«Босиком по 90-м»

Босиком по 90-м (fb2) - Босиком по 90-м 824K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иван Иванович Любенко

Босиком по 90-м

Посвящаю старым друзьям, живым и ушедшим…

Выражаю особую благодарность Климу Валерьевичу Агаркову.

Пролог

15 октября 2009 г., Хургада, Египет.

Чернильная, уходящая в бесконечность полоса горизонта, словно ватерлиния гигантского судна, надвое разрезала пространство, отделив бесцветное, будто застиранное африканское небо, от бирюзового, пахнущего спелыми арбузами моря.

Страна пирамид, фараонов, финиковых пальм и молчаливых бедуинов гостеприимно принимала тысячи русских туристов, среди которых оказался и я.

Всё получилось нежданно-негаданно, как обычно происходит с героями американских фильмов. Вчера утром я проснулся от телефонного звонка. Незнакомый, безразлично-ласковый голос секретарши, съедая предлоги и приставки, будто спотыкаясь и прихрамывая, в характерной московской манере сообщил, что мой первый исторический детективный роман о приключениях присяжного поверенного удостоился положительной рецензии и одобрен главным редактором издательства. А ещё через минуту, судорожно затрясся мобильник, и знакомая девушка из местного туристического агентства предложила воспользоваться горящей путёвкой на Красное море. Времени на раздумья не было, и я согласился. События следующих двадцати четырёх часов, как сцены немого, чаплинского фильма сменяли друг друга с кинематографической скоростью и в этой бешеной суматохе дня плёнка, казалось, могла порваться на любом кадре: туман, шоссе, спидометр, встречная полоса, аэропорт, таможня, Боинг, гроза над морем, посадка, аплодисменты, пальмы, отель, пляж… Прикрыв глаза и лениво растянувшись на мягком лежаке, я с трудом пытался перенестись в губернский город начала ХХ века, мысленно набрасывая новый сюжет детективных хитросплетений, замешанных на блистательных победах генерала Ермолова. Горячий, пришедший с пустыни ветер, резкими порывами разгонял назойливых арабских мух, норовивших примоститься на выставленные под яркое солнце тела моих соотечественников, составляющих основную массу отдыхающих.

Хамоватый персонал отеля говорил на русском со всеми подряд, включая немногочисленных поляков и нескольких пожилых немцев. Правда, то был не язык Пушкина, Чехова или даже современных журналистов. В ходу был грязно-серый сленг начала 90-х. – Привьет, бра-туха! Как деля? Ты сам от-кудя? – коверкал слова, одетый в несвежую футболку курчавый араб лет двадцати пяти, пытался примоститься рядом со стариком, внезапно возникшим подле меня. Не давая пожилому туристу опомниться, молодой человек заученной скороговоркой рекламировал поездку на ближайший коралловый остров и, не дождавшись согласия, стал тут же выписывать чек на оплату. – Вы зря, любезный, изволите беспокоиться. А посему, не смею вас боле задерживать. Египтянин тупо уставился на подтянутого, седовласого старца и растерянно пробормотал: – Я не понимаю… – I've told I'm not goin for a sea-trip. See you…[1] Потомок Тутанхамона неуверенно кивнул и, надев маску обиженного бассет-хаунда, уныло поплёлся пытать счастье у лежака следующей «жертвы». «Надо же, – подумал я, – до чего интересный типаж. Ведь у нас так уже давно не говорят». – Прошу извинить за беспокойство. По рассеянности я забыл завести часы, и мой брегет безмолвствует. Не будете ли вы любезны, подсказать, который час? – с лёгкой, ироничной улыбкой, спрятанной в уголках рта, на меня смотрел крепкий ещё мужчина с завитыми кверху усиками «a la Пуаро». – Да, конечно, – ответил я и полез в пляжную сумку доставать безотказную «Нокию». На синем электронном табло отсвечивало время. – Тринадцать сорок пять, – невнятно пробормотал я. – Простите, вы хотите сказать, что уже без четверти два? – уточнил незнакомец. – Совершенно верно. – Помилуйте, сударь, мы совсем забыли про обед. А ведь эти господа азиаты не особенно церемонятся с вашими компатриотами, – собирая пляжное полотенце, открывал сермяжную правду неизвестный господин. – А я, признаться, думал, что мы с вами граждане одной страны, а именно той, где сейчас исповедуют суверенную демократию. Разве нет? – пытался сострить я. – Видите ли, молодой человек, суверенным может быть лишь государство, а демократия не предполагает каких-либо рамок или ограничений, поскольку в этом случае она уже перестаёт отражать чаяния граждан и превращается в их оковы. Эта неверное словосочетание, и оно так же ошибочно, как и ваше недавнее изобретение – «демократический централизм». Согласитесь, разговоры о демократическом суверенитете – это новый, очередной обман, оправдывающий недоразвитость народовластия в современной России. Что же касается моей территориальной принадлежности, то я, хоть и считаю себя русским, но нахожусь, так сказать, на обратной от вас стороне. Тем не менее, позвольте отрекомендоваться: Фостиков Михаил Архипович, отставной военный. «Фостиков, Михаил Архипович, – в памяти с невероятной быстротой всплывала историческая справка: принимал участие в известном восстании против большевиков 8 июля 1918 года; командир 1-го Кубанского казачьего полка, впоследствии командовал армией; генерал-лейтенант; имел десяток ранений и пять контузий»…Точно! Похоже, именно его фотографию я видел в доме одного умершего старика ещё в 1994 году… Господи, мистика, да и только! А может быть, это просто совпадение или это внук нашего знаменитого земляка, названный так в честь своего деда? Да ведь он, и впрямь, упомянул, что живёт на противоположной от меня стороне, следовательно, он гражданин Австралии. Всё ясно! Этот старичок эмигрант в третьем поколении, потому и говорит по-русски, как его учили ещё тогда… В России он, видимо, никогда не бывал и обитает теперь на какой-нибудь богом забытой страусиновой ферме…». Устав от догадок, я, наконец, представился:

– Валерий Приволин, адвокат.

– Ого! Присяжный поверенный! Знавал я одного вашего коллегу…Очень уж он был популярен. На Николаевском проспекте жительствовал. Сам Сергей Аркадьевич Андреевский из столицы ездил к нему советоваться, да-с… А позвольте полюбопытствовать, из каких краев вы будете? – вежливо поинтересовался иностранец. – Из Красноленинска, – неуверенно протянул я.

– Надо же, вот уж никак не ожидал, – едва слышно выговорил он и поднял на меня полные грусти усталые глаза. – Из Красноленинска говорите… Раньше он по другому назывался. Там сейчас октябрь – золотая сень. Красиво. А как город? Я слыхивал, собирались соорудить фуникулёр, и даже воздвигнуть Ледовый дворец…Вероятно уже построили? А в Воронцовской роще, наверное, полно экзотических растений, да? А скажите, господин адвокат, нет ли памятника братьям Ртищевым, казнённым красными на Ярмарочной площади в восемнадцатом? Надеюсь, Иоанно-Мариинский монастырь давно открыли? А Городской голова теперь из местных или пришлых купцов? Я стоял и молчал, будто в сомнамбулическом оцепенении, готовый провалиться под землю, хотя именно там должны были оказаться все те, кто поочередно, друг за другом, десятилетиями беззастенчиво лез во власть, чтобы успеть разворовать мой город и, распродав его по частям, устроить себе безбедную жизнь и карьеру… И пройдут следующие четыре года после выборов, и снова запестрят на столбах, заборах и ржавых телефонных будках толстые, осоловевшие от излишеств и пороков физиономии кандидатов. Плюхнувшись на мягкие кожаные кресла казённых «Мерседесов», с плохо скрываемой брезгливостью, поедут они встречаться с нищим электоратом в грязные цеха полупустых заводов, в школы и убогие районные больницы. Брызжа сытой слюной, «народные избранники» станут бить себя в грудь и обещать манну небесную… Да только «бойтесь данайцев, дары приносящих!». Но разве мог я сказать ему всё это? Незаметно мы достигли лифта и расстались, пообещав встретиться в ресторане через несколько минут.

Прошло более часа, но господин Фостиков так не появился. Минут через двадцать улыбчивый портье пояснил мне, что человек с такой фамилией среди отдыхающих не значился, и граждане Австралии здесь вообще никогда не останавливались. Подключившись к интернету, я узнал, что Сергей Аркадьевич Андреевский, известнейший на всю Россию присяжный поверенный, жил ещё в царское время и скончался в Петрограде от воспаления лёгких девятого ноября 1918 года. «Ну вот, – подумал я, – получается, что я вновь вернулся к истории пятнадцатилетней давности. Но тогда всё начиналось по-другому…».

Глава 1 Пустая квартира

15 октября 1994 г., г. Красноленинск.

Я оказался в этом доме случайно. Он стоял в самом центре Красноленинска. Это была двухэтажная малогабаритка, построенная в послевоенные годы немецкими военнопленными. Я и сам когда-то в таком родился и прожил до двадцати трёх лет. Правда, моё родовое гнездо находилось на городской окраине, а это здание располагалось в самом центре, в двух шагах от центральной площади, всё ещё носившей имя вождя мирового пролетариата.

В коридоре пахло сыростью и мышами. Скрипели потёртые деревянные ступени, а перила, выкрашенные в тот же половой коричневый цвет, были настолько расшатаны, что скорее напоминали корабельные ванты. Квартира, в которую нам предстояло забраться, числилась под номером пять.

Признаться, эта затея мне не понравилась с самого начала. Но Алик твердил, что это наш единственный шанс, другого может и не быть.

Хозяин двухкомнатного жилища был одинокий старик, скончавшийся прошлой ночью. Ещё совсем недавно он перешагнул девяностопятилетний юбилей, и ему давно, выражаясь словами моего приятеля, «пора было заказывать «номер» на Сажевом» (так у нас называли новое городское кладбище, устроенное неподалёку от Сажевого завода).

Надо сказать, что почивший слыл колоритной личностью. Он ходил с тростью с ручкой в виде гусиной головы и всегда, даже летом, носил костюмы ветхозаветного покроя. Я однажды заметил, что сбоку, из лацкана его пиджака, выглядывал конский волос. Как потом мне стало известно, это была отличительная особенность какой-то известной английской фирмы, шившей такую одежду полвека назад.

Дед – как мы его называли между собой – по воскресеньям толкался на антикварном развале, высматривая редкие экземпляры монет или просто какую-нибудь мелочь: медную пуговицу с гусарского мундира, дореволюционный полицейский незильберовый свисток, нательные крестики, открытые письма или бронзовые подсвечники. Но если ему что-то нравилось, он тут же лез за бумажником и даже не пытался сбивать цену. Так, при мне, он отдал почти две моих учительских зарплаты за дореволюционный значок присяжного поверенного. Вещь редкая, но и стоила немало. И кто знает, не «новодел» ли? Мне стало жаль его, и я заметил, что можно было бы купить и дешевле. Продавец Васильич не слыл жлобом, и, наверняка бы, сбросил десятку-другую.

– Мельник не торгуется за нужный ему камень, – сухо ответил Дед и, выкидывая вперёд трость, зашагал вниз по бульвару.

– Здорово он тебя отбрил, – усмехнулся Алик, глядя ему вслед. – Надо же, какой фрукт выискался! Держится будто сиятельный князь. Интересно, откуда он взялся? Он даже разговаривает как-то не так, по-барски что ли…

– Да, – согласился я, – и не «гэкает», и чётко произносит окончания слов.

– Видать не здешний, не с Кавказа, – предположил мой старый школьный товарищ.

– С каких, ребята, он краёв я не знаю, – вмешался в беседу довольный Васильич, шурша купюрами дневной выручки, – но слыхал, что кличут его Мстиславом Никаноровичем и, похоже, он то ли бывший дипломат, то ли эмигрант какой-то. В начале шестидесятых, при Хрущёве, много таких вернулось в Союз.

– Каких «таких»? – уточнил Алик.

– Ну, буржуев этих, из бывших которые, – уточнил пролетарий рыночной торговли и лихо перетянул резинкой капитал ценителя старины. – Он сразу же купил кооперативную квартиру, а потом, говорят, разменял её, что бы жить поближе к Тифлисским воротам.

– К чему? – снова переспросил Алик.

– По улице Карла Маркса, а она именовалась Николаевским проспектом, раньше, в самом начале бульвара, стояли Тифлисские ворота. Их потом разрушили при советской власти, – пояснил я.

Вот такой разговор случился пару лет назад. Но вчера ночью этого сухопарого старика не стало. Алик узнал об этом почти сразу от его соседки Леночки – замужней полногрудой дамы тридцати пяти лет, отдававшей моему другу своё горячее, ищущее ласок тело в отсутствие мужа.

– Ты пойми, – убеждал меня он, – это ведь никакая не кража. И ты, как умный человек должен это понимать! У него нет наследников. А значит, всё достанется, так называемому, государству, то есть, мусорам, прокурорам и следакам! Хоть раз послушай меня! Давай сходим, посмотрим. Так из любопытства. Мы же деньги или золото брать не будем. Мы же не домушники-скокари. Так, безделицу какую-нибудь на память прихватим. Может, книгу или хоть тот же значок присяжного поверенного. Ну, не дрейфь, Валера, не тушуйся! «Скорая» уехала, а квартиру Ленка досматривает. Сегодня как раз её дома не будет. Они в гостях с мужем. А ключ она сунула в почтовый ящик и участковому позвонила, мол, всё в порядке, квартира на замке. Она сама мне об этом проболталась. Медлить нельзя, надо идти прямо сейчас. Мы и так с тобой в долгах. За изъятые кагэбэшником иконы всё равно придётся расплачиваться. С Самиром шутки плохи. И уборкой лука в Гудермесе мы с тобой не отделаемся. Ну, неужели ты этого не понимаешь?

– Ладно, – махнул я рукой, – пошли. Но только чур не барыжничать! Договорились?

– Зуб даю! Ценные бумаги и золотишко не трону. А вот библию Гутенберга, пожалуй, прихвачу! – сострил Алик и улыбнулся своей обезоруживавшей улыбкой, которую так ценили замужние дамы бальзаковского возраста.

Глава 2 Конфуций и саморезы

Антиквариатом я стал заниматься вместе с Аликом, а точнее – с Альбертом Клейстом, еще недавно уходившим в длинные, как зимние ночи, запои, которые, по обыкновению, тянулись две недели.

Эти четырнадцать дней были тем благословенным временем, когда, как говаривал Алик, можно было не сталкиваться с опостылевшей действительностью внешнего мира. Он называл этот период отпуском. И к нему готовился основательно: несколько банок кабачковой икры, рыбные и мясные консервы, ящик портвейна, две дюжины бутылок водки и батарея пивных бутылок позволяли чувствовать себя уверенным в завтрашнем дне. Два блока «Стюардессы» ждали своего часа на облупившемся от солнца подоконнике. В такие дни мой приятель занавешивал зеркало полотенцем. По его словам этот «ритуал покрова» носил сакральный характер, ибо Алик считал запои неким актом инициации, когда его бренное тело переживало символическую смерть и душа его, проходя через катарсис многими литрами спиртосодержащей жидкости, являлась миру очищенной и обновленной. Однако я всегда был уверен, что тряпки на зеркалах выполняли вполне утилитарную функцию. Они позволяли Алику не любоваться своей многодневной небритостью, мешками под глазами да и всем остальным экстерьером, который за эти дни приобретал цвет баклажана, забытого на мангале шашлычником.

Сначала он пил за упокой родителей, а потом за здоровье своей дочери и за товарища армейского старшину, «любовно» именовавшего Алика то Клейстером, то Клистиром. Запас продуктов давал возможность оставаться наедине с собственными мыслями. Впрок нельзя было запастись только свежим хлебом. От дома до магазина было не больше двухсот метров. Иногда по утрам Алик ходил разгружать машину с надписью «Хлеб». Он любил чувствовать свежий пшеничный аромат и ловить на себе добрые взгляды водителя и продавца, которые всегда с благодарностью протягивали ему тёплую буханку. Простой белый кирпичик, стоивший когда-то двадцать копеек, он ценил особенно, потому что с него начиналось утро в их некогда дружной семье, когда они с братом с благоговеньем смотрели, как отец сильными руками нарезал ломти к завтраку, а мать тихо и с улыбкой сожалела, что к своим сорока годам уже можно было научиться резать ровно. Дома родитель всегда величал его Альбертом и только на улице все звали Аликом. Это было давно. Отец ушел рано, так и не дождавшись возвращения сына из армии. Мать пережила его всего на три года. Младший брат удачно женился и занял должность «заместителя тестя» в одной строительной компании. На отцовский дом брат не претендовал, нет. Дай Бог ему за это здоровья. Тогда в конце восьмидесятых, потеряв мать, он впервые почувствовал себя одиноко и, наверное, поэтому быстро и сдуру женился на Клавке – новой продавщице хлебного ларька, которая всегда внимательно слушала его занимательные армейские истории и, чтобы подчеркнуть свою заинтересованность, время от времени прерывала его рассказ нейтральным: «Да ты чо?» Из множества прилипал стремившихся предложить Клавке лишь обоюдоприятные развлечения в сомнительных летних кухнях, дачах и на парковых лавочках, Алик был единственным, кто ухаживал как настоящий кавалер и не пытался сразу затащить юное создание в постель. Свадьбу сыграли быстро. Клава перебралась из ПТУшной общаги в большой дом. Паспорт теперь у неё был совсем другой, с городской пропиской и непонятной немецкой фамилией Клейст. Алик начал раздражать её почти сразу и во всем. Во-первых, он совсем не пил и никогда не курил, по утрам делал зарядку и бегал кросс. Привыкшая к беспорядку ещё дома, а затем и в общежитии, она с плохо скрываемым раздражением наблюдала, как муж каждый вечер тщательно вешал брюки, сохраняя стрелки, а утром до блеска начищал туфли и шел на свою стройку. А самое возмутительное заключалось в том, что он всегда знал, что и где лежит. Они как будто поменялись местами: он делал то, что обычно русские мужики не делают, и ей волей-неволей приходилось следовать правилам врожденной немецкой педантичности. Но больше всего её бесил это хриплый антисоветчик Высоцкий, чьи пластинки Алик ставил на старенький проигрыватель «Аккорд» и слушал часами. А ещё читал книги каких-то мудреных китайских философов, потом закрывался в комнате и почти до утра что-то писал. Однажды она не вытерпела и прочитала эти дневники – полный бред и сплошное нытьё. Через год она родила ему дочь. Он сам построил рядом с домом времянку, которую называл гордым словом «кабинет» и всё чаще засиживался там до утра. Однажды, жарким августовским вечером, вернувшись после окончания очередной месячной вахты с какого-то объекта, он сразу не мог попасть домой. Клавка и навестивший её одноклассник слишком долго не открывали дверь, а потом смущенно объясняли эту задержку то ли погнутым ключом, то ли сломанным замком. Впрочем, раскрасневшееся Клавкино лицо и растрепанная прическа говорили громче всяких слов. Алик молча ушел в свой «кабинет», забрав только книги, проигрыватель с любимыми пластинками и таксу по кличке Геббельс. На следующее утро изумленная Клавка увидела из окна не раскидистые ветви шпанской вишни, а двухметровую пахнущую свежим раствором кирпичную стену. Она разделила двор, а так же их уже бывшую семью надвое. Автор и исполнитель сего монументального творения в это время дрых без задних ног на улице прямо в тачке с песком. Эта была его личная Берлинская стена, как та, что он видел в Германии, на своей исторической Родине, когда служил срочную. Официального развода не было. Он отдавал бывшей семье почти всё, что зарабатывал, оставляя себе лишь малую часть.

С тех пор, когда он осознал измену жены, его жизнь и мироощущение перевернулось. Вино и сигареты стали постоянными спутниками. Ему нравилось так жить: читать Конфуция, прихлёбывая любимый сладковатый венгерский портвейн, а потом, на ужин, поджарив яичницу с салом, выпить стопку водки и, через открытое окно слушать шум падающей осенней листвы. В такие минуты он полностью растворялся в собственном существовании и находил это великолепным. Личное отношение к жизни он сформулировал в десяти главных правилах, которым, по возможности старался следовать. Главным из них считал первое: «не завидуй успеху ближнего, ведь никто не знает, чего ему это стоило». Бывшая половина возненавидела Алика за его независимость и категорический отказ простить её. Как минимум раз в месяц Клавка писала на него заявление в милицию и вызывала местного красномордого и постоянно пьяного участкового капитана милиции Кольку Колеухо – и дал же Бог ему фамилию, которая так забавно читалась наоборот! Этот «шериф» был известен тем, что под видом проверки паспортного режима, осчастливливал местных невостребованных женщин. Однако, в виду большого количества свободных дам, дарить подарки как настоящий любовник он не мог, а наказать на кого они укажут, был как юный пионер «всегда готов». С тех пор и начались постоянные неприятности у Алика с милицией, чего не скажешь о его бывшей жене. Алика забирали каждый раз, когда он пытался начать запой. Такие отлучки из дома он прозвал «командировками».

В беседах с представителями внутренних органов он, как правило, отмалчивался, и отвечал лишь на те вопросы, которые ему нравились:

– Фамилия? Имя? Отчество? Алик почувствовал противный кислый запах грязного рта милиционера и брезгливо отвернулся к стене, на которой соседствовали план-схема разборки пистолета ПМ и плакат пышногрудой поп-дивы Саманты Фокс. – Ну, немчура, проклятая, смотри, мы тебя заставим говорить, ворона ты белая, – приблизившись почти вплотную к лицу, гримасничая, произнёс мент. Алик встрепенулся и с интересом взглянул в глаза сержанту:

– А к слову сказать, белую ворону найти гораздо легче, чем верную жену. Вот вы гражданин начальник, человек женатый?

– Ну, допустим, женат. А что? – А жене доверяете? – Ещё бы! – А вы гражданин лейтенант? – не унимался задержанный. – Ну да, уже пять лет как женат, – тупо уставился на собеседника стеклянными глазами офицер, прикидывая – не перетянуть ли этого любопытного «демократизатором» по хребту. Но любопытство пересилило.

– И тоже доверяете? – весело спросил Алик. – А как же, я её насквозь вижу, – гадливо хмыкнул толстый, угловатый, похожий на большую армейскую табуретку лейтенант. – А вы гражданин участковый? – Да, а то ты не знаешь, устроил тут викторину… – А скажите, пожалуйста, уважаемые граждане милицейские начальники, приходилась ли вам когда-нибудь спать с замужними женщинами? – тоном пытливого юнца из заставки советского киножурнала «Хочу всё знать» поинтересовался Алик. – Конечно, и не раз, – смеясь ему в лицо, ответил за всех участковый, – а хочешь, я тебе расскажу, что я делаю с ними? Особенно с теми, которых Клавками зовут? – перейдя на фальцет, истерично захохотал Колеухо. – Так вот, – пропустив мимо ушей оскорбительные слова, продолжал рассуждать Алик, – если из четырёх сидящих здесь женатых мужиков каждый неоднократно спал с разными замужними женщинами, то неужели вы думаете, что кто-то не спал хотя бы с одной из ваших четырех жен? А вы мне говорите – «ворона белая»! Все вороны чёр-ны-е! Подлое семя сомнения проросло у всех без исключения. Каждый из присутствующих как-то грустно задумался, а потом все заторопились куда-то, якобы, по делам, а на самом деле – домой. В награду за лекцию о законах статистики Алика закрыли на ночь в холодной комнате наедине с милицейской овчаркой. Подружившись с собакой, сиделец умудрился снять с неё дорогой кожаный ошейник.

К утру Алика отпустили. Сразу выйдя из серого здания, Алик опустошил мочевой пузырь прямо на оббитую синим дерматином дверь опорного пункта, и с чувством выполненного долга, отправился домой. Надо отметить, что после этих философских бесед, интерес у правоохранительных органов к нему надолго пропал.

Придя домой он, смеха ради, одел добытый в милицейских застенках трофей на маленькую и тонкую шею таксы – верного Геббельса.

– Носите на здоровье, герр рейхсканцлер, он из Польши, – торжественно объявил Алик и про себя ухмыльнулся своей геополитической шутке. Хотя его любимый Геббельсс был совсем не герр, а вовсе даже и фрау. А такую обидную кличку ему, а точнее ей, дала стервозная Клавка, за то, что щенок сызмальства постоянно потявкивал на кошек, ежей и прочую живность, сновавшую ночами по ташлянским огородам. Сказывалось охотничье происхождение.

– Вот же ш, скотина, все брешет и брешет, – сокрушалась Клавка, – шо твой Геббельс с трибуны.

О том, что собака с ней одного пола, Клавка, а с ней и Алик выяснили гораздо позднее. Как-то раз Алик даже пытался воспользоваться этим обстоятельством и заделаться собаководом или как он себя величал на латинский манер – «канинозаводчиком». Из всех документов у Геббельса имелась только справка из водоканала, на которой неосторожный хозяин резал колбасу. Да и та уже давно переварилась. Посему дорога в собачий клуб им обоим была заказана. Оставался только вариант с объявлением в газету. Зная от знакомых собачников, что кличка животного важна для вязки, так как ее первую букву назначает клуб для отслеживания разных селекционных мероприятий, Алик тщательно подбирал слова. Однако вредная тетка-приёмщица наотрез отказалась отправлять в печать объявление с текстом: «предлагается для вязки добрая сука Геббельс». На этом карьера «канинозаводчика» и закончилась. На следующее утро он решил начать новую жизнь. После холодного душа в голове появилась ясность мысли. Он удобно устроился за старым отцовским письменным столом. Достал из ящика пузырёк чернил «Радуга», наполнил чернильницу из темного стекла, такие стояли раньше во всех почтовых отделениях страны, обмакнул стальное перо и крупными печатными буквами вывел на слегка пожелтевшем от времени листе слово «ЖЕРТВА», поставил тире и вопросительный знак. А теперь её надо было выбрать. «Благородный муж постигает справедливость. Малый человек постигает выгоду» – мысленно процитировал Алик цитату великого Конфуция. На первый раз долго думать не пришлось. Из окна, рядом стоящего дома, донесся матерный крик соседа, собиравшегося на рынок торговать саморезами, дюбелями, сверлами и другой украденной продукцией родного завода «Красный Металлист». За свою способность проносить все это добро в безразмерной пыжиковой шапке заводские острословы прозвали его Страшила Мудрый в честь героя книжки «Волшебник Изумрудного города». Альберта давно раздражал наглый и бессовестный хам, живший с ним бок о бок уже лет десять и, время от времени, пристававший к его, пусть даже бывшей, жене. Это обстоятельство, кстати, не мешало соседу называть его дочь фашисткой внучкой.

Особенно мерзко становилось на душе в минуты, когда народный заседатель областного суда – Виктор Андреевич Чесноков – с гордостью хвалился, кому и сколько лет лишения свободы он «влепил» строгого или особого режима. План созрел сам собой. Для этого пришлось набрать в сарае пару сумок оставшихся со стройки саморезов. Затем он отправился к ближайшей пивной, подобрал двух изнывающих от жесткого сушняка помощников, с легкостью согласившихся поучаствовать в интересном деле за пару «пузырей». Всё ж веселее, чем приставать к прохожим с просьбами пожертвовать гривенник в пользу инвалидов, получивших «страшный ДЦП в ужасном ДТП». На рынке один из них подошел к народному судебному избраннику и с радостным возгласом «наконец-то нашел!» зачерпнул горсть изделий в руку и спросил цену. – Отдам по десять рублей за штуку, – с готовностью ответил сосед. – Сколько их у тебя? – небрежно уточнил покупатель – Штук пятьдесят насобираем, саморезы хорошие, берите, пока есть, – скороговоркой пропел Чесноков. – Мало, очень мало, – расстроенно покачал головой «покупатель». – Давай так, мне надо три тысячи штук. Объект, понимаешь, горит, а они в дефиците. Я тут ещё кое-что купить должен и через час вернусь. Если найдешь три тысячи – возьму по пятнашке за штуку. Тащи, земеля, да побыстрей, – ассистент чуть было не добавил: «давай, жиртрест, кабанчиком», но вовремя спохватился, перешел на другую сторону улицы и скрылся из виду. Как ошпаренный, Виктор Андреевич бросился по торговым рядам и почти сразу натолкнулся на бомжеватого вида продавца, распахнувшего две битком набитые сумки точно таких саморезов. – Почем саморезы, братишка? – ласково осведомился он. – Тринадцать рублей штука, сестричка, – съязвил продавец. – Им красная цена пятёрка, – не унимался Чесноков. – Ты спросил, я ответил, – не уступал второй ассистент.

Гигантская жаба боролась в душе купца с не уступающей ей в размерах жаждой наживы. Последняя явно брала верх над земноводным. – А сколько их у тебя? – все выспрашивал народный заседатель. – Тыщи три наберется, – растоптав окурок кирзовым сапогом, хриплым голосом пробасил бородатый мужик. – Ладно, возьму все, – Виктор Андреевич посчитал, что он все равно даже при такой цене останется в хорошем «наваре». Отдав почти пять тысяч рублей, довольный, он забрал две сумки и, вспомнив любимую пословицу: «своя ноша не тянет», расположился у прилавка, в ожидании оптового покупателя. Время тянулось медленно.

Он не пришел.

И долго не хотелось верить в то, что его обманули.

Последняя надежда на упавшие с неба деньги испарилась вместе с настоятельной просьбой охранника освободить прилавок:

– Рынок закрывается, дядя. Понурив голову, с трудом передвигая ватные ноги, горе-продавец почти волочил по земле две сумки купленного втридорога товара, и, казалось, само его сердце чувствовало легкость осиротевшего от купюр бумажника. Зло было наказано. Альберт Клейст остался доволен и уже точно знал, кто будет следующей жертвой.

В общем, Алик так бы и промышлял по мелочам, если бы не устроился экспедитором на красноленинский мясокомбинат, а в неурочное время не занимался бы со мной антиквариатом.

Глава 3 «Hard day's night»[2]

Ленка не обманула. Ключ от седьмой квартиры лежал в почтовом ящике. Он легко вонзился в стальное сердце замка и провернулся дважды. Дверь противно скрипнула, будто куском пенопласта провели по стеклу, и от этого предательского звука я невольно вздрогнул.

Войдя в комнату через небольшой коридор, мы с Аликом остолбенели. Казалось, что машина времени перенесла нас лет на восемьдесят назад, во времена разудалых купцов и надменных присяжных поверенных.

Здесь всё было не так, как в наших квартирах. Даже запах стоял какой-то особенный, благородный. Так обычно пахнет в библиотеках и музеях. Хозяин комнаты, очевидно, скупал на блошиных рынках всё, что относилось ко времени позднего Чехова.

В книжном шкафу мне попалась на глаза фотографическая карточка. На ней был запечатлён уже немолодой казачий генерал с открытым и мужественным лицом. Ведомый неясным желанием, я открыл стеклянную дверцу, взял фотографию и прочёл на обороте: «Ст. сов. М. Н. Воротынцеву на добрую память 17.11.19 г.». «Так, фамилия Деда Воротынцев – мысленно рассудил я. – Только странно: старик умер в 95 лет, сейчас 1994, следовательно, он родился в 1899 году. Стало быть, в 1919 ему было всего двадцать лет, и статским советником он никак не мог быть… Тогда как всё это понимать?».

Все четыре стены были увешаны картинами разных размеров. Особенно меня поразила одна, написанная маслом. Я стоял перед ней как завороженный. На тёмной поверхности холста была изображена открытая, примерно посередине, книга. На её страницах лежали забытые кем-то золотые карманные часы с длинной, свисающей вниз цепочкой. Догорающая свеча в бронзовом подсвечнике бросала тусклый свет на фолиант. Из толстого среза страниц выглядывало оставленное, ещё в самом начале, ляссé. «Так и наша жизнь, – подумал я. – Прожив её, успеваем узнать, в лучшем случае, половину того, что могли бы. А всё потому, что бездарно и расточительно тратим отпущенное судьбой время».

– Вот это стол, Валера, смотри! – воскликнул Алик.

Да, письменный стол был, действительно, уникален. Рабочая поверхность, обтянутая зелёной материей, так и располагала к тому, чтобы за ним работать. Справа стояла лампа с зелёным абажуром. Слева – пресс-папье с бронзовой ручкой, письменный прибор с двумя чернильницами и подставкой для перьевых ручек. Таковых я насчитал целых четыре. Тут же – спиртовая свеча с вставленным в специальное приспособление коробком спичек и костяной нож для разрезания книг в виде меча в ножнах.

Я открыл ящик стола – прямо на меня смотрела дорогая записная книжка в кожаном переплёте с золотым срезом. Я взял её и начал листать. Все страницы были испещрены какими-то датами. Причём некоторые из них относились к концу девятнадцатого и началу двадцатого века. Напротив каждой из них стояли галочки. Вдруг со двора донёсся звук подъехавшей машины. Алик посмотрел в окно и воскликнул:

– Смываемся! Наверное, участковый с домоуправшей приехали. Квартиру будут опечатывать.

Повинуясь какому-то внутреннему чувству, я сунул записную книжку в карман и только потом побежал к дверям. Мы едва успели выскочить из квартиры и спуститься по ступенькам, как у входной двери нам путь преградила весьма неприятная парочка из тощего, как пожарный рукав, милиционера и безобразной тётки лет пятидесяти, с талией, равной диаметру нашего тысячелетнего дуба, под которым, по преданью сидели и Пушкин, и Лермонтов.

– А вы к кому ходили? – вдруг осведомилась толстуха, искоса поглядывая на стража порядка.

– К Хорошиловым, в восьмую. Только их нет. А что? – в свою очередь спросил Алик.

– Да нет, ничего, – ответил лейтенант. – Это мы так, на всякий случай. Домушники наглеют. Время сами знаете, какое…Да и старик из седьмой умер. Квартира осталась бесхозной.

– Жаль, – сказала тётка. – Хороший был человек Мстислав Никанорович, вежливый.

– Как вы сказали? – переспросил я. – Мстислав Никанорович?

– Да, Воротынцев Мстислав Никанорович – подтвердила она. – А вы что… его знали?

– Нет. Просто так звали моего умершего дядю, – соврал я.

– Имя отчество редкое, но и такие совпадения бывают, – пожал плечами участковый.

– Это да, – поддакнул Алик. – Я вот слышал, что в абхазской милиции сын Снежного Человека служил. Бывает же такое!

Участковый с подозрением глянул на полночного эрудита, пытаясь выявить признаки издевательства над мундиром российского милиционера, но академический тон Алика его успокоил.

Мы кивнули и выскользнули на улицу. Алик был раздосадован тем, что не успел набить сумку антиквариатом. Правда, серебряный значок присяжного поверенного он всё-таки забрал.

– Вот же тварюги, такую делюгу обломали, – он дыхнул на значок и потер его о рукав куртки.

– Слушай, а ведь мы не замкнули квартиру. Ключ остался в дверях. Боюсь, у Ленки будут проблемы. Надо же, какой неудачный день! – с сожалением проговорил я.

– Да нет, не думаю. Скажет, что в её отсутствие, видимо, кто-то залез в почтовый ящик и принялся подбирать ключ к ближайшим квартирам. Ленка умная, выкрутится. Знаешь, она однажды у меня до полдвенадцатого ночи задержалась. Не уходит и всё. У меня уже сил никаких не осталось, а она всё: «хочу ещё, хочу ещё». Ну ладно… Ещё час прошёл. Я беспокоиться начал, что её мусор по возвращению скандал устроит. Он когда напивается – дурак дураком. Звонит всем, чьи телефонные номера помнит. На дворе ночь, люди спят давно, а он – нет, упорно дозванивается до знакомых, ругается, отношения выясняет, буровит что-то…. А утром молчит, пытаясь припомнить вчерашние «подвиги» и домашний квас пьёт. Мусора они все такие – с придурью. Там же нормальных людей – раз, два и обчёлся… Зарплаты у них, сам знаешь, какие – кошкины слёзы. Все более или менее толковые сотрудники разбежались. Кто в частные детективы подался, а кто к братве переметнулся, ЧОПы возглавил. Только такие бараны, как Петька, и остались. Так вот, я спрашиваю у неё: «А что ты своему суженому скажешь, когда явишься?» – Она засмеялась и говорит: «Скажу, ему, что зашла в гости к знакомой подруге-челночнице. Засиделись, поговорили, выпили. Она батники из Трабзона возит. Вот выбрала тебе один, кажется, неплохой. Примерь, думаю, подойдёт». И добавляет тут же, что рубашка, и правда, в том пакете, что она с собой принесла. Представляешь? Выходит, она её заранее купила, но ему не отдала. Так что, Валера, правильно мы с тобой сделали, что ушли от наших баб.

Я ничего не ответил, только приостановился, открыл портсигар и достал «Camel» без фильтра, тот самый, что входит в паёк американских солдат (блок этого удовольствия я получил в подарок от командированного в Красноленинск по линии городов-побратимов американца Джерри Перкинса). К тому времени мой брак дал глубокую, размером с Гранд Каньон трещину, и я опять был свободен, но с женой не разводился, а просто жил отдельно.

До самой Ташлы мы шли пешком. Ветер сбрасывал с деревьев листья и качал фонари. Автобусы в это время ходили редко. Да и мало их осталось. Венгерские «Икарусы», украинские ЛАЗы и российские ЛиАЗы почти все рассыпались. Вместо них появились, так называемые, «маршрутки» из «Кубанцев», ПАЗиков и РАФов.

Расписание движения и интервалы, указанные на жёлтых прямоугольниках остановок, вывешенные ещё во времена Советского Союза, никто не соблюдал, и каждый водитель заканчивал работу, когда вздумается.

Всего три года прошло, как распался СССР, а Красноленинск изменился до неузнаваемости. На стадионе «Динамо» сделали вещевой рынок. Весь город покрылся, точно бородавками, железными киосками. Ассортимент этих «Мини-маркетов» был везде одинаков: ликёр «Амаретто», голландский спирт «Royal», водка «Белый орёл», «палёнка» из Владикавказа, импортное пиво, сигареты (длинный «Pall-Mall», «Bond», «Camel»), шоколадки и сласти («Tweeks», «Bounty», Mars», «Snickers», «Wagon Weels», «Mamba», которую «все любили»), химические напитки («Invait» и «Yupi» – им надо было «просто добавить воды») и «Hershi-Cola» «со вкусом победы». Пластиковых стаканчиков в продаже не было, и постоянным клиентам продавец ларька выдавал разрезанную пополам пивную банку (с последующим обязательным возвратом). Её-то и пускали по кругу собутыльники. Такие же стаканчики, только с загнутыми на манер цветочных лепестков краями, можно было увидеть в кафе вместо пепельниц или вазочек для цветов. Я помню реакцию на них того самого Джери Перкинса из города-побратима Де Мойна (штат Айова), зашедшего перекусить вместе со мной в кафе-ресторан «Птица», где продавали жаренных цыплят. Он рассматривал эти образцы русских «очумелых ручек» с таким интересом, будто нашёл личную печать Джорджа Вашингтона. Но ещё больше американца удивило то, что вместо салфеток на столах стояли рулоны с серой туалетной бумагой.

В ту пору я бросил школу, получил патент и преподавал английский в здании пожарной части, где за две бутылки пятизвёздочного армянского коньяка в месяц, с шести до десяти вечера арендовал кабинет начальника. Иногда ещё подрабатывал переводчиком в «Доме дружбы». Там у меня появилась возможность «знакомить» иностранцев с русским антиквариатом. Это приносило хороший доход. Но такой многообещающий гешефт неожиданно закончился из-за одного неприятного случая. А дело было так. В Красноленинск приехала большая делегация врачей из Амстердама. Естественно, по-голландски в нашем городе никто не говорил, и поскольку общение предполагалось на языке Шекспира, меня попросили сопровождать гостей в течение дня. Перед этим я всю ночь заучивал разные заболевания на латыни. Намучался тогда с ними… В Краевой больнице возник неприятный момент: голландский врач подарил нашему доктору набор хирургических инструментов. Растроганный подарком русский кардиолог развернул свёрток и тут мы все увидели, что некоторые из принадлежностей уже покрылись ржавчиной. Повисла гнетущая тишина, и я, чтобы сгладить неловкость, предложил гостям пройти в следующее отделение.

А вечером прямо в номер одного из иностранцев – того, который особенно «интересовался русской историей» – Алик занес два дипломата. В одном лежали иконы, взятые под честное слово у Самира (местного предпринимателя с сомнительной репутацией), а в другом – неплохая коллекция дореволюционных наград. И когда Альберт уже опустил хрустящие доллары в карман, в комнату вошёл представитель той самой организации, которую двадцатого декабря 1918 года основал Железный Феликс. Иностранец, понятное дело, тут же отказался и от денег, и от антиквариата. Чекист забрал у Алика два дипломата и валюту. Никаких протоколов не составляли. На выходе человек «с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками» пообещал моему другу, что со дня на день вызовет на допрос. Но прошла неделя, потом другая, от контрразведчика не было ни слуху, ни духу. А вскоре мы увидели весь наш товар в антикварной лавке на проспекте Октябрьской революции, куда лукавый сын Ежова и Берии сдал оптом трофеи через подставное лицо. Мы честно рассказали Самиру о нашей неудаче и попросили дать отсрочку по выплате долга на два месяца. Естественно, мы не забыли упомянуть одиннадцатое октября – «чёрный вторник», – когда произошло обвальное падение рубля, и за один день на ММВБ курс доллара поднялся с 2833 до 3926 рублей.

Чеченец слушал нас очень внимательно, не перебивал, ел рахат-лукум, пил кофе и понимающе кивал. Когда мы замолчали, он поцокал языком и вынес вердикт: пять тысяч долларов – сумма его убытка – должна быть возвращена через тридцать дней, а проценты – пятьсот баксов – он великодушно растянул на два месяца. Ни о каком «счётчике» речь не шла. Да в этом и не было необходимости. Мы всё прекрасно понимали. В городе не было людей, готовых ему перечить. Исключение составлял лишь один случай, произошедший год назад. В тот день машина Самира ненароком задела новенькую «восьмёрку» прапорщика из ВДВ, только что вернувшегося на побывку в Красноленинск из Приднестровья.

Охранник и водитель Самира вместо извинений принялись оскорблять десантника. Тогда тот, недолго думая, отработанными ударами уложил на землю обоих, а потом выволок из «Мерседеса» и самого хозяина. Последний, испугавшись, откупился какой-то денежной суммой. Многие были уверены, что прапорщик не проживёт и суток. Ведь Самир никогда не прощал унижения. Но оказалось, что смелый вояка – брат авторитетного ростовского вора. По этому поводу было много «разборок», но, в конце концов, военного оставили в покое.

Вскоре мы с Аликом добрались до Ташлы. Району дали неофициальное имя по названию реки, разрезавшей городское предместье на две неравные части.

На нашем пути встретилось старое, ещё дореволюционное здание. Большая вывеска с линялыми буквами гласила: «Баня». Именно сюда мы ходили с отцом каждую субботу. Особенно мне запомнилось одно предновогоднее посещение. Господи, когда же это было? Да и было ли?..

Вдоль грязных, затёртых куртками стен банного коридора, на выкрашенных в синий цвет деревянных откидных креслах сидели люди. Многолетний толстый слой краски на подлокотниках кое-где облупился и обнажил древесину, местами побитую шашелью. Засиженная мухами лампочка тускло освещала усталые лица мужчин, нервно поглядывающих на часы. Помещение давно пропиталось запахом немытых тел и горького табака. В углу шла оживлённая беседа, и хоть слов было не разобрать, но из разговора словесными кузнечиками выскакивали знакомые фамилии: Михайлов, Петров, Харламов, Якушев. От приглушённого бормотания, прерываемого редким хлопаньем дверей, создавалось впечатление, что работает большой ламповый приёмник, временами теряющий волну. Измученный духотой и ожиданием народ растерянно поглядывал на бесполезное, заколоченное окно.

Одиноким, уродливым глазом Циклопа смотрелось полукруглое застекленное отверстие с надписью «касса» и в нём, как в черно-белом телевизоре помещалось недоброе женское лицо. Кассирша, наверное, могла бы сойти за диктора программы «Время», если бы не слетающие с её уст длинные фигуристые выражения в адрес тех, кто слишком долго позволял себе держать входную дверь открытой, впуская вместе с облаками папиросно-сигаретного дыма и холод продрогшей улицы.

Я – первоклассник с алой октябрятской звёздочкой на лацкане серого пиджака – стоял, прислонившись к дверному косяку рядом с отцом, и, как мне тогда казалось, ловил направленные в его сторону почтительные взгляды. Он читал «Красную звезду» и тем, видимо, вызывал интерес. «Ах, если бы они только знали, что папа воевал, а потом служил офицером на Крайнем Севере! А сейчас… а сейчас он лучше всех играет в шахматы!» – проносилось у меня в голове, и в тот момент мне становилось немного обидно, за то, что он теперь пенсионер, хоть и военный, и работает простым завхозом. В руке я сжимал два маленьких металлических жетона с наклеенными на них кусочками бумаги из школьной тетради в клеточку. На одной нетвёрдой рукой была выведена цифра 18, а на другой – 26. Это были выданные нам номера шкафчиков в раздевалке предбанника, которые совсем не запирались и напоминали собой деревянные ученические пеналы.

За дверью не переставая, жужжала электрическая машинка, и слышались весёлые возгласы парикмахерши – толстой смешливой армянки в белом, застиранном халате. Стрижка стоила недорого, но детей чаще подстригали дома ручными механическими машинками. Была такая и у нас. И хоть я всегда просил маму сделать «канадку», она всякий раз старательно оболванивала меня, оставляя только чубчик, похожий на пучок редиски. А сейчас, когда мы заняли очередь к парикмахеру, я радостно отстукивал по дверному косяку металлическими номерками мелодию собачьего вальса, предвкушая настоящую взрослую «канадку», такую, как у моего любимого брата. Он был старше меня на целых пятнадцать лет, и я во всём старался походить на него. Наверное, поэтому я вставил в самодельный медальон его фотографию и тайно носил под школьной сорочкой. Но учительница заметила белую нитку и, решив, что это православный крестик, вызвала в школу родителей. Правда, на следующий день недоразумение благополучно разрешилось.

Скоро заветное желание исполнилось, и моя голова, слегка пахнущая машинным маслом, обрела долгожданный вид.

Главным в бане был Петрович – молчаливый, однорукий старик, которого звали по отчеству. Про него рассказывали, что во время войны, командуя ротой, он получил тяжёлое ранение и попал в плен. Родина «наградила» боевого офицера десятью годами лагерной каторги. Но, несмотря на это, он пользовался уважением, и я никогда не слышал, чтобы во время его дежурства случилась пропажа или возникла ссора. Если кто-то подолгу засиживался, банщик вежливо напоминал, что за дверью ожидает слишком большая очередь. В помывочной не хватало тазиков, часто засорялся сток, и лужи мыльной воды соединялись в одно большое рукотворное море. Мужики звали Петровича и он, вооружённый длинной, как копьё Дон-Кихота, проволокой, устранял затор. В жарко натопленной парной пахло мокрым гнилым деревом и почему-то варёными картофельными очистками.

Отмыв накопившиеся за год грехи, мы лениво одевались, заворачивали в газету вещи, наполняли ими авоську и, немного остыв, выходили на свежий морозный воздух.

Я помню, как в тот вечер с тронутого синевой неба слетала снежная манная крупа, засыпавшая землю, крыши одноэтажных домов и редкие автомобили. Сонные деревья низко кланялись нам, сбрасывая с ветвей самый чистый в мире советский снег. Я намеренно отставал от отца, пытаясь ступать за ним след в след. Но мне удавалось сделать всего несколько шагов, затем я путался, сбивался и пробовал начать снова. Папа оборачивался, и, глядя на моё бессмысленное занятие, улыбался. На его раскрасневшемся лице читалась доброта и здоровье.

Общественный транспорт, как и весь народ, жил по расписанию, и очень скоро, к остановке подкатил тупоносый, глазастый и вечно пыхтящий «ЛАЗ». Распахнув с шумом складные двери, он гостеприимно пустил нас внутрь. Аромат смолистой хвои и абхазских мандарин успел прочно обосноваться в салоне автобуса за последний предпраздничный день. Две юные девушки в схожих пальто сельмаговских расцветок заразительно хохотали над уснувшим нетрезвым мужчиной с обтрёпанной еловой веткой под мышкой. До наступления нового года оставалось совсем немного времени…

За последние годы на Ташле почти ничего не изменилось. Помнится, лет восемь назад вечерами мы собирались на лавочках летней детской площадки, окруженной со всех четырех сторон двухэтажными восьмиквартирными домами периода поздней хрущевской застройки. Звучала шестиструнка, доносились песни «Машины времени», «Воскресенья» и «Одесситов». Ребята сидели на лавочках, как куры на насесте. Последний, выживший в неравной борьбе с местными хулиганами фонарь, тускло освещал молодые лица, кивающие в такт ритмическому рисунку песни. Народ дружно дымил папиросами. Летние каникулы были уже не для нас. Настала пора выпускных экзаменов, а потом основная масса ребят загремит в армию. Я останусь один, поступив в пединститут. Моя учёба на пять лет отстрочит службу в «СА». Остальных жизнь разбросает так, что уже никогда не сможет собрать вместе.

Многим хотелось попасть в ВДВ или, на худой конец, в погранвойска. «Косить» от армии тогда было «западло». Не служили только те, кто в этот момент сидел. Они освобождались с «малолетки» и через некоторое время снова уходили, но уже на взрослую зону. А потом их жизненный путь терялся в лагерях и сроках, которые не всем было суждено пережить. По правде сказать, таких отчаянных были единицы. Некоторым из них мы писали письма, а самые смелые, пробовали перекидывать через стены забора красноленинской Пятёрки (зоны) чай, сигареты и другой «грев».

Безвозвратно унеслось бесшабашное время. Я помню, когда вся мужская часть школы срывалась с уроков, услышав через открытые окна школьных кабинетов истошный вопль переростка второгодника Вовки Бармалея: «Пацаны! Октябрьские на Штанах Коляна отмочили». Толпа двигалась со скоростью снежной лавины, сметая на ходу штакетники, арматуру и другой подручный материал. Почти всегда столкновения удавалось избежать. Умные и рассудительные «старшие», часто уже имеющие опыт тёрок, как правило, улаживали конфликт, и до драки чаще всего не доходило. Однако зачинщика избиения нашего товарища всегда находили, после чего следовала обязательная процедура наказания: их «главный» прилюдно отвешивал «своему» виновнику конфликта оплеуху. Удовлетворенный Колян и мы, его сторонники, тихо расходились. В 1981 году в Красноленинск с Афгана пришли первые цинковые гробы. От сверстников с других районов мы узнавали подробности подвигов вчерашних босяков. Геройский погиб, подорвав себя и «духов» последней гранатой, отпетый хулиган и задира Славка Грек с Форштадта, достала пуля душманского снайпера и Саню Музыканта, – виртуозно и с куражом исполняющего «Smoke on the Water» на соло-гитаре в самый разгар танцев в «клетке» – как тогда называлось танцплощадка в Центральном парке. А ещё через два года в наш район пожаловала беда: на узком и извилистом подъеме с моста в реку Ташлу упал переполненный «Икарус» и стал свечкой так, что почти все, кто был на задней площадке, погибли. Жертв было бы больше, если бы не курсант местного военного училища, который ценой своей жизни спас несколько человек. В те траурные дни, город, казалось, замер, провожая в последний путь своих вчерашних жителей. Даже Би-Би-Си передало об этой трагедии. В то время все мы были абсолютно уверены в своём будущем. Незыблемость социалистических устоев сомнений не вызывала. Но были и исключения. Жил тогда на Ташле местный диссидент Витя по кличке Заяц.

Будучи старше нас на десять-пятнадцать лет, Витя вёл, как тогда говорили, «антиобщественный паразитический образ жизни». Заяц презирал труд «на дедушку Ленина», нигде не работал и за это был даже один раз судим. Властям и уличному комитету надоело с ним возиться и на него махнули рукой, признав ограниченно дееспособным, чему он был несказанно рад, потому что коммунизм считал явлением временным, таким, как корь у детей, которая все равно сама собой пройдет. Удивительно, как точно сбылось его предсказание! С помощью самодельного, собранного из старых радиодеталей лампового приемника с внушительной антенной, Витя слушал «Голос Америки», главным образом не столько из-за политики, сколько ради, как он говорил, серьезных «вещей» «Deep Purple», «Black Sabbath» и «Slade». Концерты этих теперь всемирно известных групп он записывал на такой же многократно переделанный катушечный магнитофон. Учитывая, что эти передачи глушили мощные советские станции, ему приходилось время от времени давать нам примерно такие пояснения: «тут должен был быть орган, а потом снова соло-гитара, вот сейчас….» От него мы узнавали многое. Фактически он давал нам то, чему нас не могла научить семья и школа. Человеком, надо сказать, Витя был разносторонне развитым: много читал, прекрасно играл на семиструнной гитаре, удивительно задушевно исполнял старые романсы и арестантские песни, мастерски играл в шахматы, на бильярде и в нарды, знал множество карточных фокусов, освоив их во время отбытия наказания за тунеядство. К тому же, он неплохо владел каратэ и нунчаками, хотя никогда ни с кем не дрался и слыл человеком миролюбивым. В город (так мы называли центр Красноленинска) Заяц выходил не часто, но всегда в окружении стайки мальчишек, потому что каждый поход для него был своеобразным подвигом. «Внешний вид Зайцева В. П. был открытым и наглым вызовом всему социалистическому обществу» – так обычно начинался текст протокола об административном правонарушении. Дело в том, что у него, во-первых, были густые длинные до плеч, как у Гиллана, волосы и, во-вторых, – очень широкие с клиньями брюки клёш, а в-третьих, – куртка с клепками, перешитая из летного офицерского послевоенного кожаного плаща. Настоящий хиппи, а по сравнению с сегодняшней молодежной модой и нравами – просто юный пионер. Для властей он был бельмом в глазу, а поскольку проживал Заяц в Октябрьском районе, то начальник районной милиции объявил его своим личным врагом. Поэтому после составления протокола в здании РОВД он с огромным наслаждением стриг Витька «под ноль» механической машинкой и потом отпускал на все четыре стороны. Каждый раз после экзекуции Заяц терпеливо мыл свою лысую голову дождевой водой и натирал отваром лопуха, будучи твердо уверенным, что, благодаря такой процедуре, волосы будут более густыми и, «назло ментам», вырастут быстрее. Удивительно, но это помогало. В конце концов, милицейскому начальнику это надоело, и он от Зайца отстал. Но за настойчивость и упорство, проявленные в боях с органами правопорядка, а так же за высокие умственные способности, блатные дали Витьку новую «погремуху» – Консул. И этим он несказанно гордился. Самозабвенными и влюбленными в птиц и небо были местные голубятники. Иногда они жестоко мстили друг другу за уведенных в свою стаю породистых и очень дорогих разновидностей этих красивых птиц. Так остроумно был наказан, теперь уже ушедший из жизни Женька, прозванный, наверное, за жадность Жидом, хотя к палестинским краям он никакого отношения не имел, а был исконно русского происхождения. Жид с первой зарплаты купил пару голубей какой-то редкой породы и с нетерпением ждал, когда из маленьких, в крапинку яиц выведутся птенцы. Ночью ребята аккуратно подняли лист шифера его голубятни и, забрав яйца будущих голубиных птенцов, подложили другие, из двух разорённых вороньих гнёзд. Не прошло и двух дней, как эти «динозавры» вылупились. Весь городок катался со смеху. Правда, настоящих птенцов ему потом вернули. И, конечно, каждый знал заядлого радиолюбителя Серёгу Транзистора. Этот парень связывался по радио даже со станциями Северного Полюса. И первый сумел отыскать в эфире радиосигнал передатчика Тура Хейердала, потерявшегося в море на «Тигрисе». Об этом тогда даже писала «Комсомольская правда». Но дело в том, что антенна Серегиного передатчика была установлена на общей крыше двухэтажного восьмиквартирного дома и вращалась вручную с помощью лебёдки, каких-то шестерёнок и втулок, внешне напоминающих большую мясорубку. И если Серега начинал крутить на чердаке весь этот жуткий механизм, деревянная крыша издавала невообразимый скрип. Соседи, конечно, ворчали, но относились с пониманием. Однажды, правда, было исключение. Дело в том, что работа радиопередатчика приводила к появлению телевизионных помех во всех четырнадцати домах из-за того, что антенны жителей охотно ловили Серегины переговоры. И вот во время первого показа «Семнадцати мгновений весны», когда все улицы Советского Союза просто вымирали, с экрана телевизоров Мюллер заговорил Серегиным голосом: «Привет, Мурманск, это Серега из Красноленинска, я работаю на чистоте…». Терпение граждан лопнуло и, как бы лояльно не относились ташлянцы к жителям сурового незамерзающего порта в Баренцевом море, Сереге доходчиво разъяснили ошибочность в выборе времени для занятия своим увлечением. Он понял. Больше таких казусов не случалось. Кстати, впервые о группе «Воскресенье» и рок фестивале «Тбилиси-80» мы услышали из эфира его передач.

Неотъемлемой частью нашей тогдашней жизни была молочница тетя Катя. Её громкое и раскатистое «мо-ло-ко! мо-ло-ко! мо-ло-ко!» и сейчас, кажется, слышится по утрам, хотя, к сожалению, её давно уже нет. Часто бывало, что у кого-то не хватало денег, и тогда она давала молоко в долг. Обманов никогда не случалось. Но пришло иное время, и другими стали люди. Им приходилось выживать любой ценой и того душевного тепла уже не было.

На перекрёстке мы остановились и закурили. Ветер усилился и гнал по дороге опавшую листву. В мёртвых окнах коммерческого ларька отражалась луна.

– Послушай, – обратился я к другу. – У меня из головы не выходит вся эта чертовщина. Дед, получается, много старше своих лет. Если исходить из той фотографии, где указывается, что он статский советник, то ему в 1919 году не может быть меньше 30–35 лет. Да и то для такого быстрого карьерного роста он должен был обладать недюжинными способностями. Статский советник – чин V класса в Табели о рангах. Например, Грибоедову пожаловали его только в тридцать три года. Понятно, что Воротынцев получил статского не в 1919 году, а раньше. Самое позднее – в начале 1917 г. Тогда получается, что не мог родиться позже 1887 года. Стало быть, сейчас ему должно было бы исполниться не 95 лет, а 107. Это мыслимо?

– В горах Грузии известны долгожители, прожившие и больше, но Дед на такой возраст явно не выглядел.

– Ладно, на этом, пожалуй, и закончим день грузинских историй. Утро вечера мудренее.

Я зашагал к себе, на недавно снятую квартиру. Она располагалась неподалёку от дома моих родителей, так что борщом и котлетами я был обеспечен.

После ужина включил телевизор. По всем каналам передавали, что в Россию с первым официальным визитом прибыла королева Великобритании Елизавета II. И в конце новостей сообщили о взрыве в редакции газеты «Московский комсомолец». Погиб корреспондент Дмитрий Холодов. «Весёлого мало в моей стране» – подумал я и, плюхнувшись на диван, принялся рассматривать свой единственный трофей – записную книжку умершего старика. Но в ней кроме дат и галочек я так ничего и не нашёл. Чистым оставался только один лист, последний. Непроизвольно взгляд остановился на цифрах «26.01.88 г.».

Если бы у меня спросили, что я делал в этот день, я бы ответил без запинки: погибал. Эта дата мне запомнилась ещё и потому, что 26-го января 1988 года моей дочери исполнился ровно год. Окончив исторический факультет Красноленинского пединститута, я женился и осенью ушёл служить в армию. Прошло всего четыре месяца, и у меня родилась дочь. И в первый год дня рождения Валерии (жена назвала её в честь меня) я боялся, что никогда её не увижу.

…Мороз крепчал, и луна, точно воровка, спряталась за тучами. Четвёртый час мы прочёсывали лес, пытаясь отыскать сбежавшего из караула солдата-чеченца. Он исчез вместе с автоматом и несколькими магазинами. Нам разрешили открывать огонь на поражение только после предупредительного выстрела вверх и в случае явной опасности.

Оказывается, Заур Тутаев, так звали беглеца, был замешан в грабежах и убийстве. Грозненская милиция задержала всю шайку, но его отец сумел отправить сына в армию. Арестованные подельники долго молчали. Вдруг один из них дал признательные показания и рассказал про Заура, который, как выяснилось, и убил сторожа продовольственного магазина. Эти новости Тутаев узнал из письма своей девушки. Оно осталось лежать в его тумбочке. Судя по всему, мысль о побеге пришла к нему внезапно. В противном случае, он захватил бы с собой и конверт.

По всему выходило, что беглец ушёл не в сторону военного городка, а по направлению к деревне, находящейся в десяти километрах от нашего полка. Только вот путь он выбрал не вдоль трассы, а лесом. Признаться, мало удовольствия пробираться по сугробам с фонарями, ожидая, что в любой момент из темноты может раздаться очередь. Нам даже не выдали зимние маскировочные халаты. Понимая, что группу преследования видно за версту, я выключил фонарь и, отклонившись от остальных метров на триста-четыреста, углубился в лес. Ориентироваться приходилось по звёздам. Скоро я достиг небольшой поляны. Неподалёку треснула ветка. Я притаился. Впереди тёмным пятном мелькнул чей-то силуэт. Это был он. Тутаев меня не видел. «Стой, стрелять буду!» – крикнул я, но ответа не последовало. Тогда, чтобы привлечь внимание, я дал вверх короткую очередь. Чеченец убегал, не отстреливаясь, и потому я не смог в него выстрелить.

Расстояние между нами сократилось метров до ста. По лицу хлестал кустарник, дыхание сбивалось. И вдруг я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Это было болото. Надо же было случиться, что я забыл о Каменке – небольшой глубокой речке. Она текла в этих местах и образовывала небольшую заводь, переходившую в трясину. Летом, во время полевого выхода, мы перебирались на другой берег через поваленные деревья, да и то в самом узком месте.

Я оказался по грудь в холодной воде, и какая-то неведомая сила затягивала меня вниз. Тутаев скрылся. Мой АК-74 лежал рядом. Лёд ломался и крошился, как сахарная помада на торте. Где-то впереди раздались выстрелы, потом ещё…. Завязался минутный бой. Но скоро всё стихло. Наверное, беглеца убили.

Я пытался кричать – из груди вырвался только хрип. Тогда я нажал на спусковой крючок. Пули полетели куда-то вверх и вбок, но мне было уже всё равно. Я думал только о том, чтобы услышали выстрелы и меня нашли. В голове отчего-то всплыл мультфильм про Водяного… «Глупо, как всё вышло, – проносились мысли, – утонуть в болоте в двадцать четыре…. А дочке сегодня ровно год исполнился. Жаль, не увижу никогда…» И тут сверху упала большая и крепкая ветка. Видимо, я перебил её автоматной очередью. Я подтащил её к себе, сумел ухватиться и закрепил между пнём и кочкой. Теперь оставалось только подтянуться на руках, как на перекладине, и вырвать ноги из клейкого ила. Я закрыл глаза и с нечеловеческим криком рванулся вверх. Палка выдержала. Правый сапог покоился на дне, но нога осталась в мокрой портянке. Распластавшись, точно паук-серебрянка, я стал перемещаться по ветке буквально сантиметр за сантиметром, перехватывая замёрзшими руками шершавую ветку берёзы, (промокшие и отяжелевшие трёхпалые рукавицы я сбросил сразу). Наконец, удалось достичь твёрдой почвы. Автомат волочился за ремень, и ствол хлебнул воды. Я перевернулся набок и поднялся.

Звёзды на небе были всё те же, но теперь, мне казалось, они светили ярче.

Глава 4 Стамбульские приключения

Отдать долг Самиру можно было только одним способом: отправиться челноками в Турцию. Для начала мы купили две сумки аккумуляторных электрических фонариков. Продав весь товар, я надеялся приобрести несколько кожаных курток и реализовать на рынке. За пять поездок мы рассчитывали накопить бóльшую часть нужной суммы. Остальные деньги всё равно надо было у кого-то занимать. Первым в Стамбул поехал я, потому что у Алика ещё не был готов заграничный паспорт.

Шасси легко стукнулись о бетонную полосу заморского аэродрома, и два десятка пассажиров аплодисментами поблагодарили экипаж АН-24 за умело проведённую посадку. Крошечный, похожий на беременную стрекозу, турбовинтовой самолётик с неумело выведенной на хвосте синей надписью КААК (Красноленинская Авиационная Акционерная Компания), весело побежал мимо белоснежных Боингов, огромных Аэробусов и знакомых очертаний наших Ту-154 из ближнего, но уже всё-таки зарубежья. Снующие по бетонной полосе, раскрашенные в яркий цвет автомобили технического обслуживания с непонятными надписями «Havash Havayolary», и длинные бензовозы с аббревиатурой «BP» были первыми иномарками, встречающими нас на широкой полосе аэропорта турецкого города. Очередная партия челноков уже сегодня отправится по знакомым лавкам и неприметным полуподвальным магазинчикам сметать с прилавков древнего Константинополя кожаные куртки, плащи, ковры, тюль, джинсы, колготки и спортивные костюмы. По всем российским меркам эти «туристы» считались достаточно удачливыми бизнесменами, и разница между нами была лишь в количестве зелёной наличности, умело разложенной по разным карманам брюк и джинсовых курток. Группа делилась на новичков и опытных коммерсантов. К новичкам-первоходкам относились учителя, врачи, просто безработные и даже один артист драматического театра. Все, как и я, прибыли с уже увесистым багажом. Чего только мы не тащили! Детские глобусы, подводные спортивные ружья (каждое можно было продать по тридцать, а если повезёт, то и по сорок долларов за штуку), игрушки и уже упомянутые фонарики. Их к тому времени навезли столько, что если бы все счастливые обладатели этих недорогих электрических приборов включили бы их разом, то свет, наверняка, достиг бы и других галактик. Опытные коммерсанты – бывшие торговые, партийные и комсомольские работники – знали старинный город как свои пять пальцев и своей спокойной уверенностью напоминали купцов прошлого века. На впервые выбывших за пределы недавней ещё Советской Родины, они смотрели с едва заметной снисходительной улыбкой. Их товар уже был давно приготовлен и ждал своего часа у продавцов. Покупателям оставалось лишь расплатиться и доставить его в гостиницу, где за два доллара, служащие аккуратно упаковывали каждый тюк. Но всех туристов объединял прихваченный из дому неизменный продуктовый набор: аккуратно завёрнутое в белую тряпочку сало, копчёная колбаса, прибалтийские шпроты и, конечно же, отечественная водка в количестве двух-трёх бутылок. И даже совсем непьющие обязательно везли в ручной клади багажа эту прозрачную, сорокоградусную жидкую валюту. Она могла помочь выбраться из любой сложной ситуации, а иногда и с лёгкостью в неё попасть. Но об этом в России обычно не задумывались. Миловидная стюардесса лет двадцати пяти, на русском, а затем ломанном, английском, как того требовали правила выполнения международных полётов, объявила о прибытии воздушного судна в аэропорт имени Ататюрка, и уже через несколько минут, немногочисленная толпа челноков высыпалась из брюха крылатой машины на бетонку взлётной полосы. Последним сошёл я.

Вдруг откуда-то сзади послышался раскатистый, зазывный лай. Я обомлел и, повернувшись, увидел на выброшенном трапе-стремянке небольшую светлую дворняжку, которая неторопливо сошла на землю. Это была собака из красноленинского аэропорта. Она обычно кормилась остатками бортпитания и часто бегала по полосе. Но как она могла оказаться в самолёте? «Видимо, зашла ещё до начала посадки и заснула под каким-нибудь креслом». Другого объяснения у меня не было. Дело осложнялось тем, что турецкий офицер, встречающий наше воздушное судно, увидев её, ошалел не меньше моего. Быстро придя в себя, он начал требовать у командира экипажа санитарный сертификат на животное. А дворняга лаяла не переставая на туземного стража, отчего последний злился и грозил выписать штраф за нарушение международных санитарных норм. Возникло замешательство. Я решил выручить командира.

– Excuse me, officer, she is a crew[3], – сострил я. – Would you be so kind to find the certificate[4]? – с лукавой улыбкой осведомился турок.

И тогда я вытащил из переброшенной через плечо спортивной сумки пару бутылок водки и протянул ему. Он молчал. Я поставил водку перед ним. Офицер моё предложение игнорировал. Тогда наблюдавшие за этой картиной челноки, тоже начали подходить и опускать рядом с двумя моими свои кровные пол-литры. Недоумённый чиновник замер в окружении «Посольской», «Столичной», «Русской» и «Пшеничной». А потом он махнул рукой и ушёл прочь, так ничего и не взяв. Дворняга, как будто поняла его добрый поступок и перестала лаять. На время двухчасовой стоянки экипаж закрыл её в туалете. Мне затем рассказывали, что на обратном пути путешественница ходила по салону, как хозяйка, и бортпроводники в шутку ей уступали дорогу, а некоторые, не очень трезвые пассажиры отдавали четвероногому другу честь, а особенно нетрезвые даже получали ответное приветствие.

Стамбул произвёл на меня незабываемое впечатление. Залив «Золотой Рог», старые трамвайчики, дома и мосты…Город напоминал один большой набор специй. Такого количества разнообразных ароматов я нигде не встречал. Пахло жареными кебабами, рыбой, кунжутом, горячим хлебом, кожей…. Каждая улица, казалось, имела собственный запах. Всё зависело от того, какие именно магазины либо закусочные на ней располагались.

Конечно, мы экономили на всём. Сумки таскали сами и не о каком такси даже не помышляли. Я сразу же познакомился с одним из опытных челноков и, следуя его совету, отыскал перекупщиков и расстался с фонариками прямо в гостинице. Он же помог мне с выбором кожаных курток. Сергей – так звали моего нового знакомца – купил их по оптовой цене вместе с полутора сотнями своих. Я раньше и не подозревал, что настоящая кожа не горит, даже если к ней поднести зажигалку или спичку, а искусственный заменитель сразу вспыхивает и морщится при малейшем соприкосновении с огнём. Мы упаковались ещё днём, и теперь оставался свободный вечер.

– А ты видел когда-нибудь «квартал красных фонарей»? – разливая водку, спросил меня коммерсант.

– Нет, – ответил я, догадываясь, что речь идет не о рынке фотооборудования.

– Побывать в Стамбуле и не посмотреть турецкие публичные дома – большое упущение! Там красавицы со всего света. Кого только нет! И даже негритянки имеются.

– Ну, разве что сходить как на экскурсию, – неуверенно пробормотал я.

– Конечно! Мы же не собираемся с ними спать. Тем более что самые красивые стоят пятьдесят долларов. А это, как ты понимаешь, целая кожаная куртка, пусть и короткая. Да и зачем тратиться, если в нашей группе полным-полно женщин. Вернёмся, наведаемся к нашим челночницам… на предмет «цигель-цигель, ай-лю-лю».

Действительно, нравы у челноков были самые свободные. Многие из дам ударялись в безумное распутство. Матери семейств вытворяли такое, что их мужьям и не снилось. Александр – наш руководитель группы – поведал, что в этой поездке есть три подруги. Молодые симпатичные женщины лет тридцати. Их мужья работали в ФСК, преемнице КГБ. Так вот каждый из трёх чекистов, провожавших жён, незаметно для двух других подходил к нему и, указывая на подруг жены, шептал, примерно, одно и то же: «Послушай, парень, вот тех двух пусть там хоть порвут. А вот эту, мою, смотри, чтоб никто не тронул. Понял?». И Саша послушно кивал. Кстати, куролесили все три подруги вместе, не стесняясь друг друга, да так, что я и представить себе не мог. Казалось, они хотели испить разврат до последней капли, будто завтра наступит апокалипсис. У меня сложилось впечатление, что, тем самым, дамы связали себя круговой порукой. Ни одна из них теперь не могла проговориться.

Я невольно ухмыльнулся, когда по прилёту чекисты, поочерёдно «допрашивали» руководителя группы. Причём, один из них был как раз наш с Аликом обидчик, «конфисковавший» весь антиквариат. Естественно, о проделках офицерских жён Саша умолчал. Да и как было не умолчать, если мы вместе составили им компанию в посещении турецкой бани. Так что «рога» у нечистого на руку офицера подросли и с моей помощью. Глядя на него, я даже представил, как он потирает «чистыми руками» заиндевевшие от «холодной головы» рога под стук «горячего сердца». Позже, когда я подробно поведал об этом Алику, он смеялся до слёз, а потом, вытирая глаза, сказал: «Вот и отомстили. Значит, карма у этого крохобора такая. Знаешь, лучше потерять пять с половиной штук баксов, чем всю жизнь жить с такой шлюхой».

А ещё была в группе разбитная одинокая тётка лет сорока пяти, армянка. Звали её Лида. Внешность привлекательностью не отличалась. Она возила в Россию тюль и другие ткани. Не стесняясь, Лида рассказывала, что сбивает цену на товар, отдаваясь хозяину магазина прямо там, в комнате отдыха. «Тут вам и деньги, и удовольствие», – хохотала она. Но однажды случился у Лиды «прокол». По ошибке она приняла продавца за хозяина и переспала с ним. Неудивительно, что никаких скидок в тот раз она не получила. Впрочем, благодаря «шароварному радио» молва об умелой торговке быстро распространилась среди местного купечества, и Лида быстро наверстала упущенную выгоду. Сначала я в это не поверил, но потом понял, что прожжённая челночница говорила правду. Да и какой смысл было ей врать?

Весть о том, что мы с Сергеем идём смотреть «красный квартал» быстро разнеслась среди наших соотечественников, и к нам присоединилось ещё восемь человек.

Рабочие обители «жриц любви» находились в старом портовом районе Каракёй. Пока мы туда шли, выяснилось, что был среди нас один парень высокого роста и крепкого телосложения, не спавший с женщиной с тех самых пор, как у его жены обнаружили онкологию. По словам Толика, он приехал в Стамбул, чтобы заработать денег на дорогие импортные лекарства. Он смотрел на нас жалостливыми глазами. Первым не выдержал Сергей.

– Ладно, – махнул он рукой и вынул из кармана двадцать баксов. – Всё что могу… Скидывайтесь, ребята. Такой богатырь и целый год без бабы? Надо исправить.

– Только пусть он потом всё нам расскажет! – внёс предложение мужик лет сорока и расстался с десятью долларами.

– И самым подробнейшим образом! – согласился я и добавил ещё пять.

– Доброе дело! – прокомментировал высокий, худой очкарик (учитель физики) и тоже положил зелёную банкноту с Авраамом Линкольном.

Мы насобирали, как раз, пятьдесят долларов. Деньги перекочевали к Толику, и он зарделся от предвкушения близкого удовольствия.

– Ну что, Толян, – улыбнулся Сергей, – пойдём выбирать тебе зазнобу. Каких предпочитаешь? Блондинок или брюнеток?

– Люблю чёрненьких.

На входе в квартал стояла полиция. Сюда не пропускали пьяных и людей с сумками или пакетами, поскольку в них могли быть бутылки с алкоголем.

Сергей рассказал, что проституция в Турции официально разрешена ещё со времён Ататюрка.

– Здесь, как в магазине, везде стоят кассовые аппараты. Заплатил, чек, пожалуйста, забираешь даму и поднимаешься наверх, – объяснял он. – Да сам сейчас всё увидишь.

А тут было на кого посмотреть! Все путаны, будто женщины-манекены, находились за толстым стеклом. Одни сидели на высоких барных стульях, другие полуобнажённые лежали на диванах, третьи, одетые в прозрачные пеньюары, ходили на высоких каблуках, демонстрируя прелести фигуры. Каждый день выбиралась новая «королева дня». Рядом с её окном висела роза, и стекло всегда было облеплено мужскими головами. Самый разный люд: моряки, калеки, убогие и просто полусумасшедшие глазели на красавицу, мечтая оказаться с ней в одной постели. Я подошёл к витрине, встретился с ней взглядом и невольно залюбовался. Дама, и в самом деле, была очаровательна. И вдруг она поманила меня пальцем. Все стали кричать, поздравлять меня, хлопать по плечу и подталкивать к входной двери. Я растерялся, смутился и отошёл. Оказывается, только «королева» имела право выбрать из зрителей понравившегося мужчину и отдаться ему бесплатно. Фортуна улыбнулась мне, а я постыдно отступил. Зато Толик не постеснялся. Он выбрал себе мулатку и поднялся в комнату. Их не было минут двадцать. Посмеиваясь, парни стали выдвигать разного рода версии задержки. Наконец, он появился. Ожидая устного пересказа «Эммануэли» или на худой конец «Греческой смоковницы», мы тут же бросились к нему с расспросами, но Толик окинул всех презрительным взглядом, хмыкнул и ушёл в отель.

Уже в самолёте, изрядно подпив, он нагло хохотал, рассказывая Лиде, как «развёл» нас на пятьдесят баксов. Мы сидели и молчали. Сергей дважды порывался набить ему морду, но ребята не дали. Больше этого Толика я никогда не видел.

Глава 5 Знаки судьбы, или пятница, 13

Через несколько дней после моего возвращения домой мне посоветовали слетать в Сирию, в Алеппо. На следующей неделе должен был состояться первый рейс местной авиакомпании.

В этой древней стране можно было сделать неплохой бизнес. Челноки убеждали, что сирийский «выхлоп» от товара гораздо выше, чем турецкий, потому что тамошние вещи выглядят почти как турецкие, но из-за плохого качества, стоят гораздо дешевле. Конечно, покупатели рано или поздно это поймут, но пока они разберутся, пройдёт немало времени, деньги обернутся, заработок вырастет. Правда, знающие люди не советовали связываться ни с обувью, ни с трикотажем.

Ленка, любовница Алика, доверительно сообщила ему, что в Сирии надо покупать только ткани для штор или тюль. Эта продукция всегда отменного качества и сравнительно недорогая. Именно ею торговали местные сирийские студенты, обучающиеся в нашем медицинском институте.

Пустым в Сирию ехать было глупо, и я отправился на Верхний рынок. Там, в одном из магазинов продавали детские игрушечные наганы. Их делали на бывшем военном заводе. Говорили, что за границей эти пистолетики охотно покупают.

Осень приходит в Красноленинск незаметно, как заглядывает в гости старость или наведывается тяжёлая болезнь. Небо мгновенно теряет летнюю синь и хмурится скучным серым цветом, будто на палитре невидимого художника не осталось ни одной яркой краски. Холодный ветер забивает сухую листву под колёса оставленных на ночь разномастных легковушек. Пахнет дождём и грибами.

Новый день – новые заботы. Упрятав лица в поднятые воротники плащей и курток, горожане торопятся куда-то, безразлично проходя мимо фасадов старых добротных особняков вросших по пояс в булыжные мостовые старых улиц. Правда, над тем речным, чешуйчатым камнем лежит уже не один слой асфальта и потому эти величественные домовладения, построенные когда-то собственным иждивением купцов, надворных советников и зажиточных мещан, сегодня кажутся одинокими сгорбленными стариками. А те из них, кого лишили ставней, смотрят виновато-пристыженно своими глазами-окнами и будто просят у нас прощения за свой неприглядный вид. Оно и понятно: дом без ставней – что купец первой гильдии без усов. Старый город с его тихими улочками, душистой сиренью в палисадниках и утренним криком молочницы ушёл безвозвратно. А жаль…Ведомый этими грустными мыслями, я плёлся к Верхнему базару.

У самого входа в рынок я заметил опрятно одетую пожилую русскую женщину. Она явно не вписывалась в говорливую массу торгашей из одной бывшей Союзной республики, навязчиво предлагавших товар каждому встречному. Сам не знаю, почему я направился к ней. На прилавке лежало совсем немного вещей: какая-то потрёпанная книжонка, совсем новый плотницкий рубанок и неровные куски металла похожего на медь. Книга оказалась до боли знакомой – «Грибы в Красноленинском крае», выпущена ещё в 1975-м году.

– Возьми, парень, отдам недорого, – старушка подняла на меня полные грусти глаза. – Сколько? – Рубликов пятьсот не дадите? Я открыл форзац и прочёл надпись: «На память грибнику И. Н. Г-ву от П-ва А. И. 27.XI – 75 г.» – А рубанок? – Семь тысяч. – Хорошо, – кивнул я и полез в карман. – А медь…медь вам не нужна? От ревматизма она, знаете ли, спасает. Это ещё муженёк мой, родименький, для меня собирал и выпаивал. Он ушёл недавно, а я вот пока осталась. Пенсия маленькая – тяжело. Плотничать он любил, а рубанок прямо перед самой смертью купил – радовался очень. За грибами в этом году всего один разок сходил – не успел больше, – женщина теребила край косынки и с надеждой смотрела на меня. – Возьми, сынок, медь, тебе пригодится. – Нет, спасибо, мне она без надобности, – я отдал ей деньги, забрал покупки и быстро удалился.

Потом, уже купив две сумки игрушек, я никак не мог отделаться от разъедавшего душу горького чувства вины. Мне было совестно и так неловко, как будто в храме я забыл снять шапку. Вскоре я вышел на улицу и, полный праведных устремлений, подался всё к тем же рядам. Но на том самом месте уже стоял какой-то парень – то ли Гарик, то ли Ашот – и настоятельно рекомендовал мне приобрести средство от тараканов. А я всё смотрел по сторонам и пытался отыскать знакомое лицо, но старушки нигде не было. И только неугомонный ветер раскачивал верхушки старых тополей, помнящих то время, когда площадь перед Тюремным замком, именовалась Петропавловской. Дома я сам никак не мог взять в толк, зачем это я купил эти бесполезные предметы, если за грибами ходил только в армии и уж тем более, никогда не плотничал. Признаться, я и сам не знаю…. Наверное, обидно стало, что вещи живут дольше людей. Я курил и злился. И на себя, что не купил медь, и на страну, в которой её престарелым гражданам приходится продавать память о своих близких.

Неожиданно позвонили в дверь. Так, тремя короткими звонками, обозначает себя только Алик. Я не ошибся. Только лица на нём не было.

– Что-то случилось? – спросил я.

Он молча кивнул, прошёл в комнату и стал рассказывать:

– Этот вечер я должен был провести с Ленкой. Её муж – этот костолом мусорской – в командировку собрался на своей машине. Ленка мне все уши прожужжала, что у неё целая порнографическая видеотека появилась. Мусора делали обыск у какого-то коммерсанта, ну и прихватили заодно кучу видеокассет, якобы проверить, нет ли там оснований для возбуждения уголовного дела за разврат малолетних. Рассказывала, кстати, что после того обыска её майор запил с горя.

– А ему-то что?

– Да они у этого коммерсанта сто тысяч баксов наличными нашли в тайнике за книгами. Вот Ленкин СОБРовец и расстроился, что когда ввалился в чужую квартиру не долбанул сонного хозяина прикладом в лоб, якобы при попытке оказать сопротивление. Глядишь, бизнесмен и окочурился бы. А бабло они бы с опером поделили. Следак к тому времени ещё не подъехал. Так что никто бы ничего и не доказал потом.

– А ты тут причём?

– Я-то как раз и не причём. Просто Ленка меня к себе звала сегодня. Я уже и рубашку начал гладить. А она всё названивает мне по телефону, торопит, мол, стол накрыла, кассетку порнушную про Екатерину II приготовила. Говорит, покушаем, фильмец посмотрим и всё такое… Заболтался я с ней и прожёг рубашку. Пришлось гладить другую. Только оделся – у меня шланг с унитазного бочка сорвало. Вода хлыщет. Я давай вытирать быстрее, чтобы нижних соседей не затопить. Тут опять Ленка звонит, говорит, что не вытерпела уже сама начала кассету смотреть. Приходи, говорит, хочу тебя… Только я справился с краном, слышу на кухне, как бабахнет что-то, смотрю – колонка газовая взорвалась. Я газ перекрыл и знакомому мастеру позвонил. Он пришёл только через час. Пока сделали – уже девять вечера. Ну, думаю, теперь пойду к Ленке. Только стал выходить – телефон затрещал. Опять она. Шепчет скороговоркой: «Муж с полдороги вернулся. Машина у него сломалась, и его назад на буксире притащили. Он в душе моется. Еле успела со стола еду в холодильник убрать. Всё, кладу трубку». …Вот такие дела. Вышел я тогда на улицу и поплёлся к её дому. Стою, курю, смотрю на зарешечённые окна второго этажа и представляю, чтобы со мной этот вооружённый горилла сделал, если бы застал в собственной кровати и со своей женой. Я бы даже выпрыгнуть в окно не сумел. Нет, я бы, конечно, оттуда выбрался, но только через свои внутренности, которые он бы намотал на эти решётки. Веришь, у меня до сих пор руки трясутся. – Он помолчал и добавил: – И понял я тогда, Валера, что неспроста я рубашку прожёг, да и кран в ванной совсем не случайно сорвало, и колонка не просто так взорвалась. Это были знаки судьбы.

– Да, повезло тебе. Не то, что мне в прошлом году.

– Это когда ты пошёл ту кралю из «Провокации» провожать?

– Да…

Невольно мысли перенесли меня почти на год назад. Пятничный вечер пятницы 13-го декабря не предвещал ничего плохого. Мы с Аликом после окончания скучной рабочей недели сидели за столиком местного ночного клуба, как пророчески оказалось, с нехорошим названием «Провокация» и мирно тянули коктейли, выбирая, с кем сегодня придется коротать ночь. Она подошла сама и пригласила на танец. На вид ей было чуть более двадцати. Мы кружили весь вечер. Её звали Лиля. Прекрасное, как летняя прохлада, имя. Я веселил её анекдотами, врал как всегда, уверял, что учился на художника, и писал с натуры. Пересказывал ей один из рассказов не то Чехова, не то Куприна… Говорил, что у нас была одна натурщица, которая начала работать с момента открытия художественного училища и в свои шестьдесят обычно засыпала в кресле, пока мы пытались изобразить её обвислые формы. Она так и умерла в кресле во время сеанса, а мы еще два часа рисовали мертвое уже тело. После этих страшных деталей она прижалась ко мне в танце и прошептала в самое ухо, что мы сейчас убежим от моих и её друзей, поедем к ней, и там, у неё дома, я должен обязательно написать её обнажённой. – Только ладно я буду живой и страстной натурщицей? – кокетливо спросила Лиля и сама заразительно и громко засмеялась. Такси, казалось, на крыльях подлетело к огромному особняку, напоминающему средневековую крепость с характерными готическими формами. Темные глазницы полукруглых окон четырёхэтажного строения с куполами и башенками слегка поубавили моё лирическое настроение. – Ну, что стал? Пойдем, художник, в замок, – взяв мою руку в свою маленькую и теплую ладонь, прощебетала новая спутница. Уже в прихожей я ощутил смутное беспокойство. В детстве, после того как мой сверстник – восьмилетний сосед Колька – случайно, нажав на курок отцовского ружья, снёс на моих глазах себе полчерепа, я обнаружил у себя уникальную способность чувствовать наличие оружия в любом помещении. Например, если в каком-нибудь незнакомом доме хранилось огнестрельное оружие, то мне передавалось чувство тревоги. Так было и на этот раз. Мелкая противная дрожь покрыла всё мое тело. – Послушай, а чей это дом? – пытался я выяснить у девушки. – Мой. Мне его папик подарил, – с легкой усмешкой уверено ответила она. – А где он сейчас? Твой отец? – не попадая зуб на зуб, от частых прерывистых содроганий, с трудом произнес я. – Он уехал очень и очень далеко, – хохотнула она. – Да перестань ты трястись, пойдем на кухню, посидим. Мы пили какой-то очень дорогой итальянский ликер из алоэ, я пытался рассказывать старые одесские анекдоты про Сару и Абрама, но получалось как-то не убедительно. Лиля, по-видимому, заметила моё волнение и предложила неплохую, как ей казалось, игру. Она принесла «Полароид» и отдала его мне. – А сейчас, господин художник, мы проведем фотосессию для журнала «Playboy» – кокетливо, почти пропела красавица и скрылась в соседней комнате. Через минуту она вновь появилась в коротком халатике и дорогом нижем белье.

Лиля позировала, а я снимал и громко хохотал вместе с ней. Сдерживать страсть и желание было всё трудней… но вдруг посреди комнаты вырос небольшой толстый человек со стеклянными глазами. Это и был «папик», но, судя по возрасту, родителем он ей явно не доводился. Упитанный коротышка подошёл ко мне и резко ударил под дых. Я упал. Он тут же стал безжалостно бить Лилю, не обращая никакого внимания на меня. Она рыдала и клялась, что между нами ничего не было. А потом, обезумев от ревности, он стал заставлять её позировать с окровавленным лицом и сам делал снимки. Фотографии жужжа, падали на пол. Я не сдержался и потребовал прекратить издевательства. Толстяк быстро достал из шкафа пистолет, передёрнул затвор, но не выстрелил – нет, он ударил меня рукояткой в лицо. Больше ничего не помню. Очнулся уже в багажнике автомобиля… Какая-то лесополоса, заснеженные поля… Я выпрыгнул из багажника и почти по колено увяз в снегу. Туфли быстро наполнились мокрой жижей. Он что-то кричал, а потом поставил меня на колени, заставив громко считать до десяти. Я чувствовал каждой клеткой своего разума как вместе со счетом уходит из меня жизнь: семь… восемь…девять ….щелчок… и…теплая жидкость потекла по ногам. Я не мог понять, жив я или уже мертв. Но облака плыли по небу, и сквозь них пробивалось солнце. «Папик» что-то мне говорил, сам задавал вопросы и сам на них отвечал, а потом дико смеялся. Мне было все равно. Наступило чувство полной апатии. Он вдруг решил отсрочить мою казнь, и мы опять куда-то поехали. «247,246,245,244,243» – пролетали мимо километровые столбы, и я старался угадать, на каком километре закончится моя непутевая жизнь. Откровенно говоря, я уже не боялся смерти, а жаждал её. А «папик», как ни в чем не бывало, крутил баранку, гнусаво и невпопад подпевая Михаилу Кругу:

Что ж ты, фраер, сдал назад…

Потом был ресторан, и такие же как он гоблины из страшного зазеркалья. Они трепали меня за щёку, скалились, наливали полную рюмку водки и с характерным кавказским акцентом приговаривали: – Хлеб-соль кушай, шашлык барашка бери, а то ты очень бледный, как такой болной умирать будешь? Мама-папа скажет, какой наш сиунок некрасывый у гроб лежит, перед соседи неудобно так… Упырь, так они называли моего мучителя, смеялся и смотрел на меня осоловевшими глазами. Я пил стаканами водку и не пьянел. Потом незаметно для себя расслабился и отключился. Сколько часов я проспал не знаю. Только почувствовал, что кто-то настойчиво трясёт меня за плечо. Проснувшись на заднем сиденье «Жигулей», я не мог поверить своим глазам: передо мною был подъезд дома, где я снимал квартиру. За рулем сидел незнакомый парень. Татуированные перстни на его руках красноречиво свидетельствовали о проведённых в неволе годах. – Иди домой, земляк. Благодари Бога, что Лилька выжила, а то бы и ты вслед за ней копыта откинул. Но теперь ты не при делах. Упырь сказал, будут проблемы – обращайся, всегда поможет. Ну, всё, ступай, – тихо изрёк водила. Медленно, с трудом передвигая затёкшими во время сна ногами, я выбрался из машины. Белая, неприметная шестёрка скрылась за углом соседней пятиэтажки. А я всё не мог оторвать глаз от проплывающих по небу облаков. Я был жив.

Воспоминания о пятнице, 13 декабря 1993 года, улетучились так же быстро, как и пришли. Почувствовав смутную догадку, я тут же взял со стола записную книжку Деда и принялся её листать. На одной из страниц я увидел строку цифр: «13.12.1993 г.». Рядом стояла галочка. Но самое интересное было даже не это. На пустом последнем листе появилась дата: 25.10.1994 г. и опять галочка напротив. Изумлённый я протянул книжку Алику и едва выговорил:

– Смотри.

– Куда?

– Последнюю дату видишь?

– Ну да. И что?

– А то, что это сегодняшнее число! Как она могла появиться, если Дед несколько дней назад умер? Как?..

– Что ты хочешь этим сказать? – не отрывая взгляда от листка, спросил Алик.

– А то, что здесь указаны твои и мои самые опасные дни, когда смерть была рядом.

– Получается, умерший Дед нас опекает? С того света? И ты в это веришь?

– Не знаю.

– Послушай, – изумлённо проговорил мой друг, – а ведь почерк тут совсем другой…и чернила темнее. Тебе не кажется?

– Верно…

– Если представить, что в одной книжке собраны твои и мои чёрные даты, значит, неспроста нас судьба свела?

– Может, и так. Но, кроме этих современных дат, тут полным-полно и других, дореволюционных.

– Да, много непонятного. Но ничего, рано или поздно разберёмся. Ты когда улетаешь в Сирию?

– В пятницу, 28-го.

– Ну что ж, удачи!

Алик ушёл. А я так и забыл сообщить ему, что моя преподавательская карьера, судя по всему, заканчивается. Вчера мне предложили перейти работать в Красноленинскую авиационную компанию, и я согласился. Так уже завтра в моей трудовой книжке появится новая запись: «инженер II категории», или, если говорить новомодным языком – менеджер отдела маркетинга.

Глава 6 Викентий Закарпатский

Мой первый день работы в АООТ «КААК «ГЕН» (именно так полностью называлась авиакомпания) начался со знакомств. Весь договорной отдел состоял из двух человек: начальника Константина Аветисяна (он был старше меня всего на два года) и Викентия Борисовича Закарпатского.

Костя был нашим начальником. Кроме армянской фамилии ничто не говорило о его принадлежности к этому народу. Он не курил, почти не употреблял алкоголь, но был страшным волокитой. Я слышал, как, разговаривая по телефону с незнакомой дамой, он не только познакомился, но и перешёл на обсуждение очень пикантных тем. В том, что его первое свидание закончится близостью, не было никакого сомнения. Надо сказать, что он всегда думал о сексе и потому в нагрудном кармане пиджака держал импортные презервативы, поставляемые в Россию американцами в качестве гуманитарной помощи. И вот, когда Костя, находясь в кабинете президента авиакомпании, склонился перед ним, подавая на подпись договор, прямо на контракт упали две пачки контрацептивов. Президент растерялся и промямлил что-то, дескать, такие вещи надо хранить в другом месте.

Другим моим коллегой, был отставной замполит ракетного полка, бывший майор, Викентий Борисович Закарпатский, уже разменявший пятый десяток.

Судьба его была непростой. Юношей он поступил в мореходное училище и благополучно окончил. Ходил даже в плавание на знаменитом «Крузенштерне». В общем, был романтиком, сочинял неплохие стихи и умело писал маслом морские пейзажи. Но потом, что-то в его голове перевернулось, он принялся зачитываться классиками марксизма-ленинизма и поступил в военно-политическое училище. Стал офицером. Дослужился до майора, но 19 августа 1991 года на полковом построении, выпив перед этим лишнего, то ли в шутку, то ли всерьёз, призвал офицерский состав поддержать ГКЧП. Разразился скандал. Через несколько дней его досрочно отправили на пенсию.

Закарпатский сменил несколько профессий (был кладовщиком, завхозом, и даже инженером по технике безопасности), но нигде долго не задерживался, пока, наконец, не пришёл в договорной отдел авиакомпании. Здесь ему нравилось. Одевался он скромно, но аккуратно. Всегда ходил при галстуке и свежей сорочке. Брюки были так наглажены, как будто он изнутри смазывал их клеем «Момент» (так поступали в армии ленивые сержанты, заступающие на дежурство по роте; клей намертво прихватывал материю и даже мятые хэбэшные штаны имели идеальные стрелки; таковыми они оставались и после стирки). В обед Викентий доставал из портфеля два бутерброда и, заварив чаю, молча пережёвывал. Сэндвичи почему-то всегда были неизменны: толстый кусок хлеба с маслом и кружок варёной колбасы. Оставшиеся сорок минут перерыва он тратил на компьютерную игру «Принц Персии». И так каждый день. Наблюдая за ним, я сделал вывод, что не всё было так хорошо в его семейном королевстве, даже несмотря на кипенно-белые воротнички рубашек.

Надо сказать, Викентий Борисович к тому времени уже не был горячим сторонником марксизма-ленинизма, но обладал прекрасным чувством юмора. Особенно ярко об этом свидетельствует следующий случай.

У нас на стене ещё с советских времён висел огромный портрет Ленина. Все привыкли к нему настолько, что даже не замечали. И однажды в кабинет зашёл генеральный директор авиакомпании и распорядился снять большевистского вождя, что мы не преминули выполнить с превеликим удовольствием. Викентий, как художник, не мог позволить выбросить картину и потому поставил её за диван. Впоследствии, именно за ней мы хранили многочисленные магарычи, которыми нас «премировали» туристические фирмы, арендовавшие у авиакомпании самолёты. И когда приближалось окончание рабочего дня, – а нередко и в обед! – Закарпатский говорил одну и ту же неизменную фразу: «Ну что, друзья, пойдём с Ильичём советоваться?». И если желающих не было, он в одиночестве опрокидывал «сто пятьдесят» и закусывал кусочком предусмотрительно оставленного сэндвича. Делал это Борисыч так аппетитно, что трудно было к нему не присоединиться. Надо сказать, что с Бахусом он поддерживал очень тёплые отношения, хотя ради этого ему часто приходилось пускаться на разные хитрости. Как, например, в прошлом году, когда мой старший товарищ отдыхал на Черноморском побережье вместе с женой. Я слушал его рассказ, и перед глазами возникала вот такая картина.

…Жара стояла египетская. Короткая тень похожего на детский грибок зонтика едва защищала от опасного полуденного солнца.

– Наверное, пора искупаться и в номер, – уныло пролепетал Викентий Борисович, повернувшись к загорелому телу супруги.

– Ты иди, а я ещё позагораю, – донесся сонный лепет из-под широкополой соломенной шляпы. – До обеда ещё два часа.

Ободрённый услышанным, Викентий радостно кивнул и быстро поднялся. Прыгая по горячим камням, он с трудом преодолел десятиметровую «полосу мужества» и с разбегу нырнул в море. Он плыл, широко загребая воду, как плавают только русские.

Уже через пятнадцать минут отставной майор в плавках и с полотенцем на плече бодрым шагом покорял последний лестничный пролет санатория «Голубой факел».

Открыв дверь номера, Закарпатский очутился в типичной советской, плохо меблированной комнате, с двумя сдвинутыми, то и дело норовившими разъехаться, кроватями. Ещё имелись два мягких стула, трюмо, тумбочки и шкаф. На стене об обмолоте и надоях мурлыкал пластмассовый кирпич проводного радио. Телевизора не было, зато был душ и туалет (не общий – на этаже, – а свой, только для двоих!). Через день приходила уборщица и большой грязной тряпкой возила по комнате, а потом терла ею кафельный пол в душе. Хранилась эта хозяйственная утварь за неприметной открывающейся дверцей оббитого вагонкой шкафчика, который выполнял ещё и декоративную функцию – закрывал стояк канализационной трубы. Викентий открыл шкафчик, опустил туда руку по самое плечо и легко извлёк чекушку водки. Сделал несколько глотков, закусил спелой желтой алычой, сорванной по дороге, и, крякнув от удовольствия, перевел дыхание. Немного помедлил, задумался, махнул рукой и снова повторил. Потом по-хозяйски, не спеша, заткнул горлышко оторванным куском газеты, опустил бутылку на самое дно и бережно прикрыл импровизированный бар.

С высоты пятого этажа можно было неторопливо рассматривать шумные стайки отдыхающих и, затянувшись «Стюардессой», выпускать с балкона дым под самые облака. Конечно, до прихода жены надо будет тщательно почистить зубы «Поморином» и немного вздремнуть.

Конспирация была вынужденной. Дело в том, что последние годы возлияния становились всё более частыми, и печень Закарпатского давно грозилась расторгнуть с ним контракт. В такие дни похмелье неподъёмным грузом давило на голову, и мутное сознание вины ещё больше отягощалось абсолютной амнезией вчерашних похождений. Но постепенно память возвращалась вместе с ноющей болью под правым глазом. Уже припоминалось ночное возвращение и визгливый крик благоверной: «Скотина, ты хочешь узнать который час? На! Смотри!» И тут же последовал внезапный удар будильником «Маяк» в доброе, пьяное и беззащитное лицо. Несмотря на заплывающий глаз, Викентий слёзно просил Ирэн поверить ему и простить (он знал, что ей нравится, когда её имя произносится на французский манер). Но в последний раз и это не помогло. Жена молча собиралась на работу и оставляла серьёзный разговор на вечер. Ожидание смерти хуже самой смерти. Он просто не мог найти себе места. И вот тогда бывший офицер придумал выход.

К вечеру на кухонном столе лежали две путёвки в дом отдыха на Чёрном море. Председатель профкома и первый друг-собутыльник выполнил полученную по телефону просьбу, несмотря на то, что жена Викентия замкнула дверь и калитку, забрав с собой ключи.

Через форточку, выходившую на тротуар, сначала в комнату попали путёвки на черноморское побережье, а потом… спешившие куда-то прохожие неожиданно замедляли шаг, улыбались и показывали в сторону друзей, которые передавали друг другу через форточку стакан, то наполняя, то опустошая его.

Но и здесь, на море, Викентий не думал прекращать дружбу с водкой. Ещё в первый день, отправившись на самостоятельное изучение окрестностей, на отшибе приморского посёлка он обнаружил магазинчик с полупустыми полками продуктов, но довольно внушительным ассортиментом «веселительной воды». Самыми удобными были маленькие «мерзавчики».

Незаметно доставить груз особого труда не составило. Уборщица прониклась пониманием к двойной роли хозяйственного шкафа, тем более что согласие не обращать внимания на соседствующие с ветошью бутылки, было подкреплено ассигнацией достоинством в один рубль.

Главное, не переборщить с дозой. Поэтому Закарпатский делал из горлышка только два-три глотка, то есть две-три бульки, что, по его мнению, составляло грамм пятьдесят. После этого они с женой медленно брели в столовую. И так каждый день: перед завтраком, обедом и ужином. Еда отбивала запах спиртного. Супруга ничего не подозревала и была уверена, что муж твёрдо встал на путь исправления.

Шёл последний день отдыха. До отправления вечернего поезда оставалось еще часа три. Супружеская чета уже выгрузила чемоданы из такси и теперь не знала, куда деть свободное время.

– Смотри, Викентий, парикмахерская. Я думаю тебе надо постричься. А я подожду здесь, на лавочке, рядом с багажом, – с некоторой грустью вымолвила жена.

– Хорошо Ирэн, я мигом, – по-солдатски бодро ответил муж и зашагал к цирюльне.

Стоит отметить, что последнее слово точно отражало характер этого заведения. В маленькой комнатке стояло всего два кресла. Посетителей не было. Где-то за ширмой послышались шаги, и на горизонте возникла улыбающаяся полногрудая блондинка в коротком белом халате с огромным декольте. Вошедший остолбенел.

– Как будем стричься? – ласково спросила она. – Под «канадку», и долго, как можно дольше, – чуть дыша, пытался шутить Закарпатский. – Долго нельзя, а то ваша жена будет беспокоиться, – насмешливо щебетала красавица. – Но для таких солидных мужчин как вы у нас есть сюрприз. Хотите попробовать? Вместе со стрижкой вам это удовольствие обойдется в три рубля. Так многие делают. Не бойтесь, ваша жена ничего не заподозрит. Кстати, меня зовут Снежана.

От бурной фантазии у Викентия поплыли круги перед глазами. Он и не заметил, как с него уже смахивали вещественные доказательства парикмахерской и обильно поливали «Шипром», часто надавливая на резиновую грушу пульверизатора.

– Ну, вот и всё. А теперь самое интересное! Одну минутку, я быстро, – пропела обольстительница и скрылась за ширмой.

Пульс стучал на невыносимо высокой частоте. Спустя мгновение перед изумлёнными глазами клиента возник поднос с хрустальной запотевшей рюмкой и блюдцем, на котором гордо лежал солёный огурец. – Милости прошу, угощайтесь, – гостеприимно предложила девушка.

Потихоньку придя в себя, он залпом выпил стакан водки, но вместо того, что бы закусить огурцом, неловко чмокнул парикмахершу в щёку, расплатился и вышел на улицу.

На лавочке под каштаном красивая и слегка грустная сидела жена. Забыв, про осторожность, он подошёл к ней, и сам не зная почему, поцеловал. А она вдруг расплакалась самыми настоящими горькими слезами. – Милый, мы отдыхали с тобой две недели. И знаю точно, что ты не пьёшь и слово держишь, а мне всё кажется, что от тебя идёт какой-то водочный запах. Это моё самомнение и полная глупость. Прости меня. И даже сейчас, после парикмахерской, мне опять кажется, что ты пил. Я дура, самая настоящая дура. Как приедем домой, обязательно пойду к психиатру. Ты знаешь, говорят, именно так и начинается паранойя, – причитала, всхлипывая Ирэн.

Она тихо плакала, вытирая растекшуюся по лицу косметику маленьким белым платочком с вышитыми розами. Викентий пытался её успокоить. От стыда и вины он любил её ещё больше, чем прежде.

Счастливые загорелые люди радостно суетились на перроне. Вдали показался поезд. Курортный сезон заканчивался.

Глава 7 Лёгкий офицерский ужин

В Сирию мы летели весело. Сирийские студенты-медики возвращались домой на каникулы и находились в приподнятом настроении. Между креслами гуляла бутылка трёхзвёздочного коньяка «Прасковейский» и пара бутылок «Смирновской».

Из двадцати семи пассажиров самолёта челноков насчитывалось всего семеро. Это был первый чартерный рейс из Красноленинска в эту древнюю страну. Выяснилось, что стоянка в аэропорту Алеппо копеечная, и борт решили оставить там на все трое суток, что несказанно обрадовало экипаж.

Через четыре часа АН-24 уже бежал по бетонке. Самолёт так близко подрулил к зданию аэропорта, что автобус не понадобился.

Офицеры-пограничники и сирийские таможенники сидели не в кабинках, а стояли за стойками, как продавцы в магазинах.

Внутренне убранство аэровокзала уступало всем тем, которые мне ранее доводилось видеть.

Носильщики таскали багаж вручную, а не на транспортёре. В зале народу почти не было. Я видел только мужчин неопределённого возраста в костюмах мышиного цвета. Они расхаживали группами по три-пять человек или сидели в креслах. Некоторые околачивались рядом с нами, прислушиваясь к разговорам. Позже я узнал, что это были сотрудники «Мухабарат» – политической полиции. Местные жители их боялись и ненавидели. Уже в автобусе я познакомился со встречавшим нас сирийцем. Гассан когда-то учился в Советском Союзе и говорил по-русски совершенно свободно.

Аэропорт находился всего в семи километрах от города. Наш стародавний «Фольксваген Т1» покатил по шоссе. Жара лезла в открытые окна и липким пóтом приставала к рубашке. По левой стороне встречались выгоревшие на солнце рваные цыганские шатры. У обочины бегали чумазые дети, махали нам и что-то кричали. Очевидно, они привыкли, что в окна им бросают подарки.

Велико же было моё удивление, когда в Алеппо я увидел плакаты с Марксом, Лениным и Хафезом Асадом – президентом этой страны. Бородатый Маркс напоминал басмача. Да и Ленин был какой-то непривычный, арабской внешности. Постепенно я стал понимать, что вернулся в прошлое.

Гассан по секрету поведал мне, что в Сирии воцарилась самая настоящая кровавая деспотия. Асад, пришедший к власти в результате государственного переворота двадцать три года назад, установил в стране абсолютную власть. И всех, кто был им недоволен, безжалостно уничтожал. Людей арестовывали тысячами, пытали, отправляли на каторгу. Поводом мог послужить любой донос или неосторожно сказанное слово в адрес власти. Суды проходили быстро и в закрытом режиме, как в СССР во времена сталинских репрессий. Примерно ту же мрачную картину, но в более мягких тонах, несколькими днями ранее мне нарисовал знакомый сирийский студент, учившийся в Красноленинске. Собственно, поэтому никто из его земляков и не торопился возвращаться на родину после окончания института. Некоторые держали в нашем городе ларьки, торговавшие канцтоварами, другие работали на стройках разнорабочими. Но одно дело чей-то рассказ, а другое – увидеть Сирию собственными глазами.

– А вот городская площадь. Сегодня воскресенье – день казни. В центре – виселицы с преступниками. Трупы и висят до самой среды, разлагаются, запах стоит… сами понимаете, – комментировал экскурсовод.

– А за что их? – спросил кто-то из лётчиков.

– Прилюдно казнят только за изнасилование или распространение наркотиков. На них таблички висят. Там всё и написано.

Позже я узнал много страшного о повседневной жизни сирийцев. Народ действительно бедствовал. Люди, в основной своей массе, выглядели несчастными и озлобленными. Неулыбчивые русские, по сравнению с ними, казались просто образцом приветливости. Хорошо здесь жили только чиновники и их родственники. Они вымогали взятки у всех подряд и по любому поводу. Причём, это считалось вполне нормальным явлением. Часто судья, прокурор или полицейский содержал всю свою многочисленную родню. В стране назревало недовольство властью. Это было очевидным фактом. Утром на домах появлялись, написанные мелом проклятия в адрес президента. Кого-то задерживали и увозили в тюрьму. Служба политической безопасности пока ещё справлялась со своей задачей, и ни о каких серьёзных протестах не могло быть и речи. Но интеллигенция, в особенности та, что училась за границей, Хафеза Асада ненавидела.

Разместившись в отеле (вероятно, он имел только две звезды, и подозреваю, что у одной из них явно отвалилась пара лучиков), я, наученный турецким опытом, положил в пакет десяток детских пистолетов и отправился на базар. Завидев первую попавшуюся лавку игрушек, предложил хозяину купить мои наганы и показал образцы. Он покрутил в руках револьвер, направил на меня и нажал на спуск. Раздался щелчок. Но второго выстрела не получилось. Курок сломался и больше не взводился. Недовольный покупатель выругался на своём языке и сунул мне игрушку назад.

Раздосадованный я вернулся в номер и заново проверил покупки. К моему сожалению, красноленинский завод напортачил: качественных игрушек получилось штук тридцать. Все остальные никуда не годились. Но что было делать? Не выбрасывать же товар? Недолго думая, я уложил брак на дно сумок, а исправные наганы – наверх. И вновь потащился на рынок. Мне повезло. Хозяин другого ларька проверил только несколько образцов из тех, что лежали сверху. Довольный невысокой ценой, он пересчитал всё поштучно и отсчитал оговорённую сумму. Теперь надо было быстрее закупить на вырученные фунты детскую обувь, спортивные костюмы и смываться в гостиницу. Я справился быстро, дорога заняла двадцать минут.

В моём номере кондиционера не было. Холодильник не работал, а лишь исполнял роль кухонного буфета. Постелью служил кожаный турецкий диван и две простыни. Вместо подушки – диванный валик. Я поужинал привезёнными из дома консервами и с чувством выполненного долга лёг спать. Жара стояла невыносимая. Время от времени приходилось смачивать простынь и укрываться ею. И вот тут я допустил ошибку: ночью, вместо того чтобы спуститься на второй этаж, где стоял бак с питьевой водой, попил из водопроводного крана.

За завтраком меня так тошнило, что я едва успел выбежать в туалетную комнату. Командир воздушного судна, только что вернувшийся из годичной командировки в Джибути, посмотрел на моё позеленевшее лицо и быстро понял, в чём дело.

– У тебя водка есть? – спросил он.

– Да, – кивнул я, – две бутылки.

– Пойдём.

Лётчик взял со стола фруктовый лимонад, и мы поднялись в номер. Я достал из неработающего холодильника тёплую «Сибирскую». От одного её вида мне стало не по себе. Мой спутник невозмутимо сорвал водочную пробку и до краёв наполнил сорокоградусной жидкостью стакан.

– Давай, Валера, залпом… не раздумывай. Потом запьёшь лимонадом, – скомандовал он. – Иначе к вечеру у тебя начнётся понос и лихорадка. Тогда и водка не поможет.

Я выдохнул и опрокинул все двести пятьдесят граммов отечественного зелья. Рука тут же потянулась к сладкой газировке, но пилот спрятал бутылку за спину. Мне казалось, что в этот момент алкоголь двигался у меня по пищеводу то вверх, то вниз, решая, где же ему остаться. Наконец, он выбрал желудок.

– Запивать ни в коем случае нельзя. Надо пропотеть и убить инфекцию. Пойдём в город на экскурсию. Жарко, но ничего, зато вся зараза выйдет с пóтом… Главное – не пей воду. Как бы тяжело не было – терпи. К вечеру, как только полегчает, ещё примешь на грудь. Я, смотрю, у тебя этого добра хватает, – с этими словами он взял у меня стакан, наполнил его и с удовольствием влил в себя. Правда, в отличие от меня, тут же запил лимонадом.

– Это я так, на всякий случай, для профилактики, – закуривая сигарету, объяснил командир воздушного судна. – Мы в Африке только водкой и спасались. Надеюсь, ты не возражаешь?

Я не возражал и перекошенным от водочного послевкусия лицом изобразил гостеприимство. К тому же осталась ещё одна бутылка. Её мы с командиром допили вечером. Потом он принёс ещё одну. «Приговорили» и её.

– Надо бы третью, – предложил КВС.

– А может, хватит?

– Валера, ты офицер?

– Лейтенант запаса, командир мотострелкового взвода.

– Во! А знаешь ли ты, дорогой мой товарищ лейтенант, что есть такое «лёгкий офицерский ужин»? А?

– Никак нет! – подыграл я.

– А вот знай, – он воздел перст к потолку и заключил: – «Лёгкий офицерский ужин – это три бутылки водки на двоих». Так что сиди и жди, пока я принесу третью… Но заметь – это будет виски! Ты пробовал когда-нибудь виски?

– Не доводилось. Да и где его купишь в такое время?

– Не бойся. Я заприметил тут одно местечко.

– Так это же дорого…

– Тебе известно, какие у меня командировочные?

– Нет.

– То-то же. Сиди и жди.

Я пожал плечами и выпустил гостя в тусклый зев гостиничного коридора.

Утро пришло с тревожным стуком в дверь. В комнату внесся обеспокоенный второй пилот. Оказалось, что их шеф не ночевал в номере, а вечером мы должны были улетать обратно. Но чем я мог помочь экипажу? Раздосадованный лётчик ушёл, не зная, что делать дальше.

Приведя себя в порядок, я вышел покурить на балкон, раздумывая, где можно отыскать пропащего командира. Перед мысленным взором мелькали образы «мышиных костюмов» Мухабарата, выпытывающих у героического летчика главную «летунскую» тайну. И вот тут с третьего этажа моему взору предстала умиротворённая картина: под кустом барбариса, подложив ладони под щёку, улыбаясь, спал КВС. Рядом с ним лежала полупустая бутылка виски, а вокруг били искусственные фонтанчики, орошавшие зелёный газон.

К вечеру командир был снова таким, каким его привык видеть экипаж и пассажиры: в отглаженном форменном костюме, при галстуке и в белоснежной сорочке.

В полупустом самолёте лететь всегда приятнее. Можно развалиться на креслах и поспать. Так я поступил. Примерно, через час, проснувшись, я прошёл в хвост и закурил. Там уже стоял командированный из Киева штурман.

– А где мы сейчас пролетаем? – поинтересовался я.

– Над Турцией.

Должен сказать, что своих «воздушных рулевых», допущенных к выполнению международных рейсов, у красноленинского авиаотряда не было. Да и по картам «Jeppesen» никто из них работать не умел. Поэтому пришлось обратиться к одной украинской авиакомпании, которая и согласилась прислать своих специалистов.

Терпеть превосходство заезжих гостей было не особенно приятно, вот и придумали наши лётчики очень характерный для этого времени анекдот. Я не утерпел и рассказал:

– Красноленинский Ан-24 подлетает к Стамбулу и запрашивает разрешение на посадку, а турецкий диспетчер ему передаёт:

– Change the course for landing![5] Change the course for landing!

– Шо він там каже, Микола? – спрашивает командир у штурмана.

– Та я не розумію! – отвечает тот.

А турецкий диспетчер уже просто кричит не своим голосом:

– Change the course for landing! Change the course for landing!

– Сідаємо, Микола?

– Сідаємо! – соглашается тот.

Самолёт приземлился, лётчики выходят и удивлённый КВС восклицает:

– Дивись, Микола, яка коротка полоса!

– Да зато яка широка!..

Лётчик усмехнулся.

– Значит, говоришь, мы сели поперёк?

– Ага!

– Ничего удивительного в этом не нахожу. У этой машины пробег после посадки совсем небольшой. Так что можем, если не поперёк, то по диагонали полосы точно сесть… А ты знаешь, что крылья, а точнее, крыло, нашего самолёта крепится к верхней части фюзеляжа всего одним, размером с карандаш, болтом? Стоит ему треснуть, и все двадцать тонн рухнут на землю? Представляешь, жизни сорока пассажиров и экипажа зависят всего от одной железки!.. Но такова конструкция. Говорят, вероятность того, что это крепление поломается – один к ста миллионам. – Он затянулся сигаретой и добавил: – Но ты не бойся! Мы не упадём. Самолёт надёжный. Вот возьми его брата – военно-транспортный АН-26. Там разница всего в том, что трап в хвосте. Представляешь, лет пять назад произошёл такой случай. Прилетел борт из Воронежа в Ростов, загрузился типографскими шрифтами, но из-за плохой погоды остался на стоянке. Экипаж уехал в гостиницу. Ночью начальник ЦДА (центральной диспетчерской аэропорта), руководивший погрузкой, почувствовал плохо с сердцем. Вызвали скорую. На его место заступил старший диспетчер. Смотрит, а по плану стоит загрузка АН-26 типографскими шрифтами. Он и приказал вести пять тонн шрифта на тот же самый борт. Говорят, даже в грузовой отсек зашёл, но ничего не заметил, поскольку пачки, как того требовало правило центровки груза, были равномерно разложены по всему полу.

Утром экипаж получил документы и стал готовиться к вылету. Дали команду на взлёт. Самолёт бежит по полосе, а подняться не может. Еле-еле взлетел. И высоту тяжело набирает, будто по ступенькам карабкается. Экипаж в недоумении. Второй пилот пошёл посмотреть грузовой отсек и ахнул – шрифт лежал в два ряда. Вместо пяти тон они везли десять. Двойной перегруз!

– А как же они садились?

– Так же, как и взлетали, ступеньками, но уже вниз.

– А что было потом?

– Командира корабля и второго пилота не несколько месяцев отстранили от полётов и влепили по выговору. А этот борт сразу отправили в ремонтный цех, двигатели проверять.

Неожиданно я увидел вспышки в иллюминаторе, и послышались разрывы.

– Ого! Смотрите, салют какой-то!

Штурман вдруг изменился в лице, выругался матом и побежал в кабину. Я почувствовал, как самолёт стал забирать в сторону. Позже выяснилось, что неопытный стажёр завёл борт на территорию турецких военных баз, которые на картах «Jeppesen» были чётко отмечены. Предупредительный, отсекающий огонь открыли автоматические зенитные орудия. Каким-то чудом снаряды не попали в нас.

Часа через три мы сели.

Домой я попал только к обеду. Растаможивание заняло немало времени. Начальник смены, недавно переведённый на этот пост, кроме обычной в этих случаях взятки, решил прибарахлиться двумя моими кожаными куртками (на вид они почти не отличались от турецких, но не выдерживали и одного сезона; кожа рвалась, как бумага). Я смалодушничал и уступил. И от этого чувствовал себя униженным, почти как в детстве, когда однажды струсил и не дал сдачи Помидору – наглому мальчишке с соседней улицы. Он был старше меня на два года и разукрасил мне всю физиономию. Помню, я ночь не спал, переживал, ворочался в постели до тех пор, пока не придумал, как ему отомстить.

Утром, даже не позавтракав, я уже поджидал Помидора у подъезда. Он вышел на улицу и, увидев меня, растерялся. Я бросил ему в лицо горсть песка и налетел, как вихрь. Наносил удары, не останавливаясь, помня наказ старшего брата: «в драке закон простой: бей до тех пор, пока либо противник не отключится, либо ты не устанешь»… Обидчик уже лежал на земле и просил пощады, а я всё бил и бил его ногами. Не знаю, чем бы это всё закончилось, если бы меня не оттащил от него какой-то пенсионер, возвращавшийся с авоськой из магазина.

Но если отбросить инцидент на таможне, то в целом, всё складывалось удачно. Мы с Аликом уже насобирали четыре тысячи долларов (деньги хранились у меня), а до указанной Самиром даты ещё оставалось время.

Я зашёл в пустую и мёртвую съёмную квартиру. Давно заметил, что помещение без людей, даже отапливаемое, теряет душу и кажется брошенным. Пожарив яичницу, уже собирался лечь спать, как мой взгляд приковала записная книжка с золотым срезом. Рука сама потянулась к ней. На последней странице выцветшими чернилами была указана вчерашняя дата. Рядом стояла галочка.

«Что же получается? Выходит, во время этой поездки моя смерть ходила рядом? И кто-то вновь подарил мне жизнь?..».

Я лежал на кровати, смотрел в потолок и не заметил, как провалился в сон. Мне грезилась огромная змея, которая норовила забраться под одеяло. Я пытался ей помешать, но все попытки были тщетны – руки не слушались. Холодная гадина обвивала шею всё сильнее и сильнее. Дышать было нечем. В страхе я проснулся. Осознав, что кошмар оказался лишь сном, почувствовал облегчение. Будильник показывал три часа ночи. Прошёл на кухню, вскипятил чайник и закурил. Змея мне всегда снилась к беде. Так было с самого детства. Что же случится завтра? Или, быть может, уже случилось, а я просто ещё не знаю?

Глава 8 Чёрная полоса

Прошло два дня после моего приезда, но Алик так и не появился. Вечером я сам заглянул к нему.

Тёмные окна времянки казались безжизненными. Я нажал на звонок. Никто не ответил. Но за дверью тихо скулил Геббельс.

Неожиданно в калитке появилась растолстевшая Клавка.

– Что вам надо?

– Я к Алику.

– Забрали его, дней пять назад. Загремит теперь в тюрягу! – злорадно выговорила она. – И собачина его подохнет голодной смертью.

– Кто забрал? Куда?

– Милиция приезжала с обыском. Даже в моих комнатах всё вверх дном перевернули. А что у меня рыть? Он-то у меня не живёт! Но разве они слушают, что им говорят?.. Сказали: нанимайте адвоката. А на что он мне? Пусть сидит, мразь…

– А за что задержали-то?

– За кабана…

– За какого кабана?

– За мёртвого. У них на мясокомбинате шофёр заболел, и он сам, как экспедитор, решил товар по магазинам развезти. Права-то у него имеются. Перед тем как выехать с территории комбината, он хряка прирезанного сумел с цеха на тачке тайком вывезти. Фуфайку на тушу надел, шапку спортивную на свинячую голову натянул, посадил рядом с собой на сиденье и поехал на грузовике через проходную. Думал, что проскочит. Оно, может, и проскочил бы… Но тут, чума его подери, ему навстречу «Волга» начальника…Глянул директор в кабину и обомлел… Раскричался. Охрана прибежала, милицию вызвали. Обыск у него сделали.

– Ясно, – вздохнул я. – А Геббельса откройте, я его заберу. Поживёт у меня, пока Алик не вернётся.

– Да? Ещё чего! У меня и ключа-то от его норы не имеется. Пусть подыхает, тварь фашистская.

– Неправда. Он говорил мне, что на всякий случай один ключ держит у вас.

– А я не обязана перед тобой отчитываться, что правда, а что нет, – перешла на «ты» Клавка. – Да и кто ты такой?

– Его друг.

– Понятно, – кивнула она. – Значит, такой же алкаш и бабник.

– Вы откроете дверь или нет?

– И не собираюсь.

– Тогда я разобью окно и вытащу собаку.

– Попробуй только! Я сейчас милицию вызову!

– Давайте, вызывайте. Уж тогда точно мы спасём Геббельса.

– Ладно. Чёрт с тобой. Подожди.

Её не было минуту, потом появилась с ключом и отворила дверь. На улицу с радостным лаем выскочил пёс. Он оббежал два круга, пометил угол Клавкиного дома, сел и уставился на меня своими умными глазами, будто понимая, что я его заберу.

– Ну что? – спросил я. – Пойдёшь со мной?

Такса в ответ завиляла хвостом и побежала к калитке. Скоро мы оказались дома. Скажу сразу: Геббельсу у меня понравилось. Он (или она, да какая, в сущности, разница!) сразу составил мне компанию за ужином, а потом растянулся на кровати и, наблюдая за мной правым глазом, заснул.

Признаться, я знал, что «художества» Алика рано или поздно подведут его под цугундер. И не раз об этом ему говорил.

Дело в том, что мой закадычный друг, работая экспедитором на мясокомбинате, придумал собственную, по его словам, «безопасную систему обогащения при строительстве развитого капиталистического общества». Суть её заключалась в том, что загрузив полную будку ГАЗ-53 свежеморожеными тушами, Алик просил шофёра остановить машину около магазина, где его уже хорошо знали. Здесь он обычно покупал две палки «Московской» колбасы и две бутылки водки. Одну бутылку и одну палку он тут же отдавал водителю, который с нетерпением ждал вечера, чтобы поскорей вернутся домой и отблагодарить себя за трудный день. А он и, действительно, был «трудный», потому что по просьбе Алика в самую жару они заезжали на загородный пруд. Задним ходом ГАЗон сдавал как можно ближе к воде. Сразу же открывали двери будки. Водитель делал вид, что моет машину. Часа три, а то и четыре, Алик сидел на берегу и спокойно пил водочку, закусывая колбаской. Он ждал, пока мёрзлое мясо начнёт оттаивать и впитывать в себя испаряющуюся с поверхности пруда влагу, что приводило к значительному увеличению веса туш. Примерно, часа в три дня грузовик отправлялся согласно путевому листу. В итоге у Алика получался приличный излишек, который он сдавал знакомому шашлычнику, не забыв, правда, отрезать хороший кусок и шофёру. Мой друг считал, что его схема безукоризненна: мясокомбинат получал свои деньги, а магазины – мясо. Не подкопаешься. Вывести новоявленного Остапа Бендера на чистую воду было не просто. Для этого требовалось, чтобы кто-то – водитель или шашлычник – на него донесли. Но им это было не только невыгодно, но и опасно. Соучастники, как ни крути… Правда, описанный вариант срабатывал только летом. Алик, наверное, был единственный человек в нашем южном городе, который искренне радовался невыносимой жаре. В прохладные времена года такого заработка не получалось. Вот, видимо, поэтому Алик и решился на дерзкий поступок с облачением хряка в одежду грузчика. Всё-таки сто с лишним килограммов свежей свинины просто так на дороге не валяются!

С утра я начал искать хорошего адвоката, но это оказалось совсем непросто, потому что каждый считал себя высокопрофессиональным, а, следовательно, и высокооплачиваемым. Причём, последнее слово у всех было определяющим. В конце концов, ноги меня принесли в адвокатское бюро с очень распространённым названием «Статут».

В небольшой комнате, примерно в двадцать пять квадратных метров, каким-то удивительным образом ухитрились поместить шесть столов. За ними сидели люди. В основном, это были немолодые и измученные бесконечной гонкой за денежными клиентами защитники от тридцати пяти до шестидесяти лет. Две женщины и четыре мужчины. Шесть пар глаз жадно впились в меня.

– Что вам угодно, молодой человек? – осведомился сухощавый мужчина уже разменявший шестой десяток.

– Я хотел бы нанять адвоката.

– Ох, дорогуша, – вставая из-за стола, перешёл он на фамильярный тон. – Нанимают извозчика, а защитника приглашают. Но ладно, давайте выйдем, покурим, заодно и расскажите, что у вас за проблема. Кстати, меня зовут Алексей Феофилович Ловчук. – Он протянул мне визитную карточку.

Я принялся посвящать его в суть случившегося. Адвокат слушал меня, не перебивая.

– Стало быть, он сидит уже пять дней. Для начала давайте выпустим вашего друга на волю. Это обойдётся вам в полторы тысячи долларов. Вы готовы?

– А гарантии?

– Стопроцентные.

– А не много?

– Вообще, по такой статье обычно берут две тысячи, но для вас постараюсь договориться за полторы. У него ведь судимости нет?

– Нет.

– Вот и прекрасно.

– Что ж, я согласен.

– Только деньги мне нужны сегодня. Завтра моя знакомая судья дежурит. Ей жалобу и подадим. Собачница, каких свет не видывал. Недавно судили одного наркомана. Его прямо на поле поймали. Так вот на суде я ему посоветовал говорить, что он рвал коноплю исключительно для своей псины, у которой завелись блохи. Мол, собирался в будке выстелить. – Я не удержался и захохотал.

Словоохотливый адвокат поднял на меня серьёзный взгляд.

– А вы зря смеётесь. Это, и впрямь, неплохое средство от паразитов. Судья тут же стала его расспрашивать о питомце. Слава богу, мы заранее придумали с ним собаку и даже кличку выбрали. Словом, подсудимый подготовился и вместо реального срока получил год условно. И заметьте – без всяких денег!

– Жаль, что Алик не живого порося вывез. А то бы можно было сказать на суде, что пытался спасти животное от неминуемого убийства, – ухмыльнулся я.

– О! Да у вас неплохое чувство юмора! Однако я сегодня вечером поеду к судье. Повезу в подарок щенка йоркширского терьера.

– У вас прямо как в «Ревизоре»: судья Ляпкин-Тяпкин брал взятки борзыми щенками.

– А чему вы удивляетесь? С тех пор в России мало что изменилось. Разве что женщины судейские мантии надели. Так вот они теперь и берут щенками. А вы, молодой человек, поторопитесь. Времени не так много. И ещё к утру добудьте мне справку с места жительства о том, что ваш товарищ характеризуется исключительно с положительной стороны. Всё хорошее, что у него есть с самого детского сада (грамоты, поощрения, армейские награды) – всё несите. И с деньгами не задерживайтесь.

– Вернусь через час.

Я смотался туда и обратно на такси и привёз названную сумму.

А потом я бегал по соседям Алика и собирал подписи о том, какой «Альберт Августович Клейст отзывчивый, добрый и скромный». В тот же вечер удалось отыскать и председателя уличного комитета. Без большой охоты она мне выдала нужную характеристику на моего друга.

Глава 9 Суд да дело

В зале судебных слушаний кроме меня и адвоката никого не было. Первой появилась стройная секретарь. Всем видом – высокими каблуками, обтягивающей юбкой и очень суровым выражением лица – она старалась показать свою привлекательность и в то же время недоступность. «Всё это от лукавого. Мадам прекрасно понимает, что её строгость ещё более привлекает мужчин. Стервозных женщин отчего-то любят больше, чем весёлых и добродушных», – подумал я.

В коридоре послышался шум, и конвойные ввели обвиняемого. Увидев меня, он заулыбался. Я подошёл к клетке и поприветствовал друга.

– Смотри, какая «строгая госпожа»! – прошептал Алик. – Послушай, а ты не можешь взять у неё номер телефончика, а? Я бы с ней познакомился.

– Какой телефон? О чём ты?

– А вдруг она влюбится, и будет ждать до самого окончания срока? – подняв глаза к потолку, проговорил он.

– Послушай, тебя судят, а ты мечтаешь чёрт знает о чём! – возмутился я.

– Во-первых, мечтать, как ты знаешь, не вредно, а очень даже наоборот: от этого рождаются положительные эмоции. Во-вторых, моя жизнь ещё не заканчивается. В-третьих, я уверен, что ты меня вытащишь отсюда, разве нет?

– Ну да, вытащу. Уже почти все наши бабки адвокату отдал. С ужасом представляю разговор с Самиром. И дался тебе этот хряк?

– Так я же для нас старался. Думал, продам – быстрее с долгом рассчитаемся. А видишь, что получилось… Не попадись я директору, всё было бы нормально.

Договорить Алик не успел. Вошла судья с прокурором. Началась скучная, обязательная формальная процедура. Потом выступил государственный обвинитель. Он доказывал, что Алик совершил циничное и опасное преступление, от дачи показаний отказался и потому должен содержаться под стражей. Адвокат утверждал иное. По его мнению, обвиняемый не представляет угрозы для общества, поскольку ранее не судим, скрываться от следствия не собирается (заграничного паспорта у него нет, имеет постоянное место жительства), характеризуется положительно, а показания не давал, поскольку у него не было защитника. Да вообще, отказ от дачи показаний – вполне законное право, предусмотренное уголовно-процессуальным кодексом. Судья выслушала и удалилась в совещательную комнату. Минуты через три она вышла и постановила: меру пресечения Альберту Августовичу Клейсту изменить: с заключения под стражу на подписку о невыезде.

Алика тут же выпустили из клетки. Он поблагодарил адвоката и, позабыв про меня, точно загипнотизированный последовал за секретарём судебного заседания.

– Весёлый у вас друг, ничего не скажешь. С таким клиентом легко работать, – заметил Ловчук.

– Да уж, – согласился я. – Только вот осмотрительности ему не хватает.

– Это точно. Однако я готов взяться за его защиту. Следствие и суд (независимо от того, состоится он или нет), обойдутся вам ещё в две тысячи долларов. Кассационная инстанция сюда не входит.

– Меньше никак?

– Нет. Тут много работы.

– Хорошо. Тысячу Алик принесёт завтра, остальное через две недели.

– Договорились, молодой человек, – тряхнул седой шевелюрой Алексей Феофилович. – До свидания.

– Всего доброго.

На улице я достал сигарету и закурил. Когда огонь уже подбирался к фильтру, из здания правосудия выпорхнул Алик.

– Вот! – помахивая полулистом бумаги, – радостно воскликнул он. – Её зовут Виолетта, она не замужем и готова встретиться со мной. Понял? А ты не верил!

– Ну что ж, поздравляю. Только думать надо о другом: завтра мы отдадим адвокату последнюю тысячу. Позвони ему. – Я протянул ему визитную карточку защитника. Через две недели нужно принести ещё одну. Где брать – не знаю. А тут ещё Самир.

– С Самиром я сам договорюсь. Знаешь, пока я сидел, познакомился с интересными людьми. Один из них, его зовут Шах, покруче Самира будет. Я свяжусь с ним. Его ребята меня не только брагой угощали, но и разрешили к девкам слазить из соседней камеры. Пришлось ублажить двоих. Одна – супер, вторая – так себе, но старалась…

– Брага, девки? – изумился я. – Вообще-то, насколько я знаю, ты сидел в тюрьме, а не на воровской малине отвисал.

– Не путай тюрьму и следственный изолятор. А есть ещё ИВС (изолятор временного содержания). Там меня продержали всего сутки. Следак старательный попался – вечером протокол допроса в качестве подозреваемого составил, а утром – уже обвинение предъявил. Вот меня в СИЗО и отвезли. Повезло – попал в хорошую хату… «три-два» (так номера там называются, двумя разными цифрами). Первый корпус, второй этаж. Зашёл, говорю: «Здорово всем». Они: «Располагайся». Я статью назвал. Спросили за что, я рассказал. Вся братва ржала. Шах мне и говорит: «Давай к нам, бражки выпей». Я два глотка сделал – чувствую – всё, улетаю!

– Да откуда там бражка?

– Не скажи! Берётся пустая полуторалитровая пластиковая бутылка. Сахару туда, корок чёрного заплесневелого хлеба, одну таблетку димедрола, плотно закрыть и на батарею! Бутылка увеличивается вдвое. Но пластик прочный, держит. Через трое суток открывай аккуратненько и пей. Смерть! В принципе, можно и самогон гнать с помощью кастрюли, кипятильника, тарелки и разрезанной вдоль пластиковой бутылки. Но тогда в брагу димедрол не кладут и бутыль не закрывают. Дают выбродиться.

– А как же запах? Надзиратель его вмиг учует.

– Чтобы запах отбить добавляют томатную пасту или свежие помидоры. Но есть средство ещё сильнее: стоит махнуть разом два пузырька корвалола, так человек теряет голову – ничего не смыслит. Ходит, разговаривает, но словно помешанный. Таких попкари сразу в карцер определяют. Бывает, что и в наручниках.

– А что представляет собой карцер?

– Я, слава богу, туда не попадал, но ребята рассказывали. Это такой большой цементный шкаф. Цементное всё: стены, пол, потолок. В четыре утра попкарь снаружи рычагом поднимает к стене кровать-доску, как в поезде. Остаются две тумбы, на которых она держалась. А дальше делай, что хочешь: стой весь день, либо на бетонных тумбах сиди. Отопления нет. Зимой холод собачий. Некоторые не выдерживают пятнадцати дней, сходят с ума.

– А женщины откуда?

– Наша тюрьма строилась очень давно и, как все первые строения, из местного бутового камня. Арестанты узнали, что за стенкой, в хате «три-три» сидят бабы. Ночью арестанты потихоньку выскребли ложками старый известковый раствор и вытащили два камня, которые располагались под привинченной к полу, лавкой. Мы по очереди лазили к соседкам и те были нам несказанно рады. Потом засунули камни на место, а швы замазали хлебным мякишем. Туда же поставили наши сидоры.

– Вижу, ты там освоился.

– Да брось ты… «освоился». К баланде не привык, тюремный дух так в кожу въелся, что, кажется, никогда и не отмоюсь. А сортирный запах в хате? Автозак, конвой, собаки, дубинки по спине. Нет уж! Сделаю всё возможное, чтобы туда больше не попадать. А сейчас у меня одна мечта: помыться в душе, поесть и выпить. Слушай, – беспокойно встрепенулся Алик, – а что с Геббельсом?

– У меня он, дома. Сытый и довольный жизнью. Пойдём, угощу котлетами. Надо подумать, как жить дальше.

– Что ж, я с удовольствием. Давай только в ларёк заглянем. Возьмём что-нибудь.

– В холодильнике стоит «Столичная». Ждёт не дождётся твоего возвращения. К тому же, есть одна идея, как быстро и честно заработать настоящие деньги. Причём для этого хватит и тысячи долларов.

– Тогда поехали!

Мы тут же остановили какое-то разбитое «шахид-такси» с водителем-кавказцем и совсем за небольшую плату добрались домой.

Геббельс бросился к хозяину, скуля и виляя хвостом. Трудно было понять, кто из них был рад встрече больше.

Я подогрел борщ, достал из холодильника солёные огурцы и котлеты.

– Давай, рассказывай, что у тебя за план, – разливая водку, осведомился мой товарищ.

– Для начала выпьем за твоё возвращение.

– Да!

Стаканы стукнулись и опустели. Мы закусили солёными огурцами и принялись за борщ. Тут же налили по второй.

– Вот смотри, – я принёс из комнаты небольшую книгу с надписью на английском языке «All aviation companies in Russia. Aircrafts and airports»

– Ты же знаешь, я не бельмеса. Там что-то про авиацию?

– Сборник называется «Все авиационные компании России. Самолёты и аэропорты». В нём так же указано, какие воздушные суда может принимать тот или иной аэропорт.

– Откуда он у тебя?

– Купил в Стамбуле, на всякий случай. Не думал, насколько он может быть нам полезен.

– Полезен?

– Смотри, судя по справочнику самые новые ТУ-154М (модернизированные) находятся в авиакомпании «Саха-Авиа». Самолётов у них много, а работы мало.

– И что с того?

– А то, что это обстоятельство мы должны использовать. Но давай ещё по сто грамм.

Алик с удовольствием согласился. Водка приятно согрела желудок. Я достал чистый лист и, вычерчивая схемы, стал объяснять:

– Для начала надо создать ТОО с подходящим названием, например, «Транзит-Эйр». Предлагаю голоса разделить поровну: пятьдесят на пятьдесят. В уставный фонд внесём стол, кресло и телефон. Всё это у меня есть. Думаю, хватит. Основные виды деятельности: авиаперевозки, туризм и торговля. После этого нам надо будет заключить договор с нашим аэропортом на предмет обслуживания воздушных судов, арендованных «Транзит-Эйр», то есть заранее выбить для себя приемлемые условия стоянки, заправки и технического обеспечения. Потом надо будет подписать такие же соглашения с тремя близлежащими аэропортами: в Краснодаре, Ростове и Минеральных Водах. Но там уже будет легче. Мы покажем им договор с Красноленинском и скажем, мол, вот уже договорились с вашими соседями и теперь к вам пожаловали. Предлагаем взаимовыгодное сотрудничество.

– Но зачем?

– А затем, что в случае непогоды наш борт могут посадить в одном из этих аэропортов. И если стоимость взлёт-посадки, технического обслуживания и топлива будет фиксированная, то нас не обдерут как липку. А, кроме того, это поднимет наш престиж во время переговоров в Якутске.

– А откуда ты возьмёшь деньги на самолёт? – пуская в потолок дым, задался вопросом потомок тевтонских рыцарей.

– Объясню. Как я тебе уже сказал, самолёты в Якутске самые новые. Нам нужен именно 154М, который более экономичен, по сравнению с ТУ-154Б и, благодаря этому, может без посадки, всего за десять часов, долететь до Красноленинска (правда, это запрещено – неснижаемый остаток топлива меньше допустимого). А с посадкой в промежуточном аэропорту – за тринадцать. Но в этом городе есть одна особенность: агентство по продаже авиабилетов и авиакомпания – разные юридические лица. И учредители у них тоже разные. Нам это на руку. Деньги нужны, чтобы прилететь в Якутск, пожить там несколько дней, найти оптовых покупателей бананов, колбас, сыров и яйца – всего того, что там не производится, а завозится во время короткой навигации из Иркутска по Лене. Железнодорожного сообщения тоже нет. Фуры в Якутск зимой добраться могут, разве что по льду реки. Но это, как ты понимаешь, очень опасно. В это время года туда «только самолётом можно долететь».

Итак, я заключаю договор с авиакомпанией на аренду нового ТУ-154М, а с агентством соглашение на продажу билетов по маршруту Якутск-Красноленинск-Якутск через транзитную посадку в Новосибирске. Деньги за билеты по нашему письму агентство будет сразу перечислять в авиакомпанию. Их хватит на оплату всего рейса, туда и обратно, включая топливо, суточные экипажу и прочие затраты. Я всё подсчитал.

– А какой смысл в бизнесе без прибыли?

– Прибыль я тебе обещаю о-го-го! После прилёта в Красноленинск мы собираем пассажирские кресла в ТУ-154 и сдвигаем в переднюю часть салона. Получаем практически грузовой борт. А вот здесь уже твоя задача: добыть к этому времени под реализацию восемнадцать (а лучше двадцать!) тонн продуктов, не производимых в Якутске. Две тонны перегруза – чепуха, особенно когда знаешь, что один килограмм бананов, купленный здесь, по прибытии туда, вырастает в цене в двенадцать-пятнадцать раз. Представляешь! И это только при оптовой продаже. Розница приносит ещё больший доход, но нам она пока недоступна. А теперь посчитай, сколько стоит здесь двадцать тонн тех же бананов и умножь эту цифру на десять-пятнадцать! Мы рассчитаемся и уже на второй рейс закупимся на свои деньги.

– А откуда у тебя такая уверенность, что ты наберёшь нужное количество пассажиров на первый рейс в самом Якутске?

– Из Якутска в Краснодар ходит регулярный рейс. Он летает два раза в неделю. Я знаю их цену на билет. Благодаря нашему обратному грузу, мы можем позволить себе продавать билеты в агентстве Якутска на десять, а то и пятнадцать процентов дешевле. Это уже большое конкурентное преимущество. Но и оно не единственное: не забывай, что многие пассажиры, вынуждены лететь до Краснодара, а потом добираться в Черкесск и другие города нашего края. С Красноленинска дорога будет гораздо короче.

– А как же пассажиры, которые полетят обратно? Куда ты их посадишь?

– Их будет немного. От силы человек двадцать. Вот столько кресел и оставим. А остальные сто сорок восемь – сдвинем и загрузим товар. В Якутске его должны будут купить за наличные прямо в аэропорту.

– Так-так-так, – Алик закрыл лицо ладонями, – да это же сумасшедшие деньги!

– Но и это не всё! Есть вариант ещё увеличить прибыль!

– Куда же больше?

– Нужно открыть в Красноленинске туристическую фирму и продавать туры в Стамбул и на Кипр. Своих туристов у нас на сто шестьдесят восемь кресел, конечно же, не будет, а вот с учётом Якутска и Новосибирска – вполне. Да и таможня у нас лояльная. Промежуточными аэропортами можно так же делать Томск и Новый Уренгой. Стало быть, и туда придётся съездить, чтобы заключить договора с тамошними аэропортами и туристическими фирмами. Думаю, откроем челнокам из северных широт «зелёный коридор» и тогда наш провинциальный Краснолениск превратится в Нью-Васюки.

– Допустим, – согласился Алик. – А Кипр причём? Там же, насколько я знаю, шопинга нет? У нас народ пока отдыхать за границу не ездит. Это тебе не европейцы с американцами.

– С трёх городов один самолёт наберётся. Но для нас не это главное.

– А что же?

– На Кипре мы создадим офшорную компанию. Это позволит нам покупать апельсины, персики, вино в тетропакетах и многое другое и уплачивать смехотворную сумму по налогу на прибыль – 4, 25 процента.

– Как это?

– Между нашими странами действует закон об избежании двойного налогообложения. Уплатив налог на Кипре, нам ничего не надо платить в России. Но не забывай, что первый чартерный рейс всегда убыточный. Самолёт отвозит туристов и возвращается пустой. Чтобы этого избежать, издержки пустого участка закладывают в стоимость всей чартерной цепочки. Но это у всех так, а вот у нас будет иначе: обратно мы загрузим соки, вино, лимоны, апельсины и ввезём в Красноленинск, а потом и в Якутск. Общая схема такова: кипрская фирма «А» поставляет товар, по стоимости 10 000 долларов нашей офшорной компании «B», а она уже даёт «С», то есть ТОО «Транзит-Эйр» под реализацию за 100 000 долларов. То есть потом мы должны будем вернуть на офшорные счета всю нашу прибыль и заплатить на Кипре налог на прибыль, но это мизер! Зато все деньги останутся заграницей. Естественно, если понадобится мы сможем спокойно вывозить их наличными. Наша страна, как видишь, непредсказуемая. В прошлом году парламент расстреляли, а кто думал, что такое может случиться?

– Слушай, а что если наша офшорная компания заключит с нами два контракта: один, допустим, на 12 000 долларов для кипрской стороны, а другой на 100 000 для наших?

– Хорошая идея, но надо подумать. Я не знаю, насколько там внимательно отслеживают поступление денег на счёт. А можем вообще, счёт открыть в Белизе и киприотам «левые» выписки рисовать, чтобы налог уменьшить.

– А где этот Белиз?

– В Америке. Страна маленькая. Граничит с Мексикой и Гватемалой.

– Где Карибское море?

– Угу.

– Далековато.

– Тогда можно в Науру.

– А это что?

– Коралловый остров.

– С людоедами?

– Ну почему? Нормальные люди. Островок, правда, небольшой, всего двадцать один квадратный километр, но население – 10 000 человек.

– А где Науру находится?

– В Тихом океане.

– Совсем ближний свет! – покачал головой Алик. – Не подойдёт.

– Значит, остаётся Черногория.

– Вот с неё надо было и начинать! Послушай, а откуда ты таких знаний нахватался?

– «Коммерсант» почитываю. Есть там умные мысли между строк.

– Но в таком случае, получается, что, выполняя рейс на Кипр, мы удлиним маршрут?

– Да. Поэтому из Якутска вылетят два экипажа на одном сертифицированном для международных рейсов самолёте. Один экипаж будет в кабине, а другой, для заграничного рейса, полетит вместе со всеми пассажирами и считается, что он отдыхает. По прибытию в Красноленинск российский состав уезжает в гостиницу и пьёт водку. Его меняет заграничный экипаж. Далее борт летит на Кипр, забирает там пассажиров и загружается товаром. Его на острове мы тоже должны взять в долг.

– А если не дадут?

– Будем убеждать. С деньгами каждый дурак сможет, а мы попробуем без денег. В крайнем случае, частично оплатим из якутской прибыли. Потом прилетаем сюда, растаможиваемся, меняем экипажи и уже с кипрскими апельсинами, лимонами и мандаринами летим в холодный Якутск. Представляешь, какой будет «выхлоп»!

– Планы наполеоновские! Кипр…Я даже не представляю, какой он. Там, наверное, пальмы, знойные киприотки, вино. Слушай, неужели ты это всё сам придумал? – потомок славных прусских воинов вновь наполнил стаканы.

– Про якутские цены я узнал от своего коллеги Викентия Закарпатского. Отставной военный, преинтереснейший субъект. У него в Якутске тесть с тёщей живут. Что касается Кипра, то есть у меня один знакомый, который провёл там несколько лет. Безусловно, сначала придётся съездить в эту страну, подписать соглашение с аэропортом в Ларнаке, обзавестись связями, найти торгового партнёра. Но это второй этап. До него ещё месяца два-три.

– Лучше тебя с этим делом никто не справится. Ты договора на английском шпаришь, не заглядывая в словарь.

– Да ладно тебе! Захвалил. Давай выпьем за успех нашего предприятия.

– Давай!

В тот вечер мы говорили о многом. Мечтали, как разбогатеем, купим себе по квартире и автомобилю. Эх!.. За первой бутылкой последовала вторая. Часа в два ночи мой друг взял на руки Геббельса и ушёл домой. Он вспомнил, что у него засыхают две герани на окне. Я проводил его и вернулся. Про записную книжку статского советника Воротынцева мы в тот вечер забыли.

Глава 10 Белая полоса

А наша жизнь тем временем текла своим чередом. Я ходил на работу, Алик – к следователю. Адвокат оказался въедливым и дотошным. Он выяснил, что главное вещественное доказательство в виде «забитого кабана, облачённого в телогрейку и спортивную шапочку» не сохранили. Не сделали даже фотографий. Пока директор мясокомбината кричал и размахивал руками, рабочие отвезли тушу назад в цех переработки, а одежду выбросили. До прибытия милицейского наряда Алик с невинным видом курил в комнате охраны. Дежурный следователь занялся допросом свидетелей только на следующий день и протокол осмотра вещественного доказательства не составил. Сам задержанный, показывая своё безразличие к происходящему, от показаний отказался. Охранник проходной во время очной ставки с Аликом засвидетельствовал, что машина, которой управлял подозреваемый, пределы мясокомбината не покинула, поскольку в арку ворот уже въехала директорская «Волга». Это же подтвердили директор и его водитель. Адвокат тут же подал ходатайство о переквалификации обвинения с части 2 ст.144 «кража, причинившая значительный ущерб потерпевшему», на попытку её совершения, то есть с использованием статьи 15 УК РСФСР. Следователю ничего не оставалось, как согласиться и вынести новое постановление. Теперь требовалось установить и сумму предполагаемого ущерба, сделать это можно было лишь зная, сколько килограммов весил хряк. Защитник усомнился, что вес распотрошённого кабана мог составлять сто килограмм. И потому он подготовил новое ходатайство «о проведении опознания свиной туши, находящейся на пассажирском месте в кабине грузовика «ГАЗ-53», облачённой в рабочую утеплённую фуфайку и спортивную шапочку, директором мясокомбината имярек, охранником имярек и водителем директора имярек».

Конечно, наш уважаемый Алексей Феофилович прекрасно понимал, что никто столь необычное ходатайство не удовлетворит, но, как он нам пояснил, «не поиздеваться над следователем в данном случае – грех». Однако смех смехом, а вопрос о части 2 статьи 144 УК РСФСР оставался открытым, поскольку для квалифицирующего признака «значительный ущерб» требовалась точная сумма. Но именно того кабана давно переработали, и любая другая туша уже не подходила. Следователь отклонил ходатайство адвоката на том основании, что «провести указанное опознание не представляется возможным». Тогда последовало новое ходатайство «О проведении осмотра вещественного доказательства в виде свиной туши, которую, по мнению органов следствия, 26.10.94 г. Альберт Августович Клейст намеревался вывезти за пределы мясокомбината им. Розы Люксембург».

Молодой и неопытный следователь загрустил… Он не стал отвечать на ходатайство, что являлось прямым нарушением уголовно-процессуального кодекса. Защитник не преминул этим воспользоваться и направил жалобу в районную прокуратуру. Как потом выяснилось, к прокурору вызвали не только следователя, но и начальника Следственного отдела Октябрьского РОВД. В итоге дело передали другому, более опытному Пинкертону. Но решение всё равно надо было принимать. Несмотря на известный всем факт попытки кражи хряка, законных доказательств упомянутого действия не имелось. В связи с чем, следователь вынес постановление об отсутствии в действиях А. А. Клейста признаков преступления, предусмотренного ч.2. ст.144 УК РСФСР. Уголовное дело закрыли. Алексей Феофилович передал нам постановление о прекращении уголовного преследования, и мы пожали друг другу руки.

Высокопрофессиональная работа нашего адвоката произвела на меня такое впечатление, что я тут же поступил на третий курс Всесоюзного Юридического Заочного Института, чей филиал открылся в нашем городе. Помогло моё первое педагогическое образование. Часть предметов мне просто зачли, поскольку я их изучал в первом институте.

Но где найти деньги для расчёта с Самиром? Алик через каких-то знакомых пытался связаться с Шахом в СИЗО, но его малява так туда и не попала. И вдруг по местному телевидению передали, что в одном из ресторанов киллер расстрелял из автомата Самира Ибрагимова, который в этот момент мирно кушал шашлык.

Не скажу, что мы с другом прыгали от счастья, но, признаться, и не горевали. Выпили, помянули, покойничка, пожелали, чтобы земля ему была пухом, и вычеркнули из своей памяти.

Безработный Алик всего за несколько дней умудрился зарегистрировать ТОО «Транзит-Эйр». Вскоре и мне пришлось оставить договорной отдел авиакомпании и приступить к обязанностям директора вновь созданной фирмы.

Мы сняли офис в долг и пообещали оплатить аренду через два месяца, но зато на полгода вперёд. Это были две небольшие комнатки в новом здании, расположенном самом центре Красноленинска. Арендодателем и недавним застройщиком являлось, как ни странно, региональное представительство Международного Красного Креста. Его председатель, видимо, решил бросить курить и не покупал сигареты. Зато постоянно «стрелял» их у меня. В один прекрасный день мне это надоело, и на его очередную просьбу я вынес ему из кабинета целый блок «Marlboro». Он растерялся, покраснел и ушёл. Но с того момента больше уже не клянчил. А вообще, эта контора каким-то образом имела отношение к большой аптечной базе, занимавшей несколько соседних офисов. Не знаю, но, по-моему, вся гуманитарная лекарственная помощь Запада уходила прямиком в аптечные сети города. Председатель ездил на белых Жигулях седьмой модели. Каждый год он покупал новый автомобиль, но точно такой же марки и опять белого цвета. Номер оставался прежний. И все думали, что «бедолага» не может позволить себе даже иномарку. А он потихоньку строил одну многоэтажку за другой. Цены на жильё не задирал, и квартиры уходили влёт.

Окна нашего офиса смотрели на корпус политехнического института. Томные взоры студенток, уставших слушать лекции, то и дело обращались в нашу сторону. Словом, вечерами мы не скучали. Правда, Алику приходилось всячески изворачиваться. Его новая пассия Виолетта – та самая секретарь судебного заседания, – и впрямь, оказалась «строгой госпожой». Она всячески пыталась оградить Альберта от развратного влияния других женских особей. Но ведь была ещё и Ленка! Как выяснилось, прежняя любовница пробралась вечером к времянке Алика и через плохо занавешенные шторы подсмотрела его камасутру с секретарём судебного заседания. На следующий день жена начальника СОБРа заявила моему другу, что если он не бросит «свою новую шалаву», то она пожалуется мужу, что Алик её всячески домогается и не даёт проходу. В этом случае, дальнейшая судьба новоявленного Казановы была бы предрешена. От жестокой милицейской расправы его могло спасти только бегство из города. Так что теперь, чтобы встретиться с Виолеттой, Алик всё чаще и чаще просил ключ от моей съёмной квартиры. Но и Ленку не забывал. Её, как и раньше, он водил к себе.

Несмотря на свою «занятость», мой товарищ сумел заключить договора со всеми близлежащими аэропортами. Договорился он и о возможном получении под реализацию продуктов. Сыр обещали дать на молочном комбинате, яйцо и куриный фарш на красноленинской птицефабрике. А вот по поводу колбасы разговор на «Мясокомбинате имени Розы Люксембург» не получился. Директор распорядился не пропускать «вора Клейста» даже через проходную. Пришлось договариваться с другим предприятием.

Глава 11 Полюс холода

Теперь дело оставалось за мной. Я вместе с Викентием Закарпатским (он в авиакомпании взял отпуск без содержания) на рейсовом автобусе выехал в Краснодар и уже оттуда – в Якутск. Боинг 737 восхитил нас. Конечно, эту машину нельзя было сравнивать ни с одним отечественным самолётом такого класса. Разница, примерно, та же, что между «Жигулями» и дорогой иномаркой.

Погода стояла ясная. Внизу расстилалась бескрайняя тайга. Так и хотелось запеть старую, популярную в 60-е годы песню про «зелёное море тайги».

Только это романтическое настроение сразу исчезло, стоило распознать на заснеженной земле тёмные пятна брошенных когда-то сталинских лагерей. Я не ожидал, что через иллюминатор будут так хорошо видны печальные места человеческих трагедий. От каждой зоны тянулась узкая бесконечная просека, которая терялась в уже выросшем, покрытом снегом, лесе. Вспомнились рассказы Варлама Шаламова, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына. Я читал, что в 1939 году, доставленные в Сибирь по железной дороге польские офицеры добирались до лагеря пешком и прошагали более тысячи трёхсот километров. И это при том, что все они были прикованы к длинному железному шесту, по обе стороны, которого шли две шеренги. До места назначения довели немногим более половины заключённых. Трупы не закапывали, а просто бросали в сугроб на съедение зверям, слегка закидывая снегом.

Через десять с половиной часов полёта Боинг пошёл на посадку. Температурная разница с нашим югом была колоссальная. Если в Краснодаре на момент вылета столбик термометра поднялся до плюс 9° C, то здесь он уже показывал минус 29° C. Время расходилось с московским на шесть часов.

К трапу самолёта подкатил «Икарус», и пассажиры проворно набились в его чрево. Автобус не отапливался. Багажа ни у меня, ни у Викентия не было.

При выходе из аэропорта я обратил внимание на странное здание, стоящее на возвышении прямо перед входом. Оно ярко освещалось четырьмя фонарями и напоминало собой небольшой замок, который к моему удивлению оказался туалетом. Я, конечно, не мог удержаться, чтобы не зайти внутрь. Со слов дежурной узнал, что он отапливается и построен по распоряжению мэра Якутска, дабы показать гостям города, что власти заботятся о населении. На мой взгляд, это выглядело глуповато, но всё равно лучше, чем в Красноленинском аэропорту, где уборная была на улице и попасть в женскую часть можно было через… мужскую. Сторожиха сначала заглядывала, нет ли представителей сильного пола, а потом со словами «Давайте быстрей, пробегайте!» разрешала дамам пройти. Если же в этот момент заходили мужчины, то она кричала: «Девочки, повремените, тут мужики. Я скажу, когда они выйдут». И те ждали… Вообще, для Красноленинской авиакомпании туалеты имели какое-то роковое значение. Ещё перед своим увольнением я переводил беседу немецкой делегации с руководством авиакомпании, которая прибыла в наш город для рассмотрения вопроса об инвестировании в аэропорт и комплекс ГСМ. Сотрудников, знающих немецкий язык, не оказалось, но поскольку гости прекрасно изъяснялись на языке Байрона, то в качестве переводчика вызвали меня. Всё шло хорошо. Все улыбались и были довольны друг другом. Пили чай, «Нарзан», угощались конфетами и печеньем. Стемнело. И вдруг глава немецкой делегации склонился над моим ухом и попросил, чтобы я провёл его в туалет. Я извинился, встал и вместе с ним вышел из кабинета директора. Каменный общий «дальняк» без света и каких-либо отделений, с дырками в полу размещался на улице, и убирали там раз в неделю, после приезда ассенизаторской машины. Естественно, ни о какой туалетной бумаге, тепле и комфорте и речи не было. Кроме того, всегда сохранялась опасность наступить не туда, куда следовало.

Я указал направление и остался ожидать на улице. Через несколько минут гость выскочил оттуда, как ошпаренный. Он был зол и что-то бормотал на немецком. Зайдя в кабинет, выпалил: «Мы не будем с вами работать. Люди, которые не хотят построить для себя приличный туалет, никогда не будут добросовестными партнёрами». Я, сгорая от стыда, перевёл. Немцы молча ушли. Возникла немая пауза. Это был настоящий позор. Надо сказать, что перед этим «Красноленинская правда» устами президента авиакомпании раструбила на весь край о грядущих баснословных инвестициях из Германии. Потом как-то всё стихло и потихоньку забылось. Но самое интересное заключается в том, что тот самый злосчастный ретирадник так и не переделали по сей день. Всё осталось по-прежнему. Но это было в Красноленинске. Теперь меня от него отделяли 5 600 километров.

На стоянке стояли такси с работающими двигателями, но пассажиров рядом не было.

– Слушай, Викентий, а почему двигатели не глушат? Смотри, вся площадь чадит выхлопными газами.

– Здесь так заведено, – пояснил Закарпатский. – Выключишь мотор, потом не заведёшь.

– А как же ночью?

– Ставят в отапливаемый гараж. Но капот всё равно накрывают одеялом, а в радиаторную решётку утепляют бумагой или картоном, чтобы холодный воздух не попадал напрямую. Я слышал, что в старательских артелях машины работают по полгода без отдыха. Только заправлять и успевают.

– Вам куда, ребята? – из легковушки показалась чья-то голова в шапке.

– В гостиницу.

– А почему не к моим родственникам? – удивился Викентий.

– Не люблю стеснять людей. В гостинице проще. «Да и ни от кого не зависишь, – мысленно добавил я».

– А в какую именно? – спросил таксист.

– Не знаю. Хотелось бы что-нибудь приличное.

– В «Стерх»?

– Давайте.

Стёкла в салоне были двойные. Между ними я заметил полоски поролона. В легковушке работала печка. Было тепло.

– Вижу, вы хорошо подготовились к морозам, – заметил я.

– Приходится ставить вторую печь, клеить дополнительные стёкла. У нас много такого, чего в других местах не увидишь. Например, машины на заправках не глушат и заправляются только в перчатках. Иначе, если бензин попадёт на руки – всё, хана, кожа слезает. Или пока автомобиль работает на холостом ходу, надо время от времени сбивать лёд на глушителе, а то отверстие затянет льдом и двигатель заглохнет.

Весь город напоминал один большой самогонный аппарат. Коммуникации проходили по воздуху. Что поделаешь, – вечная мерзлота.

– Послушайте, – спросил я у водителя, – а как же здесь копают могилы при сорокоградусном морозе?

– Да, – согласился таксист, – это очень трудно. Землю приходится разогревать.

– А знаешь, – задумчиво проговорил Викентий – я, пожалуй, с тобой в гостиницу поеду. Отдохнём с дороги, водочки выпьем. А к тестю с тёщей я завтра заявлюсь. Скажу, было поздно, и я не стал их беспокоить.

– А не обидятся? Они же ждут тебя, спать не ложатся. Ты бы позвонил им.

– Пожалуй, ты прав. Я так и сделаю.

Гостиница оказалась самой дорогой в городе. Номер, если переводить на валюту, стоил сто пятьдесят долларов за сутки. Комната была довольно большой, но холодной. Батареи хоть и раскалились до предела, но от окон дуло. Имелись кровать и диван. Ковра не было.

Викентий позвонил родителям жены и сказал, что занимается моим размещением. Пообещал показаться у них завтра.

– Ну что? В ресторан? – потирая руки, радостно воскликнул мой товарищ.

– Вперёд!

Спустившись по лестнице, мы оказались в длинном помещении. На потолке тускло светили четыре лампы. Столы без скатертей, уставленные водкой, коньяком и кока-колой расположились в два ряда… В основном, преобладали местные посетители. Приезжих отдыхало не много. Выяснилось, что в республике введено ограничение на продажу алкоголя. Ларьки торговали спиртным всего несколько часов в день. На вечер надо было либо запасаться крепкими напитками заранее, либо идти в один из трёх подобных ресторанов.

Заметив двух скучающих русских девушек, мы, с их разрешения, расположились рядом. Перед этим, для пущей солидности, договорились именовать себя москвичами. Вика и Рита жили в Якутске с рождения.

Выяснилось, что кухня работала только до двадцати двух часов, и потому народу приходилось довольствоваться содержимым буфета. А оно, прямо скажем, было небогатым. Никаких закусок, кроме печенья и шоколада не имелось. За соседним столиком, как я понял из англоязычной речи, сидели два канадских инженера, руководивших строительством нового здания аэровокзала. Оно возводилось целиком из сборных конструкций. Власти республики закупили его в далёкой северо-американской стране за баснословные деньги и теперь собирали, как конструктор. Через год оно сгорело при весьма странных и загадочных обстоятельствах перед грядущей проверкой какой-то контролирующей организации.

Где-то впереди за дальними столиками голоса раздавались всё громче и громче. Потом послышался пронзительный мужской крик, завязалась драка. В неё стали втягиваться и остальные.

Неожиданно в ресторан влетел милицейский патруль, состоящий из трёх русских сержантов, и без разбору начал молотить дерущихся резиновыми дубинками. Всё разбежались по углам. Драка закончилась так же внезапно, как и началась. Уставшие служители правопорядка тут же сели за освободившийся столик и с чувством выполненного долга угостились коньяком за счёт заведения. Праздник продолжился. На лицах наших девушек не было ни малейшего страха.

– У вас тут, я смотрю, как на диком западе в салунах, – усмехнулся я.

– Подождите, вот уйдёт милиция и всё опять начнётся, – горько заметила голубоглазая блондинка Вика.

– Да? А не лучше ли, в таком случае, покинуть заведение? – с дальним прицелом осведомился Викентий.

– У нас нет выбора. На дискотеки русским девушкам не стоит показываться. Якуты напиваются и буквально сходят с ума, пристают.

– Слышал, что у всех северных народов в организме отсутствует определённый фермент, ответственный за расщепление этилового спирта, – сумничал я. – Потому и быстро пьянеют. Иначе, зачем бы здесь вводили такие строгие антиалкогольные меры?

– Вполне возможно, – согласилась Рита – симпатичная брюнетка в ангорском пушистом свитере с люрексом и стразами на пышной груди. – У нас в прокуратуре масса дел по дракам, избиениям, изнасилованиям. Все эти преступления совершаются обвиняемыми в состоянии глубокого алкогольного психоза. Причём, в основной своей массе, это коренные жители. В городском травмпункте никогда не бывает пусто. Каких только увечий нет! И пациенты, в основном, молодые люди.

– А вы, простите, прокурор? – спросил Викентий.

– Нет, я помощник прокурора. Силовые структуры – одни из немногих организаций, которыми здесь ещё руководят русские.

– Это точно, – кивнула Вика. – Я преподаю музыку в школе. Так вот у нас всё начальство поменялось. И завуч, и директор тоже теперь из «коренных народов». Так почти везде. Нельзя сказать, что русских притесняют, но и карьеры большой уже не сделаешь. При равных условиях и способностях возьмут местного. Тут вдруг откуда-то взялись якутские князья. Малозаметные ранее люди теперь ведут себя, как потомки Наполеона Бонапарта. Даже фирмы по написанию родословной появились. За деньги докажут, что ты прямой наследник Чингисхана.

– Да откуда при родоплеменном строе князья! – возмутился я. – У них и государственности никакой не было до прихода русских, то есть отсутствовали, характерные для государства институты власти. Могли быть более богатые или менее, но сословной иерархии, присущей для любого государственного устройства, не существовало. Это сейчас они занялись разного рода фантазиями. Так всегда бывает на национальных окраинах в пору ослабления центральной власти. Но, поверьте, это ненадолго.

– О! – удивилась Рита. – Вы, я вижу, историей увлекаетесь!

– Ну да, всё-таки, историк по образованию. А правда, что у вас своя Конституция?

– А как же! Президент Николаев тут много чего навертел. Например, по основному закону он имеет право принимать решение о дислокации воинских формирований. А земля, недра, воды, леса, воздушное пространство и даже континентальный шельф являются собственностью республики и неотъемлемым достоянием народа Республики Саха. У нас и парламент двухпалатный, как в Российской Федерации. И двадцать процентов от добычи алмазов республика имеет право отставлять себе. Так-то! Трепещите москвичи!

– Ого! – удивился я. – Так вы все должны быть богаты, как дети эмиратских шейхов. Только вот пока ехал по городу видел множество старых, покосившихся от времени деревянных избушек. Я уверен, что в них и канализации нет.

– Халуп у нас хватает, – согласилась Вика.

Милиция покинула ресторан, и вновь послышались громкие пьяные голоса. Какой-то изрядно выпивший потомок то ли «тойонов», то ли «баев» взял стул и уселся напротив Риты. Не обращая на нас внимания, он молча впился в неё глазами.

– А не хотите ли, девушки, посетить наш номер, – негромко предложил мой коллега.

– Пойдёмте. Поведаем вам о столичных новостях, – подхватил идею я.

Девушки переглянулись и согласились. Удивительно то, что даже после нашего ухода, этот якутский «гипнотизёр» так и остался сидеть на стуле и смотреть прямо перед собой – в точку, где только что находилась Рита. Казалось, он не заметил отсутствия объекта своего вожделения.

Две бутылки конька и конфеты сблизили нас настолько, что через час в номере царила полнейшая нимфомания и неприкрытый сатириазис. Всё перепуталось и смешалось, как в самом адском вертепе.

Когда волны безудержной любви откатывались, мы усаживались за кофейный столик, пили коньяк и вели совершенно непринуждённую беседу. Если бы не наш полуобнажённый вид, то постояльцы соседнего номера могли бы предположить, что двое мужчин и женщины беседуют, делятся своими размышлениями о жизни и даже не помышляют о телесной близости. Правда, это могло бы случиться только в том случае, если за несколько минут до этого они бы воспользовались берушами.

Рита, укутавшись в простыню, не от стыда, а от холода, затягивалась сигаретой и приоткрывала нам самые сокровенные тайны прокурорских будней.

– А у нас прокурор допился до ручки. Его жена, узнав, что он изменяет ей с секретаршей, написала жалобу прокурору республики. Тот, как обычно, отписал её нижестоящему чиновнику. В итоге, письмо легло на стол самому изменнику, чтобы он и разобрался со своими проблемами. Прокурор закрылся в кабинете, выпил бутылку водки и, забравшись на собственный стол, сделал на той бумаге огромную кучу. Потом замкнул дверь и ушёл. Представляете, что было, когда утром появилась уборщица?

– А что? – хохотнул Викентий. – Наложил резолюцию!

– И чем закончилось? – спросил я.

– Когда поняли в чём дело – убирать заставили секретаршу. В этот же день от стыда и обиды она написала заявление на увольнение. Заместитель прокурора собрал нас и сказал, что в семьях бывает всякое, но сор из избы не выносят. Хотите остаться на своих должностях – молчите. Кто проболтается – до свидания.

– А как же сам виновник?

– Ушёл на больничный. Неделю о нём не слышали. Потом узнали, что он помирился с женой и закодировался. По сей день работает, как ни в чём не бывало.

– Да, страна! – покачал головой я.

– Дамы и господа! – высокопарно заявил Викентий. – Предлагаю вновь выпить за любовь и продолжить ею заниматься, ибо наша жизнь коротка, и надо успеть насладиться нектаром страсти.

– Ребята, вы какие-то неугомонные, – вздохнула Рита. – Давайте хоть немного поспим. Нам же с Викой завтра на работу…

– Ну и ничего, никуда не денемся, сходим, – учительница музыки озарилась сладострастной улыбкой.

– А я всегда говорила, что моя подружка помешана на сексе, – прошептала Рита и нежно коснулась губами моего уха.

Мы допили коньяк. До утра так никто и не заснул.

Глава 12 Якутские будни

С первыми лучами холодного северного солнца наши ночные феи улетели. Мы вызвали такси, оплатили и распрощались. Почему-то ни мне, ни моему товарищу и в голову не пришло попросить у них адрес или телефон. В этот город потом я приезжал ещё много раз, но никогда не вспоминал ни о Рите, ни о Вике. Это, наверное, от того, что между нами не было никаких чувств.

Теперь нас ожидало самое сложное испытание: предстать перед строгими очами тещи и тестя Викентия. Мы, естественно, привели себя в порядок, кипятильником заварили в двух стаканах по полкубика «Maggi» и неторопливо выпили. Затем выкурили по сигарете и отправились навстречу судьбе. Вообще-то, следует пояснить, что из-за сильных морозов в Якутске никто не курит на улице. Для этого имеются отапливаемые предбанники магазинов. Там можно смолить сколько угодно, и никто тебе не сделает замечания. Север есть север. При температуре ниже минус 35℃ вдыхать полной грудью морозный воздух опасно. Сразу можно получить воспаление лёгких. Поэтому все дышат по-собачьи, часто и неглубоко. Да глубоко и не вздохнёшь – в лёгких начинается неприятное покалывание.

Оказалось, что родители жены Викентия живут совсем недалеко от «Стерха». Я с ужасом подумал, что было бы, если бы тесть или тёща Викентия сегодня ночью захотели бы нас проведать. Когда я об этом поведал моему другу, он изрёк:

– Хорошо, что ты не заговорил об этом вчера. Я бы точно у тебя не остался.

Двенадцатиэтажный панельный дом стоял на сваях, точно циркач на ходулях. Лифт не работал, и нам пришлось подниматься на седьмой этаж. Викентий прокашлялся, поправил шапку и нажал на кнопку звонка. Дерматиновая дверь отворилась. На пороге возникла сухопарая тётка лет шестидесяти пяти в тёплом халате и с недобрым морщинистым лицом.

– А!.. Смотри, Гена, наш зятёк явился! А жена до сих пор волнуется. Всю ночь нам названивала: где Кеша, где Кеша? А что я ей скажу? Шляется по гостиницам, пока заразу какую-нибудь не подхватит и домой не принесёт. Ладно, проходи, коли зашёл, – отступая назад, проворчала она.

– Вы, мама, меня хоть бы перед директором не позорили. А то выгонит так и не успев принять, – с обидой в голосе вымолвил Викентий. – Ну, посидели, дела обсудили, бутылочку приговорили. А что в этом плохого?.. К вам приди, так вы и ста грамм не нальёте. Всё боитесь, что я сопьюсь. А сколько мне лет? Забыли? В мои годы уже не спиваются. Таких как я вперёд ногами выносят.

– А не рано ли ты, Викентий, себя в ветхозаветные старики записал? – в коридор вышел высокий седой мужчина в майке-алкоголичке.

– Знакомьтесь, это мой будущий начальник – Валерий Валерьевич Приволин. Создаём свою авиакомпанию. Скоро здешних потомков Мамая будем возить к тёплым морям, – отрекомендовал меня Борисыч.

– Ну что ж, очень приятно, меня зовут Константин Юрьевич, – представился тесть. – Давайте чайку выпьем, бутерброды с икоркой намажу.

– Вот, мама, учитесь, как надо гостей встречать, – наставительно проговорил Викентий.

Мы прошли на кухню. Хозяин поставил чайник на плиту и достал из холодильника двухлитровую банку икры.

– А может, по сто капель? – почёсывая щетинистый подбородок, предложил он.

– Не откажемся! – радостно согласился Викентий.

– Нет-нет… Нам сейчас в авиакомпанию надо и потом в агентство, – запротестовал я. – Чай – другое дело.

Константин Юрьевич оказался интересным и начитанным человеком. Всю свою жизнь он проработал геологом. Причём в экспедиции ходил в одиночку и всегда в его вещмешке был томик какого-нибудь писателя-классика. Даже представить сложно, как он неделями бродил один по тайге, боролся с природными трудностями, привыкнув обходиться минимумом удобств. Тесть имел крепкий внутренний стержень. Обычно такие люди и являются оберегом семьи. Все остальные – жена и две дочери – точно ветки дерева, питались и росли от его могучего ствола. Мне было совершенно ясно, что пока он жив, с этой семьёй ничего плохого не может случиться. А к тому времени, когда Константина Юрьевича не станет, его роль перейдёт к старшей дочери. И её слово или совет будут ценить точно так же, как прислушивались к мнению отца. К сожалению, я знал и обратный пример.

Был у меня когда-то школьный друг. Его с братом воспитывала мать, отца у них не было. Елизавета Марковна работала заведующей промтоварного магазина. Она была членом КПСС, воевала на фронте и слыла строгой женщиной. Жили они в собственном доме, но очень скромно. Несмотря на это, огорода у них не было. Вместо картофеля, капусты или редиски сыновья под маминым руководством вырыли небольшой искусственный пруд и обложили его камнем. В нём ползали черепахи и плавали золотистые карпы. Вокруг росла японская айва, вилась актинидия и китайский лимонник. Рядом стояла ажурная кованая скамья. Травка была аккуратно подстрижена невесть откуда взявшейся механической газонокосилкой, которую позже я видел в фильмах по произведениям Агаты Кристи. А прямо перед домом они посадили голубую ель и наряжали её каждый Новый год. В общем, это маленькое семейство создало себе небольшой кусочек земного рая.

Николай, младший сын Елизаветы Марковны и мой товарищ, постоянно попадал в неприятные переделки: то его ловили в поле за сбором конопли, где раздевшись, он бегал голым (пыльца легко пристаёт к потному телу и легко потом с него собирается), то на угнанном мотоцикле убегал от гаишников, но попадался. Мать каким-то образом улаживала проблемы и снова заставляла сына идти по правильному пути. Он слушался, садился за уроки, а в свободное время паял схемы для светомузыки из перегоревших ламп дневного света. Затем вставлял в них выкрашенные в разные цвета лампочки для фонарика и засыпал битым бутылочным стеклом. Получалось красиво и многие их у него охотно покупали или меняли на что-нибудь стоящее. Отличником Коля, конечно, не был, но когда хотел, мог блеснуть знаниями и удивить учителей начитанностью.

Его старший брат Виктор являл собой прямую противоположность: избегал конфликтов, посещал музыкальную школу по классу фортепьяно, читал Артура Конан Дойла, Чарльза Диккенса и слушал «Pink Floyd». А ещё бредил Лондоном и Англией. Над кроватью у него висел портрет Уинстона Черчилля. Парень где-то раздобыл карту Лондона и мог часами рассказывать о достопримечательностях города. Он поступил в мореходное училище и, окончив, стал ходить в загранку в качестве судового электрика. Виктор привозил из-за границы настоящие диски Элтона Джона, «Кока-Колу» и жевательную резинку «Бруклин». О такой же судьбе морского скитальца грезил и Николай, но мечтам не суждено было сбыться, хотя в мореходное училище он всё-таки поступил. Будучи курсантом, попал в сомнительную компанию и обворовал ларёк «Союзпечати». Выручки им досталось немного, но свои два года он схлопотал. Мать ездила к нему на свидания и возила тяжёлые баулы с передачами.

Почти в то же самое время, когда Николая посадили, Виктор встретил девушку в Таллине с заграничным именем Инга. Он привёз невесту в Красноленинск. Я видел её и не мог понять, что он в ней нашёл. Её лицо покрывали бесконечные веснушки, а волосы имели огненно-рыжий цвет. На свои скромные сбережения Елизавета Марковна сыграла сыну свадьбу. Молодая семья поселилась в том же доме. На мужа Инга оказывала такое же воздействие, как удав на кролика. Со свекровью их отношения не сложились, и невестка всячески настраивала сына против матери, и тот всё чаще и чаще покрикивал на родительницу в присутствии жены, а потом, тайком просил у матери прощения и плакал.

Не прошло и года, как в молодой семье родилась дочь: с веснушками и рыжим цветом волос. Ей дали имя Ядвига. Инга выпивала и совсем не следила за ребёнком, но бабушка с нею занималась, и уже в три года малышка научилась читать по складам. Виктор, вместо того, чтобы запретить жене употреблять алкоголь, стал пить вместе с ней. Коля к тому времени так и не освободился. За участие в беспорядках на зоне ему добавили ещё три года. Впоследствии он так и скитался по тюрьмам и срокам.

Пруд давно затянуло тиной, о рыбках забыли, и они замёрзли, черепах съела бродячая собака, которая пролезла во двор через дырку в заборе. И только голубая ель, предоставленная сама себе, всё ещё тянулась вверх.

Вскоре Виктора уволили за пьянство, и он вместе с женой стал собирать пустые бутылки и металлолом. Я иногда видел его с тачкой, нагруженной всяким железным хламом. Теперь пенсия Елизаветы Марковны стала главным источником дохода семьи.

Инга и Виктор издевались над старушкой и всячески оскорбляли её. И часто, напившись, заставляли маленькую Ядвигу называть бабушку Бабой Ягой. В конце концов, фронтовичка оформилась в дом престарелых. Говорят, она почти ни с кем не общалась, часами просиживала на лавочке и смотрела вдаль. Елизавета Марковна умерла от инсульта всего через несколько месяцев после ухода из своего дома.

Виктор пережил мать совсем не намного. Он раздобыл где-то бутылку метилового спирта, выпил и умер. Хоронили его за муниципальный счёт.

Некогда счастливый семейный очаг теперь превратился в пристанище пьяниц и наркоманов. Ингу лишили родительских прав, а Ядвигу определили в детский дом.

Как-то вечером, изрядно захмелев, Инга легла спать с непотушенной сигаретой. Огонь охватил все комнаты. Пожарным её спасти не удалось.

Ещё перед поездкой в Якутск я проходил по знакомой улице и невольно остановился. У дома прогорела и обрушилась крыша. Двор зарос бурьяном, и в окнах не было ни одного целого стекла. И только забытая всеми голубая ель оставалась немым свидетелем времени, когда за этим забором обитало счастье.

Так вот Константин Юрьевич был как раз тем самым монолитным фундаментом, на котором держалась вся семья. Видно, что у старого геолога давно не было возможности выговориться. А рассказывал он складно, будто писал. И речь его изобиловала словами, давно вышедшими из употребления. Я потом не раз прилетал в Якутск и всегда заходил к нему в гости. Слушать его было одно удовольствие. Кстати, он научил меня готовить пельменный суп по-якутски. Рецепт чрезвычайно прост: варятся пельмени, затем туда кладётся очень много мелконарезанного зелёного лука (обычно растёт в ящиках на подоконнике). Вроде бы незамысловатое приготовление, а вкусное. Обучил меня старый геолог и правильному приготовлению строганины.

– Запомни, Валера, – объяснял он, – для строганины лучше всего подходит омуль, нельма и муксун. Только рыба должна быть свежей, а не уснувшей. Обычно ей дают полежать на холоде минут двадцать, потом слегка разминают и оставляют на тридцатиградусном морозе часов на десять. Затем, упирая в пол, острым ножом счищают кожу. Тут главное, не повредить жировой слой. Первые стружки снимают со спины и брюшка, а потом от хвоста до головы. Будет лучше, если на тарелку положишь чистую бумагу. От этого стружка будет не так быстро оттаивать. К строганине подают маканину. Её я готовлю из томатной пасты, давленого чеснока и чёрного перца. Можно добавить и немного уксуса. Ну и запомни самое главное: строганину без водки едят только собаки!

Не скрою, пару раз мы с Константином Юрьевичем эту самую строганину кушали, не обошлось и без заветного запотевшего графинчика огненной воды. Но всё это будет потом, а сейчас мы пили чай и слушали хозяина. Правда, Викентию этот монолог был не особо по нраву. Старый геолог это чувствовал и потому чаще обращался ко мне:

– Так что, Валера, запомни: все ответы на вопросы давно даны классической литературой. Тебе остаётся лишь их найти. Начни с Чехова, он ближе современному человеку, чем Лев Толстой.

– А чем, позвольте узнать, вам Лев Николаевич не угодил? – с явной издёвкой осведомился зять.

– А я тебе скажу: уж больно длинные у него предложения, по полстраницы. Мысль теряется.

Долго засиживаться мы не могли. Пора было уходить.

На улице стоял морозный туман. Такое явление можно наблюдать только здесь. Выхлопные газы машин, дыхание людей, дым и пар из труб – всё это висит над Якутском в виде одного огромного облака. Потом туман оседает на деревьях, проводах и домах в виде изморози.

В авиакомпании мы без труда нашли отдел маркетинга. Объяснив цель своего визита, сразу перешли к обсуждению стоимости рейса. Наши коллеги удивились, насколько детально мы разбирались в авиационном бизнесе. Подписав договор, я попросил сотрудников напечатать на обычных листах несколько простых объявлений. В них говорилось, что открыта продажа билетов на рейс Якутск-Красноленинск-Якутск. Указывались и даты вылета.

В агентстве всё обстояло намного проще. Типовое соглашение заключили быстро. И тут же пообещали кассиршам вознаграждение в один процент за каждый проданный билет. Как потом я узнал, они просто уговаривали каждого покупателя лететь новым рейсом.

Выйдя на улицу, я вынул изо рта жевательную резинку, разделил её на четыре части, прилепил к входной двери и прислонил лист объявления. Благодаря сильному морозу, слюна замёрзла, и бумага тут же приклеилась к жвачке. Точно так мы поступили ещё в двух местах, где, по мнению Викентия, могли находиться будущие пассажиры. Стоимость билета мы уменьшили на двенадцать процентов по сравнению с регулярным рейсом Якутск-Краснодар, который выполняла «Саха-Авиа». Время вылета сделали очень удобным. В тот же день началась продажа авиабилетов на промежуточный рейс Новосибирск – Красноленинск.

Всего за шесть дней мы продали сто шестьдесят восемь мест. По нашему письму агентство, оставив себе комиссионное вознаграждение, перечислило первую, большую часть денег в «Саха-Авиа», а вторую – на счёт КААК «ГЕН», где нам по прибытии предстояло заправляться и платить за взлёт-посадку. Не забыли мы и про неофициальное премирование сотрудниц агентства.

Мы вновь явились в договорной отдел, чтобы утрясти детали предстоящего полёта и познакомиться с экипажем. Нам тут же сказали, что нас приглашает к себе президент авиакомпании. Откровенно говоря, эта новость нас не обрадовала, поскольку мы предполагали, что состоится неприятный разговор, ведь мы составили конкуренцию их рейсу в Краснодар. Однако этого не случилось. Президент, как и все руководители подразделений авиакомпании, за исключением начальника АТБ (авиационно-технической базы), был представителями коренного народа. Некоторое время он молча рассматривал нас, а затем, предложив сесть, спросил:

– Мне сказали, что вы собираетесь летать в Красноленинск. Неужели вы наберёте там пассажиров на обратный рейс?

– Думаю, да, – сказал я, не желая посвящать собеседника в детали.

– Как часто вы собираетесь туда летать?

– Пока один раз в неделю. А дальше – посмотрим.

– Планируете ли вы рейсы за рубеж?

– В перспективе.

– А точнее?

– В мае, возможно, продлим рейс до Ларнаки, на Кипр. Правда, пока у нас ещё нет договора с кипрскими властями на этот счёт. Надеемся, что к весне закончим все формальности. Мечтаем так же выполнять рейсы в Стамбул. Но опять же, только весной.

– Ну что ж, планы у вас, прямо скажем, грандиозные. Желаю удачи, – он поднялся, давая понять, что аудиенция закончена.

Примерно через час мы созвонились с Аликом. Он сообщил, что договорился о поставках колбасы, куриного фарша и сыра с местных комбинатов. Всего на двадцать тонн. Отсрочка платежа – десять дней.

Без особого труда мы вышли на азербайджанское землячество, державшее всю продажу фруктов и овощей в Якутске. Наши оптовые цены их вполне устроили. Расплачиваться договорились наличными прямо под крылом самолёта. Фарш, сыр и колбасу для начала мы тоже договорились продать им, хотя здесь выгоды было явно меньше. Позже Викентий завёл знакомство с хозяином сети продовольственных магазинов, и азербайджанцам остались только фрукты.

Наконец настал день нашего первого рейса. Закарпатский остался в Якутске, а я поехал в аэропорт. За городом туман совсем поредел, и показалось солнце.

Трудно передать то ощущение, которое ты испытываешь, когда отправляешь свой самолёт. Когда за тысячи километров от родного дома поднимаешь в небо сто тонную громадину. Ещё вчера моя идея могла показаться утопией, нереальной чепухой, а сегодня всё свершилось. Построить бизнес почти без денег? Любой скажет, что это невозможно, что так никогда не бывает… Невольно начинаешь себя уважать, хотя всё ещё не верится, что это реальность, что все сто шестьдесят восемь кресел заняты и от того ты вынужден умащиваться на дополнительном откидном месте рядом с бортпроводницей. Но и это не страшно! Главное, первый блин не оказался комом.

Гостеприимные стюардессы быстро соорудили импровизированный столик с закуской. Я достал коньяк и шампанское, купленные мною в честь открытия чартера. До самого Красноленинска мы летели весело.

Глава 13 Салфетка с печатью

Родной город нас встретил слякотью и проливным дождём. Я скинул китайский пуховик и облачился в новенькую турецкую куртку, которую оставил себе ещё с последней поездки в Стамбул. Местные таксисты, кормившиеся только редкими рейсами из Москвы, сходили с ума от падавших в их карманы купюр пассажиров из далёкого северного края.

– Такси надо, брат?

– Конечно!

– А куда?

– В Черкесск.

– Выйдет не дёшево.

– Не дороже нас!

Такие диалоги грели душу бомбилам, и в знак особой признательности их «старший» объявил, что меня и Алика они будут возить бесплатно. Правда, такая доброта длилась всего неделю, а потом о ней почему-то армянские таксисты забыли.

Неожиданную сноровку проявил и экипаж самолёта. Без всяких разговоров бортпроводники и механик сдвинули кресла, и приготовили борт к загрузке. В багажное отделение поместили сыр, колбасу и куриный фарш. Коробки с яйцом и бананами – в салон.

Но тут неожиданно выяснилось, что заправлять самолёт нечем. Нет, на складе ГСМ керосина было достаточно, но это было не отстоявшееся топливо, то есть в нём содержались мелкие частицы, которые могли вывести из строя двигатель. Для того чтобы его использовать, надо было ждать до полудня завтрашнего дня. Позволить себе такую роскошь мы не могли. У нас не было денег ни на размещение экипажа в гостинице, ни на оплату стоянки самолёта. К тому же, загруженные продукты могли начать портиться.

От понимания того, что всё может сорваться, меня била мелкая нервная дрожь. И вина была только моя. Ещё недавно я работал в аэропорту и должен был предвидеть такую ситуацию. Командир корабля уже дважды подходил ко мне и спрашивал, почему до сих пор нет заправщика. Я пробормотал что-то невнятное и зашагал в АДП (аэродромно-диспетчерский пункт). На третьей стоянке мне на глаза попался ИЛ-76; от него отъезжала цистерна с горючим.

Я буквально влетел на четвёртый этаж аэродромной башни. Дежурный мирно выскребал столовой ложкой салат из пол-литровой банки.

– Послушайте, мне сказали, что на якутский борт нет керосина, а я только что видел, как семьдесят шестой заправлялся. Что это значит? – негодовал я.

– А ты не кричи. Будто не знаешь, чей это семьдесят шестой! Его утром сливочным маслом загрузят, и он уйдёт на Ереван.

– Ну и постоял бы до обеда, потом бы и улетел, – возразил я.

– Ага! – усмехнулся диспетчер. – Ты это Гургену скажи.

– Знаете что… а давайте сейчас сольём керосин с 76-го и зальём в наш 154-й, а? Пока утром они масло привезут, пока загрузят эти свои сорок тонн, уже топливо отстоится и Гургеновский борт можно будет заправить.

– Что значит сольём? – диспетчер от удивления перестал жевать. – Такое не положено.

– Но почему же не положено?

– А потому что ни в одних инструкциях не указано, что это можно делать.

– Если можно заливать керосин в самолёт, то, стало быть, и сливать можно? Разве нет?

– Я на такое пойти не могу. Меня уволят.

– Да за что же вас увольнять, если запрета нет?

– Всё! – диспетчер поставил пустую банку на стол и поднялся. – Вот тебе, Валера, моё последнее слово: даст начальство указание слить топливо с Гургеновского самолёта и залить в твой, я так и сделаю. А на нет и суда нет. – Он помолчал и тихо добавил шёпотом: – Но если разрешат, всё равно триста долларов приготовь. Давно хочу куртку турецкую купить.

– Ладно, – сказал я и побежал вниз. До бывшего штаба авиаотряда, где размещалось руководство «КААК», по лётному полю от нового аэропорта ходу, примерно, минут двенадцать-пятнадцать. На этой дороге я знал каждую выщерблину в цементных плитах. Сотни раз ходил туда и обратно.

Зонта с собой не было, по лицу хлестал дождь, но я его не замечал. Уже на подходе понял, что генерального директора нет – свет в окнах не горел. Старая бухгалтерша, задержавшаяся на работе позже других, сообщила мне, что Анатолий Петрович уехал ещё часа три назад. «Сегодня у него день рождения, – сказала она. – Отмечает в ресторане «Лесная поляна». Я повернул назад и побрёл в сторону аэровокзала к стоянке такси. Естественно, пришлось сделать крюк, чтобы вновь не столкнуться с якутским экипажем.

Водитель почти до отказа давил на акселератор. Ливень заливал лобовое стекло, и «дворники» уже не справлялись. Ресторан «Лесная поляна» или, как его называли в народе, «Вдали от жён», находился в двадцати пяти километрах от аэропорта, в лесу.

Мы подрулили почти к самому входу. Я попросил таксиста подождать и вошёл внутрь. Анатолий Петрович стоял в самом центре стола с рюмкой водки. Увидев меня, крикнул:

– А вот и «Сахатые авиалинии» пожаловали! Заходи, Валера, садись. Выпей за здоровье своего бывшего начальника.

Он приблизился ко мне и воскликнул:

– Ну что коллаборационист? Предал авиакомпанию? Да? А я учил тебя, как сына, натаскивал… И что?.. Разбогатеть решил. Говорят, взял в аренду борт и к нам прилетел. – И уже тихо спросил: – А пришёл-то зачем? Проблемы?

Я молча кивнул.

– Ладно. Давай выйдем, покурим.

Мы стали под навес.

– Ну, говори… – начал он.

– С днём рождения, Анатолий Петрович…

– Да брось лицемерить! Ты же не за этим сюда приехал.

– Анатолий Петрович, мне надо срочно заправить борт. Продукты портятся, экипаж бунтует, а отстоявшегося керосина нет. Будет только завтра к обеду. Но Гургеновский борт заправили. Для него топливо нашлось. Только Гурген улетает завтра. Ему даже сливочное масло ещё не подвезли. Ереван стоит на 11.00. Ну, вылетит в 13.00, какая разница? Что ему эти два часа? Я обратился в АДП, там сказали, что без вашего указания они не могут выкачать обратно керосин из 76-го и залить нам. Такой практики, говорят, не существует.

– Слушай, а ты – наглец. Надо же до чего додумался! Вот за эти нестандартные решения я тебя и ценил, а ты меня предал, ТОО создал какое-то… – Он выпустил сигаретное облако, и, глядя мне в лицо изрёк: – А ты представляешь, что с тобой сделает Гурген, когда узнает, как обошлись с его самолётом? Не боишься?

– Ничего, будем решать проблемы по мере поступления.

– Ладно. Я тебе помогу. Пора этого наглеца проучить, а то ведёт себя в порту, как хозяин. Кто сегодня дежурный в АДП?

– Макарычев.

– Пойдём, я позвоню ему.

Мы нашли телефон, но он не работал. Администраторша сказала, что в дождь такое бывает часто. Видимо, где-то повреждён кабель.

Генеральный пожевал губами, взял со стола салфетку, вынул «Паркер» и написал: «Разрешаю откачать ТС-I из ИЛ-76 и залить в якутскую тушку». Он указал дату и тут же поставил свою витиеватую, похожую на клубы дыма, подпись. Потом подумал, подошёл к своему месту, открыл портфель, достал круглую походную печать, подышал на неё и шлёпнул. На неровной белой поверхности появилась окружность, внутри которой летела чайка, а по краям бежала надпись: «Краснолениская Акционерная Авиационная Компания «ГЕН».

– Держи, – протягивая салфетку, вымолвил он. – А дальше всё зависит от тебя…. Макарычеву сей документ покажи, но потом забери и уничтожь. Как ты это сделаешь, я не знаю.

– Спасибо! – обрадовался я и спрятал драгоценную салфетку во внутренний карман куртки.

– Спасибо – много. Со следующим рейсом не забудь привезти банку красной икры. Она, говорят, там копейки стоит. А к ней присовокупь пару бутылочек местной водки, которую из оленьих рогов делают. Слышал о такой?

– Нет, – признался я.

– Пантокриновая, настаивается на неокостеневших рогах оленя. От неё, говорят, потенция сумасшедшая.

– Обязательно куплю.

– И ещё: в ваших разборках с Гургеном я участвовать не собираюсь. Выкарабкивайся сам. А Макарычеву передай, если Гурген вдруг посмеет на него наехать, пусть звонит мне. Я этого сына великого армянского народа быстро поставлю на место. Здесь ему не Карабах. Понял?

– Да.

– Ну всё, бывай.

Дорога назад казалась невыносимо долгой. Но скрипнули тормоза, я вбежал в здание аэровокзала и через служебный вход влетел на четвёртый этаж.

– Вот, письменное указание генерального директора, – ещё задыхаясь, выпалил я и протянул диспетчеру салфетку.

– Что это за филькина грамота? – дежурный брезгливо скривил рот.

– Так у него сегодня день рождения. Я его в ресторане нашёл. Откуда там бумага? А я не пойму, что вас не устраивает? – стал напирать я, – текст написан собственноручно, подпись, дата, печать – всё на месте. Что ещё надо?

– А что же он, позвонить не мог?

– Пытался, но в «Лесной поляне» телефонная линия из-за дождя повредилась.

– А если Гурген ко мне явится, что делать?

– Генеральный просил передать, что если он хоть одно недоброе слово в ваш адрес скажет, сразу звоните ему. Быстро разберётся.

Диспетчер сунул салфетку в карман.

– Постойте, салфетку отдайте. Я должен её отвезти обратно или передать с кем-нибудь.

– А как я потом докажу, что было такое указание?

– Но ведь, если бы он позвонил вам по телефону, у вас тоже бы не было никаких доказательств, так? Верните. В противном случае, ему это не понравится.

– Ладно, – вздохнул Макарычев, – забирай. А как насчёт трёхсот баксов?

– Мы с вами, примерно, одной комплекции, – с этими словами я снял свою новую кожаную куртку и отдал ему. – Думаю, подойдёт. Я в ней и месяца не проходил. А денег у меня нет. Честно.

– Странный ты, Валера, какой-то, – покачал головой диспетчер. – Целый самолёт пригнал. Грузовики с фруктами, сыром, колбасой грузишь, а говоришь, что без копейки… Знаешь ты кто?

– Кто?

– Новый русский с дыркой в кармане! – хохотнул он и бережно повесил мою кожанку на свою вешалку.

А я всё стоял и не уходил.

– Чего ждёшь-то?

– Дайте команду на заправку. А то знаю я вас…

– Нет, ну посмотрите на него, а? – он взмахнул руками. – Не верит!

Макарычев нажал на кнопку переговорного устройства и вызвал службу ГСМ. Он долго и подробно объяснял, что надо делать. На том конце неохотно согласились. К счастью, оказалось, что экипаж ИЛ-76 был ещё на месте.

Я уже хотел выйти, как диспетчер протянул мне свою матерчатую куртку, вероятно, ещё советского пошива.

– Дарю. Когда новую купишь, эту можешь выбросить.

– О! вот это по-честному, – обрадовался я. – Мой пуховик в самолёте остался. А мне ещё по взлётке бегать. Обратно полетим ещё часа через три.

Не знал я тогда, что совсем скоро мне придётся бегать не только по взлётной полосе, но и по размокшей от грязи пахоте.

Глава 14 И один в поле воин

Экипаж Ил-76 не преминул пожаловаться Гургену на выкачку керосина из баков.

Я шёл по мокрой от недавнего дождя бетонке, когда увидел, как к якутскому самолёту на огромной скорости подлетел чёрный «Джип Чероки» и резко затормозил. Из машины выскочил Гурген с автоматом и понёсся по трапу. Предчувствуя неладное, я бросился за ним.

Когда я вбежал в салон, там стоял сплошной крик. Лётчики и бортпроводницы прижались к наставленным коробкам и с ужасом смотрели на Гургена, размахивавшего «Сайгой» (её-то я и принял за АК-74).

– Кто разрешил тебе заливать керосин с моего самолёта? – выпучив глаза, орал он на капитана.

– Генеральный директор, – спокойно ответил я, но голос предательски дрогнул.

Гурген повернулся.

– А! Валера! Говорят, это ты замутил? К генеральному в ресторан ездил, на коленках ползал, упрашивал мой керосин тебе отдать? Да? Ну что, побазарим?

– Давай, – пожал я плечами.

Надо сказать, что после той истории с папиком-Упырём, когда я уже почти распрощался с жизнью, Гурген был для меня уже не так страшен. К тому же, я давно понял, что он больше строил из себя блатного, чем на самом деле им являлся. Вот и с «Сайгой» приехал, на которую, у него, наверняка, есть разрешение, и на крик берёт, рассчитывая, что его должны обязательно бояться. Нельзя сбрасывать со счетов, что я всё-таки воспитывался в далеко не благополучном районе и насмотрелся на бывших зеков, живших в соседних домах. Они хоть и обзавелись семьями, но вели себя не так, как остальные жители нашего городка. Гурген очень сильно от них отличался. И главным образом тем, что боялся тюрьмы. Это и есть та самая грань, разделяющая «бродягу арестанта» и того, кто себя за него выдаёт. Настоящий урка, не задумываясь, хватается за финку, если его попытались унизить или идёт на преступление, если считает, что настал подходящий момент. Тюрьма для него – необходимая реальность с существованием, которой он давно свыкся. «Ну, посадят…И что? Видно, такая моя воровская доля» – рассуждает он. Другое дело «фраер», пусть даже очень похожий по манере поведения на уважаемого «арестанта». Он всегда размышляет о последствиях своих шагов. Он чётко видит разницу между свободой и несвободой, и опасается этот рубеж переступить. А стало быть, боится тюрьмы. Стоит такому первоходку попасть в СИЗО и выдать себя за другого, как его моментально раскусят камерные психоаналитики. Про таких сидельцы со стажем говорят: «блатную жизнь люблю, но воровать боюсь». Слышал я и другое высказывание: «До Ростова мы воры, от Ростова – черти!». Ростов-папа, служит как бы границей. После её пересечения заключённые, выдававшие себя за настоящих воров, иногда становятся «чертями»[6], поскольку на этапе сталкиваются с подлинными «ворами в законе».

Безусловно, я понимал, что сливая керосин с ИЛ-76-го, я даю Гургену своеобразную пощёчину и ставлю его на ступень ниже себя, но другого выхода у меня не было. Мне тогда казалось, что это вполне обдуманный риск и ничего страшного со мной произойти не может. Не станет Гурген из-за ссоры со мной лишаться очень прибыльного гешефта: снабжать воюющую в Нагорном Карабахе Армению сливочным маслом, а обратно, ввозить подержанные «Жигули» разных моделей. В Ереване были проблемы с бензином и люди избавлялись от автомобилей. Гурген с удовольствием и хорошей прибылью скупал их и продавал в Красноленинске. Его не волновало, что у большинства автомобилей из-за прежнего плохого бензина достаточно быстро выходил из строя двигатель. Главное для него было – продать. А там хоть трава не расти. Правда, цену он не завышал, и потому желающих купить подержанное, но ещё недавно такое дефицитное авто, хватало.

– Только здесь разговор не получится. Садись в машину. Побазарим в спокойном месте, – процедил свозь зубы Гурген.

– А чем тебе здесь не нравится? Кто нам может помешать?

– Чо боишься? Заднюю включил? – усмехнулся Гурген.

– Хорошо, давай. Только у меня мало времени.

– Ничего, теперь тебе некуда торопиться.

– Слышь, Гурген, – не удержался я, – ты только бандита из себя не строй, ладно?

– А ты, Валера, зря так со мной базаришь. Я ведь могу и не сдержаться. У меня чёрный пояс по каратэ.

– Ого! – хохотнул я. – «Чёрный пояс»! А может, к нему и чулочки имеются?

– Пацаны! Забирайте это пугало! – заорал Гурген. – Ждите меня на даче!

– Пошли, – обратился ко мне один из спутников Гургена. – Моя машина на стоянке.

Мы быстро добрались до «Тойоты». Вартан, так звали подручного Гургена, завёл мотор, и мы, проехав километра три, свернули на расположенные неподалёку дачи. Рядом с домом он заглушил двигатель.

– И что дальше? – спросил я.

– Ничего, – пожал плечами Вартан. – Шеф сказал, что приедет, значит, будем ждать.

– Вы, я вижу, в братву поиграть захотели? – разозлился я. – Что за цирк? Ты думаешь, я буду сидеть и спокойно дожидаться, пока явится ваш директор ереванского землетрясения? Зачем ты меня сюда привёз?

– Гурген приказал. Сиди и жди.

– Да это тебе он может приказывать, а не мне. Поехали назад!

– Нет, не поеду, – покачал тот головой. – Ты же видел его…орёт, как псих.

– Тогда я сам пойду.

Я вышел из машины и зашагал по дороге.

– Эй, Валера, – крикнул Вартан. – А что я ему скажу?

– Да пошёл ты… – бросил я в ответ и махнул рукой.

Если идти по шоссе, то до аэропорта можно было бы добраться не раньше, чем через час, а то и полтора. Такой вариант меня не устраивал. Больше всего я боялся, что Гурген пользуясь моим отсутствием, попытается навредить нашему рейсу. Это было вполне возможно, особенно, если учесть его связи в транспортной милиции и прокуратуре. Мне ничего не оставалось, как направиться напрямую, по пахоте.

Комья чёрной липкой грязи налипали на зимние полусапоги, и я с трудом передвигал ноги. Минут через пять мне уже казалось, что я тяну за собой пудовые кандалы. Моё внезапное появление в темноте испугало двух зайцев, прятавшихся неподалёку. Длинными прыжками они преодолели расстояние в три сотни метров и исчезли в лесополосе. Я невольно позавидовал их скорости. Неожиданно где-то сзади раздался крик. Это был голос Гургена. Затем послышались выстрелы. Судя по всему, армянский эрзац-гангстер бесновался. Он всё ещё пытался поддержать образ «злого бандита» и пулял во все стороны. Рядом со мной что-то просвистело. «А ведь может и попасть, придурок!» – выругался я и ускорил шаг. Впереди уже виднелись зажжённые огни взлётной полосы. А ещё через пятнадцать минут я уже подходил к своему самолёту. Трап не успели убрать. Очистив грязь с обуви, я поднялся в салон. Почти всю дорогу до Якутска я проспал.

Глава 15 Камикадзе

Первый рейс завершился отлично. Чартерная цепочка заработала. Мы возили из Якутска пассажиров, а обратно – бананы, колбасу, сыр, яйцо и цитрусовые. Наличные за товар шли потоком. Гурген из недоброжелателя превратился в союзника. Он вывез из Армении большую партию коньяка и никак не мог пристроить её в торговую сеть Красноленинска. Максимум что ему удавалось – продавать в розницу в нашем аэропорту. Грузчики, работавшие в коммерческом складе, потихоньку разворовывали дорогой напиток. Выждав момент, я предложил ему продать весь коньяк нам по весьма низкой цене. И он согласился. Всего за несколько дней мы смогли получить в Якутии лицензию на оптовую поставку спиртного в республику, и пятизвёздочное пойло полетело к северным народам. Вот тут поток наличных резко увеличился. Они пошли сумками и чемоданами. Были случаи, когда приходилось отправлять по две-три челночные сумки, битком набитые купюрами. О том, что в них деньги никто из экипажа не догадывался.

Наступил новый 1995 год. В самом Якутске мы купили машину и два отапливаемых гаража. В одном стоял наш «Москвич», а в другом – коньяк и тот товар, который по каким-то причинам не удалось сдать азербайджанской диаспоре по прилёту в аэропорт. В ту зиму случалось всякое.

В середине января мы продали все билеты в Якутске и решили долететь в Красноленинск без посадки в Новосибирске, сэкономив на оплате тамошних аэропортовых сборов. Из-за погоды командиру приходилось несколько раз менять эшелон, что приводило к повышенному расходу топлива. Когда мы сели в Красноленинске, то неснижаемого (аэронавигационного) запаса топлива осталось под обрез: вместо положенных 5-ти тонн, всего 3,2.

Но в Красноленинске выяснилось, что в аэропорту закончился керосин, и нам придётся ждать двое или даже трое суток. В таких случаях нас иногда выручал знакомый прапорщик с близлежащего военного аэродрома, присылавший военный заправщик за некоторое количество банкнот с изображением Бенджамина Франклина.

Наш диспетчер с АДП сообщил, что он связался с минераловодским аэропортом и там, оказывается, полным-полно керосина. Вот тогда-то я и принялся уговаривать командира корабля слетать в Мин-Воды, заправиться и уже оттуда лететь в Якутск.

– Нет, Валера, это номер сейчас не пройдёт, – возражал лётчик. – Слишком опасно.

– Но почему? Ведь до Минвод не более двадцати минут лёту.

– А потому что у меня всего три тонны керосина. В случае непогоды борт не сможет уйти даже на запасной аэродром.

– Погода в Минеральных водах отличная. Я узнавал в АДП. К тому же, я тоже полечу вместе с вами.

– А что нам по тебе равняться? Может, ты камикадзе? – Он помолчал и спросил: – Сколько заплатишь за риск?

– Пятьсот долларов вам и пятьсот на экипаж.

– Давай так: тысячу мне и тысячу на ребят.

– Договорились.

Ничего страшного не произошло. Мы благополучно загрузились товаром, слетали в Минеральные воды, а потом и в Якутск. Только именно с этого дня меня уже никто не называл по имени. За мной закрепилось прозвище Камикадзе. Позже, когда я рассказывал другим лётчикам об этом рискованном полёте, они лишь качали головой и говорили, что никогда бы не решились на подобное.

На зиму 1995 года пришлось много удивительных и необычных случаев. Помню, например, как однажды нам пожаловался якутский покупатель колбасы, что в наших ящиках всегда обнаруживается небольшая, килограмма по два-три, недостача. Я ужесточил проверку веса непосредственно при получении товара с мясокомбината, но там всё было по-честному. Получалось, что колбасу похищали при погрузке. Я и её лично контролировал, но в Якутске опять вскрылась недостача. Оставалось одно: колбасу похищали во время полёта – но как? – если она находилась в грузовом отсеке?

Чтобы разобраться с этим странным полтергейстом я вновь полетел в Якутск. В самолёте насчитывалось всего пять человек пассажиров. Весь салон был заставлен коробками с бананами и апельсинами. И вот уже после нашей дозаправки в Новосибирске, я, засыпая в кресле, вдруг заметил, как мимо меня проследовал штурман. Подождав несколько минут, я пошёл за ним. Моему взору предстала следующая картина: лётчик поднял ковролин, открутил люк, державшийся на болтах и, опустив вниз голову, достал из ящика несколько колец колбасы (замечу, что якуты почему-то не покупали сыровяленую колбасу в батонах, а предпочитали только ту, что кольцами) и наполнил пакет. Моё внезапное появление его озадачило. Он стоял в растерянности.

– Положите назад.

– Да я немного взял, перекусить, – оправдывался тот.

– Вам что бортпитания не хватает?

Штурман опустил краденное и закрутил люк, из которого шёл холод. Я тут же прошёл в кабину и вызвал командира. Узнав, в чём дело, он извинился передо мной, но так ничего и не сказал любителю «Краковской», «Московской» и «Коньячной». Как позже выяснилось, всё это делалось с его согласия. И ворованная колбаса делилась поровну между всеми членами экипажа.

Был и ещё один забавный случай уже в самом Якутске. В тот раз для перевозки товара мы арендовали ещё и грузовой АН-12. Он летел следом за ТУ-154-м. Я впервые увидел отделение для отдыха с двухъярусными парусиновыми койками. Экипаж состоял из шести человек. Грузовой отсек в этом самолёте отделён специальной дверью с иллюминатором. Она закрывается рычагом (есть такая шутка: на вопрос впервые попавшего в кабину АН-12, можно ли закурить, отвечают, показывая на багажное отделение: да выйди и покури. И тот хватается за рычаг, а высота 10 000 метров!.. Грузовой отсек негерметичен, воздух разряжен; через три минуты вдыхания такой смеси наступает смерть; понятно, что новичка всегда вовремя останавливают). Итак, мы прилетели в Якутск и начали выгрузку. А поскольку дело было ночью, и температура минус сорок, то к самолёту всегда подъезжала специальная машина-компрессор, которая через гофрированную трубу гнала внутрь горячий воздух. Иначе нельзя, потому что фрукты моментально замёрзнут и испортятся. Эта услуга нами уже была оплачена и входила в аэропортовый сбор. Но один из водителей постоянно требовал от нас дополнительной взятки. Причём, его денежный аппетит каждый раз возрастал. Он угрожал «поломкой» компрессора. Мне надоело слушать его угрозы, и на этот раз я решил проучить наглеца.

«Задним парктроником» у 130-го «ЗИЛа» выступал какой-нибудь случайный помощник, коим в данном случае, оказался я. Водитель сдавал назад, смотрел в боковое зеркало и ждал команды остановиться. Но труба, по которой шло тепло, была короткой, и «ЗИЛ» подъезжал всё ближе и ближе. И вот тут я умышленно допустил лёгкое столкновение края машины с крылом самолёта. Как только произошло касание, я тут же закричал. Шофёр выскочил из кабины и побелел, как снег. Случилось «ЧП»: столкновение автомобиля с самолётом. За такое, учиняли служебное расследование, а потом увольняли. Мне достаточно было вызвать командира и сообщить о происшествии в АДП. Там бы моментально составили акт, и парень потерял бы очень хлебную работу. Виновник аварии почти слёзно начал умолять меня скрыть этот факт, показывая, что на крыле не осталось никакой вмятины, а лишь лёгкий след краски. Я сначала отказывался, но потом сказал, что тогда ему придётся навсегда забыть про «чаевые». Он обрадованно кивнул. До самого последнего дня, пока мы совершали полёты в Якутск, этот водитель больше ни разу не попросил денег.

Наш бухгалтер поздравила нас с тем, что всего за три месяца оборот фирмы, в пересчёте на доллары, составил один миллион. Но денег мы себе почти не брали. Всё вкладывали в дело. И в этом был какой-то азарт. Моя схема работала безотказно. Были, конечно, сбои. Например, вместо ТУ-154 М нам приходилось арендовать менее экономичный ТУ-154 Б, но высокая прибыль всё равно покрывала небольшой убыток.

Я практически всё время проводил на борту. В перерывах между полётами оказывался то в Якутске, то в Красноленинске.

В рейсах случалось всякое. Как-то одна из бортпроводниц во время раздачи минералки случайно капнула из пластикового стаканчика на брюки пассажира, представителя коренной народности. Она сразу же извинилась и подала салфетку. Но не тут-то было! «Обиженный» подскочил и стал кричать, что не позволит всякой самолётной обслуге так с ним обходиться, тем более что он не кто-нибудь, а «потомственный князь»! И пообещал лишить девушку работы. Светлана, так звали стюардессу, посмотрела на него внимательно и выдала:

– Да какой же вы князь, если ведёте себя, как потомственный извозчик!

Якутский «аристократ» разразился скверным русским матом в её адрес. И вот тут уже пришлось вмешиваться мне. Я склонился над ухом скандалиста и красочно обрисовал ему, ближайшие, но возможно, его последние, пять минут жизни, если он не извинится. Не ожидавший такого поворота событий ясновельможный дебошир пробубнил что-то в извинительном тоне и уставился в иллюминатор.

Только на этом инцидент не закончился. Вернувшись на свою историческую родину, «князь» накатал на бортпроводницу жалобу, и её отстранили от рейсов на целый месяц. Такой несправедливости я перенести не мог и однажды наведался к Светлане в гости с конвертом, набитым ассигнациями. Наша фирма выплатила ей столько, сколько она получала от нас за месяц работы. Мы сидели на крохотной кухне и пили «Nescafe» с тем же самым армянским коньяком. Внизу, у плиты, стояла миска с едой, но ни кошки, ни собаки я не заметил. Примерно, в девять вечера в коридоре раздался какой-то шум. Казалось, что кто-то шлёпает босыми ногами. Повернув голову, я обомлел. Мне в глаза смотрела серая крыса величиной со среднего кролика.

– А это мой Петрович, – как ни в чём не бывало, представила гостя хозяйка. – Я его приручила, и мы подружились. А он милый, правда? Ты только не пугайся, он ко всем гостям запрыгивает на руки. Людей любит…

Только Света не успела договорить фразу. Я сорвался со стула и, перепрыгнув через испуганного Петровича, вылетел к входной двери, сорвал с вешалки шапку, куртку «Аляску» и сбежал. Позже, Светлана извинялась за то, что не предупредила меня о «сожителе». Я старался перевести разговор на другую тему. Мне самому было стыдно, за свой страх перед этим отвратительным существом. А виной всему случай из детства.

В тот день я, только что принятый в октябрята, возвращался из школы домой. На белой сорочке гордо краснела звёздочка с маленьким кудрявым Ильичом. Когда до подъезда оставалось метров сто, прямо передо мною из-за высокого забора шлёпнулась огромная крыса с разорванным животом. Она была беременна крысятами. Её убили подростки и швырнули на дорогу. Если бы я шёл чуть-чуть быстрее, мерзость попала бы в меня. От одной этой мысли меня стошнило, я тут же вырвал, расплакался и бросился домой. А там был только старший брат. Узнав причину моих переживаний, он решил отучить меня от этого страха. Когда родители ушли на работу, Игорь отвёл меня в сарай и приказал лезть в подвал, где под закромом однажды нашли мёртвую крысу.

– Просидишь полчаса – мужчина. Нет – грош тебе цена, – закрывая крышку люка и выключая свет, изрёк он.

Вышло так, что брат забыл про меня и вспомнил только через три часа. Всё это время я явственно слышал, как кто-то скрёб и шуршал за ящиком. Чтобы не было страшно, я пел одну и ту же, любимую песню, в которой «шаланды полные кефали в Одессу Костя приводил…». Эти три часа мне показались вечностью. К тому же я ещё и простудился. Проболел неделю. Но зато старший брат стал ко мне относиться пусть с небольшим, но всё-таки уважением. Жаль только, что оно испарилось с первой двойкой по математике. Конечно же, Светке о детской душевной травме я не мог рассказать. Для неё я был богатым новым русским, арендующим самолёты.

К нашим несомненным достижениям можно отнести установку в офисе системы связи AFTN (Aeronautical Fixed Telecommunications Network; информационная сеть гражданской авиации). Благодаря ей, мы могли связываться с любым аэропортом мира и, не выходя из офиса, открывать и закрывать продажи авиабилетов в любом городе, куда летали самолёты «Транзит-Эйр». География рейсов расширилась. Кроме Новосибирска промежуточными аэропортами стали Томск и Новый Уренгой. Иногда, когда были заказы от тамошних коммерсантов, мы отправляли часть товара и туда.

Викентий Закарпатский уволился из авиакомпании и находился в постоянной командировке в Якутске; собирал деньги с магазинов и принимал товар.

Алик за эти несколько месяцев сильно изменился. Конфуция больше не читал. Зато купил видеомагнитофон и бесконечно смотрел «Путь Карлито», «Гангстера», «Билли Батгейта», «Неприкасаемых», «Цвет денег» и «Лицо со шрамом»; «Крёстного отца» и «Однажды в Америке» знал почти наизусть. Он носил модный малиновый пиджак, итальянские туфли фирмы «Baldinini» и обязательную барсетку. Мой компаньон принял на работу молоденькую секретаршу, которая, не только готовила ему чай, но и скрашивала скучные рабочие дни. Для этой цели в кабинете вместо нашей допотопной мебели появился мягкий кожаный диван. Не обошлось без капельной кофеварки и бара в виде глобуса. На самой большой стене он повесил два портрета в тяжёлых золочёных рамах – свой и мой. Какой-то местный художник написал их по фотографиям всего за пять бутылок армянского коньяка. Мой «фейс» получился настолько реалистичным, что, по словам Алика, во время его любовных утех секретарша смущалась. Ей казалось, что с картины я смотрел на неё немым укором. Но вскоре и она разочаровала своего любвеобильного начальника, и потому по окончании испытательного срока он её уволил. Уже на следующий день потомок прусских аристократов дал объявление в газету «Забор» и каждый день после шести вечера начинал приём кандидаток на собеседование.

По словам моего друга, в один из таких февральских вечеров, когда он уже предвкушал появление новой «карамельки», к нему ввалились три наглые рожи «кавказской национальности» и передали привет от Самира.

– Что значит, «при-в-вет»? – заикаясь, спросил Алик.

– А то и значит… Передайте, говорит, пацаны привет с того света Алику и Валере, что бабки мне торчат, – вымолвил коренастый с белыми чётками «старший». Он пододвинул ногой стул и плюхнулся на него. Двое других остались стоять. – Так ты кто? Алик или Валера?

– Алик.

– Ну, давай, Алик, рассказывай, – ухмыльнулся он. – Мы тебя слушаем. Сколько вы были должны Самиру?

– Пять с половиной.

– Вот, молодец, вспомнил. А когда надо было вернуть?

– Не помню точно. Где-то в середине ноября.

– Слышь, братва, он даже забыл, когда бабки заныкал. – Чеченец вынул из кармана записную книжку, – как раз ту самую, что мы видели у Самира, – вздохнул и прочитал: – «15.11.94. А. Клейст и В. Приволин, долг 5 500 дол.». Ну так чо?

– Так никто ж и не отказывается. Мы хотели отдать, да некому уже было.

– Некому говоришь? – осклабился незваный гость. – А я, по-твоему, кто?

Алик пожал плечами.

– Не знаю. Я тебя первый раз вижу.

– Это ничего. Теперь, фраер, каждый день нас видеть будешь. Вы, смотрю, сильно развернулись на бабках Самира. Целую авиакомпанию создали. В Якутск коньяк гоняете. Борзеете, говорят. Порядочных людей на керосин кидаете. Короче: для начала штраф заплатите тридцатку зелени. Срок даю до завтра. А потом я скажу, что с вами дальше будет. Понял?

– Насчёт тридцатки это вы, парни, загнули, – придя в себя, ответил Алик. – Просрочка оплаты чуть больше трёх месяцев, а вы тридцатку хотите. Давайте встретимся послезавтра. Я вас с нашими друзьями познакомлю. Они – люди серьёзные. Там всё и обсудим.

– Ты чо, овца, нам стрелку забиваешь? А ты понимаешь, чушок поднарный, что после этих слов ты уже тридцаткой не отделаешься? – чеченец поднялся и вплотную подошёл к Алику.

– Я, хоть и недолго на киче чалился, но «чушком» не был, – ответил Альберт, белея от злости. – А за такой базар ответ держать придётся. Ты адресок оставь и телефон, чтобы тебя долго искать не пришлось.

Два других чеченца будто собираясь драться, стали разминать кисти и делать движения плечами. Но Клейст стоял как изваяние и даже не моргал. Он смотрел в глаза старшему.

– Духовой что ли? – усмехнулся тот. – Ладно, посмотрим. А искать меня не надо. Завтра в это же время мы опять к тебе придём. За бабками. Готовь тридцатку. Сегодня тебя бить не будем. Подождём до завтра.

Он плюнул на пол, и они ушли.

Алик тут же закрыл офис, остановил такси и поехал в известное в городе кафе, где собирались друзья Шаха. Надо сказать, что после своего освобождения он помогал своим недавним сокамерникам. Кроме продуктовых передач, раз в месяц Алик, по согласованию со мной, отдавал разные суммы людям Шаха. Тот знал об этом и однажды даже прислал из тюрьмы маляву, в которой было написано: «Алику. Благодарю за помощь. Обращайся. Шах». Эту записку мой компаньон с гордостью показал мне. Он носил её в кармане своего модного пиджака. Но мне это не нравилось. Я был уверен, что рано или поздно зависть со стороны людей Шаха приведёт к конфликту. Стоит нам хоть раз попросить у них помощи, как те сразу предложат «крышу». А это уже далеко не дружба. Однако Алик убеждал меня, что и с братвой можно иметь нормальные отношения и в то же время, не быть одним из них, то есть не бояться, что тебя посадят.

Я прилетел из Якутска утром следующего дня и узнал, что вечером предстоит неприятная встреча с братом Самира. Все эти подробности Алик рассказал ещё в аэропорту. Он был на удивление спокоен и уверил меня, что дагестанская группировка на его стороне. Мне надо будет лишь признать сумму долга и подтвердить дату возврата. Остальное – не моё дело. Он сам во всём разберётся и можно не волноваться. Только в его слова мне не особенно верилось.

Придя домой, первым делом я открыл уже почти забытую записную книжку Деда. Ко всем старым датам добавилась только одна прошлогодняя запись – 22.11.94. И опять рядом стояла галочка. Свободного места оставалось всё меньше. Но тогда я ещё не задумывался о последствиях. «Да, – рассудил я, – стало быть, этот недоделанный «сын Арарата» чуть не угробил меня тогда в поле, перед первым рейсом. А вот зачем он нажаловался на нас брату Самира – непонятно. Вероятно, зависть.

Неопределённость – вещь отвратительная. Особенно, если ты знаешь, что от тебя почти ничего не зависит. И кто знает, как изменится моя и Алика жизнь после вечерней разборки? Чтобы отвлечься от дурных мыслей, я включил телевизор. Показывали войну в Чечне. В Грозном шли тяжёлые уличные бои. Отряды сепаратистов, постепенно оставляли город. Наши солдаты, с перепачканными сажей лицами, перекуривали после атаки.

Усталость взяла своё, и я сам не заметил, как заснул. Слава богу, что перед этим поставил будильник. Молоточек «Севани» тарабанил отбойным шахтёрским молотом. Я умылся и наскоро перекусил. Старый армейский принцип: если не знаешь, что тебя ждёт впереди, первым делом поешь – в данном случае был как нельзя кстати.

На улице бушевал ветер. Он завывал в трубе школьной котельной, точно в огромном свистке, рвал рекламные щиты и чуть не сбивал с ног прохожих. Погода, будто предчувствуя недоброе, уговаривала меня остаться дома.

У обшитого железом ларька с надписью «Круглосуточно» стояло такси, которое я и нанял. Водитель, под негромкую музыку песни Евгения Кемеровского «Братва не стреляйте друг друга», ругал частный инвестиционный фонд «Южный», куда вложил семейные ваучеры и остался ни с чем. И если «МММ» уже лежало на дне, то клоны этой мошеннической структуры, точно метастазы, покрывали всю Россию. Ещё несколько месяцев назад в красноленинском аэропорту садились грузовые АН-26 с логотипом «РДС-АВИА». Финансовая компания «Русский Дом Селенга» создала свою авиакомпанию исключительно для того, чтобы перевозить деньги вкладчиков в основной офис со всех концов нашей необъятной страны». Вот это размах!

Жигули остановились на улице Ленина, рядом с политехническим институтом. Я поднялся наверх и зашагал по длинному коридору, в котором кипела авантюрная коммерческая жизнь. Синим светом мерцали экраны мониторов с программой «Лексикон». Из открытых дверей чужих кабинетов слышалось, как кто-то по телефону менял два вагона леса на вагон краски, краску на тушёнку, а тушёнку на водку… Инфляция была запредельной, и бартер правил экономикой.

Алик стоял у окна и курил.

– А! Вот и ты! Могу обрадовать – никакой разборки не будет. Всё разрешилось само собой ещё днём. Дагестанцы нам помогли. Мы должны отдать брату Самира всего десятку зелени. Деньги у нас есть, так что можно не переживать. Завтра я им отнесу. Но, как ты понимаешь, помощь людей Шаха не бескорыстна. Теперь они будут поставлять нам фуры с товаром для отправки в Якутск под реализацию. По-моему, неплохой вариант.

– И по каким же ценам?

– Не знаю. Они говорят, что всё будет нормально.

– Нормально? Для кого? Ты же понимаешь, что, фактически, они входят в наш бизнес. Это плохо. Проще было с чеченцами договориться.

– Да? Думаешь, они бы не влезли бы к нам? Ещё бы заставили работать на них и по бабкам отчитываться. Платили бы нам мизерную зарплату и никуда бы мы с тобой не делись. Ты видел, какая в Грозном война? Им завалить нас – как воды выпить.

– Не знаю, – пожал я плечами, – не нравится мне это. Но как бы там ни было, надо лететь на Кипр, учреждать офшорную кампанию, подписывать договора с аэропортом Ларнаки, найти турфирму и согласовать цены на приём.

– Вот и поезжай! – оживился Алик. – Там тепло, апельсины, море, тёлки загорелые… Поезжай! А за дело не беспокойся! Новые сотрудники – парни ушлые. Налету всё схватывают.

– Вот это меня и беспокоит. Присматривать за ними надо.

– Здесь ты прав, – кивнул Алик.

Наши новые помощники, действительно, отличались от общей массы сверстников. Евгений, так звали одного из них, пробовал заниматься челночным бизнесом. Он одолжил денег у одноклассника, но рассчитаться так и не смог. Тот ждал, настаивал, ругался, но назад не получил ни рубля. Когда терпение у него лопнуло, он обратился к братве, и те взялись за должника серьёзно. Они приходили к Евгению домой и, не стесняясь, заглядывали в полупустой холодильник. Если находили еду, забирали себе. Им было всё равно, что жена и маленький ребёнок оставались голодными. Иногда после таких визитов у супруги начинались истерики. Надеясь рассчитаться, Женя уговорил хозяина, вечно простаивающего без работы «КАМАЗа», отправиться вместе с ним в Курскую область. Он вычитал объявление о том, что в одном колхозе пропадает в поле картофель. Собирать было некому. Всё село пьянствовало. Правление отдавало урожай за гроши. Вдвоём с водителем они накопали целую фуру. Жили в кабине. Скучное и холодное существование парней скрашивала подобранная на трассе, «плечевая». Девчонка оказалась весёлого нрава. Она делилась не только своим теплом с попутчиками, но и готовила нехитрую еду, а иногда помогала собирать картошку. За неделю они настолько к ней привыкли, что, казалось, знали всю жизнь. Да и сама гостья влюбилась в обоих. Но пора было ехать назад. Путана плакала и не хотела расставаться. Так втроём они и вернулись в Красноленинск. Картофель распродали быстро, и долг Евгений погасил. А «боевая подруга» нашла себе место на улице Объездной. Там, говорят, и «голосует» по сей день. Всё это случилось ещё прошлой осенью. Теперь Евгений работал у нас. В его обязанности входило получать товар, проверять его качество и руководить погрузкой в самолёт.

Вторым новым сотрудником был Влад. Раньше он летал бортпроводником в краснолениской авиакомпании. У Влада было два совершенно правильных, по его мнению, пути к богатству. Первый заключался в том, что, имея накаченную фигуру, он должен был устроиться танцором в стриптиз-клуб. И уже там познакомиться с какой-нибудь богатой вдовушкой, пусть даже далеко забальзаковского возраста. Морщины, седина или целлюлит возлюбленной его ничуть не смущали. «Главное, – говорил он, – подойти к сексу с выдумкой». А дальше оставалось лишь заключить брак и жить как трутень в улье до конца своих дней. Второй путь ничем не отличался от первого, с той лишь разницей, что все вышеописанные события должны были случиться в США. В доказательство успешности своего плана, он «охмурил» главного бухгалтера «КААК «ГЕН» и стал её любовником. Пятидесятипятилетняя вдова щедро тратила на Малыша (так она его величала) все свои сбережения. Влад стал одеваться как денди, задрал нос и перестал здороваться с теми, у кого ещё недавно «стрелял» сигареты. Так продолжалось три месяца. Но однажды после рейса в Ереван, находясь в комнате отдыха бортпроводников, жиголо изрядно набрался. Он скинул рубашку и на глазах молоденьких стюардесс принялся отчебучивать такие движения, которые, по его мнению, назывались стриптизом. Хмельные «воздушные феи» хлопали в ладоши и попросили танцора скинуть брюки. И он не отказался. А толстая тётка-бухгалтер в это время, потея и кряхтя, искала свое «счастье» по всему аэровокзалу. И какого же было её удивление, когда открыв случайно дверь комнаты бортпроводников, она узрела в кривляющемся и почти голом существе («почти», потому что на Владике присутствовали только носки и плавки) своего любимого Малыша. Этим же вечером молодой любовник собрал нехитрые пожитки и под отборную матерщину покинул ещё недавно такое тёплое гнёздышко. Он вновь поселился в общежитии авиакомпании. Только месть ревнительницы была настолько сильной, что под надуманным предлогом она добилась отстранения «стриптизёра» от рейсов с последующим увольнением. Я принял несостоявшегося альфонса на должность лётного менеджера, потому что не мог проводить всё время в полётах между Красноленинском и Якутском. К тому же, мечтая уехать в США, Влад неплохо выучил английский. Это обстоятельство, в свете наших планов по «завоеванию» Кипра, мне казалось тогда немаловажным. Да и в авиации он разбирался неплохо.

В тот самый момент, когда мы обсуждали наши дальнейшие планы, в кабинет постучали. Я открыл дверь. Передо мною предстало юное белокурое создание с слегка вздёрнутым носиком лет восемнадцати-девятнадцати.

– Здесь набирают в секретарши? – пропела она и, не выдержав моего откровенного разглядывания, опустила глаза.

– Да-да, проходите, – засуетился Алик. – Будем с вами, знаете ли, беседовать…

– Будешь беседовать, когда станешь директором, – поправил его я.

– Как скажете, Валерий Валерьевич, как скажете, – обиженно пробубнил он. – Ну что ж, в таком случае, позвольте вам не мешать.

Алик ушёл, а я угощал девушку конфетами, поил чаем и расспрашивал о семье. Оказалось, что у неё есть парень и скоро они должны пожениться. Больше всего меня удивило то, что в свои восемнадцать лет она так много прочитала классики. «Ну уж нет, – твёрдо решил я, – ни за что не позволю этому бабнику портить жизнь столь юному и непорочному созданию. Да и хватит превращать контору в бордель!». На следующий день Анна приступила к обязанностям. Алик был с ней сух и подчёркнуто вежлив. Я запретил сотрудникам дымить в офисе и штрафовал за опоздания. Первого марта – в день убийства Влада Листьева – я отправился в Москву для получения кипрской визы, а ещё через несколько дней вылетел в Пафос. Аня мне потом рассказывала, что Алик несказанно обрадовался моему отъезду, да и остальной народ тоже вздохнул с облегчением.

Глава 16 Вячик, или герой Кронштадтского мятежа

Не стоит думать, что мой вояж на Кипр не был подготовлен. Ещё в декабре прошлого года я случайно встретил старого друга Славку Зиновьева, или Вячика, как все его называли. Мы долго вспоминали наше студенчество и давно ушедший от нас 1981 год, когда мы, вчерашние абитуриенты, отправились в совхоз собирать виноград. Приключения начались с того, что я и трое других студентов вышли не на той остановке. Междугородный автобус выбросил нас посередине поля рядом с каким-то указателем.

Чихнув пару раз, «ЛиАЗ» скрылся за поворотом, оставив после себя чёрный дым – явный признак больного мотора. Подойдя ближе, мы прочли: «7-я бригада». А нам нужна была пятая. «Кратчайшее расстояние между двумя точками – прямая» – знакомая ещё со школы аксиома. Вот поэтому мы и решили идти напрямую по грунтовой дороге до места назначения – студенческого лагеря сельскохозяйственных работ Красноленинского пединститута. А мы – это двое парней и пара девчонок дополнительно зачисленных в ряды будущих строителей коммунизма на ниве народного образования. Бескрайние поля виноградников поражали воображение. Но уходящая красота минувшего лета как-то меркла из-за оттягивающей спину поклажи наших спутниц. Девушки были из очень обеспеченных семей советских партработников, и это позволило им набить сумки и чемоданы до плотности чугуна. Примерно через пару часов пришлось усомниться в открытой ещё древними греками геометрической истине. Оказалось, что мы устало брели совсем в другую сторону и удалились километров на семь от заветного комсомольского «трудового рая». Слава богу, нас согласился подвезти седой бородатый дед, не спеша понукавший пегой лошадкой, тянувшей старую повозку, которая, наверняка, видала на своём веку и лихие кавалерийские атаки времён гражданской войны, и колхозных активистов периода принудительной коллективизации. Деда звали Пётр Кузьмич, и он, в самом деле, участвовал в гражданской войне. Как сказал он мне по секрету: «за храбрость и боевую удаль был даже награждён шашкой», которую хранил в потаённом месте, потому что на клинке имелась надпись: «Лихому рубаке, выть батьки Махно». – А он, Нестор Иванович, за красных тоже воевал. Да только предали они его – послали на верную смерть. Справедливый мужик был и умный. Теперь таких не сыскать, – охотно откровенничал с нами живой участник далёкой войны. К закату на скрипучем тарантасе мы, наконец, добрались до бараков, гордо звавшимися студенческим трудовым лагерем. Вместо того чтобы дать нам возможность отдохнуть и привести себя в порядок, нас сразу погнали на комсомольское собрание. На скамейках, под тремя тенистыми липами сидело человек пятьдесят дармовой студенческой рабсилы, а на деревянной сцене за столом председательствовал заместитель декана факультета по воспитательной работе; рядом с ним – совсем юная учительница английского и один рано полысевший от неуёмной энергии очкарик с непропорционально развитой головой – активист Миша Передряга. Несмотря на молодость, он был уже не только коммунистом, но и членом партбюро факультета. Этого выскочку и крикуна побаивались даже преподаватели. От сладостного ощущения всеобщего внимания его, как обычно, слегка колотило и, чтобы скрыть волнение, он то и дело листал «Комсомольскую правду» с фотографией, улыбающейся на первой странице ткачихи из города Иваново. Но чья-то озорная рука с большим художественным талантом подрисовала ей увеличенные формы бюста. От этого молодая ударница смахивала на незабываемой красоты блондинку с обложки американского журнала «Playboy», который он пару лет назад смотрел дома у одноклассника, приехавшего с родителями из загранкомандировки. В самом центре импровизированного зала, в первом ряду перед сценой стоял и нагло улыбался юной преподавательнице иностранного языка, сверкая золотой фиксой, виновник торжества комсомольской критики и будущая жертва активиста-головастика – одессит Вячеслав Зиновьев, или просто Вячик. Позднее мы узнали, что он находился в некотором привилегированном, в отличие от нас, положении и мог себя вести как ему заблагорассудится. Его отец возглавлял корпункт газеты «Сельская жизнь» в США – большая, по тем временам, должность. В Красноленинск его отправили под присмотр бабушки, которая, конечно, уследить за внуком не могла. Но вузовское руководство не желало портить отношения с Зиновьевым-старшим, поэтому многое Вячику прощалось. Только особенно ретивые строители светлого будущего этого не понимали. И гнали с места в карьер. – Попрошу внимания, товарищи, – начал Передряга. – Мы здесь собрались, чтобы осудить подрывную работу, да-да, я не оговорился, именно подрывную работу студента Зиновьева по разложению трудовой дисциплины. Позавчера Зиновьев дважды в разное время, забравшись на отдельно стоящее дерево, ложным криком «Везут обед – бросай работу!» дезорганизовал труд пяти ударных звеньев, поскольку на самом деле, кухню доставляли на соседнюю шестую бригаду. В результате расстроенные студенты побросали вёдра, и почти час никто не собирал виноград, в то время как Зиновьев улёгся спать под этим же деревом на изготовленную им лежанку. Но когда обед привезли, он снова прокричал вышеупомянутую фразу, только в этот раз ему уже никто не поверил, и все остались работать, а Зиновьев первый, помыв руки, уселся за стол. А вчера, поздно ночью, находясь в нетрезвом состоянии, он тайно проник в комнату девушек естественно-географического факультета и, улёгшись на свободную койку, заснул, где его и обнаружили только утром, да и то из-за непереносимого студентками храпа и перегара. И что вы думаете? Он объяснил это тем, что поспорил с друзьями, что «может переспать сразу со всеми девушками ЕГФ». Кроме того, на прошлой неделе мы решили дать ему шанс исправиться и послали в Красноленинск за агитационной литературой. Однако он, пренебрегая своим интернациональным комсомольским долгом, учинил драку с проживающими в институтском общежитии афганскими, а затем пришедшими им на выручку узбекскими студентами, якобы из-за того, что они оскверняют великий русский язык нецензурной бранью. После чего насильно заставлял и тех и других громко повторять за ним стихотворение Александра Сергеевича Пушкина «Узник». Но и это ещё не все его проделки. Сегодня утром мы стали свидетелями, как этот нарушитель дисциплины, в который уже раз, не вышел на зарядку, но, придя в столовую, не стал последним в очередь за едой, как все, а демонстративно вышел в центр зала и, обращаясь к поварам, произнёс попахивающую оппортунизмом и антисоветчиной речь…Что, Зиновьев, стыдно повторить? А я напомню, у меня тут записано, – головастый очкарик вытащил кусок бумажки и стал монотонно читать: «Пламенный патриот Бургун-Маджарских степей, бывший князь, а ныне простой труженик Востока и бедный советский студент по совместительству с революционной фамилией Вячеслав Зиновьев. Не откажите, господа, подать вне очереди тарелочку супа бывшему члену Временного Правительства и герою Кронштадтского мятежа!». Итак, товарищи, я предлагаю вынести ему выговор с занесением в учётную комсомольскую карточку, – Миша вытер рукой вспотевшую лысину на круглой, как глобус, голове, и выжидательно посмотрел на присутствующего заместителя декана исторического факультета. – А я думаю, не стоит так спешить. Давайте дадим человеку исправиться. Ну, Вячеслав, что же ты молчишь? Скажи нам, что ты всё осознал и больше не позволишь себе поведение недостойное комсомольца, тем более драку, да ещё со студентами из дружественной нам страны. Да? – вопросительно заглядывая в абсолютно безмятежное лицо, с надеждой в голосе спросил преподаватель истории средних веков.

Вячик хранил молчание. А мы с трудом сдерживали смех и с нетерпением ждали развязки. И она наступила. Он поднялся на сцену и, приложив правую руку к груди, начал: – Дорогие товарищи комсомольцы, коммунисты и беспартийные, я даю вам честное слово, что больше никогда не трону ни одного афганского студента, потому, что они, как я теперь понял, есть наши интернациональные братья, – потом немного задумался и, потупив глаза, вполголоса добавил: – А узбеков буду бить, они – советские подданные. Мы покатывались со смеху и вслед за нами начали хохотать зам. декана и красавица англичанка. Только Передряга открыв рот, застыл в оцепенении, парализованный всеобщим весельем, а потом сел и тупо уставился в газету. А через два года, в 1983-м, мы с Вячиком устроились работать в цирк. Нет, не клоунами, конечно…Нас приняли на должность звукорежиссёра. Ставка была одна, а работников полагалось двое. Это делалось во избежание болезни или отсутствия одного из нас по какой-нибудь уважительной причине. Ничего сверхъестественного не требовалось. Мы должны были вовремя включать и выключать большой бобинный магнитофон, подсоединённый к колонкам через усилитель «Бриг-100». Например, когда выступали акробаты под куполом цирка, звучала «Лунная соната» Бетховена, а во время бурлеска клоунады включали звук милицейской сирены, а за ней «Чарльстон». Чтобы не ошибиться, между плёнками на бобинах были вставлены кусочки бумажек с надписями. Так было легче понимать, когда следует повернуть ручку выключения лампового магнитофона. Платили нам мало. Но даже дополнительные сорок рублей к стипендии были отличным подспорьем. Деньги не были главной целью. Отчаянно хотелось познакомиться с какой-нибудь акробаткой. Ведь они всегда казались недоступными для простого человека. Вскоре выяснилось, что сделать это проще простого. Зачастую бывает так, что заметив красавицу, стесняешься к ней подойти, полагая, что у неё десятки поклонников и тебе сразу же дадут от ворот поворот. Но в жизни это далеко не так. Многие из них страдают от недостатка внимания. В общем, наша небольшая музыкальная каморка, расположенная почти под самым куполом цирка, стала местом распития шипучего вина «Машук» и любовных встреч.

Но главным человеком в цирке считался не директор, а сорокалетний (совсем старый, на мой тогдашний взгляд) электрик Гена. Это был почти Бог. Он ходил в белом костюме, светлых штиблетах и красных носках. Курил «Marlboro», в буфете пил «Пльзенское» пиво и заедал варёными креветками с зелёным горошком. Можете себе представить? Зелёный болгарский горошек каждый день? Моя мама берегла единственную баночку болгарского продукта до самого Нового года, чтобы сделать салат «Оливье». А тут – каждый день! А сколько стоило импортное пиво? Помните?

Выяснилось, что у Гены имелась ещё и общественная обязанность: расселять по гостиницам или квартирам гастролирующие труппы, устраивать особенно привлекательным артисткам «экскурсии» на дачу партийных начальников на горе «Стрижамент», доставать дефицитный товар и тому подобное. Характерно, что денег за это официально он не получал, но и в накладе, естественно, не оставался.

В тот год Красноленинске гастролировал Валерий Леонтьев. На площади перед цирком толпился народ, в основном, представительницы слабого пола. Билеты стоили невообразимо дорого. К тому времени мы достаточно хорошо подружились с Геной, и он великодушно разрешил нам проводить мимо кассы не более трёх человек. Но обычно мы обходились двумя безбилетницами. На контроле так и говорили: «Гена разрешил». Это срабатывало, и гостей вежливо пропускали. Наверное, для кого-нибудь это могло бы быть неплохим довеском к зарплате, но разве мы думали о деньгах? Мы выбирали из толпы самых симпатичных девушек и приглашали на концерт. Знакомились. Встречались. Расставались. Снова знакомились и опять расставались…

А потом за Леонтьевым к нам приехала новая цирковая труппа из Ленинграда. Во время представления мы так увлеклись «общением» с двумя студентками медицинского института, что перепутали музыку: вместо «Лунной сонаты» включили акробатам «Чарльстон». И даже не заметили ошибки. Сорвав с двери крючок, в комнату ворвался разъярённый директор цирка и Гена… Крики! Скандал! Увольнение. Словом, наша с Вячиком цирковая судьба не сложилась. А посему август и сентябрь мы ишачили грузчиками на «Базе снабжения Крайисполкома». Работа была не из лёгких, но к началу занятий мы скопили немного денег, и я, наконец-таки, купил в комиссионке новый японский магнитофон «Sharp-555».

После окончания ВУЗа Славка, так же как и я, ушёл в армию, и наши дороги разошлись на целых девять лет.

Как-то в середине февраля, вернувшись из Якутска, я зашёл в магазин, торгующий телевизорами. И за прилавком стоял Вячик. Он был с усами и бородкой, но его лукавый взгляд остался всё тот же. Старый товарищ рассказал, что ещё в горбачёвские времена по двустороннему обмену он уехал на Кипр изучать греческий язык. Жил при монастыре Кику, но потом подался на заработки. Исколесив весь остров, обзавёлся множеством друзей в Никосии, Ларнаке и Пафосе. Причём, один из его приятелей был сыном лидера «Левого профсоюза» – очень влиятельной политической силы в стране. Вячик неплохо разбирался в тонкостях создания офшорных компаний, работал в турбизнесе и даже в кипрском филиале «British Petroleum», занимавшейся заправкой самолётов в Ларнаке. Внезапно у него умер отец, и он вернулся в Красноленинск. Месяц пил беспробудно, а потом понял, что пора устраиваться на работу. Друг отца предложил ему поработать пока продавцом. И это «пока» растянулось на целый год.

Я понял, что наша встреча – подарок судьбы. Мы с Аликом убедили Славку бросить торговый прилавок, и уже через несколько дней он улетел на Кипр готовить встречи с будущими партнёрами по бизнесу. И вот теперь с высоты птичьего полёта я рассматривал очертания береговой линии незнакомой мне страны. Самолёт шёл на посадку.

Глава 17 Солнечный остров

Вячик встретил меня прямо в аэропорту. Уличный термометр показывал плюс 25℃. Разница с Якутском, где сейчас было минус 25℃, согласитесь, огромная. Всё-таки, современная авиация даёт возможность в считанные часы оказаться в другом климатическом поясе. Зелёные пальмы, кактусы, апельсиновые деревья, щедро усыпанные яркими плодами, лантана, цветущая белоснежными соцветиями, ель араукария и розовая азалия. Даже сам запах моря здесь был более нежный, не такой, как в Анапе или Сочи.

Дорога до Никосии заняла менее двух часов. Трёхзвёздочный отель мне понравился. К тому же он находился совсем недалеко от центра. Я оставил вещи и отправился осматривать достопримечательности. Честно говоря, столица, разделённая стеной и колючей проволокой с турецкой частью города, не произвела на меня большого впечатления. Невысокие, двух и трёхэтажные дома, неширокие улицы. Но такого мнения я придерживался только до тех пор, пока не оказался в Старом городе. Здесь текла иная, начатая многие столетия назад, жизнь. Уютные пабы, кофейни, красные почтовые ящики в виде цилиндрических тумб с надписью и обозначением королевской почты Великобритании «E II R» post office»… Мы бродили по кривым улочкам, отдыхая то в одном, то в другом заведении. И уже поздним вечером «причалили» к берегу недорогого, но очень популярного у местных жителей, ресторана «Rimi». Упрятанные в винограднике столики, тихая греческая музыка, бутылка ароматного вина и жаренный на углях осьминог погрузили нас в благостное расположение духа. Разве мог предположить я – человек, ещё полгода назад перебивавшийся случайными заработками и прилетевший в Якутск почти без денег, что совсем скоро буду гулять по чудесному Средиземноморскому острову? Нет, конечно, нет! Но где-то в глубине души я верил в свой план и удачу.

Время от времени, то один, то другой посетитель ресторана подходил к микрофону и, держа в руке бокал вина, что-то говорил на греческом и тут же его опустошал. Как мне перевёл Вячик, они желали добра друзьям и их семьям.

Когда на смену второй бутылки вина, пришла третья, мне уже хотелось обнять всех киприотов. Я шагнул к микрофону и сказал: «My dear Cypriots friends, I am from Russia and really glad to visit your country. I wish all the best you and your families. And another thing I want to say – I don't know the city of Istanbul, I know only the city of Constantinopolis[7]».

Раздались аплодисменты и на наш столик послали столько бутылок вина, что тарелкам уже не было места.

Утро пришло не только с первыми лучами солнца, но и с адской головной болью. Я принял душ, и стало легче. К жизни вернул всё тот же бульон из кубика «Maggi».

Вячик жил в снятой квартире, ставшей вскоре для нас ещё и офисом. Он пришёл в отель, как и договаривались, к девяти, и выглядел так, будто вместо вина пил чай. И так было всегда. Как ему это удавалось – не знаю.

Я не ожидал, что у меня сложится столь плотный график встреч. Мы едва успевали с одной беседы на другую. Меньше всего было проблем с созданием офшорной компании. Молодой адвокат, ещё не заработавший на аренду офиса, принимал нас у себя дома, в своём кабинете. К приходу клиентов он готовился заранее. Об этом говорили выложенные по ранжиру три авторучки на столе и аккуратная стопка белой бумаги. Но юрист никак не ожидал, что я настолько въедливо буду изучать документы, предназначенные для беглого ознакомления. Вместо часа, я провёл у него три и унёс собой пухлый том законодательства Кипра об офшорных компаниях, изданный на английском языке.

Партнёрскую туристическую фирму Вячик выбрал заранее. Она славилась хорошими связями в аэропорту Ларнаки. Именно через них удалось выйти на министерство гражданской авиации Кипра и получить разрешение на рейс Красноленинск – Ларнака, выполняемый арендованными «Транзит-Эйр» самолётами, независимо от того, каким авиакомпаниям они принадлежат. И это при высокой загруженности аэропорта! В то время как, например, «Авиационные линии Кубани» вынуждены были довольствоваться Пафосом – второразрядной воздушной гаванью, расположенного в другой части Кипра. Для бизнесменов такие рейсы считались неудобными. Не каждый был готов тратить на дорогу два дополнительных часа.

Но самой большой удачей оказалось знакомство с бывшим Славкиным работодателем – директором кипрского филиала «British Petroleum», который прекрасно говорил на русском языке, потому что когда-то учился в Рижском Краснознамённом институте инженеров гражданской авиации им. Ленинского комсомола (РКИИГА). Господин Георгиус Персакис угощал меня с Вячиком неплохим коньяком местного производства под названием «Five Kings», кубинскими сигарами и подробно расспрашивал о том, как и с кем мы работаем, где и сколько заправляем топлива, и сколько стоит один лётный час самолётов якутской авиакомпании.

– Скажите, Валерий, – осведомился он, – а куда летает эта «Саха-Авиа»?

– В разные страны. В Южную Корею, Таиланд, Вьетнам…

– А кто их заправляет?

– Да кто придётся. Насколько я знаю, авиакомпании до этого нет никакого дела. Ведь за всё платит заказчик. А он, как правило, в такие тонкости авиационного обслуживания не вникает.

– Послушайте, неужели так везде в России?

– Почти. По крайней мере, «КААК «ГЕН», «Кавминводыавиа» и «Авиационные линии Кубани» живут по такому же принципу.

– Какое странное название это «КААК «ГЕН», не находите?

– Да уж, совсем неблагозвучное.

– А у них много заграничных рейсов?

– Достаточно. Чартеры в Ереван, Стамбул, Трабзон, Алеппо, Бургас, и Закинтос.

– О! Даже на Ионические острова добрались! – Он задумался и вымолвил: – Подозреваю, что у Краснодара и Минеральных Вод зарубежная карта полётов ещё шире.

– Безусловно.

– Так это же золотая жила!

– Простите, я вас не совсем понял.

Он поднялся с кресла и заходил по комнате, дымя сигарой.

– Вы уже открыли офшор?

– Ещё нет. Фирма будет готова через два дня.

– Смотрите: я, как директор кипрского филиала «British Petroleum» заключаю с вашей офшорной компанией агентское соглашение, по которому офшор получает комиссионные за каждую привлечённую со стороны тонну керосина. Место заключения соглашения укажем, допустим, Красноленинск, поскольку, согласно нашему законодательству, офшор не имеет права осуществлять коммерческие операции на территории Кипра. Здесь может находиться только его офис, а значит, и должны уплачиваться налоги. Вы, надеюсь, знаете, как можно платить меньше четырёх процентов?

– Завысить затраты?

– Да, но не очень сильно. Обычно, все оставляют два с половиной, а самые скупые – два процента налогов на прибыль. Итак, аффилированная с вами офшорная компания принимает вас на работу простым сотрудником и выдаёт доверенность на право заключения договоров по агентскому соглашению с «British Petroleum». Для этого вы убеждаете директора авиакомпании, что заправлять керосин должна она, а не заказчики, то есть деньги-то они всё равно заплатят, но по фиксированной цене. Потом, предъявив, например, директору «Кавминводыавиа» агентское соглашение и доверенность, показываете вот эту таблицу, – он взял со стола лист бумаги и протянул мне. – Видите? Чем больше керосина авиакомпания заправляет у нас, тем меньше стоимость одной тонны. Причём это правило распространяется на все аэропорты мира, где есть «British Petroleum». Зато у вашей офшорной фирмы свои железные три процента со стоимости каждой тонны! Представляете? Деньги автоматически перечислятся на ваш счёт. Вот вам беспроигрышный бизнес! Если хотите, мы можем учитывать ваши проценты в керосине, и заправка на Кипре для вас будет вообще бесплатной.

– Нет, лучше в кипрских фунтах. Ту-154М экономичная машина и вполне достаточно заправляться у нас. К тому же, топливо в Красноленинске дешевле, в особенности, если его покупать у военных.

– Это уж вам решать. Так что? По рукам?

– По рукам!

– А может, в ресторан? Знаю тут одну таверну, где подают мозги молодого барашка. Угощаю.

– Едем! – ответил за меня Вячик.

Еда и вино были прекрасны. Не менее интересно прошли и остальные дни моей командировки. Компания «Loel» согласилась отпускать вино в тетропакетах со значительной скидкой, при условии, что закупки будут расти. А ещё нас познакомили с фермером, выращивавшим лимоны и апельсины. Урожай цитрусовых в этот год превысил все ожидания, и, обеспокоенный проблемой реализации фруктов, крестьянин согласился поставить нам три тонны лимонов с отсрочкой платежа на два месяца. Так что якутяне, распробовавшие армянский коньяк, уже весной смогут закусывать его кипрскими лимонами. К первому кипрскому рейсу всё было готово. Аэропорт Ларнаки дал «добро» чартерам «Транзит-Эйр», запланированным на первые числа мая.

Вскоре я летел из Пафоса в Краснодар, чтобы оттуда на рейсовом автобусе добраться до Красноленинска.

Дома я открыл записную книжку Деда. К моему глубокому удовлетворению новых записей не было, и количество свободного места на листе не убавилось.

Глава 18 Гость из Томска

Поздним мартовским вечером, когда, давно закончив работу, мы с Аликом рассуждали о бренности земного бытия, курили сигары и пили коньяк, в дверь офиса постучали. На пороге возник молодой человек лет тридцати коммивояжёрского вида.

– Здравствуйте, я приехал из Томска, чтобы обсудить с вами вопросы сотрудничества, – он протянул каждому из нас по визитной карточке. На синем фоне отливали золотом буквы: «Верёвкин Владимир Иванович, директор туристической фирмы «Томск-Тур». – Я хотел бы заключить с вами договор на выполнение чартерных авиарейсов в Арабские Эмираты через Томск. Вы ведь уже делали несколько промежуточных посадок в нашем городе?

Я радостно кивнул и предложил гостю сесть. От коньяка и сигар он отказался и спросил:

– Вы в Шарджу летаете?

– Нет.

– Понимаете, я отправляю томских туристов в Шарджу, Стамбул и планирую открыть Кипр. Но иногда бывает так, что в местном авиаотряде не хватает самолётов и чартерная цепочка может прерваться. Поэтому я и приехал к вам. Хотелось бы заключить с вами договор о сотрудничестве, оговорить стоимость рейсов по интересующим меня направлениям. Если всё пойдёт хорошо, то я, возможно, вообще откажусь от услуг нашей авиакомпании и пущу туристов по маршруту Томск-Краснолениск – Шарджа/Стамбул/Ларнака – Томск на ваших самолётах. Все рейсы буду проплачивать авансом.

– Сколько вы планируете набрать людей?

– Человек пятьдесят-семьдесят. Остальное – багаж. Только таможню они будут проходить у вас. Я слышал тут очень лояльное отношение к туристам.

– Да, ещё пока «слуги Государевы» не заелись, – усмехнулся я.

– Если вы не против, я бы прямо сейчас подготовил договор. Дискеты у меня с собой. Дело в том, что уже утром мне надо вылетать в Москву.

– Хорошо, – я пожал плечами и отставил в сторону коньяк.

– Я тогда пойду, – поднялся Алик. – Вы и без меня справитесь. А мне ещё кое с кем надо встретиться, – он показал мне глазами на дверь, и мы вышли.

– Завтра из Краснодара братва пришлёт «КАМАЗ» с апельсинами и бананами. Теперь они хотят деньги сразу. Думаю, с ними не стоит торговаться. Брат Самира пока затих, но в любой момент может снова попытаться качать права.

– Послушай, Алик, не нравится мне такое сотрудничество. Закарпатский жаловался, что из-за высоких цен прибыль уменьшилась и много гнилых фруктов. В Якутске порченные бананы и апельсины выбрасывают за гаражным кооперативом. Их уже целая гора. Знаешь, как её окрестили? Красноленинская возвышенность!.. Неплохо бы было, если бы ещё здесь ты внимательнее проверял товар.

– И как ты себе это представляешь, – вскинул руки Алик. – Хочешь, чтобы я каждый ящик перебирал?

– У тебя помощников хватает. А если не можешь их заставить работать, так увольняй. Мне балласт не нужен. И ещё вопрос: не слишком ли большие расходы мы несём из-за помощи этого Шаха? Мало того, что он продаёт нам гниль по цене свежих фруктов, так ещё везём её за пять с половиной тысяч километров, чтобы потом третью часть выбросить!

– Ладно, разберусь, – он махнул рукой, надел куртку и вышел. А я вернулся к гостю.

Владимир торговался со мной по каждой позиции, доказывал, что у нас слишком высокие расценки, а я отстаивал свою точку зрения. Мы выпили литра два кофе, и я выкурил полпачки сигарет. Часам к трём утра на договоре с тремя приложениями засинели две печати. От моего предложения обмыть начало нашего сотрудничества он вежливо отказался, сказав, что вообще не пьёт, а в том, что он не курит, я уже успел убедиться. Я вызвал ему такси, мы попрощались, и он уехал.

За окном стояла непроглядная темень. Идти домой не хотелось. В девять утра я должен был быть в аэропорту. Прилетал якутский борт. Слава Господу, что мы приняли на работу Влада, который практически жил в самолётах.

Я решил позвонить Викентию в Якутск. Телефонистка ангельским голоском сообщила, что, к сожалению, где-то повреждение на линии, и часа два-три связи с Якутском не будет.

– А с вами? – спросил я, не надеясь на то, что завяжется разговор.

– А что со мной?

– Как наладить связь с вами?

– Я сменюсь через два часа. Если хотите, мы можем встретиться, – просто ответила девушка. – Только будет уже шесть утра.

– А меня это нисколько не смущает. Где вас ждать?

– На Пушкина. У входа в междугородку.

– Постойте, но как я вас узнаю?

– Думаю, это будет легко, – проронила она и положила трубку.

Я вновь заварил кофе, плеснул в него коньяку и включил телевизор. Шёл какой-то ковбойский фильм. Во время перестрелок и погонь периодически возникала вездесущая тётя Ася, надоедливо предлагавшая соседям стиральный порошок «Комет» и отбеливатель «Ас». Мобильными телефонами мы с Аликом не разжились, а вот пейджеры купили не только себе, но и сотрудникам. Боясь проспать свидание, я выставил электронный будильник на половину шестого. Однако до самого утра так и не заснул. После вестерна передавали старый концерт для защитников Белого дома. Пели «Машина времени», «Круиз», «Алиса», «Коррозия Металла», «Монгол Шуудан» и «Черный обелиск». Казалось, что это было ещё вчера, а уже прошло четыре года.

Летом 1991 я ещё работал учителем английского языка в школе-гимназии. И помню, как 20-го августа директриса срочно вызвала всех учителей на работу, включая тех, кто находился в отпуске. Нас собрали в учительской, и она вместе с военруком, бывшим ещё и секретарём парторганизации, выступила с пламенной речью в поддержку ГКЧП. Мои коллеги молчали. Я поднялся и сказал, обращаясь к присутствующим, что наш директор, судя по всему, не понимает очевидного факта: призывая нас к одобрению конституционного переворота, тем самым она совершает государственное преступление. У нас есть два выхода: либо сейчас же уйти, либо стать невольными пособниками незаконных деяний руководства школы. Странно, но мои слова возымели действие. Учителя, не обращая внимания на начальство, молча покинули кабинет. Некоторые тайком жали мне руку. К тому времени, я уже вёл в городе частные курсы английского языка и потому не боялся увольнения. А всего через три дня директриса опять созвала педсовет и вновь обратилась к нам, правда, теперь с призывом в защиту Горбачёва, свободы и Конституции. Так что, по моему глубокому убеждению, к распространённому вопросу, где вы были 19 августа 1991 года, следует добавлять и второй: а что вы делали в те дни?.. А меня наша школьная начальница всё же вынудила уволиться. Но я об этом ничуть не жалею.

Между тем, если положить руку на сердце, некоторые моменты своей преподавательской карьеры я вспоминаю с теплом, другие с юмором, а третьи с лёгким чувствам стыда, но не столько за себя, сколько за то, что невольно оказывался свидетелем весьма пикантных сцен. Например, была у нас в школе красавица-учительница тридцати пяти лет по прозвищу Софи Лорен. Наш физрук и даже тщедушный химик, терпеливо сносивший издевательскую кличку Колба, пытались завести с ней роман, но всё тщетно. Она любила мужа и…ещё одного любовника. Правда, о втором знал только я. По крайней мере, уже два года она изменяла своему благоверному во время свободных уроков. В перерывах между занятиями физичка, показывая пример ученикам, дожидалась зелёного сигнала светофора и только потом переходила улицу по «зебре». Причём, ей было неважно, ехали по дороге машины или нет. Для всех она была образцом дисциплинированности. Дальше её путь лежал в расположенную рядом фабрику народных промыслов «Кудесник», а точнее в кабинет № 8, закреплённый за инженером по технике безопасности, который ещё недавно стоял на трассе с полосатой палочкой, обирая дальнобойщиков и простых автолюбителей. Но в один августовский вечер капитан ГАИ попался на взятке и был с позором изгнан из органов. Естественно, учительницу интересовали физические качества любовника, а не моральные. Во всяком случае, им едва хватало сорока пяти минут. Справедливости ради замечу, что и сам инженер был красавцем. В таких всегда влюбляются женщины. Высокий, с правильными чертами лица и густой шевелюрой. Своей внешностью он гордился. А иначе, зачем было держать под стеклом рабочего стола собственную фотографию, где он в задумчивости подносит к уху телефонную трубку? Помню, мама мне рассказывала, что во время немецкой оккупации неподалёку от их дома в Ельне проходили немецкие окопы. И один немец, тоже очень красивый, будучи женатым на известной в Германии балерине, боялся, что осколки от снарядов или мин посекут ему лицо, и прима Берлинского балета его бросит. Чтобы этого не случилось, он вырыл в стене окопа углубление и во время артиллерийского обстрела засовывал туда голову. Но всё равно Господь его не уберёг. Он подорвался на мине.

Я всегда с интересом наблюдал как Софи Лорен, точно испуганная сойка, выпархивала из кабинета № 8 и спешила в школу. А вечером к любимой жене приезжал муж на «Жигулях» пятой модели. Радостная и улыбчивая, она прыгала на соседнее сиденье, целовала суженого в небритую щёку, и они неслись домой – к уюту, теплу и детям. О её тайной связи я узнал ещё в 1986 году (за два года до начала моей учительской карьеры), когда, окончив институт, перед армией подрабатывал на «Кудеснике»» грузчиком. Ковры, коврики и дорожки я таскал недолго. Прошло всего четыре месяца, как смешливая девушка-почтальон принесла в мой дом повестку из военкомата. По не писанному правилу, я купил водки, закуски и накрыл стол в каптёрке. Грузчики пригласили и инженера по технике безопасности. В разгар застолья в окне мелькнула уже знакомая нам фигура учительницы. Бывший мент выпил стакан водки, демонстративно поправил ремень и, ничуть не стесняясь, повёл любовницу в кабинет с цифрой «8». Она шествовала по коридору мимо нашей открытой двери и даже не отводила в сторону глаза. Я старался рассмотреть её, запомнить и залезть к ней в душу, чтобы понять, зачем она изменяет мужу. В тот вечер я ужасно расстроился. Я ставил себя на место её рогатого супружника и злился, злился, злился… А как было мне не злиться, если всего через неделю я уходил в армию и на полтора года бросал молодую и красивую жену – объект зависти моих сверстников. «Кто знает, – ворочались в голове тревожные мысли, – дождётся ли?».

И вот прошло почти два года. Я вернулся домой, и меня приняли учителем в ту же самую школу. Каково же было моё удивление, когда я понял, что в жизни Софи Лорен ничего не изменилось: в свободные «окна», накинув на плечи норковую шубку, она образцово-показательно переходила дорогу на светофоре и скрывалась в проходной фабрики, чтобы потом через сорок пять минут бежать обратно. Её заботливый муж так и въезжал в школьный двор каждый вечер и ждал её под тем же старым тополем. Он чинил машины и неплохо зарабатывал. Во всяком случае, за ней всегда следовал ароматный шлейф «Climat» или «Chanel № 5».

Роман с бывшим гаишником был не единственным грехом преподавательницы физики. В тот год она выпускала одиннадцатый класс. Училась у неё девчонка мужиковатого вида. Стриглась коротко, огрызалась со всеми подряд, курила «Bond» и выступала за женскую сборную города по футболу. Однажды я дежурил на школьном вечере и по окончании танцев проверял, все ли кабинеты закрыты. Дойдя до класса Софи Лорен, сильно потянул на себя дверь. Замок не удержался, и обе створки открылись. Два полуобнажённых женских тела застыли в жарком поцелуе. Учительница и ученица. Я поспешно ретировался… В день моего увольнения из школы, во время импровизированного сабантуя, Софи Лорен склонилась над моим ухом и, касаясь его губами, шепнула: «Спасибо, золотце, за молчание». Но минуло уже четыре года. Говорят, соблазнительница до сих пор учит детей законам движения материи и правильно переходит дорогу по «зебре» на зелёный свет. Влюблённую в неё ученицу я видел в окошке для приёма передач следственного изолятора, когда вместе с Аликом носил «гостинцы» его недавним сокамерникам. Бывшая школьница-футболистка, облачённая в пятнистую форму, крыла матом нерасторопных мам и бабушек, забывших отломать фильтры от сигарет для сидельцев.

Пейджер пропищал в назначенное время. До рассвета оставалось совсем немного времени, а я уже шагал по улице Пушкина к МТС. Где-то там, на востоке, начинала заниматься заря, и небо, уже не чёрное, а тёмно-синее, понемногу принимало голубой цвет. Ночью прошёл короткий дождь, и от сонных деревьев пахло сыростью. В некоторых домах зажглись окна – обитатели многоэтажек собирались на работу. Жёны готовили завтрак, мужья брились, а дети, ещё сонные, нехотя поднимались с кроватей. От этих мыслей тоска защемила сердце. Ведь сейчас и моя жена, почти не глядя, заплетает дочери косу. В коридоре тускло светит лампочка, а на кухне свистит чайник. Только вот без меня они чай, наверняка, заваривают неправильно: не обдают кипятком чайник, и, засыпав заварку, не наливают самую малость воды и не ждут, пока чайная масса впитает в себя горячую влагу, чтобы через минуту долить кипяток доверху. Небось, торопятся как всегда, спешат…. Зато теперь никто не оставляет в ванной уродливо выдавленный тюбик от зубной пасты, не бросает под кровать носки и не ставит как попало обувь в прихожей. Теперь всё чинно. Везде чистота и порядок…Я обжёг пальцы, докурив сигарету до самого фильтра.

На углу, у здания междугородки, стояла одинокая девушка. В её фигуре, в необычной манере смотреть на окружающий мир свысока, я заметил знакомые, хотя и неузнаваемые до конца черты.

– Здравствуйте, Валерий Валерьевич, – тихо вымолвила она, и, загадочно улыбнувшись, спросила: – Не узнали?

– Честно говоря, припоминаю, но смутно…

– Вы преподавали мне мировую художественную культуру, а потом папу перевели служить в Мурманск, и я уехала. Помните 11 «Б»?

– А! Ну да, – соврал я, силясь вспомнить имя юной Афродиты.

– Я Лика…

– Да-да, конечно. Ты сильно изменилась, повзрослела.

– А вы – нет, или почти нет. Только глаза у вас стали грустные.

– Это оттого, что не спал.

– Я знаю. Я почти всё про вас знаю. И про то, что вы от жены ушли – тоже знаю.

– Да? И откуда?

– Но вы же заказываете телефонные разговоры с Кипром, Якутском, Новосибирском, и пока идёт соединение, мне слышно, о чём вы говорите с вашим Аликом. Господи, какой же он бабник!

– Вот как? А разговоры по телефону тоже слушаешь?

– Раньше слушала, но потом перестала. Всё равно мне в них ничего не понять: офшор, инвойсы, «тушка», хендлинг, чукчи, керосин – неинтересно. – Она посмотрела на меня внимательно и, слегка краснея, спросила: – А поедемте к вам? До прибытия самолёта ещё есть время. Угостите меня турецким чаем, который вы привезли из Стамбула, а потом и в аэропорт успеете. А я у вас останусь. Буду ждать…тебя.

– То есть ты готова ехать в берлогу одинокого мужчины?

– Я в вас…в тебя, – она опустила глаза, – ещё в школе влюбилась и всё мечтала встретиться. А потом, когда на переговорный пункт попала, сразу даже и не поверила, что нашла…тебя.

Я не знал, что сказать и закурил сигарету. Молчание становилось неловким, и я выдавил из себя:

– Значит, мы на «ты»?

– Конечно! – улыбнулась Лика. – Поедем, я омлет приготовлю.

– Но у меня и молока нет в холодильнике, а магазины ещё закрыты, – пробормотал я и тут же понял, насколько глупо прозвучало моё оправдание.

– Ничего, можно и на воде.

Я курил, молчал, смотрел вниз и стеснялся поднять глаза. «А ноги у неё красивые, – невольно пронеслось в голове, – молодая, лет девятнадцать… и фигура, что надо!».

…В аэропорт я не попал. Позвонил Алику и сказал, что заболел. А «болели» мы с Ликой два дня – до следующего её ночного дежурства.

Глава 19 Греческое общество

Весна в Красноленинске правила бал. Вся Ташла, точно юная дама, оделась в белоснежный наряд – цвели абрикос и яблони. На улицах пахло сиренью и свежей, уже пробившейся, зелёной травой.

Лика почти не расставалась со мной. Её родители так и жили в Мурманске, а здесь она осталась на попечении бабушки. Наивная старушка верила, что внучка часто ночует у подруги.

Рейсы из Якутска выполнялись два раза в неделю. У жителей этого холодного края начинались большие отпуска, и уже с мая они спешили на юг. В Ларнаку и Стамбул ходили полные чартеры. Оказалось, что в Турции довольно много студентов из Якутска, и они тоже стали нашими пассажирами.

Я, как представитель кипрского отделения «British Petroleum», заключил договора с авиакомпаниями кавказского региона, и на счёт офшора потекли комиссионные, сначала едва заметными ручейками, а потом и небольшой речонкой. На эти бонусы мы взяли в аренду двухэтажный коттедж в Ларнаке, стоящий всего в пятистах метрах от пляжа. Киприоты полностью снабдили дом всем необходимым, включая столовые приборы и постельное бельё. Два раза в неделю приходила горничная и наводила порядок. К концу года я рассчитывал выкупить этот домик с мангалом, крошечной лужайкой и навесом для автомобиля. Жильё не простаивало, а приносило доход. В Красноленинске мы продавали недельный тур парочкам, которые не хотели афишировать свои отношения. В самолёте они летели порознь, а в аэропорту Ларнаки их встречал Вячик и сопровождал до особняка на арендованной машине. Обратно они вновь возвращались отдельно, и случайные знакомые, оказавшиеся в самолёте, никоим образом не могли их заподозрить в адюльтере.

Местное греческое общество обратилось к нам с просьбой вывезти делегацию из ста человек в Ларнаку на фестиваль национального танца. Оплатить рейс в оба конца они не могли и внесли только половину суммы, остальное, по словам председателя, возглавлявшего ещё и строительную компанию, должны были добавить киприоты.

Самолёт стоял в Ларнаке три дня. Я взял с собой Лику. Для неё это была первая поездка за границу. Мы купались в бассейне и ходили в море на небольшом катере. Я угощал её устрицами, моим любимым осьминогом на углях и пивом «Loel» в темных и длинных бутылках. Только на сердце было неспокойно, не доверял я этому шестидесятилетнему старику, украшенному, будто новогодняя ёлка, золотыми побрякушками: цепью, браслетом и тремя перстнями. За сутки до обратного рейса я приехал к нему в отель. Он долго не открывал дверь, но видя, что я не ухожу, появился. В зеркале шкафа мелькнула полуобнажённая женская фигура. В номер он меня не пустил, разговаривал в коридоре.

– Что вам от меня нужно? – вместо приветствия осведомился он. – Председатель стоял передо мною в шортах, зевал и почёсывал волосатую грудь.

– Странный вопрос задаёте, Ираклий Петрович. Завтра утром мы вылетаем. Я хотел бы знать, кто и когда оплатит обратную дорогу.

– Я же сказал вам, что всё будет хорошо. Что вам ещё от меня надо?

– Значит так, – глядя сверху вниз на толстого коротышку, проговорил я, – если сегодня до двадцати двух часов я не получу оговорённой суммы, то вы останетесь здесь. И добирайтесь тогда обратно через Пафос на Краснодар. А я повезу в Красноленинск сок и вино в тетрапакетах. Мне это вдвойне выгодно, поскольку половина рейса оплачена. И в том случае, если вы найдёте деньги завтра, всё равно уже будет поздно, так как в десять утра я начну погрузку своего товара. Ясно?

– Вы не посмеете так поступить! – фальцетом воскликнул он. – У меня два детских ансамбля с педагогами. У них нет денег. Даже гостиницу нам сняли местные греки.

Я протянул визитную карточку своего отеля.

– Номер 66. Жду до двадцати двух. До встречи.

Я развернулся и ушёл. Не прошло и четырёх часов, как кто-то постучал в дверь номера. На пороге стоял недавний собеседник. Он что-то держал в руках. Не дожидаясь моей просьбы, Лика ушла курить на балкон.

– Ну вот, загоняли старика, – грустно вымолвил Ираклий Петрович, упал в кресло и бросил на журнальный столик свёрнутый пакет.

– Что это? – спросил я.

Он молча высыпал на стол содержимое: перетянутые резинкой доллары и золотые изделия.

– Вот собрал с кого мог… И, заметьте, – он продемонстрировал отсутствие перстней на руках – с себя всё снял. Надеюсь, теперь вы успокоитесь?

Я пересчитал пачку денег, прикинул на вес золотой лом и всё это пододвинул ему.

– Вы смеётесь надо мной? Тут нет и сотой части требуемой суммы. Забирайте. Вместо вас я повезу сок и вино.

– Послушайте, – дрожащим голосом заговорил грек. – Послушайте, я заканчиваю строительство пятиэтажного дома. Я готов расстаться с двухкомнатной квартирой. По приезде в Красноленинск мы всё оформим. Дом будет сдан осенью.

– Две однокомнатных, улучшенной планировки. Идёт?

– Да.

– Но сейчас мы составим долговую расписку, в том, что вы, являясь директором строительной компании, взяли у меня, как у физического лица, взаймы оговорённую сумму. Позже, после составления договора долевого участия в строительстве, мы эту бумагу уничтожим. А это – я указал на доллары и золото – останется мне, как плата за пользование чужими денежными средствами. Ведь вы предлагаете ждать до осени. Другого условия не будет.

– Хорошо, – кивнул он и схватился за сердце.

– Вам плохо?

– Нет, пройдёт. Давление поднялось.

– Я водички принесу.

Ираклий Петрович опустошил стакан, вытер рот ладонью и сказал:

– Ладно, давайте писать расписку.

Через десять минут мы покончили с формальностями. У самой двери, старый грек повернулся и заметил:

– А вы, молодой человек, далеко пойдёте, если, конечно, не остановят. Хватка у вас волчья. И правильно делаете, что никому не доверяете. Надеюсь «Транзит-Эйр» принадлежит только вам?

– Нет, у нас два учредителя. Я и мой друг.

– Друг? – усмехнулся он. – Запомните: в бизнесе друзей не бывает. А если и начали с кем-то сотрудничать, то с первого же дня надо думать о том, как вы будете с ним расставаться. А такое время обязательно придёт. Вы уж поверьте, я многое повидал на своём веку. Родственникам и тем не стоит доверять.

– А им-то почему? – удивился я.

– Да потому что не все из них настолько удачливы, как вы. И многих гложет зависть. Сколько вам? Тридцать?

– Тридцать два.

– Вот видите! Тридцать два года и уже собственная авиакомпания. Разве этого мало, для появления жгучей зависти ваших сестёр и братьев?

– Что ж, по-вашему, дружбы вообще не существует?

– Существует, конечно же, но только бескорыстная. Солдатская, например, или студенческая, когда всё имущество помещается в одном вещмешке или чемодане. А если вы ведёте с другом финансовые дела, то степень его преданности и честности определяется лишь величиной суммы, за обладание которой он готов вас предать. Поэтому, когда я слышу, что кто-то клянётся в верности своему товарищу по бизнесу, меня всегда подмывает спросить, а до какой цифры он готов эту дружбу и верность блюсти? До ста тысяч или до миллиона долларов? Вот ваш напарник… он честен с вами?

– Надеюсь.

– Однако, молодой человек, почаще задавайте себе этот вопрос. До завтра.

Я кивнул, и мы расстались.

Рейс в Красноленинск состоялся. Алик встречал меня в аэропорту. Вскоре мы заключили два договора на долевое участие в строительстве квартир и мечтали, как будем ходить друг другу в гости и встречать семьями Новый год.

Наши доходы от торговли в Якутске стали заметно уменьшаться. Закарпатский постоянно конфликтовал с Аликом из-за некачественного товара. Лётный менеджер Влад как-то умудрился загрузить несколько тонн «Российского» сыра в салон самолёта, забыв, что такого рода продукты перевозятся только в багажном отделении. Примерно, на полпути к Якутску от высокой температуры жёлтые головки стали плавиться и растекаться по полу. И хотя лётчики уменьшили отопление салона, ничего уже нельзя было поделать. Зато якутские уборщицы, отдирая сыр от пола, были несказанно рады нежданному подарку. Часть продукта превратилась в бесформенную массу. То, что ещё имело хоть какой-то товарный вид, мы сдали в магазины почти за бесценок. Жаль, что фокусы Влада на этом не закончились.

В конце мая мы открыли рейс в Каир. Египетская кожа и ширпотреб были намного дешевле турецких товаров, но качеством уступали. Несмотря на это, челноков желающих посетить страну пирамид находилось немало. Как только наш самолёт приземлялся в аэропорту этой арабской страны, на борт сразу же заскакивали представители разных топливных компаний и наперебой, точно крикливые галки, начинали уговаривать Влада заправляться у них. Естественно, мы выбирали «British Petroleum». Но навязчивость топливных агентов на этом не заканчивалась. Они приставали с расспросами, нет ли на продажу порно кассет. Дело в том, что в этой мусульманской стране подобные фильмы были запрещены. Для Влада началось золотое время. Он продавал кассеты оптом, коробками по пятьдесят штук и даже втянул в бизнес второго пилота. Я узнал об этом совершенно случайно, когда вместо него полетел в Каир. Едва опустел салон, как по трапу вбежал какой-то араб с сумкой и довольно нагло начал требовать от меня порнофильмы. Естественно, я выгнал его из самолёта, а по прилёту в Краснолениск лётный менеджер был уволен. Влад извинялся и просил оставить его, но я был непреклонен. Он занимался контрабандой, и у нас в любой момент могли возникнуть проблемы с египетскими властями.

Глава 20 Bravo! Charlie! Whiskey![8]

В середине июня из Томска нам позвонил тот самый Верёвкин и сказал, что ему надо выполнить несколько рейсов в Шарджу через Красноленинск. Даты и цены мы согласовали. До первого рейса оставалось меньше суток, а деньги на наш счёт так и не поступили. Директор «Томск-Тура» объяснял задержку оплаты проблемами с налоговой инспекцией и слёзно уверял, что в ближайшее время всё образуется.

На этот раз Алик летел из Якутска в Красноленинск. После посадки в Томске Верёвкин принёс ему на борт ксерокопию платёжки с отметкой местного банка, и Алик поверив ему, решил лететь в ОАЭ, тем более, что, по словам Верёвкина, в Шардже нас должны были встретить его арабские партнёры и оплатить все аэропортовые сборы. Можно было, конечно, задержать рейс в Красноленинске до фактического поступления денег на счёт, но в этом случае туристы из Томска требовали бы от нас размещение в гостинице. А это – новые расходы. Кроме того, мы столкнулись бы с необходимостью вновь запрашивать авиационные власти Ирана на пролёт его территории и ждать трое суток для получения соответствующего разрешения, которое действовало только до 23-х часов по Москве или до 2-х часов ночи UTC (всемирное координированное время). Позже пролёт был запрещён. Самолёт могли просто сбить или заставить совершить вынужденную посадку.

И вот тут, как назло, наш аэропорт накрыл туман, и Алику пришлось сесть в Минеральных водах. В итоге самолёт в Красноленинск прибыл позже и теперь уже никак не мог успеть миновать территорию Ирана до 2-х часов UTC. Но другого выхода у нас не было. И я решил лететь со старым, просроченным разрешением. Помочь мне могло только одно весьма ненадёжное обстоятельство. Я знал, что пролёт после 2-х часов ночи разрешён лишь специальным правительственным бортам и решил выдать наш рейс за спецборт делегации республика «Саха», следующей на мусульманский съезд в ОАЭ. О нём я узнал из новостей по НТВ, хотя, на самом деле, никто из Якутии туда не направлялся. Дело осложнялось ещё и тем, что у нас совсем не было денег. То есть мы имели на руках всего 180 американских долларов. В это трудно поверить, но дело обстояло именно так. И на то были свои объективные причины. Викентий Закарпатский поругался с женой, снял другую квартиру в Якутске и ушёл в запой. Правда, это длилось недолго, но вполне достаточно для того, чтобы не успеть получить с якутских магазинов, торговавших нашим товаром, выручку. Поэтому он передал только часть необходимой суммы Алику, и тот почти всё отдал братве на закупку нового товара. Да и незапланированная посадка в Минеральных Водах увеличила издержки. В довершение всех неприятностей, красноленинский аэропорт безбожно взвинтил цены на керосин. Мы в прямом и переносном смысле выгребли из своих карманов последние доллары и, согласно договорённости, авансом заплатили суточные экипажу. При таких рисках я бы ни за что не полетел в Эмираты, но Алик убедил меня совершить этот рейс.

Полупьяные челноки уже сидели в креслах, когда командир экипажа подошёл ко мне и заявил:

– Послушай, Камикадзе, до границы с Ираном мы доберёмся. А что будет потом? Нас же, в лучшем случае, вернут. Ведь разрешение на пролёт иранской территории к тому времени будет просрочено.

– Что ж, тогда придётся ночевать дома.

– Может, останемся?

– У нас нет другого выхода, – вмешался в разговор Алик.

– Эх, и угораздило же меня связаться с авантюристами!

– Ничего! – успокоил его мой друг. – Будете уже завтра в бассейне купаться и загорать.

– Главное, чтобы не в персидском зиндане сидеть, – вздохнул пилот. – Поднимут иранцы перехватчики и посадят нас. Что тогда?

– Камикадзе фартовый! Пока он с нами всё будет окей!

– Смотрите, парни – ответственность на вас.

– А как же иначе? Мы – заказчики, а значит, не только платим, но и рискуем, – пробалагурил Алик.

– Пора убирать трап, командир. Чем больше будет разрыв между временем пролёта и нашим фактическим местонахождением, тем труднее будет договориться с иранским диспетчером, – рассудил я.

– Здесь ты прав.

– Скажите, а сколько времени мы будем лететь над Ираном?

– Минут сорок. Надо уточнить у штурмана. А тебе это зачем?

– Постараюсь заболтать диспетчера.

– Заболтать? – КВС выпрямился от удивления. – Сомневаюсь, что тебе это удастся. Но выхода нет, пробуй.

– Roger wilco[9].

Убрали трап, и «тушка» стала выруливать на полосу.

Через полчаса после взлёта в салоне возник штурман и попросил меня пройти к пилотам. Меня усадили на боковое место, надели вторые наушники и сказали, что дадут знак, когда будет надо вести разговор с иранским диспетчером. Ростовский диспетчер управления воздушным движением очень удивился, узнав, что мы следуем в Шарджу, но, тем не менее, провёл нас по маршруту и передал диспетчеру Азербайджана, который работал с нами совсем недолго. И тот тоже усомнился в том, что мы долетим до ОАЭ.

Иранский диспетчер вышел на нас ещё до приближения к воздушной границе своего государства. Произношение у него было чудовищное, но язык вполне понятный и профессиональный. Надо заметить, что ещё работая в красноленинском аэропорту, я, ради интереса, за неделю проштудировал учебник радиообмена земля-воздух и вполне сносно изъяснялся на принятом во всём мире авиационном английском.

Штурман доложил номер рейса, высоту и путь следования. Диспетчер стал уточнять номер разрешения на пролёт. Штурман его назвал. Диспетчер заявил, что оно недействительно. Штурман вновь обозначил номер рейса, а диспетчер принялся проверять. Так они препирались минут пять. И вот тут командир кивком головы показал мне, что настал мой черёд. Я говорил чётко, но медленно, чтобы потянуть время:

– This is special flight from Yakut Muslim Republic.[10]

– Special flight?[11]

– Yes. Correct. We are going to International Muslim Conference in United Arab Emirates. Our permission is valid[12].

– Your flight is IKT-9038?[13]

– Yes, India Kilo Tango nine zero three eight, Yakut Muslim Republic.[14]

– Are you from Russia?[15]

– No, this aircraft is Russian. But our government delegation is from Yakut Muslim Republic.[16]

– Please, wait I will check the list of special flights[17].

Диспетчер молчал. Время шло. Мы летели над Ираном. Штурман показывал на часы, давая понять, что нам осталось продержаться ещё каких-нибудь пять-десять минут, и мы войдём в зону управления воздушным движением Эмиратов, где наше старое разрешение всё ещё продолжало действовать, поскольку по UTC оно ещё не истекло.

Наконец, иранский диспетчер изрёк:

– ОK, India Kilo Tango nine zero three eight, you are approaching the Control of UAE. Good flight.[18]

Мы отключились.

– Bravo! Charlie! Whiskey! – радостно закричал капитан. – Ты понял, Камикадзе?! С тебя причитается виски!

– У меня с собой коньяк есть, – растеряно пробормотал я. – Пятизвёздочный, армянский.

– А ты точно – фартовый!

– Наверное…

Забыв, что нахожусь в кабине, я полез за сигаретой. Но вынуть её из пачки не смог – тряслись руки. Я поднялся и вышел. Когда за мной закрылась дверь кабины, сзади раздался голос командира:

– Ну что ж, Валера, доставай коньяк.

Мы молча выпили прямо из моей фляжки, закусили одной конфетой и закурили. В этот момент в обнимку с бортпроводницей из-за шторки появился нетрезвый Алик.

– О! Командир! А пьянствовать за штурвалом ГАИ запрещает. Без прав останешься, – сострил он и разразился гомерическим хохотом.

Я не сдержался и выпалил:

– Ты бы лучше бабки с Томска привёз, а не копию платёжки. Умник!

Алик хотел что-то сказать, но махнул рукой и ушёл вместе со стюардессой.

Через полчаса шасси коснулись взлётной полосы. Аэропорт переливался разноцветными огнями. Без всякой задержки мы прошли границу и таможню, но внутри здания почти не было людей. Нас никто не встречал.

Глава 21 Безысходность

Лётчики уехали сразу же на микроавтобусе в отель для лётного состава, который находился в километре от аэропорта.

Теперь что-то надо было делать с томскими туристами. К счастью, у меня оказался номер телефона гида той туристической фирмы, которая работала с «Томск-Туром». Я позвонил из телефона-автомата и, по всей видимости, разбудил его. Не понимая, как мы могли пролететь территорию Ирана в такое время, он всё-таки пообещал прибыть к нам.

Прошло немногим более часа, и народ уже рассаживался в подъехавший автобус. Мы приехали в гостиницу. Появились и другие представители принимающей стороны. Выяснилось, что они не собираются нести расходы по обслуживанию нашего самолёта, проживанию и питанию экипажа (мы с Аликом тоже были внесены в список членов экипажа), поскольку никаких денег томский партнёр им не перечислил. Более того, гостиничные номера тоже не были оплачены Томском. По их словам, они ждали, что мы привезём наличные. Назревал скандал. Томичи чувствовали себя брошенными и смотрели на нас с надеждой, как на своих спасителей. Мне было жаль людей, и я уговорил хозяина отеля расселить туристов на три дня, уверяя, что Верёвкин переведёт нужную сумму. Тот согласился, но забрал их паспорта. В общем, случилось то, чего я больше всего опасался. Мы остались в чужой стране с незаправленным самолётом, с экипажем, за проживание и питание которого через три дня мы должны будет заплатить, и с туристами, отдавшими паспорта в залог и надеющимися только на нас – нас, распоряжающихся суммой в 180 долларов! Капля в море! Требовалось, по крайней мере, в сто раз больше! Но где взять столько денег, да ещё в чужой стране? Дело осложнялось ещё и тем, что в ОАЭ должников вроде нас просто сажали в тюрьму, как мошенников. О таких случаях я слышал не один раз. Местные власти на этот счёт не особенно церемонились.

Алик молчал и курил одну сигарету за другой. Он чувствовал свою вину, но не оправдывался, а смотрел куда-то вдаль, будто оттуда должно явиться чудесное спасение. Мы взяли такси и поехали в отель к экипажу. Аэропорт, как и гостиница, располагался в тринадцати километрах от города, и потому наш скромный капитал уменьшился ещё на десять единиц. Проезжая через центр, я заметил вывеску на русском языке: «Авиакомпания и турагенство «Чайка». Сам не знаю, зачем я запомнил этот дом и перекрёсток.

Город точно вымер, но уже начинало светать.

В гостинице мы проспали до обеда. Выяснилось, что питание стоило 30 долларов на человека в сутки. Такое роскошество мы не могли себе позволить и чтобы купить хот-дог, и банку «Кока-Колы», ходили пешком в аэропорт по невыносимой жаре, проваливаясь по щиколотку в травяную, пропитанную водой массу бесконечных газонов. Они занимали всё пространство перед аэровокзалом, и обойти их не было никакой возможности. Казалось, мы шли по болоту.

Еду экономили и делили по-братски.

Мой друг стал избавляться от паники, но всё равно надеялся только на меня. Он задавал один и тот же вопрос, принимавший разные формы: «Что ты собираешься предпринять?», «Мы так и будем сидеть, сложа руки?», «Где взять деньги?». Я едва сдерживался, чтобы не вспылить, но понимал, что от этого легче не станет. Одно было ясно – надо ехать в Шарджу. Находиться в номере было бессмысленно. И мы отправились в город.

Таксист высадил нас в самом центре. План был простой. Надо было найти какую-нибудь туристическую фирму, которая согласилась бы понести расходы по обслуживанию нашего самолёта, гостинице лётчиков и туристов. Взамен они получили бы возможность работать с томичами и принимать по два рейса в неделю. А эти издержки были бы оплачены со следующего прилёта. Я не сомневался, в том, что потом Верёвкин согласится на все наши условия. К тому же, на наш счет уже должны были поступить его деньги, и мы готовы были их привести новым партнёрам даже наличными. А вообще-то, такой обман не мог просто так сойти Верёвкину с рук. Но сейчас было не до мести. Нам предстояло найти выход из тупика.

Мы протопали немало улиц. Солнце палило так, что не только рубашка, но и брюки пропитались потом. Сам не знаю как, но ноги вынесли меня на уже знакомый перекрёсток. Подняв голову, я увидел знакомую вывеску: «Авиакомпания и турагенство «Чайка». Я нажал кнопку домофона. Женский голос спросил на английском, кто нам нужен. Пришлось объяснить, что мы ищем партнёра для приёма туристов в Шардже. Дверь отворилась, и нас впустили. Прямо перед нами открылся лифт. В кабине имелась только одна кнопка: «3 этаж».

Через несколько секунд мы попали в секретарскую – прохладное помещение, отделанное белым мрамором. Девушка лет двадцати пяти любезно провела нас в соседнюю комнату и осведомилась на чистейшем русском языке, какие напитки мы предпочитаем. Застигнутый врасплох этим вопросом, я лишь пожал плечами. Она улыбнулась и принесла поднос со стаканами, и апельсиновым соком. Внутри графина плавали кубики льда. Жажда нас мучила давно, и графин опустел быстрее, чем успел растаять лёд.

В глаза бросилась настольная табличка: «Курение приветствуется!». Прямо перед нами висела карта мира с подсветкой, игравшая синими (где моря и океаны), жёлтыми (где пустыни) и коричневыми (где горы) цветами. На другой стене – карта России. Дорогая мебель свидетельствовала о высоком статусе хозяина офиса. В тот момент я отчётливо понимал, что это наш первый и, возможно, последний шанс выкарабкаться из почти безвыходной ситуации. Позже Алик мне признался, что точно такие же мысли посещали и его.

Неожиданно открылась дверь, и возник парень, немногим старше нас. Он был одет в белую сорочку с короткими рукавами, светлые брюки и сандалии на босу ногу.

– Доброго дня! Мне сказали, что вы ищите партнёров? – осведомился он, усаживаясь в мягкое кожаное кресло.

– Да, это так, – подтвердил я и представил себя и Алика. Хозяина кабинета звали Александром. Он открыл коробку с сигарами и предложил нам. Отказываться было глупо, и я с удовольствием закурил настоящую манилу. Алик тоже последовал моему примеру. Но первым стал говорить не я, а Александр. Оказывается, он сам из Казахстана и занимается тем, что на ИЛ-76-х возит в эту республику легковые автомобили. Машины он умудряется располагать в два ряда, в сетках.

– В принципе, это строжайше запрещено, но чего не сделаешь ради хороших денег? – усмехнулся он, покуривая сигару. – И с туристами я тоже работаю. Куда же без них? А вы, парни, откуда?

Я принялся неторопливо излагать ситуацию, сведя воедино проблему с оплатой отеля туристов, которая, в принципе, нас не касалась, и обслуживание воздушного судна, включая и проживание экипажа в гостинице. Александр не перебивал, слушал внимательно, а когда я закончил, спросил прямо:

– Сколько вам нужно денег для того, чтобы оплатить все аэропортовские сборы в Шардже и гостиницу экипажа?

– Пятнадцать тысяч.

– Отлично. Раз вы уверены, что этот парень из Томска уже перевёл деньги на ваш счёт, то я готов заплатить вам 15 000 долларов за определённую работу. У меня тут завис багаж челноков из Махачкалы. Вы должны будете его им доставить. – Он поднялся и подошёл к карте России. – От Махачкалы до Красноленинска лететь недолго. Но рейс надо выполнить завтра утром. На таможне будет дежурить нужная смена.

– А как же туристы?

Александр развёл руками.

– А это уже ваш вопрос. Поговорите с ними. Им придётся задержаться на день-два. Но, насколько я понимаю, эти издержки понесёт непосредственно Верёвкин, так?

– Да-да, – закивал головой Алик. – Я бы этого козла…

– Хорошо, – перебил его я. – Но грузом надо заниматься сегодня. Понадобится бортмеханник.

– Безусловно. Я вызову сейчас своего сотрудника, и вы вместе с ним поедете в аэропорт. Как только весь багаж окажется в салоне, мой человек отдаст вам пятнадцать тысяч, и вы сможете рассчитаться. – Он позвонил по телефону какому-то Мустафе и на английском языке дал распоряжение приехать.

– Но, откровенно говоря, пятнадцать тысяч – маловато, – вдруг проговорил Алик.

– Мы забыли про оплату взлёт-посадки в Махачкале. Меньше тысячи гринов она стоить не будет, – поддержал я друга.

– Ладно, не буду жадничать – дам шестнадцать. Но ни цента больше, договорились?

– А разве у нас есть другие предложения? – грустно вопросил я.

– Вот и я так считаю. А то бы, начиная с послезавтрашнего дня, парились бы вы в местной тюрьме за мошенничество. Самолёт бы арестовали, а экипаж поселили бы в дешёвую ночлежку без питания. Я здесь работаю уже шесть лет и всякого насмотрелся. Но лучше здесь жить, чем в Казахстане. Тут всё просто и ясно, и налоги минимальные. Нет ни бандитского, ни ментовского рэкета. Цивилизация, одним словом.

– У вас свой дом?

– Я выкупил это здание. Третий этаж – офис. Первый и второй – наша квартира. Вполне достаточно десять больших комнат на семью из четырёх человек. А с моей женой вы уже познакомились. Она работает секретарём.

Александр посмотрел на часы и протянул руку:

– Ну что ж, не стоит терять время. Мустафа, наверное, уже внизу. Желаю удачи!

На улице, садясь в «Тойоту», Алик потрепал меня по плечу и спросил:

– Послушай, фартовый, ну как ты мог знать, что нам надо идти именно в «Чайку»?

– Не знаю. У меня было такое ощущение, что кто-то мною управлял.

– Да, надо будет по приезде посмотреть записную книжку Деда. Вдруг там уже страничка закончилась?

– Не дай Бог…

А дальше всё пошло, как по маслу. Мы загрузили багаж, расплатились и утром вылетели в Махачкалу, а оттуда в Красноленинск. Наш бухгалтер сообщила, что деньги из Томска поступили. Посчитав убытки, мы отправили факсом претензию в «Томск-Тур». Верёвкин не спорил. Он опять просил забрать его туристов в долг. Второе платёжное поручение, он отправил нам по факсу. Там тоже была печать банка, и я, поверив ему, опять улетел в Эмираты. Вернувшись, с удивлением узнал, что деньги так и не пришли. Верёвкин больше не отвечал на звонки. Мы связались с томским банком по телефону. Нам сообщили, что, действительно, бухгалтер «Томск-Тура» отдала платёжное поручение в обработку, но потом передумала и забрала его. В результате, у неё осталась платёжка с отметкой банка о принятии. Именно её Верёвкин и послал нам по факсу.

Челноки из Томска остались в Шардже, а другие – в Красноленинске. Они были готовы устроить демонстрацию на главной площади города. Нам ничего не оставалось, как отвезти их в Томск за свой счёт. Вместе с ними в Томск полетел и Алик. Но за то короткое время, что там находился наш самолёт, он Верёвкина не нашёл. Офис был закрыт. Об этом Алик сообщил мне уже из Якутска. Позже, нам стало известно, что Верёвкин забрал туристов из ОАЭ на самолёте местной авиакомпании. Мы несли колоссальные убытки по всем статьям.

Долг Томска оставался весьма значительным, но чтобы найти Верёвкина, кому-то надо было туда лететь. Естественно, этим человеком опять оказался я.

– Ты же фартовый! – посмеивался Алик. – Тебе и карты в руки! Давай, фартовый, езжай!

Глава 22 Томск

В конце августа нам пришлось прекратить рейсы из Якутска. Авиакомпания «Саха-Авиа», поняв, наконец, что мы являемся конкурентами, безбожно увеличила стоимость лётного часа арендованных судов. Слава богу, мы успели забрать всех туристов из-за границы. Теперь надо было искать другие самолёты и разрабатывать новые маршруты. Наша деятельность на Кипре приостановилась, и Вячик вернулся в Красноленинск.

Несмотря на возникшие проблемы, у нас были и хорошие новости. За несколько дней до моей командировки мы получили ключи от двух новеньких квартир, переданных нам председателем греческого общества. Алик посоветовал оформить права собственности на него.

– Я, как ты знаешь, с Клавкой развёлся. Теперь она ни на что не сможет претендовать. А вот у тебя – мина замедленного действия. Стоит узнать твоей жене о Лике – поверь! – сразу же побежит за разводом. И не мне тебе объяснять, какое будет решение суда. Расторгнешь брак, тогда и перепишешь квартиру на своё имя, – убеждал меня старый друг, и я с ним согласился.

Но с разводом я медлил, невзирая на то, что личная жизнь вошла в спокойную колею. Лика ко мне привыкла. Как могла, она привела в порядок наше жилище, принесла два комнатных цветка и даже делала мне бутерброды на работу. Но странное дело: я постоянно сравнивал её с женой. И сравнение было не в пользу этого юного создания. Отчего это происходило? Да Бог его знает!.. Мне иногда казалось, что даже наши прежние ссоры с супругой не были такими уж отвратительными. Что и говорить, у нас сложилась настоящая итальянская семья с громкими скандалами, бесконечными слезами и битьём посуды. Тарелки разлетались на множество частей. И пока жена рыдала за дверью, награждая меня оскорбительными выкриками, я вздыхал и покорно собирал пылесосом стеклянные осколки любви. Несмотря на мою добросовестность, маленькие кусочки раздора ещё долго попадались в разных местах комнаты и больно впивались в ступню.

Посуда была не единственным средством для выяснения отношений. В меня летели тапки, ложки, тюбики с зубной пастой и прочее движимое имущество. Хуже было, когда супружнице под руку попадался пузырёк, будильник или пепельница. В такие мгновения, прикрывая голову рукой, я преодолевал комнату длинными перебежками и скрывался за дверью. Да, это было ужасно, и я чувствовал себя тряпкой. А как хотелось выглядеть этаким суровым и гордым главой семьи, одного взгляда, которого достаточно, чтобы жена присмирела. Но нет, я был другой… Зато как сладко мы потом мирились! После сумасшедшей ссоры наступала очередь безумной любви, и кровать из югославского гарнитура предупреждала скрипом о скорой поломки ножек. Уставшие, мы молча смотрели в потолок и, кажется, опять были счастливы. А потом я варил кофе и подавал в постель. Жена делала маленький глоток, закрывала от удовольствия глаза и улыбалась. И была прекрасна!.. С Ликой всё было по-другому. Она смотрела на меня как на удачливого бизнесмена и восхищалась мною. Я так и остался для неё учителем. Возможно, в наших отношениях не хватало той самой перчинки страсти, которой в моём браке было через край. Хорошо это или плохо – я не знал и потому решил не торопить события, а ждать. Пусть жизнь сама рассудит.

Итак, я отправился в Томск. В этот город я добирался через Москву. Весь рейс какой-то нервный пассажир, сидевший сзади, усердно пинал мою спину коленками. Я повернулся, чтобы сделать ему замечание, но понял, что человек просто спит. Он храпел, выводя из себя сидевшую рядом даму, которая, по моему предположению, была директором школы. Я редко ошибался в своих догадках, если речь заходила именно о директорах школ. Они всегда имеют начальственный вид. В принципе, их можно спутать только с директорами библиотек. И у тех, и у других на лицах ярко выражена беспричинная строгость. Исключения, конечно, бывают, но они присущи молодым и привлекательным начальницам, ещё не отдающим всё свободное время работе. Но пройдёт два-три года и вчерашнюю красавицу не узнать. Она превращается в фурию: разговаривает командами, повышает голос и учит жизни не только подчинённых, но и собственного мужа, причём независимо от его должности или профессии. А вот у судей-женщин иное выражение лица – печально-задумчивое. Они погружены в собственные мысли и переживания. Видимо, приговоры они сначала выносят внутри себя, а уже потом озвучивают. Служительницам Фемиды присуща и другая особенность: по возможности, они стараются не смотреть в глаза подсудимым. Я всегда пытался понять, с чем это связано, но точного ответа не нашёл.

Так, мысленно рассуждая, я не заметил, как задремал. И проснулся уже через два часа от резкого толчка коленкой в спину. Я повернулся, чтобы сделать замечание, но заметил, что пассажир всё ещё спал, а значит, опять ударил меня не умышленно. Успокоив себя этим оправданием, я стал разглядывать в иллюминатор широкую ленту реки. Ту-134 сделал разворот и пошёл на посадку.

Аэропорт «Богашёво» почти не отличался от своего красноленинского близнеца. Такой же убогий. Особенно удручали заросшие бурьяном газоны с уличным мусором перед входом в аэровокзал.

Такси быстро домчало в город. По совету водителя я остановился в гостинице «Сибирь». В небольшом номере имелось всё необходимое: холодильник, маленький телевизор «Sanyo», одноместная деревянная кровать, стол, стул, тумбочка и телефон. Вполне устраивала и невысокая цена.

В первый же день я отправился в офис Верёвкина. Нашёл я его быстро, только вот дверь была опечатана. Я стоял и раздумывал, что предпринять дальше. Сзади послышались шаги. Оглянувшись, увидел мужчину лет сорока пяти с одутловатым и грустным лицом, какое бывает у нездоровых людей на следующий после перепоя день. Ослабленный галстук открывал несвежий воротничок белой сорочки; последняя пуговица на пиджаке грустно болталась на длинной ножке. На лбу у офисного работника выступали крупные капли пота.

– А как мне Верёвкина найти? – поинтересовался я.

– Вижу, издалека пожаловали. И, наверное, вы один из его многочисленных кредиторов, – смерив меня оценивающим взглядом, предположил незнакомец.

– Допустим. А как вы узнали?

– Это совсем нетрудно. Я видел в окно, как вы подъехали на такси. Были бы вы местный, вы бы воспользовались маршруткой. Да и потом офис закрыт уже больше двух недель. Даже секретарь перестала сюда заглядывать. Арендодатель, как видите, дверь опечатал. Грозится забрать офисную мебель, компьютер и факс за долги. А Вовка запропастился куда-то. Прячется, по всем вероятиям. А он вам сильно нужен?

– Позарез, – я провёл ладонью по горлу.

– Тогда предлагаю прогуляться. Угостите меня, а я уж, так и быть, дам вам несколько дельных советов. Идёт?

– Что ж, я не возражаю.

Мой новый знакомец тут же приоткрыл дверь соседнего офиса и предупредил кого-то, что через десять-пятнадцать минут вернётся.

Уже на улице он протянул руку:

– Виктор Павлович Ерёмин. Работаю менеджером по продажам.

– Валерий, – представился я.

– А отчество? Фамилия?

– Зовите просто по имени.

– Как будет угодно, молодой человек, – с заметной ноткой обиды проговорил он.

Мы зашли в небольшое полуподвальное помещение с надписью «Рюмочная».

– Ударим по пельмешкам? – предложил Ерёмин и занял место за столиком у окна.

– Отлично, – кивнул я и направился к кассе.

Продавец отмерила в стаканы две порции водки по сто пятьдесят и поставила на поднос вкусно пахнущие тарелки.

– Ну, за знакомство! – воскликнул Виктор Павлович, влил в себя полстакана и отправил в рот пельмень.

Я тут же последовал его примеру.

– А вы откуда? Или это тоже секрет? – спросил он.

– Из Красноленинска. Это на Кавказе.

– Знаю, как же не знать. Горбачёв из ваших краёв?

– Ещё бы! Мой дядя собственноручно выписывал ему представление на орден Трудового Красного Знамени, когда Михаилу Сергеевичу только шестнадцать стукнуло. В «Колхозе им. Свердлова» не было печатной машинки, а у дяди Коли был на редкость красивый почерк. Вот и попросили написать.

– Орден в шестнадцать лет? И за что?

– За рекордный намолот зерна.

– Стало быть, и ваш дядя приложил руку к развалу СССР?

– Это почему?

– Ну, отказался бы написать, попросили бы другого, а тот бы всё коряво нацарапал. Начальство посмотрело бы на эту филькину грамоту и передумало бы юнца награждать. Глядишь, и судьба Михаила Сергеевича сложилась бы иначе. Не поступил бы он в МГУ, не стал бы первым секретарём Красноленинского крайкома КПСС, не попал бы в ЦК, не было бы ни перестройки, ни ускорения. Жили бы мы с вами тихо, мирно, без забот. Водочку бы попивали, на демонстрации ходили бы, комсомолок бы за ляжки щупали – эх! Хорошо-то как было в СССРе!

– Хорошо при совке было тем, кто солидные должности занимал. Партработникам, кагебешникам, ментам, директорам заводов и фабрик. Им всё в первую очередь: квартиры, машины, мебель. Их отпрыски по всяким странам, так называемого, социалистического лагеря разъезжали: в Польшу, Болгарию, Венгрию, ГДР.

– Не скажите, Валерий, не скажите. Как бы сейчас большевиков не ругали, а они много хорошего сделали для простого советского человека.

– Да? А с чего это вы взяли? Мой дед, например, до революции женился, отстроил дом, завёл хозяйство, но был призван на службу и воевал в первую мировую, а когда вернулся домой, уже шла гражданская война. Он в ней не участвовал, благо призыву не подлежал, поскольку оставался в семье единственным кормильцем. Однажды, после жестокого сражения недалеко от села, он подобрал в поле трёх тяжело раненых красных и под сеном перевёз их к большевикам. Я уверен, – попадись ему белогвардейцы, он бы и их спас….Во время НЭПа дед сильно развернулся: паровая молотилка, крытые железом амбары… А чему удивляться? Семья-то большая – семеро детей; двое из них – молодые и сильные сыновья. Позже, несмотря на то, что он согласился вступить в колхоз и передал туда всё нажитое, его всё равно «раскулачили». Нашли формальный повод: в обозе, где он был старшим, при перевешивании не хватило трёх килограммов кукурузных початков, и ему дали десять лет лагерей с полной конфискацией. А поскольку забирать было нечего – сломали хату. Пока дед был в тюрьме, начался голод 1933 года. Его престарелые родители и двое детей умерли (на могиле прадеда и прабабушки я поставил крест, а вот где похоронены мои дяди – тогда 5-ти и 6-летние дети, мы так и не нашли). Но мир тесен: начальник лагеря в Казахстане оказался одним из тех красных комиссаров, которых в 1919 году и спас мой дед. В общем, из зоны он слал детям домой посылки. В 1937 году по ложному доносу посадили его старшего сына Василия (малограмотного колхозного конюха), который, несмотря на пытки, вину в антисоветской деятельности и вредительстве не признал. Он умер в одном из лагерей под Вяткой. Дядя Вася был сильный и могучий как Ахиллес. Его труп не помещался в небольшой яме, оставшейся от вырванного бурей корневища сосны (свидетеля, оказавшегося с ним, мой отец отыскал только в середине 70-х). Конвойные приказали немощным зекам разрубить топорами безжизненное тело «врага народа» на части и забросать ветками. Через несколько лет Михаил Калинин приговор в отношении деда отменил, и его оправдали. И что же увидел бывший каптенармус царской армии, когда вышел на свободу? Разрушенный дом, землянку, в которой ютилась семья, четыре могильных холмика и пропавшего в лагере сына. В 1942 году в Красноленинский край пришла война. Дедушка, как и многие его односельчане, брошенные на произвол судьбы драпающими властями, оказался на оккупированной территории. И за это поплатился в конце войны – был отправлен на принудительные работы в Ростовскую область, откачивать воду из шахт. Позже разобрались, извинились… И он снова вернулся в родное село. Вскоре с фронта с орденами и медалями возвратились и два других его сына (мой отец и младший дядя). Только вот самый старший – Фёдор – пропал без вести ещё летом сорок первого…

– А что потом?

– Да тоже не сахар. В сталинскую послевоенную пору ввели налог на фруктовые деревья. Утром колхозная комиссия должна была наведаться и к нему. От обиды дед за ночь вырубил сад, которым всё село любовалось. Но и эта несправедливость не сломила его. Прошло несколько лет, и зашелестели листвой молодые деревца. Уже в шестидесятые, председатель колхоза перед приездом комиссии из района всякий раз просил у деда овец русской породы, чтобы загнать в колхозную кошару и выдать за колхозных. А после отъезда проверяющих по-тихому расплачивался за услугу ягнятами. Дед посмеивался в усы и говаривал, что «таким хозяевам только мух и водить». Он умер в возрасте восьмидесяти двух лет от ошибочно поставленного в сельской больнице диагноза. А вот теперь скажите, Виктор Павлович, что хорошего сделали большевики для этого простого русского крестьянина?

– Да, судьба! – протянул Ерёмин. – А как его звали?

– Приволин Иван Андреевич.

– Фамилия-то какая красивая: Приволин!

– Потому что из села Привольного Медвеженского уезда Ставрогорской губернии. Это потом, после смерти Ленина, большевики город в Красноленинск переименовали.

– Так выходит, и вы Приволин?

– Выходит.

– Ну, земля ему пухом! Помянем!

Мы выпили и закусили. Я взял стаканы, принёс ещё по сто пятьдесят водки и одну порцию пельменей, которую разложил в тарелки.

– «Итак, она звалась Татьяной…» – пуская аккуратное облачко дыма, продекламировал Ерёмин. – А вы любите Пушкина?

– Простите, Виктор Павлович, но я хотел бы обсудить нашу главную тему.

– А я, молодой человек, вас к ней и подвожу. Вам надо познакомиться с секретаршей Верёвкина – Татьяной. Вот тут никак не обойтись без незабвенного Александра Сергеевича… Дама она симпатичная, одинокая, но очень уж строгих правил. Никого к себе не подпускает, но я знаю её слабое место – она читает запоем. В основном, женские романы. Книги сейчас не дёшевы, и потому Татьяна Львовна постоянная гостья букинистической лавки, расположенной в двухстах шагах отсюда. Я и сам туда иногда заглядываю.

– Да откуда я могу знать, когда она там появится?

– А тут всё просто. Её номер телефона есть у букиниста. Он всегда извещает её, если ему сдали что-нибудь новенькое. Купите любой женский роман, подарите старику-букинисту и попросите созвониться с ней, мол, книжечка интересная появилась. Признайтесь, что хотите познакомиться. Продавец не откажет, она и явится. Тут вы, как бы случайно, и заглянете. Слово за слово, то да сё… Только упаси вас Боже оказаться в подпитии. Татьяна Петровна пьяных на дух не переносит. Такая, знаете ли, тургеневская барышня – он хохотнул, – правда, с двумя неудачными браками. Бездетная. Видать, грешила по молодости, аборты… ну и сами понимаете… Зато сейчас строит из себя цацу-недотрогу.

– А сколько ей лет?

– Тридцать девять-сорок.

– Да, – покачал я головой, – не молода. А хоть красива?

– Я же сказал – симпатичная. А вы, Валерий, зря нос воротите. С невостребованными одинокими женщинами заниматься любовью – самый смак! Они же делают это как в последний раз. Наконец-таки оживут фантазии холодной постели, и она, поверьте, устроит вам такую ночь, от которой утром у вас отнимутся ноги. Не упустите свой шанс!

– Допустим. А что скажите про Верёвкина?

– А что про него говорить? Верёвкина как такого вообще не существует. Есть только субъект, носящий эту фамилию.

– То есть как?

– А так! Он всем должен. Вот и дербанят его: братва, менты, свои же друзья-предприниматели, нанявшие и первых, и вторых. А Вовка мечется из стороны в сторону, зарабатывает, кидая таких как вы, и тут же всё у него отбирают… Да, он – типичный кидала. А что ему прикажите делать, если бандиты жену держат в заложницах? Кстати, я однажды видел её – он облизнул губы – ух и ах! Её бы в публичный дом – от клиентов отбою бы не было. – Ерёмин поднял глазу к потолку – Я как-то прикинул: допустим, десять человек в день да по пятьсот долларов с каждого…Вот и посчитайте! Вовка бы за две-три недели со всеми бы расплатился.

– А вы жестокий. Давайте лучше выпьем.

Мы вновь влили в себя по сто грамм и закусили.

– Жестокий, говорите? – менеджер по продажам поднял на меня осоловевший взгляд. – А с чего это мне добрым быть? Вот вы клянёте СССР, а я при той власти жил неплохо. И дача, и машина – пусть «Москвич», но всё же, – и в упомянутые вами загранпоездки ездил, не говоря уже, про Сочи и Крым. Я, если хотите знать, уже в Москву собирался переводиться по линии ВЦСПС. А тут ГКЧП, Горбачёв, Ельцин на броневике…. Да что я вам говорю? Вы сами всё прекрасно помните. – Он опять вытянул из пачки сигарету и, кивая в сторону компании за соседним столиком, прошептал: – Вон, смотрите, бригада обедает.

– В смысле? – не понял я.

– Бандитская бригада. Закончили обход торгашей на рынке и зашли перекусить. Они сюда каждый день наведываются, крышуют. Берут пельмени, водку и не платят.

– «Они никогда не платят», – сострил я.

– Что?

– Как в рекламе «Сникерса» про слонов в магазине, помните?

– А! Вы это вы точно подметили. Но вот что я хочу сказать: если у вас есть документы, подтверждающие долг Верёвкина, вы можете рискнуть и обратиться прямо к ним, к бандитам. Могу организовать встречу. Пообещаете им процентов двадцать-тридцать. Я понимаю, конечно, что это риск, но иначе, вы вряд ли что-нибудь получите. Так ни с чем и уедете в свой Горбачёвск.

– Куда?

– Горбачёвск звучит лучше, чем Красноленинск. Советую переименовать. Вы же Горбачёва любите.

– Так и сделаю, когда стану мэром.

– Не забудьте.

– Что ж, спасибо. Думаю, мне пора.

– А на посошок?

– Ладно, – согласился я и принёс ещё водки.

Наша беседа с Ерёминым перешла в новую стадию. Кстати, собеседником он оказался интересным. В тот день я вернулся в номер уже под вечер. Среди ночи несколько раз звонил телефон, и ласковый женский голос настойчиво предлагал воспользоваться услугами жриц любви. Пришлось выдернуть шнур из розетки. Но и потом меня одолевала жажда и кошмары: снилась пьяная физиономия менеджера по продажам. Он грозил мне пальцем, витийствовал и требовал водки.

Глава 23 Ревенант

«Почему-то во всех провинциальных городах одинаково плохое местное телевидение. То диктор слегка картавит, как в Томске, то «гэкает», как в Красноленинске. И бегущая строка с текстом занимает восьмую часть экрана», – размышлял я, включив телевизор.

Новый день уже пришёл, и я опять «лечился» кубиком «Maggi». Вообще-то существует огромное количество разнообразных способов борьбы с похмельем, и они хорошо известны, но для меня идеально подходит куриный бульон и часовой моцион на свежем воздухе. Только после этого я могу выпить чашку кофе, выкурить сигарету и вновь вернуться в прежнее работоспособное состояние.

Архитектура города переносила меня на столетие назад, в мир благонравных горожан, смиренных мещан и странствующих богомольцев. Городовые, фиакры, дамы в шляпках с эгретками…. Ох, давно это было!..

В небольшом кафе мне подали великолепный кофе по-турецки. Я сидел у окна, курил и наслаждался красотой, раскинувшейся перед моим взором широкой реки.

Книжный магазин располагался неподалёку. Я быстро нашёл то, что могло заинтересовать интеллигентную даму сорока лет: роман Гарольда Робинсона «Когда ушла любовь». Несколько лет назад я читал эту книгу в подлиннике, и она мне понравилась.

До лавки букиниста я добрался минут за двадцать. Книги занимали всё пространство. Они лежали стопками, стояли в два ряда на прогнувшихся от тяжести полках и, кажется, точно брошенные питомцы, мечтали вновь обрести хозяина и попасть в чей-нибудь дом. Пахло книжной плесенью и пылью. На стуле, спиной ко мне, сидел седой старик в чёрном пиджаке и листал альбом с дореволюционными фотографиями.

– Уезжайте, и как можно скорее. В противном случае, это будет моя последняя помощь, – тихо вымолвил он.

Сзади кто-то кашлянул, я обернулся.

– А вот и первый покупатель! – произнёс высокий сухопарый пожилой мужчина в серых брюках и светлой рубашке.

Я вновь повернулся назад, но на стуле уже никого не было. Альбом с большой бронзовой розой на обложке лежал тут же.

– Прости-те, – слегка заикаясь, выговорил я. – А куда делся этот мужчина, который только что со мной разговаривал? Здесь есть другой выход?

– Какой мужчина?

– Он сидел на стуле и смотрел альбом с фотографиями, когда я вошёл.

– Очевидно, вам показалось. Кроме меня, здесь никого нет. Да и альбом пуст. В нём нет фотографий.

Я не мог в это поверить, взял тяжёлый фолиант и пролистал. Там, действительно, не нашлось ни одной фотографической карточки.

– Что вас интересует: детективы, приключения, эротика?

– Я хотел бы кое-что сдать, – промолвил я.

– Позвольте взглянуть…А! Знаю-знаю, неплохой роман. Книга совсем новая.

– Я только что её купил в «Читальном Доме».

– Так зачем же сдаёте?

– Видите ли, не так давно я видел, как из вашего магазина выходила симпатичная дама лет сорока. Я хотел с ней познакомиться, но она очень торопилась, села в автобус и я её потерял. Знаю только, что её зовут Татьяна Львовна, и она частенько к вам захаживает. Этот роман для неё. Не могли бы вы позвонить ей и сказать, что у вас появилась интересная новинка?

– Зачем же такие сложности? Я могу дам вам её номер телефона, и вы сами подарите ей одно из лучших произведений известного американского автора.

– Спасибо! Откровенно говоря, я на это и не рассчитывал.

– Танечка одинока. А вы вполне порядочный молодой человек. Так почему бы вам не подружиться? Чем чёрт не шутит, может, и семья новая появится… Кстати, мне недавно принесли интереснейшую книжицу 1906 года издания – «Томские трущобы», автор Валентин Курицын. Отдам недорого. Всего за двадцать пять тысяч. Возьмёте? А я вам взамен Танечкин телефончик организую. Договорились?

– Ну, хорошо, – я вынул бумажник и отсчитал купюры.

– Вот и ладненько, – расцвёл в улыбке букинист, достал авторучку с изгрызенным колпачком и написал на обрывке газеты номер. – Вот, пожалуйста. Желаю здравствовать!

– А книгу?

– Ой, простите, совсем запамятовал! Держите. Состояние отличное. Автор печатался под псевдонимом Некрестовский, служил в управлении Томской железной дороги простым конторщиком. Вероятно, и с Чеховым встречался, когда Антон Павлович, следуя на Сахалин, останавливался в Томске.

– Благодарю вас.

– Не за что.

Выйдя из лавки, я не мог отделаться от странного ощущения, что рядом со мной находится ещё кто-то. И этот невидимый смотрел на меня с укоризной. Я чувствовал на себе его осуждающий взгляд и вновь стал обдумывать, слова незнакомца, которого я и видел, и слышал, но который внезапно исчез: «Уехать прямо сейчас? Глупость. И что я скажу Алику? Испугался? Встретил привидение? Представляю его реакцию…. Нет уж! Раз добрался до этого чёртова Томска, надо доводить дело до конца».

В ближайшем киоске я купил жетон для телефона-автомата, набрал номер и позвонил. Мне ответил приятный женский голос. И уже через полчаса, вооружившись букетом цветов, тортом и шампанским, я поднимался на третий этаж хрущёвской пятиэтажки в другой части города.

Дверь открыла высокая и стройная женщина в воздушном, слегка просвечивающемся платье. Правильные черты лица и короткая причёска придавали её внешности лёгкий шарм. Она выглядела гораздо моложе своих лет. Моё сердце учащённо забилось, и я вошёл.

Глава 24 На волосок от смерти

Ерёмин оказался прав по поводу сексуальной неуёмности сорокалетних женщин. Татьяна или Танечка, как я её теперь называл, призналась, что уже почти полгода у неё никого не было. И теперь создавалось впечатление, что она не только хочет испить всю чашу интимных удовольствий, но и запастись впрок теми ощущениями, которых она была так долго лишена. Во время коротких перерывов мы шли на кухню, и Таня угощала меня бутербродами с крабовым мясом. Крабы и апельсиновый сок были единственными продуктами в её холодильнике. Вообще, быт и жизнь одиноких бездетных женщин сильно отличается от привычного для меня семейного уклада с присущим ему шумом и иногда беспорядком. А тут всё лежит на своём месте, и – мыслимо ли? – на листьях фикуса нет пыли! Но вещи: статуэтки, посуда и даже картины на стенах – будто заснули. От них не исходит ни радость, ни грусть. Они точно ждут своего пробуждения. Но придёт ли оно? И если придёт, то надолго ли?

Татьяна сообщила много интересного про Верёвкина. Всё оказалось намного сложнее, чем даже мне рассказывал Ерёмин. Сразу после проблемного рейса в Шарджу директор «Томск-Тура» решил с нами рассчитаться. Живых денег у него не было, но имелись векселя Министерства путей сообщения, которые гасились так называемыми железнодорожными тарифами, то есть правом перевозки грузов на определенную сумму по железной дороге. Чтобы превратить их в деньги, он обратился к первому заместителю городской администрации, чья фирма занималась подобными операциями. У него был самый маленький дисконт, да и провернуть всю операцию он обещал очень быстро. В договоре было указано, что часть платежа эта организация-агент должна была перевести на наш счёт, в Красноленинск.

– Я сама набирала этот договор на компьютере, – поясняла Танечка. – Но чиновник, узнав про беды Верёвкина с бандитами, передумал возвращать деньги. Нет, он не отказывался, но тянул с расчётом под разными предлогами. А моему директору уже было не до него. Он метался, пытаясь найти новые источники погашения долгов, а потом, когда увезли жену и вовсе впал в депрессию, запил.

– Что значит «увезли»? Здесь же не Чечня.

– Она была в офисе, когда туда вошли трое парней в кожаных куртках. Не говоря ни слова, они начали бить Владимир Ивановича. Алёна стала просить оставить мужа в покое. Тогда один из них сказал, что она поедет с ними и будет жить на квартире до тех пор, пока её муж не рассчитается по долгам с каким-то Музаффаром. Она до сих пор там и находится: стирает, готовит им еду. И что удивительно: никто её пальцем не трогает. Я слышала, что их старший как-то сказал, дескать, умная и красивая женушка дураку досталась. А за детьми пока присматривают её родители.

– Откуда тебе известны такие подробности?

– А мне об этом рассказывал сотрудник соседней фирмы. Он связан с бандитами через своего родного брата, который недавно вышел на свободу.

– А фамилию этого сотрудника не помнишь?

– Ерёмин. Негодяй каких свет не видывал. Приставал ко мне. Говорил, что и меня увезут к Алёне, если я с ним не пересплю.

– И что ты?

– Пригрозила милицией.

– А он?

– Рассмеялся и наговорил мне кучу пошлых угроз. С тех пор на работу я не хожу.

– А на что же ты сейчас живёшь?

– Есть небольшая заначка, откладывала на отпуск. В Анталью мечтала слетать. Владимир Иванович обещал бесплатный пролёт, но видно, не суждено.

– А как фамилия этого первого зама, который обещал обналичить ж/д тариф?

– Дудкин Андрей Валерьевич. Его фирма называется «Европа-Инвест». Она находится в соседнем с администрацией здании. Там всем заправляет его родной брат, но главные вопросы решает непосредственно Андрей Валерьевич. – Она посмотрела на меня и спросила: – Ты собираешься с ним встречаться?

– Да, думаю завтра с утра.

– Подожди. У меня есть ксерокопия этого договора. Сохранила на всякий случай.

Через минуту Татьяна вновь вернулась на кухню.

– Вот, возьми.

Я пролистал договор и убедился в правдивости Татьяниных слов. Верёвкин, действительно, распорядился заплатить нам. Правда, не всю сумму, но большую часть.

Теперь план действий стал ясен.

В гостиницу я так и не поехал. Пришлось, правда, сходить в магазин и купить продуктов. Крабовое мясо и апельсиновый сок закончились.

Утром я заехал в «Сибирь», побрился, сменил сорочку и направился в городскую администрацию Томска.

Трёхэтажное здание старой дореволюционной постройки и сегодня имело величественный вид. К самому Дудкину меня не пропустили, но соединили с его секретарём. Я сообщил, что приехал издалека. И у меня очень важный разговор. Минут через пятнадцать мне выдали пропуск и провели прямо в кабинет первого заместителя главы города.

За столом сидел уже немолодой – лет пятидесяти – чиновник и что-то сосредоточенно писал. Он поднял на меня глаза и предложил сесть. Всем своим видом и манерой держаться он напоминал первого и последнего вице-президента России, отставного генерала Руцкого, которого до расстрела Белого дома так часто показывали по телевизору.

– Мне доложили, что вы прибыли из самого Красноленинска. Что заставило вас добираться в такую даль?

– Долги.

– Простите?

Я протянул ему свою визитную карточку и пояснил ситуацию.

– А почему вы решили, что я имею отношение к ТОО «Европа-Инвест»? – пристально разглядывая меня, осведомился он.

– Потому что Верёвкин приходил именно к вам и вопросы по ж/д тарифу решал не с вашим родным братом, а лично с вами. Вы узнаёте этот договор? – спросил я и передал ему копию.

– А что вы от меня хотите? – раздражённо осведомился он.

– Денег, Андрей Валерьевич, денег. Надеюсь, мы найдём общий язык, и мне не придётся передавать на вас материал в ФСК. Не правда ли?

– А не кажется ли вам, молодой человек, что вы заурядный шантажист? – багровея от злости, прошипел хозяин кабинета.

– Послушайте, у меня мало времени, – забирая копию договора, проговорил я – если в течение трёх дней на счету моей фирмы не появится указанная в договоре сумма, я полечу в Москву. И там, на Лубянской площади, я расскажу подробно о вашем семейном бизнесе. Поверьте, я собрал очень полный материал на вашу персону, – проговорил я, пытаясь уверенным тоном скрыть свой блеф.

– Вы где остановились?

– В «Сибири».

– Сегодня в девять вечера я пришлю за вами водителя. Он отвезёт вас в ресторан. Детали обговорим при встрече.

– Хорошо.

– Простите, я очень занят, – ледяным голосом проговорил он и вновь принялся подписывать бумаги.

Не прощаясь, я вышел из кабинета.

Погода была прекрасная. Лёгкий ветер с реки нёс прохладу. Гостиница располагалась совсем близко, и я зашагал по улице. Во мне боролись два чувства: гордость за смелый поступок и ощущение приближающейся беды. Последнее было сильнее первого. Наверное, именно поэтому я долго стоял перед киоском, торговавшим всякой китайской мелочью, раздумывая, надо ли мне покупать нож-бабочку или нет? «Если захотят расправиться, то и нож не поможет», – философски рассудил я и поднялся в номер.

До самого вечера спокойствие ко мне так и не вернулось. Я смотрел телевизор и не замечал, что там показывали, попытался заснуть, но так и не смог. Пепельница наполнялась окурками с невероятной быстротой.

В восемь часов я спустился в ресторан и заказал солянку – самое дешёвое блюдо. В зале было совсем немного людей. За дальним столиком, почти рядом с музыкантами, сидела кампания из трёх человек. Они пили водку, закусывали и что-то оживлённо обсуждали. Увидев меня, переглянулись и вновь продолжили беседу. Не нужно было быть Шерлоком Холмсом, чтобы понять их род занятий. «Братва, – заключил я. – И вполне возможно пришли по мою душу. Неужели зам. главы администрации связан с преступниками? Как такое может быть? Ведь есть же ФСК, которая собирает на всех руководящих чиновников информацию, проверяет их… Хотя и там уже почти не осталось честных чекистов, работающих за идею. Все заняты решением одной, общей для всех проблемы – выживанием». Но как бы я не успокаивал себя, внутренний голос мне подсказывал, что эти люди находятся здесь неспроста и мне не следует подниматься к себе. Я старался переключить внимание на что-то другое, но ничего из этого не выходило. Позже, прокручивая в уме последующие события, я приходил к выводу, что в тот вечер мне следовало собрать вещи и отвезти их в камеру хранения на автовокзал. А потом нужно было подняться на этаж выше и наблюдать, кто пройдёт по лестнице к моему номеру. Если одним из гостей оказался бы кто-либо из замеченных мною уголовников, то надо было как можно скорее покинуть отель, взять такси и добраться до Новосибирска. А уже оттуда – самолётом в Москву, а потом и в Красноленинск. Вполне возможно, что такие действия не гарантировали мне стопроцентную безопасность, но они, тем не менее, подарили бы шанс избежать всего того, что позже приключилось со мной.

Рассчитавшись, я выпил кофе, выкурил сигарету и поднялся в номер. Стрелки «Ориента» показывали половину девятого. На всякий случай я разложил оставшиеся доллары по разным карманам брюк. Их оставалось совсем немного, однако так я чувствовал себя спокойнее. В бумажнике лежали только рубли.

Я лёг на кровать, закрыл глаза и попытался успокоиться, но ничего не вышло. Тело била мелкая противная дрожь, будто через туловище пропустили ток. В холодильнике оставалась непочатая бутылка водки, купленная ещё в Москве. Меня так и подмывало выпить сто грамм, чтобы унять нервы, но впереди предстоял серьёзный разговор, и запах спиртного вряд ли бы добавил ко мне уважение заместителя главы города.

21.00. – звонка нет. 21.10. – тишина. В 21.13. раздался стук в дверь.

– Кто там? – спросил я, не решаясь открыть.

– Администратор. Нам нужно пройти на балкон. Откройте, пожалуйста.

Я поднялся, отворил дверь и в тот же миг получил удар в лицо. В глазах потемнело, но я успел въехать кому-то в челюсть. Послышался хруст сломанной кости и стон. Я отбивался ещё несколько секунд, пока мне не попали в пах. Согнувшись, закрыл голову руками и прижался к стене. Но это меня не спасло. Мне нанесли удар такой силы, что я отключился.

Пришёл в себя не сразу. Открыв глаза, понял, что сижу. Руки были заведены назад, за спинку стула. Их крепко держали.

– Ну что, сука, доигрался? – спросил меня худой долговязый тип с наколками на руках. Не дожидаясь ответа, он налил в стакан водки и выпил. Снова налил и попытался влить в рот мне. Я мотнул головой.

– Пей! Чисто конкретно говорю: пей!

– Не хочу, – прошептал я разбитыми в кровь губами.

– Хочу-не хочу! Это ты бабе своей будешь говорить. – Незнакомец пережал пальцами мой нос, сунул в рот горлышко бутылки и влил водку. Я сделал несколько глотков, поперхнулся и закашлялся. Он вновь повторил процедуру, и водка обожгла пищевод.

– Вот это другое дело. А теперь поехали.

– Куда? – чуть слышно пролепетал я.

– Плавать… А ты, фраер, борзый. Правильному пацану, походу, челюсть сломал. – Он посмотрел на меня внимательно и неожиданно ударил в лицо коленом.

У меня закружилась голова, и на несколько секунд я потерял сознание. Меня тут же подхватили под руки и вывели из номера. Не забыли прихватить дипломат с документами и сумку с вещами. Пройдя по служебному коридору, мы вышли прямо во внутренний двор гостиницы. Позже, я узнал, что ключ от пожарного перехода был только у главного администратора, и машины почти никогда не заезжали во двор «Сибири». Для этого требовалось специальное разрешение руководства. В моём же случае, всё было спланировано и согласовано заранее.

Когда я пришёл в себя, то понял, что нахожусь на заднем сидении «Жигулей». Двое уголовников сидели впереди и один, с разбитой челюстью, рядом со мной. Всю дорогу он тихо скулил от боли. Я сразу понял, что машина несётся за город.

На моё счастье, водитель притормозил на светофоре. Это был шанс. Я вышиб ногой дверь, выскочил из машины и бросился через пустырь к пятиэтажкам. Как назло, вокруг не было ни души. За мной гнались. Перед глазами маячили круги, но я несся, как мог, надеясь забежать в чью-нибудь квартиру, захлопнуть дверь и вызвать милицию. Я пропустил первый крайний подъезд и влетел во второй. И опять мне никто не попался. Так я оказался на последнем, пятом этаже. А мои преследователи уже не спешили. Они поднимались по ступенькам четвёртого этажа, и, обращаясь ко мне, говорили в полный голос:

– Ну чо, овца, будем тебя резать.

Я поднял глаза вверх – на люке, ведущем на крышу, висел замок. Путь к спасению был отрезан. Скользнув взглядом по стене, я вдруг заметил садовую мотыгу, оставленную в углу. Видно, старушка из какой-то квартиры приготовила для дачи. Я схватил её и занял позицию у последней ступени.

– Размозжу голову каждому, кто подойдёт. Мне терять нечего! – не своим голосом закричал я.

Они замерли на секунду и стали перешептываться. А я, не спуская с них глаз, стал стучать каблуками в двери квартир и кричать: «пожар!», «спасите!», «пожар»!..

Сзади меня завопил женский голос:

– Убирайтесь отсюда! Я вызвала милицию!

Потихоньку стали показываться и другие жильцы. Судя по всему, открылись двери квартир и на других этажах. Уголовники спрятали ножи и торопливо спустились вниз. Вскоре послышался звук милицейской сирены….

Я стоял с мотыгой и трясся, не веря, что всё закончилось. Неожиданно передо мною возник сержант милиции. Стоило мне опустить своё «оружие», как на моих запястьях защёлкнулись наручники.

Глава 25 Спасение

Милицейский «УАЗ» доставил меня в отделение. Дежурный – уже немолодой капитан милиции – сразу же затребовал документы, которых, естественно, у меня не было. Мой дипломат и сумка остались у нападавших. Однако я назвал имя и фамилию, упомянул про гостиницу, где делали ксерокопию моего паспорта, и хотел было уже рассказать обо всех перипетиях моей командировки, как капитан распорядился поместить меня в камеру.

Это была небольшая, похожая на гроб комната, с цементным полом и стенами «под шубу». Кроме меня, там находился ещё один постоялец, задержанный вневедомственной охраной в чужой квартире. Он сидел на привинченном к полу табурете и курил. Из кармана выглядывали сигареты. На мою просьбу поделиться куревом, ответил отказом.

– Тебя всё равно скоро выпустят, а мне ещё несколько лет чалиться. Поищи бычки на стене. Тут их всегда ныкают. А огонька дам, не переживай.

Не прошло и полминуты, как за ним пришли.

Оставшись в одиночестве, я отыскал два окурка в углублениях «шубы», но спичек не было. Удивительно, но меня очень поверхностно обыскали. Доллары так и лежали в трёх разных карманах: в каждом по сто.

Вскоре меня вновь отвели к дежурному. Он посадил меня напротив, пододвинул пачку «Магны», спички и пепельницу. Я с удовольствием закурил.

– Мы пробили тебя по базе. Всё сходится. И в «Сибири» засвидетельствовали, что ты поселился там несколько дней назад. У них есть ксерокопия твоего паспорта с красноленинской пропиской. Только вот не понятно, что произошло в гостинице? В номере всё перевёрнуто верх дном, кровь на полу… И зачем ты в пятиэтажке хулиганил?.. Я бы отпустил тебя, да понять не могу, что ты за птица. Так что давай, выкладывай всё по порядку, без вранья и фантазий.

Не знаю, почему, но старый милицейский служака вызвал у меня доверие. Потом я многократно сталкивался с его коллегами, когда уже работал адвокатом. Все эти годы я соблюдал незыблемое правило: никогда не верить ни одному слову милиционера (а если и верить, то внутренне быть готовым к обману). Это же относилось к прокурорским работникам, и к следователям. А тут я раскрылся и поведал всю историю, начиная от полёта в Шарджу до моего спасения. Когда я закончил, он сказал:

– Я отпущу тебя, но есть одна просьба: перейди на другую сторону улицы, ладно?

– Зачем?

– А это уже другой район. Тебя же всё равно убьют. Так пусть хоть не у нас. – Он помолчал, затушил в пепельнице нервными толчками сигарету и спросил: – Признайся, небось, за Ельцина голосовал, да? – Я кивнул. – А чего ж ты теперь хочешь? Вот и получай свою демократию с бандитским беспределом! Хотели жить, как в Америке? Нате! Живите! Вот вам и гангстеры, а вот и продажные дудкины…Я, если хочешь знать, с ним в одном классе учился. А вот возьму и позвоню ему, скажу, что ты здесь. Глядишь, и майора дадут, а? Что молчишь? Думаешь, я на такое не способен?.. Да, ты прав, не способен, потому на пенсию капитаном и уйду. А Дудкин всегда был гнидой. Помню, договорились всем классом с урока сбежать и в кино пойти. Даже девчонки-отличницы и те согласились. А он остался…. Остался, потому что на золотую медаль шёл. Но ведь и те две одноклассницы тоже рассчитывали на золото. Только вот они из-за этого случая остались без медалей. А он получил. – Капитан поднялся, посмотрел в окно и сказал: – В пятидесяти метрах от нас дежурят белые «Жигули». Видать, тебя ждут. Но ничего, не дрейфь. Мы их всё равно обманем. У тебя деньги есть?

– Немного.

– Сто баксов найдётся?

– Да.

– Это хорошо. У меня двоюродный брат таксует. Я вызову его, он подъедет к соседней улице. Выйдем к нему через двор. Сядешь в машину и в Новосибирск. Только сто долларов отдай сразу – жадный он у меня. – А эти придурки пусть ждут пока Ильич в мавзолее проснётся.

Он подошёл к столу, вынул откуда-то газетный свёрток и протянул мне.

– Перекуси. Тут бутерброды. Вот чайник, кофе… не стесняйся. Когда ещё поесть придётся… А я пока Серёге позвоню.

Я жевал хлеб с варёной колбасой и мысленно благодарил Бога, что встретил этого человека.

Глава 26 Возвращение

До Новосибирска мы добрались за три с половиной часа. В этом городе я чувствовал себя спокойнее. Но возникла новая проблема – у меня не было паспорта. Из-за этого я не мог купить билет на обычный рейс до Москвы. Пришлось договариваться с экипажем грузового АН-12, летевшего в Краснодар.

На следующий день я оказался в Красноленинске. Мои скитания закончились. Но то, что я узнал, придя в офис, повергло меня в шок: за четыре дня моего отсутствия Алик успел продать две квартиры и сбежал со всеми накопленными деньгами. Говорили, что он собирался купить квартиру в Москве. Счёт фирмы был пуст. Он забрал компьютер, кофеварку, бар-глобус, снял со стены даже свой портрет и часы, купленные мною в Стамбуле. Оставил только картину с моей физиономией и мебель. Вместе с ним уехал и Женька.

Постепенно я узнавал и другие подробности. На самом деле, не было никакого конфликта с братом Самира. Алик выдумал эту историю. Десять тысяч долларов, якобы отданные братве, он присвоил. Так называемые, ежемесячные вознаграждения до людей Шаха не доходили. Да и маляву – предмет своей гордости – он написал сам. Всё, за исключением продуктовых передач в СИЗО, оказалось блефом. Об этом я узнал от Шаха, чьё уголовное дело к тому времени закрыли. Мне надо было во всём разобраться, и я с ним встретился. Так же обстояло дело и с товаром: его поставлял знакомый Алика из Краснодара. Шах был вне себя от ярости и поклялся, что отыщет Клейста даже в джунглях Амазонки.

В довершение всех бед, из Якутска позвонил пьяный Закарпатский и заплетающимся языком пробубнил, что два гаража, машина и весь остаток денег от реализации последней партии товара он оставил себе, считая это справедливым бонусом «за долгую и ненавистную якутскую командировку». А ещё через неделю от меня ушла Лика. Прогулки на катере в Средиземном море, устрицы с лимоном, вино и осьминог на углях остались в прошлом, а настоящее обещало полное разочарование. Я опять был беден и, как она выразилась, «бесперспективен». Лика призналась, что познакомилась с сыном прокурора Заводского района, который катал её на новой BMW пятой модели. Как потом я узнал, его папаша не только следил за законностью, но и обкладывал данью все мало-мальски успешные коммерческие структуры района. С неуступчивыми предпринимателями Циклоп – именно такое прозвище было у него из-за отсутствия одного глаза – разговаривал через следователей, возбуждавших в отношении строптивых коммерсантов уголовные дела по неуплате налогов или мошенничеству.

Продав офисную мебель, выплатив расчёт секретарше, я сидел за столиком в пивной и грустил. В кармане у меня оставалось сумма равная той, которую я должен был отдать хозяйке за следующий месяц проживания в квартире. Из пакета торчала картина с моим изображением, а на столе лежала записная книжка Деда. Последняя страница закончилась, и свободного места не осталось. «Похоже, я исчерпал весь запас покровительства, – мысленно заключил я. – Как бы это банально не звучало, но мои дни сочтены. Получается, Дед был моим ангелом-хранителем и в назидание мне отмечал дни, когда я мог погибнуть. Теперь ясно, почему не совпадала по датам, году рождения и чину статского советника надпись на фотографии генерала Фостикова. Ангел свободно перемещался во времени и пространстве. Для него не существовало привычных для нас границ. Только теперь он исчез. Выходит, мне отпущено не так уж много времени…».

– Простите, молодой человек…

Я оглянулся. Передо мной стоял незнакомый мужчина преклонных лет.

– Да?

– Вижу, вы подобрали мою записную книжку. Спасибо, что не выбросили.

– Она ваша? – с затаённым дыханием спросил я.

– Да, у меня и вкладыш остался, – улыбнулся он, показывая аккуратную пачку листов того же формата. – Закончилась, знаете ли, теперь вот придётся новые вставить.

Я молча протянул книжицу.

– Спасибо!.. А у вас всё наладится, только выпивкой сильно не увлекайтесь. Вредно, знаете ли, для печени, – сказал он и заторопился к выходу, отряхивая зонт.

Несколько секунд я сидел точно оглушённый, но потом подскочил и бросился к двери. Шёл сильный дождь. На улице, под козырьком пивной, курили двое парней.

– Ребята, а дед куда делся? – надеясь догнать незнакомца, спросил я.

– Какой дед? Не было тут никакого деда.

– Ну как же! Он только что вышел! – не успокаивался я.

– Видно, земляк, тебе пора завязывать с пьянкой. Иди домой.

И я пошёл, а точнее сказать, поплёлся, не замечая ливня. Ноги принесли меня на квартиру жены. Старая куртка диспетчера промокла насквозь. Я надавил на кнопку звонка и дверь открылась. На пороге стояла дочь.

– Папа пришёл! – закричала она и бросилась мне на шею.

Показалась жена в фартуке.

– Всем быстро мыть руки и за стол. Я только что сварила борщ.

…Через неделю я устроился юристом в российско-американскую компанию за триста долларов в месяц и был уверен, что больше никогда не буду заниматься собственным бизнесом. В тот момент мне казалось, что гораздо спокойнее работать простым офисным клерком и ни за что не отвечать. Правда, такого мнения я придерживался всего один год. Но это уже другая история и, возможно, другой роман… А пить я бросил. Совсем.

Эпилог

25 октября 2009 г., Хургада, Египет.

Спустя десять дней я улетал из этой жаркой страны. Боинг быстро набрал высоту. Рассматривая в иллюминатор пышную перину белых, как саван, облаков, я вдруг понял истинный смысл слов казачьего генерала: «я теперь нахожусь на обратной от вас …стороне».

Значит, мой новый ангел-хранитель опять со мной. Что ж, будем жить!

Сноски

1

I've told I'm not goin for a sea-trip. See you. – (англ.) Я сказал вам, что не собираюсь на морскую прогулку. Всего доброго (прим. авт.)

(обратно)

2

Hard day's night – (англ.) вечер трудного дня, так называлась одна из песен группы «Битлз» (прим. авт.).

(обратно)

3

Excuse me, officer, she is a crew – (англ.) Извините, господин офицер, но она член экипажа (прим. авт.).

(обратно)

4

Would you be so kind to find the certificate – (англ.) А не будете ли вы так любезны, предъявить соответствующие документы? (прим. авт.).

(обратно)

5

Change the course for landing! – (англ.) Измените угол захода на посадку! (прим. авт.).

(обратно)

6

«Чёрт» – на уголовном жаргоне – это опустившийся, неряшливый арестант, оборванец (прим. авт.)

(обратно)

7

Дорогие друзья, я сам из России и очень рад, что приехал в вашу страну. Я желаю вам и вашим семьям всего самого наилучшего… И ещё я хочу сказать, что я не знаю такого города как Стамбул, я знаю только город Константинополис (прим. авт.).

(обратно)

8

Bravo! Charlie! Whiskey! – часть фонетического алфавита на буквы «B», «C», «W», принятого для уточнения сокращений в радио разговоре экипажа самолёта с диспетчером (прим. авт.).

(обратно)

9

Roger wilco – (англ., авиац.) – понял, выполняю (сокр. от «will comply» (прим. авт.).

(обратно)

10

This is special flight from Yakut Muslim Republic – (англ.) Это специальный рейс, следующий из Якутской мусульманской Республики (прим. авт.).

(обратно)

11

Special flight? – (англ.) специальный рейс? (прим. авт.).

(обратно)

12

Yes. Correct. We are going to International Muslim Conference in United Arab Emirates. Our permission is valid – (англ.). Да. Правильно. Мы летим на Международную Мусульманскую Конференцию в Объединённых Арабских Эмиратах. Наше разрешение на пролёт действительно (прим. авт.).

(обратно)

13

Your flight is IKT-9038? – (англ.) Ваш рейс № ИКТ-9038? (прим. авт.).

(обратно)

14

Yes, India Kilo Tango 9038.Yakut Muslim Republic. – (англ.) Да, Индия Кило Танго 9038. Якутская Мусульманская Республика (прим. авт.).

(обратно)

15

Are you from Russia? – (англ.) Вы из России? (прим. авт.).

(обратно)

16

No, this aircraft is Russian. But our government delegation is from Yakut Muslim Republic – (англ.) Нет, самолёт русский, но наша правительственная делегация из Якутской Мусульманской Республики (прим. авт.).

(обратно)

17

Please, wait I will check the list of special flights – (англ.) Подождите, пожалуйста, пока я проверю список специальных рейсов (прим. авт.).

(обратно)

18

ОK, India Kilo Tango 9038 you are approaching the Control of UAE. Goodbye – (англ.) – Хорошо, Индия Кило Танго 9038, вы входите в зону управления воздушным движением ОАЭ. Счастливого полёта! (прим. авт.).

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1 Пустая квартира

Глава 2 Конфуций и саморезы

Глава 3 «Hard day's night»[2]

Глава 4 Стамбульские приключения

Глава 5 Знаки судьбы, или пятница, 13

Глава 6 Викентий Закарпатский

Глава 7 Лёгкий офицерский ужин

Глава 8 Чёрная полоса

Глава 9 Суд да дело

Глава 10 Белая полоса

Глава 11 Полюс холода

Глава 12 Якутские будни

Глава 13 Салфетка с печатью

Глава 14 И один в поле воин

Глава 15 Камикадзе

Глава 16 Вячик, или герой Кронштадтского мятежа

Глава 17 Солнечный остров

Глава 18 Гость из Томска

Глава 19 Греческое общество

Глава 20 Bravo! Charlie! Whiskey![8]

Глава 21 Безысходность

Глава 22 Томск

Глава 23 Ревенант

Глава 24 На волосок от смерти

Глава 25 Спасение

Глава 26 Возвращение

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg