«Петербургское дело»

Петербургское дело (fb2) - Петербургское дело (Марш Турецкого - 95) 1088K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фридрих Незнанский

Фридрих Евсеевич Незнанский Петербургское дело

Часть первая

Глава первая СМЕРТЬ И ДЕМОН

1

Длинный дубовый стол, такой старый, что его и раздвинуть-то удалось лишь со второй попытки, ломился от яств. Салаты «мимоза» и «оливье», селедка под шубой, маринованные огурчики — какое русское сердце не вздрогнет и не затрепещет при одном лишь упоминании об этих традиционных для любого русского застолья (но от этого не менее вкусных и желанных) закусках.

Андрей Черкасов — виновник торжества — обожал «оливье» с детства. Даже кулинарные изыски азиатских шеф-поваров, все эти «сашими» и «ласточкины гнезда», которыми его в последние месяцы потчевала подруга Тая, не смогли вытравить из его сердца (а скорее, из желудка) страсть к салату «оливье». Зная слабость Андрея, друзья поставили перед ним целые две салатницы! И к тому моменту, как Семен Кондаков поднялся со своего места и постучал по бокалу вилкой, Андрей успел уже здорово объесться.

Семен был здоровенным, рыжеволосым детиной.

И голос у него был под стать фигуре и масти— громкий, зычный…

— Минуточку внимания! — пробасил Семен. Дождался, пока возгласы и смех в комнате затихнут, оглядел публику веселым хитрым взглядом и продолжил спич:

— Господа студенты, мы собрались с вами, чтобы отметить день рождения нашего друга Андрея Черкасова! Что я могу сказать об этом человеке? Много, очень много! — Семен покосился на Андрея, чуть заметно усмехнулся и добавил: — Правда, что-то ничего подходящего случаю на ум не приходит. Но ничего. Достаточно просто посмотреть на Андрюху, и вы поймете, что слова тут просто не нужны! Он молод, умен и чертовски привлекателен. А теперь я вас спрошу: чья в этом заслуга?

— Мамы и папы! Окружающей среды! Президента! — со смехом отреагировала публика.

— В общем, верно, — согласился Семен. — Но не только. Мама и папа родили Андрея. Это факт, с которым глупо спорить. Так сказать, произвели на свет кусок хорошей глины, из которой еще предстояло вылепить шедевр. А шедевром его сделал кто?

— Кто? — вопросила публика.

— Мы с вами! Его друзья и товарищи!

— Правильно, Семыч! Верно говоришь! Ай да Кондаков!

Семен вновь постучал вилкой по бокалу. Когда возгласы улеглись, он продолжил:

— Но это еще не все, господа. Даже мы с вами не в состоянии были бы слепить из Андрея Мистера Совершенство, если бы не еще один человек. А именно… — Семен посмотрел на худенькую, черноволосую девушку, сидящую рядом с Андреем, и прищурился. — Тая, поднимись, чтобы все тебя видели!

Тая смущенно покачала головой.

— Да встань, не бойся! — настаивал Семен.

Она посмотрела на Андрея.

— Встань, все равно ведь не отвяжется, — усмехнулся Андрей.

Тая встала — невысокая, хрупкая, черноволосая, с миндалевидными азиатскими глазами.

— Вот она! — сделал широкий жест рукой Кондаков. — Боевая подруга именинника — Тая!

Раздались аплодисменты. Тая смешливо наморщила носик и весело поклонилась присутствующим. Семен вновь постучал вилкой по бокалу.

— Тая, скажи честно, тяжело ли тебе было работать с этим куском глины?

— Нелегко, — весело призналась Тая. — Но трудности меня никогда не пугали.

Гости засмеялись, а Кондаков качнул на весу бокалом и громогласно изрек:

— Итак, господа студенты… алкоголики и тунеядцы, выпьем за Таю! За девушку, в руках которой простой кусок глины по имени Андрей Черкасов превратился в прекрасное творение рук человеческих!

— Ура! — крикнул кто-то.

— Long live, Тайка!

Гости весело зашевелились, раздался звон бокалов. Затем вилки бодро застучали по тарелкам.

Андрей Черкасов, худощавый, светловолосый и нетерпеливый, повернулся к профессору Киренко и продолжил начатый пять минут назад разговор:

— Николай Андреевич, а как же мнение академической элиты о том, что эволюция давно остановилась и теперь человечество регрессирует? Поэтому и жизнь делается все хуже и хуже.

— Как это — «легресирует»? — не поняла Настя Колманович, двоюродная сестра Андрея, дородная блондинка, больше блиставшая красотой, чем интеллектом.

— Становится хуже, — объяснила ей Тая.

— Это точно, — согласилась Настя. — Взять хотя бы эти титановые каркасы!

— Титановые каркасы? — недоуменно переспросил Андрей, изумляясь, что сестре знакомо слово «титан», да и каркасы тоже.

— Ну да, — кивнула Настя. — Я читала в «Космополитене». Их теперь вставляют в грудь вместо силиконовых имплантантов. Я считаю — это просто варварство, пихать женщине внутрь какую-то проволоку!

— Полностью согласен, — немедленно откликнулся Семен Кондаков, известный на факультете матерщинник и бабник. — Зачем пихать в женское тело проволоку, когда можно запихать в него…

— Семен! — строго сказал профессор Киренко.

— А я что — я ничего! — лучезарно улыбнулся Кондаков.

Тая тронула профессора за рукав:

— Так как вы считаете, Николай Андреевич? Жизнь и правда с годами становится хуже?

Профессор Киренко поправил пальцем очки и задумчиво сдвинул брови. На губах у него застыла рассеянная, полупьяная улыбка. (Профессор был чрезмерно восприимчив к алкоголю, поэтому позволял себе бокал-другой сухого вина лишь по самым выдающимся поводам.)

— Э-э… Вы знаете, ребята, я никогда не был оголтелым адептом научно-технического прогресса, но… — профессор замялся, — но я со всей ответственностью могу сказать, что благодаря науке уже в следующем веке люди будут жить минимум по двести лет. А значит, у них будет больше времени, чтобы заниматься своим интеллектуальным и нравственным совершенствованием.

— Николай Андреевич, да вы у нас романтик! — воскликнул Семен и погрозил профессору пальцем.

А Андрей икнул («проклятый «оливье»!») и сказал, стараясь говорить трезво и обстоятельно:

— Ваш тезис о нравственном совершенствовании сомнителен. Он требует серьезной критики. Но об этом мы поговорим позже. Мне интересно, почему вы думаете, что люди будут жить по двести лет?

— А я знаю почему! — вновь влезла в беседу грудастая Настя. — Из-за клонирования! Я читала в «Космо»: когда у человека отказывает какой-нибудь орган, ему вживляют новый, сделанный из его же клеток. Я даже название этих клеток запомнила — «стволовые»! Правильно, Николай Андреевич?

— Ну ты даешь, Колманович! — весело и восторженно воскликнул Семен. — Бывают подпольные гении, а ты у нас — подпольная вундеркиндка! Может, ты уже и кандидатскую защитила?

— Защитила, и тебя не спросила, — фыркнула в ответ Настя.

Профессор Киренко рассеянно улыбнулся и, потерев пальцем высокий лоб, тихо произнес:

— Выращивание живых органов в пробирках с последующей их пересадкой — это лишь первый шаг, Настенька. Самое грубое приближение к мечте человечества. Уверяю вас, что в следующем веке человеческий организм будет способен практически к неограниченной регенерации. Он сам будет обновлять себя. Причем без всяких потерь.

— Что, даже без пластических операций? — не поверила Настя.

— Без какого бы то ни было хирургического вмешательства, — заверил ее Киренко.

Настя широко открыла глаза: перспектива вечной молодости захватила ее.

— Это значит, мы не будем стареть до самой смерти? — воскликнула она.

Профессор кивнул:

— Именно. Но не мы, а наши потомки. Мы с вами до этого, боюсь, не доживем, — заключил Николай Александрович и улыбнулся, заметив, как трагически дрогнули ресницы Насти и как поблек огонь энтузиазма в ее прекрасных глазах.

— Вот так вы все — ученые, — обиженно протянула она. — Сначала поселите в сердце человека надежду, а потом сами же ее и растопчете.

— Такова жизнь, — с грустной улыбкой кивнул Киренко. Затем поднял руку и посмотрел на часы. — Однако мне пора, друзья мои.

— Как пора?

— Почему пора?

— Вечеринка ведь только началась!

Профессор развел руками:

— График, друзья мои. Мне нужно еще пару часов поработать, а потом — стакан теплого молока и на боковую.

— У-у, как это скучно! — протянул кто-то из ребят.

Профессор усмехнулся:

— Кому как. В размеренной жизни тоже есть свои преимущества. С возрастом вы это поймете.

— Да уж придется, — вздохнула ветреная Настя. — Если только к сорока годам я не накоплю себе денег на пластическую операцию.

— Лучше накопи себе денег на новые мозги, — искренне посоветовал ей Кондаков.

Настя замахнулась на него кулачком, но он с хохотом уклонился.

Андрей, Тая и мама Андрея — Мария Леопольдовна — вышли в прихожую проводить профессора.

— Спасибо, что присматриваете за нашим оболтусом, Николай Андреевич, — улыбнулась Мария Леопольдовна.

— Это скорей он за мной присматривает, а не я за ним, — отшутился профессор, натягивая туфли, и, покачнувшись, схватился за ручку двери, чтобы не упасть.

А Андрей веско возразил матери:

— Для кого оболтус, а для кого и «надежда российской науки». Спасибо, что пришли, Николай Андреевич. Жаль, правда, что мало посидели. Кстати, разговор о нравственном совершенствовании человечества мы с вами еще продолжим.

— Обязательно! — пообещал Киренко и пожал Андрею руку.

— Не стой на сквозняке, «надежда науки», — с напускной строгостью сказала сыну Мария Леопольдовна. — Ногу застудишь!

Профессор, собравшийся было, по своему обыкновению, долго и церемонно раскланиваться, посмотрел на загипсованную ногу Андрея, быстро пожелал всем спокойной ночи, наградил Таю и Марию Леопольдовну лучезарной улыбкой и вышел из квартиры.

С уходом профессора за столом стало еще оживленней. Не то чтобы кто-то стеснялся пить в его присутствии, но уважение, которое ребята испытывали к своему педагогу, заставляло их проявлять настоящие чудеса деликатности. (И это при том, что в обыденной жизни никто из присутствующих особой щепетильностью не отличался.) Теперь же над столом витал тот особый дух раскрепощенности, который появляется в любой компании молодых людей, стоит им только избавиться от навязчивою присутствия взрослых.

Проводив профессора Киренко, Мария Леопольдовна ушла к себе в комнату, где уселась в любимое кресло и, положив вязание на колени, продолжила смотреть сериал, постукивая спицами и время от времени поправляя очки на узкой переносице.

Примерно через час она услышала, как дверь «детской» с тихим скрипом отворилась и вслед за тем — тихие голоса Андрея и Таи. «Решили уединиться», — поняла Мария Леопольдовна, затем вздохнула и, покачав головой, продолжила вязать.

Когда Андрей впервые привел Таю в дом, Мария Леопольдовна была слегка ошарашена. До того вечера сын ни разу не обмолвился о том, что его девушка — вьетнамка. (Пусть по отцу, но все же.) В своем воображении Мария Леопольдовна успела нарисовать портрет избранницы сына, и портрет этот был сильно похож на ее собственный, тридцатилетней давности. (Русоволосая девушка с большими синими глазами и толстой пушистой косой.)

И в тот момент, когда Андрей ввел в комнату Таю, у Марии Леопольдовны тревожно засаднило в сердце. Конечно же Тая была чудесная девушка, но она была чужая. Русская кровь матери никак не отразилась ни на лице, ни на повадках девушки. Смуглая желтоватая кожа, узкие черные глаза, широкие скулы — нет, не такой представляла себе Мария Леопольдовна свою будущую невестку.

Однако Андрей души не чаял в Тае, и Марии Леопольдовне пришлось смириться. За все время знакомства с Таей она ни словом, ни полсловом не усомнилась в выборе сына.

Постепенно Мария Леопольдовна привыкла к Тае, но изредка, вот как сейчас, сердце ее посещала тревога. Что с ними будет дальше? Как они будут жить? Ответа на эти вопросы не было. Оставалось лишь вздыхать и качать головой.

Андрей и Тая заперлись в комнате. Они долго целовались, потом легли на диван и, продолжая ласкать друг друга, стали тихо переговариваться.

— Как твоя работа? — спросил Андрей, нежно проводя губами по Таиной щеке.

Она слегка поежилась от удовольствия:

— Нормально.

— В последнее время ты выглядишь очень усталой. Может, тебе послать эту работу к черту? Чем вы там хоть занимаетесь?

— Выборами, ты же знаешь.

Андрей поцеловал Таю в краешек губ и сердито произнес:

— Странная какая-то работа. Никогда ее не понимал. И как это происходит?

— Просто. Обращается к нам какой-нибудь дядечка и говорит: «Хочу стать депутатом городской думы». А мы ему: «С вас три рубля за услуги». Он нам платит, и мы помогаем ему осуществить мечту.

— И что, это так просто?

— Не всегда. Иногда у человека нет никаких шансов.

— И тогда вы отказываете ему в своих услугах?

Тая покачала головой:

— Нет. Человека трудно убедить в профнепригодности. К тому же он готов платить. А ни один пиарщик не откажется от денег, которые сами плывут ему в руки.

— Слово-то какое придумали — «пиарщик», — усмехнулся Андрей. — Как сварщик. Слушай, а если этот дядечка…

Тая положила ему пальчик на губы и улыбнулась:

— Хватит. Мне не хочется об этом говорить.

Андрей улыбнулся в ответ:

— Ты права. Чего нам обсуждать каких-то кретинов! Скажи мне только одно: из-за этой твоей работы у тебя не может быть неприятностей?

— Нет.

— И мне нечего опасаться?

— Нет, конечно! Хотя… — Тая улыбнулась. — Знаешь, со мной работает один парень — Денис Бычихин. По-моему, он в меня влюблен..

— Вот как? Завтра же вызову его на дуэль!

Тая тихо покачала головой:

— Не стоит. Он очень милый и хороший. И постоянно взваливает на свои худые плечи львиную часть моей работы.

— Трудолюбивый, значит?

— Угу.

— И красивый?

В лице Таи появилось что-то кокетливое.

— Ну… — протянула она. — Симпатичный. Но главное не это. Главное, что он похож на Маяковского.

— А я похож на Блока, и что с того?

Тая чмокнула Андрея в щеку и со смехом шепнула:

— Блок мне нравится гораздо больше Маяковского!

Они еще немного поболтали: Тая — шутливо кокетничая, Андрей — так же шутливо изображая ревность. Потом он привлек девушку к себе, поцеловал ее в губы и сказал:

— Ты знаешь, мне сегодня приснился дурацкий сон.

— Какой?

— Как будто ты куда-то уехала. Навсегда.

— Дурачок, — ласково сказала Тая и ткнула его пальчиком в лоб. — Куда я могу от тебя уехать?

— Мало ли, — пожал плечами Андрей. — Вдруг твой отец решит вернуться на историческую родину. И увезет тебя в ваши дикие вьетнамские джунгли.

— Во-первых, вьетнамцы не живут в диких джунглях, он живут в городах и деревнях, — назидательно сказала Тая. — А во-вторых, я не хочу ни в какие джунгли. Мне больше нравится сосновый бор у вас под Кулебовкой. Возьмешь меня туда на летние каникулы?

— Еще бы! Если я тебя не возьму, меня бабушка со свету сживет. Она тебя обожает. Иногда мне даже кажется, что она не моя, а твоя бабушка. Я. ревную!

— И правильно делаешь. Твоя бабушка — просто золото! — Тая улыбнулась и добавила: — Но тебя я все-таки люблю больше.

На лице Андрея появилась блаженная улыбка.

— Только не зазнавайся, — насмешливо сказала Тая. — Ты не единственный красивый парень на свете.

— Может быть, — согласился Андрей. — Но ведь я еще и та-лант-ли-вый. К тому же никто и никогда не будет любить тебя так, как я. Иди ко мне!

Тут в дверь постучали.

— Эй, вы там, голубки! — раздался луженый басок Семена. — Хватит миловаться! Народ скучает и требует именинника!

— Кондаков, иди к черту! — крикнул ему Андрей.

Семен гоготнул за дверью, стукнул для порядка еще раз, затем по коридору зашлепали его удаляющиеся шаги.

Тая вздохнула:

— Мне надо Идти.

Она стала подниматься с дивана, но Андрей удержал ее за руку:

— Подожди. Поцелуй меня. И пообещай, что никуда от меня не уедешь.

Тая наклонилась и нежно поцеловала Андрея. Стерла пальцами помаду с его губ и сказала:

— Обещаю!

Голос Марии Леопольдовны звучал по-матерински ласково:

— С ребятами не попрощаешься?

Тая застегнула курточку и сказала:

— Нет, Мария Леопольдовна. Вы же знаете, я люблю уходить по-английски. Андрюша передаст им привет.

Мария Леопольдовна вздохнула:

— А может, останешься? Ну куда ты пойдешь в такой дождь?

Андрей сложил руки лодочкой и сделал умоляющее лицо:

— Правда, Тай, оставайся, а?

— Оставайся, — вновь улыбнулась Мария Леопольдовна. — Переночуешь в моей комнате, на диванчике.

Тая покачала чернявой головой.

— Нет, Мария Леопольдовна, не могу. У меня папа после операции. Я и на день рождения-то с трудом вырвалась.

— Я тебя провожу! — заявил Андрей, прихрамывая; прошел к вешалке и протянул руку за курткой.

Однако Мария Леопольдовна крепко взяла его за запястье и строго сказала:

— Врач говорил, что тебе еще пару дней нельзя выходить. Потерпи. Гипс снимут, и будешь гулять сколько влезет.

— Мам, не нагнетай, а! — протянул Андрей.

Но тут к уговорам матери присоединилась Тая.

— Андрюш, — ласково сказала она, — я сама быстрей добегу. Ты же знаешь, мне недалеко… Да и рано еще. И метро, и автобусы ходят.

— Да, но дождь… — неуверенно проговорил Андрей.

— Я ведь с зонтиком, не растаю!

Андрей колебался. Тогда Тая подбавила строгости и в свой голос:

— Если не хочешь, чтоб я обиделась, слушай маму. И береги ногу, она нам всем еще пригодится! А я тебе позвоню, как только приду домой. Честное слово!

— Ну хорошо, — нехотя сдался Андрей. — Но держись поближе к фонарям. И не вздумай идти на метро или автобус. Поймай тачку. Сейчас… — Андрей сунул руку в карман куртки, достал сотенную купюру и протянул ее девушке: — Держи!

Тая сделала протестующий жест, но Мария Леопольдовна на этот раз поддержала сына:

— Бери, Таечка. А не то мы тебя никуда не отпустим.

— Спасибо. — Тая смущенно взяла деньги и сжала их в ладошке. — Ну я пойду. До свидания, Мария Леопольдовна! Еще раз с днем рождения, милый!

Она чмокнула Андрея в щеку («Какая деликатная», — подумала про себя Мария Леопольдовна), повернулась и, махнув на прощание рукой, вышла из квартиры.

Мать вздохнула, потрепала Андрея по волосам и ушла к себе в комнату. Некоторое время он стоял в прихожей, задумчиво глядя на дверь. На душе было тревожно.

— И все-таки я должен был ее проводить, — пробормотал он себе под нос. — Мало ли что может случиться. — Однако тут же опомнился и, будучи таким же суеверным, как и его мать, быстро сплюнул через левое плечо и пристукнул костяшками пальцев по деревянному дверному косяку.

Затем повернулся и, припадая на больную ногу, направился в гостиную.

— А вот и виновник торжества! — веселым ревом встретили его гости.

2

На улице было сыро и ветрено. Накрапывал дождь, не сильный, но противный. Тая зябко поежилась и раскрыла зонт. Несколько секунд она постояла, вслушиваясь в перестук дождевых капель, решая, какой дорогой ей лучше пойти. Можно через освещенные дворы — к шоссе. Там легко будет поймать машину. Другая дорога, темная и страшная, пролегала через небольшой сквер и вела к метро.

«Держись поближе к фонарям. И не вздумай идти на метро или автобус. Поймай тачку», — вспомнила она строгий голос Андрея.

Тая улыбнулась. Чертовски приятно было сознавать, что о тебе кто-то заботится. Кто-то? Совсем не «кто-то»! А самый лучший, самый любимый человек. Тая подняла голову и посмотрела на освещенные окна квартиры Андрея, в глубине души надеясь, что он стоит у окна. Его, конечно, не было.

«Гости не позволили бы ему торчать у окна и таращиться на улицу», — подумала Тая и, еще несколько мгновений поколебавшись, двинулась в сторону шоссе. Она шла, вспоминая Андрея, его улыбку, его голубые, как лазурь, глаза и тихо бормотала под нос свои любимые стихи:

Как жить я могла, скажи, Долгие, долгие годы, Пока не узнала тебя? Теперь я едва живу, А мы лишь вчера расстались…

Это были стихи из книги Сэй Сенагон «Записки у изголовья», любимой книги Таи. Дело в том, что ее отец, вьетнамец по национальности, всю жизнь увлекался японской поэзией и культурой, а в молодости даже проходил стажировку и жил в Японии — года два или два с половиной. Он и сейчас частенько наведывался туда и изредка брал с собой дочь. Будучи «папиной дочкой», та с детства была увлечена картинами Хокусая и стихами Басе.

В России отец Таи оказался двадцать два года тому назад. Он приехал читать лекции по восточной культуре в Ленинградском (тогда еще) университете и сразу влюбился в эту страну. И не только в страну, но и в одну из студенток — Инну Осеневу. Через несколько месяцев они поженились, а еще через год на свет появилась Тая. Так отец остался в Санкт-Петербурге навсегда, о чем впоследствии иногда жалел. Он никогда не говорил об этом вслух, но и Тая, и ее мама знали, что это так.

Пенистый след — Это рыбак плывет домой… Смотришь — до боли в очах. Нет, лягушка упала в очаг! Это курится легкий дымок.

— Я как та лягушка, — говорил иногда отец с невыразимой грустью в голосе, — прыгнул в жаровню и сгорел в огне. От моей прежней жизни остался один дымок.

Сказав так, папа вздыхал и уходил к себе в комнату. Тая знала, что там он перебирает фотографии своих родителей и открытки с видами родного города.

Задумавшись, Тая не сразу заметила компанию молодых людей, распивающих пиво на скамейке. Их лиц не было видно, одни фигуры. До Таи долетел смех и пара скабрезных слов, отпущенных, вероятно, в ее адрес.

«Не обращай внимания», — сказала она себе, но шаг не ускорила. Это было бы слишком постыдно.

Краем глаза она увидела, как трое парней отделились от компании и двинулись за ней. Но даже тогда Тая не пошла быстрей. Зачем показывать этим придуркам, что она испугалась? Да и не было никакого испуга. Подумаешь, компания подвыпивших малолеток!

— Эй, красавица! — услышала она у себя за спиной— Куда спешишь, а? Давай познакомимся!

Девушка шла не оглядываясь. Она была уверена, что в этом, оживленном районе, в ярко освещенном дворе, ей ничто не угрожает. Но все равно — сердце учащенно забилось.

«Дура, — сурово сказала себе Тая. — Нашла кого бояться. А ну-ка, быстро успокойся!»

Будучи смелой девушкой, она заставила себя успокоиться, но шаг все-таки ускорила. Подростки подростками, но кто знает, что у них на уме.

— Слышь, дэвушка! — не унимался один из преследователей. — Давай познакомимся, а? Меня Кикабидзе зовут, а тебя как?

Компания глумливо заржала. Тая пошла еще быстрее. До дороги оставалось всего метров двести.

Неожиданно один из парней обогнал ее и преградил путь. Тая увидела перед собой заурядную глуповатую физиономию с темными маленькими глазками, похожими на пуговицы.

— Вау! — ошеломленно протянул он. — Братва, да она ж из Чучмекистана!

Тая молча обошла хулигана и, еще больше ускорив шаг, пошла к освещенному шоссе.

— У-у! — по-волчьи взвыли за ее спиной голоса.

От неожиданности Тая споткнулась и, вскрикнув, упала на дорожку. Руки неприятно заскользили по грязи. Пока она поднималась на ноги, трое парней догнали и окружили ее.

— Во, е! А девочка-то косоглазая! — весело изумился один.

— Ты че, братела, в уши долбишься? — возмутился тот, с глазами-пуговицами. — Я тебе еще час назад об этом сказал!

Тая поднялась на ноги и попыталась сделать шаг вперед. Однако долговязая фигура преградила ей путь.

— Что, сука, — прошипел незнакомец, — плохо тебе в Чуркистане жилось? Приехала грабить русского человека?

Сделав над собой усилие, Тая посмотрела подонку прямо в глаза и, с трудом подавив в груди волнение и страх, твердо сказала:

— Я коренная москвичка. Иду к себе домой. Мне не нужны неприятности, и вам, я думаю, тоже. Поэтому давайте разойдемся по-хорошему.

Долговязый изумленно раскрыл рот, затем повернулся к широкомордому и сказал:

— Слыхал? «По-хо-ро-ше-му». — Затем снова повернулся к Тае и произнес с глухой усмешечкой: — Ладно, подруга, нессы. Сейчас потопаешь к себе домой. Но сначала ответь на один вопрос. Ответишь — отпущу.

Тая молча ждала. Тогда долговязый подмигнул широкомордому и громко спросил:

— Слышь, подруга, а че, правда, у китаез стручки по три сантиметра?

Тая, скрипнув от ярости зубами, двинулась прямо на долговязого. Но он не отступил. Девушка остановилась в нескольких сантиметрах от хулигана. Долговязый спокойно ее разглядывал.

— Слышь, братва! — вновь обратился он к своим подельникам. — А ниче телка, да? Может, ей вправить?

— Братан, ты че, с дуба рухнул? Она ж косоглазая. Хочешь сифак или спидвей подцепить? — возмутился с глазками-пуговицами.

Долговязый усмехнулся, не спуская с Таи гнусного взгляда.

— А может, пронесет? — сказал он.

— Идиот, их же к нам специально засылают. Чтобы они русских парней заражали. У нее там знаешь какой букет? На роту солдат хватит.

Тая задрожала от бешенства. Она сощурила глаза, превратив их в две черные блестящие прорези, и по-кошачьи яростно прошипела:

— Уйди с дороги, мразь.

Это было так неожиданно, что долговязый невольно отступил. Однако не успела Тая сделать и двух шагов, как ублюдок пришел в себя. Он схватил Таю за локоть и, дернув, развернул ее к себе лицом. Рывок едва не опрокинул ее на землю. Рукав куртки пронзительно затрещал.

— Отпусти! — крикнула девушка. — Кому говорю, пусти!

И тут третий, тот, лицо которого Тая не успела разглядеть, вышел из тени под фонарь. Его губы исказила звериная усмешка. Он плюнул себе под ноги и тихо приказал:

— Вали суку!

Что-то больно ударило Таю по голени, земля ушла у нее из-под ног, и в следующий момент, не успев даже понять, что случилось, она с размаху упала на мокрый асфальт, больно ударившись спиной. Вскрикнув, Тая попыталась подняться, но в то же мгновение чья-то сильная рука заткнула ей рот, а вторая как железное ядро ударила в живот. Боль пронзила все тело. Дыхание перехватило, в глазах засверкали полосы и пятна. К горлу подкатила тошнота и, почувствовав, что теряет сознание, Тая услышала:

— Тащи ее к гаражам.

Перед глазами у нее все поплыло, и она погрузилась во тьму.

Лишив Таю сознания, Бог сжалился над ней. Она не чувствовала, как холодный крепкий кулак бил ее по лицу, как лезвия ножей втыкались ей в живот и грудь, не слышала и вопрос, который один ублюдок задал другому:

— Ну че там? Еще дышит?

В ответ тот сплюнул Тае на куртку, затем схватил ее за волосы, отогнул голову и, коротко размахнувшись, ударил ножом в шею. Затем выдернул лезвие, увернулся от фонтанчика крови, ударившего из разреза, и, разогнув спину, удовлетворенно произнес:

— Теперь точно не дышит. Двигаем отсюда!

Убийцы отвалились от тела девушки, как грифы или коршуны. Поднялись на ноги и, зыркнув по сторонам, быстро двинулись в глубину двора.

3

Толпа молодых людей всех национальностей и цветов кожи стояла у гаражей и, в полном смысле этого слова, бурлила. Шум их голосов напоминал рокот порожистой и стремительной горной реки. Среди питерских луж и асфальтовых дорожек с потеками грязи иностранцы выглядели весьма экзотично.

Один из молодых людей — высокий чернокожий парень — стоял на перевернутом строительном поддоне, сколоченном из потемневших от времени и дождей досок, и кричал в старенький мегафон:

— Мы требуем защиты от властей! Мы приехали сюда учиться, а не погибать! И если власти не могут обеспечить нам безопасность, мы сделаем это сами! Организуем дружины и будем охранять друг друга — вместо того чтобы учиться!

Толпа забурлила еще сильнее. Несколько парней еще выше вскинули над головами наспех написанные на кусках ватмана плакаты:

«ПРИЕХАЛИ УЧИТЬСЯ — УЕЗЖАЕМ В ГРОБАХ!»

«ХВАТИТ СМЕРТЕЙ!»

«ДОЛОЙ СКИНХЕДОВ!»

— Таю убили за то, что она цветная! — крикнул в мегафон чернокожий парень. — Это не хулиганы! Это скинхеды! Сколько еще убийств должно произойти, чтобы власти признали это?!

Молодые люди, собравшиеся у гаражей, явно не понаслышке знали, что такое скинхеды. Каждый из них лично (а кое-кто и не раз) подвергался нападению бритоголовых подонков. За последнее время вылазки Скинхедов в Питере заметно участились.

Парня с мегафоном звали Асиф. Он учился на третьем курсе медуниверситета. Полгода назад толпа наголо обритых малолеток набросилась на него возле метро «Василеостровская». Асиф, будучи рослым и сильным парнем, сбросил с себя ублюдков, вырвался и побежал. Но один из парней нагнал его и ударил ножом в спину. Слава богу, рана оказалась не смертельной. Но три недели, проведенные Асифом в больнице, не заставили его смотреть на мир оптимистичней.

И все-таки Асифу повезло несравнимо больше, чем его однокурснику из Кабо-Верди Адаму. Того забили палками насмерть возле киоска, где он покупал сигареты. По словам очевидцев, на Адама напала какая-то шпана. Несколько свидетелей происшествия подробно описали внешность ублюдков, однако никто из них до сих пор не был пойман.

— Мы хотим жить! Защитите нас от палачей! — кричали демонстранты.

У черноокой девушки в красной вязаной шапочке, стоявшей прямо у строительного поддона, несколько месяцев назад погиб жених. Парень был родом из Шри-Ланки. Его не забили насмерть и не задушили, его просто сбросили с перрона под колеса подъезжающего поезда. Умер он уже в больнице, после страшных мук, которые длились восемь часов. Все это время черноокая девушка была с ним рядом. Крики и стоны любимого человека так прочно и жутко впечатались в память, что она до сих пор просыпалась по ночам в холодном поту. И, прежде чем прийти в себя, несколько минут просиживала как в ступоре, тяжело дыша и глядя невидящими глазами в темноту комнаты.

У приземистого смуглого паренька, держащего над головой плакат с надписью «Хватит смертей!», четыре месяца назад зарезали однокурсника. Тот был ливиец. Никто не видел убийц, но о причинах ненависти, охватившей подонков, легко можно было догадаться.

— Верните мне друга! — кричал смуглый паренек, размахивая плакатом.

На глазах у него, так же как и у других демонстрантов, блестели слезы.

Никто из них не обращал внимания на высокого худощавого блондина, стоявшего чуть в стороне. А если бы обратили, наверняка удивились бы бледности его лица, обескровленным губам, в которых торчала незажженная сигарета, взгляду его голубых, нет, даже белесых, словно бы выцветших, глаз.

Блондин слушал выступающего молча. Казалось, лицо его исказила судорога, таким напряженным оно было, а в глазах застыла такая нечеловеческая тоска, что, если бы кому-нибудь пришло в голову заглянуть в эти глаза, он бы, наверное, поежился, а вечером долго не смог бы уснуть, ворочаясь в постели и размышляя: о чем таком странном и страшном думал этот светловолосый сутулый парень?

Наконец блондин качнул головой, словно вынырнул из сна, достал из кармана зажигалку и прикурил сигарету. Выпустил изо рта сизое облако и вдруг негромко произнес, обращаясь к ближайшему из демонстрантов:

— Эй, парень!

Черноволосый недоуменно оглянулся:

— Вы ко мне?

Андрей Черкасов (а это был именно он) кивнул:

— Да. Можно с тобой поговорить?

— О чем?

Андрей посмотрел в сторону плакатов:

— Об этом.

Парень, в глазах которого все еще читалось недоумение, отделился от толпы и подошел к Андрею:

— Ну?

Черкасов прищурил голубые глаза и спросил — четко и без обиняков:

— Почему вы думаете, что ее убили бритоголовые?

— Кого? — не понял парень.

— Эту девушку… — Андрей сглотнул подступивший к горлу ком. — Вьетнамку.

— Таю?

— Ну.

Парень усмехнулся:

— Ты что, парень, с луны свалился? Ты в каком городе живешь?

— Это не доказательство, — угрюмо сказал Андрей.

— Конечно, — согласился парень. — Конечно, не доказательство. Наверно, ее просто хотели ограбить, да? А ножом изрезали по ошибке. Просто рука у грабителя дрогнула. И горло ей перерезали по ошибке. Хотели прядь волос срезать на память, но промахнулись.

— Заткнись, — коротко сказал ему Андрей.

Парень захлопал глазами:

— Чего?

— Я говорю — перестань ерничать, — так же сухо произнес Андрей, — ты о человеке говоришь.

Неожиданно тот разозлился:

— Ну тогда и нечего было спрашивать! — гаркнул он так громко, что на них стали оглядываться. — Ты что, следователь? Кто ты такой вообще? — Глаза его подозрительно сощурились. Он окинул Андрея взглядом с ног до головы. — И почему спрашиваешь, а?

— Так, — сказал Андрей, вынул изо рта окурок и швырнул в грязный снег.

— Так? — эхом отозвался парень. Взгляд его раскосых глаз стал еще подозрительней. — А ты случайно не из этих?

Андрей покачал головой:

— Нет. Не из этих. Я из тех.

Еще какое-то время парень разглядывал Андрея, затем пожал плечами, повернулся и пошел к демонстрантам.

Андрей стоял у гаражей до тех пор, пока демонстранты не разошлись. От студеного ветра у него посинели губы, но он не замечал холода. Ночью ударил мороз, и лужи покрылись корочкой льда. Выпавший под утро снег припорошил их. Влажная земля затвердела.

Андрей, прихрамывая по привычке на левую ногу (гипс он еще до прихода врача снял сегодня утром), подошел к деревянному поддону, на котором еще двадцать минут назад стоял чернокожий парень с мегафоном в руке. Постояв так еще немного, словно набираясь решимости, Андрей обогнул поддон и прошел дальше. Здесь он остановился и посмотрел на мерзлую землю. Прямо у него под ногами темнели несколько пятен — это была вмерзшая в лед кровь Таи.

Он присел на корточки и потрогал одно из пятен рукой. Кончики пальцев закололо от холода. Андрей убрал руку, затем достал из кармана перочинный нож и открыт лезвие.

Несколько минут он ковырял мерзлую землю и лед, откалывая холодные, темные кусочки. Когда таких кусочков накопилась целая горка, Андрей сложил нож и убрал его в карман. Кусочки он аккуратно сложил в маленький полиэтиленовый пакетик.

Выпрямившись, повернулся и, не глядя больше на землю, похромал к своему дому. Его правая рука была опущена в карман куртки. Пальцы бережно ощупывали и перебирали пакетик с мерзлыми кусочками кровавого льда.

4

Мать была на работе. Андрей, не разуваясь, прошел на кухню. Уходя, он забыл выключить телевизор, и теперь тот бубнил:

«…Нападения на девушку-вьетнамку. Впрочем, как нам заявили в районном УВД, у следствия нет никаких оснований полагать, что девушка стала жертвой национал-экстремистов. Скорей всего, это было обычное нападение с целью грабежа. Насколько нам известно, убитая девушка была дочерью вьетнамского бизнесмена…»

Андрей ударил по кнопке выключателя кулаком — экран погас.

— Обычное нападение, — тихо проговорил Андрей, судорожно сжимая пальцы рук. — Обычное нападение… Ну что это за бред, а?

Он взял с полки железную миску и поставил ее на газовую плиту. Потом достал из кармана пакетик с кусочками льда. Они еще не успели растаять. Высыпал их в миску и, чиркнув спичкой, зажег газ. Он стоял у плиты и смотрел, как багровые комочки оплывают и превращаются в грязновато-красную жижицу. «Это ее кровь», — подумал Андрей, и эта страшная мысль заставила его поежиться.

Андрей выключил газ, подождал, пока миска немного остынет, затем взял ее и переставил на стол. Опустил в жижицу палец. Кровь была теплой, как будто только что вытекла из тела. Из ее тела. Маленькая капля стекла по пальцу к ладони, и Андрей быстро слизнул ее. Кровь была солоноватой на вкус.

— Не волнуйся, — сказал он. — Все будет хорошо. Ты не пропадешь.

Оставив кровь остывать, Андрей сходил в мамину комнату и вернулся оттуда с крошечным пустым флакончиком. Мария Леопольдовна была из тех людей, которые сильно привязываются к вещам и не могут с ними расстаться, даже когда те изнашиваются, ломаются или просто отживают свой век. На ее трельяже вечно громоздились разномастные флаконы и флакончики, которые она никак не решалась выбросить.

На кухне было жарко. Андрей снял куртку и бросил ее на стул. Затем стал переливать багровую Жижицу из железной миски в пустой флакон. Когда тот наполнился, он плотно закрыл его притертой стеклянной пробкой. Оставшуюся в миске кровь Андрей вылил себе в рот. Миску помыл и поставил обратно на полку.

За окном начал падать снег, и от этого на душе у Андрея стало еще паршивее. Отчего-то вдруг заныла шея. Андрей помассировал ее ладонью, и тут его пальцы наткнулись на тонкую кожаную тесьму. Три года назад Андрей крестился, крестик повесил на кожаную тесемку и с тех пор снимал его, только когда ходил в душ. «Пора прервать эту славную традицию», — подумал Андрей и стянул тесьму с шеи. Крестик был серебряный, красивый и рельефный. Бог на нем — как живой. «Вот именно — как», — подумал Андрей, затем посмотрел на Бога и усмехнулся.

— Страдаешь? Ну-ну. А что ты сделал, чтобы другие не страдали? Что ты сделал, чтобы помешать этим сволочам? И что ты теперь посоветуешь мне? Хочешь, чтобы я подставил правую щеку? — Андрей хмыкнул. — Я бы подставил, если бы ударили меня. Но за что ее? За что так с ней? Куда ты смотрел?

Бог молчал. Его маленькое личико было смиренным и одухотворенным. Андрей почувствовал, как в душе у него закипает злость.

— Висишь, как червяк! — гневно сказал он. — Смотреть противно!

Андрей трясущимися от злости пальцами расцепил карабин тесьмы, снял крестик и швырнул его в мусорное ведро. Тут взгляд его упал на флакончик с кровью Таи. Теперь Андрей знал, что нужно делать.

5

Следователя звали Иван Петрович Кононов. Это был невысокий сухопарый человек среднего возраста с большими залысинами и грустными, как у собаки, глазами. Время от времени он прищуривал глаза, и тогда мягкое выражение грусти сменялось суховатым холодком неприязни.

Андрей сидел у него в кабинете и с угрюмым видом смотрел на желтую, изрядно обшарпанную крышку стола. Понаблюдав за молодым человеком и сделав из этого наблюдения какие-то одному ему известные выводы, Иван Петрович сказал, стараясь, чтобы голос его звучал по-отечески мягко:

— Продолжим нашу беседу. В каких отношениях вы были с Таей Нгуен?

— В нормальных, — не поднимая глаз, буркнул Андрей.

— Вот как? — Кононов улыбнулся. — «В нормальных»? Так мог ответить любой из ее знакомых, правда? Но ведь вы не были для нее простым знакомым. Не так ли?

Андрей ничего на это не ответил. Казалось, он стал еще угрюмее. Тогда следователь сказал:

— Хорошо, тогда я поставлю вопрос иначе. Я знаю, что вы были с ней э-э… в некотором роде близки. Это так?

Андрей резко вскинул голову, как будто кто-то толкнул его в подбородок.

— А разве это имеет отношение к делу? — резко произнес он.

— Имеет, раз спрашиваю, — мягко ответил следователь. — Итак, вы были с ней близки?

Андрей нервно усмехнулся:

— Дурацкий какой-то вопрос. Я любил ее, вот и все.

Кононов покивал головой, дескать — да, да, я понимаю. И тихо спросил:

— А она вас?

Черкасов пожал плечами:

— Думаю, тоже.

Следователь улыбнулся и вздохнул. Он был уверен, что мягкая улыбка и вздох растопят сердце молодого человека, заставят его «спрятать иголки» и перестать ершиться. Однако эффект получился обратным: Андрею немедленно захотелось дать Кононову по физиономии.

— Как давно вы э-э… были вместе? — спросил следователь, потирая ладони.

— Больше года.

— Часто ссорились?

Андрей мотнул головой:

— Никогда.

Следователь чуть склонил голову набок:

— Это странно.

— Почему?

— Потому что все люди ссорятся.

— Мы с Таей были не все.

— Да-да, конечно. — Кононов достал из кармана платок и промокнул вспотевший лоб. Перехватив неприязненный взгляд Андрея, он нахмурился и спрятал платок. — Скажите, у Таи были недоброжелатели?

— Недоброжелатели? Это как — враги, что ли?

— Можно сказать и так.

— Нет, у Таи не было врагов. Ее все любили.

Бровки следователя саркастически взлетели вверх:

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно, — кивнул Андрей.

— Гм… Говорят, что характер у Таи был своевольный. Она никогда не лезла за словом в карман. Однажды даже назвала преподавателя болваном. Причем прямо на лекции. Это так?

— Он и был болваном.

Кононов скорбно вздохнул («молодежь, молодежь…»), затем дернул уголком рта и сказал:

— И все же, признайте, что это не совсем обычно.

— Что необычно? — вскинулся Андрей. — Что он оказался боЛваном?

— Что ваша подружка нахамила ему прямо во время занятия. В Америке бы ее за это отчислили из университета. Там с этим строго, не то что у нас.

Андрей напрягся.

— Я не понимаю, — сказал он, повысив голос. — К чему все эти вопросы? Вы что, всерьез думаете, что кто-то из тех, кого Тая обозвала болванами и дураками, отомстил ей? Но ведь это же бред!

— Убивают и за меньшее, — заметил следователь.

Андрей усмехнулся:

— Вам, конечно, лучше знать. Но, по-моему, это полный бред.

Кононов взял со стола папку, достал из нее лист бумаги, пробежал по нему глазами и спросил:

— Отец Таи преподает в вашем вузе?

— Нет, — ответил Андрей.

— А вы были с ним знакомы?

— Да.

— Как близко?

— Встречались несколько раз.

— И как он вам показался?

Андрей пожал плечами:

— Нормальный мужик.

— Помимо преподавательской деятельности у него есть другие источники дохода?

— Должны быть. Он пишет книги, рецензии. А почему вы меня об этом спрашиваете? Спросите его самого!

— Спросим, когда понадобится. Как вы думаете, Андрей, за что убили Таю?

На бледном лбу Андрея проступила морщина, глаза сухо заблестели.

— Если бы я только знал, — тихо и горестно проговорил он.

— Я объясню, почему спрашиваю. Вы ведь наверняка знаете о той демонстрации, которую провели иностранные студенты. Знаете и о лозунгах, которыми они размахивали. Так вот, могу со всей ответственностью сказать вам, что у нас нет оснований считать, будто бы Таю убили из-за ее национальности. Очень важно сейчас, чтобы частное мнение иностранных студентов не превратилось в массовую истерию, которая может захлестнуть весь город. Вы понимаете, о чем я говорю?

— Не совсем. Я-то тут при чем?

— При том, что с вами многие сейчас захотят поговорить. Ну, знаете… эти мнимые «правозащитники», которым вечно кажется, что милиция сидит сложа руки.

— А разве это не так?

Кононов сдвинул брови и покачал головой:

— Не так.

— Тогда почему убийцы Таи все еще ходят по свету? Или вы ждете, пока они вырежут всех «черных» и «цветных»? Вам тогда легче будет дышать, правда?

Во взгляде следователя не осталось ни тени мягкости или душевности. Теперь эти глаза пылали ледяным огнем. Должно быть, такой же мертвый огонь мерцал в глазах Медузы горгоны, от взгляда которой каменели, едва на нее взглянув, люди и звери. Посеревшие губы Кононова приоткрылись, и Андрей услышал тихое и жестокое:

— Вон отсюда!

Рука следователя скользнула к авторучке. Он машинально подписал пропуск и толкнул его по столу Черкасову.

Когда Андрей взялся за ручку двери, Кононов его окликнул:

— Подожди!

Андрей обернулся. В руках у следователя была сигарета. Он прикурил от газовой зажигалки, помахал перед лицом рукой, отгоняя дым, и сказал:

— Я не хочу, чтобы мы расстались врагами. Ты погорячился, и я это понимаю. Молодым людям свойственна горячность. Подойди-ка сюда.

Андрей молча вернулся к столу.

— Сынок, — мягко заговорил следователь, — ты не должен на меня обижаться. По роду службы я обязан задавать прямые и нелицеприятные вопросы. Только так можно докопаться до истины, ты согласен?

Черкасов неопределенно хмыкнул.

— Трудно найти преступников, если никто не видел их лиц, — продолжил Кононов. — Важна любая мелочь, понимаешь? Никогда не знаешь заранее, какая ниточка приведет к убийцам.

— Может, стоит для начала поискать свидетелей? — предложил Андрей.

По лицу следователя пробежала тень, но на этот раз он сдержался.

— Мы этим занимаемся, — сухо сказал он.

— И что, есть какие-нибудь результаты?

— Честно?

— Честно.

— Нет. Но мы ищем.

— И долго еще будете искать?

— Сколько понадобится, столько и будем. — Внезапно на лице следователя возникла страшная усталость. Он вздохнул: — Пойми, сынок, мы не боги. И не все преступления удается раскрыть.

— А это?

Кононов дернул бровью:

— Слишком мало зацепок. — Он стряхнул с сигареты пепел и вновь посмотрел на Андрея. — Я говорил по телефону с твоей матерью. Между нами говоря, она считает, что у тебя от горя слегка поехала крыша. Думаю, тут она сгущает, но все же… Не хочу тебя огорчать, парень, но… Я бы на твоем месте особо не надеялся. Повторяю, убийцы не оставили никаких следов. И мой тебе совет: забудь эту неприятную историю, найди себе нормальную девушку… А что касается Таи — вспоминай о ней иногда. Но не более того.

— Все? — спросил Андрей.

— Все.

— Можно идти?

— Иди.

Андрей повернулся и, не прощаясь, вышел из кабинета. Следователь посмотрел на дверь, почесал пальцем лоб и- задумчиво проговорил:

— Борзый парень. Не наделал бы дел.

6

— Андрюш, иди ужинать!

— Ма, я не хочу.

— Иди есть, говорю!

— Да я уже поел. После универа зашел в кафешку с ребятами.

— Не обманываешь?

— Нет.

— Ну ладно. Захочешь есть — котлеты на подоконнике. Перед тем как лечь спать, убери их, пожалуйста, в холодильник.

— Ладно, ма.

— Только дождись, пока кастрюлька остынет.

— Сделаю.

Андрей вновь склонился к дневнику, взъерошил ладонью волосы, покусал ручку и начал писать:

«Я не знаю, что со мной происходит. В голове так много мыслей, что мне кажется, будто мой череп вот-вот взорвется. Для этого я и решил вести эти записи — чтобы разобраться в себе. Сегодня я был у следователя. Редкостный подонок. Посоветовал мне найти себе «нормальную девушку». Интересно, он вообще что-нибудь соображал, когда говорил это? Если ничего, то он болван. Если же да, то… Если все следователи такие, то надеяться мне не на что. Убийц Таи они никогда не найдут. Это точно. Так что же делать?»

Андрей покусал ручку, поразмышлял и продолжил писать:

«Оставить это дело так я не могу. Только вспомню Таины глаза — у меня в душе все переворачивается.

Сегодня утром мама вытащила из мусорного ведра мой крестильный крестик. Скандалить не стала, просто положила его в шкатулку. А мне сказала, что когда-нибудь я пожалею о своем дурном поступке. Она так и сказала — «дурной поступок». Как будто я деньги из кошелька украл. Про то, что, я повесил на шею флакон с Таиной кровью, она не знает. И никто не знает. Если бы узнали, точно бы отправили меня в психбольницу. А я в психушку не тороплюсь, у меня здесь еще много дел!

Господи, не понимаю, что с ними со всеми? По телевизору твердили про «обычное нападение». Следователь впаривал мне про «неприятную историю». Для них всех смерть Таи — просто «неприятность». Как будто она не умерла, а ногу вывихнула или палец порезала. Ну что они за люди, а! Как они могут такое говорить? Не понимаю.

Короче, помощи ждать неоткуда. Это факт. Значит, нужно что-то делать самому. Но с чего начать?»

Андрей снова задумался. Сухой блеск, поселившийся с недавних пор в его глазах, стал еще ярче.

«У меня есть кое-какие соображения, — вписал он затем. — Но писать я об этом пока не стану. Нужно все тщательно продумать. Хотя мама и считает, что я свихнулся, я — в полном порядке. Я нормальнее их всех вместе взятых! И похоже, что я один во всем этом скотском мире понимаю, что случилось. А раз так, я должен действовать!»

Андрей оторвался от тетрадки и прислушался. На какое-то мгновение ему вдруг показалось, что по комнате пронесся легкий сквозняк, слегка тронув его взъерошенные волосы. Как будто чья-то прохладная, нежная рука… Где-то за стеной заплакал ребенок. Потом на улице пару раз гавкнула собака. И все, больше ничего. Андрей вновь склонился к тетрадке.

«Тая, — волнуясь написал он, — если ты сейчас рядом и если ты меня слышишь, я клянусь тебе — я не успокоюсь, пока не найду твоих убийц! Даже если мне придется искать всю жизнь — я буду искать. И еще — я буду помнить тебя всегда. Клянусь! Или грош мне цена, как…»

В дверь постучали, Андрей вздрогнул и захлопнул тетрадь.

— Сынок, ты занят?

— Нет, ма, входи.

Дверь отворилась, и в проеме показалась Мария Леопольдовна. Она была в ночной рубашке и в тапочках. Распущенные, с проседью волосы волнистыми прядями спадали на острые, худые плечи.

— Я только хотела пожелать тебе спокойной ночи, — ласково сказала она. — Не думай ни о чем плохом, ладно?

— Ладно, мам. Ты тоже.

— И не засиживайся допоздна.

— Не буду.

Несколько секунд Мария Леопольдовна молчала. Потом со вздохом сказала:

— Андрюш, пока тебя не было, звонил Таин папа…

— Как он? — быстро спросил Андрей.

— Да ничего. Сердце, правда, прихватило, но сейчас лучше. — Мария Леопольдовна потупила взгляд. — Сынок, он просил тебя не приходить на похороны.

— Почему?

— Он считает, что тебе сейчас и так плохо.

Андрей усмехнулся:

— Мам, я ведь вижу, когда ты темнишь. Наверняка ты сама его об этом попросила. Ведь так?

Мария Леопольдовна удрученно кивнула:

— Так.

Андрей встал со стула и подошел к матери. Нежно обнял ее за плечи и притянул к себе. Мария Леопольдовна прижалась прохладным лбом к пылающей щеке сына. Он погладил ее ладонью по спине.

— Не волнуйся, ма, я в порядке. Правда, в порядке. А на похороны я пойду… Она бы на мои пришла.

Мария Леопольдовна подняла голову и посмотрела сыну в глаза долгим, испытующим взглядом.

— Никогда не думала, что у тебя это так серьезно.

— Это очень серьезно, мама.

В глазах матери появилась тревога, и Андрей поспешно добавил: — То есть было очень серьезно. Теперь-то, конечно, все это не имеет значения. Иди спать, мам. Котлеты я уберу.

Андрей выпустил мать из объятий, повернулся и, прихрамывая, поплелся к столу.

7

На улице здорово потеплело. От яркого солнца снег, еще вчера лежавший грязновато-белой пеленой на деревьях, скамейках и жестяных подоконниках, растаял. И теперь в воздухе пахло настоящей весной.

Словно чуя скорый и неминуемый приход теплых деньков, как безумные, расчирикались воробьи. Слышать их озорной галдеж было приятно.

«Разводящий» команды художников-графферов, Олег Николаевич Шевцов (в обиходе просто «Николаич») отдавал указания Андрею и двум его закадычным коллегам-приятелям.

— Так, парни, на все про все у нас два часа! Гога и Герыч работают здесь. И чтобы не сачковать, как в прошлый раз, ясно? Я лично все проверю.

— Обижаешь, Николаич! — обиженно протянул Гога. — Когда это я сачковал?

— Обижать тебя жена будет, когда пьяный домой придешь: скалкой по башке. А я тебе дело говорю. Нам деньги за работу платят, а не за то, чтоб мы сачковского давили.

Герыч примирительно поднял руки:

— Да ладно тебе, Николаич, че ты разошелся. Все будет путем.

— Да? — сузил глаза тот. — А что тогда стоим? Ну-ка, вперед и с песней! Времени в обрез!

Гога и Герыч повернулись и потопали по улице.

— Так, Эндрюс, — обратился Николаич к Андрею, — ты свой район знаешь?

— Да. — Он кивнул в сторону переулка.

— Ну действуй!

Андрей кивнул, поправил на плече сумку и двинулся к «месту работы».

— Погоди! — окликнул его Николаич. Черкасов остановился. — Ты как вообще? Нормально?

— Да все ништяк, — спокойно ответил Андрей.

— Ну давай. И красок не жалей. У тебя в офисе чемодан флаконов — ребята позаботились.

— Здорово! — без особого энтузиазма отреагировал Андрей.

— И на технику нажми, — продолжил инструктаж Николаич. — Чтобы пооригинальней там… Это Гога под копирку работает, а ты у нас — художник. Гони живопись на полную катушку. Заделай стену под Гойю или Босха!

— Сделаю.

— Ну топай!

Когда Андрей скрылся за углом, Николаич цыкнул слюной в лужу и сказал сам себе:

— Хороший пацан. Но в голове тараканы. — Потом посмотрел, как плевок расплывается в луже, и резюмировал: — В принципе, его можно понять.

Стена, которую предстояло разрисовать, удручала своей серостью и безликостью. В Питере много таких стен. От этого и вид у города унылый. Серость плюс неухоженность. Что касается второго, тот тут Андрей ничем не мог помочь своему родному городу. А вот превратить серость в красоту, придать этим безликим стенам свое, ни на что не похожее, выражение — это было ему по силам.

Он раскрыл сумку, прикинул в уме, с чего начать, и взялся за красный пульверизатор. В этот ранний час улица была совсем пустынной, и, чтобы работа спорилась быстрей, а краски ложились изысканней, Андрей вообразил себя старинным художником, расписывающим собор. И сейчас ему предстояло изобразить самую жуткую библейскую сцену — грешников, поджаривающихся в аду.

Дьявольские рожи, которые нарисовал Андрей Черкасов, получились такими страшными, что в какой-то момент он даже подумал — не смягчить ли, не «примаслить» ли эти злобные, жесткие черты? Здесь ведь не только взрослые ходят, но и дети. Они наверняка испугаются. Но, чуток поразмыслив, Андрей оставил все как есть. Пусть детишки привыкают к тому, что жизнь — не только шоколад, но в ней есть и дерьмо.

Самого главного демона он сделал круторогим и толстошеим. Широкие надбровные дуги, гневная складка между кустистых бровей, пылающие тупой, животной злобой глаза. Писал Андрей быстро, едва успевая менять баллончики с красками. Вот на лбу у демона засияла, подобно воспаленной экземе или гноящейся язве, фашистская свастика. Вот его шею и лысый череп обвил толстый, колбасообразный змей. Зубы змея вцепились в толстое, дряблое веко демона.

Повинуясь импульсу, Андрей оттенил желтой краской пустое пространство над головой у демона и написал готическими черными буквами:

«СМЕРТЬ СКИНАМ!»

Это, конечно, не входило в планы Николаича, но, в конце концов, он ведь сам посоветовал Андрею быть оригинальным. «Гнать живопись». Заделать стену под Гойю или Босха! А ведь ни Гойя, ни Босх не церемонились с обывателем. Для них все средства были хороши, лишь бы заставить обывателей забыть о жрачке и озаботиться мыслями о вечном!

Закончив работу, Андрей отошел на два шага, окинул изображение критическим взглядом и остался доволен. К тому же он уложился в отведенное время, что нечасто с ним случалось. Все-таки вдохновение — великая вещь.

Час спустя Андрей, Гога и Герыч сидели в кафе и пили пиво, закусывая жареными сосисками. Гога, большой и круглый, как шар, поглощал их с такой неимоверной скоростью, что даже сдержанный Герыч заметил:

— Слушай, Гога, мне бы твои способности, я бы тут не сидел. Вписал бы свое имя в Книгу рекордов Гиннеса большими, золотыми буквами!

— А я за славой не гонюсь, — философски заметил Гога и целиком, как удав кролика, заглотил очередную сосиску.

Андрей не участвовал в шутливой перебранке друзей. Он был задумчив и неразговорчив.

— Че, Андрюх, грустишь? — участливо спросил его Гога. И, не дождавшись ответа, продолжил: — Ну, погрусти. Грусть — хорошее чувство. Оно делает нас чувствительными, а для художников это главное.

— Для тебя, Гога, главное чувство — это чувство сытости, — иронично заметил Герыч.

— А для тебя — зависти, — спокойно парировал Гога.

— Ну ты даешь! И чему же это я завидую?

— Трем вещам. Во-первых, моему аппетиту. Во-вторых, моему таланту. А в-третьих, моему успеху у женщин!

Герыч присвистнул от возмущения и удивления.

— Это ты-то пользуешься успехом у женщин?

— Угу, — кивнул Гога, расправляясь с очередной сосиской. — Не ты же. Женщины любят сильных и упитанных. Чтобы можно было опереться или на груди поплакать. А твою впалую грудь они насквозь продуют.

— Слыхал, Андрюх, он еще и хамит! — возмутился Герыч.

Андрей вяло кивнул и снова отвернулся к окну.

Гога и Герыч переглянулись. Весь этот дурачливый спектакль они задумали с единственной целью — развеселить друга. Однако тот остался невесел.

— Слышь, — вновь обратился к нему Герыч.

— Чего?

— У меня тут с собой несколько набросков есть. Помнишь, я тебе на прошлой неделе рассказывал? Могу показать.

— Позже, — не оборачиваясь, ответил Андрей.

Герыч вздохнул:

— Ладно, позже так позже.

Он и Гога вновь переглянулись. Тогда инициативу перехватил Гога:

— Слышь, Андрюх, так че там насчет следствия слышно? Вышли на след этих уродов или нет?

Черкасов покачал головой:

— Нет.

— Ну а версии какие-нибудь у них уже есть?

— Ни хрена у них нет, — ответил за Андрея Герыч. — Что, не знаешь наших ментов? Они только нас гонять умеют. А настоящую плесень в упор не замечают.

Гога подумал и кивнул:

— Это верно. У меня за последний месяц два привода. А за что? За то, что я — художник, человек искусства! Вот если б я какому-нибудь чукче башку оторвал, меня бы отпустили. И еще бы медаль дали — за заслуги перед Родиной. А так… — Гога красноречиво пожал плечами.

Никто не заметил, как к столику незаметно подошел Николаич.

— Ну и какого хрена ты на скинов наехал? — спросил он.

Гога и Герыч удивленно подняли брови. А Андрей лишь пожал плечами и нехотя ответил:

— Так получилось.

— Что значит — «так получилось»? Ты, блин, райтер или кто?

— Ну райтер.

— Какого ж ты тогда хрена…

Гога пнул Николаича по ноге и сделал круглые глаза. Тот понизил тон:

— Ты же знаешь, Эндрю, мы вне политики.

— Не всегда, — сухо ответил Андрей.

Николаич хотел было возмутиться, но неожиданно согласился:

— Ну да, не всегда. Но в основном. В любом случае любую самодеятельность нужно согласовывать. Гога, это, между прочим, и к тебе относится!

— Здравствуй, мама, новый год! А я здесь при чем? Крайнего, что ли, нашел?

— При том. При том, что тоже свои рокерские заморочки везде херачишь. Я уже замаялся твои «Металлику» и «Ай-Си-Ди-Си» замазывать.

— Ты че, Николаич, я этим уже давно не балуюсь. Мне вообще «металл» и «хард» больше не нравятся. Я бардов люблю.

Гога закатил глаза и в подтверждение своих слов пропел сладким голоском:

А я еду, а я еду за туманом!

За туманом и за запахом тайги!

— Кончай паясничать, — поморщился Николаич.

Гога пожал плечами:

— Почему сразу «паясничать»? А может, я искренне.

— Ты искренне только сосиски жрать можешь и пиво глотать.

Гога обиженно фыркнул:

— Дались вам эти сосиски! Что мне теперь, на диету, что ли, сесть? Дождетесь, что сяду.

— Не поможет. Ты ее сразу раздавишь, — заметил невозмутимый Герыч.

— Ха-ха, как смешно. Сейчас животик надорву, — отреагировал на остроту друга Гога.

А Николаич повернулся к Черкасову и строго сказал:

— Слышь, чел, еще раз такое себе позволишь — вылетишь из группы. Андэстэнд?

— Да, — тихо ответил Андрей.

— Не слышу.

— Да, — громче повторил Андрей.

— Ну вот, — кивнул Николаич. — Другое дело. А то тоже — придумал себе врагов. Еще личную войну им объяви!

Тут Гога снова пнул его ногой, и тот опять сбавил тон:

— Пойми, Андрюхин, нам эта антиреклама ни к чему. Да ты не обижайся. Я ведь понимаю. — Николаич достал из кармана бумажный конверт и положил на стол. — Вот, держи — это твой гонорар. А демона твоего я уже закрасил. Вместе с надписью.

Андрей посмотрел на конверт и, дернув уголками рта, угрюмо сказал:

— Не надо.

— Чего не надо? — не понял Николаич.

— Гонорара.

— Ты че, опух? — возмутился Гога. — Ты ж заработал!

Андрей, не обращая внимания, обратился к Николаичу:

— Ты сам сказал, что я с работой не справился.

Тот ответил спокойно:

— Чел, не гони. Все ты справился. Или ты думаешь, что я там заново все переписывал?

— Ты ж сам сказал, — напомнил ему Андрей.

— Делать мне больше нечего! Там делов-то было на минуту. Так что, бери, не вытрепывайся. А то Гоге отдам.

— Я не против, — немедленно отреагировал Гога.

А Гера посоветовал:

— Лучше мне отдай. Полезнее будет.

— Почему это тебе полезнее, чем мне? — возмущенно прищурился Гога.

— Да потому, что ты все равно все деньги на пиво и сосиски спустишь, — ответил Герыч. — А я что-нибудь полезное куплю.

— Ага, — саркастически усмехнувшись, кивнул Гога. — Например, резиновую бабу!

— Так! — прервал их дискуссию Николаич. — Это Андрюхины бабки. А вы свои вечером получите. Как и договаривались.

Гога весело хлопнул Андрея по плечу:

— Бери бабло, Дрю, не искушай!

Андрей взял конверт и запихал его в сумку.

— Следующая акция послезавтра, — сказал Николаич. — Все смогут?

— А во сколько? — деловито поинтересовался Гога.

— Тебе-то какая разница? — усмехнулся Николаич. — Ты все равно нигде не учишься и не работаешь.

— А может, я обедать буду!

— А, ну тогда другое дело, — «смирился» начальник. — Собираемся здесь же, в девять утра. Надеюсь, ты уже успеешь позавтракать?

— Он к девяти утра только ужинать заканчивает, — насмешливо сказал Герыч.

— А ты — резиновую бабу надувать, — в тон ему ответил Гога.

— Еще слово — и я из тебя все сосиски выдавлю, — пригрозил толстяку Герыч и начал было угрожающе подниматься из-за стола, но Николаич показал ему кулак, и на этом дискуссия была закончена.

Приятели разошлись, но Андрей остался в кафе. Ему хотелось побыть одному. Но так, чтобы вокруг были люди, которые не знают его и не станут к нему приставать.

Попивая кофе, он достал из сумки дневник, раскрыл его и принялся писать:

«Сегодня чуть было не оплошал. Нарисовал скина в виде демона и украсил его морду свастикой. Да еще и слоган рядом присобачил соответствующий. Черт, о чем я только думал? Хорошо еще, что Николаич вовремя заметил. Если бы стену увидели «старшие», мне бы конец. И Николаича бы вместе с собой на дно потянул. Он, бедолага, полтора года выслуживался, чтобы его «разводящим» сделали, и сегодня чуть не спалился из-за моей дурости. Еще деньги мне всучил… Жалеет меня, также как остальные. Прощаясь, сказал мне на ухо:

— Держись, Андрюха. Герыч и Гога простые маляры, а ты — настоящий граффер. Только не вздумай свалять дурку.

Намекал на самоубийство, конечно. Нет, ребята, я еще поживу! Пока эти шакалы топчут землю, я тоже на тот свет не собираюсь. Вот вычислю их, а там поглядим…»

— Простите! — услышал он над самым ухом и поднял голову. — Вы не могли бы оплатить счет? — с извиняющейся улыбкой попросила официантка. — У нас сейчас пересменка.

— Да, конечно.

Оплатив счет, Андрей снова раскрыл дневник.

«Нужно заставить себя мыслить трезво и холодно. Только так можно найти убийц Таи. Следователь не верит в версию о скинхедах. Она мне и самому не по душе. То есть… Конечно, это могли быть скинхеды. Но что, если их кто-то нанял? Что, если «убийство на национальной почве» — только прикрытие? Я не должен горячиться. Я должен рассуждать трезво и четко. Иначе я могу допустить ошибку, и тогда пострадают невинные. Что нужно сделать прежде всего? За что ухватиться? Черт, как мало я знал о Тае! Например, я ничего не знал о ее работе. Вот с этого, пожалуй, и стоит начать. Тая работала на фирме «Имярек-кон-салтинг». Наверняка следователи уже побывали там. Если я туда заявлюсь, меня могут просто прогнать. Вытолкать, вышвырнуть на улицу. Значит, нужно действовать деликатно и осторожно».

Тут на Андрея снова накатила волна глухой ярости. Он скрипнул зубами и приписал:

«Нужно составить конкретный и подробный план действий. Если он не сработает, я просто куплю пистолет и начну отстреливать этих мерзавцев, как волков. Всех подряд!»

Он захлопнул тетрадь.

8

Питерское представительство фирмы «Имярек-консалтинг» располагалось на первом этаже серого монолитного здания, от одного вида которого Андрею стало тошно.

Как-то раз, месяца три назад, Андрей заезжал сюда за Таей. Тогда она показала ему своего начальника.

— Вот это наш главный пиарщик, — весело сказала она. — Может из мухи сделать слона, а из слона — муху. А потом завернуть эту муху в красивую упаковку и продать под видом шоколадки.

Андрей присвистнул:

— Страшный человек!

— Не то слово! — кивнула Тая. — У нас все девчонки от одного его взгляда трепещут.

— А как зовут этого страшного человека?

— Страшного человека зовут Игорь Федорович Подугольников. Но за глаза мы его называем Многоугольников. За его многосторонние способности.

При воспоминании об этом разговоре на сердце у Андрея стало тяжело, а к горлу подкатил ком. Он крепко затянулся сигаретой и бросил окурок в лужу.

Игорь Федорович Подугольников был высоким светловолосым мужчиной лет тридцати с небольшим. Выйдя из офиса, он стремительной походкой направился к небольшому внедорожнику, припаркованному у обочины.

— Игорь Федорович, здравствуйте! — окликнул его Андрей.

Подугольников остановился и, прищурившись, посмотрел на Андрея.

— Вы кто? — холодно поинтересовался он.

— Меня зовут Андрей Черкасов. Я друг Таи. Вернее, бывший друг.

На мгновение что-то в бесстрастном лице Подугольникова дрогнуло, но уже в следующее мгновение оно снова стало холодным и неприязненным.

— И что же вы хотите от меня, бывший друг? — сухо поинтересовался он.

Андрей замялся, не зная, как получше объяснить пиарщику причину своей навязчивости. Увидев искреннее смущение молодого человека, тот неожиданно смягчился.

— Ладно, залезайте в машину. — Он кивнул на черную «тойоту». — Там и поговорим.

Забравшись в машину, Андрей попросил разрешения закурить. Подугольников, секунду поколебавшись, согласился.

— Игорь Федорович, я знаю, что Тая работала у вас.

— Работала, — кивнул Подугольников. — И прекрасно работала.

— Она не любила говорить об этой стороне своей жизни. Она вообще не любила о себе говорить. Я только сейчас понял, что очень мало о ней знал.

— Такое случается.

— Но теперь… когда ее нет, мне хочется знать о ней все.

Подугольников нахмурил темные брови.

— Желание понятное, но чем я-то могу помочь?

— Расскажите мне, чем она занималась у вас в фирме?

— Она была райтером, — спокойно ответил Подугольников. — Писала тексты листовок, буклетов, газетных статей. Не скажу, чтоб эта работа приносила ей удовольствие. Но и отвращения она к ней не испытывала.

— Статьи ведь были заказными, да?

— Естественно, — усмехнулся Подугольников.

— Как вы думаете, а не могли ее из-за этого… убить?

«Многоугольников» повернулся, посмотрел на Андрея колючими голубыми глазами и сухо произнес:

— Это абсолютно исключено. Мы никогда не шли на острый конфликт с теми, кто способен на страшные поступки. Наши заказчики — уважаемые люди. Их конкуренты, как правило, тоже. Грязи в нашей работе, конечно, много, но крови… — Он покачал головой. — Крови нет и быть не может. Я никогда не подставляю своих сотрудников, Андрей. И всегда отвечаю за все, что делает моя команда. Лично! И на этом закончим. У меня много дел, у вас наверняка тоже.

Едва Андрей выбрался из машины, как «тойота» резко взяла с места и, расшвыривая колесами грязь, покатила в сторону центра.

Но Андрей Черкасов на этом не остановился. Уже полчаса спустя он беседовал с коллегой Таи, с тем самым Денисом Бычихиным, о котором она рассказывала ему в день своей смерти.

Денис был высоким молодым мужчиной с умным худым лицом. Он и в самом деле был похож на Маяковского. Но на Маяковского усталого, похудевшего и задумчивого. Красивые карие глаза журналиста смотрели с какой-то затаенной грустью, на ярких, как у девушки, губах застыла мечтательная полуулыбка.

— Тая была очень хорошим журналистом, — сказал Денис и горько усмехнулся. — Черт, как жутко говорить о ней в прошедшем времени! Конечно, ей не слишком нравилось то, что происходит в нашей стране. Вся эта смена элит, суматошная ротация новоявленных опричников… Но не думаю, что ее могли убить из-за ее статей. Это было бы полной глупостью. Тая не писала ничего из ряда вон выходящего. — Внезапно припомнив что-то, Бычихин улыбнулся. — Знаете, как мы ее называли? В шутку, конечно.

— Как?

— Хакамада. Тая ведь была на нее похожа.

— Тая была в тысячу раз красивей, — хмуро заметил Андрей.

Бычихин искоса посмотрел на него и кивнул:

— Да, конечно.

— Значит, ты уверен, что работа здесь ни при чем? — слегка смутившись за свои пылкие слова, сказал Андрей.

Денис кивнул:

— Абсолютно. Если бы кого-то и убили из-за нашей работы, то только Подугольникова. Командует парадом именно он. И все неприятности и шишки валятся на его многодумную голову. Да и никакой такой опасной работой мы в последнее время не занимались. Это сто процентов.

Андрей вздохнул:

— Что ж, спасибо за разговор.

— Пожалуйста. Если понадобится моя помощь, я всегда готов. Знаете что? Запишите мой телефон. Так, на всякий случай.

Бычихин продиктовал номер своего мобильника, Андрей вписал его в записную книжку. Перед расставанием Денис неожиданно признался:

— Тая очень мне нравилась. Я знал, что у нее есть друг и что она очень любит его. Возможно, поэтому я никогда не говорил ей о своих чувствах.

— Она о них знала, — сказал Андрей, протягивая журналисту руку.

Бычихин улыбнулся, пожал Андрею ладонь своими длинными влажными пальцами и вздохнул.

9

Женщине было лет пятьдесят или около того. Она медленно шла по подтаявшему льду дорожки, балансируя двумя огромными пакетами, каждый из которых (судя по тому, как согнулась женщина под их тяжестью) весил не меньше пяти килограммов. Из одного торчал французский батон, из чего можно было заключить, что женщина шла из магазина. Стало быть, шла домой.

Андрей быстро и бесшумно нагнал ее.

— Давайте помогу!

Женщина вздрогнула и покосилась на Андрея:

— Спасибо, сынок, но я са…

— Возражения не принимаются, — отрезал Черкасов и подхватил сумки.

Вид у него был вполне себе интеллигентный (по крайней мере — не бандитский). Женщина посмотрела на него с любопытством.

— Откуда ж ты такой взялся?

— Отсюда. Вот мой дом! — Андрей кивнул подбородком в сторону своей высотки.

Женщина облегченно улыбнулась:

— То-то я смотрю, лицо знакомое. Думала, уж не мой ли ты ученик.

— А вы что, учительница?

— Была. Уже год как на пенсии.

— Ну и как вам отдыхается?

— Нормально отдыхается. — Женщина вздохнула. — Скучновато вот только. Раньше-то как было? Пенсионерки сидели себе где-нибудь на скамейке и о жизни щебетали. А то в гости друг к дружке ходили. Чаи гоняли, кофточки и шарфы совместно вязали…

— У меня мама тоже вяжет, — сказал Андрей.

— Вот я и говорю, — кивнула женщина. — А теперь все больше как?

— Как?

— Теперь народ все больше по квартирам сидит. Телевизор смотрит. Соседей по площадке — и то не все знают. Что уж там говорить о доме или о дворе.

— Значит, вы никого во дворе не знаете? — беззаботно спросил Андрей.

— Почему не знаю? Знаю. Не всех, правда.

Андрей весело улыбнулся:

— Ну и как здесь молодежь? Не шалит?

Женщина посмотрела на Андрея и прищурилась:

— Это ты на убийство девочки намекаешь?

— Угу. Интересно, кто бы это мог сделать?

Женщина задумалась, наморщив лоб. Затем решительно покачала головой:

— Нет, это не наши. Это пришлые.

— Почему вы так думаете?

— Потому что у нас во дворе ребята приличные. Собираются, правда, иногда, пиво пьют. Сквернословят — это да. Но чтоб убить… — Она вновь, еще решительнее, покачала головой. — Нет. На такое зверство они не способны.

— Ну, это вопрос спорный. Как говорится, чужая душа потемки. Кстати, я в студенческой газете работаю, и мне как раз задание дали — взять интервью у «современных дворовых ребят». Термин, конечно, дурацкий, но другого еще никто не придумал. Как бы мне с вашими парнями поговорить? С теми, которые тут пиво пьют да матом ругаются.

— Сынок, да ведь я же их не знаю. Приходи вечером вон к той лавочке. Видишь, синяя? Возле футбольной коробки. Может, кого и застанешь. Ну все, дошли. Это мой подъезд. Давай сумки-то, чего встал?

— Так, может, я до квартиры?

— Спасибо, но до квартиры я и сама смогу.

Андрей протянул женщине пакеты. Улыбнулся:

— Недоверчивая вы.

— Время нынче такое, что доверять никому нельзя. Вот та девочка тоже, небось, не тому доверилась. И что из этого вышло? Ну, счастливо тебе, тимуровец!

— И вам не болеть!

Женщина скрылась в подъезде.

Магазин назывался романтично и красиво — «Прибой». Правда, рисунок на витрине был не совсем романтичный — пакет молока, невзрачного вида батон и кусок колбасы, похожий на обугленную гусеницу.

Андрей поднялся по железному крылечку и, звякнув дверным колокольчиком, вошел в магазин, едва не сбив с ног выходившего оттуда мальчишку с большой бутылкой кока-колы в руке.

— Смотреть надо, куда идешь, — буркнул у него за спиной мальчишка.

Однако Андрей даже не оглянулся.

Магазин был крошечным. Его и магазином-то можно было назвать с большой натяжкой. По размеру — не больше киоска. В помещении едва можно было развернуться. У самого входа теснился стеклянный холодильник с газировкой и пепси-колой. За прилавком стояла молодая блондинка с ярко накрашенными губами и со скучающим видом сосала чупа-чупс. Завидев Андрея, она вынула конфету изо рта и улыбнулась:

— Вам чего?

— Пачку «Мальборо», пожалуйста, — сказал Андрей.

— Без сдачи будет? Я мелочи не наберу.

— Будет.

Получив сигареты, Андрей распечатал пачку и спросил:

— Вы тут каждый вечер работаете?

— А что? — насторожилась блондинка.

— Да так, ничего. Просто спросил.

Продавщица легким, кокетливым жестом поправила прическу.

— Ну, допустим, каждый. А что?

Андрей прищурил игриво глаз:

— Допоздна?

Продавщица усмехнулась:

— До полуночи.

— Тяжело, наверное? Ни в кино, ни в клуб не сходишь.

— В кино не сходишь, а в клуб можно. — Блондинка выдержала паузу и многозначительно добавила: — Только вот не всегда есть с кем.

— Понятно, — кивнул Андрей и, словно не заметив ее последней реплики, спросил: — А не страшно после работы домой возвращаться? Темно ведь совсем. И народу на улице нет.

— А я не из пугливых, — весело сказала продавщица. Затем смерила Андрея насмешливым взглядом и, улыбнувшись, добавила: — Хотя от хорошего телохранителя не отказалась бы.

Андрей подбавил в глаза масленистого блеска, который так нравится девушкам.

— Да, вечера тревожные, — лукаво сказал он. — Я слышал, что у вас тут недалеко девушку убили.

— Было дело.

— И убийц никто не видел, — продолжил Андрей. — До сих пор, поди, по улицам разгуливают.

— Может, и разгуливают. Только мне их бояться ни к чему. Я ведь не нерусь какая-нибудь.

Андрей слегка побледнел, но улыбку с лица не убрал.

— А что, только нерусей убивают?

— Эти — да, — кивнула продавщица. — Зря они, что ли, головы себе побрили.

— Так это что, скинхеды, что ли, были?

Выщипанная бровь продавщицы язвительно взлетела вверх:

— А ты думал кто? Инопланетяне?

— Да ну, глупости, — небрежно махнул рукой Андрей. — Их ведь никто не видел. Свидетелей-то, говорят, не было.

— Ну да, не было! — ухмыльнулась продавщица. — Видел сейчас мальчишку? Из магазина выходил. В спортивной куртке.

— Ну.

— Вот он и есть свидетель.

Андрей недоверчиво прищурился:

— Это что, шутка?

— Сам ты шутка. Он мне сам рассказал. Трое, говорит, их было. И все лысые, как колено. Хотя, конечно, смотря чье колено. Бывают такие колени, что… Эй, ты куда?

Андрей уже не слушал продавщицу, он пулей выскочил из магазина, оглянулся по сторонам, и, увидев сворачивающего за угол мальчишку в яркой спортивной куртке, бросился за ним.

10

Мальчишка едва плелся с большущей бутылкой кока-колы под мышкой. Время от времени он останавливался и сморкался в лужи, находя в этом, по всей видимости, огромное удовольствие.

— Слышь, пацан? — окликнул его Андрей.

Мальчишка остановился и угрюмо посмотрел на Андрея. Под глазом у него багровел большой синяк.

— Чего? — пробасил он.

— Поговорить с тобой хочу. Найдется свободная минутка?

Мальчишка ковырнул пальцем в носу и угрюмо ответил:

— Мне домой надо.

— Брось! — весело сказал ему Андрей. — Чего тебе дома-то делать?

— Эти… уроки учить.

Ложь была настолько очевидной и беззастенчивой, что Андрей не выдержал и рассмеялся:

— Ну ты даешь! Мне-то не заливай. Ты уроки с прошлого года не делал!

— А ты откуда знаешь? — подозрительно сощурился пацан.

— А у тебя это на лице написано.

— Где?

— Под глазом.

Парнишка поднял руку, потрогал пальцем синяк и сморщился от боли.

— Это от шайбы, — объяснил он. — Витька Самойлов из угла влепил. Мне фонарь в лицо светил, поэтому я не заметил.

— Понимаю, — кивнул Андрей. — Больно было?

— Щекотно, — сострил пацан и, по-взрослому смачно сморкнувшись в лужу, повернулся, чтобы идти дальше.

— Слышь, подожди!

Мальчишка слегка сбавил шаг, но не остановился. Он упрямо топал вперед, сжимая под мышкой огромную бутылку..

— Эй! Тебе родители деньги на карманные расходы дают?

Пацан резко затормозил. Обернулся:

— А что?

— Ничего. Просто у меня лишние сто рублей завалялись. Вот, думаю, на что бы их потратить?

В глазах у мальчишки появилось сомнение:

— А ты не знаешь, что ли?

Нет, — покачал головой Андрей. — Может, посоветуешь? Будь у тебя сто рублей, на что бы ты их потратил?

Мальчишка сдвинул вязаную шапочку на ухо и задумчиво почесал голову.

— Сто рублей мало, — изрек он. И, алчно сверкнув глазами, в растяжечку добавил — Вот если бы пятьсот…

— И что бы ты на них купил? — поинтересовался Андрей.

— Много чего, — ответил пацан. — А что?

— Ты знаешь, что такое товарно-денежные отношения?

Он покачал головой:

— Не-а.

— Это когда один человек что-нибудь дает другому, а тот взамен платит ему деньги.

Мальчишка, явно не понимая, о чем речь, но, смутно догадываясь, что ему может перепасть целых сто (а может, даже и пятьсот!) рублей, посмотрел на свою бутылку и сказал:

— Кока-кола столько не стоит.

— Мне она и не нужна. Мне нужно, чтобы ты мне кое-что рассказал.

Пацан похлопал ресницами:

— А я ниче не знаю.

— Правда? — Андрей вздохнул. — Ну, значит, я в тебе ошибся. Топай домой, а я заплачу пятьсот рублей тому, кто знает.

Андрей повернулся и сделал вид, что хочет уходить.

— Эй! — громко сказал пацан.

— Что?

— А ты правда заплатишь?

— Зуб даю, — пообещал Андрей.

На лице мальчишки отразилась глубокая задумчивость и усиленная работа мысли. Он раздумывал не меньше полминуты и наконец сказал:

— Только на друзей я стучать не буду. За это могут и в глаз дать.

— Ясное дело, — согласился Андрей. — На друзей бы и я не стал. Пойдем-ка сядем.

— Куда?

— Да вот, на скамейку.

Пацан поморщился:

— Так она же мокрая.

— Ничего. Я тебе пакет постелю.

Мальчишка вздохнул и, по-прежнему не выпуская из-под мышки бутылку с колой, двинулся к скамейке.

— Как тебя зовут? — спросил Андрей, когда они расположились на скамейке.

— Ну Леха.

— Меня — Андрей. Будем знакомы. Слушай, Леха, ты слышал про девушку, которую убили в вашем дворе?

— Э-э… — Алчный огонек вновь вспыхнул в глазах у мальца. — Про какую? — быстро спросил он.

Андрей усмехнулся, достал из кармана сотенную бумажку и положил ее на скамейку:

— Это аванс.

Сотенная бумажка со скоростью света исчезла у Лехи в кармане.

— Так как? — переспросил Черкасов. — Слыхал?

— Ну слыхал.

— Ты в тот вечер играл во дворе, так?

— Ну.

— И ты видел ее, эту девушку?

Мальчишка шмыгнул носом и угрюмо поинтересовался:

— А ты не из милиции?

— А какая разница?

— Если ты из милиции, то получится, что я стукач, — резонно ответил мальчишка. — А если нет, то нет.

— Нет, я не из милиции. Я из студенческого поискового отряда.

— А что это?

— Долго объяснять. Но даю тебе слово, что стукачом ты не будешь. — Андрей подкрепил свое обещание еще одной сотенной купюрой. — А теперь рассказывай, как было дело.

— Мы с Витькой Самойловым в хоккей играли. Видел там коробку?

— Ну.

— Вот там мы и были. Сперва Саня Петров шайбой в фонарь кинул — просто так. Ну и попал. Фонарь погас, и все пацаны разошлись. Только мы с Витькой остались — шайбу погонять. Я особо не хотел, но у Витьки дома отчим… Короче, пока отчим спать не ляжет, он домой не приходит. Вот и я с ним…

— Давай ближе к делу.

— Ближе так ближе. Она вон от того дома шла. — Леха показал рукой. — По дорожке. А на скамейке парни взрослые сидели.

— Ты их знаешь? — нетерпеливо спросил Андрей.

Пацан покачал головой:

— Не. Они не местные. Хотя… — Мальчишка нахмурил конопатый лоб. — Одного я, кажись, и раньше видел. Только не помню где.

— Рассказывай дальше! — потребовал Андрей.

— Дальше так дальше, — пожал Леха плечами, но прежде, чем продолжить, красноречиво покосился на карман Андрея.

Тот дал ему еще сотню, предупредив:

— Остальное получишь, когда расскажешь все до конца.

— Ладно, — нехотя согласился мальчишка. — Их несколько было. Но за телкой этой увязались трое. Мы с Витькой из-за бортика смотрели. Интересно было, как они ее завалят.

— За базаром следи, — предупредил Андрей.

— Ну… закадрят. Короче, догнали они ее и стали клеить. Типа — «девушка, давайте познакомимся» и все такое. Один, чисто по приколу, под хачика закосил. Говорит: «Меня Кикабидзе зовут, а вас как?» Только она им не отвечала. Топала по дорожке и даже не оглядывалась. Мы еще после этого с Витькой на бутылку колы поспорили — даст она им или нет. Я сказал, что даст, а Витька, что…

— Ближе к делу, — хмуро сказал Андрей.

— Ну, короче. Один из этих придурков вокруг телки обежал и завопил: «Она ж узкоглазая!» Тут и остальные подвалили. Как узнали, что она узкоглазая, стали стебать ее. Че-то типа того, что она из Чучмекистана приехала, чтобы русских мужиков сифаком заражать…

Кулаки Андрея сжались до хруста. Глаза стали пустыми и мертвыми. Мальчишка удивленно раскрыл рот, потом сглотнул и тихо воскликнул:

— Оба-на! Так ты че, знал ее, что ли?

— Не твое дело, — процедил сквозь зубы Андрей. — Рассказывай дальше.

— Ну че дальше? Дальше они ее завалили и бить стали. А потом, когда она отключилась, к гаражам оттащили… Ну там я уже не видел, это в темноте было. Да и струхнули мы с Витькой сильно, за бортик залегли. Выглянули, только когда они ушли. Я хотел поближе подойти, но Витька меня за рукав оттащил. Сказал, что если подойдем — отпечатки останутся, и телку на нас повесят.

Мальчишка замолчал.

— Это все? — тихо спросил Андрей.

— Да вроде все. Потом мы сразу по домам ушли.

— Вы кому-нибудь об этом рассказывали?

Мальчишка покачал головой:

— Не-а.

— Почему?

— Так никто и не спрашивал.

Мальчишка помолчал, искоса поглядывая на бледное лицо Андрея. Потом сказал:

— Слышь, парень… Ты только не рассказывай никому, что мы с Витькой там были. Вдруг менты и правда все это дело на нас повесят. А у меня мать больная. Если что, у нее ж сразу инфаркт будет.

— Не расскажу, — пообещал Андрей. Он вынул из кармана бумажник и отсчитал мальчишке еще две сотни: — На, держи. И забудь о том, что меня видел, понял?

— Понял, — кивнул тот. — А почему забыть-то?

— Потому. Потому что кончается на «у».

— Детский прикол, — усмехнулся мальчишка. Он взял со скамейки бутылку колы, выжидательно посмотрел на Андрея. — Ну че, я тогда пойду?

— Подожди. Ты разглядел лица этих парней?

— Только одного. Того, которого раньше где-то видел.

— Опиши мне его.

— Ну… — Мальчишка наморщил лоб и напряг память: — Рожа такая… как у вампира. Бровей как будто нет, одни глаза. И губы длинные — до ушей. И еще я запомнил — руки у него были красные.

— Как это — красные? — не понял Андрей.

— Да так. Будто с мороза. У других нормальные, а у этого — красные. У меня такие бывают, когда я в снежки без перчаток играю. Больше ничего.

— Он был лысый, этот парень?

— Не знаю, он в шапке был. Остальные — точно лысые, а этот…

— Во что он был одет?

— Да Не помню я уже. Ну, куртка такая черная… Джинсы. И шапка тоже черная.

— Ты бы смог его узнать, если бы встретил?

Мальчишка подумал и ответил:

— Наверно. А может, и нет. Может, я вообще все перепутал. Фонарь там был слабый, да и сидели мы с Витькой далеко. — Мальчишка с тоской посмотрел на Андрея. — Слышь, я пойду, а? Мать волноваться будет. А мне еще колу эту Витьке тащить. Я ж проспорил.

— Иди, — разрешил Андрей.

— Ты это… — Мальчишка явно замялся. — Ты не расстраивайся. Мне мать всегда говорит, что жизнь — штука сложная. Сегодня геморрои, а завтра — Гималаи.

— Иди уже, советчик, — усмехнулся Андрей.

И мальчишка побрел по асфальтовой дорожке, держа под мышкой свою драгоценную кока-колу.

11

А вечером Андрей напился в компании Гоги и Герыча, которые вызвонили его прямо на лекции по проблематике современной истории и потребовали, чтобы он выставился. Парням задержали выплату гонораров до следующего вечера, а у них, по меткому выражению Гоги, «нутро горело так, что даже пукать страшно!»

Собрались в одном пивном подвальчике на Гаванской. После двух кружек разговор друзей свернул в философское русло. Обсуждали вопросы бытия, любви, смысла жизни и секса. Впрочем, как всегда. Но когда — по предложению Гоги — друзья отполировали пиво водкой, беседа стала несколько агрессивной. Началось все с заявления Гоги о том, что еврей — самая мудрая нация в мире.

— Потому что приспосабливаться умеют? — уточнил Герыч.

Гога покрутил головой:

— Нет. Приспособиться любой дурак может.

— А, понял, — вновь кивнул Герыч. — Они не только выживут в любой пустыне, но и зацветут там буйным цветом. Так?

— Опять не угадал. Выжулить миллиончик-другой — дело не хитрое.

— Что-то у тебя не слишком получается, — заметил на это Андрей.

Гога небрежно махнул рукой:

— Любой русский мог бы стать миллионером, если б не был лентяем и не увлекался вот этой отравой. — Гога щелкнул пальцем по графину с водкой.

— Тогда в чем дело? Почему твои евреи — самые умные? — не унимался Герыч.

— Не умные, а мудрые. А мудрые они потому, что их главный жизненный принцип — талион!

— Это еще что за байда? — нахмурился Герыч, который терпеть не мог, когда Гога корчил из себя умника.

— Талион — это месть, — ответил Андрей. — Око за око.

— Точняк! — кивнул Гога. — Я, мужики, так считаю. Если ты чужую жизнь отнял, то должен заплатить своей собственной. Ограбил кого-то — пускай и твои шмотки реквизируют. Тогда каждый, прежде чем соседу нагадить, будет эту кучу дерьма на себя примерять.

— Чушь! — фыркнул Герыч. — Если по твоему талиону жить, то люди насмерть перегрызутся. Как звери!

— У зверей талиона нет, — веско напомнил Гога. — Это чисто человеческое изобретение.

— Это не человеческое изобретение, а человеческая дурость, — сказал Герыч. — Дурость и жестокость.

— Без талиона люди тем более перегрызутся, — не сдавался Гога. — Как, по-твоему, люди должны выяснить отношения? Как они должны жить в общем доме под названием Земля, а?

Герыч икнул и сказал:

— Они должны прощать друг друга. Подставлять другую щеку.

— Нормальный разворот! — хохотнул Гога. — Так тебя же по этой твоей щеке и долбанут! Так, что все зубы к чертям повылетают!

— Раз долбанут, два долбанут, а на третий задумаются, — сказал Герыч. Повернулся к Андрею и уточнил: — Правильно я говорю, Андрюх?

Тот вздохнул и пожал плечами:

— Не знаю, Гер. Может, Гога и прав. Может, подонки заслуживают того, чтобы их стирали с лица земли.

— Во-во, и я о том же! — обрадовался Гога. — Слушайте, у меня предложение. Давайте накатим еще по сотке и пойдем патрулировать улицы!

— Как это — патрулировать? — не понял Герыч.

— Как-как, просто. Как дежурные раньше патрулировали. Будем ловить хулиганов и асфальт их рожами полировать! И так каждую ночь.

Герыч поморщился и сказал:

— Дурак. Ты до первого мента только и дойдешь.

Последняя реплика заставила Гогу задуматься.

Около минуты он сидел, шевеля бровями, потом вздохнул и сказал печально:

— Н-да. Нет у нас еще твердой смычки между властью и представителями интеллигенции.

— Это ты, что ли, представитель? — уточнил Герыч.

— Ну не ты же, — так же печально ответил ему Гога. Потом повернулся к Андрею и сказал: — А вообще, Андрюх, я тебе так скажу: не грузись ты всеми этими делами. Жизнь — штука сложная. В ней всякое бывает.

— Я сегодня это уже слышал, — сухо ответил ему Андрей.

— От кого?

— От одного пацана. Такой же, блин, умный, как ты.

— Правда? Ну, вот видишь. Одна голова хорошо, а две лучше. Если тебе две головы за один день об этом сказали, значит, так оно и есть.

— Две головы — это толпа, — не совсем кстати изрек Герыч. — А толпа всегда не права. Правы только гении-одиночки.

— Я об этом и говорю, — не смутился Гога. — Ты, Андрюх, настоящий талант. А это значит, что ты должен поступить… э-э… Герыч, как этого хрена зовут? Про которого ты мне на прошлой неделе рассказывал?

— Я тебе про многих рассказывал.

— Ну тот, который про «блябидо» писал.

— Не «блябидо», а либидо, — невозмутимо поправил Герыч. — Это Фрейд. Немецкий психиатр, специалист по таким дуракам, как ты.

— Оскорбляй, оскорбляй, — хмыкнул Гога. — Я на провокации не поддаюсь. Нас дерут, а мы крепчаем. Так вот, Андрюх, Фрейд писал, что художник… если его, допустим, баба обломала, должен целиком отдаться творчеству! Понял? Там еще слово такое есть… почти матершинное. Гер, как байда называется?

— Сублимация, — ответил Герыч.

— Точно! Вот и направь свой негатив в граффити! Тогда тебе сразу полегчает. Я по себе знаю. Когда мне Наташка Котова не дала, я потом три дня страдал. А размалевал стену универмага — и все как рукой сняло! И такую я на стене вещь забацал, что даже Николаич восхитился и премию мне на мороженое подкинул.

— Да, мощная была вещь, — подтвердил Герыч. — Даже чересчур. Мы потом с Павлушей Трухиным три дня эту фигню закрашивали, когда «старшаки» ее увидели.

— Искусство должно будоражить умы, — ничуть не смутившись, заметил Гога. — Должно шевелить обывателя.

— Ты их так расшевелил, что нам чуть ноги не переломали.

— Что он там хоть нарисовал-то? — поинтересовался Андрей.

— Это… — начал было Герыч и вдруг замялся. — Приличного названия этой штуке нет, а неприличное я произносить не хочу.

— Пижон! — обозвал его Гога. — Это всего-навсего… всего-навсего… — Толстое лицо Гоги налилось краской смущения. — Да не важно это. Главное ведь, не что нарисовано, а как! Правильно я говорю, Андрей?

— Правильно, — усмехнулся Андрей. — Ладно, мужики, пойду я домой. Мне завтра с утра на первую пару.

— Ученых свет, а неученых — тьма, — изрек Герыч.

— Век учись, а все равно дураком помрешь, — внес свою коррективу Гога. — Хотя иди. Должен же хоть кто-то на стенах без ошибок писать.

12

В прихожей Андрей старался не шуметь. Мать наверняка уже спит. Или ждет его у телевизора. Если так, то нужно заглянуть, пожелать ей спокойной ночи. «Не слишком она обрадуется, увидев мой пьяный хариус», — усмехнулся про себя Андрей.

Возле двери в мамину комнату он остановился и прислушался. Телевизор работает — значит, мать не спит. Андрей вздохнул и постучал в дверь.

— Входи уже! — отозвалась мать из-за двери.

Андрей вошел.

«О, тяжело пожатье каменной десницы!» — прохрипел телевизор голосом Высоцкого.

— Ма, что за ужасы ты смотришь? — делано удивился Андрей.

— «Каменный гость», — отозвалась Мария Леопольдовна.

— Гость? А, знаю. Это по Пушкину, да? С Высоцким в главной роли?

— Да. — Мать положила спицы в корзинку и обернулась. — О господи! Ты что, пьян?

Андрей хотел нахмуриться, но вместо этого глупо улыбнулся:

— Чуть-чуть. Два бокала пива, не больше. С пацанами в баре посидели.

Мать посмотрела на Андрея поверх очков:

— Хорош, ничего не скажешь. Ты хоть соображаешь, который сейчас час?

— Ну.

— «Ну», — передразнила мать. — Я себе места не нахожу, все думаю, не случилось ли чего. А ты в баре с друзьями сидишь.

— Ма, я…

— Телефон почему отключил?

Андрей вздохнул:

— Аккумулятор накрылся. Если бы не он, я бы…

— И у пацанов твоих тоже накрылся? Ладно, не оправдывайся. На этот раз прощу, но чтобы впредь не повторялось! Умывайся и ложись спать.

— Я так и сделаю.

Внезапно у Андрея закружилась голова, и он слегка пошатнулся. Мать этого не заметила, но, похоже, вид у сына был не ахти, потому что она встревоженно проговорила:

— Ты бледный. У тебя ничего не болит?

Андрей мотнул головой и поморщился от накатившего головокружения:

— Нет, ма. Просто устал.

— Хочешь, я дам тебе аспирин?

— Да нет. Я же говорю — я в порядке. Сейчас лягу спать, а завтра утром буду как огурчик. Спок ночи, ма!

— Спокойной ночи… сынок.

Умываться Андрей не стал. Голова кружилась, к тому же ноги выделывали такие круголя, что Андрей боялся сделать лишний шаг. «Главное — экономить силы», — сказал он себе и аккуратно, словно по нарисованной линии, двинулся к кровати.

Лежа в постели, Андрей протянул руку и выключил свет. Сразу стало легче. Все проблемы и мысли стали уплывать куда-то, становясь все прозрачнее и невесомее, пока не исчезли совсем. Уснул Андрей с блаженной улыбкой.

Физиономии Гоги и Герыча плавали в тумане, как два пенопластовых поплавка в реке Самаре. Совсем как в те благословенные времена, когда Андрей и Тая удили в этой реке линей, подлещиков и шустрых, серебристых верховодок. (Господи, как давно это было!)

— Привет! — сказал поплавок-Герыч. — Хорошая сегодня погода. Только клева все равно не будет. Рыба ушла вверх по реке.

— Точняк! — подтвердил, подпрыгивая на воде, поплавок-Гога. — Клева сегодня не будет. Клево было вчера!

Гога запрокинул голову и заржал как конь.

— Пошли вон! — прикрикнул на них Андрей, и физиономии-поплавки исчезли.

День был солнечный, и блеск речной воды так больно резанул Андрея по глазам, что ему пришлось отвернуться. И тогда он увидел Таю. Она стояла с удочкой в руке, внимательно глядя на свой поплавок. Ее лоб и щеки были бледнее, чем обычно. Однако на скулах розовел румянец, а черные глаза блестели так азартно, что Андрей рассмеялся.

Тая повернулась к нему и сердито сказала:

— Тише, Андрюш! Всю рыбу распугаешь!

И вдруг оказалось, что они не на берегу реки, а на краю крыши какого-то дома. Над городом сгустились сумерки. Внизу, поблескивая фарами и маячками, текла бесконечная вереница автомобилей.

— Тая, — тихонько окликнул Таю Андрей. — Это не река. Это шоссе.

Однако на девушку его слова абсолютно не подействовали. Она продолжала рыбачить.

— Тая… — словно окликнул ее Андрей.

И тогда она повернулась. Глаза у нее были пустыми и бессмысленными, как у зомби. На обескровленных губах застыла мертвая улыбка.

— Зачем ты отпустил меня? — Опросила Тая. — Я была одна. Совсем одна в этом страшном, черном городе.

— Но я не мог тебя проводить, — неуверенно сказал Андрей. — И ты сама запретила мне выходить.

Тая медленно, словно это движение доставляло ей чудовищную боль, растянула бледные губы в усмешке:

— Ты обещал мне, что никогда меня не забудешь, — тихо выговорила она.

— Обещал, — согласился Андрей.

Тут вдруг лицо Таи снова наполнилось жизнью, губы дрогнули, и она ласково произнесла:

— Знаешь… не обязательно держать слово. Ты ведь живой, а пока ты жив, с тобой всякое может случиться. Например, встретишь красивую девушку и…

— Не говори глупости! — рассердился Андрей. — Зачем мне другая, если у меня есть ты?

Тая вздохнула:

— Да, это правда. Но ты согласен умереть ради меня?

— Умереть? — растерянно переспросил Андрей.

Тая кивнула:

— Да. Иначе мы не сможем быть вместе.

Лицо ее как-то странно затрепетало, словно его показывали по телевизору, и сейчас по экрану пробежала рябь помех.

— Тая, — позвал Андрей.

Она не отвечала. Лицо ее по-прежнему трепетало, то растягиваясь, то сжимаясь, и выглядело это жутковато.

— Я… — начал было Андрей, но Тая не дала ему договорить.

— Ты задумался! — Она усмехнулась. — Разве жить — так уж приятно? Что тебя держит в этой жизни?

— Много чего, — неуверенно ответил Андрей. — Например, мать. Что с ней будет, если я умру? Да и… — Голос его окончательно упал, — …граффити…

— При чем тут граффити? — удивилась Тая.

— Мне нравится рисовать. Когда я рисую, я чувствую себя счастливым. Я знаю, ты мне скажешь, что это просто баловство. Что ничего общего с искусством это не имеет. Ты ведь мне всегда об этом говорила.

— И ты со мной соглашался. Ты сам говорил, что занимаешься этим только ради денег!

— Да, но… — Андрей смутился. — Я не говорил тебе всю правду. Нет, деньги — это, конечно, важно. Но… Как бы это объяснить?… — Он задумался. — Понимаешь, когда у меня в руках пульверизатор, я чувствую себя… свободным, что ли? Например, когда я рисовал этого демона, я…

— Подожди! — встревоженно оборвала его Тая.

Андрей оборвал свою речь на полуслове, прислушался и испуганно спросил:

— Что?

Тая прищурилась:

— Ты ничего не слышишь?

Андрей снова прислушался, еще тщательнее, чем прежде.

— Да вроде нет. Хотя… — Он услышал в отдалении какой-то шум. Или, вернее, грохот. Словно где-то на стройке вбивали сваи. Но это были не сваи. — Как будто какие-то шаги? — неуверенно спросил Андрей.

Тая поежилась:

— Да, шаги. Это за мной. Я должна идти.

При этих словах сердце Андрея сжала чудовищная тоска.

— Ты не можешь просто так уйти! — крикнул он. — В конце концов, я тебя просто не отпущу!

Тая грустно улыбнулась.

— Ничего не поделаешь, любимый… — (В глазах ее было столько нежности и грусти, что к горлу Андрея подкатил ком.) — Ничего не поделаешь… — тихо повторила она.

Андрей хотел схватить ее за руку, но в этот момент дверь с грохотом раскрылась, и на пороге, в ослепительном сиянии, возникла огромная страшная фигура.

— Не-ет! — простонал Андрей, заслоняясь рукой от света.

Демон двинулся к нему. Его шаги грохотали все ближе и ближе. Наконец он остановился. Глаза Андрея привыкли к яркому свету, и теперь он мог разглядеть лицо демона. Мертвенно-бледная кожа, надбровные дуги без бровей и длинный, словно прорезанный в лице бритвой, рот. И тут Андрей узнал его!

— Так это ты? — изумленно воскликнул он. И — проснулся.

Глава вторая ЗАПЛЫВ

1

Случилось это пару лет назад. Андрей, тогда еще первокурсник, возвращался с лекций домой. Несмотря на вторую половину сентября, день стоял душный. В троллейбусе была давка, и Андрея на каждом повороте прижимало к морщинистой и высохшей как вобла старушке. Старушка при каждом таком крене горестно вздыхала и бубнила что-то насчет того, что у нынешней молодежи нет ни совести, ни деликатности, ни такта.

Ехать было далеко, и своими причитаниями старушенция довела Андрея до такого градуса ярости, что он готов был задушить ее собственными руками. Однако из-за свойственного ему чувства противоречивости Андрей решил поступить ровно наоборот. То есть убедить старушку в том, что и у такого подлеца, как он, есть и совесть, и деликатность, и такт. Дело в том, что по ходу этого веселого и захватывающего путешествия выяснилось, что старушка выходит на той же остановке, что и Андрей.

С трудом пробив своим телом туннель в потной толпе, Андрей довел старушенцию до выхода, выбрался на улицу и протянул старухе руку. Однако та вдруг резко передумала выходить. То ли ей не понравилось выражение лица Андрея, то ли она просто усомнилась в чистоте его помыслов, но факт остается фактом — старуха с той же резвостью, что еще минуту назад пробиралась к выходу, ввинтилась обратно в толпу.

Андрей, чертыхаясь, опустил было руку, но тут ему в ладонь вцепились чьи-то тонкие сильные пальцы. А чей-то глубокий волнующий голос произнес:

— Спасибо!

Девушка, которую Андрей вывел из душного троллейбусного ада, была стройна, рыжеволоса и хороша собой.

— А я думала, что джентльмены, как лошади Пржевальского, все перевелись! — весело сказала она ему, когда двери троллейбуса захлопнулись.

— Не все, — заверил ее Андрей. — Но зверь действительно редкий.

— Я бы сказала — исчезающий!

Они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись.

— И где выращивают таких благородных зверей? — поинтересовалась девушка, откидывая со лба рыжую прядь.

— В Политехническом. А вы откуда родом?

— А я из меда.

— Ясно. В следующий раз, когда мне переломают в троллейбусе все кости, обращусь к вам. Чтоб вы мне их склеили. Кстати, как вас зовут?

Девушка прищурила зеленые глаза:

— А это так важно?

— Конечно! Должен же я знать, к кому обращаться, когда понадобится срочная медицинская помощь.

— Зовите меня Полина.

— Красивое имя. Наверняка не забуду. А по какому телефону мне вам звонить?

— Ноль-три, — и она засмеялась, ослепительно блеснув на солнце зубами.

— А если серьезно? — вновь спросил Андрей.

— А если серьезно, то я не даю свой телефон каждому встречному-поперечному.

Андрей сник. Заметив это, рыжая бестия (так мысленно окрестил рыжеволосую красавицу Андрей) вдруг сказала:

— Но, поскольку вы помогли мне выбраться из этой душегубки, для вас я сделаю исключение. Запоминайте! — И рыжая бестия Полина продиктовала ему свой телефон. — Запомните?

— Как свое собственное имя! — заверил ее Андрей.

— Вот и хорошо. А теперь мне пора. Пока-пока! — Она махнула Андрею ладошкой и растворилась в зыбком вечернем сентябрьском воздухе.

Через два дня они сходили в кино. Еще через день— в клуб. А там — закрутилось, завертелось, и они стали встречаться почти каждый вечер. Несмотря на близкие отношения, они ни разу не признавались друг другу в любви. Полина была для этого либо слишком легкомысленна, либо слишком осторожна. А Андрей… У него» просто язык не поворачивался произнести это странное и пафосное слово — любовь. Да он и не был до конца уверен в своих чувствах.

Полина, видимо, понимала это и при каждом удобном случае старалась поддразнить Андрея, задеть его самолюбие, заставить его приревновать. Она заигрывала напропалую — с барменами, официантами, охранниками в клубах и, конечно, с друзьями Андрея. Он же, угадывая истинную причину ее кокетства, оставался хладнокровен и — как выражалась Полина — пуленепробиваем.

Однажды она пригласила Андрея на вечеринку по случаю ее дня рождения. Это был третий месяц их знакомства. «Будут мои бывшие одноклассники и кое-какие старые друзья», — сообщила она.

На вечеринку Андрей опоздал — в ту ночь они с Герычем раскрашивали железные гаражи на окраине города, — чем вызвал гнев и обиду Полины. Будучи гордой, она не стала устраивать сцену, но улыбка ее была такой ядовитой, а прищур таким холодным, что у Андрея опустилось сердце. «Ну погоди у меня», — говорила эта улыбка. И ждать пришлось недолго.

Представив Андрея гостям, Полина подвела его к невысокому широкоплечему парню, который стоял возле книжного шкафа и задумчиво листал альбом Амедео Модильяни.

— Мальчики, познакомьтесь, — весело сказала Полина. — Это вот — Андрей. А это — Дима.

Парень рассеянно посмотрел на Андрея и протянул ему руку:

— Дмитрий. Можно просто Димон.

— Андрей. Можно просто Эндрю.

Андрей пожал протянутую руку, обратив внимание на странную особенность этой руки. Она была красной, словно обваренной в кипятке, и шершавой.

Широкоплечий вновь опустил взгляд в альбом, явно потеряв к Андрею всякий интерес. Однако, если Полина что-то задумала, ее трудно было остановить.

— Димчик, — обратилась она к парню елейным голосом, — а танцы у нас сегодня будут?

Тот вновь оторвал взгляд от Модильяни. Посмотрел на именинницу и широко, по-доброму улыбнулся:

— Все, что пожелаешь, солнце мое.

Полина бросила на Андрея косой взгляд и едва заметно усмехнулась.

— В таком случае бросай свои картинки и айда танцевать!

Она схватила Дмитрия за руку и потащила в центр комнаты.

— Держи! — только и успел сказать тот, всучив Андрею альбом Модильяни.

— Эй, диджей! — крикнула Полина черноволосому худосочному пареньку, сидевшему возле стереосистемы. — Сделай-ка нам что-нибудь медленное и печальное.

— Могу предложить похоронный марш Шопена! — пошутил в ответ тот.

И тут Дмитрий повернул свою крепкую бычью голову и, вперив в черноволосого тяжелый взгляд, медленно произнес:

— Остришь, промокашка? Смотри, не переостри.

— Да ладно, я же просто пошутил, — дрогнувшим голосом ответил худосочный паренек и принялся поспешно тыкать пальцем в кнопки тюнера, и тыкал до тех пор, пока не поймал нужную волну.

— Джордж Майкл! — отрапортовал худосочный. — Сгодится?

— То, что надо! — кивнула Полина.

И они стали танцевать. Вскоре к Полине и Дмитрию присоединились и другие пары. Однако Андрей неотрывно смотрел лишь на них. Полина что-то весело шептала Дмитрию на ухо. Раз или два они оба покосились на Андрея и улыбнулись. Впервые за все время знакомства с Полиной Андрей почувствовал себя уязвленным.

«Вот стерва, — прошептал сквозь стиснутые зубы Андрей. — Что она ему там рассказывает?»

Будь на месте Дмитрия кто-нибудь другой (например, этот вот худосочный парень), Андрей не чувствовал бы себя так глупо. Но в Дмитрии было что-то особенное, что-то, что придавало любому его жесту, любой ухмылке печать значительности.

Чем больше Андрей смотрел на узкое лицо Дмитрия, тем больше уверялся, что где-то он его уже видел. Вот только где?

И вдруг его осенило. Да ведь это тот самый парень, который устроил профессору Киренко обструкцию в прошлом семестре. Точно — он!

2

История была некрасивая. Читая спецкурс, профессор Киренко, по своему обыкновению, увлекся и стал проповедовать свои любимые идеи. Он говорил о человеколюбии, о духовном и нравственном прогрессе человечества и о прочих, не менее приятных и оптимистичных, вещах. Киренко имел репутацию великолепного оратора, и не зря. Студенты слушали его раскрыв рты. Перед их восхищенными взглядами проносились великолепные картины будущего гармоничного мироустройства, в котором им, быть может, еще доведется жить. Как вдруг идиллия была разрушена. Причем самым прозаическим образом.

— Прямо соловьем разливается! — сказал кто-то с первого ряда.

Рты студентов захлопнулись. Взгляды вновь стали осмысленными. На некоторых лицах появились усмешки.

— Что? — не понял Киренко, все еще продолжая по инерции улыбаться.

— Я говорю: хорошо поете, — спокойно произнес тот же насмешливый голос. — Вам бы в Большой театр.

Профессор посмотрел на говорившего, затем снял очки и протер их платком, как делал всегда, когда находился в замешательстве. Затем снова водрузил их на нос и сказал:

— Простите, я не понял. У вас что же, есть возражения против той картины мира, которую я обрисовал?

— Это не картина мира, это прекраснодушная сказка для желторотых простаков, — жестоко и безапелляционно констатировал «насмешник». — Вы забиваете нам головы вашими розовыми фантазиями, профессор. Между тем как мы, молодые, смотрим на мир гораздо реальнее, чем вы. Так что это мы должны читать вам лекции о мироустройстве, а не вы нам.

— Что же вас смутило в моих фантазиях?

— Многое.

— Например?

— Например, ваш тезис о духовном равенстве всех людей.

Профессор усмехнулся:

И с чем же вы не согласны?

— Разве можно ставить на одну ступень человека и обезьяну? А ведь именно это вы сделали.

— Что-то не припомню. Когда же это?

— Когда сказали, что в мире не останется ни «белых», ни «черных», ни «цветных», а будут просто люди. И что уровень человеческого совершенства будут определять лишь интеллект и душевные качества.

— А разве не так?

— Конечно нет. Это все лицемерие. В наше время любому дураку понятно, что люди не равны. И если какой-нибудь Чунга-Чанга из племени мумба-юмба— человек, то я, Дмитрий Костырин, — нет.

— Что ж… Вполне возможно, — тихо проговорил профессор.

Однако парень, назвавшийся Дмитрием Костыриным, не обратил внимания на насмешку, которая прозвучала в этих словах (или сделал вид, что не обратил).

— Послушайте, профессор, — продолжил он, повысив голос, — ведь не станете же вы спорить с тем, что именно засилье «черных» и «цветных» погубит Америку, как Грецию сгубила педерастия? Это железный факт! На «черных» и «цветных» приходится девяносто процентов всех преступлений, совершаемых в. мире. К тому же они плодятся как кролики, и в двадцать третьем веке Земля грозит превратиться в один сплошной «черный континент». Представляете, какой кошмар тогда начнется?

Киренко откашлялся в кулак и заговорил строгим, хрипловатым голосом:

— Ну, во-первых, ваш демографический пессимизм не вполне оправдан. Природа чрезвычайно мудрая барышня, она держит свои весы в состоянии динамического равновесия. А во-вторых… Отчего же вы думаете, что «черные» глупее вас?

— А разве вы знаете хоть одного черномазого гения? Назовите мне его имя!

Профессор снисходительно улыбнулся:

— Я могу назвать вам несколько имен. Но, боюсь, эти имена ни о чем вам не скажут. Вы, судя по всему, имеете весьма слабое представление о культуре двадцатого века. Будем надеяться, что ваши дети и внуки будут любопытнее и образованнее вас.

— Удар ниже пояса, — негромко произнес кто-то с задних рядов.

— Вот именно! — со злобным воодушевлением сказал Костырин.

Профессор слегка покраснел и кивнул:

— Ну хорошо. Ну вот вы лично… Как, вы сказали, вас зовут?

— Дмитрий Костырин.

— Вот вы, Дмитрий Костырин. Что такого распрекрасного и гениального вы создали, что позволяете себе смотреть на людей свысока? Вы открыли какой-нибудь закон? Или, может быть, написали гениальную симфонию?

— Вы узко мыслите, профессор.

— Это в каком же смысле?

— В прямом. Возьмите пример из животного царства. В муравейнике есть рабочие муравьи, а есть — воины. Рабочие муравьи создают, выражаясь вашим языком, культурное пространство для жизни сообщества. А воины — охраняют его.

— Так, значит, вы — воин? — не без иронии уточнил профессор.

— Именно, — ничуть не смутившись, ответил Костырин. — Наконец-то до вас стало доходить. В природе все мудро устроено.

— Однако можно провести и другую аналогию. В пчелином улье есть пчела-матка, которой все остальные жители улья обязаны своим существованием. Так вот, иногда вместо полноценных пчел в улье заводятся трутни. Они ничего не производят и ничего не охраняют. Они — пустоцвет, ошибка природы. Бесполезные и, по сути, беспомощные потребители.

— Значит, я — трутень? В таком случае, вы, профессор, — идиот. Из-за таких прекраснодушных, интеллигентных идиотов, как вы, случилась октябрьская революция!

По аудитории пронесся смутный ропот, а потом стало так тихо, что Андрей услышал, как в груди у него бьется сердце.

Профессор Киренко медленно снял очки, опять медленно протер их салфеткой, так же медленно надел их и, глядя заносчивому юноше прямо в глаза, негромко произнес:

— Вон из аудитории.

— С удовольствием! — отозвался тот. Затем бросил тетрадку с ручкой в сумку и лениво поднялся из-за парты. — Вы еще вспомните мои слова, профессор, — сказал он. — Когда «чернозадые» поймают вас в каком-нибудь скверике и надерут вам очко.

Подойдя к двери, Костырин оглянулся, тряхнул русым чубом и с усмешкой произнес:

— Без обид, профессор. Я желал вам добра. Жаль, что мы друг друга не поняли.

И вышел из аудитории.

3

Вот о каком случае вспомнил Андрей, наблюдая за Полиной и ее партнером. Это был тот самый Дмитрий Костырин, «великий и ужасный», как называл его кто-то из ребят, присутствовавших на той памятной лекции.

Костырин сильно изменился с тех пор. Он возмужал и заматерел, стал солиден и медлителен в движениях. От длинного чуба не осталось и следа, его сменил плотный русый ежик. Узкое лицо еще крепче сидело на борцовской шее. Длинные тонкие губы как будто выцвели, и рот стал похож на длинную узкую расщелину. Серые глаза смотрели тяжело и не мигая.

Казалось, рот Костырина вот-вот приоткроется, и из него послышится змеиное шипение: «Ближе, бандерлоги… Еще ближе…»

«Чушь! — сердито сказал себе Андрей и тряхнул головой. — Простая рабоче-крестьянская физиономия. А то, что глаза змеиные, так за это маму с папой благодарить нужно. Что-то у них там не состыковалось, когда его делали».

Эта мысль развеселила Андрея, и он широко улыбнулся. От цепкого, замечающего любую мелочь взгляда Полины не укрылась и эта улыбка. Она прижалась к своему партнеру еще сильнее и еще страстнее зашептала ему что-то на ухо. Рука Костырина скользнула с талии Полины ей на ягодицу.

Улыбка сползла с лица Андрея. Кровь застучала в висках. А Полина, продолжая флиртовать, уже не просто шептала что-то Дмитрию, а нежно и чувственно проводила губами по краю его уха. Потом, словно невзначай, ее губы соскользнули на щеку Дмитрия.

Раздавшийся хлопок, перекрывший даже музыку, заставил всех вздрогнуть. Взгляды всех присутствующих устремились на Андрея. Он натянуто улыбнулся и бросил на диван альбом Модильяни, который только что яростно захлопнул. Но Полина и Дмитрий продолжали танцевать как ни в чем не бывало.

Андрей больше не мог терпеть такого свинства. Молча, ни с кем не прощаясь, он вышел в прихожую. С трудом разыскав свои туфли среди разбросанной обуви, Андрей стал обуваться. В этот момент песня закончилась, и Полина вышла в прихожую.

— Ты что, уже уходишь? — удивленно воскликнула она и невинно моргнула своими длинными ресницами.

— А ты как думаешь? — зло ответил Андрей.

Полина откинула со лба рыжую прядь и хохотнула:

— Глупенький, ты что, приревновал?

— Ничего я не приревновал.

— Тогда почему злишься?

— Я злюсь? — Андрей дернул плечами. — Ничего я не злюсь. Мне просто пора.

— Да, ты прав, — неожиданно кивнула Полина. — Детское время уже вышло. Зря я тебя пригласила. Здесь не твоя компания. Мои друзья слишком взрослые для тебя.

Андрей криво ухмыльнулся и процедил:

— Бред.

— Ничего не бред. — Полина приблизила к нему лицо и, коварно прищурившись (о, как она была соблазнительна в этом своем ведьминском коварстве!), тихо проговорила: — Если ты сейчас уйдешь, значит, ты точно приревновал.

— Я… — начал было Андрей, но договорить не успел. Из гостиной послышался громкий хор возбужденных голосов. Кто-то крикнул: «Идея — класс!»

— Подожди секунду, — сказала Полина. — Я узнаю, что там у них произошло.

Она чмокнула Андрея в щеку и вернулась в гостиную. Андрей хотел было уйти, но любопытство победило злость. Он остался.

Вскоре Полина вернулась. На лице ее пылало восхищение.

— Представляешь, Димка предложил всем ехать к Неве! Будем пить вино и пиво прямо на берегу! Класс, да?

— На улице-то уже ночь, — недовольно сказал Андрей.

— Тем прикольнее!

— Я…

Полина подошла к Андрею вплотную и обняла его:

— Ну останься, милый. Мне без тебя будет скучно. Правда!

— Хорошо, — с крепя сердце ответил Андрей. — Только постарайся вести себя поскромнее.

— Я буду самой скромной девушкой во всем Питере! — пообещала Полина. И добавила, понизив голос почти до шепота: — Лишь бы угодить тебе, милый…

…Андрей терпеть не мог опьянение. Ну то есть… когда-то, на первом курсе, ему это нравилось. Нравилась пьяная бесшабашность, нравилось ощущение собственной силы и неуязвимости, которое приносил алкоголь, впитываясь в кровь и разгоняя ее по телу. Но после одного неприятного случая, который произошел полгода назад, Андрею разонравилось пить. Мутная голова — плохой советчик. Гораздо полезнее поддерживать свое сознание в бодром и вменяемом состоянии. Именно трезвый рассудок, а не алкоголь помогает справляться с проблемами, а вернее — с одной большой и всеобъемлющей проблемой под названием «жизнь».

Однако в этот вечер ему пришлось напиться. Полина постоянно подливала ему в пластиковый стаканчик то пива, то вина. А если он морщил нос, тут же давила на слабо, обзывая Андрея паинькой и горестно сетуя на то, что не дала ему посмотреть «Спокойной ночи, малыши».

Андрей злился и пил. Он понимал, как это смешно, но ничего не мог с собой поделать. Остановился он лишь тогда, когда, пристроившись в кустах, чтобы отлить, почувствовал, как земля уходит из-под его ног. Тогда он сказал себе: «Баста, на сегодня хватит». Застегнув ширинку, Андрей спустился к Неве, присел на корточки, зачерпнул черной студеной воды и плеснул на лицо. Стало немного лучше. Он повторил эту процедуру еще несколько раз, и в голове окончательно прояснилось.

— Ребята, а Эндрю-то не дурак! — крикнул кто-то. — Может, и нам освежиться!

— Точно! Давай все к реке! Устроим массовый обряд крещения!

— Да здравствуют баптисты!

Побросав стаканчики на гранит набережной, возбужденно крича и смеясь, Полинины гости начали спускаться к реке.

Андрей встал и с неудовольствием посмотрел на разгоряченных выпивкой ребят:

— Куда вас несет, придурки! — сердито воскликнул он. — Свалитесь в воду и утонете к чертовой матери!

— Умойся, моралист! — с хохотом крикнул ему черноволосый диджей, размахивая початой бутылкой пива.

— Дорогу молодым! — взвизгнула рядом с ним миниатюрная девушка, по виду совсем еще школьница.

Гости спустились к реке и, шумя, как цыганский хор, устроили массовое обливание; Девушки визжали, парни угугукали и заливались хохотом.

— Да ну вас, дураки, — махнул на них рукой Андрей, снял джинсовую куртку и вытер ею мокрое лицо.

Оторвав куртку от лица, он увидел перед собой Костырина. Тот стоял, ухмыляясь узким ртом и поблескивая змеиными глазами.

— Ну как? — поинтересовался он. — Полегчало?

— Да мне и не худчало, — не совсем изящно скаламбурил Андрей.

— Правда? А видок у тебя был неважный. Я уж подумал, что придется вызывать тебе «скорую помощь».

— Зря подумал. Если кому-то «скорая» и понадобится, то не мне, а тебе.

Последние слова прозвучали весьма двусмысленно, и Андрей даже немного испугался — вдруг Костырин подумает, что он нарывается на драку? А драться Андрей очень и очень не любил.

— Мне, говоришь? — Костырин уставился на Андрея немигающими глазами, но вдруг улыбнулся и весело воскликнул: — Ха! А ты веселый парень, Андрюха! Чует мое сердце, мы с тобой подружимся!

Он засмеялся и весело хлопнул Андрея по плечу. Тот ответил ему сдержанной улыбкой.

— Я смотрю, вы уже подружились? — проворковала рядом Полина.

— Да ты че, Пол инка, мы теперь с Андрюхой — не разлей вода! Куда он, туда и я! И наоборот! Правда ведь, Эндрю?

— Правда, правда, — нехотя ответил Андрей.

— Ну вот, видишь!

Костырин приобнял Андрея за плечи и хорошенько встряхнул.

— Полегче, — поморщился тот.

— Ох, мальчики, я так рада, что вы подружились! — сказала Полина.

— А че это ты так рада-то, а? — продолжая улыбаться, прищурился на нее Костырин.

— Да ну тебя! — махнула на него рукой Полина.

Костырин заржал, потом наклонился к Андрею и шепнул ему:

— Мы теперь с тобой считай что родственники!

— В каком смысле? — ошалело спросил Андрей.

— Да ни в каком, шучу я. Но ты, знаешь, тоже не задавайся. Вот возьму и уведу у тебя эту девчонку! А, Полин? Увести тебя?

— Попробуй, — смеясь, ответила Полина.

— И попробую! Как это в песне старинной пелось…

Увезу тебя я в тундру, увезу тебя к снега-ам! Та-ра-ра-ра-ра-ам! И…

Костырин, продолжая обнимать Андрея, обнял другой рукой Полину:

Мы поедем, мы помчимся На оленях утром ранним! И отчаянно ворвемся Прямо в снежную зар-ю-ю. У-у!

— Кончай паясничать, — сказал Андрей и сбросил руку Костырина со своего плеча.

— Ух ты, какой недотрога, — ухмыльнулся Костырин. — Ладно, пойду освежусь.

Он спустился к реке. Наклонился, поддел пригоршню воды и облил себе лицо и шею:

— Ух, хороша! Слышь, ребят, может, искупаемся?

— Да ты что!

— Вода-то ледяная!

— А пусть искупается!

— Точно, пусть докажет, что не трус!

Костырин распрямился, стянул через голову рубашку. Повернулся к Андрею с Полиной и весело крикнул:

— Ну че, Андрюх, слабо искупаться?

— Конец сентября на дворе. Вода холодная. Скажи, Полин?

Он повернулся к Полине, но она во все глаза глядела на мускулистый торс Костырина. Во взгляде ее застыло восхищение.

— Вода-а ему не нравится, — насмешливо протянул Дмитрий, играя мускулами. — Струсил, так и скажи.

Кровь прилила Андрею к лицу.

— Ничего я не струсил! — как школьник, крикнул он.

— Я ви-ижу, — насмешливо протянул Дмитрий. — На словах вы все мастера. А как до дела дойдет — так в кусты.

Андрей покосился на Полину. Она быстро отвернулась от него, но он успел перехватить ее насмешливый взгляд. Андрей вспылил.

— Слушай! — крикнул он Дмитрию. — Достал ты меня уже своими наездами!

— Вот это другое дело! Узнаю друга Андрюху! Давай наперегонки? Туда и обратно. Кто первый доплывет — тот и Полинку… Ну, то есть, до дома проводит.

— Фу, какие дураки! — воскликнула Полина. Впрочем, лицо ее светилось от удовольствия.

Андрей посмотрел на черную воду Невы и поежился.

— Что, все-таки испугался? — поддел его Костырин.

— За тебя, дурака, испугался, — пробурчал в ответ Андрей. — Начнешь тонуть, мне тебя вытаскивать придется.

Он сплюнул себе под ноги и двинулся к Костырину, на ходу снимая джинсовку.

— А ну, расступись, немощь ходячая! — завопил Дмитрий. — Монстр идет! Даешь дорогу гигантам духа и титанам плоти!

Молодежь восторженно зашумела, предчувствуя новое развлечение.

— Ставлю пятьдесят рублей на Димыча! — крикнул кто-то.

— Стольник на Андрея! — ответили ему.

— Господа, я принимаю ставки! — крикнул черноволосый диджей, вынимая из кармана блокнот и ручку.

Пока делались ставки, Андрей и Дмитрий разделись. Андрею, худощавому и жилистому, было неловко стоять рядом с мускулистым Костыриным. Поэтому он крикнул:

— Хватит канителить! Командуйте старт!

Черноволосый диджей захлопнул блокнот:

— Все, господа, ставки больше не принимаются! Кто не успел — тот опоздал! Внимание спортсменов! — Он поднял тощую руку. — На старт! Внимание! Марш!

Чернявый дал отмашку, и два разгоряченных молодых тела с плеском взрезали черную воду Невы.

Холодная вода обожгла тело как кипяток. На какое-то мгновение Андрею показалось, что он не сможет дышать, так сдавило в груди, однако, вынырнув, он усиленно заработал руками и понял, что все в порядке.

Костырин был отличным пловцом. Он плыл ровными, монотонными рывками. Андрей плавал неплохо, однако серьезно никогда спортом не занимался. Тем не менее первые двадцать метров они держались рядом, ноздря в ноздрю. С берега неслись веселые подбадривающие крики.

— Давай!

— Андрюха, поднажми!

— Трусы не потеряй!

— Хозяйство не застуди!

Он работал руками изо всех сил, вкладывая в движение всю душу. И вскоре начал выдыхаться. Костырин вырвался вперед. Он по-прежнему плыл ровно и размеренно. «Прямо как на отдыхе!» — пронеслось в голове у Андрея. Он собрал в кулак всю волю и поднажал.

Острая боль пронзила левую икру Андрея. Судорога узлом стянула мышцу.

— А-а! — взвыл он, останавливаясь.

Костырин обернулся и тоже замедлил ход.

— Судорога? — не столько спросил, сколько констатировал он.

— Да! — выпалил Андрей, зачерпывая ртом воды.

Дмитрий развернулся и подплыл к Андрею.

— Держись за мое плечо.

Андрей схватился за мускулистое плечо противника.

— Вот так, — похвалил тот. — Теперь успокойся. Все будет в порядке. Расслабь ногу и помассируй больную икру.

Андрей, морщась и шипя от боли, помассировал икру.

— Молодец, — похвалил Костырин. — А теперь давай потихоньку к берегу… Держись крепче.

Молодежь явно была разочарована.

— Слабаки!

— Пижоны!

— Дохлики!

Андрей, опустошенный болью и усталостью, почти не обращал внимания на эти выкрики. Но Дмитрий, похоже, разозлился не на шутку.

— Ну погодите у меня… — проговорил он, широко и плавно загребая руками. — Вот доберусь до берега, посмотрим, кто из нас лабух.

Берег был все ближе и ближе. Вот наконец Дмитрий ухватился рукой за гранитный бортик.

— Что случилось? Кто выиграл? Почему вернулись? — посыпались на соперников вопросы, пока они выбирались из воды.

Андрей, хрипло и шумно дыша, тяжело рухнул на гранит.

— Слабаки! — весело гаркнул кто-то.

Костырин вздрогнул и медленно повернулся на голос. Лицо у него было бледное и мокрое, губы посинели от холода.

— Кто это сказал? — медленно, постукивая от озноба зубами, проговорил он.

— Слабаки! — все с той же веселостью повторил тот же голос.

Это был высокий, плотный, смуглый, как цыган, парень с маленькой черной бородкой и огромною серьгою в ухе. Он весело ухмылялся в лицо Костырину.

— Слабаки, значит? — переспросил его тот, растягивая обескровленные губы в улыбку.

— А то! Конечно, слаба…

Договорить парень не успел. Дмитрий молниеносно выбросил вперед руку, схватил парня за серьгу и быстро пригнул его голову к земле.

— Ва-у-у! — взвыл тот от боли.

Продолжая тянуть за серьгу, Костырин подтащил парня к краю гранитного парапета, крутанул того вокруг собственной оси и мощным пинком в зад швырнул его в черную, холодную воду Невы.

Парень заорал, как будто его режут. Вокруг засмеялись. В темноте никто из присутствовавших не заметил, как Костырин брезгливо швырнул в воду серьгу, на которой болтался кусочек окровавленной кожи.

Пока смуглолицый с воплями бултыхался в воде, Дмитрий подошел к Андрею, на плечи которому кто-то успел накинуть джинсовую куртку, и медленно и четко произнес:

— Я выиграл, парень. Девчонка идет со мной.

Андрей обреченно махнул рукой. Ему уже было все равно.

Это был последний раз, когда он видел Полину.

Глава третья ВНЕДРЕНИЕ

1

Проснулся Андрей в холодном поту. А проснувшись, долго еще не мог понять, где он находится. Перед глазами все еще стояла мерзкая физиономия лысого, круторогого демона. Длинные узкие губы ухмылялись. Серые глаза смотрели не мигая — жестко и холодно. И еще эти руки — красные, словно обваренные в кипятке, с короткими, толстыми пальцами. Наверное, такие пальцы были у Роттердамского душителя, подумал вдруг Андрей.

Постепенно он пришел в себя. Сердце билось уже не так часто. Правда, голова еще слегка кружилась с похмелья, и в висках стучало, но тошноты не было.

«И на том спасибо», — садясь в постели и морщась от головокружения, подумал он.

Встав наконец с постели, Андрей напился на кухне воды и залез под душ. Жесткие струи холодной воды привели его в порядок. После душа он хорошенько растерся полотенцем, затем отправился на кухню и сварил себе кофе.

Десять минут спустя, стоя у письменного стола с чашкой черного кофе в руке, он раскрыл дневник и записал:

«Дмитрий Костырин. Нужно его разыскать!» Подумал немного и дописал: «Попробовать через дядю Ваню. Он раньше работал в милиции».

Затем убрал дневник в стол.

— Алло, дядь Вань!

— Кому дядь Вань, а кому — Иван Иваныч. Кто это?

— Это Андрей. Черкасов.

— А, Андрей! Давно не звонил. Забыл совсем дядьку!

— Да вы и сами не часто о нас вспоминаете. Почему в гости не приезжаете? Мать сердится.

— Да дел, Андрюх, понимаешь, по горло. Ты передай матери, что заеду как-нибудь на днях.

— На днях?

— Ну, в этом месяце точно. Дело вот только скину — и сразу. Как оно вообще?

— Нормально. Дядь Вань, у меня к вам просьба.

— Излагай.

— Вы можете найти мне одного человека?

— Какого человека? Зачем?

— Да друга старого хочу повидать. Он в прошлом году из универа отчислился и уехал куда-то, а координаты свои не оставил. А недавно, я слышал, вернулся. Вроде как работает здесь.

— И что?

— Как что? Встретиться хочу!

Дядь Ваня выдержал паузу, потом спросил:

— А почему ты решил, что я могу его найти?

— Ну вы ведь раньше в милиции работали. Связи-то старые должны были остаться!

— Что ж, в логике тебе не откажешь.

— Поможете?

Дядь Ваня вздохнул:

— Не знаю, Андрей, у меня сейчас дел по горло.

— Но это же не сложно. Наберете нужный телефончик и…

— Все-то у вас просто, — проворчал дядь Ваня. — А на что он тебе вообще сдался?

— Да понимаете… денег я ему должен. Немного, но все ж-таки.

— За что должен? Сколько?

— Да немного. Ну, то есть, относительно немного. Пятьдесят баксов. Мы девчонок в ресторан водили — на двоих. А я свой толстый бумажник дома забыл. Вот и пришлось ему за всех платить.

— Сплоховал ты, племяш. Только он ведь, поди, и забыл давно — друг этот твой.

— Он — может быть. А я нет. Долг чести, дядь Вань.

— Не знал, что ты такой щепетильный. Ну ладно, говори, как твоего друга зовут?

— Дима… то есть, Дмитрий. Фамилия — Костырин. Отчества не знаю.

— Сколько лет?

— Мой ровесник. Ну, может, постарше на год.

— Ладно, записал. Так и быть, попробую найти твоего Костырина. Но только если он в городе зарегистрирован.

— Спасибо, дядь Вань, с меня бутылка водки!

— Эх, Андрей, Андрей. Ну как тебе не стыдно?

— Ой, извините, дядь Вань. М-м… Виски подойдет?

— В самый раз.

— Ну тогда заметано! Жду вашего звонка. Еще раз спасибо!

2

Пивной бар «Серебряная вобла» не отличался оригинальностью антуража. Длинная барная стойка, деревянные столы, грубые, тяжелые стулья, стены из красного кирпича, завешанные растекшимся по ним сизым, сигаретным дымом, — все здесь было буднично и обычно. За исключением одного факта. Этот бар облюбовали крепкие, широкоплечие бритоголовые ребята. Они здесь были завсегдатаями. Обращались они друг к другу странно — «белый брат». Впрочем, и «черным братьям» вход никто не загораживал. Но если таковые появлялись на крыльце бара, охранник вежливо, но открыто предупреждал их о том, что с того момента, как они пересекут порог заведения, он не даст за их жизни и ломаного гроша.

Таким образом, хотя «Серебряная вобла» была демократичным и гостеприимным заведением, ни один темнокожий или желтокожий иностранец не переступил ее порога.

Вот в какое место попал Андрей Черкасов. Он сидел на высоком стуле у барной стойки и, потягивая пиво, рассеянно поглядывал по сторонам. В черной пепельнице, стоявшей рядом с ним, дымилась крепкая сигарета.

Андрей приходил сюда уже в пятый или шестой раз. Он знал, что Дмитрий Костырин живет поблизости. Знал он также, что Костырин захаживает сюда. В первое свое посещение Андрей услышал, как его имя упомянули в разговоре два бритоголовых парня.

— Да не напрягайся ты, — говорил один из них другому. — Я тебя с ним познакомлю. Кстати, Костырин сюда часто заходит. Особенно когда «Зенит» играет. Только он сейчас не в Питере, уехал но важному делу.

— А когда приедет?

— Да на днях должен. Как приедет, сразу сюда завалит — пивка попить.

Тут разговор свернул на другую тему, но Андрей уже твердо знал, что он будет делать дальше.

Андрей вмял окурок в пепельницу и тут же закурил вторую сигарету. В последнее время он стал очень много курить. Мать, Мария Леопольдовна, была не в восторге от этой пагубной привычки сына, однако после пары напряженных разговоров смирилась. Вернее, решила действовать не мытьем, а катаньем. Она сама стала курить. Дымя по вечерам сигаретой, Мария Леопольдовна время от времени принималась сухо кашлять, глядя при этом на сына с немым укором. Однако на Андрея это не действовало. Он продолжал дымить как паровоз.

Дымил он и сейчас, меланхолично поглядывая в большое стеклянное окно заведения, за которым опускались сумерки и моросил мелкий противный дождь.

— Слышь, братан, тут у тебя не занято? — услышал он над самым ухом.

Андрей обернулся. Перед ним стоял невысокий широкоплечий парень с обритой под ноль головой. Сердце Андрея учащенно забилось, спина моментально вспотела. Он покачал головой:

— Нет. Садись.

Парень взгромоздился на высокий стул и щелкнул пальцами бармену:

— Вить, сделай как всегда.

— О’кей, — ответил то, крутанул в воздухе кружку и лихо наполнил ее мутным, нефильтрованным пивом.

Бритоголовый пил свое пиво большими глотками, как будто утолял жажду. Его тонкие губы были в пене, но он не обращал на это внимания. Вдруг он посмотрел на Андрея и резко спросил:

— А ты чего уставился?

— Ничего, — ответил тот и отвернулся.

— А то смотри, — с ленивой угрозой в голосе произнес бритоголовый и вновь взялся за пиво.

Андрей смотрел в окно, мучительно размышляя над тем, что делать дальше. Но все случилось само собой. Хрипловатый голос бритоголового вдруг проговорил:

— Слышь, чувак, а мы раньше с тобой не встречались? Лицо мне что-то твое знакомо.

Андрей повернулся к нему и слегка нахмурил брови, потом мотнул головой:

— Не знаю. Может, и встречались. Но я тебя не помню.

Бритоголовый усмехнулся:

— Странно. Обычно меня не забывают.

— Значит, не знакомы, — констатировал Андрей.

Вдруг тонкие губы расплылись в улыбке:

— Вот черт! Андрюха? Ты это или не ты?

Андрей изобразил на лице замешательство, но внезапно черты его тоже разгладились:

— Дмитрий? — неуверенно спросил он.

— Он самый! — кивнул бритоголовый. Он взял кружку и придвинулся поближе к Андрею. — Вот, блин, а я тебя и не узнал! Хотя амнезией вроде Не страдаю. Что у тебя с физиономией, братан? Бледный какой-то стал, высохший. Как будто не два года прошло, а целых десять!

Андрей улыбнулся:

— Ну, знаешь, ты тоже изменился. Заматерел. А волосы куда девались? Облетели?

— Ага, — кивнул Костырин. — Как деревья осенью. Жизнь дунула и сдула!

— Бывает, — кивнул Андрей.

Он допил пиво и поставил кружку на барную стойку. Посмотрел на часы.

— Уже уходишь? — спросил Костырин.

Андрей кивнул:

— Да, пора.

— А то давай еще по одной? За встречу.

Андрей снова посмотрел на часы и вздохнул:

— Я бы рад, но у меня дела.

— Ну ты упертый, а! — с усмешкой покачал головой Костырин. Потом хлопнул ладонью по барной стойке и твердо сказал: — Значица, так, Эндрю. Я так думаю, что обождут твои дела. В натуре, братан, че у тебя там, горит, что ли? Или ты каждый день старых друзей встречаешь?

Андрей задумчиво почесал затылок, словно бы что-то прикидывал. Потом кивнул:

— Ладно. Еще по кружечку, пожалуй, можно.

Костырин, по своей привычке, щелкнул бармену пальцами, и заказал еще два пива.

— Ты, Андрюх, после того вечера у меня еще долго с Модильяни ассоциировался, — сказал Дмитрий, потягивая холодное нефильтрованное. — Знаешь такого художника?

Андрей усмехнулся (еще бы ему, художнику, не знать Модильяни!).

— Слышал, — сказал он.

— Так вот, у него одна картина есть — портрет молодого человека в полосатом пуловере. Ты, правда, не такой одуванчик, но все-таки. А хороший был чувак этот Модильяни. Ты вообще к живописи как?

— Нормально. Но у Модильяни мне больше нравятся его обнаженные. Особенно «Прекрасная римлянка».

— Да, неплохая вещь, — кивнул Костырин. Затем внимательно и немного удивленно посмотрел на Андрея. — А ты, оказывается, сечешь. Приятно иметь дело с образованным человеком. Скажу тебе по секрету, братан, в этом баре такие — редкость. Кстати, тебя-то сюда как занесло? Живешь, что ли, рядом?

Андрей щелкнул крышечкой зажигалки и прикурил сигарету. Покачал головой:

— Да нет. Подрабатывал здесь неподалеку.

— Понятно. — Костырин машинально проследил за тем, как Андрей спрятал зажигалку в карман. — А чем занимаешься?

— Да малярю потихоньку, — пахнул дымом Андрей. — Побелка там, штукатурка, шпаклевка…

— О, да ты у нас рабочий класс. Уважаю! За пролетариев!

Костырин отсалютовал Андрею кружкой, затем приложился и пил до тех пор, пока не допил до дна. Грохнул кружку на стойку, вытер мокрый рот тыльной стороной ладони и объяснил:

— Сушит меня что-то. Наверное, с похмелюги. Слышь, Андрюх, а помнишь, как мы с тобой в Неве бултыхались?

— Еще бы, — усмехнулся Андрей. — Ты тогда меня здорово выручил.

— Ага. Не поверишь — но ведь я тебя утопить хотел. Да-а… Не понравился ты мне поначалу. Думал, гнида. Это уже потом я тебя разгадал. Когда мы в воде оказались. — Костырин вытряхнул из пачки «Петра» сигарету, закурил и продолжил: — Я ведь до самого последнего момента не верил, что ты прыгнешь. Да и потом думал, что завизжишь, как свинья, и обратно на берег поползешь. А ты молодец!

Андрей слушал эти излияния с оцепеневшей улыбкой на губах. «Я тебя утопить хотел… Я тебя утопить хотел…» — как заевшая пластинка крутилось у него в голове. Он с трудом разлепил губы и проговорил, стараясь, чтобы голос звучал развязно и небрежно:

— Ты, кстати, бабу у меня тогда увел. Или забыл?

Глаза Костырина азартно блеснули:

— Не увел, а выиграл! Все было по-честному.

— Если бы не судорога… — начал было Андрей, но Дмитрий его оборвал:

— Брось! У меня первый разряд по плаванью. Я мог сразу вырваться вперед, но специально держался рядом.

— Зачем?

— Как зачем? Я ведь говорю. — утопить тебя хотел!

— Ах да, я забыл, — усмехнулся Андрей.

Костырин усмехнулся в ответ:

— Получается, что я чуток сжульничал, да? Это как если бы снайпер вызвал пятилетнего малыша на дуэль.

Сравнение покоробило Андрея, но он не подал виду.

— Ну ничего, — развязно продолжил Костырин. — В основном все было по правилам. Да и не стоила она тебя, та телка. Как там ее звали?

— Полина, — сказал Андрей.

— Да, точно — Полина. — Костырин прикрыл глаза и поцокал языком. — Какая у нее была попка, а? Помнишь?

— Помню. Как у вас? Сложилось?

Дмитрий вздохнул:

— Да как тебе сказать… Покувыркались недельку, а потом разбежались. Все они, бабы, одинаковые. Сначала ластятся, как кошки, а потом начинают вопить и когти выпускать. Да и дура она была. Моне от Мане отличить не могла.

— И Юнга от Юма, — задумчиво добавил Андрей.

Дмитрий ухмыльнулся:

— Вот именно. Так что не стоит и переживать. — Он заказал себе еще кружку пива. А потом вдруг сказал: — Знаешь, Эндрю, вообще-то с Полинкой мы разошлись не из-за этого. Не из-за ее сучьего характера. — Он отхлебнул пива и, как-то странно улыбаясь, продолжил: — Если честно, она сама меня бросила. И знаешь ради кого?

— Ради кого? — тихо спросил Андрей.

— Ей-богу, ты будешь смеяться. Ради одного «хача». Можешь себе представить? Променяла меня на черножопого!

— Да, неприятно, — подтвердил Андрей.

— Я его потом встретил в темном переулке и втолковал, как нехорошо портить русских девчонок. Он после того разговора три недели на больничной койке провалялся. Думаю, на всю жизнь запомнил. — Костырин вновь отхлебнул пива, угрюмо вытер рот и сипло проговорил: — Эх, попался бы он мне сейчас.

— И что бы ты с ним сделал? — поинтересовался Андрей.

Костырин медленно повернул к нему голову, сощурил свои потемневшие от злобы глаза и, сухо улыбнувшись, спросил:

— А ты? Что бы ты с ним сделал, если бы он увел у тебя Полину?

Андрей вмял окурок в пепельницу и спокойно ответил:

— Я бы его убил.

В глазах Костырина замерцал огонек любопытства:

— Ты это серьезно?

— Вполне. Я бы вообще собрал всех черножопых и отослал их в Сибирь или на Камчатку. Пускай они уголек добывают, нефть качают и мерзлую породу ломиком долбят. Хоть какая-то польза от них будет.

— М-да… Видно, серьезно они тебя достали. И давно у тебя в голове такие мысли?

— Давно.

— Тебе-то лично что черножопые сделали?

— Кое-что сделали, но распространяться об этом я не хочу.

Костырин смотрел на Андрея пристально, словно пытался пробраться в его мысли. Потом усмехнулся и сказал:

— Успокойся, брат, ты говоришь с другом. Можешь мне довериться целиком и полностью. Так что они тебе сделали?

— Полгода назад один черный украл у моей матери кошелек. Она это заметила ну и… В общем, зря она кричала. «Хачи» встали за своего горой, а ее… — Андрей замолчал и сглотнул слюну.

— Что? — нетерпеливо спросил Костырин.

— Облили помоями так, что она прямо там, на рынке, сознание потеряла. Две недели потом в больнице лежала. С тех пор у нее сердце не переставая болит.

— Ну, а ты? Что сделал ты? Ты попробовал этого сучонка отыскать?

— Пробовал. Но там глухо как в танке. Нашел бы — убил бы! — злобно и пьяно произнес Андрей. — Или кастрировал бы. Чтобы он других черномазых уродов не плодил.

Неожиданно Дмитрий засмеялся и хлопнул друга по плечу.

— Значит, тоже хочешь очистить русскую землю от черномазой твари?

— А кто не хочет?

— Честное слово, Андрюх, я даже не ожидал, что у тебя в башке есть такое.

— Я думаю, что такое есть сейчас в башке у каждого русского человека.

— Ты прав. — Костырин жадно отхлебнул пива, словно внутри у него что-то вспыхнуло и нужно было это что-то срочно загасить — до поры до времени. — А вообще тебе повезло, что ты встретил меня. В натуре. Как пишут в книжках, нас с тобой свела судьба.

Андрей настороженно покосился на Костырина:

— В каком смысле?

— Да уж не в педиатрическом! Не бойся, трахать я тебя не стану и свою задницу не подставлю. Я не по этой части. А вот потрахать кое-кого вместе — это дело святое.

— Юморок у тебя, — поморщился Андрей.

— Нормальный юморок. А насчет судьбы… Я могу тебе помочь найти и наказать этого гада. Ну, не конкретно этого, а вообще.

— Ты какими-то загадками говоришь.

— Да? Ну извини. — Костырин еще догнался пивом, и после этого речь его стала более определенной. — Короче, Андрюх, я и мои друзья создали… ну что-то вроде тайного общества. Типа масонов. Ну там — тайные сходки, общая цель и так далее. Имеешь представление, нет?

— Ну, допустим. А что?

— А то, что мы — как те масоны. Только наоборот.

Масоны ведь давно уже не масоны, а жидомасоны. И цель у них — не процветание нации, а как бы побольше бабла нахапать и заставить весь мир под свою дудку плясать. А у нас цель — святая для любого русского сердца. Вымести всех черных из России поганой метлой! Чтобы духу их вонючего здесь не осталось. Чтобы русские люди не чувствовали себя дома, как в гостях! Чтобы русские люди не гробили себя ради того, чтоб черным лучше жралось и пилось. В общем, все то, о чем ты сам только что говорил.

Андрей выслушал этот пламенный монолог молча.

— Ну так как? — спросил его Костырин. — Ты хочешь бороться вместе с нами? Или предпочитаешь вести свою собственную войну?

Андрей допил пиво, задумчиво покрутил бокал в пальцах, поднял взгляд на Костырина и просто ответил:

— Я с вами.

3

Вечером, по дороге домой, Андрей купил в киоске небольшой охотничий нож и элегантную фляжку в кожаном чехле. Белая костяная ручка ножа ладно лежала в ладони. Андрей представил, как он втыкает нож в сердце бритоголовому ублюдку — р-раз! И ощутил почти физическое удовольствие.

— Эй, парень, ты с ножом-то поосторожней, — насмешливо сказал ему продавец. — А то поубиваешь всех к чертовой матери.

Андрей усмехнулся.

— Не волнуйся. Убивать я буду только тех, кто это заслужил.

— А, ну тогда ладно, — кивнул продавец. — Только когда будешь убивать, особо-то не зверствуй. Мочи с одного удара, чтобы жертвы не мучались.

— Вот этого обещать не могу, — с прежней холодной усмешкой ответил Андрей. — Я хочу, чтоб перед смертью они увидели свои кишки.

Продавец улыбнулся было, но тут что-то щелкнуло в его голове, и он уставился на Андрея с напряженным вниманием.

— Эй, парень, ты так не шути, — строго сказал он. — А то я подумаю, что ты серьезно.

— И что ты тогда сделаешь? — полюбопытствовал Андрей.

— Если ты прямо сейчас унесешь отсюда свою задницу, то ничего. А если нет — позову милицию. Пусть они тебя прощупают на предмет судимостей и все такое. Мне проблемы не нужны.

— Не волнуйся, проблем не будет. — Андрей положил нож в карман. — Расслабься, — сказал он напоследок продавцу, повернулся и пошел своей дорогой.

Перед тем как пойти домой, Андрей забежал в продуктовый и купил маленькую бутылочку «Московского» коньяка. Перелил коньяк во фляжку, а бутылочку выбросил в урну.

Спустя час он сидел у себя в комнате и, прихлебывая из фляжки коньяк, писал в дневник:

«Сегодня вечером пришел конец моим посиделкам в «Серебряной вобле». Торчать там каждый вечер было невыносимо. Смотреть на эти рожи, слушать их гнилые разговоры, глотать дым, который вылетает из их вонючих глоток, — мерзость! Но сегодня моим мучениям пришел конец, я встретился с Костыриным.

Все мои предположения на его счет вроде бы подтверждаются. Костырин — скинхед. Я даже думаю, что он не рядовой скинхед, а какой-нибудь мелкий начальник. Командир какой-нибудь микроскопической «коричневой бригады», которая рисует свастику на заборах и пакостит торговцам на рынках. Хотя… этот подонок, конечно, способен и на большее. Оказывается, он собирался меня утопить! Забавно. Но еще забавней то, что я это знал еще тогда — еще перед тем, как прыгнуть в воду. Вернее, я понимал это каким-то шестым чувством, но мозгами до конца не осознавал.

И это же шестое чувство подсказывает мне, что лучше держаться от Костырина в стороне…

Ну уж нет! Это пусть он меня боится. Я не тот щенок, с которым он плавал наперегонки два года назад. И если он — пес, то я — волк. И если нам придется схватиться, еще посмотрим, кто из нас двоих перегрызет другому глотку».

Андрей достал из-под рубашки флакон с кровью Таи и посмотрел его на свет. Кровь была темной, как вино. Он прижал его к щеке и закрыл глаза. Флакон был теплый, и Андрей попытался представить, что это Тая прикоснулась к нему своими тонкими пальцами. Сердце защемило. К горлу подкатил ком. Андрей убрал флакон под рубашку и снова склонился над дневником.

«Слава богу, что он меня вспомнил сам и сам подсел ко мне за стойку. Он считает, что наша встреча случайна. И я не собираюсь его разочаровывать…»

Андрей отхлебнул коньяку, подумал о чем-то своем, усмехнулся и написал:

«Завтра вечером Костырин познакомит меня со своими «братьями по оружию». Могу себе представить, что это за братки! Если у всех у них такие же гнусные морды, как у Костырина, тяжело же мне придется. Но отступать я не намерен, и это главное».

Андрей поставил точку и закрыл дневник.

4

Теплый осенний день. Несмотря на пять часов вечера, солнце наяривает на всю катушку. Кавказцу, торгующему апельсинами, жарко. Он снимает кепку, высвобождая копну черных, седоватых, спутанных и потных волос, вытирает лоб платком и снова нахлобучивает кепку, натянув ее до самых бровей. Потом смотрит на светловолосого мальчишку, стоящего у прилавка, и устало говорит:

— Слюшай, мальчик, или покупай, или иди отсюда домой.

— Я бы купил, — солидно говорит мальчишка. — Но ведь дорого. Скиньте пятерик.

— Э, чего захотел. Бери за мою цену — товар отборный, не пожалеешь!

— Ну, скиньте, чего вам стоит. Вчера ведь дешевле продавали, мы с мамой покупали у вас.

— Вчера было вчера, — резонно говорит кавказец. — А что за мама у тебя? Может, я ее помню?

— Должны помнить. Она, когда с работы идет, постоянно у вас фрукты покупает. Ну то есть когда у нее деньги на фрукты есть, — поправился мальчишка. — Вы один раз ей даже сказали, что продадите виноград подешевле, если она вам улыбнется.

Продавец сально усмехнулся:

— И что? Улыбнулась?

Мальчишка покачал головой:

— Нет.

— Ну вот видишь.

— Значит, не скинете?

— Вай, какой упрямый. Ладно, так и быть. Я тебе цену скину, если твой мама тоже кое-чего скинет.

— А чего она может скинуть? — недоуменно произнес мальчишка.

— А я тебе скажу. — Кавказец поманил мальчишку пальцем и, когда тот наклонился, что-то горячо прошептал ему На ухо.

Лицо паренька вспыхнуло.

— Ах ты… сволочь, — прошипел он. — Да я тебя…

Кавказец откинул голову и засмеялся:

— Какой горячий малчик! Настоящий джигит! Иди домой и передай маме, что я тебе сказал.

Мальчишка набычился и стал похож на ощетинившегося щенка.

— Сейчас ты у меня сам отсюда пойдешь! — проговорил он тихим, дрожащим от ярости голосом.

— Мага, ну что ты к мальчишке пристал, — осадил кавказца другой торговец, длинный, тощий с большим, горбатым носом. — Видишь, он уже чуть не плачет.

Эй, мальчик, подойди сюда. Я тебе по хорошей цене апельсины продам.

Однако мальчишка не сводил сверкающего взгляда с кавказца в кепке.

— Ну, чего уставился, щенок? — внезапно разозлился тот.

Мальчишка по-взрослому холодно усмехнулся и спокойно ответил:

— Запомнить тебя получше хочу.

— Зачем это?

— Чтобы не ошибиться, когда с ножом сюда приду, — так же спокойно сказал подросток.

Кавказец поежился от его взгляда.

— Ах ты, волчонок. А ну — пшел вон отсюда! Угрожать он мне будет, а!

Подросток сплюнул себе под ноги, повернулся и медленно, враскачку двинулся в сторону жилых кварталов. Носатый торговец проводил его взглядом и задумчиво сказал:

— Зря ты так, Магомет. Он ведь, и правда, может с ножом сюда вернуться. Видел, как у него глаза блестели? Одно слово — волчонок.

Кавказец махнул толстой рукой:

— А, перестань! Что думаешь, я щенка этого испугаюсь?

— У некоторых щенков зубы острее, чем у взрослых псов, — заметил носатый.

— Только не у этого, — сказал кавказец. — Потому что…

Но тут к прилавку подошла покупательница, кавказец дружелюбно ей улыбнулся, и его фраза так и осталась незаконченной.

Через пару дней кавказец Магомет и носатый торговец забыли об этом неприятном инциденте. Тем более что ни мальчишка, ни его мать к прилавку больше не подходили.

И когда через два месяца с Магометом случилось то, что случилось, носатый торговец даже не вспомнил об угрозах мальчишки. Потому что ни один мальчишка на свете не был способен сделать то, что сделали с Магометом.

5

Подростка, который в тот далекий солнечный осенний день 1997 года вступил в перепалку с торговцем, звали Дима Костырин. Он никому не рассказал об этой ссоре. Нет, он поступил иначе.

На перемене Костырин разыскал своего старого знакомого Щеголя. Тот, как всегда, валял дурака в спортзале. Забрасывал через голову старую боксерскую перчатку в баскетбольное кольцо. Завидев Костырина, он кивнул ему, но своего идиотского занятия не прекратил.

— Слышь, Щеголь, — окликнул его тогда Дмитрий. — Твое предложение еще в силе?

— Насчет чего? — спросил тот, продолжая мучить боксерскую перчатку.

— Сам знаешь насчет чего. Насчет трав…

Щеголь бросился к Дмитрию и заткнул ему ладонью рот:

— Тс-с-с. Тише ты, фуфел!

Костырин оторвал ладонь Щеголя от своего рта и брезгливо сплюнул на пол.

— Ладно, че ты, — примирительно сказал ему Щеголь. — Сам виноват. Че ты на всю школу-то разорался? Хочешь, чтоб нас отсюда в казенном фургоне увезли?

— Извини.

— «Извини» на хлеб не намажешь. Ну да ладно. Значит, решил подзаработать?

— Да. Если у тебя еще есть работа.

— Есть, не волнуйся. Но только условия изменились. Теперь с каждой дозы ты будешь иметь не двадцать, а пятнадцать процентов. Идет?

Костырин покачал белобрысой головой:

— Не идет. Мне надо двадцать.

Щеголь присвистнул.

— Ну ты борзой. Я сейчас по двадцать своим лучшим дилерам даю. А ты — новичок. Вдруг ты вообще работу запорешь? Или товар просрешь? Мне потом из собственного кармана за тебя расплачиваться придется.

— Не придется. Ты меня знаешь, Щеголь. Я всегда делаю то, что обещаю. Но мне нужны деньги.

— Ха! — растянул в улыбку свою рябую физиономию Щеголь. — Удивил! А кому они нынче не нужны? Кстати, а зачем тебе деньги?

— Не твое дело, — сухо ответил Костырин.

— Влюбился, что ли? Да че ты гриву опускаешь — мы ведь друзья! — Он заговорщицки подмигнул Дмитрию. — Ну скажи, я ее знаю?

— Знаешь.

— И как ее зовут?

— Кристина.

Щеголь сделал круглые глаза:

— Ох ты! Клевое имя. А фамилия у нее есть?

— Есть. Орбакайте.

Некоторое время Щеголь смотрел на Костырина круглыми глазами. Потом досадливо фыркнул и сказал:

— Тьфу ты… твою мать. А я уже и уши распустил. Силен ты пули лепить, Димон. Ладно, личное так личное. Короче так. За товаром придешь к тиру, в семь часов вечера. И чтоб никому, понял? Чего молчишь?

Костырин глянул на Щеголя исподлобья и хрипло спросил:

— Сколько?

— Двадцать, — ответил ему Щеголь. — Только ради твоих красивых глаз, детка. Но если проколешься — расплачиваться будешь по двойному тарифу. Идет?

— Идет, — кивнул Дмитрий.

— Ну тогда дуй на урок. Перемена уже две минуты как кончилась.

Сергей Панин по кличке Пан, восемнадцатилетний оболтус и хулиган, сидел на скамейке с бутылкой пива в одной руке и складным ножом — в другой, который лениво втыкал в скамейку. Время от времени он поглядывал по сторонам, проверяя, не идет ли кто из знакомых. Но по двору сновали туда-сюда лишь всякие ублюдки и лохи, которых Пан в упор не видел. Он явно скучал.

Из первого подъезда вышел белобрысый подросток. Посмотрев на Панина, он уверенным шагом двинулся к скамейке. Подошел, остановился и сказал:

— Слышь, Пан, хочешь заработать?

Панин оторвал взгляд от складного ножа, поднял глаза на пацана, окинул его презрительным взглядом и лениво спросил:

— А ты че за хрен с горы?

— Я Дима, — сказал паренек. — Дима Костырин.

— Даты че! — воскликнул Пан. — Сам Дима? Обалдеть! Можно с тобой сфотографироваться?

Подросток нахмурился:

— У меня к тебе есть дело.

Панин поднял нож, поставил его кончиком лезвия на указательный палец, дрыгнул рукой и ловко вогнал лезвие в мягкое дерево скамейки. Затем снова посмотрел на паренька и сказал:

— А ты борзый пацан. Ну давай, излагай свое дело. Только имей в виду: если твое дело — фуфло, я тебе башку оторву.

— За что?

— За то, что оторвал меня от важного дела.

Костырин еле заметно усмехнулся:

— Понятно.

— Че такое? — вскинулся Панин. — Ты че, насмехаешься, что ли?

— Нет. У меня просто рот такой — вот всем и кажется, что я над ними смеюсь. Я знаю, что это вы избили того мужика из второго подъезда. Я вас видел.

Зрачки Панина хищно сощурились:

— Так-так. Продолжай.

— Не беспокойся, — спокойно сказал Дмитрий, — я не собираюсь на вас стучать.

— А че так? Благородный, что ли?

— Просто мне дорога моя жизнь, — объяснил Костырин.

Панин щерил редкие зубы в усмешке:.

— А ты умный пацан. Но запомни, если ты кому-нибудь…

Костырин нервно дернул щекой:

— Ты что, плохо слышишь? Я ведь сказал — я не собираюсь на вас стучать. Я хочу предложить вам работу.

— Какую еще работу?

— Несложную. У меня есть враг. И я хочу, чтобы вы — ты и твои дружки — с ним разобрались. Так, как вы это умеете.

Панин охнул от удивления:

— Ну ты даешь, пацан. Я че, похож на киллера?

Дмитрий покачал головой:

— Нет. Но мне и не нужно, чтобы вы его убивали. Я хочу, чтоб вы его… кастрировали.

Лицо Панина вытянулось еще сильнее. Он с полминуты изумленно смотрел на Костырина, потом выдохнул:

— Да ты больной ублюдок!

— Нет, — возразил Дмитрий. — Я здоровый. Этот козел черножопый торгует на рынке. Вы просто подкараулите его в темном переулке и переломаете ему ребра. А в довершение дадите ему пару раз сапогом по яйцам. Это, по-моему, не сложно. Или ты боишься?

Панин поднял нож к лицу, поддел большим пальцем лезвие и, глянув на Дмитрия поверх кончика ножа, сказал:

— Ну ты зверь, пацан. И сколько ты собираешься заплатить?

— Восемьсот баксов. И без торга. Это все, что у меня есть. Четыреста баксов — до, и четыреста — после.

Панин покачал головой:

— Да ты че, пацан, я за такие деньги и со скамейки не встану.

Дмитрий спокойно пожал плечами:

— Жаль. Тогда мне придется поискать кого-нибудь другого. Думаю, искать придется недолго. Восемьсот баксов на дороге не валяются.

Костырин сунул руки в карманы, медленно повернулся и побрел к подъезду, насвистывая под нос какую-то незамысловатую мелодию. Однако не успел он пройти и десяти шагов, как Панин окликнул его:

— Эй, звереныш, постой!

Костырин остановился и обернулся. Панин по-прежнему сидел на скамейке, но вид у него уже был не такой скучающий.

— Так и быть. Я возьмусь за это дело. Но только потому, что сам «хачей» не люблю, понял?

— Понял.

— Гони аванс и рассказывай, что это за черт и где его искать.

«Так я и думал, — удовлетворенно сказал себе Костырин, с тайным омерзением поглядывая на красную рожу Панина. — Эти ублюдки ничем не отличаются от проституток. Только торгуются хуже».

— Ну, че встал? Топай сюда, пока я не передумал.

Однако Костырин знал, что Пан не передумает, поэтому подошел к скамейке медленно и враскачку, как хозяин к батраку. Но Пан был так туп, что не заметил ни пренебрежительной усмешки, скользнувшей по узким губам Дмитрия, ни его хозяйской походки. Он думал только о восьми сотнях баксов, которые пообещал ему этот странный подросток. Этот жутковатый в своей нечеловеческой злобе звереныш.

Через несколько дней Магомета Бероева нашли в подъезде дома, где он снимал квартиру. В сознание Бероев пришел только через два дня. У него были сломаны ребра и челюсть, сильнейшее сотрясение мозга. Кроме того, Магомет Бероев получил еще одну страшную травму, в результате которой он никогда больше не мог иметь детей.

6

С тех пор прошло несколько лет. Дмитрий Костырин вырос и превратился во взрослого парня. Учась на первом курсе политехнического университета, он целыми вечерами пролеживал на диване, читая «Майн Кампф» Гитлера (купил на книжном развале за двести рублей) и «Как философствуют молотом» Фридриха Ницше (взял в университетской библиотеке). Обе книги произвели на Костырина громадное впечатление. Они буквально очаровали его. И не столько идеями, которые в них излагались, но — самое главное — той бешеной энергетикой, которая сквозила из каждой строки.

Благодаря этим книгам Дмитрий наконец-то нашел причину той странной ярости, которая глухо клокотала у него в груди, почти не вырываясь наружу.

История о торговце Магомете не выветрилась у него из головы. Иногда он оживлял ее в памяти, смакуя каждую деталь. Жалел Костырин только об одном — что сам, лично, не присутствовал при «экзекуции». Какой заряд энергии для дальнейшей жизни и «работы» он мог бы получить! Что касается «работы», то Дмитрий давно уже определил для себя ее суть. Еще до того, как взял в руки «Майн Кампф».

Россия стонала он засилья инородцев. Она истекала кровью и молила о помощи. Молила его, Дмитрия Костырина, стопроцентного русского человека. И если бы он не откликнулся на эту мольбу, он был бы не человеком, а дешевой гнидой.

Дмитрий с юности занимался спортом — то гимнастикой, то боксом, то плаваньем. Но теперь он понял, что бесцельные занятия спортом — это такая же бессмысленная возня, как собирание марок или вышивание крестиком. Спорт — это не цель, а средство. И мускулы нужно качать не для того, чтобы подкидывать кверху гири, а для того, чтобы эти мускулы не подвели тебя в ответственный момент.

Поняв это, Костырин бросил плаванье и уже на следующий день пришел в секцию с красноречивым названием «Школа рукопашного боя». На первой же тренировке он разбил какому-то парню нос. Парень захныкал, а тренер отвел Костырина в сторонку и сказал:

— Запомни: здесь нет врагов, здесь только соперники.

— Если так считать — никогда не научишься бить по-настоящему, — возразил Костырин. — И никогда не будешь готов к серьезному нападению.

Тренер с любопытством посмотрел на Дмитрия и сказал:

— Вообще-то, ты прав. Значит, хочешь, чтобы все было по-настоящему?

— Да.

— И хочешь бить на поражение?

— Да.

— Оставайся после тренировки. Покажешь мне, как умеешь драться. А ребят не трогай. Они не за этим сюда пришли, усек?

— Усек.

Через полтора часа ребята разошлись. В зале остались только Дмитрий и тренер.

— Ну что ж, — сказал тренер. — Надевай щитки и перчатки. Я покажу тебе, что значит бить на поражение.

Они вышли на татами.

— А теперь — нападай! — приказал тренер.

Не успел он договорить эту фразу до конца, а кулак Дмитрия уже рассек воздух и врезался тренеру в челюсть. Однако тот успел чуть отклонить голову, и удар Дмитрия пришелся вскользь. Ответный же удар сбил Костырина с ног, как сухую тростинку.

— Вот видишь, — сказал тренер, стоя над ним. — Ты увлекся атакой и забыл о защите. Самонадеянность всегда приводит к плачевным результатам. Вставай, хватит валяться.

Он снял перчатку и протянул Костырину руку, но в следующую секунду отлетел на другой конец татами, пошатнулся и, чудом устояв, сложился пополам, хватая ртом воздух. Костырин достал его ногой в солнечное сплетение.

— А это уже мой урок, — сказал Дмитрий, поднимаясь. — В драке нельзя расслабляться ни на секунду. Даже из альтруистических соображений. Продолжим?

— Давай! — кивнул тренер, с лица которого еще не успела сойти бледность.

И они продолжили.

С того дня тренер занимался с Костыриным по индивидуальной программе.

Однажды мать нашла на столе Дмитрия книгу Гитлера и устроила ему по этому поводу настоящий скандал.

— Хорошо, что отец не дожил! — кричала она. — Ты бы точно уложил его своим Гитлером в гроб!

Любой другой на месте Дмитрия хлопнул бы дверью и выбежал из квартиры. Но Дмитрий был не любой другой. Он спокойно выслушал мать, затем взял в руки книжку и спокойно и неторопливо рассказал ей об истинном значении этой книги. Он говорил убедительно и веско, подкрепляя свои слова цитатами. И постепенно испуг и негодование ушли из глаз матери. Взгляд ее стал не таким уверенным, как прежде.

— Ты так убедительно говоришь, — пробормотала она. — Но почему тогда эту книгу запрещают?

— Потому что ее написал человек, который проиграл войну. А запрещают ее те, кто эту войну выиграл, — спокойно объяснил Дмитрий. — Если бы победил Гитлер, запрещали бы совсем другие книги. Видишь ли, мама, людям свойственно запрещать. Когда одна политическая элита приходит на смену другой, она стремится уничтожить все следы своих предшественников — и не только политические, но и культурные.

— Ох, не знаю, сынок, — вздохнула мать. — Главное, чтобы это не помешало твоей учебе. Да и жизни.

Дмитрий подошел к матери и обнял ее за плечи:

— Не волнуйся, мам. Это всего лишь книга. А я достаточно взрослый и умный человек, чтобы жить своим, а не книжным умом.

— Надеюсь, что это так, — устало ответила мать, и инцидент, таким образом, был полностью исчерпан.

С того дня мать стала смотреть на Дмитрия другими глазами. Она словно бы впервые поняла, что сын вырос и что он больше не тот мальчишка, за которого ей часто приходилось краснеть на родительских собраниях. Он стал серьезным и солидным молодым человеком. Иногда к нему заходили университетские друзья, все они были такие же серьезные и солидные. Они запирались у Дмитрия в комнате и часами оживленно беседовали. Предметы этих бесед были замысловатые и сложные: «этнос», «пассионарность», «геополитика» и тому подобное.

Останавливаясь у комнаты сына, мать прислушивалась к голосам, несущимся из-за двери, вздыхала и качала головой. Для нее все это было «темным лесом», в который ей вовсе не хотелось соваться.

Иногда по вечерам к ним в квартиру заглядывал дядя Дмитрия — Олег Кириллович Костырин. С матерью они никогда не были особо дружны. После смерти брата Олег Кириллович долго не появлялся у них в доме. Но около года назад он вдруг приехал к Дмитрию на день рождения. Они уединились в комнате и долго о чем-то беседовали.

Мать Дмитрия недолюбливала Олега Кирилловича. Он был строгий, чопорный человек с нехорошими глазами, и мать Дмитрия слегка его побаивалась. Впрочем, вполне возможно, что он был неплохим человеком, а нехорошими глаза Олега Кирилловича сделала не природа, а его профессия. Олег Кириллович был полковником МВД и работал в милиции.

Так или иначе, но Дмитрий и его дядя внезапно подружились, и мать не видела в этом ничего плохого. По крайней мере, до того момента, когда в их дверь внезапно постучалась беда.

…Скандал разгорелся из-за ссоры Дмитрия с преподавателем новых технологий, профессором Киренко. Они о чем-то поспорили на лекции, и Дмитрий обозвал профессора кретином. Все бы на том и кончилось, если бы не упрямый характер сына. После лекции он встретил профессора возле автостоянки и вновь попытался отстоять свою точку зрения. Дмитрий был нетрезв (такое с ним случалось редко, но всегда некстати).

Профессор Киренко, разумеется, не был настроен вступать со студентом в дискуссию, стоя посреди улицы. Он попросил Костырина убраться восвояси. После этой отповеди профессор стал забираться в машину, но разгоряченный алкоголем Костырин схватил его за полу пиджака и с силой дернул. В результате дорогой профессорский костюм с душераздирающим треском разошелся по швам. Профессор, не поняв, что происходит, вскрикнул от испуга. На крик прибежал охранник. Дмитрий, вместо того чтобы ретироваться, полез в бутылку. В итоге завязалась драка. А через несколько дней Костырина отчислили из университета за нарушение кодекса поведения студента и злостное хулиганство.

7

Было семь часов вечера, когда Андрей и Дмитрий вошли в просторную, ярко освещенную комнату, расположенную в подвале жилого дома. Скорей даже не в комнату, а в небольшой зал, посреди которого стоял бильярдный стол. У стен расположились три небольших кресла и диван.

Судя по запаху краски, клея и растворителя, здесь совсем недавно делали ремонт. Свежевыкрашенные стены, белоснежные переборки из гипсокартона и аккуратные плинтусы подтверждали это.

— Вот, дружище, здесь у нас что-то вроде штаба, — сказал Костырин. — Здесь мы обсуждаем текущие дела, разрабатываем стратегию и тактику… Ну и так далее. Как тебе здесь?

— Ничего. Уютно. Сколько здесь таких залов?

— Два и мой кабинет. Следующий побольше, но там ринг. Раньше здесь был боксерский клуб, — пояснил Костырин.

На капитальной стене висело черное полотнище, на котором желтыми буквами было написано — «РОССИЯ ДЛЯ РУССКИХ». Костырин перехватил взгляд Андрея и пояснил:

— Это официальное название нашего молодежного объединения. — Он посмотрел на часы. — Сейчас подойдут остальные — познакомишься.

Они подошли минут через десять. Трое крепких парней, судя по внешности — ровесников. Всем им было не больше двадцати пяти лет.

На Андрея они посмотрели без всякого любопытства, словно он был не человеком, а частью антуража. Но так было лишь до тех пор, пока Костырин им Андрея не представил. А сделал он это весьма церемонно:

— Господа, позвольте представить вам нового члена нашего объединения — Андрея Черкасова! Я его знаю несколько лет и готов поручиться за него, как за самого себя!

Первым руку Андрею пожал высокий мускулистый парень с лысым, бледным черепом, почти безбровый, с насмешливо прищуренными глазами.

— Федчиков. Валера, — представился он. — А ты ничего, крепкий. Это хорошо. Для крепких парней у нас всегда есть работа.

Вторым был невысокий толстый парень с круглым лицом, круглыми глазами и черной полоской усиков над пухлой, как у ребенка, верхней губой. Его звали Василий Бачурин. Пожимая руку, он внимательно вгляделся в лицо Андрея и с сомнением произнес:

— Где-то я тебя уже видел… Вот только не помню где.

— Наверно, в «Серебряной вобле», — предположил Андрей. — Я туда захаживаю.

— Может быть, может быть… — пробормотал толстяк, уступая место следующему товарищу по оружию.

Третий парень был среднего роста, среднего телосложения, с глуповатым и самодовольным лицом.

— Серега Серенко, — представился он. — Добро пожаловать в наши ряды, чувак. Теперь ты можешь смел о ходить по улицам родного города. Ни одна черная мразь тебя не тронет! А если тронет, будет иметь дело с нами. И лично — со мной! Если будут проблемы — обращайся прямо ко мне. Понял, молодой?

— Ну вот, парень. Троих, а включая меня — четверых, ты уже знаешь. С другими познакомишься по ходу. Так сказать, в рабочем порядке. А теперь я покажу тебе свой личный кабинет. Пошли!

Личный кабинет Костырина оказался маленькой каморкой, стены которой были увешаны книжными полками, а все свободные места — завешаны плакатами и картинками-репродукциями. Довольно занимательными. Мрачные офорты Гойи, не менее мрачные гравюры Дюрера (с неизбежными «Тремя всадниками Апокалипсиса»), портрет бравого молодого человека с гордо поднятой головой. Правее — репродукции картин Нестерова — триптих «Александр Невский» и Васильева — какие-то былинные богатыри в шлемах.

Андрей глянул на корешки книг — Ницше, Лоренцо Валла, «Новый русский порядок», Сковорода, Державин, Пушкин, Достоевский, Светоний, Константин Леонтьев и так далее.

— Зачем все это? — кивнул Андрей в сторону книг.

— Глупый вопрос, — холодно ответил Костырин. — Эти книги — сокровищница мировой и русской мысли. Мы ведь не варвары, которые пришли из ниоткуда и уйдут в никуда. Варвары — это «черножопые» и «желтолицые». Мы — крестоносцы, защищающие от них белую цивилизацию.

— Ясно, — без тени насмешки кивнул Андрей. — А что, твои коллеги тоже все это читают?

Костырин растянул узкий рот в усмешке:

— Ну, во-первых, не «твои» коллеги, а «наши» коллеги. Ты ведь теперь один из нас, не забыл? А во-вторых, им не обязательно все это читать. Они — бойцы. Они должны твердо знать свою работу и выполнять ее без всяких сомнений. Ты ведь не станешь показывать солдату карту фронта, потому что он все равно ни черта в ней не поймет.

— Значит, ты у них вроде… генерала?

Костырин кивнул:

— Можно сказать и так. В любой битве должен быть полководец. Считай, что я и есть тот самый полководец. Это не значит, что я какой-то особенный. Просто у каждого в этой жизни свое предназначение. И только Богу известно, чье важней. Может, Александр Матросов своим подвигом сделал для русской нации больше, чем Жуков и Рокоссовский вместе взятые. Мы никогда этого не узнаем. Во всем есть божий промысел.

Андрей вновь оглядел стены кабинета.

— Значит, ты генерал, — задумчиво пробормотал он. — Интересно.

Костырин поморщился:

— Дался тебе этот генерал! Ну хорошо, я генерал. И мне, как и любому генералу, нужен умный, образованный ординарец. Не могу же я беседовать о Достоевском или Леонтьеве с Серегой Серенко. Ты, кстати, где учишься?

— В политехническом университете.

— О черт! Так мы с тобой еще и однокашники бывшие! Может, ты и профессора Киренко знаешь?

— Шапочно.

— Редкая гнида. Будь моя воля, задушил бы его собственными руками. — Костырин хищно усмехнулся. — Возможно, когда-нибудь я это сделаю. Ладно, пора звать ребят.

Костырин расстелил на столе карту района и ткнул в нее пальцем:

— Вот, смотрите. Здесь стоит дом. Он давно у нас на примете, но бомбить нам его еще ни разу не приходилось.

— А что там? — спросил Андрей.

Костырин поднял голову и насмешливо на него посмотрел:

— Там, Андрюха, живут наши враги. Этот дом напичкан инородцами, как булка — изюмом.

Андрей кивнул, потом спросил:

— А что это за инородцы? Что они делают в Питере?

Парни засмеялись.

— Что? — обиженно спросил Андрей.

— Ничего, — ответил за всех Костырин. — Просто ты, как всегда, зришь в самый корень. Так вот, Андрюха, в первом и втором подъездах живет рыночный элемент. Черное мясо, быдло. Они каждый день — с утра до ночи, горбатятся на рынке. С этими все просто. А вот в третьем — обитает контингент поинтересней. Студенты и аспиранты, всякие там медики и педики. Это самый опасный элемент нашей таблицы Менделеева.

— Что же в них опасного? Простой молодняк.

Парни переглянулись, и на губах у них вновь заиграли улыбки.

— Сразу видно — кадр неподкованный, — с сухой ухмылкой пригвоздил Андрея бледный и мускулистый Валерий Федчиков. Андрей уже окрестил его про себя— Белая Смерть.

— Дилетант, — протянул толстяк Бачурин.

А Серенко лишь покачал головой.

Андрей вспылил:

— Может, вместо того чтобы скалиться, объясните мне — чем так опасны студенты и аспиранты?

Объяснил ему Костырин:

— Это, Андрюха, те самые кадры, которые совершают интеллектуальную экспансию. Торговцы — просто быдло, скот. Они свое место знают. А эти норовят выбиться в пастухи. Понимаешь, о чем я?

— Да, но…

— Что?

— Какая же это экспансия, если они после учебы возвращаются на родину?

— Во-первых, не всегда. Большинство из них норовят остаться. Какой дурак добровольно поедет из большого цивилизованного города, где полно возможностей, в свои дикие джунгли? Никакой. Вот они и ищут способы остаться. Из кожи вон лезут, чтобы доказать свою незаменимость. Подсиживают русских ребят, уводят у них девчонок, чтобы получить гражданство, и так далее. Понимаешь, о чем я толкую?

— Понимаю.

— Молодец. Во-вторых, через эту элиту действуют наши враги. Они насаждают тут свою культуру, заполняют своей жрачкой наши рестораны, своими безмозглыми картинами — наши галереи. Короче, это они посеяли моду на все «экзотическое». Это с их подачи все русское воспринимается как что-то скучное и квасное. Как матрешки, лапти и балалайки. Понимаешь?

— Да.

— Нужно распространяться дальше?

— Нет. Я все понял.

Костырин повернулся к парням:

— Ну вот видите — я же говорил, что он толковый парень. Хватает все на лету! Итак, парни, это… — Костырин вновь ткнул пальцем в карту района, — …наша абстрактная цель. А что касается конкретной… — «резиновые» губы Костырина растянулись в улыбку. — Валерыч, помнишь, как ты сырой рыбой в «Гонге» отравился?

— Еще бы. Такое не забывается.

— Завтра у тебя будет шанс отомстить.

8

— Андрюш, мне нужно серьезно с тобой поговорить.

— Ма, мне завтра вставать к первой паре. Да и спать охота — глаза слипаются.

— Ничего, успеешь отоспаться.

Мария Леопольдовна присела на край кровати сына.

— Что ты читаешь? — Она взяла с тумбочки книгу, и брови ее удивленно взлетели вверх: — «Бой с использованием холодного оружия»? С каких это пор ты стал интересоваться подобными вещами?

— Это мне для реферата нужно.

— Правда? И по какому предмету реферат?

— По культурологии. Это у нас спецкурс такой. Рассматриваем холодное оружие как миф. Оружие в истории, оружие в искусстве и так далее.

— Гм… Странная тема.

— Не я ее выбирал, — пожал плечами Андрей.

Мария Леопольдовна посмотрела на сына и подозрительно прищурилась:

— От тебя несет спиртным!

Отпираться было бесполезно, и Андрей кивнул:

— Да. У Гоги сегодня день рождения. Пришлось выпить пятьдесят грамм.

— Что-то в последнее время ты много стал пить.

Андрей пожал плечами:

— Я не заметил. Но если это правда, то с завтрашнего дня я с этим делом завяжу совсем.

— Было бы неплохо, сынок. Было бы неплохо. Но я с тобой хотела поговорить не об этом. Я с тобой хотела поговорить о… — Мария Леопольдовна замялась. — О Тае, — выговорила наконец она.

Андрей напрягся.

— А что Тая? — холодно спросил он.

— Ты знаешь, ее убийц до сих пор не нашли.

— И что?

— Да я вот подумала… — Мария Леопольдовна посмотрела на сухую, жилистую руку сына, лежащую на спинке кровати и вздохнула. — Ты стал каким-то странным. Каким-то жестким и… слишком спокойным, что ли.

Андрей усмехнулся:

— Здрасте, приехали! Сначала тебе не нравилось, что я слишком сильно переживаю. А теперь, когда я успокоился, тебе опять все не так. Ты уж определись, пожалуйста!

— Напрасно ты ерничаешь, сынок. Ты знаешь, иногда я смотрю на тебя, и мне кажется, что ты что-то задумал. Что-то нехорошее. Такое же лицо было у твоего отца, когда он решил… уйти с работы.

— Он не только ушел с работы, но и надавал начальнику по физиономии, — напомнил Андрей.

— Об этом и я говорю, — вздохнула мать. — И ту же жестокую решимость я вижу на твоем лице. Что ты задумал, сынок? Что с тобой случилось, после того как ты выбросил в мусорное ведро крестильный крест?

— Да ничего со мной не случилось, — начиная раздражаться, ответил Андрей. — Живу как всегда жил. Хожу в универ, рисую граффити, с друзьями встречаюсь. Вообще, не понимаю, что тебя так насторожило?

— Но ты изменился, — робко сказала мать.

— А если даже и так? Людям свойственно меняться, ма. Может, я просто повзрослел! Мне ведь скоро двадцать три. Солидный возраст, если задуматься!

— Если задуматься, то да, — улыбнулась Мария Леопольдовна. — Не знаю, сынок, может, ты и прав. Только… Поклянись мне, что ты не задумал сделать что-то плохое.

— Клянусь! — с готовностью ответил Андрей. — Если я вру, пусть у меня все зубы выпадут и грудь вырастет, как у Памелы Андерсон!

— Дурак, — с притворным негодованием нахмурилась мать. — Ну что ты болтаешь, а?

Андрей улыбнулся:

— Ну ты же сама просила.

Мария Леопольдовна удрученно вздохнула:

— Нет, с тобой решительно невозможно разговаривать серьезно. Не знаю, радует меня это или огорчает.

— Конечно, радует! Ведь чувство юмора — это показатель душевного здоровья. Разве не так?

— Так, все так. И все же… — Мария Леопольдовна вновь заколебалась, но лицо Андрея было уверенным, а взгляд дружелюбным, и она сломалась. — Ладно, сын. Надеюсь, что твои слова были искренними. Ты ведь знаешь, что если с тобой что-то случится, я этого не переживу. А раз так — значит, ты не будешь делать глупости. Спокойной ночи.

9

Костырин посмотрел на портрет президента, висевший на стене, затем перевел взгляд на жизнерадостную физиономию мэра, который улыбался с фотографии, как всегда, обаятельно и непринужденно, и мрачно усмехнулся.

— Владимир Геннадьевич, вы читали пьесу «Слуга двух господ»? — с иронией спросил он у хозяина кабинета.

Тот усмехнулся в ответ:

— Когда живешь с двумя волками, приходится выть на два разных манера. Иначе скушают.

Холеный палец слегка стукнул по сигарете, и столбик серого пепла упал в пепельницу. Сочный бархатный баритон хозяина кабинета спокойно произнес:

— Дмитрий, ты подумал над моим предложением?

Костырин, сидевший в мягком кожаном кресле, задумчиво посмотрел на своего собеседника и сказал: — Да.

— И что ты решил?

— То, что вы предлагаете, очень рискованно.

— Естественно, — согласился собеседник. — Борьба за правое дело — всегда рискованное предприятие. Вспомни Че Гевару.

Костырин поморщился:

— При чем тут Че Гевара? Он просто раскрученная попсовая фигура. Его борьба — явление не идейное, а психологическое. Ему просто не сиделось на месте, вот и все.

Собеседник Костырина усмехнулся:

— Ну, тебе видней. Я всего лишь привел пример.

— Неудачный…

Несколько секунд оба молчали. Затем бархатный баритон мягко произнес:

— Ты что такой раздражительный? Проблемы на личном фронте?

— Я не раздражительный, я — озабоченный, — сухо ответил Костырин. — Одно дело пересчитать ребра какому-нибудь негру, а другое — сделать то, что вы предлагаете. Если нас поймают…

— Вас не поймают, — спокойно перебил собеседник. — Вообще, Дмитрий, ты ведешь себя, как желторотый новичок. Откуда эта нерешительность?

Костырин пропустил вопрос мимо ушей.

— Владимир Геннадьевич, сумма, которую вы предлагаете, слишком мала, — сказал он.

— Мала? Гм… А сколько нужно?

— Удвойте цифру.

Послышался легкий смешок. И вслед за тем:

— А ты не считаешь, что это слишком уж…

— Нет, не считаю. Или платите по нашим расценкам, или все это дело придется отменить.

Обладатель бархатного баритона задумался. На рукав его дорогого костюма упал пепел, он встрепенулся и быстро смахнул его.

— Ну, хорошо, хорошо. Я удвою цифру. Но я недоволен тем, как вы распоряжаетесь деньгами. Вы слишком дорого мне обходитесь.

— За правое дело нужно платить, — возразил Дмитрий. — Вам еще повезло — вы платите деньгами, а мы с ребятами платим собственной кровью.

— Ладно, ладно. Здесь-то хоть не митингуй. — Холеная рука вмяла окурок в пепельницу, затем собеседник Костырина откинулся на спинку кресла и деловито сказал: — Запомни: все должно быть сделано быстро. И постарайтесь нс наследить. Отмазывать вас будет слишком дорого. Кстати, как насчет сегодняшней акции? Все готово?

— Да, мы готовы.

— Это будет неплохой разминкой перед настоящим делом. А сейчас, Дмитрий, извини, мне нужно поработать.

Поняв, что разговор окончен, Костырин поднялся с кресла. Постоял так немного, погруженный в свои мысли, затем повернулся к хозяину кабинета и вдруг спросил:

— Скажите, а вам мальчики кровавые по ночам не снятся?

Тот покачал головой:

— Нет. По ночам мне снятся девочки. Голые и на все готовые.

— Глупый ответ, — заметил Костырин.

— Каков вопрос, таков ответ. А что касается моральной стороны акции, то не мне вам объяснять, Дмитрий Сергеич, какие высокие истины мы с вами отстаиваем. Причем отстаиваем в прямом смысле в бою.

— Смотрите, чтоб вам голову не отстрелили, — посоветовал Костырин.

— Постараюсь, — улыбнулся в ответ хозяин кабинета.

10

Вечер выдался темный и ветреный. Костырин, так же как и остальные парни, был одет в темную куртку и черные джинсы. На голове у него красовалась черная лыжная шапочка, которую одним движением можно было натянуть на лицо (прорези для глаз гарантировали полноценный обзор).

— Ну че там, скоро? — спросил крепкий верзила со сломанным носом, которого все в бригаде звали просто Бутов.

— Скоро, — Костырин бросил окурок на землю, повернулся к Андрею: — Андрюх, ты как, нормально?

— Нормально.

— Смотри, если есть какие-то сомнения, лучше иди домой. А то можешь всю мазу испортить.

— Нет сомнений, — сказал Андрей.

— Отлично. Так, парни, повторяю расклад. На первом этаже у них столовка. Там всегда кто-нибудь есть— человек пять-шесть жрут морскую капусту с червяками и давят слезу под тамбурины. Слева — вход на кухню. Там есть такой длинный и темный, как печная труба. Это повар. Он всю эту инородную ораву кормит. Они его специально из теплых стран выписали. Гурманы типа. Так вот, этот хренов повар должен навсегда забыть про то, как готовить червей и тараканов. С остальными — как всегда. Расклад ясен?

— Черепуху ему, что ли, раскроить? — спросил Бутов.

— Поменьше крови, Серый. Поменьше крови и побольше дела.

— Не волнуйся. Гарантирую, что к завтрашнему дню он рецепт яичницы забудет.

— За дело!

Парни натянули на лица маски и, покрепче сжав в руках резиновые дубинки, двинулись к «дому иноземцев».

Через пять минут дверь подъезда с грохотом отворилась. Из подъезда вывалилась темная фигура. Это был Андрей Черкасов. Кряхтя от натуги, он тащил на плече истекающего кровью Костырина. За спиной у него слышался топот десятков ног. Первым выскочил Бутов, за ним — остальные парни.

— Бутов, прикрой! — крикнул Андрей на ходу, дернул плечом, поудобней пристраивая Костырина, и двинулся к машине.

Бутов, выбежавший следом, обернулся к подъезду и махнул дубинкой. Дубинка со смачным шлепком опустилась на чью-то темноволосую голову, раздался вскрик, и голова эта скрылась в дверном проеме. Бутов ударил ногой по двери подъезда. Затем подпер ее плечом и стал держать. Судя по тому, как она тряслась и вздрагивала под плечом Бутова, с той стороны по ней били не меньше трех человек. Бутов, потея от натуги, сдерживал напор.

— Откройте дверцу! — крикнул Андрей парням.

Те бережно втащили Костырина в салон.

— Пацаны, быстрей! — простонал от подъезда Бутов. — Долго я не продержусь!

Как только Костырин оказался в салоне, парни впрыгнули в машину. Взревел мотор, и машина, резко вывернув, двинулась к выезду со двора.

— Бутов, прыгай! — крикнул Андрей.

Бутов резко отскочил от двери и побежал за машиной. Чернявые парни гурьбой вывалились на крыльцо. Пока они, крича и матерясь, поднимались на ноги, Бутов вскочил на ходу в машину, дверца захлопнулась, и машина, набирая скорость, понеслась в сторону шоссе.

— Есть какая-нибудь тряпка? — спросил Андрей у парней.

— Возьми, — ответил кто-то, протягивая платок. Андрей промокнул голову Костырина и осмотрел рану. Дмитрий застонал и слабо оттолкнул Андрея.

— Что с ним? — спросил Серенко.

— Черепно-мозговая, — ответил Андрей.

— Кость цела?

— Да вроде.

Костырин снова застонал и протянул руку к окровавленной голове. Андрей перехватил его запястье:

— Не трогай. Будет еще больнее.

Костырин послушно опустил руку.

— Сильно меня? — спросил он слабым подрагивающим голосом.

— Не знаю. Приедем в штаб, посмотрим.

— Может, его в больницу? — спросил Серенко.

— Че, дурак, что ли? — огрызнулся Бутов, потирая ушибленное дверью плечо и морщась от боли. — Там нас быстро вычислят.

— А если у него серьезно?

Костырин разжал зубы и проскрипел:

— Угомонись, Сера. Голова цела. Вот только мозги… А, черт… — Он замолчал и снова крепко сжал зубы, стараясь не застонать.

— Как это хоть случил ось-то? — спросил всех толстяк Бачурин. — Кто-нибудь видел?

— Я видел, — сказал Андрей. — Там был охранник. Он в туалете ховался, поэтому со спины зашел. Хорошо еще, что у него ствола при себе не было.

— Точно, что ли, не было? Я кобуру у него видел, — сказал Серенко.

— Кобура была, — кивнул Андрей. — Но пустая. Я проверил.

— Че ж он, мудак, пустую кобуру на ляхе таскает? Для понта, что ли?

— Похоже на то.

Костырин опять открыл глаза:

— Бутов, что с поваром?

— Да все нормально, Димыч. Пару раз дал ему по кочану.

— Не убил хоть?

— Обижаешь, брат. Ты ведь знаешь, я работаю ювелирно.

— Этохорошо, — прошептал Костырин. Посмотрел на Андрея, облизал пересохшие губы и тихо сказал: — Спасибо, брат. Видит Бог, я этого не забуду.

И вновь закрыл глаза.

11

Фляжка Андрея редко бывала пустой. Он закачивал ее коньяком каждый день. Мария Леопольдовна, чуявшая запах спиртного, исходивший от сына, не могла понять, где, с кем и когда он умудряется напиваться? На занятия в университет Андрей ходил исправно. Регулярно сдавал рефераты, часами просиживал в университетской библиотеке, работая над курсовой. Мария Леопольдовна знала, что это так, ее хорошая знакомая работала там библиотекарем. И тем не менее чуткий нос Марии Леопольдовны безошибочно улавливал тонкий, почти незаметный запах алкоголя.

Однажды она не выдержала и позвонила приятелю сына, художнику Гоге, этому веселому толстяку с ветром в голове.

— Мария Леопольдовна, да вы что! — возмутился Гога. — Да если бы я заметил, что он пьет, я бы сразу ему по рогам надавал! Вы же знаете, как трепетно я отношусь к таким делам!

— Но с кем-то же он пьет, — упрямо гнула свою линию Мария Леопольдовна.

Гога подумал и ляпнул:

— Если он не пьет с нами, значит, он квасит в этом своем универе.

— Глупости.

— Вовсе нет. Я всегда говорил, что все интеллигенты — алкаши! Одни тайные, другие — явные. Ваш Андрей — тайный, законспирированный алкаш! Шутка!

— Гога, за такие шутки…

— В зубах бывают промежутки? Это я знаю. Только меня этим не запугаешь. У меня во рту вставная челюсть! И дома две запасные!

— Ох, и болтун ты!

— Что есть, то есть, Мария Леопольдовна. А если серьезно… я правда не знаю, где он умудряется кирнуть. С нами он пьет только колу. Да и то не больше пятидесяти граммов за раз.

Андрей хранил фляжку в кармане куртки, и ее существование оставалось для Марии Леопольдовны тайной.

Не приложившись на сон грядущий к фляжке, Андрей подолгу не мог уснуть. А если засыпал, то ему снились омерзительные сны, после которых он просыпался в холодном поту, радуясь тому, что все увиденные ужасы были всего лишь сном. Коньяк помогал Андрею расслабиться, ввести себя в состояние равнодушного отупения. Несколько хороших глотков — и тревога уходила из сердца до самого утра.

Флакон с кровью Таи Андрей на ночь снимал и клал его на тумбочку. Однажды утром он забыл его надеть и вспомнил о нем лишь у самых дверей университета. Семинар начинался через пять минут, но Андрей тут же, не раздумывая, повернулся и побежал к метро. Он словно бы перестал существовать на это время и вновь обрел себя лишь тогда, когда тесемка с флаконом снова оказалась на шее.

Сознавая всю дикость своего поведения, Андрей не раз спрашивал себя: «Господи, что я делаю? Ведь это же сумасшествие!» Но тут же кто-то другой, холодный и бесчувственный, живущий на самом дне сознания Андрея, отвечал ему? «Ну и что? А кто сказал, что ты должен быть нормальным? Вот Тая была нормальной, и чем это кончилось?»

По вечерам, вернувшись из библиотеки или с очередной акции своих новых друзей-скинхедов — с граффити Андрей пока что завязал, сославшись на недостаток времени и на необходимость писать дипломную работу, — он запирался у себя в комнате и посвящал целый час упражнениям с ножом. Он учился бить «прямым», «режущим», «колющим», обучался тайным и коварным ударам из-под локтя, учился перехватывать нож из одной руки в другую, не прекращая боя. Постепенно он стал ощущать нож, как продолжение собственной руки. Он носил его с собой повсюду и по вечерам, возвращаясь домой в темноте, продолжал свои упражнения на открытом воздухе, под прикрытием тьмы.

На ночь он прятал нож под матрас. А утром, едва открыв глаза, доставал его и, еще лежа в постели, проделывал несколько приемов, почерпнутых из книжки-самоучителя.

И все-таки Андрей знал, что не научится как следует владеть ножом, пока не почувствует, как лезвие взрезает настоящую плоть. Тогда он купил на рынке огромную баранью ногу, приволок ее домой, подвесил в ванной и целых полчаса бил ее ножом, пока не осознал, что стены и пол ванной комнаты покрыты ошметками мяса и подтеками бараньей крови. К приходу матери он успел замыть кровь и вышвырнуть остатки бараньей ноги на помойку — на радость облезлым бродячим псам.

Бар «Серебряная вобла» был заполнен под завязку. Здесь пили, курили, спорили, смотрели футбол, боролись на руках, смеялись и шутили сотни полторы человек. Андрей и Дмитрий сидели за длинной барной стойки и пили пиво, заедая его солеными сухариками. Помахав рукой, чтобы отогнать от лица сизый сигаретный дым, Костырин вгляделся в лицо Андрея и поинтересовался:

— Ты чего такой кислый, Андрюх?

— Я не кислый, я спокойный, — ответил Андрей.

— А, ну тогда другое дело. А то смотрю на тебя, и сердце кровью обливается. Как там, думаю, чувствует себя мой лучший друг Андрюха Черкасов? Почему он гриву опустил? Может, чем помочь надо? А кстати, может, тебе и правда требуется помощь? Ты скажи, не стесняйся.

— Со своими проблемами я разберусь сам.

— Ну-ну. — Костырин приложился к бокалу, вытер губы ладонью и посмотрел по сторонам.

К стойке подошли две девицы. Невысокая стройная брюнетка с большущими карими глазами и длинная сухопарая блондинка с лицом, как у Клаудии Шиффер. Костырин приободрился:

— Девчонки, привет! — громко и игриво поприветствовал он девиц.

Брюнетка даже не повернулась в его сторону, а блондинка улыбнулась и насмешливо произнесла:

— Привет, если не шутишь!

— Как насчет того, чтобы вылить пивка с настоящими мужчинами?

Собольи брови «Клаудии Шиффер» насмешливо изогнулась:

— Это ты о ком?

— О том, малышка, кто может поднять тебя на руки и донести до самой Москвы, не разу не сплюнув и не присев передохнуть.

Брюнетка покосилась на Костырина и усмехнулась. Блондинка запрокинула голову и засмеялась. А отсмеявшись, произнесла:

— Пешком я и сама ходить умею. Вот если бы ты предложил довезти меня до Москвы на собственном «мерседесе»… Тогда бы я, пожалуй, подумала.

Костырин снисходительно усмехнулся:

— Солнце мое, «мерседес» — это всего лишь железяка. Я предлагаю тебе кое-что получше.

— И что же это?

— Острый ум, несгибаемую волю, веселый характер и неутомимое тело.

Девушки переглянулись и заулыбались.

— Насчет неутомимости — это еще вопрос, — сказала брюнетка.

— Сомневаешься — попробуй в деле! — не церемонясь, предложил Костырин. — Кстати, девчонки, как насчет коктейля «Белый бриз»?

— А что это такое?

— Джин, белый вермут и кое-что еще.

Блондинка повернулась к подруге:

— Ну как, Марин? Дадим школьникам шанс?

Брюнетка посмотрела на Андрея и, едва заметно усмехнувшись, проговорила:

— Можно попробовать.

Костырин заказал бармену два коктейля «Белый бриз», а себе и Андрею еще по кружке пива.

Блондинка обмокнула губы в коктейль, причмокнула и тихо воскликнула:

— О! А это вкусней, чем я думала!

Брюнетка тоже попробовала коктейль и лишь пожала плечами.

— Значит, вашу подругу зовут Субмарина, — продолжил светский разговор Костырин. — А как же зовут вас?

— Субника, — представилась блондинка.

— Почти как клубника, — похвалил Костырин. — Слышь, Андрюх, нам сегодня повезло с десертом!

Блондинка Ника фыркнула, потом с интересом глянула на Андрея и сказала:

— А что это ваш друг такой неразговорчивый?

— Когда он пьет, он всегда молчит, — объяснил Костырин.

— Почему?

— Боится подавиться.

— Очень предусмотрительно с его стороны, — заметила брюнетка Марина. — Значит, Андрей?

— Он самый! — ответил за друга Костырин. — А меня можете звать просто Димыч!

— Димыч, — весело повторила за ним блондинка. — А почему это вы, Димыч, носите такую… м-м… короткую прическу? Это что, вызов обществу?

Костырин провел по бритому черепу ладонью.

— Это чтобы к Богу быть ближе. Чтобы между мной и небом не было никаких преград.

— А вот Андрей, похоже, с вами не согласен, — заговорила брюнетка, поглядывая на коротко стриженную, но все же не лысую голову Андрея.

— А ему не о чем говорить с Богом, — объяснил Костырин. — Он так умен, что знает ответы на все вопросы.

Андрей ухмыльнулся, залпом допил свое пиво, повернулся к девушкам и Костырину и, доставая из пачки сигарету, небрежно сказал:

— Ты прав. К Богу у меня вопросов больше нет. Но кое за что ему ответить все же придется.

Девушки переглянулись. Брюнетка нагнулась к уху блондинки и прошептала:

— А он странный, да? И знаешь что — он мне нравится.

…Это был старый особняк. Низкое мраморное крыльцо, две обточенные временем ступеньки, на двери — красная табличка с золотыми буквами.

Костырин и Бутов поднялись на крыльцо и остановились перед тяжелой дверью. Костырин нажал на кнопку звонка и что-то сказал в динамик. Через несколько секунд дверь открылась. Костырин пропустил вперед Бутова, затем зашел сам. Перед тем как зайти, он быстро, внимательно огляделся по сторонам.

«Прямо как Штирлиц», — усмехнулся Андрей.

Выждав для верности пару минут, Андрей надвинул на глаза бейсболку, надел солнцезащитные очки, подошел к крыльцу и глянул на табличку.

— Штаб-квартира общероссийской партии «Союз славян», — прочел он.

«Вот оно что. Вот, значит, кто нас подкармливает. Что же это за партия такая?» Задумавшись, Андрей чуть было не стянул с переносицы очки, но вовремя опомнился. Отсвечивать перед видеокамерой было ни к чему, поэтому Андрей поспешно ретировался.

12

Трубку сняли после третьего гудка.

— Слушаю вас самым внимательнейшим образом! — бодро проговорил Андрею в ухо звонкий жизнерадостный голос старого школьного приятеля.

— Алло, Ося, это ты?

— Для кого Ося, а для кого и Иосиф Александрович! С кем имею честь?

Андрей не удержался от улыбки. Со дня их последней встречи прошло года четыре, а Иосиф Кержнер, похоже, нисколько не изменился.

— Харе трепаться, Кержнер, — с улыбкой сказал Андрей. — Свою честь ты пропил еще в девятом классе. За стакан сухого домашнего.

— Эндрю?

— Он самый.

— Вот так-так! А я тебя не узнал! Как поживаешь, старина?

— Потихоньку. А ты?

— Пока также, но с нарастающим темпом. Можешь меня поздравить — я уже две недели как редактор рубрики! Звучит, а?

— Звучит.

— А ты-то свой политехнический закончил?

— Нет еще.

— Почему?

— Не успел. Я младше тебя на два года.

— Правда? Что ж, это твой самый большой недостаток. А между тем, я…

Тут Ося Кержнер, по своей старой привычке, принялся болтать о своих достижениях и подвигах. Андрей слушал весь этот треп со снисходительной улыбкой. Он знал, что, пока Ося не выговорится, остановить его не сможет даже бульдозер. Наконец, воспользовавшись передышкой в пространном монологе старого приятеля, Андрей спросил:

— Ты до которого часа сегодня работаешь?

— А что, хочешь куда-нибудь меня пригласить? — немедленно отреагировал Кержнер. — Если да, то после семи я «вся твоя»!

— В таком случае, в семь ноль пять жду тебя возле твоего офиса. Это нормально?

— Вполне. Как я тебя узнаю? — сострил Кержнер.

— У меня в руке будет журнал «Огонек» и восемнадцать алых роз.

— Заметано! Но смотри — я пересчитаю все розы. Если их будет хотя бы семнадцать — я пройду мимо! Так и знай!

Мимо он, однако, не прошел. Завидев Андрея, Кержнер бросился к нему, стиснул в объятиях и мял так не меньше минуты, похлопывая ручищами по спине.

— Кержнер, отлипни! На нас уже люди смотрят! — засмеялся Андрей.

— Пускай смотрят! — с пафосом воскликнул Ося. — Я не стыжусь своих чувств!

Разжав наконец медвежьи объятия, Кержнер отошел на шаг назад и оглядел Андрея с ног до головы.

— Да, сынку, похоже, и тебя время не жалеет, — заключил он. — Я пухну, как тесто на дрожжах, а ты вроде как наоборот — усыхаешь?

— Есть маленько, — кивнул Андрей.

— Сердце кровью обливается от твоих мощей. Решено! Сегодня вечером буду тебя кормить. Должен же хоть кто-то о тебе позаботиться. Как ты относишься к китайской кухне?

Андрей пожал худыми плечами:

— Никак. Я ее практически не пробовал.

— Значит, сегодня и попробуешь. Отведу тебя в китайский буфет. Там у них, понимаешь, шведский стол из пятидесяти пяти блюд, и количество подходов не ограничено! Будешь жрать, пока не наберешь пять килограммов. А после я тебя взвешу — для верности!

Иосиф Кержнер был здоровенным пухлым парнем с копной кудрявых черных волос, тонким, как у девушки, носом и большими оттопыренными ушами, которые не в состоянии были скрыть даже отрощенные для этой цели густые черные локоны.

На переносице у Оси блестели очки в металлической оправе. Шелковый галстук невообразимой расцветки съехал набок. Верхняя пуговица рубашки была расстегнута, а шнурки на коричневых туфлях развевались, как ленточки матросской бескозырки.

— А ты, я смотрю, совсем не изменился, — сказал приятелю Андрей. — Шнурки завязывать так и не научился?

Кержнер посмотрел на туфли и махнул рукой:

— Да ну их! Научился, да только без толку. Хоть морским узлом их завяжи — все равно развяжутся! Это, знаешь ли, таинственная способность моих ног!

— А лохматые волосы — это таинственная особенность твоей расчески! — в тон ему сказал Андрей.

Кержнер пригладил рукой кудрявые вихры, посмотрел на стриженную голову Андрея и хихикнул:

— Что это у тебя с головой? Решил заделаться под «братка», чтобы хулиганы не обижали?

Андрей кивнул:

— Что-то вроде того. Ладно, акула пера, веди меня в свою китайскую богадельню.

Богадельней, однако, это заведение назвать было сложно. Огромный по метражу и высоте зал, который мог бы сделать честь любому столичному вокзалу, стены, украшенные зеркалами и полотнищами с иероглифами — все это наводило на мысли о роскоши и шике. Пусть и с восточным колоритом.

— Слушай, а ты уверен, что это — буфет, а не китайское посольство? — спросил Андрей, когда они уселись за столик.

— Не боись, парниша. Я ведь не похож на Ивана Сусанина.

— Скорей уж на Мойшу Сусаневича, — усмехнулся Андрей.

— Будешь обзываться — останешься голодным, — насмешливо пригрозил приятелю Иосиф. — Лучше хватай свою большую тарелку и пошли к раздаче, антисемит!

За столик они вернулись минут через десять. Оба — с полными тарелками. Заказали официантке пиво и, когда та принесла заказ, приступили к чревоугодию.

— Рекомендую начать трапезу с утки с пореем, — посоветовал Иосиф. — Потом перейдешь к крабам в кляре и мидиям. А сырую рыбу оставь напоследок.

— Почему?

— Потому что ей может не понравиться в твоем желудке, и она попросится обратно, — без излишних церемоний объяснил Кержнер. — Если хочешь, опишу подробности этого веселого процесса.

— Спасибо, как-нибудь обойдусь.

Пока Андрей набивал желудок китайской стряпней — он только сейчас понял, что не ел с самого утра, — Иосиф развлекал его рассказами об общих знакомых:

— …Так он и сгинул на этом своем Севере. А какой парень был, а? Сто двадцать кило лежа выжимал! Это тебе не хухры-мухры. Кстати, а помнишь его подругу — Настю Воронину? Так вот, она теперь в театре работает. Актриса, блин!

— Я знаю. Я на ее премьере был.

— Да ты что? А меня, стерва, не пригласила.

— Это потому что ты ее в девятом классе в стенгазете пропесочил. Она тебе до сих пор простить не может.

— Ну и хрен с ней, — фыркнул Кержнер. — Тоже мне — Сара Бернар. Скорей уж — сенбернар! — И он рассмеялся, довольный своей шуткой. — А Вовку Стрельникова помнишь? Ты еще ему в пятом классе губу разбил? Так вот, он теперь — крутой фирмач. Крутит такими деньгами, какие тебе и в страшном сне не снились.

— Мне во сне деньги не снятся, — парировал Андрей, ковыряя палочкой мидий.

— Жаль. А то бы хоть во сне посмотрел, как они выглядят, — пошутил Ося.

Потрепавшись еще минут пять на общие темы, Кержнер взял быка за рога.

— Ну ладно, — сказал он, вытирая губы салфеткой, — с сантиментами покончили. Теперь перейдем к деловому аспекту нашей встречи. Зачем звал?

— Я читал твои статьи в «Аналитике», — сказал Андрей.

— И как тебе?

Андрей пожал плечами:

— Нормально. Толково, бойко. Несколько, правда, легковесно…

— Стоп! — грозно сдвинул брови приятель. — Еще слово, и я вызову тебя на дуэль!

— Тогда не приставай с дурацкими вопросами.

— Ладно, не буду. Так на что тебе понадобился «бойкий и легковесный» журналист?

Андрей обернулся и невольно понизил голос:

— Ось, мне нужна информация о партии «Союз славян». Слыхал о такой?

— Гм… — Кержнер задумчиво почесал палочками лоб. — Я не очень подкован в этой патриотической байде. Тем более что я еврей, и мне допуск в это тему заказан. Знаю только, что партия эта не слишком большая, но очень активная. Пока что серьезного влияния на политическую жизнь Питера — а уж тем более страны — они не оказывают. Но в перспективе эти ребята видят себя одной из самых влиятельных политических сил в России.

Кержнер хлебнул китайского пива и продолжил:

— В последнее время их деятельность активизировалась. Они постоянно устраивают митинги, акции и тому подобную лабуду. То старушек с хоругвями на митинг сгонят, то студентов плакатики заставят мазать. Что-нибудь типа: «Иноземцы, руки прочь от России!» Подробностей я не знаю, но, по слухам, структура довольно мутная.

— Кто у них за главного?

— Некий Садчиков. Кирилл Антонович. Персона довольно яркая. Что-то около пятидесяти лет. Воевал в Афгане, был ранен и получил героя. Потом возглавлял разные фонды. Занимался помощью ветеранам и так далее. В последние два года возглавляет «Союз славян». Ходили слухи, что однажды он собственноручно громил торговые палатки на каком-то рынке. В газете «Послезавтра» его даже сравнивали за это с Христом. Но мне кажется, вся эта история не более чем миф. Красивый миф о сильном и честном лидере!

Поддев палочками большой кусок курятины и отправив его в рот, Кержнер продолжил:

— Кстати, Андрюх, я слышал, что эту партию финансирует сам Кожин.

— Кожин? — Андрей нахмурил лоб, стараясь припомнить, где он слышал эту фамилию. Однако не припомнил и спросил: — А это еще что за хрен с горы?

Кержнер вылупил черные глаза.

— Ну ты даешь, Эндрю! Вот уж воистину — страна не знает своих героев!

— Страна, может, и знает, а я — нет, — небрежно сказал Андрей. — Так кто он такой, этот Кожин?

— Владимир Геннадьевич Кожин — Мистер-Твистер наших дней. Банковский воротила крутого пошиба. Расстается с миллионами играючи. Но только в том случае, если они вернутся обратно в карман и приведут с собой родственников.

— Гм… — Андрей задумчиво потер пальцем нижнюю губу. — Интересно.

— Слушай, я смотрю, ты совсем отстал от жизни, — саркастически заметал Кержнер. — Небось все по девкам шляешься, а? Я помню, по молодости лет ты был тот еще ходок!

Андрей пропустил эту реплику мимо ушей. Однако Ося не угомонился.

— Ты чего такой серьезный, Дрю? Никак женился? А? Колись скорей — я угадал?

Андрей покачал головой.

— Понятно, — кивнул Кержнер. — Не женился. Что ж, бывает. Между прочим…

— Послушай, — поспешил сменить тему Андрей. — Раз ты такой грамотный, может, ты мне и про молодежное объединение «Россия для русских» расскажешь?

Ося задумался, потом покачал головой:

— Нет, что-то не припомню такого. Сейчас молодежных союзов развелось — как собак нерезаных. За всеми не уследишь. А вообще, название мне нравится. Как ты сказал? «Россия для русских»?

— Угу.

— Звучит обнадеживающе. Прямо как тундра для чукчей. Одна беда: куда ж нам, бедным евреям, деваться?

— Известно куда, — усмехнулся Андрей. — В Израиль.

— Согласен только на Биробиджан, — отрезал Кержнер и, поддев с тарелки кусок запеченного некошерного поросенка, запихал его в рот.

13

«Мне удалось кое-что разузнать. Во-первых, Костырин и его шайка почти наверняка сотрудничают с партией «Союзславян», которой руководит некий Садчиков. Идейки у них схожие. Неизвестно, правда, подчиняется ли «Россия для русских» напрямую «Союзу славян» или нет. Но это я еще узнаю.

Второе: Садчикова спонсирует банкир Кожин. Уверен, что кое-что из этих денег перепадает и Костырину с его бандой. Тогда легко объяснить, откуда у них берутся средства на митинги и акции. Структура «России для русских» мне до конца еще не ясна. Я даже не знаю, сколько членов в этом объединении. Познакомиться успел с шестерыми, не включая самого Костырина.

Стараюсь не задавать много вопросов, чтобы не вызывать подозрений. Кстати, эти ублюдки мне уже и кличку придумали. Теперь я Печальный Скинхед»! Спросил у Костырина почему? Ответил: «Потому что у тебя брови «домиком». Ты все время о чем-то грустишь и вздыхаешь. А когда не вздыхаешь, то зубами, как черт, скрипишь».

Если это действительно так — а сомневаться в этом почти не приходится, — значит, я на грани провала. Эти лысые дьяволы наблюдательней, чем я думал. Или просто я — скверный артист. В любом случае нужно быть сдержанней и тщательнее следить за своими гримасами и эмоциями.

И еще один интересный факт: оказывается, родной дядя Костырина — генерал МВД. Работает в каком-то главке. Толком ничего выяснить не удалось, но думаю, что Костырин и его банда давно бы уже парились на нарах, если бы не этот прыщ в погонах. Постараюсь побольше выяснить об этом дяде. Возможно, он как-то замешан в…»

Андрей на секунду остановился и, поколебавшись, дописал:

«…во всех этих грязных делах».

14

— Странно, — тихо проговорила Ника.

— Что? — поднял брови Андрей.

— Мы встречаемся второй раз, а у меня такое ощущение, будто я знаю тебя всю жизнь.

Андрей пожал плечами:

— Бывает. Это называется дежавю.

Они медленно шли по вечерней улице, вдыхая свежий влажный запах просыпающейся земли. Днем была оттепель — наконец-то наступила настоящая весна.

Если Марина была похожа на Клаудию Шиффер, то Нику можно было сравнить с Кейт Мосс. Правда, лицо у нее было потоньше, волосы потемнее, а глаза — карие, почти черные.

Поскольку Андрей молчал, Ника вновь заговорила:

— Хорошая погода, правда?

— Угу. Неплохая.

— А вы давно дружите с Димой?

— Давно.

Ника искоса посмотрела на Андрея и едва заметно улыбнулась:

— А правда, что вы с ним когда-то устроили заплыв в Неве?

— Да, правда.

— Из-за девушки, да?

Андрея стала утомлять болтовня Ники, и вместо ответа он лишь неопределенно кивнул. Он был раздражен из-за того, что не мог достать Из кармана фляжку и хлебнуть коньяка. Вернее, мог, но делать это в присутствии Ники было как-то стыдно.

Несколько минут они шли в молчании. Ника остановилась.

— Ну вот мы и пришли, — сказала она. — Это мой подъезд.

— Так быстро? — машинально проговорил Андрей, закуривая новую сигарету.

— Да. Я же говорила, что живу рядом. — Она помолчала, затем робко спросила: — Поднимешься ко мне?

— К тебе?

Ника кивнула:

— Да. У меня родители за границей, работают по контракту. Их не будет еще два месяца.

— Значит, ты живешь одна?

— Да. Ты поднимешься?

— В принципе, можно. Только, наверное, нужно что-то купить? Коньяк, водку?

— Не надо ничего покупать. У папы шикарный бар, хотя сам он почти не пьет.

— Ясно. Ну тогда закуски?

Ника улыбнулась и тряхнула каштановыми локонами:

— И закусок не надо. Я же говорю — все есть. Ну что, пойдем?

Андрей пожал плечами:

— Пошли.

Ника двинулась было к подъезду, но вдруг остановилась.

— Ты это так сказал… — прошептала она и закусила губу.

— Как? — не понял Андрей.

— Как будто тебе не особо хочется. Как будто я тебя заставляю.

Андрей усмехнулся:

— Глупости.

— Значит, тебе… хочется?

— Конечно!

Ника посмотрела на него из-под пушистой челки и улыбнулась:

— И не только из-за папиного бара?

— Какие глупые мысли лезут тебе в голову!

— Да, наверное. Тогда… — Она положила ладонь Андрею на плечо и посмотрела ему в глаза. — Поцелуй меня, пожалуйста. Здесь и сейчас. И тогда я пойму — нужно нам идти наверх или нет.

Андрей отбросил сигарету, обнял Нику за талию, притянул к себе и нежно поцеловал в губы.

Ника улыбнулась:

— Вот так. Теперь мы можем идти.

Двухкомнатная квартира, в которой Ника жила с родителями, была очень мило обставлена. Деревянные резные полочки, такой же резной шкаф, а на дверце — что-то вроде мозаики, изображающей пастушка со свирелью и его подружку, сидящих под сенью деревьев На берегу реки.

— Красиво, — сказал Андрей, указав на шкаф.

Ника кивнула:

— Да, очень.

— Антикварный, что ли?

— Девятнадцатый век. Папа нашел его на свалке и отремонтировал. Вот это кресло — тоже оттуда. Между прочим, подлокотники — из красного дерева.

Андрей с интересом осмотрел кресло.

— Располагайся! — с радостной улыбкой сказала Ника. — Можешь сесть на диван!

Андрей присел, слегка поерзал и с усмешкой проговорил:

— Такое ощущение, что я сижу на картине Рембрандта.

— Успокойся. Диван — самый заурядный, купленный в магазине «Итальянская мебель». К тому же довольно потертый. Ты что будешь пить?

— Я буду пить… А что у тебя есть?

— Я ведь говорю — все.

— Тогда бутылочку «Жигулевского». А лучше — две.

Ника растерянно захлопала ресницами.

— Шучу, — успокоил ее Андрей. — Давай виски или джин. И водичку не забудь.

Ника кивнула и направилась к бару. Пока она доставала бутылки и бокалы, Андрей, оглядел стены. Обои в комнате были зеленые с золотым узором. Он видел такие в Ливадийском дворце, лет пять назад, когда путешествовал с матерью по Крыму. На стенах висели картины в золоченых рамах. Все они были писаны маслом, темные, величественные и «академичные». Ника поставила на журнальный столик бутылки и бокалы, перехватила взгляд Андрея и спросила:

— Ну как тебе?

— Богато, — похвалил Андрей.

— Мой папа — большой любитель роскоши. Но на настоящую роскошь денег, конечно, нет, поэтому он создал искусную имитацию. Вот, видишь эту картину? — Ника показала на морской пейзаж.

— Ну.

— Папа специально попросил знакомого художника написать что-нибудь под Айвазовского. Оба мучились почти полгода. Один — рисовал, второй — критиковал. Но получившееся превзошло все ожидания.

— Правда?

— Да. Между прочим, один бизнесмен предлагал папе за эту картину пятнадцать тысяч долларов.

— А он?

— А он отказался. Этот художник… папин друг… умер три года назад. И картина дорога папе как память.

— Понятно, — кивнул Андрей, которого вся эта трепотня про художника и его картину нисколько не растрогала. Он взял бутылку виски, разлил напиток по бокалам, затем, не спрашивая Нику, разбавил и ее и свой виски водой. Протянул один Нике.

— Держи!

Она послушно взяла.

— За мир во всем мире, — сухо сказал Андрей, чокнулся с Никой и залпом осушил бокал.

Ника сделала глоток.

— У тебя курить-то можно? — поинтересовался Андрей. И, не дожидаясь ответа, достал из кармана сигареты. Закурив, он вдруг спросил:

— Послушай, а что ты делала в баре?

— Там, где мы познакомились? В «Серебряной вобле»?

— Ну да.

Ника пожала плечами:

— Так, ничего. Просто зашла с подружкой.

Андрей усмехнулся:

— Тебе нравятся бравые парни с бритыми затылками и со свастикой на рукаве?

Взгляд Ники стал слегка растерянным.

— Мне показалось, что они твои друзья, — тихо сказала она. — А свастику я не видела.

— А если бы увидела? Ты что, ушла бы из бара?

Ника неопределенно пожала плечами:

— Не знаю. Вообще-то я далека от политики. Я вообще ею не интересуюсь.

— Зря, — усмехнулся Андрей. — Если ты не интересуешься политикой, она заинтересуется тобой. Неужели тебя не удивили черные рубашки и бритые затылки? А эти лозунги на стенах?

— Каждый одевается, как хочет, и дружит, с кем хочет, — слегка нахмурившись, сказала Ника. — В гриль-баре «Американец» все посетители сидят в ковбойских шляпах. Ну и что? И потом, я слышала краем уха их разговоры. Они ничего не говорили о фашизме. Только о патриотизме.

— Патриотизм — последнее прибежище негодяев! — вспыльчиво сказал Андрей.

— А Бернард Шоу сказал: «Здоровая нация не ощущает своей национальности, как здоровый человек не ощущает, что у него есть кости».

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что раз сейчас так много говорят о патриотизме и национальной идее — значит, с нашей нацией не все в порядке. Она больна. А если человек болен — нужно лечить болезнь, а не замалчивать ее. — Ника откинула со лба прядь волос и, слегка покраснев, добавила: — Извини. Это мой папа любит разглагольствовать на такие темы. Вот я и понаслушалась.

Андрей яростно поиграл желваками. Ника раздражала его все больше. Он посмотрел на ее тонкую руку, перевел взгляд на длинные изящные пальцы и вдруг спросил:

— И часто вы так делаете?

— Что — «это»? — не поняла Ника.

— Шляетесь по барам и снимаете мужиков.

— Я… не понимаю…

— Брось, — нетерпеливо, дернул щекой Андрей. — Я ведь тебя насквозь вижу. Сейчас ты скажешь, что тебе не нравятся молокососы и очкастые интеллигентки. Ты любишь парней крутых, подтянутых и сильных! А бритый мужской череп — это так сексуально, что у тебя при одном его виде дыхание останавливается! Ну как, угадал я или нет?

Ника закусила губу и нахмурила брови.

— Странно, — проговорила она.

— Что странно?

— Ты показался мне хорошим парнем. Видно, я и впрямь не умею разбираться в людях.

Андрей слегка покраснел.

— Мне кажется, тебе лучше уйти, — так же тихо и спокойно сказала Ника.

— Ника, я…

— Не бойся, я не обиделась. Видно, тебе очень не везло с девушками, поэтому ты такой… озлобленный. Но это ничего. Все устроится, и ты снова будешь хорошим. Когда это случится — позвони мне.

— Я…

Ника покачала головой:

— Не надо, не говори ничего. Просто встань и уйди.

— Да, конечно.

Андрей встал и, ни слова не говоря, направился в прихожую. Ему вдруг захотелось, чтобы Ника окликнула его, попросила остаться. Но она ничего не сказала, и Андрей, проклиная себя за тупость и хамство, вышел из квартиры.

Покинув квартиру Ники, он сел на скамейку возле подъезда, достал из кармана фляжку и сделал несколько хороших глотков. Коньяк горячей волной прокатился по пищеводу. Андрей закрутил фляжку и спрятал ее в карман. На сегодня, пожалуй, хватит.

При свете фонаря он посмотрел на часы. Стрелки показывали девять тридцать. Андрей смутно припомнил, как Костырин бубнил на ухо Бутову что-то насчет «вечерней встречи». Андрей тогда не обратил внимания на этот бубнеж, а сейчас призадумался. Что это за вечерняя встреча? С кем? А может, сейчас, в этот самый момент, Костырин и впрямь с кем-то встречается? С кем-то, кто сможет приоткрыть завесу тайны над темными делишками «России для русских».

— Так какого черта я здесь сижу? — строго сказал себе Андрей. Он резко встал на ноги, и тут его слегка повело. Алкоголь, которым он накачивался весь вечер, давал о себе знать. Андрей поморщился и сказал громко, вслух: — С этим дерьмом надо завязывать!

Слева послышался какой-то шорох. Андрей быстро обернулся. Маленькая собака-дворняга стояла возле ободранного куста сирени и испуганно смотрела на Андрея. Он глянул на ее черные глаза-«бусинки», ухмыльнулся и сказал:

— Что, осуждаешь? Понимаю. Я сам себя осуждаю. — Андрей провел пальцами по лицу, словно смахивал невидимую паутину, и нахмурил брови. — Что-то во всем этом не так. Что-то я делаю неправильно. Не знаешь что?

Дворняга попятилась.

— Не знаешь, — вздохнул Андрей. — Ну ничего. Приду домой и все обдумаю. А пока… — Морщинки на его лбу расправились. — Схожу-ка я к штабу. Посмотрю, все ли там в порядке. А то вдруг забрались какие-нибудь подонки и украли портрет Сталина. Костырин этого не переживет!

Эта мысль рассмешила Андрея, он засмеялся, потом встал со скамейки и, продолжая хмыкать и усмехаться, пошел прочь со двора.

Как только за Андреем закрылась дверь, Ника протянула руку к телефону и сняла трубку. Она уже стала набирать номер, как вдруг передумала и снова положила трубку на рычаг. Некоторое время она сидела в молчании, размышляя о чем-то. Потом снова взяла трубку и набрала номер.

— Слушаю, — глухо проговорил в трубку мужской голос.

— Дима, это я, — сказала Ника. — Он только что ушел.

— Куда?

— Не знаю. Думаю, что домой.

— Хм… Домой, значит.

— Да. Он очень пьян. Он почти не стоит на ногах.

Костырин помолчал, затем спросил:

— Что он говорил?

— Ничего особенного. Говорил о том, что ненавидит «черных», и все такое.

— Как думаешь, искренне?

Ника нервно закусила губу и поплотнее прижала трубку к уху.

— Думаю, да… — тихо сказала она. И затем повторила уже более уверенным голосом: — Да, искренне. Похоже, у него к ним какие-то личные счеты.

— О чем еще он говорил?

— О том, что не любит слабаков и интеллигентиков. Что спасти Россию могут только сильные и уверенные в себе парни.

— Вот как? Что ж, отлично. Спасибо, что позвонила.

— Не за что.

— Не расслабляйся, — строго сказал Костырин. — Продолжай и дальше его прощупывать. Что-то в нем не так, хотя… Хотя я могу и ошибаться. В любом случае я рад, что мои опасения не подтвердились. Все, отбой. Отдыхай.

— Пока! — сказала Ника и положила трубку.

15

К штабу подкатил микроавтобус. Андрей увидел это еще издалека и остановился. Из микроавтобуса выбрался высокий человек. Андрей подошел поближе и спрятался за дерево. Человек сделал несколько шагов по направлению к штабу, и свет фонаря упал ему на лицо. Это был Бутов. Он открыл ключом дверь, повернулся к микроавтобусу и махнул рукой. Из него вышли еще двое. Когда они оказались под фонарем, Андрей узнал и их. Первый был Костырин, второй — Сергей Серенко. Бутов распахнул дверь, и все трое вошли в штаб.

— Интересно… — задумчиво прошептал Андрей. — Что это мы здесь делаем на ночь глядя?

Он хотел было выйти из своего укрытия и войти в «штаб» вслед за своими «братьями по оружию», но передумал. В данной ситуации полезнее будет понаблюдать.

Минуты тянулись томительно. Несмотря на наступившую весну, ночи еще были по-зимнему холодные. Андрей совсем озяб.

«Чего я жду? — с тоской подумал он. — Трое ублюдков сидят в штабе. Ну и пусть себе сидят. Может, они там в карты играют. Или любовным утехам предаются. Я-то здесь при чем? Почему я должен страдать? Если любопытно, надо просто пойти и посмотреть, что они там делают. Ну в конце-то концов не убьют же они меня! Я их «брат по оружию»! Все, иду!»

Андрей шагнул из-за дерева, и тут дверь штаба снова отворилась. Первым вышел Костырин. Он внимательно и цепко огляделся по сторонам. Андрей едва успел юркнуть за дерево. По-видимому, ничего подозрительного Костырин не заметил. Он повернулся к открытой двери и махнул рукой. Затем посторонился.

Из штаба вышли Бутов и Серенко. В руках у них были спортивные сумки, набитые чем-то громоздким и (судя по тому, как скорчились бритоголовые) тяжелым. Серенко споткнулся и брякнул сумкой о крыльцо.

— Тс-с-с, — зашипел на него Костырин, быстро оглядывая двор. — Не греми!

— Да ладно тебе, все равно никого нет, — тихо оправдывался Серенко.

— Если будешь так грохотать, будут, — заверил его Костырин.

Парни поднесли сумки к микроавтобусу и поставили их на асфальт. Бутов открыл дверцу, и они загрузили сумки в салон.

Затем вся троица вновь скрылась в штабе.

Андрей вышел из-за дерева и, стараясь передвигаться как можно тише, быстро подошел к микроавтобусу. Протянул руку, и дверца с тихим щелчком отъехала в сторону. «Ублюдки, не удосужились даже запереть», — усмехнулся Андрей. Он прислушался, но все было тихо. Тогда Андрей протянул руку и пощупал ближайшую сумку. Там и впрямь было что-то массивное и, судя по всему, железное.

Андрей снова оглянулся на дверь, затем быстро расстегнул молнию сумки. Глаза его округлились от удивления. Андрей тихо присвистнул: «Мать честная!» В сумке лежали три черных АКМ-а.

Андрей застегнул сумку и открыл другую. В ней он увидел (а скорей, нащупал, так как микроавтобус стоял в полумраке) тяжелые, пахнущие смазочным маслом пистолеты. Андрей достал один и взвесил его на ладони. Ощущать в руке смертоносную тяжесть оружия было приятно.

Со стороны приземистой каменной коробки, ведущей в подвал, послышался неясный шум, а вслед за тем и голоса. Увлеченный оружием, Андрей не сразу обратил на них внимание, а обратив, принялся запихивать пистолет обратно в спортивную сумку. Но пистолет, как назло, не запихивался. Звуки голосов приближались. Андрей что есть мочи надавил на торчащую из сумки рукоять пистолета. Раздался тихий скрежет железа. Андрей быстро застегнул сумку, но убежать уже не успел. Послышался легкий скрип, и дверь подвала стала распахиваться.

Страх придал Андрею ловкости и силы: оттолкнувшись ногой от асфальта, он быстро и беззвучно нырнул в салон микроавтобуса, едва успев притворить за собой дверцу.

Бритоголовые вышли на улицу.

— Серый, гляди под ноги, — услышал Андрей негромкий голос Костырина.

— Да гляжу я, — отозвался Серый.

Андрей нашарил в темном салоне микроавтобуса какую-то тряпку, похожую на старое одеяло, и накрылся ею с головой.

Бритоголовые подошли к микроавтобусу. Кто-то, должно быть Бутов, забрался в Салон и принялся передвигать сумки, готовя место для новых. Одна из сумок больно врезалась Андрею в бедро, он поморщился и едва удержался, чтобы не зашипеть от боли.

— Ну что там? Все поместится? — вновь подал голос Костырин.

— Да, — ответил Бутов. — Без проблем.

— Тогда забрасывай их скорее и поехали.

Пока грузили сумки, Андрей сидел в салоне ни жив ни мертв. «Лучше бы я просто вошел в штаб, — думал он, прислушиваясь к голосам бритоголовых. — Если они меня найдут сейчас, мне конец».

Прошло еще несколько минут.

— Димыч, за руль ты сядешь или как? — послышался хрипловатый голос Бутова.

— Нет, садись ты. У меня до сих пор после того удара в башке звенит. Не дай бог что-нибудь нарушу и нас остановят. Кстати, Бут, это и тебя касается. Веди осторожнее.

— Да что я, без понятия, что ли? Меня слава Шумахера по ночам не мучает.

Они уселись в машину.

— Димыч, — подал голос Серенко, — я вам там нужен буду?

— А что?

— Да мне еще реферат по лингвистике доделать надо.

— Чего? По какой, на хрен, лингвистике?

— Ну, по лингвистике. Я ж заочно учусь. В Гуманитарной академии.

Костырин и Бутов хохотнули.

— И как успехи? — насмешливо поинтересовался Костырин.

— Да нормально. Главное, чтобы бабки за обучение вовремя платил и рефераты сдавал, а на остальное им наплевать. Так как? Может, подкинете меня до метро, да я сойду?

— Нет, Серый, не сойдешь. Ты должен пройти этот путь с нами до конца. До самого конца!

Костырин сказал последнюю фразу с таким пафосом, что Бутов заржал. А Серенко огрызнулся:

— Да ну тебя с твоими приколами, Димыч. Еще сглазишь!

— Не боись, Сирота. Прорвемся! Бутов, хрен ли ты сидишь, глазами хлопаешь? Заводи мотор!

16

Доехали относительно быстро, минут за двадцать. Хотя и это время показалось Андрею вечностью. Лежа под старым одеялом, он окончательно протрезвел. И теперь корил себя за неосторожность. Что будет, если они найдут его? При их дьявольской подозрительности со здоровьем можно будет распрощаться, а то и с жизнью. А вместе с ней — и с шансом отомстить убийцам Таи. Вспомнив о ней, Андрей сунул руку за пазуху и крепко обхватил пальцами флакон с кровью. Затем по привычке зажмурил глаза (хотя под одеялом было и без того темно) и представил себе, что сжимает теплые пальцы Таи. Это помогло успокоиться.

Наконец машина остановилась.

— Нам выйти или они сами подойдут? — раздался голос Серенко.

Вместо этого Костырин достал из кармана сотовый телефон, нажал на кнопку связи и приложил его к уху.

— Мы приехали, — сказал он в трубку. — Что?… Да, втроем… Разумеется… Хорошо.

— Сейчас к нам выйдут.

— Кирилл Антонович сам выйдет? — поинтересовался Бутов.

— Сам, сам. Он все делает сам.

«Кирилл Антонович, — беззвучно прошептал за бритоголовыми Андрей. — Где-то я это имя уже слышал. Но где?»

Вскоре он услышал и самого Кирилла Антоновича. Тот открыл дверцу, поздоровался, бросил взгляд на сумки и коротко спросил:

— Здесь все?

— Да, — ответил Костырин.

— А взрыватели? — Он понизил голос. — Взрыватели не забыл?

— Говорю же — я привез все. Что я, сам себе враг, что ли?

— Хорошо. Давай, выгружаем. Подвал я уже подготовил.

— Кирилл Антонович, — снова заговорил Костырин, — в следующий раз везите эту дребедень сразу к себе. Я не хочу подставлять своих парней. Представляете, что было бы, если бы какая-нибудь крыса пронюхала про это?

— Представляю, Дима. Но иногда обстоятельства сильнее нас. Выгружайте сумки.

Андрей снова попытался вспомнить, где он мог слышать имя собеседника Костырина, и тут перед его мысленным взором нарисовалась круглая жизнерадостная. физиономия Оси Кержнера. И физиономия эта проговорила, поглощая утку с луком порей:

«Некий Садчиков. Кирилл Антонович. Персона довольно яркая. Что-то около пятидесяти лет. Воевал в Афгане, был ранен и получил Героя. Потом возглавлял разные фонды. Занимался помощью ветеранам и так далее. В последние два года возглавляет «Союз славян».

Тем временем разгрузка шла своим ходом. По всей вероятности, оружие и, как предполагал Андрей, взрывчатку переносили в подвал офиса, который занимал «Союз славян».

Пока Бутов и Серенко таскали сумки, Садчиков забрался в машину и беседовал с Костыриным. Разговаривали вполголоса и замолкали каждый раз, когда Бутов или Серенко приходили за очередной сумкой. Андрей слышал не все, но то, что он услышал, заставило его не на шутку разволноваться.

— Кирилл Антонович, вы что, и правда собираетесь пустить в ход весь этот арсенал?

— Если понадобится, то да. А тебя это смущает?

— Нет, но я хочу знать точно.

— Знать что?

— Насколько вы тверды в своих намерениях. Я ведь, если что, в стороне не останусь. Мне придется рисковать своими бойцами и собственной головой. И мне не хочется, чтобы мной и моими ребятами играли, как оловянными солдатиками. Чтобы «взрослые дяди» сделали нас крайними, а после нашей смерти продолжили распивать чай с врагом.

— Понимаю твою озабоченность, Дима. И говорю тебе честно как на духу: я своих ребят не сдаю. А ребят из «России для русских» я считаю своими. И еще, Дим: отстаивая правое дело, я готов на все.

— Даже на силовой способ решения проблемы?

— Да. Полагаю, я ответил на твой вопрос?

Костырин помолчал. Потом сказал, понизив голос:

— Помнится, вы говорили мне, что главная цель партии — не организация митингов и пикетов, не выклянчивание подачек у правительства, а захват власти. Так?

— Так. К чему ты клонишь?

— К тому, что в деле вы не так радикальны, как на словах. По мне, так давно пора показать, кто в Питере настоящий хозяин.

— Покажем. Но дай срок. Спешат только дураки, Дима. А дураки всегда проигрывают. Машут кулаками, пока их не обломают. Умный человек дожидается подходящего момента, а потом наносит один точный удар.

— Вы уверены, что не проворонили этот самый «подходящий момент»?

— Уверен. Я отслеживаю ситуацию. И я, и мои товарищи по партии. К тому же я…

Дверца скрипнула, и вслед за тем запыхавшийся голос Серенко произнес:

— Готово! Больше сумок нет.

Садчиков наклонился к уху Костырина и тихо произнес:

— Мы с тобой потом поговорим. Зайди ко мне завтра утром. Часиков в девять. Я тебе кое-что сообщу.

— Ну че, Димыч, мы едем или как? Мне еще реферат нужно на…

— Да едем, едем, — отмахнулся от Серенко Костырин. — Залазь в машину.

17

Тяжелая железная дверь гаража со скрежетом захлопнулась. Прогромыхал замок. И вслед за тем голоса Бутова и Костырина стали удаляться. Когда они стихли совсем, Андрей скинул с себя старое одеяло, пробрался к дверце машины и, нажав на скобу, потянул ее в сторону. Он боялся, что Бутов закрыл дверь на ключ, но слава богу — этого не случилось.

Темнота в гараже была почти полной. Андрей достал из кармана телефон и клацнул на кнопку. Дисплей отозвался голубоватым свечением. Полвторого ночи! Андрей представил, как сейчас, должно быть, волнуется мать, и на сердце у него стало тяжело.

Мария Леопольдовна взяла трубку сразу.

— Алло!

— Мам, это я.

— Ну слава богу! Где ты? Почему не позвонил?

— Я… — Андрей глянул в черную затхлую пустоту гаража. — Ну, в общем, я у одной девушки.

— У девушки? — Повисла пауза. — Хорошо, но позвонить-то ты мог?

— Ма, ну я не знал, сколько времени. Мы… ну, в общем, заговорились. Ну ты же знаешь, как это бывает. Я только сейчас посмотрел на часы.

Мать снова помолчала.

— Ладно, — сказала она наконец. — Когда будешь дома?

— Не знаю. Может, через час, а может, только к утру подгребу.

— К утру… — эхом отозвалась мать. — Девушка-то хоть хорошая? — И сама себе ответила: — Судя по всему, не очень, раз оставляет тебя до утра.

— Да нет, ма, девушка хорошая. Это я дурак. Ты же знаешь, какой я упрямый. Меня не так-то легко выпроводить. Да мы с ней и не…

— Мне не обязательно знать подробности.

— Да, конечно. Ну ладно, ма, у меня аккумулятор садится. Пока!

И, не дожидаясь ответа, Андрей отключил громкий сигнал, опасаясь, что мать начнет перезванивать.

Пользуясь телефоном как фонариком он пробрался к приборной доске. Ключ был в замке зажигания. Андрей завел машину и включил фары. Яркий желтый свет высветил пыльную утробу гаража.

Андрей осторожно выбрался, подошел к стене, пододвинул какой-то ящик и, встав на него, принялся исследовать небольшое окошко. Если как следует поднатужиться, вылезти можно. Он тут же принялся за дело.

Домой он вернулся поздно ночью, усталый и вымотанный. Скинув туфли, он хотел на цыпочках добраться до своей комнаты, но половица предательски скрипнула у него под ногой. В маминой комнате зажегся свет.

— Черт, — прошептал он.

Мать стояла в дверях.

— Привет, мам! — весело сказал Андрей.

Мария Леопольдовна оглядела сына с ног до головы.

— Что за вид? — строго спросила она.

— Ма, на улице-то темно. Поскользнулся на ступеньке и вписался в грязь.

— Понятно. А ну-ка, дыхни!

— Пожалуйста. — Андрей дыхнул матери в лицо.

Мария Леопольдовна поморщилась и горько констатировала:

— Опять пил.

— Сухое вино. Чуть-чуть. Я ведь у девушки был, а с девушками иначе нельзя.

— Ладно, умывайся и в постель. Завтра поговорим.

Мать закрыла дверь. Вскоре скрипнули пружины кровати, и свет погас.

«Пронесло», — облегченно подумал Андрей и направился в свою комнату.

18

На следующее утро Андрей как ни в чем не бывало вошел в штаб. Было немного не по себе — вдруг он оставил в гараже какие-нибудь следы и его вычислили? Но его приняли, как всегда, радушно. Костырин оторвал взгляд от стола, где лежал какой-то сверток, над которым колдовал Бутов, и воскликнул:

— А, вот и наш Печальный Скин! Привет, Андрюх!

— Здорово.

Андрей пожал руки бритоголовым. Посмотрел на сверток. Из него торчали два темных бруска, похожих на хозяйственное мыло. Андрей кивнул на стол и спросил:

— Какие-то планы, Димыч?

— Да так, мелочовка. Тебе это будет неинтересно.

— Нет, правда, что это?

— Пластилин, — со смехом сказал Бутов. — Решили устроить курсы художественной лепки. Хотя ты у нас — интеллигенток. Тебе больше подходят курсы кройки и шитья.

Бутов, Серенко и Федчиков засмеялись. Андрей побледнел. Он уставился на Бутова и прорычал: Ржать перестань, мерин.

Лицо у того вытянулось:

— Чего?

— Я говорю — закрой рот. Или я тебе его сам закрою.

— Ни фига себе! — отозвался Бутов. — Ты на кого это тянешь, парень?

Не отводя взгляда, он стал угрожающе подниматься из-за стола.

Андрей, сверкая глазами, сделал шаг навстречу. Однако Костырин тут же заступил ему дорогу:

— Спокойно, парни! Ну-ка по углам. По углам, я сказал!

Бутов пожал плечами и сел на свое место. Костырин повернулся к Андрею:

— Ну-ка, Андрюх, выйдем.

— Пусть этот урод выходит.

— Давай-давай, к выходу, — спокойно сказал Костырин и, приобняв Андрей за плечи, слегка подтолкнул его к двери.

Андрей нехотя подчинился. Они вышли на улицу. Костырин достал пачку «Петра», предложил сигарету Андрею. Они молча закурили.

— Пойми, Эндрю, — заговорил Костырин, — ты хороший боец. Но ты новичок. Поэтому отдыхай, набирайся сил и опыта. Твое время еще придет, я тебе обещаю. А с Бутовым поаккуратней. Он пацан вспыльчивый. Может случиться так, что я не смогу тебе помочь.

— Я как-нибудь без твоей помощи обойдусь.

Костырин ухмыльнулся.

— Конечно. Конечно, обойдешься. Но пока — осади. Не время сейчас ссориться. У нас на очереди крупное дело.

— Я хочу участвовать, — угрюмо сказал Андрей.

Костырин сухо на него посмотрел и покачал головой:

— Нет. У меня все строго спланировано. И тебе в моем плане места пока что нет.

— Если ты забыл, это я, а не Бутов вынес тебя из того сраного дома, — раздраженно произнес Андрей.

Слова Бутова действительно задели его за живое. Он с детства терпеть не мог, когда кто-нибудь из дворовых пацанов называл его «маменькиным сынком». «Интеллигентик» было, немногим лучше.

Костырин уставился на Андрея змеиными холодными глазами. Потом слегка кивнул:

— Я помню. И я твой должник. Я никогда ничего не забываю, Андрюх, но я не люблю, когда мне напоминают о долге. Это унижает меня. Понимаешь, о чем я говорю?

Андрей промолчал, лишь яростно затянулся сигаретой. Костырин едва заметно усмехнулся:

— Вижу, что понимаешь. А раз понимаешь — иди домой. Дня два здесь не появляйся, понял? Это в твоих же интересах. Если что-то пойдет не так, нужно, чтобы ты был чист.

Андрей сурово сдвинул брови:

— А что, это дело… оно такое опасное?

— Любое дело опасное, Андрюх. Можно взорвать Кремль и уйти незамеченным. А можно спалиться на пустяке. Тут ведь никогда не угадаешь.

— Может, я все-таки…

Костырин мотнул головой:

— Нет. Но на следующее дело пойдем вместе. Это Я тебе обещаю. А что касается завтрашнего… Не ты это дело начинал, не тебе его и заканчивать.

— Заканчивать? — не понял Андрей.

Костырин понял, что проговорился, и недовольно нахмурился:

— Да, это продолжение одной старой истории.

Потом как-нибудь расскажу. А сейчас не приставай. Без обид?

— Без обид, — уныло согласился Андрей.

— Вот и хорошо. Топай домой. Позвонишь мне послезавтра. А до тех пор — забудь, как меня зовут.

Костырин бросил бычок в лужу, повернулся и вошел в штаб.

Глава четвертая ДЕЛО МЕРТВОГО СУДЬИ

1

Сказав Андрею, что завтрашнее дело — это «продолжение одной старой истории, Костырин сказал правду.

Не слишком-то приятно было об этом вспоминать. И тем не менее в последние месяцы Костырин вспоминал об этом деле почти каждый день.

Вся эта нехорошая история началась во время футбольного матча. Питерский клуб «Надир» играл с московским «Замоскворечьем». Дело было в выходной, поэтому Костырин и несколько его «братьев по оружию» еще с обеда накачались в «Серебряной вобле» пивом (а кое-кто и напитками покрепче). Кроме того, у одного из скинов — Свирида — пару дней назад родился сын, и вся честная компания, таким образом, пила не просыхая третий день подряд.

На матч они пришли, уверенно держась на ногах, однако в головах пьяный бред мешался с реальностью.

— Только не высовываться, — предостерегал друзей Костырин, понимая, что любой промах может привести к беде. — Свистеть и топать разрешаю. Но кувалды чтоб держали в карманах, ясно?

— Ясно, Димыч, — сказал Свирид, высокий, смуглый парень с голубыми глазами, в которых горел холодный насмешливый огонек.

— Да ты не бойся, — пьяно поддакнул ему Саня Коленников, приземистый, плотный и белобрысый. — Мы сегодня смирные. Как-никак — юбилей справляли! Свирид, сколько твоему?

— Три дня! — торжественно объявил тот.

Коленников усмехнулся:

— Во, Димыч, видал? Я же говорю — юбилей!

Во время первого тайма парни вели себя более-менее спокойно. Они пронесли на стадион несколько пластиковых бутылок пива и теперь не столько следили за тем, что происходит на поле, сколько продолжали отмечать юбилей. Первый тайм закончился с нулевым счетом. Но уже в самом начале второго нападающий «Замоскворечья»» чернокожий футболист Аль Макуб «размочил» ворота хозяев. А спустя еще десять минут он забил «Надиру» второй гол.

Болельщики забесновались.

— Ну тварь, а! — «проснулся» вдруг Свирид. — Видали, что черножопый творит?

— Точняк! — свирепо мотнул головой Саня Коленников. — Дай черным дикарям свободу, они нашим парням бошки поотрывают!

И тут Аль Макуб совершил непростительное. Он в третий раз отправил мяч в ворота питерского «Надира».

Свирид вскочил с места и присоединил свой вопль к поднявшейся над стадионом буре голосов.

Костырин остался сидеть на месте. Он не слишком-то любил футбол, но «свинство» чернокожего нападающего задело его до самой глубины души.

— Не, Димыч, ты видел, че творится, а? — сверкал глазами Свирид. — Не Питер, а Гарлем какой-то! Если так и дальше пойдет, я сына на улицу спокойно вывести не смогу!

— Точняк, Свиридыч! — горячо поддержал его Коленников. — Мочить надо черножопых! Мочить!

— Мочить их! Мочить! — поддержали скинов возмущенные и разъяренные болельщики. — Правильно пацаны говорят — мочи-ить!

Впервые в жизни скины встретили такую единодушную поддержку со стороны народа.

Лица их раскраснелись от ярости, злобы и… удовольствия. Свирид повернулся к Костырину:

— Димон, ну че мы, так и будем сидеть?

Костырин хищно прищурился:

— А что ты предлагаешь?

— Как что? Что и всегда! Пойдем и оторвем этому уроду ласты!

— Ага, — усмехнулся Костырин. — А потом менты оторвут нам яйца. Ты этого хочешь?

Физиономия Свирида страдальчески сморщилась:

— Так че теперь делать-то? Так и спустим этому уроду?

— Правда, Димыч, нельзя его так отпускать! — поддержал друга белобрысый Коленников.

Костырин подумал и сказал:

— Сначала успокоились. Ну-ка, сели на место. Оба!

Свирид и Коленников с явным неудовольствием уселись на свои места. Лица их были возбужденными от алкоголя. Свирид бросил на Костырина взгляд, в котором наряду с холодом промелькнуло и что-то вроде презрения. Костырин заметил этот взгляд и яростно скрежетнул зубами.

— Значит, так, — сухо сказал он, не обращая внимания на беснующуюся толпу. — С черножопым мы потолкуем. Но после матча. Ясно?

— Ясно, — с готовностью кивнул Коленников.

Свирид был явно недоволен отсрочкой наказания и рвался в бой, однако и он не посмел возражать Костырину.

— Ясно, ясно, — пробубнил он. — Санек, у тебя пиво еще осталось?

— Полбутылки.

— Дай тоску залить.

Коленников, не желая расставаться с пивом, отрицательно покачал головой, однако Свирид вырвал у него бутылку силой.

— Не ссы, Колено, я тебе глоток оставлю, — успокоил он «товарища по оружию» и приложился к горлышку.

Коленников обиженно захлопал ресницами, но ничего не сказал.

— Колено, — окликнул его Костырин, — у тебя, кажется, есть завязки в футбольном бизнесе?

— Есть кой-какие, — кивнул тот. — Я ж сам раньше играл. С несколькими парнями из спортшколы и сейчас общаюсь.

— Тогда кончай бузить, а лучше бери трубу и иди позвони кому следует.

— Ладно. А че спрашивать-то?

— Че спрашивать? Я тебе скажу. Слушай сюда…

Вернувшись, Коленников возбужденно заговорил:

— Короче, так, пацаны! Я все разузнал. Черножопый после матча поедет с друзьями в кабак «Лейка». Там типа латиносская музыка и все такое. Там его и можно взять тепленьким.

— Хорошо, — сказал Костырин.

— Может, еще пацанов позвать? — предложил Свирид.

Костырин подумал и покачал головой:

— Нет, не стоит. Кто-нибудь может случайно трезвонуть, и тогда пиши пропало. Сами справимся.

— Точняк, Димон, — немедленно поддержал старшого Коленников. — Я этому уроду черному сам в черепуху заряжу.

— Только до поры до времени вести себя спокойно, — приказал Костырин. — Чтобы не было никаких подозрений. Ясно?

«Братья по оружию» кивнули:

— Ясно.

2

При входе в клуб «Лейка» стояли с неприступными физиономиями дюжие охранники в темных костюмах.

— Колено, сделай рожу попроще, — быстро приказал Костырин. — А ты, Свирид, не сверкай глазами.

— Я не сверкаю.

— «Не сверкаю», — передразнил Костырин. — Только что искры не сыпятся.

На головах у трех скинов красовались бейсболки с символикой московского клуба «Замоскворечье». Они приблизились к двери. При виде их бейсболок суровые лица охранников слегка оттаяли.

— На вечеринку? — спросил парней один из охранников, тот, что постарше, седоватый.

Костырин расплылся в дружелюбной улыбке и кивнул:

— На вечеринку! Как мы сегодня ваших, питерских, отделали, а! Прямо под орех!

Лица охранников не изменились. Судя по всему, они не были ярыми болельщиками питерского «Надира».

— Особо-то не гордись, — спокойно посоветовал седой охранник. — Пригласительные ваши где?

— Пригласительные? — Костырин принялся хлопать себя по карманам. — Черт! — с досадой сказал он. — Пацаны, у кого пригласительные?

— Не знаю, — откликнулся Свирид. — Аль Макуб тебе их дал. Че, потерял, что ли?

— Да что-то найти не могу.

— Вот, блин, а! — в сердцах воскликнул Коленников. — Ну и че теперь делать? Аля Макуба ждать?

— Аль Макуб — это нападающий? — поинтересовался седой охранник.

— Ну да! — горячо кивнули скины. — Он сегодня три плюхи в ваши ворота забил!

Охранники переглянулись. Молодой спросил:

— А вы что, его друзья, что ли?

— Спрашиваешь! — с улыбкой воскликнул Костырин. — Да мы с ним почти что родственники! Я — председатель клуба его фанатов!

— Не знал, что у нас в Питере есть такой клуб, — неуверенно проговорил молодой охранник.

— В Питере? — переспросил Костырин и посмотрел на своих товарищей. Те засмеялись. — Да мы за ним из самой Москвы на перекладных добирались! Считай, что в гости к вам приехали!

Седовласый охранник вопросительно посмотрел на молодого, тот кивнул.

— Ладно, заходите. Только чтоб без эксцессов, о‘кей?

— О’кей!

Охранники посторонились, и скины вошли в клуб.

Спустя сорок минут Костырин и его сотоварищи сидели за столиком Аля Макуба и радостно рассказывали ему про клуб фанатов. Музыка играла оглушительно, и Костырину приходилось орать, чтобы быть услышанным.

Аль плохо понимал русскую речь, к тому же он был уже изрядно пьян. Однако он сообразил, что перед ним — его поклонники, и это грело душу африканца.

— Аль, ну и как тебе в России? — кричал Костырин.

— Раша? — сверкал белоснежными зубами Аль Макуб. — Гуд! Раша — ис гуд!

— Точно сказал: раша — ис гуд! — кивнул в ответ Костырин. — Слушай, пойдем, я тебя угощу!

Африканец непонимающе улыбнулся.

— Ни хрена ты по-нашему не рубишь, чурка лупоглазая, — продолжая дружелюбно улыбаться, сказал Костырин. — Я говорю — дринк! Ду ю вонт ту дринк виз ми? Френдшип!

— О, дринк! — услышал знакомое слово подвыпивший хмельной Макуб.

— Ес, дринк! — закивал Костырин. — Ай ноу бьютифал бар! Там такие герлс! — Костырин очертил руками огромные полукружья у себя перед грудью. — Во-от с такими буферами! Ду ю вонт ту гоу виз ми?

— Герлс! — вновь выхватил знакомое слово африканец и тоже прочертил у себя перед грудью полукружья, радостно при этом хохоча.

— Точно! — кивнул Костырин. — Давай, поднимай свое черную задницу и пошли к бабам! Лет-с гоу ту герлс!

Костырин явно пришелся по душе Аль Макубу. А его предложение пойти к бабам нашло в его страстном сердце горячий отклик. Он поднялся из-за стола.

— Вэар ис герл?

— Где бабы? Да тут, за углом! Близко! Клоуз! Бери клоуз! Только я друзей с собой возьму, о’кей?

— О’кей! — радостно кивнул Аль Макуб. — Дринк! Герлс!

Костырин, пошатываясь, поднялся с места (он пил с утра, и сейчас его здорово качало), и тут его взгляд упал на початую бутылку виски, стоящую на столе.

— Ван момент! — сказал он футболисту, взял со стола бутылку и, запрокинув бритую голову, хорошенько из нее отхлебнул. Костырин проделал это почти машинально, повинуясь секундному пьяному импульсу. И уже в следующую минуту здорово об этом пожалел. В голове у него помутилось, ноги ослабли. Покачавшись несколько секунд на нетвердых ногах, он тяжело рухнул на стул.

— Хей! — окликнул его Аль Макуд. — Хей, бой!

— Что с ним? — вынырнул из-под руки футболиста Коленников. — Ой-е! Слышь, Свирид, кажись, Димыч отрубился!

Свирид отвалился от барной стойки и подошел к столу.

— Как отрубился? — не понял он. Затем наклонился и крикнул на ухо Костырину: — Димыч! Димон! Вставай! — Он потряс друга за локоть. Костырин приподнял голову, тупо посмотрел на Свирида и, пробормотав что-то нечленораздельное, снова повесил голову на грудь.

— Н-да, — сказал Свирид. Затем почесал затылок, повернулся и посмотрел на африканца. Тот стоял возле столика с блаженной пьяной улыбкой на черной физиономии, явно не совсем понимая, что здесь происходит.

— Дринк! — весело сказал негр. — Дринк энд герлс!

Свирид прищурился:

— Девочек захотел, гнида?

Африканец кивнул:

— Да! Да!

— Будут тебе девочки. Пошли! — Свирид пьяно мотнул головой в сторону выхода и тут же, не дожидаясь Аль Макуба, двинулся к двери.

Чернокожий футболист поспешил за ним. Замыкал шествие Коленников. Он чувствовал себя неуютно и то и дело оглядывался на спящего за столом Костырина.

— Слышь, Свирид! — окликнул он приятеля. — Нехорошо это как-то, без Димыча!

— Сами справимся, — буркнул в ответ Свирид. Ухмыльнулся и подмигнул негру: — Да, черномазый? Справимся?

— Йес! — закивал в ответ Аль Макуб. — Дринк! Герлс!

Все трое вышли на улицу. Охранники проводили ах насмешливыми взглядами.

— Здорово нализались, — усмехнулся седой охранник.

— И не говори, — подтвердил молодой. — Интересно, куда они его повели?

— А хрен их, фанатов, знает. Их же вроде трое было, а?

— Угу. Третьего где-нибудь под столом потеряли. Слышишь, какая у них там гулянка идет?

— Угу. — Седой достал из кармана пачку «Мальборо». — Будешь курить?

— Давай.

Охранники засмолили сигареты и уже через минуту забыли и про африканца, и про двух его провожатых.

3

Троица свернула за угол. Аль Макуб шел, опустив руки в карманы джинсов и что-то весело насвистывая под нос. Время от времени он радостно восклицал: — Дринк! Герлс!

— Дринк, дринк, — с улыбкой кивал в ответ Свирид, зыркая по сторонам волчьими глазами.

Они вошли в небольшой сквер. Здесь было темно и безлюдно. Идеальное место.

— Стоп! — сказал Свирид.

Африканец остановился. На лице его по-прежнему играла улыбка. Он повертел головой, разглядывая кусты и деревья, затем весело поинтересовался:

— Вэар ис бар?

— Бар? — Свирид оскалил зубы в ухмылке. — А прямо здесь. Не видишь, что ли?

Он сунул руку в карман. Подвыпивший Макуб, все еще ни о чем не подозревая, проследил за его движением, как дети следят за жестами фокусника. Коленников незаметно зашел негру за спину, отрезая путь к отступлению. Свирид вынул руку из кармана. Раздался сухой щелчок — выскочило лезвие.

— Чего ждешь? Мочи его! — нетерпеливо и возбужденно проговорил Коленников.

— Вэар ис бар? — повторил негр.

— Вот тебе, сука, бар! — сипло рыкнул Свирид и ударил Аль Макуба ножом в живот.

Африканец вздрогнул, опустил взгляд и недоуменно уставился на свой живот и на руку Свирида. Улыбка медленно сползла с его лица. Свирид быстро вынул нож, слегка отвел руку назад для удара и снова всадил нож в живот Аль Макуба — почти в то же самое место.

— Быстрей! — хрипло шепнул Коленников. — Быстрей!

Свирид снова вынул нож и отскочил в сторону. Негр прижал ладони к животу, издал глухой протяжный стон и упал на колени..

— Добей его! — приглушенно воскликнул Коленников.

Однако Свирид не пошевелился. Кровь хлестала у негра сквозь пальцы и темным пятном заливала светлые джинсы. Аль Макуб снова застонал. Свирид сделал к нему шаг, но тут негр покачнулся, повалился ничком на траву и затих.

— Он может быть еще жив, — подрагивающим голосом сказал Коленников. — Надо его добить.

— Надо, — согласился Свирид и протянул Коленникову нож.

— Я?

— Ты. Или ты хочешь остаться в стороне?

— Я? Я не…

— Бери нож!

Коленников, испуганно глядя на Свирида, взял протянутый нож, затем подошел к лежащему в траве телу, опустился рядом с ним на колени, обхватил рукоять ножа двумя руками, размахнулся и, секунду помешкав, воткнул нож в спину Аль Макубу. Удар получился слабым, и нож вошел неглубоко. Однако Коленников вскрикнул и, мгновенно вскочив на ноги, отпрыгнул в сторону. Глаза его вылезли из орбит, он тяжело и хрипло дышал.

Свирид нагнулся, выдернул нож, вытер его об траву и спрятал в карман. Затем огляделся по сторонам и шепнул:

— Ноги!

— Погоди! — остановил его Коленников, пугливо косясь на труп. — А как же Димыч? Он ведь в баре. Мы что, оставим его там?

— Не знаю, как ты, а я иду домой, — сказал Свирид. Повернулся и, ссутулившись, быстро зашагал в сторону метро.

Коленников постоял несколько секунд, размышляя, затем повернулся и, крикнув: «Погоди, я с тобой!» — побежал за Свиридом.

4

ИЗ ГАЗЕТЫ «СТРАНА И МЫ»:

«…Всем нам памятен футбольный матч между питерским «Надиром» и московским «Замоскворечьем», во время которого замечательный форвард московского клуба Аль Макуб забил в ворота хозяев поля три гола подряд.

Даже самые ярые противники африканского футболиста признавали его исключительную одаренность. Аль Макубу было двадцать два года. Он приехал в холодную Россию из жаркой африканской страны Буркина-Фасо. По словам тренера команды «Замоскворечья» Андрея Кулагина, это был «очень талантливый футболист, который со временем мог затмить славу Марадоны и Пеле». Возможно, мог. Возможно, не мог. Этого мы уже никогда не узнаем.

После того, достопамятного для москвичей, неудачного для питерцев и рокового для самого Аль Макуба, матча футболист отправился с друзьями праздновать победу в клуб «Лейка». По словам очевидцев, там он познакомился с так называемыми фанатами «Замоскворечья», которые пригласили его продолжил» вечеринку в другом клубе. Будучи простым и доверчивым парнем, Аль Макуб принял приглашение псевдофанатов.

А два часа спустя жители близлежащего к клубу «Лейка» дома нашли труп Аль Макуба в сквере. Преступники нанесли ему два удара ножом в живот и один — в спину. Два из этих ударов были смертельными.

На родине у Аль Макуба остались жена и двое маленьких детей. По воспоминаниям друзей и знакомых, Аль Макуб был добрым, жизнерадостным парнем. Он полюбил Россию, как свою вторую родину. Ему нравились русская зима с ее снегом. Он полюбил катание на коньках, русскую баню, русскую музыку. На вопрос: «Как вы себя чувствуете в России?» — Аль Макуб неизменно отвечал: «Россия стала частью моей жизни. И если я когда-нибудь уеду из России, я буду по ней страшно тосковать».

Из России Аль Макуб не уехал, он погиб. Аль Макуб не представлял себе жизни без футбола, но футбол отчасти стал причиной ею смерти…»

ИЗ ГАЗЕТЫ «ПРАВОВЕД»:

«…Следствие проводил старший следователь городской прокуратуры юрист первого класса Антон Павлович Рамишевский. С самого начала одной из принятых им к рассмотрению версий было убийство на национальной почве. Подозреваемые в убийстве — двое молодых людей — были задержаны уже через два дня после преступления. Рамишевский досконально изучил обстоятельства и события, предшествующие убийству, собрал доказательную базу и направил в суд дело об умышленном убийстве по мотивам национальной ненависти и вражды (ст. 105 УК)…»

ИЗ ГАЗЕТЫ «МИР ЗАКОНА»:

«Дело рассматривала судья городского суда Таисия Петровна Жукова. На скамье подсудимых оказалось двое молодых людей: Двадцатилетний Артем Свиридов и девятнадцатилетний Александр Колен-ников. Свиридову дали восемь лет. Коленникову — три. После процесса мы встретились с судьей Жуковой и попросили ее ответить на несколько вопросов.

— Таисия Петровна, все мы знаем о той волне критики, которая поднялась в ваш адрес на страницах как некоторых консервативных, так и «революционных и коммунистических» изданий. Вас называли «русофобкой», «реакционеркой» и другими нелицеприятными словами. Как вы сами относитесь к этим выпадам?

— Я могла бы ответить, что никак к ним не отношусь, но это было бы неправдой. Конечно, обвинения в ненависти к русскому народу (а именно в этом контексте обо мне писали в газете «Время вперед») сильно меня огорчили. Я сама русская, я замужем за русским человеком и у меня русские дети. Но это не значит, что я должна плевать вслед человеку другой крови или креститься, как делали это наши предки, при виде чернокожего. Правда В том, что мы относим себя к цивилизованному миру, зачастую не являясь при этом цивилизованными людьми. В этом наша главная беда.

— Чем оправдывали свой поступок Свиридов и Коленников?

— Они утверждали, что напали на чернокожего футболиста из-за того, что он посмел забить голы «Надиру».

— Есть ли, на ваш взгляд, хоть какое-то оправдание их поступку? Можно ли их считать нормальными русскими парнями?

— Свиридов ударил человека ножом в живот. Два раза. А потом пошел домой и с аппетитом ел борщ, который ему приготовила жена. В моем представлении подобное равнодушие к человеческой жизни не совместимо с понятием нормы. Оно оскорбляет не только нашу душу, но и наш разум. Знаете… чем дольше я живу, тем больше мне кажется, что все мы, называющие себя людьми, не являемся представителями одного вида. Внутри нашего сообщества есть «люди», а есть «нелюди». А есть «ни то ни се». Если в животном мире разделение на виды идет по биологическим признакам, то в человеческом (и я в этом твердо уверена) — по нравственным.

— Что вы скажете о вердикте суда?

— Я рада, что суд признал их виновными в убийстве по мотивам национальной ненависти и вражды, потому что усмотрел в нападении на африканца целенаправленную акцию, а не просто бандитскую выходку болельщиков «Надира». Это типичное убийство на расовой почве. И если в Америке эпоха ку-клукс-клана закончилась, то у нас она только начинается. Но мы в силах остановить ее пришествие, если не будем смотреть на жестокость сквозь пальцы и обманывать себя громкими словами о патриотизме.

— Вы считаете, что прививать молодым людям патриотическое воспитание вредно?

— Я считаю, что не надо называть патриотическим воспитанием откровенную дурость. Дурость в смысле одурачивания молодых ребят громкими лозунгами, за которыми, по сути, не стоит ничего, кроме ксенофобии и жестокости.

— Вы всегда так резко выражаетесь?

— Политкорректность в деле борьбы со злом неуместна. Нужно взять на себя смелость называть вещи своими именами. Фашистов — фашистами, а ублюдков — ублюдками.

— Спасибо за искренний ответ.

— Спасибо за искренние вопросы».

Костырин ни на день не забывал, что двое его «собратьев по оружию» томятся в тюрьме. Он сам был отчасти виновен в этом. Если бы он в тот вечер не напился, а остался трезв и сам руководил делом, все прошло бы без сучка, без задоринки. Свиридов и Коленников оставили много следов. Отпечатки пальцев, кровь на одежде, нож, который Свирид не удосужился выбросить, — всего этого не было бы, если бы он, Дмитрий Костырин, не напился до скотского состояния. А раз так — значит, он виноват в том, что так жестоко обошлась с ними судьба. А верней, не судьба, а судья Жукова, мерзкая сучка, обожающая негров и ненавидящая русских парней.

Костырин видел Жукову пару раз по телевизору. Черноволосая, смуглая, она и сама была похожа на нерусь, хотя и утверждала обратное.

«Если в животном мире разделение на виды идет по биологическим признакам, то в человеческом — по нравственным».

Так она сказала. И Костырин был полностью согласен с этим изречением. Но добавил бы к нему от себя еще три фразы. Первая: нелюдь — это любой, кто плюет на родину, кому черные рожи недоумков дороже родных людей. Второе: нелюдь — это болезнь, и болезнь заразная. И третье: нелюдей нужно уничтожать, и чем скорей, тем лучше, чтобы они не успели заразить нормальных людей.

Костырин не был из породы болтунов и созерцателей. Раз что-то решив, он всегда претворял это в жизнь. Чего бы это ни стоило.

5

Опять мясо подорожало. Ну что ты будешь делать с этими ценами, а?! И ладно бы хоть зарплата росла пропорционально стоимости товаров, так ведь нет. Гонка длиною в жизнь, которую невозможно выиграть. Это как гнаться за молодостью — сколько усилий ни приложи, а все равно постареешь.

Таисия Петровна Жукова вышла из магазина, поставила пакеты с продуктами на крыльцо и поправила платок. Погода вроде бы налаживалась. Еще неделя-две, и наступит настоящая весна. С сухим, чистым асфальтом, теплым ветром по вечерам и радостными лицами людей, одетых в легкие куртки и свитера.

Таисия Петровна представила себе эту картину и улыбнулась. Да, весна пришла. И пусть на улицах слякоть и остатки снега, зато в воздухе носится этот ни с чем не сравнимый запах оттаявшей земли. Запах, от которого у любого горожанина щемит сердце, а душа наполняется каким-то смутным, но радостным предчувствием.

В сумочке у Таисии Петровны зазвонил телефон. Это была старая подруга Нинка Кулешова.

— Таис, ты где? — бодро осведомилась Нинка.

— Только что из магазина вышла.

— Ты на машине?

— Нет. Машина еще в мастерской. Я от самого метро ножками — топ-топ.

— Бедненькая. Как насчет того, чтобы куда-нибудь сходить сегодня вечером? Мы с девчонками собираемся.

— М-м…

— Хватит думать, Жукова! Сегодня ж пятница! Посидим в ресторанчике, поболтаем. Хоть отдохнешь от своих уголовничков.

— Да мне завтра нужно на работу заехать.

— Заедешь, никуда не денешься. От бокала вина еще никто похмельем не страдал.

— Знаю я твой бокал, — усмехнулась Таисия Петровна. — Начнется все с полусухого, а закончится банальной водкой.

— Жукова, не наговаривай на честную девушку! — возмутилась Кулешова. — В конце концов, могу я расслабиться в конце трудовой недели!

— Это твое право.

— Вот именно! Ну, так что сказать девчонкам? На тебя можно рассчитывать?

Жукова посмотрела на тяжелые пакеты, представила себе дальний путь до дома, пролегающий по грязи, лужам и талому снегу, и вздохнула:

— Давай я тебе через полчаса из дома перезвоню, ладно?

— Ладно. Но если откажешься — ты мне враг на всю жизнь. Понятно?

— Понятно.

— Чао!

Таисия Петровна убрала телефон в сумочку и со вздохом взялась за пакеты. Честно говоря, она была бы не прочь встретиться с Нинкой и девчонками. Ну девчонками их можно было назвать весьма условно. Как-никак недавно сороковник разменяли. И все же было в их редких посиделках что-то озорное и юное. Что-то похожее на то, что показывают в сериале «Секс в большом городе». Только градус болтливости и необязательности на этих вечеринках повыше.

Нинка, конечно, напьется и начнет рассказывать о своих любовных похождениях. Светка Петрова встретит эти россказни со свойственным ей скепсисом. Полинка Кожинова будет смотреть на Нинку расширившимися от восторга глазами. Полинка — смирная, затюканная мужем домохозяйка, и ее сексуальные грезы не простирались дальше какого-нибудь Хуана Антонио или Хосе Родригеса из очередного латиноамериканского сериала. Потом Полинка залпом осушит стакан вина и скажет с мрачной решимостью:

— Все, развожусь! Какого черта я должна всю жизнь торчать у этой дурацкой плиты? Об этом я, что ли, мечтала в юности?

— Правильно! — поддержит ее Нинка.

А Светка ей скажет:

— А как же дети? О них ты подумала?

Полинка задумается и кивнет:

— Да. В наше время женщине приходится выбирать — либо дети, либо жизнь.

И тут загалдят все разом. О том, что дети и есть жизнь (Светка), о том, что дети — не цветы, их поливать не надо, вырастут и сами (Нинка), о том, что дети вовсенепомехаиможносовмещать(Таисия Петровна). Потом все придут к выводу, что во всем виноваты мужики, и на этом успокоятся.

Одним словом, вечер будет отличным. И, придя домой, Таисия Петровна не будет думать о том, что она — просто стареющая, одинокая и никому не нужная женщина.

Путь до дома занял у Жуковой минут двадцать. Возле подъезда она остановилась, чтобы набрать код замка. Раздался тонкий писк, и дверь открылась. Таисия Петровна подхватила сумки и, придержав дверь ногой, вошла в подъезд.

Устало передвигая ногами, она преодолела два пролета и остановилась у лифта. Нажала на кнопку вызова и стала ждать. Конечно, она услышала, что со второго этажа кто-то спускается, но, погруженная в свои мысли, не обратила на это внимания. Обернулась она лишь тогда, когда молодой мужской голос проговорил у нее за спиной:

— Здравствуйте, Таисия Петровна!

Глянув на парней вполоборота, Жукова машинально кивнула:

— Здравствуйте!

И тут же поняла, что их лица ей абсолютно не знакомы.

— Простите, а мы с вами…

Голос Таисии Петровны осекся, когда она увидела, как один из парней поднимает руку. Черное дуло пистолета смотрело ей прямо в лицо.

— За наших парней, сука! — сказал парень и нажал на спусковой крючок.

Весна была в разгаре. Даже по вечерам дул теплый ветер, и можно было слышать звук капели. Андрей достал фляжку и сделал большой глоток. Кофе (от алкоголя Андрей отказался после истории с микроавтобусом) остыл, но был крепким и сладким.

«То, что врач прописал», — с улыбкой подумал он и спрятал фляжку в карман.

Андрей стоял возле старого пятиэтажного дома на Васильевском острове. Минут двадцать назад в первый подъезд вошли двое его «братьев по оружию» — Валерий Федчиков и Василий Бачурин. Один — высокий, бледный и абсолютно лысый (у него не было даже бровей). Второй — приземистый, толстый и несокрушимый как скала.

Андрей следил за ними от самого штаба. Он все время опасался, что парни заметят его, но они были явно чем-то озабоченны и взволнованны. Время от времени смотрели по сторонам, но так нервно и судорожно, что не увидели бы Андрея, даже если бы он стоял прямо перед ними.

С того момента, как Костырин выставил его из штаба, Андрей понял, что замышляется что-то серьезное. Настолько серьезное, что его, «неофита и ученика», предпочитают не посвящать не только в тонкости дела, но даже в его суть.

Поняв это, Андрей решил во что бы то ни стало выяснить, что задумали его бритоголовые «братья». Дело в том, что после случая с избиением корейского повара Андрея сильно мучила совесть. В тот раз он специально поднял шум, спровоцировав появление охранника. Охранник разбил голову Костырину, но это не спасло несчастного повара, которого избивал Бутов.

Спустя несколько дней Андрея узнал, что корейца увезли в больницу с сильнейшим сотрясением мозга. Андрей утешал себя тем, что все могло кончиться гораздо хуже. Однако легче ему от этого все равно не становилось.

Итак, он стоял неподалеку от пятиэтажки, скрываясь за деревом и поглядывая на подъезд, в котором скрылись Федчиков и Бачурин.

«Как знать, может, мне и удастся предотвратить что-нибудь страшное», — утешал он себя, слегка пританцовывая на месте от холода.

Вечерний двор был пуст. Только пара бездомных собак рылась в железном мусорном баке. Вот из-за угла дома появилась женщина. Она несла в руках два здоровенных пакета — должно быть, шла из магазина. Из одного торчала французская булка. Андрей посмотрел на эту булку и только тут вспомнил, что он ничего не ел с самого утра. В животе заурчало.

«Черт, надо было хотя бы хот-дог у метро купить», — с досадой подумал он.

Тем временем женщина подошла к первому подъезду, поставила пакеты на землю и набрала код. «Может, зайти за ней и погреться?» — подумал было Андрей, но тут же выбросил эту глупую мысль из головы.

Женщина зашла в подъезд. Андрей, чтобы хоть как-то скоротать время ожидания, стал вспоминать стихи, которые часто читала ему Тая. Это были японские трехстишия. Подрагивая и поводя плечами, Андрей зашептал:

Прощальные стихи На веере хотел я написать, — В руке сломался он.

За спиной у Андрея что-то зашуршало. Он обернулся. По асфальтовой дорожке ветер прогнал клочок бумаги. Клочок был похож на белую бабочку. Андрей припомнил еще одно трехстишие:

Бабочкой никогда Он уж не станет… Напрасно дрожит Червяк на осеннем ветру.

Налетевший порыв прохладного ветра заставил Андрея поежиться. Он снова достал из кармана фляжку с кофе, отхлебнул глоток и прошептал, постукивая ботинком о ботинок:

Холодный дождь без конца. Так смотрит продрогшая обезьянка, Будто просит соломенный плащ.

Он уже закрутил крышечку фляжки, как вдруг где-то поблизости раздался хлопок. Потом еще один. Звуки доносились со стороны дома. Вслед за тем дверь подъезда распахнулась, и на улицу вывалились (другого слова не подобрать — так стремительно это произошло) Федчиков и Бачурин. Дико оглянувшись, они повернули к выходу со двора. Андрей быстро спрятался за дерево, и оба «брата по оружию» промчались мимо, не заметив его.

Андрей почувствовал недоброе. Сердце у него забилось. Как только скины скрылись за углом, он вышел из-за своего укрытия и быстрым шагом направился к подъезду. «Я не знаю кода!» — пронеслось у него в голове. Но, подойдя к двери подъезда, он обнаружил, что на кодовом замке затерты до белизны три кнопки. Не раздумывая, он нажал на них в произвольном порядке. Замок пискнул, и дверь открылась.

Андрей влетел в подъезд и побежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Пробежав два пролета, он остановился как вкопанный. Возле лифта лежала женщина Навзничь, раскинув в стороны руки. На том месте, где должно быть лицо, темнело влажное пятно. Андрея затошнило, он отвернулся и зажал рукой рот.

«Она может быть жива! Проверь!» Преодолевая ужас и тошноту, Андрей повернулся к женщине, присел рядом и, стараясь не глядеть на изуродованное выстрелами лицо, осторожно потрогал шею — так, как он видел, делают в кино. Шея была теплой, но ничего похожего на пульс Андрей не почувствовал. Женщина была мертва.

Где-то наверху загудел лифт. Андрей подскочил на месте, повернулся и бросился вон из подъезда.

6

Часом позже он сидел в «Серебряной вобле» и накачивался пивом. Пальцы у него все еще слегка подрагивали, но в целом он успокоился. Взял себя в руки (отчасти и благодаря пиву). В его возбужденном пережитыми волнениями мозгу все время всплывала жуткая сцена — Тая, лежащая на снегу. Руки ее были раскинуты в стороны, как у летящей птицы, а вместо лица… вместо лица было кровавое месиво, как у той женщины в подъезде.

Чтобы отвлечься от дурных мыслей, Андрей стал прислушиваться к бубнящему над барной стойкой телевизору. На экране дымилась машина и бегали какие-то люди в желтых куртках. А закадровый голос, комментируя ситуацию, взволнованно говорил:

«…Имя следователя Рамишевского было известно питерцам главным образом из-за нашумевшего в прошлом году «дела скинхедов». Тогда, благодаря усилиям Антона Рамишевского, на скамью подсудимых сели двое молодчиков, убивших африканского футболиста».

Зрелище горящей машины на экране сменилось физиономией дородного человека в форменной фуражке. Явно это был какой-то важный милицейский чин.

— Как вы думаете, убийство Рамишевского могло быть как-то связано с процессом над скинхедами? — затараторил журналист.

Чин нахмурился:

— Вряд ли.

— Какой силы был взрыв?

— По предварительным подсчетам, сила взрыва была равна примерно пятистам граммам в тротиловом эквиваленте. Вы сами видите, что осталось от машины.

— От нее практически ничего не осталось.

— Вот именно.

— У вас уже есть какие-нибудь версии?

— Разумеется. Но, как вы сами понимаете, я оставлю этот вопрос без комментариев. Могу лишь добавить, что…

Что хотел добавить милицейский чин, Андрей так и не узнал. Бармен взял в руки пульт и переключил канал. На экране запрыгали гламурные барышни в мини-юбках.

Ах, как намучилась я с тобой,

Моя попытка номер пять!

Андрей зажал уши ладонями и тихо застонал. Он понял, что за «пластилин» лежал на столе перед Бутовым и Костыриным и почему Костырин выставил его из штаба. В голове у него зазвучал ровный, монотонный голос Костырина:

«Не ты это дело начинал, не тебе его и заканчивать. Это продолжение одной старой истории…»

Так вот что это была за история!

Кто-то тронул Андрея за плечо. Он вздрогнул и поднял голову. Перед ним стоял Серенко. Заурядное лицо, заурядная фигура. Такой затеряется в любой толпе, отойдя от тебя на два шага.

— Привет, Андрюх! Ты чего такой смурной? Пива, что ли, перебрал?

Серенко выглядел бодрым и довольным. Ровный ежик волос, чисто выбритые щеки, белая рубашка под кожаной косухой. Вид у него был прямо-таки праздничный.

— А ты чего сияешь? — усмехнулся «брату по оружию» Андрей. — Червонец в лотерею выиграл?

— Сам ты червонец. Ты что, последние новости не слышал?

— Нет. А что?

— Да ничего, — пожал плечами Серенко. — Завтра услышишь. Дай пивка хлебнуть!

Серенко взял со стойки бара кружку и отхлебнул. Андрей смотрел на его пухловатую, как у Чичикова, физиономию и еле сдерживался, чтоб не поморщиться от омерзения. Серенко крякнул от удовольствия и вытер с губ пену.

— Холодненькое! Ништяк!

Андрей посмотрел на экран телевизора, где на смену гламурным девам пришел двухметровый детина с сипловатым голосом и фальшивыми седыми прядями. Смотреть на его телодвижения было противно до тошноты. «Вот кого бы я смог убить, не поморщившись», — подумал вдруг Андрей и сам испугался собственных мыслей. Он повернулся к Серенко:

— Слышь, Серый?

— Чего?

— А ты когда-нибудь на настоящее дело ходил?

Серенко недоуменно захлопал глазами:

— На настоящее?

— Ну да, — кивнул Андрей. — Ну, чтобы не просто по кумполу черномазому настучать, а… Ну, в общем, избавиться от черной заразы. Стереть ее с лица земли.

Серенко замялся.

— Понимаю, — кивнул Андрей. — Тебя на настоящие дела тоже не берут. Ты тоже еще «зеленый». Как и я.

— Я «зеленый»? — возмутился Серенко. — Ты гонишь! Да я в союзе уже полтора года!

— Полтора года, а ни на одном серьезном деле не был, — задумчиво произнес Андрей, глядя в кружку. — Надеюсь, меня так не опрокинут?

Серенко чуть не задохнулся от возмущения.

— Да я… Да я с Димычем несколько раз на дело ходил!

Андрей небрежно усмехнулся:

— Знаю я твое дело. Апельсины у «хачей» на рынке давил. Или арбузы колол.

Возмущение на лице Серенко сменилось злостью. Он посмотрел на Андрея исподлобья и яростно прошипел:

— Ты не гони, молодой. Я…

Серенко замолчал и молчал несколько секунд, видимо, прикидывая, стоит ему рассказать новичку свою историю или нет? И, как часто происходит в таких случаях, бахвальство взяло верх над осторожностью. Серенко напустил на себя солидный вид и сказал, понизив голос:

— Слыхал, в прошлом месяце вьетнамку завалили?

Андрей почувствовал, как у него оцепенело лицо и вспотели ладони. Он приложил все усилия, чтобы не выдать себя. Разжал губы в усмешке и выдавил:

— Ну.

Серенко оглянулся, потом наклонился к самому лицу Андрея и тихо проговорил:

— Я там был.

— Да ну? — нервно дернув щекой, усомнился Андрей. — Заливаешь небось?

— Сукой буду! Со мной еще Димон и Бутов были. Но я первый ее заметил.

— Ты заметил, а Бутов пометил, — с нервным смешком сказал Андрей. — А ты, наверно, все время в стороне стоял, от фонаря ладошками закрывался?

Серенко побледнел от злости.

— Слышь, молодой, ты не гони так. А то ведь я и обидеться могу.

Андрей весело посмотрел на него и примирительно улыбнулся:

— Да ладно тебе, Серый. Кстати, хочешь пивка? Я угощаю.

Андрей окликнул бармена и показал ему два пальца. Тот кивнул и подставил под бочонок две чистые кружки. Пиво забулькало об стеклянное дно.

Вскоре Серенко сдувал пену со своей кружки.

— А ты молодец, — с улыбкой сказал он. — Я всегда Костырину говорил: Андрюха — наш человек.

— Беру пример с тебя. Так что там с вьетнамкой? Кто ее пришиб? Ты?

Серенко нахмурился.

— Да как тебе сказать…

— Скажи, как есть.

— Ну если как есть, то я терпеть не могу пачкать руки кровью. Не в смысле, что я такой жалостливый, а просто… Ну, в общем, это у меня на физиологическом уровне. А Димыч, он не щепетильный.

Серенко погрузил губы в кружку и принялся сосать пиво, да так усердно, что у него зашевелились уши.

— Так это он ее добил? — тихо спросил Андрей.

Серенко, не отрывая физиономии от кружки, кивнул:

— Угу. — Потом оторвался от пива, причмокнул губами, как вампир, и добавил: — Прямо в глотку ей нож всадил. Да так ловко, что даже кровью не испачкался. Вот что значит крутой, да? Я бы так не смог… Ну, то есть, смог бы, но… Эй, ты куда?

— Пойду отолью, — бросил через плечо Андрей.

— Давай. Возвращайся только.

— Обязательно.

На улице Андрей первым делом закурил. Постоял так немного, попыхивая сигаретой и пуская дым. Потом положил ладонь на грудь — аккурат в том месте, где висел флакон с кровью Таи, и сказал:

— Скоро, Тая. Теперь уже скоро.

7

Костырин сразу заметил темную фигуру, стоявшую под деревом, в глубине двора. И сразу, еще до того, как Андрей его окликнул, понял, что фигура эта поджидает его. Красный уголек окурка описал в воздухе дугу и упал в лужу.

— Костырин!

Голос Андрея был негромким, но твердым и холодным, как железо. Костырин удивился — он еще никогда не слышал, чтобы Черкасов говорил таким голосом. «Кажется, наш мальчик превратился в мужчину», — насмешливо подумал он.

Костырин подошел к Андрею.

— Привет, брат. Ты что здесь делаешь?

— Тебя поджидаю, — глухо, как из-под земли, отозвался Андрей.

Костырин осклабил зубы в усмешке:

— Что, соскучился?

— Угу.

— Бывает. Сядем, покурим?

— Давай.

Они подошли к черной деревянной скамейке и сели. Достали сигареты. Закуривая, Костырин покосился на Андрея:

— Опять куришь иноземную отраву? Между прочим, патриотизм проявляется в мелочах. В том, что носишь, что ешь, что куришь и пьешь.

Андрей промолчал. Костырин сплюнул, посмотрел на хмурое, черное небо и сказал:

— Слушай, что там у вас с Никой?

— Ничего, — эхом отозвался Андрей.

Костырин осуждающе качнул головой.

— Обижается она на тебя. Говорит, не заходишь. Скажи честно, ты ей уже впарил?

Андрей и на этот раз не отозвался. Он молча курил, глядя прямо перед собой, в какую-то пустоту.

Костырин усмехнулся.

— Молчишь. Да, я забыл, ты же у нас «интеллигентик». Так тебя, кажется, Бутов обозвал? Ты к бабам с подходцами подкатываешь, стихи им читаешь. Ну а я парень простой. Я своей давно уже вставил. И, между прочим, не раз.

Костырин хохотнул, но, видя, что Андрей не разделяет его игривой веселости, заткнулся. Несколько секунд они курили молча.

— Слушай, Андрюх, — снова заговорил Костырин и как-то странно посмотрел на Андрея, — а может, зря я тебя тогда не утопил?

Андрей молчал.

— Честно тебе скажу — непонятный ты какой-то, — продолжил Костырин. — Вроде хороший парень, но несет от тебя чем-то… Какими-то мыслишками тайными. Я ведь, Андрюх, не птенец желторотый, я давно насобачился врагов по запаху определять.

— И как, определил?

— Это ты мне скажи. Враг ты мне или друг? — Поскольку Андрей и на этот раз ничего не ответил, Костырин сказал, едко усмехнувшись: — Бутову ты сразу не понравился. Конечно, он — полено, но. полено — это бывшее дерево. А дерево, оно знаешь чем чует?

— Чем? — равнодушно спросил Андрей.

Костырин поднял палец и назидательно произнес:

— Корнями. И ветками. Ему вообще мозги не нужны.

— У полена нет ни корней, ни веток, ни мозгов, — сказал Андрей.

Костырин холодно засмеялся:

— Правильно. Поэтому мне и нужен был ты. Ты умеешь соображать, умеешь чувствовать. Я думал, что мы подружимся, но, кажется, я ошибался. — Костырин снова посмотрел на небо и зевнул. Повернулся к Андрею: — Так что будем делать, брат?

Андрей повернул голову и встретил его взгляд. Глаза его лихорадочно блестели, и Костырину это было неприятно. Что-то в этом взгляде было новое, необычное и страшноватое. Андрей странно улыбнулся и сказал:

— Помнишь ту ночь на Неве?

— Наш заплыв? — поднял брови Костырин.

Андрей кивнул:

— Да.

— Хочешь повторить?

Андрей, продолжая странно улыбаться, покачал головой:

— Не совсем.

Костырин нахмурил лоб и сухо сказал:

— Что-то я тебя не понимаю.

Андрей сунул руку в карман куртки, и Костырин инстинктивно насторожился. Черкасов медленно достал что-то из кармана и показал Костырину. Это был нож с белой костяной ручкой.

— Оп-па! — усмехнулся Костырин. — Вижу, кое-чему ты у меня научился. И на хрен ты его достал?

— Подумай, — просто сказал Андрей.

Костырин вгляделся в его лицо.

— Так-так, — тихо проговорил он. — Кажется, я начинаю понимать. Хочешь устроить что-то вроде того заплыва?

— Угадал. Только тогда наши шансы были неравными.

— Неужели ты думаешь, они сейчас равные? Дурак. Ты когда-нибудь втыкал нож в живую плоть? Нет. А я втыкал, и не раз. Не думаю, что тебе бы это понравилось. Ты слишком слаб. Ты просто…

— Заткнись, — тихо оборвал его Андрей. — Ты и дальше будешь болтать или достанешь свой нож?

Костырин пожал плечами:

— Ладно. Скажи хоть, за что ты меня так ненавидишь?

Андрей не ответил.

— Ясно, — кивнул Костырин. — Ну ладно. Как будем биться? До первой крови, или пока кто-нибудь не свалится?

— Пока ты не сдохнешь, — медленно и четко произнес Андрей.

Костырин открыл рот от изумления. Потом заставил себя улыбнуться:

— Ого! Громкое заявление. Чтобы так сказать, нужно очень сильно верить в себя. Или — быть смертником.

Костырин шевельнул рукой, Андрей быстро вскочил со скамьи и отпрыгнул в сторону.

— О-го-го! — засмеялся Костырин. — Нельзя быть таким нервным.

В руке у него блестел нож. Андрей был уверен, что помедли он еще хоть секунду, и этот нож вошел бы в его тело.

— Пойдем к гаражам, — сказал Андрей. — Там нас не увидят.

— Ты прав.

Костырин встал, и они оба двинулись к гаражам, держась друг от друга на расстоянии нескольких шагов и не упуская друг друга из поля зрения.

— Ну вот. Здесь мы можем… — начал было Андрей, но не успел договорить.

Черное облако метнулось в его сторону. Краем глаза Андрей успел заметить тускло блеснувшее лезвие и отклонился в сторону, машинально выставив для защиты руку. В то же мгновение его левую ладонь что-то больно обожгло. Отскочив, Андрей тут же развернулся к врагу, и как раз вовремя, чтобы отклониться от следующего выпада. Костырин был проворен, как черт. Еще пару раз лезвие его ножа мелькнуло перед лицом Андрея, едва не оцарапав ему щеку. Андрей увернулся и попробовал достать противника снизу. Однако ему это не удалось.

Наконец оба противника отпрыгнули в стороны и остановились, тяжело дыша и сверля друг друга глазами.

— А ты молодец, — хрипло проговорил Костырин. — Я даже не ожидал…

— То ли еще будет, — выпалил Андрей.

— Ну держись!

И Костырин снова бросился на Андрея. От сильного толчка Андрей отлетел к дереву и так больно стукнулся об ствол затылком, что у него на мгновение потемнело в глазах. Однако, понимая, что стоять на месте нельзя, он тут же сделал шаг в сторону, тряхнул головой и выставил перед собой руку. В то же мгновение пронзила ужасная мысль: его рука была пуста! Пальцы не чувствовали рукояти ножа!

В глазах у него прояснилось, и он увидел Костырина. Тот стоял в шаге от Андрея и усмехался. В тусклом свете фонаря поблескивал белый ряд зубов.

Андрей бросил быстрый взгляд себе под ноги в надежде, что нож лежит на земле, но его не было. Послышался хриплый смешок.

— Потерял? — весело проговорил Костырин. Внезапно лицо его словно бы выцвело и оцепенело. — Ну все, сука, теперь молись, — медленно произнес он и шагнул к Андрею.

Черкасов поднял кулаки к груди и приготовился дорого продать свою жизнь. Но тут произошло что-то необъяснимое. Костырин вдруг споткнулся и стал медленно заваливаться набок, как будто на него навалилась невидимая цементная плита.

— Что… такое… — с усилием и изумлением выговорил он.

Но в это мгновение вторая невидимая плита упала на первую, и, не выдержав их веса, Костырин свалился на землю. Он попробовал встать, загребая рукой жидкую грязь, но рука его соскользнула, и он Снова упал.

Андрей постоял немного, пытаясь понять, что же произошло. Затем медленно, с опаской подошел к распростертому на земле Костырину. Тот лежал на правом боку. На груди у него что-то белело. Андрей пригляделся и понял, что это — белая костяная рукоять ножа.

В тот вечер Андрей долго бродил по темным улицам, не зная, куда ему пойти. Нож он оставил там, на месте убийства. Оставил с перепугу, и теперь не решался за ним вернуться. Наверняка Костырина уже нашли. Наверняка там уже работают оперативники и следователи. И наверняка с белоснежной рукояти ножа уже сняли отпечатки пальцев. Его пальцев.

«Что будет с матерью? — думал Андрей. — Что с ней будет?»

Его мучила еще одна мысль.

Костырин был мертв. Он лежал в грязи, неподвижный и жалкий, как куча старого тряпья. Но дело было не закончено. По земле еще бродили два демона — Бутов и Серенко. И они должны были отправиться туда, куда отправился Костырин. В ад.

Андрей купил в киоске бутылку какого-то крепкого дрянного пойла и принялся тут же его пить, останавливаясь лишь затем, чтобы перевести дух. Тело его отяжелело, но голове стало легче. Мысли стали легкими, почта невесомыми, губы сами собой растянулись в улыбку.

— Эй, алкоголик! — со смехом окликнула Андрея продавщица. — Ты не лопнул? Закусить не хочешь?

Андрей отбросил бутылку в сторону, повернулся и побрел прочь от киоска — в темноту улицы. Под ногами чавкала мокрая грязь. С веток деревьев, на которые натыкался Андрей, на него сыпалась дождевая влага. Она попадала Андрею за шиворот, и он ежился. Он все шел и шел, сам не зная куда. Андрей не знал, сколько прошло времени…

И вот он стоял перед дубовой дверью и жал на кнопку звонка. Он понятия не имел, как пришел сюда и что это за дверь. Ноги сами привели.

За дверью зашелестели легкие шаги.

— Кто там? — спросил звонкий голос.

— Это я… Андрей.

Щелкнул замок, и дверь открылась.

— Ты?

Андрей кивнул:

— Да. Можно войти?

— Входи.

Андрей перешагнул порог и отключился.

8

Гога отошел назад и полюбовался на готовое «произведение». На стене была нарисована борьба древних ящеров. Здоровенный тиранозавр сжал огромными, усыпанными зубами челюстями тонкую длинную шею бронтозавра. Картина получилась устрашающая.

— Ну, разве я не гений? — спросил сам себя Гога и сам же себе ответил: — Гений!

Он сложил флакончики с краской в рюкзак, закинул его на спину и зашагал к метро, насвистывая под нос песенку группы «Раммштайн», жутко собой довольный.

В последние дни Николаич здорово хвалил его работы. Не то чтобы хвалил, но говорил постоянно:

— Гога, наконец-то ты стал писать что-то приемлемое! Твои работы стали выделяться!

Выделяться! Вот так-то вот! «Это значит, что у меня есть собственный, неповторимый стиль! Как у Леонардо или Караваджо!» — сказал себе Гога и хихикнул от радости и наплыва положительных чувств.

У бордюра лежала пустая пивная бутылка. Гога слегка разбежался и вдарил по ней ботинком. Бутылка прогромыхала по асфальту метров десять и остановилась.

— И удар у меня хороший, — похвалил себя Гога. — И сам я парень не промах!

Он засмеялся и двинулся дальше. Поравнявшись с бутылкой, Гога остановился и занес ногу для еще одного удара.

— Эй, толстяк! — окликнул его негромкий голос.

Гога опустил ногу и завертел головой. Возле бетонного забора стоял долговязый лысый парень.

— А? — спросил Гога. — Чего?

Парень разжал губы и громко спросил:

— Это твоя бутылка?

— А что такое?

— Подбери.

— Чего-о?

Парень «отклеился» от забора и стал медленно надвигаться на Гогу. Тот инстинктивно отступил назад.

— Подбери бутылку. Нехорошо мусорить, — спокойно повторил парень.

Лицо у него было бледное, а над глазами не было даже намека на брови, только розоватые, как у младенца, надбровные дуги.

Гога ткнулся спиной в стену дома и остановился.

— Тебе че надо-то? — спросил он приближающегося парня.

— Ты что, тупой?

— Я? — открыл рот Гога.

— Ты, ты.

Парень остановился возле Гоги и принялся сверлить его серыми глазами. Лицо у него было страшное, и глаза тоже страшные. Гога сглотнул и спросил, стараясь говорить уверенно и спокойно:

— Тебе что, докопаться не к кому?

Вместо ответа бледнолицый улыбнулся и спросил:

— Ты Андрея Черкасова знаешь?

— Ну.

— Где он?

Гога хмыкнул:

— Ну ты спросил. Откуда же мне знать? Я с ним не сплю.

— Ты давно его видел?

— Давно. Неделю назад.

Парень сощурил глаза:

— И с тех пор вы не встречались?

— Нет, — мотнул головой Гога.

— Ладно. — Незнакомец перестал сверлить Гогу глазами и опустил взгляд вниз. — Бутылку-то поднимешь? — небрежно и лениво спросил он.

— Бутылку? Слушай, ну че ты привязался, а?

Парень пожал плечами:

— Ладно. Не хочешь — не надо. Тогда я подниму.

Лысый нагнулся и поднял бутылку. Затем улыбнулся Гоге и резко, наотмашь ударил его бутылкой по голове.

Гога рухнул на асфальт как подкошенный.

— Это тебе за Димона, толстяк, — сказал незнакомец. Хлюпнул носом, набирая в рот побольше слюны и, усмехнувшись, смачно плюнул Гоге на грудь.

Герыч стоял у бетонной заводской стены и задумчиво смотрел на силуэт рабочего, который он только что нарисовал. Рабочий больше походил на солиста рок-группы, чем на классического пролетария, каким его знали Маркс и Энгельс. Огромный мужик с гневно выкаченными глазами и коричневой мускулистой шеей. В руках — отбойный молоток, похожий (чего уж греха таить) на гитару.

— Фуфло, — вынес Герыч себе вердикт и снова взялся за баллончик с краской.

Через пару минут отбойный молоток слегка изменил очертания, а физиономия рабочего стала менее свирепой, но более мужественной. Теперь он был похож на крутого парня из американских вестернов. Не хватало только широкополой шляпы и шестизарядного кольта в руке.

Гера снова осмотрел «шедевр», и на этот раз его вердикт был более снисходительным:

— В принципе, годится.

За спиной у Герыча затопали чьи-то тяжелые башмаки. Он обернулся и посмотрел на приближающихся парней, сурово нахмурив брови. Герыч терпеть не мог, чтобы ему мешали, поэтому для работы выбирал самые безлюдные места из того списка, который давал ему Николаич. Парни приближались к нему ленивой походочкой. Один ковырял зубочисткой в зубах, второй жевал резинку. Подойдя к Герычу, они остановились. Тот отметил, что оба парня были лысыми, и от этого факта ему стало не по себе.

— Это ты намалевал? — спросил один из парней, тот, что жевал резинку, и кивнул на стену.

— Допустим, — уклончиво ответил Герыч.

— Ты — граффитист, да?

— Что-то вроде того. А что?

— А Черкасова знаешь?

— Встречался, — вновь уклонился от прямого ответа Герыч.

— Увидишь его в ближайшее время? Нам ему вес-точку передать нужно.

Герыч покрутил головой:

— Нет, пацаны, не увижу. Я его уже месяц не видел. Да и телефона его не знаю.

— А это кто у тебя нарисован? — спросил второй «лысик» и кивнул на стену.

— Это рабочий.

— На друга моего похож. Может, слышал — Димон Костырин?

Герыч никогда не слышал этого имени, но для проформы сделал вид, что задумался, и лишь затем ответил:

— Не, пацаны, не слышал.

— Точно?

— Точно.

Лысые переглянулись.

— Жаль, — сказал один из них и выплюнул изо рта зубочистку.

— Почему? — насторожился Герыч.

— Тогда бы ты знал, из-за кого тебе яйца отрезали.

Ужасающий смысл этих слов еще не дошел до сознания Герыча, а сильная рука лысого парня уже сдавила ему горло. Пальцы у парня были такие сильные, что показались Герычу железными. Он услышал, как в руке у второго незнакомца щелкнул нож. А затем и увидел его — длинный, узкий, посверкивающий. Парень двинулся к Герычу, которым в этот момент овладел какой-то злой демон.

— А-а! — отчаянно заорал он и что есть мочи вдарил ботинком «душителя» по голени.

Парень зашипел от боли и слегка ослабил хватку. Герыч, дернувшись всем телом, вырвал шею из его железных пальцев. И снова пнул его. На этот раз удар пришелся парню по той части тела, которой молодчики собирались лишить самого Герыча. Парень взвыл и согнулся пополам, схватившись руками за пах.

Герыч повернулся ко второму и, прежде чем тот успел поднять нож, выпустил ему в физиономию струю красной краски, флакон с которой все это время сжимал в руке.

— Твою мать! — матюкнулся парень, выронил нож и стал тереть пальцами ослепленные глаза.

Герыч подхватил рюкзак, повернулся и со всех ног понесся по пустынной улице, как перепуганный заяц. Так быстро он не бегал никогда в жизни.

Часть вторая

Глава первая ГОРОДСКАЯ ВОЙНА

1

— А, появился! Заходи-заходи!

Меркулов махнул рукой в сторону стула и снова уткнул взгляд в бумаги, лежащие на столе.

Турецкий прошел в кабинет и сел на предложенный стул. Подождал, не соизволит ли шеф что-нибудь объяснить, не дождался и сказал:

— Чаем поить будешь?

— Не заслужил еще, — не отрываясь от бумаг, проговорил Константин Дмитриевич.

— Тогда давай кофе, — смирился Турецкий. Меркулов отложил наконец бумаги, нажал на копку селектора и коротко сказал:

— Кофе, чай и сахар. — Затем сложил руки на столе замком, нахмурил седоватые брови, посмотрел на Турецкого и сказал: — Ты, наверное, уже догадался, зачем я тебя пригласил?

— Нет. Но наверняка не кофе пить.

Меркулов взял со стола лист, пробежал по нему глазами, нахмурился еще больше и снова вперил взгляд в Турецкого.

— Ты слышал про подростковую войну, разгоревшуюся в Питере?

— Слышал кое-что, но не вникал. Там вроде скинхеды с кем-то воюют?

— С графферами, — сказал Меркулов.

Турецкий усмехнулся и приподнял брови:

— Это еще что за звери?

— Те самые, которые раскрасили тебе гараж месяц назад. Помнишь?

— Такое не забывается. Я эту мазню два часа закрашивал. Благо бы нарисовали цветы или деревья. Это бы я понял и даже приплатил бы им за оформление. Но от вида монстров, которых они там намалевали, я аппетит потерял и сна лишился. Кстати, Кость, не знаешь, почему подростки все время уродов рисуют? Может, это болезнь какая?

— Может быть, — усмехнулся Меркулов. — Но надеюсь, что не заразная. Потому что тебе в скором времени предстоит встретиться с этими художниками. Вернее, с их питерскими коллегами.

— А вот с этого места давай подробней.

Константин Дмитриевич откинулся на спинку кресла и сказал:

— Вчера губернатор Питера госпожа Зинченко позвонила в Москву и сообщила кому следует об ужасах, творящихся в северной столице. В результате войны скинхедов с графферами погибли уже пять человек. Трое графферов и два скина.

— По поводу вторых я бы особо не переживал, — сухо заметил Турецкий.

— Саня, это ведь дети, — с укором сказал Меркулов.

— Это совершеннолетние мужчины, — отчеканил Турецкий. — Я в двадцать два года свою первую пулю получил. И не за то, что ходил по городу со свастикой на рукаве и избивал азеров.

— Ладно, не горячись. Итак, война в разгаре. Количество раненых нам не известно, но на улицах чуть ли не каждый вечер подбирают избитых парней. В связи с вышеизложенным мы получили прямое и четкое указание. Незамедлительно создать оперативноследственную группу и направить ее в Санкт-Петербург.

Александр Борисович дернул кончиком губ:

— И ты, естественно, вспомнил обо мне.

— О тебе естественно вспомнил другой человек. — Меркулов многозначительно поднял палец к потолку.

— Значит, это мне его благодарить?

— Именно, — кивнул Меркулов. — Можешь послать ему открытку, адрес я продиктую.

— Спасибо, лучше передай ему мою благодарность устно. Когда вылетать?

— Вчера.

— Ясно. — Турецкий сладко потянулся, хрустнув суставами: — Эх! А хорошо сейчас, наверно, в Питере!

— Скоро узнаешь. Кого думаешь включить в группу?

Турецкий стал загибать пальцы:

— Во-первых…

— «Во-первых» я знаю. Это заместитель директора Департамента утро МВД генерал Грязнов. Начинай сразу с «во-вторых».

— Все-то вы, Константин Дмитриевич, знаете. Мысли, наверное, читать умеете?

— Умею, умею.

— Страшный вы человек! — насмешливо сказал Турецкий. — Ладно. Значит, так. Вторым у нас будет Володя Поремский. Он сейчас, по-моему, не сильно загружен. Из оперсостава можно задействовать Володю Яковлева и Галю Романову.

Меркулов подумал и кивнул:

— Согласен. — Затем пододвинул к Турецкому стопку бумаг. — Здесь все, что ты должен знать. С подробностями и нюансами ознакомишься непосредственно в Питере.

Александр Борисович посмотрел на стопку и вопросительно поднял брови:

— Я могу это забрать к себе в кабинет?

— Можешь. И собери своих протеже — пускай тоже ознакомятся.

— Слушаюсь. — Турецкий взял стопку и выровнял ее, постучав торцом по столу. — Прикажете выполнять?

— Валяй, — кивнул Меркулов.

2

— В Питер?

Ирина опустила ложку в суп и нахмурила тонкие брови. Александр Борисович, напротив, зачерпнул своей ложкой побольше супа и спросил:

— Мне показалось или я услышал в твоем голосе нотки недовольства?

— Показалось, — ответила Ирина. — Напротив, я очень довольна. Отправлю Нинку жить к бабке, а себе устрою праздник непослушания.

На этот раз пришел черед Турецкого забыть о супе. Он с напускной подозрительностью прищурился на жену:

— Что-то я не понял. Что это еще за праздник? Можно огласить весь список праздничных мероприятий?

— Пожалуйста, — пожала плечами Ирина. — Во-первых, сбор подруг. Они, я думаю, будут не против отдохнуть от своих занудных мужей.

— Те, у кого они есть, — заметил Турецкий.

— Те, у кого их нет, нуждаются в отдыхе не меньше, — парировала Ирина.

Турецкий задумчиво поскреб подбородок.

— Боюсь, последний аргумент мне не постичь. — Он вздохнул. — Женская логика. Что же будет во-вторых?

— Во-вторых, будут разные вкусные и интересные напитки.

Турецкий улыбнулся:

— Могу посоветовать пару-тройку интересных напитков: чай, кофе, молоко. Еще неплохой напиток — кефир. Но он для вас крепковат.

— Молоко оставь себе и Грязнову, — строго сказала Ирина и тонко усмехнулась: — Будет чем опохмелиться. А наш список пооригинальней. Вино, шампанское, коньяк… Список длинен, но тенденцию ты понял.

— Так-так. Мадам решила пуститься во все тяжкие? И что же будет, когда вы напьетесь?

Ирина мечтательно закатила глаза:

— В Москве есть неплохой клуб. Называется «Красная шапочка». Давно мечтаю в него попасть.

— Что-то я про него слышал… — наморщил лоб Турецкий. — Уж не тот ли это клуб, где по сцене разгуливают толстые, потные, противные мужики? А пьяные бабы суют им червонцы в семейные трусы.

На лице Ирины появилась игривая улыбка.

— Тот, но с маленькой поправкой. На сцене танцуют стройные, мускулистые красавцы. Настоящие жеребчики! А семейным трусам они предпочитают трусики-стрингеры.

— М-да. Поправка существенная, но все равно — жуткое, должно быть, зрелище.

— Для кого как.

— Это конец праздничной программы? Или что-то еще?

— А вот это уже смотря по ситуации, — сказала Ирина.

— Так, жена. А теперь послушай меня. Три дня назад на стрельбищах я выбил восемьдесят пять очков из ста. А о моей привычке неожиданно являться домой ты давно знаешь. Так что подумай сама, стоит ли тебе… или лучше выпить стакан теплого молока, почитать на ночь Жюля Верна и лечь спать.

Ирина удрученно вздохнула:

— Нет ничего опасней, чем быть замужем за ковбоем.

— Вот это уже в самую точку, — самодовольно улыбнулся Александр Борисович. — Теперь я за тебя спокоен. Можешь идти и собирать мне вещи.

Ирина, однако, была не в восторге от этого предложения.

— А если серьезно, — вновь нахмурилась она, — как вы думаете остановить все эти ужасы? Ведь воюют, по сути, мальчишки. А мальчишки редко слушают, что говорят им взрослые.

— Солнце мое, не забивай себе этим голову.

— И все-таки у меня на душе тревожно. — Ирина вздохнула. — Наверно, это потому, что ты уезжаешь.

Турецкий встал, вытер рот салфеткой, обошел стол и, наклонившись, обнял Ирину за плечи:

— Не волнуйся. Считай, что я уезжаю в отпуск.

— Вот уж нет. В отпуск бы я тебя ни за что одного не отпустила!

Турецкий улыбнулся и поцеловал жену в щеку:

— Вот за эту непреклонность я тебя и люблю.

3

Как ни странно, но в Питер весна пришла раньше, чем в Москву. Снега на улицах почти совсем не осталось. Теплый ветер разогнал тучи, и солнце наяривало так, словно его только что помыли.

Александр Борисович Турецкий и Вячеслав Иванович Грязнов успели прогуляться по Невскому, поглазеть на изобилие мостов, лошадок и львов, на колонны Казанского собора, на маковки Спаса на Крови. Они прибыли в Питер сегодня утром. Володя Поремский приехать не смог — у него заболела мать, и он взял отпуск. Галю Романову решили вызвать, если возникнет необходимость, поэтому оперсостав представлял один лишь Володя Яковлев. После утренней встречи с местными операми он рыскал — по их наводке — по городу, время от времени позванивая Грязнову на мобильник и докладывая обстановку.

Щурясь на солнце, Вячеслав Иванович поглядел по сторонам и покачал головой:

— Все время удивляюсь, как они тут живут?

— А что тебе не нравится? — удивился Турецкий.

— Мне-то как раз все нравится. Но чувствую себя так, словно по музею хожу! Все время хочется надеть тапочки.

— Скорей уж галоши, — с улыбкой заметил Турецкий.

Прогулка по городу закончилась обедом в кафе «Крылатый лев», куда их пригласил начальник питерского утро полковник Гоголев.

Полковник поджидал их за столом и был бледен и хмур. С коллегами поздоровался сухо, как будто был недоволен их приездом.

Грязнов и Турецкий переглянулись.

Александр Борисович откашлялся в кулак и сказал:

— Виктор Петрович, мы понимаем, что вторгаемся на вашу территорию, но…

Гоголев махнул рукой:

— Бросьте. Я не помещик, чтоб запрещать вам охотиться в своем лесу. Да и вы на помещиков не слишком похожи. Так что обойдемся без извинений.

— Вот видишь, Саня, — посмотрел на Турецкого Грязнов. — Я тебе говорил, Витя наш человек. А то, что хмурый, так это, наверно, от авитаминоза.

— А, вот вы о чем, — отозвался Виктор Петрович. — Не обращайте внимания, просто спал сегодня плохо. Всю ночь зуб болел.

— Вылечил?

Гоголев ухмыльнулся:

— Ни фига. С утра собрался в поликлинику, а зуб, как назло, прошел. Я с дуру решил поход к дантисту отложить. А теперь чую, что следующая ночь будет не лучше прежней.

Грязнов и Турецкий сочувственно покивали головами.

Когда принесли обед, Гоголев заметно воспрял духом. На губах его наконец-то появилось какое-то подобие улыбки. Глаза уже не были затянуты туманом. А когда речь зашла о деле, ради которого приехали московские сыщики, он и вовсе оживился.

— Столкновения происходят в глухих районах, — объяснял он. — Либо в такое время, когда нормальные люди еще спят.

— Или уже спят, — добавил Грязнов.

Виктор Петрович кивнул:

— Именно. И потом, люди предпочитают не связываться с молодыми отморозками. Все знают, что этих зверенышей ничто не остановит.

— Не слишком хорошего мнения ты о современной криминальной молодежи.

Гоголев посмотрел на Грязнова и меланхолично вздохнул:

— Лет двадцать назад я к криминальной молодежи тоже не слишком хорошо относился. Но тогда даже воры и бандиты играли по правилам. Сегодня нет ни правил, ни игры. Одна жестокость. Взять хотя бы эти два убийства… Не кого-нибудь убили, а следователя и судью! Представляете, что было бы, если бы двадцать лет назад в Питере убили следователя и судью? Черт-те что творится! Как будто снова живем в девяностых.

Турецкий помолчал, давая Гоголеву возможность подостыть, затем спросил:

— Как идет следствие по двум этим делам?

— Со скрипом, — честно признался Виктор Петрович. — Версии есть, но ни улик, ни свидетелей. Вполне возможно, что оба убийства были местью со стороны скинхедов. Рамишевский вывел бритоголовых на чистую воду, а Жукова усадила их за решетку. Мотив, так сказать, налицо. Но, с другой стороны, машину Рамишевского взорвали профессионалы. Это я могу со всей уверенностью сказать. Мальчишки-скинхеды на это не способны. У них нет ни мозгов, ни опыта.

— А как насчет Жуковой?

Гоголев махнул рукой:

— Там тоже темная история. Не к столу будет сказано, ей дважды выстрелили в лицо. Хладнокровно и профессионально. А потом спокойно ушли, не оставив следов. Сомневаюсь, чтобы мальчишки были на такое способны.

— Сам же говорил — современные отморозки способны на все, — напомнил старому другу Вячеслав Иванович.

— Так-то оно так, но сработано слишком уж чисто. В общем, не знаю. Дела мы не закрыли, но шансов найти убийц мало.

— Удалось выяснить, из-за чего началась война? — поинтересовался Турецкий.

Гоголев покачал головой:

— Нет. Время от времени мы берем на улице бритоголовых. Так, по мелочи — хулиганство, сквернословие, распитие алкогольных напитков. Но на допросах они молчат, как сычи. Никакие наши ухищрения не действуют. То же самое и с графферами. Либо они и в самом деле ничего не знают. Либо… — Гоголев пожал плечами.

— Либо они опасаются за свои головы, — задумчиво закончил за полковника Турецкий. — Что из себя представляют питерские бритоголовые?

Виктор Петрович усмехнулся:

— То же, что и московские.

— У них что — союз, партия? Может, они зарегистрированы под каким-нибудь нейтральным названием?

— Есть несколько молодежных союзов патриотического толка. «Нацболы», «Союз возрождения России», «Россия для русских». Мы наведались в их штабы, но никакого криминала не нашли.

— Головы-то хоть бритые?

— Да нынче у каждого второго подростка на голове лысина или ежик. Пойди разбери — то ли он обрит по моде, то ли из идеологических соображений, а то ли ему просто жарко. По крайней мере, портретов Гитлера мы ни в одном Штабе не увидели. А в программах у них одно и то же: возрождение великой России, укрепление национального единства и тому подобное. Нигде не написано, что надо «бить черномазых». В двух штабах нашли «Майн Кампф», но ведь это ни о чем не говорит. У меня племянник тоже эту книжонку читал, но скинхедом никогда не был. Наоборот — дружит с африканцами, рэгги на гитаре играет.

— Да, эту шваль вывести на чистую воду трудновато, — подтвердил Грязнов. — Помню, пару лет назад мы взяли одного «лысика». У того на рукаве даже свастика была. Так он нам впаривал, что свастика — это древнеиндийский символ. Я посмотрел в словаре — так и есть. Знак света и щедрости! Даже ранние христиане использовали. Называется — «граммированный крест». «Хорошо, — говорю. — Но за что ты негра бил?» — «А он у меня девушку увел», — отвечает. Проверил — так и есть, увел. «А лысый, — спрашиваю, — почему?» А он мне: «Волосы выпадают. Вот и брею, чтоб не так позорно было». Скользкий народ, — резюмировал Грязнов.

Александр Борисович задумчиво почесал подбородок и сказал:

— У молодежи есть мускулы, но маловато мозгов. Значит, этими мускулами руководит кто-то извне. Старшие дяди.

— Вероятно, так и есть, — согласился Гоголев. — Но старших дядей припереть к стенке еще трудней. Тем более… — Гоголев понизил голос. — Власти не всегда выгодно наезжать на этих «дядей». Кое-кто там… — полковник ткнул пальцем наверх, — считает, что экстремисты выполняют полезную функцию.

— Это какую же, позвольте полюбопытствовать? — спросил Грязнов.

— Ну, например, отвлекают народ от социальных неурядиц. Раньше во всех бедах России были виноваты жиды, теперь — «черные». Это значит, что ни сами мы, ни тем более те, кто нами управляет, — ни при чем.

— Да, схема удобная, — кивнул Турецкий.

— И, что немаловажно, всегда срабатывает, — заметил Гоголев. — По крайней мере, в нашей стране. Ладно… Давайте обсудим процедурные вопросы.

И разговор трех следователей перешел в более скучное, но более конструктивное русло, превратившись в разговор трех профессионалов.

4

Сутки спустя в том же кафе сидели Турецкий, Грязнов и молодой «важняк» Володя Яковлев. Александр Борисович выглядел усталым.

— В общем, Слав, мы с Володей весь день объезжали милицейские управления и прокуратуры города, собирая статистические данные о преступлениях, совершенных скинхедами в Питере.

— Да уж, пришлось покататься, — вздохнул Яковлев.

Грязнов заботливо пододвинул к нему сахарницу и спросил:

— И как?

В ответ Александр Борисович достал из сумки и грохнул на стол увесистую папку:

— Вот. Здесь собрано все, можешь полистать. По городу зафиксированы восемь нападений скинхедов на художников-графферов. И два нападения на скинхедов. Думаю, последних было намного больше, но скины, даже истекая кровью, все равно говорят, что споткнулись, упали. Вероятно, у них на этот счет есть свой кодекс поведения.

— Думаю, им просто западло признаваться, что их избили какие-то маляры.

— Среди этих «маляров» тоже попадаются крепкие ребята, — сказал Турецкий. — Они тоже молоды и зачастую так же агрессивны, как бритоголовые. К тому же они представляют собой организованную и мощную группу.

— Когда молодняк сбивается в группы, жди беды, — философски поддакнул Грязнов, листая страницы. — Вот, например, тут. — Он тряхнул листком. — Трое художников-графферов подкараулили скинхеда в подъезде и нанесли ему тяжкие увечья. Заметьте, били они его цепью от велосипеда. Кто бы мог подумать, что простые маляры способны на такое?

— Н-да, — протянул Турецкий, отпивая кофе.

Он подождал, пока Вячеслав Иванович пролистает все дела. Как раз хватило времени, чтобы допить первую чашку кофе, заказать вторую и даже положить в нее сахар. Потом сказал:

— Ну что скажешь?

— Скажу, что ничего не понимаю. Из-за чего весь этот сыр-бор?

— В том-то и дело, — кивнул Турецкий. — Причина у столь затяжного конфликта должна быть весомая. А парни объясняют это несходством идеологий и прочей мурой.

— Я бы не сказал, что это такая уж мура, — заметил Володя Яковлев. — В двадцатом веке все войны велись из-за идеологических соображений. Фашизм, социализм, демократия…

— Фрейдизм, марксизм… — с улыбкой продолжил этот список Грязнов.

Однако Александр Борисович упрямо качнул головой:

— Нет, Володь. Идеологические расхождения у скинов и графферов были всегда. Но они умудрялись мирно сосуществовать. Мы с тобой вместе рылись в сводках и старых делах. У них практически никогда не было стычек. Началось все внезапно. Можно сказать в один день! И кстати, в одном из случаев граффер выстрелил в скинхеда из пистолета ТТ. Скажи-ка мне, давно ли наши художники стали таскать с собой стволы?

Яковлев пожал плечами.

— Вот то-то и оно, — резюмировал Александр Борисович. — Нет, ребята, здесь что-то другое, а вовсе не идеология. У всех этих событий есть отправная точка. Что-то произошло незадолго до первого факта столкновения. Мы должны узнать что. Есть предложения?

— Пойдем путем кропотливого анализа, — сказал Яковлев. — Составим расширенный поэпизодный план расследования.

— Правильно, — кивнул Турецкий. — Нужно заново проработать все эти эпизоды. Встретиться с участниками и свидетелями. Раздробить информацию я поручаю тебе, Володь. Посиди сегодняшний вечер над бумагами.

— С ума я скоро сойду с этой бумажной работой, — вздохнул Володя Яковлев.

— Не сойдешь, — усмехнулся Грязнов. — Мы же с Турецким не сошли.

— Вы — титаны и отцы-основатели! — улыбнулся Яковлев. — А мы всего лишь жалкие последователи. Продукт физического и духовного вырождения.

Турецкий и Грязнов переглянулись.

— Приятно, да? — обратился Турецкий к Вячеславу Ивановичу.

— Не то слово! — весело отозвался тот.

— В общем, так, вырожденец, — вновь обратился Турецкий к Володе. — Фронт работ обозначен. Действуй! Завтра с утра перейдем ко второму пункту нашей программы. Проверке и анализу эпизодов.

5

Кабинет, в котором Турецкий вел допрос, был обставлен скупо и строго. Стены, выкрашенные серой краской, производили угнетающее впечатление. Окна были забраны железной решеткой, что еще более усиливало мрачное ощущение.

Александр Борисович нахмурил брови и сказал:

— Ну хорошо. Вижу, дружеского разговора у нас с тобой не получается. Тогда попробую по-другому. Ты знаешь, кто я?

— Следователь, — неуверенно произнес худенький парень, почти мальчик, в разноцветном свитере и широченных вельветовых штанах.

Турецкий уставился на парня своим фирменным взглядом, от которого даже бывалые рецидивисты начинали нервничать. Затем покачал головой:

— Не совсем. Я — заместитель главы президентского комитета по внутренней оборонной политике и искоренению экстремизма в России. Все, что мы делаем, ложится на стол президенту под грифом «Совершенно секретно». Ты понимаешь важность моей миссии?

Паренек с изумлением посмотрел на Турецкого и кивнул.

— Молодец. Сегодняшний наш разговор я подошью к делу. А через два дня дело это ляжет на стол к прези… Впрочем, я не уполномочен сообщать деталей.

Высокопарная ложь Турецкого вкупе с его пронзающим до дрожи взглядом, подействовали незамедлительно. На паренька-граффера жалко было смотреть.

— А теперь я повторю свой вопрос. И тщательно подумай, перед тем как отвечать. Если ты ошибешься, последствия могут быть самыми непредсказуемыми. И не только для тебя, но и для твоих родных и близких. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Паренек судорожно сглотнул и кивнул.

— Молодец, — похвалил Турецкий. — А теперь скажи мне: чего хотят скинхеды? Чего они от вас добиваются?

— Они хотят, чтобы мы выдали им одного человека, — выпалил граффер. — Он что-то знает. Может о чем-то рассказать. И еще — он что-то натворил… Поэтому они и ищут его!

— Кто он? — жестко спросил Турецкий.

Глаза у парня забегали. Воспоминание о реальности отрезвило его. Он, по всей вероятности, уже пришёл в себя и успел раскаяться в необдуманном и поспешном ответе.

— Кто он? — строго повторил Александр Борисович. — Как зовут этого человека?

— Я… Я не знаю, — пробормотал парень. — Знаю только, что его называют Печальный Скинхед.

— Печальный Скинхед?

Парень кивнул:

— Да. Больше я ничего не знаю. Хоть к стенке меня поставьте, я все равно ничего не вспомню!

Паренек замкнулся и больше ничего не сказал.

Оставшись в кабинете один, Александр Борисович взял авторучку и вписал в блокнот крупными буквами:

ПЕЧАЛЬНЫЙ СКИНХЕД.

И поставил жирную точку. Некоторое время он смотрел на эту фразу, размышляя. За день Турецкий опросил пять свидетелей. В основном это были парни-графферы, подвергшиеся нападению скинхедов. Они отвечали немногосложно и, по большей части, угрюмо сопели в ответ. Но был один скинхед. Этот в течение всего допроса молчал, лишь под самый конец усмехнулся и презрительно выдал:

— А это спросите у Печального Скинхеда. Он вам все расскажет.

— Кто это такой? — спросил Турецкий.

Скинхед усмехнулся и ответил:

— Мой внутренний голос.

Больше он ничего не сказал.

И вот теперь — этот паренек-граффер. Он тоже заговорил о каком-то Печальном Скинхеде. Это уже было неспроста.

Поразмышляв, Александр Борисович пришел к выводу, что скины разыскивают важного свидетеля, который, вероятно, может пролить свет на ряд грязных делишек, которыми занимались скинхеды. Возможно даже, речь может идти об убийствах следователя Рамишевского и судьи Жуковой.

Придя к такому выводу, Турецкий снял трубку телефона, набрал номер Грязнова:

— Слав, нужно встретиться. И прихвати Володю.

6

Оперативнику Владимиру Яковлеву Питер не нравился. Слишком уж здесь было сыро, слишком уж серо. Яркое солнце, отражаясь от темной воды каналов, лишь подчеркивало какую-то странную, дремучую мрачноватость желтых фасадов. Да и от всех этих атлантов и ангелочков Яковлев был не в восторге. Все время казалось, что у атлантов, у этих мускулистых и бородатых мужиков, сдадут нервы, и балконы, которые они с таким трудом поддерживают своими мощными руками, повалятся прямо на головы прохожих.

Ангелочки же смотрели с такой нагловатостью и фривольностью во взглядах, словно знали о Яковлеве что-то, чего он и сам о себе не знал.

Два дня работы дали немного. Володя успел познакомиться с питерскими операми. Это были хорошие ребята, но на него они смотрели с плохо скрываемой ревностью и неприязнью. «Будь я на их месте, я бы смотрел на себя точно так же», — сказал себе Яковлев. Подумал и усмехнулся: «А может, и хуже». В любом случае, они помогали, как могли. Но то ли взгляд у них был слишком намыленный, то ли им не хватало энтузиазма — дело не сдвигалось с мертвой точки.

Единственное (ну или почти единственное), что удалось узнать с помощью их информаторов, это то, что бритоголовые любят собираться в баре «Серебряная вобла». Местные опера объяснили Володе, что они уже наведывались в этот бар, но толку от этого — никакого. Посетители «Серебряной воблы» безошибочно распознавали в них ментов. То ли разведка у бритоголовых работала безупречно, то ли лица оперов примелькались в городе. Но факт оставался фактом.

На ступеньках перед входом в бар стояли подвыпившие бритоголовые парни. Они курили, потягивали из бутылок пиво и, что-то шумно обсуждали.

— Оба-на! Черный! А я думаю, чего это у меня с утра кулаки чешутся? Сейчас я ему носяру в череп вомну.

Один из них, с красным лицом, отделился от группы.

— Слышь, ты, примат! — окликнул он негра.

Негр обернулся:

— А?

— Я говорю: тебя в зоопарке-то не хватятся? Скачи домой, а то на ужин опоздаешь. Все бананы без тебя съедят!

Негр нахмурился, повернулся и пошел дальше. Парни заржали.

— Куда? — проговорил краснолицый. — Целым не уйдешь!

Он двинулся было к негру, но неизвестный коротко стриженный мужик его опередил. Он в два прыжка нагнал негра и с ходу дал ему такого пинка, что тот пробежал шагов пять, а затем, не оборачиваясь, затрусил на другую сторону дороги.

— Вали в Африку, нигер! — крикнул ему вслед стриженый.

Он обернулся и столкнулся лицом к лицу с краснолицым.

— А тебе чего? — спросил мужик.

— Ничего, — ответил краснолицый и усмехнулся. — А ты прикольный. Хочешь с нами пивка дернуть?

Мужик посмотрел на компанию, стоящую на крыльце бара, и хмыкнул:

— Можно.

Вскоре он уже пил пиво с парнями.

— Ты откуда такой? — спросил его один из парней.

— Из Москвы.

— А что в Питере делаешь?

Тот усмехнулся:

— Жениться приехал.

Парни заржали.

— А че в Москве уже телок нет?

Мужик отпил пива и покрутил головой:

— Таких, как она, нет.

— У ней, случайно, не Волочкова фамилия? — поинтересовался краснолицый.

Мужик отлип от бутылки и вскинул брови:

— Какая еще Волчкова?

— Э, мужик, да ты темный совсем!

Парни опять заржали.

— Темные — в Африке, — назидательно сказал стриженый.

— Точно! — подтвердил краснолицый. — Зовут-то тебя как, москвич?

— Владимир.

— О! Как Владимира Красно Солнышко!

— Как у Владимира Красная Корочка, — отшутился москвич.

Похоже, никто из парней прикола не понял, но это мужика совсем не напрягло. Он снова приложился к пиву.

— Слышь, — окликнул его один из парней, — а как там у вас в Москве, черные сильно шалят?

— Прохода не дают, — ответил Владимир.

— А вы-то, б… куда смотрите? Мочили бы их!

— «Мочили», — передразнил Владимир. — Москва — не Питер. У вас, может, их и можно мочить, а у нас пенделя черному дашь — в ментовку затаскают.

— Отсталые люди, — сказал краснолицый.

— Отсталый город, — поддержал его один из бритоголовых.

— А вы давайте к нам в Питер — на стажировку, — предложил краснолицый. — Мы вас научим уму-разуму.

Владимир усмехнулся:

— Я тебя сам научу, сынок.

Бритоголовые заржали.

— А ты крутой!

— Мужик!

— Мачо, блин!

— Слышь, Волоха, че, у вас в Москве, в натуре, все так тухло?

— Как тебе сказать…

— Скажи как есть. Нам с пацанами интересно. Да, пацаны?

— Точняк!

— Я тебе одну историю расскажу, а ты уже сам суди, тухло у нас или нет, — сказал Владимир. — Сигаретка есть у кого?

— А своими еще не обзавелся, папаша?

— Мои в Питере тухнут быстро. Климат другой.

— Слушай, а ты, в натуре, прикольный. Так че там у тебя за история?

— Встретил я однажды во дворе негра. Здоровый, мордатый, сидит на скамейке и семечки лузгает…

— Ни хрена себе!

— Во оборзел!

— Я, значит, к этому черному подхожу и спрашиваю: «Че, говорю, мудила, на поезд опоздал?» Он мне: «На какой поезд?» — «В Африку!» — говорю. Черный глазами хлоп-хлоп. Я говорю: «Слышь, чернозадый, твой поезд по другому пути пойдет. А здесь тебе делать не фига!»

— Нормально!

— Молодец!

— Мужик!

Владимир подождал, пока бритоголовые выскажут все комплименты, на какие способны, отхлебнул пива и продолжил:

— Ну вот. И тут негр этот встает. Гадом буду, метра два с копейками! А плечи… — Владимир оглядел бритоголовых. — Вот если тебя и тебя рядом поставить, так за его спиной вас все равно не видно будет!

— Вот это горилла! — откликнулся один из парней. — А ты че?

— А что я? Я ему и говорю: «Чернозадый, тебе уши заложило?»

— А он?

— Аон больше ничего не говорил. Только хрюкнул, как свинья, и в сугроб мордой повалился.

Возникла пауза. Парни пытались понять, почему это негр повалился в сугроб. Общее замешательство выразил краснолицый.

— Слышь, Волоха, я не понял. А че он упал-то?

Владимир смачно сплюнул на крыльцо и, усмехнувшись, ответил:

— А тебе бы по хлебалу кирпичом дали — ты бы упал или нет?

Еще несколько секунд бритоголовые соображали, что к чему, затем все разом заржали.

— Ну ты даешь, мужик!

— Молодца-а!

— Прямо кирпичом — по хлебалу? Надо же!

— Надо было его насмерть забить!

— А потом что? — поинтересовался краснолицый, когда ржание утихло.

— А потом — прямиком на нары, — мрачно ответил Владимир. — Хорошо, следователь был знакомый, отмазал. А так бы сидеть мне до сих пор.

Парни заскребли в затылках.

— Да-а, — протянул краснолицый. — Плохо у вас еще дело налажено, если за одну плюху на нары сажают.

Владимир фыркнул:

— А у вас что, лучше, что ли?

Бритоголовые переглянулись, на их плоских лицах заиграли хищные усмешки. Владимир допил пиво и швырнул пустую бутылку в урну.

— Ладно, — сказал он, — мне пора. Слышь, пацаны, может, подскажете, как мне до Пестеля добраться?

— А у тебя че там, невеста?

— Угу.

Краснолицый допил пиво и тоже швырнул бутылку в урну, однако промахнулся. Она цокнула об асфальт и рассыпалась на блестящие осколки.

— Мазила! Мазок! Мазер! — загалдели бритоголовые.

Не усмехнулся только Владимир. Он спокойно и невозмутимо смотрел на краснолицего. Затем так же спокойно спросил:

— Ну так как? Поможешь мне найти мою кралю? Тачка за мой счет.

Тот задумчиво пожал плечами (после неудачного броска он был явно смущен).

— Ну-у… если за тачку заплатишь, то, в принципе, можно. Все равно делать не фига. Хотя… — Бритоголовый замялся. Ему явно не хотелось покидать компанию. — Слышь, Волоха, а может, потом к своей телке поедешь? Посидим, пивка попьем, а?

Владимир посмотрел на часы.

— Часок у меня есть, — кивнул он.

— Отлично! Тогда пошли? Я угощаю!

Парни побросали окурки и гуськом двинулись в бар.

— Тебя как зовут-то? — окликнул Владимир краснолицего.

— Можно Серж, можно Серый. Мне по барабану, — представился тот.

— Приятно познакомиться.

Они крепко пожали друг другу руки.

7

Свободных столиков в баре не оказалось.

— Давай за барную стойку, — предложил краснолицый. — Чтоб задницами не толкаться.

— Без проблем, — ответил Владимир.

Они уселись за стойку и заказали пиво.

— У вас тут всегда так людно? — поинтересовался Владимир.

— Да. Почти.

В кармане у краснолицего зазвонил телефон.

— Волоха, погоди пять сек, — сказал он и прижал трубку к уху. — Да! — С полминуты он слушал молча, лишь кивая и угукая в ответ. Потом сказал: — Хорошо, буду. — Сложил телефон и обратился к Владимиру: — Слышь, брат, я тебя проводить не смогу.

— Случилось что?

— Да нужно с одним мазилой разобраться. Так что минут через двадцать рвану.

— Мазила — это кто? Черномазый?

Краснолицый усмехнулся:

— Хуже.

— Хуже черномазого может быть только мертвый черномазый, — заметил Владимир.

— Иногда и белый человек на поверку — черное дерьмо, — резонно возразил краснолицый. — Ты в Питере недавно. Наверное, еще не встречал.

— Кого?

— Да бегают тут по Питеру ублюдки с баллонами и стены поганят.

— С какими баллонами? — не понял Владимир.

— С обыкновенными, с какими. Пульверизаторы, или как их там… На стенах еще рисуют.

Серый поднял руку и сделал круговое движение, словно разбрызгивал краску.

— А, понял, — кивнул Владимир. — Граффити, что ли?

— Во-во.

— А эти-то вам чем не угодили? Что-то я не видел, чтобы стены «черномазые» раскрашивали.

Краснолицый поморщился:

— Я же тебе говорю — они не «черномазые». Просто… — Тут Серый стрельнул глазами по сторонам и понизил голос: — Короче, тут такая бодяга: один мазила пацана нашего на нож посадил.

Владимир выкатил глаза и присвистнул от удивления:

— Ни хрена себе. Насмерть?

— Да не, не насмерть. Но пацан до сих пор в больнице лежит. Диагноз знаешь какой? Проникающее ранение брюшной полости! Не слабо, да?

Широкоплечий скинхед, проходивший мимо барной стойки, притормозил, посмотрел на краснолицего и подозрительно спросил:

— Серый, ты что там нашему гостю впариваешь?

— Ничего, — успокоил его краснолицый. — Все по теме.

— Смотри, — предостерегающе сказал верзила и пошел дальше.

Краснолицый кивнул ему вслед и сказал:

— Видал? Конспирация, блин. Так что никому об этом, понял?

— Понял, как не понять. Не знал, что мазилы такими борзыми бывают. За что хоть он его?

Серый наморщил лоб:

— Точно не знаю. Там что-то из-за бабы у них получилось. Сам-то мазила русский, а баба у него вроде черномазая была.

— Слушай, а…

Краснолицый предостерегающе выставил ладонь, прерывая собеседника. Затем залпом допил пиво и хлопнул пустую кружку на стойку.

— Все, братан, пора мне дергать. А к бабе своей ты и без меня доберешься. Не знаю, как у вас в Москве, а у нас таксисты к самому дому подвозят. Ну, бывай! Приятно было познакомиться.

Володя Яковлев вышел из бара сразу вслед за Серым. Он успел увидеть, как тот, а с ним еще два парня усаживались в синюю «мазду». Едва машина тронулась с места, Яковлев быстро зашел за угол дома, где стояла взятая им напрокат у питерских оперов «девятка».

Скинхедов он нагнал у ближайшего светофора. Володя старался держать дистанцию в две-три машины, Чтобы не примелькаться, и ему это неплохо удавалось. Синяя «мазда» минут двадцать кружила по городу, затем остановилась возле старого шестиэтажного здания. Здесь скины выбрались из машины и двинулись к арке проходного двора. Яковлев натянул на нос темные очки, скрыл волосы и пол-лица под бейсболкой, вылез из машины и направился за ними. Куртка у него была черная и неброская. В таких ходит добрая треть мужского населения города.

Пройдя сквозь проходной двор, группа скинхедов свернула за угол. Яковлев ускорил шаг. Дойдя до угла, он хотел было остановиться, но услышал поблизости чей-то сдавленный крик и прибавил ходу.

Если бы Володя Яковлев был чуть менее спортивен, если бы он не спарринговался раз в неделю на ринге спортшколы «Золотая перчатка», он бы не заметил этого молниеносного движения, и дубинка, вне всякого сомнения, размозжила бы ему череп. Но тренированная реакция сослужила Володе добрую службу.

Черная молния со свистом рассекла воздух у него над головой. Поднырнув под дубинку, Яковлев нанес противнику быстрый и точный удар в солнечное сплетение и тут же довершил комбинацию хлестким левым апперкотом. Переносица противника хрустнула под ударом кулака, и ее обладатель — бритоголовый, краснолицый парень — рухнул на землю.

Двое других скинхедов молча ринулись на него. Первого Яковлев подсек и уложил на землю рядом с Серым, пригвоздив его к асфальту ударом каблука. Второй, видя такой расклад, притормозил и, сунув руку в карман, выхватил небольшой нож-балисонг. Пара движений кисти, и узкое лезвие ярко блеснуло на солнце.

— Получи, сука! — завопил бритоголовый и сделал выпад рукой.

Яковлев легко увернулся от лезвия и ребром ладони выбил нож из руки подростка. Затем схватил парня за запястье и вывел его на болевой.

— А-а! — взвыл бритоголовый, складываясь пополам. — Пусти руку, сука! Пусти, сломаешь!

— Какое задание получил? Ну, быстро! Руку сломаю!

Яковлев усилил нажим.

— Не зна-аю я!

— Как меня вычислили?

— Машину твою заметили! Черт, да пусти же ты! — Скинхед жалобно захныкал.

— Как называется ваша организация? Говори, сволочь, руку сломаю!

— «Ро… Россия для русских»…

Из глаз скина потекли слезы, из ноздри на землю потянулась длинная сопля.

— Кто главный? Главный кто, спрашиваю?

Парень лишь заскулил в ответ, и Яковлев еще больше усилил нажим.

— Кто главный?

— Костырин… Костырин главный… — простонал бритоголовый, сморщившись от боли. Затем вдруг набрал полную грудь воздуха и завопил на весь двор: — А-а-а! Убивают!

Краснолицый и второй скинхед зашевелились, приходя в себя. Яковлев выпустил парня, и тот опустился на задницу. Сжал покалеченную руку между колен и, по-собачьи поскуливая, закачался на месте, как шаман, вызывающий духов.

— Еще раз поймаю — башку откручу, — пообещал Володя, повернулся и, не дожидаясь, пока скинхеды окончательно очухаются, быстро зашагал к машине.

Десять минут спустя он докладывал Грязнову по телефону:

— Война между художниками и скинхедами началась из-за художника-граффера. Имя неизвестно. Его чернокожую подругу скинхеды либо изнасиловали, либо убили. Думаю, нужно поднять дела за последние пару месяцев о нападении на девушку-иностранку.

— Сделаем, — ответил Грязнов. — Давай дальше.

— Граффер из мести посадил на нож кого-то из скинхедов. Но не убил, а только ранил. Тот до сих пор лежит в больнице. Думаю, есть смысл проверить все больницы на ножевое ранение в брюшную полость.

— Проверим. Что еще?

Яковлев замялся:

— Товарищ генерал-майор, я тут побеседовал с одним скином. Так вот, он назвал мне название организации, в которой состоит, и фамилию своего вождя.

— Чем это ты так его расположил?

— Как всегда — добрым отношением. У вас ручка под рукой?

— Да.

— Организация называется «Россия для русских». Фамилия вожака — Костырин.

— Записал. Что-нибудь еще?

— Никак нет, товарищ генерал-майор.

— Хорошо. Подробности про «доброе отношение» сообщишь при личной встрече. Никого хоть не помял?

— Так, чуть-чуть.

— Ох, Яковлев, подведешь ты меня под монастырь со своим чуть-чуть. Ладно, дальнейшие инструкции получишь сегодня вечером, после отчета. А сейчас — продолжай работу.

— Слушаюсь.

Грязнов дал отбой. Володя бросил телефон на сиденье, тяжко вздохнул и удрученно покачал головой в предчувствии большого бадабума, который устроит ему суровый начальник.

8

Получив информацию о молодежном объединении «Россия для русских», Александр Борисович Турецкий активизировал (по его собственному выражению) работу. Он подключил все свои связи, объездил половину госконтор города, встречаясь с чиновниками и политиками и выуживая, а порой и выдавливая из них необходимую информацию. Помимо того он лично встретился с несколькими журналистами, освещающими в питерской прессе тему молодежной войны. Беседовать с журналистами было не легче, чем с чиновниками. Турецкому пришлось применить весь свой арсенал уловок, чтобы выудить из них что-нибудь действительно полезное для дела.

К вечеру следующего дня Александр Борисович уже знал об объединении «Россия для русских» и о его лидере Дмитрии Костырине почти все. В том числе и то, что тот лежит в больнице с ножевым ранением в живот.

Грязнов между тем занялся поисками таинственного граффера, пырнувшего Костырина ножом. Совместно с полковником Гоголевым и его людьми они перетряхнули весь «художественный бомонд» Санкт-Петербурга. И примерно к тому времени, как Турецкий закончил колесить по городу, они уже знали имя таинственного граффера — Андрей Черкасов.

— Мария Леопольдовна, здравствуйте! Я звонил вам час назад. Моя фамилия Турецкий.

— Александр Борисович?

— Именно так.

— Простите за излишнюю подозрительность, но не могли бы вы показать мне удостоверение?

— Разумеется.

Турецкий достал корочку и протянул ее Черкасовой. Она с полминуты внимательно изучала удостоверение, разглядывая печать и фотографию, затем вернула удостоверение и посторонилась:

— Проходите.

Беседовали на кухне. Ни чай, ни кофе Мария Леопольдовна не предложила. Она была бледна, под глазами пролегли глубокие тени. Побелели даже губы. По-видимому, женщина не спала уже несколько дней.

— Мария Леопольдовна, как давно пропал ваш сын?

— А разве я сказала, что он пропал?

Турецкий нахмурился:

— А разве нет?

Мария Леопольдовна опустила глаза под его колючим взглядом.

— Да, пропал. — Ее тонкие пальцы принялись перебирать кисти шерстяного платка. — Уже больше недели. Если точно — в прошлый четверг.

Александр Борисович мысленно отсчитал дни. Четверг. Тот самый день, когда Костырина привезли в больницу!

— Расскажите об этом подробнее.

Некоторое время Мария Леопольдовна молчала, по-прежнему нервно теребя платок, затем заговорила— быстро и отрывисто, словно боялась передумать:

— Андрюша позвонил ночью и сказал, что должен уехать на несколько дней. Еще сказал, что ему угрожает опасность. Что он серьезно подрался с одним парнем, отец которого — крупный политик. Сказал, что знает, как все уладить, но на это ему понадобится время. Неделя или больше. — Мария Леопольдовна подняла на Турецкого влажные глаза. — Андрей предупредил, что им могут интересоваться незнакомые люди… Я должна говорить им, что он уехал в Крым — на турнир художников-графферов.

— И как?

— Первые дни после его отъезда телефон раскалился от звонков. Все время спрашивали Андрея и представлялись его друзьями.

— А вы?

Мария Леопольдовна вздохнула:

— Врала про Крым.

— Ясно. Андрей сказал, куда он уезжает?

— Нет. Сказал только, чтобы я не волновалась. Что его приютили друзья. Я спросила, что за друзья, но он не ответил. Сказал, что лучше, чтобы я пока ничего не знала. Потом повесил трубку. — Мария Леопольдовна горестно вскинула руки и прижала их к худой груди. — Господи, Александр Борисович, я не знала, что и думать! Позвонила в милицию, но вспомнила про сына политика и бросила трубку.

— И никому до сих пор об этом не рассказывали?

Женщина покачала головой. Турецкий задумчиво достал из кармана сигареты, посмотрел на Марию Леопольдовну и, нахмурившись, снова убрал пачку в карман.

— А почему вы мне все это рассказали?

— Не знаю. Только чувствую, что должна рассказать. Я не знаю, в какую историю впутался Андрей, но вы должны верить ему. И должны помочь! — Она порывисто протянула руку и сжала пальцами предплечье Турецкого. — Александр Борисович, скажите честно, что с ним случилось? Он… жив? Мой мальчик жив?

— Насколько я знаю, жив, — спокойно и ровно ответил Турецкий. — Он, действительно впутался в нехорошую историю, но ничего трагичного не случилось. Я пока не могу вам всего рассказать, но… Если Андрей позвонит, дайте ему мой телефон. Мобильный у меня всегда с собой. Скажите, что все в порядке.

Турецкий достал из кармана визитную карточку и положил ее на стол.

— Я передам, — тихо сказала Мария Леопольдовна.

— А теперь расскажите мне об Андрее поподробнее. О его характере, привычках, знакомых. И еще — про его отношения с Таей.

— Хорошо, — тихо сказала Мария Леопольдовна. — Я все вам расскажу…

9

Дмитрий Костырин лежал на кровати в полосатой пижаме и, опершись головой на подушку, читал книгу. Рядом на тумбочке тикали часы, лежала пачка леденцов, недоеденная плитка шоколада, градусник и толстая общая тетрадь.

Дмитрийпослюнявилп^Лециперевернул страницу. Дверь палаты отворилась, и на пороге появился высокий, рыжеватый, пожилой мужчина в сером костюме и голубой рубашке. В одной руке он держал пакет с продуктами, в другой — коробку с шахматами.

Дмитрий отложил книгу.

— А, дядя Олег. Проходите.

Мужчина был не кто иной, как Олег Кириллович Костырин, генерал-майор милиции и дядя Дмитрия. Он затворил за собой дверь и прошел в палату. Затем пододвинул табуретку к самой кровати и сел на нее. Шахматы он положил на тумбочку, а пакет поставил на пол.

Дмитрий посмотрел на пакет и усмехнулся:

— Что там? Опять яблоки и пирожки?

— Да. Мать просила передать.

— А когда сама придет?

— Завтра. Сегодня никак.

Дмитрий поморщился:

— Какого черта она вообще сюда таскается? Она что, думает, у нее новые ноги вырастут — взамен больных?

— Она о тебе волнуется.

— Ну и очень глупо, что волнуется. Я же не при смерти!

— Сейчас — нет, — согласился Олег Кириллович. — Сейчас ты орел. А когда тебя привезли в больницу, ты был грязным, кровоточащим куском мяса. И мать видела тебя таким. Так что не суди ее слишком строго.

— Да я не сужу. О ногах ее забочусь.

Генерал пожал плечами, достал из пакета яблоко и протянул его Дмитрию. Тот нехотя взял.

— Грызи, — сказал Олег Кириллович. — Самая полезная вещь для здоровья. По себе знаю. Съешь десять кило яблок — и будешь как новенький. Как ты себя чувствуешь?

— Так же, как вчера. Нормально. Вы мне лучше скажите, как наши с вами дела? Продвигаются?

— Пока глухо, Дима.

Костырин-младший откусил кусок яблока, брызнув соком на одеяло, и принялся методично работать крепкими челюстями.

— Затаился, сволочь, — с невыразимой злобой произнес он. — А что его друзья-графферы, молчат?

— Молчат. Я думаю, они не знают, где он. Иначе бы давно рассказали.

Дмитрий сморщился, с ненавистью, взглянул на яблоко и положил его на тумбочку. Посмотрел на дядю и сухо спросил:

— Долго мне еще париться на койке?

— Еще недельку придется полежать, — ответил тот.

— Черт! Достало меня валяться. Скоро совсем плесенью покроюсь. И еще этот запах! Чувствуете? — Дмитрий обвел палату ненавидящим взглядом. — Он везде. Смесь йода с мочой. Меня уже наизнанку от него выворачивает. Плюну на все и пойду домой!

Олег Кириллович покачал большой головой:

— Не дури. Ранение было глубоким. Если ты встанешь, швы могут разойтись и рана начнет гноиться.

Несколько секунд они молчали, затем генерал Костырин произнес неприязненным, холодноватым голосом:

— И все-таки я не понимаю, как ты позволил этому ублюдку добраться до тебя? Ведь ты самый крепкий из всех парней, каких я только встречал. Неужели он оказался крепче?

— Дядя Олег, — предостерегающе сказал Дмитрий.

— Я не хочу тебя обидеть, — упрямо гнул свое генерал. — Скорей уж я сам обижен. Какой-то тщедушный щенок едва не отправил тебя на тот свет. Если б твой отец смог это услышать, он бы в гробу перевернулся.

Мышцы на шее Костырина-младшего напряглись, жилы — вздулись.

— Ладно, не напрягайся, — заметив это, сказал генерал. — Отыщем мы твоего обидчика. Отыщем и накажем, чтобы не повадно было ножом махать. Я сам, лично, с него шкуру спущу. — Олег Кириллович нахмурил рыжеватые брови и задумчиво потер пальцами щеку. — Хотел бы я знать, в какую нору он забился? Мы пробили все его связи. Слушай, а может, он действительно рванул в Крым, а потом подох где-нибудь в дороге?

Дмитрий усмехнулся и покачал головой:

— Этот не подохнет.

Зрачки генерала сузились:

— Значит, он все-таки крепкий парень?

— Теперь — да, — сказал Дмитрий. — Я сделал его таким.

— Ты как будто гордишься этим? — холодновато прищурившись, проговорил Олег Кириллович.

Дмитрий криво ухмыльнулся:

— Я ему голову отрежу. Дайте только мне до него добраться. Кстати, дядя Олег, я тут думал… Мне кажется, я знаю, как выманить его из логова.

Костырин-старший внимательно посмотрел на племянника:

— Я правильно понял? Ты сказал — выманить?

— Да, — кивнул Дмитрий. — Он очень чувствительный малый. И на этом можно сыграть. Только нужно действовать осторожно. Если мы сожжем за его спиной мосты, он превратится в полного отморозка. А отморозки действуют хитро и расчетливо. — Дмитрий на мгновение задумался, усмехнулся своим мыслям и тихонько покачал головой. — Нет, этот ублюдок нужен нам теплым и жалостливым.

— Кажется, я понимаю, о чем ты говоришь, — сказал Олег Кириллович. — И, кажется, я знаю, как это сделать.

10

«Разводящий» графферов — Олег Николаевич Шевцов — был высоким, худощавым, с гривой черных волос, стянутых на затылке резинкой, и черной бородкой-эспаньолкой, которая росла у него как-то криво и клочковато, но над которой (это было сразу заметно) он усиленно работал, стараясь придать ей максимально мужественный вид.

Шевцов вышел из кафе с потрепанным коричневым кейсом в руке и двинулся к серебристому «форду-фокусу».

Он остановился возле машины, чтобы достать ключи. Промедление оказалось для него губительным. Он даже не успел понять, как все произошло. Только что кейс был в руке, а потом — р-раз! — и его не стало. От неожиданности Николаич уронил ключи в лужу. Обернувшись, он увидел удаляющегося мужчину. Высокого, широкоплечего, в элегантном пальто. В левой руке он нес кейс Николаича; нес не торопясь, спокойно и уверенно, будто тот принадлежал ему.

— Эй! — заорал Николаич странному грабителю. — Эй, ты!

Он бросился за ним вслед, но в этот момент мужчина обернулся и, усмехнувшись, произнес:

— Тише, малыш. Спокойно.

Это было так неожиданно, что Николаич, собиравшийся броситься грабителю на плечи и повалить его на землю, затормозил и остановился.

— Да что спокойно-то! — крикнул он, гневно блестя глазами. — Отдай кейс, сволочь!

Однако взгляд у незнакомца был такой холодный и такой невозмутимый, что Николаич осекся. Так может смотреть только человек, который имеет право так смотреть.

— Я сказал, угомонись, — мрачно проговорил незнакомец и сунул руку в карман пальто.

Шевцов отступил на шаг назад. Некоторое время он ошалело смотрел на грабителя, затем сжал руки в кулаки и заговорил подрагивающим голосом:

— Послушайте… как вас там… это не мой кейс, ясно? Это кейс моего босса. А он очень большой человек. — Он не сводил перепуганных глаз с руки незнакомца. — Вы меня с кем-то перепутали… Правда! Если вы вернете кейс, я обещаю, что ничего не расскажу своему боссу.

— Да ну? — Мужчина достал из кармана пачку сигарет. Вытащил одну губами, по-прежнему не выпуская кейс, и, не торопясь, прикурил ее от блестящей зажигалки. — А я как раз хочу, чтобы ты все ему рассказал.

Увидев, что у незнакомца нет ствола, Николаич слегка успокоился. Однако уверенней он от этого не стал. Шевцов совершенно не представлял, что в такой ситуации полагается делать.

— Ну! — твердо сказал незнакомец. — Так чей же это кейс?

— Я же сказал — моего босса, — ответил Шевцов.

Мужчина кивнул:

— Отлично. Осталось выяснить, кто твой босс.

Вопрос был таким прямым, а вел себя незнакомец так нагло, что Николаич вспылил.

— Слушай, а не слишком ли много ты на себя берешь? — злобно сказал он. — Ты вообще кто такой?

— Я — тот, кто отнял у тебя кейс, — спокойно ответил мужчина. — И если ты не дурак, ты понимаешь, что я не простой уличный воришка. И если я взял этот потрепанный, ничем не примечательный кейс именно у тебя, значит… — Тут незнакомец пожал широкими плечами. — Значит, я сделал это преднамеренно.

Шевцов растерянно заморгал.

— Зачем же вы его взяли? — спросил он.

— Чтоб завязать знакомство. Не возьми я его — ты не стал бы со мной знакомиться, правда? Ты бы послал меня куда подальше, запрыгнул в тачку и уехал.

Николаич хмуро усмехнулся:

— Я не знакомлюсь на улице.

— И правильно делаешь. Зато я знакомлюсь.

— Это ваше хобби, что ли? — съерничал Шевцов.

— Скорей, часть моей профессии, — ответил мужчина.

— И какая же у вас профессия?

Незнакомец снова сунул руку в карман, на этот раз — пиджака.

— Вот, взгляни! — он протянул Николаичу визитную карточку.

Тот нерешительно ее взял. Пробежал по визитке взглядом и поднял удивленные глаза на незнакомца.

— Так вы из прокуратуры?

Мужчина, оказавшийся старшим следователем Генпрокуратуры, не вынимая сигареты изо рта, кивнул:

— Угу. Ты разочарован?

Николаич помолчал, потом сказал:

— Я сразу понял, что вы не бандит. Теперь, когда я знаю, кто вы… может, вернете мне кейс?

Турецкий (а это был именно он) медленно покачал головой:

— Нет.

— Но почему?

— Я верну его только твоему хозяину. Из рук в руки.

Шевцов вдруг весь как-то сник, опустил голову и жалобно заканючил:

— Пожалуйста, отдайте кейс. Я за него головой отвечаю.

— Олег Николаевич, вам двадцать семь лет, а вы распустили нюни, как пятнадцатилетний мальчишка, — с укором сказал Турецкий.

— Вы знаете, как меня зовут? — удивился Шевцов.

— А ты думаешь, я просто угадал? — Александр Борисович покачал головой. — Нет, парень. В общем, так. Кейс я верну. Целым и невредимым. Передай мою визитку своему боссу. Я жду его звонка до вечера. Если звонка не будет, я приобщу кейс к уликам, и вы увидите его только на суде.

— К каким уликам? — не понял Шевцов.

— Там узнаешь.

Турецкий повернулся и как ни в чем не бывало пошел своей дорогой, размахивая кейсом.

— Эй! Эй, вы!

Турецкий обернулся и небрежно бросил:

— Если вздумаешь за мной тащиться, следующую ночь проведешь в камере.

Шевцов остановился. Разговор был окончен.

11

Звонок раздался полчаса спустя.

— Александр Борисович Турецкий? — спросил вкрадчивый тихий голос.

— Он самый, — ответил Турецкий. — Кто говорит?

— Хозяин кейса, который вы так беззастенчиво отобрали у моего человечка.

— Как вас зовут?

В трубке повисла пауза. Затем вкрадчивый голос ответил:

— Сергей Михайлович.

— А фамилия?

Послышался смешок и вслед за тем:

— Она не слишком благозвучна. Поэтому называйте меня по имени-отчеству.

— Хорошо, с фамилией мы повременим. Теперь я хочу знать, кто вы?

— Я? Художник. И друг художников. А вы, насколько я понял, представитель Фемиды?

— Что-то вроде этого.

— Я хочу вернуть мой кейс, Александр Борисович. Вы изъяли его незаконно.

— Правда? Докажите.

— Доказать что?

— Что он действительно принадлежит вам. В кейсе, между прочим, двести тысяч долларов. Вы готовы ответить, откуда у вас такие большие деньги?

— Что вы хотите? — после паузы спросил Сергей Михайлович.

— Встретиться с вами.

— Гм… И тогда вы отдадите мне кейс?

— Возможно.

— Хорошо. Скажите, где вы, и я пришлю за вами машину.

— Вот так бы и давно. Записывайте.

Особняк был не слишком большой, всего-навсего три этажа, и не слишком роскошный — лишь два мраморных льва на крыльце. Забор возвести еще не успели, поэтому двор просматривался насквозь.

— Хороший домик, — похвалил Турецкий.

Один из верзил, сидевших с ним машине, усмехнулся:

— Хороший. Только нам не туда.

Машина и в самом деле обогнула особняк стороной и остановилась возле простого пятистенка, бревна которого потемнели от времени.

Хозяин, невысокий, сухопарый, с худым, морщинистым лицом, встретил их на крыльце. Сергей Михайлович был в старом ватнике и вязаной шапочке, на ногах — валенки с галошами. В руке — лопата.

— Здравствуйте, Александр Борисович! — улыбнулся Сергей Михайлович, почти не разжимая губ.

Турецкий захлопнул дверцу машины и направился к крылечку.

— Здравствуйте, Сергей Михайлович. — Они пожали друг другу руки.

— Хорошо Добрались? На ухабах не трясло?

— Добрались хорошо, — ответил Александр Борисович. — Жаль только, округой полюбоваться не получилось. Ваши культуристы напялили мне на глаза повязку.

— Необходимая предосторожность, — объяснил хозяин.

— Неужели вы думаете, что при желании я не смогу найти ваш дом и установить вашу личность?

— Может, да. А может, нет, — неопределенно ответил Сергей Михайлович. — Да и сомневаюсь я, что у вас появится такое желание. У вас и без меня проблем по горло.

— Это верно, — согласился Турецкий.

— Александр Борисович, вынебудетепротестовать, если мои ребятки слегка вас… обыщут?

— Боитесь, что я вас застрелю?

Сергей Михайлович улыбнулся:

— Вот уж этого нисколько не боюсь. Боюсь другого. Вдруг у вас хватило простоты принести с собой микрофон. А я, знаете, никогда не даю интервью.

Турецкий развел руки в стороны, и «мальчики» тщательно его обыскали. Один из них повернулся к хозяину и пробасил:

— Он чист.

— Тогда прошу в дом, Александр Борисович!

В доме тоже не было никакой роскоши, только все самое необходимое. Стол, кресла, диван, пара шкафов и полки с книгами и художественными альбомами (Турецкий разглядел альбомы Рембрандта, Пикассо, Поллока и Клее). В камине уютно потрескивали березовые поленья. На каминной полке стояла бронзовая женская статуэтка.

— Итак, Александр Борисович, — начал Сергей Михайлович, когда они расселись в кресла, — вы сдержали слово и вернули мне мой кейс. Я тоже хозяин своему слову. Я обещал вам встречу, и вот вы здесь. Что вам от меня нужно? Только давайте без обиняков, у меня не так много времени.

— Сергей Михайлович, в городе идет молодежная война. И многие считают, что вы можете ее остановить.

Хозяин дома помрачнел.

— Художники-графферы вместо красок взяли в руки дубинки и ножи, — продолжил Турецкий. — Забит насмерть восемнадцатилетний парень из общества «Русская память». Неделю назад графферы избили четверых членов патриотического союза «Воля». У одного из них сломан позвоночник. А еще один — ослеп. Отслоение сетчатки. Слышали об этом?

Сергей Михайлович мрачно усмехнулся.

— Если вы хотите, чтоб я расчувствовался, то напрасно стараетесь, — желчно сказал он. — Мне нисколько не жаль этих ублюдков. И потом, зачем вы мне все это рассказываете? И откуда у вас информация о том, что в избиениях замешаны графферы? Художники — смирный народ. Если они с кем-то и воюют, то исключительно при помощи линий, образов и цветов.

Турецкий дернул щекой:

— Бросьте. Есть свидетели.

— Вот как? — Брови Сергея Михайловича взлетели вверх. — Тогда почему виновные до сих пор не наказаны?

— Потому что жертвы молчат. Они предпочитают торжеству закона личную месть.

Хозяин дома слегка оттаял и даже покивал в знак согласия:

— Вот это уже ближе к делу. Не знаю, кто там, кому и за что мстит, но графферов… (я подчеркиваю: графферов, а не скинхедов!) действительно избивают. И даже убивают! Юных парней, из которых в будущем могут вырасти наши, русские, Рафаэли и Рембрандты. Это, между прочим, наше национальное достояние. Что сделали вы, Александр Борисович, чтобы уберечь их от беды?

— Это демагогия, — сухо произнес Турецкий.

— Правда? А мне кажется, что демагогия — это то, что вы говорите.

Александр Борисович поморщился, как от зубной боли, и устало вздохнул:

— Если вы будете продолжать в таком же тоне — мне с вами не о чем говорить.

— В таком случае, зачем вы жаждали этой встречи?

— Я считал вас умным человеком. По крайней мере, человеком, который слышит не только самого себя. Но, видимо, я ошибся.

— Вы не ошиблись, — веско сказал хозяин дома. — Давайте так: вы будете говорить, а я — молчать и слушать. И постарайтесь пока обойтись без вопросов. Я хочу услышать ваш монолог. Ваши мысли на этот счет.

— Что ж… — начал Александр Борисович. — Пожалуйста. Начнем с того, что молодежная война не выгодна никому. И она не может длиться до бесконечности. Я знаю, что скинхедам нужен один из ваших ребят. Его зовут Андрей Черкасов.

Сергей Михайлович неприязненно прищурил глаз.

— Предлагаете мне его сдать?

— Нет. Вы не сможете этого сделать, и вы об этом знаете. Иначе вы давно бы уже его сдали. Черкасов прячется. И никто — ни вы, ни скинхеды — не знает где.

— Так-так. Прошу вас, продолжайте.

— Вы наверняка встречались с кем-то из лагеря скинхедов, с тем, кто руководит всей этой шайкой-лейкой, и вели с ним переговоры. Но переговоры не увенчались успехом. И этот кто-то, этот большой начальник лысой банды наверняка предложил вам свои условия прекращения войны. И вы наверняка рады были бы принять эти условия. Но по изложенной выше причине не смогли этого сделать. И теперь вы пытаетесь найти Черкасова. Найти, чтобы «скормить» его скинхедам.

Лицо Сергея Михайловича налилось кровью.

— Вы соображаете, что говорите? — тихо произнес он.

— Вполне. А вы?

Хозяин дома откинулся на спинку кресла и, глядя на Александра Борисовича исподлобья, побарабанил пальцами по подлокотникам. Затем спросил:

— Что вам нужно, Турецкий?

— Мне нужны фамилии, — сказал Александр Борисович. — Фамилии людей, которые отдают скинхедам приказы.

Сергей Михайлович нахмурился еще больше.

— Вы не понимаете, — резко сказал он. — Если такие люди и есть… я говорю чисто гипотетически… то вам до них не добраться. Эти люди… опять же чисто гипотетически… не какие-нибудь мальчишки. У них есть свои цели, и у них есть силы, чтобы этих целей достичь.

— Спасибо за лекцию, — с вежливой иронией сказал Турецкий.

— Пожалуйста!

— Напрасно вы бравируете, Сергей Михайлович. Вы не сможете справиться с ними самостоятельно. Скинхеды будут продолжать убивать ваших ребят. Я слышал, что в последние дни никто из графферов не выходит на улицу. Они боятся нарваться на скинхедов. Вынужденный многодневный простой, который сильно бьет по вашему карману.

Сергей Михайлович фыркнул:

— Вы что, заглядывали в этот карман, что так уверенно говорите?

— Я заглядывал в карманы людей, подобных вам. И надеюсь, что со временем удастся заглянуть и в ваш. Но не сейчас. Сейчас я хочу помочь вам, потому что мне не нравится то, что творится в городе. Мне не нравится, когда дети гибнут из-за грязных игр, в которые их втянули взрослые.

Сергей Михайлович надолго задумался. Наконец сказал:

— Вы хотите, чтобы я назвал вам имена? Ну допустим. Допустим, я назову вам их. А вы чувствуете себя достаточно сильным человеком, чтобы противостоять этим людям?

— Вполне, — твердо ответил Турецкий. — Можете навести обо мне справки.

— Правда? Что ж, это дельная мысль. Возможно, я так и сделаю. А на данном этапе я предлагаю свернуть нашу беседу.

Сергей Михайлович поднялся с кресла и протянул Турецкому руку.

— Прощайте, Александр Борисович. Мои мальчики довезут вас до гостиницы. Берегите себя.

— И вы тоже. Кстати, через два часа я буду в кофейне «Ярус». Это рядом с гостиницей. Вы сможете найти меня там.

12

Турецкий осторожно, чтобы не обжечься, отпил кофе. Нет, не зря Грязнов хвалил это заведение. Кофе был действительно превосходный.

Александр Борисович не успел просидеть и десяти минут, как дверь кофейни открылась и на пороге появился «разводящий» графферов — Олег Шевцов. Он оглядел помещение, увидел Турецкого и уверенно направился к нему. Подошел к столику и остановился:

— Можно присесть?

— А, Олег Николаевич! Рад вас видеть. Садитесь, конечно.

Николаич уселся. Он был угрюм и неприветлив. И, в принципе, его можно было понять.

— С чем пожаловали? — спросил Турецкий, потягивая кофе.

Николаич бросил на стол листок бумаги:

— Меня просили передать вам это.

Александр Борисович поставил чашку на блюдце и взял листок. На нем быстрым, стремительным почерком были написаны имя и номер телефона.

— Очень хорошо, — кивнул Турецкий, пряча листок в карман. — Кофе хотите?

— Нет!

— Зря.

Александр Борисович снова взялся за свою чашку. Николаич несколько секунд сидел молча, уставившись в клетчатую клеенку стола, потом поднял на Турецкого недовольный взгляд и сказал:

— Можно пару слов от себя?

— Валяй, — разрешил Александр Борисович.

— Зря вы так с нами. Графферы — мирные люди. Можно сказать, убежденные пацифисты. И если мы берем в руки оружие, то только для самообороны. А вы… — Он облизнул губы. — Вы ставите нас на одну ступень с бритоголовыми ублюдками.

— Вы сами ставите себя на эту ступень, — мягко возразил ему Турецкий.

Николаич непримиримо мотнул головой и сказал:

— А разве у нас есть выход?

— Выход есть всегда.

— Например?

Александр Борисович поставил чашку на блюдце, посмотрел Шевцову прямо в глаза и спокойно произнес:

— Приведите ко мне Андрея Черкасова. Я слышал, что он умный и смелый парень. И уверен — он знает много полезного.

— Я бы привел, — угрюмо отозвался Николаич. — Если бы знал, где он.

Турецкий пожал плечами:

— В таком случае советую вам поскорее это узнать. И кстати, вот еще что. Если узнаете, не говорите об этом вашему боссу Сергею Михайловичу. Сперва позвоните мне — так будет безопасней.

— Для кого?

— Для Андрея, — ответил Турецкий.

Николаич встал со стула.

— Вот в этом я очень сильно сомневаюсь. Всего хорошего!

Он приподнял над головой бейсболку, повернулся и вышел из кофейни.

…Перед тем как подняться на крылечко, Турецкий посмотрел на красивую красную табличку, прибитую к двери. Золоченые буквы гласили:

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ШТАБ ПАРТИИ «СОЮЗ СЛАВЯН»

— И почему это они так обожают называть себя славянами? — тихо проговорил Турецкий. — Хлебом не корми…

Он поднялся по ступенькам и нажал кнопку звонка.

— Вы к кому? — утробно пробормотал динамик.

— К Садчикову.

— Вам назначено?

— Да.

Железная дверь легонько щелкнула и отворилась.

Садчиков оказался моложавым и крепко сбитым мужчиной. В лихо зачесанном назад чубе просматривалась седина. На лбу был небольшой шрам, затрагивающий нижним концом бровь, что придавало его лицу мужественное и вместе с тем какое-то лихое выражение.

Когда Турецкий вошел в кабинет, Садчиков как раз обедал. Завидев Турецкого, он слегка приподнялся с кресла, но навстречу не вышел. Сделал гостеприимный жест рукой и указал на стул:

— Присаживайтесь, господин Турецкий.

Александр Борисович сел. Садчиков слегка прищурился:

— Ничего, что я ем? В кафе обедать не люблю, там шумно и воняет кухней.

Турецкий пожал плечами — дескать, как вам угодно.

— По телефону вы сказали, что работаете в Генпрокуратуре, — продолжил Садчиков. — Можно уточнить вашу должность?

— Старший помощник генпрокурора, государственный советник юстиции третьего класса, — представился Турецкий.

— Звонко, — одобрил Садчиков. — А что вы в Питере забыли, господин советник? Не в гости же ко мне приехали?

— Выходит, что в гости, — усмехнулся Александр Борисович, с усмешкой глянул на тарелку с пловом и графинчик с водкой.

— Что ж, милости просим! Только обычно, перед тем как приехать в гости, меня об этом предупреждают. Ну да ладно. Мы, питерцы, народ гостеприимный. Раз пришел в гости — садись и пей. Брашной, как говорится, не обнесем. — Он взял в руки графин. — Выпьете со мной, Александр Борисович?

— Нет.

— Не пьете, что ли?

— На работе — нет.

— Ага, так значит все-таки на работе. А я, дурак, подумал, что вы и в самом деле по чистому зову души ко мне приехали. — Садчиков плеснул себе в стакан водки. Поставил графин, выдохнул через плечо и залпом опрокинул водку в рот. Поморщился, по-мужицки занюхал водку рукавом и снова посмотрел на Турецкого: — Так что у вас за работа, Александр Борисович? Зачем вы ко мне пришли?

— Я приехал в Питер, чтобы остановить бойню, которую развязали в городе подростки-скинхеды.

Лицо Садчикова стало грустным. Он кивнул:

— Да, я что-то слышал об этом. И мне это тоже не нравится. Но увы — не всегда все зависит от наших желаний.

Он снова взялся за плов.

— Курить тут у вас можно? — спросил Турецкий.

— А на здоровье, — махнул вилкой Садчиков.

Александр Борисович закурил. Посмотрел, как Садчиков уплетает плов, и сказал, сухо сощурившись:

— Похоже, вы не совсем понимаете, с кем имеете дело.

— Отчего же? Вы представились. Как вас там… Советник и все такое.

— Похоже, вы и впрямь думаете, что мой приход к вам — простая формальность.

— А разве нет?

Турецкий покачал головой:

— Нет. Я понял, что не очень интересен вам, а вот вы, Кирилл Антонович, напротив, очень меня интересуете.

Садчиков усмехнулся:

— Ну хоть кого-то я интересую. Приятно слышать. Позвольте спросить, а какого рода у вас ко мне интерес?

— А какого рода интерес бывает у Генпрокуратуры? — ответил Турецкий вопросом на вопрос.

Садчиков оторвался от плова и изобразил на лице удивление:

— Вы что, в чем-то меня подозреваете?

— Да, я вас подозреваю. Я, собственно, и пришел лишь затем, чтобы сказать: если ваши бритоголовые не угомонятся, я всерьез займусь вашей персоной. И тогда вам мало не покажется.

— Бритоголовые? — Садчиков наконец отодвинул тарелку, вытер рот и руки салфеткой и швырнул ее в урну. Холодно посмотрел на Турецкого. — Любезный, вы обознались. При чем здесь я? Я занимаюсь политикой, а не разбоем. Вы, вообще, видели табличку на двери нашего офиса? Если мне не изменяет память, на ней написано: «Партия «Союз славян». Там не написано: «Союз бритоголовых славян». А может, вы вообще перепутали мой офис с парикмахерской? Тогда я укажу вам правильную дорогу!

Лицо Садчикова было спокойным, однако щеки и лоб «вождя» слегка побагровели, а шрам на лбу, напротив, стал белым, словно его нарисовали мелом.

— Бритоголовые, а по сути фашисты… — начал Турецкий, но Садчиков не дал ему договорить.

— Какого черта вы мне тут толкуете о фашизме? — гневно воскликнул он. — Мой дед прошел всю войну и дошел до самого Берлина! А ты приходишь ко мне в офис и называешь меня фашистом! Да я вот этими вот руками вышвырну тебя за дверь! И не посмотрю на то, что ты советник юстиции!

Турецкий уставился на Садчикова в упор. Тот встретил взгляд «важняка» прямо и взгляда Не отвел. Несколько секунд продолжалась эта молчаливая дуэль. Затем Турецкий с ледяным спокойствием произнес:

— Кончайте рисоваться, Садчиков. Я не журналист и не ваш политический соперник. Я представляю здесь закон. И мне плевать на ваши пафосные разглагольствования. Я знаю, что бритоголовые парни из организации «Россия для русских» подчиняются вам. Вы их спонсируете. И вы отдаете им приказы.

— У вас есть доказательства? — поинтересовался Садчиков.

— У меня нет доказательств. И мне они пока не нужны. Я не за этим приехал в Питер. Я уже сказал: я хочу прекратить бойню. Это моя первая и главная цель. Но если убийства и избиения будут продолжаться, я займусь вашей партией вплотную. И клянусь: мало вам не покажется.

— Ой ли? — небрежно проговорил Садчиков.

Турецкий сдвинул брови:

— Знаете, какое у меня прозвище в генпрокуратуре? — спокойно спросил он.

— Ну и какое?

— Никакого. А знаете почему?

— Почему?

— Потому что я безупречен. Наведите обо мне справки. Я всегда довожу начатые дела до суда. В общем, так. Повторяю еще раз для тех, у кого проблемы со слухом. Если убийства и избиения будут продолжаться, пеняйте на себя. Я натравлю на вас ОМОН, «Вымпел» и все, что только можно натравить. Я прикажу проводить обыски у вас в офисах по два раза в день. А ваши фотографии появятся в питерских и столичных газетах с подзаголовком: «Оборотни в российской политике». У меня хватит на это и полномочий, и связей.

— Звучит как угроза, — заметил Садчиков.

— Это и есть угроза, — холодно сказал Турецкий. — Я редко угрожаю, но если делаю это — отвечаю за каждое свое слово.

Садчиков откинулся на спинку кресла и задумался. Пауза длилась не меньше минуты. Наконец он мрачно проговорил:

— Честно говоря, я не понимаю, почему вы угрожаете именно мне. Однако, со своей стороны, должен заверить: я сделаю все, чтобы в городе наступил порядок. У меня тоже есть для этого и связи, и возможности.

— Значит, мы друг друга поняли, — сказал Турецкий. Он поискал глазами пепельницу, однако не нашел и воткнул окурок в тарелку с остатками плова. — Я ухожу успокоенным. Но я буду спокоен только до первого трупа.

— Искренне надеюсь, что этот труп будет не вашим, — сказал Садчиков.

— Что? — прищурился Турецкий. — Что вы сказали?

— Я сказал, что обычно такие, как вы, долго не живут. Это не угроза, а констатация факта. Не принимайте ее близко к сердцу.

— Не буду, — кивнул Александр Борисович. — Кстати, то, что я вам сказал, — это тоже констатация. Но ее вам придется принять к сердцу так близко, как только сможете.

13

Лидер партии «Союз славян» Кирилл Антонович Садчиков сидел у кровати Костырина нахмурив брови и нервно поигрывал желваками. Лицо его было багровым. Белый шрам на лбу выделялся, подобно дьявольской метке. Костырин никогда еще не видел шефа таким мрачным. Взглянув на шрам, он вдруг вспомнил, что почти такой же точно шрам был на лбу у Гарри Поттера. Костырин невольно усмехнулся.

— Чему радуешься? — угрюмо поинтересовался Садчиков.

— Извините. — Дмитрий убрал улыбку.

— Вот так-то лучше. Надеюсь, ты понимаешь, в какое сложное положение ты всех нас поставил?

Костырин кивнул.

— Если твоего «друга» возьмут московские менты, нам всем придется очень туго. Кто будет отвечать, Дмитрий?

— Я отвечаю за свои поступки.

Кирилл Антонович свирепо прищурился.

— Что твой «друг» успел разнюхать?

— Немного. Мы не допускали его к серьезным делам.

— Но что-то же он знает? Отвечай, чем нам все это грозит?

Костырин задумался. Пока он размышлял, Садчиков внимательно наблюдал за ним.

— Он мог разнюхать про оружие, — раздумчиво сказал Дмитрий. — Он парень ушлый и хитрый. И еще… он видел взрывчатку на столе в штабе. Боюсь, он догадывается о том, кто взорвал машину Рамишевского.

Садчиков заскрипел зубами.

— Н-да… Твои парни ищут его?

— Мы обшарили весь город. Его нигде нет..

— Ищите тщательней! И еще — живым его брать не обязательно. Я хочу одного: чтобы он замолчал. Навсегда!

— Понимаю, — кивнул Дмитрий. — Мы найдем его. Я подключил к розыскам дядю.

Кирилл Антонович нервно пожевал нижнюю губу.

— Черт, наделал же ты делов… Я тебе сто раз говорил: осторожность, осторожность и еще раз осторожность. Ладно. Чего уж теперь говорить. — Он вновь пристально взглянул на Костырина. — Ищи его, Дмитрий. Слышишь? Ищи! Ты знаешь правила игры. Если нам не удастся избавиться от твоего «друга», нам придется избавиться от тебя. Иначе пострадает все дело.

— Да, я знаю.

Костырин слегка побледнел, но внешне остался спокойным.

— Мне пора. — Садчиков встал со стула. — Поправляйся.

Он повернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из палаты.

После ухода шефа Костырин долго сидел в кровати с неподвижным лицом и задумчиво смотрел в бледный квадрат окна. Никогда в жизни он не слышал, чтобы Садчиков кому-то угрожал. И то, что он осмелился угрожать Дмитрию, было красноречивей любых, даже самых страшных, слов.

14

Когда запиликал телефон, Дмитрий лежал в постели с открытыми глазами и смотрел в потолок. Стороннему наблюдателю (если б таковой нашелся) могло бы показаться, что он внимательно исследует взглядом конфигурацию потолка, стараясь найти в ней какой-нибудь архитектурный или эстетический изъян. На самом же деле он размышлял. В душе Дмитрия клокотала ярость, однако разум оставался холодным, как лезвие ножа, который Черкасов воткнул ему в живот. Где сейчас Черкасов? Куда он мог пойти? Ответ напрашивался сам собой — туда, где его не будут искать. Значит, друзья и родственники исключаются. Домой он в тот вечер не возвращался. Денег у него с собой не было. А если и были, то совсем немного. Так где же он? В какую нору зарылся? Из какой щели наблюдает за Костыриным и его парнями, дрожа от ужаса и делая в штаны?

Какая-то мысль, какое-то смутное прозрение неотвязно кружилось в мозгу у Костырина. Однако он никак не мог ухватить эту мысль и злился из-за этого еще больше.

Пиликанье телефона отвлекло Дмитрия от мрачных размышлений. Он взял с тумбочки трубку и поднес к уху.

— Слушаю.

— Милый, это я, — проворковал в трубке нежный голос Марины. — Ну как ты?

— Я в порядке. Ты придешь сегодня?

— Конечно! Как я могу не прийти к моему котику!

— Во сколько?

— М-м… Часа в два. Не слишком рано?

— Нет, в самый раз. Знаешь что?

— Что, милый?

— Ты сегодня нижнее белье не надевай.

— Что-о? — удивленно протянула Марина.

— Что слышала. В больнице строгие правила, действовать придется быстро. Дорога каждая секунда.

Марина хихикнула — наполовину нервно, наполовину кокетливо, затем спросила:

— Ты что, серьезно?

— Да, детка. Я хочу тебя. Страшно хочу.

— Гм… Ладно, милый. — Голос Марины стал глубоким и томным. — Я сделаю, как ты хочешь. Только я боюсь за тебя. У тебя не разойдутся швы?

— Это не твоя забота.

Смутная мысль вновь завертелась в голове у Дмитрия. И в какое-то мгновение она почти поддалась, вспыхнула, озарив неизвестность, и Дмитрий, сам до конца не сознавая причину своего любопытства, вдруг спросил:

— Кстати, ты с Никой давно не общалась?

— Постоянно видимся, — ответила Марина. — Мы ведь вместе сдавали на права. Да, кстати: представляешь, сегодня вечером хотела забежать к ней с девчонками на пару бокалов шампусика, обмыть права. А она ни в какую! И это уже в третий или четвертый раз!

— Что в четвертый раз? Права обмываете?

— Нет, дурачок. В четвертый раз она меня отшивает. Хотя живет одна. И бойфренда у нее нет. Был один… ты сам знаешь кто. Но с тех пор она ни с кем романы не крутит.

— Погоди. Так ты говоришь, она тебя не пускает…

— Да, милый. Бог с ней, с Никой. Кстати, насчет сегодняшней встречи… — Марина вновь чувственно понизила голос. — Может, у тебя есть какие-то особые пожелания? Может, мне надеть что-нибудь возбуждающее? Чтобы ты побыстрее мог… э-э… прийти в форму?

— Нет, детка, будь в чем хочешь. А насчет формы не волнуйся. У меня сейчас и на пятидесятилетнюю старую деву встанет.

— Фу, какой ты пошлый! — захихикала Марина.

Однако Костырин не поддержал шутку, а упрямо продолжил допрос:

— Значит, говоришь, Ника никого к себе не пускает? А раньше?

— Раньше мы с девчонками целые вечера у нее просиживали. У нас ведь у всех дома родители. А почему ты спросил?

— Так просто. Ты помнишь адрес Ники?

— Да.

— Продиктуй мне его. И как добраться — тоже.

— А зачем тебе? — мгновенно залюбопычничала Марина.

— Делай, что говорю, — сурово сказал ей Костырин. — А спрашивать будешь потом.

— Фу, какой ты злючка. Ну хорошо, записывай…

Ника положила трубку на рычаг и снова забралась под одеяло. Андрей обнял ее рукой и поцеловал в теплую щеку. Затем посмотрел в окно на яркое весеннее солнце и спросил:

— Кто это был?

— Маринка, — ответила Ника, еще теснее прижимаясь к нему.

— Что ей нужно?

— Спрашивала, можно ли сегодня вечером организовать у меня вечеринку.

Андрей озабоченно нахмурился, затем протянул руку и взял с тумбочки сигареты. Пока он закуривал, Ника с улыбкой рассматривала его лицо.

— Ты чего? — спросил Андрей, покосившись.

— Ничего. Любуюсь! — Ника выпросталась из-под одеяла и, жмурясь в окно, сладко потянулась.

Андрей помахал рукой, отгоняя от лица дым, и сказал:

— Мне нужно уходить. Так больше не может продолжаться.

Выражение неземного блаженства покинуло заспанное личико Ники.

— Почему? — почти испуганно спросила она. — Почему ты хочешь уйти? Разве тебе здесь плохо?

— Нет. Мне у тебя хорошо. Даже слишком хорошо. Но я больше не могу у тебя оставаться. Пока я здесь — ты тоже в опасности.

— Глупости, — звонким упрямым голосом сказала Ника. — Никто никогда не догадается, что ты здесь!

— Ты уже в третий раз отказываешь Маринке. Она может что-то заподозрить. Она ведь, кажется, навещает в больнице Костырина?

Ника грустно вздохнула.

— Да, навещает. Кажется, она влюблена в него как кошка.

— Если Марина расскажет ему, что ты не пускаешь ее к себе в квартиру, он сразу обо всем догадается. Его псы рыщут по всему Питеру, разыскивая меня.

Бровки Ники вновь упрямо сошлись на переносице.

— Не догадается, — сказала она. — Он никогда не догадается.

— Мне бы твою уверенность, — усмехнулся Андрей, пуская дым.

Несколько секунд Ника молчала. Потом сжала пальцами края одеяла и тихо сказала:

— Андрей, я должна тебе что-то сказать… Что-то важное.

— Важное? — Он стряхнул пепел в блюдце, стоящее на тумбочке. — Ну, давай. Рассказывай. Я уже заинтригован.

— Та встреча в баре… — Пальцы Ники, сжимающие одеяло, слегка побледнели. — Это все было не случайно.

— То есть? — поднял брови Андрей.

— Я давно знакома с Костыриным. Когда-то мы были вместе.

Андрей уставился на Нику с открытым от удивления ртом. Затем слегка тряхнул головой и глуховато произнес:

— Вот как.

— Да. — Она порывисто обняла его, но Андрей отстранился.

Ника опустила голову и заговорила тихо, так, словно обращалась к себе:

— Мы познакомились год назад. Тогда в меня был влюблен один придурок. Он ходил, за мной по пятам, а однажды… это было в сквере… котел меня изнасиловать. Он был пьян, затащил меня в машину и стал угрожать ножом. Мимо проходил Костырин. И он… — Ника задумчиво потерлась щекой об плечо Андрея. — В общем, Костырин выволок этого ублюдка из тачки и избил его. И с того дня мы стали встречаться. Он был сильный, властный, решительный. Я по-настоящему влюбилась. Я думала, что он — настоящий мужчина. Я просто голову потеряла от любви! — Ника смущенно посмотрела на Андрея и робко усмехнулась: — Представляешь, я даже просила его принять меня в организацию. Какими глупостями была забита моя голова…

Андрей молча затушил окурок в блюдце и достал из пачки новую сигарету.

— Мы расстались три месяца назад, — продолжила Ника. — Расстались без всяких ссор и сцен. Просто нам стало неинтересно вместе. А за день до нашей с тобой встречи он позвонил мне и сказал, что нужно прощупать одного парня. Он сказал, что я должна ему. Что он спас мне жизнь и теперь я должна вернуть ему долг.

— И ты пришла в бар и организовала весь этот спектакль со знакомством?

Ника кивнула:

— Да. Костырин просил взять с собой какую-нибудь подругу. Чтобы все выглядело естественно. Я уговорила Маринку пойти со мной.

— Она тоже была знакома с Костыриным?

Ника покачала головой:

— Нет. С ней я познакомилась совсем недавно. Мы вместе ходили в автошколу. Сначала ей больше понравился ты, а не Костырин, но на твой счет у Костырина были другие планы. Он хотел, чтобы я пригласила тебя к себе домой, напоила вином и…

— И что? — резко спросил Андрей.

— И разузнала, что ты на самом деле обо всем этом думаешь.

— О чем «об этом»?

Ника дернула худым плечом:

— Обо всем. О Костырине, о его организации… Он всегда был недоверчивым. У него какая-то физиологическая неприязнь к тем, у кого в голове больше, чем одна извилина. Он называет таких, как ты, умниками. Говорит, что умники и сами не знают, что у них творится в голове. Например, если Бутов или Серенко говорят «да», это всегда значит только «да». А если умник говорит «да», то это значит и «да», и «нет» одновременно.

Андрей усмехнулся:

— А он не такой дурак, как я думал.

— Он совсем не дурак, — угрюмо сказала Ника. — Он просто ограниченный человек. Ограниченный и хитрый.

Андрей немного помолчал, затем тихо спросил:

— Что же ты ему обо мне сказала?

— Я сказала, что ты надежный. Что ты ненавидишь «черномазых».

— Я действительно это говорил?

Ника покачала головой:

— Нет. Наоборот. Ты упрекал меня в том, что я пришла в бар. Я сразу поняла, что ты терпеть не можешь бритоголовых. А их идея приводят тебя в бешенство.

— Почему же ты не рассказала об этом Костырину?

— Не знаю. Верней, в тот момент не знала. А сейчас знаю.

— Ну и?

— Потому что я тебя люблю.

— Глупости. Мы виделись тогда всего второй раз. Ты ничего не знала обо мне.

— Да. Но все равно… Сначала я хотела рассказать Костырину все как есть. Но потом со мной что-то произошло. Что-то защемило… вот здесь. — Ника взяла руку Андрея и положила себе на грудь.

— Костырин поверил тебе?

— Не знаю. Наверно, да. Ведь он тебя не тронул.

— Я спас ему жизнь, — хмуро Сказал Андрей.

— Я знаю. Когда охранник ударил его по голове дубинкой. Костырин рассказал мне. Но он все равно тебе не верил. То есть сначала поверил. А потом ему в голову пришла дурацкая мысль, что ты специально вытащил его на горбу, чтобы втереться в доверие.

— Вот шакал!

— Я же говорю: он очень хитрый и никому не верит.

Андрей задумался. Ника тоже молчала, смущенно поглядывая на Андрея. Наконец он сказал:

— Если Костырин такая хитрая тварь, то почему он до сих пор не проверил твою квартиру? На его месте я бы начал поиски именно отсюда.

— Да, — задумчиво сказала Ника. — Пожалуй, ты прав.

— Я должен уйти, — твердо сказал Андрей. — Рано или поздно люди Костырина придут к тебе. И если они найдут меня здесь, они тебе этого не простят.

Ника презрительно фыркнула:

— Да что они мне сделают?

Однако Андрей был настроен серьезно.

— Все что угодно, — сказал он. — Они могут тебя избить, изнасиловать и даже убить.

Ника неуверенно усмехнулась:

— Ты преувеличиваешь.

Тогда Андрей повернулся и посмотрел на нее пристальным, остановившимся взглядом.

— Они убили мою девушку, — глухо проговорил он. — Или ты забыла об этом?

Ника отвела глаза:

— Прости.

Андрей отвернулся, взъерошил ладонью ежик волос и сказал:

— Ладно, Ника. Схожу в душ, попью кофе и уматываю отсюда.

— Ты уже придумал, куда пойдешь?

— Да. Но сначала мне нужно кое-кому позвонить.

Он откинул одеяло и встал с кровати.

Напор был слабый, но горячая вода, слава богу, была. Помывшись, Андрей сполоснулся ледяной водой, выключил кран и растерся докрасна большим махровым полотенцем. Одевшись, он уже собрался выйти из ванной, как вдруг ему показалось, что он услышал какие-то звуки, доносившиеся из прихожей. Андрей прижался ухом к двери, но ничего не услышал. Видимо, Ника вышла на кухню.

«Если ты и дальше будешь таким нервным, ты сойдешь с ума», — сказал себе Андрей и взялся за ручку двери.

15

Когда Андрей ушел в ванную, Ника тоже встала с кровати, надела халатик и направилась к бару. Ей чертовски захотелось выпить. И не какого-нибудь вина, а чего-нибудь покрепче, чего-нибудь, что сразу затуманит разум и сделает жизнь не такой страшной и неправильной.

В баре она нашла початую бутылку виски. Сначала хотела хлебнуть прямо из бутылки, но подумала, что это будет совсем уж свинством. Бокал был пыльный, но идти на кухню и мыть его не хотелось.

— Плевать, — сказала себе Ника и плеснула виски в пыльный бокал.

Горячая волна пробежала по горлу и слегка обожгла пустой желудок. Ника поморщилась, но пересилила себя и сделала еще один глоток.

Она налила еще. И снова выпила — все, до дна. Голова слегка закружилась. Захотелось курить. Ника прислушалась к шуму льющейся воды, доносившемуся из ванной, и грустно улыбнулась. Ей не хотелось, чтобы Андрей уезжал. Последние несколько дней стали самым лучшим временем в ее жизни. Где бы Ника ни находилась, она постоянно думала о том, что дома ее ждет любимый человек, сильный и в то же время беззащитный. Настолько беззащитный, что просто пропадет без нее. И Ника спешила домой — как на крыльях летела!

Самое удивительное, что, когда Андрей только появился не ее пороге — пьяный, в грязной одежде, с шальными, перепуганными глазами, он ей совсем не понравился. До этого она думала о нем. О его словах, о звонке Костырина и о том, почему же она все-таки не сказала Костырину правду. Действительно, почему? Почему она стала выгораживать Андрея? Ведь на самом деле в тот момент Ника не чувствовала ничего, что хотя бы отдаленно было похоже на любовь. Андрей ей понравился, но и только. Так что же случилось? Может быть, она почувствовала, что у нее и Андрея есть какое-то общее будущее? Да нет, не почувствовала. Тогда почему?

В сотый раз Ника спрашивала себя об этом и в сотый раз не могла найти ответ.

Настоящую нежность она почувствовала к Андрею только на второй день, когда увидела его спящим на диване с запрокинутой назад головой и по-детски открытым ртом. Было в этой позе что-то настолько беззащитное, что Ника умилилась. А когда Андрей проснулся, он посмотрел на нее с такой виноватой и беспомощной улыбкой, что сердце ее окончательно растаяло. Вот тогда она и поняла, что Андрей действительно ей небезразличен. А потом поняла, что по-настоящему влюбилась в него.

Наполнив бокал наполовину, Ника повернула кресло к окну, села в него, подобрав ноги, и стала смотреть в окно, потягивая виски маленькими глотками. Задумавшись, она не услышала, как в прихожей тихо скрипнула дверь. Не услышала Ника и мягких, приглушенных ковром шагов у себя за спиной. И лишь когда тяжелая рука легла ей на плечо, она встрепенулась и вскинула голову, однако вскрикнуть не успела. Широкая, пахнущая табаком ладонь больно зажала ей рот.

Бокал выпал из ее пальцев и с глухим стуком упал на пол.

Ника вцепилась пальцами в ладонь, зажавшую ей рот. Но в этот момент вторая рука схватила ее за горло, а тихий голос проговорил прямо ей в ухо, обдавая ухо и щеку жарким, вонючим дыханием:

— Тише, сучка. Будешь орать — шею сломаю. Поняла? Если поняла, кивни.

Ника вновь попробовала вырваться, но железные пальцы так больно сдавили ей горло, что она послушно закивала.

Мокрый, горячий язык прошелся по ее щеке. Ника замерла, зажмурив глаза от ужаса и отвращения.

— Хорошая девочка, — похвалил голос. — Вякнешь хоть слово — и ты труп.

За спиной у Ники скрипнула половица.

— Что за…

Раздался звук мощного, звонкого удара, и пальцы насильника ослабли. Ника скинула вонючую ладонь со своего лица и вскочила на ноги. Это был Бутов. Он стоял прямо за креслом, уставившись на Нику. Рот его был приоткрыт, и на в правом углу губ поблескивала слюна.

Не понимая еще, что происходит, Ника в ужасе сделала шаг назад. И тут она увидела, как из-под кепки Бутова стекла тонкая красная струйка. В то же мгновение Бутов покачнулся и упал грудью на спинку кресла. За его спиной стоял Андрей.

Бутов захрипел, пытаясь что-то сказать, но Андрей ударил еще раз. Бутылка виски описала дугу и, глухо цокнув, опустилась на макушку Бутова. На этот раз. бутылка разбилась.

Ника медленно села на пол, закрыла лицо ладонями и зарыдала.

Андрей подошел к ней, опустился рядом и, обняв за плечи, принялся утешать:

— Ну что ты? Ну перестань. Все уже позади.

Ника затрясла головой и зарыдала еще громче.

Андрей поморщился. Он терпеть не мог плачущих женщин и всегда терялся в их присутствии.

— Ника, слышишь меня? Все в порядке. Опасности больше нет.

Но она продолжала рыдать и, похоже, была не в себе. Тогда Андрей взял ее за острые плечи и встряхнул. Ника убрала руки от лица и посмотрела на Андрея красными, заплаканными глазами. Потом разлепила губы и, всхлипнув, спросила:

— Он… Он мертв?

— Не думаю, — ответил Андрей. — У него голова — сплошная кость. Такую и пулей не пробьешь.

Ника еще какое-то время смотрела на Андрея, словно смысл его слов не доходил до нее, затем перевела испуганный взгляд на громоздящегося на полу горой тряпья Бутова.

— А он… — она снова всхлипнула: —…не встанет?

Андрей покачал головой:

— В ближайшие минут десять вряд ли. А вот тебе нужно подниматься. Скоро за нами приедет машина.

Ника посмотрела на Андрея непонимающим взглядом.

— Какая… машина?

— Я позвонил друзьям. Они нас спрячут.

Ника снова посмотрела на Бутова, затем — на Андрея и качнула головой:

— Нет, Андрюш. Я с тобой не поеду.

— Но тебе нельзя здесь оставаться!

— Я не останусь… Но с тобой не поеду.

— Как хочешь. — Андрей встал, обошел кресло, наклонился и пощупал шею Бутова. Затем взял с полки моток скотча и связал ему руки и ноги.

Ника наблюдала за его движениями с затаенным испугом и удивлением, словно впервые увидела Андрея по-настоящему.

— Ну! — сказал он, закончив с Бутовым. — Одевайся! Времени у нас в обрез!

Ника послушно кивнула:

— Да-да… Я сейчас…

Она поднялась с пола, но ноги ее задрожали, и она схватилась за спинку кресла, чтобы не упасть. Андрей посмотрел на нее, затем перевел взгляд на валяющийся бокал и нахмурился:

— Ты что, пьяна?

— Н-нет, — тихо произнесла Ника. — Просто ноги не слушаются. Сейчас это пройдет.

Это и впрямь прошло. Ника медленно вышла в спальню и стала одеваться, стоя у раскрытого шкафа. Андрей же натянул свитер, обулся и вышел на кухню перекурить. Когда он выходил из гостиной, Бутов зашевелился на полу, но Андрей, от внимания которого не ускользнуло это шевеление, не стал возиться с поверженным врагом.

Не успел Андрей выкурить и полсигареты, как зазвонил его телефон.

— Алло, Андрей, мы во дворе, — услышал он в трубке знакомый голос. — За тобой подняться?

— Нет, мы сами выйдем. Видели на углу дома продуктовый магазин?

— Ну.

— Подъезжайте к нему и ждите. Я пройду по двору и проверю, нет ли слежки. Если увидите, что ко мне кто-то подошел, вызывайте милицию. А сами уезжайте. Да, и еще, со мной будет девушка. Нужно будет отвезти ее куда она скажет.

— Хорошо.

— Ну все. Пока отбой.

Андрей отключил связь и запихал телефон в карман.

— Ника, ты готова? — крикнул он.

— Да, — донесся из спальни тихий голос девушки. — Я сейчас.

Андрей кивнул. Затем взял со стола небольшой нож, попробовал пальцем его острие, снова кивнул и спрятал нож в карман джинсовки.

16

Опасаясь, что Бутов приехал не один, Андрей покружил по двору. Однако двор был пуст и не опасен. Тогда он достал телефон, набрал номер Ники и, когда она взяла трубку, сказал:

— Выходи и ничего не бойся.

Ника вышла через пару минут. Держась за железную дверь подъезда, она пугливо огляделась, готовая в любой момент юркнуть обратно. Андрей невольно усмехнулся. Выглядела она смешно и трогательно.

— Да все спокойно, Ник, — сказал он. — Пошли. Мой друг нас уже заждался.

Удостоверившись, что опасности нет, Ника отпустила наконец дверь подъезда и подошла к Андрею. Он поцеловал ее в губы, затем крепко взял за руку и повел со двора.

Так они дошли до магазина. Возле железного крылечка стояла потасканного вида белая «шестерка». Увидев в салоне рыжую голову Семена Кондакова, Андрей окончательно успокоился.

— Андрюха, наконец-то! — завопил Семен, едва они подошли к машине. — Черт! А я сижу и думаю: звонить тебе или не звонить? Ну давайте, забирайтесь скорей!

В машине у Кондакова пахло, как в парфюмерном магазине. Андрей усмехнулся:

— У тебя тут не машина, а бордель на колесах.

— У каждого свои слабости, — отреагировал Семен. — Хотя к моему хобби слово «слабость» как-то не подходит.

Кондаков глянул на Нику и незаметно подмигнул Андрею: дескать, девочка — класс! Андрей в ответ нахмурился.

— Может, познакомишь меня со своей спутницей? — ничуть не смутился Кондаков.

— Ника, это Кондаков. Кондаков, это Ника, — представил их друг другу Андрей.

— Очень приятно, — пролепетала Ника. Она была бледна, под глазами пролегли тени, глаза все еще были красными от слез. Но, на удивление, Нику это ничуть не портило. Даже наоборот, во внешности ее появилось что-то трогательное и удивительно женственное.

— А уж мне-то как приятно! — воскликнул Кондаков и галантно поцеловал Нике руку.

— Хватит миловаться, — хмуро сказал ему Андрей. — Едем.

Семен хотел отмочить какую-то остроту, но наткнулся на холодный взгляд Андрея и промолчал.

Отъехав на пару кварталов от дома, Ника позвонила в милицию и сказала, что в ее квартиру забрался вор. Затем назвала точный адрес, вежливо поблагодарила дежурного и отключила телефон.

Кондаков был страшно удивлен.

— Вор? — воскликнул он. — У тебя в квартире вор?

— Это человек Костырина, — объяснил Андрей. — Того самого скина, который за мной охотится. Подробности я тебе потом расскажу.

Семен понимающе кивнул и дальнейших вопросов не задавал.

Ника попросила высадить ее на окраине города, рядом с красочным указателем «Пансионат «Белый родник».

— Здесь работает моя тетя — славная женщина, которая рада будет приютить у себя племянницу, — так сообщила Ника.

— Так, может, я тебя к самым дверям пансионата подброшу? — предложил Кондаков.

— Нет, — покачала головой Ника. — Не хочу, чтобы вашу машину видели рядом с пансионатом.

— Разумно, — согласился Семен.

Андрей в этой дискуссии не участвовал, поэтому вопрос был решен.

— Позвони мне, когда доберетесь, — попросила Ника, выбравшись из машины. — Обещаешь?

— Обещаю, — тихо откликнулся Андрей и отвернулся к окну.

Когда белый «жигуль» Семена Кондакова въехал в городок Павловск, на улице начинало смеркаться.

Деревянный дом, возле которого остановился Кондаков, был довольно старым, но, судя по внешнему виду, крепким. Потемневшие бревна стен, небольшая застекленная веранда, ставни и наличники в старо-русском стиле. Крышу венчал медный флюгер в виде петушка.

Профессор Киренко выскочил им навстречу. На нем были старые джинсы, ковбойка и меховой жилет, какие обычно носят дедушки в деревнях.

— О господи! Андрей, Семен! Как же я рад вас видеть!

Он обнял Андрея, затем отошел на шаг и внимательно осмотрел его.

— Ты как? — тревожно спросил профессор. — В порядке?

— В порядке, Николай Андреевич, — улыбаясь, кивнул Андрей. Он был очень рад видеть профессора.

— Ну пошли в дом! — Киренко засеменил к крыльцу. Андрей и Семен двинулись за ним.

У двери профессор обернулся и взволнованно спросил:

— Андрей, может, все-таки позвоним твоей матери? Она ведь наверняка волнуется!

— Не надо, — покачал головой Черкасов. — Она знает, что нужно делать. Тем более здесь я ненадолго.

— Что значит «ненадолго»? Ты можешь оставаться здесь столько, сколько пожелаешь!

— Спасибо, Николай Андреевич. Но я уже договорился с одним другом. Он тоже граффер.

— Кто такой? — полюбопытствовал Кондаков, испытывающий уколы ревности всякий раз, когда Андрей говорил при нем о своих друзьях-художниках. — Я его знаю?

— Знаешь. Мы с ним задний двор универа расписывали. Он…

— Друзья мои, хватит торчать на улице! — перебил его изрядно озябший Киренко. — Быстро в дом! Чай и коньяк ждут нас!

17

В тот же вечер, только уже совсем затемно, Семен Кондаков вернулся домой. Дорога измотала его. Хотя, если вдуматься, трескотня профессора Киренко измотала его еще больше. Чтобы унять волнение, Николай Андреевич принял на грудь пару рюмок коньяка. Алкоголь ударил профессору в голову и развязал ему язык. Он болтал без умолку. О том, что не даст Андрея в обиду, что знает способ воздать мерзавцам сполна, что у него есть охотничье ружье, а значит, тебе здесь нечего опасаться. А под конец, совсем уж войдя в раж, пытался уговорить Семена пожить на даче с Андреем «пока я не улажу все дела».

Да, профессору определенно нельзя было пить. Ну как, скажите на милость, он уладит эти дела? Возьмет ружье и перестреляет всех скинхедов? Чушь какая. Или пойдет искать правду в милицию? К генералу Костырину? Так его же самого и оприходуют. Посадят в камеру и будут бить дубинкой по почкам, пока он не расскажет, куда спрятал Андрея.

Семен высказал Николаю Андреевичу свои доводы, чем немного сбил воинственный пыл профессора. Однако в одном Киренко остался непреклонен. «Я сделаю все, что в моих силах, чтобы наказать бритоголовых мерзавцев! — заявил он. — Если понадобится, я до самого президента дойду!»

Благородно, конечно, но глупо. Впрочем, все это только слова, слова, слова, как говорил старина Гамлет.

Семен Кондаков был хорошим парнем. По крайней мере, так о нем думали друзьями знакомые, да и сам он склонялся к подобной самооценке. В самом деле, он никогда не отказывал в помощи. Даже во время экзаменов, когда каждый студент трясется только за свою собственную задницу. Если кто-нибудь из друзей или приятелей обращался к нему, он всегда (всегда!) помогал: кому советом, а кому — умело вынутой из кармана и переданной (с риском для собственной репутации) шпаргалкой.

В общем, Семену не за что было себя винить. Совесть его была чиста!

Да так ли это? Неужели Семен Кондаков был настолько глупым и легкомысленным человеком, что никогда не испытывал угрызений совести и чувства вины? А как же все эти бесконечные Анечки, Людочки, Ирочки, девчонки, которым он вешал на уши лапшу о любви, серьезных отношениях, браке, с единственной целью — поскорее затащить их в постель?

«Все эти Анечки, Людочки и Ирочки знали, на что идут, когда ложились со мной в постель, — мог бы возразить на это Семен. — Я никогда не искал объект для любовных услад среди невинных овечек. Я вам не какой-нибудь там Печорин!» В основном, это было верно. Но что же тогда мучило Семена Кондакова? Что жгло ему сердце? О чем он думал по вечерам, лежа в постели и глядя в потолок (если, конечно, в этот момент с ним рядом не было какой-нибудь очередной порочной красотки)?

А думал он об одном случае, который произошел два года назад и который Семен Кондаков рад был бы забыть, да вот никак не мог.

Впрочем, не так уж часто он о нем и думал. А раз так — тревожиться не о чем. Нужно спать, спать и еще раз спать.

Сказав себе это, Семен мгновенно успокоился, перевернулся на другой бок, сладко зевнул и спустя минуту-две действительно уснул. Крепким и безгрешным сном младенца. Потому что Семен Кондаков был стопроцентным оптимистом и верил только в хорошее.

На следующий день, около двух часов пополудни, Семен сидел в кафе недалеко от университета и просматривал конспект лекции по инновационным технологиям. На столе перед ним стояла и парила белым паром чашка в меру крепкого кофе.

Под кофе Семену всегда хорошо думалось, и он с головой ушел в конспект.

— Не помешаю? — произнес рядом с ним мягкий и интеллигентный мужской голос.

Кондаков проигнорировал вопрос, посчитав (и не без оснований), что к нему он не относится. Но голос повторил:

— Не помешаю?

Семен с досадой оторвался от конспекта и поднял голову. Человек между тем уже успел усесться за его столик. На вид мужчине было лет тридцать. Худощав, лыс и бородат, если можно назвать бородой бурую горстку волос на подбородке.

— Здесь масса пустых столиков, — сказал Кондаков, почему бы вам не выбрать один из них?

Мужчина улыбнулся:

— Действительно, столиков много. Но мне больше нравится ваш.

— Что ж, раз так…

Семен снял со спинки стула свою сумку и повесил ее на плечо. Затем взял конспект, чашку, блюдце и — перебрался за другой столик.

Через несколько секунд он забыл о неприятном человеке и снова погрузился в изучение конспекта. Однако тот не хотел забывать о Кондакове. Он снова уселся за его столик.

Семен оторвал взгляд от конспекта и посмотрел на незнакомца, вложив во взгляд всю ненависть, на какую только был способен.

— Какого черта? — сердито сказал он. — Что вам от меня нужно?

Незнакомец улыбнулся:

— Поговорить. Только поговорить.

— Если хотите поговорить, сходите к психотерапевту! — отрезал Семен. — Или к батюшке в церковь!

Кондаков снова собрался пересесть, но незнакомец накрыл своей ладонью его руку. Семен аж вздрогнул от неожиданности. Накатила брезгливость.

— Так, — сказал Кондаков, стараясь говорить вежливо. — Ясно. Слушай, приятель, я не по этой части, понял? Мне нравятся девушки. Очень нравятся. Так что иди ищи себе друга за другим столиком.

Он попытался вырвать свою руку из-под клешни незнакомца, но тот неожиданно крепко ухватил его за пальцы и рявкнул:

— Сядьте, Семен Александрович! Ваши конспекты никуда от вас не денутся!

Семен открыл рот.

— О… Откуда вы знаете, как меня зовут? — пробормотал он.

— От верблюда, — грубо ответил незнакомец. — Среди ваших знакомых есть верблюд?

Семен криво усмехнулся:

— Множество. Но тот верблюд, о котором вы говорите, не верблюд, а настоящая свинья. Может, назовете мне его имя? Кто вам обо мне рассказывал?

— Мы поговорим и об этом, — снова улыбнулся мужчина. — Но не сейчас. Всему свое время, Семен Александрович. Всему свое время. Кстати, у вас остывает кофе.

Мужчина убрал наконец с руки Кондакова свою мерзкую ладонь и откинулся на спинку стула.

— Что же вы не пьете? — поинтересовался он.

— Что-то расхотелось, — вяло ответил Семен.

— А вот я не прочь. Вы не возражаете? — Не дожидаясь ответа, незнакомец взял со стола чашку Семена и поднес ее ко рту. Сделав глоток, он причмокнул губами и улыбнулся: — Замечательный кофе. В меру крепкий, в меру сладкий. У вас хороший вкус, Семен. Вы позволите мне вас так называть?

— Только если скажете, как мне называть вас, — буркнул в ответ Кондаков.

— Ах да. Простите. Я ведь не представился. Меня зовут Василий Петрович Старостин. Можете называть меня просто — товарищ капитан.

У Кондакова захолонуло сердце.

— Вы что, из милиции? — спросил он упавшим голосом.

Капитан Старостин кивнул:

— Из нее. Уголовный розыск.

— А… А что вам нужно от меня?

— Разговор есть. Важный. — Капитан снова отхлебнул кофе, поставил чашку на стол и сказал: — Семен Александрович, я хочу знать, что вы делали в это же самое время, но два года назад?

Кондаков наморщил лоб.

— Я… я не помню. Это невозможно вспомнить. Разве вы сами помните, что вы делали в это время два года назад?

— Конечно, — кивнул капитан Старостин. — Прекрасно помню. В это самое время, но два года назад, я занимался тем, что ловил негодяев, которые ограбили мини-маркет на Васильевском острове. Причем не только ограбили, но и унизили продавца, почтенного пожилого человека.

Внутри у Семена все сжалось. Он опустил взгляд и стал с усиленным вниманием разглядывать скатерть.

— Подними глаза! — негромким, но от этого еще более страшным голосом произнес капитан Старостин.

— Чего? — пробормотал Семен.

— Я сказал — подними глаза!

Кондаков повиновался. Капитан Старостин смотрел на него пристально и (или это только показалось Семену?) насмешливо.

— Хорош, нечего сказать.

— Я не понимаю, о чем вы, — пробормотал Семен.

— Прекрасно понимаешь. Что, захотелось поиграть? Наскучила серьезная, взрослая жизнь? Захотелось острых ощущений?

— Я…

— Ну что ты?

— Я не понима…

— Прекрасно понимаешь. И, что самое интересное, я тебя тоже понимаю. Мне тоже иногда хочется развлечься. Тоже хочется совершить что-нибудь этакое! Как там у поэта? «Разойдись душа, раззудись плечо» — так, что ли? Вот только развлечений с криминальным уклоном я не признаю. А знаешь почему?

— Почему? — пробормотал Семен, который сидел ни жив ни мертв.

— Потому что за это могут посадить, — сказал капитан Старостин. — И, что самое неприятное, надолго посадить. Лет этак на пять — семь.

Кондаков совсем сник. Он сидел за столом и нервно ковырял ногтем страницу недочитанного конспекта. Лицо его так побледнело, что даже веснушки как-то выцвели и поблекли. Неожиданно в глазах у него защипало, и из правого глаза вытекла большая слеза. Повисев на пушистых ресницах, она упала на конспект.

— Ну-ну, Семен Александрович, — сказал капитан Старостин. — Будьте же взрослым человеком. Взрослый человек тем и отличается от ребенка, что сам отвечает за свои поступки. — Тут капитан вздохнул и добавил: — Иногда ценой собственной жизни.

Семен всхлипнул.

— Это была просто игра, — сипло проговорил он. — Мы просто выпили лишнего и решили развлечься. За это не сажают в тюрьму!

— Понимаю, — грустно кивнул Старостин. — Вот только старик продавец не выглядел веселым. Он умер через три дня после вашей глупой выходки.

Внутри у Кондакова все похолодело.

— Как умер? От чего?

— Последствия сердечного приступа. Теперь вы понимаете, насколько все серьезно?

Семен понимал. Перед его мысленным взором пронеслись отвратительные картины той ночи. Как они ворвались в магазин с новогодними масками на лицах, угрожая продавцу-старичку игрушечным пистолетом. Как они, хохоча от восторга, привязали бедолагу к стулу и принялись мазать его лицо кетчупом и майонезом. Как они…

Семен не выдержал пытки воспоминаниями, опустил голову и горько заплакал.

Капитан Старостин не мешал ему. Он спокойно допил кофе и, когда Кондаков немного успокоился, сказал:

— Чего уж теперь убиваться-то? Убиваться надо было тогда.

Семен вытер мокрый нос ладонью и тихо спросил:

— Значит, вы пришли арестовать меня?

Вместо ответа капитан как-то странно усмехнулся.

— Имейте в виду, я был там не один. Я вообще стоял в стороне. Я… я только смеялся! Сам я ничего не делал! Я был пьян, понимаете?

— Я-то понимаю. А вот поймут ли вас судьи? — Капитан Старостин вздохнул и покачал головой. — Сомневаюсь. Кстати, вы наверняка знаете, что за групповые дела дают больше. Так что уж лучше бы вам было совершить эту гнусность в одиночестве. Удовольствие получили бы то же самое, а сидеть пришлось бы на пару лет меньше.

При слове «сидеть» из глаз Кондакова вновь покатились слезы.

— Плачешь, — констатировал капитан. — И правильно делаешь. Мне нужен козел отпущения, Семен, и этим козлом будешь ты. Загремишь на полную катушку. Ну-ка встань!

— Зачем?

— Хочу посмотреть на твою задницу. В последний раз. Через пару месяцев от нее ничего не останется. Уголовники в этом знают толк.

Кондаков посмотрел на капитана расширившимися от ужаса глазами. Тот кивнул:

— Увы. В тюрьме мало развлечений, поэтому зэки изгаляются кто во что горазд. В принципе, их можно понять. Вы ведь тоже мучили старика не от злости, а от скуки?

— Значит… выхода нет? — всхлипывая, спросил Семен.

— Ну почему же? — задумчиво сказал капитан. — Выход есть всегда.

Семен взял из стаканчика салфетку, вытер глаза, промокнул нос и, посмотрев на капитана, спросил:

— Что я должен делать?

— Ты должен сотрудничать с органами милиции. Разве не этому тебя учили в школе, сынок?

Поняв, что с капитаном можно договориться, Кондаков заметно успокоился. Он даже позволил себе немного усмехнуться.

— Чего ухмыляешься? — недовольно сказал Старостин.

Семен немедленно стер усмешку с лица и сказал:

— Я готов сотрудничать с органами. Скажите, что я должен делать?

— Ты должен помочь нам вывести на чистую воду одного мерзавца. Недоноска, преступника, убийцу.

Кондаков принялся усиленно ворочать мозгами, стараясь понять, о ком из его знакомых может идти речь. Недоносков среди приятелей Семена было хоть отбавляй. С преступниками дело обстояло сложнее. А вот убийц — таких вообще не было! Интересно, кого этот лысый мент имеет в виду?

— Я имею в виду твоего близкого друга, — словно бы прочел его мысли капитан Старостин. — Этого мерзавца зовут Андрей Черкасов.

— Чер… — Семен открыл рот и вылупил глаза. — Но ведь он не… Постойте, я не понимаю.

— А я вот думаю, что ты все прекрасно понимаешь. Черкасов напал на беззащитного человека в темной подворотне и, угрожая ножом, пытался ограбить его. А когда тот оказал сопротивление, пытаясь отстоять свою честь и свой карман, Черкасов хладнокровно ударил его ножом в живот.

— Подождите… — Семен беспомощно наморщил лоб. — Но разве так все было? Разве это было ограбление?

Капитан Старостин снисходительно, по-отечески улыбнулся.

— Сынок, я не Джоанна Роулинг, чтобы рассказывать тебе сказки. Я имею дело с реальностью. С фактами, уликами и тому подобными вещами. И если я что-то говорю, я отвечаю за каждое свое слово.

— Да, но…

— Что?

— Я знаю Андрея давно. Он никогда не…

— А знаешь такую поговорку «Всегда бывает первый раз»? Когда ты и твои дружки напали на беззащитного старика, разве это было у вас не в первый раз? Разве ты когда-нибудь думал раньше, что способен на такое преступление?

— Я не бил никого ножом, — тихо заметил Семен.

Старостин пожал плечами:

— Тебе повезло. Возможно, ты не сделал этого лишь потому, что у тебя под рукой не оказалось ножа. Сынок, мы не знаем, какие демоны сидят у нас в душе. Короче. Или ты ведешь меня к Черкасову, или я веду тебя в СИЗО. Третьего не дано.

— А вы правда сможете замять… то старое дело? — с сомнением спросил Семен.

— Правда, — кивнул капитан Старостин. — Поймать хладнокровного убийцу для меня важнее, чем воздать по заслугам бестолковому хулигану. По-моему, это очевидно. — Старостин поднял руку и посмотрел на часы. — У меня есть еще пара минут, Семен Александрович. Решайте.

Семен вздохнул и глубоко задумался.

Полчаса спустя капитан Старостин позвонил генерал-майору Костырину, чтобы отчитаться о проделанной работе.

— Товарищ генерал-майор, я все узнал. Черкасов прячется на даче у своего университетского профессора Киренко. Это в Павловске. Адрес у меня есть. — Капитан сделал паузу и усмехнулся: — Дело оказалось на удивление несложным!

— Подробности, — потребовал генерал Костырин.

— Я узнал, что машину друга Черкасова, Семена Кондакова, видели в тот день во дворе дома Ники Геворкян. Затем я вышел на окружение Кондакова. Оказалось, что паренек этот — порядочный ловелас. Мне удалось переговорить кое с кем из его бывших подружек. Они ненавидят Кондакова всеми фибрами души.

— За что?

— Как вам сказать… В общем, его трудно назвать джентльменом. У парня есть дурная привычка — рассказывать о своих сексуальных похождениях направо и налево. Причем в самых пикантных подробностях.

— Ясно. И что тебе поведали эти потаскухи?

— Кондаков болтлив не только с друзьями в баре, но и в постели с подружками. В подпитии он любил рассказывать им о своем участии в одной темной уголовной истории. Нагонял на себя романтический флер. Я сопоставил их рассказы, порылся в архивах и понял, что Кондаков замешан в одном старом и, в общем-то, пустяковом деле. Дальнейшее было делом техники.

— Ясно. Диктуй адрес профессора.

18

Бутов стоял перед кроватью Костырина навытяжку, чуть ли не по стойке смирно. Лицо его было багровым от прилившей крови. Глаза затуманились чувством вины и напоминали глаза побитой собаки.

— Как ты мог их упустить? — в который уже раз злобно цедил сквозь зубы Костырин.

— Димыч, я…

— Я тебе не Димыч! Димычем меня называют друзья, понял?

Физиономия Бутова стала еще багровей, широкие плечи как-то обвисли.

— Он зашел сзади, — тихо проговорил Бутов. — Если б мы встретились лицом к лицу…

— Болван. А ты думал, он будет вызывать тебя на дуэль? Какой же ты болван, Бутов. Ты сколько раз в неделю ходишь в спортзал?

— Четыре, — недоуменно ответил Бутов.

Костырин усмехнулся:

— Видно, правду говорят, что у спортсменов мозги с горошину. Какого черта ты поехал туда один? Я ведь велел тебе взять с собой кого-нибудь.

Бутов ответил глуховатым голосом:

— Я думал, что сам смогу справиться с этим гниденком. Он ведь слабак, я бы его соплей перешибить смог.

— Перешиб?

Бутов нервно заиграл желваками.

— Димыч, это случайно вышло. Ему просто повезло.

Однако на Костырина эти жалкие оправдания не подействовали. Лицо его оставалось холодным.

— Я не верю в везение, — сухо сказал он.

Бутов глянул на Костырина исподлобья и с едва различимой усмешкой заметил:

— Но ведь он и тебя достал.

— Достал, потому что действовал исподтишка! — рявкнул Костырин. — И потому что я был безоружен! А ты знал, на что идешь!

Бутов вздохнул и развел руками:

— Ну виноват, Димон. Ну прости. Даты не парься, достану я тебе этого ублюдка! Дай мне пару дней, и я узнаю, где он затаился.

Костырин помолчал. Потом сказал — спокойно и насмешливо:

— Я уже все узнал. Федчиков и Бачурин поехали за ним.

— Они что, привезут его? — слегка удивленно спросил Бутов, поскольку в его представлении Черкасова нужно было прикончить прямо на месте обнаружения.

Костырин взял с тумбочки яблоко, откусил кусок, поморщился и сказал:

— Да. Я решил устроить показательную казнь. Чтобы все узнали, как я поступаю с предателями.

Бутов нерешительно почесал затылок. Видно было, что он не знает, как относиться к такому зверскому повороту дела. Одно дело — раскроить кому-нибудь череп в драке, а совсем другое — казнить. Перед мысленным взором Бутова пронеслись кадры из какого-то старого фильма, где взвод солдат расстреливал из винтовок худых людей в окровавленных белых рубахах. Люди стояли у серой стены и, сплевывая кровь, угрюмо смотрели на своих палачей. Сцена была неприятная, однако Костырин ждал ответа, и Бутов сказал:

— Хороший ход. — Затем глянул на Костырина и обиженно засопел: — Я только одного не понимаю, Димыч, почему ты меня за ним не послал?

— Он еще спрашивает! — усмехнулся Костырин. — Потому что ты опозорился.

— Я бы мог искупить.

— Успеешь. Успеешь искупить. — Узкие белесые губы, Костырина раздвинулись в улыбку. — А вообще, я для тебя кое-что придумал.

— Что?

Костырин поманил Бутова пальцем и указал на край кровати рядом с собой. Бутов подошел и сел. Костырин наклонился к нему и тихо заговорил:

— На любой казни должен быть палач, правильно?

— Ну.

— Вот ты и будешь этим палачом. — Костырин откинулся на подушку и с ухмылкой добавил: — Иди точи топор, мудак.

Бутов смотрел на своего вождя обалдело.

— Но… у меня нет топора, — неуверенно произнес он.

Костырин вздохнул и покачал головой:

— Н-да, Бут… Все-таки тебе надо пореже ходить в спортзал. У тебя ведь есть ствол?

— Да. «Беретта». Оружие итальянских карабинеров. Ты ведь сам мне его подарил, помнишь?

— Вот это и есть твой топор. Приведешь ствол в порядок, чтобы не было осечки. Казнь устроим завтра утром на пустыре за затопленными гаражами. Понял?

— Да.

— Ну тогда иди и работай.

Бутов послушно поднялся с кровати и направился к двери. Но вдруг остановился и оглянулся.

— Слышь, Димон, а ты это серьезно? Ну, насчет казни? Может, это просто прикол?

Костырин, пристально глядя на Бутова, покачал головой:

— Нет, Бут, не прикол.

Бутов кивнул, но вместо того чтобы уйти, стал как-то неуверенно переминаться с ноги на ногу.

— Что? — окликнул его Костырин. — Хочешь что-то спросить?

— Я это… — смущаясь, начал Бутов. — Я хотел сказать, что… В общем, как-то это нехорошо.

Костырин прищурился:

— Что нехорошо?

— Ну это. Казнь. Пацаны могут не понять.

Лицо Костырина исказилось гримасой ярости, и Бутов наклонил голову и уткнул взгляд в пол, как бы заранее реагируя на поток брани, который должен был политься на его бедную голову. Но внезапно лицо Костырина разгладилось и стало задумчивым.

— Гм… — произнес он. — А ведь ты прав. Что-то во всем этом есть отвратное. Что-то нечеловеческое, да?

— Точно, — облегченно вздохнув, кивнул Бутов. — Как-то это не по-нашему, не по-русски.

— Гм… — вновь сказал Костырин и задумчиво подергал пальцами мочку уха. — Тогда мы вот что сделаем. Мы… — Глаза его вспыхнули. — Мы устроим не казнь, а дуэль!

— Дуэль? — вскинулся на непонятное слово Бутов. — Это что, как у Пушкина с Донбасом?

— С Дантесом, болван. Драться будем на ножах. Посмотрим, кому повезет на этот раз.

— Может, не надо на ножах? — с сомнением спросил Бутов. — У тебя еще и швы толком не срослись. Да и залежался ты тут… без тренировок. Выдохнешься быстро.

— Это не твоя забота, — холодно сказал Костырин. — Достань два хороших охотничьих ножа. Мои вкусы ты знаешь. И не забудь наточить! Лично проверю, понял?

— Понял.

— Ну а понял, так действуй.

19

Профессор Киренко вошел в дом и опустил тяжелые пакеты на пол.

— Привет, Андрей! — зычно поприветствовал он своего молодого гостя. — Ну как ты тут? Не голодаешь?

— Здравствуйте, Николай Андреевич! Оголодать тут невозможно. Скорей уж потолстеть! В вашем холодильнике запасов на неделю хватит.

— Это верно, — с улыбкой согласился профессор. — Люблю, когда холодильник забит под завязку. Вероятно, таким образом я избавляюсь от детских комплексов. Видишь ли, когда я был ребенком, мы с мамой жили в Сибири. Мы — это я, мама и два моих брата. Мама работала медсестрой, а после смены еще и санитаркой подрабатывала. Но денег все равно, катастрофически не хватало. Другим детям по ночам снятся полеты в космос, а мне постоянно снились сосиски и котлеты. Смешно, правда?

Андрей поднял пакеты и потащил их к холодильнику.

— Мне в детстве еда тоже снилась, — сказал он, распихивая продукты по полкам. — Но только в виде шоколада и петушков из жженого сахара.

Уложив продукты в холодильник, Андрей включил чайник и вернулся к столу.

Профессор Киренко вытер потный лоб платком, озабоченно посмотрел на Андрея и сказал:

— Я узнал насчет генерала Костырина. Он действительно генерал-майор и действительно дядя Дмитрия Костырина. Так что в милицию я соваться побоялся. Однако я узнал и кое-что обнадеживающее. Несколько дней назад в Питер приехала следственная группа из Москвы. Там у них главный следователь с такой смешной фамилией… Как же его… — Киренко наморщил лоб и защелкал пальцами. — Что-то восточное… А, вспомнил! Турецкий! Так вот, мне обещали достать телефон этого Турецкого. Думаю, ему я и позвоню.

Андрей с сомнением покачал головой:

— Не знаю, Николай Андреевич, можно ли верить этим москвичам?

Профессор махнул платком:

— Не волнуйся. Сначала я сам с ним встречусь. Поговорю, выясню, что он за человек. Мне кажется, я умею разбираться в людях. Ну а потом, если пойму, что все в порядке и Турецкому можно доверять, привезу его сюда. Как тебе такой план?

Андрей вздохнул и признался:

— Не очень. Утешает лишь то, что вы действительно умеете разбираться в людях.

— Это не. единственное, что я умею. Давай-ка зажги плиту. Сейчас я буду готовить шикарный обед. Называется мясо по-неаполитански!

Андрею стало стыдно.

— Николай Андреевич, может, не стоит? — смущенно сказал он. — Мне, например, и бутербродов хватит.

— Бутербродами можно набить желудок. Но получить удовольствие от пищи — это увы и ах! Разжигай огонь!

Андрей зажег плиту, но продолжал смущенно бубнить:

— Да, но нужно напрягаться, тратить время. А у вас наверняка много дел.

Профессор улыбнулся:

— Милый мой, если бы приготовление обеда было напряжением сил, я бы за это не взялся! Но для меня это — просто развлечение. Причем развлечение долгожданное, поскольку готовлю я не часто. Но весьма и весьма охотно.

Николай Андреевич переоделся, помыл руки и, закатав рукава, взялся за работу.

Готовя, он напевал себе под нос:

Жил Александр Герцевич, Еврейский музыкант. Он Шуберта наверчивал, Как чистый бриллиант. И всласть с утра до вечера, Заученную вхруст, Одну сонату вечную Играл он наизусть…

Андрей усмехнулся:

— Не знал, что вы поклонник творчества Пугачевой.

— Я, молодой человек, главным образом, поклонник творчества Мандельштама.

— Знакомая фамилия. А кто это?

Пришел черед профессора усмехаться:

— Темные вы люди, молодежь! Осип Мандельштам — величайший русский поэт двадцатого века.

— Гм… А разве величайшие — это не Есенин с Маяковским?

Киренко повернулся к Андрею и, помахав перед лицом ложкой, как указкой, сказал:

— Знаешь, что Ахматова писала о Есенине? «Быть Есениным просто!» А что касается Маяковского… — Профессор небрежно пожал плечами. — Он хорошо писал, пока был мальчиком. Взрослые, умные вещи ему не давались. Возможно, поэтому он заменил глубокую мысль революционным напором.

Николай Андреевич снова повернулся к плите и снова замурлыкал себе под нос:

Что, Александр Герцевич, На улице темно? Брось, Александр Сердцевин! Чего там? Все равно!

Андрей подумал и смущенно спросил:

— А Ахматова — она тоже поэтесса?

— Да, мой темный друг! Да! А ну-ка, подай мне перец! Вон он, на полке, в зеленой баночке.

Андрей подал профессору перец. Ему было неудобно за собственную темноту и он сказал:

— Вообще, я люблю стихи. Но больше японские. Хайку, танка…

— Басе, Масе, — насмешливо продолжил Киренко. — Где это ты понахватался?

— От Таи. Они ей нравились.

— Понятно, — кивнул Киренко, помешивая ложкой соус. — Хорошие поэты, что и говорить. Но русской душе они, на мой взгляд, немного чужие. Тэк-с… Лавровый лист!

— Есть!

Андрей подал лавровый лист.

Вскоре они уже сидели за столом и уплетали мясо по-неаполитански. Вернее, уплетал Андрей, а профессор лениво ковырял свой кусок вилкой.

— Что это вы не едите? — удивился Андрей.

— Не люблю.

— Не любите мясо? — еще больше удивился Андрей.

— Не люблю есть. Быстро наедаюсь.

— Не повезло вам! — улыбнулся Андрей. — А я так ничего, на аппетит не жалуюсь.

Киренко самодовольно улыбнулся:

— Нравится?

Андрей зажмурился и покачал головой:

— Вкуснотища!

— Так накладывай еще! Не пропадать же добру!

Андрей не заставил себя уговаривать.

— А как это у вас получается? — спросил он, резво и с видимым аппетитом доедая второй кусок мяса.

— Что получается?

— Так вкусно готовить.

— А-а. Видишь ли, в юности я мечтал стать поваром. Даже намылился после восьмого класса в кулинарный техникум.

— А что же вам помешало?

— Мать была против. Ей казалось, что повар — это не мужская специальность. В самом деле, крутиться с утра до вечера на кухне, греметь кастрюлями и тарелками — это как-то не вязалось с образом настоящего мужчины.

— Насколько я знаю, почти все шеф-повара в ресторанах — мужчины, — заметил Андрей.

— Сейчас да, — согласился профессор. — А в то время в моде были поварихи. Этакие тети в центнер весом и с толстыми, красными щеками. Матья пытался переубедить, но напрасно. Помнится, я даже хотел уйти из дома. Да-да, не улыбайся!

— И часто вы это? Готовите?

Николай Андреевич грустно покачал головой:

— Не очень. Я человек одинокий. Кашеварить мне особо не для кого. Берусь за кастрюли, только когда гости приходят.

Андрей вытер рот салфеткой и сказал:

— И все же… Если бы вы стали поваром, на свете было бы на одного хорошего препода меньше. Поваров в наше время хватает, а вот хороших профессоров… — Тут Андрей красноречиво покачал головой.

— Думаю, найдется немало студентов, которые не захотят разделить твою точку зрения, — сказал на это Киренко.

— Может быть, — согласился Андрей. — Но я таких пока что не встречал. Кстати, Николай Андреич, а вы помните, как поцапались с Костыриным на лекции?

Лицо профессора помрачнело.

— Да, прекрасно помню.

— Он тогда говорил убедительно.

— Он нес чушь!

— Да. Но эту чушь хотелось слушать.

Николай Андреевич удрученно вздохнул:

— В том-то и беда, Андрей, в том-то и беда… Зло всегда убедительно. Потому что зло апеллирует к самому простому и основательному, что есть в человеке, — к его животным инстинктам. Знаешь, один умный человек сказал как-то: если человек не стремится стать богом, он превращается в обезьяну. Так вот, путь к обезьяне гораздо короче пути к богу.

— Я бы понял, если бы все скины были, как Бутов или Федчиков. Этим фашизм помогает самоутвердиться. Почувствовать себя не просто тупицей, а частью чего-то великого и истинного! Но ведь Костырин — парень начитанный. Он любит живопись, читает книги по философии. Какого черта он во все это полез? И не просто полез, он ведь у них вождь!

Профессор ответил серьезно и вдумчиво:

— Видишь ли… В Библии сказано: люди созданы по образу и подобию божьему. Если бы бог был университетским профессором, тогда было бы понятно, что означают эти слова. Тогда бы все ходили за истиной не в церковь, а в университет. Но образованность — это не страховка от зла. На свете великое множество умных и образованных негодяев!

— Значит, люди по своей природе злы?

Киренко покачал головой:

— Не совсем. Люди в равной степени расположены к добру и злу. Но они предпочитают легкие решения, а совершать зло легче, чем творить добро. Тем более если это зло оправдано идеологически. Когда бритоголовый негодяй насилует темнокожую девочку, он в глубине души чувствует, что совершает огромное и недопустимое зло. Но разум говорит ему: она чужая, следовательно, она не такая, как я. Следовательно, один из нас двоих совсем не человек, или не совсем человек. Признать себя самого недочеловеком трудно — амбиции не позволяют. И разум подсказывает легкое решение: недочеловек — это она! А раз она — недочеловек, то я, соответственно, сверхчеловек! И все шито-крыто. Это и есть легкое решение.

— Значит, разум подталкивает человека на дорогу зла?

— Часто именно так и бывает.

— Гм… — Андрей задумался. — Тогда почему вы служите разуму? С такими взглядами на жизнь вы должны быть не профессором, а священником.

— Видишь ли, Андрей, священник — это пастырь. Он указывает людям путь к свету. Его ошибки слишком дорого стоят. Я не могу взять на себя такую ответственность. Чтобы показывать путь другим, ты сначала должен сам найти этот путь.

— А ваша преподавательская деятельность? Разве вы не показываете нам путь?

— Задачи университетского профессора намного проще. Он должен научить студента думать. — Николай Андреевич пожал плечами. — Вот, в общем-то, и все.

— А как же передача знаний? — удивился Андрей.

— Девяносто процентов того, что я говорю вам на лекциях, вы и сами можете прочесть в учебниках и первоисточниках. Значение имеют только оставшиеся десять процентов.

— Ясно. Я бы не сказал, что ваша задача проще, чем задача священника.

— Видишь ли, Андрей, дело в том, что я…

Вдруг Андрей поднял палец и настороженно прислушался. Профессор осекся.

— Что это? — тревожно спросил Андрей. — Вы слышали?

Профессор рассеянно качнул головой:

— Нет. А что случилось?

— Как будто кто-то по двору ходит… Или мне показалось?

Профессор нахмурился.

— Здесь никого, кроме нас, нет. Пойду посмотрю.

Он подошел к окну и выглянул на улицу. Не поворачиваясь, покачал головой:

— Да нет, все тихо. — Профессор откинул пальцем щеколду рамы и открыл створки окна. В комнату ворвался свежий, прохладный воздух улицы. Николай Андреевич высунул голову в окно, повертел ею туда-сюда. Затем повернулся к Андрею и с облегченной улыбкой произнес: — Тебе показалось. Так на чем мы остановились?

— Профессор, сзади! — крикнул Андрей.

Киренко (никогда в жизни не занимавшийся спортом) отпрыгнул от окна с такой молниеносной скоростью, что ему мог бы позавидовать сам Майк Тайсон. И сделал это как раз вовремя — две растопыренные пятерни схватили вместо него воздух. В следующее мгновение над подоконником показалась бритая, круглая, как шар, голова. И туг Киренко снова удивил Андрея. С быстротою ковбоя он схватил с кухонного столика сковородку и, коротко размахнувшись, метнул ее в лысый череп, зависший над подоконником.

Сковородка ударил захватчика прямо в лоб.

— А-а, суки! — взвыл незваный гость и отвалился от подоконника, как сбитый таракан.

— Андрей, в спальню! Быстро! — крикнул профессор.

Перепуганный Андрей опрометью понесся в спальню. Профессор Киренко затопотал следом за ним. Ворвавшись в спальню, Киренко закрыл дверь на щеколду, быстро оглянулся по сторонам и сказал:

— Хватаем комод!

Они взялись за старинный дубовый, окованный медью комод и вдвоем подтащили его к двери. Из кухни послышался звон разбитого стекла, затем грохот тяжелых башмаков, а затем и разъяренные крики:

— Где они?

— Куда делись?

При звуках знакомых голосов Андрей выхватил из кармана нож. Страх первых минут ушел, на смену ему пришла ярость. Теперь он готов был драться насмерть. Профессор увидел нож, нахмурился и качнул головой:

— Это не выход.

Затем, на секунду задумавшись, метнулся к шкафу. Между тем шаги бритоголовых приближались к спальне. Кто-то тяжелым, подбитым железом ботинком громыхнул по двери.

— Бача, они здесь! — заорал Федчиков. — Открывайте, суки! Дверь выломаю!

— Убирайтесь к черту! — прорычал в ответ Андрей. — Слышишь ты, лысый! Бери своего жирного дружка и валите отсюда на хрен! Пока я вам кишки не продырявил!

Профессор, ищущий что-то в платяном шкафу, с удивлением посмотрел на Андрея, но ничего не сказал.

Возня за дверью на несколько секунд затихла — видимо, скинхеды совещались, насколько серьезна угроза Андрея. И чем он собрался дырявить им кишки. После чего Федчиков крикнул:

— Эй, ты! Печальный Скинхед! Будь мужиком — вылазь оттуда! Мы тебе ничего не сделаем!

— Димыч просто хочет с тобой поговорить! — встрял в перебранку толстяк Бачурин. — Он тебя не тронет!

— Передайте этому ублюдку: если хочет со мной поговорить, пускай звонит мне по телефону! Мне на его скользкую рожу смотреть противно!

Выдав эту тираду, Андрей отвел гневный взгляд от двери и посмотрел на профессора. Тот стоял возле шкафа с охотничьим ружьем в руках и, переломив его через локоть, впихивал дрожащими пальцами патроны.

— Ну все, гнида, ты покойник! — крикнул за дверью Бачурин. И тут же новый удар, гораздо сильнее прежнего, потряс дверь спальни.

Профессор Киренко зарядил наконец ружье и направил его дулом на дверь.

— Андрей, тебе надо уходить, — деловито и хладнокровно сказал он.

— Без вас я не уйду, — угрюмо ответил Андрей.

— За меня не волнуйся. У меня еще целая коробка патронов. Стрелять буду мерзавцам по ногам.

— Нет, я…

— Не перебивай. За колодцем, на заднем дворе, есть калитка. Как только выйдешь на улицу, увидишь метрах в двухстах полуразрушенное кирпичное здание. Беги к нему!

Бритоголовые снова с воплями и матом задолбили по двери. Киренко поморщился и продолжил, чуть повысив голос:

— Это старинное здание, построенное еще при императоре Павле Первом. Там во второй от входа комнате — слева, за остатками камина — есть дыра. Если постараешься, сможешь пролезть! Это вход в туннель. Пройдешь туннелем полкилометра, затем он обрывается. В тупике будет еще одна дыра. Раскидаешь кирпичи и выберешься наружу. Ты будешь аккурат возле дороги. Там поймаешь попутку и…

Большая щепка отлетела от двери и царапнула профессора по щеке. Он зашипел от боли и схватился за лицо ладонью.

— Давай в окно! — морщась от боли, сказал он Андрею. — Как только выйдешь за калитку, звони в милицию. Телефон у тебя с собой?

Андрей хлопнул себя по карману.

— Да, на месте.

— Беги! А я с ними разберусь!

Андрей замер в нерешительности. От следующего удара от двери отлетел еще один кусок, и в образовавшейся дыре мелькнуло лезвие топора.

— Беги! — крикнул Киренко и, вскинув ствол ружья к потолку, нажал на спусковой крючок. Прогремел выстрел, на голову профессору и Андрею посыпались куски штукатурки и известковая пыль.

Выстрел вывел Андрея из оцепенения, он повернулся и бросился к окну.

20

Громыхнувший выстрел охладил пыл осаждающих. Они затихли. Профессор прислушался, не раздадутся ли с улицы крики, но там все было спокойно. Тогда Киренко сгреб из коробки, стоявшей на полу, горсть патронов и запихал их в карман куртки. Затем он подошел к окну с намерением вылезти наружу.

— Эй, вы, там! — крикнули из-за двери. — Бросайте ствол! Хуже будет!

Профессор остановился и посмотрел на дверь.

— Не бросим, — крикнул он, но голос у него сорвался, и он закашлялся.

— Пусть Черкасов сам это скажет! — вновь потребовали из-за двери.

— Убирайтесь вон! — крикнул профессор. Но тут в горле у него снова запершило, и он опять закашлялся. Откашлявшись, Киренко поднял голову и вдруг с каким-то иррациональным ужасом увидел, что в дыру, проделанную топором, таращится чей-то глаз. Киренко вскинул ружье, и глаз моментально исчез.

— Старик там один! — крикнул один из молодчиков. — Черкасов смылся! Все во двор!

Несколько голосов ответили молодчику яростным матом, и тяжелые ботинки загрохотали прочь от двери. По всей вероятности, вся честная компания побежала к выходу. Профессор Киренко раздумывал недолго. Бандиты побежали на двор. Андрей был практически безоружен перед лицом этой бешеной своры. Он не мог позволить им схватить Андрея!

Профессор бросил ружье на кровать и, упершись ладонями в медные углы комода, стал отодвигать его от двери. Комод был стар и тяжел. Киренко тоже был далеко не молод. И все же комод медленно — сантиметр за сантиметром — отъехал в сторону. Двигая эту монолитную древность, профессор здорово устал, но на отдых не было времени.

Где-то вдалеке звякнуло стекло. Киренко понял, что это на веранде. Он схватил с кровати ружье, закинул его на плечо и, откинув щеколду, распахнул дверь.

Обладая отменной реакцией, Николай Андреевич успел заметить черную тень, несущуюся ему навстречу, подобно птице, и даже успел отшатнуться. Однако недостаточно. Тяжелый обух топора ударил его в грудь. Профессор отлетел назад и, ударившись бедром об комод, повалился на кровать.

В комнату ворвался лысый и жилистый скинхед с безбровым, бледным лицом. Морщась от боли, Киренко попытался стянуть с плеча ружье, но у него не получилось.

— Попался, сука! — победоносно крикнул бритоголовый молодчик, затем размахнулся и ударил профессора обухом по лицу. Киренко успел прикрыться рукой, но это мало помогло. Обух топора переломил пальцы профессора, как сухие ветки, и с треском раскрошил ему переносицу. Киренко вскрикнул от боли, но сознания не потерял. Он вновь попытался достать из-за спины ружье, но сломанные пальцы не слушались его, а глаза заливало кровью.

Видя его бесплодные попытки, белолицый молодчик зашелся хохотом. Николай Андреевич собрал волю в кулак и, взревев от дикой боли, выдернул-таки из-под себя ружье. Хохот оборвался. Скинхед больше не играл. Профессор дрожащей рукой направил на негодяя дуло, но выстрелить не успел. Лезвие топора врезалось ему в голову.

21

Выбравшись из дома, Андрей выждал несколько секунд, опасаясь, что подельники Федчикова и Бачурина затаились рядом с домом. Однако все было тихо. Тогда Андрей стал осторожно, по стенке, пробираться на задний двор, туда, где стоял бревенчатый сруб колодца. Обогнув угол дома, услышал отдаленные голоса, а затем — грохот. Вероятно, бритоголовые вновь принялись крушить топором дверь. В какой-то момент Андрей остановился и подумал, не вернуться ли ему? Но потом он убедил себя, что профессор вооружен, а значит, может постоять за себя. Федчиков и Бачурин, конечно, идиоты, но все же они не настолько тупые, чтобы нарываться на пулю.

Андрей мысленно досчитал до пяти, чтобы успокоиться, затем рванул вперед. Добежав до колодца, он пригнулся и спрятался за сруб. Подождал несколько секунд, прислушиваясь, не раздадутся ли звуки погони. Однако во дворе было тихо. Лишь из дома по-прежнему доносились звуки голосов и грохот топора.

«Почему он не стреляет?» — тревожно спросил себя Андрей. — Ведь у него целая коробка патронов».

Однако размышлять на эту тему было некогда. Андрей высмотрел среди сухих веток акации ветхую калитку из потемневших штакетин, набрал в грудь побольше воздуха и, выпрямившись в полный рост, пулей понесся к этой калитке.

По счастью, она оказалась незаперта. Через несколько секунд Андрей оказался за изгородью. Укрывшись за заборчиком, он достал из кармана телефон. Дисплей осветился голубоватым светом, но индикатор аккумулятора показывал, что телефон на последнем издыхании.

— Господи, только бы хватило на одну минуту, — взмолился Андрей.

Он набрал «02» и приложил трубку к уху. Телефон пискнул у него в руке и с мелодичным звуком отключился. Аккумулятор разрядился окончательно.

— Черт! — прорычал Андрей.

Старый полуразрушенный дом, о котором говорил Николай Андреевич, больше походил на развалины. Развалины эти и в самом деле находились в нескольких сотнях метров от участка профессора. На углу улочки стоял знакомый Андрею микроавтобус. Тот самый, в котором Костырин и его шайка перевозили оружие в штаб партии «Союз славян». За рулем кто-то сидел. Андрей не видел, кто это и куда он смотрит. Оставалось надеяться на то, что водила либо дремлет, либо таращится на ворота. В противном случае Андрей пропал.

«А, будь, что будет!» — решил он и обернулся, чтобы посмотреть на дом профессора, и в последний раз он подумал о том, чтобы вернуться и помочь Николаю Андреевичу, однако мысль о ружье и на этот раз оказала свое магическое действие.

«Ничего, отобьется», — успокоил себя Андрей. И более не раздумывал.

Вскоре он был уже возле развалин.

«Это старинное здание, построенное еще при императоре Павле Первом. Там, во второй от входа комнате — слева, за остатками камина — есть дыра. Если постараешься, сможешь пролезть. Это вход в туннель».

Дыру Андрей нашел быстро. Протиснуться в нее было сложновато, пришлось даже снять свитер и тащить его за собой. Но после двух или трех метров туннель расширился. Дальше можно было ползти на корточках.

В туннеле было темно и холодно. Пальцы загребали мокрую грязь. За шиворот капала вода. Пару раз из-под руки Андрея с писком метнулись крысы.

«Господи, когда же это кончится?» — морщась от отвращения и страха, думал Андрей.

Однако до конца было еще далеко.

Сердце колотилось как бешеное. Несмотря на то что в туннеле было холодно, рубашка Андрея взмокла от пота и прилипла к спине. Пот катился по лбу и разъедал глаза. Тогда Андрей зажмурился и стал размеренно перебирать руками, помогая себе японскими трехстишиями, которым научила его Тая.

Холодный дождь без конца. Так смотрит продрогшая обезьянка, Будто просит соломенный плащ.

Пять метров. Десять. Пятнадцать.

Прощальные стихи На веере хотел я написать, — В руке сломался он.

Андрею вдруг показалось, что за ним кто-то ползет. Он даже услышал чье-то прерывистое дыхание у себя за спиной. Черкасов остановился и прислушался. Однако, кроме стука собственного сердца, он ничего больше не услышал. Туннель был такой узкий, что обернуться назад было невозможно.

— Это все пустяки. В туннеле никого, кроме меня, нет, — вслух сказал он.

Звук собственного голоса немного успокоил его. Андрей собрал волю в кулак и пополз дальше.

Бабочкой никогда Он уж не станет… Напрасно дрожит Червяк на осеннем ветру.

Еще десять метров. И дальше, дальше.

«Когда? Когда? Когда?» — билось сердце в груди Андрея.

«Пройдешь туннелем полкилометра, затем он обрывается», — вспомнил он слова профессора.

— Господи, ну когда же он кончится? — чуть, не плача, взмолился Андрей.

Едва он об этом подумал, как где-то вдалеке замерцало маленькое бледное пятнышко. Это прибавило сил. Он пополз в два раза быстрее, обдирая пальцы в кровь об острую, мокрую щебенку.

Пятно становилось все больше. Оно уже было таким ярким, что на него нельзя было смотреть без слез. Наконец Андрей дополз до дыры и в изнеможении ткнулся лбом в старую кирпичную кладку. Несколько секунд Андрей отдыхал. Дыхание с тяжелым хрипом вырывалось у него из груди.

«Раскидаешь кирпичи и выберешься наружу, — прозвучал в голове Андрея голос профессора Киренко. — Ты будешь аккурат возле дороги».

Андрей поднял голову и взялся за работу. Мокрые грязные кирпичи скользили под пальцами, но он не останавливался. И вскоре его упорство было вознаграждено.

Черкасов сунул в образовавшуюся дыру голову, затем, упираясь ногами в дно туннеля и в наваленные грудой кирпичи, стал выбираться наружу. Торчащий из окоема камень впился ему в плечо. Андрей что было сил дернулся вверх. Рубашка с треском порвалась. Еще несколько усилий, и Андрей был наверху.

Выбравшись, Андрей уселся на остатки каменной кладки и огляделся. Метрах в двадцати от себя он увидел серую полосу асфальта. Андрей поднял с земли свитер и хотел протереть им глаза и лицо, но тут острая боль пронзила его правое предплечье. Он посмотрел на руку и увидел, что правый рукав-рубашки промок от крови.

«Камень!» — понял Андрей.

Он так поспешно выбирался из туннеля, что потерял всякую осторожность. И вот вам пожалуйста!

Стараясь не шевелить рукой, Андрей тщательно оглядел рану. Кожа на предплечье была сильно разодрана. Однако рана оказалась неглубокой, и Андрей немного успокоился. Он вынул из кармана платок и как мог перевязал кровоточащее предплечье. Затем обмакнул свитер в лужу и вытер лицо.

Где-то неподалеку затарахтел мотор машины. Андрей поднялся с камня и, прихрамывая, медленно побрел к дороге.

Глава вторая РАЗВЯЗКА

1

Капитан Петров работал в питерском утро столько, сколько себя помнил. По крайней мере, ему так казалось. Так или иначе, но другой жизни он себе просто не представлял.

Субъекта, сидящего на скамейке с бутылкой пива в руке, капитан Петров тоже знал столько, сколько себя помнил. Казалось, приди он сюда в любое время дня и ночи, в любое время года и в любую погоду, а этот субъект все так же будет сидеть на скамейке, щуриться на солнышко (если оно есть) и пить дешевое пиво.

Выглядел субъект неважно. Потертая куртка, затертые почти до дыр джинсы. Рубашка, которую следовало выстирать еще две недели назад (а лучше сразу выбросить на помойку). Плюс впавшие щеки, покрытые густой сизой щетиной. Однако держался он с достоинством, высоко подняв голову и поглядывая на капитана как бы сверху вниз (несмотря на то что в действительности он смотрел на Петрова снизу вверх).

— Будешь курить? — спросил его капитан, доставая из кармана пачку «Винстона».

— Курить — здоровье губить, — немедленно откликнулся субъект. И тут же протянул руку: — Давай!

— А как же насчет здоровья? — усмехнулся Петров.

Субъект махнул рукой:

— Насчет моего здоровья не волнуйся. Я его еще пару лет назад пропил. Так что нонеча мне терять нечего. Кроме, разумеется, собственных цепей.

— Если бы у тебя были цепи, Сомов, ты бы их давно в приемный пункт металла отнес, — резонно возразил Петров.

Морщинистое лицо приобрело меланхолично-задумчивое выражение.

— Эх, товарищ капитан… — грустно проговорил он. — Мало вас в вашей ментовской дрючат в плане совершенствования разума. Не понимаете вы поэтических метафор. Не удивлюсь, если и слово «гипербола» вам незнакомо!

— Угомонись, умник. А то сигарету не получишь.

Капитан протянул субъекту сигарету, и тот взял ее грязными пальцами. Оба не спеша закурили.

— Слыхал про войну между скинами и графферами? — спросил капитан Петров.

Субъект кивнул:

— Слышать-то слышал. Но не вслушивался. Меня это не касается, я дядя старый. Пусть малолетки промеж собой сами разбираются.

— Сами, говоришь? — Петров ухмыльнулся. — Хм. А ведь вам из-за этой борьбы тоже здорово достается. Рейды, шмоны, обыски…

— Ну достается, — нехотя признал Сомов. — Так нам ведь вообще от жизни достается. Оплеухой больше, оплеухой меньше — а жизнь как воняла дерьмом, там и воняет. Да и затихла она, говорят, эта война. Я сдыхал, что уж дня три пацаны друг друга не трогают.

— Это временное перемирие, — веско сказал капитан.

— Да?

— Да, — кивнул Петров и тут же, без перехода, спросил: — Тебе деньги-то нужны?

— Глупый вопрос, капитан. Деньги нужны каждому человеческому индивиду для осуществления своего разумного предназначения.

— Ну, ты загнул!

— Я загнул, а ты разогнешь. Работа у тебя такая.

— Работа, говоришь?

Капитан Петров пристально и как-то загадочно посмотрел на субъекта. Тот немного занервничал.

— Я в том смысле, капитан, что суровый фатум реализует жизненные парадигмы каждого отдельно взятого индивида. Ты, кажется, говорил что-то о деньгах? Или мне послышалось? Если да, то можешь спокойно продолжать свой монолог, дискуссий с моей стороны больше не будет. Могу я узнать, о какой сумме идет речь?

— Ну раз дискуссий не будет… Даю тебе двести рублей и…

Белесые брови субъекта взлетели вверх.

— Това-арищ капитан, — протянул он. — Да я больше на бутылках заработаю. Причем без всяческого риска своему полноценному человеческому существованию. Накиньте соточку, не обеднеете.

— Хватит клянчить, Сомов, — строго сказал Петров. — Триста и ни копейкой больше.

Субъект затянулся сигаретой и выдохнул вместе с дымом:

— Вижу, мои шансы на безбедное существование растут. А что, если я скажу четыреста?

— Я скажу, что ты болван, и не заплачу ни копейки.

— В таком случае я оставлю свое частное партикулярное мнение при себе. Триста так триста.

— Вот и молодец, — кивнул капитан Петров. — В общем, так, Сомов. Война между пацанами идет из-за одного паренька, зовут его Андрей Черкасов. Вот его фото.

Капитан показал субъекту снимок. Тот с любопытством взглянул.

— Живет он вон в том доме, — продолжил капитан, показывая на многоэтажку. — Он пропал несколько недель назад. Если ты его увидишь — здесь или в каком-нибудь другом месте, позвони мне. И если твой Андрей окажется настоящим Андреем, я тебе заплачу оговоренную сумму.

— Плюс премиальные.

— Что-о? — Капитан Петров усмехнулся и покачал головой. — Ну ты совсем обнаглел.

— Как хотите, — пожал плечами Сомов. — А только я его здесь уже видел. И не далее, как час тому назад.

Лицо капитана Петрова вытянулось.

— Как видел?

— Как все — глазами. Он тут вот, за каруселью ошивался. Как будто выслеживал кого. Долго выслеживал, окурков столько набросал, что мне на неделю хватит.

— А потом?

— А потом ушел. Не дождался, видно.

Субъект посмотрел на встревоженное лицо капитана и вновь забеспокоился. Что, если капитан передумает платить? Объект наблюдения ведь упущен!

— Только он ведь снова придет, этот ваш Черкасов, — быстро добавил Сомов.

Капитан недоверчиво прищурился:

— Ты откуда знаешь?

— Из логики. Знаешь, что такое логика? Это вещь, которой я обладаю в совершенстве и с которой ты знаком лишь шапочно.

— Сомов, не хами.

— Я и не хамлю. Я констатирую факт. Раз он не дождался того, кого ждал, значит, вернется обязательно. Вот тут-то я его и накрою и преподнесу вам на блюдечке с голубой каемочкой. За четыреста…

— Сомов!

— За триста пятьдесят рупий.

— А не жирно тебе будет? — поинтересовался капитан.

— А вам этот парень очень нужен, или так, для отговорки? — ответил Сомов вопросом на вопрос.

Капитан Петров ненадолго задумался и затем махнул рукой:

— Черт с тобой. Получишь свои триста пятьдесят.

— Вот это уже другой разговор! — ощерил щербатые зубы Сомов. — Сразу видно не мальчика, но мужа. Скрепим наш договор рукопожатием?

Капитан Петров протянул Сомову руку. Тот с жаром ее пожал. Затем насмешливо посмотрел на капитана и уточнил:

— Кровью скреплять будем?

— Чего?

— Договор.

— Чего-о?

— Ну нет так нет. Я вам и так верю. Ну, будьте здоровы! — Сомов отсалютовал капитану бутылкой с остатками пива.

2

Бабуля сжалась под холодным взглядом Турецкого, но дара речи, слава боту, не потеряла:

— Трое их было, — бубнила она. — Ага. И все, как один, лысые. Помню, я еще подумала: никак из военкомата?

— Почему же из военкомата? — не понял Турецкий.

— Так ведь лысые! Думала, эти… как их… призывники! С профессором попрощаться приехали.

Александр Борисович вставил в рот сигарету и закурил. Старуха глядела на него, затаив дыхание, словно наблюдала за каким-то таинственным, непостижимым ритуалом.

— Что? — спросил Турецкий, перехватил ее взгляд.

— Ничего, товарищ следователь. Просто лицо у вас такое…

— Какое?

— Зна-чи-тельное, — сказала старуха.

Александр Борисович улыбнулся, и лицо его от этой улыбки оттаяло. Что, видимо, несказанно обрадовало старуху, поскольку она затараторила с новой силой:

— Ну вот, значит. Сперва-то они калитку подергали. А калитка закрыта. Тогда один через забор перемахнул и калитку ту открыл. Здоровый такой был детина. Под два метра ростом. Но бледненький очень. Голова как череп. Даже бровей не видать было. Ага.

— Значит, бледный и безбровый. Так и запишем. А остальные?

— Остальные-то? — Бабуля наморщила сухой, морщинистый лоб и пожала плечами: — Остальные обычные. Один толстый и приземистый. Другой… А вот про другого вообще ничего сказать не могу. Обычный он был. Всего и делов, что лысый.

— Толстый, говорите?

— Да. И усики у него еще такие были — полосочкой.

— Ясно, — кивнул Турецкий. — Запишем и это. Значит, прошли они во двор. И что дальше?

— А дальше, сынок, я уже не видела. Слышала только, как стекло дзынькнуло. И вроде как матюкнулся кто-то. Ну а потом… началось. Шум, грохот.

— Милицию почему не вызвали? — строго спросил Александр Борисович.

Глазки у бабули виновато забегали.

— Так ведь у нас тут часто шумят. Ага. То напьется кто-нибудь, то еще что. Вот третьего числа Ванька Косой из армии вернулся, так у них во дворе три дня кричали и грохотали. Салюты даже пускали! Ага. Если кажный раз милицию вызывать, то никаких милицейских машин не напасешься! Гражданин следователь… — Бабуля понизила голос почти до шепота. — …А что, правду говорят, что профессора нашего топором зарубили?

Турецкий поморщился и сказал:

— Рассказывайте дальше.

Старуха разочарованно вздохнула.

— Дальше? А дальше выскочили они за околицу и в машину свою залезли. Мотор завели и укатили. Вот и вся история.

— Какая была машина?

— Да нешто я знаю? Автобусик такой маленький. Белый. Или… не белый?

— Товарищ следователь, не все она вам рассказала, — произнес хрипатый голос у Турецкого за спиной.

Александр Борисович обернулся и увидел перед собой старика, мужа разговорчивой бабули.

— Что? — спросил Турецкий.

— А то. Про шустрого она вам сказать забыла.

— Не забыла, а просто очередь до него еще не дошла! — сердито возразила старуха.

— Что за шустрый? — быстро спросил Турецкий.

Старик открыл было рот, но ответить не успел, бабуля вновь перехватила у него инициативу:

— А вот как только грохот у профессора в доме начался, так сразу паренек из ограды выскочил. Выскочил и к развалинам понесся. Прямо как заяц! Прыткий такой!

Турецкий грозно нахмурился:

— А вот с этого места давайте поподробнее.

В машине было душно, и Александр Борисович открыл окно.

— Сань, ты что, в могилу меня хочешь свести? — возмутился Грязнов. — Я ведь неделю как из больницы.

— Ах да. Прости.

Александр Борисович досадливо крякнул и снова закрыл окно. Сыщики продолжили разговор.

— Стало быть, профессора убили бритоголовые, — задумчиво произнес Грязнов. — А заяц…

— А заяц — это Андрей Черкасов, — закончил за него Турецкий. — Тот самый Печальный Скинхед. Опоздали мы, Слава. Теперь ищи-свищи ветра в поле. Меня вот что интересует: как они его вычислили?

— Как всегда. Стукнул кто-то. Кто-то из тех, кому Черкасов доверял.

— Гм… — Турецкий поскреб пальцами подбородок, который давно уже нуждался в хорошей бритве. — Значит, шерстить нужно среди самых близких друзей. Есть у меня один такой на примете. Семен Кондаков. Говорят, они с Черкасовым в университете были не разлей вода. Кстати, я с ним уже беседовал.

— И как?

Александр Борисович пожал плечами:

— Темный парень. Говорит спокойно, но глаза бегают, как у рецидивиста на очной ставке.

Грязнов хмыкнул:

— Так, может, у него просто проблемы с глазами? Косоглазие там или еще что?

— Может быть, — усмехнулся в ответ Турецкий. Он вынул изо рта окурок и вдавил его в переполненную пепельницу. — Сегодня же это узнаю. И если косоглазие здесь ни при чем, у меня к господину Кондакову есть пара хороших вопросов. Ты со мной поедешь?

— Нет. Мне и с агентурой моей работы хватает.

— Как там, кстати? Все схвачено?

Грязнов озабоченно нахмурился:

— Опера напрягли восемнадцать агентов по всему городу. Но информации пока ноль. Черкасова засекли возле отчего дома. Стоял, курил, выжидал. Видимо, пришел повидать мать.

— Повидал?

— Вроде нет.

— Значит, еще появится. Черкасов парень интеллигентный и в матери души не чает. — Турецкий потянулся открыть окно, но вспомнил о просьбе Грязнова и оставил ручку в покое. — Попомни мое слово, обязательно засветится.

— Не знаю, не знаю… — с сомнением произнес Грязнов.

Александр Борисович повернулся к коллеге и, весело усмехнувшись, предложил:

— Спорим?

— На что?

— На бутылку беленькой.

Глаза Грязнова лукаво заблестели.

— Раньше ты меньше чем на коньяк не спорил. Что случилось? Патриотом стал?

— Угу. С кем поведешься, от того и наберешься. Шучу, конечно. На самом деле, от коньяка башка по утрам болеть стала. Видимо, возраст берет свое.

— А от водки, значит, не бо-бо?

Турецкий покрутил головой:

— У, у. Водка — продукт кристально чистый. От нее только на хавчик по утрам пробивает. Голова не болит, душу не мутит, а вот утроба насытиться не может.

— Мне бы твои проблемы, — вздохнул Грязнов. — Ладно. Водку я тоже пью.

— В таком случае по рукам?

— По рукам.

3

Георгию Щеглову, а в просторечье Герычу, было двадцать два года. Он никогда нигде не работал. Но вовсе не из-за того, что был лентяем, а просто потому, что судьба благоволила ему. Да-да, благоволила! Именно так Герыч расценивал тот простой факт, что всегда — сколько себя помнил — занимался лишь тем, что ему нравилось. Когда Герыч нуждался в деньгах, он просто брал в руки карандаш или кисть и начинал рисовать.

Еще в девятом классе он перерисовал всех одноклассников. Просто так, для удовольствия. И не его вина, что портреты пришлись одноклассникам по душе, и они рассчитались с Герычем за портреты «черным налом». Рисовал он всегда быстро, терпеть не мог корпеть неделями над холстом. В тот раз он получил (именно так — получил, а не «заработал»!) за неделю больше, чем его мать зарабатывала за месяц.

С тех пор Герычу везло всегда. В институте его привлекли к рисованию плакатов. Конечно же с ним не расплачивались деньгами, но Герыч всегда знал, что зачет он сдаст с первого раза, да и экзамен не завалит. С ним расплачивались «духовной натурой» — так он сам это называл.

Когда денег понадобилось много (нужно было модно одеваться, водить девушек в рестораны и ночные клубы ну и так далее), откуда ни возьмись появился Николаич и предложил ему заняться искусством граффити. Это дело сразу же пришлось Герычу по душе. Но на этот раз за удовольствие порисовать ему платили живые деньги! Да такие, какие ему до сих пор даже не снились!

Таким образом, Георгий Щеглов чувствовал себя абсолютно счастливым человеком. Но, как говорится, ничто не вечно на земле, особенно человеческое счастье. Когда началась вся эта история с Андреем Черкасовым, Герыч не принял ее всерьез. Ну да, у Андрея погибла подружка. Ну и что? А вот Герыч за неделю до этой трагедии расстался со своей подружкой. Она просто позвонила ему и сказала: «Мне с тобой было хорошо, но больше мы встречаться не будем. Ты меня утомил. Прощай». И положила трубку. И что? Вешаться теперь, что ли?

Главное-то осталось: краски и возможность рисовать. Да и странной они были парой — Андрей и Тая. Настолько странной, что Герыч еще в первые дни их знакомства уже почувствовал — добром этот роман не кончится. Да все это чувствовали! А теперь вдруг стали прятать от Андрея глаза и мужественно молчать в его присутствии. Вместо того чтобы отвлечь друга от беды, показать ему, что жизнь-то продолжается!

Вот из-за такого гнусного поведения все и случилось. Андрей зациклился на своей беде и постепенно, не без помощи родньдх и близких, превратился в психопата.

И ладно бы только сам Андрей из-за этого пострадал. Так ведь нет! Пострадало дело! Именно из-за черкасовского психоза бритоголовые проходу не давали художникам. Именно из-за этого сам Герыч, вместо того чтобы разрисовывать стены, сидел сейчас дома и в пятый раз пересматривал какой-то дурацкий сериал.

И тем не менее Герыч продолжал считать Андрея своим другом. Пусть непутевым, пусть съехавшим с катушек — но все же другом. И когда Андрей позвонил ему и попросил помочь, Герыч, не раздумывая, согласился. Дело в том, что в плане дружбы у Георгия Щеглова был настоящий пунктик: он считал, что дружба — это святое. В его иерархии ценностей дружба стояла на третьем месте после любви к матери и любви к родине. Герыч бы не слишком сильно расстроился, если бы кто-нибудь упрекнул его в том, что он плохой ученик, неважный родственник или непостоянный любовник. Но если бы кто-нибудь сказал Герычу, что он плохой друг — расстройству и негодованию Герыча не было бы границ.

Буквы. Все дело в буквах. Часто люди даже не смотрят на рисунок, они выхватывают взглядом лишь буквы. Все остальное для них — просто фон. Герыч уже пять минут бился над шрифтом. По идее, он должен был использовать готический шрифт. На бумаге этот шрифт смотрелся уместно, но когда Герыч стал переносить его на стену, этот чертов шрифт никак не хотел укладываться в композицию. Он просто противоречил замыслу рисунка, портил его интонацию. Будь на его месте Гога, он бы плюнул на все эти нюансы и давно бы закончил работу. Но, во-первых, Гога лежал в больнице с гематомой мозга. А во-вторых, Герычу никогда не нравился стиль Гоги. Его тошнило от той вычурной аляповатости, которую Гога называл граффити. Ни стиля, ни интонации, ни ритма!

Об этом (или примерно об этом) думал Герыч, когда его окликнул высокий пожилой незнакомец.

— Эй, парень! Слышишь, к тебе обращаюсь!

Голос у незнакомца был зычный и властный. Такой голос нельзя не услышать, даже когда он просто шепчет. Герыч обернулся, посмотрел на пожилого (высокий, широкоплечий, с седоватыми висками и нагло прищуренными глазами) и презрительно процедил:

— Ну? Чего вам?

— Тебе помочь? — странно спросил незнакомец.

Герыч даже подумал, что осЛышался.

— Чего? Чего? — спросил он, не стирая с лица презрительную гримасу.

— Я говорю: ты так стараешься, что мне тебя жалко стало. Может, я тебе фон раскрашу? У меня в школе по рисованию пятерка была.

Фон раскрасит! Ну и наглец. Герыч оглядел рослую фигуру незнакомца сочувственным взглядом, фыркнул и надменно произнес:

— Иди-ка ты своей дорогой, дядя.

Но дядя и не думал уходить. Вместо этого он достал из кармана удостоверение, раскрыл его и сунул в лицо Герычу.

— Александр Борисович Турецкий, — представился он. И совсем уж глумливо добавил: — Прошу любить и жаловать.

Герыч прищурился на удостоверение. Буковки были мелкие, а пластиковая обложка бликовала на солнце. По мере того как Герыч разбирал эти мелкие буковки, лицо у него становилось все растерянней и растерянней.

— Из Генпрокуратуры? — наконец пролепетал он. — А что я сделал?

— Надеюсь, ничего плохого, — весело сказал Турецкий. — Мы можем поговорить?

— Да, но… Я сейчас немного занят.

— Ничего, я подожду. — Александр Борисович окинул взглядом рисунок Герыча и сказал: — А красиво у вас это выходит! Ярко, энергично, как у экспрессионистов. Вот только буквы все портят. Готический шрифт здесь не совсем уместен.

— А вы что, художник? — ревностно спросил Герыч. Ему было неприятно, что какой-то безмозглый следователь видит все под таким же углом зрения, что и он.

— Скорее, критик, — ответил Турецкий. — Мне постоянно приходится иметь дело, с «художниками». Вот только в галереях их картины не выставляются.

— А где выставляются? — машинально спросил Герыч.

— Да много где. В криминальных газетах, в учебниках по судебной экспертизе… Кстати, ты давай работай, у меня времени в обрез.

Герыч насупился и бросил флакон в рюкзак.

— Что-то мне расхотелось, — пробурчал он.

— Выходит, я испортил великий шедевр? Ай-яй-яй. Никогда себе этого не прощу. Представляю, что было бы, если б какой-нибудь следователь заявился к Леонардо да Винчи и помешал ему писать Мону Лизу. Не знаю, как Леонардо, а человечество бы от этого много потеряло.

— Черт! Скины! — завопил вдруг Герыч и, вылупив глаза, ткнул пальцем в сторону глухого переулка за спиной у Турецкого.

Александр Борисович быстро оглянулся. Переулок, однако, был пуст.

— Где скины-то? — спросил, он, поворачиваясь, и тут же, еще не договорив фразу, понял свой просчет.

Герыч несся по улице, как вихрь. Рюкзак бил его по спине и, казалось, подгонял — быстрее, быстрее, быстрее.

— Черт бы тебя побрал, парень! — выругался Турецкий и припустил вслед за художником.

Герыч слыл хорошим бегуном. По крайней мере, в недавней схватке со скинами ноги буквально спасли ему жизнь. Александр Борисович бегуном не был. Ни хорошим, ни плохим. Но чувство долга придало ему сил. К тому же у Турецкого, в отличие от его молодого соперника, за спиной не было рюкзака с красками. Он бежал налегке (если, конечно, не брать в расчет груз прожитых лет, который в последнее время все больше и больше тяготил «важняка»).

Итак, они бежали. Герыч — впереди, подобно богу Гермесу, обутому в крылатые сандалии. Турецкий — сзади, подобно знаменитой черепахе, которая не столько бежала, сколько ползла, но которую по непонятной причине никак не мог обогнать Ахилл.

«Только бы не развалиться», — думал, хрипя и обливаясь потом, Александр Борисович. И еще: «Все! К черту! С завтрашнего дня бросаю курить!»

О чем думал Герыч, нам неизвестно, однако, пробежав стометровку, он вдруг споткнулся о кирпич, валяющийся на дороге, и, пластом рухнув на асфальт, еще метра два проехал на животе, обдирая до дыр куртку и колени джинсов.

Нагнав распростертого на асфальте противника, Турецкий поставил ногу ему на поясницу. Затем, болезненно сморщившись и схватившись рукой за правый бок, хрипло проговорил:

— Ну все, приятель. Аллее!

4

Герыч слабо застонал, и при звуках этого немощного стона в душе у Александра Борисовича внезапно проснулась задремавшая на время кросса совесть.

— Ох, черт! Прости!

Он наклонился к поверженному противнику и помог ему подняться на ноги.

— Пойдем-ка сядем, марафонец.

— Куда?

— Да вот хоть сюда, на ящик.

Они сели на ящик. Турецкий достал из кармана сигареты, но, секунду поколебавшись, убрал их обратно. Потом повернулся к Герычу и, все еще тяжело дыша, сказал:

— Никогда так больше не делай.

Граффер нагловато усмехнулся:

— Почему?

— Потому что это невежливо. И потом, я мог заработать инфаркт.

— Нечего тогда было гнаться.

— Незачем было убегать.

Мужчины посмотрели друг на друга и заухмылялись с таким выражением, как будто ничего смешнее в жизни не видели.

— Вам повезло, что я споткнулся, — сказал Герыч.

— Согласен. И тем не менее я тебя поймал. Итак, начнем разговор. И начнем мы его с самого главного, пока ты снова не удрал.

— Попробуйте.

— Твоему другу, Андрею Черкасову, угрожает беда.

— Не понимаю, о ком вы говорите.

— Н-да, — задумчиво протянул Турецкий. — Я считал, что ты ему действительно друг. А ты, я вижу, только о себе печешься.

Герыч вспыхнул.

— Что за бред! Когда это я о себе пекся?

— Ты боишься, что у тебя будут неприятности из-за Андрея, поэтому не хочешь о нем говорить. А между тем речь идет о его жизни. Но ты, вместо того чтобы помочь Андрею, сидишь тут, поджав хвост от страха за собственную шкуру, и…

— Бред! Мне плевать на себя! Я об Андрее забочусь! Если я скажу вам, где он, вы тут же его…

Герыч осекся и, испуганно выпучив глаза, закрыл рот ладонью. Но было поздно^Он проговорился.

— Может быть, я и ошибаюсь, — сказал Турецкий, словно не заметив его оговорки. — Может быть, ты и вправду хороший друг. В таком случае слушай внимательно: я знаю, что вы боитесь питерскую милицию. И догадываюсь о причинах этого страха. Но я приехал сюда из Москвы. Можешь считать, что у меня нет никакой личной заинтересованности в этом деле. — Александр Борисович вздохнул и добавил: — За исключением тревоги за жизнь Андрея. Если его убьют, я буду упрекать в этом прежде всего самого себя. Понимаешь?

Герыч недоверчиво посмотрел на Турецкого.

— На словах все гладко выходит, а на деле… — Внезапно взгляд его «прояснился». — Постойте… Подождите… Так вы тот самый Турецкий из Москвы?

Александр Борисович спокойно кивнул, словно эта загадочная реплика нисколько его не удивила:

— Да, я тот самый. Андрей уже знает обо мне?

— Ему про вас говорил профессор.

— Киренко?

— Да.

— Понятно. — Турецкий, чтобы заполнить паузу (гнать коней было опасно, парень мог снова замкнуться), достал-таки из кармана сигареты. Затем не спеша закурил.

— А вы с, каким заданием в Питер приехали? — спросил Герыч.

— Моя задача — борьба с молодежным экстремизмом в Санкт-Петербурге, — соврал Турецкий. — Можешь считать меня эмиссаром.

— Значит, вы сюда приехали бороться со скинами?

Александр Борисович кивнул:

— Угу.

— И как успехи?

— Успехи есть, — сухо и уверенно ответил Турецкий. — Я бы хоть сейчас прошелся по Питеру большим сачком и заковал в кандалы бритоголовых. Но мне не хватает доказательной базы. Мне не хватает тех сведений, которыми владеет Андрей.

Герыч все еще раздумывал. Турецкий продолжал давить:

— Если у меня не будет веских улик, этих негодяев отпустят на следующий же день после того, как я их задержу. И тогда они просто рассмеются мне в лицо. Но если я добуду улики — им никакие адвокаты не помогут. Уж это ты мне поверь. Тогда уже смеяться будем мы с вами.

Александр Борисович специально употребил этот оборот — «мы с вами». И не пожалел об этом. Лицо Герыча стало заметно мягче, он уже смотрел на Турецкого не таким отчужденным и недоверчивым взглядом.

— Возможно, я могу вам помочь. Я могу узнать… могу попробовать узнать, где сейчас Андрей.

Александр Борисович сурово качнул головой:

— Медлить нельзя. Итак уже упущено слишком много времени. Люди гибнут.

— Но скины уже несколько дней не нападают, — неуверенно возразил Герыч.

— Пока. Мне удалось договориться с их руководителями, но долго это продолжаться не может. Они не успокоятся, пока не поймают и не убьют Андрея. И это не только месть. Скины боятся, что я доберусь до него первым. И тогда им конец. — Александр Борисович затянулся сигаретой, выпустил лохматое облако дыма, пристально посмотрел на граффера сквозь дымную пелену и веско сказал:

— Думай, Георгий. Сейчас все зависит от тебя. И только от тебя.

Еще минута прошла в тишине. Долгая, томительная минута.

— Хорошо, — проговорил Герыч. — Я решил. Я приведу вас к Андрею.

— Отлично. Идем немедленно!

Турецкий вскочил со скамейки.

5

Настя Колманович, двоюродная сестра Андрея, несколько минут стояла перед зеркалом и разглядывала свое лицо. Лишь вдоволь наглядевшись, она соизволила наконец скинуть туфельки и пройти на кухню, где Мария Леопольдовна уже готовила для нее кофе. Судя по довольному выражению Настиного лица, она осталась вполне удовлетворена осмотром.

На кухне пахло кофе и пирожками. Настя с удовольствием втянула трепетными, тонкими ноздрями этот аромат, улыбнулась и спросила:

— Теть Маш, а когда Андрей вернется?

Мария Леопольдовна стояла к Насте спиной, поэтому девушка не увидела, как цепенело ее лицо.

— Скоро, — тихо проговорила Мария Леопольдовна. — Уже скоро.

— Как у него дела? Получил первый приз?

— Первый приз? — Женщина обернулась и удивленно посмотрела на Настю.

— Ну да, — кивнула та. — Он ведь на конкурс художников-графферов уехал. Или… нет?

— Ах, да, — так же тихо сказала Мария Леопольдовна. Кивнула и выдавила из себя улыбку: — Конечно, на конкурс.

— Долго у них что-то конкурс длится, — недовольно нахмурилась Настя. — Не понимаю, чего там раскрашивать, в этой Ялте? Горы, что ли?

— Не знаю, Настенька. Не знаю.

Мария Леопольдовна поставила на стол две чашки кофе. Настя отметила про себя, что за последние дни тетя здорово сдала. Лицо ее, и до того довольно худое, осунулось еще больше. Морщины избороздили лоб и щеки. А взгляд у тети Маши стал какой-то потерянный. Словно она забыла, зачем живет на свете. Да и с волосами был непорядок: седоватые локоны выбились из прически и торчали во все стороны.

— Теть Маш, а вы случайно не болеете?

— А что? — слабо улыбнулась Мария Леопольдовна. — Я так плохо выгляжу?

— Нет, но… — Настя пожала плечами. — Вам надо побольше бывать на свежем воздухе.

— Не знаю, Настенька, поможет ли.

— Конечно, поможет! На свежем воздухе кровь насыщается кислородом, и кислород через кровь питает кожу. Я про это в «Космо» читала. Неужели Андрей вам не рассказывал? Он ведь у нас такой начитанный!

Настя усмехнулась, ожидая улыбки и от тети Маши. Однако та вдруг погрустнела. Она устало опустилась на стул, взяла чашку обеими руками и стала пить кофе маленькими глоточками.

— Вы прямо как маленький ребенок пьете, — засмеялась Настя. — Ой, кто это?

Из прихожей донеслись мелодичные переливы дверного звонка.

— Кажется, к вам гости, теть Маш?

— Кажется, да.

— Хотите, я сбегаю открою?

— Если тебе не сложно, Настенька.

Настя поставила чашку и упруго поднялась со стула. В движениях ее стройного, гибкого тела было что-то кошачье.

В прихожей было темно, но свет Настя решила не включать. Она повернула ручку замка и открыла дверь. На пороге стоял молодой человек в модной куртке и стильном берете. Не сказать, чтобы красавец, но и далеко не урод. Настя приосанилась и выпятила вперед роскошную грудь.

— Вам кого?

Молодой человек улыбнулся, прищурив серые глаза:

— Здравствуйте! Мне бы Марию Леопольдовну. Она здесь?

— Да. Проходите.

— Ой, а я не один, — весело сказал сероглазый. Он посмотрел куда-то вбок и качнул головой в сторону двери. Появились еще два парня. Эти были пострашнее первого, да и одеты похуже. Оба в дурацких бейсболках. Один бледный, худой и длинный. Второй, наоборот, приземистый и толстенький, с дурацкими тонкими усиками, которые совершенно не шли к его щекастой физиономии. Бледный ей совершенно не понравился. Во-первых, он держал во рту спичку и вальяжно ее пожевывал, что было верхом пошлости. Во-вторых, он таким сальным и наглым взглядом окинул аппетитную фигуру Насти, что ее слегка покоробило.

— А вы…

— Мы друзья Андрея, — сказал сероглазый пана стул, взяла чашку обеими руками и стала пить кофе маленькими глоточками.

— Вы прямо как маленький ребенок пьете, — засмеялась Настя. — Ой, кто это?

Из прихожей донеслись мелодичные переливы дверного звонка.

— Кажется, к вам гости, теть Маш?

— Кажется, да.

— Хотите, я сбегаю открою?

— Если тебе не сложно, Настенька.

Настя поставила чашку и упруго поднялась со стула. В движениях ее стройного, гибкого тела было что-то кошачье.

В прихожей было темно, но свет Настя решила не включать. Она повернула ручку замка и открыла дверь. На пороге стоял молодой человек в модной куртке и стильном берете. Не сказать, чтобы красавец, но и далеко не урод. Настя приосанилась и выпятила вперед роскошную грудь.

— Вам кого?

Молодой человек улыбнулся, прищурив серые глаза:

— Здравствуйте! Мне бы Марию Леопольдовну. Она здесь?

— Да. Проходите.

— Ой, а я не один, — весело сказал сероглазый. Он посмотрел куда-то вбок и качнул головой в сторону двери. Появились еще два парня. Эти были пострашнее первого, да и одеты похуже. Оба в дурацких бейсболках. Один бледный, худой и длинный. Второй, наоборот, приземистый и толстенький, с дурацкими тонкими усиками, которые совершенно не шли к его щекастой физиономии. Бледный ей совершенно не понравился. Во-первых, он держал во рту спичку и вальяжно ее пожевывал, что было верхом пошлости. Во-вторых, он таким сальным и наглым взглядом окинул аппетитную фигуру Насти, что ее слегка покоробило.

— А вы…

— Мы друзья Андрея, — сказал сероглазый парень. — Художники. Вот приехали из Ялты и сразу к вам. С весточкой от Андрея!

— Ну проходите, — сказала Настя и посторонилась, пропуская молодых людей в прихожую.

— Настена, кто там? — крикнула из кухни Мария Леопольдовна.

— Друзья Андрея! Из Ялты! — ответила Настя и затем обратилась к парням: — Разувайтесь здесь. Тапочек на всех не хватит, но здесь теплые полы. Проходите на кухню.

— А мы вас не стесним? — спросил сероглазый парень, весело глядя на Настю.

Глаза у него определенно были красивые. Да и сам молодой человек был ничего. Его немного портил рот — он был узкий, тонкогубый и длинный. Но даже в этом был определенный шарм.

Настя улыбнулась парню и Собралась сказать в ответ что-нибудь остроумное, но тут он стянул с головы берет, и она обомлела. Парень был лысый. То есть совершенно! Но еще больше она обомлела, когда два других парня тоже сняли свои бейсболки. В прихожей стало на две лысины больше!

— Это что? — сказала Настя и кивнула на лысины. — Так нынче модно?

— А то! — ухмыльнулся толстощекий с усиками. — Все художники так нынче ходят!

— Что-то я не замечала. Ну ладно, проходите.

Сероглазый и толстый прошли на кухню, а бледный замешкался в прихожей.

При виде молодых людей Мария Леопольдовна вскочила со стула и прижала руки к груди.

— С Андреем что-нибудь случилось? — воскликнула она взволнованным голосом.

Сероглазый улыбнулся и покачал головой:

— Нет. Пока. Нам надо срочно с ним поговорить. Это вопрос жизни и смерти.

— Но… разве вы не от него?

— Мы не виделись несколько дней. Так уж получилось. Наши пути разошлись.

Мария Леопольдовна опустила взгляд и вдруг вздрогнула. На руке у толстяка она увидела бледную татуировку. Это был лиловый крест с загнутыми краями. Почти как фашистская свастика, только изгибы более плавные. Толстяк проследил за взглядом женщины и небрежно спрятал руку в карман. Мария Леопольдовна медленно подняла глаза. Лицо ее стало еще бледнее, темные глаза широко распахнулись.

— Так это вы… — тихо проговорила она. — Так это из-за вас он прячется?

Толстяк достал из кармана руку и ощерился:

— Догадливая старуха! Да, Димон?

— Заткнись, болван, — недовольно поморщился сероглазый.

Однако было поздно. И Мария Леопольдовна, и Настя с ужасом смотрели на руку толстяка. Но напугала их не лиловая татуировка, а нож, который толстяк сжимал в жирных пальцах.

— Что ж, тем лучше, — смягчился неожиданно сероглазый. — Теперь можно расставить все точки над «и». Дело в том, Мария Леопольдовна, что ваш сын, ваш Андрей, задолжал нам большую сумму денег. Мы давали ему отсрочку, но срок ее истек. Мы не хотим ему зла, но нам необходимо с ним поговорить. Деньги были не наши, и теперь его долг повесят на нас.

— Деньги… — рассеянно пробормотала Мария Леопольдовна. — Какие деньги? За что?

— Карточный долг, — деловито сказал толстяк. — А карточный долг — святой!

Вдруг Настя, до сих пор молча стоявшая у дверного косяка, вскинула руки и гневно крикнула:

— Крутые нашлись, да? Покруче вас друзья найдутся! Вы не знаете, с кем имеете дело, уроды поганые!

Сероглазый повернулся к ней, смерил ее холодным взглядом и сухо произнес:

— Успокойся, девочка. Или будет плохо.

— Это тебе будет плохо, шпана подзаборная! А ну пошел отсюда вон! И жирного своего забери! Я кому говорю!

Настя, как мегера, вцепилась толстяку в рукав куртки и рванула его в сторону выхода. Она была сильной и рослой девушкой, и толстяк едва не потерял равновесие.

Сероглазый слегка отвел правое плечо назад и вдруг ударил Настю кулаком по лицу. Глухо охнув, она отлетела к стене и с тихим стоном сползла на пол. Из носа на подбородок потекла струйка крови.

Мария Леопольдовна негромко вскрикнула. Сероглазый мгновенно повернулся к ней и процедил сквозь зубы:

— Я ее предупреждал. Будете кричать — мой друг выпотрошит девчонку, как свинью.

В подтверждение этих слов толстяк присел рядом с Настей и поднес к ее горлу нож.

— Что я должна делать? — дрогнувшим голосом спросила Мария Леопольдовна.

— Раздеться и встать в позочку, — ухмыляясь, выдал толстяк.

Зрачки женщины расширились от ужаса. Сероглазый слегка покраснел. Он откашлялся в кулак и тихо сказал:

— Я прошу прошения за моего коллегу. У него было тяжелое детство. — Затем повернулся к толстяку и бросил: — Следи за базаром.

Настя вытерла кровь с подбородка, насупилась и с ненавистью произнесла:

— Мои друзья найдут вас… Слышишь, ублюдок? Считайте, что вы оба уже трупы. И тот, в прихожей, тоже.

Костырин посмотрел на нее пристально и серьезно. Раздал узкие губы и хрипло проговорил:

— Смелая девочка, вся в брата. И, увы, такая же глупая. Лучше тебе молчать, малышка. Из-за твоей невоздержанности может пострадать Мария Леопольдовна. Если вы не поможете нам встретиться с вашим сыном, эту милую девушку ждет большая беда.

— О-очень большая! — весело подтвердил толстяк. — Сантиметров этак на двадцать!

— Если через лупу смотреть, — усмехнулась Настя окровавленными губами. — С десятикратным увеличением.

— Настя! — с горечью в голосе сказала Мария Леопольдовна. — Не спорь с ними. Ты же видишь, они не намерены шутить.

Настя фыркнула:

— Да плевать я на них хотела.

Толстяк посмотрел на Костырина. Тот кивнул в ответ. Толстяк повернулся к Насте, быстро схватил ее за волосы и, чиркнув ножом, отсек толстую длинную прядь. Настя хотела закричать, но толстяк ткнул ее кончиком ножа в горло. Настя замерла. В том месте, куда уткнулся нож, выступила капелька крови.

— Теперь ты видишь, что мы не шутим? — спокойно спросил Настю Костырин.

— Теперь — вижу, — ответила она сдавленным голосом.

— Вот и хорошо. Сейчас я дам вам ручку и бумагу. И вы напишете то, что я вам скажу.

Костырин достал из кармана лист бумаги и ручку и положил их перед Марией Леопольдовной.

— И помните, — холодно сказал он, — если вы выкинете какой-нибудь фокус, я сделаю из вашей племянницы ремни. Но сначала отдам ее на обработку моим друзьям. Они знают, как доставить удовольствие девушке с помощью нехитрых приспособлений.

— Это точно! — отозвался толстяк. — И в секс-шоп бегать не придется! Бутылка и нож в руках профессионала способны делать настоящие чудеса!

Он раскрыл пасть и засмеялся таким смехом, что у Марии Леопольдовны похолодело внутри.

6

Кабинет банкира Владимира Геннадьевича Кожина не изменился с тех пор, как в нем побывал Дмитрий Костырин. Тот же портрет президента на стене, та же фотография мэра на столе. Тот же кожаный диван, те же мягкие кресла, в одном из которых восседал хозяин кабинета, а в другом — его гость, ветеран и политик Кирилл Антонович Садчиков. Коллеги пили коньяк, закусывая его тонко нарезанным лимоном, и беседовали.

Садчиков пришел час назад. И за этот час коллеги многое успели обсудить. Теперь они подошли к главному вопросу сегодняшнего дня, к тому, что им обоим было неловко и неприятно обсуждать.

— Кирилл, мы не можем рисковать, — говорил бархатным баритоном Кожин. — Слишком многое поставлено на карту. Если они ухватятся за ниточку, то легко размотают клубок. И тогда нам с тобой непоздоровится.

— Это я и без тебя понимаю, — мрачно ответил Садчиков. — Лучше скажи, что ты предлагаешь?

Кожин повертел бокал вхоленых загорелых пальцах и сказал:

— Я считаю, что мы должны подстраховаться.

Садчиков прищурился:

— На что ты намекаешь?

— Сам знаешь на что.

— Ты хочешь ликвидировать Костырина?

Кожин улыбнулся и кивнул:

— Именно.

Кирилл Антонович задумчиво потер пальцем белесый шрам, четко проступающий на багровом вспотевшем лбу.

— Вряд ли это понравится Костырину-старшему, — сказал он наконец. — Генерал в последнее время и так не в себе.

— Генерал будет помалкивать. Он сам по уши в дерьме.

— Генералы — люди непредсказуемые.

— Напротив, — возразил Кожин. — Генералы — самые сговорчивые люди на свете. Особенно с тех пор, как погоны пошли на продажу.

Говоря «погоны пошли на продажу», Владимир Геннадьевич Кожин конечно же выражался не в буквальном, а в переносном смысле. Имея в виду продажность некоторых генералов, которые всегда готовы поменять честь мундира на что-нибудь более выгодное и осязаемое.

— Не знаю, не знаю, — проговорил Садчиков. — Дмитрий — хороший парень. Он мне почти как сын.

— Хороший. Кто спорит? Мне он тоже всегда нравился. У него есть воля и хватка. И есть харизма. Но он допустил оплошность. Большую оплошность! Посуди сам: где гарантия, что он не расколется, если его хорошенько прижмут к ногтю?

— Но ведь его еще не прижали. И потом, этот парень-граффер до сих пор в бегах.

Банкир Кожин отхлебнул коньяк и сухо сказал:

— Ты меня удивляешь, Кирилл. Когда прижмут — будет уже поздно. Мне ли тебе об этом говорить? Даже если ты выйдешь сухим из воды, на будущее в качестве большого политика тебе рассчитывать больше не придется. А если дело приобретет огласку, как обещал этот хлыщ из Генпрокуратуры, тогда и на партии можно будет поставить крест. Слишком многое поставлено на карту, Кирилл… Слишком многое.

Садчиков вновь потер шрам и мучительно поморщился.

— Да, ты прав. И все же — не по душе мне это дело. Очень не по душе.

Банкир пожал плечами:

— Мне тоже не по душе. Я ведь не палач. Но иногда приходится делать неприятные вещи. Если хочешь, я возьму реализацию на себя.

Садчиков покачал головой:

— Нет. Дмитрий — мой воспитанник, я все сделаю сам. Тут нужно действовать с умом. Дима хитер как лис. А после прокола с мальчишкой-граффером он стал еще хитрее.

— Справишься?

— Справлюсь, не волнуйся. А ты держи на мушке генерала. Денег не жалей.

— Не буду, — пообещал Кожин. Он поднял бокал. — Ваше здоровье, коллега!

7

Садчиков был далеко не маленького роста, но рядом с громилой Бутовым выглядел почти подростком.

— Садись, Бутов. Выбирай, где тебе удобнее.

— А можно я в кресло сяду, Кирилл Антонович?

— Садись.

Бутов сел и вытянул перед собой длинные, обутые в тяжелые ботинки ноги. Они занимали почти пол-кабинета.

«Ну и верзила», — подумал Садчиков. После того как Бутов уселся (уменьшившись, таким образом, в росте на пол метра), Кирилл Антонович почувствовал себя немного комфортнее. Он обошел стол и уселся на свое место.

— Э-э… Прости, но я что-то забыл, как тебя зовут.

Бутов улыбнулся, обнажив крупные щербатые зубы:

— Зовите просто Бутов. Или Бут. Мне так больше нравится. Звучит почти как Буч. Так звали Брюса Уиллиса в «Криминальном чтиве».

— В «Криминальном чтиве»? — не понял Садчиков. — А, ты про кино?

— Ну да, — кивнул Бутов.

Кирилл Антонович усмехнулся:

— Любишь кино, да?

— Не всякое. Только толковое. «Бумер» три раза пересматривал. И «Бригаду» видел. Только в «Бригаде» все фуфло и лажа. Реальные пацаны в таких польтах не ходят. Это все красивости.

— Гм… Значит, ты синефил.

— Чего?

— Кинолюб.

— А, ну-да.

Садчиков достал из стола бутылку виски и два стакана. Разлил виски, пододвинул один стакан Бутову.

— Я вообще-то виски не очень… — начал было тот, но вспомнил, где находится, и замолчал.

— За наше дело! — сказал Садчиков.

— За наше дело! — горячо поддержал его Бутов.

Они чокнулись. Бут выхлебал свою порцию залпом.

Кирилл Антонович ополовинил стакан и поставил его на стол. Глаза у Бутова заблестели, по щекам разлился румянец.

— Ты читал устав объединения «Россия для русских»? — спросил его Кирилл Антонович.

— Конечно! Только у меня это… память не очень. Я наизусть не помню.

— Ничего страшного, — успокоил громилу Садчиков. — Так вот, Бут, в уставе записано, что главное для любого члена объединения — это общее дело. И если общему делу что-то угрожает, каждый член обязан пожертвовать всем, что у него есть, но партию спасти!

— Да! Я это помню!

— И еще там написано, что если на пути у объединения появилось препятствие, то святой долг каждого члена партии сделать все от него зависящее, чтобы это препятствие исчезло. Так или не так?

— Так! — пафосно кивнул Бутов и сглотнул от волнения. Он понимал, что разговор этот — чрезвычайный, и был страшно польщен тем, что с ним так серьезно разговаривают. К этому добавлялось и огромное уважение, которое он испытывал к Садчикову, который служил в Афгане, был героем, он по-настоящему — десятками, а может, даже сотнями! — мочил черномазых недоумков.

Садчиков наморщил лоб и задумчиво продолжил:

— Дело в том, Бут, что сегодня для тебя настал решающий момент.

— Решающий?

Садчиков кивнул:

— Да. Сегодня предстоит выяснить, чего ты стоишь в роли защитника интересов русского народа. Судьба объединения в твоих руках!

Бутов посмотрел на шрам, украшавший лоб Садчикова, и снова сглотнул:

— Правда? А что я должен сделать?

— Ты готов выслушать?

— Да!

— И готов исполнить то, что потребует от тебя объединение? Не отвечай сразу, Бут, подумай. Это очень важно. От этого зависят жизни многих истинно русских людей.

Бутов для проформы изобразил задумчивость (он все понимал слишком буквально, и если его попросили подумать, он обязан был подумать) и затем выпалил:

— Я готов! Что нужно делать?

— В наших рядах появился предатель, Бут. Крыса! Он работает на милицию. Сливает им информацию. Он стучит обо всем, что мы делаем. Он хочет упрятать нас за железную решетку. Как псов. Как рабов.

— Ра… рабов?

— Да. У него есть досье на всех наиболее активных и действенных членов организации. В том числе и на тебя.

Бутову польстило, что его имя было в списке активных и действенных, однако одновременно он не на шутку встревожился. За решетку ему не хотелось.

— Нужно убрать этого предателя! — жестко сказал Садчиков. — Ликвидировать его! Убрать с дороги партии, пока он не наделал гадостей! — Он замолчал, пристально посмотрел на Бутова и сказал: — Как думаешь, сможешь?

— Я?

Садчиков важно кивнул:

— Ты, Бут. Для этого дела нужен человек сильный, решительный и надежный. Мы долго совещались, прежде чем остановились на твоей кандидатуре. Ты — лучший!

Бутов перевел дух.

— Я должен его замочить? — сказал он севшим голосом.

Садчиков, по-прежнему пристально глядя Бутову в лицо, кивнул:

— Да.

— А… как?

— Это мы обговорим. Мы обставим все так, что тебе ничего не будет угрожать.

— Ну хорошо, — неуверенно произнес Бутов. — Тогда я согласен. А кого надо замочить? Кто крыса?

— Его фамилия Костырин. А зовут Дмитрий.

Бутов кивнул и повторил:

— Костырин. Дмитрий. А кто он та… — Вдруг Бутов осекся. И без того лошадиное лицо его вытянулось еще больше. — Ко… Костырин? — заикаясь, повторил он. — Че-то я не догнал. Как Костырин? Почему Костырин?

— Ты все понял правильно, Бут. Дмитрий Костырин — предатель и враг. Нам стоило огромных трудов вычислить его.

Бутов отупело смотрел на Садчикова.

— Но ведь он… наш вождь. Он не может быть предателем.

— В тот-то и дело, Бут, в том-то и дело. Костырин предал нас. Он предал тебя, меня и всех наших братьев по оружию. Посуди сам: кто привел в нашу организацию этого граффера?

— Печального Скина?

— Да.

— Вообще-то его привел Костырин.

— Вот именно. Он приблизил к себе этого ублюдка, вместо того чтобы выделять своих парней. Если честно, то я давно рекомендовал назначить тебя на должность секретаря партии. Но Костырин был против. Он говорил, что ты полезен только в роли «живой машины». А вот для новичка граффера он сразу сделал исключение. Так?

— Вообще-то… да.

— Он называл его своим другом?

— Точно, называл. — Бутов подозрительно прищурился. — Я сейчас начинаю вспоминать… Однажды они заперлись в кабинете Ди… то есть Костырина. И что-то долго там обсуждали. И еще, Костырин не хотел меня слушать, когда я говорил ему, что графферу нельзя доверять. Это ведь тоже признак, да?

Садчиков грустно кивнул:

— Да. Костырин хитер. Но от такого наблюдательного парня, как ты, его мелкие промахи не укрылись.

— Это точно! Черт! — Бутов хлопнул себя по коленке. — А ведь я и раньше его подозревал! Честное слово, Кирилл Антонович! В нем всегда было что-то… подозрительное. Например, эти его дурацкие философии.

Садчиков поднял брови:

— Философии?

— Да! Он даже нас заставлял их читать. Ницше, потом этот как его… Шестин? Или Шестов? Да, Лев Шестов! Название еще у книги такое сложное… как же его… Типа «Апофигей» и что-то там еще…

— «Апофеоз беспочвенности»?

— Во! Точно!

Садчиков тяжело вздохнул:

— Этого и следовало ожидать.

Теперь уже глаза Бутова сверкали неприкрытой злобой и мстительностью.

— То-то он так с этим граффером спутался! Про картинки художественные с ним разговаривал. Я сразу понял: что-то тут не так.

— И ты был прав, — кивнул Садчиков. — Черкасов, которого вы прозвали Печальным Скинхедом, был у Костырина связным. Костырин передавал ему информацию о нашей организации, а тот доносил ее до ментов. Так, в паре, они и работали.

Бутов сокрушенно покачал головой:

— И много наших они успели сдать?

— Да, Бут, много. Но вся эта информация ничего не стоит, если нет свидетеля.

— Значит, нужно убрать Костырина и граффера, и все будет тип-топ? — догадался Бутов.

Кирилл Антонович облегченно кивнул:

— Я рад, что мне не пришлось объяснять тебе этих простых вещей. Ты ведь понимаешь, Бут, как тяжело мне с тобой обо всем этом говорить? Давай-ка лучше выпьем. За то, чтобы нервы у нас с тобой были крепкими, а дух — свободным и безжалостным к предателям.

Садчиков разлил виски по стаканам, и они выпили. Бутов хлопнул стаканом об стол и решительно спросил:

— Когда я должен это сделать?

— Чем скорей, тем лучше.

— В таком случае, пора обговорить детали.

8

Это было до смешного просто. Герыч спрятал Андрея Черкасова у себя в квартире. Ну то есть он его там не прятал. Андрей просто жил у Герыча. Пил чай, ел пельмени и смотрел телевизор, надев наушники. А когда кто-нибудь приходил, спускался в просторный, сухой и обитый деревом погреб.

Герыч настаивал на том, чтобы вообще не открывать дверь гостям. Однако Андрей возразил, что вечно закрытые двери квартиры могут насторожить друзей Герыча, навести их на опасные мысли. Поэтому Герыч вынужден был продолжать жить той жизнью, которой жил до сих пор. То есть принимать гостей-приятелей, большинство из которых были молодыми забулдыгами, закончившими художественное училище и теперь слонявшимися по Питеру в поисках непыльной работы. Но каждый раз Герыч спешил поскорее выпроводить очередного гостя, сославшись на важные дела. Либо вел его в близлежащий кабак, где угощал пивом за свой счет.

Но вернемся к погребу. Дело в том, что об этом погребе никто не знал. Отец Герыча и сам обнаружил его всего месяцев восемь назад, когда взялся перекрывать пол на кухне. До этого семья Щегловых прожила в квартире целых три года, даже не догадываясь о существовании этого подземного хранилища, доставшегося им в наследство от прежних хозяев квартиры, старичков Лившицев.

Обнаружив под листами ДСП люк, отец Герыча страшно обрадовался. Щеглов-старший был человеком с буйной фантазией и мгновенно вообразил себе огромный сундук с драгоценностями, припрятанный Лившицами до лучших времен. Мать Герыча, напротив, была напугана открытием. Имея столь же сильное воображение, как у мужа, она представила себе пару обнявшихся скелетов, вросших костями в земляной пол погреба.

Оба были не правы. Погреб, скорей всего, использовался Лившицами по назначению, то есть служил хранилищем для солений и консерваций.

— Вот уж никогда бы не подумал, что старые евреи солят огурцы на зиму, — заметил Щеглов-старший. А подумав, добавил: — Впрочем, почему бы нет? Все мы люди.

На этом вопрос о функциональном назначении подземного вместилища был исчерпан. Два месяца Щеглов-старший приводил старый погреб в порядок. Перекрыл подгнивший пол, подновил стены, прибил новые полочки и провел электричество. А в начале третьего месяца заболел крупозной пневмонией и спустя две недели умер в больнице от удушья. Мать Герыча, тяжело пережившая смерть мужа, уехала к сестре в Москву, оставив квартиру в полное распоряжение сына и взяв с Герыча обещание, что он будет навещать ее не меньше двух раз в месяц.

Таким образом Щеглов-младший стал полновластным хозяином двухкомнатной квартиры с кладовкой, антресолями и погребом.

Утро того дня, когда Герыч встретился с Александром Борисовичем Турецким, было не совсем обычным. Все началось в тот момент, когда Герыч и Андрей пили на кухне кофе.

— Что-то случилось, — сказал вдруг Андрей.

Несмотря на сносные условия существования, он выглядел изможденным. Лицо его, и без того худое, осунулось еще больше. Голубые глаза как бы выцвели. От носа ко рту пролегли две скорбные складки. Известие о гибели профессора Киренко надломило его. В том, что случилось, Андрей винил себя одного, и даже друг Щеглов не мог его уверить в обратном.

Герыч оторвался от чая и удивленно уставился на друга:

— Ты это о чем?

— Что-то нехорошо не душе, — устало ответил Андрей. — И сон дурацкий приснился.

— Ты прямо как моя бабушка, — усмехнулся Герыч. — У нее тоже было постоянно нехорошо на душе. И сны ей снились дурные. Она так и говорила…. — Тут Герыч состроил рожу, подражая бабушке, и, прижав к сердцу руку, вяло произнес, передразнивая ее же: — Ох, не к добру этот сон. Ох, не к добру. Чует мое старое сердце, что что-то случится.

Герыч убрал руку от груди и хохотнул.

Андрей поморщился:

— При чем тут твоя бабушка? Просто я чувствую, что с мамой что-то не в порядке. — Андрей задумчиво нахмурился, затем поднял взгляд на Герыча и твердо сказал: — Я ей позвоню.

— Эндрю, не будь дураком! Тебя же сразу вычислят! Ты же знаешь, кем работает дядя Костырина!

— Да, — задумчиво произнес Андрей. — Ты прав. Тогда я съезжу туда.

Герыч чуть не подавился булкой.

— Ты что! — воскликнул он, откашлявшись. — Они же тебя везде караулят! Ты только во двор войдешь, они тебя тут же сцапают!

Андрей покачал головой:

— Не сцапают. Я уже был там.

Герыч изумленно захлопал глазами:

— Когда?

— Два дня назад. Думал, может, мама выйдет в магазин. Два часа прождал.

— И что?

Андрей тяжело вздохнул и ответил:

— Ничего. Не вышла. — Он взял чашку, отхлебнул кофе и повторил еще более твердым голосом: — Я поеду туда. Я должен быть уверен, что с ней все в порядке.

— Так давай я съезжу, — предложил Герыч. — Точно! И как только нам с тобой раньше не пришла в голову эта светлая мысль?

Андрей посмотрел на друга и покачал головой:

— Нет. Я должен увидеть ее. Сам. Тогда я сразу пойму, все с ней в порядке или нет. Да и устал я прятаться, Герыч. Из-за меня Николай Андреевич погиб. Еще не хватало, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я найду того следователя из Москвы, про которого говорил профессор, и все ему расскажу.

— А вдруг он с ними заодно, этот твой следователь?

— Ну тогда мне конец, — пожал плечами Андрей и снова как ни в чем не бывало взялся за кофе.

— Ты туда сегодня пойдешь?

— Да.

Герыч задумался.

— Ну ты тогда хоть загримируйся, что ли. У моей матери есть пара париков. Один черный, другой рыжий. Сейчас принесу.

Андрей не стал возражать.

Вскоре он уже стоял у зеркала в темном парике и с усмешкой вглядывался в свое отражение.

— А тебе идет быть брюнетом, — заметил Герыч. — В лице сразу появляется что-то значительное. Я всегда говорил, что у брюнетов лица более оформленные. А у блондинов — какие-то расплывчатые. Тебе самому-то как?

— Юноша бледный со взором горящим, — насмешливо прокомментировал Андрей.

— Ничего. Наденешь темные очки и бейсболку, и тебя ни одна собака во дворе не узнает, не то что безмозглые скины. Хочешь, я пойду с тобой?

Андрей покачал головой:

— Нет. Твою физиономию они тоже знают. С тобой нас точно заметут.

— Да, ты прав. А может, и мне надеть парик?

— Угу. И будем мы с тобой, как два клоуна — Бим и Бом. Нет уж, я пойду один.

— Да, но…

— Возражения не принимаются, — оборвал друга Андрей. — И вообще, Герыч, тебе не о чем беспокоиться. В моей вылазке нет ничего опасного. Бритоголовые наверняка не ждут меня там. Они, наверно, думают, что я вообще смылся из города.

— Да, наверно, — нехотя согласился Герыч. — Но может, все-таки я…

— Нет, — пресек возражения Андрей. — Я иду один. И закроем эту тему.

Благородному Герычу не оставалось ничего другого, как смириться.

9

До своего дома Андрей добрался без проблем и приключений. Рабочий день был в разгаре, поэтому двор был пуст. Холодный ветер не позволил пенсионерам оккупировать скамейки, на которых они имели обыкновение собираться в теплую погоду, чтобы поиграть в домино или просто посудачить о жизни. Лишь какой-то алкоголик сидел с бутылкой пива у крайнего подъезда, закутавшись в шарф и поеживаясь на ветру.

С непривычки голова под париком вспотела и отчаянно чесалась. Андрей еще раз внимательно оглядел двор, сдвинул парик на бок и поскреб затылок пальцами. Затем, сунув руки в карманы, деловито направился к подъезду.

Лифт за несколько секунд домчал его до пятого этажа. Андрей специально поднялся натри этажа выше, чтобы не вызвать лишних подозрений. Скины ведь могли караулить его и в подъезде.

Выйдя из лифта, он некоторое время постоял на площадке, прислушиваясь к тишине. Затем стал медленно спускаться вниз. Шаг за шагом, пролет за пролетом. Эхо от шагов гулко разносилось по подъезду, и от этого Андрею делалось еще тревожнее.

Четвертый этаж… Третий…

До напряженного слуха Андрея донеслось Негромкое покашливание. Он остановился и прислушался. Так и есть. На площадке второго этаже кто-то был.

Что делать? Спускаться или не спускаться? Сделать вид, что ничего не происходит? А может, просто сбежать? — Эти вопросы вихрем пронеслись в его голове. Сердце билось, как у затравленного зверя. Волосы под париком вспотели еще больше, и кожа на голове отозвалась нестерпимым зудом. Поразмыслив несколько секунд, Андрей решил спускаться дальше. Человек, стоявший на площадке второго этажа, наверняка слышал его шаги. И если он сейчас сбежит, этот человек сразу что-то заподозрит.

Скрепя сердце Андрей стал спускаться. Ноги у него онемели и словно бы зажили отдельной от тела жизнью. Шаг за шагом — мерно и спокойно — вышагивали они по гулким ступенькам. И вот уже Андрей увидел спину незнакомца. Его темный силуэт четко выделялся на фоне бледного квадрата окна.

От волнения у Андрея перехватило дыхание, однако он не остановился. Шаг, еще шаг… И тут незнакомец обернулся. И в следующий момент у Андрея отлегло от сердца. Это был сосед Ваня Ахметьев, семнадцатилетний балбес и недотепа, которого вышибли из школы год назад и который до сих пор болтался без дела, не желая выбирать между двух зол — заводом и училищем. Комплекция у Вани была, как у борца сумо, рост, как у хорошего баскетболиста, а мозги, как у четырнадцатилетнего подростка.

— Привет! — машинально произнес Андрей.

— Здравствуй… те, — слегка заторможенно отозвался Ваня. Сигарета повисла у него на губе.

Только тут Андрей вспомнил, в каком диковинном виде он предстал перед соседом. Он стянул с носа очки и, заставив себя непринужденно улыбнуться, сказал:

— Что, своих не узнаешь, чел?

— Э-э… Андрюха? Ты, что ли?

— Ну.

Физиономия Вани расплылась в улыбке:

— Вот, блин! А я тебя не узнал. Ты че, имидж сменил?

— Ага. Нравится?

Ваня с любопытством уставился на соседа.

— Ну… типа ничего, — протянул он. — Только не пойму, че с тобой не так.

— Дурила! — весело сказал Андрей. — Я башку перекрасил.

— А-а! — засиял Ваня. — То-то я смотрю… — Он прищурился и посмотрел на чернявую шевелюру Андрея круглыми от восторга глазами. — Слушай, а нормально!

— Сам знаю. Маманю мою сегодня не видел?

Ваня покрутил головой:

— Не-а. Там у вас из двери записка какая-то торчит.

— А ты давно здесь стоишь?

— А хрен его знает. Три сигареты уже выкурил. Там у меня, понимаешь, предки отношения выясняют. Я и смылся, чтоб под горячую руку не попасть.

— Ясно. Ну ладно, бывай.

— Пока!

Ваня, удивление которого уже сошло на нет (вот они, преимущества флегматичного характера и отсутствия воображения), снова отвернулся к окну и запыхтел дешевой вонючей сигаретой.

Андрей тем временем спустился еще на один пролет и остановился перед дверью свой квартиры. Записку он увидел сразу. Белый клочок бумаги, торчащий из щели между дверью и косяком. На сердце у Андрея снова стало тревожно. В горле пересохло от нехорошего предчувствия.

Он стоял перед дверью, таращась на записку, и никак не мог заставить себя вынуть ее. Ладони у Андрея вспотели от страха, и он вытер их об джинсы.

«Возьми записку! — сказал себе Андрей, сжав зубы, — Возьми записку, слабак!»

Он протянул руку, ухватил клочок бумаги и выдернул его из щели.

Андрей, мы с Настей не дождались тебя. За нами заехали друзья, и мы все вместе поехали в гости. Приезжай к нам. Адрес ты знаешь. Если не приедешь — ничего страшного. Мы просто останемся ночевать в гостях. Настя передает тебе привет. Она в прекрасном настроении, ведь у нее появилось сразу несколько новых ухажеров! Кстати, сынок, не говори никому о нашей вечеринке. Мы хотим отдохнуть в своем узком кругу.

Целую!

Мама

У Андрея задрожали пальцы. К горлу подкатил ком.

— Они забрали ее, — тихо проговорил он. — Они ее забрали.

— Чего? — отозвался с площадки Ваня. — Андрюх, ты че-то сказал?

Суставы на кулаках Андрея хрустнули, и он крикнул, не сдерживая эмоций:

— Ублюдки забрали ее! Забрали! О господи…

Голос его задрожал от рыданий.

10

Пожилой субъект в затертых до дыр джинсах и сильно поношенной куртке, однако с печатью значительности на небритом лице, сунул карточку в прорезь телефонного аппарата и набрал нужный номер.

— Слушаю, — ответили ему.

Субъект оглянулся, проверяя, не следит ли за ним кто-нибудь, затем поплотнее прижал трубку к уху и тихо сказал:

— Алло. Агент национальной безопасности Сомов вызывает бункер! Прием!

— Хватит валять дурака, Сомов.

— Не понимаю вас, курсант. Мне нужен кто-нибудь из командиров. Прием!

— Хорошо, черт с тобой. Капитан Петров на связи!

Субъект приободрился.

— Товарищ капитан, вас приветствует Сомов. Человек, которому вы должны триста пятьдесят рублей. Помните?

— Помню. Чего звонишь?

— То есть как это чего? Он пришел. Ваш парень пришел.

— Э-э… Ты ничего не путаешь?

На лице субъекта появилась саркастическая усмешка:

— А чего мне путать, я ведь не алкаш. Пришел как миленький. Вот только…

— Что?

— Да странный он какой-то, этот ваш объект наблюдения. Ну то, что в темных очках, — это еще полбеды, это, так сказать, дело частных предпочтений и медицинской светочувствительности глаз. Так ведь он еще и в парике. И в парике черном, что полностью разрушает сложившийся стереотип его внешности.

— Погоди, погоди… То есть он замаскировался?

— Может, да. А может, нет.

— Черт подери, что это значит?

— Парик употребляют в различных целях. Одни маскируют собственную индивидуальность, другие — плешь, а третьи — формальную некрасивость собственного черепа.

— Чертов болтун! Он еще там?

— Кто?

— Конь в пальто! Этот парень!

— Понятия не имею. Но из подъезда не выходил.

— А ты где?

— Как где? Во дворе. В самом стратегически выгодном расположении физического тела относительно точки наблюдения. То есть с краю дома.

— Оставайся там. Я сейчас буду.

— Слушаюсь. Только денежки не забудьте. Да, и еще. Купите по пути бутылочку пива. У меня, как говорится, трубы горят.

Капитан Петров, не отвечая, повесил трубку.

Грязнову капитан Петров звонил из машины. Поздоровавшись, он, не мешкая, приступил к докладу:

— Товарищ генерал-майор, мне только что позвонил мой агент. Он утверждает, что Андрей Черкасов вернулся в собственную квартиру.

— Это точно?

— Не знаю. Я сейчас на полпути к его дому. Позвоню, как только выясню.

— Подожди. Он там один?

— Не знаю.

— Послать ребят на подмогу?

— Пока не надо. Возможно, это ложная тревога. Я все выясню.

— Будь предельно осторожен.

— Слушаюсь.

В тот момент, когда капитан Петров докладывал новость генерал-майору Грязнову, друг Грязнова — Александр Борисович Турецкий — сидел за небольшим кухонным столиком в квартире граффера и пил чай с бубликами, которые ему любезно предложил Герыч. Он уже успел полюбоваться на погреб и теперь пребывал в мрачноватом настроении из-за того, что погреб оказался пуст.

— Александр Борисович, честное слово, я не знаю, куда он ушел, — неумело врал Герыч. — Но в любом случае, он сюда вернется. Больше ему некуда пойти.

— Он и раньше выходил из квартиры?

— Ну… — Герыч пожал плечами. — Выходил пару раз. Чисто прогуляться.

— Куда он ходил?

— Да так, вокруг дома. Ну или чуть дальше. Я точно не знаю, меня ведь днем дома не бывает.

Турецкий прищурился:

— Так, может, поискать его в округе?

Герыч покачал головой:

— Не стоит. И потом, как только он увидит, что я не один, он сразу смоется. Эндрю — чувак осторожный, уж я-то знаю.

Александр Борисович откусил кусок бублика и принялся мрачно его жевать. Затем отхлебнул чаю и сказал:

— Андрей видел убийц профессора Киренко?

Герыч неуверенно кивнул:

— Да, видел. Вернее — слышал. Они прятались в спальне, а бритоголовые вышибали дверь топором.

— Он называл тебе их имена?

— Называл, да только я не помню. У меня плохая память на имена и фамилии. Я даже когда бывших одноклассников встречаю, не сразу соображаю, как их зовут. Андрей сказал, что этих козлов было двое или трое. И все они сподручные Костырина. Еще он говорил, что не хотел уходить, но профессор заставил его. У профессора было ружье, и скинхеды знали об этом. Поэтому Андрей и ушел. — Герыч вздохнул. — Видели бы вы его лицо, когда он узнал о смерти профессора. Стал бледный как мертвец. Даже губы задрожали. Да и вообще, он в последнее время плохо выглядит. Как будто постарел лет на десять.

Турецкий никак не отреагировал на эту реплику Он продолжал молча жевать бублик.

Герыч смотрел на «важняка» смущенно. Честно говоря, у него совершенно вылетело из головы, что Андрей собирается съездить к матери. Ну забыл и все тут! Поэтому он не меньше Турецкого удивился, когда не обнаружил друга в погребе. Лишь пару минут спустя Герыч вспомнил о готовящейся вылазке Андрея. И теперь он мучительно размышлял: стоит сказать об этом следователю или нет?

По озабоченной и смущенной физиономии Герыча Турецкий мигом догадался, что граффер что-то скрывает. И это его здорово разозлило. Однако внешне он оставался спокоен, даже согласился выпить чаю с бубликами, предпочитая не мучить Герыча вопросами, а дождаться, пока тот сам все расскажет.

Герыч же, видя хладнокровие и несуетливость Турецкого, все больше склонялся к тому, чтобы открыть ему правду. Наконец он созрел. Начал издалека:

— Александр Борисович, вот вы спрашивали, выходил куда-нибудь Андрей или нет.

— Ну.

— А я сказал вам, что он прогуливался вокруг дома.

— Ну сказал. И что?

Герыч потупил взгляд:

— Дело в том, что он прогуливался не только вокруг дома, но и… немного дальше.

Александр Борисович усмехнулся:

— В соседний двор, что ли?

Герыч вздохнул:

— Еще дальше. Он ездил…

В кармане у Турецкого некстати зазвонил телефон. Александр Борисович достал трубку, глянул на определитель номера и сухо проговорил:

— Подожди секунду.

Затем приложил трубку к уху.

— Саня, привет! Это Слава Грязнов.

— Здорово! — поприветствовал генерала Турецкий.

— Мне только что позвонил опер Петров. Его агент сообщил, что Андрей Черкасов находится сейчас в своей квартире.

— Гм…

— Вот именно. Информация непроверенная, но Петров уже подъезжает к дому. Как только он узнает, что к чему, сразу же доложится.

— Понял. Это все?

— Да.

— Ну тогда до связи.

Турецкий спрятал телефон в карман и сурово посмотрел на Герыча. Тот съежился под его взглядом.

— Андрей ездил домой, так?

Герыч кивнул:

— Да.

— И сейчас он тоже там?

— Да, вроде. По крайней мере, он собирался туда поехать. Я хотел вам сразу сказать, но забыл. А потом было как-то неудобно. Я не хотел, чтобы вы подумали, что я вам…

Турецкий поднялся из-за стола.

— Вы туда? — быстро спросил Герыч.

— Да.

Герыч забеспокоился:

— Товарищ следователь, вы не волнуйтесь. Андрей загримирован. Я дал ему материн парик. Даже если там засада, они его все равно не узнают!

Турецкий шагал к двери. Герыч бежал следом за ним и продолжал тараторить:

— Честное слово! Он даже не собирался входить в квартиру! Он сказал, что просто понаблюдает, и все! Он очень волновался за мать!

Уже у двери Александр Борисович обернулся и бросил через плечо:

— Останешься тут. Если куда-нибудь уйдешь — буду расценивать это как противодействие следствию.

Герыч остановился и вытаращил глаза.

— Да я никуда, — снова затараторил он. — Честное слово. Пока вы не придете, я…

Турецкий вышел из квартиры.

11

На площадке между вторым и третьим этажами стояли двое мужчин. На появление Турецкого они отреагировали по-разному. Первый, рослый молодой парень с редкой щетиной на подбородке, глупо заухмылялся. Второй, невысокий, подтянутый, темноволосый, «отлип» от подоконника и грозно произнес:

— Гражданин, предъявите, пожалуйста, ваши документы.

Александр Борисович понял, что это капитан Петров, и не стал тратить время на болтовню. Он достал из кармана удостоверение и махнул им перед лицом капитана. Затем спросил:

— Вы Петров?

— Так точно! — ответил тот.

Турецкий кивнул в сторону квартиры:

— Ну что там?

— Черкасов ушел примерно полчаса назад, — доложил капитан. — В квартире, судя по всему, никого нет. Из дверной щели торчала записка. Черкасов прочел ее. Был крайне взволнован. Потом бегом спустился к выходу.

— Откуда такая информация?

— А вот его сосед. Иван Ахметъев. Он все это время был здесь.

Турецкий взглянул на увальня с бородкой. Тот кивнул в знак того, что он и есть Иван Ахметъев.

— Вы видели все это собственными глазами?

— Так точно, — кивнул увалень, с чрезмерным уважением глядя на Турецкого.

— Что именно сказал Черкасов, когда прочел записку?

— Ну… — Увалень задумался. — Он сильно разозлился. Так… Потом стал кричать и материться. И еще — плакать.

— Плакать?

Увалень кивнул:

— Да. Помню, он там что-то насчет матери кричал. Что ее кто-то куда-то забрал. А больше я ничего не понял.

Турецкий и Петров переглянулись.

— Пойдем глянем на дверь, — сказал Турецкий.

Он спустился на один лестничный пролет ниже.

Петров и сосед Ахметъев последовали за ним.

Турецкий поднял руку и нажал кнопку звонка. Подождал. Никакого результата. Он позвонил вторично. И опять ничего.

— На всякий случай, — объяснил Петрову свои действия Александр Борисович. Затем оглядел дверь и косяк. Хмыкнул и сказал: — Замок никто не взламывал. А дверь довольно хлипкая.

— Да уж, — поддакнул капитан. — В наше время только ленивый не обзавелся железной дверью.

— Мария Леопольдовна всегда говорила, что честному человеку нечего бояться, — вставил свое слово сосед Иван.

Александр Борисович посмотрел на верзилу и усмехнулся:

— На этот счет она сильно ошибалась.

Ваня приосанился и деловито сообщил:

— Я говорил ей тоже самое. Но она меня не слушала.

Закурив, Турецкий еще раз оглядел замок. Потом выпрямился и задумчиво проговорил:

— Было бы неплохо заглянуть внутрь. Но как это сделать — вот в чем вопрос?

Что-то зашуршало у Турецкого за спиной. Он обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть надвигающуюся физиономию Вани. Это было как в замедленном кино. Время словно бы замедлило свой ход. Повинуясь инстинкту, Александр Борисович отскочил от двери, и в то же мгновение массивная туша Вани пронеслась мимо Турецкого, обдав его потоком горячего воздуха. Раздался грохот, и хлипкая дверь квартиры Черкасовых сорвалась с петель с такой легкостью, словно была сделана из картона. Выставив дверь, сосед Ваня ввалился в прихожую и, пробежав по инерции еще пару шагов, врезался в деревянный шкаф. От грохота в квартире затряслись стены.

Когда Ваня вышел из квартиры, морщась от боли и потирая ушибленное плечо, Турецкий и Петров все еще стояли с открытыми ртами, не в силах понять, что произошло. Ваня обвел взглядом их изумленные лица, улыбнулся и сказал:

— Ну вот. Теперь вы может осмотреть квартиру.

Рты сыщиков захлопнулись.

— Ты… ты что сделал? — грозно проговорил капитан Петров, надвигаясь на Ваню. — Ты что наделал, чучело!

— Тише, капитан. Тише, — осадил коллегу Турецкий. — Сделанного уже не исправишь.

— Точно! — улыбаясь, кивнул Ваня. — Обратно уже не прибьешь. Тут нужен мастер.

Капитан Петров нахмурился и покачал головой. А Турецкий посмотрел на Ваню и сказал с едва заметой усмешкой:

— Ну ты и мамонт, парень. Спортсмен, что ли?

Ваня с довольным видом покачал головой:

— Не-а. Это у меня от природы.

— Понятно. Ну что, капитан, войдем? Раз уж такое дело.

— Не знаю, Александр Борисович. Вообще-то это можно квалифицировать как…

— Знаю, знаю, — отмахнулся Турецкий. — И все же рискнуть стоит. От этого может зависеть жизнь человека. И даже не одного.

«Важняк» набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул и шагнул в прихожую. Капитан Петров немного помедлил и нехотя последовал за ним. Не отстал от капитана и Ваня. Петров хотел было запретить верзиле входить в квартиру, но, глянув на его огромную фигуру, махнул рукой. Все равно ведь не остановить.

Турецкий остановился возле зеркала и показал Петрову пальцем на белый листок бумаги, прилепленный к раме скотчем. Черным фломастером и четкими буквами было написано следующее.

Андрей, мы с Настей не дождались тебя. За нами заехали друзья, и мы все вместе поехали в гости. Приезжай к нам. Адрес ты знаешь. Если не приедешь — ничего страшного. Мы просто останемся ночевать в гостях. Настя передает тебе привет. Она в прекрасном настроении, ведь у нее появилось сразу несколько новых ухажеров! Кстати, сынок, не говори никому о нашей вечеринке. Мы хотим отдохнуть в своем узком кругу.

Целую!

Мама

— Я так думаю, что такую же точно записку Черкасов вынул из дверной щели, — раздумчиво сказал Турецкий.

— Согласен, — деловито кивнул Ваня.

Петров насмешливо на него посмотрел, но ничего не сказал.

— Они продублировали ее на тот случай, если кто-нибудь из соседей сдернет оригинал и Черкасов войдет в квартиру, — продолжил Александр Борисович.

— В квартиру Андрей не входил, — немедленно сообщил ему Ваня.

Александр Борисович кивнул:

— Да, я знаю. Капитан, есть какие-нибудь мысли насчет этих «гостей»?

— Э-э… — начал было Петров, но Ваня перебил его и на этот раз.

— Это наверняка преступники! — заявил он. — Те самые, которые забрали Марию Леопольдовну. Это про них кричал Андрюха.

Физиономия у верзилы была такая значительная, что Александр Борисович не удержался от улыбки.

— Да, Иван, я тоже так думаю. Они забрали женщину и Настю. Кстати, ты не знаешь, кто такая Настя?

— Как же не знаю! Знаю. Это двоюродная сестра Андрюхи! Вот такая деваха! — Иван прищелкнул языком и выставил вперед большой палец.

— Александр Борисович, если это так, то мы должны спешить, — сказал капитан Петров. — Черкасов явно знал, куда они увезли его мать. Если мы не поторопимся, может случиться непоправимое. Интересно, куда они ее увезли? У вас есть какие-нибудь догадки?

Турецкий задумался. Кивнул головой:

— Да. Кое-какие догадки есть. Надеюсь, они подтвердятся. Капитан, оставайтесь здесь. Со своими ребятами свяжетесь сами. Вы знаете, что им сказать.

— А вы?

— А я съезжу… в одно место.

— Один?

— Нет, не один. Подмогу вызову по пути. Тщательно осмотрите квартиру. Номер моего мобильника у вас есть?

— Да.

— Если найдете что-нибудь важное — немедленно звоните.

Отдав распоряжения, Турецкий более не медлил и покинул квартиру.

Капитан посмотрел на выщибленную дверь, на покалеченный косяк, на куски штукатурки, валяющиеся на полу, и горько вздохнул.

— Товарищ капитан! — услышал он у себя за спиной голос Вани.

— Чего тебе?

Ваня сделал умильное лицо и подобострастно спросил:

— А как поступить в милицейскую школу?

— О господи, — тихо простонал Петров и снова вздохнул, на этот раз гораздо тяжелее и мучительней, чем прежде.

12

В штабе было уютно. Бледнолицый Федчиков и его друг, толстяк Бачурин, играли в бильярд. Серенко лениво и задумчиво перебирал струны гитары. Бутов разгадывал кроссворд, высунув от усердия язык. Сам же Костырин сидел в кресле и листал альбом Модильяни.

Забив очередной шар, Федчиков посмотрел на Костырина и сказал:

— Слышь, Димон, а если этот гад ментов приведет?

— Не приведет, — не отрывая взгляда от альбома, ответил Костырин.

Федчиков нахмурился и негромко пробормотал:

— Я бы привел.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Костырин и перелистнул страницу.

Через пару минут он поднял взгляд на здоровяка Бутова и резко спросил:

— Бут, ты чего на меня уставился?

— Я? — Бутов обеспокоенно закрутил башкой, он и сам не заметил, что вот уже с минуту таращится на вождя. — Я не уставился. Тебе показалось.

— Да? — Костырин подозрительно прищурился. — Что-то ты какой-то тихий сегодня. С похмелья, что ли?

— Есть маленько. В «Вобле» вчера с пацанами засиделись. Да еще пару доз ерша на грудь принял. В голове теперь колокола звенят.

— Сколько раз тебе, дураку, говорил: не мешай водку с пивом, — назидательно сказал Костырин.

— Пиво без водки — деньги на ветер, — заметил толстяк Бачурин, покручивая в руках кий.

— Это поговорка недоумков, — холодно ответил Костырин. — Нормальные люди пьют либо пиво, либо водку. А ерш — это… Это как кровосмешенье.

Федчиков и Бачурин переглянулись. Они явно не понимали, о чем это говорит их лидер. Однако посчитали должным усмехнуться и кивнуть.

— Димыч, а че мы с этими бабами делать будем? — спросил Серенко.

— Закопаем в лесу, — сухо ответил Костырин.

Скины все, как один, повернулись и уставились на вождя.

— Правда, что ли, замочим их? — тихо спросил Серенко.

Дмитрий холодно на него посмотрел:

— А ты хочешь, чтобы они описали ментам твою рожу?

— Нет.

— Ну так и не задавай глупых вопросов. Отвезем их подальше в лес и там кончим. Быстро и безболезненно. Но сначала разберемся с Черкасовым. Вот эта сволочь будет долго мучаться. Это я вам обещаю. — Взгляд Костырина. остекленел от глухой ярости. — Сначала я отрежу ему уши и нос. Потом пальцы. А потом, пока он будет еще живой, вырежу ему сердце. И скормлю бродячему псу.

Слова эти прозвучали так зловеще, что все скины затаили дыхание. Человеческая жизнь для большинства из них ничего не стоила, однако та изощренная жестокость, с которой Костырин собирался расправиться со своим недругом, многим из присутствующих была неприятна и даже отвратительна.

— А если он не придет? — вновь полюбопытствовал Серенко.

— Тогда его мать и сестра не умрут быстро и безболезненно, — усмехнулся в ответ Дмитрий. — Тогда я отрежу уши и пальцы им. Запечатаю в конверты и разошлю этим уродам графферам. Пусть используют вместо кистей.

Толстяк Бачурин посмотрел в сторону кладовки, где хранились старые столы и сломанные стулья (и где лежали связанными Мария Леопольдовна и Настя), и, облизнувшись, как кот, сказал:

— Слышь, Димыч, а девка красивая. Представляю ее себе голой, и штаны дымиться начинают. Может, оприходуем, а? Все равно ведь списать в расход придется.

Костырин качнул головой:

— Нет.

— Зря, — проскрипел Бачурин недовольным голосом. Однако возражать не стал.

Кии вновь застучали по шарам.

В ожидании прошло еще полчаса. Когда на столе запиликал мобильник, Костырин знал, кто это звонит. Он нажал на кнопку громкой связи, обвел присутствующих торжествующим взглядом и сказал:

— Слушаю тебя.

— Я пришел, — раздался из динамика голос Андрея Черкасова. — Открой дверь.

— Молодец, что пришел. Я чувствовал, что ты придешь сегодня.

— Где мать и сестра?

— Может, ты сначала поздороваешься? Все-таки давно не виделись. Я даже заскучал.

Костырин усмехнулся, и скины тотчас поддержали его шутку.

— Слезы лил! — крикнул Серенко.

— Места себе не находил! — поддакнул Федчиков.

Костырин поднял руку, и бритоголовые затихли.

— Где сестра и мать? — повторил Андрей.

— С ними все в порядке. Даю слово. Они нам не нужны, нам нужен ты.

— Открой дверь. Я хочу убедиться, что с ними все в порядке.

— Тебе придется поверить мне на слово. Жди у двери, малыш. Сейчас я выйду, и мы кое-куда прокатимся.

Дмитрий нажал на кнопку и отключил связь. Затем ткнул пальцем в Федчикова и Бачурина:

— Вы оба поедете со мной. Будете моими секундантами.

— Димон, а я? — спросил Бутов. — Возьми меня. Ведь это я достал ножи. Я и должен быть твоим секундантом!

Костырин задумчиво посмотрел на него:

— Хорошо. Когда все закончится, нужно будет махать лопатой. У тебя это получится лучше всего.

— У меня все хорошо получается, — с неожиданной злобой в голосе проговорил Бутов. И тут же осекся, встретившись глазами со взглядом Костырина. Тот смотрел пристально, не мигая. В глазах его не было никакой мысли, одна лишь страшная и мертвая пустота.

— Что ты имеешь в виду? — тихо, но отчетливо спросил Костырин.

— Я имею в виду, что я сам мог бы прикончить этого урода, — не растерялся Бутов. — И башку ему отрезать, если прикажешь.

Костырин улыбнулся.

— Спасибо. Но я как-нибудь сам. — Он повернулся к Серенко: — До моего приезда никому не открывать.

В кладовку не входить. Девчонку не трогать. Если позвоню и прикажу — прикончите их. Всем ясно? Скины закивали лысыми головами:

— Ясно.

Дмитрий хлопнул в ладоши:

— Все, парни, едем! — Он быстро и пружинисто поднялся с кресла.

13

Место, куда Костырин привез Андрея, находилось на самой окраине города, почти, за городом. Это был небольшой пустырь, с одной стороны которого располагалась большая свалка, а с другой — редкий березовый лесок. Неподалеку темнели ржавые гаражи. Место было пустынное и жутковатое.

— Димыч, может, мотор не глушить? — обеспокоенно спросил Бачурин. — А то ведь потом замучаемся заводить.

— Глуши, — коротко приказал Костырин. — Спешить нам некуда.

Андрей был молчалив и угрюм. Ещетам, уоткрытых дверей штаба, он снова повторил свой вопрос:

— Где мать и сестра?

На что Костырин ответил следующее:

— С ними все будет хорошо. Если ты еще хоть раз заикнешься о них, я позвоню моим парням, и они разобьют твоим родственницам головы.

Андрей замолчал и не проронил ни слова до самого пустыря.

Выбравшись из микроавтобуса, Бутов размял затекшие ноги. А Федчиков и Бачурин даже немного шутейно побоксировали, чтобы разогнать кровь по жилам. Андрей смотрел на их действия с презрительной усмешкой. Костырин же не сводил глаз с Черкасова. И глаза его сверкали от злобы и предвкушения скорой расправы.

— Вылезай из машины, — приказал он.

Андрей повиновался. Костырин захлопнул дверь и повернулся к своему врагу:

— Сначала я хотел просто прикончить тебя. Но тогда удовольствие будет слишком коротким, а я хочу насладиться твоей смертью. Ведь я так долго этого ждал. Короче, мы будем драться на ножах, Ты сделал большую ошибку, когда не добил меня. Можешь быть уверен, я такой ошибки не сделаю.

— Еще посмотрим, кого придется добивать, — глухо отозвался Андрей.

Костырин не удостоил эту реплику ответом. Он повернулся к Федчикову и приказал:

— Ножи.

Тот достал из-за пазухи ножи, завернутые в холщовую тряпку, развернул их и протянул Костырину..

— Вот, Димон, держи.

— Какого хрена ты суешь мне оба? Один отдай ему. — Дмитрий кивнул на своего врага.

Федчиков нахмурился.

— А какой?

— Любой, — ответил Костырин.

Федчиков вынул ножи из ножен, посмотрел на них, взвесил на ладони, затем тщательно осмотрел лезвия (даже пальцем их попробовал) и, поколебавшись, протянул один Андрею:

— Хватай, ублюдок.

Черкасов взял нож, крепко сжал его в пальцах и, повернувшись к Костырину, посмотрел, на него исподлобья.

— О! — усмехнулся тот. — Вот это уже другое дело. Узнаю этот взгляд.

— Дай слово, что отпустишь мать и сестру, — глухо и страшно проговорил Андрей. — Иначе я не буду драться и обломаю тебе весь твой поганый кайф.

Костырин стер усмешку с лица и серьезно ответил:

— Хорошо. Если победишь — их отпустят. Если сдохнешь — сдохнут и они.

Андрей страшно побледнел, на скулах его вздулись желваки. Однако он кивнул и, взяв нож на изготовку, сказал:

— Хорошо. Начи…

Не успел он договорить это слово до конца, как Костырин ринулся в атаку. При первом же его выпаде с лезвия брызнула кровь.

14

Когда Александр Борисович Турецкий подъехал к штабу молодежной организации «Россия для русских», оперативник Володя Яковлев был уже там. Он стоял на углу дома, метрах в десяти от двери и курил. Завидев Турецкого, махнул ему рукой.

Когда Александр Борисович подошел к оперу, тот доложил:

— Я здесь уже двадцать минут и успел осмотреться. Тут есть небольшое окошко. Вон оно, видите? Забрано листом железа, но лист этот привинчен к деревянной раме обычными шурупами. Их можно выкрутить.

Турецкий посмотрел на окошко и озадаченно сдвинул брови:

— Это займет много времени.

— Не очень, — возразил Володя. — Вон видите дом?

— Ну.

— Там хозяйственный магазин.

— Предлагаешь сходить и купить отвертку?

Яковлев качнул головой:

— Уже. — Он достал из кармана электроотвертку и показал ее Турецкому. — Аккумуляторы заряжены. Нужно только нажать на кнопку. Я не мог до вас дозвониться, иначе давно бы уже все отвинтил.

— Так какого же черта ты сейчас стоишь? — сурово сказал Турецкий. — Действуй.

Володя вышвырнул окурок и, ни слова не говоря, прошел к окошку.

— Следите за дверью, — бросил он Турецкому. Затем присел возле окошка на корточки и принялся за работу.

Моторчик отвертки тихо жужжал. Шурупы падали один за другим. Прошло не больше пяти минут, когда наконец последний шуруп, тихо цокнув, упал на асфальт. Володя придержал железный лист за край. Турецкий пришел ему на помощь, и вместе они беззвучно сняли его и отложили в сторону.

— Александр Борисыч, подстрахуйте за ноги. Я попробую пролезть, — сказал Володя и сунул голову в окошко.

Яковлев был стройным, мускулистым и гибким, поэтому проскользнул в окошко без особого труда. Турецкому понадобилось чуть больше времени — он был покрупнее Яковлева да и двигался не так ловко. Вскоре оба сыщика были внутри.

— Похоже на кабинет, — шепнул Володя Турецкому.

Тот кивнул и подошел к двери. Прижал ухо и прислушался. После чего повернулся к Яковлеву и шепнул:

— Судя по голосам, их там не меньше трех.

Володя кивнул и достал из кобуры пистолет. Турецкий аккуратно повернул ручку замка. Замок тихо щелкнул, и дверь приоткрылась. Голоса зазвучали громче, однако стало понятно, что доносятся они не из соседней комнаты.

Турецкий также достал пистолет. Он не любил держать в руках оружие и, уж конечно, не любил пускать его в ход. Но, судя по голосам, перевес сил был не в их пользу, и ему пришлось вооружиться.

— У меня есть фонарик, — шепнул Яковлев и действительно достал из кармана маленький фонарик.

Турецкий посмотрел на Володю, усмехнулся и шепнул одними губами:

— Запасливый.

Яковлев хмыкнул и пожал плечами — дескать, будешь тут запасливым с такой-то работой.

Держа оружие на изготовку, Александр Борисович распахнул дверь и шагнул и темный зал. Володя двигался за ним, освещая путь рассеянным, бледным лучом фонаря. Они прошли зал почти до конца, как вдруг Турецкий остановился и прислушался. Володя тоже остановился. Теперь и он услышал слабый шорох, и шорох этот исходил от дощатой двери, расположенной в самом углу зала, в небольшой нише под широкой трубой. Александр Борисович посмотрел на Володю, тот кивнул.

Они тихо подошли к двери. Шорохи стали слышны совсем явственно. Кроме того, к ним добавился еще один звук — то ли собачье поскуливание, то ли тихий человеческий плач.

За стеной раздался взрыв хохота. Воспользовавшись этим звуковым прикрытием, Турецкий быстро поддел пальцем щеколду и распахнул дощатую дверь. Володя направил во мрак луч фонарика, и сердца сыщиков дрогнули. Желтый луч выхватил из мрака перепуганные лица женщин. Они лежали на полу, прижавшись друг к другу. Рты их были заклеены скотчем; скотчем же были перетянуты руки и ноги.

Турецкий взялся за фонарик и направил луч себе на лицо, чтобы женщины видели, кто перед ними. Потом поднес палец к губам, призывая пленниц хранить молчание, и снова перевел луч на их лица. Женщины зажмурились и закивали.

Запасливый опер Яковлев достал из кармана складной нож, подошел к женщинам и, склонившись, при свете фонарика быстро перерезал скотч, стягивающий им руки и ноги. Затем они вдвоем помогли женщинам подняться на ноги. Пленницы были страшно измучены. Ноги их почти не держали, каждое движение отзывалось острой болью во всем теле. Но вели они себя мужественно. Не издали ни одного стона.

Медленно, шаг за шагом, пересекли они зал и вошли в кабинет. Мария Леопольдовна тяжело опустилась на стул. Седые волосы были растрепаны, кофточка порвана на груди. Володя Яковлев осторожно, стараясь не причинить боль, отклеил скотч с губ Марии Леопольдовны и Насти. На обескровленных губах пожилой женщины темнели ссадины. Губы Насти были разбиты, на них запеклась кровь.

— Теперь заприте дверь на замок и сидите тихо, — шепнул женщинам Турецкий. — Мы скоро вернемся. Все будет хорошо.

Настя слабо улыбнулась и кивнула в ответ.

Турецкий и Яковлев вышли из кабинета, дождались, пока за спинами у них щелкнет замок, и, стараясь ступать как можно тише, двинулись через зал.

15

Бритоголовых было четверо. Двое гоняли шары по бильярдному столу. Третий сидел в кресле с бутылкой пива и листал «Плейбой». Четвертый валялся на диване с закрытыми глазами и в наушниках. Его ступни, обутые в тяжелые армейские ботинки и закинутые на подлокотник дивана, подергивались в такт музыке, слышимой ему одному.

— Во, сука, хорошо устроился, — завистливо сказал Серенко, перехватывая поудобнее кий и глядя на лежащего. — И музон в ушах, и диван под жопой.

— А я давно Димычу говорил, что надо нам сюда «сидюшник» прикупить, — немедленно отозвался второй скинхед, напарник Серенко. — Без музыки как-то хреново.

— Ага, прикупишь с ним, — кисло отозвался третий скинхед, откладывая «Плейбой». Затем приосанился и проговорил, передразнивая манеру Костырина: — «Музыка расслабляет, а мы должны быть сильными!»

— А че, похоже! — ухмыльнулся Серенко. Он поднял руку и глянул на часы. — Что-то Димыч не звонит. Может, звякнуть ему на мобилу?

— Он тебе потом по башке кием звякнет, — заметил второй бильярдист.

Серенко вздохнул:

— Да, точно. — Он допил пиво, швырнул бутылку в урну и спросил: — Чуваки, у нас пиво еще есть?

— Неа, — отозвался любитель «Плейбоя», — надо кому-то за догоном бежать.

— Димыч велел всем здесь сидеть, — заметил бильярдист.

— Димыч, Димыч, — поморщился Серенко, которому страшно, просто до муки душевной, хотелось пива. — У нас что, своих мозгов нет? Надо сбегать, и все тут.

Любитель «Плейбоя» посмотрел на него с явной насмешкой:

— Давно ты таким храбрым-то стал, Серый? Забыл, как Костырин Бачурина отхреначил, когда тот на акцию пьяным пришел? То-то же. Если хочешь — беги. А я себе не враг. Как-нибудь перетерплю.

Серенко подумал и сказал:

— Да. Придется терпеть. Слушайте, пацаны, может, пойдем хоть девку пощупаем? Все равно ей подыхать, а нам не так скучно будет.

В глазах любителя «Плейбоя» засветился живой интерес. У бильярдиста на щеках проступил румянец. Он тоже был не прочь пощупать красавицу блондинку, запертую в кладовке.

— А если Димыч узнает? — неуверенно спросил он.

Серенко ухмыльнулся:

— Откуда? Телка ему ничего сказать не сможет, у ней пасть заклеена. Только если ты проболтаешься.

Любитель «Плейбоя» задумался. Он явно склонялся к мысли, что Серенко прав. Бильярдист, который был здесь самый молодой и для которого вопрос уже был решенным, положил кий на стол и нетерпеливо сказал:

— Чур, я первый! Пока вы мозгами шевелите, у меня ширинка лопнет.

— Отдохнешь! — резко осадил его Серенко. — Играем по старшинству. Занимай очередь с конца, сынок.

Любитель «Плейбоя» вскочил с кресла. Глаза у него ярко горели от. предвкушения кайфа, на губах застыла похотливая ухмылка.

— Я пойду ее приведу!

— Давай, — согласился Серенко. — Один-то справишься?

— Да уж как-нибудь доволоку.

Любитель «Плейбоя» подошел к двери, ведущей в соседний зал. Но не успел он взяться за ручку, как дверь сама распахнулась, и мощный удар по зубам отбросил бритоголового назад. Он пролетел метра два и рухнул на пол, стукнувшись затылком о ножку бильярдного стола. На пороге, с зажатыми в руках пистолетами, стояли Турецкий и Яковлев.

— Всем руки за голову! — заорал опер Яковлев. — Милиция!

От неожиданности Серенко и молодой бильярдист лишились не только дара речи, но и способности двигаться. Так что Яковлеву пришлось повторить свой приказ, только в гораздо более жесткой и даже нецензурной форме. Это подействовало. Серенко испуганно отбросил кий и поспешно поднял руки за голову. Молодой скинхед последовал его примеру.

— Дернитесь — вышибу мозги, — душевно пообещал скинам Володя Яковлев.

Сыщики вошли в зал. Яковлев подошел к лежащему на диване скинхеду и сдернул с его головы наушники. Тот открыл глаза и попробовал вскочить, но Яковлев ударом кулака уложил его обратно.

— Лежать!

Опер терпеть не мог скинхедов, поэтому особо с ними не церемонился. Турецкий обогнул бильярдный стол и подошел вплотную к Серенко, по-прежнему держа в руке ствол. Он прищурил на бритоголового свои серые холодные глаза и сухо спросил:

— Где Костырин?

— Э-э… — замычал Серенко.

Турецкий поднес пистолет к его лицу и повторил вопрос еще более холодным и жестким голосом:

— Я спрашиваю: куда уехал Костырин?

Серенко был бы и рад ответить, но от ужаса у него перехватило дыхание, и он лишь мычал в ответ что-то невразумительное.

— На пустырь! — испуганно выпалил за него молодой бильярдист. — Он уехал на пустырь. У них там дуэль. С граффером!

— Где это? Диктуй координаты! — потребовал Турецкий.

Бильярдист поспешно продиктовал. Турецкий достал телефон и набрал номер Грязнова:

— Слава, привет. Это Турецкий. Нужно срочно выслать наряд. Координаты я продиктую.

16

…На этот раз увернуться Андрей не успел. Лезвие ножа больно ужалило его в плечо. Он вскрикнул и отскочил назад. Костырин усмехнулся, поднес нож к лицу и лизнул окровавленное «лезвие. Серые глаза скинхеда горели безумным холодным огнем.

— Ну как? — насмешливо спросил он. — Понравилось? Это только начало!

Андрей схватился рукой за кровоточащее плечо. Костырин, не давая графферу прийти в себя, вновь прыгнул на него. На этот раз нож скинхеда резанул Андрею по ладони, которую тот машинально выставил вперед, чтобы защититься. Андрей вскрикнул и быстро отбежал в сторону. С ладони закапала кровь. Глядя на его искаженное от боли лицо, Костырин захохотал.

— Ну! — весело рявкнул он. — Так кто из нас сильнее, сучонок? Твою мамашу я закопаю рядом с тобой, понял!

Андрей скрипнул зубами, опустил окровавленную руку и пригнул голову, как это делают боксеры перед атакой. Они рванулись навстречу друг другу одновременно. Лезвия ножей засверкали в ярких лучах весеннего солнца.

Мочи его, Димыч! — крикнул, подбадривая вождя, Федчиков.

— Вали урода! — поддержал друга Бачурин.

Противники столкнулись и, вцепившись друг в друга, рухнули на землю. Оба были ранены. Жухлая прошлогодняя трава вокруг них быстро окрасилась в красный цвет. Рыча как звери они стали кататься по траве, нанося друг другу удары и уворачиваясь. Андрей перехватил руку Костырина и вцепился ему в запястье зубами. Тот взвыл и ударил Андрея головой в переносицу.

— Вали! Мочи! — орали Федчиков с Бачуриным, подпрыгивая на месте от возбуждения. Их так и подмывало наброситься на Андрея и размозжить ему лицо и голову тяжелыми, подбитыми железом ботинками. Однако оба хорошо помнили приказ Костырина и боялись ввязываться в драку.

Увлеченные побоищем, Бачурин и Федчиков не заметили, как Бутов зашел им за спину и опустил руку в карман кожаной куртки.

Тем временем противники откатились друг от друга и тяжело поднялись на ноги. Оба они хрипло дышали, оба истекали кровью. Лоб Костырина пересекал алый порез, кровь капала ему на брови и стекала к глазам, мешая смотреть. Костырин вытер лоб рукавом и усмехнулся. Андрей выглядел еще хуже. Нос у него был сломан, лицо вспухло от багровых гематом. Искалеченная левая рука беспомощно висела вдоль тела. С кончиков пальцев беспрерывно капала кровь.

— Димыч, может, тебе помочь? — спросил Федчиков, сверля Андрея ненавидящим взглядом и наступая на него.

— Нет, — прохрипел Костырин. — Я сам. Отойди.

Федчиков остановился и нехотя отошел назад. Костырин вновь вытер рукавом лоб, злобно ухмыльнулся и прохрипел:

— Урок», падла… Вместе с мамашей и маленькой сучкой…

Андрей со звериным ревом бросился на него. Он налетел на Костырина всем телом, намереваясь сбить его с ног, но Костырин устоял. Он вскинул нож и воткнул его Андрею в бок. Тот застонал и отступил назад. Из разорванной куртки хлынула кровь.

— Ты его достал! — восторженно заорал Бачурин.

— Добей урода! — поддержал Федчиков.

Андрей стоял, слегка пошатываясь и зажав ладонью кровоточащий бок. Костырин сплюнул кровь, выставил перед собой нож и бросился на Андрея.

В этот-то момент и прогрохотал выстрел. От неожиданности Федчиков и Бачурин подскочили на месте и в ужасе заозирались по сторонам. Увидев в руке Бутова пистолет, они изумленно на него уставились. Первым пришел в себя Федчиков.

— Бут, ты че? — недоуменно протянул он. — Ты зачем пушку достал?

— Сука! Он убил Димыча! — заорал вдруг Бачурин.

Федчиков обернулся на крик. Костырин лежал на земле и нелепо загребал грязь ногами. Андрей стоял рядом и удивленно смотрел на него. Федчиков резко повернулся к Бутову.

— Ты че сделал, урод? Ты з^чем стрелял?

— Тише! — сказал Бутов. — Он предатель, ясно? Он стучал на нас ментам.

— Каким ментам, урод? Это же Димыч!

— Он убил его! Убил! — орал Бачурин.

— Брось ствол! — рявкнул Федчиков и сделал шаг по направлению к Бутову.

— Стой! — осадил его тот и выставил перед собой пистолет. — Стой, говорю!

Однако Федчикова этот окрик не остановил. Он продолжал угрюмо и медленно наступать. Пистолет в руке Бутова пролаял дважды. Федчиков остановился как вкопанный, потом упал на колени и, секунду постояв на коленях, медленно повалился лицом в траву.

На жирном лице Бачурина появился неописуемый ужас.

— Ты и его убил, — проговорил он дрожащим голосом. — Ты и его убил.

Бутов был бледен.

— Да, убил, — сказал он, стараясь совладать с голосом. — И тебя убью, если не заткнешься.

— Зачем? Зачем ты его убил?

— Костырин был предатель. Я должен был его ликвидировать. Мне приказал Кирилл Антонович. — Бутов перевел пистолет на Андрея. — Эй, ты! — крикнул он. — Тебе говорю! Граффер!

Пальцы Андрея разжались, и нож воткнулся в землю. Он повернулся к Бутову и спокойно посмотрел на направленный на него пистолет. Где-то вдалеке послышался вой милицейской сирены.

— Бут! — позвал «свихнувшегося» приятеля Бачурин. — Бут, менты! Слышишь?

Вой сирены приближался.

— Бут, очнись! — заорал Бачурин. — Надо сматываться!

Взяв Андрея в прицел, Бутов нажал на спусковой крючок. Курок сухо щелкнул, но выстрела не последовало. Бутов нажал на спуск еще несколько раз. Пистолет несколько раз прощелкал вхолостую.

Милицейские сирены завывали совсем уже близко.

— Бут, смываемся! — крикнул Бачурин, повернулся и, не дожидаясь ответа, побежал к микроавтобусу.

Бутов озадаченно посмотрел на пистолет.

— Патроны… — растерянно пробормотал он. — Обойма была не полной.

Андрей хрипло выдохнул и медленно опустился на землю. Он видел, как Бутов яростно швырнул пистолет в траву и побежал к микроавтобусу. Слышал, как Бачурин безуспешно пытается завести машину. Потом перед глазами у него все поплыло, и он потерял сознание.

17

Константин Дмитриевич Меркулов сидел, откинувшись в кресле, и барабанил пальцами по столу. Одет он был несколько экстравагантно и, можно сказать, молодежно — в черный вельветовый пиджак, белую шелковую рубашку и джинсы с модными потертостями на коленках.

— Что за маскарад? — поинтересовался Турецкий, усевшись в кресло.

— Да вот, понимаешь, идем сегодня с Лялей в арт-галерею. Наш племяш заделался художником и свел Лялю с московской богемой. Она в восторге. Сегодня у них там какая-то не то вечеринка, не то презентация. Короче, нас пригласили. Одежду подбирала жена, я уж не стал возражать.

Турецкий окинул плотную фигуру Меркулова скептическим взглядом. Усмехнулся:

— А что, тебе идет. Скоро сам картины начнешь писать, в таком-то прикиде. Не хватает только бархатного берета и палитры в руках.

Меркулов нахмурился и сказал с напускной строгостью:

— Похохми мне еще, Петросян. Давай по делу, у меня мало времени. По телефону ты отчитался, теперь давай подробней. Что там бритоголовые? Говоришь, начали колоться?

— Еще как! Когда речь зашла о спасении собственных задниц, почти все скинхеды оказались вполне вменяемыми ребятами.

— Да неужто?

— Точно тебе говорю. Заговорили и Серенко, и Бачурин, и Бутов. Они все дают признательные показания.

Меркулов вновь побарабанил пальцами по крышке стола.

— Что ж, это хорошо. История эта наделала много шума. О тебе теперь все газеты пишут. Читал?

— Не обо мне, а о Черкасове. Кстати, после всех этих публикаций о нем даже книгу писать собираются. Мне сегодня звонил по этому поводу один сочинитель… М-м… Фамилию запамятовал, но мужик известный…

Меркулов пожал плечами:

— Не знаю, я беллетристику не читаю. Предпочитаю мемуары. Кстати, как там наш герой?

— Андрей Черкасов еще в больнице. Но врачи говорят, что кризис миновал и с ним все будет в порядке. Парень здорово нам помог. Это ведь по его подсказке мы изъяли пистолеты Макарова дома у Федчикова и Бачурина. Экспертиза определила, что в судью Жукову стреляли из пистолета Федчикова. За пистолетом Бачурина тоже числятся кое-какие грехи. Правда, не столь фатальные. Федчиков, как ты знаешь, мертв. А Бачурин, когда его приперли к стенке, во всем сознался… Плакал даже… — Турецкий усмехнулся. — Омерзительное, между прочим, зрелище.

— Могу себе представить.

— Бачурин назвал нам заказчиков убийства Жуковой. Это лидер партии «Союз славян» Садчиков и его спонсор и компаньон — банкир Кожин. Они же организовали взрыв машины следователя Рамишевского. Кроме того, именно Садчиков, пользуясь своими криминальными связями, снабжал бритоголовых оружием. Мы взяли его вчера, в семь утра. Банкира Кожина — часом позже.

— И как?

Александр Борисович дернул бровью:

— Пока молчат. Но отвертеться им уже не удастся. Мы провели серию обысков и обнаружили взрывные устройства и оружие в подвале здания, занимаемого «Союзом славян».

— А как насчет генерала Костырина?

Турецкий кивнул:

— Взяли мы и Костырина. Там тоже больших проблем не было. Как-то раз Костырин-старший и его племянник имели неосторожность беседовать, о «делах» в присутствии Бутова. Тот расписал их разговор буквально по ролям. Пришлось немало попотеть, но думаю, доказательная база будет надежная. Мы уже арестовали ближайшего сподручного генерала Костырина — капитана Старостина.

— Да, ты мне говорил о нем по телефону. Он, кажется, сотрудник экспертно-криминалистического управления ГУВД Санкт-Петербурга?

— Так точно. Мы. свели его на очной ставке с Семеном Кондаковым…

— А Кондаков, если не ошибаюсь, это друг нашего граффера? — уточнил Константин Дмитриевич.

— Угу. Только, боюсь, бывший друг. Он предал нашего граффера, рассказал Старостину, где он скрывается. Старостин доложил генералу, а тот — своему племяннику. На дачу профессора Киренко скины нагрянули втроем — Федчиков, Бачурин и Серенко. Убил профессора Федчиков. Зарубил топором. Кроме того, Серенко признался, что участвовал в убийстве подружки Черкасова — вьетнамки Таи.

Турецкий достал из кармана сигареты и закурил. Меркулов терпеливо ждал. Александр Борисович помахал рукой, отгоняя дым от лица, и продолжил:

— Генерал Костырин надломлен. Рассказал все и даже больше. Во время допроса пришлось даже вызвать ему врача. Э-э… Как же там звучит его диагноз? Не помню. В общем, нервное перенапряжение, отягченное всякой непроизносимой медицинской лабудой. Он сейчас в больнице.

Турецкий кашлянул и горстка серого пепла, сорвавшись с сигареты, спланировала на рукав пиджака Меркулова. Тот испуганно затряс рукой.

Александр Борисович виновато улыбнулся:

— Прости.

— «Прости», — передразнил Меркулов. — А если бы прожег? Представляешь, что бы со мной жена сделала! И с тобой, кстати, тоже. Так что зря смеешься. — Успокоившись, Константин Дмитриевич вновь откинулся на спинку кресла и деловито уточнил: — Значит, доказательная база намечается внушительная?

Турецкий кивнул:

— Угу. Андрей Черкасов собрал огромный изобличительный материал. Честно говоря, без него нам пришлось бы туго. Я выделил в отдельное производство дела, связанные с убийствами скинхедов и графферов. Это дело заканчивает группа Володи Яковлева. Ну что тебе, еще рассказать?

Меркулов вновь досмотрел на часы:

— Боюсь, что разговор нам придется продолжить завтра.

— Художники заждались? — насмешливо поинтересовался Турецкий.

— Ага.

— Представляю! Сидят сейчас, бедные, перед мольбертами и так грустят, что даже рисовать не могут. Когда же, думают, придет Константин Дмитриевич?

— Будешь издеваться — уволю, — грозно пообещал Меркулов.

Александр Борисович фыркнул:

— Как же, уволишь! Ты меня и в девяносто лет в отставку не отпустишь. Кстати, если-тебе не нальют на презентации, милости прошу вечером ко мне. Мы решили закатить что-то вроде банкета.

— А кто будет? — оживился Меркулов, для которого перспектива посидеть за столом со старыми друзьями была гораздо привлекательнее перспективы напиться шампанского в компании незнакомых чудаков.

— Я, Ирина, Слава Грязнов и Володя Яковлев. Грязнов купил какую-то супер-редкую водку. Называется «Выборнова».

— Польская?

— Ага.

Меркулов значительно кивнул:

— Неплохая вещь. С чего это он так разорился?

— Проспорил. Я бы и на нашу согласился, но ты же знаешь, как Слава любит попижонить.

— Проспорил, говоришь? — Константин Дмитриевич покачал головой. — Н-да… Скоро на пенсию, а у вас еще детство в одном месте не переиграло. Из-за чего хоть спор?

— Да так, долго объяснять.

Меркулов опять задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Знаешь что… А ну их к черту этих художников! Сейчас позвоню жене и скажу, что у меня дела.

— Отличная идея! — одобрил Турецкий. — Только пиджак свой щегольский смени. А то у Грязнова взыграют комплексы, и он побежит покупать себе смокинг!

— Обязательно, — засмеялся Меркулов и потянулся за телефонной трубкой.

Оглавление

Часть первая

  Глава первая СМЕРТЬ И ДЕМОН

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

  Глава вторая ЗАПЛЫВ

    1

    2

    3

  Глава третья ВНЕДРЕНИЕ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

  Глава четвертая ДЕЛО МЕРТВОГО СУДЬИ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

Часть вторая

  Глава первая ГОРОДСКАЯ ВОЙНА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

    21

  Глава вторая РАЗВЯЗКА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg