«Самосожжение»

Самосожжение (fb2) - Самосожжение [litres] 1202K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Инна Сергеевна Тронина

Инна Тронина Самосожжение

Пролог

Ранним майским вечером я, против обыкновения, поехала из офиса агентства прямо домой, хотя моя дочь всю неделю провела в интернате. Приняв душ и выпив кофе, я переоделась в роскошный бежевый костюм – жакет до пят, брюки и блузку; к нему подобрала банкетные босоножки цвета кофе с молоком на тонком высоком каблуке.

Повертелась перед зеркалом, представила, как буду выглядеть такая нарядная в переполненном московском метро, и решила навести красоту непосредственно в квартире моей бывшей классной руководительницы Ирины Михайловны Верещагиной, которой сегодня исполнялось шестьдесят лет. Как назло, «Ауди» пришлось отогнать в ремонт, а наша математичка не могла перенести торжество. Теперь нужно было приспосабливаться к обстоятельствам, раз уж не удалось отвертеться. Мне лично раз пять звонила наша бывшая староста, а ныне крупная чиновница Юлия Губская, передавала множество приветов и настоятельных пожеланий именинницы видеть самую выдающуюся выпускницу на праздничном ужине шестнадцатого мая.

А ведь Верещагина меня раньше особенно не замечала – я не была отличницей, но в проблемных и отстающих тоже не ходила. Училась в основном на четвёрки, выделялась из общей массы разве что смазливой мордашкой и статусом старшего, априори несчастного ребёнка из многодетной семьи. Меня и в девятый-то класс еле приняли, хотели спихнуть в ПТУ; и после пророчили мне разве что должность продавщицы в ГУМе. Директору, завучу, учителям, одноклассникам и в страшном сне не привиделось бы, что спустя двенадцать лет после окончания школы примой окажется вечная нянька младшеньких Оксана Бабенко, а не трое медалистов из интеллигентных семей. И что придётся перед Оксаной Валерьевной поунижаться, поуговаривать её, прежде чем она соизволит ненадолго завернуть к бывшей учительнице-пенсионерке.

Не нашлось у них, получается, ничего интересного на вечер, и придётся развлекать почти тридцатилетних дядек и тёток историями про сыщиков и бандитов. Сбежится, конечно, весь класс, чтобы при случае на других тусовках блеснуть эксклюзивом. Дабы не скучать в обществе старых учительниц, «заказали» меня, вице-президента охранно-розыскной фирмы. Мне бы характер проявить, сослаться на ответственное совещание или на срочную командировку. Но нет, амбиции подвели; очень уж захотелось блеснуть перед одноклассниками в своём новом, неожиданном качестве, и потому я решила Юльке не отказывать.

Мне ни разу не довелось побывать на вечере встречи, а выяснить кое про кого из общих знакомых хотелось – как живут, чем дышат. С классом я распрощалась, едва окончив школу в девяносто втором году, и до сих пор об этом не жалела. К тому же отлично знала, что придётся сегодня говорить о двух моих подружках – Ане Бобровской и Вере Потягаевой. Как водится на таких вечеринках, собравшиеся примутся перемывать кости несчастным девчонкам, не пережившим лихие времена. Мы всегда ходили втроём, мне и отвечать за них перед более удачливыми ровесниками.

С Анькой, правда, я разругалась после выпускного вечера, и мы поклялись никогда больше не разговаривать. Нас разлучила свирепая подростковая ревность; и звали наше яблоко раздора Антон Стороженко. Он, конечно, пожалует к Верещагиной на иномарке, с корзиной цветов, и галантно поцелует натруженную руку учительницы. Антоха всегда был таким – вежливым, обходительным, продвинутым. Ему тоже есть чем похвастаться – владеет какой-то фирмой, сбывает лохам залежалые товары через Интернет. Но вряд ли это кого-нибудь сильно интересует. Я обречена сегодня быть звездой, душой общества.

Придётся отвлекать пьяных и жующих господ от сплетен о моих подружках, припоминать всевозможные истории о перестрелках и погонях, о засадах и погружениях. Изображать из себя сильно крутую и успешную. Смотреть на ровесников с высоты своего модельного роста и завидного положения. А самой весь вечер думать о НИХ, таких прекрасных и далёких, которым уже никогда не будет тридцать, сорок, пятьдесят…

А в нашем школьном альбоме они живы. Мы, все трое, сняты в овалах с виньетками, на фоне известных московских пейзажей. Три юные свеженькие девочки в белых блузках, с распахнутыми навстречу жизни невинными глазами. Двух из них уже похоронили. У Аньки осталась дочка; а Верка, получается, и вовсе зря появилась на свет.

Я поспешно переоделась в офисный костюм, прихватила специальный пластиковый саквояж с вечерним туалетом и босоножками, поставила квартиру на сигнализацию. И, не дожидаясь лифта, сбежала по лестнице во двор. У павильона метро придётся задержаться – подарок учительнице я так и не выбрала, решила обойтись букетом роз.

Хорошо бы попались светло-оранжевые, самые модные в этом сезоне. Математичка всегда говорила, что очень любит розы. Но вот беда – никто ей их не дарил. Ну что ж, пусть я буду первая. Вряд ли на старости лет Ирина Михайловна заслужила мужское внимание. У неё и в те времена передние зубы торчали изо рта, и краситься наша классная дама совершенно не умела.

Сколько её помню, всегда ходила в старомодном коричневом костюме и оглашала школьные коридоры цокотом подковок на каблуках лакированных «лодочек». Какие уж тут розы, даже букетика ландышей не получила Верещагина от своего супруга. Тот, устав ждать её с педсовета, сбежал к молоденькой. Но героическая женщина особенно не опечалилась; наоборот, принялась тиранить нас с удвоенной энергией. Тогда мы учились в шестом «а» и втайне надеялись, что Ирина с горя выпьет уксусную кислоту. А она весела, здорова и активна; даст нам всем сто очков вперёд. Ни о чём не жалеет, прошла бы снова весь путь, не дрогнув. Ей на пенсии – благодать, и не снятся кошмары, как мне сегодня.

Они пришли ко мне глухой ночью втроём – Анька, Верка и Дина. Дина Агапова… Она снится всегда перед непогодой и слезами. И всё смотрит, смотрит в глаза, как будто упрекает. Я не спасла её в ту ночь, но ведь и сама Дина не хотела этого. Она не была моей подругой, как Анька и Верка. Но исповедовалась мне перед тем, как навсегда уйти из комнаты и из жизни. Девчонок я не имела возможности удержать на земле, а Дину… Мне часто снится, как я хватаю её за рукав, не даю сесть в машину, но Дина всё равно исчезает. И я реву во сне от горя и бессилия, хочу открыть глаза и не могу…

Не глядя на светофор, я промахнула перекрёсток. Почти уже вошла в метро, но вспомнила про цветы и вернулась. Губская сказала, что Ирина Михайловна недавно переехала в Митино, к сестре, так что сегодня они вместе с юбилеем празднуют и новоселье. Надо было выбрать ей по каталогу какую-нибудь хозяйственную вещицу, но перед тем обязательно проконсультироваться – хотя бы с сестрой математички.

Я согласна обсуждать достоинства миксеров и сковородок, только бы не смаковать на потребу собравшимся подробности собственной жизни и гибели подруг. И вообще, эти гости надеются на сенсации – их не будет. Я уже представляю, что за накрытым столом будет царить фальшь; на какое-то время она прикроет зависть и злорадство. Не обойдётся чуть позже и без пьяного скандала, бабьей истерики.

Ну, а в итоге Антон Стороженко или Женька Мухин начнут громко петь под гитару, чтобы разрядить обстановку. Когда-то они так пытались снять стресс с меня и Аньки Бобровской; в тот момент мы были готовы выцарапать друг другу глаза. Тогда мальчишки, а теперь мужики запоют, а хмельные тётки примутся хором подвывать им. Как я выдержу всё это, не знаю, потому что голова болит с утра. Тяжёлая погода, сложное уголовное дело в работе – вполне достаточно, чтобы получить мигрень, которая сегодня так некстати…

Я тупо смотрела на розы пятнадцати сортов и другие цветы, в вёдрах и вазонах, в корзинках и кашпо. Видела только, что светло-оранжевых, как назло, нет. Глянула на часики, поняла, что уже опаздываю, но всё же пыталась подобрать букет. На площади у метро пахло, как всегда, курицей-гриль, цветами и автомобильным смогом. Невероятная, чудовищная смесь, от которой мутнеет воздух вокруг каменных фигур краснопресненских рабочих и казака на коне.

Но я к ней привыкла, как привыкала ко всему, дикому и невероятному. К своему раннему сиротству; к вечному одиночеству среди толпы. К тяжкой, неблагодарной работе, которая в любой день могла забрать мою жизнь. К ответственности за будущее десятилетней уже дочери, заботы о которой все эти годы мне было с кем разделить. К чувству вины перед теми, кому не смогла помочь. К тому, что сегодня вечером одни будут выпивать, закусывать и танцевать, а другие – плакать, болеть и умирать.

Из музыкального киоска оглушительно орали дикие голоса; тяжело, как пушечные ядра, падали аккорды. Рассыпалась звонкая мелодия, как дробь по жести. Бубнили перепившиеся пацаны, тараторили старухи у рекламных щитов, и тошнотворно воняло подгоревшим жиром.

Я всё-таки выбрала симпатичную композицию в корзине с лентами и уже хотела указать на неё продавцу. Но в эту же секунду заметила белый высокий вазон, стоящий на мокром от дождя асфальте, и невольно нагнулась к нему. Раньше я ни когда не видела таких роз – тёмно-бордовых, с алыми прожилками, стройных, горделивых, с очень длинными шипами. Они были, как живые, и каждая походила на женщину в бархатном платье.

Я присмотрелась внимательнее, не понимая, что меня так взволновало в элегантных, притягательных и в то же время зловещих цветах. И закусила губу от невероятного волнения, различив проходящую по краям лепестков чёрную кайму, словно нежные цветы опалил огонь. К вазону была приколота бирка. Я хотела прочесть название этого сорта, но почему-то не могла. Окликнула парня, который уже заметил меня и очень хотел обслужить – розы не часто брали даже у станций метро. Прохожие просто глазели на яркие букеты и перешёптывались, понимая, что вызывающее великолепие недоступно для них.

– Сколько стоят эти розы?

Я старалась, чтобы мой голос не дрожал, а сама то и дело облизывала губы и презирала себя за слабость. Ведь почти семь лет прошло! В конце августа будет семь… Пора бы перестать страдать, но никак не получается. Я помню, помню всех троих, приснившихся сегодня мне. Анька и Верка что-то кричали из окна нашей школы, но я не слышала их голосов. А Дина молча смотрела на меня из-за забора своими чёрными, широко расставленными глазами. Откуда она взялась в моём сне, я так и не могла понять. Но, пробудившись, почувствовала; сегодня произойдёт что-то очень плохое. Не знаю, что именно, но точно произойдёт.

– По «стольнику» штучка, – с готовностью ответил продавец.

– Как они называются? Здесь неразборчиво написано.

– Сорт «Фам-фаталь». У нас в продаже первый день. Ранее демонстрировался на выставках в Голландии, Франции и Германии. Сорт редкий, у нас всего десять штук.

– А почему он получил такое странное название?..

Я могла бы всё объяснить парню с кудрявым хвостиком на затылке, в жилетке-разгрузке и в бейсболке, надетой козырьком назад, но зачем-то спрашивала его. А сама не соображала, что происходит вокруг – куда мчатся автомобили с зажжёнными фарами и бегут люди. Все они уже существовали тогда. И этот юный продавец тоже – ему было лет десять-двенадцать…

– Не знаю, правда это или просто трёп. Короче, сорт назван в честь знаменитой московской путаны, покончившей с собой. Она была очень красивая; вхожа в банды и бомонд. Один из её любовников был так потрясён случившимся, что специально стал селекционером. Только ради того, чтобы создать этот сорт роз. А ведь раньше он никогда ничем подобным не занимался. Вот и всё, собственно.

Парень очень хотел, чтобы я взяла эти розы. А я чувствовала, что прикоснуться к ним будет очень страшно – как к обгорелому телу…

Дождь припустил сильнее, и я пожалела, что не взяла зонт. Меня зазнобило, заболело горло, и совсем расхотелось идти в гости. Ледяными пальцами я стиснула пластиковую сумку с нарядом, который собиралась демонстрировать на банкете у учительницы в Митино. Глубоко вздохнула, шагнула назад и закрыла глаза, стараясь удержать внезапно подступившие слёзы. Достала кошелёк и уронила его под ноги какому-то мужику, прямо в лужу, и не сразу смогла поднять.

Вот мы и встретились, Дина. Я слишком долго думала о тебе сегодня. Мы проведём этот вечер с тобой, как тот, семь лет назад, у которого не было конца. Пригласим Аньку и Верку, двух ночных бабочек-дурочек, и устроим печальный девичник.

– Как вас зовут? – зачем-то спросила я у продавца.

– Сергей. – Он удивлённо пожал одним плечом.

– Серёжа, упакуйте мне две розы «Фам-фаталь». – Я собиралась отдать за композицию в корзинке куда больше.

– Момент! – Сергей зашуршал целлофаном и бумажными ленточками, а я отошла к газетному киоску и достала из сумочки «трубу».

Нужно было позвонить Юльке Губской и сказать, что, к сожалению, я не могу быть на юбилее Ирины Михайловны. Но абонент оказался «временно недоступен», квартирный номер Губской не отвечал; попытка дозвониться до самой юбилярши тоже оказалась неудачной.

Действительно, зачем мне туда ехать? Вспоминать о беззаботных школьных годах? Жалеть о навсегда ушедшем детстве? А что о нём жалеть? Оно всё равно ушло бы. Обойдутся однокашники без меня, как обходились все эти годы. Мне мучительно хочется вернуться домой, поставить две розы в вазу перед портретом той, в память кого они названы. Фотографии Анны и Веры висят над моим рабочим столом, и Дина будет третья.

Время не остановить, а вот человека всегда можно спасти. И если не вышло это, то хотя бы пожалеть его, потому что он мог бы жить…

Глава 1

– Ты особенно не паникуй. Ничего страшного, просто подстанция на Белоостровской загорелась. Три района Питера остались без света…

Генеральный директор нашей фирмы Андрей Озирский узнавал новости одним из первых в городе и тут же доводил их до сведения своего персонала.

– Аварийные бригады уже работают, так что к вечеру ток будет. Надеюсь, наш сегодняшний клиент в лифте или в метро не застрянет, так что время его визита пока не переносится. Со мной тоже всё в порядке, постараюсь нигде не задерживаться. Илью Марковича Брайнина примем вместе, потому что мне нужна твоя помощь. Всё поняла? Ну, чао! Скоро увидимся. – И Андрей отключился, ничего больше не объясняя.

Я осталась в тёмной приёмной, перед погасшим компьютером и, несмотря на теплынь июльского субботнего вечера, мне было зябко. Жаль, что не зарядила вчера батарею. Знать бы, где упасть. Скорее бы уже прибыл этот клиент-москвич из гостиницы «Вилма», да и шефу неплохо было бы поторопиться. Не очень-то приятно одной сидеть на берегу залива в обесточенном, будто бы мгновенно вымершем районе. Лучше будет, если в семь часов мужчины составят мне компанию.

Жаль, конечно, что всё так получилось с током, но посетителя можно принять и в полутьме, и записать его показания попозже. Будем надеяться, что встреча состоится ровно в девятнадцать, как и было оговорено сегодня утром, сразу же после прибытия Брайнина «Красной Стрелой». Интересно, а что у Ильи стряслось? Он настоятельно просил принять его в выходной день, а это у нас оплачивалось по двойному тарифу.

Как я успела понять из объяснений Озирского, речь шла о жизни и смерти очень близкого Брайнину человека, который полтора месяца зря парился в «Бутырках». Илья уверял, что лишь Озирский, один на всей земле, может разобраться в невероятно деликатном вопросе. Шеф, милостиво выслушав комплименты, объявил, что, конечно же, попробует придумать выход, но стопроцентной удачи гарантировать не станет.

Шаги Андрея я услышала, когда он только переступил порог нашего офиса; и тут же поняла, что шеф не один. Расстроившись из-за аварии на подстанции, я даже не услышала шума подъехавшего автомобиля. Среагировала лишь, когда Андрей ввалился в приёмную, подталкивая в спину молодого курчавого брюнета с ухоженными блестящими усами.

– Вечер добрый! Как, всё ещё темно? Ничего, до одиннадцати закончат, я выяснял.

Озирский пытался во мраке рассмотреть моё лицо, а меня больше всего потряс наряд шефа. Всегда элегантный, Андрей выглядел странно; по крайней мере, раньше я его таким никогда не видела. Расползающиеся по швам джинсы, проклёпанная жилетка-косуха, чёрная рокерская футболка. Вместо привычного французского парфюма – запах моря и тины.

– Обычное дело – загорелся сперва один трансформатор, а после – второй и третий. Сам губернатор прибыл на место происшествия, так что задействованы лучшие силы. Ладно, что мы с Ильёй Марковичем пораньше выехали из гостиницы, а то простояли бы в пробке целый час. На улице Савушкина затор, трамваи все остановились, прочий транспорт тоже практически не движется. С трудом прорвались в Лахту, потому что дачников уйма едет. – Андрей вытер платком вспотевшее лицо.

– Я без вас и не нашёл бы офис, – сказал Илья, с любопытством озираясь по сторонам и о чём-то напряжённо размышляя. – В гостинице услышал, что метро было обесточено довольно долго, пока не изыскали резервы. И как на этой, «синей» линии. Андрей Георгиевич по своим делам приехал в те края, где находится гостиница, и захватил меня. Так что сразу в вашем городе мне повезло!

Илья почему-то стеснялся меня, а я – его. Мы оба испытывали странную неловкость. Озирский щурил свои большие красивые глаза на стаканчик с букетом ромашек, собранных мною сегодня недалеко от залива.

– Да, я же вас не познакомил! – вспомнил шеф и отошёл, давая Брайнину возможность рассмотреть меня получше. – Оксана Бабенко, молодой и очень перспективный сотрудник, студентка юридического факультета. Мир о ней ещё услышит. Илья будет впоследствии гордиться этим знакомством, обещаю! – Озирский понюхал ромашки и поставил стаканчик обратно. – Божественный аромат! Говорят, они пахнут апельсинами, но я этого не нахожу. – Андрей поднял жалюзи, чтобы в приёмной стало светлее.

Я ещё не понимала, к чему клонит моё начальство. Честно говоря, ожидала, что мужчины пройдут в директорский кабинет, и Андрей попросит сварить кофе. Но события, похоже, стали развиваться по иному сценарию. В качестве секретарши шеф не стал бы представлять меня клиенту, да и про юридический факультет Андрей кому попало не рассказывает. Вспоминает, когда хочет поднять мой престиж в чьих-то глазах.

– Присаживайтесь. – Озирский придвинул поближе моё кожаное кресло на колёсиках. – Оксана – сюда, Илья Маркович – на диван. А я, с вашего позволения, верхом на стул – мне так удобнее.

Андрей подмигнул, и я поняла, что он собирается дать мне по делу Брайнина какое-то поручение. Для этого я и должна была присутствовать при их разговоре.

– Ну, про Илью Марковича я тебе говорил…

– Да, конечно. – Я почему-то смутилась ещё больше и села в кресло.

– Мы побеседуем в приёмной. – Шеф взъерошил надо лбом влажные волосы и поймал настороженный взгляд Брайнина. – Охрана на проходной. В офисе, кроме нас троих, никого нет, так что спокойно можем беседовать. В моём кабинете темно, а здесь ещё и лучше дышится, ко всему прочему. Вентиляторы не работают, кондиционеры – тоже…

Я только сейчас сообразила, почему так душно. Почувствовала, что струйки пота ползут по телу, одежда противно липнет к коже, а волосы намокли так, словно я недавно искупалась.

– Оксана, дело для тебя нашлось, – продолжал шеф, закуривая.

Брайнин, недолго думая, последовал его примеру. Но мне почему-то не хотелось сейчас курить.

– Слушай внимательно. В сумерках информация усваивается лучше, благо ничто не отвлекает. По дороге сюда мы с Ильёй обменялись мнениями, и я классифицировал его дело как интересное, хоть и не требующее спецподготовки сотрудников. На первом этапе достаточно одного человека. – Андрей, разглядывая свою сигарету, немного помучил меня. В конце концов, изрёк: – Думаю, что ты – наилучшая кандидатура для выполнения заказа господина Брайнина. Илья, у меня создалось впечатление, что вам требуется помощь не только юриста, но и психолога. Причём психолог этот должен быть в состоянии постичь именно женскую душу. Речь идёт о вашей двоюродной сестре, попавшей в исключительно сложное положение. Вашей кузине сколько лет?

– В декабре будет двадцать восемь. – Брайнин потихоньку рассматривал меня, я – его, и этот наш взаимный интерес откровенно веселил Андрея.

Вообще-то Брайнин был незаурядной личностью, и деньги у него явно водились. Я поняла это не только потому, что в наше агентство неимущие не обращались. Очень уж понравился мне летний костюм Ильи – прекрасно сшитый, с жемчужным оттенком. Туфли он надел такие же белые, на подошве, будто сделанной из соломы. На коленях Брайнин держал кейс с кодовым замком. Великолепный ансамбль завершали наручные часы в прозрачном корпусе, сквозь который просматривался весь механизм.

Цитрусовый одеколон, дорогие сигареты, изысканные манеры – одним словом, проблем с таким клиентом не будет, и шеф это понимает. Скорее всего, у него пусть небольшой, но бизнес, и парень знает цену трудовой копейке. Но вот случилась беда с двоюродной сестрой, пришлось обратиться в частную фирму по деликатному делу. Что ж, и это не столь редко происходит. Похоже, что Брайнин действует по поручению третьего лица, потому что кузина сидит в тюрьме и вряд ли сама могла отправить его в Питер.

Итак, уже интересно, хотя я практически ничего ещё не знаю. Кузина Брайнина попала в пиковое положение, нуждается в помощи психолога, и брат решил ей помочь…

Я откинула за спину влажные локоны цвета красного дерева, закинула ногу на ногу, повернулась к Илье так, чтобы он видел мои мерцающие зелёные глаза. Я знала, что произвожу на мужчин неизгладимое впечатление, если действительно этого хочу. Точёная фигура, персиковая кожа, модельный рост – что ещё нужно будущему юристу и деловой женщине, которой не исполнилось двадцати двух лет?..

Одного не понимаю – почему Брайнин решил искать помощь именно в Питере. Неужели на столичные конторы у него нет надежды? Возможно, Илье или его сестре угрожают, и работа с питерским агентством поэтому кажется более безопасной? А какова именно моя роль в этом деле? «Имей терпение, Ксюша, скоро всё узнаешь!» – думала я, внимательно разглядывая цветные ремешки своих босоножек и мечтая о бокале ледяной минеральной воды.

– Оксана моложе вашей сестры на шесть лет. Думаю, это не так уж много.

Озирский зажёг одну сигарету от другой, и я с тоской подумала, что лютые мучения, материальные затраты и потерянное время были напрасны. Шведские пластыри и жевательные резинки не помогли, шеф снова стал курить по две пачки в день, как раньше.

– Она изучает право, а не психологию – пока. Хотя, думаю, второе образование Оксана будет получать именно по этой дисциплине. В любом случае она поймёт и прочувствует ваше горе, ваш страх и вашу надежду. Сейчас я налью всем нам воды со льдом. Минутку.

Андрей пожалел меня и решил сам обслужить гостя. Через несколько минут он возник в приёмной со специальным подносом, с которого не падала посуда, потому что стекло покрывал слой клея. Илья снял пиджак, бросил рядом с собой на диванчик, взял бокал воды и залпом выпил, получив несказанное удовольствие. Очень хотелось открыть окно, но делать это во время важных переговоров шеф запрещал по соображениям безопасности.

– Я и так много времени у вас отнял… – Брайнин очень нервничал, не мог справиться с зажигалкой и сигаретой, то и дело ронял их на ковролин. Потом сгрёб все предметы в горсть, спрятал в кейс и виновато улыбнулся. – Пожалуй, пора приступить к делу.

– Да, конечно. – Андрей говорил по обыкновению властно и в то же время слегка насмешливо. – Негосударственные силовые предприятия являются коммерческими, и потому вы, направляясь сюда, в первую очередь должны были подумать об оплате наших услуг, не так ли? Способов этих несколько, и мы позже определим, какой подойдёт именно вам. А сейчас расскажите, в чём дело, не торопясь и не волнуясь. По возможности, конечно. В добрый час!

Озирский кивнул Брайнину и крепко пожал под столом мою руку, благословляя меня на подвиг.

– Как вы знаете, я живу в Москве, работаю продавцом в «Кольчуге», на Варварке. Это известный магазин оружия. Чтобы лучше понять наши проблемы, нужно представлять себе, что представляет собой наша семья. Чем-то она похожа на всякую другую семью, но во многом является уникальной. Короче, мы все очень любим друг друга, как это ни удивительно. Переживаем, стараемся помочь, поддержать, успокоить. Так нас воспитывали старшие женщины рода – бабушка, мать, тётя. К сожалению, мой дед погиб на войне, а прочие мужчины не оправдывали этого высокого звания. Я стараюсь не быть таким…

Брайнин по нашим лицам видел, что его плохо понимают, слушают только из вежливости и ждут самого главного.

– Структура семьи такова: сейчас здравствует только младшее поколение. Сам я живу на Измайловском бульваре с женой Яной и восьмилетним сыном Дмитрием. До недавнего времени с нами проживала и моя мать, Злата Григорьевна Брайнина. В июне этого года она скончалась от инсульта. Кузина – дочь её старшей сестры, моей тёти Аиды Григорьевны. Её нет в живых с восемьдесят девятого. Всё страшно и вместе с тем банально – рак.

Илья на секунду задумался, шевеля губами, изо всех сил стараясь взять себя в руки.

– Ту сестру, о которой идёт речь, зовут Дина. Её старшая сестра Галина очень переживает из-за происходящего. Она хотела сопровождать меня в Питер, но не смогла оставить свою семью. Галина в полной мере унаследовала способность быть беззаветно преданной родным. И потому я надеюсь, что дух и традиции не угаснут, и мы не предадим память своих матерей. Мало, наверное, найдётся на свете родных сестёр, которые так обожали бы друг друга, как Аида и Злата. Точно так же обстояло дело и у Галины и Диной, несмотря на тринадцатилетнюю разницу в возрасте. После ареста Дины Галя почти помешалась. Не знает, что можно сделать для младшей сестры, чем ей помочь. Решила обратиться в частное детективное агентство. Поехала на Каширку, в ваш московский офис, а сюда выбраться не получилось. У Галины есть муж и дочь. К тому же дачный сезон; выходные загружены, да и будни тоже. Галя работает, преподаёт, и потому разрывается на части. Правда, сейчас каникулы, но, сами знаете, грядки – дело святое. Мы посоветовались и решили, что в Питер поеду я и всё расскажу.

Брайнин допил остатки воды с уже растаявшим льдом. Озирский, бесшумно встав, принёс ему новый стакан. На улице темнело, но электричество ещё так и не дали.

– Всё происходило на моих глазах, мы с сёстрами практически не расставались. Несмотря на то, что все имели детей, состояли в браке, жили одной семьей и до ближайшего времени секретов друг от друга не имели. Зато потом их появилось более чем достаточно. И мы не смогли самостоятельно решить возникшие вопросы.

– Илья, простите, а почему вы решили обратиться в петербургскую фирму? – Я зажмурилась, потому что солнце, наконец-то вырвавшись из-за туч, ударило мне прямо в лицо. – Разве в Москве мало сыскных контор? Или вы имеете основание не доверять им, опасаться неприятностей? Извините, если досаждаю вам своим любопытством, но иначе мне трудно будет работать по делу. Наши отношения с клиентами строятся на доверии.

– Да не на что мне обижаться!

Брайнину всё-таки было неприятно, но он понимал – иначе нельзя. Сыщиков, как и врачей, не принято стесняться. Тем более если они – частнопрактикующие, и секретов не разгласят.

– Рано или поздно я должен был затронуть эту тему. Выбрал Петербург именно потому, что хотел избежать огласки, чего в Москве гарантировать никто не мог. Дина – достаточно известная в столице личность. Хотя слава её, мягко говоря, имеет определённую специфику. Я не хочу называть сестру проституткой, хотя из песни слова не выкинешь. Все прочие термины – дань стыду и ханжеству. Пусть будет куртизанка – так, мне кажется, правильнее. Женщина лёгкого поведения, имеющая покровителей в высшем обществе – этим и была кузина. Она – подружка всяческих знаменитостей, её знает московский бомонд. И пресса, особенно «жёлтая», не может обойти вниманием то, что с ней произошло. Материалы по делу Дины, всевозможные пикантные подробности обыграют журналисты. Сопроводят всё издевательскими заголовками, разведут ёрнические рассуждения на темы морали и нравственности. Репортёры-папарацци раздобудут откровенные снимки, вынесут их на всеобщее обозрение, на поругание. Галя не переживёт такого позора. Инсульт у моей матери случился тоже из-за переживаний по поводу Дины. Гали я лишаться не хочу, поэтому и поехал в Петербург, к вам. Всё же другой город. Возможность сохранения тайны, репутация фирмы, позволяющая рассчитывать на порядочность персонала, на понимание наших проблем. В любом случае питерцам про Динку будет неинтересно читать. Никаких знакомых у нас здесь нет…

– Я гарантирую, что материалы дела в прессу не попадут, – твёрдо сказал Озирский. – Наверное, директор московского филиала агентства, Алексей Чугунов, посоветовал вам встретиться со мной. Но по какой причине Галина выбрала именно нас? Мы ведь не даём рекламу.

– Я всё объясню немного погодя. – Илья провёл ладонями по лицу, будто умылся. – Но знайте – здесь нет ни подвоха, ни криминала.

– Кстати, Галина Геннадьевна Емельянова, старшая кузина нашего клиента, проживает на Малой Грузинской, недалеко от Расторгуева переулка. Так что они с Оксаной почти соседи, – весело сообщил Озирский. – Илья, продолжайте. Мы вас очень внимательно слушаем.

– Галина по образованию историк, окончила педагогический. Сейчас преподаёт в Международном русском университете. Раньше учительствовала в средней школе, которую сама окончила. Год назад подалась на новое место. Денег не хватало, и знакомые посодействовали. Только жить начали, один раз съездили в Анталью, а тут несчастье с Диной. Она много сестре помогала. Считала, что её статус даёт право иногда предаваться экстремальным развлечениям, и все должны терпеть. Галя пожелала иметь собственный заработок, избавиться от необходимости принимать Динины пожертвования. О том, что именно презентовала Дина Гале, я расскажу чуть позже.

Брайнин закатал рукава промокшей от пота сорочки, и в меркнущем свете июльского вечера я заметила, что руки его густо поросли чёрным волосом.

– Сейчас Галя сплошь поседела. Ей приходится краситься в рыжий цвет. Галя даже о своей дочери столько не думала никогда, сколько сейчас о Дине. Сходит с ума, а я не в силах смотреть на всё это. Дина-то в «Бутырках» сидит за убийство своего ребёнка, а Галька не верит, что это правда. Говорит, что сестру подставили. И я никак не могу вообразить, что такое в принципе возможно. Неужели Дина действительно специально Стаса прикончила?! Но кроме неё некому, вот в чём дело! Я, наверное, сумбурно говорю, но мне трудно собраться с мыслями. Да ещё по службе неприятности – наш магазин на Варварке пытались ограбить. Ничего у них, правда, не вышло, но шороху наделали порядочно. Пронесло пока, поэтому семья ничего не знает.

– Если ваша кузина действительно убила ребёнка, мы ничем ей помочь не сможем. – Я до сих пор не понимала, чего именно Брайнин от нас хочет. – А вы, получается, в это не верите? И старшая сестра Дины начисто отрицает такую возможность? Почему? Дина в принципе не способна на убийство?

– В нашей семье никогда ничего подобного не случалось, а ведь задатки родственников имеют огромное значение. Их непременно нужно учитывать. Сам дух, атмосфера нашей семьи никак не провоцируют человека на криминальные действия. Да, отец Гали и Дины приехал из деревни. Возможно, по той линии она унаследовала дурные наклонности. И моя мать так считала. Она так и не смогла смириться с решением тёти Аиды и принять зятя таким, каков он был. Может, предчувствовала неладное, но со мной догадками не делилась.

– Но ведь у вас нет точных сведений о том, что среди родственников Дининого отца были убийцы? – уточнила я, посасывая ледышку из бокала.

– Нет. Я совершенно ими не интересовался, о чём сейчас сожалею. По крайней мере, я был бы готов к потрясениям. Галина, её дочка Анастасия приходятся Геннадию Николаевичу близкими родственниками; и кто знает, какие у них проявятся гены? Но пока Ная в порядке. Хочет после школы поступать в Гуманитарный университет имени Дашковой на журналистику и рекламное дело. Сейчас ей пятнадцать, так что пора выбирать жизненный путь. Дина собиралась оплачивать учёбу племянницы, но теперь, вероятно. Найке придётся распрощаться с мечтой. Игорь Емельянов, её отец, тоже преподаватель. Но в Текстильной академии, на энергомеханическом факультете. Если честно, семья не одобряла моего увлечения торговлей, да ещё оружием. А мы с Диной решили пойти непроторенными дорогами. Нам надоела спокойная, размеренная жизнь родственников, в которой не было места страстям и сюрпризам. Мать была химиком-аналитиком в Институте гигиены, а тётя Аида – рентгенологом в Курчатовском. Там и облучилась насмерть. После операции сердце остановилось, и всё… Что-то с наркозом намудрили. Но муж её, отец моих сестёр, ещё раньше бросил больную раком супругу и ушёл к молодой…

– Когда это случилось? – Дело уже захватило меня целиком.

– В самом начале восемьдесят девятого. Дочери в шоке были. Когда тётю Аиду хоронили, её муж только секундочку заглянул – опаздывал на самолёт. Соревнования у него, видите ли. Нельзя ни отменить, ни перенести. Дина убивалась по-страшному. Целыми днями плакала. Считала, что её отец во всём виноват…

– Дина была совсем молодая, когда потеряла мать? – перебил Озирский. – Ей лет двадцать исполнилось?

– Это произошло как раз в Динин день рождения, двадцать первого декабря. – Брайнин наконец-то успокоился, перестал барабанить пальцами по крышке кейса и щёлкать замочками. – Галине тридцать четвёртый год шёл. Но какое это имеет значение? Мать есть мать. Свою я похоронил в июне. Побрился после трёхнедельного траура недавно… Не всё у нас было гладко во взаимоотношениях, мы часто ссорились. Теперь, конечно, жалею. Надо было уступить, понять издёрганную женщину, а не вставать сразу на дыбы. Да что теперь!.. До шестидесяти не дотянула. У нас такое в роду – не редкость. Долгожителей нет. Чуть заедет за «полтинник» – и мор идёт. Хотя бы Галину от психушки спасти нужно, но как?.. – Брайнин закашлялся, и я поняла, как ему плохо, тяжко.

– А лично вы как считаете? Дина действительно ребёнка убила, или это клевета? Что вам сердце подсказывает? – допытывалась я, будучи не в силах смириться с ужасным предположением.

– Ничего не могу сказать!

Брайнин смотрел на нас с отчаянием, немо умоляя не изводить его вопросами, а помочь. Для этого он и приехал в Питер, а душу из него могли бы вытягивать и в московской милиции.

– На первый взгляд – она. Больше там было некому. Тем более что после этого она пыталась покончить с собой. Дина сделала Стасу «золотой укол» морфина, и себе потом тоже. Но в «Склифе» её откачали, а через несколько дней прямо в палате взяли под стражу. Уже полтора месяца Дина сидит в Бутырской тюрьме. Со Стасом всё случилось в ночь на первое июня, а четвёртого Дину отвезли в тюрьму. Шестого предъявили обвинение в предумышленном убийстве. Ещё некоторое время она провела в Бутырской санчасти, и вот теперь парится на нарах. Надо срочно принимать меры. Галя надеется на меня. А я откуда знаю, что следует делать в подобных случаях? Не юрист ведь, и знакомых у нас таких нет; одна техническая интеллигенция. Пытаюсь объяснить ситуацию Гале, а она ревёт всё время. Мать уже не выдержала, и у меня, чувствую, сердце стало болеть в тридцать один год. Только их отцу, Геннадию Николаевичу, всё по барабану. Я, кстати, пытался найти его и рассказать про Дину, но дома так и не смог застать. Телефон не отвечает. Но я думаю, что толку от него всё равно не было бы. Он и тётю Аиду бросил, когда диагноз узнал, хотя онкологи сообщили ему это совершенно с иной целью. Тётин муж испугался, что рак может быть заразным, тут же собрал чемодан и ушёл к своей ученице. Он тренер по плаванию, имеет кучу званий и наград. С тётей они тридцать пять лет прожили. Кажется, это называется «полотняным» юбилеем. Но не справили, не успели. Этот день господин Семёнов встречал в объятиях девятнадцатилетней девчонки, а самому было уже пятьдесят три. Понятия не имею, чем Геннадий Ольгу привлёк… Короче, когда Дину свинтили, я переступил через амбиции и набрал их номер. Но ничего не добился. Они то ли переехали, то ли на грядках копаются. Лето же, пол-Москвы на дачах…

– Как фамилия Дининого отца?

Я вспоминала своего папочку, который никогда не бросил бы нас. Простые люди были мои родители, должностей не занимали. Оба работали в Доме правительства на Краснопресненской набережной. Отец – шофёром, мама – буфетчицей. А ещё раньше она трудилась в пекарне, сразу после переезда из Киева.

Родители не умели говорить красивые слова, но зато имели бесценный дар любить своих детей. И я до сих пор не понимала, как в сходных обстоятельствах можно вести себя по-разному. Папа работал, будто каторжный, чтобы жена и четверо детей жили безбедно; и только обширный инфаркт сумел разлучить его с семьёй. После отцовских похорон в моей жизни не было ни одного светлого дня. Мы жили с ощущением надвигающейся беды, и не ошиблись. Сбылись мои самые страшные сны.

Я должна Галину с Диной понимать, как никто другой. Но мне ещё хуже пришлось – в восемнадцать лет осталась круглой сиротой, с тремя младшими на руках, да ещё беременная. Мама погибла в октябре девяносто третьего, находясь на службе в «Белом Доме». И я не сумела сберечь маленьких, в чём каюсь поныне. Нелепо, кошмарно, под колёсами автомобиля погибли братья-первоклассники Олесь и Орест. Ещё через год жених сестры Олимпиады приревновал её и зарезал. Мы не выдержали, пропали без папы с мамой. И Галя с Диной тоже, хотя на момент кончины Аиды Григорьевны у них были свои семьи. Вот и получается, что дороже мамы у человека никого нет…

– Его фамилия – Семёнов. – Илья скрипнул зубами при воспоминании о своём неродном дяде. – Аида Григорьевна уже в больнице просила дочерей беречь своих детей, её внуков. Галя просьбу выполнила, а Дина – нет.

Илья сжал кулак на колене, будто пытаясь получше рассмотреть своё обручальное кольцо с алмазной резьбой, но в сумерках не мог сделать этого.

– Хотя, конечно, какая жизнь ожидала Стаса потом? Дело в том, что он был инвалидом с рождения. У него полностью не действовали руки, и парня такое положение в какой-то степени забавляло. Стас был неисправимым оптимистом, не то, что мой Димка. Представляете, зажимал карандаш в зубах или в пальцах ног; так писал и рисовал. Один раз по телевизору увидел сюжет о старушке, которая ногами газ зажигала, и сам попробовал. Чуть дом не взорвал! – Илья грустно усмехнулся, вспоминая, как это было. – Конечно, в дальнейшем игра закончилась бы. Существование инвалидов в России кошмарно, я согласен. Но всё равно… всё равно!

Брайнин ударил кулаком по крышке кейса. Усы его затряслись, и глаза совсем почернели от отчаяния.

– Динка не имела права убивать его! Не по своей, а по её вине Стас таким уродился! Свою Яну я силком на кесарево загнал, чтобы она Динкин подвиг не повторила. А учился Стас хорошо, к нему педагог домой ходил, специалист по обучению вне школы. Нахвалиться не мог! Ребёнок уроки делал, преодолевая неимоверные трудности. Глядя на него, мы все понимали, как счастливы, раз руки имеем. Все наши беды вообще ничего не значат. Мой Димка тройки носит, а у Стаса и четвёрок не было. Он рано повзрослел и понял, что должен надеяться на одного себя. Старался, не зная, как мало жить остаётся… Динка денежной бабой была в ту пору, имела возможность устроить сына в лицей «Столичный». Он чуть ли не самый дорогой в Москве. Но по состоянию здоровья Стаса туда не взяли. Дети стали бы дразнить его, да и преподаватели не умеют работать с инвалидами. Дина моего оболтуса собиралась на оговорённое место отправить, чтобы вырос джентльменом. Но мы с Яной решили к ней в кабалу не влезать. Дина была каждый день разная – то невероятно щедрая, то сволочная до неприличия. Возьмёт и потребует сразу весь долг назад; и бери «бабки», где хочешь. Я ведь Динке на день рождения «Чезет-85» подарил, а теперь сам не рад. Оказывается, она способна на убийство. А из тюрьмы выйдет совсем отмороженной…

– Сколько лет Стасу было в момент гибели? – Я поняла, что Озирский не ошибся, поручив это дело мне. – И каким образом его… Ах, да, «золотой укол»! Вот об этом подробнее, пожалуйста.

Я плохо представляла, как засну после этого разговора. Значит, опять «колёса» и настойки. На аутотренинг у меня нет ни времени, ни сил.

– Девять лет ему исполнилось в мае, за две недели до убийства. Промаялся всю жизнь, хотя по другой примете мог быть счастливым. Он – копия Дина. Вот, смотрите.

Илья достал из кейса симпатичный импортный альбомчик, положил на мой стол. На одном из снимков был изображён сидящий в подушках мальчик-брюнет с широко расставленными бархатными глазами. Ребёнок напряжённо, болезненно улыбался, и я чуть не расплакалась от жалости. Всего девять лет отпустила крохе судьба, да ещё страшных, мучительных, бессмысленных. Их и жизнью-то назвать нельзя…

Чтобы отвлечься, я перевела взгляд на другой снимок – чёрно-белый, свадебный. Высокая тонкая девушка, с тем же лицом, что у мальчика, в тюлевом платье и скромной, похожей на марлю, фате, словно взглянула мне в глаза. Она стояла на ковре рядом с женихом простецкого вида, светловолосым и курносым. Я сразу же обратила внимание на их руки. В большую, грубую, с толстыми пальцами и широкими ногтями, была вложена маленькая, нежная, с острыми длинными пальчиками и идеальным маникюром. Значит, эта юная прелестная невеста – будущая убийца больного, беззащитного ребёнка?..

– Динка замуж в семнадцать лет вышла, по «залёту». Спрашивали согласие у родителей, оформляли в исполкоме. После свадьбы прописали в своей квартире Сашу Агапова, из Мышкина Ярославской области. Через полгода после свадьбы родился Стас, и всё пошло хуже некуда. Динку сразу предупредили, что сама она не справится, и надо резать. Так нет – задрала хвост, дура! Она, видите ли, привыкла преодолевать трудности…

Брайнин не на шутку разозлился. Усы его задёргались, и кудряшки прилипли к мокрому смуглому лбу.

– Боялась, что бикини нельзя будет носить или кофточки короткие, чтобы пупок наружу… Тогда уже блядью была, простите за выражение! Агапову сколько раз из-за неё морду били!

– Родовая травма? Детский церебральный паралич? Руки совершенно не двигались?

Я не представляла, с чего начну работу по делу, но точно знала, что не откажусь от неё.

– Вот, точный диагноз, – Илья заглянул в свой блокнот. – «Повышенный тонус в двуглавой мышце». Уже в роддоме это стало ясно. Руки всё время согнуты в локтях, кулаки сжаты, большой палец у ладони. Ноги пострадали в меньшей степени. Стас ходил, правда, покачиваясь. Просил врачей, чтобы вылечили его. Говорил: «Буду слушаться и лекарства пить!» Да что они могут-то, светила наши?.. – Илья подбрасывал на ладони зажигалку, и лицо его наливалось тёмной кровью. – Деньги только вытряхивали за эти дурацкие массажи, да ещё искололи Стаса всего…

Брайнин, двигая кадыком, уставился в потолок. Над нашими головами неслышно покачивались пальмовые листья, будто сидели мы не в приёмной агентства, а в тропическом лесу.

– Дину в стюардессы звали, на международные линии. Немецкий и английский она знает. Могла далеко пойти, но из-за Стаса пришлось забыть о небе. Да, конечно, с ребёнком много мороки было.

Узкие глаза Брайнина влажно блестели, и густые брови сошлись к переносью.

– И всё, всё зря! Дина виноватой именно себя считала, и потому не могла уничтожить сына просто как обузу. И, самое главное, почему именно теперь? Собственно, это я и хочу выяснить. Девять лет Дина жила, примирившись с мыслью о пожизненной инвалидности сына, и вдруг… Она любила Стасика, очень жалела его. И никогда не помышляла о том, чтобы от него отказаться…

– С психикой у неё всё было в порядке? – сквозь зубы спросил Андрей.

– На учёте никогда не состояла. Самообладание имеет такое, что я всегда завидовал. Она добивалась всего, чего хотела. Переспала со многими VIP-персонами, вела разгульную, богатую, пёструю жизнь. Не раз говорила, что, пусть и в постели, но диктует свои условия сильным мира сего. И вдруг… Полный крах! Честолюбивые планы сорваны, жизнь перечёркнута. Дина не такая нервная; она всегда сумеет взять себя в руки. На бессмысленное убийство, как пьяная баба, не пойдёт. Она всегда свою выгоду понимала. Ну, если бы на первом-втором году, ладно, а то на десятом! Нянек могла Стасу нанять, сиделок, кого угодно. К тому же Дина молотила, как каторжная, сына неделями не видела. Всё её время съедали блестящее общество и фитнесс-клубы. С чего бы вдруг Стас так надоел Динке, что она его убила? Не в специнтернат сдала, допустим, а насмерть уколола морфином. Я думаю, что-то произошло, и поэтому кузина отважилась на преступление. Но что?! Если, конечно, это действительно сделала она. Я приехал сюда для того, чтобы вы помогли прояснить ситуацию. Во-первых, установить, действительно ли Дина намеренно убила сына. Во-вторых, если это так, разобраться, что же толкнуло её на преступление. В-третьих, если моя сестра невиновна, назвать имя настоящего убийцы. Я говорю от имени живых и мёртвых членов нашей семьи и не постою за ценой ради выяснения истины. Невозможно спокойно лежать в земле или ходить по ней до тех пор, пока остаётся намёк на какую-то зловещую тайну. Мы все привыкли доверять друг другу, и иначе общаться не можем. Доверие исчезло; его заменили настороженность и страх. А я желаю, чтобы оно вернулось в нашу семью, и воскресла прежняя любовь. Пусть правда окажется чудовищной, но я всё равно должен её узнать…

* * *

– Как именно произошло убийство? – Озирский безнадёжно пощёлкал выключателем настольной лампы и потянулся, разминая торс. – Нужно знать основную версию произошедшего, чтобы предположить, могут ли иметь место какие-нибудь варианты. Можете ответить на мой вопрос?

– Постараюсь.

Илья лихорадочно потирал ладонью уже заросший синей щетиной подбородок. В очередной раз зазвонил телефон, но Озирский не шевельнулся. На попискивающий пейджер он тоже не обращал внимания.

– Дину обвиняют в том, что она путём инъекции ввела смертельную дозу морфина своему сыну. Там и взрослому-то немного надо, одну-две десятых грамма внутрь, а Стасу потребовалось и того меньше. Моя мать приехала к Дине утром первого июня, открыла дверь своим ключом. Кузина с сыном жили тогда на Первой Тверской-Ямской; мать её почти каждый день навещала. Помогала, если требовалось, по хозяйству, сидела со Стасиком. Дела у Дины шли, по-моему, неплохо. Во всяком случае, тринадцатого мая, на день рождения, она подарила мне «Шкоду-Фелицию». Незадолго до этого я капитально разбил свою «семёрку» в аварии, так что был очень рад подарку. Мать тоже в то утро ни о чём не догадывалась. Вошла в квартиру, прислушалась – тихо. Никто не выходит ей навстречу; ни музыки, ни голосов. Сперва она решила, что Дина и Стас на даче, но на всякий случай заглянула в спальню. Видит – оба лежат в своих постелях и не шевелятся. А ведь Стас был очень чутким, да и Дина страдала бессонницей. Мать подошла к Стасу, хотела его поцеловать, растормошить, как обычно. А парень уже холодный весь, особенно – лицо. Мать чуть в обморок не упала. Поначалу даже моргнуть не могла. Потом бросилась к телефону, вызвала «скорую». Как установила экспертиза, Станислав Агапов скончался от угнетения дыхательного центра. Но всё-таки врачи сумели вытащить с того света Дину. На кухне, в мусорном ведре нашли две пустые ампулы и один шприц. Записки не было, а ведь её долго искали. Правда, Дина и раньше кололась, поэтому организм привык, и дозу она не добрала. В «Склифе» Дине произвели вентиляцию лёгких, вкололи сердечные стимуляторы, и вечером того же дня она очнулась. Врач сразу же позвонил в милицию, в квартиру приехал следователь и осмотрел помещение. Он допросил мать и решил, что кроме Дины отравить ребёнка было некому. Тем более что инвалид детства мог казаться обузой и тяготить родительницу. Моя мать так и не смогла успокоиться. Ведь она, выходит, племянницу своими руками посадила, хотя этим всё равно кончилось бы. Немного позже, может, но какая разница? Смерть Стаса оказалась насильственной, и милиция обязана была реагировать.

– А что сама Дина говорит? – Озирский делал пометки в своём блокноте, надев стильные очки в деревянной оправе. – Признаётся в убийстве или всё отрицает? Вы располагаете такими данными?

– Дина никаких показаний не даёт! – раздражённо ответил Илья. – Следователь составляет протокол об отказе, Дина его подписывает. Так было несколько раз подряд, а после её перестали вызывать на допросы. Кому охота попусту время тратить? Вот и сидит в камере, где баб – как селёдок в бочке. Мы с Галькой передачи возили, в очереди такого наслушались! Оказывается, человек несколько лет может просидеть без приговора и допросов, если у него нет связей. Надо, чтобы кто-то трубочку снял и нажал на следствие. Тогда, может, и почешутся. Динка многих знала из тех, кто с «мигалками» ездит; с половиной из них переспала. Но связи такого рода недолговечны, и афишировать их никто не станет. Одного хотели попросить помочь, так он через секретаршу ответил, что имя Дины Агаповой впервые слышит…

– Илья, вы сказали, что у Дины есть муж. Её отец также меня интересует. Неужели вы о нём до сих пор ничего не знаете?

Мне тоже казалось, что Брайнин говорит не всю правду, сознательно о чём-то умалчивает.

– Откуда мне знать? – пожал плечами наш клиент. – Дома нет – и точка.

– А где работает Геннадий Николаевич, вы в курсе? – продолжал настаивать Озирский. – И его московский адрес оставьте, пожалуйста.

– Он устроился в бассейн «Динамо», это на Ленинградском проспекте. Живут они с Ольгой на улице Космонавта Волкова, в двухкомнатной квартире. Я бы, может, вычислил его, встретился, но Галина против. Чем папа здесь поможет? Был бы со связями, с деньгами, или мозги имел в черепе… Или просто душевным мужиком оказался – посидел рядом со старшей дочкой, на свидание к младшей сходил. А так что? Затяну его силком к ним на Пресню; скажу, что стыдно жить припеваючи, когда дочь в тюрьме сидит. А он начнёт на часы смотреть, на дверь, на телик, вздыхать и почёсываться. Потом намекнёт, что договорился насчёт рыбалки, неудобно отказываться. И боком-боком – вон. Галина ещё больше расстроится, и всё. Семёнов и тётя Аида совершенно разными людьми были, и чужими расстались. Про таких говорят – не пара. Та же история, что у Дины с Агаповым. Свадьба ради московской прописки. А тётя из-за Семёнова в своё время отказала доктору медицинских наук. Тот был на двадцать лет старше. А Геша – ровесник. К тому же атлет, спортсмен, кровь с молоком. Сам он родом из Псковской области. Ждали, покуда стерпится и слюбится, да не дождались. Тётя терпела Гешины выходки, но у Динки другой характер. Они с Агаповым давно уже развелись. А мать сдуру в прокуратуре сказала, что инвалидность ребёнка пагубно отразилась на личной жизни Дины. Следователь сразу же вынес постановление о заключении под стражу и на этом успокоился. Вот этого-то мать и не смогла пережить…

– Значит, с мужем Дина давно уже разошлась?

В принципе я понимала следователя. Очень похоже на то, что мама Стасика решила скинуть с плеч бесполезную, непосильную ношу. Возможно, Дина нашла нового жениха, и тот поставил условие, чтобы Стасика не было. Но вид убитого ребёнка привёл Дину в ужас, она раскаялась и приняла страшное решение отправиться вслед за сыном. Она не была алкашкой, за стакан водки лишающей жизни свою кровиночку.

– Илья, я хочу узнать об их семье побольше, чтобы пополнить базу данных…

Мы встретились глазами с Озирским, и я увидела, что шеф доволен. Значит, пока я всё делаю правильно. Интересно, что он сам думает об этой истории? Подозревает Дину или считает, что дело не в ней, а проблема гораздо более сложная? Когда проводим Илью, поговорим, а то при нём шептаться неудобно.

– Дина по профессии ювелир. Три года отработала в мастерской на Арбате. Училище закончила с отличием. Пахала, как Карло, хотя уже была замужем и Стасика родила. В конце девяносто второго из мастерской уволилась и начала совершенно другую жизнь, о которой можно рассказывать очень долго. Галя гнала кошмарные мысли, а я догадался раньше всех. В салонах её называли «Леди Ди» и «Фам-фаталь». Кузина в числе любовников имела аристократов, кстати, и британских тоже. Их чековые книжки помогали ей чувствовать себя королевой. С каким-то графом она несколько месяцев прожила в Южной Америке на страусиной ферме. Вернулась вся в перьях, в бриллиантах и в «шестисотом мерине». Другую половину того же года провела в Бахрейне, с одним из членов семьи эмира. Штатовский мультимиллионер хотел ей подарить спортивный самолёт и научить им управлять, но моя сестрёнка взяла деньгами. Подарочки делала на круглые суммы. Вручить просто так иномарку ей ничего не стоило. Время от времени Диной овладевали странные идеи. Например, вздумала записать нас в немецкий заочный центр гитаристов «Бавария». Заплатила за всех, да ещё устроила путешествие по Германии. Просто так, играючи. Вот эти часы, – Брайнин поднял левую руку, – тоже её презент, на тридцатилетие. Возможно, Динке и помешал бы рубец на животе при построении карьеры в постелях богачей со всего мира. Роковая красавица, обаятельная стерва, имеет гипнотическое влияние на мужиков и пожирает их сердца пригоршнями. За ней косяками тянутся успешные фирмачи, «крутяки» и даже бандиты. Многие буквально «зависли». А Динка только развлекается, глядя на страдальцев. Несмотря на свои похождения, она откровенно ненавидит адамово племя. С пелёнок нравилась всем, в детском саду сразу стала примой. Динке поручали преподносить гостям цветы; она не раз поднималась с букетом на трибуну Мавзолея. Слышал, что три человека из-за кузины покончили с собой. Не знаю, насколько эти сведения верны. Она давала всем любовникам прозвища – для конспирации. Они все известные люди; им такая слава может повредить. Что ещё можно сказать? – Брайнин покусал костяшку пальца. – Например, она подарила моей жене на день рождения кулон круга Фаберже, птичку на петле-банте с сапфирами, изумрудами, бриллиантами. А ведь это – наиценнейший антиквариат. Была у Дины икорница-жбан из чистого серебра, тоже невесть сколько стоящая, с панорамой Кремля. Самовар – огромный, весь в цветах, тоже серебряный. Три «тачки» в гараже, шуб целый шкаф, меха только качественные и дорогие. Галина ахала и хваталась за сердце, глядя на это «шмотье». Неудивительно, что такая жизнь только тюрьмой и могла кончиться. В квартире на Тверской-Ямской Дина настелила паркет из африканского красного дерева и очень этим гордилась. Несколько раз я сопровождал её в казино «Голден Палас», и каждый второй мужчина при встрече целовал моей кузине руку. Дина успешно играла в казино – это была ещё одна статья её доходов.

– Значит, она ещё и азартный игрок?

По моему позвоночнику, несмотря на духоту, пополз холодок. Связываться со столь выдающимися личностями мне ещё не приходилось. Андрей уверен, что я справлюсь, иначе не привлёк бы к этому разговору. Вернее, был уверен, пока не выслушал рассказ Брайнина. Того ли мнения шеф придерживается теперь? Может, Илья специально интригует, запугивает, чтобы мы не потеряли интерес к делу? Нет, шеф продолжает мне верить. Я чувствую это, и мне становится легче.

– Да, она объездила все московские казино. Как только открылось первое, в гостинице «Ленинградская», сразу же посетила его. Сперва пошла с друзьями – ведь не каждая жена решится сопровождать мужа в злачное место. Брала напрокат платья у подружек – две из них работали в ночных клубах. Со временем Дина сама стала делать ставки и поняла, что без рулетки ей жизни нет. Фарт шёл не только сначала, но и после. И в рулетку, и в блэк-джек, и в покер она играет с упоением.

– С мужем Дина давно рассталась? Официально они в разводе? – Я старалась не демонстрировать клиенту своё смятение.

– Да. Оформили через год после того, как разошлись фактически, – летом девяносто третьего. В нашей семье иллюзий на сей счёт никогда не строили. Сашка получил московскую прописку; Динка дала ребёнку имя и покрасовалась перед подружками. Потом Агапов другую бабу нашёл, и Дина к тому времени с кем-то из «братков» жила. Развод имел значение для Агапова, потому что его новая пассия требовала бракосочетания и венчания. Тогда они ждали ребёнка, но случился выкидыш. Только в прошлом году Елена забеременела снова.

– Они наглухо порвали? Не встречались, не перезванивались хотя бы ради сына? – Озирский смотрел на Брайнина так, словно прицеливался в него.

– Понятия не имею! С Диной не успел поговорить на эту тему. Вроде бы претензий друг к другу у них не было.

– А где Агапов работает? – поинтересовался Озирский.

Я откровенно не понимала, чем это дело так увлекло шефа. Проститутка, наркоманка, и раньше пробовавшая морфин. Неуравновешенная, амбициозная особа. Вполне могла избавиться от надоевшего ребёнка. Семья, конечно, хочет Дину выручить, но почему Андрей-то пошёл на поводу у Брайнина? Дело простое, как кирпич. Больной ребёнок отнимал много времени, а мамаше оно требовалось для другого. Вот и прикончила бедняжку. Сидит она поделом, тут не поспоришь. Неужели Андрей этого не понимает, если и ежу всё ясно?

– Он – майор милиции. Работает в Южнопортовом отделе. Точнее, работал, – поправился Илья и отвернулся, нахмурившись.

Я почему-то испугалась.

– А сейчас где? – Озирский оторвал ручку от бумаги.

– Сейчас он лежит на Люблинском кладбище. Был убит в своей квартире. Его беременная жена, увидев тело в луже крови, скончалась от сердечного приступа. Допросить её не успели. Она вернулась с дачи и застала в квартире весь этот ужас. Произошло это в начале июня. Не знаю, как вам помочь, когда сам себе мозги свернул. В Порту тусуются одни «брателлы», и много что могут с ментом не поделить. Вам, наверное, легче выяснить, кто сейчас держит Порт. Несмотря на то, что Сашка и Дина разошлись, я решил проводить зятя в последний путь. На поминках и узнал, как было дело…

– Дина знает, что Саша погиб? Вы сообщили ей о случившемся? Или, наоборот, от неё узнали? – Мне опять стало интересно слушать клиента.

– Лично я узнал от Галины. Дине не сообщал. В тот день, когда хоронили Агапова и его жену Елену, Дина находилась в «Склифе». Галине позвонил кто-то из общих знакомых. Я не интересовался, кто именно.

– На тюремных свиданиях этот вопрос не поднимался? – гнул своё Андрей, почему-то решивший, что кончина Агапова имеет отношение к убийству их с Диной сына.

– Нет. При контролёре говорить о сокровенном не хочется. Да и Дине, думаю, на своего бывшего давно наплевать. Вышла за него, чтобы грех прикрыть. В районном ЗАГСе расписались, а обвенчались через два года. Но ничего не помогло. Расстались они легко, мирно.

– И как был убит Агапов? – подался вперёд Озирский.

– Удар тупым тяжёлым предметом по голове. После ему ещё и горло перерезали. На полу, рядом с телом, лежал разбитый цветочный горшок. Вероятно, им и ударили. Потом, не удовлетворившись результатом, разбили Сашке череп скульптурой, стоявшей в комнате. Елена ведь художницей была, к тому же занималась лепкой. И нож обнаружили – швейцарский, со специальной заточкой, принадлежавший Агапову. «Викторинокс», армейский; в нём много предметов. Мне Сашка такой же подарил. Выходит, сразу три человека погибли – Елена-то на девятом месяце ходила.

– И что говорили на поминках?

Озирский незаметно глянул на свои часы с подсветкой. Наверное, назначил ещё одну беседу на более позднее время, не предполагая, что эта так затянется.

– Сашка сам пустил убийцу или убийц в квартиру – дверь не была повреждена. Подъезд у них кодированный, сигнализация кругом, первоклассные замки. Да и оружие в доме водилось. Агапов всё время ходил с пистолетом. Хвалился, что наверняка защитит себя и жену. У меня на Варварке стволы выбирал – «Умарекс» покупал, «Айсберг». Всё это дома держал, не говоря уже о кинжалах и финках. Даже арбалет завёл, чтобы развлекаться на досуге. Был очень доволен, что я торгую оружием. Свой человек, при случае помогу – и советом, и делом. У Сашки были охотничьи стволы. «Сайга-410К» – это же настоящий «калаш». Непонятно только, зачем били цветочным горшком… – Илья тяжело вздохнул, сгорбился на диванчике, и я увидела, как он устал. – Из квартиры ничего не пропало. Деньги и ценности на месте, оружие тоже. Сашка уже на подполковника метил. Карьеру сделал неплохую…

– Илья Маркович! – Озирский, видимо, уже принял решение. – Скажите откровенно – чего вы от нас хотите? Чем именно мы в состоянии вам помочь? Изложите более чётко свою просьбу. В каком направлении мы должны работать? Что искать, кого разоблачать? Вы считаете, что Стаса убила не Дина? Желаете установить истинного виновника? Или вы склоняетесь к мысли, что укол сделала она, но злого умысла не имела, что это получалось случайно? Ведь если нет субъективной стороны, то нет и состава преступления. Вам нужен определённый, ясный результат? Но в каком виде он должен быть предъявлен? Вот об этом, пожалуйста, поподробнее.

– О вашей фирме я впервые услышал именно от Агапова. Знать бы ему, что пройдёт меньше года, и я поеду в Питер, стану рассказывать вам о нём… Мы с бывшим зятем не раз и не два встречались в магазине на Варварке. Он приезжал туда, мы разговаривали – без эмоций, спокойно. Он говорил, что Андрей Озирский – гипнотизёр и телепат. Знает толк и в оружии, и в законах. Он подходит к проблемам творчески, нестандартно. А это в сыскном деле – главное. Часто стереотипы и шаблоны губят самые хорошие начинания. Косность и глупость сводят на «нет» блестящие замыслы. Дмитрий Корольков, Сашкин закадычный, даже на поминках говорил о вас. Он и дал мне номер телефона московского офиса, посоветовал обратиться к суперпрофессионалу. Вы спрашивали, откуда в нашей семье узнали о вашем агентстве. В милиции, можно сказать, по знакомству. А уже на Каширке Галя получила питерские реквизиты. Корольков впоследствии занял место Агапова – пока он считается «исполняющим обязанности». В финале поминок, когда все уже ползали осьминогом, Корольков принялся уверять меня, что убийц никогда не найдут. И лучше сразу обратиться к Озирскому – его не купить и не запугать…

– Питерских заморочек мне мало, с московскими ещё разбираться! – Андрей всё же был польщён словами Брайнина. – И кто это говорит – мент! А потом, когда я грязь разгребу, придёт Корольков на Люблинское кладбище и скажет: «Спи спокойно, Сашок, я отомстил за тебя!» Ладно! – Шеф захлопнул блокнот. – Без результатов мы вас не выпустим. Плохими или хорошими они будут – не от нас зависит.

– Мы просим помочь истине восторжествовать, – сбивчиво начал Илья, помогая себе энергичными жестами. Я сонно смотрела на него и думала, что скоро отключусь полностью, если не дадут свет. – Сейчас сажают тех, кого посадить легче, а «братву» не трогают. Их отпускают – под залог, под подписку. Настоящие преступники покупают себе болезни, амнистии, малые срока, да и просто так выходят из колоний. Одного такого я лично знаю. Захаживал в «Кольчугу» деловой человек, убивший свою любовницу и её отца. Прокурор требовал расстрела, судьи дали четырнадцать лет, а через два года следователь своего знакомца на свободе встретил. За пятьдесят тысяч баксов его выпустили досрочно. Якобы какие-то новые обстоятельства открылись. Вроде как отец любовницы первый на него с ружьём полез, а тот только защищался. Вот как дела делаются!

Брайнин смотрел на нас с таким бешенством, будто это мы вытащили убийцу из колонии, а перед тем спасли от высшей меры.

– Если за пятьдесят тысяч можно отмазать такого изверга, то за двести девяносто тысяч разобраться с Динкой для вас точно труда не составит. У меня долларовой наличности практически нет, но я привёз кольцо, подаренное Дине дельцом с Уолл-стрита. Они познакомились в Москве, в «Балчуге», и Дина попыталась фирмача окрутить. Помолвка расстроилась, но кольцо осталось. Смотрите!

Брайнин раскрыл кейс и из пустой сигаретной пачки достал маленькую лакированную коробочку.

– Не удивляйтесь, что я так запросто перевожу ценности. Очень часто бедно одетые курьеры транспортируют фантастические суммы. И никому в голову не приходит их ограбить, если нет наводки. Насчёт себя я спокоен. Галя не подведёт, а больше о кольце никто не знает. Самое главное в таких случаях – не нервничать в дороге, не привлекать к себе внимания. – Брайнин раскрыл коробочку и положил её на секретарский стол. – Кольцо платиновое, бриллиант – девять каратов. У меня имеется чек из Нью-Йорка. Если нужно, пригласите специалистов-оценщиков, пусть дадут заключение. Составьте договор о том, что кольцо внесено в залог.

– Ничего себе!

Оирский чуть подрагивающей от волнения рукой взял футляр, где на морщинистом чёрном бархате лежало довольно простенькое с виду, а на самом деле невероятно дорогое кольцо. Первое, что я подумала, – у Дины очень тонкие пальцы. Мне кольцо налезло бы разве что на мизинец. А во-вторых – бриллиант в темноте почти не был виден, а серый скучный металл по виду напоминал крышки от старомодных молочных бутылок. Никакого трепета перед кольцом я не ощутила. И подумала, что платить за него такие деньги – верх безумия.

– А меня самого за это чудо не упекут? Ваша кузина может поднять шум, обнаружив пропажу…

– Мы составим договор. Там будет сказано, что я передаю вам его в залог в счёт оплаты услуг, – твёрдо сказал Илья. – Дина мне ни при каких обстоятельствах претензий не предъявит. Если она вам заплатит, кольцо вы вернёте. Так вам просто спокойнее будет. В любом случае вы в убытке не останетесь.

Брайнин всё обдумал заранее и теперь был настроен решительно.

– Кстати, это не самое любимое украшение кузины. Оно напоминало ей об упущенных возможностях и воспринималось как подачка. Дина отдала кольцо на хранение в мой магазинный сейф, так как опасалась держать его дома. С тех пор прошло полгода, и Дина ни разу про кольцо не вспомнила. Так что не волнуйтесь – проблем здесь не будет.

– Подождите! – Озирский вертел футляр так и этак, жалея, что нет света, и потому грани бриллианта не играют. – Дина вполне может не одобрить ваше обращение в агентство. Откажется платить по счетам, потребует кольцо назад. Ведь она – законная владелица ювелирного изделия.

– Я сестру знаю! – отрезал Брайнин. – Да, она погрязла во всевозможных пороках, но в то же время предана семье, родным. Знает, что и мы ей плохого не сделаем. Поднять скандал из-за кольца – значит поставить под удар меня. А на это она ни за что не решится. И вообще по жизни она в долгу не остаётся. – Эта фраза прозвучала в устах Ильи двусмысленно, даже угрожающе. – Это касается не только денег. Если вас насторожила фраза, что Дина может в любой момент раскапризничаться и потребовать вернуть сумму, то это приемлемо лишь между родственниками, дома. Спасите её, дурёху, умоляю! Нет таких денег, которые мы пожалели бы ради неё…

– У Дины есть адвокат? – спросил Андрей, сжимая в кулаке футляр с кольцом.

– Нет, она адвоката не требовала. И даже когда ей предложили, ответила отказом. Сама себя защищать тоже не собиралась. Если действительно она Стаса убила, то, наверное, считает себя не достойной защиты. Но, с моей точки зрения, это неверно, глупо. Даже у Чикатило был защитник. Право на квалифицированную правовую помощь человек имеет вне зависимости того, совершил он преступление или нет. Только Дине всё это трудно объяснить. Она слушает нас с Галькой и то же время не слышит. Не желает слышать!

Илья постукивал кулаками один о другой, и будто бы разговаривал сам с собой, а не с нами.

– Возможно, она мстит за то, что моя мать вызвала «скорую» и не дала последовать за Стасом. Но ведь вечно молчать нельзя, нужно выбираться из сложившейся ситуации. На месте матери я поступил бы точно так же. Дина это понимает и издевается над нами. Мол, побегайте, поскулите, раз засадили в тюрьму! Упоминаний о своей любимой тёте не переносит, и я её тоже понимаю. Трудно быть объективным, находясь в кошмарной камере. Там вместо двадцати женщин сто сидит. На всех – один унитаз, один умывальник. Жара, вонь, вши, чесотка, чахотка… В «Бутырках» заключённые заживо гниют. Да вы и сами знаете. Двести двадцать пять лет тюрьме, и ни одного ремонта. Непонятно, на что Динка надеется, когда на допросах в молчанку играет. Её ведь не выпустят, а просто забудут. И просидит там хоть год, хоть десять – кому какая разница! Одну бабу при нас освободили оттуда. Ей двадцать три, а выглядит на пятьдесят. Все её обступили, стали спрашивать, как там и что. Она ответила: «Круглые сутки табачный дым, немытыми телами воняет. Спят по очереди на нарах, тут же сушится бельё». Мы с Галей долго вокруг тюрьмы ходили, смотрели на решётки, на грязные стёкла. Думали, как же там наша Динка. Мать до последнего дня туда ездила, нас в очередях подменяла…

Илья опять закурил. Озирский сидел неподвижно, изучая драгоценное кольцо. А я так хотела спать, что потеряла ощущение реальности происходящего вокруг.

– Последние новости из Москвы следующие. Галя по телефону сказала, что следователь собирается отправить Дину на экспертизу в институт Сербского, потому что сомневается в её вменяемости. И вот там Динка окончательно сгинет – хоть в зоне, хоть в дурдоме. Мы так и не узнаем, что случилось с ней и Стасом. Со свекровью Софьей Ксенофонтовной у Гали и так не идеальные отношения были. А теперь та постоянно напоминает, что сестра невестки сидит в тюрьме за убийство. Если распадётся Галина семья. Может произойти ещё одна трагедия. Без Игоря Галя точно жить не сможет…

– Вы за последний год часто виделись с Диной или общались больше по телефону? Заметили в её поведении какие-то отклонения? – отрывисто спросил Андрей, вытирая лицо носовым платком.

– За год раз десять с ней встречался, не больше. Галя – чаще, но тоже не каждый день. Сама Дина инициативу не проявляла. Найдётся в чей-то день рождения, подарит дорогую вещь и снова пропадает. А поведение? Кидалась из крайности в крайность. Дина то светилась от счастья, пересыпая в ладонях свои украшения, то заявляла, что противна сама себе. И что в бомонде грязи больше, чем в подворотне…

– Понятно. – Озирский встал со стула, давая понять, что аудиенция окончена. – В тюрьме она не хочет говорить, а дома, возможно, отойдёт. Если была в состоянии клинической смерти, может лишиться рассудка. Поэтому и не воспринимает логические доводы. В камере ей, конечно, несладко. Детоубийц там не жалуют. Но почему-то Дина не хочет покидать тюрьму, иначе не стала бы злить следователя. Подобное поведение и до института Сербского, и до Сычёвки довести может, если меры не принять. А Сычёвка пострашнее любой колонии, уж поверьте мне, Илья Маркович!

– Дина при первом же свидании заявила, что мы напрасно дёргаемся. Как только сможет, сразу же повторит суицид. А я Дину знаю – она начатое привыкла доводить до конца…

– У неё были затруднения в личной жизни? А проблемы со здоровьем? Конфликты с законом? Или Дина беспокоилась за свою безопасность? Боялась, пряталась, жаловалась? Брала в долг или давала другим? Ревновала или сама являлась объектом ревности? Вот что интересно.

– Здесь я мало что могу сказать… Дина решила продать роскошную квартиру на Тверской и купить другую. А ведь никаких материальных затруднений, насколько я знаю, у неё не было. Дважды попалась на удочку мошенникам, потеряла солидную сумму. А поскольку квартиру на Тверской успела продать, осталась без жилплощади. Поленилась как следует проверить, в какие риэлтерские фирмы обращается, и оказалась фактически на улице. Но Галина готова была принять сестру, и я бы не возражал. Потом возникли бы новые возможности. Вещи, мебель Дина продала. Выручку перевела в доллары и положила в банк. Почему решила уехать из квартиры, не говорила. Больше ничего вспомнить не могу. Дина даже с Галей не откровенничала, а уж со мной-то…

Под потолком, щёлкнув и застрекотав, вспыхнули шесть ламп дневного света. Андрей свистнул, я захлопала в ладоши, и даже Илья повеселел. Озирский опять открыл коробочку, и кольцо мгновенно преобразилось. На бархате вспыхнул сначала красный огонь, потом он превратился в синий, и, в конце концов, бриллиант засиял прекрасной льдистой звездой.

– Добрая примета! – Озирский будто бы разом скинул с плеч груз дневной усталости. – Подстанцию починили, и мы получили возможность пользоваться плодами прогресса. Вы хотите, чтобы Дине изменили меру пресечения?

– А это возможно? – Брайнин даже поперхнулся. – Она же…

– Подозревается в убийстве, хотите сказать?

– Даже обвиняется, – пробормотал потрясённый Илья.

– Выход всегда можно найти – было бы желание. Подумаем.

Окно сразу стало тёмным, и шеф опустил жалюзи, чтобы нас не видели с улицы.

– Содержание под стражей можно изменить на залог или на подписку о невыезде. Этот вопрос решает следователь. Он берёт на себя ответственность за Динино поведение на воле. Она не должна скрываться от правосудия, причинять кому-либо даже малейший вред. Ну, вы – взрослый человек, всё понимаете. Следователя, в свою очередь, должен убедить адвокат, которого у Дины нет. Получается тупиковая ситуация, не находите?

– Так посоветуйте же! Что делать, к кому обращаться… Мы впервые столкнулись с необходимостью вытаскивать человека из тюрьмы. Динка, видимо, тоже не понимает, что отказ от дачи показаний только ухудшает её положение. Ей назначают адвоката, а она мотает головой. По-другому никак нельзя меру изменить?

– Скорее всего, нужен залог. Я готов выделить деньги, учитывая ваш взнос. – Озирский придвинул к себе футляр с кольцом. – Но ваша сестра должна будет принять помощь того адвоката, которого я вам назначу от агентства. Убийцу можно вытащить из камеры только с помощью больших денег, но этот вопрос уже решён. Адвоката я рекомендую очень сильного; зовут его Михаил Сергеевич Фельдзамен. Он спас от несправедливого приговора мою нынешнюю жену. Я уважаю Мишу и издеваться над ним не позволю. Сразу же прекращу с вами всяческие дела, если Дина не одумается. У Фельдзамена неплохо получается контакт с подзащитными. Он разъяснит Дине её права и обязанности. Миша сейчас в Москве, и я завтра же ему позвоню. Сразу предупреждаю, что кузина ваша должна будет в присутствии адвоката дать следователю показания. Потом адвокат от имени Дины обратится с просьбой отпустить её до суда под залог. Какую бы сумму суд ни затребовал, постараемся её внести. Дина числится где-то на работе? – Андрей прихлопнул надоевшего комара.

– Нет. А это обязательно? – встревожился Брайнин.

– Для освобождения под залог нужно определить его сумму, а это делается с учётом материального положения арестованного. В вашем случае сложно – начнут допытываться, на какие средства одинокая мать с ребёнком-инвалидом так шикарно существовала. Если всё сложится удачно, то у Дины отберут паспорт и выпустят её под залог. Вы уверены, что кузина не попробует скрыться из Москвы? – официальным тоном спросил Андрей.

Брайнин вскочил, сжал кулаки, будучи не в силах справиться с собой.

– Конечно, нет! Она всегда свой долг понимала…

– В противном случае деньги перечислят в доход государства, а нам с вами это ни к чему. Станет играть со мной в кошки-мышки – из-под земли достану. И уж тогда не пожалею. В понедельник, когда будут на месте нотариус и эксперты, заключим с вами официальный договор, подпишем необходимые документы. Если кольцо действительно представляет такую ценность, оно откроет перед нами неплохие перспективы. Фельдзамен особо крупных гонораров не домогается, работает на совесть, старается; но всё равно его услуги стоят недёшево. Адвокат молодой, семейный, заинтересован в рекламе. Забронзоветь не успел, и это хорошо. Оксана Валерьевна Бабенко будет представлять меня в Москве. Вы и ваши родственники должны слушаться нас безоговорочно. Во всём нам подчиняться и отвечать на вопросы любой степени деликатности…

– Мы сделаем всё так, как вы захотите.

Брайнин облегчённо вздохнул, взял с диванчика свой пиджак, надел его, поправил перед зеркалом галстук. Проверил замки кейса, хотя драгоценное кольцо лежало перед ним на столе.

– Проблем не будет, обещаю.

– Поверим. – Озирский покусал нижнюю губу. Лицо его сделалось длинным и постным, чётко прорисовались скулы. – Но слишком уж суровая статья у вашей Дины… Где собираетесь провести воскресенье?

– В Петергоф хочу съездить, как это ни банально звучит. Много слышал, но никогда не бывал.

– Отлично. Это поможет вам развеяться и хотя бы на время уик-энда прогнать мрачные мысли. Красота действительно в силах спасти если не мир, то, по крайней мере, одного человека. Но заранее предупреждаю вот о чём. Если докажут, что Дина убила сына, её всё равно осудят. Я постараюсь облегчить её участь, но не ждите от меня невозможного. На оправдание ей рассчитывать нельзя – только на смягчение приговора. Если делом займётся Фельдзамен, то можно спать спокойно. Он сделает всё, что в данном случае можно сделать. Покуда я верю вам на слово и считаю, что Дина заслуживает снисхождения. Но в процессе работы моё мнение может поменяться.

– Андрей Георгиевич, даже если ничего не получится, я всё равно буду крайне вам признателен. Не смею больше задерживать вас с Оксаной – и так отнял слишком много времени. Из гостиницы позвоню Гале. Она очень ждёт, нужно успокоить. Это не повредит делу?

– Ни в коем случае. Только не давайте слишком много авансов – не всё, к сожалению, зависит от меня. Оксана! – Озирский повернулся ко мне, и я вытянулась в выжидательной стойке. – Вызови Илье Марковичу такси. Никаких протестов не принимаю. Транспорт, особенно в выходные, здесь ходит отвратительно. Вам нужно благополучно добраться до гостиницы, завтра побывать в Петергофе, а в понедельник непременно приехать сюда, причём прямо с утра. Я созываю экспертов и нотариуса на десять часов…

Глава 2

Первую ночь в Москве я провела без сна, будто бы приехала к чужим людям, а не вернулась в родной дом. До четырёх утра я ворочалась с боку на бок, потом распахнула балконную дверь. Вышла, глотнула свежего воздуха, и некоторое время стояла, обхватив себя за плечи, в ночной рубашке и в шлёпанцах, наслаждаясь прелестью летнего раннего утра.

Поняв, что попытки заснуть успехом не увенчаются, я отправилась на кухню – жарить на завтрак оладьи «Снежинка». Под воробьиное чириканье я взбила крем с пеной, на что ушла половина пакетика сметаны, купленного вчера по дороге с вокзала. Сахарную пудру пришлось делать из песка, прокрутив его через кофемолку.

Двенадцать дней назад я уехала из Евпатории, оставив там у родственников свою трёхлетнюю дочь. И теперь скучала – без звонкой болтовни ребёнка для меня тускнело солнце, серело небо, исчезало желание пить и есть, куда-то ехать, что-то делать. Так получилось и в это утро. И я, испугавшись тоскливой усталости, сварила кофе, выпила две чашки, потом сунула в рот несколько горошин аскорбинки.

На сегодня я запланировала несколько дел, и первое из них – беседу с Галиной Емельяновой. Озирский поручил узнать, не передумали ли освобождать Дину под залог. Сумму в рублях внёс директор московского филиала Алексей Чугунов; она равнялась по курсу пятидесяти тысячам долларов. Андрей предполагал, что именно столько суд и затребует – чтобы следили за Диной, как положено, боясь потерять нехилые «бабки».

После душа я переоделась; готовила и завтракала в папиной рубашке, поверх которой повязала вышитый гладью фартук. Торопливо помыла посуду, вытерла ложки-вилки, повесила фартук рядом с рушниками и ушла в гостиную, полную уличного гомона. Как и все предыдущие, этот день обещал быть знойным. Москва сейчас походила на огромный курорт. Как и в Крыму, под окнами пробегали вспотевшие граждане с облезлыми от солнца лицами и сверкали голыми спинами. Почти половина из них надела короткие европейские шорты, причём вне зависимости от возраста и комплекции.

Я скинула шлёпанцы, забралась с ногами в кресло. В электронной записной книжке отыскала номер телефона Емельяновых. Подумала, что работаю не даром – всё оформлено по закону. Ювелиры дали о перстне с бриллиантом самые лестные отзывы, и лично мне всерьёз захотелось, чтобы Дина после освобождения скрылась. В этом случае кольцо переходило в собственность агентства. Разумеется, своими мечтами я с шефом не поделилась – Андрей меня не понял бы.

Придвинув к себе аппарат, я мизинцем набрала номер и подставила разгорячённое лицо ветерку. Прослушав два-три гудка, я тяжело вздохнула. Возможно, что дома никого нет, и день начинается с неудачи. Но в трубке заверещала трель, и я решила, что телефон у Емельяновых с определителем номера. Прежде чем снять трубку, они смотрят на табло, и вряд и откажутся поговорить со мной. Ах, да, ведь мой московский номер они не знают! А прятаться от меня Галине ни к чему – ведь я работаю исключительно в её интересах.

– Да! – послышался нежный девичий голосок.

Вряд ли это Галина; хотя и старухи, бывает, разговаривают как дети. Но, скорее всего, подошла её дочка Ная. Я ненадолго замешкалась, прикидывая, может ли она знать о визите Ильи Брайнина в агентство. И решила, что может.

– Анастасия Емельянова? – спросила я как можно более солидно.

– Да… – Девочка оторопела, но тут же справилась с собой. – А с кем я говорю? Вы ведь первый раз нам звоните, да?

– Правильно, первый. Это Оксана Бабенко из питерского сыскного агентства. Твой дядя Илья Маркович Брайнин приезжал к нам по поводу Дины. Тебе что-нибудь про это известно?

Я уже приготовилась долго и нудно объяснять всё ребенку, но оказалось, что Ная очень даже в теме.

– Ой, это вы?! – Она даже чем-то подавилась. Наверное, тоже завтракала, когда раздался звонок. – Мама хотела вам прямо с утра звонить, но постеснялась. Думала, что вы спите с дороги! – Ная говорила быстро, глотая окончания слов, и совершенно не боялась меня. Значит, мы с шефом Илье понравились, и он тепло о нас отозвался. – Мама просила вам передать, что дедушка умер, Геннадий Николаевич. Она с его женой Ольгой Афанасьевной поехала на улицу Космонавта Волкова, чтобы узнать, как там всё было. Мой папа на экзаменах в Академии. Он ещё ничего не знает. Надо будет ему тоже про дедушку сообщить…

– Ная, милая, погоди! Я за тобой не успеваю! Значит, Геннадий Николаевич Семёнов умер? Только что? И если твоя мама уехала, а папа на экзаменах, то кто же встретит Дину? Её отпустят сегодня или нет?

– Отпустят, но вечером. Пока ещё не все документы оформлены. Этим занимается Михаил Сергеевич, адвокат. Он позвонит и скажет, когда нужно будет ехать в «Бутырку». Мы вместе Дину встретим. Может быть, и вы присоединитесь? Мама будет рада. Она так вам благодарна!..

– Я?.. – Ная опять застала меня врасплох. – Нет. Пожалуй, нет. Не стоит. – Можно было, конечно, проконсультироваться на сей счёт с Озирским, но я решила пока шефа не беспокоить и перед Диной не засвечиваться. – Ная, Ольга Афанасьевна маме сказала, от чего дедушка умер? И когда именно это произошло?

– Ольга Афанасьевна сказала, что тридцатого мая. А она за неделю до этого уехала к родственникам в Чулки-Соколово, под Зарайск. И её не могли найти до сих пор. Ещё немного, и дедушку закопали бы как невостребованного, представляете?! – Ная нервно хихикнула, явно не сильно горюя. – Ольге Афанасьевне стало так жутко, что она попросила маму составить ей компанию. Дина бы её прогнала, точно…

– Ная, неужели Ольга Афанасьевна за два месяца ни разу не позвонила в Москву из области? От мужа нет вестей, а ей совершенно всё равно?!

Для порядка я возмутилась, а про себя возликовала: вот она, расплата! Семёнов бросил смертельно больную жену, сбежал к своей ученице, но и с ней не ужился. Как я поняла, мать Галины и Дины скончалась в восемьдесят девятом, и тогда ей было пятьдесят четыре года. Их отцу примерно столько же. Значит, сейчас ему шестьдесят два, а жене – двадцать семь. Помучилась-помучилась Ольга со старичком, плюнула и уехала от него. Может, и не к родственникам, и не в Чулки-Соколово.

Всё-таки должна была поинтересоваться, куда пропал драгоценный Геша. Впрочем, Ольга Семёнова могла действительно убыть к родственникам, чтобы составить себе алиби. А тем временем нанятые ею мальчики прикончили постылого мужа, и квартира отошла к законной наследнице. Нет, в таком случае Ольга не стала бы ждать столько времени. Появилась бы гораздо раньше, похоронила супруга, оформила на себя недвижимость. Да и старшую его дочку ни к чему было беспокоить, она ведь тоже наследует за отцом. Лишние проблемы. К тому же тело лежит в морге, глаза мозолит, внимание привлекает, а это не в интересах убийцы.

А почему, собственно, я решила, что смерть Семёнова была насильственной? Мог скончаться от инфаркта, от инсульта, выпить нехорошего вина, разболтанного в грязной ванне. И ещё вопрос: если всё произошло два месяца назад, откуда вдова знает, что стала таковой именно тридцатого мая? Скорее всего, в морге или в милиции сообщили. Труп, судя по всему, был обнаружен сразу же…

– Ная, а сама Ольга Афанасьевна как про мужа узнала?

– К её родителям милиция приехала. Стали спрашивать соседей и семью, что Ольга делала тридцатого мая, где была. Сначала ждали, что она сама в Москве появится и начнёт про мужа спрашивать, а потом решили родных поискать. Тело-то лежит, никому не нужное! – Ная тарахтела, как пулемёт. И я подумала, что допрашивать её – одно удовольствие. – Перед всеми соседями в Чулках Ольгу опозорили, и теперь держат на подозрении.

– От чего же твой дед умер? – наконец поинтересовалась я.

Значит, не от болезни, раз взяли на подозрение вдову. Теперь надо решить, куда именно звонить, – в Питер или в московский район Жулебино, где догуливал последние отпускные дни лучший друг Озирского Дмитрий Буссов, бывший сотрудник уголовного розыска, ныне входящий в штат столичного РУБОПа. Андрей предупредил, чтобы я самодеятельностью не занималась. И, если очень потребуется, обращалась за содействием или к нему, или к Дмитрию. Тот в свободное от службы время оказывал услуги агентству и лично директору, за что получал гонорары. Семёнов жил и скончался в Москве, так что, скорее всего, сразу же надо звонить Дмитрию. Самой в этом запутанном деле мне не разобраться.

– Дедушка газом отравился. Ольга Афанасьевна прямо в трубку рыдала. Я радом стояла и слышала. На неё в Чулках теперь косо смотрят, как на мужеубийцу. Вроде бы она его заказала, – со знанием дела объяснила Ная. – А сама уехала и сделала вид, что ничего не знает. Но тётя Оля так поступить не могла! Вы её не видели, но мы знаем… Они с дедом ссорились, конечно. Он вообще тяжёлый человек был. Мама очень удивилась, что на Олю думают. Но ведь кто-то деда убил, точно! И он сам этого человека в квартиру пустил, хотя очень осторожным был.

– Значит, это было убийство? Не несчастный случай?

– Тётя Оля сказала, что газ открыли во всех четырёх конфорках и в духовке. Дед сидел за накрытым столом, навалившись на него головой. Похоже, что ему в водку добавили снотворного. А когда он отключился, вывернули газовые краны. Дед задохнулся очень быстро. – Ная говорила по-взрослому серьёзно, стараясь припомнить каждую мелочь. – Потом он упал под стол, там его и нашли…

– А вдруг он сам газ открыл? – Я решила, что большего от девчонки не добьёшься, и надо обращаться к Буссову. Он сможет узнать о событиях на улице Космонавта Волкова куда больше моего; причём со всеми подробностями, версиями и выводами. – Никто не предположил самоубийство?

– Да нет, дедушка никогда бы не пошёл на это. Он очень жизнь любил, – рассудительно возразила Ная. – Много не пил. Он ведь тренером был, режим соблюдал. И тогда тоже работал в бассейне «Динамо». По праздникам мог рюмку поднять, но в одиночку не напивался. Оксана, вы думаете, что он в запое с собой покончил? – невинным голоском спросила Ная.

– Не думаю, просто предполагаю, – успокоила я.

– Он за столом заснул, и запаха газа не почувствовал. Я дедушку почти совсем не знала. Он к нам никогда не приходил, только звонил иногда. Но мама не верит в несчастный случай, и никто не верит. Число узнали, потому что соседи газовую службу вызывали – сильно пахло на лестнице. А те уже – милицию, труп ведь был…

– Понятно. Спасибо, Анастасия! – От неожиданной и важной информации моя голова пошла кругом. – Жаль, конечно, что всё так получилось… Кто бы он ни был, а человек всё-таки. Передай, пожалуйста, маме, когда она вернётся, что целый день меня не будет дома, а вечером я сама позвоню. Справлюсь, как там Дина, выпустили ли её. Передашь? Не забудешь?

– Конечно, не забуду! Мама первым делом спросит, не нашлись ли вы. – Ная явно была рада поболтать со мной на столь необычную тему. – Маме так интересно, до чего вы докопаетесь! К тому времени Дину обязательно освободят, вот увидите!

– Хотелось бы. Ну, до свидания, Ная. Приятно было познакомиться. – Я начинала разговор, мне его и заканчивать – так гласили правила приличия. – Правда, пока только по голосу я смогу тебя узнать…

– Так мы ещё встретимся! – успокоила Ная. – А сейчас я уборку делаю, Дину жду. Она ведь у нас станет жить, потому что без квартиры осталась…

– Да, знаю. Не буду мешать тебе, Анастасия. – Я вытерла полотенцем лоб, щёки, грудь под рубашкой – так, оказывается, вспотела. – Только попрошу вас с мамой Дине ничего обо мне не говорить. Ни слова, ясно? Дина не должна знать о моём существовании, тогда у меня останется большая свобода для манёвра. Пусть пока отдыхает – ей сейчас это необходимо.

– Обязательно передам, – пообещала Ная.

– Тогда счастливо!

Я положила трубку, не дожидаясь, когда это сделает Ная Емельянова. Обхватила руками колени и замерла в кресле, пытаясь понять, что именно из услышанного меня больше всего потрясло; но никак не могла. Изнывая от полуденной жары, я босиком подбежала к секретеру, достала вентилятор, включила его и улеглась на старенький диван. Я давно уже хотела поменять всю мебель в доме, но хранила прежнюю – в память об исчезнувшей большой семье, чтобы родители, братья и сестрёнка не обижались на меня.

Мои волосы растрепались под искусственным ветром, слёзы и пот высохли на щеках. Я лежала на диване, уставившись в потолок, и с тупой безнадёжностью пыталась вспомнить несколько слов, произнесённых Наей и поразивших меня до глубины души. Надо было захватит блокнот, записать хоть каракулями эти слова, но я понадеялась на свою память. И вот результат! Если сейчас же не вспомню всё сказанное, можно будет смело расписываться в профнепригодности. Минутку спокойствия, мне нужна передышка, что заново пойти по логической цепочке…

Итак, Ная сказала, что её дед погиб, а Галя узнала об этом от его второй жены. Ольгу, в свою очередь, милиция нашла в Чулках-Соколово, под Зарайском, у родственников. Решили наведаться туда, так как подозревали Ольгу в причастности к убийству мужа. Выяснили, что весь день тридцатого мая она была с родственниками, и многие соседи её видели. Но молодую вдову всё равно из виду не выпускают; очень уж похоже всё на «заказуху» с целью решения накопившихся проблем.

Будто мылом намазаны те слова, которые не дают мне покоя, соскальзывают с извилин. И всё же надо, надо вспомнить! Иначе будет упущено наиважнейшее звено в цепи событий. Или я найду промелькнувшую мысль в дебрях своего мозга, или завяжу с сыскной романтикой и пойду, как когда-то, торговать молоком.

Я открыла сумку, достала сигареты «Лолита»; эту пачку я распечатала ещё в Питере на вокзале. Выключила вентилятор, чиркнула зажигалкой, уселась по-турецки на диване и принялась вспоминать недавний разговор с самого начала.

Сразу же после известия о смерти Семёнова я подумала, что подлец получил по заслугам, поплатился за свою измену с молодой и здоровой. За то, что оставил дочерей в горе, даже не дождавшись кончины жены, с которой прожил тридцать пять лет. Кажется, уже теплее… Ага, вот оно!

Молния пронзила моё сознание сразу же после того, как душу окутало тепло от морального удовлетворения. Ольге было безразлично, куда пропал Семёнов! Он два месяца не давал о себе знать, а она не звонила в Москву, не ехала туда! С тридцатого мая до конца июля Ольга Афанасьевна спокойно отдыхала в Чулках-Соколово, не подозревая, что стала вдовой. Не трепыхнулось её сердце ни разу, не заныло, и сон страшный ей не приснился.

Как Семёнов относился к первой, всю жизнь ради него положившей жене, так и вторая супруга относилась к нему. Только и ждала, наверное, что отбросил Геша коньки и оставил ей квартиру. Так-так… Насчёт Ольгиной вины я тоже подумала, но потом отмела предположение. Она не стала бы ждать два месяца…

Вот здесь меня и полоснуло. Но почему?! Слишком долгий срок? В дате, именно в дате загадка, но не потому, что тридцатое мая было уже давно. А из-за того, что… Дошло! Получается, я ещё недёшево стою! Теперь-то уж под наркозом не забуду об очень важном обстоятельстве, обращу на него внимание Озирского. Я облегчённо вздохнула, потушила сигарету и пошире открыла балконную дверь. Шторы и гардины взметнулись от тугой струи жаркого ветра, и ароматный дымок «Лолиты» потёк на расплавленную от зноя улицу.

Надо позвонить Буссову в Жулебино. Андрей сказал, что поставил его в курс дела. Поэтому, не теряя времени, можно начать разработку плана мероприятий. По странному стечению обстоятельств Стасик Агапов погиб в ночь на первое июня. С его отцом Александром расправились несколькими часами раньше – вечером тридцать первого мая. А ещё раньше, тридцатого, отравился газом дедушка Стасика, Геннадий Семёнов…

Агапова, майора милиции, да ещё имевшего отношение к проблемам Южного порта, запросто могли приговорить. Должность он занимал в масштабах округа достаточно важную. В силу своего служебного положения решал вопросы, затрагивающие интересы организованных преступных группировок и вороватых чиновников. Вероятно, не устроил кого-то, навлёк на себя гнев серьёзных людей, а они особой оригинальностью мышления не отличаются. Не всегда киллер поджидает жертву у подъезда или на лестнице. Могут кого-нибудь из приятелей подкупить или запугать – тогда и сложится картина, как у Агапова.

Он ведь впустил убийцу в дом, не ожидая нападения, поворачивался к своему гостю спиной. И это при том, что слыл человеком очень осмотрительным. Был расслаблен и не готов к обороне. Значит, убивали Агапова не амбалы в масках, а кто-то другой. Бабская какая-то манера – цветочный горшок, скульптура, и только потом – нож, принадлежавший потерпевшему. Гораздо проще было его пристрелить, навернув на ствол глушитель. Скорее, имела место бытовая ссора, и убийца заранее не готовился лишать жизни бравого майора; он действовал явно в аффекте. Что-то типа драки с неверным мужем.

Илья говорил, что Агапов очень любил вторую свою жену, с нетерпением ждал появления сына, в отличие от Стасика, здоровенького. И потому вряд ли стал бы приглашать в дом постороннюю бабу. Хотя всё бывает, особенно когда жена на сносях. Против природы не попрёшь, а будущей матери нельзя рисковать. Ладно, пока оставим Агапова, перейдём к Семёнову. Что-то слишком много совпадений…

Между прочим, картина преступления вырисовывается очень похожая на агаповскую – убийца впущен в дом добровольно, соседи ничего подозрительного не замечали и шума борьбы не слышали. Потерпевший слыл осторожным, не склонным водить в гости кого попало. Только там – тупой тяжёлый предмет и нож, а здесь – снотворное и бытовой газ. Интересно, на сколько персон у него был накрыт стол? Нужно попросить Дмитрия узнать, а то и добыть протоколы осмотра места происшествия. Не так много времени прошло, да и дело стало «висяком» – значит, ещё в работе.

Агапов – мент, Семёнов – спортсмен. Оба вели здоровый образ жизни. Их друзья проверены. Что касается Геннадия Николаевича, то его приятелей никто покупать и запугивать не станет, если, конечно, он не имел каких-то других знакомых из криминальной среды.

Я намочила под краном полотенце, крепко стянула им лоб, чтобы унять пульсирующую боль. Пока нужно сделать перерыв, потому что фактов маловато. Нужно оперировать много раз перепроверенными сведениями, а не сочинять версии самостоятельно. У Агапова и Семёнова могли быть совершенно разные проблемы в жизни, а нынче оскорбления очень часто смывают именно кровью. Хотя насыпать в водку снотворное, а потом открыть газ – слишком мудрёно для повздоривших мужиков. Надо всё же Буссова найти, пока он ещё в отпуске, а то потом у него на меня времени не хватит.

Итак, что я доложу Буссову при первом разговоре? В течение трёх дней при загадочных обстоятельствах погибли три члена одной семьи, давно распавшейся, но ранее всё-таки бывшей единым целым. Дед, отец, внук. Дед, правда, по матери, и поэтому кровная месть исключается. Значит, причина в другом, и пусть Буссов, если сможет, выскажет свои предположения.

В смерти Стасика обвиняют Дину. Она это не подтверждает и не опровергает – просто молчит. Но на сегодняшний день Дина должна подписать какой-то протокол в присутствии адвоката Фельдзамена. Узнать бы, что это за протокол, но это я постараюсь сделать без помощи Буссова. А вот насчёт событий тридцатого мая я много не нарою, и помощь мне просто необходима.

Можно, конечно, повесить на Дину и две другие смерти. У неё, разумеется, могли быть счёты и с бывшим мужем, и с оставившим семью отцом. Но развод с женщиной из интеллигентной семьи, где без крайней нужды и голоса друг на друга не повышали, обычно не сопровождается бурной вендеттой. То же самое подтверждает и Брайнин. На роль убийцы Семёнова первая претендентка – Ольга Афанасьевна. Она имеет материальный интерес, и вряд ли любит мужа, годящегося ей в отцы.

Что же касается Дины, то на первый взгляд ей смерть отца не выгодна. Да, дядя Геша бросил их с сестрой, но за такое не убивают. Перестают общаться – да. Как правило, не подходят к телефону, говорят пакости. Мальчишки могут морду набить, не спорю. Но чтобы две женщины-матери пошли на «мокруху» – мы с такими случаями в агентстве не встречались. Не хватало ещё из-за старого подлеца в тюрьму садиться – слишком много ему чести.

Теперь возвращаемся к Агапову. Обязательно следует узнать, как долго Александр и Елена жили одной семьёй. Если Дина натворила там нехороших дел из ревности, то почему именно сейчас? Тот же вопрос задавал Илья Брайнин в связи с убийством Стасика. Почему сейчас?..

В случае кончины бывшего мужа Дина опять-таки ничего не получает. Да ей барахло и не нужно – королева полусвета должна быть выше этого. И снова – Стасик… Он разве виноват, что таким родился? Дина должна грех перед ним искупать, а не губить родную душу. И почему Семёнову воздали по заслугам именно тридцатого мая этого года, перед тем протерпев восемь лет?..

Нет, с наскока этот узел не разрубить и не развязать. Всё могло произойти по-другому. Скорее всего, я запуталась в фактах, сбилась с пути, побрела не в ту сторону. И если сейчас я не найду Буссова и не попрошу помочь мне, улечу в даль заоблачную и потеряю очень много времени.

* * *

Я шла по Первой Тверской-Ямской от Триумфальной площади, изнывая от жары, толчеи, гама и бензиновых выхлопов, из-за которых к вечеру в центре Москвы становилось нечем дышать. Зачем я приехала сюда? Сама не могла понять. Просто захотелось, когда выдался не очень загруженный день, взглянуть на бывший Динин дом, где умер маленький страдалец Стасик. Именно там, в шикарной квартире с паркетом из африканского дерева, прошли лучшие Динины годы, и завершилась её феерическая карьера.

Я ещё не знала, будет ли полезен для расследования этот визит, но никакая лишняя информация об объекте при нашей работе не помешает. И если мне захотелось поближе познакомиться с тем самым домом, то почему бы не сделать этого? Я, конечно, не могу проникнуть в квартиру или даже в подъезд, но хотя бы похожу около дома, посижу во дворе, понаблюдаю. Надо же хоть ненадолго окунуться в былую жизнь куртизанки, поставить себя на её место. Вообразить, чем жила эта женщина, богатая и бедная одновременно. Что видела из окон, о чём думала, где проходила, направляясь домой, к сыну?

Я надела модное сиреневое платье-майку, к нему подобрала маленький кулон с жемчужной капелькой и такие же серёжки; волосы забрала в хвост. И теперь вышагивала по Тверской, как припозднившаяся «ночная бабочка», которой сегодня не удастся поспать, так как вскоре снова надо выходить на работу. Тонкие высокие каблуки босоножек прогибались и угрожающе поскрипывали, ремень вместительной сумки-торбы оттягивал руку. Во рту, несмотря на выпитую у «Макдональдса» бутылку кока-колы, пересохло. Раньше я полюбовалась бы витринами, зашла в пару-тройку магазинов. Но сегодня не могла отвлечься от мыслей о том жутком доме, и пыталась представить, каков он с виду.

Перед мысленным взором представало что-то старое, полуразрушенное, в пыли и паутине, с выбитыми стёклами и сорванными дверями. Но, в то же время, я понимала, что на Тверской и вообще в центре Москвы таких домов давно нет.

Я миновала кафе «Охотник», ненадолго задержалась у дверей аптеки, размышляя, стоит ли зайти за таблетками от головной боли. Потом махнула рукой и направилась к улице Фучика, потому что троллейбусы шли набитые битком. К тому же мои каблуки могли не выдержать давку и тем самым создать дополнительные проблемы.

Нужный дом напоминал золотую коронку, вставленную между раскрошившимися тёмными зубами старика. Выстроенный из жёлтого кирпича, со сплошными стёклами, как все элитарные здания, он надменно сверкал кнопками кодов на подъездах и щерился решётками домофонов. Дома здесь стояли сплошной стеной, входы в сквозные парадные перекрывали запертые двери. Во двор можно было попасть лишь одним способом – обойти массив по Тверским-Ямским переулкам.

Вероятно, окна Дининой квартиры выходили на юго-запад и северо-восток. Но я точно не знала, где именно они расположены, и потому хотела просто отдохнуть в тени. Не надеясь на шапочное знакомство с кем-то из соседей Дины Агаповой, я опустилась на горячую от солнца скамейку и с наслаждением вытянула вперёд ноги, давая себе клятву в следующий раз не надевать в дальнюю дорогу босоножки на каблуках.

Посередине двора разгружался трейлер. Крепкие молодцы таскали коробки в магазин; время от времени они пронзительно свистели и хохотали. Впрочем, это не помешало двоим из них устроить драку. Я наблюдала за привычной дворовой жизнью из-под тополя, около которого совсем недавно возвели забор, всё еще остро пахнущий свежеструганными досками. За этим забором, скрывающим меня от взоров любопытных кумушек, разворачивалась очередная стройка. Отметив, что место выбрано удачно, и не мешает посидеть здесь подольше, я на минуточку закрыла глаза; надо было немного отдохнуть.

И вдруг из кустиков прямо на меня выскочила презабавная собачка, одновременно похожая на спаниеля и на пикинессу, размером с хорошо откормленного кота средних лет. Густая блестящая шерсть зверька пестрила чёрным, шоколадным и палевым; вздёрнутый влажный нос сосредоточенно елозил по моей лодыжке, а выпуклые огромные глаза выражали безмерное удивление. Должно быть, собачка часто гуляла здесь с хозяевами, те присаживались на эту скамейку, а вот теперь место оказалось занято беспардонным чужаком. Собака точно знала, что видит меня впервые.

Нагнувшись, я погладила милашку, совершенно не опасаясь её страха или агрессии. От животного исходили флюиды утончённого благородства, не позволяющего зазря кусаться или прятаться по углам. Собачка вежливо махнула хвостом, и её висячие шёлковые уши приласкали мою потную от волнения руку.

– Дина! Динулька!

Писклявый голосок раздался за моей спиной, и я вскочила – потрясённая, даже испуганная. Имя, многократно слышанное мною в последние две недели, прозвучало, как гром с чистого высокого неба. Хотя ничего странно в этом не было – собак частенько называли Динами. А вдруг всё не так просто, и это знак свыше, перст судьбы?..

Собачка энергичнее завиляла хвостиком, и по её тельцу пробежала радостная дрожь. Деликатно вывернувшись из-под моей руки, она побежала на этот голосок, непонятно кому принадлежащий. А я между прочим отметила, какой дорогой и красивый на собачке ошейник – ручной работы, весь в слюде и бусинах. Значит, хозяева зажиточные, и порода редкая.

Из-за багажника подержанного «Фольксвагена» вышла, как мне показалось, нелепо одетая и странно причёсанная, да к тому же ещё и ожиревшая девочка лет шести. И лишь через минуту я сообразила, что это – очень маленькая пожилая женщина. Одежда её, крохотная, сшитая на заказ, имела модный силуэт. Туфельки на невероятно высокой «платформе» добавляли женщине десять сантиметров роста. Рыжеватая клетка на ткани жакета и красная искра на брючках гармонировали с оттенком её жёстких от геля волос. В тех же тонах был выдержан и профессиональный артистический макияж, нанесённый на слой грунтовки.

– Что, Динулька, понравилась тебе девушка? – приветливо, даже весело спросила микроскопическая тётенька, словно лично она-то меня уже сто лет знала.

А я, стараясь откровенно её не рассматривать, решала вопрос, кто это – карлица или лилипутка. Скорее всего, последнее, потому что женщина была пропорционально сложена, а у карликов при большой голове должны быть маленькие руки и ноги. И ещё я припомнила, что лилипуты очень не любят это слово и называют себя просто маленькими, а остальных людей – большими.

– Не знаю, как я ей, а она мне понравилась! – поспешила я поддержать разговор.

Всё-таки неспроста меня мощно повлекло сюда, в бывший двор Дины Агаповой, где я вновь, пусть совершенно случайно, услышала её имя.

– А какая это порода?

– Кромвель-спаниель, – ответила женщина с такой гордостью, что я невольно зауважала и собачку, и её хозяйку. – Бесподобно, правда?

– Никогда не слышала о такой породе.

Я ещё раз потрепала Динульку по холке. Больше всего она походила на результат незапланированной вязки спаниеля и пекинесы, но, оказывается, дело обстояло иначе. Правда, хозяева «метисов» частенько придумывали для своих любимцев несуществующие породы, чтобы запутать недоброжелателей и скептиков, а свой статус поднять повыше.

– Надеюсь, редкая?

– Исключительно редкая! – Женщина взвизгнула от восторга.

Странно, что хозяйка собачки так откровенна со мной. Если порода ценная, значит, очень дорогая. Я вот так выпрошу подробности жизни, распорядок дня, разведаю вкусы собаки, да и украду её. Тем более что это сучка, и она может потребоваться для размножения владельцам кобелька породы кромвель-спаниель.

– Это охотничья собака английской знати, – продолжала между тем маленькая женщина, явно оседлавшая любимого конька. – К тому же в ней течёт восточная кровь. Немудрено, что вы ничего не слышали. Наверное, их в Москве всего несколько. Я знаю только двоих, которые за бешеные деньги приобрели щенков для престижа. Ведь это – настоящая элита. А мне Динульку просто так подарили, представляете?

Женщина проворно забралась на скамейку, устроилась около меня. Ноги её не доставали до земли и весело, по-детски, болтались. Мне казалось, что с этой дамой мы знакомы очень давно; и мы даже не поздоровались, потому что расставались ненадолго, причём сегодня. Дина сидела на чахлой травке, смотрела на нас своими громадными грустными глазами и помахивала хвостиком.

– И кто же оказался таким щедрым? – полюбопытствовала я.

– У меня много, очень много друзей! – Глаза женщины засияли, и она всплеснула ручками в золотых колечках. – Я ведь бывшая артистка, циркачка, теперь на пенсии. Но у меня была масса поклонников. Покойный муж ревновал меня, но как-то в шутку, для пикантности, чтобы придать остроту нашим с ним отношениям. Он тоже был маленьким и понимал, что наше братство свято. Да и физически мне было бы трудно иметь дело с большим!

Женщина расхохоталась. Я кивнула и попыталась такое вообразить, но не смогла.

– Да, о чём я? О Динуле. У меня в этом доме была соседка… – Женщина указала пальцем на окна. – Мы рядом жили и были в превосходных отношениях. Впрочем, я со всеми схожусь, и это само по себе получается. Когда любишь людей, они, какими бы ни были, тоже начинают к тебе хорошо относиться. Вся моя жизнь – тому подтверждение.

– Святой вы человек! – откровенно восхитилась я. – Такой талант встречается ещё реже, чем собаки породы кромвель-спаниель…

– Да нет, нет, что вы! – Женщина снова рассмеялась. – Очень многие маленькие – именно такие. Иначе нам было бы не справиться со всеми горестями, с бедами, с житейскими трудностями.

Женщина положила ручку мне на локоть, и я заметила её длинные малиновые ногти, втянула аромат крепких пряных духов.

– Вас как зовут?

– Оксана.

– А меня – Лаура. Называйте так, без отчества. Оно старит и мешает душевному общению, не правда ли?

– Кому как нравится, – деликатно отозвалась я, наблюдая за Динулькой. Она бегала в кустах, но благоразумно не пропадала из поля зрения хозяйки и не приближалась к автомобилям, припаркованным в дворике.

– Лаура – ваш псевдоним, правильно я поняла?

– Да. Вообще-то я Лариса. Но предпочитаю имена более редкие, красивые. У меня с детства тяга ко всему необычному. Возможно, потому, что мой внешний вид стандартным не назовёшь. В цирковых кругах я была известна как Лаура. А моего мужа звали Роберт. Пошло это от Боба, Бориса; такое его настоящее имя.

Лаура тихонько посвистела собаке, и та немедленно потрусила к нам. Как истинная аристократка, она не обращала никакого внимания на тощего подвального котёнка, шипящего от страха в кустах.

– Представляете, Оксана, не все люди могут иметь собак! Есть в природе ненавистники любых животных, а также фанатичные кошатники, не выносящие лая. К таким относится сестра моей соседки. Она отказалась принять эту очаровательную девочку, Динулечку, у себя. У неё персидский кот. Как же! Вкрадчивость и мурлыканье, отсутствие необходимости гулять по три раза в день. Но я довольна, что всё так получилось, иначе жизнь моя не была бы полна. Как я уже сказала, муж умер. Детей, сами понимаете, мы с ним иметь не могли. Цирковая жизнь не оставляла нам ни минуты свободного времени. Теперь вот Диночка у меня вместо доченьки. Не знаю, что бы и делала без неё. Конечно, лучше бы моя лапушка жила со своей хозяйкой, и не случился этот ужас! Но всё уже в прошлом, помочь ничем нельзя. Я смогла лишь исполнить свой долг, позаботиться о живой душе, невинном создании…

– А что произошло, если не секрет? Её хозяйка погибла? Извините, если обидела. – Я старалась не тешить себя напрасными надеждами.

– Нет, что вы! Какая обида! Мою соседку тоже звали Диной, и в честь неё собачка получила это имя. Я понятия не имею, где она теперь. В доме говорят, что сидит в Бутырской тюрьме, о, ужас! Её обвиняют в убийстве сыночка, больного мальчика. Он был церебральник. Якобы Дина сгубила его инъекцией сильнодействующего наркотика. Но всё это клевета, враньё!

Лаура поджала губы, и я увидела, как сильно она переживает.

– Считаете, что ваша соседка не способна на такое?

Я руками сжала колени, чтобы они не дёргались от возбуждения. И сама удивилась тому, как равнодушно прозвучал мой голос.

– Да ни в коем случае! Дина – добрейшая душа! Она такое участие во мне принимала, вы не представляете! Я ведь небогато живу, сбережения пять лет назад пропали. Разве могла бы я без помощи Диночки оплачивать квартиру? Мы очень друг другу помогали. Сначала она мне лекарства привозила, в санатории отправляла. Давала деньги якобы в долг, но никогда не требовала их вернуть. А этой весной мне представилась возможность спасти Дину. Я вовремя вызвала «скорую». Её увезли, сделали операцию. Я думала, что всё хорошо будет. И Дина меня так благодарила! Сказала, что очень обидится, если я не приму от неё в подарок вот эти золотые колечки. А я всё своё золото спустила в девяносто втором. Муж болел, цены взлетели, и другого выхода не было. Расстаться с квартирой в этом доме мы не могли. Всю жизнь прожили на улице Горького; без неё для нас не было Москвы. Ко мне раз пять обращались с просьбой дорого продать квартиру. Сделав это, я могла бы вернуть Диночке все свои долги. Жаль, что я смалодушничала и не продала квартиру раньше. Оставить-то всё равно некому. Всё думала – успеется.

Лаура нервничала, то и дело трогая свои тяжёлые серьги с кораллами, оттягивающие морщинистые мочки ушей.

– Дина ведь не нуждалась в средствах. У неё был богатый друг-англичанин. Они жили не вместе, но часто встречались. Дина прекрасно знала язык, но никак не решалась уехать из России…

Пообещай мне ещё утром кто-нибудь такую встречу, не поверила бы. Это же фантастика – познакомиться с Дининой соседкой, притом подругой, которая понятия не имеет, кто я такая, и потому врать не станет. Самое интересное, что, оказывается, Дина этой весной едва не скончалась, и её прооперировали в больнице. А почему Илья не сказал нам об этом? Просто забыл или не знал?

– А вот моя соседка, певица, квартиру продала, и как раз Дине, – продолжала Лаура, наматывая поводок на кулачки и подпрыгивая от возбуждения. – Сначала Дина мне не понравилась, чего греха таить. Выглядела слишком высокомерной и вульгарной, настоящая интердевочка. Но позже я поняла, что ошиблась. Не в смысле её профессии, разумеется. Конечно, когда муж бросил тебя с ребёнком-инвалидом, оставаться доброжелательной, приветливой и целомудренной трудно. И я представляла, что ожидает Стасика в будущем – сама прошла через все круги ада. И физически, и морально так тяжело, если ты неизлечимо болен, и без посторонней помощи обходиться не можешь. Я укрылась за бронёй всепрощенчества, за маской веселья, пофигизма, иначе сошла бы с ума. И на Стасика я смотрела как на товарища по несчастью. А Дина его так любила, мальчика своего! Таскала по курортам, делала массажи; горячие ванны – каждый вечер. И очень часто плакала, когда мы оставались вдвоём. Сказала сразу же, что сама виновата в болезни ребёнка. Отказалась от кесарева сечения, иначе Стасик был бы здоровым. Это не мой случай, когда гипофиз не вырабатывает гормонов роста. Не поверите, я родилась весом три семьсот, как мальчик! Но в моих страданиях не маму надо винить, а злую судьбу…

– Лаура помолчала немного, внимательно посмотрела на меня и грустно покачала головой.

– Дина собиралась приобрести самые современные импортные приспособления, облегчающие жизнь инвалидам. За границей калекам намного легче живётся, и Дина поклялась во имя счастья ребёнка преодолеть ностальгию, согласиться на предложение Ларри и уехать в Англию. И после всего этого я слышу, что она сознательно лишила жизни своего мальчика!

– Лаура понизила голос, огляделась по сторонам.

– Смотрите, какие бабки сидят на лавочках! И ведь тоже в этом доме живут! Деревня погоду делает, жизнь культурных людей превращает в ад. И Дину ненавидели из зависти. Молодая, красивая, при шмотках, при машине и деньгах. А все должны, как они, щи лаптем хлебать! Месяца два назад милиция сюда приезжала, потом следователь. Опрашивал соседей, что они думают о Дине. Эти вот и намололи выше крыши! Тьфу, видеть их не могу! Засадили всё-таки человека, мерзавки! Она же и так, бедняжка, уезжала из нашего дома. Хотела на первое время у сестры поселиться. Так нет! Мало им человека никогда больше не встретить, нужно ему всю жизнь изломать… Не имеет права женщина красивой и богатой быть!

– Лаура спрыгнула со скамейки, схватила тявкающую собачку на руки и принялась в волнении расхаживать туда-сюда, а я поворачивалась за ней, как цветок за солнцем.

– Ведь перитонит у Дины был, с того света её еле вытянули. Не успела в себя прийти, с квартирой два раза надули, а эту она уже продала. Неплохие люди въехали, семья их трёх человек. Отец – директор мехового ателье. И они не виноваты, что Дина нарвалась на проходимцев. Ходила расстроенная, пила таблетки. И Стасик нервничал, он ведь всё понимал уже. Особенно после мартовской истории, когда Дину по «скорой» отправили. Поэтому и стали ему лекарства колоть. А ребёнок больной, и кто знает, как его организм может отреагировать?

– Лаура то и дело бросала испепеляющие взгляды в сторону старух на соседней лавочке, и я поняла, как она сама настрадалась от соседушек. До такой степени, что позабыла об обязательном в её положении человеколюбии. Но такая, нормальная Лаура мне нравилась куда больше.

– Врачи и не по неосторожности людей губят. И за это только выговорами отделываются, даже если человек умрёт. В тюрьму, во всяком случае, очень редко садятся. А Дина сама едва не скончалась; на носилках её утром стаскивали вниз. Увидев это, я пришла в ужас. Ведь после предыдущей операции только три месяца прошло. Опять выходили её, а вот Стасик умер. Оба могли принять некачественные лекарства. Долго ли сейчас? Только ребёнку меньше надо, и всё…

– Кошмар какой-то!..

Я соображала, как половчее выспросить у Лауры самое главное, ради которого я поддерживала наш разговор с таким же трепетом, как первобытные люди – огонь.

– Вы, наверное, помните, когда видели соседку в последний раз. Она вела себя как обычно? Или нет? Всегда можно почувствовать, если с человеком вот-вот случится несчастье.

– Накануне вечером Дина даже в ресторан ездила, в «Гавану». Весёлая была, как до операции. Надела чёрное шёлковое платье-футлярчик и бисерную накидку сверху. Она улыбалась и в то же время была как бы отрешена от всего. Может, дело как раз в таблетках? – Лаура кивнула, словно соглашаясь сама с собой.

– И больше вы её не видели? – дрогнувшим голосом спросила я.

Лаура приняла профессиональное любопытство сыщика за дружеское участие и взяла меня под руку, всхлипнула, радуясь возможности выговориться. Слишком долго ей пришлось носить переживания в себе.

– Нет, только на носилках. А накануне она села в свою машину «Пежо» и уехала. Перед тем мы несколько раз встречались на улице или вот здесь, на скамейке. Дина в джинсах была и в курточке. Куда-то Стасика возила на машине, потом здесь сидела с ним. Вроде, оба спокойные были, довольные. После больницы Дина в ресторанах не бывала, и я удивилась, что это она вдруг собралась. Она попросила собачку выгулять вечером, и тут зазвонил телефон. Дина кому-то сказала, что собирается в «Гавану». Я значения не придала. Может, её в ресторане огорчили, и Дина добавила дозу? Не смогла заснуть и выпила лишние таблетки; могла и укол сделать. Кстати, Стасик в тот день маму очень ждал, даже плакал, чего никогда с ним не бывало. Я ему валерьянки накапала, сил не было смотреть…

Оторопев от свалившихся на меня фактов, я отвернулась и прикусила губу. Нервная дрожь мешала мне разыгрывать из себя скучающую девицу, которая из приличия треплется с крошечной тёткой.

– За три месяца после тяжёлой операции восстановиться трудно. Наверное, Дина долго в больнице лежала?

Я говорила вяло, а сердце прыгало в горле, мешая дышать. Незаметно для Лауры я на удачу скрестила средний и указательный пальцы левой руки.

– Долго! В понедельник, третьего марта, её отправили, а выписали только в апреле. Был очень тяжёлый случай, понадобилась повторная операция. Наверное, аппендицит запустила. Болела ещё и гриппом; наверное, на него боль в животе и списала. Рвало её сильно, голова кружилась, три дня не могла с постели встать. А ранним утром в понедельник у меня в квартире зазвонил телефон. Я вскочила, спросонья схватила трубку. Оказалось, Дине совсем худо, и она попросила «скорую» вызвать. Больше не было сил терпеть. Анальгетики уже не помогали. Стасик у её сестры тогда жил, а вот собачку нужно было забрать. На следующий день я в больницу позвонила и узнала, что Дина жить будет, но полечиться придётся. Я от радости места себе не находила. И теперь не могу без слёз думать о том, что Диночка в тюрьме…

– Лаура достала из сумочки-кошелька платок, стала вытирать глаза.

Я на секунду замешкалась, соображая, нельзя ли сейчас Лауру обрадовать и сказать, что Дина Агапова уже три дня как покинула камеру. Нет, ни в коем случае! Я не имею права ставить под удар наши планы, разыгрывая роль доброй волшебницы.

– Заговорила я вас, Оксана, извините. Но вы, вроде, и не торопились никуда. А мне немного полегчало. Спасибо, что выслушали меня.

Лаура прижимала к себе собачку, и мне казалось, что они обе плачут. И горюет малышка-пенсионерка не только над Дининой судьбой, но и над своей.

– Вы ждёте кого-то? – Лаура вытирала платочком черноватые от туши слёзы.

– Да, – рассеянно ответила я, думая о том, что нужно делать дальше. Скорее всего, следует поговорить с Буссовым, который согласился выяснить подробности гибели Геннадия Семёнова. Теперь я спрошу Галину о тяжёлой болезни Дины. Не может быть, что старшая сестра ничего не знает о случившемся в марте и никогда не бывала в той больнице.

– Мне тоже приятно было пообщаться с вами. Очень хочу, чтобы всё у вас наладилось…

– Милая моя девочка!

Лаура, держа в одной руке собачку, другой обняла меня за шею, поцеловала тёплыми гладкими губами в щёку и быстро пошла, почти побежала к подъезду. Остановилась у двери и, прежде чем нажать кнопки кода на щитке, обернулась, помахала мне. Я подняла неестественно тяжёлую руку, поводила ею в воздухе. И в последний момент заметила в кармане жакета Лауры гладко отструганную палочку, которой бывшая циркачка дотягивалась до недосягаемых из-за её малого роста всевозможных кнопок.

Лаура исчезла за дверью, а я всё сидела на скамеечке под тополем, прикрыв глаза от вечернего солнышка. Стайка старух в чистых платках, обрадованных появлением во дворе нового лица, уже вовсю перемывала мои косточки. Просидев так с полчасика, я встала, перекинула через плечо ремень сумки-торбы и пошла в сторону Тверской, обдумывая наш с Лаурой разговор.

Вывернув на пёструю шумную улицу, я вздрогнула и принялась искать в сумке солнцезащитные очки, чтобы хоть как-то изменить свою внешность. У почтового ящика, оживлённо жестикулируя, стояли Лаура и высокая, коротко стриженая брюнетка в ультрамодном брючном костюме цвета топлёного молока. Кромвель-спаниель Динулька радостно взвизгивала на руках своей тёзки и хозяйки, лизала её лицо и отчаянно виляла хвостом.

Я поспешно отошла, спряталась в толпе у троллейбусной остановки и искренне порадовалась за Лауру, Дину и собачку – настолько приятной и неожиданной оказалась для них эта встреча. Мне, собственно, нечего было опасаться. Лаура понятия не имела, кто я такая. Дина даже не знала меня в лицо. Но всё равно я сочла за благо, заметив знакомую мне по фотографии женщину, не искушать судьбу, и села в первый же подошедший троллейбус.

* * *

Перед приходом гостей я накупила фруктов и минеральной воды, сварила кофе «Масагран» с вишнёвым ликёром. Пока Дмитрий Буссов развлекал Галину Емельянову светской беседой, я охладила напиток льдом, перелила его в бокалы. Воткнула в каждый по соломинке и на специальном безопасном подносе подала гостям. Мне показалось, что они остались довольны.

Сидя около торшера, похожего на оранжевый шар, я вспоминала потешную парочку на Тверской. Очень уж разнились в росте закадычные подружки. Одновременно я изучала Галину Емельянову, которую видела впервые. Я мысленно согласилась с её кузеном Ильей Брайниным – более не похожих друг на друга сестёр трудно было представить.

Миловидная, но очень усталая женщина лет сорока с крашеными в огненный тон волосами до плеч, одетая в льняной костюм песочного цвета – пиджак и юбку до колен – сжалась в кресле напротив меня. Казалось, она не представляла, как нужно себя вести, что говорить. У неё были большие серые глаза, и под ними – тени, морщинки, мешки.

Опущенные уголки губ придавали Галине страдальческий вид. Тёмные брови вразлёт и изящный, будто отполированный носик свидетельствовали о том, что ещё совсем недавно эта женщина была очень привлекательной. Нежный овал лица, виноватая, даже заискивающая улыбка, большие натруженные руки – всё это вызывало в моей душе доверие и симпатию.

Печаль и надежда, тревога и любовь, сменявшиеся во взгляде Галины Геннадьевны, заставляли моё сердце сжиматься от жалости, от желания что-то сделать для неё.

Дмитрий выбрал для свидания с нами пиджак цвета ультрамарин, оттеняющий его голубые глаза. А те, в свою очередь, безукоризненно сочетались с волосами и усами цвета спелой ржи. Буссов считал себя находящимся в отпуске, и в этот душный июльский вечер наслаждался покоем, тишиной, которых ему остро недоставало и на службе, и дома.

– Как я вам благодарна!

Галя переводила теперь уже счастливые, сияющие глаза с Дмитрия на меня. А мы краснели, отворачивались, отлично понимания, что заслуги принадлежат Андрею Озирскому и Михаилу Фельдзамену.

– Дину выпустили неделю назад. Это было уже вечером. Она сразу нырнула в ванну – прямо с головой. Намучилась в грязи, бедняжка! Целый час не выходила, а мы ждали за накрытым столом; хотели отметить освобождение. Жаль, что Оксана отказалась присоединиться к нашей компании, и Андрея Георгиевича не было с нами…

– У шефа в Питере дела. Буквально ни одной свободной минутки! – объяснила я, выпустив соломинку из губ. – А насчёт своего участия я Нае ещё утром сказала. Раньше времени я не имею права знакомиться с Диной. Прошу понять меня правильно и не держать обиду.

– Обиду?.. На вас?! – Бокал задрожал в Галиной руке. – Да я на вас, как на иконы, до конца дней молиться буду! И не возражайте, не надо… Выслушайте и моё мнение! Кстати, не только моё. Вся семья благодарна вам за то, что сделали вы и Андрей Георгиевич. Илья обнадёжил меня, когда позвонил из гостиницы, и был прав. Мы не ошиблись, выбрав именно вашу фирму.

– Не хотелось бы разочаровывать любящую сестру, – осторожно начал Дмитрий, расправившись с кофе, – но Дину выпустили под залог только до суда, а потом посадят. Если, конечно, она действительно убила сына.

– Я стараюсь не думать о том, что будет после! – горячо сказала Галина, и я вновь искренне посочувствовала ей. – Живу только тем, что вижу сестрёнку перед собой. Знаю, что она не в камере. Спит в чистой постели, по-человечески ест. Что она свободна – по крайней мере, пока. И потом, Диночку ведь не обязательно посадят. Адвокат посоветовал обратить внимание на её состояние здоровья. Ведь после всего случившегося она могла стать невменяемой. Оказывается, лечиться можно не только в страшных больницах вроде Сычёвки и той, что под Калугой. Существуют прекрасные клиники – были бы деньги. А у Дины они есть, даже после двух провалов с квартирами…

– Значит, Дина всё-таки дала показания?

Буссов выглядел расслабленным, отрешённым от всего мирского. Ему не надоедали телефонные звонки, никто не вбегал в комнату и не отвлекал его от разговора, не переключал на свои проблемы; и этого была достаточно. Через балконную дверь в гостиную светил фонарь, и вокруг него роились мошки. Кончался последний день июля.

– Адвокат убедил её изменить тактику?

– Да, Дина пересмотрела свои взгляды. Адвокату, а потом и следователю заявила, что плохо помнит, как вколола сыну смертельную дозу морфина; но объяснить свой поступок может. Ребёнок – тяжёлый инвалид. Его отец ушёл из семьи. Попытка купить квартиру дважды закончилась неудачей. Деньги пропали, посредник обманул. Кроме того, в начале года она полтора месяца провела в больнице. Здоровье сильно пошатнулось, нервы сдали, и она решила покончить жизнь самоубийством. Господи, дурочка какая!.. – Губы Галины опять задрожали, расползлись в плаче. – Дмитрий, Оксана, простите, но я никак не могу взять себя в руки… Одним словом, Дина не хотела, чтобы мальчик страдал без неё, и решила забрать его с собой. Вы ведь знаете, что Стасик…

– Знаем, – вежливо, но твёрдо перебил Буссов и своим официальным тоном прекратил истерику. – Значит, ваша сестра дала признательные показания, но судья всё же назначил залог? Без проблем? Адвокат вам ничего не говорил?

– Я не в курсе юридических тонкостей. Михаил Сергеевич – высочайший профессионал. Андрей Георгиевич в нём не ошибся. Он написал прошение от имени Дины, ходатайствовал об её освобождении до суда под залог. Следователь даже вздохнул с облегчением – наконец-то получил подписанный протокол, да и живыми деньгами запахло. На экспертизу пока средств нет – ни у тюрьмы, ни у больницы. Адвокат сумел доказать, что Дина не опасна для окружающих. И её выпустили! Я до последнего момента не верила. Залог, конечно, большой назначили, но ведь и обвинение серьёзное. Кроме того, раскопали, что Дина не бедствовала. В банках держала крупные вклады, значит, такую сумму могла потянуть. Ведь чем дороже, тем надёжнее.

– Галина Геннадьевна, теперь у меня такой к вам вопрос, – продолжал Дмитрий, поудобнее устраиваясь в кресле. – Как известно, тридцатого мая этого года погиб, отравившись бытовым газом, ваш отец. Его вдова узнала о случившемся только двадцать третьего июля и вернулась в Москву. Перед этим в области все подтвердили её алиби – родители, знакомые, соседи. Ольгу Афанасьевну Семёнову негласно подозревают в причастности к преступлению. В том, что имело место предумышленное убийство, сомнений нет. В этом пока поверьте мне на слово. Двадцать четвёртого июля ваша дочь сообщила Оксане, что вы вместе с Ольгой уехали к ним на квартиру, чтобы узнать подробности случившегося. Верно?

– Да, я решила помочь Олечке. Её действительно подозревают, несмотря на железное алиби, хотя в природе нет более безобидного существа.

Галя сверкнула крошечными бриллиантиками в ушах, тряхнула локонами и закусила губу.

– Дмитрий, я голову даю на отсечение, что Оля не способна на злодейство! Характер у папы был, мягко говоря, непростой. И с возрастом, само собой, не улучшался. Олечка сначала очень папу любила, несмотря на разницу в возрасте, а вовсе не преследовала какие-то там меркантильные цели. Познакомились они на тренерском факультете в институте физкультуры, в Малаховке. Папа тот же факультет окончил много лет назад. Высокий, стройный пепельный блондин, настоящий русский богатырь, он выглядел много моложе своих лет. Нашёл подход к Оле, завлёк наивную провинциальную девочку в постель. Мама тогда уже болела, не могла жить с ним как женщина… – Галя проглотила комок, шмыгнула носом. – Родители и Дина жили тогда в Сокольниках, на Первой Рыбинской, в трёхкомнатной квартире. А мы с мужем, дочерью и свекровью – на Малой Грузинской. Потом в Сокольниках поселился и Саша Агапов. Вскоре родился Стасик, и их там стало пятеро. Употребив свои связи в спортивном мире, папа выхлопотал для Оли комнату в коммуналке, на улице Маши Порываевой. Перевёз её туда из общежития. Тогда папа жил как бы на две семьи, но немного погодя окончательно переселился к молодой любовнице. С мамой развод не оформлял – ждал естественного конца. Представляете, я лишь несколько дней назад от Оли об этом узнала! А раньше не интересовалась – было противно. Хотела через себя перешагнуть – и не могла…

Галя заплакала, закрыв лицо платочком, и мы с Дмитрием терпеливо ждали, когда она снова заговорит. Потом Буссов налил стакан минералки, подал Галине и тяжело вздохнул.

– Извините, что отнимаю у вас время, но и меня можно понять. Папа ушёл к Оле, а когда во время операции, прямо перед Новым годом, мама умерла, он объявился. Приехал на похороны, заодно забрал кое-какие вещи. Дина отказалась разговаривать с ним и даже сидеть за одним столом, а мне пришлось соблюдать этикет. Каково это было, сами понимаете. Я же мамины глаза перед собой видела. В онкоцентре на Каширке, вечером, перед операцией. Они были мокрые, скорбные, совсем чёрные от горя. И ещё я слышала шёпот: «Галочка, не хочется жить. Невыносимо вновь видеть свет, просыпаться после операции. Единственное, о чём я мечтаю, – забыться навсегда…» Так и вышло. Если человек не желает просыпаться, он не проснётся. Без воли к жизни жить невозможно. От наркоза мама не отошла, хотя могла протянуть ещё несколько лет. Предательство мужа подкосило её ещё сильнее, чем болезнь. Она любила дочерей и внуков, но всё равно не смогла преодолеть депрессию. А вскоре после похорон квартиру в Сокольниках разменяли на две однокомнатные; оказывается, отец уже давно оставил заявку. Поначалу Саша с Диной хотели отселить его к Ольге, но тут всё и выяснилось, стали приходить варианты. Нужно было ездить по адресам, самим принимать в Сокольниках посетителей. Всё это так осточертело Дине, что она согласилась остаться в «однушке» вместе с мужем и сыном, лишь бы не видеть родителя. Он ведь был мастер на психику давить и своего добиваться.

Галя допила минеральную воду. Мы молчали, не решаясь вставить ни слова.

– Олина комната и та квартире в сумме дали двухкомнатную, на улице Космонавта Волкова. Там папа и нашёл свой конец. Оля практически ничего не знала о семье любимого тренера, да и не хотела знать. Считала, что сама кругом права. Состарившаяся жена должна безропотно уступить чудесно сохранившегося благодаря её заботам мужа свеженькой, как роза, девушке. Что касается Саши Агапова, то он не выдержал соседства с замотанной женой и парализованным сыном. Нашёл себе художницу Елену, перебрался к ней в Кузьминки, оформил развод. Квартиру оставил Дине и Стасику – поступил куда благороднее своего тестя. А уже потом, когда Дина пошла по рукам, нашёлся спонсор. Ссудил её деньгами, к которым Дина добавила сумму, полученную за жильё в Кусково. И купила ту самую квартиру, на Тверской. Не знаю только, почему она вдруг захотела оттуда съезжать…

– Но в конце ваш отец с Ольгой жили неважно? – Я, кажется, уже начинала что-то понимать.

– В последнее время они часто ссорились. Оля подумывала о разводе, – подтвердила Галя мои предположения. – Разумеется, ни о каком убийстве речь не шла. Можно ведь расстаться культурно, как положено. Становилось невозможно сосуществовать с вздорным стареющим мужчиной. Папа Олю к каждому столбу ревновал, устраивал сцены и кричал, что она хочет законного супруга со свету сжить. А сама, дескать, спит и видит себя единоличной хозяйкой квартиры, чтобы с новым хахалем там поселиться. И потом нёс всякую чепуху в том же роде. Оля тренирует пловцов в бассейне Спортивного комплекса Олимпийской деревни на Мичуринском. Так он ездил её встречать прямо к бортику бассейна. Проверял, не спуталась ли она с каким-нибудь парнем. Ольге и стыдно, и обидно было. Она ведь мужу никогда не изменяла, несмотря на колоссальную разницу в возрасте. Он сына хотел, а у Оли был привычный выкидыш, и всё девочки. Чем-то она болела, и дети погибали внутриутробно. Папа и это обстоятельство обыграл. Якобы Оля пила какую-то дрянь, чтобы не отягощать себя ребёнком и после смерти мужа выскочить за молоденького. Наконец Оля уехала к родителям в область – ведь папа начал её избивать. Заявила, что осенью подаст на развод, а лето себе портить не станет. Отдохнёт месяца три, а после займётся решением семейных проблем. Учеников взяла на август, так что всё равно скоро собиралась возвращаться. И вдруг в Чулки-Соколово нагрянула милиция. Соседи в Москве дали показания, что Семёновы жили плохо, ругались и дрались. А теперь Ольга не едет мужа хоронить. Надо проверить, не она ли его прикончила. Вот и всё, собственно. Папу милиция нашла, вернее, их вызвала аварийная газовая бригада. И служба спасения там была. Папа лежал под столом, накрытым для встречи гостей, но прибор был один. Бутылка водки «Асланов» распечатана, налита только одна стопка. Папа обычно так и пил, но никогда не делал этого в одиночку. Отпечатки пальцев на рюмке и бутылке – только его. А в остатках водки – сильнодействующее импортное снотворное. Оля уже почти сумасшедшая – ведь всё на ней сходится. Умоляет меня поручиться за неё перед следователем, если потребуется…

– Одну жену предал, так и другой ничего доброго ждать не приходится, – хмуро подвёл итог идеальный семьянин Буссов. – Знала ведь, за кого шла…

– Да! – вспомнила Галина. – Оля интересовалась, где папу хоронить. У него родных в Москве не было, кроме нас с Диной. А те, кто в Псковской области, в Порхове, бедны, как церковные мыши. Отказались принимать участие. На Востряковском, где мама лежит, я не решилась его закапывать. Они с тётей Златой в гробах перевернулись бы. И Оля решила везти его под Зарайск. Больше ничего о своём отце я сказать не могу. На тридцатое мая все папины друзья представили алиби. Никто из них в гости в тот вечер не приходил. Каждый представил кучу свидетелей своей невиновности. По всему получается, что папа в тот вечер был один. Случайные гости исключаются…

– То же самое знаю и я.

Буссов, несколько дней назад согласившийся выяснить результаты расследования обстоятельств смерти Семёнова, сдержал данное слово.

– Можно предположить и самоубийство. Всё-таки семейные проблемы способны доконать кого угодно. Но факты говорят об обратном. Ольга Афанасьевна Семёнова, урождённая Киселёва, отбыла в область к родителям двадцать третьего мая. Всю неделю после её отъезда Геннадий Николаевич провёл без эксцессов. Не тосковал, не пил, делал зарядку, бегал трусцой, плавал в бассейне. Вечером в прекрасном настроении возвращался домой. Два раза у него ночевали друзья, пять-таки не заметившие никаких отклонений. Наиболее ценные показания дал самый близкий товарищ Семёнова, тренер по парусному спорту Василий Данилович Матросов…

– Я его знаю! – перебила Галина. – Душевный, простой мужик. Нас с Диной несколько раз катал на лодках и на яхтах. Если бы все папины приятели были такими!.. Но нет, дядя Вася – приятное исключение…

– Отлично. Значит, его словам вы поверите. За два дня до трагедии Матросов заехал к Семёнову. Они собирались вместе поужинать. Семёнов пошёл варить картошку, а Матросов остался в комнате и увидел на столе красивые глянцевые проспекты, листовки с изображением различных достопримечательностей, причём зарубежных. Семёнов несколько раз бывал в соцстранах, на соревнованиях и по путёвкам. Но чтобы задумываться о Париже, Риме или Канарских островах!.. Таких денег у Геннадия сроду не водилось. Кроме названных, там были рекламные материалы по Австрии, Англии, Германии, Греции, Португалии и Кипру. Когда удивлённый Матросов спросил, откуда эти книжечки, и для чего они скромному тренеру, Геша сказал: «Собираюсь хорошенько отдохнуть. И от Ольги, и от всей этой псовой жизни». На развод с женой Семёнов был согласен, но нашёл ли он другую женщину, Матросов не знал. Василий Данилович полюбопытствовал, откуда Геша такие деньги возьмёт, ведь туры-то больно дорогие. «Не волнуйся, достану!» – ответил ему Семёнов. А тридцатого мая они виделись в последний раз, в церкви Бориса и Глеба. После панихиды отправились на Перловское кладбище, в Медведково, где похоронен их общий друг, работавший в Госкомспорте. Его звали Глеб Алексеевич Конторин. Наверное, Галина знает это имя…

– Конечно, я его знаю, – согласилась Галя. – Правда, не так близко, как дядю Васю. Конторин запомнился мне как вылощенный, нагловатый человек, к тому же патологический бабник. Папа, помнится, очень перед ним заискивал. Мне неприятно было на такое смотреть. Но портить отношения с влиятельным спортивным функционером папа не хотел. Конторин погиб не так давно – лет пять назад.

– Да, тридцатого мая исполнилось пять лет с тех пор, как Глеб Алексеевич сгорел на своём дачном участке в Акулово. Сгорел заживо, потому что его крики слышали соседи, но не смогли вытащить несчастного из дома, который полыхал вовсю. Это тоже рассказал Матросов, который беседовал с соседями Конторина по даче. Какие-то варвары проникли в дом, привязали хозяина к кровати, облили и комнату, и внешние стены бензином, подожгли. На пожарище работать трудно, следы практически уничтожены. Следствие решило, что это был грабёж. По крайней мере, кое-какие ценности были обнаружены в золе…

Буссов говорил, а я не понимала, почему он так подробно останавливается на личности Конторина. Не просто потому, что Глеб Алексеевич был вхож в дом Семёновых. Понадеявшись на дальнейшие разъяснения, я взяла из вазы персик. Ни Буссов, ни Галина к фруктам не прикасались.

– Вечером тридцатого мая, но уже этого года, Геннадий Семёнов прямо с кладбища приехал домой. Даже на поминки не остался, сколько его ни уговаривали. Сам Матросов убыл к себе на дачу, и только через три дня узнал о кончине Семёнова. Матросов уверяет, что способных на убийство врагов у Геннадия не было. Впрочем, Конторин тоже пользовался уважением и любовью друзей. На рожон никогда понапрасну не лез. Был весёлым, хлебосольным мужиком. Да мало ли сейчас всякой дряни, которая может просто со скуки с особой жестокостью убить человека?.. Смею предположить, Галя, что ваш отец или уже получил, или собирался получить большую сумму денег, в связи с чем и намеревался отдохнуть за границей. Сколько конкретно денег, за что – пока неизвестно. Возможно, что человек, доставивший деньги, вашего отца и убил, а сумму забрал себе. Поскольку Геннадий Николаевич ради этой встречи уехал с поминок друга, он придавал ей немалое значение. Почему-то Семёнов хотел увидеться со своим визави именно в этот день – не раньше и не позже. Но мало ли какие могут быть обстоятельства! Предполагаемый преступник оказался предусмотрительным, не наследил, и пока что следствие ничем похвастаться не может. – Буссов достал из кармана зажигалку и пачку «Кэмела». – Галя, вы курите?

– Нет! – почему-то испугалась Емельянова, словно девочка-ангелочек, которую заподозрили в жутком грехе.

– А мы с Оксаной покурим.

Буссов поднялся, незаметно подмигнув мне. И потому пришлось, потягиваясь, выбираться из уютного кресла. Дима, наверное, хотел поговорить со мной наедине, но впрямую сказать об этом стеснялся. Галина, конечно, всё поняла, взяла с нижнего яруса столика подаренный мне Озирским журнал «Пари-Матч» и принялась с интересом его перелистывать.

– Пойдёмте на балкон.

Я распахнула дверь пошире. Когда мы с Буссовым покинули комнату, он плотно прикрыл створки. Протянул мне пачку «Кэмела» и подождал, пока я трясущимися от волнения пальцами поймаю огонь зажигалки кончиком сигареты.

* * *

– Теперь поговорим откровенно…

Буссов почти шептал, но я отчётливо слышала каждое его слово. От сигаретного дыма, рассеянного в тёмном воздухе, от света фонарей и ощущаемой пустоты внизу, под балконом, у меня слегка кружилась голова.

– Не думаю, что Галине Геннадьевне стоит слышать то, о чём я сейчас скажу тебе.

Буссов постучал сигаретой о перила балкона. Искры посыпались вниз, и это напомнило мини-фейерверк.

– Тебе нужно как можно скорее встретиться с соседкой Семёнова, пенсионеркой Комковой, которая живёт в том доме на первом этаже и часто наблюдает за всеми из окошка. Так вот, вечером того дня она увидела Геннадия с женщиной…

– Думаете, Галине было бы неприятно узнать, что Семёнов изменял Ольге? Вполне нормально, он и должен был найти женщину.

Я наблюдала за огненным дождиком, сыпавшимся с моей сигареты в кусты, и жалела, что не надела сарафан. Джинсы и рубашка облепили моё вспотевшее тело, как вторая кожа.

– Может, я чего-то не понимаю? Так объясните, пожалуйста.

– Женщина женщине рознь. Поэтому я хочу, чтобы ты встретилась с Комковой. В ненавязчивой манере допросила её и выяснила, как именно выглядела та дама. Для верности нужно предъявить старушке на опознание фотографию известной нам особы. Юридической силы допрос иметь не будет – он ведь пройдёт без протокола. Ты – представитель частного агентства, а не милиции и ли прокуратуры. Правда, гражданка Комкова сразу после происшествия не поскупилась на описание и в беседе с официальными властями. Я уже договорился с Дарьей Фёдоровной насчёт того, что ты на днях навестишь её и задашь несколько вопросов. Если моё предположение подтвердится, тайна гибели Геннадия Семёнова существенно поблекнет или даже исчезнет. То, что Комкова сообщила следователю под протокол, меня насторожило…

– Можете мне сказать?.. – Кажется, я уже догадалась, но Буссов мог иметь в виду совсем другое.

– Соседка знала Семёнова как порядочного мужчину, но, в то же время, была в курсе его проблем с женой. Много раз видела, как Оля плакала на лавочке у подъезда. То, что Генка завёл любовницу, Комкову не удивило. Шокировал бабулю внешний вид этой дамы. Она как будто сошла с обложки модного журнала. Молодая – лет двадцать пять-двадцать семь. Очень высокая, почти с Геннадия ростом. Волосы короткие, иссиня-чёрные. Тебе это никого не напоминает? Платье ёйное, по словам Комковой, похоже на мужскую рубашку. Ноги длинные, совсем открытые. Умопомрачительные туфли на платформе. Семёнов разговаривал с очаровательной незнакомкой минут десять. Они прохаживались под кустами сирени, за которыми скрывалось окно Комковой. В это время зазвонил телефон, и старушка покинула свой пост. Переговорив с дочерью, она положила трубку, и почувствовала, что в квартире и на лестнице пахнет газом. Но аварийную службу вызывала не она, а те соседи Семёновых, которые жили за стеной. Кроме Комковой, никто эту брюнетку не видел, и в квартире тоже было пусто. Заходила ли женщина в дом, Комкова сказать не может…

Дмитрий оглянулся на балконную дверь, словно боясь, что Галя может нас подслушать. Но та ела за столиком грушу, продолжая листать журнал, теперь уже старую «Бурду».

– До того дня эта дива там не появлялась…

– Вы думаете, что?.. – Я не договорила. Дмитрий поморщился.

– Я ничего не думаю, а просто излагаю факты. Пока Комкова не посмотрит на фотографию, нам говорить не о чем. Теперь что касается результатов осмотра квартиры Семёновых. Следов борьбы не обнаружено. Отпечатков, кроме хозяйских, – тоже. Ну, ещё несколько «пальчиков» оставил Матросов; этим можно пренебречь. Он и не отрицал, что был у Семёнова в гостях за два дня до несчастья. На входной двери следов взлома не обнаружено. Ну, и так далее. В водку подмешан банальный клофелин – это тоже установили. Фирменный почерк проститутки. Но хозяин мог совсем другую проститутку привести, понимаешь? Итак, суть одной проблемы теперь тебе известна. Переходим к другой…

– Есть ещё и другая? – Я чуть не прожгла сигаретой свой рукав.

– Версий всегда несколько. – Буссов заговорил ещё тише, едва не касаясь губами моего уха. – Примерно такая же история, как с Семёновым, произошла за полгода до этого с деятелями нигерийской наркомафии. Они поставляли в Россию наркотики – из Индии через Узбекистан. Бывало, правда, что и через Казахстан. Всего я сказать не могу, но одно ты должна знать. В конце прошлого года цены на московском наркорынке резко пошли вниз. Это свидетельствует о том, что в продажу поступила большая партия товара. Экономическая разведка вышла на крупный канал поставки; установила высочайшую, девятьсот девяносто девятую степень очистки героина. А просили за грамм такого чуда двести-триста баксов, а не четыреста, как раньше. Занимались таким бизнесом студенты Университета дружбы народов и Тимирязевки; возможно, что и других ВУЗов тоже. Конспирация у них была отменная. Они наладили метод «встречного маршрута», то есть курьеры и покупатели встречались не в России, а, к примеру, в Узбекистане. Выяснилось, что у африканцев имеется человек с мощными мозгами. Благодаря нему самая богатая, организованная сеть с чётким распределением обязанностей функционирует, как часы. Между собой они общаются только на родном языке, на «ибо», а таких переводчиков у нас нет. Сумели даже с нашими бандитами договориться. Налоги с оборота им не платят, но и о разборках ничего не слышно. Ударно работали их «глотатели»; могли по семьдесят капсул героина провезти в желудке. В Нигерии на «глотателей» с детства учат – проводят через пищеварительный тракт орехи вроде наших грецких. Когда главного умника вычислили, он исчез. Сработала агентура, и он пропал за сутки до намеченного задержания. Искали его в Ташкенте, в других местах, но он как провалился. А много интересного мог рассказать! Знал русский, английский, хинди – не отвертелся бы. И вдруг поступает информация, что на Рогожском погибли четыре человека – двое нигерийцев и двое наших. Причём причина смерти у всех та же, что и у Семёнова. И один из африканцев – тот самый субчик, за которым мы с чекистами полгода бегали! Допросить его, сама понимаешь, не смогли, а удовольствие получили. Настигла всё-таки кара негодяя…

– Их тоже газом отравили? – Я не верила своим ушам.

– Почерк преступников я определять умею. На девяносто процентов действовал один и тот же человек или одна и та же группа. Накрытый стол, водка, клофелин. Отвёрнуты все четыре горелки и духовка. Стол на четверых, вроде как никого постороннего. Но ведь свой прибор можно спрятать или с собой унести. Соседи ничего толкового рассказать не могут. К неграм много всяких подозрительных типов ходило. Уже привыкли к безобразиям, а что делать? Только когда газом запахло, подсуетились. Вызвали аварийку, милицию, службу спасения. Квартиру погибшие снимали, а хозяева жили в другом конце Москвы. Дома не появлялись уже давно. Там ведь настоящий притон был, не вычисленный ФСБ. Хозяева-то старики, супружеская пара под семьдесят лет и девяностолетняя свекровь. Они чумных своих жильцов до обморока боялись. Так что ты займёшься Комковой, а я попробую проверить Семёнова на связь с вышеназванной публикой. Отработаем сразу две версии.

– Считаете, что Семёнов был связан с наркомафией?

Я понимала, что мы курим неприлично долго, и надо возвращаться к Галине. Но прежде следует закончить наш доверительный разговор.

– Исключать ничего нельзя. Галина давно не жила вместе с отцом, и может многое о нём не знать. Да, Семёнов раньше был правильным, но времена круто изменились. И люди вместе с ними. Кстати, пока мы не вернулись за стол…

Дмитрий смотрел не на меня, а в темноту, собирал на лбу складки и думал о чём-то своём.

– Я проверил ресторан «Гавана» и сумел связаться с официантом, который как раз тридцать первого мая обслуживал посетителей. К нему также придётся подъехать тебе и попросить юношу взглянуть на фотографию Дины. Очень хочется выяснить, с кем она там была. Пока что такой вот план. А теперь пошли извиняться перед Галей за наше безобразное поведение. Но, думаю, она нас поймёт и простит.

– Спасибо вам, что официанта нашли. Я бы не сумела, по крайней мере, так быстро. Обязательно с ним встречусь. Вы на завтра договорились?

– Раньше четвёртого августа он выкроить время не может. Если не возражаешь, четвёртого свидание и организуем. Как и где, режим по ходу дела. Парня зовут Саша Принцев, он неглупый и наблюдательный. Возможно, кое-что и запомнил.

Буссов открыл балконную дверь, пропустил меня вперёд. Я приготовилась извиняться перед Галей, но этого не потребовалось.

– Оксана, Дмитрий, я всё понимаю! Вам нужно переговорить без посторонних, и это нормально. Кстати, мне тоже требовался отдых. Тема нашей беседы не из приятных.

Галя смущённо улыбалась, держа на коленях журнал.

– Раз вы отдохнули, можно, наверное, ещё один вопрос затронуть, – предложил Буссов, усаживаясь в кресло напротив Галины и слегка наклоняясь вперёд. – Дина какое-то время лежала в больнице. Вроде бы в марте-апреле этого года. Данные нужны для работы. – Буссов видел, что Галя изменилась в лице, но опять-таки, по своему обыкновению, не пожалел её. – Поподробнее об этом, пожалуйста. Ничего не скрывайте – всё между нами.

– Третьего марта Дину госпитализировали с перитонитом, – неохотно отозвалась Галина и отложила «Пари-матч», уже другой номер. Андрей подарил мне целых пять штук.

– У неё был аппендицит? – настойчиво поинтересовался Буссов.

– Нет. Ту операцию ей сделали ещё в детстве. А в данном случае… – Галя глубоко вздохнула, и бледные щёки её порозовели. – Это был послеабортный перитонит. Её увезли в тринадцатую Градскую, там гинекологическое и хирургическое отделения вместе. Нужна была помощь специалистов разного профиля. Как после объяснили мне доктора, инфицированный материал проник в брюшину. Это случилось в результате перфорации, то есть прободения матки. Перитонит такого рода отличается от прочих перитонитов тем, что боль поначалу слабая, живот мягкий; только держится высокая температура. Может быть, поэтому сестра сразу не вызвала «скорую». Потом уже вмешалась соседка с Тверской, вызвала врачей. Сознание Дины полностью затуманилось, её тошнило и рвало.

Галя смотрела в угол, на горку с гжелью, и говорила через силу, словно и на неё нахлынула дурнота.

– Дину сразу же отправили на операционный стол. Пришлось удалить матку – только так удалось остановить кровотечение. Дренаж, антибиотики, ещё одна операция… И в результате – безобразный шов на животе. То, чего она всю жизнь боялась.

– Кровотечение открылось во время операции? – уточнил Буссов.

– Да. – Галя снова заплакала, поспешно полезла за платком.

– Простите… – Я понимала, что при мужчине подобные разговоры вести неприлично, но иначе поступить не могла. – Она что, криминальный аборт делала, если получила такое осложнение? У нас ведь аборты разрешены. Что ей помешало нормально прервать беременность? На каждом углу такие вмешательства производятся. Любую газету возьми – куча объявлений на сей счёт. А с кем Стасик оставался в это время?

– Стасик жил у тёти Златы – она ведь была на пенсии. Где Дина делала аборт, я вам сказать не могу. На этот вопрос она не ответила ни мне, ни врачам в больнице.

– А когда это случилось, тоже не можете сказать? – продолжала я, стараясь не замечать Галиного отчаяния.

– Двадцать восьмого февраля, в пятницу, перед выходными. Скорее всего, это и сыграло роковую роль.

Галя отвела со лба упавшую прядку волос и застыла, прижав ладонь к переносице.

– Дина сказала, что была вынуждена так поступить. Ни одно медучреждение не бралось за операцию при её анамнезе. Срок был три месяца, и немногим больше времени прошло со времени предыдущего аборта. Стенки матки сильно истончились. Дине советовали на этот раз родить. Не захотела – со Стасиком намучилась. И решилась на отчаянный шаг. Говорят, сама упросила помочь, и предавать, подставлять тех ребят не намерена.

– Та же самая история, что и со следователем, – буркнул Дмитрий, хрустнув пальцами. – Трудно так работать. Болезненная тяга к секретности, свойственная вашей сестре, начинает мне надоедать…

А я сидела, комкая в руках салфетку, и думала. Вполне вероятно, что с этим абортом всё и связано. Операция, да ещё такая! Осложнения, слабость. Восстановиться практически невозможно, потому что матки нет. Какая же в таком случае из Дины проститутка? Только и останется, что минет делать. Да и психологически трудно вести прежнюю жизнь. Надо искать другую работу, а не хочется.

Правда, денег у Дины осталось много; на скромную жизнь хватило бы. Но Дину такая перспектива, как видно, не устроила. После операции надежда когда-нибудь заиметь здорового ребёнка умерла. Дина понимала, что опять во всём виновата, раз настояла на роковом аборте. Думала, наверное, что всё это не в первый раз, и бояться нечего. А оказалось… Понимаю, что не от каждого решишься родить. Да ещё при зачатии Дина, возможно, была пьяной, наколотой. Кто после этого мог на свет появиться?

Дина была состоятельной – значит, не нужда толкнула её на аборт. Узнать бы, от кого она забеременела, но это – напрасные мечты. Даже сама Дина вряд ли может ответить на этот вопрос. Она же путана, а у них своя специфика взаимоотношений с мужчинами. Либо у Дины на тот момент был постоянный друг из VIP-персон, либо она могла принять за ночь нескольких богатеньких клиентов. И пойми потом, от кого залетела…

– Галя, а сестра когда-нибудь говорила с вами о делах сердечных? О ком-то из её партнёров вы слышали? Среди них может быть отец этого ребёнка, верно? – Я говорила резко, почти неприязненно. – Илья Маркович и от вашего имени обещал отвечать на любые вопросы.

– Я слышала имена, но их было немного. Думаю, сестра встречалась с куда большим количеством мужчин.

Галя растерянно взглянула на стакан, и Дмитрий галантно наполнил его минеральной водой. Галина пила долго и жадно, забыв о приличии. Потом овладела собой.

– Один из них – тот человек, который купил Дине квартиру на Тверской. Два года назад он трагически погиб, и Дине стало тяжело там жить. До операции она имела возможность практически не ночевать там. Со Стасиком оставляла няню или тётю Злату. По потом пришлось изменить привычки…

– Его имя можете назвать? – осведомился Дмитрий, открывая очередную пластиковую бутылку – на сей раз с тоником.

– Владимир Огнев. Отчества не знаю. Я видела его раза два. Он подвозил Дину на «шестисотом». А ей на двадцатипятилетие подарил «Пежо-306». Очень богатый мужчина, и порядочный в то же время, рассудительный, блестяще образованный, безо всяких там вредных привычек. В момент гибели ему было сорок четыре года. Он делал сестре предложение. Был ею очарован, осыпал розами, деньгами, подарками. А потом что-то у них разладилось. Кажется, Володя узнал, что у Дины больной ребёнок, и это ему не понравилось. Дина-то до свадьбы хотела Стасика подальше запрятать, но не получилось. Они порвали отношения. С Диной буквально припадок случился. Онемела на три дня, ничего не ела, сидела у телефона. И ждала, ждала, ждала… Само собой, отцом этого ребёнка Огнев быть не мог.

Мне окончательно стало не по себе. Бывший муж Дины и её отец погибли два месяца назад; тогда же скончался и сын. А двумя годами раньше приказал долго жить её жених. А если Дина вообще ни в чём не виновата, и её просто хотят подставить? Многовато для одной женщины. Тем более что она не среди уголовников росла, и в детстве видела лишь спокойные сны.

Вполне возможно, что Дина кому-то перешла дорогу, и её хотят надёжно упрятать за решётку. Слишком выпирает её вина, и вот это подозрительно. Перестарались Динины недруги – многовато пролили кровушки…

– А где жил Владимир Огнев? – продолжал Дмитрий, попивая тоник.

– На Первом Новокузнецком, кажется. А родители его – на Рябиновой улице. Но если вы думаете, что сестра мне безгранично доверяла, то ошибаетесь. Девчонка оказалась с раннего детства невыносимая. Обижалась по пустякам сто раз на дню. Я ей всё время цитировала Агату Кристи. Помните? «Умный человек не обижается, а делает выводы». Но Дина, хоть и любила детективы, к совету мудрой женщины не прислушалась. Сначала плакала и надувала губы, потом топала ногами и пускала в ход кулаки. В последнее время часто посылала нас всех по матушке. Может, мы с мужем и негодные педагоги, хоть и имеем соответствующее образование. Подхода к ней так и не нашли. Она – невероятно сложный человек. Характер тяжёлый, властный. Недаром родилась в один день со Сталиным… – Галя старалась не смотреть на Буссова, да и я не была ей особенно симпатична. – Вот почему Дина после освобождения из тюрьмы поехала не на Востряковское кладбище, где все родные лежат, а на Тверскую – устраивать судьбу своей собаки…

Я тихо улыбнулась, вспомнив Лауру и кромвель-спаниеля.

Галя открыла сумочку на цепочке, чтобы достать косметичку, и удивлённо охнула.

– Вот, пожалуйста, Динина помада у меня! А откуда? Ная засунула, или кот закатил? Помада эта в тюрьме побывала, между прочим.

– Дайте-ка! – Дмитрий протянул руку.

Удивлённая Галя подала ему перламутровый футляр. Буссов вывернул остаток красно-коричневой помады, внимательно осмотрел его, поднёс поближе к торшеру.

– Да, вы правильно рисуете характер сестры. – Он вернул помаду Галине. – Целеустремлённая, хладнокровная, умеет за себя постоять. Любит порядок. Все дела планирует заблаговременно. Единственное, чего ей не хватает, – чувство юмора.

– Вы это всё узнали по помаде? – обомлела Галя. – Серьёзно?

– Только лишь по ней. Верх помады равномерно заострён. Потом я расскажу о современных методах, если вас это интересует. Но сейчас нужно завершить разговор о Дининых мужчинах. Эти люди могут оказать содействие в установлении истины. Каким образом погиб Огнев? Вы в курсе?

– Не совсем. Существует две версии. – Галя говорила осторожно, обдумывая каждое слово. – По официальной, Володя много выпил, находясь на рыбалке с ночёвкой. Утром, в четыре часа, не проспавшись, сел в лодку и поплыл вниз по Оке. Вероятно, заснул, и лодка перевернулась. Оказать помощь было некому – кругом туман, народу никого. Но после выяснилось, что Огнев принял цианистый калий, и только после этого упал в воду. Впрочем, Володины родители категорически опровергали предположение о самоубийстве.

– Я постараюсь добыть результаты экспертизы, – решил Буссов. – Скажите, Огнев и Дина подавали заявление в ЗАГС?

– Да, во Дворец бракосочетаний. Свадьбу назначили на июнь, но за две недели до торжества помолвку разорвали, и заявление забрали. Думаю, что Володины родители были против этого союза…

– Кроме Огнева Дина ничьих имён не упоминала? Тот, абортированный ребёнок был зачат в конце ноября или в начале декабря прошлого года. С кем тогда встречалась Дина, вы можете ответить или нет? Если нет, ничего страшного. Если да, то прекрасно. Предполагаемый друг должен знать, чем жила Дина в то время. Сдаётся мне, что поведение вашей сестры было напрямую связано с тем романом.

– Насчёт конца прошлого года скажу только то, что поведение Дины изменилось. Правда, она и до этого посещала фешенебельные рестораны, покупала дорогие наряды от самых известных кутюрье. Но в те времена сестра прямо-таки зациклилась на косметике. Раньше она употребляла кремы «Интим-Экстаз» или «Интим-Стайер», чтобы наверняка привлекать к себе мужчин. Но осенью прошлого года вдруг загорелась желанием увеличить себе грудь путём введения геля «Интерфалл». Через некоторое время раздумала и забрала из медицинской фирмы задаток. Мне кажется, она хотела пленить человека, любящего дам с пышным бюстом. Динуля-то плоская, как мальчишка. И выглядит молодо – после таких-то приключений. Тогда же она неожиданно выкрасилась в цикламеновый цвет. На эпиляцию ездила раз в три дня. Обновляла маникюр и педикюр. Где-то раздобыла съедобные презервативы и трусики на желатиновой основе. Найке зачем-то подарила эту гадость. А девчонке четырнадцать, и у неё глаза горят от всего запретного. Я изо всех сил старалась изолировать дочку от сестры. Дина то хохотала, как безумная, то говорила непристойности. Впадала то в подавленное, то в маниакальное состояние. После разрыва с Огневым она ходила, как в воду опущенная. И вдруг – такая перемена! Новых мужчин она находила быстро, но утешиться так и не могла. Владимир нанёс ей крайне болезненный удар. После того, как он подал заявление на регистрацию с другой женщиной, Дина отправилась в тур по Средиземноморью. Мальта, Тунис, Турция – как обычно. Стасика оставила с тётей Златой, и мы все вместе уехали на дачу под Солнечногорск. Сестра возвратилась цветущая, спокойная, довольная жизнью. Сразу же принялась делать ремонт в квартире, на Тверской. Рассказывала, что в круизе познакомилась с умницей-парнем, которому дедушка Огнев и в подмётки не годится. Парня звали Игорем, как моего мужа, поэтому я и запомнила. А фамилию я слышала один раз и забыла. Чем Игорь занимался, тоже не могу сказать. Да, погодите… – Галя щёлкнула пальцами. – Фамилия какая-то зимняя. Слово, связанное с зимой. Как в рассказе Чехова – лошадиная. Это ведь поможет в какой-то степени, правда? Он вполне может быть тем человеком, от которого забеременела Дина. Несколько раз она упоминала про Новоподрезково. Вроде, неоднократно там ночевала…

– Когда именно погиб Огнев? И от кого вы об этом узнали?

Буссов ничего не записывал, всё запоминал и, кажется, был всерьёз увлечён делом. Меня же прямо трясло от нетерпения – так хотелось поскорее доложить Озирскому о первых результатах.

– Девятнадцатого августа девяносто пятого года. Узнала от Дины. Она сказала буквально так: «Огнев утонул по пьянке. Правда, прикольно?» И расхохоталась. Я удивилась: «Он разве пил?» «Все они квасят, козлы», – ответила Дина. Из газет я узнала, что Огнев отравился, но родители не хотят объявлять его самоубийцей.

– Трудновато будет найти в Новоподрезково Игоря с зимней фамилией, – вздохнул Буссов. – Впрочем, нет ничего невозможного.

– Ещё вспомнила! – Галина, которая уже несколько раз выразительно смотрела на часы, вдруг позабыла об усталости и о вполне понятном раздражении. – В ноябре прошлого года Дина внезапно приехала ко мне во втором часу ночи, заплаканная и потрясённая. Ни слова не говоря, скинула на пол шубу, сняла сапожки и свалилась на постель прямо в вечернем платье. Накрылась одеялом с головой и затихла. Сколько мы к ней ни приставали, она только рыдала и материлась. До сих пор не знаю, что тогда у неё стряслось…

Галя вытерла глаза, спрятала платочек в сумку и решительно поднялась с дивана. Мы с Буссовым последовали её примеру.

– А через несколько дней Дина впала в эйфорию. Продолжалось это примерно с месяц. Дальше тётя Злата заметила, что Дина всё время сплёвывает в раковину. Сама зелёная, худая до ужаса. Но о своей беременности сестра никому не говорила. Мы узнали правду, когда позвонила Лаура с Тверской… Она сказала, что вызывала Дине «скорую», и мы поехали в больницу. Я, конечно, предполагала, чем закончилась очередная страсть моей сестрёнки. Но о том, что операция пройдёт столь неудачно, и будет иметь такие последствия, не могла и помыслить… Простите, не могу больше!

Галина, закрыв лицо руками и зарыдав, побежала к двери. Дмитрий едва успел сунуть в карман брелок с ключами от квартиры и машины, торопливо кивнул мне и выскочил из квартиры вслед за плачущей Дининой сестрой. Не дожидаясь лифта, обе скатились вниз. А я ещё долго стояла на пороге, пытаясь убедить себя в том, что работу по этому делу удастся закончить хотя бы в ближайшем будущем.

Завтра Буссов выходит на службу. У него практически не останется свободного времени для помощи нашему агентству. Пахать придётся в основном мне. И нечего ныть; нужно отработать хотя бы те заготовки, которые Дмитрий сделал ранее. А именно – встретиться с Принцевым и Комковой, и по возможности найти родителей Огнева.

Я щёлкнула дверным замком лишь тогда, когда услышала шум мотора буссовской белоснежной «десятки», отъезжающей от моего дома.

Глава З

Спать в новой постели оказалось ещё хуже, чем на новом месте. Ночью с севера на Москву налетела гроза; грохотал гром, хлестал дождь. Я каталась туда-сюда по только что купленной широченной кровати из гарнитура «Слиема».

Первого августа я поздравила Андрея по телефону с сорокалетием и выразила сожаление, что не смогу присутствовать на банкете. Генеральный директор простил свою непутёвую сотрудницу, которая и по порученному делу ещё ничего не успела нарыть; а после предложил устроить торжество специально для меня.

Мы договорились посетить известный бар «Хали-Гали» на Ланском шоссе, который шеф обожал из-за широкого выбора мясных блюд и отличного пива. Наши ребята частенько заглядывали в этот вертеп порока, наполненный панкообразными официантками, грохочущей музыкой и светильниками в форме черепов, а также прочими предметами «убойного» интерьера.

А непосредственно в день рождения Андрей отправился со старыми друзьями в «Шахерезаду» на Разъезжую – он всегда любил арабскую кухню. Несмотря на нынешнюю нарочитую скромность, Андрей, как и прежде, ценил роскошные интерьеры. И потому предпочитал изысканные, таинственные и шикарные восточные рестораны, откуда его было не вытащить до закрытия.

Я сползла со своей просторной постели, минут двадцать любовалась зеркалами, ящичками и тумбочками, на которых ещё не было ночников. Отдёрнула шторы и помрачнела, увидев за окном картину, больше напоминающую Питер, чем Москву. А, между прочим, на берегах Невы сейчас жара, сушь. Наверное, с нашим шариком что-то неладно, потому что две столицы словно поменялись местами. В такую погоду собаку на улицу не выгонишь, а мне придётся ехать в два или три места – смотря как там всё сложится.

С Дарьей Фёдоровной Комковой мы договорились легко, за две минуты. Бабуля пригласила меня в гости; время специально не называла, потому что и так целый день собиралась провести дома. Александр Принцев ещё не решил, удостоить ли меня встречи, и обещал сегодня утром позвонить, уточнить свои планы. Пока мы окончательно не определились с местом и временем свидания, и я не могла пойти в душ. В ожидании звонка бесцельно слонялась по пахнущим новой мебелью комнатам, волоча за собой подол японского халата.

Устав ждать звонка Принцева, я ушла в ванную, пустила воду, заколола волосы на затылке. Умывалась и пыталась представить, как пройдёт сегодняшний день, первый в череде таких же; начинать всегда и страшно, и интересно. Кроме первых двух свиданий, возможно, удастся организовать ещё одно, с родителями Владимира Огнева, покойного любовника Дины Агаповой.

Предварительной договорённости о моём к ним визите достиг тот же Буссов, мой добрый гений – без него я не осилила бы и части положенных дел. Рубоповские «корочки» действовали на людей магически. По крайней мере, никто не думал ломаться и отказывать в беседе; напротив, люди горели желанием помочь родной милиции. А частников они могли послать куда подальше, и показания мы получали лишь в обмен на дензнаки.

Сейчас за Диной вели наружное наблюдение силами московского филиала; руководил мероприятиями лично Алексей Чугунов. Пока госпожа Агапова никуда бежать не собиралась. Дни проводила у могилы Стасика – даже под дождём, съёжившись и накинув полиэтиленовый плащ поверх куртки. Потом шла в ближайшее кафе «Юрмала», подолгу сидела одна за столиком, пила бесконечный чёрный кофе с коньяком и смотрела в одну точку.

Никаких мужчин рядом с ней не замечали. Чугунов уже начал сомневаться в том, что Дина была гулящей, но я доверяла показаниям Галины Емельяновой и Ильи Брайнина. Не все же чурки еловые, чтобы крутить любовь после тяжелейшей операции, убийства сына, неудачной попытки свести счёты с жизнью и двухмесячной отсидки в тюрьме.

К следователю Агапова являлась тотчас же, с адвокатом тоже встречалась по первому требованию, но ничего нового не сообщила. Повторяла на разные лады уже известную версию происшедшего. Пока Озирский не приказал мне вступать в игру, и оставалось время для выяснения самого важного на сегодня вопроса, вернее, двух, – Дину ли видела вместе с Геннадием Семёновым старушка Комкова, и с кем красавица ужинала в ресторане «Гавана» накануне трагедии. Если Принцев не подведёт, то получить все данные можно будет сегодня.

Зазвонил телефон, и я опрометью выскочила из ванной; уже не верила в то, что нашёлся Принцев. Но официант меня не обманул. Наоборот, он поздоровался церемонно, как настоящий принц, и осведомился, где именно я проживаю.

– Судя по номеру телефона, где-то в районе Пресни?

– Да. – Я не хотела давать ему свой адрес.

– А мой дом на улице Генерала Глаголева. Так что удобнее будет встретиться где-то посередине, чтобы никому не было обидно. Давайте через час у памятника Зорге. Вас это устраивает?

– Вполне. Только… – Я замялась. – Дождь ведь идёт, промокнем.

– У вас же есть зонт! – удивился Принцев. – И мы не сахарные.

– Убедили. – Я улыбнулась в трубку. – Так и сделаем.

Действительно, ничего со мной не случится. Дождь тёплый, летний, и вряд ли я после такой прогулки заболею. Да и долго ли мы там простоим? Минут десять-пятнадцать, не больше. Официанту надо всего лишь взглянуть на снимок и немного подумать.

Потом ещё и в магазин зайду – дома никакой еды, только половина булки хлеба в мешочке и банка растворимого кофе. Вчера я поужинала испанским грибным супом из кубика, растворив его в кружке; а сегодня и того не осталось. Ничего, наберу пакетиков для быстрого приготовления – мне сейчас разносолы ни к чему, да и готовить некогда. От усталости даже в конце дня есть совершенно не хочется. Мечтаешь обычно только о ванне и чистой постели…

Я взглянула на висящий за окном термометр – двадцать два градуса. Дождь проливной, и получается что-то вроде парника. Ничего, наденем джинсовый сарафан с кожаным поясом, а сверху – прозрачный бирюзовый дождевик, купленный вчера у «челноков» на «Сходненской».

К Комковой поеду на своей «Ауди» – надо же потренироваться на скользкой дороге. Лихачить не надо, но и особенно трусить – тоже. Машину я забрала из гаража, и теперь она стоит во дворе под окнами. А до «Полежаевской» доберусь на метро – это третья остановка отсюда.

Быстренько освежившись под душем, я оделась, подкрасилась и принялась готовить кофе «Меланж», проклиная себя за лень. Не сделала вчера уборку после того, как привезли и собрали спальню, теперь придётся натыкаться на всякие коробки и ящики. Молока хватило лишь на одну порцию, и я заела «Меланж» куском хлеба.

Накинув дождевик, я закрыла квартиру, через две ступеньки сбежала по лестнице. Продуктами решила заняться на обратном пути, а пока выкинула из головы всё, кроме предстоящего свидания. Перешла улицу 1905 года и чуть не вприпрыжку побежала к круглому павильону метро.

Около ларьков волновалось людское море, мощно накатываясь на стеклянные стены метровокзала. Из киоска звукозаписи гремел нынешний хит «Мальчик хочет в Тамбов». Тут же тусовались юноши с пустыми глазами, в наушниках и американских кепи.

Мои «лодочки» неожиданно потекли; оказалось, что я стою в луже. Со всех сторон меня толкали торопливые граждане, которые ну никак не могли сделать хотя бы два шага в сторону. Оцарапав колено о тележку какой-то бабки, я вошла в павильон, достала магнитную карту и уже на лестнице отдышалась.

Перед большой фигурой человека, проходящего сквозь стену, я всегда испытывала трепет. Но сегодня моё внимание сразу же привлёк Принцев, прикрывающий лицо куполом зонта. Моё настроение заметно улучшилось. Значит, официант на встречу явился, и остаётся только грамотно провести беседу. Жалко, что на лавочках мокро, и сильно воняют машины – смог дождём прибило к земле.

Любящий таинственность официант оказался высоким худым парнем лет двадцати с розовым кукольным лицом и упрямым ёжиком светлых волос. Одет он был в «вафельную» рубашку и сильно потёртые, особенно на коленях, джинсы. Саша, похоже, не мыслил свидания без приятных запахов и поэтому сильно полился приторным одеколоном.

– Добрый день! – вежливо произнёс Принцев, и я заметила, как блестят его глаза в предвкушении интересного разговора.

– Спасибо. Что пришли, – ответила я, забираясь под его зонт. – А я свой сдала в ремонт. Долго вас не задержу.

– Давайте вон туда присядем, – кивнул на дальнюю лавочку официант, взяв инициативу в свои руки. – Вы в плаще, а я и так хорош. Не возражаете? – Принцев пытался скрыть неловкость.

Со стороны мы походили на чокнутых влюблённых, которые ради возможности побыть вместе согласны терпеть всевозможные лишения, идти на любые жертвы. Две согнутые фигуры под мужским синим зонтом, а вокруг – мокрые плиты сквера, возвышающаяся над нами каменная фигура, и бесконечный, неумолимый дождь.

– Я вас слушаю, Оксана Валерьевна, – холодно, но вежливо начал Принцев, изображая равнодушного занятого человека.

– Саша, ну давайте без отчеств! Мы ещё очень молоды.

Я тоже изо всех сил скрывала нервное напряжение. Мокрыми руками достала из-под плаща портмоне, а оттуда – фотографию Дины Агаповой размером девять на двенадцать, с надписью на обороте: «1996.12.31». Это был самый последний по времени снимок, отыскавшийся у Галины Емельяновой. Дина вручила сестре фотку в качестве новогоднего подарка, потому что все родственники в один голос твердили о невнимании к ним со стороны королевы полусвета. Дина вышла прекрасно – ухоженная, элегантная, в блузке цвета слоновой кости и голубоватым жемчугом в ушах. Широко расставленные её глаза смотрели на меня с лёгким презрением, будто я приставила ухо к замочной скважине.

– Согласен, – не стал возражать Принцев. – Спрашивайте. – И потянулся к снимку, умирая от любопытства.

– Тридцать первого мая этого года вы работали вечером?

– Да, это была моя смена. – Принцев склонился над снимком.

– Вы случайно не обратили внимания на эту женщину?

У меня пересохло во рту несмотря на то, что вода потоками лилась с зонта, и вокруг нас кипели пузырями лужи. Чуть поодаль, на газонах, курилась перегретая почва.

Саша некоторое время изучал Динины черты; потом приоткрыл рот, глубоко вздохнул.

В итоге произнёс:

– Да, она была в зале. Только волосы мне тогда показались рыжими. Может, это парик. Но лицо относится к разряду запоминающихся. Спутать её с кем-то невозможно. Что вас ещё интересует?

– Вы тогда её впервые увидели? По имени не знаете?

– Нет, имени не знаю, и видел впервые. Другое дело, что мне был знаком её спутник.

– Почему был? – Я от азарта прикусила нижнюю губу.

– Потому что вскоре его убили, – хмуро объяснил официант.

– Значит, тем вечером женщина была в ресторане не одна? Тогда расскажите об её спутнике, раз уж заговорили о нём.

– Это Александр Васильевич Агапов, майор милиции.

– Вы уверены, что это был именно он? И если да, скажите, откуда вы его знаете. Впрочем, на второй вопрос можно не отвечать.

– Уверен на сто процентов. А знаю его потому, что пришлось выручать брата из неприятной истории. Он баловался наркотиками, и когда накрыли притон, попался вместе со всеми. Я здесь живу у жены, а родители и брат – как раз у Южного порта. Так что Агапова я видел, как сейчас вас, и ошибиться не могу.

Я очень удивилась тому, что Принцев женат, и только сейчас увидела на его пальце узкое обручальное кольцо. Теперь стало понятно, почему он решил встретиться со мной в столь неподходящем месте, да ещё прячет лицо, – боится сцен ревности.

– Выручили брата?

– За определённую сумму можно выручить любого. Из «обезьянника» прямо и забрал. К отцу и матери в машине отвёз.

– Расплачивались с Агаповым? – уточнила я.

– Нет, конечно. А вдруг деньги меченые? Со специальным человеком дело имел. В его присутствии просто положил «бабки» в ящик стола. Оксана, разумеется, всё это между нами, хоть майору уже и всё равно. Надо сказать, что Агапов рано или поздно пролетел бы…

– Почему? – У меня затекла рука, и я пошевелилась под плащом.

– В ресторане говорили, что он связан с «братвой». Но попрошу официально на меня не ссылаться, – поспешно добавил официант. – С тех пор, как я хлопотал за Пашку, Агапов раза три бывал в «Гаване». Но с этой женщиной – впервые. Я удивился, потому что майор очень любил свою жену. А она – его. И умерли, говорят, в один день. Тогда же, тридцать первого мая, – закончил Саша тихим, скорбным голосом.

– Вы не помните, как парочка вела себя во время ужина? Обслуживали их лично или это делал кто-то другой?

– Обслуживал их я, но ничего особенного не заметил. Они практически не пили, ели очень мало, больше разговаривали. Просидели за столиком минут сорок. Может, чуть подольше. Потом Агапов расплатился, и они ушли. Разговор шёл в спокойных тонах. Они даже улыбались друг другу, но никаких домогательств со стороны майора я не заметил. Правда, не могу ручаться, что их не было вообще. А на следующее утро напарник позвонил и сказал, что Агапов найден в своей квартире убитым, а его жена скончалась от сердечного приступа. У неё и так порок был, а беременность спровоцировала ухудшение здоровья. Больше я, к сожалению, ничего не могу сказать. – Саша тщательно пригладил ёжик волос.

– Вы не заметили, в каком часу они ушли из ресторана?

– Примерно в восемь вечера, – после краткого раздумья сообщил Принцев. – Конечно, плюс-минус. Я же на часы специально не смотрел.

– Благодарю, вы нам очень помогли.

Я поднялась со скамейки, плотнее завернулась в плащ, засунув подальше в его складки портмоне с фотографией Дины. Принцев разочарованно вздохнул – не ожидал, что всё так быстро закончится. Я замешкалась, соображая, стоит ли платить ему за показания. И решила, что нет, иначе Буссов предупредил бы.

– Надеюсь, что больше мы вас беспокоить не станем. Те ответы, что вы дали, вас ни к чему не обязывают. И ссылаться на них мы не имеем права. Так что не беспокойтесь.

– Я и не беспокоюсь. – Официанту явно не хотелось уходить. – Рад был помочь. Если ещё что-то понадобится, обращайтесь.

– Наверное, больше ничего не понадобится. Спасибо вам…

– И вам тоже.

Принцев пожал протянутую руку и пошёл по Хорошевскому шоссе в сторону своего дома. А я при первой же возможности нырнула под землю, благо станция метро «Полежаевская» имела множество выходов. Впоследствии я не могла вспомнить, как садилась в вагон, как проехала две остановки, как ходила по магазинам, потому что думала, думала, думала. И в итоге у меня ужасно разболелась голова.

В универсаме я набрала целую корзину пакетиков и баночек, еле притащила всё это к себе домой. А там рухнула навзничь поперёк своей новой кровати и замерла, закрыв глаза, прижав ледяные ладони к горячему лбу.

Значит, в ресторане «Гавана» вечером тридцать первого мая были Александр Агапов и его бывшая жена. Это ещё ни о чём не говори т, но всё же, всё же… Я очень сомневаюсь в том, что Дина простила Агапова. Но почему-то улыбалась ему – и вот это, действительно, страшно.

* * *

Протекающие туфли я сменила на клемберовские босоножки, которые напоминали наши «мыльницы». Выруливая со двора, я пыталась всецело сосредоточиться на дороге – ездить и думать о своём я ещё не научилась.

Промокший народ шлёпал по лужам. Модницы в длинных индийских юбках и туниках поддерживали руками сырые подолы и очень из-за этого страдали. Но больше всех мучилась я сама, проклиная себя за то, что привезла «Ауди» из Турции, растаможила её за внушительную сумму. И теперь вместо уютного, милого, безопасного метро вынуждена пользоваться этим изысканным гробом на колёсах. То и дело подскакивая за рулём, обливаясь со страху потом, я ехала на встречу со вторым свидетелем – Дарьей Фёдоровной Комковой.

Я окончила курсы «Экстерн», получила права класса «Б» и теперь хотела доказать сама себе, что потратила время и деньги не зря. Но мне так и не удалось научиться философски воспринимать жизнь и смерть, потому что бледные застывшие личики братишек среди белых хризантем то и дело всплывали в моей памяти. Слова «автомобильная катастрофа» не были для меня чем-то отвлечённым и далёким. Я слишком хорошо знала, ЧТО они означают в реальности.

Страшная картина не давала мне чувствовать себя спокойно в джунглях столичных автодорог. В то же время я понимала, что должна научиться управлять «тачкой», иначе дёшево буду цениться как оперативник, и Озирский вернёт меня в приёмную. Кроме того, «Ауди» полагалась мне по брачному контракту после развода с мужем. Мы прожили вместе год, в особняке в Турции; и я очень любила этого человека. Сказочно богатый, суровый и очень добрый к нам с дочкой мужчина не смог перешагнуть через нелепые религиозные догмы, и мы расстались. А некоторое время спустя он погиб на чеченской войне.

Благополучно миновав наполненные опасностями улицы и перекрёстки, я свернула у ресторана «Таджикистан» с Ленинградского шоссе на улицу Космонавта Волкова. У меня создалось впечатление, что по мокрой дороге ездят исключительно и только пьяные водилы. Около каждого светофора по крайней мере двое из них вдавливали педаль газа в пол, резко бросали педаль сцепления, и улетали в плотный туман, визжа покрышками.

А я, по дорожной иерархии относящаяся к классу верхов, обязана была испытывать горечь и недоумение. При каждом удобном случае «средний класс», представленный «Волгами», «Жигулями» и непрезентабельными иномарками, пытался меня обогнать, подрезать, не уступить мне левый ряд. Они вели себя по-хамски, потому что за рулём роскошной «Ауди» сидела девушка. Больше всего я боялась, что под колёса бросится мальчишка. Я не сумею затормозить на мокром асфальте, и придётся платить хозяевам этого камикадзе.

Мой возраст и пол приводили дорожных завсегдатаев в негодование. Они, мужики под пятьдесят, не смогли за всю жизнь добиться того, что я играючи заимела в неполные двадцать два. И поэтому поставить зарвавшуюся соплячку на место они считали делом чести. С другой стороны, водилы сильно настрадались от глупых рисковых барышень, и меня считали одной из таких. Я прекрасно понимала измотанных бабскими автокапризами водителей, но платить по чужим счетам не собиралась.

На моих глазах одна мадам в «Шевроле» терроризировала грузовик, проскакивала на красный свет, и я причислила её к группе «крутых». Сама же я пока относилась если не к «лохам», то к «чайникам». Под конец я так озверела, что едва не въехала прямо в багажник «мерина» с дипломатическими номерами, а «рафик» из Тверской области чуть не накостылял мне самой.

Я чувствовала себя так же, как при работе в бандах, и в любой момент была готова доказать своё право быть полноценным членом самого уважаемого мужского общества. Неподалёку от дома Семёнова мне повстречался бензовоз с включённой «мигалкой», и я малодушно заехала в первый попавшийся двор.

Остановив машину и опустив голову на руль, я немного отдохнула. Итак, утро у небытия отвоёвано, а что будет потом – поглядим. По вине такого вот бензовоза в проклятом девяносто третьем погибла бабушка Веры Потягаевой, моей школьной подруги. Милая старушка, чьи пирожки мы часто жевали на праздниках, заживо сгорела в троллейбусе на Дмитровском шоссе. И с тех пор я цепенею при виде моторизованных чудовищ, помеченных надписью «Огнеопасно».

Да, я езжу на «Ауди», одной из самых престижных моделей, но веду себя несоответственно – слишком деликатно, соблюдая все или почти все правила дорожного движения. И понимаю, что долго так продолжаться не может. Я – москвичка, и москвичка крутая, а потому должна ездить, как положено в столице; иначе родной город меня отринет. Мне сегодня не встретился ни один спецтранспорт, что для Москвы редкость. Но я знала, что рано или поздно это произойдёт. Придётся торопливо давать вправо, а потом как можно скорее уезжать с этого места, потому что по злой иронии судьбы именно там парковка запрещена…

Увидев подъезд Семёнова, я ощутила первые признаки стресса – резкую боль в голове и позвоночнике, жуткое беспокойство и осознание тщетности своих отчаянных усилий. Я была раздражена и рассеянна, меня тошнило от запаха бензина и новенькой кожи, которой был отделан салон «Ауди». Но после, выкурив подряд две «Лолиты», поняла, что, в сущности, ничем не рискую. Здесь меня никто не знает, и поэтому не следует бояться ненужных встреч.

Я взяла из «бардачка» сотовый телефон Буссова, набрала номер Комковой, и тут же услышала скрипучий голос.

– Алё, слушаю! – Комкова, видимо, сидела рядом с аппаратом.

– Дарья Фёдоровна? – уточнила я на всякий случай.

– Она самая. А кто звонит? Из милиции девушка?

– Да, я. Хочу побеседовать с вами насчёт происшествия у Семёновых. Вы моему коллеге обещали дать показания. Я уже здесь, во дворе. Какой у вас код в двери?

– Ой, так разве я не сказала вашему товарищу? Двести сорок восемь. Если хотите, я вас встречу на лестнице.

– Не нужно встречать. – Я тщательно пудрила нос. – Минута, и я у вас.

Но всё-таки я отправилась к Комковой не сразу, а, заперев машину, прогулялась около дома. Пятиэтажное кирпичное здание ничем не отличалось от других таких же – балконы, кусты сирени под окнами, обложенные битым кирпичом клумбы, кодированные подъезды, песочницы и лавочки во дворе. Наблюдать за происходящим на асфальтированной дорожке лучше всего вон из того окошка – наверное, кухонного. Точно, именно там виднеется любопытная морщинистая физиономия. Комкова увидела меня, заулыбалась. Я помахала ей – мол, скоро приду.

Скорее всего, здесь и прогуливался Геннадий Николаевич с дамой. Только тогда было солнечно и тихо, а сегодня ливень припустил так, что мне пришлось бежать до подъезда вприпрыжку, пряча в кармашек сарафана ключи от машины. Перед этим я подёргала дверцы и поставила «Ауди» на сигнализацию.

– Идите сюда, открыто! – крикнула в форточку Комкова.

Скривившись от острого кошачьего запаха, я поднялась на один марш и увидела радостную хозяйку. Дарья Фёдоровна приоделась к моему приходу – выгладила ситцевое платье с розами, вымыла и завила волосы, обулась в новые клетчатые тапочки. В двухкомнатной квартире было светло и чисто, пахло клубничным вареньем и свежей выпечкой. Как только я переступила порог, на кухне засвистел чайник.

– Пожалуйста, проходите туда! – Комкова кивнула в сторону кухни. – В комнатах не прибрано. Да вам, наверное, неинтересно будет. Давайте скоренько за стол – вам пообсохнуть надо! – торопила меня Комкова – маленькая, сухонькая, подвижная, с лиловыми камешками в ушах. – Сейчас попьём чайку с баранками. Вот вареньице – своя клубника из-под Щапова. В прошлом году варила. Ещё есть леденцы, пирожки с мясом и халва. В уголочек садитесь, на табуреточку. А плащ сюда давайте, я его повешу в ванную…

Дарья Фёдоровна убежала в прихожую, а я помыла руки над раковиной, втиснулась между столом и буфетом, рассмотрела кухню. Опять появилась хозяйка с вазочкой разноцветных леденцов.

– Вот кружки, сейчас заварку достанем. Чай у меня индийский, со слоном…

Я не имела ничего против того, чтобы почаёвничать с говорливой старушкой, – мне надоело молчать. Кружки Комковой мне тоже понравились – большие, тяжелые, ярко-зелёные, в горошек лимонного цвета.

– Вы кушайте, кушайте, милая…

Хозяйка наконец-то успокоилась, села напротив меня, сложив руки на клеёнке. Смотрела любовно, как на родную, и я поняла, насколько старушке скучно. А тут приехала я, и можно развлечься.

– Про что узнать-то хотели? Как вас величать?

– Оксана.

Я положила себе на блюдечко варенья, взяла баранку. Всё-таки никакие званые обеды и импортные пакетики с продуктами быстрого приготовления никогда не заменят уютного чаепития под неспешную беседу.

– Дарья Фёдоровна, вы дали показания относительно несчастного случая в квартире Семёновых? Так? – Вкусная у неё клубника, подумала я, ничего не скажешь. – Про ваших соседей…

– Дала, дала про них показания! И здесь вот, в своей квартире, и в милиции. – Комкова налила горячий чай в блюдце и смачно отхлебнула. – Сказала про всё, что видела из этого вот окошка. Вона!

Дарья Фёдоровна немного отодвинула занавеску в кофейную клеточку, указала крючковатым пальцем на блестящую мокрую асфальтированную дорожку, наполовину скрывшуюся в огромной луже.

– Вот там они и шли, милая, Генка Семёнов покойный и девушка. Она такая высокая, нарядная, но лицо-то не русское. Волосы как вороново крыло, и глаза такие же. Я вдаль-то хорошо вижу, а вечер солнечный был, ясный. Не то, что нынче – разверзлись хляби небесные…

– Вы сможете опознать эту девушку по фотографии?

Не дожидаясь ответа хозяйки, я извлекла портмоне. Комкова пошарила в карманах фартука, ища очки. Нацепила их на нос и взяла у меня снимок.

– Смотрите внимательно, не торопитесь и не волнуйтесь. Это очень важная процедура, и ошибиться ни в коем случае нельзя.

Я откусила от пирожка, съела ложечку варенья и запила всё это чаем.

– И думать нечего – она! Она, и всё тут! – Комкова вертела Динин портрет так и этак. – Получается, вы про неё всё знаете? Полюбовница Генкина, что ли? Откуда кралю-то такую взял, старый сучок? Богатая, духи её сильно пахнут – горько так, свежо. У меня окошко-то открыто было, и хоть сирень цвела, я почуяла, когда они близко подошли. – Комкова даже забыла про свой чай. – Генка-то с Ольгой, с женой законной, расплевался. Она в область к родителям уехала. Неделя всего прошла, и вдруг вижу – идёт Генка с дамочкой. Только тогда она в другом платье была…

Дарья Фёдоровна умирала от желания узнать про таинственную незнакомку побольше, но я почему-то не хотела ей сообщать о близком родстве Семёнова и его прелестной спутницы.

– И что вы можете сказать об этой женщине? Какая она была?

– Раскрашенная, будто картинка. Вы не думайте, я ничего от вас не утаю. Понимаю, что убийство случилось у Семёновых-то…

– Вы долго за ними наблюдали? В дом девушка заходила?

Я потянулась за вторым пирожком; взяла и красный леденец.

– Глядела на них минут пять, не больше, потому что мне Таня позвонила, дочка моя. Я специально ждала, хотела вместе с ними на дачу ехать, да зять приболел. Танюшка должна была решить, когда теперь поедем-то. Ну и разговорились насчёт того, чем лечить бронхит. Врачи сказали, что зять мой прихватил его где-то, и вообще – рентген лёгких не очень хороший. Курит и курит мужик, далеко ли до беды? – Комкова налила ещё одно блюдце чая. – Говорила я ему…

– Значит, минут пять вы на них смотрели. Они медленно шли по направлению к подъезду. И как при этом себя вели? Разговаривали или молчали? Может быть, обнимались? Всё в деталях, пожалуйста, постарайтесь вспомнить.

– Шли они сперва молча, потом встали на аллейке, – принялась добросовестно рассказывать Комкова. – Я ещё подумала – кралю домой ведёт, а сам под ручку её не возьмёт, не глянет на неё. Надутый, как индюк. И она печальная такая, расстроенная. Шлюхи-то по-другому держат себя…

– Значит, Семёнов и его спутница были в плохом настроении, да?

Я, забывшись, глотнула из кружки, обожглась чаем, но скрыла это от хозяйки, чтобы не сбивать её с мысли.

– Женщина плакала? Может быть, вы хоть слово расслышали?

– Она много говорила, и три словечка я разобрала, – обрадовала меня Комкова. Она взяла ложечку халвы и с наслаждением съела. – «Ты можешь подождать?» Такие вот три слова…

– Вы молодчина, Дарья Фёдоровна! – Я едва не расцеловала свидетельницу в обе щёки. – Вы и в милиции про эти слова упомянули?

Надо обязательно сообщить Буссову, что в тот вечер с Семёновым была Дина, и она просила отца с чем-то подождать. С чем же, интересно?

– Что он ответил, вы не помните?

– Я не слыхала, но Генка всё мотал головой. Дескать, не могу ждать, и всё тут! В милиции про то не говорила, вспомнила только теперь вот. Тогда другие всякие дела были на уме, и участковый вполуха слушал, торопился куда-то. Милиция решила, что Генка с мужиками выпивал. Стояли на том, будто они за бутылкой повздорили, но не хотели шум поднимать.

Дарья Фёдоровна придвинулась ко мне, положила руку на локоть, губами коснулась мочки уха.

– Генка-то небритый был. Рубаха на нём чёрная, ворот расстёгнут. И брюки мятые. А девушка-то вся сверкает! Он перед ней сморчок, а ещё выпендривается! Остановились вон там, у лавочки. А в это время телефон зазвонил. И я не знаю, что дальше было. Занялась своими делами. Про зятя с Таней поговорили. Про то, как у соседки дачу обокрали. Всё вынесли – постели, посуду, даже старенький телик. Дешёвые доски Тане обещали завезти в понедельник, второго числа. Пока говорили, чувствую – запахло газом. Поначалу не побеспокоилась – бывает у нас такое. Чайник, к примеру, может горелку залить, или ещё какая мелочь. Я-то свои краны закрываю всегда, а рядом с нами такие алкаши живут, мамоньки!.. Ну, а потом уж, когда совсем невмоготу стало, я выскочила на лестницу…

– Сколько времени вы говорили с дочкой?

Мне хотелось поскорее допить чай, закончить допрос, остаться одной и подумать.

– Надо установить, когда именно запахло газом.

– Час, наверное, проболтали. Сначала солнышко светило, а когда газ пошёл, уже потемнело.

Комкова позвякивала ложечкой в кружке, хотя сахару туда не положила.

– Я-то решила, что дождик собрался, и потому газом воняет. И из туалета несёт, и от плиты – аж мутит. Думала, что вынесет сквозняк, а оно всё сильнее… Только трубку положила, выскочила, чтобы соседей вразумить, а тут аварийка едет. Нестеровы, которые с Семёновыми на одной площадке живут, вызвали. У них внук с астмой, прямо зашёлся весь. Кашляет, задыхается. Газовики поднялись к Семёновым, стали в дверь стучать, как у них положено – чтобы от звонка искра не проскочила. Никто не отзывается. Они решили дверь ломать. Начали всех жильцов выгонять из дома. Перед тем газ отключили во всём доме. Не дай Бог, кто из мужиков окурок кинет, или спичкой чиркнут на кухне…

Комкова помотала головой, вся сжавшись от ужаса, хотя с того дня прошло два месяца.

– Все и побежали – с детьми, с кастрюлями, с одеялами и спальными мешками. Думали, что на улице придётся ночевать. А дверь-то у Генки железная, с секретом – слесарям не взломать. Позвали службу спасения. Мужчина из первого парадного даже палатку поставил у песочницы. Он турист, ему не впервой на земле спать. А спасатели с крыши по верёвке спустились, разбили окно и влезли в квартиру. Там Генка на кухне лежит, под столом. Глаза в чёрных кругах, на подбородке пена. И не дышит уже. Все четыре конфорки и духовка открыты, воздух серый в квартире, мамоньки мои!.. На стол собрано – вроде как Генка гостей принимал. Бутылка водки почата, отпито немного. Подъезд проветрили, соседи стали возвращаться. А милиция начала допытываться, кто что видел. Я и выложила, как есть, про ту дамочку. Только слова её совершенно из головы вылетели. А вот сейчас, когда вас увидала, вспомнила. Она так просила подождать, а он, поганец, и слушать не стал! Да чего от него ждать? Двух жён замучил. Одна от рака давно умерла, а вторая ненормальная уже, в клинике лечилась. Много больно о себе воображал, вот и получил! – Комкова достала платок и шумно высморкалась. – Больше ничего не заметила – ни тогда, ни после. Весь двор судачил целый месяц. Ждали Ольгу, а её всё не было. Квартира стояла опечатанная. Генка в морге лежит непогребённый, а вдова пропала. Тоже плохо так-то поступать, надо человека похоронить по-христиански.

Комкова налила мне ещё чаю, и я благодарно кивнула.

– Ещё через месяц вдруг милиция Ольгу привозит. Нашли её в Подмосковье. Соседушки шептались, будто она подговорила кого-то или подкупила, и Генку порешили. Но я не верю. Олька не могла убить, враки всё! И науськать тоже не могла. – Комкова открыто взглянула на меня ясными серыми глазами.

Лично для меня во всей этой истории было много непонятного. Но в одном я, как Дарья Фёдоровна, не сомневалась, – в невиновности Ольги Семёновой. Зато другие подозрения крепли с каждой минутой.

Геннадий говорил другу, что достанет деньги на круиз по Европе. Достанет! Значит, своих, заработанных, не имел. Тем вечером в спешном порядке Семёнов уехал с поминок по Конторину – для встречи с Диной. Она просила отца подождать, безусловно, с деньгами, но тот не соглашался. И в итоге Геннадий Николаевич преставился. Но главного-то звена нет, так же как в истории с рестораном «Гавана» и Агаповым. А без главного звена версии останутся версиями, ничего не прибавив к банку доказательств.

Сволочь Семёнов, спору нет, потрясающая! Дочка после тяжёлой болезни; её еле вытащили с того света. Где бы Дине помощь предложить, хоть добрым словом поддержать, так отец требует с неё средства на заграничные круизы, да ещё не соглашается дать отсрочку! Припекло его, что ли, в одном месте?.. Да что с него возьмёшь, действительно? Динину мать он бросил при ещё более постыдных обстоятельствах. После всего хватило наглости младшую дочь обирать, когда ей и так плохо.

Выяснить бы главное – Дина открыла газ или нет? Не для протокола, для себя хочу знать, почему гордая, смелая, своенравная женщина, а это я поняла из рассказов родных и соседей, униженно просила ненавистного папашу повременить и не грабить её сию же секунду? Так можно вести себя, если кого-то или чего-то боишься. Но чем мог Семёнов так сильно напугать Дину? Если выяснить этот вопрос, можно двигаться дальше. Проще говоря, переходить к другим пунктам нашего плана.

– Всё было очень вкусно, Дарья Фёдоровна. И спасибо за подробные ответы. – Я коснулась салфеткой губ, поднялась из-за стола. – Если потребуется, могу приехать к вам ещё раз. Но это лишь в случае крайней необходимости. Кто знает, как повернётся дело?

– Да неужто уходите? – оторопела Комкова. – Я-то думала, что посидите часок-другой, пока ливень не кончится. Или сильно торопитесь? – Хозяйка сложила руки на груди и повела плечами, как будто ей стало холодно. – Такая молодая, а уже в милиции служите! Не трудно вам мужскую работу-то выполнять? Справляетесь?

– Стараюсь, во всяком случае. Не такая я и молодая – третий десяток пошёл. В любом случае нужно где-то работать. У меня ведь ребёнок, дочка.

Я вышла в переднюю. Дарья Фёдоровна семенила сзади, привлечённая новой, семейной темой для разговора.

– Маленький совсем ребёночек-то? – Хозяйка покачала головой.

– Три года. – Я сняла непросохший плащ с вешалки.

– А родители чего ж не помогут?

Дарья Фёдоровна, по-видимому, не считала зазорным копаться в личной жизни чужих людей.

– У меня нет родителей. Извините, мне надо идти.

И я шагнула за порог, стараясь не потерять нить размышлений из-за непрекращающейся болтовни гражданки Комковой.

В передней неожиданно появилась серо-белая кошка с характерно округлившимися боками, удивлённо взглянула на меня, выгнула спину и принялась тереться о ноги хозяйки. Наверное, животное хотело есть или соскучилось.

– Ещё раз спасибо за тёплый приём, – постаралась я смягчить свои сухие, официальные слова и раздражённый, нетерпеливый тон. Потом накинула на голову капюшон и быстро сбежала по лестнице во двор.

* * *

В машине я сразу же пристегнулась ремнём безопасности, но включать зажигание не спешила. Надо было сообразить, куда теперь ехать. Вполне можно вернуться домой – день не прошёл впустую. Кое-какие данные я получила. Оба свидетеля Дину опознали. Дарья Фёдоровна Комкова к тому же напоила меня чаем, накормила пирожками, баранками и вареньем. Есть я теперь долго не захочу, поэтому могу навестить Огневых.

На Звенигородское ехать неохота – в квартире тихо, серо, пусто. Пахнет мебельным магазином, и стёкла в каплях, как в слезах. Одно дело упасть на постель вымотанной после долгого дня, когда от усталости с трудом находишь дверь; тогда и спать будешь крепко, долго, не замечая печальных дымных слов. И совершенно другое – слоняться по комнатам, ловя себя на том, что подсознательно ждёшь скрежета ключа в замке, быстрых шагов по коридору, певучего родного голоса, окликающего меня. Я не в силах лишний раз остаться одна в тех стенах. Слишком много дорогих мне людей ушли из жизни за последние годы. А появилась на свет только дочь…

Я обязательно составлю отчёт о проделанной работе и подчеркну маркером фразу Дины Агаповой: «Ты можешь подождать?», обращённую к отцу. Такого человека, как Дина, трудно запугать; и уж тем более это не под силу её папаше, презираемому и проклятому. Судя по отзывам знакомых и родных, Семёнов с криминальными личностями не водился. Насчёт его контактов с нигерийцами у меня сразу же возникли сильные сомнения.

Да и вряд ли отец, даже такой никудышний, стал бы угрожать дочери убийством, если она не даст денег. Тогда что же могло так расстроить Дину, прошедшую огни, воды и медные трубы, только в этом году дважды отнятую у смерти? Стасик на тот момент был ещё жив. Да и сомнительно, что дед захотел сделать плохо внуку, который не жил с ним вместе и не мешал ему.

Ничего не понимая, теряясь в догадках, я выкурила подряд три сигареты. Менее чем через двое суток после той встречи Дина сделала сыну, а потом и себе инъекции морфина. Интересно, вечером тридцатого мая, во время встречи с отцом, она уже собиралась поступить так? И какую именно сумму требовал у неё Семёнов? Почему на другой день Дина провела нелёгкую, судя по всему, беседу с бывшим мужем в ресторане «Гавана»? И уже совершенно непонятно, почему Дина не послала папашу куда подальше, а принялась уговаривать его и убеждать?..

Разволновавшись от этих мыслей, я решила набрать номер Огневых. На Рябиновой улице проживали старики-родители Дининого погибшего друга, и я очень хотела услышать хотя бы ещё одно слово о ней. В последнее время я привыкла к леденящим душу повествованиям о загадочных поступках и репликах женщины, с которой мы ещё не познакомились. И всё же я неплохо узнала Дину. Повинуясь необъяснимому порыву, я опять достала её фотографию.

Долго смотрела на бесстрастно-доброжелательное лицо, на бархатные глубокие глаза. Изучала отменный макияж, неброские, но баснословно дорогие украшения. Ну, кто же ты такая, «леди Ди»? Я не могу пока тебя понять, проникнуться твоими мыслями и чувствами. Сообразить, зачем тебе потребовалось совершать самое страшное из всех возможных преступлений…

От шрамов на животе ты всё равно не спаслась, если они были суждены тебе, а ребёнка загубила. После мартовской операции два рубца обезобразили твоё прекрасное тело и лишили тебя возможность услаждать мужские взоры. Тебе пришлось вернуться к сыну, но уже к мёртвому. Ты ведь не дура, а очень даже себе на уме. Так почему не взглянула чуточку дальше своего носа, понадеялась на «авось» и убила самого родного человека?

Почему ты всю жизнь вела себя надменно, а тогда за отцом чуть ли не на коленях ползла? Я ещё не знаю, убила ты его или нет, ни в чём не могу тебя уличить. Но когда закончу дело, не смогу заснуть без рассказов о тебе, как ребёнок без интересной книжки. Я заворожена, я околдована тобой…

Сверившись с электронным блокнотом, я взяла трубку сотового телефона и подумала, что Комкова сейчас сидит у своего окна, смотрит на мою машину и гадает, почему гостья сбежала из-за стола, но до сих пор никуда не уехала. Пусть думает, что хочет; мне нет дела до её эмоций. И интересуюсь я уже совсем другими людьми – родителями Владимира Огнева, Георгием Владимировичем и Владиславой Ефремовной. Лучше, конечно, увидеть мать Огнева. Она может поведать массу интересного про Дину. Вряд ли сын не упоминал при матери имя дамы, на которой собирался жениться, пусть даже потом и забрал заявление назад.

– Слушаю!

Трубку взял мужчина. Значит, мне не повезло. Впрочем, сойдёт и отец. Так даже лучше – не будет слёз и соплей.

– Георгий Владимирович, это Оксана Бабенко. Насчёт нашей с вами встречи договаривался подполковник Буссов. Вы не изменили свои планы? Вы согласны принять меня и ответить на мои вопросы?

– Ни в коем случае не изменил! – зарокотал Георгий Владимирович, словно гром в тучах. – Охотно встречусь с вами, но только денька через два. Сейчас я болен. Страдаю от приступа ревматизма, и поэтому не могу быть приятным собеседником. Вас устроит шестое число?

Буссов между делом проверил семью Огневых по своим каналам и передал информацию мне. Георгий Владимирович окончил Институт нефти и газа имени Губкина, разведывал месторождения в Западной Сибири, где и нажил себе ревматизм. После преподавал в том же ВУЗе. Владислава Ефремовна долго работала директором магазина «Оптика» где-то в центре, а к настоящему времени десять лет находилась на пенсии.

Сам Владимир получил «красный» диплом на экономическом факультете МГУ, сделал стремительную карьеру ещё в советские времена. Не пропал и при диком рынке – стал вице-президентом крупнейшей фирмы, оказывающей услуги в сфере медицинского страхования. Владимир Огнев в юности был женат, но по настоянию матери развёлся – пока не родились дети. Много лет он искал женщин на стороне, не решаясь связать себя узами Гименея. Бывало, приводил потенциальную невесту на смотрины, но мать неизменно всех отвергала.

Владислава Ефремовна настраивала сына на покорение сияющих высот, то есть на выгодный брак с обеспеченной иностранкой, и ни о ком другом не желала слушать. Но три года назад Огнев влюбился, как мальчишка, в роковую красавицу, имени которой не называл никому, даже родителям. Сотрудники фирмы видели, как светились потаённой нежностью глаза вице-президента, и ждали, когда тот устроит пышную свадьбу в «Савое», «Метрополе» или «Театро Медитерранес».

Но неожиданно секретарша Огнева таинственным шёпотом известила персонал фирмы о том, что свадьба отменяется, и помолвка шефа расторгнута. Хоть заявление Огнева и его невесты уже месяц лежало во Дворце на Малом Харитоньевском, склеить отношения не удалось. Это случилось в начале лета, а августовским утром труп Владимира Огнева подняли из Оки и установили, что мужчина скончался, приняв цианистый калий.

– Конечно, шестое августа меня вполне устроит. Я не знала, что вы болеете, иначе не стала бы вас затруднять. Но дело не терпит, и я очень хотела бы поговорить с Владиславой Ефремовной. Вы не могли бы позвать её к телефону? Обещаю, что супругу вашу долго не задержу, задам только самые необходимые вопросы.

– К сожалению, моей жены нет дома. Она находится там же, где и всегда – на кладбище у Вовки. – Огнев говорил печально и в то же время чётко, будто читал лекцию. – Если вы непременно хотите встретиться с ней, то я попытаюсь растолковать, как найти могилу нашего сына. Вы откуда едете? – осведомился Огнев заботливо, по-отечески.

Я в который раз мысленно воздала хвалу Буссову. Без его содействия свидетели вряд ли принимали бы меня с распростёртыми объятиями, и нервы мои не берегли бы.

– Сейчас я нахожусь на улице Космонавта Волкова, около «Войковской». У меня машина, так что могу добраться быстро.

– Машина? – почему-то удивился Огнев. – Тогда отлично! Лучше всего проехать до Кунцевского кладбища таким образом: по Кутузовскому проспекту на Можайское шоссе. Вы ведь на Пресне живёте?

– Да. Вам Буссов сказал?

Я не понимала, зачем Дмитрий упомянул Пресню. Но если он так поступил, значит, не увидел в этом опасности. Действительно, лучше мне вернуться домой, поесть, отдохнуть, и только после этого ехать на Кунцевское кладбище. Что за судьба моя такая несчастная? Шатаюсь по погостам чуть ли не каждый день. То семейные дела, то служебные вынуждают покупать чётное количество белых цветов, видеть похоронные процессии с гробами, венками и катафалками, заплаканные лица. Слышать надрывный бабий вой, пьяное гудение мужиков, с утра набравшихся по завязку. Вдыхать приторный запах ладанного дыма, текущего из кадила. Но что поделаешь, ведь кладбище – то самое место, где люди либо совершенно замыкаются в себе, либо становятся особенно говорливыми, открытыми. И этим нужно пользоваться.

– Значит, по Можайскому?

– Буссов действительно сказал, что вы – молодой специалист. Проходите практику, набираетесь опыта. Хотите потолковать с нами обоими, чтобы удобнее было общаться, он назвал ваш домашний телефон. Номер подсказал мне, где примерно находится ваш дом. И всё, никакого чуда. Скажу сразу, что с версией самоубийства сына на рыбалке я категорически не согласен! – напористо сказал Огнев.

Я вздрогнула – столько боли, отчаяния и страсти было в его словах.

– Вовку убили, убили! Понимаете? Я рад, что дожил до того времени, когда нашу точку зрения разделили представители закона. В течение двух лет нашего сына считали обычным утопленником. Наряду с этой существовала версия о его самоубийстве. Получается, что он сам во всём виноват. Мол, не справился с жизненными трудностями и принял яд. Но я не таким воспитывал сына, не таким! Мне пришлось возить гроб с его телом по Москве, и в нескольких храмах усопшего отказались отпевать. Газеты раззвонили, будто Вовка руки на себя наложил. Пришлось заплатить очень дорого за то, чтобы обряд совершили… – Георгий Владимирович всхлипнул и долго не мог отдышаться. – Как педагог я приветствую ваше желание овладеть профессией следователя…

После этих слов Огнева я расслабилась. Значит, Буссов представил меня не как сотрудника частного агентства, а как молодого настырного специалиста, жаждущего восстановить справедливость. Даже стало стыдно, потому что на Володю-то мне было, по большому счёту, наплевать. Нас он интересовал только как жених Дины Агаповой, погибший вскоре после разрыва с ней. Интересно, как же удалось матери отговорить взрослого, самостоятельного, влюблённого в Дину сына забрать уже поданное заявление? Наверное, сама пригрозила повеситься.

– Итак, Оксана, у стадиона «Текстильщики» и универмага «Молодёжный» вы поворачиваете на Рябиновую улицу и едете по ней в сторону области до Кунцевского кладбища. Если вы не разыщете мою супругу или не сможете определиться на местности, приходите к нам домой. Вы ведь знаете адрес. И тогда побеседуете с нами обоими. Но, надеюсь, Влада там будет до самого вечера. В любую погоду – в дождь, в мороз, по жаре она идёт к Вовке. Сидит там и молится. Конфисковала у меня тулуп и валенки, чтобы зимой не замёрзнуть… – Огнев невесело рассмеялся.

А я, наблюдая за ползущими по лобовому стеклу ручейками, вспомнила, что Дина Агапова точно так же проводит почти всё своё свободное время. Но почему случилось, что эти женщины не понравились друг другу, не стали свекровью и невесткой?..

Огнев подробнейшим образом объяснил, как отыскать могилу его сына на Кунцевском кладбище. Мне показалось, что я обязательно найду памятник в виде креста из белого мрамора и Владиславу Ефремовну около него. Дождь не прекращался, и мне захотелось ненадолго вернуться домой. Я точно знала, что это дело уже не оставит меня в покое, пока не будет раскрыто, не потеряет своей загадочности и мрачной привлекательности.

Неужели мать Владимира Огнева даже в такую погоду сидит среди памятников и крестов, под льющим уже целые сутки дождём?..

– Она действительно не пропустила ни одного дня? – Я не могла поверить в то, что такое в принципе возможно.

– Да, жена не позволила себе хотя бы раз остаться дома в течение этих двух лет. – Огнев говорил уже отрывисто, нервно, будто злился и на меня, и на себя, и на свою жену. – Надевает тулуп или плащ, соответственно обувается и идёт. Говорит, что непрерывно просит у сына прощения за то, что сгубила его. И ждёт, когда Вовка ей ответит – во сне или наяву. Но он молчит, и Влада каждое утро бежит туда. Если я не бываю болен, то под вечер увожу её домой. А сейчас лежу, не могу подняться, и поэтому она вернётся нескоро… – Огнев вдруг заплакал. – Влада уверяет, что убила нашего единственного сына, расстроив его брак два года назад. И сгинул паренёк… Ему было бы уже сорок шесть, но для нас он оставался ребёнком. Вовка обожал свою невесту, стелился перед ней, как перед божеством. Но Влада выяснила, что у Дины больной мальчонка, сын. Да пусть бы хоть с четырьмя ногами был, с двумя головами! Только бы Вовка не лежал на Кунцевском, а был бы сейчас с нами! Влада придерживается того же мнения, но тогда она отговаривала сына днями и ночами. Доказывала, что глупо становиться отчимом ребёнка-инвалида, когда имеешь куда более приятные перспективы…

– Вы в начале разговора сказали, что Владимира убили. Вы так думаете. А ваша жена? – Я старалась говорить осторожно, мягко, чтобы лишний раз не травмировать старика.

– Влада придерживается другого мнения. Считает, что сын и впрямь намеренно ушёл из жизни. Согласно заключению экспертов, он принял яд, находясь на середине реки, в лодке. А потом, потеряв сознания, упал за борт. В лёгких не обнаружили воды – значит, в тот момент он уже не дышал. Удар лодочного борта по голове положения не изменил, так как оказался посмертным… – Огнев начал задыхаться. – Как бы там ни было, но жена считает себя убийцей нашего мальчика. Пьяным он быть не мог. Употреблял исключительно элитные вина в ресторанах. И этот яд… Откуда он у Вовки? Говорят, что принял с пищей рано утром. Решил перекусить в лодке, я думаю. Такое бывало не раз, когда мы вместе рыбачили. И об этой его привычке закусывать в лодке мог знать кто-то ещё. Для устранения конкурентов все средства хороши. Незадолго до сына погиб банкир Кивелиди, и тоже от яда. Во всех случаях, что бы ни сделал Вовка – покончил с собой или позволил застать себя врасплох – виновата мать, вынудившая его отказаться от столь желанного брака. Конечно, сын и сам не горел желанием воспитывать безнадёжного инвалида, но ради Дины он мог пойти на это. Он имел средства на няню, прислугу. Мальчика мог вообще не видеть. Влада же превратила в ад и свою жизнь, и мою. Но ушедшего не вернёшь, а раскаянием горю не поможешь. Раза два Владимир обронил в моём присутствии, что не хочет больше жить. Но при Владе он не смел о таком и заикнуться. Он был приучен беречь мать, не перечить ей. И зря, чёрт побери! Зря!

Огнев стонал, как от невыносимой боли. А я затаила дыхание, стараясь стать маленькой, незаметной; пропасть в длинном ворсе чехла, покрывающего водительское сидение.

– Я сам – преступник, ибо так воспитал его. Волосы рву на себе, и тоже осознаю, что поздно! Поздно! Влада познакомилась на кладбище с такой же несчастной матерью, которая лишь на ночь уходит оттуда. Двадцать восемь лет было её дочке, когда она погибла. Бандиты убили три года назад. Мать вынудила девушку избавиться от будущего ребёнка, и та, в конце концов, ушла из жизни. Они с Владой понимали свои материнские права слишком широко, отказывая взрослым детям в праве самим решать свою судьбу. Одна запретила дочери рожать вне брака. Другая не дала сыну взять в жёны любимую женщину с больным ребёнком. Одно и другое – преступление. Но я это осознал только сейчас. Тогда я согласился на свадьбу – лишь бы сын был счастлив. Но переспорить жену не смог. И вот теперь две скорбящие матери на коленях просят умерших детей простить их. Если человек не хочет жить, он не будет; не обязательно для этого кончать самоубийством. Он просто перестанет себя беречь. Ему безразлично, умрёт он или останется с близкими на земле. И сейчас, я уверен, обе матери там. Промокли до костей, конечно. И всё пробуют докричаться… А дети молчат, молчат, будто не слышат. Дочка той женщины прожила после случившегося девять лет, но как будто не замечала свою мать. Вовка ушёл почти сразу. Девушка терпела дольше, но всё-таки нарвалась на пулю, потому что хотела оборвать свои страдания. Жаждала расстаться с жизнью, с воспоминаниями… Извините, я не могу больше говорить!

Огнев произнёс те же самые слова, что и Галина Емельянова четыре дня назад. Потом овладел собой.

– Надо будет, приезжайте не шестого, а завтра. Допросите нас, как собирались. Тяжёлый у нас получился сегодня разговор, но он и не мог быть иным…

– Жалею, что заставила вас пережить всё заново, Георгий Владимирович. Надеюсь, что в дальнейшем это не повторится, – тихо сказала я, отключила связь и вытерла глаза.

Глава 4

Дождь наконец-то прошёл, и я медленно брела по аллее, полной грудью вдыхая аромат мокрой листвы; под моими ногами будто бы текло расплавленное золото. Солнце отражалось в бесчисленных лужах, играло зайчиками на асфальте и надгробьях, настраивая меня на безмятежный, снисходительный лад.

Огнев подробно растолковал мне, что Кунцевское кладбище, ставшее элитным всего около семи лет назад, чётко делится по социальному признаку. Справа от дорожки размешается старая территория с ободранными оградками и скромными памятниками. Нужная мне могила находилась слева, на так называемой «Божеской» территории.

Старое кладбище называлось «Рабским». Интересно, что родственники и друзья усопших не видели ничего зазорного в таком, уже посмертном разделении людей. Я бы сошла с ума, окажись мои родители, сестра и братья на «Рабской» территории. А этим хоть бы хны…

Прикрывая глаза рукой от солнца, я ругала себя последними словами за то, что забыла очки на подзеркальнике – так волновалась. Тем более что тогда ещё моросил дождь, а тут вдруг неожиданно распогодилось. Пересилив прилипчивый страх, я вновь села за руль «Ауди».

На стоянке у кладбища перевела дыхание, отстегнула ремень безопасности. Изогнувшись, вытерла взмокшую от напряжения спину под чёрной шёлковой блузкой, которую надела с такой же мини-юбкой. Ноги запихала в «лодочки» на кокетливом каблучке. Но туфли ссохлись, и я всю дорогу боялась из-за этого попасть в аварию. Но ничего страшного не произошло, и я посчитала себя везучей.

Закрыв машину и подёргав дверцы, я подошла к тёткам у ворот и купила восемь розовых гвоздик, потому что белых не нашла. Не спеша направилась по главной аллее, то и дело поправляя забранные в строгий пучок волосы и подставляя влажное лицо вечернему солнышку. Макияж я почти весь сняла, оставила подводку для глаз и перламутровую помаду на губах.

Правила конспирации в данный момент не вынуждали меня изменять внешность и переодеваться, но я никогда не выносила однообразия, и за сутки могла менять туалеты раз пять. С тех пор, как стала работать в агентстве, старалась прожить каждый день так, чтобы перед сном сказать себе: «Ксюша, ты сделала всё, что могла. Не напрасно сегодня утром вылезала из постели, дёргалась, бегала, боялась и радовалась – результат налицо. Ты заслужила право спокойно заснуть до утра…»

Если сегодня найду Владиславу Ефремовну Огневу, буду совсем молодчина. Хоть что-нибудь да она мне скажет…

Вот здесь, кажется, следует свернуть и по узкой тропке пройти метров двадцать, глядя налево в поисках больного мраморного креста. Пока я не обращалась к редким прохожим и пыталась сориентироваться самостоятельно; но в какой-то момент не выдержала и решила уточнить маршрут.

Вдруг я вообще иду не туда? Тогда придётся возвращаться, терять время, лишний раз проходя мимо могил и глядя на лица умерших. Высеченные на камне портреты, бюсты и попоясные изваяния навевали на меня тоску. И мне, как всегда, захотелось плакать.

Как назло, когда я всё-таки решила узнать дорогу, вокруг никого не оказалось. Только слева, приглядевшись, я заметила за кованой оградкой женщину в чёрном – маленькую, хрупкую и, кажется, пожилую. Из-за плотно запеленавшего её голову чёрного платка трудно было разглядеть лицо, но для меня это не имело значения. Просто я подумала, что кладбище она знает неплохо и не откажется помочь.

Я уже открыла рот, чтобы окликнуть женщину и справиться у неё, не находится ли где-то поблизости могила Владимира Георгиевича Огнева, но тут же взглянула на памятник и обомлела. Ну и дура же я, в самом деле! Должна была понять ещё на подходе, что здесь лежит Лена Косулина, наша с Андреем Озирским знакомая и спасительница. В первые, самые тяжкие дни после гибели мамы мы с братьями и сестрой укрылись в её приюте. Лена, самоотверженно ухаживая за нами, в какой-то степени помогла справиться с горем, с безысходностью, с безумием. Не её вина в том, что я потеряла младших, не сумела вырастить их и оправдать собственное существование на земле.

Затаив дыхание, я стояла у оградки за спиной неподвижной женщины. И на какое-то время забыла об Огневых, о весьма желательной встрече с Владиславой Ефремовной, о том, зачем вообще приехала сюда. Казалось, что именно Лену я и должна навестить. И стыдно, что я так редко бываю на месте её упокоения. Женщина в глухом, пахнущем сырой шерстью платье, как будто дремала. У её ног валялся скомканный полиэтиленовый плащ. Он сверкал мелкими капельками под ясным, чистым солнцем.

Мы с Андреем впервые приехали сюда через две недели после похорон. За три года высокий холмик превратился в плоский, засеянный травой, к тому же его отделали гранитом. Для цветов установили две большие каменные вазы, и ни одна из них до сих пор не пустовала; в основном приносили розы и лилии.

А памятник, против моего ожидания, пышностью не блистал. Кроме имени и дат жизни на лиловато-чёрном фоне был выбит портрет Лены. Она сидела, положив щёку на ладонь, и грустно глядела на всех, кто заворачивал с аллеи. И под портретом – крест. Да, Лена была искренне верующей. И в момент гибели держала перед собой икону – думала, что образ защитит её. Она пыталась остановить бандитов, которые рвались в приют, чтобы добить своего раненого дружка. А у Лены никакого оружия не было – только икона и проникновенное слово…

Кто же эта женщина? Неужели мать Лены? По возрасту скорее годится в бабушки, и внешне они совсем не похожи. Впрочем, мало ли какая родственница может навестить Леночку! Да и старушки из её приюта вполне могут наведаться – не все же умерли за три года. Лена для них много сделала – содержала заведение на собственные средства, сама мыла старух, кормила их, пыталась сделать их жизнь хоть немного лучше. И забывать об этом – преступление.

Женщина обернулась, почувствовав моё присутствие, и я разглядела её увядшее лицо в россыпи веснушек, близко посаженные карие глаза. Из-под платка выбивались набрякшие влагой рыжие кудряшки.

– Здравствуйте! – сдавленным голосом сказала я и вошла за оградку.

– Здравствуйте, – отозвалась женщина, внимательно меня изучая. И тут же тоном вахтёрши поинтересовалась: – Вы к Лене?

– Да.

Я поставила четыре гвоздики из восьми в наполненную дождевой водой вазу.

– А кем вы ей приходитесь?

Пожилая мадам, как видно, не терпела конкуренции и ревниво оберегала своё единоличное право скорбеть.

– Знакомая.

Несмотря на холодный приём, я должна была выяснить кратчайшую дорогу к могиле Огнева; иначе не стоило начинать этот разговор. Я немного замешкалась, рассматривая портрет Лены, и тётушка недовольно заёрзала на лавочке, звякнув лопаткой.

– Что-то я вас раньше здесь не замечала! – припечатала меня подозрительная пенсионерка. – Вы в первый раз пришли?

– Во второй, к сожалению, – честно призналась я. – Хотя надо было бы почаще Лену навещать. Скажите, – я присмотрелась к придирчивой женщине внимательнее, – вы разве всех знаете, кто сюда ходит? Не сидите же вы на кладбище с утра до вечера!

– Сижу, – тихо сказала женщина и подняла дождевик. – То тут, то на могиле своего сына. Сегодня мать Леночки не смогла приехать. Попросила меня прибраться здесь, свечку поставить…

Сверкнувшая молнией догадка заставила меня ахнуть. Я ещё с полминуты цедила воздух сквозь зубы, не веря в очередную сегодняшнюю удачу.

Георгий Владимирович говорил о подруге своей жены, и история несчастной дочери той женщины была очень похожа на Ленину. Если это – Владислава Ефремовна, то она должна была слышать обо мне от Буссова или от мужа. Надеюсь, что мне не придётся долго вводить её в курс дела.

Женщина аккуратно сворачивала дождевик, и я следила за её узловатыми руками. В пальцы навеки вросли обручальное кольцо и перстень с похожим на антрацит камешком. Всё, довольно топтаться, пора начинать.

– Извините, ваша фамилия – не Огнева? – сухо спросила я.

Женщина вздрогнула и резко повернулась ко мне.

– А в чём дело? – Она побледнела, сжавшись в комочек на лавке, как озябший воробей. – Откуда вы меня знаете?..

– Мы сегодня разговаривали с вашим мужем, Владислава Ефремовна, – как можно мягче, спокойнее пояснила я. – Надеюсь, вы от него слышали об Оксане Бабенко, которая хотела поговорить с вами о сыне Владимире?

– Да… Да, конечно.

Огнева смотрела на меня в упор, но, кажется, не видела. Она выронила плащ и забыла о нём, бездумно терзала пальцами ридикюль.

– Значит, вы и есть Оксана Бабенко?

– Да.

Я показала Огневой пластиковую карточку частного агентства и ожидала вполне уместных вопросов. Но Владислава Ефремовна, потрясённая до глубины души, заговорила о другом.

– Тогда почему вы сказали, что знали Леночку?

– Потому что я её действительно знала. В трудные дни моей жизни я нашла приют в её ночлежке, которая называлась «Любовь». То, что и вы оказались знакомы с матерью Лены, – простое совпадение.

Контакт был установлен, и я присела на лавочку рядом с Огневой.

– Тот господин из РУБОПа… Буссов, кажется… Он сказал, что вы интересуетесь обстоятельствами гибели Владимира, – медленно начала Огнева, и я заметила, что она вся дрожит. – Но почему этим занимается РУБОП, вот вопрос! Неужели выяснилось, что к случившемуся причастна организованная преступная группа? – Женщина никак не могла смириться с этой мыслью. – Два года назад дело было закрыто в связи с установлением факта самоубийства. До сих пор у меня не было оснований сомневаться в выводах экспертов, – твёрдо сказала Владислава Ефремовна.

Мы сидели, касаясь друг друга плечами, и в то же время между нами была пропасть. Лёд недоверия ещё не растаял.

– А ваш муж думает иначе, – словно между прочим сообщила я.

– Гоша не может смириться с тем, что Вовка покончил с собой. Он считает самоубийство уделом слабаков, умственно неполноценных особей, у которых начисто отсутствует сила воли.

Огнева сняла платок, обмахнулась им и положила его на колени. Судорожно усмехнулась, и вот рту у неё сверкнула золотая коронка. В маленьких бледных ушах дрожали серьги-орешки.

– Лично у меня другое мнение на сей счёт.

– И какое же?

Я всё больше нервничала. Огнева затягивала меня в омут своего психоза, и это мешало сосредоточиться.

– Самоубийство – акт отчаяния, признание бесполезными дальнейших попыток удержаться на плаву. Не знаю, какие там у вас имеются сведения относительно причастности к гибели моего сына деятелей из мафии. Возможно, что правы вы. Ведь Володя успешно занимался бизнесом, и в связи с этим мог кому-то помешать, перейти дорогу. Он часто давал друзьям в долг. Вероятно, занимал и сам. Ничего нельзя исключать, но всё-таки я остаюсь при своём мнении. Гоша, чтобы утешить меня, уверяет, что смерть сына не связана с его личной жизнью. Что виной всему – служебные дела, бандитские разборки. Муж в первую очередь хочет вывести из-под удара меня. Ведь убить могут и счастливого, довольного жизнью человека. Добровольно уйти в мир иной способен лишь несчастный. А сделать Вовку несчастным могла только я. – Владислава Ефремовна бросила взгляд на оставшиеся четыре гвоздики, которые я положила на скамейку. – Давайте пройдём сейчас к нему. Там нам будет удобнее. Не возражаете?

– Ни в коем случае – я туда и шла. Хотела у вас спросить дорогу.

Огнева, тяжело дыша, поднялась, сложила дождевик ещё раз, сунула его в большую кожаную сумку. В пластиковый мешок спрятала лопатку, баночку с краской, ветошь. Я открыла калитку и отступила, пропуская Владиславу вперёд.

А потом пожалела, что не надела резиновые сапоги, потому что мои ноги оказались до колен забрызганы жидкой грязью. На удачу, дорога оказалась не длинной. Через пять минут мы уже были у мраморного креста, подножье которого утопало в чайных и бордовых розах. Тут же были вкопаны две скамейки и столик. Я подумала, что не хватает только лежанки, а на ней – подушки с одеялом.

Огнева смахнула капли со скамейки, пригласила меня.

– Присаживайтесь. Я сейчас клеенку постелю, чтобы вы юбку не промочили. Вот Володино последнее пристанище…

Я отдала цветы Владиславе. Она благодарно кивнула и поставила их в стеклянную банку, тоже щедро наполненную водой.

– Вы действительно ни одного дня не пропустили? – Я никак не могла поверить в такую самоотверженность. – Ни разу?..

– Бывает, что мы с Лерой, матерью Лены Косулиной, подменяем друг друга. Можно ведь заболеть, или семейные дела задержат дома. Как вот сегодня, к примеру. Я познакомилась с Валерией здесь, когда сына только похоронили. Моему-то сорок пятый год шёл. Видите, в январе шестьдесят первого родился? Стал для нас с Гошей новогодним подарком. А Леночке и тридцати не исполнилось. Правда, у Леры младшая дочь осталась, Лана, и внук от неё. Муж в больнице часто лежит – инвалидом стал после гибели Лены. Но всё же есть, для кого жить. А мы с Гошей никому не нужны. Получается, жизнь зря прошла.

Владислава закрыла лицо руками, наклонилась над столиком. Я увидела беззащитную розовую плешку на её макушке – волосы от старости поредели.

– Но я не ропщу, потому что знаю, за что страдаю. Гошу жалко. Он был за то, чтобы Вовка женился на Дине. Вы курите?

Огнева достала из ридикюля пачку дамских сигарет, протянула мне. Потом чиркнула зажигалкой, и я заметила её длинные, крепкие, будто целлулоидные ногти.

– Мы с Валерией Косулиной рассказали друг другу страшную правду, на что не так-то просто было решиться. Боль требовала выхода, грозя разорваться нас изнутри. Мы живём в своих квартирах, но думаем только о том, как встретиться здесь, побыть со своими детьми. А потом мы всегда ходим на службу в храм Спаса Нерукотворного. Да, Оксана, что вы хотели узнать про сына? – опомнилась Огнева.

– Хочу, чтобы вы рассказали о нём. Каким он был? И. самое главное, изложите свою версию случившегося два года назад. Я понимаю, вам тяжело…

Я видела, как сильно Владислава затягивается, и пепел сыплется ей на рукав, грозя прожечь ткань.

– Но без ваших показаний трудно будет установить истину. Прошу понять меня правильно.

– Да, конечно. – Огнева оглянулась на могилу, словно испрашивая у сына позволения говорить о нём с чужим человеком. – Внешне Вовка был в меня – рыжий, веснушчатый. Но рост унаследовал отцовский – сто восемьдесят пять. Рожать пришлось через кесарево, да ещё в новогоднюю ночь. Какое это, впрочем, имеет назначение?.. – Огнева говорила, и глаза её сияли, словно она вновь видела сына перед собой. – Ребёнком был серьёзным, задумчивым, даже застенчивым. Особенно сторонился чужих людей. Не любил, когда к нам приходили гости. С ребятами почти не дружил, девочек сторонился. Никогда их не обижал. Редко смеялся, почти не шалил. Никак не мог расслабиться, насладиться прекрасной порой детства. Мы с мужем изо всех сил старались создать для него тёплую, жизнерадостную атмосферу. Сын рос среди любящих его людей. При нём мы с Гошей старались не выяснять отношения. Володя часто болел. В третьем классе сильно расшибся, упав на даче с лестницы. Потом долго комплексовал, не общался со сверстниками. Сидел дома и учился. У него было всего трое друзей за всю жизнь. Но и этого оказалось достаточно, чтобы сына познакомили с Диной. Раньше она была любовницей Вовкиного друга Саши Проваторова. Они вместе встречали Новый год, и сын увлёкся…

Огнева помолчала немного, вспоминая. Потом продолжала:

– Вовка всегда знал, чего хочет от жизни. Все в один голос утверждали, что рано или поздно он добьётся высокого положения, денег, славы. Неуклонно и настойчиво он шёл к успеху. Я не знала забот с сыном. Привыкла к его безоговорочному подчинению и дисциплинированности. Поэтому не могла представить, что однажды сын меня не послушается. Он женился на третьем курсе. Взял бывшую одноклассницу, которая просто хотела выскочить замуж. Нигде не училась, на работе дольше испытательного срока не задерживалась. Вовка решил ей помочь, подтянуть до своего уровня, но потерпел сокрушительное поражение. Невестка Кристина откровенно насмехалась над стремлением Вовки сделать из неё человека. Однажды, когда она в очередной раз уволилась с работы и сидела дома, я неожиданно вернулась на час раньше и застала её в постели с нашим соседом. Плохо помню, что было дальше. Но когда сын вернулся с лекций, Кристинины пожитки валялись в сугробе под окнами. Я, не тронувшая никого пальцем за всю жизнь, исцарапала невесткину бесстыжую физиономию. И соседу пришлось голышом домой возвращаться. Одно хорошо – у них с сыном не было детей! Ещё неизвестно, от кого принесла бы их Кристина, и развестись оказалось бы куда сложнее. К тому же Кристина была москвичкой, правда, в первом поколении. И прописывать её к нам нужды не было. Когда сын наконец расстался с этим самым маляром-штукатуром, он дал зарок никогда больше не жениться. Поклялся сделать блестящую карьеру и посвятить жизнь родителям, которые его не предадут и не разлюбят.

Огнева выговаривала слова чётко, внятно, и испытывала удовольствие, найдя в моём лице внимательного и благодарного слушателя.

– Володя пережил депрессию, но справился с ней. С удвоенной энергией налёг на учёбу. Семейные заботы его жизнь не осложняли. Я делала всё для того, чтобы сын, приходя со службы, чувствовал себя любимым, защищённым и беззаботным. Долгое время так и было. Безусловно, молодой мужчина не может жить затворником, и с женщинами он встречался. Но о свадьбе и речи не было. Слишком насолила ему Кристина, которая потом спилась и попала в психушку.

– Владимир сам не желал во второй раз жениться? Или вы противились такому его шагу? – уточнила я.

– Что вы! Наоборот, я пыталась найти для него подходящую партию! – Владислава обиженно поджала губы, шмыгнула носом и сморщилась. – Нашла милую добрую женщину, притом с положением. Нина работала в Госкомдрагмете. Вдовела пять лет, детей не имела. Я хотела, что они с Володей подарили нам внуков. Сын познакомился с Ниной в девяносто третьем году, переехал к ней жить; а мы стали готовиться к свадьбе. Но неожиданно в нашу размеренную, выверенную на много лет вперёд жизнь ворвалась красивая молодая стерва по имени Дина. Дина Агапова…

Огнева вся подобралась, и взгляд её сделался жёстким.

– Как я уже говорила, сын впервые увидел её в новогодней компании, где заодно отмечал и свой день рождения. И как шлея ему под хвост попала! Бегал к ней на свидания, будто шальной. Снимал номера в дорогих гостиницах, а в другой раз уединялся с Диной в салоне автомобиля, где-нибудь в области, у обочины шоссе, в кустах. Дело дошло до того, что сын за бешеные деньги купил ей квартиру на Тверской, потом подарил машину. Мне было совестно перед Ниной, которая действительно любила Володю, но я ничего не могла поделать. В него как бес вселился. Поначалу я знала о Дине немного. Она по специальности ювелир; из приличной, интеллигентной семьи. Разведена, имеет шестилетнего сына. Немного, конечно, коробило от мысли о том, что Дина хотела разрушить семью Саши Проваторова, но такое часто случается. Жертвенных женщин, отказывающихся от возможности подклеить богатого мужа, найдётся не так уж много. Саша высох от несчастной любви в щепку, а его жена Марианна ни в какую не давала развод. К тому же, у них росли два замечательных мальчугана. Родственники наперебой убеждали Сашу одуматься. В конце концов, он решил порвать с Диной, но не просто так, а познакомить её с холостым другом. Я не знаю, где Проваторов сейчас. Он как-то исчез с нашего горизонта. Но в том, что я вынуждена дневать и ночевать здесь, немалая его заслуга. Конечно, Саша не желал другу зла, и я не вправе перекладывать свою вину на него. Дина, жгучая брюнетка с загадочным взором, явно обладает гипнозом…

Огнева потушила уже вторую сигарету, бросила окурок в стоящую под столиком консервную банку.

– Мне следовало это понять и смириться с поражением, но коса нашла на камень. Я ведь тоже не из слабаков. Даже когда Вовка с Диной подали заявление, я не потеряла надежду предотвратить этот брак.

– Простите, но как вам это удалось? Ведь Владимир так любил Дину…

На этот вопрос могла ответить только Владислава Ефремовна. И она ответила, моргая белёсыми ресницами; щёку её перекосил нервный тик. Я напряглась, ожидая истерики, но вопрос не снимала.

– Охотниц за лёгкой добычей в виде наивных состоятельных мужчин во все времена было предостаточно. В бизнесе сильный пол разбирается, но в любовных делах надуть предпринимателя ничего не стоит. Только скажи ему доброе слово и изобрази пламенную страсть…

Огнева тяжело вздохнула, сутулясь. И вдруг вскинула голову, взглянув мне прямо в глаза.

Я смогла отговорить сына от женитьбы потому, что доказала ему очевидное – Дина водит его за нос. Скрывает то, что ни в коем случае нельзя скрывать от будущего мужа. А Вовка был болезненно честным, и ещё со времён первого брака возненавидел даже самую мысль о таких вот пакостных мероприятиях. Использовать себя втёмную он никому не давал.

Огнева мимолётно улыбнулась – вспомнила о той своей победе, которая оказалась пирровой.

– В конце мая у одной из моих приятельниц день рождения. Она живёт на Пресне, у Зоопарка. Как раз тогда ей стукнуло семьдесят. Чем не повод собраться? Мы засиделись до утра, очень устали, но не все смогли остаться там ночевать. Иногородних Лидия устроила на гостевых диванах, а москвичам вызвала такси. Мы вышли ждать машины во двор. Солнце взошло, всё было прекрасно видно, и я не могла обознаться. С подъезда соседнего дома вышла Дина, которую я к тому времени хорошо знала. Рядом с Диной ковылял разительно похожий на неё мальчик, которому я без труда поставила диагноз – детский церебральный паралич. Я хоть и окулист, но медицинский институт заканчивала, и таких больных видела. Руки у ребёнка совсем не действовали. Ноги – тоже неважно. Говорил мальчик с трудом, и при ходьбе шатался. Тут мне стало понятно, почему на все Вовкины просьбы познакомить его со Стасиком Дина отвечает отказами, лжёт и изворачивается. То он у тёти живёт, то у родственников в деревне, то болен ангиной, и ещё целая куча причин. Гуляла она с ребёнком всегда рано утром или поздно вечером, чтобы как можно меньше народу его видело. Как только я вернулась домой, сразу же рассказала обо всём Гоше. Дина меня вряд ли заметила. Я шагнула за спину полного мужчины и оттуда наблюдала за кошмарной походкой ребёнка. Тогда я считала, что Бог нас спас. Ведь если бы они официально поженились, избавиться от Дины было бы невозможно. Она получала первоочередные права на Володю как супруга, а к родителям наши законы немилостивы, если их дитя состоит в законном браке. Я дождалась сына из-за границы, откуда он привёз очередную кучу подарков для Дины. Я усадила его перед собой и рассказала всё, как на духу. Я знала, что Вовка не захочет иметь ТАКОГО приёмного сына. Он даже к нормальным детям относился с прохладцей, так как никогда не имел братьев и сестёр. Очень боялся, что мы с отцом заведём второго ребёнка. Я не давила на сына, нет! Только затронула самые чувствительные струны в его душе. Несколько раз подчеркнула, что Дина считает его дураком и рохлей. Видит Бог, сыну невероятно трудно далось решение покончить с этой связью. Он сутки не выходил из своей комнаты, а потом позвонил Дине и попросил о встрече. Задал вопрос в лоб и получил прямой ответ. Да, Стасик болен. Но какое это имеет значение, если мы любим друг друга? Володе, дескать, нянчиться с ним не придётся. Сын ответил, что дело не в болезни мальчика, а в попытке скрыть её, то есть начать семейную жизнь со лжи. Он не может жить с женщиной, не доверяя ей. И лучше расстаться друзьями сейчас, чем потом скандалить, задыхаясь от ненависти.

Владислава помассировала виски подушечками пальцев, болезненно поморщилась, глядя на заходящее солнце.

– Вовка с кровью вырвал из себя это решение. Дина имела на него куда большее влияние, чем я думала. И он готов был её простить, но понимал, как мне будет больно. А я тоже имела власть над ним. Дина была хваткой, цепкой, очень сильной личностью. Мы с ней как бы разорвали сына на две части. И он не смог жить разорванным, понимаете?.. Заявление они забрали и договорились, что Дина больше не будет нам звонить. Она легко согласилась, из чего я заключила, что Вовка моментально перестал её интересовать, и нужно немедленно отправляться на поиски новой жертвы…

– Больше Дину вы не видели? – Я старалась голосом и интонациями успокоить несчастную мать.

– Нет. Она, видимо, решила, что иномарки и квартиры на Тверской хватит для возмещения морального ущерба от несостоявшегося бракосочетания. Мы с отцом убедили Володю подать другое заявление в тот же Дворец. Свадьбу с Ниной назначили на пятнадцатое августа. После гражданской церемонии сын с Ниной обвенчались по первому разряду в Елоховском соборе. В двадцатых числах хотели ехать во Францию. Их ждали Париж, Ницца, Канны, Монте-Карло, Замки Луары. Осенью ему нужно было много ездить по служебным делам, и он не мог уделять супруге максимум внимания. Не получилась та поездка…

Огнева, против моего ожидания, не заплакала. Глаза её были сухие и горькие, спина – прямая. Потом Владислава опять вытащила сигареты из ридикюля.

– Это невероятно, но сын, получается, женился на Нине, не собираясь с ней жить! Восемнадцатого августа, всего через три дня после свадьбы, он помрачнел, стал раздражительным, даже злым. Мы были на десятом небе от счастья и не обратили на перемену настроения должного внимания. Вечером того же дня сын объявил, что хочет порыбачить в полном одиночестве – для успокоения нервов. Отец и Нина предлагали ему свою компанию, но Вовка не согласился. Только один, иначе сеанс психотерапии не достигнет цели! Тишина и покой, полнейшее безмолвие – больше ему ничего не нужно. Мы не возражали, так как не могли даже предположить, чем эта рыбалка закончится.

Огнева протянула руку и нежно погладила крест – словно головку маленького Вовки.

– Даже охранника не захватил, наплевал на безопасность. Нам бы насторожиться! А-а, да что теперь! – Владислава безнадёжно махнула рукой. – Он ведь всегда в мужской компании рыбачил. Очень редко брал женщину, с которой на тот момент встречался. Для чего ему потребовалось остаться одному? Только для того, чтобы без помех убить себя. Рыбак, сообщивший нам о несчастье, видел, как Володя отталкивал лодку от берега. Он был один. И эту лодку, уже пустую, потом прибило к пляжу. Другие рыбаки подняли тревогу, и через два дня тело обнаружили. Оно зацепилось за корягу, и поэтому не было унесено течением.

Огнева говорила теперь тихо, устало, будто в её душе всё перегорело.

– Визуальный осмотр признаков насилия не выявил. После оказалось, что сын принял цианистый калий, находясь в лодке. Он завтракал хлебом, яйцами, помидорами. Наверное, вот так, с пищей, ему проще было… Уже потеряв сознание, сын упал в воду, а лодка не перевернулась. Только сильно качнулась и бортом зачерпнула воду. Появилась версия о самоубийстве на почве депрессии. Я, в отличие от мужа, согласилась с таким выводом. Поскольку на службе у сына всё было в порядке, заставить его принять кошмарное решение могла только история с Диной.

Владислава о чём-то вспомнила, достала из сумки креповую ленточку, привязала её к кресту. Обняла холодную мраморную перекладину, прижалась к ней лицом.

– Скоро уже два года, как мы одни… Созовём сюда всех знакомых, друзей – на панихиду. Я почти каждый день привязываю ленточку, но она тут же исчезает. Воруют, мерзавцы, даже у мёртвых… – Огнева, не меняя позы, перевела взгляд на меня. – Я гордилась сыном, обожала его. Золотая медаль в школе, «красный» диплом в Университете, успешная карьера – всё это, оказывается, не имеет значения. Получается, что я не знала Вовку. Совсем не знала. Не сообразила, что для него главное в жизни. Я потеряла свою кровинку в наказание за то, что побрезговала чужим ребёнком. И буду страдать столько времени, сколько ещё проживу на свете…

– Получается, что ко времени подачи заявления Владимир был знаком с Диной больше года? И ничего не знал о болезни Стасика?

– Не знал. Это совершенно точно, – подтвердила Огнева.

– И Проваторов не знал? Так, кажется, фамилия его друга?

– Не могу вам сказать, – пожала плечами Владислава. – Или тоже был не в курсе, или забыл предупредить Вовку. Тем более что в последнее время их отношения расстроились, и Саша перестал бывать у нас на Рябиновой. Оксана, я сейчас иду в церковь, – Огнева оторвалась от креста, поправила волосы и снова замотала голову платком. Собрала вещи и ещё раз оглядела могилу. – Не проводите меня? Если ещё есть вопросы, я отвечу.

– Когда в последний раз вы видели Проваторова?

Мне почему-то захотелось побольше узнать про этого человека – ведь он мог кое-что рассказать о Дине Агаповой. Огнева, судя по всему, больше ничего интересного не вспомнит.

– Не касались ли их разногласия с Владимиром личных дел? На последний вопрос можете не отвечать.

– Сын не ставил нас в известность насчёт конфликтов с друзьями. Мне кажется, что Саша не отдал Вовке какой-то долг. Что-то в этом роде. В последний раз мы виделись осенью девяносто четвёртого, в гостях у сына на Новокузнецкой. Проваторов был там с Марианной, и все справляли мой день рождения. К тому времени у Проваторовых уже всё было в порядке, так как Дина занялась моим сыном. Правда, за праздничным столом она не присутствовала.

– Какого числа это было? – не отставала я.

– Четвёртого ноября у меня день рождения, – ответила Огнева.

– А где Проваторов работает, живёт?

Мы медленно шли по асфальтовой дорожке, огибая лужи, и солнце грело наши спины.

– Работает в Госкомимуществе. А жил, когда мы расстались, у метро «Юго-Западная», на улице Лобачевского. Правда, большую часть времени проводил в Снегирях на даче. На данный момент эти сведения могут устареть – Саша и Марианна собирались улучшать жилищные условия. Проваторов преуспел на ниве приватизации, как я слышала. Возможно, поэтому и вычеркнул нас из круга своих знакомых. Мне туда.

Огнева остановилась и указала на церковь. Я кивнула, прикидывая, как можно сейчас по-быстрому отчалить и проверить полученную информацию. В частности ту, которая касается Проваторова. Мой интерес к персоне Володиного друга не удивил Огневу. Опросив родителей погибшего, я вполне могла обратиться к его приятелям, пусть даже бывшим.

– Я вижу, вы торопитесь?

– Да, у меня на сегодня намечено ещё много дел.

Я не стала ломаться. Мне следовало как можно скорее отыскать Проваторова, всеми правдами и неправдами вынудить его к откровенности. Ни одного мужчину, мало-мальски знавшего Дину, кроме её кузена Ильи, я не смогла застать в живых, и потому ухватилась за приоткрывшуюся возможность разговорить бывшего любовника «Фам-фаталь».

Ноги мои гудели, как после кросса. Утро, когда я поднялась с постели, теперь казалось далёким и туманным, словно это произошло не сегодня.

– Очень благодарна вам за подробные ответы на вопросы. Примите мои искренние соболезнования.

– Спасибо. Надеюсь, что я вам хоть немного помогла! – Огнева порывисто прикоснулась к моей руке. – Если возникнет необходимость, мы с мужем всегда окажем вам содействие.

– Не смею дальше вас задерживать, Владислава Ефремовна. Всего доброго. Передайте мою благодарность мужу.

– Обязательно передам. До свидания.

Кивнув Огневой на прощание, я быстро пошла к выходу с кладбища. Вот сейчас Владислава войдёт в храм, перекрестится, купит свечку и поставит её под распятие – за упокой. И долго-долго будет стоять, глядя на пляшущее пламя и лики святых, в надежде всё-таки вымолить прощение у сына за то, что в самый ответственный момент оказалась глуха к его чувствам. Других забот у этой женщины уже не осталось, а я хотела вернуться в мир живых.

На стоянке я купила бутылку целебной воды «Урсус». Озирский как-то обронил, что именно эту воду часто выбирают спортсмены, чтобы восстановить силы после тренировок.

* * *

Я выпила всю бутылку залпом, открыла машину, села за руль. Уже хотела связаться с Буссовым и попросить его найти телефонной приёмной Госкомимущества, но потом передумала. К подполковнику из РУБОПа я должна обращаться в самых «пиковых» случаях. Что же касается номера телефона, то его найти довольно просто. Давно собиралась приобрести справочник «Вся Москва» хотя бы за прошлый год. Мои родители не держали в доме таких книг. Нужные номера телефонов узнавали в справочном и записывали на листки отрывного календаря. А мне ежегодник требовался для работы, и сегодня я наконец-то решила его купить.

Закинув пустую бутылку на заднее сидение, я повернула ключ зажигания и внутреннее мобилизовалась, воображая, что скоро придётся вновь ехать по Кутузовскому проспекту, на котором, бывало, в день происходило до десятка аварий. Через минуту я вывернула на Рябиновую улицу, направилась к Можайскому шоссе. Где-то здесь, в одном из многоэтажных домов, жили Огневы. Я втайне надеялась, что больше с ними не встречусь. Их горе и боль давили на мою психику, ослабленную собственными злоключениями.

Только что на Кунцевском кладбище я сделала ещё один стежок в сложном многоцветном узоре моего первого самостоятельного расследования. И теперь думаю о следующем, у которого уже есть имя – Александр Проваторов. Я вполне могла отложить поиски до завтра, а сейчас отправиться домой, принять долгую прохладную ванну и улечься перед теликом; но интересы дела победили. Я уже точно знала, что, миновав Можайское шоссе и Кутузовский проспект, я не поверну мимо мэрии на Конюшковскую и Красную Пресню, а поеду прямо, по Новому Арбату – в Дом книги.

Если день выдался удачным, и работа спорится, нужно выложиться на полную катушку. Отдохнуть можно после, когда возникнет запланированная или вынужденная пауза. Вот тогда я полежу в постели и в ванне, напьюсь апельсинового сока со льдом. Но сначала нужно заслужить это право, а именно – узнать хоть что-то о Проваторове.

Я купила информационно-рекламный ежегодник «Вся Москва» и решила сразу же, не теряя времени, позвонить в Комитет, где работает Проваторов. Даже если он оттуда уволился или уехал за границу, я хотя бы получу подтверждение, что такой человек существует в природе и числился в Госкомимуществе раньше. Возможно, мне удастся выяснить его отчество, чего я по оплошности не сделала при разговоре с Огневой. Тогда Дмитрий сумеет установить его домашний адрес. Здесь, на Новом Арбате, среди сияющих витрин и суетной толпы, вдали от Кунцевского кладбища, мне казалось, что жизнь вечна, и всё обязательно закончится хорошо.

С правилами парковки в центре Москвы я ещё не удосужилась ознакомиться, и потому могла спокойно нарваться на штраф; это в лучшем случае. А в худшем существовала вероятность того, что колёса «Ауди» заблокируют, или вовсе увезут её к чёрту на рога, и придётся её за большие деньги оттуда вызволять. Но ничего особенного не произошло, и штрафной стоянки моя серебристая красавица на сегодня миновала. Я без проблем отъехала от Дома книги и свернула в первый попавшийся двор.

Лишь бы машина серьёзно не сломалась, а мелкий ремонт мне уже много раз делали добросердечные коллеги-водилы. Я стояла рядом и старалась запомнить, что они делают, но пока не могла. Наверное, в меня, как и в любую другую бабу, природа не заложила технические навыки.

Старухи, плотно обсевшие длинную скамью под клёном, во всё горло обсуждали объявленную сегодня денежную реформу, по которой из нынешних тысяч предполагалось сделать рубли, а из миллионов – тысячи. Кроме того, намеревались торжественно вернуть в оборот копейку. В тонкости я пока не вникала – до нового года времени воз, а раньше деноминированные деньги всё равно не появятся.

Бабки на разные лады сокрушались, что правительство врёт, и не могёт быть, чтобы продукты в тысячу раз подешевели. Опять народ дурят, и как их бесстыжие глаза не полопаются. Но больше им, христопродавцам, люди не поверят. О том, что не только цены, но и номинал денег будет уменьшен в тысячу раз, старухи не вспоминали.

Я меланхолично наблюдала из машины за бородатым мужиком и его внушительных размеров молоссом, иначе говоря, английским мастифом. Пёс был, как и положено, тигровым, с тёмной маской на морде и толстым хвостом, провисшим между задними ногами. Я радовалась, что в любой момент могу уехать от греха подальше, потому что пёс без намордника, и его настроение портится с каждой минутой.

Бабки на грозную огромную собаку не обращали никакого внимания, и я уже в который раз позавидовала этим безмозглым существам. Для них не существовало ничего, кроме пенсий и огородов. Мелкие, убогие их проблемы возникали только потому, что настоящих страданий старухи не знали. К тому же они слишком мало хотели от жизни.

Выкурив для храбрости сигарету, я раскрыла ежегодник и принялась его листать в поисках нужного номера, который, по идее, должен был находиться на первых страницах. Юбилейный справочник «Вся Москва-Информ» не подвёл. Много времени я не потратила – только пять минут пришлось пошуршать страницами.

Схема административного деления Москвы, обращение мэра, портреты префектов. Перечень районов, статья генерального директора издательства, исторический очерк, схема служебных сокращений. И вот всё о правительстве, куда Госкомимущество как раз и входит. Я водила пальцем по строчкам, морщась от лая дурной дворняги, решившей сцепиться с молоссом, и от детского визга, который мешал сосредоточиться.

Наверное, нужно поехать домой и оттуда позвонить, а не ломиться сходу в такое солидное учреждение. Следовало сесть за стол с ручкой и листом бумаги, подготовиться и обдумать, что именно следует говорить. Но я уже не принадлежала сама себе. Азарт, многократно воспетый моим шефом Озирским, захватил меня и превратил в ищейку, бегущую по следу.

Я могла прервать бешеную гонку лишь добившись хоть какого-то результата, иначе будет не заснуть ночью. Я измучаюсь, потеряю аппетит и в итоге получу нервный срыв. Сейчас нужно хотя бы убедиться, что Александр Проваторов действительно работал в Госкомимуществе; тогда с лёгким сердцем можно вернуться домой.

Недалеко от павильона метро часто торгуют с машины картошкой; наверное, я сегодня куплю килограмма два. Сварю бульбочку, сделаю салатик из огурцов с помидорами, открою консервы и устрою себе роскошный ужин. А пока прошу тишины, господа. Начинаем.

Плохо соображая, я нажала семь кнопок и тут же услышала приятный женский голос, уведомляющий, что я попала в справочную службу Госкомимущества. Облизав бесчувственным языком онемевшие губы, я набрала в лёгкие побольше воздуха, поперхнулась и не сразу смогла заговорить.

– Скажите, пожалуйста, по какому номеру нужно позвонить, чтобы записаться на приём к Александру Проваторову?

На том конце провода несколько секунд молчали. Потом женщина отозвалась, но её голос стал испуганным, несколько раз дрогнул.

– Господина Проваторова нет… Нет в живых. Вы, вероятно, об этом не знаете? Он скончался два с половиной года назад, к сожалению. Могу назвать вам номер телефона приёмной его преемника. Надеюсь, что он решит ваш вопрос…

– Скончался?! – Наверное, девушка из справочного приняла меня за сумасшедшую. – Два с половиной года?… Я была уверена, что найду его!

– Александр Юрьевич в январе девяносто пятого года погиб в результате несчастного случая, – не по-служебному пояснила девушка, сочувствуя моим страданиям.

Что она говорила потом, я не слышала. Отключив связь, я положила трубку и уставилась через лобовое стекло на двух мальчишек, пытавшихся разобрать некий механизм. Ладно, если это не взрывное устройство, а то меня и машина не спасёт…

Теперь я знаю, что нужно делать! То есть наоборот – делать-то как раз нечего. Один труп – трагедия, а несколько – уже статистика.

Я ничего не понимала, только чувствовала бешеный галоп собственного сердца. Кожа на голове, под волосами, покрылась мурашками, которые, как живые, поползли на щёки. Сколько жертв на совести очаровательной «Фам-фаталь»? Стасик, Саша Агапов, Геннадий Семёнов, Владимир Огнев… Теперь вот Александр Проваторов плюс ещё Конторин Глеб Алексеевич. Вторая жена Агапова Елена тоже пала жертвой своей предшественницы. Она получила сердечный приступ, находясь на сносях, после убийства мужа…

Ничего ещё не доказано, по крайней мере, относительно Огнева, Проваторова и Конторина. И всё же, всё же… Почему Геннадий Николаевич встретился с дочерью именно в день смерти Конторина, в пятую годовщину? Впрочем, это могло быть простым совпадением. Но я никак не могу поверить в такое совпадение…

Судя по тому, с какой поспешностью Семёнов прервал поминальную трапезу, он должен был встретиться с Диной именно тридцатого мая. Если речь шла только о деньгах, он мог бы выбрать и другой день. Неужели Семёнову так срочно потребовалось оплатить тур по Европе? Всё-таки поминки по другу не каждый день бывают, и можно соблюсти приличия. А Семёнов не сдержался…

Дина Агапова казалась мне чем-то ужасным, чёрным и бесформенным, вроде инопланетного огромного облака, разящего молниями каждого встречного. Александр Юрьевич Проваторов уже никогда и ничего не расскажет мне о своей инфернальной подруге и о том, что побудило его уступить Дину Владимиру Огневу. Не много ли смертей, чёрт побери?! И это только те, о которых я знаю! Я почти уверена, что Дина причастна ко всем этим трагедиям; под вопросом только Конторин. Нужно выяснить, был ли он знаком с Диной, и насколько близко, – тогда дело прояснится.

Ещё Буссов упоминал про каких-то негров-мафиози и их российских коллег. Почему бы и нет? Ведь Дина – интерша. Могла и с африканцами спать, и с кем угодно, лишь бы заплатили. А у наркодельцов с финансами проблем нет. Квартиру на Тверской купил Дине Огнев. Два года назад он погиб, но именно этой весной Дина решила оттуда съехать. После возвращения из больницы в апреле она развернула бурную деятельность и подала объявление о продаже шикарных апартаментов.

И ещё – какой именно несчастный случай произошёл с Проваторовым? Они с Огневым оба погибли в позапрошлом году. Ни тот, ни другой не могли сделать Дине последнего младенца. С кем же она спала перед тем, как после неудачного аборта перестала быть женщиной?..

Скорее всего, судить её станут только за убийство Стасика. Интересно, сколько ей дадут? Лет восемь-десять максимум, и в тридцать пять-тридцать семь детоубийца выйдет на волю. Терять ей нечего. Тюрьмы она не боится, и смерти тоже. Нет такой струны, сыграв на которой можно побудить преступницу покаяться. По-моему, Дине наплевать на чувства родственников, и Галины мольбы имеют все шансы остаться без ответа.

Прав был Озирский, когда говорил, что одиночки, особенно умные и волевые, и есть самые опасные преступники. А Дина Агапова именно такая. Возможно, она любила свою мать, но той уже почти восемь лет как нет в живых. Соседка Лаура уверяла, что Дина обжала Стасика. И убила его. Не удивительно ли? Про остальных и говорить нечего. Расчётливая и целеустремлённая, Дина расправлялась с каждым, кто не оправдывал её надежд, хоть как-то оскорблял, где-то ущемлял права ужасной женщины, становился неудобным для неё, опасным.

Представим, что Дина захотела избавиться от обузы, которая уже несколько лет мешала ей устроить личную жизнь. Даже одного случая с Огневым достаточно для того, чтобы Стасик начал вызывать у матери приступы слепого бешенства. Далее, прикончив сына, мамаша вводит себе небольшую дозу морфина. Пусть откачают и подумают, что она тоже хотела умереть. В связи с этим пожалеют и помилуют. Ребёнок был от рождения парализованным, у него плохо двигались ноги, не действовали руки. Он сам ничего не мог с собой сделать, и Дине поневоле пришлось выступить в роли его убийцы. Но на её стороне масса смягчающих обстоятельств.

Два раза Дина стала жертвой риэлтеров-мошенников, у неё пропали нехилые деньги. К этому нужно добавить роковой аборт, экстренную операцию, ослабленную болезнью психику. Остальные жертвы, в отличие от Стасика, взрослые, нормальные люди. Они вполне могли иметь собственные проблемы, пасть от чьей-то другой руки или совершить самоубийство. Поэтому на Дину не подумают, даже если заметят её рядом с намеченным для уничтожения человеком. Да как же я раньше-то не догадалась?!

Отец оставил семью в страшный час кончины матери, а сейчас принялся тянуть с Дины деньги. Причём не просто на жизнь, а на заграничные излишества. Голод заслуженному тренеру Семёнову явно не угрожал. Он был здоров, как бык, и никакие операции ему тоже не требовались. Не знаю, о чём думал в тот день Геннадий Николаевич, на что надеялся. Но Дина… Дина, вероятно, пришла к папе в гости и, улучив момент, подмешала в водку клофелин. Семёнов потерял сознание, и Дина открыла газ. Она знала о ссоре отца с его второй женой, о намечающемся разводе. И резонно предполагала, что пострадает Ольга, ненавистная Дине с давних пор.

И Дина не просчиталась. Подозрение в причастности к смерти мужа преследует Ольгу Афанасьевну Семёнову до сих пор и останется с ней навечно, чем бы ни закончилось это дело. Ольга единственная оказалась в выигрыше от кончины Геннадия. Но я отлично понимаю, что выигрыш бывает всякий. Никакое обладание квартирой не сравнится со сладостью мести.

Скорее всего, Дина даже не деньги жалела – она ведь просто забыла драгоценный перстень с бриллиантом в сейфе Брайнина. Могла между делом облагодетельствовать человека, но могла и покарать. И тогда, в предпоследний день весны, отомстила отцу за прошлую подлость и нынешнюю наглость. А, по мнению Семёнова, дочь должна была уважать родителя, что бы тот ни натворил. Дина с этим постулатом не согласилась. То же можно сказать и об Агапове. Он оставил Дину с ребёнком-инвалидом, счастливо женился и не отягощал себя воспоминаниями об оставшихся без его помощи близких людях.

И ещё одно обстоятельство. Эксперты сошлись во мнении, сто Александр Агапов был убит женщиной, находящейся в состоянии аффекта и не являющегося профессионалом в этом деле. И я почти уверена, что знаю имя этой женщины. Обычную проститутку Агапов никогда не привёл бы в свою квартиру. А Дину – мог, если ты попросила его встретиться с ней из-за Стасика. Александр не нашёл в себе сил отказаться, пригласил бывшую жену в ресторан, а после – домой. Но, опять-таки, майор милиции мог иметь трения с преступным миром, и свершившееся злодеяние спокойно можно списать на бандитов. Несмотря на то, что Дина была замечена в тот вечер с Агаповым, вряд ли следствие пересмотрит первоначальную версию, снимет подозрение с «братков».

Первый удар она нанесла бывшему мужу с затылка – с тренированным сильным мужиком иначе было не справиться. Когда Саша упал, стала действовать спокойнее. Ещё несколько раз стукнула его скульптурой по голове, потом для верности перерезала горло – аж до позвоночника. Тот кошмар, который по приезде с дачи застала беременная Елена, заставил окаменеть даже бывалого «следака». Головы у трупа практически не было, и сам он лежал в огромной луже крови, просочившейся на потолок нижней квартиры…

Не спорю, собутыльники в пьяной компании могут убить ещё более неумело и жестоко, но у Агаповых не было таких друзей. Александр старался вести трезвый, респектабельный образ жизни, тем более что Елена собиралась на днях родить. Те, кому в действительности мог помешать майор, всегда действовали более профессионально. По крайней мере, за цветочный горшок не хватались – как правило, стреляли или взрывали.

И о чём только я всё это время думала? Огнев отказал Дине, и она достала его там, на рыбалке. А после вновь ушла незамеченной, ненаказанной. Как она заставила Владимира раскусить ампулу с цианистым калием, неизвестно. Сделал он это точно по воле Дины, хотя в лодке был один. Пока я даже примерно не могу вообразить себе картину этого убийства, но обязательно должна.

Теперь – несчастный случай с Проваторовым. Интересно, не мелькала ли подле него незадолго до кончины высокая красивая брюнетка с короткой стрижкой? Александр Юрьевич ещё раньше Огнева был претендентом на Динину руку. А что касается сердца… Оно у Дины Агаповой было каменным, железным, ледяным, алмазным. Видимо. Проваторов не пожелал расставаться с семьёй ради блистательной шлюхи, но его жена недолго наслаждалась отвоёванным благополучием…

Я засуетилась, соображая, куда сейчас нужно ехать – домой или к Буссову? А, может, разумнее позвонить в Питер Озирскому? Ведь вполне вероятно, что и сейчас под угрозой находиться чья-то жизнь. Пока Емельяновых днём нет дома, Дина вполне может привести в квартиру мужчину или сама отправиться к нему в гости.

Наблюдатели в подъезд за ней не пойдут – они контролируют только уличные встречи и следят за тем, чтобы Дина не покидала Москву. Впрочем, она могла на это время прекратить любые контакты с партнёрами, но рано или поздно обязательно захочет с ними увидеться. Необходимо расширить, усилить наблюдение; думаю, что Буссов и Озирский согласятся со мной.

Я обязана как можно скорее сообщить Андрею о своих выводах и подозрениях. В первую очередь необходимо вывести из-под удара того человека, который сейчас встречается с Диной. А вдруг это и есть тот самый Игорь с зимней фамилией, который предположительно часто бывает или живёт в Новоподрезково? Если искать его по привычной для нас схеме, можно не управиться и за несколько месяцев.

Человек этот вовсе не обязательно прописан в Москве – как тогда на него выходить? Сколько в столице проживает местных и приезжих Игорей? И зимняя фамилия может быть всякая – распространённая или не очень. Воображаю, сколько мы выудим из этой бурлящей пучины Игорей Морозовых, Холодовых, Снеговых, Снежковых, Сугробовых, Новогодовых, Ледовских и прочих…

По правде говоря, Буссов не обязан так глубоко внимать в дела нашей фирмы. Пусть Озирский поручит установление личности Игоря Чугунову или кому-нибудь из наших ребят; но лучше всего будет пустить за Диной как можно больше «ног». Она обязательно выведет нас на своего нынешнего любовника, потому что привыкла получать от мужчин поддержку, извлекать выгоду из знакомства с ними. Сейчас Дине трудно, и она непременно захочет поплакаться любовнику в жилетку – какой бы наглой и циничной она ни была…

Откуда я взяла, что Дина так одинока? Вдруг она сошлась с деятелями, определяющими криминальную погоду в Москве? Тогда вести её будет сложно. Агентству потребуется бросить все прочие дела и заниматься исключительно Диной Агаповой. Хорошо ещё, что Брайнин передал шефу драгоценный перстень в счёт гонорара и на производственные расходы. Во время слежки необходимо, кроме всего прочего, направо-налево раздавать взятки – у нас ведь нет милицейских удостоверений, перед которыми открываются все двери…

Итак, сейчас я еду на Звенигородское, часик отдыхаю, а после звоню Андрею. Уже нет сил мучиться от давящих, диких догадок в пустой квартире. Последнее слово всегда оставалось за директором нашего агентства, и сейчас я беспрекословно выполню его указания.

– Козочка, можно тебя?..

Парень лет двадцати, заросший многодневной щетиной, наголо бритый, татуированный и накачанный, плотоядно отвесил челюсть, похожую на булыжник. Одетый в чёрную майку и летние джинсы, он постучал массивным перстнем по ветровому стеклу «Ауди». Быстро оценив обстановку, я завела мотор.

– Чо, в натуре, скучаем? Давай вместе покатаемся… и ещё чего-нибудь поделаем… Во, гляди, моим друзьям ты нравишься!

Парень картинно махнул рукой, звякнув браслетом, и я увидела ещё двух таких же наколотых придурков. Это называется – влипла. Если я сейчас не рвану с места, они меня вытащат из салона и в лучшем случае «поставят на хор». А это мы уже проходили, и повторять не хотим. Сейчас проверим, пошла мне впрок наука, или я полная дура?..

– Н-ну, сука, блин, убила!..

Отпрыгнув из-под колёс рванувшейся с места «Ауди», парень заорал дурным голосом и, не удержав равновесия, грохнулся на асфальт. А я помчалась по Новому Арбату в сторону мэрии и «Белого Дома», умоляя папу с мамой помочь мне сохранить жизнь и здоровье. От этого козла не пахло спиртным – значит, наширялся. Вопрос только, чем… Лишь бы у «троицы отважных» не было колёс, машины или мотоцикла; а то догонят, и трахом тут уже не отделаешься.

Нет, отстали. Смаргивая слёзы с ресниц, я чуть не врезалась бампером в стену родного дома. Из лужи во все стороны разлетелись воробьи; разбежались тощие подвальные котята. Я засмеялась, давая выход стиснувшему горло напряжению. Взяла ежегодник и пластиковый мешок с овощами, купленными по дороге с Кунцевского кладбища, заперла дверцы «Ауди». Бензина в баке почти нет, так что бояться угона не следует. Разве что подцепят мой лимузин на трос, но это вряд ли…

Двор заливало вечернее солнце, и парной воздух дрожал перед глазами, одновременно раздражая и убаюкивая. Что-то неуловимое, уже осеннее, проглядывало в сухой, несмотря на недавний дождь, начавшей увядать листве знакомых с детства деревьев. Кое-где в кронах замелькали золотые пряди. Птицы давно смолкли, и я шла к подъезду в тишине, в сладкой грусти, всегда донимавшей меня в пору сытой августовской умиротворённости.

Сделав несколько дыхательных упражнений и отойдя от стресса, я всё-таки сходила к машине за картошкой – сегодня её продавали на Большой Декабрьской улице. Потом вернулась в свой подъезд, вызвала лифт и подумала, что вдруг те трое с Нового Арбата сейчас вломятся и схватят меня. Когда за мной захлопнулась бронированная дверь квартиры, я без сил рухнула на пуфик и долго видела неподвижно, будучи не в силах даже снять туфли.

Наконец, всё же разулась, поставила гудящие ноги на прохладный пол, закрыла глаза. Тишина и покой вернули мне уверенность, и я тряхнула рыжими локонами. Рано мне работать без непосредственного руководства – шеф поторопился оказать доверие. Плечи мои ещё слишком слабы для столь тяжкой ноши. Бескрылому птенцу не летать в стае – нужно сначала опериться. Но ведь Андрею нужно всё быстрее, быстрее – он очень нетерпеливый. Впрочем, обратно дороги нет, и нужно работать.

Итак, сейчас я поужинаю, а после сяду за отчёт. Постараюсь убедить Озирского хоть ненадолго, но приехать в Москву. Дело оказалось гораздо серьёзнее, чем мы предполагали. Озирский-то посылал меня разузнать подробности о жизни несчастной, помешавшейся с горя матери Стасика Агапова, на которую разом свалилось столько невзгод.

Мы думали, что Дина намертво замкнулась в себе, боясь повредить собственной участи любым лишним словом. Да и сына, вероятно, сгубила вовсе не она; или, по крайней мере, сделала это неумышленно. А вышло так, что благодаря связям и деньгам агентства, и лично авторитету его директора на свободу вышла опаснейшая преступница, многократная убийца, которая не остановится и перед новым злодеянием. Не нужно было поддаваться на уговоры её родственников, даже не подозревавших, какое чудовище выросло в их семье. Разумнее всего было бы отказаться от этого дела, но после драки кулаками не машут. Ради сохранения престижа фирмы мы обязаны выдать заказчикам результат.

Держась за ноющий лоб, я встала с пуфика, прошла на кухню, разобрала пакет. Открыла холодильник и стала соображать, что можно наскоро приготовить из купленных сегодня продуктов. Обед или, вернее, ужин получится неплохой, и это очень кстати. Голод стиснул желудок судорогой, внезапно напав на меня, и я едва не застонала от боли.

Главней всего – погода в доме, А всё другое – суета… пела по трансляции Лариса Долина. Мой репродуктор практически не выключался и тихонечко бормотал весь день.

Значит, варим картошку, делаем салат. Да, ещё консервы… Но сначала нужно убрать с лица остатки макияжа, умыться. Жаль, что крымские родственники позвонят только завтра. Меня успокоил бы, зарядил энергией голосок дочки, который обладал поразительной способностью врачевать мои душевные раны. Надеюсь, что хоть ей на Чёрном море сейчас хорошо, и для меня это – главное.

Я привела себя в порядок, опять надела папину рубашку, только другую – с коротким рукавом и лазуритовую, под цвет его глаз. К моим, зелёным, такой тон не шёл, но в данном случае это не имело значения. Я умирала от желания как следует охладиться, проветриться в токе воздуха между балконной дверью и кухонным окном.

Повязав фартук, я принялась выкладывать картофелины на стол. Но как только присела на корточки, чтобы достать кастрюлю и ножик для чистки, в дверь позвонили. Я застыла за дверцей стола-тумбы, лихорадочно прикидывая, кто бы это мог быть. Между делом вспомнила о сотовом телефоне – его немедленно нужно забрать из машины. И лишь потом, бросив картошку, вытирая руки полотенцем, я ринулась надевать шорты, просохшие на балконе.

– Кто там? – Я от волнения даже не посмотрела в «глазок».

– Это я, почтальон Печкин! Принёс журнал «Мурзилка», – совершенно серьёзно сказал голос Дмитрия Буссова, и я, не сдержавшись, фыркнула. Наш рубоповец мгновенно стал строгим. – Открывай, не бойся. Срочное дело.

Он сильно запыхался, и я удивилась, потому что подполковник всегда имел отличную спортивную форму. Кроме того, меня потряс сам факт неурочного визита – раньше Буссов ни когда первым не искал встреч, а лишь откликался на мои настойчивые просьбы.

Я поспешно защёлкала замками, бормоча извинения, но руки плохо слушались, и сейфовый замок заело.

* * *

Дмитрий ввалился в прихожую вспотевший, всклокоченный, в потёртых джинсах и промокшей насквозь багровой рубашке-поло. Сразу же взглянул на свои ребристые массивные часы с барометром, термометром и прочими приборами; пригладил волосы ладонью.

– У меня времени не больше часа, а мы должны успеть посмотреть одну интересную кассету. «Видак» в доме есть? Или хотя бы плейер?

– Есть видеодвойка «Сони». – Я пока ничего не понимала.

– Где она стоит? – Буссов нервно вертел головой. – Обувь снимать или так можно пройти? – Он достал из напоясной сумки кассету, показал мне.

– Проходите так, я давно собиралась пол мыть. В гостиную, пожалуйста.

– Оксана, тебе надо или приглашать Андрея в Москву, или ехать к нему самой. Боюсь, что это дело одной тебе не по зубам.

Буссов сел в кресло, осмотрелся. Здесь он бывал и раньше, но видеодвойка ещё совсем недавно стояла в моей спальне, и потому Дмитрий её не заметил. Положив футляр с кассетой на колено, он некоторое время отдыхал. А потом заговорил – сухо и торопливо.

– Целую неделю я в свободное время занимался делом Дины Агаповой и, наконец, сделал главный вывод. Тот, о котором сейчас тебе сказал.

– А что случилось-то?

Я оторопела от напора Буссова и переминалась с ноги на ногу, не зная, как нужно себя вести. Интересно, какие именно сведения удалось раздобыть Дмитрию? Неужели он узнал о Проваторове? Но откуда? Или наша драгоценная Дина совершила новое убийство? А-а, вполне возможно, что она просто сбежала.

– Исчезла? Упустили? – Я, наверное, сильно побледнела от волнения.

– Нет, с этим пока порядок. Дело в другом. – Буссов тёр ладонью жилистую шею, вытянув голенастые ноги на середину комнаты. – Мне удалось вычислить того самого Игоря с зимней фамилией. Помнишь? Тот, о котором упоминала Галина Емельянова…

Буссов смотрел на мою изумлённую физиономию безразлично, но я чувствовала, что он наслаждается произведённым эффектом. Интересно, как же ему удалось решить фактически невыполнимую задачу? Рассказал бы, в самом деле, пусть коротко. Или это корпоративный секрет?

– И кто он такой?

Я радовалась, что не успела поставить картошку на плиту, иначе пришлось бы всё время бегать, проверять, чтобы не подгорела, не залила конфорку.

– Обязательно расскажу. Выяснить всё удалось совершенно случайно. Можно сказать, что мне повезло. Я в курилке узнал о громком преступлении, а после засел за компьютер и проверил свой список фамилий. Неожиданно наткнулся на Метельского Игоря Леонидовича, шестьдесят пятого года рождения. Согласись, что Метельский – зимняя фамилия.

– Да, безусловно! Но вдруг это не тот, который нам нужен?

Мне не очень-то верилось в дьявольское везение, и я отчаянно искала какой-нибудь подвох.

– Вы точно знаете, что он был знаком с Диной? Или это пока только предположения? Если так, то, может, рано вызывать Озирского? Сначала я сама проверю, а уж после… Между прочим, я сегодня обнаружила ещё одного Дининого друга, который был у неё до Огнева; и с Владиславой Ефремовной основательно побеседовала. Принцев и Комкова совершенно определённо опознали по фотографии Дину Агапову. Оба видели её в обществе тех, кто через некоторое время погиб. Друг Владимира Огнева Александр Проваторов, уступивший ему Дину, тоже мёртв. Я позвонила туда, где он работал, и узнала про какой-то несчастный случай. А с Метельским можно встретиться, как вы думаете?

Я боялась услышать отрицательный ответ, и, как оказалось, не зря.

– Нет, встретиться с ним нельзя. К очень большому сожалению…

Буссов выразительно посмотрел мне в глаза, и я застыла, стиснув зубы. Неужели?.. Не может быть!.. Это невозможно, чтобы все они оказались мертвы! Дмитрий имеет в виду совсем другое. Этот Метельский сейчас сидит в тюрьме или уехал за границу. Пусть будет так. Я не хочу верить в Динину мистическую силу, иначе не найду в себе мужества с ней бороться.

– Я хочу дать короткую справку о Метельском, чтобы ты всё объяснила Андрею при встрече. А он пусть решает, как поступить. Игорь Леонидович покончил жизнь самоубийством пятнадцатого ноября прошлого года, проиграв крупную сумму в одном из фешенебельных московских казино. Свидетелями печального события оказались многие, в том числе и случайные люди. Более того, всё удалось снять на плёнку, которую я принёс. На свой страх и риск я сделал копию специально для Озирского. Надеюсь, что он сохранит в тайне мой служебный проступок.

Дмитрий смутился, потому что я смотрела на него, как на чудовище, и никак не могла разжать сведённые судорогой челюсти. Думала об одном – надо как можно скорее дозвониться до шефа и признаться в своём полном бессилии. Смириться с тем, что Игорь Метельский, на показания которого можно было надеяться, тоже покойник, как и Огнев с Проваторовым, я не могла. И в то же время понимала, что придётся сделать это.

– Он застрелился сам – это подтверждает видеосъёмка, – продолжал Дмитрий.

А я угрюмо думала, что факт публичного самоубийства нарушает выстроенную мной схему. Может, и тех не Дина убила, а просто так вышло? И Дину совершенно не в чем обвинять? Кроме того, новая нестыковка. Пятнадцатого ноября Метельский застрелился. Срок Дининой беременности в конце февраля был около трёх месяцев. Или доктора назвали его весьма приблизительно, или отцом зародыша был не Метельский, потому что зачатие произошло в конце ноября или в начале декабря.

Следовательно, придётся искать ещё кого-то. И попробуй сделать это в десятимиллионном городе, не имея вообще никаких координат, не зная даже имени человека! Глупо надеяться на то, что Дина прекратила свои шалости после самоубийства Игоря. Не в её правилах оплакивать проигравшихся неудачников. Такие женщины всегда стараются завести себе нового любовника, успешного во всех отношениях. Скорее всего, что «Фам-фаталь» поступила именно так.

Половину ноября, декабрь, январь, февраль, вплоть до того дня, когда после криминального аборта ей пришлось сделать операцию и удалить матку, она не крестиком вышивала и не варила щи. Но в настоящий момент следить за ней нет смысла. Никуда Дина не пойдёт, чтобы не навести на нового своего партнёра. Знает, что с момента освобождения под залог за ней установлено наблюдение.

Получается, что некого нам искать, и ни один из многочисленных любовников Дины уже не сможет рассказать о ней. Не знаю, что думает Буссов, как поведёт себя Озирский. Но, по-моему, «наружники» зря пробегают за Диной до самого суда. Догадки мои к делу не пришьёшь, а тот факт, что за короткое время погибло много мужчин, состоявших в интимных отношениях с Диной, еще ни о чём не говорит…

– Галина Геннадьевна рассказывала, что в середине ноября прошлого года сестра приехала домой сама не своя, накрылась одеялом и долго плакала. Помнишь? – Буссов встревоженно взглянул на меня. – Вот это обстоятельство меня больше всего и заинтересовало. Родственники ничего не смогли от неё добиться.

Буссов говорил, а я сгорала от стыда. Конечно же, он всё проверил перед тем, как ехать ко мне. А я, идиотка, посмела заявить, что в поле зрения подполковника из РУБОПа попал, возможно, совсем не тот Игорь!

– Я всё прекрасно помню. Значит, она из-за Метельского убивалась?

– Именно. Но, ещё раз повторяю, я вышел на него совершенно случайно. В Управлении на Петровке я встретился с однокашником – мы вместе учились в Высшей школе милиции. Теперь он работает в Зеленограде, в уголовном розыске. Пошли покурить, и он вспомнил недавний случай, от которого даже у бывалых сыскарей волосы встали дыбом. Второго августа, как известно, отмечается День десантника. Один из «голубых беретов», страдающий чеченским синдромом, не в меру выпил. По балконам он взобрался на восьмой этаж дома, а всего их было девять. И притом парень абсолютно не соображал, что делает. До девятого этажа не добрался, потому что на восьмом увидел открытую балконную дверь. Проник в комнату, имея при себе кастет. Подошёл к кровати и ударил по голове лежащую в постели девяностолетнюю старушку. Та скончалась на месте, а члены семьи вызвали милицию. Когда десантника общими усилиями повязали, он очнулся и не понял, где находится. С потерпевшей он никогда не встречался, и делить им было нечего. Сейчас амбала готовят к экспертизе на вменяемость. А что ещё делать? С прочими домочадцами он также не знаком, и в доме его никто не знал. По ходу дела выяснилось, что в той же семье в прошлом году погиб ещё один человек. Внук несчастной старушки играл в казино, и не подфартило ему. В отчаянии он крутанул барабан револьвера, нажал на спусковой крючок, и задействованным оказалось как раз гнездо с единственным патроном. Классическая «русская рулетка», не находишь? Случилось это на тротуаре перед казино, на глазах у публики. Бабушка с тех пор во двор не выходила, с постели не вставала. И вот ведь судьба какая! Убийца заполз по стене и выбрал именно её окно, хотя многие жильцы от жары открыли балконные двери. Потерпевшая внука очень любила, часто в молитвах просила у Бога смерти, раз Игорька больше нет. Вот такие дела, Оксана. Покурим? – Буссов распечатал пачку «Салема».

– Давайте! – Дмитрий так потряс меня своими розыскными успехами, что я позабыла о Проваторове и Огневе. – Метельский был коммерсантом? И жил в Зеленограде?

– Он не имел московской прописки, приезжал к бабушке из Арзамаса-16, где работал в ядерном центре. Между прочим, весьма преуспевал. Вот-вот должен был защищать докторскую диссертацию. В свои тридцать лет он сделал крупное открытие, которое могло поднять развитие атомной энергетики на новую ступень. Но ещё несколько лет назад, устав от хронического безденежья, он начал частенько наведываться в Москву. Здесь Метельский собирался выйти на контакт со спецслужбами развитых стран Запада. Цель – выгодно продать им своё изобретение, не имеющее аналогов в мире…

– Тогда почему им РУБОП занималось, а не ФСБ? Ведь дело касается государственной безопасности!

Я изо всех сил старалась задавить чувство голода, затягивалась часто и глубоко. Весь день я провела на ногах и не колёсах, в величайшем напряжении, и ни разу нормально не поела. То сок, то минералка, то чай с пирожками…

– И ФСБ занималась, и мы – так же как нигерийскими наркоторговцами. Две головы ведь лучше одной. Мы параллельно собирали информацию о Метельском, – терпеливо пояснил Буссов. – Игоря около полугода водили «наружники», а за две недели до его самоубийства поступило указание вести непрерывную скрытую съёмку объекта. Прокуратура дала соответствующую санкцию. Видеозапись производилась в том числе и в казино. Там съёмки запрещены, но только не для спецслужб. В казино, в ночных клубах, в ресторанах Метельский встречался с представителями западных посольств, преимущественно с посланцами военных атташе…

Дмитрий поискал глазами пепельницу. Я быстро прошла к себе в комнату, поставила перед гостем две на выбор – хрустальную и малахитовую.

– Когда я услышал про внука Игоря, игравшего в «русскую рулетку», сразу же вспомнил Метельского, данные по которому были в компьютере. Кроме того, я просмотрел кассеты с записью момента самоубийства. Но сначала выяснил фамилию старушки и её точный адрес. Метельская Аделаида Андриановна, седьмого года рождения. Зеленоградский её адрес совпал с тем, по которому останавливался, наведываясь в Москву, Игорь Леонидович. В Новоподрезково один из его друзей купил дом, и Игорь ездил к нему в гости вместе с Диной. Дружок первым попал в поле зрения ФСБ, а после чекисты вышли и на Метельского. В казино он частенько играл за шторками, как полагается VIP-персонам, и для съёмки приходилось задействовать крупье. В общем, попотели мы с ним изрядно…

– Простую фамилию Галина запомнила бы, – согласилась я. – А такая – редкость. Лично я впервые слышу. – Мы с Буссовым расслабленно курили. Мне давно не было так спокойно, уютно в квартире, как этим тихим летним вечером. – А я узнала из показаний Огневой об Александре Юрьевиче Проваторове, друге Владимира. Дина жила с ними обоими, и на обоих имела виды. Это важно, правда ведь?

– Разумеется. Мы с тобой сегодня хорошо поработали. Не тяни, ставь Андрея в известность.

Дмитрию, видимо, хотелось, чтобы мой шеф приехал в Москву и сам взялся за работу. А его, занятого человека, оставил в покое – нужно ведь свою непосредственную службу нести.

– На, поставь кассету.

Буссов протянул мне футляр и сам подался вперёд, к экрану, приготовившись комментировать. Я сунула кассету в гнездо, щёлкнула пультом дистанционного управления. На экране возник полутёмный зал, заполненный разодетой по последней моде публикой. Люди вели себя по-разному. Кто-то делал ставки, кто-то просто ходил между столами, наблюдая за игрой других. Некоторые тихонько беседовали, не особенно интересуясь происходящим на зелёных столах.

– Обрати внимание на таймер, – сразу же приказал Буссов. – Пятнадцатое ноября девяносто шестого года, двадцать часов четырнадцать минут. Метельский – вот он, второй слева. На молодую привлекательную брюнетку я при предыдущих просмотрах не обращал внимания – таких дамочек в подобных заведениях всегда навалом. Мы, в принципе, знали, что это – дорогая столичная проститутка. Но нас больше интересовали иностранцы, с которыми Игорь уединялся за ширмами в помещениях для особо важных гостей. Понаблюдай за ними, пока я буду говорить. Ничего особенного ещё не происходит. Метельский для разминки, шутя, ставит на «чёт-нечет» или на «красное-чёрное». Ставка в этом случае умножается незначительно. Вот, теперь поставил на ряд чисел. Тем же занимается и его прекрасная подруга. Про неё в то время удалось узнать, что кадрится ею Метельский уже с годик, но к его деятельности мадам непричастна. Разрабатывать её не стали. Метельский безумно обожал свою девочку, таскал по ресторанам, по казино. Они вместе ездили в круизы за рубеж. Незадолго до рокового дня подали заявление. Невеста уже купила платье от Кардена…

– Ах, вот оно что! – Я смотрела на экран, но глаза слезились, и изображение мутнело. – И в этом случае Дина оказалась рядом с обречённым! Она как летучий голландец – предвещает беду…

Я опять вспомнила об ужине и проглотила слюну. Всё-таки голод для меня сильнее чувства долга. Казалось, я сейчас могла бы поесть в морге, как это делают патанатомы.

– Значит, Дина хотела расписаться с Метельским и, по крайней мере, в тот день убивать его не собиралась. Как показала Галина Емельянова, Дина плакала по Игорю – горько, долго, всю ночь. Значит, сильно страдала из-за его гибели. Судя по тому, как парочка себя вела в тот вечер, они прекрасно друг к другу относились…

– Мне тоже так кажется, – согласился Буссов. – Я отнюдь не считаю Дину Геннадьевну сугубо отрицательной личностью. Её характер сложен и интересен. Да, она была раздавлена случившимся. Иначе, доселе скрытная и выдержанная, не ревела бы в голос всю ночь. Утром она не встала с постели и лежала лицом к стене весь следующий день.

– Но если она была рядом, почему не остановила любимого?! Дина ведь не пыталась помешать Игорю забавляться с револьвером, правда? Или её в тот момент с ним не было? – Меня колотило от возбуждения.

– Непосредственно в момент выстрела Дина отсутствовала. Скоро ты сама увидишь, как всё это произошло. Только возьми себя в руки – человек ведь умрёт по-настоящему, и об этом надо помнить…

– Я помню. И мне страшно.

Я не переставала думать, что Игорь, высокий, полный, с короткой тёмной бородкой, в костюме от покойного Версаче, существует последние минуты, и вскоре его не станет. Дина, как всегда, неотразимая, в платье из красного крепа на широких бретелях, с высоким боковым разрезом, нежно держала жениха под руку, что-то шептала ему в ухо.

Метельский был одет со вкусом – неброско и дорого. Чёрный костюм с серебристыми пуговицами, серый с бордовой каёмкой галстук. На руках Игоря и Дины я заметила одинаковые помолвочные кольца из качественного золота с бриллиантами. Я вспомнила о перстне, переданном агентству в залог, и решила, что бриллианты в платине выглядят куда эффектнее.

– В ту пятницу Метельскому улыбнулась удача. Заметь, что парочка в превосходном настроении. Но, как известно, азарт рулетки – самый ужасный, всепоглощающий вид азарта. С ним практически невозможно бороться. Особенно подвержены этой страсти одарённые, одержимые, честолюбивые натуры. Именно таким и был Метельский. Страсть заполыхала, как сухое сено. Игорь забыл обо всём на свете. Потерял самоконтроль и в результате крупно проигрался. А ведь до того дня он слыл одним из самых удачливых игроков. Несколько раз он срывал банк в «Золотом Дворце», откуда уезжал на казённой машине и под охраной. У нас не принято застилать чёрным сукном зелёные столы в случае крупного выигрыша одного из клиентов. Крупье и прочий персонал делают вид, что очень рады. Авось, счастливчик явится в другой раз и всё спустит.

Буссов остановил плёнку, прокрутил её вперёд. И я увидела Метельского совсем другим – растерянным, уничтоженным, даже плачущим. Вцепившись в край зелёного стола обеими руками, он буквально нависал над рулеткой и не понимал, что происходит. Он не желал верить в закат своей звезды, и намертво сжимал челюсти, стараясь мобилизоваться перед очередной ставкой.

Дина стояла рядом, кусала губы, но глаза её были пусты. На Игоря она старалась не смотреть, а когда тот сказал ей пару слов, даже жёстко ответила. На это противно, больно, обидно было смотреть, и я едва не попросила Дмитрия снова остановить плёнку. Неужели можно возненавидеть, воспрезирать любимого мужчину, будущего супруга, из-за такой ерунды? Не последние же он деньги спустил, в самом деле!

– Игорь Леонидович не мог покинуть казино, где все его знали, в амплуа неудачника, – продолжал Буссов, внешне спокойно наблюдая за действием трагедии, разыгрывающейся на наших глазах. – Дина же принципиально отказывалась ссудить жениха деньгами. Считала, что принадлежность к сильному полу обязывает, и Игорь не имеет права жаловаться женщине на судьбу, просить у неё поддержки, каким бы тяжёлым ни был момент. Видишь, бедняга Метельский, весь в поту, с безумными глазами, ни в коем случае не желает прерывать игру. Он носится от одного рулеточного стола к другому, его карманы полны фишек. Игорь уже плохо ориентируется в пространстве – спотыкается, наталкивается на собравшихся, не здоровается со своими знакомыми. Он практически сошёл с ума. А Дина? Ты посмотри на её лицо внимательнее! Она подобна римлянке, наблюдающей за боем гладиаторов. Цинизм этой женщины принял катастрофические масштабы. Она не пробует утешить будущего мужа, не борется с собой, не давит душевные порывы. Игорь должен был, по её разумению, либо выплыть сам, без материальной и моральной поддержки, или утонуть. Смотри, Метельский перекусил в баре и вернулся. Он решил пробыть в заведении хоть несколько дней кряду; признак скорой удачи манил его. Игорь понимал, что в случае окончательного проигрыша потеряет не только деньги, но и Дину. Она не могла видеть униженных, сломленных. В Четвёртом дворце бракосочетаний на Бутырской улице лежало их заявление. В начале девяносто седьмого года пара должна была расписаться. По мистическому стечению обстоятельств Дина оказалась заключённой Бутырской тюрьмы. Наверное, была наказана Провидением за бессердечие. Не какой-то посторонний мужик, а её будущий супруг лишался рассудка, а она… Да, Игорь после свадьбы должен был получить московскую прописку. Но и Дина имела возможность в недалёком будущем стать мультимиллионершей. Ведь Метельский нашёл покупателей для своего изобретения. Перед страной, купившей его секрет, открывались бескрайние технологические и военные возможности. Помешала заключению сделки сама судьба…

– Ей бы такого жениха беречь, а не мучить! – Я наблюдала за мечущимся по залу Метельским, и с каждой секундой мне становилось всё более жаль его. – Кажется, Дина наконец-то нашла то, чего добивалась так долго! Любящий супруг, перспективы, деньги. Зачем нужно было нарываться?..

– Вывод здесь один – любви не было, – грустно констатировал Буссов. – Такая мегера просто не способна любить – она ведь и сына не пожалела. Игорь просто нравился ей – удачливый, талантливый, перспективный, пробивной. А вот растерянный, жалкий, отчаявшийся, он суженой не приглянулся. Зря Игорь продемонстрировал, что является обыкновенным смертным, а не сказочным везунчиком. Дина почувствовала отвращение к нему. Вон, смотри, сейчас Метельский, просадив баснословную сумму, чтобы немного выиграть и тем утешить себя, поставил на тридцать шесть цифровых клеток, а про зеро забыл. А на эту цифру как раз и выпал выигрыш! Запомни эту душераздирающую картину, Оксана. Не дай Бог никому оказаться в таком положении. Метельский долго таращился то на крупье, то на приятелей-завсегдатаев, не в силах признать окончательное поражение. Он вышел из зала в холл. Дина следовала за ним, но как-то лениво, неохотно. Судя по таймеру, они пробыли в казино три часа. В одиннадцать вечера они останавливаются и весьма энергично объясняются. Как видишь, Дина усмехнулась, кивнула в сторону игрового зала, показала большой палец и покинула Игоря. Он сел на диванчик в холле и разрыдался, никого не стесняясь. Метельский находился в аффекте и не отдавал себе отчёта…

– Почему Дина вернулась в зал? За ней следили или нет?

– Дина весь вечер наблюдала за одним игроком.

Я почувствовала, что Дмитрий знает больше, чем говорит, но не осуждала его за это. Подполковник милиции вовсе не обязан объяснять каждый свой шаг – он и так слишком много сделал для нашего агентства.

– Конкретно Дину не снимали, ведь не она была объектом наблюдения. Просто вторая пара агентов находилась в этот момент в игровом зале. С их слов я знаю о происходящем там. Первая парочка продолжала пасти Метельского, устроившись напротив него на диване. Он сначала рыдал, а потом затих. Видимо, принял решение. Долго сидел и смотрел в одну точку…

– И что Дина делала в зале? Кто там играл? Ещё один друг? – Я не понимала, почему Буссов отводит глаза, заметно нервничает. И решила, что он просто устал. – Вы знаете его имя?

– Человек хорошо известен. Несколько лет назад его имя было у всех на слуху. Он явился в казино по банальному поводу. Два дня назад его непутёвый сын продулся там в пух и прах. Отец решил вернуть деньги, а заодно проучить алчное заведение. Личность, ещё совсем недавно постоянно мелькавшая в телевизоре, вызвала живейший интерес. А когда началась собственно игра, все собравшиеся потеряли чувство реальности. Наблюдала за захватывающим процессом и Дина. Она настолько увлеклась, что начисто забыла про горемычного Игоря. Ей очень хотелось узнать, чем кончится дело. Тот человек не сразу стал играть. Он прохаживался между столами, смотрел, как другие игроки делают ставки. Сначала он был один, потом появилось двое сопровождающих. В конце концов, новый игрок решил сделать ставку на одно конкретное число – в этом случае сумма выигрыша резко возрастает. И с первого раза он вернул сумму, спущенную сыном! Агенты узнали цифру – шестёрка. Очень решительный, рискованный и одновременно обдуманный поступок. Тут бы и успокоиться, но везунчик пошёл дальше, взял выигрыш и первоначальную ставку. На сей раз выбрал тринадцать. И опять успех, представляешь?!

Буссов говорил и весело смотрел на меня голубыми глазами. Он был похож на восторженного мальчишку, особенно когда энергично почёсывал макушку.

– Можешь себя вообразить такую пруху?!

– Круто! – Я захлопала в ладоши, радуясь неизвестно чему. – И Дина всё это видела? Вот, наверное, страдала-то, бедняжка… А дальше что?

– Страдала. – Буссов ненадолго остановил плёнку. – Но одновременно она наслаждалась созерцанием дьявольски фартовой игры. Похоже, тут не обошлось без происков Сатаны, потому что и в третий раз цифра восемнадцать принесла удачу. А что такое восемнадцать? Утроенная шестёрка. 666, сечёшь? Дина не выдержала, подошла к игроку и шутливо попросила подсказать, на какое число ей поставить, чтобы выиграть. Он ей на ушко шепнул цифру. Угадай с трёх раз, какую.

– Трудно угадать, тем более, когда чертовски устала…

– Зеро, ноль. И Дина выиграла. Тоже достаточно, между прочим. А двое сопровождающих, одетых, как и счастливчик, в чёрные костюмы с красными галстуками, взяли на себя «Блэк Джек». И тоже оказались в выигрыше. Никто ничего не понимал. Все столпились вокруг таинственного и в то же время весьма известного гостя. О своей игре забыли. Такое, согласись, не каждый день увидишь. Ну, как обычно, начались ритуальные действия – милые улыбки, комплименты, подарки, машина к подъезду. Не знаю, потребовалась она или нет. Дина, вся красная, как её платье, бродила по залу и разговаривала сама с собой. Потом очнулась и отправилась искать Метельского. Один крупье незаметно тёр сердце, другой выскочил на улицу подышать воздухом. В зале над столами висел протяжный сдавленный стон. Тут, конечно, трудно взять себя в руки…

– А какую сумму этот везунчик выиграл? – Моё сердце сладко ёкнуло.

– Понятия не имею. Должно быть, очень большую. Но зачем вникать, следили-то за Метельским! Теперь смотри внимательно! – Буссов вновь покосился на часы. – Вот он сидит. Веки опущены, голова откинута назад. Дина, как видишь, прошла мимо Игоря, только немного замедлила шаг. Направилась в бар – выпить и успокоить расшалившиеся нервы. Метельский открывает глаза, тупо смотрит ей вслед. Потом встаёт и идёт на выход, к гардеробу. Больше ему ничего от Дины не нужно…

– И вскоре он застрелился?

Я представила зал казино. Треск шарика, зелёные столы, диск крутящейся рулетки, резкий свет ламп, опущенных над столами. Бархатные портьеры с эмблемой заведения и золотым шитьём, огоньки электрических свечей на затянутых штофом стенках.

Вообразила себя на месте Дины и ощутила острую, жгучую зависть к женщине, которая имеет счастье быть рядом с феерически везучим игроком. Её суженый-ряженый сидит в холле, причитает, таская себя за волосы, втайне ожидая жалости, сочувствия. Или, того хлеще, денег, чтобы опять купить фишки.

Я, конечно, и после этого могла бы выйти за него замуж, но всю жизнь вспоминала бы судьбоносную игру. Пусть Метельский не виноват в катастрофическом проигрыше, и деньги шальные, не умом и трудом добытые, из-за которых и горевать-то особенно не стоит, но всё равно… Игорь не умел держать удар, смотреть в бездну. А, между прочим, насколько я знаю, неудача сама по себе доставляет наслаждение страстным поклонникам рулетки. Метельский так не считал. Он набивался на жалость, но Дина даже ради приличия не смогла скорчить участливую мину.

– А сейчас соберись с духом – наступает кульминация! – предупредил Дмитрий. – Вот Игорь надевает пальто, шарф. Потом дорогой кашемир зальёт кровь, но это я тебе показывать не стану. Он подходит к своей «БМВ», открывает дверцу. Из «бардачка» достаёт револьвер; как выяснилось, с одним патроном. Крутит барабан, тут же подносит дуло к виску и стреляет. Всё!

Буссов выключил видак. Я зажмурилась, будучи не в силах спокойно наблюдать за настоящим самоубийством.

– Охранники не успели помешать Метельскому, да и не обязаны были это делать. Он застрелился на улице, а не в казино. Пуля пробила голову насквозь, и Игорь умер мгновенно. Ему был тридцать один год и семь месяцев. Дина услышала о случившемся, находясь в баре, и выбежала на улицу с бокалом в руке. Долго стояла и хлопала глазами, не желая верить в случившееся. Окончательно смысл происшедшего дошёл до неё позже, когда она приехала к сестре Галине. Там и закатила истерику – ведь вместе с Метельским она потеряла куда больше, чем тот самый выигрыш. Дина хотела проучить Игоря, но в первую очередь наказала себя. – Дмитрий вытер ладонью лицо, взглянул на меня туманными, усталыми глазами. – Конечно, приехали в казино сотрудники милиции и прокуратуры. Администрация была в шоке – больно уж нехорошая слава после этого могла пойти по Москве. Самоубийство видело столько народу, что все другие предположения моментально отмели. «Русская рулетка» в классическом варианте, потому что шесть гнёзд в барабане револьвера Метельского оказались пустыми, и только в одном находился патрон. Марка оружия – «наган» двадцатого года выпуска. Игорь содержал револьвер в идеальном состоянии, но разрешения на него не имел. На допросе Дина сказала, что её жених был слишком амбициозен и самолюбив. И потому, проиграв в рулетку, решил сделать последнюю в своей жизни ставку. Тело Метельского увезли в Арзамас. Гроб сопровождала мать покойного – седая, как лунь. Стала такой в один миг – от страшного известия. По правилам, принятым в казино, оружие у посетителей изымают и запирают в специальный ящик, поэтому непосредственно в заведении покончить с собой невозможно. Метельский знал об этом и оставил револьвер в машине. Изобретение он не успел продать, и кто теперь занимается этим вопросом, я не знаю. Группу молодых атомщиков пасёт ФСБ, а мы сумели отвертеться. И так дел по горло, в натуре. Если бы не тот чумной десантник, фамилия Метельского не всплыла бы ещё долго. И копались бы мы, как кроты, до второго пришествия… Оксана! – Дмитрий промотал плёнку, достал кассету, спрятал её в футляр. – У тебя есть чем горло промочить? Только без алкоголя, пожалуйста.

Он массировал пальцами веки, морщил нос, тёр заросшие светлой щетиной щёки и едва не засыпал сидя.

– Сейчас сделаю вишнёвый сок со льдом. Минутку!

Я выскочила на кухню, увидела раскиданные по столу картофелины, тяжело вздохнула. Представила, что всё это ещё придётся чистить, варить – и сильно расстроилась. Вытащила из холодильника бутылку воды, пакет сока. Трясущимися от волнения руками смешала в двух высоких бокалах питьё цвета бордо. Поставила их на безопасный поднос, с которого ничего не падало, и вернулась в комнату.

Буссов обрадовался, как ребёнок, залпом выпил сок с водой и попросил ещё. А потом стал слушать. Поначалу равнодушный его взгляд постепенно стал острым, заинтересованным. А я видела перед собой лишь светлый прямоугольник окна и кассету на столике, около наполненных окурками пепельниц. Я добросовестно изложила события сегодняшнего дня.

Дмитрий, кивнув, посоветовал:

– Сообщи всё Озирскому немедленно. – И, помявшись, добавил: – А меня, к огромному сожалению, усылают в Прибалтику. Как говорят теперь – в страны Балтии. Нужно в их портах с месяц поработать. Если очень повезёт, справлюсь за три недели. Я временно выхожу из игры, но очень хочу вернуться до тех пор, как работа по Дине закончится.

– Понятно, – упавшим голосом промямлила я, потому что привыкла полагаться на Дмитрия.

Даже если приедет Озирский, мне будет очень не хватать нашего доброго гения. Да и возможностей таких у шефа сейчас нет.

– Мне кажется, что надо менять тактику, – продолжал Буссов, допивая коктейль. – Хватить вычислять дружков нашей мадам – их у неё тьма-тьмущая. И даже если все они скончаются разом, на Дину обвинения не повесишь. Времени эти поиски проглотят вагон, да и средств тоже. Но не вешай нос – мы работали не зря, собрали ценный материал. И при разговоре с Диной Агаповой, а таковой обязательно произойдёт, ты будешь иметь на руках сильные козыри. Манипулируя накопанным материалом, можно удачно сблефовать. Разумному блефу должно предшествовать знакомство с объектом. А вот как это знакомство осуществить, пусть думает Андрей. В любом случае следует усилить наружное наблюдение и, по возможности, прослушать её разговоры, проанализировать поведение. И только после этого пытаться войти в контакт. Не мне Озирского учить, но всё же передай – объект сложный. Обращаться с ним следует, как с взрывным устройством, исключительно осторожно, чтобы не спровоцировать новую трагедию. Ну да твой шеф – голова, разберётся!

Буссов тщательно скрывал свои эмоции, но мне казалось, что он рад уехать в Прибалтику и таким образом освободиться от обязанностей перед нашей фирмой.

Дмитрий поднялся с кресла, пожал мою руку, стараясь не причинить боли.

– Счастливо оставаться, Оксана Валерьевна! И Андрею от меня – пламенный привет. Сам в Питер звонить не стану. Когда вернусь, дам знать о себе. Думаю, Озирский поймёт – он знает, что такое аврал…

– Конечно, знает. – Я поплелась за Буссовым в прихожую. Разумеется, шеф меня не оставит, сам приедет в Москву или вызовет в Питер для консультаций. – Спасибо вам за всё! Без вас пропала бы…

– Да хватит тебе!

Буссов причёсывал перед зеркалом, поправлял пробор, критически оглядывал заросшие щетиной щёки. Кажется, он прусского происхождения, поэтому и едет в страны Балтии.

– Не комплексуй – это первое. Всё у тебя получится. И второе. По моему предчувствию, главного слова в расследовании именно этого дела ты ещё не сказала. Был бы рад помочь тебе, понаблюдать за развитием событий, но у нас приказы не обсуждают. И я испытываю двойственное чувство. С одной стороны, хочется, чтобы развязка наступила как можно скорее. И в то же время мечтаю успеть к финалу.

Дмитрий надел кольцо брелка с ключами от квартиры и машины на указательный палец правой руки.

– Надеюсь на лучшее, вне зависимости от того, вернусь я до дня «Х» или нет. Выше нос!

Буссов посторонился, я прошла к двери, открыла замки. Под веками и в носу щипало, хотя никакие дурные предчувствия относительно Дмитрия меня не мучили. Просто я всегда грустила, надолго расставаясь с симпатичным мне человеком.

– Желаю удачи в командировке, – пролепетала я. – И возвращайтесь поскорее!

– Постараемся! – пообещал Дмитрий с лестницы. – Чао?

– Всего доброго.

Мы обменялись рукопожатием, и я закрыла тяжёлую кованую дверь на все запоры. Потом долго сидела на пуфе в прихожей, мучительно вспоминая, что же хотела сказать Дмитрию и не сказала.

Странное выдалось расследование – пока только языком я и работаю. Но жизнь – не кино. Работа часто получается не романтичной, со стрельбой и погонями, а элементарно нудной, с опросом свидетелей и сбором всевозможных справок. Только раньше я делала это, повинуясь приказам Озирского, а теперь впервые оказалась перед необходимостью сама решать, с кем встречаться, куда ехать, как формулировать вопросы.

Я с трудом разогнулась и вдруг вспомнила, что именно хотела узнать у Дмитрия – как мне быть с его сотовым телефоном. Но раз он сам ничего не сказал, значит, назад не просит, и я могу пользоваться аппаратом. Буссов выдал мне его для работы, по доброте душевной, и я не могу допустить, чтобы «соту» сейчас украли из машины.

А вот теперь я точно поужинаю, и никто не сможет оторвать меня от стола, пусть хоть пол провалится! Ах да, телефон! В первую очередь – он.

Я пешком спустилась с шестого этажа, не дожидаясь лифта. Открыла машину, забрала телефон и на сей раз в кабине поднялась к себе. Вроде всё сделала, беспокоиться больше не о чем. Только очень уж хотелось поделиться новостями с Озирским. Шеф ещё в офисе, и он будет рад услышать мой доклад. Я постараюсь доказать, что его присутствие в Москве необходимо, но окончательное решение примет сам Андрей.

Я спрятала в маленький домашний сейф видеокассету и сотовый телефон. Заплела мокрые от пота волосы в косичку и сразу же превратилась в девочку-подростка. Критически осмотрела своё усталое не накрашенное лицо и отправилась чистить картошку.

Работая лёгким и удобным швейцарским ножиком, я пыталась представить, как могла повести себя Дина после самоубийства Игоря Метельского. Поставила кастрюльку на плиту и решила, что я на месте обаятельной и практичной куртизанки попробовала бы поближе познакомиться с тем самым удачливым игроком. А после можно попытаться увести его из семьи или хотя бы растрясти «на камешки», что тоже неплохо.

Я тупо смотрела на чайник, на разноцветные прихватки и расшитые крестиком рушники, а сама видела Динино застывшее в напряжении лицо, загоревшиеся от близости бешеных денег глаза, широко расставленные и бездонные. В отчёте я обязательно выскажу предположение, что Дина, скорее всего, попыталась сойтись с тем везунчиком. Тем более что он, по словам Буссова, известная личность, а нашу Сирену всегда тянуло к сияющим вершинам власти, к славе и к богатству. Жаль, что Дмитрий не назвал его имя. Ведь Дина им заинтересовалась, факт, и дело может кончиться плачевно. А вдруг уже закончилось? Ведь почти девять месяцев прошло… Нет, Дмитрий про это знал бы, а он особенно не паникует.

Стоп, опять-таки неудачный аборт – от кого? Если от Метельского, то ясно, почему Дина отказалась от планов родить. Только зачем тянула до весны, вот вопрос. Ситуация после гибели Игоря уже никак не могла измениться. Он ведь не без вести пропал, и надежд на возвращение не было. Поначалу решила оставить ребёнка, а помсле передумала? Нет, без самой Дины тут не разобраться, а до знакомства с ней ещё ой как далеко! Это если от Игоря… А ведь Дина уже после трагедии в казино могла завести себе нового друга – тогда картина меняется. Но почему Дмитрий-то темнит, не называет имени, чёрт побери?! Подумаешь – знаменитость! Я ведь умею хранить тайны…

Я открыла банку говяжьей тушёнки, попробовала вилкой картошку – пока не сварилась. Время терять не стала, решила сейчас же сесть за отчёт. Выключила закипевший чайник, сбегала в комнату, принесла тетрадку и шариковую ручку. Села у кухонного стола и, несмотря на страшную усталость, начала писать. Потом отодвинула тетрадь, закрыла лицо руками и помотала головой, чтобы избавиться от страшного видения.

Экран видеодвойки. По нему в темноте мечутся огоньки. Видна решётка на окне дома. Чуть поодаль – ограда Москвы-реки. Вдруг вспыхивает на мгновение ещё один огонёк, и высокий плотный человек в расстёгнутом пальто падает на мокрый асфальт. А таймер в правом нижнем углу кадра бесстрастно фиксирует дату и время – двадцать три сорок. Всего двадцать минут до полуночи…

Глава 5

Сегодня, пятнадцатого августа, мы договорились с женой Озирского Генриеттой Рониной поездить по магазинам, потому что подарок шефу я так и не выбрала. Меняя друг друга за рулём, мы продолжили поиски подходящего презента. Гета делала мне одолжение, потому что сама уже давно подарила мужу непромокаемую куртку. Вещь очень удобная и практичная, спасающая от сильного дождя и шквального ветра. С виду куртка тонкая, но Андрей при своей закалке сможет носить её даже зимой. Шеф остался доволен подарком супруги, потому что любая одежда сгорала на нём моментально.

Несмотря на нашу самоотверженность и желание угодить Андрею в честь его прошедшего юбилея, нам пришлось вернуться домой с пустыми руками. По пути мы завернули на заправку, потому что сожгли весь бензин. Генриетта посоветовала АЗС на Семёновском проспекте, где ещё до своего тяжелого ранения заливал «горючку» её отец, и персонал был ей знаком. В последнее время по Москве пошла мода не доливать бензин, особенно в иномарки. У меня, к примеру, датчик только через полторы минуты показывает истинное количества топлива в баке. Можно не вытерпеть и газануть, а потом обнаружить, что бак налит только до половины. Заправщик хлопнул по багажнику, мол, поезжай, и докажи потом, что надул именно он.

Со мной раз-другой такое случилось, но я заметила обман и подняла скандал. Бензинщики, ничуть не смущаясь, оба раза отвечали: «Технические неполадочки у нас, извините. Видит Бог, никто не хотел вас обидеть…» Да уж, если наш рабочий на заправке улыбается и кланяется, жди от него пакости и держи ухо востро. Сервис мирового уровня – не для наших людей. Работать на доверии и не воровать – сам себя уважать перестанешь!

Убедившись, что с бензином нас не надули, мы вернулись на Шоссе Энтузиастов и обнаружили там накрытый, как на праздник, стол. Гетина мать Маргарита Петровна, пока внучки-двойняшки спали, приготовила обед с украинским борщом, свиными отбивными и бисквитным тортом «Шапка Мономаха». Правда, последнее произведение искусства ждало своего часа со вчерашнего вечера. На него ушла пол-литровая банка варенья из чёрной смородины и уйма времени.

Генриетта была четвёртой женой Андрея. Жили они чуть больше года в гостевом браке. Общее хозяйство не вели, чувствовали себя одновременно влюблёнными и свободными, сохраняя свежесть, новизну во взаимоотношениях. Именно такой тип семейной жизни идеально подходил для самостоятельных, вольнолюбивых и вечно занятых супругов, которые встречались раз или два в месяц по взаимной договорённости, не ущемляя друг друга ревностью и мелочной опекой. Несмотря на это, семья была на редкость крепкой, дружной, особенно после того, как в апреле этого года Генриетта родила девочек-двойняшек, Глорию и Викторию.

За обедом мы обсуждали развитие младенцев, говорили о Гетином отце Антоне Александровиче, второй год лежавшем в коме, о его шансах на выздоровление. Гета, жалея свою мать, лично прислуживала за столом. Мотая длинной тёмно-русой косой, в вечных «варёнках» и ковбойке, она сновала по кухне. Электрический свет падал на её лицо, умытое лосьоном из роз. Гета признавала только натуральную косметику – делала настойки из шиповника, липы, зверобоя, даже из укропа и петрушки, предварительно заливая их белым вином.

Только что стояла жара под тридцать градусов, но на днях погода испортилась. По небу поплыли осенние тучи, сеющие мелким дождём. И на душе у меня было так же тяжко; внутри расползалась такая же свинцовая муть. Работе нет конца. Кажется, что частное расследование по делу Дины Агаповой зашло в тупик, из которого нам уже не суждено выбраться.

Десять дней назад я встречала Андрея в «Шереметьево-1», куда тот прибыл немедленно, после нашего разговора накануне вечером. Мы поехали на Звенигородское шоссе, сварили кофе, закрылись в гостиной. В течение нескольких часов шеф слушал подробнейший, во всех деталях продуманный доклад о проделанной работе, моей и Буссова.

Потом он просматривал оставленную кассету и жалел, что одновременно с холлом казино не снимали зал. Непременно нужно было выяснить, кто тот удачливый игрок, потому что после памятного вечера Дина непременно должна была его замарьяжить…

Глотая по пятой чашке кофе каждый, мы прикидывали, как нам теперь быть. При этом выкурили столько сигарет, что перестали видеть друг друга в дыму. Решили последовать совету Буссова – сделать упор на наружное наблюдение, а выявление прошлых контактов Агаповой прекратить. Разве что можно попытаться вычислить фартового игрока, но это пока не представлялось возможным.

Шеф считал, что рано или поздно Дина должна изменить стиль поведения – посетить новые места, встретиться с кем-то кроме родственников, следователя и адвоката. Но до сих пор ничего подобного не произошло – Дина гнула свою линию.

Судя по донесениям «наружников», всё это время она вела себя очень странно. Три раза ездила в закрытые клубы, чтобы поиграть на бильярде. Выяснилось, что «Фам-фаталь» превосходно катает шарики. Одевалась Дина просто – джинсы, мужская рубашка, минимум косметики. Она добиралась до клубов не на машине, а на мотоцикле «Харлей-Дэвидсон». Время от времени, сидя в седле, попивала из банки американское пиво «Миллер», но ни разу не была задержана ГАИ. Игра в бильярд шла на деньги, и Дине везло, как в казино. Получив очередную сумму, она возвращалась в квартиру родной сестры Галины Емельяновой, где безвыездно жила с момента освобождения по залог.

Один раз, опять-таки на «Харлее», навестила проживающего в Измайлове двоюродного брата Илью Брайнина и его семью. Ближе к вечеру Дина появлялась на улице в разнообразных, но одинаково дорогих вечерних платьях от лучших модельеров, а украшение на ней были просто царские. Дина садилась в автомобиль «Пежо» цвета спелой сливы и отправлялась в какой-нибудь ресторан.

Каждый вечер она выбирала новое заведение. Ребятам из московского филиала пришлось потратить уйму денег, чтобы оказаться в тех же залах – ведь именно там она могла встретиться с фартовым игроком и тем раскрыть его инкогнито. Также «наружники» поневоле изучили расположение почти всех туалетов в центре Москвы. Ели, пили, справляли нужду они буквально на бегу, передавая объект друг другу.

«Наружникам» уже довелось побывать в ресторанах «Анкор», «Арагви», «Арбатский дворик» и «Арлекино». Странно, но названия ресторанов почему-то начинались на одну букву. Мы ломали головы, пытаясь понять, имеется ли в этом скрытый смысл, или Дина смотрит в ежегодник и посещает заведения по списку.

Наряду с этой прослеживалась и другая закономерность – рестораны, выбранные объектом, находились неподалёку от дома Галины. Один – на Тверской, другой – на Первой Тверской-Ямской. Третий – на Арбате и четвёртый – на Дружинниковской улице, почти у самого «Белого Дома». Клубы, где Дина играла на бильярде, также располагались на Пресне или на Арбате. В казино Дина не побывала ни разу, зато посетила квартиру бывшей соседки Ларисы Олисовой. Съездила в Сокольники, где жила раньше, но в дом не заходила; сидела во дворе и долго смотрела на окна своей бывшей квартиры. Мы просто помечали маркером на плане Москвы новые точки, пытаясь сделать хоть какой-нибудь вывод, но усилия наши были тщетны.

Начиная с одиннадцатого августа, Дина поменяла распорядок дня. В понедельник сливовый «Пежо» поехал не в клуб, а в Серебряный Бор. Дина оставила автомобиль на платной стоянке и пешком отправилась на пляж. Там, не снимая летних джинсов и футболки, она долго сидела на песке, смотрела на текущую воду и наблюдала за играющими детишками. Изредка курила и попивала «Колу» из бутылки. Лёшиным ребятам пришлось как следует позагорать; и вернулись они в Москву уже вечером, красные, как раки. У одного из них даже подскочила температура.

Вечером того же дня Агапова посетила ресторан «Баку-Диван», тоже на Тверской, и вела себя там, как всегда в последнее время – тихо, неприметно. За столиком сидела одна, заказывала лёгкое спиртное и скромную закуску, непременно фрукты. Неторопливо ела, пила. С преувеличенным интересом разглядывала посетителей, но ни к кому не клеилась. Когда мужчины пытались завязать с ней беседу, вежливо, но непреклонно отшивала их. Не танцевала, не принимала подношения «от соседнего столика» и через полтора-два часа после приезда опять направлялась к своей машине. Подсаживаться к себе никому не позволяла, да и обслуга, получив «на лапу», всячески препятствовала попыткам вновь прибывших гостей составить Дине компанию.

Наши несчастные ребята каждый день интересовались, сколько времени им ещё придётся таскаться за объектом, как ослам за морковкой. Я отвечала одной и той же фразой: «До тех пор, пока не будет отменён приказ о наружном наблюдении». Если бы это зависело от меня, я дала бы отбой, пожалев страдальцев. Сама сатанела день ото дня и сознавала, что проклятая шлюха неуязвима. Если за Стасика её ещё можно привлечь, то за других – не выйдет. Доказательства отсутствуют.

Со мной соглашались все, в том числе и Озирский, Буссов, адвокат Фельдзамен. Мы добивались непонятно чего, а Дина спокойно колесила по ресторанам, проводила дни в неге и довольстве и откровенно издевалась над нами. «Хотите следить – следите! Никуда я не побегу, мне и в Москве неплохо!»

На Востряковское кладбище она ходить перестала, что меня вконец разозлило. Ненадолго же хватило материнской скорби! Своими руками прикончила сына, и так быстро о нём позабыла! Агапова я не вспоминала – ладно, изменил, бросил. К Семёнову в область далеко ехать, и он был очень перед Диной виноват. Но Стасик… На Кунцевское «Фам-фаталь» по понятной причине наведаться не могла – ведь у могилы Огнева почти постоянно находилась его мать. Встречаться с Владиславой Ефремовной Дине, конечно же, не хотелось.

А вчера объект нас окончательно запутал. В четверг утром, пешком, без машины и мотоцикла, Агапова отправилась по улице Красная Пресня к Новому Арбату. Оттуда по Воздвиженке – к Красной площади. Долго гуляла в Александровском саду, стояла у могилы Неизвестного солдата. Потом, выйдя на Красную площадь, в течение получаса то смотрела на Мавзолей, то на Покровский собор, то на Спасскую башню.

Парни Чугунова чуть не взвыли от досады, когда Дина отправилась вокруг Кремля по периметру. Потом вернулась к Большому Москворецкому мосту и завернула в отель «Балчуг», где снова устроила ланч. Далее вызвала такси и уехала в парк Фили. Там Дину передали следующей паре, но свежие наблюдатели не сообщили ничего принципиально нового.

Дина ела мороженое, сидя на скамейке, бродила по аллеям. Потом на метро вернулась к Галине. Много и щедро подавала нищим. За время многочасового путешествия ни с кем, кроме таксиста и официанта, не разговаривала. Знакомому швейцару из «Балчуга» сунула чаевые, но только кивнула, не сказав ни слова.

Сегодня утром Дина на своём «Пежо» поехала к Илье Брайнину, но дома никого не застала. Решила подождать в Измайловском парке. Оставила машину на парковке и углубилась в дебри тенистых аллей. В ларьке купила бутерброд с колбасой. Хлеб скормила птичкам, а колбасу – дворняге. Сорвала с клумбы флоксы и долго нюхала их, вытирая пальцами глаза. Посидела в кафе «Майское» и вернулась на Измайловский бульвар в квартиру Брайниных, которые к тому времени уже были дома.

Больше никаких известий сегодня от наблюдателей не поступало. Это могло означать лишь одно – либо Дина не покинула квартиру Ильи, либо направилась прямиком к Галине. О перемещении объекта по ресторанам, клубам, паркам и прочим достопримечательностям Москвы я узнавала по «соте» моментальною Общую ответственность за проведение операции Озирский возложил на меня и обязал сотрудников московского филиала постоянно держать начальницу в курсе дела, пока ничего существенного не произошло…

– Оксана, тебя ищут!

Генриетта заглянула на кухню. Обе девочки сидели у неё на руках. Я так задумалась, что услышала её голос не сразу. Гета окликала меня из передней, а потом решила узнать, не заснула ли я сидя.

Я непонимающим взглядом посмотрела на Глорию и Викторию – она были совершенно одинаковые, похожие на мать и бабушку одновременно. Смешно надув толстые щёки, девочки смотрели на меня глазами-смородинами. И я, в который раз, подумала, что от своего отца, зеленоглазого красавца, они не взяли ничего. Но Генриетте я никогда об этом не говорила – знала, как хотела она родить похожих на Андрея детей…

– Извини, задремала!

Я с неохотой встала, сделала двойняшкам «козу». Потом подумала, что Гета поступает правильно, одевая дочек по-разному. Кроме того, на ручке у Глории надета красная клеенчатая браслетка, а у Виктории – розовая.

– Давно звонят?

– Да нет, только что нашлись.

Генриетта ушла в детскую, где в вечернем полумраке уютно светился усыпанный звёздочками полумесяц-люстра. А я, тяжело вздохнув, взяла телефонную трубку.

Скорее всего, «наружник» доложит, что Дина отбыла в очередной ресторан. Ночью объект проводят до дома на Малой Грузинской и отчалят восвояси. Зря всё-таки Озирский тогда, в Лахте, пошёл на поводу у Брайнина и ввязался в заведомо проигрышное дело. Непозволительно много сил и средств уже затрачено на наблюдение за Диной. Потом, чего доброго, придётся проникать за взятки в роскошные отели, выпасая там «Фам-фаталь». Самое главное, совершенно непонятно, что потом мы будем делать с накопленным материалом и самой госпожой Агаповой.

– Слушаю! – Я тяжело опустилась на пуфик у зеркала.

– Оксана, это Чугунов! – Директор московского филиала заметно нервничал, спешил. – Ты давно у Рониных сидишь?

– Часа три уже. А что? Нештатная ситуация?..

– Да. Объект всё ещё находится на Измайловском бульваре и пока квартиру не покидал. Наши дежурят напротив подъезда. Но у Витьки Касьяна схватило живот. Боимся, не аппендицит ли…

– Понятно. – Я искренне пожалела Касьяна, совсем недавно сильно обгоревшего на пляже в Серебряном Бору. Вдобавок, он вчера стёр ноги, преследуя Дину по центру Москвы.

– Нужно его немедленно врачу показать, а то дотерпится до точки. С ним кто?

Ребята из агентства всегда дежурили парами. Вроде бы сегодня по графику очередь Валеры Советкина, недавнего дембеля, отслужившего в погранвойсках.

– Советкин, – подтвердил моё предположение Чугунов. – Ты не могла бы на час-два подменить их на Измайловском? «Тачка» с тобой?

– Разумеется. И мы как раз заправились, так что с этим проблем не будет…

Усталость пропала, и я вновь была готова мчаться куда угодно, лишь бы не пострадало дело и не случилось ничего плохого с Касьяном. Плевать, часок-другой подежурю, пока Лёша не пришлёт замену. Тем более что Дина мой лимузин никогда не видела и лично меня не знала. Повинуясь приказу Озирского, я в наружном наблюдении никогда участия не принимала.

– Всё, выезжаю!

– Ксюш, я твой до гроба! Ребята дождутся тебя, а потом сразу же поедут в поликлинику…

– Договорились.

Я положила трубку и уставилась на соё отражение в огромном зеркале. Думала, не озябну ли я в итальянском чёрном платье из тонкой шерсти и в колготках-паутинках. Ничего, можно включить печку, да и на дворе всё же август месяц… Плохо, конечно, что туфли у меня на каблуках, и мамин гарнитур из горного хрусталя, как оказалось, я зря надела.

Длинные, почти до плеч, серьги и бусы очень шли к кружевной наколке и такому же фартучку, тогда мама красовалась за стойкой в «Белом Доме». Недавно я нашла гарнитур в ящике комода и очень захотела его надеть. Настроение у меня сейчас было осеннее – холодное, ясное, как горный хрусталь…

– Оксаночка, вы уходите? – удивилась Маргарита Петровна, открыв дверь в прихожую.

Её круглое распаренное лицо показалось мне домашним и уютным, а пушистые тонкие волосы делали мать Геты похожей на забавную игрушку. Она стирала в машине детское бельишко, и из-за шума мотора не услышала моего разговора с Чугуновым.

– Не останетесь попить чайку с торгом?

Мне очень нравилась эта невысокая полная женщина в шёлковом халате и кокетливом переднике, с золотой цепочкой на мягкой, пропечённой солнцем шее. На её пухлых руках лопалась радужная пена; толстое обручальное кольцо и перстень-маркиз лежали на стеклянной полочке рядом с косметикой и зубными щётками. Я закусила губу, чтобы не разреветься от нахлынувших воспоминаний о своей матери, о своём доме.

– Меня срочно вызывают на службу. Торт до завтра подождать не может? Кусочек оставьте, и ладно. – Я попыталась улыбнуться. – К тому же вы и так устали от меня сегодня…

– Да что вы, что вы! Мы всегда рады видеть вас! – запротестовала Ронина, и я не уловила в её голосе лицемерных ноток. – Гета!

– Что, мам? – Генриетта выскочила в прихожую с пачкой памперсов в руках. – Оксана, тебе нужно ехать?

– Да, возникла необходимость подменить ребят у объекта. Форс-мажор – один парень заболел, а другой должен его к врачу сопровождать. – Я схватила с вешалки свою сумку-торбу. – Как только управлюсь, позвоню. Мы ведь так и не нашли Андрею подарок.

– Всё равно найдём, обещаю! – горячо заверила Гета. – Двадцатого числа к нам в гости приедет папина сестра тётя Лида. Я оставлю с ней девчонок и вплотную займусь подарками. Кстати, в ГУМе и ЦУМе мы ещё не побывали, и пробел нужно восполнить. После тёти Лиды у нас будет гостить Алёна Луняк, моя подружка из Саратова. Каскадёрша, ничего себе, правда? Много раз горела заживо, тонула, вешалась, прыгала с крыши высотного дома. Вот вместе с ней мы и объедем торговые точки. Алёнка давно мечтала побывать в Москве. Мы с Луной в Саратове входили в мальчишескую компанию. Мама была в ужасе, когда я являлась вечером домой вся в синяках, часто с подбитым глазом. А вот папа реагировал спокойно. Ему даже нравилось, что девчонки не робкого десятка – дерзкие, азартные, в куклы играть не хотим. Я, Алёна и папа, ещё несколько наших знакомых, вместе в походы ходили, плавали по Волге на байдарках и плотах. Алёна очень хочет папу в госпитале навестить… – Гета через силу улыбнулась. – Я дам тебе с собой фруктовое пюре – яблочное и клубничное. Не отказывайся, у нас его много. Андрей привёз целый багажник детского питания. Да, мы с Алёной обе собирались учиться на каскадёров, а я предала нашу мечту, стала учительницей. Но неудовлетворённость постоянно грызла душу. Не встреть я Андрея, возможно. Всё же пошла бы по этой дорожке…

Гета смотрела на меня, но видела перед собой Волгу, Саратов, походный костёр.

– Педагогическую стезю я оставила без сожаления. Одного года работы в школе хватило, чтобы понять, как тупа и мерзостна наша система образования. Но получилось так, что мой муж оказался бывшим каскадёром. А сама я теперь не вправе рисковать – не только за себя отвечаю…

Гета, несмотря на моё сопротивление, сунула мне в руки две баночки с детским питанием.

– Оксана, я тебя до машины провожу.

– Вот и хорошо, что ты замуж вышла – шею теперь не свернёшь, – проворчала Маргарита Петровна. – А то ведь она в Академию ФСБ собиралась поступать! Но туда девушек только на переводческий факультет берут.

Мать Геты с нежностью смотрела на дочку, подмигивала мне, как старой приятельнице.

– Чтобы о тебе ещё голова болела! Ведь девчонка же, не парень. И вести себя надо соответственно. Совсем мужики перевелись – вот и Оксана едет в засаде сидеть. Не нашлось больше никого! Нежные какие… Вы, как вернётесь оттуда, обязательно позвоните – как и что у вас получилось. Я из госпиталя прибегу после обеда, а если не успею, Гета передаст. Договорились?

Ронина смотрела на меня встревоженно, и глаза её блестели, как чёрная смородина после дождя. Она проверила, не забыла ли я чего, погладила по запястью, слегка сжала мои пальцы. А я вдруг поняла, насколько стосковалась по материнской ласке, и до крови прокусила губу. Я моложе Геты на два года, да ещё ребёнок на руках. И ни бабушек у него, ни дедушек, ни отца…

Папа Генриетты Антон Александрович работал в милиции, и летом позапрошлого года они с Озирским выполняли очень сложное задание. Уже после того, как основные преступники были обезврежены, автомобиль, где должны были ехать мой шеф и Гетин отец, взорвался. По счастливой случайности Андрея в салоне не оказалось, а Антон Александрович был тяжело ранен в голову, и вот уже почти два года лежал в госпитале без сознания. Общее горе сроднило Генриетту с Андреем, и менее чем через год после взрыва они поженились.

Да, отец Геты очень болен, но всё-таки жив. Может быть, ещё и поправится. Гета не одна во всём мире. То и дело приезжают родственники из Белгородской области, да и Андрей окружает вниманием. А у меня вся родня на Украине; разве что на лето можно ребёнка к ним отправить. Но вот деньги приходится зарабатывать самой, и часто с риском для жизни.

– Может, я вам покушать с собой заверну? – предложила Маргарита Петровна. – Одного пюре мало будет. Неизвестно ведь, когда вы освободитесь. В засаде ведь можно ведь всю ночь просидеть.

– Спасибо, я сыта. Вы меня на сутки вперёд накормили. Если задержусь, куплю что-нибудь перекусить. Но на ночь вряд ли останусь. Из агентства ребята должны на смену подъехать.

Я кивнула Маргарите Петровне, нажала на кованую дверную ручку и быстро вышла на лестницу. Давясь слезами, побежала вниз, и нагруженная сумка больно била меня по бедру. Генриетта бросилась за мной, даже не прикрыв дверь. Она что-то говорила мне, хватала за руки, пыталась успокоить, подбодрить.

Я достала из кармана брелок, открыла дверцу своей «Ауди», бросила сумку на заднее сидение. Гета молча смотрела на меня, сжимая кулаки и моргая покрасневшими глазами.

Потом, немного подумав, предложила:

– Может быть, я тебя туда отвезу? Маме звякну по «соте» и попрошу обождать с уходом в госпиталь…

– Нет-нет, ни в коем случае! – Я не на шутку испугалась. – Тебя дети ждут, и твоя мама должна быть около мужа. – Я взяла Гету за плечи, легонько встряхнула. – Спасибо за всё. Извините, если что не так. – Я села за руль, захлопнула дверцу.

Задним ходом я выехала на Шоссе Энтузиастов. А Генриетта, поеживаясь от сырого ветра и мороси, смотрела перед собой. И, как мне показалось, тоже плакала, стараясь поскорее успокоиться, чтобы дома выглядеть собранной, уверенной и оптимистичной…

* * *

Сегодня я проснулась в восемь утра, до десяти лежала в ванне – занималась специальной гимнастикой, лепила фигуру по методике физиотерапевтов. Расслабившись на пятнадцать минут, я начала выполнять предписанные упражнения. То и дело уходя с головой под воду, я вытягивала вверх и без того длинные ноги. Потом вспомнила, что опаздываю к Генриетте в Лефортово; выскочила из ванны, завернулась в купальный халат, сделала экспресс-макияж. На кухне уже варился кофе, жарилась яичница.

Из дома я вышла свежая, как розовый бутон, вся в чёрном, и только медные волосы спиралевидными локонами струились почти до пояса. Мои губы напоминали лепестки шиповника; тушь и тени я тоже выбрала серовато-бордовые.

Хорошо, что не забыла дома косметические салфетки – пока сидела в машине у подъезда Брайнина, успела обновить макияж. Под леонтьевского «Казанову» веселее было краситься. Я вновь нарисовала губы и глаза. Потом подумала, что вечерком, уже из дома, справлюсь, как там дела у Касьяна. Но едва я начала подправлять линию бровей, дверь брайнинского подъезда открылась, и я машинально выключила радио.

Из дома вышла Дина Агапова. Так близко я её ещё не видела – разве что на Тверской-Ямской, но там нас разделяло метров десять. А здесь – не более трёх-четырёх. Да ещё один раз Витька Касьян показал мне её у ресторана на Пресне. Тогда Дина была не в вечернем платье, а в костюме тонкой шерсти василькового цвета со вставками из чёрного бархата. Сейчас она показалась мне очень длинной, невероятно тощей. Я сразу заметила сильное сужение таза и подумала, что со стороны Дины было безумием пытаться родить самостоятельно.

Интересно, куда объект собрался на сей раз? Неужели опять в ресторан? Сколько можно без цели мотаться по громадному городу? Такое впечатление, что Дина недавно приехала из провинции, а не родилась в Москве и не прожила здесь почти двадцать восемь лет.

Кажется, Дина удивилась, обнаружив на месте знакомого синего «БМВ» серебристую «Ауди», но тут же решила не обращать на «хвост» внимания. Сохраняя завидное присутствие духа, она стала отпирать дверцу сливового «Пежо-306» – того самого, подаренного Володей Огневым. Одета Дина была, как элитный манекен. Чёрный, в узкую серую полоску, брючный костюм с приталенным пиджаком, застёгнутым на единственную громадную пуговицу, идеально сочетался с сумочкой-кошельком из крокодиловой кожи и такими же туфлями на платформе. Между прочим, я подумала, что при таком росте нет нужды ещё добавлять, и тут же забыла об этом. Самое главное, что мне придётся сейчас сопровождать Дину хотя бы для того, чтобы выяснить, куда именно она направляется.

Странно, почему до сих пор не появились сменщики. Я в «наружке» не особенно сильна, тем более что вожу машину ещё не очень хорошо. Почему-то мне казалось, что Дина тоже нервничает. Лицо её застыло, под глазами залегли глубокие тени. Причёска её была слишком уж тщательно уложена и полита лаком до полной задубелости. На среднем пальце правой руки я заметила перстень со здоровенным чёрным камнем – зеркальным, в серебре; и такие же клипсы в ушах. Маленькие нежные руки с идеальным естественным маникюром выглядели аристократически. Особую прелесть им придавали браслеты – такие часто носили восточные женщины для защиты особых точек, через которые происходит энергообмен.

– Спасается от порчи, – пояснил Озирский, изучая видеоматериалы, фиксирующие Динины прогулки по Москве.

На левую руку она надела кольцо, камень которого напоминал летающую тарелку. Оно было тоже серебряное, с лабрадором. Да, ничего не скажешь – оригинальная личность. Даже украшения предпочитает такие, каких больше ни у кого не встретишь.

– Нестандартные ювелирные изделия – наикратчайшая дорога к стильности, – сказал Озирский и глубоко задумался, глядя на экран моей видеодвойки.

Я вспоминала всё это и понимала, что с Диной мне в одиночку не справиться. Сейчас я уже не успею вызвать помощников, но как только мы остановимся у первого светофора, я свяжусь с Чугуновым и попрошу его поторопиться.

С Измайловского бульвара, мимо усадьбы и двух стадионов, по Третьей Прядильной и Советской улицам, мы выехали на Щёлковское шоссе. Никогда я так не хотела, чтобы на светофоре зажёгся красный глаз, но, как обычно, работал «закон подлости». Сигнал или оказывался зелёным, или горели красный с жёлтым одновременно.

Дина как будто не замечала меня, не делала обгонов и попыток уйти от преследования. Расстояние между нами не увеличивалось и не сокращалось; всё время было что-то около семи-восьми метров. Но я не впадала в благодушие и боялась, что в один прекрасный момент Дина проскочит через перекрёсток, а я останусь курить бамбук, проклиная не вовремя захворавшего Касьяна, Чугунова и себя лично. Дура, до сих пор не удосужилась научиться как следует водить, а ещё в оперы напросилась! Кто угодно справился бы лучше…

Из-за пасмурной погоды на улице быстро темнело; зарядил холодный противный дождь. Он забрызгал лобовое стекло, и я едва успела запустить «дворники». А вот на то, чтобы вызвать сотрудников агентства и сориентировать их по месту, времени так и не смогла найти. Я, как завороженная, следила за непринуждёнными, уверенными манёврами «Пежо» и завидовала Дине лютой завистью, давая себе зарок обязательно достичь таких же высот. Узнать бы, чем и где закончится наше путешествие! А то поводит Дина меня, как бычка на верёвке. Поиздевается всласть да и отправится ужинать в очередной дорогой кабак под тонкое белое вино…

Мы миновали Черкизовские пруды, кинотеатр «Севастополь», куда мы с подружками Анькой и Веркой ездили смотреть фильм «Унесённые ветром». Где-то здесь поблизости должен быть стадион «Локомотив». Папа туда время от времени выбирался поиграть в футбол и брал с собой меня. Он был страстным болельщиком, и сам лихо гонял мяч. Когда проезжали станцию метро «Преображенская», я вспомнила, что тут рядом Стромынка, и там сейчас живёт ещё одна девчонка из нашей компании – Наташка Малахова. Её родители были рады тому, что с загазованной Пресни сумели перебраться поближе к Сокольникам.

А вдруг Дина решила и в этом парке вечерком развеяться? Тогда мне точно без Лёшкиных ребят не обойтись. В аллеях Сокольников сейчас одной страшно. Ту самую Наташку чуть не изнасиловали, когда гуляла с собакой. Еле вырвалась, и с тех пор заикается. А собака, даром что ротвейлер, первая сбежала и бросила хозяйку.

Блин, я сегодня даже «Бодигард» не взяла. Кто же знал, что мне придётся выполнять функции «наружника» и ехать за объектом к чёрту на рога? «Бодигард» мне подарил Озирский, чтобы постоянно носила это устройство на поясе. Оно по размеру меньше сигаретной пачки, но в случае опасности, если выдернуть чеку, заголосит с мощностью сто тридцать децибел. К прибору Андрей приложил батарейки «Крона» и сказал, что подходит ещё и «Корунд». Велел не стесняться и, если что, врубить сирену. Но пока такого случая не представилось, и потому я заперла «Бодигард» в домашний сейф. Соломки бы теперь, да поздно. Понадеемся на «авось»…

Но к Сокольникам Дина не свернула, поехала по Русаковской, потом – по Краснопрудной, к Комсомольской площади. Я почувствовала, что вся дрожу, и руки мои намертво впились в руль. В плотном потоке машин я могла сто раз потерять «Пежо», но почему-то до сих пор не потеряла. Значит, пока я действую грамотно. Надо продолжать в том же духе, не зазнаваясь и не комплексуя.

Мы двигались по Садовому кольцу. Будто в дурном сне я пробиралась сквозь просвеченную фарами и рекламными огнями морось, не отрывая взгляда от «Пежо». Так и есть, Дина повернула на Садовую-Черногрязскую, мимо ресторана «Дубровник». Я ехала следом, как пришитая, особенно не стесняясь – ведь на Садовом «хвост» заметить трудно. Дина лихо управлялась с «тачкой» – даже на мокром бликующем асфальте чувствовала себя молодцом. А я мечтала только о том, чтобы поскорее куда-нибудь приехать.

Как чувствовали мы с Генриеттой, залили полный бак, иначе пришлось бы сойти с дистанции. А наблюдение нужно осуществлять непрерывно, иначе грош ему цена. Кажется, мне пока везёт, но это только пока. Бесконечно долго я преследовала сливовый «Пежо» по Земляному валу, где так часто случались аварии. Поток транспорта нёс наши машины, будто щепки, и пот лился со лба на щёки, смазывая макияж. Зачем нужно было рисовать лицо перед тем, как из подъезда вышла Дина? Лучше бы чугуновских ребят поторопила… Да мы так пол-Москвы отмахаем, а потом я сойду с ума!..

Автобус закрыл от меня «Пежо», но быстро вернул к Курскому вокзалу. У него там кольцо, всё правильно. А я опять повисла на хвосте у Дины. Вот ведь как бывает в моей несчастной жизни – вместо того, чтобы пить у Рониных на кухне чай с шикарным тортом, я мчусь в неизвестность, даже примерно не представляя, когда смогу остановиться.

Огни фонарей дробились в стёклах, ветровые запотели, и я еле разливала очертания «Пежо». Когда встали у Курского вокзала, я разглядела на кузове Дининой машины дрожащие бусины дождя. В салоне разгорался огонёк сигареты – Дина как раз затягивалась. Лишь бы с ГАИ не вышло сложностей – я ведь не обольщаюсь и представляю, как моя «Ауди» выглядит со стороны. Заплатить штраф я, конечно, смогу, а вот Дина тем временем скроется.

И опять – мост через Яузу. Один раз, у «Матросской Тишины», мы эту речку уже переезжали. И вот, накатавшись по городу до лёгкого шока, я вновь повстречалась с ней – узкой, петляющей, маслянистой от стоков. На Высокояузском мосту навстречу попались два троллейбуса – «десятка» и «букашка»; ослепили меня в общем-то тусклыми фарами.

А после снова пошёл Земляной вал. Дина неуклонно продвигалась к Таганской площади, и я невольно усмехнулась. Вдруг она собралась в театр? А что? Принарядилась, стиль выбрала не вульгарный, а строгий и элегантный. Явно не в кабаке надеялась вечер провести, а в зрительном зале. Будет с видом знатока оценивать мастерство драматурга, режиссёра и актёров. А куда мне деваться на это время? Ладно, пусть у Чугунова голова болит, а я и так перетрудилась…

«Двадцатый» троллейбус сделал кольцо, не доезжая до Николоямской. Откуда же ты едешь, родимый, неся в своём чреве, сквозь холод и дождь, прижатых друг к другу людей? Во мне прорезался поэтический дар, и я стала сентиментальной, как образованная одинокая старушка. На Таганке кольцо, там много транспорта, и бегают пассажиры под зонтами.

Везучие они, сейчас сядут в свои троллейбусы и поедут домой, пусть в духоте и в сутолоке. Там их ждут семьи, дети. А вот меня никто не ждёт во всей Москве, и еду я за опасной преступницей в тёмную неизвестность. Дина вряд ли обрадуется, когда заметит меня. И мне ещё очень повезёт, если выпустит живой. Вот в этом случае я действительно сочту сегодняшний день удачным.

Теперь вопрос, куда «Пежо» отправится дальше – по Большим Каменщикам или по Гончарному? Я повторяла все Динины манёвры и понимала, что попала в зависимость от своего объекта; и без него, по крайней мере, сейчас ехать уже не могу. Агапова опытнее меня и старше; кроме того, этот маршрут ей знаком. Получается, что я еду следом за отличным инструктором вождения. Только этот инструктор учит меня не по своей воле, и кто знает, не захочет ли он вскоре прервать наше путешествие?

Дина двинулась по Гончарному проспекту, и вскоре мы оказались на Большом Краснохолмском мосту. Это уже Москва-река, а Малый Краснохолмский мост перекинут через Водопроводный канал. Я знаю эти места, потому что мы всей семьёй ездили с Пресни в Центральный детский кинотеатр. Скорее всего, Дина направляется в «Интурист» – больше ничего её здесь заинтересовать не может. Не киношка же детская и не театральный музей…

О-о, мы уже у Павелецкого вокзала! Неужели Дина решила на глазах у «наружки» выехать из Москвы? О наблюдении она предупреждена, и ссориться с Озирским ей ни к чему. Вряд ли Дина желает вернуться в «Бутырку», а это непременно случится, если будут нарушены условия освобождения под залог. Интересно, с какого вокзала нужно ехать в Чулки-Соколово, где похоронен её отец? Но вряд ли Дине срочно потребовалось навестить бренные останки Геннадия Семёнова. В таком виде за город не уезжают, а посещают рестораны, клубы или театры.

Миновав Павелецкий вокзал, мы оказались на Валовой улице. Значит, никуда Дина из Москвы уезжать не собиралась. Движемся к Серпуховской площади. Зачем? Вдруг Дина неожиданно свернула в Большой Строченовский переулок, и вскоре мы обе пересекли Зацепу. Потом ещё немного покрутились по переулочкам, и я уже ни о чём не думала – просто тупо вертела баранку, нажимала на педали, переключала скорости. И даже сама себе не поверила, когда заметила, что «Пежо» тормозит…

Я остановилась чуть поодаль, потушила фары и с наслаждением схватилась за пакет молочного коктейля, подаренный мне заботливой Гетой. Жадно выпив весь коктейль до капли, я уже хотела открыть баночку клубничного детского питания, но поостереглась, потому что в любой момент Дина могла рвануть с места.

Прошло минут десять, и я немного расслабилась. Стала ждать дальнейших действий объекта, хотя нужно было воспользоваться моментом и вызвать на связь новую группу, находящуюся сейчас на Измайловском бульваре. «Пежо» Дины возле дома они не обнаружили; мою «Ауди» – тоже. Кроме того, от меня до сих пор не было ни известий, ни указаний. Конечно, и сами могли бы догадаться, что я преследую Дину и не имею возможности сообщить о себе.

Но похоже и на другое, на самое страшное. Вдруг со мной произошло несчастье? Ведь от нашей клиентки можно ожидать всякого. Надо мысленно представить себя на месте этих ребят и признаться самой себе, что им впору сойти с ума. Живой человек всё-таки может выбрать минутку и дать о себе знать. И я сейчас же позвоню на Измайловский. Пусть едут сюда и перехватят Дину, хотя никто не знает, сколько времени она собирается здесь пробыть.

Я попробовала вспомнить номер пейджера Чугунова и поняла, что не могу. С группой я тоже не могла связаться. Если сейчас Дина выйдет и куда-нибудь отправится пешком, мне нужно будет следовать за ней, бросив в переулке свою машину; тогда связаться с агентством будет ещё труднее. Но пока Дина сидела в автомобиле и отдыхала.

Ну вот, пожалуйста, сглазила! Агапова открыла дверцу и выбросила на тротуар длинную ногу в широкой штанине и модной туфельке на платформе. Впрочем, может, она просто захотела подышать воздухом – сырым, но сравнительно чистым здесь, во дворах, в стороне от Садового кольца.

Она вышла, прикрыла дверцу и торопливо закурила, то и дело оглядываясь перед плечо. Даже в плотных сумерках я видела, как дрожали её пальцы, и играл чёрными гранями камень в игольчатой оправе. Кажется, мы неточно смоделировали образ Дины Агаповой. Не такая уж она извергиня рода человеческого, если способна трогательно волноваться, ронять сигарету и мундштук, рассыпая искры в тёмном воздухе над лужей.

Она смотрела на часики, прижимая ладонь ко лбу, потому что тот, с кем было назначено свидания, явно задерживался. А вдруг Огнева, Проваторова и прочих, кого мы сгоряча приписали Дине, убили другие? Ведь у каждого из них могли быть неприятности, связанные со служебными делами. Дина просто оказалась рядом, и оттого попала под подозрение. Ведь по-разному бывает, и отнюдь не всегда преступником оказывается тот, на ком первоначально сходятся все стрелки. Кстати версий самоубийства тоже никто не отменял. Я ведь ещё не знаю, каким образом погиб Проваторов.

Часто мужики не могут ничего добиться в жизни, показать себя, и спиваются, кончают с собой от безысходности. А если они достают где-то деньги, у них начинаются неприятности иного рода. Конкуренты встречаются разные – рваные, вонючие, едва стоящие на ногах, или рафинированные джентльмены, знающие по пять языков. Какая разница?..

Мы решили пойти короткой дорогой и сразу же поверили в исключительную кровожадность Дины, в её властолюбие и манию величия. Но истинная вурдалачка не станет мёрзнуть в переулке, дрожать, обхватив себя руками за плечи, переступать с ноги на ногу и пошатываться. Вытирать глаза скомканным платочком и ждать, ждать, ждать.

Интересно, почему Дина спланировала свидание именно здесь, а не в гостинице или в баре? Что за новая тайна, о которой мы не имеем представления, хотя допросили всех родных и многих знакомых Дины? Наверное, она не хочет, чтобы её с этим человеком видели вместе. Деловую встречу можно устроить в офисе. Значит, здесь опять дела сердечные. Но все любовники имели возможность пригласить Дину в ресторан – с другими она просто не имела дела. В чём тогда фишка? Пока не разберусь, не уеду. Но в агентство нужно позвонить, иначе мужики там с ума сойдут.

Не успела я взять трубку «соты», как услышала шум мотора и втянула голову в плечи, одновременно пытаясь рассмотреть приближающуюся машину и спрятать своё лицо. Со стороны Большого Строченовского переулка прикатил белый «Мерседес», как мне показалось, пятисотый. Он затормозил, вкрадчиво шурша шинами по вымытому дождём асфальту.

Дверца открылась, и из автомобиля вышел невысокий темноволосый человек в кремовом стильном плаще и цветном кашне навыпуск. «Мерс» тут же нырнул в темноту и скрылся за углом ближайшего дома, но я уже не обращала на него никакого внимания. Сознание ещё не успело среагировать, а подсознание послало мощный импульс в мозг. Я едва не выскочила из машины и сдержалась только потому, что до крови прокусила мякоть ладони…

… Мы сидели на диване в его кабинете, смотрели на громадные дома за окном, на светлеющее небо над крышами. Сидели, не шевелясь, и молчали, хотя оба понимали, как мало времени остаётся у нас до разлуки. Разлуки вечной, в этом мы не сомневались, и потому должны были сказать друг другу хоть слово, попрощаться, попросить помнить.

На столе стояла погасшая свеча, одним своим видом вызывающая лютую тоску, и меня знобило в нетопленном здании. Поднимающуюся изнутри дурноту я списывала на последствия многодневного голода, изматывающего волнения, невероятной усталости. Об истинной причине я догадалась днём позже, когда уже потеряла его. И обрела новый стимул к жизни, поняв, что через восемь месяцев стану матерью.

Отпущенные нам минуты текли без ласк, без объятий. Без надрывных слов, которые не могли бы выразить глубину моих чувств – жгучей любви и безмолвного отчаяния.

Я знала, что сидящему рядом со мной человеку грозит гибель, и только чудо может его спасти. Потому я не мешала ему думать о том, что он сделал в этой жизни и чего не успел сделать; в чём ошибся, а где был прав.

Потом мы поднялись, он проводил меня до двери и только лишь пожал руку, словно мы были просто коллегами.

И наступил страшный день, наполненный пальбой и кровью, пронзительным осенним солнцем и стонами умирающих людей. Тогда я осталась круглой сиротой. Душу мою проутюжили танковые гусеницы, и погасла последняя надежда на счастье.

Четыре года назад было трудно поверить в то, что я снова увижу его. Увижу, расставшись навеки. Увижу живым, невредимым и свободным.

Он шёл по переулку прямо к моей машине и что-то говорил. Говорил не мне, и не важно, что именно. Мы снова были рядом. Опасность миновала, горе отступило, рана затянулась.

Мы встретились, но он об этом не знал…

… Не повернись он лицом, я узнала бы его со спины, с затылка. Даже с закрытыми глазами – как угодно…

Вот, значит, с кем сейчас встречается Дина Агапова! Знает ведь, что находится под наблюдением, но визави своего об этом не предупредила. Вряд ли он согласился бы предстать перед объективами скрытых камер – слишком много в его жизни было мерзости и скандалов. Но Дина жаждала этого свидания и решила, как всегда, единолично. А вот я так с ним поступить не смогла бы…

Теперь я точно не вызову группу. Не могу поделиться сокровенным, личным даже с хорошо знакомыми ребятами. Я прослежу за «Пежо» и его хозяйкой сама, без чьей-либо помощи, потому что это – МОЁ, только МОЁ дело.

Неужели Дина совершенно не чувствует за собой вины, не боится наружного наблюдения? А почему, собственно, она должна бояться? Обещания, данные при освобождении, выполняет. Москву не покидает, к следователю является, и потому не обращает внимания на пущенные за ней «ноги», давая возможность агентуре Озирского любоваться своей красивой жизнью.

Но факты – упрямая вещь. Несколько любовников Дины умерли не своей смертью. И я должна быть уверена, что человеку, встретившемуся в глухом переулке с роковой женщиной, опасность не угрожает.

К огромному сожалению, я не могу проследовать за парочкой в квартиру, заслонить отца своей дочери от смерти, хотя морально готова сделать это в любой момент. Но я имею право вызвать сотрудников агентства, милицию, пожарных, врачей, газовую службу, предотвратив, таким образом, возможное преступление. Я не представляю, чем руководствуется Дина, отправляя на тот свет своих мужчин. Вполне вероятно, что она – маньячка, и приговаривает всякого, с кем переспала.

Но я буду идти за ними, как тень, и постараюсь спутать планы «Фам-фаталь». Я сделаю это не из-за давней своей любви, а из простого чувства справедливости. Человек, выживший в безнадёжных обстоятельствах, не может пасть жертвой проститутки, пусть красивой, умной и решительной. Иначе ему не стоило появляться на свет, расти, взрослеть, страдать, падать и подниматься, отчаиваться и надеяться, возвращаться из-за той черты, откуда никто не возвращается. Мы с ним – не чужие. У нас растёт дочь. И я отблагодарю его за всё, что он мне дал, тем, что спасу сегодня.

Перекурив, они сели в «Пежо». Динин спутник открыл водительскую дверцу, «Фам-фаталь» устроилась рядом. Теперь мне опять придётся следовать за ними хрен знает сколько времени. И утешает меня одно – в пути Дина ничего со своим нынешним другом не сделает. Да не, никакого убийства не будет и после. Дина не станет в открытую нарываться на неприятности. Но это в том случае, если она психически нормальна. А если нет, возможно всё, в том числе и демонстративное убийство на людях…

Всё-таки плохо, что мой автомобиль снаряжен не полностью. Фотоаппаратура в нём есть, а вот устройство для прослушивания разговоров в чужих машинах Чугунов мне не доверил, потому что имел их всего два. И сегодня они, как назло, потребовались для других операций. К тому же, в любом случае мы ещё недавно не могли представить себе, что случится этим хмурым вечером. Кроме того, личность спутника Дины устанавливать не нужно, он известен широкой публике, и потому «прослушка» не требуется.

Да, поправился он с тех пор, лицо набрякло, в теле раздался. А волосы, кажется, красит оттеночным шампунем – раньше в них было больше седины. Всё верно, не одни бабы скрывают свои года – мужчины тоже имеют на это право. Мы снова пересекли Зацепу, уже в обратном направлении. Интересно, куда они поедут, на ночь глядя? Скорее всего, к нему на квартиру – семья может быть в отъезде, только любовниц и принимать!

Дину частенько приглашали к себе VIP-персоны, но до сегодняшнего дня как-то не задумывалась об этом. Никогда не завидовала дорогим шлюхам, прекрасно зная, насколько горек их хлеб. Но именно сегодня мне захотелось оказаться на месте Дины и поехать домой к человеку, на которого у меня прав куда больше, чем у неё. У меня от него ребёнок. Нам есть, что вспомнить, о чём поговорить. А с ней он будет только пить и трахаться, но этого мало. Для него, по крайней мере.

На Большую Полянку мы не повернули. После Серпуховской площади поехали по Житной. Насколько я помню, здесь находится Министерство внутренних дел, а также Центральный банк России.

Конечно же, любовники направляются в район Нового Арбата. Странно, почему не выбрали кратчайший маршрут до его дома – по Большой Полянке на Большой Каменный мост, через Боровицкую площадь. А там по Бульварному можно проехать до Арбата. Дине ли это не знать, она ведь живёт в тех краях. Впрочем, они ведь могут ехать совсем в другое место.

Интересно, хватит ли в моём баке бензина до конца преследования? Впрочем, вряд ли они поедут за город; и даже если это будет так, самой Дине придётся завернуть на заправку. Белого «мерса» поблизости не видно – скорее всего, нас никто не ведёт.

Получается, что в гостиницу «Варшава» они не свернут. Недавно мы с Озирским передавали письмо его польским родственникам, которые по приезде в Москву только там и останавливались. А потом мы с Андреем долго сидели в кафе «Шоколадница», говорили обо всём и ни о чём, ловили на себе завистливые взгляды из-за соседних столиков. Мужики засматривались на меня, бабы – на Андрея, но подойти и познакомиться никто не решился.

Впервые я обрадовалась, что дома у меня никого нет, а то нужно было бы ещё и о родственниках думать, как они там с ума сходят. А так я могу гонять по Москве хоть всю ночь…

На Крымском мосту мне всегда становилось тоскливо, потому что я вспоминала о первой своей страшной утрате. Мы с младшей сестрёнкой как раз через этот мост шли домой из парка имени Горького жарким июньским днём восемь лет назад. И не знали, что нас ждёт впереди; смеялись, лизали мороженое в виде факелов – такое тогда выдавали модные итальянские автоматы.

Когда поднялись к себе, увидели, что дверь нашей квартиры распахнута настежь. Мама стояла в приёме непричёсанная, чего раньше никогда не было, в полурасстёгнутом халате. К её застывшему лицу приклеилась безумная, жуткая улыбка. Сестра мамы Валентина Михайловна, гостившая тогда у нас, занималась с малышами.

А маме, казалось, было всё равно, что происходит в детской с мальчишками. Она ждала меня, старшую, четырнадцатилетнюю помощницу – хотела разделить со мной внезапно свалившееся на семью горе. Полчаса назад папа скончался на руках врача «скорой помощи», который, как ни старался, уже ничем не мог ему помочь.

Неизвестность выматывала душу, и больше всего на свете мне хотелось узнать, когда я наконец-то смогу вернуться к себе домой, принять ванну и упасть в постель. Только теперь я поняла, какое это на самом счастье. И я решила, что глупо ещё чего-то хотеть от жизни.

Парк Культуры остался позади и слева. Мы мчались по Зубовскому бульвару, и я обошла на приличной скорости троллейбус маршрута «Б», впервые встреченный на Земляном валу. Эмоций никаких не было, я только смотрела на «Пежо» и чувствовала, как хрустят шейные позвонки. Вокруг бесновалось, грохотало, пищало, мигало, рычало Садовое кольцо. Вместо фонарей я видела лишь светящиеся пятна. Дорожных знаков я в сгустившемся тумане вообще не замечала, но всё же не теряла Динину машину.

Я виновата в том, что нарушила принятые при осуществлении наружного наблюдения правила – бросилась в одиночку преследовать объект, никого не поставив в курс дела. И покаяться теперь смогу, если добьюсь какого-нибудь результата. В противном случае мне придётся положить на стол Озирского заявление об уходе из агентства, и после этого навсегда распрощаться с шефом, с ребятами. Я не оправдала их надежд, и поэтому потеряла право хоть изредка видеть их, говорить с ними, вспоминать о них…

* * *

Мидовская «высотка», как будто натёртая фосфором, миражом возникла на фоне мутного неба. Мы миновали Смоленскую площадь. Я гнала от себя сладкое искушение бросить всё и свернуть после Новинского бульвара к своему дому. Вряд ли с Диной и её другом что-то сегодня произойдёт, а я потеряю впустую ещё несколько часов драгоценного времени. Надо думать о себе, о дочери. В конце концов, и без агентства я не пропаду. Было бы здоровье, а вот сегодня его можно потерять – или надолго, или навсегда.

Около очередного светофора я включила автомагнитолу. Ярослав Евдокимов пел: «Вера, Вера, Вера, Вера, Верочка, губы твои слаще, чем конфеточка…» Блин, хорошо всяким козлам живётся, сосутся со своими Верочками, и не нужно им за преступниками по всей Москве гоняться. Никто от них ничего не требует. А мои нервы дрожат, как под током, и каждый мускул болит от сумасшедшего напряжения. Не свалиться бы мне, ведь скоро нужно ехать в Евпаторию за дочкой. А потом в садик её устраивать – тоже достаточно мороки…

Наконец-то мы свернули с Садового мимо Кудринской, бывшей площади Восстания. После раздолья Садового кольца здесь было скользко и противно. Громадина «высотки» навевала ощущение бренности всего живого, и шпиль её скрывался за низкими тучами.

Прожив весь свой век в этих краях, я даже не представляла, как трудно осуществлять преследование на Баррикадной улице, когда все автомобили включают фары. Какая-то поганая «Вольвочка» едва не поцарапала мне крыло, а вот Динин «Пежо» сумел от неё увернуться. Щурясь от слепящего света фар, я пробиралась между мокрыми сияющими автомобилями, забившими Баррикадную улицу. Из-за того, что Пресня располагалась на холмах, машину всё время тянуло назад. И я вслух молила неведомого Бога о том, чтобы этот кошмар наконец-то закончился. Но он продолжался.

По Красной Пресне мы не поехали. «Пежо» нырнул на Большую Грузинскую, взял курс на Тишинский рынок. Неужели Дина везёт своего друга к Галине? Вроде бы семейство Емельяновых должно быть дома. А, может, уехали на дачу? Ведь сейчас время сбора урожая, и огородники забывают обо всём, днюют и ночуют на грядках. А Дине с её спутником нужно где-то уединиться, и желательно не привлекая к себе навязчивого внимания посторонних, как это обычно бывает в гостиницах.

Мелькнуло за окном кафе «Рябинушка», проступил из тумана памятник Шота Руставели. Тишинка, магазин «Мужские сорочки», и вот – ура, финал! Фешенебельный отель «Москва-Палас» на Первой Тверской-Ямской. У Дины какая-то болезненная тяга к этой улице, но зачем было ехать вкруговую с Зацепы? Существует вполне приемлемый путь через Центр и Арбат. Впрочем, парочка просто захотела покататься, и не их вина в том, что я вынуждена была вести «Пежо» всё это время.

Спору нет, Дине с её другом только в «Паласе» и место. Там как раз помещался ресторан «Вена» с австрийской кухней. Я должна была в первую очередь продумать линию собственного поведения. Что делать – оставаться в машине и ждать их, пока поужинают и выйдут? Или немедленно извещать Чугунова и запрашивать помощь? Казалось, что я могу, не шевелясь, просидеть в машине хоть час, хоть три. Всё равно «Пежо» завели на стоянку, и мимо меня он ни в коем случае не проедет.

За то время, что парочка пробудет в ресторане, я отдохну, подкреплюсь клубничным пюре, поправлю макияж и стану похожа на нормального человека. А там явятся сменщики, и я с рук на руки сдам им объект. Наплевать на любовь, на воспоминания юности. Ему-то все скандалы нипочём, ещё не то видел и слышал, но… Нет, я по инструкции обязана сообщить, где нахожусь, потому что и так хватит на сегодня глупостей.

И вдруг меня подбросило на сидении. Внутри что-то оборвалось. Отложив телефонную трубку, я схватилась за косметичку. Принялась поспешно восстанавливать подобие прежней красоты. Останься я с разводами краски на щеках, меня не пустят в «Палас» даже за деньги. Мне нужно было не только пробраться в отель и в ресторан, но и сесть там за удобный столик – так, чтобы Дина и её друг были видны мне, а я им – нет. Он ведь может узнать меня и заговорить со мной. Ему и в голову не придёт, что я слежу за Диной, выполняя задание сыскного агентства.

Кроме того, я должна заказать столько еды, чтобы хватило на всё время наблюдения. Только бы не промахнуться с количеством – жалко бросать вкусности на тарелках, если парочка уедет раньше времени. А вдруг, наоборот, они задержаться здесь? Тогда мне придётся смаковать кушанья по крошечке…

Дина с другом давно скрылись за дверями «Паласа», растворившись в манящих отсветах люстр и зеркал. А я роняла тюбики с тушью, помадой и румянами, никак не могла выровнять дыхание и хватала ртом воздух. Платье, на удачу, я выбрала чёрное, маскирующее грязь – без него о походе в «Вену» не могло быть и речи.

Ругая себя последними словами, я рылась в сумочке, собирала рассыпанные купюры и боялась, что, пока меня нет, Дина что-нибудь плохое сделает с ним… Лучше, конечно, совершать преступления в укромном уголке. Но на всякий случай нужно не выпускать объект из поля зрения, как делали это наши ребята уже много дней подряд.

Дина Агапова приносит несчастье всем, с кем встречается, но на сей раз этого не случится. Я помешаю, я обязательно сорву её планы. Он должен спокойно уйти после этого ужина и ни когда больше не подвергаться опасности. Он останется жить, и спустя годы моя дочка не сможет упрекнуть меня в лени, в трусости, в глупости. Кем бы ни была Дина Агапова, ЭТОЙ жертвы она к своему мрачному списку не прибавит, даже если такое и входит в её планы.

Полив причёску лаком, я вылезла из машины, заперла дверцы и направилась к входу в отель; при этом старалась не шататься от волнения и усталости. Конечно, в «Вене» я ничего пить не стану, потому что нахожусь на службе и за рулём. Но здесь и не принято особенно налегать на вина; посетители оценивают прелести классической французской кухни с австрийским привкусом. Те, кому требуется «налить шары», ищут иные места, коих в Москве великое множество. А в «Вене» ужинают гурманы…

Я подошла к двери, полезла в сумочку, достала две купюры по пятьдесят долларов. Не успела опомниться, как привычные к поборам волосатые руки швейцаров приняли мои баксы и упрятали их в глубокие карманы. Получив разом по значительной сумме, особенно в пересчёте на рубли, швейцары уставились на меня в ожидании дальнейших указаний. И получили их незамедлительно.

Я показала пластиковую карточку частного агентства сначала одному, потом другому. Швейцары облегчённо вздохнули, сообразив, что перед ними не сумасшедшая, и никто потом не будет вытряхивать щедрые чаевые из их карманов. Позументы мундиров засияли ярче. А глаза швейцаров сделались масляными и угодливыми.

Я объяснила, что в ресторане находится опасная преступница, и я ни на секунду не могу её выпустить из-под наблюдения. Швейцары всё моментально поняли, под белы рученьки проводили меня к метрдотелю. Здесь мне пришлось расстаться с ещё одной купюрой такого же достоинства. Я всегда думала, что служащим ресторанов и гостиниц подвластно всё; вот только деньги сотворить из воздуха они не могут. И потому так страстно любят их. Сегодня всё произошло, как обычно, и уже через пять минут я сидела одна за удобным столиком.

Как на ладони я видела Дину и её кавалера, а именно об этом я и просила метрдотеля. Теперь, когда отпала необходимость вести машину, я расслабилась, достала платочек и вытерла слёзы. Потом опять взглянула на Дину и её друга; подумала, что они даже оделись одинаково. Оба выбрали чёрные с серебристой полоской костюмы. Кареглазые брюнеты, они внешне схожи; и даже голоса их звучат так, что не сразу разберёшь с моего места, кто говорит – он или она.

Официант, почтительно склонившись, слушал заказ. И я, пересев поближе, наконец-то смогла услышать Динин голос. Это нужно было мне для того, чтобы по научной теории проверить, так ли Дина цинична, умна и жестока. Я слушала лекции по анализу голосов и узнала много нового; например, как формируется голос. Глотка, носоглотка, рот, полость рта – верхние резонаторы. Трахея, бронхи и лёгкие – нижние. Голоса людей сугубо индивидуальны, подделать их практически невозможно, особенно интонации.

Даже нормальный человек редко попадается на удочку обманщика, а уж эксперту и подавно ничего не стоит отличить подлинный голос от пародии. Специалист в состоянии разложить любой голос по тембровым, ритмическим, частотно-амплитудным и интонационным параметрам. Конечно, сейчас я не могу заниматься анализа голоса Дины Агаповой. Мне нужно заказать ужин, чтобы не выглядеть подозрительно.

Дина вскользь взглянула на меня, но я особенно не встревожилась. И она, похоже, тоже не насторожилась. Спутник её сидел ко мне спиной. Всё верно, Дина говорит контральто. Это соответствует её высокому росту, который предполагает большую гортань, длинные и толстые связки. По голосу я дала бы ей лет тридцать пять или даже больше, хоть Дине нет ещё и тридцати..

Возможно, я ошибаюсь, и эксперт определил бы точнее. По тембру без труда можно определить, что говорит человек худощавый, щёки у него впалые, размер рта небольшой. Дина много курит, поэтому сильно охрипла. Говорит она быстро, отчётливо. Настырно, даже когда заказывает эскалопы из утиной печёнки в огне и мармелад из перца.

Одно свойство характера налицо – Дина сперва делает, а потом думает. Но скороговорка отсутствует, окончания слов прослушиваются чётко. Значит, Дина уверена в себе, как прежде. В же время, я уловила в её тоне бесконечную усталость, которую уже не прогнать ни чашкой кофе, ни долгим сном, ни контрастным душем.

Интонации Агаповой гармоничны, но тусклы, невыразительны, потому что её уже ничто в этом мире не интересует. Она сидит в одном и лучших московских ресторанов, слушает негромкую музыку, смотрит на посетителей. Но не желает лишний раз шевельнуться, не говоря уже о том, чтобы потанцевать.

И всё же мы не ошиблись, решила я. Дина умна, обладает чувством собственного достоинства. Но третьего качества, первоначально приписанного ей, напрочь нет, даже если оно было раньше. Это качество называется жизнелюбием, иначе говоря, волей к жизни. Я поняла, что Дина сейчас существует как бы по инерции, и решила, что долго так продолжаться не может. Или она придёт в себя, станет прежней, или…

– Салат из северных креветок под соусом бальзамико с томатами, – прочитала Дина по карте и спросила: – Хочешь? Лично мне нравится.

– Пожалуй, – отозвался её друг.

– Надо бы штрудель взять, здесь они самые лучшие в Москве…

Я не видела Дининых глаз и не могла предположить, что она задумала. Ведь с бывшим мужем в «Гаване» она тоже была любезна. Тем временем ко мне подошёл официант. Пришлось просматривать поданную карту, и я порадовалась, что захватила с собой пачку денег. Неизвестно, сколько времени мне придётся здесь пробыть, и, значит, надо чем-то себя занять.

Я тоже заказала штрудель, который оказался тончайшим слоёным пирогом, фаршированным форелью и подаваемым под соусом из петрушки, укропа и огурцов. Я ждала, что меня стошнит от одного вида пищи, но ошиблась. Напротив, я почувствовала мучительный голод и решила как следует подкрепиться. Кто знает, когда я вновь смогу поесть?..

– Обжаренные лангустины, пожалуйста.

Мне очень понравилось это название. Суп я предпочла интересный, называемый «Консоме из раков с картофельными кнедлями». Разохотившись в процессе общения с официантом, я заказала говяжью вырезку и овощи с соусом карри. На десерт попросила подать ещё один штрудель, только вишнёвый, и малиновый мусс. Я плохо видела, что едят за интересующим меня столиком. Просто наблюдала за Диной, но пока ничего подозрительного не замечала.

Парочка тихонько разговаривала, не забывая и о еде. Я различила-таки на их столе суп-пюре с луком-пореем и чёрной икрой. Дина с другом не смеялись, даже не улыбались, но беседа их текла непринуждённо, без долгих перерывов и мучительных поисков темы.

Умирая от желания разобрать хотя бы одно слово из доверительного разговора, я думала, что эти люди не похожи на влюблённых. Даже на случайных партнёров не тянут, скорее напоминают серьёзных и умных друзей. Делятся проблемами, но делают это культурно, спокойно, слегка отстранённо. Ни одного фривольного жеста я не зафиксировала. Динины колени под столом не интересовали её знакомого, и совсем не потому, что были закрыты брюками. Может, они и не спали ещё? И только сегодня впервые поехали в ресторан?

Переходя к лангустинам, я вспомнила, как жила в Турции и училась управляться с ножом и вилкой. Мы с мужем часто посещали стамбульские рестораны, и полученные навыки пригодились мне сегодня в полной мере.

Дина выглядела воплощением всех хороших манер, какие только существуют на свете. Свой морковный с мидиями суп она ела так красиво, что я поневоле засмотрелась. И подумала, что, наверное, на шпионку я всё-таки не похожа. Скорее на шлюху, которая торопится насытиться впрок, получив валютный гонорар. На самом же деле мне придётся теперь долго и нудно отчитываться за потраченные средства. Если вечер завершится хотя бы маленькой победой, Андрей, надеюсь, простит мою расточительность. А вот в случае провала придётся возмещать ущерб – так положено по уставу агентства.

Я слушала вальсы, преобладающие в сегодняшнем репертуаре, и рассеянно ела консоме. Немного отвлеклась, задумалась; а когда подняла голову, то увидела, что за тем столиком уже добрались до десерта. Я набросилась на говяжью вырезку, мгновенно позабыв о правилах приличия. Мне было фиолетово, что подумают официанты и прочие посетители ресторана. Сохраняя лощёные манеры, я рисковала упустить объект.

Я заторопилась и не ошиблась, потому что моя пара, не потанцевав и толком не расслабившись, собралась покинуть гостеприимную «Вену». Они будто бы завернули сюда пообедать, вернее, поужинать; и, насытившись, заскучали. Значит, мой срок истёк, и надо уходить.

Время я рассчитала правильно и закончила трапезу одновременно с Диной, которая предпочла вишнёвому штруделю блинчики «Сюзетт». Что ел её друг, я так и не поняла. Когда они поднялись из-за стола, я бросила взгляд на фирменные тарелки – там было пусто, только в центре лежали скомканные салфетки с вензелями ресторана.

В зале «Вены» мы находились ровно час, и вместе вышли на дождливую улицу, под огненные стрелы фонарей и всевозможной светящейся рекламы. Оба швейцара, словно добрые друзья, подмигнули мне на прощание.

Я жалела, что не могу остаться в «Вене» до закрытия, насладиться вкусом блюд, букетом вин, звуками вальсов. Когда-нибудь надо привести сюда Озирского – он в «Вене» ещё не бывал. И повод имеется подходящий – справим здесь его юбилей.

Я вразвалочку проследовала к своей машине, села за руль. Парочка курила около «Пежо», и бывший мой любовник говорил с Диной, не вынимая изо рта трубки. Белобрысый парень лет пятнадцати подошёл к ним, получил от Дининого спутника деньги и пропал в сполохах электрических огней.

Внезапно мне сделалось так душно, что пришлось открыть потолочный люк. Теперь, вероятно, придётся провожать их до дома. Дина просто обязана отдать долг в спальне – ведь её накормили по высшему разряду. Нужно выяснить, куда они направляются, а после передать эстафету ребятам с Каширки. Можно сделать это сейчас, пока мы ещё стоим.

Неожиданно появился белобрысый парень с круглым букетом, состоящим из огромного количества маленьких алых роз, обёрнутым снизу креп-бумагой. Сразу видно, что с флористов сошло семь потов, пока они соорудили это эксклюзивное чудо. Интересно, сколько там цветов, двадцать пять или больше? Парень передал Дининому другу букет, и я завистливо причмокнула. Я отдала бы полмира за то, чтобы получить цветы из его рук, но Дина пожала мои лавры.

Приняв розы, «Фам-фаталь» поцеловала дарителя в губы. Значит, они всё-таки спали. Да и глупо было в этом сомневаться – для чего же ещё встречаются с проститутками? Дина положила цветы на заднее сидение «Пежо», села за руль. Оказывается, на стоянку завернула жёлтая машина-такси, и Динин друг открыл её заднюю дверцу. Итак, они расстаются, не завершив праздничный ужин феерией в постели? А я-то решила, что они потому так быстро ушли из ресторана, что не могут дотерпеть до ночи, и им хочется уединиться.

Как мне в тот момент хотелось повернуть руль влево и поехать следом за такси по Первой Брестской! Но я должна была сопровождать «Пежо». Управляя онемевшими руками, я заставила мою машину пристроиться прямо за багажником Дининой и повела объект в наглую, не думая о последствиях. С точки зрения закона я чиста. Никто не может запретить мне ездить по тем же улицам, по которым ездит Дина, ужинать в одном с ней ресторане, а после сопровождать её до дома.

Не доезжая до Зоопарка, «Пежо» свернул в Зоологический переулок, потом – на Малую Грузинскую, и потушил фары во дворе старого дома. Я различила в темноте несколько гаражей-ракушек, но Дина просто поставила машину на сигнализацию. Прижимая к себе букет, она смотрела вверх, на освещённые окна Галиной квартиры. Значит, Емельяновы в городе, и сейчас Галина Геннадьевна ждёт непутёвую сестрёнку с прогулки. Волнуется, не ложится, боится, что с Диной опять что-то произошло.

У неё-то как раз всё в порядке, а вот я – кретинка. Зря истратила внушительную сумму казённых денег, за которую уже точно не смогу отчитаться. Если я сейчас не возьму Дину в оборот, Озирский объявит мне выговор, и будет прав. Пришла пора в финале многочасовой погони поближе познакомиться с объектом, поговорить с ним, хоть шеф и не давал команду на контакт.

Огни танцевали перед моими глазами, когда я торопливо затормозила. Дрожащие руки плохо слушались меня, и дверца открылась не сразу. Я выбралась на прибитый дождём песок, захлопнула дверцу машины и увидела, что Дина смотрит на меня своими широко расставленными, таинственными, притягательными глазами. В мгновение ока я опять оглядела её; особенно почему-то обратила внимание на трепещущие ноздри маленького закруглённого носа. И отметила, как небрежно, эффектно, красиво держит Дина букет и держится сама. Наверное, мало кто сумел бы в такой ситуации продемонстрировать завидное самообладание.

Я видела зеркальный камень её перстня, блики фонаря в клипсах, бесконечные алые розы. И дробящиеся огни в глубоких лужах, яркий свет в окнах квартиры Емельяновых, на которых и была сейчас вся моя надежда. Дина могла сделать со мной всё, что угодно – я не захватила сегодня с собой оружие, да и не стала бы применять его здесь. Но вряд ли она станет причинять вред сотруднику агентства, в которое обращались Галина и Илья – в этой семье родственников под удар не ставили.

– Оксана Бабенко, если не ошибаюсь?

Дина говорила своим обычным, глубоким, хрипловатым голосом. А я-то думала, что веду её машину грамотно, соблюдая все правила наружного наблюдения! Впрочем, прятаться я тоже не собиралась, и потому решила особенно не скромничать.

– Да. Я бы хотела поговорить с вами, Дина Геннадьевна.

Мы стояли друг против друга, и между нами плескалась радужная от пролитого бензина лужа. Взгляды наши скрестились, и ни одна не опустила глаз.

– Я вам хотела предложить то же самое. Думаю, пора, наконец, решить накопившиеся вопросы. – Дина улыбнулась уголками губ. – Раз вы уделили мне сегодня столько внимания, я не могу быть невежливой. Кстати, раньше я вас никогда не замечала среди наблюдателей…

– А меня и не было там. Я вступила в игру только сегодня.

– Моя сестра Галина несколько раз вскользь упоминала о вас. Но особенно не откровенничала, разумеется. Вероятно, её об этом попросили – вы или ваш шеф. Галя в восторге от господина Озирского. – Дина сделала приглашающий жест свободной рукой.

Несмотря на то, что я сегодня ни в гостях, ни в ресторане ничего не пила, хмель ударил мне в голову, и последние опасения улетучились. Тело стало сильным и лёгким; мысли – ясными, конкретными, острыми. Да, сейчас нужно поступить нестандартно, решительно, не оглядываясь на шефа. Возможно, Андрей меня за этот выбор даже похвалит.

– Галина сейчас дома, и с ней – дочь Ная, – продолжала тем временем Дина, оценивающе рассматривая меня.

Голову она наклонила немного вбок и поправила ремень сумочки на плече.

– Очень приятно будет с ними встретиться. Кстати, с Наей мы никогда ещё не виделись.

Я подумала, что позвоню от Емельяновых в офис и скажу Чугунову, где нахожусь. Пусть он на всякий случай подошлёт ребят во двор, хотя вряд ли здесь им сегодня найдётся работа.

– Вот и познакомитесь. Можете ничего не опасаться. – Дина своей особой, танцующей походкой направилась к подъезду, и я решительно последовала за ней. – Я благодарна лично вам и вашему шефу за всё, что вы сделали для меня. И для Галины с Ильёй тоже – это ведь была их идея насчёт вашего агентства и моего освобождения под залог. Прошу вас!

Дина набрала код на щитке у металлической двери, оттянула тяжелую створку и отступила с дороги, пропуская меня на освещённую лестницу. Потом вошла сама, и за её спиной мелодично щёлкнул замок.

Я поняла, что отступать некуда, да и незачем. Нужно пройти свой отрезок пути до конца, написать отчёт о сегодняшнем дне работы этому делу и сбросить его по факсу в центральный офис. Если всё выйдет так, как я запланировала, Андрей не будет иметь ко мне никаких претензий и утвердит финансовую часть отчёта без лишних слов…

* * *

Я сидела в старинном, обитом полосатым шёлком, очень неудобном и жёстком кресле. Дымчатый персидский кот задумчиво изучал меня, как его хозяйка совсем недавно в тёмном дворе, и щурил оранжевые глаза.

Квадратная комната с высокими лепными потолками напоминала антикварный магазин – горела древняя хрустальная люстра, освещая рояль и резные дубовые полки, где стояло множество фарфоровых статуэток разных размеров. Здесь были крошечные, свободно умещающиеся в руке фигурки, и творения едва ли не в человеческий рост, прислонённые к стене у окна. Я между делом подумала, что только персидский кот способен спокойно смотреть на коллекцию фарфоровых безделушек – другой давно бы оставил от неё одни черепки.

Я уже позвонила и в офис, и домой к Чугунову, и Генриетте Рониной. Галина Геннадьевна проводила меня к телефону и деликатно удалилась, ни о чём не спрашивая. Вероятно, она сочла моё появление в своём доме вполне естественным, потому что я в любом случае должна была выйти на контакт с Диной и попытаться решить наши проблемы путём переговоров.

Я сидела неподвижно и ощущала полное равнодушие к тому, что должно было произойти вскоре. Чтобы чем-то занять себя, оценивала обои, похожие на тот красно-коричневый полосатый шёлк, которым было обито кресло. В таком же тоне были выдержаны блестящие, в глубоких складках, портьеры. Ещё на одной полке напротив меня стояли три японские вазы, и в одной из них я увидела профессионально составленную икебану из разных, больше частью не известных мне растений.

Только сейчас я почувствовала страшную усталость, вполне естественную сейчас, в двенадцатом часу ночи, да ещё после такого напряжённого дня. Немного взбодрилась я только после того, как рядом с книжным шкафом заметила цветной фотопортрет кудрявой женщины лет сорока. Женщина была похожа на француженку – с большими глазами цвета горького шоколада и почти незаметным носиком; я решила, что Дина очень похожа на неё.

Рядом, тоже увеличенный, но сильно размытый, висел снимок молодого человека в круглых очках. Светлый костюм и рубашка-апаш указывали на довоенное происхождение фотографии. Кудрявая женщина снималась гораздо позже. Она нарядилась в белую блузку с кружевным воротничком и жемчужной брошкой у шеи.

В отличие от дамы, парень имел узкое, унылое лицо, крупный горбатый нос. Только одно объединяло эти портреты – широкие траурные рамки из натянутого на дерево крепа. Я протянула руку и погладила кота, который осторожно подошёл к ножке кресла и стал обнюхивать подол моей юбки. Кот возмущённо мяукнул, но царапаться и кусаться не стал.

– Как же тебя зовут, малыш? – вполголоса обратилась я к коту, почёсывая его за ушами.

Совершенно плоская морда животного произвела на меня сильное впечатление, особенно его профиль – почти совсем человеческий.

– Его зовут Каспар, – сказал кто-то очень знакомым голосом.

Я моментально обернулась и увидела за портьерой девочку, похожую на балерину – тонкую, высокую, с длинной шеей и гладко причёсанной головкой. И в следующую секунду вспомнила, что слышала этот мелодичный голосок в телефонной трубке, в первое утро после возвращения из Питера в Москву.

Ная Емельянова, дочка Галины, широко улыбалась мне, как старой знакомой. Одета девочка была в белую мужскую рубашку и короткую клетчатую юбку – по нынешней моде, Толстую косу Ная свернула кренделем на затылке.

– Извините, Оксана Валерьевна, что не сразу вышла вас встретить. Мама и так еле согласилась, всё спать меня гнала – чтобы не мешала вам с Диной. Да ещё кино нужно было досмотреть, серия кончалась…

– Да ничего, ничего, Анастасия, всё нормально! – бодро сказала я, хотя не представляла себе, что в данный момент делает Дина и не уехала ли она потихоньку из квартиры старшей сестры, пока я рассматривала портреты и статуэтки. Даже не покидая Москву, она может спрятаться у кого-нибудь из своих многочисленных любовников и обдумать план дальнейших действий. Мне сегодня удалось застать Дину врасплох, но она не из тех, кто легко сдаётся.

Похоже, «Фам-фаталь» элегантно выскользнула из расставленной мною западни, пожертвовав при этом своими родственниками. Галина, конечно, помогла сестре скрыться, несмотря на то, что сама послала кузена в Лахту. Галину в любом случае осуждать нельзя – тогда она хотела вытащить Дину из Бутырской тюрьмы, а сейчас боится, как бы младшенькая снова туда не угодила.

Престиж агентства её мало волнует. Но должна же Галя помнить об их с Ильёй горестях и тревогах, о помощи Озирского, без которой Дина так и гнила бы в камере, а не посещала дорогие рестораны в компании знаменитых людей. Дина во дворе говорила мне о том, что благодарна нам с Андреем за помощь, но лишь для того, чтобы выиграть время…

Ная явно принадлежала к числу тех детей, которые всюду суют свой нос и благодаря этому оказываются весьма осведомлёнными. И сейчас она не могла ни спать, ни смотреть телевизор; возможность побеседовать с настоящим сыщиком представляется не каждый день. И потому Анастасия Игоревна Емельянова чинно уселась в другое старинное кресло, набитое конским волосом, закинула ногу на ногу и сцепила пальцы рук. Должно быть, она считала этот жест очень красивым и аристократичным.

– Дина скоро придёт. Ей нужно кому-то срочно позвонить…

Я не замечала в поведении девочки никакой нервозности, но всё же беспокоилась, подозревала, не доверяла, и потому была готова ко всему.

– Ничего, Я дождусь её. И дольше приходилось ждать.

Ная поглаживала флегматичного домашнего любимца, а я смотрела на её чистое и спокойное личико и представляла картины одну страшнее другой. Кому Дина сейчас звонит, интересно? Хорошо, что сориентировала Чугунова по месту; ребята, наверное, вот-вот будут во дворе.

Лёшка хотел расспросить меня подробнее, где я пропадала, почему не отвечала на звонки по «соте», какие планы на сегодняшнюю ночь у меня и у объекта, но я быстро свернула беседу и положила трубку. Пусть и Генриетта будет в курсе – в случае чего, расскажет всё мужу. С Диной-то и до сих пор всё непросто получалось, а сейчас она может пойти ва-банк.

Например, оставит меня здесь в заложниках, а потом выйдет на Андрея с требованием прекратить наблюдение, выставит ряд условий. Захочет, допустим, ознакомиться с имеющейся информацией по делу. Да нет, не будет Дина усугублять своё и без того сложное положение. Она знает, что мы – частные сыщики, и всегда можем поладить с клиентом. Отчитываемся мы только перед заказчиками, а таковыми в нашем случае являются Илья Брайнин и Галина Емельянова.

– Оксана Валерьевна, я так рада, что вы приехали! – продолжала заливисто болтать Ная, поглаживая и тиская смирившегося со своей участью Каспара.

Ная чмокнула кота в нос, и красивые чёрные глаза её заблестели, как хрустальные подвески на люстре.

– А я смотрю фильм «Строго на юг». Вы любите Пола Гросса? Я от него без ума, он такой душечка! В кино констебля Фрейзера играет. Люблю всякие детективы, ужас! Дина нам не говорила, что вас приведёт. Уехала на важную встречу, обещала вернуться около одиннадцати вечера…

Девочка перехватила мой взгляд, брошенный на портрет кудрявой женщины.

– Это моя прабабушка Даниэла, её звали Даня. Она всю жизнь вот эти статуэтки собирала, и от прапрадедушки ещё остались. А это её муж, мамин дедушка, Григорий.

Ная встала и дотронулась кончиками длинных прозрачным пальчиков до фотографии парня.

– Он под Москвой погиб в сорок первом году. Даня двух дочерей растила одна. У неё ещё сын был, самый старший, умер до войны. Он дизентерией заболел. В память Дани Дину назвали, на одну и ту же букву. А маму – в память Григория.

Ная видела, что мне интересно её слушать, и тараторила без умолку.

– Даня на последние деньги статуэтки покупала, очень красивые и редкие. А после перед Аидой и Златой извинялась, что не могла удержаться. Загляденье, правда ведь? Их ещё больше было, но когда тётя Злата кооператив строила, половину пришлось продать. Но после того как бабушка Даня умерла, ни одной статуэтки никто не тронул.

– Действительно, очень мило, – с готовностью согласилась я. В другое время я внимательнее осмотрела бы коллекцию, но сейчас меня интересовала одна только Дина. – Твоя тётя ещё и к Илье Марковичу ездила, в Измайлово. Важная встреча состоялась уже после. Дина не говорила, с кем собирается встречаться?

– Она с нами не откровенничает, – горестно призналась Ная. – Но, судя по принесённому букету роз, это – VIP-персона. Двадцать пять штук импортных розочек не каждый потянет. Это эксклюзивный букет, и розы уже обработали по специальной технологии, чтобы долго не вяли, – объяснила Ная, таинственно оглядываясь на дверь. – Дине часто цветы дарили – целые корзины, огромные букеты. Бывало, что они даже в машину не вмещались! – Ная замолчала, прислушалась. – Ну, я смываюсь, а то Дина сейчас придёт, будет ругаться…

Ная улетела, едва касаясь натёртого дубового паркета подошвами домашних туфелек. А я взяла Каспара на руки и вернулась в кресло, изо всех сил стараясь казаться спокойной. Сизая мочка кошачьего носа шевелилась, как у кролика. Я смотрела на закрытый рояль, на бюст курчавого насупленного композитора, на гантели, лежащие у батареи и свёрнутый в жгут костюм для занятий аэробикой.

Жаль, что я не могу увидеть через окно двор, куда уже должны прибыть Лёшкины ребята. Но я знаю, что они здесь, и от этого мне становится немного легче. Скорее всего, тёплая семейная обстановка сделает Дину более терпимой и сговорчивой; а, значит, я за свою жизнь могу не опасаться. Думать следует о другом – как заставить Дину поверить мне, хоть немного раскрыться, и в конечном итоге облегчить душу. Я чувствовала, видела, понимала, что непроницаемая роковая женщина тоже страдает, мечется, борется с собой и ищет человека, готового её выслушать…

– Извините, что заставила вас немного подождать, – раздался от дверей глубокий хрипловатый голос.

Я вскинула голову и встретилась с потухшим взглядом тёмных, бархатных, бездонных глаз. В них не было ни испуга, ни ярости, ни мольбы – одна бесконечная усталость.

* * *

– Не стоит извинений.

Я с любопытством рассматривала Дину, которая успела переодеться. Вместо чёрного с серебром костюма я увидела футболку и брюки розово-песочного цвета и домашние туфельки на пробковой подошве, верх которых был сделан из грубых переплетённых ниток. Замшевый ремень подчёркивал тонкую талию и еле заметную грудь, из-за чего Дина казалась совсем юной, хрупкой, незащищённой.

Она уселась в то кресло, с которого недавно встала Ная. Каспар, деликатно вывернувшись из моих рук, прыгнул на колени к хозяйке, свернулся бубликом и распушился ещё сильнее.

Глядя на него, я решила купить нам с дочкой «перса». Точного такого же – дымчатого, с сизой мочкой носа и оранжевыми глазами. До дочкиного дня рождения далеко, а мой будет через восемь дней, и я доставлю себе удовольствие. Где буду держать животное, когда придётся возвращаться в Лахту, старалась не думать. Скорее всего, возьму его с собой.

Озирский не станет возражать, потому что модный персидский кот – украшение для любого респектабельного офиса. Я уже не говорю, как обрадуется моя дочка. Ласковая, нежная мурлыка, ходячая флегма, которая не выцарапает ребёнку глаза за шалости, мне и нужна. Следует только выбрать хорошую семью, чтобы котёнок не оказался бракованным.

– У нас не так много времени, но провести предварительные переговоры можно, – начала Дина, откидываясь назад и еле сдерживая то ли зевоту, то ли слёзы. – Если вы готовы ответить на мои вопросы, я отвечу на ваши. Договорились? Вопросы могут быть какими угодно щекотливыми. Я не стану ничего скрывать.

– Разумеется, готова. Для того и ездила за вами сегодня… то есть уже вчера. – Я недавно слышала, как часы пробили полночь. – Буду очень рада, если мы сумеем понять друг друга. В этом, собственно, и состоит суть моего задания.

– Я так и думала.

Дина шевельнула губами, стараясь вежливо улыбнуться, но тусклые зрачки её не дрогнули. Я попыталась отвести глаза, чтобы не погружаться в сырой мрак склепа.

– Итак, мой первый вопрос…

Она сцепила на колене тонкие смуглые руки, украшенные золотыми браслетами с восточным орнаментом. Ногти Дины были покрыты очень красивым лаком – в тон вчерашним розам.

– Почему вы выбрали для решающего броска именно сегодняшний вечер? Я заметила вашу «Ауди» ещё на Измайловском во дворе. На всякий случай запомнила номер. И до Павелецкого вокзала, и после него вы вели меня, ничуть не стесняясь. Даже изволили пройти за нами в ресторан, чем, надо сказать, здорово испортили нам настроение. Когда мы уже уходили, я поправляла перед зеркалом причёску и снова заметила за спиной вас. В конце концов, вы проводили меня до дома, из чего я заключила, что пришло время расставить точки над «i». Суть вашего задания заключается в том, чтобы мы поняли друг друга. И в чём это самое понимание должно выражаться? Что вам от меня нужно? Какую цель конкретно вы ставите перед собой? – Дина замолчала, выжидательно глядя на меня.

– Не знаю, что вам рассказывала ваша сестра и чём она умолчала, – осторожно начала я, стараясь раньше времени не раскрывать свои карты.

В голове у меня шумело, кресло плавно покачивалось подо мной, и меньше всего хотелось проводить психологические поединки. Но никто не спрашивал меня о том, чего мне хочется. Надо действовать, и действовать решительно; ковать железо, пока горячо.

– Вкратце дело обстоит так. Ваш кузен Илья Брайнин, передав в залог перстень с бриллиантом, право распоряжаться которым вы лично ему предоставили, попросил нашего директора оказать кое-какие деликатные услуги. Господин Озирский, под руководством которого я имею честь работать, нанял отличного адвоката и добился вашего освобождения из тюрьмы.

– Ах, вот оно что! А я-то всё думаю, откуда у Галки и Ильюшки такие деньги? «Тачки» свои загнали, что ли? Про перстень-то я совсем забыла. Думала, по родным-друзьям насобирали и поехали в Петербург. Сестра предупреждала, что за мной будут следить, но зла мне, мол, никто не сделает. Про деньги говорить отказывалась, уводила беседу в сторону. Я, в принципе, лояльно относилась к тем вашим сотрудникам, которые вели меня все эти дни. Знала многих в лицо, но не придавала значения… Ровно до сегодняшнего дня, когда увидела вашу машину, вас за рулём. А перстень – подарок американца преклонных лет, который погиб в авиакатастрофе. Разбился, пилотируя спортивный самолёт. Действительно, когда у Ильи возникли финансовые проблемы, я передала ему перстень. Разрешила заложить и даже продать.

– Значит, вы не будете в претензиях? Илья распорядился перстнем так, как счёл нужным. – Меня неприятно удивило сообщение об ещё одном случае гибели Дининого любовника. – Теперь о том, чего добиваюсь лично я. Всё идёт по плану, и я наконец-то дождалась своего часа.

– И каков следующий пункт этого плана? – Желание моё исполнилось – нервы Дины не выдержали неизвестности. Она гладила кота и хмурилась, сводя на переносице шелковистые брови. – Я имею право знать?

Вот теперь я скажу ей главные слова. Настал тот миг, ради которого я весь вчерашний вечер крутила руль «Ауди», грызла в бессильной ревности костяшки пальцев, чудом избегая аварий. Только лишь ради этого я проявляла чудеса щедрости и изобретательности; поглощала обильный, но совершенно не нужный мне ужин в ресторане «Вена». Я испытала мгновение гордости за себя и за всех, кто помог мне прийти к сегодняшнему свиданию с Диной Агаповой, и тут же надела маску равнодушной снисходительности.

– В принципе, я про вас всё знаю, Дина Геннадьевна…

От этих слов Агапова вздрогнула. Взор её из усталого, равнодушного стал совершенно иным – буйным, пылающим, ужасным. Надо мне вести себя осмотрительнее; ещё немного – и Дина потеряет контроль над собой.

– Но при этом я не хочу причинить вам вред. И вам не следует ничего предпринимать против меня. Этим вы только осложните своё положение, а так мы можем договориться полюбовно. Поскольку фирма частная, наш директор имеет право не передавать в милицию и в прокуратуру данные, которые в ходе расследования стали ему известны. Вы только не должны уклоняться от встречи с ним. Не надо грубить ему; лучше по-умному поторговаться. Озирский назначит цену за своё молчание, а вы скажете, согласны ли заплатить её. Разумеется, речь идёт не о денежной сумме. Я предлагаю вам разумный выход из положения…

– Благодарю и вас, и вашего директора.

Дина жёстко усмехнулась, понимая, что попалась в расставленные агентством силки. Любое её действие, направленное против меня, только туже затянет петлю. Неизвестно, какое количество сотрудников посвящено в роковые тайны, и не нужно сердить этих людей. Скорее всего, Дину интересовало, есть ли у нас конкретные доказательства её вины. И я решила сыграть на этом интересе, не раскрывая карт, выдавая намёки по крупицам.

– Ещё раз повторяю – мы не желаем вам зла. – Я говорила грудным проникновенным голосом, как мудрая мама с провинившейся дочкой. – Шеф сделал всё для того, чтобы вы покинули «Бутырку», дожидались суда в человеческих условиях. А вы доказали, что являетесь законопослушным человеком, держите данное слово. Это обстоятельство пойдёт вам в плюс, когда дело будут слушать в суде. Адвокат Фельдзамен будет вашим защитником и впредь – об этом Озирский с ним договорился окончательно. Вы не пытались скрыться из Москвы, аккуратно являлись к следователю, шли на контакт с адвокатом…

Я сумела завладеть вниманием Дины и спешила закрепить свой успех.

– Пока вы обвиняетесь только в непреднамеренном убийстве сына Станислава. Если суд сочтёт, что вы ввели ему смертельную дозу морфина, добросовестно заблуждаясь или находясь в невменяемом состоянии, приговор будет совсем мягким. Скорее всего, вам придётся пройти курс лечения в психиатрической больнице или получить условный срок. И ни к чему было всё это время париться в тюрьме. Шеф уверен, что муки совести и на свободе не покидают человека. Наоборот, в тишине и сытости ничто не отвлечёт его от страшных воспоминаний…

– Он прав. – Дина закрыла лицо ладонями и сидела, не шевелясь. Кот преспокойно спал у неё на коленях. – Конечно, я сомневаюсь в том, что вы знаете абсолютно всё. Но и того, что вам известно, достаточно для пожизненного заключения. Ведь женщин у нас и раньше не расстреливали…

– Вполне достаточно, – легко согласилась я. – Меньше двадцати лет не дадут. Шеф мог бы вас ни о чём не предупреждать, а сразу выложить добытый материал на следовательский стол. Но мы приняли принципиально иное решение. Я добивалась встречи с вами только для того, чтобы в неформальной обстановке, без свидетелей, всё обсудить. Не сегодня, так завтра, через неделю, через месяц, но этот разговор состоялся бы. Пока у нас с вами ещё есть время. Вы находитесь под постоянным наблюдением. У вас давно нет паспорта. Вы не можете скрыться…

– От себя не скроешься. – Дина достала пачку тонких длинных сигарет в салатного цвета пачке, закурила. – Хотите? – Она протянула пачку мне.

– Спасибо. – Я тоже чиркнула зажигалкой. – Вы должны быть откровенны со мной, Дина Геннадьевна. До сих пор в этом плане вы вели себя неправильно. Не делились проблемами и тревогами даже с близкими родственниками, не открывали перед ними душу. А ведь редко встречаются сейчас такие дружные семьи, как ваша, уж поверьте моему опыту. Пока вы в «Бутырке» изображали партизанку, ваши домашние медленно сходили с ума, даже умирали. Я имею в виду вашу тётю – Злату Григорьевну Брайнину. Они ведь ничего не понимали. Выслушав в Питере Илью Марковича, шеф принял решение внести за вас залог и тем самым помочь вам, вашей семье. На счастье, адвокат Фельдзамен как раз вернулся из отпуска, включился в работу – и вас освободили. Да, вы знали, что находитесь под наблюдением с того самого момента, как покинули камеру Бутырской тюрьмы, но не подозревали о другом. Наши люди не только ездили и ходили за вами по городу, но ещё и собирали сведения о вашем прошлом, обо всей вашей жизни. Делали это для того, чтобы понять, почему вы в разные моменты поступали именно так, а не иначе. Хотели понять вас… Мы собирали именно сведения, а не улики, не компромат, которых и так хватает. И в ходе этой нашей работы выявились такие обстоятельства, о которых уже нельзя молчать. Я предлагаю вам встретиться без свидетелей, на нейтральной территории, с господином Озирским. Я тоже хотела бы присутствовать, если не возражаете. Вас устраивает такой вариант?

– Устраивает.

Дина откинула со лба искрящуюся, аспидно-чёрную прядь волос. Пошевелила тонкими длинными бровями, пристально взглянула на меня. Её эмоции я могла бы охарактеризовать одним словом – любопытство. Ей не было страшно, она не хотела мне угодить или, наоборот, навредить. Она просто интересовалась мной.

– Я вам задаю ещё один вопрос. Вчера вы не просто наблюдали за мной. В ресторане вы чего-то очень испугались. Я затылком, спиной, всем телом чувствовала ваш настороженный, потрясённый, временами сумасшедший взгляд. Вы ведь профессионал; и должно было произойти нечто совершенно невероятное, чтобы вы настолько потеряли контроль над собой. Будьте откровенны, Оксана, если требуете откровенности от меня. Вам легче, потому что ваши слова против вас использоваться не будут. – Дина глубоко затянулась уже второй сигаретой.

– Вы – женщина, вы – мать… – Я почувствовала, что мне не хватает воздуха, а горло стиснула огромная горячая рука. – Были матерью, – поправилась я, и Дина вздрогнула, прикусила нижнюю губу, но смолчала. – И вы, вероятно, сможете представить, что чувствовала я, когда видела рядом с вами в ресторане своего первого мужчину, к тому же отца моей маленькой дочки…

– Неужели?! – Дина утратила свою холодность, и саркастическая усмешка пропала из её глаз. – Антарес был вашим первым мужчиной?.. И у вас родился ребёнок?! Вот это да, никогда бы не подумала!

– Антарес?! – Я ничего нее понимала. – Почему?.. Это же звезда!

– А он разве не звезда?

Дина поспешно достала платочек из кармана брюк, вытерла налившиеся слезами глаза. Бедный кот, расчихавшись от табачного дыма, соскочил с колен Дины и убежал за портьеру.

– Завидую, что он у вас был первым. Мне мой первый снится в кошмарных снах, и наяву я не могу забыть о нём вот уже пятнадцать лет.

– Пятнадцать? Но вам же ещё нет двадцати восьми… – Я прижала локтём трепыхнувшееся сердце. – Вы встречаетесь?

– Нет. Он мёртв, – просто ответила Дина и потушила сигарету.

Я тупо смотрела на Дину и молчала. Часы пробили один раз. Час ночи шестнадцатого августа, субботы, первого дня какой-то новой, неведомой эры. Получается, что ещё один любовник роковой женщины, на сей раз первый, до срока покинул земную юдоль.

– Я слышала, что вы своим партнёрам любите давать прозвища. – Я понимала, что говорю не о том, о чём сейчас нужно говорить, но ничего не могла с собой поделать. – Значит, того, кто вчера был с вами, вы нарекли Антаресом. Можно узнать, почему?

– У меня есть такая милая привычка. Имеется и практический смысл. Я часто встречаюсь с известными людьми, которые не хотят, чтобы их имена произносились вслух. Антарес из их числа, как вы понимаете. Почему такое прозвище?

Дина немного подумала, будто сомневаясь, стоит ли посвящать меня в интимные тонкости их отношений.

– Антарес – альфа-звезда созвездия Скорпиона. Как вам известно, это его знак. Гигантская красная звезда, между прочим, навигационная. Он звал меня Альрами – это альфа Стрельца. Мне нравилось, что мы так обращались друг к другу – красиво, романтично и для других не понятно. Мы ни разу не произнесли настоящих имён, в том числе и вчера, когда вы так пристально следили за нами. Как зовут вашу девочку?

– Октябрина. Я называю её Ота, ей ведь всего три годика.

– Потрясающе редкое имя! – восхитилась Дина, похоже, совершенно позабыв, какие обстоятельства свели нас в этой комнате. – Она родилась в октябре?

– Нет. Её день рождения приходится на последний день мая. Октябриной звали мою маму, её бабушку. Она входила в штат обслуги «Белого Дома» и погибла в девяносто третьем году. Мама действительно родилась в октябре. Ей было всего сорок лет. Попала под обстрел, стала случайной жертвой той ужасной бойни. Я была в начале беременности…

– Антарес знает о ребёнке? – со слезами в голосе спросила Дина и опять полезла за платочком.

– Скорее всего, нет. Он и не должен знать. Я решила родить, не ожидая никакой помощи от него. Кстати, если вы встретитесь с ним, не говорите ничего о моей девочке. Обещаете?

– Вряд ли это произойдёт когда-нибудь. Мы вчера расстались навсегда. Это был наш прощальный ужин.

Дина говорила слегка гнусаво, придерживая платочек у подбородка. Её левая рука впилась в подлокотник кресла так, что побелели костяшки пальцев.

– Вы обронили фразу о том, что моё присутствие испортило вам ужин в «Вене». Лично вам или ему тоже? Он видел меня?..

– Нет, – успокоила Дина, и я не знала, правду она говорит или из вежливости что-то скрывает. – Лично мне. А он обязательно подошёл бы к вам и поздоровался. Антарес не из тех, что прячется в кусты, когда встречает прежнюю подругу. Вы любили его…

Дина пристально разглядывала моё пылающее в полумраке лицо. Люстру она погасила, и оставила старинный торшер с бронзовым двуглавым орлом над абажуром.

– И любите до сих пор, как я вижу. Вы испугались… Верно я говорю? Испугались за него.

И Дина прикрыла глаза, взмахнув длинными ресницами.

– Испугалась. – Я не стала вилять и придумывать оправдания своему поведению в «Вене». – Судите сами, Дина Геннадьевна. Вас видели на улице Космонавта Волкова в обществе вашего отца. Тем же вечером он погиб. Вас заметили в ресторане «Гавана» за одним столиком с бывшим мужем, а наутро его нашли убитым. От горя скончалась и его беременная супруга. Вы были любовницей двух друзей – Владимира Огнева и Александра Проваторова. Они оба ушли из жизни при загадочных обстоятельствах. Покончил с собой ваш жених Игорь Метельский, и вы вновь были рядом с ним. Сегодня вы сами упомянули ещё двоих, которых больше нет. Американец, подаривший вам перстень, и ваш первый мужчина… Согласитесь, что у меня были основания опасаться за жизнь человека, которого я действительно люблю. Я должна была убедиться, что ему ничего не угрожает.

– Не нужно обсуждать всё сразу! – Дина говорила со мной, но думала о другом. – Я понимаю – вас парализовал мистический ужас. Вы приняли меня за Дракулу, за вампира, за горгону Медузу и ещё невесть за кого. Но в данном случае вы испугались зря. – Дина широко улыбнулась, показав зубки стоимость в три тысячи долларов. – Я никогда не причинила бы Антаресу ни малейшего вреда. Он не предавал меня, не оскорблял, не обманывал, не шантажировал. Это были обычные отношения куртизанки и известного политика. Отношения, очень красивые с виду, необременительные, удобные для обоих. Они не влекут за собой никаких печальных последствий. Он хотел отдохнуть в обществе симпатичной неглупой дамы. Я предоставила ему такую возможность, и мы остались довольны друг другом. А я – ещё и гонораром за труды. И вы, Оксана, успокойтесь! А вы с ним где познакомились, можно узнать? Были у него секретаршей? Или как я?

– Что вы! Я работала горничной там же, где и мама. Мне было всего восемнадцать. Интересно было прикоснуться к неизведанному. Девчонкам часто хочется поскорее потерять невинность…

– Да? – удивилась Дина. – А я так и не успела этого захотеть.

– Я не совсем вас понимаю, но, думаю, мы ещё объяснимся. Лестно видеть интерес к себе со стороны такого большого начальника. Всё равно пришлось бы начинать, но с кем? Парень, которого я трогательно, ещё совсем по-детски любила, начиная с шестого класса, предпочёл мою подружку, дочку военного дирижёра. И я захотела пусть так, но отомстить ему. Случай приблизил меня к сияющей вершине властного Олимпа, и я не захотела упускать свой шанс. Уже тогда понимала, что очень долго буду вспоминать то время – счастливое и трагическое. Кроме того, я так хотела на равных разговаривать с девчонками о любви! Мне казалось, что я «засиделась в девках». Ведь практически все мои одноклассницы уже «попробовали»… Точнее, говорили, что «попробовали». Власть, слава, деньги, страсти, интриги – всё это оказалось так близко от меня! И я не смогла справиться с искушением. Мне нужно было утвердиться в собственных глазах, доказать, что я «самая-самая». И для того, чтобы скрыть растерянность, робость, неопытность, я стала вызывающе краситься и носить невероятно короткие юбки. Вероятно, тот, кого вы зовёте Антаресом, принял меня за блядушку и пригласил к себе в комнату отдыха. Всё произошло, как обычно, – коньяк, фрукты, закуски, разговоры по душам, первый поцелуй… Но я и сейчас ничуть не раскаиваюсь, ведь у меня растёт чудесная девочка, которая помогла мне пережить гибель практически всей семьи. А семья была большая – родители, два брата, сестрёнка. Без Октябрины я наложила бы на себя руки, а благодаря ей я живу, учусь, работаю. И вы сумеете переломить ситуацию. Поверьте на минуту, что такое возможно, и счастье вернётся к вам. – Я протянула руку и дотронулась до Дининого горячего, дрожащего запястья. – Видите, насколько я откровенна с вами? Я вам верю. И надеюсь услышать от вас правду. Больше мне ничего не нужно.

– Оксана, вы шокировали меня, рассказав о ребёнке. – Дина смотрела на пальму в кадке, и мне захотелось пощипать волосатый ствол дерева. – Такие серьёзные, судьбоносные последствия отношений с ярко выраженным андрофилом привели меня в замешательство…

– С кем, простите? – Я не понимала Дину, и это меня удручало.

– Андрофил – человек, одержимый идеей мужественности. Среди моих знакомых часто попадались донжуаны, то есть попросту бабники. Но андрофил – нечто совершенно другое. Вы слышали раньше это слово?

– Не слышала, поэтому и переспросила. Да, конечно, у него было много женщин… – начала я и осеклась под взглядом «Фам-фаталь».

– Кто бы спорил! Андрофилы исключительно активны в сексуальном плане и озабочены, заворожены своей принадлежностью к мужскому полу. Наш общий друг может существовать, находя всё новых и новых партнёрш. Он считает, что мужчина может иметь столько баб, сколько хочет, и не придавать этому значения. В отличие от бабника, который свой интерес выставляет напоказ, андрофил сходится и расходится с дамами естественно, тихо. И второе отличие. Бабники спокойно относятся к измене жены или любовницы; андрофилы же и мысли такой не допускают. Они исповедуют двойной стандарт, будучи одержимы идеей мужского превосходства. Когда я встретилась с Антаресом, он запретил мне иметь других любовников…

Я поймала себя на мысли о том, что могла бы бесконечно сидеть тут и слушать Дину, несмотря на усталость, на волнение, на тревогу за дежурящих во дворе наблюдателей. Затронутая ею тема пленила меня ещё и потому, что я очень люблю учиться, то есть узнавать новое. Это качество ценил во мне Озирский, поэтому прощал мне то, чего никогда не простил бы другим. Для него всегда было важно видеть перспективу, и моё будущее представлялось Андрею вполне определённо. Шеф давал голову на отсечение, что из розыска я не уйду.

– Вчера в ресторане я на секунду вообразила, что за столиком вместо меня вдруг окажется другая женщина, и Антарес не заметит этого. Любовница в его глазах не имеет ценности как личность. У неё нет конкретного имени. Нет, он ни разу не оговорился в постели! Просто партнёрши для андрофилов взаимозаменяемы, а их жёны крайне унижены. Ведь глава семьи и не думает скрывать свои походы на сторону. Не понимает, что жене здесь не нравится. Беседовать с бабой «за жизнь», плакаться ей – ни в коем случае!

Дина тяжело вздохнула. Она смотрела на меня уже как на подругу, на сообщницу, почти что родственницу. Близость с одним и тем же человеком властно и бесповоротно объединила нас. Будь на моём месте любой другой сотрудник нашего агентства, но никогда не добился бы такой степени взаимопонимания.

Мы не испытывали ни злости, ни ревности; напротив, втайне, ничего не говоря, даже не намекая на это, мы завидовали ЕГО жене.

– Другие всё платье соплями измажут, особенно спьяну. А Антарес и пить умеет, как интеллигентный человек… Кстати, какой коньяк он предпочитает?

– «Людовик Тринадцатый», – сразу же ответила я.

– Теперь я вам окончательно поверила, – облегчённо вздохнула Дина. – Это очень редкий и дорогой сорт. Вы пробовали?

– Один раз, когда только что познакомились. Потом уже обстоятельства не позволяли. Не до коньяка стало – ели и пили всё, что удавалось раздобыть. «Белый Дом» много дней был в осаде.

– Да, конечно. – Дина посмотрела на часы. – Вы не устали? Нет? Я понимаю, нам есть о чём поболтать. Никогда не думала, что вы окажетесь такой интересной собеседницей. Да, о чём я?..

Дина потёрла лоб подушечками пальцев, и на меня пахнуло её горьковатыми духами.

– Антарес поддерживал только лёгкие беседы. Например, на тему того, в каких бутылках нужно хранить настоящие французские вина. И каким образом следует укладывать бутылки в погребах. Или как пьют на Востоке, где это запрещено Кораном. Слышали про такое? «Вино, майсир… мерзость из деяния Сатаны…» Не слышали? Значит, он импровизирует. Когда на такие темы рассуждает быдло, мне делается тошно. Но Антарес – представитель княжеского рода, и это сразу чувствуется. Общается он с женщинами по-разному, но одинаково равнодушно. Бабники, те безостановочно изливают душу; забывают даже, для чего купили девочку. А андрофилам только плоть нужна, только тело. Они доминируют всегда и везде. Над женщинами – в сексе, над мужчинами – в карьере. Наш друг принадлежит к так называемым героическим андрофилам. Для них сладость обладания не полна, если они при этом причем не рискуют. Когда мы только начали встречаться, на меня заявил свои права один химкинский «Авторитет» – из тех, кто контролирует международные аэропорты. Месяц назад его пристрелили.

– И когда вы познакомились?

Я хотела, чтобы Дина подтвердила мою догадку. Кажется, я вычислила человека, о котором столько времени думала. Вот кто занял место несчастного физика-ядерщика…

– В ноябре прошлого года. В тот день, когда погиб Метельский. Вы это имя упоминали – значит, в курсе дела. Антарес ведь не посещает тусовки, не бывает в салонах, практически не общается с нынешней элитой. Его можно встретить в ресторанах и казино…

– В казино вы и нашли друг друга? – Я по лицу Дины поняла, что попала в точку, и мысленно поздравила себя с промежуточным успехом. – И там же играл «авторитет» из аэропорта?

– Нет, тот конфликт имел место позже, когда Гарьку уже похоронили. Бандит в малиновом пиджаке поклялся замочить всякого, кто посягнёт на мои прелести. А Антарес, который и внимания-то на меня особенно не обращал, моментально завёлся. Если в воздухе пахнет грозой, он, как правило, отбрасывает сомнения и идёт напролом. Когда он остался в моей квартире на ночь, в окно спальни выстрелили из автомата. Разбили стекло – зимой, в мороз. И мне пришлось затыкать дыру подушкой. Вероятно, поэтому я вовремя не успела под душ и залетела…

– Какого числа всё это случилось? – перебила я, подавшись вперёд.

Каспар, покинувший своё убежище за холодной батареей парового отопления, смотрел на меня хмуро и удивлённо. Должно быть, никогда ещё гости так долго не засиживались в моей комнате.

– Где-то в начале декабря, второго или третьего.

Дина встала, подхватила кота на руки и принялась расхаживать по комнате. Жёсткие листья пальмы шелестели от лёгкого сквозняка. Я стиснула зубы, поняв, что загадка разгадана. Сегодня же я доложу Озирскому о своей удаче. Дина недолго горевала после самоубийства Метельского, и замену другу нашла в том же казино.

Значит, начало декабря… В конце февраля следующего года срок беременности был приблизительно три месяца. И мужчина этот жив, но… Наверное, только его, единственного во всей Москве, я никогда не посмею допросить. Скорее всего, это придётся делать самому Андрею.

– И вы продолжали встречаться, несмотря на столь серьёзное предупреждение?

Я видела, что Дина тоже устала, у неё слипаются глаза. Но всё-таки я хотела завершить нашу беседу с наилучшим результатам.

– «Авторитеты» на пустяки не размениваются и стараются получить своё. В противном случае он прослывёт в своей среде опущенным…

– Я всё это понимала, и Антарес тоже не хотел меня подставлять. За себя-то он давно уже не боялся. Сказал, что видел в своём окне дула куда большего калибра. Но у меня ещё Стасик был тогда, да и родственники могли пострадать. – Дина подняла веки, и её глаза заблестели, как чёрное зеркало. – Мы провели вместе три ночи. И всё. Теперь я думаю, что лучше бы тот малиновый гоблин прикончил меня тогда, и я не совершила бы самого страшного. Не сделала бы Стасу смертельную инъекцию морфина…

Дина то сжимала. То разжимала кулаки, хотела заплакать и не могла. Я понимала, что, раз не приходят слёзы, не будет и облегчения.

– В то же время я и сейчас понимаю, что не могла поступить иначе.

– Почему? – сухо спросила я, откидывая назад влажные локоны. И впервые за эту ночь подумала о том, что пора уходить.

– Я расскажу вам всё подробно, – пообещала Дина. – Мы же встретимся ещё, и вот тогда… Хорошо?

– Хорошо.

Я незаметно потёрла поясницу, которую вдруг заломило, словно не двадцать два года мне было, а все семьдесят.

– Антарес был единственным человеком, к мнению которого я прислушивалась после того, как не стало мамы. Ему власть надо мной, в сущности, была ни к чему, но по-отечески мудрые совета он мне давал. Я слушалась его беспрекословно, как не слушалась ни родителей, ни воспитателей, ни учителей. Он имел право рассуждать о жизни, давать наставления, осуждать и одобрять. Имел потому, что сам пережил много. Вы ведь всё знаете. Столь суровую школу жизни проходит не каждый. Только единицы могут сказать, что были вознесены к солнцу, а после сброшены в пропасть, да ещё сумели после этого сохранить жизнь и достоинство. Я очень уважала Антареса, но в одном-единственном случае не последовала его совету. Призналась, что в ту ночь, что по моему окну выпустили очередь, случился залёт. Я была в растрёпанных чувствах – в меня ещё никогда не стреляли. Короче, делать аборт врачи отказались, ссылаясь на угрозу прободения матки и сильного кровотечения. Вы знаете, что Антарес – человек трезвомыслящий и к дешёвой патетике не склонный. Но он назвал отказ врачей знамением свыше и попросил меня ни в коем случае не избавляться от ребёнка. Вспомнил о женщинах, которые убили его детей таким образом, а потом жестоко поплатились за это. Но я не придала его словам значения. Легко ему говорить, делать великодушные жесты, когда воспитывать ребёнка придётся мне. И вообще, поведение Антареса меня уже в который раз изумило – ведь обычно мужчины настаивают на аборте. Он обещал забрать младенца, если я не хочу им заниматься. Говорил, что отправит его к своим родственникам. Но я не привыкла верить обещаниям своих любовников. Ни одна баба не наврёт столько, сколько мужик, когда ему надо выпутаться из затруднительной ситуации.

Дина барабанила пальцами по круглому столику с витыми ножками, не решаясь произнести те слова, что рвались с языка.

– Стас был инвалидом – сказались последствия церебрального паралича. И вдруг ещё ребёнок! Зачем делать такую глупость? Я хотела блистать в обществе, производить фурор в московском бомонде и одновременно – в блатной «малине». Желала, что после одной ночи меня помнили всю жизнь. Грезила о будущем семейном счастье, о драгоценностях, нарядах, кабриолете «Ягуар» и прочих глупостях. Для этого необходимо было избавиться от балласта, в том числе и от ребёнка. Я знала, что Антарес никогда на мне не женится, тогда к чему мне на год вылетать из нормальной жизни? Да ещё неизвестно, как роды пройдут – со Стасом-то я настрадалась. Сына хотела отправить в элитный интернат под Сочи и переводить туда деньги на содержание. Но не сбылось, не исполнилось. Простите, но я сейчас ещё не могу решиться и до конца раскрыть душу перед вами. С другой стороны, такого человека у меня больше нет. Я давно мечтала выговориться перед кем-то, кто выслушал бы всё это с интересом и в то же время спокойно. Не упал в обморок, не бросился вызывать милицию и не удрал при первом же удобном случае, сославшись на срочные дела. Кажется, небеса вняли горячей мольбе грешницы и послали такого слушателя в вашем лице. Если родственников так интересует, что со мной произошло, можете передать им мои откровения. Сама я никогда не осмелюсь признаться им в том, что натворила. В исповеди не отказывают даже самым страшным преступникам, отпетым злодеям, и я тоже хочу воспользоваться этим правом. Вы упрекнули меня в том, что я молчала на следствии. Но неужели бедной тёте Злате, Галине, Найке, Илье было бы легче узнать, скольких я… Нет, подожду. Время ещё есть. Две недели, до тридцатого августа, вы сможете потерпеть? Можно мне ещё раз всё обдумать, собраться с мыслями, с духом, наконец? Я ведь не убегу, и вы это прекрасно знаете.

– Знаю. И, думаю, шеф согласится приехать через две недели.

– Оксана, я ведь ни с кем ещё в жизни не откровенничала. Одних жалела, другим не доверяла, но искренней никогда не была. Много делала, мало говорила. И однажды поняла, что не излитые ранее зло, горечь, печаль, обида, страх переполнили мою душу. Каюсь, я летала очень высоко, и хотела подняться ещё выше. Бегала от тяжёлой, нудной работы. Хотела шика и удовольствий, чего и добилась. В моих любовниках числятся почти все представители мира политики и бизнеса. Неоднократно я делила ложе с олигархами, с депутатами, с министрами. Но сейчас я понимаю, что переоценила свои возможности и упала, больно ударившись о землю. Да нет, больше, – я провалилась прямо в ад. В котёл со смолой кипящей…

Дина, прижимая к себе кота, плакала. Я, подойдя к ней сзади, осторожно погладила узкое дрожащее плечо.

– Обращала внимание только на тех, кто мог много заплатить. Вы изучали мою биографию, знаете всё это. Многих свела в могилу, нескольких прикончила сама. Я уже ничего не боюсь, Оксана. Я всё решила. Можно попросить вас об одном одолжении?

Дина повернулась ко мне, и я заметила, как побледнело её лицо – черты словно залили гипсом.

– Можно. Но я сразу предупреждаю, что от меня не стоит ждать слишком многого. Я практически ничего не решаю в вашем деле.

– Моё желание можете исполнить только вы. – Дина шагнула ко мне, крепко обняла, привлекла к себе, и я от неожиданности онемела. – Я очень хочу увидеть вашу дочь. Она сейчас в Москве? Это возможно? Клянусь, что ничего дурного в моих намерениях нет…

Я молчала, потрясённая и взволнованная. Дина отошла от меня, но пыталась поймать мой взгляд, угадать ответ. Глаза её лихорадочно блестели, а пальцы вертели и мяли замшевый ремешок. Я услышала, как часы пробили три раза, и увидела, что Динины губы дрожат, а в бриллиантах её серёг ломается электрический свет старинного торшера.

– Ота сейчас в Евпатории, вернётся только в начале сентября. Я с удовольствием показала бы вам свою дочь, но в данный момент это невозможно.

Смятение Дины мешало мне трезво оценить обстановку. Сердце моё колотилось, а ладони противно потели.

– Тогда покажите хотя бы фотографии, – тихо, но твёрдо сказала Дина. – Прошу вас пойти мне навстречу.

– Зачем вам это? Не верите, что у меня есть дочка? Что её отец – тот человек, которого вы зовёте Антаресом?..

– Я верю, потому и хочу увидеть её. После того, как я сделала аборт, все бедствия обрушились на меня, словно открылся ящик Пандоры. И у меня осталось единственное желание – узнать, какой была бы та девочка, которую я уничтожила. Перед операцией УЗИ показало пол ребёнка. В три месяца это уже возможно, хотя обычно исследования проводятся на более позднем сроке. Меня предупреждали о возможном осложнении, очень просили изменить решение, а я… Я тогда ненавидела этого ребёнка, а сейчас так люблю его!.. Он родился бы в самом конце августа. И я хочу встретиться с вами именно в эти дни.

Дина взяла меня за локоть, подвела к ещё одному портрету – женщины в чёрном свитере, очень похожей на молодого человека в очках.

– Мама любила меня больше всех на свете, но после её смерти я никому не могу отдать своё сердце. Очень хочу туда, к ней, и радуюсь за вас. У вас есть ребёнок, и это – самое главное. Девочка держит вас на земле, даже если вы с ней остались вдвоём. Значит, у вас есть будущее.

– У вас могла быть такая же дочка… – начала я, и Дина больно сжала мою руку.

– Я отняла у неё право родиться через две недели. И за это буду судить себя сама. И, поверьте, приговор будет справедливым, суровым. Такого не вынесет мне ни один суд – ни на земле, ни на небе.

– Мне надо ехать, Дина Геннадьевна.

Я поёжилась, представив, какие слова адресуют мне ребята, вынужденные бороться с крепким предутренним сном в казённом автомобиле.

– О встрече через две недели мы договорились. Октябрину я вам покажу, только на фотографиях. У меня на Звенигородском есть несколько альбомов. За эти две недели мы выберем время для встречи. Думаю, мы с вами обе заинтересованы в том, чтобы эта встреча состоялась.

– Лично я с нетерпением буду ждать того дня, когда смогу нанести вам визит. А теперь позвольте мне проводить вас до машины. – Дина оглянулась на закрытую портьерами дверь. – Сестра и племянница спят, будить их не нужно. Мы всё сделаем сами. Каспар, иди спать, тебе давно пора!

– Спасибо, что приняли меня сегодня.

Я проверила, не забыла ли в комнате Дины платочек или губную помаду, вышла в просторную переднюю и взяла с подзеркальника сотовый телефон, отключённый на время нашей беседы. Потом вспомнила, что во дворе меня ждёт не только моя «Ауди», но и машина наблюдателей, которые, конечно же, любезно проводят меня до дома…

Глава 6

Мы приехали к дому Галины Емельяновой в Берёзках-Дачных на джипе прямо из Петербурга, не побывав ещё в Москве. Как и просила Дина, Озирский назначил ей встречу на тридцатое августа. Место она выбрала сама, и Андрей не возражал против того, чтобы поговорить в посёлке под Солнечногорском, где никто не мог нам помешать.

Прибыв в Берёзки-Дачные три часа назад, мы застали на участке Галину Геннадьевну. Её дочку Анастасию и свекровь Софью Ксенофонтовну. Девочка старалась не вспоминать о том, что послезавтра нужно идти в школу, и с удовольствием помогала матери с бабушкой накрывать на стол, вкопанный под яблоней. Рядом была разбита клумба с прелестными клематисами – синими, фиолетовыми и розовыми. Эти крупные красивые цветы я видела впервые, и Ная тут же принялась объяснять, откуда эти растения родом, кто их вывел; и как клематисы нужно высаживать.

Емельяновы предпочли три самых неприхотливых сорта – Эрнест Маркхам, Жакмана и Балерина. Клематисы украшали также одну из стен садового домика и забор у калитки, через которую въехал на участок наш джип «Гранд-Чероки».

Еды для нас с шефом наготовили много, но я обратила внимание на закуску из малосольной селёдки с яблоками и луком, к которой подали виски «Уокер» с синей этикеткой. Немного подумав, мы с шефом решили только символически пригубить настоящий шотландский напиток, потому что слишком много предстояло нам сегодня сделать здесь; а потом ещё нужно было ехать в Москву.

Мы ели рис с курицей, блины с припёком из зелёного лука, и всё это разбавляли напитком из шиповника. При этом чувствовали себя дачниками, обласканными и беззаботными. Должно быть, Емельяновы исходили из постулата, что сытый человек добрее голодного, и потому перед встречей с Диной решили накормить нас до отвала.

На столе громоздились горы яблок, в эмалированной миске рубинами светилась красная смородина; восхитительно-остро пахла чёрная. Лопался тугой крыжовник, и жужжали пчёлы над банкой малинового варенья, которое Озирский, совершенно не стесняясь, черпал ложками.

Дача Емельяновых показалась мне поистине райским уголком. Люди действительно вкладывали душу в обустройство участка, а не просто выращивали здесь картошку для пропитания. Аромат перечной мяты струился над столом, возбуждая и без того хороший аппетит. Софья Ксенофонтовна использовала эту траву и как приправу, и в качестве косметики, и для того, чтобы на даче не прокисало молоко. Кроме клематисов сад украшала жимолость камчатская, ягоды которой привели меня в восторг. Глядя на кустик жимолости, я впервые пожалела о том, что не имею своей фазенды.

Софья Ксенофонтовна разводила даже землянику и каждый год осенью боялась, что ягода не перезимует. Дожди шли в середине месяца, а конец августа получился жаркий; огород приходилось поливать два раза в день. Земля потрескалась, листва на деревьях, не успев пожелтеть, сгорела. Домик Емельяновых стоял на крутом берегу небольшой речушки, и вечером становилось немного прохладнее. Сейчас над налетевшим ветром закачались жёлтые, а не рыжие гроздья рябины, что по примете предвещало мягкую зиму.

Поддерживая лёгкую беседу, мы с Озирским смотрели на дорогу и ждали Дину, ради которой предприняли длительное путешествие. Из-за зноя дорога не доставила нам никакого удовольствия. Весь день я с тревогой заглядывала шефу в лицо, потому что знала – у него с утра жмёт сердце.

Шесть дней назад мы отпраздновали мой день рождения. Сначала посидели в «Хали-Гали» недалеко от Лахты, потом поехали непосредственно в офис. Там нас ждал торт «Охотничий дом» с орехами и вишнями. Озирский подарил мне золотое колечко с неизвестным, тёмным, как капелька смолы, камнем. А я не нашла ничего лучше, чем вручить ему хрустальную бутылку коньяка «Луи-Трез». Сосуд с золотым напылением на горлышке стоил две тысячи баксов. На коньяк скидывались все сыщики нашей фирмы. Напиток столетний выдержки символизировал пожелание шефу прожить целый век.

Но самым лучшим подарком для директора агентства стало согласие Дины Агаповой встретиться с ним и прояснить некоторые вопросы, после чего задание Ильи Брайнина будет считаться выполненным. Поздно вечером двадцать девятого августа мы выехали в Москву. В Бологом немного вздремнули, припарковавшись на платной стоянке. И сегодня вот уже два часа объедались в Берёзках-Дачных, гадая, как всё у нас сегодня сложится.

Две женщины и девочка приняли нас открыто, радушно, даже не подозревая, что мы находимся здесь фактически в засаде и поджидаем одну из самых жестоких и алчных преступниц столицы. Их сестру, тётю и сватью – Диночку. И после приятно проведённого вечера обязательно наступит хмурое утро. Озирский предполагал, что Дину придётся везти отсюда прямо в изолятор, потому что серийных убийц под залог выпускать не разрешается.

Когда я вспоминала об этом, кусок застревал у меня в горле. В том случае, если сегодня вечером Андрей задержит Дину и проводит к следователю, а оттуда её отправят в «Бутырку», мы будем выглядеть неблагодарными тварями. С нами возились, нас угощали, тратили на нас время и деньги, и всё совершенно зря. Опять в жизни Галины, Ильи и Найки появятся переклички, сборы передач, давка около окошечка в комнате под низкими сводами.

Галя сегодня утром уже успела рассказать, как одна опытная бабка научила её наливать шампунь в банки из-под крема, потому что в то время шампунь передавать запретили, а крем в списке разрешённых вещей почему-то оставили. Тогда Дина сидела в первый раз. Теперь, похоже, ей придётся пройти по второму кругу ада. И не только ей – мученики-родственники снова лишатся нормальной жизни.

Галину ни в коем случае нельзя отпускать в «Бутырку» одну – её могут обворовать или ограбить прямо в очереди. Илье придётся постоянно сопровождать кузину. Для чего же они когда обращались к нам? И Дмитрий Буссов, получается, работал впустую, не говоря уже обо мне. А Дина вернётся в чад блевотной каши, в переполненную камеру, под изъеденные грибком своды, в заплесневелые стены.

Потом будет суд, и Дина появится на нём как особо опасная – под конвоем и в клетке. А после потекут унылые будни в колонии, и прибыть ей там придётся никак не меньше пятнадцати лет. Софья Ксенофонтовна до Дининого освобождения может и не дожить. Правда, Галину свекровь в основном пугает возможность стать предметом пересудов и в Москве, и в дачном посёлке. А Галя? Она к тому времени станет пенсионеркой. Найке минимум тридцать лет будет. Страшно даже самой себе признаться в том, что жизнь и судьбу этим людям сломаем именно мы.

Лично я не могла бы найти в себе мужество поступить по закону. Понимаю, что бремя ответственности лежит на Озирском. Он знает это и тоже страдает, хотя выглядит спокойным и весёлым. Вполне вероятно, что он ещё не принял окончательное решение. Думает, топить ему клиентку или нет…

Софья Ксенофонтовна, полная женщина в цветастом платье, носила на рыжеватых волосах классическую причёску – под черепаховый гребень, с тугим кренделем на затылке. Лицо старшей Емельяновой было бы красиво, но его портили белёсые брови; постное выражение лица также не придавало хозяйке шарма. При нас свекровь Галины пыталась казаться любезной и приветливой, но неприязнь всё равно сквозила в её голосе, интонациях и жестах.

У Гали тоже дёргалась щека, и обычно мягкий взгляд становился холодным, настороженным. Но Найку обе женщины обожали, и в этом вопросе находили общий язык. С невыразимой нежностью глядя на дочку, Галя вертела на пальце очень красивое колечко с сапфиром. Игорь Емельянов подарил его Гале Семёновой перед самой свадьбой – чтобы брак был прочным.

Этот совет дала сыну всё та же Софья Ксенофонтовна, и Галя как-то раз обронила, что, наверное, своим вызывающим поведением свекровь пробует силу перстня. Не знаю, сапфир ли бы тому причиной, но Галина Геннадьевна любила мужа и дочку до самозабвения, а из-за них терпела и выходки Софьи. Есть такие женщины, которые стараются не делать резких движений. В результате разрыва можно потерять не только Игоря, но и квартиру на Пресне, и вот эту дачу, которая потом отойдёт к единственному наследнику…

– Запаздывает Дина Геннадьевна! Уже начало шестого. – Озирский не на шутку встревожился. – С чего бы так? Номер моей «трубы» у неё есть…

– Дина, если обещала, никогда не обманет, – по-взрослому подперев ладонью щёку, заявила Найка.

Я как следует, рассмотрела браслет на её загорелой гибкой руке – кожаный, широкий, с двумя выжженными, взявшимися за руки фигурками – её звёздным знаком.

– Может, Илья с ней будет…

– Лучше бы именно сегодня Дина была одна. – Озирский нахмурился.

Мой шеф незаметно массировал сердце, и мысленно прокляла жару, которая не спадала даже к вечеру. Подняв глаза к небу, я увидела мутноватую голубизну. Над нашими головами не было ни единого облачка. Давно уже смолкли птицы, и нудно звенели уже надоевшие комары.

– Хозяюшки, у вас на фазенде нет душа? Или умывальника, на худой конец. Хочется хоть на затылок полить – я ещё по пути из Питера перегрелся. Бассейны сейчас в моде, например… – Андрей яростно тёр ладонью темя, гладил виски и лоб.

– Игорёк собрал бассейн для Наи, лет пять назад. Доча, покажи, где он находится. – Галя принялась собирать со стола грязные тарелки. – Только купаться там нельзя. Вода зацветает, и мы не знаем, что с ней делать. Но охладиться – пожалуйста. Опустите ноги в бассейн и посидите так немного. На голову из ковшика Ная вам сольёт…

– Вот это в самый раз!

Озирский встал, потянулся и вслед за Найкой отправился в огород. Я хотела остаться и помочь перемыть посуду, но Галя отчаянно замотала головой. Софья Ксенофонтовна торопливо переносила на веранду стопки тарелок, куда было брошены ножи и вилки. Там, в поставленном на плиту эмалированном ведре, уже закипала вода.

– Под ноги глядите – гадюк много в этом году, – предупредила Софья. – Не только в лесу безобразят, но на участки заползают. Можете вон то одеяло снять с верёвки и посидеть пока у воды. Или к речушке спуститесь – здесь совсем рядом. Только потом отряхните одеяло и повесьте обратно. На жаре было просохнет.

– Дина очень хорошо водит – и машину, и мотоцикл. Игорю моему до неё далеко, – с гордостью сказала Галя. – Так что приедет, как обещала. Вы подождите, не волнуйтесь. На нас внимания не обращайте. Это дело хозяек – в доме прибираться. С Найкой не заскучаете – она такого вам нащебечет! Только к дальней канаве не подходите. На соседнем участке стафф, собака очень злая. Может и к нам заскочить. Да и змеи от зноя совершенно озверели. Соседку вон из того дома, – Галя показала пальцем себе за спину, – в Москву, в больницу позавчера увезли. Укус пришлось железом прижигать. Так кричала, так кричала, бедняжка! Мы все слышали. В область-то «скорые» плохо едут…

Мне расхотелось осматривать участок. Я побаиваюсь собак с самого детства, сама себе не признаваясь в непростительной слабости. Расстроенная, вымотанная ожиданием и духотой, я направилась к воде, с трудом пробираясь между грядками. Андрей сидел на бортике сборного бассейна, спустив ноги в воду, обливался из поданного Найкой ковшика, кайфовал и громко фыркал. Ни слова не говоря, я скинула босоножки и погрузила ноги в тёплую воду.

– Бассейны – традиция вашей семьи, – говорил Озирский, ероша пальцами мокрые волосы. Суховей трепал их, словно мощный фен. – Дедушка тоже пловцом был? Мастером спорта, кажется?

– Был. Только мы с ним не плавали никогда. А встречались раза три всего. Он – профессионал, и возиться со мной ему было не интересно.

Ная бродила по колено в воде, и уже промочила простенькую джинсовую юбчонку.

– Я у папы этот бассейн на день рождения выпросила, когда десять лет исполнилось. Тут у нас, видите, берег речки очень крутой, трудно слезать, а особенно – подниматься. Думала, что утром, перед завтраком, буду купаться. И правда, в первый год всё нормально было. Но следующее лето получилось холодное, и окунаться уже не захотелось. Когда только вкопали его, леса кругом горели, и речка обмелела. Многие нам завидовали. А потом мы перестали купаться. Только освежаемся, как вот сейчас.

Ная качалась на лесенке туда-сюда, болтала, сверкая тёмными, зеркальными, как у Дины, глазами, белыми зубами. Я была потрясена обилием фенечек, украшавших шейку, руки и поясок юной модницы. Кроме кожаного браслета, Ная носила ещё один – из розового бисера. Пятнадцать камешков ожерелья указывали на количество лет владелицы. Все кругляши, использованные в производстве цацек, полагалось заговаривать – от сглаза, от несчастной любви, от ссоры с родителями. Розовый бисер означал, что Найка – девочка, и пока трогать её не следует.

– На зиму мы бревно кидаем в воду, и почему-то бассейн не замерзает. Папа ещё туда жидкость какую-то льёт, мне даже страшно купаться потом. А вдруг она ядовитая?

– Насос-то есть у вас? А фильтр? Как воду чистите?

Озирский так и сяк, оглядывал бассейн, соображая, не купить такой самому – для дачи в Осиновой Роще. Через год младшие девчонки подрастут и захотят побрызгаться, поплавать с кругом или поясом.

– Насос сломался, а чехол от листьев у нас украли, – горестно вздохнула Анастасия Игоревна, поправляя на затылке переплетённую кожаными ленточками косу. – Это летний чехол был. Оставили только на ночь прошлой осенью и всё, нету! Наш бассейн овальной формы, такой чехол трудно найти. Кому-то ещё он потребовался. Американская модель, не очень дорогая, но и не дешёвая. Средненькая! – Найка болтала ногами, разгоняя зеленоватые мутные волны. – Завтра папа приедет, воду поменяют. Может, искупаюсь ещё. Жарко очень… Ой, кажется, Дина едет! – Ная вытянула шею, приоткрыла рот. – Точно, её машина!

– Интересно, с Ильёй или одна? – Мне почему-то стало страшно.

Ная вылезла из бассейна и босиком побежала к калитке, перепрыгивая через грядки и клумбы. Я поднялась на бортик и увидела у калитки очень хорошо знакомый мне сливовый «Пежо».

– Лучше бы, конечно, одна. – Озирский надел носки и туфли. Закурил – почему-то от спички. – С заказчиком мы после переговорим…

– Одна приехала. – Я, прищурившись, смотрела, как «Пежо» медленно вползает на участок через широко распахнутые Найкой воротца.

Щёлкнул замок, и из машины вышла высокая худая женщина в длинной юбке из чёрного муслина, красном топе и отчётливо заметных пятнистых трусиках. Трусики были, к счастью, не маленькие, потому что Дине требовалось скрыть шрамы на животе.

«Фам-фаталь» давно уже игнорировала правила приличия, и сейчас, похоже, пыталась разозлить патриархальную Софью Ксенофонтовну. В узорчатых Дининых чулках уместнее было бы разгуливать по Тверской; на дачном участке этот наряд выглядел по меньшей мере странно. Босоножки в стиле «диско» понравились нам с Наей; о реакции Гали я ничего не знала. Софья поджала губы, махнула рукой, но вслух ничего не сказала. Должно быть, потеряла надежду перевоспитать бесстыдницу.

– Добрый вечер!

Дина протянула Озирскому руку для поцелуя. Шеф всё понял и показал себя рыцарем; он даже поклонился и шаркнул ногой. Дина моментально заиграла глазами, щеками, всем телом, и в то же время не сделала ни шага в сторону Андрея.

– Оксана, очень рада вас видеть! Галка, Найка, я привезла продукты и артезианскую воду. Возьмите в багажнике две сумки. Не забудьте туалетную бумагу – там десять рулонов. Что ж вы раньше не сказали, что пипи-факс закончился?

Я вспомнила, что сегодня в туалете из-за этого испытала некоторые сложности. Пользоваться валяющейся там карманной книжонкой под оригинальным названием «Алая кровь» или что-то в этом годе, мне не позволило воспитание.

– Софья Ксенофонтовна, – продолжала Дина, – как и договаривались, вы уходите к соседке с ночёвкой. Нам нужно надолго остаться в доме втроём…

– Мы уйдём, – неохотно согласилась Софья. – Тася приютит нас на ночь.

– Вот и ладушки! – Дина бесцеремонно схватила нас с Андреем за локти. – Дом на всю ночь наш. Разговор секретный, – Дина выразительно взглянула на племянницу. – И поэтому посторонних лучше отослать.

Я не понимала, зачем Дине потребовалось назначать встречу именно здесь, и ради неё изгонять хозяев из дома. Удобнее было собраться в Москве, в моей квартире на Звенигородском шоссе. Там четыре комнаты, и места хватит всем. Я с самого начала предлагала такой вариант, и Озирский согласился, но резко воспротивилась Дина. Буквально силком она вытащила нас на дачу. Чем она руководствовалась, выбирая место для встречи, я не понимала. Возможно, очень хотела насолить Галиной свекрови, с которой враждовала. Вероятно, имелись и другие причины, но в любом случае Дина не собиралась бежать о нас, и это было главное.

– Надеюсь, вас хорошо приняли?

Дина оставалась равнодушной к гримасам Софьи и умоляющим взглядам Галины. Хозяева принялись выгружать из багажника «Пежо» сумки, как бывало, видимо, не раз.

– Накормить гостей – главное, – с медовой улыбкой продолжала Дина, уводя нас к крыльцу. – Вот я маму Игоря накормила, и она ненавидит меня уже чуть-чуть меньше. Во всяком случае, скандал не закатит, и у соседки переночует. А уж Галя с Наей всегда рады мне помочь. Правильно?

Дина тряхнула головой, сверкнув алмазными звёздочками на персиковых мочках ушей.

– Итак, не будем зря терять время и приступим к делу…

Она критически осмотрела мой костюмчик цвета слоновой кости – блузон-рубашку и короткую юбку. Тем временем мы оказались на веранде, и я обратила внимание на батарею бутылок из-под немецких ликёров, которая украшала полочку над плитой.

– Прошу! – Дина толкнула дверь в комнату, набитую дряхлым антиквариатом.

– Круто вы управляетесь с домашними! – Даже Озирский себе такого не позволял. – Подобный стиль не вызывает нареканий?

– Без меня Софья давно бы дачу загнала. Когда кушаешь с чьей-то руки, причём целыми багажниками, трудно сохранять независимость. И потом, должен же кто-то вздорной бабе рога обломать, иначе Галка превратится в совершенно бесправное существо. Игорь Фёдорович, супруг её – слюнтяй, не может за жену заступиться. И трусость свою прикрывает разглагольствованиями о сыновней любви. До сих пор не могу Софье простить, что Настасьей заставила назвать умненькую городскую девочку. Да она такая же Настя, как я – Фёкла!

Дина жестом пригласила нас сесть на ковровую оттоманку, когда-то считавшуюся самым роскошным украшением московских домов. Но тех лет уже не помнил даже Озирский, а я уж и подавно.

– Галка хотела девочку записать Маргаритой, так Софья пригрозила сорвать выгодный квартирный обмен, и вообще развести их с Игорем. Да какое отношение имеет Галкина дочка к её матери, которую давно на кладбище свезли? Галке рожать, трое суток мучиться… Полотенцем, помню, младенца выдавливали. А свекруха шантажом, угрозами, капризами своими дурацкими ребёнку всю жизнь изломала. Сына-то ведь не Ксенофонтом, а Игорем назвала!

Дина достала пачку сигарет, надорвала её и положила на стол.

– Угощайтесь. И не смотрите на меня так. Ещё раз повторяю – последние пять лет семья Емельяновых существует на мои деньги. Зря Галка с Игорем в девяносто первом у «Белого Дома» три ночи сидели. Сливки скушали совсем другие люди. В ВУЗах теперь одни дистрофики сидят – это всем известно. Квартира на Пресне, машина Игоря, каракулевая шуба его мамочки, на которую любящий сынок занял у меня, да так и не отдал… И ещё много всяких нужных вещей… Всё принадлежит мне! Софья – прихожанка церкви Девяти Мучеников в Большом Девятинском переулке, а существует на деньги грязной шлюхи. Не торопится Боженька её озолотить. И она скромненько ничего не замечает. Принимает пожертвования, выигранные в казино. Но хватит говорить о ней – больно много чести. Займёмся нашими делами.

Дина отработанным жестом закинула ногу на ногу, пососала мундштук. Мы с Андреем тоже курили, что шеф несколько оторопел от мощного напора Дины. Она должна была вести себя если не заискивающе, то, по крайней мере, тактично; пытаться понравиться шефу, чтобы тот облегчил её участь. Но Дине было совершенно всё равно, какое впечатление её развязные манеры производят на людей.

– Говорю Галке – разведись, я вас с Найкой прокормлю. Так нет, Игорёшка ей нужен! Улитка безрогая… Мать свою безмерно уважает. А образования у неё – семь классов, да и те под вопросом. Сонька Горбунова из Бологого приехала в Москву с одним фанерным чемоданом. Окрутила мастера в цехе, женила на себе. Всю жизнь сидела у мужа на шее, да и теперь тоже сумела устроиться. Ради Галки я даю деньги на их семейство.

Дина выпустила из ноздрей струйки сухого коньячного дыма, резко повернулась к Озирскому.

– Надеюсь, Андрей Георгиевич, что Оксана вам всё рассказала. Про вечер пятнадцатого августа, про нашу незабываемую ночь на шестнадцатое. Простите, что заставила вас ждать две недели…

Профессия научила Дину разбираться в мужской красоте, и я видела, как волнует куртизанку близость человека с лицом молодого Алена Делона и фигурой Рэмбо. Судя по всему, контакт у них должен получиться.

– Ладно, прощаю! – Озирский постучал сигаретой о край пепельницы из толстого, зеленоватого, как его глаза, стекла. – Давайте теперь исправлять положение. Вы согласны прямо и откровенно ответить на мои вопросы? Надеюсь, вам ясно, какими они окажутся. Оксана вам вкратце ситуацию обрисовала. Так вот, я хочу получить ваше разрешение на использование диктофона во время нашей беседы. Я мог бы применить технику тайком, но не захотел. В ваших интересах, Дина Геннадьевна, ничего от нас не скрывать. Я сразу предупреждаю, что диктофонная плёнка – не подписанный вами протокол. Юридической силы она иметь не будет. Вы всегда сможете сослаться на то, что просто пошутили с нами или немного пофантазировали. Но всё-таки я очень прошу вас говорить правду. А я уж постараюсь помочь вам…

– Используйте, что хотите! – Дина махнула сигаретой и едва не прожгла свой драгоценный муслин. – Скрывать ничего не стану – мокрый воды не боится. Да и что вы можете со мной сделать? Убить? Сама хотела уйти из жизни, но мне помешали. Посадить? Сидела и ещё посижу, благо все человеческие лица мне одинаково противны. Мне всё равно, кто будет рядом, – бутырские зэчки или приличные гражданки с московских улиц. Вызволять меня потребовалось Галке и Илье, а я просто пошла им на уступки. Ради того, чтобы не подставлять их, примерно выполняла все условия договора, не пыталась скрыться. Задумывала, ещё до истории со Стасом, уехать в Хайфу, в Израиль. У одного из моих друзей там отличная двухкомнатная квартира. По маме я еврейка, так что моя кандидатура – проходная по всем статьям. Но нет, я поняла, что не смогу жить там, и приползу в Москву умирать. Я здесь родилась, и ничего изменить уже не могу. А что касается вашего задания, то вы выполнили его, и перед заказчиками отчитаетесь. Мне гораздо легче объясниться с семьёй через диктофон, чем напрямую. Они хотели знать обо мне ВСЁ – пусть знают. Сразу договоримся о том, что деньги я вам не плачу, а мой перстень переходит в собственность агентства. Он стоит больше, чем залог, адвокатские услуги и работа ваших сотрудников. А теперь спрашивайте. Я вас внимательно слушаю.

Дина погасила сигарету и уселась поудобнее, не забыв эффектно сплести ножки.

– Вам и сестра отвратительна? И племянница? – Я была потрясена до глубины души. – А мне казалось, что вы все друг друга любите. И я завидовала вам… Получается, ошибалась?

– Найка – себе на уме девочка, с ней интересно. Но она мала ещё. А вот Галине впору, как в Вятских Полянах, слово «раб» на лбу выкалывать. Помните? Электрик Комин подпольный цех в земляной норе устроил, бомжих там работать заставлял. Во «Времечке» про него сериал крутят…

– Да, знаем, видели, – кивнул Андрей. – Но мы не обязательно вас посадим. Вам есть, что терять, за что бороться. Снова взять вас под стражу можно было и без этой встречи на природе – просто в связи с открывшимися обстоятельствами. Я хотел совершенно о другом поговорить.

– О чём хотите! – с готовностью согласилась Агапова. – Преступники обожают тюремными вечерами изливать душу. Особенно преступницы. Бабье сердечко слабое, просит сочувствия и понимания. А я о-очень много интересного способна поведать, вот увидите! Так мы проведём субботний вечер, а потом настанет полночь. И как говаривала тётя Злата: «Слава Господу Богу, отмучились сегодня. На один день к смерти ближе!» – Дина провела пальцами по щеке, чтобы унять судорогу.

– Мрачноватая поговорка, – покачал головой Озирский. – Я видел вашу тётю на фотографии – стильная женщина, изысканная, моложавая. Такие, как правило, любят жизнь. Уж, по крайней мере, умирать не хотят…

– Жизнь?! Любят?!! – Дина расхохоталась и резко оборвала смех. – Эту, нашу? Ну, тогда они кретины!.. Тётя Злата не могла её любить, никак, понимаете?.. Именно потому, что была такая, как вы сказали. Её назвали на букву «З» в память бабушкиного брата Зиновия Йодера. Так вот, он иначе чай не пил, кроме как из чистейшего хрустального стакана в серебряном начищенном подстаканнике. Мешал чай золотой ложечкой, а под стаканом лежала на каждый день новая крахмальная салфетка. Сам он был одет в «тройку» дорогого сукна, и к ней – батистовая сорока с атласным галстуком. И работал-то обыкновенным зубным врачом, не банкиром и не министром. Тётя Злата пошла в него – лицом, характером. И не смогла жить так, как тут бабы живут. Полуторачасовые концы на работу и обратно, набитые вагоны метро, очереди, бедность, неустроенность. Муж её бросил с двухлетним Ильюшкой. Впрочем, это ещё не самое страшное. Я бы хотела оказаться безотцовщиной, да не довелось. На сто двадцать рублей плюс грошовые алименты тёте надо было воспитывать сына, да при этой оставаться красивой женщиной. Мама и тётя не были рождены для собачьей жизни и сорвали себе нервную систему, погубили здоровье. Прожили намного меньше, чем могли бы. И бабушка Даня – то же самое, до пенсии два года не дотянула… Они тосковали по холе и неге. По драгоценностям и туалетам. Хотели делать маникюр, прихорашиваться перед зеркалом, мешать золотой ложечкой кофе. А их приравняли и бабам-тяжеловозам – выносливым и тупым. Лошадок этих тёте в пример ставили, когда она начинала жаловаться на судьбу. «А как же другие?» Какие другие?.. Те, кого из изб, из бараков в Москву прописали, зачем-то образование им дали. А они опять позабыли, как в пальцах карандаш держать! «Каждому своё» – мудрый закон, нарушенный революцией. Нашу семью опустили, а за её счёт подняли других. Тех, кто под коровой должен был сидеть, у станка стоять, с коромыслом ходить. А им дипломы под туш выдавали в доказательство того, что они – интеллигенция! Но мозги им не пересадили, менталитет не поменяли. Они всю жизнь тоскуют по пьянкам, дракам, подвалам, лохмотьям, вшам… Да ещё по царю-батюшке. – Дина тяжело вздохнула, и я поняла, что она плачет. – Тётя Злата ждала кончины, как праздника. И надеялась на то, что за гробом – вечный сон. Ужасно расстроилась, когда в прессе высказали предположение о существовании потустороннего мира. Давление ещё выше подскочило, хотя дальше, казалось, некуда. Теперь тётя Злата всё знает про загробную жизнь. А мама ещё раньше узнала, бедная моя… Она-то бодрилась, утешала младшую сестру. Себя держала отменно, никто её не видел без маникюра и с плохой причёской. А по ночам себе и нам с Галкой наряды шила, вязала на машинке. Маленькая, худенькая, с крошечными ручками, она надрывалась, обслуживая отца. А для чего, спрашивается? Узнав о мамином диагнозе – рак прямой кишки – он свалил к своей ученице. И безбедно прожил с ней больше семи лет, пока я его не послала насчёт того света разведать. Газен-ваген для него – вполне достойная кара. Тётя Злата тогда ещё жива была – ей радость доставила. Да-да, признаюсь, записывайте на диктофон! Я не стыжусь, а горжусь этим! Своего родного отца я прикончила собственноручно. Только уж, пожалуйста, учтите, зафиксируйте каждое моё слово. Я не отказываюсь от собственных грехов, но чужих мне не надо. Клянусь памятью мамы, что скажу вам чистую правду. Больше ничего дорогого у меня на этом свете не осталось…

* * *

– Я непременно запишу всё. – Озирский налил себе из бутылки минеральной воды, выпил. Потом перевёл дыхание. – И постараюсь понять вас. Насколько мне известно, следователь, который ведёт ваше дело, подхода к вам не нашёл?

– Будем называть это так. – Дина прищурила глаза, и лицо её стало жёстким, неприступным. – Он выстреливал в меня один вопрос за другим, и я видела, как хочется ему поскорее отстреляться. Говорил металлическим голосом – прямо как робот. Смотрел на меня брезгливо, будто я таракан. Для меня распахивать перед таким душу – что идти нагишом по Тверской. Холодно, стыдно, бессмысленно и смешно. Я долго ждала, надеясь дождаться…

– Кого? – Андрей опять чиркнул зажигалкой.

– Получается, что вас с Оксаной. Я счастлива, что дождалась. Будто блуждала в тёмном лесу, не могла выбраться на дорогу, потому что по обочине бегали свирепые цепные псы, которые вмиг разорвали бы меня. И наконец-то вдруг услышала человеческие голоса. Вы не считаете меня грешницей, а себя – праведниками. Видите во мне не отброс общества, а просто несчастную, оступившуюся бабу…

Жаркий вечер темнел, солнце склонялось к лесу. Мне почудилось, что близкая речка дохнула влагой. Софья Ксенофонтовна, Галя и Ная действительно ушли к соседке, потому что их шаги и голоса поначалу слышались на веранде, но теперь там было тихо. Дина поглаживала своё точёное колено, Озирский смотрел на неё и молчал.

– До седьмого класса я была круглой отличницей. Диктанты и сочинения писала без грамматических ошибок. Таких учеников мало бывает – на весь класс один-два человека. И по другим предметам я успевала шутя. В седьмом классе у меня страшно болела голова, и я немного отстала. Пришлось о девятом забыть, идти в училище, которое я всё-таки окончила с отличием. Но я уже была замужем, родила, поэтому не пошла в институт. Да и Саша Агапов, мой бывший муж, считал, что место женщины – на кухне. Тем более что Стасу требовался постоянный уход. Ни в ясли, ни в детский сад его нельзя было отдать.

Дина пальцами пошевелила весёленькую, в мелкий цветочек, ситцевую занавеску.

– Я и в страшном сне тогда не увидела бы, что натворю наяву, а родственники и вовсе не готовились носить мне передачи. Но в семье жило предание об одном обстоятельстве, которое очень испугало маму. Испугало до такой степени, что она не раз бросала на меня настороженные взгляды. Тогда ведь не верили в разную чертовщину…

– Что за чертовщина? – Озирский откинулся на подушку оттоманки, сцепив пальцы на затылке. – Она имеет отношение к делу? Если нет, тогда заканчивайте поскорее с мистикой, и всё внимание – истории с вашим отцом. Как я понял, с него вы и хотите начать. Но ведь мы все знаем, что жертв было куда больше, и каждая заслуживает хотя бы нескольких слов.

– Жертв не так много, как вам кажется. А чертовщина к делу имеет прямое отношение. Ведь не так глупы были те, кто сочинял старые сказки, как нам теперь представляется. Раньше я пренебрегла бы теми фактами, о которых сообщу сейчас. Я недавно специально посетила Институт славяноведения и балканистики, проконсультировалась там с учёными и узнала про себя много нового. К тому моменту я уже совершила несколько преступлений. Мне было интересно, что за тёмная сила, дикая энергия разрушения, смерти и страха ведёт меня по жизни…

Дина поправила обильно политые лаком волосы цвета воронова крыла, меланхолично улыбнулась и продолжала:

– Галя помнит, как я родилась. Это была самая длинная ночь в году, с двадцатого на двадцать первое декабря. Мама переносила беременность очень тяжело, её хотели госпитализировать заранее. Но она до последнего не могла бросить дом, мужа и дочку. Только когда схватки стали нестерпимыми, мама вызвала «скорую». По дороге машины завязла в сугробе – на дворе была настоящая вьюга. В роддоме решили процесс форсировать. Акушеркам было лень торчать около роженицы всю ночь и ждать естественного разрешения. В нашей семье никто не мог произвести на свет младенца без приключений. Тёте накладывали щипцы, маме оба раза – тоже. Про Галю я говорила, насчёт меня вы тем более знаете… – Дина глубоко дышала через нос, стараясь успокоиться. – Отец как раз в ГДР уехал, на соревнования. Галка осталась с тётей Златой и Ильюшкой. Ему три годика тогда было. Все вместе ждали, чем закончится дело. И не успели толком поволноваться, потому что ровно в полночь меня буквально вырвали из мамы, чтобы пойти спать. Таким образом, я родилась в кровавой рубашке…

– И что сказали в институте? – Мой голос охрип и сорвался.

– Нянька в роддоме перекрестилась и произнесла только одно слово: «Ведьма!» В шестьдесят девятом году над предрассудками смеялись, но маме в душу запало. Она изо всех сил старалась воспитать меня доброй к людям, но не преуспела в этом. Не знаю, в какой день и час я продала душу нечистой силе, но в конце жизни я обязательно должна жестоко расплатиться. Моя агония, по поверью, будет кошмарной, мучительной. Я призвана питаться сердцами младенцев, запивая их кровью животных. – Дина мерцающими чёрными глазами смотрела на нас с Андреем. – Я не делала этого в прямом смысле. Но в переносном… Питалась сердцами младенцев, убив Стаса и сделав много абортов. У меня не жили животные. Последняя собака, кромвель-спаниель Дина, уцелела лишь потому, что я подарила её соседке – добрейшей души женщине. Йоркширский терьер Лола заболела и околела в возрасте полутора лет. Рыбки, и те в аквариуме передохли. Ещё один пёсик, щенок колли, сбежал на прогулке. А вот у Галки всё время есть коты, раньше черепаха жила. Жаль, что мама отцу не сказала про ведьму. Глядишь, и сам бы осмотрительнее себя вёл, и своего приятеля Конторина предупредил. Чтобы тот девчонок в роще не насиловал, козёл вонючий!..

– Конторин?.. – Я приподнялась с оттоманки. – Глеб Алексеевич?

– Знаете? – кисло усмехнулась Дина. – Молодцы вы, ребята, честное слово! Хвалю! – Она похлопала в ладоши. – Да, тот самый Конторин. Десять лет он считал, что преступление сошло ему с рук.

– Про отца расскажите, раз с него начали, – напомнил Озирский. – И пойдём дальше по эпизодам. Оценивать ваши действия я не стану. Мне требуются чистые факты, имена, даты, места. Не волнуйтесь и не сердитесь. В любом случае дело уже сделано.

– Теперь-то я не волнуюсь и не сержусь. Перегорела, пока носила грехи в себе, отравляя ими душу. В моих поступках всё взаимосвязано, поэтому трудно рассказать про одного, не вспоминая тут же о другом. Исповедуясь насчёт отца, я не могу обойти вниманием Конторина. Он был спортивным функционером высшего звена, начальником Геннадия Семёнова. Тогда я не знала структуру управления их спорткомплексом, но в семье говорили, что папина карьера напрямую зависит от Глеба Алексеевича. Отцу приходилось вертеть перед ним хвостом, заглядывать благодетелю в рот, угадывать и исполнять его желания. Конторин был мужчиной видным, мускулистым, обходительным. Блондин с карими глазами и маленькими усиками, он пользовался бешеным успехом у девушек-спортсменок. Конторин и Семёнов не раз посещали оргии тогдашних партийных начальников. Мама это от нас скрывала, но тайком плакала и жаловалась тёте Злате, что Генку Конторин совершенно испортил. Мои родители были людьми бесконечно терпеливыми. Мама закрывала глаза на отцовские пьянки и измены. Тот, в свою очередь, готов был пожертвовать ради удовлетворения кобелиных прихотей начальника самым дорогим. – Дина закрыла лицо руками, зарылась длинными алыми ногтями в чёлку. – Шестой класс я закончила с похвальной грамотой, как и предыдущие пять. Мы отметили это событие дома, а после на отцовских «Жигулях» поехали в Акулово. В прежние годы с нами ездила Галя, но тогда она дохаживала на сносях. Это и сыграло роковую роль в моей дальнейшей судьбе. Вероятно, Конторин решил проверить, действительно ли ему так верен Генка Семёнов, как клянётся по пьянке. В Акулово у Глеба Алексеевича была дача. Там мы переночевали и тронулись дальше, к Можайскому водохранилищу. Конторин трогательно заботился обо мне – учил плавать, пенял отцу, что тот, тренер, не удосужился сделать это до сих пор. Респектабельный симпатяга нравился мне, как и другим. Я доверяла ему. А он, как вы уже догадались, сделал плохо моей девичьей чести…

– В двенадцать лет?! – Озирский поперхнулся. – Тогда за это был расстрел! Как он выскочил?

– А так! Я пришла в седьмой класс уже женщиной, с анорексией и постоянной мигренью. Агапов стал у меня вторым – в шестнадцать лет. Пришлось Сашке всё рассказывать, но к этому я ещё вернусь. Сейчас жалею только о том, что доверилась мужу, не провернула дело мести одна. Молоденькая была, глупая. Представить не могла, что законный супруг предаст меня, причём дважды. Сначала бросит с больным ребёнком, а после примется шантажировать…

Дина встретилась со мной взглядом, и я всё поняла. Вспомнила её слова о первом мужчине и о том, что к моменту утраты девственности Дина ещё не успела созреть и возжелать этого.

– Вечером я бродила в березняке у Можайского водохранилища. Там стояло пять-шесть палаток, около них – машины. Москвичи приезжали в начале лета специально – слушать соловьёв. Я частенько уходила в рощу, дышала запахом молодой листвы. Сидела под берёзой и видела много-много звёзд на небе. Так бывает только в детстве, а детство именно тем вечером и закончилось. Я никогда больше не чувствовала себя счастливой – ни одной минуты… Последнее, что я услышала в той, беззаботной жизни, была соловьиная трель. Вдруг из-за куста ко мне метнулась высокая тень. Сильные руки намертво зажали рот, задрали на голову футболку, стащили шорты, трусы… Можно было подумать на местных – там много пьяни болталось. Но я-то узнала Конторина! В первую очередь, по запаху дорогого парфюма редкого в те годы у нас. Часто с ним общаясь, я запомнила обаятельного негодяя не только зрительно. Конечно, мне со спортсменом не тягаться, тем белее, что и кричать-то не могла. От невыносимой боли и страха я лишилась сознания. Очнулась в палатке. Живот будто резали изнутри, подо мной скопилась лужа крови. Отец неловко хлопотал около меня – подавал нашатырь, грел чай. Бледный от волнения Конторин ему помогал. Голос мерзавца дрожал, и руки тряслись. Вроде как Глеб Алексеевич из-за меня впал в шок. Конечно, ему было, чего бояться. Не окажись Семёнов таким подлецом, спортивный начальник мог здорово поплатиться. В зоне ему бы показали мастер-класс, даже если бы из-под расстрела вывернулся. А тогда он сказал, что мужчины из нашего палаточного лагеря отправились в посёлок выяснять, кто посмел это сделать. Если виновник будет обнаружен, дело вполне может дойти до самосуда. Я понятия не имела, что надо требовать экспертизы, анализов. А если бы и знала… Сил не было права качать. Меня размазали по земле, перепугали до заикания, и немного погодя у меня развилась анорексия. Раньше я не была такой худой, просто уже пятнадцать лет ем только за компанию. Могу, оставаясь в одиночестве, обходиться без пищи целыми днями, только пью минералку. Ходила к врачам, к знахаркам, к экстрасенсам. Пила французские таблетки для поднятия аппетита. Тщетно. В то же время я способна на спор выпить десять стаканов чаю, съесть зараз буханку хлеба, например, или кастрюлю супа, и притом ничего не почувствовать. Оксана, я вам настоятельно советую никогда не бороться с аппетитом. Не слушайте всяких дураков и подлецов, не перебивайте желание что-то съесть запахами или любыми другими способами. Радуйтесь, что испытываете прекрасное чувство голода!

Дина рассматривала свои руки с таким видом, будто заметила их впервые, и содрогалась от отвращения.

– Мне завидуют, спрашивают, как можно после родов и в возрасте под тридцать можно оставаться такой стройной. Стройной! Да дистрофичная я, тощая, а не стройная! Осложнение после нервного потрясения обрекло меня на непреходящую худобу. Тогда в посёлке, само собой, никого не нашли, а утром мы спешно возвратились в Москву. Как только оказались в квартире, я заявила отцу, что на меня в роще напал дядя Глеб. Что тут началось, вы себе не представляете! Отец клялся и божился, что я заорала в березняке, когда они с Конториным чистили рыбу для ухи. Глеб Алексеевич якобы храбро бросился на крик и обнаружил меня под смородиновым кустом в бессознательном состоянии, раздетую и окровавленную. «Тебе показалось, Динулька, доченька! Этого не может быть! Со страху обозналась! Нелепица какая-то… Ты только маме и Галке не говори, а то они расстроятся и заболеют. Это не их дело, понимаешь? Единственный, кто может заинтересоваться тем, что было вчера, будет твой муж. И если он тебе не поверит, я расскажу ему, как именно тебя обесчестили…»

– Ваша мать так ни о чём и не узнала: – поразился Озирский.

– Нет. Так случилось, что в тот вечер, когда меня изнасиловал Конторин, Галку увезли в роддом. Три дня мама за неё переживала, а я не могла решиться и добавить ей ещё и свои проблемы. У сестры несколько раз прекращалась родовая деятельность. Врачи боялись, что придётся пожертвовать ребёнком, сделать плодоразрушающую операцию. И потому, когда наконец-то на свет появилась племянница, я не посмела испортить маме и Галке праздник. Они были уверены, что меня совратил Агапов, и произошло это в пансионате на Клязьме в восемьдесят шестом году. У отца с Сашкой действительно состоялся разговор на эту тему. И впоследствии, находясь в подпитии, муж сам предложил мне отомстить Конторину за поруганную честь…

– Значит, к гибели Конторина причастны не только вы, но и ваш бывший муж?

Озирский переложил диктофон в левую руку, а правую несколько раз погнул и разогнул, разминая.

– Да. Я прибегла к помощи мужа, потому что не могла бы в одиночку справиться с Конториным. Боялась, что сил не хватит – как тогда, в роще. Глеб Алексеевич не только плаваньем, но и борьбой, и боксом занимался. Да ещё мне потребовался бензин, а им распоряжался в нашей семье Сашка. Нашу машину тоже он водил. И следы, в случае чего, мог замести, так как работал в милиции. Мы отправились в Акулово тридцатого мая девяносто второго года, под вечер; в багажник поставили канистру. Мне казалось естественным, что муж хочет расквитаться с подонком, с насильником. Я могла больше жить с тяжким грузом на сердце. Тошно было осознавать, что твой отец – ублюдок, согласившийся ради собственной выгоды прикрыть Конторина. Он ведь уговорил меня не подключать маму и Галину, потому что они могли подать заявление в милицию, и начальника затаскали бы. Вскоре после этого отец получил существенное повышение по службе…

Дина замолчала, и я услышала, как около наших разгорячённых лиц звенят комары. Где-то далеко, на станции, постукивал колёсами поезд.

– С того дня прошло без малого десять лет. Я вышла замуж, родила сына и как будто обо всём позабыла. На самом же деле я жила мыслью о неминуемой мести, да такой, чтобы у людей волосы дыбом встали! Если правосудие не показало ублюдка, то я вправе сделать это сама.

– Вы сожгли Конторина живьём? – осторожно уточнил шеф.

– Да. Мы привязали его к кровати, а перед этим заткнули рот кляпом. Лезвием топора я ударила его в пах… Потом, видимо, он тряпку изо рта вытолкнул и заорал. Но спасти его не смогли, труп сгорел почти полностью. Мы полили бензином кровать, комнату, стены дома.

– Как именно всё произошло? – Озирскому стало не по себе.

– Тридцатого мая был жаркий, ветреный день, а вечером заполыхал красный закат. Мы приехали в Акулово к только что вернувшемуся из Москвы Конторину – как будто в гости. Два часа сидели за столом и ждали удобного случая. Наконец Конторин отпустил охранников, и мы тоже засобирались уезжать. Но почти сразу же вернулись – сказали, что забыли в доме борсетку с правами. Я хотела сделать всё в начале июня, в день десятилетнего юбилея. Но лишь тридцатого мая Конторин оказался на даче один, без друзей и родственников. Мы вернулись, и всё произошло очень быстро. Охранник потом дал показания, что мы уезжали вместе с ним. Сашка правильно всё рассчитал. Он связал пьяного Конторина, уложил его на кровать. Я вкратце напомнила Глебу Алексеевичу суть своих претензий и заявила, что пришёл час расплаты. Конторин вёл себя отвратительно, умолял пощадить. Клялся, что не смог в ту ночь справиться с желанием, потому я – совершенно особенная женщина, и обладаю каким-то колдовским влиянием на мужчин. «Теперь у тебя такой проблемы не будет», – сказала я и заткнула ему рот кляпом. Потом принесла из сарая остро отточенный топор, сдёрнула с него брюки…

– Понятно! – перебил Озирский. – Это опустим. А дальше что было?

– Дальше я облила Конторина бензином, поплескала на стены, на мебель. Сашка стоял на улице и смотрел, чтобы никто не зашёл на участок. Я обожала мужа в тот момент. Понимала, на какую жертву он пошёл ради меня. Ведь если бы мента поймали за таким занятием, мало не дали бы. Ведь Конторин занимал в своём Главке высокое положение, уже строил новую дачу в Снегирях. Но нас не поймали, не вычислили. Агапов знал специфику милицейской работы, имел друзей в уголовном розыске. Мы оказались вне подозрений, и случившееся списали на происки неизвестных садистов. Потом заподозрили каких-то мафиози. И только мы с Агаповым знали, одни на всей земле, что произошло в Акулово на самом деле. Душа моя наконец-то успокоилась, и некоторое время мы жили счастливо. Правда, идиллия оказалась краткой. Сашка познакомился с Еленой Шамолиной, и наша семья распалась. Муж заявил, что боится меня, не может забыть тот вечер…

– А лично вы спокойно после этого спали? – Андрей был потрясён спокойствием и цинизмом Дины.

– Поначалу да. А после поняла, что лучше всего, когда в курсе твоих дел – только ты сам. Тогда действительно можно спокойно засыпать и ничего не бояться. А если о чём-то знают двое, уже начинается шантаж. Ты попадаешь в рабство к своему подельнику…

– Муж шантажировал вас, и за это вы его убили? Агапов хотел всё рассказать? – Мои губы онемели, как будто я съела мороженое.

– А что мне было делать? – пожала плечами Дина. – Оставить Конторина в добром здравии я не могла – слишком была самолюбивая, гордая. И допустить, чтобы он выжил, означало самой пойти под суд. Получается, что я, жертва насилия, должна была топтать зону за то, что посмела возмутиться! Он обязан был сдохнуть, и сдох. За те десять лет, что он гулял в ожидании возмездия, наросли проценты. И Конторин заплатил свой долг сполна. Вы, наверное, думаете, что проститутка не может так уж переживать из-за того, что её трахнул ещё один кобель. Но тогда-то я была девочкой – невинной, чистой, мечтательной, как сейчас Найка…

– Я так не думаю. И Оксана так не думает. – Озирский скрипнул зубами, должно быть, вспоминая о чём-то своём, личном. – Пожалуйста, дальше.

– Я отношусь к тем людям, которых нельзя купить. Я имею в виду свою душу, а не тело. Но тело без души мало что значит… – Дина подождала, пока Озирский заменит кассету в диктофоне. – Я не могу простить предательство и подлость. И за это могу уничтожить. Ведь ставили же к стенке изменников во все времена, вешали их, рубили головы. Значит, считали этот грех наиболее тяжким. В число тех, кто предал меня, входили мой отец и мой муж. В день пятилетия гибели Конторина отец назначил мне свидание у станции метро «Сокол». И сразу же взял быка за рога, заявив, что Саша Агапов поставил его в известность относительно той истории с Глебом Алексеевичем. И если я не соглашусь выплачивать ему раз в месяц по тысяче баксов, он сообщит в органы. Убийство известного спортивного функционера числится в милиции «висяком», и сыскари обрадуются неожиданной подмоге, тем более что Агапов согласен свидетельствовать против меня. По Сашкиной версии, убивала Конторина и поджигала дом я одна, предварительно трахнувшись с несчастным хозяином и связав его, сонного. Никто мне не помогал, и всё тут! Что касается показаний охранника, то мы действительно вдвоём уехали с дачи. А вернулась я ОДНА. Понимаете? И белый пушистый Сашенька здесь не причём. Отец сказал, что Агапов – солидная фигура в милиции, он сумеет выкрутиться. А я, проститутка, тунеядка, продажная тварь, никому ничего не докажу. Только сяду надолго. Так что лучше раскошелиться – папочке денежки нужны…

– Дина Геннадьевна, а с чего это вдруг ваш бывший муж решил поделиться с Семёновым тайной Конторина? Между зятем и тестем в прошлом существовали доверительные отношения?

Озирский покусывал нижнюю губу, и я видела, что пока он ничего не понимает.

– Они были в неплохих отношениях, но не дружили. Серединка на половину, фифти-фифти.

Дина залпом выпила стакан минеральной воды. Смуглое широкоскулое её лицо блестело от пота. Губы дёргались, словно Дина из последних сил сдерживала слёзы.

– Тогда почему Агапов решил сажать вас сейчас, предварительно промолчав пять лет?

Андрей говорил мягко, но настырно, давая понять Дине, что уйти от ответа не удастся.

– Сашка, будучи милицейским начальником, работал в интересах криминальных группировок, контролирующих Южный порт. Но недавно в Москву вернулся их конкурент-чеченец, вытесненный из порта ещё до войны. И начался обычный передел сфер влияния, жесточайшие столкновения – с выстрелами, взрывами, автомобильными катастрофами. В конце апреля, когда я только-только выписалась из больницы, Сашка позвонил мне и предложил встретиться для важного разговора. Мы поехали в один из подмосковных мотелей, и там Агапов изложил свой план. Славянская «братва» поручила именно ему уничтожить чеченца. Решили, что представитель власти управится лучше всех и не вызовет подозрений. За это моему бывшему посулили квартиру в центре Москвы и дальнейшее своё покровительство. Зная о роде моих занятий, Саша решил подложить меня под кавказца, чтобы потом я его отравила. Сам не захотел связываться…

– Вы отказались? – перебил Озирский неожиданно хриплым голосом.

– Отказалась. Сашка решил, что я бабнику-чеченцу понравлюсь. Против обыкновения, он не жаловал блондинок.

– Чем вы мотивировали свой отказ? – заинтересовался Андрей

– Я не киллер. Не могу убить человека, лично мне не сделавшего ничего плохого. И продавалась я для любви, а не для убийств. В постели моя роль пассивная, а для ликвидации нужно вдохновение. Никакие деньги не могут заставить меня сделать то, что я делать не хочу. Я заявила, что не желаю вмешиваться в бандитские разборки, а Агапов не мог поручить столь важное дело никому другому. Блядей в столице навалом, но хладнокровно убить человека может далеко не каждая. Да и умом их Всевышний обделил. Чеченец пережил несколько попыток покушения, находится в постоянном ожидании новых, и потому сразу же расколет засланную убийцу. Сложилась патовая ситуация – и для меня, и для Агапова. Он не мог, не имел права подвести заказчиков, а я ставила себя под удар, отказываясь ему помочь. Сашку не ликвидировали бы, ведь не любого мента купить можно. Но ценность он потерял бы точно. А вот этого майор Агапов панически боялся. Кузьминки ему осточертели, хотелось перебраться в Проточный переулок, а моё упрямство закрывало светлую дорогу. И Агапов вспомнил, что мне-то он помог, не отказал, и я рассчиталась с Конториным. Я же, сучка поганая, не желаю выручать отца своего сына в столь ответственный момент. Я попыталась доказать, что ситуация принципиально иная. Конторина мы кончали за вполне конкретное преступление, осуждаемое, презираемое даже в зонах. Оскорбление Глеб Алексеевич нанёс лично мне, да и Сашке тоже косвенным образом, а не какому-то там солнцевскому «братку». По вине дяди Глеба я не досталась Агапову девушкой, а за это тоже мстят. Конечно, ради московской прописки Агапов мог бы ещё не то стерпеть, но в какой-то момент поступок Конторина его разозлил. Перед тем, как распрощаться в мотеле с Сашкой, я добавила, что контроль за Южным портом мне по барабану, и пусть с этим кавказцем разбираются заинтересованные лица. На перспективы карьерного роста бывшего супруга мне тоже наплевать. Это дело Леночки – строить замок, в котором они собираются жить; и ради этого не грех лечь под объект самой. Я думала, что Агапов полезет в бутылку. А он понизил голос и сообщил, что преступление пятилетней давности не даёт ему покоя. Жуткая кровавая сцена, запах бензина и горелого человеческого мяса, предсмертные крики жертвы…

Дина смотрела на Озирского в упор, будто ей было легче говорить с ним, а не со мной.

– Так, мол, дальше продолжаться не может, и он, майор Агапов, хочет очистить свою совесть. Пока он надеялся на мою благодарность, боролся с собой. Но я оставила благодетеля без помощи, в тяжёлом положении, и моральные обязательства утратили силу. Агапов решил дать делу ход, но у меня ещё есть неделя, чтобы одуматься. Потом история гибели Конторина выплывет наружу. В прессе появится соответствующая статья, а с папок в прокуратуре сдуют многолетнюю пыль. Но вот если я помогу отстоять родной порт от «чичи», мне отколется крупное вознаграждение. После операции, в результате которой я потеряла возможность зарабатывать, деньги были очень нужны. Недельку я промаялась, раскладывая ситуацию так и этак. Но когда Агапов позвонил, отказалась с ним встречаться. Саша ничего не сказал и положил трубку. Через три недели после этого нашёлся мой пропавший папа. Услышав его требования, я поняла, что Агапов выполнил свою угрозу. Следующим его шагом станет огласка подробностей убийства Конторина, после чего меня арестуют. Уж мент об этом позаботится! Стать оружием в руках «братвы» я тоже не могла, понимаете?!

Дина смотрела на нас сверкающими глазами, и слёзы падали с её длинных жёстких ресниц на льняную скатерть, покрывавшую стол.

– Отец собрался разводиться с женой. Много заработать не мог, так как был уже в возрасте. Но знал, что я нашла место под солнцем, приспособилась к нынешней жизни. Поэтому и решил немножечко на меня нажать, чтобы дочерний долг не забывала. Я ещё пыталась что-то доказать. Дескать, недавно болела, чуть не умерла, и на лечение Стасика растут расходы. Когда увидела, что отец непреклонен, попросила подождать, пока я восстановлю старые связи или заведу новые. Отец ни на шаг не сдвинулся со своей принципиальной позиции, потому что чувствовал безграничную власть надо мной. Так ему казалось…

Дина устало, но удовлетворённо улыбнулась сквозь слёзы.

– За разговорами мы дошли до его дома на улице Космонавта Волкова, поднялись в квартиру. Отец накрыл стол, разлил по рюмкам водку. В это время в прихожей зазвонил телефон. Пока шла неспешная беседа с одним из многочисленных приятелей, я осуществила свой план. Достала из ридикюля упаковку клофелина, вылила целую пипетку в папину рюмку. Могла бы и другое снотворное добавить, да поостереглась…

Дина запрокинула голову, стараясь говорить ровно, без дрожи в голосе.

– Отец вернулся, поднял рюмочку за моё здоровье. Не подозревал, гад, что я смогу… Смогу руку поднять на самого родного и близкого человека! А что я должна была делать? Отстёгивать бате по тысяче баксов ежемесячно? За то, что он меня дважды, нет, уже трижды предал – пятнадцать лет назад, после смерти мамы и сейчас?.. Как я поняла, тайну Конторина кроме меня знали двое – отец и бывший муж. И оба должны были унести её в могилу. Чтобы посвящённых не стало больше, я решила задавить процесс в зародыше. Сказала отцу, что ненавижу водку, и ещё слаба после болезни, так что пить ничего не буду. Отец покивал, пожаловался на Ольгу, сбежавшую то ли к родителям, то ли к любовнику. Я поддакивала, чтобы усыпить его бдительность. Отец выпил три рюмки, и через несколько минут потерял сознание. Я вспомнила маму, которая никогда не одобрила бы убийства, упала бы в обморок. Но я совсем другая получилась. Во мне вскипела ветхозаветная ярость. Пришёл долгожданный час возмездия, и справедливость восторжествовала. Не тысячи долларов в месяц мне было жаль, хотя и за такое полагается морду бить. Я карала его за измену – жене, дочерям, своему долгу. На кладбище в восемьдесят девятом году он заверял нас с Галей, что не предъявит претензии к прежней семье, оставит нас в покое…

Дина сжимала кулаки на коленях, и крылья её аккуратного, закруглённого носа побелели от гнева.

– Он ничего и не требовал до этого года, только квартиру разменял. Но уж теперь попросил сразу за всё время, и с богатырским размахом. На чём я остановилась?.. Отец спал, навалившись на стол. Действие клофелина усилилось алкоголем. Я могла ничего не опасаться. Прихватив носовым платком ручки, я отвернула все краны на газовой плите. Старалась нигде не оставить отпечатки пальцев. Ни к одной вещи в квартире я также не прикасалась…

– Духовку тоже открыли, – добавил Андрей. – И сразу же ушли.

– Да, духовку тоже. Отец здоровенный кабан был, четырёх конфорок могло и не хватить. Покинув квартиру, я спустилась в метро, покаталась по Кольцевой линии. Затем вернулась на «Сокол». Потихоньку пробралась в их двор с другой стороны и увидела, как из подъезда в чёрном пластиковом мешке выносят тело. Убедившись, что отец действительно скончался, я приступила ко второму действию своей пьесы. Газ не взорвался, жильцов вернули в квартиры, и я проспала всю ночь сном праведницы. С Первой Тверской-Ямской я на днях собиралась съезжать, а новое жильё ещё не купила. Идти мне было некуда – наверное, вы знаете, что меня два раза надули мошенники. Жить и бороться мне не хотелось. Я задумала сделать смертельную инъекцию морфина Стасу, а потом себе. Но отец и бывший муж не имели права оставаться на белом свете, да ещё чувствовать себя победителями. Сомневаюсь, что Станислав очень хотел жить, – продолжала Дина, закурив и отбросив в сторону зажигалку «Зиппо».

Озирский напряжённо смотрел на диктофон, а я уже приготовила новую кассету.

– Мои родственники мучились на земле, даже имея нормальные руки и ноги. А калеку и вовсе ждало ужасное будущее. Я решила, что сыну лучше просто уснуть, а после и я вколю себе дозу. И всё закончится. Чтобы избавиться от хронической злобы, я слушала «Итальянский концерт» Баха, «Финляндию» Сибелиуса. Бетховенская «Лунная соната» и «Симфония ре минор» Франка несколько смягчали мои раздражительность. Я часто спасалась музыкой, и в тот период тоже. Старалась найти выход, но, кроме самоубийства, ничего не могла придумать. Окончательно пришла к выводу в последней декаде мая и повеселела. Десять дней полностью посвятила себе и сыну. Возила Стаса в Чудо-град. Там мальчик развлекался от души, забывал о своём уродстве. На колесе обозрения мы поднимались над Измайловским парком и с огромной высоты смотрели на Москву. Я выполняла все желания Стаса – покупала ему видеокассеты с любимыми фильмами, понимая, что больше одного раза сын их не посмотрит. Мы побывали в ресторане «Русалочка» на Смоленском бульваре – меня там хорошо знали и пускали с ребёнком на руках. Стас ел много мороженого, лакомился сладкой кукурузой, пирожными, бананами. Над его кроваткой я привязала блестящие импортные шарики-сердечки. Сын постоянно повторял, что никогда не был так счастлив. Мы катались на лодке по Истре, и Стас мечтал, что научится работать руками, и сам будет грести. Я соглашалась, хотя знала – жить нам остаётся совсем немного. Потом настал день тридцатого мая, когда я разделалась с отцом. Вернулась домой и поставила лазерный диск, на сей раз «Свет луны» Дебюсси. Тридцать первого мая утром позвонила Агапову в Кузьминки и сказала, что хочу с ним встретиться. К этому времени я убила довольно-таки много народу, и любой эпизод мог выплыть наружу. Но в тюрьму, в колонию я идти не собиралась. Казалось, что так просто уколоться и уснуть, уснуть навсегда, остаться вечно молодой… Сын перестанет дышать ещё раньше, не будет плакать обо мне. У Галины своя семья, дочь. А, значит, и будущее…

Мы с Диной смотрели друг другу в глаза, и я очень не хотела, чтобы она выдала наш секрет. Озирский ничего не знал о том, что роковой аборт она сделала от отца моей дочери. Я не знаю, поняла ли Дина намёк. Во всяком случае, она продолжала свою исповедь, равнодушно созерцая ночную бабочку, трепетавшую на стекле.

– Андрей Георгиевич, вас, наверное, удивляет, почему я решила встретиться с вами и признаться в таком, в чём люди, как правило, не признаются, если они не больные на голову. Но всплыло обстоятельно, перевернувшее всё во мне. Оксана показала много фотографий своей дочери – я сама попросила её об этом. У Октябрины и у той девочки, которая могла бы родиться на днях у меня – один отец. На моих руках – кровь Стаса и кровь той малютки. И все эти дни, с тех пор, как я увидела фотографии, меня мучает ужасающая картина. Девочка беззвучно кричит внутри меня. Она не хочет умирать. Ей больно и страшно. И поделом мне! За тот аборт я поплатилась жестоко. Уже потеряв этого ребёнка, я назвала его Аидой, в память мамы…

Минут пять мы молчали. Озирский остановил запись и не торопил Дину. Ничем не выдав своего удивления, шеф осмысливал сказанное. А я, красная, как свёкла, обмахивалась сложенной газетой.

– Утром тридцать первого мая, Агапов ещё ничего не знал о кончине моего отца и потому попался в силки. Решил, что после встречи у «Сокола» я пошла на попятный. Агапов бодрым голосом пригласил меня в ресторан «Гавана». Я приехала на Ленинский проспект, и Сашка встретил меня у входа. Поначалу мы собирались в «Анкор», но Агапов почему-то передумал. Я надела контактные линзы в виде кошачьего глаза, изо всех сил демонстрировала покорность, готовность во всём слушаться Агапова. Сашка сказал: «Счёт пошёл не на дни, а на часы. Либо они нас, либо мы их. Динуля, соглашайся, не будь наивной. Как известно, тебе терять нечего. Если засыплешься, выручу, и о Стасе позабочусь. Даю слово офицера». Потом Сашка добавил, что в ресторане кругом люди «хачиков», и мы поехали в Кузьминки для продолжения переговоров. По дороге нас вела зеленоватая «Вольвочка», но Сашке удалось оторваться. Он сказал, что будет дома один. Елена уехала на дачу и должна вернуться не ранее завтрашнего утра…

Дина сбросила босоножки и забралась на диван, поджав под себя ноги. Несмотря на жару, она была в чёрных чулках, и выглядела грациозной, непринуждённой.

– Обсуждая последние детали предстоящей операции, я дождалась, когда Агапов окончательно расслабится и повернётся ко мне спиной. Схватила с подоконника цветочный горшок и ударила Сашку по затылку. Мстила ему за предательство, за измену, за подлость и наглость. Без меня не жить ему в Москве! Не жить, и точка! Он бросил меня, как отец маму, получив московскую прописку. Да ещё решил сдать меня из-за Конторина, которого сам же и помогал кончать. Он хотел построить счастье своей новой семьи на моём горе, вероятно, что и на моей смерти. Люди намеченного к ликвидации чеченского «авторитета» могли порезать меня на шашлык, и никакой помощи Агапова не потребовалось бы. Для него и его хозяев я – путана, каких миллионы, и никто не собирался даже рублик потратить на моё спасение. И я… Я убила Сашку с нескольких ударов. Расколола об его голову увесистый горшок, потом схватила большую скульптуру. Там их стояло много – Елена занималась лепкой. Одной из них я ударила в висок своего единственного законного супруга. Кровь разбрызгалась по ковру и паркету, но мне всё казалось, что этот амбал ещё жив. Сходила в другую комнату, сняла со стены коллекционный нож и перерезала ему сонные артерии. Мне не было его жаль. Напротив, я постаралась налить крови как можно больше; в том числе и для Елены. Пусть полюбуется на своего драгоценного… Я и сейчас ни в чём не каюсь. Я ненавидела Агапова, его новую жену, их младенца, который, ещё не успев родиться, занял место моего Стаса. Не буду скрывать, что обрадовалась, узнав о том, что Елена последовала за своим супругом и унесла с собой ребёнка. Я сумела уехать из квартиры Агапова в Кузьминках незамеченной. На моём чёрном платье не осталось следов крови, а бисерную накидку я сняла и оставила в машине. Я могла бы выстрелить из того пистолета, что подарил Илья, но не хотела брату неприятностей…

– Кстати, этот пистолет сейчас при вас? – встрепенулся Андрей.

– Да, в сумочке. Вы боитесь, что я пущу его в ход?

– Нет, не боюсь. Просто прошу передать оружие мне, – произнёс Озирский, словно между прочим, но столь властно и уверенно, что Дина не стала спорить. – Так всем нам будет спокойнее.

– Прошу!

Дина осторожно, словно боясь, что оружие выстрелит, извлекла его из сумочки крокодиловой кожи и протянула Андрею. Тот сразу же проверил предохранитель и спрятал пистолет в карман своей потёртой джинсовой куртки. Пистолетик был маленький, блестящий, похожий на никелированный.

– Я почему-то боялась, что кровь просочится на потолок к нижним жильцам. Отпечатки своих пальцев стёрла одеколоном Агапова. Им же побрызгала и в комнате, и в коридоре, чтобы собака не взяла след. Спустилась в метро, поездила туда-сюда. Вылезла на «Проспекте Вернадского», пешком дошла до своего «Пежо», оставленного у «Гаваны». Убедившись, что за мной никто не следит, села в машину и поехала домой. Стасик дремал, когда вернулась в пустую комнату. С ним сидела Лара Олисова, соседка. Она рассказала, что сын был в подавленном настроении, даже плакал. Пришлось накапать ему валерьянки. В квартире почти не осталось вещей – только кроватка Стаса и моя раскладушка. Сын знал, что мы переезжаем к тёте Гале на Пресню, а после купим хорошую новую квартиру с двумя лоджиями. Гадкие дядьки маму обманули, продали одну и ту же квартиру пятерым покупателям, да ещё вместе с прописанными в ней жильцами. Кстати, они так ловко подделали документы, что я не заметила никакого подвоха. Самое смешное, что в числе прочих на эту удочку угодил профессиональный юрист, специалист по хозяйственному праву. Я много «капусты» на ветер выкинула. Сначала хотела купить квартиру в Хорошево-Мнёвниках, в доме улучшенной планировки. Но оказалось, что та фирма к дому не имеет никакого отношения. Персонал скрылся со всеми деньгами в неизвестном направлении. Во второй раз я продала кое-какие драгоценности, внесла сумму. А перед самым вселением на Пятницкое шоссе узнала, что купленная мною площадь принадлежит трём законным собственникам, да ещё пятерым лохам вроде меня. А старая квартира уже подана, и освободить её я должна первого июня. Я скоренько распродала мебель, оставшуюся втиснула к Галке и Илье…

Дина обнимала себя за плечи, как тогда, в переулке у Павелецкого вокзала, и моё сердце ёкнуло.

– Деньги ещё оставались. Вполне достаточно, чтобы попробовать ещё раз обзавестись жильём. Будь Стас здоровым, я бы руки не опустила. Могла ведь жизнь по-другому сложиться – без Конторина и Агапова, без отца-подонка! А в тот вечер я вернулась из Кузьминок, уже настроенная на гибель. Ещё в квартире Елены и Сашки я смыла кровавые брызги с рук и ног, чтобы на улице не остановили. Вернувшись домой, приняла душ, выстирала платье. Всё тщательно осмотрела, чтобы никаких следов… Пока возилась, проснулся Стасик. Обрадовался, что я приехала. Мы сели пить чай на кухне, которая уже перестала быть нашей. Одной рукой я подносила чашку к своему рту, другой поила сына. Жадно глядела на него и утешала сама себя. Стасик ещё не понимал, насколько трудно ему будет жить. И я решила за него. Так, безболезненно, быстро, он всё равно не смог бы себя убить, даже если бы и пожелал впоследствии. У него совершенно не действовали руки. Даже без ног можно как-то существовать, а без рук… Галина не раз говорила, что очень любит Стаса, не оставит его, если что со мной… Но я не хотела обременять сестру. Мы должны были исчезнуть оба, сразу. А Стасу в голову не пришло, что три часа назад я убила его отца. Он только повторял: «Мамочка, какая ты сегодня весёлая и красивая!» Сын был уверен, что впереди у него вся жизнь. А оставалось ему только лечь в постельку и навсегда уснуть под шариками-сердечками. Во время прогулок я часто привязывала шарики нитками к верхней пуговице Стасиковой куртки. Он не мог держать… – Дина всхлипнула и смолкла.

Озирский играл желваками на щеках, не вставляя никаких реплик. Я чувствовала, что даже не могу открыть рот – челюсти застыли на жаре.

– Мне хотелось, чтобы Стасу было хорошо в последние минуты, и он отошёл счастливым. Я сделала ему инъекцию морфина, и сын воспринял это как должное. Он привык к уколам, никогда не боялся их. Я завернула Стаса в плед, носила его по комнате. И каждый шаг, гулкий, страшный, заполнял душу тоской. Я укачивала ребёнка, пела колыбельную, несмотря на то, что ему недавно исполнилось девять лет. Подходила к окну, смотрела в такой знакомый и одновременно уже чужой двор. Точно знала, что не на Пресню завтра попаду, а в небытие, в вечный мрак и холод. Самоубийцу и одновременно убийцу не примет земля. Но ведь такой меня сделала жизнь, как это ни банально звучит. Стерпи я выходку Конторина, предательство родного отца и бывшего мужа, я потеряла бы право называться человеком. Стала бы скотиной, бессловесной тварью, как тут все в стране. Тихие и добрые, от которых одно зло! Убитые мною подлецы уже никому и никогда не напакостят. А Елена… Она ведь знала, что у Агапова больной ребёнок, но увела его из семьи. Пользовалась связями и деньгами прикормленного бандитами майора милиции. Рисовала кресты и купола, венчалась, молилась. А Стасику даже не попыталась помочь – как угодно, пусть даже прощения у него попросить. Всегда легче подать нищему, чем ежедневно, ежечасно заботиться о ком-то. Елена собиралась долго и счастливо жить в элитном доме, который должна была с риском для жизни заработать для неё я…

– Значит, вы не раскаиваетесь в содеянном? – спросил Озирский.

– Нет. Другого выхода просто не оставалось. Стас заснул на моих руках, и я отнесла его в кроватку. Старалась ни о чём не думать. Мозги словно замёрзли, и эмоции пропали, причём надолго. Даже руки не тряслись, когда я набирала в шприц дозу для себя. Очень боялась не выдержать, вызвать сыну «скорую». Я прилегла на раскладушку, вслушивалась в дыхание ребёнка – уже неровное и тяжёлое. Сон одолел меня быстро. Я успела обрадоваться, что мёртвым своё дитя не увижу. Да, в ином мире нас разлучат, но я вечно буду помнить наш последний вечер. Я виновата перед Стасом – это верно. По собственной глупости родила его таким. Но не могла из ложного гуманизма заставить ребёнка мучиться в этом проклятом мире. У нас с сыном было одно лицо, – продолжала Дина, снова закуривая. – Но примета не сбылась. А вот про кровавую рубашку всё оказалось верно. Несмотря на то, что я тщательно рассчитала дозу морфина, он не взял меня, как всякую нечистую силу. Вернее, я умерла бы, но тётя Злата что-то почувствовала и рано утром примчалась к нам. То ли ей страшный сон приснился, то ли сердце подсказало. У неё был ключ – тётя часто оставалась со Стасом. Она приехала и застала сына мёртвым, а меня, к сожалению, ещё живой. Когда я открыла глаза, то увидела людей в белом, склонившихся надо мной. Решила, что нахожусь уже там, за чертой. Но оказалось, что это – врачи. Суицидальня попытка не увенчалась успехом. Было раннее утро начала июня – сверкающее, росистое, свежее, солнечное. Моё желание исполнилось наполовину, и я действительно не увидела Стаса в гробу. Для меня он навсегда остался живым, только спящим. Мне кажется, что ребёнок и поныне лежит где-то в сладком забытьи, а плита на Востряковском не имеет к нему никакого отношения. Тётя Злата обронила на похоронах Стаса: «Скоро и меня здесь зароют». Она всегда была пессимисткой, и Галя не обратила особого внимания на мрачное пророчество. Но спустя месяц оно сбылось. А я, очнувшись, проклинала родную тётю. Она не дала мне сдохнуть. Пришлось попасть в «Бутырку», услышать про Стасика. Один из мужчин, стоявших у моей постели в «Склифе», хоть и был в белом халате, к врачам никакого отношения не имел. Это был следователь прокуратуры, который два дня спустя зачитал мне постановление о заключении под стражу. В камере я прослыла индивидуалкой. «Понятки» мои были такие: «Вас я не трогаю, в ваши дела не лезу. И вы не трогайте меня!» В первый день бабы за детоубийство решили меня наказать, а перед тем устроить «прописку». Но я была настолько равнодушна к собственной участи, что у них и охота пропала. Задевать меня пытались первые два дня, а потом возник даже оттенок уважения. Я им сразу сказала: «Бейте, убивайте, я буду только рада – ведь кончатся мои страдания». Я ни с кем не откровенничала, но подолгу слушала чужие излияния, и тут же забывала их. Только один случай врезался в память. Жена убила мужа, куски его мяса закатала в банки и потихоньку скармливала собакам. И я поняла, что мой случай – ещё не предел. В мире накопилось так много зла, что оно упало в цене. И ещё интересный разговор получился с сокамерницей. Она рассматривала мою беду как следствие травматических родов, что привело к агрессии и несдержанности. Девяносто с лишним процентов преступников оказались щипцовыми. Мне не было в камере особенно тяжко, но и хорошим то состояние не назовёшь. Отупение, безразличие – такое же, как к еде. Известие об освобождении под залог не обрадовало меня и не огорчило. Я приняла его как данность. Подписала нужные бумаги только потому, что этого хотела Галка с Ильёй. – Дина надела босоножки, встала с оттоманки. – Я выйду, отдышусь немного. Бежать, конечно же, не стану. Очень сердце бьётся – так со мной бывает. Посижу на крылечке, успокоюсь. Сейчас в посёлке можно слушать только лай собак. Да ещё коты, бывает, орут. Но всё же это лучше, чем людская болтовня… – Дина открыла обе рамы. – Нужно проветрить – здесь накурено. Через десять минут мы продолжим нашу беседу.

Дина подобрала муслиновую юбку и пошла к двери. Она аккуратно закрыла за собой створку. Шаги прошуршали на веранде, стихли на крыльце. Мы с Озирским сидели неподвижно и слушали лай собак в посёлке, вдыхали дымок далёкого костра и осмысливали исповедь сыноубийцы…

* * *

Дина вошла, закрыла окно, поставила на стол ещё две бутылки «Боржоми». Тут же откупорила одну из них и жадно выпила целый стакан.

– Дина Геннадьевна, почему вы так откровенны? – Шеф, похоже, и сам не ожидал такой удачи. – Я боюсь, что Оксана надавала вам слишком много авансов. Я – не следователь, не оперативник. Просто частный детектив, который, тем не менее, не имеет права покрывать вас. Вы оставляете на плёнке сенсационные признания, которые повлекут серьёзные последствия.

– Я всё это учла, – невозмутимо отозвалась Дина. – От Агапова и его приятелей я слышала про вас. Знаю, что вы – человек суровый, но справедливый. Часто судите не по закону, а по совести. Я ни единым словом не лгу вам. Стас действительно был неизлечимо болен. На здорового ребёнка я никогда не подняла бы руку. Про Конторина, Агапова и отца я тоже рассказала правду. Что вас ещё интересует?

– Когда именно вы предпочли первую древнейшую профессию ремеслу ювелира? Отличница, умница, девочка из приличной семьи…

– Я занялась коммерческим сексом в конце девяносто второго года, разойдясь с Агаповым. Тогда это было очень модно, впрочем, как и сейчас. Путана, вырвавшись из оков морали, ощущала себя на феерическом празднике жизни. Мне было двадцать три года. Стасику – четыре с половиной. Я ещё надеялась его вылечить. Агапов платил алименты, но их катастрофически не хватало. В Доме быта я практически ничего не получала. Лекарства съедали львиную долю моих доходов. Об одежде, внешности, развлечениях я уже не заботилась. С ужасом видела на себе отпечатки профессии – почерневшие пальцы, настороженный взгляд, ссутулившаяся спина. Кислоты, вредное производство, постоянный страх, что мастерскую обворуют или ограбят как раз в тот момент, когда я буду там находиться. Я без отдыха паяла цепочки – золотые и серебряные. Потом начали попадаться платиновые – люди стремительно богатели, иногда даже за одну ночь. Я ремонтировала серьги, браслеты, растягивала кольца, чтобы она влезали на толстые пальцы бандитов. Потом добиралась на другой конец Москвы к больному ребёнку. После размена квартиры в Сокольниках мы со Стасом перебрались за усадьбу «Кусково», на улицу Молдагуловой. Я смотрела на иномарки, на девиц в норковых шубах, в бриллиантах. Накрашенных, как полагается и чем полагается. Вы сейчас скажете: «Все на судьбу жалуются, когда больше не на кого, а на себя – не хочется!» Но чем плохо, если молодая хорошенькая женщина не хочет прозябать в нищете? Меня, как и прочих членов нашей семьи, жизнь не баловала. Девяносто второй год, гайдаровские реформы, полуголодное существование, ребёнок-инвалид на руках. Как только муж начал продвигаться на службе, сразу же нашёл себе другую, в десять раз меня страшнее и на семь лет старше, хотя полагается поступать наоборот. Худая, измождённая, в тётиной каракулевой шубе и в оренбургском мамином платке, я ходила по Тверской. И мысленно примеряла на себя те платья, которые видела на витринах, и воображала, как они мне пойдут! Если мне повезёт, я стану неотразимой. На презентациях, в клубах, в ресторанах засияю яркой звездой. Не захотели взять меня даром, в жёны, – значит, придётся покупать. Я тогда готова была орать на каждом углу: «Продаётся Дина Агапова! Молодая, красивая, сексуальная и умная! Дайте ей шанс, потом вам будут завидовать! На всей земле нет такой женщины. Я свободна, берите меня, пока по дешёвке. Потом будет поздно…» И всё же я не решалась ступить на скользкую дорожку – после изнасилования инстинктивно сторонилась мужчин. Кроме того, не знала, как именно следует начинать. Пойти и встать у отеля на Тверской? Так там всё поделено. Рожу в момент порежут или обольют кислотой. И точка, разговор окончен. В сомнениях и страхах прошло несколько месяцев, и однажды тёмным декабрьским утром вышел разговор с коллегой-ювелиром Валей Изюмовым. Мы учились в одном классе, вместе поступили в училище, распределились в тот самый дом быта. Изюмов принёс газету «Собеседник», тот знаменитый номер, опубликовавший отрывки из «Записок дрянной девчонки». Это скандальное издание часто угощало читателей «клубничкой». Изюмов развернул газету и сказал: «Гляди, Динуля, как провинциалы покоряют Москву! А мы, коренные, цепочки для них паяем. Умеют детки масло лапками сбивать. Продают интимные секреты, когда на них возникает повышенный спрос из-за разборок в высших эшелонах власти. Москвичи становятся чужими в собственном городе. Их удел – прислуживать таким вот оборотистым девочкам. Вы ровесницы, даже одни инициалы имеете, а какая разница в менталитете, а амбициях, во взглядах на жизнь! Ты ничего, Динуля, не добьёшься без цепкости и раскованности. Автор этих «Записок» далеко пойдёт, свой кусок пирога отхватит…» Как вы понимаете, долго слушать эти разглагольствования я не могла, схватила газету и прочитала произведение Даши Асламовой. А когда вернула «Собеседник» Изюмову, уже твёрдо решила пойти по стопам журналистки-ровесницы, а со временем оставить её далеко позади. Если не по скандальной славе, то по положению в обществе, по состоятельности, по влиянию, пусть тайному, на знаменитых людей. И моё желание в итоге исполнилось. Кроме «Пежо» у меня есть ещё «мерин» и «Тойота-Королла». Счёт в банке, драгоценности. Если бы не шантаж Агапова, я могла выйти замуж, сохранить Стаса. Даже после операции я могла выбирать… Старичкам много и не нужно, а сами они могут дать молодой жене большие преимущества. Но после встречи с Оксаной я всё время думаю о том ребёнке, которого должна была родить сегодня или завтра. За ту девочку, за Стаса я должна дорого заплатить. Они были невинны, как ангелы, а я их убила.

Дина тяжело вздохнула, посмотрела на свои холёные руки, как будто искала на них следы крови. Потом вскинула на нас сухие, широко расставленные глаза, и продолжала.

– Прочитав «Собеседник», я словно родилась заново. «Валёк, даже если я захочу… Как можно заявить о себе?» – сказала я Изюмову. Получилась вроде бы шутка, но Валёк сразу всё понял. «А я тебя с одним «крутым» могу свести – цепь ему золотую паял. Он возьмёт». «Кто этот «крутой?» – небрежно спросила я, но колени задрожали. «Да сутенёр, он как раз бизнес разворачивает. Надумаешь – дай мне знать. Замолвлю словечко. Соглашайся, Динуля, ты же холостая теперь. И хватит жизнь здесь заедать, дышать всякой гадостью. Твои внешние данные – верхний шик, только прикинуться поприличнее нужно и к косметичке сходить. Я же не просто так газету принёс, чтобы разозлить тебя, а дельное предложение имею. Будешь пить шампанское «Дом Периньон», кататься по заграницам, мехами панель подметать. Да и удовольствие получишь, кроме всего прочего…» Я пообещала подумать, а сама решила проверить, способна ли вообще отдаваться за деньги. А то соглашусь и не смогу. Да ещё комплекс этот, после Конторина, надо преодолеть. Короче, первого клиента я нашла сама. Это был мой приятель, со двора в Сокольниках, ставший к тому времени заводчиком мраморных догов. Он как раз купил машину «Фиат Уно» и чувствовал себя вполне удовлетворённым. Собрав волю в кулак, я решила изжить последствия того кошмара в берёзовой роще. Главное достоинство любого человека – умение справляться с трудностями, а не просто эксплуатировать преимущества, данные от рождения. В выходные я изучала литературу, проливавшую свет на проблему проституции. Я узнала, что ни одно общество не обходилось без услуг женщин лёгкого поведения, какой бы ни была официальная позиция властей. В Древней Греции, например, смотрели правде в глаза и ничего позорного в таком ремесле не видели. Ведь человек за это платит, значит, ему это действительно нужно. Главное, чтобы при заключении сделки не ущемлялись права третьего лица. Думаю, что Конторин не пошёл бы на то преступление, имей он возможность трахнуться с малолетней шлюхой, раз уж оказался педофилом. Короче, я взялась за дело с вдохновением. Стаса отвезла к Галине, осталась одна дома. Насушила в духовке хлебных сухариков и принялась штудировать книги. Выяснила, что греческие путаны делились по разрядам, и эта классификация соблюдается поныне. Греки чётко различали обычную проститутку, то есть без образования, и проститутку, обученную музыке. Я окончила музыкальную школу по классу арфы, и на пианино играю неплохо, на гитаре – тоже. Карьера «девочки на дом» меня не прельщала. Такую особу солидные люди если и пригласят, то для извращений или охранникам на утеху. Быть панельной, мёрзнуть по подворотням, слушать, не стукнет ли «отзвонка», что легавые близко, я тем более не собиралась. Мечтала найти уютную нишу, иметь нормальные деньги и не ходить с подбитым глазом. Но как стать гетерой, то есть дамой высшего полусвета? Мне, бедной матери-одиночке, без влиятельных друзей и родственников? Ценных секретов, которые можно было продать журналистам, я не имела. Значит, на скандальную славу надеяться не могла. Понимала, что могу развлекать гостей, танцевать. Домашние говорили, что я даже в манеже красиво двигалась, переступая вдоль барьера. В дальнейшем довела до совершенства умение исполнять бальные и современные танцы. Будучи ювелиром, я знала, что золото, должным образом не обработанное, похоже на захудалую медную проволоку. Надо для начала расправить плечи, привести в порядок испорченные ремеслом руки и вытравить из себя комплекс неполноценности. Моё лицо, тело, одежда, духи, косметика должны пленять мужчин. Но где взять деньги на первый поход в приличный магазин? Ведь у меня даже хлеба с молоком не было вдоволь, и это притом, что я ежедневно работала с золотом. Деньги-то доставались не мне, как вы понимаете. И я решила растрясти Олега Гнюбкина, который когда-то приглашал меня в кино и в цирк, кормил мороженым и конфетами. На последние деньги я сходила в парикмахерскую, поупражнялась с гантелями, сделала маски для лица из собранных на даче трав. Приобрела пропитанную аттрактантом бумажную салфетку, чтобы возбуждать мужиков до безумия. Платье выбрала бордово-красное, тоже для усиления половых инстинктов. Нацепила мамины рубиновые серьги и серебряный браслет. В таком виде встретилась с Гнюбкиным, и мы поехали в ресторан «Валдай», что на Калининском тогда находился… Олег всю дорогу хвастался, как он теперь весело живёт. Подарил мне немецкий аэрозольный баллончик с шотландским виски. Я немедленно прыснула себе в рот – для храбрости. Мы поужинали и поехали к Олегу, но поскольку дома у него было всё семейство, ввалиться в квартиру на Нахимовском мы не могли. Он раздобыл ключи от «хаты» своего приятеля, которого я не знала. Мы отправились на проспект Андропова с Нового Арбата, а дорога-то, как вы понимаете, не близкая. Мы оба здорово выпили, и мне в кураже казалось, что первый опыт будет удачным, и с Гнюбкина удастся получить гонорар. Шёл снег, два раза «Фиат» чуть не поцеловался со столбами. На скользкой дороге его всё время сносило – то вправо, то влево, к полосе встречного движения. Чудом выжив, мы добрались до нужного дома у станции метро «Коломенская». Во дворе я выписывала кренделя; Гнюбкин был потрезвее. Поднялись к двери, и Олег принялся пихать ключ в скважину, но никак не мог попасть. Правда, мой друг не терял оптимизма. «Ничтяк, счас откроем, замочки-то примитивные. А после ещё выпьем и сексом с тобой займёмся!» Заманчивым планам не суждено было осуществиться. Неожиданно прибежал наряд милиции, и на Гнюбкина надели наручники. Оказалось, что с бодуна он принялся отпирать квартиру на третьем этаже, а нам нужна была такая же, но на четвёртом. Хозяева услышали скрежет железа, глянули в «глазок» и позвонили в отделение. Не знаю, чем эта история закончилась для Гнюбкина – мы больше не встречались. А меня привезли в «обезьянник», подержали там часика два. Потом пришёл капитан и сказал: «Дружку твоему зона светит за попытку проникновения в чужую квартиру, а он нам лапшу на уши вешает. Двери, видите ли, перепутал! Прописка у него совсем в другом месте, а что тут ночью делал? Но лично у тебя есть шанс выйти чистенькой, если отработаешь на «субботнике». Для меня в тот момент было главным одно – выкрутиться из пикового положения, поэтому я согласилась бесплатно обслужить всё отделение. Моя салфетка с сексуальным запахом сильно возбудила ребят, и кое-кто полез по второму разу. Но слово они сдержали, и на рассвете освободили. Я дотащилась до метро, уселась на обледенелые ступеньки у «Коломенской». В моей душе боролись противоположные чувства – злость на придурка Гнюбкина и облегчение. Я ведь могла из-за него и в тюрьму сесть как сообщница. Тогда же я поняла, что мужикам нравлюсь, и можно набирать обороты. Галка и тётя Злата ни о чём, разумеется, не знали. Через два дня я встретилась в ателье с Изюмовым и дала согласие на знакомство с сутенёром Славиком, уже ничего не опасаясь. А дальше закружило, понесло… Меня хотели использовать как наводчицу на «богатеньких буратин», вызывающих девочек из фирмы Славика. На моих глазах троих клиентов зарубили топорами. Я едва спаслась – почти голая выскочила на улицу и закричала. Сниматься в порнофильмах не могла, потому что была москвичкой, а актёров набирали из провинции. Это для того, чтобы кассета случайно не попалась на глаза родным или друзьям. Вскоре после истории с зарубленными парнями ещё один мой клиент взорвался в машине, откуда я только что вышла – нужно было облегчиться после ресторана. Славик поразмыслил и отдал меня в подружки к своему приятелю, которого я через некоторое время уже сама застрелила из охотничьего ружья. И об этом не сожалею. В противном случае псих просто прикончил бы меня…

– Дина Геннадьевна, ну неужели вы не могли преуспеть по-другому? – наконец не выдержал Озирский. – Вот без этих мерзостей, без риска?..

– Не могла! – На щеках Дины под тональным кремом проступил естественный румянец. – А как я ещё могла вырваться на Канарские острова, в мировые столицы? Побывать на блестящих приёмах и посетить Давос, Мальдивы, Ниццу? «Праздник надобен русской душе», знаете такую песню? Вон и папашу моего голимого на то же самое потянуло… Я жаждала напитаться знойной страстью Монте-Карло и Южной Америки, поэтому и согласилась на время стать любовницей и протеже сутенёра, поставляющего девочек в лучшие московские отели. Я могла позволить себе любые выходки. Высказывала самые сумасбродные желания, и они немедленно исполнялись. Много работала над телом, над манерами, и затраты окупались сторицей. Я стала самой престижной спутницей, сопровождающей иностранных и отечественных толстосумов в круизах, на презентациях и в уединённых бунгало. Они воспринимали меня не только как красивую куклу, но и как умного собеседника. Я наслаждалась жизнью и почти забыла о жутком прошлом, но из могилы высунулась костлявая рука Конторина и достала… Больно, наверное, ему было видеть меня с того света благополучной и цветущей…

– Расскажите о случае с охотничьим ружьём, – попросил Андрей, уже в который раз заменяя диктофонную кассету.

Дина поднялась с оттоманки и стала расхаживать по тесной комнате, задевая макушкой стеклянные сосульки на люстре; и огромная чёрная тень металась следом за ней. Дина то останавливалась перед трюмо, то поправляла причёску и муслиновые воланчики на юбке. Снова оглядывала себя с ног до головы. Казалось, что её интересует собственный внешний вид, а не давно уже закопанный покойник. Флоксы в саду к ночи запахли так, что у меня заболел лоб, и перед глазами затанцевали блестящие мошки.

– Звали его Вячеслав Борщов. Вместе мы прожили три месяца. Борщов владел заводом по производству кирпичей где-то в Подмосковье. При изготовлении продукции пользовался старинными рецептами, и его дела круто шли в гору. Борщов ездил на джипе «Мицубиси-Паджеро», казался уверенным в себе и безоблачно счастливым. Но в молодости с ним случился сексуальный конфуз, и я была призвана избавить его от чувства робости перед дамами. Мне, начинающей путане, сутенёр сделал честь, поручив вернуть своему корешу вкус к жизни. До сих пор считается, что Борщов погиб от рук рэкетиров, с которыми не сошёлся во мнениях при определении размера отчислений. Вообще-то Вячик был неплохим парнем и мог вылечиться. Но всё-таки я не психиатр и не сексопатолог. Я пыталась заставить Борщова поверить в себя, но в результате этого он сделался буйным. Я ведь не умею убедительно врать.

Дина с преувеличенным вниманием разглядывала резной буфет, чашки и блюдца за его стёклами.

– Борщов без меры употреблял препараты Иохимби, стимулирующие выработку в организме тестостерона. Ел кинзу, лаванду, гранаты, помидоры. Пил парное молоко с грецкими орехами, заставлял меня делать эротический массаж. Но чем больше Вячик нервничал и пытался вылечиться, тем беспомощнее становился в постели. Постоянные угрозы расправы со стороны рэкетиров в итоге отняли у Борщова даже те мужские достоинства, которые ещё оставались. После себя он оставил груду пустых упаковок из-под всевозможных стимуляторов. Вячик хранил огромный запас настойки корня женьшеня и солодки, Домиану, Муиру, Дуаму и прочую дребедень. Вячик никогда не делился со мной возникающими проблемами. Наше с ним общение сводилось лишь к требованию проверить, не сильнее ли по сравнению с прошлым вечером приливает кровь к его половым органам, увеличивается ли спермообразование, успокаивается ли нервная система. Я пыталась быть конфетно-ласковой, заверяла, что лучшего мужчины в жизни не встречала. Отчасти это было правдой – ведь мне попадались одни мерзавцы, и на их фоне Вячик явно выигрывал. Я клялась, что с каждым днём он становится всё более желанным и умелым. Но Борщов понимал, что шлюха врёт. Друг и тёзка, сутенёр Славик, платит ей, и она отрабатывает свой хлеб. Борщов то рыдал, то становился невменяемым. Однажды пропал на неделю, потом вернулся в свой особняк и заявил, что пока он в Москве мочил коммуно-фашистов, меня здесь видели с любовником. И будто бы я принимала этого дядю в постели Вячика! Ничего подобного у меня и в мыслях не было. Я постаралась уладить дело миром, но Борщов, пьяный в дым и наколотый, решил меня прикончить. Сбегал в чулан, принёс охотничье ружье. Это случилось в Петрово-Дальнем седьмого октября девяносто третьего года. Сначала я не верила, что Борщов способен пристрелить человека, но в тот момент поняла – ещё как способен! За эту неделю он буквально переродился. Вячик примчался в джипе один, без шофёра. На нём была старая кожаная куртка. На джинсах – грязь и, кажется, даже кровь. Он потребовал объяснений относительно моего досуга. Я честно доложила, что гуляла с собаками по золотому осеннему лесу и смотрела видак. Борщов не поверил и приготовился стрелять. Нужно было спасать собственную жизнь любой ценой. Я схватила солонку с сервировочного столика и бросила её Борщову в лицо. Тот выронил ружьё и замешкался. Отец научил меня стрелять ещё в детстве. К тому же мой предыдущий любовник оказался заядлым охотником, и я, общаясь с ним, освежила свои познания. Прицелившись в Борщова, я заорала: «Не подходи, придурок, убью!» Но Вячик проигнорировал предупреждение и кинулся на меня, оскалившись и изрыгая ругательства. Мой палец непроизвольно дёрнулся, нажал на спусковой крючок. Голову Борщова пробило насквозь, и он умер мгновенно. Носовым платком я вытерла те части ружья, к которым прикасалась; оделась и выбралась из загородного дома. Охранник меня не заметил, так как был пьян не меньше хозяина и в тот момент спал с девочкой. Я на электричке приехала в Москву и только там узнала про комендантский час. Галка и Софья на Малой Грузинской умирали со страху, и я тоже заволновалась. А друг власти усилят бдительность, и меня арестуют из-за этого Боршова? Но ни одного вопроса ко мне в связи с убийством не задали, хотя я ожидала крупных неприятностей. Сутенёр на следующий день горестно сообщил мне, что «братва» завалила Борща, и мне придётся искать другого приятеля. За этим дело не стало, и меня передали дяде из Газпрома. Мне чертовски везло; мои акции шли вверх. Я стоила всё дороже. Могла бы выскочить и теперь, но Оксана выследила меня и фактически погубила, рассказав о своей дочке, дав взглянуть на её фотографии. Имея много денег, я избавилась от такой же девочки, а Оксана в тяжелейших условиях ребёнка сохранила. Судьба послала мне эту встречу в наказание. Впрочем, мне есть, о чём жалеть, и кроме убийств. Например, я познакомилась с мужчиной сорока пяти лет. Он был электриком-универсалом, мастером на все руки. После гибели Борщова прошёл год. Сутенёр пропал; возможно, его убили. Я, свободная и счастливая, собирала грибы в ближнем Подмосковье. Электрик влюбился на месте, оставил меня ночевать у себя на даче. А утром сделал предложение. Он был согласен принять Стасика со всеми его болячками. Рассудительный, добрый, не курящий и не пьющий… Я могла бы иметь превосходного мужа, но хотела для себя совершенно иной участи. Теперь локти кусаю. Стала бы я Бондаревой, и козёл Агапов не нашёл бы меня… Жила бы за городом вместе со Стасиком. Детей у Павла не было, жена давно ушла. Он любил читать фантастику и играть на гитаре. Мы подолгу сидели у топящейся печи, пекли картошку и беседовали. Нам было очень хорошо вдвоём. О чём же я тогда думала, идиотка?! Ах, да, о Владимире Огневе! Он большим начальником был, собирался на мне жениться. Променяла милого Павку на дерьмо с карманом ещё и потому, что поверила в предсказания гадалки. Вернее, эта старуха Евпраксея лечила меня от анорексии – кстати, безуспешно. Предложила погадать и заявила, что я должна вскоре выйти замуж за человека с рыжими волосами. Зовут его Володя. И я сломала себе жизнь, потому что рыжеволосый мужчина с таким именем действительно встретился на моём пути. Из-за него я отказала шатену Павлу…

– А что конкретно произошло с Огневым? – Озирский, запрокинув голову на валик оттоманки, жадно дышал сухим душистым воздухом.

– Он слушался свою маму, как ясельный. Типичный Эдипов комплекс. – Дина допила «Боржоми», пристроила голову на стиснутом маленьком кулачке. – Владислава Ефремовна не пожелала, чтобы сын женился на женщине с больным ребёнком. А ведь она врач, и должна быть милосердной! Я была очень зла на Володьку, в том числе и из-за Павла Бондарева, которого я незаслуженно оскорбила. Поверила, дура, в любовь Огнева, в наше будущее счастье! А что это за любовь, если не помочь хочешь в беде своей суженой, а бежишь от неё, как от чумной заразы?.. Когда Володька собрался во Дворец с другой, с этой толстомясой Ниночкой, я решила, что он не достанется никому. Мы ведь делали надрезы на руках, на крови клялись всегда быть вместе… А что вышло?! Сначала я хотела прикончить его ещё до свадьбы. Но потом решила поступить более тонко – пусть поженятся, и Ниночка с Владиславой перегрызутся из-за наследства! Я видела, как они после церемонии вышли из Дворца, следом за свадебным кортежем отправилась в Елоховский собор. Там поставила свечку за упокой души Огнева. И заметила, что другая свечка, в руке Володьки, погасла. Это здорово испортило настроение собравшимся. Зная, что новобрачного мучает совесть, я попросила его о свидании. Он согласился сразу, пытаясь загладить вину. Я знала, что Огнев на рыбалке любит завтракать хлебом, яйцами и маленькими помидорами, которые засовывает в рот целиком. Он говорил, что специально так делает – устал от этикета, от ресторанных ножей и вилок. Я смиренно вручила Огневу узелок с провизией. Сделала вид, что полностью смирилась с поражением. А сама у криминальных деятелей из Челябинска купила ампулу с цианистым калием. Там целое химическое предприятие работало: кроме ядов делали ещё взрывчатку и наркотики. Южноуральские умельцы не подвели, и Огнев скушал мой гостинец. Цианистый калий был в мягкой ампуле, типа той, в которых выпускают глазные капли. Я спряталась в кустах на берегу и видела, как Огнев раскрыл пакет, посыпал помидорку солью и начал жевать вместе с куском хлеба. И сразу же попалась та, с ядом, хотя в узелке было пять других, безвредных. Значит, Огнев действительно был виноват передо мной! Он закашлялся, вскочил на ноги и моментально рухнул в воду, скрылся в волнах. Убедившись, что Огнев не выплыл, я на цыпочках ушла с берега, добралась до ближайшей платформы, спокойно дождалась электричку. И опять мне всё сошло с рук.

Дина медленно, тщательно заправила прядку волос за ухо.

– И как Володька мог поверить в то, что я прощу его?.. «Не люблю я Нину, Динулька, но мать есть мать…» Он целовал мои руки. Я всхлипывала и гладила его по рыжим волосам. Я представляла, как вытянется конопатая физиономия моей несостоявшейся свекрови. Она ведь так хотела внуков понянчить! Нормальных, не параличных… А клятва Гиппократа? А христианские ценности? Лицемерка получила своё, и действительно поругалась с невесткой. А я после расправы с Огневым поехала к Павлу Бондареву. Но тот, оказывается, за неделю перед тем женился на какой-то снабженке. Он продал дачу и уехал. С горя я отправилась в круиз и на теплоходе познакомилась с Игорем Метельским…

– Насчёт Игоря Леонидовича я в курсе, – перебил Озирский. – И знаю, что вы не хотели его смерти. Меня интересует другой ваш друг, по фамилии Проваторов. Что за несчастный случай с ним приключился? Это опять ваших рук дело? Объясните, будьте любезны. Тёмная история, сплошные намёки и недоговорки. Но вы, я думаю, знаете.

– Правильно думаете, – недобро усмехнулась Дина. – Проваторов покончил жизнь самоубийством. Вывел выхлопную трубу в салон своей иномарки и задохнулся. С Александром Юрьевичем мы собирались расписаться ещё до Огнева, но перед тем он должен был развестись с женой. В той семье оставалось двое детей. Ранее Саша Проваторов не печалился о судьбе недорослей и сволочью себя не считал. А накануне предполагаемого развода вдруг принялся объяснять мне, что такое отцовские чувства. «Мерседес» у него был шикарный, удлинённая версия от «Кара Дюшателе». Он и стал могилой Проваторова. Салон закрывался наглухо и был роскошно отделан. Автомобиль оснащён видеокамерами, стёкла в нём пуленепробиваемые – ни один киллер не подберётся. Это бункер на колёсах. Даже если пробить бензобак, горючее не вытечет, его удержит специальная губка. Шины не прострелить; по крайней мере, со скоростью пятьдесят километров в час он сможет двигаться. Скромный чиновник оказался нужен не только мне, но и собственной супруге. Она соглашалась терпеть его любовниц, но против развода категорически возражала. Проваторов неплохо нажился на приватизации и отправил отпрысков учиться в Англию. Готов был выплачивать жене содержание, на детей давать деньги, но уйти ко мне. Очень уж полюбил, мать его!.. А я угрызениями совести не терзалась. Преданная отцом и мужем, я была вынуждена выгрызать себе место под солнцем. И вдруг Саша заявил, что бросить детей не может – у жены предынфарктное состояние. И поэтому нам лучше расстаться друзьями. Начальство намекнуло, что и по службе ожидаются неприятности. Терпеть не могу, когда взрослые мужики себя так ведут, – продолжала Дина, усаживаясь верхом на другой стул. – Сегодня заявляет, что жена-мегера у него в печёнках сидит, и дня лишнего он с ней прожить не может, а завтра меняет позицию на сто восемьдесят градусов и клянётся этой мегере в вечной любви!.. Я потупила глазки, пробормотала что-то типа «Бог простит», а сама принялась изучать характер Марианны Проваторовой. Пришла к выводу, что она – психопатка, и разозлить её – не проблема. На Рождество мы с Огневым поехали в Большой театр, и я как бы случайно оказалась с Марианной в курилке. Там шепнула ей, что Александр Юрьевич вчера у меня ночевал. От Огнева я знала, что Проваторов в командировке, и его уже три дня нет дома. Марианна поверила мне безоговорочно. Это тоже было в девяносто пятом. Огневу оставалось жить семь с половиной месяцев, Проваторову – два дня. Притворившись пьяной, я беспечно наболтала Марианне, что Саша всё равно уйдёт ко мне. Хочет только, чтобы страсти поутихли, а потом подаст на развод. Даже если Проваторов станет отказываться, супруга ему не поверит. Это я знала точно. «Разбитого не склеить», – мягко, но убедительно заявила я ей. И под руку с Огневым удалилась из курилки. Володя не слышал, что именно я говорила Марианне, и не интересовался этим. Мадам Проваторовой уже казалось, что она окончательно отвоевала семейное благополучие, а тут такой удар! Не знаю, какая именно безобразная сцена произошла по возвращении Проваторова из командировки, но ночью он уехал на дачу, заперся в гараже, включил двигатель машины, плотно задраил дверцы. И задохнулся, не оставив никакой записки. Марианну отливали водой. Она переживала главным образом потому, что на самоубийцу не полагается выплачивать пенсию по случаю потери кормильца. А сама она ни дня не работала. Как всякая уважающая себя ханжа, Марианна свалила всё на заботу о Сашиной бессмертной душе и купила заключение о несчастном случае. Проваторова отпели в церкви, и пенсию начислили. Но мне-то всё равно, грешником или праведником он числится официально. Главное – я отомстила…

– Какого числа Проваторов покончил с собой? – спросил Андрей.

– В ночь под Старый новый год, сразу после возвращения из Красноярска. Проворачивал очередную аферу, что-то связанное то ли с никелем, то ли с алюминием. Я благодарна за то, что вы не спрашиваете о Гарьке Метельском, – продолжала Дина, сжимая виски ладонями. – Он занимался неприглядными делами, изменял Родине. И всё потому, что его не хотели поддержать в научных исследованиях, многократно лишали финансирования. И Гарька пошёл на отчаянный шаг, зная, что ФСБ его пасёт. Вы, наверное, всё уже выяснили. Я расстроилась после его крупного проигрыша в казино, тем более что в тот вечер другому человеку крупно повезло. Я не сдержалась и ущемила Гарькино мужское самолюбие. А он молодой был, горячий, и не вынес позора. Вроде бы больше никого я… Ах, вот ещё один случай был. Сразу после того, как застрелился Метельский, меня познакомили с негром, торговцем наркотиками. Как мне показалось, он был культурным и блестяще образованным. И запредельно богатым к тому же. Я задремала на заднем сидении его роскошного «Ситроена», а очнулась где-то у Рогожской заставы. Негр поволок меня в притон, не говоря ни слова, хотя в ресторане «Столичный» мы с ним весело болтали по-английски. А на мне – норковая шуба до пяток, бриллиантовый гарнитур из колье и серёг, вечернее платье от Кардена. Под ним – итальянское кожаное бельё, для хохмы. Ещё ехала и думала тряхнуть наркодельца, согласна была пойти к нему на содержание. Надоело ради новых на каждый день клиентов шейпингом заниматься, теннисом, акробатическими танцами. Приходиться всё время себя подавать заново, а хочется тихой заводи, пусть ненадолго. Но суровая действительность разбила мои грёзы. Оказывается, негр не только для себя старался, но и ещё для трёх чуваков в притоне на Рогожском. Один чёрный и двое наших «братков» очень хотели бабу. А я чуть от бешенства не лопнула, но что же делать? Охранника своего я отпустила. Думала, всё тип-топ будет, а оказалось… Их четверо, а я одна. Сопротивляться бесполезно. Но позволить изнасиловать себя хотя бы одному из этих козлов я тоже не могла. План созрел в голове моментально. Как обычно в таких случаях, я надела маску женской покорности, и сделала с ними всё то же самое, что потом с отцом. Улучила момент, когда они отправились в комнату вести деловые переговоры втайне от меня, и в бутылке виски растворила не только клофелин, но и все снотворные таблетки. Боялась, что один заснёт, а остальных не возьмёт. Ничего, надрались, как цуцики. Захрапели, упав мордами на стол, прямо в тарелки с закуской. Я, недолго думая, открыла все краны на газовой плите, и ушла танцующей походной. Могла и не кончать их, но меня колотило от злости – ведь в душу плюнуть хотели! И вдруг, если выживут, опять пристанут? Мне что, из-за них и в ресторан приехать нельзя будет? Не отвяжешься же, нервов никаких не хватит…

Вспомнив о своей расправе с наркодельцами, Дина сладко потянулась и зевнула.

– Значит, Дмитрий был прав! Тот же почерк… – прошептала я на ухо Озирскому. – И в голову бы не пришло!..

– Да, Димыч у нас на высоте. Только не нужно шептать в присутствии Дины Геннадьевны, это не очень прилично выглядит, – заметил Андрей, постукивая каблуком по дощатому полу. И добавил уже громче: – Ладно, этим туда и дорога. Их главаря искали наши спецслужбы вместе с Интерполом, так что вы оказали стране неоценимую услугу…

– Очень приятно. Хоть какая-то польза от меня! – Дина сверкнула голливудской улыбкой.

– И последний вопрос на сегодня… – Озирский то и дело вытирал оплывающее потом лицо.

Мы очень устали, а Дина, похоже, готова была говорить всю ночь – слишком долго она молчала…

* * *

– Я слушаю вас и с удовольствием отвечу.

Дина выглядела удовлетворённой и спокойной, как человек, которого долго мучила боль, а теперь наконец-то отпустила. Такую блаженную расслабленность лично я испытала один раз в жизни – после родов. Тогда я погружалась в глубокий сон и была по-настоящему счастлива.

– Почему вы решили продать квартиру на Первой Тверской-Ямской? Престижный район, отличная жилплощадь. Содержать вы её вполне могли. Лучшего и желать не надо, а вы вдруг принялись лихорадочно подыскивать новое жильё, доверились первым попавшимся жуликам. По крайней мере, в данный момент я не понимаю мотивов.

Озирский положил диктофон на стол, и я наблюдала, как крутятся колёсики кассеты. Такой вопрос я давно хотела задать, но Андрей меня опередил.

– Я больше не могла там жить. – Блаженное состояние Дины сменилось сначала досадой, потом – страхом. – Квартира была подарком Огнева, а я его убила, понимаете? Он снился мне каждую ночь, а когда я просыпалась, чувствовала его рядом с собой. Не знаю, совесть меня мучила, или действительно дух витал над моей постелью, но с приближением ночи я испытывала один сплошной ужас. Во сне Володя был всяким, каким я его запомнила, но я просыпалась каждый раз с бьющимся сердцем. Физически ощущала его в углу комнаты, в дверях, на фоне окна, под потолком, в собственной постели. Запах миндаля и затхлой болотной воды… Ледяные руки… Шёпот… Стеснение в груди. Мне даже сейчас, здесь, с вами рядом, страшно облекать в слова пережитое. Галя приглашала батюшку, который якобы может изгонять бесов из людей и их жилья. Ничего не помогло – ни молитвы, ни святая вода. Может быть, я сошла с ума, не знаю. Но другие мои жертвы не появились ни разу. Я решила переехать, чтобы Володе на том свете не было так обидно, и он отступился. За эти полтора года я большинство ночей проводила вне дома. Рядом со мной обязательно находился мужчина, а то и несколько. Мне было не страшно, даже весело. Но как только я оказывалась в квартире одна или со Стасиком…

Дина повела покатыми хрупкими плечами, и я увидела, что ужас снова сковал её. По моей спине побежали мурашки.

– После болезни я не смогла проводить время, как раньше. Приходилось лежать дома в постели. Потом я напросилась жить к Гале, к Илье – там Владимир меня не беспокоил. Только поэтому я приняла решение отказаться от изумительной квартиры в Центре…

– Значит, только перед Владимиром Огневым вы виноваты по-настоящему, – тихо, но твёрдо, с какой-то фанатической убеждённостью, подвёл итог Андрей. – Да, он поступил неблагородно, отказавшись жениться на вас из-за болезни вашего сына. Но вы превысили пределы необходимой обороны – так это называется у юристов. По-моему, забрать заявление из Дворца он решился ради душевного спокойствия матери, а болезнь Стасика была лишь предлогом. Но добился обратного результата. – Озирский помолчал, опустив тяжёлые веки, и мы с Диной его не тревожили. – К сожалению, теперь его мать практически поселилась на кладбище. Она раскаивается, уверяет, что приняла бы любую невестку, лишь бы сын остался в живых. Но задним умом все люди крепки. Если вас призрак Огнева донимает, то с матерью, наоборот, он общаться не хочет. Не снится ей, не приходит наяву.

– Да, нам обеим плохо здесь, а Володьке – там. – Дина пыталась говорить непринуждённо, но зубы её сжимались, и речь получалась скандированной. – Не знаю, как Владислава, а я ставила свечки за Володьку едва ли не каждый день. Ни панихиды, ни колдуны – ничто не спасло меня. И я приняла единственно верное решение…

– Относительно продажи квартиры? Да, возможно, оно было верным. – Озирский задумчиво пожевал нижнюю губу. – А Стас… Не появляется во сне?

– Нет, представьте себе! Ни разу. Ночью я забываю о том, что совершила три месяца назад. Возможно, это потому, что жить Стасику становилось всё труднее, и он на меня не в обиде. Там для него нет боли, нет унижений. Ему хорошо, я знаю.

– Прошу прощения, Дина Геннадьевна, за два последних вопроса, но я обязан вам их задать. Чёрт, даже не знаю, как и сформулировать-то… – Озирский пощёлкал пальцами. – Напрямую к делу это не относится…

– Вы, вероятно, об Антаресе делаете узнать?

Дина смотрела через небольшое окно в тёмный сад. Ущербный месяц ещё не вышел, и над домиками, огородами, тропинками и рекой мерцало звёздное небо. И мы, все трое, бессознательно искали в россыпи светил гигантскую красную звезду, но не могли найти её.

– Оксана говорила, что вы были с ним знакомы, даже охраняли его одно время. Но, поверьте, я о нём ничего не знаю, кроме того, что знают все. Скажу только, что ничего против него не замышляла. И ещё… Мне кажется, что я его по-своему любила.

– Любили?! – Мне показалось, что я ослышалась.

– А что? Вы считаете, что куртизанка не способна любить? – Дина округлила свои манящие глаза, и губы её обиженно скривились. – Впрочем, и я сама долго думала, что полюбить уже никогда не смогу. Мой первый опыт оказался крайне негативным, и я возненавидела адамово племя. Я решила пользоваться мужчинами, когда мне это будет нужно, не обращая внимания на то, что они при этом чувствуют. Я не ощущала ничего, просто работала, как на станке. Понимаете? И всё прочее… Например, ради престижа полагалось в восемнадцать лет выйти замуж – всё равно за кого. И я ответила на домогательства Сашки Агапова – в шестнадцать. Все последующие мои связи преследовали только цель наживы. А что? Мужчина не любит женщину, но часто говорит ей о любви. А что такое любовь? Все слышали о ней, но никто с ней не встречался. Как можно заставить женщину обслуживать себя – стирать, готовить, убирать в квартире? Жертвовать здоровьем и даже жизнью ради того, чтобы ты еженощно облегчался? Как ни крути, а баба для мужика в первую очередь – домработница и бесплатный унитаз. Мужчины создали миф о том, что если женщина не познала этих сомнительных прелестей, она неполноценна. Им это очень выгодно. Женатые мужики живут дольше, замужние бабы – меньше. Всю мощь пропаганды сильный пол бросил на зомбирование слабого. На доказательство того, что без них, родимых, вообще невозможно жить и дышать. Я уже не говорю о том, что часто жениху нужна прописка в столице, или он мечтает воспользоваться деньгами и связями тестя. Конечно, я не могу сразу назвать все причины, по которым два человека соединяют свои судьбы. Но со стороны мужчин любви не бывает – всегда расчёт и корысть.

– Интересная теория. – Озирский сразу не нашёл, что ответить. Но потом всё-таки задал контрвопрос: – Скажите в таком случае, по какой причине я женился на своей нынешней супруге? Для постели? Смешно. Мог бы выбрать кого-нибудь посмазливее и поопытнее. Денег у меня достаточно. Папины протекции мне не нужны; к тому же генерал Ронин уже находился в коме. В Москву приписываться не собираюсь. Генриетта меня не обслуживает, мы живём в разных городах. В Питере готовит и стирает приходящая прислуга. Мне от Генриетты абсолютно ничего не нужно. А я готов отдать ей всё, что у меня есть. По-вашему, я её не люблю?

– Вы её жалеете. Любовь и жалость часто путают. – Дина тепло, по-матерински улыбнулась Андрею. – Вы чувствуете себя виноватым в том, что отец вашей жены был тяжело ранен. Он, возможно, навсегда останется тяжёлым инвалидом. И вы решили заменить бедной девочке её отца. Это – благородным поступок настоящего мужчины. Но я говорила именно о том сокровенном чувстве, которое не предполагает желания реабилитировать себя…

– Возможно, что вы правы. – Озирский явно не ожидал от Дины такой осведомлённости. – По моей халатности взорвалась машина, в которой находился генерал Ронин. Я не осмотрел днище перед тем, как выпустить «мерс» из гаража. Получается, не только я о вас, но и вы обо мне сведения собирали?

– Баш на баш, как говорится! – рассмеялась Дина и тут же стала серьёзной, даже печальной. – Если я допустила бестактность, простите меня. Но вы первым заговорили о своей жене. Я не могла отдать себя в полную власть человека, не зная, кто он такой и на что способен. Не каждый достоин того, чтобы перед ним исповедовалась Дина Агапова.

– А почему вы решили, что полюбили Антареса? – Я не смогла больше молчать и решила напомнить о себе.

– Именно потому, что в трудную минуту захотела встретиться именно с ним. Если меня не раз предавали, если я сидела в тюрьме, то интуитивно потянулась к человеку, пережившему то же самое. Другие могут просто не понять. Я уже не была его любовницей, ничего не хотела получить с него. Да и не могла оказаться с ним в постели после операции. С тех пор, как перестала быть полноценной женщиной, я начала испытывать чувства, неведомые ранее. Например, платоническую любовь. Ни одной греховной мысли не пришло мне в голову во время поездки по Москве тем вечером и ужина в «Вене». Рядом со мной был просто старший по возрасту друг. И я рассказала ему всё, совершенно не опасаясь осуждения.

– Вы признались в том, что убили своего сына?! – ужаснулась я.

– Я сказала, что после аборта на меня прогневались небеса. Я была наказана безумием и в припадке помешательства убила сына. За это угодила в тюрьму, скоро окажусь на скамье подсудимых… Вот тогда я и поняла, что такое любовь. Полнейшее равнодушие к материальным благам, отсутствие желания понравиться человеку и в то же время острая потребность видеть его, слышать голос. И чувство, что он принимает меня такой, какая я есть. Я каялась перед ним, и мне становилось легче. Говорила, что решила взять от жизни всё, и выбрала для этой цели проторенную дорожку. Он ответил, что ошибались все, и не только в молодости. Вирус порока, называемого проституцией, не смертелен, если он не поражает душу. А в последнем случае можно даже оставаться целочкой, быть примерной женой и матерью, безупречной в глазах обывателя. Как называются жёны, живущие с мужьями без любви, только за деньги? Как называются всякие племянники и внучата, которые ластятся к постылым родственникам в надежде на наследство? А я, по его мнению, совершенно не такая. Просто судьба оказалась немилостивой ко мне, и я ожесточилась. Антаресу можно верить. Он тонкий, расчётливый игрок. И очень волевой человек, потому что может, пренебрегая сказочным фартом, вовремя прекратить делать ставки. Такой талант дан единицам. Поэтому он не знает, что такое неудача за рулеткой. Он всегда любил шестёрку. А я – zero, ноль. И оказалась в пустоте, в вакууме, хотя вокруг было полно народу. Планеты сошлись надо мной крестом, и история с шантажом, с последующими убийствами была запрограммирована. В жизни ничего не случается просто так. Нужно было думать раньше, а не кидаться к игорному столу сразу от входа. Стоило побродить, поглядеть, как играют другие, и главную ставку делать с холодной головой. Но меня закрутил смерч удачи, шального везения во всём – в игре, в любви. Я не справилась с искушением, стала распоряжаться чужими деньгами, а потом – чужими жизнями. Выигрывала, не задумываясь. Ставила, на что придётся. Срывала банки, а гора фишек передо мной неуклонно росла. Мне казалось, что главный праздник моей жизни ещё впереди. Но вдруг фиеста закончилась. Я огляделась по сторонам и увидела, что нет ни фишек, ни рулетки, на зелёного стола. Будто всё это мне приснилось, а наяву – серый туман за окном. И мысль о том, что не будет уже ни снега, ни дождя, ни солнца; одни лишь низкие тучи над унылыми крышами… Небытие? Zero? – Дина попыталась улыбнуться, но только скривила лицо. – Я понимаю, что это справедливо. Я съела все сладости, мешок опустел. Я отгуляла своё.

– Ну, зачем же так? Вам нет и тридцати. В колонии тоже можно жить. Когда вы освободитесь, вам будет лет сорок пять, а, может, и меньше. Всегда можно выйти по условно-досрочному, если хорошо себя вести. У вас отличное здоровье, раз удалось вернуться к жизни после смертельной инъекции морфина, а ведь вы недавно перенесли сложнейшую операцию. Не теряйте надежду.

Озирский улыбнулся солнечно, открыто, и в то же время устало.

– Может быть, вы хотите отдохнуть, прилечь? Вижу, что вы утомились. Кстати, я тоже…

– Я не устала, Андрей Георгиевич. Теперь моя душа спокойна. – Дина действительно посветлела лицом, и стан её распрямился. – Плохо мне стало накануне Нового года, когда я поняла, что влипла. Мне дали последний шанс вернуться к нормальной жизни, проявить себя не на поприще блуда и убийств, а как добропорядочной матери. Нужно было сохранить беременность, пойти на кесарево. Пожертвовать временем, деньгами, нервами ради здоровья девочки, моей Аиды. Но я тогда не знала, что случится после, и потому решительно направилась к станции метро «Алексеевская». Там я однажды делала мини-аборт, без операции. Но нужного врача не оказалось на месте – он заболел. Надо было всё сразу понять, но как же! Я привыкла любой ценой добиваться своего. В женскую консультацию я и не думала обращаться – пока они все анализы сделают, у меня на нос живот полезет. Выкурив сигарету и сплюнув в снег, я завела «Пежо» и поехала по другому адресу, где меня тоже один раз выручили. Там подтвердили беременность, сделали анализы экспресс-методом и уже хотели делать аборт, но в последний момент измерили мне температуру. Она оказалась повышенной, да ещё до тридцати восьми и трёх. Мне посоветовали вылечиться и только после этого обратиться в заведение. Оказалось, что я подцепила грипп, с которым пролежала две недели. Меня рвало мучительно, с судорогами, и я хотела избавиться от этого ребёнка как можно скорее. Он ведь мог после гриппа родиться ненормальным, а мне было достаточно Стаса. Как только поднялась, направилась в пятьдесят третью больницу. Там отправили на рентген матки и заявили, что стенки истончены, может быть прободение, и потому лучше родить. Не захотели брать ответственность и отправили восвояси для размышлений. Меня трясло от ненависти к проклятому зародышу, который грозил испортить всю мою жизнь. Столько раз везло с абортами, а тут как стена встала! После того, как мне отказались в «Юноне» на Денежном, я отправилась в женскую консультацию. На приёме у гинеколога пустила слезу: «Ребёнок зачат в нетрезвом состоянии, и потому, несмотря на противопоказания, прошу сделать мне аборт. Я – мать-одиночка, сын с рождения инвалид, нигде не работаю. И вы обязаны…» Оделась буквально в лохмотья, ничего не ела три дня, чтобы выглядеть нищенкой. Нет, всех заклинило. «Ни в коем случае! Придётся матку удалять после прободения, сами в суд на нас подадите и вчините многомиллионный иск!» Я попыталась уговорить себя отступиться. Воображала, что уже достаточно нагрешила, и после смерти встречу души убитых детей. У ребёнка уже бьётся сердечко. Это не комок слизи и мяса, в человек. У него есть глаза, все органы, даже отпечатки пальцев. Двенадцать, уже почти двенадцать недель! Ещё немного, и я решусь завести Стасику братишку или сестрёнку. В последний момент приятельница дала координаты фирмы «Зевс плюс», которая специализировалась на урологии и андрологии. Но у директора фирмы был знакомый гинеколог. Он никаких справок не требовал – только знай плати! Принимал, правда, не всех, а только знакомых или по рекомендации, чтобы не вышло неприятностей. Анька меня рекомендовала директору, шустрому молодому брюнету по фамилии Живцов, девчонки его называли Живчиком. Он москвич, но стажировался в Штатах, входил в тамошнюю ассоциацию урологов. Анька в «Зевсе» и аборты делала, и от мочеполовых инфекций лечилась, так что знала все ходы и выходы. Живчик при мне позвонил на дачу какому-то Андрею, вызвал его срочно. Прошу вас не упоминать нигде название фирмы, имена этих ребят. Лёха-Живчик и Андрей просто вняли моим уговорам, причём сделали это с огромной неохотой…

– Обещаю, что фирму не тронут, – успокоил Озирский.

– Я вышла от Живцова в коридор, а там мужики одни сидят. Ветераны с простатой – по записи УЗИ делать. Ещё парочка заявилась – фаллос мужу приспичило наращивать. Оба рваные, худые, бледные. Он – в тапочках, это зимой-то! Она тоже в обуви, которая каши просит. В очках, хвостик куцый на затылке тесёмочкой перевязан. Безрукавочка зелёная, потёртая… – Дина глотала слёзы, и руки её дрожали. – Ещё им до фаллоса дело есть! Всё ценное, конечно, загнали, что в доме оставалось. Лучше бы витамины кушали, честное слово! Короче, через два часа явился этот Андрей – огромный, как медведь, бородатый, в тонированных очках. УЗИ опять сделал, и тут… – Дина сжала кулаки, поднесла их к горлу. – Сказал, что девочка будет… Может, одумаюсь? Спросил, есть ли другие дети. Сын, говорю, восемь лет, церебральник. «Так, наверное, нужно дочку теперь родить? Всё у вас нормально, не спешите…» Я взбесилась и сказала: «Не за уговорами пришла, уже двадцать раз подумала. Делайте, что говорят, за то и деньги плачу!» Андрей горестно вздохнул, развёл руками и пошёл переодеваться. Ну и всё, я сожгла мосты. Через час меня отвезли домой на машине той фирмы. От наркоза я ещё не отошла, и тошнило меня так, словно всё оставалось по-прежнему. Время от времени я засыпала и забывала, что натворила утром. Очередной аборт стал как будто первым, и перенесла я его не так, как другие. Мне почудилось тогда, что именно Андрей по моей просьбе перерезал ниточку, которая ещё связывала меня с миром живых. Я оттолкнула протянутую руку Провидения. Не всплыви история с шантажом, нашлась бы другая проблема. Жить далее не имело смысла. Всё, что случилось позже, вы знаете. Не будем об этом.

Дина перекинула длинную ногу через сидение старомодного стула, подошла к столу, взяла со скатерти сумочку без ручек. Раскрыла её и нечаянно выронила на стол зажигалку, покрытую тончайшим слоем золота. Взяла её в кулак, крепко сжала.

– Я покурю пойду…

– Да, конечно. – Озирский с трудом подавлял зевоту. – Мы с Оксаной подождём вас здесь. Но не задерживайтесь, у меня ещё есть вопросы.

– Нет-нет, я быстро! – Дина с улыбкой смотрела на меня, а по смуглым, покрытым золотистым пушком её щекам текли слёзы. – Оксана, вы погубили и спасли меня одновременно. И мне, в свою очередь, тоже хочется пасти вас, выручить из беды. Будьте счастливы и берегите девочку. Знаете, какая фотография произвела на меня самое сильное впечатление? Та, где вашей малышке всего час от роду. Редко какой ребёнок может похвастаться столь ранней съёмкой. Вы сказали, что рожали на дому…

– Да, в воду, по Чарковскому.

Мне хотелось поскорее прилечь куда-нибудь и как следует выспаться. Судя по всему, и Озирский не собирался возвращаться в Москву.

– Устал я, как лошадь, Дина Геннадьевна. – Озирский щурился на ярко горящую лампочку под потолком. – И Оксана сидя спит. Между прочим, на дворе уже тридцать первое августа…

– Я вам постелю на веранде. – Дина секунду смотрела на нас обоих, а потом вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Я прикрыла глаза и опустила голову на валик оттоманки, потому что уже плохо соображала и хотела воспользоваться недолгой передышкой. Но вдруг сквозь тяжёлую дрёму услышала, как заработал мотор «Пежо» под окнами; и Озирский вскочил с дивана. Стремительно и бесшумно, как зверь, он бросился на веранду, и я на ватных ногах следовала за ним. Понимала только одно – Дина в дом не вернётся, она уезжает. Куда? В город? Только теперь, выложив нам всё, решила скрыться? На что она надеется – ведь умная баба…

Андрей махнул мне рукой, и я покорно подчинилась. В ушах шумело, глаза закрывались, и всё происходящее казалось ирреальным. На веранде было темно, я ничего не разглядела, зато больно ушибла колено о сундук и, ойкнув, согнулась. Андрей же, ногой распахнув дверь, выпрыгнул прямо к раскрытой калитке.

Кругом пахло всевозможными цветами, и только этот аромат вернул меня к жизни. Озирский был уже в проезде между двумя рядами заборов. Он смотрел в сторону реки, где урчал мотор «Пежо». Ни фар, ни габаритных или сигнальных огней Дина не включила, и потому её машину мы не сразу смогли разглядеть. Посёлок был погружён во тьму; не горело ни одно окошко, не говоря уже о фонарях.

– Быстрее, ну!.. – прохрипел шеф, когда я наконец-то прихромала к нему с крыльца.

После светлой комнаты нам обоим трудно было ориентироваться, но всё-таки мне удалось различить тропки, грядки, бочку с водой, перевернутую тачку. За нашими спинами, в окошке, надувалась парусом и опадала белая занавеска, и шелестели на клумбе метёлки с блестящими ягодами, которыми обычно украшают букеты.

В саду Емельяновых было так тихо, что я невольно попробовала прочистить пальцами уши. Кроме запаха цветов я различила какой-то ещё, очень противный. От этой, до боли знакомой вони, по моей спине потёк пот, а перед глазами вспыхнули огни встречных фар. Сквозь мерзкое амбре уже не пробивалось благоухание флоксов, в нём растворился запах перегретой земли и увядающей ботвы. Да, в саду пахло очень знакомым, липким, заползающим в каждую клеточку мозга, тела…

– Да куда же она, блин?… – крикнул Озирский откуда-то издалека.

Когда он успел отбежать так далеко? Прошло ведь несколько секунд. А я, уже понимая, что на участке воняет бензином, пыталась понять, что же задумала наша неутомимая клиентка. Неужели захотела сжечь нас в домике, как Конторина? Да нет, она не станет вредить сестре таким поступком, да и окна с дверями в таком случае не мешало бы чем-нибудь подпереть.

Мы ведь выскочили, и какой тогда смысл поливать стены бензином? А, может, в опасности наш джип?.. Я задыхалась от бензиновой вони, меня чуть не вырвало. И как только токсикоманы эту дрянь нюхают, кайф ловят? Для меня, например, нет в мире ничего гаже…

Наш внедорожник стоял за сараем, в кустах смородины. Ни рядом с ним, ни в салоне я никого не заметила. Потом побежала следом за Андреем к речке, потому что в любом случае должна была страховать его. Увидев меня рядом, шеф обернулся. Но вместо озорной, лучезарной, так часто освещавшей его лицо улыбки я увидела страдальческий оскал…

Мы понимали теперь друг друга без слов, и за какие-то доли секунды в моей голове словно пронёсся ураган. Мысли налетали одна на другую, путались, разлетались и снова роились; вспыхивали огненным курсивом, разрывали мой лоб, мои глаза, которые, казалось, готовы были лопнуть.

Дина сказала, что ей некуда и незачем бежать от нас – особенно после скандальной исповеди, записанной на диктофон с её согласия. Значит, Дина ничего не боялась. Не боялась именно потому, что приняла самое главное в своей жизни решение. Правда, ей пришлось делать это уже во второй раз, потому что первая попытка оказалась неудачной…

Если мы сейчас не перехватим её, Дина скроется от правосудия. И никакая милиция не найдёт её, не доставит приводом; и агентура Озирского окажется бессильной. Я уже в тот момент поняла, что мы не сумеем догнать Дину, но всё-таки надежды не теряла.

Она ходила на кладбище к родным, а потом перестала, так как надеялась вскоре встретиться с ними. Гуляла по Красной площади, сидела в одиночестве за ресторанными столиками, кормила в парках птиц и собак…

Дина прощалась. Прощалась по отдельности с каждым местом, где когда-то бывала. Сидя на пляже в Серебряном Бору, смотрела на быструю воду и представляла, как река её жизни несётся к устью, и ни какая, даже самая мощная преграда, не помешает песку высыпаться из часов. «Наружники» доложили, что Дина пересыпала песок из ладони в ладонь, не могла уйти в тень, будто пыталась как можно дольше пробыть под солнцем перед переходом в вечный мрак и холод…

– Дина!!! – заорал Озирский, бросаясь сквозь кусты куда-то в сторону.

И я, путаясь в траве, царапая колени о ветки и натянутую кем-то из дачников проволоку, последовала за ним.

– Динка! Дура!! Не смей!!!

Мы с Андреем бежали к Дининому «Пежо», который стоял у речного обрыва. Огни по-прежнему не горели, но в салоне кто-то сидел; бензином пахло оттуда. Время на миг застыло, а потом, как показалось мне, рассыпалось искрами, вспыхнуло прямо перед нами. Пламя охватило «Пежо», сухую траву, кусты, даже крону растущей неподалёку берёзы. Я зажмурилась, не веря своим глазам. Пылающая машина сорвалась с места и покатилась в ту сторону, где тихо плескалась речка.

Стало светло, как днём. Я, оцепенев от ужаса, чувствуя, что седею, старею и схожу с ума, увидела всё золотым – и берёзу, и кусты, и траву, и берег реки, и воду. На стёклах окон, выходивших в нашу сторону, тоже плясало пламя. Кажется, я страшно закричала, но голоса своего не услышала. И неба не было больше, и звёзды пропали, а остался лишь один жуткий огонь, странный, очень светлый дым и запах бензина, горящей резины, краски. Всё это было везде, и внутри меня – тоже.

Андрей уже хотел, несмотря ни на что, прыгнуть к машине, разбить лобовое стекло, тем самым остановив её, дать Дине глотнуть свежего воздуха. Я заметила в руке у шефа увесистый камень и удивилась, как он умудрился отыскать нужную вещь в такой темноте и суматохе. Но в это время порыв сухого жаркого ветра раздул огонь, словно какая-то неведомая сила мешала Андрею совершить задуманное. Озирский прыгнул назад, чтобы пламя не перекинулось на него и на меня. Он понял, что только погибнет сам, а Дину всё равно не спасёт.

Она заперлась в машине, которую подарил ей Владимир Огнев, и ни за что не откроет замки. Она сгорит внутри своего «Пежо», а мы должны отбежать подальше, пока не рванул бензобак.

Среди листвы засветились окна соседних домиков. Кто-то из дачников выскочил на крыльцо, пытаясь понять, что же происходит. А «Пежо» доехал по края обрыва, на мгновение остановился и, кувыркаясь, полетел с обрыва. Озирский, потный, с закопченным лицом, с сожжёнными волосами и бровями, в лохмотьях, оставшихся от куртки и майки, круто матерился, стоя на самом краю обрыва, и не думал о том, что автомобиль сейчас взорвётся.

Мне казалось, что «Пежо» горит уже целую вечность, а на самом деле прошло две-три минуты.

– Ложись! – Андрей швырнул меня на траву, и сам упал сверху.

Сокрушительный взрыв потряс весь посёлок. Маслянистый, огненный с чёрным столб, казалось, опалил звёзды. Скорее всего, Дина начинила свой автомобиль боеприпасами – чтобы на сей раз наверняка не спасли. Бывший каскадёр Андрей Озирский считался лучшим специалистом по огненным трюкам, и Дина, разумеется, знала об этом. Дым стелился по земле, клубами тянулся к небу, обволакивал заборы и крыши. Я сумела увидеть стареющий месяц, который обычно появлялся под утро, и в его свете – маленькие, жалкие, будто бы перепуганные домики, в окнах которых уже не было стекол…

Кричали все – люди, земля, вода, песок, камни. Даже собаки не лаяли, а безостановочно орали. Горланили петухи, в каком-то из сараев заревела корова. И суматошно ржала лошадь за рекой. Берег пополз с пустоту; огромный пласт сухой земли вместе с травой и корнями отвалился, и с плеском рухнул в горящую речку.

На месте глаз у Андрея были тёмные ямы. Из них, размазывая копоть, лились чёрные слёзы. На жилистой шлее моего шефа блеснула серебряная цепочка с нанизанной не неё пулей – той самой, которую пять лет назад врачи извлекли из его сердца.

– Теперь Буссов к развязке не успеет, – неожиданно спокойно, буднично произнёс Озирский и погладил меня по взлохмаченной голове. – Собирался вернуться третьего сентября, но всё произошло слишком быстро. Тем не менее, мы выполнили задание, Оксана. Встань, тебе нечего стыдиться. На все вопросы, которые задавал нам Илья Брайнин, даны ответы.

Я смотрела на Андрея снизу вверх, стоя перед обрывом на коленях, и думала, что я, одна только я, виновата в случившемся. Стояла спиной к собравшейся толпе и чувствовала на себе взгляды Галины, Софьи Ксенофонтовны, Найки, и панически боялась повернуться к ним.

А когда повернулась, то увидела, что они не смотрят на нас с Озирским. Все, в том числе и родные Дины Агаповой, глядели туда, вниз. Кое-кого рвало, но и те не уходили. Смотрели, как горела вода в реке, и горели её берега. Я медленно поднялась с колен и подумала, что вряд ли смогу пережить эту ночь. Перед моими воспалёнными глазами светилась в эмалированной миске красная смородина, на блюдах и тарелках остывали приготовленные к нашему приезду кушанья. И мерно жужжащие пчёлы кружились над открытой банкой малинового варенья…

Эпилог

Я пережила ту ночь. И пережила множество других ночей. Но ни одна из них не была так страшна, как та, последняя ночь далёкого лета.

С тех пор прошло шесть лет восемь месяцев и семнадцать дней; воспоминания стали сном. Часы в спальне пробили восемь, я открыла глаза и подняла с подушки тяжёлую, словно налитую свинцом голову. Увидела в сером свете майского утра две розы и портрет брюнетки с широко расставленными глазами над хрустальной узкой вазой.

Мы провели эту ночь вместе с ней – вспоминали, курили, пили виски. А вот теперь я, бессильная и разбитая, не успею даже принять душ. В офис придётся ехать в том самом костюме, котором я собиралась явиться на юбилей к своей бывшей классной руководительнице. Надо было всё же раздеться, но я не нашла в себе сил сделать это. Заснула прямо в модельных туфлях, свалившись поперёк широченной постели. Перепуганная персидская кошка Кларисса, уже немолодая и по жизни очень осторожная, пряталась в детской, и я не искала её.

Мне казалось, что в квартире пахнет гарью, и я поспешно вытряхнула окурки из пепельницы, убрала бутылку виски и бокал, обмахнула стол разноцветной метёлкой, привезённой из Туниса. И вдруг я замерла, чертыхнулась и стукнула себя кулаком по лбу, вспомнив, что вчера вечером отключила оба телефона – квартирный и мобильный. Получается, что в течение двенадцати часов до меня никто не мог дозвониться, в том числе дочка, директор агентства, две клиентки, которым в любой момент могла потребоваться моя помощь.

Обе женщины обоснованно опасались за свою жизнь, и я должна была круглосуточно координировать мероприятия по их охране. Бывшая жена крупного бизнесмена, у которой компаньоны её убитого супруга настырно вымогали «бабью долю» акций и прочих ценностей, перешедших по наследству, уже пережила две попытки покушения и обратилась в нашу фирму с последней надеждой. Другую клиентку угрожала прикончить её дочь, предполагаемая убийца маленькой внучки Вареньки. Мамаша-извергиня выбросила ребёнка из окна, чтобы избавиться от обузы и выполнить тем самым условия жениха-иностранца.

В милиции она сказала, что девочка выпала из окна, уперевшись руками в москитную сетку, то есть в результате простого недосмотра. Но бабушка хотела узнать правду, специально приехала в Питер к Озирскому. А неделю спустя сообщила, что родная доченька пообещала забить старушке рот землёй, если та не расторгнет договор…

Представив, что могло произойти за ночь с моими подопечными, я покрылась холодным потом. На ватных ногах обежала квартиру, включила телефоны. Оба стационарных аппарата заверещали, заворчали, как живые. Мобильник тут же исполнил «Танец маленьких лебедей», недавно сменивший надоевшую мне «Ламбаду».

Я сверилась с часами, решила попить кофе уже в офисе. А потом с ужасом поняла, что по «трубе» мне звонит Озирский, а это значит очень много. Ночью или утром произошло событие, потребовавшее его личного вмешательства, и это событие связано со мной. С теми ли двумя клиентками произошло несчастье, или с кем-то ещё, отвечать придётся мне.

Брань, даже выговор и увольнение я должна принять смиренно, потому что в любом случае шеф будет прав. Прав, как всегда. Прав даже больше, чем обычно. Держа «трубу» в одной руке, другой я плескала себе в лицо холодную воду из-под крана – чтобы немного освежиться перед заслуженной поркой. И всё-таки я готовилась отчаянно оправдываться, хотя понимала, что оправдания мне нет. Представила, что после шефа придётся успокаивать ещё и дочку, которая в своём интернате уже неизвестно что успела вообразить. Наконец, махнув рукой, я отозвалась.

– Слушаю!

Ледяной рукой я отвела от глаз волосы, прошла на кухню, без сил опустилась на табуретку.

– Оксана?! – Озирский звонил на мой мобильный телефон и в то же время удивился, когда я ответила. – Оксанка, ты?.. Живая?! Слушай, я не чаял уже… Нет, Это действительно ты?..

Я ожидала от директора агентства чего угодно, но только не этих слов – бессвязных, хриплых, радостных. Он не верил своим ушам и в то же время понимал, что говорит именно со мной.

– Жива? – довольно глупо спросила я и поняла, что позабыла все наши пороли, заготовленные на разные случаи. – А почему я не должна быть жива, интересно? Что-то произошло? Расскажи, ну!

– Не нукай, не запрягла. – Озирский наконец-то пришёл в себя. – Фу-у… – Он несколько раз выдохнул и заговорил отрывисто, сухо, по-служебному. – Значит, с тобой порядок. А я, между прочим, уже в Москве, еду из аэропорта. Сорвался, как только получил агентурную информацию о том, что тебе угрожает более чем реальная опасность. Но, к сожалению, стукнули мне слишком поздно, и я не смог до тебя дозвониться. Дома никого, «труба» отключена. Тут ничего хорошего в голову уже не приходило, и я рванул в Москву, за Октябриной. Так что сейчас заворачиваю к тебе на Звенигородское. В офис пока не уезжай, жди меня – для серьёзного разговора…

– Ничего не понимаю! – Мне казалось, что я ещё сплю. – Почему ты едешь за Октябриной? Какая опасность мне угрожает? Да, с моими клиентами всё в порядке?

– Ты бы о себе лучше подумала! – Озирский скрипнул зубами, теперь уже жалея, что наговорил много лишнего. – Не беспокойся, с бабами твоими пока нормально. Почему ты связь вырубила?

– Ну, ты понимаешь… Мне плохо стало. Голову как обручем зажало. Решила отдохнуть немножко, легла и заснула. Короче, когда приедешь, всё объясню. Ты только не заводись, ладно?

– Да где уж мне заводиться, когда случилось чудо? – Андрей нервно хохотнул. – Ну, ты везучая, подруга! Вчера в гости собиралась? Куда?

– В Митино, к математичке на юбилей.

Я ничего не говорила о своих планах шефу, и потому сразу же поверила, что он узнал про встречу школьных друзей из каких-то своих источников.

– Но ты не была там? – Андрей закашлялся, и я услышала, как грохочут на шоссе автомобили.

– Нет, не была. Уже до метро дошла, а потом вернулась. Устала, наверное, за день, или что-то ещё… Не захотела ехать в Митино. Никого не предупредила, решила, что и без меня обойдутся. Я не должна была выключать телефон, понимаю…

– Вряд ли ты что-то понимаешь, – перебил Андрей. – Вот объясню – тогда поймёшь. Вкратце скажу так – после юбилея математички тебя собирались замочить – на улице или в подъезде, где было бы удобнее по обстановке. Только ты не дёргайся, а слушай. Мы должны к этим вещам спокойно относиться, Оксана Валерьевна, ты же понимаешь. Работа такая. Некую Юлию Губскую ты знаешь?

Андрей, кажется, закурил, чтобы немного успокоиться. А я сидела за столом, как громом поражённая.

– Знаешь? – Озирский переспросил уже раздражённо, настырно.

– Знаю. Это наша бывшая староста класса, она приглашала меня на встречу. Я ведь не ходила туда никогда. Юлька говорила, что бывшие одноклассники хотят увидеться со мной, поболтать, повспоминать… Ну, как обычно. А почему ты о ней спрашиваешь? – спохватилась я.

– Не знаю, как одноклассники, а киллер Рома Шадыев по кличке Кибернетик долго ждал тебя. Ты ведь, наверное, сказала его гражданской жене Юлии Губской, что осталась пока без «тачки». Впрочем, это для Кибернетика особого значения не имеет. По лестнице ты будешь подниматься в любом случае. У лифта перехватить тебя – не проблема.

– А кто… кто заказал? – пересохшими губами спросила я.

И удивилась, потому что мне на самом деле совсем не страшно. В меня стреляли уже не раз, в том числе и через кухонное окно собственной квартиры.

– Ты ведёшь дело Мелентьевой Светланы, у которой «бабью долю» требуют. Мне стукнули, что желающие эту долю получить постановили загасить вас обеих. Значит, боятся они тебя, честь оказывают. Самого Кибернетика подключили! Я когда узнал, что он в деле замешан, приготовился, извини, конечно, венок покупать… Ладно, ты никуда пока не отлучайся, с Губской отношения выяснять не пробуй. Предоставь это дело мне, договорились? Ну, чао, остальные подробности при встрече. Мы уже у Белорусского вокзала, так что скоро встретимся. До этого носа из квартиры не высовывай! Всё поняла?

– Конечно, поняла. – Я встала с табуретки, качнулась и чуть не упала. – Жду тебя. Приезжай скорее!

Телефоны звонили почти беспрерывно, но я не обращала на них внимания. И думала даже не о Юльке Губской, не о её любовнике-киллере, не о вдове бизнесмена-старателя Светлане Мелентьевой. Я вспоминала свой недавний сон, перепуганные лица моих школьных подружек, которые словно хотели о чём-то предупредить, но я не слышала их голосов.

А вот другой – хрипловатый, глубокий, немного вкрадчивый голос – слышала даже сейчас, словно из пустоты. В первый раз он возник в моей памяти, когда у метро я купила две бордово-чёрные розы, изменила свои планы и не поехала навстречу гибели.

«Оксана, вы погубили и спасли меня одновременно. И мне, в свою очередь, тоже хочется спасти вас, выручить из беды…».

Дина Агапова всегда добивалась того, чего хотела. И спасла меня почти через семь лет после того, как исчезла в адском пламени. Значит, она действительно желала мне добра. Ушла, не держа зла на меня, своего противника, своего погубителя…

Я опустилась на колени, низко склонилась над ковром, прижимая сжатые кулаки к лицу. Понимая, что сейчас приедет Озирский, а с ним, возможно, и другие ребята из фирмы, я всё-таки стояла на коленях и ничего не говорила, не думала. Просто смотрела на портрет, в глаза Дине. А она смотрела на меня, как тогда, с порога, в Берёзках-Дачных.

Часы пробили десять. Я медленно встала, опираясь обеими руками на мягкий велюровый подлокотник кресла, подошла к зеркалу и с ужасом увидела над своим лицом седую прядь, которую до приезда Андрея уже никак не успевала закрасить.

1997-98 гг., Санкт-Петербург Дополнения внесены в 2014 и 2016 гг., пос. Смолячково. С.-Пб.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава З

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg