«Оборотень»

Оборотень (fb2) - Оборотень 417K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Цмыг

Владимир ЦМЫГ ОБОРОТЕНЬ Детективный роман

ГЛАВА 1.

Фонари — желтые шары в черно–синем, столбы — журавли с выгнутыми шеями. Жуками со светляками вместо глаз, жужжа, проносятся машины, оставляя за собой хмельные бензиновые шлейфы. Разноцветье подмигивающих реклам зазывает в миражи… Прозрачной, неоновой зеленью налиты названия кинотеатров. На город на бархатных лапах вкрадчиво надвигается ночь–пантера.

Темнота ласково укутывает ее (её?..) в плащ–невидимку. На черно–синем плаще желтыми цветами разлуки фонари вдоль набережной. Мотыльки, комары, вся ночная нечисть летит на их призрачный, манящий свет. Ночь выманивает хищников на лаковую чернь тротуаров и прохладную травку парков. Ночь наружу выманивает все страсти, что под спудом таились при дневном свете… Ночь убивает и успокаивает…

— Ночь! Ночь! Ночь! — орут дискотеки, где каждый танцует сам с собой, погруженный в самого себя, где на дне души пустота или надежда…

— Ночь… Ночь… Ночь… — вкрадчиво выстукивают каблучки женщин, в темноте каждая загадочна и красива. Днем внешность наиболее уязвима и открыта всем взглядам…

Темноволосая с голубыми глазами на пол–лица, по–мальчишески стройная, с длинными сильными ногами, о мужской природе знает много больше, нежели те, что сейчас размалеванные у гостиницы стремятся снять богатого клиента. В этом мире все охотники — люди и звери, даже микробы. Но только не всем везет в равной степени.

— Ночь… ночь… ночь… — шуршат, шепчут, шелестят шины новеньких и подержанных «Волг», «Мерседесов», «Жигулей», «Ауди».

— Ночь! Ночь! Ночь! — воют сирены скорой помощи и патрульных машин.

Из ярко освещенных стеклянных клетушек магазинов загадочно глядят нарядные манекены. Нет, они уже не вещи, в них кое–что уже от человека, они им сделаны. На неподвижных гладких лицах таятся отголоски человеческих страстей. Оживи их, и они станут такими же, как люди, с лживыми, честно–загадочными лицами.

Ночь красивее дня, голубоглазая любит темноту и не боится её, в отличие от прочих женщин… Ночь полна таинственных звуков, невидимые цветы на клумбах дают о себе знать лишь ароматом. Ночь — острие ножа, не знаешь, что ожидает тебя через десять секунд, когда свернёшь за угол дома. Бархатная чернота, расшитая желтым стеклярусом электроламп и разноцветьем неона. Самой уродливой проститутке ночь даёт шанс, следует лишь не злоупотреблять, поддавшему клиенту обещая непознанное… Тогда — фингалы, лиловые цветы бархатной ночи, пропитанной солью похоти. Ночь для волков, день для собак. Но что–то в природе надломилось, теперь ночами рыщут и псы…

* * *

Широкая лестница. Яркая дверь гостиницы, за ней — рай для ночных мотыльков. В модных шмотках небрежно–независимо они курят неподалеку от входа.

Девицы злобно зыркают на голубоглазую. Кто она такая? Откуда взялась? Почему раньше её не видели? Но в то же время по–женски острым взглядом с завистью отмечают ее не местную элегантность и уверенность в себе. Они бы с наслаждением расцарапали её смазливую мордочку, но стальной блеск в голубых глазах сдерживает. Девицы инстинктивно чуют опасность и лишь ворчат, клубясь поодаль постового милиционера. Проститутка — это всегда безнадёжно ленивая женщина…

Здоровяк–швейцар на небрежно брошенное: «Меня там давно ждут!» сразу пропустил стройную красавицу. Официантка за десять баксов усадила за пустой столик в углу зала.

Перед ней рюмка джин–тоника и чашка черного кофе. Заранее заказанные удобные места занимали местные «авторитеты», длинноногие красотки кучковались у стойки бара, оркестр наяривал солянку из разных мелодий.

К ней наконец подсел тот, ради которого она сюда пришла. С ломаным русским, потными подмышками и жирным загривком. Толстяки предпочитают стройных, с мальчишеской фигурой девиц. Его дрожащая от нетерпения влажная лапа под столом завладела ее круглым коленом. Голубоглазая, поощрительно–надменно улыбаясь, дважды растопыривает пальцы обеих рук. Двести марок!

— Гут, фрекен, гут! — хрипит довольный немец. Такая штучка у него на родине стоит намного дороже. Она точно топ–модель, с опытным, ускользающим взглядом!

Коротконогая, вислозадая горничная, мазанув взглядом по немцу и его спутнице, отметила с одобрением: «А ничего немочка»… Длинный коридор, покрытый ковровой дорожкой, заглушает шаги шумно дышавшего от возбуждения толстяка с пухлыми щеками.

В номере, забыв про хваленную западноевропейскую учтивость, немец ущипнул путану за грудь, отметив её упругость, точно ей было лет четырнадцать. Белозубо оскалясь, она отвела в сторону его нетерпеливую руку, невольно он отметил цепкость её гибких пальцев.

— Герр, не так быстро! — девушка жестом показала, чтоб клиент раздевался. Поставив ногу на сиденье мягкого кресла, она высоко задрала черную юбку с разрезом сзади и медленно, очень медленно от кружевного пояса отстегнула прозрачный чулок. Скаля зубы, слишком белые, чтоб быть настоящими, он скинул пиджак, круглый, как большой арбуз, живот вывалился из брюк.

Лежа на кровати, немец ждал… Ему нравилась её опытность, он восхищался её профессионализмом. Толстяк по делам и прежде бывал в этом городе, и широкобедрые, смазливые девчушки со своим вульгарным похлопыванием по животу и словами: «Гер, Мэн, ду — ин — вон — секс…» — не могли сравниться вот с этой.

Не спеша скатав чулок, так же медленно, смотря куда–то в сторону, точно здесь никого не было, девушка расстегнула золотые пуговицы на голубоватой под цвет глаз блузке.

В юбке, черном кружевном лифчике и одном чулке путана забралась на кровать и галстуком связала ему руки. Толстяк, довольно хихикая, с готовностью подставил руки. Любовная игра захватила его, такое он часто видел по телику у себя на родине.

Вдруг красавица коротким, но мощным ударом в челюсть отключила клиента. Простыней связала ему ноги, широкой лентой лейкопластыря заклеила рот. Красоте всегда больше верят, чем действительности. она не настораживает, а, наоборот, расслабляет, притупляет бдительность…

Вот и цель, туго набитый бумажник! К чёрту кредитные карточки и разная белиберда из Дойчланда! — две носатые рыжие девицы с муттер на фоне приглаженного пейзажа. Тысяча марок, двести долларов и три лимона «зайцев» двадцатитысячными купюрами! В чемодане и сумке соблазнительная грабительница нашла бутылку армянского коньяка и три банки черной икры. С запястья неудачливого клиента она сняла дорогой швейцарский «Ролекс».

* * *

Меж двух «комков» из большой картонной коробки высунулась голова непонятного существа. Несло от него перегаром, блевотиной и вонью мусорного бака.

— Девчоночка, от своих щедрот удели толику на похмелку!..

— На, болезная, с двадцатитысячной купюрой еще успеешь в магазин!

И спи спокойно в своем картонном раю, покуда крысята не облили тебя бензином и не попалили, как свинью. Ты — никто, нет семьи, молодости, свежести, красоты. Ты — крысиное дерьмо.

— Ночь!.. Ночь!.. Ночь!… — воют патрульные машины. Что–то их многовато, не по мою ли душу? Что ж, на волчицу всегда найдутся охотники. Но кто возьмёт стреляную волчицу, не боящуюся даже красных флажков. В груди радость, а в ногах легкость и неутомимость! Я — дочь ночи, только она одна излечит от ненависти…

Кормой обратившись к реке, на бетонном постаменте старый бронекатер. Под килем разбиты цветочные клумбы. В темноте так и кажется, что в любой момент из единственной пушки он может открыть пальбу, хотя его нутро забито битыми бутылками и человеческими испражнениями. Очень быстро недавние святыни становятся отхожим местом, сначала для политиков, потом и для бомжей…

Кончики горящих сигарет в черноте парка рисуют багровые иероглифы. В глубине парка — жуть и мрак! В тайге жуть и мрак таят самое себя, здесь же — человеческие страсти…

Желтый кружок на траве, освещенный двумя фонариками. На газетах незамысловатый закусон, бутылки. На коленях здоровенного мужика в наколках (наверное, только что откинулся с зоны) голова «телки», пьяной в стельку. У двоих в кепочках карты в руках. На носочках голубоглазая бесшумно проскользнула мимо и растворилась в темноте. Она ничего и никого не боится, под эластичной резинкой чулка спрятан кнопарь с вылетающим из ручки лезвием.

Но что это?! Рядом с кустом, где спрятана её сумка с одеждой, трое крысят, зажав рот отчаянно отбивающейся девице, уже сорвали с неё юбку. Еще немного, и станет она их добычей, в жажде обладания забывших обо всём. Оттого что они никто и ничто, их поступки неясны и сумбурны. Но неведение и глупость караются природой вещей не менее жестоко, чем откровенно злой умысел…

Тяжело дышащая и сопящая четверка с треском рухнула в кусты.

Да они ж напоролись на мою сумку с одеждой! А без неё садиться в автобус или такси, значит, засветиться… В такую ночь, когда цветёт сирень, надо влюбляться, ходить до утра, взявшись за руки! Ах, какая романтика, сентиментальность и возвышенная белиберда! Крысятам с этого бы следовало начинать, но вышли на охоту, свою охоту — крысиную. Добыча — самый слабый и беззащитный. Бомжихе в ее картонном раю пока больше везёт, нежели этой девчушке… Чёрт возьми, один из мудаков поднял мою сумку!

Глубоко, как на тренировке, голубоглазая вздохнула и на вздохе пошла в наклон, одновременно тяжесть тела перенеся на левую ногу.

Двое остались на месте, держа за руки и ноги ослабевшую девушку, третий же насильник сделал несколько шагов по направлению к голубоглазой. Рот в широкой ухмылке, руки, как грабли, растопырены, лоб в прыщах.

— Ба, да к нам ещё одна пожаловала, наверное, невтерпёж!..

Александра отчетливо видела три точки — солнечное сплетение, шею и височную часть черепа. Чтоб поразить хотя бы одну из трёх и секунды достаточно.

Молниеносный удар ребром ладони по кадыку насильника прервал тираду. Удар вполсилы, иначе смерть. Всхлипнув, длинный переломился вдове и боком повалился на траву. Мощный удар в нос на спину опрокинул другого, парнишку лет шестнадцати. Лицо его залило кровью. Голубоглазая тут же захватила руку третьего, худощавого в черной майке и белых кроссовках, использовав его же энергию движения навстречу. Когда ноги противника оторвались от земли, она резко переменила положение тела, послышался хруст кости. Вой, потом хрип и мычание…

Вот, наконец, крысята узнали изнанку жизни в ущельях ночного города! Мозги их избавились от небольшого груза знаний в жажде украденного наслаждения. Когда же они начнут размышлять, то обнаружат много горя. Сознательная жестокость необходима для защиты, для твердости и порядка.

Теперь с сумкой отбежать в сторону и переодеться… Но страшная, растрепанная дурочка, успевшая задом наперед натянуть юбку, вцепилась в избавительницу, боясь остаться одной. Хотя в судьбе одного человека за столь короткое время вряд ли может выпасть такое же…

Александра давно вывела для себя: чисто человеческий уровень — это уровень зла, а, значит, нет смысла убивать время, делая добро на этом уровне. Добро только появляется и проявляется на животном уровне, и на уровне вечности… Отсюда она крайняя индивидуалистка, и эгоистична.

Девушку, наконец, прорвало. Рыдая, как все униженные и оскорбленные женщины, она выплескивала текст без малейшей паузы. Сейчас неважно, что она говорит, главное ее состояние… Девушка еле поспевала за широко шагавшей спасительницей. Та же с раздражением думала, что от этой дурочки так просто не отделаешься.

— Эти крысята в кустах давно поджидали, и не обязательно тебя, там полно свежих окурков. В их возрасте гиперсексуальность весьма опасна для нашего брата. Одни выходят на охоту, другие снимают напряжение, знаешь как?..

Приглаживая рукой растрепанные короткие волосы, потерпевшая непонимающе покачала головой. Ее успокаивал густой голос спортивного вида девушки, старше неё, видимо, лет на шесть. Нервозность, вызванная страхом, привела ее в состояние, граничащее с религиозным экстазом. Александра морщилась, считая все непосредственные проявления чувств фальшивыми…

* * *

В фешенебельном доме в центре города, где раньше обитало городское и районное начальство, теперь жили те, у кого водились большие деньги. Даже вахтёрша сохранилась.

Девушка со слезами на глазах упросила свою спасительницу зайти к ней, хотя бы минут на десять–двадцать. В квартире никого нет, родители за границей. Голубоглазая прикинула и согласилась: может, хата этой дурочки и она сама в дальнейшем могут пригодиться…

Большая великолепная люстра ослепительным светом выявила всю роскошную обстановку зала, дробясь в хрустале импортного дорогого серванта. Ноги утопали в пушистом ворсе громадного ковра. На полках толстые книги в солидных переплётах, много старинных… Возле японского цветного телевизора мягкие кресла, напротив музыкальный центр. Шикарный мягкий уголок приглашал отдохнуть, расслабиться, забыться в неге. В зеркале настенного бара отражались бутылки дорого вина и с более крепким содержанием.

Хозяйка предложила своей новой знакомой заглянуть в холодильник на кухне, и выбрать всё, что ей понравится. Всё существо кричало, требовало как можно скорее смыть с себя следы гнусных лап насильников. Только тогда, душа немного успокоится, хотя это нападение не скоро сотрётся из памяти.

Александра из сумочки достала «Ролекс» немца — в её распоряжении оставалось лишь два часа…

Двухметровый финский холодильник, отделанный под мореный дуб, набит разными деликатесами, есть даже колючий, буро–зеленый ананас, похожий на громадную кедровую шишку. Александра ножом вспорола банку семги в масле, напластовала салями, на два ломтя хлеба толсто наложила черной икры. Хлопнула банка чешского пива.

Из ванной крикнула Марина, попросив сходить в спальню и в шкафу на нижней полке взять банное полотенце.

Голубоглазая невольно отвела глаза, белые щеки чуть порозовели… Но преодолев своё странное смущение, она преувеличенно пристально стала разглядывать не перестававшую говорить хозяйку. Тело её сплошь усеяно черно–синими пятнами кровоподтеков. На край вместительной ванны на ножках в виде бронзовых львиных голов, поставив изящную узкую ступню, она тщательно и долго тёрла то место, находившееся посредине тела. Точка, ради которой совершается столько преступлений и столько подвигов…

«Груди у неё торчком, попка, как репа… Вся она точно старинная статуэтка, — отметила Александра, — лакомый кусок мог бы обломиться крысятам…»

— Александра! — Марина умоляюще заглянула в её глаза. — Ты должна остаться ночевать. Я тебе всем обязана, мы не должны терять друг друга из виду, я обязана тебя отблагодарить. Ведь ты мне жизнь спасла, после всего этого, они могли меня и убить!…

Александра усмехнулась: когда женщина совершает красивый поступок, то за этим всегда скрывается какая–то глубинная корысть…

В вишневых глазах хозяйки, больших выразительных, горело такое восхищение, что поражало своей интенсивностью, казалось, оно выплескивалось из глазниц. В голубоглазой было всё, чего ей всегда недоставало: уверенность, независимость, смелость и сила.

Александра искоса поглядывала на свою новую подругу, отмечая ее полные, свежие губы, темный пушок под изящно вылепленными ноздрями. Неожиданно захотелось подушечками пальцев коснуться пушка, ощутить его нежность и бархатистость.

Впервые она отметила: разговор с красивой женщиной отличается от разговора с мужчиной — какое–то новое возбуждение, необыкновенное удовольствие… особый аромат. Наверное, всему этому виной желание понравиться, привлечь к себе внимание. Но почему именно к ней, и в данный момент?

— Какие у тебя необыкновенно чудесные руки! — вдруг нежно и томно произнесла хозяйка, поцарапанными пальцами в пятнах зеленки провела по руке Александры, расслабленно лежавшей на краю стола. — Такие белые, мягкие, умеющие ласкать, но в то же время могущие ломать кости…

* * *

Записав телефон Марины, Александра опять растворилась в ночи.

В беседке, неподалеку от дома своей новой подруги, она преобразилась… Оттуда выскользнул гибкий парень в чёрных спортивных шароварах с цветными лампасами, водолазке и кроссовках. Очень красивый парень с длинными, до плеч, вьющимися белокурыми волосами…

На площади Ленина, откуда видна часть древнего монументального коллегиума иезуитов, где незыблемый бетонный Ильич вытянутой рукой показывал на всё то же недосягаемое светлое будущее, парень взял такси. Частник вначале заартачился, мол, в северном микрорайоне в такое позднее время на обратную ходку вряд ли найдёшь пассажиров. Но когда парень пообещал заплатить за оба конца, прохиндей–извозчик сразу согласился.

Возле пятиэтажки, где жил разношёрстный люд, парень огляделся, прислушиваясь, низко надвинув на глаза бейсболку. Около четырёх часов ночи, самый сон… Он бесшумно поднялся на второй этаж и незаметно проскользнул в свою квартиру.

ГЛАВА 2.

Чтобы продолжать жить, когда жизнь невыносима, надо иметь какой–то иной, мощный внутренний стимул. Смыслом всего для него теперь были ненависть и жажда мести… Хотя мир, в котором он сейчас пребывал, — результат его собственных прошлых деяний, отражение его нынешнего вида. Если бы он об этом задумался, то исчезла бы ненависть… Но он не хотел этого, ибо ненависть питала его силы, давала надежду. Она заставляла каждый день помногу часов сгибать и разгибать в коленях мёртвые ноги, растирать, массировать присохшие к костям мышцы. Своим страданием и ненавистью он дьявола сделал Богом… Нет страшнее тюрьмы, как собственное искалеченное тело! Из тюрьмы можно убежать, из своего тела — нет. Но вопреки всему он всё же готовил побег… Он кривил губы, вспоминая где–то вычитанную мысль: «Разрушая телесную оболочку разными способами, сатана, рано или поздно, овладевает и самой душой. Душа для него ценность, а не плоть». Он научился перестраивать действительность по образу своих желаний и цели…

Он испытал три вида молчания, из коих два были самыми страшными: первый — когда молчал его язык, второй, когда молчали желания, третий — когда молчал разум…

Жизнь его скучна и однообразна, впереди не обещая ничего хорошего, кроме смерти, которой он не боялся, так как уже умирал, в глухом тупике райбольницы плавая в собственном дерьме. Смерть не страшна, когда страданием ты изломан до предела. Она придёт, и ты её не заметишь, так как она с собой принесет избавление ото всего.

В тумбочке, стоявшей рядом с его кроватью, куча таблеток люминала, собирал больше года… Но потом пришла большая ненависть, помогавшая жить, и он забыл про таблетки. И ещё он вывел для себя: судьба — констатация положения вещей, на основании которого происходят события в мире. По меркам психолога он безумен, так как не признавал факты. У него хотение главенствовало над мыслью в попытках достичь желанной цели при помощи средств, негодность которых доказана бесчисленными прошлыми экспериментами…

Он уже смирился с потерей единственного человека, к которому успел привязаться за последние два года. Тридцатилетняя девушка, полная комплексов, поверяла ему сокровенные тайны, рассказывала свои бесстыдные сны. Хорошо дружить с мужчиной, который не опасен… К тому же юноша весьма красив, правда по пояс.

Любая бы красотка позавидовала его изящному овалу лица, белой с розовинкой коже, чудесным голубым глазам, обрамленным длинными, пушистыми ресницами. Точеный нос точно у певца Джексона, родинка возле изящно вылепленной ноздри. Но характер и воля у него явно не девичьи, о чём недвусмысленно говорил стальной блеск в его прекрасных глазах…

Всегда, сколько себя помнил, Сашка кулаками отстаивал право оставаться самим собой. К двенадцати годам в школе ему уже боялись кинуть в лицо насмешливо–презрительное «Красотка»… Поначалу он пытался убежать в мир идеальный, вымышленный, но жестокая реальность все время напоминала о себе. И он понял, в жизни всё нерасторжимо. Тогда и повстречал Сашка афганца, круто изменившего всю его жизнь и судьбу…

Бывший спецназовец в подвале подростков тайно обучал приемам рукопашного боя. Этот вид мордобоя в то время был запрещен властями. Афганцу нравился тощий парнишка с холодным блеском в голубых глазах. Этот блеск напоминал ему друга–сибиряка, чья отрезанная белокурая голова осталась в камнях Гиндукуша. Холодная, расчетливая ярость, вот что делает из ученика настоящего бойца. Разъяренный Сашка не мог ударить, не будучи уверенным, что удар не окажется сокрушительным. При малогабаритной фигуре он очень скоро начал укладывать на мат самых сильных и самоуверенных. Сашка молниеносен, как клинок, всегда на секунду опережая всех противников. Мышцы его длинны и эластичны, он прирожденный боец.

Как–то в один весенний день учитель привёл Сашку в свою холостяцкую берлогу, на стол поставил бутылку водки, себе налил полный стакан, плеснув чуточку Сашке, сказав:

— Для настоящего бойца это пойло — гибель!

На стареньком маге крутились бобины, Розенбаум с надрывом тянул о «Черном тюльпане», Афганец мотал головой, скрипя зубами…

* * *

В Афгане они жили в доме с толстыми стенами, обнесенном высокой оградой из дикого камня. Подходы к дому заминированы. Работали посменно, одни отдыхали, другие по проходам в минных полях уходили прикрывать шоссе с гор. Пленных не брали, никогда не шарили в карманах убитых. Как тени они бесшумно появлялись, так же бесследно исчезали. Отпечаток одинаковой смерти лежал на коричневых бородатых лицах моджахедов.

…Этой ночью, чего не было прежде, вся группа «Гюрза» ушла на задание. Разведка сообщила, из Пешавара идёт большой караван с оружием. О засекреченной группе под кодовым названием знало лишь самое высокое начальство…

Впереди цепочки шел друг Иван, белокурый сибиряк с холодным прищуром охотника… Он же, полешук, замыкал колонну. Втянулись в седловину, заваленную обломками камней, по обеим сторонам — каменные стены, вверху циклопические глыбы, готовые вот–вот сорваться вниз. Сорвав листок с могучей пушистой чинары, полешук подумал: «Неплохое место для засады…», как по голове и хвосты «гюрзы» ахнули РПГ, багровыми, мгновенными кустами высветлив ущелье, заревели пулеметы, залопотали Калаши…

…Луч солнца раскаленной иглой воткнулся в зрачок, в голове белоруса пронзительно взорвалось солнце, мириады осколков изнутри распёрли череп. Стон и хрип застряли в глотке, широко раззявленный рот был забит влажной от слизи и крови землей и песком. Он попытался выковырять удушливую пробку, но не смог шевельнуть рукой. Он лежал под пушистой, тяжелой кроной чинары, граната ударила под самые корни…

Луч, прожигающий зрачок, наконец, переместился. Какие–то люди в серых блинообразных шапочках, в камуфляжных куртках и широких сборчатых шароварах, нагибаясь, что–то подбирали. Горбатые носы хищно нависали над черными бородами.

Сквозь землю, пробками забившей уши, проник на невыносимо высокой ноте, стон–крик! По камням ползло странное, буро–красное существо, по бокам его волочились какие–то буро–серые лохмотья. Воющее пятно выбрасывало вперед красные щупальца. Гогоча, бородачи шли рядом со страшным существом, посыпая его чем–то белым. Соль!.. Иван!.. Друг…

Красное — это спина и руки, с которых содрана кожа, ошметками волочащаяся по камням. От бесконечно звериного «…а–а–а-ааа!..» полешук сошел бы с ума, если б вновь не потерял сознание.

Очнулся он уже ночью, хотя какая теперь для него ночь. В непроглядной темноте он видел, как в сумерках вечера. Белорус не успел этому удивиться, так как не мог сконцентрироваться на чём–то одном. Конечно, он не догадывался, что это последствия контузии, увиденного страшного зрелища. Что–то сместилось в его мозгу, и он стал видеть, как в прибор ночного видения.

В полубреду два дня и две ночи камнями он заваливал изуродованные тела товарищей. Хохотали шакалы, узкомордые и остроухие, среди редких кустов и каменных обломков они мелькали в каких–то десяти метрах. Хотя автомат с глушителем при нем, «лифчик» полон запасных рожков, стрелять он опасался. Хрипя от ненависти и боли, камнями он отгонял назойливых падальщиков. Днем же досаждали мухи: крупные, с зеленым металлическим отливом, гудящим облаком они падали на трупы, и рис личинок густо усеивал мясо. В отполированной до блеска вышине кружили стервятники, их жалобный, унылый крик сейчас соответствует нынешнему состоянию души спецназовца…

…Потом над проклятой седловиной зависли «вертушки». Видавшие виды десантники рыгали на камни: все трупы без голов, распороты животы, отрезаны половые органы.

Раза три в палату заходил знакомый полковник, спецназовец догадывался, он из ГРУ. На «вертушке» несколько раз прилетал в их тренировочный лагерь в Саянах. Майор, начальник спецгруппы (теперь уже мертвый), тогда весь подбирался, закаменевал, хотя полковник был в цивильном.

Полковник безо всяких высоких слов, всегда наличествующих в данный момент, как–то даже виновато сунул белорусу в руки коробочку с орденом, и корочки к нему. Потом он подписал бумагу о неразглашении тайны. Да и что разглашать? Кто поверит единственному оставшемуся в живых свидетелю, что у них бывало много круче, чем в американских боевиках с придуманными сценариями и сюжетом.

Полковник на прощанье оставил свой домашний московский телефон. Видать, неплохой мужик.

* * *

Кончилась запись, отрешившись от горьких и тяжёлых воспоминаний, учитель сказал:

— Больше ничему тебя не могу научить, ищи мастера поизощреннее меня. Но ты уже вполне тянешь на черный пояс дана второй степени. Прощай, браток, и крепко помни, миром правят подлецы, присыпанные золотой пыльцой власти, отчего все видят только сияние этой власти. Другие на дне, их преследуют, как крыс или тараканов, остальные лишь дерьмо тех или других. — Вперив тяжелый взгляд в мальчика, он лукаво вдруг подмигнул. — Я знаю, зачем тебе нужны были мои уроки…

Кроме бабушки, которая его воспитала, Сашка ни к кому так не был привязан. И от слов учителя у него стало тяжело на душе… Свою мать, голубоглазую красавицу, не умевшую как надо распорядиться своей редкой красотой, сменившей несколько мужей, он редко видел. Когда появилась возможность выезжать за границу, мать навсегда покинула родину. Писем и звонков от нее не было. Бабка, похоронив деда, продала дом в колхозе, и перебралась в квартиру дочери. Деньги за проданный дом положила на сберкнижку. Теперь же перед сном, перекрестившись на старинную икону, она просила Бога наказать этого проклятого «хомяка», отобравшего у нее надежду на спокойную старость. Чтоб родимчик хватил этого плешивого тимуровца! Потом она проклинала свою беспутную дочь, спихнувшую на её руки внука с перебитым хребтом. Вскоре слышался храп. Проклятия, слезы и молитвы для нее были, как снотворное.

Бабка не могла жить без земли. Руки её просто не находили себе места, если не копались в ней, рыхля, удобряя навозом. На окраине города, возле горбольницы, за три грядки она подрядилась охранять дачу одной семейной пары–челноков. Весну, лето, и половину осени бабка пропадала на природе, домой принося свежие овощи.

К Александру почти каждый день приходила медичка Лариса. Только ей одной, сидя в коляске, он открывал дверь. Бездна одиночества вынудила его найти попутчика в самом себе. Он настолько отдалился от людей, что уже не надеялся к ним вернуться, если б не эта тридцатилетняя девушка с лошадиным, веснушчатым лицом и добрыми, как у коровы, глазами.

Если не было бабки, она быстро подогревала суп. Поцелуи ее долги, сладки и томительны. Александр раньше и не подозревал, что в поцелуе может таиться столько нюансов и ощущений. Тридцатилетняя девственница в этом знала толк. Затянувшаяся девственность явно тяготила, но она никак не могла решиться на последний шаг.

А он знал, чего не знала девушка, хотя и была старше него.

После одиночества в материнской утробе, всех ожидает одиночество среди собратьев, а затем следует возврат к одиночеству уже в могиле. Близость никогда не превращается в слияние. Самый многолюдный город есть лишь переизбыток запустений. Люди снова и снова повторяют акт любви, но и тут близость не превращается в слияние. Самый интимный контакт, лишь контакт поверхностный. Наслаждением нельзя поделиться. его, как и боль, можно лишь испытать, или вызвать. И когда мужчина дарит наслаждение женщине, то услаждает лишь себя…

Лариса показывала фотку нового ухажера, Александр иронически кривил губы: с такой рожей лишь ассенизатором вкалывать! Медсестра начинала приводить массу доводов в пользу избранника. Но через пару недель приходила скучная и разочарованная: увы, он оказался не тем, за кого себя выдавал.

— Нет, — с достоинством говорила она, белые, как мука, пальцы запустив в его кудри, — у меня юбка не так быстро расстёгивается! Нет, чтоб пуговки на блузке… так он сразу под юбку полез.

Сама того не подозревая, она открыла самое эрогенное место на своем теле. С Александром у неё всё выходило естественно, она была свободна, ничего не боялась. Не надо было напрягаться, скрывать сокровенное, может быть, даже странное, отпугивающее других… Рассказывая о вылазке в лес, она говорила: «Села пописать, а рядом такой шикарный боровик показался!» Вдруг, ни с того, ни с сего, могла показать ему язык.

Своя, чужая, общая — вот женские разновидности… Но для Ларисы в данный момент не подходило ни одно из этих определений. Приятно дружить с женщиной, не обладая ею. Физическая близость разрушает эту прелесть, нечто среднее между мужской и женской дружбой.

За два года общения с Ларисой Александр многое открыл для себя в женской натуре, хотя, как ему казалось, он и так слишком много знал о женщине. Эта странная девушка открыла ему, что и с мертвой половиной тела можно испытывать нечто, схожее с сексуальным удовольствием.

Особенно Лариса любила его мыть в ванной, когда не было бабки или же она спала. Сначала она оставалась в лифчике и трусиках, потом и вовсе обходилась без них…

Глядя, как она трет мочалкой свою темную промежность, он думал, что мужчине никогда не понять, что сейчас чувствует женщина, как ей не понять, что чувствует мужчина, когда отряхивается, только что помочившись…

Зернистая россыпь розовых пупырышков была рассыпана по внушительному ореолу вокруг ее сосков. Видимо, любой из этих пупырышков пробуждал в ней более или менее острые ощущения. Александр кончиками пальцев с промежутками, примерно, в секунду надавливал на них, отмечая прямую реакцию на её соске и косвенно в общем поведении девушки. Как музыкант чувствует ушами, теперь она слышала и чувствовала грудями. У неё появлялся сомнамбулический вид, как у юных девиц, усердно занимающихся любовью.

Ему было не противно, когда она принималась сюсюкать, точно маленькая девочка, называя его разными уменьшительными именами. Он был, то «птенчиком», то «капелькой», то «малышом», то «моя личная жизнь». Он понимал, всё это оттого, что у неё не было личной жизни. А детские книжки, которые она покупала, это подспудная тоска по ребенку. Александр для нее олицетворял ребёнка, даже любовника, пусть платонического…

Она засовывала свой длинный розовый язык ему в рот, и это было приятно. Теорией она владела в совершенстве, не хватало лишь практики. Эта сторона любви её сильно интриговала, как все невинные, она стремилась к пороку, но у самой черты удерживало чересчур личностное, врожденное отношение к физиологи акта. Чтоб вступить с кем–либо в контакт, ей надо было непременно полюбить партнера, чтоб преодолеть первоначальное отвращение, связанное с самим процессом акта. За её, казалось, непроницаемым фасадом жестов, скороговорок, пауз, смешков он обнаружил последовательность, причинно–следственную связь.

— У тебя до травмы много было женщин? — потемневшие от воды светлые волосы заброшены назад, вся она распаренная, розовая, отчего исчезали морковные веснушки. — Как они вели себя при этом, что чувствовали? Ведь ты такой красивый, ни одна не устоит, а если увидели б эту вещицу… — Под водой ее рука скользила по низу его живота, при этом выражение ее лица становилось отрешенным, глаза затуманивались.

Что мог он ей сказать? Ведь от чужого наслаждения нет никакого проку. Оно лишь усиливает в том, кто его доставляет, сознание собственной власти и превосходства. Но даже похоть лишь до определенного времени может быть самым сильным импульсом, но есть помощнее чувства — это алчность и ненависть. Раньше в лицах своих потенциальных жертв он видел лишь уродство, рожденное похотью и алчностью, отчего не испытывал никаких угрызений совести. Тогда он чувствовал себя клинком, звенящим злым, холодным стремительным, сверкающим, острым.

Зачем Ларисе знать обо всех, их было так много? Как они все выглядят, он уже почти не помнил, кроме одной… Он никогда не возился с девочками своего возраста, от них никакого навара, кроме как сентиментальной чепухи, романтического бреда, слез, соплей, клятв. Александр даже гордился своим занятием, выполняя его на самом высоком уровне, кроме денег, находя в нём ещё и эстетическое удовольствие. Зрелые, состоятельные матроны, как мотыльки на огонь свечи, летели на блеск его прекрасных глаз. За деньги они хотели получить то, чего нельзя купить…

Вскоре Лариса, найдя родственную душу, вместе с мужем переехала в другой город. Она написала несколько писем, но Александр не ответил. Зачем? Ревность, одна из сторон зависимости, а он даже на расстоянии ни от кого не хотел зависеть. Если счастье всегда должно измеряться пережитыми несчастьями, то Лариса вполне заслужила свою выпавшую награду…

Теперь ни одна душа не звонила в его дверь, так как он никому не открывал. Соседи постепенно перестали тревожить, А друзей в этом городе у него не было.

Хотя он давно пришёл к мысли, что жизнь зависит не от друзей, а от врагов, к Ларисе он испытывал нечто схожее с любовью. Склонность к одиночеству была признаком его гордости, а гордость — проявлением силы, свидетельством его силы, пока что ждущая применения.

С девушкой он познакомился в больнице, куда попал по причине воспаления легких. Но это задолго до его ненависти. Тогда он хотел умереть. Голый по пояс он несколько часов в коляске просидел на балконе.

Теперь же все по–другому, ненависть такое дело, коему учатся годами, тогда она становится страшнее удара ножа в спину. Чтоб избавиться от этой ненависти, надо непременно её удовлетворить…

В школе он ненавидел свою внешность, но вскоре лучше своей матери научился из привлекательности извлекать выгоду…

В четырнадцать лет, когда афганец предложил ему поискать другого учителя, он взял все деньги, спрятанные в шкафу. Мать тогда жила с третьим мужем, пробавляющимся в торговле.

* * *

Несколько ночей он спал на пляже, лежак затащив в кабинку для переодевания. Тихо шипели и плескались волны, лунная дорожка протянулась до волнолома, отовсюду плыли тревожно–незнакомые запахи. Вот и сбылась мечта Сашки увидеть море.

Хрустя галькой, мимо кабинки проходили парочки, слышался страстный шёпот, вздохи, звуки поцелуев. Сам воздух, казалось, был насыщен желанием, зовом любви, кои усиливал аромат цветущей магнолии. Сашка никогда никого не любил, хотя в школе регулярно в сумке находил откровенные записочки девчонок. Молоденькие учительницы во время уроков на нем подолгу задерживали взгляды…

Ранним утром, до прихода орды «дикарей», в ближайшей чебуречной он пепси–колой запивал горячие, вкуснейшие чебуреки. После десяти, пляж, засыпанный галькой, превращался в дымящуюся жаровню. Пока были деньги, Сашка не строил планов на будущее, он наслаждался морем и фруктами, которые воровал в садах. Абрикосов было столько, что, падая, они гнили под деревьями. За эти самые абрикосы торговцы–кавказцы в его городе драли бешеные деньги.

Однажды слишком далеко он заплыл за бакен, а потом долго, выбиваясь из сил, добирался до берега. Когда, пошатываясь, он вышел из воды, то не нашел своей одежды. Страх ознобом окатил позвоночник. Пляж, протянувшийся на добрых два километра, как тюленями на лежбище, завален коричневыми, красными, белыми телами отдыхающих. Везде большие полосатые зонты, кабинки, лежаки, никаких особых примет, зацепки. Семья, возле которой он оставил одежду, видимо, ушла. В одних плавках, погруженный в мрачные мысли, Сашка долго, неприкаянно бродил по берегу. В карманах брюк и тонкой куртки деньги, свидетельство о рождении — единственный документ, говорящий, что у него есть родители, хотя своего законного отца он никогда не видел, ничего о нем не знал…

— Молодой человек! — вдруг окликнула его брюнетка с пышным бюстом и белой полоской бумаги на носу, чтоб не облупился. — Вы случайно не одежду свою ищете?

Она–то его сразу приметила, как только он разделся и пошёл к морю. Какая прелесть этот мальчишка! В последнее время её стали волновать подростки, даже их прыщи… А у этого — кожа чистая, гладкая, чуть тронутая загаром. А какие глаза! Волосы! Сложение! Античный мальчик! Ведь раньше греки, до нашествия ахейцев из Малой Азии, были русоволосы и голубоглазы. Смешение крови не всегда приносит положительные результаты…

Потом на открытой веранде ресторана «Чайка» ложечками из вазочек они черпали мороженое, запивая его слабым сухим вином. В тот же день брюнетка отвела его к знакомым и за койку в сарае заплатила на две недели вперед. Весь дом забит «дикарями», хозяева ютились в летней кухоньке, за летний сезон стремясь как можно больше заработать.

Когда южная черная ночь падала на курортный город, Сашка проскальзывал в открытое окно санатория. Тамара старше его на двадцать лет, хотя не любила говорить о своем возрасте. Зачем? Она приехала сюда ради моря, солнца, фруктов и короткого романа, о котором в Москве будет с волнением вспоминать до следующего отпуска…

На этот раз, как никогда, ей выпал лакомый кусочек: невинность, свежесть, юность в едином сплаве! Подруга по комнате исчезала на несколько часов… С Тамарой Сашка впервые узнал, что такое физическая любовь.

Когда он понял, что женщины в основном реализуют себя через самих себя, а мужчина (если он не дурак) через других, стал считать, что любовница не слишком щедра. Забрав все ее деньги и драгоценности, этой же ночью он сел в поезд «Адлер—Москва». Рано утром он сошёл на станции захолустного городишка, где в буфете продавалось прекрасное вино «Донское игристое». Он рассчитал точно, зная, что Тамара в милиции непременно опишет его внешность.

* * *

До двадцати лет Сашка много поколесил по стране — Прибалтика, Сибирь, Кавказ, Средняя Россия. Жизнью одинокого волка он чем–то напоминал своего учителя–афганца. Отрицая этот фальшиво–добродетельный мир, он создавал свой, преступный. Ему нравилось быть вне закона, чувствовать себя под угрозой. Александр стремился к этому из–за тогда еще неосознанной любви к эстетике.

Много «бугаев» нарвалось на его ошеломительные в своей мгновенности и мощи удары, введённые в заблуждение его беззащитной, почти что девичьей внешностью. Лишь раз случайно он попал в милицию, хотя был одет весьма респектабельно, и вместе с прочими бомжами оттуда отвезён в приемник–распределитель. А всё из–за незнакомой вокзальной шлюхи, дремавшей рядом с ним в кресле. Дежурные менты её хорошо знали, и в который раз решили бесплатно попользоваться. На неё в этот раз что–то нашло, подняла истерику, вцепилась в Александра… Заодно с ней замели и его.

В КПЗ вместе с несколькими хмурыми, протрезвевшими мужиками Александр сидел на нарах, отказавшись от козьей ножки, скрученной из «бычков». На небольшом пространстве меж дверью и нарами схватились двое, только что втолкнутые в камеру. Один схватил ведро, полное мочи, и вылил на голову другого. Тот точно под дождиком в душевой, сдул ручейки мочи с носа, и пустым ведром ахнул обидчика по голове. Потом они упали в лужу, барахтаясь, тузя друг друга кулаками и ногами. Кончив драться, они полезли на нары, мужики ногами отбросили их на пол, залитый мочой. Теперь они на самом дне… До утра так и просидели по разным угла. Подтвердились слова учителя: «Хуже крыс и тараканов (коими их сейчас считал дежурный мент), их дерьмо. И он стал ещё больше презирать людей.

В приемнике–распределителе ему стразу же стал качать права старожил, король камеры, здоровенный, белобрысый бомж. С разворота в сто восемьдесят градусов Александр пяткой врезал ему в челюсть. Для него жестокость уже привычное дело, наедине с собой он уже не лукавил. Каждое его движение просто, прямо и отточено, как штрих карандаша…

Очухавшийся старожил принялся орать, чтоб из камеры убрали психа. Когда дежурные обоих вывели в коридор, то схватились за животы. Этот пацан почти на две головы ниже белобрысого и весил, верно, вдвое меньше. Решив, что на самом деле спятил старожил, они сапогами прошлись по его ребрам, у новенького забыв снять отпечатки пальцев…

За десять дней отсидки в этом паскудном месте он нахватался вшей, провоняв дерьмом. В углу камеры всегда сидел один, в самом деле сумасшедший, справлявший нужду прямо в штаны.

В стране тем временем происходили разные удивительные события, сотрясающие самые основы. Но всё это его особенно не интересовало, для себя он уже создал свой, обособленный мир. По карманам и квартирам не шарил, но всегда имел хороший куш.

Нет предела женской доверчивости! Когда им интересно, тогда они готовы верить чему угодно, особенно когда это исходит от такого красавца. Женщины верят во всё, что выдумали сами… Они так мыслят.

По природе своей Александр был воином и ко всем относился, как к букашкам, но однажды и сам чуть не стал букашкой…

ГЛАВА 3.

Квартира, как и собака, перенимает черты хозяина… Комната Александра, угрюма, молчалива и темна. Она как пещера!

Весной в теплые ночи, он чуть ли не до утра торчал на балконе. Он любил ночь, она многое может открыть посвященному. Днём нет тайн, отсюда всё ясно и скучно. Из обрывков разговоров он пытался слепить целое, воссоздать то, при чем не присутствовал, недостающие детали подкрепляя воображением. Человек, активно живущий чувственными радостями, очень часто поверхностен. Кто же по какой–то причине лишен их, настроен на философский лад, склонен к воображению и размышлениям. Воображением пытаясь проникнуть в то, чего лишен…

Ночью все предметы лишь намеками, сумрачными и глухими, говорят о намерениях мира. Он научился распознавать своё состояние души в неподвижности вещей… Утром, когда солнце лишь первыми лучами напоминало о себе, когда пустынен двор и ничто не говорит о присутствии людей, только предметы напоминали, что они где–то есть…

Он был соглядатаем, оставаясь невидимым, знал, что происходит у соседей. Особенно его интересовала одна особа… Раньше в этой квартире жил старик со старухой. Старик ещё при советской власти, как ветеран ВОВ, обзавелся патентом и клеил галоши. Бабка, за червонец пара, толкала их на базаре. Иной раз в день она имела тридцать–сорок рублей. На эти деньги можно скромно прожить полмесяца. Оттого к ним валом валила родня. Старик каждый день со своей поллитрой. Был он почти двухметрового роста и без единого зуба во рту. Не прожёвывая, как чайка, глотал громадные куски колбасы и мяса.

Александр проклинал старика, когда тот включал свою машинку, обдирая резину, чтоб лучше брал клей. С балкона старика постоянно тянуло ацетоном, от которого болела голова. Потом старик помер, следом за ним бабка, сын продал квартиру.

Когда непомерно раздувшийся труп старика лежал на столе, откуда–то набежали полчища рыжих, крохотных муравьев и облепили тело. Их было так много, что все посчитали это недобрым знаком — жди новых похорон…

Теперь там живет молодящаяся энергичная женщина лет сорока, с деловой прической и властными нотками в голосе. Коммерческий директор одной фирмы. Лишь Александр знал, что в центре города у неё есть другая, много большая квартира, там муж, дочь. А это жилье — от избытка денег, для деловых встреч, где коллеги по бизнесу часто играли роль любовников. Она фригидна, но стремилась испытать то, что испытывают лишь около сорока процентов женщин…

Чтоб быть соглядатаем, надо уметь быть невидимым. Из ее разговоров с мужчинами Александр много узнал о соседке. Если б захотел, мог извлечь прибыль, шантажируя директора. В тонкой перегородке он просверлил дырочку и наблюдал за загорающей в шезлонге дамой.

За всем ее уверенным видом он видел тщательно скрываемый комплекс. Отсюда и сублимация, выражавшаяся в деловой активности. Он знал, как помочь ей открыть самое себя… В этом деле, главное, надо в нужное время уметь сосредоточиться, чтоб уловить тончайшие оттенки ощущений в момент их проявления, когда они ещё не размыты в потоке второстепенных впечатлений… Уметь оценить быстротечность этих ощущений и их очарование. Обделенной с самого рождения всему этому надо учиться. Это касается осязательных ощущений…

В комнате Александра большой шкаф, доверху забитый книгами. Они остались от прежних мужей матери. Рядом с Достоевским, Толстым, Буниным, Чеховым, Астафьевым, Беловым соседствовали Артур Кларк, Чейз, Агата Кристи, Стивен Кинг. Полно мистических триллеров и отечественных детективов, типа «Светлый лик смерти» Александры Марининой. У самого потолка стопки толстых, популярных в прошлом журналов, и всё это Александр за шесть лет прочёл. К чтению он и раньше был охоч, так как в его деле язык, как и внешность, играет очень большую роль в общении с женщинами… Хотя теперь кому нужны умные книги, когда вся атмосфера: секс, шмотки, жратва, деньги.

Читая Достоевского, он иронически кривил губы: раз у тебя есть совесть, на хрена тогда топор и вонючая старуха–процентщица? А впрочем, все большие идеи, рано или поздно, кончаются революциями, или же гибельными реформами.. При разрушении некоторые непомерно быстрее богатеют, нежели при созидании.

Александр не пытался вникнуть в суть резких изменений, где всё сдвинулось, перемешалось — хаос мнений и действий. Его бабка тоже одна из жертв нового великого передела. Ее пенсия не намного больше его пособия по инвалидности, нигде никогда не работавшего…Стол их скуден, лишь овощи с дачи несколько разнообразили его. Бедность и страдание облагораживают лишь тогда, когда выбирают их добровольно. Вынужденные бедность и страдание делают людей хуже.

* * *

В этот вечер, как обычно, он сгибал и разгибал в коленях ноги, привязав к ним жгуты. Когда пальцами до красноты растёр мышцы икр, вдруг, точно иголкой, кольнуло в правую ступню… Этому он не придал значения, так как боль испытывал постоянно, ныл поврежденный нерв на позвоночнике. Отсюда всегда казалось, что болят ноги, хотя он их не чувствовал, хоть ножом режь…

Игольный укол через пять минут вновь повторился… Он пальцами явственно ощутил, как сократилась мышца. Бледность залила лицо, вспотев от сильнейшего волнения, Александр в изнеможении откинулся на подушку, и с напряжением стал прислушиваться к мертвой половине тела. Там начало рождаться что–то новое, давно забытое. Не смея верить, дрожавшую ладонь он плотно прижал к икре, по ней пробежала короткая судорога, принёсшая мгновенную, острую боль. Теперь не было сомнений… Не выдержав, Александр заплакал, хотя даже в детстве не позволял себе такого.

С ещё большим ожесточением и упорством он массировал, разминал, растирал мышцы ног, сгибая жгутами в коленях. Боль усилилась, бесчувственные, ссохшиеся, но не умершие мышцы, начали получать сигналы центральной нервной системы. Какой–то нерв вегетативной системы, отчего зависела вся его жизнь, судьба, каким–то образом соприкоснулся в месте разрыва, и сросся… Это начисто опрокидывало все достижения нейрохирургии! Судьба ему подарила случай, выпадающий лишь раз на миллиард.

Как припадочный, он дергался на постели, боль выгибала, корёжила, ломала, мышцы отходили от шестилетнего ничегонеделания. Но эта боль сладостной, так как освобождала от тюрьмы искалеченного тела, медленно и неуклонно пожиравшей его душу.

Зубами намертво сжав полотенце, чтоб заглушить стон, с багровым от напряжения лицом (вена вздулась на лбу), без устали он помогал мышцам заново обрести жизнь. Вдруг от нахлынувшей полноты жизни он хрипло рассмеялся, смех дико и странно прозвучал в плотно закупоренной комнате. Розовела кожа на икрах, ступнях, улучшилась циркуляция крови. Наконец, впервые за последние шесть лет, он смог пошевелить пальцами ног. Александр испугался, что может умереть от непомерной радости, сердце может не выдержать шквала чувств…

В пять часов утра, измотанный до предела, как в бездонную яму, он провалился в глубокий сон.

* * *

В два часа дня, впервые за шесть лет, он проснулся радостным, в предвкушении праздника.

Отбросив одеяло, теперь уже без прежнего отвращения, он осмотрел свои сладко нывшие ноги, точно отходившие от долгого пути. За девять часов глубокого сна ляжки немного увеличились в размере, икры округлились, стали упруже. Александр пошевелил пальцами, они слушались много лучше, нежели ночью. С замиранием в груди, стиснув зубы от напряжения, уже без помощи жгутов, Александр согнул правую, потом левую ноги.

— Получилось! — неожиданно громко крикнул он, и обмер, посмотрев на запертые окна. Об этом никто не должен знать, даже бабка, тайна поможет мести. Ненавистный враг должен скоро объявиться в проклятом для Александра месте…

Он окончательно убедился: сознание сильнее материи, плоти. Если сознание чего–то очень желает, косная материя, равно или поздно, подчиняется.

Опираясь о кровать, он медленно выпрямился. Слабые ноги мелко дрожали, подгибались. От непривычно вертикального положения тела кровь отхлынула от мозга, голова закружилась, зазвенело в ушах. Спиной он упал на кровать, затылком сильно ударившись о стену. Отдышавшись, уняв сердцебиение, Александр предпринял вторую попытку. На этот раз голова не подвела, целых пять минут он смог простоять на подламывающихся ногах.

После нескольких часов тренировки он уже приседал, держась за край кровати. Только сейчас Александр вспомнил о еде, почувствовав сильнейший голод. Раньше на коляске по узкому коридорчику он проезжал в крохотную кухоньку, где в холодильнике кастрюля с супом. Электрический чайник в его комнате, читая, ночами он пил чай. Последний неподаренный подарок матери…

Она всегда была равнодушна к нему, наверно, оттого, что не знала, кто его настоящий отец. А Александр копия матери… Когда она его зачала, тогда ею обладали сразу трое. Тот паскудный вечер глубоко врезался в память, навсегда травмировав психику… Свою нелюбовь она перенесла на непрошено рожденного сына. Александр той же монетой платил матери.

Держась за спинку коляски, катя её перед собой, он неуверенно двинулся на кухню. Ноги подламывались, они то сплетались, то, наоборот, разъезжались в разные стороны. Он клонился то вправо, то влево. На каждом этапе пути происходили торможения, сбои, срывы. От долгого лежания тело его неповоротливо, каждое движение дробилось, было как бы бесконтрольно и как следствие, утрата плавности, естественности. Он походил на куклу, которая самостоятельно учится ходить.

В вертикальном положении по–новому смотрелась более чем скромная обстановка квартиры. Тарахтел старенький «Саратов», чадила газовая плита, стояло несколько тарелок в шкафчике.

Как в прежние времена, сидя на стуле, он с аппетитом уплел две тарелки пшенного супа, заправленного луком, поджаренном на постном масле.

Над головой забухало, грохнули упавшие стулья — бесились два подросших балбеса. Отец их, грубый мужик, работал шофером на мусоровозе. Бабка плакала, жалуясь, когда он лежал в больнице, соседи палкой сбили жестяной козырек карниза, который был подсунут под балкон мусорщика. Теперь, когда дождь, вода стекала по стеклам, заливая балкон.

* * *

С короткими передышками он всю неделю тренировал свои чудесным образом ожившие ноги, с радостью отмечая, как они становятся толще, мышцы упруже. Торс всегда был в порядке, хотя на нем не выпирали мышцы, никто не догадывался, что под гладкой кожей таится мощь, динамичность, взрывная сила…

Тем временем за окном его шестилетней тюрьмы апрель давно перешел в май. Где не было асфальта, желтели и белели мелкие цветочки. На единственном дереве во дворе, оккупированного машинами, ярко зеленела молодая листва. В легких платьях, как цветы, расцвели женщины, исполнившись новой прелестью, доселе таившейся под неуклюжей зимней одеждой.

Чтоб не посекла моль, всю одежду Александра бабка сдала в комиссионку. Раньше он одевался по последней моде, ведь одежда в его работе, как и внешность, играет очень значительную роль. Женщина вначале видит оперенье, а потом уже всё остальное. Прекрасно одетый с хорошими манерами привлекательный молодой человек ну никак не может ассоциироваться с аферистом и проходимцем! Глаза, прежде всего, видят внешнее, форму, лишь сознание, часто запоздало, проникает за границу внешнего.

В чулане среди старых вещей он отыскал спортивное трико отчима. Приличную рубашку и джемпер в виде гуманитарной помощи ещё раньше принесли из Красного креста. Обувь! Всё упиралось в неё. Она должна быть непременно удобна и легка, так как в том деле, на которое он идёт, главное быстрота.

Пришлось влезть в бабкины домашние шлепанцы. Странно он выглядел в выцветшем трико, с пузырями на коленях, и клетчатых шлёпках без задников.

* * *

Опьяняющий воздух потоком хлынул в грудь, закружилась голова. Спиной он прижался к стволу тополя, ожидая, когда от волнения успокоится сердце. Он, как ребенок, постигал мир, отсюда он казался таинственным и притягательным. Александру предстояла задача заново научиться жить в нём… Только сейчас он до конца осознал, что скрывается под словом «Свобода». Не побывав в тюрьме, или тюрьме собственного тела, этого никогда не понять, не почувствовать…

В руках его большая полиэтиленовая сумка, на дне — нож. Очень коварный нож, работа весьма искусного мастера. Глаза видят только рукоять, выточенную из слоновьего бивня… Александр не помнил, каким образом этот нож попал к нему. Тайна, спрятанная в рукоятке, сохранила его. В больнице, копаясь в его вещах, старшая медсестра непременно вертела в руках эту испорченную вещь с отломанным лезвием. Но грозная суть ножа таилась как в рукоятке, чтоб проявить её, надо пластину у основания сильно вдавить вовнутрь. Резко щелкнув, тугая пружина выбрасывала синевато–седое, узкое лезвие. Когда нож выполнял свою работу, нажатием на эту же пластину на место возвращали гибкое жало.

От непривычки ныли нежные подошвы ступней, впервые за много лет ощутившие твердость земли и асфальта. Опьяняли резкие, давно забытые запахи. Прижимаясь к зданиям, выбирая места потемнее, Александр шёл наугад, он не знал этого города.

Ночь — центростремительна! В центр стекаются алчущие удовольствий и поживы, алчущие смерти и опасности, алчущие приключений… В это время окраины города неинтересны — глухо, пустынно, бедно.

Ярко освещенный магазин примыкал к высокому каменному забору. Александр к нему прислонил пустой деревянный ящик. Прыгнув на него, можно разом перемахнуть преграду.

Сквозь широкие окна он видел полки, заваленные колбасами, сырами, ветчиной, разными консервами. Это изобилие удивляло, раньше деликатесы можно было получить, лишь имея связи и большие деньги. Но больше всего поражало, что не было длинной, крикливо–раздраженной очереди.

Хорошо одетая женщина средних лет с покупками двинулась к выходу. Александр тенью скользнул к своей засаде. Как он и предполагал, она свернула за угол магазина, дошла до неосвещенного фонарем пространства. Александр выдвинулся из темноты, женщина испытующе — настороженно глянула в его глаза. В её взгляде он увидел страх и обреченность: интуитивно она уже обо всём догадалось… У женщины не было времени для защиты, всё произошло слишком быстро. Оставив в ее руке намертво зажатые лямки, грабитель с тяжелой сумкой прыгнул на ящик. Как и прежде, гибкое, тренированное тело взлетело на гребень забора. Уже по ту сторону ограды он услышал визгливый запоздалый крик.

Содержимое сумки он высыпал в полиэтиленовый пакет. Как никогда, Александр чувствовал себя целеустремленно, способным на все. Сидя на скамейке, среди покупок он нашёл кошелёк. Десять двадцатидолларовых купюр и пол–лимона «зайцев»! По обеим сторонам площадки с баскетбольных щитов, как авоськи, свисали сетки.

Теперь отсюда как можно быстрее «рвать когти», чтоб успеть к какому–нибудь «комку» или магазину, чтоб купить джинсы и кроссовки. Уже на полпути он неожиданно вспомнил… На днях к бабке зашла коммерческий директор и попросила присмотреть за запертой квартирой. На месяц она уезжала на Кипр, жарить телеса.

* * *

Утром он принялся за завтрак. Ветчина, копченая скумбрия, голландский сыр, салями, есть даже бутылка «Цинандали»! И вся эта роскошь после постоянного, пшенного супчика!

В винах он разбирался, хотя раньше пил очень мало и только марочные вина. Хороший вкус ему успела привить самая первая его женщина и первая жертва, искательница приключений, пышногрудая брюнетка. Единственно, что сейчас его смущало, всем этим богатством он не мог поделиться с бабкой…

* * *

Когда в пятиэтажке утихомирились самые упорные полуночники, в одних носках Александр бесшумно поднялся на третий этаж. Возле двери мусорщика из бутылки с бензином он плеснул на тряпки, полил порог и чиркнул спичкой…

Уже в постели с чувством удовлетворения он услышал визг, крик, грохот, шум. Сквозь открытую форточку потянуло горелым. Где–то далеко завыла сирена пожарной машины. Высовываясь из окон, жильцы громко, тревожно окликали друг друга.

Утром по квартирам ходил участковый, к нему тоже позвонил. Сидя на коляске, не скинув цепочки, Александр коротко и хмуро отвечал на вопросы. Ничего не видел! Ничего не слышал!

Через пару дней, когда погорельцы поставили новую дверь, Александр в почтовый ящик мусорщика подкинул записку. Заглавные буквы, вырезав из старых газет, наклеил на лист бумаги. «Если будешь возникать, будет тебе и твоим ублюдкам кое–что похуже»…

Теперь наверху затаились, не слышно постоянного шума, грохота. Выходя из подъезда, погорелец затравленно оглядывался по сторонам. По телику постоянно показывали заказные убийства, поджоги, взрывы. Теперь же грозная опасность придвинулась к нему вплотную, обретая реальные черты…

ГЛАВА 4.

Три часа ночи — «час быка», время воров, когда большинство двуногих уже в постелях… На руках Александра тонкие перчатки, в сумке каждый инструмент завернут в газету, чтоб не звякал. Перебраться на соседний балкон — плевое дело, тем более он не застеклен. Старик–галошник всё собирался, но не успел, а нимфоманке незачем.

Отвертка поддела шляпку тонкого гвоздя, следом в ход пошли плоскогубцы. Стекла на оконной раме закреплены деревянными планками. Когда раздавался скрип ржавого гвоздя, Александр невольно вжимал голову в плечи. Вынутая из гнезда шипка, легла на сиденье шезлонга, продавленного ягодицами коммерческого директора. Из черной дыры потянуло духом чужого жилья.

Плотные шторы на окне в спальне надежно закрывали комнату. Желтый маленький круг фонарика скользил по стенам, полу. Александр тщательно изучал комнату, расположение в ней мебели, чтоб ненароком не зацепиться, и не наделать лишнего шума. На спинке одного из кресел он увидел тонкую паутину чулок и кинул их в полиэтиленовый пакет. Вороном скрипнула дверь шкафа, тяжело, пряно и сладострастно ноздри запечатал аромат дорогих духов.

Содержимое шкафа он сложил на широкой кровати, застеленной шерстяным пледом. Яркие кофточки, длинные и короткие юбки, разноцветные блузки, строгий английский костюм для деловых встреч, кружевное нижнее белье, чулки, корсаж, турнюр, колготки две пары новых туфель, босоножки, джемперы, белого и кремового цвета брюки–бананы, джинсы. Объемистые два пакета вместили почти всё, кроме плаща и демисезонного пальто. Да они и не нужны. «Ничего никому не даётся даром, — усмехнулся он в темноте, — за избыток денег, секса, власти надо платить»…

Он плотно затворил дверь в ванной. Люминисцентный мертвенный свет залил небольшое пространство, отражаясь в керамической облицовке пола, стен и большого зеркала. Полки ломились от флаконов шампуня, ароматных брусков мыла, всевозможных притираний. Но его интересовала лишь косметика. Вперемешку с кисточками, баночками пудры, щеточек для краски и закручивания ресниц, золочеными сигарами помады разных тонов, карандашей для макияжа, искусственных ресниц валялись пакетики презервативов, колпачки Кафки. Мир полон препон в виде мелких, незначительных условностей, которым надо подчиняться, чтоб нравиться…

Поставив стекло на место, вместе с сумками он перебрался на свой балкон. Вылазка заняла не более получаса.

* * *

На постели разноцветная куча женского белья и одежды. Александр испытывал странное волнение, точно сейчас ему надо решиться на сложную операцию, от которой зависело всё его дальнейшее существование…

В прихожей со стены он снял овальное зеркало. Теперь он видел себя до пояса. Холодя кожу, шурша, по бедрам поползли черные кружевные трусики, щелкнув резинкой, он вдруг залился смехом, отметив в нём незнакомые нотки… К поясу он пристегнул чулок, потом другой.

Чем глубже он погружался в мир иного тела, тем отчётливей в нём проявлялся соглядатай. Он контролировал, оценивал себя как бы со стороны. Как и шесть лет назад, появились ощущения, которым не было словесного эквивалента. Он мог только чувствовать, не анализируя, не стараясь объяснить природу странных, но приятных, переживаний…

* * *

Причуда пятидесятилетней бывшей актрисы, вдовы крупного чиновника, тогда почему–то у него не вызвала отвращения. Наоборот, его приятно волновала чужая шкура… В самой его природе было заложено стремление постоянно менять личину.

Дама в самом модном магазине приобрела всё, что надобно молоденькой девушке лет восемнадцати. Она научила Александра, как пользоваться косметикой, и ходьбе в туфлях на шпильках. Перед зеркалом, увлеченно работая над его лицом, она говорила: «Где искусство — там всегда тайна. Искусный макияж много может рассказать мужчине, не применяя слов…»

Когда он медленно натягивал чулки на свои стройные ноги, серо–голубые, выразительные глаза стареющей красавицы затуманивались. Взгляд становился отрешенным, точно она видела в нём кого–то другого, точнее другую… Дни, проведенные с ней, были самыми лучшими в его жизни. Впервые он не стремился поскорее смотаться с награбленным. Актриса не любила водить свой «Мерседес», и заставила его сдать на права.

Однажды, натянув на голову Александра красивый парик, она отправилась (теперь уже с Александрой) в ресторан, куда пускают лишь постоянных, весьма состоятельных клиентов, где у входа маячат монументальные охранники.

Взгляды мужчин и женщин от ближайших столиков сразу обратились в их сторону. Александра ослепительна в вечернем платье цвета морской волны, по локоть перчатках, и бриллиантовом колье.

Если б мужчины были уверены, что эта белокурая красавица скоро будет в их объятьях, взгляды их выражали бы иное, а в голове рождались более светлые образы. Ей были понятны непристойность и похабщина их взглядов — это неутоленная тоска лисы по винограду, что висит высоко. Недоступность красоты в самой себе уже несет ее осквернение. Но если она доступна всем, то — опять осквернена…

Актриса от этого спектакля была в восторге. Многие мужчины с любезными улыбками подходили к их столику, считая её матерью, просили разрешения пригласить дочь на танец. Актриса пожимала плечами: ну, это уж не моя воля! Александра же надменно ломала бровь, оставаясь на месте. Разгоряченный коньяком и большими деньгами, один был слишком настойчив. Александра незаметно двумя пальцами ткнула его в солнечное сплетение. Сорокалетний с брюшком бизнесмен, побагровев, как рыба на берегу, долго заглатывал воздух. Актриса подозвала официанта, что–то шепнула ему на ухо, в руку сунув стодолларовую бумажку. Два молодца, под руки подхватив незадачливого ухажера, усадили за его столик. Он явно не обладал большинством из добродетелей, отсюда из него не получилось настоящего злодея…

Эта спешившая пожить в своё удовольствие стареющая львица многое ему открыла о сущности женщины, о ее всевозможных ухищрениях, чтоб привлечь внимание мужчины. С нею он любил бывать в дамском туалете. Александр окунался в иной, незнакомый мир, где женщина вполне свободна, где на стульчаке не надо играть никакой роли, где, за спину закинув подол платья, как нигде, женщина чувствует себя в безопасности.

Мужчина не должен догадываться, тем более знать, о чём между собой говорят женщины…

Ему нравилось везде бывать со зрелой подругой, хотя порою тяготила её чрезмерная чувственность. С нею он по–настоящему понял, какая стихия может таиться в женщине. Он же для неё аккумулировал все думы, желания и страсть в одном мощном выплеске, который и создает гениальное. Его свежесть и юность для неё, точно дрожжи. Ей казалось, что она наконец нашла свой идеал. Но он — лишь сильно увеличенная проекция какой–нибудь из сторон ее личности. Она могла быть безгранично предана идеалу, но, в конечном счете, объектом ее поклонения оказывалась какая–либо из сторон ее собственной личности. Она любила в нём то, что всегда в себе таила…

Актриса чуяла близкую смерть, поэтому спешила пожить в своё удовольствие, проматывая солидное состояние, неправедно нажитое мужем. Случилось это за городом в ее двухэтажном коттедже, обнесенном высокой оградой, по периметру которой бегало два зверя–добермана. Бронзовые великолепные сосны со всех сторон обступали особняк, дорожки посыпаны речным песком. Тишина, лишь свист птиц да дробь дятла. Кроме коттеджа, в центре города она владела просторной пятикомнатной квартирой, обставленной мебелью из красного дерева в стиле «ампир». Чиновник знал толк в антике, но вот главного у него не было — детей.

Она научила Александра притворяться, когда на душе скверно и мерзко, казаться беззаботным, когда хочется умереть. Через нее и от нее он много узнал о психологии и физиологии женщины.

Актриса говорила, что хочет ему оставить всё, что ей наплевать на родню, которая, как стервятники над раненым в пустыне, уже сужают круги вокруг нее. Звучало это несколько театрально, но Александр ей верил…

«Знай, — говорила она, с удовольствием трепля по его белой упругой щеке, — богачи всегда подозрительны, попеременно скучают и раздражаются, к ним нужен осторожный подход. В них сидит сложная смесь страха и физического отвращения к бедным и нищим, скрытая жалость и стыд, неприязнь. Все это они загоняют внутрь себя, превращая в источник постоянного раздражения»…

В большинстве своем Александру были непонятны её рассуждения.

Актриса очень боялась умирания — этого самого неодухотоворенного из всех человеческих действий, ещё более плотского, нежели акт любви. Иногда предсмертная агония напоминает потуги человека, страдающего запором.

В самые интимные мгновения она проявляла крайнее бесстыдство, которое являлось апофеозом ее утонченности, логическим завершением хорошего вкуса. Она приучила его говорить грубо, откровенно всё, что он с ней делает, как именно заставляет делать, и почему она не может этому противиться…

Она умерла, как и жила, в тот самый миг, когда приняла одну сложную позу из Кама—Сутры. Если б со стороны актриса могла наблюдать свою смерть, она непременно сказала так: «У китайцев есть специальный иероглиф — смерть от изнеможения во время любви…»

Александр растерялся, сидя неподвижно, долго смотрел на нее, машинально отмечая, как кожа возле ноздрей начинает принимать пепельный оттенок… Только тогда он окончательно понял, что потерял единственного человека, которого начал любить. Он помнил её наставления: когда наступит этот момент, «скорую» не стоит вызывать, всё будет бесполезно…

Взяв техническую документацию на «мерс», доверенность на право вождения, забрав все деньги (драгоценности впервые не тронув), Александр из гаража вывел машину. Молчаливый охранник, ещё ни о чем не знавший, запер за ним ворота.

Всю ночь он гнал машину, лишь под утро немного покемарил на площади какого–то областного города. К вечеру за полцены он продал новенькую машину. Юркий армянин с усиками в ниточку не смог сдержать радости от такой выгодной сделки.

В Сочи, в дорогом отеле сняв номер, он не пытался с кем–либо завести знакомство, хотя хватало богатых дур, пяливших на него глаза. В номере или за столиком ресторана, на пляже Александр не мог не думать об актрисе, считая её по–настоящему великой женщиной. Она могла любить, оставаясь при этом не по–женски щедрой и широкой натурой.

…Потом он поехал в Белоруссию, проведать бабку, где всё и случилось…

* * *

Его ладонь поползла по бедру, обтянутому чулком. Как и шесть лет назад, его охватило необъяснимое волнение, когда актриса, тяжело глядя в глаза, на его ноги натягивала прозрачную паутину. Прежняя волна чувствований и ощущений захлестнула его.

В разноцветной груде Александр нашёл накладные груди, у директора они были очень слабо выражены… Свои длинные, вьющиеся волосы он заколол шпилькам, и на голову натянул парик с черными локонами до плеч. Под цвет глаз он выбрал бирюзовую блузку с золотыми пуговицами и черную юбку с разрезом сзади. Туфли на не слишком высоком каблуке ему впору, ступни у него узки, подъём изящен. Как ни странно, но одежда соседки точно сшита по его мерке…

В зеркале отражалась стройная, спортивного телосложения, красивая девушка, её голубые глаза гармонировали с черными волосами. Эта девушка весьма ему понравилась… Новая кожа обтянула его тело, тысячами рецепторов посылая сигналы в мозг, заставляя думать и двигаться по–другому. И он уже не Александр, а Александра… Ощущенья, как и чувства, могут обладать пластическими свойствами, они преображают человеческое тело, придавая ему иную форму…

Чтоб стук каблуков не услышали соседи, в два слоя он на пол наложил ковриков. Александр заново начал учиться ходить в туфлях, чуть покачивая бедрами. Одежда бесповоротно влияла на него, бугры на груди заставляли плечи держать чуть откинутыми назад, каблуки сделали шаг мелким, изящным.

Он стал гибче, взгляд таинственней, движения плавней: женское начало прорвалось в мужское…

Александра не смогла скрыть восхищения, когда коричневая помада тронула губы, и черный карандаш отметил их контуры. Несмывающаяся тушь зачернила ресницы, щеточка их подкрутила. Она испытывала чувство хрупкости и беззащитности — ноги выше колен теперь открыты всем взглядам. Её рост, метр семьдесят пять.

Остальное барахло она спрятала в чулане, сверху навалила кипы старых газет. Черная сумка на длинном ремне вместила тщательно свернутые спортивные шаровары, кроссовки, зеленую водолазку, бейсболку, светозащитные очки, тушь для ресниц, помаду, флакончик «Магнолии».

* * *

Раннее утро. Любопытные старухи ещё не облепили скамейки возле подъездов. Одинокий мужик, выбивавший ковёр, удивлённым взглядом проводил яркую девушку. Икрами и ягодицами Александра почувствовала его взгляд…

На автобусной остановке несколько подростков, усатый толстяк и две пожилые женщины. Все воззрились на Александру, она же подчёркнуто безразлично смотрела прямо перед собой. Когда подкатил автобус, неожиданно для себя, она первая вошла в него, и никто не возмутился… Александра еле сдерживала счастливую улыбку, могущую оголить розовые десны, изысканно переходящие в белизну зубов. Она сейчас, похожа на человека, впервые попавшего в незнакомую страну, где всё восхищает и удивляет.

На улице Первомайской голубоглазая взяла такси. Чтоб немного узнать город, следует помотаться по нему на «тачке». Ещё не привыкшую к лифчику, Александру тянуло передернуть плечами. Таксист, средних лет мужчина, не скрывая восхищения, слишком много задавал вопросов. Не давая ему не малейшего шанса, она коротко и равнодушно отвечала. На площади Ленина, слишком щедро для женщины, Александра расплатилась.

Полыхало солнце. Хотя будний день, тротуары заполнены людьми. Над крышей пятиэтажки торчала макушка звонницы католического храма, поодаль кормой испанской каравеллы видна часть коллегиума желтоватого цвета.

Бар в нижнем этаже гостиницы «Припять» работал и днём. Александра заказала кофе, пирожное и бокал сухого вина. К ней тут же подсело два молодца с короткими стрижками в спортивных костюмах «Адидас». По грубым манерам и вульгарным шуточкам она сразу определила их род занятий. Сказав, что на минутку, оправилась в дамский туалет.

Запах в нём менее резкий, нежели в мужском. Открылась дверь кабинки, на унитазе царственно восседала размалеванная девица лет двадцати с каштановой гривой.

— Слышь, у тебя прокладка не найдется, или там вата?

Александра на мгновенье смешалась, но тут же нашлась:

— Увы, сейчас не мои дни…

— Жаль! — разочарованно протянула девица.

Чтоб не вызвать подозрения, Александра села на стульчак. К ее удивлению, на белой стенке краснел пенис, нарисованный губной помадой, внизу надпись, да такая…

— Ты была в кабаке? — крикнула девица, вертящаяся перед зеркалом.

— Да!

— Два хмыря ещё там? — девица выразительно обрисовала их внешний вид.

— Там, подсели ко мне, но их рожи мне шибко не нравятся! Чересчур наглые.

— Шныри! — презрительно фыркнула девица. — Ты бабец клёвый, вот и прилипли.

Александра поправила чулки.

— Ты не сможешь отдать деньги официантке за заказ?

— Конечно отдам, это ж не сто баксов! — щелкнула пудреницей зеленоглазая.

От новой знакомой Александра кое–что узнала о ночной жизни города. О самой фешенебельной гостинице города. Что за публика собирается? Как себя ведут менты? Сколько берут швейцар, горничные?

— Ты смотри, подруга, — усмехаясь, на прощанье предупредила зеленоглазая, — у нас тут тоже конкуренция! Местные тёлки могут и фейс попортить… — Но тут же поперхнулась, увидев стальной блеск, зажёгшийся в глазах стройной брюнетки. — Не–ет, тебе не надают, ты птица особого полёта, щи лаптем не хлебаешь!..

* * *

В фотоателье она столковалась с мастером, рыжим парнем с серыми глазками, очень близко поставленными к переносице. За срочность заказа пришлось доплатить, к тому же её внешность…

Фотография нужна для водительского удостоверения, где к имени Александр на конце добавлена буква «а», отчество Петрович переделано на Петровна. Фамилия Шуляк осталась без изменений.

…После полудня Александра получила фотографии, пообещав встретиться с навязчивым ухажером.

До вечера ещё далеко, она нашла укромное место и быстро переоделась. Черные шаровары с цветными лампасами, тонкая шелковая водолазка, белые кроссовки, бейсболка надвинута на глаза, длинные светлые волосы перехвачены кожаной повязкой–банданой.

По улице Кирова Александр двинулся к парку, походка его легка и стремительна. С наслаждением он ощущал, как работает каждая жилка, мышца сильных ног.

Возле костёла Карла Баромея, более похожего на оборонительное сооружение, он остановился. Красную черепицу крыши он увидел ещё издалека. Внушительны стены и башня. Постройка белизной стен гармонировала со свежей зеленью деревьев, обступивших здание. В костёле давно не слышны церковные песнопения, а в концертном зале по вечерам мощно звучит компьютерный орган, установленный одной американской фирмой. О нём рассказывала Лариса, часто ходившая сюда слушать музыку. В начале семнадцатого века костёл был основан орденом коммунистов, прибывшем сюда из Италии…

В парке он нашёл свободную скамейку, из пакета достал кусок копченой колбасы и булку и принялся жевать, запивая «фантой». Неподалёку под кустами расположились трое пьяных бомжей. Один из них громко храпел, широко разбросав руки и ноги, двое других продолжали что–то доказывать друг другу. Возле них суетилась какая–то бабёнка в красном берете, помятой серой юбке и жёлтом в пятнах джемпере. На тощих ногах стоптанные туфли.

Мужики, сипло гогоча, хватали её за голые икры, та притворно взвизгивала. Её интересовали не они, а бутылка, где водки осталось на два пальца. Либидо бомжей хилое, придавленное подвалами, плохой едой, и водка для них дороже секса. Удовольствия строго ограничены, и любая попытка раздвинуть эти границы приводит к трансформации личности. Для них же алкоголь в себе заключил все удовольствия мира…

Бабенка в красном берете, поняв, что ничего не обломится, дразнясь, задрала юбку и ладонью шлепнула себя по тощему заду. Крутясь в воздухе, возле её ступни шлепнулась пустая бутылка. Шипя, как разъяренная кошка, она упала на другой конец скамьи, лихо закинула ногу на ногу. Острая коленка торчит, берет задиристо сдвинут на ухо.

— Молодой человек, не найдётся ли огонька?

«Предлог подъехать…» — усмехнулся Александр. Он щёлкнул газовой зажигалкой — изящный презент коммерческого директора. Ему отвратителен запах табака, но когда требовало дело, имитировал курение, не затягиваясь…

— Хорошая вещь! — восхитилась бабенка. — И, видать, дорогая?

Она теперь в полуметре от него, Александр поморщился от исходящего от неё неприятного запаха. Проходящие мимо девицы и молодые женщины удивленно поглядывали на странную пару: хорошо одетый, очень красивый парень и потасканная бомжиха. Желтоватая кожа её лица посечена мелкими морщинами, хотя ей, наверное, не больше тридцати лет. Головка на тонкой, жилистой шее — туда–сюда, обесцвеченные волосы, темные у корней, разлетаются по сторонам.

— Давно от «хозяина» (начальника лагеря)? — У Александра в запасе ещё немало времени.

— Ишь ты! — присвистнула женщина. — И всё–то вы знаете, наверное, на вышке с «винтом» (автоматом) торчали…

У неё проклюнулась надежда… На несколько сантиметров она придвинулась ближе. По дорожке прошёл господин, костюм точно влитой сидел на холеном, упитанном теле. Возле его бедра лоснящийся огромный дог надменно, важно переступал большими лапами. Пёс и хозяин были очень похожи друг на друга.

— На котлеты бы его! — злобно бросила в берете. Александр не понял, кого на котлеты — хозяина или собаку?

— Хочешь выпить?

Он отметил мгновенную перемену выражения ее лица… Разум бомжихе сулил скорое удовольствие, чувства же подозревали подвох. Но счастье даёт лишь здравомыслие, которого она начисто была лишена. Александр для себя открыл, в мире у человека только три пути: первый — удел большинства, слишком безмозглых, чтоб превратиться в отпетых негодяев, ограничивающих свою врожденную низость столь же врожденной глупостью. Вторые — вообще круглые дураки, с болезненным упорством отрицающие свою врожденную низость, дабы практиковать добродетель. (Этих он особенно не любил.) Третьи (он принадлежал к их числу) выбрали путь здравомыслия, зная о своей низости, научились извлекать из нее выгоду. И с ее помощью возвышаться над нею и над своими более глупыми собратьями. Бабенка в красном берете принадлежала к первым…

— Не хочет кайфа только больной и младенец! — она ещё ближе придвинулась к нему.

— Магазин далеко?

— Туточки, рядом, как только выйдешь из парка! — как сеттер при запахе куропатки напряглась она.

— А что там?

— Брестский «мускат»! Хорошая вещь, дёшево и сердито!

Для Александра бормотуха, всё равно, что настой из мухомора.

— Это для тебя, а сухое вино есть?

— Да, какое–то молдавское, кислятина.

— И закусить чего–нибудь возьми, — он протянул ей деньги.

Бабенка рысью помчалась по дорожке, обесцвеченные патлы, как крылья птицы, хлопали по плечам. Александр знал, она непременно вернется, даже самые конченые уродки лелеют в душе надежду…

* * *

— И зачем эта кислятина! — оживленно тараторила бомжиха, хлопнув три бумажных стаканчика, закусив сырком. — «Мускат» намного дешевле, и все девятнадцать градусов. Желтоватые щёки разрумянились, лицо как бы разгладилось, сделавшись моложе.

После четвертого стаканчика её понесло. Какая она раньше ухоженная да пригожая была, да все паскудные людишки!.. Жизнь постылая понесла, как щепку в половодье! В то же время, подмигивая, зазывно усмехаясь, она говорила, что знает неподалеку стройку, там чисто, и не испачкаетесь…

Одиночество — удел всех людей и смягчить его можно лишь с помощью отупения, забытья или грёз. Александр избавился от него с помощью ненависти. Бомжиха спасалась при помощи алкоголя и секса. Она искала в нем хоть чуточку тепла. Но тепло нельзя передать, его можно лишь выманить изнутри. В нём же давно не теплилась ни одна искорка. Потерю чувственной радости сейчас он возмещал гордыней. Тяга к господству над другими не зависит от физических возможностей и посему легко заменяет наслаждение, пока не доступное ему вследствие травмы позвоночника.

Зажглись фонари. Бабенка уже пару раз сбегала в кусты, тревожно оглядываясь, как бы не исчез красивый, щедрый парень. Ей так хотелось его отблагодарить. Александр понял, пора отчаливать, скоро бомжиха начнёт вешаться на шею.

— Ну, бывай! — поднялся он со скамьи, сунув ей в руку двадцатитысячную купюру. В кулаке машинально сжав деньги, бомжиха кинулась вслед, крича:

— А как же стройка?

— Пусть дожидается своего прораба! — на ходу обронил Александр.

— Козёл! — завизжала женщина, красный берет шлепнулся в пыль. — Да я насрала на твои деньги… — Ноги её заплелись, и под хохот компании девиц и парней она рухнула в кусты.

Неоправданная серьёзность — источник многих ошибок. Серьезно можно относиться лишь к тому, что этого заслуживает. А на чисто человеческом уровне серьёзного отношения не заслуживает ничего, кроме ненависти. Эта бабёнка всерьёз приняла его минутное внимание к себе, не сумев сообразовать свои желания с реальным положением дел. Только в ненависти, расчётливой и холодной, человек последователен…

ГЛАВА 5.

Красивые, темно–вишнёвые глаза девушки ярко блестели, как тогда, в ночном парке, она говорила без пауз… Когда Марина обняла Александру за талию, та уже не смутилась, как недавно в ванной…

Добавив в кофе две чайные ложечки ликера, Александра с удовольствием сделала первый глоток.

Щеки Марины порозовели, взгляд Александры ей вдруг показался странным, не женским… Она попыталась понять страшную тайну её прямого взгляда, так не похожего на женский, и оттого мучительно притягательного. В ней вдруг открылось шестое чувство в отношении Александры, во всем, что доступно ощущениям. Теперь ничто физическое в ней не ускользало от ее внимания. Но внутренний мир подруги ей не был доступен, и это печалило.

Они сидели на мягкой софе, колени их иногда соприкасались. Александра могла поклясться, что хозяйка квартиры испытывает сейчас то же самое, что и она… Глаза ее меж четко обрамленными веками вновь сделались непроницаемыми. Марина бессознательно чуть–чуть наклонилась над ней, приблизилась к ней, приблизилась к пределам тайны — но уже в растерянности, без порыва…

— Может, Кьянти? — этими словами Марина попыталась снять возникшее меж ними напряжение. Из бара она достала длинную, тёмную бутылку.

— Расскажи о себе, хоть немного? — хозяйка просительно заглянула в глаза Александры. — Ведь я теперь перед тобой до смерти в долгу!

— Зачем столько патетики! — снисходительно усмехнулась гостья, поймав себя на остром желании передёрнуть плечами: показалось, что сполз лифчик.

— Нет! Нет! — возразила немного захмелевшая Марина. — Может, одежда, деньги, украшения?

Александра, рассеянно улыбаясь, погладила девушку по щеке. Не удержавшись, пальцем провела по верхней губе, с неожиданным волнением ощутив восхитительный пушок. Марина, точно ребенок, ласкаясь, щекой прижалась к руке подруги. Александра, смеясь, взъерошила ее мягкие, темные волосы, уложенные в прическу «каре».

Струимый от Александры запах вдруг лишил хозяйку желания разгадывать ее загадку. Марина смотрела на нее, как на бесценное сокровище, к которому проделан бесконечный путь. Она рассматривала каждую ее черту в каком–то особенном свете, будто через дымку времен…

— За деньги дружбу и любовь не купишь, она строится лишь на доверии… — Александра отпила вина из бокала. — Вот если б у тебя машина была…

— Есть! Есть! — радостно подпрыгнула на софе девушка. — Стоит в гараже, а я вожу плохо, не люблю садиться за руль.

Александра хищно напряглась:

— Марка?

— Шестисотый «Мерседес».

— О–о–о! Здорово живёшь, подруга.

— Да нет, не моя, а папы! — серебристо рассмеялась девушка. — Но у меня есть доверенность на право вождения.

Александра с неудовольствием отметила, что с собой придется взять подругу. Гаишники могут прицепиться…

После третьей рюмки ликера горячее бедро Марины прильнуло к бедру Александры. Хозяйка из пачки с верблюдом вытащила сигарету. Не терпевшая табачного дыма, Александра поморщилась. Уловив недовольство на лице подруги, девушка вернула сигарету обратно в пачку.

— Ты спортсменка? Дзюдо? Самбо? Каратэ? Я угадала? — ее рука обвила плечи гостьи, кисть свесилась на грудь. — У тебя голос восхитительный! — хрипловато, с придыханием продолжила Марина. — Он может волновать не только мужчин, но и женщин…

Александра искоса поглядывала на томно улыбавшуюся подругу. На экране телевизора, обнявшись, по аллее парка медленно шли темноволосая и белокурая девушки. У Марины взгляд затуманился.

— Можно просматривать 84 программы, ночью бывают западные эротические фильмы, я знаю английский, немного немецкий, там такое…

— А у тебя парень есть, был?

Томная улыбка исчезла с лица Марины, оно неожиданно стало жестким, непримиримым. Александра не ожидала такой реакции на в общем–то безобидный вопрос. За скопленьем заурядных фактов вился некий темный путь, которым дух ее проходил прежде и смутно теперь узнавал знакомые ориентиры. И оттого, что он вёл так глубоко, ее страшило это погруженье, приближенье к настоящей себе, которая бы не робела и не сделала ложный шаг перед лицом того, что зарождалось, готовилось явиться.

— После того случая не могу спать без ноксирона, всё мерещатся их рыла и волосатые лапы!

— А раньше? — «волосатые лапы» вызвали у Александры усмешку.

— И раньше… они никогда мне не нравились, вечно в прыщах с потными ладонями и похотливыми взглядами!

— Значит, ты девственница! — весело рассмеялась Александра. Ей было хорошо, но не от выпитого вина (пила она всегда очень мало), а оттого, что у этой смуглой милашки никогда не было парня. Она вдруг отметила в себе перемену, жесты ее, движения, каждое слово исполнились какого–то таинственного значения, как в присутствии любимого человека. Игривая подвижность ее губ плохо сочеталась со скульптурной неподвижностью лица, со страшной тайной прямого взгляда. Свежая помада, нанесенная торопливой рукой, где ярче, где бледнее, кое–где выступала за контуры губ, этому придавая ещё больше прелести. Крепкие зубы покрывала глубокая, чистая эмаль. Она играла интонацией, округляя упругий рот.

— Ну ладно, не красней, это даже плюс, ведь сейчас невинность в твоем возрасте всё равно как стотысячный валютный вклад в Беларусбанке…

Александре не хочется вставать с мягкой, уютной софы. Пушистый ворс ковра сквозь чулки приятно щекотал подошвы ступней. Полы шелкового алого мини–халатика распахнулись, высоко оголив бедра Марины, где уже исчезли пятна кровоподтеков.

— Ты никогда не носила серьги! — удивилась хозяйка, коснувшись пальцем уха подруги. — Мочки не проколоты. Хочешь я проколю, и свои повешу, у меня большой выбор. Это я умею, мочки у тебя в норме, можно не одну дырку проделать. Только проколотые места надо почаще спиртом смазывать, пока не заживут, прикладывать кубики льда, чтоб не было инфекции. Выбирай, — она откинула крышку красивой шкатулки, — вот клаузоны, сережки из французской эмали, трефы, усыпанные блестящими хрусталиками, бубны из золотой проволоки, черви, вставные сережки. Но лучше дырявить мочки из гидравлического пистолета.

— Ты видела меня в парке в деле? — усмехнулась Александра, равнодушно разглядывая мишуру. — Наш брат не носит сережек, могут с ухом оторвать…

— Значит, ты и в самом деле каратистка, я правильно угадала! Тогда я тебе подарю крестообразный золотой кулон на кордовой цепочке, и перстень к нему, и серьги, их когда–нибудь повесишь.

Перед зеркалом Марина восхищенно поцокала языком:

— Как кулон тебе идет! И камни гармонируют с цветом глаз, это лазуриты. Моя мама часто говорила, наверно, имея в виду себя или моего будущего жениха. «Всегда думай о вкусах дамы, когда даришь подарки. Если имеешь дело со скромной, образованной женщиной, подари ей что–нибудь из роскоши. Брошки, кольца, серьги подбирай под цвет глаз, а платья, шубки, манто, шарфы под цвет волос. Женщин с одним тоном глаз и волос одевать проще и к тому же дешевле».

* * *

Кирпичный гараж на окраине города, на железной двери замок с секретом. Как только Александра прикоснулась к красавцу «мерсу», как тут же сработало противоугонное устройство, про которое Марина забыла. Завыла сирена, в салоне всполошенно заполыхала мигалка. В проеме двери возник запыхавшийся толстый мужик в панаме, но узнав хозяйку, приветственно помахал ручищей.

Сжав руль, широко раздутыми ноздрями Александра жадно втянула аромат салона, пахнувшего кожей обивки кресел. Марина радостно улыбалась: ей так повезло, новая подруга классно водит машину, и дерётся, как чемпион! На ней тугие белые джинсы, ярко–красная майка на бретельках, в вырезе виднелось начало груди, в ушах большие бронзовые серьги. Ее красная майка и темные пушистые волосы точно светились. Обтекаемый черный «мерс» шел плавно, повинуясь малейшему движению руки. Александра вдруг вспомнила актрису, и сразу защемило в груди.

Обгоняя тяжелые грузовики и легковушки, они вырвались за пределы города. Если б не плохая дорога, можно было выжать и двести км. На спинку кресла откинув голову, матовыми веками прикрыв глаза, Марина наслаждалась поездкой. Когда замелькали колхозные постройки, она спросила:

— А куда мы едем?

— Так, в одно место… я там шесть лет не была, хотелось бы взглянуть.

— У тебя там родственники?

— Почти!..

Марину поразил мгновенный белый, хищный оскал, моментально изменивший выражение лица подруги. Но она уже любила её… Незнакомая серьёзность легла на её губы. Инстинктивно Марина чуяла, какие разрушительные силы таились в глубине натуры подруги, и это больше всего притягивало, как всякая страшная тайна. Уединенные места — не в лесу, и не где ещё, а там, где душа встречается с судьбой, и несколько мгновений дышит воздухом, которым дышать не смог никто другой… Александра же смотрела на Марину с небрежной жестокостью. Так смотрит мужчина, проникая взглядом в душу другого в поисках поддержки, мужественного участья…

Вскоре они влетели в зеленый городок, промчались под железнодорожным мостом–переходом, с коим у Александры связаны самые страшные, мучительные воспоминания. На ее выпуклом лбу выступили капельки пота, неожиданно заныл позвоночник.

Возле магазина несколько мужиков из горлышек тянули бормотуху. Александра приказала подруге не выходить из машины. Такие роскошные легковушки в этих местах редкость, соберутся зеваки, начнут приставать.

…Вот тот дом, куда непременно скоро прибудет враг, если только уже не появился! Все оставалось таким же, как и шесть лет назад. Три высоких тополя, рядом сарай, крытый шифером, забор, огород. Чтоб не привлекать лишнего внимания, Александра быстро прошла мимо, отмечая каждую деталь, чтоб в темноте действовать наверняка…

* * *

Александра рисковала, оставшись ночевать у Марины. Но бабка, если ничего не случится, должна вернуться к вечеру следующего дня.

Поджав по себя ноги, хозяйка сидела на софе. Александра только что приняла ванну. Марина скреблась в дверь, просила впустить, чтоб потереть спинку, но Александра осталась непреклонной. Она без чулок, в длинном халате марининой матери.

Далеко заполночь шёл германский эротический фильм, балансирующий на грани порнографии. Марина переводила с немецкого. Александра с бокалом Кьянти лениво смотрела на экран. Белокурая и темноволосая девушки занимались любовью. И, как ни странно, это не казалось отталкивающим.

Глаза Марины разгорелись, грудь вздымалась, её очень занимали двое на экране, которые неплохо обходились без мужчин. Александра видела её взгляд, не искаженный притворством, будто в нём дышала её судьба. Она ощущала в себе рождение чувства, которое могло управлять темнейшим из сил инстинкта и подняться выше сладострастия. Для этого не требуется милосердия и справедливости. В физической привлекательности нет категорий. Здесь всё чисто субъективно. Любовь может быть вызвана какой–нибудь особенностью произношения, ямочкой на щеке, поворотом головы, жестом.

— Ты можешь меня поцеловать, как те… — вдруг шепотом попросила хозяйка, в глазах её ожидание и страх. Казалось, даже квартира приготовилась, утратив скромность помыслов. Расположенные в ней предметы вслушивались в то, что близилось извне…

Александра не удивилась этому, она начала догадываться, актриса тоже любила смотреть такие фильмы. К тому же в городе у неё была молоденькая подружка, которую Александра видела мельком. Ей самой захотелось ощутить полные губы Марины.

Александра погладила круглое, теплое колено подруги, кончиками пальцев провела по обнаженному бедру, с волнением ощутив шелковистость кожи. Марина ещё никого не любила, но это рано или поздно должно случиться. После случая в парке, её избранником уже не мог быть мужчина… В ней что–то, может быть уже навсегда, бесповоротно надломилось.

В полной власти Александры Марина лежала на животе, от затылка вниз по линии позвоночника сбегал темный пушок. Созерцая его, Александра вычленяла свои ощущения, оценивая их быстротечность, соизмеряя их очарование. Но в то же время она понимала, нельзя стремиться к цели с помощью второстепенных средств. Лаская Марину, она думала: почему их инаковость не охлаждает её, а, наоборот, возбуждает, может, она чует иной запах, пробивающийся из складок одежды…

— Какие у тебя сильные руки, но в то же время женственно красивые! — девушка один за другим брала в рот пальцы Александры и обсасывала их, как эскимо. — Почему ты не разденешься, я тоже хочу ощущать тебя всю, это несправедливо.

— Мне не хочется.

— Ты раздеваешься только перед мужчинами? — голос Марины дрожал, она страшилась услышать слово «да».

— Но это вполне естественно…

Александра намеренно говорила жестоко, чтоб в дальнейшем не было непредсказуемого в поведении подруги. Она понимала, как сейчас подруге больно. Такая любовь тяготила, Но в то же время приятно было видеть страдание красивой, богатой и образованной девушки. Из колонок музыкального цента лилась тихая, нежная мелодия, от музыки и прекрасного вина на душе Александры легко и свободно. Но в то же время она испытывала щемящее, немного грустное чувство, помешанное на вожделении. Рука её скользила по упругой груди девушки, спускаясь на плоский живот, пальцы зарывались в жесткие завитки, пахнувшие шампунем. Она знала то тайное место, от ласки которого когда–то дугой выгибалась актриса.

Нос у Марины вспотел, веки плотно сжаты, зубы стиснуты, щеки разрумянились… Вдруг, впервые за последние шесть лет, Александра почувствовала горячую тяжесть внизу живота, потрясшее давно забытым ощущением. Но вместе с всеобъемлющей радостью пришла горечь: только в таком состоянии, только в таком обличии и только с нравящейся ей женщиной, это может вновь повториться…

— Милая! — Марина губами прижалась к щеке подруги. — Я даже и не предполагала, что всё это может быть так необыкновенно хорошо. У тебя было много женщин, ты такая опытная? — Голос её дрожал, она не могла притворяться. Существование её, наконец, обрело смысл, а, значит, и счастье, найдя своё истинное призвание. С помощью самопожертвования она решила посвятить себя Александре, которую полюбила. Они были совершенные противоположности. Александра черства, жестока, уверена в себе, цинична. Она же сама нежность, слабость, легко поддающаяся влияниям. В Александре Марина нашло то, что ей всегда недоставало — уверенности. И изо всех сил цеплялась за неё. Или это запах мужественности, кою не могли заглушить французские духи.

— Была одна, — Александра сделала глоток вина из бокала, — но ведь она была ещё до тебя.

— Всё равно! — зло прикусила губу девушка. — Я её ненавижу!

— Да ладно, — помрачнела Александра, — ее теперь нет в живых. — Она широко зевнула, прикрыв рот ладонью. — Пора спать, мне рано вставать.

— Спать будем вместе! — радостно встрепенулась Марина.

— Нет! — слова прозвучали жестко, веско, и хозяйка поняла, бесполезно прекословить. Переполненная впечатлениями, теперь она долго не сомкнет глаз. Сейчас она точно знала, чего смутно хотела всё это время, как только начали вспухать колпачки грудей.

…Александра, как волчица, спала сторожко. Открыв глаза, в темноте она увидела лицо подруги, наклонившейся над ней. Громко прозвучала пощечина.

— Больше этого никогда не делай! — голос Александры точно хлыст.

Держась за горящую щеку, сгорбившись, Марина побрела к своей постели. Эту пощечину она приняла, как должное, как ещё одну ласку, пусть и жестокую… Теперь она в полной власти голубоглазой красавицы. Марина инстинктивно чуяла, что Александра не различает, где добро или зло. Сначала скажет что–то ласковое, потом сгибает ее точно доску…

ГЛАВА 6.

В светозащитных очках Александр сидел возле окна автобуса. Он не боялся, что кто–то может его узнать. По сути дела он уже давно выпал из окружающей его реальности.

Шурша шинами, автобус проскочил длинный дощатый мост на зеленых от водорослей сваях. Меж тополями и липами по обеим сторонам дороги тянулся белый шлейф пыли.

…Скрытый кудрями ивы, Александр следил за домом. Вот подруга врага с ведрами вышла на крыльцо. Хотя женщина шибко раздалась вширь, миловидное лицо по–прежнему свежее и загорелое. По выражению лица, настроению, выказываемому каждым движением пышного тела, он пытался определить — есть ли в доме мужчина? Интуиция подсказала: есть! Оставалось только дождаться, когда враг выйдет на крыльцо погреться на солнце. А вот и он!..

Александр столько лет желал насладиться ужасом в глазах врага, но теперь глядел на него спокойно, даже равнодушно… Пестрый от наколок Беспалый лениво курил. После тюряги он блаженствовал. Александр накажет его не столько за своё страдание, сколько за предательство! Враг сейчас думает, что он хозяин своей жизни, но он раб обстоятельств, и об это даже не догадывается. Он, видимо, считает, что его человеческое существование лежит на уровне свободы, но он уже принадлежал к тем, кто находится на механическом уровне, где события происходят согласно законам больших чисел. То, что он скоро посчитает случайным и несуразным, обусловлено самой сутью мира…

К сидящему на крыльце Беспалому вдруг подошёл парень в варенках и майке с яркой надписью «Босс». Они принялись о чём–то оживленно и громко толковать, размахивая руками. Александр уловил слово «Васёк», которое и завершило уже составленный в уме будущий план действий…

На автобусной остановке он взял такси. Вчера утром Марина открыла ящик секретера, в нём лежали две пачки по пять тысяч долларов. Если б тогда он захотел, она бы отдала всё, но он взял лишь триста баксов.

Сняв очки, закрыв глаза, Александр погрузился в воспоминания…

* * *

С Беспалым (у него на левой руке оттяпан мизинец) Александра свёл случай в ресторане вокзала. Деньги от проданной машины Актрисы кончились. Беспалый уговорил смотаться в один городишко, где жила его маруха, работавшая бухгалтером на молокозаводе. Деньги перед выдачей зарплаты привозили вечером, запирали в несгораемом ящике на втором этаже здания. Внизу дежурил охранник. После смерти Актрисы у Александра не было желания подыскивать очередную жертву, и он принял предложение.

…Они порознь появились в городе. Беспалый дал адресок. Отец и дочь жили в своём доме, обнесённом высоким забором. Людмила в первую же ночь пришла к нему. Кожа у нее молочно–белая, глаза серые, волосы рыжеватые. Она ему нравилась, хотя была холодновата в постели. В ней чувственность была придавлена грехом кровосмешения… Об этом он догадался потом, в затворничестве научившись размышлять и анализировать. К открытию его подтолкнули внезапные вспышки злобы девушки на отца. Мать её несколько лет назад умерла от рака.

Беспалый со слов подруги знал, когда охранник на время оставляет свой пост. А тридцати минут для осуществления задуманного предприятия достаточно.

Четвертый час ночи, самый сон. Окно на втором этаже бухгалтер не заперла на шпингалеты, а прихватила лишь скотчем. Александр на стрёме, в случае опасности кинет камешек в окно. Двадцати минут хватило Беспалому, чтоб перепилить дужку замка на несгораемом ящике…

Когда они поднялись на мост над железнодорожным полотном, подельник предложил передохнуть. Открыв сумку, показал толстые пачки рублей, при этом его руки заметно дрожали… Довольный, облокотившись о перила, Александр посмотрел вниз, где на стрелке рдел рубин сигнального фонаря. Он не успел среагировать, когда Беспалый, схватив его за ноги, перекинул через перила.

Когда путевые рабочие подобрали Александра, через три минуты по этому пути промчал скорый поезд. В одно мгновение жизнь его резко изменилась. Но он не выдал Беспалого. Пронюхав, что подельник остался жив, тот послал к нему свою маруху. Очень скоро Беспалого «замели», но погорел он на совсем другом, мелочёвке. Хотел лечь на дно в лагере, украв в магазине совершенную ерунду. Так как он уже имел одну ходку, ему неожиданно воткнули шестерик, намотав на всю катушку.

Маруха за молчание предложила шестьдесят процентов от украденной суммы. Александр согласился, тогда он не знал, что ждёт его впереди… Думал, что скоро выкарабкается. Неожиданно случилась гайдаровская реформа, и денежки в схоронке Беспалого превратились в прах. Вот тогда–то и родилась ненависть. Вскоре бабка увезла его из больницы чужого города. Беспалый уверен, что с такой травмой он не выживет. О подельнике ничего не знает. Встретились в привокзальном кабаке, немного посидели за столиком, а через три дня пошли на дело. Были вместе всего пару часов…

* * *

Вечером тряпкой он обмотал килограммовую гантель, опасаясь, что ремень женской сумочки может не выдержать. Мешковатые джинсы, свитер до самых колен скрывали фигуру…

Марина кошечкой сразу стала ласкаться, но холодный тон подруги и весь её вид охладили пыл. Александра заставила Марину одеться как можно ярче, чтоб ослепить гаишников, ежели вдруг остановят.

Выехали в десять часов вчера. Как и предполагала Александра, на середине пути их остановил здоровенный патрульный со светящимся жезлом и белой портупее. На обочине застыл коробок ПМГ с мигалкой.

Пока хмурый инспектор рассматривал права Александры, кокетливо играя голосом, Марина не давала ему сосредоточиться. В коротенькой юбочке, в колготках с лайкой, в переливающейся в свете фар блузке она была неотразима. Вправленные в золото, в мочках ушей кроваво горели рубины. Патрульный был растерян, ведь нарушение налицо, у белокурой шоферки не было доверенности на право вождение машиной, хотя технический паспорт в порядке.

— Да, — сочувственно вздохнула Марина, — тяжелая у вас работа. Стой себе всю ночь на холоде, ветру! Думаю, вот это вас согреет… — Заговорщицки подмигнув, в лапу сержанта она сунула пятидесятидолларовую бумажку. В одно мгновение банкнота исчезла в кармане инспектора.

* * *

Приученная, в этот раз Марина, не задавая вопросов, осталась ждать в машине. С потушенными фарами, та замерла на окраине спящего города, замаскированная кустами черемухи.

…Александр перемахнул через забор. В сарае хрюкал поросёнок, изредка спросонья подавали голос куры, у соседей, хрипя от злобы, рвался с цепи пёс. Ночь, хоть выколи глаза! Как будто подарена самим дьяволом для осуществления задуманного…

Костяшками пальцев ночной гость постучал в окно. Выждал и опять громыхнул. Меж раздвинутыми занавесками смутно отметилось лицо хозяина. Александра невозможно узнать, длинный козырёк бейсболки тенью закрывал пол–лица. Изменив голос, он просипел: «Слышь, Беспалый, Васёк требует, чтоб срочно топал к нему, дело важное!..» За окном громко выматерился враг, коленом ударившись обо что–то. Александр угадал, с Васьком (видать, кореш по зоне) у Беспалого были кой–какие важные дела, а иначе послал бы он неурочного посланца куда–нибудь подальше… Да завалился бы опять в постель, нагретую пышной подругой.

В молчаливом худощавом парне в бейсболке, надвинутой по самые глаза, конечно же, он не узнал своего «крестника». Мертвых не узнают… Когда бабка приехал за ним, врачи не хотели отдавать, твердо считая -— жить ему не больше двух недель.

Поравнявшись с сараем, Александр пропустил Беспалого на шаг вперед, и ударил по затылку гантелью. Подхватив обмякшее тело, быстро затащил в строение.

На загаженном курами полу, не приходя в сознание, оглушенный тяжело дышал, кровь пузырилась на губах, тоненькими струйками вытекала из ушей. Вот, наконец, враг под его ногами, которого шесть мучительных лет он страстно хотел увидать! Но сейчас Александр не испытывал никаких чувств, всё слишком просто вышло. Он не стал ждать, когда враг очнётся и увидит его лицо, теперь Александр решил его не убивать.

Лезвием ножа разжав зубы, тряпкой, найденной в сарае, заткнул рот раненому и перевернул на живот. Задрав рубашку и майку, обнажил позвоночник. Кончик лезвия пружинного ножа поставив на тот же позвонок, который шесть лет назад был поврежден у него самого, ладонью Александр сильно ударил по рукоятке. Узкий гибкий клинок с хрустом вошёл меж позвонками. Выдернув нож из раны, мститель отпрыгнул в сторону, чтоб не обрызгало кровью.

Очнувшись от страшной боли, связанными руками несчастный заелозил в курином помёте. В свете фонарика Александр с удовольствием отметил, что ноги врага неподвижны. Если сегодняшней ночью не окочурится, в больничке долго ему плавать в собственном дерьме, полюбив смерть, как избавителя от всего и вся… Прижимаясь к заборам, Александр бесшумно скользил к машине. В душе вдруг образовалась пустота, которая появляется всегда, когда добиваешься того, к чему так долго стремишься. Самое страшное в жизни не заботы, ни бедность, ни горе, не болезни, даже не смерть, а скука. Лишившись ненависти, а значит, и цели, Александр сейчас испытывал скуку.

* * *

Марина почувствовала какую–то резкую перемену в подруге, веяло от неё чем–то враждебным, которое не могли заглушить даже французские духи. От Александры пахло кровью, это страшило, но в то же время странным образом притягивало… Может, это от редко встречавшейся у женщин такой силы жестокости. В глазах Александры сквозило то, что, наверно, и у библейского змия, соблазнявшего Адама и Еву. Меж ними были несколько прозрачных слов, в которых тайна, как солнце сквозь влажный туман. Один шаг — и нет черты, и тайна становится жизнью. Но Александра не делала этого шага. Она знала, открытие истины столь же опасно, как открытие новой земли.

Не доезжая поста ГАИ, Александра свернула на проселочную дорогу, рискуя на полпути застрять в колдобине.

* * *

В эту ночь Александр впервые спал спокойно, без выматывающего его почти шесть лет отвратного сновидения. Он пьет прозрачную воду из ведра, на дне которого лежит колбасина человеческого кала… В снах он был проницателен, более глубок, подлинен, поскольку погружался в себя целиком. Иногда сны оказывались прозрением, жестоким прозрением. Этот же сон был ослепительно ясен и четок. Он понял, что этот сон не случаен, надо что–то сделать такое, чтоб навсегда избавиться от отвратительного, мучительного сновидения. Теперь же, утолив свою ненависть, он убрал из ведра дерьмо…

ГЛАВА 7.

Центральный рынок оглушил его толчеей, шумом, ослепил изобилием товаров. Александр затылком вдруг ощутил чей–то пристальный взгляд… Медленно, очень медленно он повернул голову. Та девица из гостиничного туалета, стоя воле прилавка крытого павильона, с нескрываемым интересом и удивлением рассматривала его. Узбек с иссиня–черными волосами, с коричневым, как бы закопченным лицом, скаля белые зубы, в её сумку высыпал чашку черешни. Александр мог бы раствориться в толпе, и эта девица вскоре забыла бы о нём. Но он повернул, скучающе — лениво задел девушку плечом.

— Может, где–то раньше встречались?

Девица от неожиданности захлопала ресницами. Когда она моргала, глаза её были похожи на пауков, которые дергали лапками — такими длинными и черными от туши были ресницы. От толсто наложенной помады губы казались кровоточащей раной. Уж очень красив этот светловолосый парень со знакомым холодным взглядом голубых глаз. Таинственность всегда открывает дверь надежды…

Шла она очень быстро, точно опасалась погони. Александр догадывался, почему так она спешила: два килограмма черешни стоили много меньше, нежели она заплатила…

— У тебя случайно сестры нет?

— Есть.

— Ну конечно! — обрадовалась девушка. — А я‑то думала, откуда такое знакомое лицо! Ты копия сестры, только вот волосы у нее темные.

— Мы двойняшки.

У выхода из рынка они поймали такси.

* * *

В районе Белявщины за высоким дощатым забором добротный кирпичный дом, окруженный садом. На цепи яростно хрипел здоровенный пёс. Отличное, укромное место!..

Яну восхищал гибкий парень с кошачьими, вкрадчивыми движениями и неотразимыми глазами. Не хамил, а чинно сидел за столом, сплевывая косточки черешен в тарелку, пока она готовила «косяк». Марихуаной, перемешанной с табаком, набивала пустую гильзу беломорины. От травки он отказался.

Сладковатый, сизый дымок поплыл по комнате. После нескольких глубоких затяжек девушка откинулась на спинку стула. Она сделалась раскрепощенной, приятно расслабленной, в лёгких чувствуя травянистую сладкую теплоту. От нового знакомого шли позитивные вибрации, успокаивающие ее.

Александр вспомнил соседского пацана, тот выбрил себе затылок и втирал туда синтетический клей, чтоб дурман быстрее впитался в мозг. Наверное, алкоголь и наркота — это неосознанное стремление людей вернуть утраченное блаженство рая, откуда были изгнаны их прародители, Адам и Ева.

Удовлетворение чувственных наслаждений человеку обходится дороже, чем удовлетворение духовных.

Рядом с настежь открытым окном благоухал большой куст чайных роз, веяло горьковатым ароматом листвы деревьев, прохладой, свежестью. Райское место в сравнение с его клетушкой, за окном которой, кроме бетона, пыли, машин — ничего.

— Выпить хочешь? Нет! А этого? — двусмысленно усмехнулась девушка, ладонью правой руки хлопнув по кулаку — левой. — И этого не надо! Тогда зачем пришёл?

— Так, от нечего делать, — усмехнулся Александр, глядя в сад.

— А здесь, парнишечка, о–о–очень опасно, может нарисоваться один весьма крутой мужик, он тебе уши оторвёт.

— Ничего, — стальной блеск зажёгся в глазах гостя, — глядишь, познакомлюсь с твоим центровым (1 — сноски в конце эпизода. Ред.), может, найдем с ним общий язык.

— Ха–ха–ха! — зашлась девушка, каштановая, спутанная грива перевесилась через спинку стула. — Он только с зеленью (2) находит общий язык, которую выколачивает из таких, как я, дур. От тебя же только мокрое место останется, уходи, потом снова встретимся!

«Это уже кое–что…» — подумал Александр.

— И никто этого козла не замочит, как он мне опостылел! А ты бы смог? — зеленые круглые глаза с характерным стекловидным блеском тяжело смотрели на него. — Я бы тебе хорошо заплатила, правда не сейчас, попозже… У нас одна, там в Минске, наняла по дешевке бомжа, чтоб кокнул её бабку, мешала на дому принимать клиентов. Всего сто баксов выложила. Тот погорел, дали ему «вышку», а ей червонец. А всё жлобство, профи сделал бы чисто… Бабку бы унесло ветром (2), и всё шито–крыто.

— А сколько бы ты дала? — подыграл ей Александр, пройдясь по спаленке, где кроме кровати, прикрытой желтым шелковым покрывалом, стояло два стула, стол и розовый торшер в углу. Стены оклеены голубоватыми обоями с красно–золотыми узорами. На полу цветные, домотанные коврики.

— Дом продала бы, пять тысяч баксов наскребла бы… Эта паскуда столько моей кровушки попил! Всё забирает, оставляя лишь на жратву и травку, а если не дашь… — Она задрала кофточку, на животе темнели кровоподтеки. — Морду не портит, это товар, старается, где не видно.

Александр внимательно слушал, особенно не веря в ее просьбу, под кайфом и не то брякнешь. Во дворе, скрежеща кольцом по натянутой проволоке, забесновался пёс.

— А вот и он, собственной персоной! Спрячься за дверцу шкафа…

Распахнутая дверца прикрывала угол, где стояли туфли, валялся комок несвежего нижнего белья, свешивались черные чулки с порванными пятками.

Под ногами вошедшего заныли половицы. Под мощным телом затрещал стул, резко потянуло потом, пивом, табаком и гнилью кариозных зубов. Обтянутая спортивной курткой спина, точно шкаф, на стриженный сизоватый затылок набегали толстые складки.

Александр всегда презирал таких типов — они рабы своих мышц, но не интеллекта. Каждая личность есть временное соединение материалов, позаимствованное из внешней среды. Если это так, то этот хмырь явно позаимствован из среды помойки…

— Зачем пришёл?.. Ведь недавно получил свои сто пятьдесят!

— Ха, — прохрипел вымогатель, — да эти баксы ты за ночь заработаешь! А кто тебя на чучмеков навёл? Сколько с них взяла?

— Нет у меня ничего! — оскалилась девушка. — У меня после не было клиентов. — После долгого страха она осмелела.

— Ты мне тут не опрокидывай (3), ишь, стерва, крученой (4) стала! Я же видел, как ты с чернозадыми сама договаривалась. А может тебе кругосветку (5) устроить? Сначала я, потом и вся команда, из города всё равно не успеешь смыться, они враз тебе разворотят «тигриный глаз».

Александра передернуло, этот вид секса ему и раньше был отвратителен. В кармане джинсов он нашарил стальные колечки, надел на пальцы правой руки. Движенья его аккуратны и четки…

— А ежели, фуфло, и это не подействует, придётся тебя отправить в Сочи (7). Кто тебя, наркоманку, кинется искать? Вон и сейчас пыхаешь (8)! — перебитым носом он шумно втянул воздух, пропитанный запахом марихуаны. — Давай, отстёгивай от своей заначки.

— Я же сказала, последние баксы отдала за травку!

Жорик лапищей обхватил её бледное лицо с неестественно расширенными зрачками, и кинул на кровать. Перевернув вниз лицом, задрал юбку. Порванные трусики упали на пол. Придавленная клешней бандита, суча ногами, девушка мычала в шелковое покрывало.

Александр бесшумно подобрался сзади. Из глаз его исчезло какое–либо выражение, зрачки заледенели. Удар был страшен… Обмякнув, Жорик лицом уткнулся в шею хозяйки, струйки крови вытекали из ноздрей. Сбросив грузное тело на пол, на шею оглушенного верзилы Александр накинул удавку из чулка. Сев на спину, стал затягивать петлю. Очнувшись перед смертью, хрипя, громила руками пытался достать неизвестного наездника, ногами в кучу сбивая коврики.

Александр перевернул труп: страшное, багровое лицо с выпученными глазами, из черного, прокушенного языка сочилась кровь. Сидя на кровати, девушка с ужасом смотрела на мертвеца. Чужая кровь ярко выделялась на ее белом лице. С трудом разлепив разбитые губы, она пролепетала одеревеневшим языком:

— У тебя что, шифер съехал (9)? Я же не этого хотела. Ты же его кокнул!..

— Конечно, тебе бы хотелось, чтоб он мирно усоп в своей постельке от разрыва сердца! — злая ирония, как шелк сквозь оберточную бумагу, сверкнула в сузившихся глазах Александра. — Но таких препаратов у меня нет, тебе надобно было в киллеры нанимать кэгэбиста или цэрэушника! К тому же эта чайка (10) давно мечтала получить по чайнику (11). — Шуляк перешёл на блатной сленг, может, нужный в данный момент. — Ещё немного, и твой сутенер повредил бы твою белоснежную задницу, а я это шибко не люблю, особенно в моём присутствии. После долгой отсидки в зоне, у таких что–то резко меняется в психике. Весь их сексуальный интерес смещается к анальному… Говоришь, по сто сорок шестой, часть вторая, он торчал у «хозяина». Тогда кто его, гопника (12), будет искать? Ну, а шестёрки, что кормятся возле него, не в счёт.

— Ты вправду хотел меня защитить? — девушка, старалась не глядеть на труп. Кроме любви, есть лишь подлинное чувство — это страх смерти…

— Ну конечно! — как ни в чём не бывало улыбнулся он, хотя пришил Жорика совсем по другой причине. Яна с невольным уважением и испугом таращила глаза на Александра. Теперь он не только красивый парень… Она боялась думать об убитом, карманы которого уже успел обшарить Александр.

На столе лежали бумажник, документы и связка ключей с оригинальным брелком в виде рогатого чертика, корчащего рожицы. Но главное, из–за пояса бандита Александр вытащил пистолет Макарова с полной обоймой. С неожиданным волнением и удовольствием ладонью он ощутил рифленую рукоятку. Вот чего ему всегда недоставало! В бумажнике оказалось около тысячи долларов, двести дойч–марок и пять лимонов «зайцев» стотысячными купюрами.

— Жадность фраера губит! — Александр деньги сунул в свой карман. — Думаешь, ему позарез нужны были твои «бабки»? Он хотел тебя запугать до посинения, превратить в зомби.

Девушка дрожащими руками набивала «косяк» — в сутки она их выкуривала три, четыре. Все больше и больше ее удивлял этот хрупкий на вид парень, вдруг ставший незаменимым, чуть ли не хозяином.

После нескольких затяжек она развеселилась. Одна из самых притягательных и приятных свойств марихуаны — недавнее мрачное вдруг становится незначительным, просто смешным. Смеяться можно над чем угодно, достаточно перевести взгляд с предмета на предмет. Буквально все было комичным, даже вот этот труп, завернутый в половики, чтоб поменьше воняло…

К травке ее приучила сорокалетняя подруга в Минске. Марихуана снимала зажатость. Настойчивым, грубым, порою отталкивающим ласкам клиентов она противопоставляла ленивое, текучее состояние, когда секс уже не ассоциировался с несколько тошнотворным, внутренним напряжением. Она уже не твердила в уме: «Кончай! Кончай!». В ее распоряжении теперь была томность. Марихуана лишала секс значительности, превращая его из безрадостной обязанности в комедию.

Александр сел на постель, Она потянулась к нему, он не отстранился, но и не сделал попытки приласкать ее.

— Ты не хочешь?

Александр пожал плечами.

— Ты случаем, не из этих…

— Нет, не голубой, просто в данное время импотент, — рассеянно усмехнулся он. Сказал таким тоном, как будто речь шла о близорукости. Не веря, девушка округлила, глаза, и звонко расхохоталась.

— Когда у мужика есть хоть один палец, он уже не импотент! Кстати, есть такой эликсирчик, сладенький такой, как сироп, в Штатах производят, говорят, прилично стоит. Один из моих клиентов пользовался, дрын его, точно железный…

— После займемся эликсиром, но прежде надо избавиться… — кивнул он головой в сторону убитого.

Неожиданно Яна лязгнула зубами, глаза ее испуганно заблестели. После недавней трехдневной оргии, травки, возлияний с торговцами–южанами у нее начался физиологический откат. Лицо покрылось ледяной испариной. Он укутал ее шерстяным пледом. Александр знал, какая тяжелая и опасная у нее профессия, точно у шахтера. Проститутки обречены быть жертвами, о них никто никогда не заплачет, век их короток. Жить долго и жить весело две разные вещи…

______________________________

1) центровой — лучший в бандгруппе

2) зелень — доллары

3) унесло ветром — сбросили с балкона

4) опрокидывать — врать

5) крученая — хитрая

6) кругосветка — орально–анальный секс.

7) отправить в Сочи — ликвидировать

8) пыхать — курить анашу

9) шифер съехал — сошёл с ума

10) чайка — никчемный человек

11) чайник — череп

12) гопник — отбывавший срок за разбой

* * *

Сарай, крытый шифером, утонул в кустах крапивы, крыжовника, смородины. Рычащий пёс скрежетал кольцом цепи по длинной проволоке, натянутой вдоль забора. Через окно они вытащили неимоверно тяжелое тело. Приминая траву, на одеяле потащили к сараю. Ночные звуки приглушены листвой и ветвями. Неподалеку возводился коттедж какого–то «нового» белоруса, строительство не прекращалось даже ночью.

Девушка на стрёме в кустах возле забора. Китайский фонарик укрепив на стене, Шуляк от разного хлама очищал угол сарая. Тут и рама от велика, изгрызенная мышами ивовая корзина, покоробленные старые туфли, изодранные колготки, чайник без носика и многое другое. Застарелый куриный помет аммиаком шибал в ноздри.

Верхний слой — пласт куриного помета и перегоревшего свиного навоза. Потом грунт пошел тяжелее — перепутанные сухие древесные корни, глина, галька. От непривычки на ладонях вспухли белесые волдыри. Яма должна быть достаточно глубока, чтоб никто никогда не догадался, что здесь спрятан мертвяк. Одежду с Жорика он снял, ее придется отдельно уничтожить. Он даже не позарился на прекрасные швейцарские часы «Омега».

Когда он по грудь вгрызся в грунт, Яна принесла термос горячего кофе и бутерброды с сыром. Она принялась отгребать землю от краев ямы. Работали они молча, чувствуя особую важность момента. Смерть, находящаяся рядом, заставляла сосредоточиться на одном.

К четырем часам утра труп был засыпан гашеной известью и землей. Сверху опять лёг хлам и разное старье, что до самой смерти всегда сопровождает человека.

Лицо Яны приняло удовлетворенное выражение. Умение приспосабливаться у женщин в крови, наверное, в этом их источник земного комфорта и тайного раздражения. Наконец, она избавилась от рабской зависимости и страха! Теперь в ее планах, поскорее продать дом вместе с садом, и навсегда отчалить в Минск. Продать неожиданно свалившееся на неё наследство, оставленное умершей тёткой. До неё пока не дошло, наоборот, надо непременно, хотя бы лет пять, пожить рядом с тайной могилой. Смерть больше всего не выносит, когда к ней относятся без почтения. Понять смерти можно лишь изнутри, отсюда она непостижима… Могила — это мистический тайник, единственная твердая точка в зыбучей субстанции жизни. Точка, где обрывается любое стремление, где не найти ответов на мучающие вопросы. Здесь теряет смысл знание, добытое ценой страшных жертв. И уже непонятно, кто в этом мире счастлив и ради чего стоит жить…

Пузыри на ладонях гробокопателя лопнули, но он и вида не подавал, что ему больно. В нем давно уже развился стоицизм: боль, несчастья, лишения он переносил с внешне безразличным видом. Отсюда у него выработалось безразличие по отношению к тому, что воздействует на чувствительность. Острое чувство человечности всегда приносит боль, и от него он избавился навсегда.

«Жизнь человека может начаться и кончиться где попало, поэтому на соблюдение какой–то очередности рассчитывать не приходится…», — все это пришло на ум, когда он бросил последнюю лопату земли на могилу.

* * *

На ладонях Шуляка, смазанных йодом и тетрациклиновой мазью, марлевые тампоны, приклеенные лейкопластырем. Бледные от бессонницы они молча сидели за столом, пока объединенные лишь одним — смертью. Преступление порою сближает сильнее, нежели общие интересы…

После «косяка» у девушки зверский аппетит. Она совала в рот всё, что стояло и лежало на столе — ломти хлеба, холодную вареную картошку, соленое сало, редиску, зеленый лук. Сосредоточенно жуя, Александр молчал. Яна отметила, что с ним можно молчать, не испытывая страха, что нечего сказать.

— Только честно, ради меня его кокнул? Ведь твоё дело сторона…

Шуляк молча кивнул головой, хотя первопричина была иной… О том давнем случае ему до сих пор не хочется вспоминать. Но прошлое всегда засасывает в себя, как болото…

* * *

После Адлера и Тамары судьба занесла его в Прибалтику, в Таллинн. На улицах, кроме русской, звучала незнакомая певучая речь. К небу тянулись остроконечные шпили протестантских церквей и круглые купола православных храмов. Деньги за Тамарины драгоценности, которые он толкнул по дешевке на рынке, быстро кончились. На голодный желудок не слишком восхищала старина серых, выщербленных камней Вышгорода, не поражал величественный замок Томпеа на холмах.

На Ратушной площади он забрел в кафе в надежде с кем–нибудь познакомиться. Денег у него лишь на пирожное и чашку кофе. Стены обшиты отполированными досками, и ни единого окна — подвал.

С соседнего столика на него поглядывали две женщины средних лет: яркая полная блондинка и подтянутая брюнетка с длинными волосами. Одеты они элегантно, с тем отличимым прибалтийским шармом. Руки блондинки унизаны бриллиантовыми кольцами. Она улыбнулась красавцу–юноше, вроде бы нейтрально, но в то же время призывно… Он ответил улыбкой. Блондинка приглашающее махнула белой холеной рукой, и бросила несколько слов, которые он помнит до сих пор — «Туля сия, палум!» (иди сюда, пожалуйста). Александр, словно извиняясь, пожал плечами. Блондинка перешла на русский с приятным акцентом.

В ее бледно–голубых глазах, кроме интереса, он уловил хищность кошки, скрадывающую добычу… Брюнетка сразу же поднялась, легонько пожала руку Александра, в ее прощальной улыбке он почувствовал тайну…

После рюмки вкусного ликера на душе Александра посветлело, жизнь снова приобрела определенность. От второй рюмки он отказался. Блондинка удивилась. В его возрасте парни уже вовсю хлещут пиво, да и кое–что покрепче. Женская ладонь легла на его руку, он ощутил её мягкость и сухость, отчего почувствовал возбуждение, окрашенное азартом охотника. Он вышел на добычу! Но очень скоро горько убедится, как глубоко заблуждался на этот счет. С Эрной на её «Вольво» он покатил к ней.

Старинный особняк под красной черепичной крышей, стены метровой толщины из тесанного темно — серого камня. Ни единый звук не проникал снаружи. Внутренняя отделка самая современная. Комнаты обставлены роскошной мебелью, среди которой хозяйка казалась располневшим белым лебедем. В любви Эрна оказалась намного опытнее и изощреннее Тамары…

* * *

Александр очнулся в темном подвале, наручником прикованный к крюку на бетонной стене. Левая рука оставалась свободной. В пятнадцать лет он возомнил, что может всё, и никто ему не страшен. Но, оказывается, и на охотников есть более хитрые, коварные звери…

Тусклая лампочка под низким потолком освещала центр подвала, по углам сгущая тени. В метрах трёх, тоже в наручнике, на раскладушке лежал блондин, ровесник Александра. В голубых глазах крайнее отчаяние и тоска, веки краснели от недавних слёз. На бледном лице возле носа были рассыпаны веснушки.

— Где я? — боль раскалывала череп Александра. Видимо, толстая сука что–то подсыпала в вино.

— Сейчас придет большой, страшный мужик, — с акцентом тихо проронил товарищ по несчастью, — сам узнаешь… — Рыдания перехватили его горло, она забормотал что–то на своём языке, забыв об Александре.

— Может тебе сиську дать! — резко оборвал его Сашка. — Говори, что знаешь!

— Я почти ничего не знаю, — кончил рыдать эстонец, — я случайно попал на квартиру одной женщины…

— Полной блондинки сорока лет с бриллиантовыми кольцами на руках? — продолжил Сашка.

— Да, — уныло кивнул товарищ по несчастью, — а потом очнулся в этом подвале. Здесь я уже три дня и три ночи. Этот гад, что меня… сказал, что скоро переправят в Швецию, а оттуда, кажется на Ближний восток.

Сашка всё понял, льдом окатило сердце, потом она сжалось от боли. Так, наверное, чувствует себя волк, попавший в капкан. Он заскрипел зубами.

— Ну, а тот, когда тебя… он отмыкал наручник?

— Да! Такой громадный… с волосатыми ручищами… был уверен, что я не смогу вырваться…

«Это уже кое–что!» — обрадовался Сашка.

Заскрежетали железные двери. Озноб пробежал по позвоночнику. Такое с Сашкой случалось и раньше, когда на татами он видел сильного противника, его стерегущий, оценивающий взгляд.

Сумрачный детина с черной щетиной на сильно развитом подбородке и скулах, с головой, как бы вросшей в плечи, остановился перед Сашкой. Резиновой дубинкой, залитой внутри свинцом, он постукивал по ладони левой руки. В желтых медвежьих глазах горел хищный, голодный огонёк…

— Ах, какой красавчик! — похотливо осклабился охранник, жесткой ладонью проведя по нежной щеке пленника. — Жалко арабам отдавать такую целину. — Он хрипло рассмеялся, обдав Сашку волной перегара, смешанного с никотином. Звериной мощью веяло от его кряжистой фигуры. Эстонец съежился на раскладушке, от ужаса смежив веки. Преодолев отвращение, плотно сцепив челюсти, Сашка выжидал. Ужас и ненависть слились в такое мощное чувство, казалось, сердце вот–вот выскочит из грудной клетки. Громила лапой провёл по его бедрам, крепко сжав ягодицы. Ярче вспыхнули глазки под узким в складках лбу.

— Будешь царапаться, брыкаться, получишь по кумполу! — предупредил охранник, ключиком отмыкая замок наручника. Сквозь спутанные волосы наблюдая за врагом, Сашка растирал затекшую руку. Он примерялся к болевым точкам противника, по которым должны быть нанесены молниеносные удары. Охранник слишком силен, поэтому всё должно произойти точно и мгновенно.

Детина не успел расстегнуть ремень, как удар в пах согнул его вдвое. Тут же последовал молниеносный мощный удар в височную часть черепа. Потеряв сознание, бандит рухнул на пол, не успев понять, что с ним произошло. Отбросив раскладушку, на его кисти Сашка защелкнул наручник. Потом он освободил товарища по несчастью, удивленно взиравшего на происходящее. Охранник, прислоненный к стене, теперь был прикован к обоим крюкам. С его силой одна скоба могла бы и не выдержать.

Не обращая внимания на эстонца, Сашка ждал, когда очнётся пленник. Наконец, голова его приподнялась, мутные глаза непонимающе обвели подвал, остановились на Сашке. Бандит дёрнулся, пытаясь освободиться. Сашка злорадно рассмеялся.

— Такое, дядя, иногда случается в мире, когда жертва и хищник меняются местами… Теперь я тебя буду трахать! — С размаху он саданул дубинкой по плечу громилы, тот взвыл от боли. — Опробую тебя перед отправкой туда. — Концом дубинки бывший пленник показал на выщербленный бетонный пол. Даже дикая боль в плече не смогла в глазах охранника стереть выражение крайнего удивления. Хиляк, которого можно плевком сбить с ног, отключил его, как какого–то дешевого фраера!

— Отсюда как выбраться? — Дубинка опустилась на другое плечо прикованного.

— О–ё–ёй!.. — неожиданно тонко завыл пленник, каблуками ботинок десантника елозя по бетону. — По лестнице… наверх… там дверь, она ведёт на кухню… О–ё–ёй, мать твою!

— Кто сейчас в доме?

— Одна хозяйка.

— Что делает?

— Ждёт гостей, они придут с документами на вас. После на пароме переправят вас в Швецию…

— Задавать вопросы уже не было смысла… Свеженькие, беленькие голубоглазые мальчики не меньше котируются свеженьких, беленьких девочек. Совсем недавно он испытывал такую безысходность, такое отчаяние, такой леденящий ужас… Что может быть страшнее и позорнее участи сексуального раба! Ярость жарким, багровым туманом заволокла глаза. Он обрушил дубинку на голову врага, услышав хруст кости. Кровь обрызгала стену, голова пленника безжизненно упала на грудь.

— Ты же его убил! — пролепетал паренек.

— Ты, давай, сматывайся, а я ещё с этой жирной сукой разберусь! — Сашка о камуфляжные брюки охранника вытер окровавленную дубинку.

По узкой лестнице, слабо освещенной лампочкой, они поднялись наверх, попав в просторную кухню, обложенную голубоватым кафелем. Сверкали надраенные кастрюли, ножи, дорогая посуда, жужжал большой холодильник.

Эрна в знакомой Сашке спальне сидела перед большим зеркалом. Она только что нанесла лак на ногти левой руки, и махала ею в воздухе, чтоб быстрее просохло. Красивое лицо с чувственным ртом исказила гримаса удивления и страха. Быстро взяв себя в руки, как будто ничего не случилось, она обворожительно улыбнулась отражению бывшего пленника.

Схватив за волосы, Сашка бросил на пол недавнюю любовницу, наступил ногой на пухлый живот. Голубоватый пеньюар из натурального шелка распахнулся, обнажив полные белые ляжки.

— Когда придут люди с документами на нас? — женщина вскрикнула от боли, конец дубинки раскровенил ей губы. Теперь она испытывала те же чувства, что и ее телохранитель, наверное, уже бывший. Происходящее сейчас казалось ночным жутким сном! Стальной блеск в прекрасных глазах подростка, за которые она уже получила изрядный аванс, убедил её: от этого пощады не жди.

— Через три часа… — Солгала она, надеясь, что бывший пленник не будет торопиться. Гости должны прибыть через полчаса, как все деловые люди, они всегда пунктуальны.

— А каким образом вы переправляете таких, как я, ежели они не жалеют добровольно? — Дубинкой он опять ткнул в её окровавленное лицо, как будто хотел полностью уничтожить его хищную привлекательность

Захлебываясь кровью, Эрна, как на исповеди, выкладывала всё.

— Есть такой препарат… паркопан… мутного цвета, на время блокирующий память. Кому его введут внутривенно, уже не помнит, что с ним произошло, как его зовут, становится, как зомби…

— Где деньги? — Сашка дубинкой саданул по толстому бедру. Эрна взвизгнула, тоненько завыла, слёзы размыли макияж, лицо в краске и крови выглядело клоунской маской. Сразу выказался её возраст. Дрожавшей рукой она указала на шкафчик трюмо. Пачка пятидесятидолларовых банкнот и толстая пачка шведских крон перекочевали в карманы подростка.

— Ещё есть? — дубинка опустилась на второе бедро, вспух багровый рубец. Александр подождал, когда эстонка кончит выть.

— Там… в гостиной… в серванте! Там и твоё свидетельство о рождении.

Выкручивая пальцы, он содрал дорогие кольца, чуть ли не с мясом сорвал с мочек серьги. Из изящной шкатулки, инкрустированной слоновьей костью, выгреб два жемчужных ожерелья и хризолитовое колье с желтовато–зелеными камнями. Дубинкой тыча в толстый зад, страшную хнычущую Эрну погнал в подвал.

Возле безжизненного охранника он уложил хозяйку, простынями связал ноги и руки, забив рот её же кокетливыми трусиками. Перевернув эстонку, дубинкой он превратил задницу в одну сплошную красноту. Убивать её он не хотел. Ежели телохранитель отдал концы, подельники сами спрячут мертвяка. К этому времени он будет уже далеко.

* * *

Разве мог он об этом рассказать Яне, тот случай, как незаживающая рана в сердце…

— А разве этого ты не стоишь?

— Может, и стою, но, видно, не для тебя… — Она чувствовала себя виноватой, что нечего ему предложить. Нет ничего более несправедливого, чем женщина, боящаяся, что утратила свою сексапильность. В отличие от мужчин, которые ей встречались, Александр не пытался ею завладеть. Но в тоже время и не отталкивал. Он же прекрасно знал, как завоевать женщину, надо ей просто дать возможность переполниться любовью и желанием…

У стены девушка рукой оперлась о бедро, не замечая, что этим как бы выказывает свою профессию… Когда чем–то одним долго занимаешься, пусть даже неприятным, вырабатывается умение, которое и с годами, если даже отойдешь от дел, не исчезает. Только сейчас она поняла, отчего так незнакомо заныло сердце. Для женщины самое тяжелое — это жить без нежности. Мужчина волен желать от женщины чего угодно, но если он не намерен вести себя с ней не по хамски, он должен дать ей возможность поступать в согласии с ее глубочайшим самообманом…

Скрестив ноги на постели, приняв позу «Лотоса», закрыв глаза, Александр предался медитации, полностью абстрагировавшись от внешнего мира. На прекрасном бледном лице появилось выражение философского отрешения. Яне показалось, что на мгновение она стал старше лет на пятьдесят, не внешне, но внутренне. Ничего не производит такого ошеломляющего впечатления, как непонятное, потому что порождает разные надежды…

— Ладно, не буду темнить, — открыл глаза Александр, оставаясь в позе «Лотоса», — конечно же, я преследовал и свой интерес, о коем расскажу позже. А Жорику пришла пора крякнуть*, не я, другой бы это сделал. Такие долго не живут. Я же одинокий волк, разборками не занимаюсь, нет кодлы, нет «крыши», и посему свободен как никто другой. Даже в банке данных у ментов нет моих «пальчиков». Чист аки ангел! Ладно, давай немного покемарим.

ГЛАВА 8.

Сквозь ветви яблонь, слив просачивались розовые лучи солнца. Пол в спальне свежевымыт, выстиранное шелковое покрывало сохло в саду. В простеньком ситцевом халатике, гладко причесанная с заострившимся лицом и синевой под глазами, хозяйка серьёзна, как десятиклассница перед экзаменами. Яна молча, выжидающе смотрела на Александра.

— С тобой я хочу провернуть одно большое дело, после чего ты навсегда сможешь бросить свою весьма опасную работенку. Расскажи о своей местной клиентуре, да подробнее, не скупись на детали. Как говаривал один писатель: «В деталях — Бог»… И бросай пыхать, анаша мозги сушит, а это вредит всему большому… И ещё, порожняки[1] я шибко не люблю, так как ценю время.

Яна с боязливым невольным уважением смотрела на него. Таких, как он, она ещё не встречала. Девушка начала верить подельнику, потому как уже любила его. У неё никогда не было постоянного друга, она была как проходной двор, теперь же появился Александр, и она заперла себя на засов…

— Этим я занимаюсь с шестнадцати лет, с тех пор как от тётки сбежала в Минск. Кроме этого, больше ничего не умею делать. Хорошая женщина подобрала на вокзале, натаскала, жила у неё. Самой сорок лет, но может так упаковаться в фирму и себя показать, что у неё клиентов намного больше, чем у большинства молоденьких телок. Когда в первый раз увидела, как подруга в машине работает ртом, меня стошнило, но потом понемногу привыкла. Ко всему рано или поздно привыкаешь. Через шесть лет меня нашло извещение… Умерла тетка, оставив мне этот дом с садом.

Слушая её, Александр отметил: события формируют человека. Если бы он и Яна когда–то не сбежали из дому, жизнь их могла сложиться совершенно по иному, они были б другими…

— За кровные, что скопила, поставила ей дорогой памятник…

Неуловимая усмешка скользнула по лицу Александра: «Проститутки часто сентиментальны, что мешает в их работе)…

— Не успела войти в наследство, родная теткина дочь подала на меня в суд. Адвокаты всю меня выдоили! Вот решила здесь подзаработать. Город не слишком большой, ну и нарвалась на этого, что теперь в сарае… Он стал сам подыскивать состоятельных клиентов, забирая две трети заработанного.

Яна начала перечислять клиентов, у коих была в квартирах. Александр отмечал все детали, расспрашивал об интерьере квартир, планировке, о роде занятий хозяев. К сожалению, всё это была лажа[2]. Но вот внимание его привлек последний в послужном списке девушки.

— Этот самый отвратный! Я у него несколько раз была, он просил придти со светловолосой, голубоглазой девушкой, видать, для контраста… Я обещала, но делиться наваром ни с кем не хотела, он платил больше всех. Кривоногий, тело волосатое и тощее, а живот отвислый. Ноздри широкие, как у лошади, всё принюхивается, точно собака. Похож на громадного паука или упыря, что в фильмах ужасов показывают. Он самый богатый в городе, владеет сетью «комков» и «шопиков». На набережной был а баре? Этот тоже его! Жорик говорил, у него рыжья[3] и капусты[4]— море, может полгорода купить. Живет он в особняке, с трех сторон высокая каменная ограда. Ворота автоматически закрываются и открываются, сигнализация повсюду, стекла на окнах пуленепробиваемые. Два пса добермана, черные, понизу ржаво–красные, настоящие звери! Один бегает во дворе, другой по пятам за хозяином следует. Под домом подземный гараж. Ездит он на БМВ, шофер по совместительству ещё и телохранитель. Жена шофёра днём убирает комнаты. Не дом, а крепость!

«Роскошь с собой несет не только свободу, но и оковы. Богатый замыкается в своем доме–крепости», — подумал Александр и сказал:

— Вот этот хмырь подходит! Это то, что нам нужно. А как ты к нему попадала?

— В первый раз по сотовому договаривался Жорик, потом уже я, когда позарез нужны были деньги. Домой он приезжает лишь вечером. Всегда впускал через дверь черного входа. Там сплошная стена, нет окон. Парадный подъезд лишь для нужных людей, с которыми Упырь ведёт бизнес. Ключ от двери черного входа имеется лишь у жены шофёра, рано утром она готовит ему завтрак. Обедает и ужинает он у себя в ресторане. Чтоб ворота открыть и закрыть, надо на какую–то кнопку нажать на панели, там целое компьютерное устройство. Одна видеокамера под козырьком черного входа, другая просматривает ворота и двор перед особняком, Мониторы в кабинете. В подземный гараж можно попасть через кухню. Шофёр и его жена преданы хозяину, он им за это весьма изрядно платит, больше никто не даст… Нынче богатые телеса дорого стоят! Как видишь, не дом, а крепость, сомневаюсь, что сможешь туда попасть.

— Я не думаю становиться домушником! — без тени улыбки сказал Александр. — Он вроде просил привести блондинку… я ею стану.

Брови Яны удивленно взлетели вверх, она никак не могла понять, шутит он или всерьёз. Лицо Александра было серьёзно и непроницаемо. Юмор в нём начисто отсутствовал, он для тех, кто живет во власти страхов…

— Я стану той голубоглазой блондинкой, кою хочет поиметь тот хмырь! — повторил он, по–прежнему оставаясь серьёзным.

— Ты!.. — недоверчиво усмехнулась девушка. Всего она могла ожидать от него, но только не этого. Вспомнив, что этот парень зря слов не бросает на ветер, она прикрыла рот ладонью. Зеленые глаза стали круглыми. — Зна–а–чит, это ты был тогда в женском туалете!.. Ну, блин! Ну, блин! — удивлению девушки не было предела. — Ну-у, если так, то более элегантной сучки в тех местах никогда не бывало! У меня тогда ни капельки сомнений не возникло, даже прокладку хотела стрельнуть. А ты — «У меня сейчас не мои дни». Ха–ха–ха! — Яна упала на постель, корчась, катаясь по ней от неудержимого хохота. Александр терпеливо ждал, когда схлынет неудержимый шквал. — Как это у тебя получается? — Яна ладонью вытерла слезы от смеха. Белела влажная полоска зубов, в широко распахнутых глазах сквозило что–то подростковое, девчоночье.

— Когда я в женской одежде, я уже не мужчина, но и не женщина, я ОНО. Видать, миф об Андрогене был правдою. Как говорят китайцы, — продолжил он, — в это время я объединяю в себе два начала — «янь» и «инь», мужское и женское. Всё, теперь к делу! Приду ровно через три дня, никуда не отлучайся, кроме как в ближайший магазин за продуктами. Если дело выгорит, то, как говорят англичане, можно обойтись и без хорошей репутации, деньги всё заслонят…

Пред уходом на кухонный стол он положил пять «лимонов».

ГЛАВА 9.

В чулане среди ненужных вещей, оставшихся от прежних мужей матери, Александр отыскал небольшие тиски, пилку по металлу, разного калибра шайбы из титана, куски войлока, латунную трубку.

* * *

Охранник Актрисы, крепкий мужик тридцати пяти лет, кроме хозяйки, никого не впускал в свою комнату, находящуюся на нижнем этаже особняка. Александр частенько ловил его взгляд, мгновенный, насмешливо–презрительный. Это весьма задевало его самолюбие, и он ждал лишь случая, чтоб доказать невозмутимому крепышу, что тот шибко ошибается насчёт него… Охранник всегда был вежлив и предупредителен: хозяйка платила хорошие «бабки», и он опасался потерять приличное место.

По утрам, поддерживая форму, кожаный затылок[5] бегал по песчаной дорожке вокруг коттеджа. После, приняв боевую стойку, наносил удары воображаемому противнику.

Однажды Александр предложил себя в качестве спарринг–партнера. Крепыш, смерив его взглядом, неожиданно рассмеялся: настолько предложение было нереальным. Но тут же поперхнулся, сбитый с ног стремительной подсечкой. Как кошка, пружинисто поднявшись на ноги, с разворотом на сто восемьдесят градусов он ногой нанес «Красавчику» сокрушительный удар, целя в грудь. Но удар пришелся в пустоту, а ответный ход противника согнул его вдвое. Схватившись за живот в области солнечного сплетения, морщась от боли, охранник промычал сквозь зубы:

— Не ожидал, браток, ты, оказывается, боец, каких еще поискать!

Когда утомленная Актриса засыпала в своей роскошной постели, на условленный четырёхкратный стук кожаный затылок отпирал дверь запретной комнаты. Хозяин был весьма немногословен. Александр догадывался, кроме охраны хозяйки, крепыш занимался еще каким–то опасным и темным, но прибыльным, делом. Роскошный особняк, скрытый соснами и высоким забором — отличная «крыша».

Догадку Александр подтвердил арсенал оружия, которым кожаный затылок не преминул похвалиться. В этот миг он был похож на коллекционера редких марок… Желание увидеть восторг в глазах малознакомого гостя, отмело постоянную настороженность. В наплечной кобуре охранника–неизменный Макаров. Но он, любовно поглаживая внушительных размеров пистолет в деревянной кобуре, говоря о нём, как о лучшем друге.

— ППС, Стечкина, двадцатизарядный, девять миллиметров, насквозь прошивает любую машину, хорош в крупной операции! «Узи» против него мелочевка. А это, — он бережно взял черный пистолет с длинным стволом, — Марголина, хотя калибр маловат, и в обойме всего десять семечек[6], хорош для индивидуальных операций, когда работа должна быть выполнена чисто, тонко. Он точен и безотказен…

Про наган выпуска сорок третьего года с навинченным на конце ствола цилиндриком глушителя, телохранитель почему–то не проронил ни слова. Александр откинул крышку барабана, медные желуди смерти тускло поблескивали во всех семи гнездах.

Крепыш объяснил и показал во всех подробностях, как самому сделать глушитель. Александр догадывался, охранник готовит Марголина для индивидуальной, ювелирной работы… С наганом же, видать, у него связаны самые неприятные воспоминания и ассоциации. Может, сорвалось дело, или же оно ему очень не нравилось, и выполнил он эту работу безо всякого желания, против своей воли…

Кожаный затылок научил его стрелять из всех видов оружия, кои имелись в его арсенале, а вот Марголина не давал даже подержать в руках. С глушителем звук выстрела, точно откупориваешь бутылку шампанского. Александр никогда не спрашивал, зачем охраннику столько оружия. Интересы их различны, они не были конкурентами, и посему доброжелательны друг к другу. Мечта кожаного затылка была натовская «Астра» — компактный, малокалиберный пистолет–пулемет, бесшумный, двадцатизарядный с разрывными пулями. Но о «Калаше» телохранитель отзывался более уважительно: «Бронежилет прошивает, как ситцевую рубашку, но опять же, пригоден лишь для крупных операций, а для индивидуальных, тут уж «Астра»…

* * *

Укрепив тиски на краю стола, подстелив газеты, Александр пилкой опилил часть латунной трубки. В старой дерматиновой сумке отыскал несколько титановых шайбочек разного размера: выходное отверстие должно быть под калибр. Спилив мушку, разверткой на конце ствола он нарезал мелкую резьбу. Уложил между шайбами тонкие войлочные прокладки.

К стене, выходящей на улицу, прислонил два толстых романа Марининой. Звук выстрела вышел глухим, точно старческий кашель. Глушитель гасил чуть ли не половину убойной силы, но и этого вполне достаточно, чтоб, к примеру, прострелить человеческую голову.

С навинченным глушителем пистолет выглядел длинным, внушительным, он еле поместился в женскую, изящную сумку на ремне…

ГЛАВА 10.

Хотя к этому она была подготовлена, Яна долго не могла прийти в себя от удивления.

— Ну блин! Ну и блин!.. — со всех сторон она осматривала голубоглазую красавицу со светлыми, вьющимися волосами до плеч, и с золотым кулоном на груди. Ее восхищало платье на подельнице, переливающееся всеми красками (от сиреневого через лиловый к пурпурному). Сама же она в алом мини, черных колготах, кричаще размалеванная с немыслимым зачесом, закрывающем, казалось, оба глаза, с подведенными до висков глазами. Александра же — разительный контраст. Она, как знающая себе цену красавица, которая хочет, чтоб к ней относились без хамства и «снимали» неторопливо…

Александра недовольно вскинула бровь:

— Все, хватит! Брось это пошлое «блин»! Я теперь твоя подруга, соответственно следуй этому. Начинай сейчас же, не то сорвёшь операцию…

— Хорошо! — согласилась хозяйка. Задрав Александре подол, она восхищенно зацокала языком. — Ах, какие у тебя ножки! Длиннее моих, как у манекенщицы. Тот прыщ сразу кинется на тебя. Ха–ха–ха!…

Александра презрительно усмехнулась. С Актрисой она не раз бывала на подиумах. Манекенщицы, как фламинго, важно ступали на сцене, неся на лицах выражение такой значительности, как будто на их телах тряпки и они сами и есть смысл жизни, который века ищет человечество. Все у них заучено, тысячу раз проверено перед зеркалом. Погубленные естественности, которых опять научили держаться «естественно» на сцене. Да любая низкопробная шлюшка их естественнее!

* * *

В светозащитных очках, не доехав до нужного места, они остановили такси. По тропинке, петлявшей меж кустов, дошли до особняка. Нажали на кнопку звонка.

Прошло больше пяти минут… Зная, что хозяин в это время рассматривает их на экране монитора, девушки прошлись по губам карандашами помады. Наконец, щёлкнул замок, стальная толстая цепочка перегородила путь. Хозяин в дорогом персидском халате, взгляд его бульдогом вцепился в Александру, в глазках под костистыми бровями сквозило восхищение. Начало неплохое!

Внешность хозяина в точности выражала тот портрет, который словесно нарисовала Яны, у неё явный дар. Нос Упыря жил своей, обособленной от всего лица, жизнью. Казалось, он не только втягивал воздух широкими ноздрями, из которых торчали черные волоски, но видел и слышал… В этом что–то было звериное. За его спиной скалило клыки черно–лакированное чудовище, ржаво–красное понизу. Жёлтые глаза добермана налиты злобой и презрением.

Вышколенный, широкогрудый пёс за хозяином следовал по пятам. Дай тот команду, и доберман на куски будет рвать чужаков. Упырь ущипнул Яну за грудь, которая чуть ли не вываливалась из выреза бежевой кофточки. Та заученно–поощрительно взвизгнула. Раздевающий взгляд хозяина обжигал Александру, отчего неприятные мурашки пробежали по спине. Продлевая удовольствие, Упырь не торопился, вся ночь ещё впереди.

Надраенный паркет в зале сверкал, как каток в свете прожекторов, в центре — огромный красный ковер. Нижний этаж обставлен финской мебелью фирмы «Эко», на стенах картины художников–абстракционистов.

Хозяин из холодильника достал блюдечко с тонкими ломтиками лимона в сахарной пудре, из зеркального бара на стене вытащил пузатую бутылку «Наполеона». Черно–ржавый зверь не сводил глаз с Александры…

— Ну–тес! — хозяин сделал глоток из пузатого, синеватого фужера. — Какова ваша такса? — В Яне и Александре он видел лишь бесхитростных, отпетых самок. Этакие тушки сладкого мясца с куриными мозгами, должным образом упакованные.

— Если с фокусами, разными выкрутасами и прочим… — двести баксов!

— Не много ли! — усмехнулся Упырь, похотливо шевеля своим внушительным храповиком[7] — Яна берет вдвое меньше, здесь не столица.

— Но такие клиенты даже в столице редко встречаются!.. — парировала Александра. Хозяин не обиделся и даже рассмеялся, блеснув золотыми коронками. От непривычки Александра немного захмелела, пришлось сделать пару глотков коньяка, отказ был бы подозрителен, шлюха должна уметь пить…

— Ах, как часто мать–природа именно порок одаряет столь прелестными, победительными чертами и формами! — патетически воскликнул Упырь, сжав колено Яны. Он не сводил взгляда с голубоглазой, спортивного вида красавицы, ему нравилась её невозмутимость.

«Но еще чаще порок селится в столь уродливых телах», — подумала Александра.

— Деньги вперед! — сказала она.

Хозяин из бара вытащил тонкую пачку купюр, отсчитал десять десятидолларовых бумажек.

— Остальные потом… — Яне он дал пятьдесят.

— Ты раздевайся, — подтолкнул он ее к ковру, — а ты (он хищно раздул ноздри), пока сиди, наблюдай, пойдёшь на десерт…

Яна стащила кофточку, юбка упала к ногам. Заведя руки за спину, расцепила застежки лифчика. Из трусиков выскользнула, как из петли. Наступив на черный кружевной комок, точно невзначай, внизу живота погладила жесткие завитки. Это сходу завело хозяина особняка. Он быстро сбросил халат, путаясь в штанинах, вылез из брюк, на рубашку уже не хватило времени…

Обнаженная Яна на красном ковре, точно белая птица с распростертыми крыльями. Упырь наклонился над ней…

Доберман не сводил злобного неподвижного взгляда с Александры, натренированный, он чуял оружие. Стараясь не делать резких движений, она пододвинула поближе сумочку, щёлкнул замочек. Уже в прыжке лакированного зверя пуля бросила его на пол, вторым выстрелом Александра добила пса. Кровь обрызгала ножки кресел, паркет.

Упырь замер на четвереньках, в такой позе он выглядел одновременно смешно и отталкивающе.

— Теперь, мудак, — Александра повела стволом пистолета, — одевайся, на тебя муторно смотреть!

Забыв натянуть брюки, мелко дрожащими руками хозяин влез в халат. Матерясь, как сапожник, Яна успела надеть лишь трусики и колготки, как… Сигарета прыгала во рту хозяина, из кармана он достал зажигалку странной формы. Но вместо язычка пламени из неё, тенькнув, что–то вылетело… Яна, судорожно заглотнув воздух, осела на ковёр. Точно разноцветный вихрь, в разлетающемся платье Александра взлетела вверх. Ударом пятки она опрокинула плешивого развратника, уже было направившего страшную зажигалку на неё… Краем глаза наблюдая за лежавшем без сознания Упырём, она заглянула в лицо подруги.

Веки Яны полузакрыты, глаза неподвижны, пульс почти не прослушивался, кожа влажна и холодна. Александре показалось, что подруга всё видит и слышит, что происходит вокруг неё… На плече в капельке крови торчал кончик тоненькой иголочки. Осторожно вытащив иглу, налётчица завернула её в клочок бумаги, положила в спичечный коробок.

Резко пахло псиной и кровью. Растопырив лапы, остекленевшими глазами, где, казалось, застыла не зависевшая от времени злоба, мертвый доберман следил за врагом. В противоположном углу зашевелился хозяин. Застонав, руками сжав голову, он недоуменно огляделся, как будто что–то припоминая. Увидев Александру с Макаровым в руке, он вздрогнул, съежился, пытаясь вжаться в угол. В морщинистый лоб уперев ствол, девушка спросила:

— Чем ты её? Она концы отдаст?

— Очнётся через три часа… игла смазана слабым раствором яда, парализующего лишь на время. Человек всё видит, слышит. только не может двигаться и говорить

— Да-а, ты видать слишком крученный, раз такими штучками балуешься! Надеюсь, уже усёк, что это скок[8]. — Александра перешла на блатной сленг, чтоб у хозяина на этот счёт не оставалось бы никаких сомнений. — Пока подруга очухается, мы с тобою, красавчик, потолкуем на более серьезные темы.

Бледный хозяин с большой ссадиной на плеши недоуменно таращил глаза на белокурую красотку с пистолетом. Это нечто из ряда вон выходящее! Не плечистые, накаченные ребята берут на гоп–стоп, а две шлюхи. Беленькая сука, видать, из столицы, а эта м…а, что на ковре, наводчица!

— И запомни, я шибко не люблю порожняки, чуть что, получишь по чайнику, так что секи поляну[9]. Где у тебя зелень, рыжьё, камушки?

— Какаяяя зззелень… кккакое рыжьё! — начал заикаться Упырь, в уме прокручивая варианты избавления. Рукояткой пистолета Александра саданула его по лбу, на нем вспухла порядочная шишка.

— Ты что, как твой пёс, хочешь ореха[10] в лысую башку? Но сначала я твою дряблую шкуру на ленты порежу. Из эластичной подвязки она достала пружинный кнопарь, со щелчком вылетело узкое лезвие. На лбу хозяина крупно высыпали капли пота, лицо еще больше посерело. Так просто от этой суки не отвертишься, шлёпнет и глазом не моргнет! Тем более баба, а у них логики нет…

— Простите, запамятовал, немного есть, специально копил на спокойную старость.

— И на путешествия храповика по телам голеньких телок! — мрачно усмехнулась Александра.

— Вы меня не убьёте? — хозяин особняка в жизни не был так напуган.

— А на хрена мне нужна мокруха! Ведь ты всё равно в ментовку не побежишь, не с руки тебе раскрывать своё состояние, ещё заработаешь. Получим своё, и навсегда отчалим из этого города. Чтоб за такое мурло ещё лоб зелёнкой намазали[11]. Ладно, веди к курку[12].

— К какому курку? — заискивающе ощерился хозяин.

— К тайнику, чайка!

Жаргон уголовников, слетавший с уст соблазнительной красавицы, больше всего поражал предпринимателя. Как будто героиня боевика сошла с экрана и начала жить не киношной, а настоящей жизнью, и он первая жертва на её пути. Стальной блеск голубых глаз говорил о многом, эту бесполезно просить о пощаде, она лишь делает то, что ей выгодно. Остаётся лишь тянуть время, ведь подельницу она не бросит. Он ругал себя самыми последними словами: так опростоволоситься!

Тревога есть состояние истины, но красота голубоглазой убила в нём постоянную настороженность…

В спальне широкая кровать, платяной шкаф, на стенах яркие пейзажи. Упырь глазами показал на низ платяного шкафа.

— Отодвигай! — приказала белокурая бандитка.

Побагровев, кряхтя, хозяин с трудом отодвинул тяжелый антикварный шкаф. С нескольких паркетин ладонью смахнул пыль. Невозможно и догадаться, что здесь тайник, настолько тщательно подогнаны паркетины. Даже при простукивании невозможно было б определить пустоту, крышка металлического ящичка плотно прилегала к отполированным дощечкам.

— Здесь всё, что накопил на старость! — заканючил хозяин, и тут же поперхнулся, увидев змеиную усмешку на губах блондинки, державшей его под прицелом.

Маленький ящик доверху набит пачками пятидесяти и стодолларовых купюр. Столько денег Александра никогда прежде не держала в руках, но лицо её оставалось невозмутимым, точно ей не раз приходилось проворачивать такие операции. Под пачками оказался полиэтиленовый пакетик с крупными, зелеными, как трава, ограненными изумрудами. Здесь она не смогла сдержать восхищения… Сто тысяч баксов и пять камушков, ценою в тридцать–сорок тысяч!..

— Это всё? — недоуменно–угрожающе прищурила глаза бандитка.

— Все! Все! — злобно ощерился плешивый. — Режь меня на куски, шлепай из своего сраного пистолета, но больше ничего не найдёшь, — он вдруг заплакал, смешно и жалко хлюпая своим огромным носом. Казалось, плакал не хозяин, а его нос, ведь вместе с деньгами храповик терял будущие удовольствия.

— А ну повернись! — скомандовала блондинка.

— Убить хочешь! — взвизгнул хозяин, брызгая слюнями.

— Повернись! — низким голосом повторила прекрасная налётчица, тембр которого совсем недавно так волновал хозяина особняка. Рукояткой пистолета она ударила по его узкому, морщинистому затылку. Бесчувственное тело связав простынями, она уложила его на кровать.

Точно подстреленная птица, Яна в той же позе лежала на кровати. Стрелки роскошных часов, выполненных из черного дерева, инкрустированного слоновой костью и золотом, показывали одиннадцать часов вечера. Значит, в отключке ей быть ещё около двух часов. Уходить придётся в другой одежде, в сумке Яны лежали кеды, майка, бейсболка и тонкие хлопчатобумажные штаны.

Плешивый очнулся от страшной боли, но смог лишь промычать, рот был залеплен широкой лентой лейкопластыря. На волосатом животе раскаленный электроутюг, из–под которого, треща, выбивался сизоватый дымок. Неприятно пахло горелым мясом.

— Покажешь другую захоронку? — голубоглазая низко наклонилась над ним. Сквозь вонь паленого волоса и мяса жертва уловила тонкий аромат духов. — Если да, то моргни обоими глазами.

Слезы катились по жалким щекам хозяина, он часто заморгал веками… Александра выдернула вилку из розетки, на животе четко отметился багровый страшный треугольник. Она содрала клейкую ленту со рта пытаемого, от пронзительной боли катавшего голову по постели. Из освобожденного рта, перемежаемые стонами, понеслись ругательства.

— Заткнись! — крикнула Александра. — А не то член прижгу. Теперь показывай второй курок, только мне горбатого не лепи[13].

Она была уверена, и на этот раз плешивый расколется. Насилие в чистом виде — всего лишь инструмент познания. Боль принятая добровольно, приближает человека к спасению. Здесь же боль навязана против воли и связана с материальным. Отсюда она пронзительна, несущая с собой ужас.

— В кабинете! Будь ты проклята сука!… — завизжал Упырь, корчась от боли и ненависти.

— Я всегда была уверена, — усмехнулась Александра, — даже с редкостной сволочью можно найти общий язык. А к старости ты себе еще капиталец сделаешь. Правда, к тому времени у тебя, может, уже не будет маячить, но все равно, такие, как ты, находят другие способы…

Стеная, согнувшись, плешивый повел прекрасную бандитку к другому тайнику.

В кабине на стене он отодвинул картину в золоченной раме, отодрал лоскут красивых шелковистых обоев, обнажив дверцу маленького сейфа. Постанывая, в связке ключей он выбрал нужный, покрутил ручку с цифрами, набирая код, щелкнув, отворилась стальная дверца. Сейф доверху забит пачками долларов, в самом углу мерцала стопка золотых монет, десятого года выпуска.

— Здесь двести штук, можешь не считать! — прохрипел Упырь. — Это всё, можешь меня резать, жечь… Давай, связывай меня, рот затыкай, до рассвета с той шлюшкой будете далеко, закладывать вас мне не с руки…

В спальне бандитка вниз лицом на постель уложила хнычущего хозяина, не верившего, что баба может его пристрелить. Ударит по затылку рукояткой, как в прошлый раз. А Жорик и его ребята перехватят девок на полпути, иначе ему будет крышка…

Пару раз хлопнул Макаров. Закрыв подушкой развороченную голову Упыря, пощупав пульс вяло свесившейся руки, кончиком глушителя, кисло пахнувшего порохом, Александра удовлетворенно почесала кончик носа.

В зале, сняв накладные груди, платье, надев штаны, она влезла в кеды. Собрав волосы в пучок, бейсболку козырьком сдвинула на затылок. Добычу Александр сложил в сумку Яны, камушки же сунул в карман, про них он решил не говорить подельнице.

Достав из бара бутылку сухого Мартини, он налил полный фужер. Сердце билось ровно, как будто уже много раз он проворачивал вот такие дела. Стрелки часов перевали за цифру двенадцать, оставалось совсем немного, если только не солгал покойник. Александр покрутил хитроумную, золоченную зажигалку в форме каштана, в гнездах еще две отравленные иглы. Совсем недавно, чтоб проверить, он направил на Упыря зажигалку, тот в страхе закрыл глаза… Эта коварная вещица в дальнейшем может пригодится…

Мерно пробили часы… Рука Яны, откинутая в сторону, начала сгибаться в локте, послышался легкий вздох, похожий на стон. Вот выпрямилась согнутая в колене нога, шире приоткрылись веки. Глаза, до этого неподвижные, глядели прямо перед собой, потом их внимание сконцентрировалось на кедах вытянутых ног Александра. Взгляд Яны выражал недоумение… Простонав, она перевернулась на живот, попыталась приподняться на локтях. Первая попытка оказалась неудачной, она грудью снова легла на ковёр.

Схватив её под мышки, Александр усадил девушку в кресло, подвинул чашку крепкого кофе.

— Что это со мной? — слабым голосом пробормотала Яна, с жадностью осушив чашку теплого кофе. Вместо ответа Александр ей в рот сунул сигарету, щелкнул зажигалкой.

— Этот мудак из зажигалки с тайным устройством всадил в тебя иглу, смазанную парализующем на время ядом. Ты три часа в отключке провалялась на ковре.

— Но я ведь все видела и слышала! — удивилась Яна. — Видела, как ты с плешивым уходил, потом снова прошёл мимо, видела, как ты переодевался, даже рыжьё блеснуло в глаза. Но в то же время не могла языком шевельнуть, сделать хоть малейшее движение. Поначалу было страшно, а потом я решила, что это всего лишь сон, и сразу полегчало.

Александр открыл разбухшую сумку:

— Надеюсь, это быстрее приведёт тебя в чувство…

Глаза девушки расширились, налились яркой зеленью, губы расползлись в восторженной улыбке:

— Как много! Теперь мне не надо ложиться под каждую вонючку!

Вдруг она визгливо крикнула:

— Тебе что, интересно было видеть всю эту мерзость, что плешивый делал на мне! Не мог сразу с ним разобраться, как только он скинул штаны? Кстати, где он? — так же неожиданно быстро успокоилась она.

— Навсегда уснул в своей постельке с двумя орехами в лысой башке.

Яна зябко передернула плечами, только сейчас заметив, что она в одних колготках.

— Мне бы смыть с себя его пакость… я быстро!

— Некогда! — оборвал ее Александр. — Пора валить отсюда. Одевай свои «бананы», босоножки, а одежду, в которой пришла, придётся уничтожить.

Перед уходом рядом с ножкой кресла Шуляк кинул связку ключей Жорика с его знаменитым брелком–чертиком.

— Ну, ты, молоток! — не удержалась от восхищения девушка. — А я думала, дура, на хрена тебе его ключи…

ГЛАВА 11.

Окно спальни плотно зашторено, на столе пачки долларов, перетянутые черные аптекарскими резинками, веско мерцали желтые столбики монет. Про изумруды он не сказал Яне.

— Теперь я могу продать эту хату, и навсегда отсюда уехать! — затуманенным взглядом она уставилась на монеты, завороженная их блеском. — Поедем со мной, ведь мы партнеры. Хотя у тебя не маячит, для меня это не главное…

— Конечно! — поддержал её Шуляк, хотя в данный момент у него были иные планы. — Куда мы теперь друг без друга, мы же с тобой, два сапога пара. Но пока сделаем так, ты оформишь аренду сроком на десять лет на мою бабку. Она шибко любит копаться в земле. Здесь будет жить весну, лето, осень, а зимой в своей квартире, у неё двухкомнатная.

— Да я ей и без денег отдам, просто перепишу на неё!

— Нет–нет, надо всё сделать чин–чинарём, официально, чтоб не было подозрений! Как так, совершенно незнакомой старухе такой подарок… А твоя родня? Все документы должны быть зарегистрированы в нотариальной конторе. — Александр в уме тщательно подбирал слова, которые бы не вызвали подозрений. Он пока не был уверен, что Яна полюбила его. Когда женщина любит, она верит всему, исходящему от любимого. И ещё он знал, до конца откровенной женщина бывает лишь в любовном бреду, женская преданность часто изнашивается быстрее колготок. — Жорик бывал у тебя с кем–нибудь из своих корешей? Кто о тебе, кроме твоих клиентов, знает в городе?

— С бывшими однокашниками я не встречалась, да и за шесть лет отсутствия меня очень трудно узнать. Клиентов сама не снимала, они обо мне ничего не знают. Жорик сам на них выходил, договаривался о таксе и давал их телефоны. Только он один знает обо мне. Но его занятие слишком опасное в таком сравнительно небольшом городе, и посему, я точно знаю, насчет меня и прочих, он, конечно же, не распространялся.

— Деньги сейчас делить не будем, пусть пока у меня полежат. Надежнее места и не найти, подождём, пока всё уймётся. — Шуляк провёл по вьющимся от природы волосам, испытующе глядя в глаза подельницы. В ней всё как–то разом переменилось, лицо застыло в мучительном раздумье. Сейчас, в данный момент, решалась его судьба… Как никогда, эта девушка нужна ему! Только она поможет навсегда выбраться из его логова, где так мало места для маневра. Чтоб отмести сомнения в её душе, Александр обнял Яну, поцеловал в шею, хотя не испытывал никаких чувств…

— Слушай меня очень внимательно, только прошу, верь каждому моему слову! Я знаю, то, что сейчас услышишь, в тебе поднимет такую бурю эмоций… Я знаю, в твоём мозгу врубится: «Такого не должно быть!…» Да, я знаю, это выше человеческого понимания, но поверь, со мной это случилось! В природе вещей такое случается крайне редко, может, один случай на миллиард, но поверь, со мной это произошло, тут уж ничего не поделаешь… — Вспомнив о нежности, он ласково погладил девушку по щеке.

— Тебе теперь я полностью доверяю, как себе! — девушка недоуменно смотрела на него. — Ведь не бросил вместе с Упырем. Мог бы пальнуть из шпалера, и все деньги твои. Эта версия удачнее бы вышла: шлюху вместе с клиентом пришил сутенер, который потом намылился с награбленным…

— Так вот, — с серьёзным выражением лица начал Шуляк, — перед тобой сейчас сидит недавний паралитик, который, как зек в одиночке, шесть лет в своей конуре пролежал с перебитым позвоночником. И всего лишь месяц живёт прежней, полнокровной жизнью…

Глаза девушки, казалось, вылезли из орбит.

— Косячок бы мне! — только и смогла она пробормотать.

Александр показал ей кукиш, оставаясь невозмутимым. Девушка вдруг визгливо расхохоталась. Даже от него такого она никак не могла принять, это уже слишком!.. Она поверила в его «янь», «инь», в ОНО, в его изощренный маскарад, но только не в это.

— Ха–ха–ха! — голова откинута назад, оскалены безукоризненные зубы, прыгает высокая грудь. Хлесткая пощечина оборвала истеричный смех. Яна не обиделась, пощечина привела её в чувство, опять окунув в реальность. Но слишком много за эти последние дни свалилось на неё, нервы не выдержали.

— Я ещё раз повторяю, — зло сузил глаза Александр, — сейчас решается твоя и моя судьба! Пусть это покажется неправдоподобным, абсурдным, даже сюрреалистическим, но всё это на самом деле со мной произошло. Если б я хотел сделать луну+, ты правильно секла поляну, я бы тебя там оставил с орехом в чайнике… Пойми, я перед тобой все карты раскрываю, не темню, мы же повязаны кровью! Я и в самом деле официально считаюсь инвалидом 1-ой группы, и сейчас должен находиться в другом конце города в своей постельке или же на коляске. Вот отчего у меня не маячит.

Девушка разинула рот, сигарета прыгала в мелко дрожавших пальцах. Раньше такое она могла лишь прочесть в лихо закрученном детективе или триллере, но в реальности, наяву… Хотя… этот гибкий, как клинок, решительный парень уже овладел её волей. И она приготовилась слушать.

— Шесть лет назад один гад столкнул меня с железнодорожного моста на рельсы. Перелом позвоночника, повреждение одного нерва, ноги отказали по пояс. Но я занимался, разминал мышцы, чтоб не омертвели, как будто знал, что произойдёт чудо. И оно случилось! В один прекрасный день вдруг ожили мышцы ног. Никто в мире, даже бабка, не знает об этом. Она сейчас охраняет коттедж челноков, за это дали ей пару грядок. Там и ночует. Я тебя познакомлю с бабкой, но она ничего не должна знать. После с тобой распишемся, станешь моей супругой. Снимешь меня со всех учётов—Собес, паспортный отдел—и повезёшь к теплому синему морю. Как в книгах некоторых писателей, у тебя вместе с жалостью вдруг вспыхнула необъяснимая любовь к калеке, красивому, конечно, а иначе за что его любить. Ведь за просто так не любят, а за что–нибудь такое… — Усмешка появилась на губах Шуляка. Но Яна воспринимала всё на полном серьёзе. — Когда уладим все дела, придумаем как похитрее, вполне легально, смыться с этого города.

Девушка с готовностью кивнула головой, от волнения ей очень хотелось курнуть «травки».

— Так что, ты мне больше нужна, чем, например, я тебе. — Этим он окончательно сразил её… Человеку всегда нужен кто–то, кто помнил бы о нём, нуждался в нём. — Пока сыскари тропят тропу, на которую я их натолкнул, деньги будут у меня. Приеду через сутки, бабка должна нагрянуть со своего коттеджа, проведать, как я, сварить чего–нибудь пожрать, хотя я давно свою порцию супчика выливаю в унитаз… А теперь давай спать!

…Как брат и сестра, они крепко уснули на одной кровати, их даже не могли потревожить комары, залетевшие через форточку. Под кроватью лежало целое состояние, суля столько удовольствий и неожиданных открытий…

ГЛАВА 12.

Из ближайшей телефонной будки Александр позвонил Марине. Голос ее звенел, вибрировал от переполнявшей ее радости, но в то же время в нем чувствовались нетерпение, ревность, страх.

— Прости, — после длинной паузы сказал он, — мне срочно надо на пару недель уехать из города. В мембране послышались рыдания, он с раздражением повесил трубку.

Марина в данный момент единственная в мире женщина, которая разбудила в нём прежнюю чувственность… Но неожиданно она стала препятствием на его пути. А шмотки надо как можно быстрее вернуть нимфоманке. Она, конечно, догадается, что чье–то чужое тело, явно не женское, побывало в ее одежде. Но с этой неразрешимой дилеммой теперь ей жить до самой смерти…

* * *

Эмоции переполняли Яну. Александр понимал, половина её радости связана с теми долларами, которые сейчас на антресолях, замаскированные кипами старых газет.

— Ты слышал вечерние новости по местному телеканалу?

Ещё с советских времен литовский переносной телевизор с экраном размером в ладонь стоял на полке рядом с кроватью. Изображение плавало, он давно его не включал, и постепенно отвык от телика.

— Твоя уловка сработала! По местному городскому телеканалу выступал какой–то важный милицейский чин, сообщивший, что разыскивается опасный преступник, Михневич Георгий Семенович, 1963 года рождения, ранее отбывавший срок за грабеж. Он подозревается в истязательстве, ограблении и убийстве известного в городе предпринимателя, много сделавшего для благоустройства нашего города, тесно связанного с благотворительностью. Ха–ха–ха!.. Я чуть было не задохнулась от смеха, аж трусы были мокрые, услышав, что Упырь занимался благотворительностью. Знали бы отцы города, чем на самом деле занимался этот «благотворитель»!..

— А может, и знают, — Александр покупки вывалил на стол, — большие деньги любую вонь заглушат…

* * *

На густой траве солнечные узоры, просеянные сквозь листву и ветки. На мангале над багрово–синими, потрескивающими угольками, брызгая жиром, шипели шашлыки из баранины, вымоченной в «Рислинге». Меж кусками мяса черно–золотые кольца лука и сморщенные ранние помидоры. На цветной скатерти в тарелках балык из севрюги, черная икра, ветчина, салат из помидоров и огурцов, копченые караси, в полиэтиленовом ведерке банки чешского пива, обложенные кубиками льда.

Отделенные от мира забором, деревьями сейчас они были счастливы. Девушка в плавках и лифчике, в мочке уха качалась тоненькая, длинная серебряная серьга оригинальной конфигурации.

Большинство женщин по природе артистичны — у них фальшивы смех, слезы, жесты, горячие слова, пылкие признания и клятвы. Но в Яне Александр видел лишь прозрачность, без намека на задние мысли. Без макияжа, искусством которого она не владела, девушка выглядела свежее, непосредственнее.

Актриса в этом древнем искусстве была непревзойденной мастерицей. Когда–то Александр с интересом наблюдал за всем процессом. Перед зеркалом она уверенно манипулировала затейливыми флакончиками, замысловатой формой коробочками, разноцветными тюбиками. Всё яркое с золотыми названиями самых известных европейских фирм. Не глядя, она безошибочно выбирала то тонюсенькую кисточку, то маленький карандашик, то пушистый тампончик. Движения быстрые, точные, расчётливые. Актриса хорошо знала цену детали — десятки таких крохотных штришков, скрывающих изъяны, складываясь воедино, давали ошеломляющий эффект. Отходя от зеркала, актриса молодела лет на пятнадцать, лишь шея выказывала возраст, но она ее скрывала разными невесомыми яркими шарфиками, бархотками, колье.

* * *

Осоловевшие от пива и вкусной еды, они лежали на покрывале.

— Глядя на тебя, никогда не подумаешь, что ты способен любого бугая уложить! — девушка пальцами нежно провела по его безволосой груди. — Всё там, внутри, я чувствую эту стальную пружину, она восхищает и поражает… Губы её пахли мясом, пивом, луком, но поцелуй был приятен. Только теперь Яна поняла, можно любить мужчину и платонически. Александр притягивал своей неуловимостью, предупредительностью и вежливостью. С ней он был ни фригидным, ни агрессивным, ни мужчиной, ни женщиной. Это полностью устраивало её, уставшей от клиентов и изнуряющих ласк сорокалетней подруги–лесбиянки. Девушку восхищало его стройное без волос и видимых мускулов тело со свежей упругой кожей, как поднявшееся хлебное тесто. Тело одновременно юноши и девушки–спортсменки… Она уже созрела, чтоб раствориться в нём, полностью подчиниться его воле, подчиниться добровольно, безо всякого страха и принуждения.

Александр видел ее взгляд, не искаженный притворством, в нем дышала её душа. Хотя в их отношениях не было физической близости, у них уже состоялось проникновение друг в друга: они перешли последнюю грань, рассказав друг другу о себе во всех подробностях… Меж ними не было секретов, что придавало отношениям бездумную, пьянящую остроту. В то же время для него это было попыткой восполнить те знания, которые раньше он извлекал из занятия сексом…

В Яне он видел особенную, только ей присущую пластику, которую невольно отмечал во всем. Свой способ откидывания назад головы во время смеха, манера ставить чашку или фужер на скатерть, закуривать, особый способ стряхивать пепел. В прикосновениях ее в то же время было что–то братское, нежное, преданное, забота о комфорте другого, глубокое понимание совершенства другого тела.

— В Минске в самом престижном районе трехкомнатная квартира, — приподнялась на локте девушка, — обойдется примерно баксов в сто штук, на обстановку и машину уйдет тысяч семьдесят. Я раз была в том районе у одного клиента. Лифт, охрана, замки электронные, тишина! А ванная… можно на роликовых коньках гонять!

— Ты читала «Фиесту» Хемингуэя? — вдруг спросил Александр.

Девушка отрицательно помотала головой, недоуменно глядя на него. В мангале, который они нашли в сарае, догорали угольки, тянуло синим дымком.

— Одному мужику во время первой мировой войны пуля оторвала яйца, но встретилась одна красивая, молодая женщина и полюбила его, даже зная, что он импотент. Не странно ли это?

— Ничего странного здесь нет! — возразила Яна. — Ты думаешь, всего этого мне нужно? Ха! Когда меня снимают, каждый хочет, чтоб и я испытывало то же, что и они, вот и приходилось притворяться. Лишь «травка» помогала отключаться — душа и тело как бы раздельные, сами по себе… Тело всего лишь инструмент, при помощи которого я зарабатываю на жизнь. У кого есть душа и мозги, тем особенно трудно! Но самое страшное… У нас одна погорела, выкрали бандиты, трахали два месяца день и ночь, день и ночь! Когда опять появилась на своем месте — не узнать, старуха с потухшим взглядом! А всего ей было восемнадцать. И жаловаться–то некому… себе дороже будет.

Александр с сочувствием погладил её по гладко причесанной голове.

— Немного покемарим, потом двинем в фирменный магазин, тебе надо обязательно сменить гардероб, и мне что–нибудь подберем. После начнёшь мою бабку охмурять, я её заранее подготовлю, скажу, что ты подруга Ларисы, и вместо неё надо мной взяла шефство…

Шуляк с сожалением подумал о Марине… Почему она раньше встретилась! С Яной все намного проще, они подельники, партнеры, но в то же время она любит его. Когда женщина любит, она уже не продаст, разлюбит, может заложить в любой момент…

ГЛАВА 13.

Бабка на кухне готовила свой неизменный супчик, лежа в постели Александр морщился от чада. Раздался резкий звонок. Заранее предупрежденная бабка впустила благоухающую незнакомку. Старушка с любопытством рассматривала Яну: такая красавица к внуку–калеке!..

Держась подчеркнуто скромно, девушка вручила хозяйке коробку дорогих конфет и тяжелую сумку с продуктами. Растерянная бабка начала кланяться, бормотать слова благодарности, этим вызвав у внука ироническую усмешку. Наряд девушки скромен по сравнению с тем, в котором она совсем недавно выходила на охоту… Хлопчатобумажные штаны в цветочках, красные босоножки, розовая майка. Гладко причесанные крашенные черные волосы не гармонировали с яркой зеленью глаз. Природу не обмануть, отличительные, индивидуальные признаки она даёт до самой смерти…

Александр прислушивался к разговору на кухне, откуда плыли аппетитные запахи. Иногда девушка вбегала в комнату, заговорщицки подмигивая, губами быстро касалась его губ, лба.

Когда Яна внесла в комнату столик, на котором когда–то стоял цветной телевизор матери, и на него торжественно водрузила блюдо с дымящейся курицей с румяной корочкой, он впервые почувствовал, что они все одна семья. Дотоле незнакомое чувство странным образом взволновало его…

Выпив рюмку «Токайского», бабка раскраснелась, голубыми полувыцветшими глазами с умилением смотрела на красивую добрую девушку и на своего внука. Ах, если б он не был калекой! Сегодня для ее души был праздник, к тому же гостья намекнула, что прямо в черте города у нее есть дом с садом и что в нём она живёт одна. От фантастических надежд у старушки замирало сердце. И тут внук окончательно вознёс её на небеса.

— Бабушка, Яна собирается тебе в аренду, сроком на десять лет, передать усадьбу вместе с садом. Тишина, покой! Лето, весну, часть осени — там, а зиму здесь.

— Да я что!.. Да я всегда насчёт этого… такого мне всегда хотелось! — забормотала растерянная старушка, платочком вытирая выступившие слезы.

— Значит, с Яной начнёшь оформлять аренду. А когда твои челноки приезжают?

— Через неделю.

— Скажешь, что нашла лучший вариант.

Уложив с непривычки разомлевшую бабку, убрав остатки пиршества, Яна легла рядом с Александром. Впервые за шесть лет она испытывала радостное чувство чистоты. Чистоты не внешней, а внутренней… Теперь, как и Лариса, она имела третий ключ от квартиры.

* * *

Утром, когда бабка собиралась на свои грядки, в дверь позвонили. Александр нахмурился, так рано Яна не должна… Неожиданная посетительница отрекомендовалась патронажной медсестрой городского Красного креста.

«Черт возьми, не вовремя обо мне вспомнили!» — раздраженно подумал Шуляк.

Девушка лет двадцати шести, положив маленькие руки на загорелые круглые колени, с еле скрываемым любопытством разглядывала привлекательного инвалида. Она отметила его необычайно красивые глаза и волосы, свежий, женственный цвет кожи лица. Трудно было поверить, что перед ней парализованный по пояс парень. Глаза у гостьи вишнёвые, черные прямые волосы по плечи. У входа она сняла туфельки, ступни у неё, как и руки, маленькие, с изящным подъемом. Несмотря на небольшой рост, она ладная, с хорошо развитой грудью, крутыми бедрами и тонкой талией.

Девушка уловила недовольство на лице своего нового подопечного и поспешила успокоить его.

— Меня зовут Тамара, — улыбнулась она, блеснув мелкими, белыми зубками, — когда к вам лучше приходить?

— Когда бабка дома, — буркнул Александр, — это пару раз в неделю.

— Может, вам что–нибудь сейчас нужно, — приветливо улыбнулась медичка, осматривая мрачную комнату, — перевязка, массаж?

— Ничего не надо! — Александр начал опасаться, что гостья может повлиять на все его дальнейшие планы…

* * *

Через полчаса после ухода бабки появилась Яна.

Бокал «кьянти» немного развеял мрачные мысли Шуляка.

— Я кой–какие документы уже оформила, через пару дней с твоей бабушкой сходим в контору и окончательно оформим аренду. И начнём готовить твой легальный отъезд из города.

— У меня тоже новости и не слишком приятные, — телячью отбивную запил вином Александр, — медсестру прислали из Красного креста, лезет со своими перевязками, да и в городе случайно может засечь…

— Ерунда, — начала успокаивать его Яна, — пока она разберется, что к чему, мы отсюда свалим, как законные муж и жена…

Но ничего так не наладилось. Как и предчувствовал Шуляк, всё приобрело крайне опасную для него форму…

* * *

Через три дня, когда бабка собиралась уходить, опять пришла медсестра. Чувствовалось, что–то гнетёт её, требует выхода. Она вопросительно вскидывала на больного влажные вишневые глаза, и тут же отводила в сторону. Наконец, она решилась.

— Знаете, в этом есть что–то странное, даже неправдоподобное, можно сказать, фантастическое! Вчера я вас видела в городе с какой–то девушкой…

«Вот оно, отчего эти последние три дня так томило его»! — Но лицо Александра оставалось холодно–отрешенным. После паузы, иронически усмехаясь, он проронил.

— Видать, у меня в городе появился двойник, или я вдруг встал на ноги и пошёл? А может, это призрак?

— Вы правы… — покраснела девушка. — Ну, прямо ваша копия, те же глаза, волосы!

— Сомневаюсь! — криво усмехнулся он

— Да–да, вы правы! — торопливо согласилась Тамара. — Вы уж извините, может, я причинила вам боль…

— Да ладно, ничего страшного, всё может случиться! — успокоил её Шуляк, глядя на загорелые, соблазнительные колени, где туго натянутая кожа смутно выявила белые узоры…

* * *

— Вот сучка любопытная! — зло воскликнула Яна, узнав неприятные новости. — Нет, чтоб копаться в бинтах и шприцах, так ещё вынюхивает! Теперь она опасней сыскарей, ведь эту встречу она непременно запомнила, и, конечно же, пусть даже интуитивно, будет подозревать.

Размышляя, он посмотрел в зеленые, потемневшие от гнева, глаза подруги. Там сквозили преданность и озабоченность.

— Придется мочить, и как можно скорее, чтоб не успела брякнуть кому–то об этой встрече!

Новая мокруха совершенно не вписывалась в его планы и очень ему не нравилась… И всё же он решился.

— Проследи все ее маршруты, где живёт, в какое время выходит на работу, в какие дома заходит, когда навещает своих подопечных. Сделай как можно скорее…

* * *

Порывами налетал ветер. Крупные капли дождя лупили по лицу, заливая глаза. Пасмурно, словно наступил вечер. Черно–серые тучи брюхами чуть ли не цеплялись за лес телевизионных антенн на крышах. Бело–синие зигзаги молний часто вспарывали небо. Как доисторический зверь, глухо гремел гром.

Укрывшись зонтиком, Шуляк ждал у подъезда нужного дома. Если не случится непредвиденное, обязательная медичка непременно посетит своего подопечного или подопечную. В ненастную погоду жильцы сидели в своих квартирах. При виде редкого прохожего, Александр поворачивался спиной. На голове его кепочка с маленьким козырьком и пуговкой на макушке. Подвал он уже проверил и выкрутил единственную лампочку над входом. Дом стоял в удобном месте, рядом нет дороги, лишь вилась тропинка возле высокого каменного забора какого–то АО.

Вот, наконец, и она! Когда в темном подъезде Тамара сняла прозрачный пластиковый дождевик, по которому обильно струилась влага, он шагнул из–под лестницы. Удар килограммовой гантели, завернутой в шарфик, пришелся точно по затылку. Подхватив обмякшее тело, вместе с сумкой и дождевиком он понес его в подвал. В самом конце была заброшенная кладовка. Оборотень гвоздодером заранее расшатал ржавый пробой…

С ноги бесчувственной девушки он стащил чулок, и затянул удавку на вялой, окровавленной шее. Чтоб сыскарей ввести в заблуждение, ножом, острым как бритва, он искромсал на ленты нижнее белье, на внутренних сторонах бедёр лесенкой сделал надрезы, отрезал соски. На его руках тонкие нитяные перчатки.

Теперь это не просто убийство, а нечто труднообъяснимое… А впрочем, кто до конца понял мотивы и действия маньяков? Может, это особая формация людей, живущих по своим законам, естественным для них…

ГЛАВА 14.

Теперь он то и дело включал свой малопригодный телевизор. На следующий день диктор местного телеканала с озабоченным видом попросил жителей города что–либо сообщить о местонахождении пропавшей Тамары Полещук. В конце было показано фото.

— Значит, ещё не нашли! — разочарованно выдохнул Шуляк. — Придётся им дать наводку, ты это сделаешь…

— Я? — удивилась девушка. — Но как?

— Наберёшь номер телефона, который любезно предоставили менты, и скажешь через носовой платок, что во время дождя видела мужчину, который схватил девушку в дождевике и потащил под лестницу. На нём была кепка с маленьким козырьком, зеленоватый пиджак и коричневые брюки. И усики такие узенькие, как бы приклеенные.

Шуляк понимал, как только найдут тело медички, из столицы непременно нагрянут спецы. Туда, где смердит маньяком, всегда, как стервятники, слетаются важняки[14]… Его, как и других подопечных медички, непременно навестят.

* * *

Оборотень для встречи подготовился основательно. Утка с прокисшей мочой стояла возле тумбочки, на ней лежали гантели, волосы у него всклокочены. Рядом с кроватью валялся старый заскорузлый бинт в ржавых пятнах, который он случайно обнаружил под тумбочкой.

Сдерживая брезгливость (Шуляк с утра не проветривал комнату), важняк в штатском вежливо улыбался. Выглядел он как–то неприглядно, серо, незаметно. Мешковато сидевший костюм, нос бульбочкой, лицо широкое, неопределенного цвета волосы тщательно причесаны, сквозь них просвечивает череп. Но вот глаза! Желты, пронзительны, как у рыси, умны, цепки, недоверчивы. Поймав взгляд опера, Оборотень сразу понял: если этот вцепится, то уже не отпустит…

— Скажите, — голос следователя вкрадчиво–мягкий, усыпляющий внимание, — убитая когда либо говорила, с кем встречается, ведь иногда у патронажных сестёр с их подопечными часто устанавливаются доверительные отношения? Ведь порою, женщина мужчине больше доверяет, нежели подругам… («Да он явно не промах! — невольно восхитился Шуляк. — Это тебе не дамочка Каменская, придуманная Марининой, запросто раскрывающая архисложные преступления»). Говорила ли она, куда пойдёт после вас? Может, вспомните что–либо, на первый взгляд незначительное, но всё же не вписывающееся в рамки её обычного поведения?

Глядя в потолок, до подбородка укрытый одеялом, Оборотень отрицательно мотнул головой на подушке в несвежей наволочке. Свою роль она играл отлично. Какое ему дело до всех, когда жизнь кончена!

— Хотя… — медленно начал он, как бы припоминая, — Тамара, смеясь, как–то сказала, что вот несколько раз встречала одного мужчину в разных местах, который просто пожирал её глазами.

— Она описала его внешность? — сыскарь хищно подобрался: рот тонкая нить, резче складки в углах губ, ярче зажглась рысья желтизна глаз. — Во что он был одет?

— Кажется, у него усики, черные, одет, как клоун, вроде зеленоватый пиджак и смешная кепочка с пуговкой на макушке…

«Значит, своего потенциального убийцу она видела вблизи!» — отметил следователь.

— Как вы думаете, кто это мог быть, хотя бы предположительно? — Опер понимал, что его вопрос звучит глупо. Что может знать парализованный, одинокий человек, запертый в четырёх стенах. Но таков был его метод, свидетеля вовлекать в свои размышления–догадки, в сам ход мыслей. Порою, на первый взгляд ответ, ничего не говорящий, наталкивал на самую блестящую гипотезу, которая впоследствии становилась аксиомой… Он всегда считал — мир одно целое, и от всего ко всему идут миллионы, миллиарды нитей, главное, уметь сходу распознать нужную нить, чтоб не запутаться безнадежно в этой гигантской, невидимой сети…

— Ничего больше не могу добавить, — мрачно пробурчал Шуляк. Повернув голову к стене, он этим дал понять, что дальше не намерен говорить.

…Вечером в вечерних новостях местного телеканала он увидел фоторобота, весьма развеселившего его. Яна постаралась на славу. Толстогубая, тонкоусая физиономия в смешной кепочке с пуговкой.

* * *

Всю неделю Шуляка мучила мысль, что он не может избавиться от кепочки и гантели. Яне он наказал пока не появляться. Важняк непременно кружит поблизости, ведь Александр — единственный, кто подтвердил описание убийцы, сделанное неизвестной женщиной по телефону.

Следователь был в полной прострации — ни единой зацепки! Лишь глухой голос женщины, да несколько фраз калеки. Жильцы ничего не видели. Маньяк хорошо изучил маршрут медсестры, и этот дом с входом в подвал под лестницей выбрал неслучайно. Вдруг с сожалением он подумал, что дело может пойти в архив. Толстые губы, усики, кепочка с пуговкой… Кепки давно нет, усики сбриты, а с толстыми губами мужчин, как собак нерезаных! Единственный верняк, женщина–очевидец, но, как правило, сами никогда они не приходят в милицию.

Он ещё раз побывал у парализованного, угрюмого парня, крепкого на вид. Видать, от нечего делать, часами гантелями занимается. Тот ничего не добавил к ранее сказанному, и следователь отстал от него.

Перебрав десятки вариантов, опросив множество людей, знавших убитую, тщательно изучив все пути, по которым она ходила, опер так ничего и не нашел. Но он медлил уезжать. Маньяк рано или поздно должен опять объявиться, и по следам следующей жертвы его будет легче взять. Овладеть мертвой ему кто–то помешал, а когда опасность миновала, судя по всему, возбуждение у него спало…

Следователь съездил в областной центр, но в картотеке — ни одного похожего случая. Значит, маньяк впервые вышел на охоту? Безумное стремление к половому контакту с мертвой возникло недавно, обостренное какой–то вглубь загнанной болезнью… Старший оперуполномоченный по особо важным делам сделал запрос в столицу, и там ничего утешительного. Его случай оригинален, исполнен с присущей только этому подонку манере. Хотя…

В областном центре он наткнулся на папку с недавним преступлением, совершенным в соседнем районе. Удар был нанесен по затылку каким–то тяжелым предметом, обернутом в материю, после чего у оглушенной жертвы ножом был перерезан спиной мозг. Пока он не мог даже себе объяснить, почему так его заинтересовало это нераскрытое преступление. Имея большой опыт за плечами, он всегда доверял интуиции. Прихватив папочку с этим делом, он отбыл в столицу, наказав местным коллегам, если что появится новое, сразу ему сообщить.

По опыту следователь знал, раскрыть это преступление будет крайне трудно. Маньяки действуют не спонтанно, а долго выслеживают жертву и, как правило, не оставляют следов. По идее, они холодные, расчётливые охотники, лишь случайность может их выдать. Остаётся лишь ждать, когда уверовавший в свою изобретательность и изворотливость, преступник несколько ослабит бдительность.

_______________________

* Важняк — старший оперуполномоченный по особо важным делам.

ГЛАВА 15.

Оформив аренду в нотариальной конторе, Яна отовсюду сняла с учёта Александра. Теперь он не житель этого города. За приличную плату два дюжих мужика на руках снесли Шуляка вниз. Распрощавшись с плачущей бабкой, на такси они покатили на вокзал. Те же мужики погрузили калеку в купейный вагон, где все места были куплены Яной.

Ночью, незаметно выскользнув из купе, подельники сошли на глухой станции, где поезд остановился лишь на пять минут. На другой день инкогнито они вернулись обратно в город.

* * *

На стадионе, преобразованном в авторынок подержанными машинами, пригоняемыми с Запада, Яна с Александрой осматривали подержанный «джип-Тойоту», собираясь его купить. Нагнувшись над мотором, Александра затылком почувствовала чей–то упорный взгляд…

Марина возле открытой дверцы «Мерседеса», не обращая внимания на сидевшего в салоне парня, видимо однокашника, сверлила взглядом Александру. Та в шелковом светло–голубом костюме, через плечо черный ремень кожаной сумочки.

«Чёрт возьми, как она некстати!..» — подумала Александра, подойдя к Марине. Яна, глядя на девушку, благодаря силе быстрого постижения, которая даруется любовью, поняла, чего ей следует бояться…

— Кто это? — Марина глазами показала на Яну.

— Так, случайная знакомая, покупает машину, попросила осмотреть её и пригнать к ней домой.

Красивые вишнёвые глаза девушки повлажнели, она явно не верила в только что услышанное. Александра же не делала попыток оправдаться, давая Марине возможность выплеснуть из себя неудержимую ревность и ненависть к сопернице…

Александра опять с сожалением подумала: «Почему Яна и Марина не одно целое?» Теперь ее прожигал взгляд Яны, которая не слушала продавца машины. Александра невольно поежилась от силы этого взгляда. Надо было с самого начала рассказать об отношениях с этой изящной смуглянкой, одетой просто, но в то же время элегантно. Вот чего недоставало Яне, прирожденного вкуса, отточенного воспитанием, но зато Яна обладала другими преимуществами…

— Отгоню машину, приду сегодня же, непременно! — закрепляя обещание, Александра губами неуловимо коснулась щеки подруги.

Откинувшись на спинку переднего сиденья, насмешливо сузив зеленые глаза, стараясь быть спокойной, Яна сказала:

— Что, теперь лесбосу пудришь мозги?

— Потом всё объясню! — раздраженно кинула Александра, повернув ключ зажигания. — Надо было б с самого начала всё рассказать, но как–то всё не получалось.

Джип прекрасно слушался руля, скользя в потоке машин, кативших по Первомайской. Насупившись, закусив нижнюю губу, Яна молча смотрела сквозь ветровое стекло. Вроде бы наладившаяся жизнь опять могла стать ускользающей добычей, безжалостной в своей ретивости. Сегодня вечером они должны были отвалить в столицу, и начать новую жизнь, но эта девица, похожая на изящную статуэтку, могла все разнести вдребезги!

— Я должна вечером побывать у неё, пообещать, что всё останется как прежде, успокоить её…

— Да на хрена она тебе сдалась! — взорвалась Яна. — Сама же говорила, что о тебе она ничего не знает. Нет, мне кажется, здесь что–то другое, видать, ты в неё по уши втрескалась! Наверное, уже щупалась… — Девушка презрительно коснулась накладных грудей напарницы. Александра молчала, лишь еле заметная вертикальная складки прорезала чистый лоб. Переключив скорость, она проронила, отметая все будущие скандалы, подозрения.

— Мы же с тобой, сама знаешь, как стальной цепочкой, кровью повязаны. С Мариной всё по–другому…

Администратор гостиницы «Спорт» за приличную мзду девушек поместила в двухместный номер. Из окна хорошо просматривался ряд машин, где застыл их серо–зеленый джип.

* * *

Провожаемая восхищенными взглядами мужчин, Александра вышла из гостиницы. За ней тенью скользила Яна… Погруженная в размышления, Александра не замечала слежки.

— Это ты!.. наконец! — радостно выдохнула Марина, возле дверей обняв подругу. Для неё теперь ничего не существовало, кроме жизни, наполненной чувством. Оно переполняло ее, и всё казалось мелким, незначительным, недостойным даже мимолетного внимания.

Александра, целуя её, опять почувствовала волнующую, горячую тяжесть внизу живота. Это пронзительное ощущение заставило мозг искать единственно правильный вариант, способный устроить так, чтоб Марина и Яна оказались с ней вместе навсегда…

На столике ликёр, «Мартини», конфеты «Трюфеля». Александра неожиданно вспомнила свою первую жертву, старшего научного сотрудника какого–то института, пышногрудую брюнетку, её целую философскую концепцию насчёт шоколада…

«В трюфелях содержатся вдвое больше андростенола, чем во взрослом кабане. — говорила она, поглощая дорогие шоколадные конфеты. — Андростенол по составу близок к мужскому половому гормону. Вот отчего так женщины ценят трюфеля… Фенилэтиламин — такое вещество в мозгу, которое позволяет испытывать чувство влюбленности, страсть. Но если влюбленность, страсть миновали, мозг перестает вырабатывать это вещество. Тогда мы чувствуем себя наркоманами в период абстиненции и испытываем потребность в продуктах, содержащих фенилэтиламин, например, в шоколаде. Если в помещении распылить немного андростенола, то присутствующие там мужчины будут казаться женщинам намного привлекательнее…»

Александра вдруг прошептала, глядя в затуманенные глаза подруги, она уже не могла сдерживать в себе ту силу, рвущуюся наружу…

— А если я… мужчина?

— Ну и шуточка! — рассмеялась Марина, томно раскинувшись на софе.

Александра взяла ее маленькую руку, и неожиданно прижала к низу живота, теперь уже безбоязненно. Глаза Марины изумленно округлились, лицо передёрнула гримаса отвращения… Этого больше всего и боялась Александра. Не давая любовнице опомниться, она придавила её всем телом, стала ласкать. Приглушенным нервным смехом Марина пыталась подавить внезапный страх. Но страх — это желание того, чего страшатся, это симпатическая антипатия. Страх это чуждая сила, которая захватывает индивида, и все же он не может освободиться от нее, да и не хочет. Ибо она страшилась того, чего, сама того не подозревая, желала… Страх для неё теперь, как жадное стремление к приключениям, к ужасному и загадочному. Марине не хватило воображения, чтоб раскрыть тайну Александры. Когда даешь полную свободу фантазии, позабыв о том, что тебе известно, воображение вырывается на волю и проникает в самую суть вещей… Теперь же тайна раскрылась сама и начала познаваться через её страх…

Рука Марины неуверенно, осторожно, как пугливый зверёк, поползла вниз, забралась под юбку любовницы, коснулась… Точно её ударило током, она тотчас отдёрнула руку. Ласково преодолевая слабое сопротивление, Александра опять прижала девичью руку к тайному месту, приучая ее к тому, что может быть её другом, волнующим и сладостным. В познании его она откроет для себя много нового и любопытного.

Наконец, Марина ощутила то, чего так боялась, чего ужасалась и опасалась. Точно это какое–то мерзкое доисторическое животное! Ей всегда казалось, что это какая–то аномалия, уродство и торчит снаружи, точно кишка, и было б лучше, если всё пряталось внутри тела. Теперь же, пальцами ощущая этот тугой, пульсирующий отросток, она начала испытывать волнение иного плана… В конце концов любовь смотрит не глазами…

Глаза её разгорелись от любопытства и сладкого ужаса. Пальчиками она трогала то здесь, то там, нагнулась, чтоб получше разглядеть, ладонью, взвесила разбухшие шары. Но в то же время её пугало, что всё это может приникнуть в неё, сокрушив недавнюю гармонию.

Александр осторожно, зная кто перед ним, медленно вошёл в неё, и, когда коснулся преграды, которая отделяет девушку от женщины, зубами прикусил мочку подруги. Эта новая боль на мгновение отвлекла от неожиданной боли внизу живота, не дав сконцентрироваться на ней, не позволив закрепиться в памяти. Её легкий вскрик слился с вздохом Александра, где звучала радость полного возвращения в прошлое. Чувство это захватило и Марину.

Потом Александр добрался до таких мест, о которых она прежде и не подозревала. Марина сделалась вся горячая, и вдруг почувствовала, как в неё что–то хлынуло, и она вся поплыла, а потом что–то такое чмокнуло внутри, как будто лопнул мыльный пузырь…

Усталые и счастливые, влажными бедрами касаясь друг друга, они отдыхали. Рука Марины не расставалась с этим недавно могучим зверем, теперь же он как бы съёжился, потеряв недавнюю силу и напор. Уменьшившись в размере, он стал безобидным, как ребенок.

…Когда после многих поцелуев и уверений, опустошенная Александра вышла из квартиры любовницы, с верхнего этажа сошла Яна…

С сияющим лицом Марина распахнула дверь, думая, что Александр вернулся сказать что–то очень важное. Но улыбку сразу же стёрли тревога и даже страх. На пороге стояла ладно скроенная девица с авторынка.

— Надо поговорить! — Яна решительно отстранила остолбеневшую хозяйку.

— Как вы смеете? — наконец, выдавила она из себя, оторопев от презрительного взгляда зеленоглазой девушки, которая была выше неё и сильнее.

— Думаешь, его заполучила? Хрена! — Яна сунула кукиш под нос хозяйки. — Что ты про Александру знаешь, вернее Александра? Ничего! А я всё! Только верному человеку он может открыться до конца. — насмешливо усмехнулась соперница. — И нас уже ничто не разлучит, мы с ним кровью повязаны, а это покрепче секса…

Слова непрошенной гостьи, брошенные с такой силой и злобой, были страшны и разящи. Карандаш сигареты с золотым ободком зажат пальцами Яны. Бледная, растерянная Марина с остановившимся взглядом молча смотрела на неё, не находя слов, нужных в данный момент. Соперница из сумочки достала странную зажигалку, похожую на орех каштана. Но вместо голубого язычка пламени, из неё, тенькнув, вылетело что–то… Ойкнув, Марина изумленно расширила глаза, приоткрыла рот, пытаясь что–то сказать, и мягко осела на ковер.

Не теряя времени, Яна стащила с неё халатик, из правой груди осторожно вытащила иголочку, кинула в унитаз и спустила воду. С острой болью в сердце она отметила на бедрах бесчувственной хозяйки не смытые следы любви… Ревность была настолько пронзительна и жгуча, что она долго не в силах была подняться с пола. Такой душевной боли она не испытывала никогда!

Перебросив руки жертвы через край ванны, взяв за ноги, она перевалила тело. Нервно, жадно затягиваясь сигаретой, ждала, когда ванна наполнится водой. Утопив голову ненавистной соперницы, дождалась того времени, когда пузырьки воздуха изо рта перестали лопаться на поверхности…

Утром, сделав макияж, ушла Александра, Яна знала куда… Зажигалку ещё вчера она вернула на место. Злорадные, торжествующие огоньки горели в её глазах.

… Очень скоро вернулась Александра, хмурая, неразговорчивая. На вопросительный взгляд подруги мрачно проронила:

— Никто не берёт трубку и к двери не подходит.

— Значит, что–то непредвиденное заставило её выйти на время из квартиры. Ты не волнуйся, милая… — девушка ласково погладила щеку Александры. Та подозрительно посмотрела на неё: слишком уж весела и суетлива. Но надо рвать когти, слишком здесь жареным пахнет! Тем более этой ночью опять приснился тот паскудный сон, мучивший его столько лет… Сдерживая спазм тошноты, в темноте она долго размышляла над этим. Почему сон вернулся, ведь утолив ненависть, она должна навсегда избавиться от него! Незнамо откуда исходящая опасность пересилила страсть к Марине.

— Позвонишь ей по дороге. — Яна попыталась успокоить подругу, когда они садились в машину.

* * *

Поздно вечером они съехали с шоссе, среди кустов и деревьев решив сделать привал.

…Свернувшись в калачик, укрытая курткой, на заднем сиденье тихо посапывала Яна. Где–то за деревьями глухо бормотала река.

Ущербная луна бледно–желтым светом, заливала лес, тускло мерцала на капоте джипа. Сон, мучивший его столько лет, не выходил из головы. Опять та же колбасина человеческого дерьма на дне ведра, наполненного прозрачной водой, которую он должен пить! Видать, что–то случилось непредвиденное, Шуляк впервые пожалел, что не замочил врага.

Стремясь отвлечься от тягостных дум, он включил приемник, настроился на УКВ, стал слушать музыку. «Музыка дана для выражения того, что не может выразить слово. В этом смысле она вполне человечна, она обратная сторона речи», — вдруг подумал он, и усмехнулся от этой зауми, неожиданно родившейся в его сознании…

Потом диктор на белорусском начал читать новости. В конце Шуляк услышал то, чего в глубине души уже готовился услышать — он верил своему вещему сну… «Разыскивается по подозрению в убийстве Шуляк Александр Петрович, двадцати шести лет, Яна Ивановна Ребковец, которая подозревается в соучастии в преступлениях. Их приметы…»

Александр щёлкнул выключателем, кривая усмешка исказила красивое лицо. Важняк оказался намного ловчее и проворнее, нежели он предполагал! Сука, сумел–таки два дела связать в одно и обобщить! Видать, опер нашёл Беспалого, тот всё и прояснил. А всё сучья гантель!.. Нельзя одним способом мочить двоих, с медичкой надо было что–то другое, ведь есть зажигалка Упыря. Пожалел иглы, решил оставить для более важной операции! Теперь он, как волк, обложенный красными флажками! К счастью, ни у кого нет его фотографий, лишь у бабки фотка в десятилетнем возрасте.

А фотоателье! Ведь у рыжего пленка непременно осталась! Придётся наведаться в проклятый город… Яна теперь большая помеха, с нею его могут взять быстрее. Раньше он всегда работал один, поэтому не попадался.

К проблемам Шуляк не подходил с множеством теорий, идей, мыслей, он всегда разрубал гордиев узел, это давало преимущество в уходе от потенциальной опасности.

Из кармана куртки вытащив зажигалку, он наклонился над спящей, с сожалением глядя в беззащитное во сне лицо девушки. Впервые он обрёл настоящего, преданного, любящего друга, с которым так не хотелось расставаться. Но была ещё Марина.

Спящая чуть вздрогнула, когда иголочка вошла в её шею…

Треща ветками орешника и горько пахнувшей черёмухи, с телом девушки он выбрался на маленькую поляну. Где–то глухо гукала ночная птица. Под обрывистым берегом, мерцая, медленно ворочался омут.

Веревкой Оборотень туго обмотал талию девушки, куртку набил галькой, вторая петля затянула ворот — получился мешок с камнями. Он хорошо знал, что на второй–третий день гнилостные газы, скопившиеся в теле утопленника, поднимают его на поверхность. Тяжёлый труп с оглушительным плеском ушёл на дно, лишь широкие, разбегающиеся круги ещё некоторое время напоминали о нём. В тяжелом раздумье Шуляк минут десять, не обращая внимания на комаров, постоял на берегу, глядя в чёрную воду. Раньше под свои преступления он никогда не подводил какую–то теоретическую базу, так как вообще не думал о них, как бы навсегда вычеркивая из сознания. Но теперь он знал, Яна долго будет напоминать о себе…

Документы подельницы он сжег, одежду же оставил себе, она недавно куплена в фирменном магазине. В столице он сделает новый паспорт и сменит фамилию. За хорошие «бабки» сейчас можно сделать всё. Важняку придётся побегать за ним. Когда знаешь человека достаточно хорошо (хотя бы со слов других) можно приблизительно предугадать, как поведёт он себя в определенной ситуации. Чем больше знаешь о нём, и чем обычней интуиция, тем выше точность прогноза. А кто что–либо знает о нём? Бабка? Так она, считай, с четырнадцати лет не видела его, а в двадцать он уже калека. А какие наклонности, привычки, пристрастия у калеки? Ха–ха–ха!.. Он никто, так как от него ничего уже не зависит.

…Проселочными, обходными дорогами, минуя посты дорожной милиции, он добрался до столицы. На окраине с первого попавшегося на пути узла связи он позвонил Марине. Шуляк долго ждал, слушая длинные гудки. Подозрение закралось в его сердце. Достав зажигалку, он нажал маленькую чёрную кнопку, но на этот раз из гнезда не вылетела смертоносная игла. А ведь должна быть ещё одна. Яна за свою смерть отомстила… авансом!

ГЛАВА 16.

В парике потела голова, хотя час тому назад в парикмахерской он оставил свои белокурые, вьющиеся волосы. Теперь у него короткая спортивная стрижка. Сумка с деньгами и золотыми монетами в автоматической камере хранения на вокзале. С собой у него пятьдесят тысяч долларов: в столичном городе, где в обороте сотни миллионов долларов, это не слишком большая сумма.

Оборотень быстро нашёл дом подруги Яны… Пару дней незаметно он следовал за ней по пятам, определив постоянное место работы… По тому, как сразу она садилась в остановившееся авто, было ясно, здесь у неё устоявшаяся клиентура. Хозяев новеньких иномарок она знала в лицо.

Парковая магистраль ярко освещена фонарями, и зазывающим миганием реклам. Она неожиданно вышла из тени, когда Шуляк остановил джип и приглашающе открыл дверцу. Охотнице не надо было напоказ выставлять свои прелести, чтоб привлечь дичь…

Яна словесно точно нарисовала портрет своей старшей подруги. Больше тридцати не дашь, подтянутая, стройная, следящая за фигурой и здоровьем. Кожа лица точно мраморная, видать, она регулярно посещала модные косметически салоны, и тренажеры. Клиентура солидная, доход позволял разные излишества.

Путана неопределенно улыбнулась краешками умело подкрашенных ярких губ. Прическа под мальчика, молодящая её, мини–юбка, пиджак переливался в мечущемся свете фар проносящихся машин. Этот красивый парень здесь впервые, и пока неизвестно ради чего он нажал на тормоза…

— Сколько? — спросил он, этим всё сразу поставив на свои места. Путана села рядом. Шурша шинами, он нашёл место, где меньше света и людей. Её опытные длинные пальцы нащупали язычок молнии на его джинсах. Он увидел склоненный, подбритый затылок, потянуло тяжелым ароматом пряных духов. Как перед обедом селедочка вызывает аппетит, такие духи также выполняли определенную роль. Голова её ходила вниз–вверх, но он ровным счётом ничего не ощущал.

— Что–то у тебя не в порядке… — наконец, подняла голову профессионалка. — В этом деле со мной никто не сравнится.

— Не в порядке, так не порядке, — спокойно согласился клиент. Его спокойствие в таком важном для мужчин вопросе несколько озадачило её.

— Вот за работу, — протянул он ей плату, — но можешь получить в десять раз больше. Так что это, всего лишь мелочёвка, аванс можно сказать.

Удивлено — вопросительно вверх взлетела тонкая бровь, в глазах зажглись искорки. Этот красавчик в неброской, но дорогой фирменной одежде не похож на мента из «уголовки», или бандита. У нее был охранник, постовой милиционер, которому после вечерне–ночной смены она отстёгивала сто баксов. Безопасность дороже денег.

— Ты можешь меня свести с человеком, могущем сделать новые ксивы? Но чтоб он был настоящим профи.

Проститутка колебалась, искоса, оценивающе поглядывая на клиента. Но тысяча зелененьких…

С «Бородой» ее познакомил один из постоянных клиентов. Тогда ей позарез нужна была справка, что она только что прошла тест на СПИД. Её требовал очень богатый и привередливый бизнесмен–грек, который на неделю хотел взять ее с собой в поездке по стране. Эта неделя подарила ей норковую шубку.

— Есть один, но он очень осторожный, не делает, кому попало.

— Хорошо, — сказал Шуляк, — давай встретимся здесь завтра днём, у меня мало времени, надо из города сваливать. Ты ему скажи, сколько он запросит за пару паспортов и водительских удостоверений, столько я ему и дам.

— Хорошо, завтра встретимся здесь, сообщу, согласен он или нет. — Она внимательно оглядывала невозмутимого красивого парня. На сыскаря он явно не смахивал, тех она всегда отличала по глазам, манерам, сказывался более чем десятилетний стаж. Если «Борода» погорит, ей тогда не жить. Но две тысячи баксов! Видать, этот красавчик ворочает большим капиталом.

Когда Шуляк вернул путану на её боевой пост, там ждал «Мерседес» с тонированными стёклами. Она тут же юркнула темное нутро шикарной машины.

На платной стоянке, втиснувшись между «девяткой» и «Вольво», Александр припарковал джип. Устроившись на заднем сиденье, он задремал. Спал он чутко, как волк.

* * *

Утром, перекусив в кафе, к часу дня он прибыл к назначенному месту. Подруга Яны, как и все женщины, опаздывала. Или же из–за укрытия следила за ним, выжидая… Скучающе, носком туфли он пнул пару раз широкий скат джипа.

Неожиданно она вышла из–за газетного киоска. Яркая, броская! Длинные, стройные ноги, обнаженные до середины бедер, обтянуты блестящими колготками. Красивая женщина, не любящая мужчин…

В машине пересчитав деньги, сунув их в крохотную сумочку на ремешке — цепочке, где, казалось, могла поместиться лишь пудреница, она протянула ему бумажный листок с номером телефона.

— Сначала позвони, а там он уже сам решит, иметь дело с тобой, или нет…

— Надеюсь, всё будет путём? — стальной блеск зажёгся в глазах Шуляка, от которого поежилась путана.

— В нашем деле, волей–неволей, но всё без обмана…

— Правильно сечёшь поляну, — усмехнулся Александр, — в твоей уютной квартирке я тебя всегда найду, если что не так… — Он назвал улицу и номер дома. Удивление и испуг метнулись в серых больших глазах блондинки. Откуда он знает? Неужто из уголовки! Тогда мне крышка!

— Да ты не бойся, — он положил руку на её плечо, — просто я за тобой несколько дней наблюдал. Клиентура у тебя солидная, вон даже мусор за «кожаного затылка», сутенеров отшивает. Значит, ты баба со связями, посему и обратился. Ну, бывай! — белозубо, широко улыбнулся он. — И не расстраивайся, что не завершила работу, может, когда, в следующий раз получится…

* * *

После продолжительной, паузы, наконец, в трубке ответили. Голос хриплый, наверное, от неумеренного потребления алкоголя и сигарет.

— Приезжай сейчас… — хрипун назвал адрес.

…Поколесив по незнакомому городу, Шуляк с трудом нашёл нужную улицу и дом. К тому же он рисковал, права у него на Александру.

Оставив машину, через «проходняк» он выбрался на бетонную площадку двора, где торчало несколько скамеек. Девочки, начертив мелом квадраты, играли в классики.

Возле оббитой обшарпанным дерматином двери Шуляк некоторое время выждал, зная, что за ним наблюдают в глазок. Звериный слух уловил за дверью шорох. Он снова утопил кнопку звонка.

Сквозь приоткрытую дверь на стальной цепочке на него тяжело глянули маленькие, дремучие глазки, где сквозила волчья настороженность. Темная неухоженная борода и длинные, неопрятные волосы до плеч. Оборотня окатило кислым духом холостяцкой берлоги.

— Это ты намедни по телефону?

— Ну, а кто же? — Шуляк выжидал, когда хозяин в несвежей клетчатой рубашке рассмотрит его, и сделает окончательное заключение.

По узкому, тёмному коридору они прошли на кухню. На столе тарелки с присохшими к ним остатками еды, у стены батарея пустых пивных и водочных бутылок. Мусорное ведро набито доверху, от него несло кислотой блевотины. Окно задернуто плотной коричневой шторой, под потолком тускло горела лампочка.

Из холодильника бородач вытащил початую бутылку «Пшеничной», достал селедочницу с нарезанной селедкой в кольцах лука. Н вопросительный взгляд хозяина Шуляк отрицательно помотал головой.

— Не пьешь! — удивился бородач.

— Только по вечерам, и всегда по окончанию всех дел…

Хозяин более благосклонно поглядел на него. Он опрокинул в рот стакан, морщась, в селедочницу залез пальцами. Борода заерзала по его груди.

За одну ксивы я беру три штуки…

— Не дороговато? — решил для вида поторговаться Александр.

— Тогда ищи другого! — прорычал Борода. Свинцовый взгляд тяжело уперся в зрачки Шуляка, тот не моргая, выдержал его. — Но лучше меня нет, я фирма, я всё могу!..

Александр из кармана легкой куртки вытащил шесть тысяч долларов.

— Это аванс за два паспорта и пару водительских удостоверений.

Хозяин несколько удивленно воззрился на него:

— Это займёт…м–м–м… неделю, может больше.

— Я подожду! — широко улыбнулся Шуляк.

Борода уставился в лист бумаги с исходными данными клиента, удивленно хмыкнув, запустил пальцы в бороду.

— А баба — сестра твоя?

— Мы двойняшки.

Фото с локонами до плеч — работа рыжего полесского ухажёра, а вот с короткой стрижкой Александр сделал уже в столице.

— Ты гляди, бывает же такое, сестрёнка твоя — вылитый ты! — присвистнул хозяин. Больше ни о чём он не спрашивал.

* * *

Через десять дней Шуляк получил новенькие паспорта и водительские удостоверения, сделанные так — комар носа не подточит. Борода туго знал своё дело! С такой аппаратурой, как у него, можно кое–чего и похитрее сработать…

Александр принес с собой бутылку настоящего армянского пятизвездочного коньяка и две баночки черной икры.

— Презент! — отличная работа Бороды привела его хорошее расположение духа. Сверх двенадцати тысяч он накинул ещё одну. Кто знает, может, ещё придётся к нему обратиться. Теперь он Николай Иванович Орленко и Нина Ивановна Орленко.

Впереди предстояло выполнение одного неприятного дела, вернее, завершение его, доведение до логического конца…

ГЛАВА 17.

Его теперь не узнать — короткая стрижка, волосы выкрашены в черный цвет, солнечные очки. Не доезжая до дома Яны, он остановил джип.

Александр с радостью глядел на бабку, копающуюся в саду. Значит, никто не смог сковырнуть ее с этого места! Документы на аренду железные, а в остальном бабка не причём. Для неё же главное, что внук жив, хотя и в бегах… Как никто он знал свою бабку, своя земелька для нее дороже всего на свете. У её раскулаченного отца, которого заморозили на Енисее, было сто гектаров. Бабка всегда об этом вспоминала с такой болью, точно это произошло совсем недавно.

…Пропетляв по темным улицам, Шуляк подкатил к фотоателье. В здании, кроме фотомастерской, находились ещё какие–то коммерческие структуры.

Третий час ночи. Спину Оборотня прикрывали два раскидистых клена, тяжелые лопасти листьев шуршали по стенам. Заранее купленным «алмазом» он со скрежетом провёл первую линию, прислушался, но листья заглушали все звуки. Проведя четыре линии в виде квадрата, курткой облепив стекло, он вдавил его вовнутрь. На полу со звоном разлетелось выдавленное стекло. К счастью на окне не было решетки.

Светя фонариком, он хорошо ориентировался в помещении. У Шуляка было врожденное свойство хищника, мгновенно запоминать вокруг себя расположение предметов и ориентиров, так как в уме всегда просчитывал варианты отступлений и уходов…

Гвоздодер с хрустом вошёл между дверной коробкой и дверью… В ноздри остро шибануло запахом реактивов и негативов. Как змеи, шуршали пленки, он опорожнил ящички столов с уже готовыми фотографиями, слайдами, художественными портретами. В эту кучу он всё сбросил со стола, чиркнул спичкой. В фото — лаборатории, не было окон, и пламя не сразу увидят с улицы.

Не дожидаясь результатов своей работы, поджигатель набрал скорость и очень скоро оказался за пределами города.

С той самой ночи в гостинице его опять донимал отвратительный сон, лишая удовольствия чувствовать себя свободным и богатым человеком. Не станет Беспалого, исчезнет навсегда этот изматывающий сон. Теперь это уже, как наваждение, несмотря на грозящую опасность, он не в силах противиться ему.

* * *

Не выходя из машины, он несколько часов наблюдал за людьми, входящими и выходящими из райбольницы. Наконец, он приметил веснушчатую, неказистую девушку лет девятнадцати, Наверно, медсестра, или санитарка.

Вечером, когда девушка закончила смену, он поравнялся с ней и пошёл рядом. Она с удивлением и некоторой опаской покосилась на него. Чего это вдруг такой красивый парень, одетый во все фирменное, увязался за ней. Вниманием мужчин она явно не избалована. Решив, что этот красавец хочет лишь покуражиться, сердито бросила:

— Что вам от меня надо?

— Ваши веснушки мне очень понравились, — в улыбку Шуляк вложил всё своё очарование.

— Вот ещё! — недоверчиво фыркнула девушка, чуть сбавив шаг. От этих проклятых веснушек она всегда мечтала избавиться, считая их всему виной…

— Нет, правда! — не отставал Оборотень. — В вас есть нечто такое, изюминку, далеко спрятанную, не каждый заметит…

Щеки девушки заалели, от таких слов она и вправду похорошела, такое ей никто никогда не говорил. Иногда её лапали парни, да и то ради скуки, когда не обламывался кусок пожирнее. Шедший рядом парень с золотым «Роллексом» на запястье, точно сошёл с обложки Плейбоя. Этот журнал ей иногда в больнице давала посмотреть одна молодая врачиха.

— Вы, наверное, к кому–то приехали? — тихо спросила дурнушка.

— Да, только вот не знаю, жив ли ещё тот человек? Его мать попросила меня навестить (Шуляк знал, что Беспалый детдомовский), она живёт далеко, в другом городе. Она очень больная, ревматизм всю изломал! Может передвигаться лишь на костылях.

— Может, я в чём–то помогу! — живо отозвалась девушка.

— А вы далеко живёте? — Шуляк остановился возле своего джипа.

— В тридцати минутах ходьбы.

Ключом он открыл дверцу, рукой показал вглубь салона.

— Думаю, здесь намного комфортнее будет всё обсудить.

Девушка уже не могла противиться…

Из бардачка он достал большую плитку дорогого шоколада. Девушка попыталась отказаться, от волнения у неё вспотели бритые подмышки. Но хозяин машины был мягок, бархатно–настойчив.

— Кстати, как тебя зовут (он перешёл на «ты»), меня Николай?

— Ольга… — девушка робко, как мышка, хрустнула фольгой обертки.

— Оля ты никуда не торопишься?

Она отрицательно помотала головой. Девушка уже начала верить в сказку, ведь каждой золушке так хочется хрустальных туфелек. От нее резко несло дешевыми духами. Как бы ненароком Шуляк положил руку на её костлявое плечо, под тонкой материей платья почувствовав бретельки лифчика. Грудь у девушки маленькая, но крепкая, нос утиный, тонкогубый рот слишком велик для худого лица. Зато серые глаза чудесны, обрамленные пушистыми ресницами.

— У этого парня, вроде, что–то с позвоночником?

— Это, случайно не тот, без одного пальца на руке? — обрадовалась девушка возможности помочь ему.

— Да… кажется, — выдержал паузу Шуляк, стараясь не показывать чрезмерной заинтересованности.

— На него было нападение, к нему часто наведывались из милиции, в последний раз около двух недель назад.

— Неужели! — вполне искренне удивился Шуляк. — а ведь матери он написал, что упал на стройке… Его бедро прижалось к бедру девушки, губы коснулись щеки, дыхание обожгло шею. Девушка поежилась от сладостной щекотки, сердце на мгновение замерло…

— Оля, можно тебя поцеловать?

Это просьба очень удивила её.

— Да, — прошептала она, — пожалуйста.

В долгий поцелуй он вложил все своё умение. Лариса научила его ценить поцелуи, и не относиться к ним как к нечто второстепенному в любви. Он ощутил, как в его руках обмякло её тело. Окна в машине тонированные. Из магнитофона лилась тихая музыка. Медичка была крайне взволнована и счастлива. Даже если этот принц сегодняшней ночью исчезнет навсегда, всё равно в ее судьбе об этой встрече останутся самые яркие воспоминания. От тепловатого Мартини и возбуждения у неё кружилась голова. Она уже не контролировала себя. Неумело, быстро она стала целовать его в лоб, шею, губы, в ней родились огромная нежность и благодарность.

Шуляк снова наполнил бумажные стаканчики, очистил апельсин, улыбаясь, в её полуоткрытый рот вложил оранжевую дольку. «Хорошо хоть у неё зубы не порченные…» — отметил он. Выждав некоторое время, давая возможность ей прийти в себя, он перешёл к прозаическому.

— А ты этого… парализованного, случайно не обслуживаешь?

Девушке неохота сейчас говорить о своей работе, она ещё во власти только что случившегося…

— Нет, я в родильном отделении, — в её голосе томность и нега.

— А где его палата находится? — голос и весь вид Шуляка показывали отзывчивого человека, который во что бы то ни стало хочет выполнить возложенное на него поручение.

— В самом конце коридора, палата на двоих, но он лежит один. Туда обычно помещают безнадёжных, которым не выжить. У нас её называют камерой смертников.

Шуляк ощутил крайнее удовлетворение… В той же клетушке, как когда–то и он, теперь в собственном дерьме плавает его недобитый враг. Ненависти к нему он давно не испытывал, его лишь мучило отвратное сновидение, которое рождал бред Беспалого. Уничтожив его, он навсегда избавится от этого отвратительного сновидения!

— А окно палаты… куда выходит?

— Прямо в садик, возле окна растёт береза, днем окно открыто, слишком тяжёлый запах в палате.

Неуловимая усмешка скользнула по губам Шуляка…

Поласкав ещё немного разомлевшую, счастливую дурнушку, клятвенно заверив, что завтра вечером непременно встретит её на том же месте, он отвёз её домой. В ста километрах от этого городка — станция. К ночному поезду, который останавливается на несколько минут, он успеет. Машину кинет на станции, и исчезнет навсегда…

* * *

Погода благоприятствовала плану. Ветер с Атлантики нагнал туч, которые очень скоро разродятся проливным дождём. В длинной одноэтажной больнице светилось несколько окон — приемного покоя и ординаторской. Окно Беспалого глухо и черно. Полуоткрытая форточка забрана серой марлей от комаров. «Кнопарём» Оборотень вырезал марлю и вьюном скользнул в духоту, насыщенную миазмами испражнений и заживо гниющего тела.

Накаченный снотворным, тяжело дышал больной. Брезгливо морщась, Шуляк примерился было всадить нож в горло Беспалого, но передумал, можно испачкаться кровью. Задыхаясь от зловония, на ствол Макарова он навинтил цилиндрик глушителя. Прилипшая кожа и черные провалы глазниц четко выделяли строение черепа, линии лицевых костей. Если б не косицы свалявшихся волос на наволочке, могло бы показаться, что какой–то шутник на подушку кинул человеческий череп. Видать, сдобная бухгалтерша давно на нём поставила крест, или же он её заложил…

Тишина. Лишь где–то далеко стонал послеоперационный больной. Потрескивал изъеденный древоточцами и мышами деревянный костяк больницы. Оборотень взял подушку с соседней койки, положил на лицо Беспалого. Булькнуло два хлопка, пустые гильзы со звоном покатились по полу…

Натренированный слух младшего опера, лежавшего на койке в коридоре, рядом с палатой охраняемого, услышал странный шум. Из наплечной кобуры, спрятанной под больничным халатом, выдернув пистолет, капитан бесшумно отворил дверь. Петли заранее смазаны машинным маслом…

Кисло пахло сгоревшим порохом, на квадрате окна отметился черный силуэт неизвестного, собиравшегося вылезти в форточку.

— Оружие на пол! Руки вверх! — скомандовал капитан, приняв стойку «Вивера», две руки с пистолетом выкинув вперед. В ответ два хлопка, штукатурка брызнула со стены. В больничной тишине неожиданно оглушительно трижды грохнул табельный пистолет. Неизвестный в звоне стекол вместе с рамой вывалился наружу.

…Как муравейник клубилась, шумела больница. Среди серых пижам и халатов больных, как льдины в мутной воде, мелькали редкие белые халатики медсестер и нянек. Дежурный врач в операционной, пощупав пульс раненого, ладонью прикрыл ему веки, с треском стащив резиновые перчатки.

— Мертв! — коротко констатировал он. С нескрываемым удивлением он тупо глядел на недавнего больного, перетянутого ремнями наплечной кобуры. С самого начала он с подозрением относился к нему. Такого бугая главврач поместил в больницу! Но ещё больше поражал убитый, вокруг которого, ахая, столпились испуганные медсестры и санитарки.

Он узнал своего бывшего подопечного, хотя с того времени прошло шесть лет. Потенциальный мертвец вдруг появляется незнамо откуда живёхонек, и на двух ногах, и убивает другого парализованного, лежавшего на той же койке, где и он лежал! В голове предпенсионного врача всё смешалось. Он открыл дверцу белого шкафчика на стене, взял флакон со спиртом и две мензурки. Капитан отрицательно помотал головой. Он попросил у врача ключ от кабинета главврача, там был телефон.

Далеко от захолустного городка старший оперуполномоченный по особо важным делам подполковник Сидоревич Михаил Петрович снял трубку. Выслушав четкий, несколько взволнованный доклад подчиненного, улыбаясь, он тихо вернул трубку на место.

Сейчас он испытывал то же самое, как когда–то очень давно, когда распутал своё первое, не очень сложное дело. Это же дело было самое трудное, самое важное. Хитроумного и изощренного убийцу взять не было никаких шансов. И посему подполковника переполняла гордость. Привыкшая к ночным звонкам, рядом тихо посапывала жена. Подполковник теперь знал, где искать местного «авторитета», неожиданно исчезнувшего Михневича…

Капитан сообщил, что в карманах убитого обнаружено два паспорта на одну фамилию, один паспорт принадлежал женщине со светлыми волосами до плеч и голубыми глазами, очень похожей на убитого. Вот, наконец, звено, которое соединило разорванную цепь! Шуляк в женской одежде вместе с сообщницей проникнул на квартиру предпринимателя, который их ждал… Ключи Михневича, оставленные на месте преступления, уловка, которая хорошо сработала, пустив местных сыскарей по ложному следу.

Старший оперуполномоченный с невольным уважением подумал о Шуляке. Такой неординарной личности ещё не было в его коллекции. И всё же червячок сомнения точил душу, не давая полностью насладиться успехом. Преступник такого масштаба и дарования вернулся, чтоб навсегда уничтожить своего врага? Вернулся, когда по его следу уже пущена свора гончих! Вернулся, когда смерть Беспалого уже ничего не решает…

Конечно, подполковник не мог знать, что помогло ему лишь сновидение, от которого стремился избавиться Оборотень…

Конец

2001 г.

Примечания

1

порожняки — пустые разговоры

(обратно)

2

лажа — ерунда

(обратно)

3

рыжьё — золото

(обратно)

4

капуста — деньги

(обратно)

5

кожаный затылок — телохранитель

(обратно)

6

семечки — патроны

(обратно)

7

храповик — нос

(обратно)

8

скок — ограбление

(обратно)

9

Сечь поляну — смотреть в корень

(обратно)

10

орех — пуля

(обратно)

11

зелёнкой лоб намазать — расстрелять

(обратно)

12

курок — тайник

(обратно)

13

горбатого не лепи — не ври

(обратно)

14

Важняк — старший оперуполномоченный по особо важным делам.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1.

ГЛАВА 2.

ГЛАВА 3.

ГЛАВА 4.

ГЛАВА 5.

ГЛАВА 6.

ГЛАВА 7.

ГЛАВА 8.

ГЛАВА 9.

ГЛАВА 10.

ГЛАВА 11.

ГЛАВА 12.

ГЛАВА 13.

ГЛАВА 14.

ГЛАВА 15.

ГЛАВА 16.

ГЛАВА 17. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg