«Игра с тенью»

Игра с тенью (fb2) - Игра с тенью 431K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лев Самойлович Самойлов - Михаил Захарьевич Вирт

Игра с тенью

ИГРА С ТЕНЬЮ

БЕДА

Старший лейтенант милиции Митин писал рапорт об отпуске, когда раздался телефонный звонок.

— Дежурный по отделению… — начал Митин. Однако то, что он услышал секундой позже, сразу сняло медлительность. — Сейчас… подождите, записываю… Ново-Лодыженский переулок? Мухин… Это что, фамилия убитого? Понятно, записал. У себя в комнате? Кто, кто? Повторите… Молодой человек… Фамилия? Неизвестна. Ясно! Высылаю оперативную группу. Кто передал? Постовой Никифоров? Есть, товарищ Никифоров!

Митин набрал домашний номер телефона начальника отделения милиции майора Колесникова.

Трубку взяла жена.

— Сережа, тебя, — недовольно протянула она, и Митину почему-то стало неудобно — как-никак выходной день…

— Слушаю, товарищ Митин. Где? Вот, черт возьми, как воскресенье, так обязательно что-нибудь случится! Мухин? Не знаю такого. Ладно, выезжаю. Сообщите дежурному по управлению. Аня, китель!

Через полчаса на место происшествия прибыла оперативная группа работников уголовного розыска: медицинский эксперт, проводник с собакой, сотрудники научно-технического отдела с фотоаппаратами и осветительными приборами. Последним приехал следователь прокуратуры Николай Петрович Куликов, высокий большелобый шатен, неторопливый и малоразговорчивый.

Все как обычно. Осмотр, фотографирование, опрос соседей. Овчарка несколько раз ткнулась мордой в окно, обнюхала подоконник, потянула в коридор, вернулась обратно, сунулась в один, другой угол — и остановилась. Не рассчитывайте, мол, на меня, не могу… Слишком много людей перебывало здесь, слишком густой, сильный дождь лил последние полтора часа.

Неудачи пса мало беспокоили Куликова. Осторожно ведя первоначальный опрос, стараясь не сосредоточивать внимания соседей ни на ком и ни на чем особенно, Николай Петрович к полуночи уже располагал, так сказать, частичными сведениями о возможном преступнике и вероятных мотивах преступления.

Убийство! Оно может быть совершено только после долгой и тщательной подготовки, и тогда расследование его становится трудным, предельно скрупулезным. Но бывает, что убийство человек совершает в состоянии аффекта. Тогда преступник забывает обо всем. Подгоняемый страхом, он бежит с места преступления, оставляя после себя крохотные, невидимые следы-памятки. Они-то и являются суровыми и неопровержимыми свидетелями обвинения. А если так, быстрота решает дело…

В доме Мухина царил неописуемый хаос. Дочь покойного Марина, с распухшим от слез лицом, в эти первые часы была почти невменяема. Она то и дело рвалась в комнату, где лежал отец, плакала навзрыд и ломала руки. Ее удерживала соседка по квартире, приносила воду, смачивала полотенце.

— Я виновата, одна я! Прости, папа… — причитала Марина.

Конечно, о тщательном допросе не могло быть и речи, но из обрывков разговора, из того, что второпях рассказывала соседка — Клавдия Ивановна Капитонова, Куликову многое становилось ясно.

Да, Капитонова слышала в комнате Мухина громкие голоса, слышала брань, крик «убивают», видела убегавшего дружка Марины, Андрея Зотова.

Клавдия Ивановна не сомневалась, что Мухин был убит Зотовым.

— Посудите сами, товарищ следователь, ссора между ними произошла, старик несдержанный, ругал Андрея… ну, тот и не выдержал, наверное…

Где живет Андрей Зотов, Клавдия Ивановна не знала. Позднее, уже ночью, Николаю Петровичу удалось поговорить с Мариной. Это был трудный разговор. Прерывая его слезами и долгими паузами, Марина рассказала о сегодняшней поездке с Андреем в Быково. Во время прогулки Андрей снова, в который раз, настаивал на женитьбе, и снова она отказалась, ссылаясь на несогласие отца. Андрей пришел в ярость, стал выкрикивать угрозы, проклятия. Он вообще неуравновешенный какой-то, заявил, что убьет отца. Конечно, из-за этого они сильно поссорились, и она ушла.

— Я не придала значения его угрозам. В конце концов должен же он понять, что, если поднимет руку на папу, между нами вообще все будет кончено.

И снова слезы заливали опухшее, в красных пятнах лицо.

— Скажите, почему отец не соглашался на ваш брак с Зотовым?

— Папа человек старый. По его понятиям, муж должен быть совсем другим, не таким, как Андрей. Но я и сама не собиралась выходить замуж за Андрея.

— Вы ему об этом говорили?

— Нет.

— Значит, Зотов считал, что единственным препятствием является ваш отец?

— Да.

— Когда Зотов расставался с вами в Быкове, он был сильно взволнован?

— Да. И вообще Андрей неуравновешенный, вспыльчивый, грубый.

— Какие угрозы он выкрикивал в адрес отца?

— «Я его убью, таких людей надо уничтожать…» Да разве все запомнишь!

— От кого вы узнали, что отец убит Зотовым? Кто вам первый сказал об этом?

— Соседка по квартире сказала. Она все слышала.

— Скажите, Зотов материально хорошо обеспечен?

— Не знаю. Он живет на зарплату. А сегодня одолжил у меня рубль, чтобы расплатиться в кафе.

Да, все было очень просто. И эта простота настораживала следователя. Николай Петрович не любил лобовых, чересчур прямолинейных дел, и все-таки нельзя было не признать, что уж очень естественно все получалось, уж очень плотно пригонялись один к другому звенья случившегося. За пару часов до убийства — бурная сцена в Быкове. Разъяренный, неуравновешенный парень торопится к отцу девушки, требует объяснений. Ссора, скандал, удар, смерть, бегство. Да, версия правдоподобна до предела, и отмахиваться от нее только потому, что все слишком уж просто, нет оснований. Вероятнее всего, убийство Мухина не обдумано заранее, хотя разговор о нем Зотов вел еще в Быкове… Как знать!

Николай Петрович помял подбородок, провел ладонью по щеке, взглянул на девушку. Неожиданно пришла мысль, что Марина чертовски хорошенькая. А какие волосы! Червонное золото… Видать, парень действительно без ума от нее.

Девушка постепенно успокаивалась. Отвечая на вопросы следователя, она вспоминала, что свидетелями их ссоры в Быкове мог быть официант летнего кафе «Отдых», обслуживавший их столик, и еще какой-то «парниша», сидевший неподалеку от них. Марина вытащила из сумочки записку — смятый бумажный лоскуток — и отдала его Николаю Петровичу.

— Я совсем о ней забыла, — призналась она.

Записка была лаконичной: «Шпага почти д’Артаньяна к вашим услугам, прелестная незнакомка». Внизу телефон и подпись: Андре.

Сообщив милиции данные о свидетелях ссоры, а также адрес Зотова — он был у Марины, — Куликов отдал распоряжение доставить всех завтра к десяти утра в прокуратуру.

— Не исключено, — предупредил Куликов, — что Зотов попытается скрыться от следствия, поэтому как можно скорее найдите его.

В четвертом часу ночи следователь уехал.

В квартире еще оставались оперативные работники. Мужчина лет пятидесяти, среднего роста стоял неподвижно на пороге комнаты и, засунув руки в карманы «болоньи», прислушивался к шумевшему за окном мелкому дождику. Рядом стоял молодой человек.

— Товарищ подполковник, — обратился он к пожилому, — только что уехал следователь прокуратуры.

— Знаю, — не меняя позы, отозвался подполковник. — Он и со мной успел проститься.

— Следователь сказал, что ему обстановка ясна и что, судя по всему, дело удастся закончить в несколько дней.

— Хвала и честь! А к чему он, в сущности, все это говорит?

Молодой человек смутился.

— Не знаю. Возможно, считает, что наша миссия сводится к розыску и уточнению некоторых деталей преступления.

— А твое мнение, парень из нашего города?

— Если по совести, Федор Георгиевич, странным мне кажутся мотивы преступления.

— Мне тоже, если по совести. Убить отца невесты только потому, что тот не дает согласия на брак? Бред какой-то! — Подполковник пожал плечами. — И с нашим бытом никак не вяжется… и окончательно губит парня. Может, он тронутый какой-нибудь, на медучете? Всякое бывает…

Подполковник помолчал и добавил:

— А ты обратил внимание на собаку? Металась, дважды пыталась взять след с окна. Вот что, товарищ Загоруйко, с женщинами придется поговорить еще раз. Займитесь этим. И побольше о Мухине, поменьше о Зотове! Удивительное дело, — Федор Георгиевич смешно поднял плечи и развел руками, — о парне мы с ходу узнаем многое: любил дочку старика, неуравновешенный, грозился убить и тому подобное, а о покойном ни слова. Как жил, с кем встречался, ничего не знаем… Займись, товарищ старший лейтенант!

— Федор Георгиевич, а вы какую версию выдвигаете?

— Понятия не имею. Куликов мужик дошлый, побыл тихо, поговорил неприметно, с кем надо, видать, сориентировался что к чему и ушел. Может, Николай Петрович и прав, а по мне, товарищ старший лейтенант, никакая версия, насколько бы она на первый взгляд ни казалась убедительной, не должна держать нас в плену. Мне все-таки думается, надо бы побыть здесь еще денек, расставить посты, посмотреть, не придет ли кто в гости. Может, кто и поинтересуется, по каким следам пошел уголовный розыск. Сейчас пришлю людей, размести их как полагается. Посидим у моря, подождем…

Федор Георгиевич махнул рукой в знак приветствия и направился к выходу.

Старший лейтенант остался один. За стеной слышалось неясное бормотание, иногда плач. Раза два по коридору пробегала Капитонова, она так и не ложилась спать. Через полчаса приехали сотрудники милиции. Загоруйко расставил посты, проинструктировал вновь прибывших. К этому времени уже стало светать. Во дворах соседних домиков вступили в перекличку петухи. От ночного дождя зелень маленьких садов сверкала и казалась лакированной. Хотелось спать. Старший лейтенант пододвинул стул поближе к окну, приоткрыл штору.

Тихая, еще не проснувшаяся улица просматривалась из конца в конец. Дома, приземистые, одноэтажные, со щелями в закрытых ставнях, чем-то напоминали копилки. Загоруйко улыбнулся неожиданному сравнению. Почему-то вспомнилась давняя история. Был он еще дружинником, и в тот вечер вместе со своим другом Лешкой — где он сейчас, давно что-то не пишет — получил задание патрулировать такую же тихую, безлюдную улицу. Кругом груды кирпича, дощатые временные заборы, строительные краны, навалы железобетонных конструкций. Скучная улица, почти нет витрин, обжитых домов — раз, два и обчелся. Шли они, перебрасываясь случайными фразами, и вдруг резкие, отчаянные трели милицейских свистков, выстрел, точно в пустой комнате разорвали холст. Кинулся вперед, за ним, не отставая, Лешка. Угол забора! Завернув, увидел человека. Распластавшись по забору, тот целился в кого-то. Услыхав шум, неизвестный мгновенно обернулся.

Их разделяли каких-нибудь три-четыре шага. «Только бы не стрелял!» Даже сейчас, когда вспоминается эта сцена, холодит на сердце, снова встает как вчерашнее… Вот неизвестный повернул револьвер в его сторону, скривил рот, увидев двоих, видимо, это на мгновение задержало палец на спусковом крючке, и в ту же секунду, сотую долю секунды, забыв все правила самбо, он просто-напросто ударил неизвестного всем телом. Оба отлетели к забору. Но уже подоспел Лешка. Боролись молча. Алексей крутил руку, рвал револьвер и никак не мог вырвать. Внезапно тело человека обмякло. Тяжело дыша, поднялся, оглянулся. Кто-то тащил неизвестного к автомобилю. Навстречу шел, улыбаясь, мужчина в форме подполковника милиции.

— Здорово, парень из нашего города! Будем знакомы. Гончаров из МУРа.

Так и познакомились. С тех пор вот уже на пятую по счету боевую операцию Гончаров берет старшего лейтенанта и до сих пор, когда они остаются вдвоем, называет как в тот раз — парнем из нашего города.

УТРОМ В ПРОКУРАТУРЕ

Ровно в десять Николай Петрович Куликов, как всегда, входил в здание прокуратуры.

Сегодня возле кабинета он заметил старичка, одиноко притулившегося в безлюдной приемной, и догадался, что перед ним официант «Отдыха». Приветливо поздоровавшись, Куликов пригласил раннего посетителя в кабинет.

— Садитесь, пожалуйста. Может, закрыть окно, не боитесь простуды?

— Премного благодарен, прошу не беспокоиться, к воздуху привычен, — неожиданно густым басом ответил старичок и расправил усы.

— Вы на пенсии? — улыбаясь, спросил Куликов. Уж больно не соответствовал могучий рык старика его неприметной внешности.

— Так точно.

— А почему не отдыхаете?

— Привычка, — сокрушенно пробасил тот, — места дома не нахожу, не шутка, пятьдесят лет проработал, вот и не выдержал, пошел работать в кафе. Здесь не ресторан, работа не вредная, все время на свежем воздухе, да и посетители хорошие, больше молодежь.

Он умолк и выжидательно посмотрел на Куликова.

— Вы уж меня извините, что рано вас потревожил.

— Об чем разговор, гражданин следователь, чем могу служить, рад помочь. — Старик даже приложил руки к груди.

Завязался неторопливый разговор. Молчаливый Николай Петрович, когда нужно, умел поговорить, а главное, послушать, и это располагало к нему собеседника. Вот и сейчас, подробно описав внешний вид Марины Мухиной, следователь поинтересовался, не слышал ли старый официант, о чем говорили молодые люди, когда сидели за его столиком.

Марину старик заприметил.

— Симпатичная девица, только глазенками любит стрелять… швырк, швырк то туда, то сюда.

А вот спутника ее официант вспомнить не мог. Одно запомнил — тот о чем-то сердито выговаривал девушке. Даже кулаком по столу стукнул. Старик подошел, посмотрел, не разбил ли чего. Обошлось.

— А угроз каких со стороны молодого человека не слышали?

— Врать не хочу. Не слыхал. Да я и отошел быстро.

— Понятно. Спасибо.

Задав еще несколько малозначащих вопросов, Куликов отпустил свидетеля.

Оставшись один, Николай Петрович задумался. Первый допрос дал мало. Значит, Марине Мухиной просто показалось, что их разговор слышали окружающие. Может, кто и слышал, но не официант. В общем оно и понятно, официант все время в беготне: кухня, столики. Как-никак воскресный день.

Показания Марины все же должны быть подкреплены хотя бы еще одним свидетелем. Без этого допрос Зотова затруднится. Может, ресторанный д’Артаньян или соседка Мухиных, Капитонова, помогут?

Раздался легкий стук в дверь, и на пороге кабинета появился высокий широкоплечий парень с волосами, будто выцветшими на солнце, с мальчишеским, чуть веснушчатым лицом.

Парень был явно перепуган неожиданным вызовом в прокуратуру и даже не пытался скрыть своего испуга.

— Садитесь, Андре д’Артаньянович. Вас, кажется, так зовут? — улыбнулся Куликов.

Испуг на лице юноши сменился растерянностью, а потом его лицо и шея побагровели от смущения.

Николай Петрович попросил предъявить паспорт. Вместе с паспортом посетитель протянул студенческий билет авиационного института.

Куликов сразу, напрямик стал расспрашивать о встрече в Быкове. Парень смутился еще больше: дернуло же его подсунуть записку соседке по кафе! Но это он сделал с самыми искренними намерениями. Разговор за столиком у тех двоих протекал действительно очень бурно. Спутник девушки был явно не в себе и того гляди готов был ударить ее. Один раз он так стукнул кулаком по столу, что посуда задребезжала, потом наклонился к девушке и о чем-то заговорил, взволнованно и быстро.

— О чем?

— Не знаю. Не имею привычки подслушивать.

— А писать записки чужим девушкам?

— Я хотел предложить помощь. Честное комсомольское!

— А если бы девушка была не такой интересной? — прищурился Николай Петрович.

— Я бы тоже написал, но…

— Но не оставили бы своего телефона?

— Возможно.

Оправившись от первого смущения, юноша обстоятельно и толково рассказал обо всем. Увы, его рассказ мало чем дополнил то, что уже сообщил официант кафе. Единственное, что подтвердил парень, — это то, что Андрей и Марина встали из-за стола вместе, но пошли как посторонние, незнакомые друг другу люди, даже не взглянув друг на друга.

— Почему же вы не познакомились с девушкой? — поинтересовался Николай Петрович.

— Если по-честному, охота пропала. Мужская солидарность. Стало жалко ее спутника… До чего же вид у него был побитый! В ту минуту я даже пожалел, что передал с официантом записку.

— Вы пошли следом?

— Не сразу. Доел мороженое и пошел. Еще раз я их увидел возле электрички. Они садились в разные вагоны.

— А куда сели вы?

— Ни к ней, ни к нему. В третий.

Да, и эта информация оказалась небогатой. Николай Петрович поблагодарил юношу и простился с ним.

Теперь оставалась Капитонова.

Николай Петрович посмотрел на часы, встал и прошел в приемную. Так и есть! У входа уже сидела Клавдия Ивановна. Куликов сразу узнал ее.

Несмотря на августовскую жару, Капитонова, видимо, по случаю вызова в прокуратуру, была одета в длинное пальто из черного плюша, которое она обычно надевала в церковные праздники. По одному этому уже можно было судить, какое значение придает она сегодняшнему событию. Остренькие маленькие глазки Клавдии Ивановны с нескрываемым любопытством оглядывали каждый предмет в комнате: мебель, шторы, ковер, с уважением остановились на тяжелом сейфе…

Свидетельнице не надо было задавать вопросы. Она сама торопилась выложить все обстоятельно, иногда пускалась в пространные рассуждения, и тогда Куликов осторожно выравнивал рассказ.

В девять вечера, Клавдия Ивановна хорошо запомнила этот час, так как в это время она принимает лекарство от ревматизма, кто-то сильно забарабанил в наружную дверь. Со слов Клавдии Ивановны, она хоть и испугалась, но пошла открывать, и в квартиру ворвался Андрей Зотов.

Да, конечно, она и раньше встречала его. Ухажер Маринкин, дочки Мухина. Сколько раз она видела их вместе, часами стояли у дома, но чтобы войти — ни-ни… Так вот, впустила Андрея в квартиру, а он бегом в комнату старика…

— Мухина давно знаете?

— Тридцать лет в одной квартире живем.

— В гости к нему ходили?

— В гости? — удивленно переспросила Клавдия Ивановна. — Нет, скуп старик был, вечно ссорился со мной: то электричество много жгу, то кран не закрутила… Не разговаривала я с ним, не то что в гости ходила.

— Что делал Мухин, когда пришел Зотов?

— Спал, — уверенно заявила свидетельница.

— Откуда вы знаете?

— Слава богу! Жить в одной квартире и не знать… Спал. Он в это время всегда ложился.

— Ну, а дальше что?

— Слышу, ругаются. «Отдай дочку за меня, а не то я тебя убью!» — кричал Зотов. И, по всем статьям, убил!

— Так сразу и убил?

— А что старику надо? Он хлипкий, гнилой. В чем только душа держалась. Занудливый, а хлипкий. Нет, видать, Андрюшка — убийца. — И, откинувшись на спинку стула, Клавдия Ивановна заключила: — Точно он. Кто же еще?

— Вы что же видели, как Зотов убивал Мухина?

— Что вы, что вы! — взволновалась Капитонова и даже перекрестилась. — Какие страсти говорите!.. — и обиженно поджала губы.

— Почему же вы так уверенно говорите, что Зотов убийца?

— Он сам кричал: «Убью тебя!»

— Где кричал?

— В комнате.

— Мухин отвечал?

— Нет, в комнате что-то упало, шум пошел. Больше я ничего не слышала.

— А дальше что?

— Вижу, бежит Андрей по коридору, страшный, волосы взъерошены, глаза выпучил, ногами громыхает — и прямо в дверь, ударил кулаком и убежал.

— Ясно! — резюмировал Куликов и наклонился над протоколом допроса.

Клавдия Ивановна понимала, что случай поставил ее в центре чрезвычайного происшествия, что она чуть ли не единственная свидетельница случившегося, и упивалась своей ролью.

— Как Мухин относился к дочери?

— Любил ее, а замуж за Андрея не велел выходить.

— Почему?

— Говорил, что тот нищий, голоштанник, что для Марины другой муж нужен.

— А Марина соглашалась?

— А что же делать, против отца не пойдешь, особливо когда из его рук ешь. Старик богатый, дочери ни в чем не отказывал. Только грозился: «Выйдешь за голодранца — выгоню».

— А вам Марина ничего о Зотове не рассказывала?

— Нет, девка скрытная.

— Вот вы говорите — Мухин богатый. Откуда вы знаете?

— Да что теперь о покойнике говорить! Дурного не полагается, а хорошего тоже не скажешь.

— Не понимаю.

— А что понимать-то, спекулянт он и жулик! — И, сердито сверкнув глазами, добавила: — У него три ведра золота припрятано.

— Вы сами видели?

— Видеть не видела, а знаю, что есть. К нему разные люди приходили, золото приносили.

— Кто приносил?

— Не знаю. Должно быть, спекулянты.

— Почему вы решили, что если кто пришел, то и золото принес, может, все просто так.

— Догадывалась. Жаден был старик. Деньги для него все! Говорила ему: «Погубишь себя жадностью, Семен Федотыч». Истинная правда получилась, погубил. Все-то ему мало, а где Андрюшке взять денег? Он и не выдержал. И куда старому такое богатство? Одного варенья три пуда наварил. — Клавдия Ивановна поджала губы и замолчала.

Куликов сосредоточенно писал. Отвлек негромкий стук в дверь. В кабинет вошел Федор Георгиевич Гончаров, тот самый подполковник, что был вчера в квартире Мухина. Вошел не спеша, чуть вразвалку и, пожимая руку Николаю Петровичу, спросил:

— Не помешал?

— Нет, нет, пожалуйста. Вот беседую с Клавдией Ивановной Капитоновой. Вы ее тоже вчера видели?

— Здравствуйте, — Федор Георгиевич поклонился свидетельнице. — Разрешите, — он потянулся к протоколу допроса, взял его и принялся внимательно читать.

— Пока все, Клавдия Ивановна. Спасибо.

— Пожалуйста, — церемонно ответила Капитонова и встала. — Можно идти?

— Одну минуточку, — Гончаров дочитал протокол и положил его обратно на стол. — Вчера вы отлучались из квартиры?

— Да, уходила под вечер.

— Куда?

— В церковь. По воскресеньям я всегда ухожу часов в шесть вечера, а обратно возвращаюсь не спеша — когда в девять, а когда позже.

— Понятно. У меня вопросов больше нет.

Куликов протянул Капитоновой листы протокола и попросил подписаться на каждой странице. Капитонова ушла.

Оставшись вдвоем, Николай Петрович поделился с подполковником планом дальнейшего следствия по делу, попросил ускорить выполнение экспертиз и проверку подозреваемого.

— Факт пребывания Зотова в комнате Мухина, — говорил он, — его перебранка со стариком, драка, бегство — все установлено. Если прибавить показания Марины об угрозах ревнивого кавалера расправиться с ее отцом, то нехитрое дело получается, Федор Георгиевич. Как вы считаете?

— Не уверен, Николай Петрович, — отозвался Гончаров. — Есть вопросы, на которые, придерживаясь вашей схемы, пока что нельзя получить ответа.

Куликов, спрятав в ящик стола протоколы допросов, закурил и, разок-другой затянувшись, медленно заговорил:

— Конечно, сразу на все не ответишь. Для меня тоже многое неясно. Главным образом в плане морально-этическом. Но вы обратили внимание, Федор Георгиевич, что мы начинаем бояться простых решений, перестаем верить им? Возможно, причиной тому усложненность нашего образа жизни, нашего мышления, и чрезмерная простота иногда стала казаться нам подозрительной. И сейчас мы тоже склонны искать трудностей там, где, вероятнее всего, их и в помине нет. Я к чему это говорю, Федор Георгиевич? В деле Мухина я решил не бояться версии, если так можно выразиться, лежащей на поверхности. Версия жизненна, логична и подкреплена свидетелями. Я не могу игнорировать показания Марины Мухиной, если она недвусмысленно заявляет, что за несколько часов до убийства Зотов грозил расправиться с ее отцом. Не могу я не верить Капитоновой. К тому же есть еще одна существенная деталь: у старика Мухина затылок размозжен чем-то тяжелым. Эксперт установил, что именно это явилось причиной смерти, и смерть наступила в час, когда в комнате находился Зотов. Что же вам еще надо?

— Да-а, — протянул Гончаров. — Улики веские. К ним еще можно добавить, что Зотова дома не оказалось. Он был задержан на вокзале, вроде как бежал… Но удар в затылок, почему в затылок? Значит, старик повернулся спиной к гостю и ругался? Странная мизансцена…

— Ничего странного, — отрезал Куликов, — Мухин повернулся, чтобы показать Зотову, что разговор окончен, а в это время тот ударил его по голове.

ГДЕ ПРЕСС-ПАПЬЕ?

Против следователя, положив большие руки на колени, сидел молодой человек среднего роста, ладно сложенный, в дешевом грубошерстном костюме серовато-темного цвета. Мягкий воротник верхней рубашки открывал темную от загара шею. Густые, почти сросшиеся в одну линию брови придавали лицу мрачный вид. Молодой человек непрерывно курил, одну сигарету за другой.

«Нервничает», — подумал Николай Петрович и с удивлением отметил, что Андрея Зотова он представлял себе совсем другим и что этот молодой человек мало похож на того, выдуманного им.

…Сорок второго года рождения, родители умерли, работает техником-геодезистом, окончил одиннадцатилетку и двухгодичные курсы, под судом не был, но привлекался к ответственности за драку на улице. В нескольких строках вся биография. Не богато…

Раскрыть карты сразу, показать, что следствию многое уже известно, или, наоборот, слушать терпеливо и выжидать, дать возможность выговориться, а потом не спеша, уточняя и сравнивая детали, изобличать.

Куликов подосадовал, что так некстати Гончарова вызвали в управление. Ему легче работалось вдвоем с подполковником. Импонировали его уверенность и спокойствие в разговоре с людьми. В делах, которые они вместе вели, бывали случаи, когда следователю становилось по-настоящему трудно идти дальше, и каждый раз с помощью подполковника удавалось находить еще не проторенную дорожку. Да, но это обычно происходило, когда их совместная работа велась, так сказать, синхронно, а сейчас… Реплики Гончарова не дают повода считать, что он полностью согласен с его, Куликова, версией.

Николай Петрович исподволь, незаметно изучал Зотова, еще более убеждаясь в правильности своей версии. С чего начать? От первых слов, от первой фразы зависит не мало. По всем статьям парень вспыльчивый, бешеный, такому ничего не стоит сгоряча ударить, покалечить человека. Глаза цыганские, брови — лес густой, желваки так и ходят, так и ходят… Понял Николай Петрович и другое, что вот так, сразу, на откровенный разговор с Зотовым рассчитывать нельзя.

— Вы знаете, что случилось с Семеном Федотычем Мухиным?

— Узнал в милиции. Меня к вам не повесткой пригласили, а привели. Хорошо, еще наручники не надели…

— Зачем же так! А привели потому, что дело серьезное.

— А позвольте спросить, какое отношение к этому серьезному делу имею я?

— Вот об этом мы и поговорим. Начнем с вашей поездки с Мариной Мухиной в Быково.

Взгляд, который Зотов метнул на следователя, был красноречивей слов.

— Я слушаю вас, — мягко произнес Николай Петрович.

— О чем говорить, об убийстве или о любовных делах? — сквозь зубы процедил Зотов.

— Так ли уж далеки одно от другого, — улыбнулся Куликов и почти дружески заметил: — Я старше и куда опытнее вас. Начните с личного, а там посмотрим.

И Зотов заговорил. Вначале сдержанно, потом взволнованнее, горячее, словно все, что таил, все, что накипело в нем, он черпал ладонями и выплескивал… нате, еще нате, вот вам, копайтесь, ройтесь!

Монолог Зотова часто казался бессвязным. Фразы обрывались на полуслове, оставались недосказанными, но недаром Николай Петрович был искусным слушателем. Не перебивая, он мысленно заканчивал недосказанное, вязал в узелки разорванные ниточки, отметал все, что шло от чистой лирики. И с полотна, на котором Куликов рисовал картину преступления в доме Мухина, постепенно исчезли последние «белые пятна».

…Андрей любил Марину. Такое чувство пришло к нему впервые. Оно было бы счастьем для обоих, если бы было одинаковым. Но любовь Андрея чуточку испугала Марину. Конечно, Андрей Марине нравился. Нравилась его преданность, его безропотное служение всем ее причудам и капризам. Но девушку пугали припадки ревности, раздражали настойчивые требования выйти замуж. Нет, не о таком муже думали Семен Федотыч Мухин и смотревшая на жизнь глазами отца Марина. Спокойный, рассудительный, на десяток лет старше или, во всяком случае, «при деле» — вот каким должен быть ее муж, а не бешеным мальчишкой, с которым приятно провести время, но выходить замуж…

Андрей очень скоро понял, а поняв, резко, иногда грубо, стал осуждать Маринины взгляды на жизнь. Но любовь от этого не уходила, наоборот, росла, хмельная, ни с чем не считающаяся.

Да, в Быкове он не сдержался, наговорил Марине кучу дерзостей, был грех — угрожал. К тому же за соседним столиком какой-то фрукт все время на нее глазами пялился, чуть по физиономии не заработал. Обратно в Москву он и Марина ехали в разных вагонах. С вокзала он на такси подался к ней домой, торопился, хотел до ее прихода поговорить со стариком с глазу на глаз. Как вылез из машины возле их дома, увидел сквозь деревья окно Марининой комнаты, шторку приспущенную, такая обида разобрала, такая горечь прихватила…

Нет, разговора не получилось. Старик и слушать не захотел. Слово за слово, стал угрожать, оскорблять, гнать из дома, замахнулся тяжелым пресс-папье, и тут Андрей не сдержался, вырвал у старика пресс-папье, швырнул в сторону, а самого оттолкнул к окошку. Хорошо еще, закрыто было, а то вылетел бы старик в сад прохлаждаться, благо дождь прошел. Да, видно, не рассчитал удара: старик отлетел, как мячик, может обо что и стукнулся, но он уже ничего не помнит, повернулся и бросился бежать… Вот и все.

Все ли? Николай Петрович задумался. У старика Мухина затылок размозжен чем-то тяжелым. Чем? Ни на одной из вещей, находившихся в комнате убитого, не было обнаружено следов крови. А пресс-папье? Пресс-папье в комнате не было. Следовательно, по логике вещей в тот момент Зотов сообразил, что оставлять эту страшную улику на месте преступления нельзя и унес ее с собой. Какое уж это состояние аффекта!

— Почему и куда вы пытались выехать из Москвы?

— К тетке в Расторгуево. Тяжело было. Понимал, что все рушится. От самого себя бежал…

— Неясно.

— Вот то-то и оно, что неясно.

— Значит, к убийству Мухина вы никак не причастны?

Зотов пренебрежительно пожал плечами и ничего не ответил.

— А ведь Марина Мухина придерживается другого мнения.

— Не говорите чепухи! — резко оборвал Андрей.

— Чепухи? Что же, я дам вам возможность убедиться в обратном.

На этом допрос был прекращен.

ОЧНАЯ СТАВКА

Марина не помнила матери. Мать умерла, когда девочке исполнилось всего два года. Всякое говорили в связи со смертью Мухиной, и о том, что муж ее поколачивал, что был он и привередлив и скуповат сверх меры… всякое. Девочка не интересовалась пересудами, а когда подросла, разговоры уже кончились.

Так всю жизнь и прошагали вдвоем — угрюмый и малообщительный Семен Мухин и набалованная, прехорошенькая Мариша, с годами превратившаяся в очаровательную стройную девушку. Семен Федотыч всегда отличался малоразговорчивостью, таким был и на службе и дома. Только при виде Маришки на его лице, слегка подпорченном оспой, появлялась улыбка, сглаживались морщины на лбу, и он неуклюже, будто спотыкаясь, говорил непривычные слова, вроде: «Царевна ты моя, ну и дочурку вырастил, кто-то твоим прынцем будет…» Семен Федотыч университетов не кончал и особой грамотностью не отличался. Впрочем, в его работе это было бы излишним…

И в школьные годы и позднее девушка ничего не знала о делах отца. До выхода на пенсию Семен Федотыч работал оценщиком в ломбарде, слыл большим специалистом по драгоценным камням и золоту. Мухина изредка навещали незнакомые Марине люди. Если появлялся «визитер», Семен Федотыч, как правило, отсылал дочь в магазин или по каким-либо другим делам, и девушка с превеликим удовольствием уносилась из дома, часто забывая выполнить то, зачем шла. Она отлично понимала, что отцовское поручение только предлог, чтобы спровадить ее. Понимала — и подыгрывала отцу.

Мухин потакал дочери во всем и, пожалуй, впервые отказал ей, когда после окончания школы она заявила, что собирается сниматься в кино.

— Я тебе поснимаюсь! — прорычал Семен Федотыч. — По чужим постелям валяться… отлуплю так, что неделю не сядешь.

В своем примитивном понимании кино Мухин считал тружеников экрана средоточием всех и всяческих пороков. Почему? Этого он и сам себе объяснить не мог… На этом затея с кино кончилась. Марина не настаивала. Нет так нет, подумаешь! И охотно согласилась поступить в комиссионный магазин, где скоро освоила все тонкости торгового дела. В комиссионном она встретилась со случайно забредшим туда Андреем Зотовым…

Если бы сейчас, после смерти отца, Марину спросили, что тревожит и угнетает ее больше всего, она должна была бы ответить так: испуг, боязнь остаться одной. Ведь до сих пор, даже будучи взрослой, она шла по жизни, опираясь на плечи отца. Ах, как корила она себя за легкомыслие, за то, что тянулась к танцулькам, гулянкам, мальчишкам, за то, что не приглядывалась к тем, о ком говорил отец, — к тем, кто постарше, посолиднее, кто смог бы стать для нее завидной партией.

Марину охватывала лютая злоба на Андрея. Было жаль отца, жаль самое себя — теперь с жизнью она один на один, надеяться не на кого… Подлец, мальчишка, вот и получай по заслугам! Негодяй!

Она охотно подтвердила следователю прокуратуры свои первоначальные показания о том, что считает виновным только Зотова. Она вспоминала новые подробности из разговора с ним. Вновь рассказывала о его неуравновешенности, о приступах ревности, о ненависти к ее отцу.

И Николай Петрович Куликов, обстоятельно записывая показания Марины Мухиной, убеждался в своей правоте. В схеме, начерченной следователем, царила полная ясность.

…В черном платье, гладко причесанная, побледневшая и осунувшаяся, вошла Марина в кабинет Куликова. Николай Петрович сочувствовал посетительнице. Но не вызвать ее сегодня было нельзя. Зотов упорствует, на допросах все начисто отрицает, не верит, что его Марина могла дать показания против него.

Неторопливые и обстоятельные ответы Мухиной, сдержанность, которую она проявила, успокоили Куликова. Теперь он был почти уверен, что очная ставка пройдет без истерик. Николай Петрович их органически не переносил. Марина отлично владела собой и только один раз не сдержалась и на вопрос об отношении к Андрею ответила запальчиво и зло:

— Я его ненавижу!

На очную ставку Марина согласилась без всяких колебаний. Николаю Петровичу даже стало как-то не по себе, когда, пожав плечами, свидетельница заявила холодно и отчужденно:

— Если нужно, пожалуйста. Я в лицо ему скажу, что он убийца и что я рада буду, если его расстреляют.

Когда Зотова ввели в кабинет и он увидел сидевшую возле стола Марину, он, не скрывая радости, возбужденно заговорил, глядя на нее, обращаясь только к ней:

— Понимаешь, Маринка, меня черт знает в чем обвиняют. Это же даже смешно подумать…

Марина молчала. Вместо нее подал реплику следователь:

— Не думаю, чтобы это было очень смешно, гражданин Зотов. Убийство — не такая уж веселая шутка.

— Извини, Мариша. Я неудачно выразился, — виновато сказал Зотов, даже не посмотрев в сторону Куликова.

Куликов попросил Зотова сесть напротив Мухиной, провел обычный опрос взаимного опознания, и потянулась цепочка ранее обдуманных, тщательно отработанных вопросов задержанному и свидетельнице, свидетельнице и задержанному, вопросов нехитрых, но точно нацеленных.

Ездили ли вы вместе в Быково, шел ли разговор о браке, грозили ли вы? На все эти вопросы следовали утвердительные ответы, без колебаний, раздумий.

— Зачем вы поехали на квартиру к Мухину?

— Хотел объясниться, поговорить.

— Но вы же знали, что это безнадежно.

Молчание.

— Гражданка Мухина, Зотов знал, что его приезд к вашему отцу бессмыслен? Как вам это кажется?

— Конечно, знал. Я ему десятки раз говорила, что отец и слышать не хочет, чтобы мы поженились, да я и сама ни за что бы за него замуж не вышла. Тоже мне муж нашелся!

— Это к делу не относится, — остановил ее Куликов. — Кто вас впустил в квартиру, гражданин Зотов?

— Какая-то гражданка. Видать, живет там. А впрочем, не знаю. Она была в пальто и косынке. В черном, как монашка.

— Это Клавдия Ивановна, наша соседка, — пояснила Марина, — она, наверное, только что вернулась из церкви.

— В комнате у Мухиных никого не было?

— Никого.

— Гражданка Мухина, когда вы уходили, ваш отец никого не ждал?

— Никого.

Вопрос — ответ. Вопрос — ответ, и все бесспорнее устанавливается тяжкая вина Андрея Зотова, в слепой ярости поднявшего руку на старика Мухина.

С особой тщательностью расспрашивал Николай Петрович о вероятном орудии убийства, тяжелом пресс-папье, загадочно исчезнувшем из комнаты. Однако ничего нового по этому вопросу он от Зотова не услышал.

— Да, было такое, — как заведенный твердил Зотов.

И снова повторял о том, что старик схватил пресс-папье, замахнулся, хотел ударить им его, Зотова, что он вырвал тяжелый предмет, швырнул в сторону, а самого хозяина тряхнул за грудки и оттолкнул к подоконнику. На этом, со слов Зотова, все кончилось. Он бросился бежать из комнаты, из квартиры, ничего не видя, не слыша.

— Но вот что странно, гражданин Зотов, пресс-папье в комнате нет, точно его никогда в комнате и не было. Куда оно делось? Вспомните, может, вы не бросили его, а прихватили с собой. С перепугу, так сказать. Ударили старого человека, схватили пресс-папье и побежали…

На этом месте очную ставку пришлось прервать. Марина как бы вновь увидела и пережила случившееся: занесенное рукой убийцы тяжелое пресс-папье, разбитая голова отца… Заливаясь слезами и показывая на побледневшего как полотно Андрея, она закричала, запричитала:

— Это он, он убийца! Папа, дорогой, прости меня! Я, я одна виновата!

Пока Куликов отпаивал Марину, уговаривал и успокаивал ее, с Зотовым происходило что-то странное. Поначалу согнувшийся под градом упреков, проклятий и обвинений, он постепенно выпрямлялся, расправлял плечи, на лице появлялась глумливая улыбка. Когда через минуту-другую следователь хотел о чем-то спросить его, Зотов, махнув рукой, не меняя выражения лица, сказал:

— Ладно, ваша взяла. Пишите, я убил. А пресс… выбросил.

— Куда?

— В окно. Хватит. Точка!

— В окно? — переспросил Куликов.

— А то куда же, проглотил, что ли?! — грубо отрезал Зотов.

В ГОСТИ НА ПЕТРОВКУ, 38

В часы, когда Николай Петрович Куликов доводил до логического конца разработанную им версию, на другом конце города происходило следующее.

Виктор Лунев, щупленький парнишка с невыразительными чертами лица и коротко остриженной головой, проснулся в самом радужном настроении. И хотя спал он мало и плохо — заночевал у сестры, — все равно настроение было праздничное. Похоже на то, что жизнь наконец-то улыбнулась ему. Сегодня он должен получить еще десятку. Итого двадцать рублей за два дня. Ого! Недурно!

Виктор стал не спеша собираться, чтобы успеть к восьми часам по знакомому адресу.

И до чего же быстро он профинтил зарплату плюс отпускные! Нет, теперь он будет умнее. Хватит рублевки раскидывать. На работу можно сейчас не устраиваться. Не к чему спешить. Да и некуда пока. Ведь это он только так, для фасону говорит, что не поладил с нормировщиком, на самом деле захотелось ему пожить вольно, чтобы каждое утро не топать на завод. Работа что, в лес не убежит. Как это в картине один хохмач говорит: «Где бы ни работать, лишь бы не работать». Точно! Тем более что мать в санаторий уехала. Легче Витьке без нее. А то пристает: «Витя, зачем пьешь!» Да еще всплакнет.

А десять рублей — вещь хорошая. Приятно подойти с независимым видом к стойке, заказать стопку, две кружки пива, пяток бутербродов и, не считая сдачу, сунуть ее в карман. Потом небрежно дружку, собутыльнику: «Угощайся…» Затем, приняв таинственный вид, коротко: «Да, тут одно дельце сварганил…»

Житуха!

Надев свой черный парадный костюм с немного короткими рукавами, лихо заломив кепку ядовито зеленого цвета, с таким маленьким козырьком, что на голове она превратилась в нечто среднее между блином и беретом, Лунев вышел на улицу.

Сначала на метро, потом автобусом, он доехал до Октябрьского поля. Знакомым проходным двором вышел на тихую, тенистую улочку, пересек ее и пошел вдоль низеньких заборов, за которыми бурно росли кусты смородины. Пройдя шагов двадцать, Виктор увидел нужный ему дом. И сразу же остановился как вкопанный. Странное и непривычное оживление. Две девочки пытались заглянуть в одно из окон. То одна, то другая подтягивались на руках. У входа стояла уже знакомая Луневу женщина, та самая, что вчера открывала дверь.

Неподалеку от домика, за деревьями, Виктор приметил молодого человека в белой рубашке. Тот внимательно посмотрел на него и сразу же отвел глаза. Худо. В то же мгновение обостренный слух уловил чьи-то слова: «Всю ночь милиция работала. Шутка ли, такое преступление…»

Смутно, потом все отчетливее росло ощущение еще не распознанной опасности.

Нужно тикать… Виктор резко повернулся и пошел от дома, невольно ускорив шаг. Он прошел мимо проходного двора, мимо нескончаемых палисадников, маленьких домишек. «Скорее, скорее!» — торопил он себя.

Оглянулся. Вдали, мягко ныряя на ухабах, шла легковая машина. «В чем дело? — стал корить себя Лунев. — Чего я испугался?»

И снова в памяти всплыл внимательный молодой человек в белой рубашке. Почему? Виктор не смог бы объяснить. Пристальный, мгновенно отведенный взгляд. Все настораживало, все было подозрительно. Нет, правильно сделал, что смотался, пока тетка, открывавшая ему вчера дверь, не заметила. Правильно…

Мягкое шуршание шин заставило оглянуться. Серая «Волга» обгоняла его, держалась впритирку к тротуару, по которому он шел. Виктор хотел было рвануться в сторону, но не успел. Из медленно идущей машины выскочили два человека, один из них — тот самый, в белой рубашке, и взяли его с двух сторон под руки.

— Без паники, парень, спокойно. Вот так, по-хорошему, — негромко сказал один из них.

Попытка упереться ногой в подножку машины ни к чему не привела. Тот, кто был в белой рубашке, легонько приподнял его ногу, и через мгновение Лунев полулежал на мягком сиденье.

Шофер рванул с места, не обращая внимания на ухабы немощеной улицы.

— Проверь, нет ли оружия? — и руки одного из молодых людей умело ощупали пиджак и брюки Виктора.

— Ничего нет.

— В чем дело? — голос Лунева звучал тихо и хрипло. — В чем дело, ребята?

— Все в порядке. Мы из уголовного розыска. Приедем на место, разберемся.

Ясно. Влип. Но в чем дело? В доме Мухина что-то произошло. Но что? И почему эта история касается его? Что он сделал? Непонятно. Может, схватили потому, что вчера был у Мухина? Так разве это преступление?

Немного успокоившись, Виктор осмотрелся. За окнами мелькали дома, зеленая листва Ленинградского проспекта, прохожие, встречные машины. На площади Маяковского ненадолго задержал светофор. С Пушкинской машина свернула влево. Все ясно. Как говорится, вопросов больше нет: едем в гости на Петровку.

Машина остановилась у дверей желтого здания.

— Прошу… приехали.

Молодой человек в белой рубашке вышел первым и, стоя на тротуаре, стал ждать, когда, наконец, выйдет Лунев. Второй сопровождающий последовал за ними. «Волга» отъехала.

— Вот это я понимаю! — прикинулся довольным Лунев. — Езда с ветерком, жалко выходить, спасибо за проезд. А то возьмешь такси, тянет, тянет. А почему? Деньгу́ нагоняет.

— Пошли.

Они шли садом по асфальтированной дорожке вдоль аккуратно подстриженных газонов. Справа тянулось большое здание, выкрашенное в беловато-желтый цвет. Окна многих комнат были открыты, на ветру трепетали полуспущенные занавески. Поднялись по ступенькам мимо колонн и очутились в узком, длинном коридоре. Почти в самом конце остановились. Молодой человек тихо приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

— Можно? — сказал он, и они вошли в небольшую комнату с одним окном, в которой всего и было обстановки — стол и несколько стульев.

— Садитесь, документы есть?

— А я их с собой не ношу.

— Ваша фамилия?

— Лунев Виктор Алексеевич.

— Где живете, работаете?

Виктор назвал адрес. Молодой человек записал, потом сказал:

— Посидите. Выходить из этой комнаты не разрешается, — и вместе со вторым сотрудником вышел в коридор.

«Доверяют», — усмехнулся Лунев. Немного посидев, он встал, глянул в окно. Комната выходила во внутренний двор здания. Асфальт двора местами темнел сырыми пятнами, не успевшими просохнуть после недавней поливки.

Пока Лунев ехал в машине, у него не было возможности обдумать, как вести себя, о чем молчать, о чем говорить. Все было слишком неожиданно. Ясно одно: приглашение на Петровку связано с какой-то чертовой историей, случившейся в доме Мухина. Что там произошло и не замешаны ли здесь те «двое»? А что, если «те» арестованы? От одной этой мысли Лунев даже похолодел. Они будут болтать всякое о нем, но он же в действительности ничего плохого не сделал. Кто он? Пешка, мальчишка для посылок. Да, но здесь могут этого не знать…

И, перебирая в памяти события последних дней, Лунев решил, что ему для собственного же его спасения нужно, и как можно скорее, отмежеваться от тех двоих. Они сами по себе, а он сам по себе.

Запутавшись в догадках и предположениях, Лунев приуныл. Он даже обрадовался, когда вернулся один из сопровождавших и предложил следовать за ним.

Молча прошли длинный коридор, свернули направо и остановились у двери, как две капли воды похожей на остальные. Молодой человек негромко постучал, приоткрыл дверь и спросил:

— Разрешите, Федор Георгиевич?

Лунев перешагнул порог.

ПО СТУПЕНЬКАМ ВНИЗ

— Привет, молодой человек! Чего стал? Проходи, садись вот сюда, — Гончаров отодвинул лежащие перед ним бумаги и дружески кивнул Луневу. Дождавшись, когда Виктор сел возле стола, он продолжал насмешливо: — Что же получается, вышел хлопец погулять, путь изрядный сделал, шутка ли, в Ново-Лодыженский переулок забрался, а его ни с того ни с сего в машину — и на Петровку. Небось так думаешь?

— Точно говорите, товарищ начальник. Именно так, ни с того ни с сего, — заторопился Лунев. — Не по справедливости получается. Это значит, если моя физиономия кому не понравится, значит, сразу можно…

— Сразу, конечно, нельзя, — добродушно ответил Гончаров. — А физиономия у тебя, я бы сказал, ничего, подходящая. Вот только мешки под глазами и в желтизну отливает. Крепко пьешь?

— Выпиваю.

— А почему не на работе?

— В отпуске я, — соврал Виктор.

— Только познакомились, а ты уже соврал, — обиделся Федор Георгиевич. — Я только что по этой машинке проверял, — он показал на телефон, — с работы ты уволился две недели назад… И ведет ныне Виктор Алексеевич Лунев раздольную жизнь. Ни гудков фабричных, ни нормы, один обеденный перерыв. Правильно говорю?

Виктор молчал.

— А ведь так можно в два счета весь капитал прогулять, — невозмутимо продолжал Гончаров. — Или он у тебя велик?

Лунев в ответ широко улыбнулся.

— Тоже скажете, откуда ему взяться! Поднесут — выпью. А насчет работы не беспокойтесь. Отдохну малость и обратно.

— Устал?

— Ага.

— А как ты думаешь, если бы все мы работали так, как ты, до первой усталости, что получилось бы? Подумай!..

— А чего… в порядке.

Парень был явно не подготовлен к такой дискуссии.

— В порядке! — передразнил Гончаров. — От такого порядочка ты, может, первым ноги бы протянул. В семье еще кто работает?

— Мать, — неохотно сообщил Лунев.

— И мать тоже… с перерывами?

— Ударница она у меня, — сказал Виктор и почему-то покраснел.

— Ну так, что же все-таки ты, «герой труда», в Ново-Лодыженском делал? К кому и зачем спозаранку пожаловал?

«Нет, этому не соврешь, — с тоской думал Лунев. — Мужик, видать, дошлый. А потом чего мне бояться?..» — решил Виктор и после секундного замешательства сказал:

— Должок надо было получить, товарищ начальник.

— Ишь ты, кредитор! Кто же тебе должен?

— Старик один. Мухин его фамилия.

— И много должен?

— Десятку.

— Немалая сумма. Что же, видать, нуждается этот старичок.

— Нуждается? — рассмеялся Лунев. — Мне бы да вам, товарищ начальник, его нужду. Богатей.

— А зачем деньги одалживает?

— Это особый должок, — хитро подмигнул Лунев.

— Не понимаю. Давай поподробней, — потребовал Гончаров.

Лунев испуганно поглядел на него.

— Давай, давай выкладывай все как есть, начистоту. А чтобы в прятки нам с тобой не играть, слушай: свой долг ты на том свете получать будешь, потому что вчера убили Мухина. Ясно?

Нижняя губа Лунева по-детски отвисла.

— Я не виноват, — только и смог пробормотать он, тоскливо озираясь по сторонам.

— Зачем пожаловал в Ново-Лодыженский? Кто послал? Что за долг?

И Лунев рассказал следующее: в день своего первого посещения квартиры Мухина, позавчера, он, как обычно в обед, отправился к пивному павильону, расположенному неподалеку от дома. Посещение пивнушки стало постоянным и, пожалуй, единственным развлечением парня. В театры он забыл когда ходил, кино тоже не жаловал. Последний раз смотрел «Великолепную семерку». Фартовые ребята! А когда не было денег на четвертинку и на пиво, Виктор коротал досуг на соседнем дворе за игрой в «козла».

В пивном павильоне Лунев считался своим человеком. Как заправский выпивала, фамильярно, на «ты» обращался к буфетчику и всем видом пытался показать посетителям, что где-где, а здесь он старожил. Однако чаще всего денег у него не хватало даже на «чекушку». В таких случаях Лунев медленно потягивал кружку мутного бочкового пива, слизывал языком пену с губ и задумчиво поглядывал по сторонам, выискивая, к кому же из посетителей можно пристроиться, чтобы продлить пиршество.

Позавчера его поманил грузный, приземистый мужчина лет пятидесяти, широколицый, с выпяченной нижней губой, одетый в парусиновый, мешковатый костюм.

Завсегдатаям павильона мужчина был знаком. Звали его Яковом Васильевичем, поговаривали, что у Яшки куча денег, что занимается он разными махинациями, но чем именно, толком никто не знал.

— Здорово, Витек! Выпей за компанию, — Яков Васильевич широким жестом опрокинул в пустую кружку бутылку пива.

Кося глазом, парень поглядывал на соседа. Выпяченная губа придавала тому вид брезгливца, обиженного на самого себя: как это я оказался в этой забегаловке. И будто в подтверждение Яков Васильевич предложил:

— Чего тут толкаться? Среди пьянчуг этих… Пойдем посидим, поговорим по-человечески. Пойдем, пойдем, не бойся, плачу я.

В ресторане «Чайка» посетителей почти не было. Виктор, привыкший к своему павильону, довольно улыбался. Еще бы! Белые занавески, крахмальная скатерть, поблескивающие бокалы, неслышно скользящие официанты.

Яков Васильевич заказал пол-литра, закуску, горячие блюда и, откинувшись на спинку стула, процедил:

— Видать, не богато живешь.

— Всякое бывает, — уклончиво ответил Лунев. — Сейчас точно, не при деле.

— А есть люди — живут королями. Ни забот, ни хлопот. Деньги к ним сами текут. Да, вот у меня родственница в Ленинграде. Старуха, одна-одинешенька, квартира, ковры, брильянты. Между прочим, зубной врач, золотыми протезами занимается. Мильённое дело! А помрет, кому достанется — государству! Родственников никого!

— Паразиты, а не люди! — с обидой отозвался Лунев. — Нет того, чтобы рабочему человеку помочь.

— Они помогут, жди… — поддакнул Яков Васильевич.

Официант принес еду, разлил водку и отошел. В молчании выпили.

— Не знаю, как быть, — продолжал Яков Васильевич. — В Ленинград податься, что ли, хотя и здесь можно деньги делать. Ты парень неплохой, — он хлопнул Виктора по колену, — держись за меня, не пропадешь.

Лунев хмелел. Он потянулся было за быстро пустеющим графином.

— Обожди, — Яков Васильевич перехватил его руку. — Налакаться всегда успеешь. Давай о деле поговорим.

— О деле так о деле, — согласился Виктор. — Что нужно?

— Совсем чуток. Значит, так, слушай, живет в Ново-Лодыженском переулке Семен Мухин, сквалыга лютый, вещи скупает. Старик осторожный.

— Барыга, — понимающе кивнул Виктор.

Яков Васильевич покосился на него.

— Так вот, пойдешь сегодня к старику, предупредишь, чтобы вечером в девять часов ждал дружка, принесет ему стоящую вещь, рублей на пятьсот потянет.

— Пятьсот?! — ахнул Виктор.

Яков Васильевич довольно хмыкнул.

— Пробрало. Жемчуг принесет.

— А если старик спросит, кто придет, что тогда?

Яков Васильевич ответил не сразу. Он внимательно оглядел Виктора, отвел глаза.

— Скажи, что придет Лаше. Запомнишь? Ла-ше. И не советую где-нибудь называть это имя. Тебе сколько годков, Витек?

— Двадцать два, — проглотив от волнения слюну, ответил Лунев.

— Так вот, сболтнешь — до двадцати трех не дотянешь. Гарантирую.

— Зачем болтать! — обиделся Виктор. — Я сам по себе, он сам по себе… И это все, что надо сделать?

— Почти. Вернешься сюда к пяти часам, посидишь вот там, у сквера, подождешь. Встретишь Лаше. Передашь ему, что сказал Мухин, и получишь червонец. У нас как в банке — не пропадет.

В Ново-Лодыженский Виктор отправился сразу же из ресторана. В голове слегка шумело, настроение было превосходное. Шутка ли, десятка, а поручение выеденного яйца не стоит. Пришел, передал — и адью! Почаще бы такое перепадало. А что касается Лаше, Яшки, старика, какое ему в конце концов дело, чем они занимаются. Его хата с краю…

Открыла пожилая женщина, мельком глянула, пропустила и небрежно бросила:

— Вторая направо.

— Войдите! — послышался старческий голос, когда Виктор постучал. Мухин стоял на коленях возле дивана, искал туфли и ворчал: — Куда, чертовка, запрятала? Чего надо? — блеклые, в синеватых прожилках глаза уставились на гостя.

«Ну и хозяин! Ни здрасте, ни сядьте…» — подумал Лунев и, понизив голос, передал все, что ему поручил Яков Васильевич.

Старик пожевал губами, сдвинул кустистые седые брови и пробормотал:

— Ни черта не понимаю, что за Лаше! Ты толком говори, кто придет?

— Яков Васильевич сказал, что Лаше придет.

— Яшка! Ну, это другое дело. Так бы и сказал, а то Лаше. И кличка-то вроде собачьей. Говорил Яков, что ему нужно?

— Вещь принесет.

— Что именно?

— Жемчуг.

— Жемчуг? — удивился старик и вытянул гусиную шею с резко выступившим кадыком. — Не знаешь, сколько хочет?

— Просил приготовить пятьсот рублей.

— Ишь ты! Пятьсот! Слыхано ли, пять тыщ за безделушку…

Наступило молчание. Старик не переставал жевать губами. Наконец сухо произнес:

— Хорошо, пусть приходит ровно в девять, сам открою, — он встал с дивана, шлепая ночными туфлями, прошелся по комнате и поинтересовался: — Тебе кто открыл дверь?

— Какая-то женщина.

— Ишь, стерва! Всегда норовит первой. Лишь бы узнать… Ладно, иди. Так и передай: ровно в девять.

…В пять часов вечера в условленном месте возле ресторана «Чайка» Лунев ждал Лаше. Давно миновало условленное время, но к нему никто не подходил.

«Надули, гады! — уныло подумал Лунев. — Вот невезение!»

И в ту же секунду вздрогнул от неожиданности. Рядом сел высокий худой мужчина с узким горбоносым лицом. Одет он был в серый костюм и в такого же цвета широкополую шляпу.

«Лаше!» — догадался Лунев.

Лаше удивлял своей несоразмерностью. Выше среднего роста, худощавый, узкоплечий, с удлиненным лицом, на котором, словно приклеенные, чернели тоненькие усики и золотистыми искорками поблескивали глаза, он с середины туловища будто превращался в другого человека. Длиннющие, почти до колен, руки заканчивались широкими ладонями с короткими мясистыми пальцами. Лаше слегка косолапил. Размер ноги его был никак не меньше сорок четвертого. Казалось, болезненный гений доктора Моро очеловечил и искусственно соединил гориллу и рысь.

— Заждался? Думал, что не приду? — на тонких губах Лаше дрожала улыбка.

— Здравствуйте, — почему-то робея, вежливо ответил Виктор.

— Тебя за километр по кепочке можно узнать. И где ты такую оригинальную отхватил?

Виктор хотел обидеться, но побоялся.

— Кепка как кепка, государственный фасон, не я ее выдумал, — тише, чем обычно, ответил он.

— Да носи на здоровье, — усмехнулся Лаше. — Я только удивляюсь, какой это закройщик сообразил. — И неожиданно: — У старика был?

— Да.

— Что сказал?

— Ждет к девяти часам.

— К девяти… — повторил Лаше и взглянул на ручные часы. — Половина шестого, время еще есть. А как он, злой?

Лунев неопределенно пожал плечами.

— Сволочной старик, — подытожил Лаше, и его рот с тонкими губами стал еще уже. — Ладно, пойду. — Он встал со скамьи.

— А деньги, что Яков Васильевич обещал? — робко потянулся Лунев.

— На, получай. — Лаше вытащил из кармана смятую десятку. — Многовато за одну услугу, ой, многовато! Ну, да что для дружка не сделаешь! Может, еще когда пригодишься. Ты от Якова Васильевича не отрывайся. Шеф подходящий. С ним не пропадешь… Да, вот что еще, — снисходительно бросил Лаше, — навести завтра утречком старика Мухина. Он тебе тоже десятку подбросит. Ну, бывай! До встречи.

«Ну и тип! — пробормотал Виктор. — Чуть что, зарежет и глазом не моргнет». Страх у парня был настолько велик, что пропало желание идти домой, оставаться одному. «Заночую у сестры», — решил он.

На следующее утро Лунев отправился к старику Мухину за второй обещанной десяткой. Там его и задержали…

Долгий разговор с подполковником явно утомил парня. К тому же он дьявольски хотел есть. Перерыв нужен был и Гончарову. Следовало кое-что уточнить, проверить, перед тем как повести с задержанным заключительную, наиболее ответственную часть беседы.

Когда в сопровождении уже знакомой белой рубашки Лунев отправился в столовую управления, Федор Георгиевич занялся поисками. В памяти Гончарова сохранились многие встречи и знакомства, но Лаше? Не только фамилия, но и внешность человека, описанная Луневым, не были знакомы Гончарову. Запросы в картотеки, телефонные звонки ничего не дали. Лаше (кличка, фамилия) нигде не значился. Зато совсем немного времени понадобилось для проверки Якова Васильевича из пивного бара… Этот под кличками «Бочонок», «Пузач», «Котел» бы давно известен. Пятьдесят лет своей бурной жизни Пузач почти поровну поделил между свободным житьем и пребыванием в колониях усиленного режима. Сидел за мошенничество, за аферы. Сейчас угрозыску было известно, что Пузач удачливо играет в карты и занимается букмекерством на ипподроме. Но пока что никаких оперативных мер в отношении его не принималось.

КРУГИ

Небольшой письменный стол заведующего отделом кадров напоминал островок, затерявшийся в океане папок. Папки виднелись всюду. Папками были забиты стеллажи, опоясавшие комнату по всем четырем стенам, папки лежали на окне, горкой возвышались в углу и даже возле стола заведующего.

— Многовато. — Загоруйко осторожно пробирался по узкой дорожке, тянувшейся от двери к столу.

— Хватает добра, — отозвался завкадрами. — А что делать? Переучитываем личные дела. Мертвых душ поднакопилось. Вы откуда, товарищ?

Старший лейтенант милиции предъявил документ, уселся на единственный свободный стул и попросил дать ему для ознакомления личное дело слесаря Виктора Лунева, недавно уволившегося по собственному желанию.

— Лунев? — удивился заведующий. — Не помню такого…

— Оно не мудрено, — лейтенант кивнул головой в сторону океана папок.

— Не мудрено, да плохо, — отозвался кадровик. — Всех следовало бы знать. А как одолеть такое! И вообще, дорогой товарищ, если по совести, пора кончать со всей этой лавочкой. — Он широким жестом обвел комнату. — Кому нужны все эти анкеты, справки, переписка? То ли дело единая картотека на столе у директора, фотокарточка в правом углу и короткая запись: такой, мол, и такой. Я еще понимаю — на «почтовом ящике», там, конечно, строгая проверка требуется, а нам зачем все это хозяйство?

— Не любите вы свою работу, — усмехнулся Загоруйко.

— Не люблю, — охотно согласился заведующий. — А кто нас любит? Вот вы видели где в кинокартинах или читали в какой книге о хороших кадровиках? Спорить могу, что нет. Вурдалаками, кровососами изображают… — Заведующий погрустнел. — А ведь мы душой болеем за порученное дело. И вот что самое обидное. К примеру, у нас, на фабрике, комсомол наш. Хочет узнать о каком пареньке или дивчине, ко мне бежит. Нет того, чтобы самим узнать. Мы, так сказать, своим существованием в нынешней форме отбираем у комсомолии, у профсоюза, а иногда и у партийного комитета обязанность самим интересоваться живым человеком. Чудно!

Заведующий говорил торопливо, взволнованно, одновременно листал папки, искал. Наконец нашел, стер с обложки пыль и положил папку на колени Загоруйко.

— Тощая, — прокомментировал он. — Три листка, и доложу вам, нужная нам, как прыщ на одно место.

С фотокарточки на старшего лейтенанта милиции смотрело знакомое мальчишеское лицо Лунева с упрямым хохолком и чуть оттопыренными ушами. Никаких компрометирующих материалов в деле не было. Жил паренек, потерявший малолеткой отца, рано обрел самостоятельность. В общественной жизни не участвовал, в комсомоле не состоял. Почти во всех графах — нет, нет, нет. Получил выговор за опоздание. Мальчишеским почерком, с множеством грамматических ошибок написано объяснение… «Опоздал по случаю болезни мамаши». Так и написано: «Мамаши».

«Соврал, подлец», — беззлобно подумал старший лейтенант, но промолчал.

Ничем не примечательная биография рядового паренька, несудимого, не привлекавшегося к ответственности, не имеющего родственников ни там, ни тут, кроме мамаши — Прасковьи Ермолаевны Луневой, старой текстильщицы, ударницы коммунистического труда.

Загоруйко отложил дело, извинился за беспокойство и сказал, что пойдет в комитет комсомола, поговорит с секретарем.

— Не стоит, — отсоветовал завкадрами. — Секретарь у нас все больше на конференциях да в райкоме. А Лунев беспартийный, так сказать, неохваченный. Секретарь его небось и в глаза-то не видел.

Но Загоруйко все-таки пошел.

— Характеристику? — удивленно протянул секретарь комсомольской организации, узнав, что Загоруйко хочет получить какие-нибудь данные о Викторе Луневе. — Какая может быть характеристика? Парень ничем не интересуется. Только звонок отзвонит, его будто ветром сдувает. Кружки и собрания не посещает. Отсталый товарищ, а работает ничего, на уровне, в норме.

С кем дружит? Да вроде ни с кем, а если по совести, не интересовался я. В комсомоле Лунев не состоит, от общественной работы отлынивает, не бузотер, не дебошир, идет стороной, а у нас, сами знаете, со своими дел невпроворот. Если бы ЧП какое…

— Значит, для того чтобы человеком заинтересоваться, ЧП нужно?

— Это вы бросьте, — обиделся секретарь. — Критиковать легче всего. Попробовали бы вы месяц-другой побыть в моей шкуре. Коллективный выход в театр: пять-шесть человек наскребешь. Один на учебе, у другой — дети, третий по телевизору хоккей или футбол смотрит. Вылазка за город: а что мы там не видели? Песочишь на собрании — ты же виноват! Ищи «новые» формы, секретарь, а все эти вылазки да массовки устарели. Ими еще наших папаш да мамаш охватывали. А какие новые формы? Молодежные кафе. В них очереди за месяц расписываются, всякие вечера вопросов и ответов. Кэвеэны разные. Силенки не хватает. Организация у нас на фабрике малолюдная. Вот так-то!

— Действительно, трудно, — посочувствовал Загоруйко. — А все-таки следовало бы нет-нет, да и поинтересоваться, чем дышит, как живет хлопец. Сам говоришь, только звонок — Лунева ветром сдувает. А ведь у него впереди еще целых шестнадцать часов остается. Где, с кем он их коротает?

— Точно, невыясненный вопрос. Так ведь для этого целую диспетчерскую команду надо держать. А я один освобожденный. И так в райкоме да на совещаниях по полдня торчу. И бюро у меня — раз, два, и обчелся.

Разговор медленно, но верно заходил в тупик. Задав еще два-три малозначащих вопроса, старший лейтенант милиции попросил комсомольского секретаря постараться точнее узнать, с кем все-таки из цеха ближе всех контактуется Лунев, оставил свой служебный телефон и покинул унылого собеседника.

…Пока лейтенант узнавал на работе подробности о Викторе Луневе, начальник отделения милиции майор Колесников получил очень любопытное письмо.

На листке, вырванном из тетради, было нацарапано:

«Товарищ начальник, пишет вам доброжелательница, много пострадавшая от уголовной шпаны. Поэтому и решила я остаться неизвестной. Не ровен час, пронюхают, со света сживут. В воскресенье, в десятом часу вечера, возвращаясь домой, я увидела чернявого паренька в сером костюме и желтых на толстой подошве ботинках. Парень выбежал из дома номер 16. Парень этот держал в руках небольшой окровавленный предмет, который выбросил в урну на углу Ново-Лодыженского переулка, что с правой стороны. Вчера я узнала, что в этом переулке кого-то убили. Может, я повстречалась с убийцей. Буду рада, если чем помогла вам. До свидания. Т.».

Майор выслал оперативных работников проверить содержимое урн в Ново-Лодыженском переулке. Приказал: в случае, если урны очищены от мусора, собрать и опросить дворников ближайших домов. Когда оперативный наряд выехал на задание, майор позвонил на Петровку, 38 и доложил подполковнику Гончарову о полученном письме.

Письмо «доброжелательницы» оказалось правильным. Именно в крайней урне на углу переулка, с правой стороны, было найдено массивное пресс-папье с засохшими и почерневшими следами крови. Эксперту научно-технического отдела понадобилось немного времени, чтобы дать заключение, что «вышеуказанный предмет является орудием убийства гражданина Мухина Семена Федотыча, последовавшего в воскресенье такого-то числа». По справке эксперта удар был нанесен острием пресс-папье в затылок.

Казалось, все ясно. Круг замкнулся. Так, может, и несколько выспренно доложил по телефону майор Колесников подполковнику Гончарову и был несказанно удивлен, когда, выслушав его, Федор Георгиевич назвал замкнутый круг кругом по воде, от которого в конечном счете ничего, кроме легкой ряби, не останется.

Федор Георгиевич распорядился немедленно переслать анонимное письмо графикам из НТО и выяснить только один вопрос: кто писал — мужчина или женщина. А в заключение короткого разговора с Колесниковым Гончаров заговорил уже о совсем непонятном, о том, что если бы этот молодчик или молодица оказались в преисподней, они были бы подходящими кандидатами для всех адовых кругов. Вот так, а не иначе!

Что имел в виду подполковник, майор милиции так и не уяснил. Он не читал Данте.

Закончив разговор с Колесниковым, Гончаров вызвал Загоруйко.

— Садись, товарищ старший лейтенант. Луневские протоколы прочел?

— Прочел. По-моему, Федор Георгиевич, положение осложнилось. Ведь и Лаше явился к Мухину к девяти часам.

— Совершенно верно. И если Зотов пришел объясняться насчет своих матримониальных дел и мог убить старика в припадке ярости, то Лаше мог прикончить его из-за корысти. Проверь, не исчезли ли из комнаты Мухина какие-либо драгоценности.

— Слушаюсь, товарищ подполковник. Но если Лаше готовился убить Мухина, чего ради он посоветовал Луневу пойти за десяткой к старику. Это же идиотский риск.

— Ты прав. Ясно одно: Лунева надо как можно скорее выводить из игры.

— Выводить?

— Да. Иначе они ликвидируют его в два счета. Он для них опасный свидетель. Вот что, попробуем ввести в игру тяжелую фигуру…

— Кого?

— Тень.

МЯТЕЖ ФАКТОВ

Сотрудники прокуратуры, знающие аккуратность Николая Петровича Куликова, сегодня могли с уверенностью сказать: наш старший следователь чем-то взволнован. Шутка ли, галстук повязан наспех, да так, что виднеется поблескивающая запонка. Нет зачеса, всегда прикрывающего небольшую лысину. В общем все не так, как всегда.

Сосредоточенный, хмурый Николай Петрович широким шагом отмахал расстояние от своего кабинета до кабинета прокурора и, услыхав «войдите», открыл дверь. В большой просторной комнате свежо и прохладно. Солнечные лучи, отражаясь от начищенных до блеска стеклянных поверхностей книжных шкафов и письменного стола, бликами играют на стенах. От окна к ковровой дорожке тянется дрожащая пыльца. Прокурор, пристроившись в углу дивана, листал очередной номер бюллетеня Верховного суда. Он тоже с удивлением оглядел Куликова.

— Николай Петрович, вам нездоровится? Что случилось?

— Весьма существенное, Сергей Сергеевич, весьма… — Куликов положил на середину стола папку и стал развязывать тесьму. — Ваш старший следователь на этот раз не учел святого правила: тот, кто хочет обвинять, не должен торопиться.

— Золотые слова! — улыбнулся прокурор. — Вы имеете в виду мухинское дело?

— Да, Сергей Сергеевич, мухинское, вернее зотовское. Дело в том, что фактическая проверка показаний Зотова не дала положительных результатов.

— Садитесь, Николай Петрович, — перебил прокурор и указал на место за столом. — Выкладывайте, что вам стало известно. Все «за» и «против», а то этот галоп мне что-то не по душе…

Удивительное дело: очная ставка между Андреем Зотовым и Мариной Мухиной, вместо того чтобы закрепить уверенность следователя в правоте своей схемы, вконец разрушила ее. Казалось, должно было быть наоборот: Марина настойчиво и неистово обвиняла, Андрей под тяжестью улик сознавался. Что же еще? Нет, все оказалось куда сложнее кажущейся очевидности. Николай Петрович не принадлежал к числу тех педантов, которые считают, что преступник и любовь несовместимы. Нет, человеку свойственно все человеческое. Этому верил и этим неизменно руководствовался в своей следственной работе Николай Петрович. И если сейчас он все же перечеркнул свою «железную» схему, то причиной тому явилось совсем другое.

С первой и до последней минуты очной ставки Куликов внимательно наблюдал за Зотовым. Следователь подметил вспыхнувший румянец на лице Андрея, заблестевшие глаза, услышал и мысленно зафиксировал мягкие интонации в голосе, когда он обратился к Марине. От внимания не ускользнуло и то, что, несмотря на тяжесть улик, Андрей в эти минуты как бы забыл о себе. Он видел только Марину, тянулся к ней, говорил для нее, искал в ней поддержку, сочувствие, хотел услышать ласковое, человеческое слово.

«Понимаешь, Маринка, меня черт знает в чем обвиняют. Это даже смешно подумать…»

Нет, эта неуклюже вырвавшаяся фраза не была игрой. Она была сказана искренне, на одном дыхании, более того, по-мальчишески озорно и недоуменно. И он, Николай Петрович Куликов, уравновешенный человек, следователь с немалым житейским опытом, обычно сам «стреляющий» в адрес излишне чувствительных коллег, понял в эти минуты, что все идет не так, что схема, созданная им, разваливается словно карточный домик, что надо вернуться к началу пути и вновь критически переосмыслить, казалось бы, уже найденные большие и малые истины.

Когда писатель пишет книгу, он часто откладывает в сторону готовую рукопись, с тем чтобы спустя какой-то срок снова вернуться к ней, взглянуть на написанное по-новому. То же нередко делает композитор с уже завершенной партитурой. У Куликова не было таких возможностей. Его «муза» имела твердые, законом установленные сроки.

За истекшие сутки Николай Петрович записал некоторые из вопросов, спорных положений и выводов, к которым он пришел, и с этим багажом уже отправился к прокурору. Он хотел сам обо всем рассказать своему старшему товарищу, и не только рассказать, он должен был вместе с ним вслух подумать, чтобы присутствующий при этом более опытный человек мог подметить какие-либо изъяны, неточности в логике, увидеть то, что не увидел он.

Сергей Сергеевич хорошо знал «методу» Куликова. Он отложил бюллетень, поплотнее уселся на диване и приготовился слушать.

— При первом посещении квартиры, где произошло преступление, — так начал Куликов, — окно в комнате Мухина было открыто. С момента убийства и до нашего приезда в комнату никто не входил. Следовательно, окно было открыто до совершения убийства или в момент его. Нужно ли было открывать окно Зотову? Нет. Ведь он вошел и вышел через дверь и потом вот что записано в протоколе допроса: «Вырвал пресс-папье из рук бушевавшего хозяина, швырнул в сторону, а самого толкнул к окошку. Хорошо еще, что окно закрыто было, а то вылетел бы старик в сад».

— Вы верите этому заявлению Зотова?

— Да.

— Хорошо, — согласился прокурор. — Значит, во время ссоры окно было закрыто?

— Выходит, что так.

— А потом его кто-то открыл?

Николай Петрович пожал плечами.

— Мухин убит ударом пресса в затылок, — продолжал Куликов. — Мизансцена действительно странная, если учесть, где находился труп.

— Где?

— В пяти шагах от окна. По показаниям Зотова, он отбросил Мухина, и тот упал на подоконник. Каким же образом труп оказался посреди комнаты?

— Дальше.

— Любопытны результаты экспертизы. Анонимное письмо писал мужчина левой рукой. Кто-то подбросил еще одну улику против Зотова.

— Логично.

— А Зотов вопреки всему признался в убийстве!

— Вы же догадываетесь, почему это произошло. И потом фактическая проверка признания обвиняемым своей вины обязательна. Помните, сколько бед и зла принесла нам теорийка о том, что признание — царица доказательств. Ведь вы сейчас не верите признанию Зотова?

— Сейчас не верю. Понимаете, не могу поверить, да и точка. Парень сломался и заговорил, не думая. В ту минуту ему было море по колено. Еще бы, ведь Марина тоже не верит ему, клянет, обвиняет. Вот что для него самое страшное. Нет любимой, кончилась жизнь. Черт бы побрал эти африканские страсти, до чего же они мешают работать!

Сергей Сергеевич от души посмеялся над последней фразой старшего следователя, а когда перестал смеяться, сказал с неожиданным налетом грусти:

— Знаете, Николай Петрович, нравится мне ваш подопечный. Есть в нем что-то такое, что, к сожалению, не так уж часто встречается сегодня у нашей молодежи. Однолюб он, пылкий, неистовый однолюб. — Сергей Сергеевич немного помолчал, вздохнул и добавил: — Не знаю, во что и как обернется следствие на новых путях, но если Зотов действительно ни в чем не виноват, я был бы этому рад. Честное слово, рад! Мой Володька… — Сергей Сергеевич покачал головой. — Нет, Володька другой породы, он не способен на большое, по-настоящему сильное чувство, мельчит, разбрасывается, подлец… Да разве он один!

Николаю Петровичу стало не по себе. До этого разговора он ничего не знал о семейной жизни начальника, просто не интересовался ею.

— Вот что, Николай Петрович, — резко меняя тон, сказал прокурор, — нужно выяснить ряд чрезвычайно подозрительных обстоятельств. И, в первую очередь, где, в какой точке комнаты убит Мухин. Каково было взаимоположение потерпевшего и нападающего в момент удара.

— Пришло заключение экспертизы, Сергей Сергеевич. Мухину был нанесен удар, когда он лежал на подоконнике. Затем его труп оттащили от окна.

— Понятно. Ну, а злополучное орудие убийства? То оно вылетело в окно, то найдено в урне. Над делом надо еще крепко поработать. Я не преклоняюсь перед кажущейся гармонией свидетельских показаний, но отбрасывать без проверки то, что сказали Капитонова и Марина Мухина, тоже нельзя. К тому же мне позвонил Гончаров. У него есть дополнительные материалы по делу.

НОВАЯ ВСТРЕЧА

Лунев огляделся. Все без перемен. Заляпанные столики, сизый дым под потолком, полупьяный говорок, внезапно вспыхивающая и гаснущая брань, пожилой буфетчик с сонными, но зоркими глазами. Все как раньше и все не так.

На всю жизнь Виктор запомнил разговор с подполковником милиции.

— Конечно, — сказал подполковник, — твоей непосредственной вины в убийстве Мухина нет. Никто тебе дела пришивать не собирается. Ты пешка в руках преступников. Но если поглубже разобраться, ты все-таки в какой-то мере их сообщник и соучастник. Подумай и прикинь сам. Ты знал, что скупщику Мухину принесут жемчуг, вернее всего краденый, знал и скрыл. Продал доброе имя за десятку. А твой дружок Лаше небось новое дело для тебя готовит. Да ты не отмахивайся, дружок он твой, другого названия не подберешь. Ведь ты сам здесь признался, что этот человек вызвал у тебя беспокойство, показался подозрительным. Завтра пошлет он тебя еще куда-то, еще кого-то по твоей наводке прирежет, что ж, и в этом случае твоя хата будет с краю? Умоешься — и в сторону! Не выйдет! По всей строгости закона, как наводчик, ответишь. Вот так и получается, что катится со ступеньки на ступеньку Виктор Лунев, сменивший завод и доброе имя Луневых на пивнушку и уголовников. А знаешь, почему произошло такое? Не знаешь? Потому что много в тебе еще от паразита сидит. Одолжил ты кому-то свою совесть, а взять обратно забыл. У вас на заводе в комсомольском комитете так и сказали: «Бессовестный Лунев!» Это про тебя, там твоих однофамильцев нет. Ни чести у него, говорят, ни стыда. Молодые рабочие повышенные социалистические обязательства взяли, твой цех за звание коммунистического борется, а Виктор Лунев от работы отлынивает, прогулы болезнью матери прикрывает. Ты хоть бы посовестился честное имя ее грязью марать…

Виктор сидел нахохлившись, как исклеванный молодой петушок.

— Неужто и дальше так жить будешь? — спрашивал Гончаров. — Не надоело в грязи барахтаться, по обочине дороги шагать? Ну, скажи на милость, что у тебя за интересы в жизни? Что ты видишь, чем увлекаешься, что тебя радует, что печалит? Ничего у тебя за душой нет. И жизнь твоя сегодня стоит ноль целых и ноль десятых. Какая в тебе человеческая гордость!

Гончаров наблюдал за парнем. Он видел дергающиеся губы — вот-вот расплачется, — мелкие бусинки пота на лбу…

И подполковник понимал, что наступил тот переломный момент, когда человек колеблется, когда вся его прошлая «житуха», казавшаяся такой заманчивой и легкой, предстает совсем в ином свете, когда рождается стыд за то, что раньше вселяло если не бодрость, то удовлетворение. Так часто бывало в словесных поединках Федора Георгиевича с людьми еще не совсем пропащими, но важно было не упустить кульминационного момента.

— Нет ничего хуже блатной, собачьей жизни, — негромко продолжал Гончаров. — Не мечтать о ней ты должен, а ненавидеть ее. Ты преступникам нужен на день, на неделю. Они выжмут тебя, как сок из лимона, а самого, вроде кожуры, выбросят в помойную яму. А попробуешь заартачиться — нож в бок. Они твои и мои враги, а с врагами надо бороться всем честным советским людям. Хорошая у тебя мать, гордая, достойная женщина, как ее на работе уважают, а ты доиграешься, что будет она стыдиться имя твое называть. Эх ты, сын солдата!

И в это мгновение Гончаров внутренним чутьем опытного психолога понял: бой выигран, и что это «промежуточная» победа никак не меньше конечной в деле, которое он ведет. Сейчас можно было и так. Он прошелся по комнате, подошел к Луневу, положил руку на плечо.

— Согласен?

И Виктор медленно выпрямился. Глядя на Гончарова лихорадочно блестевшими глазами, хотел что-то сказать, глотнул слюну, но так и не сказал ничего. Кивнул головой.

…Разговор продолжался без малого три часа. Много было обдумано и обговорено за это время. Подполковник ничего не утаивал, не хитрил. В задуманном и разработанном им плане Луневу отводилась немалая и опасная роль. И перед тем как окончательно скомандовать: «Иди и действуй!», Гончаров снова и снова выверял прочность «креплений», чтобы в самые трудные часы и минуты ничто не подвело, ничто не заело…

…Первый, кто увидел Виктора и громогласно приветствовал его, был буфетчик.

— Здравствуй, хлопец! Что поздно, маманя не пускала? — и захохотал, довольный собственной остротой.

Кругом знакомые лица. Кто-то дружелюбно улыбался. Кто-то, помахав рукой, продолжал раздирать сухую, как доска, воблу, допивать пиво и «давить» принесенные четвертинки. Яши в павильоне не было. Не пришел он и через час и через два. Наконец Виктор решился, подошел к буфету и негромко спросил:

— Чего-то Якова Васильевича нет, не заболел ли?

— Беспокоишься? — хохотнул буфетчик. — Тебе-то что? Чужая хворь — чужие заботы.

— Надо должок получить. — Виктор медленно вернулся к своему столику. Прождал еще с полчаса и решил уходить. Не в пример прошлым дням был он в этот раз задумчивым и рассеянным.

Кивнув на прощанье буфетчику, Лунев направился к выходу. Посетителей нашло порядочно, и, прокладывая дорогу к двери, он не мог заметить пристального, тяжелого взгляда, которым проводил его толстый буфетчик.

Все началось не так, хотя подполковник милиции не раз предупреждал: «Ни к кому, особенно к своим последним дружкам, не проявляй интереса. Терпеливо жди. Пусть кто-нибудь первым поинтересуется, первым подойдет, спросит, а ты жди. Запоминай, ты вышел на охоту. Зверь хитрый, опасный, неосторожным движением вспугнешь его и нам всю охоту испортишь…»

Но, кажется, никакого такого неосторожного движения он не сделал, вот если только спросил о Яшке у буфетчика, ну, так ведь должок получить хочет. А, черт, и все-таки не надо было спрашивать, не надо! Будто кто-то дернул за язык. Виктор шел и хмурился. Не замечая, шлепал по лужам, толкал прохожих, напоминая собой подвыпившего забияку, которому море по колено, который только и ждет, чтобы его кто-то ругнул, чтобы ответить каскадом брани, разрядиться.

До дому рукой подать. Возле дома пусто. Дождь разогнал ребят, и четырехугольник двора, тускло освещаемый светом из незашторенных окон, кажется мрачноватым.

— Здорово, Витек! — От неожиданности Виктор вздрогнул и отпрянул в сторону. В черном пролете, возле урн с мусором, от стены отделился человек. Лаше! Неслышно, словно большая черная кошка, он подошел к Луневу, и теперь было отчетливо видно его горбоносое лицо, узкую ниточку усов. Лаше подошел вплотную, и Виктор мог чем угодно поклясться, что желтоватые зрачки Лаше поблескивали как у «тигры».

— Ты один? — Голос Лаше звучал хрипловато, но ласково.

— Ух, и испугали ж вы меня… Что вы тут делаете?

— Тебя жду. Ты один?

— Один.

— На хвосте никого не приволок?

— На хвосте? — удивился Виктор. — На каком хвосте? Что я за птица такая, чтоб на хвосте у меня кто сидел?

— Ты-то не птица, — усмехнулся Лаше, — да за тобой ястребок…

— Так пусть на его хвосте и сидят!

— Сидели бы, да не дается. Ястребок птица вольная. Ладно, хватит птичьего разговора, — резко обрубил Лаше. — Выкладывай, что нового. У старика был?

— А как же, — обидчиво проговорил Лунев. — Спасибо вам, удружили. Десятку-то мне на том свете получать придется. — Почти дословно Виктор повторил фразу, сказанную подполковником милиции. — Старика какой-то пижон еще до моего прихода прихлопнул.

— Убил? Не может быть, — удивился Лаше. — А ты в дом заходил?

— Нет. Там милиции полным-полно. Я как услышал, что старик преставился и что кругом легавые — соседка, что позавчера меня впустила, об этом кому-то на улице растрепала, — сразу деру дал. Еще схватят, будут спрашивать, кто такой, зачем пришел. Мало ли что…

Лаше молчал. Его желтоватые поблескивающие зрачки, не мигая, уставились на парня.

— Ладно, — сказал он наконец. — А где ночами болтаешься? Куда от старика подался? Дома тебя не было.

— В воскресенье? Точно, не было, — охотно согласился Лунев, и совсем уж по-мальчишески: — Скучно одному. Маманя еще не приехала. К сестре пошел ночевать. А сегодня в кино ходил. Вечером в бар сунулся, хотел Якова Васильевича повидать. Не было его там.

— Болен Яков Васильевич, тяжело болен, — равнодушно бросил Лаше. — Помереть может. А зачем он тебе?

— Да я все насчет десятки. Хотел у него попросить, не знал, что сегодня вас встречу.

— Жаден ты, парень, ух, жаден! — усмехнулся Лаше. — Это ничего, это неплохо. Так, может, тебе Яшкин адресок дать?

Лунев чуть было не согласился, но в памяти словно молния промелькнуло: никакого интереса ни к кому…

— Не надо, обожду. Десятка, оно конечно…

— Получишь свою десятку, — оборвал Лаше, — через денек-другой встретимся!

— Да чего встречаться, — неохотно отозвался Виктор. — Ни к чему мне это. Вы уж меня в свои дела не втравливайте. Я сам по себе, вы сами по себе.

— Ладно, потолкуем еще. Бывай!

Лаше не пошел в ворота, а шагнул во двор, к маленькому, притулившемуся в глубине деревянному одноэтажному домишке, проходные сенцы которого вели в соседний переулок.

Спустя час с небольшим Гончаров с Загоруйко подводили итоги истекшего дня.

— В основном парень держался неплохо.

— Как будто так. Но на Луневе мы ставим точку, в городе ему сейчас не место. Сейчас, как говорят боксеры, поведем игру с тенью!

— Бой с тенью, Федор Георгиевич, — поправил Загоруйко.

— Ну, значит, не совсем по-боксерски, — невозмутимо продолжал Гончаров. Он притушил папиросу и зашагал по комнате. — Лаше уверен, что следы мухинского дела к нему не ведут и Зотов сел прочно. Ты беседовал с Мухиной? Что-нибудь пропало у них?

— Она до сих пор не может найти шкатулку, в которой отец хранил драгоценности. По памяти составила опись. Там были два кольца, сережки, нитка жемчуга.

— Пусть ищет, но вряд ли она ее найдет.

ИГРА ДЛЯ ТРОИХ

Со стороны могло показаться, что трое взрослых мужчин затеяли нехитрую детскую игру, чем-то напоминавшую прятки. Один из них — тот, кто помоложе, — стучался в дверь, стремительно открывал ее; другой в это время садился на диван, а третий — невысокий, плотный — прятался у стены между окном и пузатым шкафом и, чтобы удобнее примоститься, чуть отодвигал шкаф от стены. Он прятался до того искусно, что увидеть его вновь пришедшему, находящемуся в другой половине комнаты, было невозможно. На этом игра не кончалась. Вбежавший начинал ругаться с сидевшим на диване. В свою очередь, последний отвечал ругательствами, потом, вскочив, в сердцах хватал со стола карандаш и бросал в сторону пришедшего.

Так повторялось несколько раз, а прятавшийся за шкафом все это время стоял, плотно прижавшись к стене, и, только когда один из спорщиков убегал из комнаты, он осторожно выбирался из своего укрытия, и игра продолжалась уже вдвоем.

Усердие и старательность неопытных актеров у постороннего человека могли вызвать улыбку, но сами исполнители были предельно серьезны и сосредоточенны…

— Думается мне, так все и произошло, — подвел итог Федор Георгиевич Гончаров, выходя из-за шкафа. — Володя, у тебя не возникло подозрения, что в комнате еще кто-то есть? — обратился он к Загоруйко.

— Нет, товарищ подполковник! Я даже глаза скосил в вашу сторону, когда выбегал. Ничего не видно.

— Что скажете, Николай Петрович? — Гончаров с интересом посмотрел на Куликова.

— Выглядит убедительно, — признался тот, — но возникает много «но».

— Что именно?

— Ни на окне, ни внизу под окном не обнаружено никаких следов. Странно.

— Не столько странно, сколько квалифицированно, — улыбнулся Федор Георгиевич. — Между прочим, вы ведь тогда тоже обратили внимание, что собака тянула к окну. По-моему, все разворачивалось так: пользуясь стулом или другой находящейся в комнате вещью, преступник слегка отодвинул труп от окна, затем с помощью пресс-папье открыл ветхий затвор оконной рамы — я проверил, затвор действительно ветхий, — и, ни до чего, повторяю, не дотрагиваясь, до подоконника тоже, одним махом выпрыгнул в сад. Действовал хладнокровно, ничего не скажешь. Внизу асфальтированная дорожка, она опоясывает дом и тянется к калитке. Все это оказалось на руку преступнику. Асфальт, дождь. И без того слабые следы оказались смытыми и затоптанными.

— А следы на пресс-папье? Ведь оно не мало времени пробыло в руках убийцы.

— Лучше, если бы он сразу его бросил. Но преступник хитер, а главное — хладнокровен. До того как опустить пресс-папье в урну на углу Ново-Лодыженского переулка, он чистил и скоблил его. Стер следы, за исключением кровяных пятен на острие. Пятна убийца оставил.

— Федор Георгиевич, вы обо всем этом говорите так уверенно, словно исключаете любой другой вариант, а ведь это еще только догадка, так сказать, предположение.

— Правильно. Пока еще догадка. Но она многим подкреплена, хотя и таит в себе немало нерешенного.

— Я прекрасно понимаю, — продолжал Куликов, — вы идете по следу Лаше и этого, как его… Пузача. У вас имеется убедительный аргумент — показания Лунева. Но вы не учли существенных деталей: где жемчуг; как Лаше, никем не замеченный, оказался в квартире; почему старик Мухин впустил Зотова, не будучи один? Почему, наконец, шкаф, за которым якобы прятался Лаше, сдвинут с места?

— Почему, почему, — протянул Гончаров. — Если бы я мог ответить на все эти «почему», мы бы уже давно с вами взяли отгул за неиспользованные выходные.

— Меня не оставляет мысль о Зотове, — продолжал Куликов. — Не допустил ли я вторичной оплошности, доказывая столь рьяно Сергею Сергеевичу его полную невиновность? Ведь против конкретных обвинений, свидетельских показаний и собственного признания Зотова я выставил исключительно субъективные ощущения. Не маловато ли?

— Нет, не маловато. А анонимка с поддельным почерком, а загадочная история с окном, а Лунев с его шефами. Правда, много еще неясного. Ничего, разберемся.

— Удивительное стечение обстоятельств, на редкость удивительное, — продолжал Куликов.

— «Подкупающая простота дела», — рассмеялся Гончаров. — Если мне не изменяет память, ваши слова, — он дружески обнял Куликова. — Обещаю, товарищ следователь, сделать все возможное, чтобы заарканить настоящего преступника и передать вам его из рук в руки.

— Ой ли!

— Поживем — увидим. Лучше скажите, что с Зотовым? Страдает?

— Изрядно. Он апатично выслушал мое заявление о том, что наклеветал на себя. Помолчал, пожал плечами, будто это заявление его не касается. Не выразил никакой радости от того, что следователь усомнился в его вине.

— Ничего, выдюжит, парень молодой. Думаете освобождать?

— В деле еще много противоречий. К тому же есть собственное признание, от которого задержанный не отказался. Признание добровольное, сделанное при ясном уме и рассудке.

— Какой там к дьяволу ясный рассудок!

— К тому же…

— «Удивительное стечение обстоятельств», — рассмеялся Гончаров. — Что же, может, так и лучше!

— А что касается обстоятельств, Николай Петрович, то ведь они стекаться и растекаться могут…

«БЕГСТВО» ЛУНЕВА

Луневу снились кошмарные сны. То в темной подворотне его загонял в угол Лаше и вытаскивал огромный, почему-то желтый нож, то Семен Мухин сидел на полу и сердито грозил пальцем. Потом появились столики пивного бара, смеющийся буфетчик, бегущий следом оперативник в белой рубашке. Парень хрипел, метался, бормотал невнятные слова, в конце концов вскакивал и некоторое время сидел на диване, тяжело дыша и уставившись в одну точку. Чуть успокоившись, Виктор ложился снова, засыпал, и все начиналось сызнова.

…В баре посетителей еще не было. Лунев пришел первым. Безлюдное, полутемное помещение знакомого полуподвальчика слегка успокоило вконец расшалившиеся нервы. За прилавком хозяйничал буфетчик, в зале скребком и веником сердито орудовала уборщица тетя Феня, то и дело недобрым словом поминающая неаккуратных посетителей. Сейчас Виктору было не до ругани и ворчания уборщицы. Не здороваясь с ней, он быстро прошагал к буфету и, перегнувшись через стойку, хриплым от волнения голосом попросил:

— Дядя Саня, да оторвись ты, разговор есть.

Буфетчик отозвался не сразу. Минуту-другую он еще передвигал бутылки, гремел посудой, потом обернулся и с удивлением воззрился на парня.

— Витек, ты что это спозаранку? Не работаешь, что ли?

— Потом, потом, — нетерпеливо перебил Лунев. — Разговор есть серьезный. Я к тебе, как к отцу родному. Не с кем мне больше.

Недоверчиво хмыкнув, буфетчик приоткрыл дверцу прилавка, пропустил Виктора в крохотную заднюю комнатушку.

— Сидай, хлопец, — показал он на колченогий стул в глубине комнаты, сам взгромоздился на бочонок. — Что стряслось? Да на тебе лица нет…

— В беду я попал, дядя Саня, — выпалил Лунев, — да в такую, что не знаю, унесу ли ноги.

И, не ожидая дальнейших расспросов, Виктор рассказал внимательно слушавшему буфетчику все, что случилось с ним за последние три дня. Торопливо, но обстоятельно рассказал о поручении Якова Васильевича, о посещении старика Мухина и полученных деньгах, о том, как был взят оперативниками и доставлен на Петровку.

Оперативники с Петровки, 38 выглядели в пересказе Лунева всезнающими и всевидящими.

— Они мою житуху во как изучили: от корки до корки, — не без хвастовства сказал Лунев, а потом признался, что, боясь, как бы ему не пришили дело, выложил на допросе начальнику Федору Георгиевичу все о Мухине, о Якове Васильевиче и о Лаше.

Но буфетчика мало интересовали подробности. Задав Виктору несколько вопросов о встречах с Яковом Васильевичем, полюбопытствовав, не скрыл ли парень чего на Петровке, он осуждающе покачал головой.

— Зря болтал, за такое знаешь что бывает, у ребят руки длинные. Дурак ты, парень, сам на нож лезешь.

— Понял я это, дядя Саня, да уже поздно, — уныло протянул Виктор.

— И чего тебе, теленку, понадобилось с хищниками дружбу сводить! Вот что, голуба, хватит разговора, мотай из города. Вещи с тобой?

— Да я весь здесь, — Виктор хлопнул по маленькому чемоданчику, лежащему на коленях.

— Чем быстрее, тем лучше. Мотай, пока цел! — Буфетчик тяжело поднялся. — Здесь выйдешь. — Он толкнул маленькую дверцу в углу комнатушки.

Лунев вышел на улицу. Огляделся. Глубоко вздохнул. Напротив виднелся сквер, тот самый, где на скамейке он впервые увидел Лаше. Чертова встреча! Лучше бы ее не было.

Виктор двинулся к вокзалу.

Шел, опустив голову, слегка шаркая ногами, и никак не походил на задорного, разбитного парня, каким его привыкли видеть приятели и собутыльники. Будто повзрослел за пару дней.

«Сын солдата!» Почему-то эти слова особенно зацепили за душу, и еще: «Мать будет совеститься имя твое называть». Шел и корил себя. «Докатился, до ручки докатился. Поэтому и шпана на меня нацелилась, своего учуяла. — Поежился, словно зазнобило. — Прав подполковник. Прав! Сегодня услуга за десятку, завтра на грабеж потянут, и не откажешься».

Мысли мельтешили, одна тревожнее другой. Внезапно, отметая в сторону остальные, мозг пронзила главная: почему и подполковник приказал сматываться из Москвы? Неужели и сейчас не верит?

Не знал Лунев да и не мог знать всей задумки Гончарова. Тот беседовал с ним от и до, не посвящая во все тонкости разрабатываемого и проводимого им оперативного плана, и Виктору стало сейчас особенно муторно от мысли, что ему все-таки не доверяют. Шел и сам себя травил: «За что же мне доверять? Кто я такой?! Врун и лодырь!.. Все, хватит, точка!» Побудет у родных, как приказал подполковник, вернется домой к матери и сразу же завербуется на стройку. Без ордена не вернется. Нет! Ни за что! Докажет всем, в первую очередь подполковнику, что может работать как надо. Придет на Петровку, войдет в кабинет, встанет ему навстречу следователь, пожмет руку и скажет: «Молодец, Виктор Алексеевич! Приглашаю вас к себе помощником…»

От одной этой мысли полегчало. Виктор заулыбался и ускорил шаги.

…После ухода Лунева буфетчик вскоре и сам заторопился. Передав нехитрое хозяйство на руки тете Фене, сославшись на срочное семейное дело, он переоделся, вышел из бара и подозвал проезжающее такси.

Маленький одноэтажный домик, причудливо соседствующий с многоэтажными, современными домами. Такие контрасты еще нередки в столице. Они попадаются не только на окраинах города, их можно увидеть, свернув направо или налево с шумной, широкой столичной магистрали и сделав всего несколько десятков шагов по тихому, словно уснувшему переулку. И кажется, будто не рядом, а где-то очень далеко бьется пульс огромного города, горят рекламы, проносятся машины, непрерывным потоком движутся толпы пешеходов.

Здесь царят покой, умиротворенность, тишина. Здесь может из-под ног выпорхнуть перепуганный куренок и, кудахча, шмыгнуть в подворотню, здесь может, грохоча цепью, залиться сердитым лаем «злая собака». Здесь еще можно встретить памятники уходящей старины: колодезные колонки и полные ведра воды в руках местных жителей.

…Три стука. Щелкнул замок, звякнула цепочка второго — для надежности — запора, и обитая войлоком дверь неслышно отворилась. В лицо пахнул пряный запах огуречного рассола, квашеной капусты и еще каких-то аппетитных солений — зимних заготовок рачительных хозяев. На пороге стоял Яков Васильевич. Одетый в цветной плюшевый халат с кистями, в шлепанцах на босу ногу, простоволосый и небритый, он напоминал запившего купца.

— Александр Степанович! Какими судьбами в наших краях? Чем обязан? Прошу… прошу…

Гость ответил не сразу. Вошел, огляделся и негромко спросил:

— Есть кто дома?

Яков Васильевич мотнул головой. Ему не терпелось побыстрее узнать причину столь неожиданного визита. Но гость не спеша потянулся к дивану, где в беспорядке были разбросаны беговые программки, наугад взял одну и стал листать.

— Скажи, пожалуйста… Апис-Ганновер, — и многозначительно покрутил головой.

— Сыграть хотите, Александр Степанович? Для вас все сделаю… Можно наверняка.

— Не до этого, Яков Васильевич, дело у меня к тебе серьезное, куда серьезнее, чем эта шарашкина фабрика, — и он кивнул в сторону программок.

— Что случилось? — В голосе хозяина прозвучала тревога.

— Только что у себя в баре услышал я одну историю… Поганую историю. Пришел предупредить. Уж не знаю, будешь ли ты и твой дружок мне благодарны? Серьезное дело.

— О чем разговор! Услуг я никогда не забываю и не торгуюсь.

— Лады! И по этому пунктику, значит, договорились.

— Что случилось?

— Витьку Лунева знаешь?

— Какого Лунева? Пацана этого видел пару раз…

— На другой день после убийства Мухина уголовный розыск взял его. Раскололи парня. Выложил он им все, что знал: и про твое поручение зайти к Мухину, и про посещение Лаше мухинской квартиры…

— Сволочь! — сквозь зубы процедил Яков Васильевич.

— При чем тут мальчишка! Его сам Федор Гончаров допрашивал. Понял?

— Гончаров? — упавшим голосом повторил Пузач. — Да, против такого Витьке не выстоять. Не по плечу.

— То-то и оно! Придется сматываться, Яков Васильевич.

— Это почему же? — вскинулся хозяин. — Я слышал, что старика дочернин хахаль убил. Я-то тут при чем?

— Тебе виднее, — флегматично ответил буфетчик и потянулся к беговой программке.

— Хватит ерундой заниматься, — не выдержал Пузач. — Говори все, что слышал. Ведь знаешь, за мной не пропадет.

— Знаю. Вот я и пришел обо всем рассказать, да, видать, тебе неинтересно. Чего ты мне комедию ломаешь: дочерний хахаль… Я, мол, ни при чем… Кому мозги вкручиваешь?! Или, думаешь, Гончаров хуже тебя соображает?

— Ты меня не коли, — огрызнулся Пузач. — Я здесь ни при чем…

— А мне-то что? — усмехнулся гость. — Я к тебе по старому знакомству наведался. Знаю, калач ты тертый, в разных переделках бывал. Устоишь. Да не хлипок ли твой помощничек?

— Клеить мне никого не надо. Он сам по себе, я сам по себе. А вообще за Ремку не тревожься. Он у меня во где! — Яков Васильевич сжал мясистый кулак. — В огонь за меня пойдет, скажу, чтобы утоп, — утонет.

— Ври, да не завирайся, — недоверчиво протянул Александр Степанович.

— А что, точно! — пуще прежнего распалился Пузач. — Если бы не я, знаешь, где Ремка сейчас находился?

— Меня ваши дела не интересуют, — оборвал гость. — Смотри, как бы самого не упекли. А зачем на мокрое дело полез?

— Какое мокрое? Чего мелешь? — Хозяин боязливо огляделся по сторонам.

Гость не ответил, отмахнулся, как от назойливой мухи: опять, дескать, свое.

Яков Васильевич долго, неотрывно смотрел на буфетчика, будто хотел просверлить его взглядом. Потом решительно встал, вышел в соседнюю комнату, повозился где-то в сенцах и вернулся, неся в руке пару колец.

— Хотя за мной ничего такого нет, но Яшка услуг не забывает, — он протянул кольца буфетчику. — Подбери хорошего покупателя. Что выручишь — пополам.

— Добре, — без особого энтузиазма согласился гость и сунул кольца в карман. — Вот это уже подходящее дело, а ты обмозгуй что к чему. Если не причастен — о чем разговор, тогда все в порядке, а если твоих рук — выкручивайся. Не мне тебя учить. Ну, я пошел. Мне тут задерживаться тоже ни к чему. Будь здоров. Заходи. — Он пожал руку Якову Васильевичу и направился к двери.

Проехав на трамвае пару остановок, Александр Степанович вышел и двинулся вперед в поисках телефона-автомата. Шел, озираясь, точь-в-точь как много лет назад в такую же теплую, лунную ночь, и даже липы, протянувшиеся по обеим сторонам неширокой, притихшей улицы, напоминали деревья фронтового леса, по которому вышагивал в памятном 42-м старшина полковой разведки Александр Степанович Скворцов.

«Куда ты, удаль прежняя, девалась… Километры не в счет были, а сейчас? Сердце как плохо смазанный мотор: тук, тук, тук…»

— Притормози, браток! — вслух приказал он самому себе и остановился, тяжело переводя дыхание. Постоял секунду-другую и скомандовал: — А ну, шагом марш!

Александр Степанович не спеша добрался до телефонной будки, вошел, плотно прикрыл за собой дверь кабины и набрал номер. Характерный щелчок вызова: на другом конце города кто-то поднял трубку.

НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

Много людей побывало в кабинете прокурора. Разных, непохожих друг на друга. Самоуверенные дельцы, в алчных, ищущих взглядах которых отчетливо читалось: «Нет таких, кого нельзя было бы не купить, и тебя тоже…» Вкрадчивые речи, двусмысленные намеки. Всякое бывало, и все разбивалось о сдобренное немалой дозой иронии спокойствие советника юстиции третьего ранга.

Были преступники и такие, кому «море по колено», и впервые вставшие на путь порока. Были чистосердечно кающиеся и разыгрывающие целые представления, в которых неизменно фигурировали одни и те же персонажи: сбежавшие от семьи и погубившие «безоблачную юность» греховные папы и легкомысленные мамочки. И, конечно же, невнимательный коллектив, проглядевший, как катился вниз добрый молодец, бородатый, басовитый, которому в пору самому удерживать и воспитывать. Были всякие, и постепенно волнения и тревоги первых лет работы в прокуратуре, в прошлом неизменно сопутствующие встречам и разговорам с людьми, сменялись неторопливой мудростью житейского опыта и просто возрастной усталостью.

Сергей Сергеевич вновь перечитывал мухинское дело. Посмотрел на стенные часы, опаздывает подполковник милиции. Потянулся к звонку, чтобы пригласить следователя Николая Петровича Куликова и вызвать подследственного Зотова.

Андрей вошел, держа руки за спиной, слегка сутулясь, не поднимая глаз.

— Как на медкомиссии, — невесело пошутил он. Лицо его осунулось, побледнело.

— А что же, удачное сравнение, — улыбнулся прокурор. — Мы сейчас и есть медкомиссия, и диагноз нам нужно поставить быстро и точно.

Зотов не реагировал на реплику. Задумавшись, он смотрел в открытое окно.

Легкий туман, опустившийся ночью на город, нехотя отползал, и казалось, кто-то незримый сдергивает с домов, с улиц полупрозрачную молочно-сероватую кисею.

— Что, вспомнили горы, утро туманное? Вы же геолог?

— Геодезист я, — отозвался Зотов и неожиданно признался: — А горы люблю. Это верно. Не часто, но приходилось бывать. Люблю горы. Я же альпинист-разрядник.

— Значит, всякое бывало: и над пропастями висели и к вершинам по крутым склонам ползли?

— Всякое.

— Твердый характер для такого спорта нужен. А у вас какой, крепкий?

— Полагаю, что так, — сдержанно ответил Зотов.

— А нам думается, что как раз твердого характера вам и не хватает.

— Зря думается.

— Я вам в отцы гожусь, — продолжал Сергей Сергеевич. — В жизни многое и многих перевидал. И то, что рассказал о вас Николай Петрович, — он кивнул в сторону Куликова, — напомнило мне некоторые фронтовые встречи. Попадались к нам в плен эсэсовцы. Как правило, осатанелые черти, но бывали и такие, что начинали кликушествовать. Несли всяческую чертовщину. Стреляйте, мол, мы жгли, грабили, убивали, и сыпали на допросах, как горох, названия районов, сел, деревень, где, в самом деле, их и видеть не видели. «Хайль Гитлер!» — кричали, а через минуту — «Гитлер капут!». Мы часто не понимали, чего у них больше: трусливой истерии или нагловатой фальши…

Вот что, гражданин Зотов, — уже резко продолжал прокурор, — на прошлом допросе вы заявили, что убили Мухина. Всякое признание обвиняемым своей вины должно быть подкреплено фактами. Таких фактов мы не нашли. Более того, вы запутали дело. Чем вы при этом руководствовались, я могу только догадываться. А ваше поведение сравнимо лишь с поведением истерика!

— Спасибо за сравнение, — глухо отозвался Зотов и опустил голову.

— Благодарить, скажем прямо, не за что. Да и ты от нас вряд ли благодарность услышишь, — перешел на «ты» Сергей Сергеевич. — Целую неделю следователю голову морочишь. Мутная страстишка, да, да, именно страстишка, заслонила все: и логику и разум. Вначале все отрицал, потом в молчанку играл, потом завопил: «Вяжите, я — убийца!» Хорош бы ты был, если бы мы формально подошли к делу, не цацкались с тобой.

— И правильно сделали бы.

— Не крепкий у тебя характер, скисаешь в минуты беды. А то, что по твоей милости по советской земле бандит ходит, что за эти дни он еще кого-то может убить, это тебя не касается.

— Не убивал я… — негромко сказал Зотов и поднял голову. — Можете не верить, не убивал. Сгоряча я все это…

— Так какие же твои показания правильны, те, которые ты дал на очной ставке, или те, которые даешь сейчас?

— Не убивал я.

— Может быть, тебя принуждали давать показания, угрожали?

— Никто мне не угрожал.

Наступило молчание.

Опоздавший к началу разговора и поэтому примостившийся на стуле возле двери, подполковник Гончаров спросил:

— Скажите, Зотов, когда вы вошли, вернее вбежали в комнату Мухина, вы никого там не застали?

— Никого.

— Окно было открыто?

— Нет, закрыто. Это я точно помню.

— А шкаф, платяной шкаф тоже закрыт?

— Не помню, по-моему, да, — после короткого раздумья ответил Зотов.

— Еще вопрос: на столе у Мухина вы не заметили ничего особенного?

— Нет.

— Скажем, каких-нибудь драгоценностей?

— Нет.

— Где был хозяин, когда вы вошли?

— Сидел на диване.

— Повторите все, о чем вы говорили с Мухиным.

Зотов не успел ответить, в кабинет вошел секретарь и о чем-то тихо доложил прокурору. Судя по удивленному виду Сергея Сергеевича, секретарь сообщил что-то весьма интересное. Когда Зотова увели, прокурор поочередно оглядел Гончарова и Куликова, будто видел их впервые, и произнес негромко, ни к кому не обращаясь:

— Еще один сюрприз. В приемной дожидается Лаше. Он хочет дать показания об убийстве Семена Мухина, очевидцем которого якобы непосредственно является. Что скажете?

Отозвался Гончаров:

— Сергей Сергеевич, я не успел сообщить вам о донесении, которое получил сегодня. Когда ознакомитесь с ним, поймете, что я крепко просчитался. Давайте посмотрим спектакль, приготовленный нам Лаше.

…Федор Георгиевич подошел к столу. Он хотел внимательнее вглядеться в неожиданного посетителя.

В сером костюме модного покроя, в узких замшевых туфлях, с ярким галстуком, Лаше напоминал манекенщика на демонстрации новых образцов одежды. Он вошел уверенно, улыбнулся присутствующим и направился к столу, где его стоя ждал Сергей Сергеевич.

«Хлыщ», — подумал Гончаров и тут же отказался от этой чересчур поспешной характеристики.

Федор Георгиевич отдавал должное хладнокровию и выдержке Лаше. Без запинок, будто выученный урок, Лаше рассказал о своем посещении квартиры Мухина. Рассказал о том, что заходил к нему и раньше, когда трудно было с деньгами.

— Мухин — ростовщик, скупщик ценностей. Да вы об этом, наверное, знаете не хуже меня.

Что же, не стоит его разубеждать, хотя о подпольных делах Мухина до самой его смерти в угрозыске ничего не было известно. Печально, но факт. Просмотрели…

Да, Лаше принес Мухину нитку жемчуга, наследство матери. Он берег родительскую память сколько мог, но сейчас трудно с деньгами, и он решил продать. Почему не отнес в комиссионный магазин? Мало платят.

Лаше пришел к Мухину в девять часов вечера. Отворил сам Семен Федотыч. Гончаров мысленно зафиксировал, что в этом вопросе он точен. Соседка в девять часов вечера еще не вернулась. А дальше? Дальше гость и хозяин прошли в комнату, и начался торг.

— Я еще днем подослал к Мухину одного паренька, — пояснил Лаше, — предупредить о своем приходе, назвать цену жемчуга.

— Какую?

— Пятьсот рублей. Я завысил цену, зная по прошлому, что старик будет торговаться как окаянный. Но деловой разговор в самом начале был сорван каким-то бешеным, ворвавшимся в комнату.

Со слов Лаше, он еле успел схватить со стола жемчуг и спрятаться за платяной шкаф возле стены, недалеко от окна. Затем начался непонятный ему разговор.

«Отдашь за меня!»

«Не отдам».

«Убью!»

«Попробуй! Вон отсюда, голодранец, рвань!»

Бешеный схватил что-то, кажется, пресс-папье, ударил Мухина и кинулся обратно из комнаты.

Лаше признался, что в этот момент он крепко струхнул. В доме его никто не знает. В руке жемчуг. Всякое могли подумать.

— Каким путем вы бежали? — поинтересовался Сергей Сергеевич.

— Через окно.

— Окно было открыто?

— Да.

— А куда дели жемчуг?

— Я же сказал: схватил его, когда прятался за шкаф. Вот он. — Лаше вытащил из кармана и положил на стол нитку с тускло поблескивающими горошинами. — Семейное, можете проверить.

— Зачем же? Мы вам верим…

— А почему вы прятались? — задал вопрос Куликов.

— Не знаю, — признался Лаше. — Семен Федотыч махнул мне рукой, когда постучали в дверь. Показал в сторону шкафа, дескать, туда… Он не хотел, чтобы меня кто-то видел.

— Зачем вы сюда пришли, Лаше? — неожиданно спросил Гончаров.

— Я узнал от паренька, которого посылал к Мухину, что старик убит. Вначале я думал, что бешеный просто стукнул его и старик потерял сознание. Можете не верить, но это так. А раз человек убит, значит начался розыск и следствие. Я не хочу покрывать убийцу и не хочу, чтобы подумали, будто я прячусь. Попадать в поле вашего внимания не особенно приятно, ну, а уж коли пришлось, так с открытым сердцем…

— В каком месте комнаты упал от удара Мухин?

Лаше чуть помедлил.

— Возле дивана, ближе к двери.

— Я вас попрошу, — вмешался прокурор, — опишите все, что на ваших глазах произошло в комнате Мухина, да заодно и вашу биографию. Не торопясь, обстоятельно. Если что запамятовали, так и пишите.

— Да вроде все помню. Не каждый день человека на глазах убивают, — отозвался Лаше. — Давайте бумагу, я мигом.

Незаконченная биография Рема Лаше, несколько уточненная и исправленная по сравнению с написанной им в прокуратуре.

Мальчика в память деда назвали Ефремом. В пятнадцать лет, застеснявшись своего «примитивного» имени, Ефрем превратился в Рема, и родители, души не чаявшие в единственном сыне, сделали все от них зависящее, чтобы мальчик стал тезкой выкормыша знаменитой римской волчицы. В небольшом южном городке началось и кончилось детство Рема. Он не раз принимал участие в коммерческих вояжах родителей, во время которых лавровый лист и виноградные гроздья умело превращались в деньги. Так рано он стал приобщаться к «труду»…

Рема не переутомляли учебой. Получение аттестата об окончании школы явилось результатом не академической успеваемости юноши, а результатом хлопот папиных друзей.

К тому времени Рем вымахал в щеголеватого юношу, носил модную прическу, небольшие усики и, хоть внешне был малопривлекателен — подвела несуразная фигура, — все же пользовался успехом у девочек.

Однако из родного города вскоре пришлось уехать. Чересчур скандальными стали отдельные похождения набалованного юноши. К тому же в драках, регулярно следовавших за попойками и оргиями, Рем все чаще стал прибегать к помощи ножа. «Окупать» царапины делалось опасно и накладно. Вдобавок по городу пополз слушок об участии Рема в групповом изнасиловании, и хотя на суде он прошел стороной, почва под ногами горела.

В столицу Рем приехал поступать в театральный институт, но легко добытый школьный диплом оказал плохую услугу. Рем провалился на первом же экзамене: не хватило ни знаний, ни таланта. Но если к незадачливым попыткам поступить в институт Рем отнесся с завидным хладнокровием, то вскоре произошло нечто такое, что вконец выбило его из привычной жизненной колеи. Арестовали отца. На поверку тот оказался не только удачливым, преуспевающим спекулянтом, но и матерым контрабандистом.

Рем перестал получать регулярные денежные переводы из дому, а без них не стало ни веселой жизни, ни случайных подруг, ни купленных друзей. Все пошло прахом.

В эту пору и окрепла дружба между промотавшимся молодым кутилой Ремом, завсегдатаем ипподрома, числящимся формально уполномоченным по распространению театральных билетов, и бывалым рецидивистом, притомившимся, по собственному его признанию, от прошлой, чересчур бурной, неоседлой жизни, ныне букмекером на бегах — Яковом Васильевичем…

Несколько минут Гончаров с откровенным любопытством разглядывал Лаше, потом наклонился к прокурору и сказал шепотом:

— Дело в том, Сергей Сергеевич, что этот пижон не только не убивал, но даже не был в квартире Мухина. Он — лжесвидетель.

БЕГА

Три дня подполковник Гончаров и старший лейтенант Загоруйко почти не появлялись в управлении. Если бы им довелось вычертить схему своих трехдневных странствий, она получилась бы чертовски запутанной, а пояснительные объяснения к ней выглядели примерно так:

Марина Мухина и драгоценности.

Пивной бар.

Соседка Луневых. Неоценимая помощница.

Материалы с юга.

Алиби Лаше.

Ипподром.

От перемены мест слагаемых сумма… изменилась.

Рано утром четвертого дня подполковник вызвал Загоруйко, приказал ему ехать к Якову Васильевичу Луханцеву и привезти того в управление.

— Скажешь, что приглашает Федор Гончаров, мы с ним старые знакомые, не раз встречались. Будет говорить, что придет позднее, что, мол, болен, ждет врача и всякое другое, упрись. Скажи, приказ есть приказ, а подполковник такой человек: не выполню, со света сживет. Объясни, что после того, как в прокуратуре побывал Лаше, необходимо уточнить некоторые детали и что без него мы как без рук.

В одиннадцать часов оперативная «Волга» ушла на задание, а Федор Георгиевич, усевшись за свой стол, начал перечитывать последние документы по делу Мухина. Таких документов было два. Начальник Управления охраны общественного порядка сообщал с далекого юга подробные данные о Реме Лаше. Две недели назад мать Лаше, бомбардируемая телеграммами сына — «Немедленно шли деньги», — отправила в Москву «своему мальчику» нитку жемчуга, который берегла на черный день.

Значит, здесь все оказалось в порядке.

Вторым документом, полученным несколько дней назад, подполковник ставился в известность о том, что интересующий его человек, в воскресенье, в день убийства Мухина сразу же после окончания рысистых испытаний с компанией завсегдатаев ипподрома находился в ресторане «Бега» до его закрытия. Домой вернулся поздно.

Это донесение Федор Георгиевич вновь перечел с явным удовольствием.

Теперь можно было подытожить результаты оперативных странствий. Они начались с посещения Загоруйко Ново-Лодыженского переулка. Марина Мухина не ожидала столь раннего визитера. Она была еще в халатике, непричесанная. До начала рабочего дня оставалось без малого два часа. Старшего лейтенанта Марина встретила холодно. Сдержанно ответила на приветствие, с неохотой пропустила в комнату.

Загоруйко пробыл у Марины не более часа. Его интересовали вопросы, поначалу вызвавшие недоумение и растерянность у молодой хозяйки. К примеру, вопрос о побочных доходах покойного отца. Конечно, кое о чем Марина догадывалась, а как же иначе: жить вместе и не знать! К тому же в редкие минуты откровенности Семен Федотыч поговаривал, что его Мариша — богатая невеста, но дальше подобных разговоров не шло. Попытки дочери разузнать побольше, отец обрывал кратким: «Не суйся! Не твоего ума дело!» В сберегательной кассе на предъявителя и на ее имя Семеном Федотычем были положены немалые суммы. Об этом Марина узнала только сейчас, роясь в бумагах отца. Узнала и вознесла благодарственную молитву господу богу за заботу о ней покойного папаши.

Исчезнувшая шкатулка, о которой в свое время она сообщила старшему лейтенанту, так и не была найдена. Марина по просьбе Загоруйко очень обстоятельно и толково рассказала, что находилось в шкатулке, какой формы и с какими камешками были исчезнувшие кольца.

Прощаясь, Марина, между прочим, поинтересовалась:

— Вот вы говорите, что настоящего убийцу ищете. Значит, этот, как его… Зотов не виноват? — спросила безразлично, будто о постороннем человеке.

— Выходит, что не виноват, — сердито буркнул в ответ Загоруйко.

Виктор Лунев в Москву еще не вернулся. Дверь открыла соседка, пожилая женщина. Торопливо вытирая руки, она встретила Федора Георгиевича, как старого знакомого.

— Проходите, пожалуйста. А я-то думаю, тревожусь, куда это вы запропастились. Просьбу вашу я еще тогда выполнила.

— Спасибо, Елена Николаевна. — Гончаров крепко пожал влажную руку.

А просьба подполковника оказалась не из легких. После того как был задержан и доставлен на Петровку, 38 Виктор Лунев и сразу же на первом допросе обо всем рассказал, Гончарова поразил один допущенный Лаше просчет. С какой стати, подумал он, Лаше посоветовал парню на следующее утро навестить старика Мухина и выпросить у того еще десятку? С какой стати он посылал на место преступления, по существу, постороннего человека? Ведь этот человек мог стать и, в конечном счете, стал опасным свидетелем. Гончаров напряженно искал объяснения этого просчета. Искал и нашел. Убийство Мухина заранее не готовилось. Решение убить возникло у преступника стихийно, в силу каких-то внезапно пришедших причин и обстоятельств. А коли так, явилось вполне логичным и желание убийцы предотвратить второе посещение Луневым квартиры Мухина. Каким образом? Очень просто. Сразу же после совершения преступления прийти домой к Луневу и любым способом воспрепятствовать его поездке в Ново-Лодыженский. Но Виктор в ту ночь дома не ночевал, поехал к сестре. Кто знает, может, в этом и заключалось его спасение?

Итак, преступник торопится к Луневу. Естественно, что сам он в квартиру не войдет, а кого-то попросит, чтобы вызвали парня. Кого? С этим вопросом несколько дней назад обратился Федор Георгиевич к соседке Луневых Елене Николаевне.

Женщина выполнила просьбу.

Да, в тот самый вечер Виктора спрашивал неизвестный мужчина. Мужчина зашел во двор дома и обратился с просьбой к одному из «забивальщиков козла», сражавшихся при свете керосиновой лампы, пойти и вызвать Лунева. Узнав, что Виктора дома нет, мужчина извинился и ушел. Каков он с виду? Об этом Елена Николаевна дала точную информацию.

Так был снят еще один вопросительный знак, но оставались другие…

Дважды за эти дни Гончаров побывал в пивном баре. Первый раз зашел, огляделся, постоял за столиком, не торопясь выпил кружку пива, умело расправился с воблой, перекинулся парой фраз с соседом и ушел.

Второй раз задержался дольше. Расспрашивал о Якове Васильевиче, о Лаше. О Якове посетители отзывались с почтением: щедр, обходителен. Лаше никто не знал.

Уходя, Федор Георгиевич побеседовал с тетей Феней и, пожалуй, единственного, кого не удостоил вниманием, так это буфетчика. Даже не взглянул в сторону Александра Степановича, будто не человек за прилавком, а так, тень.

Одиссея близилась к концу. Третий день «прогула» падал на воскресенье. В двенадцать часов дня Федор Георгиевич начал свой последний вояж — на столичный ипподром.

Рысистые испытания! Подполковник не был ни любителем, ни знатоком экстерьеров и резвости отечественных и вывезенных из-за границы кобыл и жеребцов. С непонятным и чуждым ему миром игроков на тотализаторе он иногда знакомился по оперативным материалам угрозыска и ОБХСС.

Эти материалы вот уж который год сигналили об устойчивых непорядках и злоупотреблениях в царстве благородного животного. Но проблема упорядочения коневодства и борьба за чистоту нравов наездников и жокеев находилась вне компетенции и контроля подполковника милиции. Этим занимались другие, более сведущие товарищи.

У подполковника были свои, куда более важные дела и заботы.

Бега уже начались. Трибуны глухо гудели, когда Гончаров поднялся на второй этаж ипподрома. Рысаки подходили к финишу, и рев толпы нарастал. Федор Георгиевич был в числе тех немногих посетителей, кто не обращал никакого внимания на то, что происходило на беговой дорожке. Его не интересовали лошади, его интересовали люди, их побледневшие лица, расширенные глаза. Азарт! Вот, перегнувшись через перила в одной из лож, неотрывно следит за бегом хорошо знакомый ему по кино и театру народный артист. Вот чуть подальше музыкант-дирижер, на концертах которого он не раз бывал вместе с женой. А рядом с прославленным музыкантом здоровенный красномордый верзила в кургузом потрепанном пиджаке, явно с чужого плеча, недовольный ходом заезда, уже засунул толстенные пальцы в рот и готовится разразиться лихим разбойничьим свистом.

В эту минуту Федор Георгиевич пожалел, что не прихватил фотоаппарат. Получились бы любопытные снимки. Увлеченный зрелищем человеческих страстей и характеров, он вначале даже не расслышал, как щуплый, неказистый человечек, учуяв в нем новичка, пристроился рядом и настойчиво бубнит: «Слышь, гражданин, а гражданин, в следующем заезде ставь на третий номер. Затемнена лошадь. На две десять готова. Точно знаю».

Федора Георгиевича разобрал смех, но он сдержался и на полном серьезе возразил:

— Кому советуешь, бывшему наезднику… Придет шестая, ровно в две. Гарантирую.

От удивления у человечка округлились глаза и открылся рот. Секунду-другую он пристально разглядывал Гончарова, потом повернулся и кинулся к кассам. Шутка ли, такая новость! Нужно немедленно принимать меры, наскрести рублевку на ставку.

Миновав дорогие, именуемые членскими, места, Федор Георгиевич прошел в те, что подешевле. По данным, которыми он располагал, именно здесь, в верхнем ряду открыл «частный» филиал кассы букмекер Яков Васильевич Луханцев. Здесь вокруг него располагалась доверенная публика, здесь он принимал и платил взносы и выигрыши. Сегодня Якова не будет, об этом было заранее известно. Гончаров устроился поближе к проходу и стал расспрашивать словоохотливых соседей о делах Пузача. Вскоре выяснилось, что за последнее время букмекеру не везло, приходили фавориты, и Яков «горел» почти на каждом заезде. «Крепко горел», — с удовольствием рассказывал сосед, румяный старик, здешний старожил.

Постоянные посетители хорошо знали и Лаше.

— Азартный чертяка, да своих денег нет, все от Яшки кормится! — так характеризовал Рема все тот же розовощекий старик, сидевший рядом с Гончаровым.

Более двух часов пробыл Гончаров на ипподроме. За это время несколько раз на глаза ему попадался шныряющий возле касс Рем Лаше. Рем никого не видел, он жил игрой. Все его помыслы азартного игрока была нацелены сейчас на одно — угадать, поставить наверняка.

Разглядывая Рема, Федор Георгиевич отдавал должное его способности к перевоплощению. Сегодняшний Рем мало чем походил на того спокойного и корректного лгуна, которого он недавно видел в прокуратуре.

ДЕТЕКТИВНАЯ ИСТОРИЯ

— Дело близится к развязке, Николай Петрович, — сказал Гончаров сидевшему неподалеку от письменного стола Куликову, — Яков Луханцев доставлен сюда.

— У меня к вам просьба, Федор Георгиевич, проведите вы первый допрос. Даже не допрос, а разговор. Рассчитывать на быстрое признание Луханцева не приходится, а мне хотелось бы присмотреться к нему.

Яков Васильевич вошел в кабинет подполковника милиции, держа в руке небольшой кулек.

— Здравствуйте, Федор Георгиевич, — он чинно поклонился и подошел ближе.

— Присаживайтесь, Яков Васильевич. — Гончаров показал глазами на кресло.

Яков Васильевич положил кулек на край стола и пояснил:

— Симочка прислала. Домашние соления. Много хорошего о вас от меня наслушалась.

— Когда это вы успели семьей обзавестись? — недоверчиво спросил Гончаров. — Вы же принципиальный холостяк, все больше по молодым да по новеньким…

— Было, да сплыло, — вздохнул Яков Васильевич. — Кто в молодости не пошаливал! А жениться я действительно не успел. Есть одна на примете. Симочка, вдова, живет неподалеку. Мы с ней пока что по-граждански. Приглядываемся друг к другу. Люди немолодые, привыкнуть надо.

— Привыкнуть надо, это верно, — согласился Гончаров. — Вот я уж на что к вашему брату привык, а тоже иногда диву даюсь, до чего же многие из вас любят разные фортели.

— Это точно, пошаливают ребята, — сочувственно поддержал Яков Васильевич. — Непонятно, чего людям надо. Неужели колонии и пересылки не надоели! Лично я, Федор Георгиевич, завязал. Возраст не тот, здоровье сдало. Теперь на ночь «шарко» принимаю. Сами знаете, какая жизнь за плечами…

— Бурная жизнь, ничего не скажешь, — поддержал Гончаров и продекламировал: — «А он мятежный ищет бури, как будто в бурях есть покой…»

— Михаил Юрьевич Лермонтов. Гениальный русский поэт, ниспровергатель… — с почтением произнес Яков Васильевич.

— Литературой увлекаетесь? — полюбопытствовал Гончаров.

— Почитываю малость. В наше время без этого нельзя, Федор Георгиевич.

— Небось детективы главным образом?

— Не уважаю. Исторические люблю. Мемуары тоже.

— Жаль, а то я хотел вам одну невыдуманную детективную историю рассказать. Может, когда в мемуарах опишете.

— Веселый вы сегодня, Федор Георгиевич, разговорчивый, — ощерился в улыбке Яков Васильевич. — К добру ли?

— Думаю, что нет, — вздохнул Гончаров, — да и о каком добре может идти разговор с убийцей, который свою вину на невинного свалить хочет.

— Что-то перестал я вас понимать, Федор Георгиевич. Раньше вы вроде яснее выражались.

— Раньше и ты яснее был, Пузач. Ведь вот как на ладошке был, — он похлопал рукой по пухлой папке, лежащей на столе. — Яков Луханцев, Пузач, Бочонок, Котел, первоклассный мошенник, мастер аферы, в более позднее время букмекер и карточный шулер. Классическая биография, что называется, без единого пятнышка, а теперь…

— Что теперь? — огрызнулся Луханцев. — Каким я был, таким остался, гражданин начальник.

— Зачем, Яков, клевету на себя возводишь? Не могу я поверить, что и в прошлом у тебя были дела вроде мухинского.

— Мухин? Который это, уж не из Ново-Лодыженского? Старый знакомый. Только невдомек мне, я-то при чем?

— Худо, Яков. Ведь придется тебе сразу за два тягчайших отвечать: и за убийство и за то, что другому его пришиваешь.

На крутом, чуть срезанном кверху лбу Пузача набухали жилы, шея медленно и тяжко наливалась кровью. Встав со стула, хриплым от сдерживаемой ярости голосом, он скорее прошептал, чем проговорил:

— Ай да Федор Георгиевич! Здорово получается! Значит, срочненько понадобилось дело закрыть, галочку поставить. Значит, настоящий утек, замел следы, а замаранный Яшка на свободе, значит, ему и шьют. Не по-партейному получается.

— Ты партию оставь, — спокойно и тоже негромко сказал Гончаров. — Не юродствуй. Сам знаешь, у меня не пройдет. Если хочешь слушать, сиди смирно. Я же тебе посулился детективную историю рассказать. Слушай внимательно и вникай. В прошлом у тебя четыре судимости, тут и воровство и мошенничество, но убийства не было. После отбытия последнего срока малость притих. Не то чтобы за ум взялся, нет, на том же уголовном поприще работенку почище выбрал. В картишки наверняка поигрывал, букмекерством занимался. Наблюдали мы за тобой, но не учли одного, что позарез тебе помощник нужен, чтобы в случае какого завала мог бы прийти на помощь, выручить от мордобоя, поножовщины, ведь так у вас испокон веков водится.

Нашел ты такого человека, с виду тигренка неприрученного, глаза таращит, сам за нож хватается. А главное, по всем статьям подходит. Тунеядец, лодырь, до легкой жизни охочий. И в жизни недурной актер. Все соответствовало. И началась парная езда. Луханцев людей охмурял. Лаше его из беды выгораживал. Получал за это от тебя немало и стал вроде цепного пса. Так вот однажды Яков Луханцев потерпел крепкий финансовый урон: то ли на бегах, то ли в карты более опытный мошенник тебя обыграл. Возможно, то и другое. В общем понадобились деньги, и немалые. Как быть? Вспомнилась давняя связь со старым скупщиком и ростовщиком Семеном Мухиным. Но Мухин деньги за так ни за что не одолжит. Мухин мог или купить что, или под какую ценность кредитовать. А где взять эту ценность? Домашние соленья под залог не понесешь. Выручил Лаше. Прислала ему мать недорогую вещичку — нитку третьестепенного жемчуга, а продать некому, потому как ерунда, а не вещь. Взял Луханцев эту безделушку, но сам к Мухину не пошел, давненько с ним не встречался, для зондажа к старику дружка своего по пивному бару послал — Виктора Лунева. Кто знает, может, свел Луханцев знакомство с Луневым для дальнего прицела. Может, ему еще один помощничек понадобился, чего не знаю, того не знаю. А для того чтобы побольше страха на парня нагнать, познакомил он его со своим подручным Ремом Лаше.

Своими повадками да намеками Рем напугал Виктора, но когда парень передал Мухину, чтобы тот ждал Лаше с жемчугом, старик ничего не понял. Лаше он не знал, зато Якова Васильевича хорошо помнил. И это, пожалуй, был твой первый просчет, Пузач. Первый, но не последний.

К Мухину вечером пришел ты, Яков, собственной персоной. Соседки не было, открыл старик. Когда зашел разговор о жемчуге и Мухин увидел, что ты ему принес, да еще такую цену заломил, рассвирепел он. Кто, кто, а старый оценщик знал настоящую цену. Разъярясь, он вытащил шкатулку и показал тебе стоящие вещи. Однако разговор пришлось прервать: в дверь бешено заколотил Андрей Зотов — приятель молодой Мухиной. Ты, Яков, спрятался за шкаф возле окна и даже чуть отодвинул его — как-никак мужик ты тучный, а старик в это время прятал шкатулку.

Ты лучше меня знаешь, о чем шел разговор между влюбленным парнем и рассерженным стариком. Видно, тогда и решил ты убить хозяина. И выполнил это очень просто.

После бегства Зотова из комнаты, когда Мухин еще не совсем пришел в себя, ты выбрался из своего укрытия, схватил со стола тяжелое пресс-папье и размозжил старику голову. Потом оттащил труп от окна, чтобы не мешал тебе, схватил шкатулку, открыл окно и прыгнул в сад. В ту пору шел дождь.

Так все и произошло. Рассчитал ты точно. Все подозрения пали на Зотова. Наверное, помянул ты в тот вечер недобрым словом своего Рема за то, что тот посоветовал Луневу заглянуть еще раз к старику Мухину за десяткой. Визит этот надо было предотвратить, да ничего не вышло: не ночевал дома Лунев.

А дальше все шло как по нотам. Записочку в милицию от неизвестной женщины писал ты, Яков Васильевич, левой рукой писал и пресс-папье в урну на углу переулка тоже ты подкинул. Казалось, полный ажур, но так только казалось. И с Витькой Луневым просчитался, думал купить парня за обед в «Чайке» да за посулы на будущее, а паренек-то честным оказался, хотя и нескладную жизнь вел. И вот когда ты увидел, что тобой построенное здание зашаталось, решил ты его новым бревнышком подпереть. Напарника своего, цепного пса, в прокуратуру послал. Ход не столько смелый, сколько нахальный. Ничего не скажешь, вышколил ты Рема здорово, закупил его всего с потрохами, хотя в данном случае он мало что терял. У него надежное алиби было. Ведь в тот самый воскресный вечер, когда был убит Мухин, он до закрытия в ресторане «Бега» находился.

…Федор Георгиевич устал. Он не любил много говорить. Сейчас он затянул свой монолог, потому что хотел ударить сразу, смять сидевшего перед ним врага, заставить его почувствовать собственное поражение. Помолчав, подполковник подытожил:

— Ничего тебя не исправило, Пузач. Мало того, что ради денег ты дружка убил, с которым в прошлом немало дел провернул, ты еще напраслину на невинного человека возвел. Что ж, сам себе приговор составил. Составил и расписался!

— Ложь все, сочинительство, — неожиданно спокойным баском отозвался Пузач и скривил в усмешке губы. — Ничего не скажешь, здорово подогнано. Да ведь доказать надо. А я не такой, чтобы в руки даваться. Не, я тертый, обкатанный. Я сегодня же заявленьице к прокурору: так, мол, и так, напраслину возвели. Ишь вы, все доказано, а шкатулка где? Шкатулочка та самая? А без шкатулки, гражданин начальник, не дело стряпаете, а, извиняюсь, мыльный пузырь с запахом липы выдуваете.

— Ладно, Луханцев, я свое сказал, — оборвал Гончаров, — с ходу на твое признание я и не рассчитывал. Не такой ты человек. Но запомни: чем быстрее и откровеннее ты во всем сознаешься… В общем сам понимаешь. А шкатулка? Что же, и шкатулка, и все, что в ней находится и не находится, все найдем, когда понадобится. Подумай, Луханцев.

— У вас есть вопросы, Николай Петрович? — обратился подполковник к Куликову.

— Пока нет.

Когда Якова Луханцева увели, Федор Георгиевич осведомился по телефону, может ли его принять комиссар милиции. Получив утвердительный ответ, он вытащил из стола ранее заготовленный рапорт о вынесении благодарности гвардии старшине, кавалеру ордена Славы, находящемуся в запасе Александру Степановичу Скворцову и положил рапорт в папку для доклада.

В ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ МЕСТО ПОДВИГАМ!

Дорогой читатель! Ровно три года назад ты открыл первую книжку приключенческой серии «Честь, отвага, мужество», выпускаемой издательством ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия». Сейчас, когда ты читаешь эти строки, в твоей библиотечке собралось двадцать пять небольших по формату, в ярких цветных обложках книг.

Уже самый девиз новой серии говорит о ее содержании. Художественные и документальные приключенческие повести, рассказы, очерки и материалы о героизме наших отцов, в тяжелые годы революционного подполья и в годы гражданской войны закладывавших основы первого в мире социалистического государства; об отваге их сыновей и внуков — советских воинов, партизан, разведчиков, — с оружием в руках отстоявших завоевания отцов; о мужестве советских людей в мирное время, о славных научных подвигах, совершаемых во имя человека в наши дни; о героях будущего — космонавтах и ученых, первооткрывателях новых планет и тайн природы, — обо всем этом, дорогой читатель, ты прочел или прочтешь в книгах нашей серии.

«Честь — Отвага — Мужество» — древний рыцарский девиз твоих любимых героев книг — д’Артаньяна, капитана Немо, Павки Корчагина — поведет тебя дальше по жизни, станет твоим личным девизом.

Сколько сейчас у нас настоящих героев, для которых девиз «Честь, Отвага, Мужество» стал постоянным руководством в жизни! Они не только в нашем славном прошлом — в вихрях революции, громах гражданской и канонадах Великой Отечественной войн, — они живут вместе с нами в селах и городах, ходят по одним и тем же улицам. Герои — среди нас! Они охраняют границу, испытывают новые марки самолетов, покоряют льды Арктики и морскую стихию, раскрывают загадки природы и распутывают тайну преступления. Героическое как бы становится уделом не отдельных выдающихся личностей, а всего народа, строящего коммунизм…

Об одном из таких героев мы и расскажем в нашей постоянной рубрике «В жизни всегда есть место подвигам!» Итак…

ЗНАКОМЬТЕСЬ, НИКОЛАЙ ГОРЧАКОВ

Девять лет назад по комсомольской путевке пришел на работу в милицию Николай Горчаков. За это время он спас семерых утопающих, пятерых вынес из огня, задержал несколько вооруженных преступников, взял шефство и «вывел в люди» тринадцать «трудных» ребят. Таков неполный послужной список молодого советского человека, коммуниста, заплатившего за свое геройство, мужество и гуманизм несколькими тяжелыми ранениями, каждое из которых могло бы кончиться смертью.

ЕГО НАБЛЮДАТЕЛЬНОСТЬ

…Шла обычная серая машина в общем потоке «ЗИЛов», «Волг», «Москвичей». Ничем не отличалась от остальных. Но внимательный глаз старшего инспектора 20-го отдела ОРУДа ГАИ Горчакова приметил и испуганное лицо водителя, и напряженный косой взгляд, брошенный на милицейский автомобиль, и мгновенную, тут же погашенную попытку «дать газ», проскочить побыстрее. Мало, очень мало! Но ничто не осталось без внимания. Горчаков верил своей, ни разу не обманувшей его интуиции, и вот он уже поравнялся с «засеченной» машиной, поднял руку, предложил остановиться. И на этот раз ошибки не оказалось. «Москвич» был украден и угнан полчаса назад…

О Горчакове говорят, что он «чует» преступника. Люди, знающие его, рассказывают, что в этом, может и не вполне удачном слове «чует, чувствует», есть немалая доля правды.

Казалось бы, промчавшийся на большой, но дозволенной скорости мотоцикл может вызвать только укоризненное покачивание головой: несется как ошалелый, так и до греха недолго! И опять нечто враждебное увидел старший лейтенант милиции в неистовом реве мотора, в странной, скособочившейся фигуре мотоциклиста. Тревожно просигналив, «Волга» кинулась в погоню.

За рулем пьяный! Это стало ясно, когда на полном ходу мотоцикл сшиб человека, черной молнией пронесся по тротуару, сбил еще нескольких пешеходов, в том числе женщину с ребенком и, будто обессиленный, свалился на бок, мастерски подсеченный машиной Горчакова.

ЕГО ОБАЯНИЕ

А сутками позже ночью на Крестьянской заставе старший инспектор обратил внимание на «зигзагообразную» езду двух тяжелых бензовозов. Машины шли неровно, расходясь и сближаясь, как два крепко подвыпивших человека. Все ясно: водители пьяны. Немедленно задержать! Столкновение и авария вдвойне опасны у машин, перевозящих горючую жидкость.

Через мегафон Горчаков потребовал остановиться. Какое там! Развив дикую скорость, бензовозы уходили в сторону пригородного шоссе. А там уже аварии не миновать… И старший лейтенант решается на отчаянный шаг. Обогнав тяжелые машины, он резко разворачивает «Волгу» поперек дороги и становится перед затормозившими цистернами. Дюжие, хмельные шоферы выскочили из кабины, держа в руках по тяжелому гаечному ключу. Горчаков подходит к ним вплотную и негромко спрашивает:

— Вы кто, рабочий класс или шпана уголовная? Что задумали?..

Больше ни слова.

Растерянные парни переглянулись, неловко пожали плечами и, будто по команде, потянулись к карманам промасленных курток за водительскими правами.

ЕГО РЕАКЦИЯ

Да, улица полна неожиданностей. Сослуживцы Горчакова шутят: «У Николая все наоборот. Не он преступника или происшествие ищет, а те без него жить не могут. Честное слово!» Незлобливая, дружеская шутка. Просто у старшего лейтенанта зоркий глаз, верная рука и поистине беспримерная смелость.

…Когда рация в машине Горчакова получила тревожный сигнал о пожаре на Кутузовском проспекте, через минуту-другую, опережая пожарные машины, первым у горящего дома оказался он. Здесь уже собралась толпа народа. Прислушавшись, Николай понял: там, наверху, в квартире на десятом этаже, — старая больная женщина. Мгновенное решение: Горчаков бросается в бушующее пламя.

Вот он, минуя лестничную площадку, выбирается на карниз, на высоте десятого этажа проходит в горящую квартиру. Подхватив на руки теряющую сознание женщину, он тем же путем выбирается обратно, с тяжелой ношей проходит по узкому карнизу и по лестнице спускается вниз…

Но разве такое бывало лишь с огнем?

Два года назад, ранней зимой, переезжая по Крымскому мосту и глядя вниз на подернутую тонким льдом Москву-реку, Горчаков увидел, как юноша, почти мальчик, до этого неторопливо шагающий по асфальту, внезапно вскочил на парапет и прыгнул вниз. Люди, идущие рядом, навстречу, ахнули, заметались… Опытный пловец-разрядник Горчаков знал: ледяная вода неожиданно обожгла, парализовала тело, лишила человека крохотной возможности двигаться, бороться за жизнь. Нельзя терять ни секунды!

Остановив машину, Горчаков с ходу, в чем был — в тулупе, в валенках — перемахнул следом через парапет. Успел вовремя: обмякшее, беспомощное тело мальчишки уходило вниз. Прыгая с большой высоты, Николай, как ножом, разрезал воду и сразу же ушел на глубину. Здесь он и перехватил паренька, уже потерявшего сознание.

Все, что мог сделать Николай, это подняться на поверхность и, напрягая все силы, держаться на воде. Намокшая одежда, набухшие валенки тяжелыми гирями тянули на дно. Попробовал плыть — не в силах шевельнуть ногами… Помощь подоспела вовремя. Дежурный катерок речной милиции принял на борт и спасенного и спасителя.

ЕГО ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ

Спасенный! Им оказался семнадцатилетний Алеша Кузнецов, неуравновешенный, взбалмошный мальчишка, выпестованный родителями, единственный сынок, растерявшийся и отчаявшийся в минуты пришедшей к нему «любовной драмы».

Когда спустя несколько дней Горчаков навестил семью Алексея и родители, да и сам спасенный, со слезами на глазах благодарили его, Николай сдержанно и сухо сказал: «Мелкая жизнь у тебя, Алешка, потому ты ее и не ценишь. Попробуй кусни жизнь как следует, тогда зубами, ногтями, всем своим существом за нее держаться будешь».

Николай знал, что говорил, что советовал. На самом себе он ощутил и ласковую, нежную руку удачи и увесистые шлепки, которыми не раз награждала его жизнь.

ЕГО «УНИВЕРСИТЕТЫ»

…У газорезчика Петра Горчакова Николай был десятым. Семь братьев и две сестры — людное, шумное семейство. Отцу тяжеловато было одевать, обувать, кормить всех, и молодежь рано начала вносить свою лепту в общий семейный котел. Окончив ремесленное и получив четвертый разряд токаря-универсала, Николай поступил на машиностроительный завод, где вскоре триста комсомольцев завода избрали его своим секретарем.

К тому времени юноша был уже не только токарем-универсалом, но и универсалом-спортсменом: он занимался боксом, акробатикой, увлекался автогонками. А спустя год девятнадцатилетний крепыш простился с родным Пролетарским районом столицы, где родился и прожил всю жизнь, и начал службу связиста в рядах Советской Армии.

Армия еще более закалила дух, воспитала выдержку и мужество, развила природную смекалку и спортивное дарование — все то, что пригодилось ему в будущей профессии.

ЕГО УТРАТЫ

Сразу же после демобилизации Николай по путевке Пролетарского райкома комсомола начал работать в органах милиции. Пошел не один, вместе с закадычным другом с машиностроительного Иваном Кадильниковым. Так уж повелось между ними — куда тот, туда и другой. И в театры ходили вместе, и одними видами спорта увлекались, и даже с девушками-подружками знакомство вели…

Но скоро Николай потерял друга. Его застрелили бандиты, которых тот пытался задержать. На всю жизнь сбережет Николай Горчаков горечь безвременной утраты, память о товарище. Сбережет и глубоко затаит непроходящую ненависть ко всему тому, что мешает советским людям спокойно жить, работать, любить. И это окончательно сформирует его как человека, как героя, как гуманиста.

ЕГО ПОДВИГИ

…Пять вооруженных бандитов ворвались в сберегательную кассу. Угрожая ножами сотрудникам и посетителям, преступники начали грабеж. Торопились, хватали все, что попадалось под руки, и в этот момент в дверях появился дежуривший неподалеку Горчаков (да уж, действительно не он преступников, а они его ищут!). Все стало ясно с первого взгляда. Не ожидая нападения, опытный самбист и боксер, он молниеносно повернулся к ближайшему бандиту и точным, рассчитанным ударом нокаутировал его. Теперь — один против четверых! Стрелять нельзя — кругом люди. Какую тактику изберет его напряженно работающий мозг, что подскажет в этом стремительном калейдоскопе действий?

Все учтено, все до малейших деталей, даже то, что к дверям преступников подпускать нельзя никак, попытаются скрыться. Это его пост, его дозор, если хотите, его амбразура, которую он должен прикрыть грудью!

В неравной схватке Горчаков бил, нокаутировал, получал ответные удары. Один из озверевших, рвавшихся к двери бандитов, ударил ножом в грудь. Комсомольский билет и милицейское удостоверение (как хорошо, что они у сердца!), ослабили удар и спасли от смерти. Эти документы, пробитые, со следами запекшейся крови, по сей день хранятся в личном архиве Николая…

Когда подоспела помощь и бандиты были взяты, израненный, бледный как полотно, Горчаков все еще стоял, вцепившись руками в дверные косяки. Это была его безымянная высота, и он отстоял ее… Ведь человеку, если он Человек, рано или поздно нужно, прямо-таки необходимо, отстоять «свою высоту».

ЕГО ПРИОБРЕТЕНИЯ

…Шесть месяцев врачи 13-й московской городской больницы боролись за жизнь старшего лейтенанта милиции. Восемь дней он не приходил в сознание. Была поранена не только грудь, но изрезаны руки, лицо. И все же богатырский организм спортсмена одолел. Смерть отступила. На седьмой месяц Николай Горчаков снова встал в строй. И это еще добавило в его характере. Смелости? Да. Осмотрительности? Да. Доброты? Да. Жестокости? Нет!

ЕГО ТРЕВОГИ

В подшефной школе № 201 имени Героев Советского Союза Зои и Александра Космодемьянских, выступая на пионерском празднике в присутствии гостей из Румынской Республики (незадолго до этого Николай сам был гостем Бухареста), он ответил на чей-то письменный вопрос: «Николай Петрович, неужели вам никогда не было страшно?»

— Было, и не раз, — не задумываясь, признался Горчаков. — Но уж если пошло на откровенность, скажу: в первый момент, в момент контакта с опасностью, когда сталкиваешься с ней лицом к лицу, мысль о себе отступает, зато никогда не проходит чувство тревоги: что, если чего-то недосмотрел, и враг одолеет, уйдет и снова будет сеять горе? Вот это по-настоящему страшно…

ЕГО ЗАБОТЫ

Когда в районе Шарикоподшипниковской улицы несколько неожиданно напавших молодых хулиганов пытались завладеть оружием Горчакова, он не растерялся и с помощью подоспевших прохожих задержал «начинающих» бандитов.

Пожалуй, именно в тот день Николай впервые задумался о подростковой преступности. Откуда она, каковы ее причины? Он внимательно перечитал биографии задержанных ребят и пришел к нехитрому выводу: влияние улицы, опытных «дружков» побеждает там, где слабеет влияние школы, где нелады в семье, где парень или девушка оказываются предоставленными самим себе. Зависимость, таким образом, обратно пропорциональная!

Горчаков обратился в комитет ВЛКСМ Пролетарского района Москвы с просьбой прикрепить к нему группу «трудных» подростков, ребят, ранее совершивших антиобщественные проступки. Райком хорошо знал члена своего пленума и охотно пошел ему навстречу.

Так в Кожухове была создана своеобразная «Горчаковская колония» из тринадцати человек («чертова дюжина», как шутили друзья), руководителем и воспитателем которой стал старший лейтенант милиции Николай Горчаков.

ЕГО УВЛЕЧЕНИЯ

Сразу же после работы, по нескольку часов в день, Николай проводил время со своими подопечными. Не был назойлив, с нравоучениями в душу не лез, а так, между делом следил за их учебой, подбирал книги, водил в театры, кино. Это стало его увлечением — хобби, как любят сейчас говорить…

Газета «На боевом посту» писала:

«Первой заповедью воспитателя стало — никогда не отказывать, если ребята просят в чем-то помочь им. Уходили время, силы, иной раз и деньги… Горчаков не всегда ночевал дома, однако подопечных своих вытянул. Работа эта много дала молодому сотруднику милиции. Он видел ребят, в которых зло на какое-то время перевесило добро. Проводил с ними долгие часы, заставал в минуты радости и отчаяния. Он понял, какая это сложная вещь — человеческий характер. Сколько внешних влияний действует на него… Узнал сам, не из учебников, что доброе начало есть в каждом человеке, и почувствовал в себе силы заставить это доброе стать главным в человеке».

Нужно добавить, что не только почувствовал, но и добился поставленной цели — вывел ребят в жизнь, приучил к труду, заставил сторониться всего плохого, что было у каждого в жизни.

Ныне этим отлично сданным экзаменом по перековке человеческих характеров больше всего гордится коммунист Николай Горчаков. Всегда именно с этой работы начинает он свои выступления, свои беседы о службе в милиции, о жизни, учебе, труде. Особенно любит Николай встречаться с молодежью. В средних школах, в профтехнических и ремесленных училищах, в райкомах комсомола он свой человек. Его знают и любят здесь.

ЕГО НАГРАДЫ

А поздними вечерами, когда засыпает девятилетний сын Николашка, Горчаков садится за ответы на письма советских и зарубежных друзей. Люди спрашивают, советуются, благодарят.

Письмо из Ялты:

«Дорогой Николай Петрович! Рады Вам сообщить, что Вы избраны почетным милиционером нашего города. Ваше бесстрашие, мужество и преданность идеалам — пример беззаветного служения Родине, они помогают воспитывать нам советскую молодежь. Спасибо Вам за все! Рады будем снова повидать Вас у себя в Ялте».

Следует много подписей…

Второе письмо. Его пишет женщина, находящаяся на излечении в одной из московских больниц. Простыми, бесхитростными словами благодарит она старшего лейтенанта милиции за то, что тот, безоружный, схватился один на один с накинувшимся на женщину взбесившимся волкодавом и одолел зверя…

Из многих школ, где Горчаков избран почетным пионером, пишут, приглашают приехать…

Хирург, оперировавший старшего лейтенанта, справляется о его здоровье, напоминает об осторожности, режиме дня и питания…

Пишут люди, и в каждом письме — любовь и признательность к этому скромному, черноволосому, еще совсем молодому человеку, стоящему на передней линии огня.

ОБ АВТОРАХ

ЛЕВ САМОЙЛОВИЧ САМОЙЛОВ. Его первая книга вышла в 1936 году в Детгизе — «Миллионы глаз». В дальнейшем, в соавторстве и отдельно, увидели свет: пьесы «Тайная война», «Приют девяти», «Один день»; повести «Ягуар-13», «Паутина», «Таинственный пассажир», «Прочитанные следы», «Майор милиции», «Третий полигон», «Суровые берега»; документальные повести «Пароль — «Родина», «Верю в тебя» и др.

МИХАИЛ ЗАХАРЬЕВИЧ ВИРТ. Участник гражданской и Отечественной войн. Михаил Вирт долгое время сотрудничал в армейской фронтовой печати. В соавторстве с Л. Самойловым создает цикл произведений, объединенных главным действующим лицом — полковником милиции Гончаровым. Повести и пьесы этого цикла — «Майор милиции», «Скользкие пути», «Один день», «Выстрел в переулке», «Игра с тенью» — рассказывают о работе советской милиции.

Оглавление

ИГРА С ТЕНЬЮ

  БЕДА

  УТРОМ В ПРОКУРАТУРЕ

  ГДЕ ПРЕСС-ПАПЬЕ?

  ОЧНАЯ СТАВКА

  В ГОСТИ НА ПЕТРОВКУ, 38

  ПО СТУПЕНЬКАМ ВНИЗ

  КРУГИ

  МЯТЕЖ ФАКТОВ

  НОВАЯ ВСТРЕЧА

  ИГРА ДЛЯ ТРОИХ

  «БЕГСТВО» ЛУНЕВА

  НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ

  БЕГА

  ДЕТЕКТИВНАЯ ИСТОРИЯ

В ЖИЗНИ ВСЕГДА ЕСТЬ МЕСТО ПОДВИГАМ!

  ЗНАКОМЬТЕСЬ, НИКОЛАЙ ГОРЧАКОВ

ОБ АВТОРАХ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg