«Опасная охота»

Опасная охота (fb2) - Опасная охота 1021K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Валерий Викторович Еремеев

Опасная охота Валерий Еремеев

Часть первая. Казанова

Глава 1

Мужской голос в телефонной трубке звучит твердо и как-то неестественно отчетливо, словно говорящий хочет, чтобы не только каждое слово, но и каждый слог, во что бы то ни стало, полностью отложился в голове собеседника, то есть в моей. Это обстоятельство, между нами говоря, весьма кстати, так как мой уровень адекватного восприятия человеческой речи в данный момент, после выпитого накануне, находиться еще ниже, чем у суматраского орангутанга. Тем не менее, все старания звонящего быть понятным пропадают втуне. Единственно, что мне удается удержать в сознании, что это — не то знакомый моего знакомого, не то — знакомый знакомого моего знакомого, и ему очень горит со мной встретиться, в связи с чем, он будет ожидать меня в кафе «Лотос» ровно через час. Он интересуется, устраивает ли меня место и время. Я отвечаю «да» и кидаю трубку.

Ни на какую встречу, тем более неизвестно с кем, я идти, конечно же, и не собирался, а если и ответил положительно, то только потому, что других слов, кроме как «да», «угу» и «ага», я произносить просто не в состоянии. У меня сейчас другая задача: доползти до кровати, плюхнуться на нее и снова отключится, что я и делаю с большим успехом.

Не знаю сколько прошло времени, когда очередное дребезжание телефонного аппарата возвращает меня к действительности. Я снова встаю и, держась за стены, ковыляю в прихожую, где установлен аппарат, по пути безуспешно пытаясь припомнить имя изобретателя телефона, чтобы при случае помянуть «незлобивым, тихим словом» его и всех его родственников.

— В чем дело Сергей Николаевич? Вы не пришли! — начинает качать права неизвестный мне субъект.

— Я не пришел?! А куда я не пришел?

— В кафе «Лотос», как мы и договаривались. Я жду вас уже полтора часа, — отвечает мне возмущенный собеседник и, поскольку я не отвечаю ему, продолжает: — У меня для вас есть одно деловое предложение.

— Ах «Лотос»… Ну да, конечно… Дело в том… — я начинаю выкручиваться. — Не могли бы еще раз повторить все сказанное вами ранее: кто вы и что там у вас за предложение… Понимаете ли…

Мне мешают окончить фразу, что избавляет от необходимости давать объяснения:

— Кажется, я понимаю в чем тут дело, — догадывается тип на другом конце провода. — Но сейчас-то вы уже можете соображать?

Получив мое очередное «да», он, не называя своего имени, терпеливо объясняет, что желает, чтобы я выполнил для него одну деликатную работенку с соответствующей оплатой. Все подробности, касающиеся дела, он не хочет обговаривать по телефону, а сообщит мне при встрече. Тон у него очень настойчивый. Только вот боюсь, что со своими проблемами ему придется разбираться самому, так как я в данный момент нахожусь в отпуске и плевать хотел на все дела, какими бы архиделикатными они не являлись. Так что, если наша встреча с ним и состоится, то уж точно не в этой жизни.

Я уже приоткрываю рот, чтобы сообщить все это, как его очередная фраза останавливает меня:

— Наш общий знакомый, Гусаков Лев Иванович, рассказывал мне про вас. Да и у меня была возможность понаблюдать за вами. Думаю, что вы, как раз тот человек, который сможет решить мою проблему. Ну, а я в долгу не останусь.

Имя, произнесенное собеседником и тот факт, что за мной, оказывается, «наблюдали», обрушиваются на мою и без того тяжелую голову, словно удар кузнечного молота. Я в замешательстве и не нахожу сразу, что ответить.

Некоторое время мы молчим, словно обитатели аквариума, потом звонивший, который, к счастью, принимает мое волнение за неудачные попытки покопаться в глубинах памяти, снова берет слово:

— Вы, конечно, можете и не вспомнить Льва Ивановича, так как прошло довольно много времени с момента вашей с ним встречи. Но, судя по тому, что он о вас рассказывал, вы произвели на него впечатление. Ну что, не вспомнили еще?

Еще бы не вспомнить! Что-что, а память на людей и имена у меня хорошая. Только интересно, знает ли этот человек, что его «хороший знакомый» Лев Иванович Гусаков, он же просто — Левка Гусь, еще два года назад отошел, и не без посторонней помощи, в мир, принятый называть лучшим, надо полагать потому, что там нет ни телефонов, ни людей с проблемами, имеющих дурацкую привычку надоедать своим ближним в то время, когда у них раскалывается голова с похмелья.

— Извините, — говорю я, — вы не можете подождать минутку? Я еще не вполне ясно соображаю. Мне нужно умыться.

Он меня извиняет и я иду в ванну. Я попросил эту отсрочку по двум причинам: во-первых, потому что мне нужно время для принятия решения, во-вторых, мне действительно не помешает засунуть голову под ледяную воду. После водных процедур я снова беру трубку, и мы назначаем встречу в том же месте на семь часов вечера…

Следующий день — воскресение. Я сижу дома, перед телевизором и пытаюсь сосредоточить свое внимание на шутках кэвээновских команд, как слышу звонок, но не телефонный, как в прошлый раз, а в дверь. Открываю.

На пороге собственной персоной стоит мой непосредственный, прямой и вообще единственный начальник — Павел Царегорцев. Он пристально всматривается в мое лицо и неодобрительно качает головой. И есть от чего. Хоть за последние сутки я кроме зеленого чая и минеральной воды больше ничего не пил, следы двухнедельного возлияния так быстро не проходят.

— Я это чувствовал, — начинает говорить он то, что я меньше всего хочу сейчас слышать, — что так и должно было произойти. Не стоило…

Резким движением я пытаюсь захлопнуть двери и оставить его разглагольствовать перед пестрой сибирской кошкой, примостившейся на половике возле соседских дверей, но у него хорошая реакция и он успевает всунуть свою ногу, обутую в зимний ботинок с толстой подошвой, между дверью и порогом.

— Послушай, если ты приперся только для того, чтобы читать мне мораль, можешь убираться туда, откуда пришел! — взрываюсь я. — Хочу еще раз напомнить, что ты дал мне отпуск, от которого осталась еще целая неделя.

Мое возражение на него никак не действует. Он отстраняет меня плечом, входит в квартиру, хотя его никто не приглашал.

— Не стоило отпускать тебя в отпуск, — продолжает нравоучительствовать Павел, снимая куртку. — А я-то, дурак, думал дать тебе возможность немного придти в себя, отдохнуть, покататься на лыжах. А ты чем занимаешься?

— Каждый приходит в себя по-своему, кто-то может и на лыжах катается…

— А кто-то напиваться, как свинтус, — доканчивает он вместо меня. — Запомни, ни одна женщина не стоит того, чтобы из-за нее портить свое здоровье. Бабы приходят и уходят, а жизнь продолжается. Ну ничего, твой отпуск, по-видимому, уже закончился, и слава богу.

Павел Царегорцев является директором конторы, в которой работаю я. Мы знаем друг друга давно — вместе учились на юрфаке, только он, в отличие от меня, его все таки закончил. Я же был отчислен с третьего курса и ушел в армию. При остальных сослуживцах я называю его Павел Олегович, но когда мы одни, он становиться Павлом, Пашкой или просто Павлином, в зависимости от обстановки и моего настроения. Когда на службе мне дали пинка под зад за поведение не совместимое со званием работника органов милиции, и я не знал куда податься, он взял меня к себе в частное детективно-охранное агентство «Зета +». Почему «Зета +»? Он и сам не в состоянии объяснить. Лично я, тоже присутствующий в момент выбора названия агентству, советовал назвать его в честь основателя — Павел Олегович Царегорцев, а чтобы название не было слишком долгим, оставить в нем только первые буквы имени, отчества и фамилии. К сожалению, мое предложение было с гневом отвергнуто. Вот всегда со мной так — хочешь как лучше, а на тебя же потом и обижаются.

— Короче так, Лысый (Лысый — это я, Сергей Николаевич Лысков), есть работа, — говорит Павел, усаживаясь в кресло, которое до этого занимал я.

Это кресло — мое любимое. Не только потому, что оно очень удобное, а еще и потому, что других кресел в моем доме просто нет.

— В чем же дело? Работай. Зачем же другим людям отдых портить?

— Ну, если ты это называешь отдыхом, — он обводит рукой мою комнату, заставленную пустыми бутылками, — то я думаю, что уже давно пора его прекратить.

— Вы что, сговорились все, мне отпуск испортить? — возмущаюсь я. — То один приходит, то другой!

— Не понял. А у тебе что, уже был кто-нибудь из наших?

— Нет, не из наших… Как-нибудь расскажу на досуге. Что там говоришь за работа?

Я узнаю, что поступил заказ от директора крупной совместной российско-итальянской фирмы, который хочет, чтобы мы организовали охрану его персоны. Причем, хочет так сильно, что даже согласен заплатить за это по самому максимально высокому тарифу со сто процентной предоплатой. Этот человек получил несколько непонятных угроз по телефону. В милицию не обращался, потому что решил, что это бесполезно. Охрана ему нужна только на десять дней, так как потом он уезжает в заграничную командировку. Наши люди должны сопровождать его из дома на работу, дожидаться пока он там обделывает свои шахер-махеры, потом с работы домой, ну и, разуметься, быть с ним во всех других поездках по городу. Квартира его, пока он отсутствует, тоже должна находиться под постоянным нашим наблюдением.

Кроме того, ему очень хочется узнать, кто же намерен сделать ему гадость. Поэтому, кроме охраны, он также желает, чтобы мы это выяснили. Вот этим-то как раз я и должен буду заняться.

— У него самого есть какие-либо предположения, относительно причин угроз и личности угрожающего? — вполне естественно интересуюсь я.

— Уверяет, что не имеет ни малейшего понятия, кто бы мог ему угрожать и зачем. По его словам, он умеет отлично ладить со всеми.

— Может рэкет?

— Я спрашивал его на этот счет, но он только рассмеялся в ответ и дал мне понять, что крыша у фирмы весьма солидная. Кроме того, угрожающий не выдвигал никаких условий и ничего не вымогал. Просто сказал, что намерен разделаться с ним в самое ближайшее время. Бросил своего рода вызов. Так сказать: «Иду на Вы».

— Ну, тогда что-нибудь личное.

— Вот ты завтра с ним сам встретишься, когда у тебя голова прояснится, и все у него спросишь. Я не хотел на него особо давить до тех пор, пока он не подпишет с нами договор. Ты тоже не забывай, что он наш клиент, а не подозреваемый. Не захочет распространяться на счет своей личной жизни — не надо.

— Ладно, буду с ним деликатным, как с барышней. Вот только ты меня не убедишь, что он не лепит горбатого. Людей, умеющих ладить со всеми, можно найти только на кладбищах, — с сомнением качаю я головой.

Мой босс соглашается, но тут же добавляет, что нас это не касается, а наша главная задача состоит в том, чтобы обеспечить клиенту полную безопасность на протяжении всего указанного им срока. Что будет с ним потом — не наша забота.

Я слушаю все это постольку, поскольку моя голова забита и другими проблемами, а если быть откровенным, результатами вчерашней встречи. Внезапно мне на ум приходит одна идейка, которую неплохо было бы проверить. Конечно, шансов на то, что она подтвердится один из десяти тысяч, но удостовериться не помешает.

Поэтому спрашиваю:

— Его уже охраняют?

— Да, с двенадцати часов сегодняшнего дня.

— Ты не знаешь случайно марку, цвет, а еще лучше, номер тачки на которой он ездит?

— Нет, но могу узнать. Позвоню Егорову, он сейчас должен быть с клиентом.

Пока он выясняет, я снова устремляю свое внимание на экран телевизора. К сожалению, игра уже закончилась и мне остается смотреть, как Александр Масляков поздравляют команду победителей и благодарит спонсоров.

Закончив разговор, Павел сообщает:

— Черная «Альфа Ромео», номер 435-87…

Он еще не успевает назвать серию, а меня уже начинает разбирать дикий, истерический смех. Он прерывается на полуслове и непонимающе смотрит на меня.

— Что с тобой, Лысый? Ты что, уже до белочки допился?

Я смеюсь еще некоторое время, потом умолкаю и становлюсь очень серьезным.

— Мне его вчера заказали, — медленно говорю я, так, чтобы до шефа лучше дошел весь смысл сказанного.

— То есть… Как это заказали? — все таки не понимает он.

— А сам-то как думаешь?

Но Павел Царегорцев пока еще затрудняется думать. Он в недоумении.

— Нет, подожди… Если я тебя правильно понял, то тебя наняли для того, чтобы ты убил нашего клиента — Юрия Коцика?!

— Да не знаю я, как зовут вашего клиента! Как, впрочем, и своего. Но знаю, что мой завтра, приблизительно около восьми тридцати утра, должен будет проехать через перекресток Пожарской и Нагорной за рулем указанного тобой автомобиля.

— Это и есть та ерунда, о которой ты собирался рассказать на досуге?

В ответ я только киваю головой. Он очень с большим подозрением интересуется, почему же я вместо того, чтобы сразу поставить его в известность ни нашел ничего лучшего, чем просто сидеть и пялиться в ящик. Я сообщаю, что собирался это сделать, но вчера неважно себя чувствовал, а сегодня ждал пока на улице стемнеет, так как не был уверен, что за мной не установлена слежка. Вечером у меня было бы просто больше шансов выйти из дома незамеченным. Телефон, в этом случае, тоже штука ненадежная. Я ведь даже не знаю, что за этим всем кроется.

Павел умеет выдерживать неожиданные повороты. Вот и сейчас он быстро успокаивается, встает затем, чтобы дотянуться до провода телевизора и выдернуть его из розетки, при этом чуть ли не вырвав последнюю с мясом, возвращается обратно в кресло, принимает удобную позу и со вздохом, только что лишенной невинности ученицы профтехучилища, шепчет:

— Ладно, давай рассказывай…

Глава 2

Собственно, вся эта история началась не вчера, а гораздо раньше, когда я еще работал простым оперуполномоченным в одном из районных отделов милиции. Рабочая неделя закончилась, и по дороге домой я собирался заскочить на рынок за продуктами, чтобы выходные прошли не так тоскливо. Вот только денег у меня с собой было — кот наплакал. Делать нечего и я уверенным шагом направляюсь в здание какого-то ведомственного учреждения, в холе которого находился пункт обмена валют, заранее нащупывая в кармане, оставшуюся от лучших времен, двадцатидолларовую купюру.

Возле окошка стоит всего одни человек — бритоголовый парень, которому не было еще и двадцати лет, в спортивном костюме. Рядом на стульчике кимарит сержант-охранник. Бритоголовый сует кассирше аккуратную стопочку купюр, в которой, на мой глаз, было не меньше двух штук баксов и, нетерпеливо постукивая пальцами, ждет пока кассирша отсчитает причитающие ему по курсу деревянные рубли. Наконец, получив толстенную пачку, он, даже не затрудняясь пересчитать бабки, складывает ее вдвое и небрежно запихивает в карман спортивных штанов, словно это не деньги, а пучок редиски. Теперь моя очередь, но мне уже перехотелось менять деньги. После этого уверенного в себе сопляка, в жизни палец об палец не ударившего, чтобы хоть что-нибудь заработать честным трудом, с его кучей бабла, я со своей помятой двадцаткой чувствую себя жалким оборванцем. Досада, переполнявшая меня, подкатывает к горлу. Кассирша выжидающе смотрит.

— Ну что же, молодой человек, теперь вы, — торопит меня низкий мужской голос с легким черноморским акцентом.

Оглядываюсь. За мной уже успела скопиться небольшая очередь.

Поборов смущение, я, наконец, просовываю в окошечко зеленную прямоугольную бумажечку с видом на Белый дом, взамен которой получаю несколько разноцветных с видами разных уголков Российской Федерации, от Тихого океана до Балтийского моря.

Едва я успеваю спрятать в карман свои кровные, как двери в холле с грохотом распахиваются, и перед перепуганными меняльщиками денежных знаков возникают два мордоворота в черных масках. Один сжимает в руках пистолет «ТТ» и коричневую спортивную сумку, другой — обрез охотничьей двухстволки. Мне вдруг начинает казаться, что я что-то перепутал и вместо обменного пункта оказался в съемочном павильоне киностудии.

— На пол! Все! Руки за голову, если жить не надоело! — орет тот, что с обрезом. — На пол, я сказал!

Второй раз он повторял совершенно напрасно. Всем нам жить не надоело, поэтому мы послушно валимся на пол. Все, кроме охранника, который, окончательно проснувшись, вскакивает, одновременно расстегивая кобуру. Он еще молодой, но ментовский рефлекс у него уже развит. Три ствола — один пистолетный и два ружейных — мгновенно поворачиваются в его сторону.

— Не рыпайся, падло! Руки за голову! — приказывают ему.

Он подчиняется.

Налетчик с пистолетом запихивает в окошечко сумку:

— Если через тридцать секунд здесь не будет лежать вся касса, мозги вышибу, — говорит он перепуганной на смерть кассирше.

Пока он занимается экспроприацией, его напарник держит на прицеле присутствующих. Мы все находимся в горизонтальном положении, кроме сержанта, которому забыли предложить прилечь, он так и остался стоять, держа руки за головой.

Впрочем, обо всем этом мне только приходиться догадываться, так как я лежу лицом вниз и имею возможность видеть лишь подошвы ботинок, да и то краем глаза. Лежу смирно, у меня даже и в мыслях нет, что-либо предпринять. Во-первых, хоть я и мент, но мой рабочий день сегодня уже закончился. Во-вторых, мне глубоко начихать на этот банк и его деньги, пусть хоть их всех подчистую выгребут. Мои жалкие грошики лежат у меня в кармане, никто на них не покушается. И, наконец, последний и самый убийственный довод, что я могу сделать один, без оружия против двух вооруженных бандитов? Голой задницей на ежа не сядешь. Так какого же черта рисковать своей шкурой ради защиты собственности, которая даже не моя и никогда моей не будет?

Первый тем временем вытаскивает сумку с бабками и кричит напарнику:

— Все, уходим!

Сколько живу на свете, столько убеждаюсь, что все проблемы, происходящие с людьми, они сами же и создают. Так и в этом случае. Вот скажите, пожалуйста, на кой хрен, одному из грабителей понадобилось устраивать Сталинградскую битву?

Да если бы они так и смылись, я бы и пальцем не шевельнул, чтобы им помешать, но тот, который с обрезом, позволяет себе отступление от программы, чем подписывает себе смертный приговор. Действительно, если ты пришел за деньгами, то зачем убивать людей?

— А это тебе, мусор, сдача на чай, — говорит он сержанту и спускает курок.

Двойной выстрел с оглушительным грохотом проноситься по холлу. Охранник падает, его ПМ вываливается из расстегнутой кобуры и в следующее мгновение уже оказывается у меня в руке. Быстро снимаю его с предохранителя и навожу на налетчика.

Его расширившиеся от ужаса, который не в состоянии скрыть даже маска, глаза ясно говорят, что он хоть и не знает старое мудрое правило «уходя, уходи», зато знает другое, не менее мудрое и такое же старое: «Если ты взвел курок у пистолета и навел его на противника, у тебя остается только два пути убить или быть убитым самому». Мое ловкое обращение с оружием подсказывает ему, что мне это правило тоже прекрасно известно. Как он теперь, небось, жалеет, что в горячности разрядил оба ствола!

— Убей его! — орет он как недорезанный своему подельнику, трясущимися руками переламывая обрез.

Но тот олух уже поспешил засунуть «ТТ» сзади за пояс и теперь пытается его достать. Висящая на плече сумка, раздувшаяся от денег, мешает ему. Я стреляю. Амбал с обрезом, хватаясь руками за живот, складывается пополам и валиться на пол.

Его осиротевший компаньон, не прекращая попыток достать оружие, свободной рукой хватает за шкирку молодую крашенную блондинку и, прикрываясь ей, отступает к двери. Я должен действовать быстро. Еще секунда и он будет вооружен, и тогда поступит со мной также, как я поступил с его корефаном. К сожалению, он почти весь спрятался за девушкой. Я вижу только половину его закрытого маской лица. Со злобой буравя меня правым глазом он поднимает свой ствол. Моя рука вздрагивает от отдачи ПМ. Вырвавшаяся из потухшего глаза противника струя крови хлещет прямо на прическу девушки, в один момент превращая ее из Мерлин Монро в героиню Амалии Мордвиновой из кинофильма «Охота на золушку». Перекрашенная орет не своим голосом.

Утихомирив налетчиков, я первым делом кидаю на пол пистолет, так как совершенно справедливо опасаюсь, что мои коллеги, которые в любой момент могут ворваться в здание, увидев меня с оружием в руке посреди побоища, запросто примут меня за одного из бандитов и превратят в решето. Потом поворачиваюсь к поверженному охраннику.

Ни в какой помощи он уже не нуждается. Два заряда крупной дроби превратили его легкие в лохмотья, которые ни один хирург заштопать не в состоянии. Вся рубаха темно-бордового цвета, а изо рта течет кровь вперемешку с пеной.

— Умер, — обращается ко мне человек с низким голосом, тот самый, что торопил меня в очереди.

По его тону трудно понять, что это: вопрос или простая констатация? Решаю, что это все-таки вопрос.

— Да, — отвечаю я, разглядывая собеседника.

У него круглое, мясистое лицо, прямой нос, темно-коричневые глаза навыкате и темные наполовину седые волосы. Этот человек, пожалуй, единственный, кто полностью сохранил самообладание. Встав с пола, он с самым спокойным видом начинает отряхивать безукоризненно отглаженные брюки. Можно подумать, что он каждый день присутствует при вооруженном ограблении. Мне же теперь, когда все закончилось, становиться очень не по себе. Руки дрожат, и немного кружиться голова.

Я соображаю, что надо что-то делать и, коль скоро я пока являюсь единственным представителем правоохранительных органов, это что-то делать необходимо именно мне.

— Всем оставаться на местах, — слабым голосом заявляю я, и спрашиваю: — Никто больше не пострадал?

Мне не отвечают. Покрашенная блондинка уже прекратила кричать и теперь только рыдает. Кассирша вторит ей. Их дуэт перекрывает звуки сирен приближающихся милицейских машин.

— Вы сильно рисковали, — отряхнув прикид, снова обращается ко мне все тот же хладнокровный мужчина. — Вы же могли убить невиновного человека!

— Не мог. И риска никакого не было, — отвечаю я. — Если бы я не был стопроцентно уверен, что попаду в цель, я бы и стрелять не стал.

— Вы очень уверенны в себе!

— Комплемент за комплимент — вы тоже хорошо себя держите.

До нас доноситься топот тяжелых ментовских ботинок.

Мужчина достает из кармана визитку и протягивает мне со словами:

— Если у вас вдруг возникнут проблемы с этим, — он кивает головой в сторону двух остывающих восьмидесяти килограммовых кусков мяса, — постараюсь помочь.

«Гусаков Лев Иванович. Уголовное право: юридические консультации, адвокатские услуги», — успеваю прочесть я перед тем, как прибыли стражи правопорядка. Немного позже, когда я показал старшему опергруппы свое удостоверение, восторженность Льва Ивановича, по отношению ко мне, резко упала. Мне даже показалось, что он что-то сказал в пол голоса. В тот момент мне было совершенно не до него, но теперь я почти уверен, что это было слово «жаль».

Позже я узнал, что мой товарищ по несчастью очень близок к криминальным кругам, где известен больше как Левка Гусь. Он представлял интересы известных блатных. Участвовал в нескольких громких уголовных процессах. Это было время, когда опытные юристы уходили из правоохранительных органов в коммерческие структуры, а те, что остались, и приходящая им на смену молодежь, не имели достаточно знаний и опыта, а зачастую элементарного желания разбираться в достаточно запутанном и противоречивом законодательстве. Гусаков всегда строил защиту опираясь исключительно на формальные, процедурные ошибки при организации следствия и зачастую мог не оставить камня на камне от, казалось бы, стопроцентного обвинения. Еще он подозревался в махинациях с недвижимостью, но уличить его так ни разу и не удалось. Несколько раз его, правда, пытались лишить права заниматься адвокатской практикой, но каждый раз безрезультатно. Короче, этот Гусь был еще тот гусь.

Однако всему бывает свой конец. Один раз, несмотря на все старания, Лева Гусаков с треском проиграл дело. Его подзащитного, обвинявшегося в грабеже и в двойном убийстве, приговорили к вышке. Дружки осужденного потребовали от Гуся вернуть деньги, но он отказался даже разговаривать на эту тему. А через неделю работники ЖЕКа обнаружили его труп в мусорном контейнере. Льву Ивановичу так прооперировали живот, что любой решивший сделать себе харакири самурай заплакал бы от зависти.

Когда говорил Гусакову про стопроцентную уверенность, что попаду в цель, я конечно врал. Скажем, я был почти уверен, что попаду. Главное, делать все быстро, не раздумывая, тогда все получится.

Когда еще начинал учиться на первом курсе университета, было объявлено, что занятия по физической культуре будут проводиться посекционно и каждый может избрать что-нибудь отвечающее его наклонностям. Надо сказать, что наклонностей к спортивным занятиям у меня вообще не было никаких. К физическим упражнениям я относился очень прохладно, если не сказать больше, я их ненавидел. Плюс ко всему любил обильно поесть. Конечно сейчас, глядя на мою физиономию гончей собаки, весь день пробегавшей за зайцами, трудно поверить, что при своем среднем росте я весил девяносто килограммов. Позже служба в армии переломала мое отношение к спорту, но тогда я решил выбрать спортивную стрельбу, как не требующую больших физических усилий. Вот только подобным образом рассуждал не только я один, и в университетском тире собралась довольно приличная толпа. Поэтом руководитель стрельб решил провести конкурсный отбор и принять только тех, кто выбьет максимальное количество очков.

Когда наступила моя очередь, мне вручили однозарядный, спортивный пистолет с ортопедической рукоятью и три патрона. Отстрелявшись, мы, то есть вся наша смена, идем за мишенями. Глядя на свою я быстро понимаю, что сегодня не мой день. Все по одному подходим к тренеру, называя фамилии и свои успехи, предоставляя в качестве доказательства мишени.

— Алексеев. Пять очков.

— Не густо, — отвечает руководитель, делая пометки в журнале.

— Кучерук. Одиннадцать.

— Лысков. Ноль, — ватным голосом говорю я, кладу расчерченный кругами лист бумаги и спешу поскорее покинуть тир, дабы скрыться от насмешливых взглядов сокурсников, уже представляя себя бегущим по стадиону мокрым от пота, и с висящим до пояса взмыленным языком.

— Эй, Вильгельм Тель, — останавливает меня преподаватель, — иди-ка сюда!

Послушный, я подхожу.

— Отличная кучность, — объясняет он окружающим свои действия.

И действительно, хотя я попал только в молоко, зато все три пули легли совсем рядышком так что образовалась почти сплошная дырка. Мне вручают другой пистолет и, на всякий случай, еще раз объясняют, как надо правильно целиться. На это раз результат уже совсем другой. В центр мишени я все-таки не попал, но опять таки все три пули попали одна в одну — в семерку. Прямо не мишень, а этикетка на бутылке портвейна.

Я был зачислен в группу, а в последствии, уже во время службы, даже стал мастером спорта по стрельбе. Уже в милиции я научился стрелять из других, далеко не спортивных видов оружия и часто привлекался к участию в различных соревнованиях.

Однако все это было очень давно, а теперь меня волнуют более недавние дела.

Звонок незнакомца заинтриговал меня, поэтому все оставшееся время до семи часов я постарался привести свои мозги в рабочее состояние, приняв первым делом освежающий душ и выпив две чашки чая с лимонным соком.

Теряясь в догадках, я преодолеваю пешком два квартала, которые отделяют мой дом от назначенного места встречи. Кафе хоть и называется «Лотос», но если бы Кришна вдруг вздумал сюда заглянуть, не думаю, чтобы он надолго задержался. Это обычная пивная во всей своей омерзительности. Интересно, зачем этому человеку понадобилось встречаться именно здесь, ведь в округе есть несколько других более приятных местечек, где можно спокойно поговорить? Может быть, он решил, что для меня это место в самый раз и большего я не заслуживаю? Он ведь сказал, что уже несколько дней за мной наблюдает. Неудивительно, если он решил, что я последний забулдыга.

Запах дешевой «Примы», вперемешку с запахом прокисшего пива и ржавой селедки, одним ударом лупят меня в нос, по глазам, которые краснеют еще больше и из них выступают слезы. Кафе заполнено посетителями лишь наполовину. Публика еще та! Пол грязный. На столиках, чтобы придать им облагороженный вид, постелены скатерти, которые могли быть белыми, если бы их хоть иногда стирали, и целыми, если бы завсегдатаи «Лотоса» не имели привычки тушить об них сигареты.

Своего, как я уже его мысленно окрестил «клиента», замечаю сразу же. Он резко отличается от остальных здесь присутствующих выпивох. На столе перед ним стоит открытая, но не начатая бутылка пива. Сажусь лицом к нему. Мне трудно сразу составить впечатление про его внешность. Одет в коричневое пальто и ондатровую шапку, которую он нахлобучил почти до самых бровей. Слегка затемненные очки мешают разглядеть его глаза. Воротник пальто поднят, а высоко намотанный шарф закрывает почти всю нижнюю часть лица. Я понимаю, что он не горит желанием делать рекламу своей внешности.

Некоторое время я выжидающе смотрю на него, давая ему возможность начать разговор первым.

— У меня есть для вас работа, — начинает он.

Из того, что он не спросил, тот ли я человек, которого он ждал, ясно, что ему знакомо мое лицо, и это еще раз доказывает, что за мной действительно наблюдали. Глядя как презрительно сжимаются его и без того тонкие губы, можно предположить, что он и в самом деле считает меня самым что ни на есть ханыгой, а раз так, то и работа, которую он собирается мне навязать, может оказаться грязной и вонючей.

До выяснения обстоятельств решаю не выводить его из заблуждения и добавляю для пущей достоверности:

— Ну вот что, работодатель, мне бы надо сначала подлечиться, а потом уже и о делах говорить.

— Знаете, Лысков, глядя на вас, я уже начинаю сомневаться, правильно ли я поступил, решив обратиться к вам. Мне кажется, что вы уже давно не тот человек, какого видел Гусаков.

— Я, кажется, уже говорил, что не знаю никакого Гусакова.

— Он видел, как вы застрелили двух налетчиков, когда они грабили обменный пункт и убили охранявшего его милиционера. Судя по рассказу, вы были достаточно решительны и хладнокровны. Не знаю почему, но я тогда запомнил ваше имя. Никогда ведь не знаешь наперед, кто тебе пригодиться. Я навел справки о вас и узнал, что тогда вы служили в милиции, а потом был скандал, и вас выгнали.

— Не выгнали, а я сам ушел.

— Вам просто дали такую возможность. Вообще вам повезло, что обошлось без судебного разбирательства. Теперь вы не у дел и ваш образ жизни оставляет желать лучшего.

Эта вивисекция уже начинает меня доставать, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не схватить его за воротник и не начать колотить носом об стол. Однако, ситуация до сих пор остается для меня дремучим лесом и мне ничего не остается как сдерживаться.

— Ладно, хрен с ним, с вашим Гусаковым. Что вам нужно от меня?

— Со временем узнаете. Скажите, вы по-прежнему можете стрелять метко? Ваш талант еще не пропал?

— Талант от Бога. Он или есть, или его нет. Так как все-таки насчет лечения?

С брезгливой гримасой, он подвигает ко мне бутылку с пивом. Не благодаря, я подношу ее ко рту. Пиво теплое и невкусное, мне совсем не хочется его пить, поэтому приходиться напрягать всю силу воли, чтобы оно не пошло на попятную. С трудом осушив бутылку до дна, я говорю ему, по возможности стараясь изобразить на лице удовольствие:

— Вот теперь другое дело. Ну, что там у вас за проблемы?

Некоторое время он все еще продолжает ходить вокруг да около, задавая наводящие вопросы и не решаясь перейти к сути. Надо добавить, что столик, за которым мы сидим, находиться почти рядом с хрипящим динамиком включенного магнитофона и мне приходиться все время напрягать слух, что очень утомительно. Наконец, убедившийся, что я подленький, нечистый на руку, опустившийся человек без принципов, он берет быка за рога.

Мне предстоит, ни много, ни мало, провести небольшую карательную операцию против одного из моих сограждан, которого я никогда не видел и который не сделал лично мне ничего плохого. Короче говоря, ему нужен киллер.

Я изображаю на своем лице благородное негодование. Он спешит успокоить меня, говоря, что мне не нужно никого убивать, а только слегка подстрелить. Так как термин «слегка подстрелить» в понимании собеседника может означать все что угодно, я требую пояснения.

Один тип, по его словам, задолжал ему кругленькую сумму, которую и не думает возвращать, несмотря на то, что все сроки давным-давно прошли, поэтому он собирается его попугать, для чего я должен из мелкокалиберного ружья прострелить ему мягкие ткани руки или ноги (по-своему усмотрению), что такому мастеру, как я, будет сущий пустяк.

Признаюсь, что подобное поручение поставило меня в тупик.

Существует множество способов «попугать» своего ближнего, которые различаются друг от друга степенью сложности, стоимости и произведенному эффекту — от взрыва квартиры в момент отсутствия его хозяина или посылки чучела, сделанного из его любимого кота, до простой бумажки с черепом и скрещенными костями, брошенной в почтовый ящик. Можно, наконец, найти двух бомжей, которые за пол литра с радостью посчитают вам ребра, когда поздно вечером вы будете возвращаться домой.

Способ же, выбранный этим человеком, кажется мне, мягко говоря, странным. Но дело не в этом. Мне предстоит решить, что делать дальше. Пока я вижу только три возможных варианта.

Вариант первый. Попытаться его повязать и доставить по назначению.

Это я отвергаю сразу. Доказательств у меня никаких нет, только слова. Его вид более внушает доверие чем мой, и если я устрою скандал, то проведу ночь в каталажке.

Вариант второй. Могу просто отказаться и оставить все как есть.

Это кажется самым разумным решением, вот только оно не предотвращает преступления. Ведь у этого типа на примете может быть еще кто-нибудь, помимо меня. А содействовать предотвращению преступлений долг каждого честного гражданина, а уж тем более имеющего лицензию частного детектива.

И, наконец, третий, он же самый рискованный. Согласиться и посмотреть, что из этого получиться.

— Хорошо, допустим, я соглашусь, — говорю я, — тогда что я буду с этого иметь?

Он называет сумму, унижающую меня как профессионала. Я деликатно намекаю ему на это, и мы начинаем торг.

Он говорит, что дело очень простое и что, самое главное, никого ведь не надо убивать. Я отвечаю, что если все так просто, то не слабо ему самому пойти пострелять. Выражаю надежду, что судьи учтут тот факт, что он никого не пришел убивать, а только слегка попугать и не будут к нему слишком строгими.

Он удваивает сумму. Я отвечаю ему «прощай» и собираюсь встать. Он увеличивает, но я продолжаю упорствовать. Он заявляет, что весь ход операции и техническую часть он берет на себя и что мне не надо ничего делать, кроме как придти и нажать на курок. Я сдаюсь, и он переходит непосредственно к сути дела.

— Вы знаете нежилой дом на углу Пожарской и Нагорной?

— Да.

Дом мне действительно известен. Это старое, полуразрушенное здание, предназначающееся под снос, напротив политехнического института. Уже лет как двадцать в нем никто не живет, но у городских властей никак руки не доходят отремонтировать его или снести совсем.

С легкой руки студентов политеховцев этот дом получил название — голубой, но не от цвета стен, а потому что в нем, якобы, собирались представители сексуальных меньшинств. Думаю, что это всего лишь слухи, но сколько дом стоит нежилым пугалом, столько и носит это название.

— Вам нужно будет спрятаться в этом доме. Из углового окна прекрасно видно все место. Послезавтра, в понедельник, в восемь тридцать, плюс минус одна-две минуты, этот человек будет проезжать перекресток. Перед перекрестком он притормозит, так как там пешеходный переход без светофора, а водитель он дисциплинированный. Сначала вы пробьете ему колесо, а когда он выйдет посмотреть, что случилось, сделаете второй выстрел.

— Оружие?

— Вы его получите. Послезавтра вы выйдете из дому, утром. Учтите, что в начале девятого вы уже должны быть на месте. Из дома до вокзала поедите на метро. Потом автобусом. Выйдете на две остановки раньше и до места пройдете пешком. Там я вам передам ружье и пятьдесят процентов вашего гонорара.

— Когда я получу остальные деньги?

— После того, как выполните поручение. Я вас найду, когда буду убежден, что работа сделана.

— Ладно, черт с вами, но учтите, если вы вздумаете меня кинуть, то я вас все равно найду, где угодно.

— Не беспокойтесь, я с вами рассчитаюсь.

— А как насчет выстрелов? Они будут слышны. Винтовка, как я понимаю, будет без глушителя?

— Винтовка мелкокалиберная, не думаю, что звук будет очень громкий.

Достаточный, чтобы на него обратили внимание. По утрам в том месте весьма людно. Студенты идут на лекции.

— Я подумаю над этим, но если даже ничего не получиться, это не страшно. Могут подумать, что это просто звук лопнувшей шины.

Мне хочется спросить его, сравнивал ли он когда-нибудь звук выстрела и лопнувшей шины, но не делаю этого. В конце концов, не все ли мне равно, если я ни в кого не буду стрелять?

Мой «работодатель» посвящает меня во все нюансы задуманного им предприятия.

Разговор ведет начальственным тоном, уверенный, что именно он хозяин положения. Я не собираюсь рассеивать это заблуждение, а наоборот пытаюсь еще больше усилить его.

— Видите ли, — говорю просительным тоном. — Не могли бы вы дать мне сейчас немного? В счет аванса. Я совершенно на мели и понимаете…

— Нет, — строго говорит он, — это хорошо, что на мели. Вам нужно отдохнуть. После завтра вы должны быть в форме.

Он некоторое время сидит молча, потом вдруг резко спрашивает, словно осененный какой-то идеей.

— Скажите, Лысков, а из мелкокалиберного оружия можно убить?

— Еще как. Правда все будет зависеть от расстояния и смотря куда попадешь.

— В нашем случае?

— В вашем случае, — отвечаю я, делая акцент на втором слове, — расстояния от дома до проезжей части не очень большое. Так что если попасть в голову, то… Вот только после этого, он вряд ли вернет вам ваши деньги.

— Черт с ним с долгом. Сделайте это!

Вот теперь мы перешли к действительно серьезному разговору! А я все ломал голову, зачем было устраивать такую котовасию? Наблюдать за мной несколько дней! Неужели лишь затем, чтобы всадить в задницу какому-то хмырю маленький кусочек свинца? Как я уже говорил, попугать человека можно более простым и дешевым способом. Не сомневаюсь теперь, что все сказанное ранее было не более чем прелюдией, разведкой боем, так сказать. Он хотел выяснить, способен ли я совершить преступление.

Прежде чем согласиться поиграть в Леона-киллера, я для порядка ломаюсь, но в конце концов говорю окей. Нам требуется еще некоторое время, чтобы сойтись в цене, потом еще раз уточняем все детали. Я спрашиваю его, нет ли другого, более тихого местечка для засады.

— Для такого оружия, какое будет у вас, другого места нет, — отвечает он. — Сами сказали, что убойная дальность полета пули не очень большая.

Перед тем как нам проститься, он требует, чтобы я повторил все от начала и до конца. Убедившись, что до меня дошло правильно, он уходит.

Я остаюсь один и начинаю размышлять. Итак, кто-то кого-то захотел убить. Что ж ситуация в наше время весьма не редкая. Однако самому ему не хочется марать руки, поэтому ему нужен человек, способный это сделать за него. С криминальным миром в поисках киллера он связываться не желает. Что же тогда ему делать?

И тут он вспоминает, что один из его знакомых упоминал об одном менте, который, не моргнувши глазом, оправил на тот свет двух бандитов, одного за другим. Каким-то образом ему удается узнать, что в милиции этот человек больше не работает. Мало того, одно время он подозревался в некоторых не очень достойных вещах. Что ж, прекрасно. Больше вероятность, что это то, что нужно. Надо за ним понаблюдать. Он начинает следить за квартирой бывшего мента и видит, как тот каждый день совершает променад по одному и тому же маршруту, от дома к магазину, откуда возвращается нагруженный бутылками с винищем.

И вот здесь наблюдавшим делается совершенно неправильный вывод. Он не знает, что этот бывший слуга закона работает на одно детективное агентство. Ему также не известно, что недавно он разошелся с женой и не нашел ничего лучшего как утопить свои иллюзии, относительно семейного счастья, на дне стакана, но что долго это не продлиться.

Хорошо, если бы я оказался прав. Тогда можно расставить ловушки и поймать этого типа. Но я понимаю, что возможна и совсем другая версия: мною просто хотят воспользоваться, а когда я грохну человека, то наступит моя очередь и охраняющим правопорядок достанется два трупа, как жертвы так и его убийцы с оружием преступления в руках.

Мне не нравиться, что я даже толком не рассмотрел этого типа. Теперь до меня доходит, что он неспроста устроил нашу встречу в таком месте, потому что, если бы мне вдруг понадобились свидетели нашего разговора, вряд ли можно было на кого-нибудь рассчитывать. Большинство посетителей завтра даже имени своего не вспомнят, не то что постороннего человека. Продавщица у стойки — тоже самое. Для нее все ханыги одинаковые. Столик также не случаен. Вопящая в самые уши музыка полностью исключала возможность записи разговора, если бы мне пришла в голову мысль захватить с собой диктофон. Очень осторожный тип, но именно поэтому я склоняюсь в пользу своей первой версии.

Все это я рассказал своему начальничку до мельчайших подробностей. Парень он умный и не задает мне глупых вопросов, типа, зачем я согласился на это дело. Понимает, что это хоть и рискованный, но самый оптимальный вариант.

— Ну и что ты об этом всем думаешь? — спрашиваю я его.

— Предпочту сначала услышать твое мнение.

— Думаю, что ты должен удвоить мне плату за тот каторжный труд, который выполняю я, горбатясь на твою контору. Ведь не часто же тебе будут попадаться такие как я работники, которые еще с дивана не приподнялись, а большую часть дела уже сделали: быстро, надежно и дешево. Никаких накладных расходов. Ты только посмотри, как удачно все сложилось. Теперь нам не надо драть задницы, охраняя этого, как его, Коцика-Поцика. Раз я сам и должен нанести удар.

— У тебя уже есть план?

— Нет, — я смотрю на часы, — но сейчас только пять часов вечера и у нас впереди еще вечер и ночь, чтобы что-то придумать. Уйма времени. Только давай сначала съедим что-нибудь. Так жрать хочется, что ни о чем другом думать не могу.

Мы ужинаем жаренной картошкой и яичницей, после я начинаю излагать свои соображения.

Глава 3

В восемь часов утра следующего дня я уже отчитываю последние шаги, отделяющие меня от назначенного места. В руке я несу тубус, каким пользуются инженеры и другие технические работники для переноски чертежей. Улицы пустотой не отличаются. Студенты спешат на занятия.

Вот и Голубой дом. На другой стороне Нагорной улицы, где некогда стоял заброшенный киоск «Союзпечати» замечаю компрессорную установку и нескольких рабочих. Старый киоск уже убран, а вся прилегающая территория очищена от снега и льда. Два мужика в телогрейках, весело матерясь, разматывают шланг отбойного молотка. Догадываюсь, что они, ударными темпами собираются снимать асфальт, чтобы заменить на цветную плитку. Скоро здесь, как гриб после дождя, вырастет какое-нибудь симпатичное кафе или минимаркет. Несмотря на ранний час, деятельность уже кипит вовсю. Что поделаешь конкуренция, мать ее!

Поравнявшись с домом, резко ныряю в большой проем, в свое время служивший парадным входом, и уже со ступенек подъезда оглядываюсь на улицу. Никто не обратил внимания на мой пассаж, а если кто что и заметил, то подумает, что у человека просто недержание мочи.

Осматриваюсь. Помещение имеет такой вид, как будто в нем разорвалась бомба. Интерьер представлен горами мусора, обломками кирпичей, гнилыми досками, с торчащими вверх ржавыми гвоздями, и засохшими какашками. Половина задней стены отсутствует. Осматриваю все комнаты. Обвалившаяся штукатурка хрустит под ногами, но на меня это действует успокаивающе. Если кто-то решиться на меня здесь напасть, то застать врасплох будет затруднительно. Я обязательно услышу звуки шагов.

Добравшись до нужного мне окна, открываю тубус. Ну-ка, посмотрим, что там для меня приготовили? Достаю оружие. Это спортивная винтовка «ТОЗ-51» в очень хорошем состоянии. Затвор тщательно смазан. Нюхаю ствол. Даже намек на запах пороха отсутствует напрочь, что убеждает меня, что винтовкой давно не пользовались. Нижняя часть приклада отпилена, иначе оружие не влезло бы в предназначенную для него тару. На том месте, где были выбиты цифры номера, кто-то хорошо поработал напильником. Оставив бесплодные попытки прочитать номер, я проверяю правильность установки прицела. Прицел диоптрический, но это меня не пугает. От подоконника до перекрестка не более двадцати метров. Детское расстояние. Я не промахнусь, даже если очень этого захочу.

На ступеньках политеха уже собралась большая толпа. Молодежь травит себя никотином перед началом лекций. Оттуда прекрасно виден весь перекресток. Если бы я был на месте заказчика, то именно оттуда наблюдал бы за происходящими событиями. Пытаюсь разглядеть стоящие перед входом в здание фигурки, но расстояние великовато и все лица сливаются в одно. Часы уже показывают двадцать три минуты девятого. Я заряжаю тозовку и замираю в ожидании.

Странное это состояние — охота на человека. Рассматривая перекресток через кружок прицела, я начинаю чувствовать себя настоящим киллером.

Строители запускают компрессор и принимаются долбить асфальт отбойными молотками. Как мне это было бы на руку, окажись я и в самом деле убийцей! Работающий компрессор полностью заглушит звуки выстрелов. Из пушки стрелять можно и никто не услышит. Стены голубого дома дрожат, и я опасаюсь, как бы какая-нибудь прогнившая балка не упала и не приголубила меня по голове.

Стрелка часов между тем медленно подползает к половине девятого. Время «Ч»! Я весь ухожу во внимание. Проходит еще пять минут, но по-прежнему ничего. Коцик, он же клиент № 2, не спешит проехать по этой улице.

Начинаю потихонечку мерзнуть. На улице всего около ноля, мороза нет, но мне все равно холодно. Оделся слишком легко, так как не хотел, чтобы избыток одежды сковывал мои движения. Пальцы в тоненьких трикотажных перчатках уже давно окоченели, особенно указательный, который громко кричит мне о том, что если я пробуду на этом месте без движения еще несколько минут, он будет не в состоянии даже ковыряться в носу, не говоря уже о том, чтобы нажимать на курок.

Проходит еще одна минута. Поток студентов на улице уже давно спал. Толпа перед входом в храм науки тоже рассасывается.

Наконец, вдали улицы показывается черная машина. Марку не видно, но, судя по формам, она вполне может быть сварганена в стране «Коза ностры» и макаронных изделий. Ближе становиться видно: она, родимая. Водитель несется со скоростью превышающую максимально допустимую в городе. Если он и дальше будет так гнать, то проскочит перекресток на полном ходу и мне не останется ничего другого как помахать ему на прощание ручкой.

Опасения мои не оправдываются. Метров эдак за сто пятьдесят машина притормаживает, и я ясно вижу цифры на номерном знаке. Сомнений нет. Это он. Напряженное ожидание вывело меня из равновесия и я, рискуя все испортить, сам того не ожидая, спускаю курок, еще до того как машина оказывается возле дорожного перехода. Правое переднее колесо резко уменьшается в объеме, как будто его перекормили Герболайфом. Итальянскую таратайку заносит. Некоторое время она продолжает скользить юзом, пока не останавливается на самой пешеходной дорожке под углом сорок пять градусов к тротуару. Водителю просто повезло, что позади не двигался другой автомобиль, в противном случае, вечерняя сводка службы дорожного движения пополнилась бы еще одним транспортным происшествием.

Клиент включает аварийную сигнализацию и выбирается из салона, чтобы выяснить причины случившегося. Он склоняется над пробитым колесом, потом подскакивает и падает на землю. Свою роль он играет убедительно.

Продолжения спектакля проходит уже без меня, так как, схватив в одну руку винтовку, в другую тубус, я быстрыми шагами направляюсь к пролому в стене, покидаю домишко и дворами ухожу на параллельную улицу, где мне удается втиснуться в переполненный трамвай.

Через сорок минут я уже в кафе «Лотос». Именно сюда, по предварительной договоренности должен будет придти мой неизвестный работодатель для окончательного расчета.

Я сажусь за тот же самый столик, что и два дня назад и погружаюсь в томительное ожидание. Чтобы лучше скоротать время, знакомлюсь с местным меню. На протяжении трех часов я успеваю слопать две холодные и твердые, как подошвы, пиццы и выпить чашку отвратительной коричневой жидкости, значащейся в прейскуранте как «кофе», а также бутылку пива того же качества, что и в прошлый раз. За два стола от меня, примерно тоже самое проделывают два человека, один из которых, мне прекрасно известен. Это старший оперуполномоченный Александр Жулин, с которым я проработал бок о бок на протяжении двух лет. Увидев меня, он делает вид, что мы незнакомы.

Накануне, мы с Царегорцевым решили уговорить Коцика попробовать свои силы в качестве начинающего актера и поучаствовать в любительском боевике. Во время передачи оружия мы должны были сесть на хвост продюсеру спектакля и установить за ним постоянное наблюдение. Никаких насильственных действий по отношению к нему применять пока не собирались, так как было неизвестно, действует он один или нет. Я был за то, чтобы до поры не ставить милицию в известность, выяснить личность самого заказчика и мотивы его поведения и только после этого преподнести его ментам на блюдечке. Однако, Царегорцев, во избежании всяческих осложнений, настоял на том, чтобы мы все таки дали знать в органы о преступных намерениях неизвестного гражданина.

В час в кафе входить Павел. У него унылая рожа и растерянный взгляд. Все это время он просидел в микроавтобусе в тридцати шагах от кафе.

— Все. Он не придет, — говорит мой шеф, то о чем я уже знал два часа назад, а догадываться стал еще рано утром.

Если вы меня спросите, почему для нас так важно, чтобы этот тип пришел сюда, в то время как его уже давно должны были пасти наши люди, то я вам отвечу. Дело в том, что заказчику удалось спутать нам все карты и, установить за ним слежку мы не смогли. Так что вся наша затея с треском провалилась.

По плану, намеченному самим заказчиком, он должен был передать мне футляр с винтовкой на отрезке двух остановок от голубого дома. Именно там его и поджидали двое парней из нашей конторы. Однако тип, в самый последний момент, изменил условия игры. Утром, когда я, покинув свое жилище, подходил к станции метро, он словно джин вырос прямо передо мной и, в то время, когда я еще в растерянности лишь хлопал глазам, вручил мне тубус и конверт с деньгами.

— Все, как и договаривались, — зашипел он мне в лицо, — сразу после дела встречаемся в «Лотосе». На метро вам теперь ехать опасно, возьмите такси. Деньги теперь у вас есть.

Я еще не успел ему ничего ответить, а он уже ввинтился в людскую толпу спускающуюся по ступенькам подземного перехода, и исчез с поля зрения.

Оставалась последняя надежда, что он все-таки явиться в «Лотос», но лично мне в это не верилось. Действительно, какой смысл ему отдавать мне деньги, даже если он убежден, что работу свою я выполнил полностью? Он ведь уверен, что предпринял все меры предосторожности, чтобы никто его не нашел.

Так оно и случилось. Теперь никаких концов у нас нет, если только сам Коцик не пожелает припомнить, что-либо из своего прошлого, за что можно будет зацепиться.

Правда, есть еще винтовка. Может статься, что в лаборатории, при помощи специальных приборов, номер все-таки можно будет прочитать. С другой стороны, нет никакой гарантии того, что владелец, когда домой к нему нагрянут архангелы, не сделает удивленные глаза и не скажет, что он только что, причем не далее как сей секунд, обнаружил, что винтовка у него оказывается похищена!

— Что у вас там произошло? Почему Коцик опоздал? — спрашиваю я, первое, что приходит мне на ум.

— На перекрестке был не Коцик, а Коля Логинов. Нам понадобилось время, чтобы загримировать его. А Коцик сейчас в реанимации и надежда на то, что он когда-нибудь очухается, практически отсутствует, — сообщает мне мой босс и добавляет: — Егоров, который охранял его, погиб.

Вот это, что называется удар. Если минуту назад я думал, что мы находимся по пояс в некой зловонной субстанции, называемой в народе дерьмом, то теперь совершенно очевидно, что мы завязли в ней по самые уши.

Вчера вечером, после того, как мы наметили план действий, Царегорцев позвонил Коцику домой. Квартира не ответила. Тогда он по мобильнику связался с дежурившим возле него Егоровым, от которого узнал, что клиент уже с пару часов режется в преферанс со своими старыми друзьями, в доме на соседней улице, а он сам торчит в подъезде и, как положено примерному телохранителю, стережет двери в эту квартиру. По нашей просьбе он позвонил в двери и передал трубку Коцику. Павел сказал ему, что им необходимо немедленно встретиться по вопросу его же собственной безопасности. Коцик ответил, что домой вернется к десяти часам и что, несмотря на поздний час, Царегорцев может подъехать прямо к нему. На том и порешили.

Я хотел поехать с шефом, но тот сказал, что он и сам справится, а мне лучше остаться дома и готовиться к завтрашнему дню. В одиннадцать часов Павел позвонил мне и сказал, что клиент согласен и я должен действовать, как и договорились.

— Как все получилось? — спрашиваю я.

— Расскажу по дороге. Поехали к Барышеву, он хотел тебя видеть.

Пока я встаю, Царегорцев делает знак рукой оперативникам: «Все, поехали. Отбой».

От «Лотоса» до отделения милиции мы едем в микроавтобусе, принадлежащим «Зете +». По дороге мой босс посвящает меня в те подробности, которых я еще не знаю.

От меня Павел направился, как и было договорено, прямо к Коцику домой. Уже подъезжая к нужному дому, он увидел на проезжей части две машины скорой помощи. Обуреваемый недобрыми предчувствиями, он подъехал ближе и узнал, что произошло.

Тела коммерческого директора и телохранителя лежали метров в двадцати друг от друга. Коцик был сбит и ударом отброшен на тротуар, а Егоров угодил прямо под колеса. Его голова и грудная клетка были полностью раздавлены. Судя по всему, наезд был совершен тяжелым грузовиком.

Не дожидаясь пока одна скорая увезет Коцика в больницу, а вторая тело Егорова в морг, он поехал домой к Барышеву Олегу Станиславовичу, начальнику райотдела внутренних дел, на территории которого, находиться и тот самый перекресток Пожарской и Нагорной улиц.

Несмотря на всю мою неприязнь к моему бывшему шефу, я всегда уважал его за способность быстро принимать решения без необходимости сто раз их согласовывать со всем вышестоящим начальством. Так как было не ясно, связано ли запланированное на утро покушение и этот наезд между собой или нет, решили все таки провести намеченную нами операцию, использовав вместо потерпевшего загримированного дублера.

Чтобы лишний раз не загружать мою голову, Царегорцев не счел нужным сообщить мне о происшедшем.

Глава 4

Через час мы уже сидим в кабинете Олега Станиславовича Барышева. Кроме нас с Царегорцевым присутствуют: начальник отдела оперативного расследования тяжких преступлений Шитрин, вышеупомянутый мною Жулин и еще один молодой субъект, имя которого мне не известно, так как во время моей службы он еще здесь не работал, а представить его нам забыли.

За то время, что я был лишен возможности видеть Барышева, он ни на йоту не изменился: такой же тощий, бледный и высокомерный. У него лысая, блестящая голова, окаймленная по бокам огненно-рыжими волосами. Ручки маленькие, белые, с тщательно ухоженными ногтями, потому что он постоянно дербанит их пилкой для ногтей, которую всегда таскает с собой в маленьком кожаном футлярчике.

К его внешнему виду отлично подошел бы смокинг или даже фрак. Всякая другая одежда, тем более ментовская форма, выглядит на нем нелепо. Мне кажется, он и сам об этом знает, но вида не подает и таскает свою голубую рубаху с погонами полковника с большим достоинством.

Вся его фигура пропитана высокомерием по отношению к окружающим его людям. Но это не высокомерие выслужившегося холуя, то есть не такое, которое появляется у некоторых в силу их высокого положения по отношению к нижестоящим по социальному статусу и которое враз исчезает, как только они сталкиваются с людьми более высокого ранга. Это высокомерие несколько другого сорта. Оно у него врожденное. Оно появилось на свет одновременно с ним, вместе с ним и исчезнет.

Барышев считает, что он пуп Земли. Вот и все. Весь его вид говорит окружающим: смотрите на меня, я один с голубой кровью, а вы просто жалкие плебеи, мне одному дано знать то, чего вы никогда не узнаете.

Я ни разу не слышал даже намека на подобострастность в его разговоре с начальством. В то же время, он никогда не допустит грубости по отношению к подчиненному, даже к самому завалящему. Ко всем он обращаться на «вы» и по имени отчеству. Даже когда собирается стереть вас в порошок, он все равно останется спокоен. Но это не потому, что он уважает вас, нет, он слишком влюблен в собственную персону, чтобы позволить ей опускаться до мелочного раздражения. Матерные слова отсутствуют в его лексиконе, что очень редко в нашей стране вообще, а в ментовке в особенности.

Как сейчас помню его тон, когда он предложил мне собирать манатки и сваливать со службы:

— Несмотря на то, что служебное расследование в отношении вас, Сергей Николаевич, не выявило прямых доказательств вашей вины, сам факт, что ваше имя, замешанное в столь неприятном деле, бросает тень на вас, а стало быть, в вашем лице, и на наши органы внутренних дел. У вас есть только одни выход — самому уйти со службы.

Нет, ну вы слышали? Тень на наши органы! Может он забыл в какой стране живет и считает, что находиться в английском парламенте? Я бы даже рассмеялся в этот момент ему прямо в рожу, если бы мне не было очень грустно. До сих пор понять не могу, неужели он всерьез верил своим словам или же это была его такая особая манера дуракаваляния?

Теперь я снова нахожусь в его кабинете, но уже в другом качестве. Тем не менее, я заметил, что Жулин уступил мне мое старое место за длинным столом, которое всегда занимал во время совещаний. Сделал он это специально или просто сработал рефлекс, я не знаю.

Дождавшись пока Шитрин закончит докладывать, Олег Станиславович достает любимую пилочку для ногтей и начинает облагораживать свои грабли. Мы все молча наблюдаем за процессом.

— И какой же ваш вывод из всего этого, Игорь Васильевич? — спрашивает он Шитрина, оторвавшись, наконец, от столь любимого им занятия.

— Я полагаю, что Коцик крупно задолжал каким-то крутым ребятам, — начинает умозаключать Шитрин, — и они решили свести с ним счеты. Он об этом знал и поэтому нанял себе охрану, наивно полагая, что у этих дилетантов из «Зеты +» есть хоть капля мозгов и, что теперь он сможет спать спокойно. Недоброжелатели Коцика тоже имели завышенное представления о способностях охраны, поэтому решили, прежде чем нанести удар, провести отвлекающий маневр, предложив Лыскову убить Коцика, зная, что он обязательно клюнет на их уловку, и в этом случае их бдительность непременно ослабится. По-моему, они зря старались.

— А у вас уже есть доказательства, что этот наезд был не случаен? — спрашивает Царегорцев, взбешенный таким теоретическим опусом Шитрина.

— Перестаньте. Коцик вас нанял для того, чтобы ничего не случилось. Вы же берете деньги и допускаете, чтобы он попал под машину. Теперь вы в стороне и можете спокойно наблюдать, как мы не спим по ночам, распутывая преступления, которых могло бы и не быть, если бы вы думали головой, а не тем местом, на котором сидите…

Что-то непохоже, чтобы он не спал по ночам: рожа, как у борова. Если и дальше так пойдет дело, то даже форменная рубаха самого большого размера перестанет застегиваться у него на шее и ему придется заказывать себе форму в ателье.

Меня достают его словесные испражнения, и я перехватываю инициативу.

— Хорошо. Допустим, что это так. Но может быть вы тогда объясните нам, недоумкам, какого тогда рожна, человек, который, судя из ваших слов, уже знал, что Коцик попал под машину, все-таки пришел, чтобы передать мне ствол и деньги. Во-вторых, крутые, как вы говорите, ребята обычно не устраивают подобные головоломки. Они просто-напросто в одно прекрасное утро встретили бы его выходящим из дому и разрядили бы в него рожок калаша. Криминальная хроника пополнилась бы еще одним событием, а ваши архивы очередным глухарем. И, наконец, Коцик пришел в агентство в субботу после обеда, а тот, что хотел его заказать, названивал мне уже около двенадцати дня. Если верить вам, то следствие опережает причину, а это абсурд. Так что придется вам поискать другие версии случившегося. Согласен, мы действительно допустили оплошность в том, что не проследили весь мой путь от дома до того самого перекрестка. Но если, по вашим словам, у нас в головах пусто, то о чем думали ваши мудрые головы? Кстати, руководство операцией было ведь возложено на вас, Игорь Васильевич?

Шитрин становиться красным, как рак. Он пытается перебить меня, но я не даю ему этой возможности и продолжаю:

— Кстати, что-то сегодня утором я не заметил ни одного вашего сотрудника. Или, может быть, вы вели наблюдение из ближайшей рюмочной?

— Наши сотрудники, — поспешил на выручку своему коллеге Барышев, — находились там, где положено, Сергей Николаевич, а скрытое наблюдение и заключается в том, чтобы не выставлять себя на показ. Вам это должно быть известно.

— Что ж, в таком случае мои вам поздравления. Скрылись вы действительно мастерски. Надо думать, что выводы, сделанные вами из событий трехмесячной давности, пошли вам на пользу.

Говоря эти слова, я имею в виду не так давно случившееся в нашем городе событие, наделавшее много шума и поставившее на уши все местные правоохранительные органы. У одной высокопоставленной особы был похищен одиннадцатилетний сын. Неизвестный мужчина назначил выкуп в пятьдесят тысяч долларов и предупредил, что если родители обратятся в милицию, то своего сына они больше не увидят. Отец ребенка все-таки сообщил в органы о похищении с тем, однако, условием, что те не будут поднимать шума, ограничатся только телефонным прослушиванием и начнут действовать только тогда, когда вернется ребенок. На следующий день снова позвонил все тот же человек и назначил место, куда должны принести деньги.

Короче говоря, кого только туда не понаехало: все менты города, омоновцы, отряд по борьбе с терроризмом, еще какие-то подразделения неизвестного мне назначения. Я, конечно, понимаю, что по количеству милиции на душу населения мы должны занимать одно из первых мест в мире, если не самое первое. Милиционеры и прочие стражи правопорядка уже давно стали неотъемлемой частью любого городского пейзажа, но ведь не до такой же степени! Ясное дело, что никто из похитителей за деньгами не пришел.

Хорошо еще, что все закончилось благополучно, и единственный похититель (им оказался, пожилой военный-отставник, обозленный на всех за то, что получает мизерную пенсию) вернул мальчика и сдался сам.

Мой намек оказывается слишком прозрачным, чтобы его можно было пропустить мимо ушей. Пилочка выпадает из пальцев Олега Станиславовича и с дребезжанием ударяется об пол. В кабинете устанавливается гробовая тишина. Теперь уже наступает очередь Шитрина выручать своего шефа.

— Что ж, мы поищем и другие версии, — говорит он с ярко выраженным наездом в мою сторону. — И одной среди них может быть и такая, что никакого человека в коричневом пальто просто не было и это всего лишь плод вашего воображения.

— А ствол, мне кто вручил, Пушкин Александр Сергеевич?

— А со стволом мы обязательно разберемся. Кстати, ты, надеюсь, не забыл, что там полагается за незаконное хранение оружия?

— Давайте, разбирайтесь, — отвечаю я, стараясь оставаться хладнокровным.

Мы еще некоторое время переругиваемся, потом Барышев, которого достает этот балаган, в своей неизменной спокойной форме вытуривает нас из кабинета. Деньги, полученные мною в качестве задатка за убийство Коцика, я вынужден сдать, как вещественное доказательство, после чего Царегорцева и меня разводят по разным комнатам и берут показания. Павла отпускают раньше, а я еще остаюсь для составления фоторобота человека в коричневом пальто. Учитывая, что из всех деталей его портрета я хорошо рассмотрел только нос и губы, по тому, что у нас получилось, этого человека не узнает даже его родная мать.

Кроме того, мне показывают фотографии трех мужиков. Однако ничего общего с тем человеком они не имеют. Я узнаю, что это те самые люди, с которыми Коцик был вчера вечером, перед тем как поцеловал радиатор автомобиля. Все трое его товарищи еще со школы. Собирались раз в два месяца. Расписывали пульку, выпивали пару бутылочек коньяка и расползались по домам до следующего раза.

На улицу я выхожу только под вечер, и сразу направляюсь в свою контору, которая, уж не знаю хорошо это или нет, находиться недалеко от отделения милиции.

Офис предприятия, в котором несколько часов назад появилась свободная рабочая вакансия, что не может не радовать социальную службу по трудоустройству, находиться в четырехкомнатной квартире на первом этаже старого купеческого дома, построенного еще при царе Горохе. Рядом располагается юридическая консультация, что весьма кстати, если учесть, что львиная доля дел, которыми мы занимаемся, связана с семейными проблемами, и нашим клиентам не надо далеко ходить.

В коридоре офиса уже успели повесить портрет стриженного под ежик амбала в траурной рамке и некролог.

Егоров пришел в «Зету +» всего лишь пару месяцев назад и не собирался здесь долго задерживаться. Это был классический тип телохранителя «гориллы», метр девяносто пять ростом, с грудой накаченных мышц, узким лбом и нечего не выражающими маленькими поросячьими глазками. Предел его мечтаний заключался в том, чтобы попасть в секьюрити к какому-нибудь промышленному магнату или поп-звезде. Он угадал лишь наполовину: его работа у нас действительно оказалась временной, вот только окончилась она не так, как он себе это представлял.

Кроме Павла в офисе нет ни души. Мой шеф стоит возле большого аквариума и наблюдает за плавающими в нем плоскими полосатыми рыбками, названия которых я никак не могу запомнить.

Узнав меня по шагам, он спрашивает, не поворачивая головы:

— Ну, как все прошло?

— Не особенно. До сих пор понять не могу, как я мог проработать в том зверинце лучшие годы моей жизни?

— Что они собираются делать по этому делу?

— Своими планами они со мной не делились. Думаю, они будут просто ждать, пока Коцик не окажется в говорящем состоянии и не сообщит что-либо новенькое. А если он окочурится, тогда наезд на него окажется просто несчастным случаем, а все рассказанное нами — лишь плодом нашего больного воображения. Нам поставят диагноз — прогрессирующая шизофрения, затем скорая помощь быстренько доставит нас в соответствующее заведение, где мы проведем весь остаток нашей жизни, клея картонные коробочки.

— Но есть еще и мелкокалиберная винтовка. Ты про нее забыл?

— Вот это меня и пугает больше всего. Шитрин ведь весьма красноречиво намекнул на незаконное хранение оружия.

— Что ты предлагаешь?

— Мы должны продолжать расследование. Разве Коцик не нанял нас, чтобы мы выяснили все по поводу личности его недоброжелателя? Во-вторых, как я уже сказал, разобраться в этом деле — в моих интересах. И, наконец, не можем же мы позволить безнаказанно убивать наших людей? Да, я не питал к покойному особых симпатий и имел невысокое мнение про его умственные способности, но бездействие в этом случае, согласись, не самая лучшая реклама для такой фирмы как наша. Я прекрасно понимаю, что если Егоров и наш клиент всего лишь жертвы случайного наезда, то виновника, скорее всего, мы никогда не найдем, раз это уже не сделали сразу по горячим следам, но заарканить эту обезьяну в коричневом пальто — наша святая обязанность.

— Значит, ты все-таки не думаешь, что между этими двумя случаями есть связь?

— Если она и есть, то вовсе не такая как думает это недоумок Шитрин. Свои доводы по этому поводу я уже сообщал. Если мало, вот тебе еще несколько. Все поведение этого типа говорит о том, что это не профессиональный преступник. Он действовал как дилетант.

— Хороший дилетант. Сделал из нас клоунов!

— А я и не утверждал, что он идиот. Есть два типа дилетантов: один уверен, что он гений, что ему все известно, и в результате, он еще не успевает начать, а уже делает кучу ошибок. Второй тип, это тот, кто прекрасно осознает отсутствие опыта, поэтому он сотню раз может просчитать каждую мелочь, каждый пусть самый маленький шажочек, каждое «а вдруг» и только тогда начнет действовать. Разница между профессионалом и им только в том, что первый работает быстро и автоматически, а второй — осторожно и медленно. Единственно где он оплошал, так это в отношении меня, да и не ошибка это вовсе. Просто обстоятельства сложились не в его пользу. Откуда было ему знать, что от меня ушла жена, и только поэтому я две недели напролет хлестал водку? Но он и здесь учел это «а вдруг». А вдруг я пойду в милицию и все им расскажу и, когда он принесет мне оружие и бабки, его тут же повяжут? Поэтому он и застраховался, назвав мне другое место нашей с ним встречи. Способ, который он избрал, прост до гениальности. Да если бы вы следили за мной от самого дома, ничего бы не изменилось! Он исчез так быстро, как и появился. Что скажешь?

Павел соглашается с моими доводами. Я прошу у него на завтра машину, так как моя в ремонте, но он мне отказывает. Похороны Егорова состояться завтра в час дня и транспорт понадобиться весь. Тогда я прошу помощника. Он морщится, но все-таки дает добро.

— Можешь взять Вано. С чего начнешь?

— С Коцика и начну. Нужно побольше узнать, что за жизнь вел сей достойный гражданин. Плохо будет, если он загнется.

Павел достает записную книжку.

— Я тут, пока тебя ждал, уже навел кой-какие справки. Запиши на всякий случай адрес его супруги Ольги Коцик. Она с сыном уже полтора года живет отдельно от мужа, однако развод все еще не оформили.

— Отлично. С нее и начну. Завтра утром я сюда заезжать не буду, а ты скажи Вано, пусть на его фирму съездит, с коллегами пообщается.

Некоторое время мы еще разговариваем, потом разъезжаемся по домам.

Глава 5

Утро следующего дня будит меня своим ярким солнечным светом. Я отлично выспался и чувствую себя готовым к любой деятельности. Несмотря на перипетии двух последних дней (а, скорее всего, благодаря им, ведь клин клином вышибают) я чувствую, что ко мне снова вернулись хорошее настроение и любовь к жизни.

Я принимаю душ, бреюсь. Рассматривая свое лицо в зеркало в ванной комнате, вдруг ловлю себя на мысли о том, что уж очень давно я не бегал по бабам. Как не странно, но именно это дает мне удачную подсказку для начала моих поисков.

Через полтора часа я умытый, побритый, поглаженный, наодеколоненный и прилизанный со всех сторон, стою с коробкой дорогих конфет и большущей розой перед дверью в одно из отделений 4-ой городской больницы.

— Врач Маргарита Сальникова на работе? — спрашиваю я дежурную медсестру — бледное прищеватое создание с бородавкой на верхней губе.

— Да, сейчас ее смена, — отвечает мне девица, в упор рассматривая меня своими глазами цвета отстоявшихся помоев.

— Как к ней пройти?

— Ой, что вы, — протестует дежурная, — без халата нельзя!

— А вы можете ее позвать, милая девица?

Милая девица открывает рот и, прежде чем я успеваю что-то сообразить, начинает верещать на всю больницу:

— Маргарита Александровна, к вам пришли!

Честно говоря, когда я просил позвать мою знакомую, думал, что она за ней просто сходит. Теперь же опасаюсь, что персонал больницы и пациенты услышав эту завывающую сирену, подумают, что начались учения по гражданской обороне и начнут срочную эвакуацию.

К счастью ничего такого не происходит, надо думать, что к подобным воплям здесь давно привыкли, и через минуту ко мне выплывает красавица Марго. Когда-то у меня с ней был недолгий, но очень бурный роман. Разрыв произошел по моей инициативе. Просто в какой-то момент я почувствовал, что если не поставлю точку, то изотрусь в порошок.

Я замечаю, что она малость располнела, это, однако, сделало ее еще сексуальнее. Увидев меня, Маргарита не стала скрывать свое удивление.

— Привет, — говорит она и целует меня в щеку, хотя в момент нашей последней встречи божилась, что если случайно увидит меня на улице, то выцарапает мне оба глаза.

— Поскольку день святого Валюша уже прошел, поздравляю тебя с Восьмым марта — говорю я, вручая розу и конфеты.

— До него еще две недели, — смеется она.

— Вот и хорошо. Никогда не любил этот праздник. Разве это нормально — любить женщин только один раз в год?

— Как твои личные дела, в порядке?

— Уже никак, но теперь я этим даже доволен.

— Так тебе и надо. Я так и знала, что этим все и закончиться. Ты не создан для семейной жизни, — безапелляционно заявляет она. — А я, дура, сначала обрадовалась, когда тебя увидела. Думала, что ты соскучился, а тебя, оказывается, просто бросили.

— Еще не известно, кто кого бросил. Хочешь, поужинаем вместе сегодня вечером?

— Сегодня нет. Не могу.

Это не может меня не радовать, но я делаю вид, что немного расстроен.

— Жаль, но тогда в любой другой день, если захочешь. Мой телефон ты знаешь.

— Хорошо, уговорил. Как-нибудь позвоню.

Втайне надеясь, что когда она захочет со мной поужинать меня не будет дома, я плавно перехожу к главной теме моего визита.

— Слушай, Марго, у тебя случайно никто из знакомых не работает в нейрохирургическом отделении?

— Я там всех знаю. Я же там и начинала. Потом уж сюда переманили.

— Понимаешь, знакомый один там лежит. Надо бы узнать кое-что.

— Вот значит как, — разочарованно произносить она, — дважды ошибиться в одном человеке в течение пяти минут — для меня это слишком!

— Знакомые слова. Где-то я их уже слышал. Так ты мне поможешь?

Повздыхав немного, она все-таки соглашается. Я прошу ее посмотреть историю болезни Коцика Юрия Ивановича, нет ли там чего интересного, а также постараться разузнать, когда он придет в себя (если вообще придет), что он будет говорить.

Мы болтаем еще минут пять, после чего ее вызывают к больным, а я получаю возможность уйти. По пути захожу в отделение, где покоиться наш клиент. Возле входа нахожу Николая Логинова, еще одного нашего сотрудника, который травит анекдоты с молодой практиканткой в накрахмаленном халатике. Коцик еще живой и мы продолжаем его охранять.

Логинов сообщает, что незадолго перед моим появлением сюда приходил один человек и очень интересовался состоянием Юрия Ивановича.

— Он сказал тебе, откуда он?

— Да. Коллега. Работают вместе. Странный какой-то. Когда он узнал, что состояние у клиента хуже некуда, он не то чтобы огорчился, он рассердился.

— Ты уверен?

— Конечно! Когда уходил, он так хлопнул дверью, что я до сих пор не перестал удивляться как из нее только стекла не повылетали. Я тут на всякий случай зарисовал его имя и приметы.

— У него маленький острый нос, тонкие губы и он носит коричневое пальто? — спрашиваю я на всякий случай.

— Нет, скорее наоборот, все черты лица у него вполне нормальные. Разве что несколько грубоватые. И пальто его было черным. И сам он вовсе не маленький.

— Хорошо, может впоследствии пригодиться.

Проверив пост, я, перед тем как уйти, советую ему смотреть в оба и поменьше трепаться с девушками.

У дверей больницы сталкиваюсь нос к носу с тем самым не представленным мне молодым опером, который накануне присутствовал на совещании у Барышева. Теперь я, правда, уже знаю, что его зовут Игорь Сорока. В ментовке работает недавно, но уже подает хорошие надежды, относительно своего там будущего. Это именно он терроризировал меня несколько часов, заставляя составлять фоторобот моего знакомого незнакомца в коричневом пальто. Интересно, что ему здесь понадобилось? Коцик ведь еще не пришел в сознание.

Узнав меня, Сорока корчит рожу, которая и без того несколько набок по причине флюса. В принципе, повода относиться ко мне неприязненно у него нет. Я еще не успел сделать ему ничего плохого, просто подозреваю, что он сильно увлекается детективными романами, авторы которых любят культивировать определенные стереотипы, а именно то, что все представители правоохранительных органов должны непременно ненавидеть частных сыщиков. Вот и он — видел меня всего раз, а уже так скривился, как будто ему сейчас будут обследовать прямую кишку.

— Что вы здесь делаете? — спрашивает он.

— Да вот, что-то в боку покалывает. Боюсь как бы не камни в почках. А у вас, часом, такого не бывает?

— Может хватит мне вешать лапшу на уши? Я еще раз спрашиваю, что вы здесь делаете!

— Вчера вы предупредили, чтобы я воздержался выезжать за пределы города. А про то, чтобы не ходить в больницы, такого уговора не было.

— Я тебя предупреждаю по-хорошему, — Сорока переходит на «ты», наивно полагая, что этим меня сильно напугает, — не путайся у меня под ногами — пожалеешь!

Вот тоже еще одна стереотипная фраза: «Не путайся под ногами». Ее можно встретит и у Чейза и у Рекса Стаута и еще у кучи других авторов криминального жанра. Это только у старого доброго Конан Дойля инспектор Лейстрейд бегает за советом к Шерлоку Холмсу по каждому поводу. У большинства же остальных — отношения между официальными представителями закона и частными сыщиками определяются этой одной фразой: «Не путайся под ногами». Но сейчас я не хочу транжирить свое время на пустую болтовню.

— Сопли утри сначала, а потом уже пугай, — отвечаю я этому сосунку и поворачиваюсь к нему спиной.

Надеюсь, что у него хватить силы воли сдержаться и не выстрелить мне в спину, хотя могу дать голову на отсечение, что ему ужасно хочется сделать именно это.

Глава 6

Итак, я направляю свои стопы к жене нашего клиента. Живет она в заречной части города, в одном из окраинных микрорайонов. Добираясь к ней, я мысленно молю бога, чтобы она оказалась на месте. Не очень то приятно потратить около часа на дорогу и столько же обратно, сделать три пересадки, и все только для того, чтобы поцеловать замок. Конечно, я мог ей сначала позвонить, но боялся, что она наотрез откажется со мной говорить, а при личной встрече всегда есть больше шансов найти подход к человеку.

Нужная мне квартира находиться на третьем этаже, но так как никогда наперед не знаешь, во скольких местах еще придется побывать, то я решаю поберечь силы и прокатиться на лифте.

Вхожу в кабинку и сразу понимаю, что ошибся. Лучше бы я все же поднимался пешком. Я знаю, что нигде в других странах не встретишь таких загаженных лифтов как у нас, но этот был особенно мерзок. Думаю, что даже самый распоследний бомж и тот не согласился бы здесь провести ночь. Кнопки, все как одна, оплавлены пламенем зажигалок, цифр, обозначающих этажи, на них нет, стены исписаны, поцарапаны, обгрызены, облуплены и ободраны. Атмосфера на девять и девять десятых процента состоит из испарений мочи и блевотины. Еще не успев доехать даже до второго этажа, я ощущаю, как голова у меня начинает кружиться. Мы, славяне, во всех своих бедах любим винить кого угодно, только не себя. У нас всегда виноваты коммунисты, капиталисты, демократы, либералы, американцы или евреи (виновники меняются в зависимости от взглядов и мировоззрения). Мне лично всегда было наплевать на политику, но мне почему-то кажется, что ни Иосиф Кобзон, ни натовские солдаты в этом лифте не гадили.

Наконец, раздвижные двери открываются, и я вываливаюсь на площадку. Нахожу дверь. Звоню и тут же с облегчением слышу звуки приближающихся шагов. Ну, слава богу! Не напрасно я сюда притащился.

Дверь открывает женщина: блондинка прибалтийского типа, очень даже ничего, только немного массивная, тридцати с небольшим лет. Я спрашиваю, могу ли я видеть Ольгу Викторовну Коцик. Она кивает и впускает меня в коридор, что довольно легкомысленно с ее стороны, ведь она не знает, кто я такой. С таким успехом можно впустить кого угодно, в том числе и грабителя. Еще не успев переступить через порог, до меня доходит причина подобного «легкомыслия»: рядом с женщиной стоит в позе римской волчицы черный волкодав. Шерсть у него гладкая и блестит как тщательно отполированная мебель. В точности не могу сказать, так как в собаках я разбираюсь ни чуть не лучше чем в аквариумных рыбках, но, по-моему, это ротфейлер. Он не очень большой, но чрезвычайно мускулистый. Его вид мне напомнил покойного Егорова.

— Не бойтесь, она не кусается.

Я ей верю. Конечно эта скотина не кусается. Она даже и не лает попусту. Она просто молча одним прыжком кидается на вас и начинает разрывать на клочки. Сейчас собака просто стоит и ждет, какая команда поступит от хозяйки, но я готов поспорить на что угодно, что она уже мысленно для себя решила, куда она лучше мне вцепиться — в горло или в другое место.

— Что вы желаете? — спрашивает меня хозяйка этой гостеприимной квартирки.

Я не могу сразу составить весь список моих к ней желаний, так как большая часть моего внимания была сосредоточена на четвероногом монстре. Ольга Коцик еще раз спрашивает, чем может мне помочь, а я в свою очередь представляюсь и спрашиваю:

— Вы знаете, что ваш муж, Коцик Юрий Иванович, был сбит машиной?

— Да, мне звонили из милиции.

Ее лицо не выражает ровным счетом никаких эмоций по поводу судьбы ее благоверного.

— Вы не были в больнице?

— Нет. А зачем?

Действительно, зачем…

— Он может не дожить до сегодняшнего вечера. Вам что, его не жалко? — говорю я только затем, чтобы проверить ее реакцию.

Реакция получается как раз такая, как я и предполагал.

— Ерунда. Выкарабкается. Такие, как он, до ста лет доживают, и все эти сто лет портят настроение и жизнь окружающим. Что же до меня, то времена, когда я бегала за ним как ручная собачка, давным-давно прошли. Его проблемы — это его проблемы. Все что с ним происходит, меня не касается.

— Может и не касается, но у меня есть все основания предполагать, что под машину он попал совсем не случайно. Поэтому возникает совершенно понятный вопрос, кому он мог больше всего испортить жизнь?

— Больше всего он испортил жизнь мне, но я не сбивала его.

На месте Ольги Викторовны я бы не шибко жаловался на поломанную жизнь. Коцик содержит ее. Она живет на всем готовом. А может она до сих пор любит его и в ней говорит еще не совсем погасшая ревность? Но тогда становиться не понятным это равнодушие, с каким она отнеслась ко всему происшедшему.

— А вы не могли бы мне рассказать более подробно, что за человек Юрий Иванович?

— А почему это вас так интересует, вы ведь не из милиции?

— Во время происшествия с вашим мужем находился наш коллега. Он погиб. Для нас дело чести найти преступника. Да и вы должны быть в этом заинтересованы.

— Вы смеетесь! Это человек в течении стольких лет только и делал, что издевался надо мной, а теперь, когда с ним произошло несчастье, я что должна бросить все и искать его недоброжелателей?!

— Вам не надо ничего бросать. Для этого есть я. Просто мне необходимо иметь полное представление об образе жизни Юрия Ивановича, о круге его знакомых, коллег. Может вы что-нибудь странное замечали еще во время вашей совместной жизни?

— Мне очень неприятны воспоминания о нашей с ним совместной жизни, поэтому рассказывать вам я ничего не буду. Вам лучше уйти.

Похоже, что на этот раз мне действительно придется так поступить. В другое время может у меня получилось бы влепить ей всю порцию моего шарма и сделать более разговорчивой. Присутствие этой четвероногой скотины совершено выбивает меня из колеи.

— Хорошо. Я ухожу, но учтите, что у вас действительно есть причина желать, чтобы преступник был побыстрее пойман.

— Вы намекаете на мое чувство гражданского долга?

— Не намекаю, тем более за последние годы это чувство у многих наших соотечественников заметно атрофировалось. Просто если он умрет, а вероятность этого действительно очень велика, то все имущество достанется вам как юридической супруге. Квартира, дом за городом, сбережения, машина. Он ведь человек не бедный?

— Какая между этим всем связь?

— Связь такая, — я пытаюсь втолковать ей, — что в наследство, вместе со всем выше перечисленным, вы получите также и его долги. Мы подозреваем, что он был должен большую сумму, которую отдать не мог или не хотел, поэтому с ним и произошло несчастье. Его кредиторы люди не такого сорта, чтобы прощать своим должникам. Скорее всего, стрелки переведут на вас, а если его еще и поставили на счетчик, то смотрите, как бы его пассивы не перевесили активы.

— Вы ищете не в том направлении. Мой муж никогда не брал денег в долг, и это была не просто привычка. Это — его железный принцип. Мы поженились, когда еще были студентами. Через год родился сын. Втроем жили на стипендию. Часто сидели без копейки, но даже тогда он никогда сам не одалживал денег и мне запрещал. Он подрабатывал ночным сторожем, давал уроки. Говорил, что сильные люди не вправе рассчитывать на чью-либо помощь и должны полагаться только на самих себя. Так что ваша информация не точна. А теперь — до свидания.

— Как знать, как знать. Получение всевозможных кредитов является неотъемлемой частью современного бизнеса и при этом совсем не важно, какие принципы вы исповедуете. Это раз. Во-вторых, чтобы наделать долгов, вовсе не обязательно брать деньги. Можно, например, своими действиями нанести ущерб другим лицам, которое может быть приравнено к определенному денежному эквиваленту. В конце концов, деньги можно просто украсть у другого лица или, как сейчас принято говорить, кинуть его. Как видите, возможностей навалом.

— Мой муж хоть и скотина, но не вор. Я еще раз прошу, уходите. Я не желаю больше с вами разговаривать.

Оставляю на тумбочке возле телефона свою визитку, на тот случай, если она все-таки изменит свое мнение и захочет мне помочь, и, сопровождаемый недружелюбным взглядом хозяйки и разочарованным пса, которому так и не удалось попробовать меня на зуб, покидаю квартиру.

Я тоже разочарован, но не очень. Одно я все-таки узнал — Юрий Иванович в долг брать не любил. Я и раньше подозревал, что человек, заказавший его, пудрил мне мозги, но теперь это стало уже стопроцентной уверенностью.

Правда, мое частное расследование по-прежнему находиться на уровне абсолютного нуля. Как сказали бы граждане Ватикана, которые неплохо волокут по-латыни, полная tabula rasa.

Надо искать мотивы. Как любил говаривать все тот же Шерлок Холмс: «Ищите мотивы, и вы найдете преступника». Но чтобы их отыскать, мне надо знать про этого Коцика чем больше, тем лучше. Первый же шаг получился не очень удачным. Так я размышляю, потихоньку спускаясь по ступенькам. Еще раз проехаться в лифте я не рискнул.

Выйдя из подъезда, смотрю на часы. Часовая стрелка перевалила за одиннадцать. Пора звонить мой крошке Марго. Не без труда я нахожу телефонный автомат и набираю нужный номер. Судя по пронзительно дребезжащему голосу, похожему на тот, что издает пустая консервная банка, когда ее привязывают за кошачий хвост, трубку снимает все та же дежурная. Я вежливо, как и в прошлый раз прошу позвать к телефону Маргариту Александровну, надеясь, что теперь моя бородавчатая знакомая не будет орать так сильно.

Через минуту слышу голос Маргариты.

— Привет, радость моих бессонных ночей. Узнала что-нибудь?

— Читала его историю болезни. У него серьезная черепно-мозговая травма, травма позвоночника и масса других повреждений, но опасность для жизни представляют именно эти две. Во время происшествия пострадавший был выпившим. Не так чтобы сильно. Скажем, слегка «под шофе».

— Это я и без тебя знал еще вчера. Что дальше?

— А дальше, представь себе, что он уже лежал у нас в больнице примерно год назад. В травматологии. Тоже травма головы, четыре сломанных ребра, челюсть тоже сломанная, масса гематом по всему телу. Из-за удара по голове у него была частичная потеря памяти, но, через несколько дней, все пришло в норму.

— А причины?

— Причины — удары ногами, руками и то, что в них могло быть.

А вот это действительно интересно. Значит, нашего клиента уже один раз пытались научить уму разуму. Видимо, он и в самом деле большой мастер застревать костью в горле у многих. А Царегорцеву он втирал, что отлично ладит со всеми.

Я набираю еще одни номер — номер своей бывшей работы. Трубку, к счастью, поднимает Саша Жулин, а не полудурок Сорока.

— Это Лысый.

— А, привет. Чё хочешь?

— Вы не выясняли, не проходил ли Коцик раньше по вашему ведомству?

Саша некоторое время раздумывает, ответить мне или послать подальше, и склоняется в пользу первого варианта.

— Я смотрел в компьютерной базе данных. На него ничего нет.

— Быть этого не может! А в качестве потерпевшего, он не упоминается?

— Он никак не упоминается.

— Давай так, я тебе сейчас продам информацию для действия, а ты потом поделишься со мной его результатами.

— Хорошо.

— Двенадцать месяцев назад кто-то так отделал Юрия Ивановича, что он провел три недели в больнице с телесными повреждениями. Так что посмотри еще раз и более внимательно.

Он обещает. После я еще спрашиваю, не выяснили, кто хозяин винтовки. Саша отвечает уклончиво, что якобы информации по этому поводу у него нет, но теперь я ясно чувствую, что он врет, но не настаиваю. Всему свое время. Все ровно на владельца они не вышли, потому что, в противном случае, давно бы приволокли меня к себе на аркане для опознания в нем человека заказавшего мне Коцика.

Глава 7

Возвращаясь обратно, решаю взять такси, так как боюсь опоздать на похороны Егорова. Они проходят весьма пристойно, так что можно сказать — похороны удались. Цветы, венки, прощальные речи и все такое прочее. Даже батюшка с кадилом присутствовал. После церемонии мы едем в офис, помянуть товарища.

Я очень хотел поговорить с Вано про его успехи, но сразу же после того как мы вышли с кладбища, его как ветром сдуло. В некотором смысле — это хороший знак. Значит, есть что-то интересное, что он хочет выяснить до конца.

После трех часов еду в тот район, где Коцик пока живет, чтобы самому подробно ознакомиться с местностью. По дороге из уличного автомата делаю еще один звоночек, о цели которого и содержании разговора сообщу в свое время.

Изучаю окрестные кварталы и улицы, а также раз двадцать прохожусь от дома, где Коцик играл в преферанс, до места происшествия.

Пока для меня представляется такая ситуация. Юрий Иванович Коцик в сопровождении телохранителя идет домой пешком. Машина не нужна, так как расстояние между двумя точками всего лишь метров триста-четыреста. Путь их следования пересекает скоростное шоссе. Коцик выпивший, походка у него нетвердая, а дорога скользкая, поэтому Егоров идет рядом, чтобы при случае поддержать за руку. Шоссе в этом месте слегка поворачивает, поэтому приближающийся автомобиль можно сразу и не заметить. К тому же темно, в тот вечер шел снег — видимость никакая. Автомобиль едет на превышенной скорости. Резко тормозить нельзя — гололед. Вот так все и случилось. С Юрия Ивановича много не спросишь, он был выпившим. А вот Егоров оказался кретином.

Изучая параллельные улицы, я узнаю, что это шоссе единственное в этом районе, по которому разрешено движение грузового транспорта.

С другой стороны, кто-то в прошлом году основательно отрихтовал Коцика, а в прошлую субботу меня нанимают, чтобы его убить. Денежный долг — туфта. Человек в коричневом пальто ненавидел Юрия Ивановича. Я понял это еще тогда в кафе.

Размышляя над этим делом, подхожу к подъезду, в котором находиться квартира клиента. Я так увлекся, что совсем не слежу за дорогой и со всего маху врезаюсь в какого-то прохожего.

— Ты смотри куда прешь! — слышу я возмущенный голос.

Следуя совету, навожу резкость и вижу возмущенного субъекта, одинакового со мной возраста. Сложен он довольно крепко: у него здоровенные плечи, широкие ладони и резко очерченный, как будто вытесанный из камня волевой подбородок. Одет он в короткое черное полупальто и вельветовые штаны. Глаза у него серые и холодные. На прощание он еще раз окидывает меня свирепым взглядом и идет дальше.

Я поворачиваюсь к подъезду, дверь которого открывается и на ступеньках появляется еще один живописный тип. Он худой и длинный. Синие потертые джинсы обтягивают костлявый зад. На плечах болтается облезлая кожаная куртка, минимум на четыре размера больше, чем необходимо, из-под которой высовываются не заправленные в джинсы какие-то свитера, разноцветные футболочки, майки, что делает его похожим на капусту. Волосы этого человека уже забыли, что такое расческа, и стоят торчком. Он меня замечает, улыбается и направляет свои ноги, обутые в тяжелые армейские ботинки, в мою сторону. Его личные средства передвижения подогнуты и при ходьбе пружинят, как будто в колени вставлен амортизатор. Он идет словно пританцовывая.

Это субъект и есть тот мой коллега, которого Царегорцев дал мне в помощники. У нас в конторе все его зовут Вано, хотя он к Кавказским горам не имеет никакого отношения. Его настоящие имя и фамилия Хуан Альварес. Он испанец. В тридцатых годах его предки, испанские коммунисты, спасаясь от диктатора Франко, приехали в нашу страну, в гостеприимные объятия Иосифа Виссарионовича — отца и вождя всех трудящихся.

Когда Франко приказал долго жить, а заодно вместе с ним весь его режим, и советские испанцы получили, наконец, возможность вернуться на землю своих предков, отец тогда еще маленького Хуанито, предпочел остаться здесь. Он работал председателем облпотребсоюза и не хотел менять свое тепленькое местечко на ту неопределенность, которая ждала его на исторической родине. В «Зете +» Альвареса называли сначала Хуан, потом на наш лад — Иван и, в конце концов, просто перекрестили в Вано.

Вано-Хуан является ярким подтверждением тезиса об обманчивости внешности. Выглядит он молодо и его запросто можно принять за студента-первокурсника. На самом деле он даже на два года старше меня. Просто глядя на его дурацкий прикид, дополняющийся инфантильным выражением на лице, трудно предположить, что у него дома двое детей, что он заботливый и любящий отец семейства.

Я горю желанием узнать про его достижения, на что он заявляет, что с самого утра ничего не ел и ведет меня в сторону ближайшего кафе. Там он берет себе чашку горячего шоколада и три пирожных: две корзинки и эклер. Я ограничиваюсь чашкой кофе. Эта гора сладостей еще больше усиливает сходство моего напарника с большим ребенком. Я еще не успел пригубить кофе, а он уже, проглотив обе корзинки, берет эклер. Посмотрев на него секунд десять, он, к моему великому облегчению, кладет его обратно на тарелку и приступает к отчету.

— Сначала я смотался к нему на работу. Там он характеризуется положительно со всех сторон: дружелюбный, опытный, отзывчивый, внимательный, короче, с какой стороны ни возьми, один сплошной знак качества, хоть сейчас депутатом в Госдуму. Весь персонал за ним очень скучает и желает ему скорейшего выздоровления. Все мои предположения о неслучайности наезда были отвергнуты напрочь. Полное название его фирмы — научно-производственное химико-фармацевтическое российско-итальянское совместное предприятие «Чезаре Лтд» и, судя по всему, она очень крутая. Я навел справки у моего друга — налогового инспектора. Никакого видимого намека на финансовые трудности. «Чезаре» было создано на базе одной обанкротившейся еще в начале девяностых фабрики «Медфармпром № 4». Среди учредителей с нашей стороны — небезызвестный тебе Алексей Федоров, депутат и, вообще, личность в городе далеко не последняя. Да и не только у нас в городе. А со стороны итальяшек — это что-то вроде финансово-инвестиционного центра. Основная деятельность — производство лекарственных препаратов. Итальянцы дали бабки на раскрутку и технологии, а наша дешевая рабочая сила превращает их в готовую продукцию. А еще — три года назад при предприятии была создана своя собственная научно-исследовательская лаборатория, теперь они сами могут разрабатывать новые виды медикаментов. Сотрудничество с итальянцами началось, как я уже сказал, в последний год развала Союза. Предприятие тогда прочно сидело на мели. Финансирования почти не было. Сотрудников увольняли. Кстати, тогда же на горизонте и появляется Коцик, правда всего лишь в роли простого переводчика с итальянского языка.

— Что еще?

— На работе все. После прошелся по его соседям. Половины не было дома, кое-где меня послали куда подальше, но кое с кем я все-таки побеседовал. Из числа старушек пенсионерок, большую часть жизни проводящих около окна или замочной скважины, а по ночам страдающих бессонницей. Картина получается несколько иная. Если верить соседям, то этот тип уже перетрахал добрую половину всех телок в нашем городе в возрасте от восемнадцати до сорока лет. Казанова и Дон Жуан против него дистрофики позорные. Бессовестно изменял жене, что и послужило причиной разрыва их отношений. Оставшись один, и вовсе разошелся. Каждую неделю его видели с новой подругой. Я тут отметил несколько описаний. Одно из них, кстати, очень подходит к его секретарше.

Альварес останавливается, чтобы проглотить последнее пирожное, потом продолжает:

— Во всей этой веренице баб есть одно исключение. Совсем недавно его видели с одной рыженькой. Она уже не девчонка, под тридцать. Старухи описали мне ее как очень некрасивую и вульгарную женщину, а это может означать, что она просто прелесть. А исключение состоит в том, что с этой прелестью он встречался на протяжении целых пяти месяцев, что для него немыслимый рекорд. Последний раз ее замечали в доме около трех недель назад, а за два дня до несчастного случая его уже видели с другой.

Что ж теперь кое-что начинает проясняться. У человека ведущую подобную жизнь врагов может быть ровно столько, сколько ходит к нему женщин. Можно сказать, что с такими талантами как у него, он вообще зажился на свете. Из ревности человек может пойти на что угодно, в том числе на убийство.

— Как зовут эту рыженькую, ты не узнал?

— Увы, своих барышень он соседям не представлял.

— Молодец, ты хорошо поработал. Можешь купить себе еще один эклер за мой счет.

Говоря это, я думал, что шучу. Вано наоборот. Он встает и смотрит на меня ожидая, когда я его озолочу. Делать нечего. Я выгребаю из кармана всю мелочь и отдаю ему. Вано направляется к буфету за новой порцией углеводов. Я наблюдаю за ним, думая, что когда он умрет от сахарного диабета, в этом будет и доля моей вины.

Ожидая, когда он закончит пировать, подвожу итоги. Не сомневаюсь, что Юрий Иванович предпочитал иметь дело с замужними женщинами. Так меньше вероятности, что барышня устроит скандал и будет, что называется «липнуть», после того как услышит последнее «прости-прощай». Несвободные женщины лучше подходят для мужчины дорожащего своей свободой. А он ею, несомненно, дорожил. Так дорожил, что даже со старой супругой не развелся, прекрасно понимая, что избавясь от одного ярма на шее, больше шансов получить новое. Старый брак для него своего рода страховка.

Правда один раз произошла осечка и, в результате разговора с одним из рогоносцев, Коцик попадает в больницу с проломанным чайником, треснутыми ребрами и вывихнутой челюстью. Однако никакого дела против обидчика не было. Иначе Жулин обнаружил бы это. Может, просто Коцик не подавал заявления? Может, он представил все это как хулиганское нападение неизвестных потому, что не хотел скандала, который мог не понравиться его итальянским работодателям.

Эта рыжая барышня — исключение. Тот самый случай, от которого страховался Юрий Иванович. Необходимо любой ценой отыскать ту женщину, которая ухитрилась пять месяцев продержать свой высокий рейтинг в его глазах.

— Может его экс-супруга что-нибудь знает про эту женщину? — говорит Вано, читая мои мысли. — Хорошо бы с ней покалякать.

— А уже говорил с ней. Она еще не созрела для откровенного разговора. Но думаю, что скоро дозреет. Надо немного подождать.

Сказав эти слова, я достаю из портмоне три металлические отмычки. Альварес хоть и длинный как жираф, но в отличие от жирафа смысл вещей до него доходит мгновенно.

— По-моему это глупость, — реагирует он на разложенный передо мною набор вора-домушника. — Если мы попадемся, менты нам такой шухер устроят! Они и так на нас большой зуб имеют.

— Вовсе это не глупость. Мы просто навестим квартиру Коцика в порядке выполнения нашего с ним контракта про его безопасность. Должны же мы проверить, а вдруг кто-то заминировал его хату, пока он сам отдыхает в больнице? Кто сможет против этого возразить?.. Понимаешь, мы обязаны навестить его жилье. Я думаю, что у него наверняка имеется записная книжка с именами своих ненаглядных. Не мог же он удержать в памяти такое количество телефонных номеров. Должен же быть у него талмуд, в котором он присваивал своим бабам порядковые номера.

— А сигнализация?

— Не думаешь ли ты, что он установил сигнализацию, отправившись на пару часов в гости в соседний дом? С тех пор в квартиру никто не входил. Сейчас уже темнеет, и мой фэйс никто не рассмотрят. А ты все равно уже пол дня по квартирам ходишь.

С большим трудом, но мне удается его уговорить. Дождавшись, когда на улицах станет совсем темно, мы выходим на дело.

Дверь имеет два замка. К счастью она закрыта на самый простой, причем только на защелку. Открыть его — задача для воспитанника старшей группы детского сада. Мы проходим в коридор, включаем свет и ахаем от удивления.

Квартира Юрия Ивановича выглядит так, как выглядело здание Всемирного торгового центра в Нью-Йорке после одиннадцатого сентября прошлого года. Кто-то побывал в ней раньше нас. Когда Коцик выздоровеет, ему придется нанять, как минимум, дюжину домработниц, чтобы привести в порядок свою берлогу.

Все вещи: одежда, книги, деловые бумаги, постельное белье, некогда лежавшие в ящиках шкафов, в тумбочках, на полках — теперь вперемешку вывалены на пол. Пух от распоротых подушек покрывает это безобразие. На пороге одной из комнат замечаю пиджак с оторванной подкладкой.

— Кажется, нам здесь делать нечего, — шепотом говорит мне Вано. — Все уже нашли до нас.

— Мы не можем знать наверняка, что именно здесь произошло. Возможно то, что нужно нам все еще на месте. Надо только покопаться в бумагах, — возражаю я.

— Ты что, не видишь? — отвечает Вано, которому хочется побыстрее сделать отсюда ноги. — Все его бумаги в таком состоянии, что для того, чтобы их разобрать, здесь нужен дипломированный архивариус с тридцатилетним стажем.

Вместо ответа я вхожу в комнату и начинаю шарить рукой по стене в поисках выключателя. Включить электричество я не успеваю. Что-то твердое и тяжелое с треском обрушивается мне на голову. Пару секунд я наблюдаю в глазах разноцветный фейерверк, как в центральном парке на 9 Мая. Потом огни гаснут. Я погружаюсь в темноту.

В себя я прихожу от прикосновения чего-то мокрого и холодного. Открыв глаза, констатирую, что лежу на полу в незнакомой квартире среди набросанного барахла. Вано стоит перед мной на корточках и держит в руке мокрый платок. Вся правая половина его лица опухла. Глаз закрыт.

— Что это было? — спрашиваю я первое, что приходит мне в голову.

— Кто-то прятался в комнате за дверью. А когда мы туда вошли, он на нас напал.

Я ощупываю большущую шишку на голове. Мне повезло: на голове у меня была меховая шапка, которая самортизировала удар. В противном случае работники социальной службы по трудоустройству очень обрадовались бы, узнав, что в предприятии «Зета +» появилась еще одна вакансия, а весь оставшийся персонал самой фирмы порвал бы на себе трусы от злости, оттого, что им снова приходиться сбрасываться на венок для очередного безвременно ушедшего товарища.

— Ты кого-нибудь заметил? — снова интересуюсь я, поднимаясь на ноги.

— Заметил. Только не кого, а что. Здоровенный кулак, летящий мне прямо в рожу. Нам надо сматываться.

Он прав. Котлы на моей левой руке показывают, что я провалялся в отключке около десяти минут. Тип, уделавший нас, мог запросто вызвать милицию, чтобы переложить груз ответственности за разгромленную квартиру на наши плечи. Если это произойдет, то простым обвинением в незаконном вторжении в чужое жилище это не обойдется и дон Альварес имеет все шансы снова увидеть своих деток только тогда, когда они заимеют собственных киндеров.

Мы на цыпочках выходим на площадку и прислушиваемся. Внизу тишина. Неслышно ни воя милицейских сирен, ни звука шагов. Однако из предосторожности, мы все-таки едем вверх, переходим по крыше в самое крайнее парадное и уже через него выходим на улицу. Потом ловим мотор, который развозит нас по домам.

Вано выходит раньше меня. Я делаю таксисту знак подождать и тоже вылезаю из машины, чтобы перекинуться с помощником парой слов без свидетелей.

— Как думаешь, это не мог быть тот человек, которого мы ищем? — интересуюсь я его мнением.

— А что ему там могло понадобиться?

— Тоже, что и нам. Он хочет замести следы, чтобы мы не вышли на его неверную женушку, а с ее помощью и на него.

— Исключено, — Вано качает своей непричесанной головой. — Зачем тогда подушки было распарывать? А доски с пола срывать? Ты не находишь странным, что человек, который в открытую демонстрирует перед соседями своих красавиц, в тоже время прячет под паркет записную книжку с их координатами?

Все, что он говорит, совсем неглупо. Я уже говорил, что Вано хороший сыщик и способен видеть любую мелочь. Я, например, оторванного паркета не заметил. Черт, неужели я иду по ложному следу, и мы имеем дело не с ревнивцем, а с кем-то другим?

— Хорошо, завтра подумаем, а теперь иди, отдыхай.

— Какие задания для меня на завтра?

— Я собирался поручить тебе проделать то же самое, что сегодня, только уже в отношении Ольги Викторовны Коцик. Но теперь, с той рожей, которую ты будешь иметь завтра… Короче, смотри сам. Но если ты все-таки пойдешь, то действуй очень осторожно. Учти, что она, в отличие от своего мужа, не лежит в больнице. Хотя… Стоп!.. Знаешь, что ты сделаешь первым делом? Возьмешь у Логинова описание и имя одного типа, который сегодня утром справлялся в больнице о здоровье нашего клиента и узнаешь, работают ли они вместе. Если вдруг окажется что нет, то спросишь сослуживцев Коцика не знают ли они кого-нибудь с походящей внешностью. Если опять нет, то боюсь, что тебе снова придется сделать круг почета по соседям и прочим знакомым Юрия Ивановича.

— Так ведь мы знаем его имя!

— Только с его слов. Если выясниться, что он соврал насчет работы, то и кликуха, которую он сказал Логинову, тоже липовая. Хотя, конечно, проверь.

Мы прощаемся. Боясь задеть его самолюбие, я не говорю о том, чтобы он не ляпал языком про наше с ним приключение, тем более что выглядели мы в нем не самым лучшим образом. Он и сам прекрасно это понимает.

Глава 8

Добравшись домой, я первым делом накладываю себе на башку холодный компресс и разваливаюсь в своем любимом кресле перед телевизором. Надо немного придти в себя. На некоторое время я забываю про семейство Коциков: Юрия Ивановича с его гаремом, Ольгу Викторовну со своим волкодавом, а вместе с ними и про мужика в коричневом пальтугане.

Идет передача под названием «Русская баня», а ее сегодняшняя тема — «Жены и любовницы». Дребезжащим от удовольствия голосом женщина рассказывает всей стране о том, какой хороший, заботливый, внимательный и, самое главное, верный у нее муж. Сам герой восседает тут же на соседнем кресле и довольно улыбается в телекамеру.

Это высокий брюнет, весьма недурной наружности с большими гусарскими усами, лихо торчащими во все стороны, что делает его похожим на Сальвадора Дали. Не дожидаясь пока женщина закончит хвалебный гимн в честь своей половины, ведущий передачи Матвей Балахов (всякий раз, когда его вижу, то не перестаю удивляться, почему он до сих пор жив?) щелкает пальцами, из секретной комнаты выводят еще одну мадам, которая оказывается любовницей брюнета, к тому же еще беременной! Описать рожи супругов я просто не в состоянии. Такое надо видеть! Верный муж мгновенно никнет и из высокого человека превращается в лилипута. Усы перестают топорщиться и спадают ему на подбородок, как две большие сопли. Его благоверная говорит «ох» и падает спиной со стула, и теперь телезрителям видны только ее ноги в лакированых башмаках. Что же касается ведущего, то он объявляет рекламную паузу и просить нас оставаться с ним и не отходить надолго от телевизора.

Телефонный звонок так и не дает мне узнать, как будет оправдываться уличенный Казанова, на месте которого лично я сразу бы свернул Балахову шею прямо в студии. Думая, что это Царегорцев, которому хочется узнать, чего мне удалось добиться, я поднимаю трубку. Не угадал.

— Мне срочно нужно поговорить с Лысаковым, — слышу я взволнованный голос.

— С Лысковым, — поправляю я.

— Извините. Это Ольга… Ольга Коцик. Мне нужно с вами встретиться. Вопрос очень важный.

— Можно узнать, почему вы переменили свое решение?

— Мне страшно, — отвечает она.

— Что произошло за это время?

— Мне звонили. Сказали, что Юра должен сто тысяч долларов и что если они не получат деньги в течение трех дней, то возьмутся за меня всерьез. За меня и за сына.

— Говоривший не назвал себя?

— Нет. Сказал только, чтобы я готовила деньги. Боже, что мне делать? Где я возьму такую сумму?

— Вы не дома?

— Нет, сразу же после звонка я отвезла сына в пригород к матери. Но я не могу оставаться дома одна. Мне страшно.

— А ваша собака?

— Я оставила Соню с сыном. Для его безопасности.

Соня. Вот как, оказывается, зовут этого славного песика!

— Вы правильно поступили. Где вы сейчас?

— На площади, возле «Дома Книги».

— Хорошо. Никуда не уходите. Я сейчас приеду.

Итак, моя вечерняя раслабуха накрылась.

Транспорт в это время ходит ужасно плохо и, перед тем как выйти из дому, я вызываю тачку с желтыми шашечками, одновременно спрашивая себя, согласиться ли мой шеф возместить расходы на поездки в такси или же мне придется расплачиваться из собственного кармана. Быстро нахожу мадам Коцик, забираю ее, потом мы едем ко мне. Она действительно нервничает. Это видно невооруженным глазом.

Я пропускаю Ольгу Викторовну вперед. Ее взгляд падает на батарею пустых бутылок, выстроенных вдоль стены, и сантиметровый слой пыли, покрывающий мебель. Мне очень неудобно за этот бардак. Приходиться врать:

— Извините за беспорядок, когда вы мне позвонили, я как раз собрался делать уборку.

— Вы холостяк?

— С некоторых пор.

— Тогда вам не за что извиняться. Для холостяка ваша квартира выглядит вполне типично.

Я угощаю ее чаем с лимоном, после чего перехожу к делам более важным. В качестве прелюдии, она еще раз рассказывает мне то, о чем сообщила по телефону: про звонок неизвестного, про угрозы, про сто тысяч долларов. Все это мне, честно говоря, не интересно, но не могу же сказать, что это я сам позвонил днем, чтобы развязать ей язык, поэтому сейчас вынужден изображать внимание.

— Я не знаю, что мне теперь делать. Может обратиться в милицию? — спрашивает она в конце концов.

— Можно и обратиться, только сейчас это вам не поможет. Один телефонный звонок еще не повод, чтобы приставлять к вам охрану. Вот когда с вами что-нибудь случиться, тогда они и начнут расследование, а ваш рассказ послужит им отправной точкой.

Бедняжка находиться в одном шаге от обморока. Я замечаю это и спешу ее успокоить.

— Ну, я надеюсь до этого не дойдет. Мы постараемся вам помочь.

— Вы думаете? Боже, вы себе не представляете, какой у него был ужасный голос! Думаю, что и сам он очень мерзкий, если у него такой противный голос.

Я приберегаю свое мнение по этому поводу при себе и перехожу к тому, что меня волнует больше всего, а именно к личности Юрия Ивановича. Когда Вано сообщил мне о существовании рыженькой, то первым вопросом, который я собирался задать Ольге Викторовне должен быть именно о ней. Однако, последние события сильно пошатнули мою первоначальную версию о мстителе-рогоносце и теперь меня снова стал волновать весь клиент целиком.

— Давайте вернемся к тому вопросу, который я задавал вам утром. Чтобы узнать, кто мог угрожать вашему мужу, мне нужно узнать все о самом Юрии Ивановиче. Поэтому, как вам это ни неприятно, но расскажите мне, пожалуйста, все, что вам известно.

— Мы познакомились с ним во время учебы в университете. Мы учились на одном факультете — факультете романо-германской филологии, только он был на три курса старше меня. Он был очень славным. В нем всегда горел огонь. Любил быть в центре внимания окружающих. Для этого придумывал разнообразные авантюры. Впрочем, поначалу они были очень безобидные. Один раз он очень увлекся Фрейдом, набрал кучу книг, причем сам Фрейд его ни сколечко не интересовал. Просто Юра хотел произвести впечатление и с тех пор любой разговор в компании стал переводить на тему психоанализа. Какое-то время это действительно действовало, но через пару недель он заметил, что уже надоел всем со своей психологией. Он забросил эту тему и больше о ней не вспоминал. Он часто тратил свое время на, казалось бы, абсолютно ненужные предметы, которые, однако, совсем неожиданно могли дать какой-то результат. Собственно так и получилось с его настоящей карьерой. Один раз ему в руки попался самоучитель итальянского языка. Его профилирующим предметом в университете был французский, но им он не особо занимался и как результат считался посредственным студентом, но вот этот самоучитель прочитал от корки до корки. Тут Юра узнает, что одному нашему предприятию на три дня нужен переводчик итальянского языка для работы с иностранной делегацией. Он, не долго думая, едет туда и заявляет, что превосходно знает язык. И это он, который только прочитал один раз самоучитель! Конечно французский и итальянский очень близки, но все таки…

— И ему поверили?

— Еще бы! Он умеет убедить людей. Вообще, когда Юра ставит перед собой какую-то цель, он становиться просто одержимым. Работа прошла хорошо. Он справился. Итальянцы собирались установить партнерские отношения. Это был их первый приезд. Что называется разведка боем, поэтому во время переговоров в специфические для той сферы детали, к счастью для Юры, особо не вдавались. Общий смысл фраз Юра понимал, а потом, при переводе, руководствовался собственным усмотрением. Итальянцы тоже были не в претензии так как принимали его не за профессионального переводчика, а за специалиста с предприятия, который нашел время ознакомиться с их речью. Это даже им льстило. Вот так все и началось. Когда иностранцы уехали, он продолжил изучать язык. Потом его снова пригласили переводить. Впоследствии, когда стали сотрудничать, он смог уже выполнять сложные специальные переводы, а после создания совместного предприятия Юра проявил такую прыть, что стал директором. От фармакологии он, конечно, очень далек, но ему это и не нужно. Он превосходный администратор и организатор. Любит, чтобы вокруг него все вертелось. Заочно получил еще одно образование, экономическое. Его труд ценят и оплачивают соответственно.

— Почему у вас с ним разрушились отношения?

— Вот поэтому и не сложились. Он был одержим, не знал, куда девать лишний адреналин, ему всегда нужно было какое-то разнообразие. Что-то, чтобы его подстегивало. Со мной ему стало просто скучно. Естественно, он стал изменять мне направо и налево. Поначалу, как водиться, скрывал это, а потом и вовсе стал в открытую водить своих шлюх к нам домой, когда меня там не было. Я устраивала ему скандалы, но это ни капли не помогало. Потом решила, что причина во мне. Я стала следить за собой. Каждую неделю делала новую прическу, занималась аэробикой, накупила кучу книг о культуре сексуальных отношений, но все напрасно — для него я уже была отработанным материалом.

— Почему вы не оформили развод официально?

— Юра сам не захотел. Он говорил, что любит меня, но не может жить по-другому, что это как болезнь, он ничего не может с собой поделать. Правда, он сказал, что если я встречу другого человека и захочу заново устроить свою жизнь, он даст мне развод по первому моему требованию.

— Он материально помогает вам?

— Более чем. Мы ни в чем не нуждаемся. Знаете, когда наступил окончательный разрыв, он ведь оставил все мне, а сам ушел, как говориться, с одной зубной щеткой. Я сама не смогла там жить. Казалось, что все постоянно смотрят мне вслед и смеются надо мной. Поэтому мне купили другую квартиру, а он сам вернулся на прежнее место.

— Когда вы виделись с ним в последний раз?

— Неделю назад. У меня был юбилей. Зашел поздравить. Это меня удивило, так как с тех пор как мы не живем вместе, он поздравлял меня только по телефону. Теперь, уже задним числом, мне кажется, что он задумал какое-то рискованное предприятие или просто новую затею.

— Почему вы так решили?

— Знаете, раньше, когда мы еще жили вместе, перед тем как начать что-то новое, приступить к воплощению своих планов, идей, он всегда рассказывал мне об этом. Ему очень нравилось то, как слушаю его с раскрытым ртом. И при этом ему было совсем неважно, как я отношусь к тому, что он собирался сделать. Вот и тогда, он мог придти ко мне только потому, что стоял на пороге какого-то серьезного жизненного поворота. Само собой разумеется, принимая во внимание наши теперешние отношения, он ничего особенного мне не сказал, просто его приход был чисто рефлективным, своеобразной данью прошлому. Во всяком случае мне тогда так показалось.

— Ольга Викторовна, вы…

— Можно просто Оля, — в ее голосе явно прослеживается кокетство, — я ведь еще не совсем в возрасте.

Я улыбаюсь. Все бабы одинаковые. Стоит им немного успокоиться, как они тут же начинают корчить из себя неизвестно что.

— Вы не обидитесь, Ольга, если я задам вам одни чисто гипотетический вопрос?

— Постараюсь.

— Как вы думаете, Юрий Иванович способен совершить преступление? Я повторяю — вопрос гипотетический.

— Я думаю, что любой из нас, при определенных обстоятельствах, способен на преступление. Кто-то больше, кто-то меньше.

— А он — больше или меньше?

— Думаю, что нет. Конечно, он мог пойти на какие-то козни, чтобы обойти соперника, конкурента. Я ведь уже говорила, что он любит быть всегда первым. Но чтобы, если можно так выразиться, причинить ему физический вред? Нет, он так никогда бы не поступил! А почему вы спросили?

— Чтобы выяснить природу возникновения его «долга».

— Боже! Долг! Я совсем о нем забыла!

Она перестает выглядеть кокетливой и снова превращается в очень несчастную и беспомощную женщину. Мне становиться ее жалко и даже приходиться сделать над собой усилие, чтобы не разболтать ей правду о телефонном звонке. Я понимаю, что этого нельзя делать ни в коем случае, иначе из несчастной сиротки она превратиться в разъяренную тигрицу, и один Бог знает к чему это может привести.

Чтобы успокоиться она просит воды. Я иду на кухню, где заодно достаю из аптечки две таблетки анальгина для себя. Башка у меня продолжает раскалываться. Меня немного тошнит. Только сотрясения мозга еще не хватало!

Дождавшись пока она успокоиться, я перехожу к амурным делам Коцика и испытываю разочарование. Она ничего не может сказать мне о его рыжей любовнице. С тех пор, как они разъехались, она не интересовалась его похождениями. Хуже всего то, что она, как мне кажется, говорит правду. Она продолжает еще что-то рассказывать, но я плохо слушаю. Мне стало не интересно, может это потому, что чувствую я себя очень скверно. Я жутко устал, и эта усталость берет во мне верх. Недавний нокаут совершенно вывел меня из строя.

Глава 9

Проснувшись, я обнаруживаю, что лежу на диване, в одежде. Кто-то подсунул мне под голову подушку и накрыл покрывалом. Я тут же вспоминаю про Ольгу и вскакиваю как ошпаренный. Хороший же я хозяин. Нечего сказать. Пригласил человека, а сам заснул.

Часы показывают одиннадцать минут десятого. В квартире, кроме меня, никого нет. Примятая кровать в спальне доказывает, что Ольга ночевала у меня дома. На кухне я с большим удивлением обнаруживаю, что гора грязной посуды, которая уже не помещалась в раковину умывальника, исчезла. Теперь все тарелочки аккуратненько расставлены на полке и сверкают так, что режет глаза. Я даже забыл, когда в последний раз они были такими белыми. Рядом на столе нахожу записку: «Не хотела Вас будить. Спасибо за приют. Я поехала к матери за город. Надеюсь, что Вы сможете разобраться в этом деле. Ольга К.».

Я принимаю все необходимые моечные процедуры, чтобы придать себе хоть мало-мальски свежий вид. Голова все еще напоминает о себе. После, приступаю к трудам праведным. Первым делом набираю номер больницы и узнаю, что состояние Юрия Ивановича продолжает оставаться без изменений. Потом звоню Жулину.

— Хорошо, что это ты. Я как раз сам собирался тебя искать, — говорит мне этот старший опер. — Можешь сейчас подъехать к нам?

— Что-то случилось?

— Нет, просто надо кое-что выяснить. Так ты приедешь или будешь ждать повестки?

Я говорю, что уже выезжаю. Вот черт, неужели они нашли хозяина спортивной винтовки?

Я заявляюсь по нужному мне адресу и меня тут же, ничего не объясняя, что вполне в духе нашей милиции, усаживают на стул, а рядом со мной размещаются еще трое людей: женщина, торгующая чебуреками напротив ментовского здания, дядя Петя, работающий у них сантехником и еще одни мужик, которого я не знаю. После вводят очень молодого человека, худого и бледного, как опарыш. Ему дают некоторое время насладиться видом наших физий, после чего спрашивают, не узнает ли он кого-нибудь из нас. Он отрицательно мотает головой. Ему советуют навести резкость, и еще раз хорошенько посмотреть. Он подчиняется, но результат остается прежний. Мы все ему не знакомы. Его уводят, а нам всем говорят «спасибо».

— Можешь объяснить мне, за это за цирк вы здесь устроили? — спрашиваю я Жулина, когда мы остаемся одни в кабинете.

— Мы нашли, откуда взялся ствол.

Я весь превращаюсь во внимание, а Саша продолжает:

— Кража оружия произошла три с половиной года назад из тира бывшего клуба ДОСААФ, на улице Интернациональной. Воспользовавшись отсутствием сторожа и чрезвычайно безалаберно установленной сигнализацией, похитители подобрали ключи к дверям и унесли шесть винтовок «ТОЗ» разных модификаций, три спортивных пистолета и две сотни малокалиберных патронов. Клуб находиться в другом районе, поэтому розыском занимались не мы, а наши соседи.

— А эта бледная макака, которую вы заставили так бесцеремонно таращиться на нас, тоже участвовала в деле?

— Да. Ему тогда не было восемнадцати, и он отделался легким испугом. Два года условно. Остальные трое до сих пор сидят. Их взяли, когда они пытались сбагрить пистолеты.

— Понятно. И вы заподозрили, что я имею к этому какое-то отношение?

— Прослушай, Лысый, если бы я тебя в чем-то подозревал, то не откровенничал бы сейчас перед тобою. Это была идея Шитрина.

— Теперь понятно.

— Да не совсем. Понимаешь, когда их взяли, у них было четыре ствола, это без пистолетов. Один они уже успели продать, но и его удалось найти. Итого получается пять. А из тира исчезло шесть! Воры на себе рубахи рвали, доказывая, что ствол загнали только один.

— И им поверили?

— Не знаю. Но зачем тогда им было скрывать это, если второго покупателя они сдали со всеми потрохами?

Саша, у которого есть некоторая склонность к эффектным жестам, отпирает длинный сейф и достает оттуда знакомую мне ТОЗовку, на которой теперь болтается табличка «Вещественное доказательство», кладет передо мной и заявляет то, что теперь понятно даже младенцу:

— Вот шестая винтовка! Та, которую тогда не нашли!

— А ты не думаешь, что сразу после кражи, кто-нибудь из работающих в тире, тоже решил вооружиться, а недостачу свалить на воров?

— Я справлялся у коллег по этому поводу. Они проверили всех, но безрезультатно. Шитрин, правда, поручил Сороке еще раз навестить всех, кто был связан с эти делом.

— Он поехал в тир?

— Нет. Тир тогда сразу же и закрыли, а само здание, еще до кражи, было роздано под офисы частным фирмам. Мы запросили у коллег все материалы и Сорока должен разыскать этих людей, еще раз поговорить с ними, а заодно и посмотреть, не носит ли кто из них коричневое пальто.

— Похвально. Ставлю вам пять баллов. А что с нападением на Коцика год назад?

— Факт подтвердился. Я не сразу обнаружил данные про этот случай, потому что Коцик не писал заявления. Инспектору, навещавшему его в больнице, Коцик сказал, что на него напали хулиганы подростки, но никаких примет он не вспомнил. Вот и все.

Все как я и предполагал — Юрий Иванович не хотел скандала.

Я намекаю Жулину, что неплохо бы было попить кофейку, и он встает, чтобы включить электрический чайник. Едва он успевает всунуть вилку в розетку, как его телефон начинает настоятельно требовать, чтобы его хозяин снял трубку. Он слушает, что ему говорят, время от времени кидая на меня непонятные суровые взгляды. Потом советует звонившему успокоиться, говоря, что милиция обязательно разберется с его проблемой. Закончив говорить, он обращается ко мне:

— Твои фокусы?

— О чем это ты?

— Только что звонил некто Лебедев Иосиф Леонидович, завотделения, где лежит Коцик. Говорит, что сегодня рано утром ему позвонил неизвестный человек. Мужчина. Сказал, чтобы врачи сделали все возможное и невозможное, чтобы этот пациент побыстрее выздоровел. Если Коцик выживет, то Лебедев в накладе не останется, а если нет, то, по словам звонившего, его заставят съесть собственные яйца. Бедняга до смерти перепуган. Что ты на это скажешь?

— Скажу только, что дела у Коцика и в самом деле хуже некуда, раз этот твой Лебедев так перепугался.

— Я тебя не об этом спрашиваю. Этот звонок в больницу — твоя работа?

— Клянусь тебе — это не я!

— Клянешься? А вообще, это похоже на тебя.

Я поднимаюсь, чтобы попрощаться.

— Эй, ты куда? А кофе? — спрашивает Жулин.

— Передумал, — отвечаю я и добавляю уже с порога: — Знаешь, если вы станете прослеживать звонок в больницу, учтите, что я тоже туда звонил утром из квартиры, но только хотел узнать состояние дел, а не для того, чтобы терроризировать медперсонал.

— Я так и думал, что это ты! — восклицает мне на прощание Саша.

Я выхожу из кабинета, никак не реагируя на реплику его хозяина. Бывают дни, когда мне ужасно не хочется тратить калории, доказывая, что я не верблюд.

Покинув здание, я дохожу до остановки и жду средство передвижения, которое сможет довезти меня до улицы Интернациональной. Теперь я предполагаю, что в этом деле могут запросто фигурировать два разных, ничем не связанных с собою, человека. Первый, назовем его условно Х, он же человек в коричневом пальто, ненавидит Коцика и хочет, чтобы тот откинул сандалии чем быстрее, тем лучше. Второй — Y, неизвестный, наоборот, печется о его здоровье. Может быть у Коцика имеется что-то, что хочет получить этот Y. Y устроил обыск у него в квартире, но безрезультатно. Звонок в больницу это доказывает. К сожалению, из этих вполне логичных объяснений, я не могу выжать никакой зацепки. Вчерашний разговор с Ольгой тоже не продвинул меня в поисках. Единственно, что мне точно известно, так это только то, что женщина, с которой Юрий встречался на протяжении пяти месяцев, носила рыжие волосы. Но рыжих в нашем городе хоть пруд пруди. И если даже я ее найду, нет никакой гарантии, чтобы она имела к этому отношение. Что мне сейчас делать? Винтовку отрабатывает Сорока, а он хоть и порядочная скотина, но хватка у него, несмотря на молодость, есть и, если что-то нечисто, он это обнаружит.

Самым, пожалуй, правильным решением было бы просто поставить свечку за выздоровление господина Коцика, вернуться в «Зету +» и заняться другими делами. Однако, я так не поступаю, а сажусь в длинный «Икарус»-гармошку и еду на Интернациональную, туда, где некогда находился бывший ДОСААФ, одновременно спрашивая себя, что мне это собственно даст. Ну, приеду я туда… И что?

А может, где-то в глубинах моего подсознания теплиться чувство, что место, откуда был украден ствол, из которого я позавчера утром прострелил колесо «Альфа Ромео» обладает биополем, которое поможет мне разобраться со всеми этими ребусами?

К сожалению, ничего подобного не происходит. Я уже обошел несколько раз кругом все строение, спустился в полуподвальное помещение, где, вместо некогда бывшего там тира, оборудован тренажерный зал, а нужная энергетика так и не осчастливила меня своим нисхождением. Я, как последний дурак, стою в небольшом фойе и в который раз спрашиваю себя на кой хрен я сюда притащился?

Зевая, разглядываю рекламные вывески шарашкиных контор, которые решили обосноваться под крышей этого здания: «Агентство недвижимости — купля продажа квартир. Быстро, надежно, удобно», «Представитель американской компании «INTERFUCK» — консультации по трудоустройству в США», «АО «Конструктор» — строительные и отделочные работы. Замена асфальтовых покрытий. Низкие цены, высокое качество».

Я начинаю трястись от злости. Неужели я так и не смогу докопаться до истины?

Как не странно, но именно эта злость действует на меня благотворно. Нет, рано еще опускать руки! Не может быть, чтобы этот конь в пальто не совершил ни одной ошибки! Неужели я позволю какому-то дилетанту оказаться умнее меня? Да ни за что на свете!

Увлекшись личностью Коцика, я совершено не рассматривал это дело с точки зрения самого злоумышленника. Надо еще раз очень подробно прокрутить в голове все его действия и постараться найти в них слабое место.

Неподалеку от здания есть небольшая скамеечка, на которую я усаживаюсь, закуриваю сигарету и погружаюсь в медитацию.

Однако все напрасно. Пропустив все события через себя, я в очередной раз одерживаю фиаско. Этот тип, кажется, предусмотрел все. Место выбрано им для засады исключительно хорошее. Перекресток был как на ладони. Путь отхода для меня тоже продуман — через небольшие дворики мимо трущоб, хозяева которых еще не разлепили глаза после очередного бухалова. В нужное время заработавший мотор строительного компрессора тоже был бы для меня весьма кстати, если бы я и в самом деле пришел убивать Коцика.

На этом месте мое подсознание начинает трубить тревогу. Стоп! Давай-ка еще разок. В моей памяти снова возникает лицо человека, замотанного шарфом по самый рот, который говорит, что подумает о том, чтобы звука выстрелов никто не услышал. А может компрессор это вовсе не случайность? Помню, меня еще тогда поразило, с чего они так рано начали свою работу. У большинства нормальных людей рабочий день начинается с девяти, строители не исключение.

Я снова вхожу в здание и направляюсь в небольшую комнатку на первом этаже, на дверях которой написано «Работы на компьютере. Черно-белая и цветная печать».

Худенькая девушка — оператор спрашивает, что мне угодно. У нее коротко подстриженные, торчащие, обесцвеченные волосики, которые вызывают у меня ассоциации с песней про Чижика-Пыжика, сам не знаю почему, так не разу не имел удовольствие лицезреть подобное чудо природы. Я объясняю, что мне нужно срочно сбацать визитную карточку. Она высвечивает на компьютере несколько типовых образцов. Не имея времени, я тыкаю пальцем в первую попавшуюся в верхнем левом углу, на которой нарисован глобус.

Кстати о глобусах. Я уже давно заметит одну закономерность — чем больше изображенный на визитке глобус, тем туфтовей фирма. Если к вам в контору приходит тип и заявляет, что он представитель международной, универсальной, научно-производственной, торгово-экспериментальной фирмы «Пингвин», и сунет вам визитку, на которой добрую половину места будет занимать модель земного шара, сразу гоните его в шею. Вы ничего не потеряете.

Чижик-Пыжик начинает щелкать по клавишам под мою диктовку:

— Торговое предприятие АО «Кредо». Коммерческий директор Лысый Сергей Николаевич.

— Сколько вам штук? — спрашивает девушка, закончив печатать.

— Всего одну.

— Вы уверены?

— Вполне.

Цветной принтер выплевывает лист очень плотной бумаги с нужным мне изображением, которое затем аккуратно вырезается. Я расплачиваюсь и пулей лечу к голубому дому.

Прибыв на место, констатирую, что работы на пятачке напротив дома продолжаются полным ходом. Все асфальтовое покрытие заменено и теперь работяги уже приступили к сооружению будущего каркаса торгового павильона. Все заняты работой, кроме одного человека, который стоит, уперши руки в бока, и скучающим взглядом оценивает сделанное. Предполагая, что именно он является здесь старшим, подхожу ближе.

Это невысокий человек, с довольно упитанным лицом, из чего ясно, что он любит пожрать, и большим красным носом, из чего следует вывод, что он не дурак выпить. На нем зимняя куртка на синтепоне, расстегнутая по случаю оттепели, костюм, вышедший из моды за несколько лет до моего рождения, и такой же галстук.

Представившись и сунув ему в руки визитку, я сообщаю, что наша компания, собирается расширить свою торговую сеть, для чего собирается построить в разных районах магазины, всего около двадцати. Все уже давным-давно готово, необходимые разрешения получены, осталось только найти приличную фирму, которая возьмется выполнить наш заказ.

Невысокий человек сразу теряет свой скучающий вид, а его нос от возбуждения краснеет еще больше. Он уверяет меня, что именно они, а не кто другой смогут построить все, что нам угодно и где угодно, даже если нам понадобиться понаставить торговые точки хоть в тайге, хоть на северном полюсе. Работу, по его словам, они делают быстро и качественно, а расценки самые, что ни на есть, умеренные.

— А как с предоплатой? — интересуюсь я.

— Я точно не знаю, я ведь занимаюсь непосредственно стройкой. Думаю, что больше половины, остальное по мере выполнения работ. Тут играет роль и величина заказа и насколько вы серьезная фирма. Это решает руководство. Как вы с ним договоритесь. Вот в этом случае, — он обводит рукой стройплощадку, — мы должны были начать работу только завтра, так как деньги еще не поступили. А тут вдруг наш архитектор звонит мне домой в воскресение и требует, чтобы мы с понедельника уже работали. Причем, чтобы в восемь часов уже начали снимать асфальт. Представляете?

Он еще спрашивает! Конечно представляю! Я настолько это представляю, что уже начал дрожать от возбуждения. Наконец-то я вышел на след. Мне вдруг становиться невтерпеж побыстрее познакомиться с этим шустрым архитектором. Нет, не думайте, что я собираюсь заказать у него проект загородного дома! Наоборот, я сам хочу набросать для него проект помещения с железной дверью и окном с решеткой, желательно на северную сторону.

— А что, — спрашиваю я, — ваш архитектор имеет право решать такие вопросы?

— А как же! Он ведь еще и один из учредителей и владельцев нашего предприятия.

— А где вы находитесь?

— Интернациональная, дом двадцать.

Услышав адрес, я чуть не подскочил от удивления. И есть от чего! Контора моего нового знакомого находиться в одном здании с бывшим тиром, откуда исчезли шесть спортивных винтовок, и вокруг которого я ходил каких-нибудь двадцать-тридцать минут назад! Не может быть, чтобы это было простым совпадением! Все-таки неспроста меня так тянуло к тому месту!

Я делаю вид, что раздумываю, потом делаю шаг в сторону, как будто уже намерился уходить. Он намертво вцепляется мне за рукав. Еще бы такой клиент: двадцать строительных объектов! Ему хочется самолично доставить меня к своему начальству. Наверно надеется на солидные комиссионные.

— Знаете что? — решает он. — Мне все равно туда надо. Я вас подвезу.

Глава 10

От Голубого дома до офиса строителей он везет меня на «Москвиче», который старше лет на десять, чем его брюки с галстуком, вместе взятые.

— Ваша фирма? — спрашиваю я, тыкаю пальцем в одну из вывесок.

— Да — это мы. Акционерное общество «Конструктор».

Мы поднимаемся по лестнице, он впереди, я сзади. Оглядываюсь, чтобы убедится, что никто меня не видит, я достаю из кобуры под мышкой газовый пистолет, точную копию ПМ, и перекладываю его в карман пальто. Мне не терпится побыстрей отделаться от моего провожатого, но он вцепился в меня подобно клещу.

«Конструктор» занимает часть левого крыла здания на третьем этаже. Судя по богатому интерьеру, дела у фирмы идут неплохо. Секретарша говорит, что директор в данный момент занят и просит меня немного подождать.

Тут, к счастью, моего проводника зовут в один из кабинетов, для закрытия каких — то нарядов. Когда он исчезает из приемной, спрашиваю, где я могу найти архитектора и узнаю, что этот джентльмен занимает самое крайнее помещение в конце коридора.

Вывеска на двери свидетельствует о том, что нужное мне лицо действительно работает там, и что зовут его Александр Александрович Ойффе. Делаю глубокий вздох и распахиваю дверь. Никого. Без всяких церемоний я вхожу внутрь и закрываю за собой дверь. Полагаю, что хозяин не сильно на меня обидится, ведь как никак, а мы с ним старые знакомые.

Кабинет довольно просторный. Два стола. Один полностью завален чертежами, второй — уютное письменное бюро. Пальто, весящее на вешалке, правда уже не коричневое, а серое, зато на бюро замечаю фотографию в рамочке с подставкой. Беру ее в руки, чтобы лучше рассмотреть. С портретика на меня смотрит лицо красивой молодой женщины с большими, немного печальными, зелеными глазами. Все черты лица ее очень выразительны. Я бы не сказал, чтобы ее вьющиеся волосы были ну уж совсем огненно рыжими. Это скорее нечто среднее между рыжим и каштановым. Я не очень комплексую по этому поводу, так как понимаю, что фотосъемка могла слегка изменить цвет волос или же сама их обладательница перекрасилась в другой оттенок.

Я все еще продолжаю держать фотографию в руках, как дверь открывается, в комнату входит ее хозяин, и во все глаза смотрит на меня. Несмотря на то, что тогда в кафе он принял некоторые меры, чтобы скрыть от меня свою внешность, я узнаю его сразу. Все тот же острый небольшой нос, тонкие губы и, как мне еще тогда показалось, глубоко посаженные глаза. У него широкий умный лоб и заостренный подбородок. На мой взгляд, ему следовало бы отрастить бороду, чтобы как-то сравнять в размерах вверх и низ его лица. Увидев на своем рабочем месте постороннего с фотографией его благоверной в руках, он не сразу просекает что к чему и секунды две смотрит, как, должно быть, Луи Армстронг смотрел на Луну, впервые подлетая к ней.

— Привет, Сан Саныч, — решаю я первым нарушить молчание, — я долго ждал, когда же ты принесешь мои деньги, а ты так и не появился. Как видишь, я сдержал слово, когда говорил, что я все равно тебя найду.

Сан Саныч молчит как рыба об лед.

— Красивая… — я снова нарушаю молчание, показывая на фотографию. — Это все из-за нее?

Ойффе, наконец, выходит из оцепенения и кидается назад к порогу. Я ожидал от него нечто подобное, поэтому резко бросаюсь к нему, хватаю за шиворот и отшвыриваю вглубь комнаты, после чего закрываю двери на замок.

— Послушайте, что вы себе позволяете?! Кто вы вообще такой?! Я вас не знаю! — с дрожью в голосе произносит он.

— Что ж, можно сказать и так. Но это не страшно. Сейчас познакомимся.

Ойффе снова делает попытку прорваться к двери, но вместо этого натыкается своим интересным местом на носок моего ботинка, взвывает от боли и падает на колени. Боже, как долго я ждал этого момента! Я поднимаю его за шиворот и с силой направляю ему свой кулак в район печени. Он падает на стол, сбивая на пол письменный прибор и дорогие настольные часы с маятником. Я усаживаю нокаутированного в одно из кресел для посетителей и выливаю ему за шиворот пол стакана воды из графина. Придя в себя, он некоторое время лишь тупо вращает глазами по сторонам.

— Надеюсь, что теперь вы меня все-таки узнали? — снова вопрошаю я Александра Александровича голосом полным надежды.

У него больше нет сил, чтобы дальше сопротивляться.

— Что вам от меня надо?

— Хороший вопрос! В прошлый раз вы так внезапно исчезли, что я даже не успел с вами попрощаться. Это не хорошо. Но я — очень добрый человек и вам прощаю. А вы, в свою очередь, тоже сделаете мне доброе дело и очень подробно, в свойственной вам скрупулезной манере, напишите, как и почему вы спланировали убийство Коцика Юрия Ивановича.

— Вы сумасшедший! Вы забыли, что Коцика убили вы!

— А с чего вы взяли, что его убили?

Глаза у архитектора становятся круглыми от удивления, что дает мне повод предположить, что все эти пару дней он жил в блаженном неведение об истинном положении дел, наслаждаясь мыслью о совершенной им мести. Значит, ни к человеку приходившему справляться о здоровье Юрия Ивановича, ни к обыску его квартиры, он не имеет никакого отношения.

— Я не знаю никакого Коцика! Что вам надо от меня?! — вопреки логике заявляет он, забыв о том, что несколько секунд назад сам произносил его имя.

Он еще не успевает закончить, а ладонь моей правой руки уже с громким хлопком опускается на его левое ухо.

— Вы за это ответите! Я буду жаловаться вашему начальству, — протестует он хнычущим голосом.

— Дело в том, что у меня нет начальства. Я лицо неофициальное. Правда, вы можете подать на меня в суд, но думаю, что в ближайшее время вам будет очень не до этого.

— Кто вы такой?

— А разве вы не знаете? Я одинокий и очень несчастный человек, которого один говнюк попытался использовать, чтобы убить бывшего любовника своей жены, потому что у него самого кишка тонка.

— Ладно, скажите, сколько вы хотите? — спрашивает Ойффе, понимая, что зацепил я его крепко.

— Очень любезно с вашей стороны предлагать мне деньги. Поэтому и я сделаю вам одолжение, причем совершенно бесплатно. Я дам вам последнюю возможность явиться с повинной.

Кто-то дергает за ручку двери со стороны коридора. Ойффе собирается вскочить, но поскольку у меня нет намерений собирать вокруг себя кучу зевак, я быстро вынимаю из кармана пушку и тихим голосом говорю:

— Не рыпайся. Если хоть слово вякнешь, я отстрелю тебе член и твоя супруга будет вынуждена найти себе нового любовника.

Шаги за дверями стихают, и я снова спрашиваю у Александра Александровича намерен ли он колоться. Тот уверенный, что доказать его причастность не удастся, отрицательно машет головой. Я раздумываю, не дать ли ему еще разочек по роже, но потом решаю, что не стоит. Злость моя уже прошла. Не упуская его из виду, я набираю прямой номер Барышева.

— Барышев, — слышу я знакомый голос.

Я сообщаю ему, что нашел заказчика убийства Коцика и прошу подъехать за ним по указанному мою адресу, поскольку сам он в милицию не хочет, а нести его на себе я не собираюсь

— Вы точно уверены, что это тот самый человек? — с сомнением интересуется он.

— Гадом буду, Олег Станиславович!

Я слышу, как на том стороне провода Барышев недовольно шевелит губами, но поскольку я давно не в его подчиненный, то я буду разговаривать так, как сочту нужным, плевать нравиться ему это или нет.

— Хорошо. Но учтите, если вы втянете нас в скандал, то я сделаю все, чтобы ваше частное агентство лишили лицензии.

Мы вешаем трубки одновременно. Вскоре появляется милицейский эскорт и Александра Александровича препровождают по назначению. В отделении с него первым делом снимают отпечатки пальцев и закрывают в камере, в ожидании пока остальные участники спектакля подготовят все нужное для финальной сцены. Надо отдать должное Жулину, который на протяжении этих двух дней тоже не грел свою задницу возле батареи и теперь может преподнести Сан Санычу пару неприятных сюрпризов.

Все это время Ойффе держит себя спокойно. Увидев меня, он здорово перетрусил, очевидно, решив, что я могу поступить с ним так же, как и с его недругом. Теперь же, сознание того, что он находиться в милиции, подействовало на него успокоительно. Он подобрал сопли и снова напустил на себя уверенный вид, так как полагает, что его вину никто не сможет доказать. Презрительно он смотрит на окружающих, как будто хочет сказать, что еще покажет им всем кузькину мать, и они будут целовать ему руки, умоляя о прощении.

И вот, наконец, звучит третий звонок и занавесь поднимается.

— В чем меня обвиняют? — вполне резонно интересуется задержанный.

— Вы подозреваетесь в организации покушения на жизнь Коцика Юрия Ивановича и в незаконном приобретение и хранении огнестрельного оружия, — отвечает Саша Жулин.

— Я должен сделать заявление.

— Это ваше право. Должен вас предупредить, что наша беседа записывается на магнитофон.

Кроме Жулина, Ойффе и меня присутствуют также начальник отдела Шитрин и, только что вернувшийся в отделение, оперуполномоченный Сорока. Сороке, как молодому, отвели роль слушателя, а Шитрин, несмотря на то, что он здесь самый старший, предпочел на всякий случай переложить ведение допроса на Жулина. Кто его знает, как все обернется? Если вина Ойффе останется не доказана, то он будет совсем не причем. Допрашивал Жулин, а указания на его задержание вообще давал Барышев, который повелся на весь тот бред, который ему сообщил одни придурок — его бывший подчиненный. Поэтому он молчит и только, астматически пыхтя, обозревает кабинет таким взглядом, каким должно быть Наполеон обозревал свои войска перед Бородинским сражением.

— Во-первых, я не знаю никакого Коцика, — заявляет Ойффе. — Во-вторых, я возмущен поведением вашего работника, который ворвался ко мне в кабинет, устроил там разгром и жестоко избил меня. И, в-третьих, вы не сообщили моим близким, о том, что я нахожусь у вас!

— Если не возражаете, я начну с обратного конца. Сообщать близким о том, что вы задержаны мы обязаны в течении суток. Время еще есть. Второе, Лысков Сергей Николаевич не является нашим работником, а также работником органов милиции вообще. Поэтому ответственности за его действия мы не несем. По этому делу он проходит как свидетель. Что же касается первого пункта, то на нем, мы остановимся более подробно. У нас есть письменные показания Лыскова, в которых он подробно описывает, как вы планировали покушение на жизнь Коцика.

Жулин поворачивается в мою сторону:

— Сергей Николаевич, вы подтверждаете, что в прошлую субботу, двадцать второго февраля присутствующий здесь Александр Александрович Ойффе пытался нанять вас для того, чтобы вы убили человека, которым, как вы узнали позже, оказался Юрий Иванович Коцик?

— Подтверждаю.

— Вы подтверждаете, что он сам разработал весь план убийства и снабдил вас оружием?

— Подтверждаю.

Саша достает ТОЗовку и кладет передо мной.

— Вы узнаете эту винтовку?

— Да, это ее я получил от Ойффе утром двадцать четвертого февраля.

Мы стараемся, чтобы наши вопросы и ответы звучали очень внятно, даже торжественно, чтобы Александр Александрович быстрее проникнулся чувством, что его карта бита. Видимо это у нас получилось, так как он не выдерживает и утрачивает свой спокойный вид.

— Все это ваши дурацкие домыслы! Я ничего не знаю ни о Коцике, ни о винтовке! Слышите вы?! А этого человека я увидел впервые только сегодня в своем кабинете!

— Успокойтесь, пожалуйста, — говорит Жулин спокойно и твердо.

— Успокойтесь! Вам легко это говорить. Вас же не обвиняют в преступлении.

— Кстати, Александр Александрович, а почему у вас мешки под глазами? Вы что, сильно выпиваете или плохо спали в последнее время. Нервничаете, да?

— Нет, я не нервничаю и не пью. Мне нельзя пить, у меня слабая печень. От этого и мешки под глазами. Не понимаю, какое это имеет отношение ко всему этому?

— А пиво вы тоже не пьете?

— Особенно пиво.

Жулин оставляет тему о здоровье Ойффе и просит меня рассказать, что мною было сделано, после того как я дал видимое согласие на совершение убийства. Я говорю, что сообщил об этом своему начальнику, так как Юрий Коцик уже к тому времени являлся нашим клиентом, а он уже в милицию.

— Все это происки моих недоброжелателей! — перебивает меня Ойффе.

— А у вас что, много недоброжелателей? — интересуется Жулин.

— Сколько бы ни было, но того гражданина среди них нет. Какой мне смысл убивать его?

— Из ревности или желания отомстить. Час назад, пока вы отдыхали в камере, наш работник съездил по месту жительства Коцика. Он показал фотографию вашей супруги, которая находилась в вашем рабочем кабинете, его соседям. Два человека: гражданки Харитонова и Старенко опознали по ней ту особу, которая регулярно, в течение последних нескольких месяцев, навещала Юрия Коцика. Вот их письменные свидетельства.

Ойффе даже не смотрит на положенные перед ним бумаги.

— То, что у меня был повод — это еще не доказывает, что я собирался его убить. Слышите, вы, противные и мерзкие людишки! НЕ ДОКАЗЫВАЕТ! Кто вообще вам позволил совать свой нос в мои личные дела!

Мы спокойно, кроме Сороки, который несколько раз подскакивал на своем стуле, ждем, когда уляжется волна эмоций. Потом Жулин продолжает:

— Итак, вы отрицаете, что двадцать второго февраля встретились в кафе «Лотос» с гражданином Лысковом и пытались его нанять для совершения убийства.

— Отрицаю. В субботу я весь день был дома.

— А это может кто-то подтвердить?

Ойффе в ответ лишь издает какое-то сопение, которое расценивается Жулиным как отрицание. Он достает из ящика стола полиэтиленовый пакет, в котором лежит пивная бутылка и кладет его стол.

— Вы проявили осторожность, чтобы не оставить отпечатки своих пальцев на винтовке, но, все-таки, кое-что выпустили из виду, а именно то, что Лысков может забрать пустую бутылку из под пива, которым вы его угощали и передать ее нам. Уже установлено, что эта бутылка из той самой партии, которая была продана в кафе «Лотос» за выходные дни. На ней есть отпечатки и ваших пальцев. Вот заключение экспертов, можете ознакомиться. Что скажете Ойффе?

Для Ойффе эта новость, конечно, как серпом по одному месту, но он еще держится.

— Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы без присутствия адвоката.

— Да ради бога! Можете не отвечать. Ведь мы уже закончили. Осталось только подвести итоги. Свидетельство Лыскова против вас подкрепляется, во-первых, наличием у вас мотива. Во-вторых, отпечатками ваших пальцев на бутылке, купленной вами в кафе, в то время как вы врали нам, что никогда там не были. Ваш ответ зафиксирован. У вас отсутствует алиби на субботу и на утро понедельника. Да-да, Александр Александрович, мы успели поговорить с вашими коллегами и они показали, что в понедельник утром, вы появились на работе только в десять часов, хотя всегда приходите в пол девятого. Сказать вам, где вы были? На перекрестке улиц Пожарской и Нагорной. Вы хотели лично убедиться в том, что ваш заказ выполнен, а может, кто знает, даже получить удовольствие от происходящего. А тот факт, что вы велели своим людям начать работы на перекрестке еще до того как вам на счет поступили деньги от заказчика, чего никогда ранее не было в практике вашего предприятия? Вам нужно было, чтобы из-за работы компрессора никто не услышал выстрелы. А теперь скажите… Нет, не нам, Александр Александрович — нам ведь вы решили нечего не говорить. Скажите самому себе, если бы вы оказались на месте судьи, достаточно ли было вам всего перечисленного, чтобы определить виновен человек или нет?

Ойффе молчит.

— Доказав одно, мы автоматически доказываем другое — незаконное хранение оружия. Кстати, об оружие. Экспертиза установила, что патроны, которые вы вручили Лыскову, произведены в прошлом году. Думаю, что найдется не так уж много мест, где вы могли их достать. Мы обязательно установим это.

— Что мне делать? — вдруг замогильным голосом, сраженный доводами Жулина, вопрошает Ойффе.

Руки у него дрожат, в глазах выступили слезы.

— Советую последовать старой, затасканной, но все-таки истине — чистосердечное признание смягчает вину.

— Это все из-за нее! Это она во всем виновата!

Ну конечно она, кто же еще?! С тех пор как первого мужика из-за бабы лишили постоянного абонемента в рай, что ни произойдет плохого, все валят на женщин.

— Еще когда она только стала изменять мне с этим мерзким типом, я сразу понял, что что-то произошло. Изменилось ее отношение ко мне… Иногда я ловил ее взгляды. Она смотрела на меня и в то же время мимо. Она просто не замечала, что я есть. Но тогда у меня были только сомнения, и я решил проследить за ней. Так я все и узнал. До сих пор не знаю, каким образом мне удалось тогда сдержаться. Наверно я сразу понял, что любой скандал только ускорит разрыв, а ее терять я не хотел. Тогда решил сделать вид, что ни о чем не догадываюсь, стал стараться уделять ей больше внимания, надеясь, что это просто капризы, и они скоро пройдут и тогда все вернется на свои места. Однако, этот каприз затянулся гораздо дольше, чем я предполагал. Как-то раз Надежда вернулась домой злая как собака. На все мои обращения к ней только огрызалась, не желая никак объяснять свое настроение. Потом я догадался, что ее любовник дал ей от ворот поворот. Казалось бы, я должен радоваться, но наша старая жизнь так и не вернулась. Надю как будто подменили. Говорила, что больше не хочет со мной жить. Свою злость от ее разрыва отношений с любовником она стала вымещать на мне. Последние дни с ней вообще стали невыносимыми. В конце концов, она подала на развод и ушла от меня, сказав, что в ожидании, пока мы не разменяем квартиру, она будет жить у подруги… Вот тогда я и решил убить эту скотину! В запальчивости, я позвонил ему домой и, не называя себя, сказал, что он ответит за все свои поступки, что расплата близка. Но я не знал, как это лучше сделать. И тут я вспомнил, что один из наших бывших клиентов, которому мы когда-то строили дачу — Лев Гусаков, рассказывал, что ему пришлось быть свидетелем того, как одни милиционер застрелил двух бандитов. Причем его поразило не то, что он сделал, а как. Он говорил, что для того, чтобы так легко застрелить другого человека, пусть даже преступника, надо изначально иметь к этому склонность. Он готов был поспорить, что тому человеку уже приходилось убивать других людей, причем не раз и не два. Этот случай мне очень хорошо запомнился еще потому, что Гусаков сказал, что ни капли не испугался, а наоборот, получил большое удовольствие от подобного зрелища.

Александр Ойффе делает паузу и прокашливаться. Я чувствую на себе насмешливые взгляды Шитрина и Жулина. Сволочь он, этот Гусаков, между нами говоря! Как только можно так ошибаться в человеке?! Принять меня, добрейшей души человека, за прирожденного убийцу! Честное слово, если бы Гуся тогда не замочили, то я бы тотчас отправился к нему и открутил башку.

— Ваше имя я узнал позже, — говорит Ойффе, теперь обращаясь исключительно ко мне. — В газете писали об одном случае, связанном с превышением своих служебных полномочий работниками милиции и о том, что одни из сотрудников, тот самый, что предотвратил ограбление и убил двух налетчиков, уволился в результате скандала. Когда решил убить Коцика, я вспомнил о том, что говорил мне Гусаков про ваши наклонности. Мне удалось узнать, где вы живете. На всякий случай я звонил на ваше старое место работы. Один, судя по голосу, молодой мужчина ответил, что вы у них не работаете и что таких как вы из органов выметают поганой метлой.

Зная, что я скор на руку, Ойффе боязливо коситься в мою сторону и добавляет, втянув голову в плечи:

— Честное слово, мне именно так и ответили.

Я смотрю на Сороку, который, чтобы не встречаться со мой взглядом, опускает глаза и начинает изучать линию своей руки, причем с таким интересом, как будто там написано, что через год он станет министром внутренних дел.

— Я немного понаблюдал за вами, — продолжает Ойффе. — Я подумал, что вы есть тот человек, который мне нужен. Чтобы проверить вашу реакцию, то, как вы отнесетесь к тому, что я собирался вам поручить, я не стал сразу говорить вам про убийство, а попросил только ранить Коцика. Видя с какой легкостью вы согласились, я изменил вам задачу. Однако, я принял меры, чтобы меня никто не нашел, если бы вы вдруг передумали и донесли на меня.

— Откуда у вас винтовка?

— Совершенно случайно. Помещение, которое наше предприятие занимает и по сей день, мы сняли как раз перед тем как произошла кража в тире. Он находился в этом же здании, в подвале. Комнаты нашего будущего офиса выглядели очень неважно, и мы решили сделать небольшой косметический ремонт. Мы тогда еще только начинали свой бизнес, средств было мало, поэтому все делали сами. Вечером, накануне кражи, привезли некоторые материалы для ремонта. Их не стали подымать на третий этаж, и все сложили под лестницей недалеко от входа в тир, так как было уже поздно, а в ночное время в помещении дежурил сторож. Следующий день была суббота. Я пришел самый первый. Сторожа не было. Потом я узнал, что он иногда отлучался со своего рабочего места, чтобы сходить домой — он жил совсем рядом. Кстати во время его ночного отсутствия тир и обокрали. У воров были копии ключей от входа в здание и от тира.

— Нам это известно. Ближе к делу.

— Так вот, у всех арендующих комнаты были ключи от общего входа. У меня тоже. Когда я вошел, то решил взять с собой пару банок краски, чтобы потом не спускаться лишний раз. Я нагнулся и увидел ружье. Тогда мне как-то в голову не пришла вся серьезность моей находки. Я думал, что она всего лишь учебная, ну там, знаете, которая уже не стреляет. Может, подумал я, выносили зачем-то, а внести обратно забыли. Потом, уже задним числом, я понял, что ее просто потеряли воры. Может уронили, а было темно и искать не было времени. Я взял ее с собой, ружье все-таки, чтобы потом вернуть, когда тир откроется, но в понедельник я весь день отсутствовал и вернулся на работу только под вечер. Тогда и узнал про кражу. Я испугался, что меня тоже заподозрят. Подумать только, ведь это ружье пролежало у меня в незапертом шкафу без малого три дня! К счастью никто его не видел и поэтому я решил, никому ничего не говоря, избавиться от своей опасной находки. Я вынес ее из здания, но все-таки не выбросил, сам не знаю почему, а спрятал на даче. Вот собственно и все. Скажите, что мне теперь будет?

— Это будет зависеть от того, выживет ли Юрий Иванович или нет.

Обалдевший взгляд Ойффе свидетельствует, что он совершенно запутался.

— Я опять ничего не понимаю, из ваших слов следует, что покушение не более чем инсценировка! Что ничего не было! Я так понял!

— Верно. На перекрестке был дублер, потому что самого Юрия Ивановича сбили машиной за несколько часов до этого.

— Это не я! Это, правда, не я! Сами подумайте, зачем мне было приходить и отдавать оружие вот ему, — он показывает на меня рукой, — если бы я знал, что произошло!

— Где вы были в воскресение с шести до десяти часов вечера?

— В гостях. Я был в гостях. У моего коллеги был юбилей. Человек пятнадцать подтвердят это. Вы проверте!

Ему говорят, что обязательно проверят, хотя уже сейчас понятно, что он не врет. Жулин задает ему еще несколько вопросов, но ничего нового мы не узнаем: Ойффе действительно рассказал все, что знал.

Я смотрю на жалкую морду Александра Александровича, но сам жалости к нему не испытываю. Его бы можно было хоть как-то понять и даже посочувствовать, если бы он ворвался к любовнику с топором и сделал бы из него рубленную котлету или, за неимением топора, просто забодал бы его своими рогами. Но типы, которые пытаются загребать жар чужими руками, мне омерзительны.

Скоро Ойффе уводят, теперь мы можем расслабиться. Сороку, как самого молодого, посылают в ближайший супермаркет. Среди моих бывших коллег праздник: Ойффе признался, а вечерний наезд рассматривается как случайный, виновник которого, водитель грузовика, скорее всего так и не будет найден. Это соображение их мало волнует, поскольку ДТП — это дело дорожной милиции, а с них взятки гладки.

Я понимаю своих бывших коллег, так как ясно представляю себе сообщение в криминальных новостях: «Оперативниками н-ского районного отдела милиции предотвращено очередное заказное убийство! Мужество, упорство, оперативность и высокий профессионализм, проявленный ними при раскрытии этого преступления, вне всяких похвал. Этот факт еще раз доказывает неправоту тех, кто сегодня, опираясь на отдельные недостатки, связанные в основном с недостаточным финансированием и другими объективными причинами, всячески критикует работу наших правоохранительных органов».

Звучит! Особенно, если при этом не упоминать, что это самое «заказное убийство» не имеет никакого отношения к криминальным разборкам, а самая, что ни на есть, заурядная бытовуха и что «спасенная жертва» дышит на ладан в одной из больниц.

Шитрин на время забывает мои недавние обидные выпады в его адрес и благосклонно поглядывает в мою сторону. Я знаю, что это очень ненадолго и скоро он снова надуется как индюк. В принципе, он мог бы быть неплохим мужиком, если бы не толстый слой спеси, покрывающий его мозги. Вот если ее иногда стряхивать, то некоторое время с ним можно нормально общаться. Одному Сороке я по-прежнему нравлюсь, как преждевременный геморрой.

Несмотря на такую расслабуху, я уверен в том, что конец истории Ойффе вовсе не означает конца истории Юрия Ивановича Коцика. И главными вопросами остаются: кто забрался в его жилище, и что ему там было нужно? Все это окутано тайной. Одно ясно: если мне когда-нибудь суждено встретить этого типа, я так отвешу ему по кумполу, что он запомнит меня на всю оставшуюся жизнь.

Я не говорю про это Шитрину и Жулину не потому, что я большой филантроп и не хочу снова портить им настроение, а потому что в этом случае мне придется объяснять, как я сам оказался в чужой квартире, а мне этого, как вы сами догадываетесь, ужасно не хочется.

Озабоченная витрина Барышева, вдруг появившаяся в дверях, кладет конец всеобщему веселью. Обычно он редко ходит сам по кабинетам, а когда ему кто-то нужен, требует к себе.

Все сразу догадываются, что что-то произошло. Менты замирают в по стойке «смирно», только я один остаюсь развалившимся на стуле с одноразовым стаканчиком в руке. Ничуть не беспокоясь присутствием постороннего, то есть меня, он говорит Шитрину:

— Звонили из областного управления службы безопасности. Они хотят ознакомиться с материалами по делу Коцика — Ойффе. Сейчас к нам приедет их сотрудник.

— С каких пор в ФСБ стали интересоваться преступлениями на бытовой почве? — недоумевает Жулин.

— Час назад в больнице умер Коцик. Перед смертью он ненадолго приходил в сознание.

— Он что-то успел сказать?

— Успел.

— Что? — хором спрашиваем все мы.

— ЦРУ.

— Цэ, что? — переспрашивает не расслышавший Шитрин.

— ЦРУ, — повторяет Барышев для «особо одаренного» своего сотрудника.

Я смотрю на своих бывших коллег, на вытянутых лицах которых черным по белому читается сожаление оттого, что Коцик упел сказать. Ясное дело, что они бы предпочли, чтобы он спокойненько умер, не приходя в сознание.

Само собой разуметься, что веселье на этом заканчивается и я вдруг начинаю чувствовать себя чрезвычайно лишним, поэтому поднимаюсь, чтобы шаркнуть ножкой и сказать всем оставшимся «до скорого». Никто не собирается меня удерживать.

У порога я останавливаюсь и говорю, обращаясь к Барышеву:

— Можете передать товарищам из службы безопасности, что они только потеряют время, если будут возиться с Ойффе. По моему глубокому убеждению к ЦРУ он не имеет никакого отношения.

— Свои глубокие убеждения можете оставить при себе, Сергей Николаевич — отвечает Барышев. — Вы ведь, если я не ошибаюсь, уже с нами попрощались?

— Ухожу, ухожу, ухожу, — заявляю я перед тем как закрыть за собою дверь.

Часть вторая. Превышение полномочий

Глава 1

Вернувшись в «Зету +», я с порога замечаю длинного Альвареса, развалившегося в кресле рядом с Тамаркой, секретаршей Царегорцева, приятной шатенкой в светло-сером брючном костюме.

Чтобы не слишком шокировать окружающих своим отдекорированным лицом, Вано спрятал свои иллюминаторы под темные очки и надраился тональным кремом. Однако, все эти его ухищрения не в состоянии скрыть синяк цвета грозовой тучи на добрую половину лица.

Теперь он рассказывает, как накануне поздно вечером в одиночку расправился с целой оравой подонков, напавших на него, в то время как он выгуливал любимую болонку своей жены.

— Их было человек десять, — говорит он девушке, которая слушает его разинув рот, — все, как один, вот такие кабаны, каждый по центнеру весом. То ли пьяные в дым были, то ли обкуренные, не знаю. Прут прям на меня как танки и нечего перед собой не замечают. Только кулаками размахивают. Но ты-то меня знаешь. Они и глазом моргнуть не успели, как я уже уложил восьмерых. С девятым, правда, пришлось повозиться подольше, чем воспользовался последний и заехал мне кирпичом прямо по фэйсу.

— Бедненький, — жалеет Альвареса простодушная Тамарка.

— Бугор на месте? — спрашиваю я, подходя к вышеупомянутой парочке.

Секретарша слегка кривит мордочку на такое не очень почтительное обращение к руководству, а Вано сообщает, что Павел у себя, но в данную минуту очень занят — принимает посетителей.

— Клиенты? — интересуюсь я.

Альварес отрицательно мотает головой и добавляет, что клиентами в этом случае, скорее всего, являемся мы, то есть наша фирма. Визитеры является работниками банка, в котором Царегорцев собирается взять кредит для одного своего мероприятия. Банковский представитель только что подробно осмотрел помещение офиса, которое, надо думать, будет выставлено в качестве залога и теперь изучает документы на него.

Я понимаю, что хочет сказать Вано. Мне прекрасно известна новая идея Царегорцева по расширению своего бизнеса. Он собирается открыть при фирме магазинчик, где будут продаваться индивидуальные средства защиты: от бронежилетов до газовых баллончиков и прочей дребедени, одним словом все то, что поможет нашим гражданам получить иллюзию их защищенности от себе подобных.

Им это необходимо потому, что жизнь наша продолжает быть полной всяческих опасностей также как и десять тысяч лет назад. Основатели исторического материализма утверждали, что развитие человечества идет по спирали, витки которой повторяют друг-друга на более высоком уровне. Что ж, это похоже на правду, особенно если учесть, что по истреблению себе подобных мы недалеко ушли от первобытных дикарей-каннибалов, только теперь вместо дубинок и каменных топоров, мы имеем автоматическое оружие, танки, самолеты, переносные зенитно-ракетные комплексы и много всего, чего не перечислишь. Ядерное оружие, наконец.

Раньше главным врагом человека были дикие звери и неподвластные ему силы природы, теперь своим главным врагом (и природы в том числе) стал он сам.

Я не зря говорю лишь про иллюзию защищенности. Все в жизни относительно. Можно, конечно, обнести свои хоромы тремя рядами колючей проволоки и даже пустит по ним ток. Если этого покажется мало, можно еще выкопать ров, заполнить его водой и населить крокодилами. Только где гарантия, что когда военные будут проводить учения, вам на голову не упадет их ракета класса «земля — земля»? Подумаешь, немножечко обшиблись с расчетами. С кем не бывает!

Не поймите меня неправильно. Я не против иллюзий. Иногда они даже необходимы. Уж лучше считать себя в относительной безопасности, чем постоянно дрожать. И эта идея насчет магазина мне тоже нравиться. Надо подумать, а не попроситься ли мне туда в качестве продавца-консультанта? По крайней мере, не буду больше носится по городу целыми днями с раннего утра до позднего вечера, как последний придурок, только затем, чтобы вместо благодарности получить по башке.

Альварес заявляет, что у него для меня есть новости и мы уединяемся, чтобы спокойно побеседовать. Он говорит, что все утро проторчал дома в ожидании, когда немного спадет опухоль с лица, но потом махнул рукой и решил заняться тем мужиком, которого видел в больнице Николай Логинов.

— Рассказывай, — говорю я, превращаясь в одно большое ухо.

— Так вот, на его фирме, как ты и предполагал, человека, который бы подходил под описание, нет и никогда не было, но… — Альварес замолкает, чтобы придать себе важности.

— Но? — тороплю его я.

— Но потом, один из его коллег все-таки вспомнил, что видел своего директора в компании с похожим кентом в ресторане «Валюша». Судя по его словам, это молодой мужчина, белобрысый и рослый. Я хотел было порасспросить более подробно, но мне деликатно намекнули, что я мешаю всем там работать и вообще, у них предприятие серьезное, а мои чересчур частые визиты отвлекают всех от работы. А тут еще как раз стало известно, что их директор отдал богу душу, и на меня все стали смотреть так, как будто я лично виновен в его смерти, не уберег мол. Так что пришлось мне по-быстрому оттуда удалиться. Но это ладно, а вот что до того светлого человека, так ты знаешь что?

— Нет, не знаю, но если ты мне скажешь, то узнаю с удовольствием.

— Уже тогда, когда Логинов давал мне его приметы, мне они показались знакомыми. Немного погодя, я и сам припомнил, что видел, как тип, подходящий под это описание, болтался возле дома, где жил Коцик, в то время, когда я опрашивал тамошних жильцов — этакий блондинистый здоровяк.

— Постой, как ты сказал? Здоровый, молодой блондин?

— Ага. Лицо такое… Как бы это сказать? Ну, хоть дубиной по нему бей, все равно не пробьешь. Как из камня вытесанное.

— А одет он в короткое пальто черного цвета?

— Вроде да. А ты откуда знаешь?

— Кажется, я тоже его видел тогда возле дома, перед тем как мы с тобой встретились. Я даже чуть не сшиб его с ног.

— Вот-вот, значит, я не ошибся! Все сходиться!

— Ну что ж, спасибо тебе, конечно, большое за информацию.

— Спасибо и все?! — передразнивает меня Вано. — С тех пор как люди придумали денежные знаки, большое спасибо мне до самой сраки!

— Если ты думаешь, что я и дальше буду тебя угощать пирожными, то ты ошибаешься. Когда-нибудь ты с удивлением обнаружишь, что не можешь оторваться от стула, потому что приклеился к нему тем самым местом, о котором ты только что упомянул. И все от того, что ты ешь слишком много сладкого.

Мое замечание его не обижает, он не из тех, кто не понимает шуток. Я же добавляю, что все узнанное им, в свете последних событий, представляет для нас чисто теоретический интерес и не более того, так как наша миссия уже закончилась. Я рассказываю ему то, о чем до сих пор он не знал. Узнав, что человек, заказавший Коцика пойман, он радуется, как ребенок. Жаль, что наш клиент заземлился, он бы тоже порадовался, узнав, что мы вычислили его недоброжелателя.

Упоминание ЦРУ озадачивает Альвареса не меньше чем меня.

— Ты прав, — подводит он итог нашему двухдневному расследованию, — мы сделали все, что могли. Мы должны были найти этого чувака, который заказал тебе нашего клиента и мы это сделали. Вот он, наверное, локти кусал от злости, когда узнал, что всю работу по отправке Коцика на тот свет он проделал совершенно напрасно и тот угодил под машину без его помощи. Только приключения на свою задницу заработал и больше ничего… Но мне все-таки жаль, что мы ничего не можем больше сделать. Ты себе не представляешь, с каким удовольствием я бы отремонтировал бестолковку этому белобрысому красавцу. Вот это была бы коррида! Ведь я просто уверен, что это он отделал нас вчера вечером. Кроме него некому! Недаром он вчера там крутился!

— Кстати, о вчерашнем вечере… — вспоминаю я то, что меня беспокоило с того самого момента, когда узнал, что к делу подключилась служба безопасности. — Ты своих пальчиков там нигде не оставил?

— Ты за кого меня держишь, я не понимаю?

— А когда воду открывал, чтобы платок намочить?

— Нет, ну ты меня принимаешь за последнего фраера, честное слово! — снова возмущается этот сеньор Помидор.

Некоторое время мы сидим молча и разглядываем, как дым от наших сигарет медленными струями поднимается к потолку. Я вижу, что мой напарник не доволен. Его как и меня уже втянуло в это дело. Слишком уж много вопросов накопилось за последние несколько часов. И относительно обыска в квартире Коцика и самой личности искавшего. И при чем здесь ЦРУ? Может это был просто бред умирающего? А если не бред, то что, интересно, Коцик хотел этим сказать? То, что янки виноваты в его гибели, или то, что он имел к ним какое-то отношение? Этого еще мне не хватало! Коцик — шпион! Мата Хари в брюках, мать его! Правда он работает на совместном предприятии, на котором даже пытаются что-то там изобретать, но право-то на новые разработки имеют как наша сторона, так и иностранные инвесторы! Нет, я пока не в состоянии придумать хоть мало-мальски удобоваримую версию, объясняющую все это. Чем больше я над этим размышляю, тем больше запутываюсь.

Что же мог разведывать Юрий Иванович? Я-то всегда наивно полагал, что все наши секреты уже давным-давно проданы на Запад, на сорок лет вперед. Как хотите, но одновременно с замешательством, во мне просыпается чувство патриотизма. Я не могу не почувствовать гордости за свою страну. Оказывается — у нас еще есть тайны!

— Да чуть не забыл, — все не может уняться Вано. — Скажи, а как получилось, что грузовик наехавший на Егорова и Коцика не был зафиксирован дорожной инспекцией?

— Спрашивал я об этом у Жулина. Представляешь, патрульных, оказывается, в том районе в это время не было. Поступил сигнал об угоне крутой тачки, и все занимались ее поиском. Потом выяснилось, что тревога ложная. Один спиногрыз взял у своего старика «мерс», чтобы покатать свою подружку, а его об этом предупредить забыл.

— А может составить фоторобот этого блондина, которого мы с тобой видели и пусть его менты по картотеке проверят? Не исключено, что он раньше уже где-то светился, — снова атакует он после очередной паузы.

— Вот когда тебя вызовут повесткой, сам знаешь куда, ты им так и посоветуешь. Они будут тебе благодарны. А пока нас не спрашивают, наше дело сторона.

Царегорцев все еще не спешит освобождаться, поэтому Альварес, у которого на данный момент тоже нет никаких дел, предлагает мне сыграть в шахматы. Мы оба любим эту игру. Альварес — потому что всегда выигрывает, а мне она нравиться тем, что хорошо способствует философским размышлениям. Чем больше я играю, тем больше убеждаюсь, что шахматная партия — это в миниатюре вся наша жизнь, где сила фигур зачастую определяется не их возможностями, как могут или не могут они ходить, а тем на какой клетке, в каком месте шахматной доски они стоят. Так, неприметная пешка может вдруг оказаться страшной и даже роковой для противника фигурой, в то время как вездеходный ферзь слабым и беспомощным.

В жизни тоже — можно быть полным дебилом, но если повезло оказаться, а лучше всего сразу родиться в нужном месте, в нужное время и в окружении нужных людей, то беспокоиться не о чем. И, в тоже время, можно иметь семь пядей во лбу, но если ты оказался на слабой позиции, то хоть вдребезги разбей этот лоб о стену, в лучшем случае там же и останешься. В худшем — тебя сожрут. Вы можете мне возразить, дескать, и пешки становятся ферзями! Согласен, но это происходит лишь в том случае, если путь для этой пешки будет расчищен, и ее все время будут прикрывать, то есть мы опять возвращаемся к тому самому «нужному месту» и «нужным людям». Что и требовалось доказать! Наверное, поэтому я и проигрываю постоянно, потому что не думаю о самой игре как таковой.

Как бы то ни было, но сейчас мне не очень хочется играть. Последнее время у меня и без шахмат было достаточно других головоломок.

Наконец, визитеры, бывшие у Царегорцева, отчаливают, и я получаю доступ к начальственному телу.

Выслушав мой подробный доклад, Павел тоже решает, что мы сделали все, что могли и теперь в самом большем случае можем ограничиться только ролью свидетелей, и то если нас об этом очень попросят. Я говорю шефу о своем чувстве глубокой неудовлетворенности оттого, что приходиться бросать дело, не доведя его до логического конца.

В ответ Павел произносит несколько умных, и поэтому слишком закрученных фраз, которые, если их расшифровать и перевести на правильный человеческий язык, сведутся к тому, что по большому счету, он не возражает против того, чтобы я померился силой с ЦРУ, но при условии, что делать я это буду во вне рабочее время и за свои собственные средства.

Он деликатно напоминает мне о том, что в уставе «Зеты +» цель создания предприятия определяется как «получение прибыли», то есть всего того, что, выражаясь на языке бухгалтеров, остается от выплаченных нам клиентами денег, после того, как из них будут высчитаны сумы, уходящие на зарплату работникам, налоги, взятки труженикам контролирующих служб и инспекций, оплату счетов за электроэнергию и другие накладные расходы. А чтобы вступать в боевые действия против ЦРУ, равно как и против других иностранных разведслужб, так в уставе этого нет.

— Ладно, можешь считать, что ты меня убедил, — пасую я перед столь вескими доводами. — Что мне теперь делать? Есть какие-нибудь дела?

— Ничего пока нет, так что оправляйся-ка дальше догуливать свой отпуск. Можешь прибавить к нему те два дня, которые ты работал.

— Три дня. Три! Вечно ты округляешь в сторону уменьшения.

— Как хочешь, пусть будет три.

Видя, что я собираюсь встать и покинуть его, Царегорцев протягивает мне небольшой предмет с формой приближающейся к прямоугольной, со множеством кнопок.

— И что сие означает? — с подозрением интересуюсь я.

— Для такого пещерного человека как ты, могу объяснить, сие называется мобильный телефон.

— Я и сам вижу, что не кофемолка. Я спрашиваю, что из этого следует?

— А следует то, что ты будешь постоянно носить его с собой.

Этого я и боялся больше всего. Еще раньше Павел пытался навязать мне мобилу, но тогда мне удалось от нее отделаться. Я понимаю, конечно, что эта штуковина временами бывает очень нужной, но мне неприятна сама мысль о том, что теперь любой идиот, знающий мой номер, может достать меня, когда и где угодно, даже если я будут сидеть на очке со спущенными штанами. Я всегда предпочитал работать самостоятельно и связываться с начальством, только если сочту это необходимым или когда мне есть о чем ему сообщить. Теперь же Павел сможет названивать мне каждые полчаса и я не смогу его послать.

— Может не надо? — с надеждой в голосе спрашиваю я. — Зачем он мне?

— Надо! Мне надоело находиться в постоянном неведении про твои похождения! Ты исчезаешь на целых два дня. Все это время я как на иголках сижу, а ты даже не считаешь нужным связаться со мной и сообщить о том, как продвигаются дела! Только сегодня я увидел Альвареса с лицом похожим на обезьяний зад, а потом узнаю, что за Коцика принялись федералы!

— Вчера вечером я был дома. Если ты так беспокоился, мог бы и сам звякнуть.

— А черта лысого не хочешь? Звякнуть!.. Звякал я! Трубку подняла неизвестная мне особь женского пола и сказала, что позвать тебя она не может, так как ты очень намаялся в течении дня и теперь изволишь почивать. Потом, не прощаясь, повесила трубку… Я снова звякнул, но теперь мне вообще никто не ответил. Подозреваю, что вы отключили зуммер. Тогда я набрал Альвареса, но в итоге получил все тот же результат, с той лишь разницей, что трубку снял его старший сын. Он сказал, что его пахан болен и к телефону подойти не может, потому что мамаша как раз накладывает ему на витрину ледяной компресс… Кстати, а кто это у тебя был вчера?

— Моя новая секретарша, которую я нанял специально для того, чтобы она помогла мне отбиваться от чересчур назойливого начальства.

— Не хочешь — говорить не надо, — в голосе у Павла слышаться обидчивые нотки, — а телефон все-таки возьми.

— Стоило только деньги на него тратить, — ворчу я, взяв трубку. — Сам говоришь, накладные расходы большие.

— Номер наш уже давно. Это мобильник, который был у Егорова. Каким то чудом, он не пострадал при инциденте. А всю стоимость разговоров, связанных с тем или иным делом, мы все равно вписываем в счет клиентам. И не забывай, что ты, де-факто, считаешься моим заместителем, и остальные сотрудники должны иметь возможность связаться с тобой, если меня вдруг не окажется под рукой.

— Ладно, уговорил.

Глава 2

Через сорок минут, когда я уже нахожусь на подходе к собственному дому, мой желудок, подобно нищему в подземном переходе, настоятельно начинает умолять подать ему что-нибудь на пропитание. Я вспоминаю, что не ел с самого утра, а мой холодильник уже давно стал похожим на космос. Не потому, что он такой же большой, а потому что в нем давно установился полный вакуум.

Я заворачиваю в небольшую кафешку, находящуюся на первом этаже дома параллельного с моим. Это сравнительно приятное и чистенькое местечко. Вкусные запахи, наполняющие атмосферу, смягчают мое сердце и согревают душу. Я начинаю испытывать жалость к своему организму и считаю, что он вправе рассчитывать на нечто большее, чем обычный хот-дог. Недолго думая, я беру грибной суп-лапшу, жаркое по-домашнему в керамическом горшочке, салат «Оливье», два ломтика горбуши и большую кружку свежего темного пива.

В одном медицинском журнале я когда-то читал, что для того, чтобы жить долго и счастливо мы, принимая пищу, должны пережевывать каждый кусок не менее сорока раз. Однако, сейчас я так голоден, что напрочь забываю следовать этому мудрому правилу и за считанные минуты заглатываю салат, лапшу и жаркое. Только когда на столе передо мной остаются пиво и рыба, решаю немного перевести дух и блаженно откидываюсь на спинку стула.

Мой взгляд падает на окно. Через достаточно широкую щель между занавесками хорошо просматривается мой дом. Смотрю в район шестого этажа и не верю своим глазам: окна в обоих комнатах моей квартиры и кухне освещены.

Я в полном недоумении. Что может означать эта иллюминация? Оставить электричество включенным я не мог, так как уходил из дому уже при дневном свете!

А может это моя бывшая супруга решила меня проведать? У нее должен быть ключ. Захотела узнать, как живется покинутому ею бедному зайчику? Вряд ли! Не тот стиль. Она очень бережлива и те несколько месяцев пока мы жили вместе, постоянно доставала меня замечаниями о том, что выключатель потому и называется выключателем, а не наоборот, чтобы напоминать людям о необходимости выключать электричество, когда они выходят из комнаты.

Неужели воры? Если так, то ведут они себя очень нагло.

Оставив пиво и рыбу в фонд помощи голодающим Эфиопии, я выскакиваю из кафе, и со всех ног несусь к своему подъезду. Лифт как назло занят, и я поднимаюсь по лестнице пешком, вернее бегом, перепрыгивая за раз через несколько ступенек. Не думаю, что такая операция будет способствовать нормальному пищеварению. Вбегаю на площадку, и моя рука тянется за пазуху. Из-за двери до меня доноситься до боли знакомый женский голос. Рука падает. Открываю двери и застываю на пороге.

Так и есть! Красавица Маргарита стоит в прихожей в чем мать родила (если не принимать в расчет тонкую полоску ткани, имеющую общего с трусиками только название), что является ее нормальной домашней формой одежды, и треплется по телефону, что тоже всегда было ее любимым занятием, когда она не валялась в постели.

Все ясно: она таки сохранила ключ от моей квартиры, который я когда-то сам ей и дал.

Вхожу. Круглые груди с соблазнительными розовыми сосками, поворачиваются в мою сторону, слегка раскачиваясь как два воздушных шарика под слабым дуновением весеннего ветерка. Я сразу замечаю, что мое логово прибрано, а возле двери выстроились несколько полиэтиленовых пакетов с пустыми бутылками, консервными жестянками и тому подобными следами моего недавнего отпуска.

Увидев меня, Марго, не прекращая своей трепотни, протягивает в мою сторону обнаженную руку, попеременно показывая пальчиками то на мусор, то на дверь. Я понимаю жест правильно, загружаюсь пакетами и волоку их на площадку, и дальше к мусоропроводу. Покончив с выгребной операцией, мчусь к ближайшему гастроному за продуктами, так как по опыту знаю, что ночь с такой люкс-торпедой потребует от меня очень много энергии и все полученные за ужином калории будут истрачены при первом же заходе. Когда я возвращаюсь, Маргарита Александровна уже оставила в покое телефон и теперь ждет не дождется страстной и немедленной любви…

Мой бедный старый матрац! Как долго ему не приходилось испытывать подобных нагрузок! Его пружины скрипят, визжат, стонут, сгибаются и просят пощады. Теперь я понимаю, чего мне не хватало все это время! Маргарита — женщина, что называется, экстра-класса. Беда только в том, что никто не отваживается на долговременные с ней отношения. Смельчаку, который, наконец, решиться отправиться с такой бабенцией в ЗАГС, понадобиться не только хорошо работающий «основной инстинкт», но еще железные нервы и толстая, как у бегемота, шкура, иначе он рискует умереть от невроза, не дожив до сорока.

Чтобы не портить себе удовольствие, стараюсь не занимать свою голову мыслями о том, как же я от нее отделаюсь на этот раз. Как говорят жители Британских островов, нужно переживать неприятности по мере их появления. Сейчас мне очень неплохо и это главное.

Едва мы успеваем закончить, как раздается пиканье мобильного телефона. С минуту я трачу на поиски трубки, спрашивая себя, какой-такой конь может меня беспокоить в то время, когда все нормальные люди должны заниматься тем же, что и я.

Это Царегорцев. Он говорит, что хотел удостовериться, что я не выкинул мобилу в первый попавшийся мне по пути домой мусорный ящик и еще раз напомнить, что не стоит искать на свою голову приключения — дело Коцика закончено. Отвечаю этому кайфоломщику, что на этот счет он может не тревожиться и посылаю его, сами знаете куда. Я добавляю, что недавно поменял секретаршу и теперь занят тем, что провожу с ней тест на ее профпригодность, поэтому если он еще раз меня побеспокоит, то завтра ему придется обратиться за помощью к жене Альвареса, у которой богатый опыт по части накладывания ледяных компрессов.

Мы с Маргаритой немного отдыхаем и приступаем ко второму раунду. После этого необходимость восстановить силы гораздо больше, чем в первый раз. Мы лежим и болтаем о всяких пустяках.

— Знаешь, — вдруг говорит подруга «Возьми-меня-поскорее», — а тот человек, которым ты интересовался, умер сегодня днем.

— Да, знаю.

Меня не удивляет, что она вдруг про это заговорила. Любовь и смерть всегда идут рука об руку. Жизнь Юрия Ивановича яркое тому подтверждение.

— К нам сегодня из службы безопасности приходили, — продолжает рассказывать красавица. — Он, перед тем как скончаться, что-то про ЦРУ говорил, представляешь!

— А ты откуда знаешь?

— Господи, да у нас вся больница об этом знает! Эта Вероника никогда не умела держать язык за зубами. Еще до того как они приехали, она уже всем растрепала.

— Кто эта Вероника?

— Моя подруга. Да ты ее должен помнить. Когда мы с тобой встречались, я тебе ее показывала.

— Маленькая брюнетка со вздернутым носом, короткой стрижкой и тупым выражением на лице?

— Она самая. Только теперь она перекрасилась и стала блондинкой. Это она была возле того человека, когда он сказал про ЦРУ. Она сообщила про это завотделения, тот главврачу, а главврач уже позвонил куда надо.

— А что за человек, эта самая Вероника? — интересуюсь я, чтобы поддержать разговор.

— Да нормальная баба. Живет себе и радуется жизни. Ей тридцать лет, а она до сих пор не замужем. И ничего, не расстраивается. Как, впрочем, и я. А что! Американки, те вообще до тридцати пяти лет замуж не выходят и правильно делают. Человек должен сначала пожить для себя, а уж потом вешать себе на шею бездельника мужа и его деток. Между прочим, это я с ней разговаривала, когда ты пришел. У нее после сегодняшних событий новая идея фикс. Она положила глаз на одного парня, из этого, как его… ФСБ. Того, который беседовал с ней. Говорит, что он такой симпатичный, серьезный, высокий, элегантный, спокойный, одним словом, этакий гибрид Джеймса Бонда и Железного Феликса. Можешь вообразить?

— Не могу, при всем желании.

— Я тоже! Я пыталась внушить ей, что у этих людей вся мужская сила ушла в холодную голову и горячее сердце, а она слышать ничего не хочет. Он оставил ей свою визитную карточку и просил позвонить, если она еще что-то вспомнит, что говорил этот человек. Теперь эта дура сидит и весь вечер вспоминает — повод позвонить ищет.

— И как, успешно? — спрашиваю я так, чтобы только поддержать разговор.

— Не знаю. Вероника говорит, что он много чего бормотал, но бред сплошной. Ничего нельзя было разобрать. Отчетливо она разобрала только ЦРУ, и это было самое последнее, что он сказал.

Несмотря на то, что я только что дал Царегорцеву слово забыть про это дело, оно снова начинает меня затягивать. Я вспоминаю про Ольгу Коцик. Компетентные товарищи наверняка захотят с ней побеседовать, если уже не сделали этого и она, конечно, расскажет им про звонок неизвестного, требующего сто штук зеленых. Не хотелось бы сбивать их с правильного следа, но тут уж ничего не поделаешь. Если я скажу им правду, у всей нашей конторы и у меня, в частности, могут возникнуть большие неприятности.

Впрочем, это даже неплохо, что выдуманная мною «угроза» заставила принять ее некоторые меры безопасности в отношении себя. Ведь, не исключено, что «друзья» Коцика могут подумать, что она в курсе дел своего юридического супруга и могут устроить с ней разговор с нехорошими последствиями. Я не видел Ольгу со вчерашнего вечера, с того самого момента как заснул у себя на диване. За это время прошло уже больше суток. Неплохо было бы позвонить и спросить ее, не произошло ли с ней чего-либо необычного, не считая, конечно, того, что она стала вдовой.

Отдохнувшая за разговором Маргарита опять принимается кидать на меня весьма красноречивые, зовущие взгляды. Однако моя не совсем чистая совесть мешает мне настроиться на нужный моей подружке лад.

Смотрю на часы — без четверти двенадцать. Не самое приличное время, чтобы названивать малознакомым людям, но попытаться стоит. Как говорил Лаврентий Павлыч Берия: «Попытка — не пытка».

Хватаю мобильник и набираю номер Ольги. Я мог, конечно, позвонить и с домашнего телефона, это было бы дешевле, но тогда бы мне пришлось вставать и тащиться в коридор, а моя голова так удобно лежит на мягких сиськах Марго! К хорошему быстро привыкаешь. Все равно за разговор заплатит «Зета +».

Трубку снимают очень быстро — хороший знак.

— Я вас слушаю, — раздается в трубке голос Ольги.

Интересно, как она себя чувствует в роли вдовы? Я бы не сказал, что голос у нее уж очень расстроенный, скорее просто уставший.

— Ольга, это Сергей Лысков. Извините за поздний звонок. Будет очень жаль, если я вас разбудил.

— По сравнению со всем случившимся за последнее время, ваш звонок просто пустяк. Думаете, я смогу уснуть? Всю вторую половину дня я только и делала, что отвечала на разные вопросы и расписывалась в протоколах. На квартире моего бывшего мужа проводили обыск. Но еще до этого кто-то там все основательно перерыл. Потом ездили на дачу. Там тоже побывали посторонние.

— Воры? — интересуюсь я, хотя и так прекрасно знаю ответ.

— Нет, деньги, вещи не тронуты. Искали что-то другое. И по этому поводу меня продержали до самого вечера. Может, вы объясните мне, что же все-таки произошло на самом деле? Вы думаете, что мой муж действительно был убит?

— Я думаю, что это просто несчастный случай, но он послужил началом расследования, в ходе которого выяснились определенные странные обстоятельства, дающие основание считать, что руководство фармацевтической фабрикой было не единственным занятием Юрия Ивановича.

— Наверно, так оно и было. Я же говорила вам, что думаю, что он неспроста приходил меня навестить. Он что-то замышлял, я уверенна в этом.

— А он вам, случайно, нечего не оставлял на хранение, когда приходил?

— Нет, нечего. По правде говоря, меня больше беспокоит, что от меня требуют деньги. Кстати, вы обещали разобраться со всем этим. Вам удалось что-нибудь узнать?

— Думаю да. Я работал над этим весь сегодняшний, вернее уже вчерашний день.

— И что?

— А то, что можете быть на этот счет полностью спокойны. Я пришел к совершенно определенному выводу, что это была чья-то злая и неудачная шутка и не более того. Хотя, думаю, что лишняя осторожность вам не помешает. Впрочем, вас ведь уже охраняют?

— Нет. А зачем? — В голосе чувствуется большое удивление. — Если вы говорите, что никто из меня ничего вымогать не будет?..

— Дело, Ольга, не в этом, а в том, что если люди побывавшие в квартире вашего бывшего мужа, все-таки не нашли того, что хотели найти, стало быть, они могут побывать и у вас. Или вообще решить, что вы полностью в курсе всех его дел. Как бы там ни было, вы ведь все-таки часто общались с ним. Так, что… Я бы на вашем месте, уехал куда-нибудь подальше, пока это все не кончиться.

Ольга молчит. Осмысливает сказанное мною.

— Я не могу. Они сказали, что мне лучше не покидать пределы города. Сказали, что я свидетель, правда, не объяснили свидетель чего.

— Это только подтверждает правоту моих слов. Если и тот, кто проводит расследование, думает, что вы обязательно что-то знаете, значить к этому выводу придут и те, которых он ищет.

— Что мне делать?

— Я не знаю. Наймите охрану… Только не поймите меня превратно. Я вовсе не собираюсь делать рекламу нашему агентству или навязывать себя вам. В конце концов, в городе есть и другие охранные фирмы.

— Я подумаю про это. Спасибо.

— Это вам спасибо. Я собственно за этим вам и позвонил, чтобы поблагодарить за вымытую у меня посуду и прочую оказанную помощь, а также выразить вам соболезнование. Все-таки Юрий Иванович был вашим мужем и отцом вашего ребенка.

— Спасибо, — еще раз с тяжелым вздохом произносит она, и не знаю уж зачем, добавляет: — Похороны состояться в пятницу. Из его квартиры… Завтра с самого утра придется ехать туда и наводить порядок.

Я стараюсь перевести разговор в другое, менее мрачное русло. Честно говоря, я зря боялся, что мой поздний звонок придется ей не по вкусу. По-моему, Ольга Коцик уже давно соскучилась по мужскому обществу и не прочь не только поболтать со мной. Мне даже кажется, что она явно напрашивается на кое-что интересное, и пригласи я ее к себе сейчас, для небольшого утешения, она примчится через две минуты, несмотря на траур.

Узнав то, что мне нужно, стараюсь побыстрее повесить трубку, тем более, что сучка Марго уже пару раз пребольно щипнула меня за спину, особенно сильно во второй раз, после того, как я упомянул вымытую посуду. Поэтому я говорю вдовушке еще несколько ни к чему меня не обязывающих утешительных фраз и закругляюсь с разговором.

— Кобель, вот ты кто, самый настоящий кобель, — гневно произносит Марго, отворачиваясь от меня.

— Ты ничего такого не думай, — оправдываюсь я перед этой шипящей коброчкой. — Это называется — оперативная работа. Так было надо. Понимаешь?

Глава 3

Еще перед тем как заснуть, я решил, что неплохо было бы самому, при посредстве Маргариты, пообщаться с этой болтливой Вероникой, относительно последних речей умершего. Может она и в самом деле, что-нибудь да припомнит?

Поэтому на следующее утро, еще не успев как следует продрать глаза, я поручаю Маргарите позвонить своей подруге и узнать, не всплыло ли в головенке у той еще что-нибудь интересненькое, а сам отправляюсь готовить завтрак. Она с радостью спешит выполнить мою просьбу, поскольку, как вы уже знаете, калякать по телефону она также любит, как и трахаться. Я даже не знаю, что больше. Через полминуты Марго говорит, что Вероники на работе нет, что очень странно, так как ее смена началась еще пол часа назад. Квартира также не отвечает.

Я предполагаю, что из-за очень большого напряжения мозговых извилин, она просто переутомилась и проспала, а теперь находиться где-то на пол пути между домом и работой. Марго говорит, что, скорее всего, так оно и есть.

Мы завтракаем, после чего она повторяет попытку, но результат остается прежний.

— Может, она еще не добралась? — спрашиваю я и себя и Марго.

— Да сколько она может добираться! Она в двух шагах живет от больницы.

Что же делать? С одной стороны я обещал шефу больше не лезть в это дело, но с другой — меня не может не беспокоить судьба этой женщины. Ведь, согласитесь, очень может быть, что не только агенты спецслужб заинтересованы узнать последние слова Юрия Ивановича!

— Собирайся быстрее, — говорю я Марго. — Покажешь, где она живет, твоя Вероника.

Через несколько минут, мы уже вылетаем из дома.

Не обращая внимания на стоны и жалобы моей подруги, что она не успела накраситься и вообще привести себя в порядок, я волоку ее в сторону стоянки такси.

Когда мы добираемся до Вероникиного жилища, я сразу же бесцеремонно толкаю двери. Закрыто. Маргарита с упреком глядит на меня и нажимает на кнопку звонка. Я прислушиваюсь и различаю чуть слышный звук, похожий на стон. Сначала я подумал, что мне кажется, но Марго говорит, что тоже что-то слышала. Ощупываю карманы и со злостью обнаруживаю, что весь свой инструмент для открывания чужих дверей я в спешке оставил дома. Про себя, чтобы не услышала Маргарита (вдруг она подумает, что так оно и есть!), обзываю себя законченным идиотом, становлюсь на корточки перед замком и начинаю его изучать. Через замочную скважину до меня доходит неприятный запах. Или я ошибаюсь или это запах газа. Видя, что Маргарита снова протягивает руку к кнопке звонка, перехватываю ее. Если там действительно газ, то он может рвануть даже от случайной проскочившей искры при замыкании контактов.

К счастью этот дом построен еще в те славные советские времена, когда двери во всех домах устанавливались так, чтобы они открывались внутрь квартиры. Это делалось для того, чтобы прибывшие по вашу душу компетентные товарищи, могли высадить их одним ударом ноги.

Я делаю небольшой разбег, врезаюсь в двери, с треском грохаюсь вместе с ними на пол прихожей, но, быстро встав на ноги, несусь на кухню к газовой плите. Перекрыв все четыре конфорки и распахнув настежь все окна в комнатах, возвращаюсь на кухню, где в полуобморочном состоянии, в одной ночной рубашке, с заклеенным скотчем ртом и крепко прикрученная к стулу бельевой веревкой, находиться хозяйка жилплощади.

Первым делом освобождаю ее от веревок и осторожно отдираю скотч. Она жива, хотя и будет вынуждена провести несколько месяцев в ожидании, когда к ней снова вернется ее былая сексапильность. Ее лицо покрыто следами ударов, а на обнаженной шее я замечаю несколько сигаретных ожогов. Губы распухли и напоминают две вымазанные в кетчупе сардельки.

Хорошо, что Маргарита врач и умеет сохранять самообладание в подобных ситуациях. Белая, как постиранная тетей Асей скатерть, она, тем не менее, быстро и профессионально оказывает первую помощь своей подруге. В дверной проем уже просовываются любопытные лица соседей. Я сообщаю им, что произошла утечка газа и прошу вызвать скорую помощь, а сам иду на кухню, где в холодильнике обнаруживаю недопитую бутылку «Столичной».

Благодаря стараниям Марго, бедняжка приходит в себя. Ее не тошнит, что является доказательством, что она еще не успела как следует надышаться газом. Я даю ей выпить, стараясь при этом не обжечь водкой ее губы. Мне нужно с ней поговорить, до того как за нее примутся врачи скорой помощи. Может быть это и жестоко, но другого выхода у меня нет. Однако ее шок все еще не проходит и вместо ответа на все вопросы она только беззвучно плачет.

И все-таки с помощью Маргариты у меня получается худо-бедно ее разговорить. Из отрывочных, перерываемых рыданиями, фраз мне удается воспроизвести картину случившегося.

Рано утром, когда она еще нежилась в теплой постельке, к ней в квартиру проник неизвестный человек, выволок ее из-под одеяла, залепил ей рот и, не объясняя ничего, начал дубасить. Потом освободил ей органы речи, предупредив перед этим, что если она вздумает кричать, он ее убьет.

Ему нужно было знать, что успел сказать ее пациент, перед тем как отдать концы. Играть в Зою Космодемьянскую, Вероника, само собой разумеется, не захотела, поэтому и рассказала все, что знала. Вот только знала она очень немного, а точнее сказать ничего, кроме услышанных от пациента трех букв: «Ц», «Р» и «У». Это было явно недостаточно. Не удовлетворившись полученными сведениями, он стал издеваться над ней дальше. В конце концов, он убедился, что больше ничего не узнает, и слинял, оставив свою жертву в том виде, в котором мы ее и обнаружили.

Хорошо еще, что напор газа во многих микрорайонах нашего города, особенно в зимнее время, оставляет желать лучшего. Когда она окончательно придет в себя, то первым делом, должна будет поставить солидный магарыч начальнику газового хозяйства, плохая работа которого, в конечном итоге, спала ей жизнь.

Я спрашиваю, как выглядела эта ходячая падаль, и, как следовало ожидать, ей оказывается этот самый блондин с каменной мордой. Не знаю, куда он направился после этого. Но будь на его месте, я в любом случае навестил бы за кампанию и квартиру Ольги, так как искать, кроме как у нее, более негде. Даже если она не при делах, то все равно Юрий Коцик продолжал с ней общаться и она могла что-то знать, либо догадываться. Звоню ей, чтобы предупредить, но номер не отвечает. Ольга Викторовна ушла из дома рано утром, как и собиралась. Если мне очень повезет и этот тип рассуждает также как я, могу попытаться перехватить его там.

Делать нечего. Оставив пострадавшую на попечении ее подруги, я ловлю тачку и прошу водителя следовать в указанном мною направлении как можно быстрее. По пути мне еще нужно заехать домой за моими приспособлениями для открывания замков, без которых я чувствую себя безруким.

Глава 4

«Дерни за веревочку, — сказала бабушка Красной Шапочке, — дверь и откроется».

Нечто похожее случилось и в моем случае: стоило мне лишь слегка прикоснуться к ручке входной двери квартиры Ольги Коцик, как дверь, держащаяся на безупречно смазанных петлях, беззвучно растворилась перед моей персоной, как бы приглашая войти. Не ожидая ничего хорошего от такого «гостеприимства» вынимаю и снимаю с предохранителя шпалер и только тогда вхожу внутрь, мимоходом отмечая, что это уже второй случай моего незаконного проникновения на чужую территорию за последние двое суток. Чтобы обезопасить себя с тыла, дверь захлопываю на защелку.

Осматриваюсь. Жилище вдовы состоит из трех изолированных комнат. Тишина мертвая. Осторожно, чтобы не получилось как в прошлый раз, когда Вано и мне надавали по черепушкам, распахиваю двойную дверь, которая, если я не ошибаюсь, ведет в гостиную. Зрелище, открывшееся мне прямо с порога, оптимизма не добавляет. Ольга Коцик лежит на боку посреди комнаты. Возле ее головы, на синем паласе, большое темное пятно. Она выглядит мертвой.

Прежде чем устанавливать, что же произошло, проверяю всю квартиру, все закоулки и только убедившись, что кроме меня, никого живого в ней нет, возвращаюсь к покойнице.

Я трогаю ее руку и мне невольно вспоминается анекдот из серии черного юмора. Врач говорит ассистенту: «Какая у больного температура?» Ассистент: «Нормальная, комнатная».

У Ольги Коцик температура не комнатная, а почти нормальная, из чего следует, что убита она была буквально перед моим приходом. Возможно, приди я на минуты три раньше, я бы смог предотвратить ее смерть. Но мог и лечь вместе с ней.

Старясь не оставлять следов и не испачкаться в крови переворачиваю тело на спину. Можно было сказать, что Вероника выглядит намного хуже, если бы не один, но очень существенный плюс в ее пользу — в отличие от Ольги, она осталась жива. Здесь же — никаких видимых следов насилия, и если бы не маленькая аккуратная дырочка посреди лба, то можно было бы подумать, что она спит.

Меня поражает эта различие методов воздействия. В первом случае — очень грубые действия и попытка устроить газовую камеру. Здесь же — маленький кусочек свинца и никаких садистских излишеств.

У Юрия Коцика дом вверх дном перевернут, а у его супруги все аккуратно и чисто, если не принимать во внимание испорченный палас. А может убийца не любит повторяться? Или это просто совсем разные люди. Меня в этом деле уже ничем не удивишь.

Думая над этой загадкой, я натягиваю тонкие, обтягивающие руки перчатки, чтобы потом не возиться со стиранием отпечатков, и приступаю к осмотру места преступления. Интерьер прихожей и гостиной свидетельствует, что Ольга не врала относительно своего неверного мужа. Может он и имел член с моторчиком, но жмотом не был. Обстановка хаты подобрана со вкусом.

По расположению вещей в шкафах, ящиках и других местах нельзя сказать, проводился обыск квартиры или нет. Если да, то работали очень аккуратно. В двух шагах от тела обнаруживаю небольшую, калибра 5,6 гильзу, которую оставляю на том же месте, чтобы не создавать препятствий для расследования. На низком, на резных ножках столике стоит чашка с недопитым кофе и вазочка с печеньем. Сама Ольга одета для выхода. Закончив завтракать, она должна была отправиться на квартиру Юрия Ивановича.

Собрав в голове все увиденные мною факты в одну кучу, вывожу одну странность, а именно: большинство среднестатистических граждан по утрам завтракают на кухне, потому что всегда торопятся, а Ольга тащит свое пойло в комнату? А ведь и она должна была спешить. Организация похорон — процесс очень хлопотный. Даже если фирма, где работал Юрий Иванович, и решила взять часть забот на себя, то все равно дел у Ольги было по горло. Одна уборка его конуры чего стоит. А место на кладбище? А гроб и другие причиндалы без которых не обходятся ни одно подобное мероприятие? А оповестить друзей и родственников, которые еще не в курсе? А тело из морга забрать? Вчера она была занята разборками с правоохранителями, и сегодня у нее должен был быть очень загруженный день, если бы кто-то не постарался и навсегда не освободил ее от проблем.

Это уже вечером люди пьют кофе, разваливаясь в креслах. Или же если к ним приходят гости.

А может это и был гость? А если кофе пила не Ольга? Мне в первый раз приходит в голову вопрос, а знала ли она своего убийцу? Поднимаю чашку: ободок с одного края выпачкан в губной помаде. Значит все-таки кофе пила Ольга, но в этом случае возникает еще одна странность. Не скажу, что я большой знаток женского пола, но я абсолютно уверен в одной вещи: женщина сначала пьет кофе, потом красит губы и выходит из дома, а не наоборот. Красить губы, чтобы потом размазать всю помаду по фарфору — бессмысленно. Из этого следует, что либо убийцей Ольги была женщина, либо мужчина, но в этом случае она знала о предстоящем визите, не боялась его и старалась хорошо выглядеть. Чтобы ответить на это, топаю на кухню, дабы провести инвентаризацию всех имеющихся в наличие чашек. Так и есть первую же, которую я взял, мыли совсем недавно: на ней еще не высохли капли воды. А вот все остальные чашки — сухие.

Таким образом: это был мужик. Был ли это тот самый блондин — не знаю, но он ее не пытал, напротив, они мирно сидели, пили кофе, хряпали печенье и беседовали. Потом он взял и выстрелил ей в голову, вымыл свою чашку и ушел, разминувшись со мною совсем на немного. И еще один удивительный факт: он старательно моет чашку, но не утруждается забрать с собой гильзу, оставляя ее валяться на самом видном месте. Забыл поднять или оставил специально?

Теперь, когда я насколько мог составил картину случившегося, надо поскорее убираться самому. Если от Ольги избавились — это значит, что дом все равно уже осмотрели. Нашли или не нашли нужную им хреновину — это уже другой вопрос. Мне же предстоит решить, что со всем этим делать дальше. Черт, почему я не послушался Павла? Валялся бы сейчас спокойно у себя дома на диване и разгадывал бы кроссворд. Так нет же!

Скрежет вставляемого в замочную скважину ключа мешает мне до конца определиться с этой проблемой и направляет мои действия в другую сторону. Сама мысль о том, что это Ольгина мамаша, которая привезла своего внука, а заодно и его волкодава, бросает меня в ледяной пот. Финиш полнейший. Не думаю, что со мной станут особо возиться, обнаружив в подобной ситуации.

Мне обязательно надо выиграть время, чтобы успеть объяснить мое здесь присутствие прежде чем Соня поздоровается со мной зубами, хотя какие тут могут быть объяснения!

Еще раньше я заметил в коридоре небольшую кладовку, которая находиться совсем рядом с входной дверью. Открываю ее и втискиваюсь внутрь между картонным ящиком с пылесосом и банками с консервацией. Затем притворяю двери, оставляя только самую маленькую щелку, чтобы наблюдать за ситуацией.

Скрежет уже прекратился, однако никто не спешит входить. Секунд пятнадцать томительного ожидания и в замке снова начинают ковыряться.

Ага! Так вот оно в чем дело! Пришедший-то проделывает тоже самое, что сделал бы я сам пятнадцать минут назад, если бы дверь была закрыта на замок — он подбирает ключи. Не смотря на то, что ситуация продолжает оставаться опасной и очень неясной у меня немного отлегает от сердца.

Успокоившись, достаю пистолет и взвожу затвор. Второй ключ между тем меняют на третий, потом на еще один, и вот дверь открывается.

Незваный гость не появляется сразу. Я слышу характерный свист, вслед за которым на середину прихожей плюхается кусок сырого мяса размером с человеческую ладонь. Он знает про собаку!

Убедившись, что пса нет, он входит сам. Это тот самый урод со светлой шевелюрой. Ошибки тут нет. В большом зеркале прихожей отражается его морда, которая напоминает мне Дольфа Лунгрена в роли советского боксера в фильме «Роки IV», только пострашнее.

Его приход сюда снимает с него обвинение в убийстве. Он хоть и первоклассная сволочь, но здесь совершенно не причем. Моя первоначальная версия была верна: не добившись ничего от Вероники, он отправился сюда. Мне же удалось придти первым только потому, что ему понадобилось время, чтобы приготовить приманку. Если бы бедная Соня отведала его угощение, то заработала бы такое несварение желудка, от которого ее бы не вылечил ни один ветеринар.

Я колеблюсь, не влепить ли ему сразу заряд газа в рожу, но решаю не поднимать шум. В то же время, я отдаю себе отчет в том, что весовые категории у нас разные и если у меня не получиться одолеть его с первого же удара, то для второго у меня может не быть возможности. Как говаривали в глубокой древности восточные мудрецы: «Слабого можно бить, как получится, сильного — только на смерть». Ну, на смерть, не на смерть, а вывести его на хотя бы на короткое время из обращения — жизненно необходимо. Ничего не остается, как ждать пока он подойдет ко мне поближе.

Закрыв двери, блондинчик внимательно прислушивается. Потом с удовлетворенной ухмылкой начинает осторожно двигаться в сторону большой комнаты. И тут случается непредвиденное. Мобильник, лежащий у меня в кармане, громко сообщает, что кому-то очень хочется услышать звучание моего голоса. Верзила вздрагивает. Давай, Лысый! Сейчас или никогда!

Я распахиваю дверку и совершаю прыжок к противнику в то время, когда он поворачивает свою свирепую физиономию в мою сторону. Все силы имеющиеся в моем распоряжении я вкладываю в удар. Рукоятка пистолета с треском въезжает ему прямо между глаз, и правильная форма его носа сразу превращается в неправильную. Оглушенный, он валится на пол.

Тем не менее, всего этого оказывается недостаточно, чтобы полностью отключить его. Обливаясь кровью, как недорезанный поросенок, он делает попытку подняться. Приходиться добавить ему еще разочек по затылку, после чего он, наконец-то, надолго принимает горизонтальное положение.

Забавно все-таки получилось. Сначала он меня отделал в квартире у Коцика, теперь мы поменялись местами. Все-таки правы были философы, когда говорили, что если в одном месте что-то убудет, то в другом обязательно прибудет. Если переложить все сказанное с философского языка на общечеловеческий, то можно сказать и так: если в одном месте вы дадите кому-либо по голове, то в другом — обязательно дадут вам. Интересно, увидел ли он такой же фейерверк в глазах, что и я? При случае как-нибудь спрошу.

На телефоне оказалась Маргарита. Нашла время! Она щебечет, что с ней все нормально. Веронику увезли в больницу.

— У тебя все в порядке? — спрашивает она. — Надеюсь, ты мне все-таки объяснишь, что происходит?

— Надейся. Надежда умирает последней.

— Кретин, — резюмирует она, швыряя трубку.

Я наклоняюсь к белобрысому, так как очень хочу заняться исследованием его карманов. Денег — две с небольшим тысячи долларов и несколько сотен деревянных. Богатый выбор отмычек и П-4, иначе именуемый «Вальтером», образца 1976 года, красноречиво свидетельствуют о социальном статусе этого субчика. Но и это еще не все. Из внутреннего кармана его куртки я извлекаю паспорт на имя Калачова Ильи Петровича, семьдесят второго года рождения, имеется даже штамп о прописке: неведомый мне переулок академика Борисова, 17. Это уже удача. Ежели что, я знаю, где найти этого Илью Петровича.

Отмычки, паспорт и рубли я возвращаю на место. Доллары оставляю себе, в порядке моральной компенсации за нападение на меня и моего товарища, но больше потому, что вопреки желанию Царегорцева, я все-таки умудрился завязнуть в деле, а, учитывая сложившиеся обстоятельства, его расследование может продлиться неизвестно сколько и потребовать средств, в то время, как я совершенно на мели. Еще проблема. Что делать с «Вальтером»? Если вспомнить, что пару часов назад этот пидор мог запросто взорвать половину многоэтажного жилого дома, только для того, чтобы устранить свидетеля, он способен на что угодно. Мне очень не хочется, чтобы он кого-нибудь прихлопнул. Придется немного над ней поработать.

Спустя пять минут я засовываю немецкую волыну Калачеву за пояс, бросаю на него прощальный взгляд и осторожно, стараясь не производить шума, выхожу на площадку.

Глава 5

Мысли роятся у меня в голове, как у Винни-Пуха. Этот тип — единственная ниточка, которая может привести к разгадке. Он всего лишь исполнитель, это ясно как божий день. Но через него можно выйти и на более крупную рыбу.

Неплохо было бы посмотреть, куда он пойдет, когда очухается. Не думаю, что он долго будет валяться — мужик здоровый. Правда, ему понадобиться какое-то время, чтобы переварить ситуацию, но думаю, что как только он обнаружит в комнате труп, он выскочит из этой квартиры как ошпаренный. На чем он сюда добрался? Есть ли у него тачка? Вот что необходимо выяснить для начала.

Выхожу на улицу. На дворе пусто, как бывает в обычный будний день. Беглый осмотр окрестностей позволяет установить, что никаких других транспортных средств, кроме старого, вросшего в землю запорожца с разбитой фарой, спущенными колесами и отсутствующим задним стеклом, поблизости не имеется.

Значиться так… Своих колес у него нет. Значит, он будет ловить такси. С той харей, которую он имеет теперь, вряд ли ему захочется прокатиться в общественном транспорте.

В середине дворика вижу небольшую детскую беседку и иду туда. Отличное место для наблюдения! Отсюда мне хорошо виден дом напротив, а меня из дома — нет, если заранее не знаешь, что в беседке кто-то есть.

Скоро я вижу его выходящим из дома. Он закрывает лицо платком и раскачивается при каждом шаге, как трухлявое дерево под сильным порывом осеннего ветра.

Все как я и предполагал. Выйдя на проезжую улицу, он сходу ловит такси, идущее в сторону центра. Мне нужно сделать тоже самое. И сделать быстро. Но как назло, не только такси, но и любых других транспортных средств больше не наблюдается. Улица словно вымирает. Беспомощно верчу головой и в метрах пятидесяти замечаю припаркованный возле тротуара автомобиль с черными шашечками на крыше. Подхожу, а вернее подбегаю к нему. Это старенькие «Жигули»-копейка, но хозяина нигде не видно. Секунд десять беспомощно стою возле машины, в то время как единственная ниточка к разгадке удаляется от меня все дальше и дальше. Я в панике.

Не знаю, сколько бы я еще так стоял, если бы мой внутренний голос не подсказал решение, заключающееся в том, что если гора не идет к Магомету, то пусть она идет куда подальше. Это я о хозяине тачки. Не хочет меня везти — не надо. Я повезу себя сам. Вскрыть машину оказывается раз плюнуть. Никакой противоугонной системы, что, впрочем, и неудивительно, ибо хозяин с полным на то основанием полагал, что никто без крайней необходимости, находясь в здравом уме и трезвой памяти, не станет покушаться на его рухлядь. Одного он только не учел, что однажды все-таки найдется человек у кого будет такая необходимость, да и со здравым умом у этого человека окажутся проблемы, раз он позволил себе по уши погрязнуть в чужих, не касающихся его проблемах.

Не знаю, что на меня больше подействовало, тот факт, что преступники всегда опережают меня на целый шаг или вид истерзанной Вероники и смерть Ольги, но я чувствую, что начинаю потихоньку заводиться. Еще немного и я пойду вразнос. Когда со мной это случается, я сам себя боюсь, потому что не могу остановиться, пока не дойду до конца. В таком состоянии очень легко наломать дров. Именно так и случилось тогда, когда я потерял работу. Я это знаю, но ничего не могу с собой поделать.

Двигатель, как и я, тоже заводиться с пол оборота. Включаю скорость и резко рву с места. Отсюда идет в город длинное шоссе и, если машина с Калачевым не свернет где-нибудь с пол пути, у меня еще есть возможность ее догнать, благо двигатель работает хорошо, ровно. Полагаю, что его совсем недавно меняли или же делали капремонт.

Движок — это, очевидно, единственная новая вещь в автомобиле. Как молодое сердце, пересаженное старику, он так и хочет выскочить из своей старой оболочки и зажить собственной жизнью. Состояние всех остальных агрегатов — плачевное. Ходовая скрипит, стучит, потрескивает и создает впечатление, что вот-вот рассыплется. Салон автомобиля выглядит так, как если бы в нем ночевало стадо свиней. Для меня теперь на всю жизнь останется непостижимой тайной, каким образом хозяин автомобиля умудрялся отыскивать себе клиентов.

Мне везет: на третьем светофоре я настигаю такси с Калачевым и пристраиваюсь ему в хвост.

Если вы меня спросите, зачем я устроил эти ралли вместо того, чтобы привязать его к батарее и попытаться вытащить из него все, что ему известно, то я отвечу, что эта мысль тоже приходила мне в голову. Однако, прикинув, как следует, я решил этого не делать. Потому что: а) место не очень подходящее, б) Калачев, судя по виду, вполне крепкий орешек и вызвать его на откровенность не такое и простое дело. В качестве же Герасима из Тургеневского «Муму», он мне не нужен. И, наконец: в) он знает гораздо меньше, чем его хозяева. А вот если он приведет меня к ним, это будет гораздо лучше и откроет в этом деле новые перспективы.

Езда оказывается недолгой. Примерно еще через квартал его такси останавливается. Я проезжаю дальше и паркуюсь впереди стоящей тут же грузовой машины, которая скрывает меня из виду. Выйдя наружу, осторожно выглядываю из-за грузовика, чтобы засечь, куда дальше двинет мой клиент. Вопреки ожиданию, он никуда двигать не собирается. Отпустив шофера, он продолжает стоять на том же самом месте, потом вдруг резко поднимает руку и останавливает еще один мотор. Значит, из предосторожности решил сменить карету! Ну ладно, поехали дальше. Я сажусь в свою колымагу, ожидая, когда он снова пронесется мимо меня.

В это самое время кто-то дергает двери пассажира. Открываю чисто машинально, и молодой голос спрашивает.

— Шеф, свободен?

Я не отвечаю, так как все время слежу за проезжей частью. Спрашивающий принимает мое молчание за согласие. Пассажиров оказывается двое — оба молодые парни. Один усаживается рядом на переднем сидении. Другой сзади. Они говорят, куда им надо, но я их даже не слушаю. Вытуривать их на улицу у меня уже нет времени: машина с Калачевым проезжает мимо. Трогаюсь следом. Боясь возбудить подозрения Калачева, занимаю крайнюю левую полосу, прибавляю газу и на скорости ухожу далеко вперед. У следующего большого перекрестка снова останавливаюсь, чтобы подождать. Мои желания совпадают с желаниями пассажиров.

— Здесь останови, командир.

Я еще не успел затянуть ручку тормоза, как впередисидящий тыкает мне в нос какой-то коричневой ксивой.

— Служба по защите прав потребителей. Инспектор Рябоконь.

Его же напарник оказывается налоговиком. Ревизором-инспектором! Не много ни мало!

— Это была контрольная поездка. Вы нарушили правила обслуживания пассажиров, — говорит защитник потребительских прав и начинает перечислять мои грехи, как поп на исповеди. — Перед тем как трогаться вы не включили счетчик. Вы поехали не по тому маршруту наверняка с тем, чтобы удлинить поездку и увеличить плату. Кроме всего прочего, вы еще превысили скорость максимально допустимую в городе и подвергли ненужному риску жизнь пассажиров. И вообще, насколько я могу судить, техническое состоянии вашего транспортного средства оставляет желать лучшего.

Слушая, я одновременно наблюдаю в зеркало заднего вида, не вынырнет ли из потока автомобилей такси с Калачевым.

— Предъявите документы на право оказания услуг по перевозке пассажиров, — требует налоговик.

— Лицензия на право перевозки? — улыбаюсь я, и наклоняюсь к бардачку. — Какие проблемы! Вот, пожалуйста!

Однако, вместо того, чтобы искать документы, я открываю переднюю пассажирскую дверку и точным прямым ударом в ухо вышибаю сидящего спереди из салона на улицу. Я же вам говорил, что когда я в таком состоянии мне лучше не мешать! Не ожидавший такого поворота, инспектор Рябоконь, все еще держащий раскрытое удостоверение в одной руке, а в другой коричневую кожаную папку, оказывается сидящим на тротуаре, покрытый грязным свалявшимся снегом.

— Сам выйдешь или тоже помочь? — обращаюсь я к его спутнику.

Спутник желает выйти сам.

— Имейте ввиду, — негодующе выкрикивает он, вываливаясь из машины, — мы запишем ваш номер и сообщим куда следует. Вы будете отвечать.

— Записывайте, — охотно соглашаюсь я.

Я засекаю нужное мне такси и снова трогаюсь, на этот раз уже сзади.

Калачев высаживается в конце площади Горького, возле стоянки такси и устремляется вниз по пешеходной улице. Только-только я сам вышел из «Жигулей», чтобы продолжать преследование на своих двоих, как на мое плечо опускается чья-то тяжелая длань.

— Что, голубь, накатался?

Передо мной стоит коренастый человек в короткой потертой куртке. Оглядываюсь — еще двое заходят с боков. У одного из рукава выглядывает конец спрятанной там монтировки. Расстановка сил явно не в мою пользу. Не имея желание привлекать внимание и устраивать драку в таком оживленном месте, отталкиваю коренастого мужика и запрыгиваю обратно в машину. К счастью, я так увлекся слежкой за Калачевым, что даже забыл заглушить двигатель. Врубаю заднюю и очень удачно вписываюсь между разворачивающимся пассажирским автобусом и очкастым ротозеем, несущим в обоих руках большой горшок с кактусом. От неожиданности тот (не автобус, а очкарик) вскрикивает и отпрыгивает в сторону, роняя свой груз. Разворачиваясь, замечаю, что неизвестные агрессоры усаживаются в длинную белую «Ауди», которая тоже оказывается радиофицированным такси.

Все ясно. Шоферская взаимопомощь. Цеховая солидарность. Значит, вместо того, чтобы звонить ментам, хозяин развалюхи оповестил про угон своих коллег. Теперь из-за них я упустил объект наблюдения.

Мне нужно побыстрее оторваться от преследователей и бросить ставшие уже ненужными «Жигули». Для этого я сворачиваю с главной улицы в небольшой проем между домов, соединенных между собой аркой. Мне известно, что, проехав по сложному лабиринту проходных дворов, можно попасть на большой бульвар и затеряться в транспортном потоке. Однако уйти от них не так уж и просто. Водитель, преследующий меня, несомненно более опытен, но и у меня перед ним тоже есть преимущество — я на чужой машине и не боюсь ее разбить.

Догадываюсь включить рацию, которая тут же начинает противно трещать.

— Этот козел едет к тебе, — булькает голос в микрофоне. — На бульвар Красина.

— Не волнуйся, я его встречу. Сюда у него только один выезд — со двора рядом с гастрономом. Там железные ворота. Я их закрою.

Спасибо за информацию. Значит, на бульвар выезда нет. А это что за милый поворотик? Куда он выходит — мне неизвестно. Может попробовать?

Сбрасываю газ, притормаживаю и сворачиваю налево. Нэ повэзло. Через двадцать метров передо мной в человеческий рост вырастает кирпичная стенка. Резко выжимаю педаль тормоза. Поздно. Лысая, как херсонский арбуз, резина протекторов не в состоянии удержать машину, которая врезается в стену и замирает. Я целый, если не считать того, что при ударе больно ударился грудью об руль. Выхожу из колымаги, одного взгляда на которую достаточно, чтобы понять, что теперь ей одна дорога — на свалку, где ее, кстати, давно заждались. Что ж, ее хозяин сам виноват, что поднял такой кипиж. Если бы он это не сделал, то нашел бы ее на улице в таком же состоянии, как и оставил.

Выбираясь на свет божий, я заодно прихватываю валявшийся рядом с сидением молоток, ибо мои преследователи тоже тут как тут. «Ауди» тормозит в пяти метров сзади.

Первым показывается тот самый коренастый, плотный мужичонка, которого я толкнул. Он сидел за рулем. В руке у него пистолет, насколько я могу судить, пневматический. Убить из этой штуки нельзя, но для того, чтобы вызвать у противника сильный болевой шок, она очень даже годиться. Вид у него тоже весьма решительный, вот только если он думает, что я накладу в штаны при виде его пугача, то он сильно ошибается. Что я пистолетов в своей жизни не видел? Нашел чем меня пугать!

Не ожидая пока ему на подмогу подоспеют товарищи, он наводит на меня пушку. Я забываю, что я сотрудник частного детективного агентства «Зета +», мгновенно превращаюсь в Чингачгука Большого Змея, и за неимением томагавка, кидаю в него молоток. Характерный треск, который бывает, когда у человека ломаются зубы, говорит ясней ясного, что на протяжении ближайших месяцев основным меню этого человека станут фруктовые йогурты и манная кашка. Завывая так, что у меня самого начинают заворачиваться кишки, он опускается на землю, теперь у меня остаются всего лишь два противника. Один — чахоточного вида, большой опасности для меня не представляет, если, конечно, он не замаскированный ниньзя. А вот его товарищ запросто мог бы претендовать на замещение вакантной должности в нашем агентстве вместо выбывшего Егорова. Ростом он, правда, до последнего не дотягивает, но зато у него широкие плечи и такие кулачища, что он мог бы вызвать на бой обоих братьев Кличко одновременно.

Моя позиция мне больше нравиться, чем их. За моей спиной находиться та самая стена, об которую я шмякнул автомобиль. С левой стороны я защищен машиной, а справа — трансформаторной будкой. Проход между ними не очень широкий — метра полтора, а может и того меньше, что не даст моим противникам использовать численное преимущество. Однако они этого не понимают и, стараясь напасть на меня оба сразу, больше мешают друг другу. Прямым ударом ноги в живот я без особого труда вывожу из строя задохлика и тут же понимаю, что сам совершил глупость. Это как раз тот случай, когда уменьшение количества только повышает качество. Теперь я остаюсь один на один с этим верблюдом.

Увертываясь от ударов, я все-таки понемногу отступаю к стене. Еще несколько секунд и он меня прижмет и размажет по ней. К своему несчастью этот тип совершенно не имеет никакого понятия о технике рукопашного боя и старается действовать только силой. Пока мне удается увертываться, но и у него получается пару раз меня слегка зацепить. Дружок его, тем временем, приходит в себя и, не повторяя теперь прежней ошибки, забирается на разбитую «копейку», собираясь, по-видимому, оттуда прыгнуть на меня. Следя за ним краем глаза, теряю бдительность, и пропускаю удар в грудь, который отшвыривает меня к стене. На пол секунды мне кажется, что в меня врезался Ил-86, но каким-то чудом все-таки удерживаюсь на ногах. Дабы усыпить бдительность противника делаю вид, что я уже выдохся, и, сказать по правде, еще немного, так оно и будет. Здоровяк полностью раскрывается и с омерзительной ухмылкой подходит ближе, чтобы поудобней нанести окончательный удар. Он размахивается ногой, но это даже и не удар. Может быть, так можно бить пенальти по воротам, но только не человека. Я без труда блокирую его и со всей силы врезаю ему кулаком в живот. Он издает звук подобно лопнувшей автомобильной шины и принимает форму вопросительного знака. Я, будучи всегда противником всяческих вопросов и больше предпочитающий ответы, отвешиваю ему снизу по подбородку, превращая вопросительный знак в восклицательный, и затем правым прямым в челюсть окончательно отправляю в нокаут. Что же касается последнего, то он так и не решился сигануть с крыши «Жигулей» и, одиноко, стоит на возвышении как аист в гнезде. Теперь, когда он остался один, вид у него еще более жалкий.

Не желая более побоища и жалея о потраченном времени, вспоминаю про пистолет, который вытаскиваю и показываю ему. Я, кажется, уже говорил вам, что это точная копия «Макарова», которую сразу и не отличишь от настоящего. Лицо у «аиста» вытягивается от страха и становиться похожим на пролежавшую целый год в погребе старую и высушенную морковку.

— Я отпускаю тебя, — говорю я ему и делаю дулом пистолета соответствующий жест. — Все, можешь убираться!

— Я… Это… Мне… Можно идти? — заплетающимся от страха языком спрашивает он. — Сейчас?

— Я что, не ясно выразился? Забирай своих дружбанов и проваливай!

Мне не очень хочется, чтобы описание моей внешности появилось у моих бывших коллег, поэтому считаю нужным добавить с максимальной угрозой в голосе.

— Если хоть слово ментам вякните, я вас всех зарежу, а тачки ваши сожгу! Можете заранее памятники себе заказывать!

— Это не в наших правилах, — отвечает водила, который к тому времени уже слез с машины и понявший, что я не собираюсь в него стрелять, несколько осмелел. — Мы сами тебя найдем, когда у тебя пушки под рукой не окажется.

Я перелезаю через кирпичную стенку и исчезаю в лабиринте дворов. Меня берет зло оттого, что из-за этих ковбоев-любителей я упустил клиента. Где мне его теперь искать?

Я добираюсь до площади Горького, до места, где высадился Калачев, стараясь при этом огибать все стоянки такси, и выхожу на улицу Покровскую, в начале которой я видел его последний раз.

Глава 6

Покровка — улица полностью пешеходная, и я лениво бреду в потоке людей, гадая, куда именно подался Калачев. Может он где-то живет поблизости? Маловероятно. Это одна из центральных улиц. Здесь много дорогих ресторанов, казино и прочих увеселительных заведений. Жилые дома в этом районе красивые, с высокими потолками и по карману самым обеспеченным. Может Калачев и ходит с пушкой за спиной, считая себя крутым чуваком, но сомневаюсь, чтобы он имеет здесь где-нибудь пристанище.

От нечего делать я разглядываю вывески и витрины салонов-магазинов, баров, банковских контор. На девятнадцатой по счету задерживаю внимание. Это ресторан «Валюша». В меру уютная, средних размеров забегаловка с европейской кухней, бильярдом и игровыми автоматами. Альварес говорил, что именно здесь видели Юрия Коцика в компании с очень похожим на Калачева человеком. Случайность? Или закономерность?

В любом случае, никаких других зацепок у меня в запасе все равно нет. Придется остановиться на «Валюше», что я и делаю.

Минут пять переминаюсь с ноги на ногу возле причудливо раскрашенной витрины, пытаясь разглядеть сквозь портьеры сидящих за столиками, в тоже время, понимая всю бесполезность этого занятия. Даже если я угадал и Калачев шел именно сюда, то не затем, чтобы заморить червячка, особенно, если вспомнить, что с такой вавкой на лице, которую он получил от меня в подарок, можно надолго лишиться всякого аппетита.

У двери ресторана, как и положено, стоит швейцар в накинутом поверх униформы пальто, с заплывшими барсучьими глазками на важном лице. Может его спросить? А вдруг Калачев здесь свой в доску? В таком случае, сомнительно, чтобы мне сказали правду, зато я рискую засветиться и дать тому понять, что за ним следят.

Еще несколько минут колеблюсь, взвешиваю все за и против, а после, махнув рукой, решаю все-таки спросить. Это рискованно — времени у Калачева было достаточно, чтобы заметить мою рожу. Но не торчать же здесь под окнами, ожидая второго пришествия!

Я подхожу к церберу и изображаю дружественную улыбку. Он строго осматривает меня с головы до ног, точно пытаясь определить, увеличит ли общение со мной размер его капитала или нет. Наверное, я не произвожу на него должного впечатления, поэтому он отворачивается в сторону.

— Я ищу своего друга, — говорю я ему и чтобы привлечь его внимание, сую ему двадцать долларов, из денег, экспроприированных мною у Калачева. — Я должен был с ним встретиться, но опоздал. Вы его случайно не видели? Он мог зайти в ваш ресторан.

Я даю ему самый подробный портрет моего клиента. Швейцар торопливо берет деньги и заявляет, что действительно видел похожего человека, добавив при этом с легкой усмешкой, что у него должно быть большие проблемы с лицом.

Я интересуюсь, где сейчас этот человек, зашел в ресторан или просто проходил мимо, и если заходил в ресторан, то там ли он до сих пор или уже ушел, но швейцара вдруг не с того ни сего поражает глухота. Меня так и подмывает хорошенько треснуть по его ушам, чтобы вернуть их в рабочее состояние, но вместо этого сую ему еще двадцатку, которая, так же как и первая мгновенно исчезает в бездонном кармане.

Теперь я узнаю, что мой «друг» все еще в ресторане, сидит за столиком и ведет беседу с одним человеком. На мой вопрос, знает ли он этого человека, швейцар снова прикидывается контуженным. Двадцаток у меня больше нет, остались только пятидесяти и стодолларовые купюры. Если я и дальше буду продолжать в том же духе, то и глазом моргнуть не успею, как стану банкротом. Решаю все таки еще раз позолотить ему ручку, предварительно поклявшись про себя, что если и на этот раз не получу всей исчерпывающей информации, то выбью ему зубы.

То ли портрет президента Гранта, оцененный правительством Соединенных Штатов в пятьдесят баксов ему нравиться больше, чем портрет другого менее удачливого правителя, то ли за долгие годы стояния перед дверями он научился читать по глазам мысли людей и не хочет потратить все полученные от меня деньги на стоматолога, но на сей раз, он становится более разговорчивым и сообщает, что собеседник, интересующего меня человека, их постоянный клиент. У него фирма, расположенная в доме напротив, поэтому почти всегда обедает у них. Фамилии его швейцар не знает, но знает, что кличут его Анатолий Адольфович и что он большой жлоб, так как приличных чаевых от него никогда не дождешься. Что же до моего знакомого, то его он также видел не раз, как в их ресторане, где он обедал один и в компании, так и когда тот проходил мимо, когда шел в офис вышеупомянутого Анатолия Адольфовича.

Я велю посторониться и прохожу через вестибюль по направлению к обеденному залу. Останавливаюсь возле входа так, чтобы не слишком светится. Зал полупустой и обнаружить нужную парочку большого труда не составляет. Они сидят возле дальней стенки, боком ко мне.

На вид Анатолию Адольфовичу столько же лет, как и мне, только он уже успел отрастить пузцо. Волосы у него темные, блестящие и прилизанные. Не переставая жевать, он что-то энергично втолковывает Калачеву, дирижируя себе ножом и вилкой. Холенные, полные щеки искажаются гримасой неодобрения и гнева. Я наблюдаю пьесу под названием «Раздача слонов». Калачев слушает молча, время от времени прикладывая к лицу белую салфетку. Тарелок с хавкой перед ним нет, на нее он сегодня не наработал, а только пустая рюмка из-под водки или коньяка.

Наконец, с громким звоном швырнув в тарелку приборы, босс Калачева встает, кидает на скатерть несколько банкнот и идет на выход, оставляя своего нерадивого помощника один на один с собственным ничтожеством. Я пулей вылетаю на улицу и пристраиваюсь сбоку от входа в ресторан. Не проходит и минуты как мимо меня важно проходит Анатолий Адольфович. Верхней одежды на нем нет. Он пересекает улицу и скрывается в противоположном здании за большими красно-коричневыми дверьми.

Подойдя ближе и прочитав вывеску, узнаю, что за этими дверьми обосновалась маркетингово-консалтинговая фирма «Крокус».

В принципе все прошло не так уж и плохо. Итоги охоты вполне удовлетворительны. Правда, я угнал и разбил чужую машину, обидел двух государственных служащих и сделал очень больно еще двум своим соотечественникам, но так уж получилось, каюсь. Не ошибается тот, кто ничего не делает. Зато, я узнал полное имя и адрес белобрысого дегенерата, а также имя его шефа и его фирмы.

Что теперь? Продолжать торчать возле «Валюши» и дождаться Калачева, чтобы посмотреть, куда он двинет дальше? А то я и сам не знаю! Потащиться к себе в берлогу в переулок академика Борисова, или где там он обитает, прикладывать к башке лед и испивать до дна чашу своего позора. Искать ведь им уже негде. Везде ведь искали. Юрий Коцик мертв, Ольга тоже. Да и сам Калачев теперь, когда я узнал, кто его работодатель, мне не так уж пока и нужен.

Тогда может быть переключиться на Анатолия Адольфовича? Согласен. Вот только околачиваться около его конторы и считать приходящих к нему за маркетинго-консалтинговыми услугами посетителей считаю нецелесообразным. Вряд ли это может привести к разгадке. Тут надо будет взяться несколько по-другому. Как говорил когда-то давно один печально известный исторический деятель: «Мы пойдем другим путем».

Итак, я решаю прервать наблюдение за клиентами и заняться анализом результатов. Необходимо разузнать о состоянии дел этого «Крокуса — Покуса», а также насчет личности его владельца. Вано как-то обмолвился, что у него есть знакомый в налоговой инспекции. Надеюсь, что это не тот, который хотел сегодня почитать мою лицензию на право перевозки пассажиров. Но согласится ли Альварес помочь в моем частном расследование? Надо с ним поговорить.

Громыхающий, как железная бочка, трамвай увозит меня в сторону «Зеты +». Я хочу надеяться, что Альварес на месте и вдвоем с ним мы что-нибудь да придумаем.

На улице повалил мокрый снег. Влажные, густые хлопья облепляют одежду людей, набиваются за воротники. Выйдя на нужной остановке, я, следуя примеру остальных, поднимаю ворот, втягиваю голову в плечи и беру курс на двери моей конторы.

Время обеднее. Секретарша уплетает за обе щеки толстый бутерброд с ветчиной. Перед ней на столе стоит полупустая чашка с кофе.

Увидев меня, она кривиться, словно обнаружив, что перепутала и вместо сахара насыпала себе в чашку полкило каменной соли

— Привет. Вано на месте?

— Нет. Он пошел обедать, как впрочем и все остальные, кроме меня. Разве вам не известно, что с тринадцати до четырнадцати ноль-ноль в «Зете +» обеденный перерыв?

Я благодарю ее за эту очень интересную для меня новость и собираюсь отправиться на поиски коллеги. Я знаю, где он обычно принимает пищу, — в пельменной, за сто метров от офиса.

— Фигуру испортить не боишься? — перед тем как уйти, спрашиваю девушку, показываю на ее бутерброд, который своими размерами запросто может тягаться с подошвой ботинка сорок восьмого размера.

— Моя фигура вас, Сергей Николаевич, никоим образом не касается. Вы ведь, кажется, ищете Альвареса, вот и ищите. Счастливой дороги.

Я по-доброму улыбаюсь ей, хоть и знаю, что я единственный человек в конторе, кого она недолюбливает оттого, что считает грубияном. Вот перед Вано она так и скачет козой: не успеет он появиться на работе — чаек ему тут же сварганит, лимончик порежет, крендельками угостит. Однако я на нее не обижаюсь. Антипатия, как и любовь, бывает и невзаимной. Я такой, какой я есть. Что уж тут поделаешь, нельзя же нравиться сразу всем. А работница она добросовестная и обязательная, и мне этого достаточно.

Я направляюсь к выходу и тут меня останавливает шум доносящийся из-за закрытой двери моего с Вано кабинета. Что бы это значило? Ведь если Тамарка сказала, что Альварес ушел, значит, так оно и есть. И потом, у меня и у Вано железное правило — запирать двери, даже если отлучаешься ненадолго.

Терзаемый любопытством, я распахиваю двери и больше не узнаю своей комнаты.

То, что я вижу, не укладывается в голове. Какой-то неизвестный мне хмырь, метр с кепкой, хозяйничает на моем рабочем месте. Хозяйничает еще слабо сказано. Он вообще все верх дном перевернул и теперь, пыхтя от напряжения, волочит мой стол из одной стороны комнаты в другую. Я успел заметить, что все мои вещи, которые до этого лежали в ящиках стола, он свалил в дырявый целлофановый пакет, который поставил у дверей кабинета. Тут же рядышком на полу стоит горшок с моим любимым кактусом-цереусом. И дело даже не в том, имеют эти вещи ценность или нет (ничего такого особо важного я здесь не храню), а в том, какое он вообще имеет право к ним прикасаться?

— Вы кто? — слегка обалдело спрашиваю его.

— Шлимензон Борис Исаакович, — представляется тот, оставляя на время свое занятие.

— Что ему здесь надо? — Этот вопрос я адресую Тамарке, которая, оставив хавку, подходит ко мне, надо думать, на выручку этому самому Шлимензону, потому что вид и тон у меня не слишком любезные.

— Это Шлимензон Борис Исаакович, — еще раз представляет его Тамара, — наш новый заведующий магазина, который будет при «Зете +».

— Но ведь магазина еще нет!

— А заведующий уже есть, — парирует Тамарка. — Павел Олегович распорядился, чтобы Борис Исаакович посидел за вашим столом, пока у него нет своего места. Вы ведь в отпуске. А когда не в отпуске, вы все равно, как правило, бываете здесь только утром и вечером.

— Он что, не мог посидеть у охраны? Там просторнее и их тоже никогда не бывает на месте. Они постоянно на объектах.

— Все претензии по этому поводу к Павлу Олеговичу.

Здесь я должен отвлечься и сообщить, что помещение офиса «Зеты +» представляет собой большую квартиру с четырьмя раздельными комнатами. Просторный коридор, в дальнем конце которого, рядом с большим аквариумом, восседает Тамарка Зайцева, является одновременно и приемной с креслами для потенциальных клиентов. Тут же рядом кабинет шефа. Вторая комната предназначена для охранников, где они могут коротать время, когда у них нет работы, еще одна маленькая — для приходящего на пол дня бухгалтера и, наконец, последняя отведена непосредственно детективам, то есть Хуану Альваресу и мне.

— Зачем вы двигаете мой стол? — спрашиваю я у непрошенного гостя.

— Ой, он так неудобно стоит. Кто же ставит стол рядом с дверью? — учит меня завмаг. — Возле двери всегда сквозит. Можно простудиться. Будет лучше, если стол будет возле окна. Там и света больше. Вот увидите, вам понравится.

— Видите ли, Борис Исаакович, профессия, коей мне выпало судьбой заниматься, предполагает, хочу я этого или нет, наличие у человека определенного количества врагов. Враги эти могут быть разными, но среди них могут попадаться и совсем отмороженные, имеющие дурную привычку стрелять в вас, когда вы спокойно сидите у себя в кабинете и ничего такого не ожидаете. А вот если стол у вас будет стоять в стороне от окна, то попасть в вас будет значительно труднее. Это элементарно как дважды два — четыре. Кроме того, близость выхода позволит вам быстрее покинуть помещение, если в него через окошко влетит граната. Или бутылка с бензином.

— Но ведь на окне решетка!

— Ну и что, что решетка? Она не очень частая, как видите, и если хорошо постараться, то граната пролетит за милую душу. Пуля тем более. Кстати, Тамара, сколько раз в прошлом году мы меняли разбитое пулями стекло и ремонтировали противоположную от окна стену, раза три, наверное? — обращаюсь к девушке, которая, несмотря на антипатию, наверняка подыграет мне, так как сама охотница до всевозможных розыгрышей.

— Четыре, — отвечает та с серьезным видом, еле сдерживаясь от смеха, глядя на бледнеющую физию Шлимензона.

— Вот видите. Целых четыре раза. Так что вы уж постарайтесь сделать все, как было. И вещи мои положите на место. Иногда во мне обостряется чувство собственности. А вас, Тамара Андреевна, я попрошу передать Павлу Олеговичу мою нижайшую просьбу — пусть он поищет для своего завмага более подходящую штаб-квартиру. Вполне подойдет и его кабинет.

Не собираясь более отвлекать их внимание и дать возможность Тамарке вернуться к своему бутерброду, а Шлимензону к восстановлению первоначального статус-кво, я иду к выходу.

Снова оказавшись за дверью, я натыкаюсь на уже знакомого вам лейтенанта Сороку, того самого, который с большим наслаждением применил бы против меня весь набор инквизиторских пыток. Да и я особой симпатией к нему не пылаю. Его упрямая морда раздражает меня. Сорока, я предполагаю, направляется именно к нам в агентство и может даже по мою душу.

Узрев меня, он останавливается и ждет, когда я спущусь со ступенек.

— Если вы по поводу работы, то у нас сокращение штатов. Приходите осенью, может тогда у нас кое-что и найдется! — решаю сострить я.

Удивительно, но вопреки ожиданию мое замечание пролетает мимо его ушей.

— Мне нужно с вами поговорить, Лысков. Это серьезно, — отвечает тот без своей обыкновенной злобы, к которой я уже давно привык.

— Что я слышу! Вы решили со мной поговорить! И вы мне не угрожаете! И вы мне говорите «вы» Вот так сюрприз! Что же случилось? Должно быть, нечто из ряда вон выходящее?

Он равнодушно проглатывает и эту мою реплику, чем приводит меня в еще большее замешательство.

— Только что мы получили сообщение, что сегодня утром была убита супруга вашего бывшего клиента — Коцик Ольга Викторовна! Вы знали об этом?

— Нет, — не моргнув глазом отвечаю я и притворяюсь удивленным. — Мне очень жаль. Но это лишний раз доказывает, что дело вовсе не такое простое, каким оно вам представлялось.

Он смотрит мне прямо в глаза, как бы желая проникнуть в самую душу. От этого мне почему-то не по себе. Впервые, при общении с этим человеком мне кажется, что именно он, а не я, контролирует ситуацию.

— Как это случилось? — считаю нужным задать вполне естественный в такой ситуации вопрос.

— Ее застрелили в собственном доме.

— Вы занимаетесь этим? Я имею в виду, не конкретно вас, а ваше ведомство, ибо кто ж вам такому зеленому доверит столь сложное дело.

— Вы совершенно напрасно стараетесь вывести меня из себя, Лысков, — хмурит брови Сорока. — Не получиться. У меня сегодня не то настроение. Что же касается вашего вопроса, то, принимая во внимание все последние события, дело это ведет служба безопасности. Впрочем, мы также подключены к этому.

— Спасибо за предупреждение не злить вас. Не буду напрасно тратить порох. Подожду, когда у вас смениться настроение. А теперь скажите, что вам нужно конкретно от меня?

— Вы мне не нравитесь, — заявляет Сорока после короткой паузы.

— Откровенность за откровенность: вы мне тоже. Но, полагаю, вы пришли не за этим, чтобы мне это сообщить?

— Кое-кто вами очень заинтересовался и даже через своих людей в нашей службе пытался навести справки про ваше агентство и конкретно вашу персону. Если начали убирать свидетелей, то вы тоже имели отношение к Коцику, и кто его знает, что успели разнюхать. На вашем месте я бы поостерегся.

— И кто же мной так интересуется?

— Пока не знаю, но надеюсь, скоро узнаю. А вы сами не хотите мне помочь?

Странно все это. Сорока говорит, что обо мне наводят справки, и в то же время не знает кто это. Я думаю, что он просто не хочет выносит сор из избы. С другой стороны, ему ужасно хочется разнюхать, что мне еще может быть известно. Наверно горит желанием раскрутить все это сам и выделиться. А может, хочет создать видимость сотрудничества, вот и грузит меня. Очень даже не исключено.

— Это чем же я могу вам помочь? — спрашиваю я, подстраиваясь под его тон.

— Например, вы расскажете, что вам еще удалось такого узнать, и что вы не сочли нужным сообщать следственным органам.

— От следствия я ничего не утаивал. Это скорее вы знаете больше меня. Клиента у нас уже нет, он умер, мы больше этим не занимается. И зачем вы решили предупредить меня? Может хотите убедить меня в том, что в милиции после того, как я оттуда уволился, еще остались порядочные люди?

— Порядочные люди есть везде, Лысков. Впрочем, мне наплевать, что вы сами думаете по этому поводу. Каждый судит в меру своей испорченности. Ну, а я делаю это только затем, — говорит он, понемногу выходя из себя, — что я не хочу, чтобы в вас всадили пулю до того, как я сам надену вам на руки железные браслеты и зашвырну в камеру. Вот зачем!

— О, вижу, что у вас меняется настроение! — замечаю я.

— Ты мне не нравишься! — снова цедит он сквозь зубы.

— Пустяки. Так даже лучше, — успокаиваю я его. — Значит, тебе не придется мучиться из-за неразделенной любви. Ведь я не по этим делам!

На какой-то момент мне показалось, что он готов кинуться на меня, но ему удается взять себя в руки.

— Шут гороховый!

Прорычав сквозь зубы эти грозные слова, Сорока поворачивается спиной, намереваясь уйти. Я останавливаю. Мне вдруг становится его немного жалко. Как никак, а он все-таки решил предупредить меня.

— Игорь! — зову его по имени.

Он оборачивается.

— Что бы там ни было, спасибо!

Не говоря ни слова, он делает неопределенный жест рукой, который можно понимать как ответное «пожалуйста» и как «пошел ты в жопу со своими спасибо», и уходит. Я провожаю его взглядом, обдумывая все сказанное. Раньше мое первое впечатление о человеке всегда оказывалось самым верным. Неужели на этот раз я ошибся и Сорока вовсе не такой говнюк, каким я его себе представлял?

Хуана Альвареса я действительно нахожу в маленькой пельменной недалеко от офиса «Зеты +». Он уже собирался уходить, когда я появился.

— А, это ты, — говорит он вместо приветствия, стряхивая крошки со штанов.

— Очень занят? — интересуюсь у него.

— Да в принципе нет. Было одно дельце до обеда. Да даже не дело, а так пустяк. Больше суеты, чем прибыли.

— Как твое лицо, заживает? — спрашиваю, указывая на его синяки, превратившиеся уже из фиолетовых в сине-зеленые.

— Да вот, как видишь, заживет понемногу. А ты как, опять в отпуске?

— Кажется, я вычислил чувака, наставившего тебя украшений на всю витрину. Я знаю его имя и координаты, его и его босса. Думаю, что у них что-то вроде штаб-квартиры в фирме «Крокус», рядом с рестораном «Валюша». В том самом, где его уже один раз видели вместе с нашим клиентом. Помнишь, ты сам мне об этом говорил?.. А еще сегодня утром в собственной квартире убита Ольга Коцик. Мне сказал об этом один знакомый мент.

Альварес в момент теряет скучающее выражение и с неподдельным интересом прислушивается к моим словам. Чтобы не посвящать его в ненужные подробности моего проникновения в квартиру с мертвой хозяйкой и разборки с таксистами, я говорю, что случайно встретил этого знакомого нам светлого типа на улице и проследил его путь. Вано не очень-то верит в эту придуманную мною случайность, но вопросов не задает. Понимает, что если я не говорю ему всего, значит, на то есть причины.

— Ты думаешь, это он кокнул Ольгу?

Я молчу. Молчу именно потому, что думаю. Никогда раньше мне не доводилось сталкиваться с подобным делом. Такое впечатление, что сражаешься со змеем Горынычем, у которого вместо одной срубленной головы вырастают несколько новых. Ведь стоило только вывести на чистую воду гражданина Ойффе, как тут же возникло это непонятное «ЦРУ», Калачев, а также те поганцы, которые ухлопали Ольгу. Мне не очень улыбается мысль оказаться Иванушкой дурачком, которого превратят в козленочка отпущения.

— Видишь ли, — так и не дождавшись ответа и будто читая мои мысли, говорит Альварес, — теперь я даже доволен, что мы здесь ни причем. Очень гнилое дело. Очень!

— Дельце и впрямь гнилостное, — реагирую я на его слова, — тут ты прав, а вот насчет нашего с тобой к нему «непричема», то это еще бабушка надвое сказала. Может кто-то решил, что мы очень даже причем. Все тот же мент, видимо, в неожиданном порыве дружеских чувств, поведал, что кто-то очень интересуется всеми, с кем имел дело наш клиент незадолго до гибели, а стало быть и нами.

— Кому мы могли понадобится?

— А ты не догадываешься? Они, кто мы пока не знаем, что-то ищут. Безуспешно ищут. Что-то, чем располагал Коцик и, насколько я могу судить, позарез им нужное и важное. Они используют любую возможность это найти. А заодно они уничтожают всех возможных свидетелей. До Ольги они уже добрались. Кто следующий на очереди? Конечно, в большей степени под ударом нахожусь я, поскольку больше всего совал нос в это все, но и тебе следовало держаться поосторожнее. Я собственно и пришел, чтобы сообщить тебе все это.

Лицо у Хуана искажается недовольной гримасой. Я его понимаю, мне тоже не весело.

— Тогда мы должны вычислить их первыми, — говорит он то, что я на самом деле и хотел от него услышать и к чему втайне подводил. — У тебя уже есть какой-нибудь план?

— Надо вплотную заняться «Крокусом», — выскакивают у меня уже давно готовые слова. — Если не против, попробуй узнать как можно больше о владельце. Постарайся через этого, твоего Левия Матвея из налоговой инспекции.

— Ладно, — соглашается он, после недолгого раздумья, — попробую. А что будешь делать ты?

— Постараюсь зайти с другой стороны — займусь белобрысым. Есть у меня на этот счет одна мыслишка, — туманно говорю я. — Потом расскажу.

Никакой «мыслишки» у меня, конечно же, нет и в помине. Просто я не хочу, что бы у Альвареса сложилось впечатление, что я всю работу переваливаю на него. Я устал и хочу побыстрее оказаться дома. Может в спокойной обстановке мне удастся собраться с мыслями. Слишком много упало на мои плечи за этот день. Да и за предыдущие тоже. Вдобавок чертовски хочется спать. Скачки с Маргаритой прошлой ночью не дали мне как следует отдохнуть.

— Кстати, чуть не забыл, — говорю я, доставая из внутреннего кармана трофейные баксы, из которых отчитываю ему три сотни. — Это тебя на накладные расходы.

На прощание я еще раз сообщаю Альваресу реквизиты наших клиентов, чтобы он лучше их запомнил, потом мы желаем друг другу удачи и расходимся в разные стороны. Он искать своего дружка мытаря, я — домой.

Глава 7

Когда я вхожу в свою небольшую с двумя проходными комнатами квартирку, то у меня такое чувство, будто я отсутствовал в ней целый год, а не несколько часов. Мне вдруг начинает не хватать своего дома. Что ни говори, а у каждого человека должно быть место, где он может расслабиться, побыть один, подумать или же просто повалять дурака. Я чувствую прилив нежности к своему жилищу и мне становиться стыдно, что держу его в таком состоянии, редко убираю. Давно пора и ремонт сделать, хотя бы косметический.

Встав посреди большой комнаты и критически осматривая ее, я замечаю, что на полу возле небольшой кушетки лежит футлярчик губной помады. Маргарита, растяпа, наверное, выронила, когда утром я заставлял ее поторопиться. Надо поднять, а то еще ненароком наступлю и раздавлю ее, то-то будет тогда крику. «Christian Dior» все таки, а не что-нибудь.

Когда я наклоняюсь за помадой, то мое внимание привлекает одна странная деталь. На покрытом пятимиллиметровом слоем пыли паркете под кушеткой замечаю чистую полосу, как будто по нему провели рукой. Эта полоса ведет по направлению к стене. Я уверен, что ни я, ни Маргарита не могли сделать это, а котов, собак и прочих животных в моем доме отродясь не водилось. Встаю на четвереньки, заглядываю под кушетку и вижу что там лежит небольшой темный предмет, который и достаю на свет божий, а достав, присвистываю от удивления.

Предмет оказывается небольшим пистолетиком, калибра 5,6. Нюхаю ствол и отчетливо улавливаю запах пороха. Этой игрушкой недавно пользовались, а если принять во внимание еще и калибр оружия, то можно задать вопрос, а не из этой ли щтучки-дрючки была убита Ольга Коцик? Степень вероятности положительного ответа подчитывать не берусь, если вам не лень можете прикинуть сами.

Кто мне приготовил этот подарочек, я, к сожалению, не знаю, зато знаю, зачем это сделали. Не надо иметь докторскую степень, чтобы быть в курсе того, что пистолеты, как правило, подкидывают не для длительного хранения, а затем, чтобы их находили. Именно у того, кому подкинули. А раз так, то отряд юных следопытов может явиться с минуты на минуту. Надо избавиться от этой хреновины и чем быстрее, тем лучше, а уж потом искать того, кто захотел устроить мне подобное западло. Главное решить, куда это засунуть. Перепрятать в квартире? Нет, не пойдет! Ведь если придут искать, то наверняка найдут способ перевернуть весь дом. Выкинуть в окно? Можно, вот только это могут заметить случайные прохожие. Решаю выйти из квартиры и по-тихому выбросить его в мусоропровод, предварительно стерев свои отпечатки, а там если его и найдут, то пусть гадают, как это там оказалось. Народу ведь в доме много.

Только я успеваю об этом подумать, как прихожая взрывается звонком в двери. Опоздал! Иду к двери, лихорадочно соображая, что делать со стволом. В дверном глазке на меня смотрит деформированная физия моего соседа — заслуженного пенсионера Петра Михайловича Шпака.

— Чего тебе, Михалыч? — вопрошаю я через закрытую дверь.

— Телеграмма тебе, — заявляет он. — Тебя не было, я за тебя получил.

— Положи под коврик, я потом заберу.

— Так это… Она же срочная!

— Не могу я открыть. Замок сломался. Я слесаря вызвал. Из ЖЭКа. Ты мне вот что. Ты прочитай ее, я услышу.

За дверью явно чувствуется замешательство. Шепот. Потом, получивший новые инструкции Шпак снова подает голос.

— Так не могу я, Сережа, ее прочитать. Света в подъезде недостаточно, а я очки куда-то подевал.

— Ну, стало быть, положи под коврик. Срочная не срочная, что делать? Придет слесарь, откроет двери, я ее заберу. Все, пока, спасибо.

Оставив соседа с носом, я иду на кухню. Придется выкинуть оружие на улицу, другого выхода нет. Смотрю в окно и вижу стоящий рядом с парадным милицейский «бобик», возле которого стоят два служителя закона и задрав головы, смотрят в сторону моей хаты. Если я выброшу шпалер, они это обязательно заметят. И как назло все мои окна выходят на одну сторону. Надо искать другой выход!

За неимением этого самого другого выхода и, не придумав, ничего стоящего, открываю морозильную камеру и засовываю ствол в полупустую картонную коробку с пельменями.

Новый звонок требует меня к дверям.

— Кто там опять? — сердито спрашиваю я назойливых гостей.

— Откройте, милиция! — требуют от меня грубым голосом.

— А вы мне ордер в глазок покажите, тогда и будем разговаривать.

— Не валяйте дурака! Мы преследуем особо опасного преступника! У нас есть основание предполагать, что он укрылся в вашей квартире. Свидетели это показали! Вы обязаны открыть двери!

Внезапно мне в голову приходит одна мысль и не просто мысль, а МЫСЛЬ! Я быстро ухожу в комнату, а когда возвращаюсь, то товарищи за дверью уже начинают терять терпение. Как им бедным хочется поскорее вломиться в мою конуру!

— Если вы немедленно не откроете, мы вынуждены будем выломать двери! Предупреждаем!

Я подчиняюсь приказу и поворачиваю ключ. В следующее мгновение, тайфун обрушиваться на мою голову. Меня отталкивают, хватают за загривок, прижимают лицом к стене. За спиной проноситься поток из топота кованных башмаков, который растекается по всей квартире. Можно запросто подумать, что ко мне вломилась сотня бизонов.

В конце концов, мне позволяют повернуться и вталкивают в комнату. Кроме меня в ней находятся четыре омоновца в бронежилетах, шлемах и с калашами в руках, а также еще просто мент, то есть без бронежилета, без шлема и без автомата, но зато с погонами капитана на плечах

— Все осмотрели? — спрашивает он у своих коллег.

— Так точно, все! Кроме него тут никого нет! — отвечают ему, указывая на меня.

— Вы хозяин квартиры? Покажите свои документы! — требует у меня капитан.

— Может мне кто-то объяснить, что означает весь этот балаган! — возмущенно интересуюсь я в ответ на его требование.

Капитан смотрит на меня исподлобья. Из всех присутствующих, похоже, только я да он знаем настоящую причину этого незапланированного визита.

— Капитан уголовного розыска Ганжула, — представляется он, проведя у меня под носом удостоверением. — Нами был получен сигнал, что по этому адресу скрывается, находящийся в розыске, особо опасный преступник.

Отыскиваю паспорт и даю ему. Он старательно читает, рассматривает мое фото, печать о прописке, а после снова обращается к подчиненным.

— Вы точно все проверили?

— Да, точно, — обижается боец. — Все комнаты, кухню, ванну с туалетом, балкон. Нет тут никого больше. Наверно, ложный след.

— Так, так. Все, говорите, — задумчиво говорит капитан, постукивая моим аусвайсом себе по ладони. — И под кроватью смотрели? — показывает он на кушетку.

— Да кто ж туда поместиться? — возражают ему.

— Нужда заставит, куда хочешь поместишься, Иванов. Сколько раз вам можно говорить! В нашем деле мелочей не бывает! Учишь их, учишь.

Ганжула берет пистолет наизготовку и, изображая осторожность, заглядывает под кушетку. Если бы я уже не знал о подвохе, я бы поверил. Настолько у него убедительный вид.

— Нет и здесь никого нет, — говорит он сам себе, стоя в позе бегуна перед низким стартом. — Стоп, а это что? Ну-ка, кто там, дайте, чем посветить!..

Омоновец Иванов протягивает ему карманный фонарик.

— Ну вот, — говорит капитан Ганжула, осторожно держа двумя пальцами за рукоятку найденную им пушку и поднимая к присутствующим свою торжествующую морду, — а вы говорили «нет». Это твоя, гражданин Лысков, волына?

Мне ничего не остается, как склонить голову перед неизбежным.

— Да, — говорю я поникшим голосом.

— Тогда собирайся, раз твоя. Поедешь с нами. Забирайте его!

Рабочий кабинет начальника отдела по расследованию убийств городского криминального бюро Виталия Федоровича Харина напоминает небольшой музей. Все противоположная стена увешена всевозможными дипломами и почетными грамотами, полученными хозяином кабинета за разнообразные достижения: как-то отличную стрельбу, за безупречную службу по охране правопорядка, за высокий процент раскрываемости преступлений. Отдельное место занимают почетные грамоты за победу в социалистическом соревновании, заработанные Харином еще в начале его славной карьеры в те незапамятные времена, которые теперь для одной части населения представляются застоем, для другой — золотым веком. Собирание подобного рода макулатуры придает ему вес в собственных глазах и как он, наверное, думает — в глазах окружающих.

Однако все эти трофеи нисколько не улучшают его характера: майор Харин — мурло редкостное и конкретное. Вот уж кому действительно подходит прозвище мусор, так это ему.

— Что, Лысков, — говорит мне эта стодвадцатикилограммовая гора сала, — значит, так ты за ум и не взялся? Сначала тебя из милиции выгнали, а теперь вообще вляпался дальше некуда?

— И куда же я, по-вашему, вляпался? — вполне законно интересуюсь я.

— Пока ты обвиняешься в незаконном хранении огнестрельного оружия.

— А при чем же тут ваш отдел? Вас ведь, как я понимаю, только мокруха интересует, — наивничаю я.

— Правильно понимаешь, правильно. Но ведь я же сказал, пока, в незаконном хранении оружия, пока. Понимаешь? Пушечку, найденную у тебя, мы отдали на экспертизу. Надо ведь установить, где она стреляла. А ведь стреляла, а? По глазам вижу, что стрелял.

Разговаривая со мной, Харин строит из себя этакого добродушного папашу Мюллера, который в один момент может превратиться в зверюгу.

— Ну, допустим, стреляла, — признаюсь я

— А ты мне начинаешь нравиться, Лысков, — улыбается он. — Все правильно. Я люблю людей, которые умеют достойно проигрывать. Таким я всегда готов пойти на встречу. Что скажешь?

— А что я скажу? Я жду, что вы мне скажете, гражданин начальник. Жду, когда навстречу пойдете.

Не сходя с выбранного им с самого начала отеческого тона, Харин делает вид, что обижается на такое мое обращение к нему как «гражданин начальник». Он говорит, что я должен обращаться к нему по имени-отчеству, ведь мы с ним когда-то коллегами были. Что же касается «ходьбы навстречу», тот мне предлагается, пока оружие на экспертизе, не дожидаясь его результатов, самому признаться при каких обстоятельствах я применял найденный у меня пистолет, и если я это сделаю, он оформит мне явку с повинной.

— А что конкретно вас интересует? В чем я должен каяться?

— Меня конкретно интересует как ты, при помощи этого пистолета, застрелил гражданку Коцик Ольгу Викторовну, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года рождения, жительницу нашего города, проживавшую по адресу Заводская, дом 5, квартира 123. И учти, явка с повинной — это для тебя единственная возможность отвертеться от максимальной меры наказания. Я бы на твоем месте, ухватился за это обоими руками.

«Будешь ты еще на моем месте, бурдюк с жиром», — думаю я, слушая его доводы.

— И убил ты ее сегодня утром, между семью и восьмью часами выстрелом в голову, в ее собственной постели, — продолжает он сам рассказывать мне детали, которые я потом должен буду отобразить в своем признании.

— Чтобы убить, надо иметь мотивы. Почему, как вы полагаете, я это сделал?

— Не знаю. Может, ты хотел ее ограбить? Ее покойный муж был клиентом вашего сыскного агентства. Так ведь? Ты знал, что она обеспеченна, поэтому и решил навестить ее. Она тебе доверяла, поэтому и впустила к себе. Не знаю, может ты и не грабил, а вымогал деньги, а она не соглашалась тебе заплатить. Ты вышел из себя и выстрелил, а потом, испугавшись, что выстрел услышат соседи, убежал, так и не успев ничего взять.

— У вас так складно получается, как будто вы там сами были, — не без намека, хвалю я его и добавляю: — Ладно, давайте бумагу! Так и быть. Буду писать.

Харин даже хрюкнул от такого неожиданного поворота. Он никак не надеялся, что сломает меня так быстро, без особых усилий. Опасаясь, как бы я не передумал, он в один миг обеспечивает меня несколькими листами бумаги и, затаивши дыхание, следит, как в правом верхнем углу я начинаю выводить обращение.

Исписав пол листа, отрываюсь от своего сочинения и говорю майору:

— Раз уж пошла такая пьянка, я должен сообщить моим близким, где нахожусь, а то они искать меня начнут.

— Хорошо, хорошо, закончишь писать, тогда позвонишь.

— Нет, сейчас, — упираюсь я. — Нужно, чтобы кто-то за квартирой моей присмотрел, а то я ее, кажется, вообще на ключ не закрыл. Ваши архаровцы налетели как ураган, так что все на свете забудешь. Я беспокоюсь. Если не позволите, то дальше я писать не буду.

Харин думает, опасаясь, нет ли тут подвоха, взвешивает «за» и «против», потом решает:

— Ладно, звони, хрен с тобой.

Я набираю рабочий номер Царегорцева. Тот, к счастью, на месте.

— А это ты, привет, — сонно бормочет он, узнав мой голос. — Как отдыхается?

— Потрясающе. Со смеху умереть можно, как-нибудь расскажу, обхохочешься. А если серьезно, то слушай меня внимательно и не перебивай. Я в городском криминальном бюро. Меня собираются закрыть. А в это время моя хата находиться без присмотра и это меня очень беспокоит. Пошли туда пару парней, посообразительней. Можешь считать, что я их нанял. Но сначала пусть мотнутся в четвертую больницу, отделение хирургии. Врач — Сальникова Маргарита Александровна. Возьмете у нее ключи. Запомнил? Лучше, если одним из ребят будет Логинов. И чтобы кроме них никого постороннего в моем доме не было! Втолкуй им, как должен выглядеть ордер на обыск. Пусть чувствую себя как дома. И голодными пусть не сидят. У меня в холодильнике есть пельмени, пусть обязательно скушают. Ты все хорошо понял?

— Надеюсь, что да. Не переживай! Адвокат нужен?

— Нет пока. Может завтра, если до этого времени я отсюда не выйду. Все, спасибо!

— Держись, — желает мне на прощание Павел.

— Я что-то тебя не пойму… Ты же говорил, что квартира твоя не запертая. Зачем же им ключи? — подозрительно вопрошает Харин, когда я, положив трубку, снова принимаюсь за писанину.

— Я говорил, что мне так «кажется». И потом, ключ им все равно нужен будет.

Не знаю, удовлетворил ли его мой ответ. Он еще несколько раз прокучивает в голове все сказанное мной, Павлу и криво улыбается.

— А ты оказывается шутник, — выдает новую реплику по поводу услышанного, — «если до завтра не выйду». Неужели, ты думаешь, что с таким обвинением, тебя на подписку отпустят? Забудь. Можешь и не надеяться, даже несмотря на добровольное признание. Так что квартира твоя тебе не скоро еще понадобиться. Но ты не беспокойся, я позабочусь, чтобы тебя определили в камеру поспокойней. Но само собой, если с твоей стороны никаких фокусов не будет.

Я прошу его помолчать, чтобы не сбивал меня с мысли, а сам продолжаю писать. Харин терпеливо ждет.

Дверь открывается и в комнату без приглашения вваливается тот самый капитан, нашедший у меня пистолет. Лицо взволновано.

— Чего тебе, Ганжула? Не видишь, я занят.

— Так это, Виталий Федорович, насчет экспертизы.

— Что, уже сделали? Так быстро? — довольно потирает он руки.

— Да нет, — растеряно бормочет капитан.

— Ну так делайте быстрее!

— Что делать? Пистолет ведь газовый!

— Какой такой газовый? — не сразу понимает Харин.

— Обычный. Копия «Макарова». Сейчас выпускаю такие. Мы сначала и внимания не обратили.

— Какой такой «Макаров»? При чем это здесь? Я говорю про тот ствол, который вы нашли у Лыскова! Вы чем там вообще занимаетесь!

— Так мы его и нашли, — оправдывается капитан и, предвидя события, отступает назад к дверям, прекрасно зная характер своего шефа, в особенности его привычку в период гнева швырять в подчиненных разными предметами, как то письменным прибором, дыроколом, томом уголовного кодекса и другими тяжелыми вещами, которые на данный момент оказываются у него под рукой.

Я не буду передавать вам всего того, что было произнесено, сказано, выкрикнуто, проревано, выорано, извергнуто Хариным на протяжении следующих пяти минут, после того, как до него дошел весь смысл происходящего. Тяжелые предметы, правда, на этом раз по кабинету не летали, наверное потому, что при этом присутствовал посторонний, то есть я. В остальном же было очень громко и грубо, так что мне даже показалось, что почетные грамоты, висящие на стене, стали заворачиваться в трубочки.

Разгорячившись от огорчения, он даже не просек, что этим самым полностью подставляет себя, давая мне понять, что он-то хорошо знал марку пистолета, который должны были обнаружить у меня его архаровцы. Если раньше у меня были еще сомнения на его счет и я был склонен думать, что он действовал лишь по наводке со стороны, то теперь я уже не сомневался о его прямом участии в этом деле. Скорее всего, именно его имел в виду Сорока, когда говорил, что кто-то в милиции мной очень интересуется.

Хорошо, что я догадался вместо оружия убийства подложить свою пушку, справедливо полагая, что прибывшие на место служаки не будут знать все подробности. Единственно, что было известно Ганжуле, что у меня в комнате, под кушеткой, справа от балконной двери, может быть пистолет, при помощи которого было совершенно преступление. Марку он не знал. Если бы я это не сделал, у него вполне могло бы хватить наглости перерыть весь дом, в том числе и заглянуть в холодильник.

Выкричавшись, майор, наконец, вспомнил и о моем существовании.

— Ты почему не сказал, что пистолет газовый? — орет он.

— А меня об этом никто не спрашивал. Ваш сотрудник спросил, чье оружие. Я честно ответил, что оружие мое и меня тут же поволокли сюда. Кстати, все необходимые разрешения у меня тоже имеются, если вас это интересует.

— А твое признание? Ты же только что, сейчас вот, в убийстве признался!

— Какое признание? Вы, верно, меня с кем-то путаете, Виталий Федорович.

Харин с неожиданной для такой туши резвостью, наклоняется ко мне, выхватывает из рук бумагу и, близоруко щурясь, подносит к глазам, которые по мере прочтения еще больше наливаются кровью.

— Ты что написал, ублюдок! — рычит этот боров.

— То, что видите! Жалоба прокурору города на незаконный обыск, безосновательное задержание, а также на оказанное давление и превышение всех мыслимых полномочий, как вашими сотрудниками, так и вами лично.

— Вон, — коротко бросает он Ганжуле и, дождавшись, когда за тем закроется дверь, раздирает мое заявление на четыре части и снова набрасывается на меня. — Ничего, Лысков, вот я тебя определю на соседние нары с парочкой твоих бывших знакомых, посмотрим, как ты тогда запоешь.

— С твоей стороны — это будет не самым удачным решением, майор. Оснований для моего задержания у тебя нет. Ты и так по уши в дерьме и не в твоих интересах еще и волну поднимать. Захлебнешься. А новую жалобу в прокуратуру за меня составит мой адвокат, и в ней будет также поставлен вопрос, отчего это вы, гражданин начальник, имели такую уверенность, что у меня есть именно тот пистолетик из которого убили женщину? Это ж в ходе каких оперативно-розыскных действий вы это установили? С какими свидетелями работали? Где протоколы их допросов? А может быть это оттого, что вы были в курсе, кто и когда мне его должен был подбросить? Не во сне же вы это все увидели, как Менделеев свою периодическую таблицу? Ну что, следишь за базаром?.. Но есть и другой вариант. Я сейчас же, немедленно покидаю ваше гостеприимное заведение, а взамен этого обещаю не подавать никаких жалоб. Что скажешь?

Он еще фыркает, булькает, недовольно трясет губами и нервно чешет пузо, но все-таки до него доходит, что другого выхода, как принять мое предложение, у него нет. В этой партии он проиграл.

Харин вызывает помощника, которому отдает приказ вернуть мои вещи и выпроводить меня на все четыре стороны.

— И пусть даст подписку о невыезде, — говорит он в конце, решая, наверное, этим хоть как-то подсластит себе пилюлю. — Из списка подозреваемых, его еще рано вычеркивать.

— Можете не беспокоиться. Подписка о невыезде у меня хроническая. С тех пор как школу окончил, так сразу и подписался никуда отсюда не выезжать, — спешу успокоить я.

Глава 8

— Ну и рожа у тебя, Серега, — говорит мне вместо приветствия мой домашний сторож — Коля Логинов. — С такой рожей только в морге работать, где на тебя никто внимания не обращает. Что, очень туго пришлось?

— Ты один? — интересуюсь я у Николая, пропуская мимо ушей его вопрос.

— Как перст! Как только ты сообщил о случившемся, Павел Олегович схватил меня и мы вдвоем, сначала за ключами, потом к тебе. Он тут все лично осмотрел, потом надавал мне цэу и уехал.

Первым делом я проверяю холодильник и убеждаюсь, что Павел прекрасно понял мой намек насчет пельменей. Молодец. Пистолета нет. Или я ошибаюсь или эта машинка, разобранная на части уже лежит на дне реки, в самом глубоком месте. Еще раньше, принимая во внимание специфику нашей работы, у нас была с ним договоренность: в подобных случаях ни одной пустой, попросту произнесенной фразы быть не должно. Взвесив каждое услышанное от меня слово, он догадался, что должен заглянуть в холодильник.

Похоже, что на этот раз мне удалось выкрутится. Надо бы при случае поставить моему ангелу хранителю хорошую свечку. Но что же будет дальше? Тучи над моей головой по-прежнему густые-густые и просто сидеть и ждать очередного пакостного демарша в мой адрес, было бы не самым удачным решением. В таких случаях надо бить первым, если хочешь сам остаться целым. Но чтобы бить, надо знать куда — от простого размахивания кулаками толку будет не больше, чем от узбекско-китайского разговорника во время прогулки по Парижу.

Для определения направления главного удара у меня есть две ориентировки: первая — это владелец консалтинговой фирмы «Крокус» Анатолий Адольфович и его шавка Калачев. Но, если мои предположения правильны, к смерти Ольги они отношения не имеют. Поэтому «Крокус» можно оставить на десерт. Пусть над этим работает Альварес, глядишь, обнаружит что-нибудь интересненькое. Кстати о Калачеве.

Достаю трубку и набираю номер моей старой работы.

— Старший лейтенант Жулин, — рявкает мне в ухо знакомый голос.

— Смирно, — приказываю я, подражая голосу Барышева, — вольно, можете расслабится.

— Кто это? — удивлено спрашивает он, после некоторой паузы.

— Лысков Сергей Николаевич, к вашим услугам.

— Ты, Лысый?.. Пьяный, никак?

— Трезв, как горный хрусталь.

— Ты откуда, а то слух пошел, что тебя того… закрыли? Ты бы видел Шитрина, как он злорадствовал, узнав про тебя.

— Это было недоразумение, товарищ Харин как всегда малость перестарался, но потом, как недоразумение выяснилось, он чуть ли не в ногах у меня валялся, умолял просить его, грубого, недалекого мента.

— Харин? — смеется он. — Что-то на него не похоже. Но я рад, что все обошлось. Чего звонишь-то?

— Ты один в кабинете? Этого, твоего молодого вундеркиндера рядом нет?

— Сороки, что ли? Нет. И ты совершенно напрасно на него пургу поднимаешь, умный парень и шустрый, побольше бы таких, лучше бы дело делалось.

— Я бы сказал, слишком шустрый.

— Когда про тебя слух прошел, он забеспокоился, засуетился весь. Стал коллегам названивать, выяснять. А теперь исчез куда-то. Ладно, говори, что у тебя?

— Хочу попросить пробить по твоей базе данных одного человечка, тоже шустрого, кстати. Кличут его — Илья Петрович Калачев, год рождения — семьдесят второй, прописан — переулок академика Борисова, дом номер семнадцать. Узнай, пожалуйста, мне очень нужно. Ты же знаешь, я в долгу не останусь.

Я готов к тому, что Жулин некоторое время будет ныть и стонать, что вот, дескать, я его эксплуатирую, вытягиваю из него информацию, которую можно классифицировать как конфиденциальную. Это часто с ним происходит, но, в конце концов, он уступает и идет навстречу. Человек он неплохой, но временами бывает немного нудноват.

Вопреки моему ожиданию реагирует он не так, как обычно:

— Значит опять всплыл?

— Ты это о ком?

— О твоем Калачеве.

— Наверно, такие не тонут. Так ты мне поможешь?

— Хорошо, помогу тебе в очередной раз, только для этого мне база данных не требуется. Я и без компьютера его хорошо помню. Впервые он засветился у нас за попытку вымогательства большой суммы у одного предпринимателя. Это было как раз после твоего увольнения, поэтому ты и не знаешь. Предприниматель написал заявление и, при передачи денег, Калачева взяли. Рядовой рэкетир. До этого случая, пас валютчиков на центральном рынке. Это, вероятно, ему показалось скучным или же захотелось много и сразу, поэтому и решил тряхнуть того бизнесмена. Действовал по собственной инициативе, и когда загремел на кичу, никто из его дружков и пальцем не шевельнул, чтобы ему помочь. Рэкет, как ты знаешь, организованная система и такие одиночки в ней не приветствуются. Сидеть бы ему и дальше, но тут совершенно неожиданно потерпевший забрал заявление, начал пороть всякую чушь, что он якобы был ему должен, короче отказался от каких-либо претензий. Дело закрыли, а о Калачеве я до сегодняшнего дня больше не слышал. Кстати, погоняло у него, знаешь какое?.. Абрам.

— Абрам? Почему Абрам?

— А он очень любит еврейские анекдоты рассказывать. Вот и окрестили. Да еще вот что, если вдруг вздумаешь его искать, учти, адрес, который ты назвал — самое последнее место, где он может появится. Борисова семнадцать — это общага швейной фабрики. С этой пропиской полгорода уже ходит. Там комендантша кого хочешь тебе за бабки пропишет. Хоть самого Папу римского. Ребята из соседнего отдела пробовали ей кислород перекрыть, но за нее какой-то родственник, большая шишка в мэрии, подписался… Вот, пожалуй, и вся информация.

— Ты, Саша, просто ходячая энциклопедия. Был бы ты еще из золота, цены б тебе не было.

Простившись с Жулиным, я, как уже вам говорил, задвигаю Калачева-Абрама на десерт и перехожу ко второму направлению главного удара, а именно, к начальнику одного из отделов криминального бюро майору Виталию Харину, тесно (могу спорить, на что хотите) связанного с преступным миром. Ведь он не просто получил наводку от постороннего информатора, а знал чт; именно у меня должны были обнаружить. И если Сорока не врет, он вполне мог разнюхивать насчет того, кто имел дело с Коциком.

Чтобы лучше думалось, я поудобнее располагаюсь в кресле, предварительно отправляя своего нового телохранителя на кухню варить кофе.

Логинов быстро справляется с заданием и появляется в комнате с двумя дымящимися чашками, когда я еще не пришел к какому-либо решению. Полагая, что мне необходимо отвлечься от мрачных мыслей он принимается рассказывать забавные истории, но поскольку я думаю о том, каким бы боком получше подъехать к Харину, то слушаю очень рассеяно. В конце концов, до него доходит, что мне теперь не до его баек.

— Ладно, Лысый, не дрейфь, — ему все-таки хочется меня успокоить, — все образуется. В первый раз, что ли?

Телефонный звонок лишает меня возможности ответить, что я думаю по этому поводу. Иду в прихожую и снимаю трубку. Слышу звук, похожий на шум городских улиц, рев машин, как бывает, когда пытаешься дозвониться из уличного таксофона.

— Слушаю.

— Сережа, это Маргарита.

— А, это ты, — устало отвечаю, думая, что она будет напрашиваться на очередную встречу. — Ты извини меня, но я сегодня чертовски устал. Я тебе сам потом позвоню.

— Слушай сюда, ублюдок, — отвечает мне трубка, но уже не голосом Марго, а совсем другим, холодным и злобным. — Твоя красавица у нас в гостях. И насколько она будет хорошо себя чувствовать, зависит только от тебя.

— Кто вы?

— Это тебя не касается. Твое дело только слушать и делать так, как мы тебе скажем.

— Хорошо, слушаю.

— Мы предполагаем, что у тебя имеется одна вещь, которая тебе не принадлежит. Ты взял ее у директора «Чезаре», а теперь ее надо вернуть.

— Но у меня ничего нет, я даже не знаю, о чем идет речь!

— Это твоя проблема. Нет, так найди! Ты ведь любишь совать повсюду свое любопытное рыло. Срок — завтра до полудня. Или можешь попрощаться с девкой.

Мне не остается ничего другого, как принять их условия. Я спрашиваю, как с ними связаться и мне говорят, чтобы завтра в двенадцать, как штык, я прохаживался возле входа в центральный городской парк. Дальше не моя забота.

Этот гандон вешает трубку, оставляя меня в состоянии близком к полной растерянности. Не думал, что последует такая быстрая реакция. Я предполагал, что у меня есть время хотя бы до завтра, но теперь вижу, что противника я недооценил. Ставки в игре растут с геометрической прогрессией.

Откуда эти сволочи могли узнать про Маргариту? Она не моя жена и даже не постоянная подруга. И встретились мы с ней после долгого перерыва только накануне.

Харин! Гнида позорная! Я произносил ее имя в его присутствии! Имя и где ее можно найти. Точно, это его работа, больше некого. Значит, сразу же после моего ухода, эта мразь и дала наводку. Ему надо было исправлять ситуацию, оправдываться за свой промах с пистолетом.

Времени в обрез. Нужно действовать их методами, застать Харина врасплох и расколоть его, даже если для этого понадобиться содрать с него шкуру или зажарить на сковороде. Будем надеяться, что он знает, где держат Марго. А если не знает, то тем хуже для него.

— Опять линяешь? — спрашивает Коля, видя, как я снимаю с вешалки куртку.

— Да, надо навестить одного старого знакомого. А ты оставайся здесь и неси службу. Запомни, никого не пускай. Только с ордером. И будь все время с ними.

На прощание сую ему пятьдесят баксов. Николай для приличия ломается, дескать, Царегорцеву это не понравиться, но мой довод о том, что шефу вовсе и не обязательно об этом знать, убеждает его.

Когда я сказал Логинову, что собираюсь повидать одного хорошего знакомого, то я вовсе не врал ему. Дело в том, что ситуация стала более чем опасна и в сложившихся обстоятельствах мне действительно не помешает обзавестись надежным стволом, а стволы, как вы сами знаете, это не семечки и не сигареты, которые продаются на каждом углу. Но один человек может помочь мне решить эту маленькую проблему. Иногда очень полезно бывает навестить наших старых знакомых, особенно если они по гроб вам обязаны.

Фамилия этого человека — Липко, но все, то есть его коллеги по специальности, не мудрствуя лукаво, называют его просто Липкий. Одну, большую часть своей жизни он провел в местах, которые принято называть «не столь отдаленными», надо полагать потому, что попасть туда в свое время, да и сейчас тоже, было совсем не сложно. Причем для этого вовсе не обязательно быть преступником. Правда, к Липко это не относилось. В не столь отдаленные места он попал вполне обосновано и жаловаться на судьбу ему было незачем. Он и не жаловался.

Познакомился я с ним в самый первый день моей службы в ментуре. Его дело было моим первым делом. Почином. Удачным почином. И это при всем притом, что я пальцем о палец не ударил, ну, разве что записал и должным образом оформил его показания.

Этот день я хорошо помню до сих пор. Время было сколько-то минут второго. Все расползлись обедать. Все, кроме меня. Я же, зеленый салага, оставался на рабочем месте и зубрил положения уголовного кодекса, как снизу позвонил дежурный и спросил смогу ли я принять посетителя, которому не терпится сделать какое-то заявление. Я растерялся, и чуть было не предложил, сославшись на перерыв, подождать, когда вернуться более опытные коллеги, но мысль о том, что надо же когда-то и мне начинать, заставило принять положительное решение. Я сказал дежурному — пропустить посетителя.

Посетитель, а им оказался невысокий со сморщенной, потресканной, как древесная кора, кожей лица человек сорока лет, без долгих предисловий вынул из кармана нож, на лезвии которого отчетливо различались следы запекшейся крови (у меня при этом чуть было не отнялись ноги) и положил передо мной на стол.

— Вот, начальник, — стал растолковывать он свои действия, — пришел сдаваться. Троих пидарасов на бензоколонке порезал. Оформляй протокол.

Как вскоре выяснилось, трижды судимый, а теперь по его словам «завязавший» и работающий грузчиком на 2-ом мясокомбинате Липко Станислав Сергеевич вместе с товарищем, тоже грузчиком с мясокомбината, и тоже судимыми, собрались на рыбалку. У товарища была машина. По пути завернули на АЗС. В то славное времечко страна испытывала сильный дефицит бензина и прочих горюче-смазочных материалов, поэтому на заправке скопилось десятка полтора автомобилей.

Подошла их очередь и напарник уже было собрался подогнать свой «Москвич-412» к бензоколонке, как путь им преградили невесть откуда взявшиеся «Жигули», из которых вылезли трое молодых парней в кожаных куртках, спортивных штанных «Montana» и кроссовках с польского базара. Один стал открывать пробку бака, а второй направился было к кассе, как тут к ним подошел Липко.

— Сейчас мы заправляемся. А вы забирайте свою машину в конец очереди.

— Что ты сказал, козел? — спросил один из них, приступая к нему. Он был на полторы головы выше последнего и вид у него был довольно грозный. Двое встали рядышком.

Взаимные оскорбления для наших граждан суть частое и даже, можно сказать, обыденное явление. Люди оскорбляют друг-друга в общественном транспорте, в магазинных очередях, на рынках и только из-за того, что кто-то кому-то случайно наступает на ногу, задевает локтем или даже просто так, разминки ради. Чтобы язык спортивную форму не терял. Но только Липкий принадлежал к другой среде, где каждое слово имело вес, и ставшая для многих анекдотической фраза «а за козла ответишь» имела совсем другое значение.

Вот и сейчас он так и ответил спокойным, негромким голосом оскорбившему его отморозку:

— За козла ответишь.

— Вали отсюда по-быстрому, старый перечник, пока я тебя самого через задницу не заправил.

Красивым платиновым блеском сверкнула финка. Два раза. Схватившись руками за живот, парень рухнул. Еще один взмах руки и его приятель с прорезанным боком, завывая от боли, покатился по пропахшему бензином асфальту. Третий, пытаясь сбежать, получил удар ножа в задницу.

Собравшиеся вокруг зеваки разбегались кто куда. Кто вызывать милицию или «скорую», другие просто от греха подальше заводили телеги и, забыв, что они хотели заправиться, выруливали с территории заправочной станции.

— Все, Митяй, — сказал Липкий приятелю, — на рыбалку один поедешь.

Оглядевшись вокруг и плюнув на окровавленную землю, он пошел в сторону ближайшего отделения милиции.

Раненого в живот спасло только то, что на бензоколонку как раз заехала заправляться машина «Скорой помощи». Его успели вовремя доставить в больницу, прооперировать и промыть брюшную полость — у него в двух местах был пробит кишечник. Второго, с прорезанной печенью, тоже смогли поставить на ноги. Последний, по сравнению с ними вообще, можно сказать, отделался легким испугом. Правда, у него потом на всю жизнь осталась привычка спать на животе.

Зачалиться на зону Липкому на этот раз не пришлось. Пробыв несколько недель в КПЗ, он был переведен в психиатрическую больницу для обследования, где полтора года, как мог, валял дурака. Суда так и не было. Пострадавшие все оклемались, а самого Липкого выписали из психушки со справкой, что временами он может быть невменяемым.

Потом нам еще раз пришлось столкнуться. Вот тогда-то я и помог ему кое в чем. Он влез в одни разборки, которые могли для него кончится плохо, если бы я не вмешался. Тогда, прощаясь, он сказал, что он у меня в долгу. Я это запомнил.

Липкий живет недалеко, рядом с уже упомянутым мною в начале повествования кафе «Лотос». Мне приходиться три раза нажимать кнопку дверного звонка, который всякий раз после нажатия начинает гнусаво выводит мелодию, отдаленно напоминающую мотив «расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой», пока, наконец, за дверью не слышаться шаркающие шаги и кряхтение.

Дверь, застегнутая на цепочку, приоткрывается, и на меня вопросительно начинают глядеть: один глаз, одно ухо, одна щека, половина рта и половина лба.

— Че надо? — недовольно спрашивает эта половина.

— А сними свою якорную цепь и открой пошире ворота, может быть твой второй глаз поможет тебя узнать своего старого друга?

Он наводит резкость и узнает меня. Дверная цепочка снимается, дверь открывается шире, но хозяин все еще продолжает закрывать мне проход, держа на пороге.

— Привет, Липкий, как дела? Ты позволишь? — интересуюсь я из вежливости и, не дожидаясь приглашения, отстраняю его плечом и вхожу внутрь.

— Какие у меня могут быть дела? Это у тебя дела, а у меня так. Мелочь, — скрипит он за моей спиной.

Я поворачиваюсь и осматриваю его с головы до ног. За то время, что мы не виделись, он практически не изменился, разве что стал еще худее.

Видя его небольшую растерянность (наверно, от радости неожиданной встречи), спешу выручить его из затруднительного положения, предложив ему пригласить меня в комнату. Не стоять же нам на пороге?

Он нехотя соглашается, и мы проходим дальше в апартаменты, где первым делом мне бросается в глаза полуголая девица, развалившая в кресле возле заставленного бутылками с вином и тарелками с закусоном столика на колесиках.

Я оценивающе смотрю на мамзель, потом перевожу взгляд на помещение.

— Неплохая квартирка, и киска тоже ничего — комментирую я увиденное. — А говоришь, мелочь.

— Зачем пришел, Лысый? Ты ведь, как слышал я, в ментовке больше не работаешь? Или я ошибаюсь?

— Ты не ошибаешься. Базар у меня к тебе. Срочный.

Липкий приказывает мартышке слинять на кухню, что она и делает, обиженно надув губы и рисуя задом в воздушном пространстве трехзначные цифры. Мы остаемся тет-а-тет.

— Мне позарез нужна волына! — с ходу беру быка за рога.

Его тощая морда приобретает невинное выражение школьника высадившего футбольным мечом соседское окно. После секундного замешательства, он делает заявление, в которое мне трудно не поверить:

— Ты пришел не по адресу. Я стволами не торгую!

— Знаю, поэтому ты меня отведешь к тому, кто ими торгует.

Делая вид, что размышляет, он скребет башку, засыпая перхотью полосы видавшего еще первую мировую войну махрового халата. Он знает, что если мне что-то нужно, то я от него не отстану.

— Так и быть. Тебе я помогу, по старой дружбе. Забегай ко мне дней эдак через пять… Да, через пять. А я пока наведу справки.

— Ты не догоняешь, Липкий, у меня нет пяти дней. У меня даже и одного дня нет, поэтому волына мне нужна сейчас! И без нее я не уйду! Так что, давай, шевели извилинами.

— Сейчас, говоришь… Ладно, попробую. Только надо далеко ехать… За город… Километров с двадцать.

— За город так за город. Одевайся.

Пока Липкий без всякого энтузиазма напяливает шмотки для выхода, я вызываю такси. Мы уходим, забыв попрощаться с девицей.

Все дорогу, до нужного нам места, я дрыхну и прихожу в себя только тогда, когда костлявые пальцы Липко тыкают мне в бок.

— Открывай зенки, приехали!

Я расплачиваюсь и прошу водилу дожидаться. Он радостно кивает головой. В такую пору и в таком месте других пассажиров ему все равно не найти.

Ближайшее к нам строение — низкий одноэтажный домишко с правой стороны дороги. К нему и направляемся.

Липкий долго колотит носком своего ботинка в оббитые изодранным дермантином двери, пока сим-сим не открывается.

Обитатель хибары чем-то напоминает мне моего спутника. Только разве что на пару десятков лет постарше. У него такая же желтая, потрескавшаяся кожа, худой и колючий подбородок, настороженный, бегающий взгляд. Это уже почти старик.

Узнав в одном из пришедших своего товарища по оружию, он встает в сторону от двери и мы оказываемся в грязном, захламленном помещении, служащем хозяину прихожей. Пахнет сигаретными окурками, заношенными носками и прокисшим супом.

Липко сообщает о цели нашего визита. Старичок изучающе смотрит сначала на меня, потом на Липкого. Тот кивает, что видимо, являться подтверждением моей благонадежности. Далее, ни слова не говоря, напяливает телогрейку и выходит, хочу надеяться, что к своему арсеналу, оставляя нас одних. В ожидании мы продвигаемся дальше в комнату, такую же загаженную, как и предбанник. Она сплошь завалена грязными тряпками и прочим хламом о назначении которого можно догадаться, лишь обладая известной долей фантазии.

Во всем этом бардаке, только одна вещь смотрится не совсем обычно. Это персональный компьютер с широкоэкранным монитором. Возвышаясь на некогда полированном, а теперь донельзя облупленном столе, среди немытых тарелок, набросанных бычков, книг с оторванными переплетами, он смотрится так, как должен был смотреться трамвай на городских улицах времен Петра I и гетмана Мазепы. Из любопытства я дергаю мышкой. Экран загорается, и я вижу, что дедка в ожидании покупателей, коротает время в Интернете.

— Он не любит, когда трогают его вещи, — предупреждающе замечает Липко.

— Он еще долго? — интересуюсь я, потому что от здешней атмосферы у меня начинает болеть голова. Если бы я знал, я бы захватил с собой противогаз или, на худой конец, марлевую повязку.

Скоро, к великому облегчению, появляется хозяин. Телогрейка его испачкана пылью, а с оставшихся в наличии волос свисают ниточки паутины. Он протягивает мне револьвер, который я тщательно осматриваю.

Это старый, добрый и проверенный в делах наган. Оружие надежное, не спорю. Спуск, правда, как и у всех револьверов тяжеловат, но это не страшно — я не дистрофик. Нажму уж как-нибудь на курок. Состояния пушки превосходное. Между ручкой и барабаном замечаю потемневшую от времени и окиси небольшую латунную пластинку, с выгравированными на ней буквами. Подношу поближе к глазам и читаю «Чекисту Пакину за отличную службу. 21.12.37 г.». Это ж прям экспонат для музея!

Я задумываюсь. Где, хотелось бы знать, теперь этот чекист Пакин? И чем он таким отличился, что даже именным оружием был награжден? Двадцать первого декабря, под самый новый год. Впрочем, гадать не приходится: ясно, чем мог отличится чекист в те годы. Может умел мастерски выбивать показания. Или даже проще: спрятавшись в специальной кабинке, он стрелял приговоренным в затылок. Может даже из этого самого нагана. От представленной картины, мне вдруг становиться жутко, я кладу револьвер на стол и инстинктивно смотрю на свою руку, как бы боясь увидеть на ней кровь.

— А другого нет? — спрашиваю я у старикана.

— А этот чем тебя не устраивает? — удивляется продавец.

Я объясняю ему, что уж больно из неподходящей эпохи его пушка.

— А у нас, сынок, все эпохи неподходящие, — улыбается дедок. — Что тогда, что сейчас, что пятьсот лет назад. А тридцать седьмой, если хочешь знать, может даже был самым справедливым за последние сто лет. Годом возмездия. Многие гады тогда под топор пошли… Вот тем, кто пришел им на смену, тем, подфартило больше… Вместо пули, они получили дачи, персональные машины и возможность на старости лет мемуары писать… Вот так то.

— А ты, как я смотрю, философ.

— Есть маленько. Кхе… кхе… Ну что, берешь музыку? Или будем прощаться?

— Не подведет?

— Да ты что?! Я за базар отвечаю. Вот он может подтвердить, — старик кивает в сторону Липкого.

— Патроны есть?

— Тридцать штук. Хватит? Но за них платить будешь отдельно.

Оплатив покупку, мы возвращаемся в город. На прощание спрашиваю Липко:

— А тебе я сколько должен, Липкий?

— Я же говорил, я не торгую оружием, — отвечает он, не прощаясь, поворачивается ко мне спиной и исчезает в подъезде многоэтажки.

Я остаюсь один с новой пушкой, с новыми патронами и со своими старыми проблемами.

Глава 9

Прежде чем тронуться дальше набираю Павла и узнаю, что с пистолетом из пельменной пачки все как я и предполагал. Теперь, чтобы его найти, надо будет сначала высушить реку.

Уже поздно, часы показывают девять вечера, но я еще захожу домой.

В специальной амбарной книге, куда я заношу самую разнообразную информацию, нахожу адрес Харина, а потом усаживаюсь сочинять заявление в милицию, о том, что некий Лысков Сергей Николаевич, гуляя по вечернему городу, нашел на дороге револьвер — одну штуку, и патроны — тридцать штук и все это богатство, он, как и полагается законопослушному гражданину, собирается сдать куда следует. Конечно, никого я этой лапшой не обману, но выпутаться это при случае поможет. Береженного Бог бережет.

Критически прочитав написанное, я спрашиваю себя, а зачем такая точность? И почему именно тридцать патронов. Сейчас их тридцать, это верно, но кто знает, сколько их будет через пару часов. Нет, в этом случае моя любовь к точностям играет против меня. Заявление я переписываю заново, где скупо сообщаю, что все тот же гражданин, при тех же обстоятельствах, нашел единицу боевого оружия. И точка. Первоначальный же вариант рву на мелкие кусочки и сжигаю на газовой конфорке.

Вся эта мелочевка отнимает у меня каких-нибудь полчаса, после чего я отправляюсь на восточную окраину города, где, как мне точно известно, на улице Дачной, проживает майор Виталий Харин. Большую часть пути проделываю на такси, потом пересаживаюсь на трамвай, а последний километр иду пешком. Наша встреча может кончиться чем угодно, настроен я очень решительно, поэтому эти меры предосторожности будут отнюдь не лишними.

Харин — холостяк. Он живет один в небольшом, уютном двухэтажном особнячке, что существенно облегчает мне задачу. Перед домом — ухоженный садик. Все деревья и кустики аккуратно пострижены. Виталий Федорович любит порядок, как на работе, так и дома.

Света в окнах не видно, но мне известно, что Харин часто задерживается на службе, где гоняет как саврасок своих подчиненных. Чем не достойный пример для подражания? Не удивительно, что у него так много почетных грамот.

В ожидании хозяина дома, выбираю местечко поукромней, и чтобы недалеко от входа и чтоб свет от уличного фонаря туда не падал. Остается запастись терпением и ждать сколько потребуется.

Ждать требуется долго. Очень долго. Часовая стрелка постепенно приближается к одиннадцати, огней в окнах соседних домов становиться все меньше и меньше, но Виталий Федорович не спешит возвращаться к домашнему очагу. Неужели он почувствовал, что пахнет паленым, и решил навострить лыжи? Будет большая лажа, если он так и не нарисуется!

Чтобы не замерзнуть, выполняю несколько разминочных упражнений, начиная все больше отчаиваться увидеть Харина. Все кончено, он не придет.

Решаю подождать еще двадцать минут, и если результат останется прежним, уйти не солоно хлебавши. Не успел я это подумать, как в тихой атмосфере ночи мои окоченевшие ушки слышат звук приближающегося автомобиля. Улица освещается светом фар.

Так и есть, машина тормозит возле дома. Слава Богу! Слышу пьяные голоса, один из которых идентифицируется мною, как голос нужного мне человека. Харин просто-напросто просидел весь этот вечер в каком-нибудь увеселительном заведении. Одни опасения уступают место другим: что если он окажется не в состоянии членораздельно выражать свои мысли? Однако, глядя, как он уверенно шагает по дорожке к дому, понимаю, что опасался я совершенно напрасно. Да я и раньше знал, что этот бугай может выпить предостаточное количество.

Его собутыльники тем временем загружаются в тачку и уезжают. Мы остаемся наедине. Надо только подождать, пока он откроет дверь.

Замок щелкает, я подскакиваю к гражданину начальнику и вталкиваю его в двери собственного дома, попутно отвешивая рукояткой пистолета по горбу. Харин растягивается на полу прихожей.

Нужно время, чтобы зажечь свет, но с этим я справляюсь быстро. Харин сидит, вылупив на меня и на револьвер, который я сжимаю в руке, свои глаза, большие и круглые, как крышки на банках с маринованными огурцами.

От неожиданности он, видимо, потерял дар речи, и начинать беседу приходиться мне. Кодекс хороших манер требует, чтобы при встрече люди приветствовали друг друга, причем младший по возрасту должен здороваться первым. Из нас двоих, младший по возрасту, это я.

— Вечер добрый, Виталий Федорович, — говорю я, не желая прослыть невежливым. — Не ожидали меня встретить так быстро?

— Ты! — булькает он, вылупив на меня зенки. — Что тебе здесь надо?

— Угадай с трех раз.

Он не хочет гадать. Вместо этого он поднимается на ноги, потирая ушибленное плечо.

— Ладно, раз пришел, пройдем в дом. Неудобно разговаривать на пороге, — приглашает он.

Надо отдать ему должное: он быстро взял себя в руки и пытается держать себя так, словно ничего не произошло, и что мое появление таким манером у него, дело обыденное. А может быть, выпитое им спиртное придает ему храбрости, и все события ему видятся в несколько ином свете.

Подчеркнуто не обращая внимание на мой револьвер, мол его так просто не испугаешь, он поворачивается в сторону комнаты, приглашая следовать за собой.

Сколько живу, столько убеждаюсь в простом правиле, о котором знали еще при матриархате: внешность бывает обманчива. Вот и теперь, не успел я сделать двух шагов, как Харин очень быстро поворачивает свою массивную тушу в мою сторону и лупит по правой руке, выбивая револьвер. Я пытаюсь отступить назад, чтобы создать перед собой необходимый мне оперативный простор, но он успевать сделать мне подсечку и я отправляюсь в свободный полет, спиной по направлению к входным дверям.

Это падение не причиняет мне особого вреда, не считая того, что я сильно ударяюсь запястьем левой руки о край полочки для обуви и, кажется, разбиваю часы. Оценивать полученный ущерб мне некогда, и я тут же поднимаюсь на ноги, чтобы не дать ему время снова напасть на меня, пока я валяюсь на полу. Но он и не нападает. Вместо этого, он с поразительной быстротой, которой позавидовал бы даже знаменитый агент 007, выхватывает пушку, снимает с предохранителя и наводит ее на меня.

Виталий Федорович, как человек решительный, зная, что соотношение сил может в любую минуту измениться не в его пользу, решает сразу поставить точку и нажимает на курок. Вот тут его ждет неприятный сюрприз: боек щелкает в пустоту, так как в стволе не оказывается патрона. Спеша исправить ошибку, он передергивает затвор, но выстрелить уже не успевает. Драгоценная секунда потеряна, и это дает мне возможность со всего маху опустить ему на голову, стоявшую тут же маленькую, но крепенькую банкеточку. Банкетка, от которой у меня в руке остается только ножка, разлетается вдребезги, а Харин снова растягивается на натертом до солнечных зайчиков паркете.

Кляня себя за излишнюю доверчивость и неосторожность, из-за чего вся моя затея чуть было не пошла прахом, разоружаю его, потом нахожу свой револьвер, который прячу во внутренний карман, решая использовать ствол, отнятый у Харина. Так даже будет лучше. Далее волоку его тушу по длинному коридору в комнату, что само по себе большой подвиг, где оставляю на толстом мохнатом ковре, а чтобы он побыстрее приходил в себя, отвешиваю пару оплеух по жирным щекам. Мой массаж действует положительно, Харин поднимает веки.

— Что ты от меня хочешь? — наконец-то мямлит он.

— Что хочу? — переспрашиваю. — Да вот, пришел признаться в убийстве, ты же ведь этого от меня добивался? Правда, убийство я еще не совершил, но это дело времени, даже, я бы сказал, дело нескольких секунд. Ведь мне не потребуется много времени, чтобы пристрелить тебя, грязного продавшегося мусора, не так ли?

— Что тебе надо? — кричит он, уже успевший, судя по голосу и протрезветь и наложить полные штаны.

— Убить тебя! Разве непонятно? Грохнуть, замочить, пристукнуть, заколбасить. Называй как угодно, но суть от этого не изменится. У тебя есть десять секунд, чтобы этому миру сказать «ариведерчи».

Он делает еще одну, но на этот раз очень жалкую попытку выбить у меня из рук пистолет, но терпит убедительное, стопроцентное фиаско. Я больше не намерен терпеть подобные выкрутасы, поэтому каблуком ботинка выписываю ему по зубам громадную порцию транквилизатора и его пасть становиться похожа но ту, которая была у графа Дракулы после каждого приема пищи.

Если кому-либо из вас интересно, почему я сказал, что пришел его убивать вместо того, чтобы попытаться выяснить, где находиться Маргарита, то отвечу, что я сделал это специально.

Я хочу, чтобы он был стопроцентно убежден, что мне от него, кроме его паршивой жизни, ничего не надо. Назовите меня идиотом, если он сам мне все сейчас не выложит, чтобы только спасти свою мерзкую шкуру.

— Ты не сделаешь это! — стонет он. — Зачем тебе это? Тебя же все равно найдут!

— С чего ты это взял? И вообще, с чего должны думать, что тебя убили? А может, твои коллеги решат, что ты покончил с собой? Пушка эта — твоя. Свои отпечатки я сотру. Что до разбитой табуретки и ране на твоей башке, то это можно и не заметить. Ну зачем им лишнее нераскрытое дело? Всем лучше будет, если тебя сочтут самоубийцей. А то ты сам не знаешь как в твоей конторе от глухарей избавляются? Ну ладно, это все разговоры, проверим-ка лучше, сделаю я это или нет! — я делаю вид, что прицеливаюсь.

— Нет! Я тебе ничего не сделал. Это не я! Я знал, что ты не виноват.

— Мне это не интересно. Все это я и без тебя знаю. Так что ничего нового ты мне не сообщил.

— Нет, это не все. Я еще много знаю!

Я делаю вид, что колеблюсь, потом решаю.

— Ладно, гнида, так и быть, дам тебе шанс. Ну, что ты там такого хочешь мне сообщить?

Я жду, что же он теперь скажет, но то ли он до сих пор думает, что я блефую, то ли и в самом деле принимает меня за последнего дебила, но ожидаемого мною признания я так и не услышал. Вместо этого он принимается грузить, что сегодня утром поступил звонок неизвестного, сообщившего, что убийцей Ольги Коцик являюсь я, что даже оружие преступления находиться у меня дома. Сам то он, по его словам, сразу подумал, что это все подстава, но проверить был обязан, должен же я это понимать.

Может быть, я бы это понял, но вот мой указательный палец на правой руке, понимать это наотрез отказывается и не в силах больше выносить подобное издевательство над его хозяином, сам по себе берет и сгибается в нервной судороге… Выстрел и тут же на толстой ляжке Харина стало расплываться темное пятно.

— Ты что делаешь, гад, что делаешь! — орет он, корчась от боли и ползая по полу.

— Извини, — виновато говорю я, — просто плохо прицелился. Хотел прострелить тебе твое толстое брюхо, а попал в ногу. Зато можешь радоваться, теперь уж точно никто не подумает, что ты сам себя прикончил. Ну ничего, сейчас я все исправлю!

Харин не в восторге ни от моего извинения, ни от моего обещания:

— Нет, нет, я все скажу! Что ты хочешь узнать?!

— Кто интересовался делом директора «Чезаре» Юрием Коциком? Для кого ты собирал информацию?

— Для Беднова. Дмитрия Беднова.

— Я его не знаю! Кто он?!

— Помощник Федорова!

— Федорова? — удивленно спрашиваю я. — Какого Федорова? Того самого, который депутат?

— Да, да, его! Он заставил меня! У меня не было выбора! Не убивай меня!

— А чтобы тебе лучше выбиралось, он регулярно приносит тебе бабки в конверте! Так?!

Угрюмое молчание, перерываемое жалобными стонами, что принимается мною за согласие.

— Что они ищут?

— Кассету!

— Какую кассету? Что на ней?

— Не знаю!

— Ну вот, опять двадцать пять, — разочаровано тяну я, — а я-то думал, что ты и в самом деле решил мне все рассказать. Пожалуй, пора с тобой заканчивать.

— Правда, не знаю! Но это что-то очень важное!

— Такое важное, что для этого нужно было убить человека! А меня зачем подставлять?

— Решили, что так будет лучше на тебя надавить. Они думали, что кассета у тебя или ты знаешь, где она.

— Зачем так все усложнять? Они что, не могли действовать проще?

— Они не убивали женщину, — снова повторяет этот упрямый осел и во избежание повторного выстрела, добавляет: — Вернее, я не думаю, что это люди Федорова. Они, конечно, все гады там, но не их рук это дело. Не знаю я, кто это сделал.

— Зато я знаю, собака ты дикая! Сначала вы убили Ольгу, потом свалили все это на меня. Это была твоя идея. Ты хотел и рыбку съесть и косточкой не подавится: подставить меня своим друзьям и в тоже время оперативно раскрыть убийство, повесив его на заведомо невиновного человека. Потом когда у тебя случился прокол со мной, ты навел их на мою подружку. Теперь скажи, прав я или нет?

— Прав, конечно, прав, — заикается он, — но частично… только частично. Сам же только что сказал, зачем усложнять? Ты послушай меня, только не перебивай и… пушку опусти, она мешает мне… Мне больно. Нужно остановить кровь!

Я срываю с тумбочки кружевную салфетку и кидаю ему. Жду, пока он худо-бедно перетянет рану. Потом снова напоминаю о себе.

Харин сообщает, что задание от Беднова навести справки получил еще накануне вечером. Используя свое служебное положение ему удалось узнать, что Коцик обращался в «Зету +» за охраной, и еще некоторые подробности дела. А ближе к двенадцати к нему позвонил некто и сообщил об убийстве Ольги Коцик, личности возможного убийцы и об оружии. Собственно именно это сообщение и позволило узнать о совершившемся преступлении и обнаружить тело. Сам факт, что звонивший точно назвал место, где следует искать оружие, явился весомым аргументом в пользу подставы, но Харин решил воспользоваться новыми открывшимися обстоятельствами, полагая, что таким образом я полностью окажусь в его руках. Он связался с Бедновым и получил от него добро.

— Я не мог поступить иначе. Я знал, что ты не убийца. Но ты же сам был ментом, ты не хуже меня знаешь, что полученную информацию я обязан был проверить и, в случае подтверждения, тебя задержать. Когда ты сказал, что хочешь признаться, я своим ушам не поверил, — хнычет Харин. — Что еще ты хочешь? У меня есть деньги. Не трогай меня.

Вот черт, как все складывается: я думал, что мой, чего уж тут греха таить, налет на дом Харина, поможет прояснить все случившееся, а на деле я только больше и больше запутываюсь. Какая, однако, паскуда побывала в моей квартире? Ничего не понимаю.

Имя депутата Федорова уже появлялось в этом деле. В самом начале, когда еще был жив Коцик, Альваресу удалось узнать, что практически вся часть акций совместного предприятия «Чезаре» с нашей стороны принадлежала ему. Теперь если провести параллель дальше, то станет ясно, что ключ к разгадке, надо искать в профессиональной деятельности Юрия Ивановича, то есть в работе фармацевтического предприятия. Что же там произошло? Фирма эта прибыльная, отлаженная, но ведь это не нефтегазовый комплекс и не алмазные прииски. А ведь если Федоров здесь замешан, значит, речь идет о больших деньгах. Об очень больших. Этот орел мелочь клевать не будет. Какая связь между Федоровым и Коциком? Неужели я ошибся относительно участия людей Федорова в смерти Ольги? Если это не они и не Калачев, тогда кто же? Еще одна голова дракона? Не слишком ли много для меня одного?

Я смотрю на Харина, морда у которого становиться бледнее мела. Потеря крови сказывается быстро.

Меня так и подмывает устроить ему основательный допрос относительно всего, что касается деятельности Беднова и Федорова, но я сдерживаюсь, понимая, что главное на повестке дня — Маргарита.

— Где девушка? Где вы ее держите? — спрашиваю я Харина.

— Я не знаю… Когда тебя выпустили, Беднов связался со мной. Он пришел в ярость, узнав, что все сорвалось. Я испугался и сказал им про твою знакомую, которую ты упоминал в телефонном разговоре. Я… я… не думал, что они похитят ее.

— Зачем называл, раз не думал?

— Не знаю. Я испугался. Это страшные люди, — он вдруг начинает хныкать

— Запомни, самый страшный человек сейчас для тебя — это я. Поэтому, если хочешь дожить до утра, прекрати скулить и еще раз хорошенько подумай, где люди Беднова могут ее держать?

— Я догадываюсь, где. Я все скажу. Я… Они…

Он не успевает докончить фразу. Зеленый, похожий на среднего размера лимон, предмет пролетает рядом с моей головой и падает прямо на Харина. Мое сознание еще не успевает идентифицировать эту хреновину, а ноги уже сгибаются и подобно пружинам отбрасывают меня в сторону и в следующую секунду мое тело скрывается за коротким диванчиком поставленным рядом с высокой напольной вазой из цветного стекла. Падая, я прикрываю голову руками. Стены особняка сотрясаются от взрыва.

Когда я открываю глаза, то понимаю, что живой. Боли нигде не чувствую, если не считать пронзительного свиста в ушах, словно я присутствую при испытании реактивного двигателя. Я лежу на животе, заваленный обломками мебели и обвалившейся штукатуркой. В насыщенном пороховой гарью воздухе летают обрывки бумаг и тряпок. Отталкиваю в сторону раскуроченную мебель и осматриваюсь. Комната имеет такой вид, в который ее бы не смог привести даже самый продвинутый дизайнер — авангардист. Но не это ввергает меня в уныние и даже не то, что от Харина теперь мало что осталось. Это я бы как-нибудь перенес. Плохо мне оттого, что на пороге комнаты стоят два незваных гостя и с мерзкими выражением на лицах поедают меня глазами. Что мне с ними делать?

— Надо же, не сдох, — восклицает одни из них с таким искренним удивлением, как будто он не гранату взорвал, а проводил опыт по естествознанию.

Стараясь, чтобы мои движения не слишком бросались в глаза, оглядываюсь в поисках пистолета, пока не понимаю, что лежу на нем. Второй из «гостей» — стройный мужчина средних лет в длинном расстегнутом пальто, сером костюме, белой рубашке и галстуке радужных оттенков, предупреждает мои движения. По его самоуверенному виду догадываюсь, что среди них главный именно он. Второй же просто шестерка, рядовой исполнитель.

— Даже не думай, — подает он голос. — Лежи, как лежишь, и не дергайся.

Голос у него низкий, ровный и в другой ситуации мог бы быть назван приятным, но только не теперь. Мне кажется, что именно этот человек звонил мне, после похищения Маргариты.

Его спутник подходит ближе, надо думать, чтобы лучше меня рассмотреть и снова открывает рот:

— Ты кто такой есть, мужик, чего тебе здесь надо? Ты что ментенок?

Между нами говоря, теперь я понимаю, что чувствовал сам Харин пять минут назад.

— Я не мент.

— Не мент, ну ты даешь, дядя! А раз так, что ж ты тогда тут делаешь? — смеясь говорит все тот же бандит, упиваясь своим превосходством и моей беззащитностью. Его смех чем-то напоминает овечье блеянье.

Стройный тип велит ему попридержать пасть закрытой и тоже спрашивает, кто я такой и какого хрена здесь делаю.

— Я сотрудник частного детективного агентства. Меня зовут Сергей Лысков. И я только выполняю ваше поручение, — решив, что это все-таки именно он звонил мне вчера вечером, выдаю первое, что пришло мне в голову. — Я должен был найти то, что вам нужно. Вот поиски и привели меня в этот домишко.

Я осторожно, чтобы не спровоцировать их на стрельбу, достаю визитную карточку, протягиваю ему. Он тоже осторожно наклоняется за ней, тогда как второй держит меня на прицеле. Читает, а после кидает карточку в мою сторону, поворачивает глаза в сторону закрытого шторами-жалюзями окна и застывает в позе роденовского мыслителя.

Я напряженно слежу за ним. Догадываюсь о чем он думает. Он решает, что делать со мной дальше. Вопрос жизни и смерти. Моей жизни! И, что самое грустное, моей смерти!

Еще раньше я знал, что существует категория людей, для которых мыслительный процесс представляет целую проблему. Похоже, что передо мной один из ярких представителей именно этой самой категории, и если бы я не был так взволнован, и, что уж тут скрывать, напуган (а кто бы на моем месте не испугался?), то я бы даже услышал, как скрипят от перенапряжения его мозговые извилины. Думает он долго, вернее пытается думать, но по всей видимости, у него это получается слабовато. За не имением ничего лучшего, он принимает соломоновское решение сообщить о случившемся, надо полагать, кому-то стоящему выше него по принятой у них иерархической лестнице.

Несмотря на всю сложность ситуации, я пытаюсь рассмотреть набираемый им на мобильнике номер, но мне это не удается.

— Алло, Димон, это я, — начинает говорить он, приставив трубку к уху. — Короче, тут такая лажа вышла. Этот твой Шерлок Холмс… Ну этот, чья телка у нас… Ага… Так он решил на Харина наехать. Мы как раз к нему домой подкатили… Да не к нему, а к Харину, начет той темы. Помнишь? Ну и застали обоих… Нет с Хариным все закончено. Эта цветная скотина собиралась всех нас сдать, ну мы и не выдержали. Ржавый гранату в комнату кинул. Чтобы обоих сразу. Мы ведь думали, что второй, который с ним, тоже цветной. А он, представляешь, живучим оказался. Даже не ранен, вроде. Оказалось, что это тот самый лох — Сергей Лысков… Ага… Секи, что он лепит. Будто бы случайно на Харина вышел, а искал то, что нам нужно. Харин сдох, а с ним, что теперь делать не знаю. А?.. Ага… Все понял. Я тоже так сразу хотел, но потом думаю, мало ли что. Дай, думаю, тебе брякну на всякий случай. Хорошо, с этим все ясно. А что с бабой делать? Тоже?.. Ладно. Здесь приберем и сразу туда. Пока. Я после сообщу.

Закончив говорить, он поворачивает ко мне свои серые глаза, спокойные и холодные, как у анаконды, и выдает вердикт:

— Ты выбрал не самое удачное направление для поисков. Это убеждает, что ты говорил правду, когда клялся, что ничего не знаешь. Кончай его, Ржавый!

Его компаньон поднимает руку со стволом. Я закрываю глаза одновременно со звуком выстрела. Когда же в следующее мгновение я снова открываю их, то вижу, как вместо того, чтобы меня прикончить, этот тип сам, не успев и хрюкнуть, падает лицом вперед на испачканный известкой ковер. Его кореш, отпрыгивает в сторону от двери, выхватывает свой компостер и, прячась за косяком, открывает бешеную стрельбу в сторону коридора. Надеюсь, что мой спаситель, кем бы он ни был, не пострадал.

Два ответных выстрела убеждают меня в этом. Дом Харина все больше и больше напоминает панораму «Оборона Севастополя». Я тоже не собираюсь просто прохлаждаться и наблюдать чем все это закончиться. Как только прогремели первые выстрелы, я схватил пистолет, некогда принадлежащий Харину, и теперь стреляю в оставшегося на ногах мерзавца. Пожалуй, в первый раз в жизни я попадаю не туда, куда хотел. Проще говоря, промахиваюсь. Не знаю, что послужило этому причиной: излишнее волнение, вызванное балансированием на грани жизни и смерти, или что другое, но целился я в руку, а попал совсем в другое место.

Он странно дергается, прислоняется к стене и, пытаясь таким образом удержаться на ногах, сползает вниз, добавляя к остальному беспорядку в помещении (язык не поворачивается назвать это гостиной) еще и широкую красную полосу на французских обоях.

Вскакиваю на ноги и, держа волыну наготове, подхожу к двери.

— Не стреляй, Лысков! — слышу я очень знакомый голос, вслед за которым появляется и сам его обладатель — оперуполномоченный Игорь Сорока, собственной персоной.

Когда он оказывается рядом, вижу, что левая сторона шеи и воротник куртки запачканы кровью. Одна из пуль зацепила его за мочку уха, с которого теперь свисают брусничные капельки.

— Если решил носить серьгу, то способ прокалывать уши ты выбрал довольно оригинальный, — говорю я, приводя в порядок одежду. — Тебе бы лучше в салон красоты обратится. Больше нигде не зацепило?

— Нет, — бурчит он в ответ. — Судя по твоим плоским шуткам, ты тоже в своем нормальном состоянии. Но теперь тебе придется заткнуться, а то я пожалею, что не позволил им тебя пристрелить.

— Ты как здесь оказался? — спрашиваю я, меняя тему разговора.

— Я думаю, что это не самое удачное место для объяснений.

Обменявшись, таким образом, репликами, мы склоняемся над телами поверженных врагов и мне, к своему большому сожалению, приходиться констатировать, что оба мертвы. Короче говоря, полная жопа. Второй раз за последние пять минут мне хочется заплакать: ведь несмотря на то, что я и узнал кое-какие интересные факты, относительно того, куда они дели мою сексапильную подружку, я продолжаю пребывать в полном неведении. Кто мне теперь это скажет?

— Ты их знаешь? Нет? Надо их обыскать, — торопливо говорит мой спаситель. — Я займусь этим, а ты давай второго. Быстрее, а то скоро сюда съедется вся городская милиция.

Очень странно слышать такие слова от человека, который, согласно занимаемому положению в обществе, и сам подпадает под определение «милиция». К тому же для меня не остается незамеченным, что он вооружен револьвером с укороченным стволом, если не ошибаюсь «Смит и Вессон», а там, где он служит, в числе табельного оружия такой системы нет, это я точно знаю.

Мое удивление, непонимание ситуации и причин его здесь появления, не мешает осознать его правоту, поэтому принимаюсь за дело.

Мои поиски практически ничего не дают. Запасная обойма, немного денег и никаких бумаг, указывающих на личность усопшего. А вот улов Сороки (он обыскивал главного) оказался несравненно богаче. Ему удалось обнаружить водительские права, кучу визиток, техпаспорт на BMW. Кроме этого Сорока выуживает из наружного кармана его пальто еще одну ручную гранату-лимонку. Обладателем вышеуказанного джентльменского набора оказывается некто Владислав Гливанский, личность мне доселе неизвестная.

После беглого осмотра трофеев, нам ничего не остается, как в темпе покинуть особняк. Анализом найденного лучше всего заняться где-нибудь подальше от этого места.

Мы уходим, в спешке стирая наши отпечатки с дверных ручек, как обыкновенные воры. «Макаров» Харина я оставляю там же.

Перед тем как уйти, Сорока вдруг останавливается, осененный внезапной мыслью, поднимает валявшуюся на полу газету, рвет ее, после чего щелкает зажигалкой, поджигает и кладет рядом с перевернутым и разбитым взрывом креслом. С восторгом папуаса он наблюдает как разгоревшееся пламя начинает жадно лизать покрытое лаком красное дерево. Тут же, рядом с костерком, он оставляет доставшуюся в качестве трофея гранату.

Если до этого я самого себя считал безпредельщиком, готовым ради торжества справедливости нарушить закон, то теперь вижу, что опер Сорока может дать мне сто очков вперед.

Возле дома припаркован длинный красавец BMW, оливкового цвета, техпаспорт и ключи от которого лежат у Сороки в кармане.

— Я его проверил. Он пустой, — уловив мою настороженность, говорит Сорока. — Больше никого нет.

— Тогда, может, воспользуемся? Дилижанс все равно остался сиротой, а двум добропорядочным гражданам опасно ходить пешком в такое время.

Сорока кивает в знак согласия.

Машину веду я, а Сорока, завладев автомобильной аптечкой, старается подлатать свое рваное и продолжающее кровоточить ухо. В зеркале заднего вида я вижу отблески зарева. Похоже, что обитателям близлежащих домов будет о чем порассказать завтра знакомым.

До меня теперь доходит, что Сорока следил за мной. Конечно, я не могу на него за это обижаться, ведь в противном случае финал моих похождений оказался бы очень плачевным. Тем не менее, я испытываю острое недовольство собственной личностью. Я-то считал, что всегда способен определить, есть за мной хвост или нет. Вот что значить потерять голову и поддаться эмоциям! Какой-то заморыш, опер без году неделя, вообразивший себя Рембо, преспокойно наблюдает за мной, а я не способен это заметить. Хорошо еще, что он решил испробовать себя в качестве супермена, а ведь мог бы ограничиться ролью простого наблюдателя-статиста.

— Зачем поджег дом? — спрашиваю я.

— А ты что, хотел продать его на стройматериалы? — огрызается он.

— Нет, просто спрашиваю, — отвечаю, как можно более спокойным голосом. Желания продолжать былую грызню у меня больше нет.

— Пусть думают, что это бандитские разборки, — добавляет Сорока.

Что ж, пусть думают. По большому счету так оно и есть. Все, что случилось, именно так и называется.

— А… Тогда понятно, — вру я, ведь понятно мне далеко не все.

— Или может развернемся и подождем опергруппу? — еще раз язвит он.

Предпочитая продолжать движение в выбранном направлении, я петляю по улицам, удаляясь все дальше и дальше от места сражения. Наконец, остановившись в укромном местечке, выключаю зажигание.

Глава 10

Потеплело. Мокрый снег шедший всю второю половину предыдущего дня, теперь превратился в мелкий моросящий дождик. Я прислушиваюсь, как он чуть слышно, почти ласкающе барабанит по крыше машины, в то время как Сорока прикладывает к ране сложенный в несколько раз кусок марли.

— Кто ты, Игорь? — задаю ему вполне резонный вопрос и, подумав, добавляю: — Если не хочешь или не можешь, то не отвечай, только не гони мне, ради бога, что ты простой оперуполномоченный лейтенант из райотдела.

Он затягивает паузу, то ли думая, то ли просто для того, чтобы придать себе важности, потом тихо и тоже важно отвечает:

— Я сотрудник отдела безопасности и борьбы с корупцией в органах внутренних дел. Слышал о таком?

— Ага. А у Барышева ты числишься вроде как бы в командировке?

— Можно считать и так.

— Понятно. Что-то вроде операции «чистые руки». А я, честно признаюсь, думал, что все то, что вы называете коррупцией сводиться только к тому, чтобы следить, не вкалывают ли ваши сотрудники по совместительству, где-нибудь ночными сторожами или дворниками.

— Что ж кто-то должен заниматься и этим.

— Барышев знает?

— Нет, — он строго смотрит на меня, — и, надеюсь, не узнает.

Игорь объясняет мне, что Харин заинтересовал его службу уже давно. Он подозревался в том, что работает на криминальные структуры, время от времени сливая им нужную информацию. За ним уже присматривали, но никаких прямых улик в отношении его не было. Харин вел себя очень осторожно. Когда Сорока узнал, что Харин разнюхивает про дело Коцика, он решил предупредить меня, чтобы я вел себя поосмотрительнее. Слух о том, что я арестован по подозрению в убийстве, разошелся среди моих бывших коллег с быстротою молнии. Сорока попытался, не поднимая шума, узнать все подробности, но еще не успел предпринять ничего серьезного, как я снова оказался на свободе.

Связав все известные ему факты, он пришел к правильному выводу, что этим все не закончиться, и кто-то из нас, или я, или Харин, должны будем предпринять какие-либо шаги. Боясь утечки информации и не желая ни с кем делить славу, он решил понаблюдать за мной самостоятельно и посмотреть, что из этого выйдет. Ко мне на хвост он сел, когда я вышел из дому и отправился к Харину в «гости».

В то время как я мерз во дворе, возле входа в дом, Сорока дрожал от холода, спрятавшись за толстым стволом липы на другой стороне улицы. Ему, как и мне, хватило терпения дождаться Харина: видя, как я несколько раз меняю машины и мое терпеливое дежурство во дворе особняка, Сорока сообразил, что цели моей экспедиции более чем серьезные.

Дальше события вышли из-под контроля. Приезд двух бандитов и начавшаяся бойня заставили его срочно вмешаться, и вы уже знаете, что из этого получилось.

Потом настает моя очередь исповедоваться. Честно говоря, предвидя неизбежность подобного разговора, я всю дорогу сортировал в голове факты на те, о которых нужно умолчать и те, которые можно раскрыть, но так, чтобы создалось впечатление, что я выложил все. Это необходимо, потому как парень он отчаянный и может быть мне полезен.

Я рассказываю ему про некую таинственную кассету, которую я в глаза не видел, послужившую причиной похищения Маргариты, другую информацию, сообщенную Хариным, а также про его неудачную попытку обвинить меня в убийстве, не упоминая, однако, о том, что орудие убийства действительно было у меня, но я от него избавился. Мимоходом вспоминаю также про мелькавшего на горизонте блондинчика, напавшего на Веронику, этот случай все равно уже известен в милиции.

— Значит, — резюмирует он, когда я закончил, — ты так и не узнал, куда они увезли твою девушку?

После этого вопроса его рейтинг в моих глазах еще подскочил на несколько пунктов. Он только что узнал много интересного, что может помочь ему выделиться и продвинутся по служебной лестнице, но он тоже понимает, что главное сейчас не друзья Коцика и не таинственная кассета с черт знает чем, а спасение человека.

— В том-то и дело, что собирался, но эти козлы помешали. Что делать, не знаю. Время они дали только до полудня, а теперь после всего этого, полагаю, что его у меня вообще уже нет.

— Я не думаю, что все происшедшее они свяжут с тобой, — качает головой собеседник, — но действовать надо быстро. Тут ты пожалуй прав. Иначе хана бабе.

Мы замолкаем на некоторое время, каждый занятый своими мыслями. Не знаю как моему спутнику, но мне ничего путного в голову не лезет. Правда теперь, когда нам стало известно, что главную роль в похищение Маргариты играл Беднов, можно проверить все его связи, найти его самого, в конце концов, и таким образом докопаться до истинны, но все это требует времени, а вот его-то у нас нет.

— Подумать только, все одно к одному идет, — снова говорю я с отчаяньем в голосе. — Сначала сдох Харин, потом эти двое. Хоть бы кто-нибудь один из всей этой сволочи живым остался! Что за непруха такая сегодня?

— А кто тебе сказал, — вдруг ошарашивает меня вопросом Сорока, — что их было только двое?

— А сколько их, по-твоему, было, — изумленно спрашиваю я, — рота?

— По счастью нет, — отвечает Игорь, и я вижу, что он улыбается, — с ротой бы мы не справились. Их было три человека. Двое пошли в дом, а еще один остался охранять вход.

— И где же этот третий, сделал ноги?

— Почему же. Вовсе нет. Он за твоей спиной.

Он еще не успел закончить, а я уже, рискуя сломать шею, стремительно оборачиваюсь назад, одновременно выхватывая револьвер. Однако ни на заднем сидении, ни за спинками передних никого нет. Сорока продолжает улыбаться, сверкая в темноте зубами, чем еще больше меня достает.

— Нашел время для шуток, кретин! — взрываюсь я. — Речь идет о жизни и смерти человека, а ты хаханьки!

— Так тебе и надо. Все-таки я нашел возможность тебя поддеть. Не все только надо мной издеваться, — продолжает веселиться он, и эта его улыбочка от уха до уха окончательно выводит меня из себя. — Что же касается третьего, то я не шучу вовсе. Он действительно за твоей спиной — в багажнике.

— И что, он живой? — осторожно интересуюсь я.

— Во всяком случае, был живым, когда я его туда упаковывал, — отвечает шутник и показывает мне свой «Смит и Вессон»: — Вот, это я у него реквизировал.

Перед тем как узнать про самочувствие нашего пассажира, мы оба, выйдя из тачки, не сговариваясь, оглядываемся по сторонам, как двое урок. Нас окружают непонятные, полуразвалившиеся и нежилые строения. Судя по ярко выраженному, стойкому запаху тухлятины, идущего откуда-то справа, можно заключить, что рядом находится большая мусорная свалка. Короче говоря, местечко, что ни на есть, подходящее.

Мы открываем багажник и констатируем, что «пассажир» находится вполне в удовлетворительном состоянии и видимых противопоказаний для разговора по душам нет.

Это молодой парень, которому нет и тридцати, с рябым, землистого цвета лицом. Кожа с левой стороны лба рассечена ударом. Руки и ноги у него совершенно свободны. Сорока, когда укладывал его в вышеуказанную тару, не позаботился о том, чтобы как-то его связать, справедливо полагая, что выписанной им анастезии будет вполне достаточно, чтобы надолго лишить его возможности шевелить как конечностями, так и мозговыми извилинами, если, само собой разуметься, они у него есть (я имею в виду извилины).

Судя по его виду, он и впрямь пришел в себя несколько секунд назад и еще не въехал в ситуацию, в которой оказался.

— Свет уберите, падлы, — недовольно огрызается он, пытаясь рукой заслониться от луча фонаря, который держит в руках Сорока.

Начало, прямо скажем, не ахти какое. Я не люблю, когда меня называют падлой, тем более не люблю, когда это происходит в самом начале разговора, и тем более в присутствии посторонних. Но особенно мне это не по душе, если это говорит такая скрюченная в три погибели гнида из багажника. Я замечаю лежащую тут же рядом с грубияном небольшую монтировку, беру ее поудобнее и слегка стукаю ему ею по лбу. При ударе раздается металлический звук, как будто я бил по осиновой чурке, а не по живой плоти.

Это идет ему впрок, он сразу же отказывается от всех претензий, умолкает и только молча ждет продолжения, удивленно вращая глазами и морща лоб, то ли от боли, то ли в надежде, что это поможет ему вникнуть в происходящее.

— Вот так-то будет лучше. Теперь слушай, что будет дальше.

— Эй, вы что, пацаны? — перебивает он, не дослушав до конца. — Что вам от меня надо?

— Что нам надо, это я и пытаюсь тебе втолковать. Поэтому заткнись и слушай. Мы зададим тебе несколько вопросов, а ты на них ответишь. Если ответы нас удовлетворят, отпустим на все четыре стороны, нет — так и останешься гнить в багажнике. Хочешь жить?

— Я что-то не догоняю, вы кто, в натуре?

Моя рука приподнимается, и холодная железяка снова встречается с его лобешником, выдавая в пространство все тот же металлический «бздынь». Как и в первый раз, он на время озадаченно умолкает.

— Для особо тупых, вроде тебя, объясняю еще раз. Мы задаем тебе вопросы, а ты на них отвечаешь. Мы задаем — ты отвечаешь. А не наоборот. Ясно?

— Да пошел ты! — вскрикивает он, наверное, вспомнив, что еще недавно он был крутым и ходил со «Смит и Вессоном» в кармане и сам, наверное, засовывал людей в багажник, как теперь приключилось с ним самим.

Он выбрасывает вперед кулак, с явным намерением выбить из рук Сороки фонарь, и одновременно делая попытку подняться, но ничего не выходит. Его скрюченная поза, подобно положению зародыша, не очень удобна для проведения подобных акций. Игорь без труда откланяется от удара и с треском опускает ему на голову крышку багажника.

Когда же мы снова заглядываем внутрь, то видим, что рожа этого типа стала еще более помятой, а выражение лица еще более злобным и, в тоже время, еще более озадаченным. Эму очень хочется узнать, какая эта сволочь осмелилась так непочтительно с ним поступить. Видя свет, он снова собирается сделать попытку дернуться в нашу сторону, но Сорока упреждает ее. Быстро переложив фонарик из правой руки в левую, он въезжает ему прямо по челюсти. Хороший удар, точный. Мне кажется даже, что автомобиль осел на амортизаторах.

— Ну все, уроды, ну вы попали, — стонет пленник в промежутках между фразами выплевывая себе на воротник выбитые передние зубы, — вы даже не представляете себя, как вы попали, во что вляпались. Да вам до утра только жить осталось. Да вы…

Засовывая ему ствол револьвера прямо в пасть, я прекращаю эту словесную диарею. Холод вороненой стали заставляет его переключить свои мысли на собственную участь. Я также собираюсь сказать ему что-нибудь подходящее к ситуации, но тут Игорь Сорока останавливает меня.

— Слушай, а давай его покатаем!

— Это как?

— Сейчас увидишь. А ну-ка, братан, давай сюда грабли!

С ловкостью, как будто он ничем другим больше не занимался, Игорь надевает на него наручники, вытаскивает его за патлы наружу и просит меня пошарить буксировочный трос, что я и делаю. Один конец троса мы цепляем к наручникам, другой к автомобилю.

Когда я трогаюсь, он некоторое время пытается бежать за тачкой, но очень скоро его затекшие ноги подсекаются и он пропадает из моего поля зрения. Мы проволакиваем его на небольшой скорости метров пятьдесят-семьдесят. Теперь я думаю, он станет более разговорчивым. И впрямь, он больше не грозит и не ругается, а только испуганно следит за нашими действиями. Мы поднимаем его и снова укладываем в багажное отделение.

Я интересуюсь, будет ли он отвечать на наши вопросы, и в ответ он со стоном кивает поцарапанной башкой.

— Ты только учти, что второго шанса у тебя не будет, — добавляет Игорь, — в принципе все, что нам нужно мы и без тебя узнаем, и если возимся с тобой, то только потому, что хотим сэкономить время. Поэтому если мы, не дай бог, увидим, что ты толкаешь нам фуфло, разговор наш сразу же закончится. Протащим тебя на буксире километров с десять на ста пятидесяти в час, а потом, что от тебя останется, выкинем на помойку. Завтра бомжи из тебя похлебку сварят. Все понял?

— Д-д-да, — заплетающимся языком говорит он, выражая стопроцентную готовность удовлетворить наше любопытство.

— Кто ты, имя?! — спрашивает все тот же Сорока, давший волю своим ментовским рефлексам.

— Шустрицын Олег, Шустрым кличут.

— Кто твой хозяин?

— Я с Владом работал.

— С Гливанским?

— Да, но все его звали просто Влад.

— Как долго?

— Работал? Да уж скоро год будет… До этого на рынке промышлял, а потом Влад меня к себе взял. У них тогда одного пацана замели, случайно, ну и нужны были люди. Я Владу приглянулся, ну он и сказал, давай, мол, со мной. Бабки нормальные, я и согласился, а что?

— А Влад под кем ходит?

— Он на Димона работает, Беднова.

— Что ты знаешь о Федорове?

— О Федорове? О каком Федорове? Ничего не знаю. Ах да, этом… Нечего не знаю. Знаю только, что Беднов вроде как бы ему помогает, но насколько сам Федоров при делах, мне ничего не известно. Я его живого ни разу не видел. Только на плакатах или по телеку.

— Накануне вечером вы похитили женщину. Где она сейчас? — наконец задает Сорока самый важный для меня вопрос.

— Не знаю. Гадом буду, не знаю. Я с ними не был. Вчера мужика одного закапывали, директора фирмы «Чезаре», машина сбила, так Влад мне сказал, чтобы я тоже туда поехал, покрутился там, послушал, может, что-нибудь интересное узнаю. Ну я и сделал, как мне велели, в церкви был, на кладбище. Ничего особенного. Слух прошел, правда, что бывшую бабу этого мужика тоже замочили, а кто замочил, никто толком не знает. А Влад в последнее время нервный какой-то стал, орет на всех, все время что-то ищет, всех подозревает, а что ищет и сам, наверно, тоже не знает. Я спрашивал, но он не ответил. Сказал, что не моего ума это дело. А что же касается похищения, то я не в теме. Это Ржавого спрашивать надо. Они всегда с Владом вместе, а я к ним только поздно вечером подкатил. Они тогда в кабаке сидели. Их и спрашивайте.

Как же, спросишь их теперь. Сколько их теперь не спрашивай, черта лысого они скажут. Хуже всего то, что, как подсказывает мне предчувствие, он говорит правду: он просто шестерка и про Марго ему ни хрена не известно. Сорока вопрошающе смотрит на меня, дескать, что дальше?

— Что входило в твои обязанности? — принимаю я на себя эстафету допроса.

— Да разное, охрана, в основном. На стрелки ездили. Бывало, кого-нибудь особо умного поучить случалось. Но я редко был при этом. Это Ржавый все больше по этим делам, ну и другие пацаны еще есть. Часто охраняли фуры с товаром, которые за бугор шли. С мусорами на пару. Даже забавно было.

— Какой товар, с каких предприятий?

— Да разный товар. А фирмы, те которые Федорова, ну там с «Власты», «Сельхозтовкомплекта».

— А с «Чезаре» продукцию охраняли?

— Было и с «Чезаре». Как же.

— А говоришь Федоров не в деле?

— Да не знаю я! Может и в деле. Но он очень высоко стоит. Меня в эти вопросы не посвящали. Кто он, а кто я?

— Куда твои кореша могли спрятать похищенную женщину?

— А я откуда знаю? Бывало раньше, когда нужно было работу с каким-нибудь типом провести, так мы его в багажник, как меня сейчас, и в лесок, на объездную. А оттуда все уже шелковые возвращались. А так, чтобы точка у нас где-нибудь была постоянная, так не было ее. Мы всегда кучкуемся в баре «Андромеда», там, где казино. Но там никого не спрячешь. Димон там тоже постоянно бывает, когда не в столице.

— Постой, он ведь сейчас здесь, в городе?

— Да, здесь, позавчера прикатил. Я его сегодня на похоронах видел. Правда, он был не долго. В церкви был, когда отпевали, а после сразу уехал. Я же говорю, случилось у них что-то.

— И он сейчас? В «Андромеде»?

— Где же ему быть еще как ни там? Он часто до утра засиживается. А сейчас в «Андромеде» самый разгар.

— Кажется, у меня есть идея, — говорю я, оборачиваясь к Игорю. — У тебя случайно носового платка или что-нибудь в этом роде нету?

— Есть. А что? — озадаченно переспрашивает Сорока.

— Давай сюда. Я же говорю, есть идея.

Он протягивает мне свой бациллоноситель, который я комкаю и засовываю клиенту в рот в виде кляпа, после чего захлопываю багажник. Мавр сделал свое дело, мавр может малость отдохнуть. Пусть радуется, что это BMW, а не «Запорожец». Мы садимся в салон на прежние места.

— Ну и это вся твоя идея?

— Нет, не вся.

— Тогда в чем же она заключается? Скажи, не томи душу.

— Надо побазарить с Бедновым, уж он-то должен все знать.

— А, ну-ну. И как ты с ним хочешь разговаривать? Мы что, должны ворваться в это самое казино, перестрелять там все, что шевелиться, оставив в живых только одного Беднова? А потом с ним разговаривать?

— Еще не знаю, но пока мы туда доберемся, надеюсь, что-нибудь путное придет в наши светлые головы. Весь мой пройденный опыт убеждает меня в том, что когда действуешь экспромтом, то все получается гораздо лучше, чем тогда, когда есть план.

— Что ж, придется поверить тебе на слово. Будем импровизировать, — вздыхает он, — поехали.

Глава 11

Несмотря на то, что развлекательный комплекс «Андромеда» находится почти на окраине, это, пожалуй, самое шикарное место для спускания денег в нашем городе. Там есть все: казино, ресторан, бары, бильярдные залы, сауна и гостиничные номера на любой вкус, от стиля охотничьих домиков, с большим камином, кабаньими головами и оленьими рогами на стенах, до стиля модерн. Таких номеров здесь немного, но оплата за одну ночь в таком может легко перекрыть всю суточную выручку любой другой гостиницы в городе. Вышколенный персонал всегда к вашим услугам. Словом, любой каприз за ваши деньги.

Я останавливаю машину неподалеку так, чтобы она не слишком попадала под свет фонарей, и мы с Сорокой начинаем таращиться на сверкающие неоновые огни «Андромеды». Перед нами, проблема: как войти в контакт с Бедновым. Пройти внутрь? Нежелательно. Во-первых, принимая во внимание наши прикиды и разорванное ухо Игоря, нас туда могут не пропустить. Охрана в «Андромеде», это не швейцар, с которым я беседовал у ресторана «Валюша». И чаевые здесь не чета тем, что получают в любом другом месте. Правда, Игорь может воспользоваться своей ментовской ксивой, но это сразу привлечет внимание. Да и без ксивы, нам совсем не желательно светить здесь своими портретами, чтобы их мог запомнить любой кретин. И, наконец, Беднов не один, его наверняка охраняют и разговаривать с ним в такой ситуации, все равно, что пытаться заставить ветер дуть в другую сторону. Что мы ему скажем? Нам же надо поставить его в такое положение, из которого у него не будет другого выхода, кроме как расколоться. Надо только как-нибудь выманить его наружу. Желательно быстрее, ибо очень скоро он забеспокоиться, почему это Гливанский так долго не выходит на связь. Он ведь сказал, что перезвонит ему, когда приберет меня и заложницу.

Кстати, о связи! Я вспоминаю, что у нас, среди захваченных в доме Харина трофеях, числиться мобильный телефон Влада Гливанского. Последний раз он им пользовался, когда звонил Беднову, чтобы получить от него указания на мой счет. Я прошу у Игоря дать мне этот мобильник.

— Что ты собрался делать? — спрашивает тот, доставая из кармана требуемую вещь.

— Влад звонил Беднову как раз перед твоим появлением. Можно нажать кнопку повтора и таким образом услышать Беднова и навесив ему побольше лапши, постараться как-то выманить наружу. Можно, например, сказать ему, что я доброжелатель и у меня есть то, что он так упорно ищет.

— Неплохая идея насчет телефона. Вот только звонить ему с него не стоит, — парирует Сорока. — Обычно аппарат высвечивает номер звонящего и Беднов поймет, что с Владом случилось неладное, а это может усложнить положение заложницы. Но можно узнать последний номер и звякнуть с другого аппарата. Только, опять-таки, что ему сказать?

Все это заставляет меня еще раз хорошенько взвесит все «за» и «против». Как сделать так, чтобы он вышел на улицу, и в то же время не обеспокоился судьбой Гливанского? Если он заподозрит, что с его приятелем нелады, он может послать свернуть шею Маргарите кого-нибудь другого. Ладно, надо действовать. Поработав еще с минуту серым веществом, беру у Сороки трофейный «Ericson» и нажимаю кнопку повтора.

Доносящийся до уха шум голосов и музыка служит доказательством, что Беднов и впрямь не лежит в постельке, а развлекается. Слышу его сухой голос.

— Да.

— Привет, Беднов, ты трубочку-то к уху плотнее прижми, чтобы тебе музон вникать не мешал, а я тебе одну историю расскажу.

— Не понял, кто это? Ты Влад? Что чушь порешь? Что у тебя с голосом?

— Это не Влад.

— Кто это? — озабоченным голосом интересуется он.

— Человек, которого мучит бессонница, и когда это с ним происходит, он набирает любой пришедший в голову телефонный номерок и, если ему отвечают, рассказывает разные интересные истории. Хочешь послушать одну такую?.. Знаю, хочешь. Тебя ведь тоже бессонница мучит. Тогда найди какое-нибудь спокойное место, чтобы тебе никто не мешал. Я подожду.

Пауза, свидетельствующая о том, что Беднов решил внять моему совету. А куда он денется? Он терзается вопросом, откуда у меня мобильник Влада.

— Откуда у вас эта мобила с этим номером? — спрашивает он спустя полминуты, подтверждая все мои догадки.

— Узнаешь в свое время. Я теперь просто слушай и молчи. Сегодня вечером я с одним моим коллегой и большим другом Виталиком сидел в кабаке. Оттянулись мы там неплохо, особенно он, словом вечер удался. После, я на своей тачке отвез его домой, а потом направился было к себе, но вот незадача-то… Отъехав с пару кварталов, я вдруг вспомнил, что забыл забрать у Виталика одни документы, крайне мне необходимые. Он их у себя дома хранит и должен был сегодня передать мне. Правильнее будет сказать: хранил. Что? Почему я о нем в прошедшем времени? А я тебе расскажу почему. Ты только имей терпение. Ну так вот, матюкнулся я, а потом и думаю, что же делать? Документики эти, они мне завтра с самого утра нужны. И вот я думаю, Виталик, он же у нас мужик холостой, так что ничего страшного не будет, если я его еще раз потревожу. Ну, разворачиваюсь, значит, снова подъезжаю к его дому и вижу, что рядом с калиткой машина чья-то стоит, а из дома Виталика люди незнакомые выходят. Что за дела, не понимаю. Ну, я человек не глупый, прикинул, мало ли, что, может быть, и не стал прямо возле дома тормозить, а проехал немного дальше. Но номер машины запомнил. Я его хорошо фарами осветил. Остановился я чуть дальше. Подождал, пока они уедут, и в дом. Дверь-то у него незапертой осталась. Вошел я внутрь, а та-а-ам! Короче, нет больше моего друга. Да, кстати, фамилия Виталика, знаешь какая? Харин. Не слышал часом? Нет? Ну, если не слышал, тогда ладно. Я тебе не буду рассказывать, что я там увидел, а то ты и вовсе неделю спать не будешь. Можешь сам догадаться, если хочешь. А возле порога я телефончик мобильный нашел, вот этот самый, с которого я сейчас и говорю с тобой. У Виталика такого не было, это я точно знаю. Значить его потеряли, те, кто к нему приходил. Вот, думаю, удача-то. Я ведь человек небогатый, а тут можно и вознаграждения получить. Как в газетных объявлениях пишут: «Утерян мобильный телефон. Прошу вернуть за вознаграждение». Знаешь, да? Забрал я, значит, телефон с собой и уехал быстро-быстро, потому, что в доме у Виталика пожар почему-то начался. Что мне там было делать? Я же не пожарник и с огнем бороться не приучен. Приехал я домой, а там мне вдруг в голову и ударило, а зачем ждать пока хозяин телефончика объявление о пропаже даст? Его пока дождешься, а деньги и сейчас не помешают. Тогда я решил сам его поискать. Да, вот еще что. Когда документики-то свои искал, я прихватил со стола у Виталика книжку его записную. Она ведь ему теперь ни к чему. Сам посуди: не забери я ее — от нее одни угольки бы теперь остались, а так память мне о дружке будет. Дома я ту книжечку полистал-полистал и оказывается, что последний номер, по которому звонили с мобильника, тоже в этой книжечке записан. А рядом с номером две буквочки большие «Д» и «Б». И тут я вспомнил, что есть у него кореш один, Бедновым кличут, Димой. Личность мне тоже известная. Его частенько в «Андромеде» можно видеть. Я ведь говорил тебе, что мы с Виталиком коллеги и про дела его мне кое-что известно. Спрашиваю я тогда себя, а не он ли этот самый «ДБ»? Дай, думаю, спрошу у него. А как спросить? Да позвонить по этому номеру и все дела. Ну как, интересная сказка?

— Интересная, — отвечает слушатель с трудом скрывая злость. — Что вы за нее хотите?

— За сказку?

— Может хватит ломать комедию? За мобилу.

— Что же еще может хотеть человек в наше время? Конечно же денег, баксов, зеленых, хрустящих…

— Сколько?

— Я человек непритязательный, потребности у меня маленькие.

— Короче, — теряет терпение собеседник, — говорите сколько и, еще раз прошу, не стройте из себя идиота.

— Хорошо, давай без идиотов. Думаю, что на двадцати штукарях мы вполне сойдемся. Ты мне деньги, а взамен получаешь телефон и гарантию полной тайны вклада.

— Значит так, — отвечает Беднов медленно растягивая слова, чтобы иметь больше времени на раздумье, — давайте завтра, скажем… где-нибудь…

— Нет, — перебиваю я этого мечтателя, — не завтра и не где-нибудь, а сейчас и немедленно. Будешь ждать меня на улице рядом с шоссе, напротив входа в «Андромеду». Деньги только не забудь прихватить.

— Думаете у меня с собой есть такая сумма?

— Ха-ха, очень смешно. Уж не хочешь ли ты сказать, что в «Андромеду» ходят люди только с пятаками в дырявых карманах? Нет, так займи. Это твои проблемы. Только не вздумай перепутать и вместо хрустиков притащить фишки. В моем банке такая валюта не ходит. Через пятнадцать минут ты должен выйти из казино. В противном случае трубка попадет к ментам, со всеми надлежащими объяснениями. На месте ты должен быть один. И чтобы без фокусов. Учти, что рассказанную тебе сказочку я изложил в письменном виде. И не только изложил, но даже запечатал в конверт и послал к себе на работу, на свое имя. Так что если завтра я конверт не вскрою, за меня это сделает кто-нибудь другой.

— Договорились, я буду на месте через пятнадцать минут.

Беднов оказывается малым пунктуальным и ровно через пятнадцать минут выходит на улицу. Несмотря на время года, он выходит без пальто и головного убора, может быть думая, что долго быть на улице ему не придется. Он один, как и было сказано. Впрочем, я не уверен, что кто-нибудь из его дружков не находится неподалеку и готов вмешаться, как только Димон подаст соответствующий сигнал. Я завожу машину, включаю ближний свет фар и медленно еду к стоящему на обочине шоссе человеку.

Увидев приближающийся экипаж, Беднов настораживается и на всякий случай отступает немного назад и в сторону так, чтобы между дорогой и ним оказался чугунный разделительный столбик. Однако когда мы подкатываем ближе, он узнает телегу своего друга Гливанского и настороженность уступает место ярко выраженному недовольству. Я вижу, как его руки сжимаются в кулаки, плечи разворачиваются как у Геракла и он устремляется мне на встречу. Останавливаюсь и приоткрываю двери.

— Явился, — как следует не разглядев, кто сидит в кабине и, принимая меня за Влада, говорит он. — Молодец. А с меня тут бабки требуют. Двадцать штук! Немного, ни мало. Из-за тебя, мудак. Ничего по-человечески сделать не можешь! Ты где мобилу просрал? Да я знаешь, что с тобой сделаю? Я тебя…

Не успевая изложить мне полную версию того, что бы он со мной сделал, если бы я оказался Гливанским и в самом деле посеял телефон, он осекается на полуслове, потому что я, как раз в этот момент, высунув руку из машины, отвешиваю ему снизу вверх все той же монтировкой, которая аккуратно попадает ему между ног. Беднов говорит «ой» и его ноги принимают форму штопора. Тут же из машины выскакивает Сорока, перебравшийся к тому времени уже на заднее сидение и, не встречая никакого сопротивления со стороны противника, заталкивает его в кабину. Я отпускаю сцепление и выжимаю акселератор. Как ни быстро я набираю скорость, а все же замечаю, что почти одновременно с нами с небольшой автостоянки возле ресторана выруливает машина, джип, если не ошибаюсь, и поворачивает в нашу сторону. Может совпадение?

Проехав дальше, я сворачиваю в первый поворот налево. Тоже самое делает и другая машина. Теперь кручу руль в другую сторону. Бьющее из зеркала заднего вида по глазам сильное отражение включенных на полную мощность фар, доказывает, что водитель джипа в точности повторяет все мои маневры. Похоже, я был прав, предполагая, что его страхуют. Впрочем, по-другому и быть не могло. Беднов не такой идиот, чтобы просто так отдать двадцать штук первому встречному пройдохе. Добавляю газу, довожу скорость до максимально возможной в этих условиях и ухожу далеко вперед, однако не надолго. Джип стремительно сокращает намечавшийся было разрыв между двумя лайбами. Мы начинаем гонки по тихим пригородным улочкам.

Из-за сильного света фар мне трудно следить за действиями преследователей. Чтобы они меньше слепили меня, я разворачиваю зеркало вниз, сказав Игорю, который держит пленника, уперев ему в бок ствол пистолета, посматривать за погоней и дать мне знать, если они приблизятся к нам вплотную. Вихрем проношусь по длинной прямой улице, потом сбавляю скорость и снова ныряю в переулок, надеясь таким образом запутать преследователей. Вот только мой противник, к сожалению, не первый день за рулем. Ему бы не бандитом, а автогонщиком вкалывать. Больше было бы толку. Сделав несколько крутых поворотов и преодолев запутанный лабиринт узких кривых улочек, но ни на миллиметр не оторвавшись от противника, я, как сказал бы наш министр обороны, снова вырываюсь на оперативный простор. Джип продолжает висеть у нас на хвосте как приклеенный.

— Им нужен я. Если вы выпустите меня, обещаю, что вас не будут преследовать, — подает голос Беднов.

Я не отвечаю ему ничего, так как мне сейчас не до разговоров. Сорока тоже держит рот закрытым.

— Вы не сможете от них оторваться. Неужели вы этого не видите? Может все-таки договоримся? — опять предлагает помощник депутата.

— Сделай мне одолжение, — говорю я, обращаясь Игорю, — если он еще раз откроет рот, врежь ему по чайнику. Ладно?

— С удовольствием, — выражает готовность Сорока.

Обескураженный таким оборотом дел, Беднов оставляет свои не нашедшие отклика предложения договорится. Я время от времени интересуюсь у Сороки, как далеко от нас погоня и каждый раз получаю от него неутешительную информацию о том, что расстояние между двумя машинами продолжает неуклонно сокращаться.

— Ого, кажется, по нам стреляют, — добавляет Сорока, — я вижу вспышки.

Тут же, как бы в подтверждение его слов, раздается глухой звук, и в заднем и переднем стеклах появляются по две параллельные дырки, через которые в салон начинает свистать ветер. Несмотря на общую накаленность обстановки в машине становиться холоднее. Да, эти ребятишки к прогулке отнеслись серьезно. Могу спорить, что лупят по нам они, скорее всего, из автоматического оружия. Это просто везение, что пули никого из нас не задели. Этот вестрен начинает мало-помалу действовать мне на нервы.

— Хочешь договориться? — все-таки обращаюсь я к Дмитрию Беднову. — Давай. Вот тебе первый параграф нашего договора: или ты связываешься с ними и приказываешь остановиться или придется нам тебя пристрелить. К остальным условиям перейдем в зависимости от того, как будет выполнено это.

— Интуиция мне подсказывает, что я вам нужен живой. Иначе зачем же было устраивать похищение. Убить меня можно было прямо там, возле «Андромеды».

Как бы там ни было, а в логике Беднову не откажешь.

— Будешь им звонить? — еще раз спрашиваю его.

— И не подумаю.

— Скажи им, хотя бы, пусть стрелять прекратят, они же ведь и тебя могут укокошить.

— Что ж, тем хуже для вас — с равнодушием фаталиста отвечает Беднов.

Сорока, которому надоело быть пассивным зрителем, ударом в солнечное сплетение отключает на время Беднова, завладевает монтировкой и начинает выламывать верхний лючок. Покончив с этим, он высовывается в образовавшееся отверстие и несколько раз стреляет в преследователей, но, очевидно, безрезультатно. Джип все также продолжает неуклонно приближаться. Жаль, что я веду машину. Нам бы поменяться с ним местами, уж я-то постарался бы не промазать. Хоть одну пулю бы, но загнал в водителя джипа.

Улица, по которой проходит гонка, поворачивает на спуск. Озабоченный стрельбой я немного отвлекаюсь, неоправданно близко прижимаюсь к бордюру и тут же врезаюсь в мусорный контейнер, поставленный каким-то раздолбаем почти на самой дороге, да еще у склона. Правая фара, бампер и шикарное крыло BMW говорят нам «прощай». Хорошо еще, что контейнер оказывается на колесиках, что существенно смягчает удар и теперь он несется по крутой горке впереди нас, что делает нашу телегу похожей на формировочный локомотив-толкач.

В конце спуска я торможу, контейнер с нечистотами отрывается вперед и это дает мне возможность объехать его. Все эти непредвиденные маневры заставляют меня существенно потерять в скорости, а тут еще начинается подъем. Если не произойдет чуда, то через пару секунд джип окажется прямо за нами, тогда нам влепят очередь из автомата почти в упор. До боли в ноге вдавливаю педаль газа до самого полика и, одновременно с этим, мысленно обращаюсь к Христу с просьбой об оказании нам экстренной помощи. И надо же, Он меня слышит! Сзади раздается душераздирающий скрежет тормозов, глухой удар, и лучи фар преследователей поворачиваются в сторону от дороги. Кидаю быстрый взгляд назад, но этого оказывается вполне достаточно, чтобы охватить обстановку. Развернутый к нам боком джип стоит на пешеходном тротуаре, а ящик на колесиках валяется на боку посреди дороги, высыпав из своего чрева весь имеющийся там хлам, которым усеяна вся проезжая часть от края до края. Хороший это парень Иисус, это я вам заявляю с полной ответственностью!

— Неплохая картинка, да, Дима? — обращаюсь я к нашему пассажиру. — Похоже, что твоим друзьям надо сначала научиться водить машину, а уж потом принимать участие в гонках.

Димон сидит понурившись и не удосуживает меня ответом. А может он еще не до конца отошел от удара Сороки? Ну и пес с ним, пусть пока помолчит, подумает.

Пропетляв еще минут с десять по району и уверенный, что полностью запутал следы, я останавливаюсь на каком-то пустыре возле небольшого водоема, тушу габариты и единственную, оставшуюся целой фару. Сорока и Беднов остаются на месте, я же выхожу наружу и открываю заднюю дверь так, чтобы лучше было разговаривать с пленником.

— Ты обыскал его? — первым делом спрашиваю своего напарника.

— А как же, — отвечает Игорь. — И представь себе, что никаких денег с ним не было, зато была вот эта штуковина.

Игорь выкидывает мне из салона увесистый предмет, который я ловлю. Предмет этот оказывается пистолетом крупного калибра. Я осматриваю его, потом прячу в карман куртки.

— Ай-яй-яй, Дима, вроде, на первый взгляд, такой солидный человек, доверенное лицо у такой известной персоны, а на проверку, обычный уголовник. Фи, как некрасиво! Значит, все-таки кинуть нас хотел, да?

— Можно подумать, вы меня не кинули. Ладно, к чему весь этот треп? Что вам от меня надо?

— Вчера твои люди похитили женщину. Я хочу знать, где она?

— И все?

— И все.

— Я не знаю.

— Ты знаешь. Ты знаешь и скажешь мне. В противном случае, твоя ценность как живого индивидуума в моих глазах упадет для нуля.

— А тебе-то что до нее? Постой, а ты часом не тот, как его, детектив частный?

— Он самый, к вашим услугам.

— А-а-а-а… — не понимая ровным счетом ничего, заикается он, так как по его разумению, я уже как полтора часа должен быть на небесах.

— А-а-а-а, — я не могу удержаться от искушения, чтобы немного не подразнить Беднова, — т-т-т-твой д-д-дружок В-в-в-влад л-л-л-ласты с-склеил.

— Идиот! — Раздраженно комментирует Беднов сообщенную ему новость. — Говорил же всегда ему, лучше переоценить противника, а не наоборот. Идиот.

— Не стоит так расстраиваться. Есть хорошие ученики, а есть плохие. Влад был плохим. Ржавый, кстати, тоже.

Упоминание об этих недостойных гражданах наводит меня на то, что еще один из когорты плохих учеников, о котором я уже совсем позабыл, продолжает парится в багажном отделении. Надо глянуть, как он там живет-может. Небось, обделался со страха, когда по нам шмалять стали. Поручив дальнейший разговор с Бедновым Игорю и взяв у него фонарик, иду к задней части машины. Не только стекла пострадали от обстрела, ряд сквозных отверстий по всей длине багажника, оставленных выпущенными пулями, явно не вписываются в общий дизайн автомобиля. Поднимаю крышку и констатирую, что Олег Шустрицын простреленный в нескольких местах пулями своих дружков, приказал долго жить. Что делать? Разъезжать по городу с трупом в багажнике удовольствие не из веселых, пусть уж лучше полежит здесь. Здесь по крайней мере не так тесно. Воздух свежий. Все веселей будет.

Я сообщаю Сороке об этом трагическом инциденте и заодно беру ключ от казенных наручников, которые все еще надеты на руки Шустрого.

Осторожно положив покойного на землю и освободив его от браслетов, еще разок хорошенько осматриваю тыльную часть машины, чтобы убедится, что больше повреждений нет. Увы, но этот беглый осмотр оптимизма не добавляет: под машиной уже скопилась целая лужа жидкости, которая является ни чем иным как вытекшим топливом. Значит и бак пробит. Дрянь дело. Хорошо еще, что мотор драндулета работает на дизельном топливе, будь в баке бензин, могли бы поджариться за милую душу.

Возвратившись в салон, узнаю, что Дмитрий Беднов, не хочет пока сказать о том, где держат Марго, так как опасается, что мы тут же его прихлопнем, но готов показать туда дорогу, чтобы потом мы разменяли его на женщину.

Я возвращаю Игорю наручники, посоветовав ему пристегнуть Беднова к себе на тот случай, если последнему захочется поиграть в каскадера и выпрыгнуть на ходу из машины, затем запускаю двигатель и спрашиваю себя, хватит ли в системе топлива, чтобы добраться до более оживленного места, где можно будет найти другое транспортное средство. Езда, к сожалению, оказывается очень недолгой, но совсем по другой причине. Мы только-только покинули пустырь и выехали на нормальную дорогу, как на первом же перекрестки путь нам перерезает знакомый джип, из которого выскакиваю двое чуваков с акаэмами в лапах. Быстро же они нас вычислили!

Выбор невелик и это избавляет меня от мучительного разбирательства с альтернативами. Разворачиваться уже поздно, значит, остается только одно, идти на прорыв. Максимально пригнув голову и велев Сороке и Беднову сделать тоже самое, я снова даю на полную газ, впрыскивая в цилиндры последние капли горючего. В следующую секунду на нас обрушивается свинцовый ливень. Осколки вдребезги расстрелянного лобового стекла сыпятся на голову, набиваются за воротник, застревают в волосах. И все-таки мы проскакиваем мимо них. Вдогонку летят еще пули, потом стрелки заскакивают в кабину джипа и стартуют за нами. Я даже не спрашиваю, как дела у моих спутников, а просто продолжаю гнать. Машина с трудом поддается управлению, оба правых колеса пробиты. Громыхая ободами по асфальту, протягиваю еще метров двести — триста, затем мотор глохнет. Дальше мы идет накатом. Надо срочно покинуть тачку, найти укрытие и постараться отбиться. С одной стороны дороги тянется ряд густопосаженных деревьев и кустов. Более подходящего места дальше может не быть. Впереди, как назло, снова крутой спуск, да еще с поворотом, но тормоза больше не действуют.

— Прыгайте, — ору не своим голосом и сам, затянув до упора ручку стояночного тормоза, чтобы хоть как-то сбросить скорость, вылетаю из кабины.

Выпал я, надо сказать, весьма удачно, даже не сильно ударился. Почувствовав под ногами твердую землю, я бегу в сторону кустов, падаю и замираю в ожидании. Из темноты до меня доносится журчание незамерзающей местной речки-вонючки, впадающей, скорее всего, в тот водоем, на берегу которого теперь отдыхает Олег Шустрицын. Изделие же баварского автомобильного завода катится еще несколько метров до поворота, съезжает с дороги и врезается трансформаторную будку, которая сразу же начинает трещать и разбрасываться большими порциями искр. Машина вспыхивает. Надеюсь, что Сорока с Бедновым успели выбраться и, что последний при этом не слинял.

Джип останавливается в десяти шагах от меня. Дежурное освещение салона позволяет мне увидеть преследователей. Кажется их четверо. Трое выползают наружу, а последний остается за рулем. Мотор он не глушит. Осматривая издалека остатки нашего тарантаса, они совещаются накоротке, потом начинают осматривать окрестности. Взяв поудобнее в обе руки револьвер и затаив дыхание, жду, когда они поравняются со мной. Они идут тесной группой и это их большая ошибка, вторая за сегодняшний вечер, после того, как они врезались в мусорный ящик. Я не знаю, успею ли уделать всех троих сразу. Для начала надо разобраться с теми, у которых автоматы.

Я успеваю выстрелить два раза, когда третий, видя, как рушатся его спутники, соображает, что случилось, несколько раз бьет наугад из пистолета в моем направлении и прыгает в другую сторону дороги в поисках укрытия. Спрятаться он не успевает потому, что из-за противоположных кустов грохает выстрел и он скрючивается на обочине. Стрелял Игорь. Словно камень с плеч — живой. Сидящий за рулем джипа врубает заднюю скорость и начинает разворачиваться. Я поднимаюсь и бегу в его направлении. Вижу, как Сорока тоже выскакивает на проезжую часть и два раза стреляет. Мертвый водила вываливается из незапертой двери, и я поспеваю как раз вовремя, чтобы занять его место и затормозить. Не хватало, чтобы и эта телега разбилась!

— Эти готовы, — кричит Сорока, рассматривая валяющихся бандитов. — Ребята на службе рассказывали, как ты стреляешь, но я не верил, думал, что это все лапша.

— Ради Бога, давай об этом после. Нет сейчас времени на воспоминания. Где Беднов? Он успел выскочить?

— Да, но, кажется, его зацепило.

Ругнувшись, выбрав для этой цели из широкого ассортимента матюков, коим так богат русский язык, самое простенькое словосочетание (на более сложные нет времени), иду к раненому.

Беднов живой, но его состояние оставляет желать лучшего. Кроме травм, полученных при падении, у него еще, по меньшей мере, два пулевых ранения. Одно в области грудной клетки, недалеко от сердца. Но, несмотря на все, он еще в сознании.

— Говорить можешь?

Ответом мне лишь слабый стон.

— Где вы спрятали женщину?

Он опять только стонет.

— Сейчас мы окажем тебе помощь и доставим в больницу со всей возможной скоростью, клянусь тебе. У тебя еще есть шанс выкарабкаться. Только скажи, где она?

Молчание. То ли не может, то ли не хочет говорить.

— Если говорить трудно, хоть намекни, Беднов. Ты сам подумай, они ведь и тебя хотели убить вместе с нами. Если бы тебя освободить собирались, разве стали бы стрелять? Они же изрешетили всю машину. Я думаю, что это твой депутат говенный. Он не полностью доверял тебе, поэтому в твоем окружение был кто-то, который наблюдал за тобой и докладывал ему о каждом твоем шаге. Когда мы взяли тебя, он нашел способ сообщить все Федорову и тот приказал убрать тебя. Неужели ты не можешь этого понять?

Его окровавленные губы приходят в движение, как будто что-то говорит, только я ничего не слышу.

— Я не слышу, повтори еще раз, — прошу я и наклоняюсь почти вплотную к его лицу.

— Че, — улавливаю я чуть слышный звук.

— Что? Не расслышал.

— Че…

— Чезаре? — догадываюсь я. — Она на фабрике «Чезаре»?

Он чуть заметно кивает.

— Хорошо. Я все понял, — говорю ему, потом обращаюсь к стоящему тут же Игорю. — Попробуй остановить кровь, а я подгоню джип ближе.

Подбегая к автомобилю, улавливаю в ночной атмосфере звуки, очень напоминающие песню милицейских сирен. Надо спешить. Тут мне приходит в голову, а не пора ли мне избавиться от револьвера и сам думаю, что пора. Для визита на фабрику «Чезаре» у меня есть волына Беднова. Револьвер уже достаточно пострелял за эту ночь. Достаю его и кидаю в сторону речки. Именное оружие светлой памяти чекиста Пакина булькает в темную воду. Туда же летит и мобильник Гливанского. Звуки сирен между тем слышны все ближе и ближе.

Возле машины появляется Игорь и сообщает, что Беднову мы уже ничем не можем помочь. Он умер.

Перед тем как сесть в машину, Сорока, внимая моему совету, избавляется от своего «Смит и Вессона». Если что, у него есть табельное оружие.

Мы объезжаем весь микрорайон кругом, стараясь выбирать наименее посещаемые милицейскими патрульными машинами окраинные улочки, пока не выруливаем на широкое шоссе. Нужно как можно быстрее добраться до фирмы «Чезаре» пока еще жива Маргарита. Я говорю Игорю, что на тачке с помятым боком и оставленными пулями дырками мы много по городу не наездим. Он согласен со мной и говорит, что недалеко от остановки трамвая, на которой я сошел, направляясь к Харину, он, когда следил за мной, оставил свои «Жигули».

— Ты покрышки на колесах давно менял? — спрашиваю.

— Давно. А что? — настораживается он, — На моих колесах особо не налихачишь. Но я надеюсь, что погони на сегодня уже закончились.

— Да я не об этом. Это даже хорошо, что резина старая. Раз старая, значит все колеса твои целые. Понял?

— Понял.

— А машина хорошая?

— Хорошая, «семерка», на ней еще ездить и ездить.

— А вот это плохо. Раз хорошая, то ее может там уже не быть.

— Типун тебе на язык, Лысков, — ворчит Сорока, но тут вдруг спохватывается. — Осторожно, впереди пост, видишь.

Видеть то я вижу, а что толку? Сворачивать в сторону уже поздно. Опоясанный с ног до головы белой светоотражающий портупеей инспектор делает нам знак остановиться. Выполнять приказ я не собираюсь, но чтобы сбить его с толку и выиграть время слегка сбрасываю скорость и включаю левый поворот. Сорока заметно волнуется. Понятное дело ему не очень хочется, чтобы его начальство узнало, что он раскатывается по ночному городу в побитом джипе, на который ни у него, ни у меня нет документов.

Поравнявшись с постом, я снова увеличиваю скорость и через несколько секунд менты растворяются в туманной дали, как будто это были и не менты вовсе, а так привидения Касперы. Понимая все-таки, что за нами уже несется очередная погоня и впереди будут другие патрули, коим уже сообщены все реквизиты этой тачки, я сворачиваю в один из проходных дворов, выключаю мотор и тушу фары. Быстренько удалив с джипа следы нашего в нем присутствия, мы весь дальнейший отрезок пути проходим пешком, благо идти уже не далеко. Сорокин «ВАЗ-2107» находится в том состоянии, в котором он и был оставлен, что не может не радовать его хозяина.

Наступает его очередь крутить баранку. Я же блаженно откидываюсь в кресле и закуриваю. Можно немного расслабиться, тем более, что я все равно не знаю, где находиться эта пресловутая «Чезаре».

Глава 12

Офис фабрики находиться в конце узкой улочки с глубокими выбоинами на асфальте и одним единственный целым фонарем. Сам я здесь ни разу не был, но Сорока и без меня знает нужное направление движения.

Богато оформленный вход в офис никак не вяжется с остальным окружающим его пейзажем. Табличка из желтого нержавеющего металла ставит нас в известность, что мы не ошиблись и здесь таки находиться СП ЗАО «Химико-фармацевтическая фабрика «Чезаре». Все окна потушены. Ни малейшего намека хоть на одну живую душу. Если бы не доносящийся до нас гул из глубины построек, можно было бы подумать, что мы высадились в пустыне.

— Похоже здесь пусто, — умозаключает мой новый товарищ, — и мне это не нравиться. У них что даже, сторожа в штате нет?

— Должно быть надеются на сигнализацию. А что это за шум там, внутри?

— Это от производственных корпусов. Они там дальше. Не иначе как вытяжная вентиляция. Ведь там у них лаборатории всякие.

— Стало быть, все-таки на предприятии кто-то есть. Раз вентиляцию не вырубили. И как нам туда проникнуть?

Игорь доводит до моего сведения, что вход собственно на фабрику находиться с другой стороны и нам надо попасть на параллельную улицу. Когда я возвращаюсь в машину, мне приходит в голову, что шум, который я слышал, разговаривая с похитителями, может быть именно шумом от работающей вентиляции. Если так, то путь, выбранный нами, правильный. Беднов не соврал.

Я делюсь своими соображениями с Сорокой, и он соглашается, что это очень может быть. Отвлеченный разговором, Игорь слишком резво трогается с места и правым колесом попадает в большую яму, которую ни он, ни я, не заметили. Над районом проноситься звук, как будто кто-то уронил со второго этажа телевизор. К счастью машина остается на ходу, и весь оставшийся отрезок пути мы проделываем без приключений.

Останавливаемся подальше от освещенных ворот проходной, выходим и принимаемся осматривать стену, огораживающую производственную территорию. Она не очень высокая и перелезть ее не составит особого труда. Игорь легче меня, поэтому первым преодолевать препятствие приходиться ему. Вскарабкавшись мне на плечи, он исследует стену. Потом прыгает вниз.

— В чем дело? Ты почему не полез? — спрашиваю.

— Там вдоль всей стены провод протянут. Думаю, сигнализация. Не задеть его не получиться. Что делать будем?

— Я знаю, придется нам, как и всем порядочным людям, войти через проходную.

— Она же закрыта! И там охранник.

— Вот и хорошо, что охранник. Он-то нам и откроет ворота. В конце концов, на то она и называется «проходная», чтобы через нее все могли проходить. Идем!

Охранник сидит за маленьким столом в дежурном помещении и, коротая время, рассматривает иллюстрированный журнал. Он один. Сквозь зарешетчатое окно мы хорошо видим широкую спину в зеленой камуфляжной форме. Что делать? Постучать в окошечко и под выдуманным предлогом попросить открыть? Может быть откроет, а скорее всего нет. А если и откроет, то где гарантия, что перед этим не свяжется еще с кем-нибудь? Не исключено, что у них есть еще один пост охраны внутри.

Наскоро посовещавшись, мы начинаем действовать. Сорока встает с боку, оставаясь незамеченным, я же, напротив, подхожу ближе и сильно стукаю ладонью по решетке, так чтобы было слышно внутри. Охранник услышал. Он отрывает от стула задницу, поворачиваться и начинает щуриться через железные прутья. Я же не замечая никого и нечего расстегиваю молнию на джинсах и делаю вид, что сейчас начну обильно поливать двери проходной.

Скрип форточки и недовольной голос:

— Ей, ты что делаешь!? Нашел место. Вали отсюда!

— С-сам вали, — каная под пьяного и раскачиваясь, то влево, то вправо, подобно неваляшке, отвечаю я, — не видишь, что ли, у человека мочевой пузырь лопается, а ты мешаешь!

— Пошел вон, мудак! По-хорошему, говорю! — взрывается он.

Не вступая более в спор, от слов перехожу к делу, тем более что действительно уже давным-давно пора. Краем глаза замечаю, как он вытаскивает дубинку и топает к выходу. Скрипит задвижка, щелкает замок, двери открываются. Как я успеваю заметить, он уже не слишком молодой, но достаточно крепкий человек. Наверное, бывший военный. Как только на пороге появляется его крупная фигура, Сорока, подобранным, тут же возле стены обломком ржавой трубы лупит его ниже пояса. Я тоже не остаюсь в стороне и добавляю ему по челюсти. За мудака.

Мы втаскиваем его внутрь, скручиваем руки и затыкаем пасть, валявшейся промасленной тряпкой. Сам виноват. Нечего было ему нарушать инструкцию и открывать двери первому встречному.

Закончив с охранником и не забыв запереть двери (лишние свидетели нам ни к чему) мы выходим на фабричный двор и тут же застываем на месте, как вкопанные в землю… Прямо перед нами стоит собака. Сорока вскидывает руку с пистолетом… Я приглядываюсь. Это не сторожевая. Обычная дворняга, хоть и большая, но если она поднимет лай, нас сразу же обнаружат. Не шевелясь, стоим на месте и ждем, что будет. Пес меряет непрошеных гостей неторопливым, ленивым взглядом, не спеша поворачивает к нам облезлый зад и так же не спеша трусит в сторону ворот, залазит под них и скрывается из виду. Хорошая собачка. Знает, что в этой полной неожиданности жизни, самое главное, это вовремя отойти в сторону. Теперь можно идти дальше.

В это самое время вентиляция прекращает работать и темный фабричный дворик окутывается тишиной. Мы немного стоим и прислушиваемся к новым для нас ночным звукам, потом осторожно, почти на цыпочках, продвигаемся дальше, держа наготове стволы.

Часть территории, та, что ближе к воротам, освещена тусклой лампочкой, другая, непосредственно возле производственного здания, окутана мраком. Двор фабрики завален разными железками, деревяшками и прочим барахлом. Пройдя шагов десять, мы натыкаемся на автомобиль BMW точно такой же модели и, похоже, одинакового цвета, как и тот, на котором мы так лихо катались по городским окраинам. Осторожно обходим его вокруг. В кабине никого нет. Черт, наверно они здесь закупают эти тачки оптом. Если так обстоят дела, то может и мне стоит бросить гнуть спину в «Зете +» и попросить Федорова взять меня сюда на работу? Сказал бы, что я хороший знакомый Беднова и этого Гливанского и, что это они посоветовали мне направиться сюда. Может и мне тогда перепадет такая лайба!

— Не нравиться мне эта внезапная тишина, — чуть слышно шепчет Сорока. — Давай-ка я пойду вперед, попробую найти вход, а ты оставайся здесь и прикрывай меня.

Это разумно. Если нас обнаружили, то глупо представлять собой одну сплошную мишень. Я остаюсь возле BMW, а Сорока удаляется в сторону здания. Напрягаю глаза, пытаясь не потерять из виду его чуть заметную во мраке фигуру.

Дойти до здания ему не удается. Несколько чередующих друг-друга чуть слышных хлопочков, напоминающих тихую, короткую барабанную дробь и Сорока как срезанный колос подает на спину.

Я просекаю, что это была автоматная очередь, причем оружие было с глушителем. Сам я в ответ выстрелить не успеваю, так как, следя за Игорем не заметил точно откуда вели огонь. Думаю, что нас засекли еще до того как мы проникли во двор, и заранее сделали засаду. Если бы мы шли вдвоем, лежать бы нам сейчас рядышком.

С досады кусаю себе локти. Может Сорока еще живой, но помочь я ему ничем не могу. Выйти сейчас из своего укрытия равносильно самоубийству. Пока я сижу прикрытый корпусом BMW, я в относительной безопасности. Даже если меня и заметили, то вряд ли они станут курочить такое добро. Обойти меня, так чтобы я ничего не увидел, не удастся. Плохо, что я не знаю, где засел этот невидимый снайпер.

Ситуация патовая. Я не могу идти дальше, а он не может пока стрелять. Но долго так продолжаться не может. Кто-то из нас двоих должен сделать первый шаг, тот самый шаг, который может стать последним. Проиграет тот, у кого слабее нервы. Интересно, а как у него с нервишками? Неплохо бы проверить. Исходя из собственного опыта, думаю, что они сейчас должны быть сильно напряжены, если конечно кожа у него не такая толстая как у бегемота.

Китайская поговорка гласит: если враг напал на тебя врасплох, и ты еще жив, он в твоих руках. На нас напали врасплох. Я остался жив. Посмотрим, насколько правы наши желтые братья.

Я некоторое время вожу рукой по мокрому грунту, пока она не натыкается на небольшой гранитный камешек. Поднимаю его и швыряю далеко в глубь двора. Ничего. Ни звука. Или слишком легкий был или упал на что-нибудь мягкое. Решаю повторить попытку, но в пределах досягаемости больше ничего летающего не обнаруживаю. Тогда извлекаю из кармана куртки один из оставшихся у меня револьверных патронов. Он тоже легкий, но может быть с ним мне повезет больше? Кидаю. Действительно, повезло. Патрон, очевидно, упавший на какую-то железку издает чуть слышный звяк, но этого оказывается достаточно. Как я и предполагал, противник, нервы, которого уже находились на последней стадии напряжения, дает очередь по тому месту, где упал патрон. Теперь я засекаю еле заметные из-за глушителя вспышки и быстро выпускаю три пули подряд в их сторону. Звуки от выстрелов ночным эхом проносятся по крышам всех окрестных домов, заглушая человеческий крик. Со спринтерской скоростью несусь к стрелку. Он лежит лицом вниз возле большого, неопределенного назначения ящика, сжимая в правой руке «Скорпион». Вглядываюсь в темноту. Прислушиваюсь. Кроме меня, во дворе живого никого нет. Щупаю пульс. Безуспешно, это клиент для патологоанатома, а никак ни для хирурга, но мне на это наплевать, меня интересует, можно ли помочь моему спутнику.

Встать мне не удается. Сильным ударом у меня выбивают из рук оружие и, навалившись всем своим весом, сбивают на землю. Пытаюсь сбросить напавшего с себя, но не тут-то было. Он, должно быть, весит центнера полтора, не меньше. Прижав меня к земле, он одной рукой выкручивает мою руку, другой — хватает за ворот куртки и начинает колотить головою о землю. Из глаз у меня летят искры, как при дуговой электросварке. Еще немного и я могу потерять сознание.

Не знаю, чем бы это все для меня кончилось, подозреваю, ничем хорошим, но откуда-то сверху раздается глухой стук, агрессор неестественно дергается, хрипит что-то нечленораздельное, обмякает и, все еще продолжая держать меня за ворот, укладывается рядышком. Я отталкиваю его в сторону, что требует от меня значительных усилий. Надо мной склоняется Игорь Сорока.

— Живой? — спрашивает он.

Я смотрю и не верю своим глазам. Сорока жив. Моя голова, после ударов все еще кружиться в бешенном темпе. Игорь помогает мне подняться.

— Ты, как я вижу, тоже живой, — все-таки отвечаю я, встав на ноги.

Сорока рассевает мое удивление, заявляя, что очень полезно иногда бывает, выходя из дома, одевать бронежилет. Но лекцию о пользе бронежилетов для человеческого здоровья он читать не собирается, теперь нам надо попасть внутрь.

Бандит, напавший на меня, только оглушен. Чтобы у него не возникло нехорошего желания сделать нам подлянку, когда он придет в себя, мы разоружаем его и пристегиваем наручниками, оказавшимися у Сороки, к перилам возле входа.

Осторожно, метр за метром пробираемся по длинному темному коридору, готовые в любую минуту открыть стрельбу при малейшем шорохе. Тишина, как в пирамиде Хеопса. Все боковые двери в коридоре, попавшиеся нам на пути, заперты на ключ. В конце коридорчика натыкаемся на узкие бетонные ступеньки, уходящие вниз. Идем по ним черепашьим шагом, пока не упираемся в единственную дверь, из-под которой прибивается тонкая полоска света.

Ну вот, теперь мы у цели. Перед тем как войти, я откручиваю со ствола «Скорпиона» глушитель, который теперь ни к чему. Наоборот, чем больше будет шума, тем больше эффекта произведет наше внезапное появление.

Набравши воздуху в легкие и помянув про себя всех известных святых, мы с криком «банзай» вламываемся в двери. Я даю длинную очередь из автомата в верхний, дальний угол, в то время как Сорока кричит, что-то вроде «лицом к стене, гады»".

Когда мы немного приходим в себя от собственного грохота, который все еще продолжает витать под потолком, то видим, что помещение, в которое мы только что с таким шумом ворвались, является лабораторией. Это подтверждается множеством длинных столов заставленных пробирками, колбочками и прочими самыми невероятными приборами. Два тощих субъекта в белых затертых халатах, с засаленными, слипшимися волосами, бледными прыщавыми харями и выпученными, как у вареных раков, глазами смотрят на нас, как на пришельцев из другой галактики.

— Руки за голову, лицом к стене, — повторяет Сорока.

Субъекты не слушаются. Они просто находятся в таком шоке, что их руки отказываются им повиноваться и как плети беспомощно свисают вдоль туловищ. Я навожу на них автомат, отчего один из них все-таки приходит в движение и начинает потихоньку пятится назад, по дороге сбивая на пол банку с какой-то синей дрянью, до тех пор, пока не упирается спиной в стену. Убедившись, что отступать некуда, позади стена, он на подкошенных ногах беспомощно садиться на пол.

Поняв, что эти типы приняли нас за представителей враждебной бандитской группировки, которые сейчас безо всяких церемоний перестреляют их, Сорока в вытянутой руке показывает им удостоверение и еще раз произносить более спокойным, но по-прежнему внушительным голосом:

— Спокойно, милиция. Кроме тех двоих, еще есть кто-нибудь с оружием?

Один из химиков находит в себе силы, чтобы отрицательно мотнуть башкой.

— Где женщина, которую они привезли сегодня? — вступаю в разговор я.

— Т-т-та-а-ам, — отвечает все тот же химик, показывая своей головой куда-то влево.

Следуя за его жестом, поворачиваюсь и замечаю между двумя стеллажами, небольшую белую дверку, совсем незаметную на первый взгляд.

Сорока остается приглядывать за доцентами, я же осторожно, чтобы не нарваться на неприятность, заглядываю внутрь. Это небольшая комнатушка без окон. Сразу за дверью стоит металлический стол, на котором установлен небольшой монитор с экраном показывающим всего одну картинку — часть прилегающей к проходной территории. Пробираясь на фабрику мы даже не заметили, что на входе была камера. Поэтому нас и ждала засада. Хорошо еще, что все обошлось.

Но это пока не главное. Сбоку от стола, прямо на бетонном полу, сидит Маргарита, левая рука которой пристегнута наручниками к отопительной трубе.

При виде меня, основательно потускневшие и скучающие глаза снова загораются.

— Я так и знала, что ты придешь за мной, — говорит она, делая попытку ломануться мне навстречу, но стальной браслет держит ее крепко. — Я знала, что ты придешь и освободишь меня, что ты не оставишь меня среди этих ублюдков!

— Подожди, — морщусь я, — оставь эти нежности на потом. Сейчас я освобожу тебя.

Ключ от наручников я нахожу в кармане оглушенного бандита, для чего мне приходиться снова подниматься наверх. Игорь Сорока в это время, не отходя от кассы, допрашивает людей в белых халатах. Расколоть перепуганных большого труда не составляет.

Как я уже стал подозревать, в этой уютной лаборатории готовят дурь. Отличная мысль, между нами говоря. Многие предприятия тоже шлепают свою побочную продукцию, например, из обрезков алюминия, оставшихся от производства истребителей «CУ» и «МиГ», с большим успехом клепают чайные ложки и суповые кастрюли. Разница состоит в том, что прибыли от такой побочной продукции как наркотики, в сотни раз превышают прибыли от основной.

Пожалуй, самое время добавить еще пару слов о личности Федорова Алексея Михайловича, основного акционера компании «Чезаре».

Он приобрел известность в нашем городе, не только потому, что владел или совладел несколькими прибыльными компаниями и даже не благодаря своему депутатству, а тому, что был непримиримым, порой даже до фанатичности, борцом с преступностью и, в особенности с торговлей наркотой. Конечно, часто бывает так, что громче всех «держи вора» кричит сам вор, но в данном случае, Федоров кричал очень мало, зато много делал. При помощи фонда, учредителем которого являлся, он открыл реабилитационный центр для наркоманов, тратил кучу лавья на покупку всяческих лекарств. Используя все свое влияние и средства, давил на правоохранительные органы, требуя от них проведения постоянных рейдов и других акций по выявлению лиц, занимающихся производством и сбытом дури. С его подачи был смещен с должности начальник городской милиции и вместе с ним еще целый ряд более мелких чинов, проявивших, по его мнению, недостаточно прыти. В результате подобных мер, город стал одним из самых неудобных мест для торговли наркотиками и в этом вопросе мог считаться одним из самых благополучных во всей республике.

Два раза на депутата организовывали покушения. Первый раз была взорвана его тачка. Погибли шофер и охранник. Сам Федоров спасся только потому, что его задержал незапланированный телефонный разговор и он вышел из дому позже обычного (бомба была с часовым механизмом). Второй раз неизвестные обстреляли из автоматов окна его офиса. При этом тяжело ранили одну из сотрудниц. Через день она скончалась в больнице. Федорова же в момент обстрела тоже по какой-то случайности на месте не оказалось. Таким образом, очень мало нашлось бы людей, которые смогли бы даже отдаленно допустить, какие именно «товары широкого потребления» производятся в СП «Чезаре».

Что ж, имидж предприятия и имя Федорова, известного борца за здоровый образ жизни, послужили отличной крышей. С девяти утра до шести вечера, наверху специалисты производят нужные населению лекарства. Потом они покидают свои рабочие места и уходят домой к семьям, детям, женам и любовницам, они хлебают на кухнях только что приготовленный заботливыми руками борщ, удобно устроившись в креслах шуршат газетами, лежат, развалившись на диванах перед телевизионными экранами и не подозревают, что сюда, в подвальное помещение, приходит ночная смена и снова закипает работа. Под утро все работы прекращаются. Дверь в подпольную лабораторию наглухо закрывается и заваливается досками, ящиками и прочим мусором. Если кто-то из непосвященных случайно забредет сюда ему и в голову не придет, что за ней находится. И с какой стати кто-то должен сюда забредать? Работа на предприятии построена жестко, по западным стандартам, с учетом максимальной загрузки работников, с двумя десятиминутными перекурами и перерывом на обед, у каждого свое рабочее место, и шляться там, где не просят, ни у кого нет времени.

— Теперь, как честный человек, — потирая запястье, говорит мне освобожденная Марго, — ты просто обязан на мне жениться. Ведь это из-за тебя я подвергалась такой опасности.

— Размечталась! — ворчу я. — Лучше скажи, как тебе угораздило здесь оказаться?

— Как, как, — сердито хмуря брови, огрызается она. — Очень просто, когда у тебя есть дружок — мастер выискивать приключения на одно место.

— И все-таки?

— Да очень просто. У меня уже смена заканчивалась, как вдруг появляется один такой, весь из себя, вежливый, все на улыбочке. «Маргарита Сергеевна, я понимаю, что вы очень устали и вам хочется побыстрее домой, но у меня к вам очень серьезный разговор. Кстати, если вы спешите, то у меня машина, и я могу вас подвести, а по дороге и поговорим».

— А ты так сразу же и согласилась! Даже после того, что случилось с твоею подругой! Как это на тебя похоже!

— Так вот я и решила, что именно из-за Вероники он и хочет со мной поговорить! Я ведь думала, что он из милиции…

— А тебя и уговаривать долго не нужно!

Марго отворачивается от меня и закрывает лицо руками. За все время нашего знакомства, мне не разу не доводилось видеть, как она плачет. И хоть я понимаю, что слезы самое сильное и беспроигрышное оружие женщин, на которое, сколько существует человечество, не перестают попадаться мужики, как судаки во время осеннего жора, но мне становится ее жалко. И в самом деле, чего я на нее напустился? Она и так сколько всего пережила, а тут еще…

Я, как могу, утешаю ее, говорю, что мне тоже пришлось не сладко, а моя грубость только оттого, что я сильно за нее беспокоился. Последний момент действует на нее особенно успокаивающе, и она продолжает, время от времени все еще тихо всхлипывая:

— Я поняла, что ошиблась, но было уже поздно. Короче, привезли меня сюда. Кроме того, о ком я упоминала, в машине были еще трое человек. Я, признаться, думала, что они ко мне начнут приставать, но ничего подобного не случилось. Потом звонили тебе. А потом они разделились. Двое уехали и я осталась в том виде, в котором ты меня нашел в компании двух других придурков. Правда, я им сказала, что если они будут плохо ко мне относиться, ты им поразбиваешь головы.

— А они?

— Только посмеялись и все! Не поверили, наверное.

— Теперь, думаю, поверили. Они… — говорю я и тут же замолкаю на полуслове, так как замечаю, что Маргарита, утратив уже появившейся на щеках румянец, снова становиться белая, как свадьба на Северном полюсе.

Следуя за ее взглядом, я оборачиваюсь в сторону горящего экрана, но ничего, кроме помех не вижу. Камера вырублена. Это означает одно. У нас гости.

Мы с Сорокой переглядываемся.

— Что, будем сматываться или вызовем твоих коллег? — спрашиваю его мнение.

— Думаю, что сматываться поздно, — отвечает Сорока.

Все, времени у нас больше нет. Оставив Игоря связываться по мобиле с ментами, я хватаю автомат и направляюсь к выходу. В принципе, если они еще на улице, не все потеряно. Сюда ведет только один путь, и он очень хорошо простреливается. Любой идущий по коридору будет представлять из себя отличную мишень и, заняв позицию на ступенях ведущих в лабораторию, можно обороняться очень долго. Пока не закончатся патроны… или нападающие.

Протягиваю руку к дверной ручке, но открыть ее не успеваю. Она распахивается сама, отбрасывая меня в сторону, щелкая по челюсти. В дополнение я получаю дубинкой по голове, падаю на пол, и уже сквозь окутавший голову туман слышу: «Всем лицом вниз! Руки за голову! Милиция».

Глава 13

Мерный, монотонный звук падающей с крыши капели будит меня. Выбрасываю руки из-под одеяла и сладко, с наслаждением настоящего гурмана, потягиваюсь. Давно я так хорошо не высыпался. Сколько же я дрых? К сожалению мой «Romanson», подаренный коллегами по «Зете +» на прошлый день рождения, был разбит во время визита к Харину. Хмурый, затянутый тучами кусочек неба, видимый в окне, не дает ни малейшего намека на время и я, оторвав голову от подушки, осматриваю стены незнакомой комнаты.

Китайские кварцевые часы с претензией на дорогие, висящие аккурат над моей головой, отщелкивают одиннадцать минут третьего. Пожалуй, пора вставать. Откидываю одеяло и нехотя сажусь. Уютная, в меру мягкая, как раз для моей спины, кровать, запах свежего постельного белья никак не хотят расставаться со мной и заставляют снова упасть на подушку.

А почему собственно пора? Куда мне торопится? На работу не надо, дома тоже делать нечего. Куда опять срываться и бежать сломя голову, когда мне сейчас так хорошо и уютно? Можно возразить, что у меня еще целый ворох недоделанных дел и это правильно. Вот только пусть этот ворох идет сегодня подальше. Я ничего не хочу делать. И это пасмурное небо, в то время как ты лежишь под теплым одеялом, только добавляет ощущения покоя и уюта.

Человек изначально создавался Богом как существо ленивое и праздное. Зачем же идти против природы? Адам и Ева целые дни напролет гуляли по райскому саду, спали на мягком душистом сене, обжирались бананами и ничегошеньки не делали. Угораздило ж их нажраться тех зловредных яблок. И понеслось. Сначала подавай огонь, потом одежду, потом колесо и кухонный комбайн от фирмы «Samsung».

Так тихо сам с собою беседуя, я продолжаю тащиться в постели, попутно разглядывая (спать больше не хочется) окружающий меня интерьер. На стене под часами висят портреты мужчины и женщины в прикидах, которые сейчас уже никто не таскает. Мебель в приютившей меня комнате старая, эпохи семидесятых, купленная после телефонного звонка Петра Сидоровича Кларе Львовне, хорошей знакомой Серафима Андреича. По-другому, гарнитуры, телевизоры и холодильники в те времена не покупались.

Справа от кровати стоит комод, на котором нашли свое пристанище круглое зеркало на нержавеющий подставке и небольшой фарфоровый слон. Смотрю на этого фарфорового уродца и улыбка до ушей мимо воли появляется на лице.

Когда я еще был лопоухим ребенком и ходил в шестой класс средней школы, наш классный руководитель, учитель русского языка и литературы Наталья Александровна Чуркина, вместо того, чтобы учит нас «великому и могучему», львиную долю времени тратила на то, что вдалбливала нам, что мы обязаны быть настоящими строителями светлого будущего. Тех деток (в том числе и меня), чьи качества, по ее мнению не дотягивали до того, чтобы претендовать на звание «строителя» она называла жалкими приспособленцами и мещанами, предел мечтаний которых кружевная салфеточка на столе с четырьмя фарфоровыми слониками по краям. Я ненавидел Наталью Александровну и уже тогда дал себе слово, что когда вырасту, то назло ей, с первой же зарплаты обзаведусь такой вот скатерочкой со слониками. Но время прошло, наезды Чуркиной стушевались в памяти, и обещание свое я так и не выполнил.

Под двери комнаты просачивается идущий с кухни аромат чего-то вкусного. Я еще раз потягиваюсь и быстрым, волевым решением вырываю себя из постели.

Странное дело, как только я оказываюсь на ногах и одетый, то совсем недавнее чувство расслабленности мгновенно испаряется и я с головой погружаюсь в события, имевшие место несколько часов назад на фармацевтической фабрике.

Оказалось, что выстрелы привлекли внимания сотрудников патрульно-постовой службы, находившихся неподалеку. Сами они лезть на территорию фабрики побоялись, но сообщили дежурному, который поднял по тревоги группу захвата.

Ментовское удостоверение Сороки и уверения, что мы не бандиты, а хорошие, и пришли, чтобы освободить заложницу, поначалу особого успеха не имели и лишь потом, когда один из офицеров звякнул дежурному в райотдел, и личность Сороки подтвердили, с нас сняли наручники. Сорока тоже звонил, и очень скоро после этого в подпольной лаборатории появилась целая толпа людей в штатском, половина из которых держала в руках разнообразные приборы. Эти люди тут же засновали взад-вперед, все внимательно осматривая, изучая, записывая и фиксируя на фотокамеру. Химики и оставшийся в живых бандит после блиц-допроса оправились на отдых в следственный изолятор.

— Надеюсь, ты проводишь меня домой? — спрашивает уставшая от перипетий Маргарита.

— Прошу прощения, — отвечает за меня Сорока, — но Сергей Николаевич нам еще понадобиться. Вас сейчас отвезут домой, я уже распорядился. С охраной. Лысков вас навестить позже.

Еще раньше, добираясь в «Чезаре», мы с Сорокой условились, что в случае вмешательства правоохранительных органов рассказать им историю о том, что когда у меня похитили любимую женщину, я не стал ставить в известность милицию, боясь, что в этом случае ее могут убить, а обратился в неофициальном порядке к своему знакомому Игорю Сороке, так как слышал про него, что он, во первых, мент, во-вторых, надежный и порядочный человек. О том, что же хотели от меня преступники, я не знал (что в тот момент соответствовало истине), но, взвесив все известные факты в деле Коцика, мы решили попытаться поискать Маргариту на фабрике, где тот был директором. О том, что случилось в доме у Харина и о смерти Беднова, разумеется, ни сном, ни духом.

— Так вы, значит, не знаете, что же так настойчиво искали эти люди? — подозрительно щурясь спрашивает меня сотрудник ФСБ, который на вопрос как его называть, ответил, что он «просто Володя», хоть и на добрый десяток лет старше меня.

Я делаю отрицательный жест.

— Очень жаль, очень, — не сходя с подозрительного тона заключает он, — очень, очень. Ведь не исключено, что именно эта вещь многое объяснила бы. Например, почему Коцик перед смертью произнес «ЦРУ».

— Возможно. Но скажу вам честно. Если бы «это» было у меня, я бы никогда не пошел на такую авантюру, а просто бы выполнил требование похитителей.

Просто Володя вынимает из кармана носовой платок, выпускает в него соплей, на добрую треть стакана, после платок вместе с содержимым прячет обратно, а вместо него достает визитную карточку, сует мне и поясняет:

— В таком случае, нет худа без добра. Что им было надо, вы не знали, и поэтому совершили действия, в результате которых была обнаружена подпольное производство наркотических средств. Видите, как все хорошо получилось? Но, все-таки, если вам вдруг станет известно что-нибудь этакое, что позволит установить, что же им было от вас нужно, вы ведь…

— Всенепременно, если что-то узнаю, сразу же и сообщу.

«Жмурко Владимир Мазаевич, — читаю я на картонке, — Общественная организация «Молодежный туризм», ответственный секретарь».

Странное отчество у этого «ответственного секретаря» — Мазаевич. Может быть, поэтому он и предпочитает быть «просто Володей»?

Как бы там ни было похищение Марго вопрос второстепенный и интересует компетентных товарищей поскольку постольку. Обнаружение подпольного производства наркотического зелья на предприятии, принадлежащему де-факто народному депутату и известному борцу с преступностью Алексею Федорову, вот гвоздь программы. А если добавить к этому, что его помощник и доверенное лицо был этой же ночью убит в перестрелке, то это даже не гвоздь программы, а основной хит года.

На фабрике появляются все новые и новые толпы правоохранителей. Вытащены из постелей и привезены недоспавшие, насмерть перепуганные исполняющий обязанности директора «Чезаре» и другие приближенные к нему лица. С ними начинается серьезная работа. Замечаю заспанные фэйсы кое-кого из городского и областного начальств и представителей прокуратуры. Эти, правда, предпочитают не вмешиваться, и лишь наблюдают со стороны за работой своих подчиненных. Они не знают, радоваться им или огорчатся. На их лицах невооруженным глазом читается вопрос, который в свое время очень любили задавать датские принцы. Их можно понять, подпольная лаборатория, в которой к тому же обнаружены запасы готовой к употреблению продукции, это хорошо, это повышение в должностях, это очередные звания. С другой стороны, кому-то придется выяснять личный вклад Федорова в ее создание. А вот это уже может принести большие неприятности. Потому что Федоров — это фигура. Он народный избранник. У него депутатская неприкосновенность. У него связи. И у него, и это самое главное, много-много денег.

На пороге лаборатории показывается с фотокамерой на шее не в меру пронырливый журналист (и откуда только узнал). Его действия тут же пресекаются, камера отбирается, пленка засвечивается, он сам вытуривается взашей, а вся территория предприятия оцепляется ОМОНом. Надо сказать, что я бы с удовольствием поменялся с ним местами, потому что чувствую себя крайне лишним на этом празднике жизни.

Улучив момент, я делюсь своими соображениями с Сорокой, и он понимающе кивает, смотрит на часы, стрелки которых стоят на полшестого (в прямом смысле этого слова), и говорит, что действительно пора сваливать.

С фабрики мы уходим вдвоем, после того, как дали показания, никто нас не задерживает.

— Скорее бы добраться домой, — стонет Игорь, — хоть один часок поспать перед работой. Жалко, что завтра только пятница, а не суббота.

— А ты позвони Барышеву и скажи, что всю ночь провел, совершая подвиги на благо отечества, пусть он даст тебе отгул.

— Вот именно из-за этих, как ты говоришь, подвигов, он тут же затребует меня к себе первым делом. Захочет все узнать из первых рук. Да и черт с ним. Идем быстрее, доставлю тебя домой.

— Тогда у тебя и вовсе времени на отдых не останется. Ко мне не близко. Ты лучше подбрось меня до стоянки такси, а дальше я сам доберусь.

— До такси, говоришь, — он задумывается. — Слушай, может и тебе не стоит в такую даль тащится? Поехали ко мне. Ко мне намного ближе. Я на Пирогова живу, рядом с крытым рынком, знаешь?

— Один живешь?

— Нет, с матерью. Но ты не переживай, она у меня гостеприимная. Квартира трехкомнатная. Целую комнату получишь в распоряжение. Выспишься хорошо, отдохнешь. И потом, может и не стоит тебе сейчас домой возвращаться. Мало ли что.

Я не заставляю себя долго упрашивать. Может быть Сорока и прав. Устал я до чертиков, до дома еще пилить и пилить, а там Логинов начнет с разговорами приставать, надо будет что-то говорить, а думать совершенно не хочется. Я киваю головой в знак согласия и думаю о том, каким выгодным знакомым оказался так нелюбимый сперва мною Игорь Сорока. И к Харину подоспел как раз вовремя, и живет недалеко от компании «Чезаре», сплошные удачные совпадения, да и только.

Серафима Александровна, мать Игоря Сороки, сухонькая юркая женщина без возраста, из той серии, которые всегда всюду успевают: и порядок дома навести, и обед приготовить, и запасов на всю зиму заготовить, и с соседками на лавочке покалякать о том, какая трудная нынче пошла жизнь. Я, совсем забыв который час, по привычке желаю ей доброго утра, и она проводит меня в ванную комнату.

После меня ждет настоящий домашний борщ с фасолью и шкварками, а на второе — голубцы, обильно политые сметанным соусом. Ем я с таким аппетитом, как будто всю ночь разгружал вагоны с углем. Хозяйка улыбается и предлагает мне добавки. Я не отказываюсь и искренне заверяю ее, что в жизни не едал такой вкуснотищи.

Чаепитие мы переносим в гостиную комнату, во время которого Серафима Александровна предлагает мне посмотреть их семейные фотографии. Я не отказываюсь. Не потому, что мне это очень уж интересно, просто я знаю, что старые люди любят вспоминать свое прошлое и рассказывать о нем всем, кто захочет их слушать. Я благодарен этой женщине за приют и вкусный обед и мне в свою очередь тоже хочется сделать ей в ответ что-нибудь приятное.

Созерцание фоток с мордами Сорокиных бабок, дедов, двоюродных братьев и троюродных теток, племянников и соседей по подъезду, быстро надоедает, и я начинаю уже подумывать, как бы поделикатнее закруглиться с этим занятием и сказать тете «пока».

Мамаша Игоря откладывает в сторону один альбом и принимается за второй.

— Здесь более недавние фотографии, — поясняет она. — Это он на работе, с коллегами.

В самом деле, кроме Сороки, узнаю бледную рожу Жулина, красную Шитрина и еще одну бледно-красную с большим загнутым носом — старшего группы тылового обеспечения капитана Зураба Квиринашвили.

— А вы тоже работаете в милиции? — спрашивает Серафима Александровна.

— Нет, — честно отвечаю я, — когда-то работал, несколько лет назад. В этом самом отделе, где сейчас Игорь. Теперь нет.

— Вот и правильно. Я и Игорю постоянно говорю, брось ты эту работу, а он ни в какую. У него ведь высшее экономическое образование. Запросто мог работать в коммерческой фирме: и получал бы больше и сердце у меня было бы спокойнее, что ничего с ним не случится.

— Ну это еще как сказать, — говорю я, отчасти, что хочу ее успокоить, отчасти помня о судьбе одного такого вот «коммерсанта» — Юрия Коцика. — Общепринятое мнение, что работа в милиции очень опасная, мягко говоря, не совсем соответствует действительности. Одна иностранная общественная организация, провела исследование на предмет рискованности разных профессий и выяснилось, что самый высокий процент гибели людей во время выполнения ими служебных обязанностей — среди моряков рыболовецкого флота. Второе место занимают строители-верхолазы и кровельщики, кто дальше, точно не помню, кажется, летчики, а вот работники правоохранительных органов только на двадцать шестом!

— Вот и сын постоянно говорит, что быть каким-нибудь таксистом или водителем грузовика неизмеримо опаснее, чем милиционером, но я все равно тревожусь, когда его подолгу не бывает дома.

— Так вы говорите, что он учился на экономиста? — спрашиваю я только затем, чтобы уйти с неприятной темы.

— Да, у него университетское образование. Четыре года на дневном, а на последнем курсе, после смерти моего мужа, перевелся на заочное отделение. Днем работал. Говорил, что не хочет сидеть у меня на шее. А как раз под самый его выпуск случилась еще одна трагедия — погибла его любимая девушка. С Катериной, так ее звали, он встречался три года. Тем летом они собирались поженится. Когда она погибла, в его жизни случился какой-то надлом. Он получил диплом и уехал в Чечню. Мне, само собой, он ничего не сказал. Соврал, что получил выгодное предложение поработать на одном предприятии в Сочи. О том, что он был на войне, я узнала только когда он вернулся, через полтора года. Я думала, что убью его.

А Сорока вовсе не такой уж и пацан, каким я его поначалу представлял. Впрочем, в этом я уже имел возможность убедится сегодня ночью. Интересно, что бы сказала его маман, если бы узнала, чем занимался ее сын последние пятнадцать часов.

— А это кто? Его девушка? — я показываю на фотографию брюнетки с длинными, прямыми волосами, с широко посаженными глазами и прямым, слегка приплюснутым носом.

— Да нет. Это его сестра. Моя дочь. Она сейчас живет с мужем в Германии. А фотографии Кати он не сохранил. У него их много было. Но потом они все разом куда-то пропали. Я думаю, что Игорь просто уничтожил их. Он ужасно переживал ее смерть и не хотел лишний раз вспоминать об этом. Может быть и правильно. Живые должны жить дальше. Вы ему тоже, пожалуйста, не говорите, что я рассказывала вам все это. Он не любит воспоминаний на эту тему. Все, что было связано с Катей, он куда-то подевал, все: фотографии, ее подарки, газеты.

— Газеты? Вы сказали газеты? — не понимаю я.

— Ну да, в которых были статьи про этот ужасный случай. Он сначала их собирал, а потом все враз уничтожил. Вы тоже должны помнить это. Катя работала референтом у Алексея Михайловича Федорова. У человека с таким положением, к тому же честного и порядочного, не могло не быть врагов. Его травили в прессе, ставили палки в колеса, стремясь помешать тому, что он делал. Постоянно угрожали. Однажды кто-то стал стрелять в окна его рабочего кабинета, на Подольской. Две пули попали в Катюшу. Одна рана была легкой, в вот вторая…

Серафима Александровна делает глубокий вздох и продолжает:

— Вторая пуля застряла в позвоночнике. Она умерла через день так и не придя в сознание. Врач, который делал операцию, сказал, что если бы она и выжила, то на всю жизнь осталась полностью парализованной. Так что может и хорошо, что получилось именно так.

Я молчу. Молчу не потому, что все это очень печально. Я уже успел повидать достаточно, чтобы не удивляться пулям, застревающим в позвоночниках. Нет, я молчу оттого, что поражен теснотой этого мира: невеста Сороки работала у Федорова и оказалась той самой случайной жертвой, о которой я сам совсем недавно вспоминал!

— Да что же это мы все о грустном, — спохватывается Серафима Александровна.

Она наливает мне еще одну чашку чая и снова шуршит листами фотоальбома: вот последнее день рождение Игоря, вот он на рыбалке, вот их выпускной курс экономического факультета. Бросаю взгляд на большую фотографию и еле сдерживаюсь, чтобы не выхватить ее из старушечьих рук. Еще одно совпадение! Не слишком ли их много за последнее время?

Простившись с Серафимой Александровной и ее гостеприимным домом, я спускаюсь на лифте на первый этаж. Попутно звоню Царегорцеву и сообщаю, что можно давать отбой Логинову, моя квартира в охране более не нуждается. Он уточняет, уверен ли в этом, на что говорю, что если кто-то и решит меня пристукнуть, то это можно будет сделать и в другом месте, и забираться ко мне домой для этого вовсе не обязательно. Он настаивает на своем праве узнать все подробности моих похождений. Я уверяю, что скоро приеду и его любопытство будет удовлетворено по самые края. Узнав, что Альвареса нет на месте, прошу Павла задержать его, если он вдруг появится до моего прихода.

Дверные половинки лифта раздвигаются и мы с Сорокой чуть ли не целуемся лбами.

— Тебе не кажется, что у нас это уже стало устоявшейся привычкой, сталкиваться вот так в дверях? — говорю я и улыбаюсь.

— Лучше встречаться в дверях, чем вообще не встречаться, — отвечает Сорока. — А я думал, что ты еще в постели валяешься и сильно тебе в этой связи завидовал. Хорошо, что я тебя успел застать. Есть разговор. Серьезный.

— Возвращаться — плохая примета. Можешь пройтись со мною до остановки. По дороге и поболтаем.

Мы выходим из парадного и сворачиваем в сторону Торгового центра.

— Как там на работе? Подарил тебе Барышев лавровый венок? — спрашиваю.

— Дождешься, как же. Ты же не хуже меня знаешь, у нас не очень-то любят тех, кто проявляет слишком большую прыть и не советуется с начальством. Вот если бы я сначала все сообщил шефу, а он, в свою очередь, согласовал это на более высоком уровне и так далее, тогда другое дело. Они бы условились, как будут делить славу и кто станет козлом отпущения, если что-то пойдет не так, как задумано, и только тогда бы назначили операцию. Стали бы их только дожидаться, вот в чем вопрос?

— Что еще говорят про это дело?

— Что говорят? Ты что-нибудь слышал о «белом китайце»? — спрашивает он в свою очередь.

— Синтетическая наркота. Одно время была очень распространена и наделала много шума. Это ее там мыстырили?

— Нет, но говорят, что по химическому составу и по способу производства что-то очень похожее. Точнее утверждать пока рано. Проводятся экспертизы. Что касается твоего пистолета… того, который ты «нашел», он передан в милицию вместе с твоим заявлением. Никаких проблем не возникло. Все в порядке. Мне поручено передать тебе благодарность за проявленную гражданскую сознательность.

— А что про другие ночные события? — осторожненько, как бы между прочим, спрашиваю то, что на самом деле тревожит меня больше всех подпольных лабораторий мира вместе взятых.

— Что касается Харина, то официальная версия на данный момент — сведение счетов. Он, видишь ли, своей принципиальностью и беспримерным упорством в борьбе с преступностью очень уж мешал всяким подонкам. Вот и домешался. К нему домой пробрались бандиты, он начал отстреливаться, завалил одного. Другой кинул в него гранату, но и сам при этом пострадал. Взрыв вызвал пожар. Так что, глядишь, Харин еще орден посмертно получит. Кстати, тебя могут тоже дернуть по этому делу. Следователям может придти в голову спросить, почему он хотел тебя упрятать в камеру. Так что будь готов.

— За это я меньше всего беспокоюсь. Я знаю, что им сказать.

— Вот и прекрасно. И не забудь, что с десяти часов вечера прошлого вечера мы с тобой были вместе. Искали твою Маргариту.

Я заявляю, что все прекрасно помню без его напоминаний и перехожу к Беднову.

— Про это я знаю меньше, — говорит Игорь. — Связывают это с теми двумя первыми покушениями на Федорова. И еще ищут какого-то Артура Ирамова. Это близкий друг Беднова. Чем занимается неизвестно, но всегда при деньгах. Ночью он вместе с Бедновым в казино был. Когда Беднов ушел, он остался. А утром хватились, он как в воду канул. Вообще у меня сложилось впечатления, что после этой ночи из всей этой шайки в живых остались только тот, что пытался скрутить тебе шею, и этот Ирамов. Само собой разумеется, если не считать химиков и самого Федорова.

— А охранник на проходной?

— Пока предполагают, что он не причем. Просто неудачно попал под раздачу.

Мы присаживаемся на длинную ветхую скамейку с оторванной спинкой, и Сорока доводит до моего сведения, что у него есть план, каким образом можно выяснить все насчет пресловутой кассеты. Однако для его успешного воплощение требуется и мое участие.

— Постой, дай-ка я попробую угадать, в чем оно заключается. Я должен буду сыграть роль приманки?

— Ну, вообще, можно сказать и так. Мы находим этого твоего белобрысого и ты ему втолковываешь, что кассета у тебя, и ты готов ее отдать при условии, что тебе хорошо заплатят. А условия передачи и цену ты будешь обсуждать только с его хозяином. Забьешь ему стрелку где-нибудь в людном месте, и будешь торговаться. А мы, тем временем, возьмем его под наблюдение. Цену надо будет заломить покруче, пусть почешутся. Здорово придумано?

— И кто же автор этого чудо-плана, Шитрин или сам Барышев?

Сорока немного мнется как девица на сватанье, потом выкладывает, что ни тот, ни другой здесь вообще не при чем. При проведении операции будут задействованы агенты службы безопасности, кроме меня и Сороки, потому что это именно они ищут связь между Коциком и пресловутым «ЦРУ», во-вторых, чем меньше людей про это будут знать, тем лучше. Харин мог быть далеко не единственным, кто сливал информацию на сторону.

— Только вы забыли, одну небольшую деталь, горе-планировщики, — говорю я. — Чтобы сказать белобрысому про кассету, надо этого белобрысого еще найти. А без этого весь ваш блестящий план годен только на то, чтобы подтереть им сам знаешь какое место.

— Найдем, ты за это не тревожься. Кассета кассетой, а за нападение на Веронику Павлову отвечать ему все равно придется. И за газ. Если бы ты не вмешался, что угодно могло произойти. Это же самый настоящий терроризм. Короче, главное, чтоб ты был согласен.

— Где вы его будете искать?

— Сначала, еще до того как возник это план, я думал с твоей помощью составить фоторобот и дать ориентировку всем оперативным службам города. Но когда я описал Жулину его портрет с твоих слов, тот признался, что уже и сам справлялся насчет этого типа и просил проверить по базе данных. Мы предполагаем, что это некто Илья Калачев, более известный как Абрам. Если он пользуется своим настоящим паспортом, то где-нибудь мы его да зацепим.

— А если они на стрелке спросят, а что на кассете?

— А ты им честно и ответишь, что не знаешь. Да и про кассету тоже можешь не уточнять, детали встречи мы еще утрясем. Скажешь, что ты знаешь, например, номер и код ячейки на центральном автовокзале, которые тебе сообщил Коцик на тот случай, если с ним что-нибудь случиться. По его словам ты понял, что там лежит нечто очень важное, поэтому когда он умер, ты никому об этом не рассказал, решив, что эта хреновина принесет тебе выгоду. А что это, ты специально не смотрел, когда меньше знаешь — крепче спишь. Ты просто хочешь заработать, а все остальное тебя не касается. Вот так ты им и ответишь. Но это, и тут ты прав, будет потом, а пока его надо найти.

— Хорошо. Ищите своего Абрама, а найдете, свистните. А я пока подумаю, стоит принимать участие в вашей затее или нет. Теперь мне пора бежать.

Я не сказал Сороке, что он вовсе не первый, кому в голову пришла подобная идея. Еще тогда, когда в квартире убитой Ольги я обшаривал карманы Калачева, то подумывал, не сунуть ли ему в грабли записку с номером моей мобилы и словами, типа, «то, что вы ищите — у меня», но решил не рисковать. Он мог проваляться в отключке гораздо дольше предполагаемого и, как следствие, быть обнаруженным в квартире вместе с трупом. Тогда моя писулька попала бы следователю на стол и вызвала массу неудобных для меня вопросов.

Игорь еще что-то продолжает мне объяснять, но я его почти не слушаю. Я думаю о том, что не останься я ночевать у него дома, я бы уже рассказал ему, что Абрам работает на некоего Анатолия Адольфовича и чтобы отыскать его, не надо переворачивать весь город. Достаточно сеть на трамвай и прокатится до центра. Но я остался и теперь все будет по-другому.

Перед тем как расстаться, Сорока еще раз напоминает о сугубо конфиденциальном характере операции, о том, что, возможно, речь идет об интересах государственной безопасности, а это значит, что мои коллеги по «Зете +» тоже не должны ничего знать об этом, ни одна жива я душа.

Я успокаиваю его, заявляя, что и сам заинтересован в этом, так как моему шефу Царегорцеву все это может страшно не понравится, да и другим коллегам тоже.

В полном противоречии с тем, что я говорил Сороке, держу путь именно в «Зету +», где меня уже давно дожидаются Царегорцев с Альваресом. Весь остаток дня мы посвящаем решению множества проблем, возникших в связи с последними событиями и новыми открывшимися обстоятельствами. Нашему шефу, конечно же, все это не нравится (здесь я сказал Сороке чистую правду), он ворчит, брюзжит, стонет и жалуется, говорит, что предупреждал, что все так и будет, но изменить все равно ничего нельзя, он это понимает, поэтому сам активнейшим образом включается в мероприятие, которое в учебниках по менеджменту именуется «мозговым штурмом».

Мы с Вано вываливаем на стол все известное нам, а потом все вместе стараемся привести отдельные факты к единому знаменателю. Картина получается далеко неполной, поэтому Альварес вынужден напяливать свой потертый кожаный куртяк и оправляться на очередное задание.

Я хотел пойти вместе с ним, но Павел рассудил, что Вано прекрасно справится и без моего участия, а мне лучше остаться здесь. Он оказался безусловно прав. Не успели тяжелые, сорок третьего размера ботинки удаляющегося Альвареса прочавкать под нашими окнами, как секретарь сообщила, что пришла посетительница и спрашивает Сергея Николаевича, то есть вашего покорного слугу. Визит этот оказывается как нельзя кстати, но о нем в свое время.

Освобождаюсь очень поздно. Пора навестить Маргариту. В супермаркете накупаю с три короба всяких вкусностей, а возле центрального железнодорожного вокзала — большой букет тюльпанов. Хотите верьте, хотите нет, но я испытываю большую нежность к этой не в меру активной, сексапильной бабенке. Отчасти оттого, что из-за меня она подвергалась опасностям, отчасти, сам не знаю почему. Может это просто комплекс вины?

— Не спишь? — спрашиваю, когда она открывает двери.

Маргарита отрицательно качает светлыми кудряшками и молча обнимает меня за шею. Удивительно, но телефонная трубка лежит на аппарате, где ей и положено быть. В первый раз за все время, когда я прихожу к ней с визитом, она не терзает телефон. Спрашивая себя, чтобы бы это значило, я вручаю ей цветы.

Поздний ужин проходит в уютной, почти семейной обстановке. Когда мы ложимся в постель, Марго уткнувшись мне в плечо сразу засыпает, чего раньше с ней никогда не бывало. Я знаю, что мы живем в эпоху глобальных потрясений и ломки устоявшихся традиций, но это уже слишком. Не пытаясь даже проанализировать происходящее, я следую ее примеру.

Глава 14

Утром, после легкой постельной зарядки, которую надо делать только вдвоем, и такого же легкого завтрака, я провожаю Маргариту на работу. День субботний, но она дежурит. После иду в «Зету +», где меня уже должен поджидать Царегорцев. Накануне мы условились встретится в девять.

Сегодня исполняется ровно неделя, как ко мне обратился гражданин Ойффе с просьбой слегка попугать водителя черной «Альфа Ромео». Тогда я даже отдаленно не мог предположить какая вереница событий за этим последует.

Павел сидит в своем кабинете, обложившись с трех сторон газетами. Увидев меня, он спрашивает, не переставая шелестеть страницами:

— Ну что?

— Пока ничего, глухо.

Накануне, узнав в справочнике номер факса «Крокуса», мы сбросили сообщение, суть которого, если очистить его от всяческой шелухи, добавленной специально для того, чтобы текст не слишком бросался в глаза непосвященным, сводилась к следующему: есть некто, который может помочь Анатолию Адольфовичу в решении одной деликатной, но очень наболевшей проблемы. В качестве контактного телефона был сообщен номер моего служебного мобильника. По нашим подсчетам директор «Крокуса» уже должен был ознакомиться с содержанием послания.

Я спрашиваю, что пишут газеты о вчерашних ночных событиях и узнаю, что в рубрике «Когда верстался номер» действительно упоминается про факт обнаружения подпольного предприятия, где было конфисковано товара и имущества на очень большую сумму, но что это за предприятие и какого рода товар там производили упомянуть забыли.

Зато покойные Беднов и Харин, те действительно были удостоены повышенного внимания, особенно последний, портрет которого две газеты даже поместили на первой странице.

Версии же их гибели хоть и обсасывались со всех сторон, все были похожи на те, о которых рассказывал Сорока. Статьи на эту тему заканчивались одинаково: с сетованием на плохо работающие правоохранительные органы и требованием, наконец, начать результативную борьбу с преступным беспределом.

Зуммер телефонной трубки в моем кармане перебивает Павла. Мы переглядываемся. Конечно, это мог быть кто угодно, тот же Альварес или Маргарита, например, а может быть и нет. Может, план уже заработал.

Это ни Марго, ни Альварес, ни кто-либо другой из моих знакомых.

— Это ты передал мне свой номер? — говорит неизвестный и, не дожидаясь ответа, продолжает, тяжело сопя, как раненый кабан: — Что ты там за проблему имел ввиду?

Голос хриплый и грубый, если он таким голосом разговаривает с клиентами, то удивительно, как он до сих пор не стал банкротом со своими маркетинговыми исследованиями и консультациями. А если это не он, не Анатолий Адольфович? Если тот самый Калачев, он же Абрам, которому поручено все проверить? Сейчас узнаем.

— Как там твой чайник, болит еще? — участливо спрашиваю его. — Надеюсь, ты не обижаешься на меня? Я ведь только вернул тебе то, что был должен. Пусть с процентами, но все-таки.

На другом конце провода слышится нечто отдаленно напоминающее рычание снежного барса вслед за которым глухой голос, подтверждающий, что я не ошибся, и это на самом деле Абрам, отвечает:

— Ты труп.

— Вот что, братан, сдается мне, что на труп ты похож больше, чем я. Будет лучше, если ты оставишь в покое телефон и пойдешь туда, где находится ближайший сортир. Как придешь, открути кран в раковине и сполосни себе рыло. Это поможет тебе освежить то, что находиться у тебя вместо мозгов. Может тогда ты врубишся, что без меня вы не получите то, что так упорно ищите. Скажи своему хозяину, чтобы связался со мной. В противном случае, разговора не будет. Я буду иметь дело только с ним. Он узнает мои условия… Просек тему, жертва папашиной ошибки?

— Ты труп, — повторяет это упрямое чувырло и вешает трубку.

— Что клюнули? — отзывается Павел

В ответ я только пожимаю плечами.

— Пока об этом судить рано. Звонил белобрысый.

— Никуда не денутся, — успокаивающе рассуждает Царегорцев. — Нет у них другого выхода.

Из информации добытой Альваресом мы знали, что директор консалтинговой фирмы «Крокус» Мультян Анатолий Адольфович, шестьдесят восьмого года рождения, был на своем уровне вполне преуспевающим бизнесменом. Среди постоянных клиентов его конторы числились даже несколько крупных предприятий и банковско-финансовых организаций. Под судом и следствием он не пребывал и вообще ни в чем нехорошем не подозревался. Налоги платит исправно, насколько исправно это можно делать в нашей стране, чтобы не вылететь в трубу. Он и единственный хозяин, и управляющий заведением. Учредителем или директором других предприятий не состоит. Приятель Альвареса сообщил, что за все время существования «Крокуса» было проведено две крупные документальные проверки на предмет соблюдения налогового законодательства, и каждый раз все оказывалось чики-пики.

Во всем этом ворохе сведений, пожалуй, был только один момент, заслуживающий особого внимания. Несколько месяцев назад специалисты «Крокуса» составляли для «Чезаре» план новой рекламной компании, и хоть услуга была разовая, между двумя предприятиями был заключен договор о постоянном сотрудничестве, подписанный Мультяном и Коциком. Это подтверждает факт их знакомства.

В ожидании пока выйдет на связь Мультян, решаю поставить в известность Сороку о том, что предложенный им план, я уже начинаю претворять в жизнь. Ни дома, ни на работе, его не оказывается, но я знаю номер его пейджера и могу оставить сообщение.

Через минуту после сообщения, он уже на проводе.

— Хочу тебя обрадовать, Игорь, кажется, все идет как задумано. Этот Абрам знает, что наследство Коцика у меня, и знает как со мной связаться. Вот жду теперь ответной реакции.

Сорока несколько ошарашен, хоть и старается этого не показывать:

— Все это здорово. Но как ты так быстро его нашел?

— Чисто случайно.

— Черт, мне это не нравиться.

— Не понял, ты не доволен, что все идет по плану?

— Мне не нравиться то, что ты не сказал мне всю правду о том, что ты знаешь где кантуется Абрам. Я думал, что мы можем доверят друг другу. Я, во всяком случае, тебе доверяю.

— Чушь. Говорю тебе, это было чисто случайно. После расскажу. Если не хочешь, можешь не верить, главное, что процесс пошел. Или, когда они выйдут на связь, сказать им, что я просто пошутил?

— Ладно, не бери дурного в голову. Так ты говоришь, что они должны на тебя выйти?

— Я на это надеюсь.

— Хорошо, слушай сюда, если они будут настаивать на немедленной встрече — не соглашайся. Я должен буду связаться с парнями из ФСБ. Необходимо время, чтобы подготовить операцию. Минимум, чтобы часа через три, а еще лучше на завтра. И вообще, помни, не они, а ты им условия диктовать должен.

Он дает мне еще несколько советов как себя вести и что говорить, я с усердием прилежного ученика внимаю ему. Потом меня все это начинает доставать и мне приходится напомнить о нежелательности в данной ситуации надолго занимать линию.

Глава 15

Долгожданный «клиент» позвонил, когда было около восьми часов вечера, и я уже давным-давно был дома. Мне не удалось составить никакого впечатления о личности звонившего только по его голосу, да и сказать по правде, я не пытался. Телефонные впечатления, по крайней мере, у меня, всегда были обманчивы.

Не отличаясь особой оригинальностью, я забиваю стрелку на два часа следующего дня в ресторане «Валюша», это должно было служить дополнительным убеждением для моих оппонентов, что я не гоню им гаммы, а действительно знаю про их делишки гораздо больше, чем они предполагают.

С самого утра мы с Сорокой обсуждали все детали предстоящей операции. К полудню все было уже обсосано, взвешено, рассчитано и разложено по полочкам. Мне в очередной раз пришлось выслушать уйму рекомендаций, зная, однако, что все равно поступлю, как сочту нужным и как подскажут мне опыт и ситуация.

Поскольку я пришел на встречу немного раньше договоренного, а время обеденное, решаю совместить приятное с полезным. Кто его знает, когда мне еще раз придется поесть?

Я сообщаю аккуратному, прилизанному официанту свой заказ: утка с грибами по-милански, заливное из судака, овощной салат, лимон и сто грамм коньяку. Пока это все приносят, наступает как раз два часа, но за мой столик никто садиться не спешит. Меня это не удивляет. Пусть понаблюдают за мной. Должны же они быть уверены, что я пришел совершенно один.

Посматривая время от времени по сторонам, принимаюсь за еду. Уплетая за обе щеки, я отмечаю, что повар «Валюши» не даром получает свою зарплату: салат и заливной судак отлично размещаются у меня в желудке, неплохо ладя друг с другом. Однако утка по-милански заставляет меня изменить мнение в прямо противоположную сторону. Первая же попытка откусить кусочек едва не стоит мне двух передних зубов. Предполагаю, что повара до такой степени соблюли рецептуру блюда, что для его приготовления решили использовать настоящую миланскую утку, причем от Милана до ресторана «Валюша» она добиралась своим ходом. Делаю еще одну попытку и снова неудача.

Помня, что походы к дантистам — удовольствие нынче не из дешевых, я отодвигаю тарелку в сторону и отхлебываю глоточек коньяку. Не сказать, что супер, но, по сравнению с птичкой, он мне кажется нектаром.

— Вас зовут Сергей? — слышу я над собой загробный голос. — Это ваш номер 050-311-59-03?

Подняв глаза, вижу рядом со столиком худого типа и спрашиваю себя, уж не сам ли Фреди Крюгер пожаловал? Тип между тем еще раз уточняет тот, ли я с кем он должен встретиться?

Я киваю, продолжая рассматривать его, в то время как он занимает стул напротив. В самом деле, если американские киношники вдруг захотят снять продолжение «Кошмара на улице Вязов», то лучшего претендента на главную роль им не сыскать. Он может играть совершенно без грима. До стопроцентного сходства ему не хватает только шляпы и полосатого свитера.

— Итак, молодой человек, если мы вас правильно поняли, вы хотите что-то нам предложить? Я вас слушаю, — говорит он вполне деловым голосом.

Значит сам Мультян все таки не решился придти, хотя чем он мог рисковать? Ничего криминального против него все равно нет. Наверное решил, что лучше не засвечиваться.

Я не спешу с ответом и для пущей важности долго изучаю его, что, поверьте мне на слово, не доставляет мне никакого удовольствия. Медленно достаю сигарету, закуриваю, выпускаю дым и только тогда открываю рот:

— У меня есть то, что вы ищете. То, что не успел передать вам Коцик.

— Откуда вы можете знать, что нам действительно что-то нужно? Вы что, ясновидец? Вы скажите прямо, чем вы располагаете, а я решу, стоит ли предмет дальнейшего обсуждения.

Приход официанта мешает нам говорить.

— Что вы пьете? — спрашивает меня Фреди Крюгер.

— Коньяк.

— Отлично. Принесите мне тоже самое, — говорит он официанту.

Тот кивает и уходит, а я продолжаю:

— То, что вам что-то нужно доказывает ваш приход сюда, но в одном вы правы, я и в самом деле не знаю, что вам должен был передать Коцик. Зато мне известно место, где он это спрятал.

Собеседник вытаскивает из кармана плотный прессик зеленых купюр, свернутых в трубочку и перетянутых резинкою и слегка им поигрывает. Я не могу оторвать взгляда от его пальцев. Они очень длинные и производят впечатление необычайно ловких, как у фокусника. Дав мне насладится видом зелени, он прячет баксы в карман.

— Здесь пять тысяч долларов, — говорит он, — они будут ваши, после того, как вы покажете нам это место. Конечно, если там действительно будет, что-либо представляющее интерес.

— Это уже другой разговор. Только вы забыли о двух маленьких, но очень важных деталях.

— Именно?

— Вы забыли о двух нолях. О двух таких невзрачных кружочках, которые сами по себе ничего не означают, но если вы прибавите их к названной вами цифре, то считайте, что мы договорились.

— Если я вас правильно понял, вы хотите полмиллиона?!

Я киваю, да еще с таким размахом головы, что не оставляю никаких сомнений в его правильном понимании. Да я хочу пол миллиона!

— Слишком большой аппетит, это также плохо, как и его отсутствие, — выдает он свой диагноз. — Можно подавиться и умереть. Вы не боитесь?

— У меня острые зубы.

— Вы хотите пол лимона баксов, сами не зная за что?

— Скажем, я догадываюсь за что. За то, что может кому-то принести сотни миллионов прибыли, если правильно этим распорядиться.

— Ну, если уж речь зашла о такой сумме, думаю, что нам надо познакомиться поближе. Почему я должен верить, что вы действительно что-то знаете? Каким образом вы вообще узнали про все и откуда сами взялись? Может это просто провокация, а вы сами имеете отношение к органам внутренних дел, которым только и нужно, чтобы засадить невиновных людей.

— Да, я работал в милиции. Но это было давно. Сейчас я сотрудник одного из частных детективных агентств, но, разговаривая с вами, никого не представляю и работаю исключительно на себя.

— Почему вы вдруг решили, что мы интересуемся Коциком?

— Это долгая история.

— Ничего, я с удовольствием ее послушаю.

— Вы должны знать, что ваш Юрий Иванович вел весьма раскованную жизнь по отношению к женщинам, пока не случилось то, что должно было случиться. Один обманутый супруг решил свести с ним счеты. Он стал угрожать Коцику, и тот обратился в наше агентство с просьбой обеспечить ему охрану. Однако вмешался случай и Юрий Иванович, совершенно без помощи ревнивца, попал под машину. Я провел небольшое расследование, в процессе которого и пересеклись наши с вами пути, хотите вы этого или нет. Но вы сами виноваты. Зачем вашему белобрысому олуху понадобилось открыто приходить в больницу к Коцику, да еще показывать там свои эмоции? Зачем названивать врачам с угрозами?.. Вот он и засветился… Юрий Коцик работал директором преуспевающего совместного предприятия. Дела у него шли нормально. Казалось бы, что еще надо? Но не такой был у него характер, чтобы жить спокойной жизнью… Я не знаю, кто из вас нашел кого. Вы Коцика или же он сам вышел на вас. Не важно. Важно то, что после вашей встречи, директор начал заниматься тем, что называется, промышленным шпионажем. Его фирма, помимо всего прочего, занималась и научными разработками и, возможно, что недавно там изобрели нечто очень ценное, раз уж вы не останавливаетесь ни перед чем, чтобы это заполучить. Сам Коцик не имеет ни специального образования, ни научных степеней. Но он способен очень быстро усваивать все новое, во-вторых, одно время он занимался переводами по этой специфике, поэтому у него вполне хватило мозгов оценить всю ценность изобретения и, может быть, даже раньше, чем это поняли сами создатели. Что он делает? Он передирает все формулы и начинает вести с вами переговоры. Он не хранит это дома, так как, либо не доверяет вам, либо просто осторожничает, а скоре всего и то и другое. Он прячет все в другом месте… Однако судьба поворачивается так, что Коцик в результате несчастного случая в тяжелейшем состоянии попадает в больницу, где вскоре умирает, так и не успев передать формулы вам. Сгорая желанием любой ценой получить секрет, вы обыскиваете его квартиру и дачу, а после безуспешных поисков и вовсе делаете кучу глупостей как, например, нападение на врача, которая была с ним рядом в момент его смерти, так и попытка обыска квартиры его супруги, которая, в тот же день была убита. Забавное совпадение, не так ли? Когда Юрий Иванович понял, что может умереть, его, как, наверное бы, и всякого другого человека на его месте, охватило желание исповедоваться. Я тоже был рядом с ним, мы продолжали охранять его даже в больнице. Он успел сообщить мне место. Сказать по правде, это даже не место, а скорее ключ, код, направление для поисков, называйте как хотите. Мне удалось расшифровать его и понять, что Коцик хотел сказать. Однако надо быть полным идиотом, чтобы не догадаться, что там находиться, что-то интересное и стоящее денег. Я ведь знал, что весь его дом перевернут вверх дном. Мне осталось сложить только два плюс два. Потом, на досуге, мне подумалось, что судьба предоставила мне прекрасный шанс заработать, ведь кроме меня никто об этом месте не знает! Мне оставалось только одно — выйти на покупателей, то есть на вас. Каким образом? Это случилось само собой. Коцик, что-то говорил про ЦРУ дежурному врачу и этот факт успел облететь всю больницу. Меня, когда я об этом узнал, это несколько озадачило, и на следующий день я решил навестить эту женщину, отчасти потому, что хотел разнюхать уж не знает ли она то, что известно мне. Однако я оказался далеко не единственным, кто горел желанием с ней поговорить. Хорошо, что я успел вовремя и спас ей жизнь. Потом я сообразил, что единственное, пожалуй, место, где вы еще не искали и куда Коцик мог спрятать нужное вам, было жилище его бывшей супруги. Несмотря на развод, он продолжал часто у нее бывать. Я ненамного опередил вашего человека. Надеюсь, он не получил сотрясение мозгов? Это было бы очень обидно, особенно если учесть, что их у него совсем не осталось. Он-то и привел меня к Мультяну.

Закончив, я смотрю в глаза собеседника, стараясь угадать, какое впечатление произвел на него мой рассказ. Думаю, что я был в ударе. Все эти мои умозаключения про некое изобретение, о чем я, признаться, совсем не думал и ни в чем не был уверен. И вообще, все, что я только что выдал, была чистейшей воды импровизация. Но главное не то, угадал я или нет, главное, чтобы они поверили, что я знаю, где это все спрятано.

Я не уверен, в курсе ли они того, что случилось на фабрике «Чезаре», но если да, они не должны догадываться, что я имею к этому хоть какое-нибудь отношение. И само собой знать не знаю, что за продукцию они там выделывали.

Лицо пришедшего ровным счетом не выражает никаких эмоций. С таким лицом хорошо играть в покер. Складывается впечатление, что он решил надеть на себя восковую маску, что, к слову, было бы совсем не лишним, может быть в ней его физиономия выглядела бы посимпатичнее.

— Мне кажется, — начинает гнусавить он, — что вы очень большой фантазер. Я имею в виду тот детектив, который вы сами себе насочиняли.

— Что ж, в таком случае мы с вами не поняли друг друга и нам не остается ничего другого как попрощаться, — отвечаю я и делаю попытку подняться.

— Подождите, — мгновенно реагирует он, — я вовсе не говорю, что мне не интересен предмет, информацией о котором вы обладаете. Просто я хочу сказать, что все эти шпионские страсти, о которых вы тут рассказывали, всякие убийства и прочее… К ним я не имею не малейшего отношения.

— Имеете или нет, меня это не интересует. В любом случае, свою цену я вам назвал. Решать вам. Только я хотел бы вас предупредить, чтобы думали вы поскорее, ведь не вы одни желаете получить это. Я вам говорил, что супруга Коцика была убита, но я вам не говорил, что это случилось еще до того, как туда пришел я и Калачев. Я нашел ее мертвой. Признаться, сначала я подумал, что это ваших рук дело, но потом, после прихода Калачева, я понял, что с вас можно снять обвинение. Кстати, осмотрев ее квартиру, я сделал вывод, что там был проведен обыск, правда, в более аккуратной манере, чем это делают ваши люди. Так что мне кажется, что у вас есть конкуренты и настроены они весьма решительно.

— Я еще раз повторяю, что цена эта — ваша мечта, которая никогда не сбудется. Рынок новых технологий очень специфический. Вы в этом деле человек совершенно случайный и сами вы без нас все равно не сможете продать это. Что до наших, якобы, конкурентов, то с чего вы взяли, что сможете получить больше? Ведь вы сами имели возможность убедится в их манере вести переговоры и решать проблемы. Почему вы думаете, что они тут же отвалят вам пятьсот кусков, а не всадят пулю в голову?

— А ваша манера другая?

— Мы всегда решаем наши вопросы мирным путем.

— Я это заметил.

— И тем не менее, это так, иначе я бы с вами не торговался. Но обойдемся мы одним дополнительным нолем. За ваши сведения вы получите пятьдесят тысяч долларов и это мое последнее слово. Не упускайте свой шанс. Пятьдесят тысяч — эта сумма, которую мы должны были заплатить Коцику, и нам все равно кому она достанется: ему или вам.

— Черт с вами. Согласен, — решаю я.

— Вы хорошо все запомнили? — в его голосе слышится беспокойство.

— Хорошо. Но место я вам назову только тогда, когда получу бабки.

— Договорились, — отвечает он и поднимает свою рюмку. — Ну что, будем здоровы!

Я беру свой коньяк и выпиваю до дна.

— Если вы готовы, мы можем тут же отправится на место: мы получим то, что собирались, а вы — ваши деньги, — говорит он с улыбкой лисицы, забравшейся в курятник.

Я пытаюсь сказать, но вдруг осознаю, что не знаю, что отвечать. Деньги? Какие деньги? Этот что ли особый товар, выполняющий роль всеобщего эквивалента стоимости? Разве кто-то об этом что-то говорил? Я смотрю на сидящего напротив мужчину и ловлю себя на мысли, что его страшная физия, больше не вызывает у меня отвращения. Напротив. Теперь я нахожу его весьма симпатичным человеком. Я хочу приветливо улыбнуться ему, но понимаю, что у меня больше нет лица. Мое тело становиться воздушным и я чувствую, как отрываюсь от стула. Я стал птицей, а разве птицам нужны деньги?

Внезапно чувство невесомости проходит. Голова становиться точно свинцовая и перевешивает все остальное тело. Я успеваю заметить, как пол срывается со своего места и быстро несется в сторону моего лица. Слышу громкое «шмяк» и понимаю, что лежу на полу.

Надо мной склоняются чьи-то лица, среди которых различаю лицо человека, с которым я только что разговаривал. Слышу их далекие голоса.

— Что с ним?

— Ему плохо. Надо вызвать скорую. Это приступ.

— Не надо, — возражает голос моего знакомого, — это скоро пройдет. C моим другом такое иногда случается. Ему нужно на свежий воздух. Я отвезу его домой.

Меня осторожно поднимают и выводят на улицу. Усаживают в чью-то машину. Я засыпаю.

Часть третья. «ЦРУ»

Глава 1

Очнувшись, я понял, что лежу на полу в совершенно темном помещение в одном нижнем белье. Несмотря на ужасную головную боль, отлично помню все предшествующие события: как я сидел в ресторане, как договаривался с человеком, с мордой ходячего трупа про цену на секрет покойного и как потом вырубился.

Постепенно до меня доходит, что этот пидор подбросил мне в рюмку какое-то дерьмо так, что я ничего не заметил. Странно. А ведь все время я смотрел на него! Недаром, я еще тогда подумал, что у него пальцы как у фокусника. Кио, мать его за ногу!

Еще раньше я был уверен, что они попытаются вытащить из меня информацию даром, а все его болтовня насчет пятидесяти тысяч была лишь для того, чтобы усыпить мою бдительность, поэтому этот вариант, что меня попытаются захватить, рассматривался как один из наиболее вероятных. Что ж, им это удалось блестяще. Правда, я ожидал, что-то вроде пистолетного ствола в спину, или ножа незаметно приставленного между ребер.

Ну да ладно! В принципе, все пока идет, как задумано.

Удивительно, но руки и ноги у меня совершенно свободны. Делаю попытку подняться, но отрываюсь от поверхности только на сантиметров двадцать и после снова распластываюсь на холодном, твердом, явно бетонном полу.

Решая повторить движение, предварительно упростив себе задачу: я просто сжимаю руку в кулак, и понимаю, что я совершенно обессилел. Ясно, почему меня не связали. В таком состоянии я все равно никуда не денусь. Они прекрасно знали, как действует на людей та дурь, которую я проглотил.

Понимаю, что за мной скоро придут для обстоятельного разговора, поэтому необходимо воспользоваться отпущенным мне временем и постараться максимально восстановить силы.

Оставаясь в лежачем положении, поочередно начинаю напрягать мышцы рук и ног. Сначала получается очень вяло, но скоро дела налаживаются. Переворачиваюсь на живот и пытаюсь на руках отжаться от пола. Отжимаюсь лишь до половины — руки снова перестают слушаться. Я падаю на пол и при ударе прикусываю себе язык. Во рту у меня сильный вкус крови. Издаю целую серию ругательств, как абстрактного содержания, так и конкретных, направленных по адресу покойного Коцика и его препаскудных корешей.

Приступ злобы, овладевший мною в результате неудачи, придает сил. Немного отдохнув, я повторяю попытки отжаться, до тех пор, пока мне это не удается. Минут через десять я уже могу стоять на ногах, хотя меня еще изрядно покачивает и немного тошнит, как после морской болезни.

За дверями слышаться шаги. Снова падаю и изображаю состояние прострации и полного расслабления.

Скрипит отодвигающийся засов и одновременно с этим в помещении загорается тусклая лампочка, подвешенная к потолку в дальнем конце помещения. Осматриваюсь. Я в небольшой котельной или бойлерной. Вдоль стен проходят толстые трубы. В углу комнаты установлен большой газоугольный отопительный котел. Там же рядом стоит облезлая деревянная табуретка и такая же тумбочка.

Дверь открывается, и входят двое существ, которых назвать людьми можно только с большой оговоркой. Первый — это Калачев собственной персоной с пластырем на весь нос и с синяками под глазами. Он одет в пестрый спортивный костюм, который дополняют кроссовки на высокой рифленой подошве. Все это делает его похожим на боксера, который только что провел бой на звание чемпиона мира по версии WBI и проиграл его.

Второй тот, кого я окрестил Крюгером, он же фокусник, подсыпавший мне в рюмку наркотик.

Судя по выражение того, что у всех нормальных людей называется лицом, Калачев уже сейчас не прочь начать матч-реванш, но до поры до времени вынужден сдерживаться, гонг еще не прозвучал. Я пока ничего не рассказал им, поэтому удары по моей голове противопоказаны.

— Очухался, сучара — слышу я над собой его голос, — на, портки одень!

Скомканный ворох одежды падает мне на грудь. Я беру джинсы и приподнимаюсь, чтобы удобней было одеваться, но тут Калачев, будучи не в силах удержаться от искушения, со всего размаха погружает свою ногу мне в живот. Несмотря на то, что я предполагал нечто подобное и был к этому готов, сдержать удар мне не удается. Не тот случай! И я не в форме, и эта гнида Калачев не дистрофик.

На пару секунд у меня складывается твердое впечатление, что меня лягнула лошадь Прежевальского. Дыхание перехватывает, я отрываюсь от земли, отлетаю в сторону и вдобавок ко всему ударяюсь затылком о толстую чугунную трубу. Обнадеживающее начало, нечего сказать! Пол начинает танцевать подо мной ламбаду, перезвон колоколов расплывается по всей голове, как на Великдень.

— Кончай, Абрам, — в тумане доноситься до меня голос, принадлежащий «фокуснику», — босс не велел пока его трогать!

— Нечего с ним не станется. Ну ты, лошара, вставай! Подъем!

Я встаю на колени, издаю стон, способный разжалобить даже троллейбусного контролера и снова падаю.

Они обмениваются взглядами, берут меня под руки, приподнимают и помогают натянуть джинсы. Одеваюсь я очень медленно, то и дело путаясь в штанинах и постанывая, так как изображаю совершенно обессиленного человека. Особенно стараться не приходиться: так хреново мне еще никогда не было. Облачившись, я снова принимаю горизонтальное положение.

Двери открываются и в комнате появляются еще одна пара ног.

— Вы что, его били? — раздается сердитый голос, где-то из глубины.

— Нет, босс. Просто еще не пришел в себя. Наверно слишком большая доза.

— Вы проверили его? Микрофонов и других подобных сюрпризов при нем не было?

— Все шмотки перетрясли. Он чистый.

— Хвост?

— Можете быть спокойны. Все сделали, как вы велели. Сначала целый час по улицам петляли, а из города выехали с другой стороны. Потом уж по объездной дороге вырулили на нашу трассу. Пол бака соляры сожгли, пока сюда добрались. Полный порядок. Гадом буду.

— Тогда все в порядке. Поднимите его!

Меня снова берут под руки и усаживают на табурет. Калачев устраивается за моей спиной и придерживает меня за плечи.

Все свое внимание сосредотачиваю на последнем вошедшем, которого Абрам назвал боссом. Это, как и следовало предположить, ни кто иной, как Мультян Анатолий Адольфович. У него очень самоуверенный вид и тошнотворная и подлая улыбка, перекашивающая его и без того приторную холенную харю.

— Ну что, будем знакомиться? — говорит он с деланным радушием — Значит, это ты Сергей?

— Ты кто? — заплетающимся языком спрашиваю я.

— Кто-кто. Конь в пальто! — веселится Мультян.

— А… А я думал, что ты просто хороший кусок дерьма.

Улыбочка мигом исчезает с его лица. Оно перекашивается, и становиться его истинным лицом — жестоким и злобным. Как у хищного зверя.

— Послушай ты, апостол! На себя сначала посмотри! — рычит он. — Не был бы ты сам дерьмом — не сидел бы здесь! Что, денег захотелось, да? Хорошей жизни, да? А вот это ты видел?

Он подносит мне под самый нос фигу и несколько секунд держит ее, надо полагать, чтобы до меня скорее дошло.

Успокоившись, он с тем же самым радушным смешком, что и в начале, обращается ко мне.

— Ну ладно, начало у нас получилось не очень удачное. Забудем. Попробуем еще раз. Итак, тебя зовут Сергей и ты говоришь, что работаешь на частное сыскное агентство, которое так неудачно охраняло несчастного Юру Коцика? Этому можно верить?

— Это точно, — подает голос Калачев из-за моей спины, — он вокруг его дома крутился. Я его рожу еще тогда приметил.

— Ты, Абраша, язык-то попридержи, пока тебя не спрашивают, — морщиться Мультян. — Кто кого раньше приметил, про то у тебя у самого на морде написано. Ну а ты, Сережа, скажи нам, куда Юра засунул эту вещь, а то мы прямо не знаем, что и думать. И была ли она вообще?

— А мы разве еще не договорились? — удивляюсь я. — Разве мы не за этим здесь? Вы мне даете пятьдесят штук, я вам говорю…

Докончить фразы я не успеваю. Сильный удар по затылку сбивает меня с табуретки. Я ели успеваю напрячь мышцы в ожидании новых ударов, как сорок пятый размер Калачевского шуза поддевает меня вверх, как рога разъяренного быка поднимают не в меру медлительного тореадора, и отбрасывает в сторону. Я ударяюсь головой об пол и отключаюсь. Били ли меня еще, не знаю, если да, то мне очень повезло, что отключился с первого раза.

Снова я открываю глаза с одной лишь мыслью, что все, что происходит со мной не более чем неудачный сон и, вот я сейчас проснусь и все страшное кончиться. К сожалению, ничего не проходит: я вижу все тот же подвал, все тех же трех уродов и самого себя, валяющегося на холодном пыльном полу.

Абрам хватает меня под мышки и усаживает на табурет, восстанавливая таким образом первоначальную диспозицию. От слабости и боли я сползаю с сидения, но Калачев хватает меня одной рукой за волосы, другой за руку и удерживает в сидячем положении.

— Итак? — Мультян склоняет надо мной свое вопрошающе лицо. — Я слушаю.

— Деньги выкладывай, тогда и будешь слушать.

Вопреки ожиданию меня больше не бьют. Анатолий Адольфович делает глубокий вздох, задумывается на секунду, потом решает.

— Короче так, Сережа! Я вижу, что ты парень с характером. Мне такие нравятся. Слушай внимательно. Мы от своих слов не отказываемся. То, что поучили тебя немного уму-разуму, так это у Абрама руки чесались. Обидел ты его, сильно обидел. Но теперь я думаю, вы с ним квиты. Что же касается денег, видишь ли, пока мы с тобою возились, произошло неприятное событие, которое, к сожалению, может сильно отразится на стоимости товара, очень сильно. Поэтому твой гонорар с пятидесяти тысяч снижается до десяти. Мы даем тебе десять штук долларов, за вычетом того, что ты отнял у Абрама, а ты нам говоришь место. Пока мы проверяем его, ты останешься у нас в гостях. Если ты не соврал, мы тебя отпустим… Какие у тебя гарантии?.. Никаких. Но выбора у тебя нет. Но потом, сам посуди, если мы не собираемся тебя отпускать, зачем вся эта торговля? Неужто не проще сразу наобещать золотые горы? Ну что, согласен? Ну вот и отлично. Остап!

Крюгер сует мне в руки пачку банкнот, которую я, не считая, прячу в карман

— Ну, теперь твоя очередь, — снова подает голос Мультян.

— Центральный жэдэвокзал, камера хранения, ячейка 476, код 976ю.

Расколоться я был просто обязан, так как пришедшего к заветному ящичку, согласно сообщенному мне Сорокой плану операции, будет ждать небольшой сюрприз. Но я боялся сразу назвать место, чтобы это не вызвало подозрений, хотя теперь ужасно в этом раскаиваюсь.

— Ты все запомнил, Абраша? — спрашивает Мультян у Калачева. — Если да, то мигом дуй туда. Когда найдешь, сразу позвони, если нет — тоже. Все. С богом! Постой. Ствол с собой?

Калачев кивает.

— Дай сюда, он тебе там незачем.

Абрам нехотя протягивает Анатолию Адольфовичу свой «Вальтер».

Пока суть да дело я ощупываю себя. Волосы с левой стороны головы, ближе к затылку, все в крови, но лицо цело. Ребра тоже, слава богу, на месте. Сильно болит живот. Видимо, все-таки, обошлось одним ударом.

В ожидании результата меня пристегивают наручниками к железной скобе, оба конца которой вмурованы в бетонную стену, и оставляют одного взаперти.

Я уже успел соскучиться от одиночества, как железная дверь повторно заскрипела петлями. Когда мои глаза в очередной раз привыкли к свету, констатирую, что это все тот же Мультян в сопровождении все того же Остапа. Их появление может означать только одно — Абрам добрался до указанной мне ячейки. По моим приблизительным подсчетам времени прошло около сорока минут. Значит, я нахожусь где-то за городом. Не очень далеко, но и не совсем близко.

Анатолий Адольфович напоминает мне разъяренного дракона, который вот-вот разорвет меня на кусочки.

— Что случилось? — невинным голосом спрашиваю визитеров.

— Что случилось? — переспрашивает он, как глухой. — А то ты не знаешь? Шутки шутишь, ой напрасно.

— Можете толком объяснить, что произошло?

— В том месте, что ты назвал, пусто. Нет ничего. Понимаешь. Ни-че-го!

— Быть того не может. Он что, открыл ящик и ничего там не обнаружил?

— Его и открывать не надо было. Он и так открыт. И там ни хрена нет! Ты понял, рожа твоя паскудная? Ни хрена!

— Успокойтесь! Ваш человек еще там?

— Там, но ты не волнуйся, он скоро будет здесь, и тогда я тебе не позавидую.

— Наберите его. Быстрее!

Мой приказной тон Мультяну не нравится, это видно даже невооруженным взглядом, но тем не менее он подчиняется.

— Пусть назовет номер ячейки, которую он смотрел, — говорю я, в то время как он набирает номер.

— Алло, ты еще там? Назови номер ящичка… 476… Я правильно понял?

— Кретин, — взрываюсь я. — Он все перепутал. Номер ячейки 486. Я говорил 486.

— Ну-ка, Абраша, пока не отключайся и проверь еще 486…

Секунды томительного ожидания.

— Есть? Что есть? Кассета? Чудесно, забирай ее и возвращайся. Ждем тебя с нетерпением.

— А ты ведь в самом начале называл 476, — обращается он в мою сторону, — я это точно помню.

— Не знаю, может быть от волнения назвал другую цифру. А вы бы на моем месте не волновались?

Узнав, что кассета у них, Мультян успокаивается. Мне же, говоря по правде, очень грустно. До самого последнего момента у меня оставалась хоть капля надежды, что ящик под номером 476 не будет пуст и, что все мои подозрения окажутся надуманными и развеются как дым. О чем это я? Это я об Игоре Сороке. Я с самого начала догадывался, что весь этот «хитрый план», якобы составленный в ФСБ, ни что иное, как часть его собственной игры, о целях которой у меня есть только смутные предположения. Сорока сказал, что в случае моего захвата, я доложен буду назвать им ячейку в камере хранения, куда будет положена чистая кассета с вмонтированным в нее радиомаяком. Это даст возможность установить местонахождения преступников и освободить меня. Но все это оказалось самой обыкновенной туфтой. Не зря Сорока особо напирал на «секретности» операции. Никто, кроме меня, не должен был знать об этом. В своем плане Сорока отвел мне незавидную роль простой лакмусовой бумажки. Он сам искал эту загадочную кассету, искал так, как никто другой, не останавливаясь ни перед чем. Сорока рассуждал просто: если хозяин Абрама на мое предложение не откликнется, значит, кассета уже у него и надо отрабатывать это направление. А если откликнется, тогда этот путь бесперспективный и Сороке тут делать нечего, а что будет со мной его не волнует.

Вот только подозревать его в двойной игре я начал еще в пятницу днем, когда рассматривал фотографии в его квартире. А вечером того же дня я знал наверняка. Именно поэтому я ни слова не сказал ему о директоре «Крокуса» Мультяне Анатолии Адольфовиче.

На военном совете в «Зете +» было решено согласится поиграть по предложенному Сорокой сценарию, но с запасным вариантом, то есть: если в ящике под номером 476 нечего не будет, в чем никто не сомневался, я должен буду отослать их к 486-му, сказав, что перепутал номера, а уж там кое-что найдется.

Эта ситуация с кассетой очень напоминала старый добрый трюк, когда после того, как лох скрупулезно пересчитает деньги и убедится в их подлинности, купюры обманным движением меняются на другие с мизерным номиналом или же просто на «куклу». Так и здесь: меня тщательно проверили на предмет наличия жучков, только что одежду не исполосовали, а вот в кассетку-то заглянуть не догадались. А зря.

Теперь, когда Калачев забрал кассету и на всех парусах мчится к своему хозяину, последний успокаивается. С улыбочкой каннибала он поглядывает на меня, что не оставляет никаких сомнений относительно его намерений устроить мое будущее очень коротким и незавидным. Он уже считает себя победителем, что его расслабляет. А расслабляться, как говорил наш ротный старшина на каждом утреннем осмотре, ни в коем случае нельзя — враг не дремлет. Тем более нельзя расслабляться, когда занимаешься таким видом деятельности, как шантаж. Этим можно воспользоваться.

— Послушайте, — говорю я Мультяну, — вы ведь все равно меня отсюда живым не выпустите, может, скажете, из-за чего весь этот сыр-бор? Что там такого ценного могли придумать в конторе Коцика? Неужели лекарство от СПИДа?

Мультян начинает хохотать, да так искренне, что у всякого услышавшего его не возникло бы никаких сомнений в том, что борьба с вич-инфекцией в повестке дня не значится.

— У тебя слишком богатая фантазия, все гораздо проще. Никакое это не изобретение. Это компромат. Но не простой, а такой, если его пустить в ход, то от одного очень влиятельного человека не останется даже пузырей на поверхности.

— От Федорова?

Он удивленно вскидывает брови.

— Ты даже это успел разнюхать? Впрочем, не все ли теперь равно? Да от него, родимого, от Федорова.

— Вы его так ненавидите?

— Я?! Да бог с тобой! — он искренне удивляется, потом начинает объяснять, что, по-видимому, ему приносить удовольствие. — Видишь ли, Сергей, когда-то я тоже был большим фантазером, вроде тебя, строил воздушные замки, прожекты всякие наполеоновские, пока не понял одной простой вещи. Дело в том, что люди, в своем большинстве, на девяносто процентов состоят из дерьма.

Мультян понемногу увлекается, и в процессе монолога начинает расхаживать передо мной вправо и влево, слово участвует в съемках фильма «Ленин в Октябре».

— Понимание этого и позволило мне наладить мой бизнес. Торговля грязной информацией очень выгодное дело в наше время, когда все расталкивают друг друга локтями, стараясь прорваться как можно ближе к большому корыту. Знаешь почему? Потому что хоть корыто и большое, желающих пробиться к нему еще больше. Вот тогда они и испытывают потребность в таких людях, как я. Я им нужен! Я востребован! Иванову я продаю порцию грязи против Петрова, а Петрову против Иванова. Пусть купаются! В выигрыше останусь только я! Потому что, в отличие от них, никуда не лезу. Я выше их всех и я всегда остаюсь в тени.

— А в вас сколько процентов?

— Процентов? Каких процентов? — не понимает он.

— Ну этого самого, дерьма.

— Шутить изволишь. Я бы, на твоем месте, о чем-нибудь вечном призадумался. Самое время.

— Еще успею… Странно. Я думал, что вы занимаетесь промышленным шпионажем.

— Ты не правильно думал. Воровать и продавать секреты из страны — это не для меня. Не тот размах. Пошло. Нет, у меня другая сфера, я не обворовываю свою страну, а, наоборот, даже помогаю ей избавлять от всяческих свиней и мерзавцев. Это и прибыльно и благородно. Да и интересней намного. Там — чертежи, цифры, формулы, в которых ни черта не смыслишь, а тут люди. Живые, порочные люди. А это всегда интересно. Дело в том, что специфика торговли компроматом, в отличие от того, что ты назвал промышленным шпионажем, заключается в том, что компромат зачастую нельзя использовать, когда тебе заблагорассудиться. Он хорош только в определенное время и при определенных обстоятельствах. Что-то можно сразу пустить в дело, а что-то нужно выдерживать годами, как хорошее вино, чтобы достичь нужного результата и нужной стоимости.

— Значит вы говновоз?

— Я ассенизатор, вот правильное название. А разве вы в своем детективном агентстве не занимаетесь тем же самым? Разве вы не ворошите грязное белье?

— Что ж, вы правы, только мы в отличие от вас, стараемся, чтобы зло было наказано. Вы же просто продаете компромат на одну мразь другой мрази. Не спорю — прибыльно. Но где же тут, как вы говорите, ассенизация?

— Что поделаешь, — вздыхает он, — в каждом деле есть свои издержки.

— Коцик упоминал ЦРУ?

— Чушь! Не знаю, что он там плел, но к ЦРУ я никакого отношения не имею. У него после несчастного случая, наверное, совсем мозги набекрень встали. Вот он и нес неизвестно что. А работаю я сам на себя и продаю информацию тому, кто больше заплатит, вне зависимости от моих симпатий. Я думаю, что ты поймешь меня правильно. Разве ты сам не собирался сделать тоже самое со мной? Разве ты не получил информацию, которую затем пытался загнать мне за пол лимона баксов?

— Что же там такого ценного в той кассете?

— Там заснята очень поучительная беседа депутата Федорова со своим помощником Бедновым, которая проходила в офисе «Чезаре». Федоров часто заглядывал на фабрику. Вот Коцик и решил установить камеру и постарался, чтобы запись получилась удачной. Дело в том, что вся деятельность по производству медикаментов являлась лишь прикрытием для того, чтобы эти фармацевты штамповали там наркоту с такой скоростью, как издают календарики во время предвыборной кампании.

— А сам Коцик знал об этом?

— Он не мог не знать. Юра Коцик — интересный человек. Он в чем-то похож на меня. Для него тоже больше важен сам процесс достижения цели, ее поиск, а не она сама. Сначала при помощи денег иностранных акционеров он поднял вполне легальное предприятие, которое сумело удачно захватить свою нишу на рынке. Казалось бы, что еще надо? Но когда система была отлажена, Коцику стало скучно. Ему захотелось чего-то этакого, острого, запретного. Он принадлежит к разряду тех людей, которые постоянно выискиваю приключении на свою голову и, как правило, не умирают своей смертью. Федоров неплохо разбирается в людях. Когда намекнул о своем намерение наладить на предприятии выпуск наркотиков, он знал, что Коцик согласится. Уверен, что он не долго колебался и неплохо поимел от этого всего. Нет, в самом процессе, он, конечно же, участия не принимал, этим занимались другие. Он продолжал руководить легальной стороной дела, а на наркоту просто закрывал глаза. Но потом случилось так, что он понял, что все это слишком далеко зашло и что рано или поздно придется платить. Тогда он решил бросить карты и выйти из игры, но перед этим приготовив своему пахану хорошую подлянку.

— Зачем?

— Не знаю, может совесть замучила, а может… Он ведь кассету не собирался мне даром отдавать. Там ведь достаточно материала, чтобы стереть Федорова с лица земли и забыть о нем. Люди, которые только и ждут, и которым он закрывает дорогу, оценят ее на вес золота… Но еще дороже ее оценит сам Федоров.

— Почему вы сказали, что цена на компромат может упасть?

— Случился неприятный для Федорова сюрприз — лабораторию накрыли спецслужбы. Этот случай бросает тень на репутацию Федорова и ценность компромата падает, но ничего: немного времени и все встанет на свои места. Федоров все равно выкрутится. Никто, кроме Беднова и Коцика не знали о его роли в организации. Коцик мертв, Беднов тоже. Так что Федоров выплывет, даже и на этом попытается сыграть, вот, мол, ничем враги его не брезгуют: делали ширяево под самым его носом. Он это умеет, как и покушения сам на себя устраивать. И вот когда шум затихнет, появится эта кассетка.

— Зачем вам все это? — удивляюсь я. — С такими организаторскими способностями, вы вполне можете зарабатывать приличные деньги менее сомнительным способом.

Он качает головой и произносит:

— Так ты ничего и не понял. Деньги не главное.

— А что же?

— Главное ощущение власти. Пусть те, кто каждый день светятся в газетных статьях и по телевидению думают, что они хозяева. Я ничего не имею против этой их иллюзии. Потому что знаю, когда мираж рассеется, они увидят, что стоят на краю обрыва с петлей на шее, а конец веревки находиться в моих руках, и только от меня будет зависеть, захочу я дернуть за эту самую веревку или нет.

Я слушаю, а сам думаю о том, что очень скоро ему представиться случай опробовать на личной шкуре его собственные методы. Лишь бы только мы нигде не сваляли дурака. Интересно, что будет чувствовать он сам, когда обнаружит веревку и на свой шее?

— Я вовсе не говорю, — продолжает Мультян, — что могу все. Я стою еще только на самой первой ступеньке своей карьеры, но у меня большие планы на будущее.

Не знаю, о каком будущем он говорит, но лично я представляю его будущее на тюремной параше и то лишь при самом лучшем для него раскладе.

— Мне кажется, что у тебя просто крыша съехала, — комментирую я все услышанное. — Наверное оттого, что в детстве ты слишком часто смотрел фильмы про Фантомаса. Я бы посоветовал тебя побрить наголо голову и выщипать брови. Так ты больше будешь на него похожий.

Он хочет рассердиться, но все-таки сдерживается:

— В другое время я бы сказал «поживем увидим», но теперь, учитывая ту ситуацию, в которой ты находишься, эта поговорка не к месту. Ладно, тухни пока здесь. И моли бога, чтобы на кассете оказалось то, что мне нужно. Идем, Остап.

Еще целый час проходит в гнетущем ожидании. Когда я уже совсем потерял счет времени, сверху до меня доноситься звук, как будто бы лопнула плохо простерилизованная банка с маринованными огурцами. Я соображаю, что там, наверное, что-то взорвалось и с нетерпением жду продолжения. Ждать приходится недолго. Улавливаю в коридоре шорох и редкий топот чьих-то нетвердых шагов, какой бывает, когда человек, возвращающийся домой, нализался до первобытного состояния.

Несмотря на то, что я прикован к стене, одна рука моя совершенно свободна. Я подцепляю ногой табуретку, подтаскиваю ее к себе и поудобней беру ее за ножку, чтобы в случае чего запустить в голову пришедшему.

Стонет засов и в дверном проеме нарисовывается фигура Мультяна. Волосы его взъерошены, лицо испачкано копотью, губа разбита, взгляд злобный и перепуганный.

— Вы пришли спросить меня, в каком ухе у вас звенит, Анатолий Адольфович? А желание вы загадали?

Мультян издает матерное ругательство, вынимает из-за пояса ствол, тот самый, который он забрал у Калачева, и наводит его на меня.

— Что ж, если вы уже успели загадать желание, — продолжаю я, словно ничего не случилось, — я вам охотно отвечу: звенит у вас в обоих ушах сразу.

Вместо ответа он нажимает на курок. Щелчок. Озадаченный, он еще раз передергивает затвор и повторяет попытку. Еще щелчок. Это и не удивительно, потому что пока его кореш Абрам валялся на полу в квартире Ольги Коцик, я сделал его «Вальтер» непригодным для стрельбы.

— А вот фигушки, — говорю я ему. — Можешь засунуть свой самопал себе в одно место, куда именно, я думаю, ты сам догадаешься. Не везет вам сегодня с желаниями. Наверное, я ошибся.

Снаружи отчетливо слышится топот бегущих ног. Я подумываю не швырнуть ли в Мультяна табуретом, как и собирался вначале, на тот случай, что у него с собой припасено другое оружие, но принять решение не успеваю, его лупят по затылку, он роняет «Вальтер» и пикирует прямо к моим ногам, словно хочет поцеловать мне ботинки. С превеликим наслаждением я с силой припечатываю правую подошву к его пухлой шайбе, отчего он снова приходит в движение и устремляется в обратном направлении, опять к дверям.

В коморке появляются по одному: неизвестный мне боец группы захвата, Саша Жулин и Павел Царегорцев.

— Что это был за звук, там, наверху? — спрашиваю их, когда меня освобождают от наручников.

— Одна дополнительная идея. В самый последний момент мы решили в кассету, вместе с радиомаячком, вмонтировать небольшой пороховой заряд, так сказать психического воздействия. Включаешь видиомагнитофон, а он вдруг берет и разлетается на куски. Вот только с зарядом немного переборщили.

Поручив Мультяна спеназовцу, мы поднимаемся наверх в большую комнату. Там царит полный кавардак. По всей комнате разбросаны обломки того, что раньше было телевизором и видиком. «Крюгер»-Остап сидит на диване в потерянной позе и ему под нос тычут бутылку с нашатырем. Абрам лежит на боку, прижав руки к правому глазу. Я наклоняюсь над ним.

— Вставай, циклоп, за тобой пришли!

Ни гугу. Абрамчик продолжает изображать спящую царевну. Разворачиваю его голову и понимаю, что произошло. Из глаза торчит длинный пластмассовый обломок, который, скорее всего, вошел так глубоко, что достал до мозга. Что поделаешь, несчастный случай на производстве, от этого никто не застрахован.

Мультяна и Остапа препровождают в сторону серой машины с зарешетчатыми окошками. Виллу обыскивают, но других людей там нет. Анатолий Адольфович на собственном опыте знает, во что обходится людям их дерьмо, поэтому тщательно бережет свое собственное и обходится минимальным количеством помощников.

Он уже приходит в себя от первого потрясения и старается взять под контроль случившееся.

— В чем дело, — кричит он, — по какому праву вы врываетесь ко мне в дом?

— Вы обвиняетесь в похищении человека, нанесении ему телесных повреждений, а также в незаконном хранении оружия. Это для начала. Я думаю, что когда мы приедем на место, к этому букету добавятся и другие цветочки, — за всех отвечает Жулин.

— Анатолий Адольфович для вас просто находка, — вторю я ему, подходя ближе. — Вам стоит его только потрясти за ноги, как лиса Алиса и кот Базилио трясли Буратино и вы увидите, как из него посыпится целая куча очень интересных фактов из жизни замечательных людей, я бы даже сказал, такая куча, что вы за сто лет стахановской работы ее не разгребете.

— Вы еще ответите за ваше самоуправство, — продолжает дуть в ту же самую волынку Мультян. — У меня очень влиятельные знакомые.

— Например, Федоров Алексей Михайлович, — говорит Жулин, — вот он обрадуется, узнав при каких обстоятельствах, вы попали к нам. Что, может дадим весточку депутату, а?

Жулин поворачивается ко мне.

— Только если Мультян будет плохо себя вести. Но я думаю, что он все понял и теперь будет хорошим мальчиком и расскажет все, что знает. Не правда ли, Анатолий Адольфович?

Потухшие глаза Мультяна красноречиво подтверждают его готовность быть хорошим мальчиком. По другому ему теперь нельзя: направив свою энергию на то, чтобы ловить на крючки других, он сам оказался в капкане и теперь может убедится в эффективности собственных методов.

Вот как бывает! Судьба играет человеком, а человек играет на трубе. А он так надеялся, что, копаясь в людских нечистотах, когда-нибудь станет ворочать мирами! Печально согнув голову, он присоединяется к Остапу, уже занявшему место в воронке.

В качестве последнего аккорда следует появление Калачева, на носилках, вперед ногами, с накрытым простыней лицом. Зрелище не лишенное некой торжественной печали.

— Кто сварганил бомбу в кассете? — спрашиваю Жулина.

— Этот, ваш… охломон длинный, забыл как его…

— Альварес, — подсказывает Царегорцев, находящийся тут же рядом.

— Да, он. Сказал, что он разбирается, что когда-то работал пиротехником.

— Он работал не пиротехником, а учеником пиротехника в цирке, да и то две недели. Потом его оттуда выгнали как профессионально непригодного.

— Ну, извини, я не знал, — разводит руками Жулин. — Своих мы подключать не решились, Сорока мог уловить движение и насторожиться. Из всей нашей конторы пока в курсе только я и Барышев.

Свои сомнения относительно способностей Альвареса как подрывника-любителя, я высказал больше для виду. Раньше у нас с Павлом уже была возможность убедиться, что в этом деле Вано знает толк. Не сомневаюсь, что заряд он увеличил специально. Может боялся, что менты задержаться и решил таким образом меня подстраховать, а может из-за большой «симпатии» к Калачеву. Как бы там ни было, я полностью солидарен с Альваресом. Туда Абраму и дорога. Если он еще не стал убийцей, то только потому, что я вовремя появился на квартире у Вероники и успел спасти девушку, хотя, кто его знает, что еще он мог натворить за свою недолгую жизнь. Человек, у которого все в порядке с головой и с законом, не будет расхаживать белым днем по улицам большого города с пистолетом за пазухой.

— Долго Барышева убеждать пришлось? — адресуюсь я уже больше к Павлу, чем к Жулину, однако реакция у последнего оказывается быстрее.

— Не очень, — отвечает он. — Павел Олегович привел убедительные аргументы. Да и тот факт, что Сорока на самом деле приставлен к нам службой внутреннего надзора, тоже сыграл свою роль. Соглядатаев, знаешь, нигде не любят, даже если они и действуют во благо. А тут… тем более.

— Кстати, где он?

— Кто, Сорока? Дома, наверное. Сегодня суббота, выходной. Мы приставили к нему людей. Если что, они бы сообщили. Пока все тихо. Значит дома.

— Достала меня, Шурик, вся эта истории до чертиков. Пора заканчивать. Можешь связаться с наблюдателями и уточнить наверняка, где он?

— Сейчас выясню. А ты пока… Пусть тебя врач посмотрит. У тебя голова в крови.

Глава 2

Не спеша я отворяю отчаянно скрипящие ядовито-зеленные двери единственного подъезда серого, сделанного из литого бетона шестнадцатиэтажного дома, возвышающегося над выпуклой, сверкающей нержавеющим металлом крышей крытого рынка «Дары природы». Игорь Сорока живет высоко, отчасти оправдывая этим свою птичью фамилию, но лифт я миную. Все мое существо протестует против этого визита и старается хоть на минуту, хоть на лишний десяток секунд оттянуть его приближение.

Подошвы ботинок становятся свинцовыми как у водолаза и еле-еле отрываются от ступенек, ноги так и норовят объявить забастовку, так что мне приходиться в самом прямом смысле заставлять их подниматься все выше и выше.

У меня перед глазами вихрем проносятся все подробности этой истории от начала и до конца. Все семь дней. Я вспоминаю, как я летел словно на крыльях по длинному коридору сгорая от нетерпения поближе познакомиться с архитектором АО «Конструктор» Александром Александровичем Ойффе, как с азартом ночного хищника караулил майора криминальной милиции Харина, затаясь возле его дома и пробирался в компании того же Игоря Сороки на фабрику «Чезаре», рискуя в любой момент получить в котелок пулю.

Почему же сейчас мне так не хочется никуда торопится? Что же случилось? Может быть оттого, что я понимаю, что Сорока во много раз опасней и Харина и тех двух мудозвонов, охранявших Маргариту? Об Ойффе я даже и не заикаюсь. Он вообще не идет с ним ни в какое сравнение.

Сорока — ловкий, решительный, коварный и предприимчивый, именно все это и делает его очень опасным. Тогда, может быть, мое нежелание объясняется страхом перед противником? Нет, чем угодно, но только не страхом. Страх во мне отсутствует. Ведь не из-за страха же я потратил столько сил и времени, чтобы уломать Жулина не вмешиваться и дать мне сорок минут для разговора с Сорокой наедине?

Я сознаю, что есть нечто вроде невидимой нити, связывающей нас. Может быть, потому что и он и я, каждый в свое время, изрядно побегали по горам под пулями боевиков, но все-таки вернулись живыми? Или же оттого, что тогда ночью мы рука об руку пробирались в бандитское логово и он помог мне освободить Маргариту? А еще раньше спас мне жизнь.

Спас, но тут же через сутки снова подставил меня, да что подставил, он, практически, отправил меня на смерть в загородной подвал Мультяна, где мне бы и закончить свой жизненный путь, если бы не одна спасительная для меня и роковая для Сороки случайность: фотография в альбоме, благодаря которой я смог вовремя разгадать его замыслы. Знала бы его мамаша, какую медвежью услугу оказала она своему сыночку, показывая мне свои семейные реликвии.

С его стороны, пригласить меня к себе на ночлег было единственной и непростительной ошибкой. Понимаю, он хотел иметь меня рядом, под рукой, чтобы втиснуть в свой план, но все это обернулось против него самого.

Да ведь и до всего этого он попытался подставить меня Харину, когда, убив Ольгу, подкинул мне пистолет. Теперь я это знаю точно — он убийца Ольги. Тогда какие тут могут быть сантименты: Сорока преступник, ничуть не лучше того же Калачева, Гливанского, Беднова и Федорова со товарищи. И никакие «благородные» мотивы не могут оправдать убийство невиновного человека.

Я смотрю на часы и по возможности ускоряю шаг. Времени осталось мало. Ровно в двадцать часов Сорока должен включить телевизор.

Холодные, серые глаза Игоря спокойно смотрят на меня, не показывая, как сильно он удивлен, видя меня живым и здоровым. Но насчет здоровья, это я немножечко загнул, но все-таки живым. Не спеша окинув своего гостя тяжелым, волчьим взглядом, он задерживается на моей забинтованной голове.

— Что с тобой, ты ранен? — спрашивает он.

— Так, пустяки. Через неделю и заметки не останется. Ты один?

— Да, один. Мать ушла к знакомым. Раздевайся, проходи в комнату.

Голос у него ровный, спокойный, начисто лишенный каких бы то ни было эмоций.

Снимаю куртку, под которой у меня только рубаха. Я специально оставил свитер на сидение ментовского уазика, чтобы Игорь не думал, что у меня под ним спрятан ствол. Снимая ботинки, стараюсь задать повыше штанины джинсов, дабы показать, что и к ногам у мене не пристегнуто по кобуре. Сорока понимает, что этот спектакль я устраиваю специально для него и в первый раз уголки его плотно сжатого рта складываются в подобие чуть заметной кривой улыбки.

Мы шествуем в большую комнату, ту самую, где Серафима Александровна показывала мне фотки.

— Чай, кофе? — интересуется он, тоном гостеприимного хозяина.

— Предпочел бы что-нибудь покрепче.

— Есть пиво, как раз две банки оставил, как чувствовал. Крепче него у меня дома ничего не бывает.

— Пиво так пиво, давай тащи.

Пока он стучит дверкой холодильника, я врубаю ящик и сразу переключаю на один из местных каналов. Ровно в восемь часов вечера канал начинает трансляцию вечерней сводки новостей.

Игорь приносит пиво и хочет что-то сказать, но я делаю ему знак помолчать и показываю на телек, дескать, давай пока посмотрим. Мои действия интригуют его. Видно, что ему становится интересно, чем все это закончится. Он молча протягивает мне банку и тоже усаживается перед экраном.

Минуты три мы потягиваем пивко и слушаем «увлекательный» рассказ заместителя губернатора по сельскому хозяйству о проблемах, стоящих перед агропредприятиями региона при подготовке к приближающимся посевным работам. «Вчера на совещании с крупнейшими производителями сельхозпродукции, — увлекшись вещает тот, — я напрямую задал им вопрос, а какого ху… то есть, простите, я хотел сказать, а почему вы…». Однако любителям сельского хозяйства не дано узнать, какой же именно вопрос задал он крупнейшим производителям сельхозпродукции и что они ему на это ответили, так как трансляция перерывается и вместо круглой, отъевшейся ряшки заместителя губернатора, на экране появляется вытянутая, худая и похожая на неправильно слепленный блин кривая рожица Никиты Баландина-Христофорова — популярного местного тележурналиста, собирателя всяческих сплетен, слухов и скандалов, ведущего программы, которая так и называется «Три С». Своей манерой вести передачу, говорить, одеваться и держаться перед камерой, он всячески пытается косить под питерского Невзорова, что ему неплохо удается. Здесь надо уточнить, что генеральным спонсером «Три С», является городская швейная фабрика «Волокно», директор которой был основным конкурентом Федорова на прошлых депутатских выборах, но не смог набрать и половины того количества голосов, что получил его соперник.

— Уважаемые телезрители, — объявляет Баландин-Христофоров, — мы вынуждены ненадолго прервать выпуск новостей для экстренного сообщения. Сегодня нам в редакцию попал сенсационный видеоматериал. На кассете, которая сейчас будет представлена вашему вниманию, заснят фрагмент разговора депутата от 45-го выборного округа Алексея Федорова со своим первым помощником Дмитрием Бедновым. Как сообщил по телефону неизвестный, разговор имел место два месяца назад в приемной директора совместного химико-фармацевтического предприятия «Чезаре», того самого, на территории которого в ночь с четверга на пятницу работниками милиции был обнаружен подпольных цех, где, согласно имеющейся в редакции информации, получали наркотическое вещество с сильным психотропным воздействием. Сам же Беднов в эту же ночь был найден убитым, а директор предприятия, Коцик Юрий Иванович, скончался от травм, полученных им в результате дорожно-транспортного происшествия вечером двадцать третьего февраля.

Я не вижу Игоря, но инстинктивно ощущаю, как напряглось его лицо и пальцы рук судорожно схватились за подлокотники кресла, когда на экране ящика появляются вышеуказанные лица во всем своем великолепии. Съемка сделана правильно, качественной аппаратурой так, что нет ни малейшего сомнения в подлинности действующих персонажей: это Федоров и Беднов. Первый сидит в директорском кресле, слегка поддавшись вперед и навалившись на стол локтями, лицом прямо к объективу. Его помощник, представив зрителям свой правильный, как у артиста, профиль лица, разместился на крутящемся стуле, возле лохматой искусственной пальмы.

— …Мне не нравится, — озабоченно говорит Федоров своему адъютанту, — что это чмо, напирая на свои права совладельца «Чезаре», постоянно сует свой нос в нашу работу. Просто финансовые отчеты о деятельности компании его, видите ли, не устраивают! Приличные дивиденды тоже не устраивают!.. Итальяшек устраивают, а его нет! Настаивает на немедленной инвентаризации не только активов, но и производственных корпусов, всех полезных площадей, а этого нельзя допускать ни в коем случае. Если мы позволим ему замутить эту историю с инвентаризацией, то члены комиссии, рыская по территории, непременно накнокают и наркотики. Говорит, что если я не дам добро на инвентаризацию, он будет поднимать этот вопрос в суде. Слишком любопытным стал господин Аверкиев в последнее время. Надо что-то решать. Что скажешь, Дима?

— Любопытство сгубило кошку, Алексей Михайлович, — ответствует тот и поясняет, — так говорят в Англии.

— Вот и займешься этим! — выносит вердикт Федоров. — И пусть больше не путается под ногами. У нас, слава богу, не Англия и любопытство губит не только котов.

Демонстрация длится еще несколько минут на протяжении которых, Федоров подбрасывает дополнительную парочку весьма огорчительных для своих избирателей и сторонников подробностей своей деятельности. Потом кассету выключают, в телевизоре снова появляется Баландин-Христофоров, который принимается комментировать показанное.

— Считаем нужным напомнить телезрителям, — в частности говорит он, — что упомянутый в разговоре Аверкиев в прошлом руководил «Медфармпромом № 4», превращенным в последствии в совместную фирму «Чезаре». Он и Федоров до недавнего времени были партнерами и основными акционерами этого предприятия с нашей стороны. В конце января текущего года Аверкиев погиб при пожаре собственной квартиры. После этого печального случая, его наследники уступили доставшиеся им акции «Чезаре» Алексею Федорову. Согласно выводам следственной комиссии возгорание в жилище Аверкиева произошло в результате упавшей на пол непотушенной сигареты, а сам хозяин в этот момент находился в состоянии сильного алкогольного опьянения, однако теперь в прокуратуре вынуждены будут изменить официальную точку зрения на причины трагедии. Кстати, нашим правоохранительным органам уже давно пора задать вопрос, а не слишком ли много в окружении Федорова происходит случайных смертей и так называемых «несчастных случаев» с летальным исходом: его шофер, охранник, секретарь-референт, деловой партнер, а теперь директор и главное доверенное лицо. Кто следующий? Не пора ли, наконец, поставить точку в этой траурной эстафете и до конца разобраться с деятельностью господина Федорова, не пора ли…

Я щелкаю пультом дистанционного управления, телевизор гаснет. В комнате становиться тихо, как в мавзолее.

— Теперь ты доволен? — спрашиваю я Игоря.

В ответ он лишь неопределенно пожимает плечами. Молчит.

— Уничтожить Федорова, разве ты не этого хотел? Теперь можешь радоваться: цель достигнута.

— Если только он не успеет слинять далеко и быстро.

— В любом случае вся его организация накрылась, что само по себе, принимая во внимание его влияние и созданный положительный имидж, не так уж и мало.

— Мне мало… Ну да ладно… — мрачно вздыхает он. — Это ты послал кассету на телевидение?

— Угу. Только копию. Оригинал передан в ФСБ и еще одна копия в прокуратуре. Как говорится, издание разошлось массовым тиражом.

— И что в ФСБ и прокуратуре одобрили это показ?

— Знаешь, я как-то запамятовал поинтересоваться их мнением по этому поводу. Для них самих это будет большим сюрпризом. Как видишь, у меня неплохо получилось то, что хотел сделать ты сам. Только, в отличие от тебя, для этого мне не понадобилось ни убивать женщину, ни подставлять под пули товарища.

Сорока с печальной улыбкой смотрит на меня, после поворачивает голову в сторону и останавливает взгляд на темном экране.

— Не беспокойся, я не пишу тебя, если это тебя волнует.

В ответ он только брезгливо отмахивается, словно показывая, что ему глубоко по барабану, пишу я его или нет.

— Как тебе удалось отыскать кассету? — все-таки решает он нарушить молчание.

— А я ее не находил. Мне ее дали… Просто принесли и отдали.

— Отдали?

Да, это чистейшей воды правда. Кассету мне и в самом деле принесли. Отдали, сбагрили, сплавили, навязали. Можно это называть как хотите, но все эти выражения будут соответствовать действительному положению вещей.

Это случилось вчера около шести часов вечера. Как раз в то время, когда я вместе с Царегорцевым сидел у него в кабинете, и в который раз обдумывал предстоящие события. Операция составленная мной с Павлом и одобренная патроном РОВД Барышевым Олегом Станиславовичем напоминала мне цирковой номер, в котором именно мне предстояло сыграть ведущую роль, в то время как остальные подключались по мере необходимости, а до той поры лишь занимали места в партере.

Ждали возвращения Альвареса, посланного собирать дополнительную информацию. Вошла секретарша и сообщила, что ко мне посетительница. Это не могла быть Марго, так как с ней я только что разговаривал по телефону. Спрашивая себя, какой такой дуре я мог понадобиться в этакую пору и, соображая как бы побыстрее от нее отделаться, кем бы она мне не приходилась, я вышел из кабинета в большой коридор, и тут же остановился, словно приклеенный к линолеуму супер-клеем.

Это была ОНА. Странно, я сразу же узнал ее, хоть и видел всего лишь раз, на фотографии в рабочем кабинете ее незадачливого супруга.

Не знаю почему, но именно такой я ее себе и представлял. Среднего роста. Темно-рыжие, чуть вьющиеся волосы, густыми волнами покрывающие плечи. Правильные черты лица. Лицо слегка бледноватое, совсем чуть-чуть, но это скорее от волнения. Большие глаза. Зеленые. Пугающе зеленые, как у кошки или у ведьмы. Таких глаз мне еще ни разу не приходилось видеть. Обладательницу таких глаз в средневековой Европе ждал бы немедленный костер. И, наверное, это было бы правильно. Ведь если все женщины заимеют такие глаза, то что же из этого получится? Такие глаза необычны и сверхестественны. Они зовут, манят, они вызываю желания. В них можно смотреть бесконечно, все равно не надоест. Но смотреть опасно. Это как смотреть в бездну, которая, по выражению Ницше, начнет вглядываться в тебя. И тогда один неверный шаг, и можно сорваться, как сорвался Александр Александрович Ойффе. Надо совершенно потерять инстинкт самосохранения, чтобы долго смотреть в эти глаза. Не знаю, может быть этот зеленый эффект создают контактные линзы, но мне не хочется думать об этом. Мне хочется думать, что такие глаза были всегда.

— Сергей Николаевич?

— К вашим услугам, — кивнул я, приглашая в соседний кабинет, который делю напополам с Альваресом.

Голос у нее низкий, с чуть заметной хрипотцой, которая бывает у курящих женщин. Она вынимает из сумочки небольшой завернутый в блестящую бумагу пакет и кладет на стол, потом продолжает:

— Я хочу отдать это вам.

— Кто вы?

— Меня зовут Надежда Ойффе. Я близкая знакомая Юрия Коцика, вернее была его близкой знакомой.

В низком голосе ясно угадывалась сильная печаль. Ладно, пусть будет Надежда. Надя.

— Что это, Надя? — спросил я, показывая на пакет.

— Не знаю. Юра, незадолго перед смертью, отдал это мне на хранение. Теперь его нет, а я не знаю, что с этим делать. Вы занимались этой историей, стало быть, должны знать, что это. Мне это не надо.

— Я полагал, что вы с ним уже давно расстались.

— Только для виду. Юра сказал, что так будет лучше для нас обоих. Сначала я тоже думала что между нами все кончилось. Как-то раз он накинулся на меня с претензиями. Стал обвинять в неверности. Поводом послужил один мой сослуживец, который подвез меня в своей машине. Юра увидел это и устроил мне жуткую сцену. Я была просто шокирована его поведением, не знала, что и думать. Это было тем более удивительно, что за все время нашей близости он не то, что не был груб, он даже не разу не повысил голоса на пол тона. Все время был ласков, внимателен. Со мной случилась истерика и я ушла вся в слезах. А через несколько дней снова встретила его по дороге домой. Он ждал меня. Нет, он не просил прощения, просто сказал, что сделал это намеренно. Сказал, что влип в нехорошую историю и не хочет подвергать опасности еще и меня. Поэтому и решил со мной порвать, но не знал, как это сделать и тут подвернулся этот случай. Он стремился заставить меня возненавидеть его и обходить десятой дорогой. Но он не смог без меня. Конечно, я сразу же все забыла и простила. Юра сказал, что оставаться ему здесь опасно, что должен уехать из страны. Уехать надолго. Возможно навсегда. Предложил ехать с ним. Сказал, что у него есть много денег и мы сможем начать новую жизнь. Я согласилась. Господи, да если бы у него даже и не было никаких денег, я все равно согласилась бы. Хоть на край света. Он должен был ехать в это воскресение под чужим именем, а я двумя неделями позже, после того как оформлю развод с мужем. Вот тогда он и дал мне этот пакет, сказав, что перед отъездом заберет. До этого момента мы не должны больше встречаться. Еще он сказал, что, возможно, для отвода глаз он будет встречаться с другими женщинами. Так нужно для моей безопасности. Никто не должен был подозревать, что я сохраняю с ним связь. Для всех я только его временное увлечение и не более. Я была в таком состоянии, что соглашалась на все, что угодно. Перед отъездом он должен был решить какую-то проблему. Мы расстались и больше я его живым не видела. Газет я не читаю и о том, что случилось, узнала только вчера в милиции, когда меня вызывали на допрос по делу моего мужа… Никогда бы не подумала, что он решиться на такое. Я ничего не сказала следователю, потому что не доверяю милиции. Впрочем, он особо и не спрашивал. Интересовался только, правда ли то, что я была любовницей Коцика, когда у нас это началось и когда закончилось. Насчет того, когда закончилось, я назвала дату нашей ссоры.

— А кто вам сказал про меня? Следователь?

— Нет. Он про вас даже не упоминал. О вас мне сказал мой муж: нам разрешили свидание. Он плакал, просил прощения. Я не выдержала и сказала ему, что у меня есть одна вещь, хранение которой может быть опасно. Я не знала, что мне делать. Мне нужен был его совет.

— Вы рассказали про это вашему мужу?! После всего, что случилось?!

— Да. А почему вас это так удивляет? — Она встряхнула своей симпатичной головкой, а ее глаза выпустили в мою сторону две зеленые молнии. — Он меня любит и никогда не сделает ничего такого, что причинило бы мне боль.

Надежда смотрела на меня укоризненно, как бы обвиняя, что я, человек, занимающийся частным сыском, не понимаю таких простых вещей и в ее лице читался не заданный вопрос к самой себе: «А к тому ли человеку я обратилась?».

Я смотрел на ее упрямое лицо, которое перестало казаться мне таким несчастным, и чувствовал, что еще немного и начну ее ненавидеть. Мне жутко хотелось сказать ей что-нибудь колкое, едкое и гадкое, сбить спесь с этой самоуверенной стервочки. Не люблю баб, которые воображают, что стоит им только пожелать и весь мир встанет перед ними на колени. Что только им позволено делать другим больно, им же не сделает больно никто.

Ища нужную для ответа фразу, чтобы поддержать свою пошатнувшуюся репутацию, я машинально полез в карман за своим «LM», но тут вспомнил, что у меня в ящике стола завалялась давно забытая пачка дешевых сигарет. Думаю, это как раз то, что надо. Если она относит меня к той породе людей, которые будут расшаркиваться ножкой перед каждой смазливой мордашкой, то пусть знает, что ошибается. Пусть лучше думает, что я хам и сволочь, но только не воображает о себе много.

Достав полупустую, высохшую сигарету без фильтра, я закурил. Уже через пару секунд мы оказываемся окутаны клубами вонючего серо-желтого дыма. Глаза барышни заблестели от выступивших слез. У меня самого запершило в горле.

— Наверно, это от большой любви к вам, он решил угробить вашего любовника? — безжалостно спросил я, продолжая щедро окуривать помещение.

— Он хотел сделать это, потому что решил, что Юра меня бросил. Он хотел отомстить за меня. Неужели вы этого не понимаете?

Ее глаза засверкали хрустальными бусинками слез. Еще не хватало, чтобы она пустилась в рыдания.

— Ладно, проехали. Так что же сказал вам ваш милый и любящий супруг?

— Сказал, что я должна обратится к вам и все рассказать, что вы вели дело моего мужа и поможете мне.

— А он вам не сказал, что…

— Что это он вам обязан своим пребыванием в следственном изоляторе?

Я кивнул в знак подтверждения.

— Он говорил мне это и, тем не менее, подчеркнул вашу честность и профессионализм. Сказал, что вы единственный человек в городе, кому можно полностью доверится.

— А почему я вам должен помогать?

— Потому что это ваша работа, которой вы зарабатываете себе на жизнь, это ваш хлеб. И еще потому, что я вам нравлюсь.

Очередная затяжка встала у меня поперек горла и я захожусь в приступе кашля. Нет, она меня точно решила достать.

— С чего вам это взбрело в голову? — с грехом пополам откашлявшись, спрашиваю я.

— А с того, что вы ведете себя как ребенок. Грубите, держите себя вызывающе. Стараетесь уколоть при любой возможности. Так поступают детки в первом классе, когда хотят, чтобы на них обратили внимание маленькие девочки. Ну да это так, к слову, вы спросили, я ответила. В вашей помощи я не нуждаюсь. Я только хочу, чтобы вы забрали у меня этот предмет, — она сдвигает, лежащий аккурат на середине стола сверток на мою половину. — Решайте сами как с этим поступить. Уверена, что вы все сделаете правильно.

— Хорошо, я избавлю вас от этого, но вовсе не потому, что я в восторге от вашей персоны.

— Спасибо. Теперь я могу идти? Вам больше ничего от меня не нужно?

Она еще спрашивает. Разве может так быть, чтобы нормальному мужчине ничего не было нужно от такой женщины! Еще как нужно! Но я все равно предпочитаю молчать и отрицательно машу головой, стараясь не глядеть в глаза этой рыжеволосой сучки.

— И все-таки вы просто большой ребенок, — на прощание произнесла она, прежде чем закрыть за собой дверь.

Я остался один. На столе передо мной, завернутая в бумагу, лежала бомба. Мощная бомба, у которой нет ни взрывателя, ни заряда, но которая может рвануть и не оставить от меня даже мокрого места.

Я развернул бумагу. Так и есть, это видеокассета, а на ней стало быть то, за чем так охотится Мультян, Сорока и Федоров, то из-за чего убили Ольгу и хотели убить меня.

Альварес задерживался и это дало нам возможность сразу ознакомится с содержанием кассеты.

На следующий день, говоря с человеком Мультяна, я решил особо не умничать и предпочел прикинуться валенком относительно цели их поисков, выдумав целую шпионскую историю. Я думал, что так мне больше поверят. Но все это было потом. А тогда, мы не знали, что и думать. Как поступить? Отдать Жулину или другому знакомому менту? Ладно, допустим. А дальше? А дальше он отдаст это своему начальству и может получит от него поощрение. А что сделает начальство? Отдаст более высоким начальникам. А как поступят они? Может быть пустят в дело и депутат Федоров продолжит свою карьеру совсем в других местах. А может и не пустят в дело. А может, как и Мультян, положат в сейф и станут выдерживать до особого случая. Будет Федоров паинькой — кассета будет лежат в сейфе. Взбрыкнет Федоров — можно доставать.

Поломавши как следует головы, решили все-таки передать ее правоохранительным органам, одновременно сделав материал достоянием широких масс общественности. В тот же вечер мы отыскали второй видеомагнитофон и сделали несколько копий.

Глава 3

— Видишь, как тебе все время везет: и кассету тебе на блюдечке с голубой каемочкой принесли, да под нос поставили и живим остался, — на этот раз уже с плохо скрываемым сарказмом, за которым явно угадывается горечь поражения говорит Сорока. — Что же до твоих слов, что я тебя подставил, то знаешь, я почему-то знал, что ты все равно выкрутишься, как после того случая с пистолетом. Тебе в этом деле почему-то сильно везет, не то, что мне.

— Это потому, что ты делал его не так как надо. Стремясь наказать зло, ты сам сделался преступником. А выкрутился я только потому, что еще вчера знал, что никакого такого плана у ФСБ не было, ты все сам выдумал. Не спроста ты настаивал на том, что я никого не должен посвящать в наши планы. Но сама идея была неплоха, и до нее я додумался еще раньше тебя. Только не пойму, чего ты хотел добиться, ведь твоей целью была как раз кассета, а не группка шантажистов, у которой ее не было.

— Я не мог это знать наверняка. Кто знает, может к этому времени они уже нашли ее. Вот я и хотел проверить так ли это. Решил, что если они ухватятся за твое предложение, значит искать в этом направлении бесполезно, значит они сами до сих пор не знают, где она. А если бы они не откликнулись, тогда другое дело. Тогда я сам перерыл бы весь город, но отыскал этого Абрама и поступил бы с ним так, как ты хотел поступить с Хариным, если бы он тебе ничего не сказал. Это был своего рода тест, разведка боем, проверочная комбинация, только и всего.

— И мне в этой комбинации была отведена роль пешки, которую можно легко разменять?

— Почему же, я вовсе не считаю тебя пешкой. Сначала да, но потом, я и в самом деле зауважал тебя. Но, что поделать, чтобы достичь цели иногда приходится жертвовать и фигурами посильнее.

Вот и еще один, который воображает из себя невесть что, считает себя верховным судьей, исключительностью, которая взяла на себя эксклюзивное право решать, кому жить, а кому умереть. Гроссмейстер хренов. Я гляжу на Сороку и поневоле вспоминаю Мультяна. Чем-то они очень схожи между собой.

— Можешь мне объяснить, где я допустил прокол? Откуда ты узнал про Ольгу? Почему не поверил мне вчера? — кисло спрашивает он, но сквозь эту кислоту ясно проглядывает любопытство.

Я поднимаюсь и подхожу к серванту, где, как я точно знаю, лежат альбомы с фотографиями. Беру самый верхний, без труда нахожу нужную мне фотографию и показываю Игорю.

— Вчера, когда тебя не было, твоя мать показывала мне ваши альбомы. Среди прочих фотографий одна мне показалась особо примечательной. Увидев ее, я понял, что в твоих действиях далеко не все понятно и радужно, как бы тебе хотелось это показать.

Игорь печально берет фотку, секунду смотрит на нее, потом небрежно кидает на стол. Я тоже еще раз смотрю на нее. На ней запечатлены несколько человек, стоящих перед широкими стеклянными дверями, рядом с которыми видна вывеска «Факультет экономики и права». Все люди стоят по-дружески обнявшись за плечи. Второй слева — Игорь Сорока, а рядом с ним, третья слева, Ольга Викторовна Коцик. Забавно, не правда ли? Забавно, что и говорить!

— Дело в том, — начинаю объяснять я, — что первым, кто обнаружил тело Ольги, был я. Правда, я никому ничего не сказал. Сам понимаешь почему. Это случилось почти сразу после ее смерти. Думаю, что если бы я появился минут на пять пораньше, мы бы столкнулись с тобою на входе, как это обычно у нас и происходило. Я не знал, что тогда думать. С одной стороны, убить ее мог, во-первых, тот же самый Абрам, который, как я уже имел возможность убедиться, в выборе средств ничем не брезгует, или появившиеся на горизонте люди Федорова, но было одно, что заставляло меня как следует задуматься над личностью предполагаемого убийцы. Осмотр места происшествия говорил в пользу того, что Ольга хорошо знала убийцу — он был ее гостем, и никаких оснований опасаться его она не имела. Одна чашка на кухне была мокрой, остальные сухие. Ты ее вымыл, чтобы никому не пришло в голову догадаться, что убийца свободно распивал кофея со своей жертвой, перед тем как выстрелить ей в лоб. Я уже собирался сваливать, но тут появился сам Калачев собственной персоной, тем самым подтвердив свое алиби в этой истории. Я вырубил его, а потом проследил весь его путь. Таким образом, нашел его работодателя, некоего Мультяна Анатолия Адольфовича. Он держит фирму в центре, но основная его деятельность, до сегодняшнего дня, заключалась в собирании и продаже компрометирующих материалов против самых разным людей. Между нами говоря, мне кажется, что у него не все дома. Банальный шантаж он возвел в статус своего рода панацеи, которая поможет человечеству стать чище, а себя он видит как некоего всемирного санитара. Кстати, в этом он очень напоминает тебя, с той, однако, разницей, что ты выбрал для себя конкретную цель — Федорова. Почему именно его? Я смог узнать и это: во время второго так называемого покушения на Федорова, погибла девушка, работающая в его офисе. Тогда не все верили в правдивость всех этих покушений и считали их инсценировкой. Я, честно говоря, когда читал газеты, тоже в этом сильно сомневался: два раза в него стреляли длинными очередями и оба раза его случайно не оказывалось на линии огня, а пули попадали в невиновных людей. Уж больно киллеры у врагов Федорова оказывались какие-то недоделанные. Однако проводимые расследования ничего не дали, а сама «жертва» покушений объявил все грязные намеки происками своих политических конкурентов и на этом все закончилось. А сами покушения позволили Федорову, во-первых, поднять свой рейтинг, во-вторых, убрать с кресел некоторых неугодных ему руководителей силовых структур. Но получилось так, что у девушки был жених, который очень ее любил. Этот молодой человек уж точно не поверил и решил, во чтобы то ни стало, Федорова достать. Звали его Игорь Сорока. Каким образом я это узнал? Да все тогда же, вчера, когда был у него в гостях. Его матушка поведала мне эту трогательную историю. Факт твоего знакомства с Ольгой и наличия мотива стал ключом к пониманию многих событий. К тому же в четыре часа дня некто Хуан Альварес, сотрудник «Зеты +», посетил экономический факультет, где за две коробки конфет и бутылку шампанского работница деканата показала ему списки групп учащихся прошлых годов. На последнем курсе ты перевелся на заочное обучение в группу, где училась Ольга. Это было ее второе образование. Кстати, ее муж закончил тот же факультет, только годом раньше. Но вернемся к Федорову. Каким образом обычный средний человек, каким был Сорока, мог достать богатого и влиятельного Федорова? Наверное, ты и сам тогда не знал. Потом ты решил стать крутым. Сразу же после учебы завербовался наемником и уехал воевать на Кавказ, а когда вернулся, то пошел на работу в милицию. Федорова ты не забыл и старался собирать любую информацию, так или иначе имеющую отношение к его деятельности. Так ты узнал, что муж твоей институтской знакомой работает на предприятии, которое частично принадлежит Федорову, и работает немного ни мало директором, а это значит, что он часто с ним общается. Через свою бывшую сокурсницу ты вышел на Юрия Ивановича Коцика, хотя здесь могут быть и вариации. Я не исключаю, что ты был знаком с ним и раньше. Например, ты мог быть у них в гостях, когда они еще жили вместе. Бывает же так, что решив отметить удачно сданный экзамен, студенты собираются на квартире у кого-то из компании, например, на квартире Ольги Коцик. Вот как ты мог познакомится с Юрием Ивановичем. А дальше? А вот дальше для меня загадка. Каким образом тебе удалось уговорить Коцика помогать тебе? Угрозы, уговоры или все тот же шантаж, я не знаю. Может быть ты обещал не мешать ему слинять за бугор, и Коцик, который сам чувствовал, что пахнет жареным, но знал, что просто так от Федорова не уходят, согласился, когда ты пообещал ему крышу. Но это не суть важно, важно то, что он согласился помочь тебе. Коцик знал достаточно, чтобы составить кое-какое впечатление о подлинной деятельности этого человека. Но этого было мало. То, что Федоров конкретная мразь, ты знал и без этого. Тебе нужны были доказательства, факты, которые можно было бы обратить против него. Ты снабдил Коцика специальной видеоаппаратурой, которую он скрытно установил в своем кабинете. Осталось ждать. Я не в курсе, сколько было потрачено времени, пока один раз Федоров не сказал нечто, что полностью уличает его как в организации убийств, так и производстве наркоты. Однако, Юрий Иванович, будучи по природе и сам хорошим авантюристом, до крайности усложнил твою задачу и не сказал про эту запись. Усмотрев в этом неплохую возможность пополнить свои сбережения, он решил продать ее Мультяну, а самому, не дожидаясь чем все это закончится, под чужим именем умотать со своей бабой за кордон. А чтобы всякие досадные случайности, например, путающиеся под ногами ревнивые мужья, не помешали ему исполнить задуманное, он нанимает себе независимую охрану. Но от судьбы не уйдешь. Что случилось с Коциком, ты прекрасно знаешь. Но, даже умирая, он, правда, сам того не желая, еще больше запутал тебе карты. Перед тем, как уйти из этого мира, он говорил что-то, что медработница, бывшая при этом, у которой должно быть была вата в ушах, а в голове одни неудовлетворенные желания, расслышала как «ЦРУ». К делу подключилось ФСБ и понеслось. Обыск на квартире у Коцика, обыск на его даче, допросы вдовы. Стали поднимать все его связи и знакомства, а среди его знакомых Ольга вполне могла назвать и твое имя. И тогда сразу же напрашивался вопрос, а почему это вы, товарищ оперуполномоченный, умолчали о том, что знали и потерпевшего и его супругу? Что вы скрывали? Поэтому ты и убил Ольгу и забрал фотографию с твоим изображением, а заодно и кассетку поискал, потому что к тому времени уже знал, что Юра кинул тебя. Она сама тебе сказала, что кто-то основательно перелопатил его квартиру и дачу. Значит, было что искать. Интересная ситуация получалась, надо заметить. Кассету искали четыре заинтересованные стороны: Мультян, к тому времени уже заплативший Коцику неплохой задаток, но так и не увидевший товара, люди Федорова, ты и я. Правда я, в отличии от всех остальных, до последнего момента не знал о чем идет речь и продвигался исключительно на ощупь, но именно мне, тут ты прав, повезло больше вас. Кстати, этим и объясняется твоя особая враждебность в мой адрес, ты очень не хотел, чтобы кто-то копался в прошлом Коцика. Причины понятны. Вот примерно такой расклад. Может я кое в чем и ошибся, но скорее всего так оно и было. Но есть еще две вещи, которые я пока не могу объяснить: первая, зачем ты хотел, чтобы убийство Ольги приписали мне, и второе, каким образом Федоров мог пронюхать, что его снимали. Не скажу, что это так уж трудно для моего понимания, просто у меня как-то не выдалось времени над этим покумекать.

— Это элементарно, — опять криво улыбается Сорока, — причин несколько и все они лежат на поверхности. Во-первых, когда арестовали Ойффе, ты не оставил это дело и продолжал путаться под ногами и мешать. Я понял, что такой упрямый баран, как ты, ни за что не остановится пока не дойдет до конца, во-вторых, ты мог уже знать что-то, чего не знал я и, кто тебя знает, может уже и заграбастал кассету. Если бы тебя закрыли, с тобой стало бы лучше разговаривать. Я бы мог пообещать постараться вытянуть тебя, найдя настоящего убийцу, в обмен на то, что ты знаешь. И, наконец, самый лучший способ замести следы, это направить преследователей в другую сторону. А насчет того, что Беднов с Федоровым знали о кассете, то тут ты ошибаешься, ни хрена они не знали. Они, как и ты, двигались в потемках. Смерть Коцика их озадачила, вот они и решили тоже провести нечто вроде расследования, чтобы въехать, чтобы это могло означать. Хотя о чем-то таком они наверно догадывались. Полагаю, что в его кабинете даже была обнаружена записывающая аппаратура, которую он так и не успел убрать. Перебрали в памяти все то, о чем они говорили, что было совсем нетрудно, так как бывали они в этом месте не очень часто. Ну и они сделали соответствующие выводы. Решили застраховаться и разнюхать через Харина, своего человека в органах, что там слышно про Коцика, а он уж навел их на тебя. Про Харина я сказал тебе правду, его и в самом деле пасли люди из службы внутриведомственного контроля. Я решил предупредить тебя про его происки, потому что отношения между тобой и мной были, мягко сказать, не очень, а мой шаг мог послужить началом доверия между нами. Еще я не хотел, чтобы ты попал в руки к браткам Федорова, это было не в моих интересах. Для меня было лучше, если бы ты находился в следственном изоляторе. После того как Харин тебя выпустил, я стал наблюдать за каждым твоим шагом. Что было дальше, ты знаешь. Поняв, что про кассету ты ни сном, ни духом, я и сам потерял надежду когда либо ее отыскать, поэтому и решил тебе помочь, чтобы насолить Федорову и раздолбать лабораторию. Итак, Федоров не знал, где кассета, ты не знал, но ты сообщил мне интересную деталь: кто-то еще занимается ее поисками. Вот тогда я, пожалуй, в первый раз подумал, что этот хитроумный Коцик с моей подачи решил наварить себе дивидендов. Жулин сказал мне, что ты интересовался одним белобрысым типом по кличке Абрам. Я сочинил план, заручился твоим согласием, которое принял за чистую монету и стал его искать. Но ты нашел его гораздо раньше, и вот мы сидим здесь и треплемся как два старых приятеля… Теперь я думаю, нет никаких неясностей. Как бы там ни было, я своего добился, Федорову я отомстил, правда все прошло не так как я себе это представлял. Но результат все равно тот, к которому я стремился.

В процессе рассказа вся его скованность и настороженность пропадает, и со стороны и впрямь можно подумать, что беседуют старые, добрые знакомые. Он становиться любопытным, интересуется деталями, о которых он не знает, взамен рассказывает, в частности, то, что не знаю я. Складывается впечатление, что мы обсуждаем детали интересного футбольного матча. Впрочем, на долгую беседу у меня нет ни времени, ни особого желания.

— А как же быть с Ольгой? Угрызения совести не мучают? — задаю я последний интересующий меня вопрос.

— С Ольгой? — переспрашивает он, краснеет и отводит глаза в сторону. — У меня не было другого выхода. Я слишком увлекся игрой, чтобы из-за всяких непредвиденных обстоятельств сойти с дистанции, так и не дойдя до финиша. Ей пришлось пожертвовать. Что уж тут поделаешь? Ладно, хватит об этом.

Я ставлю на стол уже давно ставшую пустой банку из-под пива и встаю. Тут же у него в руке, как по волшебству, появляется пистолет, дуло которого направляется на меня.

— В чем дело? Нервы сдали? — бросаю в его сторону вопрос.

— А… — ему становится неловко за этот торопливый жест и он опускает оружие стволом вниз. — Разве ты пришел не за мною?

— С какой стати? Я же не мент. Денег за задержание опасных преступников мне не платят. Я пришел просто поговорить.

— Надо полагать не один?

— Здание блокировано, если ты это имеешь ввиду. Ты бы это, сам бы вышел, все лучше будет. Стоит ли здесь Дом Павлова устраивать? Ну, допустим, положишь ты сейчас пару человек… Тебе лучше станет? Есть ли в этом смысл? С Федоровым ты уже поквитался. Теперь надо ответ держать за все остальное. Можем выйти вместе.

— Сколько у меня времени?

— Думаю, что почти не осталось.

— Иди один, я пока подумаю.

— Выйдешь?

— Не знаю. Может выйду. Ну, все равно, давай топай, быстрее.

Дулом пистолета он делает угрожающий жест и ясно показывает на дверь. Я поворачиваюсь к нему спиной и иду в коридор.

Обувшись, я берусь за ручку двери, но чувствую, что не могу просто так взять и уйти. Может потому, что я еще не все сказал. Одно обстоятельство точить меня, как червь яблоко. Я не могу забыть, как Сорока стыдливо отвел глаза в сторону, когда я спрашивал его про Ольгу.

— Что тебе еще, — недовольно говорит хозяин, держа меня на прицеле, — забыл, как двери открывать? На себя.

— Не забыл. Просто хочу сказать, что когда шел к тебе и когда точил с тобой тут лясы, я все пытался отыскать хоть какое-то оправдание твоим действиям. Как это ни дико звучит, но ты мне был даже чем-то симпатичен. Смелостью твоей, дерзостью что-ли? Но теперь мое мнения о тебе изменилось. А знаешь почему? Потому, что я понял, зачем ты убил Ольгу. Сейчас понял. Я все время недоумевал, зачем тебе понадобилась ее смерть? Ну чем ты таким особенным рисковал, чтобы убивать? Ну, узнало бы следствие, что ты знаком с ее мужем, ну и что? Что в этом такого криминального? Ты убил ее, потому что испугался Федорова и его подельников. Вечером, накануне убийства, я разговаривал с Ольгой по телефону. Я посоветовал ей на время уехать из города, а если это невозможно, по крайней мере обеспечить себя охраной. С теми деньгами, которые оставил ей покойный супруг, ей это было совсем не сложно. После этого разговора она тут же связалась с тобой, чтобы спросить у тебя совета как правильно ей поступить. Возможно, мне она поверила не до конца и хотела узнать твое мнение. Одно дело работник какой-то шарашкиной конторы, которая к тому же не уберегла ее мужа, другое дело настоящий, кадровый служащий внутренних дел, к тому же хороший знакомый, которому можно полностью доверится. Вы условились встретиться рано утром, так как ей надо было ехать готовиться к похоронам мужа. Утром она все рассказала тебе и ты решил, что это окружение Федорова перетряхнуло жилище Юрия Коцика. А раз так, значит им стало известно, что за Федоровым шпионят. Что им стоило на всякий случай устроить допрос с пристрастием вдове Коцик? И кто знает, что она могла им поведать, после того как ей закатили бы пару оплеух? Предполагаю, что Ольга могла знать или, по крайне мере, догадываться о том, что у вас с Юрием Ивановичем были какие-то общие дела. Вот тут-то ты и наложил полные штаны. Пока дичью был Федоров, а ты охотником, все было прекрасно. Ты был бесстрашным героем, Робин Гудом, неуловимым мстителем, потому что действовал из укрытия. Теперь ситуация могла в корне поменяться и ты сам превращался в дичь для всяких там Бедновых и Гливанских. А к этому ты не был готов. Ты запаниковал. Ты растерялся. Ты испугался за свою шкуру. Ольга Коцик попросила у тебя помощи и защиты, ты же решил это проблему проще. Одним выстрелом… В доме у Харина и на фабрике, ты снова превратился в охотника. Думаю, помогая мне, ты мстил Федорову уже не столько за гибель своей невесты, сколько за свой недавний страх. Скажи мне теперь, что я не прав и все было по-другому? Молчишь, значит все так и есть… А я ведь думал, что ты и впрямь крутой. Я разочарован… Теперь я могу уйти с чистой совестью. Все, что я хотел, я сказал.

Я собираюсь повернуться и уйти, но не успеваю.

— Стоять на месте! — истерически восклицает он.

Бледные судорожно сжатые губы начинают вибрировать как пластины у трансформатора. Мне кажется, еще не много и на них появится пена. Глаза бешенные. У левого уха появляется маленькое красное пятнышко и быстро начинает расти, пока не расплывается на все лицо и левую сторону шеи. Конечно этого не может быть, но мне все-таки чудится, что я даже вижу как в стволе, направленного на меня шпалера, зловеще поблескивает головка пули. Не знаю, сколько длиться пауза. Скорее всего, не более чем полминуты, но мне кажется, что проходит целая вечность. Все-таки ему удается овладеть собой.

— А ты сам не боишься, — с подловатой интонацией спрашивает Сорока, — что я расскажу все про наши с тобой похождения, я имею в виду то, что еще не попало в милицейские отчеты? Например, про твой визит к Харину. И как мы славно там повеселились.

— Нет, не боюсь. Мой визит был продиктован необходимостью. Был захвачен близкий мне человек, женщина, и ей угрожала опасность. Я должен был ее спасти, а Харин был единственной нитью между мною и похитителями. Его убил не я, а Гливанский, а дом поджег ты.

— Ты все равно соучастник.

— Возможно. Хочешь все рассказать, рассказывай, в отличие от тебя, я готов держать ответ за свои поступки, за каждый свой шаг. Хочешь стрелять, стреляй, короче, делай, как знаешь, а я ухожу. Ты мне надоел. Меня от тебя тошнит.

Я оборачиваюсь в последний раз и, выйдя за порог, громко хлопаю за собой дверью.

Снизу доносится шорох я оглядываюсь и вижу рослую фигуру завернутую в бронежилет омоновца. То же самое сверху. Тот, что внизу делает жест рукой, торопя меня побыстрее очистить им поле для работы. Мне очень тяжело в этом доме, и поэтому я и без этого спешу убраться и вызываю лифт.

Грохот открывающихся дверей лифта несколько заглушает хлопок одинокого выстрела, что делает его каким-то ненастоящим, нереальным, как будто бы из другого мира.

Глава 4

Внизу меня поджидает Павел. По его напряженному лицу, как в книге ясно читается беспокойство. Тут же при свете фонаря замечаю еще двух «болельщиков» — сзади уазика с большими буквами на боку «Милиция» пристроился и наш бусик «Мазда Е 2200», возле которого грызет от волнения ногти Вано. Водительская дверка открывается и улыбающаяся репа Коли Логинова, широкая как ворота в Лефортово, приветствует меня.

Я, с незапамятных времен успевший выучить характер Царегорцева, знаю, что теперь, когда все позади он опять начнет гундеть, о том как нехорошо я поступил, не послушавшись его и ввязавшись в это дело, несмотря на все его предупреждения.

Дабы избежать повторного сеанса полоскания мозгов, спешу его успокоить.

— Ну вот и все босс. Убийства, трупы, погони и похищения на повестке дня уже не стоят. Теперь мы со спокойной совестью можем приступить к слежке за неверными супругами, поискам исчезнувших должников и многоженцев.

— Хотелось бы тебе верить. У меня вся эта история в печенках сидит. Говорил же я тебе…

— Стоп, стоп. Теперь, когда все закончилось, предлагаю это все отметить. Я угощаю. Хочешь, махнем в ресторан «Валюша», правда, в такое время там может не оказаться мест, но мы что-нибудь придумаем. У меня там есть швейцар знакомый. А потом можно и сауну организовать, а?

— С каких пор ты стал таким богатым?

— Как с каких пор? — Я показываю ему деньги данные мне помощником Мультяна Остапом. — Вот почти восемь тысяч зеленых. Господин Мультян честно заплатил мне за информацию. Правда, он рассчитывал очень скоро изъять у меня их, но не довелось. И еще один немаловажный факт, эти деньги мы совсем не обязаны вносить в налоговую декларацию. Представляешь, как нам повезло?

— Так ты, значит, нечестный человек, Лысков? Кинул несчастного предпринимателя. Он тебе заплатил, а ты на кичман его запроторил. И не стыдно тебе Лысков?

— Мне стыдно, и только мысль о том, что этот несчастный предприниматель, с которым я поступил столь бессовестным образом, хотел меня убить, не позволяет мне сгореть со стыда. К тому же, за мою разбитую голову, кто заплатит? Да я, если хочешь знать, из-за этого могу стать временно нетрудоспособнен. Что я буду тогда делать? Кто вместо меня мою огромную семью кормить будет? Пушкин?

— Ты учти, многодетный кормилец, что на эту капусту менты могут запросто наложить лапы, — ворчит Павел. — Скажут, что это вещественное доказательство и баста! Да и по закону эти деньги полагается сдать.

— Фигу с маслом они от меня получат. И вообще, кто сказал, что у меня есть деньги? Этот Мультян со своим неандертальцем? Мало ли что они говорят? Я ничего такого не помню. Даже если и были какие-то бабки, то я их потерял, наверное. У меня же серьезная трамва. Я вот тут помню, а тут не помню. Я же больной на голову!

— Что больной — это точно. Ладно, пошли раз такое дело. Только не в «Валюшу», хватит с меня всего этого. Лучше купим все и в конторе посидим.

— Как скажешь, босс.

— А что это ты там говорил про временную нетрудоспособность? — спрашивает Царегорцев, садясь в бусик. — Ты это брось. В понедельник, в девять, чтобы как штык был в офисе.

Когда веселье в полном разгаре и Альварес уже два раза порывался накормить офисных аквариумных рыбок толстонарезанными кусками московской колбасы, появляется Саша Жулин.

— О, явление Христа народу, — комментирую я его приход. — А я думал, что ты давно уже дрыхнешь. Уж полночь на дворе.

— С вами ляжешь. Оформлял дело. Перед Барышевем отчитывался. Он тоже, только десять минут как домой укатил.

— Садись Саша, — приглашает его к столу Цырегорцев, который тоже находиться в одном шаге от состояния полной невесомости. — Не слушай этого невоспитанного типа. Отметим окончание дела. Скажи, ты уже дырку на мундире для ордена просверлил?

— Какой орден! Слышали бы вы, какую головомойку мне устроили. Драли, как кота в мешке. Полгода в баню теперь можно не ходить! И все, Лысый, по твоей милости.

— И что же опять у вас случилось? — не может не вставить своих пять копеек Альварес. — Все-то у вас у ментов не слава богу: как не хер длинный, так рубашка короткая.

— Ты бы лучше молчал, террорист-недоучка, из-за тебя мне тоже досталось.

Царегорцев, который когда выпьет становится чрезвычайно добрым, что готов полюбить весь мир до безумия, усаживает Жулина и наливает ему пол стакана водки.

— Я и сам думал, — объясняет Саша, закусывая намазанным паштетом бутербродом, — что под это дело мне по звезде добавят, но видно не судьба. Теперь хорошо, если только выговор объявят, а то и вовсе могут в должности понизить. Сначала мне досталось из-за вашей взрывающейся кассеты, дескать, нашел кому доверить, но главным образом все-таки потому, что я тебе позволил этот разговор с Сорокой наедине. То есть, если бы я как следует выполнял свои обязанности, мы бы в два счета его повязали и он был бы сейчас живой и давал показания. Дорого мне теперь обойдется это твоя встреча с ним при свечах.

Жулин еще долго что-то говорит, но я его не слушаю. Если честно, то совесть у меня и вправду не чиста, и все эту пьянку я устроил только для того, чтобы отвлечься. В противном случае, я бы сегодня не заснул.

Через час все мы, за исключением непьющего Логинова, напиваемся до фиолетовых чертиков.

Логинов с трудом доволакивает Альвареса и Жулина до микроавтобуса, чтобы развести их по домам, а мы с Царегорцевым решаем остаться в конторе до утра. Павел — потому что не хочет в таком виде показываться дома, а я… а мне просто все равно, где спать. Очередная ночь вне дома. Мы выпиваем еще по рюмочке, бормочем друг другу что-то нечленораздельное и, наконец, засыпаем в больших креслах для посетителей.

Глава 5

С тех пор прошло чуть больше недели.

Прекрасное воскресное утро. Я стою на крылечке уютного деревенского домика и любуюсь открывающимися моему взору просторами.

В пятницу, как раз на восьмое марта, снова выпал снег, и сейчас погода стоит просто замечательная или как я ее называю «зимняя идеальная». То есть, с одной стороны нет слякоти, с другой — большого мороза. Так, градуса два — три ниже ноля.

Рядом по высоким береговым извилинам угадывается русло реки, за которой лежат заснеженные поля. На самом берегу стоит бревенчатая баня, из трубы которой идет дым.

Всю прошедшую неделю я работал в «Зете +», пахал как папа Карло. Благо клиенты были.

Царегорцев привел ко мне одну барышню, подозревающую своего мужа в том, что он изменяет ей с другой женщиной. Пять дней с большими перерывами и в основном по вечерам я ходил за ним по пятам, карауля его, мерз в подворотнях, пока не убедился, что клиентка оказалась правой лишь на половину. Ее супруг действительно ей изменял, только не с другой с женщиной, а с мужчиной.

Я был сам удивлен такому быстрому результату, потому что в процессе работы мне то и дело препятствовал ряд независящих от меня обстоятельств, а именно, постоянные вызовы в компетентные органы самых разных уровней и назначений. Вызовы эти осуществлялись либо посредством повестки, либо телефонного звонка, либо даже посредством визита представителей этих органов, которые, в зависимости от своего уровня развития и воспитанности, облекали их то в форму вежливой просьбы, то в форму грубого, наглого требования. Вызывали, разумеется не только меня, но и Царегорцева с Альваресом, однако на мою долю все равно досталось больше, чем им вместе взятым. За пять дней я успел по три раза побывать в ФСБ и УБОП, нанес два визита вежливости в криминальную милицию и по разочку заглянул в районную, городскую и областную прокуратуры по очереди.

Во время этих визитов у меня сложилось твердое впечатление, что все прочие преступления: насильства и грабежи, кражи и мошенничества, подделки ценных бумаг и талонов на бесплатное питание, взятки и подлоги, заражения венерическими заболеваниями и подпольные аборты, мордобои и плевки с пятого этажа на головы прохожим, словом, то неблаговидное, что нашло свое отражение в почти трех сотнях статей уголовного кодекса, все это напрочь исчезло. Иначе, как объяснить, что работники правоохранительных служб всех должностей и званий, забыв обо всем, поголовно кинулись раскручивать дело Федорова. При этом правая рука не знала, что делает левая.

Однако всех, с которыми мне поневоле пришлось общаться, сближало умопомрачительное желание узнать, откуда мы взяли кассету и кому первому пришло в голову посылать ее на телевидение. На это Царегорцев, Альварес и я отвечали, как было нами условленно заранее, кассету нам принес неизвестный мужчина среднего роста, с маленькой красной рожей и большими, буденовскими усами, в сером плаще и вязаной спортивной шапочке. Подробнее рассмотреть не успели. Пришел и оставил, никак себя не определив. Просмотрев содержание, мы сразу же отправили ее в службы, которые, как пелось когда-то в известной песне, и опасны и трудны, и в некотором роде как-то даже и не очень видны. (Мы не хотели подставлять Надежду, полагая, что с нее и так проблем хватит). Что же касается телевидения, то, должно быть, это сделал тот самый усатый тип.

Конечно, не обошлось и без вопросов касающихся ночных событий. На них я неизменно отвечал, что до того, как мы с Сорокой пришли на фабрику, мы просидели в его машине недалеко от дома Марго, надеясь, что сообщение про ее похищение окажется просто глупым розыгрышем, что она скоро появиться. Попутно строили всяческие предположения, относительно ее местонахождения, пока логические размышления не навели нас на мысль про фирму «Чезаре». Не последнюю роль сыграл тот факт, что я отчетливо слышал в трубке шум работающей вентиляции, а Сорока знал, что на вышеуказанном предприятии такая имеется. Конечно, мне по сто раз задавали одни и те же вопросы, пытаясь запутать, но я твердо держался своей версии. Сороки уже не было, и подтвердить мои слова, как, впрочем, и опровергнуть, было некому.

Но особо пытались раскрутить эту тему в УБОПе, где следователь по особо важным делам весьма прямо сказал, что считает меня причастным к перестрелке на западной окраине города. Но так как никаких улик, кроме отсутствия алиби, против меня не было, ему ничего не оставалось, как скрипеть зубами.

Другой больной темой был найденный мною пистолет. Уж очень кстати он попался у меня на дороге. Но и здесь юридически никаких претензий ко мне быть не могло. Пистолет вместе с заявлением я сразу же сдал Сороке, еще до того, как мы собрались на фабрику. О чем кстати свидетельствует его подпись на заявлении с указанием времени принятия. Однако, когда мы оказались на территории предприятия, он, учитывая исключительность обстоятельств, принял решение на время выдать его мне обратно под свою ответственность.

Ко всему прочему, какой-то умник бизнес-мент продал средствам массовой информации факт моего участия в этой истории и когда рано утром во вторник я приволокся на работу, то увидел возле «Зеты +» целую охапку журналистов с Баландиным-Христофоровым во главе. Они уже собрались было накинуться на меня как стая изголодавшихся гиен на раненную антилопу, но я, видя, припарковывающуюся к тротуару «девятку» Царегорцева, быстренько переадресовал скрипучие перья и диктофоны на него. За своего шефа я не беспокоился, так как знал, что в случае чего, он сумеет запудрить им мозги. У него был просто потрясающий талант разговаривать с этой братией. Ему бы не детективным агентством руководить, а прессекретарем при президенте работать.

Увидев окружившую машину ораву, Павел не спеша вышел, степенно поправил галстук и изобразил широкую улыбку в голливудском стиле. После, вежливо потрясши каждого за пальчики, он широким жестом руки в стиле «Царь и Великий Князь всея Руси Иван Васильевич одаривает купцов Строгановых землями за Уралом», пригласил их в офис.

Там он целый час поил визитеров кофе и рассказывал про деятельность нашей конторы, ловко и незаметно обходя все острые вопросы, напрямую связанные с последним делом.

Полностью удовлетворенные, оплодотворенные вдохновением, акулы пера, к великой радости Тамарки, которая вся вспотела, бегая взад-вперед с кофейными чашками, покинули нашу гостеприимную обитель, и лишь на следующий день, читая в газетах, уже опубликованные и ими же самими состряпанные материалы поняли, как лихо их обвели вокруг пальца. Все их статьи, писанные накануне под впечатлением встречи с Царегорцевым, оказались просто бесплатной рекламой нашей фирме, но в которых не было ничего конкретного, чтобы могло определить степень нашего участия в событиях вокруг Федорова и фабрики «Чезаре». Одни общие фразы и обтекаемые предположения.

Что же касается самого Федорова, то в тот же вечер, когда разоблачающаяся его кассета была представлена изумленным взорам сограждан, его видели в аэропорту, где он спокойно, никем не останавливаемый, сел в самолет авиакомпании «Air-France», который перенес его через горы и долы, реки и озера, страны и города, аж до самого славного города Парижу. Там во французском аэропорту Шарль де Голь — Руасси след его теряется. Что было дальше с этим государственным мужем и куда, через какие земли пролег его тернистый путь, никто пока не знает.

Зато стало известно о судьбе еще одного члена преступной группировки — исчезнувшего Артема Ирамова, который, согласно моим предположениям, по поручению Федорова тайно приглядовал за Бедновым. Ирамов нашелся в среду. Вернее, это его нашли. Его выловили из проруби два купальщика-моржа на одном из городских пляжей. Эта находка была хоть и интересна, но абсолютно непригодна для дальнейшего использования, ибо задавать вопросы Ирамову было все равно, что читать бывшему президенту Центральноафриканской республики Бокассо лекции о пользе вегетарианства.

Вечером того же дня снова вышла программа «Три С» и Баландин-Христофоров прокрутил несколько интервью с представителями силовиков, в процессе которых с «голубого экрана» на головы телезрителей был высыпан целый мешок подробностей, и среди них пару-тройку заслуживающих внимание.

Было, в частности, сказано, что генеральный президент инвестиционной фондовой компании «Ricato Holding», итальянского соучредителя «Чезаре», Альберто Гудинни, бизнесмен и ученый, автор ряда научных работ в области прикладной химии, несколько лет назад представал перед римским судом по подозрению в причастности к поставкам в развивающиеся страны препаратов наркотического свойства под видом гуманитарной помощи. Сидеть бы сеньору Гудинни долго и нудно, но только вдруг перед последним заседанием суда, несмотря на усиленную охрану, в неизвестном направлении исчезает главный свидетель обвинения. Исчезает, забыв даже указать адрес, на который ему пересылать письма и почтовые открытки. После этого случая все остальные свидетели резко поменяли свои показания на прямо противоположные. Гудинни был оправдан.

Очевидно, после того, как заниматься оказанием подобной гуманитарной помощи в своей стране Альберто Гудинни стало немного затруднительно, он, в полном соответствии с теорией перемещения капитала и технологий из стран с менее благоприятными факторами производства в страны с более благоприятными, обратил свои взоры на Восток. Не знаю, какие именно факторы привлекли его в нашей стране, то ли дешевая рабочая сила, а, скорее всего, заплывшие жиром глаза чиновников контролирующих служб, обладающих своеобразным талантом не замечать того, что им не хочется, но он обосновался именно здесь, тем более, что время было, и в самом деле, что ни на есть подходящее, когда мы еще не привыкшие к отсутствию «железного занавеса», воспринимали все идущее к нам извне сквозь призму розовых очков и радовались любому проходимцу с иностранным паспортом в кармане, который, хрустя валютой, обещал создать тысячи рабочих мест и наполнить бюджет налогами, а внутренний рынок товарами.

Конечно, поначалу фабрика «Чезаре» была создана как вполне легальное предприятие, производящее лечебные препараты, вполне соответствующие, а порой и превосходящие принятые в этой области международные стандарты.

В течение двух лет Гудинни и Федоров все присматривались друг к другу, присматривались пока, наконец, не присмотрелись окончательно. Была создана секретная лаборатория, где, по изобретенной лично Гудинни технологии, стали получать наркотическое вещество, очень сходное по составу с печально известным ЛСД, но только гораздо более дешевле и проще для производства, так что работать в лаборатории мог любой недоучившийся студент-химик. Дурь запаивали в ампулы, паковали и по отработанным каналам переправляли за границу для дальнейшего распространения. Этим, кстати, вполне объясняется потуги Федорова по организации борьбы с наркоманией и подпольной розничной продажей наркоты в нашем городе. Думаю, что за каждую отправленную им за границу партию товара на его счет в иностранном банке поступала сумма равная его доле в этом деле, тем более что наркотик должен пользоваться хорошим спросом, так как по предварительным оценкам ученых-экспертов он вызывает у любителей кайфа мгновенное привыкание, причем именно к нему, а не к другому виду дури. Состояние же рынка наркоты у нас Федорову было до лампочки, тем более что видимая активность на этом поприще создавала ему позитивный имидж, служила хорошим прикрытием и позволила выиграть выборы.

Было также сказано, что благодаря оперативным действиям руководящего состава правоохранительных служб, а именно… (далее шел список этих достойных лиц), удалось своевременно поставить в известность отделы «Интерпола» в странах ЕС и, по последним сведениям, Альберто Гудинни уже находится под арестом.

Свою телепередачу Баландин-Христофоров закончил упоминанием про трагическую гибель лейтенанта милиции Игоря Сороки, покончившего с собой. Причинны его поступка туманны, но по заявлениям его коллег, они с недавнего времени замечали крайне угнетенное и депрессивное состояние своего сослуживца. Я не удивляюсь услышанному, это на тонущих кораблях в первую очередь приято спасать женщин и детей. В милиции же в первую очередь спасают честь мундира, оставляя женщин и детей на втором плане. Не берусь давать оценку этой традиции, но применительно к данному случаю, думаю, что мои бывшие коллеги поступили совершенно правильно. Так и впрямь будет лучше.

Когда в конце рабочей недели Саша Жулин, узнав, что я забрал из автосервиса свой любимый «Фольксваген» с полностью отреставрированной ходовой частью, предложил съездить и отдохнуть денек в деревне, где у него есть доставшийся по наследству дом, раздумывал я не долго.

Жулин сказал, что месяц назад он познакомился с одной привлекательной особой, и рассчитывает установить с ней серьезные отношения. Она из приличной семьи и хороша собой. Только вот воспитание получила достаточно строгое, поэтому ни за что не хочет ехать куда-то к черту на рога одна с мужиком, пусть даже он ей и нравиться, не говоря уже о том, чтобы остаться там на ночь. Вот Жулин и пригласил меня на пару с Маргаритой составить им компанию. Я согласился, и восторгу его не было предела.

Суббота прошла замечательно. Мы трескали шашлыки с красным вином, катали наших баб на санках, одним словом валяли дурака. На пару часов сходили на подледную рыбалку. Я поймал двух окуньков размером с мизинец, а Жулин — старый кирзовый сапог, но все равно было здорово.

Вот только ночью случился небольшой конфуз. Марго так орала, что было слышно на всю деревню и ее окрестности. Дождавшись паузы в наших постельных занятиях, Саша постучался в дверь и сказал, что мы очень смущаем его Наташу, с которой, надо сказать, он хоть и спал в одной комнате, но на разных кроватях.

— Вы хоть магнитофон включите, что ли, — ныл он, — чтобы не так слышно было.

Магнитофон мы включили, но я не думаю, что это очень помогло.

Теперь утро, я стою на крылечке, и отравляю чистый воздух никотиновым дымом. Из дома до меня доносится голос Маргариты, которая говорит, что завтрак уже готов, и мы можем садиться за стол. Но я продолжаю стоять, не в силах отвести взгляд от пейзажа.

А может все бросить к чертовой матери и поселиться в каком-нибудь похожем месте? Спокойно. Никаких проблем. Выращивал бы картошку с морковкой. По грибы ходил бы летом. На рыбалку. А стало бы скучно, так в субботу вечером можно в клуб сходить. На танцы. Съездишь одному другому по роже, тебя кто-то колом огреет, глядишь, и скуки как не бывало.

Как говорил Аристотель, что земледельцы самые достойные из всех людей живущих на земле. Выращивают себе хлеб, кормят всех и никуда не суют свой нос.

Так я думаю, но тут же себя и останавливаю. Нет, все-таки такая глушь не для меня. Я житель большого города, и деревня мне нравиться только в ограниченном количестве, в комплекте с шашлыками и хорошей компанией.

Из бани выходит вспотевший Жулин и говорит, что скоро можно будет париться. Мы идем в дом.

— Ну, как в баню пойдем, парами? — спрашивает Саша и тут же заметив, как покраснела его мамзель добавляет: — Или мальчики отдельно от девочек?

— А разве мы туда вчетвером не поместимся? — спрашивает Марго, у которой столько же стыда, сколько у меня денег в на счету в швейцарском банке.

Скромница Наташечка опускает глаза и окончательно заливается краской.

Глава 6

После трех, отдохнувшие, мы возвращаемся в город. Я веду машину. Жулин сидит спереди, рядом со мной, а наши подруги сзади клюют носами, разморенные от вина и пара.

Впереди нас тащиться сильно нагруженная фура. Так как обгон на этом участке запрещен, я приклеиваюсь к ней, стараясь соблюдать безопасную дистанцию. Скоро будет пост ГАИ, а дальше еще с километр и город. Машинально рассматриваю номер машины. Грузовик идет с Украины. Мне отлично виден желто-голубой прямоугольничек на номерной жестянке.

Пробегаюсь глазами по цифрам и серии. Как это ни странно, но у меня почему-то возникает чувство, что я уже сталкивался с нечто подобным, притом не так уж давно, хотя я не имею ничего общего с грузовыми перевозками. У меня даже нет знакомых, кто бы этим занимался. И все-таки никак не могу отделаться от мысли, что номер на трейлере у меня определенно с чем-то ассоциируется.

Гуськом мы подъезжаем к посту. Я так ухожу в свои мысли, что не замечаю, как фура заметно сбавляет ход и расстояние между нами сокращается.

Крик Жулина возвращает меня к действительности.

— Тормози, мать твою! — верещит он не своим голосом, когда между двумя транспортными средствами остается не больше метра.

Я спохватываюсь и даю по тормозам. Девки от толчка просыпаются, а Александр целует физиономией лобовое стекло. Нас разделяет всего несколько сантиметров, когда скорость грузовика снова начинает превышать скорость «Фольксвагена». Хорошо, что я не поспешил менять зимнюю резину. Если бы не это, моя тачка уже бы была у трейлера под задним мостом.

— Ну ты даешь, Лука Мудищев, — возмущается мой приятель-мент, держась за ушибленное место.

Я мало похож на Луку Мудищева, который, как известно, был «дородный, видный господин», у меня же рост вполне средний, да и все остальные данные до названного персонажа не дотягивают. Но я не обижаюсь на Жулина, я знаю, что Мудищевым он называет всякого, в чьих умственных способностях имеет большие сомнения. В данном случае я с ним полностью согласен, мне следовало бы быть повнимательнее. Но все же моя природная вредность не дает мне смолчать.

— Слушай, не гундось. Кто тебе доктор, если ты не пристегнулся? — отвечаю я и, не обращая более внимания на его вопли и причитания, сосредотачиваюсь на впереди идущем транспорте.

Вот и пост. Инспектор жезлом дает знак украинцу остановиться. До меня же никому нет дела. Включаю левый поворот и медленно объезжаю грузовик. Это немецкий «Man». Уже в зеркале заднего вида я замечаю, что водитель здоровается с одним из инспекторов, из чего делаю вывод, что это далеко не первый и даже не второй их рейс в наши края. Сразу за постом заправка. К ней и сворачиваю.

— Ты это куда? — непонимающе вопрошает Саша.

— Тянуть верблюд;.

— Нет, я серьезно… Ты же недавно заправлялся?

Но я не собираюсь заправляться, а просто останавливаю машину рядом с АЗС таким макаром, чтобы хорошо видеть пост. Фрицевский тяжеловоз с украинскими номерами особо сильной проверкой не задерживают. Инспектор бегло просматривает протянутый ему ворох бумаг.

— Ксива при тебе? — спрашиваю я у Шурика.

— Она всегда при мне, — отвечает он, хлопая себя по нагрудному карману. — Может все-таки объяснишь мне, что ты собираешься делать?

— Заработать тебе новые звездочки на погоны. Ты же плакался, что по моей вине тебе не присвоили досрочного звания. Спешу исправить свою ошибку.

— А ну, давай. Звучит заманчиво. А как это будет происходить?

— Для начала мы подъедем к дорожникам и ты предъявишь им свое служебное удостоверение.

— А что я им скажу? — беспокоиться Саша.

— Ничего. Ты только представишься, а говорить буду я.

Однако Жулину этого объяснения недостаточно.

— Слушай, Лысый, а у тебя с головой все в порядке? Может после того, как тебя звезданули по ней?

— Я не понял, ты хочешь стать капитаном или нет?

— Хочу.

— Тогда заткнись и делай, что тебе говорят.

Наши барышни молча слушают нас. По моему тону, они поняли гораздо быстрее, чем старший опер Жулин, что дело серьезное. Поэтому с вопросами пока не лезут. Я выруливаю с территории АЗС и прямо по обочине, навстречу движению, еду в сторону поста. Один из ментозавров, разинув рот от удивления поднимает свою полосатую палочку-выручалочку, но потом, сообразив, что мы к нему и направляемся, опускает руку.

Дождавшись пока Жулин показал ему удостоверение, в разговор вступаю я. Я говорю, что у «нас» проходит по делу один грузовик, похожий на тот, что только что отъехал, и спрашиваю инспектора (а это тот самый, который проверял документы у украинских дальнобойщиков), знает ли он водителей?

— Не лично, — говорит этот призрак шоссейных дорог. — Скорее визуально. Они тут регулярно проезжают. Раза четыре в месяц будет. Два туда и столько же обратно.

— Вы не проверили их груз?

— Нет, сегодня только документы. Мы их раньше всегда проверяли. Все было в порядке. Сами посудите: они из другой республики. Через две таможни проезжали, а сколько таких постов как наш? Да их миллион раз уже проверили. Всех ведь не проверишь, ведь так?

Инспектор несколько обеспокоен нашими расспросами. Я спешу уверить его, что никаких претензий к его службе нет. Я соглашаюсь со всеми его доводами, но работа есть работа и мы должны задать все формальные вопросы, так сказать, для очистки совести. Он кивает головой в знак согласия.

— А что за груз они тянут?

— У них договор с крупным оптово-закупочным предприятием «Юг». Слышали, наверное? Ну, это реклама дурацкая с голыми девками. А насчет груза… Ну, когда как. В основном продукты питания, крупы, сахар. А сейчас партия крымских вин. Они часто вино возят. Все накладные, разрешения, все в полном ажуре.

— А вы, часом, не помните, кто стоял здесь две недели назад? В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое февраля?

Инспектор скребет затылок.

— Двадцать третье? Да так сразу и не вспомнишь. Надо бы график за прошлый месяц глянуть. Вы подождите, я сейчас, — он поворачивается в сторону будки, но, не успев сделать и трех шагов, замирает на месте, и поворачивает к нам свое сияющее лицо. — Вспомнил, — говорит он, — наша смена и стояла. Это же праздник был — День защитника Отечества, вот я и запомнил.

Это очень удачно и позволит сэкономить массу времени, так как теперь нам не надо разыскивать его сменщиков. Я собираюсь задать ему последний и самый важный вопрос. «Last, but not least», как казали бы люди, которые живут в Америке, но почему-то разговаривают на английском. Однако инспектор сам предвосхищает события:

— И эта фура тогда здесь тоже проезжала, только в обратную сторону. Время точно не скажу, но это было ближе к двенадцати, в субботу, двадцать третьего. Водила еще пошутил, что вот, мол, праздник, а вы тут все на посту до сих пор трезвые. А что, действительно что-то серьезное?

Я пропускаю мимо ушей его вопрос и задаю свой:

— Откуда они едут?

— Из Симферополя.

— Из Симферополя? — разочаровано тяну я. — Что ж вы сразу мне об этом не сказали. Та тачка, что нас интересует, из Харькова. Но все равно, спасибо.

— Ну и что это было? — спрашивает меня Маргарита, в которой наконец-то проснулось любопытство, когда мы с Шуриком снова сели в машину.

— Это — такая игра… В детективов. Минимальное количество участников — два. Один задает вопросы, другой на них отвечает.

— Опять, — устало вздыхает она. — Знаешь, Сережа, ты меня достал своими играми.

— Как забавно, — восклицает Наталья, — а я раньше думала, что это должно быть связано с погонями, перестрелками и всякими такими захватывающими вещами!

Марго презрительно фыркает. Я ее понимаю. После того, как эта «игра» зацепила ее саму, она не находит все это забавным, даже когда смотрит детективный сериал по телевизору.

— Перестрелку не обещаю, а вот погоню вы сейчас получите, — отвечаю я Наташе и так нажимаю на педаль акселератора, что моих спутников вдавливает в спинки сидений.

Лихачить, по счастью, приходиться не долго. Через секунд двадцать я снова вижу интересующий меня трейлер, как раз на въезде в город, и пристраиваюсь к нему в хвост.

— Здаюсь, — говорит Александр. — Я ничего не понял… Нет я понял, что ты хочешь сказать, что это та самая телега, которая наехала на Коцика и на этого, как его… вашего охранника. Но скажи на милость, каким образом ты догадался, что именно она выехала из города в тот самый вечер? Ведь кроме нее мы обогнали по дороге больше десятка подобных машин, а тебя заинтересовала только эта. Или тебе известно что-то, что ты утаил от правоохранительных органов?

— Ничего я не утаивал. И твои любимые правоохранительные органы обижаться на меня не имеют никакого основания. А насчет этой тачки у меня просто появилось, если хочешь, предчувствие.

— Чудесно! Может в тебе открылись способности предсказывать будущее? Вот было бы здорово. Ты бы тогда взял меня к себе помощником. Мы бы бросили к чертовой матери наши работы и стали бы ездить по провинциальным городишкам с концертами. Заработали бы кучу бабок! Представляешь себе афиши! «Только у нас! всего одни сеанс! Сергей Лысков — экстрасенс, прорицатель и целитель. Предсказывает будущее, снимает порчу, заговаривает алкоголизм, гонорею и косоглазие. При помощи тяжелых предметов выравнивает носы и вправляет челюсти». А?! Да люди будут валом валить.

— Я тебе серьезно говорю, что действительно не знаю, почему меня заинтересовала именно эта фура. Я согласен, что мое предчувствие имеет под собой реальное основание, но какое, я пока не могу сказать. Сам еще не все понял. Помнишь, как когда-то давно мы брали Витька Кривого? Я тогда сказал где он может появиться, но не смог объяснить почему я так думаю. Вы тогда все смеялись, но Барышев все-таки распорядился насчет засады, на всякий случай. И что? Уже вечером Кривой сидел в СИЗО! Только потом до меня дошло, почему я понял, где его надо ждать. Это было так просто.

— Сейчас другой случай. Теперь же у нас нет ничего такого, чтобы указывало на машину, кроме того, конечно, что это — грузовик. Ладно, что сейчас будем делать?

— Последуем за ними. Спорим на бутылку «Henessy», что они поедут разгружаться по тому же шоссе мимо дома Коцика.

— Нашел дурака. Я столько не зарабатываю.

— Вот тогда сиди молча и не мешай мне своими дурацкими вопросами вести машину.

Дальнейшие события показали, что Жулин поступил весьма дальновидно, отказавшись от спора. Через некоторое время мы и в самом деле продефилировали мимо дома, где некогда жил безвременно ушедший Юрий Коцик. Еще минут пять мы едем по шоссе, затем трейлер поворачивает направо. Миновав поворот, я проезжаю еще пару десятков метров и останавливаюсь. Я не стал сворачивать, так как знаю, что рядом находятся склады. Шоссе проходит по возвышенному месту и въезд на складские территории и так хорошо виден. Саша и я выходим из машины и видим, что «Man» действительно въезжает в ворота.

— Эта та машина, которая сбила Егорова и Коцика, — говорю я, — в этом нет никаких сомнений.

— Опять предчувствие?

— На этот раз нет. Ты в английский язык в школе учил?

— Угу.

— Помнишь еще что-нибудь?

— А то! Гуд морнинг чилдрэн, ду ю спик инглиш, но пасаран.

— «Но пасаран» — это по-испански, неуч.

— В самом деле? А мне всегда казалось, что это английский. Но какое это все имеет отношение к нашему случаю?

— Прямое. Ты хорошо запомнил номер машины?

— Спрашиваешь. Да я только тем и занимался всю дорогу, что смотрел на этот номер. Он мне теперь неделю сниться будет — 203-08 сиа, серия написана через украинскую «і» (CІА), но это и ежу понятно, машина-то ведь с Украины.

— Все верно. А теперь смотри. Если прочитать серию по-русски или по-украински, в данном случае это один хрен, то она произноситься действительно как «сиа», но если мы представим, что это не кириллица, а латынь, то серия будет звучать как «си-ай-эй», и обозначать она будет аббревиатуру организации, которая называется «Центральное разведывательное управление». Одним словом CIA — это ЦРУ. Только по-английски. Теперь понял?

— Нет.

— А то, что буквы CIA — это было последнее, что увидел Коцик, перед тем как машина припечатала его радиатором по голове. Понимаешь, последнее! Коцик знал английский. Он и связал это с ЦРУ и в бреду говорил про это. Он хотел сообщить номер машины, но все перепутал. Теперь до тебя дошло?!

— Теперь да. А все-таки странная какая-то серия. Тот инспектор говорил, что машина из Симферополя, но серии машин там идут не от названия этого города, а от названия полуострова Крым, то есть они должны начинаться на «КР», а здесь «СІ».

— Не забивай себе голову. Бывает, что букв, совпадающих с названием города или региона, не хватает, поэтому выдумываю и другие серии. Или из других соображений. Дело уже не в этом. Смотри, по пути следования машина проходит по тому же шоссе, где случилось происшествие. Это раз. Инспектор подтвердил, что она выехала из города вечером двадцать третьего ближе к двенадцати, то есть после того как все случилось. Это два. И, наконец, серия грузовика совпадает с аббревиатурой ЦРУ. Коцик упоминал про него, но мы уже выяснили, что само ЦРУ имеет к этому делу такое же отношение, как мы с тобой к хору кубанских казаков. Тебе мало?

— Мне нет. Но вот для прокуратуры, боюсь, действительно будет мало.

— А кто говорит, что достаточно? Но ты-то не следователь, а опер и должен не столько изучать факты, сколько их добывать! Вот и покажи на что ты способен! Думаю, что время у тебя есть. Сегодня воскресение. Вряд ли водилы смогут разгрузиться. Скорее всего, оставят машину на охраняемой территории, а сами пойдут ночевать в гостиницу. На всякий случай, я бы, на твоем месте, остался и понаблюдал за ними. А вдруг они все-таки сегодня свалят?! Учти из города их нельзя выпускать.

— Понятно, — печально говорит Саша. — Накрылся мой сегодняшний воскресный вечерок.

— Не беспокойся, я позабочусь о твоей девочке.

— Ты что?! Собираешься оставить меня одного?!

— А что прикажешь делать? Торчать здесь с тобой и двумя бабами на прицепе? Должен же кто-то отвести их по домам. Потом, я что-то не понял, кто хочет стать капитаном ты или я?

Я желаю ему успеха и запускаю двигатель. Он провожает меня кислым взглядом. Я смотрю на его фигуру всю съежившуюся от начавшего дуть во второй половине дня холодного ветра, что делает его похожим на бедного сиротку.

Эпилог

Понедельник. Я сижу в офисе «Зеты +» и слушаю сидящую передо мной, изыскано и дорого одетую пожилую даму.

Встревоженным голосом она сообщает мне, что у ее дочери появился ухажер, который старше ее на несколько лет. Ее дочь — единственный ребенок своих родителей, к тому же их гордость, красавица, воспитанная, со всех сторон сплошные красные дипломы и золотые медали. Не для того они растили и опекали ее до двадцати четырех лет, чтобы теперь она досталась какому-нибудь проходимцу. Дама хочет нас нанять, чтобы мы провели расследование относительно личности этого наглеца, который смел позариться на их сокровище. Чем он занимается? Много ли зарабатывает? Не был ли он ранее женат или, не дай бог, судим? Не бегают ли в каждом населенном пункте у него по ребенку? Не имеет ли он или его родители наследственных болезней? Словом все, что можно будет узнать.

В дверях появляется симпатичная мордочка Тамарки и вмешивается в разговор:

— Сергей Николаевич, возьмите, пожалуйста, трубку. Вас спрашивают.

Я поднимаю трубку параллельного телефона.

— Лысый, ты гений, — доноситься до меня радостный голос Жулина, — это, таки да, они!

— Они признались?

— Еще спрашиваешь! А куда они денутся с подводной лодки? Пришлось, правда, нажать, как следует, потому что фактов было маловато. Плюс ко всему имеющемуся, я им навешал, что один из пострадавших назвал их номер, что есть и другие свидетели и своим отпиранием они только хуже себе делают. Тогда тот, кто непосредственно сидел в тот момент за рулем, видя, что его напарник вот-вот сломается и сдаст его, решил не доводить дело до этого и раскололся сам. С меня ящик пива!

— Ловлю тебя на слове!

Поговорив с бывшим коллегой, я снова включаюсь в работу и спрашиваю клиентку на чем мы остановились. Она кладет на стол фотографию своей дочурки, чтобы я сам убедился сколько наивности, доверчивости, целомудрия и неискушенности написано у нее на лице.

Я беру фотку и тут же хватаюсь обеими руками за подбородок, так как боюсь, что моя челюсть отвиснет до самого пола. Вы ни за что не поверите, кого я узнаю на фотографии!

Это та самая Наташечка, которая свой последний уик-энд провела за городом в компании своего ментовского хахаля и двух его крайне раскованных знакомых, и которую я сам, не далее как вчера вечером, подвез на своей машине до самого дома в одном из респектабельных районов города.

Надеюсь, что Саше Жулину в честь окончательного завершения дела Коцика отвалят хоть какую-то премию, так как всего одним ящиком пива это ему не обойдется. Конечно, в случае, если он хочет, чтобы его будущая теща получила о нем только положительные отзывы. Теперь он у меня в руках!

2003 г.

Оглавление

Часть первая. Казанова

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Часть вторая. Превышение полномочий

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

Часть третья. «ЦРУ»

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg