«Темные горизонты»

Темные горизонты (fb2) - Темные горизонты (пер. Олеся Юльевна Малая) 916K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - С. Л. Грэй

С. Л. Грэй Темные горизонты

Grey S. L.

The apartment

© S. L. Grey, 2016

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2017

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2017

* * *

Глава 1 Марк

Зайдя в кухню за новой бутылкой, я понимаю, что вино ударило мне в голову. Сейчас я достиг той идеальной стадии опьянения, когда ты выпил уже достаточно, тебе тепло и ты позабыл обо всех бедах. Я слышу фирменный смех Клары – зловещий хохот, способный распугать по углам привидения. И где-то среди раскатов этого громогласного хохота мне слышится нежный, робкий смех Стеф – я уже много недель не слышал ее смеха. С тех самых пор.

Стараясь не думать о том, что случилось в кладовке, я беру пачку чипсов с нижней полки шкафа. Парень Клары принес нам в подарок дорогое красное вино и, отдавая его мне, сказал, что не стоит пить его сегодня, такое вино лучше приберечь для какого-нибудь праздника, но я уверен, что и сейчас никто от него не откажется. Я открываю пачку и запихиваю в рот горсть чипсов, а потом тянусь за бутылкой на заставленном посудой столе, но в этот момент включается наш новый прожектор с датчиком движения на заднем дворе. Вздрогнув, я роняю бутылку, и она разбивается на множество грязных осколков, а лежавшие на верхней тарелке в груде немытой посуды ножи и вилки с грохотом валятся на пол.

Я обмираю – всего на мгновение, как мне кажется. Грохот оглушает меня, звон взвивается крещендо, а затем сходит на нет. Теперь и мои ноги, и пол вокруг усыпаны осколками, вилками и ножами, но я не могу отвести взгляд от окна, я всматриваюсь в этот свет, будто надеюсь, что прожектор отпугнет всех чудовищ.

Но на самом деле проходит вовсе не одно мгновение, не одна секунда, а куда больше, потому что, когда прожектор гаснет, так и не открыв причину срабатывания, вдруг оказывается, что вокруг царит ватная тишина, а потом слышится какой-то шорох – кто-то стоит в дверном проеме.

– Марк? – Я слышу голос Стеф, но не могу заставить себя оглянуться. – С тобой все в порядке, милый?

Наконец-то мне удается отогнать наваждение.

– Да. Прости, я просто… что-то уронил.

Стеф подходит ко мне, ступая босыми ногами по усеянному битым стеклом полу.

– Осторожнее, ты порежешься, – говорю я.

Но она меня не слушает. Пройдя на цыпочках к окну, она всматривается в темноту двора.

– Ты что-то увидел? – мягко спрашивает она. – Кого-то?

– Нет, я… Наверное, кошка пробежала…

– Ты точно в порядке? – Стеф сжимает мою руку.

– Да, все хорошо.

Но мне стыдно за свою эскападу, и потому я поскорее беру другую бутылку вина и веду Стеф в обход осколков в гостиную, будто это ей нужна сейчас моя поддержка. На самом деле рядом с этой сильной, волевой молодой женщиной я чувствую себя беспомощным и уязвимым.

– Давай выпьем, пока у нас еще есть такая возможность.

– Звучит зловеще. – Стеф пристально смотрит на меня.

– Я имел в виду, пока мы можем насладиться вином.

– Знаешь, тебе правда стоило бы сохранить такое хорошее вино до лучших времен. После еды не уловишь его знаменитый шоколадный привкус, – говорит приятель Клары.

Я забыл, как зовут нового «друга» Клары. Он подошел к музыкальному центру и подключает к нему мобильный – наверное, хочет включить какую-то новомодную песню с непристойным текстом.

– Знаменитый шоколадный привкус? – осведомляется Клара. Она сидит за столом, изо всех сил притворяясь, будто не слышала грохота в кухне. – Чем же он знаменит, отвратительностью? «Дуивель-фонтен» – просто разрекламированная дрянь для пижонов. Без обид, Деймон, дорогой.

– Без обид, кисонька.

Я сажусь за стол и смотрю на Деймона, думая: что у него происходит с Кларой? Знает ли он, что Клара меняет парней как перчатки и он просто очередное ее увлечение? Зачем он ей вообще нужен? И зачем она нужна ему? Он лет на двадцать пять моложе ее, но, впрочем, я и сам на… На сколько? Мне приходится сосредоточиться, чтобы вспомнить, – на двадцать три года старше Стеф. Я забываю об этом каждый день. Я не чувствую, что мне уже сорок семь, не чувствую, что молодость миновала. Я не могу позволить себе даже представить, каким меня видит Стеф: обрюзгшим, дряблокожим, жалким, усталым, потрепанным жизнью неудачником. Наверное, она находит в этом какой-то извращенный фетиш.

Стеф становится за моей спиной и принимается массировать мне плечи. Когда она склоняется ко мне и ее волосы, источающие аромат травяного шампуня и специй, которыми она приправляла ужин, касаются моего лица, все мысли о собственной несостоятельности улетучиваются.

– Я поднимусь проверю, как там Хейден.

– Уверен, с ней все в порядке. У нас же радионяня, вон приемник лежит. Мы бы услышали.

– Просто проверю.

– Конечно. Ладно. Спасибо.

– Если ее не разбудил смех Клары, то так просто ее не разбудишь, – говорит Деймон в спину Стеф, как будто он когда-то видел нашу дочь, как будто он ее знает.

Клара улыбается и закатывает глаза. Я все еще не понимаю, как они могут быть вместе.

Я отпиваю вино – по вкусу оно ничуть не напоминает шоколад – и прислушиваюсь к ленивым завываниям певца, льющимся из музыкального центра. Я пытаюсь вернуть блаженное чувство идеального опьянения.

– Ты как? – спрашивает меня Клара. – Ну, на самом деле?

Я пожимаю плечами и, вздохнув, смотрю на Деймона.

– Не волнуйся, я в курсе, – говорит он. – Мне очень жаль. То же случилось с моим братом.

Стеф возвращается, кивком давая мне понять, что с Хейден все в порядке.

– Прекрати, Деймон, – осаживает своего парня Клара, когда Стеф садится за стол.

Но тот не может сдержаться:

– Эта страна катится ко всем чертям, точно вам говорю. В других станах все иначе, знаете… Если кто-то хочет что-то украсть, он не станет пытать и…

– Слушай, – говорю я, – я не хочу об этом говорить.

– И не надо перебивать его, чтобы защитить меня от таких разговоров, Клара, – добавляет Стеф. – Я сама способна за себя постоять.

– Да, – говорю я Кларе. – На самом деле Стеф великолепно справляется.

«Намного лучше, чем я», – хочется признать мне. Я опускаю руку на колено Стеф под столом, и она сжимает мои пальцы.

– Ох, простите, – раздраженно отвечает Деймон. – Это не мое дело.

– Все в порядке. Просто, знаешь…

– Я лишь пытаюсь сказать, что все понимаю, – перебивает он. – Подобное дерьмище происходит со многими людьми в этих краях. И это неправильно.

– Да. Да, неправильно.

– Послушай, дорогуша, ты не мог бы заткнуться со своим пониманием и не влезать, когда мой друг говорит? – шипит Клара.

– Выйду покурю. Помогает заткнуться, знаешь ли.

Он встает и направляется к входной двери. Мне приходится сдерживаться, чтобы не запретить ему выходить, открывать дверь, надежную дверь на замке. Клара, сидя во главе стола, незаметно протягивает ногу, касается голыми пальцами моей лодыжки и проводит ими по голени. Не знаю, что это должно означать. Наверное, этот жест – что-то вроде дружеских объятий или похлопывания по спине, ей просто лень вставать. Я должен так думать, поскольку прошла целая вечность с тех пор, как мы с Кларой были любовниками. Стеф сидит рядом со мной, но ничего не замечает.

– Он не против, что ты так с ним говоришь? – спрашиваю я.

– Переживет. – Клара пожимает плечами. – Ему не помешает научиться хорошим манерам.

– Не понимаю я тебя…

Но Клара не обращает внимания на мои слова.

– Вы хоть к психологу ходите?

– Я? – переспрашиваю я.

– Вы оба. Вы все. Такие события могут оставить след в психике ребенка. Вам стоит отправить Хейден на арт-терапию.

– Мы не можем себе этого позволить, – отвечает Стеф. – Даже если бы считали, что это ей поможет.

– Но разве полиция не предлагала вам помощь психолога?

– Предлагала, – уклончиво отвечаю я.

Так все и было. На следующий день после случившегося мы, как и полагается, приняли душ, вырядились в новую одежду из «Пеп» и отправились в отделение полиции в Вудстоке. Полицейские оказались на удивление вежливыми и посочувствовали нам, хотя мы и выглядели куда лучше набившихся в приемную пострадавших: избитые, в рваной одежде, они ждали, когда их примут. Нас провели мимо комнаты регистрации арестованных в небольшой кабинет в конце длинного коридора. Из окна я увидел на противоположной стороне двора здание, где содержались задержанные: зарешеченные окна прикрыты изнутри рваными гардинами, стены потрескались и облупились, будто сам этот дом вскипал от злобы, переполняясь ядовитой дрянью. Психологом в этом отделении работала милая, доброжелательная и преисполненная энтузиазма женщина – из тех, кто не позволит натиску чудовищной реальности сломить себя. Она готова была потратить на нас столько времени, сколько будет нужно. Хейден устроилась на ковре и начала играть в кубики, и я пожалел, что не взял какой-нибудь антисептик для рук. Пока психолог рассказывала Стеф о медитативной технике визуализации проблем, которая якобы поможет очистить ее «энергетическое поле», я смотрел на обшарпанную душевую кабинку в углу кабинета и пластмассовую коробку, набитую игрушками и уже ждущую очередных посетителей…

– Мне кажется, у полицейских есть заботы посерьезнее, чем носиться с какой-то семьей среднего достатка просто потому, что эту семью ограбили.

– О господи, Марк! Тебе следует больше себя ценить.

– Ценить? Почему?

Стеф молчит, теребя ножку бокала с вином. Ее пальцы не замирают ни на мгновение. Клара, звякая побрякушками, подается в нашу сторону и опускает ладонь на руку Стеф.

– Вам стоит уехать отсюда. В отпуск. Станет легче, я уверена.

– Куда? – спрашивает Стеф.

– В какие-нибудь экзотические страны. Бали. Таиланд… Или в какое-то романтическое место. В Барселону, например. Или в Грецию, на острова… В Париж.

– О-о-о, Париж! – вскрикивает Стеф. Ее голос чуть ли не срывается. – Господи, Марк, разве это не замечательная идея?

– С двухлетним ребенком? Романтики хоть отбавляй.

Клара отводит глаза.

– Я могла бы… Нет, не могла. Не хочу травмировать ребенка полным отсутствием материнского инстинкта.

– Нам это все равно не по карману. Боже, мы даже не можем позволить себе починить машину Стеф.

Стеф, вздохнув, кивает.

– Наверное.

Загоревшийся в ее глазах огонек гаснет, и от этого частичка моей души умирает. Она заслуживает того, чего хочет. Она заслуживает чего-то лучшего, чем… чем я, чем мои заработки. Я ведь, по сути, ничего не имею. Все, что было, потрачено.

– Мы придумаем какой-нибудь план, – говорит Клара. – Вам нужно съездить в отпуск, нужно…

Я слышу вой и успеваю вскочить и пробежать полкомнаты, до того как осознаю, что это включилась сигнализация в машине. Всего лишь сигнализация, но мои мышцы опередили разум, и прежде, чем я успеваю остановиться, мое тело уже само собой распахивает входную дверь. Мои глаза широко открыты и всматриваются в полумрак улицы, уши улавливают мельчайшие шорохи. И только дым сигареты Деймона приводит меня в чувство.

– Боже, Марк… С тобой все в порядке?

– Да, я… я просто проверял, что там с сигнализацией.

Она уже отключилась, и парень из семнадцатого дома завел автомобиль и уехал. Я кричу Стеф, мол, все в порядке.

– Довели тебя, да? – говорит Деймон, протягивая мне пачку сигарет.

Я беру одну, зная, что от этого будет только хуже. Вообще-то я не курю, от табака меня тошнит, но, может быть, тошнота позволит мне сосредоточиться на чем-то кроме этих проклятых невидимых чудовищ.

Деймон подносит к сигарете зажигалку, я затягиваюсь и выдыхаю дым. Он мгновенно развеивается на ветру – с гор дует теплый бриз, ерошит мне волосы, щекочет уши.

– С тобой такое случалось?

– Нет, слава богу, но мне кажется, что когда-то и мой черед настанет. Такое бывало со многими моими знакомыми. Это просто выбивает тебя из колеи, да?

Я киваю, медленно выдыхая табачный дым. Психолог в отделении полиции советовала замещать негативную энергию целительным воздухом: выдыхаешь ядовитые пары страха, вдыхаешь свежесть. Я боюсь отпустить свой страх: у него есть цель, ведь благодаря страху я остаюсь начеку.

Мы тушим окурки в горшке с засохшим цветком и возвращаемся в гостиную.

– Я всегда хотела увидеть музей Орсе, но у нас нет на это денег, вот и все, – как раз говорит Стеф.

– На что нет денег? – спрашивает Деймон, подхватывая нить разговора.

– Клара считает, что нам стоит съездить в отпуск за границу. Что это позволит нам забыть о случившемся, так сказать, исцелить травму, – объясняю я. – Но мы не можем себе этого позволить.

– А как насчет обмена жильем? – предлагает Деймон. – Мы с приятелями в прошлом году так делали. Есть такой сайт, он сводит желающих обменяться: ты едешь в чей-то дом, а его жильцы переезжают на время к тебе. Мы поехали в классный дом в Бостоне, а ребята оттуда приехали пожить у нас – и им очень понравилось. За жилье ты не платишь ни цента. Можно сэкономить и на питании, поэтому особо денег вы не потратите.

– Но пригласить к себе совершенно незнакомых людей… – возражаю я. – Что, если они разнесут дом, обворуют тебя?

– Люди на сайте регистрируются, их личность проверяют, им дают рекомендации. Например, те американцы, которые приезжали к нам, уже восемь раз пользовались услугами сайта, и все хозяева домов, где они останавливались раньше, оставили свои отзывы. Архив отзывов сохраняется, и если все проверить, то можно быть уверенным, что этим людям можно доверять.

Стеф улыбается:

– Ух ты, звучит здорово! Что думаешь, Марк?

И я вижу, как в ней растет надежда, – все из-за того, что сказал этот тип. Сейчас самое лучшее, что я могу сделать для Стеф, – это задавить эту надежду в зародыше.

– Да, особо денег мы не потратим… Кроме таких мелочей, как авиабилеты, визы, проезд по стране, билеты в музеи, кофе за сто рэндов[1]… И бог его знает, что нам еще взбредет в голову в Париже.

Я в отчаянии вижу, как на лице Стеф появляется разочарование, как улетучивается ее энтузиазм. Да уж, с этим я прекрасно справляюсь, верно? Подрезáть крылья молодым людям. Я каждый день занимаюсь этим в колледже. По крайней мере, за этот навык кто-то готов мне платить. Стеф уныло кивает, и я сожалею о сказанном. Как и всегда, я недооцениваю всю мощь своего депрессивного цинизма. Я забываю о том, как она молода, сколько у нее желаний… Нужно быть осторожнее с ней.

– Но все равно, это довольно интересно, – лицемерно добавляю я. – Это самая здравая идея из всех, что нам в последнее время предлагали.

Я отчаянно пытаюсь вернуть улыбку Стеф, но уже слишком поздно.

Я просыпаюсь среди ночи в коридоре: сердце бешено стучит, левую ногу сводит судорога, в руке зажат телефон. На панели сигнализации светятся зеленым цифры часов – 2: 18. Соседская овчарка заходится лаем, и я могу поклясться, что только что слышал какой-то грохот – опять? – с нашей стороны забора.

Мне нужно выглянуть в окно кабинета, проверить, что там такое – кто там такой? – в переулке, но у нас включена сигнализация, комната сканируется. Я не хочу отключать систему – может быть, именно этого они и ждут, – поэтому стою в коридоре посреди дома, медленно поворачиваюсь, стараясь не скрипеть половицами и не разбудить Хейден, вслушиваюсь и всматриваюсь в темноту, будто у меня суперслух, будто я Супермен с рентгеновским зрением. Это не так. Я не Супермен, я жалкий и бессильный человечишко.

Я говорю себе, что если в переулке действительно кто-то есть, то его движение включит прожектор. Я говорю себе, что мы в безопасности.

Собака успокаивается, и больше я ничего не слышу, прожектор не загорается, поэтому я в конце концов возвращаюсь в кровать. Стеф лежит на спине и смотрит в потолок.

Я останавливаюсь у кровати на ковре.

– Мне стоило бы проверить кабинет, но, если я туда зайду, им легко будет пробраться внутрь через окно.

– Да, лучше не отключать сигнализацию.

– Но тогда я не смогу выглянуть на улицу.

– Датчик движения сработал бы, если бы там кто-то был.

– Да. – Я кладу телефон на прикроватный столик. – Наверное, тебе по душе наши полуночные разговоры. Так романтично!

Стеф не отвечает и не смеется, да и что тут смешного? Я смотрю на красные цифры прикроватных часов.

– Попытайся поспать. Вставать еще рано.

– А ты?

Я не буду говорить ей, будто считаю, что кто-то из нас всегда должен бодрствовать, пока другой спит, что мне вообще не следовало сегодня ложиться спать. Такими словами делу не поможешь.

– Сейчас успокоюсь немного и присоединюсь к тебе.

– Знаешь, иногда я ненавижу этот дом.

– Знаю.

– Слушай, может, ты хотя бы подумаешь насчет поездки? Разве тебе не кажется, что это пойдет нам на пользу?

– Я просто считаю, что это… невозможно. Такой отпуск – роскошь, которую мы не можем себе позволить.

Стеф садится в кровати, подкладывает подушку под спину и вздыхает.

– Я не считаю, что это роскошь. Я считаю, что это нам необходимо. Я уверена, нам это поможет. Особенно тебе.

– Мне?

– Да, тебе. – Теперь она смеется, но это невеселый смех. – Мне кажется, отъезд позволит тебе взглянуть на случившееся со стороны. Позволит обрести покой. Кто знает, может, ты даже будешь счастлив в этой поездке?

Мне не нравится вести разговор, когда я нависаю над Стеф, словно начальник над подчиненным, поэтому я сажусь в изножье кровати и отворачиваюсь, глядя на ее отражение в трюмо.

– Даже если бы мы могли себе это позволить, я не хочу ехать просто потому, что тебе кажется, будто я на пределе. Не хочу, чтобы ты считала меня больным и шла ради меня на невесть какие жертвы, тратила деньги, которых у нас нет, чтобы я почувствовал себя лучше, чтобы у меня не случился нервный срыв. Поверь, никакого нервного срыва не будет. Со мной все в порядке. Я справляюсь.

Стеф не спорит по поводу моего психологического состояния – она не соглашается, но и не оспаривает поставленный мною же диагноз. Она хорошо меня знает.

– Я много думала об этом и уверена, что с Хейден все будет в порядке. Она в последнее время намного лучше спит. Клара говорит, что там можно взять в аренду коляску и все остальное, что в Париже всех малышей возят в колясочках. Только представь, мы могли бы гулять в парке, как настоящая французская семья!

Я знаю, что ничего из этого не выйдет, но вижу в зеркале ее мечтательную улыбку и на этот раз решаю не гасить лучик надежды. Мы все равно никуда не поедем, этот отпуск – всего лишь мечта, мечта, которая дарит Стеф улыбку, поэтому можно просто промолчать.

Глава 2 Стеф

Нужно было устроить скандал, когда Марк сказал, что Клара напросилась к нам на ужин. Он предложил мне отказать ей – он знает, что после ограбления я могу общаться только со своими родителями, – но я решила, что лучше уж перетерпеть ее визит и больше не думать об этом. К тому же пришло время столкнуться с миром реальности. Мои друзья пытались поговорить со мной, но мне до чертиков надоело слушать их дурацкие благоглупости вроде «Ну, по крайней мере, Хейден все это время спала. Ну, по крайней мере, тебя не изнасиловали». Марк просил меня не раздувать из мухи слона, но я, как и всегда, слишком тщательно готовилась к приходу Клары. Отмыла весь дом, как делали невротичные домохозяйки в пятидесятых, накупила в «Вулворте» продуктов, которые нам не по карману… Я всегда так поступала, когда Клара изъявляла желание к нам заглянуть.

Я боюсь Клару. Вот, я это сказала. Она признанный литературовед, она опубликовала не только свои научные работы, но и пару сборников стихов. У нее есть все, чего нет у меня: она уверена в себе, роскошно выглядит, обаятельна и невероятно стройна. Втайне я считаю ее произведения нечитабельной напыщенной галиматьей, но стихи принесли ей несколько национальных и международных наград, а все мои публикации сводятся к парочке бесплатных книжных обзоров на затрапезных литературных сайтах. Как и многие либералы ее поколения, Клара постоянно хвастается своими достижениями в Великой Борьбе и при первой же возможности рассказывает о том, как ее когда-то задержала служба безопасности (хотя в наши дни трудно найти белых людей среднего возраста, которые честно признались бы, что во времена апартеида просто бездействовали, – за исключением разве что моих родителей). И конечно же, у них с Марком была длительная история отношений, начавшаяся задолго до его встречи со мной и заставлявшая меня чувствовать себя посторонней. Я до сих пор не знаю, не пыталась ли она охмурить Марка, когда он расстался с Одеттой. Он отрицает, что у них когда-либо был роман, но я уже не знаю, чему верить.

Я, наверное, несправедлива. Может быть, мне и не нравится Клара, но она не такой уж плохой человек. Она очень помогла нам, когда у Хейден начались колики и мы с Марком выбивались из сил после месяцев сна урывками: Клара забегала к нам в гости раз в неделю и приносила чечевичную кашу с бараниной. Мы никогда не ели ее гостинцы, просто набивали ими морозилку, и, как знать, может, все эти плошки с бараниной до сих пор там.

Этим вечером я с чувством выполненного долга подала на стол цыплят табака, купленных в том же «Вулворте», и запеченную картошку, а на десерт – огромные порции дорогущего шоколадного мусса. Я улыбалась, как гейша, и время от времени выходила перевести дух, говоря, что мне нужно проверить, как там Хейден. Я плыла по течению, подстраивалась под разговор, притворялась, будто слушаю. Говорили в основном Клара и мужчина, которого она привела с собой (странно, я помню этот вечер во всех подробностях, но его имя выскочило у меня из головы). Но когда Клара заговорила об отпуске за границей, ей удалось привлечь мое внимание. Ее брошенное вскользь предложение, мол, нам стоит уехать отсюда ненадолго, запало мне в душу. Обычно Марк соглашается со всем, что говорит Клара, ну, просто чтобы угодить ей, и поэтому, когда он ее осадил, я была рада, но потом… Париж. Это же Париж!

Я представила, как мы с Марком гуляем по Елисейским полям, как Хейден дремлет у Марка на руках, как шикарно одетые французы одобрительно улыбаются, глядя на нас. Как мы заходим за кофе и круассанами, как сидим за столиком очаровательного уличного кафе. Как едим луковый суп и блинчики в старомодном ресторанчике. Мое воображение полнилось образами, один банальнее другого. Но дело было не только в прелестях Парижа. Мне понравилась сама идея обмена жильем. После ограбления атмосфера в нашем доме изменилась. Он словно стал темнее, будто лучи света больше не могли проникнуть сюда. И установленные наспех средства безопасности не помогали – от решеток на окнах по полу тянулись зловещие тени, а сигнализация включалась всякий раз, когда кто-то открывал дверь, и от этого мы постоянно были как на иголках. Наверное, мне казалось, что, если кто-то поживет в этом доме – кто-то другой! – может быть, его дурная аура улетучится.

Пока Марк и альфонсик Клары обменивались мнениями о нашем президенте, я ускользнула в кухню сделать кофе, и, к моему ужасу, Клара последовала за мной. Я подозревала, что она явилась к нам в гости неспроста. И оказалась права.

– Марку нужна помощь, – заявила она, едва закрыв дверь в кухню. – Он должен к кому-то обратиться. К психотерапевту.

В ее голосе звучал упрек, как будто это я не разрешаю Марку пойти к психологу. Как будто это я во всем виновата. Как будто я отделалась той ночью куда легче, чем Марк, хотя объективно все было наоборот. Я повернулась к мойке, чтобы Клара не видела моего лица, и прополоскала идеально чистый кофейник.

– Ты сильная, Стеф, – продолжила Клара. – Ты, очевидно, хорошо справляешься. А Марк подвержен посттравматическому синдрому. Прошло не так много времени после того, как Зоуи… ну, ты и сама знаешь. Случившееся могло разбередить старые раны…

Бла-бла-бла… Я не отвечала, молча варила кофе, сосредотачиваясь на том, чтобы унять дрожь в руках.

После ухода Клары мне потребовалось несколько часов, чтобы уснуть, – но уже вскоре я проснулась оттого, что Марк вскочил с кровати около половины третьего ночи. Это уже входит у него в привычку. После ограбления при малейшем звуке – когда бабочка бьется о люстру в ванной или лает соседская собака – мы оба просыпались. Я ждала в спальне, пока Марк совершал свой обход, и чувствовала, как у меня пересохло во рту. Перед моим внутренним взором проносились ужасные картины: выстрел, удар по голове, топот на лестнице, они все ближе, они подходят к спальне… По предыдущим ночам я уже знала, что не усну до рассвета, поэтому подождала, пока Марк задремлет, взяла дешевенький ноутбук, купленный взамен прежнего, и направилась в комнату Хейден – единственное место в доме, где я чувствовала себя по-настоящему в безопасности. Как обычно, потрескивания и скрип дерева в доме, остывающем после жаркого дня, казался мне скрежетом отвертки в замке или чьими-то шагами в коридоре. Сколько бы я себя ни убеждала, что Марк несколько раз проверил замки и сигнализацию, ничего не помогало: люди, ворвавшиеся в наш дом, осквернили его, оставили здесь свою тень.

Я миновала ванную, и полотенце, наброшенное на открытую дверь, помни́лось мне человеком с острым ножом, оставленная на лестнице корзина с грязным бельем – горбуном, готовым наброситься на меня. К тому моменту, как я добралась до комнаты Хейден, сердце отплясывало рок-н-ролл у меня в груди.

Хейден, как всегда, ворочалась во сне – ноги раскинуты, одеяло сбилось, – и я осторожно укрыла ее, прежде чем втиснуться на кровать рядом и открыть ноутбук. Может быть, Марку и не хочется ехать, но я не готова расстаться с этой идеей. Он прав, мы не можем себе этого позволить, но я не вижу ничего плохого в том, чтобы помечтать. Действительно, сайтов, посвященных обмену жильем, было довольно много, в этом приятель Клары не ошибся. Я выбрала сайт с фотографией альпийского домика на главной странице и подписалась на бесплатную пробную версию услуги на тридцать дней. Вначале мне нужно было ввести три места, куда бы мне хотелось поехать. «Не ограничивайте себя!» – советовали на сайте. Я выбрала Париж, Ирландию (туда не нужна виза) и США. Для поездки в большинство стран Европы понадобится шенгенская виза, но Париж не шел у меня из головы. Ну что ж, начало положено. Загружая на сайт лучшие фотографии нашего дома (их сделали в прошлом году, когда мы почти решились на продажу), я чувствовала себя предательницей – будто писала письмо любовнику или договаривалась о тайной встрече.

Выложив фото, я ввела описание дома, которое могло бы привлечь туристов из Парижа: «Удобный дом в историческом районе солнечного Кейптауна!» Исторический – это, конечно, преувеличение, хотя наш дом действительно находился на улице, отличавшейся викторианской архитектурой. Затем я добавила слово «безопасный», но угрызения совести заставили меня мгновенно его удалить. Собственно, ложью это не было. Папа приехал из Монтегю на следующее утро после ограбления, вооруженный сварочной горелкой и полным багажником арматуры, после чего наши створчатые окна украсили тяжелые стальные решетки. Марк пробормотал что-то об эстетике, но это не помешало папе превратить дом в некое подобие Алькатраса. Марк не решился с ним спорить. Он избегал папу весь день, стараясь не думать о молчаливом упреке в его взгляде: «Ты должен был защитить свою семью, придурок».

После этого я прогуглила авиабилеты. «Эйр-Франс» в рамках рекламной акции предлагала билеты со скидкой на февраль – мы сможем получить скидку, если забронируем их в течение трех следующих дней. Все складывалось как нельзя лучше. Я решила не писать сама на сайте по обмену жильем – оставлю все на волю судьбы. Пусть парижане напишут мне первыми. Той ночью впервые после ограбления я спокойно уснула и не просыпалась до шести утра, когда меня разбудила Хейден.

Тем утром я не рассказала Марку, что зарегистрировалась на сайте. Я не хотела с ним спорить. У него выдалась нелегкая ночка, и он был весь на нервах, поэтому ушел, за все утро сказав только: «Запри за мной ворота». Накормив Хейден кашей, я усадила ее смотреть мультики. И хотя я была не голодна, в какой-то момент я поймала себя на том, что уже достала из холодильника тарелку с шоколадным муссом и рассеянно ковыряю в нем ложкой, просматривая электронную почту. Два письма из банка: лимит по счету почти исчерпан. С сайта обмена жильем – ничего, только письмо с извещением об успешной регистрации.

Как и каждое утро, позвонила мама, чтобы узнать, как у нас дела. Выслушав ее привычные просьбы привезти Хейден на пару дней повидать дедушку и бабушку, я рассказала ей о своей идее съездить в отпуск. Мама пришла в восторг – ей отчаянно хотелось заставить нас уехать из Кейптауна, который она теперь считала опасным городом.

– А что Марк думает об этом?

– Ну, он не горит желанием поехать. Мы не можем себе этого позволить.

Я старалась не думать о том, что если бы я удосужилась найти работу, то денег у нас хватало бы.

– Ты должна его убедить. Мы можем оплатить вам билеты, правда, Жан?

Я услышала какое-то невнятное бормотание – папа что-то ответил.

– Я не могу позволить вам так поступить, мам.

Мини-гостиница едва позволяла маме и папе сводить концы с концами, и так было с тех самых пор, как два года назад они начали принимать постояльцев.

– Мы найдем деньги. Пришло время Марку подумать и о тебе, девочка моя.

– Нам всем пришлось нелегко, мам. Он старается как может.

Мама что-то проворчала, но слов я не разобрала, а тему она развивать не стала – мама терпеть не может споров.

– Как ваш отель, мам? Есть заказы?

– Да, недавно комнату на неделю забронировали два парня из Голландии. Геи.

– А папа знает, что они геи?

– Ох, Стефи, твой отец же не в средневековье живет. И потом, у нас опять нет бронирования до марта. – Она помолчала. – Если ты действительно уедешь, мы можем присмотреть за Хейден.

– Я собираюсь взять Хейден с собой, мам.

– Мы будем очень рады, если она поживет с нами, ты же знаешь.

Я вполуха слушала ее доводы, гугля «Топ-10 занятий в Париже в феврале» и время от времени проверяя почту. Именно тогда я и увидела письмо с сайта обмена жильем:

Здравствуйте, Stef198, Petit08 прислал вам сообщение! Кликните на ссылку, чтобы прочитать…

Я закончила разговор с мамой и открыла сообщение:

Bonjour[2] Стефани и Марк! Ваш дом выглядеть красиво! Смотрите наш мы приехать когда вы сказать;) a bientot!!!![3] Маль и Жюни Пети

Я «кликнула» по ссылке, ведущей на страницу Пети на сайте, украшенную небольшим фото: семейная пара, обоим лет по тридцать, белые зубы, на голове – солнечные очки. Они прижались друг к другу, чтобы поместиться на снимке, сделанном в стиле сэлфи. Мечта рекламного агента – белокурые, симпатичные, они казались такими счастливыми. На странице было шесть фотографий их жилья, в основном снаружи – только на одном снимке была видна ванна в викторианском стиле на узорчатых ножках и бордовое полотенце на крючке.

Под фотографиями виднелось краткое описание: «Стильное роскошное жилье в фантастическом районе города любви!!! Рассчитано на двух или трех человек».

Дом казался старым, элегантным, по-настоящему французским: с массивной деревянной дверью и узкими окнами, украшенными металлической балюстрадой с причудливыми завитушками. Отзывов об этом жилье не было, но я наивно подумала: «Ну и что? У нас тоже нет отзывов. Может быть, они впервые решили воспользоваться услугой обмена жильем, как и мы».

Я не медлила ни секунды.

Bonjour! – набрала я. – Очень приятно познакомиться!

Глава 3 Марк

Водитель машины, стоящей позади моей, начинает сигналить уже через секунду после переключения светофора, выдергивая меня из смутных воспоминаний о людях в масках, отрывисто отдающих приказы. Я сосредоточенно отпускаю тормоз и медленно еду вперед. Парень в соседней машине – мажор лет двадцати пяти на роскошном «порше» с откидным верхом – раздраженно жестикулирует, пока я изображаю из себя старого маразматика. Когда-то Кейптаун славился покоем и размеренностью жизни, но в последнее время город заполонили чванливые корпоративные яппи, мечтающие о жизни в Лос-Анджелесе.

Мажор на «порше» тащится за мной до самого светофора на перекрестке с Буитенграхт-роуд, и все это время, даже не посматривая в зеркало заднего вида, я чувствую на себе его разъяренный взгляд. Еще совсем недавно я бы за словом в карман не полез, но сегодня едва осмеливаюсь поднять на парня глаза. Еще пара пинков от жизни – и я просто рассыплюсь в прах.

Я так устал. Ирония в том, что последнюю пару недель Хейден спит куда лучше, чем прежде. Теперь она если и просыпается ночью, то не больше одного раза, но я все еще не могу – или не позволяю себе – спать. На рациональном уровне я знаю, что от моего бодрствования никому не будет лучше, я не смогу позаботиться о безопасности. Я знаю, что и мне, и моим близким плохо оттого, что любая их потребность во внимании или помощи с моей стороны превращается для меня в неподъемный груз, потому что я настолько вымотался. Я переполнен раздражением – и знаю, что так нельзя. И все же я не могу спать. Что, если они вернутся? Если на этот раз я не буду спать, они не доберутся до Стеф.

Пытаясь отвлечься, я включаю айпод в машине. Плеер настроен на случайный порядок воспроизведения, и я слышу песню из мультфильма о Винни-Пухе. На меня тут же обрушиваются воспоминания о том, как семь лет назад Зоуи вручали почетную грамоту после окончания первого класса. Это было ее последнее вручение грамот. Школьный актовый зал был полон горделивых мамочек и растерянных пап – их собственные отцы ни за что не пришли бы на такое дурацкое мероприятие. Дети пели эту песню о медвежонке, и меня поразила мысль о том, что они счастливы. Каким-то образом моей дочери удалось избежать скуки и одиночества, которые я так часто ощущал в детстве, и при мысли об этом у меня сжалось сердце. Дети радостно пели хором, а я смотрел на них и плакал.

Приятно, право же, сковырнуть уже подсохшую корку давней раны, чтобы отвлечься от новой. Я снова смотрю в зеркало заднего вида и представляю, что за мной в детском кресле сидит Зоуи. Но, конечно, сейчас она бы там не сидела. Сейчас ей уже исполнилось бы четырнадцать и она устроилась бы рядом со мной. Господи…

Прошло несколько месяцев, прежде чем я заставил себя убрать детское сиденье из машины. На обивке от него остались две потертости, а вокруг – россыпь пятен от оброненной еды.

«Почему ты грустишь, папочка?» – спросила бы она.

«Я не грущу, солнышко. Просто… устал».

«Это из-за новой девочки? Твоей другой доченьки?»

Мажор опять сигналит, обрывая мой полет фантазии. И теперь сигналит не только он, за мной выстроилась целая шеренга машин. Я поднимаю руку в знак извинения и еду вперед. Заглядываю в зеркало. На заднем сиденье никого нет. Я переключаю плеер на радио, чтобы заглушить голоса в голове.

Оставив машину на крошечной подземной парковке, я втискиваюсь в лифт Мельбурнского колледжа. Когда меня уволили из Кейптаунского университета («Факультет сейчас переориентируется на более востребованные и продуктивные учебные специализации, Марк, и нам просто не нужно два специалиста по викторианской литературе. Мейви повезло, что она сохранила место работы, и то только потому, что она старше тебя»), мне предложили две другие вакансии. Я выбрал работу в Мельбурнском колледже, поскольку тут предполагалось долгосрочное преподавание моей учебной дисциплины, как в университете. Стоило, конечно, пойти в фирму «Киберсмарт», предлагающую клиентам дистанционное интернет-образование: я мог бы организовать у них на сайте краткосрочные курсы – вся работа ведется онлайн, доход зависит от количества подписчиков – и выкладывать материалы, не покидая своего уютного кабинета, а в перерыве во время переписки с пользователями дремать на диванчике.

Поздоровавшись с Линди на проходной, я направляюсь в конец коридора на седьмом этаже на кафедру теории коммуникации, медиа и журналистики, где находится мой скромный кабинет. Этот «колледж» – на самом деле очередное безликое заведение с кабинетами и учебными аудиториями – был создан всего три года назад, но уже сейчас дверная рама моего кабинета покосилась, а ковровое покрытие вздыбилось, поэтому каждое утро мне приходится толкать дверь плечом. На стене висят три книжные полки, заваленные грудами папок и бумаг. Я до сих пор не перевез сюда свои книги – я знаю, что медлю с этим, поскольку этот поступок будет означать мою вовлеченность в работу колледжа. Собранная за двадцать пять лет коллекция заумных литературоведческих работ по викторианской эпохе (не говоря уже об эпохе Елизаветы I и зарождении модернизма) до сих пор пылится в коробках у меня дома.

Я иду в кухню набрать воды. Хочется кофе, но тут только кола, а я никак не соберусь купить себе в кабинет кофеварку. Наклонившись над краном, я чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной. Кухня настолько маленькая, что на нашем этаже принято негласное правило – сюда можно входить по одному. Тем не менее я чувствую, как кто-то касается моего плеча.

– Как дела, Марк?

Я смущенно поворачиваюсь к Линди. Она стоит в узком проходе, перекрывая мне путь к отступлению.

– Отлично, спасибо, а у тебя? – Я надеюсь, что она оставит меня в покое.

Как бы не так!

– Нет, правда. Ужасно, что такое случилось с тобой и твоей замечательной семьей.

Она никогда не встречала ни Стеф, ни Хейден. Безусловно, я бы ни за что не привел их сюда.

– Спасибо. С нами все в порядке.

Я не хочу вести этот разговор. Мои замечательные семьи и что-то ужасное – да, они всегда идут рука об руку. Подумать только, как вела бы себя Линди, если бы знала о моей первой семье. Она старается проявить дружелюбие, но, когда она задает такие вопросы, я чувствую себя загнанным в угол и раздражаюсь, а я не хочу грубить одному из моих немногих друзей здесь.

– Я хочу, чтобы с тобой все было хорошо.

– М-м-м… Спасибо, – повторяю я и демонстративно поворачиваюсь к рукомойнику. Моя бутылка уже переполнилась, и вода, расплескиваясь, стекает в сливное отверстие.

Наконец-то Линди понимает мой намек и уходит.

Шагая по коридору к аудитории С-12 и сжимая в руке бутылку с водой, я вдруг замечаю, что сутулюсь. Я расправляю плечи, готовясь к душемотской паре по введению в историю литературы для первого курса, вхожу в класс, выдавливаю жалкое «Доброе утро» и лучусь вымученной неискренней улыбкой. При моем появлении разговоры стихают, но ненамного. Я включаю проектор и начинаю лекцию. Большинство студентов смотрят на меня с ненавистью и презрением, будто я им песка в вазелин насыпал. Сегодняшняя тема – «Влияние Первой мировой войны на поэзию», но дело не в теме. Когда-то меня интересовала литература – тогда я был молод, да и учителя у меня были куда лучше меня самого, полагаю, – но я не знаю, как пробудить в этих детях желание изучать поэзию, в детях, которые смотрят на меня, точно недовольные покупатели, получившие не то, за что они заплатили. Я чувствую, какой монотонной стала моя речь, и чем дольше я читаю лекцию, тем сильнее меня охватывает тревога.

Каким-то образом мне удается дотянуть до десяти утра. Вернувшись в кабинет, я проверяю электронную почту, игнорирую факультетскую рассылку и открываю письмо от Стеф. Мы уже давно вместе, но мое настроение неизменно улучшается, когда я вижу ее имя в списке входящих сообщений.

Привет, Марк!

Я не стала говорить об этом утром, потому что хотела устроить тебе сюрприз, но теперь должна признаться, что зарегистрировалась на сайте обмена жильем. В ссылке ниже информация о доме, чьи владельцы мне уже ответили. Они такие классные! Французы!

Мама и папа вызвались занять нам денег на авиабилеты – так что никаких отговорок!

Я знаю, что в глубине души ты в восторге от этой идеи и согласишься, – мы отлично проведем время, и это пойдет нам на пользу.

Люблю тебя

С.

От негодования кровь приливает у меня к голове – я сам удивлен силой своих чувств. Как она могла так поступить, если я сказал «нет»? Но вскоре злость отступает. Я знаю, что после этого чертова ограбления наш брак начал разваливаться, и понимаю, что должен сделать все возможное, чтобы сохранить отношения со Стеф. Я вижу, как она старается. К тому же она до сих пор помнит, что может убедить меня в чем угодно, если скажет: «Люблю тебя».

Я поворачиваю кресло и смотрю в окно на бетонные стены, кондиционеры под крышей, серебрящиеся в лучах солнца автомобили на парковке, гору вдали, огромную, тянущуюся в раскаленное синее небо. Париж… Стеф хорошо меня знает – я действительно хотел туда съездить. И я не могу винить ее в том, что мы оказались в такой сложной финансовой ситуации.

Повернувшись к экрану, я «кликаю» на присланную Стеф ссылку. Дом похож на классическое парижское здание в узком переулочке, венчающемся небольшой обрамленной деревьями площадью. Район, похоже, отличный, неподалеку от достопримечательностей, но тихий, он расположен рядом с Монмартром, где жили когда-то художники и поэты, а на вершине белеет базилика Сакре-Кёр.

В другой жизни это действительно была бы замечательная идея. Но не в этой. Не сейчас. Даже если бы мы могли взять деньги у родителей Стеф, чтобы отправиться в отпуск за границу, носиться с Хейден по незнакомому городу будет вовсе не так романтично, как кажется. Везти малышку в коляске по парижскому парку – звучит прекрасно, но мы оба знаем, какой становится Хейден, когда ей нужно в туалет, когда она голодна или устала, когда ей жарко или холодно. И не только Хейден. Так ведут себя все малыши. Мне кажется, Стеф недостаточно предусмотрительна в этом вопросе.

Пройдя по ссылке на страницу на сайте обмена жильем, я вижу симпатичную молодую пару с фамилией Пети. К описанию своего дома они добавили ссылки на достопримечательности в округе. Я читаю список литературных экскурсий по Парижу и сам не замечаю, как пролетело двадцать минут. Подумать только, я смогу побродить по тем же улочкам, по которым ходили Хемингуэй, Гоген, Моне, Бальзак, Фуко – и даже Вуди Аллен. Гулять там – не то, что прохаживаться по застроенному панельными домами берегу канала неподалеку от торгового центра «Ченел-Уолк». Стеф права – я всегда хотел съездить в Париж. И, кажется, я только что придумал, как нам все устроить.

Я беру телефон и набираю номер родителей Стеф. Хорошо, что трубку берет Рина – мы с Жаном не очень ладим, он всего на пять лет старше меня и не готов вверить мне судьбу своей дочери, несмотря на то что я всегда относился к ней с любовью и уважением. Впрочем, как отец двух дочерей я понимаю его чувства – я бы тоже себя ненавидел. Что ж, так тому и быть.

– Как ты мог, Марк?

Как быстро! Я едва успел допить кофе и приступить к составлению конспекта лекций для третьего курса. Наверное, Рина сразу же перезвонила Стеф.

– Я хотел устроить тебе сюрприз. Я думал, ты…

– Я немедленно звоню маме. Скажу ей…

– Погоди, Стеф. Подумай об этом. – Я встаю, закрываю дверь кабинета, но все равно говорю почти шепотом – стены тут картонные и слышимость отменная. – Подумай хотя бы минутку, и ты поймешь, что не стоит брать с собой Хейден в Париж. Ей там не понравится.

– Ты иногда как будто стараешься держаться от нее подальше, Марк, и я думаю…

– Не начинай. Ну, пожалуйста, милая. Ты же знаешь, что я чувствую.

Я люблю Хейден, действительно люблю, люблю все, что она для меня воплощает. Хотя мы и не планировали ребенка – я предполагал, что Стеф пьет противозачаточные, а она думала, что я сделал вазектомию, – я никогда не забуду свои ощущения в тот момент, когда Стеф сказала мне о беременности. Меня охватило чувство чистого счастья – неожиданного, в том числе и для Стеф. В кои-то веки мои чувства развеяли мои сомнения, и я даже не сразу понял, почему так счастлив. Я был так влюблен в Стеф, весь мир вокруг нее точно озарялся ярким светом. Она была моим вторым шансом на жизнь – шансом, которого я и не ждал, шансом, которого я уж точно не заслуживал, – и ребенок показался мне искуплением. Конечно, эта новость была омрачена и виной, и грустью, но я думал тогда, что Зоуи полюбила бы младшую сестренку.

– Тебе будто трудно это сказать, да? Что ты любишь Хейден.

Я думаю о том, как мои девочки отличаются. Зоуи, светловолосая, развеселая, всегда любила играть и соревноваться, она была так похожа на свою мать. И Хейден, темненькая, маленькая, капризная, плаксивая, вечно вскидывающаяся от кошмаров. Я думаю о том, сколько своей тьмы передал ей. Когда родилась Зоуи, я был совсем другим человеком, уверенным в себе, жизнелюбивым – я мог вдохновить малышку на познание мира, но Хейден… И все же и у Хейден бывают моменты истинного волшебства, и тогда все остальное отходит на второй план, и любовь к ней вышибает все дерьмо из моей дурной башки. Да, я люблю ее, но я не поддамся на попытки Стеф разговорить меня на эту тему, поэтому стою на своем:

– Твои родители хотят повидать Хейден, а Хейден обожает их дом. Кроме того, ей уже исполнилось два года, за нее придется полностью оплатить авиабилеты, если мы полетим с ней во Францию. Так твои родители смогут сэкономить.

Стеф молчит, но я уже вижу, что она раздумывает над моей идеей.

– Ты должен был вначале обсудить все со мной.

– Ты бы ни за что не согласилась.

– Бросить нашу дочь, чтобы мы могли съездить в отпуск? Да, наверняка не согласилась бы.

– Вот именно.

– Ну и к черту все! Я уже не хочу никуда ехать. Ты сам говорил, что это глупая идея. Не понимаю, почему ты вдруг…

– Деньги за билеты нам не вернут.

– Ты уже купил билеты?! Что за…

– Ну, твоя мама купила. Она не хотела, чтобы ты в последний момент передумала. Она считает, что отпуск – отличная мысль, он пойдет на пользу нам обоим. Нам всем. И я с ней согласен. Хейден будет в восторге от такого приключения, как и мы.

– Я не хочу ехать без нее, Марк.

– Ты хотела поехать, Стеф. Знаю, что хотела. И Рина убедила меня, что нам это нужно. – Несправедливо спихивать всю вину на Рину, знаю, но она действительно поддержала эту мысль. – Взгляни на происходящее с другой стороны. Это станет для нас чем-то вроде медового месяца. Мы ведь так никуда и не съездили после свадьбы.

– Какой же ты козел! – говорит Стеф, но по ее голосу понятно, что она больше не сердится.

Ничего, все наладится.

Глава 4 Стеф

Я чувствовала себя виноватой и удрученной, думая, как легко меня убедили оставить Хейден у родителей.

Да, я признаю, какая-то предательская часть меня радовалась мысли о том, что можно вырваться из рутины на пару дней, хорошенько выспаться, сходить в рестораны и музеи без младенца на буксире. Но кое-что не давало мне покоя: «Почему ты на самом деле не хочешь брать нашу дочь с собой, Марк?» Не могу сказать, что он когда-то был по-настоящему холоден с ней, но после ограбления я ощущала, что что-то в его отношениях с малышкой изменилось, появилась какая-то отстраненность.

И, наверное, я до сих пор удивлялась тому, что Марк изменил свое мнение по поводу нашей поездки. Предвкушение отпуска будто пробудило в нем что-то – что-то, дремавшее в глубине его души с той ночи, когда те ублюдки пробрались в наш дом. Я позволила ему взять на себя всю подготовку к отъезду и переговоры с Пети – каждый вечер Марк читал мне самые смешные отрывки из их писем, явно пропущенных через гугл-переводчик, – а он всецело посвятил себя планированию: договаривался об оформлении визы, скачивал карты Парижа, штудировал сайт «Trip Advisor»[4] в поисках отзывов о недорогих ресторанах. Я изо всех сил старалась не говорить и не делать ничего, что испортило бы ему настроение. Даже наш дом как будто стал светлее – он словно знал, что вскоре примет новую пару жильцов, не страдающих от депрессии. Одно, другое, третье – все складывалось как нельзя лучше. Получение визы прошло без сучка без задоринки. Марку удалось взять еще неделю отпуска перед началом семестра в середине января.

Может, я и не люблю Клару, но она тоже предложила свою помощь – мол, она свяжется с Пети и передаст им ключи, когда они приедут. За несколько дней до отъезда она пришла к нам в гости и сунула мне в руки пластиковый пакет. Открыв его, я увидела роскошное кашемировое пальто шоколадного цвета.

– Можешь взять поносить, – сказала она. – Тебе оно будет в самый раз, мне велико на несколько размеров.

Не самые приятные слова, но я была благодарна ей за заботу. Пальто выглядело восхитительно.

Оно до сих пор у меня.

Но дни все летели, время отъезда неумолимо приближалось, и во мне нарастала тревога. Я провела полных два дня в подготовке дома и распечатывании инструкций ко всему, начиная от сигнализации и заканчивая посудомоечной машиной. За день до отъезда я купила молоко, масло, хлеб, бекон и свежий кофе для Пети – все дорогое, лучших сортов, для себя с Марком я бы такого покупать не стала. Я потратилась на новые простыни, наволочки и полотенца. Я оттерла стены щеткой, все продезинфицировала в ванной, убрала в шкафах, стараясь не думать о страшных, обтянутых перчатками руках, рывшихся здесь во время ограбления. Полы сияли чистотой, в каждой комнате чувствовался аромат кедрового масла.

Я уделяла этому излишнее внимание, надеясь, что идеальный порядок в доме компенсирует шум, вечно доносившийся из дома наших соседей-студентов, вопли бомжей, живших под мостом наземки, и решетки на наших окнах, которых не было на снимках, загруженных на сайт. Теперь это кажется ироничным – даже трагичным, – но тогда я могла думать только об одном: «Вдруг Пети пожалуются, что дом не соответствует описанию?»

Мои родители забрали Хейден утром незадолго до того, как нам пора было уезжать. Усаживая ее в машину, я внезапно ощутила глубокую уверенность в том, что больше никогда не увижу свою дочь. Мне пришлось приложить невероятные волевые усилия, чтобы не завопить вслед родителям, не остановить их, когда они уезжали.

Когда их автомобиль скрылся за углом, Марк обнял меня за плечи:

– С ней все будет в порядке, Стеф.

– Ага.

Я вела себя иррационально. Знаю. С Хейден ничего не случится. В целом, нам с Марком и так выпала нелегкая судьба: смерть Зоуи, хронические колики Хейден, ограбление – разве мы не заслужили светлую полосу в жизни? Чтобы успокоиться, я выпила две таблетки урбанола, лекарства, которое доктор выписал мне от тревожного расстройства после ограбления. Визит к врачу и транквилизаторы были моим маленьким секретом – если бы Марк узнал об этом, он бы только расстроился. Тревога притупилась, и я помогла Марку собрать вещи. Нужно не забывать, что ему эта поездка тоже нужна. «Это станет для нас чем-то вроде медового месяца. Мы ведь так никуда и не съездили после свадьбы». После нашей встречи события разворачивались столь стремительно, что у нас не нашлось времени на романтическую поездку.

Впервые я увидела Марка на второй день своей работы помощником секретаря на факультете английской филологии Кейптаунского университета. На работу мне помогла устроиться соседка по комнате – тогда я переехала в Кейптаун, чтобы получить диплом бакалавра по английской литературе, и мне едва хватало денег на аренду квартиры. Ксолисва, факультетский секретарь, как раз собиралась идти со мной обедать, когда в кабинет вошел мужчина, как две капли воды похожий на Роберта Дауни-младшего, только взъерошенный и в помятых брюках. Он хотел что-то распечатать на нашем принтере, я ему помогла, и он улыбнулся мне – той теплой улыбкой «так-я-улыбаюсь-только-тебе».

– Кто это? – спросила я Ксолисву, когда он ушел.

– Марк. Преподает английскую литературу. Приятный человек.

– И?.. – Я ожидала, что сейчас Ксолисва все мне расскажет.

До этого Ксолисва рассказывала мне сплетни о каждом из сотрудников факультета, попадавшихся нам на глаза: я уже услышала о пожилом профессоре, которому разрешали принимать у себя в кабинете студенток, только если он оставлял дверь открытой; о кураторе семинарских групп, который спал с замужней преподавательницей лингвистики; о скрывавшем свою нетрадиционную ориентацию аспиранте, который до сих пор жил с матерью. У каждого на факультете была своя скандальная история, и Ксолисва обо всем была в курсе.

– Что «и»?

– Ну же, Ксолисва, не томи, рассказывай!

Она вздохнула:

– Я слышала, у него дочка умерла.

– Господи…

– Да. Очень грустная история. Ей было семь лет или около того. Это разрушило его брак.

– Отчего она умерла?

– Не знаю. – Она щелкнула языком. Не знаю, была Ксолисва огорчена тем, что не в курсе подробностей, или ей было жаль Марка.

В течение нескольких следующих дней я ловила себя на том, что высматриваю Марка в коридорах и в очереди в университетской столовой (я уже узнала, что его кабинет находится на верхнем этаже). Я мечтала о нем, представляла, как он входит к нам в приемную, как мы заводим разговор, как он приглашает меня выпить, а может, даже на ужин. Теперь кажется, что я преследовала его как ненормальная: я даже прогуглила его имя, прочла в сети отзывы на его научные статьи, нашла его в «Фейсбуке». Я пыталась понять, почему же он так запал мне в душу. Из-за веявшей от него грусти? Но во мне не было меланхолии, не было боли, я не пережила никакой трагедии, никаких великих страстей, мое сердце никто не разбивал. С предыдущими двумя парнями я рассталась по-дружески. Я считала себя скучноватой, спокойной, уравновешенной девушкой. Это я после вечеринок в пабе развозила подвыпивших друзей по домам, это ко мне люди обращались за помощью, если что-то случалось. Я была сама мисс Надежность.

В следующий раз мы с ним встретились на презентации, проходившей в каком-то книжном магазине в центре города: один из заведующих кафедрами выпустил книгу о Жаке Деррида или что-то в этом роде, и присутствие всех сотрудников было обязательным. Увидев, как он берет бокал красного вина в импровизированном баре, наспех установленном в подвале магазинчика, я почувствовала, как мое сердце забилось чаще. Не обращая внимания на болтающих без умолку посетителей презентации, он направился в отдел поэзии и принялся осматривать книжные полки. Вино он выпил слишком быстро.

Помедлив мгновение, я извинилась перед Ксолисвой – она бросила на меня многозначительный взгляд – и подошла к Марку, хотя ни до этого, ни после я никогда не отваживалась на подобное.

– Добрый вечер.

Очевидно, он пытался вспомнить, кто я такая, и я едва сумела скрыть разочарование: в моих грезах он мечтал обо мне столь же часто, как и я о нем.

– Простите… – Он виновато улыбнулся. – Вы одна из моих студенток?

– Нет, я работаю на факультете.

– Ну конечно. Извините. – Марк смущенно засмеялся.

И тут к нам подошла женщина в каком-то нелепом, похожем на кимоно наряде, вся обвешанная побрякушками (конечно же, это была Клара).

– Марк, вот ты где. Пойдем, познакомишься с Абдулом. Он твой большой поклонник.

Марк попытался представить меня ей – что не очень хорошо получилось, учитывая, что он не знал, как меня зовут, – но Клара, не слушая, уволокла его, прежде чем он успел договорить. Не думаю, что она просто так повела себя грубо. Клара всегда была проницательным человеком – должно быть, она заметила проскочившую между нами искру.

Пока заведующий кафедрой отвечал на вопросы журналистов, я устроилась в задней части комнаты, в нескольких рядах за Марком. Он повернулся и посмотрел на меня, будто почувствовал на себе мой взгляд. И улыбнулся. Потом я под каким-то предлогом задержалась в магазине, когда Ксолисва и мои друзья отправились в бар на Лонг-стрит. Но все без толку. Марк завяз в разговоре с компанией Клары, а мне не хватало мужества присоединиться к их кругу. Потратив изрядную часть зарплаты на книги, которые не были мне нужны и которые я не собиралась читать, я ушла. Но моей машины, обшарпанного «фиата», подаренного мамой, на парковке не оказалось.

Чувствуя, как посасывает под ложечкой, я принялась бегать по парковке в тщетной надежде, что я просто забыла, где оставила машину. Но «фиата» не было. Я остановилась рядом с незнакомой компанией, курившей у выхода из книжного магазина.

По-моему, я простояла там около минуты, бессмысленно теребя в руках ключи от машины.

А потом кто-то дотронулся до моего плеча:

– И снова здравствуйте.

Это был Марк. Я посмотрела на него и разрыдалась.

Он отвел меня в полицейский участок дать показания, а потом подвез домой. Мы сидели в его машине у моего дома и говорили несколько часов. Тем вечером мы ничего не стеснялись. Я рассказала ему о детстве, о моем страхе никогда не стать признанной писательницей – это была моя самая главная мечта. А он поведал мне о долгой болезни жены и разводе. Тогда был единственный раз, когда он откровенно поговорил со мной о Зоуи. О чувстве вины, о боли, о попытках жить, мирясь с этой утратой, и с озлобленностью на мир, в котором все шло своим чередом, будто ничего не случилось. Я знаю, что тогда он открылся мне, потому что я была для него, по сути, чужим человеком. После этого он упоминал о Зоуи только тогда, когда кто-то заводил о ней разговор. Но Зоуи всегда была с нами, незримо и беззвучно, она присутствовала в нашей жизни.

Через два дня мы впервые переспали. Через три недели я переехала к нему. А еще через два месяца узнала, что беременна.

Мы оба почувствовали огромное облегчение, когда сели в самолет. Помню, я еще тогда подумала: «Мы в безопасности, здесь им нас не найти». В самолете мы не спали, а пили джин с тоником и говорили о том, что увидим, куда пойдем, как будем отсыпаться и есть всякие вкусности.

Выйдя из аэропорта «Париж – Шарль-де-Голль», мы отправились на железнодорожную станцию, уставшие, но воодушевленные. Даже ударивший нам в лицо ледяной зимний ветер и неожиданно унылый пейзаж, простирающийся за окном поезда – покосившиеся хибары, жмущиеся к железнодорожным путям, отвратительное граффити, безликие здания, – не смогли испортить мне настроение. На следующей станции в вагон зашел толстяк с микрофоном и магнитофоном на тележке. Пробормотав что-то на французском, он нажал кнопку на магнитофоне, и зазвучали первые ноты минусовки «Sorry seems to be the hardest word»[5]. Мужчина запел, и я покосилась на Марка. Голос у толстяка был неплохой, но ему с трудом давалось произношение, особенно слова «sorry». А еще мне показалось, что он додумывает слова на ходу. Наклонившись ко мне, Марк ухмыльнулся и прошептал:

– Пввости меня, Стеф.

И мы оба расхохотались. Мы все смеялись и смеялись, никак не могли остановиться, у меня даже слезы на глазах выступили. Это было хорошее начало поездки. Счастливое начало.

Из метро мы вышли на многолюдную площадь Пигаль и, следуя указаниям Пети, направились вниз по склону холма, пытаясь не потеряться в лабиринте однотипных домов. Миновав небольшую площадь, заставленную уличными кафешками и мотоциклами, мы свернули налево на узкую улочку, по которой едва можно было проехать на автомобиле. Грязно-белые фасады зданий украшали яркие массивные входные двери. Окна в основном были закрыты ставнями, но то тут, то там мы видели признаки того, какое очарование может крыться в таких домах: броские ящики для цветов на подоконниках, старые латунные балюстрады, золотые лучи света, просачивавшиеся между створок ставен.

Первые неприятности начались, когда мы нашли нужный дом.

– Нам нужен номер шестнадцать, – сказал Марк, всматриваясь в таблички, висевшие рядом с каждой дверью.

Мы нашли номер пятнадцать, восемнадцать и семнадцать. Шестнадцатого не было. Побродив по улице, мы решили, что нам остается только огромная зеленая дверь с выцветшей табличкой «à louer»[6]. Я толкнула дверь, думая, что она будет заперта, но дверь распахнулась, и мы увидели тенистый внутренний двор, окруженный замшелыми кирпичными стенами. Вдоль одной стены тянулись почтовые ящики, и мы попытались найти имя Пети – в последнем письме они говорили, что именно там будут лежать ключи. Найти нужный ящик оказалось несложно – все остальные имена стерлись и прочесть их было невозможно. Взяв ключи, мы подошли к застекленной двери в конце двора, и Марк набрал на кодовом замке названную Пети комбинацию цифр. Послышался щелчок, и мы вошли в узкий коридор, миновали прислоненную к стене запыленную детскую коляску, поднялись на пару выкрашенных в грязно-бежевый цвет ступенек и очутились у подножия узкой винтовой лестницы. Тут пахло застарелым жиром и плесенью.

– Нам на третий этаж. – Марк подхватил оба чемодана.

Я нажала на кнопку выключателя, но на деревянной лестнице над нами по-прежнему царила непроглядная тьма. Марк додумался включить фонарик на телефоне, и мы начали подниматься.

– Тут немного мрачновато, да? – Я поймала себя на том, что перешла на шепот.

– Ну а чего еще ждать от подъезда? – кряхтя, выдохнул Марк. Он тяжело дышал, изнывая под весом чемоданов.

Мы шли наверх, но мне казалось, что мы спускаемся. Воздух как будто сгущался с каждым нашим шагом. Я подсветила Марку телефоном, и он завозился с замком квартиры. Через пару пугающих минут дверь все-таки открылась.

Почувствовала ли я, что с квартирой что-то не так, едва переступив порог? Хотела бы я сказать «да». Но на самом деле, когда мы включили свет – окна были закрыты ставнями, поэтому лучи солнца почти не проникали в квартиру, – я ощутила только глубокое разочарование. Пети показались мне молодыми энергичными людьми, и я ожидала увидеть стильную отремонтированную квартирку с белыми стенами, со вкусом подобранными картинами и пижонской мебелью в минималистском стиле. Но на самом деле все выглядело так, будто квартиру обставили еще в семидесятые, а потом просто бросили.

Никакого парижского очарования. Потолок в побелке, обитый коричневым вельветом диван «украшают» грязно-оранжевые подлокотники, телевизор – реликт начала девяностых, у стены – несколько картонных коробок, заклеенных скотчем, под кофейным столиком – грязный носок, словно Пети уезжали в спешке. По крайней мере, тут было тепло. Даже слишком. Я сняла пальто Клары.

– Ты уверен, что это та квартира? – Я все еще шептала.

– Ключ подходит. И на двери было написано 3-В.

– Но… это не может быть та квартира, верно? Она нежилая. Может, тут во всех квартирах одинаковые замки.

– Подожди, я проверю.

Я остановилась в центре комнаты, а Марк вернулся в коридор. На стене над диваном висела одна-единственная фотография в рамке: на снимке была запечатлена молодая женщина на ветру, веснушчатая, пряди черных волос разметались по щекам. Женщина улыбалась, но ее взгляд был пустым. Присмотревшись, я поняла, что это вырезка из какого-то журнала.

– Да, квартира точно та. – Марк выдавил из себя улыбку. – Ладно тебе, все не так плохо.

– Серьезно? – Я тоже улыбнулась, чтобы показать, как ценю его попытку поднять мне настроение.

– Она довольно большая. Квартиры в Париже обычно крохотные.

Я притопнула.

– Могли бы и пол подмести.

– Да, много времени это бы не заняло. – Марк сел на диван и достал свой айпад.

– Что ты делаешь?

– Настраиваю вай-фай. Ты не против? Тебе нужна какая-то помощь?

– Мне нужно в туалет.

– Сама справишься? – поддразнил он меня.

– Ха-ха.

В санузле действительно оказалась та же ванна на ножках, что и на снимке (тут даже было то же бордовое полотенце). В ванне я увидела седой лобковый волос, прилипший к эмали у водостока. Сплошное разочарование, как и гостиная. Унылая белая плитка на стенах, надбитый керамический умывальник, покрывшийся пятнами ржавчины, часть потолка почернела от плесени. Унитаз весь в известковом налете, и хотя сиденье выглядело чистым, я не была готова опускаться на него, пока сама тут все не продезинфицирую, поэтому, с трудом удерживая равновесие, присела над унитазом. Рулон туалетной бумаги был всего один – серой и жесткой, мы такой пользовались в школе. Я раздраженно вспомнила о двенадцати рулонах трехслойной мягкой туалетной бумаги, которую купила для Пети в «Вулворте».

Из-за смены часовых поясов я не очень хорошо себя чувствовала: голова кружилась, перед глазами все плыло, пол словно раскачивался. Я, пошатываясь, вернулась в гостиную. Марк, нахмурившись, смотрел на свой айпад. Я попыталась послать сообщение маме, но ничего не получилось.

– Не понимаю. Я включила роуминг еще до того, как мы сошли с самолета. Может быть, тут нет сигнала?

Марк даже голову не поднял.

– Мы в Париже. Как тут может не быть сигнала?

– Но ведь вай-фай тут должен быть?

– Его нет.

– Что? Должен быть. Разве Пети не послали тебе пароль к вай-фаю?

– Я просмотрел список доступных подключений. Их имени там нет. Единственный вай-фай с достаточно сильным сигналом запаролен. Наверное, это чей-то из соседей.

– Отлично.

– Наверное, модем надо перезагрузить.

– Где он?

– Должен быть где-то тут.

Полки за стареньким телевизором оказались пустыми, поэтому я посмотрела в спальне (шкафы были заперты), потом в кухне, которая оказалась такой же обшарпанной и грязной, как и ванная: потертый линолеум, старый грохочущий холодильник, шкафчики из темного дерева с облупившимся лаком. Из бытовой техники я обнаружила только сломанный электрочайник, утюг и кофеварку с треснувшей чашкой.

– Модема тут нет, если только он не заперт в спальне. Как же позвонить нашим?

– Давай устроимся здесь, поспим, а потом придумаем, что делать, ладно? – Не дожидаясь ответа, Марк разулся и отправился в спальню.

– Но вдруг что-то случилось? – Я последовала за ним. – Что, если Хейден заболела? Что, если им нужно будет срочно с нами связаться? – Мой страх вернулся.

– Стеф, ты же знаешь, что с ней все в порядке. И понимаешь, что сейчас ее балуют твои родители. – Марк устроился на кровати и взбил подушку. – Не так уж плохо. Белье чистое. – Потом он принюхался к подушке. – Пылью пахнет.

И зевнул. Большая ошибка – меня это привело в ярость.

– Марк, почему ты, ко всем чертям, меня не слушаешь?! Мне нужно позвонить Хейден!

Я знала, что веду себя капризно и иррационально, но просто не смогла сдержаться. До этого момента я не понимала, насколько меня утомила поездка, и слова Марка о том, что именно мне следует думать о дочери, стали последней каплей. Как будто все веселье по дороге сюда было лишь иллюзией, а настоящая я – эта параноидальная истеричка.

Но вместо того, чтобы сорваться, Марк прищурился, встал и обнял меня.

– Слушай… – Он провел кончиками пальцев по моей шее, как делал в первые месяцы нашего романа. Его рубашка пахла пóтом и едой из самолета, но мне было все равно. – С ней все в порядке. С Хейден все в порядке. Мы примем душ, поспим, а потом найдем кафе с вай-фаем. Обещаю. Я свяжусь с Пети, узнаю, что за чертовщина творится, а ты позвонишь родителям.

Я отстранилась.

– Не знаю, Марк. Это место… Мы действительно хотим провести здесь целую неделю? – Я посмотрела на свое отражение в зеркале встроенного в стену шкафа. Я выглядела толще и ниже, чем обычно, волосы грязные, лицо опухшее и мучнистое. Отражение словно насмехалось надо мной. – Дверь этого здания… сюда любой может войти. Она даже не запирается.

Марк вздохнул.

– Стеф, ну же… Давай отдохнем немного и посмотрим, какие у нас будут впечатления после этого. В гостиницу мы всегда успеем пойти. – Он опять устроился в кровати и похлопал по матрасу. – Иди сюда.

Помедлив, я так и сделала. Матрас был очень удобным, что уже немаловажно. Марк взял меня за руку и уже через пару секунд тихонько засопел. А я лежала и смотрела в потолок.

Не помню, как я заснула. Зато помню, что разбудило меня. Кто-то молотил кулаками по двери квартиры.

Глава 5 Марк

– Все хорошо. Все в порядке, – шепчу я Стеф, похлопывая ладонью по ее бедру, чтобы она не поднималась и не шла им навстречу, не столкнулась с ними в коридоре. – Я проверю, как там Хейден.

Только пройдя полквартиры и наткнувшись на низкий журнальный столик в гостиной – столик, которого там быть не должно, – я понимаю, что мы не дома. Но я все еще ничего не вижу и все еще не помню, где же мы.

– Где она? – говорит Стеф где-то за моей спиной, в мертвой тьме.

Я слышу, как она чем-то шуршит, что-то падает на пол. Я провожу кончиками пальцев по чужой стене, и меня бросает в холодный пот. Ладонь натыкается на рамку фотографии, на каминную полку, но тут Стеф наконец-то находит свой телефон, и свет слепит мне глаза.

Мы одновременно вспоминаем, где находимся, и Стеф с облегчением вздыхает.

– Почему тут так темно?

– Наверное, свет отключился.

Я вдруг понимаю, что сжимаю в руке свой телефон – я всегда так делал после ограбления. Телефон – мое оружие на случай беды, будто он спасет меня. Сейчас 11: 08, однако в квартире царит густая, как чернила, темнота. Я раздвигаю тяжелые шторы, но окна закрыты металлическими ставнями, не пропускающими свет.

– Что это был за шум?

– Не знаю. Наверное, дверь захлопнулась. На сквозняке. Или что-то в этом роде. – Я включаю на телефоне режим фонарика, подхожу к двери и прислушиваюсь. Слышно только мое дыхание и шум крови в ушах, поэтому я отворачиваюсь. – В таком старом доме может быть все, что угодно. Тут много…

И тут до меня доносится очередной грохот. Я замираю на месте. Это не стук – будто животное пытается пробиться с той стороны двери. Я медленно отступаю, опять натыкаюсь на журнальный столик, останавливаюсь и направляю луч фонарика на дверь.

На мгновение я чувствую себя смелым и сильным: Стеф подходит ко мне, прижимается к моему плечу. Это ощущение тут же развеивается, когда она глубоко вздыхает и идет к двери, оставляя меня позади, показывая мне, как это делается. Но она забыла о втором засове на двери, я подхожу, открываю его и поворачиваю ручку. Маленькие победы мужчины среднего возраста. Мы вместе выглядываем на лестничную клетку: я впереди, Стеф сзади. Если кто-то тут и должен взять на себя роль защитника, так это я. На лестнице нет окон, тут тоже царит темнота, и только размытые круги света от телефонов выхватывают часть коридора перед нами. Какую-то секунду мы не замечаем ни движения, ни звука, а затем наверху раздаются шаги, будто кто-то бежит по пролету. Воодушевленный тем фактом, что шаги удаляются, а не приближаются, я позволяю своему страху превратиться в гнев: «Я проделал такой долгий путь до Парижа не для того, чтобы меня запугали какие-то хулиганы».

– Жди здесь, – бросаю я Стеф, и распыленный страх в моем голосе со стороны кажется отвагой. – Нельзя выходить в коридор в таком виде, – добавляю я.

Стеф смотрит на себя – она в нижнем белье, носках и свитере, в котором была еще в самолете, – а потом переводит взгляд на меня. Ее лицо приобретает характерное выражение «не-указывай-мне-как-выглядеть», но в коридор она действительно не выходит. Должно быть, она поняла то же, что и я: шаги легкие, и они удаляются. Тот, кому они принадлежат, не станет убивать или пытать нас.

Я высовываю голову в лестничный пролет и кричу:

– Погодите! Excusez-moi![7] – Пожалуй, это одно из немногих выражений, которые я могу произнести на французском.

Я слышу скрип деревянных половиц этажом выше, и меня осеняет: злоумышленник разбудил нас, а теперь убегает! Если какой-то здешний пацан решил подшутить над нами, стоит сказать ему, что это не смешно. Я поднимаюсь по лестнице, не обращая внимания на крики Стеф: «Марк, не надо!» На каждом пролете я нажимаю кнопку выключателя, но света на лестнице нет, и мне остается только пользоваться фонариком в телефоне. Я заглядываю под двери квартир в поисках света – ничего! – затем останавливаюсь перевести дыхание. Воздух тут застоявшийся и пропах плесенью. Я прислушиваюсь и через пару секунд слышу, как этажом выше захлопывается дверь.

Лестничная клетка на верхнем этаже здания еще меньше, чем все остальные. Сюда выходят две двери – на четверть меньше, чем в нашей квартире, они едва помещаются под наклонным потолком. Под пустым крепежом из-под огнетушителя стоит ржавое ведро с песком. Коврик на полу полностью истерся, и, когда я ступаю на деревянную половицу, в ногу мне вонзается мелкая заноза. Из-под скошенной двери льется свет, и я вижу облупившуюся малиновую краску. Номера на двери нет, зато висит написанная от руки табличка «М. Рознер». Я громко колочу в дверь кулаком: бах, бах, бах! Я жду. Никакого ответа. Тогда я пинаю дверь. «Посмотрим, как тебе это понравится, ублюдок!» – но тут же сожалею о таком решении. Не стоит пинать босой ногой прочную дверь.

Моя глупая ярость уже улетучилась, и я прислоняюсь к стене, потирая пальцы ног и осматривая занозу в подошве. В луче телефона я вижу тонкую черную щепку – она светлеет на глазах, погружаясь под кожу. Теперь, когда мне уже не так холодно и шок прошел, нога начинает болеть.

Я отворачиваюсь, спускаюсь на два ступеньки – раненый герой возвращается с поля боя! – и в этот момент слышу чей-то голос по ту сторону двери. Дребезжит дверная цепочка, поворачивается замок. На меня обрушивается поток раздраженной речи на французском. Не понимая ни слова, я оглядываюсь и вижу невысокую женщину, седую, с короткой стрижкой и пепельно-бледным лицом, только под скулами багровеют два пятна, как от лихорадки. Коридор за ее спиной заливает мягкий желтый свет – то ли от ламп, то ли от свечей. В проеме мне видны прислоненные к стене холсты и стол, заваленный кисточками, обрезками ткани, карандашами и цветной бумагой. Из квартиры доносится едкий запах мочи, масляных красок, рыбы, парафина и какой-то химии. На женщине побитая молью шаль и похожее на старый ковер пальто, присыпанное тающим мокрым снегом. Теперь, когда я вижу, кто так испугал меня, меня разбирает смех, но на самом деле в ситуации нет ничего смешного, очень уж эта женщина странно и неприятно выглядит.

– Я не понимаю, что вы говорите, поэтому не усердствуйте зря. – Я поднимаю руки в примирительном жесте и отворачиваюсь. Мне нет смысла находиться здесь.

Я уже успеваю преодолеть несколько ступеней, когда женщина вздыхает и спокойно произносит:

– Вам нельзя входить сюда, в мой дом, и неуважительно высказываться ко мне. – Она не очень хорошо говорит по-английски и звуки произносит немного в нос.

Адреналин все еще бушует в моих венах, я на взводе из-за недосыпа.

– Неуважительно?! Это вы стучались ко мне без какой-либо причины. Или, может, стучал ваш ребенок, которому вздумалось похулиганить!

Я вижу, как от моих слов она осекается. Будто переключился какой-то рубильник, и вся злость уходит с ее лица.

– Нет, ребенка нет.

– Что ж, теперь я могу идти? – В этот момент я понимаю, что сам погнался за ней в ее квартиру.

Женщина отступает.

– Будьте осторожны здесь. Тут не для жизни.

Не знаю, что она хотела этим сказать. Но едва ли я вправе критиковать ее – определенно, она говорит по-английски намного лучше, чем я по-французски. Прихрамывая, я спускаюсь к себе на этаж, подошва с занозой и ушибленный палец болят все сильнее. Стеф по-прежнему стоит в дверном проеме, но к этому моменту она успела надеть джинсы и обуться.

– Это просто… соседка сверху, – смущенно говорю я.

Наверное, я сглупил, бросившись в темноту в припадке ярости.

К моему облегчению, Стеф устало улыбается:

– Я знаю. Я слышала. Подумала, что ты сам разберешься. Я пошла бы спасать тебя, если бы ты раскричался.

Я глажу ее по плечу.

– Спасибо. Это она была не в настроении. – Я улыбаюсь. – По-моему, она художница или что-то в этом роде.

– Все художники немного сумасшедшие.

– Естественно. Вот тебе и местный колорит – у нас под крышей живет настоящая художница.

– Сумасшедшая в мансарде.

Хотя Стеф шутит, при мысли об этом меня бросает в дрожь. Образ той женщины заставляет думать о дыме, смерти, безумии, крови… Я вспоминаю, что на ее этаже чувствовался запах гари.

Только когда Стеф разувается и садится на диван, я замечаю, что квартиру заливает привычный уютный свет электрических лампочек.

– Ой, ты починила электричество!

– Да, тут пробки выбило. Вон там. – Она указывает на ряд переключателей над открытой входной дверью. – Нужно будет запомнить на будущее и написать об этом в отзыве на сайте.

– Да уж, хороший мы им дадим отзыв. Посмотрю, есть ли тут кофе. Тебе сварить?

– Нет, сначала я хочу поговорить с Хейден.

Уже не в первый раз за сегодня я рад, что настоял на своем и Хейден осталась с бабушкой и дедушкой.

– Я уверен, что с ней все в порядке.

– Ты не можешь знать наверняка.

Стеф возится с телефоном, что-то бормоча себе под нос, пытается найти доступный вай-фай в длинном списке подключений. При ярком свете в кухне я без проблем нахожу на углу заставленного посудой стола старую грязную кофеварку с фильтром. Разобравшись, как она работает, я набираю в нее воду – воду приходится спускать целую минуту, прежде чем она становится прозрачной и кран перестает фыркать, – а после некоторое время роюсь в шкафу в поисках кофе и фильтров. В шкафу полно плесени, поэтому я снимаю верхний слой кофе из банки, выбрасываю его в умывальник и только после этого насыпаю кофе в кофеварку. Придется довольствоваться тем, что есть, – у меня мозг точно иглами утыкан от нехватки кофеина, хотя с прошлого раза, когда я пил кофе, прошло не так много времени. Кипяток уничтожит оставшуюся плесень, поэтому опасаться нечего. Кроме того, едва ли в этом холодном климате я заражусь какой-нибудь редкой тропической лихорадкой. Когда вода закипает и по кухне разносится аромат кофе, квартирка кажется намного уютнее. Я действительно в Париже! Да, это жилье крохотное и видало лучшие времена, но что есть, то есть.

Пожалуй, я почувствую себя еще лучше, когда увижу сам город. С такими мыслями я поднимаю жалюзи в кухне, но за окном оказываются все те же прочные металлические ставни, раздувшиеся от ржавчины и густо заляпанные краской. Но как-то же эти ставни должны открываться, ведь в квартире живут люди, не могут они сидеть здесь, как кроты под землей! Я осматриваю ставни, пытаюсь понять, где по краске и ржавчине прошли трещины, но не вижу никаких признаков того, что их когда-либо открывали. Я пытаюсь повернуть ручку, но она не поддается, и как раз поддеваю край рамы ножом для хлеба, когда в кухню входит Стеф.

– Тут с десяток незапароленных сигналов, но я не могу подключиться ни к одному из них. Придется выйти, чтобы найти вай-фай. – Она принюхивается. – А можно мне тоже кофе?

– Конечно. Только молока нет.

– Ничего страшного. Мне бы пару глотков выпить перед выходом.

Мне нравится, что мы разделяем страсть к кофе, это объединяет нас каждый день. Ни за что не смог бы жить с любительницей чая ройбуш, например. Я беру из шкафчика чашку, споласкиваю и наливаю Стеф кофе.

– Нужно еще и с Кларой связаться, – напоминает она.

– Зачем тебе говорить с Кларой?

– Ну, чтобы узнать, благополучно ли поселились у нас Пети.

– А-а, это. Точно.

– Господи, Марк…

– Прости, мой мозг, похоже, еще не оклемался после перелета.

– Я бы послала ей сообщение, но не похоже, чтобы наш роуминг работал. – Стеф отхлебывает кофе, принюхивается и отставляет чашку.

– Не лучший кофе, да?

– Можем купить молоко и какой-нибудь приличный кофе в магазине.

Хорошо, что она говорит «можем». Мы можем. После ограбления мы ходим вокруг друг друга на цыпочках, наша семейная жизнь пошла под откос. Я не был уверен, как помочь Стеф, чего она ждет от меня. Сегодня мне кажется, что мы снова способны действовать единой командой.

– Готова? – спрашиваю я.

Хотя мы выходим всего лишь за кофе и вай-фаем, эта перспектива приводит меня в восторг. Не хочу тратить наш первый день в Париже на пребывание в этой унылой квартирке.

– Сначала душ приму. Чувствую себя отвратительно.

Стеф сбрасывает джинсы в гостиной и идет в ванную. Я стою у двери, смотрю на жену, на изгиб ее бедер, ее плечи, ее волосы, ниспадающие на плечи. Ей всего двадцать четыре года, она стесняется своего тела. Она не верит в то, насколько она красива, не верит, что сейчас она на пике своей красоты. Наверное, именно поэтому она здесь, со мной, а не в пятизвездочном отеле с каким-нибудь магнатом или миллионером-футболистом. Она могла бы выйти замуж за кого угодно – и сама этого не знает.

Я сажусь на диван в гостиной и смотрю на испещренную грязными пятнами стену над телевизором, лениво теребя занозу в ноге. Ранка покраснела, край занозы обломился, и я не смог бы достать ее, даже если бы у нас был пинцет. Я надеваю чистые носки и зашнуровываю ботинки, дожидаясь Стеф из душа.

Мы прилетели из кейптаунского лета с его жаркими сухими ветрами прямо в живительный сырой холод парижской зимы. Несмотря на одиннадцать часов, проведенных в духоте самолета, и еще нескольких часов высадки-посадки, перелет все еще кажется чудом, чем-то в духе телепортации. После стольких впустую потраченных лет, когда я ездил только на работу и домой, этим утром на меня обрушивается поток новых впечатлений – образы, звуки, запахи. Вчера мы были дома, сегодня – совсем в другом месте.

Если бы я только разобрался, как открыть эти дурацкие ставни! Я принимаюсь за окно в гостиной, дергаю раму и в конце концов понимаю, что окно открывается не наружу, а вверх. Крючок наверху рамы заклинило, словно его не трогали долгие годы, но я приношу из кухни нож и бью по крючку ручкой – все сильнее, когда он начинает поддаваться.

Наконец-то мне удается открыть окно, и пары ударов хватает, чтобы высвободить крючок на ставнях. Они поддаются, я упираюсь ногами в пол и толкаю их наверх – они сдвигаются нехотя, дюйм за дюймом, издавая какой-то мерзкий дребезжащий звук. Я останавливаюсь, испугавшись этого громкого скрежета, но звук не прекращается. Я трясу раму ставни – но звук исходит вовсе не от окна. Он доносится снаружи, извне. И постепенно преобразуется, превращаясь в то, что я надеялся не слышать тут, – отчаянный плач ребенка.

Глава 6 Стеф

В поисках вай-фая мы добрались до кафе «Старбакс» на бульваре Осман. Мы не планировали заходить так далеко, но нам хотелось убраться подальше от района Пигаль, и мы плутали по узким боковым улочкам, прокладывая путь наугад, почти бессознательно. Может быть, «Старбакс» – вовсе не маленькое уютное бистро, о котором я мечтала, но знакомый безукоризненно чистый интерьер почему-то успокоил меня после разочарования от нашей квартиры. И тут было тепло. В квартире не нашлось фена, и, несмотря на несколько минут сушки волос полотенцем, голова у меня замерзла в ту же минуту, как мы вышли на холод. Марк всю дорогу вел себя рассеянно. Он сказал, что его раздражает заноза в ноге, но я чувствовала, что его беспокоит что-то еще. Пока я сушила волосы, он не произнес ни слова, все смотрел на закрытое окно в гостиной.

Пока Марк заказывал кофе, я вышла в «Скайп», не обращая внимания ни на письма в моем электронном ящике, ни на компанию шумных американских подростков за соседним столиком, которые могли подслушать мой разговор. Я до сих пор не привыкла к своему бэушному смартфону – мой старый добрый айфон и макбук исчезли в рюкзаке грабителя и наверняка оказались где-то на черном рынке в Хараре или Браззавиле.

Мама была оффлайн, поэтому пришлось звонить ей на мобильный – я опасалась истратить на это все деньги со счета в «Скайпе».

– Да? Алло, это Рина. – Она не сразу взяла трубку. Мама всегда боялась отвечать на телефонные звонки, как будто из трубки на нее в любой момент мог обрушиться поток ругани.

– Привет, мам.

– Стефани? С вами там все в порядке?

– Да, спасибо. Как Хейден?

– Отлично. Мы сейчас гуляем, поехали в новый экопарк в Берридейле. И не волнуйся, я намазала Хейден солнцезащитным кремом. Сегодня так жарко. Как вы устроились?

Я сказала, что квартира великолепная, лучше, чем мы рассчитывали. От этой лжи я чуть не расплакалась.

– Можно я поговорю с Хейден, мам?

– Конечно.

Через пару секунд тишины я услышала:

– Мамуля?

– Хейден! Мамуля скучает по тебе. Ты хорошо себя ведешь?

Хейден что-то тараторила, рассказывала о детенышах, которых увидела в экопарке, и о вкусном-превкусном обеде.

Марк принес две порции латте.

– Хейден, тут папа.

– Папа!

Мне показалось, что я увидела недовольство в глазах Марка, когда он взял трубку, но убедила себя в том, что он просто не любит говорить по телефону.

– Ты хорошо ведешь себя у бабули и дедули, Хейди? – Его голос сочился лицемерным энтузиазмом. – Что ты говоришь, кисонька? Что ты сделала? – Пауза. – Какая ты молодец! А теперь будь умницей…

Он с явным облегчением передал мне трубку. Я еще немного поговорила с мамой, объяснила наши проблемы с вай-фаем. Она пообещала завтра ждать моего звонка дома, чтобы мы могли пообщаться с включенным видео.

– Хейден, похоже, довольна, – сказал Марк, морщась от горячего кофе – он обжег себе язык.

– Ага.

Я опять зашла в почтовый ящик – просто чтобы не смотреть на него. Я получила пару сообщений с сайта обмена жильем (одно называлось «приятной вам поездки!» во втором мне предлагали добавить данные в анкету) и письмо от Клары, присланное полчаса назад (копию она отправила Марку).

Привет вам обоим!

Писала вам сообщение. Я ждала перед вашим домом в 9: 30, как мы и договаривались, но от ваших гостей ни слуху, ни духу. Я не знала, на каком самолете они летели, поэтому не могу проверить, не задержали ли рейс. Ждала до 11. Я оставила им на двери записку со своим номером телефона. Дайте мне знать, если они с вами свяжутся. Надеюсь, Париж magnifique[8]. Целую

– Марк, Клара прислала мейл.

Он смотрел в окно, провожая взглядом стройную женщину в брючном костюме и элегантном пальто. По-прежнему шел дождь, но на женщине были черные очки – это смотрелось скорее шикарно, чем напыщенно, и я почувствовала себя толстой и неряшливой по сравнению с ней.

– Марк!

– Прости, задумался. – Он вздрогнул.

– Клара пишет, что Пети так и не появились.

Вот теперь все его внимание было приковано ко мне.

– В каком смысле «не появились»?

– Она ждала их перед домом, а они так и не приехали. Только что прислала письмо. Прошло уже пять часов с тех пор, как они должны были заселиться.

– Может, их рейс задержали?..

– На пять часов?

– А почему нет? Такое постоянно случается. Может, рейс вообще отменили, откуда мы знаем. Или они опоздали на самолет.

– И ничего нам не сказали? Это было бы странно, верно?

Он пожал плечами.

– Может, они пытались с нами связаться. Роуминг ведь по-прежнему не работает, да? И мы уже знаем, что они не самые ответственные ребята. Квартира ничуть не похожа на то, что они описывали. Для начала, там нет вай-фая.

Я кивнула, но в голове у меня уже роились куда более мрачные мысли: они попали в автокатастрофу, когда ехали в аэропорт или к нам домой на арендованной машине. Или их самолет захватили террористы…

– Они должны были приехать сегодня, правда? Мы не перепутали даты?

– Точно сегодня. – Он осторожно отхлебнул еще кофе. – Знаешь, могу поспорить, что они даже не живут в этой квартире.

– Думаешь, они ее сдают? Или просто купили и не живут там?

– Именно. Квартира необжитая. Совсем не похожа на наш дом.

– Они ни на что такое не намекали, когда ты с ними общался, верно?

– Нет. Хотя, учитывая, что они пользовались для переписки гугл-переводчиком, могли возникнуть недоразумения.

– Они дали тебе свой номер мобильного?

– Нет, но у них есть наш. Отправь им письмо. И заодно спроси, где модем.

Я последовала его совету, и у меня получилось что-то вроде:

Здравствуйте, просто хотела уточнить, все ли с вами в порядке. Мы уже поселились. Вы не подскажете, где модем? Пожалуйста, напишите мне, когда получите этот мейл. Спасибо

Я старалась казаться беззаботной в этом письме. Хотя я и злюсь на Пети за то, что их описание квартиры вовсе не соответствовало реальности, я не хотела устраивать скандал.

– Еще кофе? – спросил Марк.

– Давай.

Я понимала, что мы не хотим покидать тепло и привычные безликие стены «Старбакса». «Что вы делали, когда были в Париже?» – «Ой, знаете, просто побродили по отделениям мировых брендов».

Я ответила Кларе, извинилась за причиненные хлопоты. Марк принес булочку с шоколадом и большой круассан. Мы вновь погрузились в молчание. Дождь прекратился, вдалеке из-за туч уже соблазнительно просматривалась полоска голубого неба. Я отхлебнула латте и тут же пожалела, что заказала его. Если не следить за потреблением кофеина, я могу превысить дозу и у меня начнется очередной приступ паники. Я вонзила ногти в ладонь. Как обычно, отсутствие обручального кольца на пальце меня раздражало. В целом я никогда не увлекалась украшениями и терпеть не могла всю эту свадебную чушь, на коммерциализацию которой направлена вся свадебная индустрия, но мне нравилось мое кольцо – изумруд, окруженный россыпью мелких бриллиантов, на тонком платиновом колечке. Я даже отказалась снимать его во время родов, и медсестра залепила его стерильным лейкопластырем. Это кольцо перед смертью подарила Марку его мать – а когда-то оно принадлежало его бабушке. Оно так много значило для меня, потому что Марк не дарил его первой жене. Будто переход от матери мужа к невестке каким-то образом делал меня настоящей женой, доказывал, что я вовсе не всеми презираемая, слабая вторая женушка. Наверное, я прочла слишком много книг Дафны дю Морье, отсюда эта постыдная рационализация.

Я заставила себя съесть кусок круассана, надеясь отвлечься. Но мои мысли вновь и вновь возвращались к кольцу, стремились туда, куда им направляться не следовало.

Зря.

Уже поздно. Мы с Марком валяемся на диване в гостиной, смотрим по телевизору серию «Родины». Я уже клюю носом и пытаюсь убедить себя встать и пойти в спальню. Радионяня периодически включается – Хейден что-то бормочет во сне.

Глухой стук. Скрежет.

– Ты слышал, Марк?

– Нет.

Он тоже дремлет.

– Наверное, стоит…

Дверь распахивается, и в комнату врываются трое мужчин в балаклавах. В их руках поблескивает металл. Ножи, разделочные ножи, в точности как у нас в кухне.

Мы оба молча вскакиваем. Изумление – этого не может быть! – сменяется волной ужаса.

– Они в нашем доме, Марк.

Я слышу свой голос словно со стороны. Но уже слишком поздно. Потом я думаю: как холодно, когда страшно, всегда холодно. А затем в моей голове остается одна-единственная мысль: Хейден. Хейден, Хейден. Я должна защитить Хейден.

– Пожалуйста… – жалобно начинаю я.

– Молчать! – рявкает невысокий грабитель. – Где сейф?

– У нас нет сейфа.

– Где сейф?

– У нас его нет.

Марк молчит. Кажется, что он так далеко от меня. Будто он в другой комнате.

«Делай, что они говорят, – думаю я. – Не зли их». Второй грабитель подходит вплотную ко мне, я чувствую исходящий от него запах мыла и сигарет. Он грубо поворачивает мою голову, проверяя, нет ли в ушах сережек, затем хватает меня за левую руку. Что он делает? Я не сразу понимаю, что он пытается снять кольцо с моего пальца. У него в руке зазубренный нож. Я вспоминаю истории об отрубленных пальцах, отдергиваю руку и бормочу:

– Я сама сниму.

Я срываю кольцо, царапая костяшку, и отдаю украшение. Мне так хочется угодить ему. «Не насилуйте меня, не обижайте мою дочь. Не насилуйте меня, не обижайте мою дочь. – Вот и все, что вертится в моей голове. – Я сделаю все, что вы захотите».

– Сейф, где сейф? – повторяет невысокий.

Он ведет себя уверенно, он не такой взвинченный, как остальные. Наверное, он главарь этой банды. Я не могу смотреть ему в глаза.

– У нас нет сейфа, – уже в который раз повторяю я.

Марк по-прежнему молчит.

– Где сейф?

Его голос смягчается, и я вдруг понимаю, что он говорит с каким-то акцентом, он родом не из ЮАР.

– У нас нет сейфа.

Грабители молча переглядываются.

– Сядь. – Их заводила указывает на Марка.

Тот выполняет приказ, его лицо окаменело от шока.

– А ты пойдешь с нами. – Третий грабитель хватает меня за запястье, на нем колючие шерстяные перчатки, они царапают мне кожу.

Он тянет меня к двери, второй следует за ним.

– Нет… – шепчу я.

Я пытаюсь подать знак Марку, чтобы он что-то предпринял, чтобы не дал им увести меня, но он не двигается, даже не смотрит в мою сторону.

Грабитель, худой, нервный, взвинченный, дергает меня за руку – так собаку тянут за поводок. Второй в шаге от меня. Мы поднимаемся по лестнице. На втором этаже спальня. На втором этаже комната Хейден. Я чувствую, как снова накатывает паника, меня знобит, и я понимаю, что приняла решение: если они захотят изнасиловать меня или причинить вред Хейден, я буду сопротивляться. Я буду драться с ними до самой смерти. На втором этаже я пытаюсь высвободиться, когда худощавый открывает дверь Хейден. «Пожалуйста…» – всхлипываю я. Он заглядывает внутрь и осторожно, тихо закрывает дверь.

Худшее позади. Меня охватывает чувство колоссального облегчения, хотя теперь меня ведут в спальню. Они изнасилуют меня? Этому суждено случиться? Пожалуйста, только не проснись, Хейден! Только не проснись, милая! Один держит меня за руку, пока второй осматривает ящики, выбрасывая на пол носки и белье. Я не смотрю им в глаза. Ни разу не посмотрела им в глаза. Ни разу. Я смотрю на синий лак на пальцах ног. Худощавый что-то говорит своему подельнику, и тот забирает мой айфон, умелым движением извлекает сим-карту и сует телефон себе в рюкзак. Туда же отправляются мой макбук и часы Марка. Мне все равно. Я просто хочу, чтобы все это закончилось. Мы спускаемся по лестнице, по одной ступеньке за шаг. Я спотыкаюсь, и мужчина рядом подхватывает меня. Я едва не говорю ему «спасибо». Глупо. Затем они двадцать минут роются в ящиках у меня в кухне. Я не думаю о Марке, о том, что с ним делает сейчас главарь банды. Все мои мысли устремлены к Хейден: не проснулась ли она? Мы идем по коридору мимо столовой, и я вдруг замечаю кое-что странное: мне скучно. «Заканчивайте уже! – хочется крикнуть мне. – Изнасилование, убийство – что вы там задумали? Давайте просто покончим с этим».

Грабители заводят меня в гостиную – Марк по-прежнему сидит на диване, ни кровинки в лице.

– Ты в порядке? – хрипит он.

Я киваю.

– Хейден?

– Спит.

– Встать! – приказывает заводила Марку.

Тело плохо слушается от страха, и Марку приходится опереться на руки, чтобы подняться. Нас заталкивают в кухню, распахивают дверь кладовки. Грабители обсуждают что-то на незнакомом мне языке.

– Сидите тут до утра, – веско говорит заводила, когда нас вталкивают в тесную кладовку.

Он уходит, дверь кладовки закрывают, и мы оказываемся в темноте. Через пару секунд дверь распахивается – он проверяет нас.

Дверь опять закрывается. На ней нет замка.

Я дрожу, во рту странный привкус, будто я напилась крови. Мы легко отделались: нас не связали, не завязали нам глаза, нас не пытали, не изнасиловали. По стандартам ЮАР, нам повезло.

Медленно тянутся минуты. Я больше не могу терпеть. Я прижимаюсь ухом к двери: может быть, они ушли?

– Как думаешь, нам…

– Ш-ш… – осаживает меня Марк. – Они могут услышать.

– Но нам нужно удостовериться, что с Хейден все в порядке.

– Ш-ш… – повторяет он.

Я выбираюсь из кладовки и бегу к дочери. Марк не двигается с места.

– Стеф?

Голос Марка отвлекает меня от воспоминаний о той ночи – воспоминаний, о которых меня предостерегала психолог из отделения полиции.

Я замечаю, что все еще тереблю палец, где когда-то было обручальное кольцо. Марк тянется ко мне, но я отдергиваю руку.

– Нужно купить тебе новое, Стеф. Новое кольцо.

– Да. Когда-нибудь. – Заменить кольцо не так просто, как лептоп или видеокамеру.

– В ближайшем будущем, обещаю. Слушай, может, нам купить кольцо здесь?

– С таким курсом обмена валют? Это безумие, Марк! – Но я улыбаюсь. – Мне не нужно кольцо.

Я смотрю на свое пальто. Оно усыпано крошками. И булочка, и круассан исчезли. Я не помню, как съела их.

Марк смотрит в телефон.

– Тут неподалеку музей восковых фигур, расположен в старом здании театра. Хочешь повеселиться на китчевой выставке?

– Может быть, завтра. – Сейчас мне нужно на свежий воздух. – Давай прогуляемся.

– Отличная идея.

Было видно, что ему стыдно за такой короткий разговор с Хейден.

Следующую пару часов мы провели довольно приятно. Я выбросила проблемы Пети из головы и радовалась тому, что с Хейден все в порядке. Конечно, квартирка нам досталась не лучшая, зато в ней сухо и тепло, и, не станем забывать, мы за нее ничего не платим. Мы погуляли по широким бульварам, держась за руки, и полюбовались величественным зданием оперы. Потом прошлись по Рю-Рояль, притворяясь людьми, которые могут позволить себе роскошные бумажники и шоколад ручной работы. Город очаровал меня. Мимо проходили женщины в меховых накидках и роскошных шарфах, местные модники разгуливали в лакированных туфлях, которые у нас дома стали бы носить разве что самые отпетые пижоны.

Сгустились сумерки, у Марка разболелась нога.

– Давай зайдем домой, – предложил он. – Отдохнем часок, а потом выйдем на Монмартр и поужинаем. Развлечемся. Промотаем деньги. – Он притянул меня к себе. – Что думаешь?

Мы улыбнулись, и в тот момент я подумала: да, именно за этим мы приехали в Париж. Ориентируясь на купол Сакре-Кёр, мы некоторое время плутали по мощеным улочкам, ставшим будто глянцевыми от дождя, останавливались почитать меню, вывешенные возле прелестных бистро. Я обратила внимание на украшенную бумажными бабочками витрину с детскими манекенами в яркой, роскошной одежде.

– Ой, может, зайдем?

Марк поколебался:

– Давай.

Элегантная брюнетка за стойкой сердечно приветствовала нас. Я попыталась что-то сказать на ломаном французском, и она тут же перешла на английский. Марк стоял у двери, пока я, не решаясь посмотреть на ценники, перебирала груду футболок ручной работы.

– Хейден была бы в восторге. – Я показала Марку кофточку с развеселым динозавриком.

Он натянуто улыбнулся.

– Может, купим?

– Как скажешь.

Продавщица просияла, когда я вручила ей свою кредитку. Она тщательно заворачивала кофточку в оберточную бумагу, а я старалась отогнать угрызения совести из-за цены – пятьдесят пять евро, невероятно дорого для вещи, из которой Хейден вырастет уже через пару месяцев.

Я ввела пин-код, и продавщица нахмурилась:

– Извините, платеж не проходит.

Разволновавшись, я попыталась еще раз. Платеж не проходил. Я позвала Марка.

– Может быть, позвоните в свой банк? – вежливо предложила продавщица.

Марк спросил, можно ли воспользоваться здешним вай-фаем, и она предупредительно дала ему код доступа. Он дозвонился до колл-центра Первого национального[9], но звонок тут же сорвался, и ему пришлось перезванивать. В магазин вошла модная молодая пара с трехлетним карапузом, и продавщица отошла их проконсультировать. Пока Марк говорил по телефону, я проверила электронную почту. Пришло письмо от Клары:

Хорошо, не волнуйтесь. Вы поехали туда отдохнуть, поэтому ни о чем не беспокойтесь. Я наведу справки. Наверное, какое-то недоразумение ☹ Целую

Марк повесил трубку и покачал головой.

– Мы должны были авторизовать карточку до отъезда.

– Черт!

Супружеская пара нервно покосилась в нашу сторону.

– Ты сможешь с этим разобраться?

– Не здесь. Завтра я позвоню в наше отделение, но надежды мало.

– Сколько у нас наличных?

– Около трехсот пятидесяти евро.

Если мы не сможем воспользоваться карточкой, шесть дней мы не протянем. Нужно будет экономить. О романтических ужинах в кафе не может быть и речи, и я уж точно не смогу купить эту кофточку для Хейден. Мне хотелось накричать на него, сказать, что это он виноват, это он облажался с кредиткой, но я сдержалась. «Этого бы не произошло, если бы у тебя был свой банковский счет и зарплата», – шепнуло мне чувство вины.

Покраснев, я подошла к продавщице.

– Вы не смогли решить эту проблему?

– Oui[10]. Мне очень жаль.

Так и было. Девушка вела себя очень вежливо, и от этого я чувствовала себя только хуже.

Разочарованные, мы отправились в супермаркет и купили самое необходимое: кофе, молоко, масло, сыр и багет для скромного ужина, а еще пластырь для занозы Марка. Мы оба согласились, что это действительно нужно. Затем мы вернулись в нашу квартиру, пропахшую прогорклой едой и нищетой. В квартире женщины на верхнем этаже играла громкая музыка, и до нас доносились отголоски поп-баллад восьмидесятых. Дюран-Дюран? Дэвид Ли Рот? Что-то в этом роде. Что бы это ни было, оно никак не вязалось с этим зданием.

Марк сбросил обувь в ту же секунду, как переступил порог, шлепнулся на диван и стянул носки. Я наморщилась, почувствовав запах застарелого пота, но он этого не заметил. Положив левую ступню на колено, он осмотрел ранку.

– Черт, воспалилось.

Я увидела на ступне только крошечную черную точку.

– Там ничего нет, Марк.

– Болит, чтоб его!

Я поцеловала его в лоб.

– Бедняжечка…

Я пошла в кухню разложить покупки. Стоило распахнуть дверцу холодильника, как меня окатило запахом тухлятины, и вдруг я поняла, как скучаю по своему дому. Это было странно – после ограбления я уже давно не чувствовала себя там как дома.

И снова мои мысли устремились к проблеме Пети. Что, если с ними все-таки что-то случилось? Возможно, они ненадежные и безалаберные люди, но они ведь никого не знают в ЮАР. Разве мы с Марком не несем за них ответственность?

– Марк, ты не мог бы посмотреть в спальне, не записан ли где-нибудь телефон Пети? Нам стоит с ними связаться. Я поищу пока в кухне.

– Конечно.

Я начала поиски с верхней полки шкафчика над мойкой. Тут валялись ржавые ножи и вилки с погнутыми зубцами. В самом углу я увидела какой-то смятый лист. Вытащив его, я аккуратно разгладила бумагу – похоже, вырванная страница из школьной тетради. Лист был исписан детским почерком, на нем красной шариковой ручкой были сделаны исправления – похоже, чье-то сочинение. Из всех слов я разобрала только одно: bien[11].

– Стеф? – Марк стоял в дверном проеме, и по выражению его лица я поняла, что что-то не так.

– Да?

– Пойдем, я хочу тебе кое-что показать.

Глава 7 Марк

Это чья-то больная шутка. Кто-то меня, черт бы его побрал, разыгрывает.

– Что там?

Стеф заглядывает в спальню, и я понимаю, что не стоило звать ее сюда. Это ошибка. Ей не нужно здесь находиться. Не нужно к этому прикасаться. Тут могут быть блохи, клещи, какие-то вирусы.

– Прости. Не о чем беспокоиться. Чепуха.

Но она, недовольно хмурясь, входит в комнату:

– Что случилось, Марк?

Я выкручиваюсь, зная, что моя ложь отпугнет ее:

– Всего лишь дохлая мышь.

– О господи! Ты сам с этим разберешься, да?

Стеф возвращается в кухню. Я прислушиваюсь, ожидая, когда она снова примется копаться в ящиках.

Поверить не могу, что я почти рассказал об этом Стеф. Представляю себе, как она заглянула бы в этот шкаф, потрясенная, как поморщилась бы с отвращением, как захотела бы убраться отсюда, но в то же время не смогла бы противостоять желанию прикоснуться к этим ведрам…

В шкафу стояли три белых пластмассовых двадцатилитровых ведра, до краев наполненные волосами. Человеческими волосами. Присмотревшись, я попытался убедить себя, что это не волосы, а шерсть, или хлопок, или заготовки под кисточки, как у той художницы на верхнем этаже. Может, Пети тоже художники? Может, женщина с верхнего этажа хранит тут свои материалы? Но нет. Это были волосы. Тугие комки волос с разных голов – курчавые и прямые, черные, каштановые, русые, седые, – все перемешаны. Нельзя так перемешивать человеческие волосы.

Что же это за чертовщина? Зачем им волосы?

Я осекаюсь. Зачем? Мне плевать зачем. Я их выброшу.

Но если Стеф застанет меня за этим занятием, несложно представить ее реакцию: «Мы не можем их выбросить. Они не наши. Что, если они нужны Пети?»

Может, этому действительно есть хорошее объяснение? Может, Пети делают куклы? Или парики? Волосы кажутся чистыми, никакой пыли, ничего такого.

Конечно, думать, будто они – кто бы они ни были – знают обо мне, об Одетте и Зоуи, это уже паранойя какая-то. Но я только что увидел ведра с отрезанными волосами в квартире, куда приехал отдохнуть. Я больше не могу притворяться, что эта квартира – жилая. Мы потратили деньги, которых у нас и без того мало, на эту поездку и в итоге оказались в полной заднице. Должна же быть какая-то ответственность, какие-то приличия в этой схеме обмена жильем. Стеф купила этим людям новое постельное белье, бога ради! А в ответ мы получаем грязный крысятник с ведрами с человеческими волосами в шкафу!

Мне хочется рвать и метать, требовать возмещения убытков, но всем плевать. Мы сами ввязались в эту сделку, не проверив все как следует, это наша ошибка. Это моя ошибка. Я подтолкнул Стеф к этому решению. Нужно было отказаться с самого начала.

Нужно было, можно было… Но я этого не сделал.

Я иду в кухню, беру сверток мусорных пакетов из шкафчика под мойкой и выхожу.

– Зачем они тебе? Это же всего лишь мышь, – бросает мне в спину Стеф.

– Она, похоже, там уже не первый день лежит. Я подумал, что лучше обмотать руки пакетами, прежде чем прикасаться к ней.

– Фу, мерзость какая! Странно, что я не почувствовала вони. Спасибо, что уберешь ее, Марк.

– Не волнуйся, – говорю я. – Пустяки.

Но это не пустяки.

Я даже не знаю, как объяснить Стеф, что все это для меня значит. Она решит, что я несу какую-то отвратительную чушь. Что я сошел с ума. Конечно, она в общих чертах знает о случившемся с Зоуи и Одеттой, но я не рассказывал ей подробностей. С чего же начать?

Вернувшись в спальню, я натягиваю мусорный пакет на ведро – осторожно, чтобы не прикоснуться к волосам – и переворачиваю его. Оглядываюсь через плечо – не застукает ли меня Стеф? Но, судя по звукам из кухни, она все еще осматривает полки шкафчиков.

Несмотря на то что я старательно затягивал ведра пакетами и завязывал их, несколько локонов взметаются мне в лицо, падают на руки. Кожа в этих местах тут же начинает зудеть, хотя я мгновенно все смахиваю. Я чувствую, как эти твари… перебираются на меня. Крошечные, невидимые твари. Микробы. Я стараюсь не думать об этом, по позвоночнику струится холод. Нужно вынести пакеты и принять душ. Да подольше.

Я надеваю ботинки и, позабыв о плаще, выбегаю из квартиры. Жутковатые мешки бьются о мои ноги. Я бросаю Стеф что-то о том, что поищу мусорку, и скатываюсь по лестнице, зажав в левой руке телефон, освещающий мне путь, и выставив перед собой правую руку с мешками. Я держу их как можно дальше от себя, точно отрезанные человеческие головы, неестественно раздувшиеся головы.

В колодце двора очерченный стенами квадрат зеленовато-желтого гнойного неба сочится мерзким дождем со снегом. Я помню, что в углу стояли мусорные баки на колесиках, но теперь они исчезли. Мне хочется вынести пакеты на улицу и бросить там, но разве я смогу объясниться, если меня поймают за этим занятием?

Делай, что дóлжно. Таким должен быть мой девиз, только к этому я стремлюсь. Мысли об ограблении неотрывно преследуют меня. Поступил ли я правильно? Я позволил этим ублюдкам забрать все, что им было нужно, и даже не попытался строить из себя героя. Так все советуют делать: «Не стройте из себя героя. Не вступайте в перепалку». Если грабители разозлятся, они могут перейти к насилию. Поэтому я просто сидел, пока они ходили по нашему дому, как по своему собственному. Я ничего не сказал. Ничего не сделал. Стеф винит меня за это, я знаю, но в целом ни она, ни Хейден не пострадали. Я справился. Я не хочу спрашивать себя, как бы я поступил, если бы они попытались навредить Стеф и… Даже думать не хочу. До этого не дошло. В итоге все завершилось благополучно.

В паре шагов от меня, среди грубо обтесанных камней стены, обшарпанная деревянная дверь в чулан, зеленая краска вспучилась пузырями и облупилась. Я заглядываю в полуподвальное окно, но стекла так запылились, что ничего невозможно разглядеть. Лицо у меня немеет от холода, руки затекли от напряжения, поэтому я, не подумав, открываю дверь и захожу в чулан.

В нос бьет запах сырости, гнили и плесени. Я тщетно обшариваю стену в поисках выключателя, но затем, смирившись, обвожу чулан лучом телефона. В углу под низким потолком громоздятся какие-то ящики, рядом, похоже, старая мебель, накрытая пропитанным пылью покрывалом. У дальней стены, неоштукатуренной и изъеденной плесенью, высится грубо сколоченная деревянная лестница, перекладины забрызганы краской, видно, что дерево прогнило. Я поворачиваюсь, собираясь уходить, но скорее чувствую, чем слышу, тихий писк, доносящийся из угла. Наверное, мышь или крыса, говорю я себе, вот уже в который раз пытаясь оправдать собственную трусость, но в этом звуке мне слышится что-то настолько знакомое, что я не могу заставить себя уйти. Он напоминает тихий, печальный плач ребенка. Я осторожно переставляю ноги на холодном пыльном полу, приближаюсь к источнику звука в нише одной из стен.

Там лежит голый матрас, на нем – груда каких-то полусгнивших простыней, потемневших от застарелой грязи и плесени. Я все еще слышу писк, уже ближе, он доносится из ниши. Сердце колотится в груди. Я направляю луч мобильного в угол. На полу покрытая пылью одежда, когда-то яркая, разбросанная в привычном порядке, – так оставляют на полу одежду дети. Пара броских кроссовок с изображением Скуби-Ду.

В чулане никого нет, но я все еще слышу этот плач, ребенок точно задыхается. Я должен это сделать. Я нагибаюсь и срываю с матраса простыни, поднимая столб пыли и мелкого мусора, отшатываюсь на два шага и разгоняю пыль. Под простынями никого нет, комната пуста, говорю я себе, потому что мне не хочется всматриваться в темноту, не хочется видеть кровавые пятна на матрасе.

Прежде чем мое сознание начинает задавать вопросы о случившемся, я торопливо покидаю чулан и только теперь вспоминаю, что все это время держу в вытянутой руке три пакета с волосами. Направляясь к двери, я вижу три зеленых мусорных бака на колесиках – они стоят прямо у выхода из чулана. Я поднимаю крышку и бросаю в бак пакеты, не заглядывая внутрь. По руке проходит дрожь внезапного облегчения. Крышка громко грохочет, и звук эхом отражается от мрачных стен, неуместный в этом могильном склепе. Он выгоняет меня на холод двора. Ловя губами ледяной ночной воздух, я иду к своему подъезду и вдруг натыкаюсь на кого-то, выходящего из тени проулка.

– О, pardon[12], – говорю я. Это одно из слов, которые всегда вспоминаешь, когда нужно скрыть отчаяние или шок.

Сумасшедшая с верхнего этажа – чем чаще я говорю себе, что нельзя так думать о ней, тем сильнее эта мысль впечатывается в мое сознание, – уронила пакет с продуктами, присела на корточки и, кряхтя и отдуваясь, собирает их. Два апельсина покатились по брусчатке двора в сторону сточной канавы.

– Простите, позвольте помочь, – говорю я, метнувшись за апельсинами.

Мою ногу пронзает боль.

Женщина встает и протягивает пакет, чтобы я положил туда апельсины.

– Мне очень жаль.

– Что вы там делали? – спрашивает она, указывая на чулан.

Почему-то я чувствую себя виноватым, как будто вторгся на чужую территорию. Я все еще задыхаюсь, и поэтому мне непросто изъясняться.

– Не знаю. Я просто искал мусорный бак.

Женщина пожимает плечами. По крайней мере, на этот раз она на меня не кричит. Это мой шанс разузнать хоть что-то об этом доме, поэтому я пытаюсь успокоиться. Я хочу узнать, почему дом в таком хорошем районе почти заброшен, но стоит мне начать: «Вы не подскажете…», как ночь взрезает вопль боли. На мгновение женщина отшатывается, ее маска самообладания рушится, и я вижу на ее лице ужас, неприкрытый ужас маленькой девочки – как вспышка, как маленькое облачко, закрывшее лик луны и тут же развеявшееся. Из сточной канавы выбирается кошка, лениво идет к нам, подергивая хвостом и мяукая – душераздирающий вопль. Может быть, именно она и издавала эти звуки, пока я был в чулане?

– О Лалу… – Женщина бормочет что-то по-французски, воркуя с кошкой.

Я не могу спросить у этой женщины все, что мне нужно выяснить, а она уже перестала обращать на меня внимание, поэтому я поспешно говорю:

– Вы знаете Пети?

– Excusez?[13]

– Пети. Люди, которые живут в нашей квартире. Кто они?

– Нет. Никаких petits[14], – отвечает она.

Не знаю, может быть, проблема в моем произношении или она просто не понимает, что я имею в виду, но вот уже в который раз за сегодня у меня складывается неприятное ощущение, что я что-то не так говорю.

– Неважно. Извините.

Я поворачиваюсь к двери подъезда, и женщина за моей спиной отчетливо произносит:

– Детей нет. Тут не для жизни.

Я вхожу в подъезд, ускоряя шаг. Кажется, что эта ее фраза преследует меня, и я бегу вверх по лестнице, не обращая внимания на боль в ноге, – как маленький ребенок, пытающийся обогнать чудовище в темном коридоре ночью. Мне нужно вернуться в безопасное пространство квартиры. К чему-то привычному. Я продрог до костей, моя душа окоченела от холода, и мне нужна Стеф. Стеф успокоит меня, утешит.

Но когда я прибегаю на наш этаж, на лестничной клетке темно, а дверь заперта. Я обшариваю карманы и только тогда вспоминаю: я не взял ключи. Я стучу в дверь, сбивая костяшки. Если Стеф в душе, она меня не услышит. Потом я вспоминаю разбудивший нас сегодня грохот. Я ломлюсь в дверь, пока дверная рама не начинает дрожать.

– Стеф! – кричу я. – Стеф!

Сумасшедшая поднимается за мной по лестнице в темноте и выходит на нашу лестничную клетку, прижимая к себе пакет с продуктами. Я направляю луч телефона в ту сторону и замечаю неодобрительное выражение на ее лице. Пошатываясь, она взбирается по ступеням.

– Вам быть тут нельзя, – говорит она из темноты, и ее слова патокой текут ко мне по чернильной тьме. – Тут ничего хорошего.

Не знаю, чего она добивается. И я слишком устал, чтобы в этом разбираться. Мой телефон гаснет, и я, опустив руку, приваливаюсь к двери. Если Стеф в квартире, она меня уже услышала, а если она вышла, пока я был в том чулане, мне остается только ждать, когда она вернется. Теперь, когда я перестал шуметь и выключил фонарик на мобильном, в темноте оказалось довольно уютно. Я быстро привык к поскрипыванию старого дома и приглушенным звукам музыки, доносящимся откуда-то издалека, будто из давно позабытых смутных воспоминаний.

Я закрываю глаза. Все равно ничего не видно, но у меня тяжелеют веки, голова опускается на грудь. Я позволяю тишине объять меня. Наверное, я успеваю задремать. В какой-то момент дверь за моей спиной распахивается, и я падаю в проем, прямо под ноги Стеф.

В любой другой день мы посмеялись бы над этим происшествием, но сейчас Стеф просто переступает через меня и отворачивается, поправляя полотенце.

– Ты вернулся. Что ты там делал? Тебя так долго не было.

– Ничего.

Я переворачиваюсь и медленно поднимаюсь. Похрустывают суставы, ноют мышцы.

Я встаю и хромаю в спальню. Стеф переодевается в пижаму в стиле «просто-оставь-меня-в-покое», и я неожиданно для себя возбуждаюсь. Я представляю, как она сбрасывает полотенце, толкает меня на кровать, и мы занимаемся любовью, охваченные романтикой Парижа.

– Отвратительное местечко, – говорю я.

Стеф устало садится на кровать.

– В чем дело, Марк? Почему ты себя так странно ведешь? Поговори со мной, ну пожалуйста!

Я хочу в очередной раз отгородиться от нее фразой «Все в порядке», но вижу, что она действительно волнуется за меня. Я должен сказать ей правду.

– В шкафу в спальне были волосы. Я вынес их на мусорку.

– Волосы? – Стеф потрясенно смотрит на меня. – В смысле, парики?

– Нет. Обрезанные волосы. Как на полу в парикмахерской после стрижки. Несколько ведер с волосами.

– Погоди, так в шкафу были и волосы, и дохлая мышь?

Вначале я не понимаю, о чем она. Я уже забыл о своей лжи.

– Да. Мышь и волосы. – Звучит смехотворно.

– Почему ты мне ничего не сказал, когда нашел их?

– Я… я не хотел тебя волновать. Эта квартира и без того кажется ужасной.

Стеф фыркает, но, похоже, она мне поверила.

– Наверное, не надо было их выбрасывать, Марк. Может, это и странно, но это собственность Пети. Слушай, как ты думаешь, зачем они им?

– Откуда мне знать?

– Наверное, они делают парики. Или действительно стригут людей на дому… Точно. На фото они казались такими стильными. Может, они им нужны, чтобы…

– Зачем, Стеф? Для генетических экспериментов? Решили создать армию клонов из генетического материала своих клиентов, чтобы…

– Ты чего на меня кричишь? Что на тебя нашло?

– На меня? Это ты думаешь, что мы наткнулись на тайную коллекцию волос Видала Сассуна.

– Неважно.

Она встает и идет в ванную, но я не могу отпустить ее вот так. Нельзя было рассказывать ей о волосах. Это я виноват, что мы поссорились. Нужно все исправить.

– Погоди. Прости меня.

Стеф колеблется, но присаживается на кровать.

– Я действительно ждал эту поездку, Стеф.

Она опускает ладонь мне на руку.

– Я знаю.

– Прости, что уговорил тебя приехать сюда.

– Я хотела поехать, ты же знаешь. – Она отдергивает руку и отворачивается. – Но я хотела поехать с Хейден. Я все еще думаю, что с ней нам было бы… лучше.

– Может быть, ты права.

«Серьезно? После всего, что случилось сегодня?!» – думаю я.

– Я рад, что она не нашла эти волосы. Представь, если бы она начала… играть с ними, например?!

Стеф пожимает плечами и встает.

– Хочешь кофе?

– Уже поздновато для кофе, тебе не кажется?

Мое второе дыхание на исходе, и теперь, когда мы помирились, я просто хочу принять душ и уснуть.

– Да? А который час? – Стеф смотрит на телефон. Уже почти полночь. – О господи! Я потеряла счет времени. Мы словно день потеряли.

– Да. Все из-за этих ставен.

Я принимаю душ, пока не заканчивается горячая вода, потом ложусь в постель, не обращая внимания на какие-то крошки на простыне. В полусне Стеф забрасывает ногу мне на колено, и я рад, что она рядом. Она мой настоящий друг. Я знаю, что не нужно ее беспокоить, надо дать ей поспать, но я должен поделиться тем, что увидел в чулане.

– Знаешь, когда я искал мусорные баки…

Я собираюсь все ей рассказать, но тут перед моим внутренним взором предстает заляпанный кровью матрас и детская одежда на полу. Этот образ душит, перехватывает мне горло.

– Да? – сонно спрашивает Стеф. – Что?

– Просто… Когда я выбрасывал пакеты, то думал, не отправляют ли в Париже мусор на переработку. Как настоящий буржуа, представляешь?

Она не отвечает. Я думаю, как бы пошутить, чтобы вновь услышать смех Стеф: «Может, этот бак был для органических отходов…» Мне не до шуток.

– Не очень-то хорошее начало отпуска, да?

– Угу.

– Завтра все будет лучше.

Глава 8 Стеф

На второй день я вскинулась ото сна, уверенная, что кто-то потряс меня за плечо. Спросонья я подхватилась, пытаясь удержать ускользающие обрывки сна, – я помнила только, что мне снилось что-то о Хейден. Ночью я, видимо, стянула с себя футболку, и теперь все тело покрывал мерзкий слой пота, волосы слиплись. В комнате стояла невыносимая жара, воздух казался влажным, как в тропиках. Вчера я дважды принимала душ – первый раз, когда мы приехали, и второй, когда Марк выносил мышь и волосы. Его поведение показалось мне странным – как у человека, страдающего от обсессивно-компульсивного расстройства. Теперь я опять чувствовала себя грязной. Я потянулась и только сейчас поняла, что Марка нет рядом.

Из гостиной доносился какой-то скрежет: скрк-скрк-скрк…

– Марк?

Никакого ответа.

Я отбросила одеяло, надела чистую футболку и вышла в гостиную.

Он стоял у закрытого окна и ковырялся ножом в деревянной раме.

– Марк?

Он заметил меня, только когда я дотронулась до его плеча. Вздрогнув, он смущенно улыбнулся:

– Ты меня напугала.

– Который час?

– Еще рано. Не могу открыть это дурацкое окно.

– Зачем ты вообще за это взялся? Какая разница? – Через щель между ставнями я выглянула во двор. – Опять идет дождь.

Бросив нож на журнальный столик, Марк вытер ладони о джинсы.

– Слушай, может, я сбегаю за круассанами? Заодно попробую связаться с банком.

– Я пойду с тобой. Позвоню Хейден из «Старбакса». Только душ приму.

– Ты сегодня плохо спала. Может, поваляешься еще, а я принесу тебе завтрак в постель? И чуть позже выйдем вместе прогуляться.

– Душ займет не больше пары минут.

– А я выйду на часик, не дольше. Ну же, позволь мне в кои-то веки побаловать тебя.

Мне показалось, что он просто хочет побыть один, и решила не спорить. Марк набросил плащ, даже руки в рукава не сунул, будто торопился как можно скорее убраться отсюда, и вышел, оставив ключ на журнальном столике: на всякий случай. Впрочем, мне тоже не помешает уединение. Вчерашнее поведение Марка меня потрясло. Его не было намного дольше, чем требовалось, чтобы дойти до мусорных баков, а когда он вернулся, у него был такой вид, будто он только что побывал у любовницы. Он вел себя как-то слишком осторожно, раздраженно, встревоженно. После его ухода я подумала, не сходить ли посмотреть на эти баки – лежат ли там действительно обрезки волос? – но отказалась от этой мысли. Решила довериться ему. Как глупо! Кто знает, что бы я обнаружила там?

Я долго принимала душ, оттирая кожу, пока не покраснели живот и бедра. Потом я попробовала настроить кофеварку, но в итоге сдалась – эта мерзкая штука отказывалась работать. Итак, я убила время, вытирая полки в кухне, перемывая посуду, подметая пол и оттирая умывальник. Марка не было уже больше часа, и я начала волноваться. Я сказала маме, что позвоню в 12: 30 по времени ЮАР. У меня оставалось меньше часа, а я не могла выйти из квартиры: ключ был всего один, и Марк не смог бы зайти, если бы вернулся в мое отсутствие.

Если мне нужен вай-фай, решение только одно – пойти к чудачке на верхнем этаже. У кого-то неподалеку было подключение к интернету, высвечивавшееся у меня в телефоне в списке доступных, и это могла быть только она. Мне не очень хотелось знакомиться с ней – Марк сказал, что она настоящая сумасшедшая, – но так я хоть чем-то займусь. Что плохого может случиться? В худшем случае она пошлет меня куда подальше. Сунув ключи в карман, я решила попытать счастья.

На верхнем этаже этим утром раздавался очередной хит 1980-х, «99 Red Balloons»[15], я ее сразу узнала (потом эта песня крутилась в моей голове весь день). Чем выше я поднималась, тем громче становился скрип деревянных ступеней. Наконец я очутилась на узкой лестничной клетке с двумя скошенными дверьми. Подойдя к той, из-за которой доносилась музыка, я постучала.

Дверь резко распахнулась. На пороге стояла женщина, которую Клара, безусловно, сочла бы интересной: напряженная, ни следа косметики, одетая в бесформенную робу, напоминавшую то ли кимоно, то ли монашескую рясу, к нижней губе прилипла недокуренная самокрутка. Волосы острижены почти наголо, и я подумала: может быть, она отдала их для коллекции Пети? Ничего не сказав, женщина отлепила самокрутку от губы, бросила, не сводя с меня взгляда, под ноги и раздавила подошвой сандалии. Я заметила, какие у нее на ногах длинные желтые ногти.

Я постаралась улыбнуться как можно шире:

– Bonjour. Простите, что беспокою вас. Вы говорите по-английски? Anglais? – Марк сказал, что она неплохо говорит по-английски, но я не хотела выказать неуважение.

– Oui. Что вам нужно?

Как можно вежливее и спокойнее, хотя приходилось перекрикивать доносящуюся из квартиры музыку, я объяснила свою проблему с вай-фаем и спросила, не разрешит ли она воспользоваться ее подключением.

– Мы вам заплатим, конечно.

Женщина почти не мигала и от этого казалась еще напряженнее.

– Viens[16], – шмыгнув носом, сказала она. – Заходите.

Она провела меня в квартиру, состоявшую, по сути, из одной-единственной комнаты, набитой множеством холстов. В одном углу я заметила грязную мойку со стопкой немытой посуды, неподалеку – матрас с перепачканным краской покрывалом в индийском стиле и небольшую туристическую горелку. Может, она самовольно заселилась сюда? Судя по обстановке, похоже на то. В комнате пахло грязной одеждой, табачным дымом и скипидаром. Двери в санузел я так и не увидела. Стульев тут тоже не было. Смутившись – женщина по-прежнему не сводила с меня пристального взгляда, – я прошла вглубь комнаты. Большинство холстов были повернуты к стене, но над одним она работала, и он стоял на мольберте в центре комнаты: незаконченный портрет ребенка на коричнево-зеленом фоне. Густые мазки, слишком много краски – портрет казался и впечатляющим, и немного китчевым одновременно. Он напомнил мне столь популярные в семидесятые изображения большеглазых малышей.

– Как интересно, – солгала я. – Вы продаете свои картины?

– Oui. – Она опять шмыгнула носом.

Мне нужно было как-то поддержать разговор – или убраться отсюда к чертовой матери.

– Простите, я не представилась. Меня зовут Стеф.

– Мирей.

Какое красивое имя, похоже на щебет птицы! Оно ей совсем не подходило.

Трек переключился на «Tainted Love»[17], и я поняла, что музыка доносится из эппловского ноутбука модели «Макбук-Про», стоявшего с динамиками на перевернутом ящике на краю дивана. Среди всей нищеты этой квартиры такой ноутбук казался удивительно неуместным.

– Хотите café? – осведомилась Мирей.

Кофе мне действительно хотелось, но чашки громоздились в мойке под жирной, давно немытой сковородой.

– Нет, merci. Спасибо.

Почему-то такой ответ ее обрадовал. Мирей подошла к макбуку и выключила музыку.

– Мирей, можно у вас кое-что спросить?

– Quoi?[18]

– Марк, мой муж, сказал, что вы не знаете Пети, людей, в чьей квартире мы остановились.

Она нахмурилась, будто не понимала моих слов.

– Quoi? – повторила женщина.

– Пети. – Я не могла вспомнить их имена, как ни старалась. – Мы живем в их квартире. На третьем этаже. – Я поймала себя на том, что говорю громко и членораздельно, как делают только самодовольные туристы.

– Non. Тут теперь никто не живет. Только я.

– Но наша квартира кому-то принадлежит.

– Вам тут быть нельзя. Я уже говорила ваш муж.

– У нас нет выбора.

– Откуда вы? Англия?

– Нет. Южная Африка. Afrique du Sud.

Она задумчиво кивнула.

– Идите в отель.

– Нет денег.

И не будет, если мы не сможем разблокировать кредитную карточку. Надеюсь, Марк уже все уладил.

Прищурившись, Мирей вздохнула и кивнула.

– Bien. Согласна интернет. Вы дадите мне десять евро за день.

– Конечно. Спасибо, Мирей.

Если мы не сможем пользоваться карточкой, то едва ли уложимся в бюджет.

– D’accord[19]. Я напишу для вас пин-код.

Она принялась искать бумагу и ручку, давая мне возможность незаметно осмотреть комнату. Рядом с кроватью я заметила полупустую бутылку водки и бумагу для самокруток. Из-под потрепанной простыни выглядывала раскрытая книга. На подушках валялись трусы и какие-то кофточки. Мирей вручила мне клочок бумаги, а потом вдруг схватила меня за запястье. Ее ногти были перепачканы краской – или чем-то похуже.

– Не оставайтесь здесь. C’est mal ici[20]. Вредно. Болезнь.

– Вредно? – Я осторожно высвободилась из ее хватки. Странно, но, невзирая на все ее напряжение, она почему-то меня не пугала. Где-то под этой маской недоброжелательности крылась глубокая грусть, я была почти уверена в этом.

– Oui. Этот дом.

– Что вы имеете в виду? Вредно жить в этом доме? Как синдром больных зданий, когда плохо себя чувствуешь из-за строительных материалов?

Она покачала головой.

– C’est mal.

– Тогда почему вы остаетесь здесь?

– Я как вы. Некуда идти. Теперь до свидания. Нужно работать.

Она выставила меня за дверь, и через пару секунд вновь заиграла музыка. Я задумалась тогда – и думаю до сих пор, – не пыталась ли Мирей этой музыкой отогнать болезнь, поразившую, как она считала, этот дом? Будто Кайли Миноуг и Дюран-Дюран были какими-то дешевыми оберегами от зла.

Вернувшись в квартиру, я залогинилась, ввела пароль и позвонила маме по «Скайпу». До условленного времени оставалось еще полчаса, но мама уже ждала звонка. Хейден сидела у нее на коленях.

– Привет, мартышка. – Я почувствовала, как при виде дочери болезненно сжалось сердце.

– Мамуля!

– Мамуля скоро вернется, обещаю.

Она пробормотала что-то о замечательном подарке от бабули, спрыгнула с колен моей мамы и вскоре вернулась, протягивая в веб-камеру куклу принцессы Эльзы из мультфильма «Холодное сердце».

– Мамуля, смотри!

Я собиралась купить Хейден эту куклу на день рождения, и мама об этом знала, но я постаралась скрыть раздражение. Хейден тянула ко мне ручки, будто могла прикоснуться ко мне сквозь экран компьютера, и снова меня охватило ужасное предчувствие, что я больше никогда ее не увижу. Мы немного поговорили о вчерашней поездке в экопарк и тамошних малышах, а потом она сказала: «Мне пора, пока!» – спрыгнула с маминых колен и умчалась. Мама попыталась позвать ее, но все без толку. Увидеть ее такой счастливой без меня в каком-то смысле было еще хуже, чем если бы она умоляла меня поскорее вернуться домой.

Мама виновато улыбнулась.

– Ты ее балуешь, мам.

– Ну, она же моя принцессочка. Ты из квартиры сейчас говоришь?

Я не хотела, чтобы мама узнала, в каких условиях мы живем, поэтому поскорее сменила тему, а когда стало ясно, что Хейден не вернется, отключилась, решив позвонить позже, после того как Хейден поспит днем.

Потом я проверила электронную почту. Пети так ничего и не написали, зато со мной связалась Клара:

По-прежнему никаких новостей о ваших гостях. Я вчера проверила, не задерживали ли какие-то рейсы. Никаких проблем с перелетами из Парижа в Йоханнесбург, как и из Йоханнесбурга в Кейптаун. На всякий случай обзвонила больницы. Никаких французских туристов к ним не поступало. Если хочешь, я позвоню в полицию и попрошу проверить списки прибывших. Надеюсь, у вас обоих все в порядке. Целую

Я ответила Кларе, поблагодарила за помощь и попросила действительно связаться с полицией, хотя и сомневалась, что там нам помогут. После этого я отправила письмо на сайт обмена жильем, объяснила нашу ситуацию и спросила, нет ли у них телефона Пети. Куда же они, черт побери, запропастились? Я прокручивала в голове все возможные объяснения, но моя паранойя нарастала. Может, это какой-то розыгрыш? Попытка испугать тех, кто отзовется на объявление? Подтверждением этой версии служили волосы в шкафу. Я обвела взглядом картонные ящики в углу гостиной, думая, не найдется ли и там чего-то столь же странного. Например, чертика, выскакивающего из коробочки? Фарфорового заводного клоуна, начинающего бить в литавры от одного только прикосновения? Груды кукол с разбитыми лицами? Человеческого черепа или коллекции азиатских секс-игрушек? В своих подозрениях я дошла до того, что всерьез рассмотрела версию со скрытой камерой: может, Пети снимают нас для какого-то извращенного реалити-шоу? Я даже начала осматривать комнату в поисках камер, но затем отогнала эту мысль, сказав себе, что все это просто глупости.

Прошло уже почти два часа с тех пор, как Марк ушел, и я начала волноваться. Он должен был связаться с банком и купить круассаны, неужели это заняло так много времени? Чтобы отвлечься, я прогуглила «способы использования человеческих волос»: в результатах поиска было все, начиная от изготовления париков и заканчивая черной магией. Я попыталась писать, но не могла сосредоточиться. Тогда я пошла в кухню, достала бумагу, которую вчера вытащила из угла шкафчика, и ввела текст в приложение-переводчик.

Из-за приложения структура предложений чуть перепуталась, но это явно был отрывок из школьного сочинения:

…как обычно в воскресенье. Мне нравится ездить к бабушке, потому что там спокойно, не слышен шум и папа не кричит. Он всегда очень грустный. Он говорит, что мама очень-очень заболела после того, как я заразилась от Люка в школе, а мама заразилась от меня, и она заболела еще потому, что у нее слабые легкие.

(Написание слова «спокойно» на французском – tranquille – учительница исправила красной ручкой.)

Мне бы хотелось жить дома у бабушки все время, но я не могу, потому что она живет далеко от моей школы. Вот и все, что я могу рассказать о моей семье. Конец.

Не похоже, чтобы этот ребенок жил в квартире Пети, – хотя бы потому, что тут была всего одна спальня.

Из-за входной двери раздался какой-то стук, и я вздрогнула. Подумав, что это Марк вернулся, я распахнула дверь. В коридоре было пусто и темно, и единственным признаком жизни была песня «Do They Know It’s Christmas?»[21], доносящаяся из квартиры Мирей.

– Тут кто-то есть?

Я прислушалась, не идет ли кто-то по лестнице.

Ничего.

Я могла бы поклясться, что кто-то постучал в дверь. Действительно ли кроме нас и Мирей тут никто не живет? Она так сказала, но других доказательств у нас не было. Возможно, пришло время узнать. Я выскользнула в коридор, в последний момент вспомнив захватить с собой ключи, и подошла к квартире напротив – очевидно, только там мог скрыться постучавший ко мне, ведь с момента стука до того, как я распахнула дверь, прошли считаные секунды. Я прижалась ухом к двери. Тишина. Я постучала, подождала, постучала опять. Вспомнив сцену из фильма, я провела кончиками пальцев по дверной перемычке и нащупала что-то металлическое – ржавый ключ. Какое-то время я недоуменно смотрела на него – я не ожидала, что на самом деле что-то найду.

Затем, прежде чем успела передумать, я сунула ключ в замок и открыла дверь, смущенно пробормотав: «Эй?» Бог его знает, что бы я сказала, если бы в квартире кто-то был. Вначале – вероятно, из-за резкого запаха плесени – мне показалось, что я попала в склеп.

Квартира была больше, чем у Пети, с открытой лоджией и большой кухней, но такой же старомодной. В центре комнаты стоял цветастый мягкий уголок, перед ним – стол, заваленный запыленными тарелками и салатной миской с какой-то бурой пылью, вероятно, остатками обеда. На журнальном столике перед диваном – смятая газета «Ле Монд» 1995 года. Я заглянула в спальню: на кровати – постельное белье, у двери – пара мужской обуви с аккуратно сдвинутыми носками и пятками. Во второй спальне не было никаких личных вещей, только два голых матраса и пластиковые светильники в форме звездочек на потолке. Несмотря на то что сквозь запыленные стекла в квартиру проникал солнечный свет, все мое естество вопило о том, что нужно убираться отсюда к чертовой матери: мне почему-то казалось, что я очутилась на месте преступления.

И я сбежала, вернула ключ на место, даже обрадовалась относительной нормальности квартиры Пети. В ушах у меня шумело. Я уже собиралась принять еще одну таблетку урбанола, когда услышала голос Марка и щелчок дверного замка. Я бросилась к нему. В тот момент я была настолько потрясена увиденным, что не сразу заметила, какое у него выражение лица. Марк протиснулся мимо меня и опустился на диван. Глаза у него бегали, он все время облизывал губы.

– Марк… Что случилось?

– Ничего. – Он напряженно улыбнулся, но его улыбка меня не убедила. – Ничего. Правда. Я просто расстроен из-за банка. Что они отказались разблокировать карточку.

Но дело было не только в этом. У него был вид как после контузии. Я попыталась разговорить его, узнать, что его так испугало, но Марк настаивал, что все в порядке. И в конце концов я сдалась.

Я до сих пор не знаю, что с ним случилось в тот день. Он так и не сказал мне – даже тогда, когда ему уже нечего было терять.

Глава 9 Марк

Едва выйдя на улицу, я сразу почувствовал себя лучше. Хотел бы я сказать, что просто рад покинуть это жутковатое здание и душную квартиру, но, похоже, меня переполняет облегчение оттого, что я смогу провести какое-то время вдали от Стеф. Наверное, ужасно думать такое, но прошло уже несколько лет с тех пор, как мы проводили так много времени вместе, – нас всегда отвлекала работа или Хейден, и, наверное, мы привыкли к этому. Если мы расстанемся на час, обоим будет только лучше.

Наконец-то я в Париже. Город кажется таким знакомым – и в то же время необычным. Захолустная улочка с серыми номерами домов и узким мощеным тротуаром, усыпанным окурками, жвачками и собачьим дерьмом, видится мне Страной Чудес. Стоит пройти шагов десять – и увидишь что-то новое: вход в отель или школу; бакалею; кондитерскую; ресторанчик; магазин модной одежды; кафе; лавку, где продаются только продукты из меда; лавку, где продается только хамон; лавку паштетов; рыбный магазинчик, где на слое льда на витрине разложены морепродукты – моллюски в ракушках, синие раки, розовая глянцевая мякоть рыбного филе; витрину со связками огромного чеснока, красным луком, салями и сырокопченой колбасой. Я мог бы пройти несколько миль по районам Кейптауна и не увидеть ничего нового, но тут каждые пятьдесят метров прогулки могут подарить впечатления на всю жизнь. Эта маленькая улочка с неожиданными поворотами, милыми балкончиками и свежим ветром, дующим с реки, наверное, кажется очень скучной ее жителям, но для меня она символизирует радость жизни.

Я улыбаюсь, киваю, говорю bonjour продавцам, строгим женщинам, стучащим каблучками по мостовой, старикам, толкающим тележки с покупками, безупречно одетым детишкам – ох, все эти курточки, шарфики, башмачки! И какие здешние дети спокойные и воспитанные! Боже, Зоуи бы тут понравилось. Еще в возрасте семи лет Зоуи была так же одержима порядком, как и я. Однажды мы ехали на поезде в Саймонстаун, и малышка все время просила показать ей мои часы. Я удивлялся – зачем ей это? – но потом заметил, что она записывает название каждой станции и время, которое мы там пробыли, в свой дневничок. Эта милая, храбрая, любознательная девочка должна была прожить жизнь, полную путешествий. Несколько месяцев подряд она просила меня показать ей перед сном атлас и почитать альманах о странах мира. Она не только знала, как выглядят флаги многих стран, но и рисовала флаги выдуманных государств – Зоуиландии и других стран из мира ее грез. Я научил ее здороваться и прощаться на двенадцати языках и отдал ей коллекцию монет Одетты, как только малышка стала дотягиваться до стола, где лежала эта коробка. Иногда мы с женой видели, как Зоуи раскладывает перед собой монеты и бормочет названия столиц и приветствия на иностранных языках. Зоуи как раз подросла настолько, чтобы мы с Одеттой могли отправиться в путешествие за границу, но тут Одетта заболела, и Зоуи так никогда и не покинула ЮАР.

Уж мы бы с Одеттой позаботились о том, чтобы чертовы кредитки работали, мы бы накупили Зоуи груду модных одежек, мы бы поселились в изысканной гостинице и бросали бы пакеты с покупками на обитый плюшем диван, как в кино. Но это была бы другая жизнь – и я прячу воспоминания о Зоуи в дальний, укромный уголок памяти.

То, что я так всполошился из-за денег до приезда сюда, доказывает, насколько я увяз в рутине. Мы пробудем в Париже всего неделю, и мы можем позволить себе влезть в долги, чтобы провести это время по-настоящему здорово. Мне кажется, что тут я смог взглянуть на свою жизнь словно со стороны, и все дерьмо, случившееся дома, кажется таким далеким… Спускаясь по склону холма к «Старбаксу», я заглядываю в окна гостиниц. По пути мне встречается несколько вполне пристойных двух-и трехзвездочных отелей, и цена невысокая. Еще не поздно спасти этот отпуск.

В кофейне я заказываю огромный американо и пирожное из слоеного теста, заставляя себя не переводить евро в рэнды. Я надеваю наушники, подключаюсь к вай-фаю и звоню по «Скайпу» на линию техподдержки банка. Слыша в трубке музыку, я понимаю, что наши походы по магазинам, проживание в гостинице, ужины в ресторанах, вообще приятный отпуск для меня и Стеф – все это зависит только от этого звонка. Сердце у меня сжимается.

Я ввожу номер моего счета, и меня переключают на консультанта.

– Доброе утро, меня зовут Кендра! Могу я уточнить ваше имя, номер карты и адрес?

Я передаю ей свои данные, готовясь к спору, но, к моему изумлению, консультант оказывается умной и сообразительной девушкой.

– Доброе утро, доктор Себастиан. Чем я могу вам помочь?

– Видите ли, я сейчас за границей, и мне нужно разблокировать кредитную карточку, чтобы я мог ею воспользоваться.

– В какой стране вы находитесь, сэр?

– Во Франции.

– Вам известно, что необходимо заранее авторизовать карточку для использования за пределами страны?

Я думаю, не солгать ли ей – может, если я скажу, что не знал этого, она сжалится надо мной? – но не могу себя заставить.

– Да, на самом деле я знал об этом. Но забыл.

– Очень жаль, сэр. Такое часто случается.

Я все еще с подозрением воспринимаю тон этой женщины – наверное, их там научили вот так вежливо общаться с клиентами, а потом ничего не делать, чтобы решить проблему.

– Так мы можем что-то предпринять? Вы можете авторизовать ее сейчас?

– Знаете, сэр, вообще-то так делать не полагается, но я понимаю, что вы путешествуете и вам нужна рабочая кредитная карта.

– Именно так, – осторожно отвечаю я.

– Наверное, можно авторизовать карту так, будто вы приехали сегодня, и тогда все будет в порядке.

Ух ты! Это не похоже на обычное общение с консультантом в техподдержке.

– Отлично, спасибо вам большое.

– Но провести эту операцию может мой начальник, а он сейчас на совещании.

– А…

– Он обещал вернуться в полдень. Это… одиннадцать по вашему времени.

Я смотрю на часы – до его возвращения около часа.

– Вы можете перезвонить, и мы все уладим. Сейчас я дам вам мой прямой номер…

Я записываю номер на салфетке кончиком пластиковой ложки.

– Спасибо, Кендра, вы мне очень помогли.

– Не за что, сэр. Скоро все обсудим. Наслаждайтесь поездкой.

Я снимаю наушники, откидываюсь на спинку стула и наслаждаюсь кофе. Какая милая, готовая помочь девушка! Приятно вспомнить иногда, что не весь мир против тебя.

Я открываю диалог со Стеф в «Скайпе», но затем вспоминаю: в квартире нет вай-фая. Я не могу сказать ей, что задерживаюсь, но идти обратно смысла нет – я едва зайду в квартиру, как уже нужно будет отправляться в «Старбакс», чтобы уладить все с кредиткой. Ей придется подождать – или она может пойти прогуляться, если захочет, у нее ведь есть ключ. Как люди жили до того, как у всех появились мобильные телефоны? Они не волновались, доверяли друг другу и считали, что стоит вести себя как взрослые. Со Стеф все будет в порядке. Вместо того чтобы суетиться и волноваться, мне следует рассматривать ее как взрослого, ответственного человека, который способен сам о себе позаботиться. К тому же она, наверное, дремлет – после двух лет постоянного недосыпа у нее наконец есть возможность отдохнуть. А я могу прогуляться по парижским бульварам. Тут уж я точно найду, чем занять себя на ближайший час. Положив в карман телефон, я беру с собой стаканчик с кофе, иду по широкой мостовой и бесстыдно разглядываю голые ветки деревьев, тянущиеся к изящным балкончикам роскошных квартир, седаны с шоферами, едущие по дороге, неоновые вывески и широкие фасады дорогих магазинов. Мимо бегут трусцой спортсмены, куда-то торопятся рабочие в спецовках, идут в школу дети, а я миную бары с удивительно знакомыми названиями и огибаю выступающие на мостовую пристройки кафе со знаменитыми круглыми столиками. Немного поднявшись по улице, я прохожу мимо выложенного мрамором фасада торгового центра и оказываюсь у входа в музей восковых фигур. На постере написано, что у них есть фигуры Майкла Джексона, Джорджа Клуни, Ганди и Эйнштейна – и даже Хемингуэя с Сартром. Отличный способ убить час.

Я ожидаю увидеть небольшую выставку, ютящуюся в крошечной комнатушке, но за дверью простирается длинный узкий коридор с увешанными зеркалами стенами и роскошным красным ковром на полу. Сейчас десять минут одиннадцатого, музей только открылся, но уже собралась небольшая очередь: молодые влюбленные в модной одежде и пожилая пара с рыжеволосым мальчуганом. За мной с улицы входит семья туристов – они громко переговариваются на итальянском, шутят и смеются. Мы подходим к кассе. Я улыбаюсь малышу, и он цепляется за ногу бабушки. Я показываю охраннику содержимое карманов, остановившись прямо под кондиционером. На меня дует приятно теплый воздух, голова идет кругом от переизбытка незнакомой речи вокруг – все говорят на каких-то своих языках, и я вдруг чувствую себя чужим здесь, каким-то странным, как инопланетянин в герметично запакованном скафандре.

Я миную вход в гардеробную и оказываюсь в обитом красным плисом помещении с низким темным потолком. Сдаю плащ и только теперь замечаю, какие тут дорогие билеты. Но, признаться, эта роскошная красная комната воодушевляет меня, и я предвкушаю удовольствие от выставки, поэтому плачу. Когда я выйду отсюда, кредитка уже будет работать.

Я следую за остальными по тесному коридору, обставленному кривыми зеркалами, как в парке аттракционов, и тотемами из восковых масок. Я смотрю на маленького мальчика впереди – уверен, Хейден или Зоуи испугались бы масок, но малыш смеется, пританцовывая рядом с бабушкой и дедушкой. Наверное, они тут уже бывали. В очередной раз приказав себе не волноваться, я пытаюсь насладиться экскурсией.

Мы сворачиваем за угол и оказываемся в неожиданно изысканной ярко освещенной комнате, похожей на уменьшенную версию вестибюля оперы Гарнье: стены покрыты фресками и зеркалами в золоченых узорчатых рамах в стиле эпохи барокко. Нас ведут по широкой мраморной лестнице к черной двери с надписью «Le Palais de Mirages»[22]. Гул разговоров стихает, и мы входим в темную комнату размером с две наши спальни дома и высоким потолком. На стенах висят зеркала. Я пытаюсь подавить приступ паники. Что, если эти люди – мошенники? Что, если они собираются нас ограбить? Мы как мишени на плацу, легкомысленные, легковерные туристы с кучей денег. Нас завели сюда, как скот на убой, и мы покорно побрели, куда нам сказали.

«Не глупи, Марк». Голос в моей голове принадлежит не Стеф, это смесь голосов Одетты и Клары, неодобрительных, давно укоренившихся в моем сознании, привыкших подчинять: «Это просто шоу. Что с тобой случилось?»

«На меня напали, в моем доме, в темноте, – хочу ответить им я. – Вот что случилось со мной!» Но я знаю, что мою душу разъедает то, что произошло задолго до ограбления.

В темноте малыш что-то шепчет, и бабушка наклоняется к нему, чтобы утешить. Он хихикает. Из динамиков раздается объявление на английском и французском – просьба выключить мобильные телефоны и не фотографировать. Экскурсовод заводит очередную группу внутрь и подает нам знак встать у стены. Затем выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Лампочки в изогнутом потолке мигают, затем в такт барабанному бою, доносящемуся из динамиков, вспыхивают и гаснут яркие светильники в форме труб на стенах. Под раскат грома ярко вспыхивает молнией сфера под потолком, освещая четыре фигуры на высоких пьедесталах в каждом из углов комнаты, – и их отражения множатся в зеркалах. В комнате раздается зажигательная испанская музыка, и под звуки болеро фигуры заливает мерцающий свет из ламп, скрытых в нишах потолка. Кажется, что фигуры двигаются, хотя они сделаны из воска: три женщины в национальных костюмах – какого-то африканского племени, Полинезии и Индии – устремили взоры на горящие глаза злобного брахмана.

Я мысленно критикую скрытый в этой инсталляции сексизм и расизм – колониальное стремление усматривать экзотику в «примитивной» телесности. Но тут с очередным раскатом грома свет гаснет – и включается вновь, на этот раз горят светильники в виде зеленых змей и побегов экзотических растений, поблескивает потолок, из скрытых в нем отверстий в помещение проникает поток теплого воздуха, имитирующий ветер, и комната наполняется жужжанием тропических насекомых. Услышав рев тигра, я смотрю на маленького мальчика, испугавшись за него, но он улыбается, восхищенно глядя на узор листьев на потолке.

Снова гаснет свет, и теперь потолок выглядит как усеянное звездами ночное небо. Брахман и три женщины исчезают, и на пьедесталах вдруг оказываются другие фигуры – запечатленные в воске участники бала-маскарада. Над ними мерцают звезды, и в игре света и тени кажется, что они вальсируют. Постепенно на краю комнаты загорается свет, оранжево-розовый, будто наступает венчающий бал-маскарад рассвет. Из динамиков доносится объявление – участников экскурсии просят пройти в дальнюю дверь комнаты и продолжить осмотр музея.

Пока остальные покидают зал, я осматриваю помещение, думая, как же создателям этой инсталляции удалось добиться всех этих эффектов. Выставка, очевидно, довольно старая, но все еще производит впечатление тем, насколько тут все продумано. Наверное, внутри пьедесталов установлен специальный механизм, опускающий первые фигуры и поднимающий вторые в тот момент, когда гаснет свет. Я осматриваю потолок в поисках причудливых светильников и отверстий, откуда поступал теплый воздух, но искусственный рассвет слепит глаза, и я ничего не вижу. Бормоча что-то бессмысленное, просто чтобы показать экскурсоводам, мол, в зале еще кто-то есть, я на ощупь пробираюсь к двери. Ее нет! Я веду кончиками пальцев по стене, но ощущаю лишь шероховатость дешевого бархата, которым она обита. Наверное, я прошел мимо нужного места. Я возвращаюсь, по-прежнему ослепленный. Это небольшая комната, дверь находилась справа от меня. Даже если она…

За моей спиной слышится какой-то грохот, в углу кто-то тяжко вздыхает.

– Кто здесь?

«Они в нашем доме, Марк».

«Этого не может быть. Наверное, это просто…»

Стук… Стук…

«Они внутри. О господи…»

«Стеф, не надо».

У меня перехватывает дыхание, в груди ноет. Пытаясь вдохнуть, я поспешно иду ко второй двери комнаты, но не могу… все еще не могу найти…

Загорается обычный свет, зеркала в комнате поблескивают. Я тут один.

Но кто же тогда вздыхает за моей спиной?

Я оглядываюсь и смотрю на пьедестал. Ни фигуры африканской женщины, ни испанской танцовщицы – там стоит высокая девушка-подросток с длинными светлыми волосами. Это не часть выставки: на девушке джинсы, красная футболка и кроссовки с принтом Скуби-Ду. Стройная, симпатичная, она похожа на Одетту, но не совсем. Она… господи, это… это не Зоуи. «Посмотри на нее еще раз», – уговариваю я себя. Это восковая фигура. Загляни в ее глаза.

Зоуи. Ей четырнадцать лет. Словно она никогда и не умирала.

А теперь она улыбается. Я подхожу ближе. Она открывает рот…

– Oh, monsieur, pardonnez![23] – Экскурсовод возвращается в зал и поспешно направляет меня к выходу.

Дверь прямо в центре обитой бархатом стены. Я оглядываюсь через плечо, смотрю на пьедестал, но восковая фигура там – даже не девушка. Это испанский танцор в смокинге и с моноклем. Господи, Марк, возьми себя в руки!

В соседнем зале я вижу восковую фигуру Элтона Джона у пианино, молодую пару, снимающую сэлфи с Майклом Джексоном, женщину в парандже, делающую знак «мир» рядом с Бараком Обамой, позируя для фотографии, фигуру комика в усыпанном блестками наряде. Мое сознание не способно совместить улыбающихся туристов и ужас этих мертвых-но-не-совсем восковых фигур. Уверен, это просто сказывается посттравматический синдром – темнота и странность этого места, все эти вспышки в зале, должно быть, вызвали во мне какие-то воспоминания. Но я не могу отделаться от ощущения, что стеклянные глаза восковых фигур следят за мной, пока я блуждаю по залам музея, стараясь расслабиться и ожидая, когда же успокоится сердцебиение и восстановится дыхание.

В одном из залов на обитом красным бархатом пьедестале восседает фигура знаменитой французской актрисы. Черный парик в форме боб-каре чуть съехал в сторону, а когда я прохожу мимо, одна ресница отклеивается и падает ей на колени. Меня неотвязно преследует мысль о том, что волосы, которые использовались для сознания парика и ресниц, все еще в какой-то мере живы. Хотя я один здесь, комната полнится чуждым присутствием.

Зоуи было шесть, она подросла и превратилась в умную, красивую и веселую девчушку. Мы с Одеттой начали нормально спать, наша жизнь наладилась, мы были так счастливы и только недавно позволили себе помечтать, подумать о планах на будущее – это можно делать, только когда кризис ухода за маленьким ребенком уже миновал. А потом у Одетты начались боли. Врачи сразу диагностировали вторую стадию рака, и ей пришлось немедленно удалять матку, а потом проходить курс химиотерапии.

Зоуи вела себя молодцом, когда мамочка уставала, чувствовала себя обессиленной и страдала от тошноты. Малышка помогала Одетте краситься, а пока мама грелась на солнышке в новом шезлонге, приходила к ней поиграть в какие-нибудь спокойные игры. Она научилась делать бутерброды и заваривать чай. Но больше всего Зоуи пугало то, что Одетта облысела – впрочем, честно говоря, меня это тоже пугало. Если кто-то выглядит бледным и слабым, это уже нелегко, но все мы когда-то видели больных людей – и знаем, что обычно они выздоравливают. Но когда волосы выпадают клочьями, кажется, что они уже мертвы. Будто их тела сдаются, не хотят больше бороться.

Одетта проходила третий курс химиотерапии, когда меня начало беспокоить поведение Зоуи. Однажды вечером, когда Одетта ночевала в больнице, я купал дочку в ванной и заметил синеватые отметины у нее на руках. Это происходило уже не в первый раз, но раньше я списывал такие ранки на то, что любой ребенок может оцарапаться – в глубине души уже сознавая, что что-то тут не так. Но теперь это были уже не просто царапины, а след от укуса. Кожа вокруг покраснела, кое-где уже проступали синяки.

– Что с тобой случилось, дорогая?

Зоуи пожала плечами.

– Меня собака укусила.

– Что? Когда? Какая собака?

– Ну, собачка, которая живет возле магазина с мороженым. Напротив нас.

– Колли?

– Ага.

Зоуи шлепала по воде резиновыми уточками, как будто ничего особенного не произошло.

– Почему она тебя укусила? И что ты там делала?

Еще меня интересовало, когда это произошло. Почему, черт побери, моя дочка вздумала сама перейти дорогу и направиться к магазину? Или, может, Одетта водила ее на прогулку? Но она наверняка сказала бы мне, что Зоуи укусила собака.

– Принцесса Ариэль говорит, что волосы должны быть живыми, поэтому мамочка не выздоравливает. У собачки из магазина мороженого красивые волосы.

Я должен был отвезти Зоуи в больницу, чтобы сделать прививку от столбняка и бешенства. Я должен был спросить Зоуи, что еще сказала ей кукла. Но вместо этого я уложил дочку спать и напился до беспамятства.

Нужно взять себя в руки. Что было, то прошло. Думая о прошлом, ничего не изменишь. Нужно думать о том, что происходит здесь и сейчас. Намеренно изменяя ход мыслей, что я уже давно научился делать, я отстраненно осматриваю восковые фигуры, стараясь воспринимать их как произведение искусства, чтобы насладиться выставкой, ведь сотрудники музея приложили столько усилий, продумывая и обустраивая каждую экспозицию, да и создание самих фигур потребовало огромного мастерства. Они выглядят удивительно реалистично – их выдают только неподвижные отблески света на восковых щеках, но нужно присматриваться, чтобы это заметить. В каждом зале фигуры образовывают динамичную композицию: рок-концерт, театральная постановка, вечеринка в ночном клубе, куда собрались французские знаменитости, фотосессия со спортсменами, бар с писателями и актерами за стойкой. Я делаю сэлфи с Хемингуэем, но тут же потрясенно отшатываюсь, когда знаменитый писатель встает из-за стойки, – оказывается, это просто дедушка рыжеволосого мальчугана присел отдохнуть.

Экскурсовод заводит нас в сувенирную лавку при музее, и я стараюсь не смотреть на полки, считая себя достаточно умным, чтоб не попадаться на такую обдираловку, устроенную специально для туристов. Но тут я краем глаза замечаю блеск массивного кольца с изумрудом. Стеф бы понравилось. Оно выглядит очень красиво, на нем нет никаких безвкусных узоров, и я будто невзначай смотрю на ценник. Не так уж и дорого – учитывая, какой бы замечательный получился сюрприз. Главное – разблокировать кредитку. Я смотрю на часы. Начальник Кендры уже должен был вернуться. В музее бесплатный вай-фай, и я, улыбнувшись женщине за прилавком, отхожу в угол и набираю номер Кендры.

– Да, доктор Себастиан, Курт уже вернулся. Я ему все сообщила. Сейчас я вас переключу.

Секунд двадцать из трубки доносится музыка.

– Добрый день, сэр. Подождите, пожалуйста, – скучающим тоном говорит мне сотрудник банка.

Я такого не ожидал. Где-то полминуты я слышу стук клавиш. Потом раздается вздох.

– Нет, боюсь, мы не сможем авторизовать вашу карточку.

– Но Кендра сказала, что есть способ разрешить это недоразумение…

– Гм… да. Но это не в сфере ее компетенции. Существуют определенные процедуры для таких случаев.

– Но она мне все объяснила! Вы можете указать, что я прибываю сегодня, и тогда проблем не будет.

– Да, но даже если бы мы на такое пошли, сейчас это уже невозможно. С вашей карточки вчера были проведены две трансакции.

– Но они не прошли. Запрос отклонили.

– Гм… да, сэр. – Он произносит все слова отчетливо, будто разговаривает с идиотом. – Но в системе уже отмечено, что запросы направлялись из Франции, поэтому мы не можем оформить вам авторизацию задним числом.

– И что это значит? Что вы мне не поможете?

– Мы были бы рады помочь вам, сэр. Но в договоре с банком четко указано, что вы должны заранее авторизовать кредитную карту, отправляясь за границу. Вы подписывали договор. Вы могли бы воспользоваться другой картой.

– У меня нет другой карты. Что вы… – Я осекаюсь, осознав, что мой громкий голос эхом отражается от высокого потолка комнаты и продавщица смотрит на меня. – Ладно, неважно.

Я сбрасываю звонок, кипя от негодования. Но нет никакого смысла злиться на безликий бюрократический аппарат банка. Это мой просчет, и винить я должен только себя.

Я выхожу из магазина сувениров и направляюсь по залам музея к двери на улицу. Как я объясню все это Стеф? Когда она узнает, сколько денег я тут потратил… Я быстро миную фигуру Брэда Питта и Мадонны, зал, полный фигур знаменитых фотомоделей, сгрудившихся вокруг смотрящей телевизор пожилой пары, – апокалиптическое зрелище, вбегаю в зал героев детской литературы и, бормоча себе под нос ругательства, огибаю пузатую фигуру Обеликса, а потом какого-то существа из диснеевского мультфильма. И только увидев рыжеволосого малыша, вставшего рядом с восковой фигурой Маленького Принца, чтобы бабушка его сфотографировала, я заставляю себя успокоиться. Эти французы такие сдержанные, такие вежливые. Цивилизованная размеренная жизнь – разве не этим я хотел насладиться вдали от суеты, царящей у меня дома? Цивилизованные воспитанные люди не носятся по залам музея, ругаясь себе под нос.

Кроме того, сейчас я здесь, и это последняя роскошь, которую я смогу себе позволить в нашей поездке, поэтому почему бы не получить от нее удовольствие? Я глубоко вздыхаю, замедляю шаг в зале французской истории и литературы и читаю надписи под инсталляциями: история католицизма, французская революция, великие научные открытия, создание знаменитых произведений искусства. Сколько же здесь крови! Жанна д’Арк, Жан-Поль Марат, горбун из Нотр-Дам, Варфоломеевская ночь… Войдя в зал, где из динамиков доносятся стоны и звон цепей, – эта экспозиция посвящена черному мору, чуме XIV века, – я с ужасом вижу фигуру в черном балахоне, поднимающую из припорошенной снегом сточной канавы мертвого, синевато-серого младенца. Хейден бы испугалась здесь, это несомненно. Интересно, бабушка и дедушка проведут рыжего мальчугана мимо этого зала или попросят его зажмуриться на пороге?

Посмотреть только на коня в центре этой полутемной комнаты: ноздри раздуваются, глаза распахнуты в ужасе! Я обхожу коня и вижу, что на нем восседает скелет, занесший карающий меч. Странно: в одном зале – Микки-Маус, в другом – всадник Апокалипсиса и умерший от чумы младенец.

В этом зале чувствуется какой-то неприятный запах, да и в целом тут душно. Я уже давно не вижу других туристов. И сейчас почему-то не могу отвести взгляда от пустых глазниц черепа Смерти. В них что-то светится. Думая, как же организаторам выставки удалось добиться такого впечатляющего эффекта, я поднимаюсь на цыпочки и тянусь к всаднику, стараясь не касаться коня. Огонь в глазницах разгорается все ярче, из белого становится оранжевым, потом багровым, и вдруг краем глаза я замечаю слева какое-то движение – там вспыхивает что-то желтое, словно пламя из глазниц перекинулось на тени в углу комнаты.

Я поворачиваю голову – медленно, слишком медленно, как будто сам воздух здесь сгустился, стал плотным, как кисель. Холодный порыв ветра взметает искусственный снег в сточной канаве, и в нос мне бьет запах разложения, доносящийся из глотки коня. Я не хочу смотреть на желтую фигуру в углу, но моя голова все поворачивается.

К ней.

Потому что я знаю.

Я смотрю ей в глаза.

Это Зоуи, она высокая и красивая, как ее мать. Как будто она не умерла.

Она открывает рот, собираясь заговорить, но я отвожу взгляд и заставляю себя пройти в следующий зал. Я чувствую, что она следует за мной. Мне не сбежать от нее.

Наконец-то, слава богу, я вижу табличку с надписью «ВЫХОД». Я толкаю дверь и оказываюсь в обычной ярко освещенной комнате с паркетным полом. В углу стоит красная кабинка для моментального фото, на столике громоздится груда рекламных листовок. В такой комнате не может появиться призрак. Да, он может обитать в стенах этого музея, среди всех ужасов и смертей истории, в этом царстве иллюзий. Но ему не пробраться в реальный, повседневный, банальный мир.

Я берусь за ручку двери, ведущей на улицу, обычной белой двери, и думаю, что если я сейчас увижу дедушку, бабушку и рыжего мальчугана, влюбленную парочку, итальянскую семейку или обычных прохожих на улице, то освобожусь от наваждения. Но тут дверь за моей спиной хлопает.

Она последовала за мной сюда.

Теперь она уже моего роста. Кроссовки с принтом Скуби-Ду скрипят на паркетном полу. Она улыбается. Ее глаза ничуть не изменились. Я раскрываю объятия, она подходит, и я прижимаю ее к себе. Она пахнет в точности как тогда. Как ее мать. Я опускаю ладонь на ее белокурые локоны и вдыхаю ее запах.

Она толкает меня в сторону фотокабинки. Я натыкаюсь спиной на панель, куда нужно бросать монетки. Кабинка лязгает от удара – значит, все происходит на самом деле.

Она сжимает мои пальцы, как делала всегда. Трется кончиком носа о мой нос.

– Ты убил меня, папочка. Tu m’as tué. Pourquoi, Papa?[24]

Ее дыхание отдает сладковатым запахом разложения.

А затем она целует меня – так, как целовала когда-то Одетта. Она посасывает мою нижнюю губу, а потом прикусывает ее.

Глава 10 Стеф

– Ага. Ясно. Спасибо, Клара. – Марк расхаживает по гостиной, прижимая телефон к уху.

Беспокоясь, что он потратит все деньги, звоня Кларе на мобильный, я прошептала: «Закругляйся», но он сделал вид, что не услышал меня. По крайней мере, он пришел в себя после того, что так испугало его, когда он выходил позвонить в банк. Он оживился, как только я сказала, что теперь в квартире есть вай-фай, и сразу решил позвонить Кларе – возможно, этот звонок вообще был отговоркой, чтобы улизнуть от моих расспросов.

– И полиция говорит, что не может помочь? Ага. Точно. Да, я понял.

По его репликам я поняла, что Кларе так и не удалось связаться с Пети, а еще подтвердились мои подозрения о том, что полиция не станет этим заниматься. Учитывая, что никто не пострадал, отсутствие Пети не окажется в списке приоритетных дел для расследования. Я слушала, как Марк рассказывает Кларе об ужасном состоянии квартиры. В какой-то момент он дошел до описания волос, найденных в шкафу. По рассказу Марка все это казалось какой-то шуткой, занятным проявлением эксцентричности характера, а не чем-то кошмарным, что заставило его нагрубить мне и броситься на поиски мусорных баков. Клара что-то сказала, и он рассмеялся.

Я злилась все сильнее – что, если мы не сможем пополнить счет отсюда? – поэтому постаралась отвлечься и проверила свою электронную почту.

С сайта обмена жильем пришло стандартное сообщение – мол, они разбираются с проблемой, – и я уже собралась ответить, когда получила другое, совершенно нежданное письмо.

Несколько месяцев назад, ничего не сказав Марку, я отправила письма в некоторые зарубежные литературные агентства с вопросом, не захотят ли они представлять мою повесть, которую я написала для онлайн-курса по литературе. Ответов не последовало. Пару недель я навязчиво проверяла почту и твиттер-аккаунты агентств, а потом просто выбросила эту историю из головы. И вот теперь – письмо от литературного агента из Канады. Она специализировалась на продвижении детской литературы и просила меня прислать полный текст повести.

Мне пришлось прочесть письмо несколько раз, чтобы осознать его смысл.

– О господи… – Я посмотрела на Марка.

Он принял мой восторг за потрясение и закончил разговор с Кларой.

– Что случилось?

Я показала письмо, внимательно наблюдая за его реакцией. Лицо Марка омрачилось на мгновение, но затем он радостно воскликнул:

– Боже, Стеф, это же замечательно! Почему ты не сказала, что написала агентам?

Да, почему я ему не сказала?

– Не знаю. Наверное, не хотела разочаровывать тебя, если бы ничего не получилось. Да и сейчас она еще может отказаться.

– Чепуха, она будет в восторге. У тебя вышла отличная книжка. Это повод отпраздновать!

Я ответила агенту, приложив к письму текст повести. Руки у меня дрожали, внутри разлилось приятное тепло. Если все получится, это позволит мне избавиться от чувства вины за то, что я ничего не зарабатываю. После сложностей в период младенчества Хейден мы с Марком решили, что мне стоит оставаться дома, пока ей не исполнится два годика: мол, тогда мы сможем отдать ее в садик. Но ее второй день рождения давно миновал, а я даже не посмотрела в интернете вакансии. Что меня удерживало? Страх погрязнуть в рутине, как Марк? Или нехватка амбиций? Конечно, мне до смерти наскучило сидеть дома – именно поэтому я и подписалась на тот дурацкий онлайн-курс, – но так было легче. Я знала, что я хорошая мать. Тут меня не могла постигнуть неудача. И надо отдать должное Марку – он никогда меня не упрекал за нежелание работать.

Марк подал мне пальто, и мы вышли из дома. Настроение у него явно улучшилось – то ли из-за новостей о повести, то ли из-за разговора с Кларой. Тогда я не думала об этом.

Сейчас мне больно вспоминать тот день. Мы пошли в Нотр-Дам, и, пока мы толпились среди туристов, стоявших у входа, я могла думать только об одном: «Все-таки не такой уж я безнадежный случай». Я не чувствовала холодного ветра, не обращала внимания на серое небо и моросящий дождь. Все было очаровательным, прекрасным – от архитектуры до неторопливых пешеходов, которые при иных обстоятельствах вывели бы меня из себя. Мы зашли в книжный магазин «Шекспир и Компания», и побродили там час-другой, потом купили у уличного торговца блинчики и съели их, гуляя по набережной Сены и направляясь в сторону Центра современного искусства Жоржа Помпиду. Помня о проблемах с деньгами, мы решили не тратить их на билеты в музеи. По дороге домой мы купили в супермаркете сети «Монопри» две бутылки дешевого вина, хлеб и ветчину.

Мы не спали до полуночи, болтали, лениво валялись на кровати. Выпив лишнего, я созналась, что забралась в соседскую квартиру.

Той ночью мы не занимались любовью – наверное, слишком устали, – но впервые с тех пор, как те мужчины вломились в наш дом, я была почти счастлива.

Я проснулась около десяти утра с легким похмельем. Снов своих я не помнила. Марка рядом не оказалось, его вообще не было в квартире. Я вышла в кухню проверить, не оставил ли он мне записку, когда входная дверь резко распахнулась.

– Стеф?

– Где ты был?

– В соседней квартире. Господи, ты была права, там действительно жутко. Смотри.

Он протянул мне потрепанную визитку.

Я заметила, как раскраснелись его щеки, как он все время прикусывает нижнюю губу. Я уже пожалела, что рассказала о той квартире, – следовало догадаться, что он туда отправится.

– Что это?

– Визитка агента по недвижимости. Тут написано «Agence immobilièr», это ведь так переводится, верно? Лежала в ящике в кухне. Может, это зацепка? Возможно, это агентство занималось этим зданием и знает Пети.

– Постой… Ты рылся в чужих вещах?

– В чьих вещах? Кто бы там ни жил, он давно уже съехал. Там мало что было. Пара старых тряпок в шкафу, вот и все. Ничего такого. Это зацепка, Стеф, – повторил он.

– Так теперь мы будем строить из себя сыщиков?

– Ну а почему бы не поговорить с этими людьми?

– Визитка, похоже, старая.

Уже не слушая меня, он включил айпад и попросил продиктовать написанный на визитке адрес.

– Давай проверим, работают ли они до сих пор.

Я продиктовала ему все, букву за буквой, и он ввел запрос в поисковик.

– Есть! Агентство все еще существует. И, похоже, оно находится недалеко отсюда. Мы можем прогуляться туда.

Марк скачал с сайта агентства схему проезда, и мы, следуя инструкциям, прошли по боковой улочке и остановились перед офисом, ютившимся между марокканским рестораном и модной унисексовой парикмахерской.

Стоило войти, как нас тепло приветствовал мужчина в элегантном костюме. Он был не старше меня, светлые волосы зачесаны назад, безукоризненная кожа, голубой галстук – в точности того же цвета, что и глаза. Он был расфуфырен, как манекен, и я покраснела при мысли о том, какой простушкой кажусь рядом с ним: я не приняла душ, не уложила волосы и даже не накрасилась.

– Parlez-vous anglais?[25] – спросил Марк.

– Да. Чем могу помочь? – Его произношение было столь же безукоризненным, как и внешность.

Я ждала, пока Марк объяснял суть нашего вопроса. Он показал мужчине визитку, назвал адрес дома и сказал, что нам необходимо срочно связаться с владельцами квартиры. Я ожидала, что клерк утратит интерес к нам, едва узнает, что мы не потенциальные покупатели, но он вежливо выслушал Марка, а затем сказал:

– Мы не работаем с владельцами этого здания, но, может быть, мой начальник что-то знает. Он в этом агентстве уже много лет. Хотите, я позвоню ему и узнаю?

– Это было бы необычайно любезно с вашей стороны.

Я почувствовала, как вся кровь прилила к щекам, когда он улыбнулся мне.

Я покосилась на Марка: не заметил ли он? Нет, не заметил. Или ему все равно.

– D’accord. Он сейчас en vacance[26], но, думаю, не обидится, если я позвоню. Может, он сумеет вам помочь.

Пока он звонил боссу, я разглядывала фотографии недвижимости, которую можно снять или купить в городе. За четыре миллиона рэндов мы могли бы купить квартиру вдвое меньше, чем у Пети.

Похоже, разговор вышел весьма оживленный, но я смогла разобрать только «D’accord» и «Vraiment?»[27] – агент все время повторял эти слова.

Через пять минут или около того он повесил трубку и сложил наманикюренные пальцы.

– Очень интересная ситуация. Месье ле Круа говорит, что много лет занимался этим домом, но перестал представлять интересы владельцев где-то в середине девяностых.

– Он сказал почему?

– Слишком уж много хлопот было с этим домом. Люди, арендовавшие квартиры, там надолго не задерживались. Они въезжали, но вскоре уже выселялись, отказываясь платить. Он говорит, что у многих агентств была та же проблема, поэтому они не хотели браться за этот проект.

– Он не упомянул, почему жильцы съезжали?

– Non. Он и сам этого не понимает.

– Он сказал, кто сейчас владеет зданием? Он что-то слышал о Пети?

– Non. Это имя ему незнакомо.

У Марка опять лихорадочно заблестели глаза.

– Мы можем поговорить с ним?

– Oui. Я дам вам его электронный адрес. Но он не сможет помочь вам, пока не вернется из отпуска. Это будет… гм… где-то через две недели, кажется.

Мы от души поблагодарили его и вышли на улицу.

Марк повел меня на Монмартр, где мы остановились перекусить и выпить кофе в самой дешевой забегаловке, которую только смогли найти. Желание Марка выяснить, где же находятся Пети и что за история связана с нашим домом, передалось и мне. Может быть, еще тогда я должна была догадаться, что с Марком что-то происходит. Его чрезмерно восторженное поведение разительно отличалось от привычной размеренной и уравновешенной манеры мыслить, но я все еще радовалась по поводу вчерашних новостей о своей книге, поэтому не обратила на это внимания. Допивая остывший капучино, мы обменивались идеями. На пару часов загадка покинутого жильцами здания захватила нас. Из этого выйдет роскошная история, которую мы сможем рассказывать, когда вернемся домой: «Вы ни за что не поверите…» Да, это воодушевляло.

Когда мы вернулись домой, у квартиры нас ждала Мирей. Она сидела на ступеньке, укутавшись в уродливую шерстяную шаль, топорщившуюся за плечами, как грязный парашют. На щеке у нее виднелся след голубой краски. От нее пахло пóтом и никотином.

Не глядя на Марка, она повернулась ко мне и кивнула.

– Вы все еще здесь?

– Похоже на то, – как можно легкомысленнее откликнулась я.

Она с жалостью посмотрела на меня.

– Остальные не были здесь так долго.

Мы с Марком переглянулись.

– Что еще за остальные? Пети?

Она наконец-то удостоила его взглядом.

– Я говорила вам. Я не знаю этих людей. Non. Говорю о les autres visiteurs[28]. Как вы. Семья из Англии или Америки. Пробыли всего одну ночь. Я их видела, они уезжали. Очень злые. Вам тоже нужно уехать. Они уехали, и стало лучше. Но все еще плохо.

– Погодите… когда это было?

– Не знаю. – Она пожала плечами. – Я плохо со временем.

– Почему они уехали? – Марк смотрел на нее с таким же напряжением, как и она на нас. – Почему они злились?

Мирей вздохнула.

– У вас есть деньги на мой вай-фай? – Она странно произнесла это слово.

– Почему они уехали? Они останавливались в нашей квартире? – Марк уже повысил голос.

– Успокойся, Марк, – прошептала я.

Мирей протянула руку ладонью вверх:

– Деньги.

Марк открыл бумажник и достал банкноту в десять евро.

Мирей охнула, вскочила на ноги и выхватила бумажник у него из руки.

– Эй! – Марк попытался отобрать его, но Мирей отвернулась.

Она пристально вглядывалась в снимок Хейден, вложенный в отделение для визиток. Я знала, что за этой фотографией лежат еще два снимка – Зоуи.

– У вас есть un enfant?[29] Почему вы не сказали мне раньше?

– А почему мы должны были вам говорить? Отдайте!

– Это ваш bébé?[30] – спросила она у меня.

– Ну, она сейчас уже не такая маленькая.

Мирей что-то пробормотала себе под нос по-французски. Ее рука обмякла, и она чуть не выронила бумажник. Марку наконец-то удалось его забрать.

Затем она кивнула и посмотрела мне в глаза:

– Я увижу вас сегодня вечером.

– Простите, что?

– Я увижу вас сегодня вечером. Мы выпьем. Я приду.

Повернувшись, она начала подниматься по лестнице.

Мы должны были позвать ее и отказать ей, но мы оба слишком опешили.

– Она действительно только что напросилась к нам на ужин? – спросила я у Марка, когда Мирей ушла.

– Похоже на то.

– Когда она придет, может, притворимся, что нас нет дома?

– Нет. Я хочу узнать об этих «остальных». Думаешь, Пети уже делали такое раньше? Приглашали людей пожить в этой дыре? Но зачем? В чем их мотив? Мы ведь им не платим.

Я несколько неохотно поделилась с ним своей странной версией о том, что Пети нас разыгрывают. Я надеялась, что Марк поднимет меня на смех. Не тут-то было.

– И почему она так удивилась, что у нас есть ребенок?

Марк пожал плечами.

– Может быть, из-за разницы в возрасте?

– Думаешь?

– Ой, да плевать! Пойдем в квартиру.

Пока Марк принимал душ, я попыталась связаться с мамой по «Скайпу», но ее не было онлайн. И мобильный она не брала. Я оставила ей сообщение и зашла на «Фейсбук». Давно я этого не делала, и у меня тут уже скопилось несколько сообщений от друзей, интересовавшихся нашей поездкой. «Фейсбук» был моей единственной связью со старой компанией. Большинство приятелей по университету перестали со мной общаться, когда я забеременела и бросила учебу. Вначале я еще пыталась поддерживать с ними связь, приглашала их к себе домой, но они чувствовали себя неловко и никогда надолго не задерживались. Они относились к Марку с опасливым уважением, словно он был моим отцом, а не мужем. Я подумала, не поделиться ли новостями о своей книге, но потом решила промолчать – чтобы не сглазить. В итоге я просто закрыла вкладку, так ничего и не написав.

После душа Марк пошел в кухню и вернулся с ножом.

– Пора посмотреть, что тут в коробках.

– Думаешь?

– А кто нас остановит? Пети – даже если они существуют – утратили право на неприкосновенность вещей, вот что я думаю.

Он воткнул нож в край первой коробки и взрезал скотч, а затем, удивленно вскинув брови, достал оттуда белое подвенечное платье, пропахшее плесенью и, видимо, засунутое туда без особых мер предосторожности. Платье казалось недорогим: магазинное платье-торт из блестящей синтетики и акров дешевой сетчатой фаты, поднеси спичку – и оно мгновенно сгорит. Больше в коробке ничего не было.

– Попробуй следующую.

Во второй оказалась груда кулинарных книг на французском, напечатанных еще в 1970-х, и ржавые инструменты для ремонта. Марк швырнул нож на стол.

– Вот дерьмо!

– Стоит порадоваться, что тут нет этих ужасных волос. Или еще чего хуже – например, отрезанных конечностей.

Марк огорченно запихнул книги и инструменты обратно в коробку и пошел в ванную.

Мой ноутбук пискнул, подавая сигнал о полученном сообщении. Сердце у меня ушло в пятки: вдруг это от литературного агента? Я сразу «кликнула» по ссылке.

Письмо было не от агента.

Глава 11 Марк

Синяк на спине я еще могу чем-то объяснить – ну, наткнулся на что-то и не заметил. Но как же след от укуса на губе? Я смотрю на свое отражение в зеркале в ванной, дотрагиваюсь кончиками пальцев до места, куда она меня укусила. Я помню случившееся урывками, как сон, но все это происходило в реальности. Я прижимаю ноготь к ранке, и она отдается болью. Не нужно думать об этом.

Что это была за девочка? Это не Зоуи, вот уже в который раз повторяю я. Это не Зоуи, потому что это просто невозможно. Но мой собственный голос в голове звучит неубедительно. Наверное, та девочка была все-таки старше четырнадцати. И она была пьяна. Или под наркотиками. Что-то в этом роде. Это бы все объяснило. И не заставляло меня чувствовать себя… заклейменным.

Она сказала, что я убил ее. Она никогда не простит меня. Остатки рационального в моем сознании напоминают, что я все это выдумал. Это я сам себя никогда не прощу. И не должен. Смерть ребенка не так легко простить. А уж о прощении самого себя и речи быть не может.

– Марк?

– Да? – откликаюсь я.

– Ни за что не поверишь! – кричит мне Стеф из гостиной.

Я мою руки, споласкиваю лицо и выхожу к ней.

– Что случило?

Стеф поднимает голову от айпада:

– Ничего не случилось. Пети ответили.

– Отлично! Наконец-то. Что пишут?

Она указывает на письмо на экране. Там всего две строчки:

Мы прощаемся за задержку. Мы отставились на минутку. Надеемся, вам нравится наша очаровательная квартира.

– Странно, да? – говорит Стеф, вставая и подключая айпад к зарядке.

– Ну, они ведь плохо говорят по-английски, помнишь? Наверное, если бы мне нужно было написать кому-то сообщение на французском, я бы постарался составить его как можно короче.

– Да, но после всего этого времени… Наверняка они понимают, что мы беспокоимся.

Я пожимаю плечами:

– Может, это так у французов принято. Гальское головотяпство. Кто знает? Но хорошо, что с ними все в порядке. Теперь нам не нужно о них беспокоиться.

– Не думаю, что ты вообще о них беспокоился.

– Я знал, что все обойдется.

– Как думаешь, они все еще собираются остановиться у нас дома? Письмо такое невразумительное.

– Да, это ты верно подметила. Наверное, стоит у них спросить.

– Сейчас сделаю. – Она уже набирает сообщение. – И Кларе напишу, что с ними все в порядке и, может, они еще появятся.

Я смотрю, как она наклоняется над ноутбуком. Свитер провисает, и я вижу ее изумительное декольте. Я женат на этой женщине. Красавица с такой восхитительной грудью предпочла жить со мной. Она замечает мой взгляд, улыбается и встает.

– Давай приготовим что-нибудь вкусное на ужин, – предлагаю я, смутившись. – К нам присоединится местная сумасшедшая. В конце концов, надо ее уважить.

– Мирей? Она хотела только выпить.

– Но мы можем накупить свежих продуктов у лоточников по дороге, совсем дешево. Когда еще у нас будет шанс приготовить что-то из купленных на рынке французских продуктов? Можем отпраздновать новости о твоей книге. Будет как в тех кулинарных роликах о готовке за границей.

Стеф кивает:

– Давай.

Она целует меня в щеку, прижимается ко мне, и мы обнимаем друг друга крепко-крепко. Не знаю, когда мы в последний раз так обнимались. Как же это приятно!

За час мы умудрились пробиться сквозь языковой барьер и, объясняясь только жестами и улыбками, купить сырокопченые колбаски, крупные черные оливки, упаковку спагетти, пару огромных, словно рифленых помидоров (этот сорт еще называют «воловье сердце»), головку чеснока, пучок петрушки, пахнущей сухой землей (словно ее только сегодня утром привезли с фермы), багет и немного сыра комте, пару свежих груш и мандаринов – и, конечно, четыре бутылки вина. За все это мы заплатили ненамного больше, чем пришлось бы отдать в нашем городе.

Мы минуем дверь во двор. Стеф что-то болтает о мопсе, наряженном в кожаный костюмчик, а я наслаждаюсь нашим настроением. Проходя мимо облупившейся двери в чулан, я усилием воли отгоняю от себя мрачные мысли – о призраках, жертвах, испражнениях. Сейчас, прямо сейчас, для меня самое главное – счастливое время с женой, а не какие-то мрачные выдумки. Они не испортят мне этот вечер.

«Кто они, Марк?»

«Все они. Мертвые»

Мы поднимаемся в чернильной темноте лестницы, и только слабое свечение телефона освещает нам путь. Отпираем тяжелую дверь. Я с натугой открываю оконную раму в кухне, пока Стеф включает музыку – мягкий лаунж, из тех, что заставляет беззаботных юных красоток пускаться в пляс на залитом предрассветными сумерками пляже. Вот кем была Стеф для меня, когда я повстречал ее, – юной и жизнелюбивой, и потому казалась экзотичной. Я никогда даже не думал, что у меня появится такой шанс. Что я заслуживал такого шанса. Что я смогу очутиться в раю с ней. Что со всеми моими травмами и сожалениями я вообще могу жить с ней на одной планете. Но вот она – на парижской кухне, со мной, покачивает бедрами в такт музыке, распаковывая продукты.

– Ой, черт… – охает Стеф.

Меня бросает в холод.

– Что случилось?

– Мы не купили оливковое масло.

– Господи, от твоего вопля у меня чуть сердечный приступ не начался!

– Прости. Мне выйти и купить?

– Нет, я просто порежу колбаску, и мы промажем ее жиром сковородку. Я думаю, этого будет достаточно.

– Отличная идея! Мне нравится, когда ты берешь дело в свои руки, шеф-повар.

Я открываю бутылку вина – аргентинский «Мальбек», в столице Франции он куда дешевле, чем у нас, – и наливаю нам по бокалу. Стеф отпивает немного, мурлыча себе под нос слова песни, протирает стол в кухне и начинает резать помидоры. Я становлюсь рядом и давлю массивные, свежие дольки чеснока.

– Слушай, Стеф, я хотел извиниться…

Она молчит, движения ножа замедлились.

– Знаешь, последняя пара дней, проведенных здесь, заставили меня иначе взглянуть на многое. На себя. Мне было трудно после ограбления. Я не знал, как реагировать, как помочь вам с Хейден. Мне кажется, я вел себя совсем не так, как когда мы только познакомились. Совсем не как тот человек…

Стеф поворачивается ко мне:

– Совсем не как тот мужчина, которого я полюбила. Ты можешь сказать это.

«Любовь» и «мужчина» – два слова, которые мне сложно употреблять в отношении себя после ограбления.

– Я люблю тебя, Марк, правда. И я знаю, что тебе пришлось нелегко в последнее время.

Я киваю и улыбаюсь. Мне не сразу удается вернуть себе дар речи.

– Спасибо. В общем, мне очень жаль. Вы с Кларой были правы, когда уговаривали меня поехать.

При упоминании Клары ее лицо каменеет, и я жалею о сказанном. Но уже через мгновение ее губы растягиваются в шаловливой улыбке.

– Раз уж мы заговорили об этом, что у тебя за отношения с Кларой? Я пыталась разобраться в этом с тех самых пор, как мы познакомились. В первый раз, когда мы пошли на тот концерт в Кирстенбош, я подумала, что вы с ней встречаетесь. Ты меня очень интересовал, и я чувствовала, как ты флиртуешь со мной, но при этом Клара все время была рядом, наблюдала за нами. Вернувшись домой, я сказала соседке по квартире, что вы свингеры.

– Свингеры? – удивляюсь я. – Господи, если бы я знал, ни за что не взял бы ее с собой. Она просто всегда была в нашей компании.

– Так в чем же дело? Она в тебя влюблена? Ревнует ко мне?

– Нет! – Эти вопросы никогда не задавали мне вот так прямо и открыто. Мне никогда не приходилось о них задумываться. Они казались просто… неважными. – Нет. Она знает, что я люблю тебя. Ты меня спасла. Ты – мой второй шанс в этой жизни, на который я уже и не надеялся. Я ведь… – Я осекаюсь. Она и так знает о Зоуи, моей самой страшной беде, а Зоуи здесь и сейчас не место.

– Приятно слышать. Мне всегда казалось, будто… будто мы с Хейден боремся за тебя со всеми остальными людьми в твоей жизни, что мы не так важны для тебя.

– Что ж, тогда я рад, что теперь ты знаешь о моих чувствах. Я люблю Хейден. Она дает мне силы… знаешь, вообще что-то делать. Пытаться. А ты – самый главный человек в моей жизни.

Я целую ее в щеку, и она прижимается ко мне – знак того, что все в порядке. Я отпиваю глоток вина и принимаюсь рубить петрушку, а Стеф вырезает сердцевину помидора.

– Мне тоже жаль, – говорит она через некоторое время. – Мне не хотелось оставлять Хейден, ты же знаешь. Но с ней все в порядке, она там веселится с бабушкой, на самом деле, и я не уверена, что здесь ей понравилось бы. У нас тут все пошло как-то наперекосяк, да?

– Не совсем. Конечно, эта квартира – сущая дыра. Но город великолепен, как мы и ожидали, правда?

Стеф кивает.

– И я многое понял. Такого переосмысления своей жизни не добьешься и за годы психотерапии. Потрясающе, как изменение обстановки позволяет взглянуть на все словно со стороны. Это банально, но правда. Как там говорят: отпуск – время перемен? Нет, как-то не так.

– Лучший отдых – путешествие?

– Одно и то же. Отдохнуть я никогда не откажусь.

Стеф смеется.

– В общем, я рад, что мы здесь.

– Я тоже рада, – подумав, отвечает она.

Эти трое мужчин с ножами все еще бросают тень на мои мысли, но мы так далеко от дома, и Хейден далеко. Мы в безопасности. Впервые со времени ограбления эти люди так далеко, что я не чувствую их вони, не слышу их окриков, неразборчивого бормотания, приглушенного плача Стеф. Впервые с тех пор я думаю, что у нас все будет в порядке.

Около восьми вечера Мирей сообщает о своем приходе, колотя в дверь. Похоже, по случаю похода в гости она решила принарядиться: на ней изящное красное пальто и элегантное платье с цветочным узором, столь непохожее на поношенные кофты, бесформенные штаны и обтрепанные шали, в которых я видел ее раньше. В правой руке у нее почти полная бутылка арманьяка.

– Входите. Добро пожаловать! – Стеф нравится роль радушной хозяйки. – Позвольте, я возьму ваше пальто.

Мирей ставит бренди на журнальный столик, сбрасывает пальто на руки Стеф и принимается расхаживать по комнате.

– Тут приятно пахнет, – говорит она. – Запахи вкусной еды. У нас тут давно не было их.

Мирей подходит к окну, теребит край ставни – мне наконец-то удалось открыть их одним из найденных в коробке инструментов. Перегибается через подоконник и смотрит во двор. Ее щека – рядом с оконной рамой, и стекло запотевает от ее дыхания.

– Теперь оно открыто.

– Да. – Стеф смотрит на меня.

Это слово «теперь» подразумевает, что Мирей была здесь раньше. В приоткрытое окно в комнату проникает свежий холодный воздух, смешиваясь с ароматами стряпни и разгоняя мрачную атмосферу квартиры. Интересно, одобряет ли Мирей такие перемены? Почему-то мне кажется, что это важно. Но она ничего не говорит, только проводит кончиками пальцев по тяжелой коричневой шторе, задергивая ее, а потом отдергивая вновь.

– Могу я предложить вам что-нибудь выпить? – Я беру бутылку бренди со столика. – Арманьяк? С водой? Или со льдом?

Она морщится.

– Это выпьете позже. Наверное.

– Вина? – Стеф появляется в дверном проеме, держа в руках бутылку.

– Вино. Да.

Я не продумывал встречу с Мирей и ничего особенного не ожидал, но если этот неловкий и странный обмен любезностями продолжится, то вечер затянется. Надеюсь, вскоре она расслабится. Женщина садится за обеденный стол, и я присоединяюсь к ней. Когда Стеф дает ей бокал вина, она делает глоток и молча смотрит в окно, на темные очертания зданий и облачное ночное небо. Сейчас Мирей кажется скромной и одинокой, как женщины на картинах Эдварда Хоппера или в фильмах Робера Брессона. В ней не заметна злобная отстраненность и грубость, которую она проявляла раньше. Словно угасло какое-то полыхавшее в ней пламя.

Я собираюсь встать и пойти помешать пасту, а заодно попросить Стеф поменяться со мной местами и поддержать разговор, но тут Мирей поворачивается ко мне:

– Я не всегда дружелюбна. Я знаю. Это потому, что я боюсь. И я единственный человек, который может… как это… prendre soin о себе. Позаботиться, да? Поэтому я пришла сюда сегодня. Дружелюбно. Хорошо, что вы готовите семейную еду. Как тут было давно.

Мне хочется сказать: «Расскажите о своей семье. Кто жил здесь с вами? Почему теперь тут никто не живет? И что, черт возьми, произошло в чулане?» Но почему-то я понимаю, что не хочу этого знать. Теперь, когда выяснилось, что Пети живы, мы можем спокойно провести эту неделю и отправиться домой. Все такие милые сейчас – и Мирей, и Стеф, – и я хочу сохранить это хрупкое равновесие.

Стеф опять появляется в дверном проеме – с полотенцем в руке.

– Откуда вы родом?

– Я всегда жила в Париже.

– Вы жили тут с семьей? Вы, кажется, упоминали, что у вас нет детей.

Я смотрю на Стеф:

– Никому не понравится такой допрос с пристрастием, дорогая.

– Может, добавишь соус в пасту? – Стеф натянуто улыбается, бросает мне полотенце и садится напротив Мирей.

Я с облегчением ретируюсь в кухню, прислушиваясь к их разговору.

– У вас один ребенок, да? – спрашивает Мирей.

– Да, дочка. Ей два года.

– Я думаю, у вас две девочки.

– У Марка была… – не подумав, начинает Стеф.

«О боже…»

Я громко кашляю, и Стеф осекается.

– Подлить вам вина?

– Да, спасибо.

В комнате повисает неловкое молчание, поэтому я отпускаю Мирей комплимент:

– Вы хорошо говорите по-английски, мадам.

– Я училась год в Лондоне.

– О, а что вы изучали? – подключается Стеф.

– Банковское дело. Но потом я быстро вернулась сюда. Стала художницей.

– Вы давно живете в этом доме?

Я выразительно смотрю из кухни на Стеф, помахивая ложкой, чтобы привлечь ее внимание. Ее слова действительно напоминают полицейский допрос.

Но Мирей покорно отвечает – наверное, сказывается ее меланхоличное настроение. А может, ее стимуляторы перестали работать.

– Давно. Поэтому я не могу уехать так просто. Вся моя жизнь здесь. Даже если они хотят, чтобы я уехала.

– Кто? Кто хочет, чтобы вы уехали?

Если Стеф продолжит донимать Мирей, она оскорбится и уйдет, и мы никогда не узнаем историю этого дома. Я в последний раз помешиваю пасту, возвращаюсь в комнату, сажусь и начинаю нести какую-то чушь о нашем отпуске. Все любят, когда туристы хвалят их город, поэтому я с восторгом рассказываю об архитектуре, древних дорогах, великолепных товарах на рынке, но Мирей перебивает меня:

– Теперь я вас знаю. Знаю о вашей семье. Вашей маленькой девочке. Сегодня я окончательно решила. Я уйду.

– Откуда? – спрашивает Стеф. – Вы имеете в виду, отсюда?

– Oui.

– Почему?

– Нельзя убежать от своей истории… ton histoire. Это всегда с тобой. – Мирей смотрит на меня, произнося эти слова. – Это всегда со мной. Я думала, может, это ушло с прошлыми людьми. Mais, non. Но нет. Теперь я должна забрать это с собой. Иначе это будет с вами.

– Это? Что… – начинаю я.

Но Стеф опять меня перебивает:

– Прошлыми людьми? Вы имеете в виду Пети?

– Нет petits! – вспыхивает Мирей, а затем, уже спокойнее, добавляет: – Как я сказала, я думала, q’ il était parti, это ушло с прошлыми людьми. Им было плохо, но недостаточно, я думаю. Я ошиблась. Мне жаль за вас. Мне жаль за вашего ребенка.

Ладно, это уже становится смешным. И страшным. И портит атмосферу, которую нам удалось создать сегодня. Эта женщина безумна, в конце концов, и мы не получим от нее никакой информации. Я встаю и похлопываю Стеф по плечу.

– Помоги мне, пожалуйста. Простите, madame.

Стеф встает из-за стола и идет за мной в кухню.

– Она сумасшедшая, – шепчу я, грохоча тарелками и ложкой. – Мы у нее ничего не узнаем. «Это будет с вами». Что, черт возьми, это значит?

– Это значит, что ей трудно выразить свои мысли, вот и все. Просто позволь ей говорить. Потом мы сравним ее слова с рассказом директора агентства по недвижимости и все выясним.

– Что выясним? И почему это важно? Мне кажется, мы копаемся в истории, которая нас не касается. Нужно просто оставить все как есть.

– Я хочу разобраться, – возражает Стеф, поливая разложенную по тарелкам пасту соусом.

Я качаю головой. Стеф не разубедить, и я не хочу ссориться, поэтому просто заткнусь и буду пить вино. Этот ужин – глупая ошибка. Я режу багет и выкладываю ломти хлеба на тарелку с сыром, когда скрипит, поднимаясь, оконная рама. Стеф несет в комнату две тарелки с пастой, и я слышу, как они с грохотом падают на пол.

– Мирей! Нет! – вопит Стеф.

У меня хватает времени только на то, чтобы повернуться к окну кухни. Я вижу, как Мирей взбирается на подоконник, отталкивается от ржавой решетки, когда-то удерживавшей горшки с цветами, переворачивается и изящным движением прыгает головой вниз. Платье с цветочным узором вспыхивает в лучах света – и Мирей исчезает.

Глава 12 Стеф

Я была всего в паре шагов от Мирей, когда она выбросилась из окна, но я не слышала, как ее тело ударилось о булыжники мощеного двора. А может, и слышала, но это воспоминание стерлось из моей памяти. В ушах у меня зашумело, тарелки упали на пол. Я краем сознания отметила, что у меня подогнулись ноги. Но я не закричала – в этом я уверена.

– Стеф! Стеф, что она сделала? – заорал Марк.

Но я не могла сдвинуться с места. Я почувствовала, как он толкнул меня в плечо, пробегая к окну.

– Вот черт! – Он взглянул вниз. – Вот дерьмо! Господи… – Марк повернулся ко мне. – Она жива. Она шевелится, Стеф. Она дышит.

Мое тело мгновенно наполнилось адреналином, точно меня током ударило, – и я пришла в себя.

– Вызови скорую, Марк. И звони в полицию. – Мой голос звучал совершенно спокойно.

Я чувствовала себя совершенно спокойной. Я знала, что такое состояние странно. Сейчас было самое время слететь с катушек – попытка самоубийства Мирей должна была вызвать во мне посттравматический синдром, оставшийся после ограбления.

– Какой номер? Черт…

– Прогугли, Марк.

– Ладно… хорошо… Да.

Вступив в разбросанные по полу спагетти, я взяла с дивана подушку и покрывало и направилась к двери.

– Стеф, что ты делаешь?

– Иду к Мирей. Ей нужна помощь.

– Подожди, я пойду с тобой, только дай я…

– Нет времени, Марк.

И я вышла из комнаты.

Крови почти не было. Она прыгала головой вниз, но в падении повернулась и теперь лежала на боку: левая рука вывернута под странным углом, плечо выбито. Левая часть лица была вжата в брусчатку, но правый глаз оставался открытым. Платье задралось, обнажая дряблые волосатые ноги, покрытые шрамами.

Я присела на корточки и осторожно набросила на нее покрывало.

– Мирей…

Она часто-часто дышала, ловя воздух губами: «Хых-хых-хых-хых».

– Мирей, не двигайтесь, хорошо? Помощь уже в пути.

– Ох…

Что-то маленькое, белое, зернистое валялось около ее головы. «Осколки зубов, это осколки зубов», – с холодным спокойствием подумала я. Ее правый глаз бешено вращался в глазнице.

Я подумала, не подложить ли ей под голову подушку, но не рискнула: если поврежден позвоночник, ее нельзя передвигать. Я посмотрела на окно. Как она сумела так быстро выбраться? За окном мелькнула тень.

– Марк!

– Они уже едут! – крикнул он. – Я спускаюсь.

Я повернулась к Мирей и сжала ее правую руку – холодную, вялую, испачканную синей масляной краской. Пошел дождь, и я осторожно стряхивала капли с ее лица.

Она застонала, натужно дыша, и попыталась поднять голову.

– Нет. Не двигайтесь, Мирей. Скорая уже едет. Все будет хорошо.

– Ох… ох… – Она пыталась что-то сказать.

Я вглядывалась в ее лицо, но не могла определить, понимает ли она, кто я и что произошло.

– Т-с-с… Спокойно. Не пытайтесь говорить. Они скоро приедут.

– Ох. Je… Je pense…[31]

Мне пришлось напрячь слух, чтобы разобрать ее слова.

– Т-с-с…

А потом она громко и отчетливо прошипела:

– Je suis désolé[32].

Она просила прощения, но почему-то эти ее слова прозвучали как угроза.

Я отпустила ее руку и отшатнулась. Что-то острое впилось мне в ладонь – осколок зуба. Я поднялась на ноги, вытирая руки о джинсы. Мгновение спустя я услышала топот, голоса, и двор залил яркий свет. Марк оттащил меня в сторону, пока трое врачей скорой помощи суетились вокруг Мирей.

Кристальная ясность рассудка отступила, она уже выполнила свою задачу. Меня начало трясти. Воспоминания о нескольких следующих часах остаются размытыми, но одно я знаю наверняка: мы с Марком были рядом, когда молодой врач с вытатуированной на запястье звездой объявил время смерти: 20: 45.

Пока Марк водил пару мрачных gendarmes в квартиру, я стояла у почтовых ящиков спиной ко двору. Потом они вернулись, и вежливый, но угрюмый полицейский попросил нас взять документы и поехать с ним в ближайшее отделение. После того как мы предъявили полиции наши паспорта и дали по отдельности показания полицейским в форме, нас провели в небольшую комнатку, где пахло кофе и краской. Французские полицейские, которых я видела в городе, пугали меня своим оружием и суровым видом, но тем вечером все без исключения сочувствовали нам и говорили на прекрасном английском.

Все это время Марк крепко держал меня за руку. Теперь была его очередь взять все на себя. Не знаю, сколько мы просидели в той комнатке, но мне показалось, что прошли часы. Мы почти не говорили друг с другом. Когда Марк чувствовал, что мне нужна поддержка, он сжимал мою руку.

Наконец в комнату вошла худощавая женщина с маленькими руками и глубокими морщинами у глаз.

– Мне очень жаль, что вам пришлось ждать. – Она устало улыбнулась. – Я капитан Клэр Миск. Вы, должно быть, очень устали. Мы уведомили посольство вашей страны о сегодняшних событиях – такова процедура, когда иностранные граждане вовлечены в расследование смерти при подозрительных обстоятельствах.

– Там не было ничего подозрительного, – пробормотала я. – Мы же сказали, что она выбросилась из окна.

Капитан кивнула. Ее глаза испещрили красные прожилки, ногти были обкусаны.

– Я знаю. Но такие случаи все равно называются… хм… смертью при подозрительных обстоятельствах. Такова терминология.

– Извините.

– Ничего страшного. Я знаю, что вы пережили шок. Не лучшая ситуация для вашего отпуска, non?

Мы с Марком переглянулись.

– Из посольства ЮАР пришлют кого-нибудь, чтобы помочь нам? – спросил он.

– C’est pas necessaire, monsieur[33]. Мы заверили их, что не станем вас задерживать. Вероятно, при таких обстоятельствах procureur захочет полного расследования, но мы уверены, что…

Полицейский в форме просунул голову в дверной проем, посмотрел на нас и сказал что-то по-французски.

– Ага. Простите. Мне придется отойти на минутку. Могу я принести вам café? Или воды?

– Спасибо. – Марк кивнул.

Я почувствовала, как по позвоночнику опять пополз холодок страха.

– Что, если в рамках расследования они захотят задержать нас в Париже, Марк? Что, если они решат, будто мы… Господи, что, если они решат, будто мы как-то причастны к ее смерти?

– Не решат. До этого не дойдет.

– Откуда ты знаешь?

– Капитан, похоже, настроена доброжелательно, верно? И если бы у нас были неприятности, я уверен, что кто-то из посольства вмешался бы.

– Да?

– Точно тебе говорю, Стеф.

– Ты им рассказал, что говорила Мирей перед самоубийством? Все те безумные слова…

– Я сказал, что она несла какую-то чушь, – отрезал Марк. – Сказал, что мы не заметили никаких признаков того, что она намеревается сделать. Сказал, что мы ее почти не знали.

– Как думаешь, может, она нас подслушала?

– Я сказал полиции все, что им нужно знать, Стеф. – В его голосе послышался холод. – Она была сумасшедшей. И не стоит думать о том, что она сказала. Мы ее почти не знали. И она не знала нас. Такова правда. Зачем все усложнять?

В комнату вошла миловидная молодая брюнетка и вручила нам по пластиковому стаканчику с хорошим на удивление черным кофе.

Когда она ушла, Марк вздохнул и взял меня за руку.

– Прости, что говорил так резко. Все будет в порядке, Стеф. Мы переживали и худшее.

Я опустила голову Марку на плечо. Видимо, я задремала, но мне ничего не снилось.

Капитан наконец-то вернулась и попросила прощения за очередную задержку. Я с облегчением увидела наши паспорта в папке, которую она положила на стол.

– D’accord. Я думаю, что должна рассказать вам кое-что. Женщина, которую вы знали как Мирей, есть в нашей базе. У нее своя история.

Марк отнял руку. До этого момента я даже не осознавала, как у меня вспотели ладони.

– В смысле «женщина, которую вы знали как Мирей»? Это не ее настоящее имя?

– Oui, простите. Это я просто… гм… неудачно выразилась. Эта женщина не раз проходила лечение в психиатрической клинике. Мы пытаемся связаться с ее семьей, а ее лечащий врач сказал, что она часто говорила о самоубийстве и уже предпринимала подобные попытки ранее. Просто на этот раз попытка увенчалась успехом.

– Как жаль… – выдохнула я, хотя, честно говоря, слишком устала, чтобы жалеть Мирей.

Марк снова взял меня за руку.

Женщина пролистала бумаги в папке:

– Конечно же, я прочла ваши свидетельские показания. Вы говорите, что она сама напросилась на ужин в вашей квартире?

– Да.

– И вы не заметили никаких предвестников того, что она собирается… гм… навредить себе?

– Нет, – ответил Марк. – Как я уже говорил, мы были с ней едва знакомы. Я встречал ее в подъезде пару раз и полагал, что она просто эксцентричная особа. Совершенно безобидная.

Капитан кивнула:

– D’accord. Похоже, она все спланировала заранее. Совершить самоубийство при вас. Выброситься из окна.

Я почувствовала, как Марк напрягся. Именно он открыл окно. Именно он так долго и настойчиво вскрывал эти ставни. Если бы он не открыл окно, осталась бы Мирей жива? Или нашла бы другой способ покончить с собой?

– Но почему она выбрала нас? – спросила я. – Мы были для нее незнакомцами.

– Кто может сказать? Эта женщина… Она была… как бы выразиться… травмирована. Больна. Мы пока еще ведем расследование, но думаем, что она жила в здании нелегально. Она не снимала квартиру под крышей.

– Так она поселилась там без разрешения?

– Oui.

– Нам придется вернуться в Париж для расследования?

– Если procureur потребует полного расследования, на это уйдет пара месяцев. Мы свяжемся с вашим посольством и поставим вас в известность, если будет necessaire[34]. У нас есть ваши контакты. На данный момент мы считаем, что вы не причастны к случившемуся.

– Мы можем идти?

– Oui. Мы пытаемся связаться с владельцами вашей квартиры, чтобы уведомить их о случившемся.

– Ага, удачи, – буркнул Марк.

– Pardon?

– Они не самые общительные люди в мире.

Марк вкратце рассказал о наших проблемах с Пети: как они не появились у нас дома и какое странное письмо прислали недавно.

– Вот как? Понятно. На данный момент мой начальник говорит, что вы можете вернуться туда.

Я вздрогнула.

– Что?! Разве это не место преступления?

– Мы забрали оттуда все, что было нужно. Конечно, если вы предпочтете остановиться в гостинице, это ваше дело.

– У нас… нет такой возможности, – сказал Марк.

– Вас отвезти к дому?

– Non merci.

Она вручила нам паспорта и проводила до двери. Пожав ей руку, мы ушли.

– Мы не можем вернуться туда, Марк, – заявила я, едва мы очутились в коридоре.

– Я знаю. Конечно нет.

– Мы не можем там ночевать. Я не стану там ночевать. Я хочу домой, Марк. Хочу отправиться домой сегодня же.

Он обнял меня за плечи и поцеловал в макушку.

– Я знаю. Пойдем. Давай выберемся отсюда и все обдумаем.

Когда мы вышли на улицу, ярко светило солнце. Мы провели в участке больше десяти часов, но мне почему-то казалось, что все еще будет темно, будет моросить мелкий дождь, словно время для нас остановилось. Тело у меня болело, как бывает при гриппе, – сказывались последствия бессонной ночи, тревоги и выброса адреналина. И мне было холодно. Ужасно холодно. Пальто Клары осталось на диване в квартире. Я не подумала набросить его, когда нас вели в полицейский участок. Кутаясь в свитер и чувствуя себя голой по сравнению с туристами и горожанами в куртках и шубах, я плелась к станции метро и висела на руке Марка, не заботясь о том, что подумают окружающие. Марк завел меня в вагон, мы промчались по хитросплетению туннелей и, выйдя на знакомый бульвар, зашли в «Старбакс». И снова я была благодарна кафе за его тепло.

Марк купил капучино и пару круассанов (к ним мы так и не притронулись), и мы обсудили наши варианты. Лучше всего поменять билеты. Я прихлебывала кофе, едва ощущая вкус, пока Марк звонил в «Эйр-Франс» и его переключали с консультанта на консультанта.

Повесив трубку, он вздохнул.

– Если мы не купим новый билет – что невозможно в нашем случае! – то они могут посадить нас на самолет только завтра вечером.

– Я не хочу улетать завтра. Я хочу убраться отсюда прямо сейчас.

– Я знаю. – Марк опять вздохнул. – Я сделал все, что мог, Стеф.

– Прости. Я знаю, ты старался. Ладно. Ясно, что денег на гостиницу у нас нет. Может, пойдем в посольство ЮАР, скажем, что у нас проблемы, и попросим помощи?

Марк грустно улыбнулся:

– С их точки зрения, у нас есть где переночевать, Стеф. Уж наше посольство точно не раскошелится на номер в отеле. Как думаешь, твои родители смогут прислать нам денег или заказать номер онлайн?

Во мне шевельнулась вина – я не вспоминала о Хейден уже несколько часов.

– Я не хочу их беспокоить. Кроме того, они и так купили нам билеты, поиздержались.

Марк кивнул, соглашаясь:

– Хорошо. Я спрошу Клару. Она может забронировать нам номер, а мы вернем деньги, когда приедем.

Пока он звонил Кларе, я пошла в туалет. Смотреть в зеркало не хотелось, но на самом деле выглядела я не так уж плохо. Тушь не потекла, только глаза чуть припухли. По моему виду не скажешь, что я пережила шок.

Когда я вернулась за столик, Марк уже улыбался.

– Она сейчас снимает нам номер на Рю-Пигаль. Я застал ее вовремя, Клара собиралась ехать в Макгрегор, там проходят литературные чтения, и она будет выступать.

Как обычно, разговор с Кларой взбодрил Марка – никто другой так на него не влиял.

– Ты рассказал ей о случившемся?

– Да. Она передала тебе привет.

– Отлично. – Я натянуто улыбнулась.

– Нужно забрать наши вещи из квартиры. Давай ты посидишь тут, а я пока схожу?

Я любила его – за эти слова. Он устал не меньше меня.

– Нет. – Я заставила себя отыскать в глубине души спокойную, уравновешенную Стефани, которая действовала вчера вечером. Я не могла позволить ему идти туда одному. – Давай разделаемся с этим вместе.

Я старалась не смотреть туда, где вчера умерла Мирей, но мой взгляд сам собой тянулся к этому месту. К счастью, дождь смыл следы крови.

Я не смотрела на окно – как и Марк.

Держась как можно ближе к мужу, я поднялась по лестнице. Тут было тихо, будто здание затаило дыхание.

– Поговори со мной, Марк.

– О чем?

– О чем угодно. Тут слишком тихо.

– Ладно. Как думаешь, полиция уже связалась с Пети?

– Сомневаюсь. Сотрудники парижской полиции кажутся компетентными, но едва ли они наделены сверхспособностями.

Марк хихикнул, и атмосфера немного разрядилась.

– Ты готова? – спросил он, когда мы дошли до третьего этажа.

Я кивнула, но спряталась за его спиной, пока он возился с ключом. Едва мы открыли дверь, как в нос ударил едкий запах прокисшего томатного соуса. Мне не хотелось вдыхать его, словно сам воздух тут был ядовитым.

«Je suis désolé», – шепнул голос Мирей у меня в голове. За что она просила прощения? За то, что совершила самоубийство при нас? Или за что-то другое?

«Прекрати, – сказала я себе. – Не думай об этом».

Кто-то – наверное, один из полицейских – вступил в пасту, и я видела отпечаток его башмака, как заправский криминалист. Окно все еще было распахнуто. Ночной дождь намочил пол. Может, закрыть? Я увидела, как Марк смотрит на окно, но не разглядела выражение его лица. Я знала, что рано или поздно нам придется поговорить об этом. «Ты ни в чем не виноват», – хотела сказать я. Но промолчала.

– Можешь собрать вещи? Я пока проверю, забронировала ли Клара номер.

Я пошла в ванную за косметикой и шампунем, потом побросала вещи в чемоданы, не разбирая, где грязное, где чистое, не складывая рубашки Марка. Я не могла отделаться от ощущения, что если мы не покинем квартиру немедленно, то уже никогда отсюда не выберемся. Захлопнув крышки чемоданов, я вытащила их в гостиную.

– Получилось! – Марк ухмыльнулся. – Она оплатила нам номер.

– Это далеко отсюда?

– Нет. Я скачал маршрут. Ты готова?

– Да.

– Пойдем. – Он взялся за ручку чемодана с колесиками и направился к двери.

Мы уже почти спустились по лестнице, когда я поняла, что забыла пальто Клары.

– Черт!

– Что?

– Пальто Клары. Я оставила его на диване.

– Подержи чемодан, я тебе принесу.

– Нет, я сама схожу.

Я должна была туда вернуться. Прежде чем мы покинем это место навсегда, я должна была удостовериться в том, что в этой квартире бояться нечего. Безумная женщина эгоистично решила совершить самоубийство в нашем присутствии. Вот и все. Я сильная. Мне не нужен Марк, чтобы опекать меня.

И все же, открыв дверь и схватив пальто, я затаила дыхание, не решаясь смотреть на окно. Я знала, что если взгляну туда, то увижу ее в оконном проеме – призрак с окровавленным ртом и выломанными зубами, говорящий мне, что ей жаль, таким тоном, словно это угроза. Меня охватил ужас, и я бросилась бежать, захлопнув за собой дверь. Страх отпустил меня, только когда я увидела солнечный свет, проникающий из-за двери в подъезд.

– Все в порядке? – спросил Марк, когда я вышла к нему во двор.

Я утратила дар речи. Кивнув, я постаралась успокоиться, застегивая пальто. Глупо. Я позволила воображению сыграть со мной дурную шутку – я почти не спала, мой мозг сходил с ума от усталости и шока. Вот и все. Достав пару таблеток урбанола, я бросила их в рот. Они начали действовать, когда мы прибыли в гостиницу – маленький уютный отель, увитый виноградными лозами. Холл был выложен подделкой под мрамор, стол администратора потрескался и вздулся пузырями краски.

– Вроде бы ничего, – сказал Марк.

Я попыталась улыбнуться.

Администратор, немолодой уже араб, тепло приветствовал нас, и Марк рассказал о брони номера.

– D’accord. Вы не сможете въехать до двух, но, если хотите, оставьте тут чемоданы.

Мы переглянулись. Нужно убить три с половиной часа. Это мы можем. Бывало и хуже.

– Все в порядке.

Марк назвал нашу фамилию, и администратор повернулся к компьютеру:

– Non. Извините. На это имя ничего нет.

Марк объяснил, что наша подруга оплатила нам номер, и попросил проверить, может быть, номер забронирован на имя Клары.

– Non. Извините.

– Это отель «Три птицы», верно? «Trois Oiseaux»?

– Oui.

Я видела, что Марк едва держит себя в руках. Принятые таблетки подавляли мою тревогу.

– Подождите. – Марк достал телефон и открыл электронное письмо Клары с подтверждением бронирования. – Вот, смотрите. – Он передал телефон администратору.

Тот вздохнул и сочувственно покосился на меня.

– Теперь я понимаю, что случилось. Видите ли, ваша подруга забронировала номер на март. Сейчас февраль. Произошла ошибка, я полагаю.

– Вы можете изменить даты?

Администратор виновато пожал плечами.

– Mais, non. Бронирование сделали через сайт, предоставляющий скидку. Дату должна изменить ваша подруга.

– Можно что-то сделать с вашей стороны?

– Мне очень жаль, monsieur, mais non. Вы можете заплатить сейчас и снять комнату, если у вас есть кредитная карта. У нас найдутся свободные номера.

Марк хлопнул рукой по столу от злости, но администратор сохранял все то же сочувственное выражение лица.

– Это невозможно. Я могу воспользоваться вашим вай-фаем?

– Конечно.

Я присела на стул рядом с запылившейся китайской розой из пластмассы. Кофе из «Старбакса» жег мне желудок.

Марк все пытался дозвониться Кларе.

– Она не отвечает. Наверное, уже уехала в Макгрегор.

– Позвони еще.

– Я оставил ей три голосовых сообщения, Стеф. Черт!

Марк запустил пятерню в волосы. Ему срочно нужно было побриться.

– И что теперь? – спросила я.

Но я знала ответ на этот вопрос.

Глава 13 Марк

Мы устроились в парке Тюильри на лавке. Было так холодно, что мы видели, как металл постепенно подергивается инеем. Уже поздно, темно – насколько вообще темно может быть в центре Парижа, ведь тут повсюду огни: вычурные фонарные столбы; фары роскошных черных седанов, ползущих по улице Риволи; теплый свет в окнах величественных зданий, примыкающих к парку; освещенные фонтаны и стеклянная пирамида Лувра; постоянные вспышки фотоаппаратов и мерцание телефонов.

Это может показаться красивым и романтичным, но мне холодно, я устал, болят ноги, заноза ноет. Стеф плачет, опустив голову мне на плечо, – не потому, что ей нужна моя поддержка, а потому, что она тоже чертовски устала и замерзла. Холодная изморось усиливается, превращаясь в дождь со снегом, с реки дует ветер.

– Нам нужно вернуться, – говорю я Стеф. – Мы не можем оставаться здесь.

– Я знаю, – немеющими губами отвечает она, не отрывая лица от моего плеча.

Я заставляю себя встать, мышцы и кости протестуют. Я пообещал администратору в отеле «Три птицы», что мы разберемся с заказом и вернемся, поэтому он позволил нам оставить чемоданы в холле. Мы вышли из отеля, и я подумал: «Мы ведь в Париже, тут есть чем заняться ночь напролет. Может быть, мы продержимся до завтра, проведем спасительную ночь в Городе Любви». Я не поделился этой мыслью со Стеф, поскольку она все еще волновалась из-за самоубийства Мирей, и я знаю, что она сочла бы бестактными мои надежды на приятный вечер. Нельзя сказать, что случившееся с Мирей никак не затронуло меня, но, к моему стыду, я слишком злился на нее. Между мной и Стеф все только начало налаживаться, наш отпуск стал таким, каким и должен был быть изначально, впервые со времени ограбления мы сблизились, начали улыбаться. И тут… такое.

И от этого раздражения я не хотел тратить время на мысли о Мирей, но не мог убедить Стеф забыть о ней. Я надеялся, что наша прогулка по городу поможет Стеф успокоиться. Может, если мы будем бродить по городу всю ночь, этот опыт преобразит нас, как юных влюбленных в фильме Линклейтера «Перед рассветом».

Это происходило тринадцать часов назад, и теперь я сломлен. Мы бродили под холодным дождем, не зная, куда направляемся. Вначале мы пошли в центр Жоржа Помпиду, укрылись в их огромном теплом холле и даже сумели подключиться к бесплатному вай-фаю. Я еще раз набрал номер Клары, просто чтобы успокоить Стеф, но, как я и ожидал, она не ответила: уезжая из города, Клара всегда отключает телефон. Потом мы прошли по роскошной до неприличия Вандомской площади, где представлены бутики всех дорогих брендов и в таком количестве, что нормальные люди, которые не ездят на «ролс-ройсах» или «бентли», сразу чувствуют себя мелкими и незначительными. И я, и Стеф чувствовали себя нищими, глядя на швейцаров в костюмах от Армани. Оттуда мы поплелись к реке, прошли вдоль бульвара Сен-Жермен, спустились к Люксембургскому саду – в любой другой день это была бы прогулка мечты, но мы просто уныло переставляли ноги, ощущая нарастающую усталость и голод. Я даже посочувствовал пленным на марше смерти[35] – и поделился этой мыслью со Стеф, думая, что она поймет, что я имею в виду. Что это вовсе не фривольность. Зря. Она сразу же отшатнулась от меня, проворчав:

– Господи, Марк. Мило и тактично сказано, как всегда.

Только через несколько кварталов она вновь прижалась ко мне – думаю, потому что замерзла еще сильнее. Когда меня начал беспокоить мочевой пузырь – необъяснимо, поскольку с самого утра мы ничего не пили, кроме глотка воды из фонтана, – я пошел в Лувр, зная, что там есть бесплатный туалет. И вот мы в этом прекрасном парке, сидим на лавочке и мерзнем уже полчаса.

Мы будем гулять ночь напролет, и этот опыт преобразит нас. Ну да, конечно! Влюбленные в «Перед рассветом» оба были молоды и гуляли летом. В итоге нам со Стеф не избежать ночлега в квартире Пети.

– Действие фильма «Перед рассветом» разворачивается в Вене, – заявляет Стеф.

Я потрясенно смотрю на нее. Я не заметил, что говорю вслух. И вообще, зачем ей утверждать такое?

– Хм, я совершенно уверен, что дело было в Париже. Фильм даже начинается с литературных чтений в книжном магазине, куда мы с тобой заходили. Я смотрел этот фильм несколько раз, так что…

– В Париже снимали продолжение фильма, когда герои уже старше, грустные и усталые.

– Черт, ты права! Прости.

Я был так уверен, что прав, – и тут понял, что ошибся. Хм, да это чертовски верное описание всей моей жизни одним предложением!

Стеф опирается на мою руку, и я расправляю плечи, чувствуя себя полезным.

– Вот, значит, в чем проблема. Нам надо было ехать в Вену. – Я распахиваю плащ и прижимаю к себе жену, укрывая ее.

Мы проходим так пару шагов, но вскоре понимаем, что ничего из этого не выйдет. Мой плащ недостаточно широкий, чтобы согреть нас обоих, и мы все время толкаем друг друга, отчего идти совсем неудобно. Стеф отстраняется, но я рад, когда она берет меня под руку и прижимается снова. Наверное, она делает так, чтобы согреться, напоминаю я себе. Но вдруг нет?

Хотя уже поздно, на улицах все еще полно туристов и прохожих, и я вижу, как вьется дымок над лотками, с которых продают блинчики и горячее какао.

– Я умираю с голоду, – говорю я. – Давай блинчиков купим.

– Сколько у нас осталось денег?

Я знаю, что нам не хватит на приличный ужин, ведь нужны деньги на поезд до аэропорта.

– Достаточно, – лгу я, упрямо игнорируя факты и оставляя завтрашние проблемы на завтра.

Если я смогу насладиться блинчиком с шоколадной начинкой и чашкой горячего какао сейчас, в Париже, с моей женой, это поможет забыть об ужасных впечатлениях этой недели. Поэтому, когда выясняется, что блинчики с какао стоят здесь в два раза дороже, чем в Девятом округе, мне приходится подавить волну паники и вины и отдать деньги, потому что я уже сделал заказ, продавец уже начал жарить блинчики, а я не знаю французский настолько хорошо, чтобы сказать: «Ох, простите, отмените заказ» или «Я передумал, приготовьте всего одну порцию». За нами в очереди стоят люди.

Еда изумительна на вкус, и все мои сожаления развеиваются. Сейчас я бы собственный дом заложил бы за такое угощение, а особенно – за выражение лица Стеф. Она впервые за день улыбается. Я отваживаюсь коснуться ее щеки и стереть с ее подбородка каплю шоколадной начинки. Я думаю, что же теперь делать с испачканным пальцем, наверное, нужно слизнуть шоколад, но Стеф – к моему удивлению! – подается вперед и слизывает каплю с моего пальца. И не успеваем мы оглянуться, как уже обнимаемся и целуемся. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы насладиться этим мгновением, но вижу нас словно со стороны: влюбленные в Париже, не отличимые от всех остальных несовершенных, несчастных людей, переживающих свои беды и сумевших на миг отрешиться от повседневности, потому что они есть друг у друга. Вот чего я хотел от этой недели. Кажется, что с моей души свалился какой-то груз. Что я спасен.

– Мне так жаль… – шепчет Стеф мне на ухо. – Я сегодня сама не своя. Просто… все было…

– Знаю. Тебе не за что извиняться. Мне тоже жаль.

Стеф поджимает губы – прагматичный жест; я знаю, что сейчас стоит промолчать, не забивать ей голову всей этой романтичной чепухой. Но мне хочется как-то отметить этот миг, что-то сказать.

– Мы уже почти выбрались, Стеф. Все будет хорошо.

– Да, – говорит она. – Но мне холодно.

– Давай вернемся. Все будет в порядке. Мне кажется, этой квартире уже ничем нас не удивить.

Мы находим ближайшую станцию метро – я чувствую, что не дойду туда пешком, хотя это позволило бы нам сэкономить пару евро. Через пятнадцать минут мы поднимаемся на Пигаль. Поплутав немного, мы находим отель «Три птицы», надеясь вернуть чемоданы, но входная дверь заперта, в холле темно, горит только лампа у стола администратора. За столом никого нет.

Я звоню, но не слышу звука, доносящегося из холла. Стучу. Заглядываю внутрь.

– Тут закрыто, – говорит Стеф.

– Никакой таблички «Закрыто», ничего. Хотя бы время работы повесили.

Стеф, недовольно фыркнув, поворачивается и уходит. Я торопливо следую за ней, суставы ломит от напряжения.

– Давай уже пойдем в квартиру, – говорит она. И добавляет что-то вроде: – Не всегда удается изменить мир одним лишь усилием воли.

Но я не уверен, что правильно ее расслышал.

– Что ты сказала?

Она не отвечает. Молча идет прочь. Я, хромая, пытаюсь угнаться за ней. Наконец мы подходим к двери во дворик Пети. Стоит нам переступить порог, как у меня сердце уходит в пятки. Слабое свечение моего телефона так отличается от ярких огней Тюильри. Я специально стараюсь не светить на мостовую. Мы поднимаемся по обшарпанной лестнице – а ведь мы думали, что ноги нашей здесь больше не будет. В доме что-то изменилось, в тишине чувствуется отсутствие Мирей, и я словно физически ощущаю нехватку сигаретного дыма, запаха виски и красок, но это лишь игра моего воображения.

Стеф включает свет в тот самый момент, когда я распахиваю дверь, и в нос нам бьет запах вчерашней стряпни. Все уже прокисло, но на самом деле все не так плохо. По крайней мере, тут чем-то пахнет, тут кто-то жил. Лучше, чем пыльная пустошь остального здания.

Не говоря ни слова, Стеф сбрасывает обувь и идет в ванную, оставляя меня сражаться с мокрыми джинсами и свитером. Я забираюсь в кровать – божественное ощущение, я не спал уже почти два дня. Мое тело тает от облегчения.

Глаза у меня слипаются.

В комнату, яростно растираясь полотенцем, входит Стеф.

– Нет горячей воды, черт бы ее побрал! – говорит она.

Другая версия меня в другой день предложила бы ей найти другой способ согреться, но я не могу заставить себя произнести эти слова, да Стеф их и не оценит, поэтому я пытаюсь помочь, выбираясь из постели и проверяя тумблеры на панели у входной двери. Не знаю, что я ищу. Стеф подходит ко мне, заворачиваясь в полотенце.

– Я уже проверила, – говорит она. – Все должно работать. Понятия не имею, что такое… Давай просто попытаемся поспать. Я так устала…

Мы ложимся в кровать и прижимаемся друг к другу – и снова мне кажется, что мы нуждаемся лишь в тепле, греемся друг об друга, как животные, чтобы не замерзнуть этой ночью.

Вскоре Стеф уже посапывает, дыхание у нее неглубокое и беспокойное. Я тоже пытаюсь уснуть: мне кажется, что если нам удастся протерпеть до утра, то мы уберемся отсюда, словно ничего и не было. Но, невзирая на усталость – а может быть, как раз из-за нее, – я не могу успокоиться, мысли роятся в голове, кружат и кружат: полицейские, бессчетные часы в участке, спокойные голоса и крепкий кофе, длинные улицы, которые мы обошли сегодня, холод, усталость, голод… Вроде всего этого достаточно, чтобы мое тело расслабилось в относительном покое теплой кровати, но я все так же напряжен. Я все думаю о Мирей, о том, как она взобралась на подоконник и бросилась вниз. Ее образ сменяется воспоминанием о девочке в музее, ее стройном юном теле и ароматных волосах. «Это же Зоуи, дурак», – говорит кто-то, и я вижу улыбку восковой фигуры какого-то актера. Наверное, я все-таки уснул, потому что теперь я нахожусь в чулане, роюсь в груде брошенных вещей, отчаянно пытаюсь что-то найти. Я бросаю вещи себе за спину, на перепачканный кровью матрас, и от каждого такого движения кто-то за моей спиной вскрикивает от боли. Я оглядываюсь и пытаюсь сорвать простыню с тела плачущей окровавленной девочки, но, сколько ни тяну, ничего не получается. Вот только это не простыня, это саван, но я не отпускаю, потому что это же Зоуи, моя Зоуи, семилетняя, она погребена под всей этой грудой пыльной одежды, где-то в глубине, она плачет, в ее голосе слышится отчаяние, она задыхается, ей не хватает воздуха…

Я вскидываюсь ото сна, и Стеф, не просыпаясь, поворачивается на другой бок. Мое тело полнится адреналином, я взмок от холодного пота, тяжело дышу, пытаясь успокоить сердцебиение, набрать в грудь воздух, которого не хватало Зоуи. Обрывки сна развеиваются, но одна часть остается – то ли плач, то ли стон, прерываемый протяжными воплями. Так плакала Зоуи, когда капризничала от усталости и страдала от чего-то. На этот раз это не кошка, я уверен, в плаче даже слышатся слова, чье-то неразборчивое бормотание – кошка не способна издавать такие звуки.

Я присматриваюсь к Стеф – на всякий случай, просто чтобы удостовериться, – но плач доносится откуда-то издалека. Стеф мерно дышит во сне, ее бок чуть поднимается и опускается. Это не она плачет.

Теперь, когда Мирей мертва, в здании никого не осталось. Тут должна царить тишина. Может, кто-то незаконно проник сюда? В этом, должно быть, все дело.

Я закрываю глаза и пытаюсь заснуть. Я так устал. Я накрываю голову подушкой, но плач преследует меня, подушка ничуть не глушит его. Какое-то мгновение я твердо уверен, что мне удалось разобрать в этом бессвязном бормотании одно слово.

«Папочка…»

Когда Зоуи была маленькой, обычно Одетта вставала к ней ночью, но иногда она спала так крепко, что к малышке подходил я, – и мне, как правило, удавалось ее успокоить. Тогда я чувствовал себя настоящим героем. Иногда Зоуи просыпалась от страха, ей нужен был кто-то, кто прогонит кроющихся в темноте чудовищ, и тогда она звала меня, а не Одетту. Она звала меня.

«Папочка…»

«Это не Зоуи, идиот! Зоуи мертва. Ты убил ее».

«Папочка…»

Мне нужно встать. Подышать свежим воздухом. Я выбираюсь из спальни, подхожу к окну и пытаюсь его открыть, но раму опять заклинило. Я уже готов разбить стекло, но в какой-то момент передумываю, натягиваю ботинки и плащ, хватаю ключи и спускаюсь по лестнице. Не включая подсветку на телефоне, я скатываюсь по темной лестнице, пытаясь сбежать от паники, но она во мне. Прежде чем я успеваю осознать, что делаю, я оказываюсь во дворе точно в том месте, куда упала Мирей. Задрав голову, я смотрю на оранжевые, как ушная сера, небеса. Почему они такого странного цвета? Я жадно ловлю губами воздух, будто он может очистить меня.

В какой-то мере это срабатывает, потому что я хотя бы больше не слышу плач Зоуи. Постепенно я прихожу в себя. Я стою во дворе в трусах, ботинках на босу ногу и в плаще, икры занемели от холода. Узкий двор, вымощенный брусчаткой, кажется знакомым, но что-то в нем не так. И я замечаю, в чем дело: слабый свет пробивается из запыленного окна чулана.

Кто-то живет там. Живет в чулане. Это объясняет странные звуки – бормотание, плач. Я должен оставить все как есть, радоваться тому, что есть кого винить в ночном шуме. Так мне будет спокойнее, я смогу уснуть, верно?

Нельзя подходить к окну, нельзя приближаться к облупившейся двери, похожей на ворота скотобойни, к этой комнате, где таится зло. Я должен вернуться в квартиру, лечь рядом со Стеф, пережить эту ужасную ночь. Но обрывки моего кошмара все еще роятся в голове: Зоуи задыхается, зовет меня на помощь, она не может выбраться из удушающего ее савана.

Ноги сами несут меня к окну, и я заглядываю внутрь – это решение не связано с моим сознанием. Чулан заливает тусклый оранжевый свет старой лампы, его засасывают пыльные покрывала на мебели.

Но там никого нет. Никакого движения. Никто не испускает последний вздох.

Я просто устал, говорю я себе, выпрямляясь и вновь наполняя легкие воздухом. Шорох дождя по булыжникам подчеркивает тишину затянутого туманом двора, точно отгороженного от вечно бодрствующего города. Слепые темные окна соседних зданий нависают надо мной, свежесть воздуха бодрит. Нужно вернуться в кровать, завтра утром будет легче. Я поворачиваюсь к дому, дыхания все еще не хватает, сердце стучит с перебоями. И тут до меня доносится какой-то грохот из угла двора – а над дверью нашего подъезда вспыхивает лампочка.

Я еще успеваю подумать, что лампочка раньше не работала. Может быть, датчик движения включился из-за Стеф? Может, она вышла искать меня? Больше тут никого быть не может. Но затем я замечаю маленькую тень, шмыгнувшую вдоль стены. За ней следует вторая. Раздается душераздирающий вопль, но на этот раз я понимаю, в чем дело, – в этой чертовой кошке. Она меня до сердечного приступа доведет.

Я подхожу к канаве, где видел ее в прошлый раз, нагибаюсь, заглядываю внутрь, но ничего там не вижу. Я провожу там много времени – больше, чем следовало бы. Сую руку в водосток, пытаюсь вытащить кошку. Из водостока несет гнилью, рыбой, канализацией, и я стараюсь не думать о том, что именно туда стекла кровь Мирей и уже запеклась там. Я достаю руку, рукав закатан до локтя, предплечье покрыто какой-то дрянью.

Я поднимаюсь, услышав сзади чьи-то шаги. Это уже точно не кошка. Ко мне идет человек. Если это не Стеф, не знаю, как я объясню свой вид: полураздетый человек над водостоком.

Я медленно поворачиваюсь.

И вижу Зоуи, семилетнюю Зоуи, как она улыбается мне, сложив руки за спиной. На ней только джинсы и футболка, длинные волосы намокли и потемнели от дождя.

– Что ты тут делаешь, Зо? – спрашиваю я. Мой разум забывает о реальности. – Ты, должно быть, замерзла. Иди сюда.

Я выпрямляюсь, снимаю плащ, протягиваю ей – но мои пальцы разжимаются, когда я вижу, что она мне показывает.

– У меня тут кое-что для мамочки.

Кошка шипит и вырывается в ее руках. Зоуи сжала лапы животного – на удивление сильно для семилетнего ребенка! – поэтому кошка не может вырваться и оцарапать ее, зато крутит головой, пытаясь укусить. Из ее горла вырывается утробный вой.

– Опусти ее на землю, Зоуи. Оставь ее.

– Но почему, папочка? Я знаю, она тебе не нравится. Она тебе спать мешала.

Не обращая внимания на дрожь в ногах и гулкое биение сердца, я делаю шаг вперед:

– Солнышко, я ведь всегда говорил, что нельзя обижать животных. Я тебе говорил, что это плохо.

Но Зоуи меня не слушает.

– Она мне не нравится. От нее я задыхаюсь. – Зоуи кладет руку на морду животного.

– Нет! Не надо!

Слишком поздно. Кошка вопит, Зоуи резко поворачивает руку, я слышу хруст ломающейся шеи, и животное обмякает. Зоуи принимается выдирать из нее клочки шерсти. Я подбегаю, подхватываю кошку, и кровь из ее пасти льется мне на руки.

– Что ты сделал?

Стеф за моей спиной. Я оглядываюсь.

– Это не я. Это она.

Я указываю на Зоуи, но, когда я поворачиваюсь, там уже никого нет.

– Опусти ее, Марк. Брось! Немедленно! Мы убираемся отсюда.

Мне как-то удается устоять на ногах. Голова у меня кружится. Я смотрю на свои руки, перепачканные грязью и кровью, на живот и ноги.

– Но я должен… умыться. Одеться.

– Оставайся здесь. Я принесу тебе полотенце. И наши вещи. Даже не думай возвращаться в этот дом.

Наверное, в тот момент меня окончательно охватывают усталость и холод – я почти не осознаю, что Стеф вернулась и растирает меня тонкими полотенцами Пети, потом помогает надеть джинсы – они все еще влажные – и набрасывает на меня плащ. Она бросает полотенца во дворе, накрывая ими тельце кошки, выводит меня на улицу и закрывает за нами дверь во двор. Я бреду по серым узким улочкам, Стеф, тяжело дыша, следует за мной.

В какой-то момент я почему-то прислоняюсь к стене, жмурюсь, а когда открываю глаза, оказывается, что Стеф вошла в какое-то здание и кричит на мужчину за столом. Тут так холодно. Я поднимаю воротник, и меня опять куда-то волокут.

– Подержи это, Марк, – говорит Стеф, вешая сумку мне на плечо.

Сама она тянет два наших чемодана на колесиках. Я трясу головой, щурюсь, пытаясь отогнать паутину, залепившую мне глаза, помочь жене, но я так устал…

– Представляешь, что учудил этот подонок? Сказал, что не отдаст нам чемоданы, потому что другой администратор, Серж, не имел права оставлять их в холле. «Вазве вы не знаете, какой сейчас теввовизм, мадам, нам всем повезло». Как же меня достал этот город!

Каким-то образом Стеф удается запихнуть меня в метро на площади Пигай, сделать пересадку и пройти по туннелю к узкой наземной станции пригородных электричек. Хотя еще темно, вокруг царит суета, люди спешат на работу. Часы на вокзале показывают 5: 52. Проделанного пути и некоторого времени поездки на электричке оказывается достаточно, чтобы я немного взбодрился. Настолько, чтобы сказать:

– Это был не я, Стеф.

Она молча кивает.

– Куда мы едем?

– На Северный вокзал, сядем в поезд до аэропорта.

– Но наш рейс только в одиннадцать вечера.

Стеф с негодованием поворачивается ко мне.

– По-твоему, я захочу провести еще хоть минуту в этом городе? Что ты предлагаешь? Прогуляться и посмотреть достопримечательности? Может, сходить к Эйфелевой башне, позавтракать в трехзвездочном отеле, а потом найти еще одну ***ную дохлую кошку?!

Люди в вагоне таращатся на нас.

– Т-с-с… – шепчу я. – Я же тебе говорю, это не я.

– Заткнись, Марк! Больше не говори ни слова.

Она складывает руки на груди и отворачивается.

Когда мы приезжаем на вокзал, я хотя бы уже могу нести и сумку, и чемодан. В гнетущем молчании мы плутаем по лабиринту туннелей и наконец выходим к автоматам с билетами. Я останавливаюсь и, прежде чем достать бумажник, оглядываюсь. Стоит раннее субботнее утро, на вокзале полно людей, и многие из них выглядят угрожающе: все эти капюшоны и кроссовки, типичное хулиганье. Я немного стыжусь своего поведения, но по нашим чемоданам и неуверенной походке сразу понятно: мы туристы, легкая нажива для мошенников.

Но все это становится неважным, когда я достаю бумажник и обнаруживаю там два евро и тридцать пять центов. И неработающую кредитную карточку. Стеф удается наскрести еще евро и сорок центов. Нам нужно двадцать евро на билет.

– Смотри. – Стеф указывает на турникеты у входа на нужную нам платформу. – Все проходят в тот широкий проем для багажа. У них нет билетов. Мы можем просто пристроиться за кем-то и выйти уже на той стороне. Все так делают.

– Ни в коем случае, Стеф! Путешествовать без билета незаконно. И мне все равно, делают так другие или нет.

– Что?! А какой у нас выбор?

Я молчу, не могу заставить себя открыть рот. Я подхожу к толпе, протягивая сложенные руки, – универсальный знак мольбы о помощи. Это ужасно, но если эта ситуация заставит меня преступить закон, я стану ничем не лучше их.

Стеф не пытается меня остановить.

– Ты, похоже, издеваешься, ***, – бормочет она, подталкивает чемоданы к перилам и прислоняется к заграждению, подперев подбородок ладонью.

Прямо сейчас мне хочется сквозь землю провалиться. Я бы не удивился, если бы кто-то из проходящих мимо гангстеров или жуликов – а тут точно есть и те и другие! – избил меня до полусмерти, забрал все, что у меня есть, и оставил меня валяться в пыли.

Эти сорок минут ужасны. Я не знаю, что расшатывает меня сильнее – собственный стыд или смущение Стеф, мечтающей оказаться где угодно, лишь бы подальше отсюда, подальше от меня. Я занимаюсь этим абсурдным, бессмысленным делом, и подростки смеются надо мной, туристы обходят меня десятой дорогой, а носильщики посылают куда подальше. И вдруг ко мне с улыбкой подходит высокий темнокожий мужчина в белом головном уборе. За ним следуют жена, дочь и сын, которые терпеливо наблюдают за происходящим. На жене пестрый хиджаб, на дочери – пурпурный. Сын одет в аккуратный костюм, он точно уменьшенная копия отца.

– О чем мы просим Аллаха сегодня, брат мой? – спрашивает меня отец семейства на английском.

– Нам с женой нужно шестнадцать евро и двадцать пять центов на билет до аэропорта, – честно отвечаю я.

Мужчина достает бумажник и протягивает мне две банкноты по пять евро и одну в десять евро. Я вижу, что денег в бумажнике почти не осталось, и думаю, что нужно отказаться, но мне почему-то кажется, что это будет бесчестно, – намного хуже всего, что я уже натворил сегодня.

– Спасибо, – говорю я. – Merci. Скажите свой адрес, чтобы я мог вернуть вам долг.

– Non, – отвечает он. – Упомяните в своих молитвах Сулеймана и его семью, d’accord?

– Спасибо, – повторяю я и смотрю вслед его семье, чувствуя себя мошенником.

Я никогда не смогу помолиться за этого человека. Я не верующий, я не молюсь. Мне совершенно нечего им предложить.

– Теперь доволен? – спрашивает Стеф, когда я присоединяюсь к ней. – Отобрал деньги у человека, у которого их еще меньше, чем у нас. Надеюсь, ты вспомнишь об этой истории в следующий раз, когда к нам подойдет какой-нибудь бомж и попросит денег на проезд.

Глава 14 Стеф

Я немного успокоилась, только когда самолет поднялся над взлетной полосой. До этого я все время ожидала, что стюардесса похлопает меня по плечу, сочувственно улыбнется и скажет: «Простите, мэм, но произошла ошибка, вам и вашему мужу – вашему спятившему чертову мужу – придется сойти с самолета». Тогда бы мы застряли в этом аэропорту на еще один день без денег – невыносимая мысль после десяти часов, когда я непрерывно пила мерзкий кофе, сидя на неудобном пластмассовом стуле.

Добравшись до аэропорта, я села напротив стойки регистрации «Эйр-Франс» в паре метров от выхода из зала. Всякий раз, когда дверь открывалась, нас окатывало холодным воздухом и вонью выхлопных газов, но мне было все равно. Посадку на наш рейс объявят только через несколько часов, но мне так отчаянно хотелось попасть на борт, что я не могла расслабиться, если не смотрела на стойку регистрации.

Марк уже через час уснул: голова откинулась назад, рот открыт, сам неподвижный, как труп. Я была слишком взвинчена, чтобы подремать, и за это время дочитала роман Михиля Хейнса, не запомнив ни слова. Я пыталась подавить в себе ненависть к отдыхающим и бизнесменам, спокойно стоящим в очереди на регистрацию. Тут можно было полчаса бесплатно пользоваться вай-фаем, и я потратила это время на написание письма маме: мол, у нас все в порядке и я свяжусь с ней завтра. Я ничего не хотела сглазить, поэтому не стала писать родителям, что мы поменяли билеты: вдруг мы не сможем попасть на этот рейс? После этого я расхаживала по залу, пожевала черствый круассан, затащила в туалет чемодан, чтобы переодеться и сполоснуть лицо (несмотря на холод снаружи, проникавший в зал через открытую дверь, я два раза сменила футболки, потому что они успевали полностью пропитаться пóтом). Я вскочила и подбежала к стойке регистрации в ту же секунду, как объявили посадку на рейс. Мы были не единственными, кто пытался пробраться на борт не с теми билетами, но женщина за стойкой оказалась очень доброжелательной и притворилась, что верит в мою ложь о семейных обстоятельствах, вынудивших нас улететь раньше срока. Может быть, ее убедил внешний вид Марка. Я отнесла его плащ в туалет и попыталась хоть как-то отмыть, подавляя приступы рвоты при виде засохшей крови и клочьев кошачьей шерсти, но если теперь одежда моего мужа и выглядела относительно пристойно, то его выдавали глаза – покрасневшие, невменяемые. Он действительно выглядел как человек, только что потерявший близкого родственника.

Когда самолет взмыл в небеса, моя тревога немного унялась. Женщина, сидевшая у окна, углубилась в чтение книги, а вот мой сосед с другой стороны, тридцатилетний немец с белесыми бровями, сосредоточился на мне. Ему хотелось поболтать, а мне нужно было отвлечься. Он протянул мне руку, и я слабо пожала ее, думая о том, как вспотела моя ладонь. Только тогда я заметила, что у меня грязь под ногтями. Я сжала руки в кулаки, пряча ногти.

– Вы из ЮАР? – спросил немец.

– Да. Из Кейптауна.

– Вот как? А я лечу в Йоханнесбург. Это мой первый полет туда.

Он увидел нас с Марком в очереди на посадку и предложил поменяться местами – из-за того, что мы летели не своим рейсом, нас не смогли посадить вместе. Но я сказала, что ему не следует беспокоиться по этому поводу. Теперь, когда мы все-таки убрались из Парижа, я не знала, смогу ли выдержать перелет с Марком и не устроить сцену. «Да что, ***, с тобой такое?!» – вот что мне хотелось сказать своему мужу. Он испугал меня, и сейчас этот страх сменился гневом. К счастью, немец был слишком увлечен собой, чтобы спросить, почему я не хочу сидеть рядом с мужем. Он ехал в ЮАР встретиться с девушкой, с которой познакомился онлайн, и был переполнен счастьем влюбленного. «Долго это не продлится, – хотелось сказать мне. – Однажды ты проснешься и увидишь ее баюкающей чертову дохлую кошку».

Я машинально съела пресную жижу из курятины и брокколи, которую подали на борту. Залпом выпила порцию каберне, и вино превратилось в кислоту у меня в желудке. Свет приглушили, мой сосед наконец-то устал от разговора, который я слабо поддерживала, и сосредоточился на экране напротив, время от времени похохатывая от шуток из фильма «Мачо и ботан-2». Уголком рекламной брошюры я выковыряла грязь из-под ногтей – и на буклете осталась вязкая багровая дрянь. Я знала, откуда она, и старалась не думать об этом. Тщетно.

Нам ни в коем случае нельзя было возвращаться в тот дом в ночь перед отъездом, но какой у нас был выбор? Мы оба вымокли под дождем и устали, у нас не было ни цента, а наша одежда оказалась заперта в чертовом отеле Клары. Ни у Марка, ни у меня не хватило бы сил ночевать на улице или на вокзале. Но, честно говоря, когда мы поднимались по знакомым ступеням к двери Пети и вдыхали знакомый уже запах пыли и старой стряпни, я чувствовала только усталость. Ни страха, ни тревоги, ни грусти, ни сочувствия Мирей. Все прошло.

Я отключилась почти мгновенно. Не знаю, что разбудило меня, – по-моему, мне ничего не снилось. Словно вот только мы с Марком прижались друг к другу, пытаясь согреться, а уже через мгновение он куда-то исчез. Я села на кровати и прислушалась, но не услышала его в квартире.

– Марк? – Мой голос был еще хриплым спросонья.

Вскочив, я включила весь свет в квартире и, покачиваясь после сна, побрела в кухню, заглянула в ванную, вернулась в спальню. Единственным звуком в квартире было шлепанье моих босых ног по паркету, и почему-то оно напомнило мне о тенях, отравлявших наш дом в Кейптауне. Марка нигде не было. Не знаю почему, но я подумала, что он поднялся в квартиру Мирей. Даже не одевшись – я уже впала в панику и не осознавала, что почти раздета, – я выскочила из квартиры, не проверив, оставил ли Марк ключи. Дверь захлопнулась за моей спиной, и я побежала вверх по лестнице – в нижнем белье.

Дверь Мирей была приоткрыта.

– Марк? – прошептала я.

Но даже отсюда было видно, что квартира пуста. Мне казалось, что я врываюсь в чужой дом, но я ничего не могла с собой поделать и, заглянув внутрь, включила свет. Тут все еще пахло табаком и скипидаром, но ощущалась и какая-то другая нотка – лаванда, что ли? Кто-то – наверное, один из полицейских – повернул все холсты, и теперь комната наполнилась портретами большеглазых детей. В какой-то момент я вдруг поняла, что на всех картинах изображен один и тот же темноволосый ребенок – улыбающийся, смеющийся, плачущий или кричащий. Картины были нарисованы недостаточно талантливо, чтобы производить пугающее впечатление, но в них чувствовалось одиночество и отчаяние, поэтому они не казались совсем китчевыми или смехотворными. Из квартиры исчезли ноутбук, кофейник и покрывало. В углу валялись поношенные вельветовые брюки.

Где-то в глубине здания послышался грохот. Стук входной двери? Я помчалась к нашей квартире, молясь, чтобы Марк вернулся, пока я ходила в комнату Мирей. Без ключей я словно оказалась заперта снаружи. Я похлопала по двери ладонью.

– Марк! Ты там? Марк!

Я повернулась к соседней квартире и провела кончиками пальцев по раме. Ключ исчез. Я прижалась ухом к двери, но слышала только шум крови у себя в голове. Наверное, Марк почему-то вышел на улицу.

К этому моменту я уже замерзла, по спине побежали мурашки. Я спустилась по лестнице, открыла дверь и выглянула во двор.

– Марк?

Что-то темное шевельнулось в углу двора.

– О, слава богу… Что ты тут делаешь? Я подумала…

Его плечи тряслись. Что-то случилось. Я медленно пошла к нему. Он что-то держал в руках. Какой-то темный… сверток? Не разглядев, что это, я протянула руку, но тут же отдернула, когда коснулась шерстки и почувствовала под ней остывающее тельце. Какое-то животное, умершее совсем недавно. Марк переступил с ноги на ногу, и я увидела, что это кошка. У меня закружилась голова. Я забыла о холоде и каменных булыжниках, коловших мои босые ноги.

– Господи, Марк. Опусти ее на землю, ладно? Где ты ее взял?

Он что-то пробормотал, но я не разобрала. И не видела его глаз в темноте.

– Ты взял ключи от квартиры, Марк?

Я сунула руку в его карман, стараясь не прикасаться к кошке. Мои пальцы нащупали металл, и я вздохнула с облегчением. Я не хотела оставлять Марка одного, но и не смогла бы заставить его подняться в квартиру.

– Подожди здесь. Опусти эту… кошку на землю и жди здесь. Я вернусь через две минуты.

Я побежала вверх по лестнице, чувствуя новый приступ паники. В голове крутилась одна-единственная мысль: «Это плохо. Очень плохо». Зачем он поднял эту дохлую кошку? Он вышел на улицу, чтобы ее найти?

Я схватила полотенце, оделась – джинсы так до конца и не высохли, но сейчас это беспокоило меня меньше всего, – собрала наши вещи и побежала к Марку.

Когда я вернулась, он выглядел уже спокойнее, а трупик кошки лежал в углу двора. Он молчал, пока я, задыхаясь от запаха тухлого мяса, стирала грязь с его плаща. Я опять спросила, что он вытворяет, и Марк пробормотал, что, мол, ему показалось, будто она еще жива и он хотел ее спасти. Может, я и поверила бы в эту отговорку и выбросила случившееся из головы, но его поведение после этого было не менее жутким. Я бы простила его странное решение на вокзале, когда он не захотел обойти турникеты, как делали все остальные, – Марк всегда гордился своими принципами, тут не было ничего удивительного. Но как он выпросил деньги у той семьи! Не знаю, смогу ли я простить его за это. Марк их испугал. И меня тоже. Нам повезло, что они не вызвали полицию. Я бы тоже отдала бумажник, если бы на меня набросился небритый мужчина с безумными глазами и окровавленной кошачьей шерстью на рукаве. Хуже всего, что Марк не заметил их страха. Он радовался своему поступку! «Видишь, Стеф, осталось все-таки в нашем мире какое-то добро».

Стоило вспомнить об этом, как меня опять затошнило. Я выбралась из кресла и направилась к туалету в конце самолета. Марк сидел в другом ряду и, вцепившись в наушники, неотрывно смотрел на экран. Когда я проходила мимо, он даже не повернул голову.

Укрывшись в туалете, я заперла дверь, присела на металлический стульчак и уставилась на грязные салфетки в мусорном ведре. Тошнота отступила, но желудок все еще сводило. Через восемь часов мы вернемся домой. Перед отъездом я думала, что прилечу отдохнувшей, уверенной в себе, помолодевшей, набравшейся сил и способной противостоять оставшимся от грабителей теням в нашем доме. Может быть, можно будет сказать, что я отчаянно хочу увидеть Хейден (чистая правда), и поехать в Монтегю. Остаться у мамы с папой на денек-другой. Они должны были привезти Хейден в воскресенье, и я легко могла бы солгать, мол, захотела забрать ее сама. Но могу ли я, вернее стоит ли, оставлять Марка одного в доме сразу после приезда? Нет. Ему плохо. И мне все равно рано или поздно придется вернуться в этот дом. Бегство в Монтегю только отсрочит проблему, но не решит ее. «Разве что ты больше вообще не вернешься туда», – прошептал голос в моей голове.

Тогда меня охватил стыд. Как я могла подумать такое? Сидя в дурацком вонючем туалете самолета, я приняла решение. Что бы ни переживал сейчас Марк, это наша проблема. Конечно, может быть, я все еще злюсь из-за его поведения во время ограбления, но это моя проблема. Я могу простить его. Я его люблю. Конечно люблю. А его безумное поведение – дохлая кошка, нападение на ту семью – может быть симптомом хронического недосыпа, посттравматического синдрома и стресса, вот и все. Я встала и посмотрела на свое отражение в зеркале над умывальником. Мы вместе пережили все тяготы первых месяцев с Хейден. Мы построили совместную жизнь. Я с самого начала знала, что у Марка тяжелое прошлое. Я знала, во что ввязываюсь. Невозможно пережить смерть собственного ребенка и остаться прежним. «Нельзя убежать от своей истории». Хотела бы я сказать, что в этом решении моя гордыня не сыграла никакой роли. Но это не так. Никто не верил в наши с Марком отношения. Ни мои родители, ни друзья. Особенно Клара. Я должна была доказать всем, что они ошибаются.

Выйдя из туалета, я направилась к своему месту и по дороге похлопала Марка по плечу. Он вздрогнул, но улыбнулся, увидев, что это я. Я едва не сказала ему, что мой сосед готов поменяться, но потом передумала. Пара часов врозь нам не повредят.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Да, все нормально.

Свет в салоне был приглушен, но я пристально вглядывалась в его лицо, выискивая признаки безумия. Его соседка с интересом покосилась на меня. Марк нравился женщинам – так было всегда.

– Стеф, прости меня за то, что случилось в аэропорту.

– В аэропорту?

«Черт… – подумала я. – Неужели он натворил что-то еще, а я этого не заметила?»

– Что случилось в аэропорту, Марк?

– Ну, знаешь… что я уснул, и тебе пришлось разбираться со всем самой.

– А-а, вот ты о чем. Все в порядке.

– Нет, не в порядке. Правда. – Он улыбнулся. – Пввости меня, Стеф.

Я рассмеялась от облегчения, вспомнив бесталанного певца в вагоне поезда. Марк мог шутить – это уже что-то.

– Попробуй поспать. – Он поцеловал мне руку.

Я вернулась на свое место. На душе у меня стало легче – я была почти готова убедить себя, что раздула из мухи слона и та сцена с кошкой ничего такого не значила. В конце концов, я была спросонья. Сбита с толку. Перепугана. Может быть, я действительно все неправильно запомнила. Может быть, Марк правда думал, что спасет бедняжку. Успокоившись, я заснула уже через пару минут.

Светловолосый немец разбудил меня, когда самолет уже приземлялся в Йоханнесбурге. Наверное, в какой-то момент он пробрался мимо меня в туалет – сейчас он был уже чисто выбрит и одет в накрахмаленную белую рубашку. Пока все покидали борт, я с тревогой ждала Марка у выхода. Из-за двухдневной щетины он выглядел старше и изможденнее, чем обычно, но показался мне спокойнее, чем вчера, не таким нервным и рассеянным. Проходя таможню и забирая багаж, мы почти ни о чем не говорили, так, перебрасывались банальностями, как незнакомцы: «Ты хорошо спал? Завтрак был отвратительный, верно? Может, выпьем по чашке кофе перед перелетом в Кейптаун?»

Над толпой, собравшейся за терминалом, виднелась огромная связка воздушных шариков, и я почувствовала, как мое настроение постепенно улучшается. Послышался чей-то вскрик, и мы оба вздрогнули. Повернувшись, я увидела немца, со всех ног бегущего к женщине с воздушными шариками. Она была куда толще него – килограммов на двадцать, не меньше, – но он без видимых усилий подхватил ее на руки и закружил. Оба рассмеялись. Они поцеловались, и толпа вокруг, улыбаясь, зааплодировала. Женщина выпустила веревку, удерживавшую шарики, и те плавно взмыли под потолок.

Я подтолкнула Марка локтем:

– Я сидела рядом с этим парнем в самолете. Он сказал мне, что…

Марк так сильно сжал мое запястье, что я охнула. Он пристально смотрел на что-то – вернее, на кого-то – в толпе. Я поняла, что он следит за девочкой-подростком со светло-русыми, мышиного цвета косами.

– Что случилось?

– Мне показалось, будто она… – Марк отпустил мою руку. – Ничего. – Он напряженно улыбнулся. – Совсем ничего. Правда. Поехали домой.

Глава 15 Марк

– Подлить тебе еще, дорогой?

Мне нужно ехать домой, но от жара полуденного солнца меня разморило. Я словно впал в спячку. Мне хочется поехать домой, помочь Стеф выкупать Хейден, но я знаю, что Стеф больше нравится проводить время с дочкой наедине. Когда Жан и Рина привезли малышку из своего отеля сегодня утром, Стеф была так рада, что от облегчения у нее слезы навернулись на глаза. Я отделался отговоркой, мол, мне нужно повидаться с Кларой: «Хочу забрать у нее ключи и поблагодарить ее за потраченное время». Стеф практически вытолкала меня из дома, так ей хотелось отдохнуть от меня.

Когда вчера вечером мы приехали, Стеф побросала вещи и начала обходить дом. «Кто-то его передвинул», – сказала она, указывая на журнальный столик. А ведь этот столик всегда стоял под окном у нас в спальне. Не успел я подойти, как она уже метнулась к книжной полке. «И кто-то перевернул книги». Я предположил, что это сделала Хейден или Клара смотрела книги, когда заходила сюда, но Стеф все не успокаивалась: «Чувствуешь этот запах? Это лежало здесь, когда мы уехали? Мы ведь задергивали эту штору, верно?»

Учитывая, какую неделю нам пришлось пережить, я знаю, что должен был проявить выдержку. Стеф была права, многое в доме выглядело иначе – или нам казалось, что оно выглядит иначе. Но я так устал от постоянного напряжения, от того, что мы всегда вынуждены оставаться начеку, что усилием воли проигнорировал эти странности. Если я не могу почувствовать себя дома здесь, то где же мой дом? Я отчаянно хотел успокоиться. И поэтому сбежал в это уютное кафе со своим давним добрым другом. Я откидываюсь в кресле, я размяк, точно у меня нет костей. А ведь я должен был бы справиться с пережитой травмой, оставаясь рядом с женой и ребенком. Молодец, Марк, ничего не скажешь! Да, мне нужно возвращаться, но отблески солнечных лучей так мирно пляшут на волнах океана, легкий ветерок холодит кожу, из кафе видно голубое небо…

– Давай. Спасибо, – говорю я Кларе.

Она наклоняется вперед, берет из ведерка со льдом бутылку вина и наливает мне шардоне. Прядка волос выскальзывает из ее прически и падает на щеку, на ней играют блики. Хотя бóльшая часть ее волос выкрашена в ярко-красный, я замечаю в этой прядке волоски насыщенного бронзового цвета – ее природного цвета.

Меня всегда очаровывали красивые волосы. У Одетты были волосы как у «мисс Америка». Не волосы, а солнышко, заливавшее светом любую комнату, куда она входила. Густые, блестящие, нежные… Когда мы занимались любовью, Одетта щекотала мою грудь волосами, и я чувствовал, как тепло ее жизни переходит ко мне. В моменты, когда Одетта обнимала меня, укрывала волосами, защищала от мира, я словно умирал от счастья. Но когда ее волосы отрасли, то почему-то закурчавились, да и цвет их изменился, стал каким-то мышино-русым.

И хотя Одетта старалась сохранять самообладание ради Зоуи, однажды малышка застала ее плачущей: Одетта рыдала, глядя на свое отражение в зеркале и сжимая в руке клок выпавших волос. Тогда она как раз проходила химиотерапию. «Что случилось, мамочка?» – спросила Зоуи. «Я такая уродина», – сказала Одетта. Зоуи покачала головой и пять минут спустя вернулась со всеми своими куклами – она обстригла им волосы. «Видишь, мамочка, они красивые, как и ты». Потом Зоуи собрала все срезанные волосы кукол и сложила их в небольшую пластиковую коробку: на потом, когда они выздоровеют.

Не знаю, что подтолкнуло меня – вино, солнце, бриз, отсутствие Стеф, – но я подаюсь вперед и дотрагиваюсь до волос Клары. Я ничего не могу с собой поделать.

– Как красиво… – говорю я. – Новый цвет?

Она нежно отстраняется и хмурится, но я вижу ее улыбку. Снисходительную? Или соблазняющую?

– У тебя был такой странный голос, когда ты позвонил из Парижа. «Нам нужно убираться отсюда, Клара. Немедленно!» – Она подражает моему голосу. – Что случилось?

Я неспешно отхлебываю вино. Самоубийство, призраки, мертвая кошка, чулан, где кого-то пытали… С чего бы начать? И если я начну, то когда остановлюсь? Я отставляю бокал, надеясь, что полуденная жара изгонит тошнотворный холод, сковывающий мое тело при мысли о том доме.

– Скажем так, квартира оказалась совсем не такой… какой ее пытались преподнести владельцы. Крысиная нора в заброшенном доме.

– Ты мне это уже говорил, помнишь?

– Говорил?

– Марк, дорогой, мы же с тобой болтали об этом по «Скайпу». Ты рассказал, что нашел в шкафу какие-то волосы, что-то в этом роде. – Клара передергивает плечами. – Уф… Не надо было вам пускать все на самотек. Стоило сразу перебраться в отель.

– Ой, ты же знаешь, как оно бывает! Ты думаешь, что привыкнешь и все будет в порядке. А потом выясняется, что все вовсе не в порядке и уже слишком поздно.

Но по выражению лица Клары я понимаю, что она полностью осознает ситуацию, о которой я ничего не сказал: у нас не было денег на гостиницу даже в критической ситуации. Даже если бы чертова кредитка работала. Она все еще высокооплачиваемый преподаватель в цветущем Кейптаунском университете, а я очутился в убогом кабинетике дрянного колледжа – и этот факт разделяет нас прочной каменной стеной. Нас обоих это смущает. Она продвинулась по карьерной лестнице вверх, а я скатился вниз. Я больше не талантливый юнец, которому прочили великое будущее. Я жалкий неудачник. Мне хочется встать и уйти, но в этот момент к нам подходит официант с новой бутылкой вина, и я откидываюсь на спинку кресла. Тут все еще лучше, чем там, говорит мое тело.

Но есть и хорошее следствие проведенной в Париже недели – я все еще подсчитываю цены в евро, и бутылка вина тут стоит столько, сколько бокал там. Я не говорю этого Кларе, потому что не хочу показаться скрягой.

– И как вам в итоге отель? – Она потягивает вино.

По пути домой я думал, не специально ли Клара подстроила нашу проблему с отелем – или, по крайней мере, не подключилось ли к делу ее бессознательное, что-то вроде оговорки по Фрейду во время бронирования. Клара слишком организованный человек, чтобы допускать подобные ошибки. Вполне возможно, что она стремилась создать для нас невыносимые условия, чтобы попытка исцелить этой поездкой наш со Стеф брак провалилась.

– Ну… мы там не остановились, – в итоге говорю я. – Не сложилось.

Темные очки скрывают мои глаза, поэтому я без зазрения совести вглядываюсь в лицо Клары: не выдаст ли она себя? Но его выражение не меняется.

– Владельцы той квартиры вам ответили? Вы выяснили, почему они так и не приехали? Стефани, похоже, беспокоилась из-за них.

– Да, это уж точно. Она думала, что они потерялись или что-то случилось на пути в Кейптаун, например их самолет захватили террористы. Но им, по крайней мере, хватило ума сообщить нам, что они живы.

– Так странно, что они не приехали, верно? Зачем выставлять свою квартиру на сайте обмена жильем, договариваться, чтобы вы поселились у них, и не приезжать? Загадочно, да?

– Да. – Я притворно зеваю, надеясь, что это остановит дальнейшие расспросы Клары.

Мы со Стеф так хотели узнать эту «великую тайну Пети», но теперь, когда мы вернулись, кажется бессмысленным разбираться в этом.

– Это так мило, что она за них волновалась, – говорит Клара. – Стеф очень милая девочка.

Не обращая внимания на тон Клары, я вспоминаю о нашем приезде домой.

– Слушай, ты случайно… ничего не передвигала у нас дома?

Клара смотрит на меня поверх солнцезащитных очков.

– Что?

– Стеф кажется… мы заметили, что кое-какие вещи передвинуты, будто там кто-то жил.

Клара пристально смотрит на меня. Может, она решила поразвлечься в новой обстановке и привела к нам домой того парня, как же его звали-то?

– Мы не против, ты же понимаешь, ты всегда можешь чувствовать себя у нас как дома. Мы просто спрашиваем. Это могло бы многое объяснить.

– После чтений в Макгрегоре я дважды к вам заходила – полить цветы и проверить, все ли в порядке. Я уж точно ничего не «передвигала».

Я чувствую холод в ее голосе. А я не хочу, чтобы Клара злилась на меня – на сегодня мне ссор хватит.

– Все в порядке, правда. Спасибо, что помогла. Ты всегда такая…

– Какая?

– Всегда помогаешь.

– Ага, точно. – Клара саркастично хмыкает, а затем смеется – похоже, она не обиделась.

Я улыбаюсь ей, потягивая вино.

– Но в целом все было не так уж и плохо. Знаешь, меня там осенило: мир намного больше и богаче, чем кажется, когда ты погряз в рутине.

Клара подается вперед и кивает, показывая, что внимательно слушает, но мне почему-то не удается сформулировать мысль: я словно пытаюсь удержать обрывки сна. Я смотрю на парковку внизу – какой-то пижон скандалит с парковщиком, стоя у мини-купера.

– Прошла всего неделя, но так странно вернуться сюда.

– Я тебя прекрасно понимаю. После трех дней в Ричмонде, когда все казалось таким неспешным… И воздух такой чистый… Я тебе говорила, что видела там Джеми Сандерс? Ты не поверишь, с каким парнем она туда явилась. Прямо помолодела лет на тридцать. Так вот, в первый вечер нас пригласили на ужин, такую себе ричмондскую версию вечеринки, и все поэты должны были туда прийти, вот только Терри с Марси и вся их братия сняли мини-автобус в аэропорту «Порт-Элизабет» и потерялись по дороге. Могу себе представить, сколько…

Она все болтает и болтает, но я ее уже не слушаю.

Что я тут делаю? Почему я не дома с семьей? Я знаю, что это нельзя назвать изменой: я никогда не предпочту Клару Стеф, если до этого дойдет, а до такого никогда не дойдет. Никогда. Клара иногда напоминает мне, кем я был, когда мы оба были молоды и полны сил, – до того, как все пошло наперекосяк. Это единственная причина, по которой я сижу здесь. И я скучаю по Стеф – прямо сейчас. Эта поездка должна была сплотить нас, но все слетело с катушек, и теперь наши отношения еще хуже, чем прежде. Сегодня утром Стеф подхватила Хейден на руки и повернулась ко мне спиной, точно защищая малышку. Она не доверяет мне мою собственную дочь. Надо радоваться, что Стеф хотя бы убедила себя, мол, кошка уже была мертва, и я пусть и псих, но не опасен для окружающих. Она поверила, что я вышел в нижнем белье во двор, под дождь и зачем-то поднял на руки уже мертвое животное…

Мне нужно все уладить. Нужно заставить Стеф снова доверять мне. Верить мне. Не знаю как. Но я знаю, что разговоры о Зоуи этому не помогут, поэтому ничего не сказал Стеф о случившемся в аэропорту в Йоханнесбурге.

Конечно, этому не помогут и разговоры с Кларой, но я опять подливаю себе вина, и мы заказываем обед.

Домой я возвращаюсь уже после девяти. Кто-то бросил мусорный бак на моей парковке, поэтому я ставлю машину рядом с фургончиком наших соседей – и умудряюсь удариться о капот, когда обхожу свой автомобиль и направляюсь к мусорному баку. При моем приближении из бака выскакивают три огромные крысы, и я зажимаю нос, почувствовав едкую вонь гнили. Отшатнувшись к машине, я решаю припарковаться в другом месте и нахожу парковку в квартале от своего дома.

Дома все тихо, везде выключен свет. Я поворачиваю ключ в замке и, постаравшись не хлопнуть дверью, включаю свет в гостиной. На втором этаже Хейден свернулась клубочком рядом со Стеф на нашей кровати, обе уже дремлют. Я стою в дверном проеме и смотрю на них пару минут, затем спускаюсь в кухню, набираю в миску орешков и соленой соломки, наливаю себе большой стакан виски. Если я сейчас отключусь, то завтра проснусь с гудящей головой, так почему бы не выпить еще?

Стеф не хотела сюда переезжать, она мечтала о новом доме. «Разве тебе не становится грустно от переполняющих этот дом воспоминаний?» – спрашивала она. В те времена она еще задавала мне подобные вопросы, пыталась разобраться в моем прошлом, как будто встреча с призраками – лучший способ изгнать их. Но Стеф ничего не могла поделать со сложившимися обстоятельствами, верно? Рынок недвижимости переживал кризис, и после выплаты всех налогов на продажу дома – даже если бы нам удалось его продать в таких условиях – у нас не осталось бы денег на покупку нового жилья. Учитывая, какую зарплату я получал в колледже, мы ни за что не купили бы что-то пристойное. Поэтому мы живем в этом доме, стараясь отгородиться от призраков Одетты и Зоуи и теней тех чертовых грабителей.

Может быть, я все неправильно понимаю. Может, это нам не место в этом доме, мы здесь чужие, и призраки хотят избавиться от нас. Может, это мы – призраки, которых нужно изгнать.

Отхлебнув виски, я включаю телевизор. Там крутят повтор какого-то футбольного матча в Англии. Я приглушаю звук. Не знаю, когда я в последний раз оставался в гостиной один. К тому времени, как Хейден засыпала, мы со Стеф уже настолько уставали, что сразу шли в кровать – или сидели тут вдвоем и болтали. Мне так часто хотелось побыть одному, но теперь, когда я мог бы насладиться уединением, мне неуютно в тишине.

Я устраиваюсь в своем кресле, снимаю обувь и, стянув носки, ощупываю ранку от занозы в подошве. Ранка неплохо заживает, ведь теперь я мажу ее дезинфицирующим средством, но на ступне остался глубокий след, как трещина от землетрясения. Потом я перевожу взгляд на экран и замечаю какой-то отблеск – от настольной лампы. Я встаю, выключаю свет и поворачиваю лампу, заметив, что она действительно стоит не там, где раньше. На столешнице, даже сквозь слой пыли, видны потертости от основания лампы и царапины. Может, лампу сдвинули до нашего отъезда? Собственно, это могло произойти в любой момент после ограбления. Но Стеф права насчет книг в спальне. Мы никогда не кладем книги набок, а у Клары не было причин к ним прикасаться. Я напоминаю себе, что это могла сделать Хейден, но мне такое объяснение не кажется убедительным: если бы Хейден вздумалось поиграть с книгами, она бросила бы их на полу, а не сложила в аккуратную стопочку.

Отвлекшись от футбольного матча, я обвожу взглядом комнату, залитую светом телевизора. Теперь, когда опьянение спадает и Клара заверила меня, что ничего не трогала, я начинаю видеть то, что еще вчера заметила Стеф. На книжной полке действительно что-то поменялось. Я вижу зазор между книгами – там что-то стояло. Я подхожу к книжному шкафу, осознавая абсурдность охватившего меня страха, но мне кажется, будто что-то выпрыгнет из этого зазора и набросится на меня. Рядом со шкафом я на что-то натыкаюсь и, нагнувшись, вижу три фотографии в рамках. Подняв их, я расставляю снимки на полке. В одной рамке разбилось стекло – на снимке Стеф, Хейден, я и Рина перед отелем Жана. В двух других рамках стекло покрыто паутиной трещин, и я не вижу, кто запечатлен на фото.

Я ставлю стакан с виски на полку рядом с рамками и иду в кухню за совком для мусора. Почему-то я вспоминаю, как Одетта стояла у стола и замешивала тесто. Это было даже еще до Зоуи. Я вспоминаю те ночи: моя молодая жена в нашем новом доме, руки перепачканы мукой, липкие от теста… Я, бывало, подкрадывался к ней и целовал в шею, поддразнивал, зная, что она не станет отталкивать меня такими перемазанными тестом руками. Помню, она смеялась, а потом прижималась ко мне…

Я отгоняю призрака и заглядываю под мойку в поисках совка. Возвращаясь в гостиную, я миную лестницу и тут замечаю, что на втором этаже горит свет. Я мог бы поклясться, что, когда я вернулся домой, тут было темно. Я поднимаюсь по лестнице, морщась от скрипа деревянных ступеней. Свет льется из комнаты Хейден.

«Просто уйти отсюда! – вопит мой внутренний голос. – Сделай вид, что не заметил», – требует эта моя часть. Господи, трусость так соблазнительна! Но существует только два варианта – там либо кто-то есть, либо никого нет. Так просто. Скорее всего, там никого нет, но если в спальне моей дочери сейчас засели какие-то злодеи в масках, нельзя позволять им оставаться там, нельзя дать им навредить моей семье. Нет уж, я не допущу этого второй раз. Не раздумывая больше, я проворачиваю дверную ручку и вхожу в комнату.

Осматриваюсь, заглядываю за дверь. Сердце у меня уходит в пятки. Да, тут никого нет, но…

На прикроватном столике Хейден лежит кукла Зоуи, принцесса Ариэль, ее волосы криво приклеены к голове. А ведь эта кукла должна валяться где-то в кладовке, среди других игрушек Зоуи. Русалочка смотрит на меня с обидой и упреком.

Она права. Я убил ее.

Я так устал тогда. Прошлой ночью Одетта была в больнице и должна была вернуться утром, но врачи хотели понаблюдать за ней еще некоторое время. Я допустил ошибку – взял с собой не менее уставшую Зоуи и отправился в магазин за покупками. Малышка капризничала, то впадала в уныние, то вдруг разражалась наигранным хохотом, услышав какую-то шутку, которую не могла понять. Я уже начал сердиться на нее, и, когда мы сели в машину, Зоуи разрыдалась. Я отвел малышку в дом, выгрузил покупки – и увидел, что она устроилась с игрушками на полу в гостиной. Я знал, что Зоуи ни в чем не виновата, и гордился тем, как она держится, – и в то же время мне было горько оттого, что моей семилетней доченьке приходится справляться с чем-то настолько ужасным, а я ничего не могу с этим поделать. Я дал ей коробку «Смартис», ее любимых конфет, и миску с чипсами, решив побаловать ее, и мы устроились на диване. Мы смотрели «Историю игрушек», но тут Зоуи начала болтать ногами, и я прикрикнул на нее. Она расплакалась, поэтому я извинился и пошел за баночкой с транквилизаторами Одетты – она принимала седативные препараты, когда Зоуи была совсем маленькой и нам приходилось нелегко. Я не хотел вымещать свою усталость на Зоуи, поэтому принял таблетку. Мне сразу стало лучше, и я опять уютно устроился на диване. Я не думал, что эти таблетки настолько сильные.

Во сне я плавал в бассейне, Одетта и Зоуи были рядом. Мы отдыхали в отеле на берегу моря, в том отеле на курорте в Найсне, куда ездили в прошлом году. Зоуи сидела на ступеньках бассейна и раскладывала собранные на берегу камешки. Одетта присматривала за ней. Я был в дальнем конце бассейна, но не мог разглядеть ни Одетту, ни Зоуи, потому что вдруг поднялся ветер, понес мне в глаза пыль и какие-то листья. Листья вдруг превратились в черных воронов, а потом налетела буря. Я звал Одетту и Зоуи, я хотел предупредить их, сказать, чтобы они укрылись где-то, но они меня не слышали. Тут не было звуков. Даже ветер бушевал беззвучно. А потом пыль вдруг осела, небо стало голубым, и я точно вблизи увидел лицо Одетты, пустое лицо, губы улыбаются, она смотрит на Зоуи, а та раскладывает камешки, и волосы клочьями падают с ее головы, а тело исчезает. Я попытался подплыть к ним, но не мог пошевелиться. Рядом со мной вдруг очутилась кошка, ее рвало мотками волос, и почему-то это не давало мне приблизиться к своей семье. Стоило мне поднять руку для гребка, как меня останавливал этот странный звук: хых, хых, уф… Я отчаянно колотил ногами в воде, но их точно связывал этот звук: хых, хых, уф…

Одетта выронила ключи, увидев меня с телом Зоуи на руках, – лицо малышки посинело, на губах следы рвоты. Баночка с таблетками, такими яркими, такими похожими на конфеты «Смартис», была пуста. Я подвел свою дочь. Я убил ее.

Я делал ей искусственное дыхание, я хотел обратить время вспять, хотел вобрать в себя яд, который она проглотила, хотел, чтобы этот яд достался мне. Хотел умереть вместо нее. Я все делал ей искусственное дыхание, но было уже слишком поздно, когда Одетта схватила меня за плечо и оттолкнула от тела.

Я бегу в кладовую и роюсь в коробках, где упакованы вещи Зоуи. Ни у кого не было причин прикасаться к ним, но в какой-то момент нам понадобилось пространство в кладовке, и весь ненужный хлам, которым я отгораживался от вещей Зоуи, исчез. Теперь жизнь Зоуи, все ее любимые куклы с обритыми головами, все это выглядывает из потрепанного картонного ящика.

Я сразу все понимаю. Я не могу оттолкнуть ее, с глаз долой – из сердца вон. Мы призраки в этом доме – Стеф, Хейден и я. Зоуи хочет вернуть свой дом.

Я знаю, чего она от меня хочет. Я открываю шкаф Хейден, роюсь в груде постельного белья, пока не нащупываю запечатанный целлофановый пакет. Стягиваю белье с постели Хейден и запихиваю одеяло в пододеяльник Зоуи – оранжевый с серыми полосками. Она выбрала этот пододеяльник всего за несколько месяцев до случившегося, потому что «переросла» постельное белье с «Суперкрошками». Сиреневая простыня, оранжево-розовая наволочка, оранжевый пододеяльник. И только когда я сворачиваю в ком белье Хейден, собираясь его выбросить, я замечаю, что в дверном проеме стоит Стеф и смотрит на меня.

Глава 16 Стеф

От аэропорта мы взяли такси и уже вскоре очутились дома. Вначале дом показался мне точно таким, как до нашего отъезда. Единственным признаком беспорядка были осыпавшиеся лепестки белых лилий – я поставила букет в коридоре, чтобы порадовать Пети. В доме по-прежнему приятно пахло воском для мебели. Когда Марк открыл дверь и отключил сигнализацию, я ожидала, что меня охватит тревога, поселившаяся во мне после ограбления. Но этого не произошло. Впрочем, я не испытала и облегчения от возвращения в Кейптаун, хотя ясное небо и полуденный зной должны были приободрить меня после серой слякоти и холода последней недели.

В конце концов, это всего лишь дом. Кирпичи и цемент. Да, он был привычен для меня, тут удобнее, чем в чертовой берлоге Пети, но мы не любили этот дом. По крайней мере, я не любила.

Марк поплелся в кухню варить кофе, предоставив мне тащить чемоданы в спальню. Мне отчаянно хотелось принять душ, вымыть голову и почистить зубы, поэтому я не заметила ничего подозрительного, пока не вышла из ванной и не открыла ящик комода в поисках чистого белья. Обычно я очень тщательно складываю носки парами, а тут они оказались перемешаны с моими лифчиками. Я почти убедила себя, что это я все разворотила, когда собирала вещи в дорогу, но тут мой взгляд упал на книжный шкаф рядом с комодом. Купленные мною романы Тары Френч и Энн Кливз – книги, которые едва ли захочется выставлять на всеобщее обозрение в книжном шкафу на первом этаже, – теперь были сложены в аккуратную стопку. Я была уверена, что не делала этого. Да и сам комод, похоже, сдвинули немного – на паркете остались царапины.

Во мне опять взвилась паника: неужели грабители возвращались сюда? Полицейские сказали нам, что возвращение на место преступления – обычное дело при грабежах, потому что преступники хотят забрать все товары, купленные взамен старых на страховку. Но нет. Грабители бы сюда не проникли. А если бы проникли – мы бы об этом узнали. Ничего не пропало. Единственное объяснение – Клара рылась в моих вещах. Ключ был только у нее. Да как она посмела?! По крайней мере, могла бы действовать менее очевидно. Что-то заставило меня откинуть покрывало на кровати. На белой простыне с моей стороны лежал курчавый светлый волос. Я осторожно взяла его, выбросила в туалет и тщательно вымыла руки.

После этого я проверила комнату Хейден. Дверь была заперта – именно так я ее и оставила, – и мне не показалось, что внутрь кто-то заходил. Ее армия мягких игрушек выстроилась на подоконнике, одежда лежала в шкафу аккуратными стопками. Я села на кровати и подождала, пока бушевавшая в моей душе буря утихнет.

Когда я спустилась на первый этаж, Марк сидел за столом в кухне и просматривал почту. На столе перед ним лежал айпад.

– Ну как, тебе лучше после душа? – рассеянно спросил он, мельком взглянув на меня.

– Нет.

– Почему?

– Клара рылась в наших вещах. В смысле, в моих вещах. – Я не смогла сдержать негодования.

– Что?

– Она рылась в ящике с моим нижним бельем.

– Погоди… Ты думаешь, что Кларе зачем-то понадобилось твое нижнее белье? Зачем?

– Откуда я знаю? Мало того, она еще и мои книги переложила. Теперь они лежат не там, где я их оставила.

– В чем конкретно ты ее обвиняешь, Стеф? Ты вообще уверена, что все так и есть?

– Я просто… я лишь говорю, что тебе нужно спросить ее, не перекладывала ли она что-то в доме, пока нас не было. Это не очень-то порядочно, ты не находишь?

Марк покачал головой:

– Так, давай разберемся. Клара согласилась встретить Пети и ждала их несколько часов, а они не появились. Потом она наводила для нас справки – и, с моей точки зрения, вовсе не обязана была этим заниматься. А потом, когда мы попали в передрягу, она забронировала для нас номер в отеле.

– Не на тот месяц.

– Она ошиблась, Стеф, вот и все. Мы в большом долгу перед ней, а ты на ровном месте обвиняешь ее в том, что она трогала твои вещи? Если она прочла пару твоих книжек, что с того? Да что с тобой не так, Стеф?

«Со мной? Со мной, ***?!» Я едва сдерживаюсь, чтобы не произнести эти слова вслух.

– Я ничего такого не имела в виду, Марк. Я благодарна Кларе, правда.

Ложь, конечно. Если бы не она, мы бы вообще не поехали в Париж.

– Ты уверена, что не сама положила не туда какие-то вещи? Ты так забегалась перед нашим отъездом.

«Уверена».

– Может быть… Может быть, это у меня воображение разыгралось. Прости. Тебе сейчас не до этого.

Успокоившись, он потрепал меня по руке – такой жест скорее позволит себе друг, чем муж или любовник.

– И ты меня прости за то, что сорвался. Ты не против, если я поработаю немного?

Он опять уткнулся в айпад. Я налила себе зеленого чая и, взяв чашку, отправилась в комнату Хейден – единственное место в доме, где я всегда чувствовала себя в своей тарелке. Меня успокаивали бледно-голубые стены (я сама перекрашивала их в этот цвет), комод с оранжево-черными полосатыми ручками (я купила его в интернет-магазине, потому что мне понравилась песня из его рекламы), ночник с изображением диснеевских принцесс (его мне прислал из Англии двоюродный брат).

Это была единственная комната в доме, которую не осквернили грабители.

Когда я только переехала к Марку, я планировала переоборудовать весь дом, чтобы извести следы Одетты. Ее влияние просматривалось во всем, начиная от старенького холодильника до соснового неокрашенного стола и стульев, даже вплоть до проклятых блеклых обоев на стенах. Я часами сидела на сайтах о дизайне квартир, но время было упущено, и, когда Марк ушел из университета, у нас не было денег на ремонт – мы смогли только купить самое необходимое, чтобы заменить вещи, которые Одетта забрала после развода. С комнатой Зоуи дела обстояли иначе. Теперь это кажется странным, но я не осмеливалась входить туда и дотянула до пятого месяца беременности, когда времени уже почти не оставалось. Я знала, что, переезжая в Великобританию, Одетта забрала почти все вещи Зоуи, одежду и игрушки, но все равно мне было не по себе в этой комнате, будто я вторгалась на чужую территорию. Я подозревала, что Марк иногда заходит туда, но дверь всегда была заперта – что-то вроде комнаты Синей Бороды. Когда мне хватило мужества заглянуть внутрь, я была потрясена тем, как тут пусто. Ни ковров на полу, ни занавесок на окнах. На кровати еще лежало покрывало, аккуратно сложенное в изножье, но подушки не было. Я робко открыла шкаф – он оказался пуст, кроме стопки постельного белья на запыленной полке и розовой курточки, забытой на плечиках.

Я планировала тактично поднять тему ремонта в разговоре, но в итоге однажды вечером мы с Марком выпили по бокалу красного вина, оба были в отличном настроении, и я ему все выболтала.

Тогда мы впервые по-настоящему поскандалили.

Но теперь эта комната принадлежит Хейден – и мне.

И снова я подумала о том, что стоит просто сесть в машину, поехать в Монтегю и забрать ее. По крайней мере, следует позвонить родителям и сказать, что мы уже вернулись. Но я так устала… И зачем их волновать? Я решила отправить им письмо, мол, завтра увидимся, как и планировали. Дать им провести еще один день с внучкой. И тут меня осенило, что я так и не приготовила Хейден подарок. Мне вспомнилась ужасная сцена в магазине детской одежды в Париже. А ведь я собиралась что-то купить моей малышке. Желание исправить ситуацию вдруг разгорелось во мне с невероятной силой.

Я бросила Марку, что иду в магазин, схватила ключи и сбежала.

В торговом центре царила восхитительная в летнюю жару прохлада, но тут было слишком людно и шумно. Слишком много людей, слишком много магазинов. Я чувствовала себя неуклюжей и ничтожной, перед глазами все плыло. Я бродила среди полок в супермаркете, складывая взятые наугад товары в корзинку и отчаянно пыталась вспомнить, что же нам нужно: молоко, яйца, хлеб, йогурт и овсянка для Хейден, что-нибудь на ужин… Когда я дошла до полок с игрушками, мой энтузиазм уже иссяк, и мне потребовалось двадцать минут, чтобы выбрать подарок из всего этого яркого хлама. В конце концов я взяла ей Барби-Русалочку, хотя когда-то обещала себе, что никогда не буду покупать малышке такой типично девчачий подарок. Чувствуя, как кружится голова из-за нехватки глюкозы, я еще взяла на кассе бутылку колы и большую плитку молочного шоколада – и, едва сев в машину, проглотила все. В автомобиле было душно, футболка липла к спине. Обертку из-под шоколада я виновато спрятала под сиденье.

Когда я вернулась, Марк сидел в гостиной и смотрел по телевизору регби – хотя он вообще-то ненавидит спортивные передачи. От шоколада и колы я чувствовала себя словно бы навеселе, как наркоманка, кожу покрывал липкий пот, и мне опять хотелось пойти в душ.

– Хочешь пообедать, Марк? Я купила яйца и бекон.

– Я не голоден.

– Но ты ничего не ел после завтрака в самолете.

И душ он не принял, но об этом я говорить не стала. Собственно, он даже не переоделся, хотя носил эти вещи уже двое суток. Мне не хотелось думать о его плаще, испачканном кошачьей кровью. Я отдам этот плащ первому же нищему, который придет к нам попрошайничать.

– Все в порядке. Спасибо, Стеф.

– Наполнить тебе ванну?

Он с трудом оторвал взгляд от экрана и зевнул:

– Я сам. Слушай, я, пожалуй, пойду спать. Ты не против?

– Но еще так рано…

– Я знаю. Если хочешь, я посижу с тобой.

– Нет, все в порядке. Можешь проверить двери и окна, прежде чем ложиться? И включить сигнализацию?

Я проследила за тем, чтобы он все сделал, а потом села в кухне и задумалась. Проклятая Клара! Мне хотелось взять ножницы и вырезать дыру в ее пальто. Вылить на него бокал белого вина. Поджечь его.

Той ночью я не спала. Посмотрела фильм о компании эротоманов с кучей серьезных проблем – все эти проблемы по какому-то волшебству исчезли в последние десять минут фильма. Потом включила мрачный триллер, действие которого разворачивалось в Новой Зеландии. Все это время я вполуха прислушивалась к шорохам дома. Я знала, что после дневной жары старый дом остывает, поэтому поскрипывает, но все равно вздрагивала от каждого звука. И только когда в комнату полились золотые лучи рассвета, я уснула. Мне показалось, что прошло всего пять минут, когда меня разбудил Марк.

– Сообщение от твоих родителей. Они доехали до города, только свернули с автострады. Будут через пять минут. – Он протянул мне мобильный.

– Который час?

– Почти половина второго.

– Серьезно?

В зарешеченное окно бил яркий свет, и у меня сразу разболелись глаза. Шея затекла от сна в неудобной позе.

– Почему ты меня не разбудил?

«Почему ты не пошел искать меня прошлой ночью?»

– Не хотел тебя беспокоить.

По крайней мере, он побрился и выглядел отдохнувшим.

– Мне нужно почистить зубы. – Я чувствовала омерзительный привкус во рту. – Впусти их и скажи, что я буду через минутку.

Я вскочила, радуясь тому, что скоро Хейден будет дома.

– Нет.

– Что?!

– Нет. Слушай, Стеф, я не хочу их видеть. Я поднимусь в спальню. Сегодня утром я не в настроении выслушивать упреки твоего отца.

– Но Хейден… Они же привезут Хейден. Разве ты не хочешь ее увидеть?

– Конечно, хочу. Но я смогу встретиться с ней, когда твои родители уедут. Пожалуйста, Стеф. Мне очень жаль, но я не могу общаться с ними сейчас.

– И что мне им сказать?

– Скажи, что мне нездоровится после перелета.

Времени обсудить это у нас не оставалось – уже через мгновение раздался звонок в дверь. Хейден, вскрикнув, бросилась мне на руки, а я спрятала лицо в ее волосах, вдохнула аромат детского шампуня и постаралась не расплакаться. Родителям я сказала, что Марк еще спит, и завела их в кухню. Я приготовила чай, глядя, как Хейден разворачивает мой подарок, эту дурацкую куклу, – малышке она понравилась, конечно. Хейден тут же познакомила ее с принцессой Эльзой, дорогой куклой, которую купила ей мама.

Хейден не спросила, где Марк.

Пока папа обходил первый этаж, проверяя решетки на окнах и ворча по поводу дешевой сигнализации, которую установил Марк, я лгала маме о нашей поездке в Париж, расхваливая достопримечательности, нашу квартиру и еду, и пообещала прислать ей фотографии, как только их скачаю (еще одна ложь: за время этой чертовой поездки я не сделала ни единого снимка). Родители не могли рассиживаться у меня долго – вечером в отель приезжали клиенты. Я обняла их на прощание, поблагодарила и постаралась сдержать раздражение, когда мама устроила настоящее представление перед отъездом, – я подозреваю, что она хотела выжать слезу из Хейден. Я вышла на крыльцо и проводила родителей. Когда мы с Хейден вернулись в дом, Марк спускался по лестнице.

– Смотри, – проворковала я, обращаясь к Хейден, – вот папочка. Поцелуй его.

Хейден позволила ему себя обнять, затем вывернулась и побежала играть с Барби и принцессой Эльзой.

– Выглядит довольной, – сказал Марк.

– Она отлично провела время.

– Это хорошо. – Он отвел взгляд. – Слушай, Стеф, ты не против, если я уйду ненадолго?

– Куда?

– Повидаюсь с Кларой. Хорошо? Я хочу забрать у нее запасные ключи.

– Но я думала, что мы проведем время с Хейден. Она ведь только вернулась домой.

– Я ненадолго. И мы все наверстаем, обещаю.

Сейчас он выглядел как обычно. Зачем устраивать скандал? Кроме того, если он не пойдет на встречу с Кларой, она может заявиться сюда. Я бы этого не выдержала.

– Ладно.

– Уверена?

– Конечно. Иди. Только не задерживайся.

Не знаю, что вызвало мою тревогу, но уже через пару минут после ухода Марка меня затрясло. Я усадила Хейден перед телевизором и включила сигнализацию. Потом прошлась по дому, проверяя, все ли двери заперты. Жара стояла невыносимая, но я ни за что не хотела открывать окна.

И я уже собиралась налить себе выпить, чтобы расслабиться, когда сработала сигнализация. Это произошло настолько неожиданно, что мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать случившееся.

А Хейден завопила.

Я метнулась в гостиную, подхватила малышку на руки и замерла, зажмурившись и прижимая ее к себе. Я не могла пошевелиться, меня будто парализовало. Я ожидала, что сейчас почувствую холодную сталь ножа, прижатого к моему горлу. Услышу чей-то хриплый голос: «Где сейф?» Наша сигнализация не обслуживалась охранной компанией, поскольку мы не могли себе позволить ежемесячную оплату их услуг. Если соседи не позвонят в полицию, мы обречены. Никто не придет нам на помощь. Мобильный… мне нужен мой мобильный. Я сунула руку в карман… но его там не было. Где же я, черт бы его побрал, оставила телефон?

– Мамуля! Мамуля! Мамуля! – Хейден все вопила.

Паника в итоге заставила меня сдвинуться с места. «Нужно убираться отсюда, прочь, прочь, прочь!» Я подбежала к двери, едва-едва сумела ее отпереть: пальцы меня не слушались. Когда мы выскочили на крыльцо, что-то выпало из руки Хейден. Нагнувшись, я увидела пульт от сигнализации, разбившийся о каменные плиты двора. Пошатнувшись и все еще прижимая к себе Хейден, я нагнулась и подняла пульт. Сигнализация взвыла в последний раз и утихла.

– Хейден… – сдерживаясь изо всех сил, мягко спросила я. – Ты трогала эту штуку? Ты нажала на красную кнопку?

Она кивнула:

– Да, мамуль.

Я глубоко вдохнула влажный жаркий воздух:

– Ты никогда больше не должна прикасаться к этой штуке. Ты меня поняла, Хейден?

У нее задрожали губы:

– Прости, мамуля.

– Все в порядке. Это просто ошибка. – Я вытерла слезы с ее щек.

– У тебя все в порядке? – окликнул меня кто-то с улицы.

Прикрыв глаза рукой от солнца, я повернулась. У калитки стоял широкоплечий парень моего возраста. Я узнала в нем одного из студентов, живших в соседнем доме.

Мой пульс постепенно замедлялся.

– Да, спасибо. – Я сглотнула. – Моя дочка случайно нажала кнопку сигнала тревоги на пульте от сигнализации. Прости… Надеюсь, я тебя не потревожила.

– Все в порядке, я уже привык. Я сам из Йоханнесбурга, шума не боюсь. – Он улыбнулся. – К тому же это уже не в первый раз.

– В смысле?

– Ваша сигнализация. Она часто срабатывала.

Меня словно кулаком в живот ударили.

– Когда?

– В последнюю пару дней.

– Мы уезжали в отпуск. Вернулись только вчера.

– Да, я так и понял. Я пару раз вызывал полицию, но никто так и не приехал. Тогда я сам проверил, все ли в порядке с вашей дверью и окнами, и мне показалось, что все нормально. Я подумал, что у вас просто сигнализация сбоит.

– Спасибо, даже не знаю, как вас благодарить.

Он пожал плечами.

– Да без проблем. Слушай… я слышал, вас недавно ограбили. Мне очень жаль. С моим двоюродным братом и его семьей как-то случилось то же самое. Грабитель держал их на прицеле целых… – Он осекся, заметив мое выражение лица. – Прости. Не надо было об этом говорить. Я, кстати, Карим.

– Меня зовут Стеф. А это Хейден.

Хейден шмыгнула носом и застенчиво улыбнулась.

– Здорово. Симпатяга она у тебя. А мужчина, который тут живет, это твой папа?

Кровь прилила к моим щекам, я залилась краской.

– Нет. Это мой муж.

– Прости. Вечно я как ляпну что-нибудь, не подумав.

Я рассмеялась. Приятно было опять смеяться.

– Ничего страшного.

Послышался гудок клаксона, и кто-то позвал Карима.

– Мне пора. Мы едем в Клифтон. Спонтанно как-то сорвались, знаешь.

– Ой как круто!

Не просто круто. Я почувствовала укол зависти: теперь я даже мечтать не могла о том, чтобы вести себя так беззаботно. Поехать на пляж, выпить пива, поболтать о том о сем.

– Да. Решили искупаться. Чертова жара. – Он зажал рот ладонью. – Ой, прости. Нельзя ругаться при ребенке.

– Она и не такое слышала. – Я пощекотала Хейден, и та захихикала.

– Нет, правда, какая симпатяга!

– Еще раз спасибо, что побеспокоился о нас. С меня пиво.

– Да не за что. Ты знаешь, где меня найти, если что понадобится. Ну, до скорого! – Улыбнувшись, он пошел к машине.

Вернувшись домой, я решила не включать сигнализацию: если система действительно сбоила, то Хейден может испугаться, когда сирена опять сработает. Чтобы отвлечься, я предложила ей поиграть. Мы поиграли в пиратов, нарядили кукол, построили дом из «Лего» и разыграли пьесу, в которой принцесса Эльза и Барби-Русалочка были главными героями. Постепенно напряжение спало. Когда Хейден начала капризничать, я усадила ее на диван с бутылочкой сока, а сама устроилась рядом. Наконец она задремала.

Слушая мерное дыхание Хейден, я раздумывала над тем, что же меня тревожит. Может, сигнализация и сломалась, но в доме безопасно. Папа все проверил. Никто не проберется внутрь. И с Хейден все в порядке. Это главное. Не стоит вспоминать о случившемся в Париже. Нам просто не повезло. Может, шок от ограбления отравил наш отпуск и мне все показалось куда хуже, чем обстояло на самом деле? Конечно, Пети повели себя очень странно, и Мирей действительно совершила самоубийство, но та женщина в полиции сказала, что она была психически больна. Мы с Марком просто оказались в неподходящее время в неподходящем месте. Клара рылась в моих вещах – ну и что? Если ее жизнь настолько жалкая, что ей нравится совать нос в дела других людей, то это ее проблема, а не моя. И мне скрывать нечего. Ни странных секс-игрушек, ни дневника, ни любовных писем. С Марком, конечно, сложнее. Он на грани нервного срыва, в этом нет никаких сомнений. Когда он вернется домой, я поговорю с ним и попрошу обратиться к специалисту – ради Хейден.

Вернулся он почти в половину десятого. Я уснула в нашей спальне, читая Хейден сказку, и проснулась от скрипа половиц – как обычно, я впала в панику. Но вместо того чтобы вскочить, я ощутила охватившую меня апатию: если те грабители вернулись, так тому и быть. Мне просто хотелось лежать и не двигаться. Помню, тогда я еще подумала, что, как и Марк, я тоже уже на грани и не знаю, сколько смогу выдерживать эти приступы ужаса, страх от ночных шорохов, паранойю. Что бы я сделала, если бы знала тогда, чем все обернется?

Мне потребовалось колоссальное усилие воли, чтобы взять пульт от сигнализации и прокрасться в темный коридор, твердя про себя: «Это Марк, это просто Марк».

Свет в комнате Хейден был включен, дверь приоткрыта.

– Ты там, Марк?

Я осторожно заглянула внутрь. Он склонился над кроватью, вытаскивая одеяло из пододеяльника. На полу у его ног валялось другое постельное белье.

– Марк!

Он повернулся и потрясенно посмотрел на меня, как лунатик, которого внезапно разбудили.

– Что ты делаешь?

Секунды тянулись в молчании.

– Я… Я подумал, что белье грязное… Подумал, что нужно его поменять…

– Все в порядке, оно чистое. Я все перестирала перед отъездом.

– Господи… – Он натянуто улыбнулся. – Не знаю, что на меня нашло. Может, я превращаюсь в невротика, который боится грязи? Наверное, перегрелся сегодня на солнце.

– Марк…

– Правда. Не смотри на меня так, Стеф. Со мной все в порядке.

Я помогла ему запихнуть одеяло обратно в пододеяльник. От Марка пахло вином – похоже, он ехал домой пьяным.

– Мамуля… – В комнату притопала Хейден.

– Я ее уложу. – Марк потянулся к ней.

– Не надо, я сама. – Я подхватила Хейден на руки. Я не хотела, чтобы он к ней прикасался.

Малышка сунула палец в рот и ткнулась лбом мне в плечо – явный признак того, что она расстроена. Девочка чувствовала нарастающее в доме напряжение.

– Может, ляжешь спать, Марк? – Я заставила себя говорить подчеркнуто радостно. «Смотри, Хейден, мы одна большая счастливая семья, и твой папочка вовсе не сходит с ума, нет-нет-нет». – Тебе нужно отдохнуть, Марк. Особенно после… гм… И тебе же завтра на работу, да?

– Да. Точно. Ты права.

Наигранно улыбнувшись ему, я пошла с Хейден в кухню. Когда я вернулась в ее комнату, Марка там уже не было, но дверь в нашу спальню была закрыта. Хорошо. Я легла рядом с Хейден и прижалась к ней. Сегодня говорить с Марком бессмысленно. Он пьян. А завтра я уговорю его обратиться к врачу. Иначе… Иначе что? Я попрошу его уехать отсюда и пожить в другом месте, пока он не придет в себя? Могла ли я так поступить? Нет. Мы семья. Когда-то мы были счастливы вместе. И все было в порядке.

Хейден заворочалась во сне, сбрасывая одеяло, и разбудила меня. Я подхватилась, свалив на пол принцессу Эльзу. Постельное белье, с которым возился Марк, лежало в углу комнаты. Безвкусный оранжевый пододеяльник с серыми полосками – я бы такое Хейден ни за что не купила. Встав, я подошла к нему и встряхнула. Мятый пододеяльник был пыльным, местами краски потускнели. Откуда же он взялся?

Но я уже знала, что это за пододеяльник. Он принадлежал Зоуи. Должен был принадлежать Зоуи.

Я свернула его и пошла на первый этаж. В кухне я сунула его в мусорный пакет и, впервые не задумываясь о том, какие опасности подстерегают меня снаружи, пошла к мусорному баку. Приподняла лежавший там пакет с мусором, бросила пододеяльник в лужу мерзкой зловонной жидкости на дне, накрыла чужим пакетом и захлопнула крышку.

Глава 17 Марк

Я уже устал отводить глаза, когда Санте смотрит на меня, поэтому с облегчением вздыхаю, когда во дворе начинает мяукать кошка, а две огромные псины срываются с подстилки и начинают ломиться в дверь, заходясь лаем. За окном испуганно кудахчут куры. По крайней мере, теперь у меня есть повод отвернуться.

Психотерапевт принимает у себя дома в Боттелари, небольшом поселении к северу от Кейптауна. Я думал, что в южном пригороде найдется по два психотерапевта на каждую семью среднего достатка, но Санте Жубер оказалась единственным психотерапевтом, сотрудничавшим со страховой компанией нашего захолустного колледжа. И единственной, кто смог записать меня на прием. Конечно, меня за пять минут записали бы к любому психиатру, но я не хочу принимать препараты. Мое состояние – чем бы оно ни было – нельзя просто устранить таблетками. Раньше я такое уже пробовал, и это не сработало.

– У меня нет галлюцинаций, Стеф, – сказал я. – Нет психоза. Я не опасен.

Она прижала к себе Хейден и прошипела:

– Тогда почему твоя дочь плачет? И почему ты кричишь на меня?

– Я не кричу! – заорал я и осекся.

Какая банальная сцена – она разыгрывалась уже миллионы раз в миллионах разрушающихся несчастных семей. Как я банален! Сплошные клише.

– Чего ты от меня хочешь, Стеф? – мягко спросил я, поднимая руки. – Что мне сделать, чтобы ты поверила мне?

– Дело не в доверии, Марк. Я волнуюсь за тебя, вот и все. Понимаешь?

– Тогда что? Что мне сделать? – Я посмотрел на Хейден и понизил голос, будто так она меня не услышит. – С самого нашего возвращения ты не позволила мне ни минуты провести с ней.

– Я знаю, что сейчас на тебя многое навалилось. Может, есть много непроработанных травм, мыслей, которые ты подавлял. Тебе будет полезно поговорить об этом.

Я не могу понять, что отражается на ее лице – сочувствие или испуг.

– Мы просто хотим, чтобы тебе стало лучше.

А все потому, что я дождался, пока Стеф уснет, и достал постельное белье Зоуи из мусорного ящика. Я хотел его постелить. Я знаю, что от меня нужно Зоуи, но не могу объяснить этого Стеф. Я лишь пытался успокоить дух Зоуи. Я скорблю по дочери – бога ради, такое нельзя пережить, горе обрушивается на тебя вновь и вновь, всякий раз с новой силой, и это никогда не прекратится. Стеф не понять моего горя. Если бы она потеряла Хейден, то могла бы бегать голой по улицам, кричать, рвать на себе волосы – и все бы ее поняли. Но когда я хочу почтить память своей дочери так, как считаю нужным, меня вдруг называют безумным.

«Это несправедливо!» – произнес в моей голове обиженный детский голосок, и эта горькая жалоба заставила меня почувствовать себя чужим в этой семье. И я уже был готов поднять скандал, решить все раз и навсегда, отстоять свое право на скорбь, но в одно мгновение все переменилось. Стеф говорила и говорила, все больше выходя из себя, но тут Хейден перестала плакать, подняла мордашку от плеча Стеф, раздвинула упавшие на глаза волосы и посмотрела на меня в образовавшуюся щелочку. Я помахал ей рукой и улыбнулся – я всегда так делаю, когда вижу ее. И она улыбнулась в ответ – робко, но доверчиво.

– Я хочу все исправить, – сказал я.

«Если ты думаешь, что я что-то сделал не так», – хотелось добавить мне, но я сдержался.

– Так докажи это. Докажи свою готовность все исправить, и это станет для нас отправной точкой.

Невзирая на кажущееся спокойствие этих слов, Стеф говорила ледяным тоном, а ее тело оставалось напряженным. Так закончился наш спор – мы достигли согласия настолько, насколько это было возможно.

Я застрял в пробке из расхлябанных грузовиков на Вуртреккер-роуд по дороге через Беллвилл: медленные колымаги пытались обогнать развалюхи, двигавшиеся совсем уж черепашьим шагом, и хотя я выехал заранее, все равно опоздал на сеанс на одиннадцать часов. Следуя указаниям Санте, я миновал несколько боковых аллей и свернул на изрытую колесами грунтовую подъездную дорожку, едва не ударившись днищем своего «хёнде» о землю, а затем нажал на кнопку домофона у ворот. Послышались шипение и щелчки. Я окинул взглядом высокую стену, окружавшую частный дом, – мощные бетонные плиты, увенчанные колючей проволокой и проводами под напряжением. Я назвал свое имя, и ворота распахнулись. Проехав по дороге вдоль забора, я увидел несколько строений среди зарослей кипариса. Санте Жубер, пятидесятилетняя женщина непонятного телосложения (она носила платье в стиле индийского сари), жестами показала мне, что я должен припарковаться у одного из кипарисов.

Уже выходя из машины, я увидел, как от крыльца ко мне несутся два огромных дога: уши развеваются, на губах слюни – это видно даже на расстоянии. Возможно, человеческий мозг на инстинктивном уровне улавливает такие подробности, готовясь к отражению нападения. Я замер на месте. Санте ничего не сделала, чтобы остановить их, спокойно наблюдая, как они подбежали и остановились в полуметре от меня.

– Вы им понравились, – на сельский манер чуть растягивая слова, сказала она, как будто я прошел какую-то проверку. Словно псы определили, что я тот, за кого себя выдаю.

Псы обнюхали мои ботинки, виляя хвостом. Я мог бы отпустить какую-нибудь шутку, что-то вроде: «А если бы я им не понравился, они бы меня сожрали?» Но я словно лишился дара речи, я был на пределе от долгой поездки и этой встречи с псами, поэтому сумел выдавить только: «Хм…» Я последовал за Санте к одному из низких строений, пытаясь подавить нарастающее разочарование. Разве психотерапевт не должен успокаивать клиентов? Разве не в этом чертов смысл психотерапии?

Поэтому, когда она провела меня в обшарпанный кабинет, у меня уже окончательно исчезло всякое желание делиться своими секретами. И когда Санте сказала: «Надеюсь, вы не возражаете, если собаки посидят с нами», мне хотелось возразить, но кто я такой, чтобы что-то говорить? Два немецких дога, надо же. Псы последовали за нами и устроились на старой коричневой подстилке на продавленной кушетке. Не так я себе представлял офис психотерапевта, спокойный, в минималистском стиле. Эта комната ничуть не походила на кабинет доктора Розена, психиатра, к которому я раньше обращался. У него был кабинет в больнице, ничем не отличавшийся, скажем, от кабинета ЛОРа или онколога. Но комната Санте была набита старой мебелью, бесформенной и задрапированной шелком, как и ее хозяйка, а ковер лоснился от грязи и собачьей шерсти. Тут воняло конским потом и псиной, за приглушавшими лившийся снаружи свет шторами сонно жужжали мухи. Мы словно очутились в подземелье, под корнями какого-то огромного дерева.

Ладно, подумал я, устраиваясь в кресле, эта комната точно вырывает меня из привычного окружения: офис в колледже, дом, Вуртрекер-роуд – все это казалось невероятно далеким от этой вонючей хоббитской норы. Впрочем, мне понравились книги, громоздившиеся в расставленных по комнате книжных шкафах из разных комплектов – шкафы стояли под странными углами, образуя естественные укрытия, где можно просто спрятаться, если что. Но затем я перевел взгляд на Санте, это бесполое создание, старую матрону, взирающую на меня с осуждением, и тут же выпрямил спину и сдвинулся к краю кресла. Я не какой-нибудь ребенок, которого подобными уловками можно заставить говорить правду. Классический прием мозгоправов: смотреть на тебя, пока ты сам что-то не скажешь, и первое предложение – самое главное, именно по нему они будут оценивать тебя в процессе терапии. Но я не собираюсь сдаваться, пусть смотрит на меня, сколько ей заблагорассудится. Конечно, мне есть что рассказать, на мой рассказ уйдет целая жизнь, и я мог бы просто начать, но почему мне нужно делать это теперь, почему именно здесь? Мне нужно говорить о моей вине со Стеф или Одеттой, а не с этой дурой.

Прошло всего секунд тридцать, но мне показалось, что они тянулись целый час. Я отводил взгляд, намеренно стараясь не смотреть ей в глаза, и вдруг понял, что мое упрямое молчание столь же много скажет Санте, как и любая первая фраза, но теперь я уже погряз в этом процессе и если не смогу сдержаться, то это станет самым позорным свидетельством проблем с силой воли. Вернее, с отсутствием силы воли. Я упрям, но слишком слаб, чтобы отстоять свои убеждения. Поэтому когда кошка начинает шипеть и мяукать, куры – кудахтать, а псы – лаять и ломиться в дверь, бросаясь от меня к Санте и обратно, я вздыхаю с облегчением. Теперь я могу повернуться к ней и сказать что-нибудь безобидное:

– Вам нужно проверить, все ли там в порядке?

Но это не безобидный вопрос, вовсе нет. Я знаю, что псы защищают Санте, как и мощная стена вокруг ее сада. Я думаю, что же случилось здесь, что заставило ее принять такие меры предосторожности? Это неспроста. Наверное, на нее напали. Кто-то из местных: прямо за ее забором начинается царство нищеты, люди в отчаянии, они готовы на все, несметное множество нищих… Я вспоминаю тех трех грабителей, вспоминаю испуганный стон Стеф – а ведь мне так хотелось больше никогда не думать об этом. Пассивность Санте, умиротворенность в духе хиппи – наверное, это еще один уровень защиты, ее маска…

Психотерапевт качает головой, уголки ее губ опускаются.

– Нет, все нормально.

И она опять таращится на меня, правая рука – на небольшой записной книжке на подлокотнике кресла. Она не барабанит пальцами, не выказывает нетерпеливости. Она ждет.

У меня нет сил на новый виток борьбы взглядов, поэтому я, кашлянув, говорю:

– Мне бы хотелось уточнить, можем ли мы со всем разделаться за один раз?

– Разделаться?

– Медицинская страховка покрывает четыре сеанса, поэтому нам не удастся провести глубокий анализ проблемы. Так, может быть, мы бы со всем разобрались за следующую пару дней? У вас будет время для сеансов?

– Давайте вначале посмотрим, как все пойдет. Условия лечения мы всегда можем обсудить позже.

Я пожимаю плечами, зная, что, какие бы скидки она ни предложила, мы не сможем себе этого позволить. Поэтому все должно решиться сейчас – или никогда.

– Зачем вы пришли ко мне сегодня, Марк?

– Чтобы доказать свою готовность.

Коричневая псина возвращается на свое место, потягивается и выпускает газы. Лицо Санте не меняется, но я улыбаюсь. Наверное, я все-таки больше люблю собак, чем кошек. Думаю, если бы у меня был выбор, я предпочел бы умиротворенность собаки невротичной самовлюбленности кота.

И впервые со времени поездки я позволяю себе подумать о том, что сделала Зоуи с той кошкой. Случившееся вновь проходит перед моим внутренним взором – не тот вариант, в который верит Стеф, а настоящий. Все это не случайно, думаю я. Сторожевые псы, одичавшие бездомные кошки, колючая проволока, электрозабор. Эта женщина меня знает, она видит меня насквозь, она понимает все лучше, чем я мог себе представить. Я неспроста очутился в этой душной комнате.

– Готовность к чему?

– Ох, это у нас с женой такая шутка. Она как-то сказала про эту готовность…

– Внутрисемейные шутки – важный маркер близости отношений. Они как особый шифр, позволяющий отделить ближних от дальних, ощутить родство, сопереживание – понимание без слов. Но я вас не знаю, Марк, поэтому… если вы пришли за помощью…

– Да, я знаю, простите. Я пришел сюда по определенной причине и, полагаю, должен рассказать вам о ней. Но я не знаю, с чего начать.

Она позволяет мне немного подумать об этом, но когда я продолжаю молчать, говорит:

– Может быть, расскажете мне, что вы надеетесь получить на этих четырех сеансах? Вы ведь живете в Вудстоке, верно? Это далеко отсюда. На что вы надеялись, когда ехали сюда? Чего опасались?

– В целом?

Наконец-то она награждает меня улыбкой.

– Можем начать с частного. Что вы надеялись сделать на этом сеансе? Что вас тревожило?

Я меняю позу и откидываюсь на спинку кресла. Не помню, когда кто-то в последний раз спрашивал меня обо мне, о моих надеждах и тревогах. Я знаю, что это такая психотерапевтическая стратегия. Я знаю, что Санте просто льстит мне, но почему-то от этого я расслабляюсь и мне хочется поговорить. Намного проще честно отвечать на ее вопросы, чем сопротивляться анализу целый час. Ведь за анализом я сюда и приехал, в конце концов.

– Полагаю, я надеялся, что сеанс мне поможет. Моя жена хотела, чтобы я к вам пришел. Я хотел, чтобы она была довольна.

– А сейчас она недовольна.

Это не вопрос, поэтому я не отвечаю.

– Она хотела, чтобы вы доказали свою готовность. Готовность к чему? Готовность понять ее точку зрения? Готовность изменить свое поведение?

– Да. Мне не кажется, что я должен что-то менять. Со мной все в порядке.

– Но ваша жена считает, что что-то не в порядке. Может быть, вы могли бы рассказать, что, по мнению вашей жены, с вами не так?

Я обдумываю ее вопрос:

– Нет, это неважно. Я просто хочу, чтобы она опять мне доверяла.

Мне хочется добавить: «Чтобы она доверила мне нашу дочь», но это плохо звучит, и я не хочу тратить остаток сеанса, убеждая незнакомую женщину в том, что я никогда не обижал Хейден и не обижу. Я не готов говорить о моих дочерях.

– Я просто чувствую… когда мы не разговариваем… Мне одиноко. Она мой друг, и мне ее не хватает.

– Итак, хотя вы считаете, что с вами все в порядке, вы приехали сюда, чтобы я помогла вам измениться и вы больше не были одиноки.

Я хмурюсь. Эти слова полностью все объясняют.

– Понятно, – говорит Санте.

По дороге обратно я заблудился. Я подумал, что могу объехать трассу с грузовиками, свернув налево на пути через Беллвилль, но эта дорога вела не в город, и я оказался к югу от Кейптауна, петляя между пригородами Элзиривер, Маненберг и Филиппи. На этих окольных дорогах гоняют какие-то подростки на навороченных тачках, я чувствую исходящую от них опасность, но они не обращают внимания ни на меня, ни на мой потрепанный «хёнде». Я осознаю, где нахожусь, только добравшись до Баден-Пауэлла, с опозданием на час. Обычно подобная путаница вызвала бы у меня бурю гнева, но после сеанса я чувствую себя неспособным на такие чувства – я словно расшатан, расколот надвое, отделен от самого себя, будто мое тело находится в непроницаемом пузыре, а я завис в воздухе, как призрак, и смотрю на этот пузырь со стороны. Никто не может навредить призраку.

Я останавливаюсь на импровизированной парковке неподалеку от побережья, киваю рыбакам, раскуривающим один косячок на всех и поглядывающим на свои удочки, обхожу их, огибаю песчаную дюну, иду среди осколков стекла и пластикового мусора, наконец нахожу относительно чистый участок пляжа, сажусь и смотрю на чаек, кружащих над рыбаками, на белые барашки волн. С моря дует соленый ветер, принося запахи человеческой вони, но я любуюсь сочетанием красок: яркое голубое небо, белый песок, синие холодные волны. Не знаю, бывал ли я здесь раньше, едва ли это подходящее место для отдыха на пляже, и даже если бы я захотел, чтобы Зоуи ко мне присоединилась, вряд ли бы она отыскала сюда дорогу.

Домой я приезжаю уже поздно вечером. Стеф купает Хейден, поэтому я убираю все в кладовку, иду в ванную и здороваюсь с ними. Стеф, не поворачиваясь, говорит: «Привет». Я не ожидаю, что Хейден мне ответит, поскольку она играет со своими резиновыми рыбками. Я смотрю на свое отражение в зеркале – лицо обгорело. Приложив руки к щекам, я замечаю отметины. Я присматриваюсь к своим рукам: по тыльной стороне ладоней тянется несколько параллельных царапин, часть из них уже покрылась коркой засохшей крови. Под ногтями – темная грязь.

Я подхожу к умывальнику и мою руки. Мыло щиплет царапины, в умывальник стекает коричневато-красная вода.

– Ну как все прошло? – спрашивает Стеф.

– Хорошо. Даже отлично. Я такого не ожидал. Я думал…

– Где ты был весь день?

– Я взял выходной. – Я вытираю руки о самое темное полотенце на крючке.

– Я знаю. Но где ты был?

– Просто покатался по городу. Уже сто лет не был в той части Кейптауна.

– Ты ведь не ездил к Кларе, правда?

Я вздыхаю. Начать оправдываться? Или просто ответить?

– Нет.

– Ну, я решила уточнить.

Она набирает в ковшик воды, опускает голову Хейден себе на руку и осторожно собирает ее золотистые кудри, приглаживает их, поливая водой. Как у Стеф все отлично получается: Хейден даже не морщится, она откидывается на руку Стеф и вздыхает. Я завороженно смотрю, как Стеф втирает Хейден в волосы детский шампунь, промывает их, полощет. Затем она оборачивает голову Хейден маленьким полотенцем и вытаскивает малышку из ванны.

– Нет, мам! – кричит Хейден. – Хочу играть!

– Пора вылезать, мартышка. Сейчас мы тебя вытрем, и ты сможешь еще немного поиграть перед ужином.

Хейден продолжает капризничать, но Стеф непреклонна.

– Давай я тут уберу, – предлагаю я.

– Спасибо, – говорит Стеф.

Она надевает на Хейден халат с персонажами мультика «Холодное сердце» и несет малышку в спальню. Мне стыдно. Но если поход к психотерапевту и уборка в ванной позволят мне избавиться от этого чувства, помогут мне вернуть любовь Стеф, я это сделаю. Санте ошибается. Я не отвергаю себя, я держусь за то хорошее, что еще осталось в моей жизни.

Я вынимаю пробку из ванной, собираю игрушки и складываю их в коробку в углу. Кладу на место мыло, включаю душ, чтобы ополоснуть ванну. Вода медленно стекает – волосы Хейден забили слив. Я достаю их, этот великолепный комок волос… они источают синее свечение… сколько же в них жизни… Я не могу заставить себя выбросить эти волосы, поэтому стряхиваю с них воду и забираю их с собой.

Глава 18 Стеф

Не прошло и часа после того, как я выбросила пододеяльник Зоуи в мусорку, как я застукала Марка в коридоре с этим пододеяльником в руках (наверное, Марк выбрался из дома и достал его из мусорного бака, когда я вернулась в комнату Хейден). Именно тогда я и предъявила мужу ультиматум: обратись к врачу, или мы с Хейден уходим. Марк просто посмотрел на эту вонючую тряпку, будто увидел ее впервые в жизни, кивнул и пообещал записаться к врачу на следующий день. Я не ходила с ним на сеансы, но знаю, что свое обещание он выполнил, поскольку счета от психотерапевта – Санте или что-то в этом роде (я забыла ее фамилию) – до сих пор приходят. Очевидно, страховка покрыла не все лечение. Я игнорирую эти счета – и не буду отвечать на письма от адвокатов Санте, которые, несомненно, последуют. Пусть эта Санте подает на меня в суд. Она должна была помочь Марку – и не справилась. Может быть, мы все не справились.

Марк, может быть, и согласился обратиться за помощью, но, хотя и прошло уже много дней с тех пор, как мы вернулись из Парижа, я все еще не могла отделаться от тревожного чувства, что кто-то рылся в моих вещах. У меня не было доказательств причастности Клары к происходящему, но небольшие перемены в обстановке были точно подстроены намеренно, чтобы я засомневалась в себе, – и я была уверена, что без злого умысла тут не обошлось. Каждый день обнаруживалась новая странность. Например, на куртке, которую я не носила уже несколько месяцев, был вывернут карман. Или помада, которой я очень редко пользовалась, вдруг оказывалась стерта до основания. Всякий раз, когда я наталкивалась на такое несоответствие, мне удавалось убедить себя, что это воображение играет со мной злую шутку, но я плохо спала, и переутомление раздувало мою тревогу и паранойю.

В ту ночь, когда Марк поздно вернулся домой после первого сеанса у психотерапевта, в три часа после полуночи сработала сигнализация. Я лежала в кровати с Хейден, когда завыла сирена, вскидывая меня ото сна, – а ведь мне только-только удалось задремать. Книга, лежавшая на моей груди, свалилась на пол. На этот раз Хейден не закричала. Она села в кровати и сонно пожаловалась на шум. Я постаралась сохранять спокойствие – ради нее.

– Все в порядке, малышка, сейчас я обо всем позабочусь.

Я подбежала к двери.

– Марк! – прошептала я, выглядывая в темный коридор и прислушиваясь, не прозвучат ли там чужие шаги или голоса.

Марк не откликнулся. И не пришел.

– Марк!

Ужасные образы заполонили мое сознание: они вломились в дом и схватили его, они его пытают, ломают ему пальцы, прижигают его утюгом, душат подушкой… Но еще страшнее была мысль о том, что он прячется, что он заперся в ванной и бросил меня с Хейден разбираться с этим самим.

– Ушкам больно, мамуля… – Голос Хейден вернул меня к реальности.

– Все в порядке, малышка. Сейчас все прекратится, вот увидишь.

Я не могла позволить им проникнуть сюда. Я не могла позволить им добраться до нас. Но что же мне делать? На двери не было замка. Я попыталась забаррикадировать дверь комодом, но сумела только чуть подвинуть его – и мышцы в спине отозвались болью. Теперь комод стоял под углом к стене, и в слабом свете ночника я заметила что-то темное у плинтуса. Чужую расческу с клоком светлых волос. Но тут я услышала шаги – и подхватила Хейден на руки, все еще не зная, что же мне делать. Дверь распахнулась, и я увидела Марка – всего лишь Марка. Он все-таки нас не бросил. Выглядел он спокойным и невозмутимым, даже успел надеть джинсы и футболку.

– Вы как тут?

Марк включил в комнате свет, и мы прищурились.

– Я звала тебя, Марк. Я волновалась… я подумала… не знаю…

– Прости. Я проверял дом. Все в порядке.

– Ты уверен?

– Абсолютно. Я пытался отключить сигнализацию, но код не срабатывает.

Я перехватила Хейден поудобнее – она стала уже слишком тяжелой, чтобы носить ее на руках.

– Иди к папе. – Марк потянулся к ней.

Помедлив, я передала ему малышку. Наверное, я должна была ощутить облегчение от его заботы о дочери, но мне почему-то было не по себе.

– Может, ты попробуешь ее отключить? – попросил он.

– Да, но разве не нужно на всякий случай вызвать полицию?

– Я уже осмотрел дом, Стеф. Зачем зря тратить время?

Осуждающий голос в моей голове пробормотал, что если бы у меня была работа, если бы я не решила остаться дома с Хейден, то мы могли бы тратить двести рэндов в месяц, чтобы оплачивать услуги охранной компании. Но это просто сбой системы, верно?

– Говорят, она часто включалась за время нашего отъезда.

– Кто говорит?

– Один сосед… студент.

– Почему ты мне ничего не сказала?

– Я собиралась, но ты немного… ты занимался другими делами, Марк.

«Не говоря уже о том, что ты вел себя как сумасшедший».

– Шум, папуля! – крикнула Хейден.

– Попробуй ее выключить, Стеф, – повторил Марк.

Я пошла заниматься сигнализацией – и сирена утихла в ту же секунду, как я коснулась панели управления. Я не стала ее перенастраивать, подумав, что, если даже кто-то вломится сюда, толку от этой сигнализации никакого. Потом я обошла дом, перепроверяя окна и двери и вздрагивая от каждого шороха.

Когда я вернулась в комнату, Марк придвигал комод к стене. О расческе я к этому моменту уже забыла. Хейден лежала в кровати, ее глаза слипались.

– Отлично. – Марк улыбнулся мне. – Я завтра кого-нибудь вызову проверить систему. Наверное, где-то провод отходит.

Он выключил верхний свет, и его тень упала на пододеяльник Хейден – вытянутая, жутковатая, как тень вампира в фильме «Носферату». Меня бросило в дрожь.

Хейден уже мирно посапывала.

– Она уснула, Стеф. Пойдем. Пойдем спать.

Но я не могла оставить Хейден одну в этой комнате. Или я не могла остаться наедине с Марком?

– Ты не против… если я посплю здесь, с Хейден? Только сегодня?

– А почему бы не перенести ее в нашу постель?

Я потрясенно уставилась на него. Марк изначально был против того, чтобы Хейден спала с нами. Мы никогда не обсуждали причины этого, но я предполагала, что Зоуи часто спала в их с Одеттой кровати и они никак не могли отучить ее от этой привычки, поэтому Марк не хотел приучать к этому Хейден.

– Жаль ее будить…

– Ладно. Спокойной ночи. – Он по-дружески чмокнул меня в щеку и вышел из комнаты.

Я забралась в кровать с Хейден, думая, что теперь мне уснуть не удастся, но тут же провалилась в сон.

Меня разбудила Хейден. Она гладила меня по голове. Яркий свет лился в щель между шторами.

– Мамуля! Мамуля, вставай! Мамуля, смотри! – Она показывала на что-то под кроватью.

– Что?

– Смотри! Посмотри на смешную тетю.

– Какую смешную тетю?

– Смотри!

Я спустила ноги с кровати и сонно опустилась на четвереньки. Под кроватью валялся носок Хейден и Барби-Русалочка. Я вытащила куклу и передала ее Хейден.

– На эту смешную тетю?

Хейден уперла руки в бока, очень похоже изображая мою маму, когда она сердится на папу.

– Нет, мамуля! – Она показала мне язык и забрала Русалочку.

– Где папа?

И который час? Найдя телефон на прикроватном столике – все это время он был в комнате Хейден, но вчера я почему-то о нем не подумала, – я выяснила, что уже почти девять. Хейден обычно просыпалась в шесть утра. Господи, за ней что, никто не присматривал целых три часа? Я отнесла Хейден на первый этаж и с облегчением увидела, что Марк оставил мне записку на столе: мол, он пытался разбудить меня раньше, но у него ничего не получилось, поэтому он ушел, только когда услышал, что я уже проснулась. Но почему он со мной не поздоровался? И почему тайком улизнул из дома? Я не слышала ни стука закрывающейся двери, ни скрипа ворот.

– Папочка приготовил тебе завтрак, Хейден?

Она кивнула.

– Кашу. Она противная.

– Ты ее съела?

– Нет, мамуль. Я хочу яйца с мордочкой. Можно мне яйца с мордочкой? Ну пожалуйста. Пожалуйста, мамуль!

Я сварила Хейден яйцо всмятку, нарисовав на скорлупе улыбающееся лицо, как и всегда, и разрезала тост на мелкие кусочки, чтобы она могла макать их в желток. Мне есть не хотелось, я даже не была уверена, что смогу влить в себя чашку кофе.

– Ложечку, мамуль, – сказала Хейден.

– Пожалуйста! – рявкнула я.

– Пожалуйста, мамуля…

Я открыла ящик в поисках одной из новых ложек – недавно мы купили комплект, который Хейден очень нравился, – но все они оказались в посудомоечной машине, а вчера я забыла ее включить. Я с грохотом принялась рыться в груде ножей и вилок в ящике и действительно нашла одну ложку. Она была полностью покрыта черной плесенью. С отвращением выбросив ложку в мусорное ведро, я вытащила ящик и поставила его на стол. На пластмассовом лотке не было и следа плесени, как и на посуде. Что-то тут было не так. Может быть, Марк или я случайно положили грязную ложку в ящик?

Хейден опять попросила ложку, поэтому я рассеянно достала одну из посудомоечной машины, помыла в раковине и положила перед тарелкой. Затем осмотрела кухню. Все остальное, похоже, осталось на своих местах, но я чувствовала: что-то не так. Паранойя нарастала: может быть, все это – часть изощренного плана, как в триллере? Плана, как свести меня с ума? Разрушить мои отношения с Марком?

Может быть, это мне нужен психиатр?

– Мамуля, смотри! – улыбаясь, Хейден бросила на пол кусочек тоста в желтке.

– Не делай так, Хейден.

Она бросила еще один кусочек.

– Хейден! Я тебя предупреждаю! Так нельзя!

Она хихикнула и, удостоверившись, что я смотрю на нее, взяла последний кусочек тоста и бросила на пол. Малышка не хотела меня злить, она просто играла, но в тот момент я не думала об этом. Во мне поднялась горячая волна гнева. Схватив тарелку, я швырнула ее в мойку, где она разбилась на осколки, и заорала:

– Я сказала «нельзя»!

Раньше я никогда не повышала голос на Хейден, и на мгновение мы уставились друг на друга в ужасе. Я могла думать только об одном: что, если бы я сорвалась и ударила ее? «Но ты этого не сделала». Так я себе говорю сейчас.

Затем Хейден набрала воздуха в легкие и зашлась плачем. Я подхватила ее с детского кресла и прижала к себе.

– Прости, мамуля, – пробормотала она, всхлипывая.

– Нет. Это ты меня прости, малыш.

Мы уже плакали обе. Эта сцена врезалась в мою память, я отчетливо помню этот момент, как кадр в фильме: я держу Хейден на руках посреди кухни, мы обе рыдаем, а пол усыпан кусочками перепачканного в желтке тоста.

– Не плачь, мамуля. – Хейден отстранилась и погладила меня по щеке. – Я дам тебе принцессу Эльзу поиграть.

Когда мы обе успокоились, я переодела Хейден и усадила поиграть на моем айпаде, пока сама, подавляя нарастающее чувство вины, убирала тост и осколки тарелки.

Хейден вела себя так, будто моя ужасная эскапада никак на нее не повлияла. Всякий раз, переходя на новый уровень в игре, она кричала: «Мамуля, смотри!» И снова меня охватило чувство вины: после возвращения из Парижа я постоянно пользовалась айпадом и его играми, столь увлекательными для детей, чтобы занять Хейден.

Убрав грязь в кухне, я почувствовала острое желание признаться кому-то в том, что я натворила. Я позвонила Марку, но у него был выключен телефон. Потом я подумала набрать маму, но решила все-таки этого не делать. Грустно, что, когда мне нужно с кем-то поговорить, я могу обратиться только к Марку и маме… Я порылась в сумке в поисках урбанола, но лекарство закончилось. Предполагалось, что я буду принимать его только две недели: таблетки были временным решением проблемы тревожности, от которой я страдала после ограбления. Если мне понадобятся еще лекарства, – а я была уверена, что они мне понадобятся, – придется опять идти к доктору, причем медицинская страховка Марка этого не покроет. Нужно пока что обходиться без таблеток. А учитывая, как умерла Зоуи и какое сейчас состояние у Марка, едва ли можно поговорить о том, что мне нужны успокоительные. Я выполнила ряд дыхательных упражнений, которым меня научила психолог в отделении полиции, и паника постепенно улеглась.

Может быть, если я выберусь из этого дома, мне станет легче. Может быть, стоит отправиться на пляж – не зря же мне хотелось поехать туда пару дней назад. А потом мы с Хейден можем пойти в магазин, накупить продуктов. Неплохой способ убить время. Хейден нравилось ходить в супермаркет и кататься там на тележке. Но поскольку она была занята игрой, я решила подождать, пока ей надоест, и только тогда предложить пойти погулять. Тем временем я проверила свою почту. От литературного агента письма все еще не было, но я не позволила себе думать об этом – стоит только впустить мысли о провале в голову, и тебе уже не вырваться из спирали неуверенности в себе. Я зашла на «Фейсбук» и пролистнула ленту новостей – сплошное хвастовство. Какое мне дело до жизни других людей? Хорошо, что я никому не сообщила о наших планах поехать в Париж.

Я уже собиралась отключиться, когда в «Гугле» высветилось оповещение о новом сообщении: на мейл пришло письмо от Пети:

Нам жаль за хлопоты из-за женщины кто кажется умереть во дворе у квартиры. И нам жаль мы не смогли приехать в ваш дом в Африке. Можете сказать нам были у вас впечатления во время в квартире или сейчас? Было бы хорошо, если вы оставить хороший отзыв для другой гость, кто захотеть там остановиться.

Желаем вам все хорошее!

Я расхохоталась, испугав Хейден. Оставить отзыв? Оставить чертов хороший отзыв?! Мне отчаянно захотелось поделиться этой шуткой, поэтому я попробовала еще раз позвонить Марку. На этот раз сразу включился автоответчик. Я переслала ему письмо, а потом отправила сообщение с просьбой проверить почту.

Хейден все еще была поглощена игрой на айпаде, поэтому я решила отвлечься, составляя отзыв на квартиру Пети:

Пети, если это вообще их настоящее имя, не только не появились у нас дома и не поставили нас в известность о том, что у них поменялись планы, – их квартира оказалась чертовым мавзолеем, ничуть не похожей на оставленное на сайте описание. Представьте себе отель из «Сияния» Кинга, вот только квартира Пети куда страшнее – и в ней нет никакого очарования. Весь дом был пустой, только какая-то сумасшедшая заняла одну из квартир. Она напросилась к нам в гости – и выбросилась у нас из окна. Отличное местечко для тех, кто не может жить без психотравм, кому нравятся жуткие бетонные коробки, а также вонь старой жратвы и дерьма. Я вас предупредила.

Отсылать этот отзыв я не стала. Вместо этого я написала Пети:

СЕРЬЕЗНО?!????????? ХОРОШИЙ ОТЗЫВ? Идите на ***! И почему в этом проклятом доме никто больше не живет????

Это сообщение я тоже не отправила (оно все еще висит в черновиках у меня на почте). В итоге я написала раздраженное письмо с жалобами на условия проживания и отправила его на сайт обмена жильем, скопировав ссылку для Пети. Все еще пылая праведным гневом, я уставилась на экран компьютера. Определенно, пора пойти прогуляться и выпустить пар. Я взяла солнцезащитный крем, игрушки для пляжа и полотенце, запихнула все в сумку и вышла на улицу. Пока я усаживала Хейден в машину, малышка весело бормотала что-то себе под нос. Но когда я попыталась завести машину, ключ просто со щелчком провернулся. Двигатель не работал. Аккумулятор давно уже барахлил, и я знала, что лишь вопрос времени, когда же он окончательно сломается. Я все крутила ключ, зная, что это бессмысленно. Платье липло к спине от пота. Кондиционер не работал, а значит, нам с Хейден нужно поскорее выбираться отсюда. Я ударила по рулю кулаками, одними губами проговаривая: «Черт, черт, черт!» – чтобы Хейден не услышала, как я ругаюсь. Она и так уже сегодня насмотрелась на недостойное поведение своей матери.

Я обещала ей поездку на пляж, и что теперь? Без машины я не знала, чем сегодня заняться. Мы с Хейден могли пойти в парк, но сейчас там будет невыносимо жарко. И мы не могли поехать на пляж на автобусе – Марк как-то заставил меня поклясться, что я никогда не буду брать Хейден в общественный транспорт.

Я выбралась из машины и достала оттуда малышку. Удивительно, но она не спросила, почему мы никуда не едем.

– Привет.

Повернувшись, я увидела того парня, соседа.

– Привет. – Я попыталась улыбнуться Кариму, но едва ли моя улыбка смотрелась искренне.

– Проблемы с машиной?

– Да. Это я сама виновата. Давно нужно было поменять аккумулятор, а я все откладывала.

– Я бы предложил завести автомобиль с моего, но у меня мотоцикл.

– Спасибо. Мы просто на пляж думали съездить, ничего такого.

Хейден застенчиво улыбнулась ему.

– Хочешь зайти кофе выпить? – Эти слова сами сорвались с моих губ.

– Что… сейчас? – опешил Карим.

– Да. Это я так, просто подумала. Если тебе некогда – ничего страшного.

Он посмотрел на часы на телефоне.

– Да. Конечно. Почему нет? Мне нужно на работу, но время на кофе у меня найдется.

– Отлично! – На этот раз я улыбалась искренне.

И мне было плевать, что он просто пожалел меня, увидев отчаяние в моих глазах.

Карим даже повозился с Эльзой и Русалочкой для Хейден, пока я варила кофе. Я чувствовала волнение и восторг, как на свидании. Я понимаю, как это звучит, но прошло много недель с тех пор, как я общалась с кем-то из ровесников.

– Прости, что так вышло прошлой ночью, – сказала я, когда Хейден принялась устраивать принцессу Эльзу в замке из «Лего» (черт его знает, куда подевалась Русалочка), а Карим сел со мной за стол.

– В каком смысле? – удивленно спросил он.

– Ну, наша сигнализация. Сработала вчера ночью. Мы кого-нибудь вызовем ее починить, обещаю.

«До того, как мы купим новый аккумулятор, или после?» – подумала я.

– А я не слышал.

– Поздно домой вернулся?

– Нет, продрых всю ночь. Странно, что сирена меня не разбудила, я обычно чутко сплю. Слушай, я хотел спросить, куда вы ездили?

– Когда?

– В прошлый раз ты сказала, что вы ездили в отпуск.

Я отхлебнула горячего кофе.

– В Париж.

– Круто!

– Не особенно.

И вдруг я ему все рассказала. Ну, не все. О том, что я застукала мужа с мертвой кошкой в руках, я говорить не стала. Карим оказался отличным слушателем. Он прервал меня только один раз, когда я упомянула о волосах, которые Марк нашел в шкафу.

– Погоди… Волосы? Какие волосы?

– Обрезки волос или что-то в этом роде. Марк сказал, там было несколько мешков этих волос.

Я не стала упоминать и о странном поведении Марка после того, как он выбросил эти волосы. И о том, что сама я ничего такого не видела.

– Фу, гадость какая!

Я рассказала о странных звуках, раздававшихся в доме ночью. О том, что дом находится в отличном районе, но при этом пустует. А потом я дошла до самоубийства Мирей. Рассказывая, я действительно поняла, насколько странным и ужасным было то, что с нами случилось. Еще я осознала, что весь этот рассказ едва ли кажется правдоподобным.

– Ну надо же, – сказал он, когда я закончила историю, добавив, что Пети прислали мне мейл с просьбой об отзыве.

Я не была знакома с ним достаточно хорошо, чтобы понять, поверил он мне или нет.

Он допил кофе.

– Слушай, спасибо за кофе, но мне пора.

– Правда? Я могу тебе еще налить.

Я знала, что это звучит жалко, но мне было плевать. Я не хотела оставаться одна. Не хотела сидеть с Хейден в одиночестве, считая часы, пока вернется Марк.

– Прости. – Он уже шел к двери. – Иначе я опоздаю. Но кофе у тебя классный.

Карим помахал рукой Хейден, и я проводила его к двери. Когда я протянула руку, чтобы выпустить его, мое обнаженное плечо коснулось его предплечья.

– Спасибо, что выслушал.

– Потрясающая история. И еще раз спасибо за кофе.

– Карим… То, что я рассказала тебе о Париже… Это правда. Я знаю, как странно это звучит, и прости, что вывалила все это на тебя, мы едва знакомы, и ты, должно быть, считаешь, что я…

Он отмахнулся.

– Я нисколько не сомневаюсь. Спасибо, что рассказала. Мне жаль, что тебе пришлось через все это пройти. – Карим помолчал. – Надо будет еще вот так посидеть.

Я почувствовала проскочившую между нами искру. Я уверена, что мне не показалось, я не пыталась повысить самооценку за его счет, ничего такого.

И он ушел.

Все еще волнуясь, но чувствуя себе легче и спокойнее, чем час назад, я позвонила Марку и оставила сообщение на автоответчике: мол, автомобиль сломался, нужно купить новый аккумулятор. И мне плевать, сколько он стоит. Потом я убрала в доме – к счастью, других вещей не на своих местах я не обнаружила – и достала из морозилки продукты, чтобы приготовить ужин.

Часы все тянулись.

В шесть Марк еще не вернулся. Я покормила и выкупала Хейден. Я звонила Марку вновь и вновь. Не помню, сколько раз я набирала его номер. Последняя пара у него начиналась в три, так что если его не поставили на замену на вечерние занятия – а мне всегда сообщали, если такое происходило, – он должен был вернуться несколько часов назад.

Настало семь вечера, потом половина восьмого. Я уложила Хейден – и она моментально уснула. Я беспокойно ходила туда-сюда по комнате, думая, не нужно ли обзванивать больницы или сообщить в полицию. Но вчера он точно так же задержался после сеанса у психотерапевта. Привычный уличный шум – шорох шин, лай соседского пса – казался жутким, пугающим.

Сдавшись, я позвонила Кларе.

– Марк у тебя? – рявкнула я, как только она взяла трубку.

– Нет. Почему он должен быть у меня? И разве он сегодня не должен был поехать к психотерапевту?

«Должен был? А почему он мне не сказал?»

– Да… Он еще не вернулся.

– Ты ему на мобильный звонила?

– И не раз. Он не берет трубку. – Мне было уже все равно, подумает ли она о том, что у нас в семье проблемы.

– Ты, похоже, переволновалась, Стеф.

– И это еще мягко сказано.

– Ох, мне так жаль, Стеф, я знаю, тебе было нелегко. И обидно, что такое произошло в Париже. После всего, что вам пришлось пережить…

Я услышала в трубке голоса и приглушенный смех. Клара была на какой-то вечеринке – может быть, в ресторане.

– Слушай, Марк сказал мне, что тебе кажется, будто какие-то вещи в доме передвинуты. Я подумала, и действительно может быть, что я что-то перекладывала, когда приходила проверить, все ли в порядке. Но я уж точно ничего не переставляла намеренно. Даже кофе себе не сварила.

Я не знала, что ответить на это. Вдруг все это – игра моего воображения? Могла ли я сама переложить книги в спальне во время суматошной генеральной уборки в доме перед отъездом в Париж? Переложить, а потом забыть об этом? Наверное, мне нужно было извиниться за свои обвинения – хотя я и не высказала их лично, – но на самом деле я подозревала, что она не просто сдвинула что-то по ошибке, нет, она рылась в моих вещах намеренно. В итоге я выдавила:

– Просто… Все в доме выглядит как-то странно.

– Ну конечно, Стеф. Ты пережила психологическую травму. Это вполне понятно. А потом – новая травма в Париже. Вообще чудо, что ты можешь там оставаться. А сейчас еще и Марка рядом нет… Хочешь, я к тебе зайду?

– Нет! В смысле, спасибо, конечно, но я не хочу тебя беспокоить. Похоже, ты сейчас на вечеринке.

– Ничего особенного, никакого беспокойства, я все равно сейчас в вашем районе. Буду у тебя через десять минут.

Она повесила трубку, прежде чем я успела что-то возразить. Но, честно говоря, я в какой-то мере вздохнула с облегчением: мне не хотелось сейчас оставаться одной. Я пару минут посмотрела кулинарное шоу «Лучший повар Австралии», когда в ворота позвонили. Вздрогнув, я пошла открывать. Клара пришла в золотистом платье, похожем на накидку тибетского монаха. От нее разило алкоголем. «Вот почему она была так добра ко мне, – подумала я. – Она просто пьяна». Как обычно, она чмокнула воздух у моего уха, прижавшись щекой к моей щеке.

– Я тоже пыталась дозвониться Марку, – сказала она, едва я ее впустила. – Не отвечает.

Клара сжала мне запястье и потянула меня в кухню. Пальцы у нее были необычайно холодными.

– Пойдем. Тебе надо выпить.

Прежде чем я успела ее остановить, она достала из шкафа бутылку «Меерласта» – это вино подарил Марку какой-то старый университетский приятель – и принялась рыться в ящике в поисках штопора. Откупорив вино, она налила нам по бокалу, расхаживая по кухне с видом полноправной хозяйки. Даже я не чувствовала себя здесь настолько уверенно.

Облокотившись на стол, она отхлебнула вина.

– Знаешь, я подумала о том, что ты говорила об этом доме. Тут плохая энергетика.

Я тоже отпила из бокала. Вино было ароматным и пряным – потрясающий вкус. Марк хранил его для особого случая, и теперь я поняла почему.

– Наверное, все это просто мое…

Она хлопнула ладонью по столу, останавливая меня.

– Я понимаю, кажется, что все это глупости. Плохая энергетика, бла-бла-бла… Чушь собачья, я согласна, но ты меня выслушай. – Махнув рукой, она выпила еще вина. – Слушай, классное какое, а? Так вот. Может, вызвать кого-то, чтобы ее исправить?

– Что исправить?

– Энергетику.

– Кого же звать, экзорциста, что ли?

– Шамана-сангому.

Я расхохоталась. Но Клара даже не улыбнулась.

– Серьезно?!

– Серьезно. – Клара кивнула.

– Клара, мы с Марком атеисты. Мы ни в каких духов не верим.

– Да, я знаю. Но вреда от этого не будет. Может быть, все дело в вашем восприятии. Может, это все игра воображения. Но, с другой стороны, может быть, в Париже вы подверглись действию плохой энергетики и привезли ее сюда. Вам там нелегко пришлось. Почему бы не подойти к этой проблеме непредвзято?

Я вспомнила слова Мирей незадолго до самоубийства: «Я думала, может, это ушло с прошлыми людьми… Иначе это будет с вами».

– Сангому, значит. И где же мне такого шамана найти?

Сангомы, о которых я слышала, были шарлатанами, они рекламировали свои услуги, раздавая объявления на вокзале в Кейптауне и обещая исцелить клиентов от всех болезней, начиная от туберкулеза и заканчивая импотенцией.

– Я одну такую знаю. Она приехала из Голландии десять лет назад, ощутив призвание.

– Так она что… белая?

Клара грустно покачала головой.

– Не все голландцы белые, Стеф. – Но даже Клара понимала, что сейчас не время читать мне нравоучения, поэтому сменила тон. – Но да. Она белая, так уж сложилось. И что с того?

– Ты когда-нибудь пользовалась ее услугами?

«И если да, то зачем?»

– Нет, но я как-то встретила ее на презентации книги одного моего друга, и мы начали общаться.

«Ну, тогда все в порядке». Мне хотелось расхохотаться ей в лицо. И хотелось спросить, как кто-то в Амстердаме может ощутить «призвание» к африканскому шаманизму. Но зачем мне было затевать дискуссию о культурных предубеждениях?

– Конечно, почему бы и нет? – сказала я, просто чтобы не спорить.

«А потом мы позовем священника, раввина, а если и это не поможет – адвоката по разводам», – подумала я.

Но Клара уже набирала сообщение. Ответ пришел тут же, как будто они заранее договорились.

– Она сможет прийти послезавтра.

Я уже собиралась что-то сказать, когда услышала, что меня зовет Хейден.

– Вернусь через минуту.

Клара помахала мне рукой и потянулась за бутылкой вина, чтобы налить себе еще бокал.

Хейден сидела в кровати. Волосы всклокочены, ночник с диснеевскими принцессами отбрасывает тени на стену.

– Что случилось, мартышка?

– Мамуля, оно тут, я его слышала.

– Где тут?

– Под кроватью, мамуль. – Она перешла на шепот. Хейден не казалась испуганной, просто сонной.

– Что там? Опять тетенька?

– Не знаю, мамуля.

– Там ничего нет, Хейден, но мамуля сейчас посмотрит, ладно?

– Ладно, мамуля.

Я встала на четвереньки и посмотрела под кровать, куда едва доставал свет ночника. И на мгновение мне показалось, что в мою сторону метнулась какая-то проворная тень, безликая, многоногая, плоская, она прыгнула ко мне, как паук набрасывается на попавшую в паутину муху. Я отшатнулась, ударившись головой о край кровати, прищурилась и заглянула туда опять. Но под кроватью ничего не было – кроме носка, который валялся там и вчера.

Глава 19 Марк

– Итак, Эдгар Аллан По, в сущности, обращается к теме соматизированного желания, физиологического и психологического выражения скрытого желания, которое не может проявиться иным образом. Мотив двойника позволяет реализовать желания, недопустимые в благовоспитанном обществе, – безусловно, тот же прием мы видим в истории Джекилла и Хайда. В произведениях Роберта Льюиса Стивенсона, Брэма Стокера и Шарлотты Гилман отражается представление о благовоспитанном обществе, как о хрупкой ширме, скрывающей царство жестокости и морального разложения.

Я боюсь смотреть на своих студентов. По какой-то причине эта лекция вызывает во мне искренний интерес, сегодня я менее напряжен, мне не приходится заставлять себя выступать здесь, это мое желание, а не долг. Будто что-то во мне щелкнуло – и я вновь увлечен своим предметом, как было, когда я его только изучал. Но если я подниму голову и взгляну на аудиторию, то увижу глухую стену, пустые лица двадцати трех скучающих студентов, это я знаю точно. Наверное, можно понять первокурсников, маринующихся на ненавистных для них парах – они ожидали, что тут легко будет получить зачет, поэтому записались на спецкурс, и только потом поняли, что приняли неверное решение. Но меня поражают апатия и скука третьекурсников – они-то приняли осознанное решение, когда выбирали мой спецкурс, спецкурс, посвященный литературе о сексе, смерти, крови и мечтах человеческих. Зачем они вообще приходят? Зачем они здесь?

Я смотрю в свои заметки и потираю виски. Я привык к хронической усталости, но все равно мне постоянно хочется спать. Вчера ночью – или сегодня утром, если угодно, – включилась чертова сигнализация, и Стеф как с цепи сорвалась, еще и Хейден испугалась. Конечно, малышке страшно, когда она видит свою мать в панике. Я же оставался на удивление спокойным. Осмотрел дом, пытаясь понять, в чем же проблема. Мне кажется, это признак улучшения моего состояния. Я могу взглянуть на ситуацию со стороны, абстрагироваться от своих эмоций. Я начинаю думать, что худшее уже в прошлом и теперь у нас все будет в порядке. Те грабители не вернутся. В Париже мы подверглись очередному удару судьбы, но сумели сбежать от чудовищ, выбраться оттуда живыми. С нами все будет в порядке.

Мне намного лучше, правда. Психотерапия – очень интересное интеллектуальное развлечение. Теперь я понимаю, как различные психологические мотивы находят свое выражение в произведениях, о которых я рассказываю в этом семестре. Но на самом деле к психотерапевту следовало бы обратиться Стеф. Она все время сидит дома с Хейден – ей не помешает поговорить с кем-то о происходящем. А после прошлой ночи я уже думаю, не страдает ли Стеф от синдрома Мюнхгаузена[36]: Стеф подпитывает страх Хейден, чтобы все время спасать ее.

И тут я слышу смешок с первой парты. Я понимаю, что слишком долго молчал.

– Простите, на чем я остановился?

«Они просто дети, – напоминает мне Линди, когда я жалуюсь на равнодушие студентов. – Они переутомляются. Может, они работают по ночам, чтобы оплатить обучение. Ну или оплатить свои наркотики. У них панические атаки и кошмары, у них нервные срывы. Их жизни полны событий и отбирают все силы. Пытайся не принимать их скуку на свой счет».

И я, не поднимая головы, продолжаю:

– Мы никогда не можем быть уверены в том, являются ли описанные в рассказах Эдгара По ситуации порождением больного сознания главного героя или происходят на самом деле. Видите ли…

– Простите.

Я успеваю произнести еще пару слов, не обращая внимания на реплику из зала, но шорох и гомон заставляют меня остановиться и перевести взгляд с незримой восхищенной аудитории, которая видится мне в пространстве моего воображения, на аудиторию реальную. Студенты вытягивают шеи и поворачиваются, пытаясь разглядеть, кто же прервал меня. Вначале я не вижу ее, моим глазам требуется время, чтобы сфокусировать взгляд. С улицы в широкое окно, проникая в зазоры жалюзи, льется яркий свет, и лица студентов словно изрезаны этими полосами света и тени.

Я близоруко вглядываюсь в задние ряды, пытаясь отыскать говорящего.

– Что вы имеете в виду, говоря «происходят на самом деле»? – В ее голосе слышится мягкий экзотический акцент. – Его рассказы – вымысел, n’est-ce pas?[37]

Она сидит в заднем ряду, и ее закрывают три студента, сдвинувшие парты и усевшиеся втроем. Я не узнаю́ ее голос, хотя знаю многих ее соучеников – правда, семестр только начался, и она могла перевестись с другого потока, – но в то же время в нем звучит что-то знакомое, теплое, будоражащее меня.

– Да, безусловно, это вымысел, но в зависимости от структуры рассказа существует несколько уровней реальности – уровень автора, рассказчика, протагониста, читателя. – Я защищаюсь, переводя дискуссию в теоретическое русло. – В данном случае я говорю о реальности на повествовательном уровне, на разрыве между тем, что описывает рассказчик, и тем…

Один из мальчиков перед ней поворачивается, меняя позу, и я вижу студентку в полосе яркого света. Я лишаюсь дара речи. Я знаю эту девушку, я сразу понимаю, кто она. Она занимала все мои мысли каждый день, я думал о ней каждый вечер, пытаясь уснуть.

Это девушка из музея. Это Зоуи, ее волосы отливают золотом в солнечном свете. Зоуи, живая, четырнадцатилетняя Зоуи. Я опускаю глаза.

Не знаю, как мне удалось закончить лекцию, но двадцать минут спустя слышится скрип стульев и грохот столов. Я едва отваживаюсь поднять глаза, и, когда студенты выходят из аудитории, думаю, что мне все просто привиделось, поскольку среди них нет ни одной белокурой красавицы, похожей на Одетту.

Я смотрю, как они выходят, и один из студентов поворачивается.

– Ну и ну, – бормочет он, остальные хихикают. Они смотрят куда-то мне за плечо.

Я поворачиваюсь и вижу, как она молча стоит за моей спиной, теребя прядь волос, длинных белокурых волос, и постукивая по серому ковролину носком кроссовки с изображением Скуби-Ду. Я купил такие кроссовки Зоуи в последнюю зиму перед ее смертью.

– Viens, Papa. Regarde[38], – говорит она.

Я отворачиваюсь и обвожу взглядом класс – мне хочется убедиться, что кроме нас тут никого нет, и к тому же я отчасти надеюсь, что, когда я повернусь, девушка уже исчезнет. Но она все еще там, поэтому я кладу в карман бумажник и ключи и иду за ней по коридору, потом на лестницу. Молча, не оглядываясь, она ведет меня на седьмой этаж учебного корпуса. Я едва поспеваю за ней. Миновав последний пролет, она выходит на крышу. Я толкаю тяжелую дверь аварийного выхода – она всегда открыта, курильщики подперли ее покореженной банкой из-под краски, чтобы не захлопывалась. Постепенно мои глаза привыкают к серебристому свечению – крыша устлана алюминиевым покрытием, на нем играют блики. И когда мне удается перевести дыхание, оказывается, что она сидит на краю крыши, лениво болтая ногами.

Наконец-то она поворачивается и смотрит на меня. В солнечном свете я могу ее хорошо рассмотреть. Это не Зоуи. Да, она похожа на Зоуи, но это всего лишь подделка, и ее лицо – маска. Невзирая на легкомысленную улыбку, в ее глазах читается напряжение, словно она сосредоточена на своей роли. По крайней мере, я убеждаю себя в этом, потому что Зоуи мертва.

– Viens, – повторяет она, и снова я слышу акцент в ее бархатном голосе.

Я сажусь рядом с ней, серебристое покрытие жжет мне ладони. Отсюда открывается вид на крышу соседнего здания, находящегося на противоположной стороне узкой улицы. На этой крыше стайка грязных голубей клюет остатки пирога, за ними наблюдает дымчатый кот, спрятавшийся в тени каких-то коробок. Над городом возвышается Столовая гора, отбрасывая тень на бетонные коробки зданий, ветер доносит до нас едкую мешанину запахов – ресторанной еды, отходов, выхлопных газов. Он подхватывает волосы девушки, бросает прядь ей на глаза, и она откидывает локон, накручивает его на палец, как в классе.

Когда она прекращает это делать, несколько волосков сдувает с ее руки на мою рубашку и мне на лицо. Я собираюсь смахнуть их, но девушка отворачивается, рассеянно улыбаясь, и я вдруг понимаю, что уже собрал эти волоски, скрутил их и сунул в карман.

– Что вы хотели показать мне? – спрашиваю я.

Она хмурится, как будто недовольна моим притворством, тем, что я словно бы не узнаю ее и не понимаю, зачем мы пришли сюда.

Серый кот смотрит на нас, тараща желтые глаза и подергивая хвостом, – он раздражен нашим присутствием. Затем он отворачивается и примеряется, как бы прыгнуть на голубей.

– Посмотри, – говорит девушка.

– На что?

– На эту омерзительную тварь.

– На что? Я не вижу…

– На кота, пап. Я ненавижу котов! – В ее голосе слышится холод. – Из-за них я задыхаюсь.

– Кто вы такая?

Она лишь пожимает плечами.

– Что вы с ней сделали?

– С кем? – Она поворачивает ко мне голову. Акцент становится еще заметнее, она точно шипит: «Ссскиием?»

– С моей дочерью. Зоуи. Когда она была маленькой.

– Она выросла.

Она смотрит мне в глаза, и я боюсь, что она столкнет меня с крыши, поцелует, укусит, как тогда в музее. Мне жарко сидеть на горячем металлическом покрытии, и я встаю, отводя взгляд от ее зеленых глаз. В этот момент с крыши противоположного дома доносится грохот и курлыканье – кот набросился на стаю голубей, и те, в панике разлетевшись, устремляются к нам. Я инстинктивно поднимаю руки, защищая лицо и голову, – и явственно чувствую, как птицы бьют меня крыльями, царапают когтями, но вскоре они оставляют меня и улетают прочь.

Отдышавшись, я опускаю ладони и вижу девушку на краю крыши. Она сидит и болтает ногами. Я бегу к ней, а она поднимает обе руки, отбрасывает волосы за спину и стягивает их в узел на затылке.

– Стой! – кричу я. – Осторожнее!

– Pourquoi, Papa?[39] – Она поворачивается ко мне.

– Потому что я…

– Я всегда рядом. – Она наклоняется вперед и бросается с крыши.

Когда я подбегаю и смотрю вниз, на мостовой, конечно же, никого нет.

Так и не оправившись от потрясения, я возвращаюсь в свой кабинет. К счастью, дверь Линди закрыта, поэтому мне удается избежать расспросов – она человек доброжелательный, но слишком любопытный. Хотя по расписанию сейчас у меня время консультации, я запираю дверь и сажусь за стол, обдумывая случившееся. «Это все игры воображения», – говорю я себе, но моя интуиция твердит иное, чем разум. То, что только что произошло, было настоящим, по крайней мере частично, но я не могу определить, когда реальность сменилась фантазией. Я пытаюсь вспомнить порядок событий, но в памяти – словно белое пятно, и сокрытое им ускользает от моих мыслей.

Я не могу объяснить увиденное, поэтому беру трубку и звоню Кларе. В итоге я рассказываю, что видел Зоуи в музее восковых фигур – и ей как-то удалось последовать за мной сюда.

– Это вполне понятно, Марк, дорогой мой. У тебя богатое воображение, и оно пытается помочь тебе справиться с травмой. Оно переносит тебя в мир, где ничего плохого не случилось, мир, где Зоуи выжила. Конечно, с этой мыслью связана вина – ты винишь себя за ее смерть, хотя, видит Бог, мы не раз говорили, что ты ни в чем не виноват. Нам, твоим друзьям, придется повторять тебе это, пока ты сам этого не осознаешь.

– Но это не просто мои выдумки, Клара. Я никогда не испытывал ничего подобного. Я не из тех людей, которые бродят по улицам, проживая жизнь в ярких галлюцинациях.

Клара не отвечает – и в ее молчании мне слышится осуждение. Я должен доказать – ей и самому себе! – что я это все не придумал. Я сую руку в карман – и да, они там, светлые волосы Зоуи, свернутые в ком. Большой ком, куда больше, чем мне помнилось, но вот они – доказательство того, что что-то случилось и разговор с той длинноволосой девушкой происходил в реальности.

– Как бы то ни было, мне как раз пора звонить Марлис.

– Марлис?

– Я тебе уже сто раз рассказывала, Марк. Моя приятельница из Голландии. Сангома. Она взяла себе имя Гого-Темби.

Теперь я припоминаю. После ограбления Клара постоянно грозилась привести в дом кого-то, кто якобы умеет очищать жилище от злых духов. Я думал, она имела в виду обычного экстрасенса. Марлис, африканская шаманка-целительница из Голландии, ну надо же…

– И что же она сделает? Одолеет наши беды куриными костями и вафлями с сиропом?

– Не стоит быть таким узколобым, – холодно отвечает Клара. Похоже, моя шутка ее обидела. – В этом твоя проблема. Восемьдесят процентов жителей этой страны пользуются услугами сангом для решения разнообразнейших проблем. Не надо быть таким… чертовым снобом. Это, по сути, вполне действенная форма психотерапии. Она может очистить твой дом. Очистить тебя.

Вся эта толерантная чушь, которую несет Клара, выводит меня из себя.

– С каких это пор ты стала специалистом по африканской нетрадиционной медицине? Когда мы в последний раз обсуждали подобное, ты с пеной у рта доказывала, что всеобщая панацея – низкоуглеродная диета, только она может спасти меня и сделать куда лучше, чем прежде.

– Ой, да пошел ты, Марк! Я же просто пытаюсь помочь. В твоей душе много злобы, и я понимаю, что это оправданно, но разве тебе самому не хочется, чтобы стало легче? После ограбления твое состояние только ухудшилось – как и жизнь твоей семьи. Разве ты не хочешь предпринять хоть что-то, чтобы улучшить ситуацию?

– Господи, Клара! Нам не нужно какое-то дурацкое очищение ауры. Мне нужно отоспаться, вот и все.

– Ты никогда не просишь о помощи. Вот еще одна твоя проблема, раз уж мы заговорили об этом. – Она посмеивается. – Но существует много людей и много организаций, которые могут помочь нам в час нужды. Человечество огромно… и по природе своей люди добры, Марк. Ты можешь просто поверить в это?

Я молчу.

– Как бы то ни было и что бы ты там себе ни думал, африканские целительские практики – это не магия и не ведовство. Это мировоззрение, столь же имеющее право на существование, как, скажем, религия или философия. Как и они, эти практики предлагают нам решение серьезных проблем. Это вид терапии. Никто не верит, что призраки существуют на самом деле, но, в точности как священники, психологи или какие-то европейские атеистические философы, сангомы могут помочь тебе отогнать страхи, понять фантазии, что-то посоветовать. Изгнать призраков, поселившихся в пространстве твоей психики.

Да, это убедительный аргумент, хотя и строится он на том, что все в мире относительно и что угодно можно воспринимать как безобидные духовные практики, направленные на утешение страждущих.

– С чего вдруг ты у нас стала таким экспертом?

– Недавно документальный фильм на эту тему видела.

Я смеюсь.

– Даже если бы я согласился с тобой, мы не можем себе этого позволить. – Моя вечная отговорка. – Я только что прилично потратился, чтобы починить машину Стеф, эту чертову развалюху. И вообще, Стеф ни за то не согласится пригласить такого человека к нам в дом.

– Не волнуйся. Я ее уговорю. Я могу быть очень убедительна, ты же знаешь. Особенно когда речь идет о том, что лучше для тебя, дружище.

Вернувшись домой, я вижу в гостиной Клару – в моей гостиной, перед моим телевизором, с моей бутылкой вина «Меерласт», которую Джеф подарил мне на прощание, когда я ушел из университета.

Она осматривает меня, будто я явился сюда непрошеным гостем.

– Что ты с собой сотворил? – осведомляется она.

– Где Стеф?

Она смотрит на то, что я держу в руке.

– Может, уберешь это и пойдешь умоешься?

Я иду в кухню, ставлю чайник, прячу все в коробку в кладовой и мою руки в ванной. Затем я иду в спальню, бросаю рубашку в корзину с грязным бельем, надеваю чистую футболку и направляюсь к Кларе в гостиную. В коридоре я вижу Стеф – она, пятясь, тихонько выходит из комнаты Хейден. Стеф поворачивается и испуганно смотрит на меня. На мгновение ее лицо каменеет, глаза широко распахиваются, но затем она берет себя в руки, хмурится и жестом зовет меня в кухню.

Там она скрещивает руки на груди, стоя в трех метрах от меня, – настолько далеко, насколько позволяет помещение.

– Где ты был? – спрашивает она.

– А ее кто пригласил? – шепотом говорю я.

– Она сама себя пригласила, естественно. – Стеф даже не думает понизить голос. – Где ты был?

– У психотерапевта. Пробки на дорогах.

Я вижу, как она стискивает зубы, заставляя себя промолчать, не обвинять меня ни в чем, не затевать скандал, пока Клара здесь. Но ее взгляд невольно падает на часы на стене. Сейчас уже больше девяти.

– С Хейден все в порядке? – спрашиваю я, чтобы отвлечь ее.

– Господи, Марк… Нет, с ней не все в порядке. Она испугана. Не может уснуть. И мне кажется, она опять заболевает.

Уже во второй раз за сегодня я думаю, что Стеф может намеренно причинять Хейден вред. Или, по крайней мере, ее собственная тревога негативно сказывается на ребенке.

– Послушай, Стеф… – говорю я и тут замечаю, что Клара идет из гостиной к нам в кухню и останавливается в дверном проеме. – Послушай, может быть, ты слишком долго просидела в этом доме одна. Что, если мы отдадим Хейден в детский сад? Может, пришло время задуматься о поиске работы?

Когда Марлис, та самая пресловутая сангома, поднимает шум через два дня около полудня, я не в настроении. Шума от нее предостаточно – браслеты из бусин звенят, подвески на ожерелье постукивают друг о друга, холщовая сумка, заброшенная на плечо, бьется о ритуальный барабан для изгнания духов. Марлис ставит машину, южнокорейский седан «киа», на дороге и направляется к дому, не обращая внимания на удивленные возгласы пары обкуренных бомжей, устроившихся под забором наших соседей.

Я смотрю на нее в окно. Сангома открывает калитку и останавливается. Ставит барабан и сумку на землю и хмурится. Если абстрагироваться от бисерной повязки на голове и длинной юбки, можно понять, что она моя ровесница – коренастая грузная женщина лет пятидесяти, посеченные неухоженные волосы, блеклые и немытые, торчат из-под повязки. Она словно принюхивается, переминаясь с ноги на ногу и покачиваясь, будто стоит в черте прибоя, затем поднимает сумку и барабан и поворачивается к калитке. Как если бы она не могла решить, входить ей в дом или нет.

Я помогаю ей сделать этот выбор. Раз уж она явилась сюда, какой смысл уходить, верно? Я открываю дверь.

– Привет. Марлис? – Я не могу заставить себя называть ее Гого-Темби.

Она осматривает меня – и я вижу на ее лице все те же смятение и нерешительность.

– Все в порядке? – Я спускаюсь с крыльца и направляюсь к ней. – Вам помочь?

– Нет. – Она плотнее прижимает к себе барабан и сумку.

– Вы войдете?

Глубоко вздохнув, она следует за мной, что-то бормоча себе под нос – то ли на голландском, то ли на кхоса[40], а может быть, и на эльфийском, не разобрать. Я впускаю ее в дом, и она запирает за собой дверь, будто стесняется своего визита. Опустив вещи на пол в прихожей, она упирает руки в бока и осматривается.

– Ваша жена и ребенок ушли, так?

– Да.

В кои-то веки мы со Стеф сошлись во мнении: Хейден определенно не следует смотреть на все это.

– Хорошо, – говорит сангома. – Малышке тут лучше не находиться.

На мгновение мне кажется, что все нормально. Я посмотрел на «Ютубе» документальный фильм, который посоветовала мне Клара, и кроме пары разумных комментариев профессора антропологии (именно от него Клара набралась своих доводов о философии и терапевтических практиках) ничто в истории о городских сангомах не внушило мне доверия. Просто балаган какой-то – стареющие хиппи, которым только бы представление устроить, горожане с типичным для среднего класса говором, перемежающие свою речь сельскими оборотами «Чавось?», и «Чой-та?», и «Ага, ща!» – уверен, они почерпнули их из комикса «Мадам и Ева», который читают за чашечкой травяного чая после рабочего дня. И, конечно же, деревенские старухи, обучавшие этих самозваных сангом, просто хотели легкой наживы. Да и почему нет? Взять, например, почтальона из Ливерпуля, решившего сделаться шаманом, – уверен, британские фунты пригодились в деревеньке его учителя. Или сангому-вегетарианку из Сэндтона – в фильме говорили, что она во время ритуалов просила свою наставницу резать козу и цыплят, поскольку не могла пойти на такое сама.

Но пока что, если не обращать внимания на ее наряд, Марлис ведет себя как обычная нормальная женщина, она не разыгрывает тут драму. Похоже, она уверена в своих силах, и это помогает мне подыграть ей. Я могу позволить себе приобщиться к такому опыту – это как слушать чью-то историю, вот и все.

Сангома наконец-то сдвинулась с места, и я веду ее в гостиную.

– Но другая ваша девочка, – говорит она, глядя на фотографии на полке и лепнину на потолке, – все еще тут.

У меня сразу же портится настроение. Чертова Клара! Наверняка рассказала этой женщине всю мою дурацкую историю. Когда она уже поймет, что это никого не касается?

– Нет, тут нет другой девочки. Не знаю…

Марлис даже не удосуживается повернуться ко мне.

– Именно ее вам и нужно изгнать. Для этого вам нужна я.

Нет. Нет! Внутри вспыхивает острая боль, будто в меня воткнули какой-то крюк и резко дернули.

– Погодите… – начинаю я.

Но сангома, что-то бормоча себе под нос, уже открыла сумку.

– Нам нужно воззвать к духам предков, узнать, каково их желание.

Я не хочу, чтобы она изгоняла Зоуи. Я никогда не захочу, чтобы моя малышка покинула меня. Не этого я хочу. Я иду к сангоме, пытаюсь выпроводить ее из дома, но не могу заставить себя прикоснуться к ней.

– Знаете, давайте все отменим. Все в порядке. Это просто… моя жена хотела… Вы можете идти. Давайте займемся этим в другой раз. – Мне едва удается сдержаться.

Наконец-то сангома смотрит на меня – пусть и мельком.

– Это не от вас зависит, – говорит она.

И идет в дальний угол комнаты, что-то нежно нашептывая, будто пытаясь успокоить тени.

Мое тело напряжено, во мне включаются животные инстинкты. Эта женщина представляет непосредственную угрозу для моего ребенка. Крюк проворачивается, вырывает клочья моей души. И все же – не понимаю почему! – мне не удается прикоснуться к ней, скрутить ее, вышвырнуть из моего дома. Словно что-то защищает ее.

Поэтому я стою в дверном проеме и говорю. Болтовня – вот мое чертово решение любой проблемы. Я пытаюсь повысить голос, напомнить о своих правах:

– Послушайте, это наш дом, и я говорю вам, что вы должны уйти.

Но Марлис не слушает. Она уселась на полу и что-то подожгла, ее голос звучит уже громче, но я не могу разобрать ни слова.

– Вы меня слышите? Вы должны уйти.

Я направляюсь к ней, но всю комнату затягивает густой дым, едкий, зловонный, и я почему-то не могу в нем сориентироваться.

Ведьма встает и сует горящие листья мне под нос. Она вопит что-то, закатив глаза, и от крика начинает дрожать – дрожь распространяется от губ на подбородок, а затем на все ее тело. Этот вопль слишком громкий, слишком низкий, он точно бьет меня, и я отшатываюсь. Ловлю губами воздух – и вдыхаю дым. Я задыхаюсь. Я должен выдохнуть, но мою грудь свело, дым проникает в мое тело, и я чувствую, как он наполняет каждую клетку.

Потом что-то происходит с моими глазами – в сером дыме мне видятся яркие вспышки, озаряющие смутные очертания человеческих тел. Тяжело переставляя ноги, проходит какой-то горбун. Мужчина в древней одежде хватается за всаженный ему в грудь нож. Подается вперед рыцарь в латах, забрало поднимается, и я вижу за ним череп. Марширует солдат гитлеровской пехоты, кожа у него восковая, он проходит слишком близко, и я слышу исходящий от него запах разложения. Обезумевший мужчина замахивается топором на маленькую фигурку. Трое мужчин в балаклавах отрывисто выкрикивают приказы, топая сапогами по деревянной лестнице.

Это все ненастоящее. Я такое уже видел. Это просто воспоминания.

И словно мне удается развеять туман одним только усилием воли, одной только этой мыслью, я вдруг отчетливо вижу свою гостиную такой же, какой она была раньше, только сейчас здесь темнее, так, как бывает на рассвете. Последние клубы тумана тают в воздухе – и я вижу перед собой маленькую девочку. Она смотрит на меня, склонив голову к плечу.

Этого не может быть. Но она передо мной.

Я оглядываюсь. Ведьма ушла, но я все еще слышу ее тяжелое дыхание, ее всхлипы. Дым все еще висит в воздухе, но его запах изменился, стал сладковатым, как фимиам.

Зоуи смотрит на меня, она злая, под глазами пролегли темные круги, на подбородке – следы рвоты. Затем она вскрикивает и начинает плакать, будто только что на ее глазах уничтожили что-то, что она любит. Крюк внутри меня проворачивается вновь, и я знаю, что она чувствует то же самое.

Я подхожу к ней:

– Все в порядке, солнышко. Я не позволю ей забрать тебя.

Но она смотрит сквозь меня, на место, где я стоял до этого, и говорит, будто не слышит меня:

– Я должна тебе кое-что показать.

Ее голос изменился, в нем слышится боль, будто она стиснула зубы и едва может что-то произнести.

Потом я слышу какой-то стук за спиной.

Я следую за ней, и она ведет меня в кухню, распахивает вспучившуюся пузырями дверь в кладовку.

Открывает коробку, куда я все складывал, коробку, которую я спрятал за баллонами с газом на зиму.

– Что ты сделал? – спрашивает она.

Я смотрю на коробку.

– Я хотел, чтобы тебе стало лучше. Хотел вернуть тебя, малыш.

– Это не сработает, – говорит она. – Оно должно быть живым.

Глава 20 Стеф

– Мамуля, все плохо пахнет! – Хейден наморщила носик, едва войдя в дом.

Мы с Марком решили, что ей лучше не присутствовать при ритуале, который собиралась проводить сангома Клары, и, поскольку мою машину все-таки починили, я отвезла малышку на пляж, а потом мы с ней побродили по торговому центру. Мне бы хотелось подольше оставаться вне дома, но Хейден раскапризничалась – сегодня было очень жарко, и она устала. Впрочем, сейчас она была права: везде воняло паленой полынью или какой там дрянью пользовалась эта шаманка, чтобы «очистить» дом.

Марк, выйдя из кухни, мельком поздоровался со мной и помог занести пакеты с покупками. Вид у него был виноватый, точно я застукала его за просмотром порно.

– Итак? – Я поудобнее устроила Хейден у себя на коленях. – Как все прошло?

– Как ты и говорила. – Он покачал головой. – Понятия не имею, как я на такое согласился.

– Мы согласились.

– Ага.

– Как же воняет! Что эта женщина тут натворила?

«И почему ты ей это позволил?»

– Не знаю. – Марк пожал плечами.

Я усадила Хейден на стульчик, пообещав приготовить ее любимые спагетти с сыром, и начала раскладывать покупки. Дверца холодильника не открывалась – иногда у нас так случалось. Я дернула изо всех сил, чуть не обрушив на себя морозильную камеру. На этот раз дверца распахнулась, и из холодильника повеяло запахом уксуса и тухлятины: испортился недоеденный бекон, хотя я и купила его совсем недавно, а уксусом воняло из открытой упаковки маринованной селедки – я вообще не могла понять, откуда она тут взялась. И это еще не все. В ящик с овощами пролился томатный сок и уже засох, образовав мерзкую багровую корку.

– Это ты сделал, Марк?

– Что? – Мыслями он был за тысячу миль отсюда, застыл, поднеся к шкафу руку с упаковкой спагетти.

– Это ты перекладывал продукты в холодильнике?

– Нет. Нет, конечно. – В его голосе звучало раздражение, словно я отвлекла его от чего-то важного. – Зачем бы я это делал?

– Ну, кто-то все-таки это сделал. – Я отошла в сторону, чтобы он увидел, какой бардак там творится.

Чертова Клара. Наверняка это она. В ее духе – прийти, пока сангома будет тут колдовать. Она не из тех, кто пропустит подобное представление.

Беспорядок Марка ничуть не удивил.

– Я все уберу.

– Но как это произошло? Клара…

– Не сейчас, Стеф. – Он выразительно мотнул головой в сторону Хейден.

– Марк…

– Наверное, кто-то толкнул холодильник во время… – Он неопределенно помахал рукой над головой. – Во время «очищения».

– По-моему, это сделали намеренно.

Он не ответил, только молча достал из-под мойки чистящее средство и тряпку.

Пока я готовила ужин Хейден, он тщательно вымыл весь холодильник изнутри, доставая перегородки и полоща их в умывальнике. Мне кажется, он старался не смотреть на меня. Мне дважды пришлось спрашивать, будет ли он ужинать, прежде чем он ответил, что уже поел. Вонь от дыма и у меня отбила аппетит.

Хейден уныло поковыряла ложкой в еде и зевнула.

– У меня странно бурчит животик, мамуль.

Марк отжал тряпку, которой мыл холодильник, и подошел к малышке:

– Хочешь посмотреть мультики с папой?

Не знаю, действительно ли он хотел провести с ней время или пытался убраться от меня подальше. Кивнув, она опять зевнула и протянула к нему ручки. Невероятным усилием воли мне удалось сдержаться и не оттолкнуть его от моей дочери. Они ушли в гостиную, и вскоре до меня донеслись звуки мультика «Лего. Фильм». Я оперлась на стойку – сейчас мне было не до выяснения отношений с Марком. Мне хотелось убедить себя, что колдовство сангомы – ну или что она там использовала! – сработало, что дом очищен. Но беспорядок в холодильнике поразил меня. Это, безусловно, сделала Клара, но я не вполне верила, что она на такое способна. Запах дыма не развеивался, напротив, мне казалось, что он становится только сильнее. Но, несмотря на решетки на окнах, я не могла заставить себя открыть форточки.

Я выглянула в гостиную (Марк и Хейден неотрывно смотрели на экран и не заметили, что я подглядываю за ними), потом вернулась в кухню и открыла ноутбук, надеясь, что сайт обмена жильем наконец-то ответил на мое гневное сообщение о поведении Пети. Не ответил. Не было ответа и от литературного агента – впрочем, она получила полный текст книги только неделю назад. Я размечталась, как буду выступать с презентацией книги, представляя себе сгорающую от зависти Клару в переполненном книжном магазине (сейчас мне стыдно за эти мысли). Может, мне стоит воспользоваться свободным временем и посмотреть вакансии на неполный рабочий день? Два дня назад Марк предложил мне поискать работу – в присутствии Клары, не мог дождаться, пока она уйдет. Но мне трудно было сосредоточиться. Приготовив чай, я принялась бездумно пролистывать страницы в интернете, успокаивая себя тем, что посмотрю вакансии завтра. Тот потрясающе красивый агент по недвижимости в Париже сказал, что его начальник вернется только через неделю и тогда поможет найти ответы на интересующие нас вопросы, но почему бы не написать ему прямо сейчас? Отыскав в недрах сумки визитку, я написала директору агентства, объяснив, кто я такая. Мол, меня интересует история этого здания и мне любопытно, почему там никто не живет.

Я зашла на «Фейсбук». Карим прислал мне запрос в друзья, и от этого мне стало так радостно на душе, что я тут же устыдилась. Стоило мне принять запрос, как на экране высветилось сообщение от него:

Привет. Я думал о твоей истории. Ты другие сайты смотрела????

Привет! Какие сайты?

Например, airbnb или couchsurfer.com, такие. Эти ваши несостоявшиеся гости могли рекламировать свою квартиру и там.

Он был прав. Я помнила слова Мирей о том, что до нас в этой квартире были и другие жильцы, – вполне логично, что Пети пользовались и другими интернет-ресурсами, чтобы заманивать людей в это здание. Нужно было самой об этом подумать.

Спасибо

Не за что

Помедлив немного, я написала:

Как насчет кофе? Завтра?

Ответ от него не приходил несколько минут.

Отлично. Когда? У меня пары до 13, потом на работу к 5

Меня охватила восторженная дрожь. Марк завтра будет на работе с десяти до четырех.

3?

Увидимся

После этого я ввела в строку поисковика адрес здания и слова «квартира снять Париж». Бинго! Пока было не вполне понятно, но похоже, что эта же квартира была отмечена и на других сайтах обмена жильем. Я прошла по первой ссылке, но там уже ничего не было. Я проверяла ссылку за ссылкой, пока не попала на сайт «Parisdreaming.com», на котором туристам из Америки предлагалось снять дешевое жилье в Париже.

Под той же фотографией с ванной, которую Пети размещали на сайте обмена жильем, стоял один-единственный отзыв:

Не останавливайтесь тут. Квартира воняет, в ней нет кондиционера. Не думайте, что это выгодная сделка. Оно того не стоит. Мы съехали через два дня.

Отзыв оставили в июле, но функция комментирования почему-то не работала, а когда я «кликнула» на ссылку с контактами сайта, выпала ошибка «Страница не найдена». Разочарованная, я попыталась вернуться на предыдущую страницу, но после получаса тщетных поисков поняла, что я ее потеряла. Я уже собиралась сдаться, когда наткнулась на ссылку на форум туристов из Великобритании. Тред, созданный пользователем «Mrbaker9981» в сентябре прошлого года, назывался «НЕ ОСТАНАВЛИВАЙТЕСЬ ТАМ». Адрес Пети тоже был напечатан заглавными буквами, ниже следовало описание:

Вышел на эту чертову дыру через сайт о дешевом жилье – кстати, сайт этот больше не работает. Худшая квартира из всех, где мне когда-либо приходилось останавливаться. Там жарко, постоянно воняет, а хозяева даже не появились, а еще отказались вернуть нам залог после того, как мы съехали раньше срока. Жуткое жилье – в плохом смысле слова, одержимое. Я ВАС ПРЕДУПРЕДИЛ.

Два других пользователя ответили комментариями: «Спасибо за предупреждение» и «А что, у слова жуткий есть и хороший смысл?», но «Mrbaker9981» им не ответил.

Мое сердце забилось чаще. Я зарегистрировалась на сайте и оставила сообщение, что я тоже останавливалась в этой «чертовой дыре» и умоляя «Mrbaker9981» связаться со мной. Я даже оставила свой имейл, не думая о том, что теперь меня завалит спамом.

Поддавшись порыву, я прогуглила имя этого пользователя: вдруг он зарегистрирован и на других форумах под тем же ником? И напала на золотую жилу. Он активно участвовал в обсуждениях на форуме при сайте газеты «Гардиан» и был зарегистрирован на loveulots.co.uk, «безобидном» сайте знакомств для женатых мужчин и замужних женщин. Не раздумывая, я зарегистрировалась на сайте знакомств (мне пришлось заплатить за регистрацию около двухсот рэндов и заполнить анкету) и перешла на его страничку. Там я отыскала графу «Сообщения» и написала куда более отчаянную просьбу, спрашивая, не он ли оставлял отзыв на форуме о жилье, и умоляя его связаться со мной и рассказать, что же случилось. По правилам, я не могла оставить ему свой имейл, если он не ответит мне здесь.

Я настолько увлеклась этой детективной работой, что не заметила, как в доме воцарилась тишина – мультик закончился. В гостиной Марк и Хейден уснули на диване. Она лежала на его груди, и Марк обнимал ее. Наверное, в такой момент я должна была преисполниться нежности и любви, но на самом деле я чувствовала только смутную тревогу, будто этот жест Марка свидетельствовал не о заботе, а о попытке отобрать свою дочь у всех остальных. Я убрала его ладонь – он не проснулся, кожа блестела от пота – и взяла Хейден на руки. Она сонно что-то пробормотала, протестуя, а затем обхватила мою шею ручками, а талию – ножками, как мартышка.

Как обычно, я включила ночник и прилегла рядом с ней. На этот раз чувство, будто мы в комнате не одни, не подкралось на цыпочках – оно набросилось на меня, не скрываясь. Я резко повернула голову и увидела в углу комнаты рядом с комодом что-то темное. Крик застрял у меня в горле: в углу извивалась многоногая жуткая тварь без лица. Я моргнула – и чудовище исчезло. Окаменев от ужаса, я не двигалась около минуты. Затем медленно встала с кровати и метнулась к выключателю. Когда зажегся свет, ощущение чужого присутствия в комнате схлынуло. Не нужно быть особо умным, чтобы понять работу моего воображения: мое сознание нарисовало мужчин, ворвавшихся в наш дом и испугавших меня, только в кошмаре они сплавились воедино. Я снова заглянула под кровать, но там по-прежнему валялся носок Хейден. Потребовалось все мое мужество, чтобы протянуть руку и достать его оттуда, – будто носок мог укусить меня. И только тогда я увидела в полуметре от него кое-что еще. Расческу Зоуи. Ту, которая упала за комод. Или, может быть, это не расческа Зоуи? Неважно. Главное, что за чертовщина здесь творится? Я завернула расческу в носок, собираясь ее выбросить.

Я не могла оставить Хейден одну, но и спать нельзя было. Приглушив свет, я принялась листать книжки с картинками, доставая их с полки Хейден одну за другой. Я твердо решила не спать до рассвета, но, наверное, через какое-то время уснула. Проснулась я от шума воды в душе. Хейден все еще спала: ручки прижаты к груди, волосы прилипли ко лбу. Стараясь не разбудить ее, я тихонько встала и прошла по коридору в ванную. Из-за приоткрытой двери доносился голос Марка. Он с кем-то говорит по телефону? Нет, чепуха какая-то, он же в душе. Я осторожно открыла дверь и прислушалась. Из-за воды я не могла разобрать ни слова, пока он не повысил голос:

– Я сделал это для тебя. Я сказал, я сделал это для тебя.

Я отдернула занавеску душа, и Марк, вздрогнув, повернул ко мне голову.

– Почему ты говоришь сам с собой, Марк?

– Я не… Эй, как насчет права человека на уединение? – Он попытался рассмеяться, но смех этот прозвучал весьма неубедительно.

Он был уже не тем человеком, за которого я когда-то вышла замуж. Не тем человеком, в которого я была так влюблена. Какую бы психологическую нагрузку ему ни приходилось сейчас выдерживать, это сказывалось на его теле. Он исхудал, явственно проступили ребра. Кожа бледная и покрыта пупырышками, несмотря на пар от горячей воды. На предплечьях – царапины и какие-то ранки. Синяя сеточка варикозных вен на икрах.

«Старость, – подумала я. – Ты состарился, Марк».

Он выключил воду и потянулся за полотенцем.

– Хейден уже проснулась?

– Нет. Марк… прошу тебя… Что с тобой происходит?

– Не понимаю, о чем ты.

– Понимаешь. Конечно, понимаешь. Ты отдалился. Отдалился от нас с Хейден с тех пор, как мы вернулись из Парижа.

Это неправда. Наш брак начал рушиться еще до этого. Задолго до этого. С той ночи, когда те люди ворвались в наш дом.

Марк поспешно вытерся. Он действительно очень похудел. Я попыталась вспомнить крепкое сильное тело, вызывавшее во мне такую страсть, но видела лишь иссохшие руки, ввалившуюся грудь, обвисшие щеки.

– Я обратился к психотерапевту, Стеф. Ты ведь этого хотела, верно? Я хожу к доктору, как ты и просила.

– Марк, пожалуйста, поговори со мной.

– Давай ты сваришь нам кофе, и мы поговорим.

– Правда?

– Правда. – Он улыбнулся.

Мне показалось, или прежний Марк на мгновение вернулся? Но как бы мне ни хотелось пустить все на самотек, я знала, что просто принимаю желаемое за действительное.

По дороге в кухню я заглянула к Хейден. Удивительно, но она до сих пор спала. Помедлив, я заглянула к ней под кровать. Ничего. Конечно же, там ничего нет. Я выбросила расческу в мусорный ящик в комнате Хейден, запомнив, что потом нужно будет избавиться от этой находки.

В кухне все еще чувствовался тот гнилостный запах с примесью гари. Посудомоечную машину пора было выгружать, плита заляпана жиром, а дверца микроволновки – плавленым сыром со вчерашнего ужина Хейден. В шкафу мне едва удалось отыскать две чистые чашки. Хороший кофе почти закончился. Помня, что сегодня зайдет Карим, сейчас я загрузила в кофеварку дешевый кофе, который мы хранили про запас. Меня не волновало, что Марк может это заметить.

Через пару минут Марк спустился в кухню. Одет он был в костюм – раньше он надевал его только на нашу свадьбу и похороны отца.

– Вся моя другая одежда грязная. – Марк верно истолковал выражение изумления у меня на лице.

Я попыталась понять, злится ли он на меня за то, что я забыла постирать, но не увидела и следа раздражения. Сейчас я была бы рада такой нормальной человеческой эмоции.

– Я была занята.

– И чем же ты занималась?

После рождения Хейден мы избегали разговоров о домашнем хозяйстве. Марк сказал, что ему хватило ссор с Одеттой – слишком уж легко упреки переходили в скандалы и обоюдное разочарование: В каком это смысле в доме нет молока? – Разве ты не сидела дома весь чертов день, пока я работал? – По крайней мере, мог бы выгрузить посуду из посудомоечной машины перед уходом… И так далее, и тому подобное. Я знала, что нельзя ввязываться в ссору, но не сдержалась:

– Присматривала за твоей чертовой дочерью.

– Моя дочь… моя дочь…

– Твоя дочь что, Марк?

Медленно тянулись секунды, а он все не отвечал. Пискнула кофеварка, в чашку полился кофе.

– Марк? Что с Хейден?

– Она просто спит, правда, Стеф? – В его голосе слышалась мольба.

«О господи…»

– Да. – Я кашлянула. – Кофе будешь?

– Нет. Мне пора.

– Я думала, мы поговорим.

– Да, только не сейчас.

На часах было без пяти семь. Пары у него начинались не раньше десяти. Кивнув, Марк повернулся, вышел в коридор, взял ключи от машины. Помедлил, вернулся в кухню, протиснулся мимо меня в кладовку. Я не спросила, что он делает, не заглянула в потрепанную коробку из-под обуви, которую он вынес оттуда. Не обращая на меня внимания, он ушел и захлопнул за собой дверь.

Не позволяя этой ситуации испортить мне настроение, я пошла будить Хейден. Та капризничала и пожаловалась на боль в горле. Лоб ее казался горячим, но я не очень волновалась – Хейден часто простуживалась. Я устроила ее на диване и дала айпад, а сама сходила в душ и тщательно вымыла кухню дезинфицирующими средствами. Их резкий запах наводил на мысли о болезни и больницах, но он хотя бы убрал мерзкую вонь от дыма. Затем я собрала всю грязную одежду и запустила стирку. Мне не хотелось думать о Марке. После возвращения из Парижа он не раз переходил черту. Все вышло из-под контроля. Итак, я думала о Кариме. Думала о его коже, его волосах, небольшой черной татуировке, выглядывавшей из-под рукава футболки (я не знала, что это за татуировка, не знаю этого до сих пор). Карим символизировал все, чего не было у Марка. Признаю́, я думала о нем больше, чем следовало. Тогда эта мысль не приходила мне в голову, но, может быть, и он думал обо мне.

В половину третьего я поспешно поднялась в спальню, переоделась и нанесла тональный крем, который все равно поплывет от жары. Руки дрожали, поэтому мне никак не удавалось подвести глаза. Пришлось стирать подводку и начинать заново.

Ровно в три раздался звонок в дверь. От Карима пахло мылом и лосьоном после бритья, будто он только что принял душ. Едва увидев его, Хейден протянула руки, и ему пришлось опускаться на корточки перед диваном и обнять ее. Я включила «Холодное сердце», зная, что это отвлечет ее как минимум на час, и повела Карима в кухню. Я вспотела и разволновалась. Мы оба молчали, пока я готовила кофе. Поддавшись порыву, я вдруг предложила:

– Сейчас так жарко. Может, не кофе, а пива?

– Серьезно?

– Ну да, почему нет? – Я тут же пожалела о своих словах. Вдруг он решит, что я алкоголичка?

– Давай, почему нет? – Карим улыбнулся. – Одна бутылочка не повредит.

На этот раз дверца холодильника поддалась. Я достала две бутылки, оставшиеся в холодильнике с тех пор, как Клара с ее парнем приходили на ужин, и передала одну Кариму. Мы чокнулись, глядя друг другу в глаза.

– Можно задать тебе глупый вопрос?

– Валяй.

– Ты веришь в призраков?

– А что?

– Просто…

И я рассказала ему о твари под кроватью Хейден. Выболтала все подчистую: о том, как в квартире в Париже чувствовала, что мы там не одни. О том, как мне показалось, что после нашей ночи в полицейском участке ко мне вот-вот явится Мирей. Карим внимательно слушал, как и в прошлый раз. Я ожидала, что он заговорит о травме и игре воображения, – в конце концов, он учился на психологическом факультете.

– Есть много рациональных объяснений тому, почему люди видят призраков. Например, инфразвук или отравление угарным газом. Существует даже вид плесени, который якобы может вызывать подобные галлюцинации.

– Плесени? – Я посмотрела на свою бутылку. Она была пуста – и я не помнила, как пила пиво. При этом я не чувствовала и толики опьянения.

– Да. Погоди. – Он достал смартфон и что-то ввел в строку поисковика, а потом протянул мне.

На экране высветилась статья о группе ученых, установивших влияние токсичных спор плесени в старых зданиях на организм человека: эти споры вызывали галлюцинации. Конкретных доказательств этой теории не приводилось, и я обратила внимание на то, что статья вышла в английской бульварной газетенке, не славившейся точностью информации.

– Интересно. – Я вернула ему телефон.

Может быть, мы действительно что-то привезли из Парижа? Мне стало не по себе при мысли о спорах плесени, разрастающихся в моем мозге и повреждающих нейронные пути или как там эти штуки называются. Может быть, именно этим объясняется странное поведение Марка? Да и пользователь «Mrbaker» писал что-то об одержимости. Да, это была неподтвержденная фактами гипотеза, но она показалась мне куда лучше альтернативы, что мы с Марком просто сходим с ума.

– Там, где вы останавливались, была плесень?

– Вообще-то да. И там воняло. И… что ты еще упомянул? Инфразвук?

– Да, это вибрации, которые могут вызывать у людей плохое самочувствие, кажется. – Он улыбнулся и поднял со стола телефон. – Давай прогуглим…

Я подошла к нему поближе, чтобы разглядеть результаты поиска на экране. Мои волосы скользнули по его плечу. Не знаю, кто первым начал – и я предельно честна, говоря это, – но вдруг я оказалась у него на руках и мы уже целовались. Я чувствовала привкус пива на его языке, упругие мышцы спины под футболкой… Он так отличался от Марка… Его руки скользнули мне под блузку – и тут меня позвала Хейден. Я вскочила.

– Черт. Не надо было… Тебе нужно уйти.

– Да.

Он сунул телефон в карман и пошел за мной к двери. Мы оба старались не смотреть друг на друга. Чувствуя чудовищную неловкость, я отперла дверь и выпустила его из нашего Алькатраса. Щеки у меня горели – не так от стыда, как от страха того, что Хейден могла застукать нас. Я пошла в гостиную.

– Мамуля, мне плохо.

Лоб у нее все еще был горячим, хоть и не очень, и я на всякий случай дала ей таблетку парацетамола.

Я устроила малышку на диване, чтобы видеть ее из кухни, и вернулась туда устранять улики. Выбросив бутылки в мусорное ведро, я убедилась, что Хейден задремала, и села за компьютер, собираясь почитать статью о вызывающей галлюцинации плесени, чтобы отогнать чувство вины за случившееся с Каримом. И пивом этого не объяснить.

Папка спама переполнилась сообщениями с сайта знакомств. Я заполнила только обязательные поля анкеты и не загрузила фото, но это не смутило пользователей. Я уже собралась удалить все сообщения, не читая, когда поняла, что одно из них – от «Mrbaker9981»:

Дорогая Стефани!

Меня зовут Элли Баркер. Вы оставили моему отцу сообщение на этом сайте. Мне стыдно, что мой папа был зарегистрирован в такой соцсети, но у него в жизни было много проблем, начиная с жестокого обращения в детстве… Я не буду углубляться в его историю, но понимаю, что он искал для себя отдушину, и это не его вина. Я просматриваю его почту и забыла отменить подписку на этот сайт, поэтому мне пришло оповещение о вашем сообщении. При других обстоятельствах я не стала бы отвечать, но вы кажетесь мне очень милой леди. Должна сообщить вам, что мой отец не сможет помочь вам в расследовании касательно квартиры, в которой он останавливался во Франции с мамой в августе прошлого года. И он, и моя мама погибли в автокатастрофе в этом октябре.

С уважением,

Элли

Постскриптумом к мейлу была прикреплена ссылка на статью. Мне достаточно было прочитать ее заголовок:

Два человека погибли в автокатастрофе: полиция рассматривает версию убийства и самоубийства

Глава 21 Марк

Ветер шумит в кронах сосен на кладбише Пламстед, и при виде детских могил я опять плáчу. Куклы с треснувшими лицами, мертвые цветы, желтый целлофан на обмякших воздушных шариках – этот участок кладбища напоминает вечеринку ко дню рождения, оставленную гостями из-за какой-то внезапной страшной трагедии. Я понимаю боль этих семей, понимаю, каково им было, когда они хоронили своих ангелочков. Теперь ничто уже не даст им оправиться, они навсегда утратили свою целостность. И снова я смотрю на огромную вычурную усыпальницу, и вспоминаю, сколь избыточной может быть скорбь. Это вызывает во мне угрызения совести, и я прекращаю плакать. Можно жертвовать колоссальные суммы на борьбу с болезнями, можно крушить все вокруг, можно дойти до крайней степени отчаяния, но ничто не вернет вам утраченное дитя.

Не знаю, как бы я смог объяснить Стеф, что делаю здесь. Почему сейчас, после всех этих лет? Она бы просто сказала, что мне нужно оставить прошлое в прошлом и беспокоиться о Хейден. Ей надоела моя скорбь.

Но я и себе не могу этого объяснить. Конечно, Зоуи всегда была со мной так или иначе, но после Парижа она со мной более… явственно. Я не смогу объяснить это Стеф. Как и то, зачем я собираю коллекцию для Зоуи. Она просто решит, что я сошел с ума. Уже решила.

Выводок цесарок бредет мимо могил, тут странно смотрятся эти птицы с их абсурдными пятнышками. Я на мгновение задумываюсь, не подойдут ли они мне, но нет, перья не годятся.

Почему смерть должна вызывать нормальную реакцию? Почему я должен оставаться здравым и уравновешенным, сохранять холодную голову после утраты? Именно поэтому Зоуи и преследует меня теперь – потому что я так старался позабыть о ней, продолжать жить, словно все может быть нормально. Нельзя позволять моим ранам затягиваться, нельзя позволять Стеф давить на меня, чтобы я позабыл о Зоуи. Раны определяют мою жизнь, отрицать это – значит отрицать, что я когда-то любил Зоуи. Я лишал Зоуи голоса, не позволял ей воздействовать на меня. Не позволял своим ранам предопределять мою судьбу. Но то ограбление напомнило мне: я ничто без своей боли, я ничто без своей ярости, я ничто без своего страха.

Я сажусь перед ее могильным камнем. Зоуи похоронена рядом с родственниками Одетты, между ее бабушкой и дядей.

ЗОУИ СЕБАСТИАН

Вот что гласит надпись на камне. Есть там и даты: она прожила с нами семь лет, три месяца и один день.

Марк и Одетта скорбят по тебе Нам всегда будет тебя не хватать

Этих слов недостаточно, чтобы почтить ее память, теперь я понимаю это, и нам никогда не следует забывать о написанном здесь обещании – ни мне, ни Одетте.

Я не планировал ничего подобного, но в день после первого сеанса с Санте я заметил что-то темное на обочине грунтовой дороги, что-то прячущееся перед пастбищем среди булыжников, выставленных вдоль сточной канавы. Я понял, что это какое-то животное, и остановил машину: вдруг его сбили, и оно еще живо? Может быть, я смогу ему помочь? Я вышел из машины и медленно приблизился, стараясь не спугнуть зверька. Он был довольно большим – больше крысы, но меньше пса. Может, хорек или выдра, какое-то дикое животное. Не знаю почему, но я чувствовал, что это дикое животное, чувствовал его жизненную силу, его отчаянное желание жить.

Но когда я подошел, то увидел обычного домашнего кота. И животное было мертво, в животе зияла огромная рана. Наверное, его сбил мчавшийся на большой скорости автомобиль. Должно быть, оно погибло мгновенно. Зачарованный его телом, я склонился над ним. Кожа с одной стороны раны отошла от мышцы – это зрелище напомнило мне кулинарное шоу, в котором свежевали кролика.

Мне вспомнились ведра с волосами в квартире Пети, и вдруг я все понял. Уже давно у меня не было такого ощущения ясности. Никогда не было. Волосы – архетипический символ витальности, либидо, жизненной силы. Возьмем, скажем, Самсона и Далилу, Рапунцель, Офелию и обрезание волос в качестве ритуального наказания во многих культурах мира. Вот что они делали. Это не просто какая-то мерзость, доказательство их извращенного безумия. Пети – или как бы этих людей ни звали – собирали жизненную энергию, дистиллировали витальность, использовали волосы как талисман от высасывающего жизнь холода того здания. Я почувствовал, как что-то ведет меня по нелегкому жизненному пути, ощутил цель своего шаткого существования. Зоуи знала эту истину с самого начала. Ее попытки собрать волосы привели к успеху – в конце концов она исцелила Одетту. Может быть, сейчас уже слишком поздно, но Зоуи просит меня попытаться. Когда я принял решение, рваная рана, оставшаяся в моей душе после смерти дочери, затянулась, крюк перестал проворачиваться в моем сердце, и я понял, что Зоуи одобрила бы мой выбор.

Я знаю, что неправильно свежевать мертвую кошку и сохранять ее шкуру, если ты не биолог и не таксидермист, но именно так я и поступил. Тогда это казалось мне вполне резонным. Волосы – это дистиллированная жизненная сила, даже после смерти они не разлагаются так, как плоть. Небольшая коллекция волосков станет моим талисманом, защитит меня от царящей повсюду смерти. Она поможет мне все начать заново.

Поднявшись, я смотрю на могилу дочери и поглаживаю царапины и ссадины на руках. Они болят, хотя я и смазывал их дезинфицирующей мазью. Наверное, я оцарапался о какое-то растение с шипами или напоролся на колючую проволоку в траве.

Я лишь собирался таким образом почтить память Зоуи. Я не ожидал, что она станет вмешиваться. Но когда она пришла ко мне в колледж и дала мне пучок своих волос, я понял, что поступил правильно. После сеанса с Санте на следующий день я нашел очередное сбитое животное. Я думал, что все делаю правильно, но теперь уже не так уверен. Вчера, когда к нам пришла сангома, Зоуи сказала мне, что волоски нужно брать у живого существа, чтобы все сработало.

На дороге к кладбищу я вижу похоронную процессию. Я уже готовлюсь уйти в том случае, если они направятся сюда, но машины едут в дальний конец кладбища, где расположены более свежие могилы. За машинами следует небольшая группа скорбящих – с букетами и огромными фотографиями в безвкусных рамках. Кто-то из процессии смотрит на меня, проходя мимо, и я представляю, что они видят: печального, сломленного мужчину в строгом костюме, склонившегося над старой могилой и сжимающего в руках потрепанную обувную коробку.

Что со мной такое? Нужно было принести Зоуи на могилу цветы, а не коробку с волосами.

Я сажусь на край могилы и приподнимаю крышку коробки. В углу лежит пучок светлых волос – я старался не дать ему соприкоснуться со свежими шкурками, которые уже начали подванивать.

«Это не сработает, оно должно быть живым», – вот что она мне сказала.

Я знаю, что эти слова – порождение моей собственной психики. Я не хуже Стеф понимаю, что Зоуи не существует в физическом плане – она мертва. Я воспринимаю необычайно яркие символические образы, которые наконец-то помогут мне осмыслить смерть Зоуи. Полагаю, сказывается действие психотерапии – символический порядок мыслей нарушен, и образы становятся куда более конкретными. Но это не означает, что мне не следует обращать внимания на советы своего бессознательного.

Среди могильных камней снуют белки, спустившиеся с сосен. Зоуи когда-то назвала их «белюшки», и мы с Одеттой не стали ее поправлять, очень уж мило звучало это слово. Я достаю из кармана пакетик орехов, открываю его и бросаю один орешек на тропинку в паре метров от меня. Одна из белок сразу же подходит, берет орех и поднимается на задние лапки, глядя на меня и принюхиваясь: нет ли еще? Видимо, они привыкли, что их тут подкармливают, и стали почти ручными, как в городском парке.

Я бросаю еще один орешек – на полпути между мной и белкой. Она подбирается ближе. Еще один – всего в шаге от меня. А потом я оглядываюсь – никто меня не видит? – кладу орех себе на ладонь и жду. Белка, помедлив, подходит ко мне на расстояние вытянутой руки. Она нерешительно перебирает лапками, поглядывая на своих товарок на дереве, но не может устоять. Она опирается на мою ладонь, тянется за орехом – и я хватаю ее второй рукой за шкирку. Животное пищит, вырывается, пытается укусить, но я держу крепко, прижимая ее лапы к животу.

Ее сердечко стучит так часто, что мне кажется, будто оно вот-вот разорвется. У нее теплая, мягкая шерстка. Мгновение назад это создание доверилось мне.

– Прости, белюшка, – говорю я, отпускаю ее и бросаю на тропинку горсть орехов.

Настоящая Зоуи, моя дочь, умершая семь лет назад, ни за что бы не захотела, чтобы я ради нее убивал животное. Я смотрю на коробку, на коричневые следы засохшей крови и влажную блестящую плоть на картоне. Этого бы она тоже не захотела. Я достаю светлые волосы из коробки и кладу в карман. По пути с кладбища я нахожу мусорный бак и выбрасываю туда зловонную коробку. Уже слишком поздно спасать Зоуи, понимаю я. Мне ни за что не удалось бы ее спасти.

Я еду на юг, к берегу моря, в сторону своего дома, и думаю о надгробии. Только там наши имена высечены в камне рядом: Зоуи, Одетта и я. Я останавливаю машину на парковке перед небольшим торговым центром в Бергфлит и набираю номер.

– Привет, Одетта.

Ее голос летит в эфире, бежит током по кабелю, кодируется и декодируется, преодолевает расстояние между Бристолем и Кейптауном:

– Марк… Привет.

– Я тебя отвлекаю, да? – В трубке я слышу болтовню детей. У Одетты их двое, кажется. Второй раз замуж она не вышла. Когда мы говорили последний раз, она жила с каким-то мужчиной, который не приходился отцом ее детям.

– Нет-нет. Обычная суматоха. Субботнее утро, сам понимаешь. Футбол, покупки…

– Ты как?

– Ничего. А ты?

– Тоже ничего, спасибо. – Тут я вспоминаю, что позвонил Одетте вовсе не для того, чтобы обмениваться любезностями. – Я хожу к психотерапевту.

– Вот как? – В ее голосе слышится усталость.

– Да. Это вызвало много… – «Призраков?» – воспоминаний.

– Конечно. Наверное, так и должно быть.

Я слышу, как нелегко ей поддерживать беседу со мной.

– Как бы то ни было, я не хотел тебя тревожить, но мне нужно вспомнить кое-что. Ужасно, как иногда мы забываем простейшие вещи. Странный вопрос, наверное, но скажи: Зоуи больше любила кошек или собак?

– Ты позвонил мне для того, чтобы спросить такое?

– Не знаю… Просто кое-что вспомнилось. Она всегда терпеть не могла кошек, верно?

– Терпеть не могла кошек? Нет. Она их обожала. Помнишь, ты даже купил ей кроссовки с принтом котенка Китти на седьмой день рождения?

– Котенка Китти? Не думаю…

– Так и было, Марк.

– Нет, я купил ей черные кеды с принтом Скуби-Ду.

– Не-а. Зачем бы ей понадобились такие кеды? Она ненавидела тот мультик. Он ее пугал. Ее вообще легко было испугать, ты что, правда не помнишь?

По ее тону понятно, что она едва сдерживается. Она все еще злится на меня. Одетта никогда меня не простит, и я не вижу причин, по которым она могла бы меня простить.

– Ладно, спасибо. Прости, что побеспокоил.

Услышав, что мне неловко, она смягчается и продолжает говорить, чтобы поддержать меня:

– Это точно были кроссовки с принтом Китти. Помню, я еще подумала: как странно, что ты выбрал такие типично девчачьи кеды. Собственно, у меня в компьютере есть фотография, я уверена. Сейчас найду ее и сброшу тебе.

Одетта всегда была доброй. Мы любили друг друга.

– Спасибо.

Я вешаю трубку и замечаю вывеску небольшого паба «Бочка» – дешевая стальная вывеска, оплаченная компанией «Касл Лагер» для рекламы их пива. Почему бы и нет? Стеф не ждет меня раньше четырех.

Выйдя из машины, я думаю, что буду странно выглядеть в таком заведении в черном костюме. Я смотрю на свое отражение в боковом зеркале и понимаю, что мне нельзя снимать пиджак, поэтому тщательно застегиваю все пуговицы и вхожу в паб. Сейчас одиннадцать утра, но тут полно людей, пахнет застарелым пóтом, табачным дымом, подгоревшим жиром и пивом. Окно полностью закрыто рекламой, поэтому я почти ничего не могу разобрать в полумраке: какие-то мужчины, может, еще пара женщин сидят перед экраном и смотрят регби.

Я сажусь за стойку, и бармен недовольно косится на меня, как будто я занял место какого-то завсегдатая. Обычно такой реакции хватило бы, чтобы я ушел и направился в свой район, в привычную знакомую кафешку, но не сегодня. Я поправляю пиджак, вскидываю подбородок и заказываю выпивку. Бармен молча наливает.

– Женитесь? – Мужчина, сидящий рядом, поворачивается ко мне с дружелюбной беззубой улыбкой. Он смотрит на мой костюм. Сам он одет в спортивные штаны и заляпанную футболку. – Последний стаканчик на свободе?

– Нет, на встрече был, – лгу я. – Такой клиент, понимаете.

– Ясное дело. – Он отворачивается к экрану за стойкой.

– Кто играет?

– «Стормерз» против «Уэстерн Форс».

– Рановато для регби, нет?

– Турнир проходит в Перте. – Он отодвигается от меня подальше. – В Австралии. Суперчемпионат или суперкубок, что-то в этом роде.

Я не могу отделаться от ощущения, что я его разочаровал. Я жалею, что не могу поделиться с ним какой-нибудь захватывающей историей – о сбежавшей из-под венца невесте или мальчишнике с проститутками перед свадьбой – историей, которая поможет ему развеяться.

Я отхлебываю безвкусное пиво и обвожу взглядом зал. Теперь, когда глаза привыкли к полумраку, я замечаю поцарапанную, обветшалую мебель из разных комплектов, пустые лица пьяниц, уставившихся в экран, будто телевизор – это портал, позволяющий сбежать подальше от их жизней, и этот портал только что закрылся навсегда. Сейчас не то время суток, когда люди выпивают, чтобы развлечься. И сейчас не то время года, чтобы кому-то были интересны турниры по регби.

Отсюда открывается проход в соседний зал, со столиками для бильярда и фальшивым музыкальным аппаратом – на самом деле это изъеденная плесенью пластиковая коробка с динамиком внутри. Как я и ожидал, аппарат настроен на радиостанцию с поп-музыкой, под которую уныло танцуют несколько молодых женщин. Непонятно, пьяны они, под наркотой или просто устали, но ужасно видеть, как люди двигаются вот так в одиннадцать часов утра.

Я смотрю на экран телевизора, и мне кажется, что проходит лишь пара мгновений до того, как жужжит мой телефон, но когда сосредотачиваюсь, оказывается, что я уже выпил свою кружку пива, первая половина игры закончилась, а на экране крутят рекламу. Телефон жужжит в кармане пиджака, который уже почему-то висит на спинке стула. Бармен подбородком указывает на мою кружку, и я киваю, просматривая сообщение в телефоне:

Было приятно, хотя и немного странно поговорить с тобой. У тебя был какой-то напряженный голос. Надеюсь, с тобой все в порядке? Прилагаю фото. Целую

Я встаю из-за барной стойки, смутно ощущая на себе взгляды завсегдатаев, волочу ноги по деревянному полу, полагаюсь на инстинкты в поисках туалета, миную комнату с бильярдным столом, прохожу по коридору со сводчатым потолком, вдыхаю вонь мочи и розовых ароматизаторов и наконец-то захлопываю за собой дверь, позволяя себе всхлипнуть от боли и шока.

Взяв себя в руки, я ополаскиваю лицо, стараясь не обращать внимания на грязь в рукомойнике, столь явную в льющемся через высокое окно свете. Я опять включаю телефон, стараясь привыкнуть к этому снимку. Я его уже видел. У меня у самого хранится эта фотография, но она лежала в моем старом компьютере, и я просто скопировал все альбомы на новый жесткий диск и никогда их больше не просматривал. Зоуи с подаренными на день рождения кедами. Ее улыбка вспарывает мою душу.

Проходит какое-то время, прежде чем я слышу стук.

Кто-то что-то говорит. Женский голос, нежный.

Я встаю, пытаюсь выпрямиться, умываюсь. В зеркале я вижу кровь на рубашке.

Опять стук. Опять этот голос. Я не могу разобрать ни слова.

Дверь открывается.

– Qu’est-ce tu as, Papa?[41]

Это она, та самая девушка. На ней розовая футболка со звездой и зеленые джинсы, на ногах – нелепые огромные кеды.

– Ты не она, верно? – говорю я.

– Не кто? – Все тот же акцент.

– Не моя дочь. Она мертва.

Она подходит ко мне вплотную. Я чувствую электрический разряд, пробегающий по ее телу, и волосы у меня становятся дыбом. Какая-то тень закрывает свет из окон, но девушка светится сама, светится от разрядов электричества, от нее исходит фиолетовое и черное свечение, аура коронного разряда потрескивает. Я чувствую, как эта энергия устремляется ко мне, опаляет, искрится.

Ее рот открывается, и я слышу слова:

– Я твоя. Кто угодно – но твоя. Я стану для тебя, кем ты захочешь.

От нее исходит сладковатый аромат разложения, как от перезрелого плода. Ее язык касается моих губ, затем она кусает меня.

– Что тебе нужно от меня?

– Я хочу, чтобы ты поддерживал во мне жизнь.

Она касается моего лица, запускает пальцы в жидкие волосы на моем виске. Я ослеплен образами, все вокруг затянуто туманом, но я протягиваю руки и чувствую: это волосы. Я проникаю в пелену волос все глубже, но они не кончаются, я весь спеленат волосами. Нежными, пахнущими яблочным шампунем и духами. Это жизнь.

Так я, бывало, прижимал Зоуи к груди и вдыхал ее запах: ее пот, ее грязь, детский крем, яблочный шампунь. Я любил ее, любил слишком сильно, и она задохнулась. Она во мне, молекулы ее тела до сих пор в моих легких.

Удар, грохот, девушка исчезает, по подбородку у меня стекает кровь.

– Эй! Эй! Ты какого черта с Дейдрой вытворяешь?!

Бармен медлителен, поэтому мне удается увернуться от первого удара, но тут за его спиной я вижу женщину. Она смотрит на меня со смесью страха и любопытства, как на диковинное животное в зоопарке. Ей уже за тридцать, некрасивая брюнетка, на ней зеленые джинсы и розовая футболка со звездочкой.

Я отворачиваюсь, и второй удар мужчины обрушивается на мой затылок. Я на полу, в мерзкой луже, какая-то дрянь впитывается в мой пиджак, на спину что-то давит, на плечи обрушивается град ударов, но затем меня рывком поднимают на ноги, вышвыривают из бара, волокут к машине.

Бармен вручает мне пиджак, ключи и бумажник.

– Спасибо за чаевые, приятель. Надеюсь, ты не против, что я подсуетился.

Домой я возвращаюсь уже поздно. Я много думал. О том, как я боюсь Хейден, боюсь полюбить ее настолько, что высосу из нее жизнь. Я убил Зоуи, и, хотя мою малышку не вернуть, я могу поддерживать жизнь ее души.

Войдя в дом, я вижу, что Стеф уснула на диване, а на кофейном столике стоит пустая бутылка вина. Хейден сопит в кресле. В кухне я обнаруживаю в мусорном ведре две бутылки из-под пива, а в мойке – две кофейные чашки, которыми мы пользуемся, только когда приходят гости.

Я подавляю вспыхнувшую во мне ревность. В конце концов, Стеф имеет право принимать гостей, к тому же мне пора приступать – Стеф в любой момент может проснуться, хотя ее опьянение сыграет мне на руку. Я бросаю провонявшийся пиджак на пол в ванной, беру из шкафчика ножницы и иду к Хейден. Она спит крепко, как спят только малыши. Я сажусь рядом и отбрасываю прядь волос с ее лица.

Когда я начинаю, я собираюсь срезать совсем немного.

Глава 22 Стеф

Щелк-щелк…

Опьянев от вина, которое я открыла после ухода Карима, я уснула на диване. Шея затекла от сна в неудобной позе.

Щелк…

Я приподнялась. Комнату освещал телевизор, беззвучно транслировавший рекламу товаров для дома. Над креслом, где лежала Хейден, кто-то склонился. Я не издала ни звука – не смогла. Я не могла дышать. Какое-то мгновение я была уверена, что вижу склизкое многоногое чудовище – ту тварь, которая жила под кроватью! – но потом существо шевельнулось… и я поняла, что это Марк. Конечно же, это был Марк.

Щелк…

– Что ты делаешь? – прошептала я.

Он застыл, затем оглянулся через плечо. Было слишком темно, поэтому я не разглядела его глаз, но в правой руке он держал что-то металлическое, судя по отблескам света. «О черт, у него нож!» Не обращая на меня внимания, он повернулся к Хейден.

Щелк…

Светлый локон упал на паркет. Волосы Хейден. «Он остригает ей волосы, пока она спит».

– Отойди от нее, Марк. Отойди от нее немедленно. – Я говорила спокойно и холодно.

Я не могла позволить себе впасть в панику. Если я дернусь в его сторону или Хейден вдруг проснется, она может серьезно пострадать. Отстраненность и собранность – те качества, которые проявились во мне в первые минуты после смерти Мирей, – взяли верх, когда они были мне нужны.

Марк мотнул головой в мою сторону и отошел от кресла. Рассеянно пробормотав: «Прости», он положил ножницы на журнальный столик и вышел из комнаты.

Я бросилась к Хейден – к счастью, она все еще спала – и убрала срезанные локоны с ее лица. В полумраке я не могла определить, сколько волос он срезал, но целая прядь упала на паркет, когда я погладила Хейден по голове. Малышка шевельнулась.

– Мамуля… Хейди хочет спатки.

– Я знаю, мартышка.

Надеясь, что ледяной холод мыслей останется со мной еще на несколько минут, я взяла на руки разгоряченное тельце Хейден и помчалась на второй этаж. Прижимая малышку одной рукой к себе и не обращая внимания на ее сонное ворчание, я достала сумку, запихнула туда белье и одежду, потом перетащила сумку в комнату Хейден и бросила в нее несколько футболок, шортов и игрушек, хватая все, что подворачивалось под руку. В последнюю минуту я еще успела заглянуть в ванную и прихватить косметичку. В этот момент, как и в Париже, спокойствие отступило.

Меня охватил лихорадочный ужас. «Убирайся отсюда, скорее!»

Надрываясь под весом Хейден и сумки, я спустилась на первый этаж, ожидая, что Марк вот-вот набросится на нас из темноты или дорогу нам перебежит то многоногое чудовище – на этот раз у него появится лицо, лицо Марка, это будет лицо Марка! – но ничего такого не случилось. Я поспешно достала из сумки ключи, вышла за ворота и побежала к автомобилю. Хейден уже полностью проснулась и захлебывалась плачем у меня на руках, но я не рискнула остановиться и успокоить ее. Усадив малышку в машину, я поспешно пристегнула ее, стараясь не обращать внимания на всхлипы, села за руль и рванула с места.

Мне чудом удалось не разбиться той ночью. Гнев на Марка пульсировал в моем теле, поднимался жаркой волной, и я больше ни на чем не могла сосредоточиться. Теперь, вспоминая об этом, я понимаю, что побег из дома вместе с Хейден был решением не только глупым, но опасным. После пива с Каримом и половины бутылки вина на голый желудок я была не в лучшем состоянии для того, чтобы вести машину. В районе Уорчестера здравый смысл взял верх, и я, перестав вдавливать в пол педаль газа, сбросила скорость. Впервые с тех пор, как я усадила Хейден в автокресло, я взглянула в зеркало, чтобы удостовериться, все ли с ней в порядке. Малышка уснула, ее голова склонилась к груди. Волосы на левой стороне головы торчали беспорядочными лохмами.

Только съехав с автострады на пустынную проселочную дорогу, я пожалела о своем решении сбежать к родителям. Можно было вернуться в город и остановиться в гостинице, но мне нужны были люди на моей стороне. Нельзя показывать им Хейден в таком виде – под обрезанными волосами просматривалась кожа головы. Удостоверившись, что вокруг нет никого подозрительного, я остановила машину рядом с какой-то безлюдной фермой неподалеку от Эшбери и разбудила Хейден. Достав из косметички маникюрные ножницы, я подравняла малышке волосы, как могла. Хейден даже не протестовала – может быть, ей передалось мое отчаяние. После робкого «Что ты делаешь, мамуля?» она прекратила вертеться в кресле и покорно вытерпела эту импровизированную стрижку. Почему-то мне захотелось собрать волосы и увезти с собой – по непонятной причине тогда мне казалось опасным бросать их на дороге, – но я спрятала их под камнем и уехала.

В час ночи я остановилась на подъездной дорожке перед гостиницей моих родителей. В доме было темно и тихо, и я помедлила, не решаясь нажимать на звонок. Нужно как-то объяснить мое появление, но что я могла сказать? Правду говорить не стоило. Это настроит их против Марка раз и навсегда.

– Да? – донесся из домофона папин голос.

– Пап? Пап, это я. Можно мне войти?

– Стефани? Это ты, солнышко? – Видимо, мама стояла рядом с ним.

– Пожалуйста, впусти меня, пап.

– Держись, солнышко, я сейчас выйду к тебе.

И только тогда я разрыдалась. Я сдерживалась изо всех сил, вытирая слезы. Нужно выглядеть спокойной. Открылись ворота, я подъехала к дому и резко затормозила, а потом вывалилась из машины – прямо в объятия папы. Мама суетилась вокруг, что-то говорила…

– Ты возьмешь Хейден, мам? – удалось произнести мне.

– Конечно. Но, Стефани, что случилось? Что-то случилось? Почему ты не позвонила? Ты ехала от самого Кейптауна? В такое время суток? Где Марк?

– Все в порядке. Мы поссорились, мам. Не волнуйся, ничего серьезного. Мне просто нужно было выбраться из дома. – Я изо всех сил делала вид, что сожалею о своем побеге. – Я слишком бурно отреагировала. У нас обоих было слишком много стресса в последнее время.

Они не поверили мне, но я заметила, как папа выразительно посмотрел на маму, взглядом уговаривая ее не расспрашивать меня прямо сейчас. Я была безмерно благодарна ему за это.

– Ох, Стефи… – устало выдохнула мама. – Папа съездил бы за тобой.

Когда мама взяла Хейден на руки, девочка немного успокоилась. Мама отнесла ее в гостевую комнату, и малышка уснула уже через секунду после того, как ее уложили в постель. Я сбросила туфли и, не раздеваясь, залезла на кровать рядом с ней, сказав маме, что мне просто нужно выспаться. Родители вернулись к себе в спальню, оставив меня в темноте.

На следующий день я проснулась около двух, не понимая, где нахожусь. Хейден рядом не было, и я вскочила, на мгновение подумав, что Марк пробрался сюда среди ночи и украл ее. Но затем я услышала ее смех в саду, и иррациональная паника отступила. Я выглянула в окно. Хейден помогала маме пропалывать цветы на клумбах вокруг гостиницы. Теперь, когда страх угас, вернулся гнев. Черт бы побрал этого Марка! Да пошел он…

Я с остервенением почистила зубы, оцарапав десна, надела чистую футболку, спустилась на первый этаж и вышла в сад – мне хотелось послушать смех Хейден. Малышка рассеянно помахала мне рукой и вернулась к прополке. Сегодня она выглядела намного лучше – похоже, простуда отступила.

– Стафани… – Мама поспешно подошла ко мне. – Ты хорошо спала?

– Да, спасибо, – машинально ответила я.

И тут меня осенило – я ведь действительно отлично выспалась, впервые за неделю. И не просто за неделю. Я уже давно так хорошо не спала. Да, я ощущала легкое похмелье, но в остальном голова у меня была ясной, точно мой мозг окатило холодной водой.

– Стефи… Что случилось с волосами Хейден?

«Начинается».

– У нее жвачка запуталась в волосах. Я пыталась ее вырезать и немного напортачила.

Мама пристально посмотрела на меня:

– Ну надо же! И откуда у нее взялась жвачка?

– Не знаю. – Я растянула губы в лицемерной улыбке.

Хейден, смеясь, протянула бабушке букетик из выполотых сорняков и пары цветков. Мама вручила ей вазочку и опять подошла ко мне.

– Стефани… – Она понизила голос. – Твой отец говорит, что не следует тебя расспрашивать, но, может быть, ты скажешь, почему вчера приехала так поздно? Я волнуюсь за тебя, родная. Что-то случилось с Марком? Он…

– Не сейчас, мам! – выкрикнула я, и мама отшатнулась. – Ты не против, если я приготовлю себе завтрак? – уже мягче добавила я.

– Сейчас я тебя чем-нибудь угощу. – Мама отряхнула руки.

– Все в порядке, мам. Побудь пока с Хейден.

– Стефи… Ты же знаешь, что можешь оставаться тут сколько захочешь. Все комнаты свободны до следующей недели, но даже тогда места хватит. Это твой дом.

Так ли это? Я задумалась. Мой дом должен быть в Кейптауне, с Марком. Не такой я представляла свою жизнь: я определенно не собиралась мчаться к маме и папе всякий раз, когда у меня возникали проблемы. Но это не просто проблема. Речь идет не просто о какой-то мелкой размолвке между супругами. Вчерашний гнев снова разгорался во мне.

Я поцеловала маму в щеку и отправилась в кухню. Тут все было привычным для меня с самого детства: старенькая мебель, выцветшая дубовая обивка стен, занавески с цветочным узором и оборочками, мамина коллекция безделушек. Уют кухни успокаивал. Здесь я чувствовала себя в безопасности – давно забытое чувство. Я достала из холодильника бекон и, не думая, что делаю, побросала ломтики на сковороду.

Я знала, что мне нужно определиться. Моему браку конец? Меня охватило чувство жалости к себе. У меня нет работы, нет денег… Бекон зашипел, кипящий жир брызнул мне на руку. Я этого не заметила. Отрезав два толстых ломтя хлеба, я сделала себе бутерброд. Есть не хотелось, но я заставила себя позавтракать, стоя над мойкой и глядя в окно.

Чья-то рука опустилась на мое плечо.

– Не ешь всухомятку, солнышко. – Папа встал рядом со мной перед окном. – Мама любит, когда ты привозишь Хейден… – Он кашлянул. – Стефани… Я сказал маме, чтобы она не приставала к тебе с расспросами, но я должен знать. Марк что-то сделал с тобой? Или с Хейден? – Его лицо оставалось спокойным, но глаза сверкали.

– Нет, пап. Он… Нам просто нужно провести какое-то время порознь, вот и все. Мы с Хейден уедем отсюда, как только сможем.

– Солнышко, это твой дом.

«Это не мой дом».

– Я знаю, что тебе не нравился Марк, пап.

«Нравился…» Это слово в прошедшем времени само сорвалось у меня с языка, как будто наши с Марком отношения действительно закончились.

– Да. Это правда. Я не стану этого отрицать, солнышко. Но он твой муж. Это твой выбор. И какое бы решение ты ни приняла, мы тебя поддержим.

Мне почему-то вспомнилась наша скромная свадьба. Мы зарегистрировали брак в Кейптаунском магистрате и устроили вечеринку в ресторане «Пять пядениц». Пришли мои родители, Клара и несколько ближайших друзей Марка. Еда была отличной, но атмосфера – напряженной, потому что гости поделились на две группы: мои родители смущенно устроились на одном конце стола, Клара и остальные – на другом. Кто-то – скорее всего, Клара – ехидно предложил, мол, пусть мой папа произнесет тост. Папе было очень неловко, он ненавидит привлекать к себе внимание, но он сумел выкрутиться и даже нашел, что хорошего сказать о моем муже.

– Спасибо, пап.

Он постоял со мной еще немного, потом вышел из кухни – как всегда, ему нужно было что-то починить или смастерить для гостиницы.

Пока Хейден развлекалась в саду, я убрала в кухне, а потом поплелась на второй этаж к своему ноутбуку, в комнату, ставшую для меня убежищем. Не обращая внимания на письма, я лихорадочно просмотрела вакансии, разослала свое резюме кому только могла и зарегистрировалась на трех сайтах по трудоустройству. Нужно было так поступить еще несколько месяцев назад. Маниакальный порыв сделать что-то практичное помог мне расслабиться. Будущее уже не казалось таким мрачным. «И подумать только, – с напускной бодростью сказала себе я, – вскоре твою книгу опубликуют!» Я решила, что завтра, когда мой гнев немного утихнет, я свяжусь с Марком и потребую, чтобы он лег на обследование в государственную психиатрическую больницу или что-то в этом роде – главное, чтобы ему помогли. Я настою, чтобы он съехал из дома и не возвращался, пока не выздоровеет, – вчера мне не пришло в голову, что это он должен уйти, а не я. Вот только… действительно ли мне стоит возвращаться в тот дом? Мне подумалось, что вчера та многоногая тварь не являлась мне в кошмарах. Я обвела взглядом комнату: занавесочки с оборками, пастельного цвета стены с милыми акварельными картинами, которые мама приобрела оптом на распродаже в мебельном магазине. Чем бы ни было то чудовище, оно не последовало за нами сюда.

В тот день я не звонила Марку, а он не позвонил мне. Я периодически проверяла свой телефон, но мне приходил только какой-то спам от провайдера.

Вечером мама в очередной раз попыталась выведать у меня подробности случившегося, но я отмахнулась, успокоив ее ложью о том, что у Марка много проблем на работе и ему нужно побыть одному. Мы с папой посмотрели регби, пока мама искупала и накормила Хейден. Я даже ничего не сказала, видя, что мама дает малышке рыбные палочки с майонезом, – сейчас мне было не до здоровой пищи. Спать я легла рано.

И опять мне ничего не снилось. Я чувствовала себя отдохнувшей и расслабившейся, будто несколько часов отмокала в горячей ванне. То ли мама, то ли папа, но кто-то оставил на моем прикроватном столике чашку кофе и тарелку с тостами. Тосты остыли, а кофе был едва теплым, но пить его было приятно. Я потянулась и подошла к окну. Хейден помогала маме развешивать белье, хихикая и гоняя птиц, слетевшихся к кормушке на залитой солнцем лужайке. Взяв ноутбук, я вернулась под одеяло.

Увидев письмо от канадского литературного агента, я ощутила очередной приступ паники. Я настолько ожидала отказа, что мне пришлось прочесть текст два раза, прежде чем я поняла его смысл: эта женщина предлагала мне свои услуги. Мне сразу же захотелось поделиться с Марком хорошими новостями, увидеть гордость на его лице, услышать ее в его голосе.

«Ты не можешь. Ты его бросила. Ты оставила его в том доме и сбежала».

Я имела право злиться после того, что он сотворил с Хейден. Конечно, я имела право злиться, но Марк болен. Насколько я могла понять, он переживал тяжелый нервный срыв. И вместо того чтобы помочь ему, я сбежала.

Я оставила его одного в том доме.

Охваченная стыдом, я бросилась к телефону, чуть не опрокинув чашку с кофе, и набрала его номер, но включился автоответчик. Я отправила ему сообщение с просьбой перезвонить.

Разволновавшись, я съела остывшие жесткие тосты, хотя у меня не было аппетита. Затем еще раз перечитала письмо от агента и даже сумела сформулировать вежливый ответ – дескать, я принимаю предложение. Я надеялась, что мое письмо не покажется ей слишком восторженным и подобострастным.

Письмо литературного агента я отправила Марку, а затем просмотрела другие входящие сообщения. Карим написал мне в «Фейсбуке», отчего мне стало совсем совестно, и я удалила его сообщение, не читая. Еще пришло письмо от какого-то ле Круа. Мне потребовалось время, чтобы вспомнить это имя. Точно, это же директор того французского агентства по недвижимости, я писала ему по поводу дома Пети. Я равнодушно открыла письмо – сейчас меня больше волновали новости о моей книге и чувства к Марку.

Мадам Декок!

Пишу вам в ответ на просьбу поделиться информацией, но вы должны понять, что после этого я уже не смогу вам помогать и со всем уважением прошу больше не обращаться ко мне по этому вопросу.

Впервые я узнал об упомянутом вами здании около двадцати лет назад, когда ко мне обратился месье Филип Гюэрин с просьбой представлять его интересы. Много лет здание оставалось заброшенным, после чего месье Гюэрин выкупил его, отремонтировал квартиры и попросил меня найти ему арендаторов.

Вначале я подумал, что это простая задача. Многих людей заинтересовало мое предложение, поскольку дом находится в престижном районе, а сами помещения достаточно просторные. Но люди приходили, смотрели квартиры и отказывались их снимать – снова и снова. Некоторые говорили, что чувствуют une mauvaise ambiance[42], но в основном клиенты не могли описать, что именно им не нравится в этом здании. Сам я не мог понять, что же происходит, потому что ничего подобного не ощущал. Мы постепенно снижали цену за аренду, поэтому, естественно, нам все-таки удалось привлечь жильцов, но все въехавшие не оставались там надолго, никто не продлевал срок аренды, и здание постоянно в той или иной степени пустовало. Жильцов не хватало. И так продолжалось много лет. В какой-то момент у месье Гюэрина начались проблемы со здоровьем, и потому он решил продать это здание, но не смог, поскольку уже вложил в него огромные деньги, а продажа дома принесла бы ему только потери: в этот момент во Франции разразился экономический кризис.

Я был разочарован тем, что не смог обеспечить месье Гюэрина арендаторами, но я знаю, что впоследствии он обращался во многие другие агентства по недвижимости, надеясь, что им повезет больше. Насколько мне известно, они тоже не преуспели в этом начинании. Мы даже провели тщательнейшее обследование здания, но не обнаружили никаких источников подобного негативного влияния на людей. Потрясенный тем фактом, что многие люди сочли это здание «жутким», я решил изучить его историю.

Должен сразу оговориться, что я не верю в les fantômes[43]. Не верил тогда и не верю до сих пор. Также еще раз подчеркну, что сам я никогда не испытывал никаких странных ощущений в доме месье Гюэрина и не замечал там ничего удивительного за все те годы, когда представлял его интересы.

Владельцы здания не раз менялись, поэтому мне было нелегко получить надежную информацию. Я решил поговорить с торговцами, работавшими в том районе, и они поведали мне, что, по слухам, в семидесятые годы в этом здании действительно случилось что-то ужасное. Никто не знал подробностей, но мне предложили обратиться к владельцу кальян-бара неподалеку – мол, он прожил здесь много лет. Также меня предупредили, что он не любит говорить на эту тему. Я начал захаживать в этот бар каждый вечер, чтобы пропустить стаканчик на ночь, и вскоре владелец – ныне уже покойный – начал доверять мне. Мне везет, да и обаянием природа меня не обделила, поэтому однажды вечером я воспользовался этим и за бутылкой отличной анисовой настойки мне удалось развязать старику язык.

Он сказал, что в 1970-х здание уже требовало ремонта, но там все еще жило много семей, в том числе и семья консьержа – он сам, его жена и две дочери (я не знаю, в какой именно квартире они проживали). Владелец кальян-бара не был близко знаком с этим консьержем, но слышал, что тот был ветераном le Guerre d’algerie[44], получил ранение и очень пострадал психологически из-за ужасов, свидетелем которых стал. Он вернулся во Францию со своей женой-алжиркой и устроился на работу консьержем. Через несколько лет у них родились две дочери. Владелец бара сказал, что консьерж был тихим человеком и во всем полагался на жену. Семья была бедной, но дружной и в целом жила счастливо. Затем жена консьержа заболела. Болезнь была долгой и изматывающей, много месяцев женщина балансировала на грани жизни и смерти и в конце концов умерла.

Консьерж начал спиваться от горя, забросил работу и дочерей. Хозяин здания не раз предупреждал его, но он не изменил своего поведения. Владелец кальян-бара сказал мне, что консьержа словно подменили. Они с женой очень любили друг друга – и после ее смерти его дух был сломлен, а сердце разбито. Консьерж влез в долги, в какой-то момент его уволили – и сказали освободить квартиру. Идти ему было некуда.

Его тело обнаружила во дворе старшая дочь, вернувшаяся из школы. Считается, что он выбросился из окна одного из верхних этажей.

Меня чуть не вырвало только что выпитым кофе. «Мирей», – подумала я и продолжила читать:

Но это не самая трагическая часть истории. Старшая дочь обнаружила тело младшей в подвале здания. Отец сотворил с девочкой ужасное перед ее смертью. И расчленил тело. Владелец кальян-бара не знал, что случилось с выжившей дочерью после того, как она увидела все это.

Мирей? Может быть, Мирей и была этой старшей дочерью. Судя по ее возрасту, она могла родиться в шестидесятые. Да и как тут не подумать о комнате Мирей на чердаке и о ее картинах – все эти дети с печальными глазами? А еще та бумажка, которую я нашла в кухне в квартире Пети. Ребенок, написавший то сочинение, – возможно, это была младшая сестра Мирей? – намекал, что отец винит ее в болезни матери. Может быть, поэтому консьерж убил свою младшую дочь?

В конце письма директор агентства по недвижимости добавил:

Как я уже говорил, больше я ничем не могу вам помочь. Возможно, вы могли бы узнать больше подробностей, изучив сообщения парижских газет. Кроме того, я не знаю, является ли месье Гюэрин владельцем здания на данный момент, и не обладаю никакой информацией о la famille Petit[45]. Привожу последний телефонный номер месье Гюэрина, который у меня был. Возможно, он сможет вам помочь.

Письмо заканчивалось этим номером. Я прогуглила телефонный код города, 02 – пригород Парижа.

Вай-фай в гостинице не позволял воспользоваться «Скайпом», поэтому я спустилась на первый этаж, взяла в кухне беспроводной городской телефон и вернулась в комнату. Не обдумывая дальнейший план действий, я набрала номер. В трубке слышались бесконечные гудки, а я все ждала и ждала, не зная, действительно ли хочу, чтобы кто-то взял трубку. У меня вспотели ладони. Я насчитала двадцать гудков, потом двадцать пять. Наконец послышался щелчок и чье-то покашливание.

– Oui?

Я вздрогнула, чувствуя, что краснею.

– Э… Здравствуйте. Parlez-vous anglais?[46]

Последовала долгая пауза.

– Oui. Немного. – Кашель. – Вы кто?

Голос был старческий, прерываемый каким-то шипением, как будто мужчина дышал в кислородную маску.

«Дарт Вейдер. Ты говоришь с Дартом Вейдером».

Я едва сдержала горький смешок.

– Меня зовут Стефани. Стефани Декок. Я говорю с месье Гюэрином?

– Oui. – Пауза, шипение. – C’est moi[47].

– Месье, простите, что беспокою, но не могли бы вы сказать, владеете ли вы еще домом в Париже? – Я назвала адрес.

– Oui. Pourquoi?[48]

– Я останавливалась в квартире в вашем здании и надеялась, что вы могли бы…

– Нет, мадам. Это невозможно.

– Простите?

– Здание пустое. Никто не живет. – Шипение, пауза. – Э… un moment[49].

Еще одна пауза, на этот раз дольше. Я услышала чьи-то голоса в отдалении и сумела разобрать слова Papa и Anglais[50]. Потом – какой-то щелчок.

– Allo? Qui est-ce? Кто это? – На этот раз голос был моложе.

Я повторила свое имя.

– Мой отец не знает никого из Англии. Вы ошиблись номером.

– Погодите! Я не из Англии. Я из Южной Африки. Afrique du Sud.

– Этот телефонный номер… Откуда он у вас? – В голосе слышалось любопытство, мужчина говорил уже не так раздраженно.

– Его мне дал месье ле Круа. Он был… – Я попыталась подобрать слово на французском, – immobilier месье Гюэрина. Я надеялась поговорить с месье Гюэрином о…

– Это невозможно. Мой отец очень болен.

– Я понимаю, но… месье, прошу вас, это очень важно. Может быть, вы мне поможете?

– Помогу вам? Non. Я не могу вам помочь, и сейчас я должен идти…

– Пожалуйста! – Я перебила его, надеясь, что он не повесит трубку. – Прошу вас! Пять минут – вот и все. Мне нужны ответы.

Мужчина вздохнул – и я восприняла это как «да».

– Одну из квартир в доме неподалеку от Рю-Пигаль рекламировала на сайте обмена жильем супружеская пара, назвавшаяся Пети. Этот дом принадлежит вашему отцу. Мы с мужем остановились в квартире этих Пети, они же должны были приехать в ЮАР и пожить у нас, но так и не появились.

Молчание. Теперь я даже дыхания не слышала.

– Алло? Месье? Алло?

– Я здесь.

– Эти Пети… похоже, что их не существует. И… скорее всего, полиция уже связалась с вами или вашим отцом. Видите ли, когда мы там жили, одна женщина, ее зовут Мирей, а фамилию я не знаю… Как бы то ни было, она умерла. Покончила с собой. Месье Пети, я…

Резкий вздох. Я не собиралась называть его так, имя просто сорвалось у меня с языка.

– Я не могу поговорить с вами, мадам. Я не могу вам помочь.

– Прошу вас!

– Мне очень жаль.

– Я знаю историю этого дома. Знаю, что там что-то случилось. Знаю… – «Знаю, что после пребывания в вашем доме мой муж – мой и без того не вполне уравновешенный муж! – полностью слетел с катушек, а еще что-то омерзительное и опасное поселилось в моем доме». – Это вы связались с нами? Вы месье Пети?

– Это не мое имя. – В голосе слышался холод, но мужчина так и не повесил трубку.

– Почему вы хотели, чтобы мы остановились там? Пожалуйста, месье Пети… месье Гюэрин, скажите мне почему. Помогите мне! Вы не понимаете… Мой муж, он… Он… – «Сошел с ума. Он сошел с ума. Мы что-то привезли с собой, что-то привезли из вашего здания».

– Мне очень жаль, – прошептал он.

– Почему вам жаль, месье Пети?

Долгая пауза.

– Мне жаль, что это оказались вы. Merci. Прощайте.

Щелчок – и короткие гудки в трубке. Я набрала номер еще раз, но так и не получила ответа.

«Merci». За что он меня благодарил?

«Je suis désolé». Почему Мирей было жаль?

«Марк… Я должна поговорить с Марком».

И снова на его телефоне включился автоответчик. Я набрала номер еще раз. И еще. Тщетно. Я послала ему еще одно сообщение. И в отчаянии позвонила Кларе. Она тоже не взяла трубку – может быть, она была с ним. Удивительно, но мысль о том, что они вместе, не испугала меня на этот раз – напротив, она внушала надежду. Я оставила ей сообщение: мол, я волнуюсь за Марка, потому что он не берет трубку, и попросила ее заехать к нему, а потом написать мне, все ли в порядке. Я не сказала ей, почему волнуюсь за него – «Пожалуй, тебе стоит спрятать все ножницы, если ты зайдешь в комнату», – и сейчас часто думаю, не сложилось бы все иначе, если бы я так сделала.

Стоит ли мне винить себя в случившемся? Не знаю.

Тогда я могла лишь сидеть и думать о том, что произошло раньше.

Глава 23 Марк

Луч проезжающей мимо машины проникает в гостиную, скользит по книгам, телевизору, фотографиям на полке, по маскам и проволочным статуэткам, купленным Стеф. Я понимаю, что просидел в темноте несколько часов. Соседская овчарка лает, но мне не страшно, когда тут нет Стеф и Хейден.

Их топот, резкие голоса… Я не боялся за себя – мой страх был сосредоточен только на Стеф и Хейден. Я изо всех сил старался защитить их, я приложил все волевые усилия. Я знаю, это кажется глупым, но когда те мужчины ушли, не причинив вреда Стеф и Хейден, я почувствовал, что справился. Это было главным. Это и сейчас главное.

Но сейчас я один. Я не включал сигнализацию. Они могут войти. Забирать у меня нечего.

В другую такую ночь я бы выпил, но сегодня на столике нет стакана. Я не могу глотать – темнота давит мне на грудь, вот-вот сплющит горло. Я мельком думаю о том, не покончить ли с собой, но у меня нет на это сил. Я даже встать не могу. И не знаю, с чего начать. Может быть, если просидеть здесь достаточно долго, тьма выкурит меня отсюда. Я чувствую едкий запах застарелого дыма. Все оставили меня.

На улице слышится смех наших соседей-студентов – они возвращаются с субботней вечеринки. Потом скрипят ворота дома напротив – медсестра отправляется на утреннее дежурство. Поют птицы. Этот звук напоминает мне о том, что нужно все-таки встать с дивана. Я иду в туалет, стараясь не смотреть в зеркало, потом направляюсь в кухню. Хотя мои глаза привыкли к темноте, я умудряюсь удариться ногой об угол стола – будто кто-то специально передвинул его, поставил у меня на пути. Мне нужна кладовка.

Когда мне было лет пять, я боялся заходить в кладовку. Мой двоюродный брат Джеймс – ему тогда было лет восемь – сказал, что в кладовке живет банши и крик этого чудовища может высосать душу человека. Иногда по ночам я слышал крик банши – тихое приглушенное постанывание. Я сказал об этом маме, и она ответила, что никаких банши не существует, а папа хмыкнул: «Если хочешь взять в кладовке варенье, Марк, тебе нужно отпугнуть банши».

Однажды в воскресенье Джеймс и его родители приехали к нам на обед. Брат запер меня в кладовке и не вернулся. Мне показалось, что я просидел там несколько часов, не решаясь пошевельнуться, настолько боялся разбудить монстра. И я старался не плакать, зная, что банши манят страх и грусть. «Они чуют твой страх», – говорил мне Джеймс. Из кухни доносились запахи жареной курицы, мама и тетя Петра болтали в комнате, Джеймс играл во дворе с собакой. Они забыли обо мне, а если я пошевельнусь – банши проснется. Ноги у меня свело судорогой, я готов был обмочиться, и мне мучительно хотелось чихнуть. Нужно было выбираться оттуда. Глядя на небольшое окошко над верхней полкой, я принялся, не оглядываясь, забираться на шкаф. Если не смотреть на то, что дышит тебе в затылок, оно не сможет проявиться, не сможет тебе навредить. Я не дышал, стараясь двигаться как можно тише.

Не думай о страхе, закрой глаза и лезь.

Я вытянул руку – и опрокинул пакет риса. Он шлепнулся на две банки апельсинового варенья, негромкий звук, короткий. Что-то покатилось… и я услышал банши, ее вой – громче, чем когда-либо.

Она проснулась.

Она прямо за мной.

Зажав ладонями уши, я упал на пол и свернулся клубочком.

Наверное, я завопил. Наверное, я разрыдался. Я только помню, как папа наклоняется надо мной и орет: «Ты успокоишься уже? Это просто дурацкая игрушка».

Этот звук издавал игрушечный синтезатор, обычный детский синтезатор с западающей клавишей «ми», пластмассовый синтезатор на батарейках, а вовсе не банши. Банши не существовало. Я не помню, ел ли тем вечером жареную курицу с Джеймсом, тетей Петрой и дядей Леоном.

Я закрываю за собой дверь кладовки и усилием воли призываю банши появиться из ниоткуда.

Ожидая, я провожу языком по рассеченной губе, а потом ковыряю ранку ногтем, сосредотачиваясь на боли.

Но банши не появляется.

Солнце светит так ярко, что я задергиваю все шторы в доме. Но в комнате Хейден лампа с диснеевскими принцессами все еще режет мне глаза светом, поэтому я срываю с нее абажур, срываю всех принцесс.

Я ползаю по ковру в гостиной, собирая волосы, которые никто так и не подобрал.

Это кровать Одетты. Она принадлежала Одетте с самого начала. Когда мы были молоды и влюблены друг в друга и еще могли выражать страсть, не чувствуя боли или вины, тогда, до рождения Зоуи, Одетта не раз доказывала мне, что это ее кровать – множеством разных способов. Стеф настояла, чтобы мы купили новый матрас и постельное белье, но это кровать Одетты.

Я сижу на краю кровати со стороны Стеф и открываю ее прикроватный столик, как вор, как грабитель. Я стараюсь ничего тут не сдвинуть. Забытая записная книжка – из тех, что Стеф прячет от меня, блокнот с черновыми набросками сюжетов для новых книг, браслеты и цепочки, которые Стеф так и не распутала после того, как Хейден вдоволь с ними наигралась, скомканные носовые платки, высохшая губная помада без крышки. Я ищу улики, которых нет.

Я закрываю ящик и обвожу взглядом комнату, пытаясь почувствовать что-то другое, не то, что чувствую сейчас. Столь многое произошло в этой спальне, но теперь все словно присыпано пылью. Только я, здесь и сейчас, все сводится к этому. Ни любовь, ни радость, ни боль, ни бурные споры, на которые я растратил свою жизнь, не отменяют того факта, что теперь я здесь – один. А ведь все это казалось таким важным. Жизнь казалась такой важной.

Я сижу, ожидая, когда же она придет, и на мгновение мне кажется, что я замечаю какое-то движение под комодом. Но это не она. Я подхожу к тени, присаживаюсь на корточки, но вижу только пыль.

Затем я слышу звон бьющегося стекла. Я хочу, чтобы они пришли, завершили начатое, вырвали меня из вневременья. Но этого не происходит. Я встаю, спускаюсь в гостиную. Руки болят, кожа на коленях в ссадинах, на лбу синяк. Тут темно, фотографии опять упали с книжной полки.

Я присаживаюсь, босые ноги кровоточат от битого стекла.

Лает пес. У меня болит желудок. Ворота с другой стороны дороги скрипят. Вопят птицы. Кто-то разражается бранью. Опять светло. Я стою у занавески. Никто не приходит. Что-то темное, многоокое, красноглазое смотрит на меня с пустой полки. Я сворачиваюсь на полу калачиком, баюкая свою боль.

Стук-стук… Стук-стук… Стук-стук-стук…

Какой мерзкий звук! Кто-то царапает металлом по стеклу, он сейчас выбьет окно.

– Открой эту чертову дверь, Марк! Я знаю, что ты там.

Я заставляю себя подняться, спина отзывается болью. Вначале я не понимаю, где нахожусь. Из-за задернутых занавесок в окно льется холодный свет, и мне кажется, что я в пещере.

Клара трясет дверную ручку и зовет меня, поэтому я плетусь в прихожую.

Стоит мне едва приоткрыть входную дверь, как Клара протискивается внутрь.

– Боже, какая тут вонь, милый! – Она решительно устремляется в кухню и ставит на стол пакеты с продуктами. – И выглядишь ты дерьмово. Сходи в душ.

– Что ты тут делаешь? – Я приглаживаю ладонью волосы, пытаясь проснуться.

– Мне позвонила твоя жена. Она волновалась. Сказала, что ты уже сутки не берешь трубку. Я тоже пыталась до тебя дозвониться.

– Не беру трубку?

Я даже не знаю, где мой телефон. Наверное, он разрядился.

Клара выходит в гостиную, раздвигает шторы и занавески, распахивает окно, выгоняя вонь. Подойдя и вдохнув свежий вечерний воздух, я понимаю, что она права. Мне нужно в душ.

– Хорошо.

Я беру чистое белье и рубашку в комнате и иду в ванную.

От воды у меня сразу улучшается настроение. Мне кажется, она смывает не только пот. Я вел себя как сумасшедший. Не знаю, почему я так поступил. Зачем пытался остричь Хейден? Стеф была права, отреагировав именно так. И она пыталась связаться со мной – значит, она хочет наладить отношения. Я могу оставить всю эту чушь и опять стать ей хорошим мужем, а Хейден – хорошим отцом.

После короткого стука Клара входит в ванную, забирает мою грязную одежду и опять выходит.

Странно, но я не помню, что мне казалось таким важным пару дней назад. Зачем мне нужно было подбирать мертвых животных, зачем гоняться по городу за призраками? Может быть, эта долгая ночь нужна была моей душе, чтобы я мог взглянуть на все со стороны и побороть свои страхи?

Я намыливаюсь, ожесточенно тру кожу мочалкой докрасна. Теперь я чистый. Почти как новенький. Я вытираюсь, переодеваюсь в чистую одежду и спускаюсь в кухню. Клара протирает стол, чистая посуда расставлена в сушке, гудит стиральная машина.

– Тут не убирали не один день, – замечает она, не поворачиваясь ко мне.

На ней джинсы, кофта с капюшоном и невзрачная шелковая блузка – видимо, Клара торопилась. Но я все равно невольно думаю, как она красива.

– Она не очень-то хорошо за тобой ухаживает.

– Мне не нужно, чтобы за мной ухаживали, и это не ее работа. – Я щелкаю языком.

Клара пожимает плечами, словно мои слова не имеют ни малейшего значения.

– Я не пытаюсь вас рассорить, но ты целый день на работе, а она сидит тут… И чем она занимается? Здесь была полная корзина грязного белья и груда немытой посуды.

– Господи, Клара, как-то старомодно говорить такое!

– Не глупи, милый. Ты же знаешь, это никак не связано с гендерными ролями – весь вопрос в разделении обязанностей. Если бы она целый день проводила на работе, а ты оставался здесь, ты бы уж точно мыл посуду.

Наверное, мыл бы. Тем не менее…

– Она занята Хейден. Присматривать за ребенком – очень утомительно, особенно за двухлетним. Нужно все время находиться рядом и оберегать малыша от всяких бед. – Почувствовав, как накаляется атмосфера, я осекаюсь.

Мне не хочется обсуждать эту тему, но Клара не унимается, поворачивается во мне, и я вижу, что она покраснела.

– Да, я прекрасно осведомлена о том, что у меня не было привилегии материнства, но, с моей точки зрения, присмотр за двухлетним ребенком в первую очередь предполагает много сна.

Клара швыряет тряпку в мойку, но потом берет себя в руки. Насколько я могу судить, она сама удивлена своей вспышкой гнева. Достав из сушки штопор, она берет с подоконника бутылку вина.

Я знаю, что ей неловко быть такой уязвимой.

– Налей мне тоже. – Я подхожу к ней и беру себе бокал.

Она садится за стол в кухне и вздыхает.

– Это не мое дело, я знаю. Но ты мой друг, и мне не нравится, как она тебя расшатывает.

Я сажусь рядом с ней. Приятно, что кто-то встал на мою сторону. Я не могу рассказать ей, что сотворил вчера с Хейден и почему Стеф забрала малышку и ушла.

– Это не так. В смысле… Я ей многим обязан. Хейден была трудным ребенком, все время страдала от колик, капризничала, почти не спала, а я не помогал Стеф.

– А она тебе позволяла? – вскрикивает Клара. – Нет, погоди-ка, давай я сама отвечу. Нет, она тебе не позволяла. Я вижу, как она ведет себя с ребенком, никого к малышке не подпускает. Конечно, тебе трудно…

– Все не так. Мне стыдно за…

– Что тебе нужно, Марк, – перебивает меня Клара, – так это перестать стыдиться и вернуть свое место в семье. Хейден – твоя дочь, и ты не должен жить здесь – в своем собственном чертовом доме! – будто явился сюда незваным гостем. Бога ради, да ты деньги в семью зарабатываешь, на тебе вся эта семья и держится! Начни уже вести себя подобающе!

Я мог бы обидеться на ее слова, почувствовать воодушевление или разозлиться, но мне просто стыдно. Я отпиваю вино и подпираю лоб ладонью.

– Вести себя как настоящий мужчина… Да, непростой вопрос.

Клара молчит, ожидая, пока мы оба успокоимся.

– Как я уже сказала, все это – не мое дело.

– Когда те мужчины вломились в наш дом, меня точно парализовало. Если бы у меня был пистолет, смог бы я их застрелить?

– Марк… – начинает Клара, пытаясь сменить тему и явно сожалея о том, что высказала свое мнение.

Но потом она замечает, что я говорю задумчиво, а не раздраженно. Я не оправдываюсь. Я просто размышляю вслух, делюсь своими мыслями со своим самым верным другом. Мыслями, которыми мне больше не с кем поделиться.

– Вряд ли, – продолжаю я, глядя Кларе в глаза. – Моя единственная роль, единственное, что я умею делать, – это скорбеть.

Клара опускает ладонь на мою руку.

– Я скучаю по Хейден.

– Они скоро вернутся, – говорит она. – И ты сможешь начать все заново.

Я знаю, что у меня нет ни единого шанса начать все заново, поэтому молчу.

Мы садимся на диван, Клара включает милую кулинарную программу: элегантная женщина в доме мечты колдует над плитой. У красотки нежная, обворожительная улыбка и печальные глаза. Затем начинается передача о путешествиях: двое немолодых уже мужчин с обветренными лицами осматривают достопримечательности Италии. В какой-то момент Клара опускает голову мне на плечо, и я молчу, вдыхая свежий запах ее шампуня, солоноватый, травянистый запах ее волос. Моя рука на ее колене – просто так, чтобы удобнее было сидеть. Мне кажется, все будет хорошо. Все это – не вопрос жизни и смерти. Все еще можно смыть, можно очиститься…

Ее рука на моей груди, под рубашкой, потому что в комнате холодно, ступня – на моей лодыжке. Она впивается в мои губы поцелуем, мои пальцы – на ее ягодицах. Я откидываюсь на спину, и Клара садится на меня верхом, ее волосы падают мне на лицо – и тогда я вижу Зоуи. Зоуи стоит в углу гостиной и смотрит на нас.

Свет из коридора падает в угол, касается ее лица, и я вижу ее подбородок и рот, прядь золотистых волос, бледный палец, на который она накручивает локон. Джинсы и футболка перепачканы, в воздухе пахнет разложением. Я собираюсь что-то сказать ей, но тут она улыбается и облизывает губы, и все еще крутит, крутит, крутит локон волос на пальце.

– Что случилось? – Клара выпрямляется.

– Ничего. Просто…

Улыбка девушки становится слишком широкой, губы неестественно растягиваются, и я вижу ее черные, обломанные зубы. Вонь бьет мне в лицо, и я отшатываюсь, но тело Клары удерживает меня на диване.

– Все в порядке, родной. – Клара часто-часто дышит. – Все уже закончилось. Теперь ничто не причинит тебе вреда. С тобой все будет в порядке.

Девушка крутит, крутит, крутит локон на пальце, пока волосы не отрываются от головы. Она делает шаг вперед, и на ее лицо падает свет. Серая кожа покрыта синяками, один глаз заплыл, второй выбит. Она облизывает потрескавшиеся губы, и ее язык удлиняется, вываливается наружу, на пол капает кровавая слюна, а язык облизывает лицо.

Она вырывает очередной клок волос и бросает его на пол, потом вспарывает кожу на черепе, взрезает кожу на лице, но улыбка… улыбка остается, заискивающая, умоляющая.

– Papa, pourquoi tu ne m’aime pas?[51]

Кожа сползает с ее лица, обнажая черную плоть.

– Papa, pourquoi?

Я пытаюсь закрыть глаза, но она хочет, чтобы я смотрел на нее. Она растекается темной гнилью по полу, а потом эта гниль собирается в чудовище с огромным количеством тонких щетинистых лап и алыми глазами. В этих глазах горит гнев.

– Марк? Марк?!

Клара так близко. Ее теплые, живые руки – на моих щеках, ее горячее дыхание – на моих губах, и я наконец-то ничего не вижу. Она целует меня, снимает губами мои слезы, и я хватаюсь за нее, точно она может сохранить во мне жизнь.

Клара живая. Она закрывает от меня все, чего я не хочу видеть. Она защищает меня от меня самого. Я сдаюсь. Я словно молодею на несколько десятков лет, чувствую себя освобожденным, словно ничего плохого не случилось, словно я опять в колледже, вернулся к той светлой, веселой жизни, словно я опять рядом со своей девушкой, словно радость нашего соития никогда не омрачалась чувством вины или грехом.

Мы проводим ночь в объятиях друг друга, и я прощен, прощен за все. Но когда разгорается рассвет, я ощущаю этот запах, вначале запах – а потом липкую дрянь у себя на коже. Все мои инстинкты кричат, что мне нельзя открывать глаза. Но я их не слушаю.

Глава 24 Стеф

Я сижу в машине, пригнувшись на переднем сиденье, и строю из себя частного детектива. Стаканчик мерзкого кофе из «Макдоналдса» стынет на приборной доске. Отсюда мне хорошо виден дом, но пока что там никто не появился.

Я не была здесь целых два месяца, с той самой ночи, когда мы с Хейден сбежали в Монтегю. Я не отваживалась вернуться сюда, думая, что одного взгляда на место преступления будет достаточно, чтобы высвободить все те разрушительные эмоции, которые пока что мне удавалось сдерживать благодаря таблеткам. Мои родители сумели найти доктора, который постоянно пичкает меня транквилизаторами и никогда не отказывается выписать рецепт. Эти транквилизаторы мне не придется прятать от Марка. Но теперь, когда я смотрю на новую входную дверь – эту нелепую громадину из прочнейшей древесины установил мой отец, когда приехал сюда убирать, – я ничего не чувствую. Ни грусти, ни сожаления, ни жалости, ни моего давнего спутника – гнева.

Не отводя взгляда от двери, я отпиваю кофе, не обращая внимания на дрожь стаканчика в руке: тремор – побочный эффект моих лекарств. Двоюродный брат Карима и его жена прожили здесь уже неделю. Достаточно ли этого? Я мало что о них знаю (и не хочу знать) – они решили переехать в Кейптаун и им нужно было снять жилье, вот и все. Я отправила Кариму ключи по почте и попросила уладить все остальное. Они ведь его семья, в конце концов. Папа предложил забрать отсюда все наши вещи, и я сняла дом с мебелью, чтобы сэкономить на переезде. Впрочем, бóльшая часть мебели в гостиной все равно не подлежала ремонту. Аренда за первый месяц и залог пошли на раздачу долгов, минус процент, который пришлось заплатить агентству недвижимости – они содрали с меня невероятную сумму.

Родственники Карима ухватились за представившуюся им возможность, да и почему нет? Для них это выгодная сделка: аренда этого дома стоит по меньшей мере на две тысячи дешевле, чем любого другого в этом районе. Зайнаб, агент по недвижимости, пришла в ужас, когда я назвала ей сумму, за которую хочу сдавать дом. Я ведь не могла сказать ей, что мне нужны особенные жильцы, и семья Карима как раз мне подходила.

Я смотрю на часы. У меня еще три часа до того, как нужно будет забрать Хейден из садика. На дорогу до Монтегю уйдет два с половиной часа, поэтому мне нужно поторапливаться. Я открываю дверцу, выливаю остывший кофе на мостовую. Дотрагиваюсь кончиками пальцев до ключа в замке зажигания.

Мне не следует здесь находиться.

Я вздрагиваю от неожиданности: в доме открывается дверь, наружу выходит какой-то мужчина. Он невысокий, толстенький, футболка с эмблемой футбольного клуба «Лайонс» не заправлена в шорты – ничуть не похож на Карима. Передернув плечами от холода, он сует в рот сигарету. Курит, глядя прямо перед собой. Он видит меня, но не обращает внимания.

Что Карим рассказал ему о случившемся в этом доме? В конце концов, новость публиковали в центральных газетах и на новостных сайтах, на сайте медиаконцерна IOL.com вышла большая обзорная статья под заголовком «Кейптаунский дом ужасов». Кларе посвятили небольшой некролог в самой респектабельной газете ЮАР, «Мейл энд гардиан». Ей бы это понравилось.

Не знаю, что на меня нашло, но в последний момент я решила отправиться на поминальную службу, которую провели через две недели после убийства Клары в просторной часовне при Кейптаунском епископальном колледже-интернате (брат Клары состоял в попечительском совете), хотя я не раз слышала, как Клара высказывалась против Союза выпускников этой частной школы. Часовня оказалась заполнена только на четверть, и пустые места подчеркивали дурной тон всего этого мероприятия. Один за другим коллеги Клары и представители национальной литературной богемы пытались превзойти друг друга в мастерстве составления надгробных речей. Не слушая этих снобов, я смотрела поверх голов собравшихся, надеясь, что никто меня не узнает, и представляя, что они сказали бы мне, если бы выяснили, кто я такая:

«Не смотри в ту сторону, там его жена. Понимаешь, его жена».

«Как думаешь, она все это время знала, что он псих?»

«Ее не было там, когда он это сделал, так что кто знает?»

«А где он теперь?»

«Ты не слышала? В психбольнице “Валькенберг”, в палате строгого режима. Электрошоком лечат, все такое. Когда его нашли, он двух слов связать не мог».

«Да, это я слышала».

«В общем, жене повезло, что ее не было в доме, когда все случилось. На месте Клары могла оказаться она».

«Это уж точно. И у них еще дочка маленькая, да? Как думаешь, что заставляет человека так поступить?»

«Ну, я слышала, он говорит, что невиновен. Мол, в дом вломилась банда грабителей».

«Разве ДНК-экспертиза не подтвердила, что это он?»

«Шутишь? ДНК-экспертиза? В этой стране? Думаешь, они бы раскошелились? Скорость выполнения анализов в наших лабораториях – это просто курам на смех».

«Знаешь, это такая трагедия. У него раньше была еще одна дочь. Она погибла».

«Ужас! Кошмар какой-то…»

«И что он сотворил с Кларой…»

«Подумать только, он расчленил ее, разрубил на мелкие кусочки…»

В конце службы белая женщина средних лет, сидевшая в двух рядах передо мной, вдруг повернула голову и пристально посмотрела на меня. На ней было традиционное для поминальных служб черное платье, но по браслету из козьей кожи на запястье я ее узнала – это была сангома. Я не отвела взгляд, уставилась ей в глаза не мигая, а потом одними губами прошептала: «Пошла ты!» Меня затрясло, я встала и ушла. Мне даже показалось, что сейчас сангома последует за мной, – в какой-то мере мне хотелось, чтобы так и было. Не знаю, почему я сосредоточила весь свой гнев на этой женщине. Наверное, потому, что она, как и я, не смогла спасти Марка.

После того как имя Марка прогремело во всех заголовках, со мной попытались связаться старые друзья, но я игнорировала их сообщения, стараясь отстраниться от происходящего, спрятаться с Хейден в Монтегю. Не знаю, кто из друзей действительно волновался за меня, а кто просто хотел услышать кровавые подробности, надеясь произнести сакраментальную южноафриканскую фразу: «Тебе так повезло, что тебя там не было». Но когда Карим месяц назад написал мне и спросил, как у меня дела, я ответила ему. Наверное, где-то в глубине души я уже знала, что он сможет мне помочь. Мы болтали каждый день, а потом он как-то упомянул, что его двоюродный брат переезжает в Кейптаун из Йоханнесбурга и собирается снимать тут жилье. Я вспомнила, как Карим рассказывал мне о том, что семье этого брата пришлось пережить ограбление, поэтому предложила им снять у меня дом. Как же иначе?

Я вспоминаю слова Мирей, они звучат в моей голове, точно ее дух нашептывает: «Я думала, это ушло с прошлыми людьми. Им было плохо, но недостаточно».

И другие слова: «Теперь оно с вами».

Я тянусь за кофе, пытаюсь отхлебнуть, но мои губы касаются пустоты – пугающий призрачный кофе. Но затем я вспоминаю, что вылила его в окно. Брат Карима жадно затягивается, щурясь, как гангстер в кино. Он тушит окурок в горшке – когда-то Одетта выращивала там глицинию, но от растения остались одни подпорки – и закуривает снова. Похоже, с ним все в порядке. Он сильный. Сильнее Марка. Или мне просто хочется так думать? И снова мне кажется, что он смотрит сквозь меня и не видит. Для него я какая-то невзрачная белая чудачка в подержанном минивэне. За автомобиль я заплачу, как только придет аванс за мою книгу. Пять тысяч долларов – этого мало, чтобы мы с Хейден могли сразу встать на ноги, но рэнд сейчас падает, курс обмена выгодный, и мы продержимся, пока я не найду работу.

Мы продержимся, пока не вернемся домой.

«Расчлененное тело Клары нашли в кладовке – и там были не все ее части».

Я не видела этого сама, но мое воображение позволяло дорисовать общую картину. Следователь, приехавшая в Монтегю, чтобы допросить меня после случившегося, была очень добра. Она посоветовала мне не возвращаться в дом, пока «его не очистят». После ареста Марк не попросил о встрече со мной и до сих пор этого не сделал. Недорогой юрист, которого наняли мои родители, уверен, что мне не придется выплачивать за Марка судебные издержки. Я собираюсь сохранить этот дом и не поддаюсь на уговоры банка продать его. Это дом Хейден. Он не принадлежит банку. Не принадлежит Одетте. Не принадлежит Зоуи. Нет, это дом Хейден. Это все, что осталось ей от отца, – и больше она ничего от него не получит.

Но я не могу рисковать, привозя ее сюда.

Сколько же времени потребуется? Мы пробыли в той квартире… сколько? Пять-шесть дней? Я не связывалась больше с месье ле Круа, но в этом нет необходимости. Я посмотрела в интернете: после нашего отъезда из Парижа во все квартиры в том здании, включая и ту, в которой жили мы, въехали жильцы – и всего за две недели его рыночная стоимость взлетела. Что бы ни отравляло стены того дома – плохая энергетика, инфразвук, души мертвых детей, чертова плесень, – эта дрянь передалась нам. Или Мирей, когда она выбросилась из окна.

А может быть, в Париже просто миновал кризис на рынке недвижимости.

Мужчина на крыльце почесывает живот. Из-за прутьев забора выглядывает крохотная ручка с куклой Барби. Я сжимаю руль и подаюсь вперед. Маленькая девочка. Ненамного старше Хейден. Я судорожно вздыхаю. Говорил ли мне Карим, что у его брата есть дети?

«Да. Ты и сама знаешь, что говорил».

Я перегибаюсь через пассажирское сиденье и опускаю стекло в противоположной двери. Маленькая девочка что-то говорит мужчине – отсюда я не могу расслышать ее слова, – но он не обращает на нее внимания. Лицо пустое, взгляд обращен внутрь.

Как у Марка, незадолго до…

Мы побывали в той квартире. Мы привезли оттуда что-то. И теперь мне нужно, чтобы это передалось кому-то другому.

«Теперь оно с вами».

«Ты ведь на самом деле не веришь в это, правда?»

Я могу отменить сделку и выставить эту семью из своего дома, пока еще не слишком поздно. Могу предупредить их прямо сейчас, сказать им, кто я такая, попытаться убедить их, что в доме небезопасно.

«Но, может быть, ущерб уже нанесен».

«Или нет».

Я поднимаю стекло. Мужчина все еще не обращает на меня внимания. Маленькая ручка скрывается в темноте за дверью.

«Merci, – думаю я, поворачивая ключ в замке зажигания и уезжая. – Мне жаль, что это оказались вы».

Сноски

1

Рэнд – национальная валюта Южно-Африканской Республики. (Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.)

(обратно)

2

Здравствуйте (фр.).

(обратно)

3

Пока!!! (фр.)

(обратно)

4

Крупнейший в мире сайт о путешествиях (сообщество путешественников).

(обратно)

5

Песня Элтона Джона «Так трудно кажется сказать “прости”».

(обратно)

6

«под съем» (фр.).

(обратно)

7

Извините! (фр.)

(обратно)

8

прекрасен (фр.).

(обратно)

9

Имеется в виду Первый национальный банк ЮАР.

(обратно)

10

Да (фр.).

(обратно)

11

Хорошо (фр.).

(обратно)

12

Извините (фр.).

(обратно)

13

Простите? (фр.)

(обратно)

14

Малыши, дети; слово созвучно фамилии владельцев квартиры (фр.).

(обратно)

15

Песня немецкой группы «Нена» 1983 г., речь в ней идет о том, как из-за недоразумения с воздушными шариками начинается мировая война, которая приводит к апокалипсису.

(обратно)

16

Пойдемте (фр.).

(обратно)

17

Хит 1960-х Глории Джонс, песня об отношениях, из которых ушли доверие и любовь.

(обратно)

18

Что? (фр.)

(обратно)

19

Договорились (фр.).

(обратно)

20

Тут зло (фр.).

(обратно)

21

Песня Боба Гелдофа о голодающих в Эфиопии («Есть мир за пределами вашего дома, это мир страха и ужаса»).

(обратно)

22

Дворец иллюзий (фр.).

(обратно)

23

Ой, месье, простите! (фр.)

(обратно)

24

Ты убил меня. Почему, папа? (фр.)

(обратно)

25

Вы говорите по-английски? (фр.)

(обратно)

26

В отпуске (фр.).

(обратно)

27

Правда? (фр.)

(обратно)

28

Других гостях (фр.).

(обратно)

29

Ребенок (фр.).

(обратно)

30

Малютка (фр.).

(обратно)

31

Я… Я думаю… (фр.)

(обратно)

32

Мне жаль (фр.).

(обратно)

33

В этом нет необходимости, месье (фр.).

(обратно)

34

необходимо (фр.).

(обратно)

35

Марш смерти – пеший переход, к которому принуждают группу людей (часто заключенных или военнопленных) и при котором некоторая их часть погибает из-за условий (длинная дистанция, погода, истощенность, жестокость конвоиров). (Примеч. ред.)

(обратно)

36

Синдром Мюнхгаузена – расстройство психики, при котором больной намеренно вызывает у себя или своих близких (обычно детей) проявления несуществующего заболевания, чтобы получить заботу и внимание.

(обратно)

37

не так ли? (фр.)

(обратно)

38

Пойдем, папа. Смотри (фр.).

(обратно)

39

Почему, папа? (фр.)

(обратно)

40

Кхоса – один из официальных языков ЮАР.

(обратно)

41

Что с тобой, папа? (фр.)

(обратно)

42

Плохую атмосферу (фр.).

(обратно)

43

Призраков (фр.).

(обратно)

44

Алжирской войны (фр.) – имеется в виду война за независимость Алжира 1954–1962 гг.

(обратно)

45

Семье Пети (фр.).

(обратно)

46

Вы говорите по-английски? (фр.)

(обратно)

47

Да, это я (фр.).

(обратно)

48

Да. А что? (фр.).

(обратно)

49

минутку (фр.).

(обратно)

50

«папа» и «английский» (фр.).

(обратно)

51

Папа, почему ты не любишь меня? (фр.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Марк

Глава 2 Стеф

Глава 3 Марк

Глава 4 Стеф

Глава 5 Марк

Глава 6 Стеф

Глава 7 Марк

Глава 8 Стеф

Глава 9 Марк

Глава 10 Стеф

Глава 11 Марк

Глава 12 Стеф

Глава 13 Марк

Глава 14 Стеф

Глава 15 Марк

Глава 16 Стеф

Глава 17 Марк

Глава 18 Стеф

Глава 19 Марк

Глава 20 Стеф

Глава 21 Марк

Глава 22 Стеф

Глава 23 Марк

Глава 24 Стеф Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg