«Дары Пандоры»

Дары Пандоры (fb2) - Дары Пандоры [= Новая эра Z] [litres] (пер. Аристарх Артурович Доля) (Дары Пандоры - 1) 1486K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Майк Кэри

М. Р. Кэри Дары Пандоры

M. R. Carey

THE GIRL WITH ALL THE GIFTS

Copyright © 2014 by M. R. Carey

© А. Доля, перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, ООО «Издательство «Эксмо», 2016

1

Хотя новые дети давно уже перестали появляться. Мелани не знает почему. Раньше их было много; детские голоса прорезали ночную тишину почти каждую неделю. Еле слышно раздавались приказы, просьбы, иногда проклятья, затем дверь камеры захлопывалась. Спустя где-то месяц или два в классе появлялся новый ученик, мальчик или девочка, который даже не умел разговаривать. Хотя схватывал все на лету.

Мелани сама когда-то была новенькой, но сейчас уже не может почти ничего вспомнить, так как это было очень давно, еще до появления слов; одни вещи без имен, а они быстро забываются, вываливаются из твоей головы и исчезают.

Сейчас ей десять, и кожа у нее точь-в-точь как у принцессы из сказки, белая как снег. Она знает, что когда вырастет, станет очень красивой и принцы будут драться за право спасти ее из замка.

Если, конечно, у нее будет замок.

Сейчас у нее есть камера, коридор, учебный класс и душевая.

Камера маленькая и квадратная. В ней стоят кровать, стул и стол. На серых стенах висят две картины: на большой изображены тропические леса Амазонки, на той, что поменьше, – котенок, пьющий из блюдца. Иногда сержант и его люди переселяют детей из одной камеры в другую, поэтому Мелани знает, что в разных камерах висят разные картины. Раньше она видела лошадь на лугу и гору с заснеженной вершиной, что нравилось ей куда больше.

Картины развешивает мисс Джустин. Она вырезает их из старых журналов, что лежат в классе, и цепляет на стену с помощью синих липких пластинок по краям. Она печется об этих синих пластинках, как последний скряга из какой-нибудь сказки. Всякий раз, как она снимает или вешает картину, она собирает все синие пластинки, что прилипли к стене, и цепляет их обратно к маленькому шарику, который она хранит в своем столе.

Когда они закончатся, они закончатся, – говорит мисс Джустин.

В коридоре двадцать дверей слева и восемнадцать справа плюс по двери в каждом конце. Одна из них, красная, ведет в класс – в этом Мелани уверена. Куда ведет вторая – серая, стальная и очень, очень толстая, – сказать сложнее. Однажды, когда Мелани вели обратно в камеру, дверь была снята с петель и над ней возилось несколько рабочих. (Ей бросилось в глаза множество болтов и заклепок.) Увидев множество всяких болтов и заклепок по краям, Мелани подумала, что открыть ее было бы очень тяжело. За дверью была длинная лестница, уходящая вверх. Так как она не должна была этого видеть, сержант сказал: «Маленькая сучка слишком глазастая» – и, толкнув ее в камеру, захлопнул дверь. Но она видела, и она помнит.

Мелани не только наблюдает, но и слушает. Из тихих разговоров и перешептываний она узнает что-то о месте, где находится, сравнивая его с другими местами, где никогда не бывала. Это тюрьма. За ее пределами располагается база, которая называется Отель «Эхо». За базой – регион № 6, тридцатью милями южнее – Лондон, от него еще сорок четыре мили на юг, и будет Маяк, а за ним – ничего, одно море. Большая часть 6-го региона зачищена, но это заслуга огненных патрулей, с их гранатами и зажигательными ядрами. Предназначение базы – посылать огненные патрули на зачистку «голодных», в этом Мелани уверена.

Огненные патрули должны быть очень осторожны, поскольку вокруг до сих пор очень много голодных. Если они учуют твой запах, то выследят тебя и за сотню миль, поймают и съедят. Мелани рада, что живет в тюрьме, за большой стальной дверью, здесь она в безопасности.

Маяк сильно отличается от базы. Это огромный город, в котором живет множество людей, а здания дотягиваются до облаков. С одной стороны город окружает море, с другой – рвы и минные поля, поэтому голодным никак к нему не подобраться. В Маяке ты можешь прожить всю жизнь, так и не увидев ни одного голодного. И он настолько большой, что в нем, скорее всего, живет сто миллиардов человек!

Мелани надеется когда-нибудь попасть туда. Когда задача будет выполнена и когда (так однажды сказала доктор Колдуэлл) все хвосты будут подчищены. Мелани представляет себе этот день: стальные стены складываются, как страницы книги, и потом… что-то еще. Что-то снаружи, куда они все выйдут.

Это будет страшно, но так захватывающе!

Каждое утро из стальной двери выходит сержант, его люди и затем учитель. Они проходят по коридору, мимо двери Мелани, пронося с собой горький запах химикатов, который всегда с ними. Это не самый вкусный запах на свете, но Мелани он нравится, поскольку означает начало нового учебного дня.

Как только Мелани слышит шаркающие шаги, она подбегает к двери в своей камере и встает на цыпочки, чтобы увидеть проходящих людей в маленьком дверном окошке. Она кричит «Доброе утро!», но им приказано не отвечать, и чаще всего они молча проходят мимо. Сержант и его люди никогда не обращают на нее внимания, как и доктор Колдуэлл и мистер Виттакер. А доктор Шелкрик всегда буквально проносится мимо, не глядя по сторонам, поэтому Мелани ни разу не увидела ее лица. Но иногда Мелани замечает слабый кивок мисс Джустин или тайную улыбку мисс Мейлер.

Кто бы ни был сегодня учителем, он идет прямо по коридору в класс, в то время как люди сержанта начинают открывать двери камер. Они должны привести детей на урок. Все начинается с долгой проверки. Мелани считает, что эта процедура одинакова для всех детей, но до конца не уверена в этом, потому что проверка всегда проходит внутри камеры, а изнутри она видит лишь свою собственную.

Сначала сержант стучит во все двери и кричит детям, чтобы они приготовились. Обычно он кричит «На выход!», но иногда добавляет еще пару слов, и получается: «На выход, вы, маленькие ублюдки!» или «На выход! Давайте посмотрим на вас!». Его большое лицо, все в шрамах, подплывает к окошку камеры и пристально смотрит на вас, пока не убедится, что вы встали с постели и начали одеваться.

Мелани помнит, как однажды он произнес речь, обращенную, правда, не к детям, а к своим людям. «Некоторые из вас новички. Вы не знаете, какого черта подписали ту проклятую бумажку и в какой заднице сейчас находитесь. Да к тому же вы боитесь этих мелких уродцев, так? Хорошо. Теперь впустите в себя этот страх и никогда не переставайте бояться. Чем больше вы напуганы – тем меньше шанс, что вы облажаетесь». Потом он прокричал «На выход!» и Мелани обрадовалась, так как не понимала, надо ли будет выходить или нет.

После того как сержант кричит «На выход!», Мелани быстро надевает белую униформу, висящую на крючке рядом с дверью, достает из ящика в стене белые брюки, а из-под кровати – белые туфли. Затем она садится в инвалидное кресло, что стоит рядом с кроватью, кладет руки на подлокотники, ноги ставит на подножки и закрывает глаза – делает все, как ее учили. Закрыв глаза, она начинает считать. Максимум она досчитала до 2526, а самое меньшее – до 1901.

Когда ключ в двери поворачивается, она перестает считать и открывает глаза. Сержант заходит в камеру, направляя на нее свой пистолет. После заходят двое людей сержанта и затягивают лямки ремней на запястьях и лодыжках Мелани. Есть еще ремень для шеи; его затягивают последним, когда ногами и руками пошевелить уже невозможно; затягивая, надсмотрщики всегда стоят сзади. Ремень разработан таким образом, чтобы людям сержанта никогда не пришлось держать руки перед лицом Мелани. Пока его затягивают, она иногда говорит им: «Я не кусаюсь». Она всегда говорит это с улыбкой, пытаясь рассмешить их, но они никогда не смеются. Сержант однажды посмеялся, когда впервые услышал это, но смех его был противный. Внезапно перестав смеяться, он сказал: «Как будто мы дадим тебе шанс, сладенькая».

Когда Мелани полностью привязана к креслу, ее везут в класс и оставляют перед партой. Учитель в этот момент может разговаривать с другим учеником или писать что-то на доске, но обычно она (или он, если это мистер Виттакер – единственный мужчина из учителей) прерывается и говорит: «Доброе утро, Мелани». Благодаря этому дети, которые сидят на первых партах, узнают, что приехала Мелани, и тоже говорят ей «Доброе утро». Большинство из них, конечно, не может ее видеть, ведь они сами сидят в своих креслах и не в силах пошевелить головой.

Эта процедура – закатывание в класс кресла-каталки, приветствие учителя, а затем остальных учеников – происходит еще девять раз, так как после Мелани в класс ввозят еще девятерых. Одна из них, Анна, была когда-то лучшей подругой Мелани, а может, и сейчас ей остается, вот только в прошлый раз, когда детей пересаживали (сержант называет это «перетасовкой колоды»), Анна оказалась в другом конце класса, а трудно называться лучшими друзьями, если вы не можете даже поговорить. Из этих девяти Мелани знает еще Кенни, но его она недолюбливает, потому что он зовет ее Мыльные Мозги или М-М-М-Мелани, дабы напомнить ей о том, что она раньше заикалась.

Занятия начинаются, когда всех детей привозят. Каждый день есть уроки математики и английского, а после них – контрольные работы, но вот на остаток учебного дня никаких планов, кажется, никогда нет. Некоторые учителя любят читать вслух книги, а потом задавать вопросы о прочитанном. Другие заставляют писать таблицы и уравнения, запоминать даты и учить историю. Последнее у Мелани получается лучше всего. Она знает всех королей и королев Англии, время их правления, все города Великобритании, их численность, реки, что протекают через них (если, конечно, таковые имеются), а также девизы (если, конечно, у них есть девизы). Она также знает главные столицы Европы и их численность и еще года, когда они воевали с Англией, что, так или иначе, делали почти все.

Ей не трудно все это запомнить; она делает это, чтобы не скучать, так как скука – самое плохое, что может быть. Если она знает площадь какого-либо города и его численность, она может высчитать в голове среднюю плотность населения, а потом сделать регрессионный анализ, чтобы представить, сколько людей там может быть через десять, двадцать или тридцать лет.

Но тут есть одна проблема. Мелани узнала все о городах Великобритании на уроках мистера Виттакера, и она не уверена в том, что он сам так уж хорошо в этом разбирается. Все дело в том, что однажды Мелани спросила его: «1,036,900 человек – это население Бирмингема с пригородом или без?» В ответ он печально улыбнулся, слегка замялся и пробормотал: «Кому какое дело? Ничто из этого не имеет уже никакого значения. Я сказал вам лишь то, что написано в учебниках, которые дошли до нас, а им больше тридцати лет».

Но Мелани не успокоилась, так как знала, что Бирмингем самый большой город в Англии после Лондона, – поэтому ей важно было знать точные цифры: «Но что говорят переписи о…».

Мистер Виттакер оборвал ее: «Господи, Мелани, это не важно. Это древняя история! На месте Бирмингема сейчас ничего нет, выжженное поле, да и только. Знаешь, каково его население? Ноль!»

Так что, возможно, даже вполне вероятно, некоторые списки Мелани следует в какой-то степени обновить.

Дети занимаются в классе с понедельника по пятницу. По субботам они остаются запертыми в своих камерах, никто не приходит, даже сержант, а из громкоговорителей играет музыка. Она грохочет так, что разговаривать становится невозможно. Давным-давно у Мелани была идея создать язык, в котором вместо слов были бы знаки, чтобы дети могли общаться друг с другом через маленькие окошки в дверях, и она придумала ряд основных жестов, которые были довольно просты и одновременно забавны, но когда она спросила мисс Джустин, нельзя ли ей научить этим жестам одноклассников, та резко ответила «нет!», взяв при этом с нее обещание никому не рассказывать про свою идею, особенно сержанту. «У него и так мозги набекрень от вас, а если он вдобавок узнает, что вы разговариваете за его спиной, то потеряет последние крохи благоразумия».

Поэтому Мелани так никого и не научила своему новому языку.

Субботы обычно очень длинные и глупые, каждый раз их тяжело переживать. Мелани пересказывает сама себе вслух истории, которые им рассказали в классе, или повторяет доказательство бесконечности множества простых чисел в такт музыке, потому что так ее голос практически не слышен. Очень редко случается, что сержант все же приходит и приказывает ей замолчать.

Мелани знает, что сержант никуда не уходит по субботам, потому как однажды Ронни начала колотить рукой по сетке в окошке и колотила до тех пор, пока рука ее не превратилась в кровоточащий кусок плоти. Тогда пришел сержант и привел с собой двоих людей. Все они были одеты в защитные костюмы, за которыми не видно лиц. По звукам, доносившимся из камеры Ронни, Мелани догадалась, что они пытались усадить ее в кресло и пристегнуть. Было ясно, что та отчаянно сопротивлялась, продолжая кричать: «Оставьте меня в покое! Отпустите!» Затем в общей картине звуков появился ужасный треск, который все усиливался и усиливался, пока один из людей сержанта не прокричал: «Господи, только не…» – тут криками наполнился весь коридор. Почти неразличимо прозвучали слова: «Держи другую руку! Держи ее, черт тебя дери!» Спустя несколько мгновений воцарилась тишина.

Мелани не может сказать, что случилось после. Люди сержанта прошли по коридору и закрыли окошки на дверях всех камер. В понедельник Ронни не было в классе, и никто не знал, что с ней случилось. Мелани хочется думать, что на базе есть еще один класс и Ронни отвели как раз туда. И, быть может, однажды, когда сержант будет «тасовать колоду», она вернется. Хотя она понимает, что, скорее всего, сержант увел куда-то Ронни, чтобы наказать за ее поведение. Навряд ли он позволит ей когда-нибудь увидеть одноклассников.

Воскресенья это почти то же, что и субботы, только с душем и обедом. С утра детей заковывают в кресла, будто это обычный учебный день, но не пристегивают правую руку. Всех отвозят в душевую, это последняя дверь справа, как раз перед той стальной дверью.

Душевая выложена белым кафелем и абсолютно пуста. Когда всех одноклассников вкатывают в нее, люди сержанта приносят миски с ложками и ставят их на колени детям.

В миске извивается около миллиона крошечных личинок.

Дети едят.

В рассказах, которые они читают на уроках, дети иногда едят другие вещи – пирожные, и шоколад, и сосиски, и пюре, и чипсы, и конфеты, и спагетти, и фрикадельки. На самом же деле они едят только личинки и только раз в неделю. Доктор Селкрик ответила однажды, когда Мелани спросила, почему так: «Ваши тела невероятно эффективно перерабатывают белок. Кроме него, вам ничего больше не нужно. Ты чувствовала когда-нибудь жажду? Вот именно, все потому, что личинки полностью насыщают твой организм всеми необходимыми веществами».

Когда личинки доедены, люди сержанта забирают пустые миски, выходят и наглухо задраивают входную дверь. Теперь в душевой абсолютная темнота. Трубы за стенами начинают посмеиваться, и с потолка на детей падают первые капли химического спрея.

Это им пахнут все учителя и люди сержанта. Только в душевой его запах куда резче. Сначала тело слегка покалывает, но потом кожу будто пронзает тысяча игл. Глаза Мелани опухают, краснеют и почти перестают видеть. Но уже минут через тридцать, если сидеть неподвижно, все неприятные ощущения проходят, а вместе с ними и запах. Хотя к запаху, скорее всего, дети просто привыкают. Еще с час все сидят в кромешной темноте и ждут людей сержанта. Из-за этого купания воскресенье, возможно, самый отвратительный день в неделе.

А вот самый лучший – когда преподает мисс Джустин. Это не всегда один и тот же день, а бывают недели, когда она и вовсе не приходит. Но если Мелани вкатывают в класс и она видит мисс Джустин, ее сердце готово выпрыгнуть из груди от счастья.

На уроках мисс Джустин никто не скучает. Мелани приносит бесконечное удовольствие просто лишь смотреть на нее, а сидя в камере, она иногда пытается угадать, что на ней будет надето и как будут заплетены волосы в следующий раз. Волосы ее обычно очень длинные и слегка вьются. Кажется, будто смотришь на водопад. Иногда она завязывает их в узел на затылке, но и эта прическа ей очень идет. Она становится похожа на древнюю статую, держащую на своих руках потолок храма. На кариатиду. Кожа мисс Джустин невероятно красивого цвета – темно-коричневого, как деревья в тропических лесах на картине в камере Мелани, их семена растут только на пепле сгоревшего леса, или как кофе, который мисс Джустин пьет в перерывах между уроками. Но все сравнения не дают точного представления, так как этот цвет куда насыщеннее и глубже, чем те вещи, которые мы описали. Единственное, что можно с уверенностью сказать, так это то, что кожа мисс Джустин настолько же темна, насколько светла кожа Мелани.

Иногда мисс Джустин носит шарф, обвивающий ее шею и скользящий по плечам. В такие дни она становится похожа на пирата или на одну из женщин Гамельна, когда пришел Крысолов. Правда, женщины Гамельна на картинке в книге мисс Джустин по большей части старые и сгорбленные, а мисс Джустин молода, стройна и очень, очень красива. Так что она все же скорее пират, хоть и без высоких сапог и меча.

Когда она преподает, день наполняется множеством прекрасных вещей. Она может читать вслух стихи, или играть на флейте, которую принесла с собой, или показывать детям картинки из книг, рассказывая истории о людях, изображенных на них. Так Мелани узнала легенду про ящик Пандоры, в котором хранились все беды и несчастья на земле. Однажды мисс Джей показала детям картинку, на которой женщина открывала ящик и из него вылетали очень страшные вещи. «Кто это?» – спросила Анна.

– Это Пандора, – ответила мисс Джустин, – она была удивительной женщиной. Все боги благословили ее, одарив подарками. Вот что значит ее имя – «девушка, наделенная всеми дарами». Она была умна, храбра, красива и обладала всеми качествами, какие только можно пожелать. И лишь один недостаток был на другой чаше весов – любопытство.

Оказалось, что это качество присуще всем в классе, благодаря нему дети узнали легенду, берущую свое начало от войны богов с титанами и завершающуюся в доме Эпиметея, брата Прометея, где Пандора открывает ящик, из которого вылетают все несчастья и расползаются по земле.

Мелани сказала, что не винит Пандору за то, что та сделала, так как это была ловушка, которую Зевс подстроил для всех людей, желая отомстить за похищение огня с Олимпа Прометеем. Он создал Пандору специально, чтобы она стала женой Эпиметея и, сама того не сознавая, открыла злополучный ящик, стоявший у него дома.

– Повтори это громче, сестра, – сказала мисс Джустин.

– Мужчинам нравится, когда наказывают женщин. – Эти слова заставили мисс Джустин рассмеяться во весь голос. Мелани была этому очень рада, хоть и не поняла, что такого смешного в ее словах.

У этих дней есть один только минус – время летит слишком быстро. Каждая секунда так дорога ей, что она даже перестает моргать, замирает с широко раскрытыми глазами, буквально впитывая все, что говорит мисс Джустин, чтобы потом, сидя в камере, как бы заново оказываться на ее уроках. В классе же Мелани любит задавать много вопросов, потому что, когда мисс Джустин произносит ее имя, ей кажется, что она самый важный человек на всем белом свете.

2

Однажды во время урока мисс Джустин в класс вошел сержант. Он встал позади всех. Мелани и не догадывалась о его присутствии, пока он не заговорил. Когда мисс Джустин сказала: «В этот раз Винни-Пух и Пятачок насчитали три пары следов на снегу…», сержант грубо прервал ее: «Какого черта здесь происходит?»

Мисс Джустин обернулась и ответила:

– Я читаю детям сказку, сержант Паркс.

– Я вижу, – сказал он. – Но мне казалось, что мы должны их исследовать, а не развлекать.

Мисс Джустин напряглась. Если бы вы ее знали и видели так же хорошо, как Мелани, вы бы, конечно, тоже заметили. Но уже через мгновение учительница взяла себя в руки и спокойно ответила: «Это как раз то, чем мы занимаемся. Важно выяснить, как они усваивают и передают информацию. Для этого им нужно что-то рассказывать».

– Например, сказки? – ехидно спросил он.

– Нет, скорее идеи.

– О да, в Винни-Пухе множество идей мирового масштаба.

Это был сарказм. Мелани знает, как им пользоваться. Нужно говорить не то, что думаешь, а наоборот.

– Серьезно, вы впустую тратите время. Если хотите рассказывать им истории, расскажите про Джека-потрошителя или Джона Уэйна Гейси.[1]

– Они же дети, – напомнила ему мисс Джустин.

– Нет.

– С точки зрения психологии – да. Они просто дети.

– Тогда к черту психологию! – раздраженно ответил он. – Именно поэтому вам не стоит читать им «Винни-Пуха». Если вы будете продолжать в таком духе, то скоро начнете считать их настоящими детьми. И однажды облажаетесь – решите развязать одного из них, ведь им так не хватает ласки. Нет смысла говорить, что случится после этого.

Сержант подошел к доске, развернулся лицом к классу, засучил рукава рубашки и поднес правую руку к лицу Кенни. Ничего не происходило. Паркс плюнул на ладонь и помахал ею перед его лицом.

– Не надо, не делайте этого, – попросила мисс Джустин. Но сержант не отреагировал.

Мелани сидела через два ряда за Кенни и на два ряда правее, поэтому видела все отлично. Его рот раскрылся неестественно широко, он начал судорожно клацать челюстью, пытаясь вцепиться в протянутую ладонь. Слюни текли изо рта, но их было мало, потому что детям никогда не давали пить. Покачиваясь, теряя силы, Кенни продолжал хрюкать и огрызаться на руку сержанта, иногда даже всхлипывая.

Все стало еще хуже, когда дети вокруг Кенни тоже начали дергаться и клацать зубами, будто заразившись от него. Со стороны казалось, что у них разболелись животы.

– Вы видите? – спросил сержант, повернувшись к мисс Джустин. В ответ она просверлила его уничтожающим взглядом, в котором читалось желание ударить Паркса по лицу. Он удивленно моргнул и опустил руку.

– Не каждый, кто похож на человека, им является, – проговорил сержант поучительно.

– Не каждый, здесь я с вами согласна, – кивнула мисс Джустин.

Голова Кенни изо всех сил старалась освободиться от ремешков, что стягивали ее, а горло издавало неприятные стрекочущие звуки.

– Все хорошо, Кенни, – сказала мисс Джустин, – это скоро пройдет. Давайте вернемся к нашей истории. Она вам понравилась? Хотите узнать, что дальше случилось с Винни-Пухом и Пятачком? Сержант Паркс, вы позволите?

Он покачал головой, взглянув на нее:

– Вы не должны к ним привязываться. Вы же знаете, зачем они здесь. Черт, да вы знаете это лучше, чем многие…

Но мисс Джустин снова начала читать, как будто его здесь и не было. Через несколько минут сержант незаметно покинул помещение. Или опять молча встал позади всех. Хотя это навряд ли, так как мисс Джустин прошла в конец класса и закрыла дверь.

Той ночью Мелани не могла заснуть. Она думала о словах сержанта, что они не настоящие дети, и о том, как мисс Джустин смотрела на него, когда он дразнил Кенни.

Перед глазами постоянно всплывал образ Кенни, рычащего, скалящего зубы, рвущегося, словно собака с цепи, в бессильных попытках отгрызть сержанту руку. Она не понимала, почему он это делал, хотя ей казалось, все дело в том, что Паркс плюнул на ладонь и помахал ею перед носом. От руки шел запах, который почувствовала даже Мелани, сидя далеко от них. Ее голова закружилась в тот момент, а челюсти сами собой начали двигаться. Она до сих пор не может понять, что тогда произошло, ведь ничего подобного с ней никогда не случалось. Такое ощущение, что она должна была сделать что-то крайне важное и срочное, и тело взяло под контроль ее разум, чтобы ни в коем случае не опоздать.

Вместе с этим она никак не могла поверить, что у сержанта есть имя. Как у детей и как у учителей. До сих пор сержант казался ей скорее богом, ну, или титаном; теперь она знает, что он такой же, как и все, пусть даже и очень страшный. Он не просто сержант, он сержант Паркс. Масштаб этой перемены продержал ее без сна всю ночь.

В некотором смысле чувства Мелани к мисс Джустин тоже изменились. Хотя нет, они не изменились, а стали в сто раз сильнее. На всем свете нет никого добрее, лучше и милее, чем мисс Джустин; Мелани хотела бы быть богом, или титаном или троянским воином, чтобы сражаться за мисс Джустин и спасать ее от Слонопотамов и Бук. Она знает, что Слонопотамы и Буки живут в мире Винни-Пуха, а не в греческих мифах, но ей так нравится, как их зовут. Еще сильнее ей нравится сама мысль о спасении мисс Джустин. Она думает об этом каждый раз, когда не думает ни о чем другом. С этой мыслью даже воскресенья превращаются в довольно сносные дни.

Однажды на уроке мисс Мейлер освободила всем правую руку и придвинула к детям парты, дав задание сочинить и написать историю. Ее интересовал их словарный запас, а не то, о чем будет история. Это очевидно, потому как всем раздали список слов, за правильное использование которых в тексте ученики получили бы дополнительные баллы.

Мелани полностью проигнорировала этот список и дала волю своему воображению.

Когда мисс Мейлер спросила, кто хочет прочитать вслух свой рассказ, Мелани быстро подняла руку и сказала: «Я, мисс Мейлер! Я хочу прочитать!» Вот эта история:

Давным-давно жила на свете прекрасная женщина. Она была самой красивой, доброй и умной женщиной из всех. Она была высокой, но не горбилась, кожа ее была настолько темной, что казалось, она сама своя тень, а волосы ее так сильно вились, что когда ты смотрел на нее, голова начинала кружиться. А жила она в Древней Греции, во времена, когда война богов с ами завершилась и боги наслаждались своей победой.

Однажды женщина гуляла по лесу, и вдруг на нее напал монстр. Проклятый уродец хотел убить ее и съесть. Женщина оказалась очень храброй, она сражалась не жалея сил, но монстр был слишком велик. Он не обращал внимания на свои раны и продолжал наступать.

Женщина испугалась. Страх объял ее смертную душу.

Монстр выбил у нее меч, копье и приготовился ее съесть.

Но в этот момент появилась маленькая девочка. Это была особенная девочка, боги одарили ее всеми дарами, как Пандору. И, как Ахиллеса, ее искупала в Стиксе мама (красивая и удивительная женщина), поэтому девочка стала неуязвима, за исключением маленькой части тела (но это была не пятка – слишком очевидно; это совсем другое место, о котором она никому не рассказывала, чтобы монстр не смог его найти).

Маленькая девочка победила монстра и отрубила ему голову, руки, ноги и все остальные части тела. Прелестная женщина крепко обняла ее и сказала: «Ты у меня особенная. Ты всегда будешь со мной, и я никуда тебя не отпущу».

И они жили вместе долго и счастливо.

Последнее предложение она взяла из сказки Братьев Гримм, которую мисс Джустин однажды им читала, а остальные фрагменты придуманной истории были свободным пересказом греческих мифов из книги «Истории, что рассказала Муза» и всего, что Мелани слышала от других людей. Но это все равно была ее история, и она была очень счастлива, что другие дети оценили историю. Даже Кенни в конце сказал, что момент с расчленением монстра ему понравился.

Мисс Мейлер тоже казалась счастливой. Все время, пока Мелани читала свой рассказ, она записывала что-то в тетрадь. Плюс ко всему она записала весь рассказ на маленький диктофон, который всегда приносит на уроки. Мелани надеется, что она даст мисс Джустин послушать запись, чтобы та тоже услышала ее историю.

– Это было очень интересно, Мелани, – сказала мисс Мейлер.

Она положила диктофон на парту Мелани и начала задавать вопросы на тему рассказа. На что был похож монстр? Что чувствовала девушка, пока монстр был еще жив? Поменялось ли что-то в ней после его смерти? Какие чувства она испытывает к женщине, которую спасла? И еще много-много подобных вопросов, отчасти забавных, потому что начинает казаться, что герои истории на самом деле существуют. Как будто она спасла мисс Джустин от монстра и та обняла ее.

Это лучше, чем миллион греческих мифов.

3

Однажды мисс Джустин заговорила с ними о смерти. Эту тему навеяло стихотворение про атаку Легкой Бригады, в которой большинство бойцов погибает. (Она прочла стихотворение.) Дети хотели узнать, что такое смерть и каково это – умереть. «Все огни гаснут, а звуки становятся все тише, почти как по ночам, – только навсегда. Утра не наступает. А свет не включится больше никогда», – сказала она.

– Звучит ужасно, – дрожащим голосом проговорила Лиззи, вот-вот готовая заплакать. Мелани разделяла ее чувства; будто сидишь в душевой в воскресенье, вокруг запах химикатов, но даже когда он проходит, ничего не меняется, и так во веки веков.

Мисс Джустин поняла, что расстроила детей, и попыталась обнадежить их: «Но может, это совсем не так. Никто, по правде, не знает, потому что после смерти нельзя вернуться и рассказать, что там. В любом случае, для вас все будет по-другому, нежели для большинства людей, потому что вы…» Тут она осеклась.

– Мы что? – спросила Мелани.

Прошло несколько секунд перед тем, как мисс Джустин опять заговорила. Казалось, она ищет слова, которые бы не обидели их.

– Вы дети. Вы не можете себе представить, на что похожа смерть. Вам кажется, что жизнь будет продолжаться вечно, – мягко сказала она.

Мелани уверена – это не то, что она хотела сказать. Но даже после этих слов в классе воцарилась тишина. Все пытались решить для себя, что же такое смерть. Мелани была согласна с мисс Джустин – она не помнила время, когда жизнь ее была другой, и не могла представить, чтобы люди жили иначе. Но есть одна вещь, которая не вписывается в получающееся уравнение. Мелани должна была спросить об этом.

– Чьи мы дети, мисс Джустин?

В большинстве историй, которые ей известны, у детей есть родители (папа и мама), у Ифигении – Клитемнестра и Агамемнон, у Елены – Леда и Зевс. Иногда у них тоже есть учителя, но вот сержантов нет ни у кого. Поэтому вопрос затрагивал основы мироощущения Мелани, и задавала она его с легким трепетом.

Мисс Джустин опять долго думала, – стало ясно, что не стоит рассчитывать на правду.

– Твоя мама погибла, когда ты была еще очень маленькой. Скорее всего, твой отец тоже погиб, хотя нет никакой возможности это проверить. Поэтому армия приглядывает за тобой сейчас.

– А так только у Мелани? – спросил Джон. – Или у нас всех?

– У всех, – сказала мисс Джустин, медленно кивая.

– Мы в детском доме, – догадалась Анна. (Они недавно слышали историю про Оливера Твиста от мисс Джустин.)

– Нет, вы находитесь на военной базе.

– А разве армия заботится обо всех детях, чьи родители погибли? – вступил Стивен.

– Не обо всех.

Мелани долго и упорно собирала в голове все кусочки пазла, перед тем как спросить:

– Сколько мне было лет, когда умерла мама? Ведь если я ее не помню, значит, я была совсем маленькая.

– Это трудно объяснить, – проговорила мисс Джустин. По лицу было видно, что ей неудобно обсуждать такие темы.

– Я была тогда ребенком? – спросила Мелани.

– Не совсем, но почти. Ты была очень мала.

– Кто отдал меня в армию? Мама?

Опять долгое молчание.

– Нет, – наконец сказала мисс Джустин, – Армия сама тебя нашла после смерти мамы.

Это никак не укладывалось в голове (что-то формировалось в ней быстро и медленно и почти трудно). Мисс Джустин поспешила сменить тему. Дети обрадовались. После всего услышанного никому не хотелось обсуждать смерть.

Они перешли к изучению периодической таблицы элементов Менделеева, которая давалась им легко и непринужденно. Все по очереди называли элементы, начиная с Майлза, он сидел в первом ряду справа. Прошлись по таблице от начала и до конца, потом в обратном порядке. После чего мисс Джустин стала придумывать конкурсы: «Все элементы на букву Н!» или «Только актиноиды!».

Дети с интересом играют, пока задания не становятся действительно трудными: «Элемент не должен быть в группе или периоде и должен начинаться с буквы, которая есть в вашем имени!» Зои жалуется, что детям с длинными именами легче, у них больше шансов победить. Тут она, конечно, права, но ведь есть золото, индий, иридий, иттербий, иттрий, олово, осмий – не так уж мало.

Тем не менее Ксанти выигрывает (называя ксенон), и все смеются. Кажется, что разговор про смерть совсем забыли. Конечно же, это не так. Мелани знает своих одноклассников достаточно хорошо – каждый из них сейчас прокручивает слова мисс Джустин снова и снова. Тем же занимается и она, крутит их в своих мыслях, перетряхивает – вдруг что-нибудь эдакое получится. Ведь они никогда не изучали самих себя.

Тут Мелани додумалась до большого исключения из правила, что не все дети имеют родителей, – Пандору Зевс создал из обожженной глины, у нее не было ни мамы, ни папы. Мелани кажется, что так даже лучше, чем иметь мать и отца, с которыми никогда не встретишься. Призрак родителей будет парить всегда рядом, отягощая жизнь.

Но она хочет узнать еще кое-что, причем так сильно, что возможность расстроить мисс Джустин ее не останавливает. В конце урока она ждет, когда мисс Джустин приблизится к ней вплотную, чтобы задать ей вопрос совсем тихо.

– Мисс Джустин, – шепчет Мелани, – что будет, когда мы вырастем? Будет ли армия продолжать заботиться о нас или отправит домой в Маяк? И если мы туда отправимся, поедут ли с нами учителя?

Все учителя! Ага, конечно. Как будто ее заботит, увидит ли она когда-нибудь мистера «убаюкивающий голос» Виттакера. Или скучного доктора Селкрик, которая все время смотрит в пол, как будто боится увидеть в классе детей. Она спрашивает про вас, мисс Джустин, вас, вас, вас, и она хотела бы сказать это вслух, но боится – желания ведь могут не сбыться, если их произнести вслух.

Конечно, Мелани знает – из книг, что им читали, или из историй, что им рассказывали на уроках, – дети не всю жизнь проводят в школе. По окончании школы они не остаются жить дома вместе с учителями. И хотя она не знает до конца, что значат эти слова, на что может быть похоже окончание школы, она понимает, что это когда-нибудь произойдет и начнется что-то новое.

Поэтому она готова к тому, что мисс Джустин скажет: нет. Ее лицо не выдаст ни малейшего разочарования в случае такого ответа. Ей действительно нужны просто факты, чтобы подготовить себя к предстоящему горю разлуки.

Но мисс Джустин не ответила вообще ничего. Если только ее быстрое движение рукой не являлось ответом. Она заслонила лицо рукой, будто Мелани плюнула в него (хотя она ни за что на свете так не поступит!).

Затем сирена трижды провыла, возвестив об окончании учебного дня. Мисс Джустин опустила голову. Странно, но только тут Мелани впервые заметила, что мисс Джустин всегда носит что-нибудь красное. Футболка, лента для волос, брюки или шарф, что-нибудь обязательно красного цвета. Остальные учителя и доктор Колдуэлл и доктор Селкрик – все в белом, сержант и его люди – в зеленом, коричневом и зелено-коричневом. Мисс Джустин – в красном.

Как кровь.

Будто у нее рана, не заживающая и вечно напоминающая о себе.

Глупая идея, решила Мелани, потому что мисс Джустин всегда улыбается, а голос ее похож на пение птиц, на журчанье ручья. Если бы у нее что-то болело, она не смогла бы столько улыбаться. Но сейчас она не улыбается. Ее взгляд упирается в пол, а лицо перекошено, как будто она злится, грустит или болеет, – что-то плохое она должна извлечь из себя – может, слезами, может, словами, может рвотой или всем, вместе взятым.

– Я останусь! – кричит Мелани. Она отчаянно пытается спасти ситуацию и не расстраивать мисс Джустин. – Если вам нужно быть здесь, я останусь с вами. Я не хочу ехать в Маяк без вас.

Мисс Джустин поднимает голову и смотрит на Мелани. Ее глаза блестят, губы дрожат, как линии на приборе ЕЭГ доктора Колдуэлл.

– Извините меня, – быстро говорит Мелани. – Не грустите, мисс Джустин. Вы можете делать все, что хотите, конечно. Можете уйти, или остаться, или…

Третьего она не успела произнести, потому что произошло нечто невообразимое и удивительное.

Мисс Джустин подняла руку и начала гладить волосы Мелани.

Делает она это так, будто уже миллион раз их гладила.

В глазах у Мелани потемнело, она не могла ни дышать, ни говорить, ни думать. За всю жизнь к ней прикасались всего пару раз – и то люди сержанта. Прикосновения мисс Джустин слишком прекрасны, чтобы существовать в этом мире.

Все дети, которые могут видеть эту сцену, замерли. Их глаза и рты широко раскрыты. В классе так тихо, что слышно дыхание мисс Джустин, прерывистое, как будто ей холодно.

– О боже, – шепчет она.

– На этом урок заканчивается, – произносит сержант.

Мелани не может посмотреть на него – лямки не позволят. Кажется, вообще никто не заметил, как он вошел. Все лишь испуганно вздрогнули, услышав его голос, даже мисс Джустин (что повлияло на Мелани так же сильно, как и наличие имени у сержанта).

Сержант прошел по классу, и Мелани его увидела. Мисс Джустин отдернула руку от ее волос, как только раздался его голос. Голова ее снова опущена и лица не видно.

– Они возвращаются в свои клетки сейчас же, – говорит сержант.

– Да, – тихо соглашается мисс Джустин.

– А вам будет предъявлено обвинение.

– Да.

– Вполне возможно, вы потеряете свою работу. Потому как только что нарушили все правила, которые у нас были.

Мисс Джустин подняла голову. По щекам у нее текли слезы. «Да пошел ты, Эдди», – сказала она так тихо и спокойно, как будто говорила «доброе утро».

Поднявшись, она быстро вышла из класса. Мелани хотела позвать ее, сказать что-то, чтобы она осталась: – «Я люблю вас, мисс Джустин. Я буду и богом и титаном одновременно, лишь бы спасти вас!» Но не смогла произнести ни слова. Вошли люди сержанта и начали выкатывать детей по одному.

4

Почему? Почему она это сделала?

Хелен Джустин продолжает задавать себе этот вопрос и не находит ответа, растерянно, одиноко стоит в своей роскошной, комфортабельной камере, которая с каждой стороны на фут больше, чем обычная солдатская, да еще и с нормальной ванной. Опираясь на стену напротив зеркала, она боится в него посмотреть.

Потом она мыла руки. Она мыла руки так долго, что кожа начала с них слезать, но так и не смыла того ощущения, когда касаешься холодной кожи. Настолько холодной, будто кровь никогда не текла под ней. Кажется, что это тело только что подняли со дна самого глубокого моря.

Почему она это сделала? Что заставило ее руки коснуться этих волос?

Хороший полицейский – это всего лишь роль, которую она играет, чтобы исследовать эмоциональные реакции детей на нее, а после – отправить сладкоречивый отчет Кэролайн Колдуэлл об их «нормальном психическом состоянии».

Нормальное психическое состояние. Оно сейчас как раз у Джустин, по-видимому.

Это как долго рыть кому-то яму, глубокую, красивую, а потом отложить лопату и самому прыгнуть в нее.

Хотя рыла яму фактически не она, а испытуемый номер один. Мелани. Это был ее очевидный, отчаянный, восторженный порыв, встряхнувший Джустин так сильно, что ни о каком равновесии речи больше не шло. Эти большие доверчивые глаза на светлом личике – детство и смерть в одном флаконе.

Она не забыла о сострадании в нужный момент. Не напомнила себе, как делала это каждое утро, что когда программа завершится, Маяк заберет ее обратно так же быстро, как доставил сюда. Быстро и легко, со всем вещами, не оставляя следа. Это не жизнь. Это игра по каким-то своим, автономным правилам. Она сможет уйти чистой лишь в том случае, если не даст никому к себе прикоснуться.

Хотя эту колесницу уже не остановить.

5

Иногда бывают дни, которые начинаются не так, как всегда. В такие дни рушится целая система движений, издавна отточенных Мелани для существования. Она начинает чувствовать себя воздушным шариком, который ветер гоняет по пустыне без видимой на то причины. Через неделю после того, как мисс Джустин сказала детям, что их родители умерли, настал такой день.

Была пятница, когда сержант и его люди пришли, но учителей с ними не было и двери камер не открылись. Мелани уже знает, что будет дальше, но продолжает чувствовать беспокойство, когда слышит цоканье каблуков доктора Колдуэлл по бетонному полу. А через мгновение становится слышно, как она щелкает своей автоматической ручкой, щелк-щелк, щелк-щелк, хотя и не думает ничего писать.

Мелани не встает с постели. Она просто сидит и ждет. Она недолюбливает доктора Колдуэлл. Отчасти потому, что ее появление нарушает привычный ритм жизни, но в большей степени из-за того, что Мелани не понимает, зачем она нужна. Учителя учат, люди сержанта перевозят детей из камер в класс и обратно, а по воскресеньям – в душевую. Доктор Колдуэлл же появляется всегда неожиданно (Мелани пыталась найти систему в ее появлениях, но безуспешно), и все перестают делать то, что они делали, или то, что они должны были делать, до тех пор, пока она не уйдет.

Цоканье каблуков и щелканье ручки нарастают и нарастают, пока внезапно не прекращаются.

– Доброе утро, – слышится голос сержанта в коридоре, – чем мы заслужили удовольствие вас видеть?

– Сержант, – отвечает доктор Колдуэлл, – я начинаю серию новых тестов. Поэтому мне нужны испытуемые: и те и другие. – Ее голос, такой же мягкий и теплый, совсем как у мисс Джустин, заставляет Мелани чувствовать вину за свое отношение к ней. Может, она не такая плохая, если узнать ее получше.

– И те и другие? – переспрашивает сержант. – Вы имеете в виду мальчик и девочка?

– Что, что? – смеется доктор Колдуэлл, – Нет, нет, я совсем не это имею в виду. Гендерные различия не имеют никакого значения. Мы в этом давно убедились. Я имела в виду высокую и низкую грани нашей кривой.

– Хорошо, вы просто назовите мне номера, и я доставлю их вам.

– Из низкой отлично подойдет шестнадцатый номер, – говорит она. Слышится стук ее туфель, но она стоит на месте, так как звук этот не удаляется и не приближается. Ручка кликает.

– Может быть, этот? – спрашивает сержант. Его голос звучит очень близко.

Мелани поднимает глаза. Доктор Колдуэлл смотрит на нее через щель в двери. Их взгляды пересекаются, и они долго смотрят друг на друга, не моргая.

– Наш маленький гений? – спрашивает она, – Думайте, что говорите, сержант. Я не собираюсь тратить номер один на обычный тест. Когда я приду за Мелани, здесь будут ангелы с трубами.

Сержант бормочет что-то в ответ, и доктор Колдуэлл смеется.

– Я уверена, что с трубами вы можете совладать, – говорит она.

Звук щелкающей ручки удаляется.

– Две маленькие утки, – зовет она, – номер двадцать два.

Мелани не знает номера всех, но большую часть помнит благодаря тому, что учителя иногда называют детей не по имени, а по номеру. Марция – это номер 16, а Лиам – 22. Она не знает, что доктор Колдуэлл хочет от них и о чем собирается с ними говорить.

Она подходит к окошку и смотрит, как люди сержанта открывают камеры под номерами 16 и 22. Они выкатывают Лиама и Марцию и везут к большой стальной двери.

Мелани наблюдает за ними, пока они не пропадают из виду. Но она уверена, что они вышли за эту серую дверь, потому что идти там больше некуда – не в душевую же они пошли. А значит, Лиам и Марция своими глазами увидели, что там за ней!

Мелани надеется, что завтра будет день мисс Джустин, потому что она разрешает детям разговаривать на разные темы, не связанные с уроками, а ей так хочется расспросить Лиама и Марцию о том, что они делали, о чем с ними говорила доктор Колдуэлл и что находится за серой дверью.

Конечно, она надеется, что будет день мисс Джустин не только поэтому.

Так и происходит. На следующий день дети придумывают песни, силясь отличить ямб от хорея, следят за рифмой и играют на флейте. Но день проходит, а Лиам и Марция не появляются. Мелани возвращается в камеру, и всю ночь ей не дает покоя любопытство.

Наступают выходные, когда нет уроков и нет разговоров. Всю субботу Мелани внимательно слушает, но стальная дверь молчит, никого не впуская и не выпуская.

В воскресенье, в душевой, Лиама и Марции снова нет.

Понедельник – день мисс Мейлер, вторник – мистера Виттакера, и как-то после этого Мелани начинает бояться себя спрашивать, потому что до нее вдруг доходит, что Лиам и Марция могут вообще больше не вернуться, точно так же, как и Ронни не вернулась после того, как кричала и билась в дверь. А может, если она задаст вопрос, что-то изменится? Или если они все сделают вид, что ничего не замечают, то однажды Лиама и Марцию привезут обратно? Или наоборот, спросив «Куда их увезли?», она больше никогда их не увидит.

6

– Хорошо, – сказала мисс Джустин. – Кто-нибудь знает, какой сегодня день?

Сегодня вторник, это очевидно, а еще – день мисс Джустин, но все пытаются догадаться, что же еще особенного в этом дне.

– Ваш день рождения?

– День рождения короля?

– Давным-давно в этот день произошло что-то очень важное?

– Сегодня палиндромная дата?

– К нам кто-то придет?

Мисс Джустин стоит с большим холщовым мешком, который она принесла в класс. Всем жутко интересно, что же в мешке. Сегодня будет хороший день, один из лучших, наверное.

В конце концов Шивон догадалась:

– Это первый день весны! – прокричала она за спиной Мелани.

– Молодец! Ты абсолютно права, – с улыбкой произносит мисс Джустин. – Сегодня 21 марта и в нашем полушарии официально наступает весна. А еще 21 марта – это?

– Первый день весны, – повторяет Том, но Мелани, ругающая себя, что не догадалась про это сама, знает, что мисс Джустин нужно что-то еще.

– День весеннего равноденствия! – кричит Мелани.

– Точно! – соглашается мисс Джустин. – Аплодисменты юной даме! А теперь скажите мне, что же означает этот праздник?

Класс загалдел. Такое редко случается, особенно если учесть, что никто никогда не видел неба. Хотя с теорией они знакомы отлично. После зимнего солнцестояния, еще в декабре, ночи пошли на убыль, а дни становились длиннее (хотя ни ночь, ни день детям еще не пришлось наблюдать, так как окон в камерах нет). А сегодня день, когда они, наконец, сравнялись. Оба по 12 часов.

– Все, что вы сказали, делает сегодняшний день волшебным, – сказала мисс Джустин. – В старые времена этот день ассоциировали с перерождением природы, когда долгие зимние ночи отступали и весь мир обновлялся. День зимнего солнцестояния обещал, что дни больше не будут укорачиваться до тех пор, пока не растворятся вовсе. А день весеннего равноденствия исполнял это обещание.

Мисс Джустин подняла большую сумку и поставила на стол.

– Я думала об этом, – медленно говорила она, зная, что все внимание сейчас приковано к этой сумке, – и меня внезапно осенило, что вам никто никогда не показывал, что же такое весна. Поэтому я решила выйти за периметр базы и…

Дети испуганно затаили дыхание. Шестой регион в основном зачищен, но территория за периметром все еще принадлежит голодным. Если они увидят или почуют ваш запах – то не остановятся ни перед чем, пока не съедят вас.

Мисс Джустин посмеялась, глядя на испуганные лица детей.

– Шучу, – сказала она. – Часть лагеря была давно зачищена, но никаких строений там нет. Вместо них там много диких цветов, и даже есть пара деревьев. – Она широко раскрыла сумку. – Я сходила туда и набрала все, что смогла найти. До Катастрофы это сочли бы вандализмом, но сейчас дикие цветы никому не нужны. Вот я и решила – почему нет?

Она запустила руку в сумку и что-то оттуда достала. Какую-то палку, длинную и извилистую, из которой в разных направлениях торчали палочки поменьше. От них – еще меньше и так далее. И вся эта конструкция была испещрена маленькими зелеными пятнышками – но как только мисс Джустин покрутила палку в руке, Мелани поняла, что это не пятнышки. Они выпирали из палки, как будто просясь наружу. А некоторые из них были сломаны; посередине у них был разрез, из которого показывались тонкие зеленые ростки.

– Кто-нибудь знает, что это такое? – спросила мисс Джустин.

Все молчали. Мелани напряженно думала, сравнивая эту штуку со всем, что когда-либо видела и о чем слышала в классе. Ответ был где-то рядом, оставалось вспомнить, как называется принцип разделения чего-то большого в маленькое, а маленького – в еще меньшее и так далее.

– Это ветка, – сказала Джоанна.

Глупая, глупая, глупая Мелани. Она же видела множество веток на картине с джунглями. Хотя настоящая ветка выглядит немного иначе. Ее форма более замысловатая, а поверхность – шероховатая.

– В точку! – согласилась мисс Джустин. – Я думаю, перед вами ветка ольхи. Пару тысяч лет назад люди, жившие в этих местах, использовали кору данного дерева в медицине, поскольку она богата салицином. Это своего рода природное обезболивающее.

Она прошла по классу и отстегнула правые руки у всех, чтобы дети могли рассмотреть ветку поближе. Она немного уродлива, подумала Мелани, но выглядит очень интересной. Особенно когда мисс Джустин объяснила, что маленькие зеленые шарики – это почки, которые со временем станут листьями и полностью раскрасят дерево в зеленый цвет, как будто надев на него летнее платье.

Но в сумке оставалось еще много всего, поэтому, когда мисс Джустин подошла к столу, класс замер в ожидании. Что-то разноцветное находилось там внутри – шарики, прямые строгие линии, замысловатые узоры, – все это пестрило красками. С виду было немного похоже на ветки, но куда симметричнее. Цветы.

– Красный кэмпион, – сказала мисс Джустин, доставая маленькую веточку совсем не красного, скорее фиолетового цвета, каждый лепесток от нее раздваивается и становится похож на след животного, который Мелани однажды видела.

– Розмарин. Белые и зеленые пальчики, сплетенные вместе, так вы обычно держите руки, обхватив колени, когда нервничаете, но не хотите подавать виду.

– Нарцисс. Желтые трубы, как те, в которые дуют ангелы на старых фотографиях в книгах, но с бахромой по краям, колыхающейся от дыхания мисс Джустин.

– Мушмула. Белые шарики в плотной оболочке, сделанные из перекрывающихся лепестков, изогнутых и теснящих друг дружку, но расступающихся с одной стороны, чтобы показать цветок внутри – крошечную модель других цветов.

Дети загипнотизированы. В классе наступила весна. Равноденствие, мир замер между зимой и летом, жизнью и смертью, как крутящийся мяч на кончике пальца.

Пока все смотрели на цветы, мисс Джустин сажала их в бутылки и банки и расставляла по всему классу, превратившемуся в весенний луг.

Она прочла детям стихи о цветах, начав со стихотворения Уолта Уитмена о сирени и о том, что весна всегда возвращается. Но уже через пару строк поэт заговорил о смерти и предложил отдать веточку сирени гробу, проходящему по миру. Мисс Джустин решила, что лучше будет прочесть Томаса Кэмпиона. Его даже зовут, как цветок. (Стихи Кэмпиона понравились Мелани куда больше.)

Но, возможно, самое главное, что вынесла она из этого дня – знание даты. То, что ей никак нельзя забывать. Поэтому Мелани начала счет дням.

Для этого она расчистила место в уме, где будет отмечать, какое сегодня число какого месяца. Вскоре она обязательно спросит у мисс Джустин, високосный ли этот год или нет. Пока она знает число – все хорошо.

Знание даты обнадеживает ее, хотя она не может понять почему. Как будто это дает ей секретную силу – управления маленьким кусочком мира.

С этим чувством она столкнулась впервые.

7

Кэролайн Колдуэлл мастерски извлекает мозги из черепной коробки. Она делает это быстро и методично, получая в итоге мозг целиком с минимальными повреждениями. Она так в этом поднаторела, что могла бы провести эту операцию даже во сне.

На самом деле она не спала уже три дня, а глаза ее так зудят, что тереть их не имеет никакого смысла. Но ум ясен, если только вовремя отделять галлюцинации от реальности. Она знает, как это делать. Она будто наблюдает за собой со стороны, восхищаясь виртуозностью своих действий.

Первый разрез делается в задней части затылочной кости – острый скальпель легко проходит по месту, которое Селкрик открыла для нее, сбрив волосы и растянув кожу, чтобы были видны мышцы.

Идеально прямая линия разреза проходит по самой широкой части черепа. Тут важно иметь достаточно места для работы, чтобы не раздавить мозг или не потерять его часть, когда будешь доставать. Ее скальпель путешествует по черепу, как смычок по струнам скрипки, через теменную и височную кости, сохраняя разрез идеально ровным, пока не доходит, наконец, к надбровным дугам.

В этот момент прямая линия перестает иметь значение. Это место помечают – Х. Доктор Колдуэлл делает разрез от верхнего левого угла в правый нижний, а затем из нижнего левого в верхний правый – два глубоких надреза пересекаются прямо между глаз подопытного.

Мерцание глаз в молниеносной саккаде, фокусировка и расслабление в многочасовой напряженной работе.

Подопытный мертв, но патоген, который управляет его нервной системой, нисколько не напуган тем, что потерял управление телом. Он до сих пор капитан этого тонущего корабля и знает, чего хочет.

Доктор Колдуэлл углубляет разрезы, пересекающиеся в передней части черепа, потому что пазуха субъекта в состоянии аффекта удваивает толщину кости в этом месте.

Затем она кладет скальпель и берет отвертку – из набора ее отца, который он получил в подарок от издательства Ридерс Дайджест более тридцати лет назад.

Следующая часть операции очень трудна и требует большого мастерства. Она прощупывает разрезы концом отвертки, слегка раздвигая их. Здесь главное – не задеть отверткой мозг.

Подопытный вздыхает, хотя кислород ему больше ни к чему. «Скоро закончим», – говорит доктор Колдуэлл и спустя секунду чувствует себя глупо – эта фраза не имеет никакой ценности с медицинской точки зрения.

Она видит, что Селкрик наблюдает за ней с почти нескрываемой улыбкой. Оскорбленная, она щелкает пальцами, делая Селкрик знак, чтобы та снова передала ей скальпель.

Теперь ее работа требует ювелирной точности – ощупать череп концом отвертки, – нужно понять, где разрезы не так глубоки, как нужно, и обновить их скальпелем, постепенно выравнивая верхушку черепа в один свободно лежащий кусок.

Самая сложная часть теперь пройдена.

Поднимая переднюю часть черепа, Колдуэлл освобождает ее от мозговых нервов и кровеносных сосудов при помощи скальпеля номер 10, пока она не начинает отходить свободно. После того как показывается спинной мозг, она отрезает и его.

Но она не пытается вытащить весь мозг сразу. Теперь, когда он свободно лежит в черепной коробке, она отдает скальпель доктору Селкрик и берет «курносые» плоскогубцы, при помощи которых очень осторожно удаляет острые кости, гордо торчащие из отверстия, сделанного ею в черепе. Сложно представить, как мозг может пройти через этот импровизированный люк (попробовать еще раз).

Сейчас она поднимает его, аккуратно держа кончиками пальцев снизу.

И кладет, очень осторожно, на разделочную доску.

Подопытный номер 22, которого звали Лиам, если вы, конечно, признаете идею давать имена этим существам, продолжал смотреть на нее. Но это не значит, что он был жив. Доктор Колдуэлл считает, что смерть наступает, когда патоген через кровь попадает в мозг. То, что остается, несмотря на слабое биение сердца (около 10 ударов в минуту) и способность разговаривать, уже нельзя назвать человеком. Этому существу можно дать любое имя, мужское или женское. Но это паразит.

Паразит, чьи потребности и инстинкты кардинально отличаются от человеческих, является очень прилежным управляющим. Значительная часть органов продолжает работать под его давлением даже без связи с мозгом, который вот-вот разрежут на тонкие ломтики и зажмут стеклянными пластинами.

– Может, вытащить оставшуюся часть спинного мозга? – спрашивает доктор Селкрик. Этот умоляющий тон вызывает презрение у доктора Колдуэлл. Она похожа на нищего, просящего не деньги или еду, а милостыню. Не заставляй меня делать ничего мерзкого и тяжелого.

Доктор Колдуэлл готовит бритву и даже не оборачивается: «Конечно, вперед».

Она бесцеремонна, даже угрюма, потому что эта часть процедуры оскорбляет ее профессиональную гордость. Это единственное, что может заставить ее пригрозить кулаком несуществующему богу. Она читала о том, как мозги разрезали в старые добрые времена, еще до Катастрофы. Тогда был прибор под названием АСУ – Автоматизированный станок с ультрамикротомом. При помощи алмазного лезвия он позволял получать сверхтонкие срезы биологической ткани (в том числе и мозгов) толщиной в несколько десятков нанометров. Тридцать тысяч срезов в одном миллиметре!

Лучшее, на что способна гильотина доктора Колдуэлл, не смазывая и не повреждая хрупкие структуры, на которые она хочет посмотреть, – всего лишь десять срезов в одном миллиметре.

Позовите Роберта Эдвардса, Элизабет Блекберн, Гюнтера Блобеля, Кэрол Грейдер, да любого молекулярного биолога, получившего Нобелевскую премию, и посмотрите, что они смогут сделать.

Колдуэлл уверена, что у нее (или у него) был автоматизированный станок ультрамикротом, трансмиссионный электронный микроскоп ТИМ 0.5, система визуализации живых клеток и целая армия аспирантов, стажеров и лаборантов для тупой рутинной обработки данных. И все это для того, чтобы лауреат Нобелевской премии мог спокойно танцевать вальс со своей чертовой музой под луной.

А на ее руках, пока она пытается спасти мир, как будто бы варежки вместо хирургических перчаток. У нее был однажды шанс сделать все стильно. Но из этого ничего не вышло, и вот она здесь. Одна, но зато сама себе начальник. Продолжает бороться.

Несчастная жалоба Селкрик вырывает ее из бесцельных мечтаний: «Спинной мозг разрывается, доктор. Начиная с двенадцатого позвонка».

– Бросьте его, – бормочет она, даже не пытаясь скрыть свое презрение.

8

Сто семнадцать дней прошло с тех пор, как Лиама и Марцию увезли.

Мелани продолжает думать о них, но так и не решилась спросить мисс Джустин или кого-то еще о случившемся. Однажды только она поинтересовалась у мистера Виттакера, что означают слова «две маленькие уточки». Она помнит, что доктор Колдуэлл произнесла это выражение в тот день.

У мистера Виттакера был один из тех странных дней, когда он приходит на уроки с бутылкой, наполненной до краев лекарством, от которого ему сначала становится лучше, а потом значительно хуже. Мелани видела этот странный и пугающий процесс много раз и научилась предсказывать его стадии. Мистер Виттакер заходит в класс нервный и раздражительный, ругая детей за все, что они говорят или делают.

Потом он выпивает лекарство, которое растекается внутри него, как чернила в воде (мисс Джустин показала однажды такой фокус). Его тело расслабляется, проходят нервные тики и содрогания. Его мозг тоже расслабляется, и на непродолжительное время мистер Виттакер становится мягким и вежливым. Если бы он только мог на этом остановиться, было бы просто замечательно, но он продолжает пить, и чудо проходит. Нет, он не становится снова сварливым. То, во что он превращается, куда хуже и отвратительней. Мелани даже не знает, как это назвать. Он грязнет в своем горе и в то же время пытается вырваться из себя, будто внутри него есть что-то, к чему совсем не хочется прикасаться. Иногда он плачет и просит прощения – но не у детей, а у кого-то еще, которого нет в классе и чье имя постоянно меняется.

Хорошо зная эту последовательность, Мелани задала свой вопрос в самый благоприятный момент:

– Что означают «две маленькие уточки», о которых говорила доктор Колдуэлл? Почему она упомянула их в тот день, когда забрала Марцию и Лиама?

– Это из игры, которая называется «Бинго», – отвечает ей мистер Виттакер, его голос только начинает дрожать, – в ней у каждого игрока есть карточка с числами от 1 до 100. Ведущий называет номера наугад, и первый, кто закроет все номера, побеждает.

– А две маленькие уточки это приз? – спросила Мелани.

– Нет, Мелани, это кодовое название одного номера. У каждого числа есть своя фраза или слово. Две маленькие уточки – двадцать два, на бумаге они очень похожи, смотри, – сказал он и нарисовал число на доске. – Видишь? Они как две плавающие уточки.

Мелани считает, что они все же больше похожи на лебедей, но игра «Бинго» ей не понравилась. Значит, доктор Колдуэлл всего лишь назвала номер Лиама дважды, уточняя, что выбирает именно его.

Но для чего?

Мелани думала о числах. Ее секретный язык использует их – разное число поднятых пальцев на правой или левой руке, или дважды на правой, если левая привязана к креслу. Таким образом, получается шесть раз по шесть разных комбинаций (сжатый кулак тоже сигнал) – достаточно для всех букв алфавита и специальных знаков для учителей, доктора Колдуэлл и сержанта плюс вопрос и знак «шучу».

Сто семьдесят дней означают, что сейчас лето. Может, мисс Джустин снова принесет мир в класс – покажет, что такое лето, как уже показала весну. Но она изменилась в последнее время. Иногда забывает, о чем говорит, обрывается на полуслове и долго молчит, перед тем как снова начать говорить, причем совсем не о том, о чем говорила раньше.

Она стала больше читать вслух, а играть и петь песни – намного меньше.

Может быть, ей грустно из-за чего-то. Эта мысль приводит Мелани в отчаяние и заставляет злиться. Она хочет защитить мисс Джустин, хочет знать, кто посмел сделать ее грустной. Если бы она могла это узнать, она даже не знает, что бы сделала с ним, но уверена, что он (или она) очень долго извинялся бы.

И когда она начинает думать, кто же это мог быть, ей на ум приходит только одно имя.

И вот его обладатель заходит сейчас в класс, возглавляя полдюжины своих людей, хмурое лицо наискось перечеркнуто диагональным шрамом. Он кладет руки на подлокотники кресла Мелани, поворачивает его и выталкивает из класса. Он делает это быстро и резко, как и многое другое. Подкатив кресло к камере (Мелани), он ногой открывает дверь и так резко и внезапно разворачивает кресло, что тошнота подкатывает к ее горлу.

Двое из людей сержанта заходят за ним внутрь, но никуда не идут. Они смирно стоят и ждут, пока он не подает им знак кивком. Один из них достает пистолет и берет Мелани на мушку, а другой начинает отстегивать ремни, сначала освобождают шею, затем спину.

Мелани ловит взгляд сержанта, чувствуя, как что-то внутри нее сжимается в кулак. Это он виноват в том, что мисс Джустин грустно. Обязательно он. Ведь грустить она начала после того, как он рассердился и сказал, что она нарушила все правила.

– Посмотри на себя, – говорит он Мелани. – Лицо все перекошено, как будто у тебя есть чувства. Господи боже!

Мелани с ненавистью смотрит на него в упор:

– Если бы у меня был ящик со всем злом в мире, – сквозь зубы говорит она, – я бы приоткрыла его совсем чуть-чуть и затолкала вас внутрь. А после закрыла бы навсегда.

Сержант смеется, и в его смехе слышатся нотки удивления – он не может поверить в то, что только что услышал.

– Что ж, дерьмово, – говорит он. – Я бы лучше никогда не подпускал тебя к этой коробке.

Мелани возмущена тем, что он так легко высмеял самую большую обиду, которая сидела в ней. Она бросает все, отчаянно пытаясь поднять ставки в этом разговоре.

– Она любит меня! – проговаривается она. – Вот почему она гладила мои волосы! Потому что любит меня и хочет быть со мной! И все, что вы сказали, огорчило ее, она ненавидит вас! Ненавидит так сильно, как ненавидела бы голодного!

Сержант уставился на нее, с его лицом начало что-то происходить. Удивление сменил испуг, а затем – гнев. Пальцы больших рук медленно сжимаются в кулаки.

– Я разорву тебя, несчастная тварь! – сдавленно произносит он.

Люди сержанта смотрят на происходящее с нескрываемой тревогой. Им кажется, они должны что-то сделать, но не понимают, что именно. Один из них говорит: «Сержант Паркс…» – но продолжения не следует.

Сержант выпрямляется, делает шаг назад и пожимает плечами.

– Здесь мы закончили, – говорит он.

– Она все еще пристегнута, – говорит один из его людей.

– Очень плохо, – отвечает сержант. Он оставляет дверь открытой и выжидательно смотрит на одного, потом на другого, пока они не сдаются и не уходят, оставив Мелани в камере.

– Сладких снов, девочка, – говорит сержант. Он захлопывает дверь, она слышит удаляющиеся шаги.

Один.

Два.

Три.

9

– Я сомневаюсь в вашей объективности, – доктор Колдуэлл говорит Хелен Джустин.

Джустин молчит, но ее лицо говорит – Неужели?

– Мы исследуем эти объекты не просто так, – продолжает Колдуэлл. – Вы могли не заметить этого из-за невысокого уровня поддержки, что мы получаем, но наши исследования имеют несоразмерно большее значение.

Джустин продолжает молчать, и Колдуэлл кажется, что нужно чем-то заполнить образовавшийся вакуум. А может, и переполнить:

– Не будет преувеличением сказать, что выживание нашей расы может зависеть от того, выясним мы или нет, почему у этих детей инфекция не развивалась так, как в других девяноста девяти и девятистах девяноста девяти тысячных процента случаев. Наше выживание, Хелен. Вот каковы ставки. Какая-то надежда на будущее. Какой-то способ выбраться из этого беспорядка.

Они в лаборатории, отвратительной мастерской Колдуэлл, в которой Джустин редко бывает. Сейчас она здесь только потому, что Колдуэлл позвала ее. И эта база, и эта миссия находятся под юрисдикцией военных, но Колдуэлл все равно остается ее боссом, поэтому, когда приходит вызов – она должна ответить. Она должна покинуть класс и посетить камеру пыток.

Мозги в банках. Тканевые культуры, в которых угадываются человеческие конечности и органы, образуют скомканные тучи серой грибковой материи. Рука и предплечье – детские, конечно, – вырваны и разрезаны, кожа зажата металлическими щипцами, в нее вставлены желтые пластиковые штыри, отделяющие мышцы от верхних слоев кожи, которые и нужно исследовать. В комнате привычный беспорядок, жалюзи всегда опущены, чтобы держать окружающий мир на клинически оптимальном расстоянии. Свет – абсолютно белый, невероятно интенсивный, пронизывающий, исходит из люминесцентных ламп, висящих под потолком.

Колдуэлл готовит слайды для микроскопа, используя лезвие, чтобы разрезать на пластинки то, что напоминает язык.

Джустин не вздрагивает, не отворачивается. Она старается смотреть на все, что здесь происходит, поскольку является частью этого процесса. Делая вид, что она ничего не замечает, ее прошлое безвозвратно растворяется за горизонтом лицемерия, падая в черную дыру солипсизма.

Господи, она может превратиться в Кэролайн Колдуэлл.

Которая фактически является частью невероятно большого танка под названием «Спасение человеческой расы» еще с первых дней после Катастрофы. Пара десятков ученых, секретная миссия, секретное правительственное обучение – самое крупное предприятие в быстро тонущем мире. Многих позвали, но лишь единицы были избраны. Колдуэлл была одной из лучших, в первых рядах, когда двери перед ней захлопнулись. Неужели это до сих пор не дает ей покоя? Сводит с ума?

Это было так давно, что Джустин успела забыть большую часть деталей. Через три года после первой волны инфекций распадающиеся страны развитого мира ошибочно сочли, что достигли дна. В Великобритании число инфицированных стабилизировалось, и начали обсуждать дальнейшие действия. Маяк собирался найти вакцину, восстановить города и столь желанный всеми статус-кво.

На этой радостной волне были созданы две мобильные лаборатории. Они не были построены с нуля – не хватило бы времени. Вместо этого их соорудили на скорую руку, экспроприировав два автомобиля, принадлежащих ранее Лондонскому Музею естественной истории.

Предназначенные для того, чтобы быть передвижными выставками, Чарльз Дарвин и Розалинд Франклин – «Чарли» и «Рози» – стали огромными передвижными научными станциями. Каждый был длиной с автопоезд и почти в два раза шире. Оба были оборудованы самыми современными биологическими и химическими лабораториями плюс кабины для шести исследователей, четырех охранников и двух водителей. Министерство обороны (точнее то, что от него осталось) также приложило руку к их созданию – оба получили гусеницы, внешние броневые листы толщиной в дюйм и по паре крупнокалиберных пулеметов и огнеметов (на носу и в хвосте).

Великие зеленые надежды, как их прозвали, были оборудованы с таким размахом, какой только можно было тогда себе вообразить. Политики надеялись стать героями грядущего возрождения человечества, произносили речи, стоя на них, и разбивали бутылки шампанского об их борта. Они отправились в путь со слезами и молитвами.

В небытие.

Все развалилось очень скоро – передышка была уловкой, созданной могущественными силами, отменившими друг друга. Инфекция продолжила распространяться, и глобальный капитализм продолжал разрывать себя на части – как два гиганта едят друг друга на картине «Осенний каннибализм» Дали. Никакое количество мастеров пиара не смогут ничего сделать перед лицом Армагеддона. Он прошелся по баррикадам и был таков (получил удовольствие).

Никто больше не видел тех отобранных для секретной миссии гениев. Они остались во втором дивизионе, на скамейке запасных, заняли второй ряд. Только Кэролайн Колдуэлл может спасти нас! Боже, черт тебя побери, помоги нам.

– Вы притащили меня сюда не для того, чтобы я была объективной, – напомнила Джустин своей начальнице, удивившись, что голос ее не становится тише. – Вы взяли меня, потому что вам нужны психологические оценки в дополнение к сырым данным, полученным из вашего собственного исследования. Если же я цель, то я бесполезна. Я думала, что весь смысл был в моем взаимодействии с детской психикой.

Колдуэлл уклончиво покачала головой и сжала губы. Она каждый день использует помаду для создания хорошего впечатления, несмотря на ее дефицит; создает позитивный настрой в мире. В возрасте ржавчины она остается нержавеющей сталью.

– Взаимодействие? – говорит она. – С ним все в порядке, Хелен. Я говорю о том, что за его пределами. – Она кивает на стопку бумаг, сложенных на рабочем столе, рядом с чашками Петри и коробками для слайдов. – Тот лист, что наверху. Это обычные копии запросов в Маяк, что вы отправляли. Вы хотели, чтобы они ввели мораторий на физические испытания объектов.

Нет смысла спорить.

– Я просила вас отправить меня домой, – говорит Джустин. – Семь раз, по разным причинам. Вы отказали.

– Вас привезли сюда для выполнения определенной работы, которая все еще не сделана. Поэтому я предпочитаю не разрывать с вами контракт.

– В этом случае вам придется смириться с последствиями, – говорит Джустин. – Если бы я вернулась в Маяк, возможно, мне удалось бы найти другой способ. Если же вы оставляете меня здесь, вам остается только терпеть небольшие неудобства в лице меня, имеющей совесть.

Губы Колдуэлл сузились в одну тонкую линию. Она дотрагивается до лезвия и передвигает его так, чтобы оно было параллельно краю стола.

– Нет, – говорит она, – дело не в этом. Я определяю программу, и вы играете в ней определенную роль. И эта роль до сих пор очень важна, поэтому мы сейчас разговариваем. Я обеспокоена, Хелен. Вы, кажется, совершили фундаментальную ошибку, осудив нас, и пока вы ее не исправите, она будет заражать все ваши исследования. Вы станете не просто бесполезной, вы превратитесь в обузу.

Фундаментальная ошибка. Джустин искренне сомневается в том, что Колдуэлл сама не совершает их, но торговаться сейчас бессмысленно.

– Разве не очевидно для вас, – говорит она вместо этого, – что детская психика находится в человеческих рамках. Более того, она почти точь-в-точь ее повторяет.

– Это ваш отчет?

– Нет, Кэролайн. Это мои наблюдения. Видимые. Эмоциональные. Ассоциативные. Рабочие.

Колдуэлл пожимает плечами:

– Ну, в рабочие наблюдения нужно включить их первоклассные рефлексы. Те, кто испытывает неутолимый голод при одном запахе человеческой плоти, не совсем вписываются в пределы нормальных человеческих параметров, не так ли?

– Вы понимаете, о чем я.

– Да. А вы знаете, что не правы. – Колдуэлл не повысила голос и не выказала никаких признаков злобы, или раздражения, или разочарования. Она, как учитель, подвергла лепет ученика логической критике, дабы исправить его и пойти дальше по программе. – Испытуемые не люди, они – голодные. Отлично обученные голодные. Тот факт, что они умеют разговаривать, заставляет нас сопереживать им, и это делает их гораздо опасней обычных голодных, с которыми мы, как правило, сталкиваемся. Держать их здесь, внутри периметра, уже риск – вот почему нас отправили так далеко от Маяка. Но информация, которую мы собираемся получить, с лихвой покроет все риски. Она оправдает все.

Джустин засмеялась – тяжелые комки воздуха, с трудом вырывающиеся из груди. Это должно быть сказано. Без этого никуда.

– Вы разрезали двух детей, Кэролайн. И сделали это без наркоза.

– Они не реагируют на анестезию. Клетки их мозга имеют такую крошечную липидную фракцию, что альвеолярные концентрации никогда не пересекают порог их чувствительности. Это само по себе должно сказать вам, что онтологический статус испытуемых находится под сомнением.

– Ты разрезала детей! – повторила Джустин. – Боже мой, ты как злая ведьма в сказке. Я знаю, что у тебя есть разрешение. Ты уже разрезала семерых, да? Еще до того, как привезли меня. До того, как ты вызвала меня сюда. А остановилась, потому что не было изменений. Ничего нового ты уже не находила. Но теперь ты игнорируешь это и начинаешь снова. Так что да, я отправляла запросы в Маяк, надеялась, что там не все сошли с ума.

Джустин понимает, что говорит слишком громко и резко. В наступившей тишине она ждет слов «Вы уволены». Какое это будет облегчение. Все будет кончено. Она забудет все, как только ее отправят обратно в Маяк. Это станет проблемой кого-то другого. Конечно, она попытается спасти детей, если представится шанс, но их нельзя спасти от этого мира. Из него не убежишь.

– Я бы хотела тебе кое-что показать, – сказала Колдуэлл.

Джустин не ответила. Невидящим взглядом она наблюдала за Колдуэлл, которая пошла в другую часть лаборатории и вернулась со стеклянным аквариумом в руках, в котором была выращенная ею тканевая культура. Эта старшая, ей уже несколько лет. Аквариум, восемнадцать дюймов в длину, двенадцать в ширину и десять в высоту, весь заполнен плотной массой мелких темно-серых нитей. Сахарная вата со вкусом чумы, подумалось Джустин. Невозможно описать, на что похожа эта масса; источник ее терялся в токсичных пенах, исходивших от него.

– Это все один организм, – сказала Колдуэлл с гордостью и, возможно, даже с извращенной привязанностью в голосе. И уточнила: – Теперь мы знаем, что это за организм. Нам наконец-то удалось это выяснить.

– Мне казалось, это довольно очевидно, – сказала Джустин.

Колдуэлл совсем не смущает сарказм.

– О, мы знали, что это грибок, – согласилась она. – Было предположение, что патоген голодных должен быть изначально или вирусом, или бактерией. Быстрое начало и несколько векторов инфекции, казалось, указывали в этом направлении. Но было и множество доказательств в пользу грибковой гипотезы. Если бы Катастрофа не произошла так быстро, организм был бы изолирован в течение нескольких дней.

Но… нам пришлось ждать. В хаосе тех первых недель многие данные были безвозвратно утеряны. Все тесты, делавшиеся на первых жертвах, были прекращены, когда эти жертвы начали нападать на врачей и ученых, пытавшихся разобраться, в чем дело. Распространение чумы по экспоненте убеждало нас, что такой сценарий будет разыгрываться снова и снова. Ученые, которые могли бы рассказать нам самое важное, были уже заражены.

Колдуэлл говорила сухим, безжизненным тоном лектора, но выражение ее лица менялось, когда она опускала глаза на то, что являлось ее Немезидой и одновременно смыслом всей ее жизни.

– Если выращивать патоген в сухой, стерильной среде, – говорила она, – он в конечном счете раскроет свою истинную природу. Но его рост протекает очень медленно. Удивительно медленно. У голодных лишь через несколько лет появляются первые признаки на коже – вздутые темно-серые вены или шершавые пятна. В аквариуме этот процесс еще медленней. Данному образцу двенадцать лет, и он еще молод. Половые признаки – спорангии или гимены – не сформировались. Вот почему заразиться можно только от укуса голодного или прямого контакта с ним. После двух десятилетий в сухой среде патоген так и не начинает процесс размножения. Он может делиться только в питательном растворе. В идеале – в человеческой крови.

– Зачем вы мне все это рассказываете? – спросила Джустин. – Я читала литературу.

– Да, Хелен, – согласилась Колдуэлл, – но это я ее написала. И продолжаю писать. Благодаря тканям, взятым из хорошо сохранившихся голодных – одна из них перед тобой, – я смогла установить, что голодный патоген – это старый друг в новом костюме. Офиокордицепс однобокий.

Мы впервые столкнулись с этим паразитом у муравьев. Его поведение было ужасно. Тот документальный фильм останавливался на каждой зловещей детали.

То же делала и Колдуэлл, хотя никакой нужды в подробной детализации не было. Когда она впервые поняла, что голодный патоген – это мутировавший Кордицепс, она была настолько счастлива, что должна была поделиться открытием. Она уговорила Маяк утвердить образовательную программу для всего персонала базы. Они поделились в столовой на группы по двадцать человек в каждой, а Колдуэлл начала представление, включив вырезки из документального фильма Дэвида Аттенборо, вышедшего на экраны за двадцать лет до Катастрофы.

Прекрасно поставленный голос Аттенборо, как мед из английского загородного сада, описывал, с непонятным придыханием, как споры Офиокордицепса дремлют на лесной почве в условиях повышенной влажности, к примеру, в тропических лесах Южной Америки. Муравьи-листорезы подбирают их, не замечая, потому что споры липкие. Они прицепляются к нижней части грудной клетки или живота муравья. После присоединения окутывают муравья тонкими нитями и атакуют его нервную систему.

Гриб пожирает муравья.

На экране показывают муравьев в конвульсиях, тщетно пытающихся содрать с себя липкие споры быстрыми, судорожными взмахами ног. Не помогает. Споры уже проникли в тело, а нервная система наполняется множеством иноземных химических веществ, которые отлично заменяют собственные нейротрансмиттеры.

Гриб садится за руль, упирает педаль газа в пол и уводит муравья прочь. Заставляя его забираться так высоко, как он только может, – к листику на высоте пятидесяти футов над землей, в который он вгрызается своими челюстями.

Гриб проходит через все тело муравья и вырывается из головы – череп сжираемого изнутри насекомого начинает напоминать фаллический спорангий. Спорангий выплескивает наружу тысячи спор, которые разлетаются на мили, падая с большой высоты. Что, конечно, и является смыслом упражнения.

Тысячи видов Кордицепса, каждый из которых специалист по конкретному виду муравьев.

Но в какой-то момент Кордицепсы объединились, чтобы не быть такими привередами. Они перепрыгнули сначала видовой барьер, затем родовой, семейный, порядковый и, в конце концов, классовый. Они пробились на самый верх эволюционного дерева, предположив на мгновение, что у него тоже есть верхушка.

– Это, – сказала Колдуэлл, положив руку на запечатанную крышку аквариума, – это то, что в головах наших подопытных. В их мозгах. Когда вы заходите в класс, вы думаете, что говорите с детьми. Но это не так, Хелен. Вы говорите с тем, что убило детей.

– Я не верю в это, – сказала Джустин, покачивая головой.

– Я боюсь, не имеет значения, во что вы верите.

– Они проявляют поведенческие реакции, не имеющие никакого отношения к выживанию грибка.

– Да, конечно, они проявляют. – Колдуэлл отмахнулась. – Неосознанно. Офиокордицепс не пожирает всю нервную систему сразу. Но если один из тех, кого вы считаете своими учениками, почувствует запах человеческой плоти или человеческих феромонов, вы будете иметь дело с грибком. Первое, что он делает – устанавливает контроль над опорно-двигательной системой и основными рефлексами. Размножается он в слюне в основном. Укус дает питание паразиту и в то же время распространяет инфекцию. Отсюда и чрезмерная осторожность, с которой мы содержим испытуемых. И следовательно, – она вздохнула, – необходимость этой лекции.

Джустин почувствовала острое желание отстоять свою позицию во что бы то ни стало. Она схватила крышку аквариума и открыла ее.

Колдуэлл беззвучно вскрикнула и отшатнулась, заслонив ладонью губы.

Затем она осознала, что делает, опустила руку и пристально посмотрела на Джустин. Ее корабль безразличия дал пробоину ниже ватерлинии.

– Это было очень глупо, – проговорила она.

– Но не опасно, – отметила Джустин. – Ты же сама сказала. Полное отсутствие половых органов. Никаких спор. Никакой возможности для грибка распространяться по воздуху. Ему нужны кровь, пот, слюна и слезы. Видишь? Ты ошиблась, это свойственно всем – увидела риск там, где его в действительности нет.

– Это плохая аналогия, – сказала Колдуэлл. – Здесь можно запросто переоценить риск, дело не в этом. Опасность состоит в том, игнорируешь ты ее или нет.

– Кэролайн, – Джустин пытается до нее достучаться. – Я не утверждаю, что мы должны остановить программу. Нужно просто изменить подход.

– Я готова, – улыбается она. – Именно поэтому первым делом я пригласила психолога присоединиться к нашей команде. – Улыбка исчезает, неизбежный отлив. – Моей команде. Ваши методы являются дополнением к моим, естественно, когда я в них нуждаюсь. Вы не диктуете свои условия и не разговариваете с Маяком, не сообщив мне. Вы поняли, Хелен, что мы здесь под военной юрисдикцией, а не гражданской? Думали когда-нибудь об этом?

– Не часто, – признала Джустин.

– А стоило бы. Разница велика. Если я решу, что вы мешаете моей программе, и сообщу об этом сержанту Парксу, вас не отправят домой.

Она обводит Джустин неуместно нежным и обеспокоенным взглядом:

– Вы будете расстреляны.

Наступила тишина.

– Я заинтересована в том, что происходит у них в голове, – сказала наконец Колдуэлл. – В основном я могу это узнать, исследуя физические структуры под микроскопом. Когда не получается, я смотрю ваши отчеты и ожидаю увидеть в них ясную, рациональную оценку хорошо обоснованной гипотезы. Вам ясно?

Долгая пауза.

– Да, – говорит Джустин.

– Хорошо. В таком случае, для начала, я бы хотела, чтобы вы перечислили номера испытуемых в порядке их важности для вашей работы – на данный момент. Скажите, какие вам все еще нужны для наблюдения и насколько они вам нужны. Я постараюсь взять это во внимание при выборе следующих подопытных для исследования. Нам нужно провести массу сравнительных анализов. Мы застряли, а для любых новых идей нам нужны пачки сухих данных – это единственное, о чем я могу думать сейчас. В связи с этим я планирую забрать на обработку половину всех имеющихся у нас экземпляров в ближайшие три недели.

Джустин не может принять этот удар, не дрогнув:

– Половина класса? – повторяет она тихо. – Но это… Кэролайн! Господи!..

– Половина подопытных, – настаивает Колдуэлл. – Половина оставшейся у нас пищи для исследований. Класс – это лабиринт, который вы построили для них. Не нужно материализовывать его для ближайшего рассмотрения. Мне нужен список до воскресенья, но чем раньше – тем лучше. Мы начнем работу в понедельник утром. Спасибо, что уделили мне свое время, Хелен. Если есть что-нибудь, что я или доктор Селкрик можем сделать, просто дай нам знать. Но окончательное решение, конечно, за тобой. Свободу выбора ведь никто не отменял.

Джустин опомнилась, когда была на открытом воздухе и шла куда глаза глядят. Солнце светило ей в лицо, и она свернула в сторону. Она уже достаточно разгорячилась сегодня.

Половина оставшихся…

Ее разум сталкивается со словами и отправляет их куда подальше.

В другой раз она могла бы восхититься тем, насколько мужественно Колдуэлл признает свои ошибки. Мы застряли. Она настолько слилась с проектом, что собственные переживания ее больше не тревожат.

С другой стороны: окончательное решение за вами. Это чистый садизм. Служить у моего алтаря, Хелен. Вы даже можете определить жертв, здорово, не так ли?

Половина…

Центр не выдержит, и все развалится. Переполненные страхами, неуверенные в себе, они будут еще долго идти вперед. Но рано или поздно они зададут ей вопросы, на которые у нее не будет ответов. Ей придется выбирать между исповедью и уклонением от расплаты, хотя и то и другое, вероятно, приведет к полнейшей катастрофе.

Чего она, наверное, и заслуживает. Детоубийца. Устроитель массовой резни с ангельской улыбкой на лице. Мысль о том, как Паркс приставляет пистолет к ее голове, сейчас обладает особым шармом.

Тут она врезается в него. Паркс опомнился первым и осторожно взял ее за плечи, чтобы успокоить.

– Эй, – сказал он. – Вы в порядке, мисс Джустин?

Его широкое, плоское лицо, ставшее асимметричным и безобразным из-за шрама, излучает дружескую заботу.

Джустин выпуталась из его рук, и гнев вспыхнул на ее лице. Паркс заморгал, увидев настоящие эмоции, но не понял, откуда они взялись.

– Я в порядке, – сказала Джустин, – убирайтесь с моей дороги, пожалуйста.

Сержант жестом указал на забор за его спиной.

– Сторожевой заметил движение в том лесу, – сказал он. – Мы не знаем, голодные это или нет. В любом случае, за периметр сейчас выходить запрещается. Извините. Именно поэтому я пытался остановить вас.

Движение на средней дистанции, в направлении, куда он указывал, отвлекло ее на секунду, поэтому пришлось заново собраться с мыслями.

Она сталкивается с ним, пытаясь перевести дыхание и спрятать вырывающиеся из нее эмоции, чтобы он ни в коем случае их не увидел. Она не хочет, чтобы он понял ее, даже на таком поверхностном уровне.

Думая о том, что он только что видел, что мог знать или думал, что знает о ней, она внезапно осознала всю унизительность своего положения. Когда Паркс увидел, что она нарушает неприкосновенность подопытных, он угрожал ей увольнением. Но дальше ничего не последовало. До настоящего времени.

Паркс пошел и рассказал все Кэролайн Колдуэлл. Она в этом не сомневается. Четыре месяца паузы между инцидентом с Мелани и этим выговором не ставят под сомнение это убеждение. Такие вещи медленно просачиваются сквозь бюрократию, наслаждаясь своеобразным медовым месяцем.

Она должна бороться с желанием врезать Парксу по его и без того обезображенному лицу. Может, попытаться найти изъян или точку давления, чтобы разнести его на куски и навсегда стереть из своей жизни?

– Я все еще здесь, сержант, – говорит она ему, стараясь ужалить в неповиновение. – Вы донесли ей на меня, а все, что она сделала, – ударила меня по руке и заставила делать работу над ошибками.

Складки на лбу Паркса, до которых не добралась еще рубцовая ткань, зашевелились.

– Простите? – сказал он.

– Не извиняйтесь. – Она начала ходить вокруг него, но тут вспомнила, что не может на ходу постоянно разворачиваться, поэтому остановилась вполоборота и на секунду взглянула на него.

– О чем вы? – быстро проговорил сержант. – Я не докладывал доктору Колдуэлл о случившемся.

Его слова звучат так, как должны. Будто он на самом деле хочет, чтобы она поверила ему.

– Ну тогда вам стоит, – сказала Джустин. – Это отличный способ избавиться от меня. Не портите свой высший балл, сержант.

Что-то отдаленно напоминающее горе по-новому перечеркнуло лицо Паркса.

– Послушайте, – сказал он. – Я пытаюсь вам помочь. Серьезно.

– Помочь мне?

– Да. Я много лет провел за периметром. И пережил больше зачисток, чем кто-либо еще. Я имею в виду действительно жесткие вещи. Внутренний город.

– И?

Паркс грузно пожал плечами и замолк, будто исчерпав свой словарный запас (который у него, в отличие от кулака, бьет не так больно).

– Поэтому я знаю, о чем говорю, – сказал он наконец. – Я знаю голодных. Вы не проживете за оградой и недели, если не отработаете движения. Если не научитесь отличать то, что просто живет рядом, от того, что хочет вас убить.

Джустин демонстрирует полное равнодушие. Она знает, что это заденет его сильнее, чем любое проявление гнева.

– Я не за оградой.

– Но вы с ними работаете. Каждый день. И не проявляете никакой осторожности. Черт, да ты трогала эту штуку. Ты ее гладила, – говорит он нерешительно.

– Да, – соглашается Джустин, – Шокирует, не так ли?

– Это глупо. – Паркс качает головой, будто стараясь смахнуть муху, что села на него. – Мисс Джустин… Хелен… правила введены не на пустом месте. Если ты будешь их соблюдать, они спасут тебе жизнь. Это в твоих же интересах.

Она не потрудилась ответить и просто уставилась на него.

– Хорошо, – сказал Паркс. – Тогда мне придется взять эту ситуацию в свои руки.

– О, вам придется?

– Это моя обязанность.

– Взять в свои руки?

– Безопасность этой базы является…

– Вы хотите надеть на меня наручники, сержант?

– Я не собираюсь гладить ваши волосы, – сказал он раздраженно. – Я в состоянии следить за порядком в своем чертовом доме.

Она внезапно заметила что-то странное в его лице. Он ходит кругами вокруг чего-то.

– Что вы натворили? – спросила она, шагнув к нему.

– Ничего.

– Что вы сделали?

– Ничего такого, что вас касается.

Он продолжал говорить, когда она пошла прочь. Но слова не сложно выбросить из головы. Это ведь просто слова.

К тому времени, когда она оказалась возле учебного блока, она поняла, что бежит.

10

Когда тебе мало того, что нечего делать, так еще и пошевелиться невозможно, время идет очень медленно.

Ноги Мелани и ее левую руку, до сих пор пристегнутые к креслу, мучительно свело судорогой, но произошло это так давно, что судорога уже исчезла, и тело перестало сообщать ей о своем самочувствии, поэтому даже боль теперь не помогает коротать время.

Она сидит и думает, почему же сержант так внезапно пришел в ярость и что это означает? Это может означать все, что угодно, важно понять, откуда взялся гнев. Сержант разозлился только после того, как она заговорила о мисс Джустин – сказала, что та любит ее.

Мелани знакома с ревностью. Она сама ревнует каждый раз, когда мисс Джустин разговаривает с кем-то, кроме нее, в классе. Ей хочется, чтобы она всегда была только с ней. Каждый раз, заново понимая, что это невозможно, ее сердце испуганно замирает.

Но мысль, что сержант тоже может испытывать ревность, сводит ее с ума. Получается, что он не всевластен – и она как раз стоит на границе, за которой кончается его власть.

Эта идея поддерживала ее некоторое время. Но часы продолжали тянуться, и никто не приходил – несмотря на то, что она научилась подолгу ждать и ничего не делать, время тяжелым грузом давило на плечи. Она пытается рассказывать себе разные истории, но они разваливаются в ее голове. Придумывает математические задачи и решает их, но это слишком легко, когда сам создаешь себе проблемы. Ты уже на полпути к разгадке, даже не начав толком думать об этом. Она устала, но в инвалидном кресле особо не отдохнешь.

Прошло много-много времени перед тем, как она услышала поворот ключа в дверном замке и скрежет металлических штифтов. Тяжелая серая дверь с грохотом отворилась. Чьи-то шаги в коридоре эхом отзывались у нее в камере. Сержант? Он вернулся, чтобы уничтожить ее?

Кто-то подошел к камере Мелани и начал открывать дверь.

В дверном проеме стояла мисс Джустин. «Все хорошо, – сказала она. – Я здесь, Мелани. Я пришла за тобой».

Мисс Джустин делает несколько шагов к креслу и начинает с ним бороться, как Геракл с Немейским львом или Лернейской гидрой. Ремешок, стягивающий руку, легко поддается. Мисс Джей опускается на колени и берется за ремни на ногах. Правый. Потом левый. Все это время она бормочет себе под нос проклятия. «Да он ненормальный! Зачем? Зачем такое делать?» Мелани почувствовала, что давление ослабло, и кровь вновь добралась до кончиков пальцев, вызывая приятное покалывание.

Она вскочила на ноги, ее сердце готово взорваться от счастья. Мисс Джустин спасла ее! Она инстинктивно протянула к ней руки навстречу. Ей хочется, чтобы мисс Джей гладила ее волосы, руки, лицо, чтобы они обнимались вечно.

И тут же замерла как вкопанная. Ее желваки напряглись, а изо рта вырвался протяжный стон.

Мисс Джустин забеспокоилась.

– Мелани? – сказала она, протягивая к ней руку.

– Не надо! – прокричала она в ответ – Не трогай меня!

Мисс Джустин остановилась, но она так близко! Так близко! Мелани заскулила. Голова готова разлететься на мелкие кусочки. Она делает шаг назад, но онемевшие ноги еще не держат ее, и она падает на спину. Запах, замечательный, ужасный запах наполняет комнату, ее разум, ее мысли. Все, чего она сейчас хочет, это…

– Уходи! – простонала она. – Уходи, уходи, уходи!

Мисс Джустин не двигается.

– Уходи, или я уничтожу тебя! – кричит Мелани. Она в отчаянии. Ее рот полон густой слюны, похожей на грязь после оползня. Челюсти сами собой начинают стучать. Комната плывет перед глазами.

Мелани болтается над пропастью, ухватившись за самый конец тоненькой веревочки. Она вот-вот упадет, и даже знает куда.

– О боже! – всхлипывает мисс Джустин. До нее наконец доходит, и она отступает. – Прости меня, Мелани. Я совсем забыла!

Душ, нужно было принять химический душ. Среди всего многообразия запахов, что слышала Мелани, одного точно не хватало: запаха химикатов, которыми их опрыскивают каждое воскресенье и которыми пахнет от учителей.

Мелани сейчас чувствует то же, что некогда ощутил Кенни, когда сержант смыл химикат со своей руки и поднес ее вплотную к его лицу. Но тогда она лишь отдаленно поняла, что же это за чувство.

Что-то открывается в ней, чей-то рот – шире, шире, шире и все время кричит, – но не от страха, а от желания. Мелани кажется, что она нашла подходящее слово. Это голод. Когда дети едят после душа, это не из-за того, что они голодны. Личинки сваливают в миску, а вы просто кладете их в рот, без особого желания и неприязни. Но в историях, которые она слышала, все иначе. Люди хотят и должны есть, а когда поедят – чувствуют себя сытыми. Это приносит им ни с чем не сравнимое удовольствие. Мелани вспомнила песенку, которую они когда-то учили всем классом: «Ты мой хлеб, когда я голоден». Голод заставляет Мелани изогнуться, как лук Ахиллеса с натянутой тетивой. И мисс Джустин будет ее хлебом.

– Вам нужно уйти, – сказала она. Ей кажется, что сказала, потому что стук сердца, громкое дыхание и кровь гудят в ушах. Она делает знак. Уходи! Но мисс Джустин стоит как вкопанная, не зная, бежать или попытаться помочь.

Мелани с трудом поднимается, ее руки расставлены. Почти как минуту назад, когда она просила, чтобы ее взяли, но теперь она прижимает руки к животу мисс Джустин.

касаясь касаясь касаясь ее.

И сильно отталкивая прочь. Она сильнее, чем могла себе представить. Мисс Джустин отшатнулась, чуть не упав. Если бы упала, она была бы уже мертва. Превратилась бы в хлеб. Мышцы Мелани напрягаются, извиваются и завязываются в узлы под кожей. Держать их под контролем становится почти невыносимо.

Она дает им волю, облекая в рев.

Мисс Джустин пятится, спотыкаясь, выходит из камеры и захлопывает дверь. Мелани идет к двери, одновременно стараясь отойти от нее назад. Человек с большой собакой на поводке, собака тащит человека вперед, тот упирается, они оба поместились в ней, сражаются друг с другом, не обращая на нее внимания. Запах, голод наполняют ее с головы до пят, но мисс Джустин уже за дверью. Мелани скребет по ней ногтями, удивляясь глупости своих непослушных пальцев. Дверь не открыть, но животному внутри плевать на это.

Прошло много времени, прежде чем животное успокоилось. Вымотанная девочка упала на колени, упираясь лбом о холодный, непоколебимый бетон.

Над головой послышался голос мисс Джустин:

– Прости меня, Мелани. Прости меня, пожалуйста.

Она с трудом подняла голову и увидела в проеме лицо мисс Джу.

– Все хорошо, – устало сказала она. – Я не кусаюсь.

Это должно было прозвучать как шутка. Но мисс Джустин заплакала за дверью.

11

По многим причинам события того дня превратятся в скучную серую массу для Хелен Джустин. Но три вещи она усвоит хорошо и будет помнить до конца своих дней.

Во-первых, сержант Паркс был прав во всем. Когда говорил о ней и о рисках, которые она вызывает своим поведением. Увидев, как ребенок превращается в монстра прямо на глазах, она наконец приняла реальность. Нет такого будущего, где она смогла бы освободить Мелани, или спасти, или распахнуть между ними дверь.

Во-вторых, некоторые вещи материализуются, стоит лишь произнести их вслух. Когда она сказала маленькой девочке, что пришла за ней, все ее мысли перегруппировались, выстроившись за этими словами. На первый план выступил долг защищать Мелани. Это никак не связано с виной за прошлые преступления (она кристально ясно понимает, чего заслуживает) или какой-либо надеждой на искупление. Это всего лишь самая высокая точка на арке. Она взлетела так высоко, как только могла, но теперь пришло время падения, на этот раз неконтролируемого (если когда-то было обратное).

Срок, который ей поставили, подходит к концу. Она должна была выбрать из класса тех, кого положит под нож Кэролайн Колдуэлл. Что же ей теперь делать? Все пути к отступлению уже перекрыты.

В-третьих, все познается в сравнении. Всего лишь одно движение, которое она заметила за плечом Паркса, когда он предупреждал ее держаться подальше от периметра. Движение было как раз по ту сторону. Именно это отвлекло ее тогда, когда они столкнулись.

Человеческая фигура, наблюдающая за забором с опушки леса, в тени деревьев и за высокими кустарниками.

Не голодный. Голодный не стал бы держать рукой ветку, чтобы сохранить себе хороший обзор.

Значит, юнкер. Дикий человек, который никогда не попадет внутрь.

И следовательно, посчитала она, не является угрозой.

Потому что все угрозы сейчас исходят изнутри.

12

Если Эдди Паркс и уверен в чем-то на сто процентов, так это в том, что его достало это занятие.

Он привык к поисковым вылазкам, как бы далеко они ни заходили. «Захватчик мешков» называли его солдаты. Грязная работенка и чертовски опасная, но что с того? Ты знал, что будет риск, а за ним – награда. Ты взвешивал их, поскольку они имели вес. Ты понимал, зачем это делаешь. Цель и средства – все перед глазами.

И это заставляло тебя продолжать снова и снова. Лезть в районы, где ты был уверен, черт подери, что там на каждом углу будут голодные. «Внутренние города»… там плотность населения была очень большой, инфекция распространялась быстрее, чем молва о ней.

Твоя жизнь постоянно висела на волоске, потому что мир за периметром ошибок не прощает. Голодные в городе, господи боже… они стоят, как статуи, пока не заметят движения или не учуют человека. Ты с головы до ног обрызган е-блокатором, поэтому на тебя не реагируют, – можно ходить во весь рост между ними сколько влезет, главное, делать это медленно и плавно, чтобы не спугнуть их.

Такими темпами можно забраться очень далеко.

Но обязательно какой-нибудь неуклюжий ублюдок споткнется, или чихнет, или просто почешет задницу, и один из голодных заметит его, обернувшись на звук или движение. А если заметил один – заметили все. Они стартуют с места моментально и уже на всех парах несутся в одном направлении. Тут у тебя есть три варианта действий, два из которых совершенно точно тебя убьют.

Если ты застынешь как вкопанный, они накинутся на тебя не задумываясь, смывая все на пути, как огромная десятиметровая волна цунами. Голодные уже вычислили тебя, и теперь им плевать, какой у тебя запах.

Если ты развернешься и побежишь, они догонят тебя. Сначала может показаться, что ты отрываешься или даже оторвался, но голодные могут бежать вприпрыжку бесконечно долго. Они не останавливаются, не сбавляют темпа и через некоторое время настигают тебя.

Остается только сражаться.

Длинная очередь по ногам в полностью автоматическом режиме. Оставшись без ног, они вынуждены ползти по-пластунски. Твои шансы немного увеличиваются. Нужно найти узкое место, где они могут нападать максимум по двое. Но невозможно поверить, сколько они впитывают свинца, продолжая двигаться.

В один прекрасный день ты столкнешься с другим врагом. Юнкеры. Оставшиеся в живых козлы, которые отказались приехать в Маяк, когда была возможность, предпочтя жить в лесах и рассчитывать только на себя. Большинство юнкеров держатся подальше от городов, как и все нормальные люди, но их диверсионные группы упорно считают все постройки в пределах пятидесяти миль от лагеря своей частной собственностью.

Поэтому, когда патруль Маяка наталкивается на отряд юнкеров-мусорщиков, получается нехилая заварушка. Юнкер оставил сержанту Парксу его шрам, совсем не романтичный, какие обычно оставляют на дуэли, а ужасный, как неровно вырытая траншея, пересекающая его лицо, похожая на узор на старом гербе. Паркс, как правило, оценивает на прочность нового рекрута, долго смотря ему в глаза, пока тот не переводит взгляд с этой чудовищной картины на свои ботинки.

У этих вылазок есть один большой минус – материал, ради которого они организованы, он лежит почти во всех домах и офисах, ожидая, когда его подберут. Старая техника, компьютеры, станки, оборудование, программное обеспечение – ко всему этому не прикасались после Катастрофы, но сделать что-либо без них невозможно. Часть ученых удалось переправить в Маяк, но чистое знание, когда его не к чему применить, – бесполезно. А люди, которые работали на заводах и могли бы помочь в создании различных приборов, сейчас отчаянно хотят добраться до твоей плоти, скрытой бронежилетом, и поучаствовать в конкурсе на остатки костей.

Так что старые вещи буквально бесценны. Паркс понимает это. Они пытаются изменить мир через двадцать лет после того, как он развалился, и артефакты, что патрули приносят домой… в общем, они хрупкий веревочный мост через бездонный каньон. Они всего лишь способ достать хоть что-то, что еще в хорошем состоянии.

Но он чувствует, что они заблудились. Когда впервые обнаружили этих странных детей, никто не захотел назвать их кошками в этом гребаном отчете.

Отлично, солдат. Ты же не можешь внезапно перестать смотреть, тогда получай целую кучу новых заказов. Принесите нам одного из этих детей. Давайте хорошенько изучим его/ее/это.

И техники посмотрели, и потом ученые, и всем непременно захотелось убить несколько кошек. Голодные с человеческими реакциями? Человеческим поведением? Функции человека на уровне мозга? Голодные, которые могут не только бегать и жрать? И они бегают голые и одичавшие по городам среди остальных голодных? В чем же здесь дело?

Больше заказов. Реквизируйте базу, вдалеке от всего, что еще продолжает функционировать. Установите периметр и ждите. Тогда еще нужны были вылазки в растерзанные районы Стивенэйджа и Лутона, так что РАФ Хенлоу, казалось, отвечала всем требованиям. Она была более или менее нетронута и имела много места на земле и в железобетонных бункерах под ней плюс целая взлетно-посадочная полоса.

Они проникли туда и окопались. Дезинфицировали. Украсили. Ждали.

Однажды к Парксу пришла доктор Колдуэлл со своим белым халатом, ярко-красной помадой, микроскопом и письмом из Маяка с огромным количеством подписей и разрешений. «Теперь это мое шоу, сержант, – сказала она. – Я возьму то здание и два ангара рядом с ним. Добудьте мне еще этих детей. Столько, сколько сможете найти».

Такие дела. Раньше таким тоном заказывали три чизбургера, большую картошку и диетическую колу, когда еще было где заказать.

Оглядываясь назад, Паркс понимает, что в этот день его жизнь потеряла всякий смысл. Из диверсанта он превратился в охотника.

Но не сказать, что он был плох в этом деле. Наоборот, чертовски хорош! Выйдя за ворота, он сразу понял, что можно вычислить этих странных детей по манере передвижения. У голодных было всего два режима. Большую часть времени они стояли, не двигаясь. А когда до них доносился запах добычи, или они слышали ее, или видели, то моментально бросались в погоню. Без разминки, без предупреждения.

Но странные дети ходили и бегали, ни на кого не охотясь, поэтому отличить одних от других было просто. Реагируют они не только на еду, поэтому можно привлечь их внимание солнечным зайчиком, или фонариком, или просто куском разноцветного пластика.

Его можно вырезать из старой упаковки из-под чего угодно. Но эти фокусы нельзя проделывать, когда рядом обычные голодные. Детей нужно отлавливать там, где они одни. Отлавливать и тащить на базу.

Он и его команда достали тридцать маленьких экземпляров за семь месяцев. После того как они вошли в ритм, стало куда проще. Но тут Колдуэлл приказала им остановиться. Она сказала, что материала для исследования у нее достаточно.

Все перевернулось с ног на голову. Паркс вдруг стал ответственным за детский сад. Он защищает базу, которая только тем и занимается, что нянчится с маленькими голодными. Они получили свои собственные комнаты, такие же кровати, как у солдат, и еженедельное питание (которое если и можно съесть, то видеть точно не хочется), и даже класс для занятий.

Зачем класс?

Потому что Колдуэлл хочет знать, можно ли чему-нибудь научить этих жутких маленьких монстров. Она хочет заглянуть к ним в голову. И не только в прямом смысле слова – она раздобыла себе операционный стол для этого, – но и в переносном. Мол, о чем они думают?

Вот что думает Паркс. Обычные голодные куда более искренни по сравнению с этими монструозными детьми. В конце концов, обычных голодных можно считать животными. Они не говорят «Доброе утро, сержант», когда ты заходишь к ним в камеру.

По правде говоря, это далеко не все, с чем ему приходится мириться. Блондинка… Мелани. Она – испытуемый номер Один почему-то, хотя притащил он ее на базу одиннадцатой или двенадцатой. Она чертовски пугает его, и он не может понять почему. Хотя в глубине души, наверное, понимает, но не хочет об этом думать. Во многом это из-за ее обаяния маленькой-хорошей-девочки. Животное вроде нее, даже если оно похоже на человека, должно издавать нечленораздельные звуки или вообще молчать. У него бегут мурашки по телу, как только он видит, что она разговаривает.

Но Паркс солдат. Он знает, как заткнуться и выполнять приказ. На самом деле это его отличительная черта. И он знает, что делает Колдуэлл. Эти дети, по-видимому, из юнкерских семей, в которых одного из родителей укусили и заразили, кажется, имеют частичный иммунитет к голодному патогену. О, они до сих пор едят человеческую плоть. Их реакция на запах живого человека осталась прежней, соответственно – они голодные. Но разум не совсем покинул их головы. Они жили как животные, когда диверсионная группа нашла их, но на базе они реабилитировались, научились ходить, говорить, свистеть, петь, считать до ста и еще много чему.

В это время их мамы и папы развеяны по ветру. Если бы их забрали целой семьей, взрослые превратились бы в обычных голодных с абсолютно разрушенным, переставшим функционировать мозгом.

Дети же застряли на полпути. Так что возможно, они единственная надежда найти вакцину.

Видите? Паркс не дурак. Он знает, что здесь происходит, и тихо и безропотно служит общей цели. Уже четыре года.

Хотя спустя восемнадцать месяцев его должны были сменить.

В этой лодке он не один, и, справедливости ради, Паркс больше переживает за этих людей, чем за себя. Это не смазливые сопли; дело в том, что свои возможности он знает, а их – нет. Под его командованием двадцать восемь мужчин и женщин (не считая людей Колдуэлл, которые не знают о существовании приказа), и чтобы такими малыми силами держать базу в безопасности на случай непредвиденных обстоятельств, нужна постоянная готовность каждого солдата.

А Паркс не уверен и в половине своих подчиненных.

В себе он тоже сомневается, поскольку сержант, проявивший себя как первоклассный полевой командир, навряд ли так же хорошо справится с обязанностями надсмотрщика. Это, скорее, работа для лейтенанта, судя по уставу.

У Паркса свой кодекс, который во многом не совпадает с уставом. Зато помогает держаться на ногах в неординарных ситуациях. Последнее время ему кажется, что такие ситуации лишь сменяют друг друга.

Вот как он чувствует себя сегодня, когда берет отчет Галлахера.

Галлахер К., рядовой, 1097, 24 июля, 17.36

В ходе стандартной зачистки лесной области, что на северо-западе от базы, я стал свидетелем инцидента, который описываю ниже.

Я был приманкой, Девани прикрывал на броневике, Барлоу и Тэп занимались отстрелом голодных. Мы обнаружили большое скопление голодных на Хитчин-роуд, рядом с кольцевой Эйермен. На них была только кожа да кости, и, казалось, опасности они никакой не представляют.

Мы обосновались в лесу, согласно инструкции, а Девани высадил меня на перекрестке. По приказу капрала Лэнса Тепа я не стал использовать зэд-блокатор.

Я начал двигаться против ветра к голодным и ждал, пока они обнаружат меня. После этого они преследовали меня несколько сотен ярдов по лесу, в стороне от дороги, где я начал…

– Господь уже зарыдал бы, – сказал Паркс, положив отчет на стол. – Что вы еще начали? Просто скажите мне, что произошло, Галлахер. Оставьте эту ерунду для своих мемуаров.

Галлахер покраснел до самых кончиков своих рыжих волос. Его веснушки будто испарились. Многие краснеют, только когда понимают, что облажались, но у Галлахера очень длинный список вещей, которые заставляют его краснеть, как школьницу. В этом списке и грязные шутки, и любое напряжение, чуть большее, чем на параде, и глоток контрабандного джина. Не то что вы часто будете видеть его с бутылкой – он предпочитает обходить алкоголь стороной. В отличие от Паркса.

– Сэр, – сказал Галлахер, – голодные были буквально в сантиметре от моей задницы. Я имею в виду, что они были так близко, что я мог почувствовать их запах. Вы знаете, что они источают кисловатый запашок, когда серые нити начинают проступать на коже? От него у меня заслезились глаза.

– Нитевидные обычно не отходят так далеко от городов, – задумчиво пробормотал Паркс, которому эта новость явно не понравилась.

– Вы правы, сэр. Но я уверен в том, что это были они. На двух из них совсем не было лица. Одежда в основном сгнила. Один где-то лишился руки. Не знаю, произошло это в момент заражения или уже после, но они точно не новички в своем гнилом деле. Во всяком случае, я бежал обратно к месту, где залегли Теп и Барлоу, за стеной лесных буков. Это живая изгородь, причем довольно плотная. Нужно правильно выбрать место, где проскочить, чтобы сильно не замедлить бег. И в этих зарослях не разберешь, куда бежать.

Галлахер заколебался и немного вздрогнул. Его воспоминания уперлись в преграду куда более прочную, чем та живая изгородь.

– И что же вы увидели за теми деревьями? – подтолкнул его Паркс.

– Троих парней. Юнкеров. Они просто шли вдоль изгороди с другой стороны, которую было совсем не видно с дороги. В том месте растет ежевика, возможно, они собирали ее. Все, кроме одного, – вожака, как мне показалось, потому что у него одного был бинокль. Все трое были вооружены. У вожака был пистолет, у двух других – мачете. Я вырвался из зарослей в пятидесяти ярдах от них и побежал к ним. – Галлахер грустно покачал головой. – Я кричал им, чтобы бежали, но они не обращали внимания. Парень с пистолетом заметил меня и прицелился. Тут же из зарослей выскочили голодные, прямо за моей спиной, и вожак вроде растерялся. Но эти трое по-прежнему стояли у меня на пути, да и этот псих держал меня на мушке. Выбора не было, и я ринулся на них. Он выстрелил, но не попал. Не знаю, как можно было промазать с такого расстояния. Тогда я с разбегу толкнул его плечом и пустился дальше.

Солдат опять остановился. Паркс ждал, давая ему время собраться с мыслями. Ясно, что он болезненно воспринял этот случай, но это часть работы Паркса – выслушивать иногда исповеди. Галлахер один из самых «зеленых» рядовых. Если он и родился до Катастрофы, то молоко на его губах до сих пор не обсохло. Нужно делать поправку на это.

– Через десять секунд я снова заскочил в заросли, – сказал Галлахер, – и обернулся, но ничего не увидел. Зато услышал крик. Один из юнкеров, скорее всего. Этот страшный вопль очень долго не прекращался. Я замер. Может, вернуться, подумал я, но тут же прямо за мной выскочил голодный, и мне пришлось ринуться вперед.

Галлахер пожал плечами.

– Мы выполнили задание. Теп и Барлоу установили ловушки прямо на финишной линии. Голодные заскочили в них и застряли в колючей проволоке, тут их и расстреляли.

– Бензин или известка? – спросил Паркс. Он не удержался, потому что говорил Нильсону не использовать бензин для обычных зачисток, но начальник хозснабжения продолжает выписывать по десять галлонов на таинственные нужды.

– Известка, сэр, – обиженно пробормотал Галлахер. – Там яма на дороге, мы ее выкопали еще в апреле. Даже наполовину не заполнили еще. Мы покидали трупы в нее и сверху высыпали три мешка известки, так что даже дождь не повредит им.

Эта чисто рабочая чепуха приободрила Галлахера немного, но он вновь стал мрачным и вернулся к своей собственной истории:

– После того как мы закончили, мы пошли обратно к изгороди. Вожак и один из тех двух лежали на земле, там же, где раньше стояли. Их сильно покусали, но тела продолжали сотрясать конвульсии. Главный внезапно открыл глаза, и я начал осознавать, что… – Галлахер поймал себя на том, что опять скатывается к канцелярскому языку, остановился и начал сначала: – Он плакал кровью – так иногда бывает, когда гниль только попадает в тело. Очевидно, что они оба были заражены.

Паркс бесстрастен. Он уже догадывался, что кульминация близится.

– Вы прикончили их? – намеренно грубо спросил он. – Называйте вещи своими именами.

Нужно заставить Галлахера не видеть в этом ничего личного. Сейчас это ему не поможет, но через некоторое время должно стать легче.

– Барли – рядовой Барлоу – отрубил им головы мачете, что взял у второго.

– Маска и перчатки были надеты?

– Да, сэр.

– Вы забрали их снаряжение?

– Да, сэр. Пистолет был в отличном состоянии, к нему мы нашли сорок патронов в одной сумке. Бинокль немного треснул, если по правде, но у вожака была еще рация. Нильсон считает, что ее можно перенастроить для работы с нашими низкочастотными передатчиками.

Паркс кивает в знак одобрения.

– Вы хорошо выкрутились из сложной ситуации, – сказал он Галлахеру, ни капли не сомневаясь в своих словах. – Если бы вы остановились как вкопанный после того, как выбрались из зарослей, гражданские все равно бы погибли, и скорее всего, утащили бы и вас за собой. Это лучшее, что вы могли сделать.

Галлахер молчал.

– Подумайте, – настаивал Паркс, – эти юнкеры были меньше чем в миле от нашего периметра, вооруженные и с необходимым снаряжением для наблюдения. Как бы там ни было, но это точно не обычная прогулка на свежем воздухе. Вы дерьмово себя чувствуете сейчас, рядовой, но то, что случилось с ними, – не ваша вина. Даже если бы они были белыми и пушистыми (и не наставляли на вас оружие). Юнкеры сами предпочитают жить за оградами и должны понимать все риски, связанные с этим. Иди и напейся. Можешь затеять драку с кем-нибудь. Выжги это изнутри. Но не трать ни одной проклятой секунды ни своего, ни моего времени на чувство вины о такой ерунде. Брось нищему монету и двигайся дальше.

А теперь забудь об этом.

– Есть, сэр.

Рядовой отдал честь. Чаще всего здесь никто так не делает, но это его способ сказать спасибо.

Правда в том, что Галлахер, может, и «зеленый», но далеко не худший из этой равнодушно-убогой толпы солдат, и Паркс не может позволить ему присоединиться к ходячим мертвецам. Если даже парень сам убил юнкеров, срезал с них кожу и сделал из нее воздушный шар в виде таксы, Паркс все равно сделает все возможное, чтобы придать этому бесчинству позитивный оттенок. Потому что его люди здесь – единственно важное для него.

Где-то в глубине он думал: юнкеры? На пороге моего дома?

Как будто ему было больше не о чем беспокоиться.

13

Неделя тянется медленно и неумолимо. Три дня мистера Виттакера подряд погрузили класс в летаргический сон.

Случайно или нет, но сержант держится подальше от Мелани. Его голос по-прежнему кричит транзит по утрам, но когда ее выкатывают из камеры и привозят обратно, самого сержанта не видать. Каждый раз она с нетерпением ждет его появления. Она готова вновь сразиться с ним, сказать, что ненавидит его, и бросить ему вызов, чтобы он опять причинил ей боль в ответ.

Но он не попадает в ее поле зрения, и она вынуждена проглатывать свои желания, как делает крыса или кролик, когда не могут безопасно родить.

Пятница, день мисс Джустин. Как правило, это причина искренней и бурной радости. Но на этот раз Мелани боится и волнуется. Она чуть не съела мисс Джустин. Что делать, если она сердится на нее за это и больше не любит?

Начало урока ни капли не успокоило ее. Мисс Джей пришла грустная и задумчивая, погруженная в себя настолько, что прочесть ее эмоции почти невозможно. Она сказала доброе утро всем сразу, а не каждому ученику в отдельности, как раньше. Никакого зрительного контакта ни с кем.

Большую часть дня она задавала детям односложные вопросы. Потом села за свой стол и начала записывать ответы детей в большой блокнот, пока все решали задачи по математике.

Мелани почти не думала о примерах, которые решила за пару минут. Они были очень простые, большая часть вообще решалась в одно действие. Ее внимание было сосредоточено на мисс Джустин, и, к несчастью, она тихо плакала во время работы.

Мелани отчаянно пыталась придумать, что сказать. Что-то, что могло бы утешить мисс Джу или, по крайней мере, отвлечь от ее горя. Если ее так печалят записи в блокноте, они могут переключиться на что-нибудь попроще и повеселее.

– Может, мы займемся историей, мисс Джустин? – спросила она.

Мисс Джустин, кажется, не услышала. Она продолжала подводить итоги теста.

Кто-то из детей заерзал, кто-то тихо вздохнул (и сказал «ай»). Они видели, что мисс Джустин грустно, и явно считали, что Мелани не стоит ее беспокоить своими корыстными просьбами. Но Мелани не сдается. Она уверена, что класс может сделать мисс Джустин снова счастливой, стоит ей только заговорить с учениками. Ее собственные счастливые времена были всегда на уроках, так почему же они не могут быть счастливыми и для мисс Джустин?

Она попробовала еще раз.

– Не могли бы вы рассказать нам мифы Древней Греции, мисс Джустин? – спросила она громче.

На этот раз мисс Джей услышала. Она оторвалась от своего блокнота и покачала головой.

– Не сегодня, Мелани, – грустно проговорила она. Несколько секунд она удивленно смотрела в класс, не понимая, откуда взялись ученики. – Мне нужно проставить всем оценки, – сказала она.

Но к блокноту она не вернулась и продолжала смотреть на класс, слегка нахмурившись, как будто решала сложный пример и дошла до момента, с которым никак не могла справиться.

– Кого я, черт возьми, обманываю? – спокойно спросила она.

Она вырывает страницу из блокнота, на которой писала все это время. Дети удивлены, но не возражают, – кому какое дело до результатов контрольной? Только Кенни и Эндрю это заботит, потому что они пытаются обогнать друг друга по оценкам, но это глупо и бесполезно, ведь Мелани лучшая в классе, а Зои на втором месте, так что мальчики сражаются лишь за третье место.

Затем мисс Джей рвет и весь блокнот. Она выдирает по нескольку страниц сразу и рвет на куски, которые потом выбрасывает в мусорную корзину. Но они слишком маленькие и легкие, чтобы лететь прямо. В воздухе они рассыпаются и почти не попадают в корзину. Весь пол теперь в них. Мисс Джустин не против. Она начала разбрасывать их в разные стороны, уже не стараясь попасть в корзину.

Она не стала счастлива, но плакать перестала. Это хороший знак.

– Вы хотите послушать истории? – спросила она у класса.

Все хотят.

Мисс Джустин взяла «Мифы и легенды Древней Греции» с полки и положила перед собой. Она начала с истории про Актеона, которая довольно страшная, потом рассказала про Тесея и Минотавра, а это еще страшнее. По просьбе Мелани она перечитала легенду о Пандоре, хотя все уже ее знали. Хорошее завершение дня.

Когда пришли люди сержанта, мисс Джустин не смотрела на них. Она сидела на углу стола, листая «Мифы и легенды».

– До свидания, мисс Джустин, – сказала Мелани. – Надеюсь скоро вас увидеть.

Мисс Джустин подняла голову и посмотрела на нее. Кажется, она хотела что-то сказать, но один из людей сержанта толчком снял кресло Мелани с тормоза и начал разворачивать. Учительский стол быстро ушел из поля зрения.

– Мне нужен этот еще на секунду, – сказала мисс Джустин. Мелани больше не видела ее, потому что кресло уже развернули, но голос звучал очень громко, как если бы она стояла совсем близко.

– Хорошо, – уныло сказал солдат, как будто ему все равно, чье кресло катить. Он пошел к Гарри.

– Спокойной ночи, Мелани, – сказала мисс Джустин. Но не ушла. Она наклонилась над Мелани, и тень упала на ее руки.

Мелани почувствовала, как что-то твердое и угловатое влезло между ее спиной и спинкой стула. «Наслаждайся, – прошептала мисс Джустин. – Но никому не говори».

Мелани откинулась назад, с силой прижав плечи к спинке кресла. Нечто уперлось в ее спину, абсолютно невидимое. Она понятия не имеет, что это может быть, но это точно положила туда рука мисс Джустин. Она дала ей что-то, только ей.

Она оставалась в таком положении весь путь до камеры и все время, пока ее отстегивали. Не пошевелив ни одним мускулом. Она смотрела в пол, боясь встретиться глазами с людьми сержанта, чтобы ненароком не выдать свой секрет.

Только когда они ушли и дверной замок закрылся, она достала посторонний предмет из-за спины, который там покоился, почувствовав сначала его солидный вес, затем прямоугольную форму, и, наконец, прочитав слова на обложке.

«Сказки Музы: Греческие Мифы» Роджера Ланселина Грина.

Мелани сдавленно охнула. Она не смогла сдержаться, хотя понимала, что люди сержанта могут вернуться в камеру, чтобы выяснить, что она делает. Книга! Ее собственная книга! Эта книга! Она провела ладонью по обложке, полистала страницы и повертела книгу в руках, чтобы посмотреть на нее со всех сторон. А затем понюхала ее.

Это оказалось ошибкой, потому что книга пахла мисс Джустин. Сначала она почувствовала сильный запах химикатов от ее пальцев, горький и отвратительный, как обычно; но под ним, глубоко-глубоко, чувствовался теплый человеческий запах самой мисс Джустин.

Издевающийся, кричащий голод долго не давал ей покоя. Но он не был даже вполовину таким сильным, как тогда, когда мисс Джей стояла в нескольких сантиметрах от нее, не приняв химического душа. Голод до сих пор пугает ее: тело восстает против рассудка, как будто она – Пандора, желающая открыть ящик, несмотря на то, что ей много раз говорили не делать этого, но она создана так, что не может заставить себя остановиться. В конце концов Мелани привыкла к запаху, как все дети привыкли к запаху химикатов в душе по воскресеньям. Запах не совсем пропал, но бороться с ним стало возможно; он стал невидимым благодаря тому, что совсем не менялся. Голод все утихал, и когда он окончательно прошел, Мелани пришла в себя.

Книга все еще здесь; Мелани читала ее до рассвета, и несмотря на то, что на некоторых словах она спотыкалась и ей приходилось догадываться, что они значат, она была в другом мире.

Она подумает об этом позже – всего день спустя, – после того, как мир, который она знала, развалится.

14

Наступил понедельник и прошел, а список, что просила доктор Колдуэлл, так и не пришел. Джустин не говорила с ней и не отправляла никакой записки. Она даже не объяснила, почему задерживается, и не попросила о дополнительном времени.

Доктор Колдуэлл считает, что ее первоначальная оценка была правильной. Эмоциональная близость Джустин с подопытными мешает ей надлежащим образом исполнять свои обязанности. И с тех пор, как от ее обязанностей зависит работа доктора Колдуэлл, она обязана отнестись к этому крайне серьезно.

Она взяла свою собственную базу данных по испытуемым. С чего начать? Она ищет причины, по которым Офиокордицепс проявил такое сомнительное милосердие в этой горстке случаев. Большинство людей, инфицированных патогеном, почти мгновенно ощущали его эффект. В течение нескольких минут или максимум часов любая чувствительность и самосознание пропадали навсегда. Это происходит еще до того, как нити грибка проникают в ткани головного мозга; его выделения, имитирующие собственные нейротрансмиттеры мозга, делают большую часть грязной работы. Крошечные химические вещества расстраиваются внутри мозга, пока тот не рассыпается на части. Человек превращается в заводную игрушку, которая двигается, только когда Кордицепс поворачивает ключ.

Эти дети были заражены несколько лет назад, но по-прежнему могут думать и говорить. Даже учиться. Их мозг в основном в хорошем состоянии; нити мицелии распространились по нервной ткани, но, кажется, не собираются полностью ее поглощать. В детском теле есть некое вещество, которое задерживает распространение грибка.

Частичный иммунитет.

Если бы она смогла найти этому причину, то была бы, по крайней мере, на полпути к открытию вакцины.

Если думать о проблеме в таком ключе, ответ находится сам собой. Она должна начать с ребенка, который показывает наименьшее ухудшение мозговых функций. С ребенка, который, несмотря на высокую концентрацию грибкового вещества в крови и тканях, продолжает сохранять уровень IQ на невероятно высоком уровне.

Она должна начать с Мелани.

15

Сержант Паркс получает свои заказы и собирается спустить их ниже. Но на самом деле нет никаких причин не сделать все самому. Он удвоил количество зачисток по периметру после того, как услышал печальный рассказ Галлахера, боясь, что юнкеры могут планировать вторжение на базу. Поэтому его люди устали и жаждут отдыха. Плохо дело.

Еще полчаса до начала ежедневного цирка. Как дежурный офицер, он расписывается за ключи от шкафчика безопасности (с оружием). Затем ставит вторую подпись в качестве командира базы. Он берет толстое кольцо с крючка и идет через блок.

Здесь его слух заволокла торжественная увертюра «1812 год». Он выключил эту чепуху. Это была идея Колдуэлл – ставить музыку для подопытных, пока они сидят в своих камерах; музыка успокоит их буйные головы, говорила она. Но они не смогли найти достаточно композиций, и многое из того, что нашли, было не слишком успокаивающим.

В звонкой тишине Паркс подходит к камере Мелани. Она смотрит через зарешеченное окошко на него и машет рукой.

– На выход, – говорит он ей, – садись в кресло. Сейчас же.

Она подчиняется, и он отпирает дверь. Правила требуют, чтобы, когда детей пристегивают и отстегивают, в камере находилось минимум двое солдат, но Паркс уверен, что может сделать это и один. Он положил руку на кобуру, но пистолет не достал. Привычка, формировавшаяся столько дней, сломлена.

Малышка смотрит на него своими большими, почти без век глазами – серые пятна в светло-голубых зрачках напоминают ему о том, кем она является на самом деле, если бы вдруг он об этом забыл.

– Доброе утро, сержант, – говорит она.

– Держи руки на подлокотниках, – отвечает он ей. Это было не обязательно говорить. Она и так не двигается. Только глаза следят за ним, пока он пристегивает ее руки.

– Еще рано, – говорит Мелани. – И вы один.

– Ты отправляешься в лабораторию. Доктор Колдуэлл хочет тебя видеть.

Малышка замирает на несколько мгновений. Паркс пристегивает ноги в этот момент.

– Как Лиама и Марцию, – произносит она наконец.

– Да. Так же.

– Они не вернулись. – Голос ребенка задрожал. Паркс закончил с ногами и не отвечает. Тут, кажется, нечего отвечать. Он выпрямляется, и эти большие голубые глаза поднимаются вместе с ним.

– Я вернусь? – спрашивает Мелани.

– Не мне решать. Спроси доктора Колдуэлл. – Паркс пожимает плечами.

Он заходит за кресло и берет шейный ремешок. Здесь нужно быть осторожным. Она может запросто дотянуться зубами до твоей руки, если ты расслабишься. Паркс собран.

– Я хочу увидеть мисс Джустин, – говорит Мелани.

– Скажи об этом доктору Колдуэлл.

– Пожалуйста, сержант. – Она начинает вертеть головой в самый неподходящий момент, и он вынужден резко убрать руку в сторону, бросив ремень, который застегнут только напополам.

– Смотреть прямо, – рычит он. – Не двигать головой. Ты знаешь, что нельзя так делать!

Малышка замирает и продолжает смотреть перед собой.

– Извините меня, – говорит она покорно.

– Не делай так больше.

– Пожалуйста, сержант, – скулит она. – Я хочу увидеть ее перед тем, как вы меня отвезете. Она ведь знает, где я. Мы можем подождать? Пока она придет?

– Нет, – говорит Паркс, затянув ремень на шее. – Мы не можем.

Теперь ребенок не угрожает ему, можно расслабиться. Он разворачивает кресло к двери.

– Пожалуйста, Эдди, – быстро говорит Мелани.

Удивление вгоняет его в ступор. Дверь в его груди с грохотом захлопнулась.

– Что? Что ты сейчас сказала?

– Пожалуйста, Эдди. Сержант Паркс. Позвольте мне поговорить с ней.

Маленький монстр разузнал его имя каким-то образом. Она подкрадывается к нему, размахивая именем, как белым флагом. Не собирается причинять вреда. Как будто одна из тех нарисованных дверей внезапно открывается и из-за нее выглядывает призрак. Или ты переворачиваешь камень и видишь, сколько там всяких червяков ползает, и один из них поворачивается к тебе и говорит: «Привет, Эдди!»

Он не может сам себе помочь. Он опускается и сжимает ее горло – так же грубо нарушает правила, как и Джустин, когда гладила это существо, как гребаное домашнее животное.

– Никогда так не делай, – бормочет он сквозь зубы. – Никогда не называй меня по имени.

Ребенок не отвечает. Он понимает, как сильно сдавил ей горло. Наверное, она просто не может ничего сказать. Он убирает руку – она плохо слушается – и кладет ее обратно на ручки кресла.

– Мы отправляемся к доктору Колдуэлл, – говорит Паркс. – Если у тебя есть вопросы – прибереги их для нее. И чтобы я больше не слышал ни малейшего писка.

Она замолчала.

16

Но это отчасти благодаря тому, что он сразу покатил кресло по коридору. Стальная дверь была открыта, дальше вверх по лестнице – бац, бац, бац, – все выше и выше.

Для Мелани это было сравнимо с путешествием на паруснике на край света.

Стальная дверь была недостижимым горизонтом всю ее жизнь, с самого начала, как она себя помнит. Она понимает, что родилась не здесь, но это было в очень далеком прошлом, как история в действительно старой книге, написанной на языке, на котором уже никто не говорит.

Это больше похоже на отрывок из Библии, который им читала однажды доктор Селкрик, где Бог создавал мир. Не Зевс, другой Бог.

Шаги. Вертикальное Пространство, которое они преодолевают, похоже на коридор, у которого один конец лежит на чем-то большом. Чем выше они поднимаются, тем слабее становится запах химического спрея, которым был наполнен весь коридор. Звуки снаружи, доносящиеся через неплотно прикрытую дверь.

Воздух. И свет. Сержант спиной открывает дверь и выталкивает ее в день.

Тотальная перегрузка.

Потому что воздух теплый и он дышит, обволакивая кожу Мелани, как живой организм. И свет настолько яркий, будто кто-то окунул весь мир в бочку с нефтью и поджег.

Она жила в пещере Платона, рассматривая тени на стене. Теперь она повернулась лицом к огню.

Из груди Мелани вырвался звук. Болезненный выдох из груди – того темного, влажного места, наполненного запахами горьких химических веществ с привкусом ацетона (от маркеров, которыми пишут на доске).

Она вяло катится вперед. Мир проникает в нее через глаза и уши, язык и кожу. Его слишком много, и он не собирается останавливаться. Она как слив для воды в углу душевой. Даже закрыв глаза, свет все равно проникает в нее сквозь веки, создавая узоры, переливающиеся всеми цветами радуги. Она вновь открывает глаза.

Она терпит, сравнивает и начинает понимать.

Они проходят здания из дерева или блестящего металла, стоящие на бетонном фундаменте. Они все одной формы – прямоугольной и блочной, и в основном одного и того же цвета – темно-зеленого. Никто не пытался сделать их красивыми. Важно понять, каково их предназначение.

То же относится и к большому забору, возвышающемуся где-то на четыре метра над землей и огибающему все постройки, что видит Мелани. Он увенчан колючей проволокой, натянутой под углом примерно в тридцать градусов к бетонным опорам.

Они проходят мимо людей сержанта, которые сопровождают их взглядами, а иногда и поднимают руки, чтобы поприветствовать его. Но они не говорят ни слова и продолжают стоять на месте. Они держат винтовки наготове и следят за оградой и воротами.

Мелани позволяет этим фактам переплетаться и образовывать новые смыслы в точках слияния.

Они заходят в другое здание, где на страже стоят два человека, сержанты. Один из них открывает им дверь. Другой – с рыжими волосами – решительно приветствует.

– Вам помочь, сэр? – спросил он, кивнув на Мелани.

– Если мне что-нибудь понадобится, Галлахер, я сообщу вам об этом, – прорычал сержант.

– Есть, сэр!

Они заходят внутрь, и звук шагов сержанта меняется, становится громче, появляется глухое эхо. Они идут по кафелю. Сержант ждет, и Мелани знает, чего. Это душевая, такая же, как и у них. Химический спрей медленно падает на них с потолка.

Это занимает больше времени, чем душ по воскресеньям. Лейки на самом деле не статичны, они двигаются, скользя вдоль стен по металлическим тропинкам, стараясь обдать каждый дюйм их тел со всех сторон.

Сержант стоит с опущенной головой, глаза его плотно закрыты. Мелани, привыкшая к этой боли, знает, что глаза будет щипать независимо от того, открыты они или закрыты, и продолжает смотреть по сторонам. Она видит в конце душевой стальные жалюзи, через которые они только что вошли. Обыкновенный храповик позволяет им подниматься и опускаться, стоит лишь повернуть переключатель. Это здание может превратиться в крепость и стать изолированным от основной базы. То, что здесь делают, должно быть очень и очень важно.

Все это время Мелани усиленно старается не думать о Марции и Лиаме. Она боится того, что может с ней случиться здесь. Она боится, что не вернется больше ни к своим друзьям, ни к мисс Джустин. Возможно, страх и новизна всего происходящего заставляют ее так внимательно анализировать все, что ее окружает. Она обращает внимание на каждую мелочь, стараясь изо всех сил запомнить все, в особенности маршрут, по которому они сюда пришли. Она должна иметь возможность вернуться назад, если ей в какой-то момент представится такая возможность.

Химический спрей бормочет и затихает. Сержант катит ее дальше через двойную дверь, вдоль коридора, к очередной двери, над которой одиноко горит красная лампочка. Табличка над дверью гласит: «ПОСТОРОННИМ ВХОД ЗАПРЕЩЕН». Сержант останавливается, нажимает звонок и ждет.

Через несколько секунд дверь открывает доктор Селкрик. Она в своем обычном белом халате, но на руках еще зеленые резиновые перчатки, а вокруг шеи какая-то вещь, похожая на белое хлопковое ожерелье. Она подтягивает его выше, зажав между большим и указательным пальцами. Это оказывается марлевая маска, скрывающая нижнюю часть лица.

– Доброе утро, доктор Селкрик, – говорит Мелани.

Доктор Селкрик на мгновение опускает взгляд на Мелани, не зная, отвечать на это или нет. В итоге решает просто кивнуть. Потом разражается смехом. Наигранный, грустный звук, думает Мелани. Так смеешься, когда ты хотел стереть ошибку в примере и случайно порвал лист.

– Почтальон, – лаконично говорит Паркс. – Где оставить посылку?

– Справа, – говорит доктор Селкрик, ее голос прячется под непросвечивающей маской. – Да. Закатывайте ее. Мы готовы. – Она отходит в сторону и широко открывает дверь, пропуская сержанта.

Эта комната – самое странное место, которое Мелани когда-либо видела. Конечно, она начинает понимать, что видела не так много, но странность этих вещей переходит все границы разумного. Бутылки, и банки, и сосуды, и ящики; поверхности из белой керамики и нержавеющей стали, в которых отражается холодный свет длинных ламп.

Некоторые вещи в банках напоминают человеческие части тела: руки, ноги, головы. Другие – животных. Ближе всего к ней – крыса (она узнала ее, потому что видела картинку в книге), плавающая в прозрачной жидкости головой вниз. Тонкие серые нити – их сотни – вырываются из ее тела и заполняют большую часть банки, переплетаясь между собой вокруг маленького трупа, как будто крыса решила стать осьминогом, но на полпути передумала.

В следующей банке плавает глаз с витиеватыми растяжками нервной ткани позади.

Эти вещи заставляют Мелани выдвигать сумасшедшие предположения. Но она ничего не говорит, продолжая впитывать все.

«Подвезите ее к столу, пожалуйста». Это говорит не доктор Селкрик, это доктор Колдуэлл. Она стоит на рабочем месте на другой стороне комнаты, укладывая блестящие стальные предметы в правильной последовательности. Некоторые из них она поправляет снова и снова, как будто расстояние между ними и угол, под которым они лежат друг к другу, имеет чрезвычайное значение для нее.

– Доброе утро, доктор Колдуэлл, – говорит Мелани.

– Доброе утро, Мелани, – отвечает доктор Колдуэлл. – Добро пожаловать в мою лабораторию. Самую важную комнату на этой базе.

С помощью доктора Селкрик сержант перетаскивает Мелани из ее кресла и кладет на высокий стол в центре комнаты. Это сложный маневр. Сначала отстегивают руки и надевают наручники. Потом ноги, и пристегивают к железной пластине. И наконец, отстегивают шею и поднимают на стол. С этим никаких проблем не возникает, так как она почти ничего не весит.

После того как ее посадили на стол, доктор Селкрик тщательно пристегивает ее ноги специальными ремнями безопасности, так что она не может ими пошевелить. Металлическая пластина больше не нужна, и ее снимают.

– Ложись, Мелани, – говорит доктор Колдуэлл, – и вытяни руки.

Женщины держат ее руки и, как только сержант снимает наручники, осторожно кладут их на стол и также пристегивают ремнями. Доктор Колдуэлл затягивает их.

Мелани теперь совершенно неподвижна, не считая головы. Она благодарна, что нет шейного ремешка, как на кресле.

– Я вам еще нужен? – спрашивает сержант у доктора Колдуэлл.

– Определенно нет.

Сержант выкатывает кресло за дверь. Мелани все правильно прочла и поняла. Кресло ей больше не понадобится. В камеру она не вернется. Сказки Музы лежат там под матрацем, и она сокрушается, понимая, что может никогда больше их не увидеть. Эти страницы, которые пахнут мисс Джустин, возможно, навсегда останутся недосягаемо далеки.

Она хочет попросить сержанта остаться ненадолго, чтобы он передал мисс Джей сообщение от нее. Но не может вымолвить ни слова. Страхи толпятся в ней. Она в незнакомом месте и боится, что неопределенное будущее настигло ее, когда она не была готова к нему. Она хочет, чтобы ее будущее было таким же, как и прошлое, но понимает, что это невозможно. Осознание этого сидит камнем в ее желудке.

Сержант захлопывает за собой дверь. Две женщины начинают раздевать ее.

Ножницами они разрезают ее хлопковую униформу.

17

Хелен Джустин шла по коридору в класс, когда впервые почувствовала, что что-то не так. Она заглянула в окошко камеры Мелани, но не обнаружила ее там.

Открыв класс, она встала у доски, наблюдая, как детей закатывают одного за другим. Она приветствовала каждого по очереди. Двадцатой по счету (который был двадцать первым, пока не забрали Марцию) должна была появиться Мелани, но привезли Энн. Один из солдат невозмутимо вкатил ее в класс и тут же направился к двери.

– Подождите, – сказала Джустин.

Рядовой остановился и развернулся к ней лицом с минимальной вежливостью (минимально допустимой в его положении):

– Да, мисс?

– Где Мелани?

Он пожал плечами.

– Одна камера была пуста, – спокойно сказал он. – Я зашел в следующую. Что-то не так?

Джустин не ответила. Она оставила класс и вышла в коридор, направляясь к камере Мелани. Дверь открыта, на кровати и в кресле никого.

Дурное предчувствие не оставляет ее. Солдат за ее спиной спрашивает еще раз, в чем проблема. Она игнорирует вопрос и бросается к лестнице.

Наверху стоит сержант Паркс и очень тихо разговаривает с тремя солдатами, которые выглядят сильно напуганными. В другой раз Джустин не стала бы их прерывать или хотя бы подождала, пока сержант закончит говорить. Но сейчас не тот случай – она грубо их прерывает.

– Сержант, Мелани перевели в другую камеру?

Паркс видел, как она поднимается, но сделал вид, что только сейчас узнал ее.

– Мне очень жаль, мисс Джустин, – сказал он. – У нас чрезвычайная ситуация. Потенциально. Мы обнаружили большую толпу голодных вблизи базы.

– Куда ее перевели? – повторила Джустин.

– Вы должны вернуться в класс. Обсудим этот вопрос, как только… – снова пытается сержант Паркс.

– Просто ответьте мне. Где она?

Паркс опустил голову и исподлобья взглянул на нее.

– Доктор Колдуэлл попросила отправить ее в лабораторию.

Сердце Джустин замерло.

– И вы… вы забрали ее? – глупо переспросила она.

Он кивнул.

– Около получаса назад. Я непременно сообщил бы вам, но уроки еще не начались и я не знал, где вы.

Она должна была догадаться сразу, как только увидела пустую камеру. После того как он это сказал, все стало настолько очевидно, что она проклинала себя за бесцельно потраченные драгоценные минуты. Она бегом бросается к лаборатории. Паркс кричит ей – что-то о необходимости попасть внутрь, – но с ним она разберется позже.

Если она опоздает, весь этот гребаный мир потеряет свой смысл.

18

Руки двух женщин скользят по телу Мелани, тщательно намыливая каждый сантиметр дезинфицирующим мылом, от которого пахнет так же, как и от спрея в душевой. Она неподвижно лежит, в то время как мысли ее с невероятной скоростью толкутся на месте.

– Вам нравится учиться, Мелани? – спрашивает ее доктор Колдуэлл. Доктор Селкрик испуганно поднимает на нее взгляд.

– Да, – осторожно отвечает Мелани.

Когда они заканчивают ее мыть, доктор Колдуэлл берет какой-то инструмент размером с мелок, которым учителя рисуют на доске. Она надавливает на него, и он начинает петь в ее руке. Она ставит его напротив головы Мелани, очертив ее короткими прямыми штрихами. Прибор начинает посылать вибрации в ее череп прямо через кожу.

Мелани хочет спросить, что это такое, но потом замечает, как доктор Селкрик зачерпывает ее волосы и складывает их в пластиковый лоток.

Доктор Колдуэлл основательно прощупывает голову Мелани, причем делает это дважды. Во второй раз нажимая сильнее, отчего становится даже немного больно. Доктор Селкрик в это время под корень срезает непослушные пряди волос Мелани. Затем тщательно вытирает руки влажным полотенцем, взятым из специального автомата, висящего на стене.

Доктор Колдуэлл наносит на голый череп Мелани ярко-синий гель из пластиковой банки, на которой написано «Бактерицидный гель Е 2Д». Мелани пытается представить, как она сейчас выглядит, с лысой синей головой. По идее, она похожа на воина пиктов. Мистер Виттакер показывал им однажды картинки с пиктами, его голос в тот момент дрожал, а слова куда-то пропадали, не успевая до конца вырваться из него. Над фразой «Картины пиктов» он смеялся уж слишком долго. Но Мелани запомнила, что если кто-то шел в бой без оружия, пикты называли его нагим. Мелани почти никогда не была голой. И сейчас ей это совсем не нравится; она чувствует стыд и собственную уязвимость.

– Я не хочу, – говорит она.

– Чего ты не хочешь? – спросила доктор Колдуэлл, опустив щетку и вытирая руки о свой белый халат, на котором оставались небесно-голубые линии.

– Мне не нравится учиться. Я хочу вернуться в класс, пожалуйста.

Доктор Колдуэлл впервые смотрит ей в глаза.

– Я боюсь, это невозможно, – говорит она. – Закрой глаза, Мелани.

– Нет, – отвечает Мелани. Она уверена, что если подчинится, доктор Колдуэлл сделает с ней что-то плохое. И это плохое будет очень больно.

Внезапно, как будто увидев источник оптической иллюзии, она понимает, что будет дальше. Ее разрежут на части и положат их в банки (как и части других людей, которые здесь повсюду).

Она бросает все свои силы на борьбу с ремнями, отчаянно борется, но они и не думают поддаваться.

– Может, мы попробуем изофлуран? – спрашивает доктор Селкрик. Ее голос дрожит. Она, кажется, вот-вот заплачет.

– Они не реагируют на него, – отвечает доктор Колдуэлл. – Вы знаете это. Я не собираюсь тратить один из наших последних баллонов с общим наркозом только для того, чтобы вызвать сонливость у подопытного. Пожалуйста, не забывайте, доктор, что испытуемый лишь выглядит как ребенок, на самом деле это грибковая колония, захватившая тело ребенка. Здесь не место для сантиментов.

– Да, – соглашается доктор Селкрик. – Я знаю.

Она поднимает нож, каких Мелани никогда не видела. У него очень длинная ручка и очень короткий клинок, а лезвие настолько тонкое, что сбоку кажется невидимым. Она подает его доктору Колдуэлл.

– Я хочу вернуться в класс, – тихо повторяет Мелани.

Нож выскальзывает из рук доктора Селкрик и падает на пол за секунду до того, как доктор Колдуэлл могла бы его взять. Раздается звон, а потом еще и еще – нож скачет по полу.

– Прошу прощения, прошу прощения, – визжит доктор Селкрик. Она наклоняется, чтобы поднять нож, колеблется, снова встает и берет другой инструмент из лотка. Протягивая его доктору Колдуэлл, она вздрагивает от ее взгляда.

– Если вас беспокоит шум, я могу выключить расширитель, – говорит доктор Колдуэлл. После этих слов она подносит холодное лезвие ножа к горлу Мелани.

– Это будет последнее, мать твою, что ты сделаешь в своей жизни, – раздается голос мисс Джустин.

Две женщины замирают и оборачиваются на дверь. Мелани сначала не может, потому что если она поднимет голову, она перережет себе горло. Но доктор Колдуэлл медленно отводит руку, давая ей возможность шевелить головой.

Мисс Джустин стоит в дверном проеме. Она что-то сжимает в руках – красный цилиндр с черной трубкой, прикрепленной с одной стороны. Эта штука кажется довольно тяжелой.

– Доброе утро, мисс Джустин, – говорит Мелани. У нее кружится голова от облегчения, но глупые и нелепые слова вырываются наружу, хотя она старалась их удержать в себе.

– Хелен, – говорит доктор Колдуэлл, – заходите, пожалуйста. И закройте дверь. Здесь не совсем гигиенично, но мы стараемся.

– Положи скальпель, – говорит мисс Джустин, – Сейчас же.

Доктор Колдуэлл нахмурилась и произнесла:

– Не говори глупостей. Я сейчас в середине вскрытия.

Мисс Джустин зашла в комнату и подошла к столу, на котором лежала Мелани. Белые пятки смотрят на ее живот.

– Нет, – говорит она, – ты в самом начале. Если бы ты была в середине, мы бы сейчас не разговаривали. Положи скальпель, Кэролайн, и никто не пострадает.

– Ох, боже мой, – говорит доктор Колдуэлл, – добром это не кончится, я правильно понимаю?

– Это зависит от тебя.

Доктор Колдуэлл взглянула на доктора Селкрик, которая не сделала ни шага и не сказала ни слова с того момента, как появилась мисс Джустин. Она стояла на месте, приоткрыв рот и сложив руки на груди. Она была похожа на человека, наблюдающего за раскачиванием часов гипнотизера, готового вот-вот погрузиться в транс.

– Джин, – говорит доктор Колдуэлл, – позвоните охране, пожалуйста, и скажите, чтобы они пришли и забрали Хелен.

Доктор Селкрик поворачивается к телефону и делает к нему шаг. Но мисс Джустин в мгновение ока оказывается рядом и со всей силы роняет огнетушитель на трубку. Она разламывается пополам с сухим хрустом. Доктор Селкрик делает шаг назад.

– Да, взгляни на него, Джин, – говорит ей мисс Джустин. – В следующий раз, если пошевельнешься, на его месте будет твое лицо.

– То же самое будет и со мной, если я подойду к двери или окну, я правильно поняла? – спрашивает доктор Колдуэлл. – Хелен, мне кажется, вы не продумали этот момент. Не важно, закончу ли я эту процедуру или нет. Вы можете забрать Мелани из лаборатории, но не можете забрать ее с базы. Все ворота охраняют, а за воротами несколько километров патрулируемой территории. Вам никак не помешать этому.

Мисс Джустин не отвечает, но Мелани знает, что доктор Колдуэлл врет. Мисс Джустин все под силу. Она как Прометей, а доктор Колдуэлл как Зевс. Последний решил, что он большой и умный, потому что был богом, но титаны совсем его не боялись. Конечно, в итоге титаны проиграли, но в исходе этой битвы Мелани не сомневается.

– Всему свое время, – прорычала мисс Джустин. – Джин, расстегни ремни.

– Не смей, – быстро говорит доктор Колдуэлл. Быстрым и жестким взглядом она останавливает доктора Селкрик и переводит все внимание опять на мисс Джустин.

Ее слова начинают звучать куда мягче:

– Хелен, ты не права. Эта ситуация поставила нас всех в крайне неудобное положение. И эта надежда спасти испытуемого… это твой ответ на стресс. Мы все друзья и коллеги. Никто не собирается никому сообщать о том, что здесь произошло. Никаких последствий не будет, я гарантирую. Мы продолжим работать над общим делом, потому что выбора у нас на самом деле нет.

Мисс Джустин заколебалась, убаюканная такой мягкостью.

– Я положу скальпель, – говорит доктор Колдуэлл, – но прошу вас сделать то же самое и с вашим… оружием.

И доктор Колдуэлл начинает делать то, что обещала. Показывает скальпель, высоко держит его секунду, а затем медленно, с преувеличенной осторожностью, кладет на стол, слева от Мелани. Мисс Джустин наблюдает за рукой со скальпелем. У нее нет другого выбора.

Другой рукой доктор Колдуэлл достает что-то маленькое и блестящее из кармана своего халата.

– Мисс Джустин! – кричит Мелани. Но поздно. Слишком поздно.

Доктор Колдуэлл распыляет что-то в лицо мисс Джустин. Звук похож на шипение химического спрея в душе, а запах обжигает легкие, и ты не можешь вдохнуть. Мисс Джустин неожиданно начинает кашлять. Огнетушитель падает на пол, а она хватается за лицо, медленно опускаясь на колени, затем и вовсе валится на пол лаборатории и начинает дергаться и издавать звуки, как будто задыхается.

Доктор Колдуэлл беспристрастно смотрит на нее.

– Теперь иди и сообщи охране, – приказывает она доктору Селкрик. – Я хочу подвести ее под военный трибунал. По обвинению в попытке диверсии.

Мелани опускает голову, мучительно стонет – и за себя, и за мисс Джустин. Отчаяние заполняет ее, делая тяжелой, как свинец.

Доктор Селкрик направляется к двери, но по пути она должна обойти мисс Джустин, которая до сих пор корчится на полу, издавая свистящие всхлипы, пытаясь сделать вдох через ядовитые миазмы, летающие в воздухе вокруг, или что там распылила доктор Колдуэлл. Проходя рядом, доктор Селкрик тоже начинает кашлять.

Совершенно спокойно доктор Колдуэлл тянется к скальпелю.

Но тут что-то происходит, заставляя ее остановиться. Две вещи, по правде говоря. Во-первых, взрыв, достаточно громкий, заставивший окна задрожать. Во-вторых, оглушительный крик, как будто сто человек разом закричали во весь голос.

Лицо доктора Селкрик сначала выглядит озадаченным, а затем его перекашивает ужас.

– Это общая эвакуация, – говорит она, – не так ли? Это же сирена?

Доктор Колдуэлл не тратит время на то, чтобы ответить ей. Она подходит к окну и раздвигает шторы.

Мелани старается поднять голову как можно выше, но все равно ничего не видит, только кусочек неба.

Оба доктора смотрят в окно. Мисс Джустин все еще корчится на полу, закрыв лицо руками. Она не обращает ни на что внимания, кроме своей боли.

– Что происходит? – скулит доктор Селкрик. – Там бегают люди. Они…

– Я не знаю, – отрезает доктор Колдуэлл. – Я собираюсь опустить аварийные затворы. Мы можем переждать здесь, пока сирена не замолкнет.

Она тянется и кладет руку на переключатель.

В этот момент окно разбивается.

Голодные начинают лезть через подоконник.

19

Стены пали задолго до того, как сержант Паркс придумал, как их оборонять.

Не то чтобы это произошло быстро; скорее безжалостно. Голодные, которых заметил Галлахер в тени деревьев на востоке от базы, через несколько мгновений уже неслись на полном ходу по полю. Они никого не преследовали, просто бежали, и эта странность смутила Паркса в первые секунды, когда он узнал о происходящем.

Ветер изменил свое направление, и резкий запах ударил ему в голову. Волна разложения была настолько мощной, что можно было запросто потерять сознание. Солдаты чертыхались, задыхаясь. Кто-то матерился.

Запах все сказал ему еще до того, как догадки подтвердили глаза. Их было много. Очень много. Это запах целого стада голодных, чертово цунами из голодных. Такое не остановить.

Получается, что единственный вариант – замедлить их. Затупить стрелу прежде, чем она долетит до стены.

– Целься по ногам, – кричит он, а затем: – Огонь!

Солдаты приводят приказ в действие. Воздух наполняется сердитой трещоткой автоматов. Голодные падают, их втаптывают в землю бегущие за ними. Но голодных слишком много и они слишком близко. Этим их не остановить.

Тут Паркс замечает что-то еще, движущееся позади этой волны мертвецов. Юнкеры. Они так плотно закутаны в броню, что похожи на человека-шину – лицо некогда большой компании «Мишлен». Некоторые держат в руках копья. Другие – нечто напоминающее хлысты, которые обрушиваются на спины тех голодных, которые замедляют бег. Как минимум у двоих – огнеметы. Струи пламени прокатились по правой и левой кромке стада голодных, не позволяя им сильно удалиться от цели.

То есть от бетонной ограды и базы за ней.

Два бульдозера также катились по флангам, склонив набок свои лезвия. Когда голодные в беспорядке слишком приближались к дозволенным границам, они либо возвращались обратно в центр, либо разлетались на куски.

Это не паническое бегство, это выгул крупного рогатого скота.

– О, боже! – сдавленно говорит рядовой Элсоп. – О, господи!

Паркс тратит еще секунду, отмечая гениальность штурма. Использовать голодных в качестве тарана, оружия войны. Он не может понять, как юнкеры смогли окружить так много голодных, и как потом привели их сюда, но это всего лишь вопрос логистики. Идея сделать что-то подобное без преувеличения великолепна.

– Цельтесь по живым! – ревет он. – Юнкеры! Огонь по юнкерам!

Но солдаты успевают дать только пару рваных залпов перед тем, как он вновь кричит им, на этот раз приказывая отступить и оставить стену.

Ее не удержать, а если они останутся на ней, то окажутся глубоко в глотке гниющих людоедов.

Они отступают, сохраняя строй и не переставая отстреливаться.

Волна ударяется об стену. И даже не замедляется. Голодные на полном ходу влетают в сетку и бьются об опорные стойки. Вся конструкция наклоняется, стонет и скрипит, но, кажется, продолжает держаться. Первый ряд ходячих мертвецов вот-вот расплющит.

Все больше и больше голодных напирает сзади, передавая свой вес и импульс точке удара, – хрупкой баррикаде из переплетенной колючей проволоки.

Бетонные опоры начинают пьяно пошатываться. Часть забора, передумав сопротивляться, наклоняется к земле, вырывая с другой стороны клочья земли.

Десятки не знающих, что умерли, падают с него, образуя огромную кучу-малу, нижняя часть которой превращается в фарш. Но их там еще много. Некоторые успевают вскочить и броситься вперед. Их поршневые ноги втаптывают в грязь останки павших собратьев.

Вся оборона рухнула, голодные прорвались на базу.

20

Джустин пытается встать. Это нелегко, когда твои внутренности взбиты, как сливки, легкие наполнены кислотой, а пол под ногами ходит ходуном, как палуба корабля во время шторма. Вдобавок на лице у тебя маска из раскаленного железа, туго облегающая череп.

Вещи водят безумный хоровод вокруг нее, не утруждая себя объяснениями. Из груди вырывается приглушенный крик. Она практически ослепла, когда Колдуэлл обдала ее струей слезоточивого газа, и хотя первый порыв слез вымыл большую часть перца из глаз, они остаются опухшими. Размытые фигуры врезаются друг в друга, как обломки во время наводнения.

Она яростно моргает, пытаясь выжать еще немного влаги из своих высохших слезных каналов.

Две фигуры приобретают очертания. Одна из них – Селкрик, лежащая рядом с ней на полу, ее ноги отбивают бешеную чечетку. Другая – голодный, сидящий на ней верхом и жадно поедающий ее розовые кишки.

Голодных становится все больше, и Селкрик за ними уже не видать. Она – горшок меда для разлагающихся пчел. Последнее, что видит Джустин, – это ее лицо, полное отчаяния.

«Мелани! – думает Джустин. – Где Мелани?

Лаборатория превратилась в море карабкающихся и цепляющихся тел. Джустин отползает от кровавого пиршества и чуть не упирает спиной в других голодных. У окна Кэролайн Колдуэлл с беззвучной яростью борется за свою жизнь. Двое голодных, перевалившихся через подоконник, ползут по нему, оставляя свои внутренности на острой раме разбитого стекла. Их челюсти работают, как заправский экскаватор. Колдуэлл положила руки им на головы, как будто благословляя, но на самом деле со всей силы стараясь оттолкнуть их от себя. Дюйм за дюймом она проигрывает эту битву.

Джустин находит огнетушитель там же, где выронила его. Ярко-красный цвет действует на нее, как болеутоляющее от белых и серых тонов лаборатории. Она поднимает его, как древний норвежский молот, и с размаху опускает на макушку одному из голодных. Металл с лязгом теснит разлагающуюся плоть, голова голодного отлетает в сторону, шея начисто срублена. Но он по инерции продолжает тянуться к Колдуэлл, хотя ее правая рука теперь свободна, потому как его челюсти не представляют больше угрозы.

С силой и отчаянием Колдуэлл тянется свободной рукой к острому треугольнику из стекла, оставшемуся в оконной раме, и старается вытащить его. Она режет свою руку все глубже с каждым ударом по лицу голодного.

Джустин оставляет ее наедине с голодным. Теперь окно как раз напротив, и ей наконец удается сориентироваться. Она поворачивается к операционному столу. Удивительно, но путь до него чист. Большинство голодных борются за клочки Джин Селкрик, стоя на коленях мордами в корыто.

Операционный стол пуст. Кожаные ремни, которыми была связана Мелани, теперь разрезаны и беспомощно свисают по бокам. Скальпель, что Колдуэлл положила, прежде чем использовать перцовый баллончик, был отброшен к верхней части стола.

Джустин нервно оглянулась по сторонам. Она издала звук, похожий на стон, но он затерялся в громком чавканье, исходившем от банкета монстров. Хаос в комнате внезапно обрел структуру. Селкрик – источник праздника. Колдуэлл продолжает наносить режущие удары по лицу и телу голодного, слепо пытающегося добраться до нее, пока он наконец не отпадает, полностью очищенный от кожуры.

Мелани нет.

Колдуэлл теперь освободилась и начала собирать заметки и другие документы окровавленными непослушными руками, пытаясь забрать все результаты своих трудов, но их слишком много – не удержав очередную папку, весь каскад с грохотом падает на пол. Этот звук отрывает голодных от Селкрик. Они синхронно вскидывают головы и оглядываются – налево, затем направо.

Колдуэлл опускается на одно колено, поднимая упавшие сокровища. Джустин хватает ее за воротник и рывком поднимает.

– Бежим! – кричит она. Или пытается кричать. Часть слезоточивого газа попала ей в рот, поэтому язык сейчас в три раза больше, чем обычно. Она говорит, как Чарльз Лоутон в «Горбуне из Нотр-Дама». Плевать. Она тащит Колдуэлл к двери, как мать свое упрямое дитя, потому что голодные уже оторвались от того, что осталось от доктора Селкрик, и теперь хотят добраться до нового источника пищи.

Джустин захлопывает дверь перед их носом. Она не заблокирована, но это мелочи. Голодные ладят с замками не лучше, чем дикие собаки. Дверь содрогается от их нападок, но не открывается.

Женщины попали в короткий коридор с душевой кабиной в другом конце. Джустин направляется к распахнутым дверям, она их оставила так, когда бежала в лабораторию, но замедляется и останавливается на полпути. Между этим блоком и ангаром для транспорта идет перестрелка. Мужчины, которые ныряют за укрытия и ведут стрельбу, – это не люди Паркса, те одеты в хаки, который она всегда ненавидела; это дикари в разноцветной одежде, с черными волосами, покрытыми дегтем, и мачете, заправленными за пояс.

Юнкеры.

Пока Джустин продолжает с удивлением смотреть за происходящим, двое мужчин взлетают на воздух, переворачиваясь с огромной скоростью. Вспышка и грохот от взрыва гранаты доносятся спустя полсекунды, а за ними и перистальтическая дрожь ударной волны.

Колдуэлл показывает на другую дверь – а может, и говорит что-то, Джустин не знает – звон в ушах не оставляет места никаким другим звукам. Дверь закрыта. Колдуэлл роется в карманах, оставляя темно-красные линии на белом халате, напоминающие кривые Безье. Джустин видит, что ее руки в очень плохом состоянии, куски кожи болтаются по краям глубоких разрезов, этими местами она сжимала осколок стекла, нанося удары по голодному.

Карман за карманом. Ключа нигде нет. Она рывком расстегивает халат и ощупывает карманы брюк, есть! Она открывает дверь, и они оказываются в кладовой, заполненной десятками отполированных блоков из стали. Это убежище.

Это ловушка. Как только Колдуэлл закрывает дверь, Джустин понимает, что не может оставаться здесь. Мелани бродит где-то снаружи, как Красная Шапочка в глубоких и темных лесах, в окружении мужчин, которые стреляют из автоматического оружия.

Джустин должна найти ее. То есть она должна выйти отсюда.

Колдуэлл прислоняется к концу стеллажа, отступив в глубь помещения, как будто там намного лучше, чем у двери. Джустин не обращает на нее внимания и просматривает кладовку. Тут нет других дверей, но есть окно, почти у потолка. Оно выходит к забору, а это дальше всего от боевых действий. Отсюда она могла бы добежать до учебного блока – куда Мелани, по идее, направилась, если только смогла разыскать обратную дорогу.

Джустин начинает очищать ближайший стеллаж, скидывая коробки, бутылки, мешки хирургической марли и бумажные полотенца с полок на пол. Колдуэлл молча наблюдает, как она тащит стеллаж к окну, чтобы использовать его в качестве лестницы.

– Они убьют тебя, – говорит она.

– Такта сити сдесь, – рычит Джустин через плечо. Но когда она начинает подниматься, Колдуэлл придерживает блок окровавленными руками, а затем карабкается за ней, тихо вздыхая каждый раз, когда приходится хвататься за холодный металл.

Окно закрыто на щеколду. Джустин тянет ее на себя и приоткрывает на дюйм. Снаружи участок некошеной травы. Крики и выстрелы заглушает расстояние.

Она распахивает окно, протискивается в него и приземляется на траву. Утренняя роса еще не испарилась, и холод обжигает лодыжки. Неожиданность этого ощущения сравнима с телеграммой с другого конца света.

У Колдуэлл больше проблем с окном, потому что она старается не использовать раненые руки. В итоге, не удержав равновесия, она тяжело падает, распластавшись по траве. Джустин помогает ей подняться, но не слишком любезно.

Из-за угла они видят учебный блок и казармы, расположенные на другой стороне плаца. Везде голодные, разбитые на небольшие, плотно сбитые группы. Джустин сначала кажется, что они носятся где им вздумается, но потом она видит юнкеров-пастухов в странной броне, которые управляют группами с помощью копий, электрошоковых пистолетов и хорошего старомодного огня.

Она отмечает, что юнкеры все обмазаны дегтем – не только волосы, но и руки, и ноги, и бронежилеты. Эффект, по идее, должен быть таким же, как и от зэд-блокатора, – маскировка запаха пота для того, чтобы голодный никак не реагировал на вас.

Но больше всего она поражена другим: голодные как биологическое оружие! Победим мы или проиграем, база уже прекратила свое существование.

– Я хочу попытаться добраться до учебного блока, – говорит она Колдуэлл. – Пережди пару секунд и беги к забору, может, хоть часть из них не погонится.

– Учебный блок находится под землей, – огрызается Колдуэлл. – Туда ведет только одна лестница. Вы будете в ловушке.

Какая они замечательная пара ученых. Собирают известные факты и делают логические выводы. Рассудительный ум не перестает работать перед лицом этого жуткого кошмара (гребаного).

Джустин не отвечает. Она просто бежит. Построив курс, она держится его, на ходу сшибая двух голодных, ее цель – казармы. Юнкеры, которые пасли их, слишком заняты, чтобы отвлекаться на нее.

Их товарищи, следующие позади, попадают под перекрестный огонь: люди Паркса используют местность, превращая открытые пространства между деревянными домиками в кровавые бойни.

Джустин пытается увернуться от трех солдат, которые бегут прямо к ней с винтовками наперевес, но натыкается на очередную группу голодных. Она старательно маневрирует между опасностями, но за очередным углом натыкается на дюжину мужчин с торчащими волосами, с ног до головы вымазанными дегтем (еще не засохшим), отстреливающихся за опрокинутыми мусорными контейнерами.

Юнкеры разворачиваются и видят ее. Большинство тут же разворачивается обратно и продолжает стрелять, но двое встают и идут к ней. Один достает из ножен кинжал и взвешивает его в руке. Другой просто направляет на нее пистолет.

Джустин замирает. Нет смысла бежать, подставляя спину. Она пытается придумать, что сказать, но ее мозг переполняет холодная пустота.

Человек с ножом бьет ее по ногам, и она падает. Схватив рукав рубашки, он приподнимает ее и показывает второму, как будто она подарок.

– Сделай это, – говорит он.

Джустин поднимает голову. Обычно это плохая идея – устанавливать зрительный контакт с диким животным, но если ей все равно умирать, она хочет напоследок сказать ему все, что думает, а если будет время – то со всеми подробностями.

Она встречает взгляд человека с пистолетом. И понимает, безумно удивившись, насколько он молод. Еще подросток, наверное. Он переводит пистолет с ее головы на грудь, видимо, не хочет, чтобы его всю жизнь во снах преследовала картина продырявленной головы незнакомой женщины.

Все это напоминает некий ритуал, старик держит ее и ждет, пока другой не убьет ее. Этот обряд, вероятно, соединяет отца и сына.

Юноша старается взять себя в руки.

А потом пропадает. Его сбили с ног. Что-то темное и невероятно быстрое накинулось на него и повалило. Он корчится на асфальте, борясь с врагом, который, несмотря на свои крошечные размеры, обладает невероятной ловкостью и силой.

Это Мелани. И она не берет пленных.

Человек – скорее мальчик – издает крик, который тонет в жидком бульканье, как только ее челюсти смыкаются у него на горле.

21

Вкус крови и теплой плоти настолько шокировал Мелани, что она чуть не упала в обморок. Она никогда еще не чувствовала себя так хорошо. Даже когда мисс Джустин гладила ее волосы! Волна удовольствия захлестывает ее. Та ее часть, что еще способна мыслить, всеми правдами и неправдами пытается пробудить сознание.

Нужно напомнить себе, что поставлено на карту. Она напала на человека потому, что он хотел обидеть мисс Джустин, а не потому, что учуяла запах свежего мяса; это случилось, лишь когда она оказалась верхом на нем, хотя и подумать не успела о том, что нужно делать. Ее телу не нужно брать разрешение, и оно не готово ждать. Теперь она кусает, и жует, и проглатывает, и пьет одновременно (как будто чашку поставили под водопад).

Что-то сильно бьет ее, и она отлетает от своей добычи, от своей еды. Еще один человек стоит над ней, сжимая в руке нож. Мисс Джустин ударяет его сзади по голове. Он вынужден обернуться, чтобы ответить, и Мелани удается схватить его за ногу. Она перекручивается вокруг него, легко подтягивая себя сильными руками, и прилипает к нему как банный лист.

Человек выкрикивает бессвязные проклятия и отчаянно молотит ее. Удары сильные, но они не могут ее остановить. Мелани находит точку, где нога соединяется с туловищем, ей помогает инстинкт, настолько глубоко в ней заложенный, что кажется, будто он старше, чем она. Она вцепляется зубами в человека и кусает через штанину. В рот бьет струя теплой крови. Она знала, что так будет. Пение артерий доносится до нее сквозь складки плоти и ткани.

Крик мужчины звучит очень страшно и пронзительно. Мелани он совсем не нравится. Но ах, как она любит этот вкус! Ее сводит с ума то, как бедро превращается в фонтан, а сырое мясо становится волшебным садом, скрытым пейзажем, который она никогда ранее не видела.

Достаточно, в конце концов. Ее живот и ум не так велики. Весь мир не так велик. Окоченевшая от восторга, переевшая и полностью расслабившаяся, она не сопротивляется, когда чьи-то руки отрывают ее от остывающего тела и поднимают наверх.

Из-под химических рек незаметно проглядывает запах мисс Джустин, такой знакомый, добрый и замечательный. Прижавшись к ее груди, она начинает довольно мурлыкать. Ей хочется свернуться здесь калачиком и заснуть, как животному в своей норе.

Но она не может заснуть, потому что мисс Джустин движется – быстро бежит. Каждый шаг встряхивает Мелани. Ощущение сытости потихоньку проходит. Голод вновь врывается в ее ум, принуждая к активным действиям. Пытаясь хоть как-то отвлечься, она начинает вертеться, но не может устоять, рука мисс Джей так близко, рот сам открывается, готовый снова кусать.

Но она не может, она не должна, она не может! мисс Джустин любит ее. Это она спасла ее от стола и тонкого страшного ножа. Мелани в последний момент успевает отдернуть голову назад, челюсти сжались в воздухе, не причинив мисс Джустин никакого вреда.

Рычание рвется у нее из груди, откуда только что раздавалось мурлыканье.

Должен

Нельзя

Должен

Она борется с диким животным, и животное это – она сама.

Поэтому она знает, что должна проиграть.

22

Джустин снова бежит. Но теперь она не имеет ни малейшего понятия куда. Знакомая база потонула в дыму взрывов, грохоте выстрелов и бегущих ног.

А из-за Мелани, которая извивается и трясется, сосредоточиться еще тяжелей. Джустин помнит, как оторвала ее от тела молодого юнкера, как будто забрала окровавленную игрушку у собаки, и теперь вынуждена бороться с желанием бросить Мелани на произвол судьбы.

Зачем бороться? Не потому, что Мелани спасла ее. Хотя в каком-то смысле и поэтому. Но главное – потому, что она повернулась спиной к чему-то, что сидит внутри, и Мелани олицетворяет это – антипод Исаака, который она собрала из пепла (спасла?), дабы доказать Богу, что не все происходит по его велению.

Пошла ты, Кэролайн.

Мелани издает звуки, для которых человеческое горло совсем не предназначено, ее голова болтается, то и дело ударяясь о руку Джустин. Маленькая девочка обладает чудовищной силой. Она хочет вырваться на свободу и непроизвольно тянет обоих вниз.

Джустин замечает блестящую стальную дверь учебного блока, неожиданно близко, и сворачивает к ней.

Но тут же понимает, что сейчас это бесполезно. Дверь закрыта, при чрезвычайном положении это происходит автоматически. Нет никакой возможности попасть внутрь.

Справа виднеется с десяток голодных, судя по всему, идущих из лаборатории. Может, это те же, которых они заперли там, продолжают преследовать ее по запаху. В любом случае они чувствуют ее сейчас и намерены съесть. Их ноги поднимаются и опускаются в бесконечной механической синкопе.

Остается только бежать, поджав хвост. Причем так быстро, как только она может, и молиться, чтобы ей удалось добраться до любого здания быстрее, чем они догонят ее.

Удалось. Она у забора. Он возник в нескольких метрах, преградив путь, как Эверест из проволоки. Вот и финиш.

Она в страхе поворачивается. Голодные бегут все в том же беспощадном метрономном темпе. Справа и слева ничего. Негде больше прятаться и некуда бежать. Она отпускает Мелани и видит, как та падает, развернувшись в воздухе, словно кошка, приземляясь на растопыренные руки и ноги.

Джустин сжимает кулаки и готовится драться, но усталость огромным грузом ложится на нее, тьма сужает угол зрения, адреналин уже не в силах поддерживать в ней бодрость. Нет сил даже на то, чтобы ударить первого голодного, с зияющей пастью бросающегося на нее.

С мокрым хрустом он падает на землю, пропахав еще пару метров.

Перед ее глазами плавно скользит стена из металла, окрашенная в тусклый зеленый цвет, с небольшим окном наверху. Оттуда на нее смотрит монстр с человеческим лицом. Это лицо принадлежит сержанту Парксу.

– Залезай! – вопит он.

Картинка перед глазами неохотно собирается, как пазл. Это один из «Хамви», которые стояли в ангаре на базе. Джустин хватается за ручку и пытается открыть ее всеми неправильными способами – крутит, дергает, давит, – пока наконец не нажимает на кнопку с внутренней стороны.

Она рывком открывает дверь, когда голодные уже подбежали к заднему бамперу и готовятся прыгнуть. Один из людей Паркса, ребенок вдвое младше ее, с копной рыжих волос, похожих на осенний костер, вскакивает за пулемет на крыше. Воздух наполняется металлическим скрежетом. Сначала не совсем ясно, куда он целится, но ближайшие голодные тут же падают на землю с неестественно вывернутыми ногами.

Джустин держит дверь и не двигается, – потому что Мелани не двигается. Присев на землю, девочка с животным недоверием всматривается в темный интерьер автомобиля.

– Все хорошо! – кричит Джустин. – Давай, Мелани. Запрыгивай. Быстрее!

Мелани собирается с мыслями, потом запрыгивает в броневик. Джустин карабкается за ней и плотно захлопывает дверь.

Оказывается, для того, чтобы увидеть бледное, вспотевшее лицо Кэролайн Колдуэлл прямо перед собой. Ее руки сложены под мышками, она лежит на полу «Хамви», как связка дров. Мелани отшатывается от нее и прижимается снова к Джустин, которая механически обнимает ее.

Колеса «Хамви» пробуксовывают. В окне они видят калейдоскоп дыма, руин и бегущих фигур.

Они сбивают забор, не замедляя скорости, и проскакивают канаву, пролегающую прямо за ним. «Хамви» глухо плюхается задними колесами в воду, вздрагивает немного, как стиральная машина, и, набрав достаточно тяги, перетаскивает задний конец наверх.

Следующие несколько миль они тащили за собой линии связи и бетонный столб, как свадебный автомобиль тащит за собой связанные жестяные банки.

23

Паркс предпочел бы ехать по прямой через всю страну – «Хамви» не особо нужны асфальтированные дороги, – но стук и скрип сзади говорят ему о том, что с задним мостом не все в порядке. Он выжимает педаль газа на полную и с бешеной скоростью гонит по дорогам вокруг базы, наугад сворачивая налево и направо. Он полагает, что это лучший способ избавиться от возможной погони, хотя бы на какое-то время.

Сержант постоянно оглядывается, но преследователей не видать. Хотя бы за это нужно поблагодарить судьбу.

Он наконец останавливает «Хамви» в десяти милях от базы, свернув на проселочную дорогу. Заглушив мотор, он выходит из машины и прислушивается к остывающему двигателю. Тот издает не самые обнадеживающие звуки. Паркс взял этот автомобиль из мастерской – это единственное, куда ему удалось добраться в той суматохе, – теперь остается понять, почему он там находился.

Галлахер спускается с помоста, складывает пулемет и закрывает люк. Он сильно дрожит, как будто у него лихорадка, поэтому все эти действия занимают довольно много времени. Сев в кресло пулеметчика, он бросил на сержанта перепуганный взгляд, ожидающий новых приказов, объяснений или чего-то другого, что помогло бы ему взять себя в руки.

– Отличная работа, – говорит ему Паркс. – Проверь наших пассажиров. Я на разведку.

Он открывает дверь, но выйти не успевает. Оглянувшись назад, Галлахер тихо вскрикивает:

– Сержант! Сержант Паркс!

– В чем дело, сынок? – устало спрашивает Паркс. Он оборачивается, чтобы посмотреть, в чем дело, ожидая увидеть, что у одной из женщин открытая рана в области живота или что-то подобное и сейчас она будет умирать на его глазах.

Но нет. Халат доктора Колдуэлл пропитан кровью, но это от рук в основном. Хелен Джустин выглядит вообще неплохо, за исключением красного опухшего лица.

Нет, крик парня вызвал их третий пассажир. Это один из тех голодных детей – монстров из подземного блока. По телу Паркса пробегает дрожь, ведь это ее он только что доставил в мясной отдел, точнее в лабораторию Колдуэлл. Она изменилась с тех пор. Абсолютно голая, лысая, разукрашенная, как дикарка, ее голубые глаза мечутся между двумя женщинами. Изгиб ее спины напоминает сдавленную пружину, готовую в любой момент выстрелить.

Паркс неловко выхватывает пистолет, неудобно это делать, когда ты сидишь вполоборота к цели, просовывает его между сидений и берет на мушку девочку. Выстрел в голову – лучшее средство против голодных на такой дистанции.

Их глаза встретились. Она не двигается. Как будто просит стрелять.

Хелен Джустин останавливает его, встав между ними. В узкой кабине «Хамви» ей удается создать неприступную баррикаду.

– В сторону, – говорит ей Паркс.

– Тогда убери пистолет, – отвечает Джустин. – Ты не убьешь ее.

– Она уже мертва, – замечает доктор Колдуэлл, лежа на полу. Ее голос дрожит. – С научной точки зрения.

Джустин искоса бросает злобный взгляд на врача, но не отвечает и тут же восстанавливает зрительный контакт с Парксом.

– Она не представляет опасности, – говорит она. – По крайней мере сейчас. Ты сам видишь. Выпусти ее из машины и позволь отойти на некоторое расстояние от тебя – от всех нас – и убедись в этом сам. Хорошо?

Паркс видит перед собой ночной кошмар во плоти, двигающийся как девочка, с широко раскрытыми глазами и дрожащий. Она едва себя контролирует. Все в машине обработано зэд-блокатором, от пулемета на крыше и до колес, но вокруг все равно достаточно крови – на руках Колдуэлл и на ее халате, на самом ребенке, – провоцирует ее рефлексы. Он никогда не видел голодных, которые держали бы себя в руках. Это что-то новое, но он готов поставить голову на отсечение, что такое спокойствие не будет долго продолжаться.

Он либо стреляет в нее сейчас, либо делает то, что говорит Джустин. Если он решит стрелять, то нужно учитывать риск убийства одного или обоих гражданских.

– Открывайте дверь, – говорит он, – быстро.

Джустин толкает дверь.

– Мелани… – говорит она, но девочке не нужны объяснения. Она пулей вылетает из «Хамви» и бежит поперек поля, быстро перебирая тонкими ногами.

Она бежит против ветра, замечает Паркс. Удаляется от их запаха. От запаха крови. Затем приседает в высокой траве, чуть не пропав из виду, обнимает колени и отворачивается от джипа.

– Довольны? – спрашивает Джустин.

– Нет! – быстро говорит Колдуэлл. – Мы должны связать ее и взять с нами. Никто не знает, что случилось с остальными подопытными. Если база захвачена юнкерами, а с ней и все мои записи, то она единственное доказательство четырехлетней работы.

– Не самое большое доказательство, – замечает Джустин. Колдуэлл смотрит на нее. Воздух между ними накален и неприятно вибрирует.

Паркс делает жест Галлахеру кивком головы и выходит из автомобиля, оставив его присматривать за женщинами. Его беспокоит задний мост «Хамви», и он хочет поскорее взглянуть на него и хотя бы приблизительно понять, когда они смогут отправиться в путь.

24

Мелани садится.

Поначалу она совсем не может думать. Но когда мысли возвращаются, она отгоняет их, как мистер Виттакер, когда его бутылка почти пуста. Ее ум цепляется за воспоминания, желая материализовать их. Он не принимает того, что она сделала.

Ее тело во власти нервных тиков и судорог – каждая клетка признается в неповиновении, требуя невозможного – еды.

Она всегда была хорошей девочкой. Но она также ела двух мужчин и, вероятно, убила этим обоих. Убила своими зубами.

Она была голодна, и они были ее хлебом.

Так кто же она сейчас?

Эти вопросы приходят и уходят в зависимости от того, позволяет ли голод сосредоточиться на них. Иногда они выплывают из пуха и дыма, и тогда становятся кристально ясными.

Что-то еще приходит и уходит: память. Когда она лежала на столе, связанная, пытаясь разрезать кожаный ремень на левом запястье, неудобно сжимая скальпель двумя пальцами, – один из голодных навис над ней.

Она замерла. Затаив дыхание, смотрела в дикое пустое лицо. Она ничего не могла сделать, даже закричать, даже закрыть глаза. Самоконтроль убежал, подгоняемый страхом.

Это длилось всего секунду, разлетевшуюся потом на куски. Голодный пялился на нее с отвисшей челюстью, опущенной головой, сгорбившись, как стервятник. Его взгляд скользнул левее, затем правее. Он высунул язык, чтобы попробовать воздух на вкус, развернулся вокруг стола и направился к копошащейся своре на полу, вне поля зрения Мелани.

То, что он встретил ее взгляд всего на секунду, – воля слепого случая.

После этого он как будто забыл о том, что она рядом.

Мелани долго была погружена в эти мысли, прежде чем заметила мир вокруг.

Ее окружают полевые цветы. Парочка из них – нарциссы и кэмпионы – знакомы ей с урока мисс Джустин на день весеннего равноденствия. Остальные совершенно новые, их десятки. Она медленно поворачивает голову, подолгу разглядывая каждый из них.

Она замечает маленькие жужжащие штуки, которые летают между цветами, и догадывается, что это пчелы – так как они садятся на один цветок за другим, держа свой путь в самый центр, покачивающейся походкой, пожимая плечами, а затем разворачиваются и летят к другому цветку.

Что-то намного больше мухи летит через поле. Черная птица, наверное ворона или галка, хрипло поет.

Вокруг звучат мягкие, ласкающие слух песни, но она не видит птиц – если, конечно, это поют птицы.

Воздух наполнен тяжелыми ароматами. Мелани знает, что часть из них – это запахи цветов, но даже воздух, кажется, пахнет по-особому – землистый и богатый, состоящий из организмов, которые живут и умирают или уже давно мертвы. Запах мира, в котором ничто не мешает тебе двигаться, где все изменяется.

Она чувствует себя муравьем, ползающим по полу этого мира. Статический атом в море перемен. Грандиозность земли обволакивает и проникает в нее. Она отпивает ее, пьянея с каждым глотком.

И даже в этом ошеломительном, напряженном великолепии, даже помня вкус мяса и чудовищное насилие, пронизывающее ее рассудок, она очень и очень любит этот мир.

Особенно запахи. Они влияют на нее по-разному, но все без исключения, не считая запаха людей, волнуют ее, пробуждая в ней то, что долгое время спало.

Они помогают ей вытолкнуть голод и воспоминания, чтобы они не причиняли ей боль и чтобы не было так стыдно.

Постепенно она возвращается к себе и внезапно понимает, что мисс Джустин стоит немного поодаль и молча смотрит на нее. Девочка встревожена и полна вопросов.

Мелани решает ответить на самый важный:

– Я не укушу, мисс Джустин. – Но лучше не подходите ближе, – добавляет она быстро и отползает, видя, как мисс Джей делает шаг в ее сторону. – От вас сильно пахнет… и на вас кровь. Не знаю, смогу ли я справиться.

– Хорошо, – мисс Джустин останавливается и кивает. – Мы найдем место, где можно помыться, и освежим зэд-блокер. Ты в порядке, Мелани? Я понимаю, что все это очень страшно для тебя. – Ее лицо переполняет беспокойство вместе с чем-то еще. Со страхом, наверное.

И ей стоит бояться. Ведь они за периметром, в 6-м регионе, в десятках миль от базы. Среди монстров, голодных, без убежища под рукой.

– Ты в порядке? – спрашивает мисс Джустин.

Мелани кивает, но это ложь. Она не в порядке пока. Она не знает, будет ли она когда-нибудь снова в порядке. Когда она была привязана к столу и видела нож в руках доктора Колдуэлл, ей было очень страшно. А потом она увидела, что мисс Джустин могут убить, и стало еще страшнее. А сейчас она вспоминает, как кусала и ела двух мужчин, и страшнее этого нет ничего.

Однако это был самый отвратительный день в ее жизни. Она хочет задать вопрос, который уже прожег дыру в ее груди. Потому что мисс Джустин знает. Конечно, знает. Она все знает. Но она не может спросить, не может выдавить из себя эти слова. Она боится признать сам факт существования этого вопроса.

Что я?

Этот вопрос остается в ней. Она ждет, пока заговорит мисс Джей. И после долгой паузы мисс Джустин произносит:

– Ты очень храбро поступила. Если бы ты не пришла тогда мне на помощь и не напала на этих людей, они бы убили меня.

– И доктор Колдуэлл хотела убить меня и разрезать на кусочки и положить их в банки, – напоминает ей Мелани. – Вы первая спасли меня, мисс Джустин.

– Хелен, – говорит мисс Джей. – Мое имя Хелен.

Мелани обдумывает это заявление.

– Не для меня, – говорит она.

25

Спустившись под «Хамви» и осмотрев задний мост, Паркс начинает ругаться.

Горько.

Механик из него так себе, но он понимает, что дела плохи. На заднем мосте большая вмятина в виде буквы V с трещиной посередине, которую они получили, когда переезжали через канаву безопасности. Им еще повезло, что он не разломился пополам. Но далеко они не уедут. Без чьей либо помощи, по крайней мере. А Паркс подал достаточно сигналов SOS на обычных и аварийных частотах, чтобы убедиться, что помощи от базы не будет.

Он пытается понять, нужно ли смотреть двигатель. Там что-то не так, может, у него больше шансов будет починить двигатель, но мост, скорее всего, выйдет из строя куда раньше.

Скорее всего. Но не точно.

Со вздохом он выползает из-под «Хамви» и подходит к капоту. Рядовой Галлахер следует за ним по пятам, как потерявшийся щенок, все еще ожидающий новых приказов.

– Там все хорошо, сержант? – спрашивает он с тревогой.

– Просто открой мне капот, сынок, – говорит Паркс, – мы должны посмотреть, что с двигателем.

Внутри все в порядке, на удивление. Стук из-под капота шел потому, что одна из моторных опор отвинтилась. Двигатель висит под углом, касаясь верхней поверхности арки колеса. Оставить все так, и двигатель разлетится на куски, но пока никаких особых повреждений не видно. Паркс взял набор инструментов из шкафчика на двери, поставил новый болт через кронштейн и вернул двигатель на место.

Времени у него не много, поэтому, как только он закончил с мотором, нужно было решать, что делать с остальным дерьмом.

Он собирает всех на брифинг в «Хамви», чтобы избавиться от неприятных сюрпризов, и оставляет голодного ребенка сидеть на капоте.

Это он думает, что собирает брифинг. Он здесь единственный солдат, не считая Галлахера, который слишком молод, чтобы иметь свое мнение, и уж тем более план действий. Так что за все отвечает Паркс.

Хотя все идет не так. У гражданских свое мнение – которое ни к чему хорошему не приведет, уверен Паркс, – и они не стесняются его выражать.

Началось это, как только Паркс заявил, что их единственный шанс – двигаться на юг; но, произнеся эти слова, он заметил, как их лица вытянулись.

– Все мои заметки и образцы на базе! – говорит доктор Колдуэлл. – Их нужно забрать.

– А как же тридцать детей, оставшихся там? – добавляет Джустин. – И большинство ваших людей? Что мы будем делать? Оставим их на произвол судьбы?

– Это именно то, что мы собираемся сделать, – говорит им Паркс. – И если вы заткнетесь, я объясню вам почему. Как только мы остановились, я выходил на связь каждые десять-пятнадцать минут. Не только от базы не было ответа, вообще ни от кого, тишина. Никто больше не выбрался с базы. А если и выбрались, то на своих двоих и без рации. С тем же успехом они могут быть и на другой планете. Мы не можем привлечь их внимание сейчас, не повесив себе на хвост юнкеров. Если встретим кого-нибудь по дороге – будет здорово. В противном случае мы сами по себе, и единственная разумная вещь, которую можно сделать, – отправиться домой. На Маяк.

Колдуэлл не отвечает. Она впервые размотала руки и теперь испуганно, украдкой смотрит на них, как игрок в покер приподнимает уголки карт, чтобы посмотреть, что ему преподнесла госпожа Удача.

Но Джустин продолжает гнуть свою линию, чего и следовало от нее ожидать:

– А что, если мы переждем несколько дней здесь и потом отправимся обратно на базу? Мы можем двигаться медленно, проводя заодно разведку местности. Если юнкеры оккупировали базу, мы отступим. Но если она пуста – зайдем. Будет лучше, если мы сделаем это вдвоем с доктором Колдуэлл, а вы останетесь и прикроете нас. Ведь если дети живы и до сих пор там, я не могу просто их оставить.

Паркс вздыхает. Так много сумасшествия в коротком монологе, что трудно представить, как до такого можно было додуматься.

– Хорошо, – говорит он. – Во-первых, они никогда не были живыми. Во-вторых…

– Они дети, сержант. – В ее голосе появляется злоба. – Голодные они или нет – это другой вопрос.

– Прошу прощения, мисс Джустин, но это очень важный вопрос. Ведь если они голодные, они могут протянуть без еды довольно много времени. Не буду утверждать сколько именно. Если они до сих пор в бункере – они в безопасности. И останутся там, пока кто-то не откроет стальную дверь. Если же юнкеры уже открыли ее – они, скорее всего, присоединят их к своему стаду, и это уже не наша проблема. Но я скажу вам, какая наша. Вы предлагаете незаметно подкрасться к базе. Осмотреть ее. Как именно вы предлагает это сделать?

– Ну, мы же уехали оттуда на… – начинает Джустин, но не заканчивает – ей все становится ясно.

– Нам не удастся тихо подъехать к базе на «Хаммере». – Паркс озвучивает ее мысли. – Они услышат нас за несколько миль. А если мы пойдем пешком, то окажемся абсолютно безоружными в районе, где бродит несколько тысяч голодных. Я не думаю, что у нас при таком раскладе много шансов.

Джустин ничего не отвечает. Она знает, что он прав, и не собирается доказывать необходимость самоубийства.

Но теперь в разговор вступает Колдуэлл.

– Я думаю, что это вопрос приоритета, сержант Паркс. Главной причиной существования базы было мое исследование. Несмотря на большой риск при добывании записей и образцов из лаборатории, я считаю, мы должны это сделать.

– Нет, – говорит Паркс. – Мои доводы все те же. Если ваши вещи были в порядке, когда мы покидали базу, то и сейчас с ними все хорошо. Бумага юнкерам может быть нужна только для того, чтобы подтереть свои задницы. Они искали пищу, оружие и бензин.

Если они, конечно, не захотят отомстить за парней, которых убил Галлахер. Но он не стал этого говорить.

– Чем дольше мы спорим… – начала возражать Колдуэлл.

– Поэтому я принимаю решение, – обрывает ее Паркс. – Мы едем на юг и продолжаем проверять радио. Как только мы поймаем сигнал из Маяка, мы расскажем им, что произошло. Они могут прислать помощь по воздуху – немного огневой мощи для прикрытия. Они заберут ваши вещи из лаборатории и, наверное, на обратном пути подберут нас. При самом плохом раскладе, если нам не удастся наладить контакт с Маяком, мы доедем до него и сообщим обо всем по прибытии. И произойдет то же самое, только немного позже. В любом случае – все счастливы.

– Я недовольна, – холодно отвечает Колдуэлл. – Крайне недовольна. В восстановлении моих материалов задержка даже в один день неприемлема.

– Что, если я отправлюсь на базу сама? – требует Джустин. – Вы можете подождать меня здесь, а если не вернусь через…

– Это невозможно, – отрезает Паркс. – Сейчас эти ублюдки не имеют ни малейшего понятия, где мы, куда направляемся и вообще живы ли мы до сих пор. И я хочу, чтобы это положение вещей не менялось. Если вы вернетесь и вас поймают, они сразу же сядут нам на хвост.

– Я ничего не скажу им, – говорит Джустин. Но Парксу даже не нужно ничего отвечать, чтобы все поняли абсурдность этого заявления. Здесь все взрослые.

Паркс ждет дальнейших возражений, потому что уверен, что они последуют. Но Джустин смотрит через лобовое стекло на маленькую голодную девочку, которая рисует что-то на пыльном капоте «Хаммера». У нее такое лицо, будто она старается вывести трудное слово на мокрой бумаге. Джустин ловит на себе ее сосредоточенный взгляд, чувствуя, как тошнота подкатывает к горлу. Между тем Колдуэлл шевелит пальцами, проверяя, работают они или нет.

– Хорошо, – говорит Паркс. – Вот что мы будем делать. В паре километров отсюда, на западе, есть ручей. Вода в нем по-прежнему пригодна для питья, насколько мне известно. Мы едем туда и пополняем запасы. Потом двигаемся к одному из тайников. Нам нужна еда и зэд-блокаторы в основном, но там еще много всего полезного. После этого держим путь на восток, пока не достигнем границ округа А1, там сворачиваем на юг и по прямой до Маяка. Лондон мы либо объедем, либо проскочим насквозь, посмотрим по ситуации. Вопросы?

Их миллион, и он, черт подери, отлично это знает. У него также есть предчувствие относительно того, какой будет первым, и он не разочаровывается.

– Что с Мелани? – спрашивает Джустин.

– А что с ней? – отвечает Паркс. – Ей здесь ничего не угрожает. Она может жить за счет земли, как делают все голодные. Они предпочитают людей, но готовы есть и другое мясо, стоит лишь учуять его запах. К тому же вы на собственном опыте убедились, как быстро они бегают. Большей части живых существ не убежать от них.

Джустин смотрит на него так, будто он говорит на непонятном языке.

– Вы помните, как я только что использовала слово «дети»? – говорит она. – Разве так сложно понять? Меня не заботит ее потребление белков, сержант. Я обеспокоена этической стороной вопроса, когда мы оставляем девочку совсем одну в незнакомом мире. И когда вы говорите, что она в безопасности, я полагаю, вы имеете в виду от других голодных.

– Они не трогают своих, – вставляет Галлахер, впервые за весь разговор. – Даже, кажется, не замечают друг друга. Я думаю, дело в запахе.

– Ну а юнкеры? – продолжает Джустин, игнорируя его. – Она не застрахована от их нападения, а ведь здесь еще могут быть и другие люди, отказавшиеся от убежища. Они схватят ее и тут же убьют, не разбираясь, кто она и куда идет.

– Они будут чертовски хорошо знать, кто она, – говорит Паркс.

– Я не оставлю ее.

– Она не может поехать с нами.

– Я ее не оставлю. – Широко расставленные плечи говорят Парксу, что здесь она не уступит.

– Она может поехать на крыше? – говорит Колдуэлл, выводя всех из тупика. – С поврежденным мостом, я думаю, мы будем ехать довольно медленно, а наверху есть балки, за них можно держаться. Вы даже можете открыть ей пулеметный люк, чтобы она могла сесть поудобней. – Все смотрят на нее, но в ответ она лишь пожимает плечами. – Я ведь уже изложила свою позицию. Мелани является частью моего исследования – возможно, единственной, что осталась. Несмотря ни на что, мы должны взять ее с собой.

– Ты не тронешь ее, – коротко говорит Джустин.

– Этот разговор можно оставить, пока не доберемся до Маяка.

– Решено, – быстро говорит Паркс. – Люк будет закрыт, чтобы у нее не было доступа к салону. Но она может ехать на крыше. Я не возражаю, пусть только сохраняет дистанцию, когда мы будем выходить из машины.

И вот они наконец договорились. Ему уже начало казаться, что они будут спорить, пока мозг не потечет из ушей.

Джустин выходит, чтобы рассказать монстру, что к чему.

Паркс дает указания Галлахеру, чтобы тот ни на секунду не выпускал малютку из поля зрения и всегда держал под рукой винтовку или пистолет. Он и сам постарается не спускать с нее глаз, но перестраховка никогда не помешает.

26

– Что ты собираешься делать? – спрашивает ее мисс Джустин.

Сначала Мелани даже не понимает вопроса. Она вопросительно смотрит на мисс Джу, и та, немного запинаясь, уточняет.

– Мы едем на юг, в сторону Маяка. Но ты можешь идти куда хочешь. Солдаты подобрали тебя в Лутоне или Бедфорде, там был твой дом. Ты можешь вернуться туда, если хочешь, и жить там с…

Она колеблется.

– Что? – подсказывает Мелани. – С кем?

Мисс Джустин качает головой.

– Я имею в виду жить самостоятельно. Делать то, что захочешь. В Маяке ты не будешь свободна. Они просто поместят тебя в другую камеру.

– Мне нравилась моя камера. И класс тоже.

– Но уроков больше не будет, Мелани. И твоя жизнь опять будет в руках доктора Колдуэлл.

Мелани кивает. Она сама все понимает. И даже немного боится. Но страх не в силах повлиять на ее выбор.

– Это не имеет значения, – объясняет она мисс Джей. – Я хочу быть там, где вы. Все, что я помню, – это учебный блок и вас. Вы… – Теперь очередь Мелани колебаться. Она не знает тех слов, которые бы правильно описали ее чувства. – Вы мой хлеб, – говорит она наконец. – Когда я голодна. Я не имею в виду, что хочу вас съесть, мисс Джустин! Правда! Я скорее умру, чем сделаю это. Я просто хочу сказать… Вы приносите мне радость, как хлеб тому человеку в песне. Заставляете меня чувствовать, что больше ничего и не нужно.

Мисс Джей, кажется, нечего ответить. Она несколько минут молчит. Смотрит в сторону, оглядывается и вновь смотрит в сторону. Ее глаза наполняются влагой, и некоторое время она вообще неспособна говорить. Когда она наконец встречает взгляд Мелани, становится ясно, что они будут вместе – если не всегда, то хотя бы сейчас.

– Тебе придется ехать на крыше, – говорит она Мелани. – Хорошо?

– Да, – быстро отвечает она. – Конечно. Все хорошо, мисс Джустин.

Это лучше, чем просто хорошо. Это облегчение. Мысль о том, что придется снова сесть в «Хамви», пугала Мелани с самого начала, но теперь есть альтернатива, и это замечательно. Она не хотела бы снова ехать рядом с доктором Колдуэлл, потому что очень ее боится. Но важнее то, что ей не придется бороться с чувством голода, когда мисс Джустин будет рядом.

Теперь мисс Джей смотрит на картинку, которую Мелани нарисовала на капоте. Волнистая линия пересекает замысловатый узор из капелек и квадратов. Она бросает на Мелани любопытный взгляд:

– Что это?

Мелани пожимает плечами. Ей не хочется отвечать. Это маршрут, который она запомнила, – из лаборатории доктора Колдуэлл обратно к лестнице в учебный блок. К ее камере. Это и есть путь домой, но она уже никогда не пройдет его и не будет сидеть в классе с другими детьми. Вернуться домой теперь можно только в своих воспоминаниях, которые принадлежат только ей одной.

Среди них, чтобы описать свои чувства, лучше всего подходит история про Моисея, которому было не суждено увидеть землю обетованную, и про Энея, убегающего после падения Трои, и поэма о соловье и печальном сердце, стоящем в чужом кукурузном поле.

Это все смешивается в ней, мешая собраться с мыслями, чтобы объяснить.

– Это просто рисунок, – говорит она, чувствуя себя плохо, потому что врет. Она лжет мисс Джустин, хотя любит ее больше всех на свете. Но есть и другое чувство, его сложнее выразить, – они будто стали домом друг для друга. Ей так кажется.

Вот бы ей не мешали воспоминания о том страшном чувстве голода, которое пробудилось в ней тогда. Ужасающее удовольствие от вкуса крови и плоти во рту. Почему мисс Джустин не спросила ее об этом? Почему она не удивилась тому, что Мелани может делать все эти вещи?

– Эти люди… – говорит она неуверенно.

– Мужчины на базе?

– Да. Они. То, что я сделала с ними…

– Это были юнкеры, Мелани, – говорит мисс Джустин. – Они убийцы. Если бы ты им позволила, они сделали бы тебе куда хуже. И мне. Ты не должна винить себя за то, что там произошло. Ты не могла поступить иначе.

Несмотря на страх, Мелани должна спросить:

– Почему? Почему я не должна винить себя?

Мисс Джей колеблется.

– Потому что такова твоя природа, – говорит она. И когда Мелани уже открывает рот, чтобы задать еще вопрос, она качает головой: – Не сейчас. У нас нет времени, а вопрос очень сложный. Я знаю, ты боишься. И не понимаешь, что с тобой происходит. Я обещаю, что все объясню, когда представится возможность. Когда мы будем в безопасности. А пока… попробуй не волноваться и не грустить. Мы тебя не оставим. Обещаю. Будем держаться вместе, хорошо?

Мелани обдумывает услышанное. Все в порядке? Если отложить страшный вопрос на дальнюю полку – ей станет легче. Но он продолжит висеть на ней тяжелым грузом, и она не будет довольна, пока не ответит на него. В итоге она неуверенно кивает. В основном потому, что наткнулась на мысль, которая лежала на дне печали и беспокойства, как надежда под всеми человеческими несчастьями в ящике Пандоры.

Отныне каждый день будет днем мисс Джустин.

27

Они обогнули Шеффорд и поехали по полям к ручью, о котором говорил сержант Паркс, хотя в итоге это оказалась отмель на реке Флит. Они набрали дюжину десятигаллонных канистр с водой и загрузили их в специально приспособленные держатели на «Хамви».

Пока они были там, Джустин сняла свитер и постирала его в проточной воде, потерла о камень и еще раз сполоснула в воде. Кровь постепенно отделялась от волокон, облака ржавчины беспорядочно закручивались и рассеивались. Она повесила свитер на радиоантенну «Хамви», чтобы дать ему просохнуть. Сделать из нее сушилку, кстати, довольно тяжело.

Мелани залезла в воду и пыталась смыть синий гель с тела. Его запах напоминал ей о лаборатории, сказала она Джустин и почувствовала себя глупо из-за этого.

От реки они идут по координатам, которые Паркс взял из файла на своем телефоне. Их цель – один из тайников, которые были сделаны, как только они заняли базу, для того чтобы обеспечить людей, внезапно покинувших базу из-за чрезвычайной ситуации и направляющихся в Маяк. В нем должна была быть еда, оружие, боеприпасы, медикаменты, капсулы зэд-блокатора в виде геля, таблетки для очистки воды, карты, передатчик и ультралегкие одеяла – все, что им необходимо. Но сейчас это уже не важно, потому что на месте тайника просто дыра в земле. Юнкеры нашли его или кто-то еще. Лучший сценарий – они не единственные сбежали с базы и другие группы опередили их. Но сержант Паркс не верит в такой расклад, потому что невозможно было проделать весь путь от базы к тайнику, вычистить его и убраться до того, как они приехали. Скорее всего, это сделали давно.

Так что придется довольствоваться тем, что есть в автомобиле. Они возвращаются и проводят инвентаризацию, открывая все шкафчики внутри и снаружи «Хамви». По правилам, объясняет Паркс, в них обязано что-то лежать. Вторую половину этой мысли он оставляет невысказанной; после стольких лет в этой области, на правила рассчитывать не приходится.

Есть хорошие новости и плохие. «Хамви» может похвастаться хорошо укомплектованным набором первой помощи и нетронутым шкафчиком с оружием. Шкаф с провизией, правда, на три четверти пуст. Со всех пяти ящиков у них наберется сухпайков максимум на два дня. Есть также два рюкзака, пять фляг с водой и ракетница с семью патронами.

Хуже всего, что у них только три капсулы с зэд-блокатором, одну из которых уже используют.

Джустин борется против человеколюбивого порыва и проигрывает. Она достает аптечку и показывает Колдуэлл на руки:

– Мы могли бы перевязать тебе руки, – говорит она. – Если, конечно, у тебя нет более важных дел.

Ее ладони выглядят очень плохо. Глубокие порезы доходят до костей. Рваные куски кожи держатся на честном слове, напоминая воскресный барбекю, от которого кто-то отказался. Кожа вокруг этих областей опухла и покраснела. Высохшая кровь стала черной.

Джустин промывает раны как можно тщательней водой из фляги. Колдуэлл не плачет, но дрожит и бледнеет, когда Джустин вытирает засохшую кровь ватными тампонами. Раны вновь начинают кровоточить, но Джустин уверена, что это хорошо. Инфекция запросто могла попасть внутрь, а кровь играет свою роль в промывке поверхности раны от микробов.

Затем она дезинфицирует. Колдуэлл впервые стонет, когда вяжущая жидкость проникает в открытые раны. На лбу выступает испарина, и она закусывает нижнюю губу, чтобы не закричать.

Джустин перебинтовывает обе руки врача, стараясь оставить возможность шевелить пальцами, но при этом закрыть все поврежденные участки. Она прошла курс первой помощи пару лет назад, поэтому знает, что делает. Это хорошая, искусная работа.

– Спасибо, – говорит Колдуэлл, когда они заканчивают.

Джустин пожимает плечами. Последнее, что ей хочется, – обмениваться любезностями с этой женщиной. И Колдуэлл, кажется, понимает это и больше ничего не говорит.

– Все на борт, – командует Паркс, когда Галлахер захлопывает багажник. – Нам нужно ехать.

– Дайте мне минуту, – говорит Джустин. Она снимает свитер с антенны и осматривает его. Осталось несколько пятен, но в основном все отмылось и уже высохло. Она помогает Мелани влезть в него.

– Не очень колючий? – спрашивает она.

Мелани качает головой, ее лицо озаряет улыбка – слабая, но искренняя.

– Он действительно мягкий, – говорит она. – И теплый. Спасибо, мисс Джустин.

– Не за что, Мелани. А… как пахнет?

– Кровью не пахнет. И вами тоже. Ничем особо не пахнет.

– Тогда походи в нем, – говорит Джустин. – Пока не найдем чего-нибудь получше.

Паркс все это время нетерпеливо ждал. Джустин забирается в «Хамви», помахав напоследок Мелани. Как только дверь закрылась, девочка взбирается на автомобиль и находит себе удобное место, под пулеметом. Она крепко хватается за него, и «Хамви» трогается с места.

Они едут обратно по своим следам на восток, а потом сворачивают на древний север – к южной границе округа А1. Чтобы не повредить задний мост, они не разгоняются сильно. И объезжают все города. Паркс говорит, что именно там больше всего голодных, а шум «Хамви» привлечет их внимание. Несмотря на все, они хорошо проводят время.

Где-то первые пять миль.

Затем «Хамви» начинает трястись и хрипеть, как шлюпка во время шторма, скидывая их со своих сидений на пол. Колдуэлл издает мучительный вой, как только касается руками пола, чтобы подняться, забыв про раны. Она прижимает их к груди, как будто хочет защитить от кого-то.

После короткой встряски, «Хамви» начинает мучительно дрожать. Воздух разрезает крик, похожий на сирену, предупреждающую о воздушной атаке. Задний мост отвалился, и они тащат свой зад по асфальту.

Паркс бьет по тормозам, и машина замирает. Они оседают на дорогу с гидравлическим вздохом, скорее напоминая большое животное, нежели что-то механическое.

Паркс тоже вздыхает и пытается взять себя в руки.

Джустин никогда не чувствовала к сержанту ничего, кроме обиды и подозрения, которые переросли в настоящую ненависть, когда он отвез Мелани к Колдуэлл, – но сейчас она им восхищается. Потеря «Хамви» является сокрушительным ударом для них, а он даже не тратит время на сожаления.

Он заставляет их двигаться, приказывая вылезать из погибшего автомобиля. Джустин первым делом проверяет Мелани, которая сумела удержаться на крыше во время этой тряски. Она берет девочку за руку и немного сжимает ее. «План изменился», – говорит она. Мелани кивает. Она все понимает. Спрыгнув с «Хамви», девочка отходит от всех на некоторое расстояние (как она сделала и рядом с тайником).

Сержант Паркс распахивает багажник, берет себе рюкзак и дает один Галлахеру. Они должны взять как можно больше воды с собой, но унести десятигаллонные канистры им не под силу. Каждый получает по фляге и наполняет ее из канистры. Паркс берет последнюю. Все, кроме Мелани, делают большой глоток из полупустой канистры, пока их животы не начинают неприятно урчать. Когда там почти ничего не остается, Паркс предлагает Мелани допить, но она никогда в жизни не пила воду. Каплю влаги, в которой нуждается ее тело, она получает из живого мяса. Она морщится и отходит при мысли о том, что вода польется ей в рот.

Каждый получает нож и пистолет, ножны и кобура крепятся на их поясах. Солдаты берут винтовки, и Паркс зачерпывает двойную горсть гранат, они как странные черные плоды. Гранаты гладкие, а не шершавые, как те, которые Джустин видела в старых военных фильмах. Паркс берет – после секундного раздумья – ракетницу и кладет ее в рюкзак, а также достает две рации из шкафчика. Одну дает Галлахеру, а другую вешает на пояс.

В рюкзаки складывают скудные запасы провизии, которые поровну разделили между всеми. Джустин берет еще аптечку, несмотря на то, что она занимает много места. Скорее всего, она им пригодится.

Они собираются с лихорадочной поспешностью, хотя сельская дорога молчит, слышно только пение птиц. Нервозность передается им от Паркса, который с мрачным лицом дает им односложные команды.

– Хорошо, – говорит он наконец. – Мы собраны. Все готовы выдвигаться?

Все по очереди кивают. Однодневное путешествие по хорошим дорогам внезапно превратилось в четырех, а то и в пятидневный поход по абсолютно неизвестной земле. Джустин предполагает, что всем так же тяжело свыкнуться с этим, как и ей. Ее привезли на базу на вертолете прямо из Маяка, где она жила достаточно долго, чтобы он стал своеобразным статусом-кво для нее. Мысли после Катастрофы, когда мир заполонили монстры, похожие на людей, которых ты знала и любила, а все одушевленные существа начали судорожно искать убежища, как мыши, когда кошка просыпается, были задвинуты так глубоко, что их уже сложно назвать воспоминаниями, – это скорее воспоминания о воспоминаниях.

И по этому миру они собираются идти. Семьдесят с лишним миль. Семьдесят миль зеленой, плодородной земли Англии, принадлежащей голодным, идти по которой сравнимо с желанием танцевать мазурку на минном поле. Перспективы так себе, даже если бы в этом заключалась вся опасность.

И лицо сержанта Паркса говорит ей, что это далеко не все.

– Вы все еще против того, чтобы отпустить малышку? – спрашивает он ее.

– Да.

– Тогда мне нужно поставить ряд условий.

Он обходит «Хамви» с другой стороны. Там есть еще один шкафчик, который никто не открывал. В нем оказывается комплект узкоспециализированных вещей, которые Паркс и его люди использовали несколько дней назад, когда они искали высокофункционирующих голодных в Хертце, Беде и Баксе, которым так радовалась Кэролайн Колдуэлл. Кожаные ремни, наручники, резиновые и телескопические дубинки с лассо на конце; целый магазин Чендлера с множеством способов довести опасное животное в нужное место с минимальным риском.

– Нет, – говорит Джустин. Ее горло пересохло.

Но Мелани, увидев весь этот арсенал, быстро и уверенно соглашается. Она признательно смотрит Парксу в глаза.

– Хорошая идея, – говорит она. – Так я не смогу никому причинить вреда.

– Нет, – говорит Паркс. – Хорошей идеей было бы сделать кое-что другое. А это обычное снижение рисков.

Джустин ясно понимает, что значат его слова. Он хотел бы пустить Мелани пулю в голову и оставить на обочине. Но учитывая, что гражданские объединились против него, причем по разным причинам, желая взять девочку с собой, ему пришлось пойти на компромисс.

Мелани заводит руки за спину, и двое солдат надевают на нее наручники. К ним прикрепляют своеобразный поводок, растянув его на два метра. Затем надевают маску, которая напоминает намордник для собак и закрывает нижнюю половину лица девочки. Она рассчитана на взрослого человека, но благодаря множеству ремешков солдаты плотно затягивают ее на лице ребенка.

Когда они начинают связывать лодыжки Мелани так, чтобы она не смогла бегать, вступается Джустин.

– Хватит, – говорит она. – Почему я должна напоминать вам, что мы бегаем как от юнкеров, так и от голодных? Одно дело – убедиться в том, что Мелани не может никого укусить. Но лишить ее возможности бегать – это значит убить ее, не потратив лишней пули.

Сержант явно только «за». Но он думает об этом некоторое время и наконец коротко кивает.

– Вы постоянно говорите об убийстве по отношению к испытуемым, Хелен, – вставляет Колдуэлл, как всегда поучительно. – Мы ведь обсуждали уже это. В большинстве случаев мозг перестает работать через несколько часов после заражения, что соответствует клиническому определению смерти…

Джустин оборачивается и бьет Колдуэлл по лицу.

Это сильный удар, боль пронзает ее кисть и добирается до локтевого сустава.

Колдуэлл отшатывается назад, едва не упав, размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Отступив на два шага, она удивленно смотрит на Джустин, которая медленно опускает дрожащую руку. У нее осталась еще одна работоспособная рука, если понадобится, а это на одну больше, чем у Колдуэлл.

– Скажи еще что-нибудь, – говорит она. – И я выбью тебе все зубы.

Двое солдат заинтересованно смотрят за происходящим, но не вмешиваются.

Мелани застыла с выпученными глазами и широко открытым ртом.

Гнев, вырвавшийся из Джустин, сменился чувством стыда за потерю самоконтроля. Кровь хлынула к голове.

На лице Колдуэлл тоже появилась кровь. Она проводит языком по кровоточащей губе.

– Вы оба мои свидетели, – говорит она Парксу и Галлахеру хриплым голосом. – Это было ничем не спровоцированное нападение.

– Мы все видели, – подтверждает Паркс сухим тоном. – Я с нетерпением жду, когда мы окажемся в зале суда, чтобы дать показания. Итак, мы закончили? Кто-то хочет еще что-нибудь сказать? Нет? Тогда выдвигаемся.

Они идут вниз по дороге, на восток, оставляя позади себя затихший «Хамви». Колдуэлл стоит несколько минут на месте и затем присоединяется к остальным. Она удивлена, что нападение на нее вызвало так мало интереса. Но она реалист и привыкла к плохим новостям.

Джустин удивлена, почему они не дотолкали «Хамви» до ближайшего леса, чтобы скрыть свои следы немного, но догадывается, что тащить бронированный джип без задних колес по земле не так легко, как может показаться. А уж если бы они захотели сжечь его – это было бы равносильно выстрелу из сигнальной ракетницы, оповещающему врагов об их местоположении.

Впереди их и без того ждет множество врагов.

28

Мелани строит мир вокруг себя, с удовольствием разглядывая его.

В основном это сельская местность с большими полями прямоугольной формы. Вне зависимости от того, чем они были засеяны когда-то, сейчас все поглотили сорняки высотой почти с человеческий рост. В местах, где дорога встречается с полями, стоят рваные изгороди и осыпающиеся стены, а асфальт напоминает черный ковер с дырами, иногда настолько большими, что в них запросто можно провалиться.

Пустынный пейзаж, но все еще чудесный и завораживающий. Небо над головой похоже на бескрайнюю ярко-синюю миску, глубину которой придают кристально белые облака, уходящие все вверх, и вверх, и вверх, как башня. Птицы и насекомые повсюду, некоторых из них она знает после утренней остановки в поле. Солнце греет ее кожу, переливая энергию из миски на землю, – благодаря этому Мелани знает, растут цветы на полях и водоросли в море; начало пищевой цепи во всем мире.

Воздух состоит из миллионов запахов.

Вдалеке они видят дома, но даже с такого расстояния заметны признаки разрухи. Окна разбиты или заколочены. Двери покачиваются на петлях. Крыша одной большой фермы полностью обрушилась, образовав идеально уходящую вниз параболу.

Она помнит урок мистера Виттакера, который, кажется, был так давно. Население Бирмингема равно нулю… Мир, что она видит, был построен людьми для удовлетворения их нужд, которых больше нет. Все изменилось. Все изменилось потому, что люди покинули города. Оставили их голодным.

Мелани теперь понимает, что все это ей уже говорили. Но она игнорировала эти истории, а верила только в те, в которые хотела верить.

Сержант Паркс продолжает бороться с проблемой выбора маршрута, но так и не может ее разрешить.

Первоначальный план состоял в том, что нужно держаться подальше от городов – да и вообще любой застроенной территории – и пройти весь путь по лесам и полям. Аргумент в его пользу очевиден. Голодные в основном остаются там, где их укусили или где они обратились, называйте как хотите. Это не желание быть ближе к дому, а всего лишь результат того, что, когда они не охотятся, они стоят неподвижно, как маленькие дети, играющие в «Бабушкины шаги». Поэтому города кишат голодными, а сельская местность относительно пустынна, как это было и до Катастрофы.

Но у Паркса есть три веских аргумента против такого плана. Во-первых, температура – он заметил это, когда обучал всех солдат в поле, хотя Колдуэлл говорит, что доказательства еще «не убедительны». Известно, что голодные реагируют на пот от тела, резкие движения и громкие звуки. Но есть также и четвертый пункт, который проявляется только ночью, когда температура воздуха опускается. Они реагируют на людей, чувствуя тепло их тел. Ночью вы для них неоновая вывеска «ИЗЫСКАННЫЙ УЖИН ЗДЕСЬ».

Из-за этого у них появляются еще две проблемы. Им нужно будет найти убежище. Если они решат спать под открытым небом, то голодные сбегутся со всей окраины. Хорошо, есть и другие места, помимо городов, которые могут предоставить им убежище, но большинство из них необходимо предварительно разведать, а для этого нужно время и люди.

Все это приводит к еще одной проблеме. Время. Плутания вдалеке от населенных пунктов добавят около двадцати миль к их маршруту, но это лишь цифры, которые ничего не стоят. Важно лишь то, что им придется идти по пересеченной местности, а значит, двигаться они будут медленно и время в пути удвоится. Не говоря уже о том, что бежать через поле, заросшее ежевикой с дюймовыми шипами и спорышем по колено, почти невозможно. А голодных это не волнует, они продолжат гнаться за тобой, даже если сдерут себе все до костей. Люди же не пробегут по такой местности и ста метров, прежде чем будут съедены.

Они идут сейчас по проселочной дорожке между полей, заросших сорняками, и собираются пройти через деревню. Или обогнуть ее, удлинив свой путь на три густозаросших мили.

В ближайшее время Парксу придется решать этот вопрос.

Кэролайн Колдуэлл в это время проходит через все стадии горя по очереди.

Через отрицание она практически перескакивает, потому что с фактами не поспоришь. Нет смысла отрицать правду, когда она очевидна. Нет смысла отрицать правду даже тогда, когда вам нужно продираться через колючие заросли и минные поля, чтобы добраться до нее. Правда есть правда, единственная неоспоримая награда. Если вы отрицаете правду, то лишь признаете, что недостойны ее.

Так Колдуэлл признает, что ее работа – душа и сердце последних десяти лет ее жизни – безвозвратно утеряна.

При одной мысли об этом гнев и ярость переполняют ее. Если бы Джустин не вмешалась тогда и ей удалось бы сделать последнее вскрытие, изменило бы это что-нибудь? Конечно, нет. Но из-за Джустин последние минуты Колдуэлл на базе были потрачены впустую. Не нужно больше никаких обвинений, этого уже достаточно. Джустин разрушила ее работу, и теперь от нее ничего не осталось. Джустин заплатит за это, когда они вернутся в Маяк, своей карьерой, а может, и жизнью, решать будет военный трибунал.

Следующий этап, через который она быстро проходит, – это торг. Она не верит в Бога, или богов, или судьбу, или какую-либо другую силу, имеющую власть над ней. Там не с кем торговаться. Но она согласна – даже в детерминированном мире, управляемом беспристрастными физическими силами, – что, если спасательная команда из Маяка вернет ей все записи и образцы в относительно хорошем состоянии, она зажжет свечу в знак признательности к Вселенной, которая была добра к ней (скорее всего, случайно, что-то вроде совпадения).

При ближайшем рассмотрении эта мысль вызывает лишь жалость, погружая ее в безнадежную депрессию.

Из депрессии ее выводит факт, который она только что осознала: в лаборатории ничего не заслуживает спасения. Возможно, только образцы, но один из них сейчас рядом с ней. Записи же носили описательный характер – очень подробный и обстоятельный рассказ о жизненном цикле голодного патогена (незаконченный, потому что образцы еще не доросли до сексуальной стадии, в которой пребывает большинство носителей). Она знает все это наизусть, так что потеря не так уж критична.

У нее есть шанс. Она не опустит руки, и возможности появятся.

Это может сработать.

Рядовой Киран Галлахер знает о монстрах все, потому что вырос в семье, где монстры преобладали. Или, может быть, потому, что его семья позволяла своим монстрам слишком часто выходить наружу и дышать свежим воздухом.

Ключ, которым они отпирали дверь, всегда был один: контрабандная водка, сделанная в дистилляторе, который его отец и старший брат установили в сарае за заброшенным домом примерно в ста ярдах от места, где они жили. Временное правительство в Маяке было официально против нелегального алкоголя, но неофициально им было плевать, чем вы занимаетесь там, сидя у себя дома, вдалеке от всех.

Галлахер рос в маленьком отражении большого мира за пределами Маяка. Его отец, брат Стив и двоюродный брат Джеки выглядели как нормальные люди и даже иногда действовали как они, но большую часть времени они метались между двумя крайностями: безрассудной страстью к насилию, когда пили, и коматозным состоянием, когда водка заканчивалась.

Насмотревшись на это, Галлахер пытался жить в безопасной и твердой середине, обходя вещи, заставлявшие других слетать с катушек. Он был единственным солдатом на базе, отказавшимся от возможности варить домашнее двадцатидвухградусное пиво в ведре или ванне. Единственным, кто не высматривал волшебные грибы во время патрулирования. Единственным, кто не считал веселым наблюдать за выходками того учителя, Виттакера, когда он напивался до смерти.

И он всегда считал, что, оставаясь в середине канала и имея возможность управлять, он никогда не разобьется. Теперь ему известно, что можно затонуть и в спокойных водах, и он думает: «О, пожалуйста, не дай мне умереть. Я ведь даже не жил, несправедливо давать мне умереть».

Ему настолько страшно, что он вполне может обмочиться. Раньше он не понимал, как можно так испугаться, чтобы с тобой произошла такая оказия; но сейчас, оставшись в мире голодных с сержантом Парксом, представляя себе долгие мили пути до Маяка, он чувствует, как гайки затягивают его мочевой пузырь, ослабляя его с каждым шагом.

Вопрос в том, чего он боится больше? Умереть здесь или прийти домой? Страх и того и другого одинаково ярко светится у него в голове.

Ему с рождения везло на подобное дерьмо. Побои дома и в школе; так и не удалось покурить за тренажерным залом, в отличие от брата (стоило ему попытаться, отец поймал его на краже сигарет и пряжкой от ремня выбил из него эту дурь); уход в армию, чтобы сбежать из этого сумасшедшего дома; идиотская татуировка с ошибкой (qui audet piscitur – «кто рискует, тот рыба»), потому что татуировщик был пьян и пропустил три буквы; подхватил гонорею от первой девушки, которая позволила ему прикоснуться к ней, вторая тотчас залетела, и он бросил ее (не было никаких чувств, даже любви) и только потом понял, что чувства все же есть, и очень сильные. Если он когда-нибудь вернется в Маяк, то попытается ей это объяснить. Я трус и бесполезный кусок дерьма, но если ты дашь мне второй шанс, я никогда не оставлю тебя.

Этого не случится, да?

Зато вот что будет. Где-то на пути в Маяк голодный укусит его. Потому что такова его судьба.

Он утешает себя тем, что лежит в кармане его камуфляжа. Это граната – та, которая укатилась в угол, когда Паркс собирал все необходимое в дорогу. Галлахер поднял ее, намереваясь отдать сержанту, но затем что-то ударило его по руке, и он положил ее в карман. Она будет его билетом к Пресвятой Деве Марии.

В мире множество вещей, которых он до смерти боится. Голодные могут съесть его. Юнкеры могут пытать или убить его. Еда и вода могут закончиться задолго до того, как они приблизятся к Маяку, и тогда они начнут медленно умирать.

Если до этого дойдет, Галлахер вытянет чеку своей жизни. Он сделает это, даже не дожив до середины.

Хелен Джустин думает о мертвых детях.

Она не может остановиться или просто не хочет. Она думает обо всех детях в мире, которые погибли, так и не успев вырасти. Их, должно быть, миллиарды. Гекатомба детей, апокалипсис, геноцид. В каждой войне, каждом голоде. Слишком маленькие, чтобы защищаться, слишком невинные, чтобы выйти сухими из воды. Убитые сумасшедшими, извращенцами, судьями, военными, случайными прохожими, друзьями и соседями, своими родителями. По глупой случайности или безжалостному указу.

Каждый взрослый вырос из ребенка, которому повезло. Но в разные времена в разных местах шансы на вживание сильно колебались.

И мертвые дети тяжким бременем лежат на каждой живой душе. Вина тяготит вас, как луна тянет океан, но он слишком массивный, его не оторвать от земли, но отпустить его она тоже не может.

Если бы она только не говорила с детьми о смерти в тот день. Если бы не читала им «Атаку легкой бригады» и если бы они не спросили, каково это – быть мертвым, тогда она не погладила бы волосы Мелани, и ничего этого не произошло. Ей не пришлось бы давать обещание, которое она не может сдержать и от которого не может уйти.

Она может быть такой же эгоистичной, как всегда, прощая себя, как и все, просыпаясь каждый день с мыслями, будто только что родилась.

29

Сержант Паркс сделал свой выбор. Он направляется в Стотфолд.

Это захудалое местечко на пути к А1 не вызывает у него больших надежд. Они не смогут пополнить там свои запасы или найти новый транспорт. Все, что хоть чего-нибудь стоило, уже давным-давно растащили. Он решил зайти в Стотфолд по двум причинам: во-первых, город лежит на их пути, во-вторых, когда вечер начнет сменять день, они превратятся в нищих, которые не вправе выбирать. Он хочет найти убежище до наступления темноты.

Но они по-прежнему в двух милях от города – недостаточно близко, чтобы увидеть дымоход водяной мельницы, поднимающийся где-то там, над деревьями, – сейчас они проходят церковь.

По мнению Паркса, это не самое удачное место для церкви, потому что поблизости ничего нет. Еще до Катастрофы у них наверняка не было возможности торговать. Она сейчас так же бесполезна, как и бивуак. Слишком много больших окон, к тому же разбитых, и массивный арочный проем, зияющий, как беззубый рот (интересно, куда делись двери).

Но рядом с основным зданием стоит гараж из шлакобетона, и Парксу он с виду нравится. Когда сержант подходит к нему, желая осмотреть поближе и приказав остальным ждать в стороне, гараж нравится ему еще больше. Дверь-подъемник выполнена из прочного металла. Она не поддастся, когда голодные начнут толкать ее и царапать, а ржавый механизм (болты, косяк) придаст дополнительной устойчивости в нужный момент. Второй путь внутрь преграждает деревянная дверь с замком марки Йель. Куда менее безопасный вариант, но, с другой стороны, Паркс может выбить цилиндр и открыть дверь снаружи, не повредив ее, а затем – если им повезет – вставить цилиндр обратно в замок или соорудить баррикаду изнутри.

Он машет Галлахеру, чтобы тот присоединился к нему. Они заходят в церковь, пока женщины ждут у дороги. В первые минуты не появляется ни одного голодного, и это хороший знак. На полу рядом с крестом лежат кости, но они похожи на кости животных. Их оставила лиса или хорек, наверное, или какой-нибудь проходящий сатанист.

Над алтарем зеленой краской написано «ОН НЕ СЛЫШИТ, ДЕБИЛЫ». Паркс воспринимает это как данность. Он никогда в жизни не молился.

Но здесь этим занимались другие. На скамье Паркс находит женскую сумочку. В ней много всякой всячины: помада, крошечный псалтырь, ключи от автомобиля со встроенным геолокатором и один экстратонкий презерватив. Такие безупречные предметы быта ослепляют его ненадолго, призрак старого мира встает перед ним, когда самыми большими проблемами были небезопасный секс и неправильно припаркованный автомобиль.

Галлахер заглядывает в боковую комнату, ризницу или что-то подобное, луч фонаря быстро проскальзывает по углам, и он захлопывает дверь. «Все чисто, сержант», – кричит он.

Это может быть хлопанье дверью, но, скорее всего, это слова. Что-то выбегает из темноты в задней части церкви. Оно накидывается на Галлахера, сбивая его с ног, и он с грохотом валится на деревянный пол.

Паркс оборачивается и видит два корчащихся тела. Ему даже не нужно обдумывать это. Он выхватывает пистолет и берет на мушку темную точку, голову голодного, судорожно тянущуюся к горлу Галлахера, и нажимает спуск. Это нельзя назвать треском, звук больше напоминает встречу топора и бревна.

Его цель застыла. Пуля зашла в затылок голодному. Если бы это была обычная девятимиллиметровая пуля, она прошла бы навылет и задела Галлахера тоже. В другом случае, маловероятном, пролетела бы рядом, разбрызгав мозги голодного на лицо Галлахера – последствия здесь предсказуемы и безрадостны, вопрос времени – час, день или неделя. Но эта пуля из стали и алюминия с мягким наконечником для минимального проникновения. При столкновении с объектом она разлетается на множество маленьких кусочков, превращая мозг голодного в розовый молочный коктейль.

Галлахер отталкивает безвольное тело в сторону и поднимается. «Дерьмо! – пыхтит он. – Я… я не заметил его, пока он не сбил меня с ног. Спасибо, сержант!»

Паркс проверяет тело. Голодный неподвижен, серое вещество сочится из глаз, носа, ушей, почти отовсюду. Раньше это был мужчина, темноволосый, немного младше, по правде говоря, чем сам Паркс. Из одежды на нем остались разлагающиеся останки стихаря, так что заразился он, скорее всего, здесь. Может, и стоял так все время в темноте в ожидании еды. Или пришел сюда после того, как заразился и прежний владелец тела погиб. Это так же странно происходит, как и звучит. Вместо того чтобы застыть на месте, некоторые голодные идут в определенные места, где раньше был их дом или работа. Паркс будет очень удивлен, если доктор Колдуэлл знает об этом, ведь тогда ее теория о том, что мозг хозяина полностью умирает, как только паразит берет верх, окажется не совсем точной.

Галлахер осматривает себя на наличие порезов, укусов и просто жидкостей, вытекающих из голодного. Паркс тоже его осматривает, не меньше минуты. Несмотря на близкий контакт, Галлахер чист. Он по-прежнему благодарит Паркса дрожащим голосом. Сержант столько раз был на волосок от смерти в тех вылазках, что перестал обращать на них внимание. Он лишь советует Галлахеру молчать в опасных ситуациях. Сигналы рукой также хороши, но куда безопаснее.

Они выходят на улицу, где их ждут гражданские, в пятидесяти ярдах от церкви на краю гравийной дороги. Они, кажется, и не подозревают о случившемся, ведь солдаты что-то искали в церкви, звуки совпадают.

– Все в порядке? – спрашивает Джустин.

– Все хорошо, – говорит Паркс. – Мы почти закончили. Смотрите за дорогой, если что-то покажется – кричите.

Он идет к гаражу, который при ближайшем рассмотрении оказывается даже лучше, чем он думал. Замок можно было выбить прикладом, но необходимость в этом отпала, – дверь открылась, стоило ему дернуть за ручку. Тот, кто был здесь раньше, закрыл дверь на щеколду.

Они идут медленно и осторожно, прикрывая друг друга. Паркс приседает на одно колено и вскидывает винтовку, которая уже переведена в автоматический режим и готова превратить любого в фарш. Галлахер достает фонарь, и луч света медленно скользит по стенам.

Никого. Чисто. Здесь негде прятаться и неприятных сюрпризов быть не должно.

– Все хорошо, – бормочет Паркс. – Это место отлично подходит. Приведи их сюда.

Галлахер, как пастух, приводит гражданских, и Паркс закрывает дверь, благо замок полностью исправен. Они не так рады замкнутому пространству с тяжелым, спертым воздухом, как Паркс, но спорить никто не намерен. Правда в том, что женщины не привыкли к быстрым марш-броскам и, как и Паркс, если не ворошить прошлое, не знают, что такое провести ночь за периметром. Они очень устали и нервничают, шарахаясь от каждой тени. Как и он, но свою усталость и страх он засунул куда подальше, поэтому с виду по нему ничего не скажешь.

Единственным спорным вопросом остается девчонка, что неудивительно. Паркс предлагает ей спать в церкви, а Джустин предлагает Парксу спать у себя в заднице. «Могу лишь повторить все то, что уже сказала», – твердо говорит она, вскрывая еще не затянувшуюся рану в их отношениях. Паркс считает, что она не угомонится никогда. И по правде говоря, ему это нравится. Если ты запретил себе чувствовать что-либо, то гнев все же лучшая из альтернатив.

– Даже если бы голодные были единственной опасностью здесь, – говорит она сейчас. – Все вокруг – все это – так же странно для Мелани, как и для нас. И так же пугающе. Мы не можем оставить ее одну, связанную, в пустом здании на всю ночь.

– Тогда оставайтесь там с ней, – отвечает Паркс.

Эти слова вызывают желаемый эффект, и Джустин затыкается на несколько секунд. В образовавшейся тишине он провозглашает свой манифест:

– У нас впереди долгий путь, поэтому не лишним будет установить ряд основополагающих правил. Вы делаете то, что я говорю и когда я это говорю, и тогда, возможно, вы дойдете до Маяка вместе со своими задницами. Если вы продолжите себя вести так, будто у вас есть право на собственное мнение, мы не доживем и до утра.

Джустин уставилась на него, потеряв дар речи. Он ждет извинений и согласия.

Она протягивает руку:

– Ключи.

Паркс недоумевает:

– Какие ключи? У нас нет никаких ключей. Дверь была…

– Ключи от наручников Мелани, – говорит Джустин. – Мы уходим.

– Нет, – говорит Паркс. – Вы никуда не уйдете.

– Вы что, думаете мы все ваши солдаты сейчас, сержант Паркс? Серьезно? – Весь гнев внезапно испарился. Теперь в ее голосе звучит лишь мрачная насмешка. – Вы ошибаетесь. Ни один из нас не подчиняется вам, разве что рядовой Галли. Так что весь это бред из разряда «следуйте за мной, если хотите жить» никому даром не сдался. Я бы скорее попытала счастье в одиночестве там, за стенами, нежели доверила свою жизнь двум вымуштрованным солдатикам и квалифицированному психопату. Так что ключи. Пожалуйста. Давайте закончим с этим. Вы ведь сказали, что мы обуза, так избавьтесь от нас поскорее.

– Это невозможно! – резко встревает Колдуэлл. – Я уже говорила вам, сержант. Девочка является частью моего исследования. Она принадлежит мне.

Джустин качает головой, глядя в пол.

– Неужели мне опять придется бить вас по лицу, Кэролайн? Я не хочу слышать от вас подобные вещи.

Паркс поражен. Даже потрясен. И чувствует отвращение. Он привык иметь дело с людьми, у которых есть хоть какой-то инстинкт самосохранения, и Джустин точно не дура. Еще на базе он думал о ней, как о самой приятной представительнице раздражающей тусовки доктора Колдуэлл, более того, он испытывал к ней теплые чувства и глубоко уважал. Хотя сейчас ничего не изменилось.

Но эта ситуация заводит их в тупик.

– Мне жаль, что я выразился недостаточно ясно, – говорит он ей теперь. – Вы не можете уйти, а она не может остаться. Да, мои полномочия не распространяются на такие вещи, но у меня есть цель. Я собираюсь доставить всех людей, стоящих здесь, назад в Маяк, живыми, а уже там вы вновь обретете возможность решать за себя.

– Вы думаете, что можете держать меня здесь против моей воли? – спрашивает Джустин, положив руки на бедра.

– Да. – Он в этом уверен.

– Вы думаете, что можете сделать это и продолжить движение в приличном темпе?

Это другой вопрос, далеко не с таким красивым ответом. Он не хочет угрожать ей. Ему кажется, что раз заставив ее делать по-своему, он переступит линию и ни на какое сотрудничество она больше не пойдет.

Сержант пробует иную тактику.

– Я открыт для других предложений, – говорит он. – Пока они остаются адекватными. Держать голодного здесь с нами, даже в наручниках и наморднике, не вариант. Они не так восприимчивы к физическим повреждениям, как мы, и есть вещи, которые можно провернуть в наручниках и наморднике, если ваш болевой порог настолько высок. Поэтому она должна остаться снаружи.

Джустин поднимает бровь.

– А если я попытаюсь выйти на улицу с ней, вы меня остановите.

Он кивает. Это выглядит куда мягче, чем просто согласиться, хотя смысл один и тот же.

– Хорошо, тогда остановите меня.

Она направляется к двери.

Галлахер преграждает ей путь, и она резко выхватывает пистолет – тот, что Паркс дал ей сегодня, – целясь Кирану в лицо. Блестящий ход. Тьма гаража скрыла ее движение от сержанта. Галлахер замирает, чуть отвернув голову в сторону от оружия.

– Уйди с дороги, рядовой, – тихо говорит Джустин. – Или твои мозги выйдут прогуляться.

Паркс вздыхает. Он достает свой пистолет и слегка касается ее плеча. Даже после краткого знакомства он уверен, что она не выстрелит. По крайней мере, после первого предупреждения. В искренности ее чувств нет никакого сомнения.

– Вы высказали свою точку зрения, – говорит он хмуро. – Мы сделаем все немного иначе.

Потому что он не хочет убивать ее, если она не вынудит его. Если понадобится, он не дрогнет, но у них и так мало шансов, а из этой троицы – Джустин, Галлахер и доктор – она может быть наиболее полезна.

Поэтому он решается оставить ребенка в гараже. Они привязывают девочку к батарее в стене. Веревка опоясывает жестяной ковш, который он нашел на улице и доверху набил камнями. Так что она не сможет пошевелиться, не разбудив всех.

Джустин изо всех сил старается объяснить все голодному ребенку, который остается спокойным на протяжении всей процедуры. Она все понимает, даже если Джустин не может объяснить, – есть ли зэд-блокатор или нет, но она должна рассматриваться как неразорвавшаяся бомба. Она не жалуется.

Еда, которую они забрали из «Хамви», оказалась жесткой и безвкусной смесью углеводов и белков. На этикетке написано – без слез не взглянешь – «Жаркое из говядины с картофелем». На деле это желе, залитое водой, с привкусом ила, так что к ужину все отнеслись без энтузиазма.

Джустин берет еще одну ложку и кормит девочку, с которой на несколько минут сняли намордник. Паркс внимательно наблюдает за процессом, его пистолет лежит в кобуре, но снят с предохранителя и первый патрон уже в стволе. Хотя даже так он не успел бы вовремя попасть в Мелани, если бы она захотела укусить Джустин. Пришлось бы убить обеих.

Но девочка просто золото. Она сосредоточенно глотает куски мяса из пищевой смеси даже не разжевывая, а картофель выплевывает с нескрываемым отвращением. С консервами она расправляется меньше чем за минуту.

Тогда Джустин вытирает ей губы бог знает откуда взятой тряпкой, и Паркс снова защелкивает намордник.

– Он сидит свободнее, чем раньше, – говорит голодный ребенок. – Вы должны еще затянуть его.

Паркс проверяет его, засунув большой палец под ремень на затылке. Она, конечно же, права, и он молча затягивает его.

Пол холодный и жесткий, а одеяла тонкие. Подушки из рюкзаков довольно паршивые. Да еще этот маленький монстр, который никак не может улечься и постоянно вертится, грохоча самодельной системой безопасности и не давая ему расслабиться.

Он смотрит вверх в безликую тьму, думая о мелькнувшей промежности Джустин, когда та садилась на корточки, чтобы справить нужду за гаражом.

Но будущее остается настолько неопределенным, что у него нет настроения даже на мастурбацию.

30

Мелани не видит сны. По крайней мере, до сегодняшнего вечера она их не видела. Фантазировала, это да, как спасает мисс Джустин от монстров, но сон для нее всегда был чем-то из другого мира, из другого времени. Она закрывает глаза, открывает их снова, и день повторяется.

Этой ночью, в гараже, все по-другому. Может быть, потому, что она за периметром, не в своей камере. Или дело в тех событиях, что случились с ней сегодня, они слишком яркие и необычные, чтобы вот так взять и перестать о них думать.

Так или иначе, сон ее зловещий и страшный. Голодные, солдаты и мужчины с ножами идут к ней, пошатываясь. Она кусает, и ее кусают, она убивает, и ее убивают. В один прекрасный момент появляется мисс Джустин, берет ее на руки и крепко прижимает к себе.

Ее зубы впиваются в горло мисс Джустин, и она резко просыпается, мучительно стараясь забыть эту ужасную картину. Но она не может перестать думать об этом. Кошмар тисками сковывает ее мысли. Она знает, что картинку из сна она рано или поздно увидит вживую.

Во рту кислый привкус металла. Этот вкус плоти и крови оставил после себя мстительный призрак. Мерзкая бесформенная еда, которой накормила ее мисс Джустин, провоцирует тошноту при малейшем движении.

В гараже темно, только тонкая полоска света выбивается из-под двери (это, должно быть, луна). В тишине раздается мерное дыхание четырех взрослых.

Рыжеволосый солдат, один из людей сержанта, бормочет во сне бесформенные слова, звучащие как протест или мольба о помощи.

Через некоторое время глаза привыкают к темноте. Мелани может видеть очертания тела мисс Джустин, которая лежит ближе всего к ней. Она хочет подползти к ней и свернуться калачиком, прижавшись плечами к ее спине.

Это желание согревает ее, но исполнить его она не может. Не смеет. Да и любое движение тряхнуло бы ведро с железяками и камнями, тут же всех разбудив.

Она думает о Маяке и о том, что сказала мисс Джустин после урока про атаку легкой бригады. Она ясно помнит те минуты и слова, ведь тогда мисс Джустин впервые прикоснулась к ней.

«Вернемся ли мы когда-нибудь домой, в Маяк? – спросила Мелани. – Когда вырастем?» Мисс Джустин помрачнела, и Мелани начала сыпать извинениями, только бы она не грустила. Тогда она не понимала, что же такого страшного сказала.

Но понимает теперь. Сейчас это очевидно. То, что она тогда сказала, про возвращение домой в Маяк, было невозможным, как горячий снег или темное солнце. Маяк никогда не был домом для нее и не мог им стать.

Именно это сделало мисс Джей грустной. Не было никакого дома, куда бы она могла вернуться и жить там с другими мальчиками и девочками и взрослыми и делать все те вещи, о которых слышала в сказках. Для Мелани такого дома не существовало и подавно. Ее жизнь должна была закончиться в банках доктора Колдуэлл.

Все, что сейчас происходит, невозможно было предугадать или предвидеть. Никто не смог бы. Вот почему они продолжают спорить о том, что делать.

Никто не знает. Никто лучше нее не знает, куда они на самом деле идут.

31

Сержант Паркс планировал дать всем поспать до полудня, потому что знал, насколько тяжелым будет следующий день, но сложилось так, что проснулись они рано. Разбудил их звук двигателей. Сначала он шел издалека, потом становился ближе и снова отдалялся, но было понятно, что источник его приближается.

Под скупые команды Паркса они схватили свои вещи и убрались к чертям отсюда. Он отвязывал голодного ребенка от батареи и взял ее снова на поводок, стараясь при этом не задеть пресловутое ведро. В предрассветной тишине этот грохот разнесется на многие сотни метров.

Они выбежали в озаряющуюся полутьму, обогнули церковь и пробежали добрую сотню ярдов по полю, прежде чем Паркс дал им сигнал остановиться и сесть на землю среди возвышающихся сорняков. Они могли бы – или им даже следовало бы – двигаться дальше, но он хотел посмотреть, что будет дальше. Отсюда можно отлично наблюдать за дорогой, не будучи замеченным, а затоптанные растения поднимутся буквально через минуту.

В таком положении они просидели довольно долго, солнце успело отделиться от горизонта, и его лучи теперь скользят по полю. Они сидят молча. Не двигаясь. Джустин открыла рот один раз, но Паркс жестом приказал ей заткнуться, и она подчинилась. На его лице она видит сосредоточенность.

Когда ветер меняет свое направление, до них доносятся голоса людей, а также гул машин.

Перед ними, наконец, появляется странная кавалькада. Паркс видит уже знакомый ему бульдозер, обвешанный свинцом. Он катится вниз по дороге, давая хорошо разглядеть свой борт с широким лезвием, украшенный разноцветным черепом. Он слышит, как кто-то за спиной – Галлахер, наверное, – издает хныкающий звук, полный страха. Делает он это достаточно тихо, так что нет ничего плохого в том, что рядовой разом выразил чувства всех.

За бульдозером появляется «Хаммер», точь-в-точь такой же, на каком они ехали вчера, а за ним еще джип. На всех едут юнкеры в праздничном настроении, размахивая оружием. Они что-то громко и ритмично скандируют, но Паркс не может разобрать слов.

Конвой останавливается у церкви, пара юнкеров спрыгивает с машин и заходит внутрь. Оттуда слышится крик, и они выходят из церкви немного более оживленными. Они нашли мертвого голодного, догадывается Паркс. Но они не смогут узнать, сколько времени он там пролежал. У голодных не много крови, да и та, что есть – цвета грязи, поэтому засохшую и свежую почти не отличить. Даже для того, чтобы понять, как убили голодного, им пришлось бы долго и внимательно осматривать труп, потому что входное отверстие от пули Паркса маленькое и незаметное, а выходного и вовсе нет.

Юнкеры решили проверить и гараж, отчего Паркс напрягся, пытаясь вспомнить, оставили ли они следы своего пребывания там… Но никакого сигнала тревоги не следует. Через несколько минут юнкеры возвращаются к бульдозеру и залазят на него. Конвой разворачивается и исчезает из виду, хотя они еще долго могут слышать его.

Когда опять наступает тишина, Джустин говорит:

– Они ищут нас.

– Мы не можем знать этого наверняка, – возражает Колдуэлл. – Они могли искать пищу.

– На базе были огромные запасы провизии, – напоминает Паркс. – И они взяли ее буквально вчера. Я думал, что они восстановят забор и почувствуют себя как дома. Если вместо этого они оказались здесь, то, как мне кажется, они ищут выживших, – подытожил сержант и замолк.

Это значит, что они восприняли потери близко к сердцу. Видимо, один из тех, кого убил Галлахер, был их вожаком или просто любимчиком. Нападение на базу можно считать чисто оппортунистическим, но эта дикая охота – желание свести счеты. Все это он не решается сказать вслух, потому что не хочет, чтобы Галлахер чувствовал себя виноватым в этих смертях. Мальчик слишком чувствителен и может не выдержать такого груза ответственности. Черт, мальчишку Паркс жалеет больше, чем себя.

Все выглядят очень напуганными, а Галлахер больше всех, но нет времени брать себя в руки. Хорошая новость в том, что юнкеры направились на север, следовательно, у них есть окно, чтобы проскочить на юг, и лучше бы им воспользоваться этим. «Десять минут, – говорит Паркс. – Едим и выдвигаемся».

Один за другим они заходят глубже в высокую траву, чтобы размяться, умыться и сделать все остальное, потом быстро едят свой безрадостный завтрак в виде смеси из углеводов и белков номер 3. Голодная малышка тихо наблюдает за всем. Она не идет писать и на этот раз даже не ест. Паркс привязывает ее к дереву, перед тем как пойти справить собственную нужду.

Вернувшись, он обнаруживает, что Джустин отвязала поводок и держит его сама. По мнению Паркса, это нормально. Он предпочитает, чтобы руки были свободны. Они без лишних обсуждений отправляются в путь. Каждое лицо, на которое смотрит Паркс, переполняет страх. Они бежали из кошмара, и, черт подери, он продолжает их преследовать. Сержант знает, но не говорит, что дальше будет только хуже.

Сначала они направляются на восток, к Стотфолду, но заходить в него уже нет никакой необходимости, поэтому они огибают его с юга и, дойдя до дороги, которая раньше называлась А507, продолжают двигаться по ней.

Это дикая страна по многим причинам. В первые дни и недели после Катастрофы правительство Великобритании, как и многие другие, думало, что может сдержать распространение инфекции, блокировав передвижение гражданского населения. Неудивительно, что это не остановило людей, когда они поняли, что происходит. Тысячи, а может, и миллионы пытались выбраться из Лондона по северным и южным артериям – А1 и М1. Власти отреагировали безжалостно, сначала разместив военные блокпосты, а затем начав ковровые бомбардировки.

Хотя до сих пор есть нетронутые участки, и некоторые из них довольно обширны. Но две великие дороги на мили усеяны огромными кратерами, как поля сражений в Первой мировой, с ржавыми тушами автомобилей, напоминая механическую версию кладбища слонов. Вы можете идти по дороге, между брошенных машин, если хотите, – но только сумасшедший на это решится. Видимость почти нулевая, голодные могут выскочить откуда угодно, и ты даже не успеешь опомниться, как станешь сочным стейком для них.

Паркс хочет свернуть на А1 к северу от Болдлока, около развязки номер 10. Еще со времен своих вылазок он знает, что там есть открытый коридор, тянущийся на юг добрых десять-пятнадцать миль. Они могут легко пройти его за день, если погода не испортится, оставив тем самым юнкеров далеко позади. Они доберутся до Стивенейджа засветло и, если повезет, найдут место для ночлега, не сильно углубляясь в центр города.

Первые несколько лет после Катастрофы, и даже после сдачи Лондона, Маяк сохранял военное присутствие на главных северных и южных дорогах. Идея была в том, чтобы обеспечить безопасный проход солдатам, отправляющимся и, главное, возвращающимся с вылазок, когда они под завязку нагружены необходимыми вещами из разрушенного мира. Но они на своей шкуре почувствовали обратную сторону такой простой и стройной логики. Голодные чувствовали солдат на огромном расстоянии, образуя громадные стада. После нескольких очень чувствительных провалов посты были сняты и солдаты были представлены сами себе. В последние годы они отправлялись и возвращались с вылазок на вертолете, поэтому за дорогами перестали следить.

Помня все это, Паркс глядит в оба, когда они приближаются к широкому участку дороги, от которого отходит кривая старой развилки. Выйдя на шоссе, они видят указатель на Бэлдок, дающий ряд необоснованных обещаний: еда, бензин, место для отдыха и даже мотель. С вершины подъема видно сгоревшее здание с обвалившейся крышей, которое раньше было станцией техобслуживания. Паркс помнит, что останавливался здесь, когда был ребенком, на обратном пути после отдыха с родителями в Пик Дистрикт. Ему тогда запомнился теплый горячий шоколад с осадком на дне, потому что неправильно размешали, и странный человек в мужском туалете с выпученными глазами, как у Марти Фельдмана, который страшно монотонно напевал песню «The River» Брюса Спрингстина.

В нынешнем положении Паркса отсутствие услуг Бэлдока – не большая потеря.

А1 с виду такая же, как и много лет назад. Разве что немного заросшая сорняками, но все так же, строго по линейке, указывающая на юг в сторону «Home, Sweet Home». До него им предстоит пройти еще через огромный безжизненный мегаполис, конечно, но всему свое время. Сейчас они поднялись на хорошую высоту и видят на многие мили вперед. Поднимается солнце.

– Хорошо, слушайте меня, – говорит он, глядя на каждого из них по очереди. Даже Галлахеру важно усвоить эту информацию, хотя он больше всех провел времени за периметром. – Дорожные правила. Давайте их запомним, прежде чем ступим на шоссе. Во-первых, никто не разговаривает, даже шепотом. Если голодные слышат посторонний звук, они воспринимают его источник как потенциальную еду. Они не так чутко на него реагируют, как на запах, но вы будете сильно удивлены, насколько же у них хороший слух.

Во-вторых, если вы заметили движение, даже малейшее, вы подаете сигнал. Поднимаете руку, вот так, с растопыренными пальцами. Затем показываете направление. Убедитесь, что каждый видит. Не надо быстро выхватывать пистолет и начинать стрелять, потому что никто не будет знать, во что вы целитесь, и не сможет поддержать вас огнем. Если цель уже близко и вы видите, что это голодный и он движется к нам, то можете нарушить правило номер один. Кричите «голодный», или «голодные», и обязательно укажите после этого направление и расстояние. Три часа, сто ярдов, например.

В-третьих, и это последнее: если голодный оказался у вас спиной, не бегите. Шансов убежать никаких, куда лучше встретиться с ним лицом к лицу. Бейте его, чем хотите. Кирпичом, голыми руками, матерными словами. Если повезет, вы его повалите. Для того чтобы повысить шансы на удачу, стреляйте по ногам и нижней части туловища. Если же он совсем близко, то цельтесь в голову, чтобы ему было чего пожевать, кроме вас.

Он ловит взгляд голодного ребенка. Мертвецки бледное лицо сосредоточенно смотрит на него. В другой раз Паркс рассмеялся бы. Это как корова, слушающая рецепт тушеной говядины.

– Я предполагаю, что эти правила не распространяются на юнкеров, – говорит Хелен Джустин.

Паркс кивает.

– Когда мы столкнемся с этими ублюдками снова, мы услышим их задолго до того, как увидим. В этом случае незамедлительно сваливаем с дороги и ждем в стороне, как и в прошлый раз. Пока они двигаются в колонне, нам ничто не угрожает.

Ни у кого не остается никаких вопросов. Пару часов они идут по дороге на юг в полной тишине.

Этот славный летний денек быстро становится неприятно жарким, по мере того как солнце карабкается все выше по небу. Ветер поднимается и стихает, не сильно охлаждая. Обеспокоенный их обильным потоотделением и тем, что оно может за собой повлечь, Паркс делает остановку, приказывая всем нанести еще один слой зэд-блокатора на все участки кожи, которые в нем нуждаются. По молчаливому согласию они отворачиваются друг от друга, образуя квадрат, в центре которого молча стоит голодный ребенок, глядя не на взрослых – людей, – а на горящий круг солнца.

Процедура нанесения зэд-блокатора крайне проста и одновременно важна. Тщательно смажьте им паховую область, подмышки, локтевой и коленный суставы. Размажьте его и немного капните на язык. Пот не имеет значения; дело в феромонах. У голодных может не хватить мозгов понять, что они видят человека, но когда дело доходит до химического градиента, их рефлексы безупречны.

Они вновь идут. Джустин и голодный ребенок шествуют рядом, поводок между ними провисает. Колдуэлл следует за ними, держа руки свободно по бокам или скрестив их на груди. Галлахер замыкает колонну, а Паркс ее возглавляет.

Около полудня они замечают что-то на дороге перед ними. Издалека это был просто статичный темный сгусток, и Паркс никак на него не отреагировал. Но когда дистанция сократилась, сержант жестом приказал рассредоточиться. Он помнит, как легко их заметить на пустой дороге, единственные движущиеся объекты в статичном пейзаже, как на фотографии.

Это автомобиль. Он стоит мертвый посередине дороги, слегка перекошенный, уперев нос в то, что когда-то было заградительной плитой. Капот, багажник и все четыре двери открыты. Он не проржавел и не сгорел. Скорее всего, он здесь не так давно стоит.

Паркс приказывает всем держаться подальше, а сам обходит его. На первый взгляд автомобиль выглядит пустым, но, проходя рядом с капотом, на заднем сиденье Паркс различает силуэт человека. Оставшуюся часть круга он проделывает с пистолетом в руке, готовый разрядить обойму во все, что шевельнется.

Но все тихо. Темная, сгорбившаяся фигура определенно принадлежит виду homo sapiens, но сейчас это не показатель. Можно сказать, что это был мужчина, судя по пиджаку и нетронутому лицу. Остальная часть его тела обглодана, а кадык вырван. В этой дыре виднеются кости и хрящи.

В машине больше никого. Багажник пуст, не считая пары ботинок и катушки веревки. По дороге разбросан всякий хлам – сумки, коробки, рюкзак, и даже что-то отдаленно напоминающее игровую консоль или усилитель.

Автомобиль рассказывает свою собственную историю, как диорама в музее. Группа единомышленников ехала… куда-то. На север. Машина начала кашлять или стучать – или просто остановилась. Один из группы вышел посмотреть, в чем дело, и констатировал смерть. Все пошли доставать вещи из багажника.

Их прервали. Большинство из них побросали весь этот хлам и понеслись к холмам. Один прыгнул обратно в машину и, возможно, этим спас остальных, потому что по его останкам видно, что отужинали им многие.

– Попробуете повернуть ключ? – спрашивает Джустин.

Паркс действительно разозлился, что она вплотную подошла к автомобилю, хотя он не подавал знака «чисто». Но она не глупая женщина; поразмыслив, Паркс осознал, что язык его тела изменился, когда он обошел машину, – от полной сосредоточенности вернулся к прежней предусмотрительной осторожности. Она всего лишь быстрее остальных ответила на это изменение.

– Ты попробуй, – говорит он.

Джустин наклоняется в машину и замечает ее обитателя. Она вздрагивает, но тут же берет себя в руки. Паркс слышит приглушенный щелчок от поворота ключей. Двигатель молчит. Он и не надеялся.

Он смотрит сейчас на обочины по обе стороны от дороги. Справа от них кустарники, а слева – длинная деревянная ограда. Скорее всего, обитатели автомобиля бросились к кустам. Неизвестно, далеко ли им удалось убежать, но они точно не стали возвращаться сюда, чтобы забрать вещи или похоронить мертвых. Паркс пересматривает свою мысль – навряд ли пассажир на заднем сиденье спас всем жизнь. Кажется, никому не удалось уйти.

Остальные подходят к ним, Галлахер позже всех, потому что ждал сигнала от Паркса. Сержант говорит им проверить мешки и ящики, но в них одни сувениры да драгоценности – единственное, что было важно бывшим владельцам. Нет даже одежды, только ДВД-диски, книги, письма и украшения. Немного еды, но вся она была скоропортящаяся: гнилые яблоки, заплесневелый хлеб, бутылка виски, разбившаяся, когда мешок уронили на асфальт.

Джустин открывает рюкзак. «Господи боже!» – бормочет она. Запустив руку внутрь, что-то достает из него. Деньги. Связка пятидесятифунтовых банкнот, совсем новых, с банковской резинкой. Абсолютно бесполезная вещь. Спустя двадцать лет после того, как мир превратился в свалку, кто-то продолжал думать, что придет время, когда деньги вновь будут что-то значить.

– Триумф надежды над опытом, – замечает Паркс.

– Ностальгия, – говорит доктор Колдуэлл категорично. – Психологический комфорт перевешивает логические возражения. Все нуждаются в одеяле безопасности.

Только идиоты, думает Паркс. Лично он, как правило, говорит о куда менее абстрактной безопасности.

Галлахер смотрит на них по очереди, не понимая, что происходит. Он слишком молод, чтобы помнить деньги. Джустин пускается в объяснения, но вскоре качает головой и говорит: «Зачем я буду портить твою невинность?»

– В фунте было сто пенсов, – говорит голодный ребенок. – Но только после 15 февраля 1971 года. До этого в одном фунте было двести сорок пенсов, но они назывались по-другому – гроши.

Джустин смеется:

– Очень хорошо, Мелани. – Она срывает резинку с одной пачки денег и бросает их в воздух. – Пенни с небес, – говорит она, когда горячий ветер подхватывает их и уносит. Голодный малыш улыбается, как будто водопад из макулатуры – это фейерверк. Она прищуривается, чтобы следить за тем, как они разлетаются.

32

Они неплохо продвинулись, считает Кэролайн Колдуэлл.

Ей трудно это сказать, потому что чувство времени для нее слегка искажено благодаря двум неприятным факторам. Первым из них была лихорадка, которая прогрессирует в ней со вчерашнего вечера. Вторым – обезвоживание, до которого она себя довела, пока они шли, усугубив последствия первого фактора.

Она наблюдает собственную болезнь как будто со стороны не потому, что всю жизнь занималась только наукой, а потому, что это помогает, как ей кажется. Она отмечает сильную усталость конечностей, боль в голове, усиливающуюся после каждого шага по раскаленному асфальту, – но все равно продолжает двигаться без перерыва, ведь это всего лишь физиология, не способная повлиять на ее разум.

Который занят сейчас повторением старых вопросов снова и снова в свете новых данных.

Она прочитала множество подробных отчетов о кормлении голодных, но никогда не видела этого своими глазами (не считая испытуемых в искусственно созданных и полностью контролируемых условиях, а это совсем другое дело). Ей кажется удивительным тот факт, что голодные продолжали есть человека в машине, пока его тело не перестало быть жизнеспособным – пока на верхней части его торса совсем не осталось ни кожи, ни мяса.

Это противоречит здравому смыслу. Колдуэлл ожидала, что голодный патоген будет лучше приспособлен, что Офиокордицепс будет манипулировать клетками хозяина более умело, подавляя голод после нескольких укусов, дабы дать возможность зараженному выжить. Это более эффективно, потому что новый носитель создаст дополнительные возможности для быстрого размножения патогена в определенном экологическом диапазоне.

Может быть, это побочный эффект слишком медленного созревания: штамм Офиокордицепса никогда не достигает своей финальной, половозрелой стадии развития, продолжая неотеническое бесполое деление в благоприятной среде вроде крови и слюны. И это, само собой, препятствует распространению благоприятных мутаций.

В следующих вскрытиях нужно более внимательно изучить клетки гипоталамуса. И еще посмотреть на дифференциальные уравнения проникновения грибкового мицелия в организм.

В миле от Стивенейджа – это достаточно близко, чтобы увидеть крыши домов и синевато-серый шпиль церкви, – сержант Паркс дает приказ остановиться. Он поворачивается к ним и говорит, что произойдет дальше, указывая на небо, как пророк:

– Солнце зайдет в ближайшие два часа. До наступления темноты нам необходимо найти место для ночлега. Юнкеры, скорее всего, продолжают нас искать, но это второй вопрос. Мы с Галлахером пойдем в город и зачистим необходимые дворы или переулки. После мы вернемся и заберем вас. Хорошо?

Очевидно, что нет. Колдуэлл видит по лицу Джустин, что ей тоже не нравится эта идея, но решает сама озвучить это, потому что знает, что сделает это более четко и лаконично.

– Ваш план не сработает, – говорит она Парксу.

– Сработает, если вы будете делать так, как вам сказали.

Колдуэлл складывает пальцы так, будто держит в них слова сержанта. Кончики пальцев неприятно покалывает.

– Именно поэтому он не сработает, – говорит она. – Потому что вы видите в нас людей, которые не могут за себя постоять, вся ваша надежда на рядового Галлахера. В попытке взять на себя весь риск вы увеличиваете риск для нас.

Паркс бросает на нее холодный взгляд.

– Оценка риска входит в мои обязанности, – говорит он ей.

Она собирается рассказать ему о недостатках плана, но Хелен Джустин первая начинает говорить:

– Она права, сержант. Мы собираемся идти через застроенные районы, где голодных гораздо больше. Это опасный участок пути, а мы не можем узнать насколько, пока не побываем там. Так почему же вы хотите проходить по нему трижды? Ведь вам придется сначала провести разведку, затем вернуться сюда, взять нас и опять пойти в город. А что будет, если в ваше отсутствие вернутся юнкеры? Мы не продержимся и секунды здесь, на открытом пространстве. Будет лучше, если мы пойдем с вами.

Паркс долго обдумывает это. Но Колдуэлл знает его достаточно хорошо, чтобы быть уверенным в ответе. Не в его репертуаре говорить «нет» исключительно из-за того, что сам до чего-то не додумался. Они с Джустин правы, в этом нет сомнений.

– Хорошо, – говорит он наконец. – Но двое из вас никогда не делали подобного раньше, так что лучше бы вам, черт подери, следовать моему примеру. Так, давайте подумаем. – Он переводит взгляд на рядового. – Вы когда-нибудь участвовали в беге с препятствиями?

Рядовой качает головой.

Паркс громко вздыхает, как человек, собирающийся нагнуться и поднять тяжелый груз.

– Хорошо. Правила дорожного движения остаются в силе, особенно о молчании – но теперь все немного изменится. Мы будем в прямой видимости голодных почти все время. Главная наша цель – не спровоцировать их. Двигайтесь медленно и плавно. Не смотрите им прямо в глаза. Не издавайте никаких звуков. Насколько можно дольше сливайтесь с окружением. Если вы сомневаетесь, что делать, посмотрите на меня, я подскажу.

Закончив, он тут же развернулся и пошел в сторону города. Он не тратит больше ни слов, ни времени. Колдуэлл это по вкусу.

Двадцать минут спустя они поравнялись с первыми зданиями. Никто пока не видит голодных, но это только начало. Паркс прошептал команду, и все остановились. Четыре неинфицированных еще раз смазали себя зэд-блокатором.

Они двигаются к центру города по узким дорожкам, сливаясь с перевернутым вверх дном городом. Эти жилые престижные улицы превратились в руины после нескольких месяцев мародерства и боевых действий, за которыми последовали два десятилетия запустения. Сады превратились в небольшие джунгли, разросшиеся, чтобы колонизировать улицы. Высокие сорняки преграждают им путь между покосившимися бетонными плитами, стебли ежевики, с кулак толщиной, тянутся из-под земли, как щупальца подземных монстров. Но асфальт пока еще мешает объединить им свои усилия и обрушить дома раз и навсегда. Такое вот шаткое равновесие власти.

Паркс уже сказал им, что ищет. Не просто дом на улице, как этот, с соседями со всех сторон. Такой было бы слишком трудно охранять. Он ищет частное здание с собственной территорией, с неплохим обзором, хотя бы из верхних окон, и в идеале с нетронутыми дверьми. Но он все равно не хочет завышать требования и согласится на тот дом, который подойдет больше всего, только чтобы не углубляться в центр города.

Но здесь ему ничего не нравится, поэтому они идут дальше.

Через пять минут тихой прогулки в прежнем направлении они приходят к широкой дороге, в которую втекает несколько улиц поменьше. Тут стоит целый торговый центр с множеством магазинов. Поверхность дороги щедро усыпана хрустящими осколками стекла, все службы Центрлинк взломаны и разграблены мародерами ушедшей эпохи. Пустые ржавые жестяные банки катятся по земле, как погремушки, когда ветер поднимается.

И есть голодные.

Возможно, с десяток, в разных местах.

Компания живых людей замирает на месте, когда видит их, и только Паркс постепенно замедляет свои шаги.

Колдуэлл очарована. Она поворачивает голову, медленно изучая каждого голодного по отдельности.

Есть старые и молодые. Старых легко определить по разлагающейся одежде и невероятной худобе. Когда голодный ест, насыщается и Офиокордицепс. Но если жертвы долгое время нет, то патоген начинает черпать питательные вещества непосредственно из плоти хозяина.

Приблизившись, становится видно, что старые имеют пестрый окрас. Тонкие серые линии, окутавшие почти всю поверхность их кожи, пересекаются и переплетаются, как вены, создавая ощущение паутины. Белки глаз тоже серые, а если открыть голодному рот, то на языке можно увидеть серый пух.

Молодые голодные одеты более опрятно – их одежда не успела так прогнить, – и они до сих пор сильно напоминают человека. Как это ни парадоксально, но это делает их куда более неприятными, потому что раны и оторванные куски плоти, через которые они заразились, лучше видны на контрасте. На старых, с их выветренной и обесцвеченной кожей наряду с наложением серого мицелия, раны почти не видны; они умело зашпаклеваны.

Голодные пребывают в стационарном режиме, поэтому Колдуэлл может уйти после этого неспешного осмотра. Они стоят или сидят, некоторые встали на колени в случайных точках на дороге, все абсолютно неподвижны, глаза смотрят в никуда, руки болтаются по бокам или – если они сидят – лежат на коленях.

Они будто позируют для невидимого художника или так глубоко зарылись в попытках самоанализа, что забыли обо всем другом. Не похоже, что они ждут; не похоже, что от одного звука или движения они проснутся и сорвутся с места.

Паркс медленно поднимает руку, подавая группе сигнал. Это движение служит командой и напоминанием о неспешном темпе, в котором они должны двигаться. Сержант идет первым с заряженной винтовкой, опущенной вниз. Его глаза также почти все время опущены. Он сканирует окружающее пространство беглыми взглядами, противоречащими его медленной, пошатывающейся походке. Колдуэлл с опозданием вспоминает гипотезу, что голодные сохраняют элементарную возможность распознавания лица человека – с ней рождаются все дети – и реагируют на него (повышенное возбуждение тела и сознания). Ее собственные исследования не смогли ни подтвердить это, ни опровергнуть, но она готова признать, что это может быть правдой, как для молодых голодных, так и для старых.

Избегая смотреть голодным в глаза, они спускаются вниз по главной улице. Вместо этого они смотрят друг на друга, на зияющие витрины магазинов, на дорогу впереди или на небо, позволяя жутким все-еще-живым фигурам парить в их периферийном зрении.

Но только не испытуемый. Мелани, кажется, не в состоянии отвернуться от своих более крупных представителей даже на секунду; она смотрит на них как завороженная, почти не глядя себе под ноги.

В результате она спотыкается, и сержант Паркс медленно и размеренно поворачивает голову и бросает на нее мрачный взгляд. Она понимает, что это выговор и предупреждение. Кивок в ответ у нее настолько плавный, что занимает почти десять секунд. Ей хочется, чтобы он знал – она не допустит больше такой ошибки.

Они проходят первую группу голодных и идут дальше. Снова дома, на этот раз с террасами, а потом ряд магазинов. Боковая улица, которую они минуют, заполнена гораздо гуще. Голодные, столпившись, молча стоят, как будто в ожидании парада. Колдуэлл догадывается, что они прибежали на пир, а затем, когда все было съедено, просто остались стоять там, в отсутствие других раздражителей, способных заставить их двигаться.

Она сомневается в том, что стратегия сержанта сейчас обоснованна. В настоящее время у них есть враги сзади и спереди, а потенциально – со всех сторон. Паркс выглядит обеспокоенным. Возможно, он думает о том же.

Колдуэлл предполагает, что они вернутся обратно – к минимальному количеству возможных проблем – и проведут ночь в одном из двухквартирных домов на окраине города. Имея четкий путь для отступления, можно потерпеть соседство с голодными.

Но впереди они видят старомодный зеленый луг, – точнее сказать, остатки от него. Обилие зелени превращает эту местность в джунгли, количество голодных, кажется, не велико. Несколько из них стоят на окружной дороге, но далеко не так много, как здесь.

И что-то еще. Рядовой Галлахер видит это первым и показывает рукой – медленно, но решительно. С другой стороны луга именно то, что сержант приказал им искать: большой частный двухэтажный дом; стоит на собственной территории. Это мини-особняк с «современным» дизайном, стилизованный под старинный загородный дом. Чертов замок Франкенштейна с фахверковым лицом, готическими арками на первом этаже, пилястрами, обрамляющими дверь, и фронтонами, придерживающимися за края крыши. Надпись на воротах гласит: «Дом Уэйнрайта».

– Достаточно хороший, – говорит Паркс. – Пойдем.

Джустин собирается идти напрямик через заросший луг, но сержант останавливает ее рукой.

– Ты не знаешь, что там, – бормочет он. – Спугнем кошку или птицу и прикуем к себе взгляды мертвецов со всей округи. Давайте держаться открытой дороги.

Таким образом, они обходят сорняки и пырей, вот почему Колдуэлл видит это.

Она замедляется, а потом и вовсе останавливается. Она не верит своим глазам, но продолжает смотреть. Это абсолютно невозможно.

Один из голодных идет посередине дороги. Женщина – ее биологический возраст, когда она столкнулась с патогеном Офиокордицепса, вероятно, не превышал тридцати лет. Она, кажется, довольно хорошо сохранилась, не считая повреждений от укуса на левой стороне лица. Только серые нити вокруг глаз и рта свидетельствуют о том, что она давно покинула человеческую расу. На ней коричневые брюки и белая блузка с рукавами по локоть; стильная одежда для лета, эффект несколько омрачен лишь тем, что одну туфельку она потеряла. Длинные прямые светлые волосы заплетены в косичку.

Она толкает коляску.

Из двух вещей, которые делают это невозможным, Колдуэлл сначала останавливается на менее важной. Почему она ходит? Голодные либо бегают, когда преследуют добычу, либо стоят на месте, когда добычи нет. Промежуточного состояния неторопливой ходьбы еще никто не отмечал.

Ну и второе – почему она цепляется за объект? Среди многочисленных способностей, которые человек теряет, когда Офиокордицепс проникает в мозг, – способность использовать инструменты. Детская коляска должна быть бессмысленна для этого существа, как уравнение общей теории относительности.

Колдуэлл не может ответить на эти вопросы. Она пятится назад, пока не пересекается с траекторией голодной женщины, чтобы смотреть на нее краем глаза. Боковым зрением она видит, что Паркс поднимает руку, давая команду группе остановиться. Она не обращает внимания. Женщина слишком важна, такой шанс нельзя упускать.

Она стоит прямо на пути пошатывающейся экс-женщины. Коляска слегка ударяет ее в бок, и женщина останавливается. Ее плечи и голова опускаются. Теперь она похожа на остальных: все лампочки погасли, блок питания выключен и ждет, пока кто-нибудь снова его не включит.

Паркс и все остальные замерли. Они смотрели на Колдуэлл, не в силах помешать ей. К тому же ей слишком поздно беспокоиться о том, сработает ли ее зэд-блокатор на такой короткой дистанции, впрочем, Колдуэлл и не собирается беспокоиться.

Передвигаясь с ледяной медлительностью, она обходит коляску. Отсюда она может видеть, что у голодной больше травм, чем показалось с первого взгляда. Ее плечо разорвано, плоть кусками свисает. Белая блузка сзади оказалась черной из-за давно высохшей крови.

Внутри коляски висят резиновые утки на веревке, кружащиеся в бессистемном танце, и лежит большое желтое пыльное одеяло, скрывающее то, что все еще может быть там.

Голодная, кажется, не чувствует Колдуэлл. Это хорошо. Врач начинает двигаться еще более плавно и медленно, чем раньше. Она протягивает руку к верхней кромке одеяла.

Берет складку густой жесткой ткани большим и указательным пальцами и медленно, как ледник, тянет его на себя.

Ребенок был мертв в течение длительного времени. Две большие крысы, поселившиеся в его грудной клетке, пронзительно визжа в знак протеста, запрыгнули на плечи Колдуэлл.

Она отшатнулась с бесшумным криком.

Голова голодной дернулась, поднялась и повернулась. Она смотрит на Колдуэлл с широко раскрытыми глазами. Из открытого рта виднеется серая гниль и черные огрызки зубов.

Сержант Паркс делает одиночный выстрел в затылок голодной. Ее рот открывается еще шире, а голова наклоняется вбок. Она падает на свою коляску, которая катится вперед, подпрыгивая на гравийной дороге.

Голодные со всех сторон возвращаются к жизни и поворачивают головы, как дальномеры.

– Иди ко мне, – рычит Паркс.

Затем ревет:

– Бежим!

33

Они чуть не погибли в первые секунды. Потому что, несмотря на крик Паркса, все застыли.

Это только кажется, что есть куда бежать. Голодные бегут на них со всех сторон, а окна между ними быстро исчезают.

Остается лишь один путь, по которому они могут убраться отсюда. И Паркс начинает расчищать в нем окно.

Три выстрела опрокидывают трех бегущих мертвецов. Два выстрела мимо. Паркс сильно толкает Джустин, выводя ее из ступора. Галлахер, в свою очередь, помогает доктору Колдуэлл и маленькому голодному ребенку, Мелани, проснуться и начать движение.

Они перепрыгивают упавших голодных, царапающихся, как тараканы, в бессмысленных попытках подняться и дотянуться до людей. Если бы у Паркса было время, если бы не тикали, возможно, последние секунды их жизни, он бы сделал несколько контрольных выстрелов в голову. Но в этой ситуации ему остается лишь всадить несколько пуль по корпусу полулежащих голодных, пригвоздив их к земле на некоторое время.

Все идет хорошо, пока Джустин не падает. Один из продырявленных голодных схватил ее за ногу и подбирается к ее телу, судорожно перебирая руками.

Парксу приходится остановиться, долгое время целиться, чтобы пустить вторую пулю под ухо бывшему человеку. Теперь можно двигаться дальше. Джустин быстро вскакивает на ноги и продолжает бежать, не оборачиваясь. Хорошо. Жене Лота следовало бы провернуть такой же фокус.

Он стреляет направо и налево. Но только по тем, кто ближе всего, кто собирается прыгнуть или схватить. Галлахер делает то же самое, и, хотя темп его стрельбы полное дерьмо, он хотя бы не останавливается перед каждым выстрелом. Это лучше, чем превратиться в цель, как Дик Мертвый Глаз, остановившись слишком надолго.

Они у ворот сейчас, и Паркс не видит на них замка, но они заперты. Должно быть, их открывали дистанционно, но прошлое есть прошлое, а в дивном новом посмертном мире это всего лишь неработающие, черт бы их побрал, ворота.

– Наверх! – кричит он. – Перелезаем!

Легче сказать, чем сделать. Забор высотой с человеческий рост с декоративными копьями наверху не любит, когда через него перелезают. Но они пытаются. Паркс оставляет их, разворачивается и продолжает стрелять.

Теперь уже не разберешь, кто ближе и опаснее. Переводите режим в автоматический и цельтесь по ногам. Опрокидывая первый ряд голодных, мы одновременно замедляем и второй.

Единственный минус – их становится все больше. Шум – как звонок колокольчика к ужину. Голодные, толкаясь, бегут на них со всех сторон. Их численность не ограниченна, в отличие от его боеприпасов.

Которые внезапно заканчиваются. Пистолет перестает вибрировать в руках, и шум от выстрелов эхом разносится по округе, постепенно стихая. Он выбрасывает пустой магазин и нащупывает другой в кармане. Это движение у него так отточено, что он мог бы повторить его во сне. Резким движением он вставляет новый магазин в пистолет и максимально отводит затвор.

Но обратно он возвращается только наполовину. Оружие бессмысленно, когда его заклинило, – первый патрон, скорее всего, не до конца зашел в ствол. Два голодных уже готовы броситься на него, оба спереди, но один правее, другой левее (образуя треугольник). Один был мужчиной, другой женщиной. Их разделяет всего секунда.

Это инстинкт. Сработавший в неподходящее время. Сделав шаг назад, он нащупывал пистолет, вместо того чтобы взмахнуть винтовкой наотмашь. Единственная остававшаяся у него секунда потрачена впустую – все кончено.

Оказывается, что нет.

В бою Паркс максимально сконцентрирован. Это происходит бессознательно, такому трюку его никто не учил. Но это факт. Он делает работу, которая находится перед ним, поставив все остальные мысли на паузу.

Поэтому он забыл о голодной малышке, пока она вдруг не возникла прямо перед ним. Она оказывается между ним и нападавшими. Размахивая тонкими руками, Мелани издает пронзительный боевой клич.

И голодные останавливаются с головокружительной внезапностью. Их глаза расфокусированы, а головы начинают грустно – или неодобрительно – качаться влево и вправо. Они не смотрят больше на Паркса. Они не ищут его.

Паркс знает, что голодные не охотятся и не едят друг друга. Не считая детей в классе, он никогда не видел, чтобы голодный вел себя так, будто знает других голодных. Они одиноки в толпе, у каждого своя потребность, свой голод. Они не вьючные животные. Они одиночки, сбившиеся в стаю только потому, что у всех одни и те же раздражители.

Поэтому он всегда считал, что они не чувствуют запах друг друга. Феромоны людей сводят их с ума, но запаха других голодных они не чувствуют. Их просто нет на радаре. Он понимает в эту окоченевшую секунду, что был не прав. Они, должно быть, чувствуют запах здесь-ничего-нет-жди-дальше, когда вокруг голодные. И он выключает их так же молниеносно, как запах людей включает.

Малышка замаскировала его. Ее химикаты заблокировали его всего на секунду или две, и голодные потеряли след феромона, который вел прямиком к ее горлу.

Но многие другие, бегущие позади, не сбавили скорость. А те два, которых малышка остановила, опять получили сигнал и навели глаза на цель.

Но рука Галлахера тащит Паркса назад через ворота, которые им удалось приоткрыть.

Они снова бегут, впереди маячит дом. Джустин с разбегу толкает дверь, и она открывается. Они забегают, голодный ребенок, извиваясь между ног, старается обогнать его. Галлахер захлопывает дверь, впустую тратя время, потому что по бокам от нее стеклянные окна от пола и до потолка.

– Лестница! – кричит Паркс. – Наверх!

Они взбегают по ней. Под звуки сумасшедших церковных колоколов, когда стекла разбиваются.

Паркс бежит последним, бросая за спину гранаты, как ожерелья из бисера на гребаном Марди Гра.

Гранаты растворяются за его спиной одна за другой, сотрясая своим лаем весь дом в отвратительном контрапункте. Осколки задевают бронежилет Паркса и его незащищенные ноги.

Последние полдюжины ступеней обрываются и дергаются под ним, как будто он идет по качающейся лодке, но ему каким-то образом удается добраться до второго этажа.

Он падает сначала на колени, затем растягивается на полу во весь рост, пытаясь восстановить дыхание. Они все так делают. Кроме малышки, которая смотрела вниз в пропасть воздуха тихо и спокойно, как обычно делают дети, вернувшиеся после обеденной прогулки. Лестницы больше нет, все взорвано к чертям, и они в безопасности.

На самом деле нет. Нет времени на сидение у костра и обмен историями о том, кто и как увернулся от смерти. Он должен немедленно заставить их подняться.

Конечно, главный вход теперь закрыт, но, может быть, здесь есть и черный вход с отдельной лестницей. Окно разбито. Участок забора покосился неделю или год назад. Гнездо голодных, расположившееся в одной из комнат, зашевелилось, услышав приближающиеся звуки шагов.

Им нужно сделать свою базу безопасной.

Для этого они должны обыскать каждую комнату. Убедиться, что внутри периметра нет враждебных элементов.

Паркс должен признать, что это место выглядит почти нетронутым. Но дверей здесь так много, что шансы нарваться на голодных за ними все же довольно велики. Он не успокоится, пока не проверит, что за каждой из них никого нет.

Они идут по коридору, дергая каждую дверь. Почти все заперты, и Паркса это устраивает. Что бы ни было за ними, пусть там и остается.

Те немногие, что открываются, ведут в крошечные спальни. Внутри стоят больничные койки с регулируемой стальной рамой. Столики с меламиновыми губками. Трубчатые стальные стулья с выцветшими бордовыми седушками. Ванные комнаты настолько малы, что душевая кабина занимает почти все пространство. Дом Уэйнрайта был какой-то частной больницей, в нем не жили люди.

В этих одноместных палатах не поместятся даже двое из них, а разделяться он не хочет. Поэтому они продолжают поиски.

Все это время его мучит вопрос: знал ли ребенок, что может остановить голодных, просто встав перед ними? Или делал это потому, что хотел спасти сержанта?

Он не знает, какой ответ хочет получить. Он висел на волоске от смерти, а малышка спасла его. Он вертит эту мысль в голове, но с какого угла на нее ни посмотреть – она не поддается. Бессмысленное битье головой об стену раздражает его.

Они поворачивают направо от главного коридора, потом налево и в конце концов находят светлый зал, достаточно большой для их нужд. Вдоль стен стоят кресла с прямыми спинками, на стенах нарисованы английские пасторали неизвестных художников. Телеги для сена в основном (Джон Констебл). Паркс безразличен к телегам, но, на его вкус, в помещении слишком много дверей, хотя он уверен, что ничего лучше они не найдут.

– Мы будем спать здесь, – говорит он гражданским. – Но сначала нам нужно проверить остальную часть этажа, чтобы не было сюрпризов.

Последнее в основном относилось к нему и Галлахеру, но чем быстрее они закончат с этим, тем лучше, поэтому он решает задействовать Джустин.

– Вы сказали, что хотели бы помочь, – напоминает он ей. – Помогите с этим.

Джустин колеблется, глядя на доктора Колдуэлл. Нетрудно понять, в чем дело. Она боится оставлять ее наедине с ребенком. Но Кэролайн досталось больше, чем остальным. Она вся вспотела и побледнела и до сих пор не может восстановить дыхание.

– Мы управимся за пять минут. Что с ней может случиться за это время? – говорит Паркс. Он удивлен своим голосом; в нем чувствуется гнев и напряжение. Джустин смотрит на него. Галлахер, кажется, тоже бросает быстрый взгляд.

Ему приходится все объяснить:

– Троим легче оставаться в зоне прямой видимости. Ребенок бесполезен, потому что не знает, что искать. Мы отойдем и вернемся, а они останутся здесь, так что мы знаем, где их искать. Понятно?

– Понятно, – отвечает Джустин, по-прежнему сурово глядя на него. Так мамы смотрят на детей, которые потеряли ботинок и приковыляли домой в одном.

Она становится на колени и кладет руку на плечо Мелани.

– Мы хотим быстро осмотреться, – говорит она. – Скоро вернемся.

– Будьте осторожны, – отвечает Мелани.

Джустин кивает.

Да.

34

Оставшись наедине с доктором Колдуэлл, Мелани сразу же уходит в дальний конец зала и прислоняется спиной к стене. Она испуганно и настороженно наблюдает за каждым движением доктора, готовая в любую секунду нырнуть в открытую дверь, через которую вышла мисс Джустин.

Но доктор Колдуэлл садится в одно из кресел, слишком уставшая и погруженная в свои мысли, чтобы обращать внимание на Мелани. Она даже не смотрит на нее.

В любое другое время Мелани принялась бы исследовать окружающий мир. Весь день она видела новые удивительные вещи, но они проходили в быстром темпе, и у нее не было времени остановиться и изучить любое из чудес, что появлялось по обе стороны от дороги: деревья и озера, решетчатые ограды, дорожные знаки, указывающие на места, чьи имена она знает по урокам в классе, рекламные щиты с ободранными плакатами, превратившиеся в абстрактную мозаику. А также живые вещи – птицы в воздухе, крысы и мыши и ежи среди сорняков на обочине дороги. Мир слишком большой, чтобы принять его сразу, слишком новый, чтобы иметь имена.

И сейчас она здесь, в этом доме, который так отличается от базы. Здесь должно быть столько интересных и неизвестных ей вещей. Одна эта большая комната наполнена тайнами, большими и маленькими. Почему стулья стоят только по краям, хотя помещение такое большое? Почему у стены рядом с дверью на проволоке висит колыбель с пластиковой бутылкой внутри, а выше надпись – ПЕРЕКРЕСТНАЯ ИНФЕКЦИЯ УНОСИТ ЖИЗНИ? Почему на столе лежит выцветшая картинка (на ней лошади скачут галопом по полю), которую разрезали на сотни и сотни маленьких волнообразных кусочков, а потом собрали обратно?

Но сейчас Мелани хочет только одного – оказаться в тихом месте и в одиночестве подумать о той ужасной вещи, что произошла с ней сегодня. Страшный секрет, который она узнала только что.

Помимо двери, через которую они вошли, в зале есть еще две. Мелани идет к ближайшей, не выпуская из виду доктора Колдуэлл (которая до сих пор не сдвинулась с места). Она попадает в другую комнату, очень маленькую и в основном белую. Здесь стоят белые шкафы с белыми полками, а стены покрыты черно-белой плиткой. В одном шкафу есть окно, над которым множество циферблатов и переключателей. Пахнет старым жиром. Мелани знает достаточно, чтобы догадаться, что шкаф с окном – это плита. Она видела фотографии в книгах. Это, наверное, кухня – место, где делают вкусные вещи, которые можно есть. Но комнатка совсем маленькая, здесь нигде не спрячешься. Если доктор Колдуэлл пришла бы за ней, она была бы в ловушке.

Она выходит оттуда. Доктор все так же сидит в кресле, поэтому она идет к другой двери, огибая ее по широкой дуге. Следующая комната сильно отличается от кухни. Стены окрашены в яркие цвета, висят плакаты. На одном изображены ЖИВОТНЫЕ БРИТАНСКИХ ЖИВЫХ ИЗГОРОДЕЙ (СРЕДНЕЙ ЛЕСОПОЛОСЫ), а на другом слова, начинающиеся с каждой буквы алфавита. Апельсин. Башня. Ветер. Город. Дом. А под ними наглядные картинки, очень веселые и простые. Башня и дом на картинках улыбались, Мелани почти уверена в том, что так не бывает.

Здесь тоже стоят стулья, но поменьше и не по краям комнаты. На полу разбросаны игрушки так небрежно, как будто их разбросали секунду назад. Куклы девочек в платьях и солдат в мундирах. Легковые и грузовые автомобили. Пластиковые строительные блоки, сложенные в форме автомобилей, или домов, или людей. Плюшевые животные все стали серыми.

И книги. Они на стульях, на столах, на полу. Еще сотни стоят в большом шкафу рядом с дверью. Мелани сейчас не в настроении читать их; но секрет этих книг давит на нее изнутри. В любом случае, даже если бы она захотела, – ее руки скованы за спиной наручниками, а ноги хоть и свободны, но ими сложно переворачивать страницы. Вместо этого она изучает их названия.

Очень голодная гусеница

Лиса в носках

Пиипо!

Полицейские и грабители

Что ты будешь делать с кенгуру?

Там, где живут чудовища

Мальчик, чья мама была пиратом

Пропусти Джема, Джим

Целые истории в одних названиях. Некоторые из книг рассыпались либо их порвали – страницы разбросаны по полу. Это бы огорчило ее, если бы сердце не было уже переполнено головокружительными эмоциями.

Она не маленькая девочка. Она голодная.

Это невероятно и слишком страшно, чтобы быть правдой. Но теперь это очевидно. Голодный отвернулся от нее на базе, хотя мог съесть, потому что… да почему угодно. Или просто так. Его мог отвлечь запах крови доктора Селкрик, или он искал кого побольше, или синий дезинфицирующий гель замаскировал ее запах, как и химикаты в душе всегда маскировали запах взрослых.

Но снаружи, вот только что, когда она встала перед сержантом Парксом, – рефлекторно, не задумываясь, желая сражаться с монстрами так же, как и он, вместо того чтобы прятаться от них, как большая пугливая кошка, – они, кажется, даже не видели ее. Как будто она невидимка. Как будто на ее месте стояла абсолютная пустота.

Хотя это не такое уж доказательство. Но оно приводит ее к действительно большому доказательству, настолько очевидному, что она не понимает, как могла не обратить на это внимания сразу. Это само слово. Название. Голодные.

Монстры названы в честь ощущения, которое переполняло ее, когда она почувствовала запах мисс Джустин в камере или юнкеров на базе. Голодные слышат твой запах и начинают преследовать, пока не съедят. Они не могут остановить себя.

Мелани теперь отлично знает это состояние. Значит, она монстр.

Теперь становится понятно, почему доктор Колдуэлл хотела разрезать ее на кусочки и разложить по банкам.

Дверь за ней открывается, почти беззвучно.

Она оборачивается – доктор Колдуэлл стоит в проеме и смотрит на нее сверху вниз. Выражение ее лица сложное и запутанное. Мелани отшатывается назад.

– Каким бы ни был фактор случая, – говорит доктор Колдуэлл, – ты его апогей. Ты знала это? Гениальный мозг, на который вся эта серая гадость никак не повлияла. Офиокордицепс должен был съесть кору твоего головного мозга, оставив лишь двигательный аппарат и ряд случайных функций. Но вот ты здесь, – она делает шаг вперед, и Мелани еще отступает.

– Я не собираюсь причинить тебе вреда, – говорит доктор Колдуэлл. – Я в любом случае ничего не могу здесь. Нет лаборатории. Нет микроскопов. Я просто хочу взглянуть на валовые структуры. Корень языка. Ваши слезные протоки. Ваш пищевод. Посмотреть, насколько глубоко проникла инфекция. Это что-то. Что-то, с чего стоит начать. Остальное подождет. Но ты чрезвычайно важный образец, и я просто не могу…

Когда доктор Колдуэлл приближается к ней вплотную, Мелани ныряет под ее рукой и бежит к двери. Доктор Колдуэлл разворачивается и делает выпад, но резкости ей немного не хватает. Кончики пальцев скользят по плечу Мелани, но бинты сделали ее неуклюжей и ухватить девочку ей не удается.

Мелани бежит так, как будто за ней гонится тигр.

Она слышит яростный возглас доктора Колдуэлл: «Черт! Мелани!»

Обратно в зал с креслами по краям. Мелани даже не знает, погналась ли она за ней, потому что боится оглянуться. Желчь поднимается к горлу при одной мысли о лаборатории, о длинном столе, о ноже с длинной ручкой.

В панике она вбегает в первую попавшуюся дверь. Она опять на кухне. В ловушке. Мелани издает звук, похожий на животный визг.

Она опять выбегает в зал. Доктор Колдуэлл стоит на другой стороне. Дверь в коридор находится прямо на полпути между ними.

– Не будь глупой, – говорит доктор Колдуэлл. – Я не сделаю тебе больно. Я просто хочу осмотреть тебя.

Мелани начинает идти к ней, послушно опустив голову.

– Вот это правильно, – успокаивает ее доктор. – Иди ко мне.

Когда Мелани проходит полпути, она резко разворачивается и несется к двери.

Она не знает, где она, но это не важно, потому что она помнит повороты. Налево. Налево. Направо. Это выходит непроизвольно. Тот же инстинкт заставил запомнить дорогу от лаборатории обратно к камере, когда сержант Паркс забрал ее. Твой дом может переезжать, но важно помнить обратную дорогу к нему. Эта необходимость зарыта в ней слишком глубоко, чтобы пытаться откопать.

Все коридоры на одно лицо, в них нет потаенных мест – по крайней мере, для тех, кто не умеет толком прятаться. На бегу она дергает ручки дверей, везде закрыто.

Она наконец находит небольшое углубление в стене, достаточно широкое, чтобы залезть в него. Но только слепой не увидит ее здесь, всем остальным достаточно повернуть голову. Если доктор Колдуэлл найдет ее, она снова побежит, если доктор Колдуэлл поймает ее, она будет кричать мисс Джустин. Лучшего плана она не может придумать.

Ее уши напряженно вслушиваются в далекую тишину, ища в ней звук приближающихся шагов. Когда она слышит пение, совсем рядом, она подпрыгивает, как кролик.

«И вопит скорбно… Где мой сын чернец…»

Голос такой хриплый, что и не голос вообще. Дыхание прорывается через трещину в стене. Эту песню будто оставил здесь кто-то, уже погибший и вернувшийся в дикую природу.

Только эти пять слов. Тишина до и тишина после.

В течение примерно минуты. Мелани считает себе под нос, дрожа всем телом.

«Ему оказать… мне слово дайте…»

На этот раз она не подпрыгнула, но прикусила губу. Она не представляет себе рот, который мог бы так петь. Она слышала о привидениях – однажды мисс Джустин начала рассказывать классу историю о привидениях, но прекратила, подобравшись слишком близко к запрещенной теме смерти, – и теперь думает, может, это призрак человека, умершего здесь, напевает песню по старой памяти.

«Увы, я гибну… близок мой… конец…»

Она должна узнать. Даже если это действительно окажется призрак, это не так страшно, как незнание. Она следует за звуком, выбирается из своего укрытия и идет по коридору.

Красный свет, как кровь, проходит через открытую дверь, пугая ее сначала. Но зайдя, она видит, что это всего лишь закатное солнце, пробивающееся через открытое окно.

Всего лишь! Она видела его всего лишь один раз, и этот закат лучше. Небо загорается от земли, и пламя переливается всеми цветами, постепенно охлаждаясь от красно-оранжевого до фиолетового и синего в зените.

Эта картина ослепляет ее на десять или двадцать секунд, и она не видит, что не одна здесь.

35

Кэролайн Колдуэлл тоже идет на таинственный голос. Она понимает, конечно, что он принадлежит не испытуемому номер один. Но она также уверена, что певец не представляет угрозы. Пока не видит его.

Человек, сидящий на кровати, представляет собой мерзкое зрелище. Больничный халат на нем расстегнут, выставляя напоказ его наготу. Старые раны расчерчивают его тело. Глубокие рваные дыры на плечах, на руках, на лице показывают, куда его укусили. Значительная часть плоти отсутствует; его принесли на ужин, а куски мяса с кожей были оторваны и съедены. Вся грудь и живот в царапинах и глубоких порезах, здесь было главное блюдо. Средний и указательный пальцы на правой руке откушены до второй фаланги – результат сопротивления, предполагает Колдуэлл, когда он попытался оттолкнуть голодного от себя.

Мрачно-комичный штрих его внешнему виду придает перебинтованный локоть. Этот человек пришел в Дом Уэйнрайта с чем-то тривиальным, вроде бурсита, как и многие другие, но во время лечения столкнулся с осложнениями. В виде голодных, которые полакомились им и превратили в себе подобного.

Он по-прежнему поет и, казалось бы, не замечает ни Мелани, стоящей прямо перед ним, ни Колдуэлл, застывшей в дверях.

«На кровле… ворон… дико прокричал…»

Она смутно припоминает название песни. Это «Старуха из Беркли», старая народная баллада, грустная и бесконечная, как и большинство произведений такого рода, – как раз такое и должны петь голодные.

Если забыть про то, что они не поют. Никогда.

Еще они никогда не смотрят на фотографии, но этот смотрит. Пока он поет, он держит на коленях бумажник, один из тех, которые имели отделения для кредитных карт. Но у голодного в этих отделениях лежат фотографии. Он пытается перелистать их одним из оставшихся пальцев на правой руке.

Его движения прерывисты, и после очередной попытки наступает длительная пауза. Очередная неудачная попытка увидеть следующее изображение, видимо, расстраивает его, и он поет следующую строчку.

«Старушка слышит… и бледнеет…»

Колдуэлл и Мелани невольно смотрят друг на друга. Взгляд, которым они обмениваются, подразумевает лишь родство рационального перед лицом невозможного и сверхъестественного.

Колдуэлл заходит в комнату и обходит зараженного человека медленно и осторожно. Следы насилия на нем очень старые. Кровь давно высохла и кусками отвалилась. Вокруг ран вышивка из мелких серых нитей – видимый знак, что Офиокордицепс обосновался в этом теле. Серый пух на губах и в уголках глаз.

Скорее всего, он находится в этой комнате на этой кровати с тех пор, как заразился. Если это так, то некоторые укусы на руках он вполне мог нанести себе сам. Грибок в первую очередь нуждается в белке, хоть и не в больших масштабах, но без него не может прожить. Самоканнибализм является практической стратегией для паразита, у которого тело хозяина лишь временный носитель.

Колдуэлл очарована. Но в то же время, после случая на улице, она осознает необходимость быть крайне осторожной. Отступив к двери, она манит испытуемую к себе. Мелани не двигается. Она определила Колдуэлл как большую угрозу, и это предположение вполне обоснованно.

Но у Колдуэлл нет времени на подобное дерьмо.

Она достает пистолет, который дал ей Паркс, до сих пор безмятежно лежавший в кармане ее халата. Для пущей уверенности она берет его двумя руками и направляет на Мелани. Целясь в голову.

Мелани застывает. Она видела, что оружие делает на близком расстоянии. Она смотрит в дуло, гипнотизирующее своей близостью и смертоносным потенциалом.

Колдуэлл снова манит ее, на этот раз кивком головы.

«Понятно ей… что ворон тот… сказал…»

Мелани требуется много времени, чтобы решиться, но в конце концов она идет к Колдуэлл. Доктор берет пистолет в одну руку, а другую кладет на плечо Мелани, толкая к двери.

Она поворачивается к голодному мужчине.

– Вся жизнь моя в грехах погребена, – поет она. – Меня отвергнул искупитель.

Голодный вздрагивает, по его телу быстро пробегает судорога. Колдуэлл поспешно делает шаг назад и целится ему в грудь. С такого расстояния она не промажет.

Но голодный не встает. Он просто крутит головой из стороны в сторону, пытаясь найти источник звука.

– Так… – скрежещет он потусторонним голосом. – Так. Так. Так.

– Оставьте его в покое, – яростно шепчет Мелани. – Он не сделал вам больно.

– Твоя ж душа молитвой спасена, – напевает Колдуэлл. – Ты будь души моей спаситель.

– Так, – хрипит голодный. – Так…

– Убирайся с дороги, – говорит сержант Паркс. Его рука на плече Колдуэлл резко отодвигает ее в сторону.

– …Фии… – говорит голодный.

Паркс стреляет один раз. Аккуратный черный круг, как знак кастовой принадлежности, появляется в центре лба голодного. Он заваливается на бок и падает с кровати. Древние пятна, черные, красные, серые, отмечают место, где он столько лет сидел.

– Зачем? – вопит Колдуэлл, удивляясь самой себе. Она поворачивается к сержанту и разводит руками. – Почему вы всегда стреляете им в гребаную голову?

Паркс смотрит на нее с каменным лицом. Через некоторое время он берет ее правую руку своей левой и опускает вниз.

– Вы демонстративно стоите с пистолетом в руке, – говорит он. – Так хотя бы снимите его с предохранителя.

36

Учитывая, насколько плохо все началось, их вторая ночь на дороге куда лучше первой, по крайней мере, по мнению Хелен Джустин.

Для начала, у них есть еда. Но еще удивительней то, что они могут приготовить ее, потому что в крошечной кухне имеются газовые баллоны. Тот, который подключен к плите, уже пуст, но рядом стоят два полных, и они за долгие годы не дали утечку.

Трое из них – Джустин, Паркс и Галлахер – нашли консервный клад в кухонных шкафах при свете фонариков и почти полной луны. Они с удивлением и отвращением перебирали новые позиции в неожиданно обновленном меню. Джустин начала проверять сроки годности, которые все истекли уже более десяти лет назад, но Паркс настаивает, что с консервами все в порядке. Если не со всеми, то с некоторыми точно, по закону золотой середины. Те банки, что будут действительно плохо пахнуть, можно выбросить и продолжать открывать все подряд, пока не найдут что-нибудь съедобное.

Джустин взвешивает риски, сравнивая их с абсолютной уверенностью в белково-углеводной смеси номер 3. Взяв консервный нож, найденный в ящике, она начинает открывать банки.

Не считая нескольких ужасных моментов, теория Паркса сработала. Спустя тридцать или сорок банок они нашли съедобную говядину в соусе с молодым картофелем, запеченные бобы и мягкий горох. Паркс зажигает огонь от искры из трутницы – спасибо тебе, господи, ведь ей уже, наверное, лет сто. Галлахер готовит, а Джустин в это время протирает от пыли тарелки и столовые приборы и моет их под чистой водой из консервной банки.

Мелани и Колдуэлл не принимают в этом участия. Колдуэлл сидит на стуле в комнате отдыха, кропотливо снимая повязки с рук. Она занимается этим с яростью, не утруждая себя отвечать, когда кто-то с ней заговаривает. Можно было бы поверить, будто она обиделась, но, по мнению Джустин, так выглядит чистая задумчивость. В которую погружена доктор.

Мелани в соседней комнате, которая раньше была игровой для детей, где они коротали время, пока родители находились здесь в качестве гостей или заключенных. С того момента, как они зашли в госпиталь, она вела себя тихо и немного скованно. Каждое слово приходилось выдавливать из нее. Паркс наотрез отказался снимать с нее наручники, но в комнате, по крайней мере, висели плакаты на стенах, которые можно разглядывать, и остатки ярко-красного пуфика (кресло-мешок), на котором можно сидеть. Ее лодыжки опять привязаны к батарее при помощи относительно короткой цепи, дающей ей свободу передвижения в пределах круга с диаметром около семи футов.

Когда еда готова, Джустин приносит тарелку Мелани. Девочка сидит на пуфике, скрестив ноги, ее ярко-голубые глаза внимательно разглядывают плакат, на котором изображены полевки, землеройки, барсуки и другие представители дикой природы Британии. На макушке у нее появился светло-желтый пушок. Из-за него она стала похожа на только что вылупившегося птенца.

Пока Мелани ест, Джустин сидит рядом. Колдуэлл считает, что голодные усваивают только белок, поэтому несколько кубиков говядины пришлось очистить от соуса и прямо так положить в тарелку.

Мелани немного волнуется из-за того, что мясо горячее. Джустин дует на каждый кусочек, прежде чем скормить его девочке, просунув вилку через стальную решетку на лице. Мелани не выглядит очень довольной, но вежливо благодарит Джустин.

– Долгий день, – отмечает Джустин.

Мелани кивает, но ничего не говорит.

Теперь, когда с едой покончено, Джустин показывает Мелани, что ей еще удалось найти. В некоторых комнатах осталась одежда в гардеробе или в ящиках. В одной из палат, видимо, лежала девочка – вероятно, немного младше Мелани, но размер примерно совпадает.

Мелани молча смотрит на одежду, что ей протягивает Джустин. Мрачность и отрешенность никуда не исчезли, но вещи, очевидно, завораживают ее. Розовые джинсы с единорогом на заднем кармане. Голубая футболка с девизом РОЖДЕННЫЙ ТАНЦЕВАТЬ. Куртка летчика, тоже почему-то розовая, с застежками на плечах и карманами повсюду. Белые трусы и радужно-полосатые носки. Спортивные штаны с блестками.

– Тебе нравится? – спрашивает Джустин. Мелани не отвечает, но ее взгляд прыгает с одной странной вещи на другую, изучая или сравнивая их.

– Да, – говорит она. – Вроде да. Но… – она начинает колебаться.

– Что?

– Я не знаю, как их надеть.

Конечно. Мелани никогда не носила одежду с кнопками или на молнии. Да и в наручниках это невозможно сделать.

– Я помогу тебе, – обещает Джустин. – Сейчас уже поздно, но утром, перед тем как мы отправимся в дорогу, я попрошу сержанта Паркса развязать тебя на несколько минут. Мы вытащим тебя из этого заплесневелого старого свитера и наденем эту красоту.

– Спасибо вам, мисс Джустин. – Лицо девочки сияет. – Но нам нужен будет еще один солдат.

Джустин немного смущена этим.

– Они не должны смотреть на то, как ты переодеваешься, – говорит она. – Я попрошу их подождать нас в соседней комнате, хорошо?

Мелани качает головой.

– Нет.

– Нет?

– Пока один будет снимать наручники, другой должен целиться в меня из пистолета. Их должно быть двое.

37

Они еще немного говорят о случившемся сегодня, бережно обернув насилие в нежные слова, чтобы не чувствовать себя так ужасно. Мелани это нравится – возможность использовать слова, чтобы скрыть вещи, или не трогать их, или делать вид, что они другие, не такие, как на самом деле. Она хотела бы провернуть подобное со своей большой тайной.

Похоже, мисс Джустин считает, что Мелани должно быть грустно из-за всех убитых голодных сегодня, и старается утешить ее. Мелани действительно переживает по этому поводу, немного. Но сейчас она достаточно знает, чтобы быть уверенной в том, что они больше не были людьми, даже до того, как их застрелили. Они были похожи на пустые дома, где люди раньше жили.

Мелани пытается успокоить мисс Джустин – показать, что она не так опечалена судьбой голодных. Даже того человека, который пел песню, хотя ей казалось, что сержанту Парксу вполне можно было и не стрелять в него. Он просто сидел на кровати, и не похоже, чтобы он мог подняться. Все, что он мог делать, – петь и смотреть на фотографии.

Но дама в городе тоже выглядела безобидной, пока доктор Колдуэлл не прокричала. Казалось, голодные могут измениться очень быстро, и нужно быть осторожным всегда, когда вы находитесь рядом с ними.

– Я позабочусь о тебе, – мисс Джустин говорит сейчас Мелани. – Ты ведь знаешь это, верно? Я никому не дам тебя в обиду.

Мелани кивает. Она знает, что мисс Джустин любит ее и сделает все возможное.

Но как кто-нибудь может спасти ее от самой себя?

38

– Я нашел это, – говорит Галлахер, когда Хелен Джустин возвращается к столу. Ее еда давно остыла, все остальные почти закончили есть, но из-за найденной им вещи они продолжали оставаться за столом. Галахеру кажется, что у Хелен Джустин сексуальная улыбка для ее лет, и он надеется, что однажды она одарит его ей.

Он ставит на стол бутылку, которую нашел в шкафу, когда они обходили второй этаж. Она лежала на полу, под грудой трухлявых полотенец, и он не увидел бы ее ни за что, если бы случайно не задел ногой и не услышал звон.

Взглянув вниз, он увидел часть этикетки в горах голубого тряпья. Метакса, трехзвездочный коньяк. Полный и закрытый. По своему опыту он отшатнулся от нее, как от бутылки с ядом, и снова забросал одеждой.

Но выбросить коньяк из головы ему не удалось. Мысли о возвращении в Маяк, о том, что случилось с базой, тяготили его. Он чувствовал, как что находится между молотом и наковальней. Может, подумалось ему, отчаянные ситуации требуют отчаянных средств защиты.

Остальные смотрят сейчас на бутылку, их незаконченный разговор моментально испарился.

– Черт! – бормочет сержант Паркс с нотками благоговения в голосе.

– Это хороший коньяк, да? – спрашивает Галлахер, чувствуя, как краснеет.

– Нет, – сержант медленно качает головой. – Нет, не особо хороший, зато вполне себе реальный. Это не ядовитое самодельное пойло. – Он переворачивает бутылку в руках, рассматривает акцизную марку и принюхивается. – Пахнет многообещающе, – комментирует он. – Обычно я поднимался с постели только ради французского коньяка, но черт с ним. Раздобудь стаканы, рядовой.

Галлахер исполняет приказ.

Но не получает желаемую улыбку от Джустин. Она почти в отключке, как и доктор Колдуэлл, после всех событий сегодняшнего дня их нервы перестали реагировать на маленькие житейские радости.

Но вот, что еще круче, чем улыбка, это то, что сержант наливает ему первым.

– Устроитель праздника, рядовой, – говорит он, когда наполнил все бокалы. – Тебе нужно произнести тост.

Горячее лицо Галлахера становится еще жарче. Он поднимает стакан.

– Одна бутылка на четверых нас, хорошо же, что не больше нас! – отчеканивает он. Эти слова он слышал от одного из папиных друзей, кутивших за тонкими половицами на первом этаже, когда еще подросток Киран Галлахер лежал под одеялом и пытался заснуть.

Тогда зовите друг друга мудаками.

Тогда деритесь.

Тост принят, бокалы судорожно звенят. Они пьют. Мокрый сладкий алкоголь иссушает горло Галлахера. Он изо всех сил старается держать рот закрытым, но все равно взрывается в кашле. Хотя у него все не так плохо, как у доктора Колдуэлл. Она прижимает ладонь к губам и – несмотря на все усилия, по мере того как кашель нарастает, выплевывает коньяк между пальцев.

Все они громко смеются, в том числе и доктор. На самом деле она смеется дольше всех. Как только кашель отступает, подкатывает смех, и наоборот. Это магия алкоголя, проявляющаяся после первого же глотка, – люди моментально расслабляются. Галлахер помнит достаточно семейных пьянок, поэтому к этому волшебству относится скептично.

– Твоя очередь, – говорит сержант Джустин, наливая снова.

– Говорить тост? Дерьмо. – Она качает головой, но поднимает наполненный до краев стакан. – Можем ли мы жить так долго, как нам вздумается. Как насчет такого? – Она опрокидывает стакан, залпом опустошая его. Сержант не отстает. Галлахер и Колдуэлл пьют осторожней.

– Ты хотела сказать, можем ли мы жить так долго, как хотим, но никогда не хотим так долго, как живем, – Галлахер поправляет Джустин. Он знает этот материал как «Отче наш».

Джустин ставит стакан на стол.

– Да, хорошо, – говорит она. – Нет смысла искать луну и звезды, не так ли?

Сержант вновь наполняет бокалы, Галлахеру и Колдуэлл до краев.

– Док? – спрашивает он. Колдуэлл пожимает плечами. Колдуэлл не нужно упрашивать.

Паркс чокается с каждым по отдельности:

– Чтобы ветер дул, корабль плыл и девчонка любила моряка.

– Вы знакомы с моряками? – язвительно интересуется Джустин после того, как все опустошили стаканы, а Галлахер медленно потягивал свой. Они уже проделали немаленькую дыру в бутылке.

– Каждый человек моряк, – говорит Паркс. – Каждая женщина – океан.

– Чушь собачья, – восклицает Джустин.

Сержант пожимает плечами:

– Может быть, но ты удивишься, как часто эта фраза работает.

Много дикого смеха. Галлахер стоит. Это нехорошо для него, зря он попробовал алкоголь. Память начинает выдавать то, чего он старательно избегал все это время. Призраки встают перед ним, и он не хочет смотреть им в глаза. Галлахер слишком хорошо их знает.

– Сержант, – говорит он. – Я обойду еще раз этаж, хочу убедиться, что мы в безопасности.

– Хорошая идея, сынок, – отвечает Паркс.

Они даже не смотрят на него, когда он уходит.

Галлахер обходит все коридоры, так и не найдя ничего нового. Он прикрывает рот и нос, когда проходит мимо комнаты с мертвыми голодными; воняет отвратительно.

Но еще хуже, когда он подходит к лестнице, которую Паркс взорвал. Здесь чувствуется дыхание ада. Нет ни звуков, ни движения. Галлахер стоит на краю, всматриваясь в непроницаемую темноту. В конце концов он собирает волю в кулак, достает фонарик, направляет его вниз и включает.

В идеальном кругу света он видит шесть или семь голодных, сбившихся плечом к плечу. Свет заставляет их нервничать, они мотают головами, но стоят слишком плотно, чтобы пошевелиться.

Галлахер просвечивает всю длину помещения. Голодные упакованы, как сельдь в бочке. Всего несколько часов назад они бежали за добычей вместе со своими друзьями и друзьями друзей. Сейчас они волнами копошатся в тесной комнате. Их челюсти открываются и закрываются.

Звук выстрелов привел их сюда оттуда, где они были. Что-то – громко, значит, что-то – жизнь. Теперь они останутся здесь, пока не сдохнут или пока чертов грибок не среагирует на очередной раздражитель и не заставит их нестись сломя голову к нему.

Галлахер отступает, чувствуя отвращение и испуг. Он потерял всякое желание нести ночную вахту.

Рядовой возвращается в комнату отдыха. Паркс и Джустин продолжают бороться с бутылкой, а доктор Колдуэлл растянулась на трех стульях и спит.

Он решает, что нужно проверить голодного ребенка. По крайней мере убедиться, что трос, связывающий ее с батареей, все еще цел.

Рядовой заходит в комнату с игрушками. Малышка сидит на пуфике, очень тихо и спокойно, опустив голову и глядя в пол. Галлахера пробирает дрожь; на мгновение она становится похожа на тех монстров внизу.

Открытую дверь он подпирает стулом, чтобы не закрылась. Страх переполняет его при одной мысли остаться в кромешной тьме наедине с этим. Мелани знает, что он идет к ней, потому что Галлахер топает очень громко. Она поднимает голову и смотрит на него, заставляя испытать огромное облегчение. Это не взгляд голодного, выбравшего себе цель, это больше похоже на взгляд человека.

– Что у тебя там? – спрашивает Галлахер. Пол усеян книгами, вероятно, их она и разглядывала. Со связанными руками только и остается, что смотреть. Он поднимает ближайшую книгу. «Дети воды» Чарльза Кингсли. Она выглядит очень старой – выцветшая суперобложка по краям оборвана. На ней изображены симпатичные маленькие феи, висящие в воздухе над крышами города. Возможно, это Лондон, но Галлахер никогда его не видел, поэтому не знает точно.

Голодный ребенок смотрит на него, не говоря ни слова. Этот взгляд нельзя назвать недружественным, он скорее внимательный. Ведь она не знает, зачем он пришел, и готова к не очень приятным сюрпризам.

Она знает о нем лишь то, что он один из людей Паркса, привозивший ее в класс и увозивший оттуда. Галлахер не может вспомнить, разговаривал ли он когда-нибудь с ней до этого. Поэтому рядовой немного застенчив. И даже не понимает, почему говорит это:

– Хочешь, я могу тебе почитать?

Молчание. Большие глаза смотрят на него.

– Нет, – говорит ребенок.

«О». Вся его стратегия диалога рухнула. Плана Б нет. Он возвращается к двери, чтобы выйти. Когда Галлахер берет стул, собираясь закрыть за собой дверь, она выпаливает:

– Можно вас попросить посмотреть на полках?

Он поворачивается и ставит стул на место.

– Что?

Опять долгое молчание. Как будто она извиняется за то, что сказала, и не уверена, что хочет повторять. Он ждет ее.

– Можно вас попросить посмотреть на полках? мисс Джустин дала мне книгу, но я не смогла взять ее с собой. Вдруг она здесь есть…

– Эм…

– Тогда… вы могли бы почитать мне ее.

Галлахер не заметил книжного шкафа. Он следует за взглядом девочки и видит его в стене рядом с дверью.

– Конечно, – говорит он. – Как она называлась?

– Сказки Музы, – в голосе ребенка чувствуется оживление. – Роджера Ленселина Грина. Это греческие мифы.

Галлахер подходит к книжному шкафу, и свет фонаря начинает рыскать по полкам. Большинство из того, что здесь представлено – детские книги с картинками в мягком переплете, так что ему приходится вытаскивать их, чтобы увидеть название. Но есть и несколько больших талмудов, их названия он изучает с особым усердием.

Греческих мифов нет.

– К сожалению, – говорит он, – ее здесь нет. Может, ты хочешь почитать чего-нибудь другое?

– Нет.

– Здесь есть «Почтальон Пэт». И его черно-белый кот. – Он показывает ей книгу. Но голодный ребенок бросает на него холодный взгляд и отворачивается.

Галлахер берет стул и ставит его на безопасном, по его мнению, расстоянии.

– Меня зовут Киран, – говорит он ей. Но это не вызывает у нее никакой реакции. – У тебя есть любимая сказка?

Она не хочет с ним разговаривать, и он понимает это. С чего бы ей, черт подери, хотеть?

– Я собираюсь прочесть вот эту, – говорит он, держа в руках книгу под названием «Я хотел бы тебе показать». Здесь картинки такие же, как и в «Коте в шляпе», вот почему он ее выбрал. В детстве Галлахер любил эту сказку о кошке и рыбе и детях и двух Вещах, которые назывались 1 и 2. Он любил представлять, как его дом превращается в такую же свалку, а потом, за секунду до прихода отца, все становится на свои места. Для семилетнего Галлахера эта книга была увлекательным и таинственным приключением.

– Я собираюсь сидеть здесь и читать эту книгу, – повторяет он девочке.

Она пожимает плечами, как будто ее это не касается.

Галлахер открывает книгу. Страницы влажные и немного слипаются, но ему удается их разнимать, не разрывая.

– Когда я гулял однажды по улице, – начинает он, – я встретил молодого человека в красных сапогах. На ремне у него была пряжка, а на шляпе – перо. Его рубашка была из шелка, а штаны – из кожи, и он не мог и двух секунд устоять на месте.

Малышка делает вид, что не слушает, но Галлахера не проведешь. Он видит, как она наклонила голову, чтобы видеть картинки.

39

Паркс наливает еще коньяка. Все происходит быстро. Джустин выпивает, хотя дошла до стадии, когда понимает, что пить дальше – плохая идея. Проснувшись, она будет чувствовать себя как кусок дерьма.

Она трогает щеки и лоб, ее лицо пылает. Выпивка всегда делает с ней такое, даже в медицинских дозах.

– Господи, – говорит она. – Пойду подышу воздухом.

Но воздуха здесь не много. Окно открывается лишь на пять дюймов.

– Можем пойти на крышу, – предлагает Паркс. – В конце коридора есть пожарная дверь, которая ведет туда.

– А на крыше безопасно? – спрашивает Джустин, и сержант кивает. Да, конечно, он проверил ее. Любишь ты его или ненавидишь, но он один из тех людей, для которых главная цель в жизни – безукоризненно исполнять свой долг. Она видела тогда на дороге, когда он спас их всех, что скорость принятия решений у него сравнима с голодными.

– Хорошо, – говорит она. – Давайте посмотрим, как там на крыше.

А на крыше прекрасно. Где-то на десять градусов прохладнее, чем в комнате отдыха, и свежий ветер дует в лицо. Ну, может, и не такой свежий, потому что воняет гнилью – рядом с ними лежит большая гора испорченного мяса, невидимая в темноте, и они вдыхают ее испарения. Джустин прижимает бокал к нижней половине лица, как кислородную маску, и дышит бренди вместо этого.

– Есть идеи, откуда такая вонь? – спрашивает Джустин. Ее голос приглушен, потому что она говорит в бокал.

– Нет, но здесь она сильнее, – отвечает Паркс. – Так что предлагаю отойти туда.

Они отходят к юго-восточному углу здания. Перед ними открываются окраины Лондона, а где-то далеко за ним Маяк – дом, который вышвырнул их когда-то и теперь манит обратно. И несмотря на наличие работы там, Джустин чертовски хорошо знает, что Маяк – чертова дыра. Большой лагерь беженцев, регулируемый нескончаемым террором и искусственно подкачиваемым оптимизмом, как внебрачный ребенок Батлинса и Колдитца. Он уже был на полпути к тоталитаризму, когда они уехали, и теперь ей не очень хочется знать, что же там изменилось за эти три года.

Но куда еще держать путь?

– А док у нас с характером… – задумчиво говорит Паркс, опираясь на стены парапета и вглядываясь в темноту. Лунный свет окрашивает город в черно-белые краски, превращая его в гравюру из старой книги. Черный преобладает, и улицы становятся руслами невидимых рек, по которым течет воздух.

– Это точно, – отвечает Джустин.

Паркс смеется и в шутку поднимает бокал – предлагая выпить за то, что их мнения по поводу Кэролайн Колдуэлл совпали.

– Я действительно рад, – говорит он, – что все это закончилось. Я имею в виду Базу, и нашу миссию. Жаль, что именно так, и я молюсь, чтобы мы были не единственными, кому удалось уйти. Но избавиться от этих обязанностей – невероятное облегчение.

– От каких?

Паркс делает жест, но в темноте Джустин не видит, какой.

– Управления сумасшедшим домом. Заставлять людей работать, месяц за месяцем, на одних обещаниях и добрых намерениях. Боже, удивительно, что мы так долго продержались. Не хватало людей, провианта, не было связи, и никто не отдавал толковых приказов…

Внезапно он остановился, словно не хотел чего-то говорить. Джустин возвращается назад и пытается понять, чего именно.

– Когда связь пропала? – спрашивает она.

Он не отвечает. Она спрашивает снова.

– Последнее сообщение от Маяка было около пяти месяцев назад, – признается Паркс. – С тех пор на всех частотах молчание.

– Черт! – Джустин потрясена. – То есть мы даже не знаем… Черт!

– Скорее всего, это значит, что они просто переехали в башню, – говорит Паркс. – Но это не далеко. А то дерьмо, которым мы пользуемся для связи, работает только при четком наведении. Это все равно что пытаться закинуть баскетбольный мяч в кольцо за шестьдесят окровавленных миль.

Они замолкают, глядя в темноту. Ночь теперь кажется им шире и холоднее.

– Боже мой, – говорит наконец Джустин. – Мы, может быть, последние. Мы, вчетвером.

– Мы не последние.

– Откуда тебе знать.

– Я знаю. Юнкеры неплохо справляются.

– Юнкеры… – Джустин морщит лицо, как будто съела целый лимон зараз. Она слышала рассказы о них, а недавно и увидела вживую. Выживальщики, которые уже забыли, что есть в этом мире еще что-то, помимо выживания. Паразиты и падальщики, по своей сути не отличающиеся от Офиокордицепса. Они ничего не строят и не пытаются сохранить. Они лишь стараются остаться в живых. В их безжалостной патриархальной системе место женщины приравнено к вьючному животному или самке, удел которой – забота о размножении.

Если они последняя надежда человечества, то в самую пору отчаиваться.

– Темные века были и раньше, – говорит Паркс, разгадав мысли Джустин куда быстрее, чем ей бы хотелось. – Все разрушалось, и люди строили заново. Наверное, никогда не было такого времени, когда… все было спокойно. Вечно какой-то кризис.

– Маяк не был последним оплотом человечества, ты знал? Задолго до нашего отъезда была установлена связь с общинами выживших в Испании, Франции, Америке, со всеми. Города же были поражены больше всего, особенно мегаполисы с миллионным населением, и вся инфраструктура пала вместе с ними. Но в менее развитых районах инфекция не распространялась так быстро. Там, может, остались места, куда она так и не дошла.

Паркс наполняет свой бокал.

– Я хотел бы спросить тебя кое о чем, – говорит он.

– Валяй.

– Вчера ты сказала, что готова взять ребенка и уйти с ним вдвоем.

– И?

– Ты именно это имела в виду? То есть ты собиралась проделать путь в десятки миль до Маяка почти самостоятельно?

– Именно это я и хотела сказать.

– Да. – Он делает глоток коньяка. – Так я и думал. Но ты назвала нас вымуштрованными солдатиками, перед тем как направила пистолет в лицо Галлахеру, кстати, тогда это не возымело должного эффекта на меня. Но что ты хотела этим сказать, вымуштрованными солдатиками?

– Это своего рода оскорбление, – смутилась она.

– Да, я понял, что это не поцелуй в щеку. Мне было просто любопытно. Хотела ли ты назвать нас безжалостными или что-то в этом роде?

– Нет. Я лишь указывала на вашу гипертрофированную дисциплину. Как будто вы таким родились и даже на задумываетесь об этом. Как будто большая часть решений принимается вами автоматически.

– Как у голодных, – смеется Паркс.

Джустин немного смущена, но старается не показывать этого.

– Да, – признает она. – Как у голодных.

– Ты умеешь оскорбить, – хвалит ее Паркс. – Серьезно. Это было очень неплохо. – Он снова наполняет ее бокал.

И кладет руку ей на плечо.

Джустин быстро отстраняется.

– Что, черт подери, это было? – спрашивает она с вызовом.

– Я думал, ты замерзла, – удивленно говорит Паркс. – Ты дрожала. Прости. Я ничего не имел в виду.

Долгое время она стоит в мертвой тишине, уставившись на него.

После решается сказать. Сейчас есть только одна вещь, заслуживающая этого.

Она хочет выплюнуть это на него, выплюнуть всю память, всю выпивку и последние три года своей жизни.

– Вы когда-нибудь убивали ребенка?

40

Вопрос бьет Паркса прямо между глаз.

Он чувствовал себя довольно расслабленно до этого момента. Коньяк впитался в него, притупляя боль от крошечных осколочных ранений на ногах и пояснице, которые он получил, когда взорвалась лестница. И вот он уже думал, что они поладили, но нет. Учитель четко определил ему место в своей личной энциклопедии. Сержант Паркс – кровожадный ублюдок. Ему есть что на это ответить – он напомнил бы ей, что за последние три года она не стала пунктом в меню голодных исключительно благодаря ему. И возможность продолжать свою работу, использовать все эти удобные маленькие гаджеты, – ничего бы не было без него. (Почему Маяк до сих пор стоит – если это, конечно, так, – является их домом?)

Но он не собирается отвечать. Их разговор пришел совсем не туда, куда бы ему хотелось, и сказав этой привлекательной женщине, что она глупая лицемерка, он ничего не добьется. Это лишь сделает их дальнейший путь чуточку сложнее.

Сержант разворачивается и направляется к пожарной двери.

– Наслаждайтесь видом, – говорит он через плечо.

– Я имела в виду до Катастрофы, – раздается голос Джустин за спиной. – Это прямой вопрос, Паркс.

Эти слова заставляют его остановиться и снова развернуться.

– За кого ты меня, черт подери, принимаешь? – спрашивает он.

– Я не знаю. Ответьте на вопрос. Убивали?

Ему не нужно думать над ответом. Он знает свои границы. И они незыблемы (в отличие от других людей).

– Нет. Я убил нескольких голодных в возрасте пяти или шести лет. Но у тебя не большой выбор, когда тебя хотят заживо съесть. Я никогда не убивал ребенка, который был бы, по твоему мнению, живым.

– А я убила.

Теперь ее очередь отворачиваться. Она рассказывает ему историю, ни разу не взглянув в глаза, даже несмотря на то, что в такой темноте зрительный контакт довольно условная штука. На исповеди же вы никогда не увидите лица священника. Но Паркс готов поспорить, что ни один священник не был на него даже близко похож.

– Я ехала домой. После вечеринки. Я пила, но не много. И я была уставшей. Я работала над одной статьей и две недели рано вставала и поздно ложилась, чтобы привести ее в порядок. Но это все не важно. Просто… ты пытаешься осознать это потом. Найти причины, которые привели к этому.

Хелен Джустин говорит монотонно. Паркс вспоминает письменный отчет Галлахера, с его многочисленными «таким образом». Но наклон ее головы и сила, с которой она вцепилась в бетонный парапет, придают рассказу живость.

– Я ехала по этой дороге. В Хартфордшир, где-то между «Южными дамочками» и «Поттерс баром». Несколько домов вдоль дороги, один бар, но в основном – живая изгородь. Я не ожидала… Я имею в виду, было поздно. После полуночи. Я не ожидала, что кто-то еще не спит и бродит по улице, и совсем не думала, что…

Кто-то выбежит на дорогу передо мной. Он вынырнул из щели в живой изгороди, как мне кажется. Никакой тропинки там не было. Он внезапно возник на дороге, и я ударила по тормозам, когда уже была над ним. Это ничего не изменило. Моя скорость была около восьмидесяти, когда я сбила его, и он… он отскочил от автомобиля, как мячик.

Я остановилась намного дальше. В сотне ярдов или около того. Вышла и прибежала обратно. Я надеялась, но… он был мертв, сомнений не было. Мальчик. Лет восьми или девяти. Я убила ребенка. Сломала его под кожей, так что он лежал на дороге с неестественно вывернутыми руками и ногами.

Мне кажется, я долго там сидела. Меня трясло, я рыдала и… не могла встать. Казалось, что очень долго. Я хотела убежать, но не могла даже пошевелиться.

Теперь она поднимает голову и смотрит на сержанта, но тьма почти полностью скрывает ее лицо. Виден только изгиб губ. Эта линия напоминает ему его шрам.

– Но потом я заставила себя, – говорит она. – Я пошевелилась. Я встала и уехала. Оставила машину в гараже и пошла спать. Я даже заснула, Паркс. Можешь в это поверить?

Я не могла понять, что мне с этим делать. Если я признаюсь, то загремлю в тюрьму, на моей карьере будет поставлен крест. И это не вернет мальчика к жизни, так в чем смысл? Конечно, я знала, что смысл был, и в следующие дни шесть или семь раз брала телефон в руки, но так и не решалась набрать номер. А потом мир рухнул и звонить уже было некуда. Мне сошло это с рук. Я выбралась сухой из воды.

Паркс долго ждет, пока не убеждается, что Джустин закончила. Правда, большую часть времени он пытается понять, что же она хотела сказать ему этой историей. Может, он был прав, когда думал, к чему это все ведет, и Джустин лишь проветривает свою древнюю прачечную перед тем, как они займутся сексом? Навряд ли, конечно, но ведь все возможно. В любом случае ответный ход с его стороны один – отпущение грехов, если только ты не думаешь, что грех непростительный. Паркс так не думает.

– Это был несчастный случай, – говорит он ей, указывая на очевидное. – И, наверное, в итоге ты сделала все правильно. Ты не похожа на человека, который позволяет дерьму катиться. – Он действительно так считает. Одна из черт Джустин, которая ему нравится, – ее серьезность. Он изо всех сил ненавидит легкомысленных, бездумных людей, танцующих на поверхности земного шара, не глядя под ноги.

– Да, но ты не понял, – говорит она. – Зачем, ты думаешь, я рассказала тебе все это?

– Я не знаю, – отвечает Паркс. – Зачем?

Она отступает от парапета и подходит к нему вплотную. Это может быть эротично, но нет.

– Я убила этого мальчика, Паркс. Если вставить мою жизнь в уравнение, то результат будет – минус один. Это моя оценка жизни, понимаешь? И ты… ты и Колдуэлл, и рядовой Джинджер Роджерс… Господи, значит это что-то или нет, но я не позволю вам сделать мою жизнь равно минус двум.

Она выплевывает последние слова ему прямо в лицо. Вместе с небольшими вкраплениями слюны. Лицо Джустин так близко, что он отчетливо видит ее глаза. В них есть что-то сумасшедшее. Какая-то сильная боль, но чертовски хорошо, что эта боль не из-за него.

Она оставляет его наедине с бутылкой. Это не то, на что он надеялся, но все же неплохой утешительный приз.

41

Кэролайн Колдуэлл ждет, пока сержант и Джустин уйдут. Потом встает и быстро идет на кухню.

Днем она увидела в дальнем шкафу целую пирамиду из пищевых контейнеров Таппервеэр. Никто не обратил на них внимания, потому что они были пусты. Но Колдуэлл испытала настоящее удовольствие, увидев их. Как же редко, но как вовремя, Вселенная дает тебе именно то, что нужно.

Она берет шесть маленьких контейнеров и шесть чайных ложек, раскидав их по карманам халата. Она также берет с собой фонарь, но не включает его, пока не доходит до места назначения и не закрывает дверь.

Она старается делать короткие вздохи. Разлагающаяся плоть в закрытом помещении за эти годы наполнила воздух настолько сильным запахом, что, кажется, можно ощутить его физическое присутствие.

С помощью ложек Колдуэлл берет несколько образцов из голодного, которого убил Паркс. Она интересуется только мозгом, но чем больше образцов, тем больше шансов, что один из них окажется не слишком загрязненным флорой и фауной из кожи, одежды или окружающего воздуха.

Тщательно заполнив каждый контейнер, она кладет их обратно в карманы. Грязные ложки выбрасывает – они больше не нужны.

Во время работы она думает, что должна была сделать это много лет назад. Мужчины вроде сержанта имеют свою область применения – без них она бы никогда не собрала испытуемых. Но если бы она была вместе с солдатами за периметром во время их вылазок, то ей не пришлось бы полагаться на их неадекватные наблюдения и ненадежные воспоминания.

А в результате она бы не потратила столько времени, рыская по тупикам.

Вместо этого она бы уже давно знала, что у некоторых голодных есть и третье состояние, помимо спокойствия и охоты. Они могут частично взаимодействовать с окружающим миром вокруг, повторяя свое поведение в последние часы или минуты, до того как они были инфицированы.

Женщина с коляской. Поющий человек с бумажником, полным фотографий. Тривиальные примеры, представляющие нечто знаменательное. Колдуэлл уверена, что она вплотную подобралась к беспрецедентному прорыву. Но эти образцы ей удастся исследовать только по возвращении в Маяк, где у нее будет микроскоп, хотя мысль уже формируется в голове, определяя, что именно ей нужно искать, когда она вернется и будет иметь все необходимое под рукой.

В том числе, конечно, и испытуемого номер один.

Мелани.

42

Сквозь сон Джустин почувствовала чью-то руку у себя на плече. Она в панике проснулась, решив, что это голодный напал на нее, но увидела Паркса, трясущего ее за плечо. И не только ее. Он будил всех, предлагая им поднять свои задницы и посмотреть в окно. Солнце уже взошло, и они могли спокойно оценить свое удручающее положение.

Голодные, которые преследовали их вчера, не разошлись. Они стоят в несколько рядов у забора, окружающего дом Уэйнрайта. Для них это непреодолимое препятствие.

Внизу зал полон тех, кто успел вчера проскочить внутрь. С верхней ступеньки можно наблюдать толпу изможденных, потрепанных монстров, стоящих плечом к плечу, как студенты, набившиеся в аудиторию на лекцию известного профессора.

Хотя они предпочли бы позавтракать им.

Напряженные и напуганные, четверо людей пытаются решить, как выбраться из дома. Убить всех голодных они не могут, это очевидно. Даже израсходовав все боеприпасы, брешь в такой толпе не пробить. К тому же звуки выстрелов привлекут новых голодных, и их положение лишь ухудшится.

Джустин была бы удивлена, если бы они всерьез рассматривали такой вариант.

– Может, бросить пару гранат, – предлагает она Парксу, – допустим, с крыши. Голодные ведь сбегутся на звук, верно? И когда у забора никого не останется, можно будет проскочить с противоположной стороны.

– Гранат нет, – Паркс разводит руками. – Те, что висели у меня на поясе, я потратил вчера на этой лестнице.

Галлахер открывает рот, закрывает его, но через секунду все же начинает говорить, указывая в сторону кухни:

– Может, сделать коктейли Молотова? Там есть несколько бутылок растительного масла.

– Я не верю, что от разбитых бутылок будет много шума, – кисло говорит доктор Колдуэлл.

– Его может быть достаточно, – задумчиво, но неуверенно говорит Паркс. – Но если получится сделать все тихо, то нам удалось бы сжечь часть ублюдков и расчистить себе путь.

– Только не тех, что стоят на первом этаже, – вовремя замечает Колдуэлл. – Мне не улыбается перспектива оказаться в ловушке в горящем здании.

– Плюс к тому, будет много дыма, – добавляет Джустин. – Даже очень много. Если юнкеры до сих пор ищут нас, мы окажем им большую услугу, выдав наше месторасположение.

– Значит, пустые бутылки? – говорит Галлахер. – Без масла. Отвлечем их звуком.

Паркс смотрит в окно. Ему даже необязательно говорить об этом. Расстояние от крыши до тротуара за забором около тридцати ярдов. Можно попробовать кинуть бутылку так далеко, но нужно будет вложиться в бросок всем телом, и да пребудут с тобой удача и попутный ветер. Если же чего-то одного не окажется, то разбившаяся внутри территории бутылка соберет еще большую толпу у главных ворот.

Та же история и с гранатами. От них, вероятно, было бы больше вреда, чем пользы.

Они ходят вперед и назад, не находя легкого или очевидного выхода. Они загнали себя в угол, позволив хищникам, которые не потеряют интерес и не разбредутся, окружить себя. Ожидание и все другие варианты не подходят.

Джустин идет в игровую комнату, чтобы проверить Мелани. Девочка уже проснулась и стоит у окна, но оборачивается на звук шагов. Возможно, она слышала их разговор в зале. Джустин пытается успокоить ее.

– Мы что-нибудь придумаем, – говорит она. – Из любой ситуации есть выход.

Мелани спокойно кивает.

– Я знаю, что делать, – говорит она.

* * *

Парксу идея не нравится, а Джустин она совсем не удивляет. А Колдуэлл вообще против.

Только Галлахер, кажется, одобряет ее, но показывает это лишь кивком – ему не хочется открыто выступать против мнения сержанта.

Они сидят в игровой комнате на четырех стульях, сдвинув их поближе. Создается иллюзия, что они разговаривают друг с другом, но на самом деле Колдуэлл погружена в свои мысли, Галлахер ничего не скажет, пока к нему не обратятся, а Паркс не слушает никого, кроме себя.

– Я не хочу снимать с нее наручники и отпускать, – говорит он, наверное, уже в третий раз.

– Почему, черт возьми? – восклицает Джустин. – Ты хотел отпустить ее два дня назад. Поводок и наручники позволили ей остаться с нами. Вот твой компромисс. Получается, что, с твоей точки зрения, мы ничего не теряем. Вообще ничего. Если она сделает то, о чем говорит, – мы выберемся отсюда. Если же убежит – наше положение никак не изменится.

Колдуэлл игнорирует эту речь и обращается непосредственно к Парксу:

– Мелани принадлежит мне. Моей программе. Если мы потеряем ее, это будет ваша вина.

Этого не следовало говорить. Парксу, кажется, не нравится, когда ему угрожают.

– Я четыре года обслуживал вашу программу, Док, – напоминает он ей. – Сегодня у меня выходной.

Колдуэлл начинает что-то говорить, но Паркс перебивает ее и спрашивает Джустин:

– Если мы позволим Мелани уйти, зачем ей возвращаться?

– Хотела бы я знать ответ, – говорит Джустин. – Честно говоря, для меня это загадка. Но она говорит, что вернется, и я ей верю. Может быть, потому, что она никого и ничего не знает, кроме нас.

Может быть, потому, что она имеет влияние на меня, а любовь слепа, какой и должна быть.

– Я хочу поговорить с ней, – говорит Паркс. – Приведи ее.

Все еще на поводке, в наручниках и кожаном наморднике, она подходит к Парксу, как вождь дикого племени, даже попав в плен не теряющий собственного достоинства. Джустин внезапно видит, насколько девочка изменилась. Попав в реальный мир, ее захлестнула информация, которую мозг с невероятной и пугающей скоростью проанализировал. Джустин вспоминает старую картину. Когда ты в последний раз видел своего отца? Потому что Мелани стоит точно так же, как малыш на той картине. Хотя для нее это совершенно бессмысленный вопрос.

– Ты думаешь, что можешь это сделать? – спрашивает вместо этого Паркс. – То, что ты сказала мисс Джустин. Ты думаешь, что осилишь?

– Да, – говорит Мелани.

– Значит, я должен тебе доверять. Ведь придется освободить тебя прямо здесь, в комнате. – Сержант что-то держит в правой руке, встряхивая ею, как будто собирается бросить кости. Он показывает ей – ключи от наручников.

– Я так не думаю, сержант Паркс, – говорит Мелани.

– Нет?

– Нет. Вы должны освободить меня, но не должны доверять мне. Сначала вам нужно будет нанести химический материал на кожу, чтобы я не почувствовала ваш запах. Потом сказать Кирану, чтобы он снял с меня наручники, пока вы будете целиться в меня из пистолета. И не нужно снимать с меня эту клетку, надетую на рот. Мне понадобятся только свободные руки.

Паркс смотрит на нее мгновение, как будто она говорила на непонятном ему языке.

– Вижу, ты все просчитала, – признает он.

– Да.

Паркс наклоняется вперед, чтобы посмотреть ей в глаза:

– А ты не боишься?

Мелани колеблется.

– А чего я должна бояться? – спрашивает она его. Джустин поражена этой паузой. «Да» или «нет» было бы одинаково легко сказать, независимо от того, правда это или ложь. Пауза означает, что Мелани скрупулезно взвешивает свои слова. Получается, что она пытается быть с ними честной.

Как будто они сделали хоть что-то, чтобы заслужить такое отношение.

– Голодных, – говорит Паркс, делая вид, что это очевидно.

Мелани качает головой.

– Как так?

– Они не причинят мне вреда.

– Нет? Почему?

– Достаточно, – обрывает его Джустин, но Мелани все равно отвечает. Медленно. Тяжело. Используя слова, как камни, чтобы построить стену.

– Они не кусают друг друга.

– И?

– А я такая же, как и они. Почти. Я достаточно на них похожа, чтобы они не испытывали голод, когда чувствуют мой запах.

Паркс медленно кивает. Вот к чему все шло. Сержант хочет знать, о чем уже догадалась Мелани. Насколько далеко зашла. Он внимательно прокладывает путь дальше.

– Такая же или почти такая же? Объясни.

На лице Мелани мелькает какая-то сильная эмоция, но тут же исчезает.

– Я другая, потому что не хочу никого есть.

– Правда? Тогда в чем же красном ты была измазана, когда запрыгивала в «Хаммер» позавчера? Мне показалось, что это была кровь.

– Иногда мне нужно есть людей. Но я не хочу.

– Вот твой ответ, малыш? Дерьмо случается?

Еще одна пауза. На этот раз дольше.

– Вас же я не съела.

– Совершенно верно, – признает Паркс. – Но мы отвлеклись от главного. Ты предлагаешь помочь нам справиться с голодными внизу, хотя, как мне кажется, ты должна хотеть быть с ними и смотреть снизу на нас, ожидая, когда прозвенит звонок на обед. Вот о чем я тебя спрашиваю. Зачем тебе возвращаться и почему мне стоит верить тебе?

Впервые Мелани позволяет своим эмоциям выбраться наружу.

– Я вернусь, потому что хочу. Потому что я с вами, а не с ними. С ними невозможно быть, даже если очень захотеть. Они… – Что бы она ни хотела сказать, это ускользает от нее на мгновение. – Они не друг с другом. У них каждый за себя.

Никто ей не отвечает, но Паркс выглядит счастливым в этот момент. Как будто она назвала секретный пароль. И стала членом тайного клуба. Клуба безнадежного-меньшинства-в-окружении-толпы-монстров.

– Я с вами, – снова говорит Мелани. А потом, как будто это обязательно нужно добавить: – Не совсем с вами. Я с мисс Джустин.

Удивительно, но Парксу нравится и это. Он поднимается и делает глубокий вдох.

– Я понял, – говорит он. – Хорошо, малыш. Мы доверим тебе эту работу. Начнем.

Мелани остается стоять на месте.

– Что? – спрашивает Паркс. – Тебе нужно еще что-то?

– Да, – говорит ему Мелани. – Я хочу надеть мою новую одежду, пожалуйста.

43

Они приводят ее к верхней части лестницы. Туда, где она была, пока Паркс не взорвал ее. Мелани всматривается через край.

Там очень и очень много голодных. Может, сто или даже больше, все стоят вместе в коридоре. Как только в их поле зрения попадают двое мужчин и две женщины, они разворачивают на них головы, как подсолнухи поворачиваются к солнцу.

Сержант Паркс не достает пистолет, но говорит Мелани отвернуться и не двигаться, пока он будет отстегивать наручники. Она чувствует, как руки освобождаются, и хочет пошевелить пальцами, чтобы убедиться, что они до сих пор ей подчиняются, но не делает этого.

Сержант Паркс развязывает поводок вокруг ее шеи, и Мелани разворачивается к мисс Джустин, которая стоит рядом с узелком одежды.

Неприятно надевать свитер через голову. Мисс Джустин, кажется, никогда его не снимает. Чтобы на мгновение оказаться снова голой. Взрослые не любят это ощущение, когда тело может дышать воздухом. За него приходится расплачиваться невольными мыслями о пытках.

Но как только мисс Джей переодевает ее в новый наряд, все сомнения исчезают. Ей очень нравятся джинсы и футболка – и куртка, которая немного похожа на куртку сержанта Паркса. Только в кроссовках немного неудобно. Она никогда раньше не носила обувь, и тревожно вдруг перестать чувствовать ступнями землю. Вполне возможно, что она не сможет в них долго проходить. Но они такие красивые!

– Готова? – спрашивает Паркс.

– Ты отлично выглядишь, Мелани, – говорит ей мисс Джустин.

Она кивает в знак благодарности и сама знает, что это правда.

Но она еще не готова. Пока. Мисс Джустин достает что-то из кармана, протягивает Мелани. Это крошечная вещица, сделанная из серого пластика. Прямоугольная, с одной круглой кнопкой. По краям написаны два слова – ВКЛ и ВЫКЛ. А внизу – ОПАСНО, 150 ДЕЦИБЕЛ.

– Когда доберешься до места, где нужно издать громкий звук, – говорит ей мисс Джустин, – это может помочь.

– Что это? – спрашивает Мелани. Она пытается выглядеть спокойно, как будто подарок от мисс Джустин не такое уж большое дело.

– Это личный сигнал тревоги. С давних времен. Люди использовали их, если подвергались нападению.

– Голодных?

– Нет. Других людей. Эта штука издает шум, как звонок об окончании учебного дня на базе, но гораздо-гораздо громче – людей такой звук приводит в панику, вызывая у них непреодолимое желание убежать подальше. Но голодные, наоборот, сбегутся на этот шум. Возможно, этот прибор перестал работать после стольких лет, но вдруг нет.

Мелани колеблется.

– Вы должны оставить его у себя, – говорит она. – Вдруг на вас нападут.

Мисс Джустин закрывает пальцы Мелани на этой вещице, до сих пор теплой от того, что лежала в ее кармане. Это как маленький кусочек мисс Джустин, который она может взять в большой мир с собой. Вес новых знаний все еще тяжелым грузом лежит на ней, но сердце готово лопнуть от счастья, когда она кладет прибор в карман ее новеньких джинсов с единорогом.

– Готова, – говорит она Парксу. Лицо сержанта говорит ей, чтобы она поторапливалась. Он снова завязывает поводок на Мелани, но теперь на талию и другим узлом.

– После того как спустишься и отвяжешься, – говорит он ей, – потяни на себя веревку, и мы ее поднимем.

– Хорошо, – отвечает она.

– Я не снимаю с тебя намордник, – говорит сержант. – Но руки твои свободны, так что развязать веревку ты сможешь. Ты ведь умный ребенок и уже думала об этом, скорее всего.

Мелани пожимает плечами. Конечно, думала, но не видит смысла опять объяснять ему, что понимает все меры предосторожности.

– Точно так же ты знаешь, – говорит сержант Паркс, – что если хочешь остаться с нами, то придется быть в нем. Или надеть его снова, когда вернешься. У меня больше таких нет, поэтому не потеряй. Я помню, что твои зубы – это заряженный пистолет, которому необходим предохранитель. Ты поняла?

– Да.

– Тогда хорошо. Галлахер, дай мне руку.

Двое мужчин подошли к краю лестницы и были готовы скинуть веревку вниз, но в последний момент мисс Джустин встала на колени рядом с Мелани и протянула руки.

Мелани шагнула в ее объятия, сладко дрожа, когда руки мисс Джустин обхватили ее.

Но она буквально через секунду отстраняется. Она почувствовала крошечный след человеческого запаха, запаха мисс Джустин, под горечью химических веществ. Но и этого достаточно, чтобы превратить чистое удовольствие от их близости во что-то неконтролируемое.

– Опасно, – бормочет она быстро. – Опасно.

– Твой зэд-блокатор, – излишне напоминает Паркс. – Нужно нанести еще один слой.

– Мне очень жаль, – шепчет мисс Джустин – не сержанту, а Мелани.

Мелани кивает. Ей стало на мгновение страшно, но все прошло. Это был слабый страх, который она уже взяла под свой контроль.

Сержант Паркс говорит ей сесть на верхней ступеньке, а затем оттолкнуться. Он и Киран спустят ее вниз к толпе ожидающих голодных.

Которые никак не реагируют. Некоторые из них следят за движением, за ее спуском, но сержант Паркс опускает веревку очень медленно и плавно, чтобы голодные не слишком волновались. Их взгляд скользит по ней, не задерживаясь. Некоторые смотрят на нее, не регистрируя присутствие живого существа.

Как только ее кроссовки касаются земли, она немного тянет веревку на себя, подавая сигнал. Сержант Паркс поднимает веревку обратно, так же медленно и плавно, как и опускал.

Мелани смотрит наверх. Оттуда выглядывают сержант и мисс Джустин. Мисс Джустин машет ей; медленно сжимая и разжимая пальцы. Мелани машет в ответ.

Она осторожно держит свой путь сквозь голодных, незаметно, беспрепятственно.

Но она наврала, когда сказала, что не боится. Находиться прямо здесь, в середине толпы, смотреть на их опущенные головы, полуоткрытые рты, кристально белые глаза – все это очень страшно на самом деле. Вчера она думала, что голодные – как дома, оставленные людьми. Теперь она уверена, что в каждом из этих домов водятся привидения. Она не только в окружении голодных. Она окружена призраками мужчин и женщин, которых больше нет. Она должна бороться с желанием как можно скорее пробиться сквозь них и выбежать на свежий воздух.

Она направляется к двери, проталкиваясь между тесно укомплектованными телами. Но сам дверной проем неприступен. Слишком много голодных зажаты между косяками, а ей не хватит сил, чтобы раздвинуть их. Но окна от пола до потолка по обе стороны от двери разбиты, и все торчащие осколки голодные сломали, когда заваливались внутрь. На некоторых из тех, кто ближе к Мелани, видны сильные порезы. Из новых ран вяло течет коричневая жидкость, не похожая на кровь.

Мелани проталкивается через окно слева. Голодные также стоят и на дороге, но их не так много, поэтому дальнейший путь куда легче.

До ворот, затем на улицу.

Она проходит мимо очередного скопления голодных. Они не обращают на нее внимания. Она подходит к заросшему лугу и идет между деревьями и высокой травой.

Мелани здесь нравится. Если бы она была свободной, имела много времени и если бы ей не нужно было ничего делать, она с удовольствием осталась бы здесь надолго и делала вид, что она в тропических лесах Амазонки, которые знакомы ей с уроков мисс Мейлер и картины на стене в ее камере.

Но она не свободна и время поджимает. Если она будет медлить, мисс Джустин может подумать, что она сбежала и оставила ее, а Мелани скорее умрет, чем позволит мисс Джустин так подумать.

Она надеется на крыс, которые так испугали доктора Колдуэлл, но крыс здесь нет. Нет даже птиц, хотя птицы в любом случае не сделают того, что ей нужно.

Так она идет дальше, через открытые двери домов, через перемешанные, оскверненные останки исчезнувших жизней, стараясь не отвлекаться на украшения, фотографии, сотни и тысячи загадочных вещей.

В комнате, занесенной старыми коричневыми листьями, она видит лису. Лиса прыгает на разбитое окно, но Мелани настолько ловкая, что успевает схватить ее в воздухе. Она в восторге от собственной скорости.

И собственной силы. Несмотря на то что лиса таких же размеров, как и Мелани, когда она корчится и бьется в руках, стараясь высвободиться, девочке достаточно лишь сжать немного объятия, пока животное не успокаивается и не начинает жалобно пищать, дрожа всем телом. Теперь можно взять ее с собой.

Она возвращается к забору, у которого голодные стоят штабелями, все спиной к ней.

Мелани кричит. Это самый громкий звук, что она может издать. Не такой громкий, как личный сигнал тревоги мисс Джустин, но у нее в руках лиса, которую она не собирается отпускать, пока все голодные не повернутся к ней.

Когда их головы оборачиваются, она отпускает лису. Та бросается прочь, как стрела, выпущенная Одиссеем из лука.

Переполошенные звуком, голодные просыпаются и регистрируют добычу, подчиняясь заложенной в них программе. Резко подрываясь с места, они бросаются за лисой, как будто их тянет невидимая тугая нить. Мелани быстро отступает в сторону, становится сбоку от дверного проема, когда первая волна проносится мимо.

Они бегут такой большой и плотной толпой, что некоторые падают. Мелани видит, как по ним бегут, а они снова и снова пытаются встать. Это почти смешно, но серо-коричневая пена, вытекающая у них изо рта, как вино из винограда, делает это зрелище грустным и ужасным. Когда основная часть орды пробежала, упавшие, уже не в силах подняться, медленно ползут за ними. Но некоторые из них не в силах даже ползти, эти, подергиваясь, остаются лежать на земле.

Мелани аккуратно обходит лежачих. Ей грустно смотреть на них. Она хотела бы помочь им, но навряд ли это в ее силах. Она проходит через ворота и идет к дому. Войдя в зал, она обнаруживает, что он опустел. Сержант Паркс все там же, где был, когда она уходила. «Сработало. Они ушли».

– Оставайся там, – говорит Паркс. – Мы сейчас спустимся.

А потом, глядя ей в глаза несколько долгих секунд:

– Хорошая работа, малыш.

44

Спустить всех на первый этаж довольно легко, имея веревку. Сержант Паркс определяет очередность: Галлахер первый, чтобы на земле был человек, умеющий обращаться с пистолетом, затем Хелен Джустин, потом доктор Колдуэлл и сам Паркс последний. Доктор Колдуэлл единственная, с кем возникают проблемы, поскольку перебинтованные руки не позволяют ей держаться за веревку. Паркс делает затяжной узел, обвязывая талию доктору, и спускает ее так.

Они могли бы вернуться, но легче продолжать идти через город. Здесь множество поворотов на А1, и на самом деле быстрее будет выйти из плотной застройки, если идти на юго-восток, мимо пустынных промышленных зон. Здесь никогда не жило много людей, а после Катастрофы выжившие больше нуждались в пище, чем в тяжелой промышленности, поэтому голодных вокруг почти нет. Конечно, поначалу они идут в том же направлении, в котором удирала лиса. Это огромное стадо отлично расчистило им путь.

Так что уже дважды голодная малышка спасла их. Если она сделает хет-трик, даже Паркс начнет немного расслабляться рядом с ней. Но пока нет.

Они тихо обсуждают дальнейший план действий, чтобы их не услышали голодные, или юнкеры, или кто-нибудь еще. Паркс чувствует, что им следует придерживаться плана А, несмотря на то, что они только что сильно облажались.

Его доводы не изменились. Прямая дорога через Лондон сократит их путь по меньшей мере на два дня, плюс к тому им по-прежнему нужны укрытия для ночлега.

– Даже учитывая, что жилье может превратиться в ловушку? – ехидно спрашивает доктор Колдуэлл.

– Ну, с этим не поспоришь, – соглашается Паркс. – Но, с другой стороны, если бы мы были на открытом пространстве, когда голодные пришли бы за нами ночью, наши сердца не успели бы сделать и десяти ударов.

Колдуэлл решает не спорить, так что ему не приходится напоминать ей, что это из-за нее они вляпались в передрягу, из-за ее желания познакомиться с голодной женщиной с коляской поближе. Никому, кажется, нечего возразить. Они продолжают идти, а разговор умирает, оставляя после себя осторожную тишину.

Все утро их скорость оставляет желать лучшего. Галлахер, как приказал ему Паркс, идет первым. Хелен Джустин идет с Мелани, которая держит хороший темп, несмотря на свой маленький рост, но продолжает отвлекаться и замедляться всякий раз, как они проходят что-то интересное, по ее мнению. Доктор Колдуэлл самая медленная из них, разрыв между ней и остальными неуклонно растет. Она ускоряет шаг, когда Паркс просит ее, но через минуту или две замедляет его снова. Эта отчаянная усталость с самого начала дня беспокоит его.

Они идут сейчас по выжженной тени, еще одному артефакту Катастрофы. До того как правительство развалилось, было предпринято несколько непродуманных действий, одно из которых заключалось в том, чтобы распылить химические зажигательные смеси с боевых вертолетов и таким образом создать «чистые» зоны, гарантированно свободные от голодных. Неинфицированные гражданские были заранее предупреждены сиренами и повторяющимися сообщениями по радио и телевидению, но многие все равно погибли, не успев выбраться из зоны поражения.

А голодные бежали от огня, как тараканы от света. Все, что могли делать поджигатели – перемещать толпы голодных на несколько миль в одном или другом направлении, уничтожая при этом всю инфраструктуру, которая могла бы спасти многие жизни. Аэропорт Лутона, например. Его сожгли вместе с сорока самолетами на земле, поэтому, когда настал черед следующей эвакуации неинфицированных на Нормандские острова, армия обратилась к частным авиакомпаниям, пожимая свои коллективные плечи и жалобно прося: «Помогите нам, пожалуйста».

Здания здесь похожи на укороченные пни, не столько сгоревшие, сколько спрессованные в кусок сала. Чудовищный жар, который здесь устроили поджигатели, расплавил не только металл, но и кирпич и камень. Земля, по которой они идут, покрыта тонким слоем черного жира и угля, остатки органических материалов после пожара поднялись в воздух и обосновались там, подхваченные суховеями.

Воздух имеет кисловатый привкус. После десяти минут ходьбы по этой местности горло начинает сильно першить и появляется зуд в груди, с которым ничего нельзя сделать, потому что его источник внутри тебя.

Прошло уже более двадцати лет, но здесь по-прежнему ничего не растет. Природа говорит, что она не настолько глупа, чтобы дважды попадаться на одном и том же.

Паркс слышит, как девочка спрашивает Джустин, что здесь произошло. Джустин не знает, что ответить, для нее это сложный вопрос, хотя на самом деле все просто. Мы хотели убить голодных, но убили себя. Это всегда был наш любимый фокус.

Выжженная тень продолжается долгие мили, угнетая их дух и съедая их выносливость. Они уже остановились один раз, передохнули и поели, но никто не горел желанием садиться на эту землю. По молчаливому согласию они поспешили дальше.

Неожиданно они достигают края этой пустыни, но тень удивляет их еще раз. За сто шагов они попадают из черного в зеленое, от смерти к беспокойной жизни, из выжженного лимба в поле, заросшее репейником и штокрозой.

Здесь был дом, на границе, который сгорел, но не упал. На его задней стене видны тепловые тени, где что-то некогда живое пало под воздействием неестественно высокой температуры. Их две, одна большая, другая маленькая, обе – насыщенного черного цвета, когда вся стена – серо-черная.

Взрослый и ребенок тянут руки друг к другу, как будто их поймали в середине утренней зарядки.

Очарованная, голодная девочка подходит к маленькой тени и встает в ту же позу. Тень плотно облегает ее.

45

Она думает: а ведь это могла быть я. Почему нет? Реальная девочка в реальном доме, с мамой и папой, и братом и сестрой, и тетей и дядей, и племянником и племянницей, и двоюродной сестрой и всеми остальными словами на карте людей, которые любят друг друга и остаются вместе. Эта карта называется семьей.

Расти и стареть. Играя. Исследуя. Как Винни-Пух и Пятачок. А потом как Знаменитая Пятерка. А потом как Хайди и Энн из Зеленых Мезонинов. А потом, как Пандора, открыть большой сундук и не бояться, даже не заботиться о том, что внутри – добро или зло. Потому что внутри и то и другое. Они всегда идут вместе.

Но сундук нужно открыть, чтобы понять это.

46

Они останавливаются и едят, развернувшись спиной к мертвой зоне, которую только что перешли.

Сержант Паркс забрал несколько консервных банок из дома Уэйнрайта. Мисс Джустин, доктор Колдуэлл и два солдата едят холодную колбасу и бобы и холодный шотландский бульон. Мелани ест что-то под названием «Спам», по вкусу напоминающее мясо, которое она ела в первую ночь, но не такое вкусное.

Они идут на юг, подальше от территории, которую мисс Джустин назвала Выжженной Тенью, – но Мелани продолжает постоянно оборачиваться назад, по привычке. Они поднялись на холм, с которого открывается отличный вид на дорогу, по которой они шли из города, где спали ночью и где она отпустила лису. Многие мили плавного спуска и подъема как будто засыпаны углем. Она тихо спрашивает мисс Джустин еще раз, чтобы убедиться, что правильно все поняла.

– Раньше эта земля была зеленой? – Мелани показывает назад.

– Да. Здесь были леса и поля, как в том месте, где мы оказались, когда уехали с базы.

– Почему они сожгли здесь все?

– Они пытались таким способом остановить голодных в первые несколько недель после появления инфекции.

– Но у них не получилось?

– Нет. Они были очень напуганы. Многие из тех, кто должен был принимать важные решения, были сами заражены либо сбежали и попрятались. Те, кто остались, не знали, что делают. Но я не уверена, что они могли сделать что-то получше. Было слишком поздно. Все это зло, которого они так боялись, уже произошло к тому моменту.

– Зло? – спрашивает Мелани.

– Голодные.

Мелани переваривает ее слова. Может, это и правда, но они ей не нравятся. Совсем не нравятся.

– Я не зло, мисс Джустин.

Мисс Джей извиняется. Она берет Мелани за руку и ободряюще сжимает. Это не так приятно, как объятия, но куда безопаснее.

– Я знаю, дорогая. Ты неправильно меня поняла.

– Но я голодная.

Пауза.

– Ты заражена, – говорит мисс Джу. – Но ты не голодная, потому что все еще можешь думать, а они не могут.

Это весомое различие. Мелани совсем не учла его. А ведь это действительно отличает ее от них. Может, есть и другие отличия? Может, она и не монстр, в конце концов?

Эти онтологические вопросы тянут за собой другие, более практичные.

– Именно поэтому я очень важный образец?

На лице мисс Джей сначала возникает боль, затем гнев.

– Вот почему ты важна для исследовательского проекта доктора Колдуэлл. Она считает, что может найти что-то внутри тебя, что поможет сделать ей вакцину для всех выживших. Антидот. Чтобы никто больше не превращался в голодного, или если превратился, чтобы можно было вернуть его обратно.

Мелани кивает. Она знает, что это на самом деле важно. Но она также знает, что не все беды, обрушившиеся на эту землю, имели ту же причину и происхождение. Инфекция была злом. Поэтому люди, принимающие важные решения, попытались ее контролировать. Для этого они начали ловить маленьких детей и резать их на куски, чтобы попытаться сделать лекарство, превращающее голодных обратно в людей.

Это не просто Пандора, у которой был неподдающийся ее воле недостаток. Кажется, что всех создали таким образом, чтобы иногда они совершали глупые и неправильные поступки. Или почти всех. Кроме мисс Джустин, конечно.

Сержант Паркс подает им сигнал подняться и двигаться дальше. Мелани идет впереди мисс Джустин, туго натягивая поводок, погруженная в водоворот своих новых мыслей. Впервые ей не хочется возвращаться в камеру. Она начинает понимать, что камера была лишь крошечной частью чего-то большего, как и все, кто идет сейчас рядом с ней.

Она проводит соединения, которые уходят от ее собственной жизни в удивительные и пугающие дали.

47

Лондон глотает их очень медленно, по кусочку зараз.

Это не Стивенейдж с его большими полями и широкими дорогами, приводящими тебя сразу в центр города. Для Кирана Галлахера, который нашел Стивенейдж довольно большим и впечатляющим, переварить Лондон становится практически непосильной задачей.

Они идут, и идут, и идут, и все никак не зайдут в город – сердце которого, по словам сержанта Паркса, еще, как минимум, в десяти милях южнее.

– До сегодняшнего дня мы проходили только маленькие города, – говорит Хелен Джустин Галлахеру, сжалившись над его страхами. – А Лондон разрастался по мере того, как все больше и больше людей хотели жить в нем, поглощая множество ранее отдельных городов.

– А сколько людей в нем жило? – Галлахер знает, что это вопрос десятилетнего ребенка, но интерес побеждает.

– Миллионы. Намного больше, чем осталось во всей Англии сейчас. Если только…

Она не заканчивает, но Галлахер понимает, о чем она. Если не брать в расчет голодных. Но их и нельзя учитывать. Ведь они больше не люди. Ну, не считая этого странного маленького ребенка, который больше похож…

Он даже не может сказать, на кого. Живая девочка, может быть, одетая как голодный. Нет, не так. Взрослый, одетый как ребенок, одетый как голодный. Так же, как ты засовываешь язык на место выпавшего зуба, Галлахер исследует свои чувства к ней и приходит к тому, что она ему нравится. Отчасти потому, что она так сильно отличается от него. Она как четыре пятых из пяти восьмых из хрен знает скольких, но она не верит во всю чушь, что ей говорят. Она даже может ответить сержанту, что сродни мышке, огрызающейся на питбуля. Удивительно!

Но у него с Мелани много и общего: они оба заходят в Лондон с открытыми ртами, едва в состоянии понять, где они. Как здесь вообще могло хватить людей, чтобы жить в стольких домах? Как они раньше строили такие высокие башни? И как их можно было победить?

По мере того как поля сменяются улицами, которых уже и не счесть, они видят все больше и больше голодных. Сержант уже рассказывал ему о законе плотности. Чем больше живых людей было в определенном месте, тем больше там голодных сейчас, если только по этой территории не прошлись патрули или не сбросили бомбы. И они как раз наблюдают подтверждение этому закону.

Но проблема в том, что они толпятся вместе, как и в Стивенейдже, образ той стычки с голодными ярко всплывает в его памяти, когда у сержанта практически не было шансов. Они идут медленно, осматривая соседние улицы и выбирая те из них, где нет голодных. Если вас не сильно поджимает время и вы готовы петлять по городу, то можно очень долго идти, избегая неприятных встреч с заплесневелыми ублюдками. Сначала разведкой занимаются они с Парксом, но все чаще они пускают вперед малышку, потому что (а) для нее в этом нет никакого риска и (б) они знают, после Стивенейджа, что она вернется. Мелани идеальный разведчик.

Первые несколько раз сержант Паркс отцепляет и пристегивает обратно поводок, когда она возвращается. Но уже через полчаса он забывает или решает не пристегивать его обратно, и все оставшееся время поводок болтается у него на поясе. На ней все еще надет намордник, а руки заведены за спину и сцеплены наручниками, но она запросто шагает впереди, а когда надоедает, плетется сзади.

Плотность голодных остается высокой, но стабильной на протяжении первой половины дня. А потом вдруг она начинает падать. Это происходит после того, как они проходят место, называемое Барнет, и спускаются по длинной улице, усеянной брошенными автомобилями. Такие отрезки дороги сержант ненавидит, и они сохраняют максимальную бдительность, двигаясь в плотной группе, когда проходят автомобильный салон Саргассо.

На целой улице они едва увидели одного голодного. Хотя здесь плотная застройка и, по идее, все должно кишеть ими. Вдалеке изредка проносится стайка голодранцев, гоняющих бездомную кошку, чаще они просто шатаются по подворотням, как проститутки в каком-то апокалиптичном кошмаре.

Ребенок – Мелани – часть пути проходит рядом с Галлахером. Она ловит его взгляд, а затем показывает ему глазами – вверх и вправо. Он поворачивает голову и видит это чудо. Смесь автомобиля и дома. Ярко-красный, с двумя рядами окон и – он может это отчетливо видеть – с лестницей внутри. Но вся эта конструкция на колесах. Безумие!

Они вдвоем идут его исследовать. Так далеко Мелани еще не отходила от Хелен Джустин с того момента, как они вышли из Стивенейджа, но та сейчас отвлечена разговором с доктором и сержантом. У них появилась свободная минутка, чтобы утолить свое любопытство.

Двухэтажный автомобиль врезался в витрину магазина. Он немного завалился набок, потеряв где-то все свои стекла. Погибшие шины изогнутыми полосами висят на дисках, как серо-черная кожица какого-то странного фрукта. В нем нет ни крови, ни тел, ничего, что бы могло рассказать им о том, что случилось с этой неловкой возвышающейся колесницей. Она просто достигла здесь своего конца, очень давно, и теперь стоит.

– Это автобус, – говорит ему Мелани.

– Да, я знаю, – врет в ответ Галлахер. Он слышал это слово, но никогда не понимал, что же оно означает. – Конечно, это автобус.

– Любой мог ездить в них, если у него был билет. Или карта. Раньше были карточки, которые можно было приложить к прибору, который читал их и пропускал тебя в автобус. Они постоянно останавливались, чтобы высадить людей. И были специальные участки дороги, по которым могли ездить только автобусы. Они были куда лучше для окружающей среды, чем автомобили, в которых все ездили по одному.

Галлахер медленно кивает, как будто ничто из этого не новость для него. Но правда в том, что он не только ничего не знает об этом исчезнувшем мире, но и никогда не думал о нем. Дитя Катастрофы, он был куда больше заинтересован в том, как раздобыть еще кусок хлеба, нежели в сказках о славном прошлом. Хотя сейчас он повсеместно использует артефакты ушедшего мира. Его пистолет и нож были сделаны тогда. Как и здания базы, забор и большая часть мебели. «Хамви». Радио. Холодильник в комнате отдыха. Галлахер – самострой на руинах империи, которые он не донимает расспросами, как и вы бы не расспрашивали мясо, которое едите, чтобы угадать, из какого оно животного. Чаще всего лучше не знать.

По правде говоря, была одна древняя реликвия, сильно возбудившая его любопытство, – порножурнал рядового Си Брукса, который тот хранил под матрасом койки. Перелистывая благоговейно страницы, по стандартной цене в полторы сигареты, Галлахер все больше удивлялся – неужели у женщин, живших до Катастрофы, были тела такого цвета да с такими формами. Ни одна из женщин, которых он видел, не выглядела так. Он краснеет, вспоминая об этом сейчас, когда рядом маленькая девочка, и опускает голову, чтобы мысли вдруг не всплыли у него на лице.

Мелани все еще рассматривает автобус, очарованная им.

Галлахер решает, что хватит. Они должны вернуться к остальным. Почти бессознательно он протягивает руку, чтобы взять Мелани. И замирает в середине жеста. Мелани не заметила, да она и не смогла бы взять его за руку, потому что ее собственные руки связаны наручниками за спиной. Но все же насколько глупая затея. Если сержант видел…

Но сержант все еще разговаривает с Джустин и доктором Колдуэлл и ничего не видел. Потрясенный, робкий, но с облегчением, Галлахер присоединяется к ним.

Он видит, на что смотрят остальные, и все мысли, обуревавшие его до этого, улетучиваются. Это голодный, который лежит распластанный в яме у входа в магазин.

Иногда они падают и не могут встать, когда гниль внутри доводит нервную систему до точки, после которой она отключается. Он видел несколько таких, лежащих на боку, иногда вздрагивающих, если кто-то перешагивал через них. Может, и этот такой же.

Но с ним что-то не так. Его грудь разорвана изнутри, и из нее что-то растет… Галлахер понятия не имеет, что это. Белый ствол, высотой футов в шесть, заканчивающийся плоской круглой подушкой с рифлеными краями и луковичными наростами по бокам, похожими на волдыри. Поверхность его довольно шероховата, но волдыри блестят. Если наклонить голову поближе – становится видно, что их будто облили маслом с водой.

– Господи боже! – шепотом говорит Хелен Джустин.

– Удивительно, – так же тихо произносит доктор Колдуэлл. – Просто удивительно!

– Как скажете, док, – вступает сержант. – Но я думаю, что нам стоит держаться от таких штук подальше, верно?

Бесстрашно или безрассудно, Колдуэлл дотрагивается до одного из наростов. Его поверхность немного вдавливается под ее пальцем, но быстро возвращается к своей первоначальной форме, стоит ей убрать руку.

– Я не думаю, что это опасно, – говорит она. – Пока. Когда плоды созреют – другое дело.

– Фрукты? – переспрашивает Джустин. Она говорит это таким же тоном, каким бы говорил Галлахер. Фрукты из гнилого, разорванного тела убитого? Где можно найти что-либо отвратительней, чем это?

Мелани протискивается рядом с Галлахером, встав перед всеми. Ему кажется, что она не должна видеть этого. Не стоит маленькому ребенку думать о смерти.

Даже если она, ну вы понимаете, уже мертва. В каком-то плане.

– Фрукты, – повторяет Колдуэлл твердо и с удовлетворением. – Это, сержант, плодовое тело голодного патогена. А эти стручки – его спорангии. Каждый из них завод спор, полный семян.

– Это его мошонка с яйцами, – переводит сержант.

Доктор Колдуэлл радостно смеется. Когда Галлахер смотрел на нее в последний раз, она выглядела измученной и обессиленной, но это вернуло ее к жизни.

– Да. В точку. Это его мошонка с яйцами. Проткнув один из этих стручков, вы устроите себе близкую встречу с Офиокордицепсом.

– Тогда давайте не будем, – утвердительно говорит Паркс, потянув ее назад, когда она захотела снова коснуться этих наростов. Она смотрит на него с удивлением, готовая спорить, но он уже повернулся к Галлахеру и Джустин. – Вы слышали доктора, – говорит он, как будто это была ее идея. – Эта штука и все подобные, что мы встретим, – потенциально опасны. Вы их не трогаете и не приближаетесь к ним. Без исключений.

– Я хотела бы взять образцы, – начинает Колдуэлл.

– Без исключений, – повторяет Паркс. – Давайте, скоро опять стемнеет. Выдвигаемся.

Что они и делают. Но антракт оставил их в странном настроении. Мелани идет рядом с Джустин, сохраняя дистанцию, как будто она снова на поводке. Доктор Колдуэлл мелет что-то о жизненных циклах и половом размножении, сближаясь с сержантом, который, наоборот, ускоряет шаг, чтобы оторваться от нее. А Галлахер не может перестать оглядываться на разлагающееся тело, так странно ставшее вдруг беременным.

В ближайшие пару часов они встречают еще с десяток таких мертвых плодоносных голодных, колонны из некоторых куда выше, чем из первого. Самая высокая – метра под два, закрепленная у основания пеной серых нитей, которые окутали тело голодного и почти скрыли его из виду. Чем выше центральный стебель, тем он толще и тем больше разрыв в ребрах, или в горле, или в животе, или где ему там удалось прорвать тело голодного. В этом есть что-то неприличное, и Галлахер просит Бога изменить им маршрут, чтобы они больше не видели этого.

Он начинает немного волноваться от того, что происходит с круглыми наростами на грибковом стебле. Они начинают разбухать, как только касаются главной вертикальной оси. Становясь больше, они заполняются какой-то жемчужно-белой жидкостью и начинают напоминать елочные шары. А затем падают. Рядом с высокими и толстыми стеблями есть тонкие круглые россыпи, которые они с осторожностью и опаской перешагивают.

Галлахер счастлив, когда солнце наконец спускается за горизонт и ему больше не нужно смотреть на это.

48

Третья ночь для Хелен Джустин – самая странная из всех.

Они проводят ее в камерах в полицейском участке на Уэтстон Хай Роад, после того как Паркс сделал небольшой крюк, чтобы проверить его. Он надеялся, что там будут нетронутые шкафчики с оружием. Их боеприпасы закончились в перестрелке в Стивенейдже, так что даже малейшее их пополнение было бы очень кстати.

Но шкафчика с оружием нет, ни открытого, ни закрытого. Есть доска с ключами, некоторые из которых от следственных клеток в подвале. Четыре клетки, вытянутые вдоль короткого коридора в дальнем конце от гауптвахты. Дверь на лестничной клетке деревянная, толщиной в два дюйма, со стальными прутьями с внутренней стороны.

– Номер в гостинице, – говорит Паркс.

Джустин думает, что он шутит, но потом видит, что нет, и приходит в ужас.

– Зачем нам запираться здесь? – напирает она. – Это ловушка. Здесь только один выход, и, как только мы запрем дверь, мы станем слепы. У нас не будет никакого способа посмотреть, что происходит выше.

– Все верно, – признает Паркс. – Но мы знаем, что нас ищут юнкеры. А теперь мы входим в область, имевшую самую большую плотность населения во всей стране. Где бы мы ни остановились, мы сохраним за собой определенный периметр. А закрытая стальная дверь – самый прочный периметр, что я могу придумать. Свет наших фонарей никто не увидит, а звуки, скорее всего, не достигнут поверхности. Мы останемся в безопасности, не привлекая лишнего внимания к себе. Трудно представить себе что-то получше.

Никто не спорит, все снимают рюкзаки и кладут их на пол. Колдуэлл падает спиной к стене, а затем скользит вниз и садится на корточки. Это ни разу не означает, что она согласна с Парксом. Просто она слишком устала, чтобы идти дальше. Рядовой Галлахер открывает последние несколько банок консервов из дома Уэйнрайта.

Это приказ, нет смысла спорить.

Они прикрывают дверь, чтобы можно было включить фонарики, но не запирают на замок; клаустрофобия уже проникла в них, и поворот ключа в замочной скважине кажется им безвозвратным шагом. Пока они едят, бессвязный разговор скатывается в тишину. Паркс, скорее всего, прав – их голоса не доносятся до поверхности, но внутри резонирующего убежища они звучат довольно громко.

Когда они заканчивают с едой, то по одному пропадают в караульном помещении, где справляют свои нужды. Там нет источников света, поэтому они получают что-то вроде личного пространства и личной жизни. Джустин понимает, что Мелани никогда не нужна была туалетная комната. Она смутно помнит, что на каком-то брифинге по прибытии на базу получила пакет с заметками Колдуэлл по пищеварительной системе голодных. Гриб поглощает и использует все, что съедает или выпивает человек. Нет необходимости справлять нужду, потому что нечего выводить из организма.

Паркс запирает наконец дверь. Ключ застревает в замке и проворачивается с большим трудом. Джустин представляет, что было бы с ними, если бы ключ сломался. Это, черт подери, твердая дверь.

Они разошлись по камерам. Колдуэлл и Галлахер взяли себе отдельные, Мелани спит вместе с Джустин, а Паркс – на коврике у лестницы с винтовкой наготове.

Когда последний фонарик выключается, тьма оседает на них, как будто имеет вес. Джустин не спит, а смотрит на нее.

49

Мелани думает: мечты сбываются, когда ты этого уже не так хочешь. Ты уже перестал мечтать об этом, поэтому сейчас чувствуешь себя отзвуком того, что волновало тебя когда-то в прошлом.

Она лежит в клетке, немного напоминающей ее камеру на базе. Но она здесь вместе с мисс Джустин, чье плечо касается ее спины, покачиваясь в такт дыханию. Счастье настолько ее переполняет, что кажется, она не вынесет больше.

Но здесь они не могут остаться жить. Это просто остановка на пути, полном неизвестности. Некоторая неизвестность внутри нее, а не в мире. Она голодная, и это чувство будет возвращаться вне зависимости от того, что она делает. Она должна быть в наручниках и наморднике, чтобы не съесть кого-нибудь случайно.

И жили они долго и счастливо.

Так закончилась история, которую она написала, но в реальном мире все закончится не так. Маяк не примет ее. Или примет и разрежет на кусочки. Счастливый конец для мисс Джустин не является таковым и для нее.

Ей вскоре придется оставить мисс Джустин и уйти одной, чтобы искать свое счастье. Она будет как Эней, сбежавший из Трои после ее падения, – он плавал в море, пока не причалил у Лация и не основал новую Трою, которая стала называться Римом.

Но теперь она серьезно сомневается в том, что принцы будут сражаться за нее где-нибудь в этом мире, который так красив, но полон старых и поломанных вещей. И она уже скучает по мисс Джей, хотя пока они вместе.

Она думает, что никого больше не будет любить так сильно.

50

Четвертый день – день чуда, которое сваливается на Кэролайн Колдуэлл с ясного неба.

Хотя оно не такое уж и ясное, если честно. Уже нет. Погода изменилась. Мелкий дождь промочил их одежду, еда закончилась, и все впали в уныние. Паркс беспокоится о зэд-блокаторе, когда раздает его всем. Помазав себя перед тем, как открыть дверь, они поняли, что его осталось совсем немного и теперь придется идти особенно осторожно. А впереди еще как минимум три дня пути. Если им не удастся пополнить его запасы, у них будут неприятности.

Двигаясь по-прежнему на юг, им нужно пройти через северный Лондон, центральный Лондон и южный Лондон. Даже у молодого рядового, замечает Колдуэлл, шок и трепет прошли. Единственный, кто продолжает смотреть на каждую новую вещь с неистощимым интересом, это испытуемый номер один.

Что касается Колдуэлл, она думает о многом. О грибковых мицелиях, растущих в субстрате клеток млекопитающих организмов. О рецепторе ГАМКА в мозге человека, который тормозит передачу нервного возбуждения и отвечает на реакцию организма на гамма-аминомасляную кислоту. Но самый актуальный вопрос – почему теперь вокруг так мало голодных, хотя вчера они много раз видели толпы из нескольких сотен.

У Колдуэлл есть ряд гипотез на этот счет: результат зачистки неинфицированными, конкуренции с другими видами животных, распространения заболевания в среде голодных, неизвестного побочного эффекта самого Офиокордицепса и так далее. Существование павших – плодовитых голодных, – очевидно, тоже является фактором – с утра они видели их так много, что исключением из правил это точно не является, – но навряд ли это единственное объяснение. Для такого должен быть миллион причин, а не десять. Еще больше Колдуэлл раздражает то, что она не видит никакого доказательства, которое склонило бы ее к одному или другому предположению.

Плюс ко всему – и это огорчает больше всего – ей трудно сосредоточиться. Боль от израненных рук стала настойчивой и мучительно пульсирующей, как будто у каждой ладони появилось свое сердцебиение, абсолютно не совпадающее с основным. Боль в голове пытается идти в ногу с руками. А ноги настолько ослабли и стали невесомы, что непонятно, как они вообще умудряются нести тело. Больше похоже, что она – заполненный гелием воздушный шар, подпрыгивающий на каждом шагу.

Хелен Джустин говорит ей что-то, судя по возрастающей интонации; это вопрос. Колдуэлл не слышит, но кивает, чтобы его не повторяли.

Возможно, в половозрелом возрасте Офиокордицепс ведет себя иначе, не так, как в несозревшем. Миграционное поведение или усидчивость. Патологическая светочувствительность или какая-нибудь другая параллель с рефлексом поиска высоты у инфицированных муравьев. Если бы она знала, куда ушли голодные, она могла бы начинать строить модель механизма, которая, возможно, привела бы ее к пониманию принципов работы гриба – основным функциям нейронового интерфейса.

Весь день перед ней расплывается, как во сне. Все происходит как бы в стороне от нее, лишь иногда приближаясь, чтобы отчитаться. Они находят скопление павших голодных, которые плодоносят так же, как и другие, – но эти так близко лежат друг к другу, что стволы, тянущиеся из них, срослись, образовав непроходимые заросли.

В то время как другие зачарованно разглядывают грибную поляну, Колдуэлл опускается на колени и поднимает один из упавших спорангиев. Он кажется довольно прочным на взгляд и на ощупь, но весит очень мало. Держать его в руке очень приятно благодаря гладкой поверхности. Никто не видит, как она осторожно кладет его в карман халата. Когда сержант оборачивается на нее, она снова поправляет бинты и выглядит так, будто все время этим занималась.

Они идут бесконечно. Время удлиняется, перемалывается, перематывается и повторяется, как зажеванная пленка моргает одним кадром, который – в отсутствие внутренней логики – кажется мрачно знакомым и безвыходным.

– Двигаемся осторожно, – говорит Паркс. – Не думайте, что эти шарики пусты.

В своей лаборатории на базе у Колдуэлл был корректор объема газа SEVC-d, с помощью которого можно было измерить самые незначительные изменения в ионных потоках на поверхности мембраны живых нервных клеток. Она никогда не тренировалась настраивать его максимально точно, но это не было помехой, потому что инфицированный кордицепсом и здоровый субъект имеют абсолютно разные темпы изменения электрической активности. Изменение в зараженной среде велико и непредсказуемо. Теперь ей интересно, как это соотносится с другой переменной, которую она не смогла раньше обнаружить.

Чья-то рука касается ее плеча. «Пока нет, Кэролайн, – говорит Хелен Джустин. – Они пока проверяют это».

Колдуэлл смотрит вниз на дорогу. И видит, что стоит впереди, ярдах в ста.

Она боится сначала, что это может быть галлюцинация. Она знает, что страдает от крайней усталости и легкой дезориентации, возникшей либо от инфекции, которую подхватила, когда поранила руки (маловероятно), либо из неочищенной воды, которую они пили.

Игнорируя Джустин, она идет вперед. В любом случае, сержант уже обошел эту штуку и подал знак, что все чисто. Нет причин разворачиваться.

Она поднимает руку и касается холодного металла. В завитушках лепного хрома, из-под мантии, пыли и грязи, он говорит с ней. Говорит свое название.

Это «Розалинд». «Розалинд Франклин».

51

Кэролайн Колдуэлл была воспитана так, что сомнений во втором законе термодинамики у нее не возникало. В естественном термодинамическом процессе есть увеличение суммы энтропий систем-участников (невозможен круговой процесс, единственным результатом которого является передача теплоты от менее нагретого тела к более нагретому). Никаких «если», «и», «но». О каком хорошем поведении можно говорить, когда стрелка всегда показывает одно и то же время. Через сувенирный магазин к выходу, без штампа на запястье, ничего не позволит вам опомниться и выбрать другой путь.

Двадцать лет прошло с тех пор, как «Чарли» и «Рози» отправились в плавание. Двадцать лет назад их запустили – без нее, – и они не смогли выплыть в тонущем мире. И вот «Рози» смотрит Кэролайн Колдуэлл в глаза, как тихоня, если хотите.

«Рози» одним своим существованием здесь опровергает второй закон. Пока она еще остается Virgo intracta, не разграбленной и не сожженной.

– Дверь заперта, – говорит сержант Паркс. – Никто не отзывается.

– Посмотри на пыль, – предполагает Джустин. – Этот фургон здесь очень и очень долго.

– Хорошо, я думаю, мы должны взглянуть, что внутри.

– Нет, – визжит Колдуэлл. – Не надо! Не трогайте дверь!

Все поворачиваются к ней, удивляясь ее внезапной горячности. Даже испытуемый номер один смотрит на нее своими серо-голубыми глазами, не моргая.

– Это лаборатория! – говорит Колдуэлл. – Мобильный объект исследования. Если мы нарушим герметичность, мы можем поставить под угрозу все, что находится внутри. Образцы. Незаконченные эксперименты. Все, что угодно.

Сержант Паркс не выглядит впечатленным.

– Вы действительно думаете, что сейчас это так важно, доктор?

– Я не знаю! – мучительно говорит Колдуэлл. – Но я не хочу рисковать. Сержант, этот автомобиль послали сюда, чтобы исследовать патоген, его экипаж составляли лучшие умы человечества. Никто не знает, что они нашли, что узнали. Если вы ворветесь туда, вы можете причинить огромный вред!

Она встает между ним и транспортным средством. Но в этом нет необходимости. Он и не пытается подойти к двери.

– Да, – произносит он мрачно. – Но я думаю, в этом нет проблемы. Видите эту внушительную металлическую пластину? Мы не проникнем внутрь в ближайшее время. Если только не найдем лом, но даже тогда…

Колдуэлл напряженно думает секунду, роясь в своей памяти.

– Вам не нужен лом, – говорит она.

Она показывает ему, где скрыт аварийный люк – между двумя кронштейнами снизу, по левому борту, рядом с центральной дверью. Затем, опираясь левой забинтованной рукой на машину, она спускается на колени и пытается нащупать рукоять на днище, рядом с передним мостом. Она помнит – думает, что помнит, – расположение гнезда, но его не оказывается там, где она думала. Через несколько минут слепых поисков ей удается найти слот с ручкой. Там внутри блок, с помощью которого можно было управлять «Рози» снаружи, например в условиях нападения. Создатели этого чуда техники предвосхитили ряд ситуаций, в которых «Рози» было бы необходимо управлять снаружи, без ущерба для всего, что находится внутри, будь то последствия взрыва или град пуль.

– Откуда ты знаешь обо всем этом? – спрашивает ее Джустин.

– Я была связана с проектом, – односложно напоминает ей Колдуэлл. Она привирает, но не краснеет. Боль от этих воспоминаний куда глубже, чем смущение, и ничто не заставит ее сказать еще хоть слово на эту тему, напомнить, что она была двадцать седьмой в списке возможных членов экипажа для «Рози» и «Чарли».

Пять месяцев ее обучали использовать бортовые системы только для того, чтобы в конце концов сказать, что она им не нужна. Двадцать шесть других биологов и эпидемиологов, по мнению руководителей миссии, обладали более нужными навыками и опытом, чем Колдуэлл. Поскольку полный комплект ученых для обеих лабораторий был двенадцать человек, то она даже не была в списке первых на замену. «Чарли» и «Рози» отплыли без нее.

До сих пор она считала, что они сгинули в пучине морской, – потерялись где-то в городе, не в состоянии продвигаться или отступать, окруженные сотнями голодных, или попали в засаду юнкеров-мусорщиков. Эта мысль утешала ее немного – не потому, что те, кто обидел ее, уже погибли со своей преданностью Ее Величеству, а потому, что такое низкое положение в списке сохранило ей жизнь.

Конечно, стоит немного порассуждать, и получится, что ее выживание является побочным эффектом ее посредственности.

Но это вздор, и в этом не будет сомнений, когда она найдет вакцину. Отказ в получении места на «Чарли» или «Рози» будет ироничной сноской в ее истории, как якобы плохие оценки Эйнштейна на выпускных экзаменах по математике.

Только теперь эта сноска получает дополнительную пикантность. Они сделали эту лабораторию для нее, но не знали об этом. Послали «Рози» сюда, чтобы перехватить ее по пути.

Паркс и Галлахер поворачивают рукоятку, которую не смогла сдвинуть с места Колдуэлл. Дверь отъезжает назад медленно, по полдюйма в секунду. Спертый воздух вытекает наружу, заставляя сердце Колдуэлл бешено стучать. Герметичность это хорошо. Что бы ни произошло с экипажем «Рози», все приборы должны были остаться исправными.

Как только проем становится достаточно широкий для нее, Колдуэлл делает шаг вперед.

И упирается в сержанта Паркса, который встал у нее на пути.

– Я первый, – говорит он ей. – Извините, док. Я знаю, вам очень интересно взглянуть, что там и как, и вы сделаете это. После того, как я проверю, не обосновался ли там кто-нибудь.

Колдуэлл начинает доказывать сержанту, почему «Рози» должна быть пустой, но он не слушает. Он уже ушел внутрь. Рядовой Галлахер стоит у двери и смотрит на нее с опаской, вдруг она попытается прорваться туда, оттолкнув его в сторону.

Но она стоит не двигаясь. Если она права, то там безопасно, но по этой же причине спешить ей некуда. А если нет, если герметичность автомобиля была нарушена каким-то образом, то, конечно, сержант справится со всем куда быстрее и без лишнего риска, в отличие от нее. Таким образом, здравый смысл подсказывает, что надо дождаться, пока он не закончит осмотр.

Но она почти бьется в конвульсиях оттого, что нужно ждать. Этот дар предназначен для нее, и никого больше. Кроме нее, никто не может использовать те приборы, что внутри. Точнее те, что могут быть там, поправляет она себя. После стольких лет никто не знает, что могло случиться с драгоценным оборудованием в лабораториях «Рози». В конце концов, что могло вытащить экипаж и разделаться с ним, не причиняя вреда тому, что внутри? Наиболее вероятным объяснением герметично закрытой двери и даже не поцарапанной снаружи краски является заражение одного или более членов экипажа. Она представляет, как они носятся по лабораториям в приступе голода, съедая все образцы, разбивая центрифуги, сталкивая чашки Петри, полные тщательно инкубируемых образцов.

Сержант Паркс возвращается, качая головой. Колдуэлл так живо представляла себе все сценарии бедствия, что воспринимает его жест, как приговор. Она кричит и бежит к двери, где Паркс останавливает ее, положив руку на плечо.

– Все хорошо, док. Все чисто. Только тело в водительском сиденье, и он, кажется, застрелился. Но прежде, чем мы войдем туда, расскажите мне об этом месте, потому что оно за гранью моего понимания. Там есть что-то, о чем мне нужно знать? Что угодно, что может представлять опасность?

– Ничего, – говорит Колдуэлл, но потом, как педантичный ученый, добавляет: – Ничего, о чем мне бы было известно. Позвольте мне взглянуть, и я дам вам окончательный ответ.

Паркс отходит в сторону, и она заходит, чуть дрожа, но пытаясь это скрыть.

Лаборатория полна всего. Всего.

В дальнем конце, прямо напротив, она видит кое-что, что видела раньше только на фотографиях, но она знает, что это, и какую работу он выполняет, и как он это делает.

Это ATLUM. Автоматический токарный ультрамикротом с лентой.

Это Святой Грааль.

52

«Розалина Франклин» вызывает трепет у доктора Колдуэлл и сержанта Паркса, по разным причинам конечно, но первое впечатление Хелен Джустин резко отрицательное. Тут чертовски холодно, смахивает на гробницу и пахнет жидкостью для бальзамирования. А судя по лицу Мелани, у нее еще меньше энтузиазма.

Перед ними обеими тут же всплыли недавние и несчастливые воспоминания о лабораториях, в особенности тех, в которых есть Кэролайн Колдуэлл. А «Рози», как раз и есть, по словам Колдуэлл, лаборатория на колесах. Но здесь также есть кровати и кухня, поэтому это и гигантский передвижной дом. И еще огнеметы и башни с крупнокалиберными пулеметами, поэтому это еще и танк. Тут всем найдется место.

На самом деле она такая большая, что в ней можно с комфортом пересечь все часовые пояса. Лаборатория здесь самое важное помещение и занимает почти половину доступного пространства. Спереди и сзади от нее есть две оружейные площадки, где два солдата могли стоять спиной к спине и смотреть в обе стороны от транспортного средства через окна-щели, один в один средневековые амбразуры. Каждая из этих станций могла быть быстро отрезана от лаборатории металлическими дверьми. Позади имеется что-то вроде машинного отделения. А спереди – комната для экипажа, где с десяток настенных кроватей и два биотуалета, кухня и за ней кабина, над которой установлен пулемет такого же калибра, как и на «Хамви», и такое количество кнопок и переключателей, как на пассажирском самолете.

Джустин и Мелани стоят на передней оружейной площадке и смотрят, чем занимаются остальные, на мгновение отключившись от всего.

Колдуэлл проверяет оборудование в лаборатории. У нее в руке список, который висел на стене, ближе к двери, с перечнем всех приборов, которые должны быть здесь по регламенту. Она сначала находит сам прибор, а потом осматривает его на наличие повреждений. Выражение лица у нее крайне сосредоточенное. Она, кажется, полностью забыла об остальных.

Паркс и Галлахер прошли вперед, мимо помещения для экипажа, в кабину. Там они с чем-то борются – по-видимому, с телом, о котором упомянул Паркс. Через некоторое время они выносят его оттуда, завернутое в одеяло. Оно источает неприятный запах, но не такой резкий и уже сильно старый.

– Двери спереди заперты, – ворчит Паркс. – Кажется, их удастся открыть только с помощью грубой силы. Которой у нас как раз нет.

Они выносят труп через центральную дверь, которую удалось открыть благодаря Колдуэлл. Джустин замечает сложную конструкцию стальных арматур и пластиковых листов на внутренней стороне двери. Она подозревает, что это складной шлюз. В шкафу рядом с ним она находит шесть запечатанных костюмов химзащиты с огромными шлемами цилиндрической формы с узким козырьком, похожие на головы роботов в фильмах 1950-х. Те люди, которые разрабатывали их, действительно учли все.

Но, видимо, это не помогло людям, которые ехали в «Рози».

Джустин кладет руку на плечо Мелани, и та вскакивает на месте. Такая реакция заставляет Джустин повторить свой жест.

– Извини, – говорит она.

– Все хорошо, – бормочет Мелани, глядя на нее. Голубые глаза ее бездонны. Обычно ее эмоции находятся на поверхности, но теперь, под слоем из нервов и общего несчастья, они опускаются на глубину, и Джустин не знает, как их интерпретировать.

– Мы, вероятно, не останемся здесь надолго, – заверяет она девочку.

Но в ее словах слышится пустота. Она не уверена.

Когда Паркс и Галлахер возвращаются, они говорят с доктором Колдуэлл в приглушенных тонах, быстро. После Галлахер уходит в кабину для экипажа, а Паркс – в конец автомобиля.

Любопытствуя, Джустин следует за ним в машинное отделение.

Здесь Паркс осматривает пластины, по размеру напоминающие части от электрогенератора. Он обходит всю конструкцию несколько раз, задумчиво изучая ее. Затем открывает шкафчики на стенах, проверяя их содержимое. В первом почти миллион инструментов на любой вкус и цвет, все аккуратно установлены в стойки. Во втором – катушки проволоки и металлические детали, завернутые в пропитанную маслом упаковку, и коробки разных размеров с длинными номерами. В третьем – инструкции, которые Паркс, нахмурившись, пролистывает.

– Думаешь, сможешь починить? – спрашивает его Джустин.

– Может быть, – говорит Паркс. – Я, конечно, не эксперт, но могу попытаться. Эти инструкции по ремонту написаны для идиотов. А для идиота я читаю довольно неплохо.

– Это займет время.

– Скорее всего. Но боже, в этой штуке столько огневой мощи, что она может потягаться с большинством армий на свете. Стопятидесятипятимиллиметровые орудия. Полевые огнеметы. Стоит попробовать починить эту махину, разве нет?

Джустин хочет сказать Мелани, что они, вероятно, останутся здесь дольше, чем планировалось, но обернувшись видит, что она стоит рядом.

– Мне нужно поговорить с сержантом Парксом, – говорит она.

Паркс поднимает голову от инструкций и бесстрастно смотрит на нее.

– Нам есть о чем? – спрашивает он.

– Да, – говорит Мелани и поворачивается к Джустин. – Наедине.

Джустин требуется время, чтобы осознать, что ее выгоняют.

– Хорошо, – говорит она, стараясь казаться равнодушной. – Я пойду помогу Галлахеру, чем бы он там ни занимался.

Она оставляет их. Она не может себе представить, о чем таком Мелани нужно поговорить с Парксом наедине, без нее. Эта неопределенность очень быстро перерастает в неловкость. Паркс, возможно, и забыл про поводок, но он по-прежнему видит в Мелани умное, но опасное животное – и тем опаснее, что обладает умом. Девочке нужно следить за тем, что она говорит ему. Поэтому, и не только, за ней нужно постоянно приглядывать.

Галлахер занят примерно тем же, чем и Колдуэлл, которая производит инвентаризацию запасов, – но он делает это в комнате для экипажа и уже закончил к тому моменту, когда пришла Джустин. Он показывает ей последний открытый шкаф. В нем лежит проигрыватель компакт-дисков и две стойки с дисками. Джустин чувствует, как воспоминания о музыке начинают оживать, когда она просматривает заглавия, которые, по меньшей мере, – эклектичный микс. Simon and Garfunkel. The Beatles. Pink Floyd. Frank Zappa. Fairport Convention. The Spinners. Fleetwood Mac. 1 °CC. Eurythmics. Madness. Queen. The Strokes. Snoop Dogg. The Spice Girls.

– Ты когда-нибудь слышал эти песни? – спрашивает она у Галлахера.

– Немного тут, немного там, – говорит он ей с тоской в голосе. Единственная аудиосистема на базе была подключена к учебному блоку и играла классику. У одного или двух из персонала были цифровые музыкальные плееры и ручные зарядные устройства, которые работали, если поворачивать ручку много раз. Но эти бесценные реликвии одержимо охранялись их владельцами.

– Вы думаете, у нас получится их послушать здесь? – спрашивает он.

Джустин не знает.

– Если Паркс починит генератор, то проигрыватель включится вместе со всем остальным. По идее, он был защищен здесь от всего, кроме температурных изменений. Но сырости тут нет, а это самое опасное. Если предохранитель не сгорел и электрические платы в порядке, то он будет играть. Не раскатывайте губу, рядовой, но сегодня вечером у вас может быть ужин и дискотека.

Галлахер внезапно посерел.

– Не думаю, – говорит он хмуро.

– В смысле?

Он широко разводит руками и пожимает плечами, кивая головой на ящики, которые уже обыскал.

– Ужина не будет.

53

Паркс собирает всех в комнату для экипажа, но присутствуют только четверо.

– Где Мелани? – требовательно спрашивает Джустин, моментально встревожившись и став подозрительной.

– Она ушла, – говорит Паркс. Но, видя вызывающий скепсис Джустин, добавляет: – Она вернется. Вышла ненадолго на улицу.

– Вышла на улицу? – повторяет Джустин. – Ей не нужно справлять никакую нужду из-за… особенностей организма. Так что если вы…

– Она не за этим вышла, – обрывает ее Паркс. – У нее своеобразный кофе-брейк. Я объясню позже, если ты настаиваешь, хотя она сильно просила не говорить тебе, так что решай. А сейчас у нас есть другие дела, которые нужно срочно обсудить.

Они сидят на койках первого этажа. Спальные стеллажи расположены в три ряда, так что им приходится наклоняться вперед, чтобы не задеть головами торчащие острые опоры кроватей второго яруса. В лаборатории было бы больше места, но все, кроме Колдуэлл, похоже, предпочитают не проводить слишком много времени в помещении, в котором сильно воняет формальдегидом.

Паркс кивает в сторону доктора Колдуэлл.

– По словам дока, мы сейчас сидим в научно-исследовательской лаборатории, предназначенной для свободного передвижения в городах, не подвергая при этом опасности экипаж. Ни атаки голодных, ни что бы то ни было другое не были помехой для такого транспорта.

И это была отличная идея, я не спорю. Только в какой-то момент произошло несколько неприятных вещей – не уверен, в какой именно последовательности. Генератор взорвался. Или что-то в машинном отделении, может быть, так как генератор выглядит относительно хорошо для моего отвратительно невежественного глаза.

– Может быть, у них закончилось топливо? – осмеливается Галлахер.

– Неа. Не закончилось. В качестве топлива они использовали высокооктановую смесь нафты и керосина, похожую на топливо для реактивных двигателей, и его у них было литров семьсот. И баллоны для огнеметов тоже заполнены – в крайнем случае они могли бы перекачать оттуда. Так что, скорее всего, это была какая-то механическая неисправность. Они должны были быть в состоянии справиться с ней, ведь у них было по нескольку запасных частей всего необходимого, но… они почему-то не сделали этого. Может, к этому времени они уже потеряли несколько человек, которые были лучшими механиками. Во всяком случае, когда мы починим генератор, мы разберемся, что к чему.

– А мы точно собираемся это делать? – спрашивает Джустин.

– У тебя есть план получше? Эта штука построена как танк. Почти как «Хамви», только намного больше. Если мы проделаем на ней весь путь до Маяка, то избавимся от огромного количества головной боли.

Джустин не может не заметить, что лицо доктора Колдуэлл потихоньку перекашивает самодовольная ухмылка. Это заставляет ее высказать довод против идеи, хотя она, очевидно, хороша.

– В таком случае мы точно не останемся незамеченными.

– Да, – соглашается Паркс. – Не останемся. Люди услышат нас за многие мили. И это им будет хорошим сигналом, чтобы свалить с нашего пути, потому что едва мы тронемся, остановить нас уже будет почти невозможно. Голодные, юнкеры, блокпосты – мы просто опускаем ногу и катимся дальше. Нам даже не нужно будет держаться улиц. Можем проехать дом наискосок. Единственное, что остановит большую и жирную «Рози» – это реки, но в шкафчике с инструкциями есть карты, на которых обозначены неразрушенные мосты, которые выдержат ее вес. Я думаю, мы обязаны хотя бы попытаться. Худшее, что может случиться, – это если один из этих мостов успел рухнуть за эти годы, тогда придется делать крюк. Даже если заскользит протектор или выяснится, что прокладка прохудилась, или что-то еще, мы все равно ничего не теряем. Хоть передохнем от марш-броска, который всех нас потрепал, особенно дока.

– Благодарю за заботу, – говорит Колдуэлл.

– Я не знаю, что это за слово, но всегда пожалуйста.

– Две вещи, – напоминает Джустин.

– Что?

– Ты сказал, что две вещи пошли не так. Генератор – первое. Что второе?

– Да, – говорит Паркс. – Я шел к этому. У них закончилась еда. В шкафах пусто. Ни одной проклятой крошки. Поэтому мой сценарий местного апокалипсиса таков. Они потеряли генератор и не смогли починить. Несколько дней или недель сидели здесь, ожидая, что их спасут. Но Катастрофа по-прежнему бушевала и никто не приходил. Наконец кто-то из них сказал: «К черту!», и они упаковали рюкзаки и отправились в путь. Один остался, по-видимому, охранять. Остальные ушли в закат. Может, они и дошли куда-нибудь, а может, нет. Скорее всего нет, потому что оставшийся охранять застрелился, а значит, спасение не прибыло. Что нам на руку.

Он пристально всех оглядывает.

– Если не считать, что мы рискуем оказаться в таком же положении, – продолжает он. – Я не знаю, сколько времени займет починка генератора, если мы вообще сможем его починить. Но пока мы будем пытаться или пока не бросим эту затею, мы остаемся здесь. Получается, что нам нужна пища, так же как и экипажу «Рози». Последнюю банку консервов из дома в Стивенейдже мы уже съели, а по пути сюда не нашли ни одного не сожженного или не разграбленного места. Тем не менее у нас много воды, но пить ее нужно постепенно и медленно, потому что пополнить ее запасы в округе точно нельзя (отсюда и до Темзы воды точно нет). Будем добывать еду, надеясь на удачу. Нам нужен супермаркет, в идеале – который не обшарили юнкеры или солдаты из Маяка, или дом, где хозяева устроили склад на случай апокалипсиса, а затем быстро погибли.

Джустин вздрогнула от такого бессердечного расчета.

– Мы будем искать в тех же местах, в которых искал экипаж, – замечает она. Паркс смотрит на нее и пожимает плечами. – Я имею в виду, что логично предположить, что они обыскали все близлежащие здания, перед тем как отказаться от этой суперкрепости и отправиться в путь налегке. Если бы здесь где-то была еда, которая лежала бы и ждала, пока ее найдут, они бы нашли ее.

– С этим не поспоришь, – говорит Паркс. – Проблема питания вполне серьезна. Вне зависимости от того, остаемся мы здесь или двигаемся дальше, хотя если остаемся, на день или два, пока я буду возиться с генератором, эта проблема актуальней. Так что решение, может быть, жизни и смерти, зависит от нас всех. Я был бы рад решить за всех, но, как вы напомнили мне пару дней назад, мисс Джустин, вы больше не под моим командованием. И док тоже. Так что я рад поставить вопрос на голосование.

– Должны ли мы остаться или идти? Поднимите руку те, кто за то, чтобы починить генератор и приехать домой на стиле.

Рука Колдуэлл моментально взметается в воздух, Галлахера немного медленнее. Джустин в меньшинстве.

– Вы потерпите? – спрашивает ее Паркс.

– У меня нет выбора, не так ли? – говорит Джустин. Ее настороженность по поводу «Рози» имеет гораздо больше общего с той же напряженностью Мелани и событиями последнего дня на базе, чем с любым рациональным возражением. Она, конечно, видит всю привлекательность дальнейшего пути в безопасности и комфорте огромного бака. Нет больше засад. Нет бесконечного напряжения. Нет постоянного страха при любом звуке или движении.

С другой стороны, Колдуэлл все еще похожа на кошку, только что расправившуюся с банкой сметаны. А ум и желудок бунтующей Джустин против того, чтобы проводить лишние минуты в замкнутом пространстве вместе с доктором.

– Я хочу наружу, – выпаливает она Парксу. – То есть если я вам не нужна для починки генератора, то я бы пошла с Галлахером искать еду.

– Я и думал отправить вас обоих, – соглашается Паркс. – Все равно бесполезно прикасаться к генератору, не зная, что к чему и какие детали вышли из строя. Поэтому пока я буду в основном читать инструкции. Тем не менее осталось еще три часа до заката, так что если вы «за», я думаю, вам стоит пойти и использовать их с толком. Оставайтесь на связи при помощи раций. Если возникнут проблемы, я приду вам на помощь настолько быстро, насколько смогу. Доктор Колдуэлл, я освобождаю вас от этой обязанности, потому что ваши руки до сих пор в плохом состоянии и вы навряд ли сможете много унести на себе. Кроме того, у нас всего два рюкзака.

Джустин удивлена, что сержанту надоело оправдываться. Он задумчиво смотрит на Колдуэлл, как будто хочет еще что-то сказать.

– Ну, есть много вещей, которые я могу здесь делать, – говорит Колдуэлл. – Начну с системы фильтрации воды. В теории, «Рози» может конденсировать воду из окружающего воздуха. После того как генератор заработает, мы могли бы получать воду из воздуха.

– Неплохо, – говорит Паркс и поворачивается к Джустин. – Вам лучше выдвигаться, если хотите успеть до темноты.

Но она не готова идти. Она беспокоится о Мелани и хочет знать правду.

– Мне нужно поговорить с вами, – обращается она Парксу и добавляет: – Наедине.

Паркс пожимает плечами.

– Хорошо, только быстро.

Они возвращаются в машинное отделение. Она открывает рот, но Паркс опережает ее, передав ей свою рацию.

– В случае, если вы с Галлахером потеряете друг друга, – объясняет он. – В кабине «Рози» передатчики намного более мощные, чем эти портативные, так что возьмите каждый по рации.

Джустин кладет устройство в карман, даже не глядя на него. Она не хочет, чтобы ее отвлекали всякой чепухой.

– Я хотела бы знать, что вам сказала Мелани, – говорит она Парксу. – И куда она ушла.

Паркс чешет шею.

– В самом деле? Даже несмотря на то, что она просила не рассказывать вам?

Она выдерживает его взгляд.

– Ты позволил ей уйти одной. Я уже чертовски хорошо знаю, что ты не видишь риска для Мелани и тем более не хочешь брать его во внимание. Но я хочу знать, почему ты решил, что отправить ее туда одну – хорошая идея.

– Ты ошибаешься, – говорит Паркс.

– Неужели? В чем?

– В отношении меня. – Он сажает свою задницу на открытую крышку генератора и складывает руки. – Ну, не совсем ошибаешься, хорошо. Пару дней назад я сказал, что мы должны отпустить ее. С того момента она дважды выключила утюг и спасла нас от пожара, и к тому же стала отличным разведчиком. Я бы не хотел потерять ее.

Джустин открывает рот, но Паркс не закончил.

– Кроме того, она может привести за собой хвост, поэтому разрешать ей бродить одной – это не то решение, которое принимается без оглядки на возможные последствия. Но после того, что она мне сказала, это был наименее худший вариант.

Во рту у Джустин стало еще суше, чем было.

– Что она тебе сказала? – требует она.

– Она сказала, что наш зэд-блокатор больше не пашет, Хелен. Слишком тонкий слой с утра мы нанесли, два тюбика на четверых. Я думал, что здесь остались его запасы, но нет. Здесь есть только синий гель, который доктор Колдуэлл использует в лаборатории, но это всего-навсего дезинфицирующее средство. Запах оно не маскирует.

Она чувствовала наш запах весь день и сходила с ума от голода. Она испугалась до смерти и собиралась вырваться и укусить одного из нас. Тебя, точнее. И именно поэтому она не хотела, чтобы я тебе все это говорил. Она не хочет, чтобы ты считала ее опасным животным. Она хочет быть для тебя ребенком из твоего класса.

Джустин чувствует, как все вокруг поплыло. Она откидывается на холодный металл стены и прижимает к нему голову, чтобы прийти в себя.

– Я… – говорит она, – так и думаю о ней.

– Вот и я ей сказал то же самое. Но это не сделало ее менее голодной. Поэтому я отпустил ее.

– Ты?..

– Вывел ее отсюда. Снял наручники, и она пошла. Они лежат здесь и ждут, когда она вернется. – Он открывает один из шкафчиков и показывает ей наручники вместе с поводком, аккуратно лежащие рядом. – Я показал ей, как снять намордник, хотя она уже и сама догадалась. Всего пара кожаных ремешков. Она собирается бродить там, пока не найдет чего-нибудь поесть. Что-нибудь большое. План – наесться до отвала. Не вернется, пока не наполнит живот. Может, это удержит рефлекс на некоторое время.

Джустин думает о пути, который Мелани проделала с ними сегодня. Она понимает теперь, от чего так страдала девочка. Вот чего она не понимает – так это почему Паркс изменил свое мнение о наморднике и наручниках. Она сбита с толку и немного обижена. Неужели нужно разорвать ее связь с Мелани, чтобы другие – Паркс особенно! – прониклись к голодной девочке доверием.

– Ты не боялся, что она тебя укусит? – спрашивает она. Но услышав в своем голосе ехидные интонации, затихает. – Я имею в виду… ты думаешь, мы сможем оставить ее с нами, даже если она постоянно будет чувствовать голод?

– Ну нет, – невозмутимо говорит Паркс. – Поэтому я и позволил ей уйти. Или ты спрашиваешь, боялся ли я снимать с нее наручники? Нет, потому что держал ее на мушке. Она необычный ребенок, скорее даже уникальный, но она все равно голодная. Уникальной ее делает осознание этого факта. Она не дает себе слабины. Многие люди могли бы брать с нее пример.

Он протягивает ей свой пустой рюкзак.

– Ты имеешь в виду меня? – возмущенно говорит Джустин. – Ты думаешь, я не тяну свой вес?

Было бы неплохо иметь весомый аргумент против такого заявления Паркса к вечеру, но он, кажется, не намерен долго болтать.

– Нет, я не имею в виду тебя. Я в целом.

– Люди в целом? Ты что, философствовал?

– Я был сварливым ублюдком. Эту форму я ношу почти всегда. Я думаю, ты заметила.

Она колеблется, переминаясь с ноги на ногу. Джустин не думала, что Паркс способен быть самокритичным. Но она и не думала, что он способен поменять свое мнение.

– Есть еще какие-нибудь правила? – спрашивает она, опять стараясь уколоть его, не в силах успокоиться. – Как выжить во время шопинга? Лучшие советы по современной жизни в городе?

Паркс уделяет вопросу больше внимания, чем она ожидала.

– Используй последний зэд-блокатор из этого тюбика, – говорит он. – И не умри.

54

Галлахер хотел бы идти один.

Не то чтобы ему не нравилась Хелен Джустин. По правде говоря, совсем наоборот. Она ему очень даже нравится. Он думает, что она действительно красивая. Более того, она не раз была главной героиней его сексуальных фантазий, играя роль опытной и развращенной зрелой женщины, которой он годился в сыновья. Много раз она учила его, и не всегда в переносном смысле.

Поэтому ему так неловко отправляться на вылазку с ней. Он боится сказать или сделать что-то действительно глупое. Он боится оказаться в положении, когда нужно быстро принять решение, а он не может, потому что слишком много думает о ней. Он боится, что не сможет скрыть своего страха.

То, что они не могут даже разговаривать друг с другом, не помогает делу. Хорошо, они перешептываются каждый раз, когда доходят до перекрестка, чтобы решить, куда идти дальше. Но все остальное время они идут как в замедленной съемке и в полной тишине, как их учил сержант Паркс.

Такое ощущение, что здесь недавно прошел вооруженный до зубов отряд. В первый час после того, как они вышли из бронированного грузовика с глупым именем, они встретили всего четверых голодных, и они все были далеко.

Затем они находят первого мертвого. Он плодоносит, как и все остальные, которых они видели, исключение в том, что этот лежит на животе и большой белый стебель пробил себе путь из спины бедного ублюдка. Хелен Джустин смотрит на него, болезненная и мрачная. Галлахер догадывается, что сейчас она думает о маленьком голодном ребенке. Как мать до Катастрофы, переживающая за свою маленькую дочь в этом огромном мире, в котором так много больных.

Да. Мир полон больных людей. Он связан с многими из них. И встретил их еще больше, когда база пала. Одна из причин его беспокойства сейчас – наверное, самая главная – ощущение, что он движется в направлении, которое не имеет никакого смысла. Конечно, он идет домой. Но это как положить ногу назад в капкан после того, как тебе удалось из него выбраться. Но вернуться на базу они не могут, это факт. Нет больше никакой базы, а ублюдки, которые разрушили ее, возможно, по-прежнему преследуют их. К сожалению, Галлахер не может смотреть на Маяк как на убежище. Он видит его только в качестве раскрытой пасти чудовища, готовой проглотить его.

Он пытается стряхнуть с себя отчаяние. Он пытается выглядеть и чувствовать себя как солдат. Он хочет, чтобы Хелен Джустин чувствовала себя защищенной рядом с ним.

Они держат свой путь вниз по длинной улице с магазинами по обеим сторонам, которые уже давно разграбили. Они на виду – легкая цель для тех, кто пришел сюда первым. Возможно, большинство из них разграбили в первые дни Катастрофы.

Так что теперь они перебросили свое внимание на дома в маленьких переулках, которые не так бросаются на глаза. Сперва нужно проверить, есть ли там голодные. И при этом нельзя шуметь во время взлома, потому что шум соберет всех голодных в округе. После того как вы попали внутрь, нужно провести еще одну разведку. Каждый из этих домов может быть гнездом для голодных – бывших жителей или непрошеных гостей.

Дело движется медленно, и это давит на нервы.

Удручает и то, что морось сейчас переросла в настоящий ливень. На них помочились с мрачного, серого неба.

И в последнюю очередь это скучно, если что-то может быть действительно страшным и скучным одновременно. Все дома для Галлахера на одно лицо. Темно. Затхлый запах с мягкими коврами под ногами, трухлявые шторы и черная плесень на стенах внутри. Беспорядок в офисах, где миллион вещей, единственная задача которых – лежать на вашем пути, чтобы вы споткнулись о них. Как будто люди до Катастрофы только тем и занимались всю жизнь, что строили себе коконы из мебели и украшений, книг и игрушек, фотографий и любого другого дерьма, что им удавалось найти. Как будто они надеялись переродиться в этом коконе. Некоторым из них это удалось, конечно, но немного не так, как они рассчитывали.

В большинстве домов Джустин и Галлахер задерживаются ненадолго, чтобы проверить кухню. В некоторых есть еще подсобка или гараж, который они тоже проверяют. Они держатся подальше от холодильников и морозильных камер, которые будут наполнены вонючим гнойным дерьмом. Консервы и любые другие продукты с большим сроком годности – вот что им нужно.

Но их нет. Кухни пусты.

Они проходят по соседней улице с аналогичным результатом. В самом конце виднеется гараж с ярко-зеленой дверью. Они хотели идти дальше, но он рядом с разграбленным магазином на углу, и Джустин сначала замедляется, а потом и вовсе останавливается.

– Вы думаете о том же, о чем и я? – спрашивает она Галлахера.

Он ни о чем не думал, пока она не спросила его, но теперь он быстро включился и, есть ли ему что сказать, помимо пресловутого «эмм»?

– Гараж, возможно, принадлежит магазину? – пытается угадать он.

– В точку. И кажется, внутри никто не успел побывать. Давайте взглянем, рядовой.

Они пытаются открыть дверь гаража, которая заперта изнутри. Она сделана из какого-то легкого тонкого металла, что, с одной стороны, хорошо (не составит труда вскрыть такую дверь), а с другой – плохо (что бы они с ней ни делали – это будет очень громко).

Галлахер вставляет штык винтовки в пазы с одной стороны двери и отходит от нее. С громким пронзительным визгом металл начинает сгибаться. Когда в образовавшуюся щель получается просунуть пальцы, они хватаются за край и продолжают отгибать его медленно и неуклонно. Он по-прежнему издает громкий скрежет, но они ничего не могут с этим поделать.

Им удалось отогнуть треугольник, самая длинная сторона которого где-то три фута. Потом останавливаются и нервно озираются по сторонам, напряженно вслушиваясь в наступившую тишину. С обоих концов улицы ничего, ни звука.

Они встают на четвереньки и заползают внутрь. Галлахер щелкает фонариком, и луч света бежит вокруг.

Гараж заставлен коробками.

Большинство из них пустые. Но в некоторых что-то есть, к сожалению, не еда – газеты, журналы, детские игрушки и канцелярские принадлежности. Но в оставшихся… ну да, еда, правда, в основном закуски. Пакеты чипсов, арахиса, попкорна. Шоколадные батончики и печенье. Конфеты длиной с пулю. Индивидуально упакованные рулеты Swiss (швейцарские?).

И бутылки. Все виды бутылок. Лимонад, и фанта и спрайт, кока-кола и сок из черной смородины и имбирное пиво. Не вода, но почти все, что можно себе представить, если ограничить воображение сахарином и диоксидом углерода.

– Думаешь, это еще не пропало? – шепчет Галлахер.

– Есть только один способ проверить, – шепчет в ответ Джустин.

Они начинают испытание вслепую, разрывая пластиковые пакеты и осторожно помещая в рот их содержимое. Чипсы не проходят его, мягкие и рассыпчатые, с кислым привкусом, прилипшим к ним. Они их быстро выплевывают. Но печенье в порядке.

– Гидрогенизированные масла, – говорит Джустин, не успев прожевать (крошки вылетают изо рта). – Срок годности до взрыва гребаной вселенной.

Арахис лучше всего. Галлахер не может поверить, что его вкус, соленый и насыщенный, похож на мясо. Он съедает три пакета, и только после этого ему удается взять себя в руки и остановиться.

Когда он поднимает голову, Джустин с ухмылкой смотрит на него, – но это дружеская улыбка, а не злобная. Он громко смеется, радуясь, что они вдвоем разделили этот нелепый праздник и что в темноте гаража она не видит, как он покраснел.

Он кричит сержанту по рации, что они принесут домой бекон. Или, по крайней мере, еду, в которой есть бекон в качестве приправы. Паркс говорит, чтобы они загружались и возвращались, принимая его сердечные поздравления.

Они набивают рюкзаки и карманы и еще берут в руки несколько коробок. Спустя десять минут осторожно высовываются на улицу.

Они направляются домой в состоянии эйфории. Они отлично справились с ролью охотников-собирателей. Теперь они тащат мамонта обратно в пещеру. Костер будет гореть в темноте, и будет пир, и будут истории.

Ну, может, не совсем так. Но крепкая дверь, достойная еда и Флитвуд Мак, этого у них не отнять.

55

Доктор Колдуэлл распаковывает шесть контейнеров Tupperware, содержащих ткани головного мозга мужчины из дома Уэйнрайта, и кладет их рядом на только что продезинфицированную поверхность перед собой. Лабораторные столешницы изготовлены из синтетического заменителя мрамора, который является смесью мраморной крошки с бокситом и полиэфиром. Он не такой холодный, как настоящий камень. Когда она на мгновение кладет на него горячие пульсирующие руки, он дает ей небольшое облегчение.

Она готовит слайды из каждого образца. Она не прибегает к помощи ATLUM’а, потому что у «Рози» пока нет функционирующего источника питания, а также потому, что материал был добыт из черепа голодного ложкой. Нет смысла так тонко нарезать материал, который долгое время находился не в естественной среде.

Но ATLUM ей понадобится позже, не для этих образцов.

В настоящее время она нарезает небольшое количество тканей мозга для слайдов, так тонко, как только может, добавляет каплю красителя к каждому слайду и накрывает его стеклянной пластиной максимально осторожно. Из-за бинтов это занимает больше времени, чем хотелось бы.

Шесть образцов ткани. Пять возможных окрашивающих средств – церий сульфата, нингидрин, Д282, бромкрезол и р-анизальдегид. Больше всего надежд у Колдуэлл на Д282, флуоресцентный липофильный карбоцианин с доказанной эффективностью проникновения в нейронные структуры. Но другие красители она не собирается игнорировать, поскольку имеет их на руках. С помощью любого из них можно добыть ценные данные.

Сейчас было бы логично включить питание электронного микроскопа, который сидит в углу лаборатории, как нерадивое дитя отбойного молотка и Имперского Штурмовика и трилогии «Звездных войн» – весь белый, керамический, гладкий, с изгибами, как у скульптуры.

Но здесь мы опять приходим к отсутствию энергии. Микроскоп не собирается просыпаться и служить ей, пока Паркс не покормит его.

Она переключает свое внимание на спорангии. В лаборатории имеется несколько настраиваемых резервуаров, с двумя круглыми отверстиями на одной стороне. Через отверстия, с помощью резиновых перчаток, можно вставить в резервуар контейнер, отверстия герметично закрываются благодаря механическим регулировкам и гелю-герметику.

После того как спорангии надежно изолированы от остальной части лаборатории в одном из этих резервуаров, Колдуэлл начинает рассматривать их. Она пытается открыть их пальцами в перчатках, но ничего не получается. Их внешняя оболочка жесткая, упругая и очень толстая. Даже с помощью скальпеля это не так просто.

Внутри находится фрактальная пена из спор, смесь маленьких серых пузырей, которые вытекают через отверстие, которое она проделала. Любопытствуя, она засовывает внутрь палец. Нет никакого сопротивления. Даже так плотно укомплектованные споры, кажется, совсем не имеют массы.

В этот момент она чувствует, что больше не одна в лаборатории. Вошел сержант Паркс и молча смотрит на нее. Он небрежно держит в руке пистолет, как будто ничего такого в этом нет и абсолютно нормально ходить с оружием по цивилизованным местам, например лаборатории.

Колдуэлл игнорирует его некоторое время и продолжает тщательно ощупывать внутренности серой тыквы, изучая их.

– Хорошие новости, – замечает она, ее глаза и внимание остаются на содержимом резервуара. – Оболочка спорангия чрезвычайно устойчива к физическим воздействиям. Ни один из тех, что мы видели на земле, не был раскрыт, их невозможно оторвать от основного стебля и открыть голыми руками. Им, кажется, нужен внешний экологический курок, чтобы прорасти и раскрыться.

Паркс не отвечает. Он до сих пор не двигается.

– Вы когда-нибудь рассматривали для себя научную карьеру, сержант? – спрашивает Колдуэлл, по-прежнему стоя спиной к нему.

– Не особо, – говорит Паркс.

– Правильно. Вы действительно слишком глупы.

Сержант смотрит в ее сторону.

– Вы думаете, я что-то упускаю? – спрашивает он. Колдуэлл почти физически чувствует пистолет. Когда она опускает взгляд, он там, в прямой видимости. Сержант держит его обеими руками, готовый стрелять.

– Да.

– Что же?

Она кладет скальпель и вытаскивает руки из перчаток, очень медленно. Затем поворачивается, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Вы видите, что я бледная и вспотевшая. Вы видите, что мои глаза покраснели. Вы видите, что я передвигаюсь медленнее, чем обычно.

– Да, я заметил.

– И вы уже поставили диагноз?

– Док, я знаю то, что знаю.

– Ах нет, сержант. Не совсем. – Она начала развязывать бинты на левой руке. Подняв руку, она показывает ему. Как только бинты отлипают, ее плоть оголяется. Сама рука бледно-белого цвета, немного сморщена. Красные линии, начинаясь от запястья, идут вверх – гравитация здесь не властна. Яд находит свой путь к сердцу, не обращая внимания на капризы местной топографии.

– Отравление крови, – говорит Колдуэлл. – Сильный воспалительный процесс. Первое, что я сделала, когда мы пришли сюда, – вколола себе большую дозу амоксициллина, но почти наверняка слишком поздно. Я не превращаюсь в голодного, сержант. Я всего лишь умираю. Поэтому, пожалуйста, оставьте меня наедине с моей работой.

Но Паркс стоит на месте еще несколько мгновений. Колдуэлл понимает. Он человек, предпочитающий проблемы с простым и действенным решением. Он думал, что Колдуэлл как раз такая проблема, но теперь понял, что нет. И ему трудно перестроиться.

Она понимает, но не может ничем помочь. И ей на самом деле плевать. Сейчас имеют смысл только ее исследования, которые после столь долгого застоя в конце концов начинают выглядеть перспективными.

– Вы говорите, что эти «фрукты» не опасны? – спрашивает он.

Колдуэлл смеется. Она не может себе помочь.

– Как бы вам сказать, сержант, – отвечает она. – Если вас не беспокоит перспектива вымирания всей планеты – то не опасны.

Его лицо как открытая книга, сначала на нем выражается облегчение, потом путаница и в конце – подозрение.

– Что?

Колдуэлл почти сожалеет, что приходится взрывать драгоценный пузырь его невежества.

– Я уже говорила вам, что спорангии содержат споры голодного патогена. Но вы, кажется, не поняли, что это значит. В своей незрелой, бесполой форме Офиокордицепс свергнет нашу цивилизацию в три года. Единственная причина, по которой он моментально не достиг статуса глобальной пандемии и группы неинфицированных людей смогли выжить, – незрелый организм может распространяться только в биожидкости.

– Док, – говорит сержант с болью в глазах, – вы можете говорить не как гребаная энциклопедия…

– Кровь и слюна, сержант. Он живет только там. Ему не нравится выходить на улицу и гулять на свежем воздухе, он там не распространяется. Но взрослая форма… – Она машет рукой над безобидным белым шариком в нижней части бака. – Взрослая форма не будет брать пленных. Каждый спорангий, по приблизительным оценкам, содержит от одного до десяти миллионов спор. Они достаточно легкие, чтобы пронестись десятки или даже сотни миль от места происхождения. Если они доберутся до верхних слоев атмосферы, а некоторые из них доберутся, они запросто смогут пересекать целые континенты. Они будут достаточно устойчивы для того, чтобы выжить в течение многих недель, месяцев, а возможно, и лет. Если вы вдохнете эти споры – вы заразитесь. Сейчас вы видите, когда голодный бежит на вас, а с организмом меньше миллиметра в диаметре возникнут проблемы. Его сложнее увидеть или вычислить. Я считаю, что все, что осталось от человечества версии 1.0, превратится в закрытый магазин через месяц после раскрытия одного из этих стручков.

– Но… Вы сказали, что они не откроются, – говорит Паркс, потрясенный.

– Я сказала, что они не откроются сами по себе. Это вид споры, мутировавшая форма, и ее развитие является случайным. Но рано или поздно курок спустят. Это всего лишь вопрос времени, вероятность которого постепенно возрастает до ста процентов.

Парксу, кажется, нечего сказать на это. Он сдается наконец и оставляет ее. И хотя она не позволила его присутствию сильно замедлить работу, ей куда сподручней побыть в одиночестве.

56

Хелен Джустин получила больше удовольствия от пешей экспедиции, чем ожидала. Компания Кирана Галлахера оказалась на удивление терпимой.

Но когда они вернулись к «Рози», за десять минут до захода солнца, то обнаружили, что Мелани еще не вернулась. Беспокойство упало на нее, как десятитонный груз в старом «Монти Пайтоне». Где, черт возьми, она пропадает все это время? Неужели ей так трудно раздобыть себе еду?

Джустин помнит лису, еще из Стивенейджа. Она не видела, как Мелани поймала ее, но она видела, как девочка шла с животным, корчащимся у нее на руках, перекладывая ее так, чтобы не потерять равновесие. Если вы можете поймать лису, то с крысой, или бездомной собакой, или кошкой, или птицей проблем вообще не будет.

Но никто не знает, с чем Мелани могла столкнуться там. Джустин должна была попытаться найти ее, вместо того чтобы с рядовым искать еду.

Она сокрушается от инстинктивного всплеска презрения к Галлахеру. Хотя его единственная ошибка на самом деле в том, что он молод, зелен, как трава, и страдает идолопоклонством по отношению к сержанту Парксу.

Который выглядит молчаливым и подавленным, замечает сейчас Джустин. Он пустым взглядом окинул то, что они нашли, оценил добычу с поклоном и хрюканьем, а затем вернулся в машинное отделение.

Она следует за ним туда.

– Что нам делать, если она не вернется? – настойчиво спрашивает она.

Голова сержанта спрятана в кишках генератора, который он начал демонтировать. Его голос слышится оттуда приглушенным.

– У тебя есть идеи?

– Я собираюсь пойти поискать ее, – говорит Джустин.

Паркс моментально высовывает голову из генератора – для этого она и сказала это. Она не рассматривает всерьез выход наружу в темноте. Нет смысла. Она не сможет использовать фонарик, не объявив о себе во всеуслышание на улице. А без фонаря она будет практически слепа, хотя и с ним не сильно лучше. Голодные сбегутся на движущийся свет, или на ее запах, или на тепло ее тела, и все это произойдет буквально за минуту.

Поэтому, когда Паркс говорит ей все это, в более грубых выражениях, она даже не утруждает себя слушать его. Она ждет, пока он закончит, и повторяет:

– Тогда что же нам делать?

– Мы не можем ничего сделать, – отвечает Паркс. – Она в куда большей безопасности снаружи, чем ты или я, и она умный ребенок. С наступлением ночи она знает, что нужно залечь на дно и ждать рассвета.

– Что, если она не сможет найти дорогу обратно? Что, если она заблудится в темноте или пропустит нужный поворот? Мы не имеем ни малейшего понятия, как далеко она зашла, и эти улицы, вероятно, все на одно лицо для нее. Даже днем она может быть не в состоянии найти нас снова.

Паркс с трудом смотрит на нее.

– Забудьте про сигнальную ракету, – говорит он. – Если вы подумали об этом, то забудьте.

– Что мы теряем? – спрашивает Джустин. – Мы в чертовом танке, Паркс. До нас не добраться.

Он бросает инструкцию, которую держал все это время, и берет гаечный ключ. На мгновение она думает, что он собирается ударить ее. Внезапно приходит осознание, что он так же напряжен, как и она.

– Им и не придется добираться до нас, – замечает он мрачно. – Им будет достаточно переночевать на пороге день или два. Мы не готовы к осаде, Хелен. Не с соленым арахисом и печеньем (Яффа).

Она знает, что он прав во всем. Но это не важно, так как она уже стащила ракетницу из той свалки вещей, которые Паркс достал из рюкзака, перед тем как отдать его ей. Она засунула ее за спину в джинсы, где ее почти не видно. Пока они стоят в темноте, можно не беспокоиться.

Но Паркса определенно заботит что-то другое. Незнание тревожит ее.

– В чем дело? – спрашивает она. – Что-то случилось, пока нас не было?

– Ничего не случилось, – отвечает он слишком быстро. – Но у нас не осталось ни капли зэд-блокатора, а заменить его здесь нечем. Отныне, как только мы выходим, за нами тянется запах, который приводит прямо к нашим дверям. И если малышка вернется, нам нужно будет принять куда более весомые меры, чтобы держать ее под контролем. Она будет чувствовать наш запах все время. Что вы думаете делать с ней?

Этот вопрос злобно и вкрадчиво давно уже звучит в голове Джустин. На мгновение она не может говорить. Она помнит, что делала Мелани, когда не смогла справиться с чувством голода тогда, на базе. Она представляет себе, что будет, если Мелани потеряет контроль внутри «Рози».

Как им вообще удастся надеть ей снова наручники и намордник?

Зная Паркса, она задается вопросом, сколько из этого он продумал заранее.

– Поэтому ты выпустил ее так легко? – спрашивает она. – Ты думал о том, что выпускаешь ее в дикую природу?

– Я уже сказал, чем руководствовался тогда, – говорит Паркс. – У меня нет привычки лгать тебе.

– Это не естественная среда обитания для нее, черт тебя дери, – продолжает Джустин. Она как будто проглотила что-то горькое и теперь должна выговориться. – Она ничего не знает об этом месте. Еще меньше, чем мы, а бог видит, что и нам известно не многое. Она может и способна найти себе пищу, но это не то же самое, что выжить, Паркс. Она будет жить с животными. Жить как животное. Она станет животным. Маленькая девочка умрет. А то, что от нее останется, будет похоже на остальных голодных.

– Я отпустил ее, чтобы она могла поесть, – говорит Паркс. – И больше об этом не думал.

– Да, но ты не идиот. – Она подошла к нему вплотную, и он даже отступил, насколько мог в этом тесном пространстве. Все, что она может видеть в свете фонарика, – его плотно сжатые губы. – Кэролайн может позволить себе не думать. Ты – нет.

– Думал, док у нас гений, – бормочет Паркс с неубедительной беспечностью.

– Не спорю. Но она видит только то, что в ее пробирках. Когда она называет Мелани испытуемым номер один, она действительно имеет это в виду. Ты должен понимать глубже. Если ты забрал котенка от матери, а потом вернул его обратно и мать прокусила ему горло, потому что от него не так пахло, ты знаешь – это твоя вина. Если ты поймал птицу и учил ее говорить, а она потом улетела и умерла от голода, потому что не знала, как себя прокормить, тебе должно быть абсолютно ясно, что и эта смерть на твоей совести.

Но Мелани ведь не котенок. И не птица. Она, возможно, выросла бы в нечто подобное, если бы ты оставил ее там, где нашел. Существо, не знающее себя и делающее только то, что нужно для выживания. Но ты набросил на нее сеть и принес домой. А теперь она твоя. Ты вмешался. Ты в ответе за нее.

Паркс ничего не говорит. Джустин медленно достает ракетницу, заправленную в джинсы. Она поднимает ее, чтобы удостовериться, что он видит.

Она идет к двери в машинное отделение.

– Хелен, – говорит Паркс.

Она проходит через кормовую оружейную к двери. Дверь заблокирована, но охраны нет. Колдуэлл в лаборатории, а Галлахер в комнате для экипажа листает старые компакт-диски, как будто это порно.

– Хелен.

Она снимает блокировку. Джустин впервые это делает, но механизм довольно прост. Она оглядывается на Паркса, который достал пистолет и направил на нее. Но только на секунду. Рука снова опускается, и он надувает щеки, как если бы положил что-то тяжелое.

Джустин открывает дверь и выходит. Она поднимает руку над головой и спускает курок.

Раздается звук, как от фейерверка, но более долгий. Сигнальная ракета свистит и вздыхает, быстро поднимаясь в полной темноте.

Но света нет, ничего не видно. Пистолет был исправным, но он из мира До-Катастрофы, как и почти все снаряжение Паркса. Ракета, должно быть, не сработала.

Но тут Бог включил свет на небе. Красный свет. Судя по тому, что она знает о Боге, этот цвет ему нравится.

Все становится отчетливо видно, как при дневном свете, но освещение совсем не похоже на дневное. Это свет из бойни или фильма ужасов. И он достиг внутренних помещений «Рози», даже несмотря на то, что некоторые перегородки на крошечных армированных бойницах были закрыты, потому что сейчас Галлахер стоит рядом с Парксом и глядит через дверь на небо, и Кэролайн Колдуэлл соизволила выйти из лаборатории тоже и стоит за ними, также в недоумении глядя на малиновое небо.

– Тебе лучше вернуться внутрь, – говорит Паркс Джустин голосом ослабевшей покорности. – Она будет не единственной, кто увидит это.

57

Мелани не потерялась, но вид сигнальной ракеты обрадовал ее.

Она сидит на крыше дома в полумиле от «Рози». Она сидит там уже несколько часов, под проливным дождем, который уже пропитал ее кожу. Она пытается понять, что же видела в конце дня, сразу после того, как наконец наполнила свой желудок. Она бесконечно прокручивает это в голове.

То, что она ела, после прочесывания промокших переулков и садов в течение полутора часов, было дикой кошкой. И она ненавидела ее. Не саму кошку, а процесс выслеживания, поимки и поедания. Голод вел ее и говорил, что делать. Когда она разорвала живот кошки своими зубами и наелась тем, что было внутри, какая-то часть ее почувствовала полное удовлетворение. Но была и другая часть, которая держалась на расстоянии от этой ужасной жестокости и хаоса. Та часть видела, что кошка жива, все еще дергается, пока она пыталась пробраться к сердцу сквозь хрупкие ребра. Слышала жалобное мяуканье животного, когтями вцепившегося в ее руки, оставляя порезы, которые даже не кровоточили. Чувствовала горькую вонь экскрементов, когда случайно разорвала ее внутренности, и увидела себя со стороны, разбрасывающую кишки, преграждающие путь к мягкой плоти.

Она съела ее полностью.

Как только с этим было покончено, вернулись все мысли. Кошка на картине в камере, мирно и внимательно лакающая свое молоко. Поговорка обо всех черных кошках в ночи, которую она не поняла, а мистер Виттакер не смог объяснить (Ночью все кошки черные). Стихотворение в книге.

Я люблю маленького котенка, его шерстка такая теплая.

И если я не обижу его, он не причинит мне вреда.

Но она не особо любит маленького котенка. Он и наполовину не был так хорош, как те двое (мужчин) на базе. Но она знала, что маленький котенок сохранит ей жизнь, и надеялась, хоть немного успокоит голод, который захватывал ее все больше.

После она бродила по улицам, несчастная и взволнованная, не находя себе места. Она возвращалась обратно, проверяла – на месте ли «Розалинд Франклин», и снова сворачивала на новую улицу, теряясь на час или два. Она все еще не хотела возвращаться. Появилось чувство, что нужно еще раз поесть, прежде чем идти домой.

С каждым таким витком ноги уносили ее все дальше. Она исследовала свой голод, прислушиваясь к ощущениям и стараясь понять его силу, как сержант Паркс исследовал дом Уэйнрайта с винтовкой в руках, стреляя глазами по сторонам. Это была вражеская территория, и нужно было ее знать.

На очередном круге она оказалась перед большим белым зданием с множеством окон. На первом этаже они были огромны и все разбиты. Те, что находились выше, продолжали стоять в своих рамах. Знак перед зданием гласил: АРТ ДЕПО – маленькое арт, а затем большое ДЕПО, слова сидели прямо над входом. Дверь раньше была тоже из стекла, поэтому теперь отсутствовала. Просто пустой проем с торчащими осколками по краям.

Изнутри слышался шум – пронзительный, доносившийся короткими очередями, как визг обиженного животного.

После таких криков обиженное животное затихает, подумала Мелани.

Она вошла внутрь, в комнату с очень высоким потолком и двумя лестницами в конце. Лестницы были металлическими, с эластичными поручнями, за которые можно было держаться. Перед ними стоял еще один знак. Света было все меньше, и Мелани могла только читать. «Держите детей на руках, находясь на эскалаторе».

Она поднялась по лестнице. Ступеньки издали металлический стон, когда она впервые наступила на них, и смещались от каждого ее шага, норовя скатиться вниз. Она готова была развернуться и уйти, но вопли и визги становились громче, и ей было интересно, кто же их издает.

Наверху был большой зал со столами и стульями и картинами на стенах. Фотографии были непонятные, изображения, казалось, не имели никакого отношения к названиям. Одна называлась «Twisted Folk. Осенний тур», и на ней был изображен человек, играющий на гитаре. А рядом висели картины с таким же названием, но на них были изображены собаки, деревья, другие люди и еще много чего. На некоторых столах стояли тарелки и чашки и стаканы, но чашки и стаканы были пусты, а на тарелках ничего не было, только мазки из пищи неопределенного происхождения, которая давно сгнила, настолько давно, что теперь и гниль вся пропала.

Там все казалось не к месту. До Мелани доносились не только визги, но и звуки от чьих-то быстрых передвижений. Но зал был настолько велик, настолько полон эхом, что она не могла определить, откуда идет звук.

Она осмотрелась. Везде были двери и лестницы. Она наугад поднялась по еще одной лестнице, затем открыла дверь и прошла по длинному коридору еще через две двери, которые открывались от малейшего прикосновения.

И остановилась моментально, как останавливаются, когда вдруг видят, что стоят на краю обрыва.

Пространство, в котором она сейчас была, намного больше, чем зал внизу. Тут царила кромешная тьма, но она догадалась о размере по изменению эха и по движению воздуха перед лицом. Ей даже не пришлось думать об этих вещах. Она просто знала, что это место огромно.

И звуки шли к ней снизу, так что пространство имело три измерения, а не два.

Мелани подняла руки перед собой и пошла вперед – маленькими шажками ребенка, которые быстро привели ее к краю платформы. Под пальцами был холодный металл рельса или балюстрады.

Она молча стояла, прислушиваясь к визгам, стуку ног и другим ритмическим хлопкам, которые доносились до нее и улетали дальше.

Потом кто-то засмеялся. Высокая, радостная трель.

Она стояла как вкопанная, чувствуя, что дрожит. Этот смех мог принадлежать Анне, или Зои, или любому из ее друзей в классе. Это был смех маленькой девочки, ну, или мальчика.

Она почти закричала, но сдержалась. Это был хороший смех, и она подумала, что человеку, издававшему его, тоже хорошо. Но один человек не мог издавать весь этот шум. Было похоже, что много-много людей бегают по кругу. Играя в игру, наверное, в темноте.

Она ждала так долго, что произошло кое-что странное. Она начала видеть.

Но никаких источников света не было. Глаза внезапно решили дать ей более подробную информацию. Она слышала как-то на уроке про то, что называется аккомодацией. Палочки и колбочки в глазах, особенно палочки, изменяют свою зону чувствительности, чтобы видеть там, где раньше была темнота. Но в этом процессе есть ограничения, из-за которых картинка получается в основном черно-белая, потому что стержни не очень хорошо различают цвета.

Это было иначе. Как будто взошло невидимое солнце и озарило помещение, как днем. Или черный океан высох и превратился в сушу буквально за несколько секунд. Она была бы удивлена, если бы это сделали голодные.

Она была в театре. Она никогда не видела раньше театра, но знала, как он должен выглядеть. Много-много рядов кресел, смотрящих в одну сторону – на место с широким плоским деревянным полом. Сцена. Еще места были на балконе, который был своего рода вторым этажом, на котором и стояла Мелани, смотря вниз на сцену.

И она оказалась права, там был не один человек. По крайней мере дюжина.

Хотя они не играли в игру. Они делали что-то принципиально другое.

Мелани долго смотрела на них, вслушивалась. Ее глаза были широко раскрыты, а пальцы вцепились в перила с такой силой, будто она боялась упасть.

Она смотрела, пока шумы и движения не стихли. А потом выскользнула так тихо, как только могла, через вращающиеся двери и вниз по лестнице.

Выйдя на улицу, где шел проливной дождь, она сделала несколько шагов и спряталась в тени стены, на которой была поблекшая древняя граффити, сохранившая только два цвета – черный и серый.

Что-то происходит с ее лицом. Глаза горят, а горло сотрясают конвульсии. Похоже на первый вдох в душевой, когда воздух с первыми каплями спрея наполняется горькими брызгами.

Но там не было никакого спрея. Она просто плакала.

Часть ее разума, которая осталась стоять и смотреть, как она ест кота, смотрела этот спектакль тоже и оплакивала что-то, но из-за дождя было невозможно определить, действительно ли у нее текут слезы?

58

Ночь, скрючившись, бесцельно проползает после ужина, который, несмотря на опасно высокое содержание соли и сахара в нем, никто, кажется, не оценил.

Джустин сидит в комнате для экипажа, развернувшись в кресле так, чтобы смотреть в одну из бронированных щелей на улицу. За спиной слышится прерывистый храп Галлахера. Он выбрал лучшую койку и забрал одеяла с других, чтобы свить себе гнездо. Там, полностью невидимый, он забаррикадировался от внешнего мира со своими мечтами и горами поликоттона.

Он вообще единственный, кто спит. Паркс все еще копается в генераторе и не собирается останавливаться. Прерывистый стук из машинного отделения говорит Джустин о его успехах. А прерывистая ругань – о временных неудачах.

Между ними находится лаборатория, где в тишине работает Колдуэлл, рассматривая слайд за слайдом под конфокальным микроскопом Zeiss LSM 510 со встроенным аккумулятором (электронный микроскоп все еще ждет животворящего прикосновения тока от генератора «Рози»), оставляя комментарии к каждому образцу в блокноте с кожаным переплетом, внимательно нумеруя записи.

Когда солнце встает, Джустин поражена. Ей уже казалось, что этот онтологический тупик будет продолжаться вечно.

В красных лучах рассвета из боковой улицы выходит крошечная фигурка и направляется к дверям «Рози».

Джустин издает невольный крик и бежит открывать. Но Паркс преградил ей путь и не собирается отступать. Слышится тонкий, приглушенный звук: голые ножки вежливо стучат по броне.

– Тебе придется позволить мне разобраться с этим, – говорит ей Паркс. У него мешки под глазами и масляные пятна на лбу и на щеках. Похоже, что он только что убил кого-то, в чьих жилах текла тушь. Плечи устало опущены.

– Что значит «разобраться»? – спрашивает Джустин.

– Это значит, что я поговорю с ней первым.

– С пистолетом в руке?

– Нет, – раздраженно ворчит он. – С этим.

Он показывает ей поводок и наручники, которые держит в левой руке.

Джустин колеблется секунду.

– Я знаю, как надевать наручники, – говорит она. – Почему я не могу выйти и поговорить с ней?

Паркс вытирает грязный лоб грязным рукавом и бормочет себе под нос «господи боже».

– Потому что она попросила об этом перед тем, как ушла, Хелен. Ты единственная, за кого она беспокоится, не за меня. Я почти уверен, что она в порядке, потому что просто постучала в дверь, а не начала царапать или биться головой об нее. Но независимо от того, в каком она настроении, она не хочет увидеть тебя сразу, как откроется дверь. Особенно когда она в таком виде – с кровью на губах и одежде. Ты же понимаешь это, да? После того как она приведет себя в порядок, наденет намордник и наручники, ты сможешь с ней поговорить. Договорились?

Джустин глотает. Ее горло пересохло. Правда в том, что она напугана. Больше всего она боится того, что могли последние двенадцать часов сделать с Мелани. Боится, что в глазах девочки может увидеть что-то новое и чужое. Именно поэтому она не хочет пропускать главный момент. И не хочет, чтобы Паркс шел первым.

Но она понимает, что не может пойти против того, о чем Мелани специально просила. Поэтому она отходит за перегородку, пока сержант открывает дверь.

Джустин слышит, как металлические засовы скользят внутрь, а потом вздох помощи гидравлических петель.

И тогда она проскакивает через кормовую оружейную прямо в лабораторию. Колдуэлл смотрит на нее равнодушно. Пока не понимает, что означают действия Джустин.

– Мелани вернулась, – говорит доктор, подходя к ней. – Хорошо. Я беспокоилась, что она…

– Закрой рот, Кэролайн, – грубо обрывает ее Джустин. – Серьезно. Закрой его сейчас же и не открывай больше.

Колдуэлл продолжает смотреть на нее. Она хочет выйти, но Джустин преградила путь и доктор вынуждена остаться. Вся агрессия, копившаяся в ней, выплеснулась в этих словах.

– Садись, – говорит Джустин. – У тебя не получится увидеть ее. У тебя не получится поговорить с ней.

– Получится, – говорит Паркс у нее за спиной. Она поворачивается и видит его, стоящего в дверном проеме. Мелани за ним. Он не успел надеть наручники, но намордник уже на ней. Она промокла, желтый пушок на голове примят, а футболка прилипла к костлявому телу. Дождь уже прекратился, значит, она так проходила всю ночь.

– Она хочет поговорить со всеми нами, – продолжает Паркс. – И я думаю, мы хотим послушать. Скажи им, что только что сказала мне, малыш.

Мелани напряженно смотрит на Джустин, потом на доктора Колдуэлл.

– Мы здесь не одни, – говорит она. – Там кто-то есть.

59

В отсеке для экипажа они выбирают себе места. Несмотря на то что полный комплект «Рози» состоял более чем из десяти человек, им здесь тесно уже вчетвером. Джустин чувствует, что такая близость всех напрягает.

Она сидит на нижней койке. Колдуэлл садится на соседнюю, напротив. Галлахер расположился на полу, скрестив ноги по-турецки, а Паркс прислонился к стене.

Мелани обращается к ним, стоя в проходе, возле двери. Джустин вытерла ей волосы полотенцем, повесила куртку, джинсы и футболку сушиться и обернула ее еще в одно полотенце, вместо халата. Руки Мелани находятся под полотенцем за спиной, потому что Паркс снова надел наручники. Это была ее идея. Она повернулась к нему спиной, держа руки вместе, и терпеливо ждала, пока он их надевал.

По ее лицу видно, что она сильно напряжена и изо всех сил старается держать себя в руках. И дело не в чувстве голода, это скорее напоминает посттравматический синдром, когда ты стал свидетелем убийства или ограбления и долго не можешь прийти в себя. Джустин замечала страх в лице Мелани и раньше, но это какая-то новая смесь, которую Джустин некоторое время пытается рассмотреть.

Ей становится понятно, какой ингредиент здесь главный. Это неопределенность.

Она впервые представляет себе, кем Мелани могла бы быть, не случись Катастрофы. Если бы ее не укусили и не заразили. Перед ней стоит ребенок, этот ребенок всегда думает о себе как о ребенке, за исключением моментов, когда чувствует запах крови, тогда на короткое время Мелани превращается в животное. И посмотрите, как прагматично, как безжалостно она с этим справляется.

Но Джустин видит только проносящийся поезд этой мысли. Когда Мелани начинает говорить, их внимание полностью приковано к ней.

– Я должна была вернуться раньше, – говорит она, обращаясь к каждому отдельно. – Но я была напугана, поэтому убежала и спряталась сначала.

– Им не нужна завязка, как в спектакле, малыш, – бросает Паркс в наступившей тишине. – Просто скажи им.

Но Мелани все равно решает рассказать все с самого начала, как будто не может иначе. Ночное посещение театра она описывает куцыми и сугубо информативными фразами. Единственное, что выдает ее волнение – это переминания с ноги на ногу.

Наконец она доходит до момента, когда посмотрела вниз с балкона своими приспособленными к темноте глазами и увидела, что там происходило.

– Они были похожи на тех людей, которых я видела на базе, – говорит она. – С блестящей черной штукой над головой, а волосы шипами торчат в разные стороны. На самом деле, мне кажется, это те же люди с базы.

Джустин чувствует, как ее желудок заворчал. Юнкеры, наверное, это самые плохие новости, которые они могли сейчас услышать.

– Их там было очень и очень много. Они боролись друг с другом с палками и ножами в руках, хотя это было не по-настоящему. Не совсем по-настоящему. Они только притворялись, что дерутся. А еще у них были винтовки – такие же, как и те, что стоят в больших стойках на стенах. Но они их не использовали. Они использовали только палки и ножи. Сначала ножи, потом палки, потом опять ножи. Человек, который был там главным, говорил им, когда и с чем сражаться. И кто-то спросил у него, когда им можно будет перестать, и главный ответил, что только тогда, когда он скажет.

Мелани бросает взгляд на Кэролайн Колдуэлл. Ее лицо непроницаемо.

– Сколько их там было? – спрашивает Паркс.

– Я попыталась подсчитать, сержант Паркс, и досчитала до пятидесяти пяти. Но можно было считать и дальше, если спуститься ниже. Часть помещения я не видела, а спускаться ближе не хотела, чтобы они случайно не услышали меня. Я думаю, их там было больше.

– Господи! – взвывает Галлахер с отчаянием. – Я знал. Я знал, что они не остановятся!

– С чего ты взяла, – спрашивает Колдуэлл, – что это были те же люди, которые напали на базу?

– Я узнала некоторых из них, – быстро отвечает Мелани. – Не по лицам, правда, а по одежде. На многих были куски металла с узорами. Я вспомнила эти рисунки. А у одного было слово на руке написано. «Безжалостный».

– Татуировка, – переводит Паркс.

– Наверное, – соглашается Мелани и снова переводит взгляд на доктора Колдуэлл. – А потом, пока я смотрела, пришли еще трое мужчин. Они говорили о том, что напали на новый след, но потеряли его в итоге. Главарь сильно разгневался и послал их обратно. Он сказал, что если они не вернут пленных, то станут грушами для тренировок с ножами и палками.

Это, кажется, конец истории, но Мелани продолжает стоять, немного нервничая, ожидая, что будут еще вопросы.

– Господи боже! – стонет Галлахер. Он опустил голову и стиснул ее в руках.

– Что же нам делать? – обращается Джустин к Парксу.

Как ни крути, а он единственный, кто может сформулировать свою стратегию действий. Он единственный, кто может вытащить их отсюда, из положения, когда зэд-блокатор закончился, а на пороге расположилась армия кровожадных сумасшедших. Она слышала рассказы о том, что юнкеры делают с людьми, которых берут в плен. Возможно, это чушь, но достаточная для возникновения стойкого желания, чтобы тебя не взяли живым.

– Что же нам делать? – повторяет Галлахер, поднимая голову. Он уставился на нее так, будто она сумасшедшая. – Мы уходим отсюда. Убегаем. Сейчас же.

– Нет, пока рано, – медленно говорит Паркс. И продолжает, когда все обернулись на него. – Лучше ехать, а не бежать. Я, может быть, в часе от того, чтобы завести генератор, да и в текущем положении дел он наш единственный шанс. Так что сделаем перерыв. Забаррикадируемся и будем сидеть здесь, пока я его не починю.

– Это ненормальное поведение, – размышляет Колдуэлл.

– Вы про юнкеров? Да, согласен, – говорит Паркс, одаривая ее проницательным взглядом.

– Они были в конвое, когда мы их увидели. Использовали транспортные средства с базы, чтобы преодолевать большие расстояния. Переход к постоянной статичной базе – командный пункт какой-то – это бессмысленно. Группе таких размеров будет трудно жить без занятий земледелием. Мародерством, как оказалось, трудно обеспечить даже нас четверых.

– Ничего себе, – говорит Джустин, качая головой. – Почему бы тебе не пойти и не сказать им это, Кэролайн? Они чуть не совершили там глупую ошибку. Им нужны ваша мудрость и дальновидность, чтобы собраться и вместе думать в правильном направлении.

Колдуэлл игнорирует этот выпад.

– Мне кажется, мы упускаем что-то, из-за чего вся ситуация теряет смысл, – говорит она тоном следователя. – Сейчас это звучит как абсурд.

Паркс отходит от двери, потирая плечо.

– Мы заперты, – говорит он снова. – Никто не выходит отсюда, пока я не разрешу. Рядовой, вы нашли клейкую ленту в этих шкафчиках?

Галлахер кивает.

– Да, сэр. Три полных рулона и один начатый.

– Заклейте смотровые щели. Сделаем вид, что здесь давно никого нет. Мы не знаем, видели ли они сигнальную ракету.

Когда Паркс вспоминает об этом, Джустин чувствует прилив стыда и страха. Когда она выпустила ракету прошлой ночью, то могла привести юнкеров прямо к ним. Паркс должен был застрелить ее, когда у него был шанс.

– Еще надо проверить, что у нас с водой, – говорит он теперь. – Док, вы собирались проверить фильтрационный бак.

– Бак полон, – говорит Колдуэлл. – Но я бы не советовала пить из него, пока не заработает генератор. Там водоросли внутри, и, вероятно, вода сильно загрязнена. Мы можем полагаться на фильтры, но только когда к ним начнет поступать энергия.

– Тогда, я думаю, мне лучше вернуться к работе, – говорит Паркс. Но не уходит. Он смотрит на Мелани. – Ты как? – спрашивает он. – Держишься? Почти сутки прошли с тех пор, как мы последний раз наносили зэд-блокатор.

– Сейчас я в порядке, – отвечает ему Мелани в том же прагматичном тоне – как будто они обсуждают дела, не касающиеся их напрямую. – Но я чувствую запах от всех вас. Мисс Джустин и Галлахер не сильно пахнут, а вы и доктор Колдуэлл сильно. Если я не смогу пойти на охоту еще раз, вам лучше найти способ, как изолировать меня.

Галлахер быстро поднимает взгляд, когда Мелани говорит, что чувствует его запах, но вслух ничего не произносит. Он выглядит немного бледным.

– Наручников и намордника не хватит? – спрашивает Паркс.

– Я думаю, что могу снять наручники и без ключа, если придется, – говорит ему Мелани. – Это будет больно, потребуется содрать кожу с рук, но я бы смогла. И тогда от намордника было бы очень легко избавиться.

– Там есть клетка для образцов в лаборатории, – замечает доктор Колдуэлл. – Я считаю, она достаточно большая и прочная.

– Нет, – выплевывает ей в лицо Джустин. Гнев, который заснул, пока Мелани говорила, теперь зевнул, потянулся и проснулся в одну секунду.

– Звучит неплохо, – говорит Паркс. – Подготовьте ее, док. Малыш, будь рядом с ней. Если что-нибудь почувствуешь…

– Это абсурд, – констатирует Колдуэлл. – Вы не можете полагаться на ее самоанализ.

– Мы не можем полагаться только на тебя, – говорит Джустин. – С тех пор как мы покинули базу, у тебя руки чешутся добраться до нее.

– Я смирилась с тем, что придется подождать, пока мы не доберемся до Маяка, – говорит Колдуэлл. – А пока мы здесь, Совет Выживших пусть сделает свой выбор, он слышал нас обеих.

Джустин успевает дважды выругаться, прежде чем Паркс хлопает ее рукой по плечу и разворачивает к себе лицом. Внезапность такого действия застает ее врасплох. Он почти никогда не прикасался к ней, и никогда с той неудавшейся попытки на крыше дома Уэйнрайта.

– Хватит, – говорит он. – Ты нужна мне в машинном отделении, Хелен. Остальные знают, что делать. Или что желательно было бы сделать. Малыш отправляется в клетку. Но вы не прикасаетесь к ней, док. Я запрещаю. Если скальпель коснется ее, вы ответите за это мне. И поверьте, слайды, что вы так аккуратно расставляли всю ночь, не переживут этого. Мы поняли друг друга?

– Я сказала, что подожду.

– И я верю вам. Я просто говорю. Хелен?

Джустин задерживается на мгновение.

– Если она подойдет к тебе, – говорит она Мелани, – просто кричи, и я прибегу.

Она следует за Парксом в машинное отделение, где он закрывает дверь и опирается на нее.

– Я знаю, что дело плохо, – говорит Джустин. – Я не пытаюсь сделать еще хуже. Просто… я не доверяю ей. Я не могу.

– Все нормально, – соглашается Паркс. – Я не виню тебя. Но с малышкой ничего не случится. Даю тебе слово.

Облегчение слышать такое от него. Значит, он признает Мелани в качестве союзника и не позволит никому причинить ей вреда.

– Но я хочу попросить тебя о взаимной услуге, – продолжает Паркс.

Джустин пожимает плечами.

– Хорошо. Если смогу. Что?

– Узнай, что она видела на самом деле.

– Что? – Джустин озадачена на мгновение. Это не злость и не раздражение, она просто не может понять, что Паркс говорит. – С чего бы ей лгать? С чего бы тебе думать, что она… Черт! Из-за того, что сказала Кэролайн? Потому что она воображает себя антропологом? Она ни черта не знает. Нельзя ожидать от психопатов юнкеров, чтобы они принимали рациональные и взвешенные решения.

– Наверное, нельзя, – соглашается Паркс.

– Тогда о чем ты говоришь?

– Хелен, малыш говорит полную чушь. Я уверен, что она видела что-то прошлой ночью. И это, вероятно, напугало ее, потому что она искренна в своем желании поскорей уехать. Но это были не юнкеры.

Джустин снова начинает сердиться.

– Почему? – спрашивает она. – Откуда ты знаешь? И сколько раз она должна проявить себя, чтобы ты начал ей верить?

– Ни одного. На ней уже многое держится. Она важный член нашей команды. Но ее история разваливается по частям.

Он поднимает одно из руководств, оставленное им на генераторе, и откладывает его в сторону, чтобы сесть. Паркс не выглядит счастливым.

– Я могу понять, почему ты не хочешь принять это, – говорит Джустин. – Если они следовали за нами с базы, значит, мы облажались. Мы оставили след.

Паркс издает звук, похожий на смесь фырканья и смеха.

– Мы оставили след, по которому можно вернуться обратно с ведром на голове, – говорит он. – Я не об этом. Просто…

Он поднимает руку и начинает загибать пальцы.

– Она говорит, что видела только мужчин, ни одной женщины, а значит, это временный лагерь. Так почему они не установили периметр? Почему она запросто прошла туда, посмотрела и вышла, оставаясь незамеченной?

– Может, у них паршиво обстоят дела с безопасностью, Паркс. Не у каждого есть такой набор навыков, как у тебя.

– Может быть. И эти парни, которые пришли как раз в нужный момент и сказали, что идут по следу. И татуировка. У рядового Барлоу на базе была та же татуировка. Вот совпадение.

– Совпадения случаются, Паркс.

– Иногда, – соглашается Паркс. – Но еще есть «Рози».

– «Рози»? А она тут при чем?

– Она была не тронута. Мы нашли ее, стоящую здесь на улице, без единой царапины. Никто не пытался вскрыть дверь или разбить окна. На ней была лишь грязь и никаких отпечатков. Я с трудом верю, что пятьдесят юнкеров могли пройти здесь и не увидеть ее. Или увидеть и не захотеть осмотреть, что внутри. Развивая мысль, с трудом верю, что тебе и Галлахеру удалось бы вчера раздобыть еду, не наткнувшись на них. А еще они не заметили твою сигнальную ракету. Если они действительно идут за нами, то пропускают чертову тучу событий.

Джустин ищет контраргументы и находит, причем в самом очевидном месте, которого Паркс не заметил. Косые взгляды на Колдуэлл… создавалось ощущение, что Мелани рассказывает историю только ей. Разговор с доктором над головами всех остальных в комнате.

Поэтому Джустин не спорит. Нет смысла, когда она более чем наполовину согласна. Но и так просто сдаваться она не готова. Джустин не собирается тут же бежать и допрашивать Мелани, не узнав, в чем суть игры Паркса.

– Тогда зачем ты это сделал? – спрашивает она. – Там, в отсеке для экипажа?

– Сделал что?

– Отдал приказ забаррикадироваться. Если Мелани лжет, никакой опасности нет.

– Я этого не говорил.

– Но ты не пытался докопаться до истины. Ты действовал, как будто поверил каждому ее слову. Почему?

Паркс думает об этом некоторое время.

– Я не хочу доверять наши жизни воле случая, – говорит он. – Думаю, что она врет, но я могу ошибаться. Это было бы не в первый раз.

– Ерунда, Паркс. Ты не настолько самокритичен. Почему бы тебе самому не поговорить с ней?

Паркс потирает глаза. Внезапно он начинает выглядеть очень уставшим. Уставшим и, возможно, постаревшим.

– Это что-то значит для нее, – говорит он. – Я не знаю, что, но она слишком напугана, чтобы говорить об этом. Я не заставил ее говорить, потому что не имею ни малейшего понятия, что же она там увидела. Поэтому я прошу тебя узнать об этом, чтобы не давить на нее. У меня так не получится. Я с ней не в тех отношениях.

Впервые за все знакомство с Парксом он на самом деле удивил ее.

Недолго думая, она наклоняется вперед и целует его в щеку. Он застывает ненадолго, может быть, потому, что она поцеловала его в шрам, или просто от неожиданности.

– Извини, – говорит Джустин.

– Не стоит, – быстро отвечает Паркс. – Но… если ты не против, я хотел спросить…

– Это за то, что ты говорил о ней, как о человеке. С чувствами, которые нужно иногда уважать. Мне показалось, что такое событие нужно как-то отметить.

– Хорошо, – говорит Паркс. – Ты хочешь обсудить ее чувства? Мы могли бы…

– Может быть, позже, – отвечает Джустин, направляясь к двери. – Я бы не хотела отвлекать тебя от работы.

Или подкреплять твои надежды, добавляет она про себя. Потому что Паркс до сих пор ассоциируется у нее с кровью, смертью и жестокостью. Почти так же сильно она связывает с этими понятиями и себя. Начать встречаться – действительно плохая идея для обоих.

Они могли бы завести детей, например.

Она проходит через лабораторию, где видит, что Колдуэлл уже установила клетку. Клетка раскладная, но крепкая. Куб из сетчатой толстой проволоки, каждая сторона фута четыре, по бокам стальные стойки, две из которых крепятся к стенам лаборатории. Она находится в углу, где не мешает доступу к рабочим поверхностям и оборудованию.

Мелани сидит в клетке, прижимая колени к груди. Колдуэлл занята почти тем же, чем и Паркс – капитальным ремонтом сложного оборудования, электронного микроскопа, самого большого предмета в лаборатории. Она так глубоко погружена в свою работу, что не слышит, как входит Джустин.

– Доброе утро, мисс Джустин, – говорит Мелани.

– Доброе утро, Мелани, – эхом отзывается Джустин. Но смотрит на Колдуэлл. – Что бы ты ни делала, – говорит она доктору, – это подождет. Сходи на перекур или просто прогуляйся.

Колдуэлл оборачивается. Почти впервые она позволяет своей неприязни выразиться на лице. Джустин приветствует ее неприязнь, как друга; наконец-то кто-то высунулся из-за эмоциональной баррикады.

– То, что я делаю, – очень важно, – говорит Колдуэлл.

– Неужели? Очень жаль. Убирайся, Кэролайн. Я скажу, когда можно будет вернуться.

Долгое время они смотрят друг другу в глаза, заняв почти боевые стойки. Похоже, Колдуэлл могла бы ввязаться в драку, несмотря на свои раненые руки, но она этого не делает. Возможно, из-за рук тоже. Она действительно плохо выглядит, сильный ветер и тот отправил бы ее в нокаут, не говоря о хлестком ударе в голову.

– Тебе следовало бы изучить удовольствие, которое ты получаешь от запугивания меня, – говорит Колдуэлл.

– Нет, это бы все испортило.

– Ты должна спросить себя, – не останавливается Колдуэлл, – почему ты так упорно видишь во мне врага. Если я сделаю вакцину, можно будет вылечивать людей, таких как Мелани, уже имеющих частичный иммунитет к Офиокордицепсу. И это спасет тысячи и тысячи других детей от такой жизни, как у нее. Какую чашу весов ты выбираешь, Хелен? Что приведет к счастливому концу в итоге? Твое сострадание или моя работа? Или ты кричишь на меня и не уважаешь, чтобы не задавать себе подобных вопросов?

– Может, и так, – признает Джустин. – А сейчас делай как велено. Выметайся.

Она не стала ждать ответа. Просто выталкивает Колдуэлл из лаборатории, в отсек для экипажа, и закрывает за ней дверь. Доктор так слаба, что это не трудно. Но дверь не закрывается. Джустин стоит несколько секунд у двери, на случай, если Колдуэлл попытается вернуться, но дверь остается закрытой.

Удовлетворенная тем, что они наконец остались наедине, Джустин подходит к клетке и опускается на колени рядом с ней. Смотрит сквозь прутья на маленькое, бледное лицо внутри.

– Привет, – говорит она.

– Привет, мисс Джустин.

– Нормально, если мы… – начинает она. Но потом находит слова получше. – Я зайду.

– Нет! – визжит Мелани. – Не надо. Оставайтесь там.

Когда Джустин кладет руку на дверь и отодвигает засов, девочка отползает в другой конец клетки. Она зажимается в самый угол.

Джустин останавливается, дверь полуоткрыта.

– Ты сказала, что пахнет только чуть-чуть, – говорит она. – Тебе некомфортно?

– Пока нормально, – осторожно отвечает Мелани.

– Тогда все в порядке. Если что-то изменится, скажи мне, и я выйду. Но я не хочу, чтобы мы разговаривали по разные стороны клетки. Мне больше нравится, когда нас ничто не разделяет. Если, конечно, тебе тоже хорошо.

Но по лицу Мелани видно, что ей нехорошо. Джустин сдается. Она закрывает дверь и запирает засов. Затем садится на пол, скрестив ноги и плечом опираясь на сетку.

– Ладно, – говорит она. – Твоя взяла. Переберешься поближе? Ведь ты внутри, а я снаружи, все должно быть в порядке, не так ли?

Мелани осторожно подходит ближе, но останавливается на полпути, очевидно, боясь ситуации, когда она может потерять контроль над собой.

– Если я скажу вам отойти дальше, вы должны будете сделать это немедля, мисс Джустин.

– Мелани, проволочная сетка разделяет нас, плюс к тому ты в наморднике. Ты не сможешь причинить мне вреда.

– Я не это имела в виду, – говорит Мелани тихо.

Она боится изменений, которые с ней могут произойти на глазах своего учителя и друга. О том, что перестанет быть собой. Такая перспектива сильно пугает ее.

Джустин стыдно не только за необдуманный комментарий, но и за цель своего визита. Мелани по какой-то причине лгала. Разоблачать ложь неприятно. Но все перевешивает мысль о чем-то новом, с чем случайно встретилась Мелани и от чего хочет побыстрее убежать. Паркс прав. Они должны знать.

– Когда ты пошла в театр вчера вечером… – осторожно начинает она.

– Да?

– И увидела юнкеров…

– Там не было никаких юнкеров, мисс Джустин.

Вот так просто. У Джустин вообще-то были заготовлены следующие несколько строк. Теперь она глупо смотрит на нее, раскрыв рот.

– Что? – спрашивает она.

И Мелани рассказывает ей, что видела на самом деле.

Они бегали меж заплесневелых сидений и по раскуроченной сцене. Голые, как будто только родились на свет. Под слоем грязи было видно, что кожа у них такая же, как и у нее – цвета слоновой кости. Волосы комками свисали, а у некоторых стояли торчком. У одних были палки в руках, а у других – сумки, старые целлофановые мешки с надписями, вроде «Свежая еда» и «Лавка бакалейщика».

– Но я не соврала про ножи. У некоторых были и ножи. Правда, не такие большие, как у сержанта Паркса или Кирана. Этими ножами режут хлеб и мясо на кухне.

Их было пятнадцать. Она посчитала. А когда рассказывала историю про юнкеров, просто добавила еще сорок.

Но они не были юнкерыми. Они были детьми, самым маленьким было около четырех, пяти, а самым взрослым – около пятнадцати. Они гонялись за крысами. Одни били по полу и по сиденьям палками, чтобы крысы выбегали, а другие ловили их на бегу, откусывали головы и складывали обмякшие тела в мешки. Дети были намного быстрее крыс, поэтому ничего сложного для них не было. Они превратили это в игру, смеялись и дразнили друг друга, кричали и строили рожицы.

Это были дети, похожие на нее. Дети, которые были одновременно и голодными, и живыми, и ловкими. Они получали такие же острые ощущения от охоты. Вскоре крысы закончились, и дети устроили пир, где главным угощением были маленькие, окровавленные трупы. Старшие первыми выбирали себе лакомство по душе, а маленькие не хотели упускать свой шанс и быстро протискивались между ними, стараясь урвать тушку побольше. Но даже и это была игра, все продолжали смеяться. Никакой угрозы не было.

– Среди них выделялся мальчик, который, кажется, был лидером. В руках он держал большую блестящую палку, как скипетр у короля, а лицо его было раскрашено почти во все цвета радуги. Все это делало его немного страшным, но он не был страшным, он защищал слабых. Когда кто-то из старших показывал зубы малышу и смотрел, как будто собирался укусить его, мальчик с разукрашенным лицом клал палку ему на плечо, и тот останавливался. Но в основном они не пытались обидеть друг друга. Казалось, они были почти семьей. Все знали друг друга, и им нравилось проводить время вместе.

Это был полуночный пикник. Наблюдая за ним, Мелани чувствовала, что смотрит на свою собственную жизнь через другой конец телескопа. Она была бы с ними, если бы ее не увезли на базу. Вот кем она должна была стать. Пока она думала об этом, ей становилось то грустно, то радостно. Грустно из-за того, что она не могла присоединиться к пикнику. А радостно из-за того, что, оказавшись на базе, она столько всего узнала и познакомилась с мисс Джустин.

– Я начала плакать, – говорит Мелани. – Не потому, что мне было так грустно, а потому, что не могла понять, грустно мне или нет. Мне казалось, что я скучала по этим детям всегда, хотя даже не была с ними знакома. И не знала их имен. Хотя у них, вероятно, нет имен. Навряд ли они умели даже говорить, потому что все время они только пищали и рычали друг на друга.

Эмоции на лице маленькой девочки были болезненно яркими. Джустин положила руку на сетку, просунув пальцы внутрь.

Мелани наклонилась вперед, касаясь лбом кончиков пальцев Джустин.

– Но… почему же ты не рассказала нам все как есть? – Это первое, что приходит Джустин в голову. Она инстинктивно обходит стороной экзистенциальный кризис Мелани. Она знает, что Мелани не позволит ей зайти в клетку и обнять ее, из-за страха потерять себя, так что у нее в распоряжении лишь слова, которые совсем не подходят для такой работы.

– Я хотела рассказать об этом только вам, – легко произносит Мелани. – Но это должно остаться нашим секретом. Я не хочу, чтобы доктор Колдуэлл узнала правду. Или сержант Паркс. Или даже Киран.

– Но почему, Мелани? – допытывается Джустин. Но тут же понимает сама. Она поднимает руку, чтобы остановить Мелани, но та все равно произносит это вслух.

– Они поймают их и посадят в клетки под землей, – говорит она. – И доктор Колдуэлл разрежет их. Поэтому я рассказала про юнкеров, чтобы сержант Паркс захотел побыстрее уехать отсюда и чтобы никто не узнал, что они здесь. Пожалуйста, скажите, что никому не расскажете, мисс Джустин. Пожалуйста, обещайте мне.

– Я обещаю, – шепчет Джустин. И она уверена в этом. Она не позволит Кэролайн Колдуэлл узнать, что та сидит по соседству с новой порцией испытуемых. Из этих диких детей уже не будет никакой выбраковки, как раньше.

Значит, ей придется вернуться к Парксу и продолжать лгать. Или раскрыть ему секрет. Или придумать что-нибудь получше.

Они обе молчат, вероятно, думая о том, что изменилось между ними. Когда они покинули базу, Джустин предложила Мелани выбрать – остаться с ними или самостоятельно отправиться в один из близлежащих городов. «И жить с себе подобными», чуть не сказала она тогда, но осеклась, осознав, что подобных Мелани нет.

А теперь оказывается, что есть.

Пока она обдумывает последствия того, что ей рассказала Мелани, Джустин начинает трясти. Момент становится сюрреалистичным и ужасающим, ей кажется, что это какой-то приступ. Но вибрация приобретает пульсирующий ритм, и она чувствует низкий гул в ушах, который растет несколько секунд, а затем резко обрывается. Дрожь пропадает вместе с ним так же резко, как и появилась.

– Боже мой! – вздыхает Джустин.

Она поднимается и бежит к корме.

Паркс стоит над генератором, его масляные руки воздеты к потолку, как будто на него снизошла благодать божья. Ну, или он участник сеанса экзорцизма.

– Получилось, – говорит он с жестокой усмешкой, когда она входит.

– Но он опять умер, – констатирует она.

Колдуэлл следует за ней в комнату. Волшебное воскрешение генератора придало и ей сил.

– Нет. Я его выключил. Не хочу лишний раз шуметь, пока мы не будем готовы выдвигаться. Никогда не знаешь, кто тебя слышит.

– То есть мы можем ехать! – восклицает Джустин. – На юг. Покатили отсюда к чертовой матери, Паркс.

– Да, – говорит он сдержанно. – Не хочу связываться с этими юнкерами. Нам, возможно, придется…

Его взгляд замирает между двух женщин, а лицо вдруг становится серьезным.

– Где Галлахер? – спрашивает он.

60

Галлахер на свободе. Он сбежал. Давление, нараставшее в нем, разом взорвалось, унеся его из «Рози» прежде, чем он понял, что делает.

Не то чтобы он струсил. Это больше похоже на закон движения. Потому что источником давления было как прошлое, так и будущее – мысли о возвращении в Маяк никуда не делись. А сейчас он лишь свернул в сторону с намеченного пути.

Хотя стоит отдать должное и идее запереть все двери, выключить свет и ждать, пока юнкеры найдут их. Как будто огромную «Рози», стоящую посередине дороги, можно не заметить.

Когда база пала, Галлахер увидел Си Брукса – человека, который сдавал в аренду свой драгоценный старинный порножурнал целой казарме, а сам был влюблен в девушку со страницы двадцать три – его лицо размозжили прикладом винтовки, и Лорен Грин – одну из немногих женщин-солдат, с которой он мог говорить, не чувствуя, как его язык немеет, – была ранена штыком в живот. И он получил бы свое, если бы сержант Паркс не схватил его за плечо и не потянул прочь от угла столовой, где он скрывался, с фразой: «Мне нужен стрелок».

У Галлахера нет никаких иллюзий относительно того, как долго он продержался бы в противном случае. Он был пригвожден к месту творившимся насилием. Но пригвожден не то слово, он ощущал тогда какое-то подобие головокружения – горизонт заваливался то в одну, то в другую сторону.

Поэтому теперь ему стыдно, что он пошел против сержанта, своего спасителя. Но это квадратура круга. Нельзя вернуться. Нельзя идти вперед. Нельзя стоять на месте. Остается лишь выбрать другое направление и идти.

Река должна спасти его. Там могут быть лодки, на которых плавали еще до Катастрофы. Он может грести и уплыть и найти себе остров где-то, с домом, но без голодных, и жить, занимаясь земледелием, или собирательством, или охотой. Он знает, что Великобритания остров и что рядом есть другие острова. Он видел карты, хотя не помнит мелких деталей. Тяжело ли ему будет? Исследователи и пираты занимались этим во все времена.

Он направляется на юг с помощью своего компаса на поясе. Или, скорее, он пытается, но улицы не всегда помогают. Галлахер оставил главную улицу, где чувствовал себя слишком незащищенным, и теперь идет зигзагами по закоулкам. Компас говорит ему, куда идти, и он следует его советам, насколько лабиринт аллей, гор мусора и тупиков позволяют ему. Дорога, на счастье, пустынна. Рядовой не увидел ни одного голодного с тех пор, как бросил дверь «Рози» открытой и убежал. Только парочку мертвых с деревьями, растущими из них.

Как только он дойдет до реки, которая должна быть в пяти милях от него, он устроит привал. Дождевые облака рассасываются, и выглядывает солнце. Галлахер поражен, что видит его снова. Тепло и свет, кажется, не имеют ничего общего с миром, по которому он идет. Ему даже становится тревожно – кажется, что солнце светит только на него, не отставая ни на шаг.

Но тут есть что-то еще. Он видит движение на улице впереди, и от страха подпрыгивает на месте, как заяц, еле удерживаясь от того, чтобы не намочить штаны. Но потом понимает, что это не на улице. Впереди ничего нет. Это была тень чего-то, что движется сзади и над ним, по одной из крыш. Юнкеры? Не похоже, ведь если бы они выследили его, то тут же застрелили, не задумываясь. Скорее, кошка или что-то такое, но, черт подери, это было страшно.

Он по-прежнему дрожит, и его желудок готов вот-вот сделать нечто подобное снаряду. Галлахер находит место, где прогнивший автомобиль закрывает его со стороны улицы, и присаживается. Он пьет из своей фляги.

Которая почти пуста.

Рядовой осознает, что мог взять целую прорву вещей, чтобы не находиться сейчас в таком отвратительном положении.

Например, еду. Он не подумал о том, что можно было украсть один из рюкзаков, когда уходил, и теперь еды у него нет. Он забыл даже тот пакет арахиса, что засунул себе под подушку на будущее.

Или винтовку.

Или пустой тюбик зэд-блокатора, который он мог разрезать и остатками геля смазать себе подмышки и промежность.

У него с собой пистолет и шесть запасных обойм. Небольшое количество воды. Компас. И граната, которая мирно лежит в кармане его камуфляжа с того момента, когда они оставили «Хамви». Вот и все. Вот и весь инвентарь.

Какой идиот полезет на вражескую территорию в одной рубашке? Ему нужно пополнить свои запасы, причем как можно скорее.

Закрытый гараж, в котором они с Джустин нашли закуски, находится в паре миль позади. Он ненавидит возвращаться и терять время. Но перед страхом голодной смерти это кажется смешным, плюс к тому – нет никакой гарантии, что он найдет другое место с едой, пока будет идти к Темзе.

Галлахер встает и заставляет себя идти. Это непросто, но ему сразу становится легче, когда появляется цель. У него цель и план ее достижения. Он идет обратно, только так рядовой сможет снова пойти вперед и наверстать упущенное время.

После пяти или шести поворотов, по компасу и по памяти, он совсем заблудился.

И теперь он почти уверен, что не один. Никаких движущихся теней больше не видно, но слышно шарканье и легкий топот где-то совсем рядом. Всякий раз, когда он останавливается, чтобы послушать, становится тихо, но звуки вновь появляются, как только он опять начинает идти. Кто-то преследует его, не желая выдавать себя.

Звук идет сверху. Он должен, по идее, видеть его источник, но не видит. Галлахер не уверен даже, откуда точно идет звук. Но тень, что он видел… определенно ее бросило что-то, находящееся на крыше. Если за ним и вправду следят, то это отличная позиция, чтобы находиться рядом с целью, будучи незамеченным.

Хорошо. Тогда давайте посмотрим, как они прыгают с одной улицы на другую.

Он срывается с места, внезапно. На другую сторону улицы, а затем в переулок.

Через своеобразную парковку мимо сгоревших магазинов. Через одну из зияющих задних дверей, по узкому коридору. Через обугленные, вздутые резиновые двери он попадает в магазин, который быстро пересекает и…

Замедляется. И останавливается.

Потому что перед ним… это своего рода мини-рынок – шесть стеллажей от пола и до потолка.

На полках: щетки для унитаза, подставки для яиц в форме улыбающихся цыплят, хлебницы в цветах Юнион Джек, деревянные мышеловки с одноименными надписями на боку, терки для сыра с легкими ручками, разделочные доски, полотенца, наборы приправ, детские автокресла, магнитные отвертки.

И еда.

Ее не так много – всего лишь часть стеллажа в конце прохода, но, кажется, нетронутая. Банки и пакеты по-прежнему аккуратно расставлены – все супы на одной полке, рис и макароны на другой, иностранные товары на третьей. Неизвестный и, скорее всего, давно умерший работник магазина расставил все так, чтобы казалось, что сегодня обычное утро в мире, который никогда не перестанет существовать.

Все банки взорваны. На них и сейчас светит солнце, а они так стояли еще до того, как Галлахер родился.

Но пакеты вроде закрыты. Он рассматривает их с надеждой, а затем с волнением.

Праздник Гурмана – Курица карри с рисом – просто добавь воды!

Праздник Гурмана – Бефстроганов – просто добавь воды!

Праздник Гурмана – Мясная паэлья – просто добавь воды!

Другими словами, обезвоженные продукты в герметичных пакетах.

Галлахер открывает одну и принюхивается. Пахнет, черт подери, хорошо, учитывая все обстоятельства. И его действительно не волнует, есть ли там курица или корова, пока он может держать эти коробочки в руках.

Он заливает коробочку на треть водой, плотно закрывает и трясет с минуту. Затем открывает ее и ложку получившейся пасты моментально опускает в рот.

Это вкусно. Праздник для гурмана, как сказано на этикетке. И даже не нужно жевать. Еда проскальзывает внутрь, как суп. Небольшая зернистость не беспокоит его, пока часть неразмешавшегося порошка не попадает в горло и он не заходится в припадке кашля, покрывая все остальные коробки и пакеты на полке коричневыми плевками со вкусом карри.

Доедает уже осторожней. Затем берет с полки еще несколько коробок, срывает с них картонные обертки и распихивает по карманам. Когда доберется до реки, то отпразднует это двумя или тремя Праздниками, выбранными наугад. Комбо-ужин.

Кстати, ему действительно уже стоит выдвигаться. Но он не может сопротивляться любопытству бросить беглый взгляд на остальную часть магазина. Может, там еще какие чудеса найдутся.

Когда он находит журнальную стойку, сердце Галлахера взрывается. Вся верхняя полка – футов десять или даже больше – заставлена порножурналами. Он берет их, один за другим, листает, благоговейно переворачивая страницы, как будто это Священное Писание. Женщины непостижимой красоты смотрят на него с любовью, улыбкой, пониманием и желанием. Их ноги и сердца широко раскрыты.

Будь он все еще на базе, эти сокровища сделали бы его богатейшим человеком. Паломники приходили бы из каждой казармы и платили бы ему табаком и алкоголем за каждые полчаса, проведенные в компании этих очаровательных дам. Тот факт, что он не курит и боится алкоголя почти так же сильно, как голодных и юнкеров, никак не влияет на эту ослепительную картину. Галлахер стал бы человеком с большой буквы. Тем, кому кивают, когда он входит в столовую, а он воспринимает это как должное. Человеком, который ответным кивком придает статус первым.

Скрип половицы возвращает Галлахера из мира вечной славы в мир реальный. Он опускает журнал, который держал в руках. В десяти футах, скрываемая до этого журналом, стоит девочка, крошечная и голая, тощая, как палка. Поразительно, она как будто сошла с черно-белой фотографии. Ее волнистые волосы и кожа абсолютно белые, глаза похожи на черные и бездонные отверстия, просверленные в борту корабля. Ее рот – прямая, бескровная линия.

Ей лет пять или шесть, или только-только исполнилось семь.

Она просто стоит, уставившись на Галлахера. Когда девочка понимает, что он увидел ее, она протягивает ему руку и показывает. Дохлая крыса без головы.

Галлахер смотрит на крысу, потом на лицо девочки. Опять на крысу. Они стоят так, кажется, довольно долго. Галлахер судорожно глотает воздух.

– Эй, – говорит он наконец. – Как дела?

Самый дурацкий вопрос, который можно было придумать, но поверить в реальность происходящего очень трудно. Очевидно, что эта маленькая девочка голодная. Но она из рода Мелани, представители которого могут думать и не должны есть людей, если не хотят.

И она предлагает ему мир. Причем довольно увесистый, учитывая то, насколько она худая.

Но ребенок не подходит к нему и ничего не говорит. А может ли она вообще говорить? Дети на базе поначалу тоже были похожи на животных. Они довольно быстро научились говорить, слушая человеческую речь, но он помнит первые недели, когда они визжали, как поросята или шимпанзе.

Не важно. Можно по-другому. Язык тела.

Галлахер широко улыбается девочке и кивает головой. Она по-прежнему не двигается, а на лице у нее будто жесткая маска. Она просто покачивает крысой в руке, так обычно кормят собак.

– Ты очень хорошая девочка, – бессмысленно говорит ее Галлахер. – Как тебя зовут? Меня зовут Киран. Киран Галлахер.

Крыса продолжает слегка раскачиваться. Рот девочки открывается и закрывается – она, видимо, предлагает ему перекусить.

Нелепая ситуация. Он должен принять крысу, другого выхода нет.

Галлахер медленно кладет порножурнал – обложкой вниз, как будто живой маленький мертвец может смутиться голых грудей. Он показывает ей свои пустые руки. Медленно двигаясь, прогулочной походкой, как Паркс научил его, идет к ней. Рядовой осторожно держит руки на виду и улыбку на лице.

Подойдя, он протягивает руку, еще медленнее, чтобы принять крысу.

Маленькая девочка делает шаг назад и опускает руку. Галлахер застывает: может, он неправильно ее понял?

Боль взрывается в левой ноге, затем в правой, внезапно и удивительно. Ноги неуклюже подворачиваются, и он с криком падает, как громоздкий шкаф с одеждой. Миниатюрные фигурки разбегаются в разные стороны от него, скрытые до этого стеллажами. Он не успевает их разглядеть, потому что ему больно, он злится и не может понять, что произошло.

Приподнявшись на локте, он смотрит на свои ноги и не осознает, что видит. Там все красное. Кровь. Это кровь. И она его. Сейчас он понимает это, потому что вернулась чувствительность. Икры мучительно пульсируют. От колен и ниже брюки пропитались кровью.

Что они сделали? – изумленно спрашивает он. Что они только что со мной сделали?

Боковым зрением он замечает расплывчатое движение и поворачивается. На него несется еще один маленький ребенок. Его лицо разукрашено всеми цветами радуги, а глаза похожи на две черные булавки. В высоко поднятой руке он держит что-то металлическое, ослепительно блестящее в лучах солнца.

Мальчик замахивается, и Галлахер вздрагивает с воплем ужаса. Момент настолько безумен, что поначалу ему кажется, что это меч. Но когда этот предмет уже падает на него, становится понятно, что для меча он слишком толстый. Мальчик не рассчитал удар, и больше всего достается металлическому стеллажу. Галлахер сильно бьет обидчика в грудь и, поскольку тот ничего не весит, отправляет его катиться кубарем обратно. Оружие – алюминиевая бейсбольная бита – вылетает из его рук и падает у ног Галлахера.

Которые сейчас фактически в луже. В луже собственной крови.

Малыш с разукрашенным лицом отползает прочь, но еще двое наступают на него, один с ножом, а другой – размахивая чем-то, напоминающим тесак мясника. Галлахер снова кричит во весь голос и хватает бейсбольную биту.

Голодные дети останавливаются и отступают.

Но они сейчас везде. Галлахер не может видеть, сколько их точно, но, кажется, десятки. А может, и сотни. Маленькие бледные лица смотрят на него через щели в полках, выглядывая и снова прячась. Самый смелый встает в противоположном конце прохода, открыто глядя на него. Они все вооружены, от ножей и вилок до обычных палок. Почти все голые, как та девочка, которая предлагала ему крысу. Но на некоторых имеется одежда, точнее странное сочетание отдельных вещей, раздобытых, по-видимому, из заброшенных торговых центров. На одном мальчике через плечо висит леопардовый бюстгальтер, привязанный к кожаному ремню на поясе, на котором целая куча брелоков для ключей.

Маленькая девочка, которую он увидел первой, стоит все там же. Она просто отступила немного, чтобы дать детям с оружием больше пространства для маневра. Ребенок спокойно и терпеливо жует мертвую крысу.

Галлахер пытается встать, но ноги не выдерживают его веса. Он не может оторвать взгляд от детей, потому что они незамедлительно атакуют в таком случае. Свободной рукой он быстро ощупывает ноги, пытается понять, что с ними. На правой ноге разрез между коленом и лодыжкой. Рядовой осторожно нащупывает края раны. Она не широкая, но длинная и, надо думать, глубокая.

То же самое и на левой ноге.

Крыса была не своеобразной трубкой мира. Она являлась приманкой. И это не должно было сработать, потому что он не ест крыс, но подождите, откуда им знать (что вы вообще знаете)? Его подкупило красивое личико. Маленькая девочка заманила его в определенное место, а двое ее друзей порезали ему ноги.

Его покалечили.

Ему не уйти отсюда.

Он никогда не сможет ходить.

– Черт! – Галлахер удивлен, когда шепотом произносит это слово. Он задумывал прокричать его.

– Послушайте, – говорит он громко. – Послушайте меня. Это не… Вы же не сделаете это со мной. Вы понимаете? Вы не можете…

Лица, что он видит, не меняются. Одинаковое выражение на всех. Дикая, ноющая необходимость победить, справиться с таким большим зверем, как он.

Они ждут, пока он умрет, чтобы съесть его.

Он достает пистолет и целится. В девочку. Потом в мальчика, который уронил бейсбольную биту. Он выглядит самым старшим. У него несоразмерно полные, красные губы, хотя у всех остальных губ почти не видно. Это было незаметно сначала, из-за рисунка на лице, который оказался не пустой абстракцией. На рисунке еще одно лицо, поверх настоящего, с широко раскрытым ртом, от подбородка и до носа. Работа достаточно нечеткая, чтобы предположить, что она сделана самостоятельно и скорее всего фломастером. Его тонкие черные волосы падают на глаза, прямо как у юной рок-звезды. Он такой худой, что Галлахер может сосчитать каждое ребро.

И пистолет его совсем не беспокоит. Он смотрит мимо него, в глаза Галлахеру, не моргая.

Галлахер переводит пистолет на остальных, по очереди. Они его даже не замечают. Они не знают, что такое пистолет и почему им стоит его бояться. Ему придется застрелить по крайней мере одного из них, чтобы научить.

Лучше провести урок как можно скорее. Его рука дрожит, а картина мира подергивается. Мир прыгает в его глазах, как автомобиль на ухабистой дороге. Галлахер пытается сосредоточиться.

Мальчик с разукрашенным лицом. Тот, который уронил биту, как раз напротив, и, вероятно, именно он отвечает за операцию под кодовым названием «Съесть Кирана Галлахера». Он будет целью.

Но ребенок продолжает двигаться. Все продолжают двигаться. Пуля может задеть девочку, чего Галлахер не хочет. Она слишком маленькая. Это будет выглядеть как грубое убийство.

Вот он, маленький ублюдок. Цель подтверждена. Пистолет, кажется, весит пару центнеров, но Галлахеру нужно всего лишь держать его ровно несколько секунд. Чтобы успеть плавно нажать, нажать…

Курок не двигается.

Магазин пуст.

Галлахер опустошил его на второй день, когда они бежали через толпу голодных к госпиталю. Дому Уэйнрайта. Затем он выхватил винтовку и больше не выпускал ее из рук. Пистолет он ни разу не перезаряжал.

Он почти смеется. Дети не отреагировали на пистолет, потому что он для них ни черта не значит. Вот бейсбольной биты они побаиваются.

Хотя нет. Уже нет. Они медленно подступают к нему со всех сторон, шаг за шагом, как будто немного сомневаясь. Мальчик с разукрашенным лицом остается ведущим на этом празднике, хотя уже и без оружия. Его костлявые пальцы сжимаются и разжимаются.

Тело Галлахера постепенно немеет. Но адреналин, впрыснутый напрямую в мозг, приводит его в чувство и рождает вдохновение. Он быстро смещается на левый бок и пальцами прощупывает свой камуфляж…

Да! Она там. Ладонь сжимает холодный металл. Радуйся, Мария, думает он, переполняемый благодатью.

Дети уже очень близко. Галлахер вытягивает гранату из кармана и показывает им.

– Смотрите! – кричит он. – Посмотрите на это! – Неумолимый процесс замедлился и остановился, но он знает, что дело в его крике, а не в том, что у него в руке. Они замерли, оценивая, сколько еще сил у него осталось.

– Бууууум! – Галлахер изображает взрыв, широко разводя руками. На мгновение наступает тишина. Затем мальчик с разукрашенным лицом лает на него. Он думает, что это просто демонстрация угрозы. Кто громче.

И дети снова двигаются. Решившись на убийство.

– Это бомба! – кричит отчаянно Галлахер. – Это чертова граната. Она вас всех похоронит здесь. Идите, съешьте бродячую собаку. Я сделаю это. Я серьезно. Я действительно это сделаю.

Никакой реакции. Он хватает кольцо указательным пальцем.

Но не хочет их убивать. Ему нужно всего лишь убедиться, что есть свет в конце тоннеля, что он сможет перенести это и отправиться дальше к реке. Но они не оставили ему выбора. У него вообще не было выбора.

– Пожалуйста, – говорит он.

Ничего.

И когда они подобрались вплотную, он не может выдернуть чеку. Если бы Галлахер мог заставить их понять, чем именно угрожает, может быть, все сложилось бы иначе.

Он опускает бейсбольную биту, и дети набрасываются на него волной. Граната выбита из руки и откатывается прочь.

– Я не хочу делать вам больно! – кричит Галлахер. И это правда, он старается не давать им отпор, когда его кусают и раздирают на куски. Они просто дети, и их детство, наверное, было таким же куском дерьма, как и его.

В идеальном мире он был бы одним из них.

61

Паркс намерен искать, хотя знает, что шансы найти Галлахера близки к нулю. Они не могут кричать или идти широким веером, параллельно по нескольким улицам, потому что их всего лишь трое – он, Хелен Джустин и малышка. Доктор Колдуэлл сказала, что слишком слаба для подобных прогулок, да и выглядела она соответствующе, поэтому он не стал спорить.

Но расходиться им не приходится. Мелани крутится во все стороны, как флюгер, нюхая ветер. Она останавливается, глядя на юго-юго-запад.

– Сюда.

– Ты уверена? – спрашивает ее Паркс.

Кивок. Без лишних слов. Она ведет.

Но путь чересчур извилист, по одной дороге вверх, по другой вниз. Поначалу сохранялось направление на юг, но потом и оно сменилось. Галлахер, похоже, дважды разворачивался, находясь всего в миле от «Рози». Паркс думает, а может, малышка ведет их не потому, что чувствует запах, а потому, что хочет казаться важной и обратить на себя внимание взрослых? Нет, чушь собачья. Какая-нибудь десятилетняя эмоциональная девчонка могла так сделать, но Мелани умна не по годам. Если она не знает, где прошел Галлахер, она скажет.

Хотя впереди что-то происходит, между Мелани и Джустин, – диалог испуганных взглядов, который доходит до точки, когда девочка сворачивает с улицы в переулок.

Она останавливается и смотрит на него.

– Достаньте ваш пистолет, сержант, – говорит она тихо.

– Голодные? – Его не волнует, откуда она узнала. Он просто хочет понимать, во что ввязывается.

– Да.

– Где?

Малышка колеблется. Они проходят какую-то стоянку и магазины. Множество дверей с трех сторон от них, часть выбита, а часть завалена. Ржавая машина, стоящая на кирпичах, вероятно, была неподвижна уже задолго до того, как Катастрофа заставила дороги замолчать. Мусорные баки на колесиках стоят вдоль забора, ожидая, когда их заберут.

– Там, – говорит наконец Мелани. Дверь, на которую она кивает, не отличается от любой из остальных на первый взгляд. Но приглядевшись, Паркс видит проторенную дорожку среди сорняков, один из которых – огромный чертополох, все еще мокрый от сока в месте, где был сломан.

Паркс переходит на бесшумный бег. По его мнению, лучше поздно, чем никогда. Он кладет руку на плечо Джустин и показывает, что она должна достать свой пистолет. Вдвоем они приближаются к двери, как копы в телевизионной драме еще до Катастрофы, преувеличенно медленно крадясь, несмотря на хруст и скрежет их обуви по пересеченной местности.

Мелани спокойно проходит между ними и разворачивается.

– Освободите меня, – говорит она Парксу.

Он смотрит ей в глаза.

– Ты имеешь в виду руки?

– Руки и рот.

– Не так давно ты просила меня связать тебя, – напоминает он ей.

– Я знаю. Я буду осторожна.

Остальное ей необязательно озвучивать. Если они окажутся в замкнутом пространстве, полном голодных, она им понадобится. С этим не поспоришь. Паркс снимает наручники и вешает их на пояс. Мелани расстегивает намордник и протягивает ему.

– Вы не присмотрите за ним, пожалуйста? – спрашивает она.

Он кладет его в карман, и Мелани первая растворяется в темноте.

Но на вечеринку они опоздали. Что бы здесь ни случилось, это уже в прошлом. Широкий кровавый след идет от центра прохода в угол, где, вероятно, голодные и расправились с Галлахером. Он смотрит в потолок с выражением смирившегося со своими муками человека, как на изображениях распятого Христа. Но в отличие от Христа его обглодали до костей почти везде. Его куртка растворилась (вообще ни следа). Рубашка разорвана, оголяя пропасть на месте туловища. Его солдатский жетон торчит из обглоданных позвонков. Голодные как-то умудрились съесть его шею, не задев при этом стальной цепочки – это как тот старый трюк, когда надо вытащить скатерть, оставив на столе посуду.

Джустин отворачивается, слезы беззвучно текут из ее закрытых глаз. Паркс молча стоит. Сержант может думать лишь о том, что у него в подчинении был один-единственный мальчишка, которому он позволил умереть в одиночестве. За такой грех отправляются в ад.

– Мы должны похоронить его, – говорит Мелани.

На мгновение его гнев оборачивается против нее.

– В чем смысл, черт тебя дери? – рычит он, глядя на нее. – Здесь уже нечего хоронить. Можешь сгрести его и положить в чертову урну.

Мелани вспыхивает в ответ. Оскалив зубы, она рычит ему лицо:

– Мы должны похоронить его. Или собаки и другие голодные съедят его до конца. И не будет места, чтобы показать, где он умер. Вы должны чтить павшего солдата, сержант!

– Чтить… Откуда ты набралась этого дерьма?

– Троянская война, скорее всего, – бормочет Джустин. Она вытирает глаза тыльной стороной ладони. – Мелани, мы не можем… Нам негде похоронить его. И у нас нет времени. Мы должны добраться до цели как можно быстрее. Мы должны оставить его.

– Если мы не можем похоронить его, – говорит Мелани, – тогда мы должны сжечь его.

– Но как? – спрашивает Джустин.

– В комнате с генератором есть большие бочки, – говорит Мелани нетерпеливо. – На них написано «Горючее», а значит, то, что там внутри, может гореть.

Джустин говорит что-то еще. Пытаясь объяснить, может быть, почему им не стоит таскать туда-сюда по улице двадцать галлонов авиационного топлива.

Но Паркс (с глупым удивлением) вдруг ловит себя на мысли: пока этот ребенок беспокоится о таких вещах, мир не рухнет. Они вбили ей в голову все эти старые понятия, неприменимые к современной жизни, думая, что она никогда не покинет пределы учебного блока, если только отправится в лабораторию, где ее разрежут и размажут под микроскопом.

Его желудок урчит. Впервые за всю свою военную карьеру Паркс взглянул на военное преступление изнутри. И оказалось, что преступник не он и не Колдуэлл. Это Джустин. И Мейлер. И пьяный ублюдок Уиттакер, и все остальные. Колдуэлл просто мясник. Она Суини Тодд со стулом парикмахера и бритвой. Она не тратила годы на скручивание детских мозгов в крендели.

– Мы можем помолиться за него, – говорит Джустин. – Но мы не можем перетащить сюда одну из тех бочек, Мелани. А даже если могли бы…

– Хорошо, – говорит Паркс. – Давай сделаем это.

Джустин смотрит на него как на сумасшедшего.

– Это не шутка, – говорит она ему мрачно.

– Я и не шучу. Эй, она права. В ее словах больше смысла, чем в наших, вместе взятых.

– Мы не можем… – снова говорит Джустин.

Паркс перебивает ее.

– Почему, черт возьми, нет? – ревет он. – Если она хочет почтить память гребаного мертвеца, пусть сделает это! Школа закончилась, учитель. Уже как несколько дней. Может, ты пропустила это.

Джустин смотрит на него в недоумении. Ее лицо становится бледным.

– Не кричите, – бормочет она, выставляя руки вперед в знак примирения.

– Разве я теперь тоже в твоем классе? – спрашивает ее Паркс. – Ты мой учитель?

– Голодные, что сделали это, возможно, еще достаточно близко. Ты выдаешь нас своим криком.

Паркс берет винтовку и спускает курок, заставляя Джустин вздрогнуть и взвизгнуть. Выстрел пробивает отверстие в потолке. Комья влажной штукатурки падают со стуком вниз, один из них отскакивает от плеча Паркса, оставляя на нем белые полосы.

– Я бы с удовольствием поприветствовал их парой слов, – говорит он.

Сержант поворачивается к Мелани, которая стоит с широко открытыми глазами. Для нее это как увидеть ссору мамы и папы.

– Что скажешь, малыш? Должны ли мы похоронить Кирана, как настоящего викинга?

Она не отвечает. Она зажата между молотом и наковальней, потому что если согласится, то встанет на его сторону против Джустин, а утихомирить разгоревшуюся стихию в ближайшее время нет никакой возможности.

Паркс принимает молчание за согласие. Он заходит за прилавок, где видел коробку одноразовых зажигалок. В них все еще есть жидкий газ, немного в каждой, но зажигалок в коробке около ста штук. Возвращается с коробкой к останкам.

Будучи человеком практического склада ума, сержант забирает рацию Галлахера и вешает себе на пояс, а после начинает разламывать маленькие пластиковые трубки и вливать их содержимое на труп. Джустин смотрит, качая головой.

– А как же дым? – спрашивает она.

– А что с ним? – бормочет Паркс в ответ.

Мелани разворачивается и идет по проходу к передней части магазина. Она возвращается через минуту, держа в руках ярко-желтую подушку в пластиковой обертке.

Мелани становится на колени и кладет подушку под голову Галлахера. Ее колени утопают в еще не высохшей крови. Когда она встает, ее колени украшают красно-черные полосы.

Паркс разламывает последнюю зажигалку. Он мог использовать ее, чтобы поджечь тело, но не сделал этого. Он выливает последние капли, а затем поджигает при помощи своей трутницы.

– Покойся с миром, рядовой, – бормочет он, пока пламя поглощает то немногое, что осталось от Кирана Галлахера.

Мелани тоже что-то говорит, но очень тихо, обращаясь только к мертвому. Джустин ждет в тишине, пока сальное, вонючее пламя не заставляет их уйти.

Обратный путь к «Рози» они проделывают по куда более широким улицам. Магазин за спинами полыхает, поднимая толстый столб дыма, превращающийся в черный зонт над их головами.

Мелани идет впереди, сгорбившись и опустив голову. Она не попросила снова надеть на нее наручники и намордник, а Паркс и не предлагал.

Когда они прошли уже большую часть пути, малышка останавливается. Ее голова резко поднимается.

– Что это? – шепчет она.

Паркс собирается сказать, что ничего не слышит, но воздух слегка дрожит, и в этой вибрации теперь можно различить звук. Пробуждающийся, угрюмый и опасный, утверждающий свою готовность к драке и победе в ней.

Двигатель «Рози».

Паркс срывается на бег, огибая угол Финчли Хай Роуд как раз в нужное время, чтобы увидеть далекое пятнышко, за секунды превращающееся в бегемота.

«Рози» слегка трясет, во-первых, из-за мусора на дороге, а во-вторых, из-за того, что ее ведет доктор Колдуэлл своими покалеченными пальцами. Каждое подергивание рукой приводит к шараханью длинного транспортного средства из стороны в сторону.

Даже не думая об этом, Паркс встает на середину дороги. Он понятия не имеет, что делает Колдуэлл, может, она спасается от чего-то. Но он точно знает, что должен остановить ее. «Рози» кренится, как пьяная, стараясь увернуться от него, врезается в припаркованный автомобиль, который тащит перед собой несколько ярдов, прежде чем он разваливается на куски ржавчины и стекла.

И уносится вдаль. Они смотрят на задние фонари передвижной лаборатории, удаляющиеся от них.

– Какого хрена? – в недоумении восклицает Джустин.

Паркс хочет задать тот же вопрос.

62

Как только Паркс и Джустин уходят в поисках рядового Галлахера, забирая с собой испытуемого номер один, Кэролайн Колдуэлл подходит к центральной двери «Рози», открывает расположенное рядом с ней отделение, примерно на высоте плеч, и тянет рычаг из вертикального положения в горизонтальное. Это управление внешним доступом в чрезвычайных ситуациях. Теперь никто не сможет попасть внутрь без разрешения Колдуэлл.

Первый шаг сделан, она направляется в машинное отделение и включает одну из трех панелей. Генератор, в двадцати ярдах позади, начинает напевать – но не реветь, потому что Колдуэлл не подключила его к двигателю. Сейчас ей энергия нужна только в лаборатории, куда она и направляется. Так как доктор будет работать непосредственно с инфицированными тканями, она надевает перчатки, защитные очки и маску.

Она включает электронный микроскоп, терпеливо и скрупулезно продираясь через настройки и десятки экранов опций, и загружает первый из подготовленных ею слайдов.

С радостным возбуждением наклоняется к смотровому окну. Центральная нервная система голодного из дома Уэйнрайта мгновенно предстает перед ее алчным взглядом. Выбрав зеленый элемент в качестве ключевого цвета, она прогуливается под навесом нейронных дендритов в тропическом лесу.

Картинка настолько детальна, что она захватывает дыхание доктора Колдуэлл. Грубые и тонкие структуры имеют четкие границы, как на схемах в учебнике. Тот факт, что ткани мозга были сильно повреждены, прежде чем доктор положила их под микроскоп, проявляется в том, что ей ежеминутно приходится передвигать слайд для более удачного ракурса, без посторонних веществ – пылинок, человеческих волос и бактериальных клеток. Ее цель – грибковые мицелии среди нейронов. Нервные клетки полностью обнажены перед ней.

Она видит то, что видели другие ученые много лет назад, но ей это было недоступно из-за недостаточно хорошего оборудования на базе. Она видит, как именно кукушка Офиокордицепса строит свои гнезда в зарослях мозга – как мицелии тонкой нитью оборачивают нейронные дендриты, словно плющ вокруг дуба. Вот только плющ не шепчет сирены дубу, а полностью захватывает власть над ним.

Кукушки? Плющ? Сирены? Сконцентрируйся, Кэролайн, говорит она себе отчаянно. Посмотри на то, что перед тобой, и сделай соответствующие выводы и найди доказательства, чтобы поддержать их.

Доказательство существует. Теперь она видит, что пропустили другие глаза – трещины в крепости (сосредоточься!), места, где параллельные структуры человеческого мозга перегруппировались, несчастные и поверженные, вокруг (и между) задушенных грибком нервных клеток. Некоторые неинфицированные кластеры нейронов, на самом деле, выросли плотнее, хотя новые клетки, раздутые и потертые, разрываются изнутри от зубчатых бляшек амилоида.

Колдуэлл чувствует покалывание в голове, когда понимает значение того, что она видит.

Это произошло достаточно медленно, напоминает она себе. Ранние исследователи не могли наметить эту прогрессию, потому что сразу после Катастрофы вирус еще не достиг нужной точки развития. Единственным способом было просто гадать и тестировать каждое свое необоснованное предположение.

Колдуэлл поднимает голову и отступает на несколько шагов от микроскопа. Это трудно, но необходимо сделать. Она могла бы смотреть на зеленый мир часами, днями и продолжать находить в нем новые чудеса.

Позже, может быть. Но слово «позже» в ее случае неприменимо. У нее есть еще день или два, пока лихорадка не начнет отключать основные жизненные функции ее организма, настойчиво подталкивая к болезненной и недостойной смерти. У нее есть первая половина рабочей гипотезы. И она должна завершить этот проект, пока еще в состоянии.

В лаборатории Колдуэлл на базе есть – или были – десятки слайдов, взятые из мозговой ткани испытуемого номер шестнадцать (Марция) и испытуемого номер двадцать два (Лиам). Если бы они были по-прежнему доступны, доктор использовала бы их сейчас. Она не разбазаривает ресурсы, как думает Джустин, – любой из образцов может дать внезапный ответ на главный вопрос. Теперь у нее есть картина – уже, по крайней мере, гипотеза, которой нужно подтверждение, но все ее испытуемые, которые имеют частичный иммунитет к воздействию Офиокордицепса, остались на базе.

Ей нужные новые образцы. От испытуемого номер один.

Но доктор знает, что Хелен Джустин будет сопротивляться любым ее попыткам разрезать Мелани или даже взять биопсию из ее мозга. И сержант Паркс и рядовой Галлахер тоже, Колдуэлл боялась этого с самого начала. У них сложились недопустимо тесные отношения с испытуемым через постоянное повторение взаимодействия в социальном контексте. Нет никаких гарантий, что, если она предложит сейчас получить образцы ткани мозга Мелани, ее хоть кто-нибудь из группы поддержит.

Поэтому она строит свои дальнейшие планы, основываясь на заочном отказе.

Колдуэлл разворачивается и собирает складной шлюз рядом с центральной дверью. Его гениальная мультиоткидная конструкция позволяет делать это относительно просто, даже несмотря на неуклюжесть рук. И дело не только в бинтах. Ранняя нежность воспаленных тканей уступила общей потере чувствительности и реакции. Она говорит пальцам, что делать, а они реагируют с опозданием, двигаясь при этом неровно, как автомобиль, начинающий движение в гололед.

Но она упорствует. Шлюзовой отсек имеет по четыре болта на потолке и в полу. Каждый болт должен быть полностью закручен, а затем запечатан втулкой кронштейна путем поворота колеса. Колдуэлл должна использовать обе руки и гаечный ключ. Восемь раз. Задолго до того, как она закончила, чувствительность вернулась к рукам в виде интенсивной непрекращающейся боли. Агония заставляет ее громко стонать.

Борта и фронтальная сторона шлюзовой камеры изготовлены из ультрагибкого, но чрезвычайно прочного пластика. Верхняя и нижняя поверхности камеры теперь должны быть загерметизированы. Для этого Колдуэлл держит пистолет с герметиком на сгибе левой руки, правой нажимая на спусковой крючок.

Запечатывание проходит без эксцессов, путем откачки воздуха из шлюзового отсека. Стрелка манометра медленно опускается к нулю.

Отлично.

Она накачивает свежий воздух внутрь, стабилизируя давление в шлюзе. Затем переводит ручное управление дверьми на свой компьютер в лаборатории: закрывает обе двери, но блокирует только внутреннюю. После чего вручную передвигает цилиндр со сжатым фосгеном в камеру шлюзового отсека. Доктор заметила этот цилиндр во время первоначальной инвентаризации «Рози». Он должен был помогать в синтезе органических полимеров. Но мог использоваться и для быстрого и эффективного удушения крупных лабораторных животных без повреждения тканей.

Теперь Колдуэлл ждет. И в это время внимательно анализирует свои чувства. Она неохотно останавливается на последствиях использования газа в отношении людей, ее товарищей. Фосген более гуманен, чем его близкий родственник хлор, но разница невелика. Колдуэлл надеется, что Мелани войдет в шлюзовой отсек первой и можно будет заблокировать входную дверь прежде, чем Паркс или Джустин проследуют за ней.

Хотя она осознает, что это маловероятно. Скорее Хелен Джустин войдет вместе с Мелани, или даже первая. Впрочем, это не сильно беспокоит Колдуэлл. В этом будет даже своеобразная справедливость. Многие поступки Джустин внесли свой, весьма существенный вклад в создание той абсурдной ситуации, в которой находится сейчас Колдуэлл, – когда ей приходится сооружать ловушки для того, чтобы восстановить контроль над своими испытуемыми.

Доктор надеется, что, по крайней мере, не придется убивать Паркса или Галлахера, если он, конечно, до сих пор жив. Двое солдат, вероятно, будут прикрывать тылы, пока Джустин и Мелани не войдут в «Рози». Но к тому времени дверь уже может быть закрыта для них.

Впрочем, ни один из этих вариантов не идеален. Не то чтобы ей было неважно, скольких убивать. Ее гипотеза настолько масштабна по своим последствиям, что уклоняться от убийства было бы преступлением против человечества. Это ее долг, и на его исполнение не так много времени. Интервал, скорее всего, измеряется не днями, а часами.

Колдуэлл вытаскивает перегородки из смотровой щели в лаборатории, чтобы видеть, когда вернется спасательная экспедиция. Но боль в руках истощила ее. Несмотря на все усилия, она проваливается в сон, периодически заставляя себя открывать веки, которые тут же закрываются под собственной тяжестью.

Очнувшись в очередной раз, Колдуэлл обнаруживает на себе пристальный взгляд маленького ребенка, который стоит в дверном проеме дома прямо напротив нее.

Голодный, очевидно. Возраст на момент первичной инфекции, не более пяти. Голый, худой и неописуемо грязный, как жертва стихийного бедствия до Катастрофы, когда несколько тысяч погибших уже считали катастрофой.

Мальчик жадно смотри на Колдуэлл, не моргая. И он не один. Сейчас уже поздний вечер, и длинные тени отбрасывает множество естественных объектов. Но на этом фоне, как детали в картинке-головоломке, становятся различимы все новые голодные. Взрослая рыжая девушка за ржавой тушей припаркованного автомобиля. Черноволосый мальчик, еще старше, присевший на остатки витрины с алюминиевой бейсбольной битой в руках. Позади него еще двое, в самом магазине, между стойками с выгоревшей и разлагающейся одеждой.

Их целая орава! Колдуэлл переполняет восторг. Она всегда знала, что слова Паркса и его людей о том, что популяция испытуемых в дикой природе сокращается, могут означать что угодно. Одна из причин – в то время она считала ее слишком неправдоподобной, а сейчас уже не так уверена – заключалась в том, что дикие инфицированные дети достаточно умны для того, чтобы научиться воспринимать сержанта и его охотников как угрозу, и поэтому дети просто перешли на новые охотничьи угодья.

Теперь Колдуэлл видит, как черноволосый мальчик подает сигнал двум другим, позади него, чтобы они подошли и увидели то, что видит он. Это лидер, очевидно. Он один из немногих, кто не совсем голый. На его узких костлявых плечах висит камуфляж. Видимо, он убил какого-то солдата и забрал его одежду. На лице мальчика буйство смазанных красок – доказательство силы и статуса в племени.

Колдуэлл видит, как голодные дети работают в команде. Как они общаются, используя малозаметные жесты и мимику. Как координируют свои усилия против этой незнакомой вещи в их среде.

Возможно, детей привел сюда звук от генератора. Или они давно наблюдают за «Рози» и ждут, когда Джустин и Галлахер вернутся обратно с экскурсии, чтобы застать их врасплох. Но какие бы цели они ни преследовали, сейчас дети увидели ее.

И увидев, начали выслеживать.

Даже несмотря на то что она находится за пуленепробиваемым стеклом в огромном боевом танке, способном стереть все здания вокруг в порошок, даже несмотря на отсутствие очевидного способа добраться до нее или хотя бы определить степень риска, который она представляет, даже несмотря на то что они не могут почувствовать ее запах через слой стекла, и стали, и полимера, и герметичных уплотнителей, они определяют ее как добычу, и соответственно реагируют.

Колдуэлл не сразу осознает, что уже приняла решение. Поднявшись на ноги, она плавно выходит из лаборатории, направляясь к центральной двери. Это хорошее решение. В его поддержку есть множество причин.

Она возвращает функцию управления на панель рядом с дверью шлюзового отсека. Потом открывает и закрывает несколько раз наружную дверь, проверяя ее работу на различных настройках скорости. Она следит за гидравлическими клапанами, толщиной с ее кулак, плавно скользящими взад и вперед в верхней и нижней части двери. Даже на третьей скорости – хотя десятая самая быстрая – она считает, что клапаны оказывают давление свыше пятисот фунтов на один фут. Внутренняя дверь, напротив, использует более простые механические сервоприводы. Никогда не предполагалось, что воздушный шлюз будет использоваться в качестве второго сдерживающего отсека.

Колдуэлл учитывает ряд весьма актуальных факторов. Нет никакой гарантии, что испытуемый номер один вообще вернется с прогулки. Если вернется, то нет гарантий, что засада Колдуэлл сработает. А если и сработает, то как оставшиеся в живых отреагируют на гибель тех, кто оказался в шлюзовой камере.

Но правда в том – или по крайней мере часть правды, – что она не может сопротивляться. Эти монстры охотятся на нее. И Колдуэлл, в ответ, желает охотиться на них.

Наружная дверь полностью открыта, она встает за приоткрытую дверь шлюза. Отступает на шаг и ждет.

Ее тело все еще липкое от пота. Ее феромоны в настоящее время отлично распространяются в охлажденном воздухе. С каждым вдохом голодные дети чуют ее. Обладая интеллектом, они, скорее всего, будут действовать сообща и очень медленно. Но против их природы не попрешь, поэтому всего лишь вопрос времени, когда они среагируют.

Рыжая девушка встает первая. Она выходит из-за автомобиля и в открытую идет к зазывающей двери «Рози».

Мальчик в камуфляжной куртке издает звук, похожий на лай. Рыжеволосая девушка замедляет движение и неохотно поворачивается к нему.

Ребенок помладше, выбежав из магазина, проносится мимо нее и бросается на дверь. Все происходит так неожиданно и так быстро, что Колдуэлл едва успевает среагировать, хотя именно этого она и ожидала.

Ее палец нажимает кнопку «закрыть».

Голодный мальчик, как ракета, прыгает с верхней ступеньки на Колдуэлл, раскинув руки, чтобы поймать ее и повалить.

Прежде чем он смог бы дотронуться до нее, внутренняя дверь закрывается.

Колдуэлл недооценила силу сервоприводов. Дверь закрывается на верхней части тела голодного, как Щелкунчик, дробя его ребра. Голодный открывает рот, чтобы закричать, но в его легких больше нет воздуха. Кричать уже не вариант. Одна рука его осталась внутри шлюзовой камеры, другая тянется вперед, растопырив тонкие пальцы, тщетно стараясь добраться до Колдуэлл. Один из них ухитряется зацепить рукав ее халата, но инфекция так не передается, только через кровь или слюну. Пока на ней очки и маска, она в безопасности.

Голова существа, отмечает Колдуэлл, полностью повреждена. Она чувствует головокружительный восторг и смеется.

Но тут же захлебывается, когда что-то с улицы прилетает ей в челюсть, разрывая защитную маску. Боль удивительна. Ее рот наполняется кровью, в которой отбитые кусочки зубов с глухим, потерпевшим кораблекрушение звуком, трутся друг об друга.

Камень падает на пол, темно-красный от ее крови. Рыжеволосая девушка уже заряжает другой, в полоску выцветшей ткани и кожи, которую она использует в качестве рогатки.

Раздробленное тело мальчика не позволяет внутренней двери закрыться, оставляя щель где-то в три дюйма, а наружная дверь все еще настежь открыта, и голодные снаружи, его когорта, его друзья, спешат внутрь с самодельным оружием наперевес.

Рука Колдуэлл интуитивно ложится на панель управления внешней дверью. Она начинает закрываться, но доктор забыла поднять скорость с третьей на десятую. В последний момент край бейсбольной биты проникает в сужающуюся щель и останавливает дверь. Гидравлика скулит, пытаясь затащить биту внутрь или раскусить ее пополам. Но маленькие ручки тут же оказываются рядом, некоторые тянутся к Колдуэлл, но большинство из них борются с дверью, не давая ей закрыться.

Они не могут добраться до нее. Но и сдаваться не собираются. Выиграв пару сантиметров, они перегруппируются, и на двери появляется еще с десяток маленьких рук. Колдуэлл знает, какой силой обладают гидравлические клапаны, поэтому, когда дверь начинает снова открываться, она в ужасе отшатывается назад, прижимая кулаки к лицу, как будто за ними можно спрятаться.

Темноволосый мальчик с разукрашенным лицом появляется в проеме. Он смотрит на нее мрачными, налитыми кровью глазами, говоря ей без слов, что теперь это дело чести.

Значит, он думает о себе как о личности. Удивительно.

Колдуэлл бежит в кабину и дергает два рычага, активирующих двигатель и оружие. И тем и другим нельзя управлять одновременно, конечно. Повезет, если она вспомнит, как управлять этой громадиной. Двадцать лет назад у нее была парочка обучающих этому искусству занятий. Но вся консоль вдруг кажется ей непонятной и бессмысленной. Она должна вытащить свой мозг из наводнения адреналина и поставить обратно под свой сознательный контроль.

Кнопка отмечена буквой Г. Она находится в самом центре рулевой панели. Гидравлика. Шасси «Рози» поднимается на восемь дюймов выше, шипя, как змея. Колдуэлл видит, как некоторые голодные в страхе бросаются прочь, но стук от центральной двери не прекращается, а значит, там еще кипит работа.

Паника заставляет дрожать ее изнутри. Она должна выбраться отсюда. Она знает, что может случайно взять с собой врага, но если останется здесь, то превратится в кусок мяса на косточке. Они откроют в конце концов внешнюю дверь, а внутренняя в шлюзовом отсеке сдержит их максимум на пару секунд.

Колдуэлл берет штурвал ничего не чувствующими руками, толкает его вперед и молится. Тормоза отключаются без лишних просьб. «Рози» срывается с места, как гончая собака, так быстро и неожиданно, что Колдуэлл отбрасывает назад в водительском сиденье. Ее руки постоянно соскальзывают со штурвала, и бегемота бросает из стороны в сторону, он сбивает фонарный столб, вырывая его из земли с лязгом, похожим на звон гонга, предупреждающего о начале поединка в боксе.

Колдуэлл изо всех сил сжимает штурвал и тянет его на себя, чтобы стабилизировать «Рози». Она громко кричит от боли, но не слышит себя из-за грохота двигателей. По этой же причине понятия не имеет, что происходит у центральной двери. Решив перестраховаться, она еще сильнее вдавливает штурвал, и «Рози» набирает скорость. Улица начинает расплываться перед глазами.

Еще удар, затем третий, но Колдуэлл чувствует лишь вибрации. На такой скорости «Рози» почти ничего не волнует («Рози» становится частью мира, как вода).

На улице возникают фигуры, почти перед ней, затем остаются сзади. Голодные? Одна из фигур была похожа на Паркса, но невозможно было узнать, не останавливаясь, а этого она совсем не хочет делать. На самом деле сейчас она даже не помнит, как заставить «Рози» притормозить.

Хотя некоторые части панели управления начинают выглядеть более знакомыми. Колдуэлл понимает, что необязательно ехать почти вслепую. На «Рози» установлено несколько камер, по всей ее длине, большинство из которых можно повернуть в любую сторону. Она переключает их все по очереди, исследуя левый борт своей машины. Одна из камер безжизненно висит на проводах, прямо над центральной дверью, за которую продолжают держаться двое голодных: рыжеволосая девушка и лидер банды, чей камуфляж развевается на ветру подобно флагу.

Колдуэлл сворачивает направо, едет вверх по крутому склону под указатель на Хайгейт и Кентиш-таун. Она не поворачивает до последнего, а потом со всей силы дергает штурвал, заставляя «Рози» накрениться. Но должного результата этот маневр не приносит, потому что наклон замедляет «Рози» и голодные по-прежнему висят на приоткрытой центральной двери.

Колдуэлл была здесь раньше, давным-давно. До Катастрофы. Воспоминания перемешались, заполнив ее мозг сюрреалистичными параллелями. Дома, в одном из которых она жила когда-то, приземистые и мрачные, похожи на испанских вдов на кладбище, терпеливо ожидающих воскрешения своих мужей.

На вершине холма Колдуэлл опять сворачивает. Она не рассчитала угол и пробила часть стены паба, который стоит на углу. «Рози» не жалуется, хотя камеры заднего вида показывают, как невысокое здание обрушивается после такого маневра.

Узкий участок дороги заканчивается, и она попадает на широкое шоссе, идущее к центру Лондона. Колдуэлл снова набирает скорость, притирая левый борт «Рози» к стене здания, похожего на школу. На вывеске перед входом написано «La Sainte Union». Все лобовое стекло теперь в кирпичной крошке, а скрип измученного металла становится громче, чем рев двигателей. Но «Рози» стойко выдерживает испытание, и Колдуэлл награждается тем, что по меньшей мере один из голодных слетает кубарем под дождь.

Она кричит настолько громко, насколько может – это вопль триумфа и неповиновения. Кровь из ее рта оставляет пятно на лобовом стекле.

Колдуэлл выруливает на середину дороги и смотрит на мониторы. Никаких признаков голодных. Она должна остановиться, чтобы изучить свой приз и убедиться, что с ним ничего не произошло. Но голодные, которых она стряхнула, могут быть все еще живы. Она вспоминает взгляд черноволосого парня с разукрашенным лицом. Он будет преследовать ее до тех пор, пока не откажут ноги.

Поэтому она не сбавляет скорости, стараясь двигаться на юг, через Камден-таун. Хьюстон находится за ним, а там и до реки всего несколько миль. Улицы остаются пустынными, но Колдуэлл не теряет бдительности. В этом городе жили одиннадцать миллионов человек. Некоторые из них, застрявшие на полпути между жизнью и смертью, должны до сих пор оставаться за этими слепыми окнами и закрытыми дверьми.

Колдуэлл уже нашла тормоза и теперь замедляет движение, напуганная эхом от рева двигателей «Рози» в этих пустынных кварталах. Она чувствует отвращение, когда понимает, что может быть последним живым человеком на некротическом лице планеты. И что это, в конце концов, может не иметь никакого значения. Человеческая раса построила себе мавзолеи, в которых теперь лежит и ждет, пока не превратится в прах.

Кто будет скучать по нас?

Это последствия мощного впрыска адреналина в кровь, когда она захватывала себе нового испытуемого и стряхивала с двери врагов. Ну и лихорадка. Колдуэлл дрожит, перед глазами все плывет. Дорога впереди, кажется, превратилась в широкую серую линию. Дисфункция слишком внезапная и эффектная. Она слепнет? Не может быть. Пока. Ей нужен еще один день. Хотя бы несколько часов.

Она заставляет «Рози» остановиться.

Глушит двигатель.

И протирает глаза большим и указательным пальцами. Они как два раскаленных шарика в черепе. Но когда она осмеливается их снова открыть и посмотреть через лобовое стекло, то понимает, что с ними все в порядке.

Перед ней действительно серая стена, высотой футов в сорок, которая перегораживает дорогу впереди. Спустя несколько минут из смеси завороженного взгляда и страха она понимает, что это.

Это ее Немезида, ее могущественная противоположность.

Это Офиокордицепс.

63

Мисс Джустин в ярости, поэтому Мелани делает все возможное, чтобы самой прийти в ярость, быть как Джустин. Но, по многим причинам, это трудно.

Ей по-прежнему грустно из-за того, что убили Кирана, а грусть не дает по-настоящему разозлиться. К тому же доктор Колдуэлл уехала на большом грузовике, и значит, Мелани не увидит больше их обоих. Такие новости вызывают у нее желание радостно прыгать, расталкивая руками воздух.

Несмотря на то что Паркс использует, кажется, все плохие слова, что знает, а мисс Джустин сидит на обочине с грустным лицом, Мелани думает: «Прощайте, доктор Колдуэлл. Езжайте далеко-далеко и никогда не возвращайтесь».

Но тут мисс Джустин говорит:

– Вот и все. Нам конец.

И вдруг до Мелани доходит. Она понимает, что сейчас должно произойти, и низ живота внезапно холодеет.

Потому что мисс Джустин права.

Они давно потратили свой последний зэд-блокатор. Запах еды от них действительно сильный, и Мелани удивлена, что так долго находится рядом, не чувствуя особого желания перекусить ими. Она как-то привыкла к запаху. Та часть внутри ее, которая только и хочет, что есть-есть-есть, заперта в маленькой коробочке, которую теперь можно не открывать, если не хочешь.

Но это не сильно поможет мисс Джустин и сержанту Парксу. Прогулки по городу, когда от тебя так пахнет, не самая лучшая идея.

– Мы должны отправиться за ней, – говорит Мелани, полная решимости теперь, когда поняла, что стоит на кону. – И снова попасть внутрь «Рози».

Сержант Паркс смотрит на нее испытующим взглядом.

– Ты можешь это сделать? – спрашивает он. – Так же, как и с Галлахером? Есть след?

Мелани даже не думала об этом до сих пор, но стоит ей глубоко вдохнуть, она тут же его находит. Он настолько сильный, как будто река протекает по воздуху. В нем чувствуется доктор Колдуэлл и что-то еще, может быть, голодный, или много голодных. Но в основном это вонючий запах от двигателя «Рози». Она могла бы следовать за ним и с завязанными глазами. Даже во сне.

Паркс видит ее лицо.

– Хорошо, – говорит он. – Выдвигаемся.

Джустин смотрит на него дикими глазами.

– Она едет шестьдесят миль в час! – говорит она, срываясь на рычание. – И уже далеко от нас. На этой прекрасной зеленой земле нет ни единого шанса догнать ее.

– Никогда не знаешь наверняка, пока не попробуешь, – замечает Паркс. – Хочешь лечь здесь и умереть, Хелен? Или все же попытаться?

– Результат один и тот же.

– Тогда умри хотя бы на ногах.

– Пожалуйста, мисс Джустин! – умоляет ее Мелани. – Давайте хоть немного пройдем. Можно будет остановиться, когда стемнеет, и найти место для ночлега.

На самом же деле она думает о другом: нужно уходить с этих улиц, где живут и охотятся голодные дети. Она думает, что ей под силу защитить мисс Джустин от обычных голодных, но с племенем мальчика с разукрашенным лицом она ничего не сможет сделать.

Сержант Паркс протягивает руку. Мисс Джустин просто смотрит на него, но он продолжает стоять, и в конце концов она хватается за него, позволяя поднять себя на ноги.

– Сколько у нас осталось времени до захода? – спрашивает она.

– Часа два, может быть.

– Мы не можем двигаться в темноте, Паркс. А Кэролайн может. У нее есть фары.

Паркс не собирается спорить.

– Мы будем идти, пока не станет слишком темно. Потом найдем себе убежище и спрячемся там. Утром, если след все еще останется, продолжим идти по нему. Если нет, то будем искать смолу, или креозот, или какое-нибудь еще дерьмо, которое используют юнкеры, чтобы скрыть свой запах. И продолжим идти на юг.

Он поворачивается к Мелани.

– Иди вперед, Лесси, – говорит он. – Веди нас.

– Я думаю, что… – колеблется она.

– Да? Что такое?

– Я думаю, что смогу бежать куда быстрее, чем вы оба, сержант Паркс.

Паркс смеется. Звук, вылетающий из его горла, короткий и резкий.

– Да, я тоже так думаю, – говорит он. – Мы будем стараться не отставать. Держи нас в поле зрения, вот и все.

Но тут у него появляется идея получше, и он разворачивается к Джустин.

– Дай ей рацию, – говорит он. – Если мы потеряем ее, то сможем связаться с ней и сориентироваться.

Джустин протягивает ей рацию, а Паркс показывает, как посылать и принимать сообщения. Это довольно просто, но кнопки рассчитаны на большие пальцы, куда больше, чем ее. Она пробует несколько раз, чтобы наловчиться, и Паркс показывает ей, как пристегнуть рацию к джинсам с розовым единорогом, где она выглядит смехотворно большой и громоздкой.

Мисс Джустин смотрит на нее с одобряющей улыбкой. Но под этой улыбкой Мелани видит все ее страхи, печаль и усталость. Насколько она близка с полному опустошению.

Она подходит к мисс Джустин и быстро, но крепко обнимает ее.

– Все будет в порядке, – говорит она. – Я не позволю никому вас обидеть.

Первый раз они обнимаются так, что Мелани отдает тепло, а не наоборот. Она помнит, что мисс Джустин давала ей такое обещание, но не может точно сказать, когда. Она чувствует острую боль ностальгии по тем временам. Но она также знает, что нельзя быть ребенком всегда, даже если очень хочется.

Она бежит, постепенно ускоряясь. Но не превышая определенного порога, чтобы не потерять взрослых. На каждом новом перекрестке она ждет, пока они не покажутся на предыдущем, показывает им направление, убеждается, что они видят, и бежит дальше. С рацией или без, она не оставит их на произвол судьбы, когда приблизится ночь. Ночь, полная ужасов.

64

Кэролайн Колдуэлл выходит из «Рози» через дверь в кабине, потому что в шлюзе у центральной двери до сих пор находится расплющенный голодный.

Она проходит вперед шагов двадцать. Это, в принципе, максимум, на что она способна.

Долгое время смотрит на серую стену. Несколько минут, наверное, хотя она не доверяет больше своему чувству времени. Ее окровавленные губы трясутся в такт с сердцем, но нервная система напоминает захлебнувшийся в масле карбюратор: двигатель не заводится, поступающие сигналы не обращаются в боль.

Колдуэлл анализирует конструкцию стены, ее высоту и ширину – хотя о ширине можно лишь догадываться, – и время, которое потребовалось, чтобы ее возвести. Она точно знает, на что смотрит. Но знание не помогает. Она скоро умрет, умрет с этим… с этой вещью перед ней. Это перчатка, издевательски брошенная вселенной ей в лицо, напоминающая человечеству о его месте.

В конце концов Колдуэлл заставляет себя пошевелиться. Она делает единственное, что в этой ситуации возможно. Поднимает перчатку.

Вернувшись к «Рози», Колдуэлл забирается внутрь через кабину, закрыв и заперев за собой дверь. Она проходит отсек для экипажа и лабораторию, в которой останавливается ненадолго, чтобы заменить маску, порванную прилетевшим в нее камнем. Она надевает чистые хирургические перчатки, берет скальпель и пластиковый лоток с полки. Ведро бы больше подошло, но его нет.

Голодный, которого она поймала, вяло барахтается, несмотря на катастрофические повреждения мышц и сухожилий верхней части тела. При ближайшем рассмотрении и оценки соотношения размера головы к телу Колдуэлл считает, что предположительный возраст на момент инфицирования мог быть куда меньше, чем она подумала сначала.

Но она же собирается проверять эту гипотезу, не так ли?

Правая рука голодного застряла внутри шлюзового пространства. Колдуэлл затягивает на его левой руке пластифицированный шпагат и привязывает свободный конец бечевки к кронштейну на стене, обернув ее три раза вокруг предплечья. Теперь она использует свой вес, чтобы вытащить голодного из проема. Петли веревки глубоко впиваются в руку, кожа в этом месте сначала краснеет, а потом становится угрюмо-фиолетовой. Но она почти не чувствует боли – это плохой знак. Повреждение нервов в отмирающих тканях прогрессирует.

Быстро, но осторожно она отпиливает голодному голову. Он хрюкает и щелкает челюстью на протяжении всей процедуры. Обе его руки яростно дергаются, не в силах дотянуться до нее.

Верхние позвонки, кажется, и не стараются сопротивляться скальпелю. Труднее всего поддаются мышцы. Когда работа уже наполовину сделана, голова голодного внезапно провисает, шире открывая разрез, показывая отвратительно белые выступы костей. В противоположность этому, жидкость, которая стекает из раны на пол, в основном серая, с редкими вкраплениями красного.

Последняя тонкая лента кожи отрывается, и голова падает. Задев край лотка, она отскакивает на пол.

Тело голодного по-прежнему дергается, как будто голова на месте. Руки бешено вращаются, а ноги отбивают чечетку по рифленому металлическому полу шлюзовой камеры. Колонии Кордицепса в позвоночнике до сих пор заставляют мертвого ребенка гнаться за неуловимым счастьем своего грибкового пассажира. Когда Колдуэлл несет голову обратно в лабораторию, движения начинают стихать, но не прекращаются полностью.

Безопасность прежде всего. Она оставляет голову на столе и возвращается, чтобы очистить шлюз, выбросив обезглавленное дергающееся тело на дорогу. Оно лежит там, как укор не только Колдуэлл, но и всей науке.

Колдуэлл поворачивается к нему спиной и закрывает дверь. Даже если дорога к знаниям вымощена телами погибших детей – а она была таковой долгое время, – она все равно продолжит идти по ней и оправдывать себя впоследствии. Разве у нее был выбор? Ценность этого пути можно узнать только в конце.

Она закрывает двери, возвращается в лабораторию и приступает к работе.

65

Мелани ждет, когда Джустин и Паркс наконец появятся на другом конце длинной дороги, ведущей к станции Хьюстон. Не говоря ни слова, она показывает, куда смотреть, и Джустин смотрит. Задыхающаяся и взмыленная от пота, это единственное, что она способна делать.

В конце улицы стоит «Рози», перегородив всю дорогу и почти касаясь тротуаров с обеих сторон. Прямо за ней возвышается огромная баррикада высотой футов в сорок, даже выше близлежащих домов. В низких, косых лучах заходящего солнца Джустин видит, что баррикада не только выше домов, но и внутри их. Сначала кажется, что это отвесная вертикаль, но, приглядевшись, она видит, что это больше похоже на склон горы. Как будто миллион тонн грязного снега свалили в одном месте.

Паркс подходит к ней, и теперь их страхи объединяются в один.

– Есть идеи? – спрашивает наконец сержант.

– А у тебя? – отвечает Джустин, качая головой.

– Я предпочитаю сначала рассмотреть все подробно. А потом найти человека поумнее меня, чтобы объяснил.

Они медленно идут вперед, внимательно глядя по сторонам. «Рози» участвовала в боевых действиях, и сейчас на ней видны последствия. Вмятины и царапины на обшивке. Вся центральная дверь в крови. Небольшое, скрюченное тело лежит на улице рядом с машиной.

Тело принадлежит голодному. Ребенку. Мальчику лет четырех-пяти. Головы нет, и нигде поблизости ее не видать, а верхняя часть тела сплющена, как будто кто-то положил его в тиски и пережал. Мелани опускается на колени, чтобы внимательней осмотреть его, выражение ее лица мрачное и задумчивое. Джустин стоит над ней, подыскивая нужные слова и не находя их. Она видит, что мальчик носил браслет из разноцветных ниток на правом запястье. Знак принадлежности к какой-то группе, в этом нет сомнений. Он был как Мелани, не простым голодным.

– Мне жаль, – говорит Джустин.

Мелани не говорит ничего.

Джустин замечает боковым зрением движение и поворачивает голову. Сержант Паркс делает то же, глядя на центральную часть «Рози». Кэролайн Колдуэлл отлепила скотч от смотрового окна и смотрела на них тяжелым, беспристрастным взглядом.

Джустин подходит к окну и отчетливо спрашивает, чтобы можно было прочитать по губам:

– Что ты делаешь?

Колдуэлл пожимает плечами. Она и не собирается их впускать.

Джустин подбегает к окну и начинает молотить по нему. Колдуэлл исчезает на несколько мгновений, а затем возвращается с блокнотом А5. Она прислоняет его к окну. «Мне надо работать. Очень близка к прорыву. Я думаю, вы можете попытаться остановить меня. Извините».

Джустин выбрасывает руки, указывая на пустую улицу с длинными тенями от скрывающегося солнца. Она ничего не говорит и не пытается показать. Идея ясна. Мы тут умрем.

Колдуэлл наблюдает за ней еще мгновение и заклеивает обратно окно.

Паркс сейчас на коленях, в нескольких футах слева от Джустин. Он пытается повернуть рукоятку, которую им показала Колдуэлл, чтобы открыть дверь. Но она не двигается, хотя он пытается разжалобить ее непрерывным потоком брани. Колдуэлл, должно быть, отключила аварийный доступ.

Мелани все еще стоит на коленях рядом с обезглавленным телом, либо скорбя, либо глубоко задумавшись, не замечая всего, что происходит вокруг. Желудок Джустин начинает крутить, и тошнота подкатывает к горлу. Видимо, результат длительного бега с привкусом смерти на асфальте. Она решает пройтись, чтобы немного проветриться, и оказывается у самого края стены.

Это вообще не стена, а лавина, бесформенно разросшееся вещество, застывшее на полпути к цели. Миллиард грибковых мицелий здесь переплетается тоньше, чем в любом гобелене. Нити Офиокордицепса настолько тонкие и полупрозрачные, что через них можно увидеть, что внутри футов на десять. Все, что находится там, колонизировано, завернуто в своеобразный кокон. Контуры предметов расплываются, цвета приглушены до тысячи оттенков серого.

Головокружение и тошнота накатывают снова. Присев на тротуар, Джустин медленно кладет голову на руки и ждет, пока неприятные ощущения не пройдут. Она чувствует, что Мелани проходит рядом, а затем, кажется, входит внутрь этой огромной паутины.

– Нет! – кричит Джустин.

Мелани смотрит на нее с удивлением.

– Но это похоже на хлопок, мисс Джустин. Или на облако, спустившееся на землю. Оно не причинит нам вреда. – Чтобы продемонстрировать это, Мелани запускает руку в пушистую массу. Она идеально проходит сквозь серые нити. Те, которых она коснулась, цепляются к коже, как паутина.

Джустин поднимается, чтобы вытащить ее, мягко, но уверенно.

– Я не знаю, – говорит она. – Может, причинит, а может, и нет. Я не хочу выяснять это на практике.

Она просит Мелани стряхнуть серые нити с рук на траву, которая растет рядом с дырой в асфальте. Трава, кажется, тоже уже умерла – грибковые нити покрывают ее, – она выглядит скорее серой, нежели зеленой.

Они возвращаются к Парксу, который разочаровался в своих попытках открыть центральную дверь и теперь сидит, прислонившись спиной к заднему колесу «Рози». Он держит флягу, сосредоточенно взвешивая ее в руке. Когда они подходят, он делает глоток и предлагает Джустин.

Приняв от него флягу, Джустин понимает, что она почти пуста. Она протягивает ее обратно.

– Все хорошо, – лжет Джустин.

– Не смеши меня, – говорит Паркс. – Пей и веселись, Хелен. Я пойду, проверю ближайшие дома. Посмотрю, может, что-нибудь осталось в водонагревателях или где-нибудь скопилась дождевая вода. Бог в помощь, как говорится.

– Ты думаешь, он поможет?

– Я слышал, иногда он помогает.

Она опустошает флягу и садится рядом, положив ее на колени. Небо темнеет. До заката осталось с полчаса, поэтому Паркс, вероятно, блефует с поиском воды, который не прошел бы без неприятных неожиданностей.

Мелани сидит перед ними, скрестив ноги.

– Что теперь? – спрашивает Джустин.

Паркс делает уклончивый жест.

– Я думаю, подождем еще немного, а потом выберем один из этих домов. Укрепим его, насколько успеем, пока не стемнеет. Попробуем забаррикадироваться, потому что сейчас за нами тянется только запах, а ночью добавится и тепловой след. Голодные найдут нас задолго до наступления утра.

Джустин разрывается между отчаянием и яростью. Она выбирает ярость, потому что боится, что отчаяние парализует ее.

– Добраться бы до этой твари, – бормочет она. – Я бы вышибла ей мозги и сделала бы из них опытные образцы. – А затем, движимая каким-то атавистическим рефлексом, добавляет: – Извини, Мелани.

– Все хорошо, – говорит девочка. – Я тоже не люблю доктора Колдуэлл.

Когда солнце касается горизонта, они наконец заставляют себя встать. К этому времени в лаборатории зажглись огни, их свечение разливается по краям смотровых окон. Создается ощущение, что они нарисованы на «Рози» люминесцентной краской.

Остальной мир уже лежит во тьме и продолжает утопать в ней все больше.

Паркс резко поворачивается к Мелани, как будто он внезапно на что-то решился.

– Ты спишь, малыш? – спрашивает он ее.

Мелани отрицательно качает головой.

– Ты напугана?

На этот раз она немного задумалась, но все так же покачала головой.

– Я боюсь не за себя, – отвечает она. – Голодные не сделают мне ничего плохого. Я боюсь за мисс Джустин.

– Тогда, возможно, ты могла бы выполнить для меня одно поручение. – Паркс указывает на серую лавину Офиокордицепса. – Я не знаю, есть ли у нас шансы пройти сквозь эту штуку. Я не знаю, может ли она нас заразить или нет, но я уверен, что она может задушить нас, если попадет в нос или рот.

– И? – спрашивает Мелани.

– Поэтому я хотел бы знать, есть ли способ обойти эту стену. Ты могла бы пройти и посмотреть, может, там можно пролезть где-нибудь? Завтра это сыграет свою роль, если мы поймем, что надо уходить.

– Хорошо, я схожу, – говорит Мелани.

Джустин недовольна таким поворотом, но она знает, что разведка им сейчас не помешает. Мелани может выжить здесь в темноте. А она и Паркс, безусловно, не могут.

– Ты уверена? – спрашивает она.

Мелани абсолютно уверена.

66

Она даже стремится это сделать, потому что все случившееся сегодня очень печалит ее. Киран погиб – погиб, потому что ее история, ее ложь, напугала его. Потом доктор Колдуэлл уехала, забрав у мисс Джустин единственное безопасное место для ночлега. А потом она увидела маленький труп, тело ребенка, который был сильно младше ее, с отрубленной головой.

Она думает, что доктор Колдуэлл отрубила ему голову, ведь она любит всех разрезать на части. Под грустью Мелани находит чистый, белый гнев. Доктор Колдуэлл должна прекратить делать все эти вещи. Кто-то должен преподать ей урок.

Дикие дети такие же, как она, вот только у них никогда не было уроков с мисс Джустин. Никто никогда не учил их думать за себя, они все самоучки. Они уже научились быть семьей. И вот приходит доктор Колдуэлл и убивает их, как будто они просто животные. Может, они первые пытались ее убить, но этого никто не знает, кроме доктора Колдуэлл.

Эти мысли наполняют Мелани злостью настолько сильной, что она сравнима лишь с чувством голода. Узнав всю силу гнева, она боится самой себя.

Поэтому она не против изучить серый материал. Мелани думает, что пройтись сейчас лучше, чем сидеть на месте.

Сержант Паркс и мисс Джустин нашли чердак в одном из трехэтажных домов с викторианской террасой, в нескольких улицах от места, где остановилась «Рози». Туда ведет лестница, и как только сержант и мисс Джустин поднялись наверх, Мелани расшатывает три металлических крепления к стене, удерживавших ее на месте. На лету она подхватывает лестницу и осторожно кладет на пол, чтобы было как можно меньше шума.

– Увидимся позже, – мягко говорит она им. Берет рацию с пояса и трясет ей, чтобы показать, что не забыла. Она сможет говорить с ними, даже если будет очень далеко.

Мисс Джустин шепчет в ответ. «Пока», или «удачи», или что-то в этом роде. Мелани уже сбегает вниз по ступенькам, ее босые ноги абсолютно бесшумно ступают по гнилому, заросшему мхом ковру.

Она случайным образом выбирает начальную точку и следует вдоль серой стены. Первые несколько минут бежит трусцой, но чувство беспокойства и срочности дела никуда не делись, поэтому она вновь бежит во весь опор. Ей предстоит долгий путь в обход, чтобы узнать, где же заканчивается стена, и проделать этот путь нужно как можно быстрее.

Это, кажется, будет продолжаться вечно. Стена не идеально прямая, есть выступы, захватившие целые улицы, но есть и прорехи, оставившие ряд домов нетронутыми, и еще открытые пространства, где серые нити не так цепляются к тебе. Но никаких дыр нет, конца и края не видать.

Она бежит уже больше часа и решает остановиться. Не отдохнуть – она могла бы бежать еще какое-то время не чувствуя усталости, – а проверить, как дела у мисс Джустин и сержанта Паркса.

Мелани нажимает длинную кнопку на рации и говорит в нее «привет». Долгое время она просто трещит в ответ, но потом появляется голос сержанта Паркса: «Как дела?»

– Я двигалась на восток, – говорит ему Мелани. – Довольно долго. Стена все еще здесь, она не кончается.

– Ты шла все это время?

– Бежала.

– Где ты сейчас? Видишь указатели или таблички на домах?

Мелани не видит, поэтому идет до ближайшего перекрестка.

– Нортчерч-роуд, – говорит она. – Район Хакни.

Она слышит, как Паркс тяжело дышит.

– Стена не собирается кончаться?

– Она идет дальше. Насколько я вижу. А вижу я далеко даже в темноте. – Мелани не хвастается, просто Парксу нужно знать точно.

– Хорошо. Спасибо, малыш. Возвращайся. Если ты хочешь пройтись и на запад, я был бы благодарен тебе. Но не трать все силы. Приходи к нам, если устала.

– Я в порядке, – говорит Мелани. – Конец связи.

Она возвращается и идет в другую сторону, но там все то же самое. Стена тянется и на восток и на запад на многие километры, совсем не понятно, когда они смогут продолжить движение на юг.

Наконец Мелани останавливается перед стеной, в нескольких милях от места, где они впервые наткнулись на нее. Стена такая же толстая здесь, как и везде, но не такая отвесная. Серая пена постепенно поднимается наверх, загораживая луну лишь через несколько десятков метров. Сквозь серый пух пробивается белое свечение. Если Мелани попытается пройти здесь насквозь, то, может, ей удастся сделать это, не оказавшись в кромешной темноте.

Мисс Джустин сказала, что это опасно, но Мелани не понимает, почему, и не боится. Она делает шаг вперед, затем еще один. Серые нити окутывают щиколотки, затем дотягиваются до колен, но не оказывают никакого сопротивления. Они просто немного щекочут ее, разрываясь с легким вздохом.

Луна следует за ней по пятам. Серые нити становятся все толще и толще. Объекты, которые она проходит – мусорные баки, припаркованные автомобили, почтовые ящики, садовые изгороди и ворота, – множество раз обмотаны этими нитями и напоминают гранитные статуи.

Через двадцать футов Мелани находит первые тела павших голодных. Она замедляется, а потом и вовсе останавливается, не веря своим глазам. Голодные лежат посередине улицы и у стен домов – такие же тела, которые они видели на окраине Лондона. Только здесь их очень много! Из их раскуроченных черепов и взорванных голов поднимаются серые стебли толщиной в несколько дюймов, похожие на деревья. Стебли тянутся вверх на десятки метров, от них во все стороны расползаются своеобразные ветки. Некоторые из них соединяются с другими стеблями, стоящими поблизости, образуя густую сеть паутины. Другие оборачиваются вокруг всего, до чего дотягиваются, а остальные просто льнут к земле. Там, где они касаются земли, появляется еще один стебель, но тоньше и короче, чем те, которые растут из голодных.

Мелани подходит ближе. Она не может справиться с любопытством. Шелуха в нижней части каждого грибкового дерева не пугает ее. Ничего человеческого в них больше не осталось, никак нельзя сказать, что раньше они все были людьми. Сейчас это скорее просто одежда, которую кто-то снял и бросил на землю.

Приблизившись почти вплотную, она видит серые плоды, висящие на этих призраках деревьев. Она касается одной из сферических опухолей, которые висят на стебле на уровне ее головы. Ее поверхность прохладная и шершавая, почти не прогибается под нажатием. Она сильно сдавливает ее и отходит. Когда она отводит руку, след на опухоли медленно исчезает. Оболочка этих шариков достаточно эластична, чтобы принять свой изначальный облик буквально за десять секунд.

Мелани бродит по серой пустыне, которая кажется ей бесконечной, но она продолжает идти. Хоть это и становится тяжелей. Через некоторое время между стволами остается настолько мало места, что она с трудом протискивает свое маленькое тело. Лунный свет уже с трудом проникает сквозь такую плотную завесу серых нитей.

Плечо Мелани врезается в один из серых шаров, и тот падает на землю с глухим хлопком. Она наклоняется, чтобы поднять его. В том месте, которым он держался за стебель, его поверхность сморщилась, но в остальном он такой же гладкий и шершавый, как и остальные. Она сжимает его в руке, и он тут же возвращает свою изначальную форму.

Если она пойдет дальше, ей придется протискиваться сквозь эти заросли. Мелани случайно касается стебля и чувствует, что он неприятно липкий. Она отступает от него. Ей казалось, что стволы должны быть гладкие и сухие, ведь на них растут плоды.

Что-то движется слева от нее, и она в страхе отшатывается. Мелани думала, что этот сумеречный мир принадлежит одной ей. Спотыкающийся силуэт в тусклом лунном свете движется к ней. Все, что ниже шеи, похоже на человека, но плечи, голова и сама шея – отсутствуют. Верхняя часть тела похожа на неопознанный комок плоти.

Она пятится назад, пугаясь больше всего странности этого существа. Но оно не атакует ее. Оно, кажется, даже не подозревает о том, что она рядом.

Когда существо проходит мимо, она понимает, кто это. Это голодный, торс которого раскололся. Ребра его раздвинуты в стороны, и из груди растет серое деревце. Ветви с плодами обильно расходятся во все стороны, маскируя то, что осталось от головы голодного, которая была вынуждена сильно потесниться вправо, уступая дорогу дереву.

Мелани смотрит на призрака одновременно с облегчением – потому что ужас перед неизвестным куда сильнее, чем перед любым страхом, происхождение которого тебе понятно, – и с отвращением, потому что он являет собой издевательство над человеческим телом.

Голодный, виляя, проходит мимо, натыкаясь на стволы других деревьев и отскакивая от них. Это почти так же смешно, как и ужасно. Скоро эта конструкция упадет, думает Мелани, и ствол будет смотреть не наверх. Голодному придется найти способ поднять себя на ноги.

Весь этот лес вырос из умерших голодных. Вот во что превращаются голодные после стольких лет верной службы инфекции.

Мелани видит свое будущее и принимает его. Но она не готова умереть, пока есть еще столько важных вещей, которые нужно сделать.

Она поворачивается и идет обратно по проделанному ею туннелю среди серых зарослей.

67

Доктор Колдуэлл работает ночью, лихорадочно стараясь успеть. Лихорадочно в прямом смысле слова – температура ее тела поднялась до 40 градусов.

Извлечение мозга голодного мальчика занимает намного больше времени без помощи доктора Селкрик, к тому же руки Колдуэлл стали настолько неуклюжи, что достать его, не повреждая, практически невозможно. Она старается, как может, удаляя большую часть черепа при помощи дюймового скальпеля, пока наконец, расхрабрившись, не разрывает ствол мозга.

Когда она вытаскивает его, несмотря на яростно дрожащие руки, он оказывается более-менее цел.

Она включает микротом и нарезает ломтики, которые позволят ей изучить наиболее крупные структуры. Потом благоговейно монтирует слайды, не в силах нарадоваться на прекрасную работу микротома. Ломтики изысканны, ткани не раздавлены и не смазаны, несмотря на их эфирную тонкость.

Колдуэлл маркирует каждый слайд, а затем последовательно рассматривает их – виртуальный тур по мозгу голодного мальчика, начиная с его основания и вверх и вперед.

Она находит то, что ожидала. Нулевая гипотеза разлетается на куски. Она знает, что это за дети, откуда они пришли, их прошлое и будущее, характер их частичного иммунитета и степень (близкую к ста процентам) бесполезности предыдущих семи лет ее работы.

Это момент настоящего счастья. Если бы она умерла вчера, то так ничего и не узнала бы. Это открытие искупает все, даже если ее открытие так мрачно и безапелляционно.

Внезапный близкий звук, как динамит, заставляет поезд ее мыслей тут же сойти с рельс, поднимая ее на ноги. Это достаточно безобидный звук – всего несколько щелчков и шепот, – но его источник внутри «Рози»!

Доктор Колдуэлл лишена чрезмерных полетов фантазии. Она знает, что двери «Рози» запечатаны, и чтобы их открыть, понадобилась бы огромная сила, обязательно сопровождавшаяся громким и затяжным звуком, предупредившим бы ее. Но она по-прежнему вздрагивает, слыша непонятный звук, доносящийся из кабины.

Он исходит из верхней правой части консоли управления. Это радио. Она садится на сиденье и наклоняет голову вперед, чтобы лучше слышать.

Но слушать там почти нечего. Тишина сменяется шипением, гудением и периодическими всплесками звуков, напоминающих хаос между двумя древними радиостанциями. Но в этом болоте иногда слышатся отдельные слова. «… В нескольких часах от Маяка… вижу ваш… определить…». Голос ровный, бесчеловечный, деформированный эхом и искаженный.

Луч электрического фонарика быстро пробегает по кабине и растворяется за окном. Звук проникает изнутри, но снаружи она видит движение. Тень, брошенная на мгновение и тут же ускользнувшая. Она двигалась вдоль левого фланга «Рози».

«…Всего лишь поломка… думаю, тут есть…»

Колдуэлл быстро направляется к центральной двери. На полпути она понимает, что могла бы выйти и через дверь в кабине. Но механизм центральной двери она знает лучше. Звуки из кабины издают протяжное шипение и замолкают. С жалобным криком Колдуэлл бежит обратно к консоли управления и отвечает по тому же каналу, на котором она слышала чей-то голос.

– Прием? – кричит она. – Кто здесь? Это Кэролайн Колдуэлл с базы «Отель Эхо», шестой регион. Как слышите?

Тишина.

Она пробует другие каналы, но получает тот же ответ.

Она вновь бежит к центральной двери. Но оказавшись рядом с шлюзовым отсеком, застывает в нерешительности. Она не использовала зэд-блокатор с позавчера, и, очевидно, голодные учуют ее за сотни метров. Открыв дверь, она может впустить не только своих будущих спасителей.

В шкафу рядом с шлюзовой камерой висит шесть костюмов химзащиты. Колдуэлл обучали их надевать, когда она еще была в списке экспедиции, и хотя сейчас это занимает у нее добрых десять минут, она уверена, что сделала все правильно. Ее запах полностью замаскирован, как и тепло от тела.

Когда она толкает дверь, никакого движения снаружи уже не видно.

– Есть кто-нибудь? – громко спрашивает она. Она спускается по лестнице. Никого. Но луч фонаря теперь скачет по кормовой части «Рози».

– Кто здесь? – говорит Колдуэлл снова. Возможно, шлем скафандра заглушает голос. На дрожащих ногах она идет к корме автомобиля, шею слегка покалывает. Она поворачивает за угол, и свет слепит ее. Она говорит тому, кто, по идее, должен держать фонарь:

– Меня зовут Кэролайн Колдуэлл. Я ученый с базы «Отель Эхо» в 6-м регионе. Я здесь с…

Свет отворачивается от нее, и Колдуэлл больше нечего сказать. Никто не держит фонарик. Он просто был прикреплен ремнем к металлической рейке на задней части «Рози». Его колышет ветер, людей поблизости нет.

Она приходит в ярость от того, что купилась на детский трюк. Это засада. И так как на нее никто не нападает, целью должна быть «Рози». Доктор разворачивается и во всю прыть бежит обратно к центральной двери, ожидая увидеть юнкеров или Паркса, выбегающих из-за укрытия (хотя здесь негде спрятаться) и штурмующих свой приз.

Но ничто не движется. Она забегает внутрь и захлопывает дверь. Затем шлюз, лишним не будет. А потом дверь между отсеками, чтобы изолировать оружейную.

Наконец она останавливается. Не слышно ни единого звука, никаких признаков непрошеной жизни. Она в безопасности. Тот, кто был на улице, мог просто уйти и оставить фонарь. Может, это действительно была спасательная команда из Маяка. Может, их съели. Колдуэлл не имеет ни малейшего понятия, но что бы дальше ни произошло, она не выйдет из «Рози». Никакие песни сирен, ни настоящие человеческие лица за окном, ни оркестры, ни живые парады не заставят ее повторить свою ошибку. Она идет через лабораторию, на ходу ослабляя зажимы шлема на голове.

Мелани сидит в ее кресле перед микроскопом, читая ее заметки. Она отрывает взгляд от блокнота и смотрит на нее.

– Здравствуйте, доктор Колдуэлл, – говорит она вежливо.

Колдуэлл замерла в дверях. Ее первая мысль: она одна или другие тоже тут? Вторая: что я могу использовать в качестве оружия? Баллон фосгена все еще подключен к шлюзовой камере у центральной двери. Так как она все еще в костюме, ей этот газ не повредит. Если бы она только могла добраться до него…

– Я остановлю вас, – говорит Мелани все тем же вежливым тоном. – Если вы задумаете шевельнуться. Я остановлю вас, если вы поднимете оружие или что-нибудь острое, или попытаетесь убежать, или закрыть меня снова в клетке. Или если вы сделаете что угодно, что может причинить мне боль.

– Это… это была ты? – спрашивает ее Колдуэлл. – По радио?

Мелани кивком указывает на рацию, лежащую рядом с ней.

– Я перепробовала множество каналов. Потребовалось много времени, чтобы вы меня услышали.

– А потом… потом ты…

– Я легла под дверью. Вы вышли на меня. Как только вы прошли мимо, я зашла внутрь.

Колдуэлл снимает шлем и очень нежно кладет его на стол. В нескольких футах от нее находится изысканная гильотина микротома. Если бы она могла заставить Мелани пройти рядом и толкнуть ее на режущую поверхность, все закончилось бы в одно мгновение.

Мелани хмурится и качает головой, словно угадав ее мысли.

– Я не хочу кусать вас, доктор Колдуэлл, но мне придется. – Она держит в руках скальпель, один из тех, что Колдуэлл использовала для извлечения мозга из черепа голодного мальчика и еще не успела продезинфицировать его. – А вы знаете, насколько быстро я могу двигаться.

Колдуэлл соглашается.

– Ты хорошая девочка, Мелани, – старается пропеть она в ответ. – Я не думаю, что ты действительно хочешь причинить мне боль.

– Вы привязали меня к столу и хотели разрезать на кусочки, – напоминает ей Мелани. – И вы разрезали Марцию и Лиама. Вы, наверное, разрезали много детей. Я не укусила вас до сих пор лишь потому, что это не понравилось бы мисс Джустин и сержанту Парксу. Но их здесь нет. И, по правде говоря, я не думаю, что сейчас они были бы сильно против.

Колдуэлл склонна верить этому.

– Что ты хочешь от меня? – спрашивает она. По взволнованной Мелани видно – она хочет что-то узнать.

– Правду.

– О чем?

– Обо всем. Обо мне и других детях. Почему мы такие необычные?

– Можно мне снять этот костюм? – прощупывает Колдуэлл.

Мелани кивает в ответ.

– Я должна это делать в шлюзовой камере, – делает она следующий шаг.

– Тогда оставайтесь в нем, – отвечает Мелани.

Колдуэлл зачеркивает идею использования фосгена и опускается на один из лабораторных стульев. И только сев, она понимает, насколько устала. Только сила воли и чертова важность работы держали ее в тонусе последнее время. Сейчас она вот-вот упадет в обморок – она не в состоянии противостоять запугиваниям ребенка-монстра. Ей нужно подкопить силы и выбрать нужное время.

Она ждет, что Мелани будет допрашивать ее, но девочка продолжает читать записи в дневнике: наблюдения Колдуэлл о двух новых образцах мозговой ткани и о спорангиях. Малышка, кажется, особенно очарована записями про спорангии, в которых есть разукрашенные диаграммы Колдуэлл.

– Что такое природный рефлекс? – спрашивает она.

– Это любой внешний фактор, заставляющий инфицированное существо преследовать его источник, – говорит Колдуэлл холодно. Этот тон она использует, чтобы поставить сержанта Паркса на место, но Мелани не обращает на него внимания.

– То есть внешнее воздействие, заставляющее семена выпасть из стручка? – перефразирует она.

– Верно, – неохотно говорит Колдуэлл.

– Как в тропических лесах Амазонки.

– Что, прости?

– В тропических лесах Амазонки есть деревья, которые разбрасывают свои семена только после лесного пожара. Так делают красные деревья и карликовые сосны.

– Неужели? – говорит Колдуэлл таким тоном, как будто разговаривает с пятилетним ребенком. На самом деле она понимает, что это хороший пример.

– Да. – Мелани опять берется за дневник. Она смотрит все страницы по очереди, задерживаясь лишь на немногих. – Мисс Мейлер рассказала мне, еще тогда, на базе.

Она не моргая смотрит на Колдуэлл своими ярко-голубыми глазами.

– Почему я не такая, как все?

– Конкретизируй вопрос, – бормочет Колдуэлл.

– Большинство голодных больше похожи на животных, чем на людей. Они не могут ни думать, ни говорить. А я могу. Почему существует два вида голодных?

– Мозговые структуры, – говорит Колдуэлл.

Она борется сама с собой. С одной стороны, она хочет сохранить тайну, не отдавать больше, чем просит Мелани, заставляя ее нырять за каждой жемчужиной. С другой же, она отчаянно желает разделить с кем-то эту тайну. Желательно с гениями и мудрецами, желательно живыми, но и мертвые подойдут. А перед ней ребенок, который не подпадает ни под гения, ни под мудреца. Но когда мир на грани гибели, приходится брать, что дают.

– Голодные, – говорит она, – в том числе и ты, заражены грибковым вирусом по имени Офиокордицепс.

Она начинает с нуля, потому что не знает, что Мелани поняла из ее записей, а что нет. Поэтому первым делом она рассказывает о семействе «горячих» паразитов – организмов, которые дурачат нервную систему хозяина при помощи поддельных нейротрансмиттеров, постепенно захватывая мозг и полностью подчиняя его своим нуждам.

Вопросы Мелани задает редко, но всегда по теме. Она смышленый ребенок. Даже очень.

– Но почему я другая? – настаивает она. – Что было особенного в детях, которых вы привезли на базу?

– Я иду к этому, – говорит Колдуэлл раздраженно. – Ты никогда не изучала биологию и органическую химию. Сложно описать эти вещи словами, которые ты поймешь.

И Колдуэлл продолжает свою лекцию. Правда, слушает ее не Элизабет Блэкберн, Гюнтер Блобель или Кэрол Грейдер, а десятилетняя девочка. Это унизительно, в некотором смысле. Но только в некотором. Колдуэлл по-прежнему остается тем, кто открыл все эти связи и обнаружил то многое, что было возможно. Тем, кто отправился в джунгли и привез оттуда живой голодный патоген. Офиокордицепс колдуэллия. Так они будут называть его, отныне и во веки веков.

Небо начинает светлеть, а Колдуэлл все рассказывает. Мелани останавливает ее довольно часто, задавая вполне логичные и нужные вопросы. Она является достойной аудиторией, несмотря на отсутствие у нее Нобелевской премии.

Для впервые инфицированных, говорит Колдуэлл, Офиокордицепс не знает пощады. Он выбивает дверь, входит, пожирает и управляет. Пока, наконец, не оказывается, что хозяин превратился в мешок удобрения, который и начинает плодоносить.

– Но мы ошибались в скорости разрушения человеческого мозга. Грибок поражает различные участки мозга с различной скоростью и тяжестью. Первым делом отключаются мысли высшего порядка. Усиливается чувство голода и, соответственно, желание его утолить. Но мы предполагали, что все остальное – в чем грибок не нуждается – попадает под эмбарго.

Когда я увидела ту женщину в Стивенейдже и человека в доме престарелых, я поняла, что мы ошибались. Оба из них были каким-то образом связаны со своей прошлой жизнью. Это было видно по их поведению – женщина шла с коляской по улице, мужчина напевал, глядя на старую фотографию. Такую задачу грибок им точно не давал.

Колдуэлл смотрит на Мелани. Во рту у нее пересохло, хотя пот обильно течет по лицу.

– Можно мне стакан воды? – спрашивает она.

– Когда закончите, – обещает Мелани. – Пока нет.

Колдуэлл смиряется с приговором. На лице Мелани нет ни капли сомнения, за которое можно было бы уцепиться и начать переговоры.

– Ну, – говорит она, немного запинаясь, – это заставило меня задуматься. О тебе и других детях. Возможно, мы пропустили очевидное объяснение, почему вы так отличаетесь от других голодных.

– Продолжайте, – говорит Мелани. Ее голос звучит так же, как раньше, но глаза выдают страх и волнение. Это немного утешает Колдуэлл – в отсутствие физического контроля приходится довольствоваться хоть такой властью над девочкой.

– Я поняла, что вы, возможно, родились уже инфицированными. Ваши родители, скорее всего, уже были заражены перед тем, как зачать вас. Мы думали раньше, что это невозможно – ведь у голодных нет полового влечения. Но когда я увидела, что некоторые человеческие эмоции смогли выжить – материнская любовь, одиночество, – эта теория перестала мне казаться абсурдной.

Думая об этом, я решила найти цитологическое доказательство. Мне посчастливилось получить свежий образец тканей мозга…

– От мальчика, – перебивает ее Мелани. – Вы убили его и отрезали ему голову.

– Да. И его мозг сильно отличался от мозга обычного голодного. С тем оборудованием, что у меня было на базе, я могла скорее лишь проверить и подтвердить наличие грибка, не более. Здесь же… – она кивает в сторону микротома, центрифуги и электронного микроскопа, – мне удалось рассмотреть отдельные нейроны и как с ними взаимодействуют грибковые клетки. Этот мальчик и тот мужчина в доме престарелых были настолько разными, что сравнивать их практически невозможно. Грибок совершенно разрушает мозг первого поколения голодных. Проходит через него, как поезд. Он выделяет особые химикаты, которые, накапливаясь, наносят огромный вред по всему функционалу мозга хозяина. При этом он высасывает все питательные вещества из мозговых тканей, постепенно их осушая.

Во втором поколении, к которому ты относишься, грибок распространяется равномерно по всему мозгу. Он тщательно переплетается с дендритами нейронов хозяина. В некоторых местах он фактически заменяет их. Но он больше не питается мозгом. Он получает свою пищу только тогда, когда хозяин ест. Он превратился из паразита в настоящего симбионта.

– Мисс Джустин говорила, что моя мама умерла, – возражает Мелани. Это почти протест – как будто ложь из уст Хелен Джустин не может существовать в мире.

– Это была наша лучшая догадка, – говорит Колдуэлл. – Что ваши родители были юнкерами или другими выжившими, которые оставались в лесах и заразились одновременно с тем, как зачали вас. Мы не могли предположить, что голодные могут совокупляться. А еще невероятней, что рождавшиеся в дикой природе дети могли выжить. Вы куда выносливее и более самодостаточны, чем обычные человеческие младенцы. Может быть, вы питались плотью ваших матерей, пока не набрались для…

– Нет, – резко обрывает ее Мелани. – Не говорите о таких вещах.

Но говорить – это единственное, что в состоянии сейчас делать Колдуэлл, и она не может себя остановить. Она рассказывает о своих наблюдениях, своей теории, своем успехе (в разработке жизненного цикла патогена) и своем провале (нет иммунитета, нет вакцины, нет никакого лечения). Она говорит Мелани, где найти ее слайды и остальные заметки и кому их передать, когда они доберутся до Маяка.

Когда говорить ей становится совсем трудно, Мелани подходит и садится у ее ног. Скальпель она продолжает держать в руке, но не обращает на него внимания. Она просто слушает. И Колдуэлл полна благодарности, потому что знает, что означает эта вялость, обволакивающая ее все больше.

Сепсис вступает в свою заключительную фазу. Она не запишет свои выводы, не удивит оставшиеся научные умы обреченного арьергарда человечества своей проницательностью и их идиотизмом. Для всего этого у нее есть только Мелани. Мелани была послана провидением к ней в ее последний час, чтобы доставить трофеи домой.

68

Это плохая ночь.

В комнате нет ничего, кроме стола и металлической цистерны, которая была когда-то частью системы центрального отопления в доме. Каждое движение заставляет доски громко скрипеть, поэтому большую часть времени Джустин и Паркс сидят неподвижно.

Их первые посетители прибывают примерно через час после того, как Мелани отставляет лестницу, по которой они забрались. Точнее говоря, через несколько минут после того, как она связывается с ними по рации, бродя по дебрям Хакни. Джустин может слышать, как голодные беспокойно топчутся внизу, спотыкаясь и врезаясь в стены. Источник запаха, химический градиент, за которым они следуют, – находится над ними, но они не могут туда добраться. Все, что они могут, – бессмысленно наворачивать круги внизу, движимые легкими дуновениями ветра и случайными изменениями в интенсивности запаха.

Джустин продолжает надеяться, что они уйдут или, по крайней мере, перестанут топтаться на месте, но ситуация здесь не как в Стивенейдже. В дом Уэйнрайта голодные пришли из-за звуков и движения. Когда все стихло, они тоже остановились в ожидании дальнейших указаний от грибка. Здесь же запах никуда не девается, он держит их в постоянном беспокойном движении.

Первое время Паркс постоянно открывает люк и светит вниз фонариком, вглядываясь в серые лица и огромные молочные глаза и ноздри, повернутые к нему. Но картинка не меняется, и вскоре он сдается.

Примерно через час они начинают слышать подобные шорохи и стуки в соседнем номере. Очередные голодные, следующие за ароматом или теплом, так же усердны, как и первая кучка, но этих подвела местная география – забравшись по другой лестнице, они оказались не там, где хотели.

Джустин с Парксом оказались в центре большого пространства, наполненного существами, искренне желающими их съесть.

Нет, поправляется Джустин. Не в центре. На крыше никого нет. По крайней мере, пока.

Она находит трещину в стене и залезает на стол, чтобы посмотреть наружу. Луна (охотника?) освещает широкую вереницу улиц, идущих на юг к реке. Грибковая пена заполняет их до краев и растекается до самого горизонта. Лондон теперь запретная зона, для людей так точно. Только голодные могут жить здесь. Одному Богу известно, как далеко на восток или на запад им придется идти, чтобы обойти это.

Ну, может быть, Богу и Мелани. Они пытаются связаться с ней по рации, но в ответ лишь молчание. Паркс думает, что она, возможно, перешла на другую частоту, но ни одной хорошей причины, по которой она так сделала, он не находит.

– Ты должна попробовать заснуть, – говорит он Джустин. Паркс сидит в углу и чистит пистолет в луче электрического фонарика. Свет падает на его подбородок, глазницы и, что самое неприятное, на шрам, по диагонали расчерчивающий лицо.

– Прямо как ты? – лаконично спрашивает Джустин. Но со стола она слезает. Ей больно смотреть на бесконечные серые линии.

Она садится рядом с ним. Через некоторое время она касается его руки, чуть ниже запястья. Затем, с легким чувством нереальности, кладет свою руку на его.

– Я была несправедлива к тебе, – говорит она.

Паркс громко смеется.

– Мне кажется, я искал не совсем справедливость.

– Не важно. Ты завел нас так далеко, несмотря ни на что, а большую часть пути я относилась к тебе, как к врагу. Я сожалею об этом.

Он берет ее руку и поднимает к голове. Она думает, что он собирается поцеловать ее, но оказывается, что он просто поднес ее к свету.

– Это не имеет значения, – говорит он. – На самом деле так даже лучше. Я никогда не мог уважать женщину, которая согласилась спать со мной.

– Это не смешно, Паркс.

– Согласен. Не смешно. Кстати, ты давно уже можешь называть меня Эдди.

– Ты уверен? Смахивает на неуместное братание.

Теперь смеется она и искренне этому радуется.

Хочет ли она этого? Она даже не знает. Понятно, что она чего-то хочет. Джустин держит руку Паркса не из-за какой-то абстрактной нужды в человеческом контакте. Ей интересно, что она почувствует от его прикосновений. И эти чувства двусмысленны.

Шрам не беспокоит ее. Благодаря ему лицо Паркса перестает относиться к категории обычных симметричных лиц. Это лицо напоминает пару брошенных костей. Она не азартный человек, но такие черты ей инстинктивно нравятся.

В отличие от жестокости в его прошлом и в ее, через которое придется перешагнуть, чтобы сблизиться. Она хотела бы никогда не рассказывать ему, что убила человека. Она хотела бы представлять себя чистой и безгрешной, чтобы, дотронувшись до него, увериться в этом еще больше.

Но переродиться так нельзя, если вообще как-то можно.

Она подвигается еще ближе к нему и, удерживая его голову обеими руками, целует в губы.

Через некоторое время он выключает фонарь. Она знает почему и не говорит ни слова.

69

Где-то в середине ночи звуки внизу меняются.

До этого они были случайными – глухие стуки и скрежет голодных, толкающихся в броуновском движении. Теперь звуки приобрели определенный ритм, настойчивость. Появились хрюканья, посвистывания и щелчки, смешанные со звуками насилия. Но голодные не занимаются пением.

Паркс выбирается из тяжелых сонных объятий Джустин и ползет к люку. Он поднимает его и включает фонарик, уже направленный вниз.

В пучок света попадает лицо прямиком из ночного кошмара. Оно выскакивает на Паркса из темноты. Бледная кожа, черные глаза, разноцветные линии во все стороны. Его рот широко открыт, чтобы показать тонкие острые зубы пираньи.

Оно мгновенно реагирует на свет, яростно глядя вверх. Что-то щелкает прямо перед лицом Паркса – то, что попало в свет фонаря, врезается в люк с громким лязгом.

Паркс откидывается назад – не от удара, а от увиденного. Дети, юноши и девушки, роятся между покачивающимися голодными, роняя их на пол и быстро добивая различным оружием, массивным и эклектичным.

Но понятно, что они пришли не за этим. Пока они занимаются всего лишь расчисткой территории. Они оказались здесь не случайно. Их привели сюда два человека, расположившиеся на мансарде. Черные глаза по очереди смотрят на Паркса, беззвучно оглашая ему приговор.

Он захлопывает люк. Джустин уже приподнялась на локте, но он быстро поднимает ее на ноги.

– Нам нужно уходить, – говорит он. – Сейчас же. Одевайся.

– Что? – сонно спрашивает она. – Что…

Она не заканчивает, потому что слышит звуки снизу. Может, она уже догадалась, что они означают. Так или иначе, они не могут означать ничего, кроме неприятностей, поэтому она не просит объяснений, на которые ушло бы время, которого сейчас практически нет.

У люка нет защелки, но Парксу удается опрокинуть на него металлическую цистерну. И как раз вовремя – люк почти распахнулся от толчка снизу. Недовольный крик не заставляет себя ждать.

В течение нескольких секунд люк сотрясался от попыток голодных детей открыть его. Паркс понятия не имеет, как они смогли добраться до него. Забрались друг другу на плечи или сложили мертвых голодных в кучу? Не важно. Они слишком сильны и решительны – цистерна не сможет долго сдерживать их.

Он вскакивает на стол и высовывает голову из окна, которое Джустин оставила открытым. На крыше никого. Паркс подтягивается и вылезает наружу. Джустин следом, он подает ей руку, но она справляется сама.

Шифер успел высохнуть после дождя, но по-прежнему остается чертовски скользким. Они поднимаются наверх, по-лягушачьи расставляя конечности, чтобы не скатиться вниз.

Добравшись до вершины хребта, становится легче. Здесь узкая кирпичная дорожка, позволяющая им стоять вертикально и медленно ковылять, как подвыпившие воздушные гимнасты, опираясь на бруствер дымовых труб и вентиляционных отверстий.

Паркс хочет побыстрее добраться до другого конца крыши, чтобы найти там окно и через него забраться обратно внутрь. Но не пройдя и половины пути, за их спинами слышатся громкие пронзительные крики, предупреждающие о том, что они больше не одни. Паркс поворачивается, чтобы посмотреть. Маленькие силуэты, отлично различимые в лунном свете, выскакивают на крышу из помещения, в котором буквально пару минут назад он мирно спал с Джустин. Они не лезут прямо наверх, а выбирают кратчайший маршрут к добыче – бегут по диагонали к Парксу и Джустин.

Добравшись до ближайшего дымохода, Паркс выхватывает пистолет. Он стреляет дважды, в тех детей, что бегут первыми. Первый выстрел находит свою цель. Малыша отбрасывает назад, он соскальзывает по крыше и падает вниз, не успевая ни за что зацепиться. Другой выстрел мимо ворот, но дети разбегаются в панике, и еще один из них срывается вниз.

Остальные быстро отступают. Хотя недостаточно быстро. Паркс успевает подстрелить еще парочку.

– Не убивай их! – кричит Джустин. – Не надо, Паркс! Они убегают!

Они меняют тактику, а не убегают. Но Парксу не до споров. Впрочем, патроны надо беречь, они понадобятся им, когда они спустятся на землю.

Если спустятся.

Что-то попадает в кладку дымохода, прямо рядом с головой Паркса, и осколки царапают ему щеку. Прячась за трубами, голодные дети пускают в них камни из чего-то, отдаленно напоминающего рогатку. Но силы их рук достаточно, чтобы камни летели как пули. Один из них пролетает так близко, что он слышит свист правым ухом.

Хватит.

Он берет винтовку и дает две длинные очереди. Первая разрушает дымовые трубы, заставляя детей забраться обратно в подполье. Вторая проходит по шиферу на полпути к ним. Им придется нелегко, если они рискнут продолжить погоню.

– Не стой! – кричит он Джустин. – Вниз! Спускайся здесь. Найди окно!

Джустин уже скользит вниз по шиферу к водосточному желобу, раскинув руки и ноги, чтобы замедлиться. Паркс следует за ней, только на боку, готовый стрелять по всему, что будет двигаться. Но ничто не движется.

– Паркс, – говорит Джустин. – Сюда.

Она нашла окно, которое не открыто, а полностью выбито вместе с рамой. Нужно всего лишь позволить себе повиснуть на краю крыши на локтях и ступить на подоконник. А потом извернуться и заползти внутрь ногами вперед.

Теперь счет идет на секунды. Они должны спуститься вниз первыми, чтобы дети не заперли их внутри. Они рыщут в темноте в поисках лестницы.

И вот тут просыпается рация. Паркс не останавливается – он не смеет, – но выхватывает ее на ходу и отвечает.

– Паркс. Говори.

– Я слышала выстрелы, – говорит Мелани. – Вы в порядке?

– Не особо.

Джустин хватает его за плечо и тащит куда-то. Она нашла лестницу. Они бегут по ней, спотыкаясь и чуть не падая. Ему следовало бы остановиться и достать фонарик из рюкзака, но дети могут увидеть свет и сообразить, что их жертвы пытаются уйти.

– Какие-то голодные дети нашли нас, – говорит он, тяжело дыша. – Вооружены до зубов. Похожи на тебя, но крупнее. Они преследуют нас.

– Где вы? – спрашивает Мелани. – Там же, где я вас оставила?

– Дальше. В конце улицы.

– Я бегу к вам.

Хорошие новости.

– Приходи скорее, – говорит он.

Оказавшись на первом этаже, они видят зияющий просвет отсутствующей входной двери. Они направляются прямо туда, но в лунном свете возникает силуэт, совсем рядом. Четыре фута в высоту, нож в каждой руке, готовый резать.

Паркс стреляет, и силуэт исчезает в темноте. Это был последний патрон в магазине, или предпоследний. Он поскальзывается, стараясь быстро остановиться. Джустин врезается ему в спину. В обратном порядке они бегут в заднюю часть дома.

Через бесконечную вереницу разлагающихся пещер. Предназначение комнат угадать невозможно, да Парксу это и не важно. Он просто ищет черный ход. А когда находит и выбивает дверь, перед ним открывается то, на что он молился – огромный заросший сад, у которого было двадцать лет и полная свобода действий.

Они с головой ныряют в кусты высокой ежевики, оставляя в качестве дани ткань одежды и кожу. Завывания сзади говорят о том, что дети не отстают. Паркс желает им по максимуму насладиться заброшенным садом. Ведь большинство из них почти голые, так что дюймовые шипы для них – весомое препятствие.

Он оборачивается. Дверь, через которую они прибежали, уже скрылась в кромешной тьме, но он видит еле различимые движения в той стороне. Он стреляет туда и что-то кричит. Стреляет еще, и курок перестает реагировать. Остался ли у него еще магазин на поясе? Неужели он всерьез собирается остановиться и начать перезаряжаться в темноте, с теми милыми щенками, готовыми в любую секунду вгрызться ему в задницу?

Впереди стена. «Давай! Прыгай!» – кричит он и подбрасывает Джустин, затем прыгает сам, но не дотягивается до верхушки. Это ему удается с третьей попытки, Джустин тянет его наверх за воротник рубашки.

Что-то бьет ему в плечо. Еще что-то взрывается на стене рядом с ним. Джустин стонет от боли и падает вниз, подбитая артиллерией.

Паркс перелезает через стену и прыгает на потрескавшийся от сорняков асфальт автостоянки. Остатки полноприводного джипа без передних колес напоминают поверженного быка на корриде, ожидающего последнего удара. Le coup de grâce.

Джустин лежит на земле, не двигаясь. Он осторожно трогает ее лоб, и его пальцы тут же намокают.

Она тяжелая, но Парксу удается закинуть ее на плечо. Он не может держать Джустин одной рукой, поэтому нужно либо бежать, либо драться.

Он выбирает бежать. И вскоре понимает, что сделал неправильный выбор. Полдюжины низких, гибких фигур бегут к ним со стороны дома. Еще больше соскакивают с забора позади.

Паркс бежит в единственно возможном направлении, но это все открытое пространство, где он будет легкой добычей для рогаток. Как будто услышав его мысли, они начинают снова. Сержант получает еще один удар, в нижнюю часть спины, по почкам. Он пошатывается, но остается на ногах.

Тут его настигает самый быстрый из детей. Ребенок запускает себя, как ракету, прямо на спину Парксу, с силой толкая его вперед. Теряя равновесие, Паркс старается извернуться в полете, чтобы смягчить приземление для Джустин, но она уже соскользнула с его плеча.

Когда Паркс падает, голодный уже тянется к его горлу. Сержант бьет его по лицу со всей силы, тот отшатывается, освобождая пространство для удара ногой, который отправляет ребенка в свободный полет. Теперь все в порядке. Достаточно времени и места, чтобы схватить винтовку и расчистить территорию.

Что-то врезается ему в плечо – в которое уже попали камнем из рогатки – с шокирующей силой. Винтовка выпадает из рук, но он знает об этом лишь по звуку удара металлического предмета о землю. Секунду или две Паркс ничего не чувствует, даже боли. Потом врывается боль и наполняет его до краев.

Он растянулся на земле, винтовка лежит рядом с головой, и, несмотря на то, что он пытается двигаться, ничего особенного не происходит. Правая рука безжизненно лежит, да и вся правая сторона тела как будто перетирается в тисках из колючей проволоки. Раскрашенный ребенок в камуфляже Галлахера подходит к нему. Остальные столпились позади, ожидая знака о начале пиршества. Он широко открывает рот. Крупный план позволяет Парксу убедиться – эти зубы уже отведали недавно человеческой плоти.

Они врезаются в предплечье Паркса. Это правая сторона, так что уже не больно; не осталось там места, готового чувствовать новую боль. Но он все равно кричит, когда голова мальчика отрывается от него с окровавленным куском кожи и мяса в зубах.

Это сигнал. Дети стартуют к полуночному обеду. Маленькая блондинка карабкается на грудь Хелен, хватает ее за волосы и отклоняет голову.

Левая рука Паркса нащупывает пистолет, заправленный в ремень Джустин. Он вытаскивает его и стреляет. Не целясь. Блондинка кубарем отлетает в сторону.

Голодные дети замирают на секунду, пораженные опасным звуком, раздавшимся так близко.

В этот момент появляется что-то новое.

Оглушительное.

Ужасающее.

Выплевывающее огонь и кричащее, как все демоны ада.

70

Мелани сделала лучшее, что могла, с теми материалами, которыми располагала.

Она подходит к диким детям на цыпочках, стараясь походить больше на бога или титана, а не на девочку. Ниже шеи на ней ничего нет – только голое тело небесно-голубого цвета, – но на голове надет огромный шлем от костюма химзащиты, смотровое стекло которого полностью скрывает ее лицо.

Она с ног до головы обмазана дезинфицирующим гелем, который доктор Колдуэлл использует – точнее, использовала – во время вскрытий.

В левой руке она сжимает сигнал личной тревоги мисс Джустин, который делает именно то, о чем она говорила. Звуковой молоток весом сто пятьдесят децибел бьет по ушам и мозгам всем в непосредственной близости, запрещая ясно мыслить. На Мелани он действует так же, но она хотя бы знала, чего ожидать.

В правой руке у нее ракетница, из которой она стреляет в мальчика с раскрашенным лицом, укравшего куртку Кирана Галлахера. Вспышка проносится над его головой, обволакивая дымом все его племя.

Мелани бросает сигнал личной тревоги к ногам мальчика, и он делает шаг назад, размахивая руками, как будто на него кто-то нападает.

Она бросается на него. Хотя на самом деле не хочет. Она хочет, чтобы он сбежал, потому что тогда сбегут и остальные дети, но он стоит на месте, а у нее закончились идеи.

Она бьет его снизу в подбородок зажатой в руке ракетницей. Удар заставляет его пошатнуться, но он продолжает стоять на ногах. Отступая назад, он делает замах бейсбольной битой.

И бьет. Но мальчик был обманут натянутым на голову шлемом, который слишком большой для Мелани и просто болтается на тонких плечах. Он думал, что она на шесть дюймов выше. Его сокрушительный удар, проломивший бы череп любому, попадает в верхнюю часть шлема и сбивает его с головы Мелани.

Мальчик кажется удивленным, когда обнаруживает, что у нее есть еще одна голова ниже. Он колеблется, не зная – ударить наотмашь или хорошенько замахнуться еще раз. Сигнал личной тревоги продолжает пронзительно орать. Как будто весь мир бьется в истерике.

Мелани поворачивает барабан ракетницы на четверть оборота, заряжая новый шарик. И стреляет мальчику в лицо.

Другим детям должно было показаться, что у него загорелась голова. Вспышка озаряет его глазницы, как кусок солнца, упавший на землю. Дым льется из него ровным столбом вверх, но вскоре превращается в спираль, когда мальчик падает на колени. Свое оружие он роняет и хватается за лицо.

Мелани поднимает бейсбольную биту и добивает его.

К тому времени, как она это сделала, другие дети разбежались.

71

Мелани идет первой, сержант Паркс за ней, неся мисс Джустин на левом плече. Его правая рука беспомощно болтается в такт шагов. Она, кажется, больше не подчиняется ему.

Мисс Джустин находится в бессознательном состоянии, но она определенно все еще дышит. И следов от укусов на ней нет.

Дети попрятались в домах. Они не смеют больше атаковать, но камни продолжают лететь из темноты, падая иногда у ног Мелани. Несмотря на это, она держит темп Паркса. Если они побегут, дети могут опять начать их преследовать. И тогда им придется сражаться.

Они поворачивают за угол, и, наконец, видят «Рози». Мелани слегка ускоряется, чтобы открыть дверь. Сержант Паркс, переступив порог, падает на колени. Мелани помогает ему аккуратно положить мисс Джустин на пол. Он обессилел, но она не может позволить ему пока отдыхать.

– Мне очень жаль, сержант, – говорит она, захлопывая центральную дверь. – Но нам нужно еще кое-что сделать.

Сержант Паркс показывает на свою левую руку. Он побледнел, а глаза начали краснеть.

– Я… должен выбраться отсюда, – бормочет он. – Я…

– Огнеметы, сержант, – обрывает его Мелани. – Вы говорили мисс Джустин, что здесь есть огнеметы. Где они?

Он, кажется, не понимает, чего она от него хочет. Тяжело дыша, Паркс встречает ее взгляд.

– Стена? – пытается догадаться он. – Та… грибковая штука?

– Да.

Сержант встает на ноги и, спотыкаясь, идет к кормовой оружейной.

– Ты должна включить питание, – говорит он ей.

– Я уже включила его, перед тем как пошла к вам.

Сержант проводит по лбу тыльной стороной ладони. Говорит он теперь совсем шепотом.

– Хорошо. Хорошо, – показывает на два тумблера. – Запал. Горючее. Включаешь запал, потом открываешь доступ к горючему, затем можешь стрелять. Огнемет остается зажженным, пока не отпустишь педаль вот здесь.

Мелани встает на огневую платформу. Она дотягивается до тумблеров управления, но ей не хватает роста, чтобы дотянуться до смотрового окна. Сержант видит, что она не сможет вести огонь самостоятельно.

– Хорошо, – говорит он снова, его голос полон боли и истощения.

Она сходит вниз, а он занимает ее место, спотыкаясь и почти падая с платформы. С одной неработающей рукой управлять огнеметом проблематично. Мелани помогает ему, переключая тумблеры, пока он сам поворачивает дуло.

Турель крутится при помощи сервоприводов, так что хотя бы эта часть проходит безболезненно. Сержант нацеливается на однообразную серую массу грибкового леса, в который невозможно промахнуться, потому что он заполняет половину горизонта.

– Жечь в любом месте? – спрашивает он ее. Его голос становится медленным и тягучим, как у мистера Виттакера раньше.

– В любом, – кивает Мелани.

– Малыш, эта штука тянется на многие мили. Мы не… мы не прожжем ее насквозь. У нас просто не хватит горючего для такого дела.

– Нам не нужно много, – говорит Мелани. – Огонь будет распространяться сам.

– Я чертовски надеюсь, что ты права. – Паркс прижимается к смотровому окну и нажимает на педаль. Огненные полосы расчерчивают небо по горизонтали, прорезая себе путь через серые массы, как двадцатиметровый меч.

Нити, находящиеся прямо на пути пламени, просто исчезают. Те, что по бокам, действительно загораются. Огонь действительно распространяется, причем быстрее, чем они успевают смотреть за ним. Грибковый лес сухой, как трут. Он, кажется, даже хочет, чтобы его сожгли. В свете ожесточенного пламени становятся видны первые деревья. Языки пламени, как дикие звери, проносятся через грибковый лес, отбрасывая замысловатые тени на близлежащие здания. Поскольку в деревьях больше жидкости, чем в нитях, они начинают искриться задолго до того, как подхватывают огненную эстафету.

Через минуту Мелани касается руки сержанта.

– Должно быть, достаточно, – говорит она ему.

Он с благодарностью убирает ногу с педали. Огненный меч втягивается обратно в ствол огнемета.

Сержант сходит с платформы, еле держась на ногах.

– Ты должна позволить мне, – бормочет он. – Я представляю опасность. Я… Голова будто расколется сейчас пополам. Боже, малыш, прошу тебя, открой дверь.

Паркс, кажется, не в состоянии найти выход сам. Он поворачивается то в одну, то в другую сторону, моргая налитыми кровью глазами и морщась от света. Мелани берет его под левую руку и ведет к двери.

Мисс Джустин сейчас сидит, но, кажется, не замечает, как они проходят мимо. Ее голова висит между коленями, а на полу лужа рвоты.

Мелани останавливается, чтобы поцеловать ее, очень осторожно, в темечко.

– Я вернусь, – говорит она. – И позабочусь о вас.

Мисс Джустин не отвечает.

Рука сержанта лежит на ручке входной двери, но Мелани мягко останавливает его, стараясь не причинить ему боль.

– Мы должны подождать, – объясняет она.

Она закрывает шлюзовой отсек, следуя инструкциям, написанным на стене рядом с панелью управления. Сержант Паркс озадаченно смотрит на нее. Красная лампочка гаснет, загорается зеленая, и она открывает центральную дверь.

Они выходят в туман, очень красивый, будто кто-то накрыл весь мир кружевной занавеской. Воздух такой же, как всегда, но во рту появился привкус песка. Мелани облизывает губы, чтобы избавиться от этого ощущения, и видит, что Паркс тоже облизывает губы.

– Можно я где-нибудь присяду? – спрашивает он ее. Паркс моргает, и красная слеза течет по его лицу.

Мелани находит черный пластиковый мусорный ящик на колесиках и кладет его набок. Она сажает сержанта сверху, а сама опускается на колени рядом.

– Что мы сделали? – спрашивает он хриплым голосом, беспокойно оглядываясь по сторонам, как будто потерял что-то, но не может вспомнить, что. – Что мы только что сделали, малыш?

– Мы сожгли эту серую штуку. Мы сожгли ее всю.

– Точно, – кивает он. – А… А Хелен?

– Вы спасли ее, – уверяет она его. – Вы принесли ее обратно, и теперь она в безопасности. Ее не укусили. Вы спасли ее, сержант.

– Хорошо, – говорит он и надолго замолкает.

– Слушай, – внезапно просыпается он. – Не могла бы ты… Малыш, слушай. Можешь сделать для меня кое-что?

– Что?

Сержант достает из кобуры пистолет. Чтобы сделать это левой рукой, ему приходится тянуться через все тело. Он выбрасывает пустой магазин и ощупывает пояс, пока не находит новый, который зажимает между ног, и опускает сверху пистолет. Он показывает Мелани, куда ставить пальцы и как снять с предохранителя. Потом передергивает затвор.

– Я хотел бы… – говорит он и снова замолкает.

– Что бы вы хотели? – спрашивает его Мелани. Она держит большой пистолет в крошечных руках и на самом деле знает ответ. Но он должен сам сказать это, чтобы она убедилась, что права.

– Я достаточно повидал их, чтобы знать… Я не хочу так, – говорит сержант. – Я имею в виду… – Он громко сглатывает. – Не хочу становиться одним из них. Не обижайся, пожалуйста.

– Я не обижаюсь, сержант.

– Я не могу стрелять левой рукой. Прости. Я прошу слишком много.

– Все в порядке.

– Если бы я мог стрелять левой рукой…

– Не волнуйтесь, сержант. Я сделаю это. Я не оставлю вас, пока все не закончится.

Они сидят бок о бок, когда наступает рассвет. Небо расчерчивается настолько тонкими лучами, что нельзя сказать, когда закончилась ночь и начался день.

– Мы сожгли ее? – спрашивает сержант.

– Да.

Он вздыхает, и что-то булькает у него в груди.

– Чушь собачья, – стонет он. – Эта штука в воздухе… это грибок, да? Что мы сделали, малыш? Расскажи мне. Иначе я заберу у тебя пистолет и отправлю тебя в кровать пораньше.

Мелани сдается. Она не хотела тревожить его такими новостями перед смертью, но лгать ему после того, как он попросил сказать правду, она тоже не может.

– Помните, мы видели коконы на деревьях? – говорит она, указывая в сторону горящего леса. – Там. Коконы, полные семян. Доктор Колдуэлл сказала, что это зрелая форма грибка. Рано или поздно эти коконы разломятся и разнесут семена по ветру. Но коконы слишком твердые, они не могут открыться сами по себе. Доктор Колдуэлл сказала, что им нужен толчок, чтобы открыться. Она назвала это природным рефлексом (экологическим триггером). И я вспомнила деревья в тропических лесах, которым нужен пожар, чтобы распылить семена. Я видела эти леса на картине, которая висела у меня в камере на базе.

Паркс онемел от ужаса, осознав, что только что сделал. Мелани гладит его по руке, надеясь на прощение.

– Вот почему я не хотела говорить вам. Я знала, что вы расстроитесь.

– Но… – Паркс качает головой. Он не может все это понять. Мелани видит, как трудно ему подбирать слова. Офиокордицепс разрушает ненужную часть мозга, постепенно забирая возможность думать. В конце концов Паркс с трудом выговаривает: – Почему?

Из-за войны, говорит ему Мелани. И из-за детей. Дети, похожие на нее, – второе поколение. От голодной чумы нет лечения, со временем она сама становится своим лечением. Ужасно, ужасно обидно за людей, которые впервые им заразились, но их дети будут в порядке, и они смогут вырасти и завести своих детей и создать новый мир.

– Но только если вы позволите им вырасти, – заканчивает она. – Если вы продолжите стрелять в них и резать на куски и складывать в большие банки, то новый мир будет некому строить. Ваши люди и юнкеры продолжают убивать друг друга, и вы вместе убиваете голодных, где бы их ни встречали – так мир скоро опустеет. Но другой путь лучше. Все разом превратятся в голодных и, значит, умрут, что очень грустно. Но потом вырастут их дети, которые не будут старым видом людей, но и голодными они не будут. Они будут особенные. Как я и другие дети в классе. Они будут следующими людьми. Теми, кто все исправит.

Она не знает, что из этого сержант услышал. Его движения меняются. Мышцы лица расслабляются, но потом, каждая по отдельности, вздрагивают, а руки начинают болтаться, как у плохо анимированной куклы. Он бормочет: «Хорошо» несколько раз, и Мелани расценивает эти слова как доказательство того, что он ее понял. И принял. Или же он просто вспомнил, что она с ним разговаривала, и теперь хочет заверить ее, что все еще внимательно слушает.

– Она была блондинкой, – говорит он внезапно.

– Кто?

– Мэри. Она была… блондинкой. Как ты. Так что, если бы у нас был ребенок…

Его руки переплетаются, ища ускользающий от них смысл. Через некоторое время он совсем успокаивается, пока пение птиц на проводе между домами не заставляет его выпрямиться и начать двигать головой – налево, затем направо, чтобы определить источник звука. Его челюсть открывается и закрывается, голодный патоген внезапно и безапелляционно взял на себя управление.

Мелани спускает курок. Мягкая пуля проникает в голову сержанта и остается там.

72

Хелен Джустин приходит в себя как будто после тридцатикилометрового марш-броска. Это изнурительно, и это медленно. Она видит знакомые ориентиры в пространстве и думает, что должна быть в знакомом месте, но не может вспомнить, в каком. Ей приходится пробиваться сквозь отрывочные и перемешанные воспоминания о прошлой ночи.

Наконец она понимает, где находится. Она в «Рози», сидит на стальной решетке у центральной двери в луже собственной рвоты.

Джустин собирает все силы в кулак и встает, успев сблевать еще раз. Она проходит по всем отсекам «Рози» в поисках Паркса, Колдуэлл и Мелани. И находит одного из трех. Тело доктора, жесткое и холодное, лежит на полу в лаборатории, свернувшись в посмертном вопросительном знаке. На ее лице видна засохшая кровь, от недавней травмы, видимо, но не похоже, что она послужила причиной смерти. Паркс говорил, что она умирает от заражения крови из-за инфекции, попавшей в раны на руках.

На столе Джустин видит голову ребенка, верхняя часть черепа удалена. В чаше рядом лежат куски костей и окровавленная плоть, а сверху – пара хирургических перчаток, покрытых коркой из высохшей крови.

Никаких признаков Мелани или Паркса.

Выглянув в окно, Джустин видит, что идет снег. Серый снег. Крошечные хлопья, похожие на пыль, бесконечно падают с неба.

Когда она понимает, что это, то начинает плакать.

Проходят часы. Солнце входит в зенит. Джустин кажется, что его лучи потускнели из-за серой пыли, поднявшейся в верхние слои атмосферы.

Мелани идет к «Рози» под снегопадом с другого конца видимого мира. Она машет Джустин через окно и показывает на дверь. Она собирается войти.

Процедура дезинфекции в шлюзовом отсеке длится очень долго. Мелани вдобавок распыляет по телу жидкий фунгицид.

Я вернусь. И позабочусь о вас.

Джустин теперь понимает, что значат эти слова. Понимает, как она будет жить и что делать. Через удушающие слезы пробивается смех над вселенской справедливостью. Ничто не забыто, за все заплачено сполна.

Даже если бы она могла, она не стала бы сбивать цену.

Внутренняя дверь открывается. Мелани бежит к ней и обнимает. Отдает свою любовь без остатка, неважно, заслужена она или нет.

– Одевайтесь, – говорит она радостно. – Вы должны с ними встретиться.

Дети. Угрюмые и смущенные, сидят по-турецки на земле и молчат под строгим взглядом Мелани. Джустин не знает почему, но дети определенно боятся и во всем стараются угодить Мелани.

Джустин борется с накатывающей тошнотой клаустрофобии. Внутри костюма химзащиты довольно жарко, жажда уже мучит ее, хотя только что она выпила половину собственного веса воды из фильтрующего бака «Рози».

Она облокачивается на перекладину у центральной двери. В руке у нее фломастер. «Рози» будет доской.

– Доброе утро, мисс Джустин, – говорит Мелани.

Ропот поднимается и стихает – больше половины детей пытаются подражать ей.

– Доброе утро, Мелани, – отвечает мисс Джустин, а затем добавляет: – Доброе утро, класс.

Она пишет на борту заглавную «А», чуть ниже – прописную «а». Греческие мифы и квадратные уравнения будут позже.

Примечания

1

Американский серийный убийца.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46

47

48

49

50

51

52

53

54

55

56

57

58

59

60

61

62

63

64

65

66

67

68

69

70

71

72 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg