствии, он оставил на складах «По всему миру» на неопределенное время — почти все книги и картины, пластинки и си-ди, кое-что из обстановки, в том числе шезлонг и два дорогих ковра. Большую часть мебели он продал в последние недели; платяной шкаф Шарлотты и обеденный стол со стульями хотели забрать Меринги.

Несколько минут он простоял в дверях своего кабинета. В нем было пусто, рабочие сняли гардины и жалюзи. Там, где стояла софа, пол был чуточку светлей. А то место, которое он в тот злосчастный вечер с Робертом и на следующий день с таким усердием оттирал, ничем не отличалось от остальной поверхности. Внезапно ему захотелось войти в кабинет, встать на колени и еще раз обследовать каждый сантиметр пола, в поисках каких-либо, возможно, незамеченных им следов, но он сдержался. В ближайшее время полы отциклюют и покроют лаком. В комнату Шарлотты он заглянул лишь мельком, двери платяного шкафа были распахнуты. Там уже не осталось ни красного бюстгальтера, ни желтой ветровки. Он сам разрешил рабочим забрать все, что им понравится.

Спускаясь по ступенькам, он пытался вызвать в памяти жену — как она лежала в тот день с неестественно вывернутой головой и открытым ртом. Но ему представлялась лишь бесформенная масса, черты лица никак не приобретали четких очертаний. И чем интенсивней он пытался, чем старательней припоминал форму носа жены, цвет ее волос, тем больше размывались его воспоминания. Вместо Шарлотты перед мысленным взором неожиданно возник образ ее отца: Адольф Пустовка, приземистый, с красным лицом, стоит на кривых ногах в прихожей и тычет указательным пальцем в Йона: «Так вот, чтобы тебе было ясно, дорогой зятек. Этот вот дом мы дарим нашей дочери. Ты тут ни при чем».

— Знал бы ты, как все повернется, — твердо произнес Йон, засмеялся и прошел через вестибюль в заднюю часть дома. Железная дверь по-прежнему скрипела, но ничего, отныне это забота Мерингов.

В гараже все было в порядке. Как и было условлено, рабочие оставили лишь садовый инвентарь и газонокосилку, остальное все убрали и даже подмели за собой. «Мерседес» Шарлотты купил Кох; Йон запросил за него всего пятьсот евро. В целом же он мог гордиться собой, ведь он быстро провернул все домашние дела. Не допустив при этом ни одной ошибки.

Лишь прощание с Эминой стало ложкой дегтя в бочке меда. В один из ее приходов он оставил ей записку с просьбой задержаться на полчаса и дождаться его, так как ему нужно с ней поговорить. Когда он вернулся из школы, она сидела за кухонным столом и начищала до блеска столовое серебро. Он сказал, чтобы она не старалась: он уезжает из Ниндорфа, и серебряные ножи с вилками пролежат много месяцев в мебельном контейнере. Она бросила на него непонимающий взгляд и продолжала работу. Он сел рядом и, выбирая самые простые слова, объяснил, что, к сожалению, вынужден отказаться от ее услуг. Она слушала молча, и он даже не был уверен, поняла ли она его.

— Мне очень жалко, — сказал он наконец и помимо собственной воли заговорил дурацким примитивным языком. — Только этот месяц. Потом все.

— Твоя жена умерла, — пробормотала Эмина. — Ты бедный человек. Счастье прошло.

Чье счастье она имела в виду? Его? Или ее собственное? За свое счастье он не опасался, его ждала жизнь с Юлией и Шарлоттиными деньгами. Но вот найдет ли Эмина такую же хорошую работу, еще неизвестно. Ведь у нее четверо или пятеро детей, или даже шестеро, точно он никогда не помнил. Определенно, три или четыре ребенка где-то учились. Его захлестнула волна сочувствия, и он даже подумал, не подарить ли ей серебряные приборы, которые она чистила. Он ими не дорожил, их выбирали родители Шарлотты, и они всегда ему казались аляповатыми. Эмина могла бы их продать. Но потом он сказал себе, что ее скорей всего обманут и обсчитают, и удовольствовался тем, что сунул турчанке приготовленный конверт с жалованьем и приличной «прощальной» суммой, пожал ее руку и поблагодарил за то, что она всегда содержала дом в идеальном порядке. Наблюдая из окна коридора, как она понуро бредет по улице, он ощутил спазм в горле от жалости. Единственный раз за последние месяцы он был охвачен искренней и сильной печалью, и даже гибель Колумбуса не огорчила его так, как прощание с Эминой. Вечером он упаковал начищенное серебро, а на следующий день после школы отвез на Постштрассе к ювелиру, специализировавшемуся на старинном серебре. Торговаться Йон никогда не умел и не любил, поэтому удовольствовался суммой в девятьсот восемьдесят евро.

Взяв красное кресло, он вышел из дома и запер дверь на ключ. Оставалось лишь попрощаться с Глиссманами, и тогда глава в его жизни под названием «Бансграбен» закончится навсегда. Во всяком случае, он на это надеялся.

Дверь открыла Верена. Пахло жареным луком, из гостиной доносились какие-то клекочущие звуки. Йон отдал ей кресло.

— Ты с ума сошел, да? — воскликнула она. — Неужели оно тебе не нужно и ты хочешь от него отделаться? Красное кресло, Манни, красное кресло Шарлотты! Йон дарит его мне. — Она потащила кресло в комнату, где у телевизора сидел Манни — в рабочей одежде, с бутылкой пива и тарелкой жареного картофеля. На экране мелькали кадры подводной съемки.

— Не буду тебе мешать, — сказал Йон. — Хочу только попрощаться.

— Жалко, — отозвался Манни и убавил звук.

— Жалко! Жалко! — передразнила его Верена. — Жалко — не то слово. По-моему, все рушится на наших глазах. — Она села в кресло и любовно погладила подлокотники. Ее ногти были разноцветными. — Сначала накрылась моя работа, потом случилось несчастье с Шарлоттой, а теперь вот и ты уезжаешь. Но сидеть в кресле классно!

Она всегда восхищалась красным креслом. Когда-то Шарлотта заново обтянула его красным бархатом и обновила пружины и набивку. Верена вздыхала тогда: «Ничего не могу с собой поделать и завидую — кресло такое шикарное, что умереть можно». Шарлотта пересказала тогда Йону слова соседки, и они посмеялись. Кресло, с уродливыми, как у таксы, ножками, всегда казалось ему монстром. Его тоже презентовали дочери старики Пустовка, поэтому к нему надлежало относиться с почтением, а уже после смерти тестя и тещи нечего было и думать от него избавиться.

— Как ты думаешь, Шарлотта не обиделась бы за то, что кресло досталось мне? — спросила Верена.

— Конечно нет, — без колебаний ответил Йон. — Она всегда очень тепло относилась к тебе. И ты так часто нам помогала. Взять хотя бы то, что ты всегда присматривала за домом, когда мы уезжали, — поливала цветы, кормила кота и прочее. Что бы мы без тебя делали.

— Мы же свои люди, — вмешался Манни.

— Хотя ты сам никогда и пальцем не пошевелил, все делала я. — Верена вскочила и подвинула кресло к окну. — Вот тут для него самое место, а? Где же Лютта, куда запропастилась эта девчонка? Да она в обморок брякнется, когда его увидит! Даю гарантию!

— У своей клячи, — буркнул Манни. — Где еще она может быть?

— Вот только боюсь, что стану лить слезы каждый раз, когда на него взгляну. — Верена смотрела то на Йона, то на кресло; уголки ее губ поползли вниз.

Йон попытался переключить разговор на другую тему.

— Как обстоят дела с поиском работы?

— Пока что никак, — сообщил Манни, ткнул вилкой в жареный картофель и повернулся к телеэкрану. Кусочек упал на ковер. Верена закатила глаза и вздохнула, всем своим видом показывая, что ее терпение не безгранично.

— Во всяком случае, желаю успеха. — Йон оторвал взгляд от сочащегося жиром картофеля. Поднимать упавший кусок явно никто не торопился. — Что, интересная передача?

— Беззвучные убийцы, — ответил Манни.

— Про опасных хищников, которые живут в море, — пояснила Верена. — Манни любит такие вещи. Ты не поверишь, чего только нет под водой! Лично я после этого радуюсь, что родилась человеком, а не какой-нибудь каракатицей. Как быть с могилкой Шарлотты, нужно за ней ухаживать? А когда придут мастера, есть у них ключ? Ну, присядь хоть на минутку. У тебя сохранится прежний номер мобильного, да? Ты оставишь нам свой новый адрес?

Из предосторожности Йон не стал давать адрес на Манштейнштрассе, он рискует так и не избавиться от этой обузы. Конечно, при желании они без труда разыщут его, но попытаться не мешало.

— Я проживу там совсем недолго, так что оставлять вам адрес не имеет смысла. Возможно, пройдет какое-то время, прежде чем я обрету под ногами твердую почву. — Немного помедлив, он добавил: — Я вам позвоню.

— Обещаешь? — Верена вытаращила свои кукольные глазки так сильно, что Йон испугался, как бы они не выпали из орбит.

— Все равно я буду постоянно появляться в этих местах, — сообщил он и повернулся, чтобы уйти. Еще минута, и он спасен.

Верена вздохнула:

— Ясное дело, могила дорогого человека. Такие вещи привязывают навсегда.

— Ну, до свидания. Держи хвост пистолетом, — сказал Манни и заговорщицки подмигнул.

— А тебе — побольше фильмов про беззвучных убийц. — Йон мысленно поклялся никогда в жизни больше не общаться с людьми, с которыми приходится вести подобные диалоги.

Верена проводила его до двери и напоследок не отказала себе в удовольствии броситься ему на грудь и оросить слезами.

— Ведь она могла бы дожить до ста лет! Или хотя бы до девяноста. Если бы только не прикладывалась к бутылке. Я рада, что у тебя остался верный друг. Он по-прежнему заботится о тебе?

— За меня не волнуйся, — заверил ее Йон. — Думай о себе. И всего хорошего вашей дочке. — Он сел в машину и поехал. Ему даже не требовалось заглядывать в зеркало заднего вида — и без того знал, что Верена, обливаясь слезами, машет ему вслед. Так, чтобы ее увидели все соседи. Нет, никогда больше он не вернется на Бансграбен.

28

На следующее утро, когда Йон собирался повесить Раушенберга в своем новом кабинете, над столом, пришла Юлия и принесла ему подарок на новоселье. Плоский, завернутый в упаковочную бумагу предмет, перевязанный бечевкой, размером добрых сорок на тридцать сантиметров.

— Сама сделала, — сообщила она. — Надеюсь, тебе будет приятно. Хотя бы недолго.

— Почему только недолго?

— Распаковывай. — Она огляделась по сторонам с одобрительной миной на лице. — Как я вижу, ты почти закончил работу. Где будет висеть твой Раушенберг? Над письменным столом?

— Да, — подтвердил Йон и порадовался, что и она находит это место самым подходящим для картины.

— Классный ящик для инструментов. — Она вытащила молоток. — Ого, да это прямо музейный экспонат.

— Ты что-то нарисовала для меня? — Через бумагу Йон нащупал рамку. — Крюк уже есть, вон на столе.

Она взяла крюк и, прищурив глаз, посмотрела на стену.

— Я вообще ничего не буду говорить. Сам увидишь. — И она тремя точными ударами загнала крюк в стену.

Он перерезал бечевку и разорвал бумагу. Под стеклом, в рельефной серебристой рамке, испещренной мелкими пятнышками, оказался коллаж. На белой шершавой бумаге были выложены лесной ландшафт, карликовый лес, таинственная чаща. Миниатюрные стволы с мелковетвистыми кронами. Из ярко-зеленых растений.

— Петрушка? — спросил он. — Лес из петрушки?

— Да, из петрушки двух разных сортов, — ответила она. — Оказывается в гладких сортах на двадцать процентов больше витамина С, чем в кудрявой петрушке. Ты знал об этом?

— Потрясающая идея! Как она пришла тебе в голову?

— Ну, я же экспериментировала, для выставки, ты ведь знаешь. Вот и натолкнулась на петрушку. Только долго она не держится, вянет и желтеет, понятно? Рано или поздно просто превращается в пыль. И лес этот тоже рассыплется. Я даже люблю, когда произведения создаются не для вечности. В конце концов, мы ведь тоже не вечны. — Она повесила Раушенберга на крюк, поправила, чтобы было ровно, отошла на два шага и сцепила руки за спиной. Из выреза оранжевой майки выглянула узкая красная бретелька.

— Значит, картина будет исчезать на моих глазах? — спросил Йон. — И я смогу наблюдать этот процесс?

— Сможешь, — подтвердила она. — Если повесишь коллаж на солнце, это произойдет довольно быстро. Я нарочно решила не делать плотную рамку, — чем больше света и воздуха проникает к петрушке, тем быстрей она разрушается.

Йон перевернул рамку. Обратная сторона была аккуратно заклеена, на клеящих полосках виднелись крошечные дырочки. В углу он обнаружил надпись, сделанную мелким, с левым наклоном, почерком Юлии: «Этюд. Йону от Юлии».

Йон положил коллаж на стол, обнял Юлию и сунул палец под красную бретельку.

— У меня тоже кое-что для тебя есть. Но тебе придется поискать.

— Поискать? Йон, это нечестно. — Она высвободилась из его объятий и посмотрела по сторонам.

Сначала он собирался спрятать билеты в спальне, под подушкой, однако это походило бы на плату за любовь. Поэтому он положил их вместе с проспектом на кухне, рядом с эспрессо-машиной. Чтобы подвинуть их как бы невзначай ближе к Юлии, когда они станут вдвоем готовить на кухне кофе.

— В кабинете холодно, совсем холодно, — подсказал он.

— Ты хотя бы опиши мне, что я должна искать, какую вещь, большую или маленькую.

— Сравнительно маленькую, плоскую. Конечно, она не идет ни в какое сравнение с твоим подарком.

Петрушка была ярко-зеленая, словно только что с грядки. Она напомнила ему Шарлотту и Роберта. Шарлотту по ассоциации с грядками, а вот почему Роберта? Быть может, потому что маленький лес вызвал в его памяти заросший берег озера Уклей-Зе? По-видимому, Юлия совсем недавно положила под стекло стебли петрушки. Скорей всего, лишь накануне вечером. Пожертвовала несколькими часами сна, чтобы сделать ему приятное.

— Спасибо тебе, — растроганно поблагодарил он. — Как ты считаешь, куда лучше повесить коллаж?

— В зависимости от того, долго ли ты хочешь на него смотреть. — Она скрылась в его спальне.

Йон порадовался, что она заглянула именно туда. Убранством спальни он занялся в первую очередь и закончил вчера, устроив все по своему вкусу — новую широкую кровать выдвинул на середину, на нее постелил шелковое стеганое одеяло, китайское, он увидел его в витрине «Азиатского дома» возле Альстераркаден, после продажи столового серебра. На пурпурном фоне извивался бирюзовый с золотом дракон. Он напомнил Йону татуировку Юлии, китайский иероглиф «Тоска» под ее левой лопаткой.

Он смотрел на «Этюд» из петрушки и прислушивался к звукам, доносившимся из спальни. Представил себе, что Юлия снимает с себя все, кроме этой штучки с узкой красной бретелькой — то ли одной из ее коротких, облегающих фигуру маечек, то ли бюстгальтера. Потом она ляжет на покрывало с драконом и позовет его.

— Красивое покрывало. Но здесь тоже холодно, или как? — Она вышла из спальни и пробежала на кухню. — Мне надоело искать! — воскликнула она. — Тут все выглядит так, как будто ты еще не переселился. Ты даже не привез свою кофейную кружку?

— Лишь эспрессо-машину, — ответил он в ожидании ее радостного возгласа, когда она обнаружит авиабилеты и проспект отеля «Оберж де Агассен», пять звездочек, лазурный бассейн, столетний парк. Три дня. Триста двадцать евро в сутки за номер, и это не считая завтрака. Он решил шикануть перед Юлией и надеялся, что она не запланировала на длинные выходные каких-либо встреч или подготовку в выставке. Но если даже и так, она вполне может все отменить. После той прогулки по берегу Эльбы он не сомневался, что она не откажется от поездки, тем более что она рассчитана только на три дня, а не на целый год. Ведь Юлия любознательная, легкая на подъем, хочет посмотреть мир. Ей не требуется, как Шарлотте, неделя на то, чтобы собрать чемодан.

Из кухни не доносилось ни звука.

— Юлия?

Никакого ответа.

Он прошел туда. Она стояла с билетами в руках, опираясь о подоконник и глядя на улицу.

— Мы вернемся в воскресенье вечером, — сказал он. — В Провансе уже лето, много багажа тебе не понадобится, лишь сумка. Ты соберешь ее за пять минут.

Юлия повернулась к нему.

— Не знаю, — медленно проговорила она. — Мне нужно сначала позвонить. Ко мне собиралась сестра. — Она держалась как-то странно, и в голосе ее звучала грусть.

— Признайся честно, ты хочешь туда поехать?

— Глупый вопрос, — ответила она. — Только меня вся эта твоя затея убивает. Ты слишком расточителен.

— Я люблю тебя, — сказал Йон.

Она открыла рот, словно собиралась что-то возразить, и снова закрыла. Положила билеты и проспект рядом с кофеваркой и прикусила нижнюю губу.

— Сейчас мне нужно уехать. Я договорилась о встрече с организаторами выставки. Потом тебе позвоню. Я поеду с тобой на девяносто девять процентов, понимаешь? Все зависит от того, удастся ли мне застать дома сестру. — Она чмокнула его в щеку и торопливо направилась к двери.

— Ты можешь позвонить ей отсюда, — крикнул ей вдогонку Йон, но лишь услышал, как захлопнулась дверь и щелкнул замок.

Уже через полчаса она дала о себе знать. Говорила лаконично, так как торопилась на встречу. До сестры дозвонилась и перенесла ее приезд на другое время. Завтра утром приедет в аэропорт.

— В шесть, — уточнил Йон. — Тебя разбудить?

— Не нужно. Пока.

Радостно насвистывая, он пробежался с коллажем в руках по маленькой квартире, подыскивая для него место. В конце концов повесил его в спальне, в правом углу от окна. Тут при ясной погоде на него будет пару часов в день падать солнце. Просыпаясь, Йон первым делом будет видеть этот маленький лес и наблюдать за творящимися в нем переменами.

29

В зале отлетов она появилась без двадцати семь, запыхавшаяся от спешки, с завязанными на затылке волосами. Их рейс давно уже объявили. С возрастающей тревогой Йон ждал ее на регистрации перед паспортным контролем, трижды безуспешно пытался до нее дозвониться. Когда же увидел, как Юлия в красной джинсовой куртке и красных сапожках, с дорожной сумкой через плечо, лавирует между пассажирами и багажом, как глядят ей вслед мужчины, его опять пронзило то особое чувство, которого он не знал до встречи с ней. Радость, волнение, энергия переполняли его. Если бы Юлия не приехала в срок, что он стал бы делать? Трудно сказать, но ни в коем случае не улетел бы без нее.

Она не слышала будильник. Потом целую вечность не приезжало такси, еще она никак не могла найти свой паспорт. Да, еще вспомнила про вечернюю тренировку, и пришлось отправить мейл для Керстин Шмидт-Вейденфельд, предупредить, что сегодня ее не будет.

— Я сослалась на то, что приезжает моя сестра, — сказала она. — Иначе Керстин просто замучает меня в понедельник. И вообще, она страшно любопытная. На мой взгляд, ее нам нужно особенно опасаться.

В самолет они поднялись самыми последними. При взлете она спросила:

— Ты тоже каждый раз ждешь, что самолет упадет?

Йон взял ее за руку:

— С нами вообще ничего не может произойти. Мы ведь только начинаем жить.

Она выглянула в иллюминатор.

— Ниндорфский парк! А там, за ним, и наша гимназия. Кажется, я вижу ее.

— А я счастлив, что не увижу ее целых три дня. — Йон рассматривал ее ухо, обычно скрытое под локонами. Нежный пушок по краю раковины, розовую и гладкую кожицу вокруг слухового прохода. Юлии не нравилось, когда он прикасался к ее уху языком, в ту ночь на Бансграбене. С тех пор он больше не делал такой попытки. И вот теперь его опять охватило желание вторгнуться внутрь ее тела через этот тайный ход. Он попытается сделать это еще раз. Научит ее возбуждаться от этого. Странно и удивительно, что при всей ее раскованности в любви именно уши оказались запретной зоной, табу. Но ведь как заманчиво нарушить, сломать табу. Сегодня в ее ушах не было украшений, — вероятно, она забыла про них в утренней спешке. Пожалуй, в Авиньоне они поищут серьги, которые бы ей понравились. Он уже предвкушал, как они станут бродить по городу в поисках подарков.

Когда самолет поднялся выше облаков, она закрыла глаза и спала до промежуточной посадки в Париже, положив голову на его плечо. Он боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. В Париже им предстояло ждать местного рейса почти четыре часа. Они остались в здании аэропорта, купили для Юлии французские сигареты, пили кофе и ели теплые круассаны. Йон поинтересовался, как прошла накануне ее встреча с организаторами выставки.

— Выставки? — Юлия печально вздохнула. — Про нее придется забыть. Совершенно внезапно мне объявили, что зал будет перестраиваться. Поэтому выставку решено перенести на осень. Но я уже не верю ни одному их слову. А я-то, балда, целую неделю возилась с петрушкой!

— Но ведь о таких мероприятиях договариваются заранее, за несколько месяцев, — возразил Йон. — Выставки никогда не организуют спонтанно.

— Эти банковские крысы могут и спонтанно.

— Что они сказали по поводу твоих работ? Наверняка пришли в восторг?

Она слегка поморщилась:

— Один из них заявил, что его маленькая дочка тоже засушивает цветы. В детском саду. Догадываюсь, что они просто ожидали от меня чего-то другого. Вероятно, гигантской мазни красками. Огромных полотен в стиле арт-деко, чтобы отвлечь общественность от своих сомнительных финансовых махинаций.

Йон невольно рассмеялся:

— А ты считаешь, что твои леса из петрушки заставили бы публику быть внимательнее к финансовым аферам?

— Нет, конечно, но мне досадно. Да и денег теперь не получу.

Ему стало ее жалко. Совершенно очевидно, что она возлагала большие надежды на эту выставку; в конце концов, должна же она каким-то образом зарабатывать на жизнь, когда закончится контракт со школой. Разумеется, он мог ей помочь, с радостью стал бы переводить ей каждый месяц щедрую сумму, пока они еще не начали жить вместе, потом-то уж все будет оплачиваться из одного кармана. Но она никогда не примет от него такой помощи, бесполезно даже и предлагать. Придется сделать это тоньше, но как, он еще не знал. В любом случае он немедленно даст ей понять, что во время этой поездки все расходы, крупные и мелкие, пойдут на его счет, чтобы не возникало никаких дискуссий, как при покупке сигарет.

— Слушай, — проговорил он, — давай сразу договоримся. В течение этих трех дней за все платить буду я, идет? Поездка — моя идея, вот я и беру на себя все расходы.

— Мне это не нравится, — возразила она.

— Зато нравится мне. И давай больше не говорить на эту тему.

— А если я захочу купить почтовую открытку или что-то в этом роде?

Он усмехнулся, покачал головой и потыкал пальцем себя в грудь.

— Значит, мне придется настаивать на соблюдении нашей договоренности. Ладно, ничего, три дня ты как-нибудь выдержишь. Рассматривай это как эксперимент. Может, тебе и понравится.

Она показала ему язык.

Перелет в Авиньон занял почти столько же времени, сколько рейс Гамбург — Париж. Юлия снова заснула сразу после взлета. Йон держал ее за руку и таял от счастья. Эта поездка была предвкушением их совместной жизни. Еще пару месяцев, и им уже не нужно будет притворяться и скрывать свои отношения. Интересно, что скажет фон Зелль, когда узнает про них? Или Шредер? Йон с удовольствием представлял себе, как будут реагировать на новость его коллеги и как они побелеют от зависти, когда он в один прекрасный день возьмет расчет и отправится с Юлией в кругосветное путешествие.

До отеля они ехали на такси с опущенными стеклами, теплый ветерок приносил аромат цветов. Юлия развязала волосы, и локоны, словно темные змеи, моментально окружили ее лицо. К ней опять вернулась бодрость. Цветущие деревья, яркое солнце, дома розового цвета — все вызывало восторг.

— Не удивительно, что римские папы сделали Авиньон своей резиденцией на много столетий, — заметила она. — Я тоже могла бы тут прожить долго-предолго. Ты уже бывал здесь с женой?

— В двадцати километрах к северу, в Оранже.

— Тебе она снится?

Йон покачал головой.

— Я часто думаю о ней, — призналась Юлия. — С тех пор как побывала в вашем доме. Мне часто представляется, как вы с ней…

Йон прижал палец к ее губам.

— Не надо. Все прошло, Юлия, той жизни для меня уже не существует. Прошу тебя, не надо смешивать Вчера и Сегодня.

Она убрала его руку от своего лица, поцеловала ладонь.

— Но все-таки ты и со мной едешь сюда. Ведь мог бы пригласить меня, скажем, в Исландию. Или в Польшу. Возможно, я тебе нравлюсь только из-за того, что похожа на нее. Я имею в виду, что сейчас я такая, какой она была когда-то.

Йон искренне рассмеялся:

— Похожа? Да вы разные словно день и ночь. И мы приехали сюда, потому что тебе тут понравится, я в этом уверен. Потому что тут тепло и светло. В Исландии ты бы круглые сутки не вылезала из толстого свитера. А здесь мы будем купаться, плавать, загорать. Ночью сидеть где-нибудь и глядеть на звезды.

Кровать в их апартаментах была невероятных размеров. Юлия знала, что ее пядь, то есть расстояние между концами большого и указательного пальцев, составляет ровно двадцать сантиметров, и тут же измерила ширину; получилось дважды по два метра двадцать сантиметров. Роскошь ей понравилась — внимательное обслуживание, изысканный ужин с множеством сортов вин, полы персикового цвета, букеты лилий и гладиолусов, стеклянные двери с видом на старинный парк.

Пила она за ужином многовато, но Йона это забавляло, и он вновь и вновь наполнял ее бокал. Небольшой хмель ей шел, она стала еще прелестней. Ела с аппетитом, почти комичным: после десерта ей непременно захотелось снова отведать закуску — паштет из зайца с трюфелями. В результате она так объелась, что пришлось выпить «Фриголе», а вино оказалось таким вкусным, что последовал еще бокал и еще. По дороге в номер она совсем обессилела, и Йон последние метры коридора нес ее на руках. Словно в каком-нибудь голливудском фильме про любовь. Сравнение ему понравилось.

— Завтрак только в постели, — пробормотала она, когда Йон снимал с нее платье.

На следующее утро она сидела обнаженная среди подушек, завороженно любовалась буйством зеленых, голубых и розовых красок в окне и непрестанно отщипывала кусочки от свежей булочки.

— Вот бы каждое утро было таким, как это, — мечтательно вздохнула она, когда Йон вышел из-под душа.

Он уже пробежал три круга по парку, проплыл двадцать дорожек в бассейне и теперь, не укрываясь, лег рядом с ней. Он мог себе это позволить, так как был в превосходной форме.

— Ты получишь это, — заявил он. — Выходи за меня замуж.

— Это предложение? Ты делаешь мне предложение?

— Может, мне упасть перед тобой на колени?

Она озорно усмехнулась:

— «Упасть»? Ты и так уже лежишь…

Они оставались в постели до полудня. Не услышали стука в дверь, лишь испуганное «Excusez-moi»,[21] и увидели, как дверь деликатно прикрыли. Оба засмеялись.

— Вот мы и показали французам! — воскликнула Юлия. Когда язык Йона проник в ее ушную раковину, по ее телу пробежала дрожь, она застонала и вонзила ногти в его спину.

После обеда они отправились на такси в старые кварталы Авиньона. Юлия хотела взглянуть на знаменитый мост, а вот экскурсия по папскому дворцу ее не заинтересовала.

— Возможно, в другой раз, — сказала она. — Когда будет больше времени.

Йон невольно подумал про Ковальски, которого так часто кормил теми же обещаниями. Впрочем, Юлия говорила искренне. Она явно чувствовала себя как рыба в воде, смеялась его шуткам, соглашалась со всем, что бы он ни предлагал. Когда он обнял ее посреди улицы и поцеловал, она ответила ему тем же. От гамбургской сдержанности не осталось и следа.

Без сопротивления она позволила затащить себя в ювелирный салон. Они хотели подыскать для нее серьги, но ей приглянулся тяжелый серебряный браслет. Ее не смутило, что это мужское украшение. Она немедленно надела его на руку и помахала перед носом Йона.

— Согласись, что он мне идет.

После покупки браслета они заглянули в бутик, затем в обувную лавку и собирались отыскать магазин кожаных изделий, чтобы купить красивый маленький чемоданчик — новые вещи Юлии не умещались в ее дорожной сумке. Йон уговаривал ее не смотреть на ярлыки с ценами; впрочем, у нее почти и не было такой возможности — большей частью они заходили в те салоны, где ярлыков с ценами не оказывалось. Никогда еще он не получал большего удовольствия от покупок, хотя они предназначались не ему. Зоркий взгляд Юлии мгновенно отделял зерна от плевел, и она примеряла лишь те вещи, которые словно были созданы специально для нее. Для сестры она выбрала красную майку с надписью «Toujours»[22] черными буквами.

— Потому что я уже много лет откладываю встречи с ней, — пояснила она. — Только я сама заплачу, хорошо?

— Разве вы не ездили с ней отдыхать совсем недавно?

Она растерянно посмотрела на него:

— С чего ты взял?

— На Зильт, — пояснил он. — На весенние каникулы, на три дня.

— Ах, ты об этом, — протянула она. — Но ведь это было давно. Мы очень привязаны друг к другу, понимаешь? Она мне очень дорога. Во всяком случае, она получит от меня в подарок эту майку.

Разумеется, он оплатил и эту покупку; в конце концов, Юлия именно из-за него отложила встречу с сестрой.

Он испытывал немыслимое блаженство, когда протягивал кредитную карточку, не задумываясь о списываемых с нее суммах. А они в тот день были таковы, что Эмине с семьей хватило бы на целый год. При этом он чувствовал себя победителем.

Вечером Юлия надела новое платье. Красное как мак, с открытыми плечами. Единственным украшением стал тяжелый серебряный браслет. Когда метрдотель вел их через зал к столику, Йон заметил, какими взглядами их провожали другие гости, и положил руку на ее голое плечо. Глядите, завидуйте, думал он. Она принадлежит мне.

30

В воскресенье в четверть шестого они точно по расписанию совершили посадку в аэропорту «Фюльсбюттель». Йон включил свой мобильный телефон, пока они стояли возле транспортера в ожидании нового чемодана Юлии. В тот же момент раздался звонок.

— Как хорошо, что я дозвонилась до вас, — проговорил нежный женский голос.

Йон еле разбирал слова: как раз в этот момент загремело очередное объявление.

— С кем я говорю?

— Я Глория Эсром. Мы с вами созванивались пару раз. Скажите, господин Бон объявился?

Йон сдвинул лопатки, отгоняя внезапный ледяной холод, пробежавший по спине, и отошел на пару шагов.

— Я в аэропорту. Только что прилетел. Так что ничего нового не знаю.

— У меня уже появились серьезные опасения, — сообщила фрау Эсром. — Почему он вообще не подает никаких вестей?

— Вы правы, очень странно. — Краешком глаза он наблюдал, как Юлия, поставив ногу на бортик, что-то сказала мальчишке, который выдернул возле нее с ленты свой рюкзак. Проклятье, Нико Бегеманн из десятого «б». Его еще не хватало!

— Я не буду вам жаловаться, что не получила деньги за апрель, — сказала фрау Эсром, — чтобы вы не подумали, что я волнуюсь из-за этого. Это ерунда. Я понимаю, что моя работа закончилась. Проблема вот в чем: у меня остались ключи. От дома и квартиры. Мне хотелось бы их отдать.

Слава Богу, все-таки это не Нико Бегеманн. Йон получше рассмотрел лицо мальчишки и вздохнул с облегчением. А что, если бы кто-нибудь из «бушевских» обормотов сидел позади них в салоне самолета и всю дорогу наблюдал за ними? Самое позднее завтра в полдень об этом уже знал бы фон Зелль.

— Вы меня слышите? — спросила фрау Эсром.

— Да. Ключи. Почему бы вам просто не бросить их в почтовый ящик?

— Потому что он переполнен. А у меня нет ключа от ящика, господин Бон никогда не давал мне его, не было надобности. Вдруг кто-нибудь посторонний захочет достать оттуда газету и вытащит заодно и ключи.

— А если вы их отдадите управляющему?

— Ой, я недавно к нему заходила. Он вообще не видит ничего странного в том, что господин Бон так долго отсутствует, и заявил, что как только уйдет на пенсию, то будет появляться дома лишь на свой день рождения, чтобы забрать подарки. Вообще он не слишком приятный человек, господин Бон тоже не очень его любит.

— Понятно, — отозвался Йон. Чемодан Юлии пока еще не появился. Она беседовала с тем, кого он принял за Нико Бегеманна, а тот все возился со своим рюкзаком, застегивал, подгонял лямки. Ясное дело, не каждый день удается поговорить с такой красивой женщиной!

— К тому же я не хочу нести ответственности в случае, если этот человек войдет в квартиру господина Бона и перевернет там все, — продолжала фрау Эсром. — Могу я отдать ключи вам?

Йон задумался. Если дело когда-нибудь дойдет до расследования, не станут ли ключи уликой против него? С другой стороны, получив ключи, он сможет посмотреть, нет ли в квартире Роберта вещей, которые лучше было бы изъять. Скажем, каких-то компрометирующих, интимных писем Шарлотты. Фотографий. Или записей в дневнике, связанных с ее смертью. Возможно даже, что Роберт успел сформулировать на бумаге свое гнусное подозрение. Тогда Йон сможет все это вовремя устранить.

— Ладно, — согласился он. — Можете бросить их в почтовый ящик по моему новому адресу. Я недавно переехал. — Он назвал ей улицу и номер дома.

— Я это сделаю, не откладывая, — сказала фрау Эсром. — Мне все равно нужно в город. Скажите, вы уже обращались в полицию?

— Да, пару недель назад. Мне ответили, что мы живем в свободной стране и каждый волен делать все что угодно, если никому не причиняет вреда. В том числе и надолго уезжать. — Наконец появился чемодан Юлии. Поскорей бы фрау Эсром закончила разговор, сам он ни в коем случае не должен нервничать и сворачивать его.

— Но вы подали заявление о том, что пропал человек? — спросила она.

— Хотел, верней, пытался. Но мне сообщили, что у нас в стране ежегодно пропадают буквально сотни тысяч человек, но большинство всплывают… хм, ну, то есть большинство рано или поздно объявляются, целые и невредимые. Так что, если нет прямых свидетельств несчастья или преступления, рекомендуют просто ждать. Извините, фрау Эсром, я сейчас нахожусь в аэровокзале и…

Она перебила его своим нежным голосом:

— Знаете, что я подумала? Что его уже нет в живых.

— Перестаньте! — воскликнул Йон. — Почему сразу «нет в живых»? Что вы говорите? Я уверен, что он сидит сейчас где-нибудь на солнышке и радуется жизни.

— Да, конечно, вы знаете его лучше, чем я, но… — Ее голос звучал теперь так тихо, что Йон едва его различал.

— Если я что-нибудь услышу, немедленно вам сообщу, — заверил он. — Можете на меня положиться. До свидания, фрау Эсром. — Он отключил связь, прежде чем она успела что-то возразить. И тут же рассердился на себя, что слишком резко оборвал разговор. Надо было произнести еще две-три фразы и деликатно закруглиться. Но его встревожило ее предположение. Не съездить ли ему снова на озеро Уклей-Зе? Убедиться, что там все в порядке. Глупости, сейчас самое главное — не дергаться. В хорошую погоду там наверняка уже побывали орды отдыхающих, не считая заядлых рыбаков. Пластиковый мешок, плавающий на поверхности, давно бы уж выудили. И вообще, разумней пока что не появляться в тех местах. Ведь там он рискует наткнуться на гамбургских знакомых. Много лет назад они с Шарлоттой встретили ее зубного врача на смотровой площадке Эйфелевой башни и с трудом от него отделались. Нигде на свете ты не застрахован от нежелательных встреч.

Что важно в самом деле, так это квартира Роберта, надо наведаться туда, как только у него в руках будут ключи. Не имея вестей о лучшем друге четыре с лишним недели, он имеет право заняться интенсивными поисками и побывать в его квартире. После этого он пойдет в полицию и будет настаивать на том, чтобы Роберта внесли в списки пропавших.

Сунув трубку в карман, он вернулся к Юлии. Фальшивый Нико Бегеманн отвалил с ухмылкой, показавшейся Йону слишком бесцеремонной.

— Твой знакомый? — поинтересовался он и забрал у нее чемодан, надеясь, что она не станет спрашивать, кто ему звонил только что. Если же проявит интерес, он ответит, что это его жильцы с Бансграбена, по поводу всяких мелочей.

Но Юлия ничего не спросила.

— Он учился в гимназии «Август Хирзиг», — ответила она. — Приятный мальчишка. После второго семестра первой ступени заленился и вылетел из школы; теперь перегоняет автомашины в Испанию, Африку и другие места. А на обратном пути смотрит мир. По-моему, классно.

— Ну-ну, — хмыкнул Йон. Он не находил в своей душе сочувствия к лентяям. Тимо Фосс и Лука делла Мура принадлежали к их числу — дерзкие, не интересующиеся учебой, словом, сущее наказание.

Юлия засмеялась:

— Знаю, у тебя такие вещи не находят отклика. Но ведь ты и сам хочешь отправиться в кругосветное путешествие.

— Это дело другое, что тут сравнивать? — возразил Йон. — Я могу себе это позволить, в любом смысле. Кстати, ты поедешь со мной?

— В кругосветное путешествие? Я подумаю. — Она быстро шагнула в плывший мимо сегмент огромной крутящейся двери, которая вела из зала прилетов на улицу, повернулась к Йону, оказавшемуся в следующем сегменте, и крикнула сквозь стеклянную стенку:

— С огромным удовольствием!

В Гамбурге было солнечно. Командир экипажа что-то говорил про восемнадцать градусов. Они с легкостью могли посидеть еще часок на террасе, попивая привезенное вино.

— На Манштейнштрассе, — сказал Йон таксисту, когда они сели в машину, потом повернулся к Юлии. — Извини, я тебя не спросил.

— Ничего, — ответила она. — Я поеду потом дальше. Меня немного беспокоит родительское собрание во вторник. Мне нужно подготовиться.

— Даже на пару минут не зайдешь?

Она взглянула на часы.

— Нет, не может быть! — внезапно воскликнула она с огорчением и повернулась к Йону. — Браслет! Был у меня на запястье, ты сам видел. А сейчас его нет! Пропал! — Она вытянула руки и засучила повыше рукава куртки. На ее левом запястье остались лишь часы на красном кожаном ремешке.

— За завтраком он еще был, — сказал Йон. — Во время полета ты отлучалась в туалет; вероятно, там…

— Только один раз, когда мы летели из Авиньона в Париж, и точно помню, что браслет еще был на руке. Да и зачем мне снимать его в туалете, скажи, пожалуйста? — Она порылась в сумочке. — Он мог каким-то образом соскользнуть. Но как? Абсолютно не понимаю. Ведь замочек на нем очень надежный.

— Досадно, — вздохнул Йон, — но теперь уж ничего не поделаешь. Не переживай, все же это мелочи жизни. Может, его кто-нибудь нашел. Надо позвонить.

— Куда? — спросила она. — Где его могли найти? В самолете? В аэропорту? В Париже? Или еще в Авиньоне? На это нечего и надеяться. Кроме того, не думаю, что нашедший его человек захочет с ним расстаться. Он просто обрадуется такой роскошной находке и сунет браслет в карман.

— Юлия, есть и честные люди.

— Блажен, кто верует, — буркнула она с раздражением. Видно, переживала из-за потери.

— Я подарю тебе новый, — пообещал он. Браслет из серебра обошелся ему в триста девяносто пять евро, многовато для удовольствия поносить полтора дня. Впрочем, на фоне общих затрат на поездку в Прованс, это был сущий пустяк.

— Я не хочу новый, мне нужен тот. — Она бросила сумочку на сиденье, отвернулась к окну и закусила нижнюю губу. — Как ты не понимаешь! — добавила она, помолчав.

Его тронуло, что она так переживает потерю. Слов нет, это был не просто браслет, его ценность намного превышала денежную стоимость. Ведь это первое украшение, которое Йон ей подарил. Во время их первой поездки. Короче, нечто, подобное обручальному кольцу. Однако Йону не хотелось усугублять ее огорчение.

— Не расстраивайся, это всего лишь браслет, — сказал он. — Не стоит портить себе весь вечер из-за его потери.

Она приподнялась и сказала таксисту:

— Пожалуйста, высадите меня на автобусной остановке! — А Йону пояснила: — Извини, но боюсь, что весь остаток дня буду совершенно невыносимой. Все время казню себя, что следовало быть внимательней. Не сердись, но лучше я доберусь домой на автобусе. Спасибо тебе за все, поездка получилась сказочная, и вообще, все замечательно. Кроме этой досадной потери.

Он вышел вместе с ней и попытался успокоить ее. Она что-то буркнула и была явно не в духе. Лишь сказала, что хочет побыть одна и еще раз спокойно припомнить, когда и как браслет мог пропасть с ее руки. Собиралась позвонить в аэропорт и в их отель, хотя ни на что и не надеялась.

— Ты сам ничего не предпринимай, — сказала она Йону, — это моя забота, ведь раззява, в конце концов, именно я. Увидимся завтра в «Буше».

Показался автобус. Таксист засигналил, он не имел права останавливаться в этом месте.

— Если я все же тебе понадоблюсь, — сказал Йон, — позвони. — Он опять сел в такси. Отъезжая, попытался еще раз увидеть Юлию, но ее уже загородил автобус.

В почтовом ящике он обнаружил среди субботней почты ключи от квартиры Роберта. Вероятно, Глория Эсром бросила их туда несколько минут назад. Ключи лежали в ярко-оранжевом конверте с приложенной запиской: «Если узнаете что-либо новое, позвоните мне, пожалуйста. Я очень беспокоюсь. Г.Э.».

Увы, тебе придется ждать целую вечность, — подумал Йон. Внезапно на него нахлынула ужасная усталость. Ключи Роберта жгли ему руки. Отель в Провансе, две потрясающие ночи любви, Юлия в красном платье с открытыми плечами, ее смех, страсть — внезапно все стало каким-то нереальным. Словно просто приснилось ему.

Он положил оранжевый конверт с ключами на стол в гостиной. Достал из дорожной сумки вещи, упакованное в коробку вино, которое собирался выпить вместе с Юлией, включил стиральную машину и еще раз проверил портфель с материалами для завтрашних уроков, собранный еще в четверг. Прикинул, не съездить ли в Ниндорфский парк — пробежать там привычный круг, но тут его взгляд снова упал на конверт. Нет, пожалуй, он немедленно наведается на Вольдсенвег. Еще светло, свет в комнатах можно не зажигать, чтобы не привлекать ненужного внимания.

Но вдруг Юлия все же позвонит, вдруг захочет приехать? Вдруг браслет все же нашелся? Вдруг она не слишком внимательно перерыла свою сумку? И вот он откроет ей дверь, и она, сияющая, протянет ему руку: «Угадай-ка, где он прятался!» Нет, лучше он останется дома и будет ждать.

Он лег на новую кровать, на китайское покрывало, и стал смотреть на петрушечный лес. Яркая и сочная зелень уже поблекла, сделалась матовой. Теперь цвет скорее напоминал обложку словаря для средней ступени гимназии. Чем дольше он смотрел на «этюд», тем таинственней становился маленький лес. Как-то раз Шарлотта рассказала ему, как в детстве воображала себя Дюймовочкой, идущей через луг, а он, конечно, превращался в бескрайние джунгли, полные опасностей и всяческих чудес. Муравьи величиной с овчарок, стебли травы высотой с уличные фонари, при легчайшем ветерке они ходили ходуном, хлестали так, что становилось жутко. Как страшно угодить под копыта коровам.

Задумывалась ли она когда-нибудь о собственной смерти, представляла ли себе ее?

Тут он вспомнил про ее фирму. Про старшего садовника Кёна. Ведь обещал же дать ему определенный ответ в конце апреля. Вставать с кровати не хотелось, но откладывать звонок тоже не стоило.

Кён сразу снял трубку. Женский голос сообщал последние новости. Йон извинился, что звонит в воскресный вечер.

— Момент, я только приглушу ящик, — сказал Кён. Йон слышал, как кто-то спросил «Кто звонит?», вероятно жена, и как Кён ответил: «Эверманн». Голос дикторши смолк, Кён прокашлялся и произнес: — Слушаю вас.

Йон перешел без обиняков к делу и сообщил Кёну, что все обдумал и готов продать ему питомник, как только вступит в права наследования.

— Вы окончательно решили? Не закрепить ли нам нашу договоренность на бумаге?

— Можете положиться на меня, — заявил Йон и в тот же момент сообразил, что уже произносил эту фразу, но не придавая ей никакого значения. Поэтому он добавил: — Как только я получу свидетельство о праве на наследство, мы сходим к нотариусу.

— Договорились, — сказал Кён. — Я рад, что вы пришли к такому решению.

За все последние недели Йон ни на секунду не испытал желания сохранить за собой фирму и сдавать ее в аренду.

— Не скрою, мне нелегко далось такое решение, — сообщил он. — Но я не сомневаюсь, что вы продолжите дело не хуже моей жены и ее отца. Заявляю вам прямо: кому-то другому, кроме вас, я не стал бы продавать семейную фирму.

— Я рад, — повторил Кён. — Тогда нам нужно обсудить финансовую сторону. Хотя это не телефонный разговор. Вы заедете к нам?

— Непременно. В один из ближайших дней.

— Да, так было бы лучше всего. И вот еще что: про могилу. Я охотно возьмусь за ней присматривать. Но вы, вероятно, уже заключили договор с кладбищенским садовником?

— Мне не хочется вас обременять, — ответил Йон. — У вас и без того хватает дел. Пока что я не стану ничего менять.

— Как знаете, — заметил Кён. — Тогда до скорого. И благодарю за звонок.

Йон открыл одну из двух привезенных бутылок, взял бокал, прошел в спальню и снова лег на китайское покрывало. Потягивал вино, смотрел в сгущающихся сумерках, как тьма постепенно заволакивает миниатюрный лес.

Не думать ни о ключах Роберта, ни о Кёне, ни о Шарлотте. Только о Юлии. Еще двадцать четыре часа назад она шла рядом с ним через ресторан в красном платье с открытыми плечами и все смотрели на них.

31

На следующий день, около трех часов, Йон приехал на Вольдсенвег и открыл ключом квартиру друга.

— Роберт? — Он громко выкрикнул имя, пожалуй излишне громко, но ведь не исключено, что в этот момент кто-то из соседей наблюдал за ним или, по крайней мере, подслушивал.

Он закрыл за собой дверь, остановился на мгновение и перевел дух. В прихожей стояла приятная прохлада. Когда он после шестого урока отъезжал от «Буша», дисплей в его автомобиле показывал температуру «за бортом» — двадцать девять градусов. Уже после четвертого урока к директору обратилась Ангела Струве из ученического комитета с просьбой отпустить по домам ребят младших классов, из-за невыносимой жары. Но от Хорька-альбиноса, разумеется, никаких послаблений ждать не приходится. В десять часов, контрольное время, термометр за окном секретариата показывал двадцать пять градусов. Да и позади все-таки были четыре дня отдыха.

Чтобы придать своему появлению максимальную публичность, Йон, перед тем как войти в дом, позвонил в три квартиры, в том числе и фрау Кольберг из цокольного этажа, но никто не отозвался. Как и говорила Глория Эсром, почтовый ящик Роберта в подъезде был набит до отказа. Под ящиком, рядом с корзиной для бумаг, лежала толстая пачка газет.

Квартира была в безупречном состоянии. Глория Эсром хорошо поработала за деньги, которые никогда не получит. Просторная кухня сверкала чистотой, кулинарные книги выстроились в ряд, посуда из нержавеющей стали, без единого пятнышка, висела на крючках, подставка для ножей стояла под прямым углом к краю чистейшей крышки стола, на полке поблескивали бесчисленные баночки с пряностями, все с этикетками. Роберт еще давно установил в этом отношении строжайший порядок, и горе тому, кто по небрежности поставил бы корицу рядом с лавровым листом.

Идеальную картину нарушали только два гнилых яблока в вазочке; вокруг них роились фруктовые мушки. Йон подумал, не забрать ли ему с собой эти гнилушки, чтобы они не воняли в мусорном ведре. Реакция вроде бы вполне естественная. С другой стороны, это, пожалуй, могло дать повод к подозрениям, что он больше не верит в возвращение Роберта и что он каким-то образом причастен к его исчезновению. Так что лучше оставить все нетронутым, не удалять скоропортящиеся продукты из холодильника и шкафов.

На подоконнике стояли четыре глиняных горшка с травами. Шалфей и мята, две другие травы он не сумел определить. Петрушки не было. Растения еще не страдали от пересыхания. Тем не менее Йон снял с крючка стальную кастрюлю и, набрав воды, полил их. Досуха вытер раковину.

Потом все-таки открыл тяжелую дверь холодильной камеры. Автоматически включилось освещение. Уже много лет назад, во время их жизни с Барбарой, Роберт отделил четверть просторной кухни, укрепил стены теплоизоляцией и установил мощный холодильный агрегат. Так получился огромнейший холодильник, в который можно было даже входить. «Сердце квартиры» — так однажды назвала его Барбара с присущей ей тягой к театральности. В отличие от довольно-таки спартанской обстановки в других комнатах, тут царило изобилие.

Йон выдохнул облачко пара. Удивительно, как мог он дружить с человеком, который накапливал такие огромные запасы и безмерно увлекался едой и питьем. Для кого кулинария была намного важней, чем духовная пища. Тут налицо явные сдвиги в психике. Как он прежде не понимал этого? Сколько тут припасов! В пластиковых упаковках, банках, полиэтилене. И все они отыскивались и покупались, измельчались и отваривались, выдавливались, толклись, смешивались и дегустировались. И снова смешивались и еще раз дегустировались. Результатом оказывался горшочек с каким-нибудь «жюсом», как называл это Роберт. «Жюс дикая утка», «жюс фазан», «жюс кролик», «жюс судак». Тут хранится как минимум дюжина этих дурацких «жюсов».

Маленькие горшочки вызвали у Йона раздражения больше, чем все остальные припасы. Ох уж эта нелепая и жалкая важность, с какой Роберт относился к своим «жюсам». Называл их «бриллиантами кухни». Иногда, приезжая к ним на Бансграбен, чтобы приготовить какое-либо блюдо, он захватывал с собой парочку таких «бриллиантов» и объяснял Шарлотте их состав. Та слушала, вытаращив глаза. Восхищалась им. Потому что он умел готовить. Готовить!

Йон в сердцах захлопнул тяжелую дверь. Какое-то мгновение ему показалось, что он утратил способность рассуждать здраво. Подошел к крану, выпил пригоршню воды и снова насухо протер раковину.

Бросив мимолетный взгляд на туалет, он прошел в ванную. Там тоже царила идеальная чистота, и на первый взгляд невозможно было определить, все ли на месте. И столовая вылизана, и большая гостиная. Ее скупую и безликую мебель Шарлотта однажды назвала «безумно мужской»: черная кожаная софа от дизайнера, встроенные книжные полки, огромный телевизор и гигантская стереосистема фирмы «Банг&Олуфсен». Ни растений, ни подушечек, ни фотографий, ни фарфоровых безделушек. Единственная картина довольно большого размера, написанная маслом, висит на стене между диванами, — абстрактный ландшафт с домами, желто-серый, жуткий, подарок Лило к первой годовщине свадьбы. На лакированном столике прямо у двери мерцал автоответчик. От ритмичных вспышек красного диода Йон занервничал, но подавил в себе желание выключить аппарат.

Кровать в спальне была застелена свежим бельем. На ночном столике лежала аккуратно сложенная газета «Файненшнл Таймс» от третьего апреля. Нежно-розовые страницы поблекли за четыре недели; Йону невольно пришел на ум коллаж из петрушки. В платяных шкафах, занимавших всю стену, порядок, как в рекламном проспекте мебельного магазина — костюмы в ряд, рубашки в бумажных чехлах из прачечной. Интересно, заметили там, что их постоянный клиент, господин Бон, больше не появляется?

Йону захотелось немедленно покинуть квартиру Роберта. Он был тут лишним, обстановка давила на него. Безупречно убранные комнаты с дорогой мебелью излучали мертвенный холод; прежде он никогда его не замечал, хотя бывал здесь тысячу раз. Роберт жил в этой квартире много лет, варил пищу, ел, курил, спал, любил женщин, среди них и Шарлотту. Принимал гостей, разговаривал, смеялся. И все же обстановка не несла ни единого отпечатка его личности. Казалось, он бесследно растворился в воздухе. Мало того. Превратился в ничто.

Йон переборол себя и вошел в большую комнату в конце коридора, служившую Роберту кабинетом. Его взгляд немедленно упал на ежедневник в кожаной обложке, одиноко лежащий на полированной крышке письменного стола. Точно посредине.

Он подошел к окну и опустил жалюзи. Если его видят жильцы из домов напротив, они могут заключить, что он делает это из-за жары.

Взяв ежедневник, он стал листать страницу за страницей; от его пальцев оставались потные следы. Сначала он даже намеревался захватить перчатки, но то, что он, тревожась за лучшего друга, основательно обследовал всю квартиру, в том числе и календарь, покажется в случае судебного разбирательства менее подозрительным, чем отсутствие отпечатков пальцев.

К его удивлению, Роберт не записывал почти ничего личного. В календаре были зафиксированы все игры с Йоном в теннис и сквош, зато не было встреч в городе или приглашений к обеду в Ниндорф. Последняя запись, имевшая отношение к Йону, сделана второго апреля: «14 часов. Похороны Ш.». Третьего апреля в одиннадцать часов он был у врача. Об этом он ничего не рассказывал, не знал Йон и доктора Обенауса.

Он листал дальше. На листке двадцатого апреля увидел запись: «налоги за 2002 г.», двадцать пятого — «день рождения Ганса». Единственная запись на май напоминала о турнире по гольфу в Верхней Баварии. Больше ничего.

В шкафах и на полках кабинета такой же порядок, как и всюду в квартире. Все бумаги и деловые документы хранятся в папках. «Квартира», «Недвижимость», «Канцелярия», «Банк», «Финансовое управление», «Личное». Последнюю папку Йон просмотрел с особенным вниманием, но там хранились лишь свидетельство о рождении Роберта, несколько свидетельств о браке, брачные контракты и документы о разводе, а также документы его родителей — свидетельства о рождении, браке и смерти.

На нижней полке, кроме двенадцати томов Брокгауза и специальной литературы по налогообложению, Йон обнаружил три толстых альбома с фотографиями. Первый, очевидно начатый еще матерью Роберта, запечатлел период от его рождения до семнадцати-восемнадцати лет. На одном из снимков Йон увидел себя, в первом классе, — пышная копна светлых волос и не хватает одного зуба. Через пару страниц Ютта со стрижкой «под пажа» на манер Мирей Матье и в бесформенной шотландской юбке под деревом, непривлекательная, словно остывший ломтик тоста.

Два других альбома охватывали время до 2000 года. Роберт рядом с Йоном на выпускном вечере. Двумя годами позже под парусами, волосы у обоих падают на плечи. Фотографии их совместной поездки в Лондон, с ними какая-то девушка в мини-юбке; Йон так и не смог ее припомнить, как ни пытался. Первая свадьба Роберта — с Лило, та, единственная из его жен вся в белом. Йон, как свидетель жениха, в плохо сидящем двубортном костюме. Квартира в Оттенсене. Вторая свадьба с Марлен, Шарлотта еще стройная как тростинка. Поездка на мыс Нордкап, неделя в Швеции, Марлен с мертвой змеей, он сам с Шарлоттой в желто-голубых шезлонгах. Марлен в бикини на балконе квартиры на Ротенбаумшоссе. Затем третья свадьба с Барбарой. Медовый месяц на круизном лайнере, сочельник 1986 года, лыжи в Гстаде в 1987 году. Кулинарный семинар в «Ландхаус Шеррер», Роберт рука об руку с Барбарой возле плиты, оба в нелепых высоких колпаках.

Затем пробел до девяносто первого года, а после этого лишь малоинтересные снимки турниров по гольфу, какие-то женщины, поездки в Шотландию, Стамбул, на Ямайку. Ничего примечательного и заметного. Ничего из того, что искал Йон.

Он вернулся к письменному столу. С левой стороны находилась тумба с четырьмя выдвижными ящиками — последняя возможность.

В верхнем ящике конверты, марки, скрепки, подушечки для штампа, арсенал всевозможных стержней. Во втором — банковские чеки и коробка с квитанциями и счетами за последние недели. В третьем — старые очки и несколько компакт-дисков с программами. Когда Йон их задвинул, желудок напомнил ему, что с утра ничего не получал.

Йон присел на мгновение на крутящееся кресло Роберта и потянулся, подняв руки над головой. В этой квартире все-таки должно быть нечто такое, чего он не должен пропустить. Что-то серьезное, опасная улика против него самого. Или хотя бы против Шарлотты, что не менее опасно. Они крутили любовь и, по всей вероятности, довольно давно, не исключено даже, что больше десяти лет. Возможно, писали друг другу письма, постыдные, интимные излияния — энергичным почерком Роберта и расплывчатым почерком Шарлотты. От одной только мысли об этом Йона передернуло. Но сейчас он не имел права на слабость. Все, что он взвалил в последний месяц на себя, сделано ради Юлии. Ради нее он убил Роберта, — вероятно, впереди его подстерегают и другие неприятности. Нужно все тщательно продумать и, главное, не дрогнуть, не дать слабину. Он выдвинул нижний ящик.

Ну вот, так и знал. Беспорядочная пачка писем, за ней гора неотсортированных фотографий. У Йона отлегло от сердца. Он осторожно вытащил письма и разложил перед собой на столе.

Трижды просмотрев все конверты и их содержимое, он убедился, что ни одного письма от Шарлотты там нет. Одно письмо было от Бритты, последней любовницы Роберта. Йон не стал его читать, кокетливый почерк с кудрявыми завитушками вызвал отвращение. Все остальное — письма от каких-то друзей или знакомых, Йон даже не всех и знал. Одно из Нью-Йорка, одно из Гренобля, там Роберт чаще всего катался на лыжах.

Остались фотоснимки. Йон внутренне приготовился к чему-нибудь неприятному. Не раз и не два он воображал недвусмысленные картинки, одна из них прямо-таки запечатлелась на его сетчатке, словно он и в самом деле держал ее когда-то в руках и разглядывал: Шарлотта на постели Роберта после утомительной любовной игры. Лежит на спине. Ляжки похотливо развернуты, груди свесились набок. Руки на животе, чуть выше жесткого куста волос. Она смеется в объектив, непристойно, отвратительно, кокетливо.

Ему не верилось, что подобного снимка нет, но нашел он лишь вполне безобидные — Роберт играет в гольф, Роберт с Бриттой, Роберт с бокалом шампанского в руке беседует с каким-то мужчиной, очевидно приехавшим к нему в гости. ТОТ снимок существовал — Йон не сомневался. Вероятно, он просто не заметил его, надо скорее отыскать его и уничтожить.

Йон встал на колени возле письменного стола, выдвинул до конца ящики и заглянул в темное нутро деревянной коробки. В самом деле у задней стенки застряла в щели одна фотография. Она висела углом, белой стороной к Йону. Он осторожно вытащил ее. Повернул — и мгновенно в голову ему ударила жаркая волна. Крупный план. Его собственное лицо. Сияющее, беззаботное, доброе.

Ему показалось, что он задыхается от нехватки воздуха. Горло перехватило. Он поспешно сложил фотографии и письма в ящик, вставил его в пазы и резко задвинул на место. Не оборачиваясь, опрометью бросился из квартиры. Последний снимок забрал с собой.

32

Снимок был сделан два года назад, на его пятидесятилетии; дата проставлена на обратной стороне еле различимым карандашом. Чьей рукой? Йон не припоминал, чтобы сам делал это. Роберт писал цифры прямей, Шарлотта не так аккуратно.

Он положил фотографию на пассажирское кресло и по пути на Манштейнштрассе время от времени поглядывал на нее. Что ж, весьма привлекательный мужчина. Узкое лицо, пышные волосы. Нос нормальный, не большой, не маленький, такой же и рот, энергичный подбородок, безупречные зубы. Надлежащая порция морщинок вокруг глаз, тень вертикальной складки над переносицей — признак интеллекта. Уши тоже не подкачали. Почему его так напугала эта фотография? Ведь на его счету теперь есть вещи и пострашней.

Пережидая красный свет, он повернул к себе зеркало заднего вида и придирчиво осмотрел свое лицо. Вытер со лба капельки пота, провел пальцами по губам и изобразил улыбку. Ясное дело, за два прошедших года добавилось несколько морщинок, да и лоб стал чуточку повыше. Но, в сущности, он не изменился и по-прежнему выглядит превосходно. Пожалуй, даже лучше, чем в пятьдесят, легкая седина на висках его очень украшает. А самое главное, он ничуть не поглупел, его ум и его тело оставались по-прежнему живыми и быстрыми. Ведь это тоже отражается на лице. Когда позади него засигналили, он вернул зеркало в прежнее положение, перевернул снимок и нажал на газ.

На Манштейнштрассе его ждало извещение о заказном письме, — вероятно, уже пришло свидетельство о праве на наследство. Наконец-то! Теперь он оформит сделку с Кёном, лучше всего на этой неделе.

Он сжег фотографию на кухне в раковине и не выключал воду, пока струя не смыла последние хлопья пепла. Принял душ, побрился, надел светлый льняной костюм, съел парочку хлебцев, чтобы успокоить свой желудок, и пошел пешком на Хойсвег, где находилось почтовое отделение.

Через полчаса Йон уже предъявил свидетельство в своем отделении банка на Остерштрассе. Ему пообещали немедленно заняться переоформлением, так что максимум через четырнадцать дней он сможет распоряжаться всем имуществом покойной жены. Банк он покинул с ощущением выигранного марафона.

На оживленной Остерштрассе перед ларьками с мороженым толпились люди. Йон неторопливо шел, поглядывая по сторонам. Большинство молодых женщин были в бриджах или мини-юбках и топах с глубоким вырезом, оставлявших открытым живот, и ему это нравилось. Юлия тоже надела такой топ и короткую юбочку, когда они гуляли по Авиньону; кожа на ее ногах была цвета кофе с молоком, который она так любит. Некрепкий кофе и много горячего молока.

Не пройтись ли ему по ювелирным лавкам — вдруг в какой-нибудь найдется такой же браслет? Сегодня в «Буше» ему удалось перекинуться с Юлией лишь парой слов; она несколько раз перерыла весь багаж, обзвонила несколько адресов, но без результата. По-видимому, браслет в самом деле где-то соскользнул с ее руки. Она шепнула Йону, что редко когда так огорчалась в своей жизни, и Йону невыносимо захотелось ее обнять. Но они стояли в коридоре возле учительской библиотеки, а неподалеку от них маячила всевидящая Керстин Шмидт-Вейденфельд.

Трубные сирены полицейского эскорта напомнили ему, что он собирался оставить заявление об исчезновении Роберта. Весь транспорт на улице замер, зато пешеходы шли как ни в чем не бывало, не обращая никакого внимания на колонну светло-зеленых автомобилей, с пронзительным воем мчавшихся мимо. Только молодая женщина с маленьким ребенком остановилась рядом с Йоном; протянув руку, малыш смотрел с раскрытым ртом вслед машинам и воскликнул «Polente».[23] Йон невольно засмеялся, он много лет не слышал этого словечка, кажется с самого детства. Он спросил у женщины, где тут ближайшее отделение полиции. Она посоветовала ему пройти на Тропловицштрассе.

Там пришлось подождать. Две туристки из Англии, юные девушки с рюкзачками, заявили о пропаже всех наличных денег; одна непрерывно рыдала. Обе ни слова не знали по-немецки. Кражу они обнаружили в метро. Дежурный сотрудник, молодой, с угревыми шрамами на лице и шее, мучил девчонок, Йона и себя самого добрых двадцать минут из-за своего далекого от совершенства английского. Йон чуть не вызвался на роль переводчика, но сообразил, что с его стороны разумней не высовываться и не демонстрировать полицейскому свое интеллектуальное превосходство.

Наконец, когда девчонки отправились в английское консульство на Харвестехудер-Вег, Йон смог изложить свою проблему. Он постарался сделать это как можно более кратко и по-деловому, но вместе с тем достаточно эмоционально. Рассказал о последнем визите Роберта четвертого апреля, о своих бесконечных попытках отыскать своего друга, о телефонных разговорах с фрау Эсром и, наконец, о том, что сегодня заезжал на его квартиру.

Молодой человек заполнил формуляр. Как и Землеройка месяц с лишним назад, он был левшой и водил рукой так раздражающе-судорожно, что Йон еле удержался от комментариев.

— Значит, никаких признаков преступления? Типа кражи со взломом?

— Не похоже. — Йон пожал плечами. — Квартира в образцовом порядке. Машина стоит у входной двери. Но почтовый ящик набит до отказа. И автоответчик тоже. Разумеется, Роберт мог просто куда-нибудь уехать, чисто теоретически такое возможно, но прошло уже четыре недели… У меня появились опасения.

— Вероятность суицида существует? — Парень бросил взгляд на стенные часы; он явно томился в ожидании конца дежурства.

Йон старательно наморщил лоб и мысленно сосчитал до трех. Такой разговор, почти дословно, он уже вел однажды, когда звонил в управление полиции более четырех недель назад в присутствии Юлии.

— Я не могу себе этого представить, — ответил он и отмерил очередную паузу. — Пожалуй, в последнее время он находился в некоторой депрессии, я замечал это… Причин не знаю, их может быть тысяча, в чужую душу ведь не залезешь… Но тем не менее. Я считаю суицид невероятным.

Молодой полицейский попытался успокоить Йона. Он явно не впервые сталкивался с подобной ситуацией. Безучастным голосом, то и дело скашивая глаза на часы, он бубнил свои аргументы. Йон знал их наперечет. Свободный человек… делает… допускает… коль скоро налицо нет преступных намерений… et cetera… et cetera…[24] Йон вежливо выслушал его, подписал свое заявление и чуть не забыл задать последний вопрос:

— Что же дальше?

— Мы берем дело под свой контроль. Если появятся какие-либо данные, мы, разумеется, поставим вас в известность.

Сплошные перлы из языка чиновников! Йон поблагодарил полицейского и мысленно вычеркнул из своего списка пункт «полиция».

Вернувшись на Манштейнштрассе, он улегся на постель с мобильным телефоном в руке и позвонил Юлии.

Она ответила сразу:

— Я уже звонила тебе пару раз. Где ты пропадал так долго? Бегал?

— Увы, не получилось, — вздохнул он. — Пришлось наведаться на почту, в банк и так далее. Пришло свидетельство о праве наследования. Я уже все уладил. Как у тебя дела?

— Погибаю под грудой альбомов и толстых фолиантов, — ответила она. — «Ренессанс на Везере», «Здания из песчаника», «Крысолов»… Ну что тебе объяснять?

— Родительское собрание, понятно. И все-таки, может, найдешь сегодня вечером часок для меня?

— Боюсь, что нет.

— А если без «боюсь»?

— Мы можем ненадолго встретиться у индуса, тут, у меня за углом. Но только на час, не больше. Я в самом деле хочу получше подготовиться к завтрашнему дню. Такие серьезные доклады я, в отличие от тебя, не могу делать без основательной подготовки.

— Ты меня с кем-то путаешь, — засмеялся Йон.

— Не скромничай, всей гимназии известно, какой ты блестящий оратор. Ты всегда ухитряешься попасть в самую точку. А я, если начинаю, то уже через три минуты запутываюсь.

Он взглянул на коллаж из петрушки:

— Между прочим, твоя картина уже поблекла. Удивительно, насколько быстро.

— Потому что я оставила там воздух, — пояснила Юлия. — Где же ты ее повесил?

— В спальне. Надо бы тебе посмотреть.

— Как-нибудь потом. Ну что, в восемь у индуса?

— В восемь. Целую.

— И я тебя, — сказала она.

Она опоздала на четверть часа, но зато задержалась на лишних полчаса. Йон с интересом узнал, сколько материала про Крысолова из Гамельна она разыскала. Оказывается, существует даже такой мюзикл; из Интернета она скачала песню Крысолова из этого мюзикла и напела ее Йону.

— Голос прекрасный, текст убогий, — сказал Йон.

— Думаю, что Брехт написал бы не лучше, — возразила она. — Помнишь стихотворение? «С малышами пустился он в путь, / Чтоб место для них на земле подыскать / Поприличней какое-нибудь».[25] Это его вечное морализаторство! — Она поморщилась. — Знаешь, на сколько языков переведена легенда? На тридцать с лишним, можешь себе представить? По-итальянски она называется «Pifferaio Magico»,[26] симпатично, правда? Оказывается, легенду о Крысолове знают больше миллиарда людей на земле.

— То есть каждый шестой, — сказал Йон.

Она засмеялась:

— Я знала, что у тебя со счетом все в порядке. Да, кстати, сегодняшний счет оплачиваю я.

Среди ночи Йон проснулся от необычного шума. Вероятно, кто-то из запоздалых жильцов хлопнул входной дверью. Йону как раз снилась Юлия; сон был чудесный, он нес облегчение, но подробности сразу же потускнели и не желали восстанавливаться в памяти. Во всяком случае, Юлия почему-то была в пестром костюме, как арлекин. Или, вдруг подумал он, как Крысолов из Гамельна. По словам Юлии, его необычайно пестрая и красочная одежда упоминается в легенде, а также во всех инструкциях по обработке тканей. Йон встал, прошел на кухню и выпил стакан воды.

К светлому кафелю над краном прилип кусочек пепла, Йон стер его. И тут же вспомнил: ему приснилось, что он снова в полицейском участке на Тропловицштрассе. Сидит на месте полицейского, заполняет обширную анкету и отвечает на вопросы, которых не понимает и даже не в состоянии прочесть. Тут открывается дверь, стеклянная, до пола, какая была в их авиньонском отеле, и входит Юлия, в пестром костюме. За ней он видит лес. Она шарит в заднем кармане костюма, достает браслет и отдает ему. Со словами: «Навсегда. Toujours».

33

На следующий день, в десятом «а» Йон еще раз повторил в конце урока Ablativus absolutus;[27] на следующей неделе он намеревался дать тест по грамматике. Без предупреждения. Он написал на доске фразу «me victo tibi pax non erit» и повернулся к классу. Его взгляд упал на Луку делла Мура. Парень подпирал щеку кулаком. Длинные, до плеч, волосы падали на лицо, глаза за ними были, скорее всего, закрыты. Йон уже давно подозревал, что прическа его ученика служит чисто утилитарным школьным целям — помогает незаметно для учителей дремать на уроках. Рядом с ним Тимо Фосс листал под столом какую-то книгу, можно было не сомневаться, что она не имела отношения к латыни.

— Лука, пожалуйста, переведи нам это предложение.

Тимо даже не оторвал глаз от книги. Лука лениво поднял голову, подавил зевок и нарочито медленно отодвинул с глаз занавеску из волос.

— Bona nox,[28] — сказал Йон. — Тимо? Будь так любезен!

Тимо наконец-то соизволил взглянуть на доску. Он откинулся назад, положил на стол свои крупные руки и, вытянув перед собой ноги, уставился на доску с такой брезгливой миной, словно к ней прилипла какая-то гадость. К нему повернулась Нора Шиндлер и что-то прошипела. Нора, воплощенная простота и ограниченность, принадлежала к числу тех, кто упорно учит слова, регулярно делает домашние задания и благодаря этому неизменно держится в «хорошистах».

— Спасибо, Нора, — сказал Йон, прежде чем Тимо успел повторить ее перевод. — Мы все слышали. Итак, что нам бросается тут в глаза? Верно. Элегантность и лаконизм латыни в отличие от нашего многословного немецкого перевода. Даже Тимо и Лука могут оценить эту элегантность.

Янина Петерсен хихикнула.

— «Если я буду побежден, ты не получишь мира», — сказал Йон. — Или так: «Если ты меня победишь». В немецком мы вынуждены прибегать к условному придаточному предложению, тогда как латынь обходится всего двумя словами — местоимением и причастием: «Me victo».

Лука слушал его, изображая на лице интерес, а Тимо вновь принялся листать под столом книгу.

— Объемное содержание упаковано в минимум слов, — сказал Йон. — Тебе это должно понравиться, Тимо. Латынь — экономный язык.

— Ха-ха, — отозвался Тимо. — Хотелось бы знать, с каких это пор я могу экономить время в этой лавочке.

У Йона появилось искушение поставить мальчишку на место в присутствии всего класса. Напомнить ему о том, что даже на «плохо» он не тянет, только на «очень плохо». О том, что с самого начала года он мешает всему классу двигаться вперед, крайне плохо влияет на Луку, а кроме всего прочего, портит собственную жизнь. Из лени, глупости и полного пренебрежения к одноклассникам.

Пару секунд он с яростью смотрел в лицо Тимо. Тот выдержал его взгляд, не моргнув глазом. Йону даже почудилось, что парень усмехается. Неужели он считал, что обладает какими-то особыми правами лишь из-за того, что случайно оказался в его доме сразу после гибели Шарлотты?

— Домашнее задание, — сказал Йон и открыл классный журнал. Наглый взгляд Тимо рассердил его даже больше, чем дерзкое замечание. Но надо сдерживаться, нельзя наказывать весь класс, все стадо из-за одной паршивой овцы. — К следующему уроку найдите мне все формы Ablativi absoluti в последних трех письмах Плиния. Прошу все предложения выписать в тетрадь и определить тип предложения. Четко и внятно, смею вас просить. Урок окончен.

Звонок раздался во время его последней фразы. Как всегда, он испытал удовлетворение оттого, что его внутренние часы так точно функционируют. И все-таки его жгла злость на Тимо. Надо было что-то ответить ему, и прежде всего не отводить взгляда. Сама по себе реплика не выходила за рамки обычных подростковых дерзостей, но этот тон! Поза. Снисходительная ухмылка. Оставалось надеяться, что парень сядет на тесте по грамматике в такую лужу, что Йон влепит ему жирный красный «неуд».

В надежде встретить Юлию он поднялся на второй этаж. Дверь изостудии была распахнута, но внутри никого не оказалось.

Он заглянул в подсобку и увидел там Валери Кульман из девятого «с». Она рыдала, сидя на корточках и обняв колени руками. Йон пробормотал «извини» и поскорей закрыл дверь. Он уже давно старался держаться подальше от плачущих школьниц из средней ступени. Проработав несколько лет классным руководителем, он хорошо усвоил, что поводы для их слез, как правило, пустячны, но чрезвычайно разнообразны, а всякая попытка утешить абсолютно бесполезна, словно капля, падающая на горячий камень.

На лестнице он столкнулся с Концельманном.

— Как удачно, что я вас увидел! — воскликнул стажер и остановился. — Я по поводу сегодняшнего вечера. Разве нам не надо отксерить побольше программ поездки? Чтобы вручить всем родителям десятиклассников.

— Ради Бога, делайте что хотите, не стесняйтесь, — ответил Йон и пошел дальше. С Концельманном ему еще предстоит много общаться во время поездки. — Только оплачивать их будете из собственного кармана, — крикнул он уже через плечо. — Копии, не относящиеся к учебным материалам, подлежат оплате. Вам ведь это известно.

Листок с таким объявлением висел в секретариате над ксероксом. Какой-то шутник постоянно заклеивал слово «не» детскими наклейками-смайликами. Фрау Зонних уже несколько месяцев грозила подстеречь негодяя на месте преступления, но пока что ей это не удавалось. Некоторое время назад она в доверительной беседе сообщила Йону, что подозревает коллегу Ковальски и что никто из учащихся этого делать не может. Но Гаральда нет в школе уже пару недель, а шутки продолжаются.

В учительской над вчерашним «Шпигелем» сидели «близнецы» и по очереди доставали печенье из жестяной коробки. У обоих в расписании было «окно». Другие коллеги готовились к очередным занятиям. Юлии не оказалось и там. Йон сделал вид, что ищет что-то у себя в ящике, и после звонка направился в коридор. Когда он проходил мимо близнецов, Керстин Шмидт-Вейденфельд подняла голову:

— Ты кого-то ищешь?

— Нет, а что?

— У тебя такой вид, — ответила она и протянула ему коробку с печеньем.

Йон ухмыльнулся:

— Точно, ищу. Самое вкусное печенье на свете. — Он ухватил пару крендельков, сунул в рот и вышел. Не сомневаясь, что оба «близнеца» глядят ему вслед. Неужели догадываются? Про них с Юлией? Ведь Юлия считает, что Керстин Шмидт-Вейденфельд чересчур любопытная. И уж если Керстин что-то пронюхает, об этом будет знать и Пер Штрунц.

Сколько времени прошло со смерти Шарлотты? Он вновь принялся считать. Оказалось, не больше пяти недель. В самом деле, получится некрасиво, если сейчас станут известны их отношения с Юлией. Ведь ему по-прежнему многие выражают соболезнования в связи с утратой. Не далее как вчера Ули Кох спросил его на перемене, как он обходится без Шарлотты. Йон уклонился от ответа и лишь сообщил, что переезд на Манштейнштрассе существенно отвлек его от грустных мыслей.

Он свернул в коридор, который вел к аудитории, где его ждали слушатели факультатива по немецкому. Почувствовал сквозняк. Окно в коридоре было разбито, на кафельном полу валялись осколки стекла и камень. Ногой Йон отпихнул осколки под окно и выглянул наружу. За ночь погода переменилась, от вчерашнего солнца не осталось и следа. Небо заволокли облака, дело, похоже, шло к дождю; ветер гнал по школьному двору пустой стаканчик из-под йогурта. Кольнула тоска по Юлии; после поездки в Прованс все шло хуже и хуже. Если бы он мог видеть ее хотя бы на переменах… Ее улыбку… Растрепанные кудри… Красные сапожки… Если бы мог поймать ее взгляд, который скажет ему, что и она постоянно вспоминает ту огромную кровать в их отеле…

Из класса доносился смех. Какой-то мальчишка кричал ломким баском:

— Одну упаковку пива? Нет, две, приятель. Мне нужно двенадцать банок.

Йон взял себя в руки и вошел в класс. Нет, Юлию он все-таки сегодня увидит. Не позже, чем сегодня вечером.

34

Около восьми вечера Йон въехал на школьную парковку. Из-за дождя было почти темно. К его досаде, в это же самое время прямо рядом с ним из «порше» вышла мать Тимо. Достала из сумочки пластиковый пакет и развернула над своей безупречно уложенной головой. Светлые волосы, мелированные пряди, стрижка, популярная в Гамбурге, — волосы едва прикрывали мочки ушей. Из вежливости он был вынужден предложить ей место под своим зонтом.

По дороге в школу она взяла Йона под руку и, неловко обходя лужи на высоких каблуках, прижималась к нему слишком откровенно.

— Как удачно, что я вас встретила, господин Эверманн! Мне давно нужно с вами поговорить.

— По поводу латыни Тимо? — спросил Йон. — Конечно, его дела далеко не блестящи, но ведь для вас это не новость. — Тут ему вспомнилось выражение лица Тимо, и в душе опять закипел гнев. Ему была неприятна фамильярность, с какой фрау Фосс вцепилась в него. Он всегда неукоснительно соблюдал дистанцию с родителями учеников, в первую очередь с мамашами.

— Он хочет уйти из гимназии, — сообщила фрау Фосс. — Представляете? Говорит, надоело учиться.

Злость моментально улетучилась. Вот и замечательно, если в конце года этот оболтус избавит их от своего присутствия. Неожиданно ему вспомнился парень, с которым Юлия общалась в аэропорту «Фюльсбюттель» и которого он принял было за Нико Бегеманна. Болтается по свету, находит в этом удовольствие и, вероятно, вполне нормально при этом зарабатывает. Огромное число учащихся бросают учебу после десятого класса, и большинство неплохо устраивается. Некоторые уходят и из классов верхней ступени, без видимой причины, чаще всего мальчишки. Что ж, почему бы и нет? Если им не нужен документ о среднем образовании. Пожалуйста. Ради Бога. Чем меньше группы, тем эффективней обучение. Как правило, проблемой становятся родители, мечтавшие о другом будущем для своих отпрысков.

— У моего мужа совсем крыша поехала, — доверительным тоном сообщила фрау Фосс. Йон невольно подумал — которая же из его крыш? Ведь у господина Фосса восемь фирменных магазинов. Не говоря уж о шикарном доме к северу от гимназии, на краю Ниндорфского парка, на одной из лучших улиц. Роскошная, типично немецкая вилла. В незапамятные времена, во время одной из их совместных прогулок, Шарлотта остановилась перед строившимся домом и сообщила: «Вот тут будет жить наш мясник, у него еще дом на Балтийском море, на фьорде, в двадцати километрах от Киля. И все благодаря стейкам, которые мы у него покупаем». Тогда Йон еще не подозревал, что в будущем ему предстоит мучиться с сыном этого мясника.

— Если он это сделает, я имею в виду, если он бросит школу, — сказала фрау Фосс, — тогда он не увидит от нас ни пфеннига. Вот как считает муж. Тимо должен получить аттестат зрелости и потом изучать менеджмент. Ведь у него есть склонность к этому. А у нас он единственный ребенок.

— А сам-то он чего хочет? — Из дверей гимназии появился Концельманн и стал возиться со складным зонтиком. Интересно, смыться он решил, что ли?

— С Тимо просто беда, — вздохнула фрау Фосс. — Чистый бред. В Берлине у него появился друг. Так вот, Тимо хочет поселиться у него. И потом искать себе работу.

— Какую работу? Кем он хочет стать?

— Ди-джеем, — вздохнула она. — Диск-жокеем. Ставить музыку. Ну, разве не бред? При его-то способностях? В клубах! По ночам! В жутких дискотеках. Он и сейчас иногда этим занимается. И имена они себе выбирают бредовые. Сначала «ди-джей», а потом какое-нибудь короткое словечко — Микс, Фикс, Фокс, что-нибудь в этом роде. Уму непостижимо!

— Может, он все-таки возьмется за ум, — заметил Йон, а про себя подумал: «Вот бы не взялся!» Ставить в клубах музыку — самое подходящее занятие для этого бездельника. Днем спать, а ночью — хали-гали, трали-вали… Для этого ему, конечно, латынь не требуется.

— Честно говоря, господин Эверманн, мы все надежды возлагаем на вас, — сказала фрау Фосс. — Поговорите, пожалуйста, с Тимо. Нас, родителей, он просто не желает слушать, и это ужасно. Семья распадается, понимаете? Муж ни за что не отступит от своего слова, это точно… Может, у вас появится во время поездки какой-нибудь благоприятный момент…

— Я не уверен, что это будет уместно и тактически правильно. — Йон кивнул отцу Маттиаса Фрилингауса; зря он надеялся, что этот противный демагог в порядке исключения останется дома и не придет на родительское собрание. — Говоря по правде, мы с ним далеко не лучшие друзья. Но для вас, конечно, это тоже не новость. Почему бы вам не обратиться к классному руководителю, господину Шредеру?

— Потому что вы мне гораздо симпатичней. — Фрау Фосс кокетливо стрельнула в него глазами. — Еще я знаю, что вы серьезно относитесь к жизни, тем более теперь, после случившегося с вашей милой супругой. Прошу вас! У нас действительно тяжелая ситуация. — Они находились уже в нескольких метрах от входа.

Йон осторожно высвободил свой локоть. Нет уж, дудки! Он ни за что не станет уговаривать Тимо остаться в «Буше».

— Возможно, это лишь кратковременный сдвиг, — сказал он, когда они поравнялись с Концельманном. — В его возрасте такие фокусы совершенно нормальное явление. Пожалуй, я бы посоветовал вам просто выждать.

— Вы серьезно?

— Разумеется, — подтвердил Йон. — Прошу прощения. — Он распахнул перед ней дверь и повернулся к Концельманну, который все еще возился с зонтиком. — В чем дело, вы уже уходите? — Он встряхнул свой зонтик и, нажав на кнопку, сложил его перед самым носом у стажера.

— Юлии еще нет, — сообщил стажер, неловко дергая за ручку зонта. — Я решил подождать ее на парковке. Ведь она привезет много книг.

— Прекрасная мысль, — одобрил Йон. — Вы чрезвычайно заботливы, дорогой Концельманн. Конечно, встретьте ее.

Стажер виновато посмотрел на него:

— Вы не одолжите мне ваш зонтик?…

— Разумеется. Охотно.

Они совершили обмен. Некоторое время Йон наблюдал, как Концельманн спешил к парковке, по-заячьи перепрыгивая лужи. И увидел, что «гольф» Юлии въехал на территорию гимназии. В груди сразу потеплело. Ладно, пускай ее встретит этот молокосос — в школу она войдет под его, Йона, зонтом.

Все без исключения родительские собрания проходили тягостно и тоскливо; Йон за два с лишним десятка мучительных лет кое-что об этом знал. Если бы кто-то из начальства поинтересовался его мнением, он бы предложил вообще упразднить подобные мероприятия раз и навсегда, просто вычеркнуть их из школьной жизни. Впрочем, по новому производственному модулю, разработанному умниками где-то наверху, встречи с родителями должны проходить в предусмотренных для этого «рамках рабочего времени», как это формулировал новый Terminus technicus,[29] то есть заканчиваться не позднее двадцати часов. Короче, если все начнут придерживаться таких рамок, классные мероприятия сами собой сойдут на нет.

Вчетвером, в ряд, они сидели перед родителями, Йон с одного края, Юлия с другого, так что он даже не мог поддаться искушению и словно невзначай прикоснуться к ней. Концельманн, не спрашивая разрешения, плюхнулся рядом с ней, что немедленно зарегистрировал Шредер. Он подмигнул Йону, а Йон лишь поднял брови.

Шредер знакомил родителей с планом пятидневной поездки десятых классов. Юлия показывала иллюстрации в альбомах. Утром второго июня десятиклассники поедут на автобусе до Гамельна и разместятся там на молодежной турбазе. Затем последуют экскурсия по городу, посещение музея, поездка в старинный замок и в горы по берегам Везёра, а также многочасовой поход по Гамельнскому лесу. На этом месте Концельманн попросил родителей, чтобы те позаботились о подходящей обуви для ребят; это была его первая фраза за вечер.

Кто-то из матерей поинтересовался длиной маршрута. Двенадцать километров, сообщил Шредер. Родительница возмущенно закатила глаза.

— Вы считаете, что детям по силам такой огромный маршрут?

Противная клуша, подумал Йон. С давних пор он делил родителей на три типа — «попугаи», «клуши» и «мурены». Представитель любой из этих групп был способен за кратчайшее время вымотать последние нервы. «Клуши» чуют в каждой экскурсии по городу или в походе на реку страшные и неведомые опасности для тела и души их детей и стремятся все контролировать лично. Их приходится всячески отговаривать от участия в таких мероприятиях.

Мать Норы Шиндлер ничуть не беспокоил пеший поход. Ее Нора еще в четырехлетнем возрасте выдержала многочасовую прогулку по Баварскому лесу; из-за плохих дорог им тогда пришлось оставить свой «жук» дома… А через год в Семигорье…

Почему Шредер молчит и не вмешивается? Фрау Шиндлер, несомненно, относится к типу «попугаев», которые своей болтовней невыносимо затягивают родительские собрания. Любой самый очевидный факт освещается со всех сторон, подробно комментируется и украшается эпизодами из личного опыта. Между тем фрау Шиндлер уже добралась до покорения вершины Цугшпитце, в котором Нора участвовала в одиннадцать лет.

Йон выпрямился.

— Вы совершенно правы, фрау Шиндлер, — заявил он с вежливой улыбкой. — Пеший поход, разумеется, не станет ни для кого из ребят проблемой, и уж тем более для Норы. Полагаю, что нам пора перейти к следующему вопросу.

Он откинулся на спинку стула и выслушал маленький доклад Юлии о Гамельне и его окрестностях, о культуре и истории горной местности по течению Везера. Подготовилась она блестяще, говорила не долго и не коротко, а именно столько, сколько требовалось; несколько раз заставила смеяться своих слушателей и ровно через пятнадцать минут передала слово Концельманну — перед поездкой он намеревался познакомить оба класса с французской версией легенды о Крысолове. Он галантно подчеркнул, что эту идею ему подала коллега Швертфегер.

Неужели этот невзрачный прыщ с прической «ежик» в самом деле уверен, что у него есть шансы на расположение Юлии? Раз даже Шредер, известный ходок, не добился у нее успеха? Единственный козырь Концельманна — его молодость, но даже на эту карту он не может поставить по своей бесцветности. Ему нужно что-то делать с фигурой — под бесформенным пуловером уже круглится живот. А Юлия эстетка, так что этот любитель теплого душа вряд ли может представлять для нее интерес, как бы ни старался, как бы ни увивался вокруг нее со своими услугами. Загвоздка только лишь в том, что раз он положил глаз на Юлию, то во время поездки им придется вести себя особенно осторожно в его присутствии, ведь он постоянно будет крутиться рядом с ней. Конечно, это досадно…

После неприятной дискуссии о том, сколько карманных денег следует дать с собой детям, они наконец добрались до последнего пункта повестки дня — «Общее поведение учащихся». Шредер, до сих пор не опомнившийся от прошлогодней поездки в Прагу, перечислил все запретные вещи: алкоголь, сигареты, наркотики, ночные тусовки в гостиничных номерах, а также самовольные отлучки в пивные и дискотеки. Ребятам разрешается покидать вечером территорию турбазы, но только группами и до половины десятого. Те, кто нарушает правила, будут немедленно отправлены домой, причем за свой счет.

Обычно эта тема обсуждается недолго. Каждый понимает, что строгие запреты выполняются не до конца, что ребята все равно курят и даже пьют. Умные учителя смотрят сквозь пальцы на подобные нарушения, если они совершаются потихоньку и в рамках приличия. Но вот что касается ночных гулянок, тут приходится действовать жестко. Несколько лет назад забеременела ученица выпускного класса, можно сказать перед носом Мейера-биолога и Эвы Гешонек. Последствия были тяжелыми.

— В половине десятого? Вы серьезно?

Это вылез Фрилингаус. Ну конечно, как же без него? Раз все остальные уже собрались по домам, значит, самое время ему показать зубы. Типичная «мурена».

— Мы считаем такой срок целесообразным, — возразил Шредер и демонстративно сунул шариковую ручку в нагрудный карман. — Кроме того, на турбазе действуют непреложные правила. Там просто запирают двери на ночь.

Большинство «мурен» мужского пола и поэтому среди родителей они довольно редки. Как правило, это отцы, которые не являются ни на беседы к директору, ни на другие важные мероприятия, но любят выпендриваться на родительских собраниях. Их чада практически всегда принадлежат к самым слабым ученикам. Фрилингаус тут не составлял исключения.

— Вам самим-то разве это не кажется смешным? — драматическим тоном вопросил он. — Наши тинэйджеры почти взрослые люди — и такие нелепые запреты! Должны же они получить немножко удовольствия.

Йон ненавидел слово «тинэйджер», просто не терпел. Да и весь Фрилингаус был ему неприятен, с его трехдневной щетиной, густо намазанными гелем и зачесанными назад волосами, манерой вытягивать под столом ноги и широко расставлять их в разные стороны. Резкий ответ вертелся у него на языке, но его опередил Концельманн.

— На турбазе тоже можно интересно провести вечер, — мирным тоном сообщил он. — Бильярд, футбольное поле, баскетбольная площадка; мы запланировали турнир по волейболу. А для музыкально одаренных ребят найдется даже рояль. Не беспокойтесь, удовольствия нашим десятиклассникам обеспечены.

— Рояль! Безумно увлекательно! — В голосе Фрилингауса зазвучала нотка презрения. — Кстати, я вот что еще хотел спросить. Почему вы остановили свой выбор именно на Гамельне и берегах Везера? Ведь предыдущие десятые классы ездили в Прагу?

Шредер рядом с Йоном издал тихий стон.

— Опыт показывает, что успех классных поездок не связан непосредственно с географической точкой, — возразила Юлия.

— О каком опыте вы говорите? — Фрилингаус агрессивно вздернул колючий подбородок. — Насколько мне известно, вы появились в «Буше» лишь в феврале.

Взгляд Йона упал на раскрытый ежедневник, лежавший перед Фрилингаусом, роскошный черный ежедневник, словно у какого-нибудь топ-менеджера. От раздражения по его пальцам побежали мурашки.

— Данная поездка — сугубо школьное мероприятие, господин Фрилингаус. — Йон проговорил эти слова подчеркнуто медленно и отчетливо. — Ее цель в первую очередь — укрепление коллектива класса, а не всякие развлечения сомнительного толка.

«Клуши» одобрительно заквохтали. Фрилингаус выпятил грудь.

— Я что-нибудь говорил про сомнительные развлечения? Не надо! Нечего передергивать! А всякие там музеи и прогулки по лесу, на мой взгляд, совершенно не соответствуют возрастным интересам тинейджеров.

— Что вы предлагаете взамен? — язвительно поинтересовался Йон. — Дискотеки до упада? Попойки и наркотики?

Шредер шумно втянул в себя воздух и затаил дыхание.

— Во всяком случае, я не вижу ничего страшного, если шестнадцатилетний парень выпьет бутылочку пива. — В голосе «мурены» уже звучала нотка неуверенности. — Или выкурит сигарету. Всякие там запреты лишь разжигают интерес у тинэйджеров…

Теперь только не дать слабину, подумал Йон. Не повторить ошибку, которую он допустил сегодня утром с Тимо.

— Раз вы придерживаетесь такого мнения, вашему сыну следует остаться дома, — ледяным тоном заявил он. — Мы не станем ради него делать исключение из правил.

Фрилингаус прищурился. Йон встретил его яростный взгляд с бесстрастным выражением лица и выдерживал его до тех пор, пока отец Маттиаса не опустил глаза. Поставленный на место, побежденный, деморализованный.

Шредер шумно выдохнул.

— В конце концов, вы вверяете нам ваших детей, — проговорил он миролюбивым тоном. — Мы просим вас понять, что, принимая на себя такую ответственность, мы вынуждены действовать последовательно, поскольку в прошлом в гимназии случались неприятные инциденты. Вынуждены в общих интересах. Если вопросов больше нет, я желаю всем приятного вечера. До свидания.

— Ну ты хорошо его отбрил! Резко, — усмехнулся Шредер, когда они чуть позже расставляли по местам столы и стулья. За учительским столом Юлия сортировала альбомы; Концельманн помогал ей.

— Он совсем меня достал своей псевдолиберальной болтовней. — Йон нагнулся за растрепанным учебником по биологии, который выпал из стола. — И вообще, что думают эти люди? Что для нас большое удовольствие — везти куда-то пятьдесят с лишним половозрелых оболтусов? Пятьдесят два.

Шредер усмехнулся:

— Этот кретин уверен, что мы едем отдыхать. Да еще получаем за это огромные бабки. Между прочим, ты ошибся, пятьдесят одного. Бильге Узун точно не поедет. Дома не отпускают. Я уж и так и эдак уговаривал ее отца, но бесполезно. Ты ведь знаешь этих турок. На кривой козе не объедешь. Ну что, пойдешь к таиландцу?

Йон взглянул на Юлию. С портфелем и связкой ключей она уже стояла у двери. Все книги тащил Концельманн.

— Вообще-то я не голоден.

— Тогда выпьешь что-нибудь. Пойдем. Юлия и Концельманчик уже согласились.

А что, пожалуй, это даже пикантно — сидеть в кафе с Юлией, говорить с ней вежливо и по-дружески, как с коллегой. На глазах ничего не подозревающих Шредера и Концельманна. Главное не забыться и не сказать ей «ты». Нет, еще лучше: пожалуй, он предложит ей перейти на «ты» в присутствии обоих коллег, совершенно официально. А тупому Концельманчику он coram publico[30] объяснит несложный принцип действия складных зонтов.

— Идет, — согласился он.

35

К радости Йона, в начале июня всю Европу накрыла зона стабильно высокого атмосферного давления. Многолетний опыт показывал, что в дождливую погоду учащиеся ведут себя в длительных автобусных поездках особенно необузданно, а уж во время гигиенических остановок их вообще невозможно утихомирить. Еще хуже дождливые дни на турбазе, когда вся эта орда мается без дела. Неизбежно возникают ссоры и даже потасовки. Но на этот раз служба погоды дала утешительный прогноз о долгой и устойчивой жаре, а значит, программа школьной поездки десятых классов, нашпигованная пешими походами и осмотром достопримечательностей, обещала пройти гладко; по крайней мере, со стороны погоды неприятностей не предвиделось.

Отъезд из «Буша» проходил, как всегда, непросто. На этот раз Бруно Кальтенбах, астматик, забыл дома свой спрей; из-за этого отъезд был отсрочен на три четверти часа. «Клуши» получили дополнительное время, чтобы произносить свои заклинания. Особенно неистовствовала фрау Шиндлер, она упорно что-то бубнила Норе и сопротивлялась всем попыткам дочери отослать ее домой. В момент прощания она привела Нору в болезненное смущение, бросившись ей в слезах на шею. Йону вспомнилась Верена Глиссман, и ему стало немножко жалко Нору.

Впрочем, девочка тут же нашла превосходный способ загладить позор. Едва тронулся автобус, как она стала обниматься на последнем сиденье с Морицем Янковски из десятого «б». Вся школа знала, что Мориц уже давно ходит с Сибиллой Цотт из девятого «б»; очевидно, ему захотелось разнообразия на время поездки. Все последующие дни Нора и Мориц были неразлучны, не расставались ни на минуту. Наблюдая со всеми остальными, как они обнимаются и целуются, Йон каждый раз завидовал и желал в душе вот так же обниматься с Юлией, ничего не стесняясь и ни от кого не прячась.

На третий день к вечеру они вернулись из пешего перехода через Гамельнский лес: из-за жары и необычайно высокой влажности воздуха все сильно устали. У входа на турбазу Йон подождал Юлию. Она вышла из автобуса последней, погоняя перед собой Янину Петерсен и Тину Цуллей, которые на любом мероприятии тащились позади всей группы. Тина повисла на подруге и хромала с искаженным от боли лицом.

— Так плохо? Можно подумать, что ты поднялась на гору высотой восемь тысяч метров.

Тина недовольно опустила уголки губ, закатила глаза, жирно обведенные косметическим карандашом, и прошлепала в вестибюль турбазы. Оттуда послышался ее стон «пить!», потом: «срочно под душ!».

На длинный круговой маршрут по Гамельнскому лесу у них ушло на час больше, чем было запланировано. Уже на подъеме к замку Клюттурм раздались первые жалобы — на жару, жажду и голод, на комаров, камешки в обуви и водяные мозоли на пятках. Йону стоило большого терпения, чтобы подбодрить уныло бредущих подростков. После отдыха в лесной таверне «Финкельборн» внезапно куда-то исчезла группа ребят, среди них, разумеется, Лука и Тимо. Пришлось их искать. В итоге Йон обнаружил их в мужском туалете, где на его вопрос, что они тут делают, они ответили «ничего»; все это продолжалось минут пятнадцать. В туалете подозрительно пахло табачным дымом, однако Йон не стал заострять на этом внимание. За весь день ему удалось обменяться с Юлией лишь парой ничего не значащих фраз, и теперь ужасно захотелось побыть с ней вдвоем, пускай хотя бы пару минут.

В отличие от своих подопечных, она абсолютно не выглядела усталой. Если бы не испачканные землей голые колени и не свежая царапинка на предплечье, можно было подумать, что она целый день отдыхала. Остановившись перед Йоном, она сдунула локон с лица.

— Ну? Ты тоже без сил, как и вся группа?

— Разве похоже? — Он точно знал, что это неправда. Быстрый взгляд на зеркало в туалете «Финкельборна» показал ему свежее и загорелое лицо. Короткая стрижка, которую он сделал перед поездкой, чрезвычайно ему шла. Молодила. Что касается его физического состояния, то он мог бы пройти этот маршрут еще раз. Только в более быстром темпе.

Юлия открыла свой маленький красный рюкзак и достала фляжку с водой. Прядь снова упала на лицо, бросив нежную тень на щеку. Сколько же дней он не может до нее дотронуться? Как медленно приближается пятница, день отъезда!

Она угадала его мысли.

— Еще два дня, — сказала она, — как-нибудь вытерпим. В целом же все идет неплохо, верно? Я представляла себе это мероприятие в более мрачных тонах. Хочешь воды?

Йон отказался.

— Рано еще говорить, а то сглазишь. — Он оглядел вестибюль. Концельманн имел обыкновение возникать там с неприятной регулярностью именно в те минуты, когда Йон пытался переброситься без помех парой фраз с Юлией. — И вообще, считать нужно не дни, а ночи. Неприятности случаются преимущественно после захода солнца.

— Не накаркай, — сказала она.

Кожа на ее горле была чуть светлей, чем на лице. Йон, не отрываясь, наблюдал, как она пьет, как вытирает рот и убирает в рюкзак опустевшую фляжку.

— Как ты провела вчерашний вечер? — поинтересовался он. — Вы немножко застряли, да?

— Почему? Мы вернулись еще до двенадцати.

Накануне она ходила в город с Концельманном, а Йон и Шредер организовали после ужина турнир по футболу. Еще перед отъездом они договорились, что для вечернего надзора на турбазе достаточно и двух педагогов, а двое могут в это время отдохнуть от дневных нагрузок. В понедельник Йон посидел с Шредером в пивной Старого города и терпеливо выслушал все подробности его романа с рыжеволосой практиканткой, преподававшей этику. В следующем году ее, по-видимому, переведут в другую гимназию, и Филиппа это вполне устраивало: она уже цепляется за него и выдвигает различные претензии.

— Вообще-то я не из тех мужчин, которые способны на прочные связи, — заявил он за третьей кружкой. — Не так, как ты с твоей Шарлоттой. Сколько вы прожили в браке? Кажется, больше двадцати лет? Йон, честно тебе признаюсь, я бы никогда не смог вот так.

Йон оставил его заявление без комментариев, он был не в духе. Вечер пропал. Сегодня же весь день его единственным утешением была перспектива провести вечер вместе с Юлией.

— Что, наш нежный Маркус хотя бы занятный собеседник? — После родительского собрания и вечера у таиландца Молокосос не только превратился в Маркуса, но и стал, к сожалению Йона, еще надоедливей прежнего.

— Не цепляйся к нему каждую минуту, — возразила она. — Он в самом деле очень приятный. И мне его жалко. Он немного рассказал мне про свою семью и вообще. У него было тяжелое детство.

— Боже мой! — Йон пожал плечами. — Скажи, у кого оно было легкое?

В окне второго этажа раздался пронзительный девичий визг, за ним последовал громкий хохот. Загремела музыка, разумеется рэп.

— Я-то думала, что они совершенно обессилели, — сказала Юлия. — Ведь еле плелись по лесу. И вот, пожалуйста, моментально ожили.

Йон запрокинул голову:

— Эй! Нормальная громкость, ясно?

На подоконнике появились, хихикая, Людмила Невуда и Тамара Грассман, а между ними Тимо. Какого черта он делает в комнате девочек? Он что, плюется? С ума, что ли, сошел?

Йон шагнул в сторону. Мерзкий блестящий комочек упал рядом с ним на гравий. Когда он снова поднял голову, в окне не было ни девочек, ни Тимо.

— Ну, это уж слишком, — прорычал он. — Я сейчас шкуру с него спущу.

— Не драматизируй, — предостерегла Юлия. — Это наверняка ненамеренно; скорей всего, он тебя просто не видел.

Она прошла следом за ним в здание; в столовой были накрыты столы. Пахло гуляшом, в небольшом танцзале кто-то бренчал на рояле вечный собачий вальс.

— Неважно, видел он меня или нет, — сказал Йон. — Просто так жвачку все равно нельзя выплевывать куда попало. Впрочем, ты права, Тимо сейчас не стоит цеплять. Я и так слишком рад, что он скоро исчезнет с моих глаз.

— Ах, он тебе рассказал?

— Мне сообщила его мать. В отличие от тебя я надеюсь, что он уже не передумает. Честно говоря, я просто не понимаю, как тебе удается так хорошо с ним ладить.

— Что значит хорошо? На моих занятиях он скорей незаметен. Ну что, сходим куда-нибудь после ужина?

— Может, в Гамельне найдется симпатичный маленький отель? — тихо проговорил он. — Что ты скажешь?

Она улыбнулась, подмигнула ему и скрылась в своем коридоре.

— Где тебя так долго носило? — Шредер натягивал майку, когда Йон вошел в их общую комнату. Такое размещение Филипп предложил еще в Гамбурге. Всего им предоставили три двухместных номера, один из них, естественно, полагался Юлии. — Жить вместе с Концельманном мне не хочется, — сказал тогда Шредер, — а мы с тобой всегда поладим.

Разумеется, Йон согласился. В присутствии пятидесяти одного школьника и двух коллег он все равно не мог рассчитывать на ночные встречи с Юлией. Шредер же был приятным напарником — неукоснительно следил за гигиеной, не храпел и помимо прочего был не слишком болтлив — качество, которым наделены далеко не все коллеги. Несколько лет назад Йону пришлось делить комнату с Мейером-биологом, и тот часами донимал его анекдотами и фотографиями своей в ту пору еще двухлетней внучки.

— Я говорил с Юлией, — ответил он. — О том, что мы предпримем сегодня вечером.

Он сел на кровать, расшнуровывая ботинки и стараясь не обращать внимания на постепенно бледнеющие царапины на спине Шредера. Заметил он их уже в первый вечер и почувствовал зависть, не из-за рыжеволосой практикантки как таковой, а из-за того, что сексуальная жизнь Филиппа протекает столь бурно. Сам он уже долгое время не спал с Юлией. Сначала на пару дней к ней приезжала сестра, потом по различным причинам не получалось то у нее, то у него. После поездки в Прованс они спали четыре раза, слишком мало для целого месяца.

— С Юлией. Ага! — Шредер босиком прошлепал к шкафу и сунул рубашку в мешок для белья. — Скажи-ка, я ошибаюсь или между вами что-то намечается?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, вот, например. — Шредер вылез из джинсов. Трусы он почему-то предпочитал полосатые, как тельняшки у матросов. К счастью, он менял их ежедневно. — Возьмем то, как ты на нее смотришь. Это каждый идиот заметит. И ты ей нравишься. Это тоже слепому видно. — Он доверительно ухмыльнулся и ударил Йона по плечу. — Желаю удачи, старик! Ты подцепил клевую телку.

— Ну, «подцепил» — это громко сказано!

— Ну, ты меня понимаешь. На мой взгляд, вы классно смотритесь вместе.

— Она почти на двадцать лет моложе меня, — проговорил Йон, подпуская в свой голос каплю сомнения. Для выхода из тени еще слишком рано, да и Юлия категорически не желает, чтобы об их связи стало известно. С другой стороны, пожалуй, будет разумно, если они сделают вид, что сблизились только теперь, во время поездки с десятыми классами. Получится весьма правдоподобно.

— Ну и что? — не унимался Шредер. — Ведь для твоего возраста ты в отличной форме.

— Спасибо, приятно слышать. — Йон достал из шкафа кроссовки и шорты. — Знаешь, я и сам поражен. Никогда бы не подумал, что я еще… ну, ты сам понимаешь… Я прежде не обращал на нее внимания… Но сейчас, во время поездки… пожалуй… начинаю интересоваться ею всерьез.

— Почему бы нет? Это нормально.

— Со смерти Шарлотты не прошло и трех месяцев. По-моему, непорядочно и некрасиво завязывать так скоро новые интрижки.

Шредер взял возле раковины шампунь, гель для душа и полотенце.

— Ты с ума сошел! — воскликнул он. — Сейчас самое время, лучшего для тебя не придумаешь. Могу себе представить, как тебе было говенно после несчастья с Шарлоттой. И вот теперь у тебя появляется шанс начать все снова… Только не говори, что ты собираешься еще и бегать! — добавил он с притворным ужасом.

— Только часок. Вдоль реки.

— Часок? После дневного перехода? Эх, мне бы такие кондиции! А я должен принять душ. Что же касается Юлии — смотри, не теряйся! — Шредер разглядывал в зеркало зубы. — Сам я, к сожалению, ничего не сумел у нее добиться.

— Ты пытался?

— Как я мог пропустить такую роскошную телку? Ты ведь меня знаешь. — Залихватски подмигнув, он вышел из комнаты.

Охотней всего Йон догнал бы его сейчас и вмазал по роже, чтобы сбить с него возмутительное самодовольство и отплатить за пошлое подмигиванье. Что из себя строит этот идиот? Тоже мне, мачо нашелся! Кролик похотливый! Спину расцарапанную демонстрирует! Да как он смел даже пытаться включить такую женщину, как Юлия, в свою коллекцию! Чтобы потом, через пару месяцев или даже недель, бросить ее, как и всех прочих.

Йон завязал кроссовки и немного постоял у открытого окна. Заставил себя правильно дышать. Ни в коем случае нельзя слишком живо представлять себе приставания Шредера к Юлии, иначе он никогда не отделается от мыслей об этом.

Отсюда была хорошо видна серебряная лента Везера. Вода мерцала в лучах вечернего солнца. Как браслет из Авиньона, который Юлия так и не нашла. Теперь она больше не желает говорить о нем, очень переживает собственную рассеянность. Зато часто вспоминает старинный парк, отель, огромную кровать, роскошный завтрак. Сегодня вечером, во время прогулки по Гамельну, он выберет самый красивый отель. Побудет с ней наедине часа три-четыре. Будет ее любить.

36

В половине восьмого они отправились в город. Термометр у входа на турбазу все еще показывал двадцать восемь градусов. Воздух застыл в неподвижности. Вдали, за Везером, висела над горизонтом мрачная серо-фиолетовая туча, но к городу не приближалась. Йон заметил ее еще час назад, во время пробежки, и с тех пор ее положение не изменилось.

Юлия надела широкую юбку из красного шелка, купленную ими в Авиньоне. А к ней белую блузку без рукавов, расстегнув ее так, что была видна ложбинка между грудями. Белые и красные цвета ее одежды вызвали у него мысли о клубнике со сливками.

Идя быстрым шагом по бульвару вдоль Везера, на виду у турбазы, они неукоснительно сохраняли дистанцию. На маленькой площади свернули налево, в Старый город. Тогда Йон взял Юлию за плечи, прижал к стене дома и хотел поцеловать.

— Тут полно народу, могут попасться и наши ребята, — заявила Юлия. — Совсем не место для объятий.

Йон расстегнул еще одну пуговку на ее блузке и сунул руку под легкую ткань. Ее груди были прохладные.

— Шредер о чем-то догадывается, — пробормотал он. — Все приставал ко мне с расспросами.

— Да? И что ты ему сказал?

— Что готов в тебя влюбиться целиком и полностью, более ничего. Я хочу тебя, Юлия. Хочу лечь с тобой в постель.

Она уперлась ладонями в его грудь:

— Что это значит? Что отныне мы можем играть в открытую?

— Думаю, да. Во всяком случае, реакция Шредера оказалась положительной. Он даже сказал, что для меня это сейчас самое лучшее.

— А он что-нибудь говорил про твою жену? Ведь в «Буше» кто-нибудь непременно возмутится, что ты не выдержал годичного траура.

Йон покачал головой:

— Шредер считает все абсолютно нормальным. Пойдем, поищем отель. — Он взял ее за руку и потащил за собой.

— Ну наконец-то, — сказала она. — Сегодня, во время похода, я чуть с ума не сошла. Знаешь что? Иногда кажется, что ты умрешь, если немедленно не получишь то, что тебе надо. Я бы с безумным удовольствием занялась этим там, в лесу. Я видела парочку очень подходящих мест.

— Я чувствовал то же самое.

На рыночной площади толпились туристы, всем хотелось провести душный вечер под открытым небом. Раздавались смех, голоса, звонили колокола на церкви. Без четверти восемь. Во вторник они осматривали интерьер церкви; рассказ Юлии про готическую архитектуру не вызвал у десятиклассников большого интереса. Только один из витражей привлек к себе внимание, в основном, конечно, внимание девочек; это была реконструкция старинного витража четырнадцатого века — человек в пестрой одежде играет на дудочке, а с ним дети в белых рубашечках. «В саванах», — заметила Леония Пфотенхауэр и содрогнулась. А Тина Цуллей поинтересовалась, что же на самом деле случилось с детьми. Концельманн — нет, «Маркус», — немедленно воспользовался этой возможностью и принялся менторским тоном излагать различные версии, от чего Йона просто корежило. Приглушенный голос, собачьи взгляды в сторону Юлии, усевшейся на скамью рядом с девочками. Важный вид, надутые щеки и ко всему прочему преждевременно растущее брюхо.

Мысли Юлии, как оказалось, текли в том же направлении.

— Какая печальная история с пропавшими детьми, — сказала она со вздохом и поглядела вслед маленькой девочке, откусившей в этот момент голову у пряничной крысы. — Просто кошмар!

— Для Гамельна этот кошмар оказался в итоге весьма прибыльным, — возразил Йон. — Тут все на нем здорово зарабатывают. Живут этим. Как навозные жуки, угри, птицы-стервятники. В ход идет что угодно.

— Ты их осуждаешь с позиции морали? — Она остановилась, взяла Йона за руку, а другой рукой подтянула повыше ремешок на пятке.

За ее спиной находился роскошный фасад «Дома свадебных обрядов». Йону не нравились ренессансные здания Везера, этот фахверк, этот избыточный декор, вычурность, лепнина. Не нравились ему и более ранние здания, вообще весь антураж. Все «слишком», и прежде всего здесь, в Старом городе. Улочки слишком узкие, дома слишком начищенные, туристы слишком жадные и горластые. Он предпочитал города Северной Германии, с их сдержанной архитектурой, присущей зданиям из кирпича. Там было больше подлинности, меньше искусственности, показухи.

— Осуждаю? Вовсе нет, — возразил он. Сам он, в конце концов, вел себя точно так же и без зазрения совести забрал себе то, что принадлежало Шарлотте. Тоже своего рода трупоедство. — Ради своего выживания человек берет то, что может взять.

— Но если берется больше, чем необходимо для выживания?

Он посмотрел ей в глаза. Что она имела в виду? Что он должен был отказаться от наследства Шарлотты? Зачем? Quisquis habet nummos, secura naviget aura.[31] Как бы то ни было, она сама кое-что поимела с этого, без видов на большие деньги он никогда бы не смог пригласить ее в Авиньон, не говоря уж обо всех ее тамошних покупках. С его счета за эту короткую поездку было снято добрых пять тысяч евро. Так что Шарлотта финансировала их обоих.

— Я хочу делиться с тобой всем, — сказал он. — Всем, что у меня есть. Я рискую повториться, но все-таки скажу — я хочу жениться на тебе.

Она чуть поморщилась и ткнула большим пальцем через плечо:

— Это на тебя так подействовал этот «Дом свадебных обрядов», а? Мог бы найти для своего предложения менее банальное место. Между прочим, вон идут наши подопечные.

Йон повернулся. По площади шлялась группа ребят. Маленький Симон Мюнхмейер с какой-то булкой, Лука делла Мура, Тимо Фосс в голубых солнечных очках, оба на две головы выше Симона и с сигаретами в зубах; Ясмин Колле, Тина Цуллей и Маттиас Фрилингаус с мороженым. За ними, как всегда, крепко обнявшись, Нора и Мориц, они пили из одной бутылки через две соломинки. Вероятно, колу или какой-нибудь из нынешних тонизирующих энергетических напитков.

— У меня дикая жажда, — сообщила Юлия. — Может, купим мороженое? Немножко посидим, посмотрим. — Она махнула школьникам рукой; ответили ей лишь маленький Симон и девочки.

— Вместо комнаты в отеле?

— Ты прекрасно знаешь, что за нами следят пятьдесят с лишним шпионов, — ответила она и продолжила с захлебывающейся интонацией школьной сплетницы: — «Знаете новость? Эверманн и Швертфегер пошли трахаться, в такой-то отель». — Положив руку на плечо Йона, она добавила уже нормальным тоном: — Здесь в самом деле это более чем неразумно. Подождем до Гамбурга, ладно? А через пару недель нам вообще не понадобится ни от кого скрываться даже в «Буше».

— Ты меня любишь? — спросил он. Ему хотелось услышать от нее хотя бы это, раз уж лопнула его мечта об отеле.

— Да, — ответила она и потащила его дальше. — Ты ведь сам знаешь.

В поисках свободных мест в кафе они следовали за крысами, нарисованными на тротуаре белой краской, — по официальному маршруту осмотра города. Юлия остановилась перед зданием монастырской богадельни и показала пальцем наверх, на одно из украшающих фасад лиц.

— Ну? Угадай-ка, на кого похожа маска? Кто это, по-твоему?

Угрюмое деревянное лицо освещалось косыми лучами вечернего солнца.

— Оральски, — ответил Йон. — Собственной персоной. Кажется, вот-вот заорет.

Как по заказу, вдалеке пророкотал гром.

Юлия засмеялась:

— Как будто он увидел нас здесь.

— Сейчас он видит только велосипедные счета.

— Вот уж мешок несчастный!

Йон вздрогнул. К счастью, она этого не заметила.

В пиццерии рядом со зданием богадельни они нашли свободный столик. Йон отодвинул в сторону две грязные тарелки, покрытые красноватой пленкой жира. Пластиковая крышка стола была липкой. Он охотно поискал бы другое место, но Юлия очень хотела пить.

Когда он раскрыл меню, она дотронулась под столом до его ноги голым коленом.

— Прежде всего много-много воды. Ты выберешь вино?

Она откинулась на спинку стула и огляделась по сторонам. Кто-то привлек ее интерес, и Йон проследил за ее взглядом. В паре столиков от них двое мальчишек с «ирокезами» на головах и пирсингом в бровях поглощали спагетти с головокружительной скоростью. Близнецы. Оба наматывали спагетти левой рукой на вилку и, не отрывая глаз от тарелки, направляли в рот. Два смазливых мальчишки с отвратительными манерами. Они напомнили Йону Тимо Фосса.

Юлия наклонилась к нему и прошептала:

— Ты хотел бы всегда видеть рядом с собой людей, которые были бы, как ты?

— Которые ели бы, как я, — буркнул Йон и махнул рукой кельнеру.

Юлия зажала рот, чтобы не рассмеяться.

Кельнер вытащил блокнот из заднего кармана и остановился возле них.

— Buona sera,[32] господа, что желаете?

Низкий голос, зачесанные назад и намазанные гелем черные волосы, на шее золотая цепь с крестом. Типичный итальянец, просто картинный. Парню, вероятно, не старше двадцати пяти, взрослый обормот. Йон не любил таких типов. Хотя бы за запах пота.

— Воды, — сказала Юлия. — «Сан-Пеллегрино», если у вас есть.

— Subito,[33] синьора. Маленькая бутылка? Большая бутылка?

— Пожалуйста, большую.

— Конечно. Большое всегда лучше, чем маленькое, правильно, синьора?

Йон поднял глаза от меню и успел увидеть, как парень недвусмысленно подмигнул. Вот подонок!

Юлия оставила без внимания его развязность и повернулась к Йону:

— Ты что-нибудь выбрал?

— Мы возьмем «Пино гри». Пол-литра.

Подонок записал заказ, одновременно пялясь в вырез на блузке Юлии.

— Все? — Его бас сделался еще гуще.

— Да, — нетерпеливо произнес Йон. — И заберите отсюда грязные тарелки.

— Конечно. — Раздражающе медленно он наклонился над столом. На мизинце левой руки красовался аляповатый перстень. Настоящий подонок.

Йон дождался, когда парень скрылся где-то в недрах кафе, и сказал:

— Может, тебе немножко застегнуться?

Юлия опустила глаза на блузку.

— Ой! — воскликнула она и застегнула пуговицу, которую недавно расстегнул Йон. — Вот из-за чего он так пялился!

— Ты явно ему понравилась.

— Ну и что? Ведь это входит в их стандартную программу — заигрывать с посетительницами. Ты знаешь, чему я вообще не могу поверить? Тому, что у тех детей было что-то вроде дрожательного паралича — я имею в виду их непрерывный танец. Вероятно, он был заразительный.

— У каких детей? — Йон был весь в мыслях о наглости кельнера-итальянца.

— Ну, у тех ста тридцати детишек, которых увел за собой Крысолов. Неужели у всех началась пляска святого Витта? Из-за того, что он играл на дудочке? И почему за ним пошли дети, а не взрослые?

Столик отчаянно качался. Йон взял подставку для пива и сунул под ножку.

— Может, неведомая сила перенесла их в Трансильванию и они сделались маленькими вампирчиками? Такая версия тоже имеется, если я правильно понял Концельманна. То есть Маркуса.

— Это лучше, чем если бы они заболели чумой и были из-за этого изгнаны из города, — сказала Юлия. — Представь себе, какой ужас. И все это обрастает чертовой уймой легенд… Ага, что я тебе говорила? Наши шпионы рыщут повсюду.

Она опять помахала кому-то рукой, в то время как Йон наблюдал за кельнером, явившимся с напитками. Парень так неловко поставил перед Юлией поднос, что вино выплеснулось из графина на пластиковую столешницу.

— Scusi,[34] синьора.

Извинение сопровождалось новым взглядом в вырез Юлии и широкой ухмылкой. Йон с трудом сдерживался. Кельнер вытащил из стаканчика бумажную салфетку и небрежно промокнул жидкость. Когда он снова уставился на Юлию, Йон не выдержал.

— Лучше смотрите, что вы делаете — резко заявил он, — нечего размазывать вино по столу! И оставьте нас в покое.

Парень бросил на Йона выразительный взгляд, а уходя, нарочно задел своим бедром в черных брюках голую руку Юлии. Йон впился пальцами в подлокотники, чтобы не вскочить и не вцепиться в наглеца.

Казалось, Юлия, жадно пившая воду, не заметила этого прикосновения.

— Больше всего мне нравится версия, будто он был явившимся на землю дьяволом, — сказала она. — Этот Крысолов с дудочкой. Если принять ее, все прекрасно объясняется.

— А ты сама веришь в нее? — При ходьбе кельнер покачивал бедрами. Может, был уверен, что Юлия смотрит ему вслед?

— Еще не решила, — ответила она и засмеялась. — Во всяком случае, до сих пор я его не встречала. А ты?

Перед мысленным взором Йона возникло черное ночное озеро Уклей-Зе. Если бы он и мог когда-нибудь поверить в дьявола, то именно там и тогда. Он заставил себя сделать перед Юлией многозначительную мину, потом схватил стакан и сделал маленький глоток. Коли вино окажется дрянным, он размажет этого подонка по стенке, по всем правилам искусства. Но «пино» оказалось на редкость вкусным и даже нужной температуры. Для претензий не нашлось причины.

— Если что-то пропадает, и мы не можем объяснить, как и почему, — сказала Юлия, — это раздражает, сбивает с толку. Вчера на прогулке Людмила рассказала мне, что ей приснились дети. Они как бы растаяли у нее на глазах, и среди них были ребята из «Буша». У нее в шестом классе учится сестра, так вот она тоже растаяла.

— Кстати, о «Буше», — сказал Йон. — Как там твой договор, ты же просила его продлить. Тебе уже дали какой-нибудь ответ?

— Школьное ведомство? — Она скривила рот. — Я стою в списке претендентов. Знаешь, какой он длинный?

— Что же ты станешь делать, если не получишь место?

— То же, что и делала. Пойду на биржу труда. — Она поглядела вслед близнецам с пирсингом, которые положили чек на стол и удалились ровным шагом, четыре необычайно длинные ноги в узких кожаных штанах. В этот момент зажглись уличные фонари, и в их свете вспыхнули белобрысые ирокезы обоих мальчишек.

— Ты не хочешь плотней заняться своими картинами и композициями?

— Не знаю, — ответила она. — Я уже поняла — Гамбург для этого не слишком подходит. Возможно, лучше попытать счастья в Мюнхене. Или в Берлине.

Они немного помолчали. Мысленно Йон увидел, как она садится в поезд с новым чемоданом и большой папкой.

— Значит, ты будешь все время ездить? — спросил он наконец. — Мне это не нравится.

Она выпрямилась и зевнула.

— Что будет, то будет. В данный момент я вообще не в состоянии об этом говорить. Я готова заснуть прямо тут, за столиком. Кроме того, мне нужно на минуту отлучиться. — Юлия встала и скрылась в направлении туалета. Неудивительно: она успела выпить целую бутылку воды.

Йон вылил остатки вина в свой бокал и поискал глазами кельнера. Разумеется, этот негодник не появлялся. Йон смотрел на вход и пытался понять причину своего тревожного состояния. Может, во всем виноват разговор об исчезновении ста тридцати детей? Роберт тоже исчез. Или это страх, что Юлия уедет в другой город, если не найдет себе новое место в Гамбурге?

Когда она опять вернулась в кафе, рядом с ней оказался подонок-кельнер. Она прятала кошелек в сумочку, а он что-то говорил ей, преувеличенно жестикулируя. Она засмеялась, откинула назад волосы и покачала головой. Йон прищурил глаза. Неужели этот тип схватил ее за руку? Точно он так и не понял.

Она подошла к столику:

— Можем идти, я уже заплатила.

Йон поднялся с места и бросил взгляд на кельнера; тот стоял в дверях, расставив ноги и скрестив на груди руки. Мерзавец нахально выдержал его взгляд.

— Надеюсь, ты не дала ему чаевых, — сказал Йон. — Сервис был sub omne canone.[35]

Она взяла его под руку.

— Попробовал бы ты сам поработать кельнером. По десять часов на ногах, ежедневно. А?

— Я тоже провожу много времени на ногах, — буркнул он. — Как минимум, столько же. Он опять к тебе прицепился? — Надо было следить за собой, не показывать свою ярость. Он еще не забыл про инцидент в «Мамма Леоне» и гневную реакцию Юлии. Хотя он изнывал от желания выяснить, лапал ее парень или нет.

— Он пытался назначить мне свидание, представь себе. — Она переменила шаг, подлаживаясь под Йона. — На завтрашний вечер, он у него свободный. Обещал показать мне ночную жизнь Гамельна. — Она засмеялась.

— Она тут есть? — Йон из последних сил сохранял небрежный тон.

— Понятия не имею. — Она прижалась лицом к его плечу, скрывая зевок. — Впрочем, она меня не интересует.

37

Без четверти одиннадцать они вернулись на турбазу. Перед входом нервно бегал взад-вперед Шредер и каждые десять секунд взглядывал на часы; оказалось, он сделал исключение и продлил время возвращения ребят из города на полтора часа.

— Верхние комнаты были чистая душегубка, — сообщил он. — К тому же в девять часов солнце еще лупило вовсю. Но ведь я им сказал, что только до половины одиннадцатого, не до полуночи. Небось валяются где-нибудь у реки и жрут пиво. Или лижутся. Или что еще похуже. — Он провел ладонью по волосам; вид у него был изможденный. — Завтра, клянусь, все тут останутся, все! Ну как, хорошо провели вечер?

Не успели Йон или Юлия ответить, как он ухмыльнулся:

— Идиотский вопрос, верно? Ясно, что вечер у вас получился хороший. Я вам завидую, честно. Нет ничего более захватывающего, чем такая начальная фаза. В голову лезут красивые небылицы, планы, мечты… Кровь играет… Ну, приятных снов вам обоим.

— Спасибо, взаимно, — ответила Юлия и, когда они входили в дверь, переглянулась с Йоном. Глупая болтовня Шредера не понравилась им обоим.

В вестибюле сидели Нора и Мориц; она почти что у него на коленях. Рядом с ними Маттиас Фрилингаус; он крикнул им вслед bona nox, явно подражая Йону, любившему повторять это, когда на уроке кто-нибудь задумывался и не слушал его объяснения. Слова прозвучали так, словно мальчишка был пьян. Концельманн и Шредер явно халтурили во время своего дежурства. Впрочем, плевать! Йон не испытывал никакого желания возвращаться сейчас к обязанностям педагога. В конце концов, сегодня вечером они с Юлией свободны от них.

На лестнице им повстречался Тимо. Демонстративно не замечая Йона, он взглянул в лицо Юлии и сказал, проходя мимо:

— Приветствую, фрау Швертфегер. — В его словах звучал откровенный вызов. Даже провокация.

— Привет, — спокойно ответила Юлия.

Йон, рассерженный, остановился.

— Больше никаких отлучек, Тимо, слышишь? И вы там внизу, Нора, Мориц, Маттиас. Отбой.

Ни Тимо, ни остальные не реагировали на его предупреждение. Даже не повернули головы в его сторону.

— Вы слышите меня? — крикнул Йон.

— Да! Отбой! — крикнул Маттиас Фрилингаус издевательски писклявым голосом. — А вот от девчонок отбоя нет.

Нора на секунду оторвалась от Морица и стукнула Маттиаса по голове.

— От каких еще девчонок, кретин?

— Ладно, пускай Филипп с ними разбирается, — заявила Юлия и потащила Йона прочь. — Ты ведь не обязан следить за всем в мире, верно?

— Мне этого и не нужно, — возразил он. — Я хочу лишь объехать с тобой весь мир, и вообще, прожить рядом с тобой до конца своих дней. Больше ничего.

У поворота в свой коридор она остановилась, чмокнула его в щеку и шепнула:

— Спокойной ночи. Не забывай меня.

— Никогда! — воскликнул он и поглядел ей вслед. Красная юбка развевалась вокруг ее голых ног. Когда она снова обернулась возле своей двери, он послал ей воздушный поцелуй. Первый раз в жизни он сам, по доброй воле, сделал этот жест, хотя всегда считал его идиотским и нелепым, тем более для мужчины.

Когда он через полчаса вышел в махровом халате из душевой комнаты, в его дверь стучала Ясмин Колле.

— Ну? Что случилось на этот раз?

— Тамаре очень плохо, — взволнованно сообщила Ясмин, — а фрау Швертфегер нет, или она спит, короче, она не открывает дверь. Может, у нее аппендицит, я имею в виду Тамару. Вдруг он сейчас прорвется?

— Где она?

— Не знаю, я же вам сказала.

— Я спрашиваю про Тамару, — рявкнул Йон. — Она легла в постель?

Еще не хватало, чтобы у девчонки лопнул аппендикс. Неотложка, клиника, возня с родителями, возможные осложнения после операции — неприятные последствия представились ему в виде длинного крысиного хвоста.

Ясмин кивнула:

— Может, все не так страшно, вот только у нее сильные боли в животе, но ведь так просто ничего не определишь. У меня вот так умер от гнойного аппендицита двоюродный брат.

Йон швырнул в комнату полотенце. Шредер до сих пор не появлялся; значит, на турбазу вернулись пока не все.

— Могут ее боли иметь какую-нибудь естественную причину? — осведомился он, шагая по коридору рядом с Ясмин. Может, у Тамары обычные девичьи дела?

Ясмин поежилась и бросила на него косой взгляд. Вероятно, смутилась от такого прямого вопроса.

— Ну? Да или нет?

— Вообще-то нет, но… Лучше бы к ней пришла фрау Швертфегер.

— Вот именно. — Йон остановился. Слава Богу, угроза прободения аппендикса вроде испарилась. — Теперь слушай. Ты вернешься к Тамаре и скажешь, чтобы она постаралась расслабиться. Я разбужу фрау Швертфегер и пришлю к вам. Ладно?

Он свернул в коридор Юлии и постучал в дверь.

— Юлия? — Она не отзывалась. Он нажал на ручку, потряс. Дверь была заперта. Юлия не может спать настолько крепко, чтобы не услышать его стука и криков.

Из соседнего номера выглянула седовласая велосипедистка из прибывшей накануне группы.

— Что за шум? — спросила она. На ней была мужская пижама в полоску.

— Простите, — сказал Йон. — Я разыскиваю свою коллегу. Чрезвычайная ситуация.

— Ну разумеется, — проворчала седая спортсменка. — Непременно чрезвычайная ситуация. Вся наша жизнь — сплошная чрезвычайная ситуация.

Старая, вредная коза, подумал Йон и поспешил вернуться в свою комнату. Снять дурацкий халат, он в нем как старый дедушка. Йон надел джинсы, натянул майку и сунул в карман мобильник, на всякий случай. В номере стояла духота. Он выключил свет и распахнул обе створки окна. С улицы донесся сердитый голос Шредера:

— Ну, друзья, так дело не пойдет! Мы ведь с вами твердо договаривались. Кто мне обещал, а?

Филипп гнал перед собой в здание маленькую группу школьников. Ладно, хоть эта проблема разрешилась. Завтра, после неизбежной дискотеки, им придется быть особенно бдительными и следить, чтобы ребята не разбежались. Теперь же надо успокоить Тамару, возможно, просто дать ей обезболивающую таблетку. Хотя разве девочки не носят их всегда с собой? И куда же делась Юлия, черт побери?

Он сбежал вниз по лестнице. В фойе Шредер собрал вокруг себя опоздавших и вполголоса читал им мораль. Йон отвел его в сторону и спросил, не видел ли он Юлию.

— Может, она принимает душ, — усмехнулся Шредер. — Ступай и посмотри.

Йон оставил его слова без комментария, взбежал по лестнице в женскую часть турбазы и послал Леонию Пфотенхауэр, чтобы та поискала Юлию во всех кабинках душевой. Тамара лежала скрючившись в постели, с бледным лицом. Ясмин, Людмила Невуда и Тина Цуллей, жившие в той же комнате, сидели на краешке ее кровати. Без косметики Тина Цуллей выглядела совсем по-другому, пройдешь мимо и не узнаешь. Она уже дала Тамаре две таблетки аспирина, хотя Людмила утверждала, что аспирин разрушает слизистую оболочку желудка.

Йон спросил, может ли он пощупать пульс Тамары. Она протянула ему руку. Пульс был ровный. Йон чувствовал себя неловко и изо всех сил старался не смотреть на голые ноги девочек; все без исключения были в коротких, широких шортах и маленьких рубашечках. Ясно, из-за жары. А у Людмилы Невуды ко всему прочему была полная грудь, к счастью, почти скрытая длинными волосами.

— В каком месте у тебя болит? Укажи точно, — допытывался он.

— В животе, — прошептала Тамара.

Исчерпывающий ответ, Йон едва не лопнул от раздражения.

— Тошнит тебя? Ты пробовала нажимать ровно посредине между пупком и правой костью таза? Именно там находится аппендикс. Как ты думаешь, нужно вызвать врача?

— Кажется, мне уже получше, — прошептала Тамара.

— Что случилось? — Юлия. В красной юбке и белой блузке она вошла в комнату и, отстранив Йона, села к Тамаре. — Леония сказала, что у тебя болит живот?

— Где тебя носило? — спросил Йон.

— Я вышла на пару минут подышать. Пожалуйста, оставь нас одних.

— Сообщи мне, если тут что-нибудь серьезное. — Он притворил за собой дверь. Вероятно, в ее комнате все еще невыносимая духота. Собственно говоря, хорошая идея — пройтись перед сном и подышать свежим воздухом.

В вестибюле хозяин турбазы прикреплял к черной доске список мероприятий на ближайшие дни. Через полчаса он собирался запереть дверь. Вообще, это исключение, что она так долго открыта. Но при такой жаре? Кроме того, сейчас, когда все разошлись по комнатам, самое время устроить хороший сквозняк и проветрить все коридоры.

Йон пообещал вовремя вернуться. Выйдя на улицу, он взглянул на окно своего номера. Там горел свет, а обе створки по-прежнему были распахнуты настежь. Разумеется, Шредеру, с его ограниченностью, и в голову не пришло вспомнить про комаров. Рядом, у Концельманна, все закрыто и темно.

Он прошел к спортплощадке. Завтра состоится волейбольный турнир; хоть бы жара немного ослабела. Он остановился и пошевелил лопатками. Спина перенапряжена. Скорей бы конец поездки. Где-то среди деревьев пискнула птица, писк напоминал вздох. Потом гравий захрустел под быстрыми шагами. Йон оглянулся. Тимо Фосс. С какой стати этот чертов ублюдок здесь гуляет; по-видимому, считает, что ему все позволено, раз он не будет учиться дальше.

Йон побежал и догнал Тимо в нескольких шагах от входной двери и загородил ему дорогу.

— Я жду от тебя объяснений, — сказал он. — Сгораю от нетерпения.

— Зачем?

— Отбой назначен на половину одиннадцатого. Может, ты помнишь, что я послал тебя в комнату около одиннадцати?

— Допустим, — развязно ответил Тимо. — Я не глядел на часы. — Он сунул руки в карманы и, расставив ноги, принял спортивную стойку. Его глаза были точно на уровне глаз Йона. В вестибюле хозяин турбазы курил и листал газету.

— Где ты был?

— Немножко прошелся. А что?

— Я запрещаю тебе задавать встречные вопросы, — рявкнул Йон. — Здесь спрашиваю я, и больше никто. Ну?

— Я правда не понимаю, что вы хотите от меня. — Тимо глядел на него с бесстрастной физиономией. — Ведь вы тоже сейчас гуляли. Могу я идти?

— Ты получишь запись в свое свидетельство, — тихо проговорил Йон. — И она не принесет тебе радости, это я могу тебе обещать.

— Да-да. — Вызывающе медленно Тимо направился к двери. Угроза не произвела на него ни малейшего впечатления.

Чтобы успокоиться, Йон прошелся туда-сюда перед входом. Разумеется, записи в свидетельстве этому мальчишке до лампочки. Диск-жокеем можно стать и с плохими оценками. Нет, надо прищучить его как-нибудь иначе. Но как?

Пожалуй, разумней всего сделать хорошую мину при плохой игре. На время забыть про стычку, а Тимо Фосса с этого момента просто игнорировать, ведь, к счастью, учебный год скоро завершится.

Он поднялся в свою комнату. Шредер метался как полоумный в своих полосатых боксерских трусах и бил комаров. Йон улегся на кровать и стал читать. Он взял с собой в поездку прочитанного до половины Филиппа Рота, но сосредоточиться на смысле не мог. Где-то в час ночи Шредер насчитал две дюжины комариных трупов и наконец-то угомонился.

38

Концельманн, единственный, выглядел наутро свежим и выспавшимся. Сразу после завтрака он позвал всех на турнир по волейболу. По его предложению, десятый «б» во главе со Шредером и Йоном должен был играть против десятого «а», возглавляемого им самим и Юлией. Школьники зароптали, недовольные таким распределением сил, но Шредер запретил всякие дискуссии. В это утро он был вообще никакой. Пожаловался Йону, что глаз не сомкнул из-за проклятых комаров. Вероятно, проглядел парочку, когда охотился.

Вся первая половина дня прошла на площадке. Если верить термометру, было не так жарко, как накануне, но зато более душно. Небо заволокли слоистые облака, не чувствовалось ни единого дуновения ветерка. Ребята играли без особого воодушевления, запасные игроки лениво валялись на траве. Бруно Кальтенбаха и Тамару Грассман от игры освободили, Бруно из-за астмы. У Тамары, по словам Юлии, оказались всего лишь «обычные дела».

К полудню, когда игра вступила в решающую фазу, настроение поднялось. В последней партии Йон принес своей команде семь из необходимых пятнадцати очков. Когда он уходил с площадки, Симон Мюнхмейер крикнул ему вслед «классно играете, господин Эверманн». Йон обрадовался похвале, а еще больше тому, что Концельманн на другой стороне площадки два раза проиграл подачу.

Он сел под дерево, чуть в стороне от школьников, и стал наблюдать, как Юлия в ярко-красных шортах и розовой рубашке прыгала за мячом, вытягивалась, показывала гладкий, загорелый живот и радостно кричала, когда ей удавалось перехитрить противника.

Она играла прекрасно и удивительно точно тактически. Вот она с быстротой молнии направила пас Луке делла Мура, хотя сначала казалось, что собиралась перебросить мяч Тимо Фоссу. Тимо тоже был великолепен. Насколько безучастно парень сидел на уроках латыни, настолько быстро, ловко, даже изысканно он действовал на площадке. Как там сказала его мать? Какое прозвище он придумал себе на поприще диск-жокея? Фикс? Ну-ну, если он будет ставить музыку с таким же азартом, как играет в волейбол, почему бы и нет?

Следующую подачу провела Юлия.

— Держите тепленький! — крикнула она и послала мяч так низко над сеткой, что он едва ее не задел. На другой стороне Нико Бегеманн беспомощно прыгнул и шлепнулся на песок, а мяч выкатился в аут. Юлия и Тимо ударились ладонями.

Тем временем Йону пришла неплохая мысль. Может, Юлия согласится время от времени играть с ним в сквош, когда в школе станет спокойней? После Троицы, в следующий вторник, состоится семестровый педсовет, где будет обсуждаться допуск выпускников к устному экзамену на аттестат зрелости. На среду намечен педсовет по оценкам для остальных классов, через неделю, с понедельника по пятницу, пройдут выпускные экзамены. Затем, через четырнадцать дней, его ждет поездка в Рим с Гешонек и слушателями латинского факультатива. Короче, ближайшие недели, как всегда, получатся напряженные. Зато сейчас, после возвращения в Гамбург, им предстоят длинные выходные. Можно немного расслабиться перед ожидающими их тяготами. Он прислонился спиной к дереву, вытянул ноги и стал размышлять, как лучше провести эти три дня с Юлией. Может, съездить на Балтийское море?

Вероятно, он задремал. Когда же проснулся, над ним стоял Концельманн и нагло ухмылялся.

— Ну? Готово?

Волосы стажера были еще влажные. Теперь он надел голубую рубашку с кантом и потайными пуговицами, прикрытыми планкой.

Йон презирал потайные пуговицы и канты на мужских рубашках. Кроме того, его больно задевала мысль о том, что Молокосос разглядывал его какое-то время, а он этого не замечал. Буркнув что-то невразумительное, он вскочил на ноги. Волейбольная площадка опустела, из открытых окон турбазы слышался гул голосов и стук посуды.

— Юлия сказала, что тебя нужно разбудить к обеду, — сообщил Концельманн. — Завидую тебе. Ты способен спать даже при таком шуме.

— Кто победил? — Йон зашагал к дому, тщательно следя, чтобы все время опережать Концельманна на шаг.

— Мы, разумеется, — ответил стажер. — Юлия напоследок накидала вам горяченьких.

«Да-да, — подумал Йон, — уж, конечно, не ты со своими кантиками и пуговками. Нечего было и ожидать». В столовой стучали ложки по тарелкам, как в тюрьме.

— Жалко, что ты этого не видел, — сказал Концельманн. — Но она сказала, что мы тебя только…

— Ты уже говорил об этом, — нетерпеливо прервал его Йон. — Ладно, все нормально, — добавил он и быстро пересек фойе. Сквозь открытую дверь столовой он увидел Юлию. Лука что-то положил ей на тарелку. Словно почувствовав взгляд Йона, она повернула голову, посмотрела на него и улыбнулась. У Йона перехватило дыхание. Он почему-то вспомнил, как стоял на Эльбском шоссе и никак не мог его перейти. А она была на другой стороне, в красной джинсовой куртке и красных сапожках, локоны развевались на ветру. Как именно в те мгновения он осознал, что она — женщина всей его жизни. Что у него никогда не будет другой, а все прочие женщины были лишь более или менее важными эпизодами. Даже Шарлотта.

— Душ сейчас принимать не обязательно, — сообщил Концельманн. — Сегодня после обеда мы идем всей группой в бассейн. В конце концов, надо экономить воду, — пошутил он.

— Спасибо за приятную информацию. Я этого не знал, — сказал Йон и хлопнул Концельманна по плечу, хотя с большим удовольствием вмазал бы ему по уху. — Между прочим, шикарная рубашка. Новая? В ней ты просто неотразим. — Оставив стажера внизу, он взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, — знай наших! — на случай, если Молокосос смотрел ему вслед.

Когда в комнате он стягивал через голову рубашку, ему неожиданно вспомнилось, как Шарлотта, в день ее смерти, спросила, новый ли у него пуловер. Он так и замер с поднятыми руками, не сняв ее до конца, и с удивлением осознал, что за много дней он впервые подумал о своей жене, когда смотрел на Юлию сквозь дверь столовой. Прошло уже десять недель, почти четверть года. Она утратила для него всякую важность, ее смерть тоже перестала иметь какое-то значение, поблекла, как тот петрушечный лес, что висел в его новой спальне. Пожалуй, еще четверть года, и он окончательно о ней забудет. Так, иногда вспомнит мимолетно, как вспоминает ее отца, кривоногого Пустовку с его кошмарной Труди.

Едва не задохнувшись от внезапного прилива счастья, он швырнул рубашку в угол и поспешил в душевую.

Провести вторую половину дня в бассейне — было мудрым решением. Десятиклассники были довольны и вели себя соответственно. Все с радостью бросились в воду, кроме Тамары — та уткнулась носом в любовный роман. Да еще Тимо и Лука несколько часов играли в карты; Тимо даже не снял с себя майку. Нора Шиндлер блеснула прыжками с трехметровой вышки. Концельманн неуклюже прыгнул в воду и больно ударился животом, но тут же выкрутился и заявил, что он лишь хотел показать, как не нужно делать. Шредер спал. Йон без конца плавал взад-вперед по пятидесятиметровой дорожке, чередуя разные стили и не сводя глаз с Юлии. А она, в гладком купальнике, целиком закрывавшем ее грудь и спину, держалась в основном у края бассейна, болтала ногами в воде и весело смеялась над новой версией игры «Город, страна, река», которую возле нее затеяли несколько девочек. Вместо пунктов «знаки зодиака, профессия и имя» они спрашивали про сорта сигарет, алкоголя, болезни, величину зада и ругательства.

Ужин прошел необычно тихо и мирно. Юлия села рядом с Тамарой, и они обсуждали роман, который читала девочка. Кормили картофельным салатом и колбасками, никто не фыркал.

— Затишье перед бурей, — шепнул Шредер Йону.

Ребятам объявили, что они свободны до восьми часов, но не должны покидать территорию турбазы. Потом дискотека в танцзале, до десяти, и никаких разговоров о ее продлении, ведь на турбазе живут не одни они. Без четверти одиннадцать в комнатах должна стоять абсолютная тишина. Отъезд в Гамбург на следующее утро ровно в девять.

— Рассказать тебе, что наши детки устроили в Праге в последнюю ночь? — спросил Шредер.

— Лучше не надо, — ответил Йон. — Ты знаешь, за кем мы должны следить в первую очередь?

— Лука, Тимо, Нора, Мориц, — заученным тоном отбарабанил Шредер. — Нашу тихую Янину я, между прочим, подозреваю в том, что она нюхает кое-что. Потом, разумеется, вся компания Фрилингауса. И не дам руки на отсечение, что Нико Бегеманн ничего не выкинет.

— Значит, их надо постоянно пересчитывать, — вмешался Концельманн. — Да еще кто-то должен смотреть за дверью. Я имею в виду входную дверь. Я могу незаметно устроиться в вестибюле.

Сразу видно, что для Молокососа это первая поездка с классом.

Когда незадолго до восьми Йон пришел в танцзал, еще ничего не началось. Нора и Мориц бренчали на рояле, Тимо и Лука возились с музыкальной установкой. Юлия сообщила, что не хватает какого-то переходника со штекером. Она опять надела красную юбку, а к ней черный топ с большим вырезом; купальник оставил на ее плечах две широкие светлые полосы. За последние дни Юлия сильно загорела, а кончики ее локонов посветлели.

За ней по пятам ходил Концельманн в своей детской рубашке с кантами; видно, основательно втюрился. Бедный болван. Duo cum faciunt idem, non est idem.[36] Усмехаясь про себя, Йон наблюдал, как он по команде Юлии раздает кулечки с чипсами и арахисом и перетаскивает в угол ящики с напитками. Потом ей захотелось выйти на улицу и выкурить сигарету, и она настойчиво попросила его не ходить за ней. Тогда Концельманн принялся бесцельно слоняться между ребятами, которые приходили маленькими группами, и в конце концов подсел к Йону и Симону Мюнхмейеру. Симон был хорошим учеником и после летних каникул собирался на год поехать по обмену в Болонью. Йон предложил ему взять с собой учебный материал для одиннадцатого класса. Если в Болонье он будет иногда заглядывать в учебники, год для него не пропадет.

— В Болонью? — заинтересовался Концельманн. — Ты установил контакт через фрау Швертфегер?

— Не-е, через программу Международных молодежных обменов. — Симону пришлось кричать; с оглушительной силой загремела музыка, тупой, гремящий рэп. Йон заткнул уши.

Симон зачерпнул горсть чипсов и отвалил с гримасой, то ли извиняющейся, то ли комической, по которой Йон понял, что мальчик охотно поговорил бы с ним подольше. Но не в присутствии Концельманна.

Хорошо еще, что появился Шредер и заставил Тимо уменьшить звук до приемлемой громкости. Тогда Йон убрал руки от ушей.

— С каких пор фрау Швертфегер стала посредницей в поездках по обмену? — Ему не хотелось произносить ее имя при Молокососе.

— Не стала, но могла бы стать, — заметил Концельманн. — Болонья — один из ее любимых городов, она собирается туда на летние каникулы. У нее там живут родственники, в гостях у них когда-то умерла ее мать, от инсульта, внезапно. Представляю, какой это был для Юлии ужас. Вместе поехали отдохнуть и… вот так…

— Ее мать?

Концельманн кивнул:

— Представляешь, каково ей было организовывать перевозку покойной через границу? А ведь тогда все было еще сложней, чем сегодня.

Йон впился в него глазами. В левой брови Концельманна виднелось белое пятнышко не шире шести-семи миллиметров, там росли абсолютно белые волосы. Как он раньше не замечал этого изъяна?

— Ты что, не знал? — В голосе Молокососа звучало торжество.

— Знал, знал. Разумеется, — поспешил ответить Йон. — Пожалуй, возьму что-нибудь попить. — Он встал и хотел пройти к ящикам с напитками, но вдруг замер на месте. Зал уже успел наполниться. Среди танцующих он увидел Нору и Морица; впервые за всю поездку порознь. Они дрыгались словно пара безумцев. И почему они называют танцем свои странные телодвижения? В лучшем случае это пляска святого Витта… Значит, ее матери уже нет в живых… И она собирается в Болонью…

Пышногрудая Людмила Неруда проплыла мимо него с развевающимися волосами.

— Потанцуйте, господин Эверманн! Не притворяйтесь, что устали.

Он резко отвернулся и вышел из зала.

Нашел он ее возле входа. Она сидела на ступеньках с Тамарой Грассман. Обе курили.

— Можно тебя на минутку?

Она похлопала рядом с собой по ступеньке и сказала Тамаре:

— Поговорим попозже, ладно?

— Не здесь, — сумрачно сказал Йон. — Давай отойдем немножко подальше.

— Что-нибудь случилось? — Она встала и сунула в карман юбки сигареты и зажигалку.

Не дожидаясь ее, он направился по усыпанной гравием дорожке вниз, к берегу Везера, мимо двух седовласых велосипедисток — те сидели на лужайке, ели вишни из одного кулька и окинули его ядовитыми взглядами. Он не мог определить, которая из них выглядывала прошлой ночью в коридор и заявила, что вся жизнь — сплошная чрезвычайная ситуация.

Не доходя до бульвара, он остановился. Юлия догнала его.

— Почему я должен узнавать от Концельманна, что ты собираешься в Италию на летние каникулы?

— От Маркуса? — Юлия рассмеялась. — Вот старое трепло! А что? Почему у тебя такое лицо? — Она снова засмеялась, нет, захихикала, почти как «близняшка». Йон заметил, что она возбуждена.

— Давно умерла твоя мать?

— Что?

— Она умерла в Болонье. Почему ты мне лжешь, что она еще жива? Я не понимаю тебя.

Юлия поглядела на него и преувеличенно громко рассмеялась:

— Ах, Благородный олень меня не понимает… Он не понимает, почему я что-то рассказываю маленькому Маркусу.

…Ему не хватало воздуха. Сейчас перед ним стояла не его Юлия; это была обкурившаяся наркотиками молодая, наглая особа, которая сама не знает, что несет…

— Верно, — с трудом проговорил он. — Может, ты мне объяснишь?

Она встала в позу, сунув руки в карманы юбки.

— Ты никогда не вылезаешь из своей оболочки, да? Ты учитель, раз и навсегда?

Раз она в таком состоянии, едва ли имело смысл с ней говорить. Но он должен был избавиться от мучащих его вопросов.

— Я не понимаю, кто заставляет тебя лгать, — сказал он. — Мне ли ты говоришь неправду или этому Молокососу? А твои планы на лето? Ведь еще вчера мы обсуждали, что ты собираешься делать, если закончится твой договор.

— Это вилами по воде писано, поеду ли я вообще в Италию. Мне лишь требовалось выяснить, где я могла бы найти недорогое жилье. Ну как, убедила я тебя?

— Знаешь, меня это обижает, — сказал он. — Я ломаю голову, строю планы, придумываю, как сделать интересной твою жизнь, а ты…

Она положила ладонь ему на грудь:

— Стоп, Йон! Давай не сейчас. И послушай меня внимательно. Идея с Италией пришла мне только что, ясно? Когда Маркус спросил, что я делаю на каникулах. А про мою мать я рассказала ему, потому что… — Она замерла, сильней надавила ладонью и сказала: — Ладно, об этом забудь. Все равно не поймешь.

— Спасибо, — фыркнул Йон. — Необычайно приятно слышать это от тебя. — Перед его глазами снова замаячила торжествующая физиономия Концельманна. — Мы ведь любим друг друга, Юлия. А если люди любят, они не обсуждают важные вещи сначала с какими-то молокососами. Неужели тебе это непонятно?

— Мне не нравится, что ты постоянно называешь Маркуса Молокососом, — заявила она. — Мне это кажется невежливым и некрасивым, понятно? — Она достала из кармана сигареты и зажигалку. — И вообще, по-моему, ты слишком заносчив.

Йон почувствовал, как в том месте на груди, где только что лежала ее рука, что-то задрожало, глубоко под кожей. Он хотел ответить и не смог. Лишь молча смотрел, как она красивыми и точными движениями вытащила из пачки последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку. Дым был светло голубой, он немного повисел над ними в воздухе и растворился. Она смотрела куда-то мимо Йона, сжимая в руке пустую пачку. Наконец ему показалось, что к нему снова вернулась способность владеть голосом.

— Между тобой и Молокососом что-то есть?

Она громко рассмеялась. Потом заявила:

— На такие вопросы я не отвечаю.

— Как знаешь. Но, может, ты все-таки еще раз подумаешь над этим? Может, попытаешься понять меня, встать на мое место? Я не люблю, когда меня водят за нос, и не позволяю этого никому. — С этими словами он повернулся и стал спускаться к реке.

Она за ним не пошла.

39

Какое-то время он сидел на берегу Везера и глядел на пляшущие на волнах блики от багрового солнца, глядел до боли в глазах. Они постепенно бледнели и меркли. Солнце скрылось за горизонтом. Может, Юлия права? И он в самом деле заносчив? Но не коренится ли такая заносчивость в его повышенной ранимости, а значит, это всего лишь способ самозащиты? Но от чего он хочет себя защитить? Есть ли что-то, чего он боится? Ему не пришло в голову ничего, кроме страха потерять Юлию. Они слишком редко бывают вместе, у них мало возможностей свободно поговорить друг с другом; естественно, случаются и недоразумения. Да еще эта мучительная необходимость скрывать свои чувства от окружающих. То, что она рассказала Концельманну про свою мать, вероятно, была вынужденная ложь, ведь Йон ничего не знает о том, в какой ситуации это прозвучало.

Но все же и она должна понять, что поставила его в неприятное положение перед Концельманном, именно перед ним. В то, что между ними что-то есть, Йон всерьез не верил. Но ему все равно не нравилось, что она постоянно его выгораживает. Каждое ее слово в защиту Концельманна оказывается обращенным против него, Йона. Как она не понимает этого? Почему?

Когда он опять заглянул в танцзал, Юлия танцевала с Нико Бегеманном; пару Шредеру составила пышная Людмила Невуда. Воздух в зале был такой, что хоть топор вешай. С красной повязкой на лбу, как у индейца, Тимо Фосс торчал за установкой. Он увидел Йона и поднес к губам микрофон.

— Так, люди, теперь что-нибудь для другого поколения. Мы ведь здесь все-таки не одни.

Том Уэйтс. Йон знал эту песню, раньше часто ее слушал. Тимо встал, раскинул руки и, покачивая бедрами, запел вместе с певцом.

It's too early for the circus, it's too late for the bars, no one's sleepin' but the paperboys, and no one in this town is makin' any noise, but the dogs and the milkmen and me.[37]

Юлия тоже пела. Слова знал даже Концельманн; он сидел в углу, отбивал ногой ритм и, разумеется, не отрывал глаз от Юлии. Подпевая, самозабвенно и по-идиотски ухмыляясь.

Йон поднялся к себе в комнату в ожидании, когда закончится песня; музыку он слышал и издалека. «Saving all my love for you»,[38] — так называлась песня. Он взял с собой книгу и уселся в вестибюле.

Через несколько минут мимо прошел Шредер.

— Эй! Решил заменить Концельманна на посту Цербера, или как?

— Там, в зале, оглохнуть можно и нечем дышать, — ответил Йон.

— Что-нибудь не ладится у вас с Юлией?

— С чего ты взял?

— Ну, послушай. На твоем месте я бы не стал добровольно отказываться от возможности ее пощупать. А танцы как раз для этого и устраиваются… — Шредер покрутил в воздухе пальцем и издал неаппетитное чмоканье.

Йон снова уткнулся в книгу и перевернул страницу, хоть и не дочитал ее до конца:

— Отстань!

— Кроме того, несколько учащихся пошли в разнос, — усмехнулся Шредер. — Но не беспокойся, я слежу за порядком. — Насвистывая, он направился к туалетам.

Буквы прыгали перед глазами. Йон пару раз зажмуривался. Внезапно он обратил внимание, как побелели косточки его больших пальцев, и расслабил кисти рук. Взглянул на часы. Еще пятьдесят минут. Потом она пройдет тут мимо него, остановится и извинится. А он попробует ей объяснить, что означает на самом деле его кажущаяся заносчивость. Теперь он даже был готов никогда не называть Молокососа Молокососом.

Подошла к нему и села рядом не Юлия, а Янина Петерсен, с обкусанными ногтями, в черных джинсах и болотного цвета майке. Сначала поболтала о том, о сем — в зале слишком жарко, поездка оказалась ничего себе, погода шикарная, бассейн после обеда просто супер. Наконец заявила, что ей требуются дополнительные занятия по латыни. Не может ли Йон кого-нибудь ей порекомендовать? При этом она зажала пальцы между коленями и уставилась на свои расшнурованные кроссовки.

— У тебя ведь твердая тройка, — возразил Йон, мысленно посылая ее к черту. — Помощь тебе вовсе и не требуется. Просто ты сама должна больше заниматься. — Из зала послышались крики и визг. Десять часов. Слава Богу! Конец представления.

— Одной заниматься плохо, — возразила Янина. — Я подумала, что, может, вы смогли бы… — Она не договорила до конца и скрестила ноги. На внешних краях обеих кроссовок разошлись швы.

Не в первый раз школьницы подходили к Йону с таким вопросом. Он уже понял, что этим девочкам недостаточно напоминать ведомственные инструкции: «Учителя не имеют права оказывать дополнительную помощь собственным ученикам». Янине придется объяснить тут, на этом самом месте, что и в остальных отношениях на него тоже нельзя рассчитывать. Ни как на замену отца, ни как на доброго друга, ни как на объект потаенных эротических мечтаний.

Пока он подыскивал нужные слова, в вестибюль вышла Юлия. Взглянула на него. Его сердце учащенно забилось.

— Янина, ты поможешь нам убрать? — крикнула Юлия и прошла в кабинет хозяина турбазы.

Девочка неохотно встала.

— Я не могу этого делать, — сказал он, — не имею права. Но мы еще поговорим на эту тему. Скажем, завтра, по пути домой. Согласна? — Как только Янина уйдет, к нему подсядет Юлия.

Девочка кивнула. У нее красивые глаза. Верно ли то, на что намекал Шредер? Что она балуется наркотиками? Юлия как-то рассказывала ему, что в этом возрасте перепробовала все и считает это вполне нормальным. Тут все дело в откровенности, — сказала она тогда. Хотя он предпочел бы, чтоб в данном случае она обошлась без нее.

Она вышла из кабинета, не удостоив его даже мимолетным взглядом. Стала подниматься по лестнице. Красная юбка вилась вокруг ее ног.

Йон захлопнул книгу и прошел в зал. Навстречу выходили ребята. Он оставил без ответа их просьбы продлить танцы еще на полчаса. Вместо этого пожелал спокойной ночи.

Концельманн подметал раздавленные чипсы, Лука и Тимо все еще возились с музыкой. Шредер сунул им под нос часы.

— Давайте, друзья, закругляйтесь. — Он вручил Йону коробку с оставшимися кульками. — Это мы раздадим завтра в автобусе. Все пока что под контролем, слава Богу. Как ты? Прочел книжку?

— Почти. — На самом деле он не одолел и трех страниц. — Как ты считаешь, они скоро успокоятся?

Шредер лишь пожал плечами:

— Учащийся, как биологический вид и социальный тип, непредсказуем. Завтра я тебе все-таки расскажу, что они откололи в последнюю ночь в Праге, хочешь ты этого или нет. Между прочим, Юлия уже ушла к себе, если ты ее разыскиваешь. У нее заболела голова. Ты тоже выглядишь довольно говенно, позволь тебе заметить.

— Слишком мало спал, — ответил Йон. — Ты ведь в бассейне наверстал по меньшей мере два часа.

— Да уж, пока ты пялился на старорежимный купальник Юлии, — усмехнулся Шредер. — Меня-то он не интересовал. Впрочем, ты тоже придавил клопа, когда мы играли в волейбол. Мы ведь оба с тобой уже не мальчики. — Он пропустил Тимо и Луку в дверь, Тимо размахивал неоново-зеленым чемоданчиком, вероятно с его личными компакт-дисками и кассетами.

— Спокойной ночи, — сказал Шредер. — Музыка была классная, честное слово. Но теперь никаких глупостей, уясните это себе.

Тимо насмешливо скривил лицо.

— И вам того же.

— Мы не будем, — пообещал Лука.

Наконец Концельманн подмел все крошки и высыпал в мусорное ведро. Йон и Шредер ждали его у двери.

— Давайте еще минутку посидим перед домом? — предложил Шредер, когда они втроем шли через холл.

— У меня в комнате есть бутылка виски, — сообщил Концельманн.

Шредер присвистнул:

— И ты говоришь об этом только сейчас? «Скотч» или «Бурбон»?

— «Айриш Молт», — ответил Концельманн. — Жалко, что Юлия уже ушла спать.

Шредер на ходу толкнул плечом Йона:

— Верно мыслишь, Маркус! Без Юлии даже «Айриш Молт» покажется вдвое хуже.

— Не обижайтесь на меня, — сказал Йон, — но я лучше немного почитаю. И не забывайте: сегодня последняя ночь. Так что не набирайтесь.

— Слушай, Йон, приятель. — Шредер остановился перед их дверью. — Нельзя же так! Стаканчик. Ну хотя бы половинку.

— В другой раз выпью с удовольствием. — Он нажал локтем на дверную ручку, поставил коробку внутрь у косяка и закрыл дверь. Подождал немного, не войдет ли Шредер, чтобы продолжить свои уговоры, потом рухнул на постель.

Значит, у нее головная боль. Можно дать гарантию, что это только предлог. Вероятно, она мучается и переживает, как и он сам. После случая в «Мамма Леоне» ей понадобилось несколько часов, прежде чем она отошла и перестала злиться. Пожалуй, он ей позвонит. Предложит поговорить еще раз.

Его мобильный телефон торчал из кармана брюк, в которых он был нынешним вечером. Йон набрал номер Юлии и нажал на зеленую кнопку. Подождал. «Абонент временно недоступен».

Он швырнул трубку на стол. Мобильник заскользил по столешнице и упал на пол. Йон даже не захотел его поднять.

Он опять рухнул на постель и закрыл глаза.

40

Проснулся он от назойливого звона комара, включил светильник над кроватью и взглянул на часы: без пяти два. Шредер спал в своей постели, повернувшись к Йону расцарапанной голой спиной.

Йон снова выключил свет и некоторое время лежал неподвижно. Обе створки окна были широко распахнуты, но воздух не стал от этого прохладней. Пахло виски. Комар полетел к Шредеру. Вот и хорошо, на расцарапанной спине для него найдется достаточно места.

Нужно все-таки переодеться в пижаму. Но до этого, пожалуй, принять душ. Рубашка пропотела. Старик Пустовка как-то раз утверждал, что в тяжелые годы его волосы однажды утром примерзли к подушке. Так трудно жили — ни пожрать нечего, ни в печку бросить. Вероятно, тогда он и начал лысеть, старый кавалерист. Волосы он потерял все, зато бабки приобрел.

Удалось ли заснуть Юлии? И все ли спокойно у школьников? Надо, пожалуй, сделать еще один контрольный обход.

Он тихо встал, повесил на шею полотенце и взял гель для душа. Потом, повинуясь внезапному импульсу, отложил их в сторону, достал из шкафа кроссовки и, тихонько выйдя на цыпочках в коридор, натянул их там на ноги. Прошел в коридор девочек. Кто-то закашлялся, и снова все стихло. Он посмотрел на секундную стрелку, выждал ровно две минуты, затем направился в отсек, занимаемый мальчишками. Ему показалось, что в комнате, где разместились Маттиас Фрилингаус и его компания, шепчутся и хихикают. Он подошел вплотную к двери, прислушался, но ничего не услышал. Какое-то мгновение он взвешивал, не нужно ли открыть дверь и заглянуть внутрь. В итоге решил не усердствовать. Все-таки они не в армии.

Он спустился по лестнице в холл. Два настенных светильника бросали холодный свет на каменный пол. Входная дверь была закрыта. Он пересек столовую, прошел на кухне мимо огромной плиты и открыл окно. Зажигать свет не понадобилось. Луна была почти полная, небо очистилось от облаков.

Вниз, к Везеру, он побежал по траве, а не по жесткому гравию. Вчера, после дневного похода, он устроил себе неплохую разминку — по бульвару до большого моста, назад и еще на запад до очистных сооружений. Сейчас ему захотелось повторить свой маршрут, тем более что его первая часть была особенно приятна — совершенно ровный отрезок вдоль реки.

Вскоре глаза привыкли к темноте, и он увеличил темп. Льняные брюки, конечно, плохо приспособлены для бега, но плевать. Главное — движение. Следить за ступнями, контролировать дыхание, расслабить и согнуть в локтях руки. Не думать о Юлии. Завтра они помирятся.

На бегу он приложил ладони к лицу. Нет, не ошибся — правая щека прохладней левой. От реки тянуло свежестью. Его собственная тень росла и уменьшалась от фонаря к фонарю, которые стояли вдоль всего бульвара на равных расстояниях. Перед ним, где-то в тени большого моста, унизанного огнями, кто-то крикнул: «Buona notte, Eduardo, a domani».[39] Ответ прозвучал невнятно, будто каша из звуков. Чуть позже под фонарями возникла долговязая фигура. Мужчина замедлил шаг, повозился с ширинкой и пустил струю на фонарный столб. Она заблестела при падающем сверху свете.

Йон бежал ровно посредине бульвара, не видя необходимости сторониться этого скота. Места достаточно, тут разойдутся даже шесть-семь человек. Когда парень заметил, что навстречу кто-то бежит, он небрежно сунул свое орудие в штаны и зигзагом двинулся к Йону.

Йон насторожился и сбавил темп бега, чтобы нечаянно не столкнуться с неприятным типом. Но тактику он выбрал неправильную. Когда они поравнялись друг с другом под очередным фонарем, парень неожиданно повернулся, раскинул руки и с возгласом «Que bella notte, е?»[40] бросился на Йона; тот, чтобы не потерять равновесие, непроизвольно вцепился в него.

— Вы совсем пьяный, — сердито воскликнул Йон.

Тут в него вцепился и парень. Обеими руками он крепко ухватился за локоть Йона и заорал: «Scusi».[41]

Йон попытался стряхнуть его руки.

— Отпустите меня, черт побери! Убирайтесь! Ступайте домой.

Пьяный не унимался.

— Tourista, — пробубнил он, не выпуская руки Йона. — Турбаза. Красивый дом. Красивая ночь. — Тут он смачно рыгнул. Кислый дух ударил в нос Йона.

Йон изо всех сил рванул руку и одновременно узнал парня. Намазанные гелем волосы. Крест на толстой шее поблескивает при свете фонаря. Тот самый подонок из пиццерии в Старом городе. Который приставал к Юлии и обещал ей показать ночную жизнь Гамельна.

— Ах это ты, — сказал он. — Вошь паршивая!

Парень уставился на него, открыв рот. На его лице появилась хитроватая ухмылка.

— Я узнаю. Красивая телка. Большая бутылка воды. Вчера. Много волос. Вот такие сиськи. — Он поднес обе руки к грудной клетке, словно нес два футбольных мяча.

— Заткни свою грязную пасть! — гневно воскликнул Йон. — Ублюдок.

Может, повернуть назад и бежать к турбазе? Трудно оценить, как бегает этот мерзавец. Ведь он мускулистый. И молодой. Не исключено, что он захочет затеять с ним драку.

Йон размышлял на секунду дольше, чем следовало. Парень встал перед ним, расставив ноги, недвусмысленным жестом покопался в ширинке и объявил:

— Турбаза. Сзади там есть дверь, а? Я иду прямо к красивой бабе.

Йон прыгнул и вцепился ему в горло, одновременно двинул коленом в пах. Вцепился пальцами в глаза, вонзил зубы в плечо, ударил кулаком под-дых. Поволок его к фонарному столбу и изо всех сил ударил блестящую от геля башку о его металлическое основание. Три или четыре раза. Возможно, даже пять.

Парень ни секунды не защищался. Но Йон осознал это лишь тогда, когда подтащил его к реке и спихнул в воду. Тело было сразу подхвачено течением, завертелось, погрузилось в мощные струи и исчезло. При некотором везении его унесет в Северное море.

Йон не стал тратить время на то, чтобы перевести дух; он сразу побежал дальше. Слева клиника. В некоторых окнах горел свет. Вдруг кто-нибудь случайно выглянул в окно? Человек, страдающий бессонницей, возможно даже с биноклем? Старикам по ночам приходят самые безумные фантазии; старик Пустовка, к примеру, когда ему не спалось, сколачивал кормушки для птиц и скворечники. Потом продавал в своей лавке, по двадцать пять марок. Старый скряга ухитрялся зарабатывать даже на собственной бессоннице.

Кроссовки промокли, льняные брюки тоже, до колен; ткань липла к голеням, будто холодное обертывание. В сущности, даже приятно. Обувь хлюпала при каждом шаге. Хлюпанье прекратилось, когда он свернул перед мостом на маленькую площадь, а потом еще раз влево. Его обогнал велосипедист, посигналил и крикнул: «Так держать!» Йон помахал ему рукой. «Инвалиденштрассе», — прочел он на табличке. Слева снова клиника. Портал ярко освещен. Ни души. Мерзавца, вероятно, унесло уже миль на пять вниз по Везеру; течение мощное. Значит, через заднюю дверь? И как он говорил о Юлии, словно о потаскухе. От такого мерзкого типа жди чего угодно. Его и следовало убрать. Воздух чище станет. Ладно, беги. Следи за ступнями, держи под контролем дыхание… Сейчас поворот налево… Следи за дыханием…

Кухонное окно так никто и не запер. Йон тщательно прикрыл его, перед тем как бежать. Брюки почти просохли. Он принял душ, на цыпочках вернулся в комнату, тихонько надел в темноте пижаму и сунул сырые кроссовки в дорожную сумку. Шредер ровно дышал во сне.

Уже лежа в постели, Йон вдруг заметил, как дрожат его ноги. Где-то зашумела вода в унитазе, хлопнула дверь. В комнате все еще витал запах виски.

41

Дорожный будильник зазвонил ровно в семь, но Йон продолжал спать, пока через полчаса Шредер хорошенько не встряхнул его. От завтрака он отказался, еще раз постоял под душем и упаковал в сумку свои вещи. Сырые кроссовки завернул в полотенце.

На обратном пути Юлия села в автобусе рядом с Йоном, хотя Концельманн занял для нее место на переднем сиденье. Им никто не мешал, позади них никто не сидел. Они смогли подробно обсудить маленькую размолвку; попросили друг у друга прощения и дали слово впредь относиться друг к другу внимательней.

— Мне давно следовало отказаться от этой чепухи, — прошептала Юлия. — Я солгала Маркусу, думаю, в последний раз. Разумеется, мама еще жива.

— Я рад, — отозвался Йон. — Хотел бы с ней познакомиться. И с твоей сестрой.

— Разумеется.

— Нам нужно чаще видеться. — Как ему хотелось взять Юлию за руку, но как он это может сделать в присутствии пятидесяти одного школьника? — Просто мы еще недостаточно хорошо знаем друг друга.

— Такая ситуация изменится, поверь. — Она заглянула ему в глаза, и Йон понял, что она скучает без него так же, как и он. Что она его любит.

Когда автобус выехал на скоростную автомагистраль, почти все ребята заснули. Юлия перебралась на свободные кресла позади Йона, положила ноги на соседнее сиденье и закрыла глаза. Время от времени он оглядывался назад, словно она могла без его присмотра исчезнуть, раствориться в воздухе. Янине Петерсен, которая подошла к нему, чтобы еще раз поговорить о репетиторстве, он отказал ей кратко и сухо, не предложив сесть.

На развилке возле Вальсроде, где отходит дорога на Бремен, возникла пробка. Юлия проснулась и дотронулась до его плеча:

— Кстати, о Бремене. Там у меня живет подруга, у нее знакомый держит галерею. Пожалуй, я съезжу к ней на выходные. Может, она сообщит мне что-нибудь обнадеживающее.

— Но ведь будут праздники. Троица.

— Ну и что? Хочешь, поедем вместе?

К его собственному удивлению, ехать ему никуда не хотелось. Он устал, соскучился по тишине и порядку, мечтал отоспаться в своей квартире.

— Нет, не хочу. Разве что тебе понадобится моральная поддержка? — ответил он, пересаживаясь к ней.

— Впрочем, тебе там будет скучновато, — сказала она. — Раз уж я окажусь в Бремене, непременно воспользуюсь возможностью походить по галереям. Пожалуй, лучше всего я поеду прямо сегодня.

Он заметил маленькую складочку между ее бровей.

— Ты беспокоишься о своем будущем?

— Нужно что-то подыскивать, придумывать, — ответила она. — И я знаю наперед, что ты сейчас скажешь. Что можешь взять меня под свое крыло. Но я хочу сохранить независимость, Йон. Можешь это понять?

— Конечно. — Он крепко прижал ступню к ступне Юлии. — Вот одна из причин, почему я люблю тебя.

Она поставила свою ногу на его.

— Ну, так ты поедешь со мной?

— Пожалуй, нет. Да и тебе будет лучше, если не придется ни на кого оглядываться. Мы отдохнем от этой пытки и встретимся во вторник в «Буше». Впрочем, приготовься к тому, что Шредер позволит себе пару намеков в учительской. Не утерпит ведь.

— Мне безразлично, — отмахнулась она. — Разве только тебе это как-то помешает.

Ее улыбка была само очарование. Он еле удержался — так ему захотелось наклониться и поцеловать Юлию в губы. На глазах у Шредера и всех десятиклассников. И прежде всего на глазах у Концельманна.

Возле школы они попрощались, и Йон поехал прямо на Манштейнштрассе.

Распаковывать сумку не хотелось, он слишком устал. Вытащил лишь сырые кроссовки и набил газетной бумагой. Завтра он непременно пробежится. Потом побрел в спальню, рухнул на постель и взглянул на коллаж из петрушки. За последние дни маленький лес окрасился золотом. Это был уже осенний лес. Маленький кусочек стебля отломился и повис над кронами деревьев. Словно падающий золотой лист. Невесомый.

С короткими перерывами он проспал до полудня следующего дня, субботы. Когда он сидел возле тихо урчащей стиральной машины и составлял список необходимых покупок, позвонила Юлия. Она еще накануне вечером встретилась с галеристом, тот заинтересовался ее работами, и вообще, правильно, что она поехала в Бремен. Тут у нее появилась перспектива постоянной работы. После возвращения она подробно расскажет ему обо всем.

Йон почувствовал облегчение. От Бремена до Гамбурга час езды. Ей даже не придется переезжать, если она устроится там.

Он отправился на Эппендорфер-Вег за покупками, прежде всего овощами и фруктами. После кормежки на турбазе хотелось чего-нибудь свеженького. Перед цветочной лавкой в глаза ему, напомнив шелковую юбку Юлии, бросились темно-красные розы, стоявшие в кадушке. Он купил три букета.

С пакетами и цветами он двинулся домой, на Манштейнштрассе. С безоблачного неба светило солнце, легкий ветерок смягчал жару, возвращаться домой не хотелось. Йон сел за столик перед кафе и только-только успел заказать двойной эспрессо, как чьи-то ладони закрыли ему глаза.

— Ой, что за приятная встреча! Йон Эверманн!

Ну, этот голосок не спутаешь ни с каким другим! Верена Глиссман собственной персоной. В джинсах тигровой раскраски и розовой бархатной курточке. Йон непроизвольно сбросил ее руки со своего лица, он терпеть не мог такие сюрпризы. Если бы не только что сделанный заказ, он бы встал и ушел.

Разумеется, Верена даже не заметила, что он не предложил ей место рядом с собой. Просто шлепнулась возле него на стул и засыпала вопросами и сообщениями:

— Ты живешь тут неподалеку, верно? И как у тебя дела? Я ждала, что ты заглянешь к нам когда-нибудь, но, вероятно, ты еще не готов, воспоминания, да? Я тоже постоянно вспоминаю Шарлотту, как прекрасно было бы, если бы она жила и дальше среди нас. Эти Меринги в вашем доме уж точно не подарок, еле здороваются, представляешь? Все-таки могли бы держать себя повежливей с соседями, ведь нам жить рядом, никуда не денешься.

Официантка принесла Йону эспрессо, Верена заказала стаканчик мороженого и сообщила Йону, что она как минимум раз в неделю заходит на кладбище.

— И там всегда новые цветы. Вот это любовь! Я всегда говорю моей Лютте, вот бы тебе, такого мужа, тогда ты будешь счастлива. Пока кто-то о нас думает, мы не умираем до конца. Я всегда это повторяю. — Она бросила взгляд на красиво упакованный букет, лежащий рядом с Йоном на стуле. — Ты как раз туда собрался, да? Подвези меня! Можешь просто высадить меня на Ниндорфском рынке.

Йон пока еще не произнес ни единого слова. Сообщение Верены о свежих цветах на могиле Шарлотты смутило его на секунду. Роберт, подумал он, словно тот еще был жив. Но тут же сказал себе, что это, вероятно, Кён украшает могилу цветами их фирмы. Может, позвонить ему еще раз? Но, собственно говоря, зачем? Продажа «Пустовки» — и так вопрос решенный.

Он допил чашку и лишь после этого ответил:

— К сожалению, мне сейчас нужно зайти в другое место. Причем срочно. — Он вытащил из кармана портмоне и стал в нем шарить.

— Жалко, — отозвалась Верена, — мы могли бы поболтать по дороге, мне так приятно с тобой беседовать. Знаешь что? — Она выпрямилась и закинула свою тигровую ногу на ногу. — Между прочим, ты прекрасно выглядишь. Загорел. Ездил куда-нибудь?

— Да, с десятыми классами. Вчера вернулся.

— Куда?

— На берега Везера. — Название «Гамельн» произносить не хотелось, как и вообще вспоминать последнюю неделю. — Мне пора, — объявил он.

— Постой, еще один вопрос. Твой друг, этот Бон. Ведь он налоговый консультант. Он еще берет себе клиентов? Манни срочно требуется такой консультант, причем хороший, который соображает что к чему, иначе скоро мой муж вылетит в трубу. — Она понизила голос и вонзила ложку в мороженое. — Честно признаться, мы уже не можем оплачивать уроки верховой езды для дочери. Полнейшая катастрофа, между нами девочками.

Йон помедлил. Стоит ли сообщать ей, что Роберт пропал и что он беспокоится за него? Что уже заявил о нем в полицию? Он сказал бы об этом любому, кто спросил бы про Роберта. Но теперь не тот случай, и он решил умолчать, слишком хорошо зная ненасытное любопытство Верены. Ведь она не уймется и замучает вопросами. Об этой истории узнает весь Ниндорф, поползут самые зловещие слухи, она будет преподносить новость всем знакомым и в других частях города: «Представь себе, сначала его пьяная жена падает с лестницы и умирает, прямо на глазах у него, а тут пропадает и лучший друг».

— Роберт уже много лет назад отошел от практики, — ответил Йон. — Так что Манни не стоит рассчитывать на него.

Он встал, схватил свои пакеты, растянул губы, изображая улыбку, и зашагал прочь.

— Цветы забыл, Йон!

Скрипнув зубами, он вернулся к столику. Верена протянула ему цветы.

— Конечно, меня это не касается, но моя сестра рассказывала, что видела тебя с какой-то женщиной, на Эльбе, — сообщила она. — Что вы, мол, шли, держась за руки. Это правда? Ты уже можешь об этом думать? Я имею в виду из-за Шарлотты? Нет, я тебя не осуждаю. — Она кокетливо поиграла своими кукольными глазками.

Йон готов был плюнуть ей в лицо.

— Привет Манни, — сухо буркнул он. — Пока.

На долю секунды в его мозгу возникла картина: Манни вскакивает с софы и закатывает Верене оплеуху, на фоне «Беззвучных убийц».

Он торопливо зашагал назад, по Хоэлюфтшоссе. Лучше уж сделать большой крюк, чем рисковать. Верена способна на что угодно. Она бросит свое мороженое, станет шпионить за ним и выведает его новый адрес. Так что он выбрал сложный путь через Эймсбюттель и все время оглядывался назад, не крадется ли она следом. Нет, он не позволит этой дуре отравить эти прекрасные дни на Троицу.

42

Во вторник Йон задержался после уроков в гимназии — они с коллегами устроили нечто вроде предварительного обсуждения, чтобы избежать долгих дискуссий на семестровом совещании. К четырем он должен был снова вернуться в гимназию. Сейчас он собирался перекусить где-нибудь на Ниндорфском рынке и, самое главное, выпить чашку приличного кофе.

На лестнице цокольного этажа ему встретился фон Зелль.

— Господин Эверманн! — Наморщенный лоб разгладился будто по мановению волшебной палочки. — Все трудитесь?

Йон кротко улыбнулся:

— А вы сами?

— Господи, и не спрашивайте! — Уголки директорского рта печально поползли вниз. — Мой письменный стол завален. Одних лишь инструкций из управления целая гора. По поводу структурирования рабочего времени. Да еще экзамены на носу. Но я не жалуюсь, нет… Что вы скажете насчет того, что к нам возвращается коллега Ковальски?

Йон с трудом подавил смешок.

— Вот уж точно неожиданность! — дипломатично заметил он. Ковальски попался ему во время первой большой перемены, он держал путь в секретариат. Похудевший, в новом сиреневом пиджаке. «Что? Не ожидал меня увидеть?» — спросил он. Оказывается, он все-таки передумал и после летних каникул снова вернется в гимназию. До этого поедет на лечение в Люнебургер-Хайде, вместе с Хайке, а о детях позаботятся соседи. Йон искренне пожалел учащихся. До пенсии Оральскому еще долго, почти двадцать лет.

— Как я слышал, поездка десятых классов прошла успешно? — Улыбка у Хорька-альбиноса была чуточку шире обычного. Значит, новость успела долететь и до него.

Когда Йон появился утром в учительской, его встретили лукавые усмешки. Шредер уже информировал всех присутствующих коллег, что между Йоном и Юлией кое-что завязывается. Мейер-биолог заговорщицки ткнул его кулаком в плечо, Гешонек взглянула поверх очков и мягко улыбнулась, а Шмидт-Вейденфельд пробормотала, что она и раньше догадывалась.

— Мы провели вполне приятную неделю, — сказал он фон Зеллю. — Но при такой редкостной погоде тут нечего удивляться.

— Великолепно. Никаких неприятных происшествий?

На долю секунды перед глазами Йона замаячило смуглое лицо итальянца, лоснящиеся гелем волосы, жирная шея, золотой крест.

— Абсолютно никаких.

— Приятно слышать. Редко такое бывает. Приятно. Так, ладно. Увидимся в четыре. — Хорек-альбинос поставил крошечные ножки на следующую ступеньку, но задержался еще.

— Ах, между прочим. Примите сердечные поздравления.

— В связи с чем? — Если сейчас зайдет речь о Юлии, надо подчеркнуть, что их отношения еще в зародыше. Ведь Хорек-альбинос всегда по-особенному относился к Шарлотте.

— С успехами ваших учеников на письменных экзаменах, — сказал фон Зелль. — Весьма приятно, господин Эверманн. Я восхищен. Хотя я, разумеется, ничего другого не ожидал. Что бы мы без вас делали!

— Да, я столп, — отшутился Йон, — знаю. — Ему тут же припомнилась сценка в день его рождения, когда Юлия стояла перед ним в первый раз и повторила слова директора: значит, вы столп, то есть колонна. Он невольно улыбнулся. Столп, колонна — несущие элементы любой постройки, то, на что можно опереться. Или то, что можно обнять.

— Я так говорил? — Хорек-альбинос наклонил голову набок и показал новые зубы. — Значит, так и есть. — И он торопливо двинулся дальше.

В вестибюле стояли две уборщицы с ведрами в руках и обсуждали рецепты блюд из спаржи. Да, нужно непременно купить что-нибудь из еды на вечер, к приходу Юлии. Может, клубнику? Он намекнет ей, что она именно так выглядит в красной юбке с белой блузой.

В воскресенье она снова звонила из Бремена, поздравляя с Троицей, а в понедельник прислала SMS, сообщая, что вернется поздно вечером, скучает по нему, радуется предстоящей встрече.

В ответ он тоже отправил SMS, но звонить не стал. Пускай чувствует себя свободной, нельзя на нее давить, это вызовет лишь агрессию. К тому же он наслаждался длинными выходными, проведенными в одиночестве, спал каждый день до полудня и подолгу сидел на террасе, завтракая. Прочел наконец-то «Людское клеймо» и взялся за биографию Янсена, подарок Юлии. Два раза бегал вдоль канала Изебек, и оба раза уже после первых шагов ухитрялся прогонять от себя мысли о ночном Везере. Лучшим средством от неприятных воспоминаний был образ Юлии.

На учительской парковке, кроме его «ауди», стояли еще «мерседес» фон Зелля и, как всегда свежевымытый, «опель» школьного коменданта. В тени большого каштана сидел Тимо Фосс в голубых солнечных очках от солнца, положив вытянутые руки на спинку скамьи. Возле него стоял шикарный серебристый «алюрад» с пружинной вилкой и красным рулем, совсем новенький. Йон уже где-то видел однажды такой.

Йон открыл дверцу с помощью дистанционного пульта.

— Ты меня ждешь?

Тимо сдвинул очки на лоб.

— Угу.

Йон открыл заднюю дверцу и швырнул портфель на сиденье.

— Что такое?

Тимо снял руки со спинки и чуточку подвинулся в ту сторону, где стоял велосипед.

— Разговор на несколько минут. Может, присядете?

— В данный момент я тороплюсь. Может, поговорим завтра, на большой перемене? — предложил Йон и захлопнул дверцу.

— Я подумал, что вам будет лучше, если мы поговорим не в школе, — сказал Тимо. — Так сказать, в частном порядке.

Как всегда при разговоре с Тимо, в душе Йона нарастало раздражение.

— В частном? Я не вижу темы, на которую мы можем с тобой говорить.

— А я вижу.

Йон открыл дверцу водителя.

— Ты можешь перейти к сути?

— Идет, — ответил Тимо и скрестил руки на груди. — Гамельн. Пиццерия. Официант.

Йон пропустил три этих слова через свое сознание. Гамельн и все, что там произошло, уже отодвинулись так далеко, что он сразу и не понял, о чем речь.

— Какой еще официант?

— Ладно, — неторопливо произнес Тимо. — Тогда бульвар вдоль Везера. Ночь на пятницу. Двадцать минут третьего. Буль-буль — и готово.

Голос Тимо доносился до него словно из далекого, гулкого зала. Последняя фраза вызвала в голове эхо, оно повторялось и повторялось, не оставляя надежд на тишину.

Глаза Тимо превратились в темные щелки.

— Я вас видел. Случайно оказался поблизости. Здорово вы приложили его к столбу. А потом у вас были мокрые кроссовки. И вы пробежали позади клиники. Да, и влезли в кухонное окно.

Йон прислонился спиной к машине. Солнце нагрело металл, тепло проникало сквозь рубашку. Эхо в черепе умолкло. Голова стала ясной, как никогда.

— Значит, ты шастал там среди ночи, — сказал он. — Ну? Алкоголь? Наркотики? После этого что угодно померещится.

Тимо облизал нижнюю губу:

— Я готов поспорить, что на столбе сохранились следы крови.

— Значит, ты всерьез готов утверждать, что я кого-то замочил? По-моему, у тебя крыша поехала.

— Я был в двадцати метрах от вас, — заявил Тимо. — Там рядом густые кусты.

— Что же ты там делал? Курил всякую дрянь?

— Зачем? Мне и так было интересно за вами наблюдать. — Тимо вытащил из джинсов расплющенную пачку сигарет. — Знаете, иногда я вспоминаю вашу жену. Как она лежала возле лестницы. Поза у нее была довольно смешная.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего. А что? — Тимо лизнул кончик сигареты. Помолчал. Потом добавил: — Вот только мысли всякие появляются. Ваша жена внезапно падает с лестницы и тут же умирает. — Сигарета выглядела самокруткой. Он не пытался ее зажечь, лишь вертел в длинных пальцах. — Я только рассуждаю вслух. Вы ведь всегда требуете от нас на уроке, чтобы мы логично мыслили.

Шарлотта. Ее пьянство, крики, банальные обвинения, ее идиотское, абсолютно ненужное падение. А он-то считал эту главу своей жизни закрытой. Сейчас его единственный шанс — отмести обвинения Тимо, как бредовые фантазии.

— Я уезжаю, — заявил он. — И постараюсь забыть этот разговор как можно скорей. Ради тебя.

Он сел за руль и сунул ключ в гнездо зажигания. Если Тимо пойдет в полицию и сообщит о той истории на Везере, начнут заново копать не только смерть Шарлотты. Всплывет и его заявление о пропаже Роберта, начнется расследование с применением всех возможных методов. В конце концов Роберта разыщут… Йон вытащил ключ зажигания и вылез из машины.

— Что ты хочешь от меня?

Тим снова не торопился с ответом. Достал зажигалку и закурил сигарету.

— Пятьсот тысяч. — Он задумчиво поглядел на пламя, задул его и закрыл зажигалку. — Наличными. — Выпустил струю дыма в сторону Йона. Уверенно, словно играл в вестерне.

— Ты что, шутишь? — Ему придется обналичить ценные бумаги Шарлотты, снять со сберкнижки все накопления, заложить один из домов. Деньги за фирму он еще не получил от Кёна: договор о продаже пока не был заверен у нотариуса.

— Можете мне также поставить хорошую оценку по латыни, — добавил Тимо. — Она будет неплохо смотреться в моем свидетельстве. А что? Классная идея, как это я сразу не подумал. — Он запрокинул голову и захохотал.

Йон впился глазами в горло мальчишки, в то место, куда можно положить пальцы и сильно сдавить, чтобы смех замолк.

— Ладно. Когда?

— Допустим, завтра. Вам ведь это не составит труда, или как? Бабки у вас водятся, говорят, в большом количестве. То же время, то же место.

Йон взглянул на часы. Пять минут четвертого. Меньше чем через час начнется совещание.

— Где у меня гарантии, что через три дня ты не потребуешь от меня столько же?

Тимо поднял три пальца; между средним и указательным была зажата сигарета.

— Я сматываюсь в Берлин, — сообщил он. — Это будет начальным капиталом. В принципе, я согласен, это отстой — то, что я сейчас устроил. Но раз капуста сама плывет нам в руки, почему бы и нет? — Его лицо просветлело.

Снова Йон обратил внимание, как красив мальчишка.

— Нам? — переспросил он. Если заодно с Тимо еще и Лука делла Мура, тогда это не выход.

Тимо стряхнул с белой майки табачные крошки.

— Я что, сказал «нам»? Как там это называется? Pluralis majestatis,[42] верно? Хотите верьте, хотите нет, но иногда я слушал ваши объяснения.

— Весьма польщен и счастлив, — фыркнул Йон. За его ребрами что-то дрожало.

— Не-е, я серьезно, — заявил Тимо. — Вы можете точно на меня положиться. Я не проболтаюсь, потому что… — Он замолчал и закашлялся. — Я никогда не мог вас терпеть, — добавил он после этого. — Да вы сами догадывались. Но вы чертовски умный. Точно.

Йон молча проглотил неуместный комплимент.

— Прикидываетесь таким приятным и безобидным. На самом деле вы по-настоящему крутой. Знаете, на кого вы похожи? Такой был чувак когда-то в Венеции или типа того, политик, вроде, он еще придумал теорию о власти. Как там его звали?

— Макиавелли, — подсказал Йон и открыл дверцу машины.

— Во-во, точно, — подтвердил Тимо и щелчком послал окурок за скамейку. — Я всегда представлял его похожим на вас.

— Он жил во Флоренции, не в Венеции, — уточнил Йон.

Отъезжая от парковки, он бросил взгляд в зеркало заднего вида. Тимо по-прежнему сидел на скамье, далеко вытянув перед собой длинные ноги и обратив лицо к небу, словно принимал солнечную ванну.

43

Завтра к трем. Времени в обрез. Это была его единственная мысль. Несмотря на яркое солнце, ему казалось, будто он ведет машину сквозь бесконечную пелену тумана. Когда ехавший следом водитель напомнил ему отчаянными сигналами, что он проехал на красный свет, Йон направил свой «ауди» на парковочную площадку сбоку от шоссе, опустил стекло и заглушил мотор. Ладони стали влажными, и он вытер их о брюки.

В висках нарастала колющая боль. Йон приложил руки ко лбу; теперь пальцы стали ледяными и ничего не чувствовали. Он закрыл глаза. Открыв, снова увидел его в зеркале заднего вида.

Он ехал неторопливо, держал руль одной рукой, а другой прижимал к уху мобильный телефон. Разговаривал, смеялся, глядел по сторонам. Вот его перегнал серебристый «БМВ». Солнечные очки сидели, подобно короне, на светлых волосах, поблескивали голубоватые стекла. Он проехал мимо Йона, не заметив его.

Куда он направился? Не домой, это точно, ведь роскошная вилла Фоссов далеко отсюда, в противоположной стороне, на другом краю Ниндорфского парка. А кому он звонил? Приятелю, второй половине «нас»? Сообщал о своем триумфе? Мол, представь себе, Эверманн заглотил наживку. Завтра у нас будут бабки.

Йон включил мотор.

Тимо убрал мобильник и нажал на педали. У него явно была цель, до которой он хотел добраться поскорей. Не доезжая до Ниндорфской рыночной площади, он свернул направо, в парк, едва не задев на повороте Йона.

Йон включил сигнал правого поворота и дождался, когда Тимо скроется за единственным изгибом, который делает дорога, поворачивая на Бонденвальд. Заканчивается она тупиком, в дальнем конце которого находятся бывшее лесничество и сады Шребер. Пропустив полдюжины машин, Йон поехал за ними на второй скорости. Высматривая белую майку.

В апреле он тут бегал в последний раз, в одно из воскресений. Во второй половине дня они гуляли по берегу Эльбы. Вечером пошли в «Мамма Леоне». После ссоры Юлия ушла в кино. Тогда им обоим было очень трудно забыть обиду. Постепенно они научатся прощать, тут нет сомнений. Но перед этим ему нужно покончить с этим делом. Ради тебя, Юлия.

Подъехав к перекрестку, он увидел белую майку слева, на гудронированной дороге, метрах в пятидесяти. Ах вот оно что, игровая площадка «Веселые приключения», подумал он. Домики, излюбленное место свиданий подростков. На велосипеде туда можно добраться без проблем, а для автомобилей оно недоступно. Значит, надо торопиться.

Он резко крутанул руль и до отказа вдавил ногой педаль газа. Автомобиль рванулся вперед, словно в прыжке. Йон не обращал внимания на шум в замученном моторе и старался не глядеть на спидометр. Сейчас для него важна была лишь белая майка.

Он настиг ее примерно в двухстах метрах от въезда на парковку, перед бывшим лесничеством. Удар оказался сильней, чем он ожидал. Еще хуже был шум. Слишком громкий. Такой, какого он еще никогда не слышал: тупой и одновременно резкий треск и скрежет. По-видимому, треснула облицовка радиатора, белая, словно с распростертыми крыльями; валяется где-нибудь поблизости.

Он остановил автомобиль в метре от ограды садов Шребер. Криво. Его занесло. Дал задний ход. На парковке он развернется и уедет, пока его никто не видел.

Кто-то пронзительно закричал. Какая-то женщина. Только не обращать внимания. Скорее уехать отсюда. Женщины не запоминают номера машин, он сразу заменит его, он…

Он хотел лишь мельком взглянуть на женщину и повернул голову в ее сторону. Женщина выскочила с парковочной площадки, что-то крича. Он видел ее лишь со спины. Она бежала по дороге. С развевающимися локонами. По ногам хлестала юбка. Красная юбка.

Он хотел повернуть голову вперед и не смог. Хотел закрыть глаза. Тоже не получилось. Он должен был увидеть, как она опустилась на колени, наклонилась, прижала лицо к чему-то белому. А может быть, также красному, — цвета изменились. Она не переставала кричать.

Ему захотелось ничего не слышать, не видеть, ничего не знать…

Потом она кричать перестала. Лишь всхлипывала. Не поднимаясь с коленей, достала из кармана юбки мобильный телефон, набрала номер.

Йон бесконечно долго вылезал из машины. Ноги, руки, голова, тело — все утратило чувствительность. Шаг за шагом он приближался к ней. Целую вечность.

На дороге валялся мобильник. Очки с голубыми стеклами. Искореженная металлическая рама велосипеда. Руль, обвитый красной лентой, отлетел в сторону и лежал, до абсурда похожий на рога. Теперь Йон вспомнил, где он уже видел однажды этот велосипед. Тимо лежал на животе. Подогнув под неестественным углом одну ногу; из колена через разорванную ткань ручьем хлестала кровь. Красные пятна расползались и на плече и спине. Красные, как майка из Прованса с надписью «toujours». Ее руки гладили его лицо, тоже окровавленное, его закрытые глаза. Белая майка задралась до лопаток. Под левой лопаткой виднелась красно-черная татуировка. Китайский иероглиф «Тоска». А не долгая и счастливая жизнь.

Йон не чувствовал ударов, когда женщина била кулаками по его ногам. Не понимал, что она кричала ему. Не понимал и того, что говорили другие, появившиеся невесть откуда люди. Кто-то пошел к его машине и выключил мотор, вернулся, швырнул ключ ему под ноги. Кольцо ключа было такое же серебристое, как браслет, подаренный Юлии в Авиньоне вместо обручального кольца. Браслет, который она потеряла на следующий же день. Тяжелый и гладкий браслет, предназначенный для мужчины. Или для мальчишки. Для ди-джея по кличке Фикс.

Он поднял взгляд от асфальта и посмотрел на деревья. Такие зеленые, сочные и мощные. Вот оторвался листок и летит вниз. Где-то вдалеке завыли полицейские сирены. Она обманывала, использовала меня, с удивлением думал он, я был для нее орудием… Восхитительное чувство возникло в его груди, он не знал его до появления Юлии. Светлое, теплое, оно растекалось по его телу с головы до пят, до самых кончиков пальцев. Он смотрел и смотрел, как падает листок.

Она все это время обманывала меня. А я ее защищал.

До времени увядший листок мягко кружился в теплом воздухе, парил, танцевал и падал к земле, словно золотая крошка. Хотя было лишь начало июня.

Примечания

1

По-немецки Юлия (Julie) и июль (Juli) произносятся одинаково

(обратно)

2

Не извольте беспокоиться; досл. «благодарим тебя» (лат.).

(обратно)

3

Последний по очереди, но не по значению (англ.).

(обратно)

4

Пришел, увидел, победил (лат.).

(обратно)

5

О первом преслушанье, о плоде Запретном, пагубном, что смерть принес И все невзгоды наши в этот мир, Людей лишил Эдема, до поры…

(Перевод с английского Арк. Штейнберга.)

(обратно)

6

Милая Франция (фр.).

(обратно)

7

Дай же тысячу сто мне поцелуев, Снова тысячу дай и снова сотню, И до тысячи вновь и снова до ста…

(Перевод с латыни С. Шервинского.)

(обратно)

8

Времена меняются (лат.).

(обратно)

9

«О краткосрочности жизни» (лат.).

(обратно)

10

Свой срок установлен для каждого (лат.).

(обратно)

11

Городу (т. е. Риму) и миру (лат.). Традиционное обращение папы римского к верующим во время главных католических праздников.

(обратно)

12

Что бы ты ни делал, делай разумно и видя цель (лат.).

(обратно)

13

Всегда что-то прилипает (лат.)

(обратно)

14

Трупное окоченение (лат.).

(обратно)

15

Нет любви сильней моей (англ.).

(обратно)

16

Даю, чтобы ты дал (лат.). Принцип взаимной выгоды.

(обратно)

17

Пространно (лат.).

(обратно)

18

Бездна взывает к бездне (лат.).

(обратно)

19

Для вида (лат.).

(обратно)

20

Подобный радуется подобному (лат.).

(обратно)

21

Извините меня (фр.).

(обратно)

22

Всегда (фр.).

(обратно)

23

Полиция (жарг. нем.).

(обратно)

24

И так далее, и так далее (лат.)

(обратно)

25

Брехт Б. Правдивая история о Крысолове из Гамельна. (Перевод Ю. Левитанского.)

(обратно)

26

Волшебник-флейтист (ит.).

(обратно)

27

Название грамматической конструкции (независимый причастный оборот).

(обратно)

28

Спокойной ночи (лат.).

(обратно)

29

Технический термин (лат.), здесь: руководство к действию

(обратно)

30

Публично (лат.).

(обратно)

31

Имеющий деньги пусть безопасно плывет по волнам (лат.).

(обратно)

32

Добрый вечер (ит.).

(обратно)

33

Минуту (ит.).

(обратно)

34

Извиняюсь (ит.).

(обратно)

35

Ниже всякой нормы (лат.).

(обратно)

36

Когда двое делают одно и то же, получается по-разному (лат.).

(обратно)

37

Уже бары закрыты, цирк еще не открыт, Спят в городке лишь продавцы газет, Но ни шума, ни криков на улице нет, Неймется только псам, молочнику и мне (англ.). (обратно)

38

«Сберегу для тебя всю мою любовь» (англ.).

(обратно)

39

Спокойной ночи, Эдуардо, до завтра (ит.).

(обратно)

40

Какая прекрасная ночь, а? (ит.).

(обратно)

41

Извини (ит.).

(обратно)

42

Букв.: «множественное величества» (лат.), т. е. множественное число в оборотах типа «Мы, император…»

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg