«Мимикрия жизни»

Мимикрия жизни (fb2) - Мимикрия жизни 1464K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Наталья Карабаджак

Карабаджак Наталья Мимикрия жизни

1

Звонок среди ночи. Это было классическое убийство, а я – классический следователь. За свою, без малого, пятилетнюю следственную практику я почти привыкла к ночным бдениям, но, по-честному, не любила их: будучи «совой», ложилась поздно и внезапный «подъем» для моей сонной души – суровое наказание. Благо, родная милиция машину прислала, и не пришлось топать пешком к месту преступления. Хоть городок у нас и небольшой, и расстояния преодолеваются быстро, но машина – это услуга, это приятно. Я догадывалась, чьими стараниями она оказалась во дворе моего дома («замнач» по розыску питал ко мне нежные чувства, даже не надеясь на взаимность, и я, кокетничая, изредка использовала эту благосклонность себе на корысть. Мелькнула мысль: «Не забыть поблагодарить его»).

Ночь была тихой, погода безветренной, а небо усеяно звездами так бесконечно, что ощущаешь себя частью Вселенной. Такой космополитизм становился все более популярным, и он объясним на фоне центробежного распада страны, которую когда-то мы называли Родиной, и появления новых государств, одно из которых надо было называть Родиной. Древние римляне говорили: «Ubi bene, ibi patria»[1]. Наверное, правильно будет согласиться с древними, хотя от их постулата и веет конформизмом, а еще больше – мещанской утилитарностью. Ну, да в сторону политику и философию.

На месте все ждали только меня. Нервно курил замнач, только кивнув мне без своей обычной – почти голливудской – улыбки. Ваня-Витя (дежурные оперативники, всегда работавшие в паре) взялись, воистину оперативно, объяснять происходящее, но, увидев мои изумленно округлившиеся глаза при взгляде на их бронежилеты, как по приказу – мгновенно – примолкли.

– С каких это пор розыск выезжает на место преступления как спецназ? Или у нас не бытовуха? Террористы проявили к нам интерес? – пыталась я иронией прикрыть дрожь набежавшего страха.

– Вы зря веселитесь, – пессимистично заметил Ваня Бойко.

– Да-да-да… – поддакнул Витя Старыш тоже без оптимизма.

Я решила оставить свой наигранный тон, хотя он всегда помогал мне в первые минуты выезда сосредоточиться на главном. Но, видимо, сегодня ситуация у нас была, хоть и не «аль-кайдовская» (к счастью), но все-таки из ряда вон выходящая.

– Итак… – начала я.

– Итак, – повторил Витя.

Его привычка начинать разговор словами других никогда меня не трогала, а вот Ваню злила всегда. И посему мне была непонятна не только их профессиональная связка, но и личная дружба. Хотя, если покопаться, то, конечно, объяснение можно найти, однако сейчас у меня на это нет времени.

Продолжил Ваня:

– Звонок поступил в 2:20. Звонил сосед. Некто Ковалев Игорь Петрович. Сообщил, что слышал выстрелы, а потом к нему с малым ребенком на руках, в крови, то бишь раненая, постучалась соседка и умоляла спрятать, со слезами просила спасти от мужа, который в пьяном угаре уже застрелил ее отца и мать. Когда мы прибыли, во дворе действительно оказались два трупа – Иванова Ольга Павловна и Иванов Сергей Петрович, муж и жена. Огнестрельные ранения. Их дочь – Вальеву Екатерину Сергеевну – увезла «скорая» с огнестрельным ранением бедра. «Скорую» также вызвал сосед. До того, как Вальеву увезла «неотложка», она успела нам рассказать, что около двух часов ночи в дом ворвался ее пьяный муж – Вальев Валерий Иванович – и, угрожая ружьем, потребовал, чтобы она, Вальева, вернулась к нему, в его дом, т. к. он любит ее и не может жить без нее.

– Они разведены? – уточнила я.

– Официально – нет, но разбежались, чтобы, якобы, отдохнуть друг от друга.

– Да уж, теперь у них точно есть шанс отдохнуть… от совместной жизни…

– Вы дальше слушайте, – прервал мои рассуждения Ваня. – От шума проснулись родители Вальевой и стали на защиту дочери. Мол, никуда она с маленьким ребенком, на ночь глядя, не пойдет и, вообще, муж-пьяница ей не нужен, а потому шел бы он сам отсюда. И стали его выталкивать из дома во двор.

– И ружья не испугались? – удивилась я.

– Черт их знает. Вальева сказала, что он часто такие концерты устраивал, только без оружия, конечно. Видимо, уже привыкли. Но на этот раз что-то замкнуло у парня, во дворе стрелять начал, и тещу и тестя – наповал. Вальева, увидев, что творит муж, испугалась, побежала в дом, ребенка схватила и – в окно, а он в это время тоже в комнату вбежал и успел в нее выстрелить, но, слава Богу, только ранил. В погоню не помчался, а засел в доме.

– Хотя, – начал Витя, – возможно, там еще и самоубийство. Во всяком случае, на наши слова из дома никто не отвечает.

– Что же делаем? – спросила я.

– Виталий вызвал спецов, – Ваня кивнул в сторону замнача, который продолжал курить и раздавать указания окружающим. – Не хочет рисковать нашими жизнями, – добавил он. Странно, но пафосные слова в устах Вани всегда звучат по обывательски просто.

– Не хочет, – повторил Витя как эхо, подтверждая свой устоявшийся образ.

– Ладно, я пока трупы осмотрю, а вы ждите. Кстати, кто с соседом работает? – уточнила я.

– Пионер, – было мне ответом.

Пионер – это стажер Игорь Якименко, который уже месяц проходил у оперативников в отделе свою преддипломную практику. Юный, вежливый и воспитанный мальчик, который совсем не смотрелся в угро, где все поголовно циники, ругаются матом и пьют водку. Игорь был как будто из другого мира. Знал волшебные слова. Вставал, когда в кабинет входили женщины. Правда, выглядело это несколько комично. Все-таки в милиции сейчас работает немало дам, и они частые гости в уголовном розыске, как по делу, так и без оного, ведь там отбывает свои будни милицейский красавец и сердцеед – Ваня Бойко. К нему по поводу и без повода заходили и заходят все девушки райотдела только, чтобы «veni, vidi, vici»[2], однако пока это не удалось ни одной красавице. При этом меня всегда веселила картина: Игорь вскакивает со своего места чуть ли ни ежеминутно, а увальни-розыскники недоумевающе на него взирают при каждом таком пассаже.

Вспоминаю, как, по пролетарски прямолинейный в вопросах этики, но бесценный в оперативной работе, Эдик Горенко сетовал по поводу поведения Игоря, оговариваясь, что «парень дурью мается».

Я осматривала двор и трупы, что при плохом освещении было довольно не просто сделать, когда из дома раздался шум: топот, какой-то грохот. Я настороженно вслушивалась, боясь самого страшного, но, слава Богу, выстрелов не было.

Вскоре из дома вышел замнач, почему-то в бронежилете – неужели со спецами дом штурмовал? Хотя, по большому счету, штурмом этот гром трудно назвать, но, кто знает, чем все могло завершиться. Такого мальчишества я от него, конечно, не ожидала, ведь производит впечатление взрослого и разумного.

Виталий спустился по ступенькам дома, в правой руке как-то небрежно неся автомат, и спокойной походкой шел ко мне. Лицо непроницаемое и слова отрывистые:

– Оставь двор. Я сейчас организую своих ребят, они и его, и трупы осмотрят. К тому же вряд ли здесь во дворе есть что-то интересное. А тебя в доме работа ждет о-го-го какая!..

Это его последнее «о-го-го!» объяснило мне, как тяжело дались ему наши чрезвычайные обстоятельства. Но, даже понимая психологическое состояние замнача, я не могла удержаться от колкости:

– Что детство вспомнил? Давно в войнушку не играл? Чего тебя в этот дом понесло? Вон, сколько спецов вокруг. Как-нибудь без тебя бы справились, – иногда я позволяла себе панибратство с Виталием и он никогда не возражал.

– А ты переживала за меня? – с лукавой улыбкой ответил вопросом Виталий.

– Не за тебя, – решила я не кокетничать, – а за розыск, у которого был шанс остаться без толкового начальника. Ладно, хватит игр. Тем более что на тебе, все равно, лица нет, даже при том, что ты очень стараешься его сохранить.

– Что заметно? – спохватился Виталий и стал оглядываться вокруг, устанавливая, какое количество подчиненных могли заметить его растерянность.

– Скинь с себя эту броню, отдай ружьишко и закури спокойно сигарету, тогда твои подчиненные увидят своего прежнего начальника.

– Да, Анюта, – он тоже иногда позволял себе панибратство со мной, но я это не поощряла никогда, поэтому сразу же перебила:

– Анна Павловна, в крайнем случае – Анна.

– Да, Анна, – повторил, исправившись, Виталий, – не умеете Вы поддержать боевой дух милицейского начальника.

– А милицейскому начальнику не боевой дух нужен, а кое-что другое.

– Что же? – шепотом, склонившись к моему уху, уточнил Виталий.

– «Холодная голова, чистые руки и горячее сердце», – бесстрастно процитировала я и добавила поясняюще – это, кстати, слова вашего классика и, по-моему, в них есть резон, особенно относительно головы.

– А мне как-то больше нравиться относительно сердца, – и мой визави приложил руку к сердцу – получилось картинно.

– Не опошляй классика! «Железный Феликс» имел в виду совсем другое. И вообще переключаемся на дело. Что там? – спросила я хоть и запоздало, но серьезно.

Виталий в момент преобразился и стал прежним замначем – строгий спокойный взгляд и четкая речь:

– На первый взгляд – самострел, но последнее слово все-таки за Першиным.

Першин – это судебно-медицинский эксперт, гений судебной медицины нашего провинциального масштаба, но я так подозреваю, что и в столичных высях он был бы не последним специалистом. Перед ним заискивающе «ползают на коленях», умоляя в кратчайшие (!) сроки представить заключение, не только милицейские следователи, но и мы, следователи прокуратуры, якобы голубая кровь органов. Першин же одинаково со всеми несговорчив. Однако мне кажется, что к милиции он более благосклонен. Правда, однажды он признался, что дело совсем не в административных различиях, а… в гендерном различии. И, опережая мое удивление, пояснил: «Просто мужику с мужиком легче договориться: бутылку поставил, вместе выпили и – по рукам. А ты даже если и выставишь бутылку, то пить со мной не будешь, а если и будешь, то не так, как мужик. Вот тебе налицо – половой вопрос в органах».

Виталий продолжал:

– …Толмачев сейчас все сфотографирует, ты тщательно осмотри, опиши в протоколе, чтобы, в случае чего, не к чему было придраться. Да что я тебя учу, сама все знаешь. К тому же, наверняка, придется дело закрывать… Субъекта нет, а, значит, и состава преступления нет. Азы уголовного права. Верно? – вопрошающе взглянул на меня Виталий.

– Ты как будто сомневаешься в чем-то, – уловила я в его голосе какую-то неуверенность.

– Только не в основах уголовного права, – перевел он свои сомнения в академическую плоскость, – все, иди, изучай, а я ребят по соседям отправлю и двор осмотреть.

Виталий направился к стайке своих подчиненных, а я на ходу уже попросила его:

– Слушай, спецов-то отправь по домам. Чего они еще здесь? И еще, относительно орудия преступления – так понимаю – это ружье… Чье оно? Фигуранта? Или?.. Пусть ребята установят.

– Лады, – согласился замнач и повернул в сторону командира ОМОНа.

Внутри дома меня застала стандартная картина места преступления: разбросанные вещи, перевернутые стулья, со стола сброшен нехитрый скарб – чашки, ложки, тарелки – что-то разбилось, детская кроватка накренена набок, открытое окно и… труп: молодой мужчина сидит на диване, между ног охотничье ружье дулом вверх. Если бы не рана на голове, можно было бы подумать, что он спит сидя.

Осмотр я проводила тщательно, отмечая в протоколе все детали, даже те, которые на первый взгляд кажутся не имеющими значения. Однако я дотошно все фиксировала, вспоминая, как нас, студентов четвертого курса, муштровал профессор криминалистики Постика, методично, как слепых котят, гоняя по криминалистическому полигону и заставляя вносить в протокол осмотра абсолютно все мелочи, уверенно при этом усмехаясь: мол, как будущие следователи мы ему еще спасибо скажем. Однако мало кто из нас тогда мечтал о карьере следователя. Начавшийся период строительства капитализма открывал перед каждым широкие горизонты цивилистики. Поэтому абсолютное большинство видело себя преуспевающими адвокатами, другая – не маленькая часть – добропорядочными нотариусами со стабильным приличным доходом, третья – тоже довольно существенная категория – юрисконсультами достойных и богатых фирм, и, наконец, четвертая – совсем маленькая доля (даже можно сказать – долька) нашего курса, не отчаявшаяся в своей вере в государство – видела себя на службе у этого государства, но, как минимум, в роли судей или государственных чиновников городских, областных и, конечно же, самых высших ступенек власти. Судьба, увы, а может, к счастью, распорядилась по-своему и некоторые из нас, в том числе и я, все-таки загремели в следствие.

Надо признаться, что и в начале своей карьеры, и впоследствии я не раз вспоминала профессора Постику тихим добрым словом за его муштру. Мои протоколы осмотра вызывали зависть коллег, их можно было смело отправлять на выставки, однако выставки такие нигде не проводились. Как часто эти протоколы спасали мои, казалось бы, в прах рассыпающиеся дела, точнее спасали те мелочи, которые я включала в протокол при осмотре.

Снимаю шляпу, профессор Постика!

2

К пяти утра мы закончили и осмотры, и допросы.

Я собрала все протоколы, мечтая прочитать их у себя в кабинете за чашкой крепкого, сладкого и горячего кофе.

Ребята тоже устали за ночь, тем более что для некоторых из них это были уже вторые сутки на ногах. Каждый мечтал о своем, более близком и родном, нежели наше общее дело – уголовное, которому к тому же грозило закрытие. Однако формальная сторона нашей работы требовала все официально задокументировать, поэтому, когда в бумагах была поставлена последняя точка, все почувствовали определенное облегчение и поспешили скинуть «макулатуру» следователю, то бишь мне, для дальнейших раздумий и принятия решения. А что тут думать? Лица нет, значит, и преступления нет. Самоубийство – оно и в Африке самоубийство.

Но мне не давала покоя та нотка сомнения, которая дрожала в голосе замнача. Да и Игорь-пионер, когда отдавал мне протокол допроса соседа – Ковалева, отметил, что тот очень нервничает и глазки у него бегающие. Я, конечно, похвалила Игоря за внимательность, но при этом подумала, что в ситуации, в которой оказался Ковалев, мы бы все занервничали, а Игорю просто не хватает опыта в оценке поведения свидетеля.

Вместе с тем безосновательные подозрения Игоря усилили ту дрожь сомнения, которая блуждала на лице замнача, а его в отсутствии опыта я обвинить не могла никак – все-таки пятнадцать лет в органах! Мои пять лет ему в подметки не годятся. Ладно, поживем – увидим, а главное – дождемся заключения Першина. Если он ничего не обнаружит, то все наши опасения всего лишь расшалившаяся интуиция, которую надо обуздывать, иначе она возьмет верх над разумом. И так она слишком много себе позволяет. Вечно в первую очередь прислушиваешься к ней и только потом – к доводам рассудка. А почему не наоборот?..

Моя старая школьная подруга – Ангелина, увлекающаяся поэзией и не утратившая к ней интерес даже в наше смутно-прозаическое время, когда о рифмованных строках помнят только школьники, да и то под принудительным оком преподавателя литературы, когда в моде не ПОЭТЫ, а поэты-песенники, однажды прочла мне гимн разуму (автора стихов я, как полноправное дитя своего времени, не запомнила):

Я люблю и понимаю, Что дарю, что отнимаю… От дождя твой взгляд промокший От себя я отпускаю. И тебе, мой друг, продрогший От сквозных судьбы ветров, Мысль заветную вверяю: Разумом располагай. В радости иль в горе Лишь рассудку доверяй. Он – душе и сердцу кров, Он – изгой, и он – герой, Он – подмога в споре-ссоре, Хоть невзрачен иногда, Непонятен без пинка, Горделив, не без причины, От него ж на лбу морщины. Пусть твердят, что он беда, Только это отговорка для глупца. Мир стоял, стоит и будет Не на риске и отваге, Не на чувственной браваде, А на ratio-стезе, Что душе – не по душе, Но она лишь оболочка, Да безумности отсрочка, Потому ему – уму, Не эмоции тщеславной - Воздадим покорно славу!

Помню, как красиво эти строки читала Ангелина! Я всегда восхищалась ее талантом чтеца и сожалела, что она родилась не в свое время. Ей бы в Серебряном веке родиться – все литературные гостиные были бы ее! Однако Ангелину моя гипотетика не трогала, и она продолжала копаться в поэтических сборниках, читать о жизни поэтов, заучивать наизусть их стихи и затем на девичниках, в кругу своих подруг, измотанных работой либо семьей, либо и тем и другим вместе, услаждать наш обыденный слух рифмованными строчками, которые на какое-то время уносили нас от постоянных бытовых забот и позволяли хотя бы чуточку помечтать о своих неосуществленных желаниях… Ангелина – наш ангел, она поднимала нас над обыденностью. Чего ей это стоило, не знает никто, ведь жила она теми же буднями, что и мы все – тянула лямку семейных забот, растила сына, ухаживала за мужем, хоть и не пьющим, но с замашками феодала-собственника, присматривала за стареющими родителями, добросовестно выполняла свои функции на работе в одном из отделов городской администрации, причем любила свою работу, чему мы, ее подруги, очень удивлялись и не понимали, как в такой творческой натуре мог уживаться обыкновенный чиновник. Однако я отвлеклась. Лирическое отступление. Возвращаемся в будни и более того – в криминальные будни.

Виталий галантно распахнул передо мной дверь служебной машины, предлагая подвезти. Я не заставила себя долго уговаривать и впорхнула в машину в мгновение ока, хотя эта красочность – «впорхнула» – несколько преувеличена. Вряд ли можно так охарактеризовать движения уставшей, не выспавшейся женщины.

По дороге замнач пытался отвлечь меня от мыслей о деле, развлекая разными милицейскими байками. Но меня не покидала мысль выпытать у него причину его сомнений. Где и что такого увидел его наметанный глаз и не разглядели мои «настырные женские глазенки», как иногда нахваливал их он сам.

Я попытала удачу, хотя и понимала всю ее бесперспективность, так как знала, что Виталий никогда не говорит о своих сомнениях.

– Милицейский начальник, колись, что ты увидел на месте преступления?

– Вот те – на, так осмотр ведь ты проводила, а я – так, организационные функции выполнял. Тебе, заметь, оптимальные условия работы создавал, пока твой шеф по командировкам разъезжает. Кстати, когда он должен вернуться?

– Сегодня ночью. Уже, наверное, прибыл… Но ты ведь обращал внимание на окружающее, – не отступала я от своего, – что-то слышал, что-то видел. Что – спрашивается?

Виталий посмотрел на меня внимательно, но от разговора все-таки ушел.

– Тебя куда: домой или в контору? – уточнил он.

– Да какое домой, спать то все равно уже некуда, поэтому – вперед на службу Отечеству, долг отдавать.

– Ну, можно и ко мне домой, до начала работы еще два часа, как минимум. Найдем, чем заняться, – лукаво начал Виталий.

– Не пошли над нашими отношениями. Они такие дружески-добрые, что все женщины и мужчины не могут и мечтать о таких…

– Вот именно, – перебил меня Виталий, – никто из нормальных женщин и мужчин и не мечтает о таких отношениях…

Я тоже не осталась в долгу и перебила Виталия:

– А ты прежде, чем заводить новые романы, разобрался бы со всеми предыдущими, а то их, как я слышала, накопилось достаточно. И все грозятся глаза друг дружке выцарапать и волосья повыдергивать. А я, знаешь ли, дорожу своими наблюдательными глазками, – как я без них на работе? – да и тем, что пока еще осталось на голове я тоже как-то разбрасываться не желаю, – при этом я царственным жестом поправила свою якобы царственную прическу.

Виталий весело хохотнул и добавил усмехнувшись:

– Не думал, что ты сплетни слушаешь.

– Ой, ли. Эти сплетни о себе сами заявляют. Лучше бы научился дам сердца выбирать, а то барышни тебе попадаются какие-то мыльноопереточные.

– Ну вот, как только ты на меня внимание обратишь, так я сразу и изменю свою ориентацию, – закончил, весело смеясь, Виталий.

– Вот-вот, балаган, а не личная жизнь.

– Все в твоих руках, – не унимался Виталий.

– Ладно, хватит тебя воспитывать, толку-то никакого… – подвела я без оптимизма итог, и взялась за протоколы.

Как ни вчитывалась я в строки протоколов допроса всех обнаруженных свидетелей, как ни перечитывала свой собственный протокол осмотра, ничто меня не настораживало. Поэтому я решила перечитать все бумаги после чашки кофе, надеясь, что последний прояснит мой ум и заставит мои «серые клеточки» (как говаривал известный сыщик Эркюль Пуаро) оперативно мыслить.

Виталий подвез меня к прокуратуре, но составить компанию за утренним кофе отказался. Если честно, то я обрадовалась его отказу, т. к. не терплю в первые часы кабинетной работы по делу чьего-либо присутствия, которое отвлекает и не дает мне сосредоточиться.

Итак, есть он – Вальев, и она – Вальева. Не разведены, но живут врозь. Решили отдохнуть друг от друга или оттянуть момент развода? И что мне даст ответ на этот вопрос? Возможно, мотив убийства и причину самоубийства, если это, конечно, самоубийство… Да, кажется сомнения – это и моя (не только замнача) вторая натура.

Я взяла карандаш, чистый лист бумаги и начала составлять план действий по делу. Это единственное, что я не умела делать по форме. Составляла для своего собственного удобства со всевозможными сокращениями, схемами и таблицами.

В первую очередь надо съездить в больницу и допросить Вальеву обо всех обстоятельствах случившегося и об их с мужем взаимоотношениях.

Также необходимо собрать все характеристики на Вальева. Кто он? Почему смог убить, причем убить людей, близких ему? Почему смог решиться на самоубийство? Поручить пионеру собрать эти сведения.

Наконец, ружье! Установить владельца и допросить его, если это, конечно, не сам Вальев. И обязательно отправить ружье на экспертизу. Это, пожалуй, самое главное.

В это время внезапно и, как мне показалось, очень громко (я даже вздрогнула) зазвонил телефон.

Подняв трубку, я узнала приятный и быстрый голос Вани Бойко:

– Не здороваюсь, так как виделись. Установил Вам владельца ружья…

– Ой, Ванечка, Вы прямо в тему, я ведь как раз об этом и думала, – радостно перебила я оперативника.

– АнПална, что ж Вы перебиваете, – не очень вежливо осадил меня Ваня. Иногда он позволял себе такие вольности, так как был уверен, что ему, отменному оперу и признанному красавцу, многое позволительно. Я с этим не была согласна, но ради дела была вынуждена терпеть такое своеволие.

– Его имя?.. – спросила я жестко.

– Ну вот, обиделись, а я так старался…

– Нечего грубить женщине, да к тому же работающей в надзирающей прокуратуре. Над вами, между прочим, надзирающей. Итак, кто он? – продолжала я в начатом духе.

– Это брат нашего фигуранта – Вальев Антон, – в голосе Вани звучала двоякость чувств: с одной стороны – обида за мой выговор, с другой – гордость за себя.

– Как? – удивилась я. – А Вы его нашли? Что он говорит?

– Найти нашли, да лепечет он что-то невразумительное. Мы его задержали пьяненького, поэтому пока не протрезвеет – он наш, так что в течение дня можете подойти и допросить. Как раз проспится и авось что-то дельное скажет.

– Хорошо, я буду после обеда. Сначала в больницу к Вальевой съезжу. Ванечка, – добавила я милостиво, – спасибо Вам. Вы – просто умничка!

– Да не за что, – мне показалось, я увидела, как Ванино лицо расплылось в улыбке, – это наша работа, – закончил он патетически и положил трубку.

Я пересела за компьютер набирать официальное поручение розыску и тексты постановлений всех необходимых экспертиз.

В дверь постучали, и на пороге появился солдатик с маленьким букетом красивых цветов «под полевые». Я люблю такие букеты, они без притязаний на некое изящество, особую стать, утонченность натуры и тому подобные характеристики, которых требуют, например, розы. Я предпочитаю именно такие букеты, один из которых держал сейчас в руках военнослужащий срочной службы Амелин Сергей Викторович. Год тому назад он проходил свидетелем по делу, которое я вела и которое в итоге была вынуждена закрыть с передачей обвиняемого (совсем ребенка – ему только исполнилось восемнадцать) на поруки трудового коллектива – подсуетились родственники, да и адвокат постарался. Хотя, надо признаться, что статья у мальчика была действительно «не представляющая большой общественной опасности». Привлекался он впервые, не хамил, хоть и вел себя на первом допросе дерзко, но это, скорее, от перевозбуждения от случившегося, нежели от гнусности натуры, хотя последнее абсолютно не исключалось. Мне хотелось верить, что оступившееся дитя не совершит больше ничего дурного и первый горький опыт послужит ему уроком. Сережа Амелин в этом деле был свидетелем, тем свидетелем, о котором любой следователь может только мечтать. Он добросовестно и правдиво отвечал на все мои вопросы, не хитрил, не изворачивался, а в заключение еще и благодарил за допрос. Я изумлялась, а он тихо улыбался и утверждал, что, как это ни парадоксально (уж, точно!), но наш разговор был ему приятен. «Не разговор, а допрос», – уточняла я. «Да, да…», – соглашался он и продолжал меня благодарить.

Этот мальчик стоял сейчас передо мной, произносил привычные добрые слова, протягивал цветы и просил разрешения писать мне, так как он увольняется в запас, уезжает домой и собирается поступать на юрфак. Я не удивилась, но спросила:

– Это наше дело повлияло на Ваш выбор?

– И дело, и Вы, – уточнил он мягко.

Я поблагодарила за цветы, пожелала удачи и разрешила писать, оговорившись, что мне это будет приятно, чем доставила ему заметную радость.

Сережа ушел, а у меня заныла душа. Нежданно-негаданно я определила путь этого мальчика в профессию и не была уверенна, что сотворила благо. Так, невольно для себя мы совершаем поступки, у которых есть подоплека, детерминирующая поведение, а может и жизнь других людей. Мне стало неуютно от этих мыслей, и я попыталась переключиться на что-то другое. На новое уголовное дело. Да, хрен редьки не слаще.

А прокуратура тем временем оживала. Первой на работу пришла мудрая и степенная Ольга Васильевна, наш бессменный секретарь. Ее прямого слова боялись все. Мне иногда казалось, что и прокурор побаивался ее крутого нрава.

Она так давно работала в нашей конторе, что, не имея юридического образования, могла дать такую точную квалификацию тому или иному деянию, что все вокруг диву давались ее способностям, а Ольга Васильевна только посмеивалась.

Она заглянула ко мне в кабинет:

– Доброе утро! Ты, что ночевала здесь? Уходила вчера – ты работала, прихожу сегодня – ты по-прежнему работаешь. Или случилось что?

Я удивилась:

– Ольга Васильевна, Вы – и не знаете, что у нас убийство?

Первое время работы в прокуратуре я была шокирована ее опережающей осведомленностью обо всем, что происходило в городе, особенно, что касается криминальной обстановки. Временами мне даже казалось, что дежурный ГУВД в первую очередь ей докладывает о случившемся, настолько оперативно она владела информацией.

Ольга Васильевна улыбнулась:

– Да, теряю квалификацию. Старею.

Последнее замечание было весьма условным. За все мое время работы в прокуратуре я так и не смогла определить ее возраст. Ольга Васильевна казалась вечной. Менялись прокуроры, их помощники, следователи, а она оставалась неизменной. Учитывая, что у нее взрослая дочь, маленький внук, и что за время ее работы уже сменилось пять прокуроров, то лет ей было не мало, но выглядела она всегда «чуть-чуть за сорок». Как ей это удавалось – не знаю. Притом, что и макияжем она не злоупотребляла.

– Ольга Васильевна, – решила спросить я, – Вы в нашем маленьком городке все про всех знаете…

– Ну, не преувеличивай мои возможности, – скромно перебила меня Ольга Васильевна.

– Я только констатирую то, в чем уверены все, – не унималась моя лесть и ее всплески дали нужный мне результат.

– Ну ладно, спрашивай, – не без легкого кокетства позволила мне Ольга Васильевна.

– Убийство на Балке (спальный район в нашем городке, везде – Черемушки, а у нас – Балка). Два трупа – супруги Ивановы. Пенсионеры. Дочь у них – Вальева Екатерина, и зять – Вальев Валерий. Он то и убил тещу и тестя, а жену, к счастью, только ранил.

– Лучше бы наоборот, – жестко сказала Ольга Васильевна.

– Поясните, – попросила я.

– А что тут пояснять. Эта Катя-Катерина и девчонкой-то была аховой, все в мальчишечьих компаниях, постоянно на что-то ребят подзуживала: то по чужим огородам лазить, то гонки на велосипедах по трассе организовывала, а там, сама ведь знаешь, какое движение. Постарше стала – на дискотеке драки только из-за нее происходили. В общем, рисковая девочка, да только рисковала она всегда кем-то. Несколько ребят из-за нее, все-таки, пострадали. Один – после очередной велосипедной гонки, кстати, они с Валерием тогда сцепились как соперники, травму позвоночника получил, до сих пор в инвалидной коляске. Говорят, Катька его иногда навещает. Надо отдать ей должное, какая-то совесть у нее есть. А другой – сам Валерий. Он в пятнадцать лет сел за кражу. Все вокруг говорили, что это она его подбила. Я этого не знаю, но, зная Катьку, не удивлюсь, что и там без ее вмешательства не обошлось. Не зря же она сразу после его освобождения замуж за него пошла. Небось, грехи замаливала. Да только жизни там изначально не было, и быть не могло. Она, говорят, с братом Валеры до этого гуляла.

– Ольга Васильевна, Вы для меня просто клад! Я бы эту информацию долго собирала и неизвестно, собрала ли. Спасибо, – искренне поблагодарила я нашего секретаря. Действительно, в такой форме наши мужчины-опера эту информацию мне бы не доложили.

– Не за что, – великодушно ответила мне Ольга Васильевна и добавила, – иди, докладывай шефу. Он уже прибыл. Слышала, как машина его подъехала, и дверь кабинета хлопнула… Только он с таким дребезжанием ее закрывает, как будто нельзя придержать, – на этой нотке возмущения Ольга Васильевна вышла из моего кабинета.

От ее уха и глаза ничего нельзя скрыть. Поэтому я всегда спокойно оставляла свой кабинет открытым, убегая, якобы, ненадолго то в суд, то в милицию, то еще куда-нибудь, и оставляя дела на столе. Помню, поначалу шеф пытался учить меня как Жеглов Шарапова, унося с моего стола к себе в кабинет все дела, тем самым, имитируя кражу. По возвращении я лицезрела голый стол, приходила в неописуемый ужас, но после судорожных поисков, поразмыслив, понимала, что, кроме моего шефа, эти дела больше никому не нужны, тем более таким скопом сразу. После нескольких таких уроков шеф понял бессмысленность своих потугов. Все-таки, он – не Жеглов, я – не Шарапов, к тому же у Жеглова с Шараповым не было Ольги Васильевны, грозного стража, а у нас она была.

Я пошла на доклад к шефу, оставив Ольге Васильевне постановления по делу и отдельные поручения, которые срочно надо было отправить по адресатам.

3

День намечался суматошный.

Надо было заканчивать одно из дел, по которому истекали сроки, и передавать его в суд. Об этом шеф напомнил мне особо, когда я докладывала ему о ночном происшествии.

Мой доклад он выслушал спокойно, разнервничавшись лишь, когда я попыталась внятно сформулировать свои сомнения:

– Не мудри. И так все ясно – самоубийство. Так что оформляй бумаги и закрывай дело. Не хватало еще показатели этим делом испортить!

Своего шефа я уважала. В прокуроры он пришел из следователей. И о нем как о следователе ходили легенды. Думаю, что они справедливы, потому что многому в нашей работе я научилась именно у него. Мы с ним одновременно пришли на работу в нашу контору: он – как прокурор, я – как следователь. И первое время я постоянно бегала к нему со своими вопросами, а он терпеливо мне раскладывал все по полочкам. К его советам я прислушивалась и тогда, и после. Сегодняшний совет закрывать дело не хотелось брать на вооружение, так как шефа последнее время просто заклинило на статистических данных. Это, конечно, понятно, ведь его в первую очередь чихвостят на всех совещаниях за отчетные показатели. Но меня в данный момент показатели не волновали, хотя за них мне тоже попадало, и не раз.

В таких размышлениях я пребывала после общения с шефом, когда вспомнила, что хотела позвонить «замначу». Он был у себя в кабинете, причем, наверняка, за столом, так как трубку поднял очень быстро.

– Трудишься? – уточнила я.

– Ты ж не захотела развлечься, – по этой фразе я поняла, что в кабинете он один.

– Виталий, у меня к тебе просьба. Я вам поручение подготовила. Ольга Васильевна его уже с курьером отправила. С минуты на минуту оно, наверняка, ляжет тебе на стол. Поручение по сбору характеристик на Вальева, по сегодняшнему убийству…

– Убийству? – вкрадчиво уточнил Виталий.

– Ну, хорошо, самоубийству, хотя и двойное убийство на лицо – согласилась я с оговоркой. – Все равно бумаги собрать надо, даже если дело закрывать.

– А ты не собираешься его закрывать? – не унимался Виталий.

– Слушай, не придирайся к словам. Я выполняю то, что на моем месте сделал бы любой следователь!

– Хорошо, хорошо. Только не нервничай, – сжалился надо мной Виталий. – В чем просьба-то твоя?

– Поручи это Пионеру, то бишь стажеру вашему – Игорю. И пусть он не только бумажки-характеристики соберет, но и с людьми поговорит: на работе с коллегами, дома – с соседями, с друзьями, их, кстати, установить надо. Пусть мальчик постарается. И как на лекции все пусть фиксирует у себя в блокноте, а потом ко мне на доклад, лично. Хорошо?

– Конечно. Этот стажер только рад будет тебе услужить. Каждое твое слово на лету ловит. Удивляюсь, как это он до сих пор к тебе в прокуратуру от нас не сбежал. Как тебе удалось, так его приручить? – в голосе Виталия чувствовалась улыбка.

– Просто надо уметь работать с молодым, подрастающим нам на смену, поколением, – также не без улыбки ответила я.

– Ах, вот как! Мы, значит, сначала должны их научить уму-разуму, а потом еще и должности свои уступить? Прекрасная перспектива, – иронично закончил Виталий.

– Ну, ты то без работы не останешься. Слышала, тебя в область зовут.

В трубке молчание.

– Чего молчишь? – спросила я нерешительно.

– Просьбу твою выполню. Пока.

Раздались гудки, а я в недоумении. Что я такого спросила?

Положив трубку, я отдернула руку от телефона, как ошпаренная, потому что он внезапно снова зазвонил. Господи, второй раз за день я вздрагиваю от телефонных звонков! Может быть, стоит начинать лечить нервы? Однако мое беспокойство звонком оказалось пророческим и весьма обоснованным. Подняв трубку, я услышала голос, от которого меня бросало и в жар и в холод одновременно. Лавров! Начальник следственного отдела областной прокуратуры. Мой непосредственный куратор. Он был не только профессионалом до кончика ногтей, следователем от Бога, но и суровым начальником.

Как правило, я избегала встреч с ним, и не я одна, все следователи области. Огрехи каждого он помнил долго и не упускал возможности ерничать по их поводу.

Если возникала необходимость продления в области сроков следствия, то все следователи старались попасть к прокурору, а не к его заму Лаврову, который придирался не только к юридическим формулировкам в постановлении, но и к языковой грамотности и мог вернуть бумаги на доработку из-за какой-то запятой! Лавров был грозен и, если его боялись мужики-следователи, то мне сам Бог велел дрожать, что я и делала даже тогда, когда слышала его голос в трубке телефона. И расстояние в этом случае было бессильно.

Помню, как я впервые продлевала у него срок по делу. Я дрожала, как осиновый лист на ветру, и это было заметно невооруженным глазом. Мне до сих пор кажется, что именно эта дрожь меня, как ни странно, спасла. Он ее заметил и сжалился. Продлил срок без каких-либо нотаций, хотя в постановлении, наверняка, имелись ошибки, учитывая, что я пол ночи его перепечатывала, пока, наконец, в четвертом часу не плюнула на всё и не позволила себе поспать хотя бы пару часов, чтобы на утро вид иметь более-менее приличный. Надо оговориться, что Лавров тогда даже сделал мне комплимент. Он сказал: «Учитывая, что мы с Вами накануне женского праздника, – действительно, приближалось 8 Марта, – и передо мной красивая женщина, то я продлеваю Вам срок следствия, но старайтесь в будущем оформлять постановления аккуратнее». Комплимент, конечно, был весьма сомнительным с точки зрения моих профессиональных способностей, но зато моим женским ушам было лестно услышать то, что они услышали. Я весь день после слов Лаврова ходила королевной, пока не посмотрела на себя в зеркало и поняла, что он пожалел во мне не только следователя…

По тому, как Лавров начал разговор, мне стало ясно: ничего хорошего ждать не стоит.

– Аннушка, – так мог обращаться ко мне только он и только в определенных случаях, не самых благоприятных.

Про такие ситуации отдельно. Это случилось на заре моей работы в прокуратуре. На шефа – прокурора – свалились личные неприятности: жена ушла к другому. А он, следуя старинной русской традиции, ушел в запой. На работе не появлялся и мы всем нашим небольшим коллективом старались его прикрыть. В один из таких дней позвонил Лавров, а так как Ольги Васильевны на месте не было, но в приемной находился водитель шефа Ванечка, который маялся от безделья, то он и поднял трубку. На вопрос Лаврова о шефе Ваня ответил, что тот заболел. Тогда Лавров потребовал следователя, то есть меня. На крик Ванечки из приемной: «АнПална! К телефону! Лавров!» я примчалась во весь опор, словно скаковая лошадка, так как уже была наслышана о Лаврове, но лично сталкиваться пока, к счастью, не доводилось, и я лелеяла надежду, что еще не скоро попаду на его острый язык и в анналы его вечной памяти. Лавров поинтересовался у меня относительно шефа, а я, не подозревая подвоха и спасая шефа, сказала, что тот выехал в город с проверкой. У Ванечки, который находился рядом со мной, глаза округлились так, что я на вкус почувствовала всю горечь своей безобидной лжи. А Лавров в это время очень тихо, очень вкрадчиво и очень настойчиво чеканил мне в ухо:

– Аннушка! В следующий раз договаривайтесь с Ванечкой одинаковую ложь мне докладывать!..

С тех пор, если моему куратору надо было меня наставить на путь истинный, он обращался именно так – ласковым шепотом: «Аннушка!», от чего моя душа леденела летом и покрывалась испариной зимой.

– Аннушка, – повторил Лавров, – я должен приехать? – и мне стало ясно, что о нашем двойном убийстве и самоубийстве он узнал из сводки.

– Зачем? – поспешно, вопросом на вопрос ответила я.

– Как – зачем? У вас в городе перестрелка, как в Техасе, два трупа. Нет, нет, прошу прощения, три трупа, одна раненая, и нет лица, подозреваемого в этих безобразиях. Я не прав?

– Скорее всего, один из трупов – это убийца и самоубийца одновременно, – попыталась я спасти свое положение. Угроза Лаврова относительно приезда была весьма реальна. Он довольно легко посещал своих подчиненных, особенно, когда совершались громкие преступления и ему в течение дня не сообщали о фигурантах по делу. Приезд Лаврова не сулил мне ничего хорошего, потому что в его присутствии моя голова напрочь отказывалась думать, и вид у меня был бы перед ним именно такой, каким его описывал когда-то Петр I в одном из своих Артикулов: «подчиненный перед начальником вид должен иметь… слегка придурковатый».

– Так дело есть или его нет? – с дотошным лукавством уточнял Лавров.

– Дело, конечно, возбуждено, я провожу все необходимые следственные мероприятия, но в итоге оно, скорее всего, будет прекращено, – я всеми силами старалась избавить себя от такого гостя, как Лавров.

– Хорошо, Анна Павловна, – заключил он милостиво, – держите меня в курсе.

Я еле удержалась, чтобы тут же не вздохнуть облегченно в трубку.

– И учтите, – добавил он уже не милостиво, – дело у меня на контроле.

Ну, хоть ложка дегтя, но она должна быть в этой бочке меда. Лавров – это Лавров! Тем не менее, я все-таки перевела дух. В ближайшее время я гарантирована от его присутствия. Можно спокойно заниматься делом.

4

Я шла в больницу. Шла с намерением допросить нашу потерпевшую Вальеву и вспоминала место преступления, пытаясь представить себе картину того, как Вальева убегала с ребенком на руках от разъяренного мужа и от возможной смерти. Что-то в этой картине меня не устраивало, однако я не могла понять, что? Надо было думать, но…

На улице стояла весна. Она наконец-то к нам пришла! Я подняла голову и остановилась как театральный мим, натыкающийся на стену. Я увидела небо, в котором блаженство было разлито такой щедрой рукой, что оно, казалось, переполняет природу и, закономерно, проникает в тебя и покоряет тебя, причем делает это тихо и безмолвно. Наверное, это и есть красота. Та красота, которая, по мнению классика, спасет мир. От меня, как горошины от стены, отскочили и Вальева и вся уголовщина, с ней связанная.

Я вспомнила, как однажды (тоже весной) ехала в троллейбусе, не глядя ни на что специально, задумавшись о работе, доме и других будничных проблемах своей жизни. В общем, я была одной из всех пассажиров, которые в транспорте похожи своим состоянием души друг на дружку как близнецы. На одной из остановок вошла пара: он и она. Одеты прилично, но пьяны. От мужчины такое состояние воспринимается с терпением, а вот на женщину все присутствующие, а женщины особенно (хваленная женская солидарность, она тоже избирательна), посмотрели неодобрительно. Паре явно хотелось присесть, причем рядом друг с другом, однако единение им не грозило: одно место было свободно рядом со мной, а другое – впереди. Они разъединились, улыбнувшись друг другу и пошатываясь не столько от движения троллейбуса, сколько от собственного состояния, прошли на свободные места. Женщина села рядом со мной. Она продолжала улыбаться.

Все-таки, пьяные люди чаще добрые, чем злые, хотя наука криминология и говорит, что большинство преступлений совершается именно в состоянии алкогольного опьянения. Однако мне думается, что в основе наших поступков – состояние нашей души, состояние «плюса» или «минуса», а алкоголь – лишь катализатор этого состояния.

Женщина улыбалась и, повернув голову в мою сторону, сказала незначащие слова:

– Так получилось… – она как будто извинялась.

– Бывает, – ответила я.

И тут она тихо, но так эмоционально воскликнула: «Какое небо!..», что я вслед за ее взглядом посмотрела в окно и ахнула: небо было в таких чудотворных бело-сине-голубых тонах, что эта естественная красота завораживала, как нечто необыкновенное. Я не могла поверить, что это творение существует рядом с нами и, даже более того, мы тоже часть этой картины. Мы, со своими буднями и мыслями о них, мы, такие приземленные и забитые своими проблемами, такие трезвые, что понадобился взгляд пьяного человека, поднявший нас в эту небесную высь.

Помню, что весь остаток того дня никому так и не удалось испортить мне настроение, даже притом, что некоторые очень старались. Может быть, древние римляне правы и истина, действительно, в вине?..

Я вспомнила ту историю, глядя на сегодняшнее изящество небес, и задумалась о том, как, должно быть, вечна красота, и как невнимательны мы, что замечаем ее так редко… Однако несмотря на небесное совершенство, мне, все-таки, пришлось спуститься на землю, и вернул меня злобный гудок автомобиля, под колеса которого я чуть было не попала, заглядевшись на красоту небес, и куда у меня был шанс попасть, если бы не предусмотрительный водитель, вовремя нажавший на тормоза. При этом он весьма выразительно и совсем недвусмысленно высказался в адрес моих умственных способностей и послал меня… отнюдь не на небеса. Я не стала ничего оспаривать, хоть и не согласилась с ним относительно характеристик моего ума, но, понимая, что любой другой на его месте реагировал бы аналогично, я смиренно выслушала всю порцию полагающегося мне всплеска адреналина, а после того, как он, махнув рукой и хлопнув дверцей машины, уехал, я, наконец, отправилась в больницу к Вальевой.

Лечащий врач моей потерпевшей сообщил мне, что ранение у нее не опасное и разрешил поговорить с ней.

Вальева отвечала на мои вопросы отрывисто и с раздражением. Она явно нервничала и не скрывала этого. Часто закатывала глаза, то ли возмущаясь моими вопросами, то ли от физической боли как следствие ранения. Ее состояние – и физическое, и психологическое – было мне понятно, но я обязана была ее допросить, и не собиралась от этого отступать, так что пусть продолжает закатывать глаза, возмущаясь моим бессердечием.

Вместе с тем она натолкнула меня на личный, весьма нелицеприятный вопрос: отсутствие сочувствия в такой ситуации – это черта моей личности или издержки профессии?

Вальева рассказала все, что мне уже было известно, но некоторые детали я должна была уточнить.

– Катя, скажите, вы с Валерой собирались развестись или все-таки расставание было временным?

– Какое это имеет отношение к делу? – ответила она зло. – Он убил моих родителей, ранил меня, хотел убить дочь, мне с трудом удалось убежать, а Вы… Вы копаетесь в нашей личной жизни…

– Мне надо это знать, чтобы понять мотивы его поступков. У вас был разговор о разводе?

– Да, был.

– Когда он состоялся?

– В тот же день, около пяти часов вечера, я забирала дочь из детского сада, а он проезжал мимо, остановился, подошел к нам, дочери шоколадку купил, а у меня стал допытываться, когда я вернусь к нему. Я ответила, что не скоро и даже более того – хочу с ним официально развестись. Тут он вспылил, громко стукнул дверцей машины, сильно схватил меня за руку и стал угрожать, что если я сделаю это, то он убьет и меня и себя. Кричал, что ему терять нечего, и что, если я не буду с ним, то и ни с кем другим не буду.

– Другим? – уточнила я – Вы собирались уйти от него или уйти к другому мужчине?

– Да какая разница, – опять раздраженно заговорила Катя, – не все ли равно, от него или к другому. Главное, что я с ним жить не хотела.

– Вас не испугала его угроза?

– Нет, ничуть. Я была уверена, что он никогда не решится на такое. Он вспыльчивый, но, чтобы убить!.. Ведь он так был влюблен в меня! Нет, я не поверила ему и потому не испугалась.

– Вы сказали, что Валерий покушался и на жизнь вашей дочери. Он, что угрожал ей? Вообще, как он относился к дочери?

– Хорошо относился… Не очень любил играть с ней, что правда – то правда, но и не отмахивался, если она к нему приставала со своими детскими забавами. А в тот вечер он как-то сам на себя не был похож, поэтому я испугалась не только за себя, но и за дочь.

Итак, этот допрос мне ничего нового не дал. Но одно я поняла точно – существует (точнее, существовал) любовный треугольник: Вальев – Вальева – и мужчина, к которому муж ревновал Вальеву. Возможно, именно эта третья фигура так раздосадовала Валерия, что он решился на преступление. Кто же этот третий? Я надеялась, что его не трудно будет установить. Любовные страсти в нашем городке скрыть довольно сложно.

Выйдя из больницы и перебирая в уме всех фигурантов по делу и примеряя их на роль любовника Вальевой, я лбом уткнулась в неувядающий стан своей старой знакомой, а ныне – начальника паспортного стола Демидовой Маргариты. Она радостно мне улыбалась и эта радость была так заразительна, что я в ответ также расплылась в улыбке. И улыбка была отнюдь не вымученной, а искренней. Я любила Марго и наши разговоры с ней. Да, Марго. Она признавала свое имя только в таком сокращении. И, Боже упаси, назвать ее Ритой! Это имя она считала плебейским, а себя, надо признаться, она ценила высоко, несмотря на свое пролетарское происхождение, о котором я, желая уколоть ее, очень часто ей напоминала, но Марго в ответ не злилась, а лишь замечала, что видимо в ее красной крови течет какая-то струйка крови голубой, которая досталась ей в наследство не без греха какой-нибудь прабабки, а иначе как объяснить аристократизм ее натуры?

– Анюта, ты часом не заболела? Чего в рабочее время по больницам шатаешься? – с энтузиазмом начала подруга.

– Я-то как раз на службе, потерпевших допрашиваю. А вот ты здесь как оказалась?

– Это Вальеву, небось, допрашивала, – пропустив мой вопрос мимо ушей, высказала верное предположение моя приятельница.

Я покачала головой и развела руками:

– Послушай, ты ведь не в розыске работаешь, а – в паспортном. Откуда же тебе известно, кто, где, когда и что?

– Во-первых, городок у нас маленький, поэтому многие про многих многое знают; во-вторых, чтобы знать о совершенных в городе преступлениях не обязательно работать в розыске, а достаточно иногда читать сводку, ну, а в-третьих,…сейчас время обеденного перерыва, может, посидим где-нибудь?

– Ну и переходы у тебя, – ответила я, мысленно восхищаясь ее разумности, которая прямо пропорциональна ее умению находить выход из любого положения и, более того, еще и извлекать из него выгоду.

Я согласилась пообедать, потому что была голодна, а также потому, что этот обед предвещал приятную беседу с Марго. Она была отменной рассказчицей, а работа в милиции подбрасывала ей такие сюжеты, которые она иллюстрировала соответствующими эпитетами и так артистично, в лицах, с определенной долей экспрессии изображала, что с ней никогда не было скучно, а после расставания надолго сохранялось веселое настроение.

Мы зашли в ближайший ресторанчик. Быстро сделав заказ, у нас легко завязался разговор и… полетел, как по накатанной! Марго, притом, что была великолепной рассказчицей, не терпела молчаливых слушателей. Ей всегда были нужны участники, точнее соучастники ее мыслей и эмоций. Она втягивала тебя в свое повествование независимо, а иногда и против твоей воли. Ее монолог никогда не был таковым, он всегда преобразовывался в диалог. Все ее рассказы заканчивались тем, что ты – слушатель – становился ее собеседником и либо не соглашался с ее суждениями, обязательно – обоснованно, либо соглашался, но также требовалась аргументация, а не равнодушное «да, да, конечно, ты права». От последнего она приходила в экстаз негодования и могла навсегда отказаться от твоего общества, что было для тебя не лучшим вариантом, учитывая занимаемую ею должность и соответственно тот факт, что она была из категории «нужных» людей. Однако надо признаться, что равнодушных собеседников у Марго почти не было. Перед ней трудно было устоять.

– Представляешь, что учудил мой оболтус, – начала Марго эмоционально.

Оболтус – это ее взрослый сын, такой же неумолкаемый, как и мать. Я обожала этого мальчика и не только потому, что он единственный был способен переговорить свою мать. Он вырос на моих глазах, и я видела, как из хулиганистого мальчишки с хитрющими глазами он превращался во взрослого разумного юношу все с теми же глазами. С той же силой, с какой я обожала слушать его мать, я обожала слушать и его, но в отличие от Марго он требовал от слушателя только одного – быть слушателем. Он представлял собой, этакий, «театр одного актера» и был обворожителен.

– Чем же Вадик удивил тебя, которую почти невозможно удивить? – проявила я веселое любопытство.

– Ты зря иронизируешь. Ему скоро восемнадцать, следовательно, пришло время задуматься: служить или не служить…

– Почти гамлетовский вопрос, – интеллектуально перебила я Марго.

– Хуже, – значительно ответствовала мне подруга, – Гамлет занимался философствованием и у него на это было время, а у нас конкретный практический вопрос и время поджимает.

– И что же ты решила: служить или откупаться?

– Этот оболтус сам все решил. На медкомиссии перед окулистом все буквы таким кувырком местами поменял, да еще прибавил, что при таком зрении его в армию брать опасно, так как он командира от врага не отличит!..

Я от души расхохоталась.

– Ты смеешься, а мне каждый второй эту историю рассказывает. Пошла гулять байка по нашим окрестностям и мой сын в ней главный герой. А я по-прежнему не знаю, кого и какими способами мне ублажать, чтобы от армии в случае чего можно было увернуться.

– Марго, не торопи события, время покажет. Если Вадик после школы на юрфак пойдет, как ты того хочешь, то при нашей профессии, сама понимаешь, нужен военный билет, поэтому после института и отслужит. А если пойдет в другой институт, – я не стала уточнять, что речь идет о театральном вузе, о котором Вадик мечтал с детства, но который настойчиво отрицала Марго, не признавая актерство серьезным мужским делом, – то ты будешь, как все мамаши, хлопотать и добывать ему «волчий» билет, а, учитывая твою должность, в отличие от других мамаш, тебе это сделать будет намного проще. Убедила я тебя?

– На словах убедила. Если бы в жизни все было так же складно, как и в твоих речах, – с некоторой грустью проговорила Марго.

В это время подали наш обед, от которого исходили такие ароматы, что я почувствовала дикий голод, и мы с Марго с удовольствием накинулись на еду.

– Слушай, – несмотря на голод и набитый рот, я решила прорвать наше молчаливое прожевывание, – правду говорит народная молва, что Виталия в область зовут?

– О-о-о!.. – Марго промычала настолько громогласно, насколько это было возможно сделать, когда жуешь и при этом не можешь не ответить, да еще и хочешь продемонстрировать свое знание вопроса и свое отношение к нему.

Прожевав и отдышавшись, она отставила вилку и поведала мне следующее:

– Как-то на прошлой неделе Виталий ездил в областное управление, куда его вызвал на аудиенцию один из замов главного и в милой беседе предложил весьма приличную должность в этом самом управлении. И должна тебе заметить, должность совсем не маленькую. Я знаю это, конечно, не от Виталия, от него фиг добьешься признания, но, учитывая то, каким веселым, сладкоречивым и добродушным он ходил по отделу несколько дней сразу по прибытии из области, я (и не я одна) поняла, что место ему предложили хорошее. В общем, Виталий сразу согласия не дал, ты же знаешь его нрав, обещал подумать и на том разговор в области закончился. Однако, спустя некоторое время, все стало проясняться. Звонит ему тот самый зам, якобы, узнать ответ, и когда Виталий уже готов был объявить свое согласие, как бы мимоходом просит посодействовать в разрешении одного дела, по которому опера Виталия задержали парня, подозреваемого в совершении серии краж и даже, кажется, одного разбоя. Парень этот оказался сыном какого-то не маленького человека, а последний – другом того самого зама. Зам намекнул Виталию, что его назначение зависит от правильного разрешения упомянутого дела. Дальше ты, думаю, догадываешься, что произошло. Куда только делось сладостное настроение нашего главного опера! Он кричал так, что посетителей, ожидавших приема в коридоре, как волной смыло. А все сотрудники, даже сам начальник, в оставшуюся половину дня старались обходить его кабинет стороной, а, завидев его самого, тут же открывали первые попавшиеся двери и от греха подальше прятались от его разъяренного взора. Начальник так, с перепугу, в каморку уборщицы забежал, когда та там переодевалась. Представляешь картинку?!.

После рассказа Марго я поняла, почему Виталий так странно отреагировал на мой вопрос о его возможном повышении.

– А ты ничего об этом не знала? – удивилась Марго.

– Нет, – ответила я и поведала о своем телефонном столкновении с Виталием.

– Ты еще легко отделалась, – пояснила Марго, – а ведь мог и послать, для него этот вопрос как больной мозоль. Хотя… это меня он мог послать, а тебя – нет, ты для него в ореоле святости. При тебе он грубых выражений себе не позволяет. Не догадываешься, почему?

– Догадываюсь, – ответила я спокойно.

– И что? Не хочешь развития отношений?

– Не-зна-ю, – по слогам отчеканила я, – меня как будто устраивают те отношения, которые уже сложились между нами. К тому же, заводить роман на работе не самый лучший вариант романтических отношений.

– Смотри, Анюта, твоя жизнь… Только работа – это еще не вся жизнь, да и как бы тебе в течение этой жизни не предъявили счет, по которому ты не сможешь расплатиться…

– Не мудри, что ты имеешь в виду? – недоуменно спросила я.

– Обыкновенная житейская мудрость: каждый человек в своей жизни должен, как минимум, посадить дерево, построить дом и родить ребенка… Что из этого ты уже сделала?

– Странно. Ты ведь женщина, а это – типичная мужская психология. Ты перефразировала эту мудрость, в ней традиционно говорится не о человеке, а о мужчине. «Каждый мужчина…», – назидательно и с легкой обидой пояснила я.

– Ничего я не перефразировала, это сама жизнь все на свои места поставила и перефразировала. Женщина сейчас такое же равное мужчине существо, как и он ей, поэтому раз уж мы умудрились отобрать из их гардероба брюки и галстуки, войти в их профессии, то надо быть последовательными до конца и примерять на себя все остальное.

– Я дерево посадила, – возвращаясь к вопросу Марго, наигранно-весело ответила я, – когда в комсомол поступала, помнишь, тогда это было принято…

– Помню, – подхватывая мой веселый тон, констатировала Марго, но закончила фразу не весело, однако обнадеживающе, – значит, для тебя дело осталось за малым – всего лишь построить дом, а с поправкой на нашу жизнь – хотя бы купить квартиру, ну и самое главное – родить сына.

– Почему сына? – недоумевала я, – Я хочу дочь.

– Ладно, пусть будет дочь, вопрос не в этом. А в том, когда? – вопрошала Марго.

Я молчала, отпивая маленькими глотками кофе и давая Марго понять, что ее вопрос риторический. Подруга все поняла и быстро нашла другую тему для разговора:

– Кстати, а что твоя Вальева? На долю свою жалуется?

– Да нет, не жалуется, но чертовски раздражена моим допросом и жутко нервничала, когда я спрашивала об ее отношениях с мужем.

– Ну, от такого вопроса любой занервничает. Семейная жизнь – не сахар, а у нее так вообще сплошная горечь: замуж пошла за дурня, который ее к каждому встречному ревновал.

– А тебе то откуда это ведомо?

– Так, Катя с моей Лилей, сестрой, в один класс ходили. Лилька о своих одноклассниках всегда рассказывала, вот мне сейчас и вспомнились эти ее рассказы.

– А что именно она тебе рассказывала? Может какие-то «лямурные» истории Вальевой? В кого та была влюблена, например?

– В кого – сказать не могу, потому что не знаю. А то, что за ней многие бегали – этот факт мне известен, но ее самый верный поклонник – это соседский мальчишка Игорек Ковалев, правда, сейчас он уже не мальчишка, а взрослый мужчина, но для меня все Лилины одноклассники мальчики и девочки. Помнишь, как я на ее родительские собрания вместо матери бегала? – ностальгически прервала саму себя Марго, но тут же вернулась «к нашим баранам». – Кстати, я слышала, этот Ковалев до сих пор не женат, как и некоторые, – не забывая наш предыдущий разговор, мимоходом уколола меня моя добрая подруга, но с рельс не свернула, – и по-прежнему соседствует с Катиными родителями, точнее, соседствовал, – поправила себя Марго. – Тебе эти сведения что-то дают?

– Пока сама не знаю, – ответила я задумчиво. Образ свидетеля Ковалева очень быстро всплыл в моей памяти и тот романтический факт, который я о нем узнала, меня не обрадовал. Может, Ковалев и есть тот третий угол в знаменитом треугольнике? Надо будет лично его передопросить.

– Марго, ты ведь женщина опытная, замужняя, – я вспомнила ее тихого покладистого Бориса и в очередной раз удивилась этому союзу, – да еще и ум трезвый умудрилась сохранить, несмотря на тяготы семейной жизни, – во время такого подлизывания Марго смотрела на меня с укоризной, но не без тщеславия (слова-то приятные!), – скажи мне, как жены уходят от мужей?

– По-разному, но если ты имеешь в виду Вальеву, то такие, как она, не уходят в никуда. Что у нее есть, чтобы и себя и ребенка содержать? Работа? Профессия? У нее даже своего жилья нет. В такой ситуации женщина либо терпит и продолжает жить, либо… заводит любовника и уходит к нему. Так что, Аннушка, ищи этого самого любовника, может он тебе что-то прояснит. Хотя… разве ты дело не закрываешь? Что есть неясности?

– Марго, ну хоть ты то мне соль не сыпь… Должна же я все проверить, все необходимые действия по делу произвести… – монотонно возмущалась я.

– Ладно, ладно, не сердись, – перебила меня извиняющимся голосом Марго, – работай, проверяй, я так ляпнула, не подумавши. Кстати, обед-то наш заканчивается. Побежали по конторам, пока начальство нас не хватилось.

Мы расстались с Марго у дверей ресторанчика, пообещав друг дружке чаще видеться, а в самые ближайшие выходные созвониться с другими нашими боевыми подругами и собраться на девичник, посидев где-нибудь не только за чашкой кофе.

Обещания, в которых мы искренне клянемся друг другу. И о которых тут же забываем, стоит появиться вечным проблемам на работе, дома, которые мы так неистово начинаем решать, что всё, с ними не связанное, уходит как в туман и становится таким далеким, пока какая-нибудь мимолетная встреча не воскресит их и не накроет тебя волной сожаления…

5

Воздух был насыщен политическим драматизмом, который выплескивался в будничную жизнь с телеэкранов, полос газет и радиоэфиров, смешивался с бытом простых людей и приобретал новые краски политической страсти. В наше время, казалось, невозможно было встретить человека, равнодушного к тем политическим перипетиям, которые развивались в Парламенте, Правительстве, во взаимоотношениях олигархов с властью и наоборот, хотя, по большому счету, рядовому гражданину была непонятна разница между ними: олигархами и властьимущими. Внешне: одинаковый лоск в одежде; одинаковые, не отягощенные голодом, лица; одинаково-красивые речи, вводящие в экстаз заблуждения, а, тем не менее, между ними был раздор, который как в кривом зеркале отображался в каждом коллективе, в каждой семье, разделяя коллег, друзей, родственников на «правых» и «левых», на демократов и социалистов, на западников и их антиподов, на космополитов и националистов. Этот спор, начавшийся в «верхах» в банальной борьбе за власть, благодаря велеречивой и захватывающей демагогии этих самых «верхов», превращался в настоящую гражданскую войну, линия фронта которой пролегала в семьях конкретных рядовых граждан. Отцы и дети не только спорили до зубовного скрежета, но и выходили на баррикады каждый со своими знаменами, восхваляя каждый своих героев, кто – ушедших, а кто – новых времен. Наша политическая активность могла поспорить разве что только с вечным религиозным фанатизмом. По сути, политика стала новой религией, а если учесть, что с высоких трибун новые вожди взывали не столько к разуму, сколько к душам людей, призывали не столько понимать, сколько верить им, то новые идеологи ничем не отличались от шествовавших в рясе, и между ними можно было смело ставить знак равенства.

Я открыла дверь ГУВД, и горячий политический спор волной накрыл меня. Из дежурной части доносились срывающиеся голоса, доказывающие, кто из отцов нашей демократии прав, а кто – кормит народ обещаниями.

Мне захотелось зайти к спорящим и внести свою лепту в политическую драчку, высказавши мнение по предмету спора, но в последний миг остановила себя. Несмотря на то, что спор был по таким болезненным вопросам, как приватизация и собственность, что трудно было удержаться и пройти мимо, тем не менее, я наступила «на горло собственной песне», прошмыгнула мимо «дежурки» и направилась к оперативникам. Однако голоса спорящих настигали меня, и невольно мне вспомнился образ нашего главного реформатора, с легкой усмешкой (или все-таки насмешкой?) на лице призывающий каждого становиться собственником и вкладывать красочные бумажки, именуемые в народе ваучерами, в широко развернувшуюся кампанию приватизации, без которой ни одно общество не может стать свободным и демократичным. Народ послушно вкладывал и терял, вкладывал и терял… А лицо главного идеолога приватизации с каждым разом становилось все насмешливее и насмешливее… Он ведь не уточнял, что собственниками станут не все, а только избранные, избранные и приближенные к тайне священного действа. Причем эти избранные и приближенные стали собственниками и соответственно властителями за счет тех, кто, не имея никакого другого богатства, кроме злополучных ваучеров, не зная законов рынка и уж, тем более, не ожидая звериного капиталистического оскала, лихорадочно метался в поисках вложений этих ваучеров, а решившись, дрожащими руками отдавали, как им казалось, свое бесценное богатство, свою незримую долю собственности, надеясь взамен получить тоже бесценное, но уже зримое богатство. Да, как каждый из нас верил и мечтал стать в одночасье свободным собственником! Стали, свободными от собственности.

Порой мне кажется, что наше «застойное» прошлое ничем не отличается от сегодняшнего накала. Эмоции разные, а сущность одна: каждому свое. Так, есть ли смысл в этой новой борьбе?.. В борьбе нового со старым?..

Наше с тобой прошлое Стоит ли забывать? Так хулить и рядить в пошлое одеяние? Так отчаянно в грязь втоптать Имена, года, названия?.. Наше с тобой прошлое - Звонкое или слезное - Стоит ли отдавать В смелые руки героев дня? Наше с тобой прошлое - Было оно, иль нет? Стало ль оно историей? Или ему на задворках тлеть? Наше с тобой прошлое…

Мои мысли прервал Ваня Бойко, который элегантно обогнал меня в узком коридоре и галантно открыл дверь кабинета, который он делил со своим напарником Витей Старыш, пригласив войти внутрь. Его манеры несли на себе отпечаток извинения, которое он, видимо, просил за свою телефонную бестактность. Я это поняла и приняла должный благосклонный вид. Все-таки, по сущности своей Ваня был человеком не злым, оперативником старательным и нам с ним вместе еще работать и работать, к тому же я очень не любила состояние ссоры с кем-нибудь, да и Господь (а может мама с папой) наделили меня добрым женским сердцем.

Я, поздоровавшись с сидящим за столом Витей, сразу перешла к делу, но голосу добавила не сухие рабочие нотки, а игривый мелодичный тон:

– Что наш пьяненький брат? Проспался?

– О, да, – галантность не покидала Ваню.

– Господа офицеры, – подыгрывала я Ване, – вы мне выделите краешек стола, за которым я бы могла допросить нашего «оруженосца»?

– Какой краешек? – Ваня широким жестом пригласил меня за свой стол, – располагайтесь за ним, как можно удобнее, и пользуйтесь, сколько Вам будет угодно.

Я не заставила себя долго ждать и расположилась весьма удобно.

Все это время Витя с интересом наблюдал за нашим диалогом. Наконец, решил вклиниться:

– Что, Ванька в чем-то провинился? – его прямолинейность не всегда подкупала, и Ваня мгновенно сник. Мне стало его жаль, к тому же не хотелось никаких объяснений, а только продолжения начатой игры.

Все-таки, актерство – моя вторая натура, и я теперь понимаю, почему некоторые женщины выбирают эту профессию.

– Итак, господа опера, как мы построим допрос? – решила я проигнорировать Витин вопрос, и увидела, как прямо на глазах Ваня воспрял духом и принял прежнюю стойку. А Витя, приняв все должным образом, посмотрел в мою сторону:

– Предлагаю душевный разговор, а по ходу выясним, стоит ли применять силу.

– Какие манеры, коллега! – воскликнул Ваня, артистично прикрываясь рукой, якобы, от этих самых манер.

Я поддержала Ваню:

– Напоминаю, что наш допрашиваемый – свидетель. Пока. Потому о силе не может быть и речи. Даже о ее угрозе. – После нравоучения я перешла к личности нашего свидетеля. – Первое, что мы о нем знаем? Второе, имеет ли он какое-то отношение к делу, кроме того, что он владелец орудия преступления? На этот вопрос мы попытаемся ответить во время допроса. А по первому вопросу, что вы мне можете сказать? И, кстати, как его зовут, напомните?

Ваня уже было открыл рот, но его опередил напарник:

– Его имя – Вальев Антон. Старше брата на восемь лет. Служит по контракту на сверхсрочной. Характеризуется положительно. Во всяком случае, в сравнении с братом о нем отзываются лучше. Есть хобби – охота. Все официально оформлено. Никаких нарушений, и браконьерства за ним замечено не было. Получается, этакий, положительный герой.

– Ну, что ж. Ведите этого героя. Посмотрим на его положительность, – попросила я.

Ваня, все еще находясь в экстазе извинения, помчался выполнять мою просьбу и мы с Витей остались в кабинете одни. Я рассказала ему о допросе Вальевой.

Витя как бы из глубины своих раздумий с любопытством посмотрел в мою сторону:

– АнПална, Вы ведь женщина…

У меня брови поднялись домиком, как у известного друга Буратино – Пьеро.

– Спасибо, что заметил…

Витя не обратил внимания на мою язвительную благодарность и продолжил:

– … Скажите, Вы понимаете эту Вальеву? Чего она ушла от мужа, если любила его? А если не любила, то почему замуж выходила за него?

– Витенька, солнышко, женщины, по большей части, замуж выходят не потому, что любят, и даже не потому, что хотят замуж, а потому что – надо. Так мир устроен… А еще этот мир требует все делать вовремя. Женщине, например, замуж надо выходить в младом возрасте, потому как потом вступает в действие «закон больших и малых чисел»: чем старше возраст, тем меньше шансов. Это мужчина, оставшись без жены, в любом возрасте, будь он младой юнец или дряхлый старик, всегда – жених… А все потому, что «на десять девчонок у нас по статистике» сколько ребят? – риторически закончила я объяснение своего видения «женского вопроса».

– Вы хотите сказать, что Вальева вышла замуж, потому что поджимал возраст, и она не могла больше засиживаться, так как все подруги уже… – Витя неопределенно повел рукой, но, исходя из смысла нашей беседы, его жест был понятен.

Я кивнула головой в знак согласия:

– Да, Витя. Скорее всего, у нее это было именно так, как и у тысяч женщин, хотя… причина ее замужества может быть и в другом, например, все-таки в любви. – Какой-то тонкий импульс воспоминаний заставил меня, пока интуитивно, обратиться к прошлому Вальевых и я попросила Витю. – Знаешь что, и в службу и в дружбу запроси копию приговора по первой судимости Вальева, а еще лучше – само дело почитай. Витенька, солнышко, наведаешься в архив, ладненько?

Витя заверил меня, что все будет выполнено в лучшем виде. Его исполнительность всегда мне импонировала.

В это время дверь кабинета открылась, и на пороге возник Ваня, сопровождающий помятого молодого человека. Причем эта помятость была не только в одежде. Казалось, она сквозила в каждой клеточке его существа: в руках, в лице и особенно – в глазах. В кабинет он вошел несмело, подталкиваемый сзади оперативником. Такое тихое вхождение никак не ассоциировалось с его внешним довольно внушительным видом: высокий рост и весьма плотное телосложение. Так же тихо он поздоровался и после моего предложения присесть, действительно присел, буквально, на краешек стула. Было заметно, что ему плохо, горько, больно. И это понятно. Ведь он потерял брата. Единственного. Младшего брата. Мне представилась их жизнь, детство и подумалось что старший брат, наверное, всегда опекал и баловал младшего. Обучал нехитрым премудростям мальчишечьей жизни, вытягивал из всяких передряг, заступался, когда это было нужно… Просто, очень любил его. Поэтому погибший брат потеря для Антона не просто невосполнимая. Это та потеря, которая всегда будет рядом, и которую никогда так и не сможешь осознать до конца. Она как вечный комок в горле, сколько ни заливай его водой или водкой – не проходит.

Все эти мысли пролетели в моем сознании, пока я заполняла анкетную часть протокола, а Вальев Антон неподвижно и, сгорбившись, сидел на стуле напротив меня, замкнув ключом кисти рук и уткнувшись взглядом в какую-то одну точку в углу кабинета.

Я понимала, что мне надо вывести свидетеля из его состояния психологического ступора, поэтому допрос начала жестко («клин клином вышибают»):

– Вам принадлежит ружье, из которого были убиты супруги Ивановы, ранена Вальева Екатерина, жена Вашего брата, и из которого покончил с собой ваш брат – Вальев Валерий?

Антон кивнул.

– Где Вы храните ружье, и как оно попало в руки Валерия? – продолжала я на прежней жесткой ноте.

– Я знаю все правила хранения: сейф, замок… – как-то заученно и спокойно начал отвечать Антон на мои вопросы, – и у меня все это есть. Ну, в смысле специально оборудованный шкаф, он всегда на замке, а ключ – при мне, но в тот день, почистив ружье, я торопился и оставил его в углу комнаты. Думал вечером в шкаф поставлю. А вечером друзья в гости зашли. Мы сели, выпили. Повод был – у одного из них сын родился, вот друг и проставлялся… Валерки дома не было в это время. Он пришел поздно, около двенадцати ночи, а может и позже, точно не помню. Присоединился к нам, но пил как-то отчаянно и больше всех. Я пытался его ограничить, а он только больше злился и все равно пил много. А потом вдруг встал и ушел. Я спросил, куда, но он не ответил, только дверью хлопнул так, что стекла в окнах задрожали. Тут и я разозлился. Подумал, что я ему нянька? Сколько можно его опекать, убеждать, уговаривать? Пусть делает, что хочет! Если бы я тогда знал, что он задумал…

– Вы хотите сказать, что не видели, как и когда Валерий взял ружье?

– Нет, – твердо ответил Антон.

– А когда обнаружили пропажу?

– Нет, это не я обнаружил… Ваши сотрудники наутро, когда меня в баре задержали, все мне рассказали, и про ружье тоже.

– Вы сказали, что брат много пил на вашем с друзьями застолье. А вообще, как у него с этим делом?

Антон понял мой вопрос и при ответе как-то замялся:

– Да, как у многих… Бывает, что срывается… Просто последнее время он ходил какой-то злой и угрюмый, может, поэтому много пил, а в тот день вообще как будто никакой грани не видел.

– «Последнее время» – это какой период? – уточнила я.

– После того, как они с Катей разошлись, – немного подумав, Антон добавил, – два месяца, кажется.

– А они действительно разошлись?

– Официально – нет, но сходиться не собирались. Во всяком случае, Катя настаивала на разводе.

– Почему они разошлись? – любопытствовала я о личном.

Антон пожал плечами, немного подумал, как будто размышлял, говорить или не стоит.

– Не знаю… – его ответ был более кратким, чем размышления над ним.

– Причина того, что Валерий много пил в их с Катей отношениях? – продолжала я начатую тему.

– Думаю, да, – Антон сильнее сжал руки.

– Что было после ухода Вашего брата? Вы продолжали сидеть с друзьями? – вернулась я к той злополучной ночи.

– Да, но настроение уже было испорчено, поэтому мы посидели еще немного и вскоре друзья собрались уходить. Я не стал их останавливать, – вздохнул Антон.

– Во сколько ушли Ваши друзья и что делали дальше Вы? Почему вас нашли наши сотрудники в баре?

– Друзья ушли где-то в половине второго ночи, а я… убрал со стола, перемыл посуду, но оставаться дома один не мог. Какое-то предчувствие терзало… Пошел в бар «Прохлада», это недалеко от дома и… напился, – Антон опустил голову.

– Во сколько Вы пошли в бар? – меня интересовала хронология.

– В третьем часу… Точно не помню, – он отвечал, не глядя на меня.

– У Вас не возникло желание найти брата? – перешла я от хронологии к сущности.

Антон отрицательно покачал головой и ничего больше не добавил.

– Почему? – решила все-таки уточнить я.

– Он уже взрослый мальчик, а я ему не нянька… Я же уже говорил, что очень разозлился на него.

– Валерий когда-либо интересовался Вашим ружьем? Как он вообще относился к оружию?

– Нет, его никогда не интересовало ни мое ружье, ни какое-либо другое оружие. Даже в детстве… Я еще удивлялся, все-таки он мальчишка, – размышлял Антон.

– Понятно… У меня больше нет к Вам вопросов. Если понадобитесь, я Вас вызову, – закончила я допрос.

– Почему? Разве дело не закроют? – как-то очень натурально и быстро выразил Антон свое удивление.

Я решила не менять своего жесткого тона:

– О результатах расследования Вас уведомят. Но… я посоветовала бы Вам также задуматься над другим. Над тем, что Вам лично грозит административная ответственность за ненадлежащее хранение охотничьего ружья.

– Да… – ответ Антона был растерянным и кротким.

Мне стало жаль его и стыдно за свой резкий тон. Все-таки у него погиб брат и он, наверняка, корит себя за это ружье. А тут еще я со своими нравоучениями.

Пока Антон подписывал протокол, меня томила какая-то недосказанность. Я мельком заметила, что Антон расписывается левой рукой, и продолжала копаться в своих мыслях. Было ощущение, что я что-то не спросила, какой-то важный вопрос не задала. Я знала себя. Если меня гложут подобные сомнения, то рано или поздно, но вопрос будет сформулирован. Лучше, конечно, чтобы «рано», чем «поздно».

Господи, да что за дело такое: как будто все ясно и в то же время ничего не ясно!

Антон поднялся, я попрощалась с ним уже мягким тоном, сменив гнев на милость, и попросила не уезжать из города надолго. Он ушел, и в кабинете стало непривычно тихо.

Я собирала бумаги допроса в папку и, подняв глаза на задумавшегося любимца женщин Бойко, попросила его:

– Мне думается, что алиби нашего свидетеля надо проверить. Опроси тех друзей, с которыми он выпивал дома и обязательно уточни время, в котором они разошлись. А также в ночном баре надо опросить персонал, по возможности установить посетителей и их опросить: видели ли они Антона, когда он пришел, когда ушел, как себя вел, с кем общался, и так далее.

– АнПална, а не впустую ли мы расходуем время, тратя его на дело, которого нет? Ведь убийцы нет! – от Ваниного недавнего покаянного настроения не осталось и следа. Он возмущался, и я понимала его гнев. Ведь у оперативников в производстве десятки реальных дел, на которые не хватает времени, а тут я, со своими непонятными и необоснованными подозрениями.

– Ванечка, Вы же не Пионер, не первый год работаете, и знаете, как много лишних движений предполагает наша работа. Но они лишние только на первый взгляд, потому что благодаря им мы ищем правильные пути расследования, проверяем версии. В конце концов, пытаемся обезопасить свои головы от меча проверяющих, которые у нас не редки, – я распалялась все сильнее, – Вы же сами это все прекрасно понимаете… Почему я должна напоминать Вам эти азбучные истины?

Ваня, хоть и кивал мне смиренно по мере того, как нарастал тон моей нотации, но внутренне, я это чувствовала, не был со мной согласен.

Витя, видимо, решил разрядить накалившуюся атмосферу и хоть как-то проявить свою солидарность с другом, поэтому спросил, когда я была уже почти у двери:

– АнПална, простите за дерзость, но вот Вы давеча про Вальеву говорили, что она, дескать, как и большинство женщин, замуж пошла по необходимости и критичности возраста. А… Вы как же? – Витин голос почти дрожал, но он все-таки задал этот вопрос. При этом Ваня сидел не шевелясь, глядя на друга хоть и с благодарностью, но одновременно и с ужасом, ожидая моего ответа.

– За дерзость не прощаю, – ответила я спокойно и высокомерно, – но на вопрос Ваш, Витя, отвечу. Я из категории не большинства, а меньшинства женщин, которых статус безмужней женщины не пугает, а… может даже и устраивает.

Решив к этому больше ничего не добавлять и понимая, что Витин вопрос вызван отнюдь не праздным любопытством, а продиктован более высоким чувством дружеского локтя, я все-таки хотела, как можно быстрее уйти и не продолжать этот, вдруг ставший ненужным, разговор.

Я уже было потянулась к ручке двери, как вдруг дверь распахнулась сама. Какое счастье, что она открывается не внутрь кабинета, а вовне, иначе я получила бы этой дверью по лбу!

На пороге стоял «замнач» и по хозяйски оглядывал присутствующих. Я отступила назад, предоставляя ему возможность войти, что он и сделал довольно быстро.

Я старалась не смотреть ему в глаза, помня о своей неудачной шутке по поводу его карьерного роста, но чувствовала на себе его колючий взгляд.

Виталий поинтересовался, что у нас за триумвират и я, постоянно отводя от него глаза, рассказала о допросе Вальева Антона, брата нашего самоубийцы, ружье которого стало орудием преступления, а также поведала о тех поручениях, которые раздала его подчиненным. Виталий ответил мне с легкой улыбкой, но в духе своих оперов:

– Загружаете работой, значит… И неизвестно, насколько она будет полезной… А работа по другим делам в это время еле двигается, – сделав особый нажим на последней фразе, Виталий грозно оглядел Ваню-Витю, а те хоть и опустили свои глаза подальше от взора начальника, но их плечи в то же время активно распрямились, так как они почувствовали, что их шеф в споре, возникшем до его прихода, на их стороне, а отнюдь не на стороне этого следователя, к которому он, по сложившемуся общему мнению, хоть и питает романтические чувства, но в работе все-таки проявляет профессиональную объективность.

Виталий о случившейся между мной и его операми перепалке ничего не знал, поэтому не понял, почему я вдруг разозлилась и, вскинув подбородок, резко и официально ему ответила:

– Виталий Владимирович, если Вы считаете, что мои поручения розыску бессмысленны, не профессиональны и противоречат закону, то, полагаю, вам известна процедура их обжалования. А я продолжаю настаивать на необходимости осуществления тех действий, о которых было упомянуто, и для пущей уверенности обещаю, что сегодня же в письменной форме вам будет отправлено отдельное поручение. Всего доброго, – закончила я и направилась к злосчастной двери, но Виталий одним шагом встал у меня на пути и, вопрошающе посмотрев поочередно на каждого из нас троих – меня, Ваню, Витю, спросил:

– Я что-то пропустил? Что здесь произошло?

Ваня-Витя вмиг опустили свои атлетические плечи, опасаясь, что я расскажу о Витином вопросе насчет моего незамужнего статуса, а в свете романтических подозрений, блуждавших по горотделу на наш с Виталием счет, вряд ли «замнач» благосклонно встретит известие о его любопытствующих подчиненных. Меня же меньше всего волновало чье-либо бесцеремонное вмешательство в мою личную жизнь, поэтому беспокойство Вани-Вити меня вдруг стало забавлять. А вот то, что касается работы, меня занимало очень сильно, поэтому я решила не темнить:

– Произошло только то, что ваши подчиненные, Виталий Владимирович, до вас говорили то же самое, что в унисон им повторили Вы, войдя сюда, относительно моей линии расследования преступления. Повторяю: можете жаловаться на меня хоть… в Организацию Объединенных Наций! Но мои поручения при этом, будьте добры, выполнять. Тем более что, как Вам известно, обжалование не освобождает от исполнения установленных обязанностей.

По мере того, как я лекционно вещала, отвечая на вопросы Виталия, Ваня-Витя успокаивались и бросали мне благодарные взгляды, а я делала вид, что не замечаю их.

Наконец, Ваня утешительно, с вставочками из ретро-слов, ответил и за себя и за друга:

– Да чего уж там, АнПална, мы не критикуем Вас и не отказываемся работать. Так, сгоряча, наговорили не знамо что. Уж, простите. Ведь сами знаете, сколько у нас работы и каждый следователь свое требует. А с Вами мы завсегда рады вместе работать, – Ване сегодня уже дважды приходилось передо мной извиняться, но его речь была весьма кстати, потому что, правды ради, мне не хотелось разлада в нашей бригаде, да не будет это слово, с его пролетарско-крестьянскими корнями, воспринято с уже распространившимся криминальным налетом. А ведь когда-то оно было символом крепкой профессиональной связки и производственных побед!..

Виталий смотрел на эту сцену с недоверием, подозревая ее иную подоплеку, но, видимо, решил не усугублять ситуацию, которая к тому же, благодаря принесенным извинениям, приблизилась к своему хэппиэндовскому завершению. Я хоть и скупо (пусть не расслабляются), но улыбнулась Ване-Вите и сказала, что принимаю их извинения. Я понимала, что все мои поручения по-прежнему будут выполнятся, выполнятся так же как это ребята делали всегда. Что поделать, временами у оперативников сдают нервы, как это случилось сейчас. При их загруженности это можно понять.

– Анна Павловна, если располагаете временем, зайдите ко мне, – попросил Виталий и, повернувшись к Ване-Вите, стал разъяснять им что-то по мероприятиям, внезапно свалившимся на розыск по указанию свыше.

Я, попрощавшись с ребятами скупым и однозначным словом «до свидания», вышла из кабинета, затылком чувствуя их активные кивки прощания мне в ответ.

Уже на подходе к кабинету Виталия меня догнал сам хозяин. Открыв дверь и пропустив меня вперед, он с порога предложил кофе, и я поняла, что меня ждет задушевный разговор. Виталий редко откровенничал о себе, поэтому представившейся возможностью стоило воспользоваться.

Уютно расположившись в кресле, я бросила к ногам на ковер возле столика свою папку с бумагами. Виталий повел бровью и, подняв папку, переставил ее на стол. Я сделала вид, что ничего не заметила, а мысленно фыркнула: «Педант!».

Тем временем Виталий включил свою гордость – кофемашину (в нашей-то провинции!). Кофе она выдавала отменный и многие, а городские боссы особенно часто, наведывались к Виталию не столько по делам, сколько на чашечку его кофе.

Я была отчаянной кофеманкой, поэтому находилась в сладостном предвкушении. Одновременно я хотела прояснить недавние претензии ко мне Виталия и, понимая, что лучшее средство защиты – это нападение, начала активно возмущаться:

– Если ты будешь в присутствии своих подчиненных выговаривать мне замечания и далее, то наши отношения станут сугубо официальными, – моей обиде, казалось, не было предела. Оставалось еще слезу пустить. Но даже всего моего артистизма на это не хватило, к тому же я боялась переиграть.

Доставая чашки и разливая кофе, Виталий стал извиняться (что-то уж больно много извинений сегодня):

– Прости. Я говорил, шутя… Думал, ты поймешь. Я не знал о вашей перепалке, иначе бы ни за что себе не позволил… Прости.

Виталий поставил передо мной чашку кофе, не классическую маленькую мензурочку, а большую чашку, такую как я люблю. Его внимательность растопила «якобы лед» моего сердца, и все предыдущие обиды вдруг показались мне наносными и ненужными, как грязный ил на желтом песке после бури приливов.

Виталий расположился напротив и, взяв свою чашку с кофе в руки, серьезно произнес:

– Хочу услышать твой совет…

Если бы кресло не было таким удобным, я бы свалилась на пол от неожиданности. Чтобы Виталий когда-либо просил у меня совета?.. Я все-таки не удержалась и округлила от удивления глаза, а разговор продолжила в шутливом тоне, насколько это было возможно при явном нежелании Виталия шутить.

– Надеюсь совет не для твоих интимных отношений с дамами сердца…

– Нет, – улыбнулся Виталий, но как-то очень уж серьезно, одними губами («улыбка без глаз» – называла это Марго), – это по работе. Меня на аудиенцию начальник областного управления приглашает… Прощупав почву, я узнал, что мне хотят предложить работу в управлении…

Я слегка подняла бровки. Виталий даже глазом не повел, но взгляд мой понял и отреагировал на него быстро:

– Да, да, ты была права, когда намекала мне об этом повышении, но тогда ситуация была… другой.

Я тоже решила не играть в кошки-мышки:

– Я должна тебе признаться, что знаю твою историю с этим злополучным замом, точнее, узнала только сегодня во время обеда, а когда разговаривала с тобой по телефону, то мне ничего еще не было известно, кроме легких слухов, гуляющих по нашим коридорам: «Ах, слышали, Астахова в область зовут?!.». Поэтому твое молчание в ответ на мой вопрос было мне непонятно. Но мне и сейчас непонятно, что ты хочешь от меня услышать? Тебе предлагают новую должность. Повышение. По-моему, это хорошо. Если должность тебя устраивает, соглашайся. Мужчина, в котором присутствует здоровый карьеризм, это нормально, это правильно. Что тебя смущает?

Пока я говорила, Виталий не пил кофе, а просто держал чашку в обеих руках и пристально на меня смотрел.

– Меня смущает другое, – начал он объяснение, – почему этот зам появился так вовремя? Почему он первым, причем официально, заговорил со мной об этом назначении, а предложение от начальника поступило только сейчас? Может, это была проверка на вшивость? Или зам вел свою игру, без ведома начальника, и хотел извлечь из ситуации максимум возможного для себя? Но в этом случае, почему его не испугало то, что я ведь могу доложить о нем начальнику?

– А ты можешь доложить? – быстро перебила я.

– Не знаю, – замялся Виталий, – скорее «нет», чем «да».

– Вот-вот, он, наверняка, это понимал, раз заговорил с тобой об этом несовершеннолетнем придурке, – я уже поняла, какого ответа от меня ждет Виталий. Он уже принял решение, я в этом не сомневалась, но ему нужно было подтверждение правильности его шага от друзей, к кругу коих причислялась и я.

– Виталий, – продолжала я, – этот зам просто… ловко воспользовался ситуацией. Ты же прекрасно понимаешь, что даже если бы ты пошел к начальнику и доложил о нелицеприятном разговоре с одним из его замов, последний бы все искренне отрицал, да еще бы доказывал, что это твое больное воображение и призывал бы еще задуматься, стоит ли в таком случае привечать такого сотрудника, как ты. Он, безусловно, сослался бы еще на то, что не уполномочен по должности вести разговоры о повышении с кандидатами на это повышение, и ни в коем случае не посмел бы нарушить субординацию. Как бы ты оправдывался в этом случае? И оправдывался ли? Этот зам все очень хорошо просчитал и понял, что может рискнуть, ничего при этом не теряя, если не считать того, что в твоем лице он может приобрести будущего недруга. Но это его, видимо, мало волновало. Ему, по всему, не нужна ни твоя дружба, ни твоя вражда.

– Не знаю… – промолвил Виталий и тут же очень твердо добавил, – я хочу эту должность!

– Вот и соглашайся, – убежденно добавила я.

Виталий, как будто не слыша меня, продолжал с прежней твердостью, но к ней добавилась некая безысходность, крылья которой бились в безуспешной попытке достучаться:

– Я чувствую, как я засиделся в нашем городке, в этих заместителях! Меня как будто обручем сдавило, и с каждым годом этот обруч все уже и уже!.. Дышишь как рыба, выброшенная на берег, хватаешь не достающего воздуха и думаешь: «Уже конец или еще одно мгновение поймаешь?». А тут такая возможность вырваться и… поймать эти мгновения, да не одно…

– Друг мой! – я не могла не воскликнуть, потому что прозрела. – Да у Вас кризис среднего возраста!

Виталий посмотрел на меня, задумавшись, а я экспрессивно продолжила:

– Конечно, надо соглашаться на повышение, и уезжать. Надо все менять, иначе ты себя поедом съешь. Оно, конечно, и в области будет не сахар, там свой террариум единомышленников, но сам факт перемен – перемены работы, места жительства – уже благоприятен, потому что дает надежду.

– А как я буду выглядеть, если будущим коллегам станет известна моя стычка с этим замом, да еще из его уст и в его интерпретации? Не оправдываться же мне перед каждым, – Виталия не отпускали не только терзания возрастные, но и служебные.

– Перестань выдумывать, что может быть. Вот когда случится то, что должно случиться, тогда и будешь искать выход, – я продолжала успокаивать его. – И потом, приличные люди есть везде, даже в областном управлении МВД, – Виталий на этой моей фразе колко усмехнулся. – Не факт, что все будут слушать и верить россказням этого зама. К тому же, у тебя там тоже есть свои люди, которые смогут о тебе рассказать другое, только хорошее. У тебя масса достоинств, – в этом месте Виталий с улыбкой и большим интересом посмотрел на меня, а я с энтузиазмом продолжила, – ты умеешь работать, у тебя хороший опыт оперативной практики, ты ее знаешь до мельчайших тонкостей, на уровне интуиции. А твои организаторские способности, твой административный опыт? Вон сколько уже тянешь лямку «заместителя начальника ГУВД»!.. О твоем таланте убеждать можно легенды слагать! Ты классный юрист – ориентируешься в законе и умело его толкуешь. Этот перечень я могу продолжать хоть до утра… Думаешь там – в области – это не увидят и не оценят? Уже увидели… и оценили, раз повышение предложили. Соглашайся и не мучай себя сомнениями. Соглашайся, соглашайся, соглашайся и… уезжай, – я тараторила как заведенная, а Виталий все с большим интересом смотрел на меня. Наконец, с подозрением спросил:

– А что ты меня с таким пылом-жаром стараешься спровадить? – лукавые огоньки играли в его глазах.

– Во-первых, потому что тебе там будет лучше. Заметь, я думаю о тебе. Во-вторых, ты сам уже все решил и от меня ждал только подтверждения своего выбора. А в-третьих, у меня свой личный интерес, эгоистический, – перешла я на легкость изложения, – я избавлюсь от твоего всевидящего ока. Может, твой преемник не будет замечать тех погрешностей, которые я иногда допускаю, или даже если и будет замечать, то станет деликатно молчать о них, и еще – будет поменьше спорить со мной, а указания мои выполнять беспрекословно.

– Ты нарисовала просто какого-то… болванчика, – подобрал слово Виталий. – Неужели тебе с таким интересно работать? – спросил он абсолютно серьезно.

Я не стала юлить и ответила с такой же серьезностью:

– Мне с тобой, – сделала я ударение, – очень хорошо работалось… и работается. Кто бы ни пришел вместо тебя, он все равно будет хуже, потому что… я всегда буду сравнивать его с тобой.

– Анюта, – я не стала его поправлять, – ты даже не представляешь, что ты мне только что сказала, – он по-прежнему держал в руках чашку с кофе, но смотрел на меня так, что мне казалось, будто это мои руки он держит так крепко и так… тепло.

Я испугалась, что сейчас может быть пройдена та грань, которую я переходить не решалась.

На мое счастье, открылась дверь и в кабинет вошел начальник ГУВД – Яков Петрович Земцов – маленький, кругленький как колобок, с веселыми, вечно бегающими глазками и таким отчаянно прохвостническим характером, что я находилась в вечном недоумении, как ему сходят с рук не только его профессиональные огрехи, но и наглое попрание закона, из которого для него самое малое – это взяточничество.

Помню, как он жаловался моему шефу – прокурору, у которого душа бессребреника, что вот у милицейских зарплата маленькая, особенно по сравнению с прокурорскими. Мой шеф, имея не только бессребреническую душу, но и веселый колкий нрав, ответил своему оппоненту весьма метко: «Ну что ж, Яков Петрович, значит, я дом построю круче твоего». Все знали, какой дом у Земцова и в каком районе стоит – он знаменательно назывался у нас в городке «улица Демьяна Бедного» – все также понимали, что на зарплату даже начальника милиции такой дом не построишь. Поэтому замечание моего шефа било не в бровь, а в глаз. Я была невольным свидетелем того разговора и еле удержалась от смеха. Больше Земцов на свою зарплату никогда не жаловался, во всяком случае, в моем присутствии. Однако ко мне он относился любезно, радушно улыбался при встрече, а во время общих застолий всегда за прокуратуру тост поднимал, а следователей прокуратуры в моем лице отмечал особо. Меня такая его лесть не оскорбляла, и я отвечала ему дежурной улыбкой или расхожими словами благодарности. Знаю, что Виталия это злило, да и не только это. Он недолюбливал своего начальника, потому что не мог не понимать махинаций последнего, который действовал хитро, умело и ускользал как угорь, несмотря на свой круглый внешний вид. Земцов представлял собой наглядный пример того, как добродушный внешний вид и скользкое внутреннее содержание не просто не совпадают, а разнятся как два полюса.

Я считала, хоть и не сказала Виталию об этом, что его новое назначение освободит его от вынужденного общения с Земцовым и от их вечных дрязг и ссор. Я понимала, насколько неприятно для Виталия упоминание о его шефе, потому и умолчала о таком весомом аргументе. Но он заявил о себе сам. Явился собственной персоной. Я никогда не радовалась встречам с ним, несмотря на то, что ничего плохого лично мне он не сделал, но просто не вызывал симпатий. Однако на этот раз, справедливости ради, я должна признать, что обрадовалась его внезапному вторжению. Он спас нашу с Виталием дружбу, но, возможно, предотвратил что-то более ценное. Ценное ли?..

– Виталий Владимирович, Вы мне нужны, – начал он, но, увидев меня, принял подобострастный вид и извинения посыпались как из рога изобилия, – ой, простите, простите… Я не помешал? – я почувствовала, как напрягся Виталий и не только потому, что подобный вопрос в служебном кабинете имел явно двусмысленную окраску и слащавый намек, а потому, что Земцов действительно помешал.

– Анна Павловна, Вы, как всегда, обворожительны, – рассыпался Земцов и я понимала, какова цена этих комплиментов, потому что ежедневно смотрела на себя в зеркало. К тому же знала, что красотой не отличалась никогда, а также знала, как я могу выглядеть и выгляжу во второй половине дня в сутолоке суматошной работы. Я всегда восхищалась женщинами, которые, также как и я, не являясь красавицами, в такой же сутолоке своей работы, умудряются сохранять свежий вид, прямую гордую осанку и блеск в глазах в течение всего рабочего дня. Мне же достаточно было поутру по дороге на службу пройти по нашему умопомрачительному мосту, продуваемому всеми ветрами, и, придя на работу и глянув на себя в зеркало, увидеть то, как ветер разметал прическу на моей голове, отнюдь не в художественный беспорядок превратив укладку моих волос, чтобы моментально прийти в упадническое настроение.

Земцов сделал несколько шагов в мою сторону и несколько странных телодвижений, которые натолкнули меня на мысль, что он хочет приложиться к моей ручке. От него можно ждать чего угодно и такого тоже, поэтому я, чувствуя как от Виталия в атмосфере расходятся волны нервного напряжения, схватила в руки, пытаясь их занять, свою чашку кофе и, сделав последний вымученный глоток, потому что пить пришлось не напиток, а давиться кофейным осадком, с такой же вымученной улыбкой вымолвила:

– Яков Петрович, Ваша галантность не в пример многим, – я не могла не ответить на его поклоны, – и боюсь, что это я помешала, отобрав у Вашего заместителя столько времени на объяснение мне прописных истин оперативной работы. Посему не буду Вам мешать и ухожу, – Земцов не перебивал меня, а только вскидывал ручкой, желая показать, что я ошибаюсь, так как никогда не могу помешать и, вообще, в его епархии мне всегда рады.

Однако я понимала, что мне лучше уйти и, наскоро попрощавшись с обоими – Земцовым и Виталием – поблагодарив последнего за чудесный кофе, я разве что не бегом удалилась из кабинета Виталия и только за дверью смогла перевести дух. Да, дипломатические реверансы иногда даются тяжелее, чем правдивая жесткая поступь.

6

Я проснулась не от привычного звонка будильника, самостоятельно и, на удивленье, легко. Полагая, что еще рано, продолжала валяться в постели, постепенно переходя из дремы в полудрему, и, наконец, в состояние легкого бодрствования, но глаза при этом открывать не хотелось.

Весеннее утро было мягким, но слегка прохладным. Скупые солнечные лучики с трудом продирались сквозь закрытые жалюзи, зато для птичьего пения не существовало никаких преград. Голоса птиц перекликались между собой, как будто те вели светскую беседу, проникали в открытые форточки домов, разливались над полусонным царством домашних; щебет птиц с проворством ветра уносил шлейф утренних снов куда-то вдаль и с нежной настойчивостью убеждал: «Утро!.. Утро!.. Весна!.. Весна!..». Странно, что летом по утрам я почти не слышу птичьего пения. Зато в первые весенние дни мой слух после зимнего затишья обостряется и улавливает все новые звуки другого времени года, ну а затем, видимо, слух опять притупляется и то, что изначально казалось чудом, становится понятным и привычным, а потому – незаметным. Помню, как моя племянница, когда мы с ней впервые оказались в Ялте, без устали вертела головой, оглядывая восхищенным взглядом окружающую природу – море, горы, пальмы… – и, не переставая, вопрошала у водителя такси, как они, местные жители, могут жить в такой сказочной красоте и не восхищаться ею поминутно?..

Я продолжала нежиться на грани сна и яви, ожидая трели будильника, когда в мой просыпающийся мозг прокралась подозрительная мысль, что уж что-то очень долго молчит будильник… С большой неохотой я приоткрыла глаза и заставила себя посмотреть на часы. Холод иголкой кольнул мою душу… О, ужас! Часы стояли! Схватив свои наручные часики, я увидела время и поняла, что проспала. Господи! Почему же с работы никто не звонит? Никто не заметил, что следователя нет на месте?

Я лихорадочно одевалась, умывалась, собираясь на работу в непривычной спешке, как вдруг меня осенило: я ведь не опаздываю! Я уже опоздала! Значит, нечего будоражить тело и душу. Теперь «минута плюс – минута минус» ничего не изменят, а моя спешка время вспять не повернет. Я перешла на размеренную поступь и даже мелькнула мысль: «Не сварить ли кофе?». Но моя совесть, хоть и усыпленная на время доводами рассудка, была начеку и не позволила мне затянуть опоздание. Рука, потянувшаяся было к банке с кофе, тут же опустилась и я благоразумно решила, что кофе можно выпить и на работе.

В прокуратуре меня ждал наш Пионер – Игорь Якименко. В мое отсутствие он развлекал Ольгу Васильевну рассказами из своей студенческой жизни. Увидев меня, летящей по коридору, он быстро закончил свою очередную байку и поспешил мне навстречу:

– Анна Павловна! Доброе утро! Вы в суд заходили? Наши, в милиции, сказали, что Вас у нас не было, вот я и подумал…

– Да, – ложь легко сорвалась с моих губ. Я даже не успела этому удивиться, потому что удивляться пришлось другому.

Игорь растерянно продолжил:

– Я звонил в суд…

Я всегда знала, что не имею права врать. И не потому, что это плохо, а просто потому, что моя ложь всегда открывается, и довольно быстро, как сейчас, например.

Игорь, хоть и с опозданием, но понял, что разоблачил меня. Его лицо покрылось краской раскаяния, и он стал извиняться. Вечный крест воспитанного человека: за то, что он уличил меня в дурном поступке, он же передо мной извиняется.

– Игорь, – твердо перебила я поток его извинений и произнесла наставительно, – запомните одну истину: когда нежеланное неизбежно, превратите все в шутку! А сейчас… я очень хочу кофе, – я открыла дверь своего кабинета и, взяв чайник, попросила Игоря набрать в него воды. Игорь с преданной готовностью помчался выполнять мою маленькую просьбу.

Когда кофе уже дымился в наших чашках, Игорь начал мне рассказывать о своих хождениях по друзьям и коллегам нашего самоубийцы и убийцы в одном лице – Вальева Валерия:

– О нем мало сказать, что он не привлекательная личность. Никто из мной опрошенных, даже друзья, если их таковыми можно назвать, о нем слова доброго не сказали. Только на работе отметили, что он работник неплохой – он трудился в автомастерской – руки хорошие, а вот голова дурная, с людьми груб, легко хамит, характер вздорный, вспыльчивый… В последнее время часто выпивал. Все утверждают, что это из-за жены, она от него ушла и грозилась подать на развод. Он разводиться не хотел, якобы очень любил жену, однако это не мешало ему костить ее, на чем свет стоит в присутствии посторонних. Я разговаривал с соседями Вальева по дому. Они утверждают, что он нередко на нее еще и руку поднимал…

– Да, сильная любовь, – заметила я иронично.

Игорь попытался мне возразить:

– Ну,…Анна Павловна, говорят же «бьет, значит, любит».

– Игорь, Вы в какую эпоху живете? Мы ж не в безмолвном первобытном мире, когда чувства выражали жестами. И не при феодализме, когда женщина была так зависима от мужчины, что терпела все, в том числе и побои, и чтобы как-то оправдать свое совсем не привлекательное положение придумала эту унизительную отговорку. Все-таки приятнее осознавать, что тебе причиняют боль из благородного чувства, а не потому, что… просто хотят причинить боль, одну боль. – Я посмотрела на Игоря осуждающе, – Что же Вы, солнце мое, на пороге 21 века мыслите категориями давно прошедших времен? Однако, справедливости ради, надо признать, что Вы не одиноки, но от Вас я такого крепостничества не ожидала, – закончила я свои рассуждения на менторской ноте.

Игорь «нос не повесил», а стал защищаться:

– Я не утверждал, что согласен с этой народной «мудростью». Мудрость в кавычках, – пояснил Игорь, – а Вы меня под одну гребенку со всеми причесали. И… потом, почему Вы решили, что эту поговорку придумали женщины? Мне как-то думалось, что ее сформулировали мужчины, дабы оправдать свою жесткость, – немного подумав, он исправился, – жестокость.

Я поняла, что настала моя очередь извиняться:

– Меньше всего, Игорь, мне хотелось Вас обидеть. Каюсь, не разобралась. А-а-а… по поводу авторства этой фразы ничего точно сказать не могу, просто позволила себе смелое предположение. Признаю, что истинная картина мне неизвестна. Но… давайте, не будем уходить в дебри гипотетического мудрствования, а вернемся к нашему герою, который в буквальном смысле слова таковым не является.

Игорь продолжил рассказ о Вальеве:

– В тот день он с утра, с восьми и до шестнадцати тридцати, был на работе. Куда он поехал после работы никто не знает, но в семнадцать тридцать он зашел в бар «Мираж», это недалеко от автовокзала…

– И недалеко от детского садика, куда ходит его дочь, – перебила я Игоря, – и возле которого, по словам Вальевой Екатерины, его жены, в тот день около семнадцати часов они встретились и сильно повздорили, так как она сообщила ему о своем твердом намерении развестись.

– Вот как… – заметил Игорь, – тогда понятно, почему он в баре водку глушил. Видимо, горе заливал. Кстати, в баре он пробыл недолго, около получаса. Официантки и бармен не могли не заметить его нервозность и грубость. Сказали, что он успел нахамить не только им, но и посетителям бара, особенно груб был с женщинами. Ушел только после того, когда в силу назревающего скандала вызвали охрану и его пригрозили выкинуть. Далее он направился к своему старому знакомому – Логинову Егору Петровичу. Они знакомы со школы и, честно говоря, Вальев виноват в той травме, которую Логинов получил в детстве, когда они устроили велосипедные гонки и Вальев, дабы стать победителем, столкнул того с дороги, да так неудачно, что Логинов с тех пор передвигается на инвалидной коляске. Логинов мне признался, что дружбы между ними никогда не было, а после травмы и быть не могло, поэтому он очень удивился приходу Валерия. Кстати, Егор очень хорошо отзывался о брате Валерия – Антоне. Сказал, что тот его спас, когда Валера чуть не угробил. Антон на машине тогда мимо проезжал и все увидел, быстро среагировал, в больницу отвез и потом навещал часто, а также денег на лечение дал. Понимал, что брат виноват, вот и пытался за него оправдаться. Да, между прочим, этот Логинов племянник нашей Ольги Васильевны.

– Да? – я как будто удивилась, но тут же вспомнила от кого слышала историю про травмированного мальчика из-за детских, весьма, не безобидных выходок. Вспомнила, с какой болью Ольга Васильевна рассказывала мне о парализованном мальчике и как нелицеприятно отзывалась о Вальеве и Кате, которых считала виновниками трагедии. Все стало на свои места.

Игорь тем временем продолжал:

– Логинов сказал, что так и не понял, зачем приходил к нему Валерий. Ни разу после того случая на глаза не показывался, даже намеренно избегал встреч, а тут вдруг сам пришел. Егор даже сначала подумал, что Валера прощенье просить пришел, наконец-то, но не тут то было… Об извинениях речь так и не зашла. Вальев сидел долго, несмотря на недовольство родителей Егора, которые с того случая недолюбливали Валерия, чтобы не сказать жестче. Уходить Валерий не хотел, обмолвился, что особенно домой ему не хочется возвращаться, что его все обманывают и предают, даже родные, наверное, имел в виду жену. В общем, жаловался на жизнь. Главное, нашел, кому жаловаться. Сам человеку всю жизнь поломал, – возмутился с негодованием Игорь. – Ушел Вальев от Логинова около девяти вечера, когда уже родители Егора намекнули ему прозрачно, что «пора и честь знать». Далее его многие видели возле дома Ивановых, но тех дома не было, они вместе с дочерью и внучкой были на праздновании дня рождения у кого-то из своих знакомых. Валерий довольно долго слонялся вокруг дома, видимо, намеревался дождаться хозяев, но, не дождавшись (те вернулись поздно, около двенадцати ночи), около половины одиннадцатого вечера зашел к Ковалеву Игорю Петровичу, соседу Ивановых. Да, да, – активно закивал Игорь в ответ на мой недоумевающий взгляд, – Вальев, по сути, накануне убийства и самоубийства был у Ковалева. Как сказал Ковалев, хотел поговорить с ним по душам, но Ковалев никогда не питал дружеских чувств к Вальеву и не хотел с ним вести никаких разговоров, тем более, задушевных. Сначала Ковалев дипломатично намекал Валерию, что устал после работы и не может уделить тому время, но Вальев его не слышал и не унимался со своими просьбами выслушать, после чего разозлившийся Ковалев открыто указал Вальеву на дверь. Ушел Валерий от Ковалева где-то в половине двенадцатого ночи. А в двенадцать – в начале первого ночи он пришел домой, где застал брата с двумя его друзьями за маленьким застольем. Присоединился к их столу, тем более что душа у него горела и просила выпить. Друзья Антона отметили, что Валерий пил много, в разговоре участия почти не принимал, но был почему-то очень зол на брата. Попеременно бросал в его адрес злые слова и фразы, даже что-то похожее на угрозы. Кричал, что он давно уже не маленький, все хорошо понимает, и вообще хватит некоторым его воспитывать. Антон пытался его успокоить, но тот не поддавался на уговоры, а наоборот сильнее распалялся, утверждая, что он еще покажет всем, кто – плох, а кто – хорош, кто – прав, а кто – виноват. Друзья Антона сказали, что Валерий внезапно ушел где-то в начале второго ночи. Они после его ухода еще немного посидели, но, увидев, что Антон разнервничался из-за брата, решили, что пора уходить. Ушли они минут через десять после Валерия. Больше той ночью ни Валерия, ни Антона не видели, а о случившейся трагедии узнали из «третьих уст» на следующий день.

Я была приятно удивлена той тщательности и кропотливости, с которой Игорь установил весь день жизни Вальева Валерия, предшествовавший его самоубийству, той добросовестности, с которой он оформил переданные мне тут же протоколы допроса свидетелей, той дисциплинированности, благодаря которой он собрал все официальные характеристики на Вальева. Надо оговориться, что эти характеристики были более положительные, нежели отрицательные, но о том, как у нас пишутся характеристики, я была осведомлена хорошо, а, учитывая смерть Вальева, понятно, что авторы характеристик исходили из вечного постулата: «о мертвом либо хорошо, либо ничего».

Осознавая титанический труд Игоря, я не знала, как его благодарить, о чем не преминула ему сообщить. Игорь был доволен и по-детски радовался, что сумел угодить мне. Просил не жалеть его и продолжать нагружать работой. Я пообещала, что всенепременно так и буду делать, но сейчас он заслужил достойный отдых. Игорь ушел осчастливленный моей улыбкой, а я углубилась в размышления.

Срочно, срочно надо вызывать на повторный допрос соседа Ковалева. В свете рассказанного Игорем, этот сосед вызывал во мне все больший интерес. Необходимо было прояснить его роль во всей этой многоугольной ситуации. Я тут же выписала на имя Ковалева повестку.

Мне вспомнились мои недавние мысли об отношениях братьев Вальевых. Да, видимо, я была права, и Антон безмерно опекал брата, не взирая на то, что тот хоть и младший брат, но уже выросший, которому эта опека с каждым годом становилась все более в тягость. Потому то он и злился в тот день на Антона, вымещал на нем злобу и за свою неудавшуюся семейную жизнь, и за излишнюю, на его взгляд – ненужную, заботу о нем брата. По какой-то странной закономерности, все свои негативные эмоции мы выплескиваем на близких нам людей…

Внезапно дверь моего кабинета открылась и на пороге я узрела своего шефа. Он, не поздоровавшись (видимо, полагал, что утром мы уже виделись, чему я внутренне усмехнулась), начал говорить о насущном:

– Анна Павловна, я только что был в горотделе. От Астахова узнал, что он завтра в область едет, поэтому позволил себе смелость «забить» для Вас одно место в его машине. – Шеф продолжил без запинки, предупреждая мой вопрос. – Вам ведь давно надо к экспертам наведаться, а я неизвестно, когда смогу Вам нашу машину предоставить. Сами видите, сколько я последние дни вынужден разъезжать и по городу и по району с этими… проверками, – он, видимо, хотел весьма нелестно высказаться по поводу проводимых проверок, но воспитание не позволило ему воспользоваться бранью, поэтому он ограничился небольшим, но многозначительным молчанием, после которого продолжил в прежнем духе. – Такая удачная оказия, может, съездите?.. Заодно и мои бумаги в область доставите…

Ах, вот в чем дело! Я все поняла. Хитрость шефа была шита белыми нитками. Он, явно, не хотел лично показываться на глаза вышестоящему начальству с бумагами, в которых, видимо, не все гладко, поэтому решил воспользоваться подвернувшейся возможностью и отправить меня, человека, который не имеет к передаваемым документам никакого отношения, а соответственно и спрос с меня будет маленький, а точнее – никакого спроса. Шеф, конечно, понимал, что такая отсрочка во временном отношении весьма условна и, рано или поздно, ответ держать придется, однако согласно чиновничьей мудрости, перефразированной из народной: «лучше позже, чем… раньше».

Я решила успокоить шефа и дала согласие на поездку. Тем более что мне давно надо было к экспертам, так как сроки по некоторым делам уж очень сильно поджимали. Вопросов накопилось много, их надо было решать, а шеф все никак не мог дать мне машину. Ездить же междугородним транспортом со служебными бумагами и по служебным делам я зареклась давно. Однажды, на третьем году моей работы в прокуратуре, во время одной из таких поездок, в автобусе ко мне пристал очень не трезвый мужичок (ко мне тогда закралось подозрение, что он притворяется таковым), который, как мне показалось (а у страха глаза, как известно, велики), пытался вырвать из моих рук сумку, а в ней лежало уголовное дело, которое я должна была доставить экспертам, проводившим психиатрическое обследование одного из моих обвиняемых. Мужичок, явно, не умышленно хватался за мою сумку, но меня тогда охватил такой панический страх, страх потери дела, угрозы ответственности и, как следствие, краха карьеры, о которой я мечтала всю свою сознательную жизнь (так мне тогда казалось), что я не смогла трезво рассудить, насколько действия пьянчужки нацелены против меня как следователя или как женщины. У меня даже не возникло вопроса, откуда этот незнакомый мне человек мог знать, что перед ним прокурорский работник и, что у этого работника в сумке не женские журналы, а уголовное дело. Тогда меня плотной завесой обволакивал страх, один страх!.. Все, к счастью, закончилось благополучно, когда за меня вступились водители автобуса, увидев в моих глазах неподдельный ужас. Они быстро урезонили моего нетрезвого соседа довольно грубыми, но, как оказалось, действенными словами и пересадили его поближе к себе на переднее место. С тех пор я перестала перевозить деловые бумаги общественным транспортом, а терпеливо ждала, когда шеф соизволит дать мне служебную машину, и не трогалась с места, даже если горели сроки. Пусть меня лучше ругают за волокиту, чем посадят за халатность.

Шеф обрадовался моему согласию, помчался готовить для меня бумаги, предупредив, чтобы я не забыла забрать у Ольги Васильевны командировочное удостоверение.

Справедливости ради, я должна признаться, что поездки в область всегда были для меня маленьким праздником. Даже в том случае, когда вызывало меня туда большое начальство и отнюдь не для наград, а совсем по противоположному поводу. Но я так люблю этот город, влюбившись в него еще в студенчестве, что каждая новая встреча с ним доставляет радость. Радость студенческих воспоминаний, радость всего того, что познаешь только в юности, и это познание напрямую ассоциируется с местом, которое, на твой взгляд, способствовало всем твоим открытиям, и без которого, думалось тебе, все было бы иначе, не в том свете, не в тех красках, не в том настроении…

Я любила и люблю этот город у моря, воспетый и воспеваемый, гордый и ироничный, смеющийся над всеми и вся и позволяющий смеяться над собой, не умеющий нагонять скуку, а волшебным образом умеющий ее разгонять!.. Я называю его городом «живой и мертвой воды». Если на душе становится плохо, то стоит съездить в этот город и пройтись по его улицам, по бульварам, покрытым старинной брусчаткой, выйти к морю, поднять голову к небу и запутаться в том, где же море, а где небо?.. Но, самое главное, стоит окунуться в ауру разговоров и речи жителей этого города, той речи, которая стала нарицательной, и которую не дано никому превзойти по своей смешливости, ироничности и курьезности одновременно. Вот, подышишь таким воздухом и начинаешь понимать, как мелочно все то, что до сих пор томило твою душу, как незначительно оно «по сравнению… с мировой революцией» (как говаривала в шутку одна моя студенческая приятельница).

7

Дорога в областной центр оказалась недолгой, благодаря тому, что кроме меня попутчиками «замнача» были Марго и один из судей нашего городского суда – Павленко Дмитрий Иванович, как и Марго, совсем не любивший поговорить.

По обыкновению, если кто-то из наших органов собирался на машине в область, то ему «на хвост» падали все, кому необходимо было туда же – в область – решать свои личные или служебные вопросы, последнее не имело значения. Отказать таким попутчикам не позволяла корпоративная этика, даже, несмотря на то, что суд – прокуратура – милиция – адвокатура не представляли собой единой корпорации, но на профессиональном уровне (все считали себя юристами) были связаны теми невидимыми узами, которые сильнее и дружбы и любви, потому что любовь рано или поздно, но проходит (да?), дружба может развалиться либо объективно развести бывших друзей на большие расстояния, а профессиональные интересы – вечны, вечны во времени и в пространстве, поэтому каждый юрист дорожит отношениями с себе подобными.

Марго призналась сразу, что едет решать личный вопрос, связанный с поступлением ее отпрыска в университет на юрфак. Вадик в этом году оканчивал школу, на улице стояла весна, и до выпускных экзаменов оставалось почти ничего. Марго понимала, что времени у нее в обрез и надо хотя бы переговорить с нужными людьми и… прицениться.

Судья Павленко утверждал, что едет по делам служебным, но «верить ему – себе не доверять». Внешне он всегда располагал к себе своей радушной улыбкой, но нрав имел двуличный, из-за чего за глаза его величали не Дмитрием Ивановичем, а Янусом Ивановичем, поэтому никогда нельзя было понять, говорит он правду или привирает (вот кому ложь легко сходила с рук, не то, что мне!). Иногда ему удивительным образом удавалось совместить эти две, казалось бы, несоединимые вещи – правду и ложь. Получался чудовищный симбиоз, который не позволял твоим сомнениям развиться в подозрения, потому что ты был так запутан его эклектическими доводами, что предпочтительнее было промолчать и забыть со временем эту чушь, чем попытаться вывести нашего Януса на чистую воду. Его схоластические суждения могли завести тебя в такой тупик, что ты под конец сам недоумевал над собственными выводами. Вместе с тем, Дмитрий Иванович имел веселый характер, знал много анекдотов (даже приличные) и в компании всегда был ее душой, поэтому и в пути он был попутчиком бесценным, так как легко мог всех занять разговорами.

Выехали с утра пораньше, так как путь был неблизкий (как никак, двести километров!), а Виталию было назначено в девять часов предстать пред очи начальства. Да и мы все предпочитали появиться в области пораньше, чтобы было больше времени для решения своих дел.

К тому же все знали, что предстоит пересекать границу (дорога пролегала таким образом, что соприкасалась с сопредельным государством, ведь трассу прокладывали в советские времена, когда не предполагали, что «Союз нерушимый» может рухнуть). Ожидание на границе могло занять много времени. Однако, правды ради, надо признаться, что наши служебные удостоверения, как правило, обладали магической силой и время ожидания на пограничном посту для нас могло быть сведено к минимуму. Но утверждать это с уверенностью – дело очень смелое. На посту может оказаться какая-нибудь европейская комиссия с проверкой прозрачности границ, и тогда пограничники будут делать свое дело, невзирая на лица, а в нашем случае – на удостоверения, и мы потеряем уйму времени в бесцельном ожидании.

Так как пришлось проснуться очень рано, то в машине поначалу все, кроме Виталия, находились в каком-то сомнамбулическом состоянии, пытаясь досмотреть те сны, которые были безжалостно прерваны ранним подъемом. Однако и снов прекрасных никто не видел, и явь в виде мелькающих привычных перелесков за окном была не отчетливой. Наша троица дремала таким образом недолго, пока Виталий не возмутился и не потребовал, чтобы его начали развлекать, иначе он, как и все, уснет за рулем, а к чему это может привести всем и так ясно. Куда уж яснее!.. Близкой, как и дальней, смерти в аварии, как и вообще любой смерти, никто не хотел.

Мы очнулись и завели беседу. Марго поделилась своими печальными размышлениями относительно суммы, которую могли с нее запросить за поступление сына в университет. Однако наш Янус Иванович быстро развеял ее сомнения, уверенно назвав очень кругленькую сумму, сославшись на кого-то из своих родственников, сын которых в прошлом году штурмовал тот самый юрфак того самого вуза. Виталия величина названной суммы заставила присвистнуть, а Марго опечалиться еще больше. Цифра ее, явно, не устраивала и печаль Марго, что называется, вышла из берегов. Мне стало жаль подругу, и я попыталась рассеять одолевшую ее смуту:

– Не терзайся раньше времени. Эти суммы – не константы. Их величина разнится в зависимости от кандидата. Насколько тот состоятелен.

– Анна Павловна, Вы говорите чушь, – величаво возразил мне Павленко.

– Я потому так безапелляционна, Дмитрий Иванович, – и посмотрела в спину гордо восседающего впереди Януса, – что высказываю не собственные предположения, а то, что мне в личном разговоре поведала одна из моих приятельниц. Она до недавнего времени преподавала в одном из вузов города, куда мы с Вами путь держим. Не на юридическом, – добавила я, посмотрев на Марго, с уст которой уже был готов сорваться наболевший вопрос. – И вообще, надо торговаться, – посоветовала я Марго.

Павленко фыркнул в мою сторону, но тут вмешался Виталий:

– Я одного не понимаю, почему нельзя пытаться поступать своими силами? – от его вопроса на меня повеяло нафталином советских времен.

Марго этот вопрос завел не на шутку:

– Астахов! Мы, в какое время живем? О какой попытке ты говоришь? И кому она нужна эта попытка? Всем нужны деньги! Кто вообще сейчас поступает своими силами, даже если они есть? Или плати неофициально и поступай в государственный вуз, или иди в коммерческий и плати официально. Рыночные отношения, мать вашу… – не выдержала Марго и выругалась прилюдно, а затем продолжила о своем же. – И потом, нам ошибаться нельзя. А если Вадик попробует поступить своими силами, как ты говоришь, – Марго ткнула пальцем в спину Виталия, – и не поступит?.. А точно не поступит, потому что зачислят только заплативших! Что тогда, умник? – посмотрела Марго в профиль Виталия.

Он ответил спокойно:

– Пойдет в армию. Мы все… – договорить Виталий не успел, так как Марго взорвалась вулканом эмоций.

– Что?! В вашу армию?!

– Почему она только наша?.. – попытался возмутиться Виталий, но тщетно. Марго его возражения только сильнее воспламеняли, как сухие дровишки, подбрасываемые в огонь.

– Я своего сына рожала, воспитывала и на ноги ставила не для армии! Не нужна ему эта школа жизни, которая… и без жизни оставить может или, как минимум, без здоровья. – Марго снова подняла пальчик в сторону Виталия, – А вы, товарищ майор, сначала своих сыновей нарожайте, а я посмотрю, как Вы их потом пошлете долг Родине отдавать.

– Ну, кто-то ж должен… – продолжал настаивать на своем Виталий, но не тут-то было. Марго перебила его со всей материнской твердостью, на которую только и была способна слепая любовь матери:

– Только не мой сын.

Она в эту минуту была поразительно похожа на тот расхожий образ матери с известного военного плаката. Только та призывала в ружье, а эта с такой же силой и твердостью его отнимала.

Павленко в течение этого напряженного диалога благоразумно помалкивал. Ему в свое время удалось уклониться от службы в Советской Армии и потому он, скорее всего, был на стороне Марго, а не на стороне Виталия, но из мужской солидарности не мог открыто согласиться с ней. К тому же у Павленко было двое малышей-мальчуганов и, как отец, он хорошо понимал материнские чувства Марго.

Никакие патетические речи о том, как армия закаляет и кует характер будущих мужчин, никакие доводы о том, что все (а все ли?) через это проходят, никакие высокопарные фразы, типа, «Кто, если не мы?..», не могли убедить и смирить беспокойные сердца отцов и матерей, и заставить их добровольно отправлять своих мальчиков… в неизвестность. А на фоне, описываемых в газетах и журналах, душераздирающих трагических историй об армии эта неизвестность становилась пугающей. Поэтому все мои знакомые семьи, в которых росли сыновья, шли на любые ухищрения, будь те законные или противозаконные, только бы избежать этой священной обязанности.

Конечно, государство не могло в одночасье создать армию профессиональную, освободив, таким образом, от почетной обязанности восемнадцатилетних мальчиков и облегчив жизнь их родителям. Родители понимали сложности своей страны, но от этого понимания им не становилось легче. Да и не нужно им было это понимание.

Безусловно, создание профессиональной армии – это дело не одного года и даже не одного десятка лет, поэтому призыв продолжался по осени и по весне из года в год. Служить шли те, кто не мог откупиться, и те, для кого такая служба – возможность вырваться в другой мир, то есть сыновья «прачек и кухарок». Армия все более становилась пролетарско-крестьянской. Ленин, Троцкий и Сталин из своего загробного далека могли только дивиться такому преображению армии и по сути, и по форме, точнее, ее приближению к той армии, у истоков которой они стояли – РККА[3].

Воинственный диалог Марго и Виталия так зарядил атмосферу в машине, что мы с Павленко лихорадочно искали тему, чтобы разрядить ее. Павленко оказался находчивей и стал травить анекдоты про армию. Сначала чувствовалось, насколько наш смех был напряженным, как отголосок грозного спора, но постепенно он становился все более раскованным. Виталий подхватил инициативу Павленко и стал рассказывать смешные истории из своей армейской жизни. В конце концов, у всех отлегло от души, и Марго даже посылала редкие улыбки Виталию, когда он комментировал анекдотические ситуации, происходившие с ним во времена оные (армейские).

Так, переходя от слов грозных к словам добрым, мы подъехали к границе и удача нам улыбнулась: наши «ксивы» возымели действие и нас пропустили как наши, так и сопредельные пограничники.

Я успела в окошко заметить вереницу машин и автобусов, ожидавших проверки, и небольшую очередь граждан, пересекающих границу пешком. Судьба распорядилась так, что по обе стороны границы на небольшом расстоянии друг от друга жили и дальние и близкие родственники, в советские времена не подозревавшие, что однажды их селения окажутся в разных государствах. В новые времена они вынуждены ходить друг к другу в гости, только при наличии паспорта. С этим документом они в последние годы, казалось, вообще не расставались, потому-то у многих он имел жутко потрепанный вид, не в пример старым советским паспортам. Благо, жителям приграничных территорий разрешили пересекать кордон по общегражданскому, а не заграничному паспорту. Радует, что государство хоть иногда принимает решения в интересах своих граждан, а не в угоду мифическому Порядку! Разве Порядок является таковым, если он не единичным гражданам, а всему населению портит жизнь? Я служу в прокуратуре, а прокуратура служит Закону, но полагаю, что не общество надо подгонять под законы, а наоборот – законы под общие интересы людей. Прав был мудрый Джефферсон, когда утверждал, что «законы пишутся для обыкновенных людей, поэтому они должны основываться на обыкновенных правилах здравого смысла». Жаль, что порой именно этого здравого смысла и не хватает нашим законодателям.

Глядя на ту обстоятельность и массивность, с какой обосновывались наши погранично-таможенные посты, не верилось, что когда-то мы обходились без них. Эти времена казались уж очень далекими, настолько они не походили на нашу сегодняшнюю жизнь.

Моя сестра с семьей проживает на сопредельной территории, точнее, на той ее части, которая отделилась от признанного государства, провозгласив свой суверенитет. «Самопровозглашенная республика» – так сейчас называют такие образования. Их немало. Весьма распространенный после распада СССР сепаратизм, который дотошно исследуют ученые, над которым ломают голову политики, и которым умело пользуются прохвосты и с одной и с другой стороны. Разрешить безболезненно такие конфликты пока не удалось никому. И вряд ли удастся. Уж очень много животрепещущих интересов замешано в этом политическом тесте.

Послевузовское распределение занесло мою сестру в ближнее зарубежье, которое тогда еще не было таковым. Она обжилась, завела семью и никак не ожидала, что в один миг ее от меня и родителей отдалит не только весьма условное расстояние (двести километров!), но и отделят реальные и безусловные пограничные столбы. Сейчас, приезжая ко мне в гости, она проходит семь(!) пограничных постов, на каждом из которых одинаковый лейтмотив: «Добрый день! Проверка документов! Приготовьте паспорта!..» и масса потерянного времени.

Помню, когда развод советских государств только начинался таких постов у нас было только два и то мы возмущались и негодовали по их поводу, а наш Президент, как раз тогда баллотировавшийся на свой первый срок и приехавший в наше захолустье со своей предвыборной кампанией, искренне поддерживал наше возмущение и клятвенно заверял, что с соседями можно договориться и упростить процедуру пересечения границы. Сейчас у Президента истекает уже второй срок, а у нас вместо двух постов – семь! Нестандартная у Президента интерпретация понятия «упростить» и наглядный пример избирателям того, стоит ли верить предвыборным обещаниям.

Пограничные страсти не отпускали. Марго вспомнила о моей сестре, живущей за тем самым кордоном, который мы только что преодолели, и профессионально поинтересовалась, какие паспорта у нее и ее домашних.

– У них наше гражданство – ответила я и рассказала о перипетиях сестры и ей подобных по получению гражданства, – паспорта получали в посольстве. Сестра рассказывала, что нервов и сил, и здоровья, и времени, и денег потрачено было немерено. Да у них там почти все так пробивались, через посольство и доказывая свои основания на гражданство, – я усмехнулась, – люди вдруг оказались за границей и должны были доказывать, что они свои. Ведь многие в свое время там оказались не по своей воле. Когда была нужда в их рабочих руках на больших стройках, то их особо не спрашивали, комсомольские или партийные путевки в зубы и – вперед! Выполнять задачи Партии и Правительства! Нужны были молодые специалисты, тоже особо не церемонились: послевузовское распределение и, как минимум, три года трудись на благо государства там, куда оно тебя направило. А сейчас новые государства от того, советского, открещиваются, как будто от истории можно отказаться, и людям приходиться обивать всевозможные пороги и слезно доказывать свое право на Родину.

Марго сочувственно кивала в знак согласия со мной и с моим негодованием относительно такого хладнокровного бессердечия со стороны властей, а я продолжала жаловаться словами своей сестры:

– А очереди возле посольства, сестра рассказывала, просто преогромнейшие были, причем, внутрь, то есть во двор, совсем не в помещение, никого не пропускали. Люди стояли перед воротами, как подаяния просили. И так изо дня в день под открытым небом в любую погоду – снег, дождь, жара… Посольские даже не пытались эту толпу хоть как-то организовать, я уже не говорю о том, чтобы создать людям хоть какие-то условия для такого длительного ожидания. Люди сами вели списки, как в советские времена в очереди на мебель. Регулярно надо было отмечаться. А как это сделать, если ты не в столице живешь, а на периферии, да еще непризнанной? Нанимаешь проворного местного удальца, и он за отдельную плату (неплохой бизнес, да?) за тебя в положенные дни отмечается. И так, пока твоя очередь не подойдет. Представляете, когда она может подойти, если ты в очереди тысяча сто двадцать пятый, а посол в приемные дни принимает максимум пять человек, а приемных дней у него всего два в неделю?.. Наконец, проходит и это ожидание и ты, тайно радуясь, попадаешь на прием к послу или его помощнику и вдруг узнаешь, что тебе какой-то бумажки не хватает или чьей-то подписи, или какого-то штампа или еще чего-нибудь, и все у тебя начинается заново…

Марго продолжала сочувственно кивать мне, как будто все рассказанное происходило со мной, а не с моей сестрой и с другими людьми, проживающими на той непризнанной территории и обреченными не только на такие, но и на массу других проблем. Павленко, комментируя мое повествование, сказал, что такой дурдом у нас при любой власти, как бы она себя не называла – монархическая, коммунистическая или демократическая. Марго и с ним согласилась, кивнув ему в ответ и сказав, что чиновники всегда и везде одинаковы. При этом надо было понимать, что себя Марго к этим бюрократам не причисляла. Мне показалось, что та же мысль легла тенью на лица Виталия и Павленко, но все мы, понимая курьезность ситуации, интеллигентно промолчали.

Тем временем мы подъехали к знаменитым «трем столбам», которые служили своеобразными воротами в город и открывали подступы к нему.

Мы стали договариваться, кого, где выбросить, а также о том, в какое время и в каком месте мы встретимся для обратного пути.

Меня Виталий высадил перед зданием экспертно-криминалистического отдела, предварительно выудив из меня согласие пообедать с ним. Мы договорились встретиться в два часа дня на каштаново-платановом Приморском бульваре, надеясь, что к этому времени каждый из нас успеет решить свои дела.

Я обратила внимание, что Виталий заметно нервничает, и пожелала ему удачи. Все-таки, аудиенция ему предстояла серьезная.

Криминалисты ничем особенным меня не удивили, сообщив, что на охотничьем ружье (по делу Вальева) обнаружены отпечатки пальцев обоих братьев. Другого я и не ожидала. Забрав заключение, и не вдаваясь в личные беседы с экспертами, я помчалась в иные экспертные организации, заключения которых были мне нужны по другим делам, находящимся в моем производстве. Так как эти организации были разбросаны по всему городу, то мне пришлось мотаться, пересаживаясь с трамвая на троллейбус, с троллейбуса на автобус, с автобуса на маршрутку и так далее, перемежая это все разговорами с экспертами, улыбками незнакомым мужчинам в транспорте, которые хоть и редко, но задерживали на мне свой любопытный взгляд. Мне вспомнилась героиня одного романа, которая произносит обреченную фразу: «На меня больше не оглядываются мужчины…» и подумалось, что время пока жалеет меня и, как забралом, защищает от этой обреченности. Странно, но женщинам приятно внимание именно незнакомых мужчин, причем эти мимолетные взгляды, порхающие на губах улыбки нужны не для предчувствия некоего будущего романа, а для того, чтобы продолжать ощущать себя женщиной. Женщиной, из-за которой теряют голову и… не только голову.

Последним пунктом моих городских путешествий была родная контора – областная прокуратура. Добравшись до нее, я намеревалась быстро отдать бумаги шефа и, не задерживаясь, отправиться на условленную встречу с Виталием. К тому же времени до этой встречи оставалось немного, а мне еще топать до бульвара приличное расстояние. В отделе, где благосклонно приняли бумаги шефа, меня попытались задержать просьбой прокомментировать кое-какие цифры в этих документах, но я, сославшись на свою неосведомленность, так как являюсь следователем, увернулась от длительного профессионального общения и, выйдя из серого здания прокуратуры, весело направила свои стопы к намеченному пункту встречи, засматриваясь на красоты любимого города. Благо, нахлынувшее беззаботное настроение позволяло замечать старинные украшения двухсотлетних зданий, своенравно соседствующие с современным стеклянно-металлическим авангардом и кокетливой пластикой городских лавок. Город менялся на глазах и, несмотря на яркую вызывающую броскость и вычурность некоторых новшеств, он нравился мне все больше и больше.

Возле памятника основателю города на изящной скамейке сидел Виталий. Я постаралась подойти незаметно, и мне это удалось. Только присев рядом с ним, и намеренно легко задев его локтем, я дала знать о своем присутствии. Виталий оторвал взгляд от созерцания ослепительного белого лайнера, смело расположившегося на берегу морского вокзала. Морвокзал отстоял от Приморского бульвара на большом расстоянии, но так как бульвар раскинулся на возвышенности, а морвокзал в низине, то последний был виден как на ладони и все, что к нему причаливало, приятно поддавалось взору.

– Ты сейчас похож на Ассоль, которая мечтает узреть алые паруса. Мужчине, нацеленному на карьеру, такие взгляды не к лицу, – назидательно выговаривала я Виталию, пытаясь одновременно найти на его лице ответ на другой вопрос, но мне это не удавалось, а он, видимо, понимая это, умышленно затягивал с ответом.

– Когда-то в детстве, как и многие мальчишки этого города, я мечтал стать капитаном и управлять вот таким великолепием, – Виталий кивнул в сторону лайнера.

– Что же заставило тебя изменить своей мечте? – проявила я интерес к его словам.

– Сначала страх… – не глядя на меня, отвечал Виталий.

– Что?! – мое удивление было искренним.

– Как-то в детстве, пацанами, мы прыгали с высокого обрыва в море, и… я чуть не утонул. Потом долго боялся воды.

Вдруг очень тихо и совсем для меня неожиданно Виталий прочитал:

Я с детских лет боюсь глубин. С тех пор, как со скалы когда-то Из всех мальчишек я один Нырнул в пучину водопада. Не знаю, есть ли в мире глубина Такая, как у ясных глаз твоих: Никак не доберусь до дна, Никак не выберусь из них.

– Неужели сам сочинил? – продолжала я удивляться

Виталий отрицательно мотнул головой и добавил:

– Однокашник, Юрка Шамаев, – и довольно пристально посмотрел мне в глаза.

Именно из-за намека, сквозившего в последних строках стиха, я решила вернуться к началу нашего разговора и уточнила:

– А когда страх прошел, то что, все-таки, повернуло твою мечту вспять?

– Любовь… – вернулся к теме, которую я старательно обходила, Виталий, – в школе, в классе восьмом я влюбился в девочку. Первая любовь…

– Так поздно? – решила пошутить я, а Виталий только криво усмехнулся в мою сторону, демонстрируя уязвленность моей снисходительной и неудачной шуткой.

– У девочки отец был мотористом на каком-то судне, ходил за границу, по морям-океанам… Иногда мне кажется, что я в нее влюбился из-за ее отца, так интересна мне была его жизнь моряка… – продолжал Виталий начатую тему. – Однажды он ушел в плавание и не вернулся. Вот тогда она с меня и взяла слово, что я ни за что не выберу профессию, связанную с морем. Так до сих пор и держу слово…

– А что же девочка? – разжег Виталий мое любопытство.

– А девочка выросла и… благополучно вышла замуж за одного из моих дворовых друзей. За капитана дальнего плавания, – рассмеялся Виталий и добавил, – то ли шутка, то ли ирония судьбы…

– Ты жалеешь о данном слове? Или о девочке?

– Я не жалею ни о чем. Просто, воспоминания почему-то всегда принято освещать с грустью, вот я и разыграл перед тобой сцену… – в глазах Виталия насмешливо плутало его вечное лукавство.

– Ты, что все выдумал?! – возмутилась я. – Ужасно, ужасно, ужасно… – повторяла я, отстраняясь от него.

Виталий весело улыбался и пытался убедить меня, что весь его рассказ сущая правда, но я уже не верила его словам, к тому же меня мучил вопрос, от которого я не могла отделаться:

– Ладно, до біса[4] твою правду-кривду. Скажи, что твой шеф?

– Через месяц приступаю к выполнению новых служебных обязанностей, – лаконично, словно строчку из приказа процитировал Виталий и развеял мучившее меня любопытство. – А посему, это дело надо обмыть. Вставай, – он бодро поднялся со скамейки и потянул меня за рукав. Я, хоть и с неохотой (так хорошо отдыхалось моим гудящим ногам), но поднялась. Мы направились в сторону ресторанчика, в котором собирались пообедать.

– Виталий, я пить хочу… Давай по пути какой-нибудь воды купим, – меня давно мучила жажда и я решила возвестить о ней.

– В ресторане и напьешься, – осадил меня Виталий.

– Я не доживу до ресторана. Я сейчас здесь на мостовой свалюсь без чувств, – канючила я и вдруг узрела впереди, по ходу, здание забегаловки, распустившей свои щупальца по всему миру. – Зайдем в «Макдоналдс»… На пять минут… Только воды попить… – я ныла нудно и протяжно. Виталий сдался.

Войдя в помещение, я сразу кинулась к стойке заказов, а Виталия попросила занять свободный столик у окна. Он попытался, было, изменить рекогносцировку и распределить роли по-своему, но я так фыркнула ему в лицо, что он не решил ослушаться.

Когда я принесла себе минеральной воды, а Виталию чай и, сев за столик, с такой жадностью прильнула к заветной воде, вынув ненужную соломинку, что Виталий отвел взгляд от картины, которую он наблюдал в углу зала, и одновременно с раскаянием и состраданием во взгляде посмотрел на меня:

– Я уже себя преступником чувствую, что пытался подвергнуть тебя такой пытке.

Я сделала очередной жадный глоток и облегченно вздохнула:

– Какое счастье, что Господь, кроме амбиций и служебного рвения, наделил мужчин еще и добрым сердцем, благодаря которому проявляется ваша способность хоть изредка давать верную оценку своим поступкам, – я утолила жажду и могла позволить себе полусерьезно-полушутя философствовать по поводу мужской натуры.

Он же только наигранно процокал мне в ответ языком и опять перевел взгляд в угол зала. Что его так занимает? Я повернула голову вслед за его взором. За столиком, не обращая ни на кого внимания, сидела юная (очень юная!) парочка, причем она на коленях у него, несмотря на то, что стулья рядом были свободны. На столе «Кола». Они не разговаривали. Пили «Колу» и после каждого глотка целовались.

– Интересно, они целуются между глотками «Колы» или пьют «Колу» в перерывах между поцелуями? – вопросительно оценила я увиденное.

Виталий рассмеялся:

– А это не имеет никакого значения. Они никого не видят. Для них не существует нас, с нашими осуждающими или поощряющими взглядами, с нашей моралью, любопытством… А ведь ты бы так не смогла? – перебил сам себя Виталий, как будто пытаясь спровоцировать меня на что-то.

– Да, не смогла бы, – не поддалась я на провокации и вызывающе усмехнулась, опираясь на корни своего патриархального воспитания, – большой героизм: целоваться публично!..

– А ты? – продолжила я свое наступление, – можно подумать, ты бы так смог?

– Сейчас – нет, а в их возрасте – смог бы, – спокойно резюмировал Виталий.

– Ой, ли, – недоверчиво посмотрела я Виталию в лицо, – не хитри сам перед собой. Мы – другие. Нас воспитывали иначе: общественное выше личного, потому целоваться прилюдно неприлично. А чтобы так себя вести, – я посмотрела в сторону не унимающейся парочки, – надо родиться сегодня, в это время.

– Ты жажду свою утолила? – спросил меня Виталий, видимо, решив не комментировать мой лекторский пыл. – Пошли, а то так и не дойдем до ресторана, а я есть хочу, – на очень твердой, даже требовательной, ноте закончил свою реплику Виталий.

По дороге он предупредил меня, что в ресторане мы будем не одни, так как он пригласил своего старого студенческого приятеля. На мой вопрос, кто он, Виталий ответил коротко:

– Увидишь.

В ресторане, сделав заказ, мы опять вернулись к, зацепившей наши мысли, парочке и продолжили спор, когда я увидела вошедшего в зал… Лаврова! Я не смогла сдержаться:

– О, нет!.. Только не он!..

Виталий проследил за моим взглядом. Улыбнулся. Дальнейшее удивило меня еще больше и лишило дара речи окончательно. Виталий поднялся навстречу Лаврову, а тот, раскинув руки – навстречу Виталию. Они обнялись, радостно похлопывая друг друга по спине. Повернувшись ко мне, Лавров любезно кивнул и поздоровался:

– Анна Павловна, рад Вас видеть!

А я-то как рада!.. Если бы только он мог знать о степени моей радости!.. Понятно, почему Виталий умолчал, не назвав мне имя своего студенческого друга. Если бы я заранее знала, кто этот друг, то сбежала бы из ресторана, несмотря на голод и усталость, потому что все это вместе взятое ничто по сравнению со свалившимся на меня испытанием.

«Обед прошел в теплой дружеской обстановке…» – так газеты пишут об официальных приемах на правительственном уровне. Наш обед, хоть и был другого уровня, но прошел в такой же обстановке. Несмотря на то, что моя скованность к концу обеда несколько прошла, благодаря тем резвым воспоминаниям, в которые Виталий и Лавров поминутно окунались, накрывая и меня этой доброй волной, я, тем не менее, затаила на Виталия свою маленькую обиду, которая изначально-то была большой, но к концу обеда уменьшилась, к счастью для Виталия. Поэтому после обеда, когда Лавров, попрощавшись со мной и договорившись с Виталием об их будущей встрече по прибытии последнего на новое место работы, наконец, ушел, я отвела душу, высказав Виталию все, что думаю о том, в какое дурацкое положение он меня поставил.

После того, как я закончила свое пылкое выступление, Виталий, улыбаясь, сказал:

– Именно поэтому я и промолчал об имени друга. На что был бы похож наш обед, если бы я все это выслушал до того, как?.. – красноречиво поднял брови Виталий. – Также я полагаю, что ты женщина разумная и тебе хватит ума не бахвалиться перед подругами обедом с руководством и не пользоваться этим фактом в своих служебных интересах.

Я промолчала, решив, что Виталий высказал хоть и завуалированный, но комплимент мне и молча прошествовала мимо него к выходу из ресторана. На улице Виталий меня обогнал и слегка поддержал за локоть, когда мы спускались по ступенькам. Я решила принять это как знак примирения, тем более – ссориться мне не хотелось. Все-таки, обед был очень вкусным, компания чудесной. Я увидела Лаврова совсем с другой стороны – бытовой – и он удивил меня своей легкостью и простотой в общении. Не хотелось, чтобы эта появившаяся лучезарность вдруг исчезла.

Подойдя к машине, которую Виталий оставил на стоянке возле ресторана, он предупредительно распахнул передо мной дверцу и наигранно преданно посмотрел мне в глаза. Я ответила тем же и мы с ним одновременно расхохотались.

Вскоре в условленном месте мы подобрали Марго и Павленко. Оба находились в добром состоянии души. Видимо, каждому удалось решить свои дела удачно.

По повеселевшему лицу Марго я поняла, что ей назвали сумму меньшую, нежели та, в которой нас уверял Павленко. Вместе с тем, я подумала, что «нет худа без добра». Если бы Павленко утром не назвал нам свою цифру, то для Марго любая сумма, даже меньшая той, которая фигурировала в речи Павленко, была бы катастрофической. А так у нее появилась возможность для сравнения и, естественно, все, что снижало планку, поднятую Павленко, Марго восприняла бы как благо.

Обратный путь так же, как и путь в область, показался мне быстрым. Марго всю дорогу демонстрировала свое хорошее настроение, то рассказывая смешные истории из жизни нашего ГУВД, то зачитывая курьезные объявления из «Маклера», который она купила в городе, чтобы присмотреться к ценам на сдаваемое жилье, так как она намеревалась снять квартиру для своего будущего студента. Виталий хотел, было, уколоть ее тем, что студент-то будущий, а потому не рано ли она квартиру ищет. Я испугалась очередного «кровавого» спора между Виталием и Марго и даже слегка стукнула Виталия кулачком по спине, но от Марго веяло такой феерией счастья, что уже ничто не могло ее раздосадовать. Видимо, ей предложили хорошие условия и гарантии дали стопроцентные.

– А ты не ерничай, – улыбалась Марго в спину Виталия, – потому что если мы квартиру не найдем, то к тебе придем… У тебя, я слышала, жилье в городе есть, от родителей осталось. К тому же ты у нас теперь будешь фигурой областного масштаба… – полувопросительно-полуутвердительно высказалась Марго, а Виталий молчал и довольно улыбался, из чего Марго и Павленко сделали правильный вывод и больше с вопросами не приставали.

– Послушайте, послушайте это объявление, – щебетала Марго, – «Продается шуба под норку», а в скобках – «из зайца»…

Все дружно рассмеялись.

– А вот еще… – не унималась Марго, – «Продаются свеженаписанные картины»… Ну как вам эти, с позволения сказать, шедевры мысли, – хохотала Марго, заражая своим смехом нас всех.

– Да, – вторил ей Павленко, – Рафаэлю и Леонардо остается только посочувствовать. Их творения свеженаписанными, – Павленко выговорил это слово с особым ударением, – никак не назовешь…

Так, с шутками и веселым смехом мы прибыли в родной городок, когда уже стемнело. Виталий всех своих спутников развез по домам, а сам заехал в горотдел осведомиться о событиях за день. Там его ждала удивительная новость.

8

В прокуратуре было очень шумно. Из кабинета шефа раздавались громкие голоса и задорный смех, которые всецело заполонили наш коридор, и которые меня захлестнули буквально с порога конторы. Во всей этой разноголосице трудно было разобрать, кому принадлежат голоса и кто находится в кабинете моего начальника.

Не заходя к себе, я с любопытством заглянула в приемную. Не найдя там никого, прошла к кабинету шефа и, постучав в открытую дверь, вошла, обнаружив не только хозяина кабинета, но и «замнача», Земцова, Ольгу Васильевну и Ваню-Витю. Увидев меня, они прервали свои громкие речи и энергично закивали мне, а в ответ на мое приветствие и удивленный вопрос о причине столь шумного веселья каждый, кроме «замнача», наперебой начал мне с энтузиазмом что-то рассказывать. Увидев мое еще более возросшее от непонимания удивление, шеф слегка хлопнул ладонью по столу и взял, таким образом, инициативу на себя:

– Анна Павловна, пока Вы мирно спали, мы с милицией, – шеф повел рукой в сторону гордо улыбающихся Вани-Вити, сияющего Земцова и молчаливого, но не менее довольного, «замнача», – сотрудничали в поимке особо опасного преступника, можно сказать, международного уровня.

Я непроизвольно округлила глаза.

– Да, да, – с артистичной гордостью поддакнул Витя моему шефу.

– Да, Анна Павловна, представьте, в наших краях осел преступник, давно разыскиваемый правоохранительными органами США за разбойное нападение на их банки.

– Господи, да как его к нам-то занесло? – невежливо перебила я шефа.

Шефу не дали ответить и его инициативу, как эстафетную палочку, ловко, с присущей ей вездесущностью, перехватила Ольга Васильевна:

– Так он родом из наших мест. Родители его эмигрировали на волне распада СССР и он, естественно, уехал вместе с ними. Ничем дельным в Штатах заняться не смог. Скооперировался с такими же бездельниками, как и он сам, и в духе американских вестернов стал грабить банки…

Ольге Васильевне не дали продолжить, так как шеф смело выхватил у нее эстафетную палочку:

– Можно было бы восхищаться его виртуозностью и смелостью, если бы не те горы трупов, которые он после себя оставлял. Надо правда признать, что фортуна была на его стороне, потому что ему удалось не только увильнуть от ответственности, но и покинуть пределы США, более того, преодолеть океан и… прибыть в родные края, то есть к нам. Здесь он остановился у родственников, рассказывал всем о своей разгульной жизни в Штатах и вел здесь не менее бесшабашную жизнь – благо, деньги были – бары, девочки и так далее…

Ольга Васильевна, воспользовавшись многозначительной заминкой шефа, дерзко ухватилась за нее:

– Но вот до наших краев дошла ориентировка о возможном пребывании на территории СНГ особо опасного преступника!..

На этой громкой ноте Ольгу Васильевну перебил Ваня Бойко. Только он мог себе позволить такую наглость – перебить Ольгу Васильевну. Ни одно женское сердце не могло таить злобу на этого красавца и дамского угодника, даже сердце немолодой Ольги Васильевны. Она только поджала губы, но перечить Ване не стала.

– В Штатах – не дураки, – Ваня крепко держал в руках эстафетную палочку, – конечно, смекнули, что упустили разбойника и он, скорее всего, кинулся в родную землю.

– Погодите, – не выдержала я этой, на первый взгляд, сказочно-киношной истории, – а как же он границу пересек? У нас вон постов понаставили – мышь не проскочит, а это же Штаты, не хухры-мухры!?.

На мое недоумение спокойно ответил Витя:

– Анна Павловна, Вы как девочка!.. И наши границы, и американские, и любые другие можно пересечь за деньги. – Витя особо подчеркнул последнее слово. – Только суммы везде разные. Наш американский друг утверждает, что заплатил очень большие деньги и прибыл к нам в трюме какого-то сухогруза…

– Как какой-то кубинский или китайский перебежчик, – Ваня упорно не хотел никому, даже своему другу, передавать эстафетную палочку. – Так вот, – продолжил он с прежней эмоциональностью, – Штаты подняли все свои и наши структуры на ноги – МИД, МВД, Минюст, Прокуратуру – на поимку этого неуловимого гангстера и договорились с нашими, что, в случае его обнаружения, мы передаем его им.

– А какое у него гражданство? – опять вклинилась я с вопросом.

– В том то и дело, что американское, – на мои вопросы успевал отвечать только Витя.

– Тогда все правильно, – согласилась я с американцами, – он их гражданин, преступления совершал на их территории…

– Так-то оно так, Анна Павловна, – удалось пробиться шефу сквозь этот частокол желающих выговориться, – да только мы задержали его с оружием, а это статья – преступление и на нашей территории.

– И какое оружие!.. – это, наконец, удалось подать голос Земцову. Он все время пытался реализовать свое право голоса, но успевал только открыть рот, как его расторопные подчиненные уже выдавали целые предложения. Однако его усилия, все-таки, не пропали даром, и он продолжил с затаенным восхищением, – эксперты ахнули, когда мы им это оружие доставили. Говорят, что даже у наших «спецов» такого нет, – Земцов развел руками, показывая то, как мы беспомощны.

– Да, а как же его все-таки задержали? – опомнилась я, что не задала самый главный вопрос.

Шеф кивнул в сторону «замнача»:

– А это пусть виновник сам и расскажет.

Но Виталий не принял предложенной ему эстафеты и переложил эту «непосильную» ношу рассказа на плечи Бойко, который только того и ждал и, оправдывая свою фамилию, бойко и с упоением продолжил свое повествование:

– Мы с Витей, когда ориентировку изучали, то еще подумали, что раз этот американец наш земляк, то у нас и может околачиваться. Пошутили еще насчет возможного вознаграждения от американцев в случае поимки этого любителя банков, – все присутствующие в этом месте насмешливо хмыкнули, – но, честно говоря, серьезного значения ориентировке не придали. Как-то не верилось, что этот техасский ковбой прибудет в нашу тишь да благодать!.. Но… как-то раз, – Ваня придал своему голосу должную значимость, – зашел я с девушкой в бар «Магнолия»…

– Не раз, а много раз, и не с одной девушкой – уличил своего подчиненного «замнач».

– Но я же после работы, имею право, – не очень смело, но оправдывался Ваня. Видимо история с баром имела двойное дно, известное не всем присутствующим. Чтобы не уводить разговор в сторону, которая имела большое значение, но не столь актуальное, как история американского «Бонни-Клайда», «замнач» не стал спорить с Ваней, но посмотрел на него весьма сурово.

Ваня глаза отвел и продолжил:

– Так вот, в баре в окружении веселой компании я увидел лицо, которое мне показалось знакомым. Силился вспомнить, да все никак…

– Пить надо меньше, – опять с критикой встрял «замнач».

Ваня слегка съежился, но лавры рассказчика занимали его больше, чем нежелательная критика начальства и он продолжил:

– Прихожу на следующий день на работу, и на глаза мне попадается ориентировка, которую мы с Витей накануне изучали, а там – фотография и на ней я лицо того парня узнал. Подключил Витю, мы с ним быстро все выяснили и установили, что разыскиваемый грабитель американских банков и, вовсю гуляющий в наших барах, молодчик – одно и то же лицо. Вчера установили, что он вечером пойдет в очередное злачное место и, дождавшись возвращения Виталия Владимировича из области, все ему доложили. Было принято решение: «Брать!».

– Взяли! – вовремя подобрался к рассказу Витя. Как известно из уст знаменитого Штирлица, всегда запоминается последняя фраза, последний жест… Витя это хорошо усвоил, и тактически в этом преуспел.

– Да как взяли!.. – продолжал восклицать Витя, несмотря на недовольство Вани, у которого отобрали лавры последнего слова. – С каким профессионализмом! Ни одного выстрела! А этот америкашка даже пушку свою достать не успел!.. Очумел до потери сознания!.. Так тепленького и повязали!..

Витя сиял от гордости, что американцам со всеми их возможностями и оснащением не удалось достать этого монстра, а они, простые постсоветские менты, без шума и пыли, с легкостью профессионалов «сделали этого бандита». Вслед за Витей, его благодать чувств разлилась по лицам всех присутствующих. Мне было так приятно смотреть на эти усталые, но довольные лица, видеть ту самодостаточность, которая от них исходила, то счастье, которым они были преисполнены от сознания хорошо выполненной работы и оттого, что утерли нос американским профессионалам. Они – шеф, «замнач», Ваня-Витя, Земцов – c неподдельной гордостью принимали мои похвалы и улыбались, улыбались, улыбались…

Я поинтересовалась, что будет дальше, и шеф ответил мне, что надо ждать указаний свыше, все-таки, дело носит международный характер.

Пообсуждав еще немного детали ночного задержания, все вокруг стали расходиться, так как каждого ждала своя рутина будней.

Я задержалась в кабинете шефа, отчитавшись о вчерашней поездке в область. Шеф не стал меня долго мучить вопросами и быстро отпустил, продолжая находиться под впечатления грандиозного события прошедшей ночи.

Уже у дверей я спросила, почему ночью меня не вызвали, на что шеф ответил, что не хотели беспокоить после командировки, к тому же он уверен, что дело нам возбуждать не придется, так как, наверняка, в верхах решат этапировать задержанного в Штаты, где за ним числится большой букет содеянного. К тому же оперативники под руководством Астахова все четко просчитали и могли обойтись без следователя, тем более что проводить задержание – это их работа. Я покивала, соглашаясь с шефом, и вышла из его кабинета.

В приемной ко мне быстро подскочил Витя, который, как я поняла, специально меня поджидал:

– АнПална, – почему-то негромко, близко подойдя ко мне и склонившись к моему уху, заговорил он, – там, в коридоре, возле Вашего кабинета Ковалев сидит. Ну, по делу Вальева, – добавил Витя поясняюще.

– Я поняла, какой Ковалев, – ответила я несколько обиженно. Как Витя мог заподозрить, что я не помню свидетелей по своим делам.

– Я его сама вызвала на допрос, – добавила я, глядя на Витю с вопросом.

– Помните, Вы мне поручали дело по первой судимости Вальева изучить…

– Неужели успел уже прочесть? – удивилась я Витиной оперативности.

– Обижаете, АнПална. Я же обещал, – гордость, поселившаяся на Витином лице еще в кабинете прокурора, так и не сходила с него. Он торопливо продолжил:

– Я о чем хочу Вас предупредить, пока Вы Ковалева допрашивать не начали. Он по тому делу свидетелем проходил. Точнее, его сначала в сообщниках Вальева числили, но потом оказалось, что у него алиби: во время кражи он помогал Вальеву Антону ремонтировать машину последнего, – значительно закончил Витя и одарил меня пламенным взглядом. Мол, оцените.

– Ты хочешь сказать, что алиби Ковалеву обеспечил Антон, брат Валерия? – не могла я скрыть свое удивление.

– Именно. А ведь брат мог бы попытаться спасти брата, вместо того, чтобы думать о чьей-то чужой невиновности, – заключил Витя и тут же добавил, – ладно, АнПална, я Вам все сказал. Побегу, а то Ванька меня уже, наверное, заждался.

Он помчался к двери, но, что-то вспомнив и махнув от досады рукой, развернулся и опять направился ко мне:

– Вот, Ванька передать велел Вам протоколы допроса свидетелей по поводу алиби Вальева Антона. Там как будто все чисто, но Вы почитаете, и сами решайте, сходится ли все по времени… Ванька забыл их сразу Вам отдать, и я чуть было тоже не сплоховал… – Витя опять махнул рукой и уже с утроенной силой помчался прочь, как будто за ним гналась… нечистая сила. Я даже не успела ему вдогонку крикнуть причитающиеся слова благодарности.

Витя убежал, а я в размышлениях двинулась к своему кабинету. Ковалев, завидев меня, поднялся со стула и поздоровался. Я ответила тем же и попросила подождать пару минут. Открыв кабинет, попыталась быстро продумать вопросы, которые следовало бы задать Ковалеву в свете новых сведений дополнительно к тем вопросам, которые я изначально планировала ему задать.

Допрос проходил натянуто. Ковалев отвечал на все мои вопросы, но ощущение было такое, что существенная часть айсберга так и остается скрытой под водой.

– Как давно Вы знакомы с Вальевой Екатериной? – спрашивала я.

– С детства, – отвечал Ковалев, – если Вы помните, мы были соседями…

– В каких Вы отношениях с Вашей бывшей соседкой? – продолжала я.

– В дружеских, – монотонно вторил себе Ковалев.

– А мне известно, что Вы питали к ней иные чувства, – настаивала я.

– Какие? – теперь уже Ковалев вопрошал ко мне.

– Вы были в нее влюблены? – уточняла я.

– Я и сейчас ее люблю, только она никогда не питала ко мне подобных чувств… Я, что называется, герой не ее романа…

– А, кто ее герой? – не унималась я.

– Не знаю, – утверждал Ковалев, а я чувствовала, что знает, но не скажет.

– А как давно Вы были знакомы с Вальевым Валерием? – продолжала я допрос, переведя его на другую фигуру.

– Со школы… Мы учились в одном классе.

– А также – вместе с Катей Вальевой, в девичестве – Ивановой?

– Да, – спокойно соглашался мой свидетель.

– Валерию она тоже нравилась? Уже тогда, в школе? – ворошила я это любовное белье.

– Она многим нравилась, – отвечал обобщенно Ковалев.

– Кажется, я назвала конкретную личность, – настаивала я на своем вопросе.

– Да, он пытался ухаживать за ней, – был вынужден ответить Ковалев Игорек, как называла его моя подруга Марго.

– А что Катя? Она принимала эти ухаживания? – с нажимом задавала я свои вопросы.

– Нет, она их отклоняла.

– Почему в таком случае она, в конце концов, вышла замуж за Вальева?

– Об этом лучше спросить у нее самой, – уходил от ответа мой допрашиваемый.

– А Вы как думаете? – не обращала я внимание на его советы.

Молчание и, наконец, очередное уклонение:

– Никак не думаю.

– Девушка, которую Вы любите, выходит замуж, а Вы себе не задаете вопроса, почему? Не верю! – жестко резюмирую я.

– А мы с Вами не в театре! И Вы не Станиславский! – Ковалев вскрикнул так энергично, что от неожиданности я чуть не подпрыгнула на стуле.

Кажется, я его достала своими дотошными вопросами о любви! Чего мне и требовалось. Ура! Маленькая победа. Теперь, нервничая, он будет допускать ошибки и, возможно, мне удастся подловить его на противоречиях.

Глазки Ковалева забегали, и я вспомнила, как об этих бегающих глазах с подозрением говорил мне Игорь Якименко в ночь тех злосчастных убийств и самоубийства. Самоубийства ли?

– А что Вы так занервничали? – спокойно продолжила я допрос. – Скажите, Вы ревновали Катю к Вальеву?

– Почему Вы задаете такие вопросы? – уже не только нервничал, но и злился Ковалев. – Вы что подозреваете, что Валера не покончил с собой, а я… я его убил? А Ивановы? Их тоже я прикончил?.. И Катю я ранил? Зачем?!. Зачем мне все это надо?.. Из глупой ревности?!. – он уже никак не мог взять себя в руки и его тон с каждым вопросом все более нарастал, пока голос не начал дрожать фальцетом.

Это совсем не было похоже на начало допроса. Кажется, штиль перерос в шторм. Я испугалась, как бы мой свидетель не сорвался в раж окончательно и, налив ему в стакан воды, попыталась утихомирить:

– Успокойтесь, Игорь Петрович. Я Вас ни в чем не обвиняю, но, согласитесь, ревность не такой уж безобидный мотив для убийства.

– Я никого не убивал! – опять выкрикнул Ковалев. Затем, уже несколько тише продолжил:

– Ладно, Валера… и даже Катя… Но Ивановы? Их то мне, зачем убивать?!

– Как свидетелей, – бесстрастно ответила я.

– Вы это серьезно? – он посмотрел на меня с таким отчаянием в глазах, что моя уверенность была несколько поколеблена, и я решила повернуть допрос в несколько иное русло.

– Игорь Петрович, а какие у Вас были отношения с Вальевым Валерием? Вы дружили?

– Нет, я никогда не считал его своим другом, – жестко констатировал Ковалев.

– А ведь в тот день он заходил к Вам… Зачем?

– Заходил. Но был как будто не в себе. Жаловался на всех – на брата, на Катю, на тестя с тещей… Только мне это все слушать было не с руки, вот я и прогнал его.

– Обычно с такими разговорами приходят к друзьям… – не отступала я от своего, но Ковалев перебил меня:

– Мы не были друзьями! И вообще, не думаю, что хоть кто-то в нашем городке мог назвать себя его другом!.. А в тот вечер мне показалось, что он приходил к Ивановым, но тех не оказалось дома, поэтому он, решив подождать, зашел ко мне от нечего делать. Однако меня его общество не устраивало ни тогда, ни когда-либо еще.

– Вы не ссорились? Не ругались? Драки не было между вами? – почему-то решила уточнить я.

– Нет, – ответил Ковалев твердо, – хоть он и был мне неприятен, но выставил я его без ссоры и драки.

– Игорь Петрович, Вы ведь знаете о первой судимости Вальева, – решила я обратиться к прошлому. – Вы проходили свидетелем по тому делу?

– Вы ведь, наверное, читали то дело, что ж спрашиваете… – Ковалев ответил недовольно, но как-то вдруг чересчур спокойно. На него как будто вновь накатила апатия, как в начале допроса.

– А почему Вас подозревали в соучастии тогда? – не отставала я.

Ковалев, видимо, решил не уходить больше от вопросов и, успокоившись, ответил:

– Валера, собираясь совершить ту кражу, предложил мне пойти с ним, но я отказался. Я в такие игры не играю. К тому же у меня тогда мама сильно болела, и случись со мной что, она бы не вынесла… Валерий настаивал, но я не соглашался. Его же отговаривать было бесполезно. Он жутко упрямый. Если втемяшит себе что-то в голову… Он пошел на кражу один, а на следствии оговорил меня. Хотел отомстить, таким образом. Однако адвокат, которого ему нанял брат, вразумил его, что в этом случае преступление будет оцениваться, как совершенное группой лиц, а это повлечет более жесткое наказание. Поэтому Валера впоследствии стал отрицать мое участие в краже и признался, что оговорил меня, так как я отказался ему помочь в этом деле. К тому же, у меня на момент совершения Валерием кражи было алиби…

– Какое?

– Антону, брату Валеры, нужна была помощь в ремонте его машины. Я тогда сильно машинами интересовался и когда Антон попросил меня помочь, то согласился с радостью. Мы тогда весь день провозились, с утра до вечера… И соседи нас видели.

Похоже алиби у него действительно на тот момент было. А в нашем деле? Была ли у него реальная возможность совершить то, в чем мы подозреваем Вальева? А почему бы и нет?.. Услышал у соседей шум. Прибежал на него. Увидел, что Вальев угрожает Кате ружьем, вернее, увидел ее раненую. Взыграли чувства: ревность, ненависть… Какой-то хитростью сумел скрутить Вальева. По внешним данным он выглядит и выше, и сильнее Валерия. Сумел выхватить у того ружье и выстрелить в него. Ивановы, испугавшись трупа, стали обвинять Ковалева, осуждать, а он, находясь в возбужденном состоянии и пытаясь скрыть уже совершенное преступление, выстрелил в каждого из них. Они для него свидетели. Почему же он не убил Катю? Она тоже свидетель. Любовь… его остановила любовь к ней. А ее что остановило? Почему она его не сдала? Страх? Или тоже любовь? Но он утверждает, что она его никогда не любила. Это он так говорит, а можно ли ему верить? Нет, все равно какая-то фантасмагория получается! Даже если допустить, что Катя влюблена в Ковалева, то, что это за любовь такая, если она позволяет покрывать убийцу своих родителей?!. Любовь к мужчине сильнее любви к родителям?!. Нет, нет и нет! Такого не может быть! Не верю!.. Черт, опять из меня вылез Станиславский.

– А с Антоном Вальевым, братом Валеры, Вы дружны? – вернулась я к допросу.

– Да. Не то, чтобы очень, но… он другой, не такой, как Валерка. Спокойный. На рожон не лезет. Всегда поможет, если надо… Они с Валеркой совсем не похожи, как будто и не братья.

На этой безупречной характеристике я отпустила Ковалева, предупредив, что он может понадобиться. Жаль, что мне во время допроса так ничего и не удалось добыть на него самого. Ковалев ретировался довольно быстро. Допрос ему, явно, удовольствия не доставил.

Я вспомнила Сережу Амелина с его благодарностями за допросы и улыбнулась сама себе. А ведь мальчик обещал писать, и вот, сколько времени прошло, а пока ни строчки…

После обеда позвонил Виталий:

– Я к Першину. Не составишь компанию?

– Ой, конечно, – с готовностью согласилась я. – Может, у него уже заключение по Вальеву готово, – предположила я.

– Жди. Сейчас подъеду, – пообещал Виталий.

Вскоре он уже был в прокуратуре. Я укладывала дела в сейф, когда дверь кабинета открылась, и Виталий вошел не легкой, а довольно тяжелой походкой.

– Ты готова?

Я посмотрела на него и качнула головой:

– Я то готова, а вот ты… Всю ночь на задержании? Вообще не спал? И это после дня пути?

Я еще утром заметила его уставший вид, который так не гармонировал с победным блеском в глазах, а сейчас уже и блеск поубавился, а вот синева под глазами, наоборот, прибавилась.

Виталий неопределенно хмыкнул на россыпь моих вопросов и развел безнадежно руками. Мол, ничего не поделаешь… Очень захотелось его пожалеть. Он стоял возле двери как неприкаянный.

– Ну, хоть присядь… Давай, я кофе сделаю. Успеем к Першину. Он всегда на работе допоздна задерживается, – стала я уговаривать Виталия нежным и мягким голосом.

– Ради того, чтобы услышать в твоем голосе такие… нотки, стоило всю ночь задерживать этого американца, и тем более стоит присесть и даже согласиться на очередную чашку кофе, несмотря на то, что я их выпил уже немереное количество, – Виталий тоже говорил мягко. Сил не хватало даже на привычную иронию.

– Тогда, может, чай? – предложила я, не меняя интонации.

– Можно…

Пока я набирала воду в чайник, включала его, ждала, чтобы он закипел и, наконец, заваривала чай, Виталий сидел за моим столом, положив руки на стол, а на них голову и как будто дремал, но стоило мне поставить перед ним чашку и слегка прикоснуться к его руке, как он мгновенно поднял голову и, увидев приятно дымящийся чай, улыбнулся мне:

– Спасительница…

Я понимала, что, кроме здорового сна, ничто другое, в том числе и мой чай, его не спасет, но его взгляд был таким!..

Чай Виталий пил размеренно, маленькими глотками, как бы растягивая моменты блаженства. Выпив, еще раз поблагодарил, и мы отправились к эксперту.

Першина мы застали за его обычным делом: препарировал очередной труп. Я никогда не была любительницей таких зрелищ и потому Першина по месту его работы навещала редко, предпочитая общаться с ним по телефону, а непосредственно заключения по своим делам поручала забрать кому-нибудь с оказией. Будучи редкой гостьей в епархии Першина, я не ориентировалась в топографии нелюбимой местности, поэтому попросила Виталия взять роль путеводителя на себя. Плутая по коридорным лабиринтам морга, я шла впереди, а Виталий за мной, попеременно указывая мне: «Направо… налево…», когда мы дошли до нужной двери и, открыв ее, Виталий легко подтолкнул меня сзади. Увидев, что мы вошли в прозекторскую, а не в служебный кабинет Першина, а также, увидев самого Першина, который ловко расправлялся с каким-то трупом, я поняла, что смогу выдержать это зрелище, как и в студенческие времена практических занятий по судебной медицине, максимум, пять минут.

Першин же, увидев меня, и особенно – выражение моего лица, несказанно обрадовался:

– Кого я вижу!.. Не любите Вы нас, Анна Павловна, а ведь по должности обязаны присутствовать, когда я Ваших жмуриков режу. А Вы так редко у нас бываете!.. Я ведь и докладную могу Вашему руководству накатать, – Першин говорил шутливо, но даже реальная угроза не могла меня сейчас испугать.

Я резко повернулась, намереваясь выйти, и уткнулась лицом в грудь Виталия. С момента, как мы вошли, он продолжал стоять за моей спиной. Вымолвить я смогла только одно слово:

– Пусти!

Сказала я это таким тоном, что Виталий не стал меня уговаривать остаться и, быстро посторонившись, даже открыл мне дверь. Я услышала раздавшийся мне вслед заливистый смех Першина и, подгоняемая им, помчалась по коридорам, не разбирая дороги, к выходу, на улицу, на воздух. Не знаю, как мне это удалось, но дорогу я угадала правильно и вскоре оказалась в объятиях свежего весеннего воздуха. Как все-таки прекрасна природа, куда мы приходим, рождаясь, и как страшно то, что связано со смертью…

Я переводила дух, когда услышала шаги за спиной, а вскоре и голос Виталия:

– Что с тобой?

– Я не могу присутствовать при этом… – силилась я подобрать подходящее случаю слово, но так и не смогла, – и никогда не присутствую…

– Не может быть, – удивился Виталий, – все следователи обязаны…

Я перебила его:

– Знаю, что обязаны, а я не могу и не буду… Даже под угрозой увольнения.

– Сколько с тобой работаю, а не подозревал об этой твоей слабости… – продолжал удивляться Виталий. – Послушай, а как же трупы на месте преступления? Ты всегда их спокойно осматриваешь, если надо – переворачиваешь, все раны, на них обнаруженные, детально описываешь… Что-то я не пойму…

– Я сама не понимаю… Но для меня место преступления – это одно, а епархия Першина – другое. Как говорят в Одессе, две большие разницы. Место преступления – это для меня место работы, а морг – здесь я наблюдатель. Со студенчества в себе этот страх перебороть не могу. Знаешь, я ведь вообще-то сильная… С первого курса, помню, чтобы никто не посмел усомниться во мне, все силу характера демонстрировала… И там, где надо было, и там, где не стоило… Да только, кто ж в том возрасте знает эту границу… Потому меня на курсе все и считали безупречно сильной, а потом вдруг в морге на практическом по судебной медицине я, единственная из всех, и на глазах у всех чуть в обморок не свалилась, пришлось срочно меня выводить на улицу и в чувство приводить! Представляешь, все выдержали, не только ребята, но и девчонки, все до единой, кроме меня… Так с тех пор и не могу ничего поделать с собой. А недавно прочла в одной книжке, что это… «неспособность заглянуть в лицо смерти». Может быть, автор прав?..

Виталий не стал комментировать ни мои, ни чужие слова, а легко привлек меня к себе и стал гладить по плечам, по спине, по волосам, приговаривая, что у каждого свои заморочки. Вот он, например, не терпит осматривать мусорные баки и ведра. Сейчас-то ладно, подчиненным поручает, а на первых порах, когда зеленым был, то самому приходилось. Так его от этого воротило так, что потом неделю отойти не мог…

С каждым его словом мне становилось легче. Что бы про него не говорили недоброжелатели, но надо отдать ему должное, он умел вовремя подставить тебе свое плечо и, не унижая, привести тебя в чувство.

Нежно отстранив меня, он спросил участливо:

– Ну, как ты? Полегче?..

Я кивнула.

– Пойдем, что ли… Першин уже, наверное, закончил, – Виталий не стал уточнять, что именно закончил делать Першин, – и заждался нас.

Я повернулась в сторону двери, которую Виталий предупредительно, уже в который раз, открыл для меня. Першин действительно терпеливо дожидался нас в своем кабинете. Слава Богу, что я могу его видеть не только за прозекторским столом! Он насмешливо смотрел в мою сторону, но открыто смеяться уже не решался. То ли жалел меня, то ли присутствие Виталия его останавливало.

– Знаю, знаю, зачем пожаловали, – предупредил он наши вопросы, – интересная вырисовывается картинка по вашему Вальеву…

– И что же там? – не выдержала я его паузы.

– А то… – опять замолчал Першин, испытывая наше любопытствующее терпение, – а то, что раневой канал у супругов Ивановых расположен справа налево, а у Вальева – слева направо, – поставил Першин жирную точку в своем заключении.

Я ошарашено молчала.

– Это что же получается, – первым пришел в себя Виталий, – Ивановых убил один человек – правша, а Вальева – другой, и этот другой – левша… Кстати, сам Вальев не левша? – Виталий вопросительно посмотрел на меня.

– Не знаю… – на допросах я не искала ответ на этот вопрос. Вместе с тем, какое-то легкое воспоминание мелькнуло в моем онемевшем мозгу, но я не смогла ухватиться за него.

– А не могло быть так, – обратилась я к Виталию и Першину со своим предположением, наконец, придя в себя от полученной информации, – что Вальев одинаково хорошо владел и правой и левой рукой. Ну, в плане оружия, хорошо стрелял и так, и этак. Сначала Ивановых застрелил правой рукой, а потом себя – левой.

На меня смотрели снисходительно, поэтому я решила оправдаться:

– Ведь есть же такие универсальные специалисты!.. В футболе, говорят, Блохин одинаково хорошо бил по мячу и правой и левой ногой, – на меня посмотрели еще более снисходительно.

– Во-первых, у нас не футбол, – парировал мне Виталий, – во-вторых, по поводу специалистов. Безусловно, такие есть, но это профессионалы, и они служат или хотя бы ранее служили в соответствующих структурах. Наш Вальев таковым не является.

– Но приличные навыки стрельбы из оружия он ведь мог получить, не будучи сотрудником спецназа. Сейчас для этого достаточно возможностей, – продолжала не соглашаться я.

– Как правило, навыки стрельбы из оружия приобретаются в армии, – уговаривал меня Виталий, – а наш убиенный во время, когда его сверстники получали такие навыки, исполнял совсем иную обязанность. Сидел, – уточнил Виталий.

– Он мог научиться стрелять до того, как отбыл в места не столь отдаленные, а потом, после отсидки, на воле мог совершенствоваться в стрельбе, например, в тире, – предположила я не совсем уверенно.

– Не смеши, Анюта, – вмешался Першин, – не мое, конечно, дело отбирать у вас хлеб и версии строить, но если, по-вашему, один и тот же человек это все совершил, то он должен быть действительно спецом! А ваш Вальев, кто? Спецназовец? Киллер? Бандит-профессионал?

– Следовательно, либо наш Вальев был таким умельцем, но ловко скрывал свои таланты, в чем я лично очень сомневаюсь, – делал вывод Виталий, подхватывая рассуждения Першина, – либо… должен быть кто-то еще. Левша, который застрелил Вальева, при условии, что Вальев, будучи правшой, застрелил Ивановых, потому что обратная диспозиция бессмысленна: некий господин «икс», как правша, убивает Ивановых, а Вальев – левша – стреляет в себя. Чушь какая-то!..

– Анатолий Алексеевич, – обратилась я к Першину, задумавшись, – а следы борьбы на теле Вальева имеются?

Першин улыбнулся и поднял вверх указательный палец правой руки:

– Анна Павловна, прямо в корень зрите! Конечно, имеются. Незначительные, правда, но они есть.

– Поехали, – я обращалась уже к Виталию, – надо заехать в больницу к лечащему врачу Вальевой и уточнить характеристики ее раны.

Виталий согласно кивнул, а Першин наигранно возмутился:

– Что?! Даже чаю не попьете?..

– Нет, – я была категорична, но слегка разделила шутливый тон Першина, – уж лучше Вы к нам…

В больнице лечащий врач Вальевой, довольно быстро открыв медицинскую карту своей больной и прочитав нужные записи, ответил на заданный ему вопрос:

– Направление ранения… справа налево.

«Так же, как и у Ивановых», – подумала я. Стало быть, один и тот же человек убил супругов Ивановых и ранил Вальеву. Он правша. А другой – левша – убил Вальева. Либо… все убийства совершил один и тот же человек, но он орудовал попеременно правой и левой рукой. Если допустить, что этот человек, все-таки, Вальев, то он сначала правой рукой застрелил тещу и тестя, той же рукой ранил жену, а потом – уже левой рукой – пустил пулю в себя. Нет… Не вяжется как-то… Похоже на действия героя американских боевиков, ловко расправляющегося с врагами, а наш «удалец-молодец» с родными и близкими расправился. Нет, не похож этот «рыцарь без страха и упрека» на нашего Вальева.

– Виталий, – уже в машине, взглянув в посеревшее от бессонной ночи лицо Астахова, я вернулась к своему старому вопросу, – меня что-то на месте преступления смущает. Только не могу понять, что… И, когда к Вальевой в больницу на допрос шла, что-то мелькнуло в сознании, но, увы, не задержалось. Как ни стараюсь вспомнить, не могу… Тебя, тогда на осмотре, тоже ведь что-то задело. Может, расколешься?..

– Заметила, – констатировал Виталий и в его уставших глазах вспыхнули искорки лихого задора, – а ты вспомни место преступления, – попросил меня Виталий, – вспомни обстановку. В конце концов, вспомни, о чем ты думала, когда шла допрашивать Вальеву. Ты ведь толковый следователь, вспоминай!.. Не дай в тебе усомниться!..

– Да, что вспоминать, – возмутилась я упорству Виталия и его нежеланию открыть мне глаза без лишних загадок, – я протокол осмотра наизусть знаю! Только ни на что он меня не наталкивает! А по дороге к Вальевой я думала о-о-о… о небе, о природе, об их красоте и совершенстве, о том безупречном порядке, который присутствует в природе…

Я внезапно замолчала, как будто ухватила убегающую мысль за ее верткий и скользкий хвостик.

– …Порядок,…порядок, – лепетала я, как будто про себя.

– А Першина ты, почему про следы борьбы на теле Вальева спросила? – старался Виталий помочь мне крепко ухватиться за хвостик той самой мысли и не упустить ее в очередной раз.

– Конечно! – осенило меня – Я просто слепая курица!..

– Ну, не надо о себе так… – пытался урезонить Виталий мою самокритику.

– Как же я могла не узреть этого, ведь картина налицо была?! И в протоколе ж все описала!.. Курица! Слепая курица!.. – не успокаивалась я на свой счет. Виталий же перестал вмешиваться в процесс моего самобичевания. Однако зря, потому что я быстро пришла в себя и как истинная представительница своего пола не могла только свою голову посыпать пеплом. Резко развернувшись в сторону Виталия, я посыпала в его адрес откровенные обвинения по затягиванию следствия:

– А ты-то хорош! Не мог мне свои подозрения сразу выложить?! Сколько времени потеряно!.. Ненавижу тебя, – бросила я в сердцах, но Виталий не обиделся, а продолжал тихонько посмеиваться улыбкой, которая дрожала на уголках его губ, как крылья порхающей бабочки.

– Твое счастье, что ты сегодня победитель, хоть и обессилевший, – продолжала возмущаться я, но уже не так истово, так как моя голова начала работать над возможными версиями по делу, а делать два дела одновременно – ругать Виталия и расследовать преступление – я не умела.

Мы подъехали к прокуратуре и Виталий серьезно, не обращая внимание на мой гнев, посоветовал мне:

– Ты догадываешься, конечно, что Вальев не левша, но постарайся в этом убедиться и добыть тому доказательства. А самое главное, надо установить, кто, кроме всех известных нам лиц, был на месте преступления, а мы его не заметили и не учли. Вот он-то и есть левша и, вероятно, убийца Вальева.

Я слушала Виталия, понимая его правоту:

– Да, по-моему, у нас теперь хоть какая-то ясность…

Напоследок, повинуясь добрым порывам своего отходчивого женского сердца, с болью взиравшего на муки усталости, снедавшие Виталия, я попросила его бросить на сегодня все дела к черту и ехать домой отсыпаться. Он же где-то нашел силы на шутку и, посмотрев на меня притворно-томным взглядом, ответил:

– Только, если с тобой…

9

Мои мысли, с одной стороны, концентрировались и упорядочивались, проясняя мне картину убийств, связанных с Вальевым, а с другой стороны – задавали все новые и новые вопросы…

В дверь мягко постучали, и на пороге возник Пионер. Он поздоровался, и в духе воспитанного человека попросил прощенья за незваное вторжение, объяснив, что был с оказией в прокуратуре и не мог не заглянуть ко мне.

Я, отметая извинения Игоря, ответила, что всегда рада его видеть и предложила ему кофе-чай. Игорь согласился на кофе и, пока я возилась с чайником и чашками, поведал мне о страстях, разгоревшихся в нашем ГУВД вокруг личности задержанного любителя американских банков:

– Представляете, Анна Павловна, какой курьез. Наш Бойко разыграл оперативников, сообщив всем, якобы, по секрету, что на уровне руководства решается вопрос о нашем участии в этапировании американца в Штаты. Отбирать, сказал, будут из всех сотрудников, а не только из уголовного розыска, причем самых достойных, а определять их будут по таким критериям, как, во-первых, хорошие физические данные, во-вторых, умелое владение оружием, в-третьих, хотя бы базовый уровень знания английского языка, и, в-четвертых, послужной список, конечно. Народ, подбадриваемый Ваней, прикинул на себя все это, и всем стало ясно, что из розыска никто в кандидаты не попадет, хотя бы потому, что английский даже на базовом уровне никто не знает. Когда стали оценивать кандидатов из всех других отделов, то оказалось, что, скорее всего, подойдет смазливый красавец, хорошо сложенный атлетически, к тому же прошедший в свое время Афган, начальник дежурной части Стоянов, но самый главный аргумент в его пользу был тот, что у него жена – учительница английского языка и, безусловно, она сможет мужа поднатаскать не только для базового уровня. Кто-то даже вспомнил, что уже не раз видел Стоянова с учебником английского в руках. Другие высказали предположение, что Стоянов, какой-никакой, да начальник, потому изначально ведал о планах руководства делегировать одного из сотрудников для командировки в Штаты, но умышленно молчал, дабы не плодить себе конкурентов. Весь розыск был этим возмущен, но больше всего по этому поводу негодовал Эдик Горенко, который наравне с Бойко и Старышем участвовал в задержании американского бандита. Он так неистово бил себя кулаком в грудь и так возмущался несправедливости, из-за которой под пули посылают одних, а как в Америку, так – других, которые «рылом вышли», что волны этого негодования докатились до Астахова. Когда Виталий Владимирович установил возмутителя спокойствия, то учинил Бойко такое промывание мозгов, что тот зарекся еще когда-нибудь в будущем, как он сказал, «шутки шутить с нашими аборигенами».

Я до слез хохотала над рассказом Игоря и узнавала безудержного балагура Бойко, который не был бы собой, если бы не обыграл эту занятную ситуацию с американцем. Вместе с тем, я слушала Игоря и диву давалась тому, как весьма относительные блага, к которым можно было отнести и гипотетическую командировку в США, могут изменить отношение людей друг к другу. Ведь Горенко и Стоянов были не только коллегами, но и соседями. Их частные дома разделял забор, через калитку в котором они ходили в гости друг к другу, помогали друг другу в нехитрых делах по хозяйству, их дети сидели за одной партой в школе…

То ли жизнь у нас такая серая и беспросветная, что мы хватаемся за яркую картинку, которую судьба преподносит в единственном безальтернативном варианте, с отчаянной силой первобытного человека, борющегося за свое теплое место под солнцем, то ли натура наша по своей истинной природе такая сволочная и подлая, что именно в такие моменты критического выбора и проявляется во всей своей «красе»…

Размышлять над этим было безрадостно, поэтому я решила переключиться на то, что в последние дни и часы очень сильно занимало меня, как следователя. Я задала Игорю интересующий меня вопрос:

– Игорь, когда Вы по Вальеву работали, у Вас не сложилось впечатление, что он левша?

Игорь недоуменно задумался и спустя мгновение ответил не совсем уверенно:

– Да нет… Нет, нет, – добавил он уже более уверенно, даже твердо, – он правша. Анна Павловна, я видел фотографии, на одной из которых он держит в руке, в правой руке, разводной ключ, на другой фотографии, школьной, у него в правой руке портфель, затем… на фотографии – это уже наши дни – на какой-то вечеринке-гулянке он держит стакан в правой руке… Определенно, Анна Павловна, он правша. А почему Вы спрашиваете об этом?

– Фотографии – это, конечно, хорошо, – не сразу ответила я на вопрос Игоря, – тем не менее, Игорь, пожалуйста, допросите людей по факту определения, правша Вальев или левша.

Далее я поведала Игорю о заключении Першина и о своих догадках:

– В доме Ивановых в комнате, в которой покончил с собой Вальев, был беспорядок. Спрашивается, откуда он, если Катя с мужем ссорились на пороге дома, а разбуженные ссорой, родители Кати были застрелены также во дворе. Их трупы не волокли и эксперты нам подтвердили, что убили Ивановых там же, где мы их обнаружили – во дворе. Получается, что в комнате никаких событий не происходило, кроме того, что Вальев бросился за Катей, которая вбежала в комнату, схватила дочь и сиганула в окно, а он там застрелился. Почему же в комнате беспорядок? Потому что там была драка, – ответила я сама себе, – и заключение Першина о следах борьбы на теле Вальева нам это подтверждает, а Катя нам о драке ничего не рассказала. Либо она сама сцепилась с мужем и, в итоге, убила его, либо был кто-то еще, который дрался с Валерием и убил его, но это происходило у нее на глазах. В любом случае Вальева нам солгала, или себя покрывая, или кого-то другого. Кто этот другой? Кого, вообще, может покрывать женщина? Только дорогого ей человека. Любовника, – во второй раз ответила я сама себе на свои же вопросы, и продолжила рассуждать далее, – можно, конечно, предположить, что Вальев подрался с кем-нибудь в течение дня, но Вы, Игорь, тщательно изучили весь его день накануне убийства-самоубийства и никто из свидетелей не показал нам, что имело место хоть что-то похожее на драку с участием Валерия.

Игорь слушал меня заворожено, и по окончании моего рассказа спросил:

– Вальева – левша?

Я отрицательно покачала головой.

– Значит, – начал Игорь, – не она убила мужа, и мы должны установить ее любовника-левшу?

– Да, – согласилась я с Игорем и дополнила свой рассказ еще одним аргументом, – есть еще одно обстоятельство не в пользу Вальевой. Вспомните, Игорь, комнату, в которой все произошло. Подоконник, на который вскочила Вальева, убегая, не так уж низко расположен, чтобы легко и быстро на него вскочить, да еще держа на руках ребенка. Да, Игорь, Вальева лгала, лгала нам!.. Я допускаю, что они с любовником защищались от вооруженного Валерия, но, убив последнего, скрыли это и, более того, обставили все как самоубийство.

– Анна Павловна, – задал очередной вопрос Игорь, – почему же они не навели порядок в комнате, если смогли продумать эффект самоубийства и, таким образом, выгородить себя?

Я пожала плечами:

– Торопились, Игорь, были взволнованы. Все, наверняка, произошло спонтанно и это убийство они заранее не планировали. К тому же Катя была ранена, и надо было оказывать ей помощь, следовательно, как можно быстрее вызывать «скорую».

Дверь моего кабинета легко открылась, и в кабинет бодро вошел довольный жизнью Астахов. Игорь на правах подчиненного подскочил, но «замнач» покровительственным движением руки остановил его порыв следовать служебному этикету. Виталий весело поздоровался с нами. С момента его утверждения на новую должность и задержания американского бандита он выглядел на зависть всем – смело, гордо, элегантно.

– Что замышляете? – поинтересовался он, глядя то на меня, то на Игоря.

– Да, по делу Вальева… Планов пока никаких, только рассуждения и предположения, кто может быть этим загадочным левшой, – ответила я с определенной долей пессимизма.

– И каковы ваши предположения? – опять поинтересовался Виталий.

– Никаких, кроме того, что он точно любовник Вальевой, – уже с обреченным пессимизмом посмотрела я на Виталия, но тут же повернулась к Игорю и, что-то вспомнив, спросила его, – Кстати, Игорь, а не может ли это быть… Ковалев? Он вполне мог слышать шум и выстрелы в доме Ивановых, он же их сосед. К тому же со школы влюблен в Катю и не скрывает этого, на допросе он мне открыто об этом говорил.

– А Вальева тоже в него влюблена? – спросил уточняюще Игорь.

– Ковалев отрицает взаимность чувств Вальевой, но можно ли ему верить, если он тот самый убийца-левша? Эта ложь как раз очень выгодна ему, чтобы выгородить и себя и Катю, потому то он и отрицает влюбленность Кати. Да, очень даже вероятная ситуация: он прибежал на шум, увидел мертвых Ивановых и раненую Вальеву. Спасая любимую и ее дочь, каким-то образом поборол Вальева, выхватил у того ружье и застрелил его. Вопрос в том, левша ли он?

– Анна Павловна, – с горечью посмотрел на меня Игорь, – должен вас разочаровать, но Ковалев правша. Я его допрашивал, и протокол он подписывал, держа перо в правой руке, – с нажимом произнес Игорь последние слова. – Да… и Вы это должны были видеть, Вы ведь тоже допрашивали его лично.

– Да, да, да, – протараторила я скороговоркой и вдруг меня как обухом шандарахнуло! Перед моими глазами встала совсем другая картина…

– Бог мой!.. Я знаю, знаю, кто левша… – я смотрела на Астахова и Игоря, видимо, такими безумными глазами, что один – Игорь – даже привстал со своего места, а другой – Астахов – положил свои руки на мои кулачки, как бы уговаривая успокоиться.

– Это… брат Валерия, Вальев Антон, – вымолвила я, продолжая не верить сама себе, – я допрашивала его, и протокол он подписывал левой рукой! Я точно это помню, потому что еще удивилась, что давно мне по делам левши не попадались!

– Брат убил брата?! – Игорь, кажется, тоже не верил ни мне, ни своему заданному вопросу.

Я, разжав свои кулачки и поднявшись из-за стола, схватила Виталия за руки и в буквальном смысле слова потребовала:

– Виталий, – от нервного перевозбуждения я позабыла о необходимости обращаться к Астахову по имени-отчеству в присутствии третьих лиц и, тем более, подчиненных, а он, понимая мое состояние, великодушно не стал меня исправлять, – его надо задержать! Это он!.. Я уверена! У него была возможность, и было время прийти в дом Ивановых и, встав на защиту Кати, подраться там с братом и убить того. По показаниям самого Антона и его друзей они расстались максимум в половине второго ночи, а то и раньше, смерть Вальева наступила около двух часов ночи, а в баре, где наутро Ваня с Витей обнаружили Антона, его увидели около трех часов ночи. У него было более часа времени, этого достаточно, чтобы совершить то, что было совершено, и скрыться!.. Он полагал, что бар обеспечит ему алиби, потому и просидел там до утра… С одной стороны, чтобы его хорошо запомнили, а с другой стороны – пил и глушил свое горе на дне стакана. Какими бы ни были у них с братом отношения, но убийство одного другим – это нонсенс, который никому не может даваться легко.

Виталий, кажется, единственный из нас троих имел благообразный вид, не находясь под током нашего с Игорем напряжения, поэтому он сначала попросил, чтобы мы присели, а потом спросил меня, тоже игнорируя необходимость служебных отношений:

– Что, кроме заключения Першина, у тебя на него есть? И он, что единственный левша в нашем городе?

– Наверное, не единственный, но… еще я знаю, – не соглашалась я с доводами Виталия, – мне Ольга Васильевна говорила и я только что вспомнила, что Катя, когда Валерий сидел, встречалась с Антоном. Это было давно, но, возможно, их отношения сохранились…

Я бодро поднялась из-за стола и выбежала из кабинета в коридор, громко позвав Ольгу Васильевну:

– Пожалуйста, зайдите ко мне!..

Ольга Васильевна, несмотря на спешку, сквозившую в моей просьбе, весьма степенно вышла из приемной и с таким же достоинством прошествовала ко мне в кабинет. Я, хоть и нервничала, но терпеливо ждала окончания ее церемониального шествия. Наконец, мне представилась возможность спросить:

– Скажите, Вальева Катя до сих пор встречается с Антоном, братом Валерия?

– Ну, многие так говорят, ходят такие слухи… – подтвердила Ольга Васильевна мои подозрения.

– Вот, пожалуйста, – повела я довольно руками и отвернулась от Ольги Васильевны, она больше не была мне нужна. Ольга Васильевна же, обидевшись на мою бесцеремонность и на то, что интерес к ней присутствующих пропал, гордо вышла из моего кабинета.

– У Валерия были основания ревновать Катю и ненавидеть брата, – продолжала я энергично сыпать доводами, – поэтому он и злился на Антона весь тот вечер, поэтому, взяв ружье, он пошел разбираться с Катей. Он ей перед этим угрожал, что если она к нему не вернется, то никому не достанется. А Антон, обнаружив пропажу ружья, помчался вслед за братом, но несколько опоздал, потому что Валерий успел уже убить Ивановых, но зато Антон успел спасти Катю, правда, ценой жизни собственного брата… Виталий, поверь, так оно и было, это Антон убил брата. Мне моя интуиция об этом в трубы трубит.

Я говорила горячо, активно жестикулировала, а Виталий пытался утихомирить мой пыл:

– У нас на него почти ничего нет…

Я тут же перебила Виталия:

– Он левша.

– Если хорошо поискать, то в нашем городе еще с десяток, как минимум, таких наберется, – возражал мне Виталий.

– Отпечатки пальцев Антона на ружье – орудии преступления, – не отступала я.

– Это его ружье и было бы удивительно, если б этих отпечатков не было, – стоял на своем Виталий.

– Но его мог видеть сосед Ивановых – Ковалев, – пришла мне в голову запоздалая мысль.

– Ковалев на допросе тебе в чем-то подобном признавался? – задавал свои дотошные вопросы Виталий

– Нет, – призналась я жалобно, – но если его передопросить… с пристрастием, то…

– Анюта, – Виталий осуждающе на меня посмотрел и повел глазами в сторону Игоря, который тут же, всё понимая, дипломатично надел на лицо маску безразличия, как будто и не слышал моих последних слов.

Тем временем Виталий продолжил:

– Ковалев мог видеть Антона, а мог и не видеть. Но даже если он и видел его, то, вспомни, ты сама мне говорила, что у них добрые отношения и, даже более того, Антон в свое время спас Ковалева от тюрьмы, обеспечив ему своими показаниями алиби. В свете этого, вряд ли Ковалев даст показания против Антона. Он ему по гроб жизни обязан и прекрасно это понимает.

Виталий задумался:

– Можешь, конечно, поговорить с Ковалевым еще раз, но, помяни мое слово, это бессмысленно. Ничего нового он тебе не скажет.

– Но хоть самого Антона я могу передопросить, если ты его сейчас задерживать не хочешь? – в прежнем тоне вопрошала я к Виталию.

– Можешь… – спокойно ответил мне Астахов, – вызови его повесткой на завтра.

– А если он догадается, и сбежит? – по-прежнему нервно задала я свой испуганный вопрос.

– Если бы он хотел это сделать, то уже давно бы пустился в бега, – логично излагал Виталий. – К тому же, может от нас с тобой он и не прочь сбежать, а вот от Кати, к которой, по-твоему, питает чувства, он убегать не хочет, а, значит, по твоему вызову на допрос явится.

Виталия перебил телефонный звонок. Я подняла трубку и услышала тревожный голос начальника ГУВД, который без своей обычной услужливой предупредительности поинтересовался, не у меня ли Астахов, и после утвердительного ответа попросил передать тому трубку телефона.

Я увидела, как лицо Виталия в процессе разговора с Земцовым на глазах становилось серым, глаза, которые я всегда считала жгуче-черными, стали отсвечивать стальным инеем, а лоб покрылся испариной.

– Вашу мать!!! – Виталий впервые в моем присутствии ругался бранно, и я даже не пыталась скрыть свое удивление, граничащее со страхом от того, каким я вдруг его увидела. Игорь от этого образа вообще забился в угол кабинета и не подавал признаков жизни.

– Лечу!.. – это было последнее слово Астахова, которое мы с Игорем услышали из его уст и проводили его, метнувшуюся к двери и мгновенно за ней исчезнувшую, фигуру с недоумением малолетних идиотов на лицах.

Тут же в открытую дверь кабинета мы увидели, что Астахова с криком и громким топотом ног пытался догнать мой шеф, что ему, видимо, удалось, потому что шеф назад не вернулся, а мы услышали шум заводившейся, а затем отъезжающей машины. Астахов и прокурор уехали вместе.

Мы с Игорем, по-прежнему, недоуменно и молчаливо переглянулись, но на наше счастье в кабинет зашла Ольга Васильевна, которая как всегда владела самой свежей информацией и, несмотря на свою прежнюю обиду, увидев наши с Игорем ничего не понимающие лица, просветила нас относительно разыгравшейся на наших глазах бурной сцены.

– Ой, ой, ой… – Ольга Васильевна начала с проявления чувств, а продолжила, хоть и кратко, но уже более информативно, – звонил дежурный. Американец сбежал!

– Что?! – мы с Игорем вскрикнули одновременно.

– Да, да, – Ольга Васильевна качала головой в знак подтверждения своих слов, – в окно выпрыгнул…

– Как? В какое окно?!. – до меня никак не доходил смысл случившегося.

– Бойко решил то ли допросить этого американского злодія[5], то ли «за жизнь» с ним поговорить, точно не знаю, – продолжила Ольга Васильевна, – но не сам спустился в ИВС, а попросил, чтобы того к нему в кабинет доставили. Так сказать, беседовать в приличных условиях. Они разговаривали уже довольно долго, когда американец внезапно вскочил на ноги, подбежал к открытому окну и в мгновение ока выскочил…

– Но кабинет Бойко на третьем этаже, – недоумевала я, – как этому бандиту удалось удачно приземлиться и сбежать?

– На третьем-то на третьем, – поясняла Ольга Васильевна, – да только к зданию ГУВД, как раз на той стороне, где расположен кабинет Бойко, примыкает двухэтажный жилой дом, на крышу которого и спрыгнул этот бес, спустился по пожарной лестнице во двор, а оттуда – в проходные дворы, и… был таков. В общем, Бойко, Старыш и конвоир, сопровождавший американца, пока в себя пришли от неожиданности, того и след простыл…

– Погодите, Ольга Васильевна, а как же наручники? Он, что ухитрился в наручниках все эти действия так быстро произвести? – вопросы Игоря, как и мои предыдущие, несли на себе печать недоумения. Казалось, это чувство овладело нами надолго.

– Так, Бойко решил все обставить, как «в лучших домах». Дескать, у вас, американцев, демократия уже двести лет, но и мы «не лыком шиты». Что такое гуманное отношение к преступникам не только знаем, но и на практике применяем, вот и снял с того наручники, – доходчиво объяснила Ольга Васильевна.

– Какой дурак!.. – сказала я с сожалением, – а ведь классный опер… был. Что на него нашло? О чем только думал? И что теперь с ним будет? – все мои вопросы были риторическими. Игорь смотрел на меня взглядом абсолютного согласия.

Ольга Васильевна, выполнив свою миссию по оповещению сотрудников, убежала в приемную, где уже порядочно долго трезвонил телефон, а мы с Игорем, окутанные раздумьями сразу по нескольким поводам, продолжали сидеть, изредка отхлебывая уже изрядно холодный кофе.

– Игорь, давайте вернемся к Вальеву, – попросила я.

– Да, – поднял на меня глаза Игорь.

– Я сейчас выпишу повестку Антону, а Вы, пожалуйста, сегодня же лично вручите ее ему и обратите внимание на его реакцию. Договорились?

– Конечно, Анна Павловна, – с готовностью согласился Игорь, продолжая параллельно думать о другом. Скорее всего, об этой злосчастной истории с Бойко, на голову которого должны пасть такие нешуточные шишки, что ему можно было искренне посочувствовать.

Примерно через час Игорь позвонил мне и сообщил, что нашел Вальева Антона и вручил тому повестку. Никакой особенной реакции тот не проявил. Он был спокоен.

Однако особая реакция все-таки последовала. Еще через пол часа мне позвонил сам Антон и попросил о встрече сегодня же.

Я возликовала, так как предположила (с уверенностью), что Антон не выдержал мук совести и хочет дать признательные показания, иначе, зачем ему приходить ко мне сегодня, если я уже вызвала его назавтра?

«Следовательно, мне придется его задерживать, значит, мне понадобится хотя бы один милиционер» – думала я про себя.

Я догадывалась, что сейчас происходит в ГУВД и что там каждый человек на счету. Я чувствовала, в каком настроении сейчас Астахов, и я знала, что ему лучше не попадаться под горячую руку, но у меня не было другого выхода. Когда он поднял трубку телефона и сказал свое отрывистое «Да», у меня душа убежала в пятки, но я тут же вернула ее на место (не без пинков, надо признаться), и извиняюще-просительно промолвила:

– Виталий, я все понимаю, но мне через час очень-очень нужен хоть какой-нибудь, пусть самый завалящий, милиционер. Главное, чтобы в форме и с кобурой, пусть даже без оружия, но обязательно с наручниками.

Виталий выслушал меня молча. Ничего не спрашивая, в том же отрывистом тоне через секунду размышлений он вымолвил только одно: «Будет», и тут же положил трубку.

Астахов выполнил свое обещание, и буквально минут за десять до появления Вальева ко мне в дверь постучали, а затем вошли. Передо мной стоял тот самый, как я просила, самый завалящий милиционер. Щуплое юное существо, видимо, не так давно отслужившее в армии и находящееся в поиске путей дальнейшей жизни, потому на время прибившееся к милиции для прощупывания смысла одного из таких путей. Я объяснила существу, что от него потребуется, когда я подам знак, надеть на задержанного наручники и затем доставить того без эксцессов в ИВС. Существо ответило, что ему все ясно, и мне очень хотелось в это поверить. Однако в его глазах осел такой мальчишеский испуг, видимо, от того эксцесса, который уже случился в ГУВД, что мне пришлось задуматься. К счастью, у меня на пороге опять появился Игорь, и я попросила его содействия. Все-таки, два, пусть даже юных существа, это не одно. Два всегда больше одного.

Вальев Антон пришел в назначенное время, как мы с ним договаривались по телефону. Он был так же, как и на первом допросе, тих и спокоен. Однако, опережая все мои вопросы, сказал, что хочет оформить явку с повинной (как я и предполагала), и рассказал следующее:

– Мы с Катей познакомились давно, когда она еще школьницей была. Ходила в десятый класс. Мы встречались, планировали пожениться… Но, когда из зоны вернулся Валера, все пошло кувырком. Я знал, что она ему всегда нравилась, что он и на кражу то пошел из-за нее. Те побрякушки, что он в магазине украл, он ей, Кате, хотел подарить, чтобы она, наконец, на него внимание обратила.

Антон замолчал, но ненадолго. Через секунду продолжил:

– Валерку в детстве все баловали… Мама, бабушка… Когда мы были еще детьми, из семьи ушел отец. Маму это подкосило, она стала часто болеть, и вообще интерес к жизни потеряла, только одного Валерку и видела… Сильно жалела его, считая себя виноватой в том, что он в таком возрасте уже лишен отцовского внимания. Я был старше, кое-что уже понимал. Хотел облегчить маме ее страдания, поэтому не перечил ей, когда она все позволяла Валере, не ругала его, не наказывала сначала за детские шалости, а затем уже и за те, которые трудно назвать детскими и безобидными… Когда Валерку посадили, мама слегла окончательно и вскоре… умерла, так и не дождавшись его возвращения…

Я налила воды и поставила стакан на стол перед Антоном. Он взял его в руки, но пить не стал, немного подержал, о чем-то задумавшись, после чего, что-то вспомнив, поставил стакан на стол и продолжил свой рассказ:

– Валера вернулся из зоны и стал буквально преследовать Катю. Он говорил ей не только о своих чувствах, но и обвинял ее в том, что его посадили из-за нее. Я пытался с ним говорить, но меня он также обвинял… Говорил, что я специально его от зоны не отмазал, чтобы Катю у него увести. Утверждал, что я предал его… и так далее. Не знаю, что еще он говорил Кате, и как ему удалось уговорить ее, но вскоре она порвала со мной отношения и объявила, что выходит замуж за Валеру. Они поженились, но их жизнь была… адом, даже рождение дочери не помогло и не осчастливило их. Валера страшно ревновал Катю, регулярно устраивал скандалы, избивал ее… Потом сам же страдал от этого, просил у нее прощенье… Она прощала, а через некоторое время все опять повторялось…

Антон опять замолчал. Я не стала нарушать молчания и терпеливо ждала продолжения.

– В тот день, – Антон перешел непосредственно к нашему делу, – я себе место найти не мог, какое-то предчувствие терзало, а когда вечером увидел Валеру, то сердце как будто разорвалось… Я понял, что должно что-то случится. Поэтому, когда Валера внезапно ушел, я постарался побыстрее закруглить встречу с друзьями. Мне не хотелось никуда отпускать его одного. А когда еще увидел, что ружья нет, то сразу все понял и, испугавшись, помчался к Кате. Во дворе я увидел трупы… Услышал, что в доме плачет ребенок. Вошел внутрь и увидел Катю в крови, на коленях… Валера стоял над ней, держа ружье, а она плакала и умоляла не стрелять, клялась, что вернется к нему навсегда, просила пожалеть дочь… Меня Валера не видел. Не знаю, что на меня нашло, но какая-то злость от увиденного как будто и силы и ненависти мне придала. Я сзади к нему подкрался, мы сцепились, и я толкнул его на диван, выхватил ружье и, приставив к горлу, выстрелил…

– Кто из вас решил сымитировать самоубийство Валерия? – спросила я после некоторого молчания.

– Я, – выдавил из себя Антон.

– А если не для протокола? – попыталась я выпытать у него правду.

– Катя сказала, – после довольно долгого молчания заговорил Антон, – что не вынесет, если меня посадят. Умоляла что-то придумать. И я придумал… – он упорно выгораживал Катю, и винил в убийстве брата только себя.

– Вас никто не видел в доме? Ковалев, например? – задала я еще один интересующий меня вопрос, хотя и понимала всю его бесперспективность. Антон не станет никого подставлять.

– Нет, не думаю, – ответил он в подтвержденье моих мыслей.

– Вы понимаете, что я обязана Вас задержать? – задала я стандартный для такой ситуации вопрос.

Антон положил мне на стол лист со своими письменными показаниями – явка с повинной, и покорно протянул руки для наручников. Вся сцена и этот последний жест говорили сами за себя.

Когда существо-милиционер с Игорем в качестве подручного совершили все требуемые действия в отношении Вальева Антона, а я оформила протокол задержания, то оставалось только препроводить последнего в камеру. А меня вдруг одолела жалость. Вот так всегда. Сначала, когда начинаешь расследование, жалеешь потерпевших, а потом, когда завершаешь дело, эта жалость, как цепная реакция, как вирус переходит на обвиняемых, которые умышленно или неосторожно, но доказывают извечную истину: от сумы и от тюрьмы…

Укол жалости выбил из меня совет (совсем не достойный следователя), который я высказала Антону почти перед самым его выходом из моего кабинета:

– Наймите хорошего адвоката. Учитывая обстоятельства, он может попытаться, если не освободить Вас от ответственности по причине… необходимой обороны, то хотя бы смягчить ее, например, в силу… Вашего состояния сильного душевного волнения, так называемого аффекта.

– Спасибо, – ответил мне Антон спокойным и поникшим голосом.

Его увели, а передо мной предстала любопытствующая Ольга Васильевна.

– Завтра, завтра, все завтра, – взмолилась я, – сил нет…

Ольга Васильевна все поняла, с жалостью посмотрела на меня и с той же жалостью высказала свое предположение:

– Опять из-за этой… – она не стала называть имя Кати и добавлять к нему соответствующий эпитет, – хороший человек пострадает… – Ольга Васильевна махнула от досады рукой и пошла к себе в приемную.

Почему именно о страстной любви слагают стихи и пишут романы? Почему мы восхищаемся, говоря, что любовь толкает на безумства? Ведь преступление – это одно из таких безумств…

10

Утром случилось несчастье. Правды ради, оно случилось ночью. Это я о нем узнала утром.

Погиб Витя Старыш.

Погиб нелепо и страшно.

Из-за нашумевшего побега американца все службы были поставлены не только на ноги, но и то, что называется «на уши». Из области и даже из столицы приехали разные начальники с большими звездами на погонах. Они должны были обеспечить эффективность поисков, но все хорошо понимали, что в таком деле всё, как правило, решают маленькие звезды, мерцающие на погонах тех плечей, на которые ложится основная тяжесть розыскной работы.

Проверялись все возможные и невозможные места дислокации американского «банкира», были объявлены разнообразные перехваты. Менты, казалось, росли, как грибы после дождя, на каждом углу и мимо них никто не мог проскользнуть незамеченным. Оперативники рыскали, как ищейки, а Ваня Бойко «рыл носом землю» так, пытаясь загладить и оправдаться, что очень хотелось верить в результат.

Все знали, что в одной из наших гостиниц проживает приезжая пассия сбежавшего американца, все также понимали, что американец не идиот, и к даме сердца не сунется, так как должен понимать, что она находится под наблюдением. Ребята раздумывали, навещать ее или нет, понимая бессмысленность такого посещения, но… на первом этаже гостиницы располагался весьма приличный бар, а у ребят весь день во рту маковой росинки не было. Решили для проформы и пущей бдительности даму навестить, а заодно и поужинать.

Ваня, Витя и Эдик Горенко полагали, что американец не дурак, и не пойдет туда, где его должны ждать. Американец оказался джентльменом, который обещал своей даме вернуться и не мог не сдержать слово.

Ребята поднимались в номер как на легкую прогулку, никто из них не подумал надеть бронежилеты, мыслями они торопились в другое место – в бар. Не подозревая ни о чем и не ожидая ничего страшного, они постучали в дверь гостиничного номера. Когда дама открыла дверь, перед ней стоял Витя, он же первым и шагнул к ней в номер, в него и выстрелил американский «герой». Витя упал замертво. Эдик и Ваня, ошеломленные случившимся, пусть не сразу, но смогли прийти в себя и, скорее, от злобы и ненависти не упустили американца, но и не задержали его. Ваня высадил в него всю обойму. Кому это было надо? Никому. Даже Вите это уже не было надо, но Ваня не мог остановиться…

В горотделе сумрачными были не только лица. Горе витало в воздухе и оседало на стены, на подоконники, билось в окна, стучало в двери. Женщины плакали открыто, а мужчины, крепко сжимая глаза ладонями, не давали слезам пролиться, возвращая их внутрь себя и обильно орошая ими сердца.

На Ване не было не только лица. Он, как тень, то тихо сидел у себя в кабинете, то, срываясь, мчался куда-то, хватал первого попавшегося за руки, за одежду и, тормоша первого встречного, что-то пытался объяснить. Астахов, опасаясь еще более худшего, запретил выдавать Ване табельное оружие.

На Астахова тоже было страшно смотреть. Посеревшее и постаревшее лицо с печатью вины, той вины, которую даже время не в силах стереть, не в силах вылечить боль, которая селится в душе, как следствие этой вины. Его ждала новая работа и надо было доделывать старую, но ничто уже не занимало и, тем более, не радовало, он всё делал по инерции, по укоренившейся привычке.

Всех мучил только один вопрос: «Почему?», и одновременно все чувствовали как его бессмысленность, так и чудовищную простоту ответа на него.

Все всё понимали, но никто ничего не мог изменить.

Эпилог

Вальева Антона суд освободил от ответственности, найдя в его действиях состояние необходимой обороны.

Витю похоронили.

Ваня продолжал казниться и метаться. Стал подумывать об уходе из органов.

Астахов мрачно паковал вещи, и перед отъездом попросил меня сходить с ним на кладбище к Вите.

Мы стояли у могилы и молчали. А что тут скажешь?..

Вдруг я увидела поразившую меня картину:

– У меня галлюцинации или это они?

– Они, – тихо подтвердил Виталий.

Они – Катя, Антон и маленькая девочка, лет четырех, – стояли у могилы, другой могилы, точнее – они занимались ее убранством: Антон выравнивал холм, Катя сажала цветы, даже малышка была при деле, в своем детском ведерке она носила песок. Это была тихая и уютная картина семейного счастья, если не считать того, что все происходило на кладбище… На кладбище у могилы одного брата, убитого другим братом, у могилы мужа, убийство которого, во многом, спровоцировала жена, у могилы человека, которого эта малышка называла отцом.

– Они вместе? Официально? – продолжала спрашивать я.

– Да, расписались, и девочку… Антон удочерил.

– Это и есть любовь? – продолжала я обращать к Виталию свои вопросы.

– Ты знаешь, – по-прежнему тихо говорил Виталий, – я где-то читал, что «жизнь удалась, если удалась любовь».

– Даже если эта любовь прошла через смерть, чужую смерть, через убийство, она все равно удалась? – из меня вопросы сыпались как из «рога изобилия».

– Ты философию в университете изучала? – вдруг спросил Виталий.

– А что?

– Не знаю, как вам, – объяснял мне Виталий, – а нам как-то рассказывали о некоем Мальтусе…

– Да, да, да, – поняла я, к чему клонит Виталий, – помню, теория мальтузианства: войны, голод, эпидемии и так далее – это все закономерно, так как сохраняет в мире баланс, обеспечивает равновесие. И что: смерть, убийство одного уравновешивает любовь другого?

– Мы часть этого мира, – продолжал Виталий свою мысль, – как мир желает равновесия, так и каждый из нас стремится к нему, иногда неосознанно, даже чаще именно так, поэтому мы – то пьем, то трезвеем, то заводим друзей, то покидаем их, то любим, то ненавидим…

– Просто мимикрия какая-то, – вымолвила я.

– Ага, – подтвердил Виталий, – жизнью называется…

Дома меня ждало письмо от Сережи Амелина.

Примечания

1

Родина там, где хорошо (лат.).

(обратно)

2

Прийти, увидеть, победить (лат.).

(обратно)

3

Рабоче-крестьянская Красная Армия.

(обратно)

4

К черту (укр.).

(обратно)

5

Злодій (укр.) – вор, преступник.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg