«Экзорцисты»

Экзорцисты (fb2) - Экзорцисты (пер. Ирина Альфредовна Оганесова,Владимир Анатольевич Гольдич) 1679K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джон Сирлз

Джон Сирлз Экзорцисты

© Гольдич В.А., Оганесова И.А., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Посвящается Майе, Кристиану и Шэннону, с любовью

Чего ты боишься?

Всякий раз, когда ночью звонил телефон, я лежала в своей кровати и прислушивалась.

Мама брала трубку после первого звонка, чтобы не проснулась я или моя сестра, если та была дома. Она шепотом пыталась успокоить звонившего, а потом передавала трубку отцу. Его голос звучал строже и более формально, когда он договаривался о месте встречи или объяснял, как найти наш немало повидавший на своем веку и покосившийся дом, выстроенный в стиле Тюдоров[1], в переулке, упиравшемся в тупик, в крошечном городке Дандалк, в штате Мэриленд. Иногда человек, с которым он разговаривал, находился в будке телефона-автомата в Балтиморе. Я знала, что священник нацарапал наш номер на обрывке бумажки и отдал ее тому, кто звонил. Или этот человек нашел его, просматривая потрепанный телефонный справочник, поскольку мы там значились как любая обычная семья, несмотря на то что назвать нас обычными можно было в самую последнюю очередь.

Почти сразу после того, как отец заканчивал разговор и возвращал трубку на место, я слышала, как они одеваются. Мои родители походили на героев телевизионного шоу, чьи костюмы никогда не меняются. Мама – высокая, худая и невероятно бледная – носила бесформенное серое платье с жемчужными пуговицами всякий раз, когда выходила на люди. Темные волосы с седыми прядями она всегда собирала в пучок. В ушах и на шее сверкали крошечные распятия. Отец предпочитал костюмы мрачного коричневого цвета, и крестик прятался среди волос на груди под желтой, застегнутой до самого верха рубашкой. Свои черные волосы он зачесывал назад, так что, когда вы на него смотрели, первыми бросались в глаза очки в проволочной оправе с мутными стеклами.

Одевшись, они проходили мимо моей двери и спускались по лестнице на кухню с оборванными голубыми обоями, где пили чай и ждали, когда на нашей подъездной дорожке вспыхнет свет фар, на мгновение озарив мой потолок. Потом я слышала приглушенные голоса, разобрать слова было невозможно, хотя я примерно представляла, что они обсуждают. В конце концов до меня доносился звук шагов, когда родители вели гостя или гостей в подвал, и внизу воцарялась тишина.

Так все было до снежной февральской ночи 1989 года.

В тот вечер, когда после полуночи зазвонил телефон, я открыла глаза и, как всегда, стала слушать. Никогда, ни единого раза я не утверждала, что испытываю те же «ощущения», что моя мать, но тогда внутри у меня все сжалось и я почувствовала, что этот звонок отличается от предыдущих.

– Она, – сказала мама отцу вместо того, чтобы передать ему трубку.

– Благодарение Богу. С ней все в порядке?

– Да. Но она сказала, что не вернется.

Моя сестра Роуз, несмотря на то что ее звали так же, как нашу мать, не обладала ее мягким нравом и уже три дня не ночевала дома. На сей раз скандал с громкими криками, битьем посуды и хлопаньем дверей разразился из-за ее волос, точнее, их отсутствия, потому что она снова их обрила. Или из-за молодого человека, с которым Роуз встречалась после возвращения из школы Святой Иулии и который не нравился родителям – по крайней мере, так я поняла из подслушанных обрывков разговоров.

Я лежала, слушала, как мама работает переводчицей между сестрой и отцом, и смотрела на учебники на письменном столе. Экзамен по английскому оказался таким же простым, как в шестом и седьмом классе, и я с нетерпением ждала осени и поступления в среднюю школу Дандалка. На полке над столом стояли пони, вырезанные вручную из красного дерева. В сиянии ночника их длинные морды с раздувающимися ноздрями и оскаленными зубами казались живыми.

– Она сказала, что, если мы хотим поговорить, – услышала я голос матери, – можем встретиться в церкви в городе.

– В городской церкви? – Чем больше отец волновался, тем громче и глубже становился его голос. – А ничего, что на улице жуткий снегопад? Она не смотрит в окно?

Через несколько мгновений мама вошла ко мне в комнату, наклонилась над кроватью и тихонько потрясла меня за плечо.

– Просыпайся, милая. Мы едем на встречу с твоей сестрой и не хотим оставлять тебя дома одну.

Я медленно открыла глаза и, хотя прекрасно знала, все равно спросила сонным голосом, что происходит. Мне нравилось изображать из себя ту дочь, которую хотели видеть мои родители.

– Можешь не снимать пижаму, – шепотом сказала мама, – но на улице холодно, так что надень пальто. А еще сапоги, и не забудь перчатки.

Вокруг бушевал снегопад, а мы, держась за руки, точно куклы, вырезанные из бумаги, шли к нашему маленькому «Датсуну». Отец крепко сжимал руль, когда мы проезжали мимо таблички с надписью «Посторонним вход воспрещен! Нарушители будут отвечать перед законом», прибитой к кривым березам, растущим в нашем дворе. Мы выбрались на засыпанное снегом шоссе, и мама тихонько запела колыбельную, которую я слышала во время нашей поездки во Флориду несколько лет назад. Мелодия начала набирать силу, когда мы свернули на парковку перед церковью. Наши фары высветили простое белое строение, бетонную лестницу, красную деревянную дверь и пустые ящики, где весной зацветут нарциссы и тюльпаны, а еще шпиль с маленьким золотым крестом.

– Ты уверена, что она имела в виду эту церковь? – спросил отец.

За витражными окнами невозможно было разглядеть, что внутри, но он задал свой вопрос не только по этой причине. Маленькая церквушка не могла вместить всех прихожан города, и потому службы проводили в другом конце города в спортивном зале католической начальной школы Святого Варфоломея. Каждое воскресенье баскетбольные кольца и волейбольные сетки убирали в кладовку, и их место занимал алтарь. Стены завешивали бархатными панно с изображением Крестного пути, а на деревянном полу, расчерченном отметками баз, расставляли складные стулья и скамейки. Так что на самом деле мы редко бывали в настоящей церкви, поскольку там главным образом проходили свадьбы и отпевания, а по вторникам собиралась группа, возносившая вечернюю молитву. Мои родители раньше ее посещали, но уже давно перестали.

– Кто-то должен был ее сюда привезти, – ответила мама. – По крайней мере, она мне так сказала.

Отец включил дальний свет и прищурился.

– Пожалуй, я пойду один.

– Думаю, это не самая лучшая идея. Учитывая ваши отношения…

– Именно по этой причине я должен пойти один. Пора положить конец ее глупостям. Раз и навсегда.

Если у мамы и возникли ее «ощущения» касательно того, что произойдет, она ничего не сказала отцу, просто позволила ему отстегнуть ремень безопасности и выйти из машины. Мы смотрели, как он идет по парковке и поднимается по лестнице к красной двери. Он оставил двигатель включенным, и печка работала, но дворники отец выключил, и довольно скоро ветровое стекло залепил снег.

Мама протянула руку, включила дворники, и они прошлись по стеклу. Было очень похоже на настройку антенны старого телевизора – неожиданно помехи пропали и появилась четкая картинка. Мама предложила мне лечь на заднем сиденье и поспать, поскольку не было никакого смысла бодрствовать всем. И я во второй раз за ночь изобразила дочь, какую она желала видеть: легла на жесткое виниловое сиденье, застеленное одеялом из верблюжьей шерсти. Засунутая в карман пальто книга о моих родителях напомнила о себе, уткнувшись мне в бок. Родители были так возмущены большей частью того, что написал о них репортер по имени Сэм Хикин, что мне запретили ее читать. Но я в конце концов сообразила, что говорила сестра перед тем, как уйти из дома, и несколько дней назад вытащила книгу из антикварного шкафа, стоявшего в гостиной. Однако до сих пор мне хватило смелости прочесть только их имена на красной обложке: «Необычная профессия Сильвестра и Роуз Мейсон».

– Не понимаю, что они так долго? – сказала мама, скорее обращаясь к самой себе, чем ко мне.

Легкий намек на акцент, оставшийся с детства, проведенного в Теннесси, всегда появлялся, когда она начинала нервничать.

Может быть, напевный акцент или книга, не знаю, но что-то заставило меня спросить:

– Тебе когда-нибудь бывает страшно?

Мама на секунду оглянулась на меня и снова стала смотреть вперед, в ветровое стекло, включив дворники. Ее глаза, блестящие и зеленые, искали отца. С тех пор как он вышел из машины, прошло минут двадцать или даже больше. Мама убавила температуру печки, и в машине быстро становилось холодно.

– Конечно, Сильви. Мы все иногда пугаемся. Чего ты боишься?

Я не хотела ей говорить, что меня напугали их имена на обложке книги. И что сейчас, когда пыталась понять, что так задержало отца и сестру, я испытывала неприятное чувство, похожее на ужас. Вместо этого я рассказала ей о мелких, глупых страхах – именно то, что она хотела услышать.

– Я боюсь получить за экзамены не самые высокие оценки. Ведь тогда я уже не буду самой умной в классе. Еще – что учитель физкультуры передумает и откажется дать мне постоянный пропуск в библиотеку и мне придется играть во флаг-футбол[2] или в баскетбол.

Мама мягко рассмеялась в ответ.

– Ну, это действительно звучит ужасно, Сильви, хотя лично я думаю, что тебе бояться нечего. Но в следующий раз, когда тебе станет страшно, читай молитву. Я всегда так поступаю. И ты делай так же.

По улице проехала снегоуборочная машина, и желтые фонари осветили снег, засыпавший заднее окно. Я почему-то вспомнила, как мы с Роуз, когда были маленькими, завешивали одеялами стулья в гостиной и прятались внутри с фонариками.

– Знаешь что? – проговорила мама. – Я немного беспокоюсь. Пожалуй, я тоже схожу туда.

– Прошло совсем мало времени, – возразила я.

На самом деле времени прошло много, но мне не хотелось оставаться одной. Впрочем, она уже расстегнула ремень безопасности и приоткрыла дверь. Внутрь тут же ворвался порыв холодного воздуха, и я сразу замерзла в своей пижаме и пальто.

– Я скоро вернусь, Сильви. А ты закрой глаза и попытайся немного поспать.

После того как она выбралась наружу, я потянулась вперед и включила дворники, чтобы ее видеть. Оставшись в полном одиночестве, под шорох падающего мокрого снега, я наконец решилась раскрыть книгу. Читать в темноте было трудно, хотя я могла включить внутри свет. Я нашла раздел с фотографиями, разделявший текст на две части. От одного снимка, мутного изображения деревенской кухни, у меня перехватило дыхание: стулья и стол перевернуты, окошко над раковиной разбито, тостер, чайник и кофейник валяются на полу, стены перепачканы чем-то похожим на кровь.

Одной фотографии мне хватило, чтобы захлопнуть книгу и уронить ее на пол. Я довольно долго ничего не делала, только смотрела на церковь и вспоминала, как искажались лица отца и сестры, когда они ссорились, и вскоре становились похожи на морды деревянных лошадей на моей полке. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но никто так и не появился из церкви. В конце концов я устала и снова легла. Ощущение, будто я нахожусь в теплом коконе, снова напомнило мне палатки, которые мы с Роуз устраивали из одеял. Иногда сестре удавалось уговорить маму, и она разрешала нам остаться так на ночь, хотя к утру одеяла всегда падали. Я засыпала, представляя бескрайнее звездное небо, а когда просыпалась, оказывалось, что все одеяла свалились, наша палатка рухнула, а над головой у меня белый потолок.

Это было последнее, о чем я подумала, когда погрузилась в сон на заднем сиденье машины.

За всю свою жизнь до той ночи я не слышала столь жуткого и незабываемого звука. Я мгновенно проснулась и села. В машине стало холодно, и все окна, кроме ветрового стекла, покрывал толстый слой снега. Церковь казалась мирной и сонной, окутанной снежным сугробом, и я подумала, что мне, наверное, приснился тот ужасный звук под впечатлением от картинок из книги. Но я ошиблась, потому что услышала его снова, и на этот раз он был более яростным и таким громким, что казалось, будто он вибрирует у меня в груди, заставляя сердце биться быстрее. В следующее мгновение я поняла, что у меня дрожат руки.

Не знаю почему, но первым делом я потянулась вперед и заглушила двигатель машины, дворники тут же замерли посередине стекла. Если не считать ветра и шороха веток, вокруг царила мертвая тишина, когда я открыла дверцу машины и выбралась наружу. Я не сообразила выключить фары, и они освещали следы на снегу – первые уже почти совсем скрылись под снегом. Я отошла от машины, спрашивая себя, как долго спала.

В следующий раз, когда тебе станет страшно, читай молитву…

Я попыталась. Действительно пыталась, но была так напугана, что в голове у меня перепутались все молитвы, и в результате я бормотала какую-то новую, объединенную версию всех, что знала. «Отче наш, иже еси на небесех, верую во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, и воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы, распятого, и страдавшего, и погребенного, и воскресшего в третий день по Писаниям… Во веки веков. Аминь. Аминь. Ами…»

У основания бетонных ступенек я замолчала и долго прислушивалась, пытаясь уловить хоть какой-то намек на присутствие людей внутри, но ничего не услышала.

В подвале

Как ты опишешь себя сейчас?

Арнольд Бошофф задавал кучу всевозможных вопросов всякий раз, когда мы с ним встречались в его кабинете без окон, украшенном плакатами «Скажи нет!», но к этому возвращался постоянно. Бошофф растянул слово «сейчас», положив руки с переплетенными пальцами на живот, похожий на огромную гору. Я, как всегда, посмотрела на его пухлое лицо с водянистыми голубыми глазами и дала очевидный ответ. У меня отличные оценки, и я лучшая в классе. У меня бледная кожа и карие глаза. Иногда я сообщала ему, что мне представляется, будто у меня слишком большая голова, а пальцы и ноги чересчур маленькие. Я выдавала эти детали прежде, чем перейти к более незначительным, например крошечным веснушкам на внутренней стороне правого запястья. Оте-ц называл их «поцелуй Бога». Стоит подставить руки ветру, и они улетят прочь. Когда я заговорила о том, как соединяю маркером веснушки так, чтобы они превратились в треугольник, Бошофф расплел пальцы и перешел к новой теме.

– Я кое-что для тебя приготовил, Сильви, – сказал он после того, как мы холодным октябрьским днем подошли к концу привычной рутины, выдвинул ящик стола и достал оттуда подарок, завернутый в подарочную бумагу в горошек.

– Что это? – спросила я, когда он вложил сверток мне в руки.

– Открой – и узнаешь, Сильви. Так принято. Когда речь идет о подарках.

Бошофф улыбнулся и пощелкал леденцом от кашля, который перекатывал во рту. Если судить по мятым джемперам и брюкам цвета хаки, сплошь в пятнах, он был не самым опрятным человеком. Однако ему удалось каким-то непостижимым образом аккуратно завернуть подарок. Я осторожно сняла бумагу и обнаружила внутри дневник с миниатюрным замочком и ключиком.

Прошло уже довольно много времени с тех пор, как кому-то приходило в голову сделать мне подарок, и я не знала, что сказать. Наконец я с трудом проговорила:

– Спасибо.

– Не за что.

Если не считать шороха пустых страниц дневника, который я листала, в кабинете царила тишина. Бошофф был специалистом по работе с подростками, употребляющими наркотики и алкоголь, округа Балтимор в штате Мэриленд и еженедельно посещал городки вроде Дандалка. В отличие от его подопечных, я никогда не курила травку и в жизни не выпила ни капли спиртного. Но, несмотря на это, директор раз в неделю освобождал меня от занятий, чтобы я провела с Бошоффом час, – он надеялся, что наши разговоры принесут мне пользу, поскольку бюджет не позволял нанять специалиста, обладающего достаточным опытом, чтобы справиться с моей «ситуацией». В первый раз, когда в сентябре вошла в его кабинет, я спросила Бошоффа, не похожи ли мои визиты к нему на то, как если бы человек с гнойным аппендицитом пришел к ветеринару. Он рассмеялся, пощелкал леденцом от кашля, который сосал, и только потом совершенно серьезно ответил:

– Полагаю, в случае необходимости большинство ветеринаров в состоянии вырезать аппендицит у человека, Сильви.

В общем, взял и испортил хорошую шутку.

– Наши встречи дали мне понять, – начал он сейчас, много недель спустя после того, как мы познакомились, – что есть вещи, которыми ты не хочешь делиться ни со мной, ни вообще с кем бы то ни было. Но, возможно, ты напишешь о них в дневнике, где их никто не прочитает.

Я ткнула пальцем в ненадежный замочек. Дневник с фиолетовой обложкой и розовыми полями больше подошел бы другой девочке, которая писала бы в нем красивым почерком с завитушками истории про поцелуи с мальчишками, пижамные вечеринки и тренировки команды болельщиц. В голове у меня зазвучал голос отца: Людям не следует знать, что происходит в нашем доме, поэтому ни ты, ни Роуз не должны никому ничего рассказывать – вообще никому.

– О чем задумалась? – задал еще один свой любимый вопрос Бошофф.

– О том, что не знаю, о чем стану писать в дневнике, – ответила я, хотя прекрасно понимала, что он задумал.

Но я столько времени провела в других комнатах без окон, рассказывая, что произошло той ночью в церкви, седому детективу и потрепанному на вид помощнику окружного прокурора, что не имела ни малейшего желания к этому возвращаться.

– Ну, можешь начать, например, с того, как ты проводишь день, Сильви.

Я иду по коридорам средней школы Дандалка, и все передо мной расступаются. Никто не смотрит в глаза и не заговаривает, разве чтобы поиздеваться надо мной и моими родителями и тем, что произошло с ними – и чуть не произошло со мной…

– Ты можешь написать, как вы живете с сестрой, когда все… изменилось для вас обеих.

Роуз отказывается ходить в магазины за продуктами и отправляется туда, только когда должна прийти Кора со своим блокнотом. По большей части мы едим фруктовое мороженое на обед и картофельные чипсы на завтрак, а посреди ночи хлеб с майонезом…

– Или ты могла бы просто открыть дневник, чтобы посмотреть, какие к тебе вернутся воспоминания.

Чтобы сделать вид, что я, по крайней мере, подумаю над его предложением, я открыла первую страницу и посмотрела на нее, представив себе красивый, с завитушками, почерк той самой девчонки: Мальчик поцеловал меня в пятницу вечером в своей машине столько раз, что окна запотели… Моя лучшая подруга проспала в субботу, и мы смотрели «Клубный завтрак» в записи… Все воскресенье я училась делать колесо для выступления команды болельщиц…

Где-то в самый разгар ее счастливой жизни я услышала голос Бошоффа:

– Сильви, последний звонок. Ты что, не слышала? Из-за уха?

Мое ухо. Я подняла глаза от пустой страницы и посмотрела на него таким же пустым взглядом.

– Слышала. Просто я… ну, не знаю… думала, что я напишу.

– Вот и хорошо. Рад, что ты об этом задумалась. Надеюсь, ты попробуешь.

Ничего подобного делать я не собиралась, но заверила его, что непременно попробую что-нибудь написать, и убрала дневник в сумку отца. Он складывал туда свои записи, когда они с мамой отправлялись в путешествия, а я носила в ней учебники с тех пор, как перестала пользоваться шкафчиком, потому что в нем постоянно ломали замок. Средняя школа оказалась совсем не тем испытанием, на которое я рассчитывала, и там было очень шумно. Грохот шкафчиков, пронзительные звонки, рев, наполнявший коридоры в конце занятий. Любой ученик, выходящий из кабинета Бошоффа и оказывавшийся в толпе, рисковал быть прижатым к стене, но только не я. Все расступались, чтобы меня пропустить.

Обычно после последнего звонка я шла против течения к заднему выходу и возвращалась домой по извилистой лесной тропинке, оставив за спиной далекий шум шоссе, и дальше вдоль забора птицеводческой фермы Уатта.

Однако сегодня меня должна была встретить сестра, и мы собирались поехать за одеждой для меня в место, которое в Мэриленде, казалось, знали все, кроме нас, – торговый центр «Мондомин». Роуз в жизни не стала бы делать ничего подобного и никуда бы не поехала, если бы неделю назад в дождливый понедельник к нам не заявилась Кора. Войдя домой, я думала только о том, чтобы снять мокрую одежду и принять горячий душ, но обнаружила на диване в гостиной светлокожую негритянку, которая сидела и смотрела на деревянный крест, висевший на стене. В тщательно отглаженной юбке и блузке она выглядела слишком собранной и безупречной, чтобы искать помощи моих родителей. Но я решила, что она пришла именно к ним.

– Они… – начала я, и сердце отчаянно забилось у меня в груди. – Их нет.

– Привет, – сказала незнакомка, и ее блестящие губы расплылись в улыбке при виде меня. – Кого нет?

– Мамы и отца. Вы, наверное, не слышали, но…

– Я знаю. Я пришла к тебе, Сильви.

– А вы кто?

– Кора. Кора Дейли. Из Мэрилендской службы защиты детей. – Улыбка застыла на ее лице, когда она окинула меня взглядом с головы до ног. – Тебе нечего бояться. Я просто хочу посмотреть, как ты живешь, и все.

Говорил ли мне предыдущий сотрудник службы, мужчина, которого больше всего на свете занимало, сдаст ли он экзамен, чтобы стать агентом по недвижимости, что его заменит кто-то другой? Я помню наши беседы об учетных процентах, квадратных футах и оценках, хотя все остальное выветрилось у меня из головы.

– А что случилось с Норманом? И как вы вошли?

– Норман больше не придет. Тобой теперь буду заниматься я. Меня впустила твоя сестра. Я ждала на подъездной дорожке, когда ты вернешься домой. Бедняжка промокла совсем, как и ты. Она пошла наверх, пере-одеться. У меня не было зонтика, но я прикрывала голову блокнотом. Для меня главное, чтобы волосы оставались сухими. Моя мама такая же. Мы совершенно счастливы, если наши волосы и ногти в порядке.

Пока она говорила, я разглядывала ее волосы, собранные в пучок, и ногти с идеальным маникюром. Ее одежда выглядела такой новой и безупречной, что я не удивилась бы, увидев, что из рукава торчит ценник. Посмотрев вниз, я заметила у ее щиколотки вытатуированного крошечного дельфина или, может, акулу. Несмотря на все ее старания, Кора Дейли показалась мне слишком молодой для этой работы, не старше моей сестры.

– Ты не хочешь переодеться в сухое, Сильви? А потом мы поговорим.

Да, я хотела переодеться в сухую одежду. И нет, не хотела с ней разговаривать.

– Со мной все в порядке, так что, если хотите, можем поговорить.

– Ладно. – Кора посмотрела на свои мокрые бумаги, я заметила, что у нее слегка дрожат руки, и подумала, что она, наверное, нервничает, оказавшись в нашем доме. – Так, посмотрим. Мое начальство хочет, чтобы я задала тебе целую кучу вопросов. Но самого очевидного, который приходит мне в голову, нет в списке. – Она посмотрела на меня своими мягкими карими глазами. – Скажи, пожалуйста, ты в этом ходила сегодня в школу?

Интересно, какого ответа, кроме положительного, она от меня ожидала, когда я стояла перед ней в капри и футболке, с которых капала вода, и шлепанцах?

– Извини, что я это говорю, Сильви, но мне кажется, ты не совсем подходяще одета. Особенно в такую погоду.

– Знаете, мы не очень следим за погодой в последнее время.

– Мне придется побеседовать с твоей сестрой. А также о том, что ты пропустила визит к врачу по поводу твоего уха. В моих бумагах имеется соответствующая пометка.

«Повезло», – ужасно хотелось мне сказать.

Стоя перед школой через несколько недель после того дождливого понедельника, одетая примерно так же, как тогда, дрожа на октябрьском ветру, я посмотрела в угол под крышей, отведенный для курения: скрипучие диванчики и кресла, расставленные кое-как, – вполне можно было принять за благотворительный базар, если бы не сидевшие там потрепанные ученики, которые спешили сделать последнюю затяжку. Большинство из них я видела входящими и выходящими из кабинета Бошоффа в чем-то вроде униформы: кофты с капюшонами, теплое нижнее белье, поношенные джинсы, пентаграммы и «число зверя» на костяшках пальцев.

– Эй, Венсди, тебе хоть кто-нибудь нравится?

Вопрос задал Брайан Уолдрап, первокурсник, живший неподалеку от поля для гольфа, который заметил, что я на них смотрю. Брайан не единственный в школе называл меня Венсди Аддамс[3]. Я засунула руку в сумку отца и достала дневник, чтобы сделать вид, будто занята делом. Глядя на пустую первую страницу, я спросила себя, какие воспоминания вернулись бы ко мне, если бы я позволила себе нарушить правило отца.

– Знаешь что? – не унимался Брайан, который сложил кресло и начал подбираться ко мне.

Когда он оказался совсем рядом, я почувствовала около своего здорового уха его дыхание, пропитанное табаком. Он молчал, а я представляла, что бы я хотела от него услышать: Я видел, как ты тоже выходила из кабинета Бошоффа. У тебя все хорошо? Или: Я помню, как в первом классе ты раздавала всем самодельные валентинки из бумаги. Мне ты дала две, потому что я сломал руку и ты меня пожалела. Или даже: Я знаю, что произошло с твоими родителями – мы все знаем, – и надеюсь, что весной суд посадит этого психа, Альберта Линча, за решетку.

– Что хранили твои родители в подвале? – спросил он.

– Ничего.

– Не ври, Венсди. Гомезу и Мортиции это не понра-вится.

– Я не вру. Там ничего нет.

И, хотя такое казалось невозможным, Брайан подошел еще ближе и, прижавшись ко мне своим плотным телом, прошептал:

– Ты врешь. Как и они. Как твой отец. А сейчас они оба горят в аду.

Можно было подумать, что это самое худшее, что может услышать человек, но я изо всех сил старалась ничего не чувствовать. Урок, который я получала каждое воскресенье, когда мы с Роуз приходили на мессу в спортивном зале католической школы Святого Варфоломея. Мы приходили заранее и занимали места на передней скамье, на самой границе трехочковой линии. Повторяя за отцом Коффи строки из посланий апостолов – одетые в лучшие платья, я свое любила, а сестра ненавидела, – мы слышали за спиной шепот. И хотя я не различала слов, я знала, что говорят о нас, семье Мейсонов, и нашем присутствии в импровизированной церкви.

Я улыбнулась Брайану Уолдрапу. В конце концов, несмотря на символы и дьявольские числа, нарисованные ручкой на костяшках пальцев, он был всего лишь мальчишкой и моим ровесником и после занятий его каждый день встречала на «Вольво» мать. Я видела, как они выезжают с парковки и направляются в сторону симпатичного желтого домика неподалеку от поля для гольфа, и представляла, что она по вечерам ставит в духовку цыпленка или жаркое, а утром готовит сыну блины или яйца всмятку. Мысли о том, насколько у нас с ним разная жизнь, помогали мне улыбаться и служили напоминанием, что он совершенно безобидный. Я убрала дневник в сумку и направилась в сторону огромного красного пикапа Роуз, который наконец появился под громкий скрежет музыки, доносившейся из динамиков.

– Бу-у-у! – завопил Брайан мне вслед.

Когда Роуз остановилась, я открыла дверцу и забралась внутрь. Она обрила волосы прошлой зимой, и сейчас они отросли и торчали во все стороны, такие же черные, как и у меня, только с красно-синим оттенком, которого не было раньше. Роуз любила ездить с открытыми окнами, чтобы волосы развевались на ветру, и когда она останавливалась, ей приходилось убирать их с лица.

– Привет, – услышала я ее голос из массы спутанных волос.

– Бу-у-у! – вопил Брайан, который стоял на тротуаре, махал руками и подпрыгивал на месте.

– Что это с ним? – удивленно моргая, спросила сестра, и я увидела ее бледное широкоскулое лицо.

– Он пытается меня напугать.

Она фыркнула, потом наклонилась вперед и показала ему средний палец. Моя сестра лучше всех на свете умела отшивать всяких придурков: она выставляла руку и с такой скоростью демонстрировала им этот самый палец, что казалось, будто мимо просвистел нож с выкидным лезвием.

– Говнюки вроде него – вторая причина, по которой я ненавидела школу.

– А какая первая?

– Отвратная еда. Мерзкие учителя. И я терпеть не могла делать уроки.

«Это уже три», – подумала я, но ничего не сказала, потому что Роуз переключилась на Брайана.

– Встанешь перед моим пикапом, и я тебе яйца раздавлю! – крикнула она.

– Бу-у-у!

– В твоем словаре есть другие слова, придурок?

– Просто поезжай, не стоит обращать на него внимания, Роуз, – тихо проговорила я.

Она повернулась ко мне.

– Сильви, если мы не будем давать отпор ему и типам вроде него, они никогда не оставят нас в покое. Никогда.

– Может быть. Но сейчас я бы хотела поехать в магазин.

Роуз громко выдохнула и, немного подумав, решила забыть о Брайане.

– Будем считать, что сегодня у придурка счастливый день. Иначе я бы вылезла и отделала его по первое число. – Она снова показала ему средний палец и нажала на газ.

– Бу-у-у! – вопил Брайан под визг наших гигантских шин. – Бу-у-у! Бу-у-у! Бу-у-у!

Он продолжал верещать, точно призрак в заброшенном доме на холме. Если вы, конечно, верите в такого рода вещи. Лично я и верю, и не верю. Но по большей части – да, все больше и больше – я верю.

Девять месяцев. Ровно столько времени прошло с тех пор, как погибли мои родители.

И тем не менее, несмотря на то что я сказала Брайану, вещи, которые мои родители держали в подвале – те, что возникали в сознании жителей Дандалка всякий раз, когда они смотрели на нас с сестрой, – по-прежнему оставались на своем месте.

Ш-ш-ш-ш

Мы целый час бродили по гулким коридорам огромного универмага, поднимались и спускались по эскалаторам, ослепленные ярким сиянием ламп и окутанные запахом печенья с кусочками шоколада и корицей. Там оказалось столько всего интересного, что Роуз даже не вышагивала впереди меня, как делала обычно. Из нас двоих она была симпатичнее, высокая, спортивная и красивая. Я видела, что мужчины окидывают ее внимательными взглядами, но она их игнорировала. Когда мы бродили по магазину, у меня впервые за очень долгое время возникло ощущение счастья, потому что в этот момент наша жизнь казалась почти нормальной.

В «Джи-си пенни» мы увидели хорошо знакомые каталоги, поскольку наша мама покупала вещи только из них. В «Джуниор мисс» я остановилась, чтобы провести рукой по черному платью до колена, приталенному, с высоким воротником. Мне оно понравилось, но, с другой стороны, именно такое стала бы носить Венсди Аддамс, что доставило бы особое удовольствие всем Брайанам Уолдрапам в мире.

Как выяснилось, мое мнение касательно платья не имело ни малейшего значения. Роуз подвела меня к вешалке с надписью «Ликвидация коллекции» и сказала, чтобы я выбрала, что хочу. Но там висела всякая ерунда вроде расклешенных штанов и рубашек с открытым воротом, которые я не собиралась носить. Как только сестра отошла в сторону, я тоже оттуда слиняла. Но когда я нашла другую стойку, снова появилась Роуз, спросила, что я вытворяю, велела мне отправляться в примерочную и заявила, что сама выберет мне тряпки. Я еще не успела забыть, как мы с ней препирались по дороге сюда (слишком быстро, слишком много внимания приемнику, слишком сильный ветер в окна, слишком частые смены полос на шоссе и почти полное отсутствие сигналов), и потому не хотела устраивать новую разборку. Я отправилась в примерочную и разделась до нижнего белья, сидевшего слишком плотно, поскольку мы несколько месяцев не покупали ничего нового.

Я умела ждать. Прошлой зимой я делала это бесконечно, лежа на кровати в больнице и прислушиваясь к шагам в коридоре, тихому смеху посетителей в других палатах и шороху страниц, доносившемуся из репродукторов. А еще я слышала несмолкаемый шум, наполнявший мое ухо. «Как в раковине, – говорила я доктору, – или как если бы кто-то сказал тебе: “ш-ш-ш”».

Ш-ш-ш-ш.

Не Роуз, не дядю Хоуи и не отца Коффи. И вообще никого из знакомых. Если не считать медсестру, врача и социального работника, первым человеком, которого я увидела у своей кровати, был детектив Деннис Раммель, мужчина с ярко-голубыми глазами, седыми волосами и квадратной челюстью, какие обычно бывают у статуй. Наверное, это может показаться странным, но детектив взял мою маленькую руку в свою крупную ладонь и долго ее не выпускал. И еще странно, что он наливал мне в чашку воду и бросал туда лед из грохочущей машины, стоявшей в конце коридора. Странно, что он поправлял мне подушку и одеяло, чтобы я чувствовала себя удобнее. Но он так делал.

– Чем больше ты сможешь вспомнить о том, что произошло, Сильви, – сказал детектив ровным голосом, заставившим меня снова подумать про статую, которая с трудом разлепляет губы, чтобы заговорить, – тем больше у нас шансов найти преступника. И тогда твои мама и папа смогут обрести покой. Ты же хочешь этого, верно?

Я кивнула, одновременно вспомнив слова отца: Людям не следует знать, что происходит в нашем доме…

– Давай начнем с того, что заставило тебя пойти в церковь? – спросил Раммель, присев на край моей кровати и снова взяв меня за руку.

От его вопроса я вдруг отчаянно захотела пить. Мне нужна была вода из графина и лед из машины, мне нужна была моя сестра, но Раммель ни разу не упомянул Роуз. Поэтому вместо того, чтобы сообщать ему о своих желаниях, я рассказала, что после полуночи зазвонил телефон, мама вошла ко мне в комнату, разбудила и сказала, что мы поедем в церковь.

– Она не показалась тебе расстроенной?

Я покачала головой.

– Она говорила, кто позвонил и с кем вы собираетесь встретиться?

Ш-ш-ш-ш.

Когда Раммель внимательно посмотрел на меня своими голубыми глазами, звук стал громче. Я сглотнула, в горле еще сильнее пересохло, и ответ готов был сорваться с языка.

– Я знаю, как тебе тяжело, Сильви. Никто не должен проходить через такое немыслимое испытание, особенно в столь юном возрасте. Я очень ценю твою храбрость. И хочу, чтобы ты ответила на мои вопросы обо всем, что запомнила. Ты понимаешь?

Я кивнула.

– Хорошо. Мы проверим телефонные звонки. Но сейчас мне важно, чтобы ты сказала, говорил ли кто-то из твоих родителей о том, кто им позвонил.

Ни ты, ни Роуз не должны никому ничего рассказывать…

– Нет, – ответила я дрожащим голосом.

– Даже не намекнули?

Вообще никому…

– Они никогда не рассказывали, чем занимались. А по дороге в церковь мы молчали, потому что было поздно и дорога скользкая.

Детектив отвернулся, и мне показалось, что ему мой ответ не понравился. Он перевел взгляд с потрепанных штор на мерцающий телевизор.

– Ладно, – сказал Раммель, снова поворачиваясь ко мне. – Скажи, а почему родители взяли тебя с собой, а твою сестру оставили дома?

– Дома?

– Да.

Я затихла, прислушиваясь к шуму в ухе, потом прижала руки к повязке и закрыла глаза.

– С тобой все хорошо? Я могу позвать медсестру. Она на посту в коридоре, совсем рядом.

– Все хорошо. – Я открыла глаза и посмотрела на собственные ноги в конце кровати. – Разве Роуз не сказала вам, почему она была дома?

– Сильви, она сейчас находится в участке и отвечает на те же вопросы. После того как мы обнаружили тебя и твоих родителей в церкви Святого Варфоломея, к вам домой отправили полицейского, он и нашел там твою сестру. Сейчас для нас важно сравнить ваши показания, это поможет раскрыть дело. Поэтому ответь мне, родители сказали тебе, почему они оставили Роуз дома?

– Нет, не сказали.

– Вы втроем часто уезжали куда-то без нее?

В этот момент в примерочную через верх влетело две пары вельветовых брюк и несколько фланелевых ру-башек.

– Давай, примеряй побыстрее, – заявила Роуз. – Я хочу пи́сать, как пони.

Если можно отложить воспоминания на потом, я именно так и сделала, собрала одежду с пола и, не в силах сдержаться, пробормотала:

– Скаковая лошадь.

– Чего? – переспросила сестра, стоявшая снаружи.

– «Я хочу пи́сать, как скаковая лошадь», так говорят. Пони тут ни при чем.

По ту сторону занавески наступила тишина, и я поняла, что сестра думает. Результатом ее напряженных размышлений стал вопрос:

– Ты хочешь сказать, что пони не писают?

Я надела коричневые брюки и фланелевую рубашку, не очень внимательно слушая ее, потому что разглядывала себя в зеркало. «Забавно, что мы говорим о лошадях, – подумала я, – потому что я стала похожа на девчонку из конюшни».

– Пони тоже писают, – ответила я, стаскивая брюки, – но это не…

– Ха! Попалась, выскочка. Давай, поторапливайся, потому что мне действительно пора.

– Здесь должен быть туалет, Роуз.

– Я терпеть не могу общественные туалеты. Я сделаю свои дела дома, если не описаюсь по дороге.

К этому моменту у меня изменилось настроение, как бывало всегда, когда я думала о вопросах Раммеля. И, хотя мне хотелось поскорее одеться и уйти из магазина, мне нужна была новая одежда, поэтому я продолжала примерять то, что принесла сестра. Каждая следующая вещь выглядела хуже предыдущей, поэтому в конце концов я надела капри и футболку, в которых была, и вышла из примерочной.

– Ты куда собралась? – спросила Роуз.

– Выбирать одежду.

– Ты не можешь.

– Это еще почему?

Роуз не ответила, поэтому я повернула в сторону «Джуниор мисс», решив, что платье на манекене стоит посмотреть еще раз.

– Потому что я должна думать о нашем бюджете, вот почему.

Я знала, что у нас мало денег, даже когда родители были живы. Люди не платили много за то, что они делали. Они писали письма, умоляя о помощи, и очень редко вкладывали в них чеки, которыми мы могли бы оплатить бензин или авиационные билеты. Или они стояли на крыльце с остекленевшими глазами, стучали в нашу дверь и обещали расплатиться позже, если только мама и папа сумеют исправить то, что в их жизни пошло не так, – но выполняли обещания редко. Мы жили за счет лекций, которые читали родители. Но когда книга Сэма Хикина увидела свет, этот источник дохода иссяк.

Я видела, что моя сестра тратит кучу денег на вещи, которые мы не могли себе позволить, например пикап, купленный на деньги по страховке и то, что она получила после продажи родительского «Датсуна», когда нам его вернула полиция. Когда я повернулась и сообщила ей об этом, у нее случился припадок и она принялась кричать, да так громко, что вскоре ее вопли превратились в визг.

– Нравится тебе это или нет, Сильви, я теперь твой законный опекун!

И вышла из магазина.

Всякий раз, когда она произносила эти слова, часть меня закрывалась от внешнего мира. Разумеется, я помнила адвокатов, отсутствие завещания родителей, бесконечные бумажки и судебные разбирательства, посещения Нормана, теперь – Коры. А еще помнила вечер, когда через несколько дней после той ночи полиция нашла дядю Хоуи где-то неподалеку от его квартиры в Тампе. Как он приехал, объявив, что намерен о нас позаботиться, и чем все закончилось, когда Роуз и наши адвокаты сначала подали иск о том, что он находился за рулем в нетрезвом виде, потом арест за распространение наркотиков, а также абсолютное отсутствие участия в нашей жизни. И тем не менее понимание, почему все сложилось именно так, не прогоняло неприятного чувства. Я смотрела на вытертый красный ковер в «Джи-си пенни», а покупатели, ставшие свидетелями нашего с Роуз сражения, постепенно вернулись к своим делам.

– Милая, у тебя все в порядке? – спросила проходившая мимо продавщица.

Я не стала встречаться с ней глазами, только посмотрела на табличку с надписью: «Чем я могу Вам помочь?», приколотую к ее огромной груди. Потом кивнула и направилась в сторону парковки. Сначала мне никак не удавалось найти наш пикап, и я прошла вдоль машин, уверенная, что Роуз уехала без меня. Когда я наконец его обнаружила, сестры внутри не оказалось. Я прислонилась к теплой пассажирской дверце и стала ждать. Несмотря на то что здесь было огромное количество машин, меня удивило почти полное отсутствие людей. Вдалеке женщина усаживала вопящего ребенка в детское кресло, а еще дальше мужчина в зеленой форме складывал сумки с покупками в багажник. И больше никого, пока не раздалось позвякивание ключей, – тогда я повернулась и увидела, что в мою сторону направляется Роуз, потягивая через соломинку лимонад из огромного стакана и поглощая громадный пончик, лежащий в картонной коробочке.

– Ты где была? – спросила я.

– Ты слишком долго копалась, и мне пришлось пойти в их вонючий туалет. А потом я поняла, что проголодалась.

Она открыла для меня дверцу и обошла машину к водительскому сиденью. Когда мы сели, Роуз заявила, что я сама буду объяснять Коре, почему так одеваюсь, если та, конечно, перестанет нести чушь и снова спросит про одежду. Сестра завела мощный двигатель, и пол у меня под ногами завибрировал.

– Кроме того, я все равно не знаю, в чем ты уходишь из дома. Но самое главное: больше всего на свете не люблю висеть над сиденьем в грязном общественном туалете. Так что не заставляй меня больше.

По дороге к нашему потрепанному дому в стиле Тюдоров, прятавшемуся среди тощих кедров и берез в конце Баттер-лейн, ни одна из нас не произнесла ни слова. Роуз открыла настежь окно и принципиально не сигналила, меняя полосы, но радио не включила. В гаснущих лучах заходящего солнца я смотрела на сухие листья на лужайках, мимо которых мы проезжали. Кто-то вырезал фонарь из тыквы слишком рано: до Хеллоуина оставалось еще три дня, и он начал потихоньку разваливаться.

Когда мы свернули на нашу покатую подъездную дорожку и миновали знак «Посторонним вход воспрещен!», я невольно посмотрела на окно подвала. Обычно там всегда горел свет. Учитывая причины, по которым мои родители это делали, мне бы не следовало скучать по желтому сиянию, заливавшему рододендроны, но мне его не хватало. Впрочем, какая разница? Лампочка перегорела уже после их смерти, но мы не стали спускаться вниз, чтобы ее поменять.

– Забавно, правда? – сказала я. – Помнишь, когда родители уезжали, ты постоянно вопила, что нам не нужна никакая няня, чтобы мы могли остаться одни. И вот мы остались – ты и я.

Роуз выключила мотор. Под тихое потрескивание под капотом она поправила волосы, а я ждала, когда перестану чувствовать вибрацию в ногах.

– Как тогда с Дот, – начала я.

– Почему ты про это все время говоришь?

– Просто…

– Я не хочу больше думать о прошлом, Сильви. Мама и папа сами выбрали свою жизнь, работу и веру. И посмотри, чем это закончилось. Я знаю, что не должна была тогда звонить. Поверь мне, я бы никогда ничего подобного не сделала, если бы знала, чем все закончится. Но Альберт Линч все равно нашел бы способ до них добраться. Или если не он, какой-нибудь другой безумец. Так что я считаю, что нам с тобой не следует больше вспоминать и говорить о них. После суда весной мы оставим эту историю позади.

Пока она говорила, я молчала и смотрела, как она распутывает волосы.

– Когда закончишь школу, Сильви, мы уедем из этого дома и начнем жить каждая своей собственной жизнью, забудем ту, которая была у нас здесь. Я знаю, трудно поверить, но наступит день, когда случившееся станет воспоминанием из далеких времен.

Ш-ш-ш-ш.

Дело было вовсе не в этом звуке; я ее прекрасно слышала. Только не понимала, как мы сможем забыть и оставить случившееся в прошлом. Но что я могла ей сказать? Я взяла отцовскую сумку с учебниками, где лежал дневник, подаренный мне Бошоффом днем, открыла дверь и опустила ноги на землю. И тут же почувствовала, как мои шлепанцы коснулись чего-то мягкого. Я сразу поняла, что это такое, но все равно вскрикнула.

– Ну, что еще?

Мое молчание не помешало Роуз выбраться из машины и подойти к моей дверце. К этому моменту я уже отошла в сторону и положила сумку на землю. Мы стояли на окутанной тенями подъездной дорожке и смотрели на распростертое тело и белое, круглое, точно луна, лицо, ничего не выражающие черные глаза и необычного цвета рыжеватые волосы. Эта была меньше, чем обычно: размером с опоссума, но плоская, как будто ее переехала машина.

Носком сапога Роуз перевернула ее лицом вниз.

– Ублюдки! – выкрикнула она в темноту, окружавшую наш дом. – Вонючие ублюдки!

С каждым новым воплем она запускала руки в волосы, и вскоре они торчали в разные стороны, точно напитанные статическим электричеством. Я снова вспомнила, как она больше года назад обрила их, потому что какой-то парень, который ей нравился, сбрил волосы и хотел, чтобы она сделала то же самое. Если бы Фрэнки сказал тебе спрыгнуть с моста, ты бы спрыгнула? А если бы велел ограбить банк, ты бы его послушалась? Если бы Фрэнки потребовал, чтобы ты больше никогда не разговаривала со своими родными, ты бы перестала? Эти вопросы задавали наши родители, и Роуз на все отвечала: Да!

– Ублюдки! – выкрикнула она в последний раз, выдохнула, опустилась на колени и протянула руку.

– Не нужно! – сказала я.

– Что не нужно?

– Трогать.

Роуз посмотрела на меня. Она носила имя нашей матери, но лицо ей досталось от отца: широкий подбородок, длинный нос, глаза темные и слегка прищуренные за мутными стеклами очков в тонкой оправе. Впрочем, отец никогда не разговаривал со мной так, как Роуз, когда она заявила:

– Она ничего нам не сделает, идиотка.

– Я знаю, но, пожалуйста, не трогай ее.

Сестра вздохнула, поднялась и направилась к проржавевшему сараю, стоявшему на самой границе наших владений, некоторое время чем-то гремела, потом вернулась с лопатой. Ей потребовалось приложить определенные усилия, но в конце концов удалось подцепить набитое пеной тело, и она отправилась к колодцу, которым мы не пользовались с тех пор, как в Дандалке провели водопровод. Я пошла за ней и сдвинула в сторону крышку из фанеры. Роуз подняла лопату над черной пустотой колодца и одним движением сбросила внутрь куклу.

– Этому нет конца, – сказала она, швырнув лопату в темноту, где когда-то стояла клетка с ее кроликом. – Никогда, черт бы их побрал, они не успокоятся.

– Когда-нибудь им надоест, – ответила я и вернула крышку из фанеры на место, изо всех сил стараясь не занозить палец. – Должно надоесть.

Внутри нашего дома царила тишина, если не считать тихого гудения холодильника и тиканья старинных часов, висевших рядом с крестом на стене. Я пошла на кухню с облезлыми голубыми стенами и съела свой обед: вишневое мороженое, самое лучшее. Облизывая его, чувствуя, как немеют губы, я смотрела на мамину толстую книгу с образцами обоев и вспоминала еще один разговор с детективом Раммелем на следующий день после той ночи, уже в больнице.

Раммель положил фотографию на узенький столик, установленный поперек моей кровати.

– Ты знаешь этого человека, Сильви?

– Да.

– Откуда?

– Он был другом моих… Ну, не совсем другом. Думаю, вы бы назвали его клиентом. Точнее, его дочь Абигейл. На самом деле их помощь требовалась ей. И отец привез ее к нам.

– Привез к вам?

– Да. Альберт Линч хотел, чтобы мои родители помогли справиться с… проблемами его дочери.

Раммель постучал толстым пальцем по фотографии.

– Хорошо. Нам нужно все про это выяснить. А сейчас я хочу знать, ты видела в церкви в ночь смерти твоих родителей именно этого человека?

Я вспомнила порыв ветра, который вырвался наружу, когда я открыла дверь маленькой церквушки, такой холодный, что я задохнулась. И как темно стало вокруг, когда дверь захлопнулась за моей спиной, только свет фар нашей машины с трудом пробивался внутрь сквозь окна с витражами. Я внимательно посмотрела на снимок. Лысая голова. Очки как у Джона Леннона. Клочковатые усы, какие могли бы расти у подростка вроде Брайана Уолдрапа.

– Да, я видела его, – сказала я Раммелю.

Закончив есть, я выбросила палочку в мусор и отправилась наверх. Сестра уже ушла к себе, и из-под ее двери виднелась тонкая полоска света. Внутри тишина. Собираясь лечь спать, я вытряхнула книги из сумки и стала складывать их на стол, пока не наткнулась на фиолетовый дневник.

Днем я была уверена, что не стану даже открывать его, но вдруг обнаружила, что ищу ручку. Я открыла дневник на первой из множества чистых страниц и села на кровать. Некоторое время ничего не делала, просто смотрела на розовые поля и строчки, стараясь придумать легкомысленные подробности из жизни воображаемой девчонки. Но ее заставили замолчать подробности моей жизни. В конце концов я щелкнула ручкой и вывела в самом верху странички имя ДОТ. Но, прежде чем написать о том, к каким серьезным проблемам привел визит этой женщины в наш дом, я обнаружила, что пишу вопрос Бошоффа: Как ты опишешь себя сейчас? Вот что я ему ответила:

Я единственная в школе девочка, которая одевается так, будто сейчас июнь, хотя на самом деле уже октябрь. Прошлогодние свитера, брюки и юбки висят в моем шкафу и лежат в ящиках тумбочки, там, где их положила и повесила моя мама. Но я не могу даже близко к ним подойти. И не потому, что я уже начала из них вырастать, просто если я их надену, это будет означать, что я нарушу порядок, который она оставила. Впрочем, неважно, потому что в данный момент моим опекуном является Роуз, она сказала правду в магазине, но она не обращает ни малейшего внимания на то, что я ношу, даже если я надеваю легкие футболки, капри и шлепанцы, когда температура воздуха каждый день становится все ниже, и она должна…

Моя сестра должна замечать такие вещи.

Дот

Мои родители всегда брали с собой одно и то же. Оте-ц: счетчик электромагнитных частот, датчик движения, градусники, диктофоны и камеры, фотоаппарат с высокой разрешающей способностью и большой запас пленки. Мама: простые четки, старую Библию короля Якова[4] с потрепанными страницами и разноцветными пятнами и фонарик. Когда они готовились отправиться в путь, мы с Роуз болтались у входной двери, дожидаясь прихода новой няни. Сколько раз я испытывала разочарование и тем не менее надеялась, что над кронами кедров появится Мэри Поппинс. На самом же деле наши няни были такими непримечательными, что все смешались в памяти – все, кроме Дот, которая появилась в нашем доме, когда мне было одиннадцать, а Роуз пятнадцать, и стала нашей последней.

Я, помню, смотрела, стоя на ступеньках, как она открывает скрипучую дверцу своего заляпанного грязью «юго»[5] и выбирается наружу. У нее были тощие руки и ноги, но довольно приличных размеров живот, затянутый эластичной резинкой желтой формы. Вместо чемодана она достала из багажника пластиковую корзинку для грязного белья.

– Ну, с этой мы справимся без проблем, – заявила Роуз, глядя, как наша новая няня ковыляет по дорожке. – Мне даже ее немножко жалко.

«Беги! – хотелось крикнуть мне. – Спасайся, пока еще не поздно!»

Когда она подошла к нам, Роуз вместо приветствия спросила:

– А зачем медведи?

– Медведи? – У Дот были мокрые потрескавшиеся губы, а в углу рта постоянно скапливалась слюна, и крошечные пузырьки висели на кривых зубах. Она оглянулась, затем посмотрела на свою одежду из ткани с медведями пастельных тонов. – Ах, медведи. Это форма. Я работаю младшей медсестрой в детской больнице в Балтиморе, на подмене, но надеюсь перейти туда в штат.

Гейзер, который Дот выдала, когда произносила свою речь, отвлек меня, но тут Роуз сказала:

– Ну, у нас не детская больница. Так что залезай в свою коробку на четырех колесах и вали отсюда.

– Семь-двенадцать, Роуз! – крикнула мама, подходя к нам. Она изобрела собственные сокращения для Святого Писания, которое цитировала Роуз, – Евангелие от Матфея 7:12. «И так во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними; ибо в этом закон и пророки». Или, как переиначила это моя сестра: перестань говорить ерунду и веди себя хорошо.

– Я приехала прямо из больницы, где иногда работаю, – сообщила Дот нашей маме после того, как они познакомились. – Извините, что не переоделась, но я боялась опоздать.

– Ты уверена, что хочешь, чтобы эта леди принесла в наш дом больничную инфекцию? – поинтересовалась Роуз, поворачиваясь к матери. – А если на ней сидит целая куча самых разных вирусов и бактерий, вызывающих такие болезни, как… – Сестра посмотрела на меня. – Сильви, назови серьезные и редкие заболевания, которые могут оказаться заразными.

Обычно я не поддерживаю Роуз, когда она начинает выступать, но желание похвастаться своими знаниями победило все остальное.

– Элефантиаз, прогерия, гипертрихоз[6], – выпалила я. – Дифтерия, шигеллёз[7], лептоспироз.

Мама наградила нас суровым взглядом и четко выговорила:

– Прекратите грубить.

– Краснуха, – добавила я.

– Сильви!

– Извини.

Мама тяжело вздохнула и снова повернулась к Дот, которая шагнула в дом вместе со своей корзиной для грязного белья. Внутри я успела разглядеть мятую одежду, дезодорант, видавшую виды зубную щетку и потрепанную книгу «Поющие в терновнике».

– Вы можете переодеться в ванной комнате в конце коридора, – сказала ей мама. – Затем я вам все покажу и сообщу правила.

Дот поставила корзинку на один из стульев с высокой спинкой.

– По правде говоря, я бы хотела кое-что постирать, если вы не возражаете. Так что, пожалуй, я останусь в форме, пока ночная сорочка не будет чистой.

– Ночная сорочка? – переспросила мама.

Дот слюняво улыбнулась.

– О, не волнуйтесь, миссис Мейсон. Это не кружевная рубашка от «Фредерикс оф Холливуд»[8], какие я обычно надевала для мужа, а обычная фланелевая, в которых пожилая леди ложится в постель. Дело в том, что сегодня утром на кровать запрыгнула моя кошка и написала на нее. Думаю, она увидела, что я наполняю ее миску едой, поняла, что я уезжаю на несколько дней. И решила мне отомстить. В любом случае я собиралась постирать рубашку здесь.

– Понятно, – проговорила мама и посмотрела на свои маленькие часики, возможно, пыталась понять, есть ли у нее время позвонить в агентство и попросить прислать другую няню.

Мой отец с громким топотом поднялся по лестнице из подвала, держа в руках чемодан, наполненный оборудованием, и сумку с блокнотами, в которых он записывал свои наблюдения для будущих лекций.

– Самолет через пару часов, – сказал он маме. – Думаю, нам пора.

Вскоре они уже махали нам руками и сигналили из «Датсуна», отъезжая от дома. Как только они покатили по Баттер-лейн, Дот спросила:

– Итак, что у нас на повестке дня, девочки? Есть хотите?

Роуз ничего не ответила, а я покачала головой.

– Хорошо. Потому что по дороге сюда я съела несколько гамбургеров, так что сыта. Можете помочь мне со стиркой. О, и, полагаю, в доме есть ванна.

– В комнате родителей, – сказала я. – И еще одна общая у нас с Роуз.

– Отлично. Мне нужно как следует отмочить мои старые косточки. В доме жутко холодно. В жизни не подумаешь, что на дворе май.

– Это призраки, – сообщила ей Роуз.

– Не поняла. – Дот вытерла уголок рта указательным и большим пальцами.

– Призраки, – повторила Роуз. – Вы ведь знаете, как наши родители зарабатывают на жизнь?

– Ну, я… В агентстве меня предупредили, что работа будет необычной. Но я не боюсь трудностей. Деньги есть деньги. Я сказала, что детали меня не интересуют. Я праведная женщина…

– Праведная женщина, которая носит прозрачные ночные рубашки? – спросила Роуз.

«Семь-двенадцать, – подумала я. – Семь-двенадцать».

– Я не говорила, что они были прозрачные. Я сказала – кружевные. И это было давным-давно, для моего мужа Роя, и по особым случаям. До того, как он умер. Я не расхаживаю по дому, как какая-нибудь шлю…

– Когда наши родители уезжают в командировки, – перебила ее Роуз, – их просят подтвердить присутствие нежелательных духов. Иногда они их изгоняют. Обычно из разных мест, но время от времени из людей. Я говорю о детях, беременных женщинах, стариках, даже животных и неодушевленных предметах.

Услышанное встревожило Дот – судя по выражению, появившемуся на ее лице, – однако она пожала плечами.

– Ну, я хочу постирать белье, потом полежать в ванне и дочитать книгу. Я как раз добралась до самого интересного. Сильви, будь умницей, возьми мою корзинку с бельем. У старенькой Дот болит спина.

– Духам нужно найти новое место после того, как их изгоняют из старого, – сообщила ей Роуз, когда я взяла со стула корзинку. – Чаще всего это… Знаете, я дам вам одну попытку угадать, где они прячутся.

Дот надела очки и схватила «Поющих в терновнике» – всю обложку занимал священник, гораздо более красивый, чем отец Витали из Святого Варфоломея с его обвислой кожей и поникшими плечами.

– Здесь? – спросила Дот тихо.

– Здесь, – подтвердила Роуз, тоже шепотом. – В нашем доме. Расскажи ей, Сильви, про жуткие вещи, которые мы с тобой видели.

Временами я получала удовольствие, наблюдая, как Роуз наводит ужас на наших нянь. Но сейчас у нее получилось слишком просто.

– Давайте я покажу вам стиральную и сушильную машины, Дот.

Проигнорировав мое предложение, Дот спросила:

– Что вы видели?

– Сильви вам не скажет, потому что мы не должны об этом говорить… нам запретил отец.

– Тогда зачем ты болтаешь, Роуз? – спросила я.

– Потому что Дороти кажется мне славной леди, – заявила Роуз зловещим глухим голосом, – а поскольку она будет находиться здесь следующие пять ночей, я считаю, что должна ее предупредить. – Сестра посмотрела на Дот. – Наш дом не самое лучшее место, чтобы в нем спать. Иногда по ночам они даже… – Она замолчала, как будто вышла из транса, и заговорила нормальным голосом: – Ладно, не важно. Не волнуйтесь. Как правило, они держатся в стороне. Как правило…

Дот некоторое время смотрела на нее, продолжая хмуриться, потом расправила плечи и сильнее сжала в руках книжку с красавцем священником на обложке.

– Я в эту чушь не верю. Знаешь что, Сильви, займись-ка моим бельем, поскольку ты знакома с вашей машинкой. Если я кому-то из вас понадоблюсь, я в ванне.

На некоторое время, по крайней мере, Роуз оставила ее в покое. Я разобралась с бельем Дот, потом надела пижаму и занялась работой, которую в первый раз писала для участия в Ученическом конкурсе эссе Мэриленда, – занявшему первое место, с пятого по двенадцатый класс, вручали триста долларов, и последний день сдачи был завтра. Мы с мамой как-то раз смотрели документальный фильм, посвященный последствиям убийства Мартина Лютера Кинга, и я выбрала эту тему. Когда я сообщила ее мисс Махевка, своей вечно зевающей, с нездоровым цветом лица учительнице английского, она заявила, что тема слишком сложная, учитывая мой возраст. Тем не менее я не стала ее слушать и несколько недель стучала на своей электрической пишущей машинке, пока наконец не сдох картридж – как раз сегодня вечером. Так что последнее предложение получилось таким неразборчивым, что мне пришлось напечатать его по одному и тому же месту несколько раз.

– Бу-у-у!

Я подняла глаза и увидела в дверях Роуз.

– Прекрати.

– Что делаешь?

– Уроки.

– Какие уроки?

«Такие, которые ты никогда не делала», – подумала я.

– Доклад. Дописываю последнюю строчку.

– Прочитай.

– Все?

– Нет, последнюю строчку.

– Зачем?

– Не знаю. Наверное, мне любопытно, что происходит в голове моей гениальной сестрицы.

Почему я просто не отказалась, не знаю. Может быть, гордость затмила мне глаза. Я откашлялась и скорее продекламировала, чем прочитала:

«Только очистив свое сознание и заставив людей, облеченных властью, услышать их, граждане нашей великой, но страдающей от множества проблем страны смогут отправить в забвение ханжество и самые разные фобии».

Роуз уставилась на меня, время от времени моргая.

– Теперь, когда ты перестала ругаться непонятными словами, не скажешь, какие у тебя на сегодня планы?

Я вытащила из машинки листок и положила его в самый низ стопки, лежавшей на столе. Машинку, новенькую «Смит корона спелл райт», мне подарили родители на Рождество, и, хотя у других учеников имелись дорогущие текстовые процессоры[9], я обращалась с ней, как с домашним питомцем, протирала клавиши и накрывала от пыли после того, как выдергивала шнур из розетки. Роуз продолжала смотреть на меня и ухмыляться. Огромное количество вещей, которые ей дарили, оставались без ее внимания, как те лошадки из красного дерева, что привез нам дядя Хоуи во время одного из своих редких визитов. Я дала своим сказочные имена в зависимости от их внешности: Эсмеральда, Сабрина, Аврора, Мегра, Жасмин, и расставила на полке в соответствии с цветом и ростом. Те же, что достались Роуз, валялись в темном углу в ее комнате.

Закрыв машинку, я сняла покрывало с кровати, забралась в нее и выключила свет.

– Спокойной ночи, Роуз.

– Да, ладно тебе, Сильви, еще рано! Зачем ложиться спать, когда задница Дот отмачивает свои ленивые кости в соседней комнате? Она же просто умоляет нас сделать что-нибудь эдакое.

– Семь-двенадцать.

– Хватит уже с этими штуками. Похоже на жалкий полицейский код. Десять-четыре, дружище.

– «Дружище» говорят водители грузовиков, а не коп-ы.

– Ну ладно. Я не ребенок. Поэтому мне не нужна нянька. Особенно вонючка, которая твердит, что будет о нас заботиться, а сама думает только о своей жирной заднице. Ты хочешь сказать, что сменная медсестра из детской больницы умнее меня? Вряд ли. А если и так, она уж точно не умнее тебя, Сильви. Ты только послушай свой доклад. Такое ни за что не выдаст тот, кому нужна нянька. Поэтому я взяла на себя смелость и заперла Дот в ванной комнате.

Я резко открыла глаза, которые уже начали закрываться.

– Что?

– Я заперла Дот в ванной комнате.

Я протянула руку и включила лампу, потом выбралась из кровати, надела тапочки и направилась к спальне родителей. Поскольку у нашего отца болела спина, они спали на разных кроватях, сколько я себя помню. Их комната напоминала номер в придорожном мотеле: две большие кровати, между ними тумбочка, даже Библия в ящике. Ярко-желтая веревка тянулась от мощного деревянного столбика кровати моей матери к двери ванной комнаты. За ней Дот что-то напевала, пуская пузыри и еще не зная, что ее ждет.

– Здорово, правда? – прошептала Роуз.

– Не думаю, что это здо…

Роуз вытащила меня в коридор.

– Нечего все портить своими дурацкими разговорами. Нравится тебе или нет, ты будешь мне помогать, Сильви.

– Не буду.

Роуз метнулась в мою комнату и вернулась, держа в руке только что напечатанный доклад.

– «Влияние убийства Мартина Лютера Кинга-мл. на американское общество», Сильви Мейсон, – прочитала она. – Тебе ведь не понравится, если твоя чудесная работа отправится в тартарары, верно?

Я потянулась к докладу, но Роуз убрала руку.

– Осторожно, – сказала она, слегка надорвала первую страницу, и я поморщилась от противного звука. – Ой! Ты уверена, что не хочешь мне помогать?

Я посмотрела в сторону комнаты родителей, на кровати, идеально застеленные покрывалами цвета листьев, собранных в кучу, и на веревку, протянувшуюся к двери ванной комнаты, откуда доносились плеск воды и дурацкие булькающие звуки, которые издавала Дот. Я повернулась к Роуз.

– Что делать?

Мы обе знали, что мой вопрос означает согласие действовать с ней заодно. Сестра повернулась и молча зашагала вниз по лестнице. Я шла за ней, пока мы не оказались на кухне у двери в подвал. Наши родители только недавно перенесли свою мастерскую из гостиной вниз, поэтому подвал еще не пронизывало то ощущение ужаса, которое придет позже. И тем не менее я старалась его избегать. Однако Роуз распахнула дверь и принялась спускаться по деревянным ступеням. И снова я последовала за ней, вдыхая застоявшийся воздух и глядя на стены из шлакобетона. В одном углу недостроенная перегородка с раздвижной дверью отделяла небольшой участок помещения. Мой отец много лет назад начал строить эти стены, но потом забросил свой проект. Сквозь не слишком надежную клетку из спутанной проволоки, размером два на четыре, я смотрела, как моя сестра пробирается между старыми велосипедами, мимо давно забытого кресла дантиста и направляется дальше, в черные тени.

Пока она неизвестно чем там занималась, я разглядывала новый письменный стол, картотечный ящик отца, компактный телевизор и на нем видеомагнитофон. Массивная книжная полка висела перед углублением в стене, уходившим в подпол, на полках выстроились коробки, которые родители еще не успели разобрать, корзинка с кассетами, магнитофон и несколько лежавших отдельно видеокассет. Мама не любила работать за столом, поэтому она поставила здесь деревянное кресло-качалку со старыми плоскими подушками на сиденье и спинке, рядом стояла ее корзинка с вязанием, чтобы занять руки делом, когда они обсуждали работу.

Мрак не может погасить свет. Он делает сияние Бога ярче.

Эти слова были выгравированы на пресс-папье, которое прижимало стопку фотографий. Я сняла его и начала просматривать снимки. Мрачный коридор в старой больнице. Кладбище на склоне горы с давно стершимися от времени именами и датами на надгробиях. Я видела раньше только одну из этих фотографий: старый театр с козырьком над входом. На каждом из снимков мне удалось разглядеть луч серебристого цвета или необычную тень. Я поставила пресс-папье на место и открыла ящик стола, где обнаружила потемневшие стоматологические инструменты, связанные резинкой. Бужи и зонды, костные напильники и ортодонтические щипцы – я знала названия, потому что как-то раз спросила о них у отца.

– Проклятье! – возмутилась Роуз, которая находилась за тонкой перегородкой. – Я наступила в клей.

«Значит, это тебя слегка притормозит», – подумала я, прислушиваясь к тому, как она скребет ногой по полу.

– Что ты там вообще делаешь?

– Не гони лошадей, Сильви. – Она продолжала шаркать по полу. – Скоро увидишь.

Я подошла к книжной полке и, сама не знаю почему, взяла в руки видеокассету и вставила ее в магнитофон. Сначала появилась серая зернистая картинка, потом наша мама. Когда я смотрела на экран маленького телевизора, у меня возникло ощущение, будто передо мной хрустальный шар с ее лицом. Она стояла перед кирпичным домом в туго затянутом на тонкой талии бежевом плаще, которого я никогда раньше не видела. Затем я услышала голос отца: «Хорошо. Мы записываем. Давай».

Мама нервно рассмеялась и спросила: «Чего давать?»

– Давай объясни, где мы и что здесь делаем.

– Я чувствую себя… глупо.

– Ну попробуй, Роуз.

Она выдохнула.

– Ладно. Меня зовут Роуз Мейсон. Я нахожусь здесь со своим мужем, который держит в руках камеру. Так хорошо, муж-который-держит-камеру? – Отец кивнул, и картинка сдвинулась вверх, потом вниз. – Мы около дома… – Мама замолчала и посмотрела на землю. – Знаешь, мне это не нравится, Сильвестр. Разве мы не можем записать все в блокнот или на аудиокассету, как раньше?

– Хорошо, ты бери камеру, – сказал отец. – А я попр…

Из дальнего конца подвала послышался громкий треск, и свет погас, вместе с телевизором. В следующее мгновение меня окутал непроглядный мрак. Очевидно, то же самое произошло во всем доме, потому что двумя этажами выше завопила Дот:

– Девочки? Эй? Девочки?

– Не смешно, – сказала я Роуз.

– Девочки? Меня кто-нибудь слышит? Эге-гей! Девочки?

Роуз включила фонарик и направила его на свое лицо, которое показалось мне каким-то призрачным. Она протянула второй фонарик мне.

– Во-первых, кто сейчас говорит «эге-гей»? А во-вторых, очень смешно, и ты это знаешь.

– Сильви? Роуз? Эй?

– Нас зовет Дик ван Дот, – заявила сестра. – Думаю, нам следует сходить и посмотреть, что ей нужно.

Когда мы снова вошли в комнату родителей, я услышала, как Дот плещется в темноте, точно большая рыбина, выброшенная на берег. Звуки, которые она издавала, вызвали у меня отчаянное желание положить конец тому, что задумала Роуз, но, к своему стыду, должна признаться, что мысль о докладе и о том, как мне хотелось получить первое место, заставила меня промолчать. Я села на мамину кровать, куда Дот бросила свою форму с крошечными медвежатами. Поскольку остальная ее одежда благодаря мне находилась в корзинке для белья внизу, я знала, что в ванной комнате у нее нет ничего, кроме полотенца.

Роуз подошла к двери и поскреблась в нее.

– Какого черта? – выкрикнула Дот.

Роуз продолжала скрестись в дверь, что привело к новым крикам:

– Девочки? Эй? Девочки?

В конце концов она сдалась и вздохнула. Затем раздался громкий всплеск, и я решила, что она встала в ванне. Потом я услышала, как Дот шлепает мокрыми ногами по линолеуму. Она нащупала ручку, и я увидела, как натянулась веревка. Дверь не сдвинулась с места, Дот принялась по ней колотить, и ее вопли стали совсем отчаянными:

– Девочки! Кто-нибудь меня слышит?

Роуз подошла к маминой кровати и уселась прямо на форму Дот. Наклонившись ко мне, она прошептала:

– Изобрази вопль.

Мне следовало догадаться, что она потребует именно этого. Я покачала головой.

– Давай, – настаивала Роуз.

Вопль представлял собой особый талант, который я случайно открыла у себя несколько нянь назад, когда Роуз придумала игру в прятки в доме. Мы отлично развлекались до тех пор, пока она не спряталась так, что никто не мог ее найти. Через час поисков мы сдались и решили идти спать. Когда я забралась в свою кровать и выключила свет, Роуз протянула руку – она сидела между стеной и матрасом – и схватила меня за шею, а я издала жуткий крик, от которого в жилах стыла кровь. С тех пор Роуз просила меня изображать вопль в самых разных местах: на парковках магазинов, около церкви и в библиотеке. Поскольку я получала удовольствие от того, что для разнообразия ей нравится то, что я делаю, иногда я шла ей навстречу. Но в ту ночь, когда Дот сидела в ванной комнате, я упрямо качала головой.

Роуз продолжала меня уговаривать:

– Ну, давай, давай же, исполни его.

– Если я его исполню, ты отдашь мне мой доклад и отпустишь спать?

– Девочки? Не знаю, какую пакость вы задумали, но мне это совсем не нравится.

Роуз проигнорировала заявление Дот, раздумывая, стоит ли заключать со мной сделку. Наконец она прошептала:

– Ладно. Если ты изобразишь отличный вопль, дальше я все сделаю сама.

Я знала, чего именно от меня хочет сестра, поэтому встала и подошла к двери в ванную комнату.

– Дот, – сказала я очень тихо. – Это Сильви. Вы меня слышите?

– Да. Точнее, нет. Ты не можешь говорить громче?

– С вами все хорошо?

– Если не считать того, что я мокрая и замерзла и здесь темно, да, со мной все нормально. Что происходит? И говори громче, ради всех святых. Я тебя не слышу.

– Прижмите ухо к двери, – сказала ей Роуз, которая встала рядом со мной.

Мы услышали, как Дот шлепает ногами.

– Так. В чем дело?

– Я вас предупреждала о призраках, – шепотом сказала моя сестра. – Теперь вы мне верите?

– Не очень. Скорее, дело в том, что ваши родители не оплатили счет за электричество.

Роуз ткнула мне в бок фонариком. Я сделала глубокий вдох и издала вопль – Вопль, – такой неожиданный и пронзительный, что ему позавидовала бы любая актриса из фильма ужасов. В наступившей тишине я прижала к горлу руку, потому что оно всегда болело после таких усилий.

Закончив возиться около двери, Дот крикнула:

– Сильви, дорогая, с тобой все в порядке?

Судя по тому, как дрожал ее голос, я почувствовала, что она по-настоящему испугалась. Я открыла рот, чтобы сообщить ей, что со мной все отлично, но мысль о том, что доклад может вернуться ко мне в виде конфетти, заставил меня его захлопнуть. Роуз листала страницы, и я отошла от двери. Прежде чем уйти из комнаты, я оглянулась на сестру, которая с удобством устроилась на маминой кровати. Она вытащила из тумбочки Библию, перелистала тонкие странички и медленным, размеренным голосом принялась читать случайно выбранный отрывок из Откровения: «И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона… И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним…»

– Выпустите меня отсюда! – взвыла Дот. – Пожалуйста! Выпустите! Помогите!

Мне следовало ей помочь.

Я должна была сама порвать свой доклад и развязать веревку.

Вместо этого под вопли Дот, которая колотила кулаками по двери, пока Роуз продолжала читать, я прошла по коридору в свою комнату, забралась в постель, засунула голову под подушку и крепко зажмурила глаза.

«На протяжении многих веков люди верили в Бога, Будду, Яхве и огромное количество самых разных видов высшей силы. И тем не менее никто никогда их не видел. Почему же те, кто уверен в существовании этих божеств, сомневаются в наличии темных духов? Я спрашиваю у всех вас: как может человек принимать свет и отвергать мрак? Как, когда все указывает на наличие двойственности? Свет солнца и темнота ночи. Тепло лета и холод зимы. Даже простой магнит демонстрирует нам положительную и отрицательную энергию. Поэтому, когда люди требуют доказательств, я знаю, что они хотят услышать истории о вещах, с которыми довелось столкнуться мне и моей жене, и у меня их великое множество.

Но сначала я говорю им, что у них уже есть все нужные им факты. Любому из нас требуется всего лишь увидеть противоречивые силы нашего мира, коим мы получаем постоянное подтверждение: если есть добро, значит, существует зло. Если вы верите в одно, вам следует принять и другое».

Я открыла глаза. В доме царили тишина и темнота. Моя прикроватная лампа и электронные часы по-прежнему не работали, значит, электричество еще нужно было включить. Подушка упала на пол, я достала ее и легла, уставившись на стену. Эти слова, произнесенные отцом, я слышала, прежде чем окончательно проснуться. В полусне мне показалось, что они обретают форму и плывут по коридору в мою комнату, окружают узкую кровать и заполняют голову. Но тут я вспомнила: отца нет дома.

«Иногда люди, в душах которых не так сильна вера, неправильно понимают психические или медицинские проблемы и используют варварские методы, чтобы спасти того, кто страдает. Существует множество подобных историй, но сегодня вечером я хочу рассказать про девочку по имени Лидия Флорес из деревни в Мексике. Когда ей исполнилось пятнадцать, ее мать – вдова – заметила в дочери перемены. Раньше она была открытой и веселой, а теперь стала мрачной и замкнутой. Категорически отказывалась выходить из дома. У нее пропал аппетит, она невероятно похудела. По ночам она металась на постели, не в силах уснуть. Днем спала, оставаясь настолько неподвижной, что ее мать начала волноваться. Постепенно ситуация ухудшилась, Лидия стала проявлять агрессию по отношению к себе и окружающим. Она говорила о голосах и ужасных вещах, которые они приказывали ей делать. Любой из нас обратился бы к психиатру. Но мать Лидии всю жизнь прожила в деревне, где люди придерживались древних традиций касательно того, что следует делать в подобных случаях. К несчастью для Лидии, ее мать пошла к местному священнику, и тот составил план ее лечения».

Когда я снова открыла глаза, в мое окно вливались лучи утреннего солнца. Лампа и часы по-прежнему не работали. Я лежала в окружении слов отца, пытаясь понять, как они появились. Впрочем, думала я не слишком долго, потому что вспомнила про Дот. Я выбралась из кровати и прошла по коридору. Дверь в комнату моих родителей была закрыта и заперта, и я тут же вернулась к себе. У нас с мамой было заведено, что, когда они уезжали, она выбирала для меня одежду для школы. Я обнаружила голубое легкое платье и простые белые туфли без каблука, которые она приготовила для меня на этот день, и быстро все надела, решив не тратить время на душ.

Внизу в гостиной тикали старые часы. Я опаздывала на двадцать минут, так что школьный автобус, судя по всему, как раз в этот момент проезжал мимо нашего дома. На кухне я нашла Роуз, которая искала вилку, в духовке что-то грелось, наполняя все вокруг своим запахом.

– Где она? – спросила я.

– Кто?

– Роуз, ты знаешь, о ком я.

– Ты про нее? А ты как думаешь?

– После того, что ты ей устроила, я думала, она мирно спит в маминой или папиной кровати.

Роуз открыла дверцу духовки и достала оттуда две вафли, которые она бросила на бумажное полотенце и принялась дуть на пальцы.

– Ты хотела сказать, после того, что мы ей устроили? В конце концов, ты ведь первая напугала ее до полусмерти.

Сестра принялась намазывать масло на вафли, а потом налила на них такое количество сиропа, что он просочился сквозь бумажное полотенце на стол.

– Ты все вокруг перепачкала, – сказала я ей. – Положи их на тарелку.

– На тарелке они не пролезут под дверь.

– Ты про какую дверь?

– В ванную комнату.

– Она все еще там?

– Иди в школу, Сильви. Я решила устроить себе выходной. У меня тут полно дел.

– Роуз, ты должна ее выпустить. Она просидела там почти двенадцать часов.

– На самом деле одиннадцать. И, разумеется, я ее выпущу. Ночью я ей так и сказала, но мисс Вонючка заявила, что, как только она окажется на свободе, она вызовет полицию. Так что она будет там сидеть до тех пор, пока мы с ней не заключим обоюдовыгодную сделку. Думаю, можно сказать, что мы с тобой взяли заложника.

Я долго стояла и смотрела, как она приминает вафли вилкой, чтобы они пролезли под дверь. Наконец Роуз взглянула на меня.

– Сильви, тебе незачем в этом участвовать. Обещаю, я ее выпущу к тому времени, когда ты вернешься домой. Иди уже. Разве тебе не нужно сдать доклад, чтобы доказать всем, какая ты умная?

Моя работа. Роуз была права, а я совсем забыла, что мне нужно ее сдать. Но я сказала ей, что, поскольку я опоздала на школьный автобус и мне никак не добраться до школы, я могу забыть о конкурсе.

– Иди пешком.

– Пешком?

– Это совсем недалеко, если пойдешь по дорожке за старым фундаментом, что на другой стороне улицы. Никуда не сворачивай, потом мимо фермы Уаттов, и тропинка выведет тебя к школе. Я тысячу раз так делала, когда прогуливала. Полчаса, не больше.

Роуз схватила бумажное полотенце с лежащими на нем плоскими вафлями и промчалась мимо меня, обдав густым запахом сиропа. Неожиданно я поняла, что хочу есть, и вдруг вспомнила про мексиканскую девочку, которую придумала – или она мне приснилась? – из рассказа отца, о том, как у нее пропал аппетит, и она стала агрессивной, и деревенский священник нашел способ ее вылечить. Когда Роуз начала подниматься по лестнице, я крикнула ей вслед:

– Подожди!

Она остановилась и оглянулась на меня.

– Если я пойду в школу пешком, обещаешь выпустить ее в ближайшее время?

Держа обеими руками бумажное полотенце, Роуз изобразила на груди крест, больше похожий на кривую букву «U».

– Честное слово. А теперь вали отсюда.

После того как она скрылась наверху, я отправилась в покосившийся сарай и достала из ящика карту Дандалка. Дороги, о которой мне рассказала Роуз, на ней не оказалось, но я провела пальцем через лес и поняла, что, судя по всему, она меня не обманула. Я собрала книги, перешла на другую сторону улицы, мимо старого фундамента, где начали строить дом, но так и не довели дело до конца, за ним обнаружила среди деревьев просвет, похожий на широко раскрытый рот, который меня поглотил. Короткая дорога Роуз оказалась совсем не такой короткой, потому что лес был гораздо гуще, чем я представляла. Но в конце концов я вышла на спортивную площадку перед школой.

Я много недель представляла, как буду вручать свой доклад мисс Махевка, но она заболела, и работы собирал другой учитель. После этого мне пришлось просидеть на уроках целый день, но думать я могла только про Дот, запертую в ванной комнате родителей. Съела ли она те жалкие вафли? Пообещала ли не вызывать полицию? Сдержит ли слово, когда окажется на свободе? Когда я вышла из автобуса, эти вопросы поглотили все остальные.

На подъездной дорожке стоял «юго» Дот, там, где она его оставила. На втором этаже окно ванной комнаты моих родителей, выходящее на скос крыши, было широко распахнуто, занавеска отодвинута, и створки болтались на ветру. Рядом не хватало нескольких черепиц, и я разглядела их среди рододендронов внизу.

«…жара летом и мороз зимой. Даже простой магнит демонстрирует нам положительную и отрицательную энергию…»

Еще до того, как я вошла в дом, до меня снова донесся тихий голос отца, и на этот раз я поняла, что произошло ночью. Я перешагнула через порог, прислушиваясь к его словам. Когда я нажала на кнопку выключателя, свет не загорелся. Тогда я отправилась на кухню, но Роуз там не было. Вернувшись в гостиную, к лестнице, я на мгновение посмотрела на темный коридор наверху, а мой отец снова начал рассказывать про девочку по имени Лидия Флорес.

«Священник изолировал девочку. К ней не пускали никого, кроме матери. Еду и воду выдавали особыми порциями. Священник провел множество часов, вставляя перья между пальцами ее ног в надежде, что злой дух улетит…»

На верхней площадке я повернула в сторону спальни родителей.

«…Через месяц перьев, громких молитв и криков о помощи Лидия заговорила о том, что хочет умереть, чтобы искупить свои грехи. И вот тогда у матери появились сомнения, что священник действительно помогает ее дочери. Она поехала в город и рассказала о своей беде. Так она узнала о моей жене и обо мне. А когда ее заверили, что в подобных ситуациях мы ведем себя более мягко и гуманно в отличие от клише, которые нам навязывают книги и фильмы, она с нами связалась…»

Я подошла к двери спальни, уверенная, что она заперта. Но дверь сразу открылась. Первым делом я увидела Роуз, которая спала на маминой кровати, рот похож на кривую букву «О», раскрытая Библия лежит на груди. На тумбочке – магнитофон из корзины, которая стояла в подвале. Внутри крутились колесики, и я увидела неровный почерк отца на кассете: «Сильвестр Мейсон, лекция, посвященная «Свету и Тьме» в Группе верующих. 11/9/1985».

«…Когда мы приехали в деревню, нам с женой сразу стало ясно, что девочка не нуждается в нашей помощи и ей необходим врач, чтобы решить ее проблемы, – психиатр. Вам, возможно, интересно, как мы смогли это понять и увидеть различия. Позвольте мне объяснить…»

СТОП.

Когда я нажала на кнопку, в доме воцарилась абсолютная тишина. Из ванной комнаты тоже не доносилось ни звука, что показалось мне немного пугающим. Я ждала, что сестра проснется, но она продолжала спать, и я подошла к двери.

– Дот? Как вы там?

Она не ответила, моя сестра тоже не реагировала на внешний мир. Тогда я решила отвязать веревку от дверной ручки, но она не поддавалась, и я перешла к столбику кровати, где узел развязался без особых проблем.

Веревка упала на пол, и в этот момент моя сестра открыла глаза.

– Ты что делаешь? – спросила она сонным голосом.

– А ты как думаешь, Роуз? Она провела там много часов.

Я ожидала, что она станет возражать, но сестра потерла глаза, слезла с кровати, нашла фонарик и вышла из комнаты. Я схватила другой фонарик с комода и направила его в сторону ванной комнаты родителей, выложенной розовой плиткой. Внутри я обнаружила в углу на полу лежащую Дот, которая отчаянно дрожала. Если не считать полотенец, которыми она обернула талию и шею, она была голой.

– Дот?

Она медленно подняла голову и прикрыла одной рукой глаза от луча фонарика. Я тут же отвела его в сторону и спросила, как она. Дот не ответила. Я быстро сходила к кровати, взяла ее форму с медвежатами, вернулась и протянула ей. Женщина встала на дрожащих ногах, полотенце соскользнуло с тела, и я увидела тощие ноги, обвислую грудь, большой живот и даже седые волосы внизу. А еще царапины на ногах и руках и поняла, что она, видимо без особого успеха, пыталась вылезти в окно на наклонную часть крыши.

Прежде чем я успела отвернуться, Дот протянула руку, схватила форму и начала неуклюже одеваться, придерживаясь за вешалку для полотенец. Кофту она надела наизнанку и задом наперед, так что этикетка оказалась спереди, а вырез сзади. Но ей было все равно: Дот подняла с пола потрепанную книжку и прошла мимо меня, толкнув в плечо так сильно, что мне пришлось отступить назад. Она в темноте пробиралась по коридору, а я, восстановив равновесие, последовала за ней, стараясь освещать дорогу фонариком. Когда мы вошли в гостиную, она схватила свою корзинку с бельем, стоявшую на одном из стульев, где я ее оставила.

– Я постирала и сложила ваше белье, как вы хотели, – сказала я ей.

Она не ответила, но вдруг повсюду зажегся свет и Роуз начала с топотом подниматься по лестнице. Она помедлила, увидев женщину у входной двери.

– Дот, – крикнула я, когда та начала ее открывать, – вам не нужно уезжать.

Эти слова наконец привлекли ее внимание, она резко обернулась, и я увидела огромные глаза за линзами очков и мокрые от слюны губы.

– Очень даже нужно, – заявила она и наставила дрожащий палец в пространство между Роуз и мной. – Мне плевать, если меня выгонят из агентства! Вы ужасные создания! Ужасные! Вы сказали, что ваши родители путешествуют по стране в поисках демонов. Могли бы и не тратить время. Потому что в их собственном доме живут две самые мерзкие девчонки в мире!

Она повернулась и выскочила на яркий дневной свет, оставив дверь открытой. Я вышла на крыльцо и смотрела, как она забирается в свою заляпанную грязью машину. Когда она включила двигатель и сдала назад на подъездной дорожке, ко мне присоединилась Роуз. Дот едва не налетела на одну из берез, прежде чем выехать на дорогу, а когда с жутким скрежетом переключила передачу, перед тем как помчаться по Баттер-лейн, сестра обняла меня за плечи – можете себе такое представить?

– А что, если она позвонит в полицию? – спро-сила я.

– Не позвонит.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все, – заявила Роуз. – Итак, хорошая новость: мы с тобой остались одни до возвращения мамы и папы, которые приедут к выходным.

В общем, моя сестра в конце концов своего добилась. После Дот к нам больше не вызывали нянек. Однако Роуз получила и не получила то, что хотела, поскольку с этого дня всякий раз, когда родители отправлялись в путешествие, они брали с собой своих мерзких до-черей.

Машина с одной фарой

В первые дни после смерти родителей я слышала звуки из подвала, что-то звякало и как будто ломалось и билось. Это было до того, как погасла голая лампочка. До того, как ее желтый свет перестал просачиваться сквозь грязное окно, находившееся на уровне земли, на нижние ветви рододендронов. Я не сомневалась, что означают те звуки: предметы, оставленные моими родителями внизу, оплакивали их безвременную смерть – так же, как мы с Роуз наверху, в доме.

Тогда мы все дни и ночи проводили в гостиной, точно жертвы кораблекрушения, вместе и одновременно каждая сама по себе. Я лежала на вытертом восточном ковре и смотрела в потолок, как будто надеялась увидеть там что-то, например целый мир созвездий вместо обычного белого и пустого пространства с пылью, собравшейся в углах. Роуз устраивалась в кресле, подтащив второе так, что получалось что-то вроде колыбели. Она сидела боком, свесив ноги и накрыв их одеялом, которое наша мама связала много лет назад.

– Я не понимаю, – повторяла я снова и снова. – Почему ты связалась с Альбертом Линчем?

Когда Роуз отвечала мне, в ее голосе не было обычной резкости, только изумление и рассеянность, как и в моем собственном.

– Я это сделала… – начинала она, потом замолкала и предпринимала новую попытку: – Я сделала это, потому что не имела ни малейшего представления, что он задумал. Он сказал, что всего лишь хочет с ними поговорить, разобраться с тем, что произошло с Абигейл в то лето, когда она приехала к нам жить. Он мне сказал…

Я ждала, когда она договорит. Но продолжения не последовало, и мы погрузились в молчание. Время вело себя очень странно в те дни и недели после смерти наших родителей. Мог пройти час или всего несколько минут, это не имело значения. Наконец какая-то часть моего сознания проснулась и потребовала от нее ответа:

– Что он тебе сказал?

– Я не знаю. Все казалось так просто. Как будто если я помогу ему встретиться с ними, он будет счастлив и оставит их в покое. И, хотя я с ними постоянно ссорилась, я посчитала, что это будет хорошо. Понимаешь, хорошо для них… они смогут наконец от него избавиться. Поэтому я пошла в телефон-автомат у бара, бросила монетку и позвонила.

– Альберт дал тебе денег, прежде чем ушел?

Она не ответила, но я вспомнила, как мама однажды пыталась научить меня понимать, что означает молчание человека. И несмотря на то, что у меня это никогда особо не получалось, мне показалось, что я раскусила Роуз.

– Сколько?

Моя сестра довольно долго молчала, но в конце концов ответила:

– Я устала, Сильви. Так устала, что ты даже представить себе не можешь. Мне пришлось бесконечно отвечать на вопросы того детектива и кучи адвокатов. У меня в голове все перепуталось, я даже думать нормально не могу. Да и вообще, какая разница? Что бы я ни сказала, это не вернет их и не изменит роль, которую я сыграла. Но ты ведь знаешь, кого ты видела в церкви. И полиция нашла там отпечатки его пальцев и следы. Так что пусть безумный старикан Линч твердит Раммелю и всем остальным, что я позвонила родителям. Наше слово против его. А мы с тобой рассказали им одно и то же: я была дома и даже не подходила к телефону-автомату. Прошу тебя, давай больше не будем говорить о том, что произошло.

Я не стала.

Будь наши родители живы, они бы ни за что не допустили такого времяпрепровождения и не стали бы терпеть постоянно включенный вопящий телевизор. Телеигра «Хорошая цена», «Тесто тик-так», «Главный госпиталь», шоу Фила Донахью, «Привет», «Семейные узы» – бесконечные шоу начинались и заканчивались, со слезами и аплодисментами, драматической музыкой и смехом за экраном, а мы с Роуз сидели в гостиной, онемев, не в силах пошевелиться, проваливаясь в короткий сон и снова просыпаясь. Мы почти не разговаривали, пока я не спрашивала ее, слышит ли она звуки, которые доносятся из подвала.

– Что? – говорила она, поднимая голову в комнате, окутанной туманом нашего горя.

Неминуемо звук возникал снова: что-то двигалось под нами, что-то разбивалось.

– Ты слышала? – спрашивала я.

– Что слышала?

– Шум, Роуз. Самый разный. Внизу, в подвале.

Моя сестра нашла пульт от телевизора и убавила звук. Я хотела, чтобы она совсем его выключила, чтобы мы могли послушать как следует, но она ни разу этого не сделала.

– Нет, – отвечала она, наклонив голову и прислушиваясь. – Я ничего не слышу. Тебе нужно показать свое ухо врачу, малявка.

Она была права. Мне действительно следовало показаться врачу, но я почему-то – исключительно по собственной глупости – считала, что это ее забота, по крайней мере, так сказали в больнице, когда выпустили меня под ее опеку. Около нас во время выписки собралась целая толпа медсестер и администраторов, устроивших мне настоящее представление: девочка с забинтованной левой половиной головы, трубочка вставлена в ухо – и все потому, что она вошла в церковь ночью, во время сильного снегопада, чтобы посмотреть, что задержало там ее родителей. Они засыпали Роуз огромным количеством бумаг, которые она должна была подписать, и назначениями к докторам, рассказали о том, что я уже записана на приемы. Но после того как мы покинули больницу, мы так ни к кому и не пошли.

Стук. Резкий металлический звук. Грохот. Наступила еще одна ночь, мы по-прежнему не шевелились и не разговаривали, зато внизу разразилась настоящая какофония. Я начала прикладывать ухо – здоровое – к полу, представляя, как Пенни, кукла с круглым, как луна, лицом и пустыми черными глазами, размером с младенца, трясет прутья своей клетки. Пробыв в таком положении достаточно долго, я могла бы поклясться, что слышала чье-то дыхание, вдохи и выдохи. Подняв голову, я говорила Роуз дрожащим голосом, готовая расплакаться:

– Ты спятила, если их не слышишь. Они возмущены. Они горюют. Они хотят, чтобы наши родители вернулись. Я знаю.

Роуз снова приглушила звук. Но с каждым новым разом энтузиазм, с которым она наклоняла голову и прислушивалась, убывал.

– Извини, Сильви, я правда ничего не слышу. Да и почему я должна? Внизу ничего нет, кроме нескольких тряпичных кукол и пыльного мусора. Это ты сумасшедшая, если веришь тому, что говорили мама и папа.

– Я не сумасшедшая.

– Я тоже. А если ты так уверена, спустись вниз и посмотри.

Мы обе знали, что я побоюсь идти туда одна.

По мере того как шло время, слова Роуз начали казаться мне правдой, и я стала думать, что только я слышу те звуки. В конце концов доктор должен был вынуть трубку из моего уха, но вместо этого я однажды проснулась посреди ночи и обнаружила, что она лежит на ковре рядом с кроватью, похожая на маленького червяка. Очевидно, я выдернула ее во сне и, возможно, причинила себе вред – так я решила. Примерно через месяц, когда мы уже не сидели постоянно в гостиной, грохот, скрежет и звон прекратились, причем так неожиданно, словно кто-то выключил проигрыватель. Одна часть меня решила, что это оттого, что восстанавливается слух, и у меня появилась надежда, что ш-ш-ш-ш тоже со временем уйдет. Но другая часть все равно верила, что те, кого мои родители оставили внизу, обрели покой. Если так, им это удалось гораздо быстрее, чем нам, жившим наверху.

По этим причинам, по многим причинам, людям следовало держаться как можно дальше от нашего дома во время Хеллоуина. Дети, которые ходили по домам, с большей пользой провели бы время, пробродив возле поля для гольфа, окруженного громоздившимися друг на друга огромными домами в колониальном стиле, вместо того чтобы шататься по нашей улице с полудюжиной недостроенных фундаментов. Несмотря на комаров, лужи и сорняки, пробивавшиеся сквозь трещины в асфальте, мы с Роуз в детстве играли на одном из них, расположенном на противоположной стороне улицы. Мелками пастельных цветов мы рисовали воображаемые спальни для наших воображаемых детей, мебель на полу, картины на стенах, стараясь держаться подальше от ржавых стальных прутьев, которые, по мнению Роуз, должны были стать камином. Мы были единственными жителями тех домов, заброшенных давным-давно, когда строитель обанкротился. Ему удалось продать только тот, что купили мои родители.

И все же в Хеллоуин дети проходили мимо знака «Посторонним вход воспрещен!» и шагали по дорожке к нашему дому. Некоторые из них держались совершенно спокойно, и я не сомневалась, что они пришли за конфетами, но другие явно храбрились, нервно хихикали и замолкали, оказавшись на крыльце. Как правило, они хотели посмотреть на моих родителей – чтобы потом рассказать о них друзьям. И какое же разочарование их ждало все прошедшие годы, когда вместо родителей они видели на крыльце корзинку с конфетами и записку, написанную аккуратным почерком мамы: «Пожалуйста, угощайтесь, но не забывайте о тех, кто придет после вас, и держите в узде свою жадность»… А в те годы, когда мы оказывались дома, они испытывали еще большее разочарование, когда дверь сразу открывалась и наша высокая бледная мама улыбалась им и бросала шоколадки в их наволочки.

Но кто знает, как менялись детали в их рассказах?

Никто долго не открывал дверь, и мы слышали пение, которое доносилось из подвала…

Когда эта женщина нам открыла, на ногтях у нее была засохшая кровь…

Кукла с круглым, похожим на луну лицом сидела в кресле и раскачивалась, сама…

Я уже давно поняла, что невозможно контролировать то, что говорят люди.

Несмотря на то что Роуз включила свой стереопроигрыватель на полную мощность и «Линэрд Скинэрд»[10] вопил во всю мочь, и несмотря на несмолкающее ш-ш-ш-ш, я услышала, как к нашему дому идут за угощением дети в первый Хеллоуин после смерти наших родителей. В тот год у меня было больше причин беспокоиться о том, кто постучит к нам в дверь, чем прежде, но я старалась об этом не думать. Открыв, я увидела на пороге трех девчонок в коротких юбочках, шуршавших на ветру, рваных сетчатых чулках и блестящих кофточках. И соответствующе размалеванных, помада и тени – все как полагается. В начале нашей подъездной дорожки стоял фургон, окутанный дымом из выхлопной трубы, и освещал фарами старый колодец и место, где когда-то стояла клетка с кроликом Роуз.

Поскольку девчонки были ненамного младше меня, мой голос должен был звучать для них не слишком взросло:

– И кто же вы такие, юные леди?

Они расхохотались и выкрикнули одновременно, так что слова силились в одно:

– Крутыешлюхиявились.

Я почувствовала облегчение, что они пришли всего лишь за угощением. Бросая в их кричаще яркие сумочки шоколадные конфеты с арахисовым маслом и крошечные шоколадки, я заметила под их каблуками что-то блестящее. Но прежде чем я успела разглядеть, что это такое, одна из девчонок томным голосом затянула:

– О-о-о! О-о-о! Я бы все на свете отдала за «Элмонд джой»![11] Честное слово, все на свете!

Я дала ей еще один батончик. В конце концов, не каждый день на нашем крыльце появляется ученица средней школы и изображает из себя проститутку, помешанную на шоколадных батончиках. Глядя, как они ковыляют на высоких каблуках к фургону, я наклонилась и подняла с земли пластиковую миску, обернутую фольгой.

Раз или два в неделю, возвращаясь домой, мы с Роуз на пороге нашего дома находили обернутые в фольгу подношения. Запеканка. Лазанья. Шоколадный пирог. Однако ни разу не было никаких записок, поэтому мы не знали, кто их приносил. И вне зависимости от того, как сильно мы хотели есть или насколько соблазнительно выглядел подарок, мы ни разу ни к чему не притронулись. Роуз приносила еду на кухню, а потом выбрасывала в мусорное ведро.

Я внесла миску в дом и, приоткрыв краешек фольги, обнаружила там пирог с желе, в котором застыли грецкие орехи и кусочки мандаринов, точно насекомые в янтаре. И, как обычно, никакой записки. Однако я решилась сунуть внутрь палец и попробовать подарок.

– Что ты делаешь?

Я обернулась и увидела сестру, которая спускалась по лестнице. Она была в черном плаще и островерхой шляпе, лицо раскрашено в зеленый цвет. Я отвлеклась на девчонок и миску с пирогом и не обратила внимания на то, что наверху выключилась музыка.

– Ничего.

– Это совсем не похоже на ничего. – Роуз сошла с последней ступеньки, взяла миску из моих рук и заглянула под фольгу. – Что это такое, черт подери?

Я очень хотела ответить: «Мясо по-бургундски», но сказала:

– Желе.

– Ты видела, кто это принес?

Я покачала головой, подумав про Луизу Хок, усталую помощницу окружного прокурора, которая присутствовала в полицейском участке на наших беседах с Раммелем. Луиза сказала мне, что я должна научиться произносить свои ответы вслух, поскольку во время суда будущей весной кивки учитываться не будут.

– Я никого не видела, – сказала я Роуз.

– Надеюсь, ты не собиралась это съесть?

– Тебе не кажется, что, если кто-то решил нас прикончить, он тратит слишком много сил? Он уже должен сообразить, что его метод не работает, поскольку мы еще живы.

– Возможно, он кладет туда яд замедленного действия. Или придурок ждет, когда мы привыкнем совать носы в его невинные «подношения», а потом напичкает свой очередной «подарок» ядом? Мы, ничего не подозревая, съедим деликатесы, которые он нам приносит, и – бумс! – вкуснейший на вид пирог с желе станет последним угощением в нашей жизни.

Я смотрела на нее и моргала от удивления.

– Что? – спросила Роуз.

– Или, возможно, кто-то нас жалеет и пытается нам помочь.

Сестра потрясла миску, понюхала гладкую красную поверхность, потом протянула мне.

– Ладно, если ты такая храбрая и решительная, угощайся, Сильви.

Я колебалась, дожидаясь, когда она уберет тарелку из-под моего носа. Но она даже не пошевелилась, и тогда я двумя пальцами вытащила кусок желе. Глядя на орешек внутри, я снова подумала о застывших в янтаре жуках. Потом широко открыла рот, и от моего дыхания желе начало колыхаться. Но в последнее мгновение я сказала:

– Не могу. – И бросила желе в миску.

Роуз отставила ее в сторону.

– Так я и думала.

Затем она принялась поправлять узел на плаще, одновременно рассказывая про вечеринку на складе в Филли, на которую она собиралась отправиться через два часа. Обычно лицо моей сестры бывает совершенно непроницаемым, но на фоне зеленой краски ее глаза показались мне красными и усталыми, а зубы мельче и более желтыми. Впечатление получилось не пугающим, а скорее мрачным.

– Знаешь, Сильви, для разнообразия стоило бы вспомнить, что тебе четырнадцать, а не сорок. Накинь на голову простыню и сходи развлекись с друзьями.

– У меня нет друзей, – возразила я ей.

– Очень даже есть. Девочка с таким странным именем и еще одна, с необычным лицом.

– Гретхен переехала, когда ее отец получил новую работу в Кливленде.

– А Элизабет?

– Тоже переехала. – Тут я наврала, но мне не хотелось объяснять, что Элизабет прошлой зимой перестала садиться со мной рядом на обедах в школе. – Забудь о них, – сказала я и вдруг вспомнила, что слышала в школьной библиотеке. Именно по этой причине я нервничала, опасаясь тех, кто может появиться сегодня вечером. – Да и вообще, кто-то из нас должен присматривать за домом на случай, если кому-то взбредет в голову устроить тут безобразие.

– Ну, ты можешь не волноваться, Сильви. Об этом я позаботилась.

Тут кто-то принялся колотить кулаком в дверь, и я вздрогнула. Когда дверь открылась, мне потребовалось некоторое время, чтобы узнать ту, что к нам пришла, поскольку ее лицо тоже было раскрашено, как у ведьмы. Впрочем, дополнительные детали не слишком помогли: спутанный парик, фальшивые брови и резиновые руки с пальцами, похожими на сосиски. Вместо привычной просьбы об угощении она принялась объяснять, что слушала наши голоса, пока не вспомнила, что у нас сломан звонок.

– Вам нужно повесить объявление, чтобы люди знали, что он не работает. Хорошо, я сообразила, потому что кое-кто…

– Ладно, все, успокойся, – перебила ее Роуз. – Ты уже войдешь или нет, Кора?

Я смотрела на толстые пальцы Коры и вспоминала дождливый вечер, когда впервые увидела ее в нашей гостиной, как Роуз через несколько минут спустилась вниз и взглянула через плечо на ее блокнот. Потом Кора принялась задавать записанные там вопросы: Сколько часов ты спишь ночью? Ты испытываешь беспокойство днем? Если да, то как часто и почему?

– Я вас не узнала без вашего блокнота, – сказала я Коре, и в памяти у меня всплыли ответы, которые Роуз неохотно давала ей: Четыре или пять, не больше… Да… Немного… Я содержу себя и свою сестру, у меня новая работа… И, думаю, можно сказать, что развлечений в моей жизни не слишком много…

Она склонила зеленое лицо и сказала:

– Правда? Ну, было бы странно, если бы я пришла с блокнотом. В том смысле, что ведьмы их не носят.

– Она пошутила, Кор, – сказала ей Роуз. – Это может показаться невероятным, но мы иногда шутим. Даже бабулька Сильви.

Кора прижала фальшивые пальцы к губам и выдохнула:

– О-о-о-о-о! – Затем она улыбнулась. – Как дела, Сильви?

– Прекрасно.

– А в школе?

– Хорошо.

– Никаких проблем?

– Никаких.

– Пока я стояла около двери, я слышала, как ты что-то сказала про подруг. Что-то не так?

– Одна из них переехала. Вот и все. У меня полно других.

– Ты ведь знаешь, как со мной связаться, если тебе что-то понадобится?

– «РИБСПИН», – ответила я, повторив слово, которое она придумала для своего номера[12].

– Хорошо. У тебя есть справки от врачей, посещение которых мы с тобой обсуждали?

– Все, хватит, – вмешалась Роуз. – У вас выходной, так что оставим дела. Вы не забыли, что мы должны веселиться? И где, черт побери, ваш дружок?

«Значит, она не случайно сюда заявилась», – подумала я, когда Кора сообщила нам, что Халк ждет в машине. Я выглянула в окно и увидела огромного ротвейлера, который прыгал с переднего сиденья на заднее и обратно, при этом его хвост с грохотом колотил по всему, что попадалось на пути.

– Халк принадлежит Дэну, – объяснила Кора. – Дэн живет в квартире над моей матерью, и он разрешил мне взять ее сегодня вечером.

– Ее? Это девочка?

– Да, – сказала мне Роуз, в голосе которой появилось возбуждение. – Мы привяжем ее к дереву, и она до смерти напугает любого, кто захочет подобраться к нашему дому.

Сестра отвернулась и принялась что-то искать в кладовке.

От этой новости я не почувствовала себя спокойнее, понимая, что огромная собака прогонит обычных детей, которые ходят по домам, вроде моих веселых шлюх, и испортит мне удовольствие, пусть и совсем незначительное. Впрочем, я не стала ничего говорить сестре.

– Итак, вы идете на вечеринку вместе с моей сестрой, Кора? – спросила я.

Она смущенно улыбнулась.

– Я, наверное, нарушу какие-то правила, но это всего на одну вечеринку. Надеюсь, ты не против, Сильви?

Я покачала головой, потом вспомнила, что мне говорила Луиза, и ответила:

– Нет.

– Ну, мы пошли.

Роуз выкопала из-за висевших на вешалке пальто две метлы, глядя на которые я подумала, что мы редко наводим в доме порядок – с таким трудом она их оттуда вытаскивала. У одной была деревянная ручка и надежно связанный пучок прутьев у основания, а у другой – ярко-зеленая пластмассовая ручка и жесткая пластиковая щетина. Роуз отдала Коре метлу похуже, открыла дверь и вышла в темноту. На верхней ступеньке она остановилась и поправила шляпу, чтобы ее не унес ветер, зажала метлу между ног и спрыгнула вниз. Она взлетела в воздух так высоко, что на мгновение мне показалось, будто она парит, прежде чем она приземлилась на заросшую мхом лужайку.

– Неплохо, – похвалила мою сестру Кора, заняв ее место на крыльце.

– Я когда-то встречалась с бывшим наркоманом, это он меня научил всему, что я знаю и умею. Давайте! – крикнула сестра. – Ваша очередь!

Когда ветер закружил сухие листья и погнал их по земле, Кора замерла на месте. Я видела, что она боится прыгать, хотя ей предстояло преодолеть всего три жалких ступеньки. Но тут она удивила меня, издав ковбойский клич «Йииихооо!», и спрыгнула на землю. Она поднялась в воздух совсем не так высоко, как моя сестра, и приземлилась с оглушительным грохотом, споткнувшись о кучу сухих листьев. Но ей удалось сохранить равновесие, и она принялась отплясывать на лужайке, громко хихикая.

Роуз и Кора выпустили Халк и привязали ее к дереву, а затем быстро забрались в машину. Заработал двигатель, и я заметила, что одна из фар не работает. «Интересно, неужели некоторые считают это веселой игрой?» – подумала я. Когда видишь машину с одной фарой, ты обязательно должен пнуть локтем в бок того, кто рядом. Или поцеловать… Я всегда путала подобные правила. В любом случае они не оставили собаке воды, и я пошла на кухню и наполнила миску. Открыла холодильник и достала косточку, прятавшуюся за стаканом отца, который попадался мне на глаза всякий раз, когда я брала мороженое. Мама заморозила косточку, чтобы потом сварить из нее ячменный суп с говядиной.

Когда я поставила миску с водой и положила косточку между лапами Халк, она не стала лаять или рычать. Впрочем, пить она тоже не стала и мой подарок проигнорировала. Она обнюхала пальцы моих ног, повалялась на босоножках и перевернулась на спину, предлагая почесать ей живот.

– А ты жутко злобная собака, да, девочка? – спросила я, опустилась на колени и принялась гладить бархатистый мех.

Было еще довольно рано, и впереди полно времени. Я смотрела в сторону леса и думала про Альберта Линча, который сидел в камере всего в двадцати милях от нашего дома. На мысли о нем меня навел ответ, который я дала Раммелю в больнице. А потом всплыли слова мальчишек, услышанные в библиотеке несколько дней назад.

– А что потребуется?

– Ты же видел фотографию того урода.

– Ну, я ее не особо разглядывал и не запомнил, как он выглядел.

– Думаю, нам понадобится облегающая шапочка, чтобы получилась лысина. И еще дурацкие усы. Тебе без помощи не справиться, приятель. Нарисуй их горелой пробкой. Плюс очки. Маленькие и круглые, в которых он похож на жука. И тогда останется только отыскать подходящее оружие.

– Оружие?

– Не настоящее, конечно, придурок. Что-нибудь вроде резинового топорика.

– Идиот, он убил их не топориком.

– Ну да, ты у нас специалист. И как же он это сделал?

– Он вышиб им…

Ш-ш-ш-ш.

В тот день в библиотеке я прижала руку к здоровому уху, чтобы не слышать их голоса. Сейчас, как и тогда, я постаралась прогнать эти мысли, перестала гладить собаку и поднялась, собираясь вернуться в дом. Именно тогда я заметила тормозные огни на нашей улице. Кора остановилась около одного из старых фундаментов. Двигатель продолжал работать, луна сияла на небе, и я различала их силуэты в остроконечных шляпах. Забавно, что я совсем недавно думала про игру с выключенной фарой и о том, что нужно делать, когда ее увидишь, потому что у меня на глазах две ведьмы, которые весьма успешно исполнили свой первый полет на метлах, принялись целоваться.

Гром, молния, дождь

Окала в штате Флорида была первым городом, где мы побывали с родителями. Они там должны были читать лекцию в городском конференц-зале. Предполагалось, что придет больше народу, чем обычно, – отец, который просматривал факс, пока мы собирали чемоданы, готовясь к отъезду, сообщил, что продано более трехсот билетов. Зал вмещал только двести человек, и организаторы выделили специальное помещение, где зрители могли посмотреть лекцию на мониторах. Отец едва сдерживал возбуждение, а вот нашу маму подобные вещи нисколько не занимали. Ее гораздо больше заботило, взяли ли мы с Роуз зубные щетки и достаточное количество нижнего белья.

Канзас. Калифорния. Техас. Любое место, где они побывали, интересовало меня больше. И тем не менее я радовалась возможности увидеть хоть что-то кроме Мэриленда. Главным образом, я не могла дождаться, когда можно будет поплавать в бассейне отеля, пусть даже придется сидеть рядом с Роуз все пятнадцать часов по дороге на юг. После истории с Дот у моей сестры появилась какая-то мания, из-за чего находиться с ней рядом стало еще неприятнее – она таскала с собой Библию с тех самых пор, как достала ее из ящика тумбочки в спальне родителей, листала страницы, подчеркивала какие-то абзацы, изучала тексты в поисках абсурдных мест, а потом зачитывала их родителям в качестве свидетельства, что книга представляет собой всего лишь «устаревшую сказочку». Так что пока другие семьи, мимо которых мы проезжали по I-95, играли в «Я вижу» или «Двадцать вопросов»[13], Мейсоны слушали выступления Роуз.

– «И создал Бог два светила великие; светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды», – зачитывала она из Книги Бытия, а затем заявляла: – Во-первых, Луна не светило; она лишь отражает свет Солнца. И почему, если Бог создал Луну «для управления ночью», почему половину времени она путешествует по дневному небу?

Иногда родители просто ее игнорировали – с моей точки зрения, самая надежная тактика, потому что в этих случаях Роуз отворачивалась к окну и на ее лице появлялось отрешенное выражение. А бывало, мама или отец пускались в объяснения, и в конце концов все заканчивалось ссорой. Время от времени они использовали другой метод: «Мы рады, что ты проявляешь интерес и используешь свой интеллект, Роуз. Возможно, твои вопросы в конце концов приведут к созданию новой доктрины».

– Я очень серьезно в этом сомневаюсь, – отвечала она и снова приступала к своим вопросикам: – А вот, например, как вам такое: Бытие 1:29 – «И сказал Бог: вот Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя: вам сие будет в пищу».

Мама, сидевшая впереди, спросила:

– И что тебе тут не нравится?

– Подумайте вот о чем: поскольку огромное количество растений и деревьев ядовиты, вам не кажется, что совет Бога звучит несколько легкомысленно? Вот вы скажете Сильви, чтобы она пошла в лес и ела там любые растения, которые найдет?

– Нет, разумеется.

– Ну, значит, Сильви повезло, иначе она бы умерла. Думаю, вы умнее Бога, который, очевидным образом, самый настоящий придурок.

– Хватит! – кричал отец, который невероятно сердился, когда Роуз заходила слишком далеко.

После этого мама на протяжении нескольких миль тихонько напевала песенку, похожую на колыбельную, которую я никогда не слышала. Мелодия постепенно набирала силу, потом, думаю, мама устала, и тогда она сказала:

– Сильви, не почитаешь нам что-нибудь из своего доклада?

Я затихла, ожидая громкого стона со стороны Роуз, но моя сестра прижалась щекой к окну и молчала. Поэтому я достала свой доклад и письмо, где сообщалось, что я получила первое место среди пятых классов и к нему триста долларов.

– «В апреле 1968 года в Вашингтоне начались беспорядки, последовавшие за убийством главы движения за гражданские права Мартина Лютера Кинга-младшего, которое оказало влияние по меньшей мере на 110 американских городов, – начала я, откашлявшись. – Чикаго и Балтимор пострадали сильнее других. В шестидесятых годах доступность работы в федеральном правительстве привлекла многих в Вашингтон, и районы, где жили афроамериканцы, принадлежавшие к среднему классу, процветали».

– Очень верное наблюдение, – сказал отец.

– Это же Сильви, она все делает хорошо, – заметила мама.

Роуз фыркнула.

– Что? – спросила я у нее.

– Ничего.

«Ладно», – подумала я и продолжила читать:

– «Несмотря на то что сегрегации, которую поддерживал закон, пришел конец, районы Шоу, Эйч-стрит Нортист и…»

– Забавно, что люди, сидящие на передних сиденьях, с тобой согласны, – заявила Роуз, – поскольку Библия – расистская книга, а они искренне верят во все, что там написано.

– Библия не имеет никакого отношения к расизму, – сказала мама.

Моя сестра принялась листать книгу.

– Экспонат А: «А если кто ударит раба своего, или служанку свою палкою, и они умрут под рукою его, то он должен быть наказан; но если они день или два дня переживут, то не должно наказывать его, ибо это его серебро»[14]. Если этого недостаточно, вот еще перл: «А чтобы раб твой и рабыня твоя были у тебя, то покупайте себе раба и рабыню у народов, которые вокруг вас; также и из детей поселенцев, поселившихся у вас, можете покупать, и из племени их, которое у вас, которое у них родилось в земле вашей, и они могут быть вашей собственностью…»[15]. Мало? Еще?

– Некоторые вещи в книге относятся к далекому прошлому. Тогда мир был совсем другим.

– Значит, ты хочешь сказать, что она устарела?

– В определенных местах, – не стала спорить мама.

– Значит, вы с папой выбираете, во что вам верить, а во что – нет?

– Хватит! – повторил отец.

После этого мы все снова замолчали. Я ждала, что меня попросят еще почитать мой доклад, но никто не попросил, и я тоже прижалась щекой к оконному стеклу.

Несмотря на огромное количество подобных моментов во время того путешествия на юг, иногда моя сестра откладывала Библию в сторону, и споры стихали. Мы остановились в Саут-эт-зе-Бордер, отец купил нам газированной воды, и люди не пялились на нашу семью, как в Дандалке. В мотеле, где мы провели ночь, чтобы отдохнуть после долгой дороги, мы ели жареную курицу прямо в кроватях и смотрели черно-белые фильмы по маленькому телевизору. Миновав границу штата и оказавшись во Флориде, мы заехали в центр для посетителей[16], и папа попросил какую-то женщину сфотографировать нас на фоне пальмы. Хотя дул ветер, а небо потемнело слишком рано, мы были в темных очках, которые мама специально для этой поездки купила в аптеке. В оставшиеся часы нашего путешествия ветер становился все сильнее, а небо – темнее. Мы по очереди сняли очки и убрали их в сумки.

В двадцать пять минут четвертого отец свернул на парковку у отеля. Никто бы в жизни не сказал, который сейчас час, потому что вокруг царил такой мрак, будто уже наступил вечер. После того как мы заселились в нашу комнату на втором этаже, я не стала доставать купальник, а стояла у окна и смотрела на капли дождя, отскакивавшие от поверхности лужи. Где-то в Джорджии папа конфисковал у Роуз Библию, но она, не теряя времени, нашла другую в прикроватной тумбочке и растянулась на кровати, листая страницы. Мама включила радиочасы и принялась крутить колесико, пока не нашла прогноз погоды, который ничем не отличался от того, что мы слышали в машине: следующие два дня ожидался сильный ветер и дождь.

– Вот, смотрите, – заявила Роуз, которой было на погоду наплевать. – Потрясающее место из Третьей книги Моисеевой. Левит. Оно легко побивает все остальные глупости. «И сказал Господь Моисею и Аарону, говорит: Объявите сынам Израилевым и скажите им: если у кого будет истечение из тела его, то от истечения своего он нечист. И вот закон о нечистоте его от истечения его: когда течет из тела его истечение его, и когда задерживается в теле его истечение его, это нечистота его…»

– Вот что я тебе скажу, головастик, – проговорил оте-ц, не обращая внимания на Роуз и обняв меня за плечи. – Я тоже рассчитывал, что нам удастся поплавать. Пошли.

– А дождь?

– Ну, мы же все равно будем мокрые. Так что какая разница?

Роуз, однако, не сдавалась:

– «Всякая постель, на которой ляжет имеющий истечение, нечиста, и всякая вещь, на которую сядет, нечиста. И кто прикоснется к постели его, тот должен вымыть одежды своя и омыться водою, и нечист будет до вечера…»[17]

Насколько отчаянно хотелось отцу от нее отдохнуть, что он был готов отправиться купаться со мной в самый разгар непогоды? Впрочем, причины, которые им двигали, меня не беспокоили. Я бросилась к чемодану и достала купальник. Когда мама поняла, что происходит, она принялась возмущаться. Но, как только отец по-обещал вытащить меня из воды при малейшем намеке на молнию, она сдалась и даже наблюдала из окна, как мы обошли бассейн и, взявшись за руки, вместе прыгнули в воду со стороны глубокого конца дорожки.

Ветви пальм метались на сильном ветру, дождь лил прямо нам на головы, и у меня возникло ощущение, что нас во время шторма выбросили с корабля за борт. Я легла на спину и стала плавать по кругу, а отец нашел в мелкой части бассейна водяную струю и подставил под нее спину. Я видела, как он посмотрел на небо и скорее для себя, чем мне, сказал:

– Надеюсь, погода не сорвет нашу лекцию.

– Не сорвет, – попыталась успокоить его я, хотя плохо разбиралась в подобных вещах.

Отец посмотрел на меня. Без очков и с залитым водой лицом он выглядел моложе и не таким серьезным. Глядя на него, я вспомнила, как раньше они с мамой возили нас купаться на пруд в Колберт-Тауншип, рядом с Дандалком. Тогда они тоже с нами плавали, но мы давно перестали туда ездить.

– Послушай, головастик, – начал он, – мы с мамой решили, что ты и твоя сестра подождете в оранжерее – так они это здесь называют, – пока мы будем выступать.

Я промолчала, продолжая энергично работать ногами, и представила себе комнату с зелеными стенами, зеленым ковром и, может быть, даже зеленым потолком.

– Там для вас будет целая куча разной еды.

Зеленые «Эм-энд-Эмс», зеленые желейные конфеты. Зеленый виноград, киви и лаймы.

– Вы сможете почитать или поиграть во что-нибудь, – добавил он.

– Или послушать отрывки из Библии.

Отец улыбнулся, и я увидела, как вода стекает с его подбородка и креста, спрятавшегося среди густых зарослей на груди.

– Или послушать отрывки из Библии. Мы подумали, что там вам будет веселее, чем сидеть в зрительном зале.

Я нырнула и подплыла поближе, прежде чем появиться на поверхности.

– Звучит заманчиво.

– Сильви, ты же знаешь, что у нашей мамы иногда возникают особые ощущения?

Конечно, я знала. Это было известно всем в нашей семье.

– Да, и что?

– Ну, она постоянно твердит, что ее преследует неприятное чувство насчет сегодняшнего вечера. Я думаю, она беспокоится по поводу Роуз.

– Почему?

– Мама опасается, что она… ну, скажем, что-нибудь устроит. Я знаю, наваливать на тебя такую ответственность несправедливо, ты ведь младшая, но я бы хотел, чтобы ты оказала нам с мамой услугу. Ты не могла бы проследить, чтобы Роуз вела себя прилично?

– Обещаю, – ответила я не задумываясь, потому что не хотела его расстраивать.

Но тут я подумала о вечере, который мы провели с Дот, какой я оказалась беспомощной и как не смогла помешать Роуз развлекаться. А еще о том, до какой степени наши родители не в силах с ней справиться.

Отец, видимо, почувствовал, какие мысли пронеслись у меня в голове, потому что снова прижался спиной к струе воды и вздохнул.

– Полагаю, это не твоя забота, но мы с мамой прекрасно понимаем, что у твоей сестры возникли определенные поведенческие проблемы, и мы пытаемся найти способ с ними справиться. И мы ценим все, что ты можешь сделать, чтобы ее сдержать. Ты хорошая девочка, Сильви. Лекция, которую мы собираемся прочитать сегодня, имеет огромное значение. В отличие от дурацкой болтовни во время каждого Хеллоуина, она может многое изменить. Выступления, подобные этому, сделают нас известными и полезны для карьеры.

Я подпрыгивала в воде и думала про его письменный стол в подвале, пресс-папье с надписью, что Бог озаряет мрак, и старое зубоврачебное кресло в дальнем углу, а еще о том, как сильно я хочу, чтобы он оставался обычным человеком с обычной работой.

– Ты хочешь прославиться? – спросила я, не успев подумать.

Мой вопрос удивил отца не меньше, чем меня саму.

– Прославиться? – Он снова прислонился к стене, и я видела, что дождь промочил его волосы и капает с ресниц. – Пожалуй, было бы хорошо показать им, на что я способен.

– Кому?

– Моим родным.

Мои мама и папа редко рассказывали о семьях, в которых они выросли, и я про них почти ничего не знала, кроме того, что они уже умерли. Единственным знакомым мне родственником был брат отца, дядя Хоуи.

– Но они же умерли, папа.

– Родители никогда тебя не покидают, Сильви. Наде-юсь, когда-нибудь ты это поймешь, но еще очень не скоро. Однако я имею в виду не только родителей. Наверное, было бы неплохо доказать кое-что твоему дяде. Не говоря уже о тех людях, которые потешались надо мной, когда я рассказывал им, что мне довелось видеть. Но самое главное, я хочу надежности для нашей семьи. Иметь возможность отправить тебя и Роуз в колледж. Впрочем, тебе не стоит беспокоиться о подобных вещах.

В этот момент в небе раздался раскат грома и полыхнула молния.

– Намек, – заявил отец, выбираясь из бассейна. – Пошли, головастик. Пора на сушу.

Я подплыла к нему, и мне вдруг захотелось поднять вверх руки, чтобы он вытащил меня из воды, будто я снова стала маленькой. Но я вспомнила про его спину и поспешила к лесенке. Когда мы мчались к нашему номеру, шлепая мокрыми ногами по дорожке, я подумала про маму и ее предчувствия о предстоящем вечере. Но она стояла в дверях комнаты на втором этаже совершенно спокойная, и никто не заподозрил бы, что она обеспокоена. Она улыбнулась, когда мы подбежали, и обернула нас жесткими гостиничными полотенцами. Помогая нам вытереться, она поцеловала меня в лоб, потом отца и только после этого закрыла дверь, оставив снаружи дождь, грохочущий гром и вспышки молний, сверкавших на дневном небе.

Там, в темноте

Обычно каждый год моего отца приглашали накануне Хеллоуина в Остин, штат Техас, прочитать лекцию. За них платили лучше всего, но отец их терпеть не мог. «Тем, кто приходит на лекции, совершенно не интересна тема», – жаловался он, упаковывая коричневые костюмы, желтые рубашки и таблетки от болей в спине, в которых возникала нужда в самолете с неудобными сиденьями. Раньше мы с Роуз всегда говорили, чтобы он не забыл привезти нам что-нибудь из поездки, и всякий раз он возвращался и говорил, что забыл. Отец показывал нам пустой чемодан и даже тряс его, чтобы доказать, что внутри ничего не завалялось. И только когда мы уже совершенно точно знали, что он забыл, он смеялся, засовывал руку в какое-нибудь отделение и доставал фигурки девочек-ковбоев, пластмассовые кактусы или еще что-нибудь.

На следующий год мы снова напоминали ему про подарки, когда он собирал вещи и все так же жаловался матери: «Эти зрители хотят только дешевых ужасов фальшивого Драгомира Альбеску с дурацкими кольцами на пальцах, который рассказывает про встречи с призраками и гоблинами во время поездок домой в Румынию. Никому не интересно послушать настоящего священника католической церкви, который обладает настоящим знанием и годами опыта обращения с паранормальными явлениями».

Моя мама отвечала ему своим самым ласковым голосом, доставала его одежду из чемодана, складывала более аккуратно и возвращала на место.

– Будь это так, дорогой, организаторы не приглашали бы тебя на лекции каждый год.

– Ну да, может, все-таки наступит такой момент, когда они поймут, какую совершают ошибку. Невероятно унизительно. Я бы попросил поставить меня в пару с кем-нибудь другим, но, боюсь, дело закончится тем, что мне придется вступить в полемику с Эльвирой, Госпожой Мрака. А это все равно что оказаться на самом дне.

– Какой Эльвирой? – спросила мама.

– Не важно. Тебе лучше про нее не знать.

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы я поехала с тобой? В конце концов, мы же команда.

Отец забирал у мамы рубашку и откладывал в сторону. Потом брал ее руки в свои и смотрел в глаза.

– Хватает того, что мне приходится выступать на одной сцене с человеком, разбирающемся в данном вопросе примерно как уличный предсказатель судьбы. Я не допущу, чтобы ты, в такой же степени профессионал, в какой он является фальшивкой, играла с ним вторую скрипку.

После чего отец заявлял, что больше не желает обсуждать эту тему. Они заканчивали собирать его чемодан, и он шутил, что ему следует прихватить с собой восковые клыки и флакон с фальшивой кровью. Он уезжал в аэропорт, и настроение у мамы менялось к лучшему. Она любила ходить с нами по домам во время Хеллоуина, и, несмотря на то что на Баттер-лейн не было других домов, она каждый год отправлялась с нами в Балтимор – всего двадцать минут езды, и мы разгуливали по узким улочкам Резервуар-хилл, где они с отцом жили в крошечной квартирке, когда только поженились.

Пожилые женщины, помнившие ее, приходили в восторг, увидев Роуз и меня, одетых в костюмы вампиров, принцесс или инопланетян. Одна очень старая, крупная женщина с диковинным, каким-то скользким именем – Алмалин Гертруд – каждый год настойчиво приглашала нас к себе. На кухне у нее пахло жарким с разными приправами, думаю, она покупала его в магазине на первом этаже, поскольку я ни разу не видела на ее плите ничего, кроме помятых долларов и конвертов. Миссис Гертруд усаживала маму за стол, где та пила из изысканных чашек чай, подогретый в микроволновке, и предлагала нам с Роуз угощаться печеньем, лежавшим в корзинке.

Моя сестра не слишком хорошо училась в школе, зато была настоящим специалистом по дурному настроению. По мере того как шли годы и она достигла подросткового возраста, она научилась мастерски изображать неудовольствие. Как-то раз во время Хеллоуина мы обошли район с наволочкой для подношений и снова оказались на кухне миссис Гертруд, где особенно сильно пахло специями, хотя на плите по-прежнему лежали только деньги и почтовые конверты. Я была в костюме вороны, отделанном настоящими перьями, подобранными отцом на ферме Уатта до того, как он уехал на лекцию. Меня не беспокоило, что солома торчала наружу и царапала кожу и от меня пахло как на ярмарке, где продают домашний скот, – я ликовала, что у меня настоящий костю-м.

Однако моя сестра категорически отказалась от какого бы то ни было костюма.

– Даже от своей метлы, – пошутила мама отвечая на вопрос миссис Гертруд.

Все, кроме моей сестры, расхохотались. И чем больше Роуз изображала мрачность, тем больше пожилая женщина пыталась ее развеселить.

– Я не понимаю, – сказала миссис Гертруд, когда все ее попытки, начиная от печенья с молоком и до разрешения посмотреть телевизор, провалились. – От костюма отказалась. Сладкого не хочешь. Ты изменилась, Роуз. Почему ты такая мрачная?

Моя сестра, которая сидела вместе со всеми за столом, подняла голову, и я подумала, что она наконец решила принять участие в общем празднике.

– Потому что я бы с большим удовольствием провела это время со своими ровесниками, вместо того чтобы сидеть в вонючей, мерзкой квартире с тупой жирной старухой вроде вас.

Мама от изумления раскрыла рот, а в следующее мгновение влепила Роуз такую пощечину, что та упала на пол.

– Роуз! – взвизгнула миссис Гертруд, но обращалась она не к моей сестре.

Мама прижала руку к губам в ужасе от того, что сделала. Наши родители никогда в жизни не били нас, не говоря уже о том, чтобы с такой силой. А еще через секунду мама потащила нас из квартиры, дрожащим голосом извиняясь перед миссис Гертруд, Роуз, мной и больше всего перед Богом.

Теперь, во время первого Хеллоуина без родителей, я отвернулась от целующихся Роуз и Коры и вошла в дом, заперев за собой замок. В определенном смысле поведение сестры не удивило меня, потому что не отличалось от ее выходок за последние годы, начиная с того вечера с Алмалин и заканчивая утром прошлого года, когда она спустилась вниз из своей комнаты с обритой головой, на которой кое-где виднелись порезы от лезвия. Но разве она все это вытворяла не для того, чтобы позлить родителей? В таком случае почему ничего не изменилось сейчас?

Учитывая, что Халк стояла на страже нашего дома, я решила, что больше к нам никто не придет, пообедала парой шоколадок «Мистер Гудбар», выключила свет и поднялась наверх. Моя сестра не имела привычки говорить мне, куда идет и когда вернется домой, поэтому меня охватило чувство свободы, когда я открыла дверь в ее комнату. Раздавленные банки из-под лимонада, лотерейные билеты, старый глобус – и еще много чего усеивало пол. Увлажнитель воздуха едва работал, и у выходного отверстия собралась плесень. На трюмо стояла косметика, с помощью которой Роуз превратилась в ведьму, точно эпицентр зеленых отпечатков пальцев, проложивших путь от окна к стенам и салфеткам, валявшимся повсюду, только не в корзине для мусора.

Прошло ровно одиннадцать недель с тех пор, как мы разговаривали с дядей. После того как суд отказался признать его моим опекуном, он обещал вернуться во Флориду, чтобы «привести в порядок дела», затем перебраться поближе к нам и принимать участие в нашей жизни. Вместо этого всю весну он звонил нам посреди ночи и что-то лопотал про аренду, долги и еще кучу других причин, которые задерживали его во Флориде дольше, чем он рассчитывал. Когда звонки прекратились, начали приходить письма, в них он сообщал, что придумал план, как помочь нам всем, только мы должны набраться терпения. А потом и вовсе пропал. И слава богу! Так сказала моя сестра, хотя я все-таки решила ему написать, ничего не говоря ей. Я хотела убедиться, что с нашим единственным оставшимся в живых родственником все в порядке. Мне было бы проще проверять, не пришел ли от него ответ, заглядывая в почтовый ящик, но проезжавшая мимо машина сбила его со столба, и Роуз абонировала ящик на почте в городе. Всякий раз, принося домой письма, она была в еще более отвратительном настроении, чем обычно, и лучше оно не становилось, если я спрашивала, не пришло ли что-нибудь мне.

– Нет, если не считать любовных посланий от электрической и газовой компаний, – сказала она в прошлый раз. – Да и от кого ты ждешь письма? Приглашение в Гарвард? Ты не слишком спешишь, выскочка?

Я медленно прошла по комнате, обнаружила ламинированную карточку с молитвой из школы Святой Иулии, удивившись, что Роуз ее не выбросила, газету, в которой она обвела маркером объявление: «Требуется организатор вечеринок, ответственный и добросовестный». Несмотря на то что Роуз множество раз повторяла, что собирается продолжить учебу, до сих пор она ничего для этого не сделала, разве что пару раз нанималась на работу в офисах, откуда ее довольно быстро увольняли, поскольку она не обладала качествами, указанными в объявлениях. Я крутанула старый глобус и вспомнила, как Роуз делала точно так же, тыкая пальцем в случайное место, а потом называла Армению, Литву или Гуам.

Я уже собиралась заглянуть в шкаф, когда услышала, как звякнула цепь Халк, сидевшей на лужайке, и подошла к окну.

Косточка, которую я ей принесла, видимо, оттаяла, и Халк бодро ее грызла, поэтому и звенела цепь. Если не считать пикапа Роуз, на дорожке было пусто. Успокоившись, я обошла минное поле на полу и открыла шкаф. Поскольку Роуз практически не убирала свои вещи на место, внутри было почти пусто. Ничего от Хоуи, но я заметила полиэтиленовый мешок с надписью «Балтиморское управление полиции». Фонарик, дорожная карта, счета за ремонт и смену масла – внутри лежало все, что полиция обнаружила в «Датсуне», прежде чем вернуть нам машину. Я смотрела на подпись отца на чеке и представляла, как он водит пером по бумаге. Наконец я достала последнее, что там лежало: книгу «Помощь одержимым: необычная профессия Сильвестра и Роуз Мейсон», написанную Сэмюэлем Хикином.

Хотя прошло столько времени с тех пор, когда я взяла книгу в руки, мне стало так же не по себе, как и тогда, на заднем сиденье машины. Я еще беспокоилась, что Роуз может вернуться домой, но эти мысли витали где-то далеко, поэтому я взяла фонарик и выключила люстру. Потом села на пол и начала листать страницы. Мама возмущалась, что предложения в произведении Хикина объединены без всякого намека на логику. Судя по абзацам, бросившимся мне в глаза, я поняла, что она имела в виду:

Если вы верующий человек и вам в руки попало это повествование, нет ничего на свете, что бы я, писатель, мог сделать, чтобы подготовить вас к тому, что вам суждено узнать…

…Мейсоны вполне могли бы открыть музей диковинок в подвале своего дома, потому что именно там живет то, что они привозят из своих экскурсий в мир паранормальных явлений. Я использую слово «живет», потому что по крайней мере данному посетителю многие вещи, которые он видел под их домом, кажутся живыми. Первым артефактом, попавшимся мне на глаза, когда я вошел в подвал, был топорик, как мне показалось наделенный собственной жизнью. Он погубил целую семью во время трагических событий на прекратившей свое существование ферме Локков в Уайтфилде, штат Нью-Хэмпшир. Но, как говорится, это только начало…

…Возможно, самой бесславной историей из всех, что Мейсоны рассказывают на своих лекциях, а также которые освещены в средствах массовой информации, является история про Пенни, тряпичную куклу размером с ребенка, сшитую в соответствии с полученными по почте инструкциями матерью, жившей на Среднем Западе. Это был акт последней надежды и подарок ее единственной смертельно больной дочери. Девочка умерла с куклой, лежавшей рядом…

– Он пишет так же, как говорит, – будто услышала я голос мамы, сидя в темной комнате Роуз вдвоем с увлажнителем, который натужно фыркал, точно старая больная леди, заглядывающая мне через плечо.

– Ты имеешь в виду ту огромную кучу чуши, которую он вывалил? – спросил отец.

– Я имею в виду, что он использует слишком много слов. Его предложения необходимо хорошенько пропылесосить. Не удивительно, что он работает репортером в «Дандалк игл», а не в газете какого-нибудь большого города. Нам вообще не следовало пускать его в нашу жизнь.

– Вот тут ты совершенно права, – не стал спорить с ней отец. – Впрочем, его стиль не самая главная наша проблема.

Я пролистала страницы до раздела с фотографиями и остановилась на той, которую рассматривала на заднем сиденье «Датсуна». Тогда было слишком темно и я не смогла прочитать подпись, но сейчас сумела ее разглядеть: ПОДВЕРГШАЯСЯ АКТУ ВАНДАЛИЗМА КУХНЯ В ДОМЕ АРЛЕН ТРЕСКОТТ, В ЦЕНТРЕ БАЛТИМОРА. 1982. «И вовсе это была не ферма», – подумала я, вернувшись к содержанию. Книга была разделена на три части. В первой рассказывалось о детстве каждого из моих родителей и начале их совместной жизни. Вторая состояла исключительно из описания дел, включая мимолетное упоминание Абигейл Линч. Последний раздел автор озаглавил так: «Следует ли вам на самом деле верить Мейсонам?»

Первым делом я прочитала главы, посвященные детству родителей, потому что они почти ничего не рассказывали о своей жизни до моего появления на свет. Мне было известно, что отец вырос в Филадельфии, а его родители владели кинотеатром с кондитерским магазином перед ним. Но я не знала, что он сообщил о своей первой встрече с паранормальными явлениями в возрасте девяти лет, заметив «светящуюся каплю между сиденьями», когда подметал пол в кинотеатре. Он рассказал об увиденном матери и отцу, но они рассмеялись и заявили, что его «капля» – это какая-то парочка, оставшаяся после сеанса, чтобы целоваться. Во время ужина мои бабушка и дедушка и их приятель Ллойд, помогавший управлять кинотеатром, попросили отца поведать им свою историю. Он описал темную массу, которая двигалась между сиденьями и меняла очертания; все начали дружно хохотать, и ему стало стыдно. По этой причине он больше не упоминал «капли», хотя они начали появляться все чаще и чаще.

Может быть, конфеты, от которых в зубах появлялись дырки, продававшиеся в кондитерской лавке, навели его на мысль стать дантистом. Или то, что его постоянно дразнили, а также регулярные видения «капель» заставили отца уехать учиться в другой город. На самом деле это не важно, потому что, несмотря на отличные учебные заведения, где готовили дантистов, имевшиеся в Филадельфии, он подал заявление в университет в Мэриленде, перебрался в квартиру в один из старых домов Пасколь-Роу для студентов и, расставшись со своими родными, ощутил небывалое чувство свободы. Однако довольно скоро он обнаружил, что не все оставил в Филадельфии.

Призраки – как он начал их называть, вот так просто и без прикрас – последовали за ним.

В этой части главы Хикин отставил в сторону свои путаные изъяснения и предоставил отцу описать момент, о котором тот рассказывал на лекции в «Обществе по изучению паранормальных явлений в Новой Англии». Читая слова отца, я вспомнила, что, когда он говорил о том, с чем ему довелось столкнуться, я не испытывала ни малейших сомнений и верила ему полностью и искренне.

Недалеко от моей кровати в тусклом свете стояла фигура высотой не более четырех футов. До того вечера все, что я видел, представляло собой бесформенную, меняющую очертания массу. Именно отсутствие определенной формы заставило меня назвать их «каплями». Однако эта фигура от них отличалась: ее тело напоминало манекен без рук, но и без просвета между ногами, поэтому возникало ощущение, будто она в платье. И, хотя у нее не было глаз, носа и рта и я не знал, что диковинное существо чувствует, у меня возникло ощущение, будто оно меня изучает с огромным любопытством и волнением. А потом оно исчезло… Так же, как некоторые люди постоянно привлекают бродячих животных, другие притягивают к себе гудящую остаточную энергию в нашем мире. После встречи со странным существом я понял, что отношусь ко второй категории…

Мама не сообщала о подобном опыте общения с паранормальными явлениями, когда она росла в крошечном городишке в Теннесси. Хикин написал, что ее отец умер в результате несчастного случая на ферме, которому она стала свидетельницей, когда ей было одиннадцать лет, и всякое упоминание о нем вызывало у нее слезы. Он уговорил маму описать своего отца, и она рассказала, что он был мягким, преданным своей семье, честным и никогда не повышал голос. Каждое воскресенье он вел свою маленькую семью, состоявшую из трех человек, в церковь, а потом они завтракали. Он делал в сарае скворечники и позволял моей маме раскрашивать их в самые разные цвета, прежде чем приколотить к дереву. Вооружившись биноклями, они наблюдали из окон второго этажа, как весной прилетали птичьи семьи, а осенью покидали их края. Скворечники и наблюдения за птицами стали самым счастливым воспоминанием ее детства – так мама сказала Хикину во время интервью, но они же причиняли ей самую сильную боль, когда ее отец погиб.

Дальше автор также позволил маме самой поделиться своими переживаниями, и, когда я читала ее рассказ, у меня возникло удивительное ощущение, будто она рядом со мной в темной комнате:

Помню, как я просыпалась по утрам и слышала пение птиц за окном, которое раньше дарило мне счастье, но только не теперь. Я пыталась закрывать окна. Пыталась засовывать голову под подушку, но их голоса все равно меня преследовали. Наконец наступил день, когда я поняла, что больше не могу этого выносить. Я отчаянно хотела заставить их замолчать, дождалась, когда моя мать уеха-ла в город, достала лестницу из сарая отца и залезла на дерево, растущее в нашем саду. Я собиралась сбросить скворечники на землю, все до одного, но отец прикрутил их надежно, как и все, что он делал. Они выдержали бы даже самый сильный ветер, не говоря уже об усилиях одиннадцатилетней девочки. И тут мне в голову пришла новая мысль. Я спустилась, отправилась на кухню и нашла мешок с мелкой стальной стружкой, которую мама использовала против мышей. Затем вернулась к деревьям и забила отверстия в скворечниках, которые просверлил отец, а потом сломала ветки, чтобы птицы не смогли забраться внутрь. Пение прекратилось, по крайней мере, я не слышала его около своего окна. Птицы улетели и забрали с собой дух моего отца, так я решила, потому что примерно тогда же появился Джек Пил…

Джек Пил. Человек, о котором мама никогда мне не рассказывала, но за которого моя «практичная, простая бабушка», очевидно, вышла замуж. Мама на церемонии не присутствовала. Просто как-то вечером бабушка поставила на стол третью тарелку и представила его, сказав: «Роуз, познакомься со своим новым папой. А теперь давайте есть». Мама ожидала, что ее новый папа будет наделен отвратительными качествами злого отчима, совсем как в сказках. Но Джек умел вытаскивать монетки из-за своих огромных ушей, декламировал алфавит в обратном порядке, строил карточные домики и позволял маме на них дуть. Вместо того чтобы ходить в церковь, Джек оставался в пижаме и смотрел мультики, громко хохоча, когда птичке-бегуну удавалось спастись от падающей наковальни. Однажды в воскресенье вместо телевизора они отправились в сад, где он, схватив бабушку за руку, раскручивал ее и ронял в кучу листьев. Когда у него начинала кружиться голова, Джек ложился на траву, и бабушка рядом с ним. Глядя вверх на ветви деревьев, он спрашивал:

– Как ты думаешь, что случилось со скворечниками?

Моя мама не слишком охотно рассказала о том, что ее отец повесил их на деревья, про бинокли, и блокнот, и песни, наполнявшие ее печалью после его смерти. А потом она призналась, что сломала ветки и забила отверстия стальной стружкой. Лицо Джека мгновенно стало очень серьезным.

– В какое время года ты это сделала, милая?

– Весной, – ответила она.

Джек встал и забрался на одно из деревьев. Ему не требовалась лестница, потому что он был высоким и худощавым и лазал по веткам точно обезьяна. Он очень осторожно, пальцами вытащил стальную стружку из одного скворечника, заглянул внутрь, покачал головой и издал свист, похожий на звук от летящего к земле снаряда.

– Что? – спросила бабушка, стоявшая под деревом. – Что? Что? Что?

– Ничего, – сказал ей Джек.

Но поздно вечером, после того как они с бабушкой о чем-то долго шептались на кухне, они позвали мою маму и самыми мрачными голосами спросили, что заставило ее убить птенцов, которых птички не могли накормить. В ужасе от того, что она натворила, мама была не в силах найти подходящих слов.

– Я же сказала Джеку, – заикаясь, вся в слезах ответила она. – Я сделала это… потому что папа ушел и я хотела, чтобы птицы тоже ушли.

В этот момент внизу кто-то принялся колотить кулаком в дверь.

Я резко подняла голову и выронила фонарик. Моя мама, точнее, ощущение, что она рядом, мгновенно исчезло. Я поискала глазами часы, чтобы понять, как долго читала, но ничего не нашла. Снаружи звенела цепь Халк, но она не лаяла.

Стук в дверь прекратился, но вскоре возобновился опять. Я потянулась за фонариком, который закатился под кровать, и увидела там письмо, адресованное Роуз, – в обратном адресе стояла какая-то незнакомая мне улица в Балтиморе. Кто-то снова принялся колотить кулаком в дверь, поэтому я положила письмо в карман, чтобы прочитать потом, убрала книгу и все остальные вещи в полицейский мешок, вернула его в шкаф и помчалась вниз по лестнице. Смех – глухой, мужской – послышался снаружи, за ним другой голос, и я поняла, что мальчишки все-таки явились.

Поразительно, какие мысли возникают в сознании человека за одно короткое мгновение. Я схватилась за ручку, распахнула дверь и увидела их. Не фальшивых Альбертов Линчей, нет. Моим глазам предстало длинное пепельно-серое платье с жемчужными пуговицами и помятый коричневый костюм, а еще очки в проволочной оправе, с мутными стеклами. Чтение про детство родителей вызвало призраки, так же как мой отец поздно ночью притягивал к себе следы энергии в кинотеатре и темноте своей университетской квартиры.

По крайней мере, так я подумала в первый момент.

Но только на мгновение. Потом я заметила ожерелье матери, золотое, а не серебряное, которое плотно обхватывало шею. Волосы, которые она собирала в пучок, когда шла в церковь, держались не на невидимках, а шпильками. Пиджак отца был коричневым, а брюки черными и порванными под одним коленом. Рубашка, белая, а не любимого им горчично-желтого цвета, была испачкана чем-то похожим на кровь, но слишком ярким, чтобы быть настоящей. Стекла очков, совершенно прозрачные, слегка выступали вперед, и за ними я видела холодные, незнакомые глаза.

Им мало обзывать меня разными прозвищами в коридорах школы.

Мало того, что они сбили столбик с почтовым ящико-м.

Мало швырять тряпичных кукол на нашу лужайку.

«Чем это закончится? – спросила я себя. – Что нужно, чтобы они оставили нас в покое?» Завизжать, хлопнуть дверью, упасть без чувств на пол – все это казалось вполне возможным, пока я не вспомнила, что прочитала про детство своих родителей. И как ужасно вели себя люди всякий раз, когда они давали им возможность заглянуть в их внутренний мир. Какую пользу извлек отец из того, что поделился со своими родными тем, что видел? И разве легче стало маме, когда она призналась, что испортила скворечники? А потом я подумала о доброте, с которой они относились ко всем вокруг, и решила сделать то же самое. И, несмотря на то что мальчишки, заявившиеся в наш дом, оделись как бродяги или супергерои, я протянула им корзинки с конфетами и печеньем.

– Берите, – сказала я, когда они вытаращились на меня, ожидая другой реакции.

Поколебавшись немного, мальчишка, нарядившийся моей мамой, протянул крупную, с выступающими костяшками пальцев руку, принялся рыться в корзинке и достал оттуда жевательные конфеты. Мальчик, одетый как мой отец, сделал то же самое и добыл шоколадный батончик с карамелью и пирожное. Я посмотрела мимо них на начало нашей подъездной дорожки, где мелькали отражения зеркал, похожие на глаза демонов, и сообразила, что это еще гости, только на велосипедах. Все это время Халк облизывала и грызла свою косточку, не делая ни малейшей попытки зарычать.

– А на куклу можно посмотреть? – спросил мой оте-ц, точнее, мальчишка, нарядившийся отцом.

– Нет, – ответила я.

– Где она? – поинтересовался тот, что изображал мою мать.

Я подумала про Пенни в подвале, безвольно поникшую в своей клетке, и надпись на дверце, сделанную рукой отца: НЕ ОТКРЫВАТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ. Брошенная там на столько месяцев, она наверняка стала домом для кучи пауков, которые ползают по круглому лицу и плетут паутину между болтающимися руками.

– Она на дне колодца, – произнесла я ложь, рожденную отчаянным желанием.

– Колодца? – переспросил ряженный в отца парнишка.

– Мы бросили ее туда, к остальным, которых вы – или уж не знаю кто – оставляете на нашей лужайке. Можете забрать всех, если хотите.

С этими словами я захлопнула дверь. Стоя в темноте с фонариком в руке, я прислушивалась к их шагам по ступенькам лестницы, потом подошла к окну и стала смотреть, как они сорвали фанеру над колодцем, совсем как я несколько ночей назад. По собственному опыту я знала, что они ничего не увидят в абсолютной темноте внизу. Вскоре мальчишки это поняли, сдались и направились в сторону улицы, где их дружки выделывали на велосипедах восьмерки. Мальчишка в платье сдернул и бросил под кедры парик, перед тем как взять велосипед, стоявший у тротуара. Его приятель сел на багажник, и они укатили в ночь.

Когда они уехали, я начала отчаянно дрожать. Чтобы немного успокоиться, я бесцельно бродила по гостиной, столовой и кухне, окутанным тенями. Я представляла родителей такими, какими видела их в последний раз: снег, сверкающий на плечах шерстяного пальто отца, когда он вышел из машины. И развевающиеся на ветру волосы мамы, которая отправилась его искать. Потом – как я вошла в церковь, где воздух был таким неподвижным, таким невероятно ледяным, что стало трудно дышать. И еще какой-то дымный аромат, смешанный с едва различимыми следами фимиама. Мне потребовалось некоторое время, чтобы глаза приспособились к темноте и я увидела около алтаря три силуэта.

– Эй! – крикнула я, и это слово повисло в воздухе, похожее на вопрос. – Эй?

Чтобы отвлечься, я нашла дневник, подаренный Бошоффом, и попыталась заставить себя вспомнить о чем-нибудь другом, чтобы прогнать мысли о той ночи. На память пришел вечер в Окале, я начала писать и не останавливалась, даже голову не поднимала, пока не залаяла Халк.

Я снова подошла к двери. Рассвет еще не наступил, но холодное голубое сияние в воздухе подсказало, что до него осталось совсем мало времени. Оказалось, что я писала несколько часов. Глядя в окно, я увидела, что собака натянула цепь и рвется к дому.

– Все хорошо, девочка, – сказала я, вышла на улицу и зашагала через лужайку.

Опасаясь подходить к собаке слишком близко, я ос-тановилась так, чтобы она меня не достала, поскольку не обладала маминой способностью успокаивать не только людей, но и животных. У нас над головами развевались на ветру размотанные ленты туалетной бумаги. Пока я была погружена в события, которые описывала в дневнике, кто-то зашвырнул несколько рулонов на деревья и замазал окна пикапа Роуз – шутки, казавшиеся странными в это время ночи. Собака никак не успокаивалась, и я, набравшись смелости, подошла к ее косточке, гладкой и блестящей от слюны. Но несмотря на то, что я старательно размахивала костью перед носом Халк, она больше не обращала на нее внимания. Она хотела лаять, рычать и дергать цепь.

Мне оставалось только дождаться, когда она устанет. Я бросила косточку на землю, вытерла руки о футболку, повернулась к дому, и тут моя рука невольно метнулась к груди и мне показалось, что я задыхаюсь. Ночью, когда пришли, а потом уехали те мальчишки, я решила, что все самое страшное осталось позади, и не могла понять, от чего нервничает собака. Спутанные ветви рододендрона озаряло желтое сияние, падавшее из окна подвала. После стольких месяцев темноты тот, кто там находился, снова включил свет.

Призраки

Возможно, это обычное совпадение, но книги, которые мама давала мне читать в детстве – «Джейн Эйр», «Большие надежды», «Пеппи Длинныйчулок» и многие другие, – почти все рассказывали о детях, лишившихся родителей. Иногда мне кажется, что посещавшие ее «предчувствия» позволили ей узнать судьбу нашей семьи и она хотела меня подготовить. Конечно, в тот вечер в конференц-центре Окалы я ни о чем таком не имела представления. Просто пыталась занять себя чтением «Джейн Эйр». Я бы никогда никому не призналась, но, несмотря на весь мой ум, книга оказалась слишком сложной, ведь я только перешла в шестой класс. К тому же Роуз оставила Библию в отеле и постоянно меня отвлекала.

Роуз расхаживала по оранжерее (кстати, стены оказались персиковыми, а не зелеными) и отщипывала виноградины от гроздьев, лежавших на блюде.

Потом подбрасывала их к потолку и ловила ртом.

Если она промахивалась, то давила упавшие на ковер виноградины теннисными туфлями. Я ей ни слова не говорила, решив, что проще будет все убрать, когда она закончит развлекаться. Я пристрастилась подчеркивать в книге строки, которые произвели на меня впечатление, как это делала мама в Библии, и уже собралась поднести ручку к странице, когда заметила, что Роуз выскользнула из комнаты.

«Пусть уходит», – сказала я себе, но тут же вспомнила обещание, которое дала отцу в бассейне, поэтому мне пришлось отложить «Джейн Эйр» и выйти в коридор на поиски сестры. Довольно быстро я обнаружила ее с большой комнате, наполненной рядами пустых стульев, стоявших напротив огромного телевизора. Дополнительный зал, сообразила я, но непогода заставила людей остаться дома, и он пустовал.

На экране я увидела отца. Если под дождем он выглядел моложе и не таким серьезным, то софиты на сцене произвели противоположный эффект. На его лицо падали тени, и морщины казались глубже. В очках отражался свет, создавая впечатление, что его глаза сверкают, когда он обращался к толпе несколько сдержанным голосом.

– Задолго до наступления нашего столетия многие медики пришли к выводу, что одержимость не является правильным объяснением необычного человеческого поведения. Некоторые эксперты утверждают, что это симптомы шизофрении и других психозов. С данными недугами боролись, отправляя больных в специальные заведения или при помощи грубого и причиняющего вред метода электрошоковой терапии, а в последнее время начали экспериментировать с лекарствами…

– Роуз, – сказала я.

– Ш-ш-ш. Я слушаю.

– …Конечно, глупо отрицать важность разных подходов при лечении психических нарушений. Но в стремлении поскорее освоить психиатрию врачи слишком поспешно отказались верить в злые силы и демоническое воздействие, объясняя естественными причинами психические болезни неизвестной этиологии…

– Роуз, мы не должны здесь находиться. Пойдем.

Моя сестра повернулась ко мне.

– «Уста праведника источают мудрость, а язык зло-вредный отсечется»[18].

– Что?

– Это библейская поговорка, глупая. Иными словами, продолжай в таком же духе, и я отрежу тебе язык. А теперь ш-ш-ш. Я пытаюсь слушать.

– …В то время как большинство психиатров вполне устраивает диагностика психических заболеваний на основании аномальных функций мозга, химического дисбаланса и расстройства личности, некоторые из них признают, что часть случаев неподвластна медицинской науке. Их невозможно объяснить с точки зрения науки, потому что ряд симптомов традиционно связывается с демоническим влиянием.

– Роуз, – сказала я, хотя понимала, что рискую языком. – Пойдем.

На этот раз она отвернулась от телевизора.

– Знаешь что? Ты права. Пойдем.

И она вышла в дверь и зашагала по коридору. Там она должна была повернуть налево, чтобы попасть в персиковую оранжерею, однако Роуз продолжала идти прямо и стала подниматься по лестнице. Я последовала за ней, пока она не проскользнула в последнюю дверь и не оказалась в конце аудитории, где выступали наши родители. Довольно долго я ждала снаружи, пытаясь понять, что задумала сестра и смогу ли я ей помешать. И все это время в коридоре был слышен голос отца. Он рассказывал, как люди обращались к ним в последней надежде, после того как все попытки излечения потерпели неудачу, и я подумала о тех, что без предупреждения появлялись на ступеньках нашего крыльца с глазами, полными отчаяния.

– Вне всякого сомнения, – между тем продолжал отец, – вы пришли сюда, чтобы услышать истории о призраках. Обещаю, их будет много. Но я бы хотел начать с истории любви. Наверное, можно сказать, что это рождественская и любовная история, потому что она случилась в декабре, когда я встретил свою прекрасную жену.

Я не знала, как познакомились мои родители, и любопытство заставило меня чуть-чуть приоткрыть дверь. Я заметила Роуз, которая присела на корточки в конце аудитории. Когда я проникла внутрь и устроилась рядом с ней, прижавшись спиной к стене, она не обратила на меня ни малейшего внимания. Отец продолжал, и мы слушали, а я смотрела на пустые места. Вместо трехсот человек, которых он ждал на лекцию, здесь было около семидесяти. Возможно, именно по этой причине он чувствовал себя не слишком комфортно и его голос продолжал звучать напряженно. В руках он вертел стопку карточек, разворачивал их веером и снова складывал. Рядом, сложив перед собой руки, стояла мама, державшаяся совершенно спокойно. Она внимательно слушала, словно никогда прежде не слышала этой истории.

Какие детали остались в моей памяти с той ночи, а какие я запомнила после разговоров с родителями, когда позже стала задавать им вопросы? И что, если уж быть честной до конца, я придумала, превратив их встречу в волшебную сказку? Я не стану пытаться разделить правду и вымысел, а просто расскажу историю, которая осталась в моей памяти.

Когда мой отец закончил обучение в школе дантистов в Балтиморе, он год провел в университетской клинике, набирая часы, необходимые для получения диплома. Хотя его карьера дантиста еще только начиналась, ему довольно скоро стало скучно. В работе отсутствовала тайна, сказал он, и хотя это звучало глупо, он возненавидел монологи перед сидящими в кресле пациентами. («Много ли можно узнать, если говоришь только сам?» – сказал он.) Днем он сверлил зубы и ставил пломбы, а вечерами отдавался куда более интересному занятию: изучал паранормальные явления, чтобы найти причины необъяснимых событий, которые происходили с ним с самого детства.

Что касается жизни моей матери, то в детстве она проводила очень много времени в молитвах. Каждый день по дороге из школы она останавливалась в маленькой кирпичной церкви, садилась на заднюю скамью и говорила с Богом. По воскресеньям приходила пораньше и раздавала молитвенники прихожанам. Потом преподавала в воскресной школе, где пастор услышал, как она поет для себя, и нашел ее голос настолько мелодичным, что уговорил петь в хоре. Когда она закончила среднюю школу, тот же пастор помог ей поступить в небольшой христианский колледж в Джорджии, где ей дали стипендию как певице.

Однажды на Рождество хор должен был давать концерт для детей из малообеспеченных семей Гарлема. В предутренние часы 24 декабря 1967 года моя мать села в автобус вместе с другими студентами и поехала на север. На Восточном побережье начался снегопад, который продолжался весь день.

«Поднимите Иисуса выше», «Господь – Пастырь мой», «Я ни в чем не буду нуждаться», «Великая благодать» – все эти песни и множество других пели девушки по дороге, а потом дирижер хора – от искреннего беспокойства или просто от скуки – предложил им поберечь голоса. И в автобусе стало тихо, если не считать шума снегоуборочных машин, сновавших по шоссе. Вскоре девушки погрузились в сон. Моя мать тоже заснула, но проснулась раньше остальных, почувствовав сильную головную боль. Обычно предчувствия, которые у нее иногда возникали, не были связаны с физической болью, но ощущение оказалось таким сильным, что она восприняла его как знак.

К тому времени как они добрались до штата Колумбия, снегопад стал особенно сильным, белым пологом закрыв все вокруг, а боль сползла по щеке и угнездилась в области челюсти. Несмотря на ее остроту, моя мать (что всегда было для нее характерно) сохраняла спокойствие. Она понимала, что все равно ничего нельзя было сделать, пока они не доберутся до Нью-Йорка. К тому же, если она что-то скажет, девушки начнут ее лечить наложением рук. Моя мать не любила находиться в центре всеобщего внимания и, кроме того, не считала, что у них достаточно веры, чтобы ей помочь.

В тот день мой отец закончил работу и собрался покинуть клинику. На самом деле последний пациент ушел несколько часов назад, но на сей раз отец не испытывал обычного желания поскорее отправиться домой, ведь впереди его ждали первые одинокие праздники в жизни.

Последняя пациентка, толстая краснощекая женщина с рыжими волосами, от которой сильно пахло сиренью – он ставил коронки на ее необычные зубы, похожие на клыки, уже несколько месяцев, – принесла ему рождественский подарок, чтобы отблагодарить за работу. Ее жест неожиданно тронул моего отца, потому что он знал: других подарков у него на этот раз не будет. Он снял оберточную бумагу с северным оленем и обнаружил «Рождественскую песнь» Диккенса в кожаном переплете.

«Тут, на вашей грешной земле, – сказал Дух, – есть немало людей, которые кичатся своей близостью к нам и, побуждаемые ненавистью, завистью, гневом, гордыней, ханжеством и себялюбием, творят свои дурные дела, прикрываясь нашим именем. Но эти люди столь же чужды нам, как если бы они никогда и не рождались на свет. Запомни это и вини в их поступках только их самих, а не нас»[19].

Женщина с клыками обнимала отца слишком долго, оставив после себя аромат сирени. Отец немного посидел в кресле с книгой в руках, переворачивая страницу за страницей, пока не появился Дух Будущих Святок[20]. Отец выглянул в окно и увидел, что небо потемнело. Он решил закончить чтение дома.

Пока он добирался домой по скользкой дороге, его мысли обратились к призракам его собственного прошлого. Но не к тем, которые появлялись перед ним в виде приведений, а его семьи. Его мать умерла от рака легких несколько лет назад. (Разве он не предупреждал ее множество раз о вреде курения?) После ее смерти отец и брат окончательно расстались с теми немногими традициями семейных праздников, которые она поддерживала, и проводили долгие часы с бокалами с охлажденным спиртным – теперь никто не мешал им набираться перед телевизором. В прошлом году мой отец, который всегда выпивал с ними один бокал, почувствовал такую тоску во время этого визита, что поклялся никогда к ним не приезжать. И, хотя он сдержал обещание, наступил канун Рождества, и некоторые призраки прошлого вернулись.

Родители никогда тебя не покидают…

Возможно, эти слова промелькнули в его сознании, когда он осторожно ехал по скользким дорогам той ночью. Он уже успел посетить раннюю мессу – отец всегда считал, что месса в канун Рождества – это ловушка со свечами для туристов, а не для серьезных верующих вроде него, – и ему оставалось лишь решить вопрос с обедом. Однако он не любил готовить, а все приличные рестораны, мимо которых он проезжал, были закрыты. Должно быть, именно по этой причине он свернул с автострады к «Хауард Джонсон»[21].

Как только он вошел внутрь, его внимание привлек ряд телефонов-автоматов. Пожалеет ли он потом, если сделает звонок? Наверное. Однако он подошел к телефону, вытащил из кармана пригоршню монет, набрал код 215 и номер, который знал наизусть. Он долго слушал длинные гудки и уже собрался повесить трубку, когда ему ответил хриплый голос.

– Привет, папа, – сказал мой отец. – Это я, Сильвестр. Звоню, чтобы поздравить тебя с Рождеством.

Последовала долгая пауза.

– И тебе того же, сын. И тебе того же.

– Сегодня ужасная метель.

– Да, верно. Но снег растает. Как и всегда. Не стоит огорчаться.

– Я и не собирался… – Мой отец замолчал и вздохнул. – Вы с Хоуи собираетесь провести вечер вместе?

– Нет. Хоуи ушел с Ллойдом выпить.

– А что Хоуи?

– Он теперь в военно-морском флоте. Ты же знаешь.

– Но как я мог узнать, папа? Ни один из вас никогда со мной не связывается.

– Телефон работает в обе стороны, сын. В обе стороны.

Возможно, отец посмотрел в окно и увидел остановившийся на парковке автобус. Сверкали аварийные огни, окрашивая снег в красный, а потом снова в белый цвет. Быть может, именно в этот момент почтенная седая женщина вошла в кафе и направилась к ряду телефонов-автоматов, открыла справочник и стала листать страницы.

– В новом году я постараюсь звонить почаще, – сказал мой отец, поворачиваясь спиной к женщине, потому что не любил, когда люди совали нос в его дела. – Но все время получалось, что мне нечего сказать.

Молчание. Долгое молчание.

– Папа? Ты еще здесь?

Лед зазвенел в стакане. Послышался смех – очередной комедийный сериал.

– Твоя мать любила поговорить, – послышался хриплый голос. – Но не я.

Отец моего отца сказал правду, хотя разговоры матери ограничивались слухами: у кого-то из соседей проблемы с выплатой аренды, кто-то трахается с чужой женой. Вещи, которые не представляли для моего отца интереса.

– Ну, – сказал мой отец, – с Рождеством.

За окном мерцали огни автобуса, и он вспомнил об искусственном дереве, которое наряжала его мать. Ангел на верхушке был в белом платье с желтыми пятнами от долгого лежания на чердаке. Год за годом пустое лицо ангела смотрело на них четверых, потом фигурка исчезала до следующего года. Наконец мой отец отбросил мысли о том ангеле, дереве, своей матери и даже об отце, который все еще его тревожил. Не нужно было звонить, решил он. Как и всегда.

– И тебе того же, – пробормотал отец и неловко попрощался.

Аппетит у отца исчез. Он принял решение вернуться домой на пустой желудок. Но, направляясь к парковке, он наткнулся на молодую женщину с длинными иссиня-черными волосами и невероятно худыми плечами, которая сидела на чемодане возле автобуса и прижимала толстый конец сосульки к щеке. Ее кожа была такой прозрачной, а черты лица такими тонкими, что отец усомнился – не привидение ли перед ним.

«Дух Будущих Святок, – воскликнул он. – Я страшусь тебя. Ни один из являвшихся мне призраков не пугал меня так, как ты. Но я знаю, что ты хочешь мне добра, а я стремлюсь к добру и надеюсь стать отныне другим человеком и поэтому готов с сердцем, исполненным благодарности, следовать за тобой. Разве ты не хочешь сказать мне что-нибудь?»

Женщина посмотрела на него, и отец спросил:

– Вам кто-нибудь влепил?

– Влепил мне? – Голос у нее оказался таким же мягким и хрупким, как и все остальное.

– Ну, в смысле, ударил вас? Я спрашиваю из-за сосульки.

– О нет. У меня ужасно болит зуб. Я путешествую с хором, наш дирижер вошел внутрь, пытается найти помощь. Мне казалось, что я сумею вытерпеть боль, пока мы не доедем, но с автобусом какие-то проблемы, и я даже не знаю, что теперь будет.

Мой отец подошел поближе, протянул руку и отвел сосульку от ее лица.

– Если это зубная боль, то боль в ваших нервах. Вы можете прижать к лицу весь лед мира, но не почувствуете себя лучше.

– В самом деле?

– Да. Но я могу вам помочь.

Добрался ли сломанный автобус с остальными девушками из хора до Гарлема? Как моя мать сумела убедить заботливого дирижера отпустить ее вместе с человеком, которого она встретила на парковке? Или боль была такой сильной, что она приняла одно из немногих опрометчивых решений в жизни: просто взяла свой чемодан и села в его машину, ничего никому не сказав? Я не знаю ответов на эти вопросы. Так или иначе, но менее чем через час после того, как он отвел сосульку от ее лица, отец вернулся в клинику с моей матерью. Рентген показал проблемы с корневым каналом. Отец был не таким уж хорошим дантистом и не мог сделать все необходимое в одиночку, но он удалил коронковую пульпу зуба, отсек мертвые ткани, что позволило ослабить боль и давление до того момента, когда этим смог заняться серьезный специалист.

В ту ночь в Окале, после того как мой отец поделился сокращенной версией этих событий со слушателями, моя мать заговорила в первый раз. Своим мелодичным голосом она сказала в микрофон:

– Мой рот был широко раскрыт, так что разговор пришлось вести Сильвестру. А это лучший способ дать мужчине влюбиться в тебя.

Не самая остроумная шутка, но что-то в ее удивительно кроткой манере заставило аудиторию весело рассмеяться. И сразу же настроение слушателей изменилось. Я почувствовала, что родителям удалось завоевать их сердца. Теперь они были на их стороне. Даже отец расслабился, положил на подиум свои карточки и закончил историю знакомства с моей матерью, сказав, что они провели то Рождество вместе и с тех пор всегда встречают его рядом друг с другом. Их объединила вера в то, что мир состоит из чего-то большего, чем нам кажется. И когда он признался, что видел странные вещи в кинотеатре своих родителей, она не стала смеяться, как многие до нее. Вместо этого она начала задавать вопросы, пытаясь понять, есть ли в его словах какой-то смысл.

– Итак, со временем мы вместе с женой начали исследовать «отличия» мира, в котором мы живем, – говорил отец толпе.

Он нажал кнопку на пульте, и на экране за его спиной появилось изображение коридора какого-то учреждения, в углу виднелось аморфное светлое пятно, но, если посмотреть на него внимательнее, удавалось увидеть удлиненное лицо с открытым в жутком крике ртом.

– Леди и джентльмены, – продолжал отец, – познакомьтесь с Калебом Ландрамом. Калеб был одним из первых и, несомненно, самым сильным духом из всех, с кем мне и моей жене довелось столкнуться за долгие годы совместной работы после того, как мы поженились.

Слушатели наклонились вперед на своих стульях. Мой отец начал объяснять, как они с мамой начали заниматься этим случаем, когда человек, сидевший в двадцати рядах от сцены, встал. С того места, где я сидела на корточках, мне удалось разглядеть лишь часть профиля, но в основном я видела его сзади. У него были темные спутанные волосы и круглые мясистые плечи. Джинсы обвисли.

– Прошу меня простить, – невнятно произнес он.

Ранее, когда мы свернули на парковку конференц-центра, мой отец сказал матери, что непогода заставит их противников остаться дома. Тогда я не поняла, что он имел в виду. Но именно Роуз сообщила мне, что во время некоторых лекций снаружи их поджидали религиозные группы, которые кричали людям, идущим на лекции, что они почитатели дьявола и грешники. Мою мать всегда поражала их злоба, ведь она считала себя верующим человеком и старалась жить в соответствии с библейскими заветами. Когда этот мужчина прервал моего отца, я решила, что он из такой группы.

– Вы упомянули, что видели призраков в кинотеатре, когда были подростком, – продолжал он, все так же невнятно. – Но в кинотеатре темно, там множество теней и необычного света, в особенности когда работают старые проекторы. Быть может, вы видели нечто, похожее на призрак?

Слушатели поворачивали головы, чтобы увидеть человека, который прервал моего отца, когда тот начал рассказывать о самом интересном. Мы с Роуз также смотрели на него. Мой отец снял очки, протер их и вернул на прежнее место.

– В данный момент мы обсуждаем Калеба Ландрама, чье изображение вы видите на экране, поэтому я…

– Ну, как мне кажется, у вашего друга Калеба боязнь вспышки. Или вам следовало протереть линзы вашего фотоаппарата.

Мужчина едва ворочал языком, казалось, он очень сильно пьян. Тем не менее его замечание вызвало почти такой же дружный смех, как шутка моей матери. Мой отец сохранял спокойствие и объяснил, что фотография сделана специальной камерой и изображение на экране не является результатом неудачной вспышки или грязных линз. Пока он говорил, Роуз ткнула меня под ребра.

– Ты ведь знаешь, кто он такой?

Я смотрела на мужчину, но видела только спутанные волосы и провисшие джинсы.

– Нет.

– Если призраки реальны, – снова перебил отца мужчина, – если они духи тех людей, которые покинули свои тела, то почему же не началась грандиозная эпидемия? Ведь миллиарды жизней пришли и покинули нашу планету. Из чего следует, что по ней должны бродить миллиарды призраков.

– Но призраки не занимают физическое пространство, как это делаем мы с вами.

– Неужели? А откуда вы знаете? Вы полагаете, что призраки сидят на диете?

Аудитория отозвалась громким смехом. Теперь, когда в голосе мужчины появилась агрессия, я ожидала, что отец ответит ему тем же.

– Леди и джентльмены, – сказал мой отец, – прежде чем я продолжу, позвольте мне представить вам моего брата Ховарда.

Нельзя сказать, что новость произвела шокирующее впечатление, но люди зашевелились и снова обратили свои взгляды на мужчину из двадцатого ряда. И, хотя мне хотелось рассмотреть его получше, я присела еще ниже, опасаясь, что меня заметят. Последний раз я видела дядю несколько лет назад, когда он подъехал к нашему дому на мотоцикле, заранее не предупредив о своем визите, и прожил у нас неделю. По вечерам он смотрел в гостиной повторные показы «Чертовой службы в госпитале Мэш» и «Странной парочки». Днем лежал на диване. Тикавшие на противоположной стенке часы его нервировали, и он настоял, чтобы мои родители их остановили.

– Чувствую себя так, словно нахожусь внутри бомбы с часовым механизмом, – говорил он, хотя мы все так привыкли к этим звукам, что перестали обращать на них внимание.

Его визит закончился однажды вечером за обеденным столом.

– Свиная пикката, или как вы там ее называете, – заявил мой дядя с полным ртом, – слишком сухая. Вот как бывает, когда повар начинает следовать моде. А я люблю, чтобы все было попроще.

– Ну, если ты предпочитаешь все попроще, – сказал ему отец, не поднимая глаз от тарелки, – садись на свой мотоцикл и подыщи себе дешевую ночлежку, к которой ты привык.

– Брось, приятель, – сказал мой дядя. – Расслабься.

– Я тебе не «приятель». И не надо – не надо – говорить мне, чтобы я расслабился.

Мой отец, по-прежнему не поднимая глаз от тарелки, отрезал кусочек морковки и засунул его в рот. Я думала, что он закончил говорить, но, прожевав и проглотив, оте-ц продолжал, все так же не поднимая глаз:

– Может быть, в прошлом я терпел то, как ты и наши родители обращались со мной. Но не в своем доме. Моей жене пришлось немало потрудиться, чтобы приготовить ужин, и вся семья получает от него удовольствие. Так что заткнись и наслаждайся ужином. Или, как я уже сказал, уходи.

Мой дядя помедлил немного, потом скомкал и бросил на стол салфетку, встал и вышел в гостиную, где собрал свои вещи с быстротой грабителя. Входная дверь открылась и закрылась, снаружи донесся рев мотоцикла, и он умчался прочь.

Только после того, как Хоуи ушел, мой отец перестал есть. Он встал, сходил в гостиную и включил часы. Дом наполнился знакомым тиканьем, после чего отец вернулся. Мы продолжали ужин в молчании, никто не упоминал Хоуи, никто не разговаривал.

Несмотря на то что с тех пор прошло много лет, я почувствовала себя глупо, не узнав собственного дядю.

– Что он здесь делает? – шепотом спросила я у Роу-з.

– А ты как думаешь? Портит то, что делает папа.

– Главная трудность в нашем с женой деле состоит в том, что многие нам не верят. Мы это принимаем. Однако иногда скептики принадлежат к нашей семье. Как в случае с моим братом, – сказал отец, обращаясь к аудитории. Потом он повернулся к брату. – Но, Хоуи, люди заплатили за то, чтобы здесь присутствовать. Они готовы выслушать нас беспристрастно, им интересно то, что я намерен рассказать. Поэтому я попрошу тебя сесть и вести себя прилично. А если ты не хочешь, покинь зал.

В наступившей тишине мой дядя слегка раскачивался, словно с трудом сопротивлялся ветру. Однако он не сел и не направился к выходу, тогда к нему подошел человек в форме охранника и взял за руку. Дядя вырвал руку, едва не упал и быстро зашагал к выходу. Однако он направился не к центральным дверям, а к тем, что находились сзади. Охранник не отставал. Подойдя к дальней стене, дядя остановился, и я увидела, что он сильно изменился со времени нашей последней встречи. У него появился животик и бородка, когда-то коротко подстриженные волосы сильно отросли. Белки глаз заметно покраснели.

– Привет, – шепотом сказала Роуз, а я смутилась и лишь неловко улыбнулась.

Хоуи улыбнулся, потрепал нас по головам, подмигнул и зашагал дальше. Когда он оказался возле двери, охранник вновь крепко взял его за руку и вывел из ауди-тории.

Когда дверь за ним закрылась, моему отцу пришлось снова завоевывать аудиторию.

– Прошу простить за небольшую заминку. Так на чем мы остановились? О да, Калеб Ландрам…

– Пойдем поищем дядю Хоуи, – прошипела мне в ухо Роуз.

Она пригнулась и направилась к выходу. Я задержалась, глядя на изображение на экране. Игра света или кричащий демон? Я не знала. Наконец я отбросила эти мысли и последовала за Роуз.

Дождь прекратился, но ветер не унимался. Горячий влажный воздух касался моих щек, когда я догнала сестру на полупустой парковке, где свет фонарей отражался в многочисленных лужах.

– Он ушел, – сказала Роуз. – Это твоя вина.

– Моя вина?

– Да, ты задержалась, и мы его упустили.

Спорить было бесполезно. Я молча пошла за Роуз к зданию. И в этот момент мы заметили мужчину с царапинами на лице и руках. Он посмотрел на нас, потом отвернулся к кустам, влажные листья которых мерцали в свете фонарей. Мужчина замяукал.

– Все в порядке, – сказал он. – Выходи.

Моей сестре он, как и мне, показался интересным, и мы замедлили шаг. Он продолжал звать кошку, потом опустился на колени и стал шарить в темноте. Когда его рука на что-то наткнулась, послышался шелест листвы, пронзительный вой, и он отдернул руку. Мы увидели свежую кровь на его пальцах, сверкнувшую, как вода в лужах. Роуз и я могли бы стоять там и дольше, дожидаясь, удастся ли ему вытащить из кустов то, что он хотел, но у нас за спиной загудел клаксон. Мы повернулись и увидели моего дядю за рулем старого пикапа, одна сторона которого была разбита так сильно, что его не следовало бы выпускать на дорогу.

– Прелестные леди, вы, случайно, не меня искали? – спросил Хоуи, стараясь перекричать шум грохочущего двигателя.

Роуз подбежала к пикапу, и дождевая вода захлюпала под ее теннисными туфлями. К тому моменту, как я ее догнала, она уже держалась рукой за окно, и они начали разговор.

– Сеанс «Охотников за привидениями» еще не скоро кончится, – сказал Хоуи нам обеим. – Почему бы нам не развлечься?

Я подошла и засунула голову в окно. Внутри машины пахло пивом и дымом. Щетина на щеках дяди сияла в свете оранжевых огней на приборном щитке, во рту он держал незажженную сигарету, которая подпрыгивала, когда он говорил.

– Привет, малышка. Ты успела подрасти, верно?

Я смутилась и едва слышно поздоровалась.

– Проклятье, ты просто копия своей матери. Клянусь, такое впечатление, что она обошлась без твоего отца. Ты совсем на него не похожа.

Роуз оттолкнула меня в сторону, чтобы распахнуть дверь и забраться внутрь.

– Хотите поехать со мной? – спросил дядя.

– Куда?

– Куда? Покататься. Проедемся по паршивому городку. Кто знает? Может быть, если повезет, нам попадется галерея игровых автоматов. Тебе наверняка нравится «Пэкмен» и настольный теннис.

– Ты не угадал, – сказала ему сестра. – Девочке не нравятся нормальные вещи, которые любят дети ее возраста.

С одной стороны, мне хотелось забраться в пикап только для того, чтобы доказать сестре, что она ошибается. Возможно, я бы так и поступила, если бы Хоуи не сказал, не глядя в мою сторону:

– Давай, Роуз, чего ты ждешь?

– Я Сильви, а она Роуз, – поправила я Хоуи.

Из приборной доски выскочила зажигалка. Хоуи протянул к ней руку и закурил сигарету, которая засияла, озарив его лицо.

– Я знаю. Просто ты так похожа на свою мать, что вас легко перепутать. В любом случае, Сильви, садись в машину.

Его голос изменился, теперь он звучал скорее как приказ, чем приглашение. И я оказалась перед выбором, а ветер подул сильнее, вершины пальм колебались, мужчина с расцарапанными руками продолжал разговаривать с существом, спрятавшимся в кустах:

– Все в порядке. Выходи. Ты в безопасности. Я обе-щаю.

– Забудь о ней, – сказала Роуз.

Мой дядя наклонился через сиденье, его волосатая рука с татуировками задела живот Роуз, и он распахнул дверцу.

– Садись в пикап, – повторил он.

Но тут послышался другой голос:

– Сильви!

Я повернулась и увидела, как вращающаяся дверь конференц-зала выплюнула из здания мою мать. Она устремилась ко мне, сжимая рукой серебряный крест, свисавший с ее ожерелья. Когда она увидела Роуз, сидящую в пикапе дяди, на ее лице появилось ошеломленное выражение.

– Выйди из пикапа, Роуз! – крикнула мама, пытаясь перекричать шум ветра и голос мужчины, стоявшего на корточках возле кустов. – Немедленно!

– Не обращай внимания, дядя, – сказала моя сестра.

Когда мама подошла к нам, она поняла, что Роуз собирается ее игнорировать. Тогда мама посмотрела на Хоуи.

– Скажи, чтобы она вышла, – попросила она.

Он рассмеялся.

– Ты хочешь, чтобы я это ей сказал?

– Да.

– Тебе не кажется, что все немного перепуталось? Я не видел девочку много лет, и ты рассчитываешь, что она послушается меня. Похоже, у тебя с ней проб-лемы.

Мама не стала его уговаривать и решила в последний раз обратиться к сестре.

– Роуз, я прошу тебя выйти из машины.

В ответ Роуз захлопнула дверцу. Мама отшатнулась, а она зафиксировала замок и быстро подняла стекло. Я видела, что сестра что-то говорит дяде, но теперь мы оказались в двух разных мирах: один внутри машины – но мы не слышали, что там происходило, – и другой снаружи, где мужчина продолжал что-то кричать в кусты.

Дядя отъехал от тротуара. Когда задние огни его машины скрылись за поворотом, мама еще сильнее сжала крест и спросила, знаю ли я, куда они уехали.

– Покататься. Может быть, они заедут поиграть в автоматы.

Мама закрыла глаза, и я поняла, что она молится. Когда она открыла глаза, я спросила, как она узнала, что мы с Роуз вышли из отеля. Я думала, она скажет, что у нее возникло одно из ее предчувствий, но она ответила, что охранник зашел в оранжерею и обнаружил, что нас там нет. Мама извинилась и оставила отца на сцене одного, а сама отправилась нас искать.

– Не могу поверить, что она уехала с ним, – пробормотала мама.

Я хотела ей сказать, как ужасно я сожалею, что не смогла сдержать обещания, данного отцу, но в этот момент заговорил другой человек.

– Прошу меня простить, – раздался новый голос.

Мама и я повернулись и увидели мужчину с расцарапанными руками. Мы были так озабочены, что не заметили, как он подошел. Из-под козырька бейсбольной кепки виднелись длинный нос с раздувающимися ноздрями и узкие губы. Должно быть, он провел рукой по лицу, потому что одна щека была измазана в крови.

– Не хочется вас беспокоить, но…

– Да, сейчас не самое подходящее время, – сказала мама, расправив плечи. Она никогда не была грубой, но оказалась в крайне неприятной ситуации. – Как вы, вероятно, заметили, у нас возникли семейные проблемы.

– Сожалею. – Мужчина подошел ближе, и я увидела, что под пятнами крови кожа у него на лице совсем гладкая. – Мне очень жаль. Но пожалуйста… Я провел за рулем много часов, чтобы услышать вашего мужа и вас.

– Мой муж сейчас выступает в конференц-зале. Если вы поторопитесь, то успеете его послушать.

– Мне это известно. Я уже побывал в аудитории. Но мне пришлось уйти из-за того…

Он смолк, и мама посмотрела на него более внимательно. Я увидела, как ее лицо смягчилось и обрело обычное безмятежное выражение.

– Ну… мне нужна ваша помощь.

Он показал на кусты, и мама направилась к ним. У меня возникло ощущение, что она не хочет, чтобы я шла за ней, поэтому осталась стоять на месте. Мужчина поступил так же. Мы смотрели, как мама подобрала подол платья и присела на корточки. Она не стала звать, обращаясь к темноте, как делал мужчина, а начала напевать ту самую песню, которую пела, когда мы ехали во Флориду, чтобы заставить Роуз вести себя прилично. Когда мама закончила петь, она протянула руку, и я сжалась, ожидая услышать шелест листвы и пронзительное рычание.

Однако тишину нарушал лишь шум ветра в листьях пальм. Я всмотрелась внимательнее и заметила пару глаз неподалеку от маминой руки. Влажные и блестящие, они заставили меня подумать о животном, моргающем в темноте. А потом она медленно появилась. Не животное. Девочка. Пожалуй, старше меня, но ненамного. Тринадцать или четырнадцать лет, светлые волосы растрепаны, на лице застыло пустое ошеломленное выражение. Она взяла маму за руку, и некоторое время они стояли рядом. Затем мама принялась крестить лоб девочки, раз за разом повторяя одно и то же движение. Я очень скоро сбилась со счета. Закончив, она сжала ладонями щеки девочки, закрыла глаза, и ее губы зашевелились в молитве.

– Во имя Отца, – наконец сказала она, – и Сына и Святого Духа.

Она снова взяла девочку за руку и повела к тому месту, где совсем недавно стоял пикап дяди. Снова пошел дождь, мои волосы и щеки стали влажными, и я более внимательно разглядела девочку. На ней не было туфель и только один носок. Рваные шорты и футболка. На розовых щеках и руках виднелись царапины – такие же, как на руках мужчины. Блестящие голубые глаза не-отрывно смотрели на мою мать. Она открыла рот, словно марионетка, но не сумела произнести ни единого звука.

Тем не менее моя мать понимала.

– Все в порядке, – сказала она. – Вы можете ее взять, – добавила она, поворачиваясь к мужчине.

С благословения моей матери он шагнул к девочке и протянул к ней руку. Когда девочка ее взяла, он удивленно сказал:

– Люди говорят правду. У вас дар.

Мама коротко кивнула, но больше никак не отреагировала на его слова. Прошло много лет, но мама все еще не любила находиться в центре внимания. К тому же она почти наверняка думала о старшей дочери, которая была где-то на темной дороге рядом с пьяным братом ее мужа, сидевшим за рулем старого пикапа.

– Все в порядке, – сказала она мужчине. – Вы нуждались в помощи. А в некоторых случаях получить ее в нашем мире очень непросто.

Мы повернулись, собираясь уйти, но мужчина протянул руку и пожал ладонь моей мамы.

– Спасибо за понимание, – сказал он. – Кстати, меня зовут Альберт Линч, а это моя дочь Абигейл.

Мелочи

«Появился свидетель, который может обеспечить алиби человеку, подозреваемому в нашумевшем убийстве супругов из Мэриленда».

Заголовок в газете, аккуратно сложенной в мусорной корзине возле письменного стола Бошоффа, сразу бросался в глаза. Войдя в его кабинет утром после Хеллоуина, я посмотрела вниз и увидела эти слова и гладкое лицо Альберта Линча – лысую голову, длинный нос и редкие усики, – глядящего на меня.

Я избегала историй о гибели моих родителей с тех пор, как Кора дала мне свой единственный хороший совет: «Вещи, которые люди будут писать, помешают тебе жить. Пусть лучше детективы и адвокаты держат тебя в курсе дела». Поэтому я постаралась сосредоточиться на Бошоффе, который снял обертку с леденца от кашля и положил его на язык.

– Вчера вечером я прочитал стихотворение, напомнившее мне о тебе, Сильви.

– Стихотворение?

– Да. Я весь день хотел тебе о нем рассказать. – Когда я села, он сообщил мне, что читает стихи во время приступов бессонницы. Вообще он больше всего любит кулинарные книги, но успел изучить все, что стоят на его полке, а покупать новые не хотелось – они слишком дорого стоят. – Кое-кто утверждает, что поэзия не слишком отличается от кулинарии, ведь рецепты – это маленькие стихотворения. Ты согласна со мной?

Я кивнула, вспомнив рецепт, прочитанный моей сестрой перед тем, как я ушла в школу. Если учесть, что произошло прошлым вечером, не удивительно, что я так и не заснула. Вскоре после того, как взошло солнце, к нам на подъездную дорожку свернула машина. Выглянув в окно, я увидела Кору, сажающую Халк на заднее сиденье, в то время как Роуз выскочила из передней двери, и ее тут же вырвало.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Роуз, вытирая рот и выпрямляясь, когда я вошла вслед за ней на кухню. Она смыла зеленый макияж, хотя его частицы остались в волосах. – Ты думаешь: не нужно блевать в раковину. Но кто сказал, что унитаз единственное место, которое для этого предназначено? Если подумать, раковина подходит гораздо больше.

На самом деле я думала о мальчишках, которые вчера подходили к двери, и о свете в подвале. Я открыла рот, чтобы рассказать о них Роуз, но она успела заговорить раньше.

– Я собираюсь сделать пиццу. Хочешь пиццы?

– Ты будешь готовить?

Она протянула руку к лежавшей на столе пластиковой сумке из магазина «Севен-илевен»[22].

– Вот мой рецепт: открыть коробку, вытащить то, что заморожено, и засунуть в микроволновку. Я тебе не Джулия Как-Ее-Там-Сиськи, но с этим справлюсь.

– Стихотворение не имеет отношения к твоей ситуации, – между тем продолжал Бошофф, возвращая меня обратно в свой кабинет. – Но в нем есть несколько строк, которые могут тебе помочь. Оно называется «Мелочи», и его сочинила Шерон Олдс[23]. Мне бы следовало его записать, но я лежал в постели, и под рукой не оказалось ручки. К тому же я не хотел будить жену. В последнее время она особенно нуждается в отдыхе.

Плотно сидящее на пальце кольцо должно было навести на мысль о существовании миссис Бошофф, но мне она никогда в голову не приходила. А когда я попыталась ее себе представить, то получилась женщина с седыми волосами и розовыми щеками, нечто вроде миссис Санта-Клаус, рядом с ним под одеялом.

– А почему сейчас ей необходим отдых? – спро-сила я.

Бошофф даже перестал сосать леденец от кашля.

– Боюсь, моя жена нездорова.

Я знала, как неприятно, когда люди вторгаются в личную жизнь, поэтому сказала, что сочувствую, но больше вопросов не задавала. Он благодарно кивнул, и мы сменили тему. Он снял очки и оперся о письменный стол, стараясь вспомнить стихотворение. Пока его карандаш шуршал по бумаге, я почувствовала, что Альберт Линч на меня смотрит. В церкви был только один свидетель – я, – и мне стало интересно: кто мог обелить его имя?

– Ну вот, Сильви. Я не могу вспомнить все стихо-творение. Только ту часть, которая заставила меня вспомнить о тебе. – Бошофф развернул кресло в мою сторону и стал читать по памяти. Закончив, он спросил, навел ли меня отрывок на какие-то мысли. У меня не возникло идей, и я покачала головой. Тогда он опять надел очки и повторно прочитал отрывок. На этот раз я слушала его более внимательно.

«Я научилась любить его мелочи, потому что большое любить не могу, никто не может – это ошибка».

– Как я говорил тебе, Сильви, само стихотворение не имеет к тебе отношения. Однако эти строки показывают способ иначе думать о сестре.

Я никогда не говорила, что виню Роуз за то, что она позвонила родителям и заманила их в церковь, и о том, что я не рассказала об этом полицейским. Возможно, Бошофф уловил что-то в моем молчании, как однажды научила меня делать мама.

– Ты сможешь попробовать, Сильви? Ведь тебе еще жить с сестрой по меньшей мере несколько лет, и это поможет тебе сосредоточиться на хорошем.

– Я постараюсь, – ответила я, но мне не удалось вложить в свой голос хотя бы капельку энтузиазма.

– Ладно, тогда почему бы нам не составить список мелочей, которые тебе в ней нравятся? Мы можем начать вместе. У тебя с собой дневник, который я тебе дал?

Маленькая фиолетовая книжечка теперь постоянно была со мной в папиной сумке, ведь если бы я оставила ее дома, Роуз могла бы обнаружить, что я пишу там о вещах из нашего прошлого, которые я хотела запомнить, вроде той ночи с Дот или о путешествии в Окалу и событиях, случившихся потом. Но если учесть, что я там написала, то и вытаскивать его не входило в мои планы, поэтому я сказала Бошоффу, что у меня его нет. Порывшись в письменном столе, он отыскал блокнот и своим небрежным почерком сверху написал: «Мелочи», а потом ниже поставил цифры от одного до трех и протянул блокнот мне.

– Однажды ты сказала, что у Роуз приятный голос, когда она поет вместе с радио. Можно ли полюбить такую мелочь?

Я неохотно написала: «У моей сестры приятный голос, когда она поет».

Закончив, я уставилась на пустое пространство после оставшихся двух цифр.

– Сожалею, – сказала я, снова переводя взгляд на фотографию Альберта Линча. – Но я неважно себя чувствую. Вы не против, если мы сегодня на этом за-кончим?

Бошофф проследил за моим взглядом, направленным в сторону мусорной корзины, его губы раздвинулись, и он поднес палец ко рту, словно нажимал на кнопку и что-то останавливал.

– Сильви, тебе известно, что я работаю в этом кабинете еще с несколькими людьми. Я прихожу сюда незадолго до твоего появления. Если бы я заметил газету, то убрал бы ее…

– Думаю, мне нужно зайти к медсестре. Можно мне взять газету?

– Конечно, если у тебя есть такое желание. Быть может, ты хочешь об этом поговорить?

После нескольких недель, в течение которых он осторожно обходил эту тему, мне стало не по себе из-за того, что она снова возникла. Тем не менее я покачала головой, забыв наставления Луизы Хок, которая говорила, что мне необходимо тренироваться произносить ответы вслух. Я засунула руку в корзину, чувствуя себя так, словно опускаю ее все глубже и глубже в колодец, чтобы вытащить одну из тряпичных кукол за ее лишенную пальцев руку. Я схватила край газеты, и часть с купонами и спортивными новостями упала обратно, а у меня в руке остались интересовавшие меня страницы. Я унесла их с собой, оставив бедного Бошоффа с его списком «Мелочей».

Я направилась в сторону кабинета медсестры, хотя не собиралась туда заходить. Вместо этого свернула к кабинету труда, где меня встретили незнакомые запахи опилок и припоя. У фонтанчика с водой сполоснула лицо – я действительно неважно себя чувствовала – и после этого развернула газету.

Дандалк. Убийца застрелил Роуз Мейсон, 45 лет, и оставил ее умирать возле алтаря в маленькой церкви тихого мэрилендского городка, расположенного в двадцати милях от столицы штата. Сильвестр Мейсон, 50 лет, ее муж, был убит в нескольких футах от жены выстрелом в затылок.

Младшая из двух их дочерей, тринадцатилетняя девочка, спала в машине родителей, стоявшей возле церкви, когда ее разбудил звук выстрела. «Когда я услышала второй выстрел, то открыла дверцу и пошла к церкви», – сказала девочка полиции, больше никаких подробностей из беседы с ней прессе не известно. Полицейские рассказали, что они нашли девочку, которая пряталась под скамейкой, только через несколько часов после начала расследования. «Из головы у нее шла кровь, и она то теряла сознание, то снова приходила в себя, – сказал детектив Деннис Раммель из окружной полиции Балтимора. – Мы вывели ее оттуда, как только смогли».

В течение нескольких недель велось расследование, в результате которого появился один подозреваемый: Альберт Линч, 41 год, бродяга. Родился в Холли-Гроув, штат Арканзас. С 1986 года мистер Линч…

– Прошу меня простить, юная леди.

Я подняла голову и увидела незнакомого учителя.

– Да?

– У вас есть разрешение прогуливаться по коридору в учебное время?

– Я шла в кабинет медсестры.

– Но вы выбрали окольный путь.

Я сложила газету, покинула коридор с незнакомыми запахами и вновь зашагала в сторону кабинета медсестры. Но, оказавшись возле выхода, выскользнула наружу. Я редко пропускала школу, не говоря уже о том, чтобы прогулять урок в середине дня, но мне хотелось оказаться в таком месте, где я могла бы спокойно посидеть и прочитать статью. Если учесть, как часто я ходила по этой тропинке с тех пор, как Роуз заперла Дот в ванной комнате моих родителей, она должна была стать утоптанной, но, словно в какой-то волшебной сказке, оставалась заросшей. Лабиринт каменных стен привел меня к ограде из колючей проволоки, идущей вдоль фермы Уатта, рядом с Баттер-лейн. Большую часть года поле не подавало признаков жизни, но после наступления осени там появились индейки с белым оперением. Все они были взрослыми, что вызвало у меня подозрения – как они могли вырасти где-то поблизости? – и по утрам, когда я шла в школу раньше, чем следовало, я останавливалась у ограды и смотрела, как птицы разгуливают на чешуйчатых, вывернутых назад ногах. Они что-то щебетали и ужасно походили на нервных пожилых женщин.

В тот день я остановилась на своем обычном месте, положила отцовскую сумку, оперлась рукой об ограду и стала дочитывать статью.

С 1986 года мистер Линч искал совета у Мейсонов – супружеской пары, которая обрела известность по всей стране, а в определенных кругах ими даже восхищались. Иные над ними посмеивались, называли демонологами. Люди, близкие к расследованию, утверждают, что мистер Линч был недоволен тем, как Мейсоны обращались с его дочерью. Линч признает, что встречался с четой Мейсонов в церкви в вечер убийства, но утверждает, что ушел оттуда до того, как началась стрельба. До настоящего времени у него нет настоящего алиби, хотя он настаивает, что во время убийства находился на бензоколонке «Тексако» на автомагистрали 2. Однако камеры наблюдения в это время не работали, так что не существует видеозаписи, которая подтвердила бы его слова. Положение мистера Линча усугубляется тем, что через своего адвоката, Майкла Кэвиджа, он заявил, что расплатился за бензин наличными. Продавец заявил, что он не помнит мистера Линча, заправлявшегося в тот вечер.

В течение нескольких месяцев подозреваемый повторял, что в туалете его видел пожилой человек. Судебное разбирательство назначено на апрель, и полиция практически прекратила поиски других подозреваемых, потому что свидетель так и не появился. Однако вчера Кэвидж заявил, что он нашел человека, который готов подтвердить алиби мистера Линча в суде. Мистер Патрик Данн, 71 год, из Кеннебанкпорта, говорит, что он видел мистера Линча в мужском туалете в тот вечер, пока его жена дожидалась его снаружи, в машине. Внезапное появление мистера Данна ставит полицию в трудное положение, поскольку теперь у них нет подозреваемого.

Напоследок, описывая этот странный вечер, мистер Линч заявил, что заплатил дочери погибших супругов Мейсонов, Роуз Мейсон-младшей, которой сейчас 19 лет, небольшую сумму, чтобы она позвонила из телефона-автомата, находящегося в «Мустанг-баре» в Балтиморе, и пригласила своих родителей в ту самую церковь. Однако мисс Мейсон это отрицает, она заявила, что находилась дома во время звонка, и это подтвердила ее сестра.

Заместитель окружного прокурора Луиза Хок сообщила прессе, что вскоре будет сделано заявление.

– Привет! – послышался голос с поля. – Эй, привет!

Я подняла голову и увидела высокого мужчину, быстро шагавшего ко мне через поле с индейками. Он был одет в коричневую куртку, серые спортивные брюки и огромные ботинки с развязанными шнурками, которые болтались вдоль щиколоток. Море индеек расступилось, подпрыгивая в разные стороны. Подойдя к ограде, он сказал:

– Я тебя уже видел здесь прежде.

– Извините.

Я сообразила, что у меня могут быть неприятности из-за того, что я шатаюсь без дела в учебное время. Прижала газету к животу, где одиноко перекатывалось единственное, что я съела за целый день, – кусочек пиццы, приготовленной Роуз в микроволновке.

– Ничего страшного. Я лишь хотел тебя предупредить, чтобы ты не касалась руками ограды. Индейки – существа злобные и глупые. Они кусаются. – Он снял перчатку, показал мне левую руку и пошевелил большим и указательным пальцами. Средний, безымянный и мизинец отсутствовали.

Я сразу убрала руку с ограды.

– Неужели вы их потеряли…

– Нет. Но такая картина заставляет людей слушать. Ты Сильви, верно?

Я кивнула, думая о мальчишках, которые подходили к двери нашего дома вчера вечером. Этот парень был заметно старше, должно быть, столько же лет было моему отцу, когда он уехал из Филадельфии и поселился в доме в Балтиморе, где по вечерам его посещали привидения.

– Прими мои соболезнования по поводу гибели родителей, – сказал он.

Я молчала, дожидаясь, когда он заговорит о неприятных вещах, но этого не произошло.

– Откуда вы знаете мое имя?

– Я встречался с твоей сестрой.

– Роуз?

Большинство парней, которых Роуз приводила домой, выглядели как изгои, толпящиеся на курительной площадке в школе, да и вели себя столь же отчужденно. А этот выглядел слишком крепким и вежливым, чтобы быть одним из них. Я посмотрела в его карие глаза, на длинные каштановые волосы и мощные плечи. Спортивные брюки обтягивали его настолько, что давали четкое представление об анатомии – моя мать перекрестилась бы и пробормотала что-нибудь об извращенном поведении современных молодых людей. Потом я вспомнила, как мама спорила с отцом из-за одного из парней Роуз.

– Так ты Фрэнки?

– Нет, я Дерек. – Он потянулся через ограду и пожал мою руку. Даже не знаю, чьи пальцы показались мне более странными – фальшивые, напоминающие макароны пальцы Коры, или отсутствующие пальцы Дерека. За его спиной оживились птицы, начали подбираться к нему сзади. – Успокойтесь, леди! – закричал он и замахал руками, чтобы их отпугнуть.

Когда он снова повернулся ко мне, я спросила, не жалеет ли он индеек из-за того, что с ними произойдет через несколько недель. Дерек улыбнулся. В уголках его рта виднелись заостренные зубы, более желтые, чем остальные, что придавало ему сходство с волком.

– Не-е-е. Если бы ты проводила столько времени с этими тупыми птицами, сколько я, ты бы радовалась, что они исчезнут. И потом, это всего лишь подработка, за которую я получаю несколько лишних долларов в месяц. А в остальное время я тружусь в городе, в гараже у своего отца. Кстати, хотел спросить про твою сестру. Раньше она была очень забавной. А сейчас?

– Ну, некоторые так думают.

– Ну да, ты ее сестра, поэтому тебе так не кажется. Передай ей от меня привет, ладно?

Тут я вспомнила, как целовались Роуз и Кора, и не-ожиданно для себя сказала:

– Может быть, тебе лучше самому ей позвонить? Уверена, она будет рада.

Дерек снова улыбнулся, блеснув волчьими зубами.

– Возможно, я так и сделаю. Рад, что мы встретились, Сильви. Ты запомнишь правило?

– Правило?

Он вытянул руку и пошевелил оставшимися паль-цами.

– Пальцы на ограде.

Я взяла сумку отца и зашагала дальше по тропе, ведущей к парковке у нашего дома. На ходу я посмотрела на старый фундамент, который был похож на дно бассейна со спущенной водой, и упавшее дерево, узловатые корни которого торчали наружу, а изогнутые ветки лежали в луже, образовавшейся на дне, неподалеку от ржавых стальных прутьев в одном из углов. Я подумала о том, как много времени мы с Роуз когда-то там проводили, рисуя детали воображаемого дома. Когда шел дождь и смывал наши рисунки, мне становилось грустно. И тогда сестра меня подбадривала, рассказывая, как интересно будет нарисовать все снова.

Я отбросила воспоминания об уже чужих мне девочках и перешла на другую сторону улицы. Именно в этот момент я заметила одну из закрытых фольгой тарелок на ступеньках нашего крыльца. Неподалеку стоял многоместный автомобиль, к которому шла женщина в старомодном бежевом платье.

– Подождите! – позвала я, сообразив, что это именно она оставляет еду.

Она повернулась в мою сторону, одарила мрачной улыбкой – застывшее лицо на тотемном столбе, – ускорила шаг, распахнула дверцу, села и закрыла дверь, прищемив подол платья. Автомобиль тут же уехал, я прищурилась, пытаясь запомнить номер, но не сумела разглядеть ни одной цифры.

После того как машина свернула за угол и скрылась из вида, мне ничего не оставалось, как отправиться в дом. Даже при дневном свете было видно, что за пыльным стеклом подвального окна горит электрическая лампочка. Если учесть, какое похмелье было у Роуз сегодня утром, я ожидала найти сестру в постели, но ее пикап исчез. С горящим в подвале светом мне совсем не хотелось находиться в доме одной, но я поспешила внутрь, подхватив с крыльца тарелку.

На этот раз нам принесли печенье с начинкой. Я ос-тавила тарелку на кухонной стойке – пусть с ним разбирается сестра, – а сама вернулась в гостиную и прижалась здоровым ухом к ковру, как уже делала несколько месяцев назад. Не услышав никакого грохота и стука, я села на диван и включила телевизор. Когда начались дневные новости, я послушала бойкую ведущую, повторившую ту же информацию о пожилом человеке, готовом дать показания. Пока она говорила, на экране сменялись фотографии Альберта Линча и моих родителей, наконец появился снимок, который особенно любили показывать в новостных программах и печатать в газетах: моя мать на лужайке с Пенни на руках, словно кукла была ее ребенком.

Когда все закончилось, я легла на диван и позволила себе подумать о той ночи в церкви. Вспомнила, как мои глаза приспособились к темноте и я сумела различить три силуэта возле алтаря. Когда я позвала, никто не пошевелился. Пока я стояла и ждала в холодной тени, передо мной вдруг возникла одна деталь, которая запала в мое сознание после нескольких посещений церкви. Алтарь окружали раскрашенные статуи: мужчина в длинном одеянии, с грустными глазами и бородой, с его пальцев свисали четки; и монахиня в необычной одежде, сжимающая в руках Библию. Но там было всего две статуи. Тогда я присмотрелась внимательнее и поняла, что третья фигура движется.

– Эй, – снова позвала я.

Мне самой показалось, что мой возглас прозвучал вопросительно: Эй?

Из темноты послышались тяжелые шаги – кто-то двигался в моем направлении, а потом что-то взорвалось у меня в ухе. Я пришла в себя уже в больнице. Сколько раз я вспоминала эти детали сама, а также вместе с Раммелем и Луизой? На каждой нашей встрече Луиза подчеркивала, какими важными являются мои слова: «У нас есть следы Линча и отпечатки его пальцев, оставленные в церкви. Нам известно, что он угрожал твоим родителям. Но присяжные должны услышать, Сильви, что ты видела своими глазами, когда вошла в церковь. Тогда дело будет завершено, и мы его посадим. А твои отец и мать смогут почить в мире. Разве ты этого не хочешь?»

«Да», – отвечала я ей всякий раз, когда она задавала свой вопрос.

Да, – подумала я, закрывая глаза.

Когда я снова их открыла, солнечный свет за окнами исчез. По телевизору шли вечерние новости. Пока Питер Дженнингс[24] что-то говорил, я посмотрела на тикающие часы: почти семь. Поняла, что меня разбудил шум, доносившийся от входной двери. «Опять мальчишки», – с тревогой подумала я. Но, прежде чем я успела встать и открыть замок, дверь распахнулась и вошла Роуз. Она была в блузке, которой я никогда не видела, гораздо более симпатичной, чем те, что она обычно носила, с небольшим бантом на воротнике, словно она преподносила себя в качестве подарка. В мерцающем синем свете я увидела, что сестра что-то держит в руках. Почта, догадалась я, когда она оставила ее на ступеньках, чтобы забрать позднее. После этого она повернулась, подошла к стене и подняла руки, словно собиралась молиться.

– Ой! – Тут она заметила меня и обернулась. – Какого дьявола ты здесь делаешь, сидя в темноте?

– Я заснула перед телевизором. Устала после школы.

– Ты ужасно меня напугала. Попробовала бы ты работать, когда устала.

Я не стала говорить про работу и про молитву.

– Дерек передает тебе привет.

– Какой еще Дерек?

– Я не знаю фамилии. Он работает на ферме Уатта и в гараже где-то в городе. – Я подняла руку и пошевелила большим и указательными пальцами, как это делал он. – У него не хватает пальцев. И зубы как у оборотня.

– С каштановыми волосами?

– А ты знаешь Дерека, блондина без пальцев и с зубами оборотня?

– Вот что я тебе скажу, Сильви! Иногда у тебя бывают остроумные шутки. Но не сейчас. Никто не называет этого придурка настоящим именем, вот почему я и удивилась.

– А как его называют?

– Семерка.

– Семерка?

– Именно столько у него осталось пальцев.

Роуз нашла пульт управления телевизором, плюхнулась в кресло с подголовником и принялась переключать каналы, а я наблюдала, как она сбросила туфли и принялась растирать ноги.

– Ты была в подвале? – спросила я, когда сумела набраться храбрости.

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Там говорит свет. Со вчерашнего вечера.

– Наверное, что-то не так с проводкой. Даже не начинай думать свои потусторонние мысли. Кстати, звонил тот детектив. И Луиза. У них появились новости. Они хотят, чтобы утром мы пришли в участок. Так что тебе придется пропустить несколько уроков.

Я ждала, не скажет ли Роуз что-нибудь о новостях, но она промолчала. Я не стала ничего ей говорить о том, что прочитала в газете и услышала по телевизору, просто некоторое время смотрела вместе с ней обрывки разных передач.

– В каком штате номера автомобилей рисуют на синем фоне золотыми буквами?

– Ты не знаешь, Сильви? Мы их часто видим. Они из соседнего штата. Делавэр. А что?

– Просто так. Ты что-то говорила про работу?

Она растирала ноги, и я предположила, что моя сестра нашла работу официантки.

– Постарайся не слишком удивляться. Однако ты смотришь на настоящего исследователя, работающего на «Дайал»[25] в Балтиморе. Сегодня у меня был первый рабочий день. Я провела три телефонных опроса.

– Опроса? На какую тему?

– Кафе быстрого питания. Дезодоранты. Сигареты. Они говорят, что мнения как задницы – у каждого свое. Но я скажу, что мнения как зубы – у всех их сотни, и они просто обожают делиться ими со всеми подряд.

– Тридцать два, – сказала я.

– Чего тридцать два?

– У людей тридцать два зуба. Не считая молочных, которые у нас выпадают. Мы их прятали под подушки для Зубной феи, когда были маленькими. Так что, согласно твоей теории, у каждого взрослого человека тридцать два мнения. А не сотни.

Сестра некоторое время смотрела на меня, продолжая массировать ногу.

– Проклятье, откуда ты знаешь всю эту чушь?

– Наш отец когда-то был дантистом. Неужели ты никогда с ним не разговаривала?

Она опустила ногу, откинулась на спинку кресла и ничего не ответила.

– Тебе понравилась новая работа? – спросила я, сменив тему.

– Это работа, Сильви. Никто не любит работу. Но я в хороших отношениях со своим начальником. Фрэнк даже отдал мне визитную карточку «Дайал», чтобы я могла продолжать опросы дома и работать отсюда. Такая привилегия достается немногим. Ну, я подумала: если ты мне поможешь, то я могла бы взять тебя в долю. Пятьдесят центов за каждый опрос. Что скажешь?

Так уж получилось, что у меня были деньги, спрятанные в моей комнате, которые я выиграла после того первого конкурса эссе, а потом и других. Но все изменилось, когда Абигейл стала жить с нами. И, хотя мне хотелось восстановить запасы, я знала, что не следует принимать первоначальное предложение Роуз. Мы торговались, останавливаясь всякий раз, когда Роуз находила что-нибудь интересное по телевизору. Дожидаясь перерыва на рекламу, я размышляла о том, что Бошофф сказал о своей больной жене и как он любит читать поваренные книги, когда его мучает бессонница. «Может быть, – подумала я, – если у меня будет достаточно наличных, я смогу купить ему новую книгу».

– Доллар за опрос, – сказала я, когда началась реклама. – Последнее предложение.

– Договорились.

У меня возникло множество вопросов: как Фрэнк сможет узнать, что мы не придумываем ответы? В какое время можно звонить людям домой? Но Роуз сказала, что все объяснит утром. Она больше не хочет говорить о «Дайал». Я знала, что сейчас лучше к ней не приставать, и снова растянулась на диване, решив, что могу еще немного полежать. Моя сестра переключала каналы до тех пор, пока не остановилась на документальном фильме ГСТ[26], который, как я знала, ее не интересовал. Она так поступала, когда хотела, чтобы наш дом стал таким же, как при живых родителях, потому что они чаще всего смотрели именно этот канал.

Сейчас показывали фильм о знаменитых речах. Когда Уинстон Черчилль обратился к слушателям, я подумала, что у меня получится лучше, чем у Роуз, когда нужно будет проводить опросы. У меня не такой назойливый голос, как у нее. Как и мама, я умела успокаивать людей. Когда я подняла голову, оказалось, что Роуз задремала. Ее глаза оставались слегка приоткрытыми, когда она спала. Я продолжала смотреть на белки ее глаз, когда что-то заставило ее проснуться.

– Почему ты на меня глазеешь?

– Я не глазела.

– Нет, глазела. Как в тот момент, когда я вернулась домой. А теперь кончай это дело.

Мне следовало прежде подумать, но вопрос соскочил с моих губ почти против воли:

– Что мне должно в тебе нравиться?

Теперь Роуз окончательно открыла глаза и привстала. Я могла бы с тем же успехом включить весь свет или хлопнуть в ладоши возле ее уха.

– Что?

– Что мне должно в тебе нравиться? – повторила я, начиная нервничать.

– Что за дурацкий вопрос, Сильви?

Речь Черчилля должна была бы вдохновить меня на красноречивый ответ, но я была совершенно озадачена. Роуз выключила телевизор, и комната погрузилась в темноту. Наступила тишина, которую нарушало лишь тиканье часов. Наверное, ей надоело ждать ответа, потому что сестра сказала, что слишком устала, чтобы сейчас отправляться в постель, поэтому немного отдохнет на диване. Я собрала свои вещи и пошла к лестнице, по пути бросив взгляд на конверты – а вдруг в стопке лежит письмо Хоуи? Поставив ногу на нижнюю ступеньку, я услышала за спиной голос Роуз. Ее голос прозвучал мягко и стал похож на голос нашей матери.

– Я твоя сестра, разве это недостаточная причина, чтобы меня любить?

Я не совсем понимала, что ответить, поэтому просто сказала, что она права. Затем поднялась в свою комнату и села на кровать. И составила новый список «Мелочей». Он выглядел следующим образом:

1. Моя сестра знает Дерека, а Дерек кажется мне симпатичным.

2. Моя сестра дает мне шанс заработать денег, так что я смогу сделать подарок Бошоффу.

3. Моя сестра – это моя сестра. Она думает, что это достаточная причина, чтобы ее любить. Наверное, она права.

Свет

Когда мы оставили Линчей на парковке конференц-центра, я решила, что мы их больше никогда не увидим. Точнее, вовсе о них не думала. Я возвращалась с мамой в оранжерею и мысленно прокручивала события, которым стала свидетелем: то, как мама опустилась на колени перед кустами и стала напевать речитативом и как замолчала перед тем, как протянула руку в темноту.

Когда мы вошли в здание, мама попросила меня спокойно посидеть с «Джейн Эйр», а сама вернулась в ауди-торию, чтобы закончить лекцию, которую они читали вместе с отцом. Их презентация уже подходила к концу, а может быть, вмешательство дяди и мамин уход привели к тому, что аудитория потеряла интерес к лекции. Так или иначе, но вскоре я увидела их в дверном проеме. Тот же охранник, который вывел Хоуи, проводил нас через лабиринт коридоров к заднему выходу, где стоял наш «Датсун». Он наблюдал за нами, пока мы садились в машину, чтобы убедиться, что никто не станет к нам приставать.

После того как отец завел двигатель, я извинилась, что не сумела выполнить свое обещание. Его темные глаза посмотрели на меня в зеркало, и он сказал, что не сомневается: я сделала все, что было в моих силах, поэтому мне не следует ни о чем сожалеть. Однако он хотел знать, как Роуз покинула оранжерею и оказалась в машине его брата. Мы ехали по улицам Окалы, усыпанным пальмовыми листьями и мусором после бури, а я рассказывала, что произошло. Так как я считала, что уже один раз их расстроила, не сумев выполнить обещание, данное отцу, то не стала говорить о том, как мы с Роуз пробрались в аудиторию. Я сказала, что мы вышли на улицу, чтобы посмотреть на погоду после бури. Там мы увидели Хоуи и его пикап.

– Дядя Хоуи выглядел не так, как раньше, – сказала я напоследок.

Мы проезжали мимо коммерческого центра, и я смотрела, как мои родители вертят головами, рассчитывая отыскать пикап с битым крылом.

– Так вы согласны с тем, что он выглядел иначе? – не унималась я.

– Это же Хоуи, – сказал отец. – Человек – игровой автомат. Никогда не знаешь, что получишь, когда нажмешь на кнопку.

– Почему?.. – начала я, но в последний момент решила не задавать вопрос.

– Что?

– Я хотела спросить, почему вы с дядей Хоуи ненавидите друг друга?

Моя мать молчала, продолжая смотреть в окно, хотя теперь там был лишь лес.

– Ненависть неправильное слово, Сильви. Он мой брат, моя кровь. Наверное, какая-то часть меня его любит, несмотря на наши разногласия. Я сообщил ему, что мы приедем во Флориду, полагая, что сможем встретиться и провести время вместе. Но теперь у меня не вызывает сомнений, что нам лучше сохранять дистанцию. Его сегодняшний номер в очередной раз показал, как мало он уважает меня, мою работу, жену и детей…

– Сильвестр, – вмешалась мама. – Тебе не нужно все это говорить Сильви.

Она так редко возражала отцу, что он сразу смолк. Я никогда не слышала, чтобы они спорили, но в машине повисло такое напряженное молчание, что теперь это показалось возможным. Однако после небольшой паузы отец сказал, что она права и что нет смысла возвращаться к его разногласиям с братом.

– Чтобы закончить разговор на эту тему, Сильви, я хочу сказать, что, когда у Роуз прояснится в голове, я надеюсь, что вы сохраните близкие отношения. У нас с твоим дядей все не так, но это замечательно – иметь очень близкого человека. И знать, что он тебя любит и понимает.

– Вон там, смотрите, – сказала мама, постучав по стеклу.

Отец притормозил, и мы увидели рекламный знак: АРКАДА. Однако наши надежды тут же рассеялись, как только мы въехали на парковку и прочитали еще одно слово на дверях: ЗАКРЫТО. Сквозь окна виднелись дюжины игровых автоматов, но ни один из них не светился. И все же на тротуаре толпились подростки. Долговязый мальчишка на скейтборде с такими длинными волосами, что его можно было принять за девочку, попробовал запрыгнуть на бордюр, но потерпел неудачу. Группа девушек стояла рядом и курила, наблюдая, как он пытается сделать это еще раз.

– Добрый вечер, – сказал отец, опуская стекло.

Мальчишка ударил по краю скейта, доска метнулась ему в руки, и он посмотрел на нашу машину так, словно собирался на нее запрыгнуть. Девушка с фенечками на тонких запястьях выглядела более общительной. Слова отца заставили ее захихикать.

– Добрый вечер и вам, сэр, – сказала она, передразнивая серьезный тон отца. – Как поживаете в этот чудесный вечер?

Если отец заметил, что она над ним смеется, то виду не подал.

– Я хотел спросить, вы не видели пикап?

– Ну да, я видела много грузовиков, сэр. С восемнадцатью колесами. Самосвалы. Пикапы…

– Скажи ей, что это был небольшой коричневый пикап на две тонны, – сказала мама с пассажирского сиденья, пока девушка продолжала громко говорить фальшивым голосом. – И большая вмятина на боку.

Отец повторил слова мамы и добавил описание Хоуи и Роуз.

– Вы полицейский или как? – спросила девица обычным голосом, который оказался неожиданно визгливым.

– Нет, я не полицейский.

– Ну, и кто же вы тогда? Кроме того, что противный.

Ее друзья рассмеялись, но родители не обратили на них внимания. Я надеялась, что отец не станет рассказывать про свою профессию, поэтому облегченно вздохнула, когда он ответил:

– Я всего лишь встревоженный отец.

Кто может предсказать, как люди отреагируют на правду? Я не ожидала, что девушка перестанет издеваться, но именно так и произошло. Она улыбнулась.

– Извините, но здесь не было людей, которые соответствовали бы вашему описанию.

– Может быть, вам следует съездить в Силвер-Спрингс, там есть центр видеоигр, – сказала другая девушка с такими же веревочными фенечками. – Они работают еще час. Верно, Дуэйн?

Мальчишка кивнул и объяснил, как туда доехать. Оте-ц поблагодарил их, и мы двинулись дальше. Но когда через двадцать минут мы добрались до Силвер-Спрингс, то не обнаружили там следов пикапа. Зал игровых автоматов был открыт, и отец вышел из автомобиля. Я никогда раньше не бывала в таких заведениях, но знала, что он бы не взял меня с собой, если бы я его попросила. Поэтому я просто распахнула дверцу и поспешила за ним. Отец удивленно посмотрел на меня, но возражать не стал. Когда мы оказались в ярко освещенном зале, он обогнул толпу подростков и направился к кабине менеджера. А я воспользовалась шансом посмотреть на машины, которые мерцали и шумели. Группа девочек толпилась возле какого-то автомата, пока он не испустил несколько пронзительных гудков, и тогда они сдвинулись в сторону. Я шагнула в освободившееся пространство и посмотрела на желтое лицо на экране, розовый галстук и точки лабиринта. Я положила ладонь на рукоять управления, но у меня не было денег, чтобы заставить автомат работать.

Тебе наверняка нравится «Пэкмен» и настольный теннис…

Этой девочке не нравится то, что любят дети ее возраста…

– Ты готова, Сильви? – спросил появившийся у меня за спиной отец.

– Могу я поиграть?

– Поиграть? Сейчас?

– Один разок, быстро. Это стоит всего двадцать пять центов.

Отец вздохнул.

– Сильви, ты слишком умна, чтобы тратить время на чепуху. Кроме того, нам нужно отыскать твою сестру.

– Но я не хочу, – сказала я, не успев подумать.

Мой отец замолчал, как это произошло в машине, когда мама начала с ним спорить. Я видела его смутное отражение на видеоэкране – склоненная голова, приподнятые брови, – обычно он так смотрел на Роуз.

– Ты не хочешь искать свою сестру?

– Ты точно так же сказал о дяде Хоуи. Может быть, нам лучше сохранять дистанцию. Пусть она делает что хочет, раз уж именно она уехала вместе с ним.

– Но это совсем не так, как с твоим дядей. Он взрослый человек. А твоя сестра ребенок. Я не понимаю, что с тобой случилось, но я не позволю тебе так себя вести. Ты наша достойная дочь. Человек, на которого мы можем положиться, который способен делать то, что нам нужно. А сейчас нам нужно найти Роуз. Так что брось игру и иди за мной.

Я вздохнула. Поведение Роуз доказало лишь одно – легче изобразить моему отцу ту дочь, которую он хочет иметь. Эта дочь убрала руку от игрового автомата и последовала за ним на улицу.

«Мустанг», «Титер-Тоттер», «Лягушачий пруд» – названия баров, у которых мы останавливались. Отец заходил внутрь и спрашивал, не видел ли кто-нибудь Хоуи и Роуз. Но никто их не видел. И всякий раз я оставалась в машине вместе с мамой и слушала, как дождь стучит по крыше автомобиля. Наконец, ближе к утру, мама предложила закончить поиски.

– Ты хочешь остановиться? – спросил отец.

– Дело не в том, чего я хочу, Сильвестр. Но я не знаю, что еще мы сейчас можем сделать. Очевидно, сегодня нам их не найти.

– Может быть, они отправились домой к Хоуи в Тампу? До нее всего сотня миль. Возможно, они уже там.

– Да, не исключено. Но мы не можем туда поехать, пока не будем знать наверняка. Лучше вернуться в отел-ь и позвонить. Оставим ей сообщение, чтобы она сказала, откуда мы можем ее забрать.

Отец неохотно развернул машину, а мама продолжала смотреть в окно.

– Пожалуй, ты права, – сказал он, и мы поехали в противоположном направлении. – У нас нет выбора, верно?

Мы вернулись в отель и поднялись на второй этаж. Вокруг царила тишина. Как только отец включил свет в нашей комнате, мы увидели Роуз, свернувшуюся под одеялом на одной из кроватей. Она подняла голову.

– Привет, – сказала она.

– Привет? – повторил отец.

– Где ты была? – спросила мама.

– Дядя Хоуи отвез меня в…

– Знаешь что? – закричал отец. – Не имеет значения! Как ты сюда попала?

– Леди за столиком портье дала мне ключ. – Роуз зевнула и поправила волосы. – Она из этих слишком загорелых флоридских извращенцев. Я бросила один взгляд на ее лицо и…

– Пошли! – рявкнул отец и подскочил к кровати, сорвал одеяло, схватил Роуз за руку и заставил подняться. – Пошли! Пошли!

– Ой! Куда пошли?

– Не спрашивай! Просто делай, что я говорю – для разнообразия! Сейчас!

Моя сестра была в футболке и джинсах, но теннисные туфли сняла. Пока отец тянул ее за руку, она пыталась сохранить равновесие и надеть туфли. И все это время Роуз смотрела на меня и маму. Дерзкое выражение, которое я видела на ее лице, когда она захлопнула дверцу пикапа, сменилось на испуганное. Обычно мама в таких ситуациях старалась всех успокоить, но после сегодняшнего выступления Роуз она лишь отвернулась, подошла к своему чемодану и вытащила из него ночную рубашку. Сестра едва успела надеть туфли, а отец уже потащил ее к двери. Роуз споткнулась и посмотрела на меня. Я открыла рот, хотела что-то сказать, чтобы остановить его, но сомневалась, станет ли он меня слушать. В конце концов я просто осталась стоять, онемевшая, как та девочка, вышедшая из кустов.

Как только дверь за ними закрылась, комнату наполнило тяжелое молчание. Мама подошла к окну, но не для того, чтобы выглянуть наружу, а чтобы поправить занавески. Штор не хватало, чтобы закрыть все окно, поэтому ей пришлось решать, какую часть прикрыть – середину или края. Я смотрела, как она попробовала оба варианта и остановилась на средней части. Потом она сказала, что я могу ложиться спать.

Когда мама вошла в ванную комнату и закрыла за собой дверь, я прислушалась к плеску бегущей воды. Жесткий чемодан цвета корицы, который я делила с Роуз, лежал открытым посреди комнаты. Я собиралась последовать маминому совету, но задержалась, чтобы выглянуть в окно. Сквозь просвет в занавесках я видела, как крупные ночные бабочки танцуют в лучах света, но нигде не обнаружила сестры и отца.

Наконец мама вышла из ванной. На ней была белая ночная рубашка, доходившая до колен, но ноги оставались босыми – очевидно, она оставила тапочки в Дандалке. Мама никогда не ходила по дому в одежде для сна, и я редко видела ее в таком виде. Волосы свободно спадали на плечи, и я заметила в них гораздо больше седых прядей, чем в обычном пучке. Волосы, рубашка, бледная кожа, все это делало ее похожей на призрака – на одно из тех видений, которые возникали на экране в конференц-центре.

– У нас выдался трудный день, Сильви, и еще более трудный вечер. Тебе нужно поспать. Отойди от окна и отправляйся в постель.

Я смотрела на вьющихся у фонаря ночных бабочек.

– Куда папа ее повел?

– Я уверена, что он хочет поговорить с Роуз о том, что она сделала.

– Но почему он увел ее на улицу?

– Ну, им предстоит не самый простой разговор, поэтому разумно отправиться туда, где они не будут мешать другим гостям отеля.

– Но я их не вижу. И не слышу разговора.

– Наверное, они отошли подальше. Например, на парковку. Не беспокойся, Сильви. Я знаю, это непросто. Меня тоже огорчило поведение твоей сестры. И, хотя мне тяжело видеть, как жестко он с ней обращается, она нуждается в твердой руке. С Роуз что-то не так, и мы пытаемся исправить ситуацию.

Я не хотела отходить от окна, но заставила себя послушаться маму. Пижама. Гребешок. Зубная щетка. Вытащив их из чемодана, я скользнула в ванную комнату. Когда я вернулась, оказалось, что мама уже разложила койку, которую заказал отец. Из-за больной спины ему была необходима собственная кровать. Они с Роуз решат, кто где будет спать, когда они вернутся, сказала мне мама, а мы можем лечь вместе.

Перед тем как улечься в постель, она встала на колени, сложила руки и начала молиться. Когда я была маленькая, то вставала на колени рядом с ней после того, как она заходила ко мне, чтобы меня уложить. Теперь все изменилось. А мои молитвы стали больше похожи на список, который я повторяла, стоило моей голове коснуться подушки каждую ночь. Тем не менее я знала: мама ждет, что я к ней присоединюсь, поэтому встала на колени на другой стороне нашей постели. Закрыв глаза, я молилась о том, чтобы папа и Роуз перестали ругаться. Молилась, чтобы с Роуз все стало хорошо, как сказала моя мама. А потом я молча ждала, когда мама поднимется с колен. Тогда и я встала.

Мы погасили свет, улеглись в кровать и стали слушать друг друга.

Вместо обычного молочного запаха матери я ощущала аромат туалетного мыла, которым все пользовались в ванной комнате отеля. Я не знаю, сколько времени прошло, но, когда мне стало ясно, что заснуть не удается, я прошептала:

– Ты не спишь?

– Я не сплю, милая.

– Могу я задать тебе вопрос?

– Ты знаешь правило.

Правило. Давно они с отцом о нем не упоминали, но вот в чем оно состояло: Роуз и я можем задавать любые вопросы и делиться своими мыслями. Родители нас выслушают и постараются понять. Несмотря на правило, я испытывала тревогу, когда спросила:

– Когда вы были в конференц-центре…

– Да?

– Тот мужчина. И девочка.

– Ты имеешь в виду Альберта и Абигейл Линч? – Мама так произнесла их имена, словно говорила о них всю свою жизнь.

– Да.

– И что тебя интересует?

– Как… как ты поняла, что нужно делать?

Мама немного помедлила перед тем, как ответить, а я подвинула голову на подушке, чтобы оказаться поближе к ней.

– Наверное, самый правдивый ответ, который я могу дать тебе, Сильви, или кому-то другому, состоит в том, что я не знаю, – наконец заговорила она. – Могу лишь сказать, что подобные вещи я делаю уже довольно давно, не понимая, почему и как все происходит.

– И как давно?

– Ну, это началось, когда я была девочкой, лишь немногим старше тебя. Я обнаружила, что бывают моменты, когда меня охватывают странные предчувствия. Это тебе уже известно. Но иногда я просто ощущаю, что другой человек ищет умиротворения. Душа в нашем мире может быть такой напуганной, такой встревоженной, одинокой и печальной, Сильви, и когда так происходит, она больше всего нуждается в обещании мира, спокойствия и безопасности. Именно эти чувства я и попыталась внушить той девочке.

– Но ты даже не говорила с ней.

– Тут дело не в разговоре. Нужно просто почувствовать внутренний мир человека. Большинство людей на это способны, если постараются. И ты тоже.

– Я?

– Да, ты. – Она рассмеялась. – Здесь ведь больше никого нет, верно?

– Но как?

– К сожалению, у меня нет списка правил. Но попробуй взглянуть на меня.

Мама еще больше приблизила свое бледное красивое лицо ко мне. В свете, проникающем сквозь занавески, я видела, как моргают ее блестящие зеленые глаза. Довольно долго мы обе молчали, глядя друг на друга, и тихо дышали.

– Скажи мне, – наконец прошептала мама, – что я сейчас чувствую?

Я не планировала ответ, он сам соскочил с моих губ:

– Что ты меня любишь.

Мама улыбнулась, наклонилась и поцеловала меня в лоб.

– Я права?

– В том, что я тебя люблю? Конечно.

– Нет. Угадала ли я то, о чем ты думала?

– Прежде всего, Сильви, «угадать» – это совсем не то слово, которое я имела в виду.

– Ну, ты понимаешь, что я имела в виду.

– Мне не нужно отвечать на твой вопрос. Ты уже знаешь правду. Но вот что я скажу: каждый из нас рождается с горящим внутри светом. У некоторых, как у тебя, он ярче, чем у других. Пока ты этого еще не понимаешь, но я его вижу. Но еще важнее не упустить свет, потому что тогда ты заблудишься в темноте. Иными словами, потеряешь надежду. Именно надежда делает наш мир прекрасным. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?

– Мне кажется, да, – ответила я, хотя бы для того, чтобы не разочаровать маму.

– Ну вот, моя хорошая девочка. Это далеко не всегда будет просто, но ты должна верить. Хорошо?

– Хорошо.

– А теперь, как я уже сказала, у нас был трудный день и нам нужно немного отдохнуть.

Мне хотелось узнать больше, но мама пожелала мне спокойной ночи и отвернулась. Очень скоро ее дыхание стало глубоким, и она погрузилась в сон. Я ждала, глядя в сторону окна, чувствуя себя одинокой в этой комнате, несмотря на мамину близость. Но без ее голоса, без глаз, глядящих в мои глаза, внутри возникла пустота. Прошло еще довольно много времени, когда я услышала, как поворачивается ручка двери.

В комнате было так темно, что мне показалось, будто вошли две тени. Они молча подошли к своим чемоданам и по очереди направились в ванную комнату. Роуз легла на койку, отец устроился на кровати, тяжело вздохнул и накрылся одеялом. Теперь, когда семья благополучно собралась в номере, мне бы следовало успокоиться. Однако я лежала и думала о разговоре с мамой. Несмотря на то что она сказала, мой ответ был лишь догадкой. Чтобы понять, что она меня любит, не требовался дар – я хорошая дочь, на которую родители рассчитывают и которой доверяют. Я подумала об умоляющем выражении лица Роуз и о том, как я промолчала, когда отец уводил ее из номера.

С Роуз что-то не так, и мы пытаемся исправить ситуацию…

Но если дар моей мамы позволил подарить покой дочери Линча, почему он не может успокоить Роуз, ее собственного ребенка? Мой разум мучительно искал ответ на этот вопрос, пока его не сломила усталость и ко мне наконец не пришел сон, но ответ я так и не нашла.

Перелетные птицы

Перелетные птицы[27] – сегодня познакомилась с новым понятием. Теперь я уверена, что слышу эти слова постоянно – так часто бывает с новыми терминами после того, как ты узнаешь об их существовании, не понимая, как могла не знать о них раньше. (Кто-то должен придумать термин, описывающий данное явление.) Так или иначе, но детектив Раммель назвал перелетными птицами пожилую супружескую пару, которая остановилась возле бензоколонки, где находился Альберт Линч (по его утверждению), в тот самый момент, когда я шла по следам к церкви прошлой зимой. Я увидела внутри три фигуры у алтаря, но Линч мыл руки в туалете бензоколонки «Тексако». Он говорит, что перебросился несколькими фразами с… перелетной птицей.

– Ты всегда вела дневник, Сильви? – спросил Раммель.

– Нет. Я недавно начала.

– Ты не против, если я спрошу, о чем ты там пишешь?

– О школьных проблемах, – сказала я, закрыв дневник, чтобы он не увидел письмо, которое я нашла под кроватью Роуз в ночь Хеллоуина. Потом я стала смотреть на серые стены комнаты, в которой мы разговаривали, до боли знакомые с тех самых пор, как две недели назад появилась статья в газете. Теперь меня и Роуз приглашали сюда почти ежедневно. – Все, что я должна держать в памяти, чтобы успешно сдавать тесты.

– Если верить твоей сестре, ты и без того прекрасно с ними справляешься, – сказала Луиза Хок из своего угла. Хотя было уже почти три часа дня, ее вьющиеся волосы выглядели влажными. Под спортивной курткой подкладные плечи переместились так, что она выглядела немного скособоченной. – Она говорит, что ты очень умная. Лучшая ученица в классе.

– Я много занимаюсь. Не более того.

Детектив Раммель скупо улыбнулся, что случалось все реже и реже. Пока он раскладывал на столе перед собой бумаги, я взяла дневник и засунула в сумку отца. Я бы его не достала, но с тех пор, как они стали разговаривать отдельно со мной и с Роуз, мне становилось не по себе всякий раз, когда они допрашивали ее в соседней комнате.

– Сегодня утром в суде было дано полное письменное показание под присягой, – начала Луиза и принялась расхаживать по комнате, не присаживаясь, как Раммель. – Там все изложено более подробно, чем в документах, которые мы показывали тебе во время твоих прежних визитов сюда. Я уверена, что ты помнишь, о чем мы говорили, так, Сильви?

Патрик Данн – так зовут перелетную птицу. Патрик Данн живет вместе со своей женой на севере (штат Мэн) все лето и на юге (штат Каролина) зимой. Обычно мистер Данн настаивает на перелете в теплые края сразу после Рождества, но в прошлом году они задержались, потому что сестра его жены сломала бедро и нуждалась в их присутствии. К тому времени, когда она поправилась и супруги Данн смогли отправиться на юг, наступил февраль. Их «Краун Виктория» («Вик», как называл автомобиль Раммель) был набит сумками и коробками для обуви миссис Данн, не говоря уже о трех шпицах. Несмотря на то что синоптики обещали плохую погоду, мистер Данн отказался ждать еще один день, он был сыт по горло зимой и твердо верил, что штормовое предупреждение – преувеличение. По дороге на юг они могли в любой момент съехать с автомагистрали к бензоколонке, но мистер Данн выбрал Балтимор. Он свернул к «Тексако» на съезде в Уайт-Марш. Там, в туалете, он мыл руки в раковине рядом со странным лысым человеком с редкими усиками. Они поболтали на очевидные темы: непогода, которая оказалась хуже предсказанной, а потом разошлись в разные стороны.

– Я помню, – ответила я ей. – Но вы же сами сказали, что речь идет о слове мистера Данна против моего. Видеокамеры на бензоколонке не работали. Никто другой, даже кассир, не видел Линча.

Они оба промолчали. Я смотрела на бумаги, изменчивое море слов между нами.

– Вы также сказали, что Данн пожилой человек, – продолжала я, – и присяжные скорее поверят мне, чем ему.

– Ты права, Сильви, – сказала Луиза. – Я все это говорила.

– Тогда что не так?

Детектив тяжело вздохнул.

– Появилась новая информация. И, боюсь, она негативно повлияет на наше расследование.

Со стороны коридора, словно шум прибоя, усиливаясь и ослабевая, доносился голос моей сестры, сливаясь с ш-ш-ш-ш у меня в ухе. Я не различала слова, но знала, что она говорит о Дереке, который начал к нам приходить через несколько дней после того, как я встретила его в поле.

– Какая информация? – спросила я, стараясь заглушить голос Роуз.

– Складывается впечатление, что не только мистер Данн готов предоставить Линчу алиби, – сказала мне Луиза.

Раммель пододвинул бумаги поближе ко мне, но слова расплывались у меня перед глазами. Когда он увидел, что я смотрю на них и никак не реагирую, Раммель спросил, не хочу ли я, чтобы он мне их прочитал. Я кивнула, ожидая, что Луиза снова скажет – мол, нужно произносить ответы вслух, но она молчала.

– Это отрывок из допроса мистера Данна в суде, который полностью присутствует в аффидевите[28], Сильви. Вот он: «После того как я вымыл руки, я вышел из туалета и направился к своей машине, где меня ждала жена. Когда я распахнул дверцу, одна из собак выскочила наружу и помчалась к дороге. Даже когда на земле нет снега, мне трудно ловить собак, а тогда было очень скользко. Если бы я попытался ее преследовать, то мог бы сломать шейку бедра, как сестра моей жены. А если бы упустил собаку, то рискнул бы разбить сердце жены, которая любит этих животных больше меня. К счастью, мне не пришлось делать выбор». – Он смолк и посмотрел на меня. – Угадай, кто спас дворняжку от гибели на шоссе?

Я знала – конечно, знала, – но что-то мешало мне произнести эти слова вслух.

Тут вмешалась продолжавшая расхаживать по комнате Луиза:

– Ты умная девочка, Сильви. Нам не нужно говорить тебе ответ.

– Но есть еще кое-что, – продолжал Раммель. – Хотя кассир бензоколонки не вспомнил Линча, он запомнил мистера Данна. Так что теперь это уже не просто твое слово против слова старика. Теперь это твое слово против нескольких человек. Точнее, трех. Или даже четырех, если считать Линча.

– Но как быть с отпечатками его рук и ног в церкви? И с тем, что вы сказали относительно его мотива и признания, что он был там в ту ночь?

– Все это еще справедливо. Но наш обвиняемый теперь имеет так называемую временную метку на своем алиби. Возможно, Данны платили наличными, как и Линч. Но в отличие от Данна, который не смог показать квитанцию, Данны предъявили свою суду. На ней написано, что они купили бензин в час и четыре минуты ночи. Как раз в то время, когда живущие рядом с церковью люди сообщили, что слышали выстрелы.

Тогда я спокойно спросила, почему Данны так долго молчали. Все это уже обсуждалось во время моих предыдущих визитов сюда, но я снова задала вопрос, чтобы потянуть время, потому что чувствовала, что последует дальше. Все в той же мягкой манере, в которой он беседовал со мной в первую ночь в больнице, детектив Раммель еще раз объяснил, что ни один из Даннов долго не вспоминал о том вечере. Да и зачем о нем вспоминать? Однако все изменилось, когда миссис Данн открыла несколько недель назад газету, увидела фотографию мужчины и узнала его. Она долго на нее смотрела, а потом показала мужу, который сразу вспомнил странного мужчину из туалета, того самого, что спас собаку его жены в метель.

Когда Раммель закончил говорить, наступила тишина. Я думала о Коре, которая сопровождала меня и Роуз на беседы в полицейском участке, когда ее назначили моим социальным работником. Ей запрещалось на них присутствовать, и, хотя я могла попросить сделать перерыв для встречи с ней в любое время, я никогда этого не делала. Какая-то часть моего сознания хотела сейчас ее увидеть, хотя бы для того, чтобы услышать бессмысленное бормотание и оживленные заверения в том, что все будет хорошо. Но после ночи Хеллоуина Кора перестала заходить. Со мной снова работал Норман. Он сказал лишь, что иногда департамент охраны детства меняет свои решения.

– Ну, и что это значит? – спросила я.

– Что мы продолжим вести себя таким же образом до суда, – сказала мне Луиза. – Но наше дело будет гораздо более сложным. Как ты сказала, у нас есть улики в церкви, а также мотив. Данны – пожилые люди и могут оказаться ненадежными свидетелями, если мы начнем копать глубже. У кассира на заправке имеется судимость. Ничего серьезного – хранение марихуаны несколько лет назад. Однако мы сможем дискредитировать его в глазах присяжных. Но что еще важнее – наш свидетель. А когда девочка, потерявшая родителей, выйдет давать показания, когда ее палец укажет на Альберта Линча и она расскажет суду, что видела…

– Или подумала, что видела.

В течение нескольких месяцев эти слова ждали, запечатанные внутри, как птенцы в замурованных скворечниках из детства моей матери. Теперь, когда я их выпустила, наступила диковинная гудящая тишина. И в этом молчании стал слышен голос Дерека в коридоре, слова я не могла разобрать, но они оказывали на меня успокаивающее действие.

– Прости? – переспросил детектив Раммель.

– Или подумала, что видела, – уже немного тише повторила я.

– Что ты имела в виду, когда сказала: «Думала, что видела»? Мы обговорили каждую деталь того, что происходило той ночью, множество раз, Сильви. Мы взяли твой аффидевит, сделали соответствующее заявление в суд. И теперь всего лишь в двадцати милях отсюда за решеткой сидит человек – вот уже девять месяцев – и ждет суда. И все это на основании твоих слов.

Мое сердце под тонкой блузкой забилось очень быстро. Звук ш-ш-ш-ш стал громче, он заглушал мой собственный голос, когда я заговорила.

– Мне известно, что я вам говорила. Но было очень поздно. В церкви было темно. Я только что проснулась. И я очень боялась.

Раммель наклонился вперед, положил ладони на стол – те самые ладони, которые держали мои руки во время его посещений больницы, наполняли пластиковые стаканчики водой и поправляли подушки. Мне вдруг показалось, что они принадлежат другому человеку.

– Что именно ты хочешь сказать, Сильви?

– Я хочу сказать, что могла ошибиться, – ответила я, чувствуя, как мои глаза наполняются слезами. – Может быть, я его не видела.

Луиза подошла ближе, и плечики снова переместились, когда она наклонилась вниз.

– Но, если это так, кардинальное изменение показаний очень серьезно, ведь раньше ты была совершенно уверена.

– Из-за того, что вы все сделали так, словно не сомневались, что это именно он. Я настаивала, потому что на меня давили, чтобы я дала правильный ответ, такой ответ, который всех устроил бы.

– Ты утверждаешь, что мы давили на тебя?

Я трясущимися руками вытащила свой дневник, открыла его и прочитала:

– «Нам лишь нужно добиться того, чтобы присяжные убрали его надолго и чтобы твои родители могли мирно почить после твоих показаний». – Я перевернула несколько страниц. – «Твои показания являются ключевой составляющей нашего расследования. Они смогут свести воедино все остальные улики». – Я перевернула еще страницу. – «Внутри церкви остались отпечатки мистера Линча. Мы знаем об угрозах твоим отцу и матери. Все улики показывают: он виновен. Но ты нам необходима, чтобы довести дело до конца, восстановить справедливость и честь твоих родителей. Разве ты не хочешь того же самого?»

– Возможно, мы действительно говорили такие слова, – сказала Луиза. – Но никогда – ни единого раза — не предлагали тебе лгать.

– Я не лгала! – закричала я, мой голос дрогнул, и по щекам покатились слезы. – Я говорила то, что вы хотели услышать! Я хотела помочь моим родителям! Я давала правильные ответы, потому что боялась совершить ошибку!

– Ладно, – сказал Раммель, отодвигая стул и вставая. – Всем необходимо успокоиться и немного передохнуть.

Луиза подошла к двери, рывком распахнула ее и вышла. Когда ее каблуки застучали по коридору, Раммель на мгновение стал прежним, подошел к кулеру и наполнил стакан водой. После того как я вытерла глаза и сделала несколько глотков, он сказал, что даст мне пару минут, чтобы прийти в себя.

– Хочешь, чтобы сюда зашли твоя сестра и ее друг?

Ее друг. Дерека так назвали в первый раз, впрочем, в последнее время он проводил с Роуз столько времени, что это соответствовало действительности. Но теперь, когда отпала необходимость обсуждать мои ответы, я просто покачала головой. Раммель вышел в коридор и закрыл за собой дверь. Я слышала, как он что-то сказал моей сестре, потом его шаги удалились в том же направлении, что и шаги Луизы.

Я осталась сидеть за столом одна и думала о постоянных сомнениях, с которыми жила с тех пор, как детектив Раммель первый раз принес фотографию Линча в полицию и спросил меня, его ли я видела. В какой степени попытки Раммеля и Луизы убедить меня, что я должна рассчитаться за моих родителей – в последний раз быть хорошей дочерью, именно это они имели в виду, хотя и не произносили таких слов вслух, – помогли мне почувствовать уверенность? И в какой степени это связано с нашим с Роуз обманом… обманом, в котором мы до сих пор не признались? Эта мысль заставила меня взглянуть на папки, оставленные Раммелем на столе. Я прислушалась к звуку шагов – не возвращается ли он? – наклонилась вперед и открыла одну из папок. Сверху лежала фотография пистолета, который я узнала: маленький черный, с тупым серебристым дулом. Я перевернула фотографию и продолжала изучать содержимое папки. Большинство деталей были мне известны, но среди других бумаг я обнаружила ответ на вопрос, который меня всегда занимал. Я снова и снова читала эту строчку, пока не услышала приближающиеся шаги Раммеля. Я быстро закрыла папку, но успела заметить слова, написанные на обложке крупным почерком:

Ховард Мейсон. Брат жертвы. Алиби в дни убийства отсутствует. Мотив?

– Где Луиза? – спросила я, когда вошел Раммель, через несколько секунд после того, как я оттолкнула от себя папку.

Он замер на месте, глядя на меня и на оставленные им папки.

– Госпожа Хок решила, что на сегодня с нее достаточно. На самом деле мы решили закончить работу.

Я потянулась к сумке отца и начала вставать, но детектив поднял руку и попросил меня секунду подождать. Я села, не спуская с него глаз. Судя по мрачному выражению лица и опущенным плечам, они с Луизой спорили из-за меня.

– Вот как теперь все будет, Сильви, – сказал он, сложив руки на груди. – Сегодня пятница. Немногим больше трех. Сейчас уже трудно что-то сделать. Но в понедельник, в девять утра, шестеренки начнут вращаться. Поэтому у тебя есть несколько дней. Иными словами…

– Шестьдесят шесть часов, – сказала я, глядя на его волосатое запястье.

Раммель опустил взгляд и посмотрел на часы.

– Так вот как это работает? – Он бросил на меня взгляд, смысл которого от меня ускользнул. – Ты быстро соображаешь, Сильви. И ты права: у тебя шестьдесят шесть часов, чтобы обдумать, что ты видела или не видела в церкви прошлой зимой. А утром ты придешь сюда и скажешь нам, отказываешься ты от своих прежних показаний или нет. Ты поняла?

– Поняла.

Раммель собрал со стола папки, а я сидела и смотрела на него.

– Что произойдет, если я откажусь?

– Игра изменится – вот что произойдет, Сильви. И очень существенно. Вероятно, Линча отпустят. И мы вернемся на стартовую клетку.

– Вы начнете искать других подозреваемых?

– Это моя работа.

– Кто? – спросила я, думая о фразе, написанной в одной из папок.

– Ну, если до этого дойдет, я рассчитываю на твою помощь и помощь твоей сестры. Нам следовало бы поговорить о других возможных подозреваемых до того, как мы полностью сосредоточились на Линче. Я совершил ошибку. Но если в понедельник ты изменишь показания, я бы хотел выслушать ваше мнение о том, кто еще мог желать вашим родителям зла. Те люди, о которых мы раньше не думали. Кроме того, нам снова придется поговорить, почему ваши родители в ту ночь оставили Роуз дома. Я знаю, вы обе сказали, что это обычное дело, но другие так не думают.

Мистер Глупышка – так звали любимого кролика Роуз, который когда-то жил в клетке возле колодца. Она попросила, чтобы его подарили ей несколько лет назад на Рождество, и дала ему такое имя из-за того, что у него между ушей были костяные наросты. Как ни странно, в этот момент я подумала именно о нем, нервно поводящем носом, и о том, как я прижималась щекой к его мягкому белому меху и слушала отчаянный стук тик-тик-тик его сердца. Именно так застучало мое сердце, когда Раммель заговорил о том, что мои родители в тот вечер оставили Роуз дома – эту деталь ранее подробно обсуждали, но потом приняли как факт. Теперь Раммель к ней вернулся, и мне придется повторить ту же самую историю, сохраняя максимальную осторожность, чтобы не выдать правду.

Я сделала вдох. Сглотнула. Во рту у меня ужасно пересохло, но в бумажном стаканчике, который принес Раммель, не осталось воды. Но, даже если бы она там была, я решила, что мне лучше промолчать, чтобы он не уловил каких-то сигналов – дрожания голоса, подобного кругам, бегущим по воде, – что стало бы почвой для новых подозрений. Поэтому я больше ничего не стала говорить, встала, взяла сумку отца и убрала в нее дневни-к.

– Похоже, ты пишешь в этой маленькой книжечке не только о школе. Например, отрывки, которые ты прочитала нам с госпожой Хок. Они едва ли имеют отношение к твоим домашним заданиям.

Прежде чем я успела ответить, он повернулся и вышел в коридор.

Я целую минуту приходила в себя, после чего последовала за ним. Роуз сидела на скамейке и листала одну из брошюр по технике безопасности, обычно мы их читали, когда нам приходилось ждать. Прием Геймлиха[29], «Остановиться, упасть и перекатиться»[30]. Предосторожности пешехода. Сейчас мы были готовы к любым неожиданностям. Возможно, детектив хотел еще раз поговорить с Роуз наедине, но он лишь поставил ее в известность, что нам следует быть в участке в девять часов утра в понедельник. Пока они разговаривали, я увидела Дерека, который склонился над фонтанчиком с водой. Дерек был таким высоким, что создавалось впечатление, будто фонтанчик предназначался для детей.

После того как Раммель ушел, сестра повернулась ко мне и спросила, что произошло в комнате для допросов. Я снова посмотрела на Дерека, продолжавшего пить воду.

– Может быть, нам не стоит говорить об этом здесь…

– Старина Семерка пьет больше, чем домашняя скотина, – сказала Роуз. – Так что нам некуда спешить. Странно, что он удивляется, когда ему приходится все время бегать в туалет.

– Он же твой друг, – сказала я, чтобы попробовать этот термин.

– Я бы так далеко не заходила, Сильви. Так что же произошло?

Приглушенным голосом я быстро, не вдаваясь в детали, рассказала ей о второй перелетной птице, о сбежавшей собаке и Линче, который сумел ее поймать. Я собиралась продолжить рассказ, когда Роуз встала со скамьи. Она подошла к полке, где лежали брошюры, и положила книжечку на прежнее место, рядом с той, что я читала в прошлый раз – об опасностях, которые подстерегают, если подходишь к оголенному проводу после грозы.

– Я все это знаю, – сказала Роуз, снова поворачиваясь ко мне. – Они ведь сначала говорили со мной, ты не забыла?

Сомнения в том, кого я видела в церкви, до сих пор оставались тайной для всех – я ничего не говорила даже Роуз. Я боялась ее реакции, когда она узнает, что я призналась в них Раммелю и Хок, но теперь сестре следовало об этом знать.

– Миссис Данн обеспечит ему более надежное алиби, из чего следует…

– Из чего следует, что это будет слово выживших из ума стариков против твоего, Сильви. Сама подумай. Наверняка выяснится, что она наполовину слепая и совершенно спятила. Или часы на бензоколонке показывали неправильное время. Так что тебе не стоит паниковать.

– Из-за чего паниковать? – Дерек закончил пить и подошел к нам. Он возвышался над нами, одетый в ту же куртку и облегающие спортивные брюки, в которых я его видела, когда мы познакомились.

– Тебе не о чем беспокоиться, Семерка, – сказала Роуз.

– Ты в порядке, Сильви? – спросил он. – Выглядишь ты не очень.

– Со мной все хорошо, – ответила я Дереку, что едва ли соответствовало истине.

Мой взгляд остановился на висевших на стене часах, и числа сложились в моем сознании сами собой: осталось шестьдесят пять часов и сорок две минуты до возвращения сюда с ответом для Раммеля и Луизы.

– Ладно, – сказала Роуз. – Теперь постараемся забыть обо всем и попробуем добыть немного денег.

Всю неделю мы ждали дня, когда она сможет отправиться в офис «Дайал» и получить чек. С тех пор как мы заключили сделку, мои вечера проходили в звонках в далекие города по номерам, списками которых нас обеспечивал Фрэнк. Поначалу большинство людей меня прерывали вопросом: «Сколько вам лет, юная леди?» В особенности те, что опасались розыгрышей. Поэтому я старалась, чтобы мой голос звучал более взросло и в соответствии с инструкциями, которыми снабдил Фрэнк Роуз. Она сама даже не потрудилась их прочитать.

1. Вопросы задавайте четко и внятно. 2. Если отвечающий колеблется, уточните вопрос, чтобы заставить его высказаться определеннее. 3. Никогда не говорите: «Благодарю вас за потраченное время», потому что время – это деньги, а «Дайал» им за мнения не платит.

Несмотря на то что правила казались мне смешными, они помогли сделать больше опросов, чем рассчитывала Роуз. А это значило, что я смогу восстановить свои накопления и купить Бошоффу поваренную книгу.

Возвращаясь в Балтимор, мы проехали церковь, и я постаралась не смотреть в ее сторону. Сестра поступила так же, она вставила кассету, включила музыку и принялась в такт постукивать по рулю пальцами. Дерек развел ноги, а так как он сидел между нами, его древесные стволы прижимались к нам. Роуз несколько раз переставала напевать и говорила:

– Семерка, не пора ли тебе свести колени? Ты ведешь себя, как старая шлюха.

Он подчинялся, но через некоторое время ноги начинали снова расползаться в стороны, и я ощущала его прикосновения. Возможно, я бы не возражала, но меня слишком тревожило то, что произошло в полицейском участке.

Все места для парковки возле «Дайал» были заняты, за исключением одного, но на нем стоял дорожный конус. Роуз вышла из машины, закинула конус в кузов пикапа, поставила на освободившееся место машину и заглушила двигатель. Дерек и я смотрели, как она идет к зданию, проходит через вращающуюся дверь, а его нога продолжала прижиматься к моей. Когда Роуз скрылась внутри, я посмотрела на часы на приборном щитке, чего изо всех старалась не делать: шестьдесят пять часов и три минуты. Тик-тик-тик — мое сердце стучало, как у нашего кролика.

– Хочешь угадать? – спросил у меня Дерек. Когда я не ответила, он добавил: – Поиграть в нашу игру. Хочешь угадать?

Я хотела только одного: чтобы он замолчал. Мой разум был слишком занят мириадами возможных и невозможных вариантов развития дальнейших событий. Заголовки газет будут кричать, что я несправедливо обвинила Альберта Линча и он из-за меня просидел за решеткой девять месяцев, потому что ему не разрешили выйти под залог. Но еще хуже, что теперь Раммель и его люди выяснят, что я солгала, когда сказала, что Роуз была дома в тот вечер. И хотя я знала, что сестра не способна убить наших родителей, какими бы сложными и трудными ни были их отношения в последнее время, для окружающего мира это будет выглядеть именно так. И сложится впечатление, что я – часть заговора.

– Ты в порядке? – спросил Дерек, подтолкнув меня своей ногой, подобной стволу дерева.

– На самом деле нет.

– Хочешь поговорить?

– Нет. Пожалуй, мне нужно прогуляться.

– Прогуляться? Где?

Я ухватилась за дверную ручку.

– Вокруг парковки. Пока Роуз не вернется.

Дерек положил руку на мою ладонь и убрал ее от ручки.

– Подожди. В любом случае постарайся отвлечься. Кроме того, я эгоист и не хочу сидеть в одиночестве.

Я вздохнула, стараясь предстать перед ним тем человеком, которого он хотел бы видеть.

– Несчастный случай в деревообрабатывающем цеху? – спросила я.

– Ты раньше догадалась.

– Неужели?

– Это одна из первых догадок. Не считая индеек.

– Бешеный енот?

– Уже было.

– Бешеный опоссум?

– Я знаю, ты не любишь подсказки, Сильви. Но позволь мне сэкономить твои силы. Ни один человек не пострадал от животных в процессе уничтожения моих пальцев.

Как и многие из шуток Дерека, эта не была смешной, но я заставила себя улыбнуться. Обычно улыбки давались мне без малейших усилий, если мы в те редкие моменты, когда Роуз оставляла нас вдвоем, играли в странную игру, изобретенную нами.

– Никаких животных. Никаких несчастных случаев и лесопилок. Это труднее, чем я думала.

– Существует много способов потерять три пальца, Сильви. Думай лучше.

– А моя сестра знает, что произошло?

Он стукнул здоровой рукой по голове Скуби, которого подарил Роуз. Скуби неизменно свисал с зеркала заднего вида, когда мы ездили с Дереком. Как только Дерек уходил, Роуз бросала Скуби на пол. В результате у пса был поцарапан нос.

– Раверное, – сказал Дерек. – Рочти каждый в рашем рырускном рлассе рнает.

Наверное. Почти каждый в нашем выпускном классе знает.

Я не только научилась говорить с людьми так, что они соглашались участвовать в опросах, но и освоила язык Скуби[31].

– А как долго вы встречались в школе?

– Орин ресяр, – ответил он, а потом заговорил обычным голосом. – Может быть, два. Недолго. Наверное, мне тогда было шестнадцать, ей пятнадцать. А сколько лет тебе, Сильви?

Вопрос меня удивил.

– Четырнадцать. Скоро будет пятнадцать. В апреле. А тебе?

– Девятнадцать. В прошлом августе.

Мы помолчали, глядя на вращающуюся дверь, дожидаясь, когда она вытолкнет Роуз из здания. Я знала, что настроение изменится, как только она появится. Возможно, именно по этой причине я набралась мужества и сказала:

– Четыре года. Это не так много.

Мои слова повисли в воздухе, пока я не почувствовала, как Дерек отодвигает ногу от меня.

– Ты права. Но сейчас они имеют значение.

Я молчала.

– Верь мне, Сильви. Многое меняется – я и не думал тогда, что все так обернется. Ну, я имел в виду – куда все деваются?

– Все?

– Люди, с которыми я и Роуз ходили в школу. После моего выпуска они просто… ушли.

– А ты сам собираешься уезжать? Ну, например, в колледж?

– Через несколько лет это будет иметь смысл для тебя. Но не для меня.

– Почему? Разве у тебя плохие отметки?

– Честно говоря, мои отметки никогда не были для меня проблемой. Возможно, ты не поверишь, но я был членом Национального общества почета[32].

– Я тебе верю, – сказала я, не сумев скрыть сом-нения.

– Да, вижу. – Он рассмеялся. – Когда-нибудь я покажу тебе мой выпускной альбом, чтобы доказать, что не вру. – Его нога снова оказалась рядом с моей, и он добавил: – У меня есть причины не идти в колледж. Со временем я тебе расскажу.

– А как же армия?

– Не-е-е. Слишком страшно. И я не уверен, что меня возьмут. Трудно стрелять из пистолета, когда у тебя не хватает стольких пальцев.

Я посмотрела в окно. В ухе у меня снова послышалось ш-ш-ш-ш. И тик-тик-тик в сердце. Упоминание о пистолете – это уже слишком.

– Извини, – после небольшой паузы сказал Дерек.

– Все нормально.

– А ты была там еще раз? В церкви, я имею в виду? Я видел, что ты не посмотрела в ее сторону, когда мы проезжали мимо.

Я покачала головой. Разговор вернул меня к проблемам, на решении которых мне требовалось сосредоточиться. Я вспомнила записку о дяде Хоуи в папке – быть может, он исчез именно по этой причине.

Дерек молчал, а вскоре Роуз вышла из здания. Усевшись в пикап, она бросила конверт с чеком на приборный щиток. Когда мы ехали к банку, Дерек спросил про дорожный конус – остался ли он в кузове пикапа?

– Конус принадлежит Шейле, – сказала нам Роуз, – женщине, тоже работающей в «Дайал». Шейла утверждает, что она имеет право на это место, и устраивает скандалы, если кто-то просто на него посмотрит. Оно не предназначено для инвалидов, хотя могло бы – ведь от него близко до входной двери. Вот почему она облюбовала его для себя. Она жутко ленивая.

– Ну, и откуда она взяла дорожный конус?

– Ее муж занимается дорожными работами. И у Шейлы хватает наглости ставить его, словно место зарезервировано.

– Но теперь она его лишилась, ведь ты его увезла, – заметил Дерек.

– Уж поверь мне, завтра она привезет другой. Шейла достает их словно курица, несущая яйца. Настанет день, когда я засуну один из них ей в задницу.

Дерек рассмеялся. Поскольку мы остановились возле окошка для операций «драйв-ин»[33] и я была близка к получению заработанных денег, я попыталась радостно рассмеяться вместе с ним. Но у меня не получилось. Вскоре Роуз вытащила конверт с наличными из вы-движного ящичка кассира. Потом попросила леденец, который обычно дают детям, и тут же забросила его в рот, даже не озаботившись достать такой же для меня и Дерека. Я смотрела, как она сосет леденец и считает купюры. Когда мы тронулись и поехали дальше, монетки в конверте забренчали.

Я откашлялась и спросила:

– Роуз, могу я получить свои семьдесят семь долларов сейчас?

Вопрос прозвучал в тот самый момент, когда она включила песню; певица со скрипучим голосом выла о том, что станет трясти кого-то всю ночь. Роуз снова принялась постукивать пальцами по рулю и подпевать. Когда машина набрала скорость, в открытые окна ворвался ветер и подхватил ее волосы. Я наблюдала, как Дерек отвел их в стороны, конверт елозил по приборной доске взад и вперед во время поворотов. Наконец трясучка, продолжавшаяся всю ночь, закончилась, Дерек улыбнулся, продемонстрировав волчьи зубы, и тихо сказал в мое здоровое ухо:

– Должно быть, утром.

Когда в машине стало тихо, я поняла, что у меня совсем немного времени до начала следующей песни. И я заговорила своим самым взрослым голосом, которым пользовалась во время опросов:

– Роуз, пожалуйста, отдай мне мои семьдесят семь долларов прямо сейчас.

– Извини, малявка, но пока ты денег не получишь.

– Почему я должна ждать, когда мы приедем домой? Я хочу…

– Я не говорила, что ты их получишь, когда мы приедем домой. Ты поучаствуешь в расходах – для разнообразия.

– Но мы договаривались не так.

– А теперь будет так.

– Я готова отдать часть на расходы, Роуз, но не все. У меня планы на эти деньги.

– Какие планы?

Мне не следовало рассказывать ей, как исчезли мои сбережения после того, как с нами стала жить Абигейл. Не следовало говорить о поваренной книге для Бошоффа. Но я рассказала, и Роуз тут же начала читать мне проповедь относительно людей, на которых она должна тратить деньги.

– Одного из них зовут мистер Мэриленд Свет и Энергия. Другую миссис Балтимор Нефть и Тепло. Это счета, Сильви. Счета нужно оплачивать. Так что, если ты собираешься купить книгу для какого-то паршивого консультанта в ущерб свету и отоплению или еде…

– Какой еде? – Я не удержалась. – Ты имеешь в виду фруктовое мороженое на палочке?

– Какой сюрприз! Оно тоже стоит денег, и я не слышала, чтобы ты жаловалась, когда засовывала его в рот!

– Успокойтесь, – сказал Дерек, но никто уже не обращал на него внимания.

Его нога вдруг показалась мне слишком тяжелой, и я ее оттолкнула.

– Я работала, чтобы провести опросы, и заслужила эти деньги.

– Извини, Сильви. Но ответ – нет.

Если бы моя сестра была умнее, она бы давно забрала конверт с приборной доски. Может быть, она считала меня неспособной на то, что я сделала дальше. Когда машина снова вошла в поворот, конверт вместе с банкнотами и монетами сдвинулся в ее направлении. И, прежде чем он ускользнул от меня окончательно, я сделала то, чего не совершала с той ночи с Дот: я изобразила Вопль.

Он заставил Дерека вздрогнуть, когда я рванулась через его бедро и попыталась схватить конверт. Роуз отпустила руль и тоже потянулась к нему. Прежде чем кто-то из нас сумел его схватить, деньги соскользнули с приборного щитка и монеты посыпались вниз. Я попыталась поднять хоть что-то, моя рука задела пах Дерека, что заставило его схватить меня за локоть. Пикап занесло. Роуз положила руки на руль и выровняла машину.

– Господи! – закричала она. – Ты едва нас не убила.

Я вырвалась из рук Дерека и соскользнула на пол. На грязном коврике я увидела конверт, лежавший рядом с теннисными туфлями Роуз. Я потянулась к нему, но сестра ногой отбросила его в сторону. И вновь грузовичок занесло, но на этот раз гораздо сильнее. Кто-то в соседней машине нажал на клаксон, Роуз одной ногой придавила конверт, другой нажала на тормоз, а затем резко рванула руль в сторону. Я посмотрела вверх, увидела квадратное лицо Дерека, небо надо мной стало поворачиваться, и нас затрясло.

Неожиданно все стихло.

Вой клаксона стих, я осталась лежать на полу, глядя на развязанные шнурки огромных рабочих ботинок Дерека, стоящих рядом с маленькими черными туфлями сестры. Я смотрела, как Роуз наклоняется, хватает конверт и быстро засовывает его в карман джинсов. Три монеты в четверть доллара. Две в десять центов. Три по одному центу. Я не знала, что мне делать, поэтому собрала монетки, жалкие девяносто восемь центов, и спрятала в карман. Когда я села на свое место, то увидела, что мы выехали на заросший травой пустырь, покрытый пятнами смолы и расположенный между промышленными зданиями. Я посмотрела на часы, стараясь не думать о времени, которое потратила на опросы, – и о том, сколько продолжаю тратить, вместо того чтобы получать ответы на необходимые мне вопросы.

– Ты не получишь деньги, – сказала мне Роуз. – И я больше ничего не хочу о них слышать.

«Хорошо, – подумала я и принялась нашаривать рукой дверную ручку, – потому что мне нечего сказать на эту тему».

Прежде чем Дерек успел меня остановить, я распахнула дверь и вывалились на влажную землю. Сумку я ос-тавила, но умудрилась захватить с собой дневник.

– Сильви! – Дерек вышел из машины и двинулся в мою сторону. – С тобой все в порядке?

Я встала и начала искать один из шлепанцев, который свалился с ноги.

– Оставь ее в покое. – Роуз даже не попыталась выйти из машины, однако высунула голову в окно и позвала Дерека. – Мозги у этой девочки наконец превратились в полное дерьмо. Но она придет в себя и вернется домой.

– Тебе лучше вернуться, – сказала я. – Твоя подружка тебя ждет.

– Не расстраивайся, Сильви. Я понимаю, что такое семьдесят семь долларов, тебе пришлось немало потрудиться. Однако в масштабах Вселенной это не слишком много. Придет время, когда ты будешь зарабатывать много больше даже пассивно, во сне.

Моя сестра включила двигатель. Глядя на нее, я вспомнила еще одну деталь, виденную мной в папке Раммеля. Не запись о Хоуи, а другую вещь, о которой задумывалась, но раньше не знала.

– А как насчет пятидесяти долларов? – спросила я у него. – Это много?

– Пятьдесят? Я думал, ты сказала, что заработала…

– Я говорю не о том, что заработала. Столько Альберт Линч заплатил – или предложил заплатить Роуз, чтобы она позвонила моим родителям и заставила их приехать в церковь в ту ночь.

Взгляд Дерека переместился к моим ногам, и он принялся щелкать суставами покалеченной руки – большого и указательного пальцев, словно вспоминая, что остальных больше нет.

– Но какое это имеет значение, если все было не так? Он лжет. Роуз осталась дома. Вы обе так говорили с самого начала.

Я смотрела на него и думала о том, как легко расстаться еще и с этим секретом.

– Поезд покидает станцию через десять секунд, – сказала сестра, не выходя из машины. – Все на борт, или ваша удача превратится в дерьмо.

Дерек поднял голову и посмотрел на меня.

– Садись в машину, Сильви.

– Нет, – ответила я, чувствуя тик-тик-тик сердца.

Мне вдруг показалось, что он сейчас сделает несколько шагов, поднимет меня на руки и заставит уехать вместе с ними. Однако я ошиблась.

– Ну, если ты отказываешься, то хотя бы возьми мою куртку. Сейчас холодно, а ты легко одета. Ты всегда одета слишком легко.

– Десять секунд, – сказала Роуз из-за спины Дерека. – Девять, восемь, семь…

– Перестань считать! – рявкнул Дерек, первый раз на моей памяти посмев ей возразить.

Он сорвал с плеч старую куртку и протянул мне. Я не пошевелилась, тогда он бросил ее прямо на пятно смолы между нами, быстро снял ботинки и поставил их рядом. Затем повернулся и зашагал к машине. Через мгновение Роуз нажала на газ, шины зашуршали по земле, пикап быстро набрал скорость и исчез.

Стало непривычно тихо. Холодный ветер, который шевелил ветви деревьев, окружавших поле, принес с собой воспоминания о голосе Раммеля:

У тебя шестьдесят шесть часов, чтобы обдумать, что ты видела или не видела в церкви прошлой зимой. А утром понедельника твое время закончится.

Я подошла к пятну смолы, где Дерек оставил куртку и ботинки. Казалось, его самого земля всосала в себя и он оказался в подземном мире, изображенном на страницах книг, которые отец держал в антикварном шкафу. Я сбросила шлепанцы и шагнула в ботинки Дерека, просторные и все еще теплые после его больших ног. Потом подняла куртку и надела ее. Медленно и неуклюже я побрела через поле в сторону промышленных зданий. Я поняла Дерека, но твердо знала, что буду делать, когда они уедут. Решение было принято в тот момент, когда я лежала на полу грузовичка и меня пинали ногами, как голову Скуби. Среди страниц моего дневника лежало письмо, найденное мной под кроватью Роуз. Я носила его с собой вот уже более двух недель, периодически вынимая и перечитывая:

Дорогая Роуз, вероятно, я последний человек или призрак на всей земле, которого ты бы хотела сейчас слышать. И все же я пишу тебе…

Монеты на полу грузовичка, единственный доход, полученный мной за проделанную работу, не могли восстановить мои сбережения, и их явно не хватит на книгу для Бошоффа. Но достаточно, чтобы позвонить по номеру, написанному в верхней части письма. Будь мои родители живы, они бы не хотели, чтобы я так поступила, но этот человек был единственным, кто знал об их жизни и о нашей семье. Возможно, он даже сможет рассказать мне о той ночи и что произошло до этого.

У меня осталось немногим больше шестидесяти трех часов.

Я собиралась позвонить Сэму Хикину и попросить его о помощи.

Девочки

Должно существовать слово для обозначения меланхолии, которая возникает в последние дни путешествия. Именно это ощущение начало овладевать нами на следующее утро в Окале – немного рановато, учитывая, что мы совсем недолго отсутствовали в Дандалке. Мы собирались провести несколько дней после лекции, как большинство туристов в Солнечном штате: отправиться в Диснейленд. Мы старались придерживаться нашего плана, но, к несчастью, нас преследовало неприятное чувство, что отдых подошел к концу.

Одной из главных причин стало резкое изменение в Роуз.

Во время завтрака в «Айхоп»[34] сестра вела себя тихо и вежливо. Однако не слишком дружелюбно. Она не болтала. Тем не менее улыбалась и слушала, если кто-то из нас начинал говорить. Роуз отвечала на вопросы, когда их ей задавали, заказала блины с шоколадной крошкой, пользовалась ножом и вилкой, чтобы их разрезать на небольшие кусочки. А когда мы шли из ресторана к парковке, чтобы поехать в Орландо, даже поблагодарила родителей за завтрак.

Именно на такой результат родители рассчитывали, когда отец вытащил Роуз из номера отеля. И, хотя они казались довольными, изменения были такими неожиданными и глубокими, что ни один из нас не мог в них поверить.

Наши родители никогда не любили аттракционы и большую часть времени в парке Диснея ждали нас на скамейках, пока мы с Роуз стояли в бесконечных очередях. Я знала, что большинство аттракционов не кажутся сестре интересными, но она поднималась по лесенкам, застегивала ремни и делала вид, что возбуждена, когда мы проносились через «Окно Венди и Питера» в сторону мерцающих огней Лондона. Она делала веселое лицо, когда мы парили над разными странами, где дети пели «Это маленький мир»[35] на разных языках. Когда пришло время «Космической горы», у меня возникло предчувствие, что полет сквозь темноту может вернуть прежнюю Роуз к жизни. Однако она, как и я, вцепилась в поручни и не кричала. И лишь в конце показала личность, скрытую за маской равнодушия. Когда мы ехали на машинке через «Призрачный особняк», специальное зеркало показало призрака в остроконечной шапке, сидящего между нами.

– Что? – спросила я, увидев, как Роуз ухмыляется образу в зеркале.

– Ничего.

– Нет, неправда. Что?

– Думаю, им бы следовало поехать с нами.

– Маме и папе?

– А кому еще, глупая?

– Почему?

– Для начала они могли бы сфотографировать этот призрак и показать его на экране во время своей очередной лживой лекции.

– Ты им не веришь?

– А ты, Сильви?

– Да, верю.

– Подумай получше. Дядя Хоуи рассказал мне вещи, которые могут тебя переубедить.

– Какие?

Истинная Роуз появилась на мгновение, как призрак в зеркале, потом тряхнула головой, словно подумала о чем-то неприятном, и так же быстро исчезла. Именно в этот момент я заметила эластичную ленту на ее запястье, раньше у Роуз такой не было. Весь день сестра дергала ленту, пока кожа под ней не покраснела от раздражения. Она снова дернула ленту и отпустила ее, показывая, что мне следует обо всем забыть.

– Давай получим удовольствие от аттракционов. Тут классно, да?

– Наверное, – ответила я.

Когда наша машинка остановилась, мы вышли наружу и зажмурились от яркого света после сумрака аттракциона. Родители ждали под палящим солнцем. Жаркая погода заставила их переодеться. Вместо длинного платья мама надела джинсы и светло-красную блузку, которую я раньше никогда не видела. А на отце вместо коричневого костюма была футболка с кармашком и шорты в клетку, открывающие волосатые ноги. И, хотя другие люди выглядели похоже, я обратила внимание, что на них часто бросают удивленные взгляды.

Я захватила «Джейн Эйр» с подчеркнутыми отрывками, рассчитывая, что найду еще несколько интересных мест, пока стою в очереди. Но мысль о разговоре между Хоуи и Роуз, когда она сказала, что я не похожа на других детей моего возраста, заставила меня отдать книгу маме, которая тут же начала ее перечитывать. Отец сидел рядом с ней, его взгляд застыл, он вытирал платком лоб и смотрел на проходивших мимо людей.

– Ну, как вам понравилось? – спросил он, как только нас увидел. – Никто не просил нашей с мамой помощи?

Я посмотрела на Роуз, ожидая, что на ее губах вновь появится усмешка. Однако она улыбнулась отцу новой, веселой улыбкой.

– Нет, но им бы следовало. Там довольно страшно.

– Следующая остановка – «Фронтир», – сказал он Роуз. – Не думаю, что там будет о чем тревожиться. Если не считать ковбоев и индейцев.

От «Фронтира» в «Страну приключений» и ко всем остальным тематическим аттракционам. Но Роуз так и оставалась совершенно другим человеком. А когда каникулы закончились и мы поехали на север, Роуз молча сидела рядом со мной на заднем сиденье. Она больше не выкрикивала отрывков из Библии, теперь пришел ее черед читать потрепанный томик «Джейн Эйр». И все это время она щелкала эластичной лентой, так что кожа под ней все больше краснела.

Когда мы вернулись в Дандалк, где воздух стал прохладнее и чувствовалось приближение осени, Роуз продолжала хорошо себя вести. Она начала следующий учебный год с поступления в легкоатлетическую команду, делала домашние задания каждый день и не жаловалась. Иногда она даже сама готовила гамбургеры и блюда из мясного фарша с томатным соусом и луком, чтобы дать маме отдохнуть. Однажды Роуз привела домой своего первого поклонника: ученика из выпускного класса по имени Роджер, обладателя самого прямого пробора из всех виденных мной – четкая белая линия делила его волосы на две равные части. За обедом Роджер больше помалкивал – он лишь похвалил еду и ответил на вопросы отца относительно его интересов, потом мы все вместе смотрели документальный фильм, а он сидел на диване рядом с Роуз и держал ее за руку. После того вечера Роджер больше не появлялся, но сестра не проявляла видимых признаков сожаления. Проходили недели, но с ней не возникало никаких проблем, и у меня появилось ощущение, что родители начали верить, что моя сестра наконец обрела равновесие.

И я начала в это верить.

В конце сентября Роуз исполнялось семнадцать лет. Так как она начала посещать школу конфирмантов[36] в церкви Святого Варфоломея, мои родители пригласили нового священника на обед. На каждый день рождения мама пекла торт «Леди Балтимор», который, несмотря на свое название, был выдержан не в мэрилендских, а в южных традициях – так говорила мама. Однако отец Коффи принес с собой торт-мороженое. Когда мы уселись за стол, все уставились на слова «С Днем рождения, Рози», написанные сверху.

«Проклятье, кто такая Рози?» – пробормотала бы моя сестра в прежние времена.

Но сейчас, когда святой отец объяснил, что в кондитерской поменяли одну букву по собственной инициативе, Роуз рассмеялась и сказала, что она с радостью один вечер побудет Рози.

После обеда я убрала со стола и воткнула свечи в торт Роуз, а мамино произведение – с белой глазурью, орехами и засахаренными фруктами – отправилось в холодильник. Если маму это огорчило, вида она не подала. Она, как обычно, спела «С Днем рожденья тебя», и ее голос был самым приятным в нашем хоре, а потом сестра зажмурила глаза и дунула на свечи, погасив их с одного раза. Когда Роуз начала разрезать торт, мама спросила о желании, которое она загадала.

– Она не может тебе сказать, – сказала я, глядя, как кусочки мороженого и шоколада расползаются по тарелке.

– Почему?

– Потому что тогда желание не исполнится.

– А кто придумал такое правило? – спросил отец.

Несмотря на то что мои родители были умными людьми, некоторые общеизвестные истины оставались для них тайной, но обычно все сводилось к тому, что они ничего не знали про MTV, «Свотч» и «Рибок».

– Я не знаю, – ответила я.

– Желания похожи на молитвы, – вмешался отец Коффи, сидевший между мамой и папой. Он был в черном свитере с высоким воротником. – Некоторые из них лучше хранить в своем сердце.

Наша семья привыкла к отцу Витали, который множество раз приходил к нам на обед. Отец Витали никогда не приносил торт, неизменно носил сутану и никогда не возражал отцу даже по таким мелочам. Но он собирался на покой, поэтому в Дандалк перевели отца Коффи.

Отец ненадолго задумался.

– Возможно, это один из взглядов на проблему. Но лично я считаю, что желания и молитвы не имеют ничего общего. Последнее есть священный разговор с Богом. А первое – лишь капризное изложение земного вожделения.

Казалось, отец ждал, что священник продолжит дискуссию, но тот лишь посмотрел на тающий кусок торта на своей тарелке и ничего не ответил.

– В таком случае, – продолжал отец, – раз уж речь идет о простом желании в день рождения, мне думается, что это правило несколько неуместно. Как ты считаешь, Роуз?

Мы все называли сестру Рози, поэтому мама решила, что вопрос обращен к ней.

– Вполне возможно, – сказала она, трогая вилкой темные крошки на своей тарелке. – Тем не менее нет ничего плохого, чтобы оставить некоторые мысли при себе, Сильвестр.

– А что думаешь ты, именинница? – спросил он. – Не кажется ли это тебе глупым?

– Немного, – ответила Роуз.

– Если ты не можешь рассказать своим родным и священнику о том, чего ты хочешь больше всего, кому еще ты это поведаешь? К тому же, быть может, мы сумеем помочь осуществить твое желание.

Некоторое время все молчали, хотя тишина на кухне взывала к Роуз. Наверное, сестра это почувствовала, потому что, откусив кусочек голубого цветка, украшавшего торт, она сказала:

– Вы и в самом деле хотите знать?

– Только если тебе будет приятно поделиться своим желанием с нами, – сказала ей мама.

Роуз посмотрела на отца.

– А ты обещаешь, что не будешь сердиться?

– Обещаю, – сказал он.

– Ну, ладно. – Тут не требовался дар предвидения моей матери, чтобы понять: Роуз волнуется. – Я хотела… хотела бы получить временные права[37].

Зазвонил телефон. Отец извинился, отодвинул стул и пересек комнату, чтобы поднять трубку. Пока он говорил с кем-то, мама наконец откусила кусочек торта и тихо спросила:

– Права для чего?

И вновь я подумала о том, как далеки мои родители от реального мира.

– Водительские права, – ответили мы с отцом Коффи одновременно.

– Ой, – только и ответила мама.

Я знала, что она бы никогда не дала окончательного ответа, пока отец все хорошенько не взвесит, но сейчас он был занят разговором.

– Конечно, я вас помню, – сказал он в трубку и отошел вместе с телефоном в сторону гостиной. – Я получил ваше письмо. Оно было очень лестным. Однако я должен обсудить с женой этот вопрос. Мы все решения принимаем вместе, и она имеет равные права, когда дело доходит до голосования… – И после паузы: – Нам оно очень понравилось. Еще раз благодарю вас. Мы обязательно рассмотрим вашу просьбу. – Отец повесил трубку и вернулся к столу.

Я ожидала, что разговор вернется к желанию моей сестры, но мама спросила, кто звонил.

– Репортер, – ответил отец.

– Какой репортер?

– Ну, ты знаешь, из «Дандалк игл».

Она прищурилась, словно читала текст, напечатанный мелким шрифтом.

– Сэмюель Хикин?

– Он самый.

– Понятно, – сказала мама. – Но мы же дали ему интервью для газеты несколько месяцев назад. Статья напечатана. Чего он хочет?

– Еще раз встретиться. У него появилась идея написать книгу.

– О чем?

– А ты как думаешь? – Отец улыбнулся. – О нас. Кто бы мог подумать?

– О, Сильвестр. Мне не нравится эта идея. Книга привлечет к нам ненужное внимание.

– Я понимаю, дорогая. Но давай обсудим это позднее. А теперь, Роуз, о твоем желании…

– Извините, – сказала моя сестра и принялась во-зить по тарелке остатки тающего голубого цветка. – Это не имеет значения. Мне ничего не следовало говорить. Это глупая идея.

– Вовсе нет, – сказал ей отец.

Роуз подняла голову.

– В самом деле?

– Ни в малейшей степени. Более того, я считаю, что это превосходная мысль. Тебе ведь уже исполнилось семнадцать лет.

– Правда?

Он улыбнулся и посмотрел на маму – не станет ли она возражать, хотя та явно ничего не собиралась говорить.

– Да, конечно. Мы знаем, что твоя мама не любит водить машину, и будет очень удобно, если в семье появится еще один человек, готовый сесть за руль. Конечно, у нас только «Датсун», так что у тебя не будет собственной машины.

– Все в порядке, – сказала моя сестра. – Мне не нужна своя машина.

– Я слышал, что на Холаберд-авеню есть школа вождения, – сказал отец Коффи.

– Нам незачем тратить деньги на школу. Я могу ее научить, как в свое время меня научил отец. Но обещаю, что не буду на тебя кричать, как это делал он, если ты забудешь включать поворотники. Хорошо?

– Хорошо! – Роуз вскочила со стола и неожиданно обняла отца, чего я не видела уже довольно давно.

Она даже поцеловала его в лоб, оставив голубые следы мороженого на его морщинистой коже.

И хотя оба они в этот момент были счастливы, какая-то часть моего сознания опасалась, что враждебность Роуз может вернуться. Я полагала, что уроки вождения превратятся в скандалы. Однако я ошиблась. Все пошло гладко, и уже через несколько месяцев Роуз получила права с фотографией из ОТС[38], на которой она широко и радостно улыбалась. Больше всего на свете она любила сидеть за рулем и пользовалась любым поводом для этого. Когда я задерживалась в школе, она приезжала за мной. По утрам в воскресенье, когда мы вчетвером собирались в церковь, Роуз всегда ждала нас в машине. Она даже стала ездить в магазин за продуктами вместе с мамой только ради того, чтобы лишний раз сесть за руль. Но больше всего моему отцу нравилось, когда Роуз играла роль нашего шофера во время долгих поездок на лекции, которые читали родители.

Музей и библиотека Хэгли[39] в Уилмингтоне, штат Делавэр…

Конференц-центр Филипс в Питтсбурге, штат Пенсильвания…

Центр Вебстера в Кембридже, штат Массачусетс…

Ни в одном из этих мест не повторились драматические события Окалы. Все шло как предполагалось: пока отец и мать читали лекцию перед аудиторией, которая с каждым разом увеличивалась, или когда появлялись в дюжинах местных и нескольких национальных телевизионных шоу, Роуз и я ждали в фойе. Никто больше не швырял виноград в потолок. И не пытался проникнуть в зал, чтобы послушать, что говорят родители. Сестра вертела ключи от машины на пальце и читала классику о сиротах. Прежде Роуз категорически отказывалась даже в руки брать книги, выбранные нашей матерью. Я тоже проводила время за чтением, но теперь мое внимание привлекали другие вещи: «Энциклопедия видений», «Одержимость», «Демоны и демонология» М. Е. Роч.

Трудно поверить, но прошло почти два года со времени визита Дот, из чего следовало, что наступил срок сдачи эссе для ученического конкурса штата Мэриленд. В этом году я занималась не таким объемным исследованием, как в прошлый раз. Однажды поздно вечером, после долгих часов работы над эссе о холодной войне, я спустилась вниз, потому что меня мучила жажда. Я включила воду, когда за спиной послышался голос:

– Ты настоящая девочка? Или один из призраков, которые я постоянно вижу?

Я резко обернулась. На стуле развалился мужчина, чье лицо состояло из такого количества складок и морщин, что казалось сшитым из обрезков плоти. Затуманенные красные глаза, свалявшиеся после сна волосы цвета соли с перцем, всклокоченная борода.

– Вы… – начала я, пока вода за моей спиной бежала из крана. – Вы не должны находиться здесь.

Мужчина не ответил. Он лишь заморгал налитыми кровью глазами и принялся постукивать пальцами по столу так энергично, словно печатал. Несколько дней назад я слышала, как звонил телефон, а потом, уже лежа в постели, уловила стук в дверь, за ним последовал звук шагов на лестнице в подвал. Поэтому я знала, что в доме находится кто-то еще, хотя ни разу не встречала его наверху. И вдруг я поняла, что никого из посетителей нашего дома я прежде не видела.

– Внизу стоит койка, – сказала я. – И я видела, как отец отнес туда сэндвич и кувшин с соком. Так что там у вас есть все, что необходимо. Мои родители не разрешают… – Я замолчала, пытаясь отыскать слово, которое могло бы описать этого мужчину и других людей, которых мои родители принимали дома. – Они не разрешают людям, которых преследуют призраки, сюда входить.

Странное постукивание по столу прекратилось. Незнакомец встал, и я увидела, что мужчина гораздо выше, чем я предполагала, – его голова задела свисавшую с потолка лампу, и она начала раскачиваться.

– Твоя мать… – каким-то потусторонним голосом заговорил он. – Она читала мне Писание. То, что там говорится, никогда не звучало лучше, чем из ее уст. Ну а твой отец все время задает вопросы о том, что я вижу.

Качающийся свет создал в кухне ощущение суматохи, и мне стало не по себе. Я выключила кран, подошла ко входу в подвал и распахнула дверь. Когда мужчина двинулся мимо меня к ступенькам, я почувствовала запах пота, старой одежды и влажной листвы. У первой ступеньки он остановился, и я не удержалась и спро-сила:

– Что вы имели в виду? Когда спросили, настоящая ли я девочка?

– С того вечера, как я сюда пришел, я вижу разные вещи. Внизу, в подвале.

Я посмотрела мимо него вниз, ожидая увидеть тех, кто прячется в тени.

– Какие… вещи?

Он лишь покачал головой, ничего не ответил и начал спускаться по ступенькам. Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду, а потом закрыла дверь. Прежде чем вернуться к себе в комнату, я подошла к антикварному шкафу, стоявшему в гостиной, и взглянула на книги за стеклом. Я думала о том, что несколько минут назад сказал этот человек. Затем вспомнила, как моя сестра презрительно ухмыльнулась, когда появился фальшивый призрак в парке Диснея, и о том, как она спрашивала, верю ли я в то, что мои родители считают реальным. В поисках доказательств я подтащила стул, забралась на него и потянулась к ключу, который отец хранил наверху. Хотя он никому не разрешал брать эти книги, он хранил их на удивление легкомысленно: они стояли небрежно, иногда вверх ногами, без малейшего порядка. Я вытащила самую толстую и старую. Вернувшись к себе, я сделала обложку из бумажного пакета, такую же, как для своих учебников, и написала сверху: «ИСТОРИЯ».

На старых страницах я и в самом деле отыскала историю, отличную от той, что изучала прежде: о людях из далекого прошлого, которые страдали от странных наклонностей и невероятных видений. Из прочитанного больше всего запомнились те истории, в которых рассказывалось о девочках. В первой речь шла о Мари де Валле, родившейся в 1590 году в бедной семье, в Сен-Совёр-Ланделен, во Франции. Отец Мари умер, когда ей было двенадцать. Мать вышла замуж за мясника, «чье чувство юмора и манеры напоминали животных, с которыми он работал» и который бил Мари палкой, пока она не сбежала. Несколько лет она жила на улице, пока в 1609 году ее не подобрала женщина – «наставница». После того как девочка поселилась у нее в доме, у Мари стали появляться симптомы того, что священники называли «одержимостью дьяволом». Она множество раз падала на землю, «ее рот широко раскрывался, и она отчаянно кричала от ужаса и боли». Если она проходила мимо церкви, даже не собираясь туда входить, ее тело отказывалось ей повиноваться, Мари падала, у нее начинались судороги, и ее приходилось уносить на руках.

Другая девочка, более известная, чем первая Мари, также родилась во Франции, но позднее – в 1844 году. Ее звали Мария Бернарда Субиру, хотя все называли ее Бернадетта. Благочестивая крестьянская девочка начала видеть призраков в возрасте четырнадцати лет. Вот как она описала свой первый опыт: «Мягкий Свет озарил темную нишу, и в Свете возникла улыбка. А потом появилась девушка в белом платье, волосы завязаны голубой лентой, белая вуаль, желтая роза у каждой ноги». Несмотря на некоторые сомнения, церковь объявила видения Бернадетты достойными веры. Склеп в Лурде, где ее похоронили, стал святилищем, куда в поисках чуда приходили миллионы людей.

Затем наша семья отправилась в новое путешествие. Я узнала о нем, когда Роуз заехала за мной в школу в пятницу. На приборном щитке я заметила карту, где желтым был обозначен маршрут.

– Планируешь каникулы? – спросила я.

– Я бы поехала куда угодно, только не в «Каштановый штат».

– Техас?

Роуз закатила глаза.

– Техас – штат Одинокой Звезды, Сильви. Каштаны – это Огайо. Так или иначе, но папа тебе сегодня расскажет, мы отправляемся туда на выходных.

– Еще одна лекция?

Роуз покачала головой.

– Помнишь звонки поздно вечером? Очевидно, звонил один и тот же человек.

– Кто?

– Не знаю. Не спрашивала. Но вот моя догадка: владелец дома, в котором случаются всякие жуткие вещи. Или родитель, чей ребенок попал в беду, как это случается со многими детьми.

Прошло довольно много времени с тех пор, как я видела девочку в кустах возле конференц-центра в Окале, – и мне потребовалось некоторое время, чтобы ее вспомнить. Я смотрела в окно «Датсуна» на дома, мимо которых мы проезжали, но видела испачканное кровью лицо мужчины, кричащего в темноту, и как он обратился за помощью к моей матери, а она опустилась на колени и стала напевать, протянув руку.

– Альберт и Абигейл Линч, – сказала я вслух, когда мы свернули на Баттер-лейн.

– Что?

– Ночь в Окале. Помнишь мужчину с царапинами? Как он звал кого-то, спрятавшегося в кустах?

Роуз улыбнулась.

– Как я могла забыть того извращенца?

– Я подумала, что он зовет сбежавшую кошку. Но там пряталась его дочь. Девочка по имени Абигейл. Мама помогла им после того, как ты уехала с дядей Хоуи.

– Так мама им помогла? – только и сумела сказать Роуз.

– Да. Я сама видела.

– Ну, тебе повезло, Сильви. – Когда она заговорила снова, мы уже сворачивали к дому, и в ее словах появилась тень прежней Роуз. – Нам нужно собрать вещи. Папа хочет уехать рано утром, чтобы быть на месте к полудню. Ты сама знаешь, какими услужливыми они становятся, когда люди в них нуждаются.

Пять с половиной часов – именно столько времени нам потребовалось, чтобы доехать до границы штата Огайо. Еще через два часа добрались до Коламбуса. Роуз вела машину все время, и лишь в Пенсильвании отец настоял на том, чтобы сменить ее и она смогла отдохнуть. В остальное время он, устроившись рядом с ней на пассажирском сиденье, делал какие-то заметки в своем блокноте. Мама сидела сзади, со мной. Она вязала или читала Библию, напевая хорошо знакомый мне мотив песни, слов которой я не знала. Книга все еще меня занимала, но чем больше я читала, тем очевиднее становилось, что эти истории – всего лишь истории. Древние и далекие. И они не слишком отличаются от миров, в которых злые волшебницы соблазняют хорошеньких девушек отравленными яблоками. У меня возникло неприятное ощущение, что я удаляюсь от истины, а не приближаюсь к ней.

На бензоколонке в Уилинг-Крик в Огайо я зашла в грязный туалет, а когда вышла, то увидела, что мама и папа разминают ноги возле машины, а Роуз ждет за рулем. Подходя, я расслышала обрывки их разговора.

– …снова царапается, – сказала моя мама.

– …нужно увезти из дома, – сказал отец.

Больше ничего не удалось разобрать. Но когда мы сели в машину, мои мысли снова обратились к Линчам.

План состоял в том, что родители купят нам с Роуз поесть в «Кентукки фрайд чикен», а потом оставят нас в отеле, где мы будем ждать их возвращения. Но когда мы добрались до отеля, женщина за стойкой, жующая резинку, сообщила, что наш номер будет готов только через несколько часов. После долгих переговоров родители решили, что Роуз подбросит их в окрестности Грэндвилла, а мы получили от отца двадцать долларов и разрешение посмотреть фильм в «Киноплексе» в центре города.

Очард-серкл, как и Баттер-лейн, оказался красивым названием для не самого симпатичного места. Запущенные двухэтажные дома, окруженные старым парком с ржавой проволочной оградой. Когда Роуз остановила машину, отец забрал свое оборудование из багажника, а мама взяла Библию. Она сказала нам с Роуз, чтобы мы постарались получить удовольствие от фильма, и поцеловала нас на прощание.

Когда мы проезжали мимо, я посмотрела на квартиру, расположенную на втором этаже, – я не сомневалась, что именно в ней жили Линчи, – все окна были закрыты занавесками. Я видела, как мои родители подошли к двери. Отец постучал и принялся возиться со своей сумкой, мама стояла рядом, сжимая в руках Библию, и я поняла, что она молится. Я продолжала оглядываться, мне хотелось узнать, кто откроет им дверь, но мы свернули за угол.

Хотя мне было интересно, кто находится в той квартире, мысль о кино меня волновала. Нам, конечно же, разрешали туда ходить. Мой отец в юности работал в кинотеатре, поэтому он их любил. Но в кино мы отправлялись все вместе, и в результате мы с Роуз смотрели такие фильмы, как «Агнесса божья» или «Маска», – а мы сами вряд ли выбрали бы именно их. В тот день в Коламбусе мы разглядывали яркие плакаты возле кинотеатра – «Крепкий Орешек», «Битлджус», «Кто подставил кролика Роджера», и я видела, что Роуз так же возбуждена, как и я. Мы достигли компромисса, выбрав фильм, который был на втором месте для нас обеих. Оставшиеся деньги мы потратили на попкорн, шоколад и лимонад, чего бы наши родители нам никогда не разрешили.

Пока мы с Роуз сидели в темноте с липкими от масла и шоколада пальцами и смотрели на Майкла Китона, игравшего мультяшного призрака, неприятное чувство исчезло, и я забыла о том, чем занимаются мои родители на Очард-серкл. Даже после того, как зажегся свет, у меня сохранилось радостное настроение. Мы не успели отойти далеко от своих мест, когда нас окликнул пожилой мужчина со шваброй в руке:

– Вы, случайно, не Роуз и Сильви Мейсон?

– А кто спрашивает? – спросила Роуз.

Он поджал губы, смущенный ее ответом.

– Ну, я. Так это вы?

– Может быть. И что с того? Разве мы…

– Да, это мы, – вмешалась я. – А почему вы спрашиваете?

– Ну ладно. Ваш отец позвонил в кинотеатр и попросил, чтобы мы вас нашли. Хорошо, что сейчас середина дня, иначе я бы вас не отыскал в толпе. Так или иначе, но он сказал, что они с вашей мамой не закончили свои дела и вы можете посмотреть еще один фильм.

Я обрадовалась, но сестра застонала.

– Что? – спросила я.

– А как мы можем это сделать? Он дал нам только двадцать долларов, и мы все потратили на попкорн и прочую дрянь.

Пока мы с Роуз обсуждали возможные варианты, старик продолжал уборку. Наконец мы решили, что нам ничего не остается, как кататься по городу в течение двух часов, хотя к этому моменту даже Роуз надоело сидеть за рулем. Мы уже шли к выходу, когда старый уборщик нас позвал.

– Идите за мной, – сказал он, направляясь к каким-то дверям. – Фильм скоро начнется. Это один из моих любимых. Зрителей совсем немного, так что для вас будет бесплатно. Только никому не говорите.

Когда на экране появилось название «Последний император», я ожидала, что Роуз начнет жаловаться. Однако она молчала, лишь терла липкие пальцы о джинсы и наклонилась вперед. Очень скоро мы унеслись в мир кино, далеко от родителей и того, что происходило на Очард-серкл. И когда зажегся свет, никто из нас не сказал ни слова, когда мы выходили из кинотеатра и шли к парковке, где с удивлением обнаружили, что снаружи уже стемнело.

После того как мы с Роуз сели в «Датсун» и поехали в сторону пригорода, я нарушила молчание:

– Сожалею, наверное, тебе было тошно.

– Из-за чего?

– Этот фильм.

– Очевидно, ты ничего обо мне не знаешь. Мне он понравился, Сильви.

– Правда?

– И не нужно удивляться. Я бы вполне обошлась без слезливого дерьма, но такие места – далекие места, – когда-нибудь я хотела бы там побывать.

– В Китае?

– Да, в Китае. И в Австралии, Африке, на Среднем Востоке и много где еще.

Я подумала о старом глобусе в ее комнате. И Мистере Глупышке – подарке, который она попросила на Рождество. Я вспомнила, как она любила раскручивать глобус, а потом тыкать пальцем в случайные места: Лондон, Сидней, Гонолулу.

– Почему? – спросила я.

– Точнее, почему нет? До сих пор мне не было хорошо там, где я побывала. Определенно мое место – не Баттер-лейн. Мне постоянно хочется, чтобы мама и папа получили вызов в по-настоящему далекое место и мы могли бы поехать вместе с ними. А что мы получаем на самом деле? Паршивый Коламбус.

– Не все так плохо. По крайней мере, здесь хороший кинотеатр.

Роуз рассмеялась, когда мы остановились возле дома, где оставили родителей. Уличные фонари уютно освещали дома и парк, и все вокруг казалось не таким уж мрачным. Я посмотрела на второй этаж, где из-за задвинутых занавесок пробивался лишь слабый свет.

– Что теперь? – спросила я.

– Не знаю. Наверное, нужно постучать.

– Постучать?

– А ты как думаешь? Подавать дымовые сигналы?

Роуз распахнула дверцу и вышла из машины. Когда она стала подниматься по лестнице, ко мне тут же вернулось тревожное настроение. Чтобы еще раз увидеть девочку, прятавшуюся в кустах, и подтвердить свои предположения о нашей поездке, я заставила себя выйти из машины.

Сестра не стала ждать и сразу постучала в дверь. Я приготовилась встретиться лицом к лицу с Альбертом Линчем.

Однако дверь открыл отец, в чьих широко раскрытых глазах застыла усталость.

– Девочки, рад, что вы вернулись. Извините, что нам потребовалось больше времени, чем мы рассчитывали. Но вам ведь передали мое сообщение в кинотеатре?

– Да, мы его получили, – сказала Роуз.

– А где мама? – спросила я.

– Она заканчивает кое-какие дела внутри. Мы спустимся через минуту. Подождите в машине. Роуз, сейчас тебе лучше сесть назад. Нам предстоит долгая поездка, и на этот раз поведу я. Так будет только справедливо.

– Но отель совсем рядом.

Тут я заметила то, что ускользнуло от моего внимания, когда отец открыл дверь: слабую, но вполне различимую царапину на тыльной стороне его ладони. И кровь блестела так же, как у Линча, которого мы видели возле конференц-центра.

– Планы меняются, – сказал отец Роуз, – мы поедем в Мэриленд сегодня вечером.

– Сегодня?

– Боюсь, что так. Мы возьмем… – Отец замолчал.

– Что мы возьмем? – спросила Роуз.

– Мне нужно объясниться, и я это сделаю. Но не сейчас, скажем так: мы будем не одни. Поэтому я бы не хотел останавливаться в отеле.

– Сильвестр, – послышался мамин голос.

– Мне нужно идти. Девочки, возвращайтесь в машину. Мы придем через несколько минут.

Как только дверь закрылась, Роуз повернулась и стала быстро спускаться, предоставив мне следовать за ней, при этом она громко возмущалась, что напомнило мне прежнюю Роуз.

– Это просто смешно. Мы столько ехали сюда только для того, чтобы вернуться в тот же день. Проклятье, кого они собираются взять с собой?

Роуз прошла мимо «Датсуна» не останавливаясь, пересекла улицу и зашагала к парку. После некоторых колебаний я последовала за ней, пока мы не оказались возле сломанных качелей. Сунув руку в носок, Роуз вытащила сигареты и зажигалку, закурила, сделала глубокую затяжку и выпустила дым в ночной воздух. На фоне тоскливого, залитого лунным светом парка Роуз выглядела взрослой и искушенной – словно уже побывала во всех далеких местах с того глобуса.

– Я не знала, что ты куришь.

– Ну, как я уже говорила тебе в машине, ты ничего про меня не знаешь. Только не говори маме и папе.

– Не буду. Но я удивлена, что ты так рискуешь, ведь теперь ты никогда с ними не споришь.

– О, мы все еще сражаемся, Сильви. Но теперь это больше похоже на холодную войну. Как в эссе, которое ты пишешь.

– И из-за чего вы сражаетесь?

Роуз снова затянулась, глядя на квартиру и освещенную уличными фонарями лестницу, ведущую на второй этаж.

– Не беспокойся об этом.

Мы так близко подошли к волновавшей меня теме, но Роуз постаралась увильнуть от ответа, и я тут же вспомнила о похожем эпизоде.

– Могу я задать тебе вопрос?

– А я могу тебе помешать?

– Конечно, можешь. Если не хочешь, чтобы я спрашивала, я не стану.

– Ладно, спрашивай. Похоже, нам предстоит провести тут часы, пока они там заняты бог знает чем, а их дети торчат в жутком парке, да еще ночью.

– Они сказали, чтобы мы ждали в машине, а не в темном парке.

– Продолжай их защищать, Сильви, и тогда я не стану отвечать на твой вопрос. Так что же ты хочешь знать?

Я толкнула одну из болтающихся цепей.

– Ты помнишь поездку в Диснейленд? «Дом с привидениями»?

Роуз выпустила дым, и он повис между нами.

– И что?

– Когда мы проезжали мимо зеркал – тот фокус, когда возникало ощущение, что между нами сидит призрак, – ты сказала, что Хоуи что-то говорил про маму и папу. То, после чего я перестану им верить. Что он тогда тебе сказал?

Роуз молчала целую минуту, глядя на дверь квар-тиры.

– Я не помню, Сильви, – наконец заговорила она. – В любом случае это вранье. Наш дядя – пьянчуга и лжец, так говорит папа. Так что я стараюсь держаться от него подальше. И ты поступишь умно, если последуешь моему примеру. Пиши свои эссе и получай призы. Пусть все говорят, что ты настоящий ангел. Должно быть, чудесно жить в раковине, Сильви.

– Я не живу в раковине, – запротестовала я.

Мне всегда не нравилось, когда Роуз начинала попрекать меня хорошим поведением и отличными оценками.

Роуз рассмеялась.

– Ты даже не представляешь. – Она потушила сигарету и указала на противоположную сторону улицы. – Смотри.

Я повернулась и увидела, как открывается дверь на верхней площадке. Отец вышел из квартиры с сумкой, в которой лежало его оборудование. Затем появилась мама. А потом мы увидели ее – причину, по которой мы возвращались в этот же день в Мэриленд, – мама держала ее на руках. Отец шел впереди, за ним следовала мама, осторожно шагая по ступенькам, чтобы не уронить свою ношу.

– Я не понимаю, – сказала я.

Сестра засунула зажигалку обратно в носок, вытащила жвачку и забросила в рот.

– Я тоже. Но нам нужно возвращаться к машине.

Мы так быстро пошли обратно, что оказались возле машины раньше родителей. Роуз благоразумно открыла багажник, чтобы отец сразу положил туда свое оборудование. Он так и сделал, затем забрал ключи у сестры, подошел к пассажирской двери и распахнул ее для мамы. Когда она приблизилась, я услышала, как она напевает знакомую мелодию. Двигаясь с прежней осторожностью, она уселась в машину, и отец закрыл за ней дверцу. Мы с Роуз сели сзади. Сестра отодвинула мою тяжелую книгу с надписью «ИСТОРИЯ» в сторону, но сделала неловкое движение, и книга открылась на сиденье. В тусклом свете Роуз посмотрела на страницу, которую я заложила закладкой. На листочке я составила короткий список, не предназначенный для чужих глаз:

Мари де Валле, 14

Бернадетта, 14

Роуз Мейсон (мама), 14

Роуз пробежала глазами список, а потом страницу книги, после чего захлопнула ее и протянула мне.

– И ты туда же? Я думала, ты умнее, Сильви.

– Умнее кого? – спросил отец.

– Никого, – ответили мы с Роуз в один голос.

Отец не стал нас расспрашивать дальше. Он наклонился и помог маме застегнуть ремень – непростая задача, если учесть, какого пассажира она держала на руках. Когда они закончили, мама устроилась так, что странное лицо – никогда прежде я не видела ничего подобного – оказалось у нее на плече и смотрело прямо на меня. Когда отец отъехал от тротуара, я не могла отвести взгляда от темных глаз и спутанных волос. Мои дурные предчувствия сегодняшнего дня были ошибочными.

Мне пришлось подождать, пока отец доехал до восточной автострады, и только после этого он пустился в объяснения, поделившись с нами историей, которая вполне могла бы сойти со страниц моей огромной книги. Однако существо, ехавшее с нами, делало его историю куда более реальной.

– Ее зовут Пенни, – начал отец. – И по множеству непростых причин владевшая ею семья больше не может оставить ее у себя. Теперь она принадлежит нам…

Пенни, тряпичная кукла из Коламбуса, Огайо, останется у нас.

Ты, и ты, и ты

Дорогая Роуз, вероятно, я последний человек или призрак на всей земле, которого ты бы хотела слышать сейчас. И все же я пишу тебе. Я пытался тебе позвонить, но в вашем доме никто не берет трубку. Я пишу тебе из-за того, что ощущаю вину из-за чудовищного несчастья, которое обрушилось на твою семью. Пожалуйста, дай мне шанс объяснить долю моего в нем участия. И если тебе кажется, что я умоляю, то так и есть. Мой номер написан над заголовком в газете. Тебе остается лишь поднять трубку и позвонить.

Твой Сэм Хикин.

В телефоне-автомате, находившемся рядом с первым промышленным зданием, воняло пивом. Тем не менее я подняла липкую трубку и бросила монетку, которую подобрала с пола пикапа Роуз. Неподалеку стояли двое мужчин, прислонившихся к «Форду Пинто» со стикером Буша-Куэйла[40] на бампере. Больше рядом никого не было.

Трубку снял администратор, и я попросила соединить меня с Сэмом Хикином. Я долго вслушивалась в длинные гудки, потом администратор снова взял трубку и спросил, не хочу ли я оставить сообщение. Я назвала свое имя и номер телефона-автомата, пообещав ждать в течение двадцати минут. План казался мне вполне разумным до тех пор, пока я не сообразила, что мне ничего не остается, как стоять у телефона, в то время как мужчины глазели на меня.

– Не знаю, заметила ли ты, – сказал один из них – с животом, торчащим из расстегнутой куртки, – но твоя одежда тебе велика.

– Это не моя одежда, – ответила я, глядя на куртку и башмаки Дерека.

– И чьи же они? Веселого Зеленого Великана?

– Спокойно, Триггер, – сказал его приятель, тоже с большим животом, только его куртка была застегнута. Он повернулся ко мне. – Ты ждешь, чтобы тебя подвезли, или чего-то еще?

«Чего-то еще», – подумала я.

– Нет. Мне должны позвонить по этому телефону. – Я мысленно попросила телефон, чтобы он подал голос, но он упорно помалкивал.

– Через минуту мы уйдем, – сказал Живот в застегнутой куртке. – И ты останешься одна. Ты уверена, что не хочешь, чтобы мы тебя подвезли? Нам нетрудно.

Я покачала головой. И тут же вспомнила, как Луиза просила меня произносить ответы вслух, но сейчас мне было все равно. Хотя я прочитала письмо Хикина дюжину раз, я снова пробежала его глазами, думая о том, как ругала мама его слишком сложные предложения и как она и отец стали плохо к нему относиться с тех пор, как его книга увидела свет. Интересно, почему он написал моей сестре? И ответила ли ему Роуз?

Когда я снова подняла голову, мужчины уже садились в «Пинто». Тот, кто обратил внимание на мою одежду, сел за руль, отсалютовал мне, и машина умчалась прочь. Я ждала, чувствуя, как уходит время и приближается момент, когда мне придется вернуться в участок и дать ответ Раммелю и Луизе.

Прошла целая вечность, а Хикин все не звонил. Я понимала, что скоро станет совсем темно и мне ничего не останется, как направиться к дороге, ведущей домой. Мимо проносились автомобили и грузовики, а я шагала по заросшей травой обочине, пока не свернула за угол и не увидела дорогу.

Именно здесь Роуз сказала нам ее встретить. Кто-то должен был ее сюда подбросить…

Чтобы как-то оживить это место, в приоконных ящиках церкви посадили растения. Раньше, когда мы проезжали мимо, на стоянке стояла дюжина машин. А теперь остался только темно-бордовый «Бьюик».

Продолжай идти, сказала я себе. Но мысль о Раммеле, который предложил мне решить окончательно, что я видела, заставила меня уйти с дороги. Когда я подошла к ступенькам, то вновь ощутила желание убежать прочь, но моя ладонь уже потянулась к ручке. Как и в прошлый раз, дверь легко распахнулась, я сделала вдох и вошла. Внутри гуляли сквозняки, но было гораздо теплее, чем прошлой зимой. Последние лучи заходящего солнца освещали внутреннее пространство церкви, и я увидела, что статуи у алтаря исчезли, а белые стены недавно покрасили, я даже уловила запах краски.

– Эй? – позвала я, в точности как в прошлый раз.

Эй?

Никакого ответа. Я медленно пошла к алтарю, глухо стуча по полу башмаками Дерека. Наконец оказалась на том самом месте, где умерли мои отец и мать. «Если я немного подожду, – подумала я, – ко мне вернутся более четкие воспоминания о том вечере». Но в голове ничего не прояснилось.

От хождения в больших башмаках ноги у меня устали, поэтому я присела на первую скамью. Опустив голову, сложив руки и закрыв глаза, я произнесла молитву, как меня учили. Когда я закончила молиться, в моем сознании возник мотив песни, которую так часто пела мама, и я начала тихонько ее напевать.

И тут дверь в церковь открылась. Звук меня напугал, а инстинкт заставил спрятаться за скамьей. Я услышала тяжелые шаги по деревянному полу и повернула голову, выглядывая из-за спинки скамьи.

Как и в день своего первого визита в наш дом с тортом-мороженым, отец Коффи был одет в джинсы и черный свитер с высоким воротником. Он заметно сутулился, покрытая красными пятнами кожа шелушилась. Он бы все равно меня заметил, поэтому я встала и сказала:

– Привет.

Отец Коффи ахнул и едва не выронил сумку, которую держал в руке.

– Извините, – сказала я, и мой голос эхом разнесся по залу. – Я не хотела вас напугать.

– Однако тебе это удалось, – резко ответил он, но через мгновение взглянул на меня, и его тон заметно смягчился. – Сильви?

Я кивнула.

– Ты… выросла с тех пор, как я в последний раз тебя видел.

Интересно, когда же это было?

– Наверное.

– Никак не ожидал увидеть тебя здесь.

– Двери были открыты, – сказала я, стараясь, чтобы он не принял мои слова за оправдание. – А когда я вошла, здесь никого не оказалось, и я решила немного посидеть. Еще раз извините, что я вас напугала.

– Все в порядке. – Он огляделся и вздохнул. – Это место принадлежит тебе в не меньшей степени, чем мне.

И мы замолчали. Во время этого молчания я вспомнила, когда в последний раз его видела: на похоронах родителей, сырым прошлогодним мартовским утром, когда земля начала оттаивать. На похоронах присутствовали только отец Коффи, Роуз, Хоуи и я. И мне вдруг показалось странным, что священник – даже с учетом того, что у него были непростые отношения с моими родителями, – не посещал сирот из своего прихода.

– Раньше я видела на парковке машины… – заговорила я, а он почти одновременно произнес:

– Так ты теперь, наверное, в старшей школе…

Мы оба замолчали.

– Продолжай, – предложил священник.

– Я видела машины на парковке. Цветы в приоконных ящиках. И я решила, что церковь снова открылась.

– У нас сегодня была репетиция свадьбы – церемония назначена на завтра. В первый раз после… – Отец Коффи смолк и вздохнул. – Мне очень жаль, Сильви. Тебе бы следовало знать, как много молитв произнесено за упокой души твоих родителей. Здесь провели реконструкцию, прежде чем снова открыть церковь.

Он зашагал вдоль прохода, громко стуча тяжелыми черными ботинками. Тут только я заметила статуи в задней части церкви. Их не убрали, как я подумала, а только переставили. Раскрашенные лица наблюдали, как оте-ц Коффи уселся на мою скамью, даже не попытавшись преклонить колени. Вблизи я увидела, что кожа слоями слезает с его носа и подбородка.

– Мне нужно запереть двери и отправляться в школу. Ты не против, если я сначала немного посижу?

– Я не против, – ответила я, снова опускаясь на скамь-ю.

– Я не ел перед репетицией. А потом понял, что проголодался. Один из прихожан подвез меня к… – Он показал на бумажный пакет с логотипом пекарни Хермана. – Здесь не следует есть. Но мы с тобой никому ничего не скажем.

Отец Коффи вытащил кусочек пончика с пастилой из пакета и отправил его в рот. И тут же потянулся за витым печеньем. У нас за спиной распахнулась дверь – или мне так показалось? Когда я повернулась, там никого не было.

Это всего лишь ш-ш-ш-ш, сказала я себе. Разломив печенье пополам, он предложил мне кусочек, а когда я отказалась, принялся жадно есть. Он спросил про мою куртку и башмаки, и я объяснила, что они принадлежат другу моей сестры, но больше ничего не стала говорить.

– Как Роуз? – спросил он, улыбнувшись, когда произносил ее имя.

– Без изменений, – ответила я, стараясь не думать о ссоре, которая между нами только что произошла. – Роуз никогда не меняется.

– Я бы попросил тебя передать ей привет, но не уверен, что она обрадуется.

Когда я спросила у него почему, отец Коффи сказал, что через неделю после похорон он проходил мимо нашего дома.

– Это был будний день, поэтому ты ушла в школу. Но твоя сестра оставалась дома. Я принес с собой еду. Не ту ужасную дрянь, которую готовит Маура, экономка приходского священника. Я зашел в «Бургер Кинг».

– Ну, Роуз ничего мне не оставила.

– Она сказала, что ей ничего не нужно.

Я подумала о еде, которую приносила нам женщина с мрачным, застывшим, как на тотемном столбе, лицом. Роуз отказывалась ее брать, опасаясь, что она может быть отравлена, и вселила такой же страх в меня.

– Роуз подумала, что вы туда что-то подложили?

Отец Коффи проглотил остатки печенья и начал собирать крошки из пакета.

– Что-то подложил?

– Я имела в виду яд.

– Яд? Нет. Ну, надеюсь, она не считает меня способным на такие вещи. Твоя сестра сказала, что ничего не хочет ни от меня, ни от церкви. Она сказала, что для ваших родителей я был лишь источником неприятностей и мне лучше держаться от вас подальше. Поверь мне, Сильви, я множество раз думал о том, как вам живется на вашей пустой улице. Но Роуз ясно дала мне понять, что теперь она отвечает за вас обеих и не хочет, чтобы я вмешивался.

Мы замолчали. Я снова посмотрела на статуи, стоящие по разные стороны закрытой двери, представила, как она открывается и я смотрю отсюда на того, кто в тот вечер убил моих родителей.

– А девочка как-то с вами связывалась? – спросил отец Коффи.

Я повернулась к нему.

– Девочка?

– Та, что приезжала жить к вам. Дочь…

– Нет, – ответила я, покачав головой. – Мы больше ничего не слышали об Абигейл.

– Возможно, когда-нибудь она появится.

Если вспомнить, как она уходила, я сомневалась, что увижу ее снова. За витражными окнами небо совсем потемнело, да и в церкви становилось темно. У меня, наверное, осталось шестьдесят два часа. Или даже меньше. В моем сознании промелькнула фраза Фрэнка о том, что мне следует прямо отвечать на вопросы.

– Святой отец, раз уж мы заговорили о тех событиях, могу я у вас спросить, почему мои родители перестали ходить в церковь Святого Варфоломея?

Священник вытер пальцы о бумажный пакет и смял его, решив пожертвовать оставшимися крошками.

– Ну, наверное, мне следует начать с того, что я унаследовал ваших родителей, когда получил этот приход.

– Унаследовали?

– Они общались с отцом Витали до меня. Он разделял их веру в могущество демонов и в души, навечно отправленные в ад. Я отношусь к данным вопросам не так категорично. Тем не менее твой отец казался мне достойным человеком. А в матери было что-то удивительно умиротворяющее. Когда она находилась рядом, возникало ощущение… – Он замолчал, а потом добавил: – На самом деле, Сильви, ты многое от нее унаследовала. Не знаю, говорил ли тебе об этом кто-нибудь.

– Мне часто говорят, что я на нее похожа.

– Речь не о внешности. Я о ее удивительной способности. У тебя она тоже есть.

И, пока он говорил, мой разум наполнили воспоминания о номере в отеле, когда моя мать лежала рядом и шепотом рассказывала: «Это началось, когда я была девочкой, лишь немногим старше тебя…»

– После того как отец Витали уехал, – продолжал отец Коффи, оторвав меня от воспоминаний, – я принял решение: до тех пор, пока твои родители делают то, что они делают, за пределами моей церкви, я выброшу это из головы и буду относиться к ним, как к любым другим прихожанам.

– Но если вы их приняли, почему они перестали ходить в церковь?

Священник отвернулся от алтаря, провел пальцами вдоль ворота свитера, сделал вдох и ответил:

– Я хочу, чтобы ты знала, Сильви: мне нравились твои родители. Говорю это совершенно искренне. Я понимал, почему они хотели жить уединенно, учитывая то, чем они занимались, но это делало их отстраненными, даже склонными к секретности. И по мере того, как росла их известность, мне становилось все труднее не думать о том, кем они являются и что делают, в особенности после того, как прихожане начали жаловаться.

– Жаловаться?

– Да, если откровенно, Сильви, людей отвлекало их присутствие в церкви. Им не нравилось, что в церкви находятся твои родители, которые близко подходят к Сатане, если ты позволишь мне так выразиться, а потом приходят к мессе в воскресенье. Не говоря уже о том, что твой отец помогал мне со Святым Причастием.

– И вы им сказали, чтобы они перестали приходить?

– Нет. Более того, я их защищал, напоминал прихожанам, что в церкви не может быть места слухам. Некоторое время этого хватало. Но после того как в газете появилась фотография твоей матери с куклой – не говоря уже о топоре и других предметах в вашем подвале – и после того, как Абигейл стала у вас жить, никакие цитаты из Библии уже не могли остановить слухи и жалобы. Не знаю, как тебе объяснить, Сильви, но их боялись.

Свет, озарявший витражи, снова изменился. Я по-думала, что святой отец и я скоро превратимся в тени, но ни один из нас не попытался встать и уйти. Я сидела рядом с ним и ощущала запах сладких пончиков в его теплом дыхании.

– Люди неправильно понимали моих родителей, – тихо сказала я. – Извращали вещи, которые делали мои отец и мать. А они хотели только одного: помогать людя-м.

– Весьма возможно. Но я не уверен, что в конечном итоге было именно так. Я читал книгу, написанную тем журналистом. Он нарисовал совсем другую картину, иначе объяснявшую мотивы их поведения. Во всяком случае, мотивы твоего отца. Ты читала книгу, Сильви?

– Да, – ответила я, хотя это не было полной правдой. Мне все еще не хватило храбрости прочитать последнюю часть: «Следует ли вам верить в Мейсонов?» – Вы сказали, что люди боялись моих родителей, но папу и маму не интересовало, что про них думают. Поэтому они не могли перестать ходить в церковь.

– Представь себе, Сильви, как тяжело было твоему отцу помогать мне во время Святого Причастия, когда никто к нему не подходил, кроме вашей семьи. И когда я попросил его подавать вино, к нему не подошел никто. Наконец я был вынужден сказать твоему отцу, что его помощь больше не нужна.

Я вспомнила, какими неприятными были те воскресенья в церкви и какую радость я почувствовала, когда мы неожиданно перестали туда ходить.

– Так вот почему они прекратили посещать церковь!

– Да, сначала твой отец рассердился и сказал, что пожалуется на меня епископу. Однако он этого не сделал.

– Почему?

Отец Коффи посмотрел назад, на силуэты деревянных статуй, словно его беспокоило, что кто-то мог нас подслушивать.

– Полагаю, на этом нам следует закончить, Сильви, – прошептал он. – Мне нужно в школу. Монахини так тщательно покрыли пол воском в спортивном зале и запах там такой сильный, что прихожанам тяжело выдерживать воскресную службу. Когда-нибудь, будь на то воля Божья, мы соберем достаточно денег, чтобы построить церковь, где учащиеся не стучат целыми днями по полу мячом. Тебя подвезти? Или у церкви тебя ждет машина?

– А я думала, это ваша машина.

– «Бьюик» принадлежит мне, но там стоит еще один автомобиль – джип с работающим двигателем и сидящим за рулем водителем. Ты знаешь, кто это такой?

– Может быть, – ответила я, потому что у меня появилась догадка.

Отец Коффи встал, шагнул в проход и торопливо перекрестился. Когда мы выходили из церкви, я оглянулась на алтарь, думая о родителях, которые сюда вошли, не зная, что уже никогда не смогут покинуть это место. И еще я подумала о Раммеле, который спрашивал, желал ли кто-нибудь зла моим родителям из тех людей, с кем они общались. Когда священник распахнул дверь, я увидела джип и едва заметно помахала рукой.

– Вы все еще храните запасные ключи под горшками с цветами? – спросила я, пока он звенел ключами, запирая церковь.

Я помнила эту деталь еще с тех времен, когда мой отец был дьяконом.

– Нет, и уже довольно давно. Теперь только я могу отпереть эту дверь.

Сверкнуло серебро, он убрал ключи в карман своих джинсов и направился к «Бьюику». Я знала, что он не хочет, чтобы я следовала за ним, но поступила вопреки его желанию. На заднем сиденье его машины я заметила коробки, довольно тяжелые, потому что задняя часть «Бьюика» заметно просела.

– Собираюсь избавиться от лишних вещей, накопившихся в доме, – сказал он, когда заметил мой взгляд. Отец Коффи открыл дверцу и сел в машину. Я опасалась, что он уедет, так и не ответив на мой вопрос. Но он сказал: – Он так и не обратился к епископу, и это как-то связано с той девочкой.

– Абигейл?

– Да. Однажды вечером она пришла ко мне домой.

– Когда?

– Когда время ее жизни в вашей семье подходило к концу. Я открыл дверь и увидел девочку, забрызганную грязью и встревоженную. В некотором смысле она выглядела как в тот раз, когда вы впервые привели ее в церковь. Только на ее ладонях были две раны, напоминающие стигматы.

Я знала о ранах и до сих пор не забыла шок и ужас, который испытала, когда увидела, как на ее ладонях внезапно появляется кровь.

– Чего она хотела?

– Она хотела, чтобы я разрешил ей переночевать. Я впустил ее в дом. Ведь это долг священника – помогать нуждающимся. Девочка просила меня ничего не сообщать ни твоим родителям, ни ее отцу. Маура приготовила для нее поесть, а потом постелила на старом диване в подвале. Пока она спала, я молился, пытаясь понять, как мне следует поступить. В такие моменты мне ужасно не хватало отца Витали. Казалось, он всегда слышал голос Бога, но со мной такое случается очень редко.

– И как вы решили поступить?

– Я решил найти ее отца. Тогда мне это показалось правильным решением.

– Альберт Линч приехал за ней и увез Абигейл?

– Нет. Мне так и не удалось с ним связаться. Когда утром Маура решила отнести в подвал чай, там никого не было. Девочка покинула дом ночью.

– Но я не понимаю, как это связано с тем, что мои родители перестали посещать церковь?

– Абигейл рассказала мне некоторые вещи, Сильви.

– Какие?

– Что происходило в то лето, когда она жила с вами. Полагаю, твой отец не хотел, чтобы о них кто-то узнал. Вот почему он молчал. Вот почему ушел.

– Потому что вы ему угрожали?

– Это он мне угрожал, ты ведь помнишь? Я просто рассказал ему, что поведала Абигейл.

– И что же она вам поведала?

Он снова провел пальцами вдоль воротника свитера. На этот раз я заметила, что он грызет ногти и на пальцах видны частички засохшей крови.

– На этом нам необходимо закончить. Тебе следует получить ответы у кого-то другого. А теперь до свидания, Сильви. Пожалуйста, приходи ко мне еще, но мы не будем больше об этом говорить. Я считаю, что прошлое не нужно ворошить.

– У кого? – спросила я, когда он запустил двигатель. – У кого я могу получить ответы?

Он опустил стекло.

– Я действительно считаю, что в тебе есть то, чем обладала твоя мать. Я чувствую. Именно по этой причине я сказал тебе так много.

– К кому мне обратиться за ответами? – снова спросила я, не обращая внимания на его последние слова.

– К своей сестре, естественно. К Рози. Уверен, что она сможет рассказать тебе, о чем я должен молчать. Я не могу говорить. Сожалею.

И он снова попрощался со мной. Я отошла в сторону и посмотрела вслед его «Бьюику», багажник которого просел под тяжестью коробок. Когда он уехал, я подошла к джипу.

Как только я распахнула дверцу, Дерек сразу заговорил:

– Я приехал как раз в тот момент, когда этот тип вошел в церковь.

– Этот тип – священник нашего прихода.

– Ну, я увидел, как он входит, и собрался пойти за ним. Но у меня возникло ощущение, что у вас серьезный разговор, поэтому я решил подождать, когда вы закончите.

«Значит, мой слух меня не обманул», – подумала я. Дверь церкви действительно открылась и закрылась.

– Но как ты узнал, что я в церкви?

– А я и не знал. После того как мы с твоей сестрой расстались, я заехал на ферму и взял другую пару ботинок. Я все время думал о тебе, Сильви, пытался понять, что ты делала после того, как мы уехали. Я отправился на то поле, но тебя там не оказалось. Когда я возвращался обратно и проезжал мимо церкви, мне вспомнилось, что я спрашивал тебя, была ли ты там. Тут мне пришло в голову, что ты вполне могла туда зайти.

Стало уже совсем темно, и в воздухе повеяло холодом. Я посмотрела на часы на приборном щитке. Осталось шестьдесят один час и сорок минут. Если бы я пошла домой пешком, то напрасно бы потеряла время, а разговор с отцом Коффи лишь усилил ощущение, что я не могу тратить его попусту. Я села в машину рядом с Дереком и собралась пристегнуть ремень, когда почувствовала что-то на сиденье подо мной и вытащила пару перчаток. Внутреннего света в машине было достаточно, чтобы я смогла разглядеть какие-то пятна. Но прежде, чем я успела их рассмотреть, Дерек протянул руку с отсутствующими пальцами, отобрал у меня перчатки и засунул их под сиденье. Я промолчала и оставила ремень незастегнутым. Когда мы выехали с парковки, уличные фонари стали отбрасывать движущиеся тени на наши лица. Довольно долго джип катил вперед, а мы оба молчали.

– Это кровь индеек, – наконец сказал Дерек. – Я оставил перчатки в карманах куртки, которую отдал тебе. Поэтому захватил запасную пару на ферме.

Я засунула руки в карманы его куртки, которая была все еще на мне, и там действительно лежали перчатки.

– А я думала, индеек убивают только на День благодарения?

– До него осталось всего шесть дней, Сильви. Мы их убиваем каждый день. Я понимаю, это выглядит глупо – покупать свежее мясо только для того, чтобы заморозить, но так делают, и нам нужно прикончить много птиц.

Я посмотрела на руки Дерека, лежащие на руле, и на красивое лицо в меняющемся освещении.

– Ты все еще пытаешься понять, что произошло? – спросил он.

– Да.

– Ну так давай, выскажи предположение.

Я молчала, думая о том, что пыталась понять. Наконец я выдала ему то, что он хотел услышать?

– У тебя в руке взорвался фейерверк на вечеринке Четвертого июля[41].

– Вот теперь уже близко, Сильви. Это случилось на вечеринке. Так близко ты еще ни разу не подходила.

Мы доехали до Баттер-лейн, и Дерек повернул. Миновав несколько пустых парковок, он остановился возле нашего дома. Как и всегда после ночи Хеллоуина, в подвале горел свет. Но дом был погружен в темноту, и пикап Роуз отсутствовал.

– Где моя сестра?

– Не знаю. Теперь это уже больше не моя проблема. Мы с ней порвали.

Новость оказалась наименьшим разочарованием сегодняшнего дня. Однако она меня задела за живое. Теперь я буду видеть Дерека только на ферме, если он там окажется в тот момент, когда я буду проходить мимо. После Дня благодарения он отправится работать в гараж и мы совсем перестанем встречаться.

– Что ж, – сказал он, сверкнув своими волчьими зубами в темноте. – Тебе все же хочется узнать, как я потерял свои пальцы?

Я сказала ему, что да, хочется.

– Но сначала ты должна признать, что не в силах догадаться сама.

Я сказала, что признаю.

– Вот видишь, Сильви, ничего не случилось. Конец света не наступил, хотя ты и не знаешь всех ответов.

«Но он наступит очень скоро», – подумала я, посмотрев на часы.

– Ну вот, слушай. Осенью, когда все вернулись домой на Благодарение, родители одного из моих приятелей уехали из города. И мы решили организовать вечеринку нашего выпуска. Не обычную, просто с пивом; мы хотели устроить такое, чтобы все как следует нажрались и запомнили надолго. Ошеломляющее воссоединение. Пригласили всех парней из всех команд, в которых я когда-либо играл, вместе с подружками. И еще все, кто вместе со мной имел отличия в учебе. И у нас получилось. О вечеринке стало известно, и очень многие тогда накачались до бесчувствия. Твоя сестра тоже там была вместе со своим парнем. Роуз тогда повезло, она ушла сама и не пострадала, в отличие от многих из нас. Она никогда тебе об этом не рассказывала?

Я покачала головой.

– Никто из нас не думал, что так получится. В дом набилось полно народа. Алкоголь проливался на пол, все роняли закуски, били стаканы. Родители парня жили на ранчо, открытая кухня располагалась на втором этаже. Там мы поставили гриль и огромное количество пива, и веселье проходило именно там. Всего нас собралось пятьдесят семь человек – так потом подсчитали полицейские.

– Но почему полиция…

– Скоро я до этого дойду. Кто-то врубил мощный проигрыватель. Музыка была крутая. Мадонна или Паула, как ее там. Девушки начали танцевать, потом заставили присоединиться и парней. Сначала я подумал, что слегка захмелел от пива, но вскоре почувствовал, что подо мной что-то раскачивается. И я понял, что происходит, – пол не выдержал нагрузки. Некоторых обжег гриль. Другие поломали руки или ноги. – Дерек поднял руку. – А мои пальцы застряли между двумя досками, и их оторвало.

Я задумалась, складывая отдельные кусочки из рассказа Дерека в общую картину.

– Странно, что я ничего об этом не слышала, – наконец сказала я. – Мы живем в маленьком городе. Кто-то должен был мне рассказать.

– Про эту историю написали в газете. Наверное, самая главная новость, связанная с Дандалком.

Я молчала, думая о своих родителях и о бесчисленных заголовках в газетах.

– Извини, – сказал парень, сообразив, о чем я поду-мала.

– Все нормально. – Я сняла его куртку и ботинки. – Мне пора домой.

– Помни, я за лесом, если когда-нибудь тебе потребуется моя помощь. И даже если нет, приходи меня навестить. Мы придумаем новую игру.

Я выдавила улыбку и обещала, что приду. Тут Дерек наклонился, и щетина его щек коснулась моего лица. Теплый земляной запах – деревянная стружка, осенняя листва и поношенная одежда – окутал меня, когда он поцеловал меня в щеку. Нас разделяло четыре года – я не могла не вспомнить его слова о том, что между нами пропасть. И все же мне хотелось, чтобы Дерек снова меня поцеловал. Однако я распахнула дверцу и вышла из джипа, автоматически оглядев лужайку, нет ли на ней тряпичной куклы. Парень включил фары дальнего света и подождал, когда я пройду босиком по подъездной дорожке к дому. В ярком свете замерцала фольга на миске, которая стояла на ступеньках. Я ее подняла.

Оказавшись внутри, я включила свет над крыльцом, Дерек несколько раз погудел и уехал. Оставшись в доме одна, я направилась на кухню, поставила миску на стол рядом с книгой с образцами обоев, принадлежавшей маме, и открыла холодильник, чтобы достать фруктового мороженого. Внутри ничего не оказалось, и я решила лечь спать. Но когда я выходила из кухни, что-то заставило меня остановиться – я как раз оказалась около двери, ведущей в подвал, и прижала здоровое ухо к голому дереву.

Ничего не услышав, я взялась за ручку и потянула дверь на себя. Желтое сияние озарило лестницу снизу, я сделала один шаг вниз, другой, еще два и, прежде чем оказаться на середине лестницы, наклонилась, чтобы оглядеть сумрачное пространство подвала. Я увидела отцовский письменный стол, заваленный бумагами. У него всегда был порядок на столе, а бумаги остались в таком виде после того, как Раммель и его помощники множество раз их изучали. Неподалеку стояло старое мамино кресло-качалка и лежали блестящие синие спицы для вязания, вечно ждущие на подушке ее возвращения. Чуть дальше я заметила книжную полку, закрывавшую дыру в шлакобетонных блоках, ведущую в подпол.

Сверху стояла клетка, внутри которой сидела Пенни. Ее пустое лицо смотрело на меня с тем же выражением, как и в тот давний день, когда мы везли ее домой из Огайо. Я прочитала табличку на прутьях и вспомнила день, когда отец написал: НЕ ОТКРЫВАТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ. Наконец я посмотрела на перегородку, которую все-таки достроил отец, и по-думала о том, что священник сказал мне о слухах и о якобы происходившем здесь.

Мужество – вот о чем я сейчас мечтала, чтобы спуститься по лестнице и выключить свет. Но Пенни, висящий на стене топор и все остальное внушали мне такой страх, что я повернула обратно. Поднявшись наверх, я закрыла за собой тонкую дверь. Я не пошла в свою комнату, что-то заставило меня вернуться на кухню. Там я сняла фольгу с миски. Шоколадный пудинг. И я снова подумала об отце Коффи, который сказал, что сестра отказалась взять принесенную им еду.

Я запустила пальцы в миску. Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз ела что-то приготовленное дома, и стоило начать, как я уже не могла остановиться. Даже не попытавшись найти ложку, я продолжала есть руками, пока не опустошила всю миску. Закончив, выбросила пластиковую тарелку в мусор, чтобы сестра ее не нашла, а потом вымыла руки, прежде чем подняться наверх.

В течение следующих нескольких часов я ждала, когда начнет действовать яд. Но мой живот чувствовал себя прекрасно. Однако разум дрейфовал дольше, чем обычно. Я думала о Бошоффе и его больной жене, о поваренной книге, которую не смогу ему купить. Потом я вспомнила леди, которой звонила, когда проводила опросы. Тогда я набрала код 561. По ее потрескивающему голосу я поняла, что она очень старая. Она с такой радостью согласилась со мной поговорить, что я поняла: ей редко удается с кем-то поболтать. Отвечая на мои вопросы, женщина постоянно извинялась и кашляла, закрывая микрофон рукой. У нее был ужасный клокочущий влажный кашель, словно внутри легких раскинулось болото. Мы уже почти закончили, когда кашель стал таким сильным, что я предложила ей остановиться.

«Может быть, вам стоит выпить стакан воды», – сказала я ей, потому что мне стало стыдно отнимать ее время и задавать бессмысленные вопросы о шампунях и дезодорантах.

Она немного посмеялась, а потом сказала:

«Очень милое предложение, моя дорогая. Увы, я могу выпить всю воду, какую только захочу, но мне никогда не выплюнуть на подушку жемчужину, как бы сильно я ни кашляла».

Даже не знаю, почему я о ней подумала, но я сделала то, что планировала: подошла к стенному шкафу и распахнула дверцу.

Внутри висела одежда, которую я носила прошлой зимой. Рукава, манжеты и подолы так перепутались, что я подумала о группе девочек в переполненном автобусе. Я протянула руку и вытащила мягкий розовый свитер с жемчужными белыми пуговицами. Я помнила с прошлого года, что он очень теплый. Потом достала коричневую юбку. Шерсть была грубой, но подходящей для холодов. Свитер и юбка отлично смотрелись вместе, поэтому я положила их на стул, как делала мама. Повернувшись к шкафу, я выбрала еще комплект одежды из толпы. И еще. Я представила себе, что указываю на девочек в автобусе. Ты, мысленно обратилась я к ним, и ты, ты, и ты… Я продолжала выбирать, пока в моей спальне не набралось одежды на целую неделю. Покончив с этим, я собралась лечь в постель, но тут зазвонил телефон.

Иногда нам звонили люди, которых преследовали призраки, рассчитывая на помощь моих родителей. Роуз обычно просто вешала трубку, но я всегда объясняла, что их больше нет и мы не можем помочь. Я прошла по коридору в комнату родителей, полагая, что это один из таких звонков. Но когда я взяла трубку, человек на другом конце сказал:

– А можно Сильви?

– Это Сильви.

– Сэм Хикин. Я получил ваше сообщение, но не успел позвонить по номеру, который вы оставили, поэтому я решил набрать ваш домашний номер.

– Понятно.

Хикин не спотыкался, и его голос не громыхал, как когда-то жаловался отец, и я обнаружила, что перешла к делу слишком быстро, отбросив обычную вежливость.

– Я обнаружила письмо, которое вы написали моей сестре, и хотела с вами поговорить.

– Вашей сестре? Я никогда не писал писем вашей сестре.

– Не писали?

– Нет. Письмо адресовано вашей матери. Иногда я ей писал.

– Моей матери?

– Возможно, нам лучше встретиться, чтобы я мог все объяснить. Вы не против?

Я оглядела спальню моих родителей – подушки горкой лежали на постелях, полосатый галстук отца висел на спинке стула, на туалетном столике остались мамины щетка для волос и заколки. Потом мой взгляд остановился на зеленом будильнике, напомнив о том, как мало времени у меня оставалось. Я сделала долгий вдох и ответила:

– Да, да, я не против.

Кукла

Вначале у Пенни не было клетки. Она лежала в мамином кресле-качалке, отец принес его из подвала и поставил в углу гостиной. Как распятие на стене, письменный стол и занавески на окне, Пенни оставалась совершенно, однозначно неживой. И хотя ее появление в нашей жизни показалось мне странным, она никак не подействовала на меня. Но ее присутствие повлияло на мою сестру. Как облупившаяся краска может явить миру исходный, истинный цвет, фасад, который Роуз поддерживала с той ночи, когда отец вытащил ее из номера отеля, постепенно исчез.

Эрозия началась мгновенно – в машине по дороге домой из Огайо. Если не считать того, что мама время от времени напевала мелодию песни, слов которой я до сих пор не знаю, она хранила молчание и держала на руках Пенни так, что ее голова подпрыгивала на плече, и мы с Роуз смотрели в пустые глаза на протяжении нескольких часов. Мы выглядывали в окна на проносящиеся мимо в темноте мощные грузовики, но, когда ехали по холмам Пенсильвании, я заметила, как рука Роуз постепенно тянется вперед. Она ухватилась за прядь рыжих нитевидных волос и сильно дернула. Прядь оторвалась. Мы застыли, не зная, обратил ли на это кто-нибудь из родителей внимание. Отец слушал по радио религиозную программу, что всегда вводило его в транс. А мама погрузилась в своего рода оцепенение с того момента, как спустилась по лестнице в Очард-серкл. Когда стало очевидно, что никто ничего не заметил, Роуз положила прядь волос на сиденье между нами и снова потянулась вперед.

– Перестань, – прошептала я после того, как она оторвала пять прядей.

– Ей не больно, – едва слышно ответила Роуз. – Она кукла, Сильви.

– Да, но если тебя поймают, то…

– Я знаю, что они сделают, – заявила сестра, и за ее словами замерцала прежняя Роуз. – Но знаешь, что я только что решила? Мне все равно.

– Что именно? – спросил отец.

– Все, – ответила я.

Мы замолчали, слушая голос проповедника, доносившийся из динамиков.

– «Итак, скажи мужам Иуды и жителям Иерусалима: так говорит Господь: вот, Я готовлю вам зло и замышляю против вас; итак обратитесь каждый от злого пути своего и исправьте пути ваши и поступки ваши»[42].

– К тому времени, когда я закончу, она станет лысой, – прошептала Роуз, наклонившись к моему уху. – Засунем леденец в ее мерзкую пасть и сможем называть ее Коджак[43].

– Какой еще Ко?..

– Знаешь, Сильви, тебе следует почаще спускаться вниз и смотреть со мной повторы старых сериалов. Это поможет тебе увидеть мир таким, каков он есть.

Незаметно спускаться вниз и смотреть телевизор, отрывать волосы у куклы – все это приведет к неприятностям, о чем я и сказала Роуз. Но уже через несколько мгновений ее рука снова дернулась вперед и на сиденье между нами оказалась шестая прядь. Скоро их уже была дюжина. Я начала опасаться, что Роуз сдержит слово и остановится только после того, как кукла станет лысой, но вскоре это занятие ей наскучило и она заснула.

Заснула и я.

Сколько прошло времени, прежде чем я открыла глаза, почувствовав, что машина остановилась и смолк двигатель? Я не поняла. Но, оглядевшись по сторонам, увидела ряд громадных грузовиков, выстроившихся в очередь возле бензоколонки. Чуть дальше находилось крытое гонтом строение, над стеклянными дверями которого висел плакат «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА СТОЯНКУ ГРУЗОВИКОВ СЕНЕКА-ХИЛЛ». Отец вышел из машины и остановился рядом. Я ожидала, что он начнет разминать руками поясницу, как он всегда делал, когда ему приходилось долго сидеть за рулем, но он лишь зевнул. Роуз и мама продолжали спать. Как и прежде, Пенни мне улыбалась, и ее пустые черные глаза удерживали мой взгляд, пока я не опустила его и не заметила, что оторванные волосы Пенни зажаты у меня в кулаке.

– Очень смешно, – сказала я Роуз и ткнула ее в бок.

Она села и принялась тереть глаза.

– Что?

Я разжала ладонь и показала ей.

– Зачем ты засунула это мне в руку, пока я спала?

– Сильви, я заснула раньше тебя. И если ты сама не заметила, то я только что проснулась. Так что не смотри на меня так.

– Следующая остановка Дандалк, – сказал отец, засунув голову в машину. – Сходите в туалет сейчас, или вам придется ждать вечность.

Роуз и я надели туфли, а он распахнул пассажирскую дверь. Мама наконец открыла глаза и выбралась из машины. Она повернулась к заправке, но отец сказал ей, что лучше захватить Пенни с собой. Роуз, увидев, что еще не до конца проснувшаяся мама его послушалась, лишь покачала головой и зашагала вперед. Я поспешила за ней. Мы вошли в стеклянные двери, миновали стойку, за которой мужчины ели яичницу, и оказались в большом женском туалете. Мы отправились в кабинки, стоявшие вдоль стены, а когда сделали свои дела, увидели маму, стоявшую посреди туалета с куклой на руках. Официантка с размазанным макияжем и усталыми глазами склонилась над раковиной и мыла руки.

– Хочешь, я ее подержу, мама? – спросила я, хотя мысль об этом меня немного смущала. – Тогда ты сможешь зайти в кабинку.

Мама ничего не ответила. Бледная тонкая кожа, сережки в ушах и темные волосы, в которых виднелась седина, – она выглядела прежней. И все же что-то в ней изменилось.

– Мам? – спросила Роуз. – Почему папа не разрешил тебе оставить эту штуку в машине?

– Извини, дорогая?.. Ну, наверное, у него были на то причины. Как и у меня.

– Ты в порядке? – спросила я, прежде чем Роуз успела еще что-то сказать.

– Думаю, да.

– Ты хочешь, чтобы я ее подержала?

– Пенни? – сказала мама. – О нет. Нет, спасибо. Я не хочу, чтобы вы к ней прикасались.

– Никаких проблем, – сказала Роуз.

– А могу я спросить, почему? – спросила я. – Она ведь всего лишь…

– Кукла. Я знаю. И все же у меня такое чувство.

– Но ты же ее держишь, – заметила я.

Мама посмотрела на куклу, которую крепко прижимала к груди, и я представила, как ее сердце стучит рядом с маленьким телом Пенни. Представила теплое молочное дыхание, слетающее с ее губ.

– Ты права. Я ее держу. Но только для того, чтобы отвезти домой.

– Можно положить ее в багажник, – вмешалась Роуз. – Или в контейнер на крыше. Или использовать как украшение капота. Она немного великовата, но, какого дьявола, почему бы и нет?

У мамы стало такое выражение лица, какое у нее было, когда она отвесила Роуз пощечину.

– Не смешно, Роуз. Возможно, тебе это кажется странным, но мы с отцом знаем, что делаем. Вот как он видит ситуацию: дверь была открыта, когда мы поднялись сегодня в ту квартиру. Дверь, которую еще предстоит закрыть. Так что нам необходимо сохранять осторожность. Как далеко мы от дома? Я потеряла счет времени.

– Мы на окраине Гаррисберга, – ответила сестра. – В сотне миль от границы Мэриленда.

Я пыталась забыть об официантке у раковины, но это стало невозможно, как только она закрыла кран и вода перестала течь. В туалете стало тихо. Я посмотрела на нее более внимательно. Кожа ее напоминала глину, глаза окружали морщины, глубокие складки залегли возле губ. Она вытащила бумажное полотенце и вытерла руки. Ее взгляд скользнул по моей матери, которая направилась к кабинкам. Внутри что-то зашелестело, и мама почти сразу вышла обратно.

– Проблема? – спросила Роуз.

– Я не могу поднять платье и держать Пенни одно-временно.

Я только что предлагала ей помощь, но меня охватила паника, когда я представила, что возьму куклу на руки. К счастью, мама подошла к раковине, вытерла ее край и посадила на него Пенни, а затем вернулась в кабинку. Именно в этот момент официантка бросила влажное полотенце в мусорную корзинку и заговорила с нами приглушенным голосом.

– Эта та самая леди, верно?

– Какая леди? – спросила Роуз.

– С телевидения. Я видела мужчину на парковке. Их показывали по восьмому каналу и в том шоу, которое я смотрю днем. Не Донахью, а по местному каналу. Но я не помню, чтобы кто-то упоминал, что у них есть дети. Вы их дочери, верно?

Мы с Роуз привыкли, что на нас глазеют в Дандалке, но ничего подобного прежде не происходило. Мы обе молчали.

– Только не делайте вид, что я вас напугала! – Она хрипло рассмеялась. – Уверена, вам довелось видеть вещи пострашнее. Как вас зовут? Я хочу рассказать своему другу, что я вас видела.

Я посмотрела на Роуз, но даже она выглядела ошеломленной. Между тем мама начала сильно кашлять в кабинке – обычно она так никогда не кашляла.

– Давайте! Я Шана. Видите, я сказала вам свое имя. А теперь назовите мне свои.

– Я Сабрина, – сказала сестра, посмотрев на меня и приподняв брови. – А это моя сестра… Эсмеральда.

Кто бы мог подумать, что Роуз запомнила имена, которые я дала своим лошадкам? Я вспомнила, как они стоят на полке над моим письменным столом, и наш дом показался мне безнадежно далеким.

– Какие чудесные имена для хорошеньких девушек, – снова заговорила официантка. – Как жаль, что у меня нет фотоаппарата, чтобы снять вас с вашими родителями. Но кто же знал, что я встречусь со знаменитостями в таком жалком месте? Могу спорить, вы обе можете многое рассказать, правда?

Мама в кабинке стала кашлять так сильно, что мне показалось – еще немного, и ее вырвет.

– Ма, – позвала я. – Ты в порядке?

– Ма, – повторила официантка, словно это слово ее поразило. – Кто бы мог подумать, что такой человек может быть матерью?

– Что вы имели в виду, когда сказали «такой человек»? – спросила Роуз.

Официантка не ответила. Она подошла к раковине, где сидела, прислонившись к стене, Пенни, чьи бело-красные полосатые ноги свешивались вниз.

– Расскажите о ней, – попросила официантка, наклоняясь к Пенни, чтобы более внимательно ее рассмотреть.

– Она спит с ней с самого рождения, – сказала Роуз, стараясь говорить так тихо, чтобы мама ее не услышала. – Никуда не ходит без нее. В том числе и в туалет.

За стенкой кабинки стало тихо. Я посмотрела вниз и увидела простые мамины черные туфли без каблуков.

– Ма? – снова позвала я.

– Да, – кротко отозвалась она.

– Ты в порядке?

– Все хорошо, Сильви. Не беспокойся. Меня немного укачало в машине. Ничего страшного. Дай мне минутку, и я стану как новенькая.

– Но я слышала, как ваша мать говорила, что ее никому лучше не трогать, – говорила официантка моей сестре, когда я снова повернулась к ним. – Почему так? Она… не такая?

– Ничего подобного. – Сестра приблизилась к Пенни и еще сильнее понизила голос. – Она не хочет, чтобы мы ее испачкали. Но у вас чистые руки. Так что давайте, потрогайте ее.

– Роуз, – сказала я.

Моя сестра посмотрела на меня.

– Кто такая Роуз?

– Я хотела сказать, Сабрина. Не думаю, что тебе следует…

– Не обращайте на нее внимания, – перебила меня Роуз, глядя на официантку и окончательно переходя на шепот. – Эсмеральда всегда была мнительной. У вас чистые руки. Так что давайте. Потрогайте ее, если хотите.

Я смотрела, как официантка наклонилась, приблизив лицо к Пенни.

– Привет, куколка, – сказала она едва слышно. Протянув руку с обкусанными ногтями, она погладила рыжие волосы, которые не успела оторвать сестра. – Когда моя дочка была маленькой, она играла с такой же куклой, как ты, только поменьше.

Пенни смотрела на нее с неизменно равнодушным выражением лица.

– Странно, – сказала официантка.

– Странно? – повторила Роуз.

– Ну, я хотела сказать, что это обычная Тряпичная Энни[44]. По десять центов за штуку. Но ваша… кажется другой. Я даже не знаю. Может быть, дело в отметинах.

– Отметины? – переспросила Роуз.

– Отпечатки пальцев. У твоей куклы они повсюду на шее. Или там, где должна быть шея. Наверное, это просто шов в том месте, где голова пришита к телу. Но создается впечатление, что ее кто-то душил.

Я подошла поближе. Официантка была права: я увидела серые пятна возле шва, соединявшего голову Пенни с телом.

– К тому же у нее изысканный золотой браслет вокруг запястья. Выглядит так, словно кто-то – одна из вас, наверное, – ненавидит и любит ее одновременно.

Мы с Роуз промолчали.

– Ну, если я не хочу, чтобы меня нашли с отпечатками пальцев на шее, – сказала нам Шана, – мне пора работать. Приятно было с вами познакомиться, девочки. Надеюсь, вашей маме стало лучше.

И мы остались в туалете втроем. Я снова спросила у мамы, все ли с ней в порядке. Теперь ее голос прозвучал увереннее, и она сказала, чтобы я перестала волноваться, просто ее немного тошнит после слишком долгой поездки на машине. Я повернулась и посмотрела на Роуз, но та опустила взгляд.

– Та женщина ушла? – спросила мама из кабинки.

– Да, – ответила я.

– Она не трогала Пенни?

Роуз продолжала изучать свои руки, поэтому я дала маме ответ, который она хотела получить.

– Официантка только на нее смотрела, – сказала я.

В это время Роуз отошла к раковине, которая находилась максимально далеко от Пенни, выдавила на ладонь жидкое мыло, пустила горячую воду и начала тереть руки. Когда я спросила у нее, что она делает, Роуз ответила, что у нее жирные руки после попкорна и шоколада, который мы ели в кинотеатре днем, но я знала, что причина совсем в другом.

Я подошла к мусорной корзине и вытащила из кармана рыжие пряди волос, которые туда засунула, когда мы выходили из машины, потому что не хотела, чтобы родители их заметили. Под гудящими лампами дневного света пряди казались более яркими и живыми, чем в темноте, в машине. Я поднесла руку к мусорной корзине и разжала кулак – рыжие пряди упали на влажную бумажную салфетку, выброшенную официанткой. Потом я подошла к раковине и тоже вымыла руки, поглядывая на Пенни.

– Ты могла бы делать хирургические операции своими руками, – заметила сестра, когда я продолжала выдавливать мыло. – Пошли отсюда.

– А как же мама?

– Ты там жива? – спросила Роуз.

– Вам не нужно меня ждать, – после небольшой паузы ответила мама. – Возвращайтесь в машину. Я скоро приду. А Пенни оставьте здесь.

Мне не хотелось ее оставлять, но выбора не было, пришлось уйти. Мы с Роуз покинули туалет, обошли столики и заметили официантку, она нам подмигнула, наливая в чашки кофе. Когда мы проходили мимо стойки, Роуз на ходу прихватила пригоршню мятных конфет. Снаружи нас уже ждал в машине отец, который пристегнул ремень и был готов ехать.

– Что случилось с вашей матерью? – спросил он.

– Она внутри, – ответила я.

– С ней все в порядке?

– Она говорит, что да, – сказала Роуз.

Прошло некоторое время, прежде чем появилась мама с Пенни на руках. По мере того как она приближалась, меня преследовало ощущение, что в ней что-то изменилось. Когда она села рядом с отцом, он спросил, все ли хорошо. Она ответила так же, как мне: ничего страшного, ее немного укачало, мы слишком долго ехали в машине. Когда отец включил зажигание и машина покатила вперед, я сказала Роуз:

– Я удивилась, что ты помнишь эти имена.

– Какие имена?

– Те, что я дала моим лошадкам.

– Ну, я обращаю гораздо больше внимания на то, что происходит вокруг, чем ты думаешь, Сильви. Сабрина – это белая лошадка с голубыми глазами и настоящим хвостом. Эсмеральда – черная, с мощными мускулами и блестящими зелеными глазами. Я права?

Я кивнула, удивившись еще сильнее.

– Как ты это запомнила?

– Одно время ты только о них и говорила. Если хочешь, я могу рассказать и про остальных.

Что-то подсказало мне, что нужно остановиться. Очень скоро Роуз закрыла глаза и заснула. Несмотря на мамины заверения, что с ней все в порядке, я почти сразу поняла, что это совсем не так. За все свое детство я не помнила, чтобы мама болела, если не считать легкого насморка. Отец часто простужался, болел гриппом и бронхитом, не говоря уже о проблемах со спиной. Мы с Роуз нередко приходили из школы с расстройством желудка или высокой температурой. Мама всегда приносила нам в постель имбирный эль[45] и суп, втирала «Вейпораб»[46] и давала градусник, так что мне было странно видеть ее в таком состоянии.

До конца поездки радио оставалось выключенным. Вместо проповедников, вещавших о том, как избежать вечности в аду, машину заполнили тихие мамины стоны. Она прижалась щекой к окну, потому что стекло холодило кожу. Она выдерживала в таком положении тридцать или сорок минут, потом просила остановить машину. Всякий раз отец включал аварийные сигналы и съезжал на обочину автострады. Мама быстро отстегивала ремень и выскакивала наружу. Мимо проносились автомобили и грузовики, их фары освещали маму, продолжавшую держать куклу – только теперь она не прижимала ее к себе так сильно – и скрывавшуюся в высокой траве. Когда наступала тишина, мы слышали, что ее рвет, затем мама возвращалась и садилась на свое место. Каким-то образом Роуз умудрилась проспать все это время. Однако мы с отцом молчали, лишь спрашивали время от времени, не можем ли мы как-то помочь.

– Давайте поскорее вернемся домой, – всякий раз отвечала мама. – Я в порядке.

Так, делая бесконечные остановки, мы на рассвете добрались до нашего дома. Мама устало отстегнула ремень и вылезла из машины. Я разбудила Роуз, и мы последовали за ней. Отец взял маму под руку и повел к двери, где нашел конверт, стоявший на ручке. Он прочитал адрес и засунул его в карман.

Мама вошла первой, сразу направилась в темную кухню, и я услышала, как она наливает в стакан воду. Роуз устремилась вверх по лестнице. Отец вместе с чемоданами стал подниматься на второй этаж вслед за ней. Я же прошла по гостиной, зажигая свет. Когда я закончила, отец уже спустился вниз с письмом в руке. У него было мрачное лицо, я не удержалась и спросила, что случилось.

– А?

– Что-то не так? Ты выглядишь встревоженным.

– Все хорошо, ангел мой.

Мне бы не следовало спрашивать, кто оставил письмо, но я устала после долгой ночи без сна и не удержалась.

– Это? – Он приподнял письмо. Его обычно аккуратно причесанные волосы растрепались, и я видела в его глазах усталость. – От журналиста. Сэма Хикина. Я согласился дать ему интервью для книги.

Мы оба почувствовали мамино присутствие и обернулись – она стояла между кухней и гостиной. Теперь, когда мы вернулись домой, я ожидала, что она положит куклу, но мама продолжала держать ее на руках.

– Что там с Сэмом Хикином?

Отец сложил и засунул письмо в карман.

– Мы можем обсудить это позднее, когда ты будешь лучше себя чувствовать.

– Я прекрасно себя чувствую, – сказала мама, но подошла к дивану и села с Пенни на коленях. – Только немного отдохну здесь.

– Разве тебе не будет удобнее в собственной пос-тели?

Она наклонилась вперед и закрыла глаза.

– Да, конечно. Но мысль о том, чтобы подняться по лестнице… Не сейчас. Ты иди. Я приду через минутку.

– Ты уверена? – спросила я.

– Сильви, милая, это ты? – спросила она, не открывая глаз, и мне вдруг показалось, что она ослепла и движется по миру на ощупь. – Что ты здесь делаешь? После такой ночи тебе следует отправиться в постель.

– Сейчас я пойду, но ты меня беспокоишь.

– Не нужно. Ложитесь, и спокойной вам ночи.

Я посмотрела на отца, он после коротких колебаний поправил подушки, чтобы мама могла лечь. Когда она устроилась поудобнее, он накрыл ее одеялом. Вместе с Пенни. Наклонившись, отец поцеловал маму в лоб.

– День был тяжелым для всех нас, но в особенности для тебя. Отдыхай.

Я прошла по комнате, выключая лампы, которые только что зажгла, и опуская шторы. Когда гостиная погрузилась в темноту, я подошла к маме и тоже поцеловала ее в лоб, стараясь держаться подальше от Пенни. Мамина кожа не была горячей или влажной, как я ожидала, – она оказалась прохладной и сухой.

– Спокойной ночи, ма, – прошептала я.

– Спокойной ночи, милая. Спасибо, что ты такая хорошая дочь.

Ее слова заставили меня вспомнить свою ложь о том, что официантка не трогала Пенни. А еще о Дот и о том, как я помогала Роуз, чтобы спасти свой доклад.

– Я не всегда бываю хорошей.

– Нет, ты всегда хорошая, – слабым голосом возразила она. – Ты нас никогда не разочаровываешь, Сильви. А теперь иди спать.

Мы с отцом поднялись наверх, обнялись на прощание и разошлись по своим комнатам. Я улеглась на кровать и мгновенно заснула. Но через час или два лучи утреннего солнца проникли в окно и разбудили меня. Еще не до конца проснувшись, я лежала и смотрела на полку над письменным столом. Я была слишком маленькой, когда дядя подарил нам с Роуз лошадок, и ничего не помнила. Но отец рассказывал, что Хоуи часто посещал ипподром, расположенный рядом с его квартирой в Тампе. Он редко много выигрывал, но, когда такое случалось, покупал несколько лошадок в специальном магазине. Дядя Хоуи опасался, что продаст лошадок, когда ему потребуются деньги, поэтому отдавал их нам. Отец не одобрял страсть брата к игре, но ему нравились эти лошадки, в особенности после того, как он увидел, с какой любовью я к ним отношусь.

Но в то утро, после возвращения из Огайо, кое-что изменилось.

Я выбралась из постели, пересекла комнату, пододвинула стул и встала на него.

Когда я увидела, что стало с Сабриной – безупречно белым пони с голубыми стеклянными глазами и хвостом из настоящего конского волоса, – которую вспомнила Роуз, я открыла рот, но не смогла произнести ни слова. Потянулась к черному пони с могучими мышцами и зелеными глазами. Эсмеральда – Роуз назвала и ее. Я держала обеих лошадок за животы и смотрела на их оторванные конечности. Тщательно вырезанные ноги, суставы, копыта устилали ковер. Я слезла со стула и стала подбирать кусочки, с каждым мгновением чувствуя, как меня все больше охватывают гнев и удивление.

Первым делом я подумала о сестре. И все же я не могла себе представить, чтобы она незаметно пробралась в мою комнату и сделала такое без всякой на то причины. Еще менее вероятным кандидатом являлся отец. К тому же он спал в соседней комнате и у него не было ни малейших поводов для того, что портить моих лошадок. Я прислушалась и уловила его легкий храп. Ну а мама наверняка все еще лежала на диване, внизу, в гостиной, там, где мы ее оставили. Она сказала, что у нее нет сил, чтобы подняться по лестнице в свою спальню. Тут я подумала о кукле. О Пенни, которую обнимала мама. О том, как она улыбается своей безмятежной улыбкой и ее пустые черные глаза изучают наш дом. Ей пришлось проделать длинный путь, а с собой она принесла лишь отпечатки пальцев на шее и изящный золотой браслет на запястье.

Птицы

На извивающейся лесной тропинке стояли люди с поднятыми вверх руками. Хикин велел мне говорить шепотом и идти тихо, чтобы их не побеспокоить. Когда мы вышли на открытое пространство, он остановился и опустился на колени, чтобы расстегнуть молнию на своем вещевом мешке, а я смотрела на его черные волосы с седыми прядями. Его тонкие пальцы были широкими и плоскими на концах, словно кто-то расплющил их молотком. Он вытащил небольшой целлофановый мешочек и протянул мне.

– И что я должна делать?

– То же, что и другие. Насыпь немного на ладони и подними их вверх.

Я высыпала зернышки себе на ладони, затем он сделал то же самое, после чего убрал мешочек обратно.

– Помни, – сказал он, глядя на меня узкими глазами на застывшем лице. – Ты должна оставаться совершенно неподвижной и молчать.

Он поднял руки, и я последовала его примеру. Хотя на мне были свитер и куртка, которые я достала из шкафа прошлым вечером, когда он в первый раз позвонил, у меня по спине пробежал холодок.

– И моя мама так делала?

– Да, так, как я тебе сказал.

– Когда вы с ней приходили сюда?

– Несколько раз. В первые дни после интервью, которое она согласилась мне дать, когда я писал книгу. У меня возникла идея привести ее сюда, когда она заговорила о глубокой печали, завладевшей ею после смерти ее отца, и о трагических событиях с птицами, которые всегда ее преследовали. Вероятно, она рассказывала тебе об этом?

Мне было стыдно признаться, но я сказала, что мама мне ничего не рассказывала.

– Но я читала эту часть вашей книги и все знаю.

– Только часть? – спросил Хикин. – А я считал, что ты прочитала всю.

Я сказала, что не стала читать последнюю часть из уважения к родителям.

– Они не хотели, чтобы мы с Роуз читали вашу книгу. Им не нравилось то, что вы там написали.

В этот момент в глазах Хикина что-то изменилось, они как-то затуманились.

– Я страдаю и всегда буду страдать из-за этого, – со вздохом сказал он. – Вот почему я написал вашей матери письмо с просьбой о встрече.

– И она согласилась?

Он посмотрел на свои ладони с щепотками зерна на каждой.

– Нет.

После этого мы перестали разговаривать. Другие люди по-прежнему стояли на тропе с поднятыми руками. Я еще выше задрала ладони.

Вьюрки. Черноголовые дубоносы. Именно эти птицы сядут на наши ладони, если мы проявим терпение, так мне сказал Хикин. Я посмотрела на его темно-бордовую куртку с застегнутой доверху молнией. Он порезал шею – наверное, во время бритья, решила я, – и на месте ранки остался кусочек салфетки с капелькой засохшей крови, что заставило меня вспомнить о перчатках Дерека. Кровь на ткани, неожиданный рассказ о том, как он потерял пальцы, мой визит к отцу Коффи – все это промелькнуло у меня в голове во время долгого ожидания в субботу. Хикин не мог встретиться со мной раньше из-за работы в газете, и я провела весь день дома с Роуз. После ссоры из-за денег мы с ней не разговаривали, так что тишину нарушал лишь бой часов, сообщавший, что время уходит, приближая меня к тому моменту, когда я должна буду встретиться лицом к лицу с Раммелем и Луизой.

Утром я сказала Роуз, что иду в библиотеку – опрометчивая ложь, если учесть, что она была закрыта, но я знала, что Роуз не станет проверять, – а потом встретилась с Хикином в конце Баттер-лейн. Мы поехали в национальный заповедник «Бомбей Хук» – для этого нам пришлось пересечь границу штата Делавэр. Оставалось всего двадцать два часа, и я начала думать, что от Хикина не будет ни малейшей пользы.

– Могу я спросить, как тебе удалось найти письмо? – сказал Хикин.

Я заметила, что его речь совсем не похожа на длинные предложения, которые он использовал в своей книге, и не имеет ничего общего с запинающимся и заикающимся человеком, которого описывал отец.

– Оно было в комнате моей сестры. А я искала письмо дяди. Я написала ему несколько недель назад, но он так и не ответил.

– Значит, мое письмо не было спрятано в каком-то особом месте?

Вопрос показался мне очень странным, и я почувствовала раздражение.

– Извините, нет. Оно лежало под кроватью Роуз, поэтому я и подумала, что письмо адресовано ей.

Он вздохнул.

– Ну, теперь нам нужно помолчать, иначе они не прилетят. Им нравится тишина и неподвижность, которые, по словам твоего отца, привлекали «капли».

Налетел порыв ветра и стряхнул на землю самые упрямые листья, которые все еще оставались на голых ветках. Мне вновь стало холодно, меня охватили неприятные чувства, связанные с родителями. Вдруг показалось, что я их предаю. Прошло еще некоторое время, но птицы так и не появлялись, и я нарушила молчание:

– Очевидно, вы ему не поверили.

– Твоему отцу? Да, не поверил, во всяком случае, в конце. А ты?

Я подумала о свете, до сих пор горящем в подвале, о картинках, которые отец показывал во время своих лекций, а также об истории его встречи с нашей мамой.

– И да, и нет. Когда он говорил, ему было трудно не верить.

– Мне знакомо это чувство. Когда я в первый раз их увидел, по большей части со сцены говорил твой отец. У него был дар оратора. Но твоя мать обладала еще более важным даром.

Мы снова замолчали. На одном из кедров по соседству уселась маленькая птичка с черно-белыми перьями, но не выказывала намерений слететь вниз.

– А по какому адресу ты написала дяде? – спросил Хикин, забыв о собственных инструкциях хранить молчание.

Птичка тут же улетела.

– В Тампу. Он там живет.

– Что ж, теперь понятно, почему он тебе не ответил. Он переехал, Сильви.

– Переехал? Куда?

– На самом деле он живет совсем рядом. В двух часах езды отсюда.

– Откуда вы знаете?

– Не забывай, я журналист. Возможно, не лучший, но я тщательно проверял все детали истории твоих родителей для газеты. Несколько раз даже пытался поговорить с твоим дядей, но он отказался. Как и твоя сестра, когда я к ней обратился.

Пока мы ехали в заповедник на его хрипящем старом «Фольксвагене», Хикин рассказал мне историю, которая быстро становилась знакомой: вскоре после смерти моих родителей он заехал к нам домой, но Роуз его не впустила. Она сказала, что он принес лишь неприятности нашим родителям и она больше не хочет его видеть. Но он ничего не говорил о нашем дяде.

– А почему вы хотели с ним встретиться?

Хикин пожал плечами.

– Если исключить вас с сестрой, Ховард был единственным человеком из круга ваших родителей, у которого я ни разу не брал интервью, пока писал о них книгу. И даже после их смерти. Я думал, он может что-то знать.

– Но в ту ночь он был во Флориде, – сказала я и тут же вспомнила записку из папки Раммеля. – Что он мог вам рассказать?

– Да, я знаю. Я читал полицейские отчеты с его заявлением о том, что он выпивал у себя дома после того, как потерял работу. Это была лишь попытка – отчаянная попытка с моей стороны – найти хоть какие-то ответы. Впрочем, не имеет значения. Твой дядя вел себя так же жестко и категорично, как твоя сестра, и выгнал меня вон.

Та же птичка или другая, очень похожая на первую, уселась на ветку рядом с нами. Я понимала, что должна молчать, если хочу, чтобы она взяла зерна с моей ладони. И все же не удержалась от вопроса:

– Я знаю, это ваша работа, Но…

Хикин опустил руки вниз, сжав их в кулаки, чтобы не просыпалось зерно.

– Это все моя вина. Таков простой ответ.

– Вина?

– Я предал твою мать, написав в книге некоторые вещи. И я виновен в той роли, которую сыграл в смерти твоих родителей. Но дело не только в этом. Даже если бы Данны не предоставили Линчу алиби, я не верил в его вину.

«Двадцать два часа», – снова подумала я.

– Почему? В таком виде история выглядит вполне логично. Он был разгневан на моих родителей из-за того, что случилось с Абигейл. У него имелся мотив. Кроме того, он был в церкви.

– Несмотря на то что твои сестра и дядя отказались со мной разговаривать, Альберт Линч согласился со мной встретиться. Я несколько раз посещал его в тюрьме, чтобы уточнить некоторые моменты. И…

– И какое впечатление он на вас произвел? – не удержалась я от вопроса – ведь он попал в тюрьму из-за меня.

– Какое впечатление? Он выглядел как человек, который потерял все. Жену – много лет назад. Потом дочь. И почти на год – свободу.

Я посмотрела на другую маленькую птичку, которая перелетала с ветки на ветку, быстро взмахивая крылышками. Если я действительно совершила ошибку, то было трудно не чувствовать вину. Но когда я подумала об Абигейл, у меня возникло чувство, что я ее каким-то образом оберегаю.

– Он человек в беде, Сильви. Тут нет сомнений. Но убийца? Я так не думаю.

– Я бы хотела повидать дядю, – сказала я, меняя тему. – Вы сможете отвезти меня к нему? Возможно, в моем присутствии он согласится с вами поговорить. Может быть…

– Ш-ш-ш-ш…

На этот раз шум донесся не из моего уха. Хикин указал в сторону ветки кедра. На ней сидела птичка, ближе к нам, чем раньше. Хикин не стал поднимать руки, просто застыл на месте. А я продолжала стоять с поднятыми ладонями, стараясь не шевелиться. Я подумала о статуях в церкви, которые смотрели в пустоту. Несколько мгновений мы оставались подобными им, пока птичка не вспорхнула с ветки и не опустилась на мою ладонь. Ее хрупкое тельце весило не больше, чем зерна. Я наблюдала за ее движениями, быстрыми и резкими: она клюнула зерно, закинула голову и проглотила его. Затем повторила движение со вторым зерном, распростерла крылья, взлетела на ветку и запела.

Хикин посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ну, и как тебе, понравилось?

Я опустила руки, и зерна посыпались на землю.

– Как вы и обещали.

– Волшебно, правда?

– Волшебно, – повторила я, потому что так оно и было.

– Ну, я рад, что тебе довелось пережить эти ощущения. Твоя мать очень радовалась, глядя на маленьких птичек. А они были в восторге от нее. Мы стояли здесь часами, кормили их и разговаривали, потом замолкали, когда они появлялись.

Мне не сразу удалось представить себе маму и Хикина на тропинке в лесу или обстоятельства, которые привели к тому, что они стали проводить время вместе.

– А о чем вы с ней беседовали, когда приезжали сюда?

– О многих вещах. О вас с Роуз. Иногда – если тебе хочется знать правду – мы говорили о твоем отце. О том, какие у них были отношения. Но больше всего о ее желании все это прекратить.

– Прекратить?

– Да, их работу. Она находила ее утомительной. Ты, наверное, не знала. Вот как она объясняла происходящее: ее ощущения появлялись и исчезали по собственной воле, она сама не могла их включать или выключать. Но отец ее вынуждал. Во многих смыслах от этого зависело их благополучие. Вот почему время, которое она проводила со мной, стало возможностью ускользнуть от тяжелой для нее жизни. Да и для меня стало спасением.

– А вы были… – Я не знала, как сформулировать следующий вопрос, поэтому просто замолчала.

На этот раз тему сменил Хикин:

– Ты что-то говорила о дяде?

– Вы отвезете меня к нему?

– Сейчас? А как же твоя сестра? Она не будет тебя искать?

– О ней не беспокойтесь, – ответила я.

Хикин разжал кулаки, и я увидела, как падает на землю зерно.

– Ну, сначала нам нужно ему позвонить, чтобы узнать, дома ли он и согласен ли нас принять. Есть еще проблема с моей машиной – она на последнем издыхании, – но я думаю, что мы сможем до него доехать.

– Хорошо. Может быть, по дороге вы расскажете мне о себе и моих родителях.

Он посмотрел на мой фиолетовый дневник, торчавший из кармана куртки, и с некоторым опозданием сказал:

– Однажды я считал, что стану тем человеком, который сможет написать значительную книгу о твоих отце и матери. Но я был чрезмерно циничен. Моя история оказалась слишком сильно переплетенной с их жизнью, чтобы получиться объективной. И давай посмотрим правде в глаза – я не такой уж хороший писатель. Но кто знает? Твоя мать рассказывала мне о твоих победах в конкурсах эссеистов. Быть может, настанет день, Сильви, и ты напишешь их историю – и расскажешь ее так, как следовало.

Тут Хикин развернулся и зашагал обратно по тропинке. Я последовала за ним, и мы прошли мимо человека, который стоял, молча подняв руки. Вокруг него птицы перелетали с ветки на ветку, хлопали крыльями и пели, а люди дожидались магии, которую могли подарить им крохотные существа, если они проявят достаточно терпения, не будут разговаривать и шевелиться.

Первый раз он их увидел в старом Мейсон-холле в Бетесде – Мейсоны у Мейсонов, как шутил мой отец с подиума. В тот вечер он рассказывал историю семейной фермы Локк из Винчестера, Нью-Гэмпшир. Зимой 1874 года следующий в Монреаль дилижанс сломался неподалеку от этого места, и фермер с женой приютили путешественников.

– Прежде чем я продолжу, – сказал отец группе слушателей – их собралось не больше дюжины, – сразу хочу предупредить, что это не будет анекдотом про фермерских дочерей.

Слушатели засмеялись, а он стал рассказывать, как путешественников угостили у камина жареной свининой, сладким картофелем и тыквенным пирогом. Пребывание на ферме доставило всем такое удовольствие, что путешественники попросились в гости через несколько месяцев, а потом и в следующем году. Так семейная ферма Локк превратилась в гостиницу, которая постепенно стала большим домом на вершине холма с двадцатью тремя комнатами для гостей.

Пока отец рассказывал о той ночи, когда фермер сошел с ума и зарубил топором жену, детей и семерых гостей, остановившихся в гостинице, Хикин слушал очень внимательно, хотя его глаза постоянно обращались к моей маме. Казалось, она чувствовала себя на сцене неловко, раскачивалась на стуле и смотрела в пол, лишь однажды бросив взгляд на мужа, когда он достал топорик из небольшого черного футляра. Держа оружие в руках, он заговорил о годах, последовавших за бойней, когда гостиница пришла в запустение и закрылась в 1919 году. К тому моменту, когда он закончил описывать диковинных призраков, которых видели многие посетители гостиницы, даже Хикину стало казаться, что в комнату проникла семья привидений. Он представил обезглавленную миссис Локк, неловко шатающуюся на сцене, и мистера Локка в залитом кровью комбинезоне с топором в руках – на месте моего отца. Он представил детей, выбирающихся из колодца, куда были сброшены их тела, они взялись за руки и возобновили игру, прерванную столь ужасным образом.

Пепел, пепел, мы все падаем вниз…[47]

Потом Хикин постарался отбросить видения, призвав на помощь разум и скептицизм. И все же его любопытство было разбужено. Он в первый раз услышал о моих родителях, когда писал статью для «Дандалк игл» о предполагаемом ремонте в Мейсон-холл. Когда Хикин впервые там побывал, он заметил рекламный листок на доске в вестибюле, в котором сообщалось о предстоящей лекции. Во время второго визита он задержался возле доски после лекции, рассчитывая встретить моих родителей и завязать с ними разговор. Когда такая возможность появилась, Хикин представился, пожал теплую сильную руку моего отца и прохладную хрупкую ладонь матери. Сначала отец не проявил особого интереса, как показалось Хикину, но как только он упомянул о своей профессии репортера, отец поделился подробностями о путешествии на ферму Локков, снова ставшей действующей гостиницей. Новые владельцы нашли топорик в подземном убежище и отдали моим родителям, рассчитывая, что они помогут избавиться от навязчивых привидений. И с тех пор, сказал отец, в гостинице все успокоилось.

Если на отца новость о том, что Хикин хочет написать о них книгу, произвела благоприятное впечатление и он стал охотно с ним общаться, то маме она совсем не понравилась. Она отошла в сторону, словно не хотела принимать участия в разговоре. Хикин продолжал на нее поглядывать, но мама смотрела в окно, не обращая на него ни малейшего внимания.

Когда они возвращались домой – об этом Хикин узнал значительно позднее, – отец спросил у мамы, почему она стала такой неразговорчивой и даже мрачной на сцене, а потом во время беседы с Хикином. Она снова отвернулась к окну и ничего не ответила.

– Что-то тебя смущает, верно? – не унимался оте-ц. – Я прав?

– Да, Сильвестр. То, что мы делаем; ну, ты же знаешь, я считала это даром, который нам следует использовать, чтобы помогать людям, а не привлекать к себе внимание.

Отец вздохнул, и некоторое время они ехали в молчании через темный лес.

– Назови художника, которым ты восхищаешься, – после долгой паузы попросил отец.

– Я не понимаю, какое это может иметь отношение к…

– Просто назови имя.

– Ладно. Норман Роквелл.

– Писатель?

– Сестры Бронте.

– Певец?

– Пожалуйста, объясни, что ты имеешь в виду, Сильвестр.

– Я хочу сказать: если бы эти люди держали свой дар при себе, мир стал бы не таким прекрасным. Ты согласна?

– Да, – неохотно кивнула она.

– С нами такая же история. Мы должны поведать людям о том, что ты – что мы можем делать. Нам следует рассказать, кому мы сумели помочь. Это добрые вести, несущие надежду, Роуз, а мир нуждается в надежде. Ты со мной согласна?

– Да, – повторила она.

– Хорошо. Тогда постараемся найти способ сделать данную ситуацию комфортной для тебя. Менее всего на свете я хочу, чтобы женщина, которую я люблю, та девушка с зубной болью, с первого взгляда вскружившая мне голову, чувствовала себя несчастливой.

Моя мама смотрела в окно и молчала. Позднее она сказала Хикину, что размышляла об истории, рассказанной отцом в Мейсон-холле. Она представляла себе семью Локков во мраке леса. Среди темных деревьев увидела обезглавленную жену фермера и ее мужа в окровавленном комбинезоне, сжимающего топорик, и их детей, играющих в детскую игру «Кольцо вокруг розы»[48]. Мою маму нелегко напугать, но видение вывело ее из равновесия, и у нее появились дурные предчувствия.

– Ты в порядке? – спросил сидевший за рулем отец.

Мама отвернулась от леса и от фермерской семьи, чтобы посмотреть на него.

– Я в порядке.

– Счастлив это слышать. – Он протянул руку и крепко сжал ее ладонь. – Вернемся к репортеру. Он дал мне свою визитку. И что-то сказал по поводу интервью для газеты. Не беспокойся, говорить с ним буду я.

Через неделю после того вечера Хикин стоял на крыльце нашего дома и звонил в звонок. Когда никто не ответил, он постучал. Наконец отец открыл дверь и впустил его в дом.

– Моя старшая дочь сломала звонок много лет назад, – объяснил отец. – Она думала, что в маленькой коробочке – банк, куда следует кидать монетки, и набросала их так много, что звонок перестал работать. Когда-нибудь мне придется его снять и починить. Наверное, я найду там миллион долларов.

Хикин улыбнулся и украдкой оглядел гостиную, усаживаясь в кресло с подголовником, предложенное отцом. Он обратил внимание на большое распятие на стене, стоящие рядом антикварные часы, старый шкаф, набитый книгами, но более всего внимание Хикина привлекли мои с Роуз фотографии в рамках, на маленьком угловом столике. Их сделали, когда мы ходили в начальную школу, – глаза блестят, волосы гладко причесаны.

– Насколько я понимаю, это ваши дочери, – сказал Хикин отцу, который уселся напротив.

– Да, мои ангелочки. Они прелестны, верно?

– Да. Должно быть, вы ими очень гордитесь, – ответил репортер.

– Так и есть. Кстати, раз уж разговор зашел о моих дочерях, они скоро вернутся домой из школы. Так что, если вы не против, давайте перейдем к делу.

Шестидесятитрехлетняя женщина выигрывает конкурс по поеданию пирогов…

Министр образования объявляет о новой системе расходов…

Библиотекари собирают деньги на новую пристройку…

Обычно Хикин писал на такие темы. Они не требовали особой глубины исследований, и ему хватало всего нескольких вопросов, чтобы представить себе текст статьи. Но это интервью было совсем другим – настолько другим, что он понял, что нервничает. Ерзая в кресле, он вдруг испугался, что снова начнет заикаться. Он считал, что навсегда решил эту проблему после занятий с врачом много лет назад, но всякий раз, когда испытывал тревогу, заикание возвращалось. Чтобы подстраховаться, Хикин захватил с собой магнитофон и блокнот, полный вопросов, которые он не успел задать после лекции в Мейсон-холле.

Как вы начали этим заниматься?

Как вы поступаете, когда один из вас что-то чувствует, а другой – нет?

Как вы совмещаете такую необычную профессию с требованиями обычной жизни?

Однако Хикин набросал вопросы, имея в виду, что будет беседовать с обоими нашими родителями. Ведь они были командой. Но мама не вышла к нему. Он подумал, что ему следует о ней спросить. Ведь репортерам необходимо уметь задавать неприятные вопросы. Но, как и многие другие вещи в его жизни – неудачная служба в военно-воздушных силах, развод с первой женой, – у него это плохо получалось. К тому же отец столько говорил, что Хикину удалось задать всего лишь пару вопросов.

– Ситуации, в которых вы и в-в-ваша… – в какой-то момент сказал Хикин, прервав историю отца, которую тот уже рассказывал на лекции, – в-в-ваша жена встречались с… жуткими вещами. Вы никогда не испытывали страха?

– Мы люди, – с немалой гордостью ответил отец. – Страх – естественная реакция человека. Но когда мы его испытываем, то начинаем молиться.

Хотя магнитофон был включен, Хикин записал ответ в блокнот. На самом деле он задал этот вопрос только для того, чтобы завести разговор о моей матери. Однако у него ничего не получилось – отец тут же сменил тему.

– Хотите осмотреть подвал? – предложил он.

– Подвал? – Несмотря на весь скептицизм, у Хикина перехватило горло от страха.

– Там наша рабочая площадка. Она постепенно превратилась в некое подобие музея, полного… ну, пожалуй, экспонаты в нем можно называть артефактами – мы собрали их за годы путешествий. – Не дожидаясь ответа, отец встал. – Так вы идете?

– Да, к-к-конечно, – пробормотал Хикин, отчаянно борясь с возвращающимся заиканием.

Когда они спускались по деревянным ступенькам, Хикин не стал выключать магнитофон. Воздух с каждым шагом становился более влажным и прохладным. Подвал показался Хикину огромным, а темные дальние углы создавали ощущение бесконечности. Посередине лежал старый восточный ковер, на котором стояли письменный стол и старое кресло-качалка. У стены из шлакобетонных блоков Хикин заметил книжную полку, забитую книгами. У другой стены располагалась полка с маленькими статуэтками, фигурками и изогнутой веткой, напоминающей кричащее лицо. На стене висел топорик с семейной фермы Локков – так рыбак демонстрирует свои трофеи. А еще дальше, за деревянной стенкой, в бесконечно далеком углу, Хикин разглядел нечто, напоминающее механическое кресло… кресло дантиста, с содроганием сообразил он.

– Что… – Он сглотнул. Комок у него в горле теперь стал жестким. – Что тут происходит?

– Как я уже вам говорил, мы здесь работаем.

– И к-к-какого вида работы… Я хотел спросить, что там… там, в углу?

Мой отец повернулся, увидел кресло и рассмеялся.

– О, это напоминание о моей прошлой жизни, в которой я был дантистом. Когда мы с женой сюда пере-ехали, мой план состоял в том, чтобы открыть домашнюю практику. Но местные законы запрещают это, что стало большим счастьем для меня, потому что мне не нравилось быть дантистом. Так что не тревожьтесь, Сэм, я обещаю не доставать старые хирургические щипцы и не вырывать ваши коренные зубы и клыки… конечно, если вы не напишете про нас что-нибудь нехорошее.

Хикин заставил себя рассмеяться и попытался задать вопрос о прежней карьере отца. Однако отец похлопал его по плечу и попросил расслабиться, обещав, что у нас в подвале его не обидят ни призраки, ни зубные врачи. Между тем магнитофон стал тяжелым, словно кирпич, в руке Хикина. Он посмотрел вниз, чтобы увидеть, вращаются ли катушки. Если он хотел написать хорошую историю – а ему это было просто необходимо, – требовалось задать определенные вопросы. Он набрал в грудь побольше воздуха.

– А почему у вас з-з-здесь стенка? – спросил он, стараясь говорить спокойно и уверенно.

– Сначала тут предполагалась приемная для пациентов, но потом у меня появились другие планы. Я надеялся устроить подходящее помещение, где могла бы находиться страдающая душа. Ну а сейчас я располагаю их на стоящей там койке. Не идеальное решение проблемы.

– Страдающую д-д-душу?

– Так я называю несчастных людей, которые приходят сюда, когда нуждаются в помощи.

– И о какой помощи идет речь?

– Ну, если попросту, о людях, чьими душами овладели злые духи, которые не намерены покидать их по собственной воле.

Хикин заглянул в темные глаза моего отца, скрывающиеся за мутными очками. Он знал о путешествиях моих родителей в места, где якобы водятся призраки. Но на лекциях об этом ничего не говорилось.

– Вы х-х-хотите сказать, что занимаетесь… экзорцизмом? Я думал, что такие вещи делают только священники.

– Да, как правило. Но в некоторых случаях даже священники бессильны. Некоторые из них отправляют к нам тех, кому нужна помощь.

Магнитофон тихонько гудел в руке Хикина.

– Я знаю, о чем вы думаете. – Отец поднял руку, словно хотел остановить мысли репортера. – Вы смотрели те же самые фильмы, что и все остальные. Но в реальной жизни изгнание нежелательного духа выглядит иначе. Никаких вращающихся голов. Или зеленой рвоты, заливающей комнату, хотя, конечно, подобные детали сделали бы вашу статью в газете более завлекательной. Но в этом доме мы с женой взываем к вере, молимся днем и ночью и помогаем страдающему человеку.

Его жена. Теперь, когда мой отец ее упомянул, Хикин понял, что если он не воспользуется этой возможностью сейчас, то уже не сможет о ней спросить. Но он так и не сумел произнести нужных слов и просто последовал за отцом к книжной полке. Отец стал показывать ему один предмет за другим, рассказывая о них. Детали отличались, но все истории объединяли одинаковые обстоятельства: каждая фигурка или статуэтка, и даже изогнутая ветка, были взяты там, где обитали опасные призраки, которые исчезали после того, как предмет забирали. На нижней полке Хикин заметил массу драгоценностей – кольца, медальоны и броши, оставленные людьми, приходившими в наш дом, как объяснил отец.

– Я считаю, – сказал отец, – что этим людям следовало вернуться в мир без предметов, которые были на них, когда призрак обитал в их теле.

– Понятно, – сказал Хикин, который начал формулировать новый вопрос. Стараясь контролировать каждое произнесенное слово, Хикин спросил: – Почему вы не боитесь держать эти вещи в своем доме, если верите, что в них находятся злые силы?

– А почему я должен бояться? – спокойно спросил отец.

– Ну, это же очевидно. – Теперь Хикин чувствовал себя более уверенно. – Если вы верите, что в данных предметах обитали злые духи, то почему они не могут продолжить свою деятельность здесь? Более того, оказавшись вместе, они смогут создать большее зло, средоточие мрака под вашим домом. Конечно, если вы сами в них верите.

Отец некоторое время молчал. Он переставил предметы на полках так, чтобы Хикин понял, что их тщательно изучали.

– Мы с женой чрезвычайно благочестивы, – наконец заговорил отец. – Мы живем чистой и честной жизнью, в соответствии с волей Божьей. И это дает нам возможность здесь доминировать.

– А как же ваши дочери? Они столь же благочестивы? Или они рискуют пасть жертвой…

– Конечно, наши дочери благочестивы. Они ведь мои дети. И я не потерплю ничего другого.

– Вы разрешаете им спускаться сюда?

– Это и их дом, поэтому они могут приходить в подвал. Но моя жена не хочет, чтобы кто-то подходил к ее старому креслу-качалке, когда-то принадлежавшему ее отцу и имеющему для нее сентиментальную ценность. Что касается меня, в прошлом бухгалтера и дантиста, я бы не хотел, чтобы дети играли в моем кабинете, и предпочитаю, чтобы они проводили время в другом месте. Кстати, раз уж мы вспомнили о моих дочерях, они скоро вернутся домой, а мне нужно сделать несколько важных звонков. У вас есть еще вопросы для будущей статьи?

«Ваша жена, – подумал Хикин. – Мне нужно поговорить с вашей женой».

Но если другие сложные вопросы он сумел задать, то здесь язык вновь отказался ему повиноваться.

– Нет, – наконец ответил он, – у меня больше нет вопросов.

Тогда отец повел его к лестнице. Когда они вышли на крыльцо, журналист почувствовал облегчение, что снова оказался под открытым небом.

– Пожалуйста, передайте ей… в-в-вашей жене, я хотел сказать… передайте ей п-п-привет, – сумел выдавить из себя Хикин.

Отец кивнул и закрыл за ним дверь.

Всю следующую неделю Хикин сидел за своим заваленным бумагами письменным столом в редакции «Дандалк игл», проигрывал запись интервью на магнитофоне и смотрел на короткие заметки, которые успел сделать, пытаясь написать черновик статьи. Он снова и снова слушал запись, вдумывался в каждое слово, пока не обратил внимание на один фрагмент.

«Поверьте, моя семья в большинстве случаев ничем не отличается от других семей. По утрам в субботу моя жена отправляется за продуктами. Мои дочери…»

«Может быть, – подумал Хикин, останавливая магнитофон и перематывая на начало фрагмента, чтобы снова его прослушать, – может быть, я не такой уж плохой репортер».

В следующую субботу он бродил по ближайшему к Баттер-лейн «Марс Маркет»[49]. Как холостяк, он редко бывал в таких магазинах, предпочитая покупать готовые обеды и мороженое в «Севен-илевен».

Он провел в магазине почти час, брал какие-то товары с полок и бросал в тележку, пока продавцы не начали подозрительно на него поглядывать. Тогда он оставил нагруженную тележку в одном из пустых рядов и быстро вышел на улицу.

В течение следующих недель Хикин постоянно повторял себе, что следует забыть про нашу маму и написать статью на основании собственных заметок и магнитофонной записи. И все же, когда наступила суббота, он снова оказался в «Марсе» с тележкой, наполненной продуктами. Но на этот раз, когда он подошел к стойке с готовыми обедами, сзади послышался голос:

– Сэм?

Хикин обернулся, но увидел не мою мать, а отца. Рядом с ним стояла двенадцатилетняя я, с волосами, заплетенными в косички, и с ярко-красными браслетами на запястьях.

– П-п-привет, – сказал Хикин, к которому снова вернулось заикание.

– Привет, – ответил отец.

– И т-т-тебе привет, – сказал мне репортер. – Должно быть, ты Сильви. Я видел твои фотографии у вас в гостиной. А что у тебя на запястьях?

Я тряхнула рукой, собирая резиновые кольца вместе.

– Это браслеты дружбы.

– Ну, п-п-похоже, у тебя двое хороших друзей. Я прав?

– Да. Гретхен и Элизабет. Мы все носим одинаковые браслеты.

– Как ваши дела? – спросил мой отец.

Хикин огляделся по сторонам, рассчитывая увидеть мою мать.

– Х-х-хорошо. А у в-в-вас?

– Прекрасно. Я собирался позвонить вам и спросить, когда ваша история будет напечатана.

– История? Д-д-да. Вы об этом. Ну, уже с-с-скоро. Мне просто нужно…

– Что вам нужно?

– Записать ее, – выпалил Хикин. – Записать всю историю.

– Записать? – удивился мой отец. – Мы говорили несколько недель назад. Похоже, работа требует больше времени, чем я предполагал.

– Да, в данном случае. Потому что я должен п-п-поговорить… я хочу с-с-сказать…

– Уточняющие вопросы?

– Да, уточняющие вопросы. Я должен еще раз к вам прийти и задать их.

– Конечно. Почему бы вам не зайти завтра? В такое же время?

На следующий день Хикин пожаловал в наш дом во второй раз. По пути он обещал себе задать вопрос о моей матери. В конце концов, она составляла половину истории, и его интерес к ней представлялся совершенно естественным. Репортер позвонил в звонок, забыв, что моя сестра его испортила, бросая внутрь монетки. Тем не менее дверь распахнулась, и Хикин приготовился задать вопрос в тот самый момент, когда увидит моего отца. Но на пороге появилась мама.

– Мне показалось, что кто-то стоит у двери, – тихо сказала она. – Все в порядке? Вы выглядите испуганным. Вы не возражаете, если я задам такой вопрос?

– Ну, п-п-просто. Пока я сюда ехал, мне к-к-казалось… не казалось… я пытался с-с-спланировать, как п-п-пройдет мой визит. И не ожидал…

– Чего вы не ожидали?

– Вас, – сумел выговорить он. – Я не ожидал увидеть вас.

– Ну, я тоже не ожидала вас увидеть. Я предпочитаю, чтобы от нашего имени говорил муж. Не люблю давать интервью. Но боюсь, вам придется зайти в другой раз. Я передам ему, что вы приходили.

Моя мать вышла на крыльцо и плотно закрыла за собой дверь. Она тепло улыбнулась Хикину и двинулась мимо него к стоявшему на подъездной дорожке «Датсуну».

– Я не п-п-понимаю, – сказал Хикин ей вслед. – Мы с ним договорились. Где он?

– Он на втором этаже, в постели. Мой муж потянул спину.

– Я сожалею.

– И я сожалею.

Моя мать подошла к машине и посмотрела на нее, как на норовистую лошадь, на которую ей совсем не хотелось садиться. Хикин наблюдал, как она перебирает ключи на связке в поисках того, которым открывалась дверца автомобиля.

– Вы ненавидите водить машину, – выпалил Хикин на одном дыхании.

Она посмотрела на него блестящими зелеными глазами.

– Как вы догадались?

– Ваш муж. Это записано на магнитофоне. Он рассказал мне, когда я брал у него интервью. И сейчас вспомнил.

– Вы правы. Я всегда нервничаю, потому что у меня это плохо получается. Но я справляюсь, когда у нас нет другого выхода.

– Я могу вас отвезти. Мне все равно куда.

Моя мать ответила ему не сразу. Она заглянула внутрь машины, покрутила в руках ключи и только после этого повернулась к Хикину.

– Никаких интервью, – обещал он. – Только дружеская беседа.

Моя мать собиралась в аптеку, чтобы купить боле-утоляющие таблетки для отца. Она объяснила, что иногда он выписывал рецепты на ее имя, потому что у него осталась медицинская лицензия. В остальном разговор вел репортер, он заикался и путался, несмотря на все свои старания. Рассказал ей об одиноком годе, проведенном им в военно-воздушных силах, где он работал делопроизводителем.

– Не с-с-слишком многим людям известны такие детали, но Х-х-хью Хефнер также работал делопроизводителем в ВВС. Б-б-больше ничего общего у меня с ним нет.

Хикин шутил так не в первый раз, и всегда его слова вызывали смех, но моя мама лишь сказала:

– Прошу меня простить, но кто такой Хью?

– Хефнер.

– Хейфер?

– Нет, Хефнер.

– И кто же он такой?

– Ну, разве вы не знаете, он возглавляет журнал «Плейбой».

Она прижала руку к груди.

– Мне очень жаль, мистер Хикин…

– Сэм. Называйте меня Сэм.

– Мне очень жаль, Сэм, но я не знакома с такого рода публикациями и не знаю людей, которые ими занимаются.

В общем, их первая встреча началась не слишком удачно. Хикин хотел все изменить, стартовать снова. Но вместо этого принялся рассказывать маме о своей жизни в газете, о банальных статьях и мечте найти тему, которая позволит ему написать настоящую книгу. И все это время мама сидела на пассажирском сиденье, от нее пахло розовой водой, что вполне соответствовало ее имени, а изящные руки поглаживали черную кожаную сумочку, словно та превратилась в урчащую кошечку. На полу валялись пустые бутылки от содовой, и она отпихивала их ногами всякий раз, когда «Фольксваген» поворачивал.

Когда они подъехали к торговому центру, она попросила его припарковаться сзади, потому что любила входить именно там, чтобы побыстрее сделать покупки. Он выполнил ее просьбу, и мама обещала вернуться очень скоро. Верная своему слову, она вышла через несколько минут, но неожиданно остановилась у груды старых книг, лежавших возле входа в строительный магазин, взяла одну сверху и принесла с собой в машину. На обратном пути Хикин решил предоставить вести разговор моей матери. Однако после короткого разъяснения относительно книги – удачная находка с образцами обоев, ей нужно было решить, что делать с облупившимися стенами кухни, – мама замолчала. Большая часть поездки прошла в тишине, ее сумка стояла на полу, и она переворачивала страницы книги, изучая различные орнаменты, изредка спрашивая, нравятся ли ему некоторые из них. Наконец они свернули на последнюю улицу, и у Хикина сложилось впечатление, что он все испортил и у него не будет больше шанса с ней побеседовать.

– Прощайте, – сказал он, чувствуя, как его охватывает невероятная меланхолия.

Моя мама поблагодарила его, отстегнула ремень безопасности и вышла из машины. Но, прежде чем захлопнуть дверцу, она его удивила, наклонившись внутрь и сказав:

– Вы показались мне очень симпатичным человеком. У меня сложилось впечатление, что для вас эта история имеет большое значение. И, хотя я испытываю некоторое смущение, я бы хотела вам помочь. Возьмите свой блокнот и магнитофон и давайте выпьем чашку чая?

– Правда? – спросил он, услышав детское возбуждение в собственном голосе.

– Правда, – сказала она.

Они вошли в дом, мама предложила гостю устраиваться поудобнее, а сама направилась на кухню. Но он остался стоять в коридоре, обдумывая вопросы, которые задаст. Моя мама оставила книгу с образцами обоев и маленький белый пакет из аптеки на столике возле входа. Пакет приоткрылся, и Хикин увидел внутри янтарные контейнеры: тайленол с кодеином, викодин[50] и другие, с незнакомыми названиями. После того как засвистел закипевший чайник, мама прошла с подносом на второй этаж к отцу, прихватив по пути белый пакет.

Когда она вернулась, они перешли в гостиную.

– Итак, – начала моя мама, когда они сели. – Что я могу вам рассказать после интервью с моим мужем?

– О вашем детстве, – ответил он, сражаясь с волнением. – Он н-н-ничего мне не рассказал… ну… мы говорили о его детстве. Но о вашем разговор не заходил. Вы могли бы п-п-поведать мне… ну, вы меня п-п-понимаете.

Моя мать терпеливо дожидалась, пока он произнесет свою речь.

– Прошу меня простить, – продолжал Хикин. – Это с-с-старая проблема, от которой я сумел избавиться. Но к-к-когда я нервничаю, она возвращается.

– Вы всегда от нее страдали? – мягко спросила она.

– Это началось из-за моего отца. Он часто на меня к-к-кричал, и, когда находился рядом, я напрягался. Теперь всякий раз, к-к-когда я волнуюсь, заикание возвращается.

– Сожалею, – сказала она. – Если хотите, мы можем вместе помолиться и посмотреть, что можно сделать.

– Б-б-благодарю вас. Но, со всем уважением, я не верю в подобные вещи.

– В какие вещи?

– Ну, в молитвы и д-д-демонов.

Моя мама замолчала, размышляя над его последними словами.

– А что такое молитва? Это медитация. Что такое демон? Это страх, живущий в нас, который мы не в силах победить сами. Если вы предпочитаете использовать именно такие слова, я не возражаю. Так что я повторяю свое предложение. Если хотите, мы можем вместе помедитировать и попытаться взять ваш страх под контроль.

Ответ Хикина удивил его самого.

– Хорошо.

Мама наклонилась вперед в своем кресле, взяла его теплые руки в свои прохладные ладони и с неожиданной силой их сжала. Хикин ждал, что она начнет говорить, но ее губы оставались сомкнутыми. Она закрыла глаза, и он решил, что ему следует последовать ее примеру. Тишину нарушало лишь тиканье часов и чириканье птиц во дворе.

Сначала у репортера возникло желание открыть глаза и посмотреть ей в лицо, которое было так близко, но потом он сообразил, что в этом нет необходимости, он его видит в темноте за своими веками. Бледная прозрачная кожа, сжатые тонкие губы, серебряные крестики, поблескивающие в ушах. Одна только мысль, что она находится так близко, и прикосновение ее пальцев позволили ему расслабиться. Его разум перенесся в какое-то теплое уютное место, не имеющее названия. Он снова стал ребенком, прыгающим по клеткам пола продуктового магазина. Ребенком, катающимся на велосипеде возле отцовского ранчо в Огастине, в штате Делавэр. Наконец он почувствовал, как она убирает руки.

Он не стал сразу открывать глаза, а просто продолжал представлять себе ее красивое лицо, когда она заговорила:

– И как вы сейчас себя чувствуете?

– Умиротворенно, – ответил Хикин, открыв наконец глаза.

– Хорошо, – с улыбкой сказала она. – Когда вы в следующий раз почувствуете, что вами овладевают прежние страхи, постарайтесь вспомнить то особое ощущение мира, которое мы с вами создали. Я надеюсь, это поможет вам сохранять спокойствие и говорить так свободно, как вам хочется. Договорились?

– Договорились.

– Ну а теперь возобновим интервью? – предложила моя мама.

– Да. – Хикин почувствовал, что его дыхание стало свободнее. Да и говорил он теперь без напряжения. – Вы можете рассказать о своем детстве?

– Я выросла на ферме на Юге. Моя мать была обычной женой фермера. Она воспитывала меня очень строго и верила, что детей следует видеть, но не следует слышать.

– А отец?

– Я любила отца, – сказала она так, что сразу стало понятно – к матери она таких чувств не испытывала. – Он тоже был жестким человеком, но относился ко мне так, словно я особенная. В отличие от большинства жителей сельских областей Теннесси, он свободно говорил на латыни и учил меня. Конечно, сейчас латынь используется редко – разве что во время мессы, которая проходит в спортивном зале.

Потом, после наводящих вопросов Хикина, она рассказала историю скворечников, которые сделал ее отец, и о том, как она с ними поступила после того, как он умер.

– Наверное, ваше сердце было разбито, – проговорил журналист, когда она закончила. – Вы сказали, что он умер, но не рассказали, как это случилось.

На мгновение глаза моей матери наполнились слезами. Но влага так и не пролилась, слезы остались дрожать на ресницах. Хикин видел: даже после стольких лет его вопрос задел самые тонкие струны ее души, и он сказал, что ей не нужно на него отвечать. Конечно, репортеру нельзя произносить такие слова, но ему было все равно.

– Вам совсем не обязательно мне об этом рассказывать, миссис Мейсон.

– Роуз, – сказала она, прижимая указательные пальцы к глазам, чтобы прогнать слезы. – Вы можете называть меня Роуз.

– Роуз! – позвал отец с лестницы.

Эти слова заставили обоих рассмеяться.

– Похоже, некоторые вас так и называют, – пошутил Хикин.

Тем не менее голос отца разрушил возникшую между ними магию.

– Мне нужно идти, – сказала мама, вставая с кресла. – Надеюсь, теперь вы сможете произвести впечатление на вашего редактора.

– Я уверен, что так и будет, – ответил Хикин.

Уже у двери журналист набрался смелости и упомянул заповедник, который он обнаружил, когда служил на военно-воздушной базе в Дувре. Несмотря на рев самолетов над головой, который пугал птиц, это место стало единственным, где он находил спасение.

– И, хотя я сам боялся летать, меня успокаивало, когда я видел, как порхают эти маленькие существа. Если у вас хватает терпения и вы способны долго стоять неподвижно, они могут опуститься к вам на руку. Если вы хотите, я бы мог…

– Роуз! – позвал отец. – Мне нужна твоя помощь, чтобы добраться до ванной комнаты!

– Что вы могли бы сделать? – спросила мама у Хикина.

– Я мог бы вас туда когда-нибудь отвезти, – торопливо проговорил он, прежде чем мой отец снова ее отвлечет. – Без всяких интервью. Просто дружеская поездка на природу.

Он ожидал, что мама вежливо откажется. Однако она ответила без малейших колебаний:

– Я бы очень этого хотела.

Хикин улыбнулся и вытащил из кармана визитку. Она взяла ее со словами благодарности. По дороге от дома к машине он вновь переживал проведенный с ней час, и в особенности мгновения, когда она держала его руки в своих ладонях.

– Мне бы не следовало рассказывать тебе эти истории, – заметил Хикин, съезжая с автострады после почти двух часов езды на север. Возле светофора его машина заглохла, наверное, в пятый раз. Он подкачал бензин, поработал с зажиганием, и двигатель заработал вновь, как раз в тот момент, когда загорелся зеленый свет. – Во всем виновата долгая поездка. И тот факт, что ты невероятно похожа на мать.

Я посмотрела на свое отражение в зеркале справа, пытаясь понять, какие именно черты моего лица заставляют Хикина и многих других думать о моей маме. По старой пешеходной дорожке шла женщина с тяжелыми сумками в руках. Рядом сгорбленный мужчина толкал перед собой тележку из супермаркета, доверху нагруженную пустыми бутылками. У меня возникло ощущение, что мы попали в какое-то странное место – одна из крошечных птичек заповедника, залетевшая в далекую страну на глобусе Роуз.

Когда мы свернули на пустынные улицы окраины, с моих губ неожиданно сорвался последний вопрос:

– А она вам рассказала, как умер ее отец, мой дед?

– Она лишь упомянула, что на ферме произошел несчастный случай. – Он немного помолчал, а потом добавил: – Твоя мать была честной женщиной, но у меня сложилось впечатление, что это тот редкий случай, когда она солгала. Будь я хорошим репортером, я бы сумел выяснить, что случилось на самом деле.

Несмотря на то что Хикин постоянно ставил под сомнение свои репортерские способности, он мастерски разыскал моего дядю – точнее, не терял его из виду. Прежде чем мы отправились к дяде, журналист заявил, что мы должны позвонить ему из телефона-автомата. Когда Хоуи услышал мой голос, он удивился, а узнав, что я уже на пути к нему, был просто поражен, принялся тянуть время, предлагая отложить встречу на более удобное время. Но я настаивала. Он не дал окончательного согласия, но я повесила трубку и сказала Хикину, что мы можем ехать. Теперь, когда мы преодолели бо́льшую часть пути, меня тревожило, что дяди может попросту не оказаться дома.

Мы ехали совсем медленно по грязным безрадостным улочкам, смотрели на забитые досками окна, остов сгоревшей машины, осколки стекла на тротуарах и проезжей части, которые Хикин тщательно объезжал. Наконец мы остановились возле большого здания. Пока я смотрела на облезшую серую краску и кривые буквы на рядах стеклянных дверей, мной овладело странное чувство. Я вдруг поняла, что уже видела это место, вот только где?

– Ты в порядке, Сильви? – спросил Хикин.

Я ответила, что мне не по себе – ведь нам предстояла встреча с дядей, которого я давно не видела.

– И я не понимаю. После стольких лет, почему – как он оказался здесь?

– На твои вопросы твой дядя ответит лучше меня. Мы ведь именно по этой причине сюда приехали: чтобы ты могла получить ответы?

И Хикин распахнул дверцу машины. Я последовала его примеру. Мы вышли на тротуар, мрачное настроение мог развеять разве что винный бар, находившийся в нескольких кварталах от нас. Завыли сирены, но потом они стихли, и в молчании таилась угроза. Я вспомнила неожиданное смущение, которое испытала, увидев дядю в тот вечер в Окале, и сейчас почувствовала нечто похожее. Однако времени для колебаний и сомнений не осталось – Хикин уже переходил улицу, и я поспешила за ним. И все это время я не могла оторвать взгляда от кривых букв на старом навесе. Мы оказались в том самом месте, которое я видела на фотографиях, хранившихся в ящиках отцовского письменного стола, когда Дот плескалась в ванной комнате в тот далекий вечер. Это был кинотеатр, где он провел детство, работал билетером, подметал пол и видел призраков – первых в своей жизни – в темноте внутри.

Колодец

На следующее утро после возвращения из Огайо я думала, что спущусь вниз и найду маму спящей на диване. Но ее там не оказалось. Позднее отец объяснил, что она сумела подняться по лестнице в их спальню, потому что утром он открыл глаза и обнаружил ее рядом с собой.

«Вместе с Пенни?» – хотела спросить я, но ответ знала и так.

В течение почти всей следующей недели мама оставалась в спальне. Она не выходила по утрам, когда мы собирались в школу. И не спускалась вниз, когда возвращались. Странно, что та официантка не могла себе представить, что «такой человек» может быть матерью, – за эту неделю мы все поняли, как хорошо мама делала свою работу. И дело было не только в слишком жидком картофельном пюре или пересушенных бифштексах, которые готовил отец; и даже не в растущей груде грязной одежды возле стиральной машины. Эти детали не имели никакого значения по сравнению с атмосферой неуверенности, возникшей в нашем доме. Я бы не удивилась, если бы оказалось, что в углах подвала появилась темная вода – мы превратились в корабль в ледяном море с течью в днище.

Тем не менее мы с отцом старались. По вечерам мы сидели с Роуз за кухонным столом – на мамином стуле лежала книга с образцами обоев, нечто вроде призрака среди нас, – и делали вид, что еда на наших тарелках такая же вкусная, как та, что по своим рецептам готовила мама. Нужно отдать должное отцу, он пытался поддерживать разговор. По большей части это означало, что он расспрашивал меня о школе, с сестрой стало очень трудно общаться. Однажды вечером, когда она разрезала сухую куриную грудку, отец сделал очередную попытку.

– Роуз? – сказал он. Она никак не отреагировала, и он повторил: – Роуз?

Сестра подняла голову.

– Чем я могу тебе помочь? – спросила она.

– Чем ты… – Он положил вилку и потер виски. – Ты можешь постараться поддерживать разговор во время обеда – вот что ты можешь сделать. Тебе нечего нам сказать?

Роуз положила в рот кусочек курицы и начала жевать.

– На самом деле есть.

– Вот и хорошо. Я тебя слушаю.

– Ну, – сказала она с полным ртом, – я бы хотела знать, когда ма восстанет из мертвых?

– Восстанет из… Роуз, твоя мать жива. Она болеет.

– Но тогда нам следует отвезти ее к врачу. Или мы больше не верим докторам? Неужели мы рассчитываем, что Иисус может волшебным…

– Хочу тебе сообщить, что мы возили ее к врачу.

– Когда? – спросила я.

– Недавно. Вы обе были в школе. Доктор Зеллер внимательно ее осмотрел.

– И? – сказали мы вместе с Роуз.

– Он не знает, как трактовать ее симптомы. Беспорядочные приступы тошноты. Крайнее утомление. Но при этом полное отсутствие жара. Причин может быть много, сказал он нам. Но, скорее всего, это какая-то бактериальная инфекция.

– Теперь это звучит вполне официально, – сказала Роуз. – Старый доктор Зет мог бы быть одним из главных персонажей «Святого Элсвера»[51].

– Какого святого? – спросила я.

– Я уже тебе говорила, Сильви; иногда полезно смотреть телевизор. В противном случае ты ничего не будешь знать о реальном мире, в точности как…

– Когда ты смотришь такие передачи? – спросил отец.

– Я не смотрю, – сказала ему Роуз. – Я хотела бы их смотреть. Но кто знает, вдруг «Святой Элсвер» отравит мой разум и чистое сердце и тогда я подвергнусь риску стать жертвой…

– Прекрати, – сказал отец, повысив голос. – Мы говорили о твоем поведении и о месяце, который у тебя есть.

Мы все замолчали. Я не могла не думать о темной воде, которую мысленно видела в подвале. Я представила себе, как дом тонет, кухня накреняется, стол и стулья скользят по полу, падают тарелки, а потом ледяная вода поднимается и живьем поглощает нас.

– И когда же маме станет лучше? – спросила я.

– Скоро, – ответил отец. – Очень скоро.

Роуз положила нож, заканчивая обед.

– Мне бы следовало отдать эту куклу официантке, – пробормотала она себе под нос.

– Официантке? – спросил отец.

– Не имеет значения, – сказала она ему.

– Если хочешь что-то сказать, договаривай до конца. Какую официантку ты имела в виду?

– Она говорит о нашей остановке на стоянке для грузовиков, – вмешалась я, чтобы разрядить возникшее между ними напряжение. – Рядом с Гаррисбергом.

Отец прищурился, вспоминая.

– Но мы там не ели. Как же вы умудрились поговорить с официанткой?

– Она была в туалете. И узнала вас с мамой по передаче, которую показывали по телевизору.

Такая новость заставила отца слегка расправить плеч-и.

– Она нас узнала?

– Возникло впечатление, что эта леди никогда раньше не видела кукол, – сказала Роуз.

– Во всяком случае, вечером, в туалете, – добавила я. – Не говоря уже об отпечатках пальцев на ее шее и браслете на…

– Твоя мать положила Пенни? – Отец все еще сидел прямо, но очень внимательно на нас смотрел. – И официантка… она это заметила?

– Да и да, – ответила я.

– Она не могла наглядеться на куклу, – сказала отцу Роуз. – Вот почему нам следовало отдать куклу официантке. Если тебе интересно мое мнение, я считаю, что на ней какие-то редкие микробы, из-за которых мама болеет. Разве ты не говорил нам, что кукла принадлежала больному ребенку, который умер?

– Да, говорил. Но ваша мать болеет не из-за микробов Пенни.

– Тогда в чем причина?

Отец встал, отодвинул свой стул, но не стал относить тарелку в раковину. Сегодня была очередь Роуз убирать и мыть посуду. Мне бы отец помог, но ей никогда.

– Все эти разговоры заставили меня вспомнить, что мне необходимо вернуться к работе над своим проектом, – сказал он, распахнул дверь в подвал и спустился по лестнице.

Когда на следующий день я вышла из автобуса и подошла к дому, я услышала крики Роуз и отца. Сначала решила, что это обычная ссора. Но, подойдя ближе, начала различать слова, в которых было гораздо больше угрозы и агрессии, чем прежде.

– Я тебя предупреждал во Флориде! Я сказал, что это первое предупреждение! Теперь их уже два! Еще один раз, Роуз, и тебе придется уехать!

– Вот так, да? Ты отправишь меня собирать вещи, как поступаешь с извращенцами, которые сюда приезжают, и ты их используешь, а потом прогоняешь прочь!

– Я их использую? Мы им помогаем! А если ты будешь продолжать говорить такие вещи, я отошлю прочь тебя, пока ты не научишься выказывать уважение родителям и жить так, как мы считаем нужным!

Больше я ничего не услышала, потому что Роуз выскочила из кухни и помчалась по коридору. Она пронеслась мимо меня, взбежала вверх по лестнице и захлопнула за собой дверь. А еще через мгновение отец спустился в подвал и тоже захлопнул за собой дверь. В наступившей звенящей тишине я не знала, к кому из них пойти.

В этот момент из кухни вышла мама и улыбнулась мне. В историях, которые рассказывал на лекциях отец, люди просыпались и видели своих умерших родственников, залитых теплым светом, в ногах кровати, и их сердца переполнялись радостью. Такое же чувство возникло у меня, когда я посмотрела на маму. Я подбежала к ней и обняла.

– Я так рада тебя видеть, – сказала я, вдыхая молочный аромат ее кожи.

– И я рада тебя видеть, – смеясь, ответила она. – Но, Сильви, ты так себя ведешь, словно я уезжала. Я всего лишь лежала с вирусом наверху. Ты могла бы ко мне зайти.

– Папа сказал, чтобы мы тебя не беспокоили.

– В самом деле? – Она провела рукой по моим волосам. – Ну, я уверена, он боялся, что вы можете от меня заразиться. И уж поверь мне, вы бы этого не хотели.

Я обняла ее еще крепче и отвернулась, чтобы взглянуть на гостиную. Тут я увидела куклу, развалившуюся на мамином старом кресле-качалке из подвала. Она лежала, свесив голову набок, словно кто-то свернул ей шею.

– Что она здесь делает? – спросила я, отстраняясь от мамы.

– Пенни? О, мне больше не нужно постоянно носить ее с собой. Я отдала ее твоему отцу. Судя по всему, он нашел для нее место в гостиной.

В этот момент из подвала послышались шаги. Мы повернулись и увидели отца с 35-миллиметровым фотоаппаратом.

– Я знаю, что ты в первый раз встала с постели почти за неделю, – сказал он маме, не сводя глаз с объектива. – Но у нас осталось всего несколько кадров на пленке. Я хочу ее проявить до следующей лекции. Давай сделаем несколько твоих фотографий…

– О, Сильвестр. Сейчас я не могу фотаться.

Фотаться – так говорили в мамином детстве в Теннесси, и я не слышала, чтобы кто-то использовал такой оборот речи.

– А почему бы не сфотографировать меня с мамой? – спросила я.

– Честно говоря, я хотел сделать снимок твоей матери с Пенни.

– С Пенни? – спросила мама. – Зачем?

– Ты знаешь зачем, Роуз. Мы добавим их к другим. Может быть, покажем на лекциях или позволим репортеру их использовать, когда он напишет о нас новую статью или издаст книгу.

– Эта книга, – со вздохом сказала мама. – Сильвестр, я не уверена, что хочу, чтобы такая фотография появилась в газете, или книге, или в любом другом мест-е.

– Ты не дала мне закончить. Я собирался сказать: но только если ты не испытываешь дискомфорта. У меня возникла мысль, и я поделился ею с тобой. Мы можем обсудить это позже. А сейчас сделаем фотографию для нашего архива. И лучше начать прямо сейчас, пока светло, потому что вспышка плохо подходит для таких веще-й.

Я смотрела, как мама неохотно подходит к креслу, берет куклу и пристраивает ее у плеча, как во время поездки на машине. Она вышла вслед за отцом наружу и встала перед нашим домом, который в вечернем свете казался еще более запущенным, чем обычно. Я не сводила глаз с мамы, которая прижимала к груди Пенни, как когда-то прижимала Роуз, а потом и меня. Отец сразу начал снимать. Хотя он утверждал, что на пленке осталось всего несколько кадров, я насчитала девять, после чего попросила сфотографировать маму вместе со мной.

– О, ангел мой, – сказал он, глядя на фотоаппарат. – Я только что использовал последний кадр. Тебе следовало попросить раньше.

– Но я уже просила тебя раньше, – не удержалась я.

Отец поднял голову и бросил на меня пристальный взгляд.

– Сильви, мы делаем нашу работу, а не ищем развлечений.

– Не беспокойся, милая, – сказала мама, возвращаясь в дом вместе с Пенни. – Я куплю одноразовую камеру в «Марс Маркет». И мы сделаем хорошие снимки нас с тобой.

После того как кукла вернулась в кресло-качалку, отец отнес фотоаппарат в подвал и мы занялись домашними делами, а потом пришло время обеда. Когда мы расселись за столом, пустой стул Роуз стал призраком среди нас, потому что она не отозвалась, когда я постучала в дверь ее комнаты. Мы ели мясо, поджаренное на медленном огне, – и ничего больше, но еда показалась мне вкуснейшей, ведь ее приготовила мама. Наступил мой черед убирать со стола и мыть посуду, но родители вдвоем помогли мне, а мама обернула кость в фольгу и положила в морозилку, чтобы потом приготовить суп. Когда мы закончили, я ожидала, что мы соберемся в гостиной, посмотреть какой-нибудь документальный фильм по ГСТ, но отец сказал, что ему нужно обсудить с мамой ряд важных вещей по работе. Наверное, книгу, которую писал Сэм Хикин, решила я. Так или иначе, я оставила их внизу и поднялась в свою комнату.

Когда неделю назад я нашла разбитых лошадок, то дождалась утра, подобрала осколки, отнесла их в ванную, где сестра чистила зубы, и спросила:

– Твоя работа?

– Моя? – Ее рот был полон зубной пасты, но она сразу ее выплюнула. Взяв осколок с моей ладони, она внимательно осмотрела колено и широкое копыто. – Конечно, нет.

– А кто еще мог это сделать?

– Я не знаю. Но зачем мне так поступать?

– Мне очень часто непонятны причины твоих поступков, Роуз.

– Осторожнее, ты начинаешь говорить как папа. – Она положила ногу лошадки обратно в мою ладонь, а зубную щетку поставила на место. – Знаешь, Сильви, когда лошадь ломает ногу, все кончено. В реальной жизни ее убивают. На твоем месте я бы просто выбросила их в мусор.

Ее удивление и отказ выглядели искренними, поэтому я вернулась к письменному столу, чтобы приступить к сложнейшей работе – склеиванию кусочков. И все же я не могла поверить, что отец или мама – или даже кукла – несут ответственность за разбитых лошадок.

Теперь, столько ночей спустя, я слушала голоса родителей, обсуждавших свою работу внизу, в гостиной, и смотрела на полку. Разглядывала лошадок и считала ноги, чтобы убедиться, что они в порядке, – это стало моим ритуалом перед сном. Но мне пришлось его прервать, когда мой взгляд остановился на пятнистом пони с мерцающими карими глазами. Деревянный хвост Авроры был отломан. Мне пришлось потратить некоторое время, чтобы его найти. Хвост валялся под моим письменным столом. Мне ужасно хотелось выйти в коридор, ударить кулаком в дверь Роуз и закричать, что это совсем не смешно. Но я знала, что она будет все отрицать, причем еще более убедительно, чем в первый раз. Что ж, оставалось одно очевидное решение – начать запирать дверь. Так я и поступила, нашла кусочек металла в форме крючка, чтобы закрывать дверь снаружи, и уселась за стол, собираясь приклеить хвост обратно.

И все это время я слышала голоса родителей, которые о чем-то разговаривали внизу. Я не могла разобрать даже отдельные слова, но, судя по интонациям, они о чем-то спорили. Внезапно они замолчали. Затем поднялись по лестнице и улеглись в постели в своей спальне. К этому моменту Аврора обрела хвост, и, хотя мне хотелось спать, я осталась сидеть за столом, позволив своему разу-му пуститься в свободное плавание. Вот уже несколько дней я обдумывала слова Роуз о том, что я стану такой же, как наши родители, если не буду обращать внимания на реальный мир. Возможно, детали телесериалов не имели особого смысла по сравнению с информацией в документальных фильмах – тех, что нам разрешалось смотреть, – но мне не нравилось, что сестра знает то, что для меня остается тайной. И это чувство заставило меня отпереть дверь и тихонько спуститься вниз.

Я бросила короткий взгляд на Пенни, все еще лежавшую в мамином кресле, и больше старалась на нее не смотреть. Пододвинув стул поближе к телевизору, я его включила и быстро убавила звук. Затем начала переключать каналы – поздние новости о Маргарет Тэтчер и Оливере Норте[52], после чего наткнулась на сериал, который родители наверняка запретили бы мне смотреть, а Роуз могла бы упомянуть: «Трое – это компания»[53]. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы понять сюжет, вертевшийся вокруг неправильно интерпретированного подслушанного разговора. И, хотя история показалась мне нелепой, я продолжала сидеть на своем месте, с удивлением прислушиваясь к непривычному записанному закадровому смеху. Когда пошла реклама, я сбегала в кухню, сделала себе сэндвич с остатками жареного мяса и налила стакан молока. Только после того, как пошли титры, я бросила взгляд на кресло-качалку. Водянистый голубоватый свет освещал комнату, а я смотрела на пустое место, где сидела Пенни, когда я спустилась в гостиную.

Теперь ее там не было.

А была ли она там, когда я уходила на кухню? Я не знала. Пока я перебирала возможные варианты, мой разум подсказал очевидное решение: как и в случае с лошадками, сестра надо мной подшучивает. Я представила, как она крадется вниз, чтобы посмотреть телевизор, понимает, что я здесь делаю, и решает перенести куклу в другое место, чтобы меня напугать. Я тихонько обошла комнату, заглянула под диван и за шторы, а также во все места, которые Роуз и я использовали, чтобы что-то спрятать. Но мне так и не удалось обнаружить Пенни. Я прекратила поиски, выключила телевизор, поставила свой стул на место и стала подниматься вверх по лестнице.

Дверь в спальню Роуз в конце коридора была закрыта. Однако дверь в комнату родителей была приотворена, и я осторожно заглянула туда. В зеленом сиянии будильника – единственном источнике света в спальне – я увидела их неподвижные фигуры. Я подумала о молчании, которое наступило между ними перед тем, как они отправились спать. Родители очень редко ссорились – неужели они уснули, продолжая сердиться друг на друга? От этой мысли мне стало грустно.

Утром я проснулась рано. Оказалось, что дверь в спальню моей сестры все еще закрыта, а родители продолжают спать. Внизу кукла сидела в кресле так, словно никуда не исчезала. Я подошла поближе и посмотрела на пятна вокруг ее шеи и браслет на запястье. Это лицо – такое мог бы нарисовать цветным карандашом ребенок – представляло собой пару глаз, треугольный нос и изогнутую косую черту, заменяющую улыбку. И все же, глядя на нее, я испытала ужас. Я стояла, не в силах пошевелиться: неужели мне привиделось ее исчезновение вчера ночью? – и тут в моих ушах зазвучал голос официантки.

Это всего лишь Тряпичная Энни. По десять центов за штуку. Но ваша кажется совсем другой…

– Девочки, я вижу, вы болтаете с утра пораньше?

Голос меня напугал, я резко обернулась и увидела спускающуюся по лестнице Роуз, которая успела принять душ и одеться.

«Скажи что-нибудь, – пыталась убедить я себя. – Скажи что-нибудь о кукле. И о лошадках».

Но я лишь стояла, глядя, как Роуз идет по коридору к кухне. Потом открылась и закрылась дверца холодильника, за ним шкафчик, и я услышала, как хлопья сыплются в тарелку.

– Что с тобой случилось? – спросила она, возвращаясь в гостиную с завтраком в руках.

– Ничего. – Я снова отвернулась от улыбающегося лица Пенни и посмотрела на посерьезневшую сестру. – Куда ты собираешься?

– Не хочется портить тебе настроение, Сильви, но есть такое заведение – оно называется средняя школа, – где мне очень скоро следует быть. Кстати, тебе также пора двигаться в том же направлении. Странно, что такое яйцеголовое существо, как ты, могло об этом забыть.

У нас над головами заскрипел пол. Родители готовились начать новый день. Роуз закатила глаза.

– Сейчас я уйду из дома с удовольствием, – сказала она. – Все, что угодно, чтобы убраться отсюда хотя бы на время.

По утрам Роуз уходила из дома первой, потому что автобус приезжал за ней раньше, чем за мной. Но я предложила проводить ее, рассчитывая, что сумею выбрать момент и спросить об играх, в которые она со мной играет. Я поспешно оделась, собрала книги, и мы вместе направились к двери. По дороге Роуз поднимала камни и бросала их в основания фундаментов, стараясь попасть в ржавые трубы. Если ей сопутствовал успех, раздавался звон, и она радостно восклицала:

– Да!

Когда мы отошли подальше от дома, она вытащила из носка сигарету, как тогда, в мрачном парке на Очард-серкл, сделала глубокую затяжку и выдохнула облако дыма в утренний воздух, а я услышала, как грохочет двигатель приближающейся машины или автобуса.

– Мне не кажется смешным то, что ты делаешь, – выпалила я, опасаясь, что это автобус.

Роуз закатила глаза и простонала:

– О, пожалуйста, Сильви. Сейчас мне не нужны твои лекции о вреде курения. Я выслушала достаточно от мамы и папы.

– Я говорю не о курении. Речь о моих лошадях и…

– Твоих лошадях? Ты снова о них? Я же тебе говорила, это не моя работа.

– Я тебе не верю. – Мимо нас промчался грузовик, а не автобус. Но я продолжала настаивать на своем: – С чего мне тебе верить?

– С чего? Я не знаю. Во-первых, ты единственная в нашей семье относишься ко мне как к человеку. Во-вторых, я знаю, что ты любишь своих лошадей. Я не стала бы их ломать. Более того, если хочешь, можешь взять моих. Они лежат под кроватью. Когда я на них смотрю, то вспоминаю Хоуи, а мне это совсем не хочется делать.

– Я думала, тебе нравится дядя Хоуи.

– Нравился. Прошедшее время.

– И что изменилось?

– Что изменилось? Я позвонила и спросила, могу ли я приехать и жить с ним.

– В Тампе?

– Насколько мне известно, он живет именно там, глупая твоя голова.

Мысль о том, что Роуз может уйти из дома, вызвала у меня тоску, я еще не была готова ее потерять.

– Но зачем тебе уезжать?

– Зачем? Сильви, открой глаза. Если ты сама не заметила, то скажу: события развиваются для меня далеко не самым приятным образом в этом аду трясунов[54]. И я подумала, что будет лучше, если я поживу с ним. Ну, ты понимаешь, закончу там школу, а потом решу, что делать дальше.

Пока мы разговаривали, Роуз держала палец на колесике зажигалки. Изредка она нажимала чуть сильнее, и тогда вверх вырывалось пламя. Она сделала еще одну затяжку.

– Ну, мне твоя идея не нравится, – сказала я.

– И почему же?

– Потому что я буду по тебе скучать. – Я почувствовала себя глупой, когда произносила эти слова.

Сестра отвернулась от меня, посмотрела на старые фундаменты, где мы с ней не раз играли, и снова на мен-я.

– И я буду по тебе скучать, сестричка. Но это не имеет значения. Наш дорогой дядя послал меня. Он сказал, что не знает, сколько времени еще пробудет в Тампе, потому что не определился с дальнейшими планами.

– Какими планами?

– Несбыточные мечты. Он винит папу за то, что тот постоянно ему мешал все прошедшие годы. В любом случае, кого это интересует? Важно то, что я не в восторге от Хоуи. Так что ты можешь взять всех лошадей, которые валяются в моей комнате.

– А Пенни?

– Ты о кукле? Ну, ты можешь и ее взять. Но сначала следует спросить у ее новых родителей. Я имею в виду маму и папу.

Я сказала Роуз, что спрашиваю совсем о другом, а потом вдохнула побольше воздуха и рассказала, что произошло вчера поздно вечером. Как только я закончила, Роуз ответила:

– «Трое – это компания», да? Скучный сериал. Хотя я бы не отказалась жить рядом с пляжем в Калифорнии.

Я снова услышала звук приближающегося двигателя. На этот раз действительно приехал автобус. Прежде чем он появился, я успела сказать:

– Ты спустилась вчера вниз и спрятала Пенни? Верн-о?

Роуз потушила сигарету о подошву туфли и спрятала окурок в носок. Затем вытащила из кармана жвачку и бросила в рот. Запах дыма смешался с ароматом мяты, как в парке.

– Ты помнишь ту ночь на стоянке грузовиков, когда ты проснулась с пучком ее волос в кулаке?

– Помню.

– Я и вправду засунула их тебе в руку. Тогда я просто пошутила.

– Я знаю. И прошлой ночью?

Автобус был уже рядом и с пронзительным визгом тормозов остановился в нескольких футах от нас. Мы услышали смех и крики, доносящиеся изнутри. Водитель, женщина в жилете и с волосами, собранными в хвост, нажала на рычаг, и дверь открылась.

– Извини, Сильви. Тут я не при делах. С того самого момента, когда я увидела, как маму выворачивает наизнанку, я старалась держаться подальше от этой штуки. Я не шутила, когда сказала, что на ней могут быть микробы.

– Но тогда я не…

– Ты садишься? – спросила женщина-водитель.

Моя сестра подошла к двери и встала на первую ступеньку. Я стояла и смотрела – мне не хотелось, чтобы она уехала. Прежде чем войти внутрь, Роуз обернулась.

– Мы поговорим потом, Сильви. У меня есть кое-какие мысли о том, что происходит в нашем доме. Если ты будешь помалкивать, я с тобой ими поделюсь.

В этот момент двери закрылись. Я через окно видела, как сестра неловко пробирается по проходу в поисках свободного места, автобус тронулся и уехал. Я осталась ждать, когда другой автобус приедет за мной. Потом ждала, когда закончатся уроки в школе, часы на выполнение домашнего задания и обед. Прошел день. Два. Три. Неделя. Еще одна неделя. И ни разу Роуз даже не намекнула о том, что мы с ней обсуждали в то утро. Я могла бы еще раз проводить ее к остановке автобуса и попытаться задать вопрос, но пришла к выводу, что сестра приняла решение и не собирается мне ничего говорить. Между тем жизнь в нашем доме вернулась в нормальное русло, насколько такое вообще было возможно, учитывая, что всякий раз, когда я входила в гостиную, с маминого кресла-качалки мне улыбалась кукла.

А потом наступил день, когда я на перемене шла с Гретхен и Элизабет по переполненным коридорам школы. Мы обсуждали предстоящий экзамен по английскому языку, которого боялись, потому что учитель всегда задавал хитрые вопросы. В прошлый раз все свелось к простому слову из словаря – насущность, – никто из нас не знал его значения. В разгар обсуждения того, что нас может ждать на этот раз, кто-то закричал:

– Я видел твою сестру!

Раздался хохот, и я стала озираться по сторонам, чтобы понять, что происходит, и тут ко мне подошел Брайан Уолдрап.

– Я к тебе обращаюсь, Венсди. Я видел твою сестру.

– Меня зовут иначе, – сказала я, думая о том, как моя мама ненавидела оказываться в центре всеобщего внимания.

Теперь я поняла, что это действительно может быть неприятно.

– Теперь это будет твое имя. И я видел твою сестру.

– Я не… Ты видел Роуз?

– Нет, Пенни. Вы, извращенцы, именно так вы ее называете, верно?

Казалось, в этот момент шум и гам в коридоре стихли. Рядом со мной стоял Брайан с прилизанными волосами и в рваных джинсах. И Гретхен, рот которой был полон скобок для исправления зубов. И еще Элизабет с лошадиным лицом. Я видела, что они и многие другие не сводят с меня глаз.

– Она не моя… она не моя сестра. И я не понимаю, о чем ты говоришь.

– Думаю, все ты понимаешь, – со смехом сказал Брайан. – Как и всякий, кто заглянул в сегодняшнюю газету.

Вместо того чтобы ответить, я двинулась дальше, дав себе слово при первом же удобном случае зайти в библиотеку и найти газету, о которой он говорил. Гретхен и Элизабет последовали за мной, что не остановило Брайана, который продолжал кричать мне вслед:

– Пенни! Пенни! Пенни!

Я постаралась помешать подругам услышать что-то еще, ускорила шаг и сама громко заговорила. Это какие-то выдумки, сказала я; он все преувеличивает, и лучше не обращать на него внимания. Но сама почувствовала, что мой голос звучит неубедительно. Должно быть, они тоже уловили фальшь, потому что на их лицах появились любопытство и недоумение, и тогда я поняла, что микробы, о которых говорила моя сестра – настоящие или вымышленные, – теперь окончательно и бесповоротно распространились на школу.

Когда я пришла домой, отец сидел в гостиной и изу-чал старые книги из антикварного шкафа. Безостановочно звонил телефон, но он явно не собирался поднимать трубку. Я уже давно вернула на место «историю», но вид отца меня встревожил.

«Ничего не говори про статью», – сказала я себе, чувствуя, что это лучше обсудить с мамой.

– Что ты ищешь? – спросила я, стараясь говорить небрежно.

– Собираю материал для новой лекции. Сегодня нам заказали еще две, и я бы хотел уточнить исторический контекст. У людей головы забиты информацией, полученной из фильмов, а я хочу, чтобы они поняли: злые духи могут оказывать неуловимое, но опустошительное влияние на их жизнь, однако, если они не будут подпускать их к себе, опасности можно избежать. К примеру, в начале семнадцатого века…

– Я больше не хочу участвовать в ваших путешествиях, – неожиданно для самой себя заявила я под непрерывные телефонные звонки.

– Не понял? – сказал отец, продолжавший просматривать толстую книгу, которую держал в руках.

– Я не хочу пропускать школу. Потом мне трудно наверстывать пройденный материал.

– Ты справишься. – Не глядя на меня, он продолжал листать страницы и говорить. – Мы пытались оставлять вас дома одних. Помнишь, чем это закончилось?

Я вспомнила голую Дот, которая пряталась в углу ванной комнаты.

– Но это из-за Роуз. – «Ну, в основном из-за Роуз», – подумала я.

– Сильви, я не знаю, что тогда произошло, – сказал он, захлопывая книгу и поднимая на меня глаза. – Но мы не будем оставлять вас одних или искать для вас няню. К тому же я уже согласился прочитать лекцию. Нам обещали заплатить в три раза больше, чем прежде.

Телефон перестал звонить. И вновь я задала вопрос, который не собиралась задавать:

– Почему?

– Почему? – Только теперь он полностью сосредоточился на разговоре со мной.

– Почему вдруг стали платить больше?

– Ну, ты, наверное, знаешь, что мы обретаем известность, – с гордостью сказал он. – Людям интересно то, что делаем мы с твоей мамой.

Моя мама. Упоминание о ней заставило меня посмотреть на кресло-качалку. Пенни исчезла. И словно для того, чтобы подтвердить, насколько сейчас востребованы мама и папа, снова зазвонил телефон.

– А где сейчас мама?

– В постели.

– В постели? Но сейчас только четыре часа.

– Она чувствует себя не лучшим образом.

– Она снова заболела?

– Боюсь, что так, Сильви.

Но он еще не успел закончить, как я повернулась и пошла к лестнице.

Отец сказал, что мне не следует тревожить маму, но я не обратила на его слова внимания, сразу направилась в спальню родителей и заглянула внутрь.

Шторы были опущены, и единственным источником света оставалось зеленое сияние будильника. Мама как будто застыла под одеялом. Я различала на подушке лишь ее бледное лицо с закрытыми глазами. Очевидно, кто-то выключил звонок телефона в их спальне. Я слышала лишь тихое мамино дыхание, а внизу вновь зазвонил телефон. Я хотела принести маме суп, влажное полотенце и имбирный эль, позаботиться о ней, как она всегда заботилась о нас, но она спала, и я ничего не могла сделать. Я повернулась, пошла к себе и обнаружила на своей кровати Роуз.

– Как ты сюда попала? – спросила я, потому что перед уходом заперла дверь.

Сестра проигнорировала мой вопрос и протянула мне экземпляр «Дандалк игл».

– Я тебя ждала. Ты видела?

Я посмотрела на фотографию нашей матери с Пенни на руках.

– Кто-то что-то говорил в школе, – сказала я Роуз. – Я сходила в библиотеку и нашла статью.

– Зачем они согласились поместить это дерьмо в газету? Теперь мы выглядим психами.

– Не нужно винить их. Я была рядом, когда отец делал фотографии. Мама сказала, что не хочет, чтобы их где-то напечатали.

– Но она идиотка, если согласилась для них позировать. Чего еще она могла от него ждать?

Я промолчала, повернулась к лошадкам и принялась считать ноги и хвосты. Я приняла предложение Роуз, и на полке стояли еще и ее лошади. Теперь их было четырнадцать, места уже не хватало – табун приблизился к краю утеса.

– Не нужно оскорблять маму, – тихо сказала я. – Она снова заболела. Я о ней беспокоюсь. Что-то пошло не так.

– Да, и я скажу тебе, когда это началось: в тот самый момент, когда она спустилась со второго этажа в том доме, в Огайо, с куклой в руках.

Наконец, после стольких дней ожидания, Роуз заговорила на эту тему.

– В то утро, когда я провожала тебя до школьного автобуса, ты обещала мне рассказать, что происходит в нашем доме. Но больше не произнесла ни слова. Почему?

– Но ведь это тревожило тебя, Сильви? Ты должна была сама спросить. Кроме того, меня занимали другие проблемы.

– Какие?

– Моя жизнь. Кое у кого она есть. В отличие от тебя.

Я не ответила и снова принялась считать лошадей. Это было легче, чем говорить с Роуз, легче, чем думать о нашей больной маме, спящей в соседней спальне, об отце в гостиной, который искал необычные истории в древних книгах, или о продолжавшем звонить телефоне.

– Извини, – сказала за моей спиной Роуз заметно мягче.

Теперь, когда лошадок стало больше, мне приходилось тратить больше времени, чтобы их проверить. Я продолжала считать, представляя, что смотрю на настоящий табун: скакуны раздувают ноздри и размахивают хвостами, отгоняя мух.

– Ты меня слышишь, Сильви? Я извинилась. Я знаю, что могу сказануть, как говорит папа. Мне не стоило так с тобой разговаривать.

– Все нормально.

– Нет, не нормально. Но я постараюсь исправиться.

Я не раз видела, чем заканчивались ее попытки конт-ролировать свое поведение, поэтому не обратила особого внимания на слова сестры. Наконец я закончила считать лошадей, убедилась, что с ними все в порядке, и повернулась к Роуз.

– Ты знаешь, иногда я об этом думаю, – сказала она мне.

– О чем думаешь?

– О том, как выросла здесь. Ты знаешь, я не склонна разводить розовые слюни. Но иногда меня одолевают воспоминания.

– И что же ты вспоминаешь?

– Разное.

– Что, например?

– Как мы спали в гостиной в самодельных палатках или рисовали дома на улице, на асфальте. Я все это помню, хотя делаю вид, будто забыла.

У меня возникло такое же неловкое чувство, как в тот момент, когда я сказала, что буду по ней скучать, если она уедет жить с Хоуи. Я хотела у нее спросить, почему мы не можем снова быть близки, теперь уже как взрослые, но боялась, что Роуз начнет оправдываться, поэтому не стала ничего говорить.

– И я помню, как мама и папа привезли тебя из больницы. «Посмотрите на эти ручки, – повторяла я. – Посмотрите на ножки. Они такие крошечные». А мама отвечала: «Роуз, твоя сестра разумное существо, о ней нельзя говорить как о предмете».

Роуз рассмеялась и замолчала. Она лежала в туфлях на моей постели и смотрела на фотографию нашей матери в газете. Я подошла к ней и взглянула на страницу, а потом мои глаза переместились на статью Хикина:

«После того как мы вернулись из больницы, где мы потеряли нашу дочь, я положила Пенни на ее кровать, – сказала Элейн Энвистл. – Некоторое время я не могла заходить в ее комнату. А когда все же туда заглянула, оказалось, что руки и ноги куклы расположены не так, как я ее оставила. Я спросила у мужа, был ли он в спальне нашей дочери, и он сказал – нет. Я решила, что виной мое воображение и разум отказывается мне повиноваться. Но вскоре это произошло снова. Так началась целая цепь очень странных событий, которые заставили нас обратиться к Мейсонам».

Я перестала читать. В библиотеке я уже просмотрела статью. Очевидно, Роуз тоже хотела с ней покончить, потому что смяла и выбросила газету в мусорную корзину.

– Мне жаль тебя, Сильви.

– Меня?

– Мне остался всего год. А тебе предстоит пережить с ними всю старшую школу. После этой статьи нам придется нелегко. И если верить папе, ее напечатают и другие газеты. Более крупные.

– Возможно, люди забудут, – ответила я, вновь заметив, как неубедительно звучит мой голос. – Может быть, все станет прежним.

– Что ж, постарайся себя в этом убедить. Но на твоем месте я бы избавилась от куклы прежде, чем она навредит нам еще сильнее.

– А я думала, ты не веришь в то, что о ней говорят.

– Я не верю. Но какое это имеет значение, если верят все остальные? Теперь, когда они знают, что кукла в нашем доме, Пенни будет влиять на происходящее. Посмотри на маму и папу. Они уже стали другими. В нашем доме многое изменилось. Словно здесь стало труднее дышать. Вот что делает вера, Сильви. Так что правда это или нет, значения не имеет.

Я присела на край постели и задумалась.

– Но как от нее избавиться? – наконец спросила я. – Куда ее деть?

Роуз отвела взгляд. Ее лицо напряглось, я повернулась и увидела стоявшего в дверном проеме отца. В одной руке он держал древнюю книгу из антикварного шкафа, такую толстую и тяжелую, что ее можно было использовать в качестве оружия.

– Я приготовил обед, – сказал он тихим и низким голосом.

– Я сейчас спущусь, – сказала я, хотя совершенно не хотела есть.

– А ты, Роуз? Ты опять не станешь есть с нами?

– Нет, спасибо, – сказала она непривычно тихо. – Я потом.

– Дело твое. Я отнесу еду маме, Сильви, а потом жду тебя внизу.

Как только он ушел, Роуз встала с моей постели и пошла к двери. Я спросила, почему она больше с нами не ест, а она ответила, что ей лучше держаться в стороне.

– Как я уже говорила, мне осталось учиться всего год. И я стараюсь его как-то пережить.

С этими словами Роуз вышла из моей спальни. Несмотря на то что она сумела войти, я заперла дверь и спустилась в кухню. Отец не накрыл на стол, поэтому я занялась делом.

Вернувшись, он снял телефонную трубку и достал хрустальный бокал, которым пользовался только по праздникам. Затем вытащил бутылку виски из шкафчика над холодильником и наполнил бокал, а потом мы уселись за стол. Теперь стул Роуз и мамин стул превратились в призраки.

«Если Пенни будет продолжать на нас влиять, – по-думала я, – скоро я останусь здесь одна».

Отец непривычно молчал во время обеда. Мы ели безвкусный кусок мяса, не имеющий ничего общего с бифштексами с луком, перцем и тушеными помидорами, которые готовила мама. Я пыталась говорить, чтобы нарушить тишину, стала рассказывать о предстоящем экзамене и трудных вопросах, которые задает учитель английского языка, но не сумела его отвлечь.

– Что-то случилось? – наконец спросила я.

Отец сделал пару глотков виски. Смесь скипидара и медицинского спирта – во всяком случае, запах был именно таким, и я подумала о Рождестве – только во время праздника отец позволял себе пить алкоголь.

– Всего лишь нервы, – ответил он. – Сегодня я встречаюсь с репортером.

– Так он все еще пишет книгу?

– Он практически закончил. Но наше последнее интервью прошло не так, как я хотел. Поэтому я убедил его встретиться в последний раз. У него множество вопросов. На некоторые из них я не могу ответить, потому что все сводится к вере и тому, как мы интерпретируем окружающий мир.

– Но ты всегда хорошо умел объяснять такие вещи, папа.

– Ну да, однако в последнее время наша жизнь изменилась, и это меня отвлекает. Я хочу, чтобы ты знала, Сильви, так не должно было произойти.

Я молча возила кусочки мяса по тарелке.

– Я о твоей матери, которая сейчас наверху. И о сестре. Мы обедали сегодня без них. Много лет назад я покинул свой дом, мечтая о собственной семье. О счастливой семье.

– Мы счастливы, – сказала я, но мой голос вновь прозвучал неубедительно.

Отец сделал несколько жадных глотков из бокала, и его адамово яблоко заходило вверх и вниз, а кусок мяса остался практически нетронутым. Затем снаружи загудел клаксон. Отец встал из-за стола и поцеловал меня в лоб.

– Ты права, Сильви, – сказал он уже спокойнее. – Мы счастливы. Во всех семьях люди ссорятся, почему мы должны от них отличаться? Со временем все снова станет как прежде. Мама уже легла спать, так что ее лучше не беспокоить.

Он взял пальто и ушел, предоставив мне убирать со стола. Закончив, я поднялась наверх и заглянула к маме в спальню. Она крепко спала, на тумбочке стояла полупустая тарелка. Мне снова захотелось войти и позаботиться о ней, как она это делала, когда мы болели. Но я поступила так, как просил отец, не стала ее будить и ушла к себе в комнату. Вытащив тонкий металлический крючок из кармана, я засунула его в скважину в ручке двери и открыла ее. Я вошла и сразу почувствовала что-то под подошвами домашних тапочек. Увидев очередную отломанную ногу, я осмотрелась по сторонам и поняла, что их на ковре не одна, а целая дюжина. И еще дюжина на моем письменном столе. Несколько долгих мгновений я смотрела на этот хаос, потом подняла взгляд на полку, где лежали все мои лошадки.

Я закрыла дверь, встала на ковер на колени и трясущимися руками принялась собирать отбитые кусочки. Закончив, я сложила их на письменном столе и вышла в коридор. Когда я последний раз смотрела на кресло-качалку, Пенни там не было, но я знала, где ее искать. И мне уже было все равно, виновата Пенни или нет, я просто хотела, чтобы она исчезла из нашей жизни.

Я подошла к двери родительской спальни и остановилась. Мама все еще лежала в кровати. Я тихо приоткрыла дверь и вошла.

– Сильви, это ты? – послышался вялый и хриплый голос мамы.

– Да, мама, я.

– Все в порядке?

– Все будет в порядке. Но я хотела проверить, как ты. Может быть, тебе что-то нужно.

– Честно говоря, мне хочется пить. Меня мучает жажда. На тумбочке стоит стакан.

Я наполнила стакан водой из-под крана в ванной комнате и принесла его маме, которая подняла голову и выпила воду, громко глотая. А я осмотрела комнату. Мои глаза уже привыкли к зеленому свечению будильника. Туалетный столик, шкаф. Пустая постель отца. Все оставалось неизменным. Но потом я заметила небольшую выпуклость под маминым одеялом. Я протянула руку и откинула его в сторону.

– Почему? – спросила я, когда она посмотрела на меня пустыми глазами.

Мама поставила стакан и положила голову на по-душку.

– Я не могу объяснить, Сильви. У меня есть сомнения, и я не верю этой паре. Но твой отец – он им поверил. В любом случае тем людям пришлось многое пережить, и я решила, что будет лучше помолиться с ними и убрать куклу из их дома, чтобы подарить им спокойствие духа, если не что-то другое. Но сейчас иногда я просыпаюсь посреди ночи и нахожу ее здесь. Все так же, как было у них.

– Я думаю, что это следует отнести вниз.

Я ждала от мамы возражений, но мамина голова неподвижно лежала на подушке, а глаза оставались закрытыми. Сначала я намеревалась сходить в ванную за полотенцем, чтобы не трогать куклу руками, но решила, что у меня нет на это времени. Я обошла кровать с другой стороны и протянула руки, двигаясь спокойно и сосредоточенно. Взяла Пенни и вынесла ее из комнаты.

Я прошла по коридору и спустилась вниз по лестнице, потом миновала гостиную и кресло-качалку, направляясь к входной двери. На улице начался небольшой дождь, над землей поднимался туман, и капли шуршали, словно в канаве бегали мыши. Я стояла на крыльце, смотрела на густой кустарник, окружавший наш дом, на родительский «Датсун» на подъездной дорожке, на прибитую отцом дощечку с надписью: «Посторонним вход воспрещен!» «Отнести эту штуку в лес, – подумала я, – похоронить, как сделал отец с мистером Глупышкой, когда однажды утром кролика нашли мертвым и я больше не слышала тик-тик-тик его сердца». Но у меня не было с собой лопаты, а мысль о том, чтобы идти в лес в темноте, меня пугала.

И вдруг я поняла.

Я спустилась по ступенькам, пересекла лужайку и оказалась рядом с колодцем, которым мы больше не пользовались. Не останавливаясь, чтобы подумать, я отодвинула фанеру, закрывавшую колодец, и посмотрела на мерцающую темную поверхность воды внизу. Потом приподняла Пенни, вздохнула и выпустила ее из рук. Послышался едва различимый всплеск, и ничего больше. Никаких криков. Никакой борьбы. Конечно, нет. Что ж, кукла оказалась беспомощной, если не считать той силы, которой мы ее наделяли. Если верили в нее. В тот момент я верила. И не верила. В тишине под дождем я взяла фанерную крышку, накрыла колодец и принялась искать камни, чтобы положить их сверху, но не смогла поднять те, что лежали у старой клетки кролика Роуз. Я решила, что фанеры будет достаточно, и зашагала домой.

Вернувшись, я стала думать про отца, который отправился на встречу с репортером, размышляя о том, что он ему рассказывает. Потом надела пижаму и посмотрела на груду лошадиных ног на письменном столе. «Завтра, – подумала я, забираясь под одеяло, – я склею их в последний раз». Даже если они уже не будут прежними, я буду лежать в постели и смотреть, как они стоят на полке. И несмотря на все, что произошло, лошади снова будут казаться целыми. «Как моя семья, – по-думала я, засыпая, – они снова будут вместе, счастливые и целые».

Имущество

Два сутулых Е. Слово ПЛОХОЕ, а потом еще одно, только у него не хватало буквы – словно улыбка с отсутствующим зубом: ЖЕ_АНИЕ. Я смотрела на провисший тент, когда мы с Хикином приближались к кинотеатру, пытаясь решить головоломку с разрозненными буквами. С некоторым трудом мне удалось представить это место таким, каким оно было прежде: чистое окошко кассы, туго натянутый тент, гордо рекламирующий такие фильмы, как «Касабланка» или «Завтрак у Тиффани». Но образ исчез, как только мы оказались возле стеклянных дверей с налепленными газетами и разрешениями на работу.

– А твой дядя не сказал, где именно мы должны с ним встретиться? – спросил Хикин, пока мы шли, пробуя потускневшие ручки дверей – все они не поддавались.

Я покачала головой, глядя на буквы на тенте, словно они могли поменяться местами и дать нам ответ.

– Но он хотел, чтобы ты приехала?

Хикин выглядел смущенным, но не рассерженным. Но я не знала, как быстро его настроение может измениться. Если бы он не рассказал мне о времени, которое провел с моей мамой, напомнив о ее доброй и честной натуре, возможно, я бы смогла продолжать ему лгать. Но, если учесть огромную ложь прошлых месяцев, для нового обмана во мне уже не осталось места.

Я отвернулась и посмотрела на расположенный напротив винный бар, путаницу потускневших флажков над дверью и церковь из красного кирпича чуть дальше.

– Он не хотел, чтобы я приезжала. Во всяком случае, сейчас.

Я знала, что, если я повернусь, моим глазам предстанет знакомая картина: выражение лица отца в зале игровых автоматов или детектива Раммеля в комнате для допросов, когда я призналась, что не уверена в своих показаниях. Так на тебя смотрят в тех случаях, когда понимают, что ты не тот человек, которым тебя считали прежде, – точнее, не тот, каким должен быть – для них. Я вдруг подумала, что мне предстоит долгая жизнь, полная таких взглядов; ведь существует множество возможностей разочаровать других, понемногу разбивать их сердца – и не только понемногу, – и так каждый день, снова и снова.

– Но ты сказала… – начал Хикин.

– Я знаю, что я сказала. И я сожалею. Но он хотел подождать. В будущем — так он все время повторял. Мы увидимся в будущем.

– Но я не понимаю. Почему ты заставила меня п-п-приехать сюда, хотя не была уверена, что мы с ним увидимся?

Если не считать короткой встречи в продуктовом магазине несколько лет назад – встречи, о которой я вспомнила только после того, как он заговорил о ней в машине, – это был первый раз, когда я услышала, как он заикается. Мы стояли на тротуаре возле заброшенного кинотеатра, и что-то в его неуверенном голосе заставило меня почувствовать вину за то, что он оказался здесь. Я повернулась к нему и сказала, что сообщила дяде, что мы отправимся в путь, как только я повешу трубку.

– Я думала, когда он поймет, что мы уже едем, то почувствует себя обязанным быть здесь, когда мы появимся. Но мне бы следовало понимать, с кем я имею дело. Отец не раз меня предупреждал. Сестра тоже. Так или иначе, но я прошу прощения за напрасно потраченное вами время.

– Нет, так нельзя сказать, Сильви, – возразил Хикин, и его заикание вновь исчезло. – Так мы смогли провести время вместе. Думаю, твоей матери это бы понравилось.

Я не была уверена, что он прав, но мне стало легче, когда я поняла: Хикин не обиделся. Он предложил еще раз попытаться постучать в каждую из стеклянных дверей. Так мы и сделали. Мы довольно долго ждали ответа, но никто не появился. Наконец Хикин предложил вернуться в Дандалк, чтобы Роуз не начала волноваться.

– Можно не спешить, – ответила я. – Роуз не будет волноваться.

– Сильви, она твоя сестра. Не сомневаюсь, она непременно будет беспокоиться.

– А Хоуи мой дядя – и что с того?

Хикин немного помолчал, обдумывая ответ.

– Ты права, – наконец сказал он. – Родственные связи иногда ничего не определяют. Но Роуз твой официальный опекун. И если она относится к своим обязанностям не слишком ответственно, тебе следует об этом сказать. Ведь социальные службы отслеживают подобные ситуации.

Я подумала о Коре и ее татуировке – дельфине или акуле. Подумала о Нормане, который провалил экзамен по недвижимости, но собирался сдавать его снова весной. И о бедном Бошоффе с его стихами, вопросами и больной женой, спящей рядом с ним по ночам.

– Роуз неплохо справляется. Я лишь хотела сказать, что она не будет беспокоиться, потому что считает, что я занимаюсь в библиотеке.

Уж не знаю, поверил ли он мне, однако Хикин больше эту тему не поднимал. Прежде чем мы вернулись в машину, я предложила хорошенько осмотреть это место – весьма возможно, что я больше никогда его не увижу.

– Судя по всему, город уже давно хочет снести это здание. Но кто знает? Я вижу разрешение на производство работ – может быть, существует альтернатива.

Я посмотрела на старое здание – облупившийся серый фасад, переулок, уходящий в темноту, – и постаралась запомнить впечатление, чтобы описать его в своем дневнике и ничего не забыть. Когда я закончила, мы перешли на противоположную сторону улицы, сели в машину, и Хикин запустил двигатель, но вместо того, чтобы двинуться с места, снова повернул ключ в зажигании.

– Что-то не так? – спросила я в наступившей тишине.

Хикин прижал ладони к своему подвижному лицу. Кожа натянулась, и все черты сместились – нос оказался возле левой щеки, левая щека приподняла левый глаз, который и вовсе исчез. Но, как только он перестал растирать лицо, все встало на прежние места.

– Хороший репортер не должен легко сдаваться. Мы не зря проделали такой долгий путь. Как я тебе уже говорил, это то, чем я всегда хотел заниматься. Более того, после того как я разочаровал твою мать, мне бы очень хотелось тебе помочь, Сильви. Давай немного подождем – вдруг он вернется. Если твоя сестра не станет волноваться, еще один час ничего не изменит.

Его предложение показалось мне логичным, и все же я подумала, что если мой дядя затратил некоторые усилия, чтобы со мной не встречаться, то будет разумнее – и безопаснее – держаться от него подальше. Мои родители никогда ему не доверяли. Роуз тоже. Почему я должна думать иначе?

– Вот что я тебе скажу, Сильви. Если ты останешься здесь и будешь присматривать за домом, я могу сходить в бар и купить сэндвичи и лимонад. Ты не против?

Я с утра ничего не ела, поэтому сказала, что ланч – это хорошая идея. Перед уходом Хикин попросил меня оставаться в машине и не открывать двери. Я наблюдала, как уменьшается его фигура в зеркале заднего вида, пока он не исчез в баре.

Оставшись в одиночестве, я постаралась не думать о той ночи, когда меня оставили в машине. Потом я посмотрела на пол машины Хикина, представила, как мама сидит на этом самом месте, отпихивая банки из-под содовой ногой и одновременно переворачивая страницы книги с образцами обоев, которую она взяла возле хозяйственного магазина. Если она и в самом деле так устала от работы, как утверждал Хикин, становилось понятно, почему обычная вещь, вроде книги с образцами обоев, могла ее настолько взволновать. Я вспомнила, как она показывала книгу мне, не упоминая о поездках с Хикином, и просто переворачивала страницы, изучая пиршество цветов и рисунков с удивлением в глазах.

«У каждого образца есть свое настроение – так каждый человек обладает собственной личностью, – вспомнила я ее слова. – А что выберешь ты, Сильви?»

«Тебя интересует, что бы я хотела для нашей кухни?»

«Нет. Какой личностью ты станешь?»

Кто-то резко постучал костяшками пальцев в окно машины, и я вздрогнула. Подняв глаза, я увидела мужчину с морщинистым лицом и длинными желтыми зубами, которые заставили меня подумать о клавишах старого рояля. Он сделал руками круговое движение, призывая меня опустить стекло. Вместо этого я проверила, закрыты ли двери, и огляделась, не идет ли Хикин. Однако увидела лишь выцветшие флаги над входом в бар.

Я решила, что мужчине нужны деньги, и нервно отмахнулась от него. Однако он не уходил. Я услышала, как по другую сторону стекла его приглушенный голос произнес:

– Сильви?

Мое имя, слетевшее с его сухих губ, должно было заставить меня успокоиться, но я встревожилась еще сильнее.

– Да? – осторожно ответила я.

Его рот снова начал двигаться, но ш-ш-ш-ш не давало мне разобрать, что он говорит. В какой-то момент он заметил недоумение на моем лице, замолчал и снова сделал круговое движение рукой. Наконец я опустила стекло на пару дюймов.

– Так-то лучше, – сказал он. – Немного. Ты ведь Сильви, да?

– Откуда вы знаете мое имя?

– Именно это я и пытаюсь объяснить. Я знаком с твоим дядей. И знал отца, в молодости, до того как он покинул наши края и стал знаменитым. Прежде, в детстве… я вел себя с ним не лучшим образом. Наверное, он никогда про меня не рассказывал.

Пока он говорил, я вспомнила отрывок из книги Хикина.

– Так вы… Ллойд?

Он облегченно вздохнул и улыбнулся, показав свои зубы-клавиши.

– Ты поняла. Я бы тебя не узнал, если бы не заметил репортера и не вспомнил, как он приезжал сюда несколько месяцев назад. Я был с Хоуи, когда ты ему звонила. Ну и понял, что происходит. И вот бинго. Привет, Сильви.

– Привет, – ответила я, слегка смягчаясь, но не опуская стекло дальше.

– Наверное, мне пора переходить к делу. Хоуи это не понравится, но если ты хочешь его увидеть, тебе следует пойти со мной.

– И куда?

– Будет проще, если я покажу.

В зеркало я видела только старые флажки над дверью бара. Наверное, Хикин по-прежнему находился внутри, смотрел, как бармен готовит наши сэндвичи, или искал что-нибудь съедобное на полках среди сигарет и журналов.

– Если вы не против, я подожду, когда вернется репортер, чтобы он мог к нам присоединиться.

Ллойд посмотрел в сторону бара и прищелкнул языко-м.

– Если ты попытаешься повидать дядю с этим парнем на буксире, то не рассчитывай на удачный исход. Можешь не сомневаться. Хоуи не хочет говорить с репортерами. В особенности с твоим знакомцем.

– Но почему он не хочет с ним разговаривать? – спросила я, хотя меня гораздо больше интересовало, почему он отказывается говорить со мной.

– Будет лучше, если он сам тебе объяснит. Если хочешь, пойдем со мной.

Я посмотрела на стоявшего возле машины Ллойда – толстые ногти, коротко подстриженные, истертые и желтые, как и зубы. Вероятно, он был из тех, кто смеялся над моим отцом.

– Почему вы здесь? – не удержалась я от вопроса.

Ллойд переступил с ноги на ногу и пнул старым ботинком тротуар. Я видела, что разговор через приоткрытое окно его раздражает, но он ничего не сказал, а наклонился вперед и положил руку на крышу машины.

– Когда твои дедушка и бабушка были живы, я отвечал за техническое состояние здания. И занимался тем же после того, как все изменилось. Теперь, когда Хоуи вернулся, я по-прежнему здесь. Вот почему я делаю тебе предложение, пока твой приятель репортер не вернулся. Ты хочешь, чтобы я отвел тебя к твоему дяде или нет?

Инстинкт подсказывал мне, что ему нельзя верить и следует поднять стекло и отправить Ллойда прочь, но моя рука потянулась к ручке, и я распахнула дверцу.

Когда я вышла из машины, оказалось, что Ллойд гораздо меньше, чем я предполагала, немногим выше меня, с огромным животом и длинными обезьяньими руками, болтавшимися вдоль тела. Он больше ничего не стал говорить, лишь указал рукой направление. Мы снова пересекли улицу, и я подумала, что сейчас он вытащит ключ из кармана своих испачканных краской джинсов. Однако он свернул в переулок. Прежде чем последовать за ним в тень, я обернулась, рассчитывая увидеть Хикина, выходящего из бара с нашим ланчем в руках. Но он так и не появился. Если учесть, что я притащила его сюда обманом, а он меня простил, я понимала, что не должна никуда уходить. Но теперь было поздно поворачивать обратно.

В переулке стоял огромный мусорный контейнер, за которым был припаркован мотоцикл. Мы остановились перед железной лестницей, которая показалась мне похожей на пожарный выход, а еще через мгновение я поняла, что так и есть.

– Видишь дверь? – Ллойд показал на второй этаж. – Она не заперта. Поднимись туда и пройди по коридору. Третья дверь направо.

Я стояла и не двигалась.

– Не жди меня, Сильви. Если я тебя приведу, он ужасно разозлится. Так что сделай мне одолжение: веди себя так, словно ты сама догадалась, куда идти. А я буду считать, что это хоть какая-то малость, которую я сделал для твоего отца.

Ллойд резко повернулся, зашагал прочь и быстро скрылся из вида.

Я поняла, что малейшие колебания приведут к тому, что Хикин вернется и найдет меня здесь. Я поставила ногу на первую ступеньку и начала подниматься наверх. Металлическая дверь легко открылась, я оказалась в темном коридоре и пошла вперед в мерцающем тусклом свете. На стенах висели афиши фильмов «Поющие под дождем», «В джазе только девушки», «Бен-Гур», «Все о Еве». Всякий раз, когда свет вспыхивал ярче, я видела старых кинозвезд, которые улыбались мне, словно призраки из-под стеклянных рамок.

– Третья дверь направо, – шептала я снова и снова, пытаясь заглушить ш-ш-ш-ш в ухе и тик-тик-тик моего кроличьего сердца.

Когда я подошла к нужной двери, она оказалась приоткрытой, я смогла заглянуть внутрь и увидела комнату размером с мою спальню на Баттер-лейн. Деревянный письменный стол, заваленный бумагами, занимал большую часть свободного пространства. Лампа над столом мерцала в такт остальным лампам в здании. За письменным столом стояла узкая койка, именно такие отец просил ставить для нас в номер во время поездок с лекциями. Я посмотрела на заднюю стену, где от пола до потолка выстроились какие-то ящики – самодельные полки, поняла я, увидев, что на них лежат какие-то вещи.

Я вошла в кабинет, или спальню, или как там еще называлось это жилище, и стала ждать. Из темной глубины здания доносились какие-то звуки: лязг труб или шаги. Шум в ухе, который стал громче, чем обычно, мешал мне понять, что это такое. Я постаралась изучить комнату, ничего не трогая. На письменном столе лежали разрешения на работу, такие же я видела на дверях внизу, календарь с красными крестами, обозначавшими прошедшие дни. В ящиках стояли коробки с кассетами. Сделанные от руки надписи на них напомнили мне кассеты с лекциями отца, только здесь значились имена и номера телефонов. Я подошла к койке, где на подушке стояла пепельница с окурками. На полу валялась куча газетных вырезок.

УБИТА ЗНАМЕНИТАЯ СУПРУЖЕСКАЯ ПАРА ИЗ МЭРИЛЕНДА

ДЕМОНОЛОГИ УБИТЫ ПЕРЕД АЛТАРЕМ

ДЬЯКОН И ЕГО ЖЕНА СТАЛИ ЖЕРТВАМИ

ЗАГАДОЧНОГО УБИЙСТВА В ЦЕРКВИ

– Что ты здесь делаешь?

Я вздрогнула и повернулась: в дверях стоял Хоуи. Когда свет вспыхнул, мне показалось, что он на мгновение ожил, как призрачные кинозвезды в коридоре. Со времени нашей последней встречи он заметно похудел, волосы были коротко подстрижены, борода исчезла, лицо стало не таким красным.

– Я же говорила, что мы выезжаем, – сказала я нервным, дрожащим голосом. – Когда увидела, что входные двери заперты, обошла здание и обнаружила другой вход…

– Я не забыл, что ты мне сказала, Сильви. И просил тебя не приезжать. Я тебе обещал, что мы встретимся позже.

Может быть, дело было в его пустом обещании: встретимся позже. Или сыграло роль его сходство с моим отцом – такие же морщины на лбу и темные глаза. Может быть, причина в том, что я видела его в последний раз сразу после судебных слушаний, на которых Роуз назначили моим опекуном. Так или иначе, но мои глаза наполнились слезами.

– Эй, – сказал Хоуи, подходя ближе. – Эй, эй. – Он обнял меня своими тяжелыми руками.

– Ты так и не вернулся, – услышала я свой голос и прижалась к его теплому свитеру. – Ты сказал нам, что собираешься уехать во Флориду. Сказал, что должен разобраться с какими-то делами. И телефонные звонки. А потом – ничего.

– Но я сделал то, что сказал. Это заняло больше времени, чем я рассчитывал, но вот он я. Это место…

Его слова заставили меня отпрянуть от него, поднять голову и вытереть глаза.

– Ты ни разу нас не навестил! Ты даже не ответил на мое письмо! А теперь, когда я приехала сюда и нашла тебя… – Я не знала, как выразить словами то, что думала, поэтому мой взгляд снова упал на пол, где заголовки выкрикивали правду в других вариантах: ДОЧЬ – КЛЮЧЕВОЙ СВИДЕТЕЛЬ В ДЕЛЕ УБИЙСТВА РОДИТЕЛЕЙ… НАЗВАН ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ В ЦЕРКОВНЫХ УБИЙСТВАХ… БРОДЯГА, ОБВИНЕННЫЙ В ДВОЙНОМ УБИЙСТВЕ, ЖДЕТ СУДА.

Я отбросила вырезки ногой, слова разлетелись по полу, и снимок с мамой и Пенни, появлявшийся практически в каждой статье, размножился перед моими глазами, словно результат волшебства.

– Я могу объяснить, Сильви. Пожалуйста. Дай мне секунду.

Я молча ждала. Комнату наполнил туман тишины, и странные звуки, доносившиеся из разных уголков здания, стали затихать.

Хоуи выдвинул стул из-за письменного стола. Я устроилась на краю постели, а он сел напротив, закатав рукава свитера. На его предплечьях были татуировки, я разглядела игральные кости, знак доллара и карты – целое казино на волосатой коже.

– Первое, что я хочу сказать… – начал он и остановился. – Точнее, первое, что я могу сказать, что должен был сказать по телефону, если бы ты не застала меня врасплох: я действительно приезжал вас навестить, девочки, в точности как обещал.

– Ты приезжал, – сказала я, глядя на лицо Пенни, повторявшееся множество раз на полу, рядом с маминым лицом, и тут вспомнила, как отец сказал, что фотография сделана для архива. – Но Роуз тебя не впустила.

– Она тебе сказала?

– Нет. Но именно так она поступает с другими людьм-и.

– Ну, моя история может немного отличаться.

– В каком смысле?

Хоуи немного помолчал. У меня возникло странное ощущение: мы находились совсем рядом в маленькой комнате и разговаривали с такой насущностью – это слово вернулось ко мне с экзамена по английскому языку, который я сдавала несколько лет назад, – но во многих отношениях мы оставались незнакомцами.

– Когда я вернулся в Тампу, – начал Хоуи, – то присылал вам открытки и деньги всякий раз, когда мне удавалось заработать несколько долларов. Не слишком много, но так я старался вам показать, что я думаю о вас, но я ни разу не получил никакого ответа. Я звонил, оставлял сообщения. Никакой реакции.

«Роуз не подпускала меня к почте», – подумала я. И всегда закатывала глаза, когда мы получали сообщения от Хоуи на автоответчике.

– Постепенно я понял, что открытки, деньги и звонки бесполезны. И я решил, что отец перед смертью настроил вас против меня. Много лет назад он поступил так же с вашей матерью.

– Судя по тому вечеру в Окале, ты дал моей маме немало поводов тебя не любить.

Хоуи посмотрел на татуировки с символами казино на своих предплечьях. Туз пик. Дама бубен. Вертящийся кубик, уставившийся на меня змеиным глазом. Я не сводила глаз с мышц под татуировками, когда Хоуи сжал кулаки перед тем, как поднял голову.

– Я сожалею о многих своих поступках, Сильви. Ты даже не представляешь насколько. Тот вечер был лишь одним из множества других. Я не верил в то, чем они занимались, совсем не верил, но не имел права портить им лекцию.

Голос Хоуи, выражение его лица – все говорило о том, что он искренне сожалеет.

– И когда мы с Роуз не отвечали, ты сдался… так?

– Сначала. Но после того кошмара я стал больше пить. Я делал вещи, признаваться в которых стыдно. Становилось все хуже и хуже, и у меня осталось два выхода: продолжать падать в темную бездну до тех пор, пока все не будет кончено, или попытаться выползти обратно. Это оказалось нелегко. И я до сих пор не справился до конца. Но я начал ходить на собрания. Протрезвел. Перестал совершать дурные поступки. И вот где я оказался.

Мы оба оглядели маленькую темную комнату, и я усомнилась в том, что здесь могло быть лучше, чем там, где он был раньше.

– Отец рассказывал об этом месте, – сказала я. – Я решила, что кинотеатр давно закрыт и снесен.

Хоуи коротко и раздраженно рассмеялся.

– Это было бы слишком просто. После смерти твоего деда кинотеатр унаследовали мы с твоим отцом. Но продать его мы не могли. Никто не хотел его покупать, слишком паршивым стал район. Поэтому он пустовал много лет, пока не появилось предложение сдать его в аренду, – но показывать они собирались здесь совсем другие фильмы.

– Мой отец никогда бы не согласился на такое, – сказала я.

– А у него был выбор? Каждую весну нам приходилось платить налоги, как правило, это делал твой отец. Потом появилась идея возродить это место. Сделать здесь нечто другое и не сдавать его в аренду.

– То есть снова открыть настоящий кинотеатр?

– Боюсь, что нет, Сильви. Те дни, когда люди хорошо одевались, чтобы прийти сюда и посмотреть фильм, давно остались в прошлом. У меня возникла другая идея. Сделать кинотеатр местом встречи музыкальных групп. Потом я тебе расскажу о моих планах подробнее. Однако твой отец не соглашался. Несмотря на свою грандиозную мораль, он предпочитал, чтобы ничего не менялось, он не хотел, чтобы его брат получил шанс изменить свою жизнь. Когда он умер, не оставив завещания, половина здания досталась тебе и сестре.

– Роуз и мне.

– Да. Половина здания, пусть и находящегося в плохом состоянии, принадлежит вам с сестрой. Возможно, ты об этом не знаешь, потому что Роуз стала твоим опекуном и имеет право принимать решение за вас обеих. Когда я рассказал ей о своих планах, она согласилась при условии, что я буду присылать ей половину заработанных денег. До тех пор… – Хоуи смолк, обдумывая следующие слова.

– До тех пор, пока?

– До тех пор, пока я буду обходить вас стороной.

Я вспомнила утро на автобусной остановке, когда Роуз глумилась над «воздушными замками» Хоуи и рассказала, что он не разрешил ей жить с ним. Я хотела задать Хоуи множество вопросов, но из коридора послышался шум, который на этот раз я распознала безошибочно – шаги. Должно быть, Хоуи их тоже услышал, потому что мы оба обернулись и увидели Сэма Хикина в дверном проеме.

Меня так сильно взволновала встреча с дядей, что я совсем забыла про Хикина, и его неожиданное появление меня удивило. Хоуи встал и еще выше закатал рукава свитера, демонстрируя татуировки. Каким-то хриплым, чужим голосом, совсем не похожим на тот, которым он только что говорил со мной, дядя закричал:

– Какого дьявола ты здесь делаешь?

– Он… – начала я, но Хикин уже заговорил, хотя получалось у него не самым лучшим образом:

– Я п-п-приехал с ней…

– Я ясно сказал, что больше не хочу тебя здесь видеть, – перебил его Хоуи.

– Подожди, – вмешалась я и встала. – Он привез меня сюда. Он друг нашей семьи.

– Друг? – презрительно бросил дядя. – Я читал его книгу. И все его статьи до единой. Очень многое из того, что он там сказал, друг написать не мог.

Хикин закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Когда он снова заговорил, его голос стал спокойным, а речь чистой.

– Я не отрицаю свои ошибки, и многие мои поступки были несправедливыми по отношению к твоей семье, Сильви. Но я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Вот почему я нашел сюда дорогу, чтобы убедиться, что с тобой все в порядке.

Хоуи пнул газетные вырезки, и фотографии моей мамы, Пенни и Альберта Линча взлетели в воздух и закружились над полом.

– Конечно, она в порядке! Она со своим дядей!

Могу себе представить, какие сомнения посетили Хикина, ведь и меня охватили такие же чувства. Однако мы оба оставили их при себе. Журналист быстро оглядел комнату.

– Я в порядке, – наконец сказала я. – Мы поговорим еще немного.

– Хорошо. Я подожду снаружи.

Я ожидала, что Хоуи скажет еще какую-нибудь гадость, но он промолчал, глядя вслед уходящему Хикину. Когда мы услышали, как металлическая дверь со стуком открылась и закрылась, дядя сказал, что сожалеет.

– Не могу переносить мерзких репортеров и дерьмовых детективов, которые суются в мои дела. А твой дружок никогда не сдается. И это мне в нем не нравится.

– Моя мама прекрасно разбиралась в людях, и я знаю, что она хорошо к нему относилась. Во всяком случае, сначала.

– Ну, твоя мама была человеком. Как и все мы, она могла ошибаться. Уверяю тебя, относительно этого типа она ошиблась.

Я снова села на койку, стараясь не смотреть на валяющиеся на полу газетные вырезки. Даже если Хоуи прав, мне не нравилось то, как он говорил о моей маме. Я уставилась на самодельные полки, а он подошел к письменному столу и вытащил из ящика стола конверт.

– Я хочу тебе кое-что показать, Сильви, – сказал Хоуи, садясь рядом со мной на кровать, и тонкий матрас продавился, так что мы оказались рядом.

Я почувствовала, как его рука задела мою, когда он открывал конверт.

Он вытащил несколько черно-белых фотографий, похожих на те, что стояли на столе отца, только на них не было никаких размытых фигур или таинственных полос света. На первом снимке был кинотеатр – не такой жалкий и полуразвалившийся, а в те давние времена, когда он выглядел великолепно, с высоким гордым тентом – таким, каким я его себе представляла. В толпе у входа я заметила женщин с губами, подведенными темной помадой, с длинными ресницами и в таких блестящих нарядах, словно они состояли из крошечных вспышек. Мужчины были одеты в щегольские костюмы и котелки. Хоуи позволил фотографии говорить за себя, потом протянул мне следующую, с мужчиной и женщиной, одетыми попроще. Мужчина крутил ручку машины, производящей ириски; женщина держала готовые конфеты в руке и смеялась. Они показались мне знакомыми, и у меня защемило в груди.

– А это…

– Твои дедушка и бабушка, Сильви. В кондитерской, которая когда-то была частью кинотеатра.

Мы долго смотрели на фотографию. Я изучала лица, стараясь отыскать черты Роуз в сильном подбородке деда или себя в широко раскрытых глазах бабушки. И в каждом видела отца и Хоуи.

– Должно быть, я старею, – сказал мне дядя, постепенно успокаиваясь. – В последнее время на меня часто накатывает ностальгия, раньше так не бывало. Но я остался последним в своей семье, а это странное ощущение. Ты проводишь много времени, размышляя о прошлом, пытаясь понять, почему все пошло так, а не иначе.

Его слова заставили меня оторвать взгляд от фотографий и посмотреть на вырезки, устилавшие ковер. Моя мама и Пенни были на всех.

– Наверное, ты не понимаешь, почему я собираю эти вырезки, – сказал он.

Я кивнула.

– Да.

Дядя убрал первые две фотографии обратно в конверт, достал третью, но положил изображением вниз, чтобы я не могла ее увидеть.

– Все пьяницы любят публичные библиотеки, Сильви. Чудесное тихое место, где хорошо посидеть, чтобы пережить похмелье. Там можно проспать целый день, и никто тебя не побеспокоит, разве что библиотекарь толкнет в плечо. На Семьдесят восьмой улице в Тампе было мое любимое место – именно туда я направлялся, когда мне не удавалось заплатить за квартиру и домо-владелица не пускала меня домой. Ну а когда я был относительно трезвым, то искал там информацию о своем брате. Даже если я не верил в те вещи, о которых он говорил, я гордился, что он чего-то добился. И завидовал, потому что он не давал мне реализовать мои мечты о кинотеатре. Позднее, после их гибели, я стал собирать вырезки о них – постепенно это превратилось в манию – с тех пор, как я перебрался сюда. Наверное, я до сих пор пытаюсь понять, что с ними случилось. Все дело в том, что во всех статьях речь идет об одних и тех же фактах. Я знаю, как тебе должно быть трудно, Сильви, но ты была там в ту ночь. Ты можешь рассказать, что произошло в церкви?

Ш-ш-ш-ш…

По мере того как он приближался к последнему вопросу, шум в моем ухе усиливался. Я знала, что это бесполезно, но все равно прижала к нему палец. Мысли о Раммеле и Луизе наполнили мое сознание.

– Я пыталась, – сказала я, начиная отвечать на вопрос, который собиралась проигнорировать, но похожие слова я могла произнести и для них, потому что они были правдой. – Всегда пыталась быть хорошей дочерью, на которую они могли бы рассчитывать и которой бы гордились. Но в самый главный момент моей жизни, в ту ночь в церкви, я оказалась недостойной своих родителей. Я не только не смогла их спасти, но даже не сумела уверенно опознать убийцу. А теперь они мертвы.

– Но в газетах…

– Я знаю, что там пишут. Но все обстоит не так.

Когда Хоуи заговорил снова, его голос изменился, и я уловила в нем голод.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь, кого ты там видела?

Я покачала головой, глядя на последнюю фотографию в его руках и дожидаясь, когда он мне ее покажет.

– Что на последнем снимке?

Он тяжело вздохнул и протянул мне фотографию: двое мальчишек без рубашек прыгают с утеса в воду. Хоуи объяснил, что снимок сделан в нескольких милях от кинотеатра, возле Индиан-Уэлл.

– В жаркие дни наш отец отвозил нас туда. Ему повезло, что он сделал этот снимок, потому что твой отец редко прыгал вместе со мной. Он всегда боялся и предпочитал спускаться к воде по тропинке. Могу поклясться, что он чувствовал себя лучше с существами, которых видел в кинотеатре, чем в реальном мире.

– В тот вечер, во Флориде, – начала я, вспомнив одну вещь, которая меня всегда занимала, – когда ты уехал с моей сестрой на своем пикапе, ты что-то ей рассказал – и с тех пор она перестала верить нашим родителям. Что?

Дядя взял фотографию и собрался засунуть ее обратно в конверт, но потом передумал.

– Вот, Сильви, забери их. Это лишь небольшие осколки истории нашей семьи, но ничего другого у меня нет. Кто знает, возможно, они когда-нибудь послужат для тебя хотя бы небольшим утешением.

Я поблагодарила его, взяла фотографии и засунула их в карман куртки, рядом с дневником.

– У меня появилась идея, – сказал Хоуи, поднимаясь с кровати. – Пойдем со мной.

Мы вышли в коридор и зашагали в глубину здания, мимо других призраков кинозвезд. По обе стороны шли ряды дверей, ведущих в такие же темные комнаты, как та, где работал и жил Хоуи. Они были маленькими, окутанными мраком и наводили на мысль о тюремных камерах, и в каждой я представляла себе Альберта Линча – он расхаживал взад и вперед или сидел, пристально глядя на меня блестящими пронзительными глазами. Я не выдержала и отвернулась, а Хоуи взял меня за руку, потому что на нашем пути оказалось минное поле отсутствующих половиц. И все это время он возбужденно рассказывал о своей давней мечте относительно здания кинотеатра – мечте, которую ему не давал реализовать мой отец, но теперь уже не мог помешать.

– Торговая палата Филадельфии решила вдохнуть новую жизнь в этот район, – говорил дядя. – Они даже помогли мне получить заем – настоящее чудо, если учесть мою кредитную историю. Денег едва хватит, чтобы сделать минимальный ремонт и навести тут порядок. Но я рассчитываю, что некоторая старомодность придаст кинотеатру дополнительное обаяние.

Мы подошли к двойным дверям, Хоуи выпустил мою руку и распахнул двери, ведущие на балкон внутри кинотеатра. В мерцающем свете я увидела сотни мест внизу, в партере, и еще сотни на балконе. Несмотря на то что краска на стенах облупилась, а потолок покрывали трещины, витиеватая люстра и сцена с бархатным занавесом, обрамлявшим пустой экран, напоминали о прежней славе кинотеатра.

– До того как мои родители его купили, здесь играли водевили. Твой отец и я провели в этих стенах все детство. Мы изучали пол, когда зрители уходили, рассчитывая найти мелочь, которую кто-то уронил. Мест было очень много, и ты не поверишь, каким богатым иногда бывал наш урожай. А если нам везло, попадались драгоценности или бумажник.

– Мой отец заставлял тебя все возвращать?

Хоуи рассмеялся.

– Сейчас это трудно представить, но когда-то твой отец был мальчишкой. Иногда проявлял немалую хитрость. Ювелирные изделия мы продавали при помощи Ллойда. Конечно, мы отдавали ему его долю. Бумажники прятали, а наличные делили между собой. Ну, так и должно было быть.

– Должно было быть?

– Да, до Е-19. – Хоуи указал пальцем в сторону партера, на вполне определенное место. – Оно находится там. И ничем не отличается от остальных. Но именно там твой отец прятал большую часть того, что находил, в надорванной части подушки сиденья, чтобы не делиться со мной. Я считал, что мне удается находить больше из-за того, что я старше, быстрее и внимательнее. А потом я его поймал.

Свет в зале моргал, включался и выключался, а вскоре совсем погас, заставив дядю замолчать. Мы оставались в темноте довольно долго, и я решила, что свет уже не зажжется. Стоявший на балконе Хоуи превратился в сутулый силуэт рядом со мной, напомнив статуи у алтаря. Я слышала его дыхание, ощущала запах табака, оставшийся после выкуренной последней сигареты.

– Все в порядке? – спросила я в темноту, чувствуя, как у меня перехватило в горле, а Хоуи перенес вес с одной ноги на другую.

– Должно быть. Проводка здесь совсем древняя. Именно на это я трачу существенную часть займа: чиню провода. Подожди минутку, и свет… – именно в этот момент кинотеатр ожил, вернув нам способность видеть, а Хоуи сумел закончить фразу: – снова зажжется.

Я смотрела на множество пустых мест, представляя, как мальчики с фотографии ползают между ними по полу, а потом мой отец останавливается у одного из кресел и прячет то, что сумел найти, от брата.

– Именно здесь мой отец начал видеть… явления?

Дядя кивнул.

– Давай спустимся и посмотрим, как все это выглядит снизу.

Мы вернулись в коридор, и он повел меня к древним занавескам с серой грязной бахромой. Мы уже подошли к лестнице, когда Хоуи остановился.

– Знаешь что, Сильви? Почему бы тебе не пойти вперед, а я схожу в кабинет за чертежами.

Я бросила взгляд в сторону пустой лестницы, чувствуя, как у меня снова перехватывает в горле.

– Почему? – спросила я, посмотрев на него.

– Я хочу показать тебе настоящие планы. Так что спускайся в партер. Я тебя догоню через минуту.

Отсутствующие половицы, мигающий свет, необычные картинки, которые отец видел между сиденьями, – все это меня пугало.

– Знаешь, я, пожалуй, пойду, – сказала я Хоуи.

– Пойдешь?

В горле у меня перехватило еще сильнее.

– Мне предстоит важная встреча, – с трудом заговорила я. – В Мэриленде, в полицейском участке. Там есть детектив, который хочет со мной поговорить. И мне нужно понять, что я ему скажу.

– О чем?

– Я не знаю. К тому же меня ждет Сэм Хикин. Мне не следует…

– Не беспокойся об этом типе, Сильви. Я же тебе говорил, что ты также являешься владелицей этого заведения. Теперь, когда ты здесь, я хочу тебе все показать. Кто знает, когда Роуз позволит нам встретиться в следующий раз? Так что спускайся вниз.

Садись в пикап…

В отличие от того вечера в Окале, когда мне удалось не выполнить его приказ, на этот раз я не сумела найти способ, чтобы ускользнуть. Я повернулась и прошла между дряхлыми занавесками, которые коснулись моих плеч, точно вялые пальцы. Если здесь когда-то и имелись перила, теперь они исчезли; мне пришлось вести рукой по стене, спускаясь по ступенькам. Оказавшись на первом этаже, я миновала очередные занавеси и продолжала идти по партеру, пока не остановилась в центре прохода.

Сколько людей здесь собиралось, когда тут работал настоящий кинотеатр? И сколько приходило зрителей, чтобы посмотреть водевили? Я попыталась представить, как они сидят, держась за руки, смеются или плачут, глядя на жизнь, разворачивающуюся перед ними на сцене или на экране. Но огромная зияющая пасть пустого зала оказалась сильнее прошлого и мешала мне. И тогда я стала думать не о людях, а о том, чем они обладали: монеты и банкноты, браслеты, ожерелья и бумажники, которые незаметно падали на пол в течение долгих лет. Я сделала несколько шагов в сторону сцены, где экран покрылся трещинами, и остановилась в одном из рядов.

После стольких лет кто-то должен был починить прореху в кресле Е-19, но когда я наклонилась, то сразу нащупала разрез в подушке. Как я могла устоять и не засунуть туда руку? Вдруг там лежит давно забытое сокровище? Но у меня в руке остались лишь кусочки пены.

Я уронила их на пол, выпрямилась и стала ждать Хоуи, который должен был давно уже принести то, что обещал. Но он не появлялся, и мне пришло в голову, что я не видела никаких чертежей ни на его письменном столе, ни на самодельных полках. И как только меня посетила эта мысль, я вдруг заметила, что нигде не вижу ни малейших признаков ремонта. Никаких инструментов, торчащих проводов, лесов и банок с краской.

– Эй! – крикнула я в брюхо кинотеатра.

Мне показалось, что в моем голосе появились умоляющие интонации. В тишине продолжал мерцать свет, потом и он погас, и я снова оказалась в темноте. Я осталась стоять, положив одну руку на спинку кресла с тайником моего отца, в том самом месте, где его посетили первые призрачные видения. И тут из теней стали появляться мои собственные демоны.

Меня звала Дот: «Эй! Где вы? Девочки?»

Моя мама говорила: «Когда тебе станет страшно, читай молитву».

И еще необычный шум из нашего подвала в первые месяцы после гибели наших родителей – треск, шуршание, стук, – когда я сказала Роуз дрожащим голосом: «Ты спятила, если их не слышишь. Они возмущены. Они горюют. Они хотят, чтобы наши родители вернулись. Я знаю…»

– Хоуи? – позвала я, чтобы сдержать пугающие голоса и совладать с охватившей меня паникой. – Ллойд? Эй!

Никакого ответа. Я больше не могла ждать. Я знала, что стою возле Е-19, поэтому сказала себе, что должна на ощупь найти дорогу к центральному проходу, а потом идти к выходу. Я сделала несколько шагов, когда что-то промелькнуло перед моими глазами, и по спине у меня пробежал такой же холодок, как когда вялые пальцы занавесок задевали мои плечи.

Хоуи – так я решила сначала – пришел, чтобы отыскать меня в темноте. А потом я снова увидела это: вовсе не моего дядю, а стремительное движение возле сидений, ближайших к сцене. Движение прекратилось, и я наблюдала за пульсирующей тенью, совсем не содержащей света, но жившей собственной жизнью. Мне бы следовало сразу сообразить, что я вижу, но, как и те люди, что стояли у нас на пороге и удивлялись, почему никто не отвечает, когда они звонят в звонок, мне потребовалось некоторое время, чтобы догадаться, что происходит. Когда я поняла правду, мне захотелось оказаться подальше отсюда.

Е-18. Е-17. Е-16. Е-15…

Быстро, насколько могла, я двигалась к центральному проходу, где моя рука нашла следующий ряд сидений. Я начала перебирать алфавит, двигаясь к концу зала. F… G… H… I… J… Добравшись до К, я остановилась. Теперь легкие тени находились передо мной, нас разделяло всего несколько рядов. То, как лишенная формы фигура поднималась и опускалась, поднималась и опускалась, создавало ощущение, будто она дышит, прежде чем снова метнуться в темноту.

F… G… H… I… J… Наконец я отпустила спинку и побежала со всех ног в сторону полоски света, пробивавшейся из-под двери уже довольно близко. Я выскочила в вестибюль, забитый лесами, деревом и катушками кабеля, освещенный солнцем, которое пробивалось сквозь газеты и разрешения на проведение работ на стеклянных дверях, и принялась дергать за все ручки подряд, но они не поддавались, пока я не оказалась возле последней, которая распахнулась, и я выскочила на солнце. Оно ослепило меня, я ничего не видела, но продолжала двигаться, пока не натолкнулась на что-то – на кого-то, сообразила я, когда чьи-то руки сжали мои плечи.

– Успокойтесь, юная леди. С вами все в порядке?

Я отступила на шаг и едва не упала на тротуар. Мои глаза приспособились к яркому свету, и я сумела разглядеть морщинистое лицо Ллойда.

– Где Сэм Хикин?

– Репортер? – Ллойд повернулся и указал на «Фольксваген», стоящий на противоположной стороне улицы. – Вон там.

Я посмотрела в указанную сторону и увидела сидевшего за рулем Хикина, который держал перед собой газету и читал, закидывая картофельные чипсы в рот.

В этот момент у меня за спиной послышались шаги. Открылась та же дверь, и из кинотеатра вышел мой дядя, но в его руках не было никаких чертежей.

– Зачем ты это сделал! – закричала я, и мой голос задрожал, что мне совсем не понравилось. – И не только со мной, но и с ним?

– Значит, ты все поняла? – сказал Хоуи.

– Да. Ты мог бы просто мне сказать.

– Извини, Сильви. Но когда ты спросила, что я сказал Роуз, которая после этого перестала верить вашим родителям, я решил, что лучше всего тебе показать. И теперь ты знаешь.

Я стояла, скрестив перед собой руки, дожидаясь, когда смущение и страх последних минут меня оставят.

– Но почему? – спросила я снова. – И как?

– Все началось с шутки. Ну, не совсем шутки, потому что я хотел проучить твоего отца. У меня появилась идея, когда Ллойд… – тут он замолчал и кивнул Ллойду, который, вероятно, сообразил, о чем мы говорим, – менял световые фильтры в кинопроекционной кабине, когда я пришел сюда после школы. Я утащил несколько линз, надел черную на фонарик и направил его на люстру, чтобы получить требуемый эффект.

– Но мой отец был умен. Он бы догадался.

– Сколько лет было тогда Сильвестру? – спросил мой дядя у Ллойда. – Девять? Может быть, десять?

Ллойд щелкнул языком и кивнул.

– Да, что-то вроде того.

– Он был достаточно юн и восприимчив, – продолжал дядя. – В первый раз я думал, что он закричит и убежит прочь. И больше не станет приходить сюда по ночам и забирать то, что спрятано в тайнике. А твой оте-ц застыл на месте, наблюдая движение темных теней. Клянусь, у меня создалось впечатление, что он каким-то образом с ними общался.

– Так вы оба были в этом замешаны? – спросила я. – И вы продолжали это?

– Все не совсем так, – вмешался Ллойд. – Когда я поймал Хоуи с фильтрами и сообразил, что он делает, я решил и сам немного подшутить над твоим отцом. Но через несколько недель я сказал, что с этим пора заканчивать.

– В конечном счете, Сильви, это была просто шутка, которую мы устроили несколько раз, но потом все прекратили. Во всяком случае, я так подумал. Через несколько месяцев я вернулся домой и обнаружил, что мама и папа сидят за кухонным столом и смеются, а мой брат выглядит серьезным и расстроенным. Я спросил, что случилось, и они сказали, что мне следует попросить Сильвестра описать то, что он видел в зале.

– И тогда он тебе сказал, что видел…

– Капли, – ответил Хоуи, воскрешая слово из книги Хикина. – Но не его описание удивило меня. Я спросил у брата, когда он в последний раз видел «капли», и он ответил, что уже несколько месяцев видит их каждый день.

– Ты хочешь сказать, что мой отец все выдумал? – спросила я, пытаясь понять, до какой степени следует ему верить.

Хоуи не стал отвечать сразу. Они с Ллойдом переглянулись, и у меня возникло ощущение, что оба не хотят отвечать на мой вопрос.

– Я не знаю, Сильви, – наконец сказал дядя. – Иногда я начинаю думать, что он нам лгал. В другие моменты мне казалось, что он лгал себе. Возможно, его вера одарила эти тени собственным могуществом.

Его слова заставили меня подумать о Пенни и о вещах, которые мне однажды сказала сестра. Она говорила, что кукла обладала властью над нашей семьей, которая лишь усилилась, когда я выбросила ее в колодец.

– Значит, он так и не узнал, что вы с ним сделали?

– Много лет спустя, когда твой отец учился в Балтиморе на дантиста, я сел на мотоцикл и поехал его навестить. Мне не следовало этого делать, но я вбил себе в голову, что мы сможем прекрасно провести время вместе. Братский визит. Поиграем в бильярд и дротики. Казалось, твой отец был рад меня видеть, и мы здорово веселились, а потом я затащил его в бар. Настоящее чудо, если учесть, каким религиозным он стал. Он даже выпил два пива. Ну а я пил слишком много. В какой-то момент в баре он начал говорить о вещах, которые видел в студенческом общежитии, где снимал комнату. Алкоголь, даже в минимальных количествах, всегда развязывал язык твоему отцу, и он заявил, что они последовали за ним из кинотеатра. Он больше не называл их «каплями», твой отец сказал, что это призраки, прямо и однозначно. Тогда я и понял, что мне не следовало так долго скрывать от него правду. И я ему рассказал о наших с Ллойдом шутках.

– И как он отреагировал?

– Честно говоря, никак. Допил свое пиво и заявил, что хочет вернуться к себе, ведь бар совсем рядом с общежитием. Мы никогда не любили обниматься, поэтому он просто пожал мне руку. Я помню, как стоял возле парковки и смотрел ему вслед. После той встречи мы не виделись почти десять лет. Я появился снова, когда родилась Роуз. Заехал в больницу, чтобы ее навестить, и принес с собой лошадку с ипподрома в качестве искупительной жертвы. Но отношения между мной и твоим отцом так и не стали прежними. Честно говоря, так было с тех пор, как мы перестали быть детьми.

Я посмотрела на противоположную сторону улицы. Если Хикин нас и заметил, то вида он не подал. Мы проделали такой долгий путь, но все, что мне удалось узнать, не приблизило меня к ответу, в котором я нуждалась.

– В тот вечер, прошлой зимой, – спросила я Хоуи, – когда они погибли, где ты был?

Он посмотрел на Ллойда, который молча стоял рядом на тротуаре, а потом повернулся ко мне.

– Я уже говорил тебе, Сильви. Я находился в своей квартире, в Тампе. Вылетев с очередной работы, я, как обычно, топил свои печали в алкоголе. Я не выходил из дома в течение нескольких дней.

Пока он говорил, я вспоминала, как мама учила меня чувствовать то, что находится внутри человека. И, хотя я не верила, что обладаю хотя бы частью ее дара, я не сомневалась, что Хоуи не врет.

– Сильви! – Хикин наконец нас заметил и опустил стекло.

Я крикнула, что приду через минуту. Затем сказала дяде, что мне пора уезжать.

На этот раз Хоуи не пытался меня задержать. Он сказал, что рад моему приезду, и добавил, что не собирался долго выполнять требование Роуз.

– Вот почему я повторял, что в будущем мы увидимся. Как только я бы навел здесь порядок и начал зарабатывать деньги, я бы к вам приехал – как и договаривался с твоей сестрой. Даже если бы она стала возражать, я хотел тебе помочь. Хотел стать частью вашей жизни.

Я посмотрела на его руки и заметила крошечную подкову среди игральных карт. Дядя протянул руки и прижал меня к себе, и наше прощальное объятие получилось очень крепким. Он заговорил в мое ухо, наудачу выбрав здоровое, предложив звонить в любое время и что Роуз об этом знать совсем не обязательно. Когда он меня отпустил, я попрощалась с ним и с Ллойдом и пошла к машине.

Я думала, что Хикин сразу начнет меня расспрашивать, как только я сяду в его старенький автомобиль. Мысль о том, чтобы рассказать ему все, что мне довелось узнать, не переварив новую информацию, меня угнетала, поэтому я была ему благодарна, когда он предложил сначала поесть, – репортер принес для меня сэндвичи и чипсы. Я так и сделала, достав ланч из пакета, пока он запускал двигатель. «Фольксваген» отъехал от тротуара, и я смотрела, как в зеркале заднего вида постепенно уменьшаются фигуры Хоуи и Ллойда, стоявших возле старого кинотеатра, пока они совсем не исчезли.

И только после того, как мы выехали на автостраду, а я расправилась с сэндвичами и чипсами, Хикин заговорил. Он сказал, что я, наверное, устала, хотя было еще только три часа дня. А то, что произошло внутри кинотеатра, мы можем обсудить, когда я буду готова, как и те незаконченные истории из жизни моих родителей, которые он начал рассказывать. Я действительно устала – чувствовала себя выжатой как лимон, – поэтому только кивнула в ответ и прислонилась головой к окну. Мне показалось, что прошло совсем немного времени, когда машина свернула с автострады и мы оказались на узких улицах Дандалка. Только теперь репортер нарушил молчание:

– Пока я ждал тебя возле кинотеатра, я кое о чем подумал.

Я повернула к нему голову. В тускнеющих лучах солнца заблестели пряди его седых волос, а на покрытое морщинами лицо легли странные тени.

– О чем?

– Ты говорила, что не хотела бы забыть определенных вещей. И я вспомнил про записи интервью с твоими родителями. Их голоса на пленках. Полицейские заставили меня отдать им кассеты, но тебе следует попросить детектива их вернуть, чтобы у тебя остались хотя бы записанные голоса.

Мы уже выехали на Баттер-лейн, и Хикин остановился на том самом месте, где мы встретились с ним утром. Я сказала, что обязательно спрошу про записи, а он дал мне свою визитку с номером домашнего телефона на случай, если он мне понадобится. Я поблагодарила его и распахнула дверцу. Но у меня в голове вертелся вопрос, который я хотела ему задать в заповеднике, но не смогла.

– А вы и моя мама были… – Я замолчала, мне все еще было трудно произнести эти слова.

– Влюблены друг в друга? – сказал Хикин вместо меня.

Я кивнула.

– Нет, Сильви. Я бы хотел чего-то большего между нами. Но твоя мать оставалась верной твоему отцу и своим дочерям. Я бы солгал, не признав, что ее отказ послужил для меня причиной не изменять некоторые части книги. – Он замолчал и вздохнул. Я видела, что Хикина обуревают сожаления. – Ну, раз уж разговор зашел о моей книге, то ты найдешь многие ответы на тех страницах, которых до сих пор избегала. Быть может, будет лучше, если ты все узнаешь оттуда. Не исключено, что это произойдет не завтра, не на следующей неделе и не в следующем году. Но момент, когда ты будешь готова, обязательно наступит.

И, пока он говорил, я поняла, что время пришло. Когда окажусь дома одна, достану книгу из полицейской сумки, которая хранится в шкафу в комнате Роуз, и дочитаю ее до конца. Но я не видела смысла рассказывать об этом Хикину, просто поблагодарила его еще раз и вышла из машины. Уже начало темнеть, и он включил фары, чтобы мне было удобнее идти к дому. Когда я подходила к крыльцу, двигатель его «Фольксвагена» заглох, и ему пришлось завести его снова. А потом он уехал.

Я стояла перед нашим домом, рядом с табличкой «Посторонним вход воспрещен!». Посмотрела на пикап Роуз у тротуара и на свет, все еще горевший в подвале. Вошла в дом и поняла, что больше не выйду оттуда до понедельника, когда поеду в полицейский участок. Осталось пятнадцать или даже четырнадцать часов. Мысль об этом, а также неизбежная встреча с сестрой заставили меня пожалеть, что я вернулась так рано.

Спустились сумерки, и я прошлась вдоль пустого фундамента на противоположной стороне улицы. Довольно долго стояла у края, рядом с вывернутыми корнями упавшего дерева. Как это делала Роуз, я наклонилась, взяла пригоршню камней и стала бросать их в металлическую трубу, торчавшую из бетона. И тут мои воспоминания о Роуз вытеснили мысли об Абигейл, камнем чертившей на стене карту, перед тем как из ее ладоней пошла кровь.

Теперь ты понимаешь, Сильви? Теперь ты понимаешь, как сильно я нуждаюсь в твоей помощи?

Устав от мыслей об Абигейл и от бросания камней, я присела на край фундамента и принялась болтать ногами, как делают люди, сидящие на бортике бассейна. Прошло много времени, солнце село, и над лесом начала подниматься луна. А потом, на фоне нескончаемого ш-ш-ш-ш, возник нарастающий звук двигателя машины. Я повернула голову и увидела сияние фар на голых ветвях дерева. Автомобиль замер рядом с тем местом, где в ночь Хеллоуина целовались две ведьмы.

Я медленно встала. Из машины вышел человек и зашагал по направлению к нашему дому с каким-то предметом в руках. Еще один подросток с куклой, которую он решил забросить на наш участок, – так я подумала в первый момент, потому что человека было трудно разглядеть в ярком свете фар. Но скоро я поняла, что это женщина с мрачным лицом с тотемного столба, одетая в платье без оборок.

Я застыла на месте, как в заповеднике, когда ждала, что птица сядет мне на руку. Женщина приблизилась к нашему участку и остановилась. Я подождала немного, и когда она вошла во двор, я быстро прокралась вдоль дороги к ее микроавтобусу с заведенным двигателем. Она оставила дверцу приоткрытой, я проскользнула внутрь, наклонилась через сиденье и протянула руку к отделению для перчаток, которое сразу открылось. Я вытащила оттуда потертую Библию с многочисленными подчеркиваниями на тонких страницах, как в Библии моей мамы. Я уронила ее на пол, нащупала конверт и вытащила из него желтый листок бумаги. В тусклом свете приборного щитка прочитала:

Николас Санино, 104 Тайдуотер-роуд…

Послышались шаги и странные звуки – мотив, который часто напевала моя мама. Я подняла голову и оглянулась. Женщина возвращалась к машине и была уже так близко, что увидела бы меня, если бы я вышла на дорогу. Так бы мне и следовало поступить: встретить ее лицом к лицу. Но паника заставила меня все засунуть обратно в отделение для перчаток и быстро перебраться через сиденья – в следующее мгновение я шумно упала на пол микроавтобуса. Протянув руку, я схватила одеяло, усыпанное песком, и спряталась под ним.

Почти сразу же женщина подошла к машине, и я по-няла, что мелодия, которую она напевала, не имела ничего общего с песней моей мамы и была полна фальшивого веселья. Мамина мелодия уходила постепенно, а незнакомая женщина резко прервала пение. В наступившем молчании я приготовилась к тому, что задняя дверца сейчас распахнется, женщина сорвет с меня одеяло и обнаружит незваного гостя. Но щелкнула закрывшаяся передняя дверца, потом коробка передач, и женщина развернула микроавтобус.

Когда она доехала до конца улицы, тик-тик-тик моего сердца стало отчаянно громким, даже сердце кролика Роуз не стучало так от страха. Да и ш-ш-ш-ш стало громче. Я засунула руку в карман куртки, чтобы нащупать фотографии моих бабушки, дедушки, отца и дяди, – я не могла их видеть, но надеялась, что они принесут мне хоть какое-то утешение, как обещал Хоуи. Однако микроавтобус выехал на главную дорогу и начал набирать скорость, а я поняла, что умудрилась где-то уронить фотографии. Они потерялись, как когда-то вещи множества людей в кинотеатре. Но и это еще не все. Мой фиолетовый дневник, чьи страницы были заполнены тайнами из жизни моих родителей, а также моими собственными, исчез вместе с ними.

Ушедшая

В толстых старых романах, которые мама заставляла меня читать, у персонажей постоянно бывали сны-предчувствия. Джейн Эйр снились дети, иногда они плакали, а порой затихали у нее на руках. Пип[55] страдал от лихорадочных кошмаров, в которых он превращался в кирпич, замурованный в стену, не способный пошевелиться.

В ту ночь, когда я выбросила Пенни в колодец, а потом скользнула под одеяло, оставив груду лошадиных ног на письменном столе, меня должны были преследовать бурные кошмары. Мое подсознание могло выдать самые разные образы: Пенни, выбирающаяся из своей водяной могилы, моя мать, которая пробуждается и видит ее мокрое тело рядом с собой в постели. И еще того хуже, мне могло присниться, что это я сама оказалась в ловушке под землей и зову на помощь. Но я спала спокойно, как в те дни, когда кукла еще не попала в наш дом. Меня разбудили сердитые голоса реальной жизни, пробившиеся в мое безмятежное подсознание.

– Я делала все, о чем вы просили! Все!

– Я тебе не верю! Извини, но не верю! Ты исчерпала кредит нашего доверия! Все кончено! Ничего не осталось!

– Пожалуйста. Успокойтесь обе! А теперь расскажи нам, что ты с ней сделала.

– С ней? Ты имеешь в виду куклу? Я уже говорила, ничего!

– А почему бы тебе не сказать для разнообразия правду? Говори немедленно!

– Вы хотите знать правду? Ладно, вот факты: со мной все в порядке, но с вами обоими что-то не так! Кто еще мог бы…

– Не начинай снова! Я тебя предупреждал! Не уводи разговор в сторону!

– Меня уже от этого тошнит! Все сводится к тому, как мы здесь живем! Ненормально!

Я открыла глаза. В окно лился солнечный свет. Я быстро встала, поспешно оделась и спустилась вниз. Когда я вошла в гостиную, мама сидела в своем кресле-качалке, одетая в халат и тапочки, отец расхаживал взад и вперед возле антикварного шкафа.

– А вот и Сильви, – сказала Роуз. – Спросите у нее. Пусть она вам скажет.

– Что я должна сказать? – спросила я.

– Скажи, что я не трогала их долбаную жуткую старую тряпичную куклу!

– Роуз! – воскликнула мама.

– Следи за языком, юная леди! – рявкнул отец. – В этом доме так не говорят!

– Это правда, – сказала я, когда у меня появилась возможность вставить слово. – Роуз не трогала куклу.

Мои слова заставили всех смолкнуть. А я почему-то вспомнила о своих лошадках. Когда я в первый раз приклеивала им ноги, я взяла с полки целую для сравнения. И запомнила, как трудно их сломать. Молоток, пила или очень сильный удар о стол – иначе ничего не получится.

– Солнышко, – более спокойным голосом сказал оте-ц, – это очень благородно с твоей стороны защищать сестру, но я не хочу, чтобы ты лгала. Кукла является нашим имуществом и важной частью работы, которую делали мы с мамой.

– Я вовсе не защищаю ее. – Мой голос оставался спокойным, хотя все у меня внутри кипело. Я сделала большой вдох и продолжала: – Роуз не бросала куклу в колодец. Это сделала я.

Мои родители ошеломленно посмотрели на меня, и в этом не было ничего удивительного. Однако на Роуз мое признание тоже произвело сильное впечатление – возможно, она не ожидала, что я на такое способна, или подумала, что своими вчерашними словами меня спровоцировала.

– Сильви, – первой заговорила мама. – Зачем ты так поступила?

Но прежде чем я успела ответить, руку поднял отец.

– Остановитесь. Я все равно не верю, что Роуз не имеет к этому отношения. Я тебя знаю, Сильви, и ты бы никогда так не поступила. Во всяком случае, сама.

– Значит, она признается, а ты все равно утверждаешь, что я лгу? – сказала моя сестра. – С тобой что-то не так, папа. Ты видишь мир таким, каким хочешь его видеть. Даже если все указывает на то, что ты ошибаешься.

Я подумала, что такая манера разговора приведет только к крику, но вместо этого отец перенес внимание на меня. Он подошел ко мне и снял очки.

– Посмотри мне в глаза и скажи, что твоя сестра не имеет к этому никакого отношения.

И снова у меня внутри все закипело. Я стояла, чувствуя, что попала в ловушку. Сколько я себя помнила, у меня было одно желание: быть хорошей дочерью, жить в соответствии с надеждами родителей, выигрывать призы, получать самые лучшие отметки и всегда говорить правду. Но сейчас я хотела еще и защитить Роуз.

– Правду, – спокойно сказал отец.

– Правду, – сказала мама с кресла.

– Хорошо, – сказала я. Всего одно слово – правда — и им удалось произвести на меня магическое воздействие. – Тогда позвольте мне вернуться назад и объяснить, почему мы это сделали.

– Мы! – пронзительно закричала Роуз.

– Я знал, – сказал отец. – Знал!

– Не мы, а я. Это сделала я, – сказала я. Но потом я повернулась к сестре. – Роуз, я лишь хочу объяснить, почему мы решили, что кукла должна уйти. И тогда они поймут правду.

– Сильви, не надо, – сказала сестра, и в ее голосе появилась паника. – Не сейчас. Ты не понимаешь.

– Тебе нужно сделать только одно, – продолжал оте-ц, – рассказать, что произошло.

Его лицо все еще было рядом с моим, я видела мешки у него под глазами и вспомнила, как развивались события в тот поздний вечер, когда он выпил бокал виски со льдом и направился на последнюю встречу с Сэмом Хикином. Роуз прыгнула на диван, скрестила руки на груди и с отчаянием пнула ногами ковер на полу.

– Продолжай, Сильви, – сказал отец.

Вздохнув, я заговорила. Сначала я призналась в том, что произошло в туалете на стоянке грузовиков: как мы позволили официантке коснуться куклы, как тревожились о маме в кабинке и позднее в машине, когда ей стало плохо. Я рассказала, что после возвращения домой с Пенни все изменилось, начиная со сломанных лошадей в моей комнате и кончая напряженностью, которая с тех пор у нас воцарилось. Потом как однажды ночью я спустилась в гостиную, а потом сбегала на кухню и, вернувшись, обнаружила, что Пенни исчезла с кресла-качалки. Что я рассказала Роуз о своем открытии и как мама подтвердила, что происходило нечто похожее, когда я откинула одеяло и увидела прошлой ночью Пенни в ее постели.

Когда мой рассказ приближался концу, я заговорила быстрее и поведала им, как вошла в свою комнату и увидела разбросанные по всему полу ноги моих лошадок. И тогда мы с Роуз заговорили о том, что необходимо избавиться от куклы из-за могущества, которым она обладает, или силы, которую мы сами ей даем. Но уже в тот момент, когда мы обсуждали эту идею, я ясно дала понять, что именно я должна это сделать.

– Чтобы дела у нас не пошли совсем плохо, – сказала я им, глядя в усталое лицо отца, а потом на маму, сидящую в своем кресле, – я решила, что должна нас защитить. Я сожалею. Может быть, я поступила неправильно. Но все произошло именно так. Я знала, что кукла – часть вашей работы, но мне стало страшно. Не только за себя. За всех нас.

Довольно долго все молчали. Сестра перестала пинать ковер, и тишину нарушало только тиканье часов.

– Роуз, поднимайся наверх и собирай вещи, – наконец сказал отец.

– Собирать вещи? – сказала я. – Но за что?

Роуз встала.

– Я же говорила тебе, Сильви, – сказала она, направляясь к лестнице. – Тебе следовало помалкивать. Ты считаешь себя самой умной в нашей семье, но ты самая глупая.

– Хватит, – сказал ей отец. Он больше не кричал, теперь все говорили тихо. – Отправляйся в свою комнату. Мы уедем через полчаса.

– Уедем? – переспросила я, когда сестра вышла из гостиной и стала подниматься по лестнице. – Куда? Я сказала, что это сделала я.

– Из того, что я слышал, я понял, – сказал отец, – именно Роуз подбила тебя спуститься вниз и смотреть телевизор. Я прав?

Я молчала, потому что теперь сказанное использовалось против нас обеих.

– И Роуз сказала тебе, что нужно избавиться от Пенни. Тут я тоже прав?

И я вновь не ответила.

– Очевидно, вовсе не Пенни оказывает на нашу жизнь дурное влияние. Твоя сестра все контролирует. И вкладывает идеи тебе в голову. Я устал от этого.

Мама не поднимала глаз от пола.

– Но, Сильвестр, разве мы не можем попытаться еще один раз? Ей остался один год в школе.

– Мы уже об этом говорили. Мы сделали достаточно попыток. Роуз пора вправить мозги.

Я открыла рот, чтобы убедить их никуда не увозить Роуз, но знала, что ничего не добьюсь. Поэтому я повернулась и побежала наверх в комнату сестры. Когда я туда вошла, светло-коричневый чемодан, которым мы пользовались вместе, лежал на полу, а сверху валялась груда ее одежды и черные теннисные туфли. Я подумала, что она начнет на меня кричать, но Роуз молчала. Она брала разные вещи и бросала их в чемодан: стопку пластинок «тяжелого металла», несколько оплывших свечек, блок сигарет, спрятанный в шкафу, и даже старый глобус. Я молча смотрела на нее, пока она не засунула руку под кровать и не вытащила забытую лошадку. Снежно-белую, с мерцающими голубыми глазами и гривой, сделанной из миниатюрных белых перьев, похожих на индейский головной убор. Она последовала моему примеру и попыталась отломать ногу. У нее ничего не получилось, и тогда она дернула две ноги в разных направлениях, как грудную куриную кость, – с тем же успехом.

– Вот, Сильви. – Она протянула лошадку мне. – Пусть последняя уцелевшая лошадка останется у тебя. Напиши мне, как долго она будет такой после того, как я уеду.

– Куда ты уезжаешь?

– В тюрьму. Или нечто очень похожее на тюрьму.

– Я серьезно, Роуз.

– В какую-то школу. Кажется, она называется школа Святой Иулии. Спроси у мамы и папы.

– Давай поговорим с ними еще раз. Убедим не делать этого…

– Слишком поздно, Сильви. В особенности если учесть, что с самого начала их старалась переубедить ты. К тому же это не так неожиданно, как кажется. Папа давно задумал меня туда отправить. Он нашел для меня место и только ждал, когда я совершу ошибку. Но оказалось, что мне и не нужно. Ты все сделала за меня. Наверное, мне следует тебя поблагодарить, ведь в любом другом месте мне будет лучше, чем здесь.

Внизу пронзительно зазвонил телефон. Должно быть, кто-то быстро взял трубку, потому что после второго звонка все стихло.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – сказала я сестре.

Роуз попыталась закрыть чемодан, но в нем было слишком много вещей. Она вытащила глобус и часть одежды и отбросила в сторону. После этого я помогла ей, присев на чемодан сверху.

– Нет, хочешь, Сильви, – сказала она, когда оба замка защелкнулись один за другим. – Ты просто еще не знаешь. Без меня жизнь здесь станет заметно спокойнее.

– Но когда я тебя снова увижу?

– Это вопрос к маме и папе. Могу спорить, они скажут, что нужно подождать до тех пор, пока я не исправлюсь. Ведь они все время говорят обо мне глупости. В любом случае позволь дать тебе совет: ты помнишь про их любимое правило – мы можем им рассказывать обо всем?

Я кивнула.

– Не верь в него.

Она застегнула последний ремень, показывая, что разговор закончен, встала и пошла к двери. Должно быть, она хотела остаться на несколько минут одна, но я задержалась еще немного, глядя на маленькую спальню, в которой уже не чувствовалось присутствия Роуз.

– Знаешь, что я тебе скажу, малявка? Я всегда знала, что ты умная. Но ты еще и очень смелая. Бросить куклу в колодец!

Сейчас, сидя на набитом чемодане, я не чувствовала себя смелой. Пожалуй, глупой. Но какой смысл говорить об этом сестре? Когда я встала и прошла мимо Роуз в коридор, мне хотелось ее обнять. Но мы с ней уже давно не обнимались, и я не знала, как она на это отреагирует.

– Мне жаль, что я все испортила, – вместо этого сказала я.

Роуз отвернулась и посмотрела на чемодан, которым мы пользовались вместе во время путешествий с родителями.

– Не беспокойся, малявка. Ты не во всем виновата. А теперь оставь меня одну, чтобы я могла здесь закончить.

Я не хотела, но молча повернулась и ушла в свою комнату. Оказавшись там, я присела на край кровати, рассеянно поглаживая мягкие перья последней уцелевшей лошадки. И все это время думала о Пенни в колодце. Несмотря на желание мыслить рационально, я все еще опасалась, что кукла оказывает на нас влияние, хотя лежит в холодной темной воде.

Бум-бум-бум — я слышала, как сестра тащит чемодан вниз по лестнице. Я должна была предпринять еще одну попытку, чтобы не дать ей уехать. Но, когда я подошла к окну и увидела возле дома автомобиль с открытым багажником, я поняла, что обратной дороги нет. Отец и мама стояли у дороги и изучали содержимое почтового ящика, который какая-то машина сбила с шеста. Мусорные баки были тоже перевернуты, но родители не обращали на них внимания. Я смотрела, как отец поднимает почтовый ящик, осматривает покоробленные стенки и помятый красный флажок, который продолжал вращаться. Отец попытался повесить ящик на место, но он покачался и снова упал. Отец раздраженно пнул его ногой.

Затем открылась входная дверь, из дома вышла Роуз, стащила чемодан с крыльца и понесла его к машине. Несмотря на больную спину, отец подошел к ней, взял чемодан и засунул в багажник. Когда он собрался сесть за руль, мама достала из кармана кофточки конверт и протянула Роуз. Сестра стала отказываться, но мама настояла на своем и засунула его в карман Роуз. А потом сделала то, что побоялась сделать я, – обняла Роуз и прижала ее к себе. Но сестра не ответила, продолжая стоять, словно застывший обезглавленный шест от почтового ящика.

Дальше все произошло быстро: Роуз села в машину и пристегнула ремень. Отец последовал ее примеру и дал задний ход. Когда машина выкатила на подъездную дорожку, я помахала рукой сестре, мне очень хотелось, чтобы она подняла голову, посмотрела на меня и помахала в ответ. Но этого так и не произошло, хотя я продолжала махать даже после того, как «Датсун» выехал на улицу и умчался прочь.

Я еще долго стояла и смотрела на пустую подъездную дорожку, а мама задержалась на лужайке, глядя им вслед, словно надеялась, что они вернутся. Я видела маму плачущей только в тех редких случаях, когда она вспоминала о смерти своего отца. Но сейчас она вытирала слезы. Я больше не могла этого вынести, вернулась к своему письменному столу и начала сортировать отломанные лошадиные ноги. Наконец мне удалось разложить их в ряд, приготовив к необычной хирургической операции, к которой я уже начала привыкать.

Мне потребовалось несколько часов, чтобы все приклеить. И все это время в голове у меня роились вопросы о Роуз и о том, когда она вернется. Расставив лошадок по местам на полке, я вдруг сообразила, что тишину в доме нарушают только тиканье часов и звонки телефона. Я вышла из комнаты, заперла за собой дверь и прислушалась, пытаясь понять, где находится мама. Так ничего и не услышав, я спустилась на первый этаж. Распахнув входную дверь, я увидела, что мама сидит на крыльце в том же халате и тапочках, у нее на коленях лежит толстая стопка белой бумаги, а в глазах стоят слезы.

Я вышла из дома и села рядом. В туманном воздухе у нас над головами чирикали птицы, на березах резвились белки. Я посмотрела в усталое мамино лицо. Казалось, бегущие по ее щекам слезы способны смыть синеву вен под ее кожей.

– А где находится школа Святой Иулии? – спросила я после долгой паузы.

Мамины волосы выбились из-под шпилек и торчали в разные стороны, как солома. Она отбросила их в сторону.

– Твой отец назвал мне город. Но мой разум – ну, в последнее время у меня все как в тумане… Я ужасно устала, и мне как-то не по себе. Но это симпатичное место в сельской местности штата Нью-Йорк, где помогают таким людям, как Роуз, девушкам, у которых возникли разные проблемы. Твой отец разузнал о школе и обо всем позаботился. Если бы я чувствовала себя лучше, возможно, мне бы удалось удержать его – у меня ведь получалось последние несколько месяцев.

– Когда она вернется?

– Я не знаю, Сильви. В некотором смысле это зависит от нее самой.

Мама посмотрела на пустую подъездную дорожку, продолжая придерживать рукой толстую пачку бумаги, лежавшую у нее на коленях. Когда я спросила, что там, по ее щекам снова покатились слезы. Я протянула руку и погладила ее по спине, чувствуя выступающие позвонки. Наконец мама вздохнула и рассказала мне, что сегодня утром она проснулась и решила, что должна бороться со своей усталостью. Она встала, чтобы приготовить завтрак. Но она так долго пробыла в спальне, что ей захотелось сначала посмотреть на солнце. Когда она открыла входную дверь, то увидела сломанный почтовый ящик и перевернутые мусорные баки.

– Я вышла на улицу и подобрала часть мусора, а потом подняла почтовый ящик и обнаружила, что внутрь кто-то засунул рукопись. Ее принес репортер, которого твой отец пустил в нашу жизнь.

Из дома донесся телефонный звонок, который показался мне криком о помощи.

– Взять трубку?

Мама покачала головой, отмахнулась и посмотрела на заголовок, украшавший первую страницу. Я прочитала: «Помощь одержимым: необычная профессия Сильвестра и Роуз Мейсон». Сэмюель Хикин.

– Твой отец, – продолжала мама, когда телефон перестал звонить, – рассчитывал, что сумеет убедить этого человека опустить некоторые подробности, которые он ему сообщил, когда они выпивали после того, как официальное интервью закончилось. Но Сэм – мистер Хикин, я хотела сказать – уже закончил книгу и не собирался менять ни единого слова. Книга будет напечатана через несколько месяцев. Точнее, в сентябре. Вчера Хикин собирался отдать рукопись папе, но в последний момент струсил – так мне кажется – и оставил рукопись в нашем почтовом ящике, после того как отец его выгнал. А потом кто-то сломал ящик.

– Откуда ты все знаешь? – спросила я.

На мамином лице промелькнуло странное выражение: ее глаза широко раскрылись, и у меня возникло ощущение, что она сказала больше, чем собиралась. Она открыла рот, чтобы ответить, но тут снова заверещал телефон. И я опять спросила, не следует ли ответить.

– Рано или поздно я возьму трубку. Но он еще перезвонит.

– Он? Кто звонит?

– Ну, я не имела в виду он. Нам многие звонят. Другие репортеры, которые хотят взять у нас интервью. А еще люди, называющие себя организаторами лекций, они предлагают нам выступить в самых разных уголках страны. Я уже не говорю о незнакомцах, которым нужна помощь. Но есть один человек, который отличается особой настойчивостью. Он уже давно добивается нашего внимания. Но хватит об этом, – добавила мама, глядя на меня блестящими глазами. – Гораздо важнее другое, Сильви. Я хочу, чтобы ты обещала мне, что никогда не станешь читать эту книгу, даже после того, как она будет опубликована. Хикин теперь плохо думает о твоем отце. И кто бы ни был виноват – твой отец или я, – я не хочу, чтобы ты прожила свою жизнь, разочаровавшись в отце, который очень тебя любит и готов на все ради тебя.

– Я обещаю, – сказала я с полнейшей искренностью. – Я не стану читать книгу. Ни единого слова.

– Ты моя хорошая девочка. – Она снова убрала волосы от лица и вытерла слезы. – Я знала, что могу на тебя рассчитывать. А теперь, Сильви, мне нужна твоя помощь в другом деле. После того, что произошло с Роуз и книгой, твой отец будет очень расстроен, когда вернется домой. И мне бы хотелось, чтобы одним поводом для огорчений у него было меньше.

Мы долго сидели рядом, тишину нарушало лишь наше дыхание, чириканье птиц и шорох бегающих белок. Маме больше ничего не нужно было говорить; я знала, о чем она просит. И хотя мне ужасно хотелось отказаться, другая часть моего сознания – та, что мечтала порадовать маму, та, что с таким упорством использовала мой ум для решения любых проблем, – уже начала обдумывать, что следует сделать. Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы прийти к самому очевидному решению. Я встала, сказала маме, что сейчас вернусь, потом вошла в дом и стала спускаться в подвал.

Когда я потянула за свисающий с потолка шнур, загорелась лампочка, осветив закрепленный на стене топорик, книжную полку, закрывающую нишу, письменный стол отца в центре и пустое пространство, где раньше стояло мамино кресло-качалка, теперь находившееся в гостиной, куда его перенесли для Пенни. Я подошла к письменному столу и вытащила ящик. В нем, как и много лет назад, лежали потускневшие инструменты, связанные резиновой лентой. Я взяла инструмент для удаления зубных камней и щипцы и с их помощью согнула кончик инструмента так, что он стал напоминать рыболовный крючок. Затем нашла мамину корзинку для вязания и взяла клубки ниток.

Когда я снова вышла из дома, мама продолжала сидеть на ступеньках, переворачивая страницы рукописи Сэма Хикина. Она подняла голову, чтобы узнать, что я собираюсь делать. Я отодвинула фанеру и заглянула в темный колодец. Мне почти сразу удалось разглядеть Пенни, плавающую лицом вниз в воде. Я стала опускать свою импровизированную удочку, описывая «крючком» восьмерки. Рука, рукав, прядь рыжих волос – я рассчитывала, что крючок зацепит какую-то часть куклы. Дважды мне сопутствовал успех, но когда я тащила Пенни наверх, ее вес всякий раз оказывался слишком большим и кукла соскальзывала с крючка.

Чтобы нить не разорвалась и не соскочил крючок, я вытащила нить обратно – сложила ее втрое, завязала страховочные узлы и тщательно их проверила. После того как я снова бросила крюк вниз и начала водить им взад и вперед, у меня возникло ощущение, которое бывает у рыбака, поймавшего крупную рыбу. Я стала осторожно поднимать свою добычу. Чем ближе была кукла, тем громче становился шум бегущей с нее воды. Я продолжала наматывать нить между ладонью и локтем, пока мне не удалось другой рукой подхватить Пенни.

Мама отложила рукопись Хикина и присоединилась ко мне у колодца. Она смотрела, как я бросила куклу на землю. Вода стекала с нее, и тоненькие ручейки огибали мамины тапочки и мои теннисные туфли.

– Вот, – сказала я, стряхивая воду с одежды, – то, что ты хотела.

Мама посмотрела на Пенни – несколько мертвых листьев застряли в ее волосах, но в остальном она выглядела так же.

– Благодарю тебя, Сильви. И я тоже сожалею.

– Сожалеешь? – сказала я.

– Твоя сестра была права. Твой отец и я – мы старались не подпускать вас с Роуз к нашей работе. Но прошло время, и я поняла, что у нас ничего не получилось.

Упоминание о Роуз и о том, что она сказала перед отъездом, заставило меня вспомнить о печали и собственной вине.

– Вчера вечером ты сказала, что сначала им не верила, – начала я, чтобы сменить тему.

– Кому не верила?

– Той паре из Огайо. Энвистлам. Когда я пришла к тебе в комнату, ты сказала, что не поверила в то, что они рассказали про куклу. А чему ты веришь теперь?

Мама тяжело вздохнула, глядя, как вода стекает с Пенни; казалось, кукла впитала в себя столько, что ручеек никогда не высохнет.

– Я плохо к ним относилась, – сказала она. – Тут не может быть сомнений. Но по письмам, которые они присылали, у меня сложилось впечатление, что это супружеская пара, горюющая о гибели своей дочери и лелеющая несбыточные надежды. Так я и сказала твоему отцу.

– Но тогда зачем вы туда поехали?

– Сначала им казалось, что кукла странным образом принесла надежду в их жизнь. Но через какое-то время они написали, что ее присутствие оказывает разрушительное воздействие.

– Что именно они имели в виду? – спросила я.

И вновь мама вздохнула. Она никогда не любила говорить о таких вещах, в отличие от отца, и я боялась, что она не ответит. Однако она продолжила рассказ:

– Разбитые тарелки и зеркало. Пожар в магазине под их квартирой. Но еще больше их пугало странное непреходящее ощущение катастрофы, наполнявшее дом. В конце концов твой отец убедил меня, что мы должны их навестить и попытаться помочь. Но с того самого момента, как вы с Роуз уехали в кино, у меня возникло такое же ощущение, как при чтении писем Энвистлов: эта пара подавлена страшным горем. Сначала мое мнение основывалось только на предчувствиях. Но подробности их жизни это подтвердили. Их дочь умерла три года назад, но когда Энвистлы показали нам ее спальню, она была такой же, какой девочка ее оставила, от заколок для волос до лежавшей в корзине для грязного белья одежды. Миссис Энвистл рассказала, что большую часть ночей она провела здесь с куклой на руках, а не в своей спальне, рядом с мужем.

– Значит, они лгали, когда рассказывали о вещах, которые делала Пенни?

– Ну, не совсем так. Скорее делились с нами той правдой, которую придумали для себя. В некотором смысле это не слишком отличается от того, что делают другие. Их правда состояла в истории, которую они сочиняли вместе в течение трех лет, прошедших после их ужасной потери, – они постоянно добавляли новые детали, пользуясь любой возможностью для поддержания своей веры. Ты поймешь, когда станешь старше, Сильви, возможно, не на таких крайних примерах, что наступает время, когда намного проще себя обмануть, чем принять неприятную реальность. Ты меня понимаешь?

Я кивнула.

– А что относительно… – Я замолчала, мне хотелось сказать: оторванных ног моих лошадей, исчезнувшей в ту ночь куклы с кресла и того, что она оказалась в твоей постели. Но вместо этого я спросила: – А как же разбитая посуда и треснувшее зеркало? И пожар?

Мама не могла найти объяснения этим фактам, заметив, что посуда и зеркала часто бьются. Что же до пожара, магазин «Подержанные товары Дракеттов», расположенный на первом этаже, показался маме слишком загроможденным разными вещами, когда она заглянула в витрину.

– Старые вещи, которыми был набит магазинчик, могли легко загореться от любой искры.

Наконец поток воды из куклы стал ослабевать. Мне хотелось задать множество вопросов, но я выбрала только один.

– Когда мы постучали в дверь, у папы на руке была кровоточащая царапина. Что случилось?

– Ну, тут нет никакой тайны. Мистер Энвистл показывал твоему отцу куски разбитого зеркала, которые он держал в пластиковой сумке. Отец порезался.

– Понятно, – сказала я.

– Я знаю, что ты думаешь, Сильви.

– Правда?

– Да. Могу спорить, тебе непонятно, почему, если я не верила в то, что они рассказывали про Пенни, я согласилась с отцом и мы забрали куклу из их дома?

Она не ошиблась, я думала именно об этом.

– Не имело значения, верю я им или нет. Они хотели, чтобы куклу унесли из дома, и это казалось самым разумным решением – естественным, добрым поступком, – чтобы помочь им нормально жить дальше. К тому же папа им поверил. Такое случалось уже не раз. Он видит многие вещи не так, как я. Когда мы молились вместе с ними, он почувствовал, что дверь внутри той квартиры открылась. Вот почему он просил меня никого не подпускать к кукле до тех пор, пока мы не вернемся домой. В особенности он не хотел, чтобы вы с Роуз к ней приближались… – Мама замолчала. – К кукле, как заметила твоя сестра. Наверное, мне следует отказаться от привычки так ее называть.

На этот раз упоминание Роуз привело к тому, что я попыталась представить сестру на пассажирском сиденье и папу за рулем. И тяжелое молчание в машине, которая мчится к границе штата Нью-Йорк и школе, расположенной еще дальше. «Может быть, Роуз права, – подумала я. – Может быть, любое место лучше, чем наш дом, если учесть, какие странные вещи здесь происходят».

Глядя на куклу и размышляя о том, что мама говорила о ее безобидности, я не удержалась и сказала:

– Мне все равно не нравится, что Пенни где-то рядом. Не нравится, когда она сидит в твоем кресле. И совсем не нравится, когда оказывается в твоей постели. К тому же мне не нравится, что ее фотография оказалась в газете. Дети в школе, люди в городе – все знают, что здесь происходит, мама. Они сломали наш почтовый ящик и перевернули мусорные баки, чтобы показать, как они к нам относятся.

Мама ответила не сразу.

– В данный момент мы не в состоянии изменить мнения людей. Но с Пенни мы кое-что сделать можем. И какой бы ни оказалась правда о кукле, мы можем отправить ее в такое место, где ты ее не будешь видеть и откуда она не сумеет причинять зло.

Она встала и подошла к старой кроличьей клетке, где когда-то жил Мистер Глупышка, смешно морщивший нос и поглощавший бесконечные морковки, которыми его кормила моя сестра. Клетка была не такой уж и большой. И не слишком тяжелой. В этом я убедилась, когда мама сняла ее с деревянной подставки и попросила меня ей помочь. Мы вместе взялись за прутья, пронесли ее через лужайку, поднялись на крыльцо, вошли в дом и спустились в подвал. После короткого обсуждения мы выбрали место на книжной полке за нишей. Мы решили поставить клетку туда, потом мама ушла и вскоре вернулась с Пенни на руках. Положив влажное тело куклы внутрь клетки, мама закрыла дверцу, задвинула засов и облегченно вздохнула.

– Скажи мне, Сильви, теперь ты чувствуешь себя лучше?

Вид Пенни, оказавшейся за стальной решеткой, должен был меня успокоить. Но, поглядев на куклу – листья из ее волос исчезли, браслет все еще украшал запястье, ножки-леденцы аккуратно сложены, а на губах все та же улыбка, – я не почувствовала никаких изменений. И все же я знала, что хотела услышать мама, и открыла рот, чтобы дать правильный ответ.

И тут меня, как и маму немногим раньше, прервал резкий телефонный звонок. Звук напугал нас обеих. На этот раз он звонил намного дольше – автоответчик должен был давно включиться. Мама вздохнула.

– Наверное, пленка полностью заполнена сообщениями. Пожалуй, мне стоит поднять трубку, вдруг это папа звонит нам с дороги.

Она подошла к болтающемуся шнуру, чтобы погасить свет, собралась его дернуть, но в последний момент передумала.

– Я вдруг подумала о своем далеком детстве, – сказала она. – Во время долгих ночей на ферме мне иногда было страшно спать в своей комнате. Когда такое случалось, отец оставлял свет включенным. Он говорил, что представить что-то плохое при свете труднее, чем в темноте. Пожалуй, здесь применима та же идея. Давай оставим свет. Как тебе такая мысль?

Наверху продолжал звонить телефон, я подняла голову и посмотрела на балки, и у меня возникло странное тревожное чувство. Но я сказала, что ее предложение кажется мне разумным, она отпустила шнурок и не стала тушить свет в подвале. Мы поднялись по лестнице наверх.

Когда мы пришли на кухню, я плюхнулась на стул и стала листать книгу с образцами обоев, а мама сняла трубку. «Пейслийский узор». «Блумсберри хаус», «Крошечные звездочки». Каждый имел красивое название, и в тот день, когда мама принесла книгу домой, она спросила, какой рисунок больше всего соответствует моему «я». Тогда я не смогла выбрать и теперь, после того как прошло несколько месяцев, все еще не находила ничего подходящего.

– Мне очень жаль, – услышала я мамины слова. – Но я вынуждена просить вас перезвонить после того, когда вернется мой муж. Именно он решает такие вопросы. Благодарю вас.

Она повесила трубку, увидела, что я листаю книгу, и спросила, нашла ли я то, что мне подходит больше всего.

– Пока нет, – ответила я, и в этот момент телефон снова зазвонил.

Звонки заставили нас обеих застонать, мы переглянулись и рассмеялись.

– Теперь я знаю, как чувствует себя секретарь, – со вздохом сказала мама перед тем, как взять трубку.

Последовала долгая пауза, потом уже куда более холодным тоном, чем она говорила по телефону до этого, мама спросила:

– Возле какого телефона-автомата? У «Марс Маркет»? Понятно. Это довольно близко.

«Пурпурный парад». «Звезды и полосы». «Млечный путь». Я продолжала переворачивать страницы в поисках идеального рисунка.

– Ну, наверное, это будет нормально. Однако я не обе-щаю, что смогу вам помочь. Все не так просто. К тому же моего мужа нет дома, а обычно он… – Она помолчала и продолжала: – Если вы свернете налево у стоянки на Холаберд-авеню, то окажетесь на перекрестке. Поверните направо. Ну, не совсем. Не направо. Дело в том, что я сама очень редко там езжу, поэтому не могу дать вам правильные указания. Спросите у кого-нибудь еще. Нашу улицу легко проскочить, поэтому я дойду до угла и там вас встречу. Договорились, мистер Линч.

Это имя заставило меня поднять голову. Я захлопнула книгу и подождала, когда мама попрощается и повесит трубку.

– Мистер Линч? – повторила я, как только мама закончила разговор.

– Да. Я не уверена, что ты помнишь, но мы встречались с ним и его дочерью несколько лет назад в Окале.

Прошло много времени, тем не менее я прекрасно помнила тот вечер.

– Чего он хочет? – спросила я, не в силах скрыть тревогу в голосе.

– Ну, именно его я имела в виду, когда говорила он. Он проявил большую настойчивость. Звонил много дней подряд. А теперь приехал в город. Мистер Линч сказал, что состояние его дочери снова ухудшилось. Ей совсем плохо.

Я все еще видела, как он зовет дочь, присев на корточки возле кустов, и помнила ее странное молчание, в то время как в свете фонаря над парковкой ее рот двигался, словно у марионетки.

– Может быть, тебе следовало ему отказать.

– Сильви, ты рассуждаешь не по-христиански.

Она была права, но я уже не могла остановиться.

– Из того, что он решил приехать в Дандалк, еще не следует, что ты должна все бросить и куда-то идти, чтобы молиться о ней на улице.

К этому моменту мама уже выходила из кухни. Она остановилась в дверном проеме и вздохнула.

– Молитва ничего не стоит человеку, Сильви. Помни об этом. Сейчас я совсем не уверена, что сумею помочь, но потратить немного своего времени и хотя бы попытаться не так уж и трудно. Поэтому я намерена пере-одеться и встретиться с ним.

В середине книги имелось несколько белых образцов, которые я уже пролистывала. Слушая, как скрипят половицы у меня над головой, где в своей спальне собиралась мама, я снова обратилась к ним. Белейшие тучи. Белейшие морские ракушки. Белейший хлопок. Я внимательно изучала каждый рисунок, пока мама не спустилась вниз. Она снова заколола волосы, в ушах подрагивали серебряные крестики; еще один висел на шее. На ней было одно из ее многочисленных серых платьев.

– Ты всегда так одевалась? – не удержавшись, спросила я.

Мама склонила голову набок, продолжая возиться с одной из сережек в виде распятия.

– Нет. Несколько лет назад это предложил твой оте-ц. Он считал, что во время работы мы должны демонстрировать миру соответствующую версию себя.

– Форма, – тихонько пробормотала я.

– Что?

Она спросила с такой интонацией, словно не расслышала меня. Я посмотрела на нее и попыталась объяснить:

– Платья и украшения. Папины коричневые костюмы и желтые рубашки. Они как форма.

– Ну, наверное, Сильви. А мне так проще – не нужно думать, что надевать. Нет нужды тратить время на хождения по магазинам или выбор нужного платья перед шкафом – я никогда не любила этим заниматься. В любом случае я скоро вернусь и мы попытаемся спасти этот день и заняться чем-нибудь приятным.

Когда мама ушла, я снова принялась за изучение образцов обоев, прислушиваясь к ее шагам в коридоре, потом она открыла и закрыла входную дверь. Однако образцы не давали мне отвлечься от мыслей о том, куда она идет. Наконец я не выдержала, отложила книгу и встала.

Я выглянула в окно, увидела на улице маму, и вскоре мне удалось ее догнать. Когда мы подошли к перекрестку, там уже стоял фургон, включивший сигнал экстренной остановки.

Забытые последователи Пастыря — такие слова были написаны на его боку, частично скрытые толстым слоем грязи. Кто-то попытался что-то на нем нарисовать. Я лишь сумела различить контур безголового животного с бесконечно извивающимся хвостом и случайными буквами и цифрами, беспорядочно написанными вокруг: М, А, З, 6, 13.

Когда мы подошли к фургону, Альберт Линч неуверенно помахал нам рукой из-за руля. Что-то в его внешнем облике заставило меня содрогнуться. Однако мама выглядела совершенно спокойной, поэтому я просто последовала за ней. Его гладкая кожа ребенка – деталь, которую я помнила с нашей первой встречи на парковке, – не изменилась. Но теперь он носил большие очки, а на верхней губе появились клочковатые усы. В тот вечер, во Флориде, Линч был в бейсбольной кепке. Без нее стал виден его лысый череп, который блестел, словно его отполировали.

Вместо того чтобы открыть дверцу кабины, Линч скрылся за сиденьями, распахнул заднюю дверь фургона, и я увидела, что там нет сидений, на полу лежит тонкий матрас, а на нем – Абигейл, неподвижная, как Пенни.

Девочка медленно повернула голову, чтобы посмотреть на нас, заморгала, и на ее лице появилось ошеломленное выражение. Однако ее неподвижность длилась всего несколько мгновений. Как только Абигейл увидела мою маму, она отбросила в сторону одеяло, которое закрывало ее ноги, села, подвинулась к краю фургона, выскочила из него и пошла к нам, слегка прихрамывая.

– Привет, давно не виделись, – сказала мама, когда девочка взяла ее за руку.

Из фургона послышалось шуршание. Мы с мамой повернулись, чтобы посмотреть, что происходит, но звук заставил Абигейл скользнуть за спину моей матери. Девочка не обращала на меня внимания, и я воспользовалась моментом, чтобы ее разглядеть. Я решила, что ей около пятнадцати лет. Может быть, шестнадцать. Между мной и Роуз. Она перестала быть ребенком, которого я видела в тот вечер в Окале; Абигейл выросла, и под бесформенной футболкой у нее появилась грудь. Светлые волосы, свалявшиеся, как и прежде, доходили до пояса. Ноги были босыми, на пальцах левой я заметила синяки.

– Мистер Линч? – позвала мама.

Я подошла поближе, чтобы заглянуть внутрь. В фургоне валялись спальные мешки, подушки и книги. Дальнюю стенку закрывал кусок тряпки с нарисованным крестом и садящимся за ним солнцем. Перед рисунком стояла перевернутая набок картонная коробка с оплывшими свечами и другими книгами. «Импровизированный письменный стол, – подумала я, – или алтарь».

Повозившись в задней части фургона еще немного, Альберт подошел к краю с ворохом одежды в руках, посмотрел на одеяла, которые отбросила Абигейл, повернулся к нам и спросил:

– А она…

– Что она? – осведомилась мама.

– Она вышла сама? Просто встала и вышла?

– Да, – кивнула мама, Абигейл продолжала держаться за ее спиной, перебирая разбитыми ногами по тротуару, так что на нее было больно смотреть.

Должно быть, Линч множество раз вылезал из фургона, однако, положив ворох одежды на пол, он неловко шагнул вниз, потерял равновесие и едва не упал. Наконец он подошел к нам, и я ощутила застарелый запах одеколона или освежителя воздуха, последовавший из фургона за Линчем.

– Благодарю вас, – сказал он моей матери запомнившимся мне удивленным голосом. – Благодарю, благодарю.

– Вам не нужно меня благодарить, я еще ничего не сделала.

– Вы согласились со мной встретиться без предварительной договоренности. Вы не понимаете – я уже неделю не мог уговорить дочь встать и выйти из фургона.

Абигейл перестала елозить ногой по асфальту и выглянула из-за спины моей матери. Когда отец увидел, что ее широко раскрытые голубые глаза на него смотрят, он неуверенно махнул рукой, но девочка вздрогнула и снова спряталась за спиной мамы, так сильно уткнувшись лицом ей в спину, что обеим, наверное, было больно.

Альберт в ответ тяжело вздохнул.

– Вероятно, сейчас мне лучше всего уехать и оставить дочь у вас. Как скоро я должен за ней вернуться?

– Вы хотите оставить ее с нами? – спросила мама.

– Верьте мне. Если я буду рядом, это только всех отвлечет, пока вы будете с ней работать.

– Сожалею, мистер Линч. Но вы ошиблись. Я не работаю с людьми. Я не мастер по ремонту и не детский психолог в больнице, куда вы могли бы…

– Это хорошо. Потому что я уже обращался к психологам. Ничего не вышло.

Когда Линч увидел недовольное выражение лица моей матери, он замолчал и посмотрел на свои тяжелые черные ботинки – такие носили отец Коффи и мой отец.

– Простите меня, мадам, – заговорил он, подняв глаза. – Я неудачно выразился, описывая то, что вы делаете. Мне и в голову не приходило вас оскорбить. Я люблю дочь. Ни один отец не потратил столько сил, ухаживая за своим ребенком. Я хочу защитить ее. И хотя мне больно говорить об этом, я должен сказать: с Абигейл что-то не так, у нее внутри есть нечто. Она нуждается в помощи. В вашей помощи.

– Я…

– Миссис Мейсон, – перебил ее Линч. – Однажды вы уже помогли моей дочери обрести мир. Я много раз думал о том, чтобы снова обратиться к вам, но я был глуп, рассчитывая найти другое, радикальное решение, и потратил слишком много времени. Обращался к психиатрам. К целителям и проповедникам. И к людям, объявившим себя современными пророками. Один мошенник за другим устраивали шоу, но все сводилось к одному – вымогательству денег.

– Я сожалею, – смягчившись, сказала моя мама.

– Я тоже. На днях состоялась встреча, которой я довольно долго ждал. Так эти люди себя ведут. Они заставляют вас ждать, чтобы создать впечатление своей востребованности и того, что они смогут помочь. В данном случае речь о трех пожилых женщинах, называющих себя Сестрами. Я отвез Абигейл в их дом, он находится в конце извилистой дороги в горах, в Ренгли, штат Мэн. И никого вокруг на мили, кроме меня и моей дочери, возможно, лоси в лесу и едва живые старухи, сгорбленные и морщинистые, как в детских сказках. Эти святые женщины запросили деньги вперед. Я вытаскивал одну двадцатку за другой и раскладывал банкноты перед ними. У них хватило наглости выказать неудовольствие, когда я сказал, что им нужно подойти к фургону, чтобы посмотреть на Абигейл, потому что она отказывается выходить.

– Но они пошли?

Линч кивнул, поглядывая за спину моей матери на дочь. Девочка все еще прятала лицо и возила босой ногой по асфальту.

– И что сделали те женщины? – спросила моя мама.

– Ничего. После небольшого спектакля, к которым я уже успел привыкнуть – ритуальных песнопений, размахиваний руками, разбрасывания каких-то растений и натирания маслом моей дочери, – ровным счетом ничего не изменилось. Я стоял внутри фургона и смотрел на горы. Я мог бы заплакать, если бы у меня остались слезы. Между тем Сестры собрали свое хозяйство и направились обратно к дому, сообщив, что иногда их работа начинает приносить плоды через несколько месяцев. Я уже слышал подобные заявления, поэтому лишь улыбнулся, глядя им вслед. Я стоял, собираясь с силами, чтобы сесть в фургон и уехать прочь, когда дверь дома открылась и я увидел, как одна из Сестер возвращается. Я бы сказал, самая молодая из них, но не знаю наверняка – они все были очень старыми; так или иначе, но эта отличалась от остальных. Наверное, в ее глазах светилось больше огня и сострадания. Она шепотом мне рассказала… попробуйте угадать, о ком она мне поведала?

Моя мама молчала, глядя в землю. Лишь Абигейл продолжала возить по тротуару разбитыми пальцами ноги.

– О вас, миссис Мейсон. И о вашем муже. Однако не назвала имена, и тогда я не понял. Она сказала, что читала об одной паре и о вещах, которые они способны делать. Она предположила, что эта пара сможет помочь моей Абигейл, потом достала вырезку из газеты и показала мне фотографию – вашу фотографию, – и я прочитал о том, что вы сделали после нашей встречи.

– Понятно, – ответила моя мама. – Послушайте, мистер Линч, я не хочу стать еще одним человеком, который вас разочарует, поэтому буду откровенной. Как я уже сказала по телефону, нет никаких гарантий, что я сумею вам помочь. Мой муж и я никогда не говорили, что обладаем магической силой. Когда доходит до дела, все происходит предельно просто – мы молимся. Ничего другого у меня нет. Ваша дочь несовершеннолетняя, и я не могу допустить, чтобы вы исчезли и оставили ее у нас.

– Я не исчезну. Я вернусь. Конечно, вернусь. Но вы и ваш муж – хорошие люди. В любом случае Абигейл будет с вами в безопасности. А мне просто необходим день, два или три – уже не знаю, сколько времени потребуется, чтобы взять себя в руки, успокоиться, прежде чем я совершу нечто…

Тут он замолчал, и я ждала, что мама его подтолкнет, но она ничего не стала говорить. Она ждала – мы обе ждали, – наблюдая, как он смотрит на свои тяжелые ботинки. Когда он поднял голову и заговорил, в его голосе я услышала слезы.

– Это было так трудно. Наша жизнь. Вы себе не представляете. Или нет? Иногда я опасался, что потеряю терпение. Боялся, несмотря на самые лучшие намерения, лишиться веры в нашего доброго Иисуса Христа и любви к дочери, боялся сломаться и совершить нечто, о чем потом буду жалеть.

Мы услышали, как к нам издалека приближается машина. Все, кроме Абигейл, обернулись и увидели красный автомобиль с открывающимся верхом и блестящими колпаками на колесах. Заметив грязный фургон Линча с включенными аварийными огнями, водитель притормозил, чтобы взглянуть на нас, но тут же умчался прочь.

Когда красная машина скрылась из вида, я решила положить конец создавшейся ситуации, пока все не зашло слишком далеко.

– Мы вам сочувствуем, сэр, – сказала я, – самым искренним образом, но вам нужно придумать другой план. Вы не можете оставить свою дочь здесь.

Подобная прямота была не в моем характере, однако мои слова прозвучали убедительно – во всяком случае, я так подумала, перед тем как Линч пристально на меня посмотрел. Казалось, он только сейчас осознал, что у моей мамы существует собственная семья, которая может помешать решению его проблем. Улыбка – едва заметная и такая смущенная, что сначала я даже не была уверена, что он улыбается, – появилась на его тонких губах, и у меня возникло ощущение, что он сейчас рассмеется над моими словами.

– Сильви, – вмешалась мама, – все в порядке.

– Но…

Она положила руку мне на плечо и сжала его, не сводя взгляда с Альберта Линча.

– Я могу попытаться помочь вашей девочке, – сказала она Линчу. – Но должна предупредить, что в последний месяц я неважно себе чувствовала. А подобные вещи требуют полной сосредоточенности. И больших затрат энергии. Однако я попытаюсь.

Улыбка на губах Линча стала более определенной, когда он услышал мамины слова. Он снова рассыпался в благодарностях, а потом повернулся к фургону и стал поспешно собирать мятую одежду, зубную щетку, расческу, туфли и книжки. Я стояла и смотрела, но не могла представить, как эта девочка чистит зубы, расчесывает волосы, носит туфли, не говоря уже о чтении.

Когда Линч повернулся к нам с грудой вещей, что-то выпало из его рук, покатилось по дороге и остановилось возле переднего колеса. Должно быть, Линч ничего не заметил, в противном случае он не стал бы просить подержать пустой мешок, чтобы сложить в него вещи дочери.

– Абигейл любит эту книгу, – сказал он, показывая нам «Легенды веры». – Или любила раньше. Когда она была маленькой, я читал ее вслух. Я и сейчас иногда читал, надеясь, что это поможет ей вернуть воспоминания о более счастливых временах.

– Мистер Линч, – сказала мама.

– Теперь, когда она встала и начала ходить, я должен вас предупредить, что иногда создается впечатление, будто с ней все в порядке. Так бывает довольно часто. В течение нескольких недель подряд все идет хорошо. Но стоит успокоиться, как вдруг…

– Мистер Линч, – повторила мама.

На этот раз он замолчал и посмотрел на нее.

– Да, мадам?

Мама не ответила. В этом не было необходимости; его взгляд – как и мой – обратился к тому месту, куда смотрела моя мама: у переднего колеса лежал маленький черный пистолет с серебристым дулом. Руки мистера Линча задрожали, когда он запихнул остатки вещей дочери в мешок, потом наклонился и поднял пистолет.

– Пожалуйста, – сказал он, засовывая оружие под водительское сиденье. – Поймите меня правильно. Я хороший христианин. Человек веры. Но моя дочь и я – по ряду причин – вынуждены жить на дороге. Иногда мы спим в палаточных городках. Или на парковках. А люди в таких местах не всегда ведут себя доброжелательно. Мне пришлось в этом убедиться на собственной шкуре. Но я никогда не стрелял из пистолета. И не собираюсь. Просто иногда приходится его доставать, чтобы напугать плохих людей.

– Что ж, сейчас вы изрядно напугали меня, – заметила мама. – Здесь не важны причины, но вам не следует быть легкомысленным в обращении с оружием.

– Я сожалею, мадам, – сказал Линч, словно наказанный ребенок. – Вы правы, в дальнейшем я буду осторожнее.

– Хорошо. Теперь, когда мы решили эту проблему, давайте договоримся следующим образом: вы позвоните через несколько дней, и мы обсудим, как поступить дальше с вашей дочерью. Согласны?

– Звучит вполне разумно. И еще раз спасибо. Возможно, в это трудно поверить, но у меня есть кое-какие деньги на крайний случай. Я в состоянии вам заплатить. Возможно, я смогу что-то еще для вас сделать, дайте мне знать, и я найду способ решить ваши проблемы.

В ответ мама ничего не сказала. Она никогда не обсуждала плату за то, что они с отцом делали, это я знала совершенно точно. Она просто ждала; я стояла рядом и смотрела, как Альберт Линч садится в фургон, потом он выключил сигнал экстренной остановки и опустил стекло.

– Абигейл, я знаю, что ты меня слышишь. Я оставлю тебя ненадолго, но я вернусь. И я буду молиться и на-деяться, чтобы пребывание здесь тебе помогло.

Если девочка и слышала отца, то вида не подала. Она продолжала стоять за спиной моей мамы, но теперь повернулась и смотрела на нашу улицу и на фундаменты домов, напоминающие разинутые пасти пещер. Альберт не дождался ответа, или он на него и не рассчитывал. Махнув рукой на прощание – теперь он сделал это несколько увереннее, – Линч выехал на дорогу и покатил в том же направлении, что и красный автомобиль, а мама взяла у меня мешок с вещами Абигейл, и мы молча зашагали домой. Мама шла очень медленно, и я поняла, что на нее вновь накатила слабость.

Когда Абигейл впервые оказалась в нашем доме, она не произвела впечатления личности, у которой «что-то внутри». Скорее напоминала обычного, но стеснительного гостя. Она медленно ходила по гостиной, разглядывала часы, распятие, книги за стеклом антикварного шкафа. Потом наклонилась и долго изучала наши с Роуз портреты, мне показалось, что она их мысленно ощупывает, словно оставляя на них свои отпечатки.

– И все же что с ней не так? – спросила я у мамы, потому что Абигейл отличалась от единственного виденного мной человека, которого преследовали призраки, – тот мужчина несколько лет назад сидел поздним вечером у нас на кухне.

Я последовала за мамой в маленькую комнатку, где у нас стояла стиральная машина. Мама высыпала из мешка вещи Абигейл и осмотрела сломанные молнии, разорванные подолы и ткань.

– Ты не должна в этом участвовать, Сильви, – устало сказала она. – После того как я ее помою и накормлю, устрою Абигейл в подвале, который только что закончил приводить в порядок твой отец. А ты можешь пойти в свою комнату и почитать или для разнообразия посмотреть телевизор в гостиной.

Она казалась такой усталой, что мне захотелось ей помочь.

– Послушай, мама, давай я запущу стиральную машину, пока ты помогаешь ей устроиться.

Мама немного подумала, положила одежду Абигейл и подошла к шкафу возле сушилки. Она вытащила из него коробку, какие обычно дарят на Рождество. Моя сестра всегда спала в пижаме, а ходила по дому босиком до тех пор, пока подошвы ног не становились серыми, и я не понимала, почему родители продолжают делать ей такие подарки. Мама вытащила из коробки новую ночную рубашку и тапочки, которые они подарили Роуз на прошлое Рождество. Она развернула рубашку, похожую на бледный призрак, и вынесла ее вместе с тапочками из комнаты.

Футболка «Гранд-Каньон». Футболка «Гора Раш-мор»[56]. Футболка с надписью «Иисус меня любит».

Засовывая вещи в стиральную машину, я слушала, что делают Абигейл и мама в кухне. Мама спросила, хочет ли она есть, но ответа не получила. На предложение принять душ ответа также не последовало. Наконец маме удалось убедить девочку вымыть лицо и руки, потому что в раковине побежала вода. Я засыпала двойную порцию порошка в машину и услышала, как мама сказала:

– Вот и хорошо, Абигейл. Так намного лучше. А сейчас тебе нужно отдохнуть, ты наверняка устала. Правда ведь? – Должно быть, девочка кивнула, потому что после небольшой паузы мама добавила: – Я так и думала. Знаешь, я тоже устала. Так что давай устроим тебя внизу. Я могу произнести несколько молитв, почитать Библию, а потом и сама лягу спать пораньше.

Я нажала нужные кнопки на стиральной машине, тут только сообразив, что обещанные развлечения нам придется отложить. Если учесть, как развивались события сегодняшнего дня, мне бы не следовало испытывать разочарования, но стало обидно. И все же у меня не было времени предаваться печали; как только я закрыла крышку и машина заработала, из кухни донесся звук удара, который сопровождался пронзительным криком, грохотом опрокидываемой мебели и бьющейся посуды. Я поспешила на кухню и обнаружила маму, которая распахнула дверь в подвал, где все еще горел оставленный нами свет. Стол оказался в центре помещения, стулья валялись на полу, от стены был оторван большой кусок голубых обоев.

– Что случилось? – спросила я у мамы.

Она закрыла дверь в подвал и посмотрела на валяющуюся на полу книгу с образцами обоев, раскрытую на образце, который я запомнила, – «Крошечные сердца».

– Я хотела отвести ее вниз, но она покачала головой. Я сказала, что там ей будет хорошо, и протянула руку. Но как только мы подошли к верхней ступеньке, она рванулась с такой силой, что я ее не удержала и она упала на стулья. Потом она попыталась за что-то схватиться и оторвала кусок обоев.

– И где она сейчас?

– Я не знаю.

Мама снова сказала, что я не должна принимать в этом участия. Но я ее не послушалась. Она подняла ночную рубашку и тапочки Роуз, и мы начали осматривать дом. Я ожидала, что мы найдем Абигейл в кладовке, за письменным столом или в каком-то другом месте, где она могла бы спрятаться, как маленький зверек. Однако мы обнаружили ее в комнате Роуз. Абигейл забралась под одеяло и закрыла глаза, словно спала уже несколько часов.

– Нет, этого я не могу допустить, – сказала мама, обращаясь скорее к себе, чем ко мне.

– Что мне делать? – спросила я.

Мама ответила далеко не сразу. Мы некоторое время постояли на пороге, наблюдая за Абигейл, и я вдруг вспомнила историю, которую Линч рассказал о своем визите к Сестрам, согбенным старым женщинам, которые взяли у него деньги, но никак ему не помогли и лишь направили к моим родителям. После стольких обманутых надежд не стоило удивляться, что девочка не захотела спускаться в незнакомый подвал.

Должно быть, мама думала о том же, потому что она вошла в комнату и принялась крестить лоб девочки. Так продолжалось довольно долго, и я взглянула на глобус моей сестры и крутанула его, как любила делать Роуз, а потом пальцем остановила. Еще и еще. Гонконг. Онтарио. Бомбей. Интересно, доехала ли Роуз до школы Святой Иулии? Может быть, ее уже разместили в комнате и она познакомилась с другими девушками и поняла, что там ей действительно будет лучше.

– Мне это не нравится, – тихонько сказала мне мама, закончив крестить Абигейл. – Но сегодня нам придется оставить ее на ночь здесь. Как ты к этому относишься, Сильви?

Я оторвала взгляд от глобуса и посмотрела на Абигейл, спящую в постели Роуз.

– Наверное, сейчас ее нужно тут оставить.

– Когда твой отец вернется домой, он поможет нам все организовать.

Мама встала, оставив белую ночную рубашку Роуз, которую та ни разу не надела, в ногах постели, а тапочки поставила на пол. Потом вышла ко мне в коридор и собралась закрыть дверь, когда до нас донесся голос из комнаты:

– Благодарю вас. – Он оказался таким же усталым и изношенным, как одежда, которую я положила в машину.

Мама и я посмотрела друг на друга, чтобы убедиться, что мы действительно это слышали.

– Добро пожаловать в наш дом, Абигейл Линч, – тихо сказала мама в слегка приоткрытую дверь.

Свечи

Я лежала в темноте под шершавым шерстяным одеялом, а подо мной поворачивались колеса фургона, и я уже с трудом отслеживала время. Быть может, прошел час? Или только двадцать минут? Женщина включила радио, и холодный воздух внутри машины наполнил голос диктора. Сладкая протяжная речь с южным акцентом – так иногда говорил мой отец, когда сидел за рулем. Проповедник рассказывал хорошо известные мне вещи: конец уже близок, людям нужно поспешить, чтобы прийти к миру с Богом. Обычно в таких проповедях присутствовала угроза, но сегодня он казался усталым, цитировал Библию так, словно это давно устаревшие новости, что вполне соответствовало истине.

Должно быть, женщине за рулем это тоже наскучило, и она выключила радио. Интересно, скоро ли мы доберемся до цели нашего путешествия? Машина увеличила скорость, и я почувствовала, что мы едем вверх, слышала, как мимо проносятся грузовики и автомобили. Мы оказались на автостраде, и я сообразила, что села в машину с номерами из штата Делавэр.

Наконец я больше не могла выносить темноту и выглянула из-под одеяла. Фары проносившихся мимо автомобилей оставляли яркие полосы на потолке фургона. Я слегка приподняла голову и увидела темные волосы женщины, стянутые в тугой пучок. Мне хотелось рассмотреть ее получше, но я боялась, что она меня заметит. Вместо этого я попыталась читать дорожные указатели, но они сливались в одно размытое пятно. Рядом со мной лежало несколько пластиковых контейнеров, вроде тех, что женщина приносила в наш дом, только пустых.

Казалось, прошли столетия, когда фургон наконец стал снижать скорость. Я услышала, как включился сигнал поворота, мы съехали с автострады, остановились на несколько секунд, и фургон начал снова набирать скорость. Женщина принялась напевать тот же затасканный мотив, одновременно сворачивая то направо, то налево. Я попыталась запомнить порядок – вдруг мне придется самой возвращаться домой, но поворотов оказалось слишком много, и я потеряла им счет. Наконец машина полностью развернулась и остановилась – одновременно женщина перестала петь.

Я испугалась, что в наступившей тишине она услышит мое дыхание, скользнула обратно под одеяло, прижалась лицом к полу и почувствовала под щекой песок. Когда я услышала, что женщина взяла сумочку с переднего сиденья, то с некоторым опозданием сообразила, что она может захотеть прихватить с собой контейнеры, которые лежали рядом со мной. Она распахнула дверцу и вышла из фургона, а я прикусила губу, готовясь к тому, что меня сейчас обнаружат. Но услышала лишь звук удаляющихся шагов.

Через мгновение я подняла голову и собралась снова перелезть через сиденья, но в последний момент услышала, как подъезжает другой автомобиль, который остановился сразу за фургоном. Я обернулась и увидела полицейскую машину. Я снова нырнула вниз, услышав, как офицер вышел из машины и захлопнул дверцу. Раздались тяжелые шаги.

– Куда ты ездила? – спросил мужской голос.

– У меня были разные дела. – Голос женщины, как и ее пение, наполняло фальшивое оживление.

– Еще дела?

– Ну, ты же знаешь, почта, магазин.

– И где сумки?

– Сумки?

– Сумки из магазина.

– Ну, я заехала посмотреть, нет ли у них мясного пирога, который ты любишь. С индейкой. У меня есть купон. Но они закончились. Владельцы магазинов так поступают, чтобы заманить тебя внутрь, полагая, что ты все равно что-нибудь купишь за полную цену. Но только не я. Я развернулась и сразу ушла.

Стало тихо, и я уже собралась приподнять голову и снова оглядеться, но решила подождать еще немного.

– Что случилось? – наконец спросила женщина.

– А почему ты спрашиваешь? Что могло случиться?

– Ты на меня как-то странно смотришь. Ты злишься, Ник. Или у меня что-то застряло в зубах?

Она рассмеялась, но из-за ш-ш-ш-ш в моем ухе я не услышала, рассмеялся ли он.

– Просто я голоден. Паршивый день. Совсем паршивый.

– Снова сержант?

Он пробормотал что-то неразборчивое.

– Давай поедим, – продолжал он. – А потом я вернусь в участок и попытаюсь вразумить болвана.

Дверь открылась и захлопнулась, голоса смолкли. Однако я еще некоторое время пролежала под одеялом на случай, если они вернутся. Когда я подняла голову, мир начал возникать передо мной по частям: полицейская машина с шарообразными фонарями на крыше, потом лужайка, точнее, дорожка из битого ракушечника. Дальше стоял дом, высокий и узкий, белые стены с черными ставнями, неровная крыша – я видела такие, когда мы с мамой ездили за конфетами на Хеллоуин. Только теперь я оказалась неподалеку от океана: я уловила аромат соли в воздухе и услышала рокот волн.

Я медленно перелезла через сиденье и, стараясь двигаться бесшумно, выбралась из фургона и смогла прочитать надпись на боку полицейской машины: «Округ Рехобот». Вид полицейской машины должен был меня приободрить, но тревога лишь усилилась.

Я снова посмотрела в сторону дома. На первом и втором этажах горел свет. Несмотря на страх, я прошла по тропинке из битого ракушечника к ряду мусорных контейнеров на краю участка возле забора. В лунном свете я разглядела залитое цементом патио, столик для пикника и гриль. Во дворе стояла статуя Девы Марии, ее протянутые ладони обвивали виноградные лозы, скрывавшие лицо. В углу находился новый деревянный сарай с двумя крепкими замками на дверях.

– Я приготовила это сегодня днем.

Голос женщины, донесшийся из дома, меня испугал. Я подняла голову и обнаружила, что стою под маленьким окошком, услышала, как бежит в раковине вода, стучат тарелки и вилки с ножами. Когда я прошла во двор, звуки смолкли. Двигаясь вдоль забора, я оказалась около сарая. Со своего места я ничего не слышала, но видела через венецианское окно, что они сидят за столом. Лысый мужчина был одет в футболку, подчеркивающую крепкие мышцы его рук и плеч. Они закрыли глаза и склонили головы, потом мужчина быстро перекрестился и начал есть. Женщина ела неохотно, лишь смотрела на сидевшего напротив мужчину, потом встала, чтобы убрать тарелки.

Когда они отошли от окна, я вернулась к стене дома, чтобы слышать их разговор. Сначала до меня доносилось лишь пение женщины и звук льющейся воды, шаги где-то в глубине дома, в туалете спустили воду. Все это время женщина напевала, потом мужчина вернулся на кухню, и я услышала его низкий голос:

– Только не эту песню.

– Извини. Весь день я ее напеваю, стоит только задуматься. Я пыталась, но…

– Значит, пытайся лучше.

Она замолчала.

– А ты никогда не спрашивал себя? – неожиданно спросила она.

– Нет. Теперь уже нет. Я все забыл, и тебе нужно поступить так же.

Я стояла и ждала продолжения, когда внезапно загорелся свет над крыльцом на заднем дворике, осветив цементное патио. Я застыла на месте, оставаясь в тени, дверь распахнулась, и мужчина вышел из дома с переполненным мешком для мусора в руках. Он двигался в мою сторону, к мусорным бакам, поэтому я повернулась и выскользнула за ворота. Оказавшись на улице, я остановилась на тротуаре, а он бросил мешок в бак, закрыл крышку и потащил бак к дороге.

Узкие лужайки перед соседними домами и редкие деревья не оставляли особого выбора – спрятаться было негде. Я понимала, что, если встану за машиной на соседней подъездной дорожке, меня могут увидеть в окно хозяева и включить свет на своем участке. Поэтому я просто зашагала по улице, словно жила где-то рядом. Затем перешла на противоположную сторону, повернулась и направилась обратно, чтобы получше разглядеть мужчину. Он был в полицейской форме, впрочем, ворот рубашки застегивать не стал.

Когда он перетаскивал второй мусорный бак, его взгляд упал на меня. Он поднял руку ко лбу, чтобы свет не слепил глаза, и хрипло спросил:

– Что ты здесь делаешь?

Я не смогла понять, узнал ли он меня, но я его раньше определенно не видела.

– Я просто… здесь, – ответила я.

– Ты идешь домой? А твои родители знают, где ты сейчас?

– Да и да, – ответила я.

– Ну так постарайся добраться до дома поскорее.

Он закончил возиться с баками, выключил свет над задним крыльцом и вернулся в дом. Значит, он меня не знает, решила я, когда дошла до перекрестка, размышляя, что делать дальше. Через несколько минут тишину нарушил шум мотора, я оглянулась и увидела полицейскую машину, которая отъезжала от дома. Мужчина открыл окно, и я слышала потрескивание полицейской рации. Проезжая мимо меня, он посмотрел в мою сторону и помахал рукой.

Как только автомобиль скрылся за углом, я повернула обратно, чувствуя себя более уверенно – ведь женщина теперь осталась одна.

«Постучи к ней в дверь, – сказала я себе. – И спроси прямо, кто она такая и что делала в Дандалке».

Я уже собралась так и сделать, когда увидела мусорные баки. Когда хулиганы перевернули баки с нашим мусором, я узнала, что таким образом можно кое-что выяснить о живущих в доме людях.

Я посмотрела на дом. В окнах все еще горел свет, но шторы были задернуты. Быстро подняв крышку ближайшего бака, я разорвала целлофан, затаила дыхание и принялась шарить среди бумаг, грязных салфеток и смятой фольги.

Вскоре мне удалось отыскать конверт, который позволил узнать кое-что новое: Николас и Эмили Санино, 104 Тайдуотер-роуд, Рехобот, штат Делавэр. Я попыталась вспомнить, слышала ли я когда-нибудь эти имена.

– Могу я вам помочь, юная леди?

Внезапно раздавшийся голос заставил меня уронить крышку бака. Если бы она была металлической, то раздался бы оглушительный грохот. Однако пластик отозвался лишь глухим гулом. Я подняла голову и посмотрела на женщину, подыскивая подходящие слова. Однако ничего разумного мне в голову не пришло, поэтому я просто подняла грязный конверт.

– Вы Эмили Санино?

Женщина подошла ближе и аккуратно закрыла мусорный бак. Вблизи ее лицо оказалось не таким жестким. В свете уличного фонаря я разглядела легкую сетку морщин вокруг глаз и рта. Она вырвала конверт из моих рук.

– Кто ты такая? И что делаешь тут в темноте, зачем роешься в нашем мусоре?

– Я Сильви, – сказала я. – Сильви Мейсон.

Женщина пыталась плотно закрыть крышку бака, но в тот момент, когда я произнесла свое имя, замерла и поднесла руку ко рту.

– Сестра Роуз?

Я кивнула.

– Но как ты… – Ее голос дрогнул. – Что ты здесь делаешь?

– Пытаюсь понять, кто вы такая.

Эмили Санино смотрела на меня, обдумывая мои слова, а потом спросила, как мне удалось ее найти. Когда я объяснила, она тяжело вздохнула.

– А твоя сестра или еще кто-нибудь знает, что ты здесь?

Я покачала головой.

– Ладно, давай зайдем в дом. Но ты не можешь остаться здесь надолго. Мой муж скоро вернется.

Я последовала за ней к задней двери. В обшитой деревом кухне пахло перцем, тушеными помидорами и продуктами, из которых она приготовила обед. От этих запахов мой живот заурчал, ведь с тех пор, как Хикин угостил меня сэндвичем в Филадельфии, я ничего не ела.

Я постаралась забыть о голоде и посмотрела на чисто выскобленный кухонный стол, на котором стояла ярко-голубая миска, мешок с мукой, лежал венчик для взбивания яичных желтков и простой черный бумажник с золотой застежкой.

– Я собиралась испечь пирог, – объяснила она. – Это успокаивает нервы. Но поняла, что у меня нет яиц, и пошла к машине, чтобы съездить в магазин. Тут я тебя и увидела.

– Вы печете для нас?

– Для вас?

– Ну, я имела в виду то, что вы оставляете возле нашего дома.

Она покачала головой.

– Не сегодня. Я уже отвезла торт к вашему дому.

Интересно, нашла ли его Роуз на крыльце, когда возвращалась домой, и выбросила ли его, как и все предыдущие.

Эмили Санино вернула миски в шкаф, а муку и молоко в холодильник. Я заглянула через коридор в гостиную и увидела кресло-качалку, как у моей мамы. На небольшом столике у стены в ряд стояли фотографии в рамках и несколько кубков с золотыми фигурками наверху.

– Я сожалею, но должна сказать, что никто не ест то, что вы нам привозите.

Она распахнула дверцу холодильника, повернулась и удивленно посмотрела на меня.

– Почему?

– Моя с сестрой не знали, кто это все привозит.

Эмили Санино задумалась. Казалось, она колеблется. Наконец она закрыла холодильник и сказала:

– Понятно.

– Но почему вы возите нам еду? Если вы нас не знает-е?

– Ты права. Я тебя не знаю. – Теперь она стояла у стола, внимательно на меня смотрела и тщательно подбирала слова. – И всего несколько раз видела твою сестру. Тем не менее я испытываю к вам огромное сочувствие, ведь вы пережили ужасные вещи.

– Вы знали нашу маму и отца? Вы когда-то обращались к ним за помощью?

Она провела ладонями по своему простому платью.

– Знаешь что? Давай перейдем в гостиную. Оттуда я смогу услышать машину мужа. Мы должны быть уверены, что он тебя не увидит, когда вернется.

Я хотела рассказать ей, что говорила с ним на улице, но решила оставить эту информацию при себе; мне не хотелось ее отвлекать, ведь у нас было совсем мало времени. В гостиной я подошла к столику и посмотрела на трофеи, всего пять. Наверху каждого имелась маленькая золотая фигурка – бегущая, прыгающая и что-то бросающая – во всех случаях девочка. С фотографий в рамках на меня смотрел маленький темноволосый ребенок в розовом платье, потом та же девочка на несколько лет старше в ярком купальном костюме с длинными мокрыми волосами и песком на локтях. На следующей – долговязый подросток со скобками на зубах и в футболке с надписью: БОГ ЛЮБИТ ЛЕТНИЕ ЛАГЕРЯ. Наконец появилась девушка с широкими плечами и оформившейся грудью, волосы стали еще более темными, но были коротко подстрижены.

– Моя дочь, – сказала Эмили, когда увидела, что я смотрю на фотографии.

Я взглянула на лестницу, находившуюся в дальней части комнаты, и вспомнила про свет на втором этаже, когда разглядывала дом. Эмили села в кресло, я устроилась в кресле-качалке.

– Она там?

– Нет, увы, нет.

Я заметила, что по ее лицу скользнула тень. Печаль, но и нечто большее, что позволило мне догадаться, куда могут привести мои вопросы. Как и Энвистлы, Санино обратились к моим родителям за помощью. Казалось, нам нужно было очень много друг другу сказать, но мы обе долго молчали, потом Эмили начала говорить:

– Мы хотели, чтобы у нас было много детей, целый выводок, но мы с мужем начали слишком поздно. Так что радовались тому, что у нас есть она. Мы уделяли ей много внимания. Следили за одеждой, отправляли в летние лагеря. Ее подруги постоянно ночевали у нас, мы устраивали веселые дни рождения.

– Похоже, у нее было чудесное детство, – заметила я.

– Совершенно верно. Но, когда растишь ребенка, у тебя нет никаких гарантий касательно результата. Можно делать все правильно, а потом что-то пойдет не так – нет, так бы сказал мой муж. А я бы теперь сказала, что все пошло не так, как мы планировали. Вот что произошло с моей дочкой, когда она превратилась в девушку.

Я вспомнила Альберта Линча, стоявшего в конце нашей подъездной дорожки, который предупреждал нас, что Абигейл может казаться совершенно нормальной, а потом внезапно все меняется. И о девушках, о которых читала в «исторической» книге несколько лет назад.

– Мать думает, что она знает своего ребенка. Ведь она привела его в мир. Она меняет пеленки и берет на руки, когда девочка плачет, читает книжки каждый вечер перед сном, а потом незаметно подкладывает под подушку монетки, чтобы она верила в Зубную фею. Но, несмотря на любовь, несмотря на все усилия, проходят годы, и наступает день, когда она становится угрюмой. У нее появляются тайны. Она не хочет находиться рядом с тобой. Я часто спрашивала у дочери, что не так, но она всегда отвечала одинаково: я не пойму.

Потом у нее ухудшились отметки в школе. Она больше не хотела проводить время с прежними подругами. Но сумела закончить школу. Мы отправили ее в хороший христианский колледж в Массачусетсе, рассчитывая, что она окажется на свободе, далеко от дома, и это ей поможет. Но через месяц нам позвонил декан и сообщил, что наша дочь перестала посещать занятия. И, что еще хуже, ее поведение стало совершенно необъяснимым. Она ворвалась к кому-то в спальню. А когда ее соседка сообщила о поведении нашей дочери, та стала угрожать ей ножом. – Эмили замолчала и посмотрела в сторону окна, прислушиваясь. Оттуда не доносилось никаких звуков, она разгладила ладонями платье и продолжала: – Не думаю, что она бы так себя вела, если бы мой муж не обращался с ней столь жестко.

– И вы попросили помощи у моих родителей? – спросила я.

Миссис Санино склонила голову набок, и ее рот открылся, как у святочных певцов.

– У твоих родителей? – повторила она после небольшой паузы. – Мы никогда не возили к ним нашу дочь. И, хотя я много о них читала, видела интервью по телевизору, мы не встречались.

– Но если вы их не искали, то как…

– Моя дочь познакомилась с твоей сестрой, когда мы отправили ее в школу Святой Иулии.

Я ожидала услышать нечто совсем другое, и мне требовалось время, чтобы осмыслить новую информацию, но Эмили Санино его мне не дала.

– Вне всякого сомнения, ты уже знаешь, что я не побоялась проделать этот путь, пока моего мужа не было дома, – продолжала она, не давая мне опомниться. – Ник работает в полиции в трех городках отсюда, и он не возвращается домой в те дни, когда берет двойное дежурство. Обычно я говорила ему, что еду навестить свою сестру в Дувр. На самом же деле тайком навещала нашу дочь. Именно тогда я и познакомилась с Роуз. Ты когда-нибудь там была, Сильви?

– Нет. Отец обещал, что мы туда съездим, но все время откладывал. Он говорил, что персонал школы запрещает визиты, потому что они приводят к тому, что девушки начинают хуже себя вести.

Эмили усмехнулась.

– Ну, он не лгал. Такова их политика. Никаких посещений. Во всяком случае, в первые тридцать дней.

– Девяносто, – сказала я, вспомнив, каким бесконечным показалось мне то лето без Роуз.

– Нет, – сказала мне Эмили Санино. – Я бы запомнила, если бы срок был таким долгим. В любом случае они считают, что внешний мир не должен влиять на их воспитанниц. Но мне было все равно. Я никогда не хотела, чтобы моя девочка отправилась туда. И, хотя я не могла вернуть ее домой насовсем, мне удалось найти способ ее навещать. Именно тогда моя дочь радовалась, когда меня видела, – впервые за долгое время. Обычно Роуз удавалось ускользнуть и присоединиться к нам.

– И куда вы отправлялись?

– Никуда конкретно. Мы много гуляли. Ходили в парк. Но все тогда казалось особенным. Девочки чувствовали себя, как освободившиеся заключенные. Они смеялись из-за пустяков, мы останавливались, чтобы поесть мороженого перед возвращением в школу, и они вели себя так, словно это лучшее лакомство в их жизни. Они были счастливыми и благодарными.

Я попыталась увидеть сестру такой, как ее описывала миссис Санино, смеющейся, поедающей мороженое. Но вместо этого представляла, как я с родителями ела мороженое в те месяцы, что отсутствовала Роуз, и странную смесь умиротворения и вины, которая тогда меня охватывала. Эти воспоминания заставили меня сказать:

– Моя сестра не продержалась там до конца того лет-а.

– Как и моя дочь.

– Что случилось?

– Я точно не знаю. Она согласилась провести там шесть месяцев. Но однажды утром школьный психиатр позвонил нам и сообщил, что комната нашей дочери опустела. Она просто ушла. На самом деле моя дочь могла это сделать в любое время, ведь она была совершеннолетней.

– Она вернулась домой?

– Она понимала, что этого делать нельзя. Отец сразу отправил бы ее обратно. Поэтому она просто… исчезла.

– Исчезла?

Эмили Санино встала, подошла к столику, стоявшему у стены, отодвинула занавеску и выглянула наружу. Я хотела ей сказать, что мы услышим приближение автомобиля намного раньше, чем его увидим, но вместо этого просто повторила:

– Исчезла?

– С тех пор мы ничего о ней не слышали, – сказала Эмили Санино дрогнувшим голосом и прижала кончики пальцев к глазам, словно пыталась остановить слезы. Потом она вздохнула и повернулась ко мне. – Ну а теперь, когда ты узнала все, что хотела, нам нужно отправить тебя подальше отсюда. Как ты вернешься домой, если…

– Подождите, – сказала я. – Я все равно не понимаю, почему вы приезжаете в наш дом.

Мой вопрос заставил ее надолго задуматься, и она, моргая, смотрела на меня.

– Когда я прочитала о том, что произошло с твоими родителями, Сильви, я подумала о том, какими особенными были мои дни, проведенные с Роуз. Мысль, что бедная девушка растит тебя одна, разбивала мне сердце. Я вспомнила, как она поглощала еду, которую я привозила с собой во время своих поездок, поэтому решила, что могу хотя бы немного вас подкормить. Именно этому учит Библия: милосердию.

– Спасибо вам за заботу и за то, что вы нас не забываете. Жаль только, что вы не оставляли записок, тогда бы мы знали, кто нам приносит подарки. Неужели такая мысль вам не приходила в голову?

– Да. Но я решила не бередить старые раны. Уверена, что Роуз не хочет, чтобы ей напоминали о том времени, которое она провела в школе Святой Иулии. Полагаю, она никогда о нем не рассказывает?

Я кивнула. События этого долгого дня смешались в моем сознании, я пыталась придумать новый вопрос, но спина Эмили Санино вдруг напряглась, а через мгновение я услышала шум мотора.

– Мне нужно, чтобы ты ушла, – сказала она, выглядывая через занавеску – в этот момент на нее упал свет фар. – Как ты доберешься до Дандалка?

– Не знаю, – ответила я, вставая.

Мы вышли на кухню, и она подтолкнула меня, чтобы я двигалась быстрее.

– Что значит, ты не знаешь?

– Я ничего не планировала. Приехала сюда без…

На подъездной дорожке хлопнула дверца автомобиля. Эмили схватила сумочку, лежавшую на столе, и попросила меня сложить руки. Когда я повиновалась, она высыпала в мои ладони содержимое бумажника – монеты, банкноты, купоны, списки того, что нужно купить. Несколько мелких монеток упали на пол и покатились в разные стороны, но я не стала их поднимать.

– Мне очень жаль, – сказала Эмили Санино, переходя на шепот. – Но я не могу допустить, чтобы мой муж узнал правду. На Вест-Шор-Драйв есть телефон-автомат. Оттуда ты сможешь вызвать такси. Тебе должно хватить денег на дорогу домой.

– Вест-Шор? – сказала я, когда она распахнула заднюю дверь и только что не вытолкнула меня на улицу.

Эмили Санино посмотрела в сторону гостиной, откуда доносился звук шагов ее мужа, поднимавшегося по ступенькам крыльца.

– Сверни налево, когда сойдешь с подъездной дорожки. А потом направо по Бей-Бриз, так ты дойдешь до Вест-Шор. Пожарное депо будет прямо перед тобой. Напротив океана.

– Мне что-нибудь передать Роуз?

– Передать? – переспросила она, широко раскрыв глаза. – Ни в коем случае. Ни слова не говори ей о своем визите. Верь мне. Так будет лучше.

С этими словами она закрыла за мной дверь и выключила свет. Я осталась стоять на освещенном луной цементном патио. Через мгновение я услышала, как она с фальшивым оживлением приветствует мужа.

Я повернулась и направилась по переулку на улицу, но указания относительно направления смешались у меня в голове с тем, что она мне рассказала. Почти час я бродила по сонным улицам вдоль океана, сворачивая не в тех местах и возвращаясь обратно, пока не нашла пожарное депо с телефоном-автоматом. Набрав 411, я узнала номер, по которому можно вызвать такси. Диспетчер сказал, что дорога до Дандалка обойдется мне в шестьдесят долларов. Он ждал, пока я считала деньги, – оказалось, что у меня тридцать четыре доллара. Я спросила, могут ли меня отвезти за половину цены, и диспетчер ответил:

– Да, половину пути. Как вам нравится такая идея?

Я сказала, что я в восторге, и повесила трубку. Тут мне в голову пришла новая идея. Посмотрев на кнопки, я набрала комбинацию, о которой уже очень давно не вспоминала. После того как я бросила в автомат достаточное количество монет, в трубке раздался сонный голос.

– Кора? – сказала я.

– Да?

– Это Сильви.

– Сильви? Но как… О, РИБСПИН. Понятно. Я забыла.

«Ты многое забыла, – хотела сказать я, – в том числе и меня».

– Ты сказала, что я могу звонить по этому номеру в любое время, если мне что-нибудь потребуется.

Когда я в последний раз видела Кору, ее лицо было раскрашено зеленым макияжем ведьмы, и я почему-то представила ее лежащей в постели в квартире, которую она делила со своей матерью, тонкие пальцы гладят пятнистый парик и сжимают трубку, черные губы произносят слова.

– Я такое говорила, правда?

– Да. Момент настал.

– Сильви, ты в порядке? – спросила она с искренней тревогой в голосе.

– Я буду в порядке, если ты за мной приедешь. Мне нужно вернуться домой.

Она вздохнула.

– Мне очень жаль, но я одолжила свою машину Дэну. Ну, ты знаешь, владельцу Халк. У нас получился свободный торговый обмен. Его собака. Моя машина. Уж не знаю, кто остался в выигрыше. Пожалуй, моя мама, которой нравится иметь в квартире собаку. Она говорит, что Халк позволяет ей чувствовать, что ее кто-то любит. Словно я даю ей недостаточно любви…

Я забыла о привычке Коры болтать без умолку, но сейчас решила ее прервать.

– Я видела вас, как вы целовались.

Тишина. Слушая гудение в трубке, я смотрела на пожарное депо. Сквозь стеклянное окно я видела внутри ряды красных пожарных машин, мешанину фонарей и лестниц. Воздух казался таким влажным, что трудно было представить, что где-то может начаться пожар.

Наконец Кора выдохнула. Этот звук заставил исчезнуть макияж ведьмы, и она предстала перед моим мысленным взором такой, какой я увидела ее в первый раз: в руках папка, одежда тщательно выглажена, на щиколотке браслет и татуировка акулы, не говоря уже о ее намерениях одеть меня потеплее и отвести к доктору, чтобы проверить мое ухо.

– Я не стану тебе лгать, Сильви. Это будет неправильно, а я уже не раз поступала неправильно по отношению к тебе. Честно говоря, мне и в голову не приходило, что меня поймают на вещах, которые мы делали с твоей сестрой. Но мне не нужно тебе рассказывать, как все происходит, когда имеешь дело с Роуз. Ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю, – сказала я, думая о Дот и о лекции в Окале, когда мы туда пробрались, но более всего о телефонном звонке Роуз, который выманил моих родителей в церковь в снежную ночь прошлой зимой.

– А еще она умеет сделать так, что ты чувствуешь себя самым замечательным человеком в мире, когда она того захочет. До тех пор, пока что-то не меняется и желание у нее не исчезает. Это чувство – я не могла его выдержать. И я попросила, чтобы меня перевели. Мне очень жаль.

– Ты могла хотя бы попрощаться, – сказала я, неожиданно услышав в своем голосе боль.

– Я знаю. И снова прости. У меня далеко не всегда получается делать все правильно. Но я бы хотела помочь тебе вернуться домой. Скажи мне, где ты сейчас находишься.

– Рехобот, штат Делавэр.

– Рехобот? Почему?

– Я приехала сюда, чтобы узнать, кто оставляет еду на нашем крыльце.

– Тебе не следовало туда отправляться, Сильви. Это была неудачная идея. Я бы не стала в это вмешиваться. Но сейчас давай сосредоточимся на том, чтобы понять, как тебе оттуда выбраться. Может быть, лучше всего позвонить Роуз.

Я поняла, что Кора помочь не сможет, торопливо с ней попрощалась и повесила трубку. У меня не было ни малейшего желания звонить сестре, поэтому я сделала то, что следовало сделать с самого начала, – набрала номер с визитки, которую мне оставил Хикин. Включился автоответчик. Я рассказала о том, где я нахожусь и что мне удалось узнать про Эмили Санино и школу Святой Иулии. В процессе я поняла, как отчаянно звучит мой голос, и просто повесила трубку.

После этого остался лишь рокот океанских волн и лунный свет. Я довольно долго пробыла возле телефона-автомата. Изучила список покупок Эмили Санино – мука, несоленое масло и все остальное. Чтение заставило меня подумать о Бошоффе, поваренных книгах и стихах и о его больной жене в постели с ним рядом. Тут мне в голову пришла новая мысль, и я снова сняла трубку.

Мне удалось сразу набрать нужный номер, и Дерек ответил после первого же звонка, словно он все это время его ждал.

– Конечно, я за тобой приеду, – сказал он, когда я объяснила, где нахожусь и куда ехать. – Но тебе нужно оставаться на месте и никуда не уходить, потому что мне довольно долго туда добираться.

Я почувствовала огромное облегчение, и ожидание меня совершенно не смутило. Повесив трубку, я уселась на тротуар. Если бы у меня был с собой дневник, я бы использовала это время, чтобы описать события сегодняшнего дня, начиная с поездки в заповедник с Хикином и заканчивая посещением гостиной Эмили Санино. Я бы перечитала то, что написала прежде об Абигейл и о событиях того лета. Вместо этого я стала размышлять о том, где могла уронить дневник: в темноте зала дядиного кинотеатра, в «Фольксвагене» Хикина, возле фундамента нашего дома.

Наконец я увидела, как джип Дерека подъезжает к парковке депо. Я забралась в машину и сразу почувствовала облегчение, смешанное с неловкостью. Теперь, когда он порвал с моей сестрой, нас ведь ничего не связывало.

Мы выехали на улицу, казалось, Дерек прекрасно знает дорогу, потому что он без колебаний сворачивал направо и налево, не глядя на карту, разложенную между сиденьями.

– Ты не против, если я поинтересуюсь, что ты здесь делала? – через некоторое время спросил он, не сводя взгляда с дороги.

– Пыталась понять некоторые вещи, – ответила я, что являлось самым простым объяснением.

– И тебе удалось? – только и спросил он.

– Да и нет. На самом деле у меня появились новые вопросы.

– О твоих родителях?

– О них и о сестре.

Дерек не ответил. Мы выехали на автостраду, и он увеличил скорость. Постоянное мелькание света и дрожь парусинового верха мешали разговору. Мы пытались, но получалось у нас не лучшим образом. В основном мы говорили об индюшках, и я снова подумала, как быстро исчезает связь между нами. Наконец мы миновали знак ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МЭРИЛЕНД, и Дерек снял с руля изуродованную руку и указал на карту, лежавшую на полу между сиденьями.

– Кстати, я прихватил с собой кое-что для тебя.

– Карту?

– Нет. Посмотри, что под ней.

Я приподняла карту и обнаружила коричневый выпускной альбом средней школы Дандалка за 1988 год – так было написано золотыми буквами на обложке.

– Это мой последний год. Я взял его из шкафчика со всяким барахлом после того, как ты позвонила. Хотел кое-что тебе показать. Посмотри страницу шестьдесят четыре.

Той же рукой Дерек включил освещение кабины. Я открыла альбом, и мне на колени выпала газетная вырезка. Я оставила ее там и стала переворачивать страницы, пока не нашла нужную.

– Фотография ученика по обмену из Перу?

Он улыбнулся, показав свои волчьи зубы.

– Не эта фотография, Сильви. А та, что под ней.

– Групповой снимок отличников?

– Второй ряд, четвертый парниша в компашке слева.

Я провела пальцем по второму ряду, четвертый человек слева, пока не наткнулась на широко улыбающегося Дерека.

– Видишь, я не врунище.

– Я никогда не считала тебя идиотом. Хотя в это трудно поверить, когда ты разговариваешь с людьми, словно ты мультяшный пес.

Дерек рассмеялся, и я вновь ощутила между нами близость.

– Ну, спасибо за веру в меня.

Прежде чем закрыть альбом, я внимательно посмотрела на фотографию.

– Ты выглядишь счастливым.

– А сейчас – нет?

– И сейчас. Просто я даже не знаю, тогда у тебя было другое лицо.

– Ну, тогда у меня были все пальцы. И в тот момент я еще не понимал, что школа заканчивается и мне придется решать, что делать дальше со своей жизнью.

– А разве ты сейчас не можешь ее спланировать?

– Может быть. Но сначала мне необходимо пережить еще один сезон с индюшками. До Дня благодарения осталось совсем немного.

Я вспомнила утренние минуты, когда останавливалась на тропинке, чтобы посмотреть на птиц в поле, и подумала, каким пустым оно станет без них – и без Дерека. Мы съехали с автострады, свернули на темные улицы Дандалка и вскоре уже катили по Баттер-лейн. Я попросила его сбросить скорость, чтобы в свете фар поискать дневник. Он даже съехал на обочину, чтобы я осмотрела фундаменты. Но моя маленькая фиолетовая книжечка исчезла.

Прошло около двенадцати часов, но мне казалось, что миновали столетия с того утра, как я вышла из дома и встретилась с Хикином на перекрестке. Пикап Роуз все еще стоял на подъездной дорожке, а в ее спальне горел свет. В остальном дом оставался темным за исключением, естественно, горевшей в подвале лампочки, которая снова наполнила меня страхом, преследовавшим последние недели.

– Спасибо, что приехал, – сказала я Дереку. – У меня есть немного денег за бензин, и если…

Он поднял руку, лишенную нескольких пальцев.

– Все в порядке. Я очень рад, что ты позвонила, Сильви. И если тебе потребуется моя помощь в будущем, звони без колебаний.

Я сказала, что так и сделаю, потянулась к дверной ручке и вспомнила, как он обнял меня в прошлый раз, как его щетина коснулась моей щеки, а меня окутал его теплый земной запах. «Быть может, он снова так сделает», – подумала я, но момент не повторился. Наверное, из-за четырех лет, которые нас разделяли, решила я. Так что я распахнула дверь и вышла, а вырезка из газеты, лежавшая у меня на коленях, соскользнула на землю. Я наклонилась и подняла ее.

– Что это такое?

– О, еще одна вещь, которую я хотел тебе показать. Статья о том, что произошло после того ужасного несчастного случая, когда я лишился пальцев.

Я посмотрела на заголовок, какая-то часть моего сознания ожидала увидеть там имя Альберта Линча, ведь теперь я обращала внимание только на статьи о нем. Однако на этот раз я прочитала: ПОЛ ПРОВАЛИЛСЯ, ДЕСЯТКИ ПОДРОСТКОВ ПОСТРАДАЛИ.

– Ты можешь оставить ее себе, – сказал мне Дерек. – Я хотел бы навсегда забыть ту пьянку. Но, как я тебе говорил, здесь это произвело большое впечат-ление.

Я засунула вырезку в карман и еще раз поблагодарила Дерека. Он включил дальний свет, подождал, когда я дойду до дома, и только после этого выехал на улицу. Он несколько раз погудел мне на прощание, а я, в ответ, включила свет над крыльцом.

После того как он уехал, я поднялась наверх, пере-оделась, помылась и вернулась на кухню. Роуз восстановила запас фруктового мороженого, но я от него устала. Очевидно, она выбросила все, что испекла Эмили Санино, потому что я ничего не нашла ни на крыльце, ни на кухонной стойке.

Я решила, что обойдусь без обеда, и осталась стоять возле кухонного стола, чтобы прочитать статью, которую принес мне Дерек. Там подтверждалось все, что он рассказал про несчастный случай и то, как он потерял пальцы. Статью сопровождали две фотографии. На одной были засняты обломки рухнувшего перекрытия, перевернутый гриль и сломанные стулья. На другой – лужайка с лежащими подростками, за некоторыми ухаживали врачи «Скорой помощи», несколько человек стояли чуть в стороне – они не пострадали.

Я собралась отложить вырезку, но в последний момент вспомнила, что Дерек говорил про Роуз – оказывается, она также была на той вечеринке. Я провела пальцем по фотографии, как делала это в его выпускном альбоме, и почти сразу нашла Роуз, стоявшую с застывшим лицом в толпе. Некоторое время я смотрела на черно-белый снимок и лишь затем обратила внимание на того, кто стоял рядом с ней.

Должно быть, я смотрела на фотографию минут десять, прежде чем отложила вырезку в сторону и подошла к шкафчику под раковиной. Когда я его распахнула, мусорное ведро оказалось пустым, в нем лежал чистый мешок. Я закрыла дверцу и снова посмотрела на вырезку, провела пальцем по людям в толпе, пока он не остановился на том же месте. На этот раз, положив вырезку, я направилась к входной двери, вышла на лунный свет и направилась к мусорным бакам, которые сестра оттащила на улицу.

В Рехоботе я подняла крышку и пальцами порвала мешок. Здесь я поступила так же. И вновь почувствовала запахи гниения, засунув руку внутрь. Мои пальцы натыкались на липкие обертки от мороженого, смятые бумажные салфетки и бутылки из-под содовой. Покончив с первым мешком, я взялась за следующий. Работа не была тяжелой, но я начала задыхаться.

Наконец я нащупала то, что искала: узкие, как петарды, с чем-то вроде фитилька на конце, затупившиеся и хрупкие. И вскоре после того, как я нашла первый такой предмет, стали появляться и остальные. Как бешеный енот, я перевернула бак, опустилась на колени и стала выискивать их среди салфеток и бумаг. А когда нашла все – двадцать пять тонких розовых свечек, – я подняла их в темноте. И хотя все они давно погасли, это не имело значения.

Мне вдруг показалось, что они озаряли мой путь, когда я вошла в церковь в тот снежный вечер прошлой зимы, потому что я поняла, кого там видела. Наконец я знала.

Аварийные выходы

Могу я отнять у тебя несколько секунд? Я не хочу мешать… Сильви? Каждую ночь мне снится один и тот же сон… Когда я говорю, что он одновременно хороший и плохой, я имею в виду, что начинается он хорошо – мама показывает мне аварийные выходы, объясняет про освещенный проход между рядами и кислородные маски, которые падают с потолка, – но потом сон становится плохим. Так всегда бывает в жизни, во всяком случае, в моей. Наверное, так будут развиваться события и во время моего пребывания с тобой и твоей семьей – хотя мне этого совсем не хочется… Мое желание состоит в том, чтобы все шло хорошо. Чтобы мы остались друзьями, Сильви, всегда и навсегда…

Даже самые страшные снежные бури начинаются с нескольких снежинок, медленно падающих с неба. Так произошло и с этими простыми словами – благодарю вас, – произнесенными Абигейл после того, как она забралась в постель Роуз и крепко зажмурила глаза: невинные мгновения перед тем, что случилось потом.

Но мне не следует говорить о снежных бурях, пока не стоит. Все еще продолжалось лето, самое солнечное и жаркое из всех на моей памяти. Как ни странно, несмотря на то что сестра уехала из нашего дома, а ее место заняла Абигейл, то было самое счастливое лето в моей жизни, последнее лето, когда мои родители были живы.

Когда на следующее утро отец вернулся домой, он привез пустой чемодан, которым пользовались мы с Роуз.

– Он ей больше не потребуется, – сказал он маме, когда она встретила его в дверях. – Всякий раз, когда она будет его видеть, у нее станут возникать мысли о том, как бы поскорее покинуть школу.

Это не он придумал: такова система, принятая в школе Святой Иулии, объяснил отец. Согласно их правилам родным запрещается навещать новых учениц в течение первых девяноста дней, чтобы они забыли о своей прежней жизни и привыкли к новому окружению, жестким правилам, жесткой иерархии ценностей и дисциплинарному кодексу, который необходимо неуклонно соблюдать. Вот и все, что он рассказал о моей сестре, а потом мама поведала ему о событиях, произошедших здесь после его отъезда, и о самом главном – появлении Альберта Линча с дочерью и что она осталась у нас.

– У нас? – спросил отец. – Внизу?

– Нет, – ответила ему мама. – Идем со мной, Сильвестр, я тебе покажу.

Мама закрыла дверь спальни Роуз еще вчера, и с тех пор Абигейл не выходила и никто туда не входил – насколько мне это было известно. Я решила, что отец сразу все изменит, а когда увидела, что он оставил чемодан внизу, принесла его на второй этаж, чтобы узнать, чем закончится дело. Когда я поднялась наверх, мои родители уже закрывали за собой дверь спальни Роуз. Отец подошел ко мне, забрал чемодан и обнял меня.

– Ты не против, солнышко, если наша гостья поживет в комнате твоей сестры еще немного?

– Гостья? – не удержалась я.

– Да, Сильви. Ты не станешь возражать, если Абигейл будет жить в комнате твоей сестры, пока она остается здесь?

– А как же уголок, который ты приготовил в подвале? Я думала…

– Ты думала, что там все готово. Я знаю. Как и твоя мама. Но после стольких лет работы мой маленький проект застопорился. Во-первых, там нет электричества. И не самая лучшая мебель, за исключением кровати и старого туалетного столика. И хотя никто не приглашал нашу гостью в комнату Роуз, теперь она там, так что будет разумно ее не трогать. Во всяком случае, несколько ближайших ночей.

Подвал был вполне подходящим местом для других людей, которых преследовали призраки и которые приходили в наш дом, хотела я сказать. Но оставила свое мнение при себе, ведь я прекрасно знала, какого ответа от меня ждут, – как всегда. И, хотя я чувствовала вину перед сестрой, моих возражений они не услышали.

В последующие дни это едва ли имело значение. Если я поднималась на второй этаж, то оставалась в своей комнате за закрытой дверью. Я ни разу не видела Абигейл. Если она и пользовалась ванной комнатой или спускалась на кухню, мне она на глаза не попадалась.

Тем не менее в доме царило спокойствие. Мои родители входили и выходили из комнаты Роуз так незаметно, словно посещали исповедальню. Ранним утром из-за стенки до меня доносился тихий голос молящейся мамы. По вечерам она читала Библию. Но еще чаще я слышала один и тот же отрывок из «Послания к Филиппийцам», который знала наизусть; если Абигейл его слушала, то и она должна была его выучить:

Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе.

Эти слова не предназначались для меня, но я изо всех сил старалась им следовать. Однако постоянная борьба с тревогой постепенно превратилась в сражение. Конечно, все усугублялось звонящим без перерыва телефоном, пока родители не отключили звонок – теперь сразу включался автоответчик. Кроме того, периодически я просыпалась по ночам из-за того, что мимо с ревом проносились машины, а люди кричали в наши окна о Пенни и Сатане и о том, что, по их мнению, происходило в нашем доме. Отец многократно обращался в полицию, но ему все равно снова и снова приходилось чинить наш почтовый ящик и поднимать перевернутые мусорные баки.

Никто не упоминал об исходной договоренности с Альбертом Линчем – а ведь он обещал позвонить через несколько дней, чтобы выяснить, что происходит с его дочерью. Прошло три дня, пять, шесть, восемь, но он все не объявлялся. Однажды днем я увидела, как моя мама тихо вошла в комнату Роуз с подносом с едой, как в больнице для немощных, и тут мне пришло в голову, что Абигейл провела у нас уже две с половиной недели.

«Семнадцать дней», – подумала я, сделав мысленные подсчеты.

Наступило начало июля. Прошел официальный праздник, но с задних дворов продолжал доноситься гром фейерверков, перемежавшийся ружейными выстрелами. Стало так жарко, что мама начала готовить холодные обеды – свекольник, сэндвичи с тунцом, салаты из помидоров и огурцов – обычно такие трапезы она устраивала только в августе. Вентиляторы работали на полную мощность, гоняя горячий воздух по всему дому.

Должно быть, в тот вечер мама устала от необычных блюд и приготовила на ужин овощную лазанью, воспользовавшись рецептом из газеты. Идея казалась хорошей, но после того, как духовка проработала целый час, в доме стало жарко, как в тропических джунглях. Тем не менее мы заняли свои обычные места за кухонным столом.

– Я помню, – сказала я, прикончив комара, который залетел внутрь, – как мы с Роуз были маленькими и, когда становилось так жарко, вы возили нас купаться в пруд в Колберте.

Мы не вспоминали об этом уже несколько лет, но я представила нас с сестрой в ярких купальниках, плещущихся в воде или засыпавших друг другу ноги мокрым песком на берегу. Мне хотелось понять, помнят ли о тех временах родители.

Мама продолжала есть, точнее не есть, а резать на кусочки приготовленное ею блюдо, отделяя перцы от лука и помидоров на своей тарелке. За прошедшие семнадцать дней – с того момента, как Пенни посадили в клетку, в подвале оставили гореть свет, в нашем доме поселилась Абигейл, отец вернулся без Роуз, – моя мама ни разу не жаловалась на недомогание. И все же я ощущала, что в ней что-то неуловимо изменилось, и, если уж быть честной до конца, это случилось после нашей поездки в Огайо.

То, как взгляд моего отца иногда задерживался на маме, заставляло меня думать, что и он заметил произошедшие с ней изменения. Он подождал, ответит ли мама на мои слова; а когда понял, что она будет молчать, сказал, что помнит, как мы ездили купаться, и добавил, что в далеком детстве отец возил их с Хоуи в Индиан-Уэлл возле Филадельфии, чтобы освежиться в особенно жаркие летние дни.

– А ты купалась в пруду на ферме в Теннесси? – спросил он у мамы.

Мама перестала разрезать овощи на своей тарелке и подняла голову.

– Да. Но однажды в пруду кто-то утонул, поэтому я боялась там плавать. К тому же вода там была стоячая и грязная. Я отправлялась туда, только если…

Она внезапно смолкла, а отец и я ждали, когда она закончит предложение. Шумели вентиляторы. Мотыльки в странном ритме бились об экраны. Комары гудели в воздухе. А мама смотрела на кухонную дверь. Мы с отцом повернулись и увидели ее в ночной рубашке, которую родители купили для моей сестры.

Она выглядела не так, как когда к нам приехала. Во-первых, на ней была чистая рубашка, а не рваная одежда, волосы расчесаны, и все кудряшки исчезли. Бросив быстрый взгляд вниз, я обнаружила, что синяки и порезы на ногах зажили. Но я заметила и еще кое-что: в девочке появилось внутреннее спокойствие, которого не было раньше.

– Привет, Абигейл, – сказала мама.

– Да, привет, – сказала отец.

– Хочешь присоединиться к нам? – предложила мама, но не стала дожидаться ответа и поставила на стол еще одну тарелку.

Абигейл задержалась в дверном проеме, и я подумала, что сейчас она повернется и уйдет обратно наверх. Однако она подошла к столу и уселась на стул Роуз. Мы все молчали, а она положила салфетку на колени, взяла вилку и нож и начала неуверенно есть. И ела до тех пор, пока ее тарелка не опустела. Тогда она подняла голову и сказала спокойным и безмятежным голосом:

– Можно добавки?

Мама кивнула, и Абигейл положила себе еще лазаньи. Только после этого я сумела заговорить и попросить маму закончить свою историю про пруд на ферме. Но она не стала вдаваться в подробности и сказала лишь, что это был обычный пруд и не самый приятный.

Наконец Абигейл вытерла рот салфеткой и сказала:

– Озеро Эвауна. Или озеро Эваума.

– Не понял? – сказал отец.

– Когда мы жили в одном месте, на западе, там было много озер возле миссии, и одно мы особенно любили. Я никак не могла запомнить его название, но оно звучало как-то так. Мы ходили туда купаться. Только по ночам, под луной, когда никого вокруг не было.

– Звучит привлекательно, – сказал отец.

Она смущенно улыбнулась и снова принялась за еду.

– Может быть, мы можем поехать в Колберт и поплавать там как-нибудь вечером, – сказала я, стараясь вернуть разговор в прежнее русло. Я решила рискнуть и добавила: – Только мы.

Эти слова должны были произвести какой-то эффект. Но Абигейл опустила голову и продолжала есть. Мама сказала, что не уверена, открыт ли пруд для купания.

– Им владеет какой-то фермер, насколько я помню, – продолжала она. – С тех пор как открыли городской бассейн, я не слышала, чтобы люди ездили купаться на пруд.

– Знаете что? – начал отец. – Разговор о ночных купаниях навел меня на одну мысль. Как вы относитесь к тому, чтобы поесть мороженого? Это поможет нам немного охладиться.

Наша семья, сколько я себя помню, никогда не ходила есть мороженое. В детстве мы с Роуз иногда просили мороженого, но нам всякий раз читали лекцию о том, что не стоит платить лишь за то, что какой-то мальчишка наполняет вафельные рожки мороженым. Вместо этого мама доставала тарелку шербета из холодильника или делала фруктовое мороженое, когда хотела нас побаловать.

В ту ночь мама заметила, что у нас в холодильнике есть и шербет, и фруктовое мороженое, так что нет нужды отправляться в кафе. Однако отец неожиданно возразил:

– Нам будет полезно выйти из дома. Иначе мы потеряем сознание от жары или комары съедят нас живьем.

– А как насчет… – Мама замолчала, но отец понял.

– Абигейл, – сказал он, поворачиваясь к девочке. – Как тебе нравится такая идея?

Ее тарелка вновь опустела. Неужели она снова попросит добавки? Однако она лишь посмотрела на наши с Роуз фотографии, словно видела на них то, что не замечали другие.

– Я могу остаться дома одна, – сказала она.

Я услышала все, что хотела. Отодвинув стул, я взяла свою тарелку, чтобы ополоснуть ее в раковине, затем подняться к себе и запереть перед уходом дверь. С тех пор как Пенни посадили в клетку, а Роуз уехала, с моими лошадьми ничего не случалось, но я не хотела рисковать.

– Ты неправильно меня поняла, – между тем продолжал отец. – Я спросил, не хочешь ли ты поехать с нами.

– Сильвестр, – вмешалась мама. – Я думаю, будет лучше…

– О, это очень мило, мистер Мейсон. Но я бы не хотела вам мешать.

– Не нужно так говорить. Мы рады, что ты живешь с нами.

Может быть, мама не сказала отцу о предупреждении Альберта Линча – девочка может вести себя совершенно нормально или почти нормально – а потом резко меняется. Или мама ему говорила, но он решил, что лучше знает, как следует поступить. Так или иначе, даже если никто не вспомнил слова Альберта Линча, они вращались у меня в сознании, точно лопасти оконных вентиляторов. В тех немногих случаях, когда я находилась рядом с Абигейл, она ни разу на меня не посмотрела – во всяком случае, прямо. Я этого не понимала до того момента, пока она не подняла глаза и не взглянула на меня в первый раз. Мне показалось, что диковинный ядовитый цветок раскрывает свои лепестки и поворачивается ко мне. Абигейл подняла от тарелки свои дикие голубые глаза и направила их на меня, продолжая говорить с отцом все тем же безмятежным голосом.

– Сильви не хочет, чтобы я с вами поехала.

– Чепуха, – возразил ей отец.

– Все в порядке, – сказала Абигейл. – На месте Сильви я бы тоже не хотела. Пойти в кафе – дело семейное. И у меня такое ощущение, что для нее это важно.

Тарелка с шербетом и фруктовое мороженое – мама вновь их объединила, но теперь они стали утешительным призом, которого никому не хотелось, и в первую очередь мне. Должно быть, мама это почувствовала и тут же сказала, что готова остаться дома с Абигейл, а мы поедем в кафе с отцом и привезем мороженое для всех. Однако отец решил, что нам следует пойти в кафе вместе.

– Сильви, скажи ей, что это неправда. Мы не могли вырастить дочь, которая готова оставить гостью одну дома.

Они смотрели на меня, но сильнее всего я ощущала взгляд Абигейл. Я заглянула в ее безумные голубые глаза, и мой разум наполнился воспоминаниями о том дне, когда ее отец распахнул дверь фургона и мы увидели ее на полу, на тонком матрасе. Я подумала, что сейчас она казалась спокойной и отличалась от девочки со спутанными волосами и разбитыми ногами, прятавшейся за спиной моей мамы и переворачивавшей стулья, на которых мы сейчас сидели. Но, несмотря на обретенную безмятежность, и дни и ночи, проведенные моей мамой в молитвах и чтении Библии, мне было не по себе, когда рядом находилась Абигейл.

Тем не менее я посмотрела на Абигейл, говорившую с моим отцом, так же, как она смотрела на меня.

– Я не понимаю, с чего Абигейл взяла, что я против того, чтобы она пошла с нами. Я не возражаю. Если она сама хочет.

Конечно, Абигейл хотела.

Переодевшись в вылинявшую футболку с аркой Сент-Луиса и шорты, которые мама заштопала, Абигейл села в «Датсун» вместе с нами. В такой жаркий вечер кафе, где продавали мороженое, везде переполнены, и Дандалк не был исключением. Отцу удалось найти место для парковки только в квартале от кафе-мороженого.

Как только мы вышли из машины, мама заметила то, на что никто из нас не обратил внимания, – Абигейл была босиком. Однако мы уже ничего не могли с этим сделать и прошли мимо надписи БЕЗ РУБАШЕК И ОБУ-ВИ НЕ ОБСЛУЖИВАЕМ. Как только мы встали в длинную очередь, извивавшуюся точно змея, все разговоры стали тише. Одно дело проезжать мимо нашего дома по ночам и кричать в окна машин, тут же скрываясь в темноте, или незаметно ломать почтовый ящик и опрокидывать мусорные баки – на это у людей хватало мужества. Но в ярком свете кафе они перешли на шепот. Теперь они только кивали или переглядывались.

Конечно, мои родители не обращали на них внимания. Если Абигейл и заметила что-то, то вида не подала, она внимательно разглядывала мороженое на стойке. Я ждала, что нас выгонят, но очередь медленно продвигалась вперед, и вскоре я оказалась возле холодильника с матовыми дверцами. Внутри стояли самые разнообразные пирожные. Цветы из сливок, гладкие поверхности, похожие на покрытую снегом поверхность пруда, ждали момента, когда на них будут написаны поздравления, и я вдруг подумала о торте для Рози, и этот образ произвел на меня опустошающее действие.

– Что ты выберешь?

Я настолько погрузилась в мысли о Роуз и о том, как изменилась наша жизнь, что прошло некоторое время, прежде чем я сообразила, что вопрос задала Абигейл – и что она обращается ко мне. Я отвернулась от пирожных и тортов и посмотрела на рисунок на ее футболке, который, точно картину старых мастеров, покрывало множество трещин. Я попыталась представить, что бы выбрала сестра, если бы была с нами, и решила сделать так же.

– Шоколадное, – ответила я Абигейл.

– Хорошо, – с улыбкой сказала она, – тогда и мне тоже, если ты, конечно, не возражаешь.

Очередь переместилась вперед. Я отошла от холодильника и Абигейл.

– Конечно, я не возражаю. Выбирай что хочешь.

Наконец, получив свои порции, мы вчетвером направились к столикам для пикника, где сидели другие посетители кафе. В темном небе над Колгейт-Парк кто-то запускал фейерверки, и я обрадовалась, что они отвлекли людей, которые наблюдали за расцветающими над кронами деревьев цветами и не обращали внимания на семью Мейсонов и их гостью. Даже нас заворожило это зрелище, мороженое потекло по нашим запястьям, оно таяло быстрее, чем мы успевали его есть. Когда фейерверк закончился, мороженое было съедено, а мятые липкие салфетки зажаты в наших ладонях – отец посмотрел вниз и заговорил полным раскаяния голосом.

– Возможно, я ошибался, – сказал он. – Все эти годы я говорил, что это напрасная трата денег. Для семьи такие моменты просто необходимы. Когда Роуз вернется, мы обязательно должны сюда сходить еще раз.

После стольких дней, в течение которых никто не говорил о сестре, в особенности о том, что она вернется и что мы снова станем семьей, его слова исправили мое настроение лучше, чем мороженое или фейерверк. Когда мы возвращались к «Датсуну», счастливые мысли заставили меня задуматься, не следует ли мне лучше относиться к Абигейл. В конце концов, несмотря на странности, девочка не виновата в отъезде Роуз и, как сказал мой отец, едва ли останется у нас надолго.

Пока мы ехали по темным улицам, я искоса посматривала на Абигейл. Стекла были опущены, и, как и Роуз, Абигейл оставила волосы распущенными. Ветер разметал пряди, которые задевали мои щеки. Я высунула руку в окно, подставляя ладонь ветру, то поднимая ее вверх, то опуская вниз. Если бы я не обращала столько внимания на Абигейл и на свою ладонь, то заметила бы, что отец поехал кружным путем.

– Сильвестр, куда мы едем? – наконец спросила мам-а.

– Скоро увидишь.

Два слова – и ничего больше, но этого оказалось достаточно, чтобы привлечь наше внимание. Я закончила размахивать рукой на ветру. Абигейл подобрала волосы. Мы наклонились вперед, глядя через переднее стекло, пока после серии поворотов фары не высветили проселочную дорогу, разделенную узкой полоской травы. Мы приехали в Колберт, сообразила я, и приближались к старому пруду. Судя по деревьям, растущим по обеим сторонам дороги, и отсутствию официальных знаков, мама оказалась права и здесь больше никто не купался.

– Сильвестр, что мы делаем? – спросила мама.

– Проверяем, что здесь есть.

– Почему?

– А почему нет? Не знаю, как вы, а я не спешу возвращаться в наш жаркий дом.

– Не думаю, что ты поступаешь правильно. Мы не знаем, может быть, это место стало частной собственностью? Что, если кто-то обратится в полицию?

Отец пожал плечами.

– Если полицейские Колберта похожи на болванов из Дандалка, которые явно спали, когда я позвонил им и рассказал о вандалах, сломавших наш почтовый ящик и перевернувших мусорные баки, то я сильно сомневаюсь, что это их заинтересует. Ну а даже если они здесь появятся, я готов рассказать, что я о них думаю.

Мама перестала протестовать, но сложила руки на коленях, и я видела, что она против нашей импровизированной экскурсии. Вскоре мы выехали на прогалину, и наши фары осветили гладкую поверхность пруда. Оте-ц остановил машину рядом с берегом и выключил двигатель и фары. Мы превратились в четыре тени, тишину нарушал только стрекот сверчков и цикад.

Я думала, что отец сейчас даст нам необходимые инструкции, но первой заговорила мама. Она сказала, что хочет пару минут пообщаться с отцом с глазу на глаз.

– Ты и Абигейл можете немного погулять.

– Но мы не взяли купальники, – сказала я.

– Поэтому мы не будем плавать, – сурово ответила она. – Но вы можете посмотреть, что теперь здесь стало. Только не уходите далеко.

Отец перехватил мой взгляд в зеркале.

– Извини, головастик. Считай, что это разведывательная миссия. Если все будет в порядке, мы можем вернуться сюда завтра…

– Сильвестр, – перебила его мама и повернулась к нам. – Погуляйте, девочки. Но не уходите далеко.

Ладонь Абигейл уже некоторое время лежала на ручке двери, но она смотрела на меня, дожидаясь сигнала, что мы можем выходить. Когда я распахнула дверцу со своей стороны, она последовала моему примеру. А потом подошла вместе со мной к пруду и наклонилась, чтобы помыть липкие руки, вслед за мной. Как я себе и представляла, лунный свет мерцал на поверхности воды, и она сияла, словно живое дышащее существо. В чернильном небе над головой сверкали бесчисленные звезды. На другом берегу я разглядела полузатопленный причал, заросший водорослями.

– Все в порядке?

Абигейл так долго молчала, что теперь ее безмятежный голос всякий раз сбивал меня с толку. В некотором смысле это производило такое же впечатление, как если бы Пенни открыла рот и произнесла какие-то слова. Я закончила мыть руки, выпрямилась и повернулась к девочке.

– Что ты имеешь в виду?

– Они ссорятся?

Как только мы закрыли дверцы машины, мама начала с отцом разговор, который не предназначался для наших ушей. И, хотя их голоса звучали приглушенно, я успела услышать первые фразы.

– Сначала поездка за мороженым, а теперь ты привез нас сюда. Что ты пытаешься сделать?

– Для разнообразия устроить нам приятный вечер. После всего, что произошло, я подумал, что тебе понравится. И девочки будут довольны.

Так что на вопрос Абигейл следовало ответить «да». Но я считала, что ее это не касается, именно так я и сказала, а потом отвернулась. Пока я смотрела в пруд, она вошла в воду. Я услышала это раньше, чем увидела: плюх, плюх.

Когда я повернулась к ней, Абигейл зашла в пруд по лодыжки. Родители сказали, что мы не будем купаться, но они не запрещали ходить по воде, поэтому я решила сбросить шлепанцы и вошла в прохладную воду, мои ноги сразу погрузились в ил, а острые камушки больно укололи ступни.

– Могу спорить, что в Орегоне все не так, – сказала я, стараясь завязать разговор.

Абигейл провела по воде рукой, подняв волну мути со дна.

– Да, не так.

– Могу я спросить, почему вы там больше не жи-вете?

– Мы все еще там живем.

– Но раньше ты говорила нам совсем другое. Ты сказала, что когда была маленькой…

– Мы жили в одном месте. Вот что я сказала. А теперь мы живем в разных местах. Все они в Орегоне. Но мы бываем там всего несколько недель зимой, когда слишком холодно, чтобы купаться.

Двери «Датсуна» у нас за спиной распахнулись, и Абигейл тут же вышла из воды на берег. Однако я действовала недостаточно быстро, и мама оказалась рядом в тот момент, когда я все еще стояла в воде. Она посмотрела на мокрые ноги Абигейл, бросила взгляд на свои маленькие часы и сказала:

– Раз уж мы здесь, отец и я решили, что вы можете окунуться. Будете крепче спать ночью. Так что идите прямо в одежде, если хотите. У вас десять минут. Будем надеяться, что нас не арестуют и пруд не превратился в свалку токсичных отходов.

Если бы с нами была Роуз, она бы завопила: Ураааа! Абигейл просто направилась в воду, только теперь зашла глубже. Намочив краешек шортов, она повернулась и посмотрела на маму и отца, который тоже подошел к самому берегу. Отец выглядел потрясенным. Никто из них не протестовал, и Абигейл нырнула.

В наступившей тишине мы втроем стояли и ждали, когда она снова появится. Абигейл казалась настолько странной, что меня бы не удивило, если бы она отрастила жабры и плавники и сумела перейти в подводный мир или появиться в тени деревьев или даже в звездном небе. Однако ее маленькая голова, похожая на черепашку, вскоре показалась на поверхности воды, довольно далеко от берега. Времени у нас оставалось мало, поэтому я вошла в воду до шортов, стараясь не думать о существах, которые могут обитать под поверхностью воды, и нырнула. Когда я вынырнула на поверхность – раньше, чем Абигейл, и ближе к берегу, – увидела, что она успела доплыть до мостков на противоположном берегу. Я не стала плыть за ней, а легла на спину и стала смотреть на звездное небо.

Как только я перестала плескаться, то смогла снова слышать родителей. Мама присела на перекосившуюся скамейку на берегу, а отец остался стоять рядом.

– Мы получили заметно больше, чем раньше, приглашений для проведения лекций, – сказал он. – Не говоря уже о местах, где люди просят нас произвести расследование. В Новой Зеландии есть поместье, вдова отказывалась его покинуть после того, как ее муж умер. Теперь она тоже умерла, и соседи рассказывают, что там происходят странные вещи.

– Новая Зеландия, – только и сказала мама в ответ.

– Верно. Они оплатят наш перелет и все расходы.

– А как же девочки?

– Билеты Сильви они также оплатят. И Абигейл, если мы захотим. Теперь все карты на руках у нас, моя дорогая. Как тебе это для разнообразия? Нам больше не придется делить сцену с лживым Драгомиром Альбеску и его фальшивыми перстнями. Не будет больше унижений на Фестивале Страха, чтобы…

– Абигейл не наша дочь, Сильвестр.

– Не понял?

– Когда я спросила про девочек, я имела в виду наших дочерей. Ты ведь не забыл, что у тебя их две?

– Конечно, нет, – сказал отец, которого обидели ее слова.

– Ты не упомянул Роуз, когда говорил о своем предстоящем путешествии.

– Ну, во-первых, это не мое, а наше путешествие. И кто, по-твоему, так напряженно работал, чтобы помочь Роуз? Я. Но раз уж нам предстоит в ближайшее время лететь в Новую Зеландию, я решил, что она не сможет к нам присоединиться.

– Тогда и я не смогу, потому что не буду чувствовать себя спокойно так далеко от дома, когда Роуз остается в том… месте. Не говоря уже о путешествии с дочерью чужого нам человека. Так что нам нужно либо отказаться, либо поездку отложить до тех времен, когда все снова встанет на свои места.

– Ладно, – сказал отец. – Ладно, ладно. – Я видела, что он отошел к краю скамейки. Мне показалось, что он хотел сесть рядом, но скамейка была слишком кривой. Наконец он отказался от своего намерения и остался стоять. – Я понимаю твои доводы. Кроме того, у нас есть другие предложения, ближе к дому. А осенью выйдет книга Сэма. К этому моменту мы будем еще более востребованы. Когда я встречался с ним несколько недель назад, он сказал, что издатель сообщил ему, что к книге уже проявляют интерес средства массовой информации.

Я посмотрела на сидящую на скамейке маму – она раскачивалась и кусала губы.

– Девяносто дней, – только и сказала она.

– Не понял?

– Правила школы Святой Иулии. Мне кажется, это очень долго.

– Так вот ты о чем. Вот увидишь, время пройдет в мгновение ока.

– Может быть. Но я бы хотела иметь возможность хотя бы поговорить с ней по телефону…

– Зачем? Возобновить прежние ссоры?

– Услышать голос. Узнать, что с ней все в порядке.

– У нее все хорошо. Более того, она исправляется. Мы получим ее обратно как новенькую.

Потом они замолчали. Наверное, меня немного отнесло в сторону, потому что я оказалась в холодной воде. Она проникала в меня, как проникает в тело алкоголь, по рассказам отца, и мне стало холодно. Я отплыла в сторону, разбрызгивая воду, чтобы показать, что не подслушиваю их разговор. Абигейл вылезла на затопленный причал, словно русалка на нос обреченного корабля, ее бледные руки и лицо купались в лунном свете, волосы снова стали виться от воды. Она пристально посмотрела на меня и на моих родителей. С такого расстояния она вряд ли слышала их разговор. И все же она так на них смотрела, что я засомневалась – ведь голоса разносятся над водой достаточно далеко.

– Рано или поздно лето закончится, – сказала мама, когда я снова легла на спину. – Начнутся занятия в школе. Сильви будет учиться в восьмом классе. Мы запишем Роуз в местный колледж. И тогда, осенью, наша жизнь вернется в прежнюю колею. Из чего следует…

Тут, словно радиоприем дал сбой, я пропустила несколько фраз. Тогда я решила подплыть поближе – вдруг они не заметят.

– Школа Святой Иулии обходится недешево, – говорил отец, когда я снова начала их слышать. – Дополнительные деньги, если честно, нам просто необходимы. В особенности если ты хочешь на некоторое время отложить лекции.

– Как бы сильно мы ни нуждались в деньгах, мы не можем принимать более одного приглашения за один раз. У меня есть ощущение, что нам следует…

– Что нам следует?

– Что-то сделать.

– Например?

– Например… – Казалось, мама, как и я, пытается дрейфовать, она сделала несколько вдохов, словно тщательно подбирала слова. – Я не знаю. Сообщить о ситуации в какое-нибудь агентство. Рассказать, что отец не вернулся за своим ребенком.

– Ты знаешь, как это будет выглядеть с точки зрения нашей репутации? К тому же я не вижу никаких проблем. Он присылает чеки, так что нельзя сказать, что он ее бросил. А сегодня у нас и вовсе получился чудесный вечер.

– Я знаю, Сильвестр. Жаль только, что ты не устраивал такие чудесные вечера, когда наша другая дочь была дома.

После стольких усилий отца – мороженое, поездка к пруду – последние мамины слова его глубоко задели. Я почувствовала, как его плечи поникли, он посмотрел на воду, а я нырнула и проплыла между водорослями. Вынырнув на поверхность, я услышала, как он зовет меня и Абигейл.

– Я здесь! – крикнула она в ответ.

– Я здесь! – отозвалась я, точно эхо.

– Пора возвращаться, – сказал отец, и мне показалось, что его голос звучит как-то слабо. – Считайте, что у вас осталось еще три минуты.

После этого наступила тишина. Однако я заметила, что Абигейл продолжает следить за моими родителями. Отец вернулся к маме, все еще сидевшей на кривой скамейке. Что-то в его походке напомнило историю их знакомства. Девушка устроилась на своем чемодане. Девушка с зубной болью. Девушка в метель. Теперь вместо того, чтобы отнять сосульку от ее щеки, он наклонился и поцеловал маму.

– Мне очень жаль, – сказал он.

– И мне, – ответила мама.

– Давай заключим сделку. Мы постараемся получить удовольствие от этого лета. Никакой работы, за исключением нескольких лекций, на которые я уже дал согласие. А осенью мы позаботимся о том, чтобы отец забрал Абигейл. И, если Роуз будет готова, мы вернем ее домой. Как тебе нравится такой план?

Мама подняла руку и коснулась пальцами своих губ, словно трогала место его поцелуя или место, где была сосулька. Я услышала всплеск на противоположной стороне пруда – Абигейл спрыгнула с причала и поплыла к нашему берегу. Я тоже поплыла обратно, думая о том, что отец придумал превосходный план – за одним исключением: мама еще не рассказала ему, что знает о рукописи Хикина и о том ущербе, который понесет их репутация после того, как книга осенью выйдет в свет. Но когда я оказалась у берега и встала, вновь почувствовав под ногами острые камушки, мама посмотрела на отца и ответила:

– Что ж, мне это кажется разумным.

– Сильви?

Я проснулась в своей постели. Моя комната была пуста, за исключением лошадей на полке, где им не хватало места. Довольно долго я лежала и считала ноги и хвосты, и стало казаться, что меня кто-то звал во сне.

– Сильви? – голос доносился через стенку, со стороны спальни Роуз.

– Да?

– Ты проснулась?

– Да.

– Извини, что я тебя потревожила.

Мы с сестрой никогда не разговаривали через стену, потому что ее кровать стояла с другой стороны комнаты. Возможно, Абигейл переставила мебель за то время, что жила там. Семнадцать дней превратились в двадцать, и в двадцать четыре, а потом неожиданно наступил август. Я не заметила никаких признаков возврата к прежней жизни – скорого прибытия Роуз или отъезда Абигейл. Мы продолжали жить вчетвером, отбросив прежние традиции и создавая новые. В церкви по воскресеньям люди смотрели на нас и перешептывались относительно нового члена нашей семьи и подозрительного отсутствия моей старшей сестры, пока однажды отец не заявил, что больше мы не станем ходить в церковь. «Лучше молиться дома», – сказал он. По вечерам, после обеда, мы отправлялись в кафе, чтобы поесть мороженого, затем ехали на пруд купаться. Мама настояла на том, чтобы отец нашел владельца и попросил у него разрешения. Старик сказал, что он и раньше радовался, когда люди приходили туда купаться, так что у него нет никаких возражений.

Как девочка моего возраста может не чувствовать себя счастливой – или хотя бы довольной, если каждый вечер ее угощают мороженым, а перед сном разрешают купаться под небом, полным звезд? И, хотя иногда я чувствовала вину из-за Роуз, я была счастлива. И знала, что Абигейл тоже получает удовольствие от жизни с нами. Мы стали больше разговаривать, но до той ночи, когда она постучала в стену, темы наших бесед ограничивались выбором сорта мороженого и любимых мест на пруду.

– Все в порядке, – сказала я Абигейл. – Но уже поздно. Что-то случилось?

– Почти каждую ночь мне снится один и тот же сон. Про маму.

– Плохой сон?

Она молчала. «Может быть, – подумала я, – она снова заснула, и на этом все закончится».

– Хороший и плохой одновременно, – продолжала она. – Когда мы целый год прожили в семинарии в Орегоне, мы с мамой придумали специальный ритуал, который проводили перед сном. У тебя такое было с твоей мамой? Она делала что-то перед тем, как выключить свет, чтобы ты не боялась?

Я подумала о молитвах, которые мама произносила вместе со мной, и о песне, которую мне пела, когда я была маленькой, еще до того, как ее место заняла другая песня, и то, как мама гладила мои волосы и целовала в лоб перед тем, как уйти.

– Да, – ответила я, почувствовав внезапную тоску о тех временах. – У нас был ритуал.

– А ты знаешь, что моя мама была стюардессой?

– Нет, – удивилась я. – В самом деле?

– Так она с ним познакомилась. Он летел в Южную Африку с другими миссионерами. Моя мама там родилась. В Кейптауне. Они полюбили друг друга, и он уговорил маму переехать к нему в миссию.

Я решила, что он – это ее отец, но не стала спрашивать. Может быть, напряженный разговор между моими родителями у пруда в нашу первую ночь или тайна рукописи Хикина, но что-то заставило меня задать другой вопрос:

– А они все еще любят друг друга?

– Он любит. Но она – нет. И она не просто его разлюбила. Она начала ненавидеть миссию.

Я попыталась представить, какой могла быть жизнь в миссии, но у меня не получилось.

– Почему?

– Миллион причин. Она говорила, это все равно что жить в пузыре. Однажды она покинула пузырь и забрала меня с собой. Мы сумели добраться до аэропорта в Портленде, когда он нас нашел и помешал мне с ней улететь.

– Твоя мама улетела без тебя?

– Да.

– Но как она могла…

– Она сказала, что должна. И что она придумает способ за мной вернуться. Она дала мне слово.

– И она вернулась?

– Может быть. С тех пор прошло много времени. Даже если она и вернулась, он сделал так, чтобы ей было очень трудно нас найти. Кто знает? Сейчас она уже, наверное, прекратила поиски и живет на своей родине.

– Так вот почему вы скитаетесь? – спросила я. – На случай, если она все еще тебя ищет?

– Да. Большую часть года мы в пути. Лишь каждую зиму возвращаемся на несколько недель в миссию, расположенную в Орегоне. Там даже раскраски про Иисуса. У них не было книг для чтения, поэтому перед сном мама повторяла предполетный ритуал. Ну, ты знаешь: «Леди и джентльмены, капитан дал приказ ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ. Пожалуйста, положите ручную кладь под сиденья или на полки у себя над головой. Если вы сидите рядом с экстренным выходом, пожалуйста, прочитайте инструкцию, которую вы найдете в специальном кармашке на спинке сиденья перед вами…» Мама была такой хорошенькой, с длинными светлыми волосами и голубыми глазами, она стояла в футе от моей кровати и показывала вверх и вниз вдоль воображаемых проходов. И я представляла, что мы сейчас взлетим, а наши сны – это самые замечательные приключения. Но потом, в тот день, когда мы должны были совершить настоящий полет вместе…

Абигейл смолкла. Но я все поняла.

Некоторое время мы обе молчали.

– Когда я говорю, что мой сон одновременно хороший и плохой, – снова заговорила девочка, – я имею в виду, что начинается он хорошо – мама показывает мне экстренный выход, объясняет, где расположено освещение проходов и как падают кислородные маски с потолка, но потом, как бы мирно сны ни начинались, они всегда заканчиваются плохо. Так происходит с большинством вещей в жизни, во всяком случае, в моей жизни. Наверное, так получится и с моей жизнью в вашей семье – хотя я этого совсем не хочу.

Я не знала, как ей ответить, и мы снова замолчали. Я попыталась представить себе Абигейл по другую сторону стены. Переставила ли она кровать на новое место? Или она просто стоит на коленях в белой ночной рубашке, предназначавшейся моей сестре? Я так и не узнала, потому что вскоре заснула. Наверное, Абигейл также погрузилась в сон.

На следующий вечер мы снова поехали в кафе, а потом отправились купаться на пруд, откуда я наблюдала за родителями, которые теперь сидели рядом на кривой скамейке. Когда мы возвращались домой по неровной проселочной дороге, я снова высунула руку в окно и стала гладить ладонью ветер. Абигейл поступила так же, но заявила, что я делаю это неправильно. Мне и в голову не приходило, что существует правильный способ, но она сказала:

– Ты слишком много думаешь, Сильви. Нужно полностью отдаться воздуху и движению. Жить настоящим мгновением.

– А что делает тебя таким экспертом?

Абигейл бросила на меня взгляд, и я подумала о фургоне, на котором она приехала, и о годах путешествий с отцом.

– Секрет в том, чтобы поменьше думать, – только и сказала она. – Просто ощущай воздух. И обо всем забудь.

После этого я убрала руку и наблюдала за Абигейл, потому что происходящее меня неожиданно смутило. Пока мы ехали по темным улицам, я не могла не заметить, какой спокойной казалась сидящая рядом со мной девочка, которая теперь жила прежней жизнью Роуз. И эта мысль вновь пробудила подозрения, которые не оставляли меня до возвращения домой.

Через несколько часов я проснулась в своей постели. Никто не звал меня по имени, но я ощутила присутствие по другую сторону стены. На этот раз постучала я.

– Да, Сильви? – она ответила почти сразу.

– Это не по-настоящему, верно?

Наконец я сумела произнести слова, которые мучили меня с тех пор, как я наблюдала за Абигейл в машине, хотя теперь мне уже казалось, что они жили во мне давным-давно. В некотором смысле я это всегда знала.

Она не стала отвечать на мой вопрос сразу, пауза получилась длиннее, чем во время нашего предыдущего разговора. Знает ли Абигейл, о чем я говорю?

– Ответ не может быть простым, да или нет, Сильви, – наконец заговорила она. – Мне трудно объяснить это как-то иначе.

– А ты попытайся.

– Хорошо. Но ты обещаешь, что не станешь никому рассказывать? Потому что я хочу, чтобы все шло хорошо. Я хочу, чтобы мы остались друзьями, Сильви, навсегда.

Значит, мы уже стали друзьями? Я не была в этом уверена, но очень хотела знать то, что она собиралась мне открыть, поэтому сказала то, что она хотела услышать:

– Я обещаю.

Абигейл вздохнула так громко, что я услышала ее через стену.

– Если исключить несколько зимних недель в Орегоне, мы живем в палаточных лагерях или на стоянках грузовиков. Мы практически ни с кем не общаемся. Единственное, что мы делаем, это посещаем все религиозные службы, которые он находит. Однажды мы попали на встречу с целителем в каком-то городке. Я даже не помню, в каком именно, потому что они все похожи друг на друга. Люди поют одни и те же песни, поднимают руки в воздух, падают на пол, когда думают, что на них снисходит Святой Дух. Но на той службе проповедник объявил, что его внутренний круг будет молиться за мальчика, чьей душой овладел злой дух. Они привели мальчика и наложили на него руки. А потом громкими гулкими голосами приказали дьяволу исчезнуть. Когда я смотрела на них, мне пришло в голову, что я могла бы оказаться на месте того мальчика.

Сначала я не поняла, что она имеет в виду.

– Но почему ты…

– Мой отец никогда не интересовался моими желаниями – пока я не начала так себя вести. Тогда он стал обращать на меня внимание. И я стала всем управлять. Сначала власть над ним не имела особого значения – она лишь дала мне возможность сделать его таким же несчастным, как я. Но в результате это привело меня сюда, и теперь я живу с вами, а не с ним.

– Понятно. Но он рано или поздно за тобой вер-нется.

– Сначала меня это тревожило. Но с тех пор прошло много времени, и я практически уверена, что он сдался. До того, как мы приехали сюда, я сделала так, что жить со мной стало невозможно. Теперь он меня боится. Он в ужасе. Я творила с ним страшные вещи. Так что если он умен – а он по-своему совсем неглуп, – он постарается держаться от меня подальше. Потому что я хочу остаться жить здесь, Сильви. Я хочу ходить в школу, как нормальный человек, иметь нормальную семью и нормальную жизнь.

Возможно, Абигейл Линч была первым человеком, который посчитал нашу семью нормальной, но я не стала ей ничего говорить, я продолжала ее слушать.

– Твой отец упомянул, что скоро у него будет лекция. Он спросил, хочу ли я выйти на сцену, чего бы твоя сестра никогда не стала делать, и рассказать, как твои отец и мать мне помогли.

Я попыталась вспомнить хотя бы один случай, когда отец предлагал Роуз выйти с ним на сцену, но не сумела.

– И что ты ему сказала?

– Что я это сделаю. С радостью.

– Но ты будешь лгать. А мой отец не…

– Пожалуйста, Сильви. Если я все сделаю хорошо, никому не будет никакого вреда. К тому же это не совсем ложь. Во мне что-то есть, мой отец сказал правду тебе и твоей матери в тот первый день. Некоторые люди называют его демоном. А я лишь знаю: что-то заставляет меня именно так проживать свою жизнь. И делать ужасные вещи.

Она рассказывала о таких вещах, что я обрадовалась разделявшей нас стене. Сейчас я не хотела на нее смотреть. Все лето я думала о сделке, которую заключили мои родители, и о том, что осенью мы вернемся к прежней жизни. Я даже зачеркивала дни в календаре, ждала, когда наступит сентябрь и мы поедем за Роуз, чтобы привезти ее домой. И представляла, что Абигейл уедет и снова будет жить с отцом. Но теперь я не знала, что произойдет, и потому молчала. Абигейл тоже ничего не говорила.

Шли дни, и мы жили двумя жизнями: в одной Абигейл и я были лишенными тел голосами, разговаривающими в темноте через стену между нашими спальнями. Мы избегали трудных тем. Абигейл научила меня предполетному ритуалу, который проводила ее мама, и я повторяла его для нее каждый день перед сном – нечто вроде молитвы. И еще была вторая жизнь, которой мы жили днем. Абигейл больше не боялась ходить в подвал, она спускалась туда и проводила там долгие часы, разучивая слова своего выступления вместе с отцом. Он сказал ей, что она должна будет подняться на сцену и рассказать свою историю. Однако она хотела, чтобы он заранее проверил и одобрил каждое ее слово и каждый жест.

А потом, как и предсказывала мама, лето закончилось и начались занятия в школе. До публикации книги оставалось несколько недель, и, хотя отец потребовал, чтобы репортер прислал нам экземпляр, Хикин так и не появился. Между тем отец и мама продолжали читать лекции, Абигейл присоединялась к ним на сцене, и, если верить отцу, они имели большой успех. Я ждала в фойе, как делали мы с Роуз, листала страницы старого издания «Джейн Эйр», перечитывала слова, которые подчеркнула много лет назад, и не всегда понимала, что меня в них привлекло.

Восьмой класс я ждала с нетерпением, последний перед переходом в старшую школу. Но с самого первого дня, как только я переступила порог школы и увидела учителей, Гретхен и Элизабет, которые уже никогда не станут прежними после публикации статьи в газете, я почувствовала, что этот год нужно попросту пережить.

Я очень ждала визита к Роуз, ведь девяносто дней подходили к концу. Мама сказала, что мы отправимся в школу Святой Иулии в первые выходные после начала занятий. Никто не упоминал о том, чтобы записать в школу Абигейл, как она надеялась. Она лишь провожала меня каждый день до остановки – босая, – а потом встречала, когда я возвращалась домой.

Через несколько дней после начала занятий я вышла из автобуса и обнаружила, что она, как всегда, меня ждет. Еще до того, как я заметила свежие царапины и синяки на ее ногах, я уловила, что выражение ее лица изменилось, глаза слегка остекленели и стали отрешенными. Когда автобус поехал прочь, Абигейл заговорила, но совсем не тем безмятежным голосом, к которому я привыкла.

– Давай не пойдем домой сразу, ладно?

– Хорошо, но почему?

– Твои родители. В доме кое-кто появился.

– Твой отец? – спросила я, чувствуя, что в моем голосе появилось неизбежное облегчение. – Он наконец вернулся?

– Нет, – ответила она. – Пока нет. Но именно об этом я хочу с тобой поговорить. Твоя мама сказала, что он может приехать за мной в самое ближайшее время.

Она пошла в сторону от дома, и я двинулась за ней. Вскоре она привела меня к фундаменту, где мы с Роуз играли в строительство воображаемых домов. Осыпающиеся бетонные ступеньки, изогнутая арматура, упавшее в лужу дерево – я посмотрела вниз, пытаясь увидеть там нас с Роуз.

Хотя Абигейл была босой, она начала спускаться вниз по ступенькам. Я забеспокоилась, что она порежет ноги, но Абигейл никогда не носила носки или туфли, поэтому не обращала внимания на то, что у нее под ногами. Когда мы оказались внизу, девочка взяла камушек и начала писать им на стене, как делали мы с Роуз пастельными мелками.

Она нарисовала X и Y – на некотором расстоянии друг от друга. Буквы походили на диковинный рисунок, который я видела на боку фургона в тот день, когда они к нам приехали, странное безголовое животное с бесконечным развевающимся хвостом.

– Если хочешь заняться алгеброй, – сказала я, стараясь пошутить и глядя на нее сверху низ, – то у меня полно домашних заданий в портфеле. Могу тебе все отдать.

– Это вовсе не алгебра, – серьезно сказала Абигейл.

– Тогда что? – спросила я, глядя на наш дом и начиная испытывать нетерпение.

– Это больше похоже на урок географии. Урок, который ты мне сейчас должна дать. – Она помолчала и посмотрела на меня. Однако я продолжала поглядывать в сторону дома, пока Абигейл не заговорила снова: – Если я в X, иными словами в Дандалке, но хочу быть в Y, а это железнодорожный вокзал в Балтиморе, как мне лучше туда попасть?

Мне было странно вести такой серьезный разговор при дневном свете, а не через стену спальни.

– Спроси у моих родителей. Они…

– Они отказались мне сказать, Сильви. Они хотят, чтобы я оставалось здесь до тех пор, пока за мной не приедет отец. Но я не могу этого допустить. Больше никогда.

Тут я посмотрела на нее и на X и Y на серой стене.

– Куда ты собираешься поехать? – спросила я наконец.

– У моей матери была подруга – симпатичная леди, которая ушла из миссии до нас. Они все это время переписывались. Я помню, как ее зовут и куда она переехала.

– И куда же?

– Я тебе не скажу, Сильви. Когда я уйду, ты решишь, что должна сказать родителям правду.

Конечно, она была права, но я удивилась, что она так хорошо меня знает. Я всегда давала родителям те ответы, которые они хотели услышать.

– И что ты будешь делать, если найдешь подругу своей мамы?

– Она поможет мне отыскать маму.

Мы немного постояли, глядя на X и Y.

– Это не лучший план, но другого у меня нет, – сказала Абигейл. – Так что, пожалуйста, помоги мне.

В конце концов я положила книги, спустилась по осыпающимся ступеням и взяла камушек у нее из руки. Когда я в последний раз рисовала на этой стене, то пыталась изобразить окно с розовыми занавесками, выходящее во двор с лаймово-зеленой травой и цветами лаванды. Теперь там появилась карта леса и дорога мимо фермы, где выращивали домашнюю птицу, к тому месту, откуда доносился шум автострады.

– Это самый короткий путь, – сказала я. – Тропинка начинается сразу за фундаментами. Нужно дойти по ней до автострады. А оттуда доберешься до Балтимора. Я уверена, там должны быть знаки, указывающие направление к железнодорожному вокзалу.

– Спасибо, – искренне поблагодарила меня Абигейл. – Но я хочу попросить тебя еще об одном одолжении. Мне нужны деньги, Сильви. Хотя бы на железнодорожный билет.

Во время наших ночных разговоров я упомянула о конкурсах и о том, как я горжусь своими победами и как собираю деньги на нечто особенное, хотя еще не знаю, на что именно.

– Давай вернемся домой и пообедаем, – сказала я, не давая ей сказать то, что напрашивалось само собой. – Может быть, поедим мороженого и съездим искупаться, ведь еще тепло.

– Нет, – возразила Абигейл. – Возможно, еще тепло, но осень уже почти наступила, затем придет зима. Он вернется за мной гораздо раньше. Я должна действовать. Время пришло.

– Мне очень жаль, – сказала я то, что ожидали бы мои родители. – Но я не могу тебе помочь.

Я повернулась к ступенькам и сделала первый шаг, чувствуя, как у меня под ногами осыпается цемент. У себя за спиной я услышала какой-то шум, а через мгновение, когда оказалась наверху, услышала тихий стон.

– Сильви! Посмотри на меня! – крикнула Абигейл.

Что-то удерживало меня, но она закричала еще громче. А когда я оглянулась, то увидела, что она стоит возле арматуры, про которую Роуз говорила, что здесь собирались построить камин. Кровь выступила на одной из ее ладоней. Я ахнула.

– Теперь видишь? – сказала она. – Во мне что-то есть. Возможно, не демоны, о которых все говорят, но нечто, позволяющее мне причинять себе боль. Себе и другим людям, если я не получаю то, чего хочу. Так что, пожалуйста, помоги мне.

Наверное, мне следовало спуститься вниз и попытаться остановить кровотечение. Или просто убежать, пока она не напала на меня. Но нет, я стояла наверху и смотрела, как кровь стекает с ее пальцев и капает на цемент. Мы молчали. Затем послышался другой голос:

– Сильви! Абигейл!

Это был отец.

– Я должна идти, – сказала я. – Мы обе. Тебе нужно промыть и забинтовать рану.

Абигейл не ответила, но протянула другую руку и провела ею вдоль прута, снова застонала, но теперь громче, и ее лицо исказилось от боли. Потом она протянула ко мне окровавленные ладони.

– Деньги, – просто сказала она. – Я знаю, они у тебя есть. Не могу даже обещать, что я их верну, но пожалуйста…

– Хорошо, – сказала я, потому что не видела другого способа ее остановить. И все же я пыталась выиграть время, чтобы придумать, как выйти из трудного положения. – Хорошо. Я отдам тебе завтра.

– Я не могу ждать до завтра. Деньги мне нужны сегодня вечером. Когда я буду спать в подвале, принеси их мне.

Помощь одержимым

Большинство людей боятся верить в призраков. А я боюсь в них не верить. Но кто же они? Ведь если их не существует – если после смерти мы не можем задержаться в этом измерении, чтобы закончить оставшиеся дела, то тогда каждое мгновение, каждый наш вдох столь же эфемерны, как ветер. Значит, все, что мы делаем на земле – приход и уход, любовь и ненависть, – все напрасно. Так что нет. Призраки меня не пугают. А вот их отсутствие вызывает ужас.

Впрочем, хватит об этом. Пора возвращаться к моему рассказу, мистер Хикин. Прошу меня простить, Сэм. Больше всего на свете я хотел создать хорошую жизнь для моих дочерей и жены. Иметь свою семью, живущую в соответствии с истинными ценностями. Когда я был мальчишкой, мой отец слишком много пил. Он не вел себя агрессивно, но его отстраненность меня обижала. С мамой у нас было немало моментов нежности, но наши интересы столь сильно разнились, что настоящей близости между нами так и не возникло. Ну а брат совершал поступки, которые я не мог ему простить. Вот почему мне пришлось создать свой мир. Простите?

Нет, нет. Я имею в виду совсем другое. Те явления, которые я видел – и продолжаю видеть, – они абсолютно реальны. Я хотел сказать, что создал свой мир, не имевший никакого отношения к моим родным. Я обрел Библию и начал верить, что жизнь в свете, без грехов и упреков поможет нам существовать. И не даст мраку приблизиться.

Запись закончилась, и магнитофон в машине детектива Раммеля автоматически вытолкнул кассету. Он спросил, хочу ли я послушать вторую сторону.

– Это зависит от того, сколько нам еще ехать, – ответила я.

Раммель оторвал руку от руля, показал на невероятно высокую металлическую ограду впереди, и я увидела колючую проволоку, которая шла сверху, и низкие кирпичные строения по другую сторону.

– У нас еще есть немного времени, Сильви. Но почему бы нам не послушать другую сторону потом, когда у тебя прояснится в голове?

Дни. Недели. Месяцы. Должно быть, ушло никак не меньше времени, чтобы организовать встречу с заключенным, находящимся по ту сторону ограды. Но в то утро, когда я нашла в мусоре свечи, я молча поехала с сестрой в полицейский участок. Мы с ней практически не разговаривали после ссоры из-за денег, заработанных мною телефонными опросами, и наше молчание стало таким осязаемым, что создавалось впечатление, словно мы обе затаили дыхание, вынуждая другую заговорить первой. После того как нас разделили – Роуз осталась на скамейке в коридоре, а меня повели в уже знакомую мне комнату для допросов, – Раммель и Луиза спросили, готова ли я отказаться или подтвердить свои прежние показания о том вечере прошлой зимы.

Тогда я заявила, что хочу увидеть Альберта Линча, и категорически отказалась говорить что-либо другое и даже встречаться с сестрой до тех пор, пока меня к нему не отвезут. Луиза вышла в коридор, чтобы поговорить с Роуз относительно разрешения, ведь я была несовершеннолетней, а она являлась моим опекуном. Пока мы ждали, я спросила Раммеля о кассетах с интервью, о которых мне рассказал Хикин. Несмотря на проблемы, возникшие из-за меня у детектива, он продолжал хорошо ко мне относиться и довольно мягко сказал, что я могу прослушать запись, если думаю, что это может как-то помочь. Он принес кассетный магнитофон, и я стала слушать отцовское интервью. В некоторых местах записи запинающийся голос Хикина пропадал, и после пауз я снова и снова слышала отца.

К полудню Раммель заглянул в комнату, чтобы сказать, что ему удалось согласовать визит в тюрьму, а Роуз, хоть и с некоторой неохотой, дала свое разрешение. Теперь оставалось выяснить, согласится ли Линч на встречу со мной.

Вскоре пришел положительный ответ.

Почти через пять часов после того, как я перешагнула порог полицейского участка, мы вышли, и у меня осталась одна кассета, которую я еще не прослушала. В коридоре я увидела сестру, которая сидела на скамейке и листала старые брошюры по охранным системам. Меня удивило, что она до сих пор здесь: я думала, что она давно ушла домой.

– Сильви, – сказала она, как только меня увидела.

Опустив голову, я продолжала идти дальше. Мне даже захотелось взять детектива за руку. Вместо этого я только крепче стиснула кассету, готовясь к конфронтации с Роуз и предстоящей поездке в тюрьму.

– Сильви! – Роуз бросила брошюры на пол и встала. – Я к тебе обращаюсь!

– Я всего лишь собираюсь с ним встретиться, – сказала я, чувствуя, как усиливается ш-ш-ш-ш у меня в ухе.

– Зачем?

Для полной уверенности – вот зачем. На этот раз я хотела знать наверняка. Ради детектива Раммеля и Луизы я больше не собиралась совершать ошибки. И намеревалась сделать все правильно ради своих родителей. И ради себя.

Но я не стала ничего объяснять Роуз, просто прошла мимо, не обращая на нее внимания.

ИСПРАВИТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ ОКРУГА САССЕКС – я смотрела на вывеску, когда мы проезжали ворота тюрьмы. В ту ночь, кода я открыла глаза на больничной койке, я увидела сидящего рядом Раммеля, сильного и несокрушимого, словно ожившая статуя. Но когда он разговаривал с охранниками у ворот и у входа, а потом с другими охранниками в лабиринте кирпичных зданий, детектив казался невозможно человечным. Что-то в его тяжелых шагах, шумном дыхании и редких вдохах вызвало у меня ощущение, что он волнуется не меньше меня.

Еще в участке мы договорились, что он будет оставаться со мной в течение всей встречи, поэтому после того, как очередной охранник привел нас в комнату, где стояло несколько столов, и предложил сесть, детектив устроился рядом. Длинный прямоугольный стол, где я ждала Линча, не слишком отличался от столов в школьной столовой. Мысль о школе заставила меня вспомнить о Бошоффе и о дневнике, который он мне подарил. Мне так и не удалось его найти накануне вечером, и теперь оставалось надеяться, что он лежит где-то в глубинах кинотеатра, как многие другие вещи, которые потеряли зрители, побывавшие там до меня, и которые так и не нашлись.

Я продолжала думать о дневнике и о том, что я там написала, пока не открылась дверь – не та, через которую вошли мы с Раммелем. Я повернула голову и увидела Альберта Линча в сопровождении еще одного охранника. Они медленно подошли к столу, Линч был одет в оранжевый комбинезон и смотрел в пол, а не на меня.

Охранник отодвинул стул, ножки которого заскрипели по полу, и Линч плюхнулся на сиденье.

– Тридцать, – сказал охранник, показывая на часы на стене.

Получасовое ограничение было оговорено заранее. Я знала, что у нас мало времени, и все же довольно долго все молчали. Линч сидел и смотрел на меня. Без своих странных очков, делавших его похожим на жука, он едва ли хорошо меня видел, тем не менее мне стало интересно, какой я ему сейчас представляюсь. Мне казалось, что я стала гораздо старше той девочки, свидетельницы его попыток разговаривать с Абигейл, которая пряталась в кустах возле конференц-центра в Окале, более опытной и мудрой, чем та девочка, что встретилась с ним на углу Баттер-лейн, когда он в фургоне привез к нам Абигейл.

Линч никогда не был крупным мужчиной и с нашей последней встречи заметно похудел. Наконец его узкие губы зашевелились.

– Все месяцы, проведенные в этом богом забытом месте, – заговорил он, – меня посещали только адвокаты и детективы. Вроде твоего друга, с которым ты пришла. Когда мне сегодня утром сказали, что ты хочешь со мной встретиться, я сильно удивился.

Я посмотрела на свои лежавшие на столе руки.

– Никто к вам не приходил?

– А кто мог прийти, Сильви? Местонахождение моей дочери никому не известно. Другой семьи у меня нет. И другой жизни.

Я закрыла глаза, всего на пару секунд, но этого оказалось достаточно, чтобы я вспомнила разговор с Абигейл у старого фундамента и как я отвернулась от нее и помчалась домой в тот самый момент, когда она сообщила, что моя сестра вернулась. Открыв глаза, я заставила себя отбросить эти воспоминания и сосредоточиться на том, что видела здесь и сейчас.

– Я пришла, – заговорила я, пристально глядя ему в глаза, – чтобы поговорить с вами о той ночи в церкви. И о беседе, которая у вас состоялась с моими родителями, перед тем…

– Тебе нет необходимости говорить со мной, Сильви, – сказал он, даже не пытаясь скрыть презрение. – Я все рассказал адвокатам и детективам, в том числе тому, которого ты привела с собой. Просто попроси у него копию допроса.

Я услышала, как тяжелые ботинки Раммеля переместились по полу у меня за спиной, услышала, как он снова тихонько вздохнул. Как только я попросила о встрече с Линчем, детектив мне предложил такой же вариант: я могла прочитать копии его показаний. Но я хотела совсем другого. В тюрьму меня привел давний разговор с моей мамой в номере отеля, когда она рассказала мне, что я способна понять, говорит ли человек правду, – если только позволю себе раскрыть свои чувства.

– Я хочу услышать описание того разговора от вас, – сказала я Линчу.

Он не стал отвечать сразу, во всяком случае прямо.

– У меня здесь было много времени для чтения, Сильви. Угадай, какую книгу я брал в руки чаще всего?

– Библию, – ответила я, потому что это был очевидный ответ.

– Ты ошибаешься. Она не для тех, кто здесь сидит. Я уже давно решил, что с меня достаточно этой книги. До конца жизни. Так что нет. Компанию мне составляла книга о твоих родителях. Репортер, который ее написал, сумел рассказать несколько интересных вещей о твоем старике. Ты читала эту книгу?

– Да, – ответила я.

Прошлой ночью, найдя свечи в мусоре, я навела порядок, а потом вернулась в дом. Роуз была в своей комнате, и я не могла взять ее книгу. Но я нашла еще один экземпляр, который лежал в антикварном шкафу вместе с другими диковинками отца. Вечером того дня, когда книга увидела свет, он сидел в своем кресле и читал ее. Тикали часы. Мама заваривала чай и перелистывала страницы с образцами обоев, пока отец не закончил. Именно тогда он заявил, что мы больше никогда не будем говорить о Хикине и его «творении». Тем не менее в шкафу я обнаружила несколько экземпляров. До сих пор, сказала я себе, от чтения меня удерживало обещание, которое я дала маме на крыльце в то утро, когда она держала рукопись в руках и плакала. Но я поняла, что было и еще кое-что. Я боялась последней части – «Следует ли вам действительно верить Мейсонам?» – и не хотела знать того, что там написано.

– Итак, – продолжал Линч, – тебе известно, что сказал твой отец репортеру.

«Говори прямо и четко», – подумала я, мысленно повторяя правила допроса.

– Я хотела поговорить с вами о другом. Меня интересует, что произошло в церкви за несколько мгновений до того, как я туда вошла.

Линч посмотрел туда, где всего в десяти футах от него стоял охранник, потом перевел взгляд на часы на стене. У нас осталась двадцать одна минута. Он снова повернулся ко мне, но ничего не сказал.

Раммель подошел ближе и сжал мое плечо.

– Если хочешь, мы можем уйти, – сказал он.

– Нет, – сказала я ему, – пока нет.

Я дождалась, когда он отойдет назад – в этот момент часы показывали, что осталось девятнадцать минут, – и вот что я предложила Линчу:

– Если хотите, я могу рассказать, что произошло в то лето, когда вы оставили свою дочь с нами. О последней ночи, проведенной ею в нашем доме, и о том, что пошло не так.

Это привлекло его внимание, и он поднял голову.

– Если ты намерена врать о демонах, которые заставили ее покинуть ваш дом, не трать силы, Сильви. Я уже слышал эту чушь от твоего старика перед тем, как он умер.

Я сглотнула и заметила, что у меня дрожат руки. Тогда я опустила их под стол и сделала глубокий вдох, стараясь успокоить мое трепетавшее кроличье сердце.

– Я не собираюсь повторять историю отца. Я скажу вам правду о том, что мне известно. Если вы поступите так же.

– Хорошо, – сказал он. – Начинай.

Наш разговор получился бы гораздо более легким, если бы я не потеряла свой дневник, если бы могла просто его открыть и прочитать страницы, на которых я описала то лето, в особенности ту ночь, а потом протянуть дневник Линчу, чтобы он его прочитал.

Я помню, как я перебежала улицу, и когда влетела в дом, мне больше всего хотелось обнять сестру, ведь я не видела ее с того дня, как она покинула нас. Но, бросив взгляд на Роуз, я остановилась на пороге гостиной.

– Чего вытаращилась? – спросила Роуз. – Увидела призрак?

– Твоя голова, – сказала я. – Что ты сделала…

Она подняла руку и провела рукой по скальпу, на котором сохранились следы от бритвы, порезы и кровь.

– Забавно, у меня было полно волос, когда я приехала сюда утром. Но, увидев, что мою комнату заняла другая девочка, что она носит мою одежду и живет мою жизнь, я подумала, что должна как-то от нее отличаться.

– Роуз, – сказала мама. – Отец и я объяснили тебе, почему все получилось именно так. Тебе не следовало…

Входная дверь распахнулась, и мама замолчала. Через мгновение Абигейл зашлепала по полу босыми ногами и остановилась рядом со мной. И почему я раньше не обратила внимания, что она не в потрепанной одежде, в которой приехала, а в простой черной блузке Роуз? Сколько раз за последние дни она надевала вещи моей сестры и я ничего не замечала?

– Абигейл, – с тревогой заговорил отец. – Что, что случилось?

Я смотрела, как она протянула ладони, с которых стекала кровь, открыла и закрыла рот, но не произнесла ни звука. Сначала к ней бросился отец, потом мама, они увели ее на кухню, и я услышала, как полилась вода.

Роуз и я остались вдвоем в гостиной. На ее руках появилась кровь после того, как она провела ладонями по голове, но она тут же вытерла руки о джинсы, и кровь исчезла.

– Ну, мелюзга, – сказала она. – Вижу, в мое отсутствие здесь все было просто отлично.

Как я могла ей сказать, что все и правда было совсем неплохо – в некотором смысле – и в эти месяцы моя жизнь изменилась к лучшему. Мы постоянно ели мороженое и ездили купаться на пруд. И еще я разговаривала с Абигейл через стену наших спален.

– Я рада, что ты вернулась, – сказала я. – Они разрешат тебе остаться?

– Их такая перспектива не особенно радует, но я не намерена давать им выбор. Я никогда туда не вернусь. И в школу больше ходить не буду. Осень и зиму я проведу здесь, буду откладывать деньги, потом сниму квартиру.

Я подумала о глобусе в ее комнате, о том, как она крутила его и ставила палец в случайное место. Варшава. Буэнос-Айрес. Сидней.

– И где ты собираешься снять квартиру?

– Еще не знаю. В любом случае подальше от этого дурдома.

Я стояла и молчала. Все лето я хотела того же, что и мама: чтобы Роуз вернулась домой, Абигейл уехала и все пришло в норму. Но теперь я поняла, что наша жизнь никогда не будет прежней. Когда Роуз покинула наш дом на несколько месяцев, фактически она ушла навсегда.

– Сильви, – позвала из кухни мама. – Ты можешь сходить в ванную и принести бинты и перекись?

Я отвернулась от сестры и выполнила мамину просьбу. Когда я вошла на кухню, Абигейл подняла руки над головой, чтобы остановить кровотечение.

– Раны нужно зашивать? – спросила я.

– Не думаю, – сказал отец, потом посмотрел на Абигейл и спросил: – Как это произошло?

Ее губы зашевелились, но она не произнесла ни слова.

«У тебя здорово получается, – подумала я. – Если бы я не знала правду, то наверняка бы тебе поверила».

– Ты была с ней, Сильви, – сказала мама. – Расскажи нам.

Абигейл посмотрела мне в глаза. Я вспомнила утро, когда сказала правду о Роуз, и чем все это для нее закончилось. Пусть они верят в то, во что хотят, решила я.

– Я не знаю, что с ней случилось, – сказала я.

Абигейл не сводила с меня глаз, пока родители вели ее в подвал. Ее губы перестали двигаться, но я представила, как она говорит: «Деньги. Сегодня, после того как я спущусь вниз, чтобы лечь спать, не забудь принести мне деньги».

– И что потом? – спросил Линч, который слегка наклонился вперед, и его тонкие пальцы коснулись поверхности стола. – Ты спустилась вниз и отдала ей деньги?

– Ваша очередь, – сказала я. – Расскажите о сделке, которую вы заключили с моей сестрой.

Он сжал руки в кулаки – казалось, он сейчас стукнет по столу, но вместо этого Линч лишь потряс ими в воздухе.

– Ладно, – сказал он. – Я не скажу ничего нового. В течение всей осени и зимы я продолжал искать Абигейл. Я предполагал, что она может вернуться в миссию в Орегоне. Или попытается найти подругу моей бывшей жены. Может быть, поедет на юг, где мы провели несколько месяцев и ей нравились дети, посещавшие церковь. Но она так нигде и не появилась. И все это время я продолжал звонить в ваш дом, но твои родители не подходили к телефону – и я слышал только дурацкий автоответчик. Я не мог обратиться в полицию из-за образа жизни, который мы вели. Кроме того, я опасался, что моя бывшая жена обратилась туда с жалобой. Один из адвокатов рассказал мне, что она все это время пыталась найти Абигейл.

Я снова начал приходить к вашему дому. В течение той осени. И зимы. Тем не менее твои родители даже двери мне не открыли. К этому времени я успел прочитать книгу Сэма Хикина и знал о баре «Мустанг», куда репортер водил твоего отца. В день того снегопада все было как обычно: я долго, но безрезультатно стучал в вашу дверь, потом сдался и отправился в бар «Мустанг». Прошло много времени с тех пор, как я выпивал хотя бы каплю алкоголя, если не считать виски после неудачных визитов к вам. Когда я сидел в баре и топил свою скорбь в алкоголе, я заметил, что туда приходит девушка и заказывает выпивку. Со временем я сообразил, что она уносит спиртное в машину. Когда я поднялся с табурета у стойки и вышел наружу, то заметил твою сестру. Она изменилась с тех пор, как я видел ее в последний раз на парковке во Флориде, но лицо я вспомнил.

– И тогда вы заключили с ней сделку? – спросила я.

– Да. Пятьдесят долларов за то, что она позвонит вашим родителям и уговорит их встретиться со мной. Я сказал, что мне больше ничего не нужно, и она мне поверила.

– И что было потом?

– Она позвонила из телефона-автомата, который находился возле бара. Это она придумала позвать их в церковь. Я собирался пойти к вам домой, но Роуз сказала: если они подумают, что встречаются с ней и она готова помолиться с ними в церкви, чтобы привести свои мысли в порядок, то согласятся поехать в церковь.

– Но в церкви они должны были увидеть только вас?

– Совершенно верно.

– И вы отправились в церковь?

Линч снова посмотрел на часы. Я последовала его примеру. Тринадцать минут.

– Угу, – сказал он. – Твоя очередь.

Я вздохнула, представила страницы моего дневника и начала:

Абигейл больше не поднималась наверх из подвала – во всяком случае, насколько мне известно. Мама вернулась на кухню, чтобы приготовить обед для нас с Роуз. Пока отец относил поднос для Абигейл, мама сказала: она сожалеет, что мы не можем есть все вместе, как семья, но уже очень скоро, возможно даже завтра, отец Абигейл за ней вернется. Как жаль, добавила она, что после такого хорошего лета он найдет дочь в столь неприглядном состоянии. Мама сказала, что старалась изо всех сил, но есть люди, которым она не в силах помочь.

Сделав нам сэндвичи с индейкой, она вернулась в подвал, а Роуз сказала, что она обычно уносила обед к себе в комнату в школе Святой Иулии. И что сейчас собирается сделать то же самое. Я так долго не видела сестру, что не хотела с ней ссориться, поэтому не стала возражать. Когда мы оказались в ее спальне, Роуз вернула кровать на прежнее место у дальней стены, затем сдернула простыни, на которых спала Абигейл, бросила их в кучу с ее одеждой и засунула в коричневый чемодан, которым мы когда-то пользовались вместе.

– Пусть все забирает, – сказала Роуз. – Не хочу, чтобы они вызывали у меня плохие воспоминания.

После того как я принесла чистые простыни и помогла Роуз навести в комнате порядок, мы вдвоем улеглись на ее постели и взялись за сэндвичи. Тогда я и попросила Роуз рассказать о школе Святой Иулии, но она ответила, что не хочет об этом говорить, кроме того, что она уехала оттуда по своей воле и никогда не вернется. Она сказала, что это было худшим временем в ее жизни, но и лучшим одновременно – потому что это позволило ей понять, кто она такая. Так, бок о бок, на ее кровати, совсем как раньше, когда мы строили палатку в гостиной, Роуз и я заснули.

Через какое-то время меня разбудили шаги в коридоре, я выглянула наружу и увидела, как мои отец и мать тихонько скользнули в свою спальню. Довольно долго я лежала рядом с сестрой и смотрела на нее. Теперь, с выбритой головой, она перестала быть похожей на прежнюю Роуз, и мне казалось, что она превратилась в незнакомку. У меня возникло ощущение, что мы стали чужими. Я размышляла о ее намерении жить в нашем доме и не ходить в школу и о том, к каким жестоким ссорам с родителями это приведет. Наконец я решила, что пора прекращать тревожиться и следует попытаться все исправить.

Я встала, зашла в свою комнату и остановилась возле письменного стола. Затем потянулась к полке, где стояли мои лошадки. У одной из них – ее звали Аврора – в животе имелось потайное отделение. С помощью монетки я его открыла и вытащила все деньги, которые мне удалось скопить. Шестьсот долларов.

Несмотря на присутствие Абигейл в подвале, мама не стала выключать голую электрическую лампочку, как мы и договаривались. Когда я спускалась вниз по ступенькам, я увидела улыбающуюся Пенни, которая сидела в клетке Мистера Глупышки. Я отвернулась от Пенни и пошла в неосвещенную часть подвала, где на койке спала Абигейл, накрытая одним из маминых стеганых одеял. Мне очень хотелось повернуть, подняться обратно и не отдавать ей деньги. Но когда я стояла там и смотрела на лунный свет, освещавший ее забинтованные руки, я представила, что еще она может с собой сделать – или с моей семьей, – если не получит то, что хочет.

– Абигейл, – прошептала я.

Она раскрыла глаза и сразу села. Когда Абигейл заговорила, я вспомнила, как меня удивил ее голос, когда я впервые услышала его в начале лета.

– Я ждала тебя, Сильви. Ты принесла то, что мне нужно?

– Да. Но мне все равно не нравится твоя идея. – И, хотя мне очень хотелось, чтобы она исчезла из нашей жизни, я не могла не спросить: – Как я узнаю, что с тобой все в порядке?

– Это не твоя проблема, Сильви, – ответила Абигейл. – Но со мной все будет хорошо. Не беспокойся.

Мне ничего не оставалось, как отдать ей деньги, не только на билет. Возможно, Абигейл была одной из немногих, кому не могла помочь моя мама – в отличие от меня. Она взяла деньги забинтованной рукой, даже не потрудившись их сосчитать.

– Спасибо тебе, – сказала Абигейл.

– Не стоит, – сказала я ей, заметив странное выражение ее лица. – Ты в порядке?

– Да. Ну, нет. На самом деле я чувствую себя ужасно усталой.

Кто знает, возможно, она продолжала свою игру? У меня не было уверенности, но я приложила руку к ее лбу. Как в тот раз, когда я поцеловала маму и с удивлением обнаружила, что ее лоб прохладный, жара у Абигейл не было.

– Хочешь чего-нибудь поесть или попить?

– Нет. Твой отец принес мне обед. А на полу возле кровати стоит стакан с водой.

Мы немного помолчали в темноте подвала.

– Когда ты уйдешь? – наконец спросила я.

– Завтра днем. Но я не пойду по тропинке в лесу. У меня есть другой план, гораздо лучше. Завтра суббота, твоя мама поедет покупать еду. Давай попросим, чтобы она взяла нас с собой, и я ускользну, пока она будет рассчитываться у кассы.

Такой план показался мне вполне разумным, и я согласилась. А потом, когда я собиралась пожелать ей спокойной ночи, произнесла совсем другое слово:

– Прощай.

Абигейл слабо рассмеялась.

– Сильви, я же сказала, что завтра мы еще увидимся, так что время прощания не пришло. Но ты не могла бы выполнить мою последнюю просьбу?

– Что? – сказала я, но тут же все поняла. – О да, конечно. – Я посмотрела на ее лежащую на подушке голову и рассыпавшиеся волосы, сиявшие в лунном свете, проникавшем через стеклянную дверь. Ее лицо казалось каким-то неземным и очень красивым. В это мгновение она напомнила мне призраков, о которых так часто говорил отец, об энергии, задержавшейся между нашим миром и другим. – Леди и джентльмены, – прошептала я, – капитан дал приказ ПРИСТЕГНУТЬ РЕМНИ…

Абигейл слушала и улыбалась, а потом закрыла глаза.

– И что дальше? – спросил Линч.

– Я хотела задать вам тот же вопрос. Что произошло после того, как вы заключили сделку с моей сестрой и поехали к церкви?

Линч потер лицо и посмотрел на часы. Восемь минут до окончания визита.

– Перестаньте тянуть время, – сказала я.

– Я не тяну время! – вспылил Линч. – Ты пришла сюда! Ты требуешь, чтобы я повторил историю, которую рассказывал тысячу раз. Ты дразнишь меня сведениями о моей дочери! Мне нужна минута, чтобы привести мысли в порядок!

У меня за спиной послышались тяжелые шаги Раммеля, который направился к столу, но я подняла руку, шаги стихли, и он вернулся на прежнее место.

– Хорошо, – сказала я Линчу. – Я понимаю. Поду-майте минуту. Но у нас мало времени.

Линч вздохнул и потер руками лысую голову.

– Я припарковался на улице за церковью. Твои родители уже узнавали мой фургон, и я понимал – если они его увидят, то просто уедут домой. Твоя сестра рассказала мне, что ключ от дверей церкви лежит в при-оконных ящиках для растений, она помнила эту подробность еще с тех пор, как ваш отец был дьяконом. Он там и оказался. Я отпер дверь и вошел в церковь.

– И принесли с собой пистолет – тот, который я видела во время нашей первой встречи на перекрестке возле нашего дома?

– Да. Но только чтобы их напугать. Я хотел услышать правду от твоих родителей вместо гробового молчания последних месяцев и лжи, которой они потчевали меня до этого. Я собирался включить свет в церкви, но мне не удалось найти выключатель. Тем лучше, решил я тогда, темнота даст мне преимущество. Я ждал возле одной из скамей возле алтаря, пока не заметил свет фар автомобиля на заснеженной парковке.

Он замолчал, и хотя мне очень хотелось его подтолкнуть, я понимала, что лучше этого не делать. Кроме того, я вдруг увидела, как наша машина останавливается на парковке возле церкви, отец выходит и направляется по снегу к красным дверям, но перед тем, как он скрывается внутри, я спрашиваю у мамы: «Тебе когда-нибудь бывает страшно?»

– Я ждал там, – наконец заговорил Линч, – и готовился к разговору, потом дверь распахнулась и я услышал в темноте голос твоего отца: «Роуз?»

«Нет, – сказал я ему. – Это я».

«Кто? – смущенно спросил он, сделал несколько шагов в темноту и продолжал: – Альберт? Я не понимаю. Что вы здесь делаете?»

«Я пришел, чтобы узнать правду о своей дочери, – сказал я ему. – Полную правду».

Когда твой отец повернулся, собираясь уйти, я подбежал к нему, дернул за пальто и вытащил из кармана пистолет, позаботившись, чтобы в свете фар стоявшей снаружи машины он увидел блеск стали.

«Вы никуда не уйдете», – сказал я ему.

Линч откинулся на спинку стула.

– Твоя очередь, – сказал он.

На этот раз я даже не стала смотреть на часы.

– Я закончила вечерний ритуал Абигейл, потом поднялась в свою спальню и заснула. Утром я спустилась на кухню и услышала голоса родителей, которые доносились из подвала, поэтому я спустилась вниз. И там они сказали мне, что Абигейл исчезла. Но подвал выглядел совсем не так, как во время моего последнего посе-щения.

– Что ты имеешь в виду?

– Там царил настоящий хаос. Повсюду валялись вещи, с которыми работали мои родители, куклу вытащили из клетки и швырнули на пол. И топорик. А еще кольца и другие безделушки, собранные родителями во время их поездок. Это выглядело, как если бы… – Я замолчала, чувствуя боль в груди, когда я вспомнила напряженный взгляд отца и как он наклонился и принялся наводить порядок. Позднее он сделал плакат с надписью – НЕ ОТКРЫВАТЬ НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ! – и повесил его на клетку с куклой.

– И как же это выглядело? – вернул меня в реальность Линч.

– Словно кто-то сражался там с демоном. Во всяком случае, именно такое предположение сделал отец.

– Угу, Сильви. Ты хочешь сказать, что твое мнение не совпадает с тем, что говорил твой отец.

– Нет, я хочу сказать совсем другое, – возразила я, думая о книге Хикина, о магнитофонных записях интервью и о вещах, которые он мне рассказал. – Я думаю, что отец хотел, чтобы все выглядело именно так.

– Почему? – спросил Линч.

– Тогда появилась бы еще одна история, которую он мог бы рассказывать. Еще один способ заставить людей ему поверить.

– А во что веришь ты, Сильви?

– Довольно долго… – начала я, но замолчала, думая о словах, которые написала на страницах своего дневника, и о разговорах в последние несколько дней, а еще о том, что эпизоды жизни моих родителей стали складываться в совсем иной последовательности, что позволило мне взглянуть на все иначе. – Долгое время я не позволяла себе думать об очень многих вещах. Но сейчас я уверена, что Абигейл собиралась уйти той ночью и сказала мне о другом плане, о побеге из продуктового магазина, только для того, чтобы сбить меня с толку. Кто знает? Может быть, она боялась, что ночью я передумаю. Но я полагаю, что после моего ухода Абигейл открыла дверь и ушла в ночь. Потом, на следующее утро, когда мы все стояли в подвале и смотрели на хаос, сверху раздался стук.

– Стук? – сказал Линч.

– Да, – ответила я. – Это были вы. Вы пришли за своей дочерью.

– Но что…

– Церковь, – перебила я Линча.

В этот момент охранник заявил:

– Время вышло.

Из глубины тюрьмы донеслось громкое гудение. Снаружи послышался грохот приближающихся шагов.

– Церковь! – сказала я. – Вы должны закончить рассказ о церкви!

Вошел охранник и положил руку на плечо Линча, заставляя его встать. Оказавшись на ногах, Альберт наклонился вперед и сказал мне:

– Твой отец дал мне такое же объяснение, как в тот день, когда я постучал в вашу дверь. Ее прогнали демоны. Он принес свои извинения. О, поверь мне, он просил прощения. Но я сказал, что не верю ему. Я хотел приехать раньше, но всякий раз, когда я звонил, он твердил, что они с твоей матерью должны задержать Абигейл еще на некоторое время, чтобы помочь ей. И я позволил ему себя обманывать, посылал деньги, обеспечивая материалом еще для одной лекции.

– Церковь, – повторила я. – Рассказывайте, что там произошло.

– Он твердил то же самое в ту ночь, но я ему не верил. И тут вошла твоя мать. Твоя мать… ты должна знать, что она была другой, Сильви. Возможно, они с твоим отцом и составляли команду, но они отличались друг от друга. Каким-то образом, я и сам не знаю, как ей это удалось, она сумела меня успокоить. Она сидела рядом со мной на скамье, и мы вместе молились, пока твой отец бродил в тени у алтаря. И тут я понял, в кого превратился: в человека с пистолетом, который разбрасывается пустыми угрозами, пытаясь отыскать дочь, с самого начала не желавшую с ним жить.

– И что дальше?

– Я отшвырнул пистолет, выбежал из церкви, сел в свой фургон и поехал к автостраде намного быстрее, чем мне бы следовало в такой сильный снегопад. Потом я остановился возле бензоколонки, где увидел того старика в туалете и поймал собак его жены на парковке. Это правда, Сильви. Помоги мне, потому что я говорю правду.

Когда охранник подтолкнул его в сторону двери, из-за которой доносился грохот шагов, я продолжала сидеть и смотреть, вспоминая любимую песню мамы и изо всех сил пытаясь увидеть правду Альберта Линча – ведь мама считала, что я на это способна. Когда его увели, мы с Раммелем остались в полной тишине. Он снова подошел и положил руку мне на плечо. Перед тем как встать, я посмотрела на его тяжелые черные ботинки. Затем нас проводил еще один охранник, мы миновали серию дверей и ворот и оказались возле машины Раммеля.

Когда мы отъезжали от тюрьмы, я смотрела на колючую проволоку и думала о Дереке, который посоветовал мне не прикасаться к ограде в тот первый день, когда мы встретились в поле. Наверное, он сейчас убивает индюшек – ведь до Дня благодарения осталось немного.

– Ты в порядке? – спросил детектив.

– Да, – ответила я.

– Знаешь, Сильви, когда долго занимаешься такой работой, как моя, начинает вырабатываться шестое чувство, говорящее о возможной виновности людей. Но я научился не обращать внимания на свои ощущения, отбрасывать их в сторону и учитывать улики, выслушивать показания. Так что этот разговор не должен повлиять на тебя. Факты остаются фактами.

– Я понимаю, – сказала я и после паузы добавила: – Но я не видела мистера Линча в церкви той ночью.

Машина мчалась по шоссе, и ветер свистел в открытом окне Раммеля. Потрескивала полицейская рация. Довольно долго тишину нарушали только эти звуки.

– Ты уверена? – наконец спросил детектив.

– Да, уверена. И что теперь будет?

– Нам нужно поговорить с Луизой Хок. Как я тебе уже говорил, Линча освободят. Сейчас уже слишком поздно, поэтому это произойдет завтра. Если хочешь, я могу заехать за тобой утром.

Так мы и договорились. Когда я вышла из машины возле своего дома, мой взгляд остановился на пустой ступеньке крыльца. Эмили Санино больше не будет привозить нам свои подарки. Машины Роуз не было, а желтый свет из подвала пробивался даже сквозь сияние дня.

Я вошла в дом и сразу направилась в комнату родителей, где мигал красный огонек автоответчика. Прошла мимо телефона, принялась искать старый кассетный магнитофон отца и обнаружила его на прикроватной тумбочке вместе с пустым пузырьком от лекарства и, как ни странно, отверткой, завернутой в полотенце. Я отложила все это в сторону и взяла кассету, которую начала слушать в машине Раммеля. Кассета была уликой, Раммель не отдал бы ее сам, поэтому я незаметно вытащила ее из магнитофона, когда села в машину. Теперь я засунула кассету в магнитофон и включила воспроизведение. Сначала ничего не происходило, и я решила, что кассета испортилась. Но когда я хотела нажать перемотку вперед, комнату наполнил голос. Говорил не отец, а Хикин. Я усилила звук до максимума.

Хикин: По мере написания книги меня все больше и больше разочаровывали несоответствия в ваших рассказах.

Отец (слабым голосом): Вы начинаете говорить, как мой брат и другие наши недоброжелатели. Я думал, вы стали нам другом, Сэм.

Хикин: Я ваш друг. Но я пытаюсь делать свою работу. А она предполагает, что я должен говорить правду.

Отец: Правда в том, что большинство приходящих к нам людей уже проиграли.

Хикин: Проиграли?

Отец: Да. Полагаю, можно даже сказать, что они уже не здесь. Они безумны. Вы знаете, как я начинал? С объявлений на последней странице газеты. «Помощь одержимым». Скажите мне, неужели человек в своем уме обратится за помощью по такому объявлению?

Хикин: И что вы хотите этим сказать?

Отец: Напишите книгу, сделайте ее достаточно страшной, и ваша работа будет выполнена. Ведь люди именно этого хотят, не так ли?

Хикин откашлялся, и я почувствовала, что разговор принял направление, которое его не устраивало. Он начал заикаться, как всегда, когда он волновался. Затем раздался громкий щелчок и наступила тишина. Но через несколько секунд запись возобновилась.

Хикин: Могу я спросить вас о детях?

Отец: Конечно.

Мать: Я бы этого не хотела.

Отец: Моя жена предпочитает разделять работу и дом.

Хикин: А вы нет?

Отец: Эти вещи имеют обыкновение сливаться. Кроме того, я сказал, что вы можете задавать вопросы, но не обещал, что мы будем на них отвечать.

Хикин: И все-таки я попробую. Что ваши дочери думают о том, чем вы занимаетесь?

Мой отец: Мы почти не говорим с ними о работе.

Теперь его голос звучал громко и уверенно, и я поняла, что это запись другого разговора, при котором присутствовала моя мама.

Хикин: Обладают ли вашим даром Роуз и Сильви, миссис Мейсон?

Мама: Да, но я не намерена об этом говорить.

Хикин: Значит, они принимают вашу жизнь?

Отец: В той степени, в какой любые дети принимают своих родителей. (Смех.) Я просто хочу сказать, что мы ничем не отличаемся от остальных. Мы стараемся вырастить наших дочерей в соответствии с христианскими ценностями в мире, который очень далек от религии. Взять, к примеру, нашу дочь Роуз…

Мама: Достаточно, Сильвестр. Нам не следует говорить на эту тему.

Отец (после паузы): Моя жена права. Вы видите, как я в ней нуждаюсь – без нее я бы совершал ошибки. Могу лишь сказать, что у нас было немало проблем с Роуз. Мы с женой много молимся, чтобы она разделяла наши ценности.

Хикин: Ценности?

Мама: Я считаю, что мы уже и так слишком далеко зашли. Если не возражаете, на этом сегодняшнее интервью закончено. Большое вам спасибо.

Наступила тишина, и пустое гудение наполнило маленькую спальню. Я сидела и смотрела, как крутятся катушки магнитофона, слушала шум проезжавших по улице машин, потом раздались звуки приближающейся громкой музыки – возле нашего дома остановилась машина.

Я не стала выглядывать в окно, а подошла к автоответчику и включила его.

«Сильви, это Сэм Хикин. После того как ты оставила мне вчера сообщение, я провел небольшое расследование и обнаружил некоторые вещи, которые тебе необходимо знать. Позвони мне, как только сможешь».

Я слушала сообщение и просматривала газетную статью, которую мне дал Дерек. И, пока я изучала фотографию, в моем сознании звучали слова о ценностях.

Роуз еще не успела подойти к входной двери, поэтому я выскользнула в коридор, вошла в ее комнату, быстро открыла прикроватную тумбочку и вытащила ламинированную карточку, которую она сохранила. Сжимая ее в руке, я прошла в комнату родителей, сняла телефонную трубку.

– Школа Святой Иулии для девочек, – ответил мужской голос после того, как я набрала номер, написанный на оборотной стороне карточки.

Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я делала опросы по телефону, но я призвала на помощь свой взрослый голос, который использовала, когда брала интервью.

– Здравствуйте, – сказала я мужчине на другом конце провода. – Я ищу школу для своей дочери.

Я немного подождала – не станет ли он спрашивать, сколько мне лет, но он спокойно ответил:

– Ну, у нас не совсем школа. Вероятно, вы об этом знаете?

– Да. Моя дочь, ну, ей нужно такое место… – Я помолчала, вспоминая слова, давно произнесенные моим отцом. – Поставить ей голову на место. Насколько мне известно, вы решаете такие проблемы.

– Да. Мы лечим молодых женщин с отклонениями на сексуальной почве. С теми, кто перестал следовать библейской морали, – сказал он мне. – Но вам следует знать, что мы придерживаемся определенных правил. Если вы оставляете свою дочь у нас, вы полностью доверяете нам ее судьбу. Наше лечение очень серьезно, к нему нельзя относиться легкомысленно. Вот одно из наших главных требований: в первые тридцать дней пребывания у нас ваша дочь не должна входить в контакт с внешним миром…

Дверь внизу открылась и закрылась, и я бросила трубку, услышав, что Роуз поднимается по лестнице. Она свернула в коридор и увидела меня на постели нашей матери.

– Какого дьявола ты тут делаешь? – спросила она.

Я подняла вырванную из газеты статью и показала ей, мне хотелось это сделать уже несколько дней.

– Кто здесь на фотографии рядом с тобой?

– На какой фотографии?

Я встала, вышла в коридор и остановилась рядом с ней.

– Фотография. Ее сделали, когда ты вернулась из той школы. После несчастного случая, когда Дерек потерял свои пальцы. Кто стоит рядом с тобой?

Роуз сделала вид, что внимательно разглядывает снимок в газете, но у меня возникло ощущение, что она туда даже не смотрит.

– Я не знаю. У меня слишком много дел, чтобы вникать в твои многоумные бредни, Сильви. Я записалась на курсы для получения диплома об общеобразовательной подготовке и получила домашнее задание. Ты, как никто другой, должна меня понять.

– Фрэнки? – сказала я.

– Кто? – спросила сестра, но я поняла, что она знает, о ком я говорю.

– Фрэнсис? Фрэнсис Санино, дочь Эмили и Ника Санино?

На лице Роуз появилось ошеломленное выражение, словно ей отвесили пощечину, но она попыталась его скрыть, поджав губы и втянув в себя воздух.

– Я не знаю, о ком ты говоришь…

– Нет, знаешь. Потому что ее мать оставляла у нас на ступеньках еду. И я знаю, почему ты не хотела, чтобы мы ее ели. Дело вовсе не в том, что ты опасалась яда. Ты оставляла ее для Фрэнки.

– Заткнись, – сказала Роуз. – Заткнись к дьяволу, Сильви. Ты думаешь, мне легко? Правда ты так думаешь? Я хотела только одного – убраться отсюда как можно дальше, но я застряла здесь и должна о тебе заботиться. И что я получаю взамен? Ничего, кроме черной неблагодарности и дерзости. Меня уже от этого тошнит. Так что я ухожу в свою комнату. На твоем месте я бы постаралась держаться от меня подальше, потому что ты испортила мне настроение.

– Я знаю! – закричала я. – Я все поняла!

– Ты ничего не поняла, – сказала Роуз. – Ты спятила. Ты сказала полиции, репортерам и всем остальным, что видела в ту ночь Альберта Линча. Потом оказалось, что ты ошиблась, потому что возникла та пожилая пара. Теперь ты размахиваешь какой-то газетной статьей и готова обвинить бог знает кого. Ты думаешь, что ты умная, Сильви, но на самом деле ты самая настоящая дура.

– Ты можешь говорить все, что пожелаешь, – сказала я ей, проходя мимо и спускаясь по лестнице. – Но я докажу, что ты ошибаешься.

– Куда ты собралась?

Я не ответила, спустилась на первый этаж, потом пересекла гостиную и направилась к двери, ведущей в подвал. Роуз шла за мной. Когда я распахнула дверь и посмотрела вниз, в темноту, освещенную желтоватым отблеском одинокой электрической лампочки, она встала передо мной и сказала:

– Нет.

– Да, – ответила я. – А теперь отойди.

Роуз подняла руки и толкнула меня. Я сделала шаг назад, потеряла равновесие и начала падать. Газетная статья выскользнула из моих рук и оказалась на полу между нами. Я посмотрела на теннисные туфли сестры на ее маленьких ногах и подумала о том дне, когда я ползала по дну машины, пытаясь получить деньги, которые заработала, но сумела собрать только мелочь.

Сколько я себя помню, Роуз всегда побеждала в наших ссорах – и в словесных спорах из-за того, что была старше. Всегда! Но сейчас, когда у меня начали дрожать руки, а сердце отчаянно колотилось в груди, я потянулась вверх, собрала все силы и толкнула ее в ответ. Она потеряла равновесие и сделала шаг назад, к лестнице. На мгновение мне показалось, что еще можно остановить то, что произошло в следующий момент. Она протянула руку, и я попыталась ее схватить, потому что не хотела такого исхода. Однако наши руки не встретились, и она упала на ступеньки спиной вниз.

После того как Роуз с глухим звуком рухнула на бетон, воцарилась густая тишина. Я подумала о магнитофонной записи, когда смолкли голоса моих родителей, но катушки продолжали крутиться, а их голоса эхом повторялись у меня в сознании: Мы стараемся вырастить наших дочерей в соответствии с христианскими ценностями в мире, который очень далек от религии.

Меня наполнили стыд и ужас, когда я поняла, что натворила. И, хотя это было бесполезно, я сказала:

– Мне очень жаль, Роуз. Мне так жаль.

Сестра не ответила, и я вдруг поняла, что могло произойти нечто более серьезное. Я поспешно сбежала вниз по лестнице, туда, где она лежала, и увидела, что ее нога повернута под неестественным углом.

– Ты в порядке? – спросила я. – Пожалуйста, скажи, что ты в порядке.

– Моя нога, – ответила она, и я поняла, что она плачет – никогда прежде я не слышала, чтобы Роуз так бессильно плакала. – Ты что-то сделала с моей ногой.

В полицейском участке я видела листовки на доске объявлений – я запаниковала, и они мне вспомнились. Кажется, там говорилось, что при несчастных случаях нельзя двигать человека? Нужно позвать на помощь – таким был главный совет. Я собралась подняться по лестнице, чтобы позвонить по телефону, когда Роуз заговорила сквозь слезы:

– Помнишь правило, которое они повторяли?

– Кто? – спросила я.

– Мама и папа. Правило, по которому мы могли говорить то, что думаем или чувствуем, а они постараются сделать все, что в их силах, чтобы понять. Ты помнишь, Сильви?

– Да, – сказала я. – Но давай не будем…

– Они нас обманывали, – сказала Роуз. – Обманывали.

Я не хотела говорить об этом сейчас, но услышала, как мой голос спрашивает:

– Что ты имеешь в виду?

– В первый раз я рассказала им, когда мне исполнилось четырнадцать. Ведь они постоянно повторяли свое глупое правило. Но когда я призналась, что чувствую не так, как другие девушки, знаешь, что они сделали? Они повели себя так, будто в меня вселились демоны. Они молились надо мной, словно я вроде тех якобы одержимых, которые обращались к ним за помощью. Они сказали, чтобы я не смела ни с кем делиться своими откровениями. И чем очевиднее становилось мое самосознание, тем пуще они молились. Я пыталась быть такой дочерью, как они хотели, старалась стать как ты. Я приводила домой парней. Но ничего не получалось. И тогда они отправили меня в заведение, где мне должно было стать лучше. И знаешь что? Мне стало лучше! Я нашла Фрэнки. И хотя родители Фрэнки тоже ее туда послали, она уже знала, что это полная чушь. Она помогла мне понять, что нет ничего плохого в том, что я чувствую. – Голос Роуз задрожал, и она заплакала еще горше. – «Примчалась бурною волной и кровь мою зажгла, – всхлипывая, продолжала Роуз. – И жизни солнечный прибой мне в душу пролила»[57].

– Роуз, я не понимаю, о чем ты говоришь. Нам нужн-о…

– Это слова из книги, в которой ты любила подчеркивать отрывки. «Джейн Эйр». Я их помню, потому что именно такие чувства испытываю к Фрэнки. Так или иначе, но мы планировали сбежать оттуда, скопить денег и со временем найти способ жить вместе нормальной жизнью. Но когда я вернулась домой, меня уже заменили на Абигейл. И я перестала пытаться. Мои стычки с мамой и папой – с папой в особенности – становились все ожесточеннее. Однажды ночью я ушла. И натолкнулась – на кого ты думаешь? – на Альберта Линча.

– Я знаю, – сказала я Роуз. – Ты ничего не должна рассказывать. Нам нужна помощь. Я тебе говорила, что уже и сама догадалась.

– Нет, вовсе нет! – выкрикнула она. – Могу спорить, ты не поняла, как я себя чувствовала, верно?

Ярость, печаль в ее голосе – все это заставило меня замолчать.

– Ты понимала? – снова крикнула она.

Я покачала головой.

– Пятьдесят долларов за то, чтобы поговорить с мамой и отцом. Вот что он мне предложил. И я с радостью согласилась. Но Фрэнки знала, что я собиралась сделать, она была со мной возле бара в тот вечер. Она заходила внутрь, заказывала выпивку и возвращалась к машине – потому что я была несовершеннолетней. После того как я позвонила маме и папе, она придумала какой-то дурацкий повод, чтобы уйти, – сказала, что ей надо вернуться в дом друзей, где она жила после того, как мы покинули заведение Святой Иулии. И я ее отпустила. Вот только Фрэнки не пошла к друзьям. Она решила встретиться с моими родителями в церкви.

Роуз замолчала. Мы обе осматривали подвал, странный мир, который создали здесь наши родители: висящий на стене топорик, старая ветка, похожая на искаженное в крике лицо, дюжины безделушек и разных предметов, свисавших с потолка и стоявших на полках. Старые, покрытые пылью книги о демонах. И, конечно, Пенни в кроличьей клетке, Пенни с безмятежной улыбкой на лице.

НЕ ОТКРЫВАТЬ

НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ!

Надпись осталась на прежнем месте.

– Тебе известно, из-за чего человек становится одержимым, Сильви? Тебе известно, что Сатана и Люцифер не имеют к этому никакого отношения?

– Что? – спросила я; мне ужасно хотелось, чтобы она скорее закончила и я могла позвать помощь.

– Любовь и ненависть. Зависть. Месть. Гордость. Все это разбудило в папе собственного демона. Он знал, что поступает бесчестно. Мамин дар оказался недостаточно сильным, к тому же он не мог его контролировать. Он нуждался в чем-то большем, чтобы оказаться в центре всеобщего внимания. Ему требовалось подтверждение всех его рассказов, поэтому он был полон решимости сделать из нас своих последователей.

Прославиться? Я вспомнила, как сильно отца удивил мой вопрос. Дождь промочил его волосы, капли воды падали с ресниц, когда он сказал: «Пожалуй, было бы хорошо показать им, на что я способен».

– Так вот, когда люди оставались в этом подвале, он добавлял разные таблетки в их пищу. Они с самого начала были не в своем уме, а после общения с ним у них возникали новые видения. С мамой происходило то же самое. Он и ей давал таблетки. И Абигейл…

– Откуда ты знаешь?

– Ты думаешь, только ты способна разобраться в том, что происходит? Я наблюдала за ним. Поставила перед собой цель. И однажды поймала его на кухне, когда он толок таблетку и смешивал ее с какой-то едой. Когда я спросила, он сказал, что это обычное лекарство. Но я читала, что написано в инструкциях к лекарствам, которые лежали у него в письменном столе. А после того, как он понял, что я знаю о его мошенничестве, отец возненавидел меня еще сильнее.

Я закрыла лицо ладонями, вспомнив, как плохо себя чувствовала мама и какой она стала непохожей на себя после той поездки в Огайо. Возможно, он так поступил с ней из-за того, что она хотела прекратить их деятельность – как сказал мне Хикин? Или чтобы мама поверила в могущество Пенни и другие его утверждения? Получалось, что именно он виноват в недомогании Абигейл в ту последнюю ночь, которую она провела в нашем доме? Мне нужно было понять так много, но я вдруг услышала, что спрашиваю у Роуз:

– Что ты имела в виду, когда сказала про любовь и ненависть? Ты говорила про папу?

– Нет, я имела в виду себя и Фрэнки, – ответила Роуз. – Это сделало нас демонами. Сначала Фрэнки. А потом меня.

Я ждала продолжения, но сестра снова заплакала.

– Роуз, – сказала я, решив, что разговор пора заканчивать, – я вызову «Скорую». Тебе необходим врач.

Я поднялась наверх, в кухню, сняла трубку с аппарата, висевшего на стене, и не услышала гудка. Я несколько раз нажала на рычаг, но сигнал так и не появился.

Я подошла к холодильнику и трясущимися руками вытащила поднос со льдом, но он оказался пустым. Тогда я схватила несколько палочек фруктового мороженого, завернула их в полотенце и побежала обратно в подвал.

За то короткое время, что меня не было, воздух в подвале изменился. Свет продолжал гореть, и голая желтая лампочка сияла на потолке. По-прежнему сильно пахло влажной глиной. Однако у меня возникло ощущение: что-то изменилось.

– Роуз, – сказала я, прижимая влажное полотенце к ее ноге. – Телефон не работает.

– Сильви, тебе лучше уйти.

– Что? Куда уйти?

– Куда угодно. Подальше отсюда.

– Я тебя не оставлю.

Я услышала какой-то звук за углом подвала, из-за стенки, встала и вспоминала причину, по которой твердо решила спуститься сюда. Я подумала об Эмили Санино, напевающей «С днем рождения». И о торте, который она нам оставила. А еще о свечках. Тогда я обошла обшитую панелями стену и обнаружила там пустую койку со смятыми одеялами. На маленьком туалетном столике возле двери, ведущей на задний двор, я увидела стопку пластиковых контейнеров, оставленных на нашем крыльце.

Я вернулась обратно и посмотрела на сестру, которая села так, чтобы опираться спиной о стену, и пыталась поудобнее пристроить ногу.

– Значит, те звуки, которые я слышала, издавала она?

Роуз кивнула.

– Она провела здесь несколько недель после убийства. Но потом мы решили, что ей следует уйти. Мы больше не могли осуществить наши планы. Во всяком случае, до тех пор, пока ты не вырастешь и не уйдешь, тогда никто ничего не смог бы заподозрить. Но потом…

И вновь я услышала шум у себя за спиной в подвале. Я повернулась и вгляделась в тени, где все еще стояло старое зубоврачебное кресло отца. А за ним электрический щит и провода, уходящие в стену. Тут я поняла, что телефонный провод кто-то перерезал. Я не знала, что делать, и повернулась к Роуз.

– И что потом?

– Но Фрэнки никуда не уехала. Она не смогла. И правда состояла в том, что я не хотела с ней расставаться. Она вернулась, не предупредив меня заранее. В ночь Хеллоуина, пока меня не было дома, а ты оставалась одна, она проскользнула через заднюю дверь в подвал и стала меня ждать. Именно в тот момент ты в первый раз увидела в подвале свет. Я сказала ей, что лучше совсем его не гасить, потому что тогда ты побоишься спуститься вниз, ты решишь, что это как-то связано с мамой и папой и вещами, которые они там делали. Я знала, что ты все еще верила в то, что они нам говорили.

Я немного постояла, глядя на сестру, не понимая, как ей удалось скрывать от меня правду так долго.

– А ты…

– Что я?

– Ты их убила?

Она покачала головой.

– Скажи! – закричала я. – Я хочу услышать, что ты этого не делала!

– Нет, – сказала она, продолжая плакать и трясти головой. – Нет. Нет. Нет. Это Фрэнки. Их убила она, Сильви.

Я похолодела и почувствовала, как дрожь пробежала по моим рукам и ногам к животу. Меня отчаянно трясло, и я ничего не могла с собой поделать.

– Почему ты ее покрывала, Роуз? – прерывающимся голосом спросила я. – Как ты могла допустить, чтобы я подумала, будто видела кого-то другого?

– Потому что я ее любила. А она так поступила из-за того, что любила меня.

Я не услышала никакого шума за спиной, но увидела, как взгляд Роуз переместился за мое плечо, ощутила чужое присутствие и резко повернулась назад.

В одно мгновение в моем сознании промелькнули фотографии, которые я видела в гостиной Эмили Санино. Я увидела малышку с темными волосами, потом девочку несколькими годами старше на пляже в ярком купальнике, долговязого подростка со скобками на зубах и в футболке с надписью БОГ ЛЮБИТ ЛЕТНИЕ ЛАГЕРЯ. Вспомнила кубки с маленькой золотой девочкой наверху. Призы за победы в соревнованиях. И вот теперь звезда спорта, с которой встречалась Роуз, стояла передо мной с выбритой головой, как в ту ночь в церкви – одна из деталей, заставивших меня подумать, что именно Альберт Линч сбил меня с ног, когда выскочил из дверей церкви. В мочке уха я заметила серебряный крестик, такой же, как тот, что носила моя мама, но сейчас от него исходила угроза, а не умиротворение. Когда она заговорила, ее голос оказался на удивление спо-койным.

– Что ты сделала с Роуз? – спросила она.

– Она упала, – дрожащим голосом ответила я.

– Она упала? Или ты ее толкнула?

– Фрэнки, оставь Сильви в покое, – вмешалась Роуз прежде, чем я успела ответить.

– Почему? – сказала Фрэнки. – Она такая же, как твои родители. Тебе от нее один вред.

– Не имеет значения, – сказала Роуз. – Оставь ее в покое. Я сама с ней разберусь.

– Ты разбиралась несколько месяцев, и куда это нас привело? – закричала Фрэнки. – Посмотри, что она с тобой сделала!

Она выступила из тени и подошла ближе. Я подумала о той ночи прошлой зимой, о звуке пистолетного выстрела, прозвучавшего совсем рядом со мной, перед тем как я упала на пол и спряталась за скамейкой. И снова сигнал тревоги у меня в ухе усилился ш-ш-ш-ш — он стал таким громким, что я с трудом услышала крик Роу-з:

– Сильви! Беги! Беги отсюда!

Я повернулась к лестнице, перешагнула через ногу сестры, которая все еще была повернута под неестественным углом, как у тех индюшек в поле за оградой. Но успела сделать всего несколько шагов, прежде чем рука ухватилась за мою футболку. Я вцепилась в перила и повисла на них, а Фрэнки продолжала тянуть, пока я не почувствовала, как рвется ткань. Влажный воздух коснулся моей обнаженной кожи, я задрожала, потеряла равновесие и упала вперед. Моя рука скользнула между наклонными ступеньками, Фрэнки обошла меня с другой стороны и схватила за руку. Я вырвала ее с такой силой, что упала назад, на пол, рядом с сестрой.

– Прекрати! – закричала Роуз, когда я вскочила на ноги. – Пожалуйста, остановись!

– Я не остановлюсь, – сказала ей Фрэнки, – если она выберется отсюда, то расскажет полиции и всем остальным о том, что узнала. И тогда нас с тобой, Роуз, заберут очень надолго. И то место, в котором мы окажемся, будет несравнимо хуже школы Святой Иулии. Я не допущу, чтобы с нами это произошло.

Я посмотрела на искаженное лицо сестры, на бегущие по ее щекам слезы, мерцающие в желтом свете.

– Мне жаль, Сильви, – сказала она. – Мне очень жаль. Я не хотела, чтобы все так случилось. Знаю, ты мне не поверишь, но я этого не хотела.

Что бы я ей сказала, если бы у меня появился шанс? Что прощаю ее? Что понимаю? Что позабочусь, чтобы все закончилось хорошо? Но сейчас слова были бы ложью. Сейчас я чувствовала себя в ловушке в нашем подвале, а ко мне приближалась Фрэнки, державшая в руках топорик – топорик с бойни на ферме в Нью-Гэмпшире, ставшей гостиницей. Я подумала о семье Локков, про которую в своих лекциях рассказывал отец, о кровавом конце матери и детей и о том, что их души преследовали обитателей гостиницы многие годы после их смерти.

И, словно бы для того, чтобы предупредить, что меня ждет такая же участь, Фрэнки вогнала топорик в ступеньку лестницы. Лезвие вошло в дерево, но Фрэнки тут же его вырвала, и Роуз пронзительно закричала.

Затем Фрэнки подняла топорик и разбила свисавшую с потолка лампочку. Подвал мгновенно погрузился в темноту, наполнился тенями от лучей солнца, проникавших сквозь узкое подвальное окошко. Я повернулась и побежала к задней двери. Среди одеял на койке я заметила то, чего не увидела раньше. Отбросив одеяла в сторону, я обнаружила свой дневник. У меня не было времени, чтобы его схватить, поэтому я метнулась к задней двери. Но, когда я попробовала ее открыть, ничего не получилось. Я посмотрела вниз – дверь заклинила ручка метлы. Я попыталась ее вытащить, но не смогла, вероятно, ручку прибили гвоздями.

Обернувшись, я увидела Фрэнки, которая спокойно за мной наблюдала. Должно быть, она знала, что я не смогу сбежать. Мне ничего не оставалось, как взять один из пластиковых контейнеров и швырнуть в нее. Потом я метнулась к старому зубоврачебному креслу, протянула руку к полке, схватила несколько старых инструментов и бросила их во Фрэнки. Но она продолжала приближаться, спокойно и неумолимо, словно ничто не могло ее остановить, и собиралась в следующее мгновение пустить в ход топорик.

Я подбежала полке и попыталась уронить ее на пол, чтобы спрятаться в алькове. Сверху закачалась клетка с Пенни, я вцепилась в полку сзади и потянула на себя. Она слегка сдвинулась, но оказалась слишком тяжелой. Тогда я принялась хватать тяжелые книги о демонах, которые много веков назад овладевали девочками моего возраста, и швырять их во Фрэнки. Она спокойно отбивала их топориком, пока я теряла силы. После того как большая часть книг оказалась на полу, мне удалось опрокинуть полку, и оставшиеся книги и клетка с Пенни с грохотом рухнули вслед за ними. Я не стала терять времени и протиснулась в узкое пространство между шлакоблоками. Лишь однажды я оглянулась назад и увидела, что Пенни вывалилась из клетки и осталась лежать на цементном полу, а Фрэнки замешкалась.

Я продолжала двигаться, уползая в темноту, единственным источником света оставался прямоугольник впереди – вентиляционная шахта, находившаяся с противоположной стороны дома. Мои руки были покрыты грязью, когда я добралась до света. Я сжала пальцами металлическую решетку и потянула. Кто знает, сколько лет она здесь простояла? Достаточно долго, чтобы слегка шататься, но вытащить ее мне не удалось.

За спиной у меня послышалось кряхтение – Фрэнки полезла за мной. Я начала раскачивать решетку сильнее. Сквозь громкое ш-ш-ш-ш я слышала, как она ко мне приближается. Я понимала, что очень скоро она до меня доберется и все для меня закончится в темноте под нашим домом…

Я рванула решетку изо всех оставшихся сил, она вышла из пазов, а я выскользнула наружу, на солнечный свет. Но в последний момент Фрэнки успела схватить меня за ногу. Я отчаянно ее лягнула и высвободилась, потом вскочила на ноги, повернулась и увидела, как ее руки тянутся ко мне из дыры. Я знала, что не смогу ее остановить, но наступила ногой ей на пальцы с такой силой, что она закричала, а потом еще раз, когда я снова ударила ее.

Фрэнки втянула руки обратно, и я огляделась, раздумывая, что делать дальше. Именно в этот момент мне в голову пришла мысль о Дереке, который был в поле по ту сторону леса, где он убивал индюшек перед Днем благодарения. Я побежала через улицу к тропе, идущей вдоль пустых фундаментов.

Между тем Фрэнки выбралась наружу и помчалась за мной. Когда я оказалась возле одного из фундаментов, она меня догнала и толкнула в спину с такой силой, что я перелетела через край и рухнула в темную лужу на дне. Посмотрев наверх, я увидела там Фрэнки. Перед глазами у меня затуманилось, и ее образ то появлялся, то исчезал.

Мои спина, руки и ноги – все тело – так сильно болели, что я не могла пошевелиться. Тем не менее у меня не оставалось выбора, Фрэнки начала спускаться вниз по осыпающимся цементным ступенькам. На меня вновь нахлынули воспоминания: Абигейл, рисующая карты на стенах в тот вечер, после которого она сбежала. Мы с сестрой придумываем детали нашего воображаемого дома снова и снова: окно, картина, дверной проем. Мои родители, которые приехали сюда и купили участок с домом на противоположной стороне улицы, а потом стали жить, как многие другие супружеские пары. Как они могли знать, что здесь больше никто не захочет поселиться? И какие ужасные вещи с ними произойдут… со всеми нами?

Я попыталась встать. Мне удалось перекатиться на живот в грязной воде, плескавшейся вокруг. Джинсы и туфли промокли. Фрэнки спускалась вниз, скользя по ступенькам, но не падая, она спешила поскорее добраться до меня. Когда ей это удалось, она схватила меня за волосы и окунула лицом в грязную воду, держа так, чтобы я не могла дышать.

Ш-ш-ш-ш у меня в ухе стало еще громче, звук был высоким и пронзительным. А потом он изменился и превратился в мелодию, которую я узнала. Я в первый раз услышала слова песни, которую напевала моя мама.

Пусть, Господи, нас благодать не покинет, Карай нас и милуй по воле Твоей. Ты пой и молись, призывай Его имя, Отринется зло от Господних детей.

Фрэнки подняла мою голову за волосы и вытащила из воды. На несколько секунд я увидела потрескавшиеся серые стены фундамента, свет заходящего солнца и палую листву вокруг. А потом она ударила меня лицом о бетон. В ослепительно-белом свете и последовавшей обжигающей боли ш-ш-ш-ш снова превратилось в мамин голос. Теперь я слышала его совсем рядом – она пела для меня старый гимн.

Господь Всеблагой нас во всем направляет, С юдоли земной Он не сводит очей, Нас в горе и в радости не покидает. Пребудь с нами, Боже, во славе Твоей!

И снова Фрэнки подняла мою голову и ударила о стену, да так сильно, что у меня возникло ощущение, будто мир остановился. Я попыталась открыть глаза, но не смогла, наступила полнейшая тишина, и я больше не слышала маминого пения.

А потом, много времени спустя – или мне так показалось? – мои глаза будто сами собой заморгали и открылись, и возникло видение: моя мама стоит по другую сторону бездонной пропасти, а грязная вода – разделяющий нас океан. На маме коричневое шерстяное пальто из видео, которое я смотрела в подвале в тот далекий день, когда Роуз возилась с предохранителями, а Дот сидела в ванной комнате и читала свою глупую книгу. На мгновение мамин образ начал мерцать и расплываться, как на экране телевизора. «Я теряю ее, – подумала я. – Я снова позволяю ей уйти». Но тут образ стал более четким, мамины губы зашевелились, и она серьезно заговорила со мной.

– Вот что я тебе скажу, Сильви, – начала мама. – Каждый из нас рожден с внутренним светом. Но у некоторых, как у тебя, он горит сильнее, чем у других. Когда станешь старше, ты поймешь причину. Но самое главное – не допустить, чтобы свет погас. Ты понимаешь, что я хочу тебе сказать?

– Да. – Я открыла рот, чтобы ответить, но в мои легкие полилась грязная вода, наполняя их.

– Умница, – сказала она. – Это будет нелегко, но ты должна верить. И сражаться. Хорошо?

Я знала, что не следует открывать рот, чтобы ответить. Кроме того, это уже не имело значения, потому что призрак, образ, мои воспоминания о маме – все исчезло в мутной зеленой воде. Одновременно Фрэнки с усилием подняла мою голову за волосы. И когда я вернулась в мир воздуха и палой листвы, а надо мной раскинулось мрачное серое небо, я принялась свободной рукой шарить по цементу, пока не нашла то, что нужно. И прежде, чем она окунула меня в воду в последний раз, я повернулась так, что оказалась на спине, под ней, подняла руку с зажатым камнем и опустила его на голову Фрэнки.

Один раз. Второй. Потом в третий и четвертый раз, пока не увидела кровь. Тело Фрэнки обмякло, и она упала рядом со мной. Она продолжала дышать, но не шевелилась.

Я отошла от нее и начала подниматься по крошащимся под ногами ступенькам. Оказавшись наверху, я посмотрела на наш дом. Табличка с надписью «Посторонним вход воспрещен!», висящая на березе, не смогла защитить нас от опасности. Моя сестра все еще была в подвале, и, хотя я собиралась ей помочь, я свернула и зашагала по тропинке. Мокрая и грязная, без футболки, я, спотыкаясь, брела к полю, возле которого провела так много времени, потом перелезла через ограду из колючей проволоки, постаравшись не повредить руки и ноги, прошла по примятой траве, где разгуливали индюшки, – только теперь их почти не осталось, и продолжала идти, пока не добралась до дверей амбара.

– Дерек! – позвала я и принялась стучать в дверь. – Дерек!

Когда ответа не последовало, я открыла дверь. У дальней стены стоял какой-то мужчина в наушниках и рубил мясо на деревянном чурбане. У мужчины были седые волосы и доброе лицо. Увидев меня, он сорвал наушники и подошел ко мне.

– Что с вами случилось, юная леди? – спросил он.

– Мне нужен Дерек, – сказала я.

Мужчина снял белый халат и набросил мне на плечи. Потом провел меня через лабиринт полок, корзин и небольших клеток в заднюю комнату, где воздух был очень холодным, и попросил подождать несколько секунд. И в самом деле, мне показалось, что прошло совсем немного времени, когда появился Дерек, также весь в крови.

Он посмотрел на меня, молча зашел в раздевалку и вернулся со своей потертой курткой. В тот день, когда я выскочила из машины сестры, он предложил куртку мне, но теперь сам надел ее на меня и застегнул молнию. И как только он это сделал, я заплакала, теплые слезы потекли по моим щекам, и Дерек меня обнял.

– Что случилось? – спрашивал он снова и снова, но я никак не могла ответить. Не могла сразу. Не могла и через некоторое время. А он все повторял свой вопрос: – Что случилось? Что случилось?

Но у меня так и не нашлось слов. Я сумела лишь взять его за руку, у которой не хватало пальцев, и повела обратно через поле и ограду по тропинке, ведущей к нашему дому.

Далекие места

Я взяла из дома совсем немного, когда оттуда уезжала. Конечно, свой дневник и белую лошадку, которую мне отдала Роуз, единственную, у которой не были сломаны ноги. Сумку, набитую одеждой. Мамино серебряное ожерелье, которое я не снимала даже через семь месяцев, вместе с ее тонкими золотыми часами. Все остальное, за редким исключением, я оставила. Вещи собрали в коробки и отправили на хранение или продали. Появился старый соперник моего отца, Драгомир Альбеску, и предложил хорошие деньги за артефакты из нашего подвала. Мой дядя не позволил ему выбирать, как на распродаже, а сделал одно предложение: купить все или ничего. В конце концов все реликвии необычной карьеры моих родителей – в том числе топорик с фамильной фермы Локков, Пенни в клетке Мистера Глупышки, даже старое зубоврачебное кресло отца и мамино кресло-качалку – погрузили в фургон и отправили в Марфу, штат Техас, где мистер Альбеску содержал музей паранормальных явлений.

Перед тем как уехать, он сказал моему дяде, что в музее моим родителям и их вкладу в его науку будет отведено отдельное место. Когда Хоуи упомянул о книге Хикина и спросил, не отвадят ли написанные там вещи посетителей, мистер Альбеску взмахнул своей усыпанной перстнями рукой и насмешливо сказал:

– Вовсе нет. Более того, такие вещи в нашей работе подобны волану при игре в бадминтон. Его необходимо отбивать друг другу, чтобы люди обращали внимание.

Напоследок он сказал, что мы можем бесплатно посещать его музей в любое время.

Но я не могла представить, что настанет день, когда у меня возникнет такое желание.

Теперь моя жизнь изменилась. И судя по тому, как развиваются события, в дальнейшем изменится еще сильнее, хотя я не думаю, что сумею забыть ту, что мы вели в доме на Баттер-лейн, как однажды предсказала Роуз. Сейчас я живу в округе Хауард, который находится в нескольких городках от нашего прежнего дома. Меня приютили Кевин и Беверли. Они воспи-тывают приемных детей – ведь на данный момент я сирота.

Когда меня привезли в их дом в сопровождении нового социального работника, у меня с собой был дневник, лошадка, чемодан с одеждой и несколько других вещей, а они сказали, что их имена очень легко запомнить, потому что они рифмуются. Мой разум все еще был в тумане, и я не поняла, что они имеют в виду. Но тут Беверли – носившая неистощимый запас свободных фуфаек ярких и пастельных тонов и собиравшая волосы неиссякаемыми резинками – заразительно засмеялась и сказала:

– Ну, ты понимаешь – Кев и Бев. Тебе будет нелегко нас забыть, Сильви. Верь мне. А теперь заходи.

Они показали мне мою комнату, чистую и очень просто обставленную: кровать с передней дубовой спинкой, туалетный столик и тумбочка из того же материала с простой белой настольной лампой. Окно выходило во внутренний дворик. Вид был немного похож на воображаемые картины, которые я рисовала на стенках старого фундамента. Сейчас конец весны, поэтому я вижу во дворе траву и разные цветы. И почти каждый день у меня над головой сияет солнце в чистом небе. Иногда я тихо сижу в комнате на краю кровати и вращаю глобус сестры – еще одна вещь, которую я взяла с собой из дома. И, когда ставлю палец в случайные места – Токио, Сан-Франциско, Мехико, – вспоминаю о Роуз, которая поступала так же.

Такие места – далекие места – когда-нибудь я бы хотела там побывать…

Я слышу, как ее голос произносит эти слова, и вспоминаю о том дне, когда я взяла Дерека за руку и мы вместе пошли обратно через лес. Я могла бы сразу заметить, что машина Роуз исчезла с нашей подъездной дорожки. Но мы не могли отвести глаз от того, что лежала внизу, у одного из фундаментов. Когда я убегала, то помнила, как поднималась и опускалась спина Фрэнки – она дышала. Однако сейчас ее тело стало неподвижным. То, что я сделала при помощи камня, положило конец ее жизни. Я содрогнулась, а Дерек повел меня за руку на противоположную сторону улицы.

– Роуз! – закричала я, распахнув дверь нашего дома.

Антикварные часы продолжали тикать. Огромное распятие висело на стене. На полке стояли древние книги отца. После всего, что произошло, эти вещи должны были как-то измениться. Но все осталось таким же, как раньше.

– Эй! – крикнул Дерек, когда ответа не последовало.

Слова все еще отказывались мне повиноваться, но, продолжая держать Дерека за руку, я отвела его на кухню и к двери, ведущей в подвал. Несколько долгих мгновений мы стояли наверху деревянной лестницы, по которой спускалось так много одержимых людей, наде-явшихся избавиться от демонов. Мы смотрели в темноту, где я в последний раз видела свою сестру. Здесь же валялась моя разорванная футболка. И еще полотенце с растаявшим разноцветным мороженым. Но Роуз исчезла.

Должно быть, полицию вызвал мужчина, открывший мне дверь амбара, – очень скоро мы услышали звук приближающихся сирен. Мы услышали, как хлопают двери, потом шаги. Приехало никак не меньше полудюжины полицейских, возможно, даже больше. Многих я узнавала – я видела их в коридорах участка, куда меня привезли прошлой зимой из церкви. Последним появился детектив Раммель, который уже успел уйти домой. К этому времени мы с Дереком сидели на ступеньках крыльца снаружи. Желтая лента окружала фундамент на противоположной стороне улицы. Другие полицейские оцепили такой же лентой наш двор, прикрепляя ее к березам и кедрам. Я была все еще в куртке Дерека и отчаянно дрожала – мое тело никак не могло согреться.

Как и в первый день в больнице, Раммель взял мою руку в свою.

– Расскажи, что тут случилось, Сильви, – мягко попросил он.

Наконец ко мне вернулись слова, и я начала рассказывать о том, что мне удалось узнать и как это произошло. Я говорила довольно долго, мне пришлось поведать о встречах с отцом Коффи, Сэмом Хикином, моим дядей и, конечно, с Эмили Санино. Еще более длинной получилась история про Абигейл и моих родителей и о том, что я узнала о своем отце. Но в конце концов я замолчала, детектив посмотрел на меня своими яркими голубыми глазами и задал вопрос, который мучил меня с того самого момента, как мы с Дереком вернулись домой.

– Где твоя сестра?

Сиэтл. Монреаль. Мадрид.

Иногда я сижу на кровати в доме Кева и Бев, вращаю глобус и представляю, что мне известен ответ. Я пытаюсь представить ее жизнь в одном из этих мест, увидеть Роуз счастливой и очень надеюсь, что так оно и есть. Но наверняка мне известно только то, что знает полиция: на следующий день ее пикап нашли на парковке в Пайкс-вилле, штат Мэриленд. Роуз забрала с собой все деньги, остававшиеся в доме, в том числе и монетки, которые лежали в коробке от старого дверного звонка, которые она туда засовывала в далеком детстве, еще не зная, что оторвет ее от стены, чтобы забрать все до последнего цента и уехать из дома навсегда.

В последнее время Хоуи навещает меня довольно часто. Почти всегда он полон новостей, ведь он подал прошение в суд с просьбой сделать его моим официальным опекуном. Его план – наш план, теперь я могу так с уверенностью утверждать, по мере того как мы проводим все больше и больше времени вместе – состоит в том, что я буду жить с ним в новой квартире, которую он снимает в Филадельфии. Квартира расположена на тихой улице, рядом с хорошей школой, в ней есть вторая спальня, и Хоуи говорит, что я смогу отделать ее, как захочу, на те годы, что мне предстоит провести в ней до отъезда в колледж. Кинотеатр снова начал свою работу, и, хотя пока его резервируют для выступлений лишь второсортные группы, Хоуи уверяет, что это знак будущих перемен. Когда я рассказала об этом Кеву и Бев, а также социальному работнику, регулярно проверяющему, все ли у меня в порядке, они сказали одно и то же: хороший дом и успешный бизнес наверняка помогут дяде стать моим опекуном.

Хоуи продал свой мотоцикл и купил такой же джип, как у Дерека. Когда он меня навещает, мы катаемся и обычно проезжаем мимо нашего старого дома, чтобы посмотреть на плакат ПРОДАЕТСЯ. Я не читаю газеты, но дядя рассказал мне, что Сэм Хикин напечатал статью в «Дандалк игл», в которой рассказал, что появился новый застройщик, планирующий скупить всю недвижимость на этой улице, достроить дома на старых фундаментах, а потом их продать. И хотя пока ничего там не меняется, я могу представить, что там будет, ведь я много лет об этом мечтала.

Сегодня, когда дядя приехал за мной, погода оказалась настолько теплой, что мы опустили крышу джипа. Он спросил, хочу ли я проехать нашим обычным маршрутом мимо дома, но я сказала, что у меня сегодня есть важное дело. Я не стала собирать волосы в хвост, и, пока мы ехали, они развевались на ветру, как у Роуз или Абигейл. Моя рука скользила по ветру, и я старалась парить вне своего тела, как меня научила Абигейл прошлым летом во время наших поездок за мороженым и к пруду.

Когда мы подъехали к школе, занятия уже почти закончились. Я решила до конца учебного года заниматься с преподавателем дома и не появлялась здесь несколько месяцев. Это был последний день перед летними каникулами, и когда я проходила мимо места для курения под карнизом, где стояла старая мебель, и вошла в школу, воздух гудел от возбуждения. Я прошла по коридорам и оказалась перед кабинетом без окон, где работал Бошофф. Он снимал со стен старые плакаты «Скажи нет!» и сворачивал один за другим в рулоны. Я некоторое время стояла в дверном проеме и наблюдала за ним – он заметил меня только через несколько секунд.

– Сильви, – с улыбкой сказал он. – Какой приятный сюрприз. Пожалуйста, заходи и присаживайся.

Я вошла, но садиться не стала.

– Я ненадолго. Меня ждет дядя.

Бошофф положил плакаты, и мы посмотрели на стены с кусочками клейкой ленты.

– Каждый июнь, – сказал он, – ремонтная бригада говорит мне и другим преподавателям, что мы должны полностью очистить наши кабинеты, чтобы они могли их покрасить. Это происходит каждый год, но стены не красили ни разу.

Мы оба рассмеялись, и тут я с поклоном протянула ему принесенный пакет.

– Сильви, тебе не нужно дарить мне подарки.

– Но я очень хочу, – сказала я.

Бошофф постарался аккуратно снять оберточную бумагу, но у него не получилось, и он просто ее разорвал. Внутри он обнаружил поваренную книгу – но не купленную. При помощи клейкой ленты, позаимствованной у Кева, я сделала ее сама, склеив образцы обоев и два куска картона обложки так, чтобы внутри оказалась дюжина с лишним пустых страниц. Книга получилась совсем как настоящая. И если мне не удалось выбрать образец обоев, который полностью соответствовал бы моей личности, я нашла то, что идеально подходило для книги Бошоффа. «Сохраняйте спокойствие» – так назывался образец. На темно-синем фоне ночного неба были разбросаны желтые звезды. Такая обложка должна успокоить любого человека, страдающего от бессон-ницы.

Я смотрела, как Бошофф открывает книгу и видит, что я заполнила ее страницы рецептами. Суп с говядиной и ячменем. Пикката из свинины. Торт «Леди Балтимор». Эти и другие блюда готовила моя мама, когда я была маленькой. Перед тем как покинуть наш дом, я нашла рецепты на отдельных карточках, которые лежали в ящике кухонного стола. Я решила, что мою маму должны вспоминать не только в связи с диковинными артефактами, выставленными в музее в Марфе, штат Техас. Я хотела, чтобы некоторые – даже если нас будет всего двое – помнили ее в первую очередь как маму, потому что это была более важная роль, пока она жила в нашем мире. Вот почему я заполнила последние страницы понравившимися мне отрывками из книг, которые мама давала мне читать.

Если весь мир будет ненавидеть тебя и считать тебя дурной, но ты чиста перед собственной совестью, ты всегда найдешь друзей[58].

Вот одна из цитат, но я вписала туда и другие. Я думала, что эти строчки в своем роде поэзия, потому что ты мог остановиться и подумать над ними, чтобы понять, как они связаны с окружающим миром.

Бошофф переворачивал страницы, несколько раз кашлянул, но не произнес ни слова. Мне показалось, что он не понял, в чем смысл моего подарка, и я ему объяснила:

– Вы можете это почитать ночью, когда вам не спится. И ничего больше. Кстати, как ваша жена?

Когда он поднял на меня глаза, я увидела, что они покраснели возле век. Он несколько раз моргнул, и мне показалось, что сейчас он сообщит мне печальную весть.

– Ты очень мудрая юная люди, Сильви. Спасибо за книгу. Она всегда будет иметь для меня особое значение. И спасибо, что помнишь о моей жене. Тебе будет приятно услышать, что ей стало лучше. У нее ремиссия, которая длится уже несколько месяцев, – о большем мы не могли и просить. – Он закрыл книгу и сказал, что будет читать ее перед сном, как я и хотела. – А теперь расскажи мне о себе. Как твое ухо?

– Мой дядя отвел меня к врачу, – сказала я. – Оказалось, что ш-ш-ш-ш, которое я слышу, это шум в ушах, который вызван выстрелом в ту ночь, в церкви. Доктор сказал, что он будет исчезать и появляться еще долго – вылечить это невозможно.

– Мне очень жаль.

– Ничего страшного. С каждым днем шум становится все тише. У меня такое ощущение, что скоро он совсем исчезнет.

– Хорошая новость. А что с твоей сестрой? Ты что-нибудь слышала о ней?

– Ни слова, – ответила я, думая о вращающемся глобусе и о далеких местах. – Но когда-нибудь, пусть через много лет, я обязательно получу от нее весточку.

– Очень важно сохранять надежду, – сказал мне Бошофф.

В этот момент прозвенел звонок. Его звук нарушил возникшую между нами близость, коридоры наполнились голосами учеников, которым не терпелось закончить эту часть своей жизни и начать новую. Наверное, теперь я была одной из них.

– Мне пора идти, – сказала я. – Пока еще есть шанс избежать столкновения с толпой.

– Хорошо, Сильви. И еще раз спасибо, что вспомнила обо мне.

– И вам спасибо, – ответила я.

Я вышла в коридор и двинулась в толпу учеников, но она не раздалась передо мной, как это бывало прежде, а просто вынесла к входной двери и на свежий воздух. Когда я вернулась к джипу, дядя меня ждал. Он опустил закатанные рукава, так что я видела лишь часть татуировки – впрочем, я ничего против не имела.

– Все в порядке? – спросил он.

– Да.

Нам удалось опередить автобусы и выскочить на главную дорогу первыми. Хоуи спросил, хочу ли я взглянуть на наш старый дом или навестить в гараже Дерека, что мы иногда делали. Но я сказала, что сегодня мы туда не поедем. Мы включили радио и некоторое время просто ехали, а я откинулась на спинку и наслаждалась солнечным теплом. Случалось, что я смотрела на дядю и замечала его сходство с отцом. И всякий раз мой разум возвращался к тому утру, когда я спустилась в подвал и обнаружила, что Абигейл исчезла, а мой отец с напряженным лицом наводит там порядок. Почему Абигейл решила изменить план и уйти ночью, остановившись по дороге в доме отца Коффи? И что произошло, когда отец обнаружил, что она сбежала, – быть может, это он устроил там такой беспорядок, чтобы создать доказательства в поддержку своей версии событий? Я до сих пор не знаю ответов на некоторые вопросы, возможно, никогда и не узнаю. Чаще всего я размышляла над причинами отправки Роуз в школу Святой Иулии – действительно ли отец верил, что это ее изменит, или он отослал ее из-за того, что она понимала, что он делает?

Когда такие мысли начинали меня одолевать, я вновь обращалась к дневнику. Там осталось всего несколько чистых страниц, когда я приехала к Кеву и Бев, и я заполнила их своими размышлениями, надеясь, что они помогут мне все понять. И вот вчера я увидела, что добралась до последней. Но вместо того, чтобы записывать новые вопросы, я решила рассказать о других вещах. И вот что у меня получилось:

Иногда, по ночам, когда в моей комнате становится темно, я опускаюсь на колени и начинаю молиться. Сначала я молюсь о своей сестре. Потом о душах родителей. И всякий раз у меня возникает ощущение, что воздух вокруг меня меняется. Это нечто большее, чем возвращение воспоминаний о них; мне кажется, что я ощущаю присутствие их призраков. Несмотря на все, что преследовало моих родителей при жизни в этом мире, несмотря на совершенные ими ошибки, их близость каким-то образом приносит мне умиротворение.

Когда я заканчиваю молиться, ложусь в постель и закрываю глаза, я представляю отца. Но не того человека, которого знала. Я вижу мальчика, стоящего в темноте кинотеатра и наблюдающего за танцующими вокруг тенями, не знающего истинных причин их возникновения или того, как они изменят всю его дальнейшую жизнь.

А потом я думаю о маме, лежащей рядом со мной, ее волосы веером рассыпались на подушке, как в ту давнюю ночь в отеле. Если я не открываю глаз, то снова ощущаю ее присутствие. Я слышу ее дыхание и голос:

«Каждый из нас рождается с горящим внутри светом… Но еще важнее не упустить этот свет, потому что тогда ты заблудишься в темноте. Иными словами, потеряешь надежду. Именно надежда делает наш мир прекрасным. Ты понимаешь, что я пытаюсь сказать?»

Я много думаю об этих словах и о призраках моих родителей.

Если вы, конечно, верите в такого рода вещи.

Лично я верю и не верю.

Но по большей части – да, все больше и больше – я верю.

Моя благодарность

Я хочу сказать спасибо трем потрясающим женщинам, благодаря которым все происходит в моей жизни: талантливый редактор Кейт Нинтцель читала бесконечные черновики и помогла этой истории обрести форму и не остановиться на полпути.

Мой замечательный литературный агент Джоанна Палчини одаривала меня вдохновением и потратила бесчисленные часы на обсуждение героев книги и создание их мира.

И Шэрин Розенблюм, моя подруга и книгоиздатель, вносит в нашу совместную работу неиссякаемую энергию и удовольствие.

Я безгранично благодарен Лиату Стелику, Майклу Моррисону, Линн Грейди, Лори Макги, Ким Чоколаад, Кейтлин Маккаски, Эрин Симпсон, Дженнифер Сивилетто и Марго Вейсман из «ХарперКоллинз».

Я вечный должник корпорации «Йаддо», где я всерьез занялся этой историей, когда жил в старом особняке в стиле Тюдоров, стоящем в лесу, очень похожем на дом Сильви. И особенно Элейне Ричардсон, Кэндейс Уэйт и Джонатану Сэнтлоферу, которые очень мне помогали.

Также огромную помощь мне оказал детектив убойного отдела Деннис Харрис из полицейского департамента Бостона и Кори Флэшнер, заместитель окружного прокурора округа Суффолк, штат Массачусетс, которые провели много часов вместе со мной в комнате для допросов, отвечая на мои бесконечные вопросы.

Письма с поддержкой от моих читателей оказались совершенно бесценными: Стейси Шиан, Кэролин Марино, Дженнифер Пули, Кен Саликофф, Кэтрин Хеннес и Джессика Нолл.

Что касается кино и других стран, мне повезло, что на моем пути мне встретились: Сьюзан Сегрест, Эйми Чиаро, Бетти Келли, Кейт Уайт, Мишель Промолаико, Эбигейл Грин, Эйми Салит, Черрил (Черри) Тэн и Николас (Баттер) Боггз, Росс (Фисти) Кац, Фред Бергер, Кейт Биллман, Кэрол Стори, Вейд Лукас, Эстер Крейн, Блейк Эллисон, Гленн Каллахан, Бренда Такер, Люси Палс, Джереми Колман, Оскар (Оси-Пэнтс) Гонзалес, Дэниэлль Ковальски, Адриана Тригиани, Ян Бронсон и Дэвид (Ду-Ду) Вендетт.

И наконец, я всегда признателен моей семье: маме, папе, Кери, Рэю, Тони, Джойс, Марио, Бирут, Полу, Бет, Кристиану, Янне и в особенности Томасу Карузо.

Примечания

1

Стиль поздней английской готики XV–XVII вв. Коттеджи в этом стиле строят обычно с элементами фахверка и кладки из красного кирпича. (Здесь и далее прим. ред.)

(обратно)

2

Разновидность американского футбола.

(обратно)

3

Мрачная, нелюдимая девочка «не от мира сего» из комедии «Семейка Аддамс», пародирующей фильмы ужасов.

(обратно)

4

Перевод Библии на английский язык, выполненный под патронажем короля Англии Якова I и впервые выпущенный в 1611 г.

(обратно)

5

Он же «Застава Корал» – недорогой югославский автомобиль, официально признан одним из 50 худших автомобилей за всю историю автомобильной промышленности.

(обратно)

6

Сильви, наоборот, называет заболевания, которые не заразны: слоновость (застой лимфы), преждевременное старение, избыточный рост волос.

(обратно)

7

Дизентерия.

(обратно)

8

Американский бренд женского белья.

(обратно)

9

В 1970—1990-е гг. – машины для набора текстов, состоящие из клавиатуры, встроенного компьютера для простейшего редактирования, а также электрического печатного устройства.

(обратно)

10

Американская рок-группа, работающая в жанре «южный рок» (смесь рок-н-ролла, блюза, буги и кантри).

(обратно)

11

Шоколадный батончик с начинкой из кокоса и миндальным орехом сверху.

(обратно)

12

В Америке широко распространена мнемоническая практика превращения телефонных номеров в слова, составленные из букв, расположенных на кнопках телефона рядом с цифрами.

(обратно)

13

Игры, где ведущий загадывает слово (или предмет в зоне видимости), а участники угадывают его, задавая вопросы.

(обратно)

14

Исход, 21:20, 21.

(обратно)

15

Левит, 25:44, 45.

(обратно)

16

Зона отдыха на автострадах при въезде в штат.

(обратно)

17

Левит, 15:1–6.

(обратно)

18

Прит. 10:31.

(обратно)

19

Здесь и далее перевод Сергея Долгова.

(обратно)

20

Персонаж «Рождественской песни» Ч. Диккенса.

(обратно)

21

Сеть придорожных ресторанов.

(обратно)

22

Сеть продуктовых магазинов по всему миру, работающих с семи утра до одиннадцати вечера.

(обратно)

23

Американская поэтесса, лауреат Пулитцеровской премии и премии Т. С. Элиота.

(обратно)

24

Бессменный ведущий «Мировых новостей» американского канала ABC с 1983 по 2005 г.

(обратно)

25

Компания, производящая мыло и другую бытовую химию.

(обратно)

26

Государственная служба телевещания США.

(обратно)

27

Имеются в виду канадцы, большую часть года живущие вне Канады, например пенсионеры на зимовке во Флориде или в Мексике.

(обратно)

28

В праве Великобритании и США письменное показание или заявление лица, выступающего в роли свидетеля, которое при невозможности личной явки дается под присягой и удостоверяется нотариусом.

(обратно)

29

Резкий удар под диафрагму для удаления инородных тел из верхних дыхательных путей.

(обратно)

30

Действия, которые нужно проделать ребенку, если на нем загорелась одежда.

(обратно)

31

Скуби-Ду, персонаж серии мультсериалов и комиксов, часто начинает слова с «р». В мультфильмах о Скуби-Ду герои сталкиваются со сверхъестественными существами, терроризирующими местное население, но всякий раз оказывается, что призраки и монстры ненастоящие.

(обратно)

32

Школьная организация, объединяющая отлично успевающих учеников.

(обратно)

33

Окошко в банковском учреждении, расположенное на уровне окна автомобиля и предназначенное для проведения расчетов с клиентами, находящимися в машине.

(обратно)

34

Сеть блинных.

(обратно)

35

Аттракцион с куклами-детьми, поющими одну и ту же песню на разных языках.

(обратно)

36

Школа, готовящая юношей и девушек к обряду первого причастия.

(обратно)

37

Выдаются водителю-ученику.

(обратно)

38

Отдел транспортных средств.

(обратно)

39

Музей истории предпринимательства в Америке.

(обратно)

40

Отсылка к предвыборной кампании Дж. Буша-старшего и его помощника Д. Куэйла (выборы 1988 и 1992 гг.).

(обратно)

41

День независимости США.

(обратно)

42

Иеремия, 18:11.

(обратно)

43

Телевизионный сериал (1973–1978, 1989–1990) о работе нью-йоркской полиции. Главный герой – лейтенант Тео Коджак.

(обратно)

44

Кукла, вымышленный персонаж, созданный писателем Джонни Груэллом (1880–1938).

(обратно)

45

Безалкогольный газированный напиток со вкусом имбиря.

(обратно)

46

Мазь для растирания и ингаляций при простуде.

(обратно)

47

Детский стишок.

(обратно)

48

Первая строка детского стишка, название игры. Дети водят хоровод и танцуют, а в конце падают, словно мертвые.

(обратно)

49

Сеть супермаркетов в Мэриленде.

(обратно)

50

Тайленол – парацетамол; викодин и кодеин – наркотические анальгетики.

(обратно)

51

Американский медицинский сериал 1982–1988 гг.

(обратно)

52

Бывший офицер морской пехоты США, уволен из Совета национальной безопасности США после того, как стало известно об осуществлении им нелегальных продаж американского оружия Ирану, в обмен на которое проиранские силы в Ливане освобождали американских заложников. Впоследствии оправдан.

(обратно)

53

Американский комедийный телесериал.

(обратно)

54

Презрительная кличка евангельской секты, который выражает свои религиозные чувства с преувеличенным, показным энтузиазмом.

(обратно)

55

Герой романа Ч. Диккенса «Большие надежды».

(обратно)

56

Гора в Южной Дакоте. Известна тем, что в ее гранитной горной породе высечены гигантские барельефы – портреты четырех президентов США.

(обратно)

57

Перевод Б. Лейтина.

(обратно)

58

Ш. Бронте, «Джейн Эйр». (Перевод В. Станевич.)

(обратно)

Оглавление

Чего ты боишься?

В подвале

Ш-ш-ш-ш

Дот

Машина с одной фарой

Гром, молния, дождь

Там, в темноте

Призраки

Мелочи

Свет

Перелетные птицы

Девочки

Ты, и ты, и ты

Кукла

Птицы

Колодец

Имущество

Ушедшая

Свечи

Аварийные выходы

Помощь одержимым

Далекие места

Моя благодарность Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg