Майкл Мортимер Тайна Девичьего камня
Эта книга посвящается
E.S.E.P.I.A.Но поскольку человек — часть природы, то его война против природы неизбежно оборачивается войной против самого себя.
Рэйчел КарсонТогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком; и теленок, и молодой лев, и вол будут вместе.
Книга пророка Исаии, глава 11:6Между гуманизмом и сохранением природы возникает противоречие, подобное молнии. Проклятие нашего времени состоит в том, что никто не осмеливается видеть ее свет.
Олег Кузнецов. Постчеловеческая эраПролог
К счастью, на них вроде бы никто не обратил внимания. Они по-прежнему стояли совершенно одни наверху у балюстрады в Голубом зале и смотрели вниз на остальных Нобелевских гостей. Симметрия, до этого царившая среди стоявших в ряды столов, уже была нарушена, поскольку только что покончили с десертом. Все гости, сидевшие за почетным столом, начали медленно подниматься по лестнице, ведущей к танцполу в Золотом зале. Во главе процессии шел король со своей дамой. За длинной вереницей лауреатов, министров и высокопоставленных лиц следовала нескончаемая очередь гостей во фраках и разноцветных переливающихся платьях. Очередь, прямо посреди которой гостей развлекали джазовой танцевальной музыкой, тотчас заблокировала мраморную лестницу на второй этаж. Тем временем на кирпичных стенах одна за другой появлялись пестрые лазерные проекции, изображающие цветастых ангелов, стволы деревьев и прожилки листвы. Проекции, извиваясь, поднимались все выше и выше к перекладинам балюстрады.
Лобов быстро вытащил что-то из кармана. Это был полиэтиленовый пакет, в котором лежала зеленая шкатулка длиной в десять сантиметров с латунной застежкой. Сначала Иде показалось, что это старый футляр для циркуля, но шкатулка была шире и толще и, возможно, самодельной.
— Что это?
— Тсс!
Он оглянулся, а потом опять заговорил, на английском с русским акцентом.
— Тебе лучше всего ничего не знать. Храни это в надежном месте, пока тебя не попросят вернуть мне шкатулку обратно. Возможно, через два дня.
Ида взяла шкатулку, которая неожиданно оказалась тяжелой. Она вспомнила, что сегодня ей сказала бабушка — ни за что не открывать шкатулку.
— Но что в ней? — все же спросила она взволнованно.
Вид у Лобова был серьезный.
— Ты не должна это видеть.
— Но я же должна хоть что-то знать. Это ведь… не опасно?
Он, похоже, раздумывал, одновременно вроде бы жалея ее. Глядя на девушку блестящим от вина взглядом, он словно тонул в ее глазах.
— На самом деле с моей стороны это безумие, — сказал он, — но ты можешь взглянуть одним глазком. Ради твоих прекрасных глаз, Ида. И обещай никогда-никогда ни с кем об этом не говорить.
— Обещаю.
— Ты должна понять… что содержимое шкатулки не поддается никакому описанию.
«Что он такое говорит?» — подумала девушка.
Лобов осторожно взял шкатулку, словно она была сделана из чрезвычайно хрупкого материала; держа ее между ладонями, он сосредоточенно дышал.
— У тебя только несколько секунд. Готова?
Девушка кивнула, почувствовав, как сердце забилось сильнее. С танцпола до нее доносились отдельные хлопки гостей, а по стене к ним все ближе и ближе подбирались лазерные проекции — цветастые ангелы и листья превратились в снежинки и кристаллические узоры, а отражающийся на потолке свет стал слепить глаза. В тот же миг Лобов подковырнул латунную застежку и открыл крышку.
Стоило Иде заглянуть в шкатулку, как их обоих осветил необычайно сильный луч света. Лобов вздрогнул — лазерные проекции зашли за край балюстрады и нацелились прямо на них. В ту же секунду шкатулка испустила очень интенсивное зеленое сияние, и все вокруг них на мгновение окрасилось в такой белый цвет, что стало жутко. Они словно оказались в эпицентре совершенно беззвучного светового взрыва, и она не успела подумать, даже не успела поднять руку для защиты.
Что происходит?
Свет — откуда он?
Из его головы?
Взрыв света длился секунду, может быть, полсекунды, но ей показалось, что целую вечность. Когда сильное свечение прекратилось, она увидела, что Лобов стоит на коленях и по-прежнему держит шкатулку, отвернув от нее лицо. Все стены вокруг них были в цветных узорах. Сначала она подумала, что это опять лазерные проекции, но потом заметила, что теперь узоры очерчены гораздо резче: они походили на синусоиды, фракталы и диковинные письмена — все это излучала шкатулка. Ида по-прежнему не видела, что в ней лежит. Только необычайно концентрированный свет исходил от шкатулки. Когда в шкатулку попал еще один лазерный луч, блеснула пульсирующая молния, шкатулка чуть было не вспыхнула, а Лобова затрясло, и он застонал от боли.
Ее опять ослепило, затем свет исчез совсем, шкатулка оказалась закрытой, а она так и не успела рассмотреть, что в ней лежит. Лобов стал ощупывать свои глаза, а между тем из глубины Золотого зала донеслись очередные аплодисменты.
«Нет, нет, — подумала она, — что происходит?»
Тело Лобова начало сползать на пол, и тогда Ида увидела — его очки с внутренней стороны запачканы…
…кровью?
Она долго моргала и наконец увидела все очень отчетливо: за очками виднелось плотное кровавое месиво. Кровь текла из глазниц.
Глаза словно… взорвались?
Она хотела крикнуть, но не смогла издать ни звука, она едва могла дышать.
Лобов попытался встать. Шатаясь, он приподнялся; она протянула ему руки, но он упал. Все происходило медленно, однако она не успела подхватить его — он упал навзничь и ударился головой о штатив прожектора, потянув его за собой. Штатив упал всей своей тяжестью на его распластанное тело, и левым виском Лобов сильно ударился о мраморный пол.
Ида смотрела на Лобова, вытаращив глаза и прикрыв рот рукой, чтобы сдержать позывы рвоты.
Что произошло?
Она не могла поверить своим глазам. Его тело лежало неподвижно.
Похоже, что он…
Она с размаху опустилась рядом с ним. В ту же секунду к ним подбежал техник с конским хвостом.
— Какого черта! — заорал он, сначала увидев только осветительный штатив.
Затем он заметил Лобова и его лицо и сразу же замолчал.
— Врача, — выдавила она, — врача!
Парень умчался. Она сидела и смотрела на Лобова, не смея до него дотронуться и все время повторяя шепотом:
— Врача… врача…
И тут она услышала, как Лобов застонал.
Он жив!
— Не надо полиции, — простонал он, изо рта у него текла кровь. — Что бы ты ни сделала… отдай шкатулку своей бабушке, не отдавай полиции… Скажи ей, что я ее люблю… Обещай мне… Ничего не отдавай полиции…
— Обещаю, — поспешно сказала Ида.
— Передай Альме, что я люблю ее и всегда любил…
Он говорил как из тумана. Она не могла не взять его руку и сжать ее.
Затем его тело совершенно обмякло и из горла вырвалось странное хлюпанье. В эту минуту она услышала взволнованные голоса и быстрые шаги на лестнице у себя за спиной.
Нет, нет, нет…
1
Бип!
Бип!
Бип!
Ох уж этот будильник, когда же он замолчит!
В шестнадцатиметровой комнате Иды Нордлунд на улице Студентбаккен в районе Йердет только что сработал будильник в мобильном телефоне, начав издавать действующие на нервы звуки. За окном занималось черное, как уголь, шведское декабрьское утро. Еще сонная, она протянула руку, не открывая глаз. Пошарив рукой по холодному подоконнику над кроватью, она в конце концов отключила будильник, нажав на что-то в телефоне большим пальцем.
Пребывая на грани сна и бодрствования, она продолжала лежать в кровати.
Не может быть, чтобы уже было полвосьмого, подумала она. Я бы не чувствовала такой усталости… Зачем я завела будильник на такую рань? Какой сегодня день? Среда?
Нет, вторник. Но тогда никакой спешки нет. Биохимия в десять, а потом… ничего. Кроме подготовки к экзамену.
Как будто я хоть раз не готовилась к экзаменам.
Нет, просто я не перевела будильник со вчерашнего утра. Надо еще поспать.
Спокойно. На сегодня у меня нет особых планов. Может быть, пойду в студенческий спортклуб, если будет тренировка с достаточно большой нагрузкой. Я ведь должна больше тренироваться, чтобы хоть немного поправиться. И, может быть, перекушу с… да, с кем-нибудь с моего курса.
С кем именно?
А может, заставлю себя встать и пойду на студенческую кухню, где пол весь в крошках и полно немытых тарелок, съем хлопья с кефиром — да что угодно…
Хотя, с другой стороны: обычно он встает рано. Давид. С прекрасными кудрявыми волосами, всегда такой веселый и классный, с белозубой улыбкой. Вторник. Разве он не встает так рано по вторникам? Или по средам? Может, набраться смелости и пригласить его на следующей неделе на рождественскую вечеринку?
А сколько раз мы вообще говорили друг с другом? С тех пор как он приехал сюда в сентябре, максимум пару-тройку раз. В основном я наблюдаю за ним, когда ем свои макароны, а он варит свои.
Она повернулась на бок и стала вспоминать, сколько же она сама живет здесь, в этом обшарпанном коридоре, — два с половиной года или немного меньше? Как она въехала сюда теплым августовским днем, втащив по лестницам вместе с Лассе картонные ящики из-под бананов. И потом как он по-отечески пригласил ее на пиццу «Четыре сезона» в Эстермальме, в самом центре столицы, ее, маленькую Иду из Емтланда, ничего себе?
Такая умница, она должна поехать в Стокгольм — эти слова она слышала с рождения, и все же — Йердет и Эстермальм, вот как!
Затем Лассе уехал домой в Эстерсунд на своем стареньком «вольво», и она внезапно почувствовала себя страшно одинокой. Так продолжалось какое-то время, а потом она постепенно вошла в стокгольмский ритм и поняла, что люди здесь примерно такие же, как дома, в Емтланде. Только их гораздо больше, и они гораздо больше боятся потерять лицо. Стресс в метро и постоянный страх сделать что-то не так — случайно встать слева на эскалаторе или выдать, что ты из провинции, словно это видно по манере себя вести или по одежде.
Но это скоро прошло, она пообтесалась и влилась в стокгольмский мир, отстраненный и безразличный. Она стала передвигаться с той же скоростью, обмениваться теми же мимолетными взглядами, говорить тем же обтекаемым языком и вести себя холодно, учтиво и надменно.
А что касается природы, то она и здесь есть, было бы желание. Парк Хага или лес Лиль-Янссон, или Юргорден, или Ервафельтет, выбирай что хочешь.
И курс в Каролинском институте — да, он определенно как для меня создан. Но с тех пор, как Марина перестала ходить на занятия, веселья поубавилось. Мы вдвоем были на курсе чем-то вроде единственной альтернативы, до конца не вписываясь в коллектив наших сокурсников и именно поэтому были на своем месте, мы были естественной частью курса… но только пока держались вместе.
Теперь на переменах я в основном одна, подумала она и съежилась под одеялом так, что ночная рубашка сбилась к шее. Я превратилась в маленькую зубрилку в углу, которой почти нечего сказать, даже на студенческих вечеринках после нескольких кружек пива. Просто студентка-биологичка из Норрланда. Биофизика, нет, эта тема не совсем подходит для разговора на Стуреплане, если вообще я теперь бываю в тамошних ночных клубах.
Нет, теперь я просто тихая, скучная и застенчивая девушка.
Полная противоположность ему, Давиду. Хорошо бы он сейчас лежал рядом со мной и мы бы все время обнимались…
Постепенно Ида опять заснула.
Бип!
Бип!
Бип!
…она села с быстротой молнии: что с этим проклятым телефоном?
И тут увидела.
Это был не будильник, а звонок. Телефон освещал подоконник так, что дисплей отражался в оконном стекле.
Ей кто-то звонил.
Она почти забыла, как это бывает.
Звонили из-за границы, код страны +7. Затем следовал длинный номер. Сначала она решила не отвечать.
Наверняка кто-то ошибся номером.
Ошибся номером из-за границы?
И тут ее осенило.
Код страны 7… это, наверное, она?
Именно. Коснувшись символа «Ответить» и назвав свое имя, Ида услышала характерный пожилой женский голос и, несмотря на то что часы на радио показывали 06.18, сразу проснулась.
— Ида, как дела? — раздался голос Альмы, радостный и полный ожидания.
— Бабушка! Где ты?
— Извини, что не позвонила раньше. Я опять в Москве.
— В Москве? А почему ты ничего не говорила?
— Так много всего произошло, так много всего сразу, — сказала Альма, и в ее голосе Иде послышались незнакомые интонации.
Какая-то напряженность.
— Когда ты приедешь домой?
— Не знаю. Мне нужно побыть здесь какое-то время. У меня еще кое-какие дела. Это…
— …исследования?
— Да.
Вечно эти исследования, подумала Ида, чем она там занимается, никогда нет времени ни на что другое.
— Мне нужна твоя помощь, — сказала Альма, опять каким-то странным тоном.
Вот как, теперь ты вдруг звонишь, когда тебе нужно помочь. Да еще в такую рань!
— Это больше мера предосторожности. Но в любом случае нам нужна помощь.
— Кому нам?
— Мне. И моему хорошему другу. С которым… я вместе работаю… он…
— Ты работаешь вместе с другим ученым?
— Да.
Снова новая интонация. Какое-то смущение?
— Вы что, пара?
Альма слегка рассмеялась.
— Может быть.
А затем опять заговорила серьезно.
— Нам нужна твоя помощь, Ида. Сегодня. Надеюсь, ты справишься.
— Ой. Ага. Да…
— Хорошо. Но прежде всего сохрани в телефоне этот номер, чтобы потом, если понадобится, ты смогла мне позвонить.
— О’кей, он у меня в телефоне.
— Ты уверена?
— Да, — ответила Ида, несколько раз внимательно посмотрев на номер. Номер был легким, фактически это был палиндром: +7 98414897.
— И что такое архиважное я должна сделать? — спросила она немного шутливо и сразу же почувствовала себя чуточку бодрее, глядя на письменный стол с горой тетрадок и учебников.
Альма ответила ей все тем же голосом. По-прежнему напряженным и осторожным.
— Ида, это на самом деле важно, по-настоящему.
Ида замолчала, а Альма медленно договорила до конца очень серьезно:
— Ты должна будешь кое-что забрать.
2
Не прошло и полутора часов, как Ида уже осторожно крутила педали велосипеда по крайне скользкой улице Студентбаккен. Ее старенький лилово-белый «кресент» с пятью передачами как всегда ходил под ней ходуном. Она проехала мимо строящейся кольцевой автодороги и покатила к полям рядом со Стура Скугган, мимо старой летней площадки Английская вилла и наискось пересекла Стокгольмский Экопарк, который огромным полумесяцем огибал город и соединял виллы в Королевском Юргордене стоимостью в несколько миллионов с обшарпанными многоквартирными домами в районе Ринкебю, густо населенном иммигрантами.
Теперь, наверное, придется поменять все сегодняшние планы, — думала она, очень медленно скользя по обледенелым беговым дорожкам через лес Лиль-Янсскуген. Затем проехала сначала район Рослагстуль, а потом Норртуль и только потом стала подниматься к Каролинскому институту.
Она привязала велосипед ближе к входу, вошла в кафетерий и, как обычно, села с чашкой черного кофе за столик в самом углу, глядя только в свои раскрытые учебники по биофизике.
Как там сказала Альма?
Ты должна кое-что взять.
Ты должна быть там вовремя.
Просто сиди в кафетерии. Ничего не делай.
Не проявляй никакой активности.
Остальное произойдет само собой.
3
Ида искоса посмотрела на другие столики. Многие студенты сидели со своими ноутбуками или читали учебники, или болтали — словом, все как всегда.
Но вдруг она услышала, как шум в кафетерии затих.
Похоже, что-то действительно происходило. В помещение вошла небольшая свита, состоящая из профессоров и других высокопоставленных сотрудников института, которые сопровождали худого пожилого человека в больших очках. Из-под объемистого пальто виднелся фрак. Многие студенты стали перешептываться и смотреть во все глаза.
Фрак, мелькнуло у Иды в голове. Наверняка это кто-то из Нобелевских лауреатов. Подумав, она вспомнила, что читала о них в газетах. Премию по физике получил русский. Может быть, это он?
У буфетной стойки свите предложили кофе и шоколадные шарики с овсом. Затем они вернулись в помещение. Когда они проходили мимо ее столика, она не могла не взглянуть на мужчину. Лицо в морщинах, сутулый и, судя по всему, плохо ходит. Девушка продолжала читать. Мужчина подошел к нескольким студентам, чтобы поприветствовать их, и когда кто-то из его свиты что-то сказал им, они просияли и стали похожими на школьников младших классов, которые сейчас будут знакомиться со своей первой учительницей. Да, несомненно, это Нобелевский лауреат. Но такое представление они устраивают каждый год, подумала она; здесь, в Каролинском институте, это своего рода обычай. В кафетерии стало еще тише, многие студенты все еще продолжали перешептываться друг с другом или пристально смотреть на происходящее. Мужчина словно выставлял себя на всеобщее обозрение и продолжал пожимать студентам руки. Ида по-прежнему читала учебник.
Не проявляй никакой активности.
И тут рядом со своим столиком она увидела тень.
Это он, Нобелевский лауреат. Совсем рядом с ней.
Один из профессоров свиты вышел вперед.
— С вами хочет поздороваться Анатолий Лобов, лауреат этого года в области физики.
Ида медленно встала и взяла его хрупкую руку в свою.
— Hello. Pleasure to meet you! My name is Ida Nordlund[1].
— Здравствуйте, Ида, — громко ответил он с сильным русским акцентом. Затем он словно вперился в нее глазами, наклонился вперед и сделал вид, что смотрит в ее учебник, сквозь зубы прошептав на плохом английском:
— Ошибка, Ида… Простите. Здесь небезопасно… Наши враги… они преследуют меня повсюду… Когда Альма звонила тебе, она этого не знала.
Девушка пристально посмотрела на Лобова.
Что он сказал?
Он полистал ее книгу, делая вид, что заинтересовался рисунком перемещения транспозона. В его взгляде читалась какая-то тревога и ожидание.
— Мы должны увидеться где-нибудь в другом месте. Там, где безопаснее. Ты должна помочь мне… сегодня вечером. — Затем он повысил голос и заговорил совсем о другом. — О, биофизика! И у тебя такие красивые глаза, моя юная дама… Я всегда это говорил, у всех юных дам, изучающих биофизику, должны быть красивые глаза!
Свита вежливо рассмеялась, а Ида покраснела, пытаясь понять, что он имел в виду.
И тут он опять зашептал:
— Такие же глаза, как у Альмы в молодости… Она выглядела точно так же, как ты сейчас…
Он повернулся и опять подошел к своим раболепным шведским коллегам, а затем сразу же покинул кафетерий, даже не взглянув на поднос с кофе и сладостями.
Ида осталась сидеть со своей чашкой; в кафетерии постепенно опять возник гул. Мысли у нее путались.
Что он на самом деле сказал? Альма в молодости?
Он знал Альму в молодости?
И что он еще хотел сказать? The enemies[2] — враги?
Она сразу же пошла в туалет и попыталась позвонить Альме.
Альма не отвечала. Сделав еще одну безуспешную попытку, Ида оставила сообщение:
— Позвони мне сразу же, как только сможешь.
Через несколько минут, когда кофе был выпит, ее мобильник мигнул, и она подумала: как хорошо, что она перезванивает, теперь я наконец узнаю, что все это значит.
— Здравствуйте, меня зовут Хокан Йёнссон, — в трубке зазвучал голос человека в состоянии стресса, — я звоню вам с кафедры физики. Я говорил с Нобелевским фондом. Один из приглашенных не сможет сегодня вечером пойти на Нобелевский банкет, и мне дали это место. Вас приглашает сам Нобелевский лауреат в области физики этого года Анатолий Лобов. Он очень сильно хочет, чтобы вы пришли.
Несколько секунд она молчала, думая обо всем, что сказали ей Альма и Лобов.
Ведь это важно.
The enemies.
Нам нужна твоя помощь.
Нобелевский банкет. Что происходит?
— Конечно, — сказала она в трубку, — я приду… с удовольствием.
— Прекрасно, — отозвался Хокан Йёнссон, — мы перешлем приглашение. Какой у вас домашний адрес?
Она сразу же собрала свои книги, вышла из кафетерия и пошла к велосипеду. Она была как пьяная, мысли путались.
Она отвязала велосипед и поехала.
Нобелевский банкет — с ума сойти! Что Альма затеяла?
И что мне надеть?
Проезжая мимо Северного кладбища, где она различила силуэт высокого надгробного памятника Альфреду Нобелю, она почувствовала, как переднее колесо сильно стукнулось о ледяную корку.
Ой, нет, прокол шины!
Но у меня просто нет времени везти велосипед домой в Йердет.
Она привязала велосипед к поручню рядом с автобусной остановкой, завидев издали красный рейсовый автобус.
Отлично, поеду на нем.
Когда она села в автобус, удачно найдя свободное сиденье на двоих, она заметила, что в ней все бурлит от вопросов.
Получается, Альма и Лобов знакомы около шестидесяти лет? И что такое я должна забрать? И кто его преследует?
И как, скажите на милость, мне одеться?
Автобус проехал мимо района Рослагстуль и въехал на улицу Вальхаллавеген, а она все сидела и думала, сначала не замечая, что отковыривает ногтем наклейку рядом с остатками засохшей щепотки жевательного табака.
Карл фон Линней
Карл фон Линней (урожденный Карл Нильссон Линнеус) родился 13 мая 1707 года в Росхульте, в провинции Смоланд, Швеция, в семье Кристины Бродерсонии и священника Нильса Ингемарссона Линнеуса. Родители хотели, чтобы Карл тоже стал священником, но его интерес к ботанике вызывал такое восхищение учителей, что в 1727 году его отправили учиться в университет г. Лунда.
Вскоре он переехал в Уппсалу, а спустя несколько лет предпринял первое из своих многочисленных путешествий по Швеции. Во время этих путешествий он составлял картотеки цветов, горных пород и памятников культуры соответствующей провинции. В 1733 году он встретил дочь врача из Даларны, Сару Элисабет Мораеа. Состоялось сватовство, но ее отец потребовал, чтобы Линней сначала получил высшее образование, только после этого свадьба могла состояться. Тогда Линней поехал в Нидерланды, где в 1735 году опубликовал новаторскую Systema naturae (Система природы), книгу, которая лежит в основе современной систематики всех живых существ по различному внутреннему родству растений и животных. Система Линнея используется и по сей день во всех странах мира.
В июне 1739 года Линней женился на Саре Элисабет, а три года спустя его назначили профессором ботаники Уппсальского университета. У пары Линней родилось семеро детей. В 1757 году Карл получил дворянство и взял фамилию фон Линней.
Постепенно Линней окружил себя большим количеством учеников, которых он позже отправлял в различные научные экспедиции по всему миру. Среди наиболее выдающихся учеников следует назвать Пера Кальма, совершившего поездку в Северную Америку в 1748–1751 годы, Фредрика Хассельквиста, который посетил Палестину и некоторые районы Малой Азии, Карла Петера Тунберга, побывавшего в Японии, Южной Африке и Шри Ланке, а также Даниеля Соландера, который в 1768–1770 годы с Джеймсом Куком отправился на Тихий океан и в Новую Зеландию, а затем — в Исландию, на Фарерские и Оркнейские острова. Линней внушил своим ученикам, как важно проявлять основательность и энтузиазм, и научил их вести прицельные и конкретные наблюдения.
Последние годы жизни Линней в основном провел в Уппсале, уезжая на лето в имение Хаммарбю к югу от города. В восемь часов утра 10 января 1778 года с ним случился удар, и он умер.
Карл фон Линней был, без сомнения, самым выдающимся ботаником своего времени. Даже сегодня он занимает первое место среди шведов, о которых пишут в Википедии, где его биография и деятельность описаны почти на 110 различных языках. Это объясняется тем, что он систематизировал все организмы, известные в его время. С таким невероятным трудом не справился бы ни один другой ученый, ни до, ни после. Все природные вариации Линней сгруппировал в классы, порядки, семьи, роды и виды. В книге Линнея Specie splantarum (Виды растений, 1753) впервые описаны растения, а в десятом издании Systema naturae (Система природы, 1758) впервые описаны животные.
Линней также сделал попытку классифицировать горные породы, минералы и окаменелости в так называемом Царстве минералов. Некоторые разделы кажутся весьма странными с точки зрения современной науки: например, к царству минералов он причислил даже камни в почках и желчном пузыре. Линней также хотел классифицировать различные «расы» рода человеческого, куда наряду со всеми прочими включил мифологические существа, например гидр, сатиров и троглодитов. Тем не менее благодаря его исследованиям наука пошла по пути, который сильно отличался от учения отцов церкви.
Одно из основополагающих правил Линнея заключалось в том, что все виды должны иметь научное наименование, состоящее из двух частей — родового обозначения и видового обозначения, например Digitalis purpurea (наперстянка пурпурная).
Цветок линнея северная (Linnaeaborealis L.) назван в честь Карла фон Линнея, а его портрет украшает шведскую купюру в сто крон. В его имении Хаммарбю находится музей под эгидой Уппсальского университета. Похоронен Линней в Уппсальском кафедральном соборе.
Источник: Википедия
4
Несколько ударов — прямо по автобусному стеклу, ряд быстрых сильных шлепков. Кто-то вскрикнул: Oh my God, did you see that?[3]
Затем Ида увидела ледяные снежки, как минимум пять штук. На мгновение они прилипали к окну автобуса, а затем один за другим соскальзывали по стеклу вниз и скатывались в дорожную слякоть на Ратушном мосту.
Шофер не стал тормозить, а продолжал ехать по мосту. Автобус был двухэтажным, с красивыми деревянными панелями и ковровым покрытием в проходе. Как же он отличается от того обшарпанного автобуса, на котором она ехала днем. Автобус был пятым в кортеже, он стартовал у Гранд Отеля, а затем проехал через Центральный вокзал и Шератон. Декабрьская стужа сковала стеклянные окна, залив Риддарфьерден серебрился в лунном сиянии, а кирпичный фасад Ратуши, освещенный горящими факелами, мерцал красно-коричневым светом.
Ида огляделась. Несколько американок в шубах стали обсуждать план вечера, а остальная нарядно одетая публика сидела с радостными или полными ожидания лицами.
Что она здесь делает, среди всей этой рафинированной публики? И кто из них следит за ней? С самого утра она была на взводе, но все это время ей было не с кем поговорить. В течение дня она четыре раза пыталась дозвониться до бабушки, но никто не отвечал. Наконец во второй половине дня пришла sms’ка:
«Лобова преследуют. Но никто не знает ни тебя, ни того, что вы знакомы. Сегодня на банкете он даст тебе кое-что, шкатулку. Мы считаем, что только у тебя шкатулка будет в безопасности. Никому не говори, что она у тебя или что вы знаете друг друга. НЕ открывай шкатулку. Мы тебе доверяем. Послезавтра вы опять встретитесь, где-нибудь в городе, и ты вернешь ему шкатулку. Храни ее как зеницу ока. То, что в ней находится, невосполнимо. Она не должна попасть к преследователям, ни за что на свете! Хорошего тебе вечера. Обнимаю, Альма».
Она прочла sms’ку больше пяти раз.
Преследователи — звучит почти как… как что? Они что, просто-напросто собираются ее украсть?
И потом эта история со «шкатулкой» — что за шкатулка?
Нет, нет, не буду нервничать, подумала она.
Она обратила внимание на шляпу одной из нарядно одетых женщин. Из тульи торчало несколько перьев, и Ида сразу же увидела, что это фазан.
Фазан, да, — Phasianus colchicus.
Что еще?
Anemone pulsatilla? Прострел обыкновенный.
Briza media… Что это? Черт, вроде бы трясунка средняя.
Ranunculus acris? Лютик едкий.
Artemisia absinthium? Полынь горькая…
Нет, хватит — не буду об этом думать, все эти старые игры с Лассе в вопросы и ответы, все эти латинские названия.
Хотя Phasianus colchicus звучит неплохо, короче говоря, фазан, а вот перья того фазана, которому пришлось пожертвовать собой ради гордыни и тщеславия.
И мальчишки, которые кинули снежки в фешенебельный автобус. И я, которая вкусно поест и будет участвовать в том, о чем тысячи других людей могут только мечтать.
Она опять посмотрела на ближайшее к ней окно.
На нем еще были следы от снежков. Она снова села прямо и увидела, что скоро они будут у Ратуши. Все нарядно одетые пассажиры автобуса еще больше оживились, как будто всю дорогу втихаря пили шампанское. Она по-прежнему не могла вычислить своего потенциального преследователя.
Хорошо бы Марина уже ждала ее у Ратуши, подумала она, иначе добром это не кончится.
Ида взглянула на темноту за окном, рассматривая свое туманное изображение.
Неужели я так похожа на Альму? Да, явно.
Автобус подпрыгнул, водитель резко притормозил, и она почти врезалась в американку с фазаньей шляпой, как чья-то рука быстро подхватила ее за талию, не дав ей упасть.
— Ой, с тобой все в порядке?
Молодой человек с темным косым пробором и теплым взглядом карих глаз.
— Спасибо, — выдавила она.
— Если бы ты упала, то, наверное, не смогла бы сегодня танцевать.
— Ты прав.
Она не могла не бросить на него еще один взгляд. Сколько ему лет? Двадцать пять? Тридцать? Или нет, немного больше? Наверное, тридцать с небольшим, но какое мальчишеское лицо. Может, тридцать пять?
Только она собралась что-то сказать, как двери автобуса открылись и все пассажиры словно выпали из него, толкаясь от нетерпения.
Когда она вышла на мороз, темноволосый человек уже исчез.
5
Выйдя из автобуса, Ида сразу же отделилась от толпы. Вдали, у огромного кирпичного здания, дрожало пламя огромных факелов на подставках. С торца маячил золотой монумент в честь основателя Стокгольма Биргера Ярла. Подсвеченные колоннады освещали отраженным светом напоминающую черный бархат водную гладь залива Риддарфьерден. Длинные ряды готических окон слабо мерцали на фоне ночного неба.
Где Марина, надеюсь, не опоздала, как обычно?
Как все это пройдет, во что меня втянули?
Одной мне не справиться.
Наконец у самых флагштоков на другой стороне улицы она разглядела коренастую фигуру в черном.
Это могла быть только она, Марина.
Иде стало легче и не так страшно.
Марина, да. Какая жалость, что она бросила университет, иначе бы они наверняка виделись так же часто, как раньше. Сидеть в какой-то бухгалтерской фирме только потому, что ее родители считают, что у нее должен быть твердый заработок?
Подойдя к Марине, Ида увидела стоящий на земле большой доверху набитый бумажный пакет из магазина «Coop».
— Боже мой, они что, не могли заказать погоду похолоднее? — спросила Марина и сплюнула.
— Как дела? — поинтересовалась Ида.
— Да так, настрой, как всегда, боевой.
Марина принялась рыться в пакете.
— Даже не знаю, что из этого выйдет. Можно сказать, твои волосы никогда не были твоим сильным местом.
Ида только смиренно присела на корточки, а Марина стала расчесывать ей волосы, сооружая на затылке что-то вроде ракушки.
— Что ты сделала со своими волосами? Они что, из стальной стружки?
Девушки засмеялись.
— Просто у меня такие волосы, вот и все.
— Рада за тебя, во всяком случае, пойдешь на банкет. Самая изысканная еда и все прочее. Как получилось, что тебя пригласили? Ты и на самом вручении была?
— Нет, нет, в Концертном зале я не была, — быстро ответила Ида и опять почувствовала тревогу, — это длинная история. Сейчас не успею все объяснить.
Марина взглянула на нее, а затем пожала плечами.
— Сама я буду драить прачечную, потому что там побывали собаки и загадили весь пол.
— Как мило.
— А потом попробую на чердаке новый передатчик, мне прямо не терпится.
Опять это любительское радио. Но хорошо, что она верна своему старому хобби. И у нее остались радиодрузья.
— Понимаю.
— Может быть, я опять смогу послать пробный сигнал тем парням из Гётеборга, помнишь?
Ида слегка улыбнулась.
— Или, — продолжила Марина, — может быть, твой отчим… там, в Норрланде. Как там его зовут?
— Лассе… он мне не отчим, он мой…
Да, как бы это сказать — заместитель отца?
— Пожалуй, не надо, — отозвалась Ида, — я даже не знаю, пользуется ли он еще радио.
В голове быстро пронеслось: о чем таком я говорила с Лассе в последний раз? Несколько недель назад? Надеюсь, там, в Емтланде, с ним все в порядке, днем он возится со скутером и ходит в лес, а вечером, наверное, в основном смотрит телевизор.
Она почувствовала, что ей его не хватает. Надо с ним связаться. В ближайшее время.
Марина достала косметичку и попросила Иду закрыть глаза, чтобы наложить ей сначала основу, а затем тени для век.
— Как бы то ни было, а сегодня вечером ты будешь не хуже других, это уж точно. Только подбери волосы. Ты видела жену министра обороны? Вот, держи.
Ида взяла туфли на каблуке с красными украшениями.
— Знаю, — сказала Марина, — но мне показалось, что они выглядят дорого. Выбрать было не из чего.
— Все в порядке.
— Только бы они подошли и не натерли ноги. Иначе ты не сможешь танцевать.
Именно, подумала Ида и заметила, как слегка улыбнулась, несмотря на страх. Если только будет с кем танцевать.
— Дай-ка я на тебя посмотрю.
Марина в последний раз поправила ей волосы и дала вечернюю сумку из искусственной крокодиловой кожи.
— Думаю, лучше не будет. Но смотришься ты неплохо, совсем неплохо. От прыщей и следа нет.
Ида поблагодарила и посмотрела на часы.
— Ну скажи хоть что-нибудь. Как получилось, что тебя пригласили? — настаивала Марина.
— Случайно. В институте разыгрывали лотерею. Каролинский институт наверняка проводит такую лотерею каждый год, и несколько студентов идут на банкет. Мне просто повезло, что я выиграла.
— Вот как, чуточку странно. Но как я понимаю, у вас, студентов, все в порядке.
— Да, у студентов, которые учатся до конца, все в порядке.
Марина опять улыбнулась.
— Туш! Веселись от души. И осторожней на каблуках.
Они дошли до Ратуши, где образовалась небольшая очередь.
— Вот, — сказала Марина, протянув крошечный несессер, который Ида засунула в вечернюю сумку. — Если тебе надо будет немного прихорошиться. До связи!
И она исчезла в направлении улицы Тегельбаккен. Ида положила руку на затылок и осторожно нажала на хвост. Да, заколка крепко держит волосы.
Лотерея в институте? Во всяком случае правдоподобно. Приходится врать даже лучшей подруге.
А теперь мне надо войти — только вот зачем?
6
Процедура прохождения контроля безопасности на входе затягивалась. Несколько охранников на плохом английском вступили в оживленную словесную перепалку с женщиной с пышной химической завивкой, что еще больше затрудняло вход. За женщиной стоял мощный мужчина с решительным лицом, он нетерпеливо топтался на месте, держа в руке наушник. Ида отметила, что фрак на нем сидит плохо.
— He is not on the list, madam[4], — говорил охранник на шведско-английском языке. — У нас нет никакой информации. Но можете не сомневаться, наша собственная служба охраны обо всем позаботится там, внутри.
Несколько американцев, наблюдавших эту сцену, смеялись во весь голос.
— Собакам и телохранителям вход запрещен!
Женщина с химией покраснела и шепнула что-то своему блондинистому телохранителю, которому пришлось пробираться сквозь толпу обратно на холод. Ида показала свое удостоверение двум группам охранников и наконец получила схему размещения гостей за столиками. Она довольно долго искала свое место — самое крайнее за одним из боковых столов под балюстрадой, очень далеко от почетного стола. Она оглянулась, словно надеялась найти каких-нибудь знакомых — наверняка шанс очень велик, подумала она, — а затем переобулась в красные туфли в нише, где висели маленькие зеркала, у которых пудрились американки.
— Вот ты где, — раздался голос.
Подняв голову, она увидела темноволосого мужчину из автобуса.
— Ты за каким столом сидишь?
Она показала на схеме, а он ткнул пальцем в свое месте за другим столом.
— Далековато, чтобы переговариваться, — улыбнулся он, — но, может быть, после ужина пойдем покурим?
Ида заново рассматривала его волосы, глаза, длинную прямую спину и элегантно завязанную бабочку.
— А ты много раз был на Нобелевских банкетах?
— На самом деле я здесь впервые, хочешь верь, а хочешь нет, — рассмеялся он. — Вообще-то по профессии я врач. Но мой дядя знает, что, где и как. Мне сделали приглашение через его знакомую в канцелярии Академии наук… Ну ладно, увидимся там, наверху!
И он исчез в толчее, которая становилась все плотнее. Ида продолжала молча стоять, оглядываясь по сторонам. Мимо нее проплыла целая группа упитанных дам средних лет в переливающихся платьях в сопровождении нескольких рослых охранников, которые, похоже, следовали за кем-то из королевской семьи.
Маленькими шажками она медленно пробиралась к своему столу, который пока что пустовал.
«И куда я попала?» — подумала она.
7
Сиговая икра из Каликса отливала темно-красным цветом на фоне зеленых пучков петрушки. Ида осторожно ела крем-суп из фенхеля, слегка выдвинув вперед небольшие приборы, зажатые между пальцами, чтобы продемонстрировать самоконтроль и хорошее воспитание.
Разговор за столом тек в свободной форме. Она сидела с краю, ее соседом по столу был японец по имени доктор Такекава. Напротив сидел худой американец, чье имя она сразу же забыла после представления, а гостевая карточка с его именем была повернута в другую сторону. С ее места почетный стол было не разглядеть, но зато она отчетливо видела прямо перед собой стену с двумя огнетушителями.
Наискось от Иды сидела женщина с пышной химией. Представившись как исполнительный руководитель исследовательской группы в области биотехнологии достопочтенного института ИТЭБ[5] в Пущине Московской области, который тесно сотрудничает с Каролинским институтом, женщина слегка улыбнулась про себя и с интересом осмотрелась.
— So what is your main subject?[6] — спросил худосочный американский господин, сидевший напротив Иды.
— Биофизика, — ответила Ида по-английски.
— О, как интересно. Вы читали какие-нибудь работы Томаса Стейца[7]?
Это имя было ей незнакомо.
— Ну, это парень с рибосомами из Кембриджа, — уточнил американец.
— Я о нем слышала…
Разговор продолжился; американец сказал, что восхищается скандинавской научной традицией, особенно датским ядерным физиком Нильсом Бором. Ида задала еще несколько вопросов о факультете, на котором работал американец, и вроде бы не допустила серьезных оплошностей, хотя предполагала, что ее вежливые краткие ответы и реплики не привели его в особый восторг. Бокалы для вина и воды все время пополнялись, а на больших теплых тарелках с золоченым кантом подали седло оленя. Но когда она взяла в рот первый кусок, мясо оказалось холодным. Она много раз поправляла декольте шуршащего платья, чтобы не слишком привлекать внимание мужчин. Она долго беседовала с доктором Такекавой о шведском климате, о шведской еде, о том, как это очень по-шведски обсуждать все шведское, а потом он попытался объяснить ей область своих исследований. Ей удалось понять, что это имеет отношение к нанотехнологии и что его исследования приносят необыкновенно большую пользу. Скоро в разговор вмешалась женщина с пышной химией. Выпив несколько бокалов вина, она теперь говорила с некоторым напором. По ее мнению, задачи нанотехнологии лежат совершенно в другой сфере, и она дала понять, что проект японца фактически нельзя воспринимать всерьез.
— Извините, но что вы такое говорите? — громко сказал д-р Такекава, и завязалась длинная оживленная дискуссия.
Женщина упорно настаивала на своем:
— Этот вид псевдонауки скоро отойдет в историю. Нанотехнологию надо использовать в существенных целях, а не для косметики и рекламных брошюр.
— Тогда что, по вашему мнению, является фундаментальным исследованием? — спросил д-р Такекава, теперь явно взволнованный.
— Естественно, надо радикально пересмотреть взгляд человека на его собственное место в сотворении мира, — ответила женщина, — поставить себя на место животных и заменить самонадеянное представление о себе на смиренное.
Ида не поняла, что хотела сказать женщина, японец сидел с изумленным видом и попытался возразить, но тут их прервал официальный сигнал фанфар и король Швеции стал хрипло откашливаться у почетного стола. Затем он, широко открыв глаза, произнес на редкость неуклюжий тост в честь великого мецената Альфреда Нобеля.
Когда перезвон бокалов смолк, а гул возобновился, Голубой зал наполнился звуками скрипки и аккордеона и в зал вошло трое низкорослых бородатых мужчин с круглыми животами, что вызвало оживление у шведской части публики. В центре оркестра, как якорь, стоял звезда «ABBA» Бенни Андерссон, извлекая грустные мелодии из своего аккордеона. На задней стене лазерные лучи рисовали летний пейзаж с майским шестом, тарелкой с селедкой и пароходами. Немного дерзко сделать шведское лето темой в середине декабря, подумала Ида, но во всяком случае красиво.
Когда после исполнения номера раздались аплодисменты, японец тотчас же встал и исчез в направлении мужского туалета. Женщина с химией с наигранным отчаянием посмотрела на стул японца и комично поджала губы.
— Мужчины. Могут делать фантастические вещи, но не переносят, когда им дают отпор.
Затем она подняла бокал и сказала по-шведски:
— Skål![8] — причем шведское «о» она произнесла безупречно, безо всякого акцента.
Ида подняла бокал и похвалила ее.
— На самом деле я лингвист, который занимается не своим делом, — пояснила женщина. — Особенно я влюблена в ваш странный, длинный и мрачный звук «у». Как в слове хуууус[9].
— Как интересно, — откликнулась Ида. — Я об этом никогда не задумывалась.
— Нигде никогда такого больше не слышала, — продолжила женщина, опять выпятив губы: «Хуууус!»
И тут их часть стола наконец дружно рассмеялась от души. Американец, сидевший напротив Иды, сразу же стал пытаться произнести этот гласный звук, отчего всем стало еще веселее во главе с женщиной с химией.
Внезапно внимание женщины переключилось, ее глаза будто распахнулись, и Ида тотчас поняла, что за ее собственной спиной что-то происходит.
Она медленно обернулась.
За ней стоял Лобов. Но у него было совершенно другое выражение лица, совсем не то, что утром, выглядел он ужасно. Он быстро прошел дальше, не сказав ни слова.
— Вы знакомы? — быстро спросила женщина и поставила свой бокал. — Вы знаете, кто это?
В этот момент д-р Такекава вернулся из мужской комнаты.
Призыв Альмы.
Никому не говори, что ты его знаешь.
Ида покачала головой.
— Нет… Кто это? — спросила она на всякий случай.
— Всего лишь лауреат Нобелевской премии по физике этого года, — кратко ответил японец. — Анатолий Лобов. Совершенно потрясающий человек.
С помощью нескольких удачных реплик они общими усилиями сумели создать за столом хорошую атмосферу. Они выпили еще вина, и Миранда, так представилась женщина с химией, задала неожиданный вопрос: что лучше всего украсть как сувенир с банкета, который все, почти до невыносимого занудства, называли Банкетом банкетов.
Вскоре Миранда выступила с конкретной инициативой: японец и американец могут каждый взять по два кольца для салфеток с нобелевской эмблемой.
— Ведь одного кольца недостаточно для ужина на двоих, — улыбнулась Миранда.
Затем она протянула Иде перечницу, а сама украдкой положила в свою дамскую сумочку солонку.
— Теперь ты никогда не забудешь русскую тетю с нобелевской солонкой.
Несколько дам с другого столика посмотрели на них. Миранда с Идой переглянулись, и через секунду обе зашлись в хохоте.
8
Постепенно Ида заметила, что у нее кружится голова. Теплое помещение, все эти английские фразы, вино…
Когда со стола убрали после горячего и можно было встать и размять ноги, Ида извинилась и вышла в фойе, где стояла очередь в дамскую комнату. После долгого стояния в очереди и краткого пребывания в туалете она заспешила вдоль кирпичной стены. Темноволосый молодой человек из автобуса как раз выходил из-за другой колоннады.
— Вот ты где! Ну как тебе еда? — спросила она.
Она поняла, что спросила с излишней заинтересованностью, но одновременно почувствовала, что ее больше не волнует, как пройдет вечер, — конечно, сказывалось выпитое вино.
— Честно говоря, — ответил темноволосый мужчина, угостив ее сигаретой, пока они спускались по лестнице во внутренний двор, где был закуток для курения и где они сразу попали в объятия декабрьского холода, — меню так себе, разве нет? Разве икра может быть неудачной?
— Наверное, у тебя за столом собралась скучная компания.
— А что, здесь есть другие?
Она рассмеялась.
— И это световое шоу. Майский шест из лазера? Боже, какой китч!
Ида опять захихикала. Он такой слащавый и такой пафосный. Он представил ее паре их возраста, но пара вскоре ушла, посетовав на холод.
— Ты сделала прическу, да? — спросил он. — Красиво!
— Спасибо.
Они курили и сквозь колоннаду смотрели на залив Риддарфьерден, который казался еще чернее, чем раньше, если такое вообще было возможно.
— Ты останешься? Ведь здесь одни только старые тетки и дядьки. Которые к тому же очень плохо пахнут.
Они засмеялись.
— После окончания праздника нас отвезут на мини-автобусах в Каролинский институт. Но это будет поздно. Держи!
Он протянул ей свой мобильник.
— Набери свой номер, чтобы я потом смог тебе позвонить.
— О’кей.
— Очень приятно с тобой познакомиться, правда, — сказал он. — В тебе есть что-то особенное, ты это знаешь? У тебя что-то такое в глазах… Кстати, меня зовут Поль.
И тут прямо за ними, в дверях, ведущих в теплое помещение, появился худой человек, наклонившийся вперед.
Это был Лобов.
У него уже был не такой напряженный вид, но все равно он был начеку. Бросив на Иду почти незаметный взгляд, он кашлянул, отчетливо и со значением.
Ида отдала мобильник обратно Полю со словами:
— Тогда до звонка… мне надо в дамскую комнату.
— Конечно, — отозвался Поль.
Поль остался во дворике, а она медленно вернулась в тепло. Лобов уже прошел вперед. Он шел так, чтобы расстояние между ними не менялось. Они миновали несколько боковых сводов и пошли дальше мимо стойки шведского телевидения, где один из ведущих в плохо сидящем фраке прижимал пальцем к уху наушник, что-то зачеркивая в сценарии. К Лобову подошел охранник и сказал, что туалеты и места для курения находятся в другой стороне, но Лобов только показал свой бейджик и Нобелевскую медаль, которая лежала у него в кармане. Охранник сразу же отступил, и Ида успела проскользнуть до того, как он снова занял свое место.
В коридоре, ведущем в кухню, стоял еще один охранник, но Лобов отстранил его и подождал Иду. Когда она догнала его, он завел ее в помещение за парой вращающихся дверей.
За вращающимися дверями стоял целый ряд прижавшихся к стене официантов. Казалось, они ждали сигнала, чтобы выйти единым строем. Они удивленно посмотрели на Иду и Лобова, но никто ничего не сказал.
«Что он делает? — подумала она. — Разве он не должен следить за тем, чтобы нас не видели вместе? Может быть, он выпил лишнее».
Сама кухня была дальше. Оттуда доносились дребезжание посуды и зычные голоса. Они миновали маленький экран, на котором крутили видеоролик — инструкцию о том, под каким углом по отношению к шарику мороженого на десертной тарелке надо класть веточку брусники.
— Мне жаль, что я смешал твои карты, но я должен быть уверен в том, что российский посол нас не видит, — тихо произнес Лобов по-английски, беспокойно озираясь вокруг. — Ты должна знать, что оказываешь мне и твоей бабушке большую услугу.
К ним подошла пожилая официантка. Она сказала, что выход здесь, и показала на дверь в торце, но Лобов открыл другую дверь, рядом с большим грузовым лифтом.
За дверью вверх шла узкая мраморная лестница с сильно вытертыми ступенями, три пролета которой вели к плотной металлической двери. Они медленно поднялись по лестнице и через открытую дверь вышли на самую верхнюю балюстраду прямо под кирпичным потолком высотой, наверное, метров двадцать пять.
Лобов все время оборачивался, осторожно перешагивая через множество проводов и ламп. Они прошли мимо стола со светомикшером, который, решила Ида, вероятно, использовали в шоу.
— Вот мы и пришли, — сказал он, заметно задыхаясь и опять глядя через плечо. Иде показалось, что теперь в его глазах были не только осторожность и опьянение, но и что-то еще. Страх?
— Женщина за твоим столом. Ты ее знаешь?
— Какая женщина? С волосами?
— В парике.
— Парике?
— Я случайно узнал, что это парик. И что ее зовут Миранда.
— Да, Миранда. Нет, я с ней не знакома.
— Держись от нее подальше. Нам страшно не повезло, что ты оказалась именно за этим столом. Она, возможно, единственная из них, которые сюда попали. Но думаю, она ничего не заметила.
— А что она должна была заметить?
Лобов внимательно посмотрел девушке в глаза.
— Слушай. Крайне важно, чтобы она не поняла, что мы знакомы. У нее нет совести. Она хочет украсть то, что я тебе дам. Понимаешь? Ради этого она готова на все, что угодно. На все, что угодно, понимаешь? Я шел к тебе, чтобы сообщить кое-что, но, когда увидел ее, повернул в обратную сторону. Ты ведь не сказала ей, что знаешь меня или как ты попала на банкет?
— Нет, нет. Никто ничего не знает. Я даже сама не знаю, что я здесь делаю.
Лобов коротко улыбнулся, но улыбка была напряженной.
— Что вы имеете в виду, когда говорите, что у нее нет совести?
Он опять улыбнулся, но на этот раз еще более вымученной улыбкой.
— Не волнуйся. Разумеется, ты здесь по моей вине. Дома в Москве я совершил ошибку. После того как мне дали Нобелевскую премию, я впустил в свой дом шведскую журналистку, которая взяла у меня интервью. До этого почти никто не знал, где я живу. У меня две квартиры, одна из которых была секретной. Но из-за интервью секрет раскрылся. Я проявил неосторожность, это все тщеславие от премии. Миранда и ее группа выследили мою вторую квартиру, вломились в нее и многое уничтожили…
— А кто они такие? — перебила его Ида, глядя вниз на длинные столы, за которыми большинство гостей ели десерт.
— Это закрытая научная группа под руководством Миранды. Я не успею объяснить.
Он вытер себе лоб носовым платком и еще раз проверил, нет ли кого-то рядом.
— Они преследуют меня с того момента, когда позавчера я приземлился в Арланде. Здесь, в Стокгольме, они повсюду ходят за мной по пятам, они были даже сегодня утром в Каролинском институте, в том самом кафетерии. Ты наверняка думаешь, что у меня паранойя, но поверь мне, у меня есть для этого основания. Если ты сможешь несколько дней помогать мне, мне удастся расслабиться. Понимаешь, я начинаю почти сходить с ума. Я должен тебе доверять.
«Все еще больше запутывается», — подумала она, чувствуя, как к ней опять возвращается страх.
— Вы можете мне доверять. Но что мне надо делать? Альма упомянула о какой-то шкатулке.
— Именно, — отозвался Лобов и на мгновение весь расплылся в улыбке. Некоторое время он просто стоял и пристально разглядывал девушку.
— Знаешь, я словно вернулся на шестьдесят лет назад. Видеть тебя. Твои глаза, твои брови, подбородок — все как у Альмы, твоей бабушки. С генами так бывает, они перепрыгивают через поколение, а потом опять проявляются. Прости мне мою болтовню, на самом деле сегодня у меня счастливый день. Нобелевская премия, фантастическое письмо, которое я случайно нашел, и, наконец, ты — и все в один и тот же день.
Он стоял, задумчиво глядя перед собой, а от столов по-прежнему шел шум.
«Фантастическое письмо? — подумала Ида. — Что еще за письмо?»
Внезапно зал прорезал звук фанфар. Трапеза прервалась, король поднялся со своего места, и приглушенный грохот заполнил Голубой зал, когда тысячи гостей отодвинули стулья и встали.
В ту же минуту за спиной Иды на балюстраде возник блондин во фраке и с конским хвостом. Лобов окаменел. Мужчина подошел к столу со светомикшером, нажал на какие-то кнопки, и на противоположной стене зала длиной в пятьдесят метров показалась красная лазерная проекция. На стенах завертелись цветочные ангелы, листья аканта и кроны деревьев.
«Будто в здешнем убранстве не хватает всех этих свежих цветов, которые томятся на столах», — подумала она и увидела, как король довольно быстрым шагом поднялся вместе со своей соседкой по столу по Львиной лестнице, а за ним — королева в сопровождении маленького дяденьки с круглым подбородком и в очках. Ида поймала себя на том, что на долю секунды опять подумала о слащавом Поле. Вслед за королем со своих мест встало сонмище гостей, которые подобно вязкому тесту тоже начали подниматься по лестнице. Голубой зал опустел, а танцпол в Золотом зале стал медленно заполняться.
Человек за пультом встал и поспешил уйти. Лобов проводил его пристальным взглядом.
Когда он ушел, Лобов внимательно посмотрел на Иду.
— Я покажу тебе, что я сегодня случайно нашел, — сказал он, доставая из кармана совершенно обычный лист формата А4. — Ой, нет, подожди. Ба. Это была моя благодарственная речь. Вот…
Он стал шарить в другом кармане; на мгновение вид у него стал озабоченным. Одновременно она заметила новые лучи света вдоль длинной стены. Лазерное шоу стало осторожно перемещаться вместе с гостями, чтобы им было на что смотреть, пока они толпятся на лестнице. Теперь она увидела светотехника на среднем этаже вдоль северной балюстрады, где он подправлял новые лампы. Потом он быстрым шагом пошел к дальнему торцу, где стоял еще один стол с другим светомикшером.
Лобов вынул новый лист бумаги; выражение его лица изменилось, как будто он боялся что-то разбить.
Он понизил голос и снова осмотрелся, чтобы никто, кроме нее, его не услышал.
— За текстом, написанным на этой бумаге, охотятся больше двухсот лет. А он здесь, у нас под носом. Альма так удивится. Она…
Сначала он выглядел возбужденным, потом испуганным, как будто ждал, что крыша над ними в любую секунду рухнет вниз и разверзнутся небеса.
«Да, он определенно пьян», — подумала девушка.
— А почему Альма не пошла на банкет?
Вид у него стал более озабоченным.
— Она была вынуждена… остаться в Москве… она должна приглядывать за всем нашим… тамошним оборудованием. Оно должно поддерживать определенную температуру. Приезжай к нам в Москву, и мы тебе все покажем. Стоит тебе только сказать…
Он опять поднял бумагу.
— Понимаешь, сегодня утром после нашей встречи мне удалось побыть одному в специальном читальном зале в библиотеке Каролинского института. Мне всегда хотелось увидеть это место, поскольку в нем хранится множество классических книг по естествознанию начиная со средневековья и до наших дней, потрясающее собрание. И я также хотел лично увидеть одну вещь.
— Письмо, так ведь?
— Да, старинное письмо, очень знаменитое, от некоего Соландера. Но там было не одно письмо, а целых два, понимаешь? Просто бумага, она лежала среди нескольких защитных листов, которыми было обложено основное письмо. Оно выглядело как обычный пустой лист бумаги, и ничего больше. Я не успею все объяснить. Настоящее письмо я читал много раз раньше, но вот эта дополнительная защитная бумага, это бесценно. До сих пор не могу поверить, что это правда, что я нашел неизвестный текст на бумаге, совершенно неприметной с виду. Это может иметь невероятные последствия.
У Лобова вспотел лоб, он выглядел все более возбужденным. Она чувствовала себя вне игры, ей было совсем непонятно то, о чем он говорил, и он вроде бы заметил это.
— Кобальтовый хлорид, — тихо произнес он. — Это секрет. Шведы использовали его в XVIII веке. Или вернее сказать: он использовал его. Величайший шведский гений всех времен. Каролус Линнеус — ваш самый большой ученый во все времена. То есть Карл фон Линней.
Он с подозрением оглянулся и прошептал:
— Кобальтовый хлорид был самой последней тайнописью того времени. От сильного, ровного тепла текст становится видимым, а потом, когда бумага остывает, исчезает опять. Какое счастье я испытал там, в библиотеке. Там они не могли следить за мной, и я сумел подержать в руках оригинал письма. Но читая настоящее письмо, по чистой случайности я прижал защитную бумагу к лампочке в настольной лампе, и тогда — тогда на защитной бумаге проступил текст. Я увидел, что там есть скрытый текст, то есть что это другое письмо. Я понял, что не успею переписать его целиком, мне удалось прочесть только отдельные предложения и подпись внизу. К тому же письмо на старошведском. Так что, можно сказать, я просто-напросто одолжил его. Смотри!
Лобов держал старинную бумагу, свернутую два раза.
— Объясните-ка более понятно, — вставила Ида. — Значит, вы нашли тайное письмо от Карла фон Линнея?
— Нет, тайное письмо Линнею. От одного из его учеников, от Даниеля Соландера, его звездного ученика. Его лучшего и самого мистического апостола. И содержание письма может повести нас вперед, далеко вперед. Оно может привести к фантастическим вещам, хоть я точно не знаю, к каким.
Он постучал кончиком указательного пальца о пустую бумагу.
— Я успел прочесть только несколько отдельных слов то тут, то там. За эти годы Альма немного научила меня шведскому. В письме речь идет о моллюсках, Ида, вот что важно. Тебе известно что-нибудь о европейских жемчужницах?
Она покачала головой.
— Там также названо место, где гнев Божий никогда не стихает! В будущем это может привести к чему-то неслыханному. Но я не успел прочесть все письмо. За один день столько всего произошло — я был в российском посольстве, давал интервью и… к тому же я не владею старошведским языком.
Он перевел дух, по-прежнему держа письмо.
— Я слишком много говорю, Ида. К тому же ты столько всего не знаешь о своей бабушке… Прости, я немного пьян, больше не буду говорить.
Он опять внимательно огляделся.
— Хорошо, поблизости никого. Теперь возьми это письмо и храни его несколько дней в безопасном месте. А также шкатулку — это еще важнее, если такое вообще возможно.
Они по-прежнему стояли совершенно одни наверху у балюстрады. К счастью, на них вроде бы никто не обратил внимания.
Лобов быстро вытащил что-то из кармана. Это был полиэтиленовый пакет, в котором лежала зеленая шкатулка длиной в десять сантиметров, с латунной застежкой.
— Что это? — спросила она.
— Тсс!
Он оглянулся наверняка раз в десятый.
— Тебе лучше ничего не знать. Храни это в надежном месте, пока тебя не попросят вернуть мне шкатулку обратно. Возможно, через два дня.
Ида взяла шкатулку, которая неожиданно оказалась тяжелой. Она вспомнила об sms’ке от Альмы, велевшей ни за что не открывать шкатулку.
— Но что в ней? — все же спросила она взволнованно.
Вид у Лобова был серьезный.
— Нет, ты не должна это видеть.
— Но я же должна хоть что-то знать? Это ведь… не опасно?
Он, похоже, раздумывал, одновременно вроде бы жалея ее.
— На самом деле с моей стороны это безумие, — сказал он, — но ты можешь взглянуть одним глазком. Ради твоих прекрасных глаз, Ида. И обещай никогда-никогда ни с кем об этом не говорить.
— Обещаю.
— Ты должна понять… что содержимое шкатулки не поддается никакому описанию.
«Что он такое говорит?» — подумала девушка.
Лобов осторожно взял шкатулку, словно она была сделана из чрезвычайно хрупкого материала. Держа ее между ладонями, он сосредоточенно дышал.
— У тебя только несколько секунд. Готова?
Девушка кивнула, почувствовав, как сердце забилось сильнее, а по стене к ним все ближе и ближе подползали лазерные проекции; отражающийся в потолке свет стал слепить глаза. В тот же миг он подковырнул латунную застежку и открыл крышку.
Стоило Иде заглянуть в шкатулку, как их обоих осветил необычайно сильный луч света. Лобов вздрогнул — лазерные проекции зашли за край балюстрады и нацелились прямо на них. В ту же секунду шкатулка испустила очень интенсивное зеленое сияние и все вокруг них на мгновение окрасилось в такой белый цвет, что стало жутко. Они словно оказались в эпицентре совершенно беззвучного светового взрыва, и она не успела подумать, даже не успела поднять руку для защиты.
Что происходит?
Свет — откуда он?
Из его головы?
Здание звукозаписывающей компании Capitol Records, Голливуд, Лос-Анджелес, 17 ноября 1990 г.
Утро выдалось жарким. Все детали инкрустации большого письменного стола от Имзов ярко засверкали, когда сильные лучи солнца проникли сквозь необычайно широкие ламели темно-коричневых штор. В кожаном кресле за столом сидел Генеральный директор Джо Смит и курил сигарету «Лаки Страйк». По другую сторону, в кресле с подставкой для ног, сидел Элиот Вейсман.
— Прошу прощения, может быть, для него это слишком рано? — предположил Элиот.
— А разве для него не все теперь слишком рано? — спросил Джо, стряхивая пепел. — Или правильнее сказать: разве все не слишком поздно?
За окном двенадцатого этажа слышался слабый шум от плотного потока машин на бульваре Голливуд и Вайн-стрит. Элиот посмотрел на часы. Было больше двадцати минут десятого.
Джо, с бородой и узкими усами, наклонился вперед и нажал кнопку на настольном телефоне.
— Можно принести сюда еще кофе и минеральной воды?
В громкоговорителе раздался голос секретаря:
— Да, сэр.
Стало тихо. Элиот только собрался что-то сказать, как телефон запищал и снова послышался голос секретаря:
— Мистер Синатра прибыл.
— Наконец-то… Впустите его.
Дверь открылась.
— Фрэнк! Как приятно тебя видеть!
Джо вышел вперед и взял Фрэнка за руку. В ту же минуту вошла секретарша с маленьким стальным подносом, на котором стояли чашки и хромированный термос. Элиот встал и похлопал Фрэнка по спине, одновременно отметив, что накладка у Фрэнка съехала немного набок, что он загорел и посвежел и что от него пахнет спиртным.
— Как у тебя дела?
— Спасибо, прекрасно!
Фрэнк указал на Элиота и улыбнулся Джо:
— Элиот Вейсман, самый лучший в мире менеджер — чтоб ты знал!
Элиот улыбнулся и откашлялся. Секретарша поставила кофейные чашки на боковой столик, и Джо попросил Фрэнка сесть в кресло рядом с Элиотом. Пока секретарша не вышла из комнаты, все трое несколько скованно поговорили о жаре и о том, как важно, чтобы в кабинете был по-настоящему хороший кондиционер.
— Ну что ж, — сказал Элиот чуть более официальным тоном, пытаясь завладеть вниманием Фрэнка, — до твоего прихода мы тут сидели с Джо, ты ведь встречался с Джо раньше, и немного говорили. К нам пришла действительно хорошая идея, как нам кажется.
— Вот как? — Фрэнк слегка рассмеялся, повернувшись, будто что-то искал за креслом. — И что же это?
— Видишь ли, — Элиот быстро улыбнулся Джо, — мы подумали перед записью твоей следующей пластинки… пригласить кое-кого из известных артистов, чтобы каждый записал… — Элиот сделал искусственную паузу, — с тобой дуэт. Отчасти это могут быть самые известные старые песни, такие как «The lady is a tramp», «I’ve got you under my skin» и «Fly me to the moon», а отчасти менее известные, и мы могли бы сделать целую пластинку с…
— Подождите, подождите, — прервал Фрэнк, быстро взглянув на свои золотые ручные часы фирмы «Груен». — Сколько сейчас времени в Нью-Йорке?
Джо сделал паузу, а затем посмотрел на часы на стене, где также висели в рамках большие портреты Билли Холидей, Майлса Дейвиса, Нэта Кинга Коула и золотые пластинки с MC Hammer и Ice Cube.
— Там примерно половина четвертого.
— Ой, черт возьми, — сказал Фрэнк и встал. — Ты можешь прямо сейчас заказать разговор… на этот номер?
Он протянул Джо визитную карточку. Джо взял ее, почти неслышно вздохнул и дал секретарше указание по телефону, все время косясь на Элиота.
— А можно заказать двойную водку? Со льдом? — попросил Фрэнк и, прищурившись, с легкой улыбкой посмотрел сквозь жалюзи. — Дело в том, что я должен следить за одной вещью в Нью-Йорке. Это аукцион.
Элиот пожал плечами, взглянув на Джо, и откинулся далеко в кресле. На несколько секунд наступила тишина.
Сразу же вошла секретарша со старомодными стаканами, почти до краев наполненными кусочками льда и водкой.
— Нью-Йорк на проводе, — сообщила она и закрыла дверь.
— Прекрасно, — отозвался Фрэнк, пытаясь придвинуть кресло ближе к письменному столу.
— Нет, нет, — возразил Джо. — Вот, садись на мое место!
Фрэнк слегка улыбнулся и после того, как Джо сделал еще один вежливый жест рукой, уселся на рабочий стул и поднял телефонную трубку.
— Привет, Дональд?.. Как у тебя дела?.. Вот как. — Фрэнк мельком взглянул на Элиота и Джо, продолжая разговаривать. — Да-да… конечно… но как там на аукционе?
Пока Дональд говорил по телефону, в комнате стояла тишина.
— Хорошо… значит, его еще не продали?.. Нет, хорошо! Как приятно слышать… Нет… нет, не надо мне этой керамической ерунды, не хочу, на самом деле не хочу, там так много красок и всякого барахла… нет, нет… не хочу ни Явленского, ни Ренуара… нет, нет… хочу только вот ту штуковину из камня.
Фрэнк прикрыл трубку рукой и как следует отхлебнул из стакана, почти прошептав Джо:
— Осталось только два аукционных номера… до продажи этой штуковины… Какая удача… что я позвонил именно сейчас!
Фрэнк опять взял трубку, и Дональд продолжил.
— Понимаю, — сказал Фрэнк тем же тоном. — Жду!
Стало тихо, и в конце концов Элиот взглянул на Фрэнка.
— Фрэнк, может быть, мы продолжим… пока суд да дело? — предложил Элиот.
— Конечно, конечно.
Джо потянулся и выпил глоток кофе.
— Как мы уже говорили, — начал Элиот, — мы хотим… пригласить несколько известных артистов для записи твоей новой пластинки. Могут получиться действительно магические дуэты…
— Мы говорили об Арете Франклин. О Лучано Паваротти. О Хулио Иглесиасе. О Боно и «Ю Ту». Мы уже даже знаем, как назвать пластинку. Просто-напросто… Дуэты.
Фрэнк сидел неподвижно; казалось, он их слушает, хотя по-прежнему прижимал телефонную трубку к уху.
— Мы могли бы собрать сильную команду для самой записи, — сказал Элиот. — Думаю, что лучшего продюсера, чем Фил Рамон, и желать нельзя.
— И мы могли бы обратиться к Дону Рубину, — добавил Джо, — и Ал Шмитту…
— Тихо! — перебил их Фрэнк, плотно прижав трубку к уху. — Что ты сказал, Дональд?
Он вытянул вперед левую руку в знак того, чтобы все замолчали.
— Что-что?.. Пора? Сколько дают?.. О’кей, будь готов!
Фрэнк быстро улыбнулся Джо, еще раз как следует отхлебнул из стакана и шепотом сказал:
— Вы должны понять, продается очень специфическая вещь, ну… что-то вроде… ну, как сказать… целебного камня… Что?
Он повысил голос, а взгляд стал более напряженным.
— Делай ставку! — сказал он в трубку. — Тогда делай ставку!.. Да-да, только делай ставку… Нет, делай ставку, все время делай ставку! No limit![10] — Он на секунду замолчал. — Какой верхний предел?.. Тогда предлагай девять! Все еще кто-то?… Черт возьми… О’кей, жду!
Посмотрев на Элиота, Фрэнк опять улыбнулся Джо и снова зашептал:
— Вы не поверите, парни… но это аукцион, да… аукцион вещей Греты Гарбо. Именно сейчас в Нью-Йорке ее вещи идут с молотка…
Элиот обменялся взглядом с Джо, который слегка присвистнул.
— Аукцион скоро закончится? — осторожно спросил Элиот.
— Тихо! — оборвал Фрэнк, снова напряженно обратившись к трубке. — Да-да… делай ставку, Дональд! Предлагай столько, сколько нужно!
Из трубки слышалась быстрая речь Дональда.
— Да! — сказал Фрэнк. — Да-да, конечно! Предлагай! Да, я уверен. No limit! Камень должен быть мой. И точка.
Фрэнк снова поднял левую руку вверх в знак предупреждения, и Элиот увидел, как Джо в другом кресле затушил свою сигарету и со вздохом закурил новую.
Фрэнк по-прежнему сидел, плотно прижав трубку к уху, и следил за торгами, одновременно издавая краткие горловые звуки.
— Да… даа… аа… ага…
Внезапно он поднялся и сильно ударил ладонью о стол. Стакан опрокинулся, водка вытекла, и круглые кусочки льда разлетелись по красному ковровому покрытию.
— Он мой! — Фрэнк смеялся и улыбался. — Я выиграл! Фантастика, ведь так? Я выиграл камень ГГ! Восемнадцать тысяч пятьсот долларов! Что скажете, а?
Он прошелся по комнате.
Элиоту показалось, что он пустится в пляс, но Фрэнк только смеялся и улыбался, глядя в окно. Затем он заговорил, энергично и экзальтированно:
— Вы не представляете, как я счастлив. Этот камень… я встречался с Гретой Гарбо несколько раз. Нет, нет, не подумайте, между нами ничего не было. Но однажды, в семидесятых годах, я встретился с ней на благотворительном ужине в отеле «Вальдорф» в Нью-Йорке. И она рассказала мне одну вещь, которую я никак не мог забыть.
Фрэнк продолжал улыбаться.
— Это кажется немного far out[11], но это чистая правда. Она сказала, что у нее есть один камень, который она обычно греет в духовке. А затем кладет его внутрь грелки, которую берет с собой в постель. Камень, похоже, обладает какой-то магией, сверху он покрыт какими-то драгоценностями. И еще она сказала, что он волшебный, поскольку невероятно долго сохраняет тепло. Благодаря ему она чувствует себя гораздо лучше. Он излечил ее практически от всего на свете — головной боли, простуды, даже похмелья. И прежде всего от кашля курильщика! Кашель просто исчез. Вам понятно? Короче говоря, она утверждала, что это совершенно невероятный камень! Я сказал ей, что хотел бы иметь такой же, и спросил, где такие продаются, но она ответила, что их нигде не достать и что ее камень уникальный, так что я должен забыть. Да, во всяком случае…
Он перевел дух и опять рассмеялся. Элиот просто сидел спокойно и ждал. Он решил дать Фрэнку выговориться.
— …а потом она сказала еще кое-что, может быть, вам это покажется диким, но Гарбо была своеобразным человеком… мягко говоря. Во всяком случае она сказала, что обычно кладет свою оскаровскую статуэтку — а теперь держитесь — вместе с камнем в постель, и тогда камень еще дольше сохраняет тепло, несколько суток вроде бы… Мы были немного выпивши, и все это кажется невероятным, но благодаря камню она действительно лучше себя чувствовала, это уж точно. Потом я встретил ее еще раз, через несколько лет, опять в Нью-Йорке, и тогда я спросил ее, есть ли у нее этот магический камень, и она только рассмеялась. Garbo laughs[12], ха-ха… Да, во всяком случае… Но она больше не хотела говорить о камне, будто просто проговорилась в первую встречу. Но я понял, что камень по-прежнему у нее, как пить дать. И тогда я подумал, что после ее смерти, при всем уважении, конечно, постараюсь стать первым — ну, если ее вещи потом будут продавать публично, хотел я сказать… И… Разве все это не чистая фантастика?
Элиот улыбнулся и немного подождал, но когда он опять увидел радостный взгляд Фрэнка, решил, что надо хоть немного проявить интерес.
— Не понимаю. Почему она клала в постель оскаровскую статуэтку? — спросил он.
— Видишь ли, — улыбнулся Фрэнк, — она и это мне рассказала. Хотя это было позже, на ужине в отеле «Вальдорф», когда мы уже немного набрались… Так вот. Она берет своего «Оскара» в кровать и иногда его гладит. Она так злилась на Голливуд, ну, вы знаете… они дали ей эту статуэтку гораздо позже, а не тогда, когда она была звездой. Ей было обидно… Может, я что-то не так понял, но она говорила о том, что кладет в грелку этот самый камень. А еще берет с собой в кровать статуэтку «Оскара»… И чувствует себя принцессой, это лучше всех наркотиков в мире…
Синатра рассмеялся.
— А теперь он мой! Камень мой, я увидел его в каталоге «Кристи» на прошлой неделе и сразу же подумал, что это он и что он будет мой! Ведь у меня тоже есть «Оскар» — теперь вам ясно? Я могу подогреть этот камень вечером, а утром меня больше никогда не будет мучить кашель курильщика, так ведь?.. И я буду хорошо себя чувствовать даже после похмелья, я могу класть «Оскара» и камень в грелку… ха!
Он начал ходить по комнате кругами, напевая «You make me feel so young» и с интересом рассматривая черные линии и разноцветные поля на картинах Мондриана.
— И даже если она, может быть, чуточку приврала там, в «Вальдорфе», что тут такого? Это же все равно камень Греты Гарбо! Понимаете? Это вам не шутка! Вы когда-нибудь видели такую же красавицу, как она? Вы когда-нибудь видели у кого-то такие же фантастические глаза?
Всплеснув руками, он повернулся к ним обоим и широко улыбнулся. Морщины на загорелом лице теперь казались глубже, чем раньше. Элиот их видел, но взгляд голубых глаз под мягко изогнутыми бровями был еще яснее, чем обычно.
— Послушайте! О какой такой пластинке мы должны были здесь говорить?
9
Ида почувствовала чью-то руку на своем плече. Кто-то помог ей встать на ноги. Несколько господ во фраках. Ей показалось, что у нее отнялись ноги. Кто-то осторожно свел ее вниз по лестнице. Блондинка в плотной одежде. Женщина задавала Иде вопросы. Ида пыталась отвечать, но сама не слышала, что говорила. Им встретились мужчины во фраках, которые бежали, держа в руках дипломаты.
— Послушай! — Ида услышала голос женщины. — Hello, my name is Jenny Strömmer, I am a police officer[13].
Они пошли дальше. Ида пробормотала что-то в ответ.
— Вот как, да ты шведка, — сказала Йенни. — Как хорошо, тогда мы с тобой будем говорить по-шведски. Как твоя фамилия? Или нет, подожди немного. Давай присядем и обсудим то, что случилось.
Голова у Иды пошла кругом.
В конце концов Иду усадили на хромированную табуретку в ратушной кухне и завернули в теплое желтое одеяло. Из кармана женщина вынула рацию.
Ида во все глаза смотрела на оформление большой кухни. Официанты, расстегнувшие свои белые форменные рубашки, скользили мимо, бросая на нее нервные взгляды.
И тут ее посетила первая ясная мысль.
Шкатулка.
Она быстро сунула руку в свою вечернюю сумочку.
Да. Что-то твердое. Шкатулка. Наверное, она подобрала шкатулку и положила ее в сумку.
А бумага?
Да, письмо она тоже взяла, бумага, которую украл Лобов, тоже лежала в сумке. Хорошо.
Не ходи в полицию.
Его оживленный голос с хрипотцой: «Ничего не давай полиции…»
У нее не было слез, она только почувствовала огромную пустоту внутри.
Что же произошло?
Глаза, как они могли… взорваться?
И эта фраза, на ломаном русско-английском, которую он повторил несколько раз:
«Передай Альме, что я ее люблю».
Йенни вернулась со стаканом воды.
— Подожди здесь немного.
Йенни показывала дорогу двум водителям «скорой», которые бежали со складными носилками. Двое других мужчин: один спустился по мраморной лестнице и вымыл руки, у другого на рубашке под фраком была кровь. Оба явно врачи, которые первыми прибыли на место происшествия.
Она услышала разговор охранников с шеф-поваром, который должен был приготовить что-то вроде позднего ужина.
— Праздник должен продолжаться, — сказал кто-то.
— Ничего не говорите гостям.
— Повезло, что это случилось наверху, под крышей, никто ничего не видел, кроме этого светотехника.
Затем несколько человек много раз повторили слово «полиция безопасности».
На Иду вроде бы никто не обращал внимания.
Ей стало нехорошо, и она закрыла глаза.
Глаза… кровь…
Надо позвонить Альме.
Она приподнялась на банкетке, и к ней сразу же подошла Йенни.
— Я хотела бы, чтобы ты немного здесь посидела. С тобой все в порядке?
— Мне плохо, — выдавила из себя Ида и внезапно почувствовала слабость в коленях.
— Я провожу тебя. Пойдем.
Ей помогли встать на ноги, и Йенни спокойно и четко рассказывала, как они вместе должны пройти десять метров до служебного туалета. Ида вспомнила, что такое шоковое состояние, она видела это в кино. Люди с отсутствующим взглядом, закутанные в серебристые одеяла…
А теперь, наверное, я сама в шоке.
Ну и что тут такого? Только чувствуешь сосредоточенность. Как будто все вокруг тебя происходит очень медленно, а сам ты действуешь быстро.
— Жду тебя снаружи, — сказала Йенни, открыв дверь туалета.
Ида повесила теплое одеяло на крючок и опустилась на черное сиденье. Дурнота не проходила, но ее не рвало. Она сидела и смотрела на рулон бумажных полотенец с логотипом «Катрин».
Всего лишь через несколько секунд, как ей показалось, в дверь постучали.
— Эй, — послышался голос Йенни. — Ну как ты там?
— Да так, — ответила девушка. — Мне плохо.
И тут она услышала, как кто-то вызывает Йенни по рации.
— Ответ нет. Я нахожусь со свидетелем происшествия, она в плохом состоянии. Прием.
Из рации донесся трескучий голос.
— Да. Понял. Прием.
В дверь опять постучали.
— Послушай. Мне надо сделать одно дело. Это очень быстро. Я скоро вернусь. Ты никуда не уйдешь?
— Нет. У меня болит живот.
— Это серьезно? Как ты думаешь, тебе нужен врач?
— Нет. Не до такой степени.
— О’кей. Никуда не уходи. Если выйдешь до моего прихода, жди здесь меня или кого-нибудь из моих коллег. Я хочу, чтобы тебя осмотрел врач. На всякий случай.
Ида услышала, как Йенни опять вызывают по рации, но треск стих, и она поняла, что Йенни отошла от двери.
Ида сразу же достала свой мобильник и нажала на последний звонок. Это был палиндромный номер Альмы.
Что сказать, она не знала, но чувствовала, что обязана позвонить.
Ну, отвечай же, бабушка. Отвечай, ради бога…
10
После девяти длинных гудков раздался голос Альмы:
— Да?
— Лобов умер, — прошептала Ида.
Сначала в трубке наступила тишина.
— Что… что…? Ида?
— Лобов умер. Несчастный случай.
— Где… как это произошло? Ты где?
— На Нобелевском банкете.
Ида продолжала шептать.
— Не понимаю. Что случилось? — спросила Альма надтреснутым голосом.
— Он рухнул. У моих ног. Они думают, что я в шоке. Здесь полиция.
Стало опять тихо. В трубке был слышен только шум — это мобильная сигнальная мачта в Швеции по очень длинным медным проводам в телефонной сети посылала сигнал, который в конечном итоге приняла базовая станция в далекой Москве и передала его Альме.
Но она дышала — Альма тяжело дышала.
Затем Ида услышала сухое покашливание, откуда-то с другой стороны Балтийского моря.
— Ида, — произнесла Альма. — Ты можешь спокойно рассказать, как это случилось?
— Я спокойна… Он должен был дать мне шкатулку. Он говорил, что чувствует — его преследуют. И он дал мне тайное письмо. А потом сверкнула молния. Сильный свет. Его глаза, его глаза, они только… из них пошла кровь. Кровь залила очки. А потом он упал.
— Я знала, что им удастся… в конце концов…
Новая пауза.
— Где шкатулка? — спросила Альма.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты слышишь, что я говорю. Где шкатулка?
— Он сказал, что любит тебя. Это были его последние слова.
Опять тишина.
Когда через несколько секунд Ида снова услышала сухой тон, он перемежался всхлипываниями:
— Где шкатулка?
— У меня.
Как она может думать о шкатулке?
Снова секундная пауза.
— Что еще? Тайное письмо?
— Да. Лобов нашел его сегодня. В Каролинском институте. Неизвестное письмо с тайнописью. Он сказал, что это письмо может привести к удивительным вещам. Это связано с Линнеем. И с моллюсками.
Между всхлипываниями было слышно, как у Альмы захватило дух.
— Моллюсками?
— Да.
— Где письмо?
— Здесь, у меня.
— Хорошо. Хорошо. А ты сейчас где?
— В туалете. В Ратуше. Мне помогает Йенни.
— Кто такая Йенни?
— Полицейская.
— Ида, послушай: ты должна оттуда выбраться. Беги как можно быстрее. Не попадайся на глаза Йенни и другим полицейским. Обещай мне.
— Но что все это значит?
— Объясню, когда у нас будет больше времени.
Теперь Альма говорила твердо и решительно.
— Ты видела на банкете кого-то из преследователей Лобова?
— Нет. Но он упоминал женщину по имени Миранда. Мне она показалась приятной.
— Миранда?
— Да.
— А ты говорила с этой Мирандой?
— Да. Мы сидели за одним столом.
Альма громко выругалась по-русски. Потом опять замолчала, а затем что-то пробормотала.
— Бабушка, что ты говоришь? Я не слышу.
— Ида. Мне очень жаль, что ты в этом участвуешь, и участвуешь по моей вине. Теперь ты несешь ответственность и не знаешь, насколько она велика. Постарайся сразу же выбраться из Ратуши.
Ида застыла на сиденье, недомогание прошло, но ей почудилось, что стены сдвигаются, а туалет сжимается.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты должна мне довериться. Ты должна выбраться оттуда так, чтобы тебя не увидела ни Миранда, ни кто-либо другой из преследователей. Ты должна спрятать и шкатулку, и письмо. А после этого… ты можешь пойти в полицию и рассказать, что ты видела.
— Не понимаю. Полиция уже здесь. Я же свидетель. Они ждут меня у туалета. Вот как, бабушка. Ты не понимаешь.
— Полиция знает, что шкатулка у тебя?
— Нет.
— Полиция не должна забрать шкатулку. Понимаешь?
Внезапно Альма заговорила экзальтированным и взволнованным голосом:
— Я понимаю, что ты в шоке, Ида, но я надеюсь, ты слышишь мои слова. Уходи оттуда. Как можно быстрее.
— Не знаю, смогу ли я.
Ида заметила, что плачет. Она держала телефон на коленях и слышала, как ее зовет Альма. Тушь щипала глаза. Вытерев щеки краем перчатки и смыв полоски туши водой из-под крана, она опять приставила телефон к уху.
— Говорю это ради тебя, — услышала она Альму. — Ты должна мне довериться. Уйди оттуда, спрячь шкатулку и письмо, а после этого иди в полицию. Речь идет о твоей собственной безопасности.
— Что ты хочешь сказать?
После короткой паузы Альма продолжила:
— Если Миранда на банкете, я делаю собственные выводы. Я должна быть откровенной, Ида, чтобы ты поняла, насколько все серьезно. Если Миранда узнает, что шкатулка у тебя…
Альма замолчала.
— Ничего не понимаю, — только и смогла сказать Ида, сама слыша, как жалко это звучит.
— Вот что, — сказала Альма еще более серьезным тоном. — Лобов умер. Вряд ли это был несчастный случай. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Голова у Иды пошла кругом. Ей показалось, что она сейчас упадет.
— Нет, это точно был несчастный случай. Я ведь была рядом. Что-то взорвалось. Он сказал, что любит тебя. Это были его последние слова… Но тебя ведь волнует только шкатулка?
— Ида, делай, как я говорю. Не попадайся на глаза Миранде, не попадайся на глаза полиции и обещай мне, что…
В дверь туалета сильно постучали.
— Ты еще здесь? Тебе лучше?
Голос Йенни. Ида сразу же прервала разговор и спрятала телефон в вечернюю сумочку.
— Да. Немного.
Она снова завернулась в одеяло и медленно открыла дверь. Йенни фальшиво улыбалась.
— Вот что. Давай присядем ненадолго. Сначала тебя осмотрит врач, а затем один из моих коллег расспросит тебя о том, что случилось. А потом ты поедешь домой. С тобой кто-то сможет остаться на ночь?
Иду опять повели к неудобной табуретке на кухне, и она быстро оглянулась по сторонам.
Где выходы? Смогу ли я незаметно выбраться отсюда?
Вниз по лестнице с пустыми носилками спускались санитары. Между разделочными столами на кухне быстро прошел полицейский в гражданском. Он нес полиэтиленовые рулоны с бело-синими лентами для оцепления.
Йенни неподвижно сидела на корточках прямо перед Идой и пристально смотрела ей в глаза.
11
Ида, не шевелясь, сидела на табуретке. На кухню устремились официанты, неся горы десертных тарелок. Санитары и полицейские сначала пытались не пустить их, но среди них был господин с круглыми щеками, Ида раньше видела его на лестнице с королевой. У него на шее висела голубая ленточка с массивным золотым украшением, напоминавшим карманные часы. Теперь она его узнала — это был один из членов Нобелевского фонда — как же его зовут? — который что-то обстоятельно обсуждал с кем-то из полицейских.
Сразу после этого старший полицейский дал команду пустить всех официантов на кухню. Йенни получила новые указания и повернулась к Иде, по-прежнему сидевшей на табуретке.
— Здесь такая суета, сама видишь. Нам надо перейти в другое место. Мы спустимся в отделение полиции, там и поговорим спокойно. О’кей?
— Да, конечно, — отозвалась Ида, подумав: «Нет, нет, только не в участок, отсюда надо делать ноги».
В ту же секунду она посмотрела на вход на кухню и увидела женщину с пышной прической.
В парике.
Миранда, это она. Что она здесь делает?
Ида встала, словно готовясь дать отпор и одновременно вся дрожа.
Она меня видела?
Нет.
Тем временем Миранда показала удостоверение одному из полицейских у входа, который сразу же вызвал начальника спецназа.
— Она говорит, что русская и личный врач покойного, — сказал полицейский.
Начальник спецназа покачал головой.
— Мне жаль, но она ничего не может для него сделать. К тому же здесь все полностью оцеплено.
— Но позвольте мне осмотреть его! — закричала на английском Миранда. — Прошу вас! Ну пожалуйста!
Именно в этот момент Миранда встретилась глазами с Идой.
Миранда замерла и сильно покраснела. Затем взяла себя в руки и окинула Иду тем же теплым взглядом, с которым сидела за столом во время ужина. Но теперь Иде этот взгляд показался наигранным.
— Как ты себя чувствуешь? Что случилось? — воскликнула Миранда.
Больше она ничего не успела сказать, поскольку полиция оттеснила ее от входа на кухню.
— Куда вы ее ведете? Я ее тоже знаю! — последнее, что успела сказать Миранда до того, как скрылась.
Одновременно Йенни положила свою руку в перчатке на Идино плечо.
— Ну что, пошли? В участке угощу тебя чаем.
12
Ида с Йенни вышли из тех же дверей, откуда выгнали Миранду. Ее больше не было видно. С танцпола в Золотом зале доносились звуки большого джазового оркестра. Йенни вела девушку через сводчатые галереи к гардеробу, чтобы Ида могла взять свое пальто.
Каждый шаг давался Иде с огромным трудом, а все вокруг казалось нереальным.
Ты должна мне довериться.
Уходи оттуда, спрячь шкатулку и письмо, а потом иди в полицию.
Это не несчастный случай.
Она говорит, что является личным врачом покойного.
Уходи оттуда!
У нее закружилась голова, она чуть было не вскрикнула и почувствовала, что больше не может контролировать свои действия. На самом верху мраморной лестницы в десять ступенек, украшенных трилобитами, она остановилась.
Йенни тоже остановилась и спросила:
— Что с тобой?
И тут Ида изо всех сил решительно толкнула Йенни так, что та перелетела через перила и тяжело упала навзничь под лестницей. Раздался приглушенный звук и глухой грохот — это разбилась рация, и ее части разлетелись по полу.
Ида побежала вперед по маленькому кирпичному коридору. Она все бежала и бежала, не зная, где находится, пока опять не оказалась в Голубом зале, в котором официанты все еще убирали со столов.
Ее вроде бы никто не окликнул. Никому, похоже, не было до нее дела. Она замедлила шаг и стала подниматься по узкой лестнице, а потом пошла вдоль нижней балюстрады до Золотого зала.
Девушка попала прямо на танцпол. Позолота на стенах ослепительно сверкала, а люди во фраках и вечерних платьях кружились под звуки оркестра, который играл «Чаттануга Чу-чу» Гленна Миллера. Она протиснулась в угол, думая, что там выход, но там оказался бар. Быстро попросив стакан воды, встала спиной к танцполу, пристально глядя через окно на темный залив Риддарфьерден. Ладони у нее дрожали, руки и все тело тряслись. Она чуть было не начала опять плакать и кричать, одновременно ощущая в глубине души полное спокойствие.
Шок, что мне делать?
Что я натворила? Что я сделала с этой Йенни? Мне надо на улицу, мне надо отсюда, я не могу спуститься к главному выходу, тогда откуда можно выйти? Мне просто надо собраться, отдышаться и успокоиться… И я, и я…
И тут она почувствовала чью-то ладонь на своей руке.
— Как ты вспотела! Наверное, зажигала в танце?
Это был он, с пробором и красивыми карими глазами.
Как там его зовут? Поль.
В одной руке он небрежно держал рюмку с коньяком.
— Ты куда подевалась? — спросил он.
Он смеялся, вид у него был счастливый. Она ничего не ответила, только взяла его рюмку и залпом выпила коньяк.
— Мне что-то нехорошо, — сказала Ида. — Наверное, мне надо ехать домой.
— И поэтому ты пьешь еще больше? — рассмеялся он.
Когда она не ответила, он взглянул на нее.
— Давай, приходи в себя! Что с тобой? Пойдем станцуем хоть один танец! Ведь это же Нобелевский банкет!
Она покачала головой, окинула взглядом людское море, на секунду зацепившись за изогнутые латунные формы тромбонов и саксофонов, и посмотрела в сторону выхода. Ни Йенни, ни кого-либо из полицейских во фраке по-прежнему не было видно.
Неужели я действительно это сделала? Я ее толкнула?..
Она стояла, пытаясь не закричать.
Разве все, что случилось сегодня, действительно случилось?
— Тогда продолжение банкета, — улыбнулся Поль. — Ну пойдем же, черт возьми. Здесь нельзя оставаться на ночь.
Он положил руку ей на талию и повел ее обратно сквозь толпу. Он казался спокойным и беспечным.
Больше ничего не играет никакой роли, подумала она. Шок, я просто иду за ним, больше я ничего не могу, я только иду за…
На лестнице, ведущей обратно вниз, в Голубой зал, Ида споткнулась. Поль подхватил ее, и она плотно прижалась к низким широким мраморным перилам.
И тут через его плечо она увидела их — двух мужчин во фраках с наушниками, а потом еще двоих.
Полицейские. Они быстрым шагом поднимались по лестнице. Она пыталась не смотреть на них, одновременно инстинктивно притянув к себе Поля и спрятавшись за ним.
Он сразу же уловил сигнал и наклонился вперед. Его губы коснулись ее губ, и она позволила этому случиться, будучи словно слепой, глухой и в полном ступоре.
Тяжелый и влажный коньячный поцелуй, от которого все вокруг закружилось. В ту же минуту она услышала первые звуки «Девушки из Ипанемы» и скрип лаковых ботинок полицейских — они быстро прошли мимо и стали подниматься наверх.
— Ясно, что здесь что-то происходит, — заметил Поль.
Они пошли дальше, вниз к сводчатым галереям и в сторону гардероба. На маленькой мраморной лестнице, где всего лишь пять минут назад лежала Йенни, никого не было. Только на полу валялся остаток рации. Голова у Иды опять пошла кругом.
Что я делаю, что происходит?
У гардероба стояло двое мужчин, похожих на одетых во фраки полицейских. Вид у них был решительный и напряженный, они говорили по рации.
— Ответ нет, — произнес один из них. — Мы все еще ждем приметы… Нет, серьезных повреждений у коллеги нет… Ей накладывают пластыри. Нам оцепить все? Прием.
«Почему вы меня не хватаете? — подумала Ида. — Недотепы, что вы делаете? Вот она я!»
Поль взял у нее номерок, и они без труда получили свою верхнюю одежду.
Ида все время смотрела в пол, сердце бешено билось в груди, а в полицейской рации потрескивало:
— Молодая женщина… Одна… Возможно, желтое одеяло… О’кей. Прием.
У самого выхода полицейский с рацией показал рукой, чтобы они остановились.
— Что-то случилось? — спросил Поль почти с детским любопытством.
Полицейский внимательно посмотрел на них и поднял рацию. Раздался треск.
И больше ничего.
— Ничего страшного. Просто небольшой несчастный случай.
Они спустились по низкой лестнице и вышли во внутренний дворик на холод. Последнее, что она слышала, был крик полицейского:
— Правильно ли я понял, что мы должны выпускать только тех, кто не попадает под приметы? Я хочу сказать, что приметы не точные… Прием.
И полицейский за ними замолчал. При ходьбе Ида опиралась на Поля и позволила ему обнять ее. Вскоре они вышли на улицу Хантверкаргатан, и он дал ей виски из маленькой фляжки, которую, очевидно, держал во внутреннем кармане, и ей показалось, что темное стокгольмское небо над ними вращается, как огромная светящаяся юла.
13
Остаток вечера превратился в судорожную и трудно обозримую вереницу событий. Наряду с мыслями о шкатулке и изуродованном лице Лобова мелькали сцены, где ее в одну секунду угощали колбасками кабанос в магазине 7-Eleven рядом с Фридхемспланом, а в другую она сидела и плакала в битком набитом частном автобусе «фольксваген» на автостраде где-то под Стокгольмом, где два истерика на переднем сиденье распевали застольные песни, а Поль всунул в нее таблетку, и после этого она сама пела без слов мелодию ма-ма-ма-ма Леди Гага, а затем была очень крепкая водка в пластиковых стаканчиках в каком-то клубе, где один или, возможно, два Нобелевских лауреата прошлых лет прыгали вместе со всеми по полу под «Маленьких лягушек», а затем Поль спросил ее, почему она такая странная, взволнованная и печальная и что на самом деле произошло на банкете, а потом она взяла его телефон, чтобы попытаться позвонить Альме, поскольку батарейки в ее телефоне сели, но Альма не отвечала, после чего Поль дал ей еще одну таблетку, за чем последовал длинный провал в памяти, и вот она сидит и опять плачет где-то у кого-то на кухне, а затем лежит на спине на чем-то очень мягком и очень красном, вероятно, на большом плисовом одеяле, и чувствует, как кто-то, наверное, Поль, вводит в нее свой член и они вместе быстро двигаются, пока он наконец не шепчет, что уже почти полседьмого утра и что они оба, спина к спине, должны спать.
Рай, 31 октября
Уважаемая Ида Нордлунд?
Дорогая Ида?
Моя любимая Ида?
Мое любимое дитя?
Прости?
Да, так, пожалуй, будет лучше всего.
Прости!
Я обещала, когда буду писать это письмо, не чувствовать себя ни фальшивой, ни нелепой. Если я позволю взять верх чувствам, это будет не письмо, а жалкие слезы. Самонадеянные слезы. Тот, кто предал, не имеет права оплакивать свое горе.
Как обычно, у меня страшное раздвоение личности: надо ли мне вообще писать тебе это письмо, и как мне это делать? Я и раньше писала тебе письма, несколько раз за эти годы, но письма лежат неотправленные рядом с ведром с поленьями. Конечно, это зависит от того, что я волнуюсь из-за твоей реакции, но и оттого, что я страшно боялась, что они меня каким-то образом найдут. По почтовым штампам или просто потому, что я невольно слишком много пишу о том, где нахожусь. Может быть, я выдаю свое укромное место, просто рассказывая о том, какие здесь сорта яблок. Ну ладно, во всяком случае у меня уже нет такой паранойи, которая была в самом начале моего здесь пребывания.
По всем другим пунктам я хочу дать как можно больше информации. Логичной и четкой. У нас в роду к этому есть склонность, и все эти годы и дни я ее холила и лелеяла. Приносить воду и ухаживать за садом летом, сажать огурцы и морковку, собирать картошку и яблоки осенью. Копаться в генераторе и приносить дрова зимой. Весной сеять. Сохранить порядок можно только за счет практичности, рук, которые работают, и ног, которые ходят. Благодаря этому старому методу выживания я с толком провожу свои дни. Вечера я посвятила тому, что иронически называют изучением Вселенной; на самом деле это способ быть от тебя как можно дальше. Думать о другом. Эта воображаемая стройка разрослась до размеров собора.
Надеюсь, ты счастлива, и если и думаешь обо мне, то только как о смутном сне. Тебе было два с половиной года, когда я тебя бросила. Сегодня тебе исполняется восемнадцать, ты достигла совершеннолетия и вправе делать все, что хочешь, что бы там ни считала Альма. Постарайся уехать из Емтланда после школы, куда — не играет роли. Учись или работай. Тьфу. Кому я даю советы? Я в совершенстве овладела искусством не думать о тебе. Еще несколько лет назад я была в этом деле любителем. В этом заключалось все мое существование. Иногда я могла целыми днями лежать, не вставая с постели, поскольку была полностью занята тем, чтобы не думать о тебе. Мне становилось легче, когда я садилась в комнате на стул или ложилась под стол и смотрела вверх. Как будто здесь, в своем домике, я играла с горем в прятки. А горе в смятении кружило по комнате и через какое-то время находило меня и ввинчивало свою ледяную детскую руку мне в сердце.
Теперь печаль редко меня находит. Она заблудилась где-то в болотах. Все кончилось в один день, когда я поняла, как много лет прошло. Что уже поздно, только я этого не осознавала. Печали немало способствовало то, что я думала, будто по-прежнему должна принять решение. Вернуться или нет? Потом, когда я поняла, что все уже поздно, стало легче.
По иронии судьбы первые годы меня спасала моя болезнь. Сначала состояние должно стабилизироваться, а потом я буду вправе сойти с ума. Для стабилизации я обычно брала палку и отправлялась к моим лечебным местам, как я их называла. Сначала часовое сидение на особом камне рядом с барсучьей норой. Затем канава, в которой я опускалась на колени и стояла так около получаса, а если слой снега был толстым, то и час. И наконец, три круга вокруг брошенного грузовика и потом час за рулем, спина плотно прижата к влажному рваному сиденью из прорезиненной ткани, пока не промокнет куртка. И с каждым разом мне становилось немного лучше — сначала ягодицам, потом ногам до колен и в конце концов спине. Сначала сзади, потом спереди. И каждый раз я вспоминала, что я не душевнобольная и вообще не в состоянии сойти с ума. Я приехала сюда, чтобы выжить. Сегодня без палки я не могу ходить на большие расстояния.
Конечно, есть привкус горечи в мысли о том, что я сегодня живу благодаря той же самой целеустремленности и гордости, которые присущи Альме. Я ненавижу эту гордость. Именно из-за нее все чувства Альмы полностью исказились. Первые годы я думала, что меня обратила в бегство моя слабость. Что у меня нет сил быть матерью, нет сил жить рядом с Альмой или с тобой, что я вообще не хочу жить. Но теперь, когда я вступила в средний возраст, я не спрашиваю себя, кто я есть, а спрашиваю, кем я была. Я совершенно не была слабой, кроме как, конечно, физически. Сюда меня привела целеустремленность.
Нет, я, таким образом, не душевнобольная (хотя количество кошек становится критическим). Но конечно, я продукт моего изолированного детства и моей довольно изолированной жизни (хотя на самом деле здесь, в Раю, есть мужчины, но звезд с неба они не хватают). Это важно. Ты должна это знать. Я считаю себя в высшей степени нормальной. Кроме того, что мое тело никогда по-настоящему не было моим другом, если можно так сказать.
Но хватит говорить о моем теле. Оставим до следующего раза. И прости меня, если пишу о самой себе, но я ведь совершенно ничего не знаю о том, что собой представляет твоя жизнь. Как ты сейчас выглядишь, как ты думаешь и что чувствуешь. И я ведь знаю, что не пошлю это письмо, так было все другие разы, когда я садилась писать: оно останется лежать, а потом будет драматически сожжено в печи или осторожно сохранено. Думать о том, что я сделала тебе плохого, — все равно, что катиться в черную дыру, где вся тоска, печаль и любовь превращаются в концентрат ненависти к самой себе, в гнев и отчаяние. Чтобы не делать этого, чтобы меня не засосала черная дыра внутри меня, я давно придумала уловку: я начала думать о настоящих черных дырах. Мы, твоя бабушка и я, довольно хорошо умеем мыслить практически. Я поселилась в бывшей учительской квартире, это одно из моих лучших решений, и среди книг было легче выучить цифры, чем язык. Альма ненавидит цифры. Это ее комплекс неполноценности. Может быть, это детский предлог, но математика и астрономия самые невинные науки в чистом виде. Бестелесные. Отрада для тех, кто мучим своим телом.
Знаешь ли ты, моя любимая дочь, что мы должны благодарить черные дыры в космосе за то, что живем? Ничего, если я тебе о них расскажу? Но хочу подчеркнуть, что делаю это потому, что должна.
Без черных дыр во Вселенной не было бы равновесия. Именно эти взорвавшиеся звезды являются предпосылкой возникновения новых солнечных систем. Посредине Млечного Пути находится огромная черная дыра. Наша Солнечная система вращается вокруг этой супермассивной дыры. В свое время дыра втянула в себя пыль и частицы из звездной туманности и сплела из нее детскую, где могли зажигаться новые звезды. Звездная туманность — остатки взорвавшейся звезды. В результате таких взрывов образуются все элементы, и только в результате самых крупных взрывов, суперновых взрывов, жара и давление увеличиваются до такой степени, что образуются необычно тяжелые элементы: золото, европий, нептуний, платина, уран, ртуть, радон — как красивые, так иногда и очень опасные. Моя любимица — туманность Бабочка — сверкает во тьме двойными крыльями розовым, желтым, зеленым и голубым.
Когда черная дыра стянула газ из туманности в детскую, в средней галактике родились миллионы звезд. Млечный Путь. И наконец, 4,5 миллиарда лет назад и практически на периферии родилось наше Солнце, а вокруг Солнца стала вращаться Земля.
А на Земле холодным днем много лет назад я родила тебя. Я никогда не забуду, как сверкали твои глаза; стоит мне только прикрыть веки, как я вижу все краски туманности Бабочки и все мерцающие световые оттенки элементов.
Ты, может быть, совсем не стала интересоваться природой так, как я. Хорошо! Занимайся в таком случае тем, что тебе самой нравится! Гуманитарные науки, баскетбол, компьютерные игры, мальчики, что угодно. Я просто пытаюсь подойти к делу. Ты должна понять, что Манфред, твой дедушка, поклонялся Альме за то, что она в его глазах была гением. А на меня она смотрела сверху вниз, обращалась со мной, как… Нет, об этом в следующий раз.
А потом просто-напросто всю свою взрослую жизнь я жила под самым красивым в мире звездным небом, совершенно не замутненным световым загрязнением. Здесь проникаешься некоторым уважением к Вселенной. Днем я вижу парящих в воздухе сильных ястребов, летом — буйную зелень, стаи лисьих семейств и гнущиеся под тяжестью плодов яблони; особенно много шишковатых, некрасивых и светло-зеленых яблок. Но именно ночью загораются скопления и гроздья драгоценных камней. Именно поэтому я считаю это место Раем. Я вернулась в Эдем, но обнаружила, что он почти что заброшен. Никакого Адама здесь и в помине не было… Поздней осенью весь Млечный Путь виден во всю свою ширину уже начиная с пяти вечера. Такое звездное небо люди видели раньше, когда по ночам им являлись образы из сказок, пока все не разрушило электричество. Куда делись огромные фантастические сказания? Ты не задумывалась над тем, что миллиарды бедных людей в больших мегаполисах никогда не смогут увидеть по-настоящему ясное звездное небо? Никогда не смогут увидеть пятиконечную латинскую букву W созвездия Кассиопеи — крошечные родимые пятнышки на твоей левой щеке напоминают это созвездие.
Или на правой? Прости мне мою неуверенность. И вот она опять, печаль, рука об руку с виной и страхом.
В центре черных дыр находится глаз шторма — то, что физики называют сингулярностью. Это экстремальная точка, где законы физики выведены из игры: говорят, что время и место меняются там местами. Гравитация там настолько сильна, что сжимается не только свет, но и все известные нам измерения — восток, запад, север и юг — сливаются в одно целое: будущее именно там.
Именно об этом будущем я фантазировала в течение многих лет, когда все казалось таким безнадежным. О будущем, где я была здоровой и мы могли снова встретиться, ты и я. И я могла заключить тебя в объятия, так было, когда ты только родилась и мы были единым организмом.
Дело в том, что я обнаружила проблему, которая находилась прямо перед носом математиков, но которую мало кто изучал. Это что-то вроде нового платья короля для некоторых разделов квантовой физики. Понимаешь, нельзя просто-напросто утверждать, что сингулярность существует! Сингулярность — синтаксическая ошибка математики. Если в результате моих вычислений у меня получается сингулярность, это всегда означает неправильный расчет. Один плюс один не может быть «чем-то странным» только потому, что ты засунул учебник по математике в ужасную дыру во внешнем космосе. И тем не менее все в это верят, поскольку находятся под впечатлением от черных дыр. И для того, чтобы защитить Эйнштейна и Стивена Хокинга и все-таки объяснить наличие черных дыр, они должны были придумать темную энергию и сингулярность, дабы картина нашей Вселенной была законченной. Чушь.
Так они поступали всегда, известные мужчины, когда что-то угрожало их мирозданию. Особенно Карл фон Линней, которого Альма проклинала так, что вся заливалась красной краской. Каждый раз, когда о нем заходила речь, она сплевывала через плечо. Я могу ее понять. Цветочный король, дядечка в парике на наших стокроновых купюрах. Отец таксономии, который обнаружил сексуальность у растений и дал женщине ее знак, а мужчине его. Который посвятил всю свою жизнь работе и порядку, порядку и работе и который посылал своих учеников в разные концы земли для осуществления самых крупных научных проектов, чтобы они также могли работать и приводить все в порядок, собирать все виды и каталогизировать их.
Жалкий трус, а не ученый, если спросить Альму. Ну ладно. Это не мое дело. И я надеюсь, что и Альма в конце концов устала от своих конспираций. Если тебе когда-нибудь станет скучно, расспроси Альму о ее секретах. Спроси о Линнее! Спроси о его ученике Даниеле Соландере! Надеюсь, она улыбнется и расскажет о своей собственной глупости, но боюсь, что вместо рассказа ты встретишь ее самый черный взгляд.
Во всяком случае, в черных дырах все сминается в комок — и в этом он прав, Стивен Хокинг. Именно это я буду испытывать сегодня ночью, когда лягу спать, написав тебе письмо и разбередив все чувства, которым я обычно не даю волю. По ночам вся моя жизнь сжимается в комок. Даже если днем я чувствую себя хорошо, ночью все мои телесные недуги дают о себе знать и оставляют на теле ожоги. Во сне у меня в голове крутится наш уединенный емтландский хутор в осенне-зимне-весеннем свете. Школьный автобус моего детства, который мелькает между деревьями и проезжает мимо, ни разу не останавливаясь, чтобы забрать меня. Малодушие Манфреда, молчание Лассе и священная лаборатория Альмы, где она дергала бабочек, проклинала науку и те самые камни, которыми была одержима. Ее страшная советская тайна, за которую я расплатилась. По ночам мне вспоминаются все наши ссоры и поездка сюда в шторм на пароме, полном уродливыми людьми. К этому примешиваются топкие почвы и кабаны, которые начали разрушать мой сад и которых я смертельно боюсь, когда мне надо идти в туалет на улице.
И в самом центре всего этого — ты, как большая невинная ошибка в расчетах. Синтаксическая ошибка, которая навзничь опрокидывает все представления о том, как создана Вселенная. Только потому, что ты цельный и чистый кусок любви, который противостоит всяческой тьме. Ты сама противоположность тьме.
Я так тебя люблю!
Е.
14
Ида проснулась на каком-то диване. Диван стоял в очень чисто убранной гостиной, оформленной в минималистском стиле. Три большие абстрактные картины в бледных пастельных тонах висели над большим плоским телевизором перед креслом. Ида лежала без одеяла, совершенно голая и вся мокрая от пота.
И тут она услышала голоса детей, играющих где-то на улице.
Она подняла голову и почувствовала головокружение, но не такое, как с похмелья.
Я ведь вчера не очень много выпила?
Она ощутила странную тяжесть, особенно в затылке. Оказывается, она лежала лицом на твердой декоративной подушке, сшитой из ткани по эскизам Йозефа Франка. На цветастой наволочке виднелись большие разводы от слюны.
Она медленно села на диване.
Значит, я в таунхаусе?
Низкое солнце боковым светом освещало свежевыпавший снег на детской площадке, куда явно пришла детсадовская группа. Детские крики резали уши, хотя дверь террасы была закрыта.
Сколько времени? Где моя одежда?
И вдруг она обнаружила…
Что-то вязкое между ног.
Нет, у меня был…
Нет, нет…
Секс.
Внезапно ей стало очень плохо.
И вспомнилась вся череда событий: вчерашний вечер, банкет, Лобов, шкатулка, Йенни-полицейская, алкоголь, ночь, Поль…
Она тяжело задышала и выбросила из головы все мысли за исключением одной, самой последней, поскольку от нее не удавалось отделаться.
У меня был секс? С Полем?
Как это могло произойти? Я же никогда ни с кем так раньше не делала, в первый вечер… Черт возьми!
Ида внезапно почувствовала, как у нее выступили слезы. Что же произошло?
Ей стало еще хуже, она быстро встала и натянула трусы и лифчик. Надо найти туалет, не может же меня вырвать прямо здесь, на полу!
Она прошла через кухню и на разделочном столе увидела два бокала с красным вином — оба наполовину полные — и остатки сырной корки. В целом кухня была чистой — хромированные поверхности и белый овальный обеденный стол от Йенсена с висящей над ним датской дизайнерской лампой. Минимализм нарушало только одно: настенный календарь на заказ с фотографией красивой женщины в красном колпаке. Женщина иронично и с притворной сексуальностью кусала себе нижнюю губу.
Ида перевернула декабрьскую страницу и посмотрела другие фотографии. Та же женщина. На августовской странице на фоне покрытых тропическими лесами островов скорее всего таиландского архипелага рядом с женщиной стоял, опираясь на поручни парусника, тот самый сладкий мужчина — мечта всех тещ, в чьем доме, как она предполагала, она находилась.
Поль.
Она выругалась. Что он сделал со мной вчера? Что он мне давал? Огромное количество спиртного?
У нее опять выступили слезы, но она сдержалась.
На полу в холле что-то лежало.
Сумка.
Вечерняя сумочка.
Ее сумка!
Она подбежала к сумке и осмотрела ее.
Письмо Лобова на месте. Шкатулка тоже на месте.
Она выдохнула и села на корточки.
Как я могла это забыть?
Похмелье, шок, и то, что у нас с Полем был секс…
Нет, черт возьми, как отвратительно!
Она вытерла слезы. Я не могу сейчас об этом думать!
Она уставилась на шкатулку.
Что там написано в sms’ке от Альмы?
«НЕ открывай шкатулку».
Она продолжала пристально смотреть на крышку зеленого цвета, потертую, но прочную.
Вот что открыл Лобов, до взрыва.
Но что там внутри?
Она осторожно взвесила шкатулку в руках. Содержимое невосполнимо.
Внутри лежало что-то тяжелое; девушка потрясла шкатулку, и в ней что-то слегка загремело.
В доме стояла полная тишина, только на кухне почти неслышно гудели матовые металлические холодильники.
Ида заметила, что дыхание у нее участилось; минуту она просто сидела и дышала, взывая к самой себе: я должна посмотреть, что там. После всего случившегося. Я должна.
Но мне нельзя! К тому же наверняка это опасно.
Но почему в таком случае вчера Лобов был готов дать мне заглянуть в нее?
Она продолжала сидеть, долго обсуждая сама с собой случившееся, а шкатулка по-прежнему лежала на полу.
Наконец Ида подняла ее и еще раз посмотрела на крышку. Ее опять поразила тяжесть шкатулки, и вдруг она так разозлилась, что готова была раздавить ее руками. Но вместе с тем ей стало любопытно, будто она имела какое-то право открыть шкатулку.
Разве Альма не обязана позволить мне открыть шкатулку и посмотреть, что там внутри, после всего того, что мне пришлось пережить со вчерашнего дня?
А вдруг она взорвется?
Девушка продолжала раздумывать, как вдруг выронила шкатулку крышкой вниз. Шкатулка раскрылась, и что-то упало на ковер в холле.
Ида вскрикнула и закрыла лицо руками.
Но ничего не произошло.
Не сразу, но она набралась храбрости и посмотрела. На ковре лежала перечница.
Как она попала внутрь шкатулки?
Ида немного подумала, все время видя перед собой лицо Миранды, и наконец нашла разумное объяснение.
Я положила перечницу в вечернюю сумочку. Затем, должно быть, я забрала шкатулку у Лобова после того, как он рухнул. Я запихнула шкатулку в сумку и закрыла ее, и, может быть, тогда перечница случайно попала в шкатулку.
Да, должно быть, все так и было.
Она отложила перечницу в сторону и перевернула шкатулку.
Ее внутренняя сторона была обита бледно-красным бархатом, который начал расползаться; под бархатом виднелся толстый слой металла. Слабый запах, напоминающий запах серы, начал заполнять холл, будто из маленького ящичка поднялось электрическое магнитное поле. У Иды внутри словно что-то завертелось, и она опять подумала: «А что, если сейчас все взорвется?»
И в то же время она не могла оторвать от шкатулки глаз.
В центре шкатулки, в углублении, которое идеально подходило к форме предмета, лежало что-то вроде камня. И в то же время это был не камень.
Она пристально смотрела на предмет, не решаясь взять его в руки.
Окаменелость?
Предмет представлял собой темно-зеленую горную породу, напоминающую базальт, со слабыми странными полосками, которые отдаленно походили на следы от суставов или позвоночник. В отдельных местах предмет неуловимо переливался чем-то масляным и к тому же — она так изумилась, что уронила всю шкатулку, — был украшен несколькими драгоценными камнями, все они были голубоватые и круглые с вогнутыми поверхностями и изнутри словно сияли мерцающим светом.
Ведь только сапфиры бывают такого голубого цвета?
И все же не драгоценные камни заставили ее выпустить шкатулку из рук.
Причудливая линия на камне имела продолжение — из него торчал маленький отросточек стального цвета, на конце которого росло что-то вроде ресниц.
Ида никогда не видела ничего подобного.
Это было похоже на кончик…
…маленького плавника.
Что же это такое?
Крайне осторожно она вытянула указательный палец и слегка дотронулась до отростка. Металл казался таким же твердым, как камень, если не еще тверже, и она снова почувствовала какой-то электрический импульс.
Она повертела шкатулку, чтобы рассмотреть окаменелость со всех сторон, и подумала:
«Здесь только одна часть животного.
Значит, это животное? Как еще это можно назвать?
Но если это ископаемое, что это за отросток?»
Она быстро закрыла тяжелую крышку, и напряжение в груди сразу же ослабло. Она долго сидела молча, просто глядя прямо перед собой, мысленно ругаясь и думая:
«Это же чистое безумие!
Что это такое может быть?»
В полном замешательстве она еще немного посмотрела на закрытую крышку, испытывая удивление, любопытство и страх.
С верхнего этажа раздался храп. Ида прервала свои размышления, опять запихнула шкатулку в вечернюю сумочку и положила туда же перечницу.
Затем посмотрела на лестницу.
Да, Поль. Поль. Это чудовище.
Мне надо к нему подняться. Сейчас я ему покажу, этому негодяю, а потом смоюсь отсюда.
Или? А что, если он опять на меня набросится?
Девушка снова расслабилась и заплакала.
Что он со мной сделал? Я такая грязная…
Но злость опять одержала верх, и она взяла на кухне маленький нож — пусть он только попробует, теперь моя очередь получать удовольствие! — и стала подниматься по лестнице.
Наверху был один туалет и три спальни. Из одной спальни доносился его храп, но Ида решила сначала осмотреться. Одна из комнат была набита всяким хламом и картонными ящиками. В ней также хранились набор для игры в гольф и картины, которые предстояло развесить. Вторая комната служила кабинетом, где на книжных полках стояло несколько изданий «Справочника лекарственных средств», а на стене висели дипломы со змеей и посохом над ней.
Точно. Ведь он же врач.
И тут она все вспомнила.
Он же дал мне таблетки! И первую уже в этом мерзком автобусе.
А вторую потом, как там он сказал: полтаблетки? Да, от полтаблетки еще никому не было плохо!
Она почувствовала, что начинает краснеть и злиться. Вместе с тем ей было стыдно, и все это усугублялось похмельем и плохим самочувствием.
Оно. То, о чем все говорили. Пограничная ситуация между пьяным сексом и насилием. То, о чем много лет писали в СМИ. Как же я могла так глупо поступить? Взять таблетки у слащавого врача и будто лишиться рук и ног, потерять голову, чтобы он мог делать со мной все, что хочет.
Внезапно ей стало страшно.
Проклятая скотина.
Использовал меня! И в ту же секунду она вошла в спальню, где он лежал, раскинувшись на кровати, и спал. Он показался ей самодовольным львенком. Поль лежал, широко расставив ноги, словно проглотил что-то, что надо будет много лет переваривать. И расслабленный глупый пенис смотрелся сопливым маленьким морским коньком в зарослях лобковых волос.
Ида опять выругалась. Сейчас мы с тобой поговорим, Поль, ты и я, подумала она, готовая сорвать со стен семейные фотографии и швырнуть крепкие рамки прямо в его голое тело.
Но тут она себя остановила. Внезапно она почувствовала себя маленькой и несмелой. Если он сотворил с ней такое вчера, что еще он может сделать с ней сегодня?
Она опустилась на колени и стала рыдать, вздрагивая всем телом.
Так мерзко, и так одиноко… все, что случилось за такое короткое время… я больше не выдержу!
Сейчас я должна отсюда выбраться. Я подам на него заявление в полицию, но потом.
И перед ее глазами опять пронеслось: полицейские в Ратуше, Йенни, лежащая под лестницей, глаза Лобова, мигание ламп, липкая кровь, вытекающая из глаз… Место, где Божий гнев никогда не стихнет… И что-то вязкое между ног. Нет, нет…
Девушка быстро встала и спустилась по лестнице в ванную. Сев на сиденье унитаза, она открыла кран и стала тщательно обтираться туалетной бумагой, которую смачивала под краном. Она сидела долго, протирая бедра, живот и грудь — какая мерзость! Затем встала под душ, открыла кран и принялась опять плакать, несколько раз намыливая все тело. В нижней части живота тянуло и щипало, но она продолжала мыться.
Когда она вышла из душа, ей стало немного лучше.
А теперь немедленно отсюда.
Ида натянула бальное платье и колготки, упавшие за диван, и нашла свой мобильник, который заряжался на кухонном окне.
Разве я поставила его на зарядку, на пьяную голову? Как умно с моей стороны.
Детсадовская группа ушла с детской площадки; при солнечном свете окна выглядели грязными.
Включив мобильный телефон, она увидела на дисплее:
«У вас 6 новых текстовых сообщений».
А также несколько пропущенных звонков с неизвестных ей номеров плюс несколько сообщений на автоответчике.
Первые три сообщения были от Марины.
«Как дела? Помни: каждый второй бокал с водой, обнимаю, полиция нравов».
Сообщение было отправлено в 23.35. Второе — утром.
«Боже, как жутко! Умереть на собственном Нобелевском банкете! Надеюсь, что ты все равно повеселилась. Позвони мне. Я должна все знать».
Последнее сообщение пришло только что, всего лишь двенадцать минут назад:
«Что случилось? ГДЕ ТЫ? Это ты та «студентка», которую ищет полиция (каштановые волосы, прическа «ракушка», лиловое вечернее платье)? Волнуюсь!!!»
Ида прочла сообщение еще раз, не понимая, что в нем написано.
Боже правый!
Студентка?
Разумеется, я должна заявить о себе в полицию.
Это абсурд, я толкнула полицейскую, я сбежала с места трагедии. Я ведь преступница.
Но я же не могла поступить по-другому!
Ее опять охватило отчаяние, и она изо всех сил сжала челюсти.
Только сначала я должна спрятать шкатулку, а потом… тогда… Надо позвонить Альме!
Она больше не думала, только увидела на дисплее еще одно сообщение и удивилась, что оно на английском.
«Привет! Мне тебя очень жалко. Мы все в шоке. Что случилось? Позвони мне, если тебе кто-то нужен. Я никому не скажу. Искренне твоя. Миранда».
Ида вздрогнула и чуть было не отбросила от себя телефон.
Эта женщина — как она узнала мой номер телефона?
Альма не давала о себе знать?
Нет, только два других сообщения — первое с обычного мобильного номера, отправлено в 04.20.
«Привет! Просим тебя немедленно связаться с нами для выяснения обстоятельств. Позвони мне напрямую по этому номеру или через коммутатор 114 14. С наилучшими пожеланиями. Матс Арведссон, Стокгольмская полиция».
Второе отправлено спустя час с небольшим:
«Важное сообщение: этот телефон надо как можно быстрее сдать в полицию. Позвони 114 14 и назови регистрационный номер 76–98. С наилучшими пожеланиями. Полиция Стокгольмского лена[14]».
Она застыла.
Что происходит на самом деле?
С верхнего этажа по-прежнему раздавался храп Поля. Была ровно половина одиннадцатого — мне надо отсюда выбираться! — и она быстро взяла свою куртку, висевшую на одном из дизайнерских стульев на кухне. Оглядев последний раз дом, она вдруг решила немного похулиганить. Надо ему как-то отомстить, например что-нибудь украсть.
Нет, не успею. Просто не хочу. И она вышла в холл. На высоком комоде лежал черный ключ от «вольво», бумажник и мобильный телефон в розовом чехле. Может быть, его жены? На стене над комодом висела еще одна серия фотографий в рамках — Поль с женой. Во всяком случае он изменил этой женщине. Кем бы она ни была. Удивительно, какой у его жены бесконечно счастливый вид. Наверное, у докторских жен так принято? Надеюсь, что она тоже трахается направо и налево, подумала Ида.
Я отомщу за себя. Я подам на него заявление в полицию, и тогда этот брак недолго продлится.
В ту же секунду в круглое окно входной двери она увидела синий БМВ, который крадучись ехал по маленькой улице между таунхаусами.
Автомобиль остановился, и из него вышла женщина
Ида стояла совершенно неподвижно и смотрела. Она почувствовала, как у нее участился пульс и мороз пошел по спине.
На улице стояла Миранда. Она была в компании блондина телохранителя, которого пыталась провести с собой на Нобелевский банкет. Прямо перед собой Миранда держала мобильный телефон, словно это был компас, по которому она шла. Она говорила с телохранителем, пока они сначала осматривали соседние дома на другой стороне улицы.
Затем они повернулись и посмотрели прямо в узкое окно рядом с входной дверью.
Ида не могла пошевельнуться, и тут она встретилась взглядом с Мирандой. Миранда вскрикнула, к ней повернулся телохранитель, одновременно машинально достав что-то из подкладки своей куртки.
Ида по-прежнему не могла двигаться. В голове у нее все кружилось — она увидела, как блондин на улице держит пистолет.
Смерть Лобова вряд ли несчастный случай, подумала она.
Она по-прежнему неподвижно стояла на том же месте. Как они нашли меня? Как?
Быстро засунув вечернюю сумочку в один из ящиков комода, девушка закрыла его и, словно играя в прятки, вытянула руки перед собой, будто призывая их быть готовыми защитить ее. Но они были способны только на то, чтобы потянуться за ее мобильником на столе в холле.
Она хотела громко закричать, чтобы попытаться разбудить Поля наверху, как на дверную ручку тихо нажали и дверь открылась.
Дверь была даже не заперта. Ее открыл телохранитель, наставив револьвер прямо на Иду. Ничего не говоря, он рассматривал девушку в течение секунды, а затем спокойно обвел взглядом холл. Потом он опять открыл дверь и вошла Миранда.
— Good morning[15], Ида, — произнесла Миранда очень тихо, почти шепотом на ломаном английском, глядя своими черными, ничего не выражающими глазами. — Long night?[16] У тебя усталый вид.
Ида ничего не ответила. Взгляд Миранды упал на фоторамки в холле, на строгий дизайн и на кухонный стол с двумя полупустыми бокалами с вином.
Она все сразу поймет, мелькнуло у Иды в голове. Люди, которые после Нобелевского банкета просыпаются с похмелья, вряд ли снова натягивают на себя вечернее платье, если только у них нет другого выхода.
— Где он, твой… кавалер?
Миранда слегка улыбнулась. Ида, вся одеревенев, показала на верхний этаж.
— Спит, — ответила она, ощутив, как ею овладевают бессилие и страх.
Миранда пробормотала что-то на русском, после чего телохранитель снова посмотрел на Иду, которая почувствовала, как слезы опять подступают к глазам, а затем вынул маленький тряпичный чехол из внутреннего кармана.
— Не волнуйся. Он еще немного поспит, — улыбнулась Миранда.
Телохранитель выудил из чехла шприц и стеклянный пузырек с прозрачной жидкостью. Миранда взяла шприц и пузырек, опустила в пузырек иглу и наполнила шприц жидкостью. Все это время телохранитель направлял пистолет в сторону Иды.
— Он проснется сегодня поздно вечером, — с этими словами Миранда протянула телохранителю шприц. Крадучись, он начал подниматься вверх по лестнице, в одной руке держа пистолет, а в другой — шприц.
Ида стояла на прежнем месте, опустив глаза, и просто ждала.
— Вчера Лобов дал тебе кое-что, — осторожно начала Миранда. — Разве нет?
У Иды не было сил ответить.
— Кстати, а откуда ты его знаешь? — спросила Миранда.
Опять стало тихо, с верхнего этажа было слышно, как телохранитель переходит из комнаты в комнату.
— Я… его… не… знаю, — удалось прошептать Иде. Ей хотелось закричать, и она соображала, как бы ей набрать 112 на своем мобильнике так, чтобы Миранда этого не заметила.
— Не ври, — отозвалась Миранда. — Если ты мне дашь то, что вчера получила от Лобова, обещаю оставить тебя в покое. Ты попала в историю, к которой не имеешь никакого отношения, и лучше всего будет, если ты как можно быстрее выйдешь из игры и заживешь после этого долгой и счастливой жизнью. Что ты получила от Лобова?
Ида не отвечала.
— Отвечай же!
— Я не знаю… Что вы имеете в виду, что я такого получила?
Выражение лица у Миранды изменилось. Она показала на телефон Иды.
— Дай его мне.
Ида протянула ей телефон.
— Пин-код?
— …46 …48
Наверху слегка заскрипели половицы; послышалась короткая возня, а затем все опять стихло.
— Кто такая Марина? — спросила Миранда, читая сообщения на мобильном.
— Подруга.
— А этот номер?.. Он русский. Чей он?
— Какое… это имеет значение? — всхлипнула Ида.
Вид у Миранды внезапно стал не такой грозный, а лицо приобрело то сестринское выражение «между нами женщинами», которое у нее было на банкете.
— Малышка. Не делай глупостей. Ты похожа на совершенно обыкновенную девушку, которую случайно втянули в историю. Разве ты не понимаешь, что безопаснее всего для тебя и в первую очередь для твоей подруги Марины сотрудничать с нами? То же самое касается всех остальных друзей в твоей телефонной книжке. Не рассказывай об этом полиции. Если ко мне обратится шведская полиция, у твоих приятелей будут неприятности. Так устроен большой мир. Усекла?
Ида кивнула и почувствовала, как у нее потекли сопли, смешиваясь со слезами. Она пошатнулась, и Миранда показала ей на табуретку в холле рядом с комодом.
— Вот так, дружочек, присядь. Не бойся. Только расскажи, куда делось то, что тебе дал Лобов.
— В… пакете, — засопела Ида. — На кухне. Или в гостиной… Я не помню. Мы вчера так напились.
— В пакете?
— Да.
— На кухне?
— Я не помню…
В ту же секунду она увидела, как Миранда уже идет на кухню.
Телохранитель еще не вышел на лестницу.
В висках у Иды застучало. Секунды и десятые доли секунды пошли бесконечно медленно.
Она посмотрела на бумажник Поля и на большой ключ от автомобиля, которые по-прежнему лежали на комоде.
Ключ от машины. С логотипом «вольво».
Она скосила глаза к окну. На улице стоял темно-серый «Вольво-ХС60».
Ида слышала энергичные шаги Миранды уже в гостиной, где, судя по звукам, та что-то рьяно искала. Оттуда до холла, наверное, метров десять.
А я стою прямо рядом с выходом.
Совершенно беззвучно Ида подняла ключ и нажала на него, и «вольво» у входной двери мигнул фарами.
Стук в висках усиливался.
Сейчас! — подумала она.
С быстротой молнии она схватила бумажник и розовый мобильный телефон, открыла ящик комода и вытащила оттуда сумку, а потом бросилась в дверь, одновременно слыша, как ее зовет Миранда. В одно мгновение Ида была у «вольво». Она рванула на себя дверь машины и села. В течение секунды, которая показалась несколькими минутами, она пыталась попасть ключом в замочную скважину, пока не поняла, что рядом с зажиганием есть отверстие, куда надо вдавить весь ключ. Миранда выбежала из таунхауса и бросилась на ручку пассажирской двери именно в тот момент, когда Иде удалось дойти до центрального замка.
— Влад! Влад! — закричала Миранда, а потом что-то по-русски. Тем временем двигатель машины завелся. Ида дала задний ход, чуть было не врезавшись в соседскую изгородь, а затем поставила на Drive[17] на автоматической коробке передач.
В ту же секунду на улицу вышел телохранитель. Ей показалось, что у него удивленный вид — будто он просто не может понять, как же они так сильно ошиблись насчет этой молодой и простодушно плачущей девушки.
Затем он поднял револьвер вверх, и она увидела, что он целится в воздух, будто хочет показать ей оружие и сказать: Ты что, с ума сошла — я стреляю! Но к тому моменту она уже нажала на газ и сильно взяла влево, наехав прямо на него так, что он упал навзничь, а она направила машину дальше.
Ида сразу же увидела, что едет не в ту сторону. Она ехала к повороту в конце улицы, а по другую сторону тротуара находилось покрытое тонким слоем только что выпавшего снега поле, где начиналась детская площадка.
Неважно. Вперед!
Она нажала на газ, выехала на снег и увидела велосипедную дорожку на другой стороне поля. Наверняка там есть другая дорога!
И тут раздался хлопок.
Что это?
Хлопнуло во второй, а затем и в третий раз.
Он стреляет! Он стреляет в меня!
Она увидела, что нет правого заднего зеркала. Оно висело, громыхая, на правой двери. Машину занесло на снежное поле. Она поискала глазами детей из детского сада, но со всех сторон было пусто, и опять посмотрела в зеркало заднего обзора.
Телохранитель лежал на земле, держась за колено, а Миранда, похоже, пыталась помочь ему встать.
Они стреляли мне вслед! Они действительно стреляли! Они на самом деле пытались меня убить!.. Убить меня!
Внезапно все показалось ей до омерзения странным, словно события разворачивались в фильме ужасов, а не среди бела дня в шведском унылом районе таунхаусов. Она вела машину будто в трансе, слыша, как скороговоркой произносит ругательства. Через несколько сотен метров тротуар закончился у школьного двора, и машину внезапно окружили школьники средних классов, у которых была большая перемена на обед. Они орали, что здесь нельзя ездить, и на их крики выбежал охранник, который встал прямо перед машиной, заблокировав последний отрезок пути между машиной и выездом на улицу.
— Что ты делаешь? — одновременно закричали оба — Ида и охранник, но Ида, не думая, просто продолжала ехать, медленно-медленно. В последнюю секунду охранник отскочил и, когда Ида проезжала мимо, сильно ударил ладонью по заднему стеклу машины, и она опять оказалась на проезжей части.
Переключая коробку передач, она заметила, что в машине есть навигатор. Она включила его, пытаясь поскорее отъехать от школы.
Где я нахожусь?
Навигатор сообщил, что она находится в пригороде прямо к югу от города. Эншеде.
Она услышала, как снова заговорила и закричала, но не все сказанные ею слова до нее доходили: «…какого черта чем это они занимаются…», и она продолжала ехать еще несколько минут, которые показались ей часами, пока наконец не остановилась рядом с автобусным парком перед вывеской, извещавшей о том, что проезд любого автомобильного транспорта здесь запрещен.
— Чем я занимаюсь? — услышала она собственный вопрос.
Слева от автобусного парка она обнаружила огромную арену стадиона «Глобен» с занесенной снегом крышей.
Вот как?! Тогда я знаю, я рядом с площадью Гульмарсплан.
Она сделала несколько глубоких вздохов и проверила в заднем зеркале, нет ли преследователей.
Вечерняя сумочка лежала на пассажирском сиденье, и она вытряхнула из нее все содержимое: шкатулку, косметичку, бумажник Поля…
— Спокойно! — крикнула она самой себе.
Она безуспешно попыталась снизить пульс.
Успокойся, успокойся. Делай все по порядку.
Что самое важное? Что важнее всего именно сейчас?
Что они меня не преследуют. Но как они смогли меня найти?
Она обернулась, но никакого БМВ не увидела.
Что потом? Еще?
Только через несколько секунд она поняла:
Марина! Я должна связаться с Мариной.
И туфли. Я же босиком. Наверняка поэтому педали такие тугие. Странно, что мне не холодно…
Она набрала в навигаторе адрес Марины в Аспуддене.
Это где-то неподалеку.
Только она развернулась на поворотной площадке перед автобусным парком, как ей стал сигналить автобус-гармошка.
Сначала надо позвонить Марине.
Но как?
И тут она увидела, что на полу машины лежит розовый мобильный телефон. Она остановилась, чтобы его поднять.
— Разблокируй, — было написано на дисплее. Проклятие.
Затем она посмотрела более внимательно и провела пальцем по стрелке.
Телефон был без кода.
Она быстро набрала Маринин номер и снова поехала. Пока ей сигналили, она прокрутила в голове сценарий — она едет в полицию, полиция сажает ее в СИЗО на Кунгсхольмене, и пока она сидит в СИЗО, Миранда с телохранителем находят Марину, отбирают шкатулку, затем засаживают ей пулю в лоб и…
Нет, нет…
— Это Марина, — отозвалась подруга.
В это время Ида вела «вольво» по туннелям Южной автострады, ведущей в сторону Хегерстена и Аспуддена.
— Дело вот в чем, — начала Ида и в общих чертах как можно более четко рассказала о том, что произошло с тех пор, как они накануне вечером расстались у Ратуши. Похоже, Марина серьезно слушала ее всю дорогу.
— Ты должна мне поверить, — сказала Ида. — Ты ведь мне веришь?
— Да, — ответила Марина, которая, похоже, задумалась. — Ты понимаешь, что все это означает? Ты должна уехать из Стокгольма. Немедленно.
— Это почему?
— Ты сама это понимаешь.
Ида задумалась. Подъезжая к указателю, где было написано «Мидсоммаркрансен — Аспудден», она поняла, что Марина права.
— Я соберу тебе две сумки, с одеждой и другими вещами, которые тебе могут понадобиться, — сказала Марина. — Ты можешь подождать на улице, в машине. Увидимся через несколько минут.
— Ты думаешь, я сошла с ума? — спросила Ида в конце разговора. Она почувствовала, как у нее сдавило низ груди.
— Ида, я твоя лучшая подруга, — ответила Марина.
Когда Ида окончила разговор, у нее по щекам опять потекли слезы, и в то же время она испытывала злость, шок, вину и страх.
Дома у самой большой тайны научного мира
Редактор отдела науки газеты «Дагенс Нюхетер» Карин Бойс взяла эксклюзивное интервью у иконы российской науки Анатолия Лобова, которому в этом году присудили Нобелевскую премию в области физики. За месяц до вручения премии в Стокгольмском концертном зале она встретилась со сдержанным хитроумным человеком 89 лет, который более охотно рассказывает о происхождении жизни на Земле, чем о своей частной жизни.
Обычно телефон дома у Нобелевского лауреата разрывается. Вчера ты никому не известный ученый, а сегодня твое имя у всех на устах. Но дома у Анатолия Лобова стоит мертвая тишина. Тихое дребезжание фарфоровых чашек. За окном проезжает троллейбус в сторону центра Москвы. Никаких секретарей, никаких помощников из университетской бюрократии.
Мы сидим в гостиной в его служебной квартире на улице Бардина, в двух шагах от известного института Лебедева. О Нобелевской премии он узнал только вечером, когда смотрел новости по телевизору. Королевской академии наук не удалось связаться с ним днем.
— Нет, с телефоном я покончил еще в 1972. Его все равно прослушивал КГБ. К тому же чаще всего я предпочитаю не говорить, если в том нет нужды. Понимаете, если я хочу кому-то что-то сказать, я пишу письмо. И дверь моего кабинета всегда закрыта.
И все же передо мной разговорчивый, немного бледный человек 89 лет. И трудно понять, что этот человек всю свою жизнь считался одной из самых загадочных звезд научного мира. Никаких интервью, никаких коллег, только одна дверь, одна лаборатория и бурный поток научных прорывов в области того, что со временем стали называть нанотехнологией. Канадский профессор физики Салли Чэнг была первой, кто в шутку назвала Лобова «самой большой научной тайной в мире». Иногда ходили слухи о том, что Лобов умер, что он присвоил себе чужое имя, что он обманным путем сделал свои открытия, что на самом деле у него есть целый штаб, который снабжает его результатами, что всем руководит российский госаппарат в чисто пропагандистских целях, чтобы Нобелевскую премию дали одному отдельному россиянину. В таком случае затея более чем удалась. Лобов — первый лауреат за 25 лет, который ни с кем не делит премию в области физики и которому достанется весь пирог стоимостью в восемь миллионов шведских крон. Но ясно одно: в разные периоды своей жизни Лобов использовал разные имена, чтобы, как он выражается, защитить свои исследования. Например, в молодости его звали Илья Коваленко.
— Но ведь слухи о моей смерти несколько преувеличены? Вы видите штаб за шторами?
Во всяком случае, ему присуще какое-то суровое обаяние. Он не такой угрюмый, резкий и непреклонный, каким его описывали те немногие ученые, которые вопреки всему имели с ним дело. Но когда я спрашиваю его об исследованиях в области нанотехнологии, или, точнее говоря, о ковалентных связях в пятичленной симметрии, за что он получил Нобелевскую премию, он словно гаснет.
— Нанотехнология стала слишком обширной областью, которую трудно контролировать. Нано разбавлена как водянистый сок, сегодня она есть везде, именно так, как я и предполагал. Наночастицы используются в медицине для компоновки лекарств, промышленность использует нано в своих исследованиях материалов, а не так давно я увидел по телевизору археологов, которые наносили наноклей на какие-то полностью разрушенные римские фрески под Флоренцией. Клей вступил в реакцию с остатками невидимых цветных фрагментов и вернул известняку его первоначальный цвет. За какие-то считаные дни была воссоздана вся роспись на потолке — в первозданном виде, с точно такими же цветовыми пигментами, как на первоначальной росписи двухтысячной давности. Нано просто-напросто тот уровень, где мы неожиданно можем сами начать создавать и строить действительность. Мы только в начале. Наши возможности ограничивает лишь фантазия. Фантазия — и кошмары.
Лобов с серьезным видом отхлебывает дымящийся липовый чай, откусывает напоминающее амброзию печенье и морщит нос. Затем что-то бормочет, встает и достает бутылку водки, подаренную родственниками. Я никак не могу отказаться от его предложения.
— На наноуровне все по-другому. Например, золото. Оно синее. Вы это знали?
Лобов слегка сияет. Мы чокаемся. Я замечаю, что у него есть только один стакан, который он дал мне. Сам он пьет спирт из оловянной кружки. И до меня начинает доходить, почему он так разговорился. Дело не в Нобелевской премии, а в интервью. Он подтверждает: да, гости бывают у него нечасто.
Но когда я задаю вопросы о деньгах, которые он получит, о славе и известности, о поездке на все Нобелевские торжества в Стокгольм, он только качает головой и слегка улыбается, как маленький Будда. Тогда частная жизнь. У него есть семья? И тут разговор заходит в тупик. В его взгляде сквозят злость и меланхолия, и я думаю: вот он какой. Весь в себе. Самая большая научная тайна в мире. Под конец я спрашиваю его мнение об этом эпитете.
— Ерунда. Самая большая тайна в мире не я, а сама жизнь.
— Тогда что такое жизнь? — спрашиваю я, и мне сразу же становится неловко.
— Очень хороший вопрос, потому что наивный. Несмотря на все тысячелетние исследования и размышления, нет точного научного определения слова жизнь. Наука в состоянии только перечислить качества, присущие жизни. Жизнь, например, может быть химической системой, отделенной от окружающего мира кожей, оболочкой или стенками клеток. Или, например, жизнь может сохранять энергию с помощью обмена веществ. Жизнь может размножаться, приспосабливаться и так далее. Но никакого точного определения. И знаете почему?
Я качаю головой. Лобов, не спрашивая, подливает мне в стопку, и я беру еще одно мягкое печенье.
— Потому что слово жизнь — капитальная ошибка, это неудачное слово, ненаучное слово. Оно ничего не имеет общего с природой. Мы, люди, придумали жизнь, чтобы описать природу.
Я прошу его пояснить эту мысль.
— Посмотрите на Северную Африку и прямые государственные границы между Египтом, Суданом и Тунисом, — отвечает он. — Откуда взялись эти прямые границы? Колониальные власти прочертили их линейкой, совершенно не считаясь с народностями, географическими районами и всем прочим. И все же мы можем сказать, что это работает. Есть оцепления, есть пограничный контроль, и тебе говорят: здесь кончается моя страна и начинается твоя. Точно такие же выдуманные границы люди провели в природе: здесь царство флоры, здесь царство фауны, а здесь царство минералов. Здесь жизнь, а здесь мертвая материя, эта птица живая, а та мертвая. Иметь границы практично. Но они ничего не говорят о природе. Мы придумали границу между камнями, животными и растениями для того, чтобы создать порядок. Природа не делает различий между вами, жуком и этой стопкой. Все существа состоят из 94 встречающихся в природе элементов, главным образом угля. Сейчас вы пьете одно угольное соединение, а едите другое. А помимо угля вы принимаете внутрь немного железа, марганца, кальция и прочего.
— Но я живу, — возражаю я. — А печенье нет.
Лобов удовлетворенно откашливается и готовится продолжить лекцию. Я понимаю, что он из породы людей, которые радуются, когда им оказывают сопротивление. Может быть, это типично для лауреатов Нобелевской премии.
— Очень трудно сказать, что живое, а что мертвое. Artemia salina[18] — своего рода сухие шарики, напоминающие перчинки. Если эти перчинки поместить в раствор трехпроцентной соленой воды, они начинают превращаться в ракообразных. А лист только что собранного с поля мангольда? Этот лист — жизнь? Чем глубже погружаешься в материю, тем более расплывчатыми становятся границы. Взять, например, вирусы. У них есть ДНК, но нет пищеварения. Они как висячие в воздухе головы, которые ищут свое тело. Являются ли эти висячие головы формами жизни?
Лобов начинает говорить о генах. Человек, без сомнения, на 93 процента схож с шимпанзе. Но мы также на 65 процентов схожи с соснами и елями. Генетически разница между двумя различными бактериями больше, чем между Нобелевским лауреатом и свеклой.
— Но у вашего великого ученого Каролуса Линнеуса (за границей его называют Линнеем) не было этих предрассудков. Таким же образом, каким он систематизировал животный и растительный мир, он попытался систематизировать минералы. Он уравнял эти три группы.
— Но с минералами он потерпел неудачу, — робко возражаю я, — это было одно из самых больших фиаско Линнея.
— Может быть. Но по сути он был прав. То, что мы называем жизнью, берет свое начало прямо из камней. Уголь, водород, азот, кислород, свинец и фосфор — вот те элементы, которые нужны, чтобы возникла жизнь в нашем ее понимании. После того как начинаются химические процессы, развитие происходит с быстротой взрыва и с большой интенсивностью. Возьмем бактерии. Некоторые возникают даже в кипящей воде, другие выдерживают высокий уровень радиации или живут только за счет свинца. На самом деле жизнь начинает бить ключом из камней, как только расстояние до солнца становится — как говорите вы, шведы, — каким нужно.
Я рассказываю ему, что шведские микробиологи недавно сделали пробное бурение на большой глубине в скальном грунте на острове Эспё под Оскарсхамном. Искали стабильную среду для окончательного хранения отработанного ядерного топлива. И сразу же обнаружили до двух сотен новых видов бактерий, которые живут только в горной породе и за счет нее.
— Потрясающе. И это естественным образом приводит прямо к ответу на ваш вопрос. Понятие жизнь на самом деле своего рода состояние. По сути это синоним «активных элементов». Точно так же, как вода может быть жидкой или твердой, как лед, так и минералы могут быть пассивными, как камень, или активными, как жизнь. Упомянутый вами тип бактерий на самом деле доминирует над жизнью на всей нашей планете. Они также способствуют ряду химических процессов, например созданию и поддержанию атмосферы.
Лобов показывает на мои руки и рассказывает, что золото в моем обручальном кольце и иттрий в экране моего мобильного телефона возникли, когда однажды взорвалась гигантская мегазвезда и выбросила множество звездной пыли, пыли, которая потом стянулась в новые солнца, новые солнечные системы и в новую планету — Теллус.
— Бактерии здесь, на земле, являются своего рода преобразователями. Они превращают минералы в жизнь, а затем жизнь обратно в минералы. Так происходило тысячи миллионов лет.
Он откидывается назад на диване и на несколько минут замолкает.
— Вплоть до сегодняшнего дня. С помощью нанотехнологии люди станут управлять этими процессами.
В ожидании моей реакции он пристально смотрит прямо перед собой.
— И мы даже не можем представить себе, что нам тогда предстоит увидеть, — продолжает он. — Это может привести как к самым фантастическим возможностям, так и к самым омерзительным сценариям, какие только можно вообразить. Только представьте себе, что барьеры между видами перестанут существовать. Вы хотите медведя с львиной головой — пожалуйста. Вы хотите говорящее дерево — пожалуйста. Вы считаете, что вашей кошке надо успокоиться к вечернему приему — похлопайте ее три раза специальной перчаткой, и она превратится в камень. Похлопайте снова, и она оживет.
Я вежливо говорю, что до этого еще идти и идти.
— Да, идти, — кивает он, — но совсем не так далеко, как вы думаете.
При этих словах в глазах у самой большой в мире научной тайны появляется печаль. Он быстро убирает бутылку водки.
Я понимаю, что разговор окончен.
Когда мы прощаемся в темной прихожей, у него на глазах внезапно появляются слезы.
— Слезы — это всего лишь хлорид натрия и вода, — говорит он, пытаясь засмеяться.
Я поспешно выхожу. На улице наступил вечер. Несколько заблудившихся листьев кружатся по улице Бардина, и мне приходит мысль, что я рада, что листья не могут ко мне обратиться. И хотя это противоречит принципам научной журналистики, я ловлю себя на том, что надеюсь: самая большая мировая тайна останется неразгаданной.
Источник: «Дагенс Нюхетер»
15
Ида выключила двигатель прямо у обшарпанного трехэтажного жилого дома с балконами.
Ее взгляд зацепился за постеры вечерних газет в витрине табачного киоска на нижнем этаже. «Афтонбладет» писала: «ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ. Мистическая СМЕРТЬ лауреата на Нобелевском банкете». Ей вторила «Экспрессен»: «НОБЕЛЕВСКАЯ ТРАГЕДИЯ. Полиция подозревает УБИЙСТВО».
Она включила радио и нажала на кнопку автоматической настройки, но не смогла найти новости ни на одном канале. И тут из подъезда вышла Марина с двумя спортивными сумками. Ида опять завела двигатель, и машина тронулась, едва Марина успела закрыть дверь.
Она сразу же показала Иде свой телефон.
— Только что звонили с твоего мобильного! Я, конечно, не ответила.
Ида увидела, что номер русский, но не Альмы.
— Это она, Миранда, — тихо сказала Ида, и ее опять затрясло. — Это они… стреляли в меня… Мой мобильник у них. Она знает, что мы друзья. Они угрожали прийти к тебе, если я… пойду в полицию.
Обе молчали. Было похоже, что Марина не знает, что сказать.
— Я только должна позвонить бабушке, — опять сказала Ида. — Я больше не могу. Я скоро сломаюсь. А что, если они меня по-прежнему преследуют? Мы должны где-нибудь остановиться, чтобы я смогла спокойно позвонить.
Она посмотрела в зеркало заднего обзора, но никакого БМВ там не увидела.
— Поезжай к заливу Винтервикен, — сказала Марина. — Здесь поезжай прямо за домом.
Ида обогнула дом, развернулась под автострадой и поехала дальше по узкой дороге вдоль покрытого снегом склона к пляжу. На расчищенном от снега пляже никого не было. Она остановилась за бараком, который, судя по всему, летом использовали как раздевалку.
— Мне очень трудно думать четко, — произнесла Ида. — Я слишком устала и боюсь. И с похмелья. Извини, что втянула тебя в эту историю.
Она похлопала Марину по плечу и уже собралась опять расплакаться, но откашлялась и достала розовый мобильник. Она крепко задумалась.
Что там за номер-палиндром? Начинается и кончается на 7, плюс несколько четверок и восьмерок посредине, и…
Дрожащим указательным пальцем она стала набирать разные цифры, пока не вспомнила нужную комбинацию, и в конце концов решилась нажать на кнопку вызова.
Она услышала гудки, четыре гудка, которые вдруг прекратились, как будто кто-то ответил. Но в трубке было молчание.
— Алле?
Тишина. Человек на другом конце провода явно сомневался. Затем наконец послышалось:
— Ида! Что случилось? Ты одна?
Голос Альмы.
— Я с моей подругой Мариной. Я только хочу сказать, что собираюсь пойти в полицию. Все пошло к черту. Я спрячу шкатулку, а потом пойду в полицию… Я нигде не чувствую себя в безопасности… Что на самом деле происходит? Они за мной гонятся! Они стреляли в меня, они пытаются меня убить!
Она чувствовала, что у нее дрожит голос, и Альма перебила ее:
— Успокойся, Ида. Что ты говоришь? Они стреляли?
— Да!
В трубке на несколько секунд все стихло.
— Мне только что звонили с твоего телефона, — сказала Альма. — Думаю, это Миранда.
— Да, телефон у нее.
Похоже, Альма опять задумалась.
— Вот что, слушай.
Ида перебила ее, глядя на чаек, толпившихся у воды.
— Бабушка, они могут появиться в любую минуту и начать в нас стрелять. Что мне делать?
— Ты должна спокойно рассказать, что случилось, — ответила Альма.
Ида попыталась как можно более четко описать все утро и первую половину дня, как она проснулась, а затем как пришла Миранда с телохранителем. Альма задала несколько встречных вопросов. Все заняло пару минут, и Ида видела, как Марина все время поглядывает в зеркало заднего обзора.
— Но как они могли найти тебя в таунхаусе в Эншеде? — спросила Альма.
— Не знаю!
— Гм…
Альма задумалась.
— Ты в чем?
— В каком смысле?
— На тебе та же одежда, что и вчера?
— Да.
— Немедленно сними ее! А заодно все украшения и заколки.
— Это почему?
В голосе Альмы слышалось нетерпение.
— Точно не знаю, но каким-то образом Миранде удалось установить на тебе жучок. Наверное, поэтому она тебя нашла.
Ида быстро проверила свое платье и нижнее белье, но ничего не нашла.
— Думаю, это не так, — ответила она. — В таком случае они бы следили за мной с самого банкета.
— Вот как. Да, ты права. Гм. У тебя еще что-то есть? Может быть, туфли?
Ида оглядела машину.
И тут она увидела.
Вечерняя сумочка. Со шкатулкой и письмом.
Но подожди, разве там не было еще одной вещи?
Она сорвала застежку и увидела.
Перечница.
И ты всегда будешь помнить, что на свете есть ненормальная русская тетка с солонкой.
Ведь перечницу мне дала Миранда.
— Мне кажется, я знаю, — быстро сказала Ида в трубку. — Вчера за ужином Миранда дала мне одну вещь. И если жучок есть, то он находится как раз внутри этой вещи.
Ида быстро отвернула крышку и высыпала весь перец себе на колени. Но ничего, кроме серо-коричневого порошка, там не было. Она быстро заглянула под крышку и увидела маленькую напоминающую монетку пластину с орнаментом в виде микросхемы.
— Я нашла жучка, — сказала она Альме, не переводя дыхания. — Жучок был в перечнице, которую мне дала Миранда.
— Немедленно от нее избавься! Но не выбрасывай. Например, положи ее в другую машину, так мы собьем Миранду с толку.
— А кто она вообще такая?
— Сейчас мне некогда объяснять. Потом! Сейчас вам надо оттуда выбраться. Подальше от жучка.
— Но я по-прежнему не понимаю, — сказала Ида, заводя двигатель. — Почему они не нашли меня гораздо раньше?
На несколько секунд опять воцарилась тишина.
— Где была перечница этой ночью? — спросила Альма.
Ида задумалась.
Перечница ведь всю ночь пролежала в вечерней сумочке? Да, наверняка это так.
Хотя подожди, она же лежала внутри — да, именно, — она лежала внутри шкатулки.
— Перечница все время была при мне. Но я положила ее внутрь шкатулки, которую получила от Лобова. А сегодня утром я ее достала.
— Что? Я тебя правильно понимаю? Значит, ты открывала шкатулку? — нервно спросила Альма.
— …Да.
— Как это произошло? Случилось нечто особенное? Ты что-то почувствовала?
— Нет. Что ты имеешь в виду?
Какое-то время Альма молчала.
— Потом… я расскажу. Но, во всяком случае, у нас есть объяснение, — быстро произнесла Альма. — Шкатулка подбита свинцом. Сигнал жучка не мог сработать, пока шкатулка была закрыта. И только когда сегодня утром ты ее открыла, они получили сигнал и смогли поехать в Эншеде. Немедленно положи перечницу обратно в шкатулку и уезжай оттуда!
Марина прервала Иду, подняв дрожащую руку.
— Мне кажется, с той стороны едет машина.
За сугробом в нескольких сотнях метров от них промелькнула крыша синей легковушки.
— Нам надо закончить разговор, — сказала Ида в трубку. — Не звони мне, я сама тебе позвоню! — и повесила трубку.
— Это БМВ, Ида, — прошептала Марина. — Но здесь тупик, нам их не миновать.
— Быстро.
Они выскочили из машины, Марина с сумками и Ида с вечерней сумочкой. Ида поспешно заперла машину. Можно было бежать только в одну сторону — под прямым углом от раздевалки, которая закрывала поле зрения подъезжающей машине.
— Им ничего не стоит вычислить наши следы на снегу, — шепнула Марина, которая опережала Иду на несколько шагов. Ида почувствовала, как холод обжигает ее босые ноги, а бальное платье мешает быстро пробираться по снегу.
— Наверх, между деревьями!
Они услышали, как БМВ прибавил газ, и побежали по покрытому снегом холму и вверх по крутой лесной тропинке дальше в лес. Двери БМВ сильно и резко хлопнули, и в тот же миг девушки спрятались за большим валуном на самой вершине лесной кручи. Они тяжело дышали. Ида посмотрела на свои ноги — из одной текла кровь, и обе потеряли чувствительность.
— У тебя есть, — прохрипела она, — какая-нибудь обувь?
Марина быстро порылась в одной из сумок и достала сначала пару леггинсов, а потом пару кроссовок «Адидас», которые Ида быстро на себя натянула. Марина осторожно выглянула из-за камня.
— Это они?
— Определенно это БМВ. Женщина с мужчиной. Стоят около нашей машины. Заглядывают в окна. Женщина держит в руках телефон. А мужчина… он… черт!
Марина с быстротой молнии опять спряталась за камень.
— Он мог меня видеть. Он стоял и рассматривал наши следы на снегу.
Они немного выждали, а потом Марина опять выглянула из-за валуна.
— Женщина все время стоит и разглядывает свой мобильник.
— Она наверняка использует его, чтобы выследить жучок, — прошептала Ида. — Но перечница опять лежит в шкатулке. Пока перечница там, она нас не найдет.
Несколько секунд они сидели молча. Вид у Марины был опечаленный.
— Так не пойдет, Ида. Ты…
Марина внимательно посмотрела на нее, и Ида уставилась в землю.
— Понимаю. Мне очень жаль, Марина, что я тебя втянула. Это так несправедливо, прости меня. А что, если они расстреляют нас, расстреляют тебя!
Подруги пристально смотрели друг на друга несколько секунд, ни одна не плакала, но обе сжали челюсти и прищурились.
— Хватит, — наконец сказала Ида. — Я спущусь к ним и дам им то, что они хотят. Они же совершенно ненормальные! Они убьют нас здесь, на снегу. Я спущусь к ним, и нам больше не придется бояться.
Она выглянула из-за камня и тотчас увидела Миранду и телохранителя на опушке леса.
Они могут подняться сюда за какую-нибудь минуту.
Преимущество в одну минуту.
Миранда беспрерывно смотрела на свой телефон с недовольной миной, а телохранитель широким жестом показывал в сторону леса. Они оживленно обсуждали что-то по-русски.
Внезапно Миранда оборвала саму себя, сосредоточенно держа телефон перед собой, и крикнула что-то с неожиданным энтузиазмом.
Что теперь такое?
Она все равно принимает сигнал, хотя жучок лежит в шкатулке?
Ида обернулась.
Марина встала. Она вышла из укрытия, держа перечницу между большим и указательным пальцами. Одновременно она протягивала Иде вечернюю сумочку и шкатулку.
Она достала жучок из шкатулки!
— Что ты делаешь?
— Прячься, — быстро шепнула Марина. — Они не знают, что нас двое. Они не знают, как я выгляжу. Прячься. Я собью их с толку.
— Но я не позволю тебе так поступить!
— А я себе позволю. Созвонимся! Конец связи!
И Марина побежала. Она бежала невероятно быстро через гребень горы и между деревьями на другую сторону возвышенности, где гул метро эхом разносился по лесу.
Ида как можно ближе прижалась к валуну и так плотно закрыла глаза, что в голове у нее словно что-то взорвалось.
16
Ида слышала, как Миранда с телохранителем окликают друг друга. А потом дверцы машины опять хлопнули, и она увидела, как БМВ дал газу и выехал обратно на ту дорогу, по которой приехал.
Они наверняка собираются перехватить сигнал, подумала она, теперь, когда они заметили, что он идет из другой части леса. Только бы Марина поскорее избавилась от жучка. И только бы она потом позвонила, когда будет в безопасном месте!
БМВ исчез, и все опять стихло.
Ида заметила «вольво» Поля и через минуту-другую встала и, крадучись, стала спускаться по откосу. Она чувствовала резь и боль в ногах, несмотря на леггинсы и кроссовки, но уже скоро опять села в машину и смогла ее завести, увеличить скорость и быстро выехать на автостраду Хегерстенсвеген.
Через какое-то время, заехав не туда в Грёндале и в конце концов оказавшись у Хорнстуля, она проехала по Западному мосту. На востоке в заливе Риддарфьерден мерцало солнце. Кирпичная кладка Ратуши тоже отражала свет, но вдоль всей набережной развевались полуспущенные шведские и российские флаги.
Она отбросила мысли о Лобове и о том, как бы ей позвонить Марине.
Интересно, что сделала Марина? Добежала вниз до станции метро Эрнсберг, закинула перечницу в поезд, идущий в центр, а затем сама села в поезд, идущий в противоположную сторону?
Она улыбнулась этой мысли, но потом почувствовала страшную слабость, на грани обморока. В принципе она только пыталась ехать прямо в своем ряду, миновав Эужениакопплет и проехав мимо парка Хага дальше на север по трассе Е4.
Сначала мне надо поесть. Что-нибудь, что угодно.
А потом я займусь всеми другими проблемами.
Она медленно попыталась составить список проблем.
Отвратительное сексуальное нападение.
Я ранила полицейскую, и меня разыскивают.
Телохранитель русской женщины стрелял в меня и угрожал убить моих друзей, если я обращусь в полицию.
В сумке у меня лежит странная и опасная окаменелость.
Я должна переодеться.
Она свернула на бензоколонку и сразу же вспомнила о бумажнике Поля, открыв его с некоторой надеждой. Внутри лежала купюра в двадцать крон, монета в десять крон и две монеты по одной кроне. И все.
Она выругалась, зашла на заправку и купила два банана и шоколадный кекс. На этом деньги кончились.
Когда она вышла, двое мужчин стояли и рассматривали ее машину. Они с удивлением посмотрели на Иду.
— Ты что, зажигала вчера? — рассмеялся один из них. — Это что, танцы в школе?
И тут она увидела: простреленное заднее зеркало, напоминающее отрезанную половинку пластмассового уха, уныло свисало с правой стороны. И внизу — дырка от пули на кузове, рядом с одним из задних колес.
И это вечернее платье.
Дрожа от холода, она молча прошла мимо мужчин у насосов, села в машину и уехала. Они долго смотрели ей вслед.
Только бы они ничего не заподозрили и не связались с полицией.
В голове что-то сильно стучало, она быстро съела бананы и кекс и попыталась внести ясность в свои мысли.
Так больше продолжаться не может. Когда Поль проснется, «вольво» будет объявлен в розыск.
Телефон его жены, он тоже у меня и включен.
Довольно глупо.
Теперь думай логически!
Эта проклятая свинья, что он на самом деле со мной сделал?
Она быстро свернула на съезд и вскоре оказалась на улочках северного пригорода, Соллентуны. Она въехала на виадук над шоссе и спустилась в район вилл.
Припарковавшись под защитой трансформаторного домика посреди жилых домов и немного отдышавшись, Ида принялась рыться в сумках.
Через какое-то время ей удалось натянуть на себя футболку, толстый шерстяной свитер и джинсы, которые она с трудом застегнула.
Мимо нее прошел мужчина с двумя таксами; больше никого не было.
В одной из сумок лежал зажим для денег с пятью купюрами по пятьсот крон. В сумке также лежало Маринино удостоверение личности и зарядное устройство с мобильным телефоном старой модели. Ида узнала старый телефон Марины. На телефоне была маленькая записка: «Прекрасно работает с новой симкой! Купи!»
В другой сумке была еще одежда и картонная коробка. Ида открыла коробку.
Ой.
Там лежало что-то среднее между автомобильным радио и рацией.
Радио?
Назвался груздем, полезай в кузов, как любила говорить Марина.
Ох уж эти радиолюбительские сигналы, подумала она. Большое хобби Марининого папы, которое перешло к Марине. Совершенно умирающее хобби, но все же.
Которое к тому же разделял Лассе. Может быть, ему понравится этот прибор?
Как же он работает? Ида покрутила ручки регулятора, но услышала только шум на низкой частоте.
Фактически это может пригодиться. Это она здорово придумала.
А теперь, прежде чем выключить мобильник, я должна позвонить Альме.
И избавиться от шкатулки.
Даниель Соландер
Даниель Соландер, родился 19 февраля 1733 г. в Питео, умер 13 мая 1782 г. в Лондоне, был шведским ботаником, натуралистом, естествоиспытателем и путешественником. Соландер был сыном Магдалены Бостадия и пробста-контрактника и члена парламента Карла Соландера. Даниель никогда не был женат.
В возрасте семнадцати лет Соландер поехал в Уппсалу, где стал одним из любимых учеников Карла фон Линнея. Линней предложил назначить его профессором в Санкт-Петербурге, но вместо этого в 1763 г. Соландер получил пост помощника библиотекаря в Британском музее в Лондоне.
Благодаря своему знакомству с состоятельным английским купцом Джозефом Бэнксом Соландер принял участие в кругосветном плавании Джеймса Кука на борту судна «Его Величество корабль Индевор». В ходе экспедиции Кука впервые были составлены карты Новой Зеландии и Австралии и изучены эти страны, в то время мало кому известные. Морской залив Ботанический прямо под Сиднеем получил свое название благодаря ботаническим находкам, сделанным Соландером при выходе на берег в 1770 году. В 1772 г. Соландер вместе с Бэнксом и будущим архиепископом Уно фон Тройлем совершили также поездку в Исландию.
С 1773 г. Соландер являлся хранителем Британского музея. Ему было также присвоено звание почетного доктора Оксфордского университета. Даниель Соландер похоронен на Бруквудском кладбище в Сассексе, Англия, на участке шведской общины, № 121 и 122.
Соландер — один из самых выдающихся английских авторитетов в области естествознания. Он увековечен рядом памятных мест во всем мире: в Англии, Австралии, Канаде (остров Соландера в Британской Колумбии) и в Новой Зеландии. В его родном городе Питео можно посетить усадьбу Соландера и парк Соландера.
Даниель Соландер считается первым шведом, нога которого ступила на землю Австралии.
Источник: Общество Соландера, Питео
17
Альма ответила сразу. Судя по голосу, она запыхалась.
Ида объяснила, почему звонит с другого телефона.
— Что произошло раньше?
Ида почувствовала, как к горлу опять подступают слезы, но сдержалась.
И она рассказала, как отделалась от Миранды.
— Твоя подруга Марина умница, — сказала Альма, и Ида с ней согласилась, одновременно пытаясь понять, что на самом деле испытывает Альма, только что потеряв близкого друга, который ее явно любил, но печали в голосе бабушки не услышала.
И она подумала о Марине. А что, если Миранда нашла ее, а что, если она…
Тем временем Ида рассказала, что сейчас сидит в «вольво», который скоро объявят или уже объявили в розыск, в северном пригороде Стокгольма, что она голодная и усталая и очень плохо себя чувствует, и она услышала, что в ее голосе звучат обвинительные нотки:
— Альма, я только хочу как можно быстрее избавиться от шкатулки, я боюсь. Понимаешь? Боюсь! Я вижу большой лесной массив по другую сторону озера. Думаю, что это Ервафельтет. Я спрячу шкатулку где-нибудь здесь, а потом пойду в полицию. Тогда я буду считать, что моя миссия выполнена.
В трубке надолго воцарилась тишина.
— Но ты не можешь так поступить, Ида, — послышался голос Альмы. — Все это значит гораздо больше, чем ты думаешь. Спрятать шкатулку в лесу небезопасно. Ты должна отнести ее в охотничий домик.
— В охотничий домик?
— Да.
— Ты что, серьезно? В наш старый охотничий домик в Эстерсунде?
— Да!
Ида сглотнула.
— Я не хочу, чтобы эти сволочи гонялись за мной и моими друзьями. Я устала от всего этого. Приезжай и сама забирай шкатулку. Я не хочу больше помогать.
И тут она услышала, как бабушка заплакала.
— Это гораздо важнее, чем ты можешь предположить! — прошептала Альма. — Я застряла здесь, в Москве. Я отсюда не уеду. Я должна… присматривать за научными материалами. Если ты положишь камень в лесу… его наверняка найдет какой-нибудь зверь. И если камень исчезнет, мы никогда не сможем… извини, жаль, что я так многое не рассказала тебе раньше. Ты должна понять, Ида, в шкатулке лежит Девичий камень! У нас должен быть Девичий камень!
О чем это она говорит?
— Что ты имеешь в виду? — спросила Ида.
— У нас должен быть Девичий камень, — медленно произнесла Альма. — Это ради Евы. Понимаешь? Евы.
Ида замолчала. Ей показалось, что по ее сиденью пропустили ток, по всему позвоночнику бегали мурашки.
— Что… что ты сказала?
— Да. Ты услышала правильно. Ева… Ида, говорить с этого телефона не совсем безопасно. Скоро нам придется прерваться. Затем выключи телефон. Никому не звони. Обещаю рассказать тебе все, когда у нас будет время и возможность. Ты должна найти Лассе. Он поможет тебе добраться до охотничьего домика. Механизм находится в самом низу, запомни это! Механизм находится в самом низу. Лассе расскажет тебе больше.
— Где? Что Ева? А Ева…?
— Нет. Я не знаю, где Ева. Но мы сможем ей помочь, только если у нас будет то, что лежит в шкатулке. Обещай передать шкатулку Лассе. Выключи телефон. Ты больше не можешь использовать этот номер, я тоже прекращаю им пользоваться, иначе Миранда может выследить меня здесь, в Москве. У меня есть другой номер, у тебя есть бумага и ручка?
— Да.
Альма быстро продиктовала русский мобильный телефон, и Ида записала цифры на обратной стороне письма, которое ей дал Лобов.
— Прежде чем звонить, отправь сначала sms. Береги шкатулку, — продолжала Альма. — Береги ее так, как будто это твой собственный ребенок!
Альма положила трубку.
Это все взаправду? Это действительно происходит?
Ида внезапно сильно ударила дисплей мобильного телефона о панель управления рядом с рулем и стала беспрерывно ругаться.
Она оборвала саму себя, когда мимо трансформаторной будки проехало такси. Быстро заведя двигатель, она выехала из района вилл. Пока она ехала через новый жилой район, она увидела в зеркале заднего обзора, как такси едет прямо за ней.
У нее возникло тяжелое смутное чувство, что за ней опять гонится вооруженный человек, который преследовал ее на большом открытом пространстве и от которого она нигде не могла укрыться.
Такси свернуло и исчезло. Но смутное чувство осталось.
Да. Она услышала правильно.
Она услышала это четко и ясно.
И все же она не могла отделаться от чувства нереальности. Она почувствовала себя такой жалкой, такой невероятно маленькой и брошенной.
Имя. Имя, которое она много лет не слышала от Альмы, с самого детства. Запретное имя. Имя, которое означало только позор. И которое сейчас Альма произнесла как нечто очевидное, а не что-то туманное.
Ева.
Так ее зовут. Опять выступили эти проклятые слезы, когда она прибавила скорость на трассе Е4.
Женщина, которую я так и не узнала.
Мама.
18
Когда Ида выехала на трассу Уппсалаледен, она взяла себя в руки и посвятила несколько минут тому, чтобы съесть глюкозу и питу и выпить фанты, которые она обнаружила в пакете в одной из сумок.
Проезжая по мосту, она выбросила розовый мобильный телефон через окно за перила.
И на мгновение ей показалось, что сейчас она возьмет ситуацию под контроль.
Но к ней вернулись мысли. О маме. Ева.
Несколько отдельных мимолетных сцен, очевидно относящихся к самому раннему детству: застенчивая худая женщина с лицом, покрытым красной коркой, которая катает по полу мячик в крапинку, Ида катает его обратно, снова и снова. Следующее видение: бутылка с соком, разбившаяся о решетчатый настил, они помогают друг другу смыть сок садовым шлангом. Следующее: женщина плачет, Альма стоит рядом, где-то в затемненной комнате, дома у Лассе?
Вот и все, что она помнила.
Затем — вон из головы. Только масса вещей, которые позже рассказали другие.
Ева.
На длинных отрезках пути после Уппсалы, Евле и бумажной фабрики у Худиксваля она сидела за рулем, глубоко сосредоточившись. Было около четырех дня. Она уже три раза прокрутила диск Поля с Дэвидом Геттой, а потом включила радио, которое передавало Нэта Кинга Коула и Робин, а затем дуэт Боно из «Ю Ту» с Фрэнком Синатрой. Время от времени она поглядывала в зеркало заднего обзора, но никаких синих огней видно не было, и беспрерывно думала об Альме и Лассе.
Стемнело, но она все равно узнала норрландские леса за окном. Косматые ели и сосновые заказники, таблички, предупреждающие о появлении лосей, и брусничник под снегом. И чтобы улучшить себе настроение, она подумала о лете. Обо всех каникулах под Эстерсундом, о купании в ледяной воде лесных озер, о сетках от комаров, в которые они завертывались, загорая нагишом и поедая морошку, о кузинах Лассе, метавших стрелы в котят, о том, как они литрами собирали бруснику, пока Лассе отдыхал в траве, покуривая трубку. О бабушкиных ткацких станках, поскрипывающих на кухне, когда Ида лежала на верхнем этаже, пытаясь заснуть, о запахе самодельного мыла, хлеба с шафраном на Рождество и простокваши с изюмом и сушеными персиками.
И все лекции Лассе: о смене времен года, об ольхе и белых куропатках, о зарослях хвоща у ручьев и о речной форели. К ней опять все вернулось: все латинские названия, вся эта зубрежка, все животные и растения и желание постичь это, стать частью этого.
И сам Лассе. Большой, надежный, угловатый; исландские свитера, щетина, дыхание с привкусом кофе, одни сабо для дома, другие — для улицы. Он всегда возил ее в школу и из школы, по вечерам копался в своих радиопередатчиках и в машине или шел на встречу армейских друзей или анонимных алкоголиков. У него на холодильнике всегда висел календарь на весь год Всемирного фонда дикой природы.
Он мне не папа, но он самый настоящий папа.
Сразу же после съезда на Онге Ида увидела, что стрелка-показатель уровня бензина дрогнула и переместилась на красное поле. Вместе с тем пришло время новостей на «Эхо».
Услышав голоса по радио, она замерла.
— Сегодня во второй половине дня была объявлена национальная тревога в отношении студентки, которая была свидетелем происшествия и которая, применив насилие против полицейского, якобы покинула Нобелевский банкет и с тех пор не дает о себе знать. Со мной в студии находится Анника Торе́н, начальник отдела розыска Стокгольмской полиции. Анника Торен, сначала полиция просто интересовалась этой женщиной двадцати четырех лет. Затем сегодня утром вы ужесточили свою позицию и объявили ее в розыск. А теперь неожиданно национальная тревога. Как вы это объясните?
— Это связано с первыми результатами судебно-медицинской экспертизы по данному происшествию. На сегодняшний момент неясно, как умер покойный. Поэтому совершенно естественно усилить поиски. Нам важно связаться с этой женщиной.
— Правильно ли я вас понял: вы говорите о судебно-медицинской экспертизе. То есть речь идет об убийстве?
— В настоящий момент я не могу это комментировать. Но поскольку этому происшествию придается такое большое значение, вполне нормально объявить национальную тревогу.
— Но почему вы не сделали это сразу?
— Оценкой того, какие меры были приняты с нашей стороны и были ли допущены какие-либо ошибки, мы займемся позже. Сейчас мы должны сосредоточиться на поисках.
— Есть сведения о том, что эта женщина выбралась из Ратуши, толкнув полицейского или даже угрожая полицейскому оружием. Как она могла уйти незамеченной?
— У меня таких сведений нет. Если бы у нее было оружие и она бы угрожала официальному лицу, она бы никогда не смогла скрыться с места происшествия.
— Так что эти сведения ошибочные?
— Да, ошибочные.
— Но как получилось, что она просто ушла незамеченной от полиции? После происшествия ею занялась полиция, а потом она внезапно исчезла.
— Как я уже говорила, наши действия мы будем оценивать позже, сейчас я не стану это комментировать. Сейчас мы занимается только нашей разыскной работой.
Ида сидела, онемев, и смотрела прямо через окно.
О чем они — об убийстве?
Меня разыскивают за убийство?
По радио брали интервью у возмущенного криминалиста, по мнению которого разыгрался скандал века — потенциальный убийца «просто смылся» с одного из самых хорошо охраняемых банкетов в мире. Шведская полиция опять сделала себя посмешищем в глазах всего мира.
Двигатель дернуло, и она еще раз отметила, что бак почти пуст. Через несколько сотен метров вдали показалась заправка, к которой она вскоре подъехала. Она подогнала машину к насосу, порылась в матерчатой сумке и вынула оттуда зажим для денег с бумажками по пятьсот крон. Быстро засунув купюру в автомат, залила бак 95 октаном без свинца, поглядывая в сторону кассы. Там сидела молодая девушка и читала глянцевый журнал.
Камеры отслеживания скорости, подумала Ида, и все другие камеры наружного наблюдения, ведь сейчас они есть везде? Меня могут запеленговать в любую минуту. А скоро вечер. Может быть, Поль уже проснулся. Или? Они ведь накачали его наркотиками. Нет полной уверенности в том, что он уже успел обнаружить отсутствие машины.
Ида опять села в машину и поехала дальше. Несколько раз посмотрев на вечернюю сумочку и шкатулку, она внезапно на нее плюнула.
Проехав длинный прямой отрезок пути через обширный лесной массив, она заметила, что ей трудно сидеть с открытыми глазами.
Мне надо еще поесть и попить.
Указатели извещали о том, что она приближается к Брунфло, и когда она наконец въехала в маленький поселок, то остановилась перед закрытой парикмахерской. На другой стороне улицы была заправка Шелл, чья желто-зеленая вывеска освещала тонкий слой снега.
Она вышла из машины, перелезла через забор рядом с многоквартирным домом, наискось пересекла парковку и зашла за заправку.
Только бы что-нибудь съесть, все равно что.
Нагнувшись, она прошла мимо насосов с бензином и принялась шарить глазами между рекламой лимонада, колбасы и бутербродов. Пока она шла к входу, у нее сосало под ложечкой.
Опять эти постеры. Завтра напишут еще более страшные вещи. Она уставилась в землю и попыталась подумать о чем-нибудь другом. Но только она собралась войти в автоматические двери, как сзади ее окликнули.
— Привет!
Голос был молодой. Ида его проигнорировала.
— Привет, да подожди ты! Все путем!
У стены две девочки-подростка жались к поленнице укрытых сеткой березовых дров. Обе были намазаны и в пуховиках; они стояли, уткнувшись подбородками в воротники.
— Ты не могла бы оказать нам колоссальную услугу?
— Какую?
— Добыть нам пачку сигарет?
Одна протянула свернутую бумажку в пятьдесят крон. Ида только покачала головой.
Нет, нет, рисковать нельзя.
— К сожалению, нет.
Она быстро прошла вглубь магазина, прямо к полке с едой.
Глядя в пол, выложила на прилавок у кассы два багета с тефтелями, пол-литровую бутылку «Пукко», четыре банана и два пакетика карамели.
За прилавком стоял полноватый мужчина средних лет.
Он на меня смотрит?
Ида боялась смотреть ему в глаза, но заметила, что мужчина медлит. Он стоял на небольшом расстоянии от прилавка.
Он узнал меня и сейчас нажмет тревожную кнопку?
Ида бросила взгляд в окно, девчонки по-прежнему стояли на улице.
И тут ее осенило. Она ощупала карман джинсов и поспешно произнесла:
— И пачку «Мальборо Лайтс». Вот.
Она достала Маринин бумажник и сразу же положила на прилавок удостоверение личности.
Наверняка пятилетней давности.
Но хорошо. Теперь он сможет увидеть сам. Что я не студентка с постеров.
Мужчина взял удостоверение — чем он только смотрит? — и отдал его обратно Иде.
— Спасибо.
У него вроде бы осталось прежнее выражение лица.
Девушка взяла пакет с покупками, вышла и подошла к девочкам, мельком взглянув через плечо. Мужчина за прилавком стоял и пристально смотрел на нее через автоматические двери. Вид у него был неуверенный и задумчивый. И тут Ида увидела, что он достает мобильный телефон.
Что он делает? Все равно звонит в полицию?
Ида быстро сделала несколько шагов назад, чтобы электрические двери опять открылись, а потом сразу же подошла к девочке повыше и обняла ее, громко смеясь.
— Отлично! — сказала Ида. — Держи!
Девочки уставились на нее, пока она протягивала им пачку сигарет.
— Увидимся вечером у Андерса! — громко сказала Ида, так громко, что была уверена, что мужчина за прилавком наверняка ее слышит.
— Пойдем, Сара, идем отсюда, — сказала одна из девочек, и они сразу же повернули в другую сторону.
Дойдя до угла, они начали быстрым шагом идти между домами. Ида подняла руку и помахала им вслед, а затем оторвала бумагу от рулона, висевшего рядом с ближайшим к двери насосом, и сделала вид, что тщательно вытирает руки.
Она пошла обратно к машине и увидела, что мужчина за прилавком убирает свой мобильник.
Девушка спокойно села на водительское сиденье и опять выехала на трассу. Вскоре поселок остался у нее за спиной. Через какое-то время она видела только свет двух фар, пробирающихся сквозь вечернюю тьму.
Как только она почувствовала, что со всех сторон ее обступил лес, она свернула на первую попавшуюся лесную тропинку.
Мысленно видя перед собой постеры, она принялась быстро есть багеты, запивая их «Пукко».
Из подмышек у нее текло, а сердце бешено билось.
19
Поев, Ида стала мыслить яснее.
Подозревается в убийстве?
Какой теперь будет моя жизнь, начиная с сегодняшнего дня? Полный абсурд!
Что они натворили, Лобов и бабушка?
Она откинулась на сиденье и подумала о том, как все может быть просто. Пойти в отделение полиции в Эстерсунде. Рассказать все. Лечь в камере и только спать, спать, спать.
А тот Поль, который изнасиловал меня?
У нее опять потекли слезы, и ей стало страшно.
Она снова достала свинцовую шкатулку и посмотрела на крышку. Вытерев нос рукой, она какое-то время просто сидела и держала шкатулку между ладонями.
А что это такое? Какое это может иметь отношение к маме?
Ида поняла, что ей надо как следует подумать. Она должна отдышаться и все спокойно проанализировать.
И тут она услышала какой-то звук.
Что это?
Звук повторился.
Совершенно невероятно, но это был голос. Кто-то говорил. Трескучий голос где-то в машине:
— СМ2ВУР от СМ6НХП, прием! Сигурд Мартин два Вильгельм Улоф Рудольф от Сигурд Мартин шесть Никлас Хельге Петер, прием!
Что это такое?
Она огляделась и начала рыться в сумках.
И вскоре поняла.
Картонная коробка.
Голос шел из радиопередатчика. Ида вытащила его из сумки и сделала звук громче. Призыв повторился, и раздался ее голос — Марины! Даа!
Ида быстро осмотрела все ручки регулятора, пока не нашла маленькую красную кнопку, где было написано SEND[19].
— Марина, это ты?
— Это СМ6НХП, который весь день ездил по 13-й линии метро. Полагаю, что говорю с СМ2ВУР, прием.
Ида не узнала код, но поняла, что это мера предосторожности.
Дааа, у Марины все получилось!
— Следуй моим инструкциям, чтобы перейти к радиошифровке. Прием.
— Понятно. Прием.
Последовал ряд крайне точных инструкций. Ида набрала несколько кодов на кнопочной панели и повернула регулятор. Затем наступила тишина, а потом опять затрещало, но теперь на дисплее появился текст.
«Ночую в надежном месте у друзей, до которых никто не доберется. Все прошло хорошо. Как у тебя? Прием».
Ида написала ответ.
«Еду на север. Мне надо на время уйти в подполье и разобраться с бабушкой. Прием».
На дисплее возник ответ.
«СМ3ФФС под моим нажимом связался со мной насчет тебя. Вас соединить? Прием».
«СМ3ФФС — кто это? Я же не знаю никого, кто…»
«Да. Именно».
Значит, Лассе и Марина общались? Насчет меня?
«Ответ да. Соедини нас! Прием».
«Понятно. Подожди несколько минут. Если что, сама меня вызовешь. Зеленая кнопка. Конец связи».
Машина опять наполнилась шумом.
Лассе. Да если бы я только могла с ним связаться! Он наверняка знает больше обо всем.
Она немного посидела в машине, глядя прямо в темноту. Хотелось в туалет, но прошло почти две минуты, а радио молчало. Не пора ли вызвать Марину? Как там надо делать?
И тут что-то загудело. Она сделала тише. На линии зашелестело, и раздался мужской голос:
— СМ3ФФС вызывает СМ6НХП. Прием.
Это он, Лассе! Все работает!
Что мне сказать, чтобы он понял, что это я?
— Это И… как ирис. Прием!
Короткая пауза.
— Ты где? Прием.
— По направлению к… — она не могла вспомнить, что должна была сказать, и закончила: — Прием.
— Назови местоположение. Прием.
— Примерно в сотне минут от…
Что мне сказать, чтобы не выдать себя? Я ведь не могу назвать Эстерсунд?
— Прием?
— Мне осталось сто минут, — выдавила она из себя. — Прием.
— Сто минут от Хёгборгена? Прием.
— Именно. Хёгборген. Прием.
— Я тебя там встречу. Конец связи.
— Конец связи.
Она вздохнула, улыбнулась и выключила радио.
Лассе, на него всегда можно положиться.
Я не одна.
Все сработало. До чего же здорово Марина все придумала!
Сколько там осталось до Эстерсунда? Каких-то сто двадцать километров?
Ида вышла из машины и подошла к ближайшим соснам, на ходу стягивая джинсы и спуская трусы. Пока между ногами у нее шел пар, она думала о том, как тихо под кронами деревьев. Было только слышно, как тонкая струя мочи льется на снег. Она достала бумажную салфетку из вечерней сумочки и вытерлась.
Но тут раздался посторонний звук.
Что это? Она повернула голову и посмотрела на машину.
У левой передней шины стояло два зверя.
Два волка!
А у бампера — еще один! Все неподвижно смотрели на нее, выдыхая сквозь челюсти.
Несколько секунд она сидела совершенно неподвижно, а в голове роились мысли.
Волки? Что делать? После всего, что случилось, еще и это?..
Она подавила в себе крик. Из горла вырвалось только короткое испуганное клокотанье.
Волки пристально смотрели на нее глазами с желтоватым отливом. Крайне осторожно она взяла трусы за кантик и стала медленно натягивать их на бедра, одновременно вставая на ноги. Звери не двигались, а только наблюдали за ней. Как далеко до передней двери?
Нет, нет ни единого шанса, что я успею.
Я, которая видела их только в зоопарке. Если я… Никто меня здесь не найдет!
От меня останется только лужа крови… несколько костей…
Прошло полминуты. Она дышала открытым ртом, стоя совершенно неподвижно и слушая спокойный шум леса за машиной, и все время пыталась встретиться взглядом с волками.
И тут один из них зашевелился, тот, который был немного больше остальных, и пошел прямо на нее, но у нее не было сил тронуться с места. Зверь смотрел ей в глаза, обходя ее кругом и, казалось, вдыхая ее запах. Два других сделали то же самое, и она почувствовала, что сейчас рухнет.
Она поняла, что звери окружили ее. Они стояли в каком-то метре от нее, смотрели и принюхивались. Самый крупный открыл пасть, и ей почудилось, что он презрительно улыбнулся.
Но вдруг волк повернулся и скрылся за деревьями. Двое других тотчас сделали то же самое.
Их как след простыл.
Несколько секунд она продолжала стоять как вкопанная, затем выдохнула и помчалась к передней двери машины. Бросившись на сиденье, заперла дверь.
Не включать фары, нет-нет, а то они могут вернуться обратно!
Она посмотрела между деревьями, но волков нигде не было видно.
А это действительно были волки?
Она сидела с закрытыми глазами и только дышала, будучи не в состоянии завести машину.
Волки? Действительно? Может быть, мне почудилось?
Я ведь не спала…
Это не могли быть волки. Я что, начинаю сходить с ума?
Ее взгляд упал на вечернюю сумочку и шкатулку, которая торчала из сумочки. Ида увидела, что застежка расстегнулась и видна окаменелость, и быстро закрыла шкатулку.
В конце концов она завела мотор и задним ходом стала выезжать обратно на большую дорогу.
Когда фары осветили пространство между деревьями, она увидела на свежевыпавшем снегу следы трех крупных четвероногих зверей.
20
Последние километры до Эстерсунда Ида все время вспоминала горящие глаза волков. А затем, чтобы мысленно не видеть звериный взгляд, стала все больше думать о Лассе.
Когда мы последний раз виделись? Как минимум десять месяцев назад. Лассе. Со своим «Оплотом дьявола» — как это характерно для него и для всех остальных его земляков, подумала она. Всегда против чего-нибудь, всегда против тех, что наверху, тех, кто принимает решения. Тех, которые в девяностые решили, например, построить в центре города гаражный комплекс, в чем действительно была необходимость. Но тут же по городу распространилось указание не ставить туда машины, иначе ты будешь предателем, и поэтому комплекс почти все время стоит пустой. Типично! То же самое с мостом Рёдёбрун у острова Фрёсён. Мост должен был стать платным, единственный мост во всей Швеции, за проезд по которому надо платить. Но стоило коммуне поставить будку, в которой принимают оплату, и опустить шлагбаум, как какой-то местный умник взорвал ее. Сам мост, разумеется, остался стоять, целый и невредимый. Тогда установили камеры наблюдения и возвели бетонное заграждение. Но снова кто-то заложил динамит, и опять все взорвалось. Альма рассказывала, что Лассе вызывали на несколько допросов, но доказательства отсутствовали. Однако практически все в округе знали, что наверняка это он. Или любой другой из местных.
Было начало восьмого вечера, когда она выехала на улицу Ресиденсгренд и затем въехала в «Оплот дьявола». Протесты против строительства гаражного комплекса возглавлял Лассе, он же и окрестил комплекс, который теперь в народе иначе как Дьявольским не называли.
Если он предложил ей встретиться именно здесь, подумала Ида, это говорит о том, что он понял ситуацию, что он видел постеры. Или это самое безопасное место в городе, где в такое время дня никого не бывает.
Значит, здесь нет никаких камер? Нет, иначе бы Лассе знал об этом.
Она медленно въехала и стала подниматься по пандусу на самый верхний уровень, где было пусто, и припарковала машину в таком месте, чтобы видеть весь комплекс. Выключив двигатель, она просто сидела и ждала, кусая ногти. Ей снова надо было в туалет. Нет, только не это, не думать о волках!
Пока она ждала, она осмотрела машину и обратила внимание на черный прямоугольный кожаный футляр, который торчал из-под пассажирского сиденья. Она взяла футляр за краешек и вытащила его. В футляре лежало что-то плоское и тяжелое. Она расстегнула молнию и вынула серебристый айпод.
Гм. Наверное, его планшетник? Проклятого насильника, Поля.
Айпод был из дорогих. Ида внимательно посмотрела на дисплей. Может, потом он мне пригодится?
Она быстро положила планшетник в одну из сумок. Да, наверняка пригодится, только и успела подумать она, как увидела машину, въезжающую на нижний уровень.
Пока машина поднималась наверх, уровень за уровнем, она спряталась за рулем и подумала о том, что ей, конечно, надо было припарковаться рядом с другой машиной. А что, если это полиция…
Но это был красный «Вольво-745».
Машина Лассе. Он газанул, развернулся, остановился рядом с ее «вольво» и быстро вышел из машины, держа в руках несколько отверток. Не здороваясь, сразу же встал на колени на бетонный пол перед капотом двигателя и с ругательствами расправил одной рукой усы. Ида не могла не улыбнуться и осторожно вышла из машины. Послышалось дребезжание. Она подошла к нему, но он молча поспешил в другую сторону, к багажнику, и так же быстро опустился там на колени, после чего опять раздалось легкое дребезжание. Ида не трогала его, помня, что всегда говорила о нем Альма: «Он сначала делает, а потом говорит».
Наконец он вернулся к передней двери и опять выругался, а затем поднял девушку, как куклу, и обнял, как подушку, прижимая ее к своему почти двухметровому телу. Она подумала, что в нем еще есть сила, несмотря на то, что ему давно перевалило за шестьдесят. Затем он твердой рукой поставил ее на место.
— Для нашей безопасности мы должны их немедленно выкинуть.
Она увидела в его руках регистрационные номера.
— Повезло, что у меня на складе всегда есть свежие знаки, — сказал он. — Да я их уже привинтил. Пошли, мы едем.
Он отдал ключи от своей машины, а она протянула ему свои, и они выехали из «Оплота дьявола», а потом и из Эстерсунда. Затем друг за другом проехали по мосту Фрёсёбрун и пересекли остров, проследовав дальше по теперь совершенно бесплатному мосту Рёдёбрун. Ида улыбнулась, когда они проезжали остатки фундамента будки.
Поднялся ветер. Крупная морская птица, сидевшая на одном из фонарных столбов на мосту, казалось, силится удержать равновесие. Еще с десяток морских птиц перелетели с места на место в свете ночных фонарей, они словно вдруг заклубились над машиной с громкими криками и некоторое время летели за ними.
Что они делают?
Видимость становилась все хуже, ехать было труднее, но птицы вскоре исчезли. Пошел сильный снег. Она неотрывно ехала сквозь тьму за задними фарами «вольво», опять вглубь леса; ей страшно хотелось спать, а руки и ноги едва ее слушались. Машина, ехавшая за ними из самого центра города, свернула на боковую дорогу и исчезла. У Иды больше не было сил смотреть в зеркальце заднего обзора. Теперь я с Лассе, — подумала она.
Давайте, арестовывайте меня, чертовы растяпы-полицейские, теперь мне ничего не страшно!
Дом ее детства выглядел точно так же, как всегда, с деревянной верандой, оконными переплетами и маленьким почтовым ящиком из листового железа, выкрашенного в красный цвет. Лассе остановился у сарая, открыл двойные ворота, въехал на участок на машине Поля, закрыл ее, а затем поспешил к своему собственному «вольво».
Всего лишь через несколько минут они были дома у Лассе. Ида тотчас рухнула на его расшатанный гостевой диван и провалилась в сон. Несколько охранников штурмовали столы на Нобелевском банкете, спускаясь с балюстрады на черных канатах. Поднялся переполох, и она увидела одетого в белое Лобова, стоящего посреди зала и мигающего, словно стробоскопическая лампа. А потом он внезапно загорелся, шипя и потрескивая, и все выбежали на улицу, а он кричал и чернел. Зал превратился в церковь, полную зверей, которые бились о стены, купель и амвон, и кто-то громко кричал с органных хоров.
— Вставай! — кричал голос. — Вставай сейчас же! — шептал ей голос прямо в ухо, и она поняла, что Лассе несет ее через свою гостиную. — Они здесь! — сказал он, неся ее вверх по лестнице. — А теперь ни слова!
Он открыл дверь на кошачий чердак, посадил ее на пол и показал на заранее приготовленный матрац. Она опустилась на матрац и закрыла глаза, успев услышать звонок в дверь.
Ида продолжала лежать не шевелясь; она слышала голоса снизу — сначала два спокойных, рассудительных, а затем один резкий. Пока она безуспешно пыталась разобрать слова, доносящиеся снизу, то подумала, что должна была рассказать Лассе о волках.
Постепенно она задремала и, хотя на чердаке было не больше десяти градусов тепла, скоро спала глубоким сном.
Бухта Анахо, Новая Зеландия, 27 октября 1769 г.
Когда нос врезался в песок и двое слуг подтащили весь баркас как можно ближе к берегу, все они вышли, один за другим. Сначала три морских пехотинца, затем Сперинг, а после него Бэнкс, Кук и последним Соландер.
Соландер с Бэнксом пошли вдоль берега.
— Посмотрим, что нам может предложить это место, — сказал Бэнкс.
Они сразу же нашли несколько различных видов трав и низкие цветы. Некоторые из них, но не все, были им уже известны. В песке также лежало множество раковин улиток и моллюсков, которые Соландер долго рассматривал, а затем дал им временные названия. Он велел слугам спрятать раковины на хранение в деревянные шкатулки.
— Если бы с нами был мистер Линней, — сказал Бэнкс, — как вы думаете, ему бы понравился этот берег?
Они вежливо посмеялись над этой мыслью и продолжали мирно беседовать об условиях жизни животных и растений на острове в сравнении с островами, на которых они уже побывали на той же неделе. Вдалеке виднелся «Индевор», стоящий на якоре в заливе, паруса были плотно натянуты на реи, а корпус мягко покачивался на спокойной морской зыби. В небо над кораблем с резким криком взметнулась стая морских птиц.
По берегу к ним приближался десяток аборигенов. Издалека было видно, что на них надеты ожерелья из перламутра и акульих зубов. Переднюю часть туловища одного из мужчин целиком закрывала кольчуга из устричных раковин. Их лица медного цвета были сильно разукрашены замысловатыми темными точечными узорами. В руках они несли хорошо заточенные деревянные копья и короткие каменные дубинки.
Соландер осмотрелся, но никаких каноэ вдоль берега не увидел.
Три морских пехотинца приготовили свои мушкеты.
— Спокойно, — сказал Кук.
Аборигены остановились на расстоянии в примерно пятьдесят футов. Они что-то распевали хриплыми голосами, быстро двигая ногами слева направо и возводя глаза к небу.
— Вот! — вдруг сказал им Бэнкс и протянул ладонь. В ладони лежали две бисеринки и расческа.
Аборигены перестали петь.
Один из них, мужчина в перламутровой кольчуге, наконец осмелился подойти к Бэнксу, чтобы посмотреть поближе. Затем он стал жестикулировать своим товарищам, и двое из них куда-то пошли вдоль берега.
Тем временем Соландер стоял совершенно неподвижно и разглядывал загорелые лица Бэнкса и Кука, униформу морских пехотинцев, чертежные принадлежности Сперинга, сумки слуг и черные волнистые узоры на телах оставшихся аборигенов. Все молчали.
Морские волны раз за разом набегали на песок, а затем опять отступали, с однообразным скользящим звуком. Двое аборигенов вернулись. В руках они несли плоды хлебного дерева и бата.
Бэнкс кивнул и осторожно подошел к одному из мужчин.
Они быстро обменяли провиант на бисеринки и расческу. Аборигены внимательно рассмотрели бисеринки, и их жесты и выражения лиц изменились.
Затем все десять по очереди подошли к Бэнксу и носами потерлись об его нос. Бэнкс засмеялся и попросил Соландера, Кука и Сперинга последовать его примеру.
Соландер, не колеблясь, подошел к аборигенам и прижался носом к их носам. Темные точечные узоры были нанесены какой-то клейкой краской с едким запахом, что Сперинг не мог не прокомментировать.
Бэнкс и Кук пытались объясниться с аборигенами, различными жестами показывая вдоль берега. Раз за разом Кук повторял одно и то же слово:
— Heppah?[20] Heppah?
В конце концов аборигены подтвердили, что поняли его.
— Heppah! — сказали они. — Haeremai![21] Haeremai!
Мужчина в кольчуге из раковин шел впереди.
— Heppah! — повторил он, держа свое острое деревянное копье прямо перед собой.
Через несколько минут быстрой прогулки они дошли до довольно большого нагромождения скал, окруженных низкой растительностью и канавами метровой глубины. Вокруг скал стояло несколько палисадников, сооруженных из тонких стволов деревьев и дикой лозы. За палисадниками находилась группа небольших хижин, к которым примыкали четыре поднятых вверх платформы. Несколько молодых аборигенов запрыгнули на платформы и, смеясь, принялись бросать копья в песок, издавая крики и закатывая глаза якобы при виде воображаемого врага.
Бэнкс кивнул и дал детям, находившимся в одной из хижин, несколько стеклянных бусинок. Соландер заметил, что прямо в центре поселка вытекает ручей и что в низкой хижине находятся груды корней папоротников и вяленой рыбы.
— Они даже готовы к осаде. Впечатляющее зрелище, — сказал он Куку.
Тем временем Бэнкс и Кук вместе с морскими пехотинцами тщательно измеряли поселок. Сперинг стоял к ним спиной и рисовал деревянную статуэтку какого-то божества. Несколько аборигенок подошли к Соландеру и Сперингу. Женщины хихикали, посматривая на них. Они дали понять членам экспедиции, что хотят им что-то показать. Когда женщины попросили их подойти к хижинам, они только улыбнулись в ответ и без сопротивления позволили повести себя дальше.
Они вошли в ту часть поселка, которая сначала была им не видна. В глубине находилась большая скала с каменной печью спереди. Одна из женщин немного вильнула бедрами и задом и, улыбаясь, показала на грот, скрытый за деревянными воротами.
Сперинг и Соландер засмеялись друг над другом и, немного взвесив ситуацию, подошли к пещере. Мимоходом они обратили внимание на то, что в траве рядом с каменной печью лежит несколько внутренностей.
Стоило им войти в деревянные ворота, как женщины сильно толкнули обоих, так сильно, что они упали.
— Что они делают?
Поднявшись на ноги, они увидели, что ворота закрыты и заперты на засов. Соландер подошел к засову, чтобы оценить его вес. Хотя засов был довольно тяжелым, он предположил, что с помощью какого-нибудь продолговатого орудия он, наверное, смог бы сломать это своеобразное запирающее устройство, которое, судя по всему, состояло из переплетенных корней и острых деревянных палочек.
— Помогите! — закричали они, стуча обеими руками в ворота. — Помогите!
Никакой реакции снаружи не последовало. Женщины, похоже, исчезли.
— А как ты думаешь, другие слышат наш крик?
— Едва ли.
Они заглянули в пещеру. По мере того как их глаза привыкали к темноте, они видели, что пещера гораздо больше, чем им показалось сначала. От одной из боковых стен скалы исходило пульсирующее слабое желтоватое сияние. Из отвесной скалы выступала большая черная плита, напоминающая каменный алтарь. В сыром воздухе резко пахло чем-то тошнотворным.
Сперинг опять попытался закричать, колотя по воротам, но Соландер заметил, что вряд ли имеет смысл поднимать еще больший шум, поскольку Кук с Бэнксом наверняка скоро начнут задавать аборигенам вопросы о том, куда они подевались.
Слабое свечение вдоль отвесной скалы вновь приковало внимание Соландера, и он медленно приблизился к бросающейся в глаза плите. Плита, созданная самой природой, действительно была частью скалы. Когда он дотронулся до поверхности плиты, пальцы стали влажными. Поднеся руку к тусклому свету, он увидел на пальцах какую-то красную жидкость.
И тут он заметил, что еще какой-то предмет выступает из скалы непосредственно над плитой.
Это был матовый камень черно-серого цвета величиной в два составленных вместе кулака. Поверхность камня покрывал расплывчатый орнамент, напоминающий следы суставов или костей. В некоторых местах поверхность была глянцевой, словно ее смазали маслом. Камень выглядел как окаменевшее ископаемое — и в то же время нет.
Что это: своего рода скульптура, произведение искусства? Нет. Окаменевшее животное, подумал он, окаменелость, ископаемое? Наверняка что-то очень необычное. Нет, здесь виднеется кое-что еще!
Маленький каменный зверек был усыпан сверкающими драгоценными камнями синего цвета. От этих мерцающих точек и исходил странный дрожащий свет.
Он смотрел, не в силах оторвать взгляд от окаменелости.
Сапфиры.
— Пойди посмотри, Сперинг, — сказал Соландер.
Оба согласились, что никогда не видели ничего подобного.
— Вот бы показать это Линнею!
И тут они обратили внимание на то, что на верхней части камня с обеих сторон что-то торчало.
Оперение?
Нет. Они опять внимательно посмотрели. На камне были какие-то отростки, которые напоминали — что?
Плавники? Крылья? Причем сделанные из очень тонкого и хрупкого листового золота или серебра.
Соландер очень медленно протянул одну руку к камню, растопырив пальцы, готовый в любую минуту схватить камень, если тот не дастся в руки. Вместе с тем он увидел, что камень прочно сидит в скале и что вряд ли получится отколоть его.
Сперинг оторвался от скалы и пошел в глубь пещеры, а Соландер остался стоять у плиты, прикованный взглядом к сапфирам. Сперинг уже был довольно далеко, как вдруг он вскричал:
— Эй, Соландер! Здесь на полу… лежат другие вещи! Скорей отсюда!
Сперинг шел быстрым шагом, весь белый как мел.
За его спиной раздались какие-то звуки.
Сперинг вздрогнул, и Соландер отошел от каменного стола.
Звук раздался снова. Пыхтение.
Из темноты на них медленно шло какое-то существо. За ним сразу же показалось второе, а за вторым третье.
Сперинг быстро отступил к воротам, Соландер вскрикнул. Три существа очень медленно приближались к ним. Через вертикальную щель в воротах на их лица упала полоска света.
Соландер увидел, что щеки и лбы двух существ расписаны точечными узорами. В остальном их внешность сильно отличалась от внешности других аборигенов. У одного из них, похоже, это была женщина, один глаз был почти что величиной с яблоко. Глаз вылезал из орбиты и как будто готов был выскользнуть через нижнее веко. Нос у женщины был увеличен, а с плеч на живот свисало несколько отростков, покрытых комками. От лица другого существа, мужчины, было трудно отвести глаза. Оно состояло исключительно из огромных кожаных складок, которые вместе напоминали кожаный занавес, прикрепленный ко лбу и свисавший до шеи. Деформированный рот было сложно различить, а глаза были полностью спрятаны под обвислой черной кожей. Соландер попытался вспомнить пациентов с нетипичным раком, которых он когда-то в юности встречал в лазарете в Питео, но ничто, увиденное тогда, не шло ни в какое сравнение с этим зрелищем.
У третьего аборигена было вполне симметричное и красивое лицо, но на животе виднелся огромный отросток в форме подвесного барабана диаметром в полметра, который как будто пришили к его талии, а потом срастили с кожей.
Два аборигена держали в руках длинные каменные дубинки. Все трое продолжали ближе и ближе подбираться к путешественникам, и Соландер обнаружил, что стоит, плотно прижавшись к деревянным воротам, и идти ему больше некуда.
— Что они делают? Похоже, они…
— На помощь! — закричал Сперинг прямо в щель в воротах. — На помощь!
Соландер заметил, что женщина с висячим глазом что-то держит между ладонями. Она поднесла это ко рту, откусила кусок и принялась жевать. Когда женщина, пошатываясь, перенесла центр тяжести с правой ноги на левую, полоска из отверстия в воротах осветила то, что она держала, и он понял, что это. Он отвернулся, но потом опять посмотрел и увидел, что это… Нет… ох, Создатель, Боже всемогущий…
Да, это правда.
Рука. Человеческая.
Из локтевого сустава свисали сухожилия, лучевая кость торчала, как белая толстая палочка, и сохранились только части тонких, гладких мускулов рядом с запястьем. Женщина уставилась на Соландера, все время продолжая жевать. Остальные, как он теперь заметил, тоже держали по куску. Мужчина с животом ел разделенное пополам бедро, а существо с кожными складками — то, что когда-то, наверное, было икроножной мышцей.
— На помощь! — закричал Сперинг как можно громче через щель в воротах. — Помогите нам!
Никакой реакции извне не последовало. Слышалось только глухое непрерывное жужжание множества мух, роящихся вокруг скал. Он едва стоял на ногах.
— На помощь, я…
Внезапно все три существа очень близко подошли к Соландеру и Сперингу, расстояние между ними и лицами существ не превышало нескольких футов. Сперинг глубоко дышал, он ударил по воротам и замахнулся в воздухе на женщину, а Соландер закричал. Два существа одновременно схватили Сперинга, и Соландеру показалось, что они делали так уже много раз. Он кулаком ударил существо с кожными складками, но сила удара словно растворилась в сплошном кожном месиве.
— Что они делают? Что они затевают? — пробормотал Сперинг.
Им удалось сразу же повалить Сперинга, который с немым криком тяжело приземлился на хорошо утрамбованный земляной пол. Соландер изумился их физической силе и попытался ударить третье существо, которое быстро подошло к нему и легко сбило его с ног. Вскоре существо уже лежало на Соландере. Он сразу же почувствовал чудовищный запах, смесь экскрементов с кровью и чем-то сладким; эта мерзость не поддавалась никакому описанию. Он рассмотрел точечные узоры на лбу на очень близком расстоянии и различил глаза обоих существ, лежавших на Сперинге, взгляд их вытаращенных глаз с красными прожилками, их темные растопыренные пальцы, схватившие его за горло.
— Поооомогите!
— О Боже, не покинь меня, дай мне сил…
Существо продолжало сильно прижимать Соландера к полу, он все время пытался брыкаться и кричать, но существо с кожными складками закрыло ему рот ладонью, и он почувствовал, как кто-то из них, возможно женщина — похоже, она отпустила Сперинга, — быстро разорвала ему штаны, наклонилась вперед и вонзилась своими маленькими острыми зубами в его левую ногу над самым коленом; она прокусила мягкую плоть и сомкнула челюсти. Его пронизала такая боль, словно в него со всей силой воткнули кинжал. Он кричал и думал: они действительно собираются это сделать, они меня съедят, они съедят нас заживо, а она еще откусила от его плоти, и, завыв, он подумал: они же люди, точно такие же, как я сам, мы все всего лишь люди, и он не мог понять, откуда у него такие мысли, а тем временем зубы вцепились в его вторую ногу, и он понял, что над ним в воздухе занесли каменную дубинку с острым концом и что через полсекунды она обрушится на его голову, если он немедленно не…
Вращая в панике плечами и шеей, он сумел отвести голову, и дубинка только коснулась его правого уха, глухо ударившись о земляной пол — и абориген выронил дубинку, которая раскололась на две части. Соландер с быстротой молнии схватил рукоять, одновременно изо всех сил толкнув женщину локтем.
Существо с кожными складками тотчас сумело вырвать острие, вонзившееся в рукоятку дубинки, но возникло некоторое замешательство, и Соландер успел подняться и помочь Сперингу, который тоже встал на ноги, и оба быстро прошли в глубь пещеры.
— Не ходи дальше, — сказал Сперинг, — там лежат чудовищные вещи!
— Мы должны выиграть время, — возразил Соландер.
Его сердце билось с неслыханной скоростью. Какова длина пещеры? Может быть, дальше есть другой выход?
Он остановился. В бедре непрерывно кололо. Он смотрел перед собой прямо в темноту полными страха глазами.
— На помощь! — закричал он так громко, насколько хватило его легких, но жалкое эхо скоро смолкло, а со стороны входа в пещеру по-прежнему ничего не было слышно.
— Пожалуйста! По-мо-ги-и-и-и-и-и-и-те!
Три существа опять собрались с силами и снова стали приближаться к путешественникам, стоявшим в центре пещеры. Соландер обвел пещеру взглядом, не зная, что предпринять. Существа все ближе и ближе подходили к Сперингу, и Соландер подумал, что пытаться бороться с ними с помощью одной короткой деревянной палочки бессмысленно.
И тут его взгляд опять упал на диковинную светящуюся окаменелость, и в секундном озарении он подошел к каменному алтарю, о чьем предназначении он теперь полностью догадался, — они здесь приносят людей в жертву — и, быстро подняв грубую палку, стал наносить удары по основанию окаменелости.
Трое существ сразу же попятились назад, со странными выражениями лиц и широко открытыми глазами.
— Ха та! — прошептали они. — Табу!
Соландер внезапно впал в ярость и стал еще яростнее наносить быстрые удары по основанию окаменелости, и когда наконец отлетел большой кусок, он схватил диковинную каменную фигуру и попытался оторвать ее от скалы, но она не поддавалась. Соландер опять поднял палку в воздух и нанес новую серию ударов по нижней части каменной фигуры. Он сдвигал руками места крепления, и через несколько ударов окаменелость, к его удивлению, поддалась и откололась.
При виде этого существа принялись громко кричать, запрокинув вверх головы, одновременно топая ногами, высовывая языки и взывая к щели в воротах. Они запели какую-то песню, выкрикивая: «Haere mai! Haere mai!»
Соландер стоял совершенно неподвижно, держа в воздухе перед собой окаменелость и следя за движениями аборигенов. Было ясно, что они собираются вместе напасть на него. Он увидел струйки крови в уголках их ртов, как вдруг что-то внезапно изменилось, словно его коснулся неожиданный порыв ветра сверху и повернул в новом направлении. Сперинг почувствовал то же самое, и вместе, будто по сигналу, они бросились вперед. Сперинг все время бил палкой, а Соландер держал окаменелость прямо перед ними подобно факелу. Существа отступили со странным, устрашающим воем, одновременно все равно подстрекая друг друга к бою. Когда они подошли ближе к воротам, он услышал доносящиеся снаружи звуки, похожие на взволнованные голоса, и они со Сперингом стали опять звать на помощь, и им удалось нанести несколько ударов палкой по деревянным воротам.
Вскоре послышалось, как кто-то с большой скоростью пытается отпереть замок, но, судя по всему, это не подействовало на трех существ, которые выпрыгнули вперед и начали драться и брыкаться. Сперинг поднял руки и палку, стараясь защититься, но аборигены остановились только тогда, когда Соландер снова выставил вперед окаменелость.
Неожиданно половинка деревянных ворот рухнула в пещеру, и тонкий солнечный луч, видневшийся сквозь щель, превратился в широкую полосу бьющего в глаза слепящего света.
В отверстии пещеры, всматриваясь в темноту, стояло двое морских пехотинцев с «Индевора»,
— Дорогие друзья, — спросил Бэнкс. — Что случилось?
Соландер и Сперинг быстро выбрались из пещеры и от солнечного света прикрыли глаза ладонями. Никаких аборигенов не было видно, и они стали осматривать свои сочащиеся раны.
Три существа стояли в пещере, жестикулируя, крича и переступая с ноги на ногу.
— Боже мой, что они с вами сделали? — вскричал Кук.
Соландер быстро оглядел поселок.
— Думаю, нам лучше всего немедленно вернуться на «Индевор».
— Но что это за странные существа? — спросил господин Бэнкс, указывая на фигуры в пещере. — Они выглядят как…
Все внимательно посмотрели на трех аборигенов. Морские пехотинцы держали свое оружие наготове.
— А это что такое? — спросил один из пехотинцев, указывая на окаменелость.
— Это… — начал Соландер и попытался спрятать камень под рубашкой, заметив при этом, что таинственный свет от камня практически неразличим в сильном солнечном свете. — Это… интересная геологическая находка.
Нет смысла говорить правду, что, вероятно, это совершенно уникальная находка.
В этот момент три аборигена одним махом вышли из пещеры и теперь спускались к ближайшей хижине.
Тем временем вождь в кольчуге из устричных раковин и его большая свита приближались к ним вдоль палисадников. Когда он увидел вышедших из пещеры, он яростно выкрикнул что-то в воздух, и все аборигены выстроились в ряд, а женщина с увеличенным глазом бегала туда-сюда и кричала:
— Табу! Табу! — указывая в глубь пещеры и продолжая скороговоркой произносить длинные заклинания.
Кук и Бэнкс обменялись взглядами. Стало тихо. Морские пехотинцы быстро зарядили свои мушкеты.
Мужчина в кольчуге поднял свое копье и стал приближаться к Бэнксу, подняв руки и высунув язык.
— Язык означает сигнал к бою! — объяснил Кук. — Предупредительный огонь!
Морские пехотинцы приготовились к стрельбе и быстро произвели каждый по четыре выстрела в воздух над головами аборигенов. Все мгновенно замерли.
— Их слишком много, — тихо сказал Кук Бэнксу.
Теперь все стояли смирно, и обе стороны несколько секунд рассматривали друг друга.
— Загоните этих троих обратно в пещеру, — велел Соландер. — Может быть, их это успокоит.
— Делайте, как велит мистер Соландер, — спокойно сказал Кук, и пехотинцы, помахав мушкетами, сумели загнать троих существ обратно в пещеру. Затем они быстро и с большими усилиями поставили на место отвалившиеся ворота, хотя с замком справиться не смогли.
У мужчины в кольчуге был такой же решительный вид, что и раньше. Еще несколько аборигенов из другой части поселка присоединились к толпе. Из задних рядов начало доноситься тихое хриплое пение.
— Как быстрее всего добраться до баркаса? — спросил Бэнкс.
Кук осторожно показал сжатым кулаком.
Долгое время было по-прежнему тихо. Соландер вновь услышал, как жужжат насекомые. Он стоял и наблюдал за тем, как Кук и Сперинг беспрерывно смотрели на мужчину в кольчуге, и их взгляды не оставались без ответа. В небе над поселком на восходящих ветрах парили большие белые морские птицы, но Соландеру не удалось определить вид этих птиц.
И тут мужчина в кольчуге подал почти незаметный знак одной своей босой ногой.
Большая группа аборигенов выбежала вперед, вращая глазами, подергиваясь и поднимая копья.
— Давайте будем друзьями! — закричал Бэнкс, вытянув вперед руки, но его слова потонули в хлопках от мушкетов.
Трое аборигенов сразу же упали на землю.
Остальные остановились, продолжая издавать громкие крики и взволнованно жестикулируя. Соландер стоял, плотно прижавшись к скале, и выжидал, как вдруг почувствовал, как кто-то подходит к нему сзади. Это была женщина с вылезающим из орбиты глазом, ей удалось выбить ворота, и теперь она быстро шарила под его одеждой своими острыми ногтями.
Он сделал шаг назад, но женщина оказалась на удивление проворной. Она подняла обе руки, и ей удалось сильно ударить по окаменелости. Окаменелость упала вниз прямо между его ногами и разбилась о скалу, на которой они стояли. Слегка вскрикнув от ужаса, он увидел, что окаменелость раскололась на четыре части.
— Haere mai! — закричала женщина. — Табу! Haere hi uta hei patupatu ahe![22]
Соландер быстро схватил два куска окаменелости, оказавшиеся рядом пехотинцы так же быстро подобрали две оставшиеся части. Мужчина в кольчуге в тот же момент выслал вперед двадцать воинов, и солдаты почти мгновенно перезарядили ружья и выстрелили двоим из них в ноги. Но остальные воины продолжали наступать, и когда пехотинцы успели перезарядить оружие, аборигены уже подошли к Куку, который пытался обороняться подзорной трубой. Раздалось еще три выстрела, и упало еще столько же аборигенов, но большинство уже дошли до Бэнкса и попытались атаковать его своими дубинками. При попытке защитить его один из пехотинцев уронил свой мушкет. Соландер подбежал к мушкету, поднял его, зарядил и сел на корточки, тщательно целясь.
Он попал в голову мужчине в кольчуге. Истекая кровью, мужчина опустился на траву лицом вниз.
Когда аборигены поняли, кого расстреляли, они прекратили драться.
— А теперь быстро! — приказал Кук.
Морские пехотинцы штыками, нацеленными на выстроившихся в ряд аборигенов с вытаращенными глазами, прокладывали Соландеру, Бэнксу, Куку и Сперингу дорогу через поселок. Во время их прохода Соландер заметил знакомых женщин, которые стояли, прижавшись к хижине, но теперь вид у них был ошеломленный и смущенный.
Когда их процессия достигла северного палисадника, обнаружилось, что большие толпы аборигенов собрались и за пределами поселка.
— Если они нападут, стрелять сразу, — велел Кук.
Быстрым шагом и плотным строем они осторожно вышли на берег. Аборигены пока что выжидали. Бэнкс двигался ловко, но довольно медленно. Слуги, которые ждали у палисадника, бежали спереди, а пехотинцы шли в самом конце, с заряженным оружием на плече.
Когда они отошли на некоторое расстояние, Соландер обернулся и увидел, что их преследуют пятьдесят воинов — воины пели и делали маленькие выпады вперед, ритмично топчась на песке. Соландер крепко сжимал в руках окаменелости. Сердце билось при мысли о том, что он пережил в пещере. В бедре кололо, и хотелось как можно скорее смыть с кожи грязь и слюни. Одновременно он слышал, как Бэнкс призывает их поторапливаться.
Впереди, на рейде, виднелась мачта «Индевора», тянувшаяся в ясное голубое небо, но Соландер на бегу не успел заметить, есть ли на палубе какая-то жизнь.
Как только они добрались до баркаса и быстро перебросились через его низкие поручни, они обнаружили вдоль берега примерно два десятка каноэ. Аборигены поспешно грузили на них копья и камни, чтобы потом спустить их на воду.
— Мы никогда не сможем грести с их скоростью, — заметил Кук.
Все они уселись на скамьи в срединной части баркаса, а слуги приготовили весла в уключинах.
— Попытайтесь! — крикнул Бэнкс слугам и солдатам. — Гребите!
Баркас отошел на некоторое расстояние от берега. Со всех сторон прибывали каноэ, полные поющих, кричащих и удивительно энергично гребущих воинов. Одно из самых больших каноэ находилось на таком близком расстоянии, что до них вполне можно было достать копьем.
— Стреляйте! — приказал Кук.
Морские пехотинцы выстрелили из дробовика в нос каноэ и попали в одного из аборигенов. Хлопок заставил воинов немного отгрести назад.
— Их слишком много!
— Перезаряжай!
— Мы не успеем!
Каноэ уже опять приближалось к баркасу. С него бросили несколько камней, но безуспешно. За этим каноэ виднелось минимум десять других, на каждом из которых было столько же мужчин. Соландер посмотрел в сторону берега и увидел, что из джунглей выбегает подкрепление, а на воду спускают дополнительные каноэ. По его подсчетам, теперь аборигенов было несколько сотен.
— Стреляй в них! — закричал Бэнкс, и пехотинцы снова перезарядили ружья, размахивая штыками и шомполами и пытаясь напугать команды ближайших каноэ.
«У нас ничего не получится, — подумал Соландер, — нас забьют дубинками, мы пойдем ко дну, один за другим, с раздробленными черепами и вырванными глазами». Он быстро поднял голову к небу, где взад-вперед кружили морские птицы, совершенно не двигая крыльями. Между тем три каноэ подошли вплотную к баркасу, и, когда пара самых рослых аборигенов с копьями в руках поднялась, чтобы перекинуться через оба поручня, Соландер закрыл глаза.
ДУ-ДУ-ДУМ.
В воздухе прогремел мощный взрыв, настолько мощный, что Кук упал на нижнюю палубу, а два каноэ аборигенов перевернулись.
Раздался еще один такой же громкий хлопок, и массивный звук накатил на берег, как огромная волна. Сразу же послышались многочисленные стоны и отчаянные крики аборигенов, большинство вообще перестали грести. Соландер бросил взгляд на коренастых мужчин с темными точками в ближайшем к баркасу каноэ в каких-нибудь десяти футах от баркаса и понял, что все они смотрели в сторону горизонта.
Он обернулся и в резком встречном свете разглядел контуры «Индевора».
Все бойницы на левой стороне были открыты, и на палубе можно было различить морских пехотинцев, а также Хикса, Клерка и Манкхауза.
Из трех отверстий бойниц полыхнули новые огненные языки, и за ними последовали три грохочущих взрыва у самой кромки воды. Снаряд попал в большое каноэ, и пять аборигенов почти что разнесло на куски.
— Хороший прицел! — закричал Кук.
Тем временем гребцам удалось набрать скорость.
Теперь все каноэ спокойно стояли на воде или разворачивались, большинство к берегу. Через каких-то полминуты напряженной гребли баркас приблизился к правому борту «Индевора», откуда уже спустили веревочную лестницу, по которой они быстро один за другим забрались на борт — первым на подкашивающихся ногах Соландер. Он сразу же приказал слугам разложить на палубе сумки натуралиста и деревянную шкатулку для просушки.
— Трогайтесь, — громко сказал Кук рулевому и палубным, одновременно глядя в подзорную трубу на окровавленный берег, где стояли, пели, танцевали и кричали аборигены, пытаясь что-то сделать для своих раненых и мертвых.
Соландер отдыхал на палубе, лежа на перине, а Манкхауз промывал ему ноги. Он сказал, что раны глубокие, но опасность миновала, — их не преследовали, и никаких новых каноэ на воду не спускали. Манкхауз протянул ему бутылку рома, и он отпил несколько глотков. Соландер слышал, как Кук, стоя у штурвала, разговаривал с теми, кто оставался на борту:
— Если бы Соландер своим выстрелом не попал в вождя, не знаю, что бы случилось.
Когда Соландер наконец услышал характерный звук — это ослабили якорь, и его трос подняли на лебедке наверх, — он опять посмотрел поверх поручней и увидел, как берег у бухты Анахо медленно исчезает. Тепловатый ветер с берега надувал передний парус контр-бизань и гнал корабль вперед со скоростью в несколько узлов.
Он немного подождал, пока суета на корме улеглась, и попросил Манкхауза оставить его в покое.
Убедившись, что никто не видит, что он делает, расстегнул рубашку.
Дрожащими руками Соландер осторожно достал два куска окаменелости. Его поразило, что на какое-то время он почти забыл о камнях, но теперь, когда он опять держал их, ему показалось, что боль в ногах его больше не беспокоит. Он подумал, что надо как можно быстрее найти время и написать письмо Линнею и рассказать о находке. Если немного повезет, письмо можно будет передать курьерскому судну, наверное, когда они дойдут до Явы в Новой Голландии. И потом, позже, он, конечно, пошлет камни Линнею — когда они вернутся домой в Лондон.
Или… может быть, послать один камень Линнею, а второй оставить себе?
Да. Один камень я оставлю себе. Нельзя выпускать из рук такую вещь.
Обе части окаменелости, похоже, не были повреждены, но их поверхности теперь вдруг переливались как-то по-другому, не так, как раньше, и Соландеру показалось, что он не совсем их узнает.
Отросток на одной из поверхностей был невредим, но больше не напоминал плавник или крыло. Скорее какое-то плотное, застывшее — перо? На отростке также было четыре крупных сапфира. Камень слабо напоминал часть брюшного отдела какого-то организма, но в резком солнечном свете он выглядел иначе, чем в пещере.
Другой камень тоже был со своими отличиями. Сапфиры на нем почти горели на солнце и обрамляли то, что на первый взгляд удивительным образом напоминало зауженный брюшной отдел ископаемого.
Брюшной отдел?
Нет, это не было брюшным отделом и в то же время — с чем еще это можно сравнить?
Соландер осторожно составил две части вместе, неожиданно раздался легкий хруст. Части прекрасно подошли друг к другу, все осколочки вроде бы были целы, но камень снова распался на две неравные половинки, как только Соландер перестал прижимать их друг к другу.
Долгое время он сидел, уставившись на камни, чувствуя, что его бьет озноб, словно у него начинается жар.
Что это за вид… что это такое?
В конце концов очень медленно он поднял руку и коснулся отростка.
Отросток оказался совсем не хрупким, как он предполагал, а твердым, даже тверже самого камня.
— Капитан Кук? — прокричал он на всю палубу и положил две окаменелости в один из экскурсионных мешков из тонкой пряжи.
— Да?
— Я хотел бы немедленно переговорить с морскими пехотинцами, которые были с нами на берегу.
«Индевор» теперь спокойно шел на юг и находился далеко от суши.
Вскоре к нему явились три солдата. Одному Соландер сразу же велел уходить.
— Я хочу, что вы немедленно вернули две геологические находки, которые я обнаружил в поселке, — сказал Соландер двум оставшимся солдатам.
Оба слегка улыбнулись, но ничего не ответили.
— Я отчетливо видел, что каждый из вас двоих взял по куску камня, когда он раскололся.
— Я выронил мой кусок, когда за нами стали охотиться на берегу, — произнес один из солдат.
— У меня тоже нет моего куска, — подхватил второй.
— Где же он?
Мужчина огляделся и посмотрел вдоль судна.
— Не знаю. Я не хотел оставлять его себе и избавился от него.
— Где он, говори.
Мужчина молчал.
— Иначе я попрошу капитана Кука выпороть тебя.
— Можете меня бить, но это ничего не даст, — отозвался солдат. — Я не знаю, где камень.
Он опять взглянул в сторону кормы, где Бэнкс, Кук и Хикс что-то обсуждали.
— Мы потеряли камни, — сказал первый солдат. — На берегу. Ничего странного в этом нет, ведь на нас шла настоящая охота.
— Это может быть значительным геологическим открытием, — сказал Соландер. — Эти драгоценные камни ничто в сравнении с тем, какое значение это может иметь для науки.
— И тем не менее мы не знаем.
Несколько секунд Соландер в упор смотрел им в глаза.
— Я знаю, что вы врете.
Солдаты молчали. Солнце светило необычайно ярко.
— Наше путешествие продолжается, — сказал Соландер. — В конце концов я узнаю правду.
— Ваше дело.
«Камни у них, — подумал Соландер. — Они спрятали их под палубой и наверняка собираются продать, когда мы придем в порт, или дома в Лондоне — небольшой дополнительный доход. И как они только смеют…»
Какое-то время они все стояли молча.
— Можете идти, — наконец прошипел Соландер.
Солдаты опять улыбнулись, пожали плечами и медленно пошли вдоль поручней, а потом спустились через палубный люк вниз к своим висячим койкам.
Соландер остался один на носовой части правой верхней палубы и стал пристально вглядываться в песчаный берег, который теперь виднелся как широкая белая полоска, которую окантовывали темно-зеленые деревья и огромный светло-голубой небесный купол.
Он сел на корточки и снова потрогал оба ископаемых камня прямо через грубую льняную ткань. Он ощупывал ткань пальцами и, наконец, нашел его, камень с маленьким острым торчащим вперед отростком.
Держа его твердый крепкий конец, он что-то почувствовал и немедленно отнял руку.
Поспешно открыв экскурсионный мешок, он достал оттуда первый камень, снова поднес руку к отростку и опять дотронулся до него пальцами.
Он… — нет, это просто невозможно. Он ударил себя по лицу и сплюнул, громко говоря самому себе:
— Даниель Карлс Сон Соландер, Эйебюн, Бьёрклунда соккен, Питео, старый город.
Совершенно точно, подумал он, никакого сомнения. Он в здравом уме.
Чрезвычайно медленно он еще сильнее сжал маленькое симметричное окончание отростка.
И почувствовал это снова. Он несколько раз моргнул, укусил себя за язык и скороговоркой проговорил самому себе свое имя, а по спине опять пошла дрожь.
Отросток немного дернулся. Потом еще раз, сильнее.
Отросток на камне двигался взад-вперед в сжимающей его руке Соландера.
21
Ида дрожала. Она села на матраце. Матрац был в пятнах, весь рваный и слегка пах плесенью. Она осторожно подошла к маленькой двери и медленно, без единого звука открыла ее.
На кухне было тихо, и Ида крадучись бесшумно спустилась по лестнице. Там сидел Лассе со спущенными подтяжками и слушал радио, четвертую программу. Увидев ее, он кивнул.
— Тебе нечего бояться, — сказал он, — это был общий полицейский обход.
Он поставил перед ней кофе и корзиночку с нарезанной сдобой, показав на стул, на котором лежала груда немодной девчоночьей одежды. В маленькой спальне рядом с кухней виднелся письменный стол, на нем стоял радиопередатчик.
— Полицейские сказали, что я ближайший сосед девушки, которую разыскивают за убийство. Знаешь, что я ответил?
Ида покачала головой.
— Что я клал на них с прибором.
Он слегка постучал кончиками пальцев по столешнице.
— Твой «вольво» я поставил в сарай, а потом сровнял землю трактором. Теперь там ничего не видно. Полицейские убрались, сейчас все спокойно. Совсем не странно, что они так быстро нашли адрес Альмы. Именно это и можно было ожидать. Они выяснили, откуда ты. Вот, возьми бутерброд с сыром.
Она села и посмотрела в окно, на востоке начинало светать.
— Но они сидят и сторожат на вашей лестнице, — продолжал Лассе. — Я ходил гулять сегодня утром и увидел их в гражданской машине.
— Ты говорил с Альмой последнее время? — спросила Ида, сделав глоток горячего кофе.
— Нет, толком не говорил. Иногда она бывает здесь подолгу, а потом мотается туда-сюда. Думаю, сейчас она за границей.
— Да. Она в Москве.
— Вот как? Да, летом она поговаривала о том, что снова поедет в Россию. Там должно было произойти нечто особенное, должны были открыть какие-то архивы, так она говорила.
— Я разговаривала с ней вчера.
Лассе поднял глаза.
— Правда? И что она сказала?
— Мы не успели договорить, она очень расстроилась из-за Лобова. Но она надавала мне массу инструкций. И нам больше нельзя ей звонить.
— Да, сейчас нам вообще нельзя никому звонить, — сказал Лассе. — Ты ведь выключила свой мобильник?
— Его украли. Своего мобильника у меня больше нет. Я одолжила телефон у одной из своих приятельниц, но он выключен.
— Хорошо.
Какое-то время они молчали.
— Эта та приятельница, которая снабдила тебя рацией?
— Да. Марина.
— Ловко.
Ида кивнула.
— А что на самом деле случилось вчера в Стокгольме? — спросил Лассе.
Она вздохнула и уставилась в пол. Ей вспомнились слова: «Место, где Божий гнев никогда не стихает…»
— Давай попозже, ладно? — предложила она. — Я даже думать об этом не в состоянии.
— Конечно, — согласился он. — Ну какой из тебя убийца.
Ида просто посмотрела в ответ, не говоря ни слова. В голове крутились многочисленные эпизоды вчерашнего вечера в Ратуше.
— Это так ужасно. Он только…
— Значит, ты была там? Ты встречалась с ним, с Лобовым?
— Да.
Она еще немного подумала.
— Он знал Альму. Когда я ей позвонила, она только и успела сказать, чтобы я ехала в охотничий домик. Честно говоря, я совершенно не понимаю, что происходит. Кто-то пытался в меня стрелять и…
— Стрелять в тебя?
— Да!
Она посмотрела ему в глаза, и ей показалось, что он притворяется, что на самом деле он знает гораздо больше.
Не вставая со стула, он повернулся к комоду за своей спиной и большим кулаком вытащил самый верхний тяжелый ящик, откуда извлек конверт.
— Да, кстати. Альма кое-что тебе оставила, несколько недель назад.
Он открыл конверт. В записке было три слова:
«ЕСЛИ БУДЕТ ПЛОХО».
Из конверта Лассе достал новенький серебристый ключ. Ида взяла его.
— Как я понимаю, — произнес он, — это ключ от…
Они переглянулись.
— Охотничьего домика, — закончила Ида.
— Именно. И по-моему… сейчас уже достаточно плохо, чтобы ты его получила.
Ида опять кивнула, крепко сжала ключ, откусила кусочек бутерброда с сыром и долго смотрела на зубчатый профиль блестящего металла.
— Нам надо добраться до домика. Чтобы побольше узнать.
Лассе опять запел себе под нос.
— Пожалуй, там безопаснее, чем здесь. Но мы не сможем остаться там надолго. И до того, как мы отправимся в путь, тебе следует кое-что узнать, — добавил он.
— Вот как, и что же это?
Он долго смотрел в окно.
— Это длинная история, — начал он и откашлялся.
— Ну, давай же.
Он посмотрел ей прямо в глаза.
— Мы поговорим об этом, когда ты там побываешь. Сегодня вечером. О’кей?
22
Ида спрятала свинцовую шкатулку и письмо от Лобова в черный мешок. Она переоделась в чистую футболку, свитер и теплую куртку и вынесла две Марининых сумки за дом Лассе. Было обеденное время, но дневной свет едва освещал ели, только просачиваясь между стволами далеко на вершине горы. Скутер стоял наготове, и она положила сумки и мешок за сиденье. Поблескивал логотип «Окельбу» с отлупленными краями, и из алюминиевого капота раздавалось знакомое бульканье бензина.
— В домике наверняка есть какая-нибудь еда, — сказал Лассе.
Он постоял, осматриваясь.
— Должна быть. Иначе нам придется… Но я передумал, ты должна ехать одна.
— Это почему?
Он посмотрел через плечо, и она задрожала.
— По-хорошему мне надо бы ехать с тобой. Но я должен остаться здесь и следить за тем, чтобы сегодня больше никто не ехал в ту сторону. Полиция… мы были бы в лесу совершенно как в тюрьме. Без единого шанса. В течение дня мы должны время от времени посылать сигналы по радио, на всякий случай.
Ида обдумала ситуацию.
А что, если кто-то станет меня преследовать, когда я буду одна?
Казалось, Лассе прочел ее мысли.
— Туда можно добраться только по этой дороге. А кто ее найдет?
Она кивнула. Он прав. Маленький охотничий домик, насколько они знали, был никак не обозначен на большинстве карт округи.
Она попробовала ручку рычага управления, не полностью избавившись от страха.
Миранда? Нет, они никогда меня здесь не найдут, ведь жучка нет.
— Будь осторожна на первом участке пути, Идочка, — напутствовал Лассе. — Поезжай мимо охотничьей тропы, чтобы никакие полицейские в штатском тебя не услышали. И когда доберешься, не забудь сообщить по радио.
Ида кивнула, пытаясь вспомнить, когда она последний раз управляла скутером, может быть, как-то зимой пять-шесть лет тому назад?
Она одновременно испытывала и страх, и решимость.
Когда двигатель набрал обороты, она настроила передачу и коротко помахала Лассе, а потом с напряженными руками и прямой спиной отправилась через хвойный лес на север.
Через несколько километров по лесу открылась Прогалина.
Так они с бабушкой назвали это место, прогалина у подножия горы Эдабергет, и ручей с тем же названием. Как обычно, водоем был запружен семьей бобров, которые, похоже, передавали свою хижину по наследству из поколения в поколение. Занесенная снегом образовавшаяся запруда тихо стояла над охотничьим домиком, полностью загораживая водный проток, так что обрыв, который некогда наверняка был водопадом, теперь высох и зарос побегами и кое-где горной березой, пустившей корни через расщелину. Но под домиком, как обычно, быстро текла не скованная льдом вода, и Ида вспомнила, как в детстве всегда любила здесь купаться. Ида поняла, что не была здесь страшно давно, она по-прежнему помнила, как бабушка снимала с себя всю одежду, входила в воду, а большие плоские белые груди качались на волнах.
Ида выключила двигатель, припарковалась перед входом, взяла лопату и расчистила подход к крыльцу. Небо было такого темно-синего цвета, какой бывает только тогда, когда снег ложится на землю и горные хребты и на стволах деревьев блестят миллионы снежинок. Было безветренно, и она подумала о том, какой оглушительной может быть тишина в местности, покрытой толстым слоем снега. Но тут она обернулась, как будто кто-то на нее глянул; обернувшись еще раз, она пристально посмотрела между деревьями, но не могла обнаружить ничего, кроме елей, сосен и снега.
Холодно. Наверное, в домике все по-настоящему промерзло.
Девушка зашла за угол, пробралась сквозь снег и подошла к штабелю дров под выступающей крышей. Посмотрев на самый крайний слой, она застыла. Там виднелись остатки множества птичьих гнезд, возможно, синиц или снегирей. Совершенно точно несколько жилищ, подумала она. Может быть, даже за несколько лет?
Она сначала отбросила эту мысль, но потом опять стала думать.
А когда на самом деле бабушка была здесь последний раз?
Или она бывала здесь только летом?
Она вытряхнула снег из корзины, положила туда несколько поленьев и уже было пошла, как внезапно вздрогнула и уронила корзину так, что все поленья упали в снег. На белом фоне они выглядели как связка огромных обгорелых спичек.
Ида наклонилась и стала внимательно рассматривать.
Под поленом, которое она подняла, показалась большая группа — это на самом деле… насекомые? Плотно спрессованные, как черно-коричневые маленькие листья. Она сняла варежку и отделила одно из них.
Бабочки.
Она осторожно раскрыла крылья. Это была бабочка-голубянка. Или точнее, несколько бабочек. Их было много — очень много. Только на маленьком полене, которое она держала в руке, свыше тридцати штук. Все совершенно неподвижные, с крыльями, вертикально сложенными на брюшке.
Когда Ида рассмотрела другие поленья, она увидела, что и они усеяны голубянками.
Она уставилась на дрова.
Что им так здесь нравится? Тепло от груды дров? Вряд ли, минус двенадцать, по меньшей мере. Иногда бабочки действительно могут пережить зиму, но голубянки? И в таком большом количестве?
Она приподняла несколько поленьев. Везде — голубянки. Бабочки не шевелились. Когда она ногтем дотронулась до одной из них, стало ясно, что они живые. Она тронула еще несколько бабочек. Похоже, все живы. Она осторожно сняла целый ряд с пары поленьев, и голубянки, слегка помахивая крыльями, полетели в штабель и быстро спрятались в щелях и маленьких углублениях.
Она подумала, что теперь ей надо войти в дом, все остальное подождет, ей надо согреться и как следует подумать.
Ида пошла обратно к входу, отперла входную дверь и вошла в сени. Первое, что она увидела, был старый оранжевый комбинезон дедушки Манфреда, который висел на крючке, как огромное бесплотное тело, с парой кепок и галстуков, заткнутых за застежку.
Дедушка… Что она на самом деле о нем помнила? Два крошечных воспоминания, которые она хранила, во всяком случае были связаны с этим комбинезоном. Как он сидел в нем рядом с сараем с инструментами, пил пиво и приговаривал: «Ты же не любишь мороженое! Совсем не любишь!» А затем из ниоткуда доставал эскимо на палочке с шоколадной глазурью и давал ей. И другое воспоминание: как комбинезон торчал из-под старого «вольво», где он, посвистывая, лежал и что-то прикручивал, а она боялась, что его раздавит кузов. Что еще? Выпавшие волосы. Взгляд. Потом, наверное, похороны? Нет, она просто-напросто больше ничего не помнит.
Она вошла в небольшую прихожую, по одну сторону которой была светелка, а по другую — кухня. Она слабо помнила, как все это выглядело, когда она была здесь последний раз. И знакомый запах чего-то старого, чего-то кислого. Она обошла все разом. В светелке стоял старый ткацкий станок с чем-то незаконченным. Несколько еженедельников на маленьком столике рядом с креслом. Вышивки и тыквенная роспись на стенах. Ей вспомнились еще эпизоды: бабушка за ткацким станком дома на хуторе, и так каждый вечер, а она сама сидит в своей комнате, делает уроки и ест бутерброд, все время слыша удары батана, основной части станка, и регулярный скрип катушек. Она подошла к угловому шкафу. В нем лежали маленькие электрические сейфы, ящик с сопротивлением для ампер различной величины и какой-то старый трансформатор, а также рулоны медной проволоки. Она пошла на кухню. Маленький столик на двоих у окна. Лоскутный коврик. Стенной шкаф, еще росписи. Камин с явными признаками того, что им пользовались, кофейник и несколько грязных чашек, средство и щетка для мытья посуды. В шкафчике сухари, рис и обычные хлебцы, на части упаковок срок годности еще не закончился.
Она порылась в кармане куртки, достала маленький серебристый ключ и поднесла его к свету. Интересно, подумала она, куда он вставляется?
Ида несколько раз обошла различные помещения, ощупала руками плинтусы, подняла крышку кухонного дивана, простучала стены и внимательно осмотрела чердак. Нигде. Нигде никаких дверей или замочных скважин.
Она опустилась на табуретку рядом с ткацким станком. Осторожно потрогала батан и хорошенько обдумала ситуацию. Бабушка ведь начинает стареть. Она велела Иде ехать в охотничий домик, но, может быть, сделала это в момент помутнения рассудка? Может быть, это ключ от входной двери дома на хуторе?
Разве не самое простое, вопреки всему, позвонить в полицию и сдаться?
Нет, Альма и в самом деле старая. Но с головой у нее все в порядке.
Тугой батан был прикреплен почти что намертво. Она стала качать его взад-вперед, как делала в детстве, когда бабушка показывала ей, как надо ткать. Внизу на полу у стены стояла коробочка с маленьким механическим рычажком. В голове пронеслось:
Что там Альма сказала по телефону? «Механизм находится в самом низу…»
Она крепко нажала на батан. Рычаг зашевелился.
Что-то поддалось, и в кухне раздался хлопок.
23
«Дырка», — подумала Ида.
На полу посреди кухни образовалось квадратное отверстие метр на метр, куда сполз лоскутный коврик. В темноте виднелись простые ступеньки, которые вели вниз.
«Сложно догадаться, — подумала она. — А все так просто».
Очень медленно она спустилась по лестнице, отшвырнув коврик. Внизу, в помещении не больше подпола, на пластмассовом шнуре с потолка, покрытого тонким слоем паутины, свисала строительная лампа без абажура. Вдоль стен шли полки со стеклянными, металлическими и пластмассовыми банками. Что это? Консервированные овощи? Малярная краска?
Почему они никогда раньше не показывали мне это помещение?
И словно все события последних суток улетучились — то, что случилось в Ратуше, Миранда, Лобов, шкатулка, показалось таким далеким. Теперь значение имело только то новое, что открылось в хорошо знакомом. У нее участился пульс, и она внимательно осмотрелась.
На одной из стен подпола не было полки. Там на крюке висел охотничий костюм, а под ним стояло охотничье ружье, прислоненное к стене. На полу лежал пакет, который она лениво пнула ногой. В пакете лежало охотничье радио и старый оптический прицел. Когда она сняла с крюка вешалку с одеждой, на стене появилось что-то круглое. Это была металлическая крышка на уровне талии, величиной с колодезную крышку. И на ней было что-то написано.
ASEA Atom[23] 1960.
Она размышляла, не понимая. С одного края крышки она увидела…
Замочную скважину.
Несколько секунд Ида размышляла. Сверху из кухни донеслось глухое пощелкивание. Она сразу же замерла в ожидании, что ее позовут. Но все опять стихло.
Она медленно поднесла ключ к скважине. В груди у нее сильно екнуло.
Ключ подошел.
Она повернула ключ на полный оборот.
Крышка открылась с протяжным треском, и после некоторых колебаний она перелезла через отверстие.
В большом внутреннем помещении было совершенно темно, но она сразу же нашла на стене щит с несколькими выключателями. На противоположной стене находилась обычная металлическая дверь.
Она зажгла несколько ламп и случайно ударила ногой по красной ручке, расположенной внизу на стене.
Тотчас послышалось глухое жужжание, а затем грохот.
Потолок отъехал в сторону, в помещение влетели комья снега, сразу же показалось голубое небо, и она увидела короткую дорогу вверх, достаточно широкую, чтобы по ней мог проехать мотоцикл.
Вскоре она осмелилась подняться наверх и оказалась у фронтона домика. Штабель дров с помощью какого-то тугого механизма отодвинулся в сторону и обнажил бетонную лестницу с двумя транспортными дорожками с каждой стороны. Долгое время она стояла и просто смотрела.
Тем временем холодный воздух перед ее лицом наполнился кружащимися голубянками.
24
Ида вскоре спустилась обратно в подвал. После нескольких попыток ей удалось вернуть на место красный рычаг. С громким жужжанием потолок опять сомкнулся, и наконец наступила тишина.
Какое-то время она смотрела на выкрашенную в серый цвет металлическую дверь, которая была приоткрыта, и думала о бабушке, обо всем, что случилось с того момента, как в ее комнате в студенческом общежитии рано утро зазвонил телефон, и о том, что ей на самом деле пришлось пережить, и о том, что бы она сейчас делала, если бы все это не случилось.
Может быть, готовилась бы к экзаменам на следующей неделе или наконец пошла бы на бесплатное пробное занятие в фитнес-центр у Норртуля?
Она вздохнула. В конце концов она нажала на ручку и вошла. В помещении находилась ржавая металлическая лестница и автоматически зажигающаяся лампа дневного света; на стене мигала желтая ламповая кнопка. Она нажала на кнопку, и дверь за ней опять закрылась.
Ида оказалась в большой комнате, настолько большой, что ей пришлось сесть и как следует подумать.
Что все это значит?
Стены были обиты фанерными панелями, на одной стене висел большой олеографический портрет Гёте. Два плюшевых дивана, кресло, кухонный уголок и большой стол с пластмассовой подложкой. Стены увешаны досками для объявлений, фотографиями и рисунками, а на полу повсюду стояли горы книг на различных языках.
И много следов бабушки. Чаша Коста-Буда. Расписной свадебный сундук, который она помнила с детства и не видела много лет. Подсвечники. Длинная вышитая дорожка на обеденном столе, где также стояла берестяная корзина для бумажных салфеток. Непарные стулья, оленья шкура на стене, различные поделки.
И в глубине еще одна дверь.
Она сильно сглотнула, ей было трудно поверить в то, что она видела.
Она села в одно из кресел и закрыла глаза.
Как, как?
Как бабушка с дедушкой на самом деле обеспечивали себя все эти годы? Только за счет кустов смородины, меда и народных промыслов? Конечно, нет. Но как, она не знала.
Кто построил это сооружение? Она попыталась хоть что-то вспомнить, но в голове крутились только обрывки воспоминаний. Бабушка часто приезжала на скутере с прицепом, это факт. Однажды в лесу вдруг появилась груда острых валунов, а перед ней — следы трактора. Она помнит, что бабушка только сказала, что это первая и последняя груда такого рода. Ида не поняла и выкинула это из головы.
Она встала и подошла к одной из досок, на которой висело множество фотографий и странные рисунки.
И тут ее как холодом обдало. На одном листе в углу было написано: Ида 5 лет. Красивым бабушкиным почерком.
Она быстро сняла пришпиленные фотографии и обнаружила за ними детский рисунок высокого дома с черными дымоходами. На крыше дома стояла лошадь и зеленая машина. Над всеми радостно светило солнце. Дедушке в день рождения!
Ида не помнила, что нарисовала этот рисунок. Она сняла с доски еще несколько бумажек и дошла до самого последнего слоя. Похоже, ее никогда не вытирали. Доска была исписана непонятными формулами и адресами неизвестных ей людей.
Она подошла к стопкам с книгами и, быстро просмотрев их, нашла несколько фотоальбомов. Она осторожно листала альбомы, отделяя друг от друга слипшиеся развороты, издающие при этом хруст.
Сначала серия побледневших цветных фотографий стройки, может быть, просто-напросто стройки вот этого помещения, в котором она сейчас сидит? Грузовики в лесу, мужчины, выстроившиеся в ряд перед горой бревен. Дедушка и еще какие-то люди, которых она не узнавала.
Постой-ка… Разве это не брат Лассе? Совсем молодой? Нет, вряд ли, у него другие уши.
На грузовике была надпись: «Вход в шахту и машинное отделение Фрёсё». Другая фотография изображала бабушку, которая сыпала цементный порошок в смеситель. Все выглядело, как при обычном дачном строительстве в 60-х гг. Если бы не странная дыра на земле за бабушкой.
На еще одной фотографии — бабушка, склонившаяся над микроскопом, на заднем плане — шварцвальдский торт со свечками, сгоревшими дотла аж до самых сливок.
Еще фотографии, бабушка и дедушка, почти всегда в комбинезонах, все в работе. Дедушка на фото смотрит немного по-детски, бабушка в своей решительной, почти агрессивной позе с целеустремленным взглядом серых глаз.
Ида вздрогнула.
Это же она сама. На вид здесь ей можно дать год-два. Она сидит на улице рядом с охотничьим домиком на детском стульчике с маленьким подвесным столиком. Худая, в коричневом платье, поверх которого надета вязаная кофта, и тонком летнем капоре с цветочным узором. Волос у нее еще нет, широкая улыбка и измазанный мороженым рот. Перед ней на столе лежит ее лучший друг, Воффен, пока еще в довольном хорошем состоянии, с обоими глазами и целыми кожаными ушами. У него тоже вся мордочка в мороженом. Кто там на заднем плане — Манфред, Лассе и Альма? Кто же тогда делал снимок? Ида сжала челюсти и попыталась вспомнить. Когда ее стали брать в охотничий домик? Разве не тогда, когда она пошла в школу? До этого она ведь все больше собирала с бабушкой грибы в лесу и купалась. Днем, когда бабушка с дедушкой приезжали сюда работать, она всегда оставалась у Лассе и Анн-Мари. Разве не так? Или они были у себя дома и отдыхали? Ведь они уже тогда были немолодые.
Но если они действительно работали здесь, у Прогалины, чем они в таком случае занимались?
Ей было трудно собрать воедино свои очень немногочисленные воспоминания. У нее возникло чувство обделенности, и она закричала в отчаянии, будучи не силах вспомнить больше. И стала дальше листать альбом.
Ее собственная студенческая фотография. Не так много лет назад. Какая прическа! А серьги! Как этот снимок сюда попал?
Она отбросила все мысли и только продолжала листать дальше.
Еще студенческое фото, опять ее.
В животе кольнуло.
На кровати, слабо улыбаясь, сидит девушка лет восемнадцати с усталыми глазами. На ней светло-зеленое платье без рукавов, в руке она держит букет ландышей. Они выглядят очень свежими и живыми. У девушки бледная кожа в болячках, тонкие пальцы и невыразительный лоб. Хотя, похоже, лямки платья-сарафана сшиты из шелка, плечи ее напряжены, словно шелк жжет.
И все же. Каждая черточка лица. Каждая складка над скулами. Каждая мелочь в разлете бровей. Тонкие ноздри, миндалевидный разрез глаз, радужная оболочка насыщенного свинцово-серого цвета вокруг больших зрачков. Ида не могла оторваться. Она видела саму себя и в то же время нет.
Попробовав произнести вслух заветные слова, она села и заплакала.
— Ева… Мама.
Европейская жемчужница
Европейская жемчужница — заповедный пресноводный моллюск, который относится к классу двустворчатых (Bivalivia) раковин. Жемчужница водится главным образом в Северной Европе, где живет в проточной, чистой воде с низким содержанием известняка. Она может жить на песчаном, галечном или каменистом дне. Раковина моллюска отличается прочностью, напоминает по форме почки и окрашена от темно-коричневого до черного цвета. Светлая внутренняя сторона раковины может мерцать различными красками.
Популяция европейской жемчужницы жила на земле полноценной жизнью 80 миллионов лет, но последние сто лет она сильно сдала свои позиции и сегодня находится под угрозой уничтожения и является заповедной. Большие популяции встречаются только в Канаде, на северо-западе России и на северо-востоке Скандинавии.
Европейская жемчужница — одно из самых древних беспозвоночных животных. Отдельные индивиды могут жить свыше ста лет, а самому старому найденному моллюску было 296 лет.
В давние времена этот моллюск был очень востребован из-за жемчужин. Они образуются, когда посторонние частицы вместе с водой проникают в моллюска во время того, как он дышит и ест. Если моллюск не может избавиться от частицы, она покрывается слоем перламутра от оболочки в раковине моллюска. В настоящее время ловля жемчужин запрещена законом.
Паразитирующий процесс размножения у европейских жемчужниц своеобразен. Половое созревание моллюсков заканчивается только к 18–20 годам. Летом самцы выпускают в воду свою сперму, сперма через жабры самок попадает в яйца, которые оплодотворяются. Затем самки выпускают миллионы оплодотворенных яиц в виде личинок, называемых личинками глохидиями. Длина этих личинок около 0,7 миллиметра, они напоминают маленьких моллюсков, но их раковины открыты. Большинство глохидий умирает очень быстро, но отдельные немногочисленные личинки через жабры попадают в рыб, таких как лосось, форель или голец. Тогда личинки захлопывают раковину, укореняются в жабрах рыб и сидят там целый год, питаясь за счет кровообращения рыбы. Когда они вырастают, они перестают держаться за жабры, и если они приземляются на чистое дно из песка или гальки, у них есть шанс выжить.
Однако только одной личинке из 100 миллионов удается превратиться в моллюска.
Европейскую жемчужницу классифицировал Карл фон Линней в 1758 г., дав ей латинское название Margaritifera margaritifera.
Источник: Ульф Йоранссон, Наши рыбы и водная фауна, Форум, 200
25
Ида проголодалась. Четверть часа она просидела на корточках, листая альбомы, и теперь чувствовала, как у нее громко урчит в животе.
В кухонном шкафу она нашла пакетик с сухариками, быстро высыпала в воду порошок с черничным напитком, размешала его и нагрела на плите. На полках она нашла музыкальный центр и айпод цвета лайма. Бабушка всегда идет в ногу со временем. Она пролистала список музыкальных произведений — тут были Шуберт, Высоцкий, Карл Герхард, Улла Шёблум, Эверт Тоб, Шопен, Булат Окуджава, Хенрик Горецкий, Шостакович, Фред Окерстрём, Збигнев Прейснер, Хачатурян и Юсси Бьёрлинг.
Но я лучше послушаю радио.
Она включила четвертую программу и сразу же услышала знакомый голос Бейонс и пульсирующий бит. Положила еду на стальной поднос. Напиток и сухарики наполнили и согрели желудок.
Она сложила все фотографии в одну кучу, и крошки от сухариков упали на документы, газетные вырезки, написанные от руки письма и старые рождественские открытки. Она стала дальше рыться в грудах книг и нашла массу технической литературы на нескольких языках, целую кипу снимков крупным планом различных видов моллюсков и связки протоколов с результатами исследований из различных шведских ведомств 60-х годов. Мимоходом она обратила внимание на лозунг на пивной кружке, из которой пила: Men: no shirt, no beer. Women: no shirt, free beer[24]. Что за дешевый мужицкий юмор?
Ида продолжала рыться в папках и тетрадях. Ей показалось, что в основном речь шла о каких-то заявках на получение разрешений. Некоторые документы и книги были на английском, немецком или русском.
Она пресекла непроизвольную попытку начать все сортировать и вместо этого принялась размышлять.
Русский — да, Альма же часто говорила о России и Польше.
Может быть, бабушка была шпионкой восточного блока? И этот бункер служил ей рабочим кабинетом? А дедушка был ее сообщником? Нет, это полный абсурд.
На отдельной роскошной полке стоял ряд папок фирмы «Эсселте», некоторые с пометкой «Европейские жемчужницы».
Моллюски?
Она вздрогнула и открыла папки, но обнаружила внутри только старомодные карты и неразборчивые записи.
Г-н Лобов спросил меня о моллюсках. И письмо — надо попытаться прочесть его как можно быстрее.
На остальных папках было написано ДАНИЕЛЬ СОЛАНДЕР, на них стояли номера — от первого до восьмого — и даты — с 1768 по 1778 год.
Открыв папки, она поняла, что речь идет о копиях старинных документов, написанных на смеси латыни и старошведского с отдельными вкраплениями французского.
На пол упал маленький листок пожелтевшей бумаги. Подняв его, Ида увидела, что это вырезка из американского журнала о знаменитостях «Эсквайер». Заголовок гласил:
«Медсестра подает в суд на родственников Фрэнка Синатры — хочет получить часть наследства».
Ида сморщила брови.
Синатра, этот старый певец? Чем это Альма занималась и что на самом деле она собирала?
Она положила вырезку обратно в одну из папок.
Чего тут только нет, и в то же время…
Ее размышления прервал короткий сигнал тревоги — она забыла выключить плиту.
Она кашлянула и попыталась снова обозреть все бумаги и книги, но безуспешно.
Значит, я просто ищу дальше? Пока не найду какую-нибудь путеводную нить, пока не найду то, ради чего бабушка послала меня сюда. Но что это?
Ее взгляд упал на самую дальнюю дверь. Внутри был своего рода предбанник, где висела одежда, а в потолке было отверстие для душа. В картонном ящике лежало несколько не распакованных белых маскировочных костюмов. На ящике осталась грузовая накладная, десять штук за 768 крон, куплено на фирме заказов по почте Юла. На широком крючке болталась защитная маска с капюшоном и респиратор в затвердевших резиновых упаковках, которые, казалось, вот-вот рассыпятся. На двери висела сувенирная вывеска, наверняка тоже дедова: «The City of Westminster. Please adjust your dress before leaving»[25]. Она сразу же оказалась в еще большей комнате с рядом простых длинных столов, на которых стояли компьютеры, книги и множество технических приспособлений.
По лабораториям в Каролинском институте она знала аппараты для электролиза и дистилляции и простой конфокальный микроскоп. Большая часть оборудования казалась устаревшей, но встречались и почти что новые или, во всяком случае, неиспользованные аппараты, но она не могла понять, для чего они.
За исключением маленькой, похожей на варочную панель металлической пластины. Через флэшку пластина присоединялась к компьютеру и не давала чашке с кофе остыть. Ида улыбнулась — она видела это в каталоге Технического склада дома у Марины.
На соседней стене висел портрет гладко выбритого мужчины в старомодной одежде — Гёте.
Гёте? Старый немецкий поэт. Альма ведь никогда его не упоминала? Он для нее что-то значил?
Она более пристально посмотрела на портрет. На маленьком клочке бумаги, прилепленном к левому краю рамы, было написано несколько слов, и ей пришлось наклониться вперед, чтобы их прочесть.
Неподражаемым почерком Альмы там было написано: «Прочти все письма Гёте!»
На полках в стеклянном шкафу лежало несколько минералов различной формы. В каждом отсеке — большой образец и маленькие сосуды, возможно, с тем же минералом, но уже в виде порошка. Внимание девушки привлек напоминающий гроздь винограда коричневый камень со смолистым блеском. На этикетке карандашом от руки было написано название шахты «Pechbl. 1863 (Gryssgrufvan)». В соседнем отсеке лежали черные блестящие камни и ярко-желтые камни с зеленой нижней частью, маленькие кристаллы, напоминающие железы, минералы с серебристым блеском, круглые камни цвета красной ржавчины и маленькие зеленоватые шарики с шипами. Этикетки пестрели такими названиями, как моназит, гадолинит, ортит, цирконий, эвксенит, самарскит и иттротанталит.
Да, значит, Альма первоначально была геологом?
На верхней полке стоял ряд старинных книг в кожаных переплетах. На корешке самой толстой книги грубым угловатым шрифтом золотыми буквами было написано: SOLVE ET COAGULA[26].
Ида прочла эти слова несколько раз, не сумев найти какого-либо вразумительного объяснения.
Что-то знакомое, наверное, из области химии?
Coagula, пожалуй, то же самое, что коагулировать, сгущать? В таком случае solve должно означать противоположное, растворять.
Но что сгущать и растворять?
На одной стене в рамке висела большая фотография крупного моллюска с кратким текстом: Европейская жемчужница. Margaritifera margaritifera.
Опять эта жемчужница? Что в них такого особенного?
Нет, это уже почти чересчур. Какое-то безумие.
Она оторвалась от шкафа и прошла вглубь комнаты. На огромном столе лежало несколько подрамников с натянутыми холстами, как минимум дюжина. К холстам было пришпилено множество бабочек. В стоявшем рядом микроскопе она разглядела крылья или части крыльев, а также куколки, личинки и маленькие яйцеобразные шарики.
Ида подняла один из подрамников. Сначала она подумала, что на подрамнике находятся различные сорта бабочек, но потом увидела, что некоторые экземпляры прикреплены вниз головой. Похоже, все бабочки были голубянками, но окрас варьировал. Внешний край передних крыльев и все края задних крыльев были темно-синего цвета. С нижней стороны крылья были светло-серо-голубого цвета с черными пятнами, обведенными белыми кругами, и эти пятна располагались группами, напоминая пристально смотрящие паучьи глаза. На самом краю задних крыльев находились одно или пара оранжевых пятен. Похоже, под микроскопом особенно внимательно рассматривали именно эти пятна.
Рядом висела книжная полка, на которой не было ни одной книги о бабочках. Большинство книг были с названиями типа Micro and nano manipulations for biomedical applications[27] или Recent developments in gold nanotechnology[28] или Blue as gold — The secrets of nano-string materials[29].
Нанотехнология — вроде бы об этом рассказывал ее сосед по столу на Нобелевском банкете, но о чем конкретно шла речь, Ида вспомнить не могла.
Она открыла одну из книг и пробежала глазами текст предисловия.
И тут как будто что-то зашевелилось. Она увидела это только краешком глаза.
Что это?
Она обвела глазами комнату. Никаких звуков. Больше никакого шевеления.
Это стресс, мне только кажется. Да.
Нет. Вон там.
Подрамник.
Бабочки. Она увидела, как некоторые крылья и в самом деле вздрагивают.
Ида мельком взглянула на вентиляцию на потолке, но увидела только клубы пыли. Нет, никакого движения воздуха.
Она встала почти вплотную к подрамнику.
Одна, нет, две… три бабочки — да, они шевелились! Одна слабо подрагивала крылышками, другая, словно в предсмертных конвульсиях, билась своими антеннами о деревянную основу, третья медленно и синхронно сжимала правую и левую заднюю ногу, что-то вынюхивая своим маленьким хоботком. Ида быстро сделала шаг назад, отбежала к входу и встала, опираясь о дверной косяк. Ее мутило.
Нет, я обозналась, они не живые, наверное, я обозналась! Она уже было собиралась выйти из комнаты и вернуться обратно на кухню, к скутеру, домой на хутор Лассе, как увидела зеленоватый предмет, лежавший на настольном коврике на одном из письменных столов рядом с дверью.
Она остановилась.
Это была зеленая шкатулка.
Она внимательно на нее посмотрела.
Ведь шкатулка ужасно похожа на…
Кстати, где сумка, мелькнуло у нее в голове, сумка со шкатулкой и письмом от Лобова? Наверняка там, у кухонного шкафа.
Она отбросила эту мысль и подошла к самому столу.
На шкатулке была краткая надпись на русском языке. Наружная обивка была почти такая же, что и на шкатулке Лобова.
Девушка медленно протянула руку, схватила коробочку и открыла крышку.
Коробочка была пуста.
Между тем ее взгляд упал на стену, на которой висел огромный плакат желтого цвета с изображением черного символа, по форме напоминающего пропеллер.
HAZARD! Radioactivity! Keep out! HAZARD! Radioactivity![30]
Под плакатом была прикреплена маленькая записка: «Используйте защитное оборудование. Сейчас ты подвергаешься опасным дозам».
Ида вздрогнула и подбежала к двери.
Чем на самом деле тут занимаются?
Прочь. Немедленно прочь отсюда.
26
Падая на ходу, Ида опять вышла к кухонному шкафу. На полу лежал мешок со шкатулкой Лобова и письмом.
Она выпила воды из-под крана. Ей захотелось стать маленькой и свернуться в комочек.
Как Альма посмела послать меня сюда!
И тут сверху послышался какой-то отдаленный звук.
Это был мужской голос. Мужчина что-то кричал. Ида стояла совершенно неподвижно, не зная, прятаться ей или отвечать.
— Привет! Есть здесь кто-нибудь? — раздался голос.
Девушка легла на пол, стараясь не дышать.
— Я уже решил, что-то случилось! Что с тобой?
Она встала и уставилась в широко раскрытые глаза Лассе. На нем была искусственная шуба и ботинки. Лицо раскраснелось от ветра.
— Почему ты не вышла со мной на связь? Мы же договаривались! — сказал он.
— Там, внизу, смертельно опасно!
Он осмотрелся и покачал головой.
— Послушай, — ответил он, — мы не должны входить туда ни под каким предлогом. Было не заперто?
— Да.
— Подумать только, ты спустилась вниз. Я думал, Альма оставила тебе какое-то сообщение наверху, здесь, в домике. Но ты сама нашла дорогу вниз, к самому святому. Даже я не был там много лет.
Он выругался, подошел к ней и взял ее за плечи.
— Ида, в поселке неспокойно. Должно быть, там полиция. Я видел несколько человек, которые что-то высматривали у сарая Альмы, они заглядывали внутрь и наверняка видели «вольво», в котором ты приехала. А потом над домами пролетел вертолет, два раза. Затем я услышал слухи по радио о пикетах на дороге. Мы должны немедленно отсюда выбраться. Но не на машине. Они могут быть здесь с минуты на минуту. Возможно, мы никогда сюда больше не вернемся.
— Но подожди, — произнесла Ида, — ты знал обо всем этом? О том, что находится здесь внизу? Лаборатория, эти странные бабочки?..
— Потом, — отозвался он, — сейчас мы не успеем.
Они быстро прошли по комнатам. Внезапно он подошел к столам с бабочками.
— Вот что, — сказал Лассе и после паузы показал рукой. — Сделаем так. Там, под кухонным столом, лежат мешки для мусора. Постарайся поставить как можно больше мешков в ряд, один ряд здесь, а другой — около кухни. Ставь один мешок в другой, чтобы было два слоя, так мы больше унесем. А я тем временем буду класть в них самое важное.
Поспешно расставляя мешки, она видела, как сначала он положил в них папки с пометкой СОЛАНДЕР, потом груды тетрадей и несколько книг, в частности, большую книгу с пометкой SOLVE ET COAGUA, затем папку с пометкой «Европейские жемчужницы» и папку с пометкой «И.-В. ф. Гете. Письма», а также несколько жестких дисков. Он все время вздыхал про себя, не зная, что брать в первую очередь. Ида быстро выключила радио, которое как раз передавало «Superstition» Стива Уандера, и схватила стоявшую на полу сумку с ручкой, припорошенную бледно-голубым супом-порошком. «Кстати, — подумала она, — я должна рассказать Лассе о шкатулке и об окаменелости. Но потом!»
За короткое время Лассе набил четыре мешка папками и книгами.
— А мы сможем все это вынести? — усомнилась Ида.
Лассе не ответил, продолжая утрамбовывать документы и папки. Закончив это, он подошел к мойке и выпил воду из ладони.
— В два приема сможем, — ответил он, вздыхая. — Положим это на скутеры и поедем на север в Норрейерде.
Он подошел к ней и похлопал ее по плечу:
— Все образуется. Там нам помогут. А по дороге я тебе кое-что расскажу.
27
Лассе и Ида быстро вышли наверх, пройдя все подвальные закутки и поднявшись по всем лестницам. Каждый взял столько мешков, сколько смог. Вскоре мешки стояли на кухне.
— Выноси их к скутеру, — велел Лассе, — а я пока все как следует закрою.
Он снова исчез внизу, спустившись по лестнице в кухонном полу, и пока Ида выносила по одному мешку за раз, она слышала стуки и удары, доносящиеся из подвала. Когда все мешки лежали на скутерах, он, улыбаясь, наконец вылез из лаза.
— Эти меры предосторожности, как она их называла, придумала Альма. Не знаю, насколько они надежны, но полицию это приостановит, если они вообще найдут ход вниз.
— Но они же все равно увидят следы на снегу? Я случайно открыла потолок, электрический щит.
— Не играет никакой роли. Они никогда не смогут найти саму лабораторию.
Он закрыл отверстие и прикрыл его ковровой дорожкой. Они вместе поставили на место ткацкий станок. Выходя из домика, Лассе подошел к маленькой ручке в полу, отвинтил ее и положил в карман брюк.
Пошел снег, крошечные крупинки плотной завесой бесшумно падали на тонкий наст, который покрывал толстый слой рыхлого снега. Холодный ветер щипал скулы, пока они медленно ехали через еловый лес. Ида видела, как Лассе время от времени смотрит на небо, чтобы проверить, нет ли там вертолетов, и показывает большой палец. Примерно через пятнадцать минут они добрались до слегка пологого горного хребта. Миновав его гребень и спустившись на равнинную местность с большей растительностью, она вдалеке увидела контуры заброшенной охотничьей башни. Рядом с башней стоял красный «Вольво-745», прикрытый белым брезентом.
Они быстро перегрузили мешки в машину, почти доверху забив заднее сиденье.
Лассе молча показал, как поставить скутеры под несколькими плотными можжевельниками, и быстро накрыл их брезентом и еловыми ветками, словно специально заготовленными заранее. В конце он кинул на ветки несколько охапок снега с настом. От охотничьей башни они сначала продвигались по почти незаметной лесной дороге, а потом выехали на большую лесовозную дорогу, которая постепенно вывела их на трассу. Лассе вел одной рукой, крутя другой регулятор радиочастот.
— Ты можешь наконец объяснить, что происходит? — спросила Ида голосом, который ей самой показался слишком твердым.
— Не сейчас. Надень это на себя.
Из перчаточного отделения он достал темный парик, и пока она разглядывала косматые локоны, спереди показалась приближающаяся к ним по дороге полицейская машина. Лассе тотчас свернул на боковую дорогу. Обернувшись, Ида посмотрела через заднее стекло. Полицейская машина замедлила ход у развилки и остановилась. Немного постояв, она опять газанула и исчезла. Лассе выругался.
— Что такое? — спросила она. — Они же уехали!
— Скоро приедут еще. Наверняка какие-то любители, какие-нибудь молодые аспиранты, которых вызвали сюда из Тимро, или что-нибудь в этом роде.
Он нажал на газ, и ему силой удалось удержать машину на ходу. Он несколько раз сворачивал на различные небольшие дороги, при этом прицеп слегка заносило.
Внезапно ей стало плохо. К горлу подступала рвота. Она сжала зубы и сглотнула горечь.
Через какое-то время Лассе вроде бы понравился его первый маневр. Он снизил скорость и остановился.
— Вот так, пока достаточно. Теперь без вертолетов они нас не найдут.
Ида открыла дверь, ее вырвало чем-то темно-синим на ослепительно-белый снег. Она заметила, что на парике остались капли. Ничего не говоря, Лассе продолжал возиться с радио. Она откашлялась, и он протянул ей бутылку минеральной воды Рамлёса. Она сделала глоток, прополоскала горло и выплюнула.
Потом решительно хлопнула дверью, словно давая понять, что готова.
Он вышел в эфир; его радио было гораздо больше, чем то, которое ей дала Марина. Он не назвался своим обычным именем, и к тому же какой-то прибор явно искажал голос.
— Вы знаете новые коды Ракели? Числовая группа 379 СИТС. И вертолета, если знаешь. Прием.
— 379 СИТСГЕМ. Понял. Немедленно шлю sms. Хочешь знать и Норвегию? Прием.
— Да, давай заодно и Норвегию. Прием.
— Понятно. И до вечера никому не показывайся на глаза. Прием.
Закончив, Лассе достал мобильник. Ида снова собралась спросить про охотничий домик, но по его жестам поняла, что сейчас не время.
Он сразу же опять завел машину и поехал дальше, на удивление медленно.
— Я понимаю, что все, связанное с охотничьим домиком, кажется тебе странным. Наверное, мне следовало бы рассказать тебе кое-что до того, как ты туда поехала, но я подумал, что лучше всего, если ты сама все обнаружишь. Пусть все идет, как идет, — начал объяснять Лассе, но тут его прервало радио.
— Да, говорит 1212, мы приехали по адресу. Здесь никого нет, но имеются свежие следы от машины. Что это за машина? Прием.
— Ха, — ухмыльнулся Лассе. — Ты слышала полицию. Они общаются друг с другом через дорожную сеть, которую называют Ракелью. А Ракель — это шутка, — он постучал костяшками пальцев о панель управления. — Знаешь, сколько нам понадобилось, чтобы взломать их код? — Он быстро поднял руку, давая ей понять, чтобы она молчала.
— На Ларса Хёглунда зарегистрировано несколько машин. Но только одна из них временно не снята с учета — это BVC469 «Вольво-745», год выпуска 1989. Прием.
— Она красная? Прием.
— Ответ да. Красная. Прием.
— Мы видели красный «вольво» по дороге сюда. Он был на трассе… трассе Z614. Нам следовать за ним?
— Нет. Оставайтесь по адресу и наблюдайте. Мы вышлем другие машины. Прием.
— Вас понял. Конец связи.
Лассе вздохнул и выругался, выезжая на недавно расчищенную дорогу с глубокими следами от колес лесовоза.
— Что ты имеешь в виду… У вас есть шифровальные коды полиции? — услышала Ида собственный голос.
— Разумеется, — ответил он.
— Каким образом?
— Предположим, что среди моих знакомых есть полицейские. Теперь мы сделаем небольшой круг. Чтобы они от нас отстали. Нам надо выбраться из этого леса, чтобы опять выехать на большую дорогу, рядом с Черпассетом. Там нас уже ждут. Нам надо уехать из Емтланда.
Он посмотрел на нее и серьезно кивнул. Теперь он ехал со скоростью максимум сорок мимо высоких штабелей бревен и вырубки, где повсюду валялись щепки и сломанные ветки, напоминающие крупную карамельную стружку на торте.
— Да, о чем это мы говорили, — сказал он. — Охотничий домик.
Лассе глубоко вздохнул и прибавил скорость.
— Дело было так.
— Нет, подожди, — остановила его Ида, — я хочу начать. Я хочу знать: ты знал обо всем том, что существует там, внизу?
Казалось, он задумался.
— Ида. Я участвовал в строительстве.
28
Лассе старался ехать между следами, оставленными тяжелыми бревновозами, которые, судя по всему, недавно здесь проехали.
— С чего мне начать? Могу сказать, что твои бабушка и дедушка, Альма и Манфред, знали, что делают, когда строили бункер. И тем не менее я по-прежнему не знаю почему. Когда ты обязан людям, не лезь к ним в душу. Может быть, они спасли мне жизнь, ты это знала? В молодости я все время попадал в истории, беспрерывно пьянствовал и дрался. Ты, наверное, об этом не знала?
Он положил в рот карамельку, слушая одним ухом шум радио.
Ида попыталась вспомнить, видела ли она когда-нибудь Лассе пьяным. Нет, но он иногда ходил на встречи анонимных алкоголиков.
Внезапно она испугалась, что станет задавать не те вопросы.
— Вдобавок ко всему я стал играть на бегах, — продолжал он изменившимся голосом. — Почти каждые выходные я напивался, начиная с семнадцати лет. Ведь мы с Анн-Мари поженились очень рано и не сразу поняли, что у нас с ней не может быть собственных детей. Ну ладно. Потом она все равно сбежала, хотя я бросил пить.
Он замолчал. Они продолжали ехать по бесконечному сосновому лесу; местами дорога была почти непролазной.
— Когда Альма и Манфред переехали сюда из Лондона… они, можно сказать, взяли меня на поруки, они были соседями моей мамы. Они знали, что я сидел в тюрьме для малолеток, но мы познакомились поближе, и они поняли мои проблемы. Я снова попал в заведение, и все из-за проблем с алкоголем. Но когда я вышел из тюрьмы, они заплатили все мои долги, которые я сделал на бегах. Никогда я так не удивлялся, как в тот день, когда обнаружил это, обнаружил, что я свободен! Потом я, естественно, стал на них работать и окончательно бросил пить. Раньше я был чем-то вроде ученика в компании «Свенска Ваттенфаль», но, конечно, меня выкинули. Так что работать на Альму было мне только на руку. Мы должны были содержать самих себя, а они должны были строить то самое… что-то вроде лаборатории, прямо посреди леса. Конечно, ради Альмы. Думаю, она поставила Манфреду такое условие, ведь она отказывалась от прекрасных условий для научной работы, которые были у нее в Англии. Хотя они начали строить гораздо раньше, может быть, когда мне было пятнадцать, но тогда я не понимал, чем они занимаются. Но потом я им помогал, провел в лаборатории электричество, канализацию и кое-что еще.
Какое-то время они сидели молча, снегопад усиливался, а радио с треском издавало шум и различные звуки. Ида с трудом воспринимала столько информации за один раз. Вместе с тем ей не терпелось задать другой вопрос, но она никак не могла решиться. В радио что-то захрустело.
— СMT4312И вызывает СTР2929. Прием.
Голос был искажен.
— СТР2929 на связи. Прием.
— Чем вы там занимаетесь, черт возьми? Вертолет вылетел из Эстерсунда пятнадцать минут назад.
— Вас понял. Возможно, понадобится еще помощь после 18.00. Координаты вышлю шифровкой.
— Черт возьми. Прием.
— Что значит черт возьми? Прием.
— Иди в задницу. Мы приедем. Конец связи.
— Так, — коротко сказал Лассе, продолжая вести машину. — Хорошего мало.
Ида втянула в себя воздух и долго думала, пока наконец слабым запинающимся голосом не спросила:
— …а мама?
Лассе сразу кивнул, но продолжал молчать еще несколько сотен метров. Она попыталась поймать его взгляд, но он, не отрываясь, смотрел в окно.
Внезапно где-то над ними раздался грохот.
— Черт возьми, — прошептал он под треск радио.
Он въехал прямо в деревья с плотными ветвями и выключил мотор. И тут Ида опять услышала звук и поняла, что это вертолет.
Лассе прижался к рулю. Какая разница, как сидеть, подумала девушка, ведь крыша машины все равно была красного цвета.
Вдруг ей сдавило живот, грудь и руки — это показалось таким естественным делом, сомнений больше не было, она просто открыла дверь и вышла. Погода поменялась, начинало смеркаться. Она пробралась по снегу и стала карабкаться на снежный холм. Слыша позади себя приглушенные крики и ругательства Лассе, сдернула парик. Она опять вышла на лесную дорогу, услышала вертолет, теперь ближе, но не увидела его и подняла руку.
Только бы сдаться. И все эти мешки, я больше не могу, не могу! И тут Ида увидела вертолет, он сделал резкий поворот примерно в полукилометре от верхушек сосен. Она начала размахивать руками и громко кричать. Вертолет пролетел мимо, но стал нарезать круги над местностью, а она побежала по дороге, косясь назад краем глаза.
Она упала лицом вниз, и на нее своим большим телом навалился Лассе.
— Идиотка проклятая! — закричал он, и она закричала в ответ. Он обхватил ее за талию и быстро потащил к оврагу. Тут ее обдало теплом, она услышала, как он завыл, и поняла, что укусила его за руку.
Он опять бросил ее в снег и потащил между деревьями, она брыкалась и кричала. Вертолет с включенными фарами снова подлетел почти вплотную, конусы света блестели, как стилеты, на фоне кристально белого пейзажа. Лассе придавил ее всем своим длинным телом и вжал в снег. Она попыталась крикнуть, ей почудилось, что ее насилуют и убивают и ей нечем дышать.
Вскоре ей удалось сесть. В голове стучало, как после приступа мигрени.
И тут она вспомнила: вертолет!
Она упала в обморок?
Ида попыталась подняться, но почувствовала опустошенность и полное бессилие. Она по пояс провалилась в снег, понимая, что Лассе где-то рядом; у нее не было сил вытащить ноги. Не было сил стоять.
Она упала на снег лицом вниз. Все кружилось, и ее со всей тяжестью засасывало в сугроб.
Она больше была не в состоянии смотреть. Боль в голове медленно перешла в теплое пьянящее чувство счастья.
Последнее, что она видела до того, как в глазах почернело, был вертолет, исчезающий между верхушками деревьев.
29
На короткое время Иде удавалось открыть глаза.
Все было вверх ногами. Деревья мерцают на фоне неба, а снег падает мимо ее лица вверх.
Ее понесли. Дверь открывалась не в ту сторону. Ее положили внутрь. И все почернело. И вот она там. Во сне: бабушка.
Ее собственная Альма, которая приходит и садится на корточки рядом с ней и кладет теплую шершавую руку ей на лоб. На заднем плане розовые обои с изображением периодической системы рядом с плакатом, где Эйнштейн показывает язык. Три хрустальных дельфина высоко на книжной полке и рядом очертания большого письменного стола, сработанного дедушкой, с тисками и всеми инструментами, и маленький глобус — ее детская в доме на хуторе. У нее температура, у бабушки сильная и выносливая ладонь, рабочая ладонь.
Но посреди письменного стола также стоит свинцовая русская шкатулка.
Она открыта и играет, как музыкальная шкатулка.
— Мне надо сказать тебе одну грустную вещь, — говорит бабушка. — Знаешь, эта принцесса. Твоя мама. Та, которая больна. Она… ее больше нет. Она исчезла.
— Но бабушка…
Голос взрослой Иды, а не девочки четырех лет, которая тянет тонкую руку к бабушкиным локонам.
— Я должна знать, чем ты занимаешься, бабушка.
— Чем занимаюсь? Готовлю еду, мою пол!
— Нет, чем ты занимаешься в охотничьем домике.
Но бабушка из сна не понимает и начинает кричать. Альма встает и бьет себя руками по голове. Она плачет и прикрывает глаза ладонями. А потом опять начинает кричать:
— Из меня течет! Из меня течет!
Она начинает дергаться, у нее такие же спазмы, как у Лобова. Одним движением, словно для того, чтобы удержать равновесие, она всплескивает руками, и тогда видны ее глаза.
Но из них текут не слезы. Бабушка кричит и держит перед собой ладонь.
Когда она испуганно раздвигает пальцы, от ногтей идет пар, а из глаз вытекает жидкое серебро. Вся ладонь бабушки плавится. Она кричит, что течет, что все утекает прочь, что сейчас, сейчас она тоже потекла:
— Я ускользаю прочь!
30
Ида проснулась. Закутанная в одеяло, она опять лежала на заднем сиденье «вольво» Лассе, он сидел впереди и наливал что-то теплое из термоса.
— Как ты себя чувствуешь?
Она не ответила. И тут к ней вернулась память.
Она внимательно посмотрела на него. Когда она садилась, то увидела, что он расстроен. Рука Лассе была обмотана бумажным полотенцем.
— Какого черта ты так поступила? — спросил он.
Ида попыталась понять, что он имеет в виду: руку или всю ситуацию. У нее по щекам текли холодные тяжелые слезы, хотя она совсем не чувствовала себя огорченной. Ей опять стало плохо. Жужжало радио, но она не разбирала слов.
— Ладно, Ида, дело вот в чем, — вздохнул он и сделал паузу. — Я понимаю, что на тебя за последние дни слишком много всего навалилось. Тебе, должно быть, было совершенно невыносимо… И конечно, ты можешь хоть сейчас идти в полицию.
Она продолжала молчать.
— Но сначала я хотел бы, чтобы ты кое о чем подумала.
У него по-прежнему был серьезный вид, и он посматривал в окно. На улице стало темно, хоть глаз выколи. И очень тихо.
— Я считаю, что сначала ты должна поговорить с Альмой. До того, как решишься.
Он посмотрел на нее.
— Она может рассказать тебе о маме. Она может тебе все объяснить. Это сложно. Ты многого не знаешь о Еве.
— Думаю, что да. Я только знаю, что она умерла, что она была калекой и лишила себя жизни, и что мы об этом не говорим. О таком там, наверху, не говорят.
Несколько минут прошло в молчании.
— Разве не так? Она ведь была больна?
— Да, конечно, она была больна, — отозвался Лассе. — Вокруг этого была масса всего. Но она была больна не все время. Например, когда носила тебя.
Ида посмотрела на него.
— Что?
— Я не знаю, — он разгладил руками усы, — я недолго общался с Евой. Пытался с ней шутить, нарушить ее изоляцию. А потом, когда она носила тебя под сердцем и ей стало гораздо лучше, она иногда приходила к нам. Но Альма не хотела рассказывать о том, чем именно больна Ева. А Манфред, он был предан ей как пес. Знаешь, Альма периодически прятала Еву, ее подолгу не бывало видно. Ева была Евой, и она была больна, а Альма с Манфредом заботились о ней дома.
Мы говорили обо всем на свете, только не о том, что с ней было не так. Как-то раз Ева будто бы сама все узнала и хотела рассказать мне, но не решилась. Потом она исчезла для нас.
Лассе включил мотор, посмотрел во все зеркала заднего обзора и только после этого задним ходом опять выехал на лесную дорогу.
— Рассказать все может только Альма. По мне вся эта затея с лабораторией, — продолжал он, — чистый абсурд: новейшая лаборатория, оборудованная под землей в лесу… Все эти бабочки, радиоактивность…
Он замолчал и опустил глаза.
— Я почти уверен, что все это связано с Евой.
Они ехали на низкой передаче по однообразной темно-белой местности, где изредка встречались открытые загоны для оленей и заснеженные перекрестки.
— Принцесса, — произнесла Ида, удивившись, что может говорить. — Принцесса, которая исчезла, о которой вы говорили. Значит, это была моя настоящая мама?
Лассе откашлялся и включил полный свет.
— Это не моя идея. Ты иногда говорила об этой принцессе, ты все время рисовала ее, и я понял, что так представили ее тебе Альма и Манфред. Конечно, я не мог в это вмешиваться. Да, это была исчезнувшая принцесса. И эта принцесса была твоей мамой. Потом, когда ты подросла, ты забыла принцессу. Иногда ты спрашивала о ее могиле, и я не знал, что ответить. Я только говорил, что ты должна спросить дедушку.
— Я не понимаю. Она что, была больна психически?
— Нет. Вовсе нет. Хотя с годами от полученного воспитания нервы у нее расшатались. Ева была физически больна уже с младенчества. Врачи называли это тяжелой экземой, плюс у нее развилась эмболия, то есть закупорка сосудов. У нее на теле постоянно появлялись маленькие кровоточащие ранки. Периодически с нее сходила кожа, и она теряла много крови, примерно как при ожогах. Потом все могло прийти в норму. Но кортизон помогал не всегда. Никто не мог толком сказать, что это, но подразумевалось, что Манфред и Альма знали или думали, что знают. Твои бабушка с дедушкой… если можно так сказать, боялись. Боялись, что врачи что-то вызнают. Разоблачат что-то. Так казалось. Из-за болезни Ева была или, скорее, стала застенчивой девочкой. Периодически, когда ей было девять-десять лет, она лежала в интенсивной терапии и очень редко выходила на улицу. Фу, это был ужасный год. Да и в школу с самого начала она ходила нерегулярно. Представь себе, что у тебя рана от ожога, которая чешется и кровит, и каждый раз, когда ты до нее дотрагиваешься, жжет. К тому же на лице у нее тоже было много ран. Она старалась никому не попадаться на глаза. Или скорее вела домашний образ жизни. Манфред научил ее читать и считать и всему остальному. Она соображала так же быстро, как Альма. Помню, ей было всего лишь семь, когда она сделала мне замечание по поводу теоремы Пифагора! Но Ева по сути была веселым человеком, чтобы ты знала! Во многом как ты. На самом деле вы очень похожи. Такие живые и в то же время немного застенчивые. Это у вас от Манфреда.
Ида улыбнулась. Марина обычно говорила то же самое. Что она, Ида Нордлунд, веселая девчонка. Странно, что тебя считают веселой, когда ты чувствуешь себя осликом Иа-Иа из «Винни-Пуха».
— Продолжай, — попросила она.
— Ладно. Между тем Альма работала в охотничьем домике почти день и ночь. Но долго это не могло продолжаться. В конце концов ситуация вышла из-под контроля. И, конечно, в подростковом возрасте Еве стало хуже. Думаю, Манфред пытался чем-то занять ее, курсы живописи, скауты и прочее, чтобы у нее появились друзья. Но с этим ничего не вышло. И в определенный момент Ева, наверное, поняла, что тоже должна стать…
Он замолчал. Лассе снизил скорость — ему показалось, что на обочине косуля. Но это был только снег и новые ухабы.
— Должна стать чем?
— Должна стать… женщиной, и все такое. И тем самым она хотела устроить бунт. Честно говоря, Альма была с ней слишком строга. Ну ладно. Когда Еве исполнилось семнадцать-восемнадцать лет, в апреле, она стала по выходным убегать из дома, как она сама говорила. Чаще всего в Эстерсунд. Она ходила по всяким барам и болталась по городу. Это продолжалось какое-то время. Не буду говорить, что я думал по этому поводу. Но сегодня я считаю по-другому. На самом деле с ее стороны было правильно наконец совершить поступок, не дать болячкам взять верх. А потом, после того как ей исполнилось двадцать, это вряд ли можно было называть бегством. Но она все равно была по-прежнему очень несамостоятельной, наивной и немного отрешенной. Мы пытались оберегать ее. Но она… пустилась во все тяжкие и забеременела.
Несколько секунд Ида сидела с закрытыми глазами. Сердце беспрерывно билось, пока она не открыла глаза и прищурилась.
— Они поссорились. Ева говорила мне, что Альма пыталась уговорить ее сделать аборт, но на нее это не подействовало. Она хотела ребенка. Она скрывала, кто отец ребенка, думаю, этого не знает даже Альма. Это может быть любой житель Эстерсунда. Но потом что-то произошло. Пока ребенок рос у нее в животе, Ева менялась. Бледность, экзема и ранки в один прекрасный день исчезли. Она начала кататься на велосипеде, иногда делая по нескольку миль в день. В Стокгольме у нее каким-то образом появилась приятельница, и она несколько раз ездила туда и гуляла по городу, пока живот рос. Я никогда не видел более здорового человека, шутил я, хотя вечерами мы оба плакали от облегчения. Мы все в целом были счастливы, что с Евой произошли такие изменения.
— Я не знала, что ты так… во всем участвовал.
— Да я и сам не знал, пока все происходило. Только теперь я понимаю, что, пожалуй, играл довольно важную роль в жизни Евы. Я стал чем-то вроде посредника. После своих вылазок Ева приходила ко мне ночевать. И я дежурил в больнице, когда она рожала. Мы все трое сидели в комнате ожидания. Да. Все произошло неожиданно быстро и просто. Ты оказалась не крупной и была хорошо сложена. Как она была счастлива! Но потом…
Ида сделала глубокий вздох.
— Да, потом к ней вернулась экзема. Когда тебе исполнилось несколько недель, у нее началось малокровие, она очень ослабла, и ей было трудно тебя кормить и трудно о тебе заботиться, она в основном лежала в постели. Мы и в первую очередь Альма помогали несколько дней в неделю. И к тому же… ты тоже не очень хорошо себя чувствовала.
— Я? Мне всегда говорили, что я здорова как корова.
— Это не совсем правда. Дело в том, что на этом этапе меня каким-то образом вывели из игры. Я только слышал от Манфреда, что тебя надо оставить в покое. Альма вообще как испарилась. Все прекратилось. Я не был у вас почти целый год, мне словно отказали от дома.
— Проклятые идиоты, — сказала Ида, сама толком не зная почему.
Лассе остановился у обочины. Машину обступила бесконечная тьма зимнего леса.
— Извини. Но я обещал никогда ничего не говорить.
— Не ты, а они.
— Они хотели уберечь тебя.
— Не береги меня больше, спасибо. Мне пора все знать. Что случилось потом?
— Потом наступил тот самый вечер. Дело было в мае. Тебе тогда еще не было и трех лет, Ида. Все началось за несколько дней до этого. Внезапно Ева легла у меня на полу и заплакала. Какое-то время ее не было, и она оставляла тебя у Альмы с Манфредом. Теперь она вернулась, она все еще была молода, очень молода. Она кричала что-то об охотничьем домике. Она иногда бывала там, даже в подземной лаборатории, но теперь словно что-то поняла. Я не знаю что, Ида. Я до конца не понимал, чем Альма там занимается. Сегодня я знаю немного больше, но я по-прежнему не понимаю, как все взаимосвязано. Во всяком случае Ева собиралась рассказать мне что-то важное, Альма ее чем-то заразила, но тут ворвался Манфред. А после него пришла Альма с тобой на руках, и начался сплошной хаос. Я пытался примирить их. Раньше мне это удавалось. Понимаешь, пока Ева росла, между Альмой и Евой всегда были трения, не буду скрывать, Альме тут гордиться нечем, но здесь есть и моя вина, я не смел возражать. Но на этот раз… но этот раз… Еву как подменили. Они кричали друг на друга, да и я был не лучше. Альма попыталась попросить у нее прощения, но из этого ничего не вышло, Альма в таких делах не мастак, сама знаешь. В конце концов Ева поднялась с пола и стала швырять в нас вещи, во всяком случае, в меня и Манфреда. Альма держала тебя на руках, а ты все время плакала. Не помню, как все кончилось, просто все ушли, и стало тихо как в могиле. Затем ночью позвонил Манфред. Он волновался, потому что Ева опять сбежала. Я бросился к ним в одном халате, чтобы их успокоить, но пока мы пили чай… в общем, когда я пришел домой, моей машины не было. Ее взяла Ева. Мой «сааб». Потом ее нашли на причале Вертахамнен в Стокгольме, пять дней спустя… Принцесса исчезла.
Ида попыталась сдержать слезы. От злости или горя, не имело значения. Лассе молча сидел и смотрел прямо перед собой, тонкий слой свежевыпавшего снега налип на стекло.
— Альма сказала, что история, в которую я попала, связана с Евой. Значит, она жива. Ты знаешь, где она?
— Честно говоря, Ида, понятия не имею. Честное слово, не знаю. Может быть, Альма знает. Но ты должна знать, что Манфред с ней потом общался. Я в этом уверен.
— Дедушка? Общался с Евой?
— Да. Он говорил с ней по телефону. Но он сказал мне об этом, когда уже очень болел. Не знаю, надо ли мне… В конце он чувствовал себя плохо, и ему давали морфий. Понимаешь? Но я убежден, что он говорил на полном серьезе. Он сказал, что говорил с Евой по телефону, через несколько лет после того, как она исчезла. И что он не беспокоится о ее здоровье. Его больше огорчало то, что их общение прекратилось. И теперь он думает, что она не скоро приедет домой. Я пытался спросить его, где она, но он нес какую-то чушь о земле и небе. Говорил, что она в Раю и что он ни под каким видом не может сказать, где это находится. Он также сказал, что Ева писала тебе письма, Ида, письма, которые она не осмеливалась тебе посылать. Но во всяком случае письма существуют, и Ева пошлет их мне, когда Манфред умрет. Но никаких писем я так и не получил. Может быть, их взяла Альма, но тогда она должна была проверять мой почтовый ящик каждый день. Нет, я никогда не верил, что письма существуют, наверняка нет никаких писем.
— Ты уверен?
— По крайней мере я никогда их не видел.
Лассе резко замолчал. Как будто в этом месте была остановка. Казалось, он почти без сил, словно у него закончились все слова. И все же Ида за четверть часа услышала больше о своем происхождении, чем за всю жизнь.
Она вздохнула — ее хватило только на это.
— Поезжай, — сказала она. — Просто поезжай.
Он завел машину, и в тишине они сделали несколько поворотов.
— Как ты себя чувствуешь? — наконец спросил он.
— Лассе, у меня нет сил говорить об этом. Ты должен ехать. Ты ведь говорил, что мы должны выбраться из Емтланда.
— Да. После всего того, что случилось, у нас нет выбора. Нам сейчас опять помогут.
— А что потом? Когда вы выедем из Емтланда?
— Ну, в такой ситуации, когда ты в розыске, есть только один разумный выход.
— Какой?
— Поговорить с Альмой. Мы всегда можем позвонить ей с чужого телефона.
— Телефон у меня есть. Нам надо только купить симку.
— Мы это устроим, — он еще подумал. — Но вы с Альмой должны поговорить в спокойной обстановке.
— Есть еще одна альтернатива, — сказала Ида, почувствовав что-то среднее между злостью и решимостью.
— Какая же?
— Встретиться с ней.
— Каким образом?
— Если нам удастся доехать до конца, — ответила Ида.
Ее рот словно решил сказать то, что сама она еще не продумала:
— Если нам удастся доехать до Москвы.
31
Часы на приборной доске показывали больше половины седьмого вечера. Они съехали с лесовозной дороги и свернули на более узкую, но расчищенную дорогу, которая шла совершенно прямо через необычайно густой еловый лес. Они ехали осторожно, не включая фар.
— Мы больше не можем использовать эту машину. По крайней мере на больших дорогах.
— А ты не сменил на ней номера?
Он улыбнулся.
— Запасы кончились.
Они проехали мимо нескольких заброшенных сараев и свернули на восток, на посыпанную песком маленькую боковую дорожку, где ничего не было видно.
— Подожди, — тихо сказал Лассе.
Они долго молча и неподвижно сидели на местах, пока он наконец не посмотрел на свои наручные часы.
— Теперь.
Он вылез из машины и стал выгружать мешки. В машине сразу стало очень холодно. Он обошел машину и открыл ей дверь, и она застегнула молнию до самого подбородка.
Немного поодаль среди деревьев Ида заметила что-то темное и большое. Может быть, домик?
Когда Лассе вытащил последний мешок, она вздрогнула.
Из темноты вышли двое мужчин с закрытыми темными капюшонами лицами. Когда они сняли капюшоны, она увидела, что одному лет пятьдесят, а другому лет тридцать.
Сначала все молчали. Мужчины мерили ее взглядом.
— Ну, — наконец сказали они в знак приветствия.
— Ну, — ответил Лассе.
Казалось, они по-прежнему присматриваются к Иде. Она расслышала какое-то бормотание, но понять, как хорошо они знакомы, было невозможно. Они опять сказали «ну», и, что характерно, на вздохе. Ида поразилась — обычно Лассе так никогда не говорил.
— Значит, вас надо немного подвезти, — усмехнулся тот, что помоложе.
— Да, именно. Небольшой отвлекающий маневр, с вашего позволения.
— Будет сделано.
Они стояли молча, и Ида слышала, как шумят кроны деревьев. «Как же здесь, на севере, все по-другому, — подумала она, — совсем не так, как в Стокгольме».
— А что у вас в мешках? — спросил старший.
— Гм… пожитки, — ответил Лассе. — Она возвращается домой, она слишком долго жила в Стокгольме. На нас еще и это свалилось, как будто нам мало других забот.
— Да, понимаем, — отозвался молодой, который отхлебнул из фляги. — Стокгольм, там же чертовски опасно. Только берегись!
Они все вместе тихо засмеялись.
— Вы можете довезти нас до Свартмуена, — попросил Лассе, — а мы дорогой послушаем радио.
— Конечно, — ответили они хором. — Мы подвезем вас до середины пути, но потом вам надо будет выйти.
После того как Лассе припарковал «вольво» под сосной и накрыл кузов еще одним брезентом, им помогли затащить мешки в багажное отделение черного минивэна, скрытого деревьями.
— Ох уж этот Лассе, — ухмыльнулся молодой, когда они сели в машину. — Что ты опять натворил?
— Ничего, — улыбнулся Лассе в ответ, отказавшись от фляжки. — Ничего, только услышал по радио, что тут снуют полицейские ищейки.
— Да, мы слышали вертолет и весь этот шум.
— Наверняка для убойной охоты, — улыбнулся молодой.
— Шш! — сказал старший и посмотрел на молодого, сдвинув брови.
Ида сидела молча, тесно прижавшись к раздвижной двери. Сиденья были покрыты испачканным полиэтиленом, а на полу лежали сосновые шишки, мяч и несколько таблеток в коробочке с рисунком розовой кошечки Китти.
На переднем сиденье она разглядела выпуск вечерней газеты «Афтонбладет». От какого числа газета? Знают ли они, что она — та, которая… Предполагают ли?
Они спокойно тронулись. За рулем сидел молодой, он выбирал только небольшие лесные дороги. Вдруг они затормозили.
— Дружочек, спокойно, — пробурчал старший, и в свете фар Ида увидела, как зайчик в зимней шубке в панике бежит по колесному следу.
— Дурачок проклятый, — сказал молодой, но сбавил скорость, чтобы заяц смог уйти от света, успокоиться и опять убежать в лес.
— А как Норвегия? Принимает?
— Да, — отозвался Лассе.
Ида не слышала, чтобы по радио говорили по-норвежски.
— Скажи, Лассе, — начал старший, — почему здесь полицейские?
— Ты что, банк ограбил? — опять ухмыльнулся молодой.
Лассе быстро посмотрел на Иду. Было видно, что ему стало легче.
— Поставка, — сказал он, — сорвалась. В темноте на скутере по этим тропкам не проедешь.
Он почти незаметно кивнул Иде и продолжил:
— И мне внезапно позвонили и сказали, чтобы я сворачивался.
— Вот как.
— А потом на трассе началось столпотворение.
— Чисто осиный рой, — подтвердил старший.
— Ну ты и фрукт, Лассе, — сказал молодой. — Ты это знаешь? — И они опять тихо засмеялись, как закудахтали.
«До чего же они его уважают», — подумала Ида.
— А что это за девушка?
— Племянница. Ничего страшного. Она знает, чем мы занимаемся. Сейчас она тоже будет сдавать экзамен на охотника.
Молодой обернулся. Голубые, очень близко посаженные глаза.
— Черт возьми.
Ида посмотрела на него. Что ей делать — отвечать? Лассе толкнул ее в бок.
— Да, — ответила она, — я знаю технику. Если вам нужны хорошие советы.
Мужчины впереди усмехнулись. Лассе опять тронул ее рукой. Она подумала и быстро добавила:
— Или вы подумали, что я стану варить вам кофе?
Все замолчали. Она посмотрела на Лассе, и он тихо кивнул в ответ.
— А как же, — раздалось с переднего сиденья.
Молодой включил радио, четвертую программу. Комментарий в прямом эфире хоккейного матча элитной серии и женский биатлон где-то в Германии. Она снова ощутила тяжесть во всем теле. Засунув варежки в шапку, положила ее как подушку на стекло. За окном был сплошной лес. Они ехали по совершенно пустынным дорогам, сворачивая то вправо, то влево. Иногда они останавливались на развилке, чтобы сориентироваться. Они быстро проезжали заасфальтированные участки и потом опять уходили на боковые дороги. Она вспомнила, как миллионы раз ездила по таким дорогам в подростковом возрасте с Йиггой, Леной и Рафсеном, и как они пили самогон или дешевое отвратительное вино типа кира или «Ла-Гаронн», и как мальчишки писали на ходу прямо через окна машины.
Спортивная передача закончилась бьющей по ушам музыкальной заставкой. Ида только было задремала, как Лассе сказал, что они приехали.
Он открыл дверь и вылез из машины. Оба мужчины остались сидеть и, судя по всему, не собирались идти с ними.
Лассе подошел к водителю и поблагодарил. Бормоча, они обменялись какими-то фразами и кивками, и она поняла, что они остаются здесь одни.
Они молча подняли мешки.
Они находились в какой-то промышленной зоне. Машина почти тронулась, как молодой опустил вниз стекло.
— Наверное, ты хочешь что-нибудь пожевать.
Он протянул ей запечатанный кулек с ирисками.
— Спасибо, — сказала Ида. — Кстати, — добавила она быстро, в порыве, которого сама от себя не ожидала, — можно мне взять газету?
Ей сразу протянули через окно газету. Она крепко сжала газету, чтобы та не раскрылась.
— Как мило с вашей стороны!
Машина развернулась и поехала к воротам.
Вот как. Ничего трудного. Они ничего не поняли.
Когда машина разворачивалась, свет фар осветил обшарпанное одноэтажное здание с заколоченными окнами и несколько небольших ветхих домов рядом. Машина проехала по немного старомодным железнодорожным путям, где стояли столбы со старыми желтыми предупредительными табличками. А потом минивэн совсем скрылся из виду; в полной темноте мерцали только красные задние фары.
— Нам надо поторапливаться, — сказал Лассе.
Он уже начал относить мешки к низкому погрузочному причалу. Ида вся продрогла, но стала помогать.
На деревянных воротах болтался висячий замок. Лассе достал ключ.
32
Ида никак не могла согреться. За дверью была темная прихожая и раздевалка. Краска на стенах облупилась, пахло плесенью. Лассе забрался на табуретку под лампой дневного света, на потолке что-то щелкнуло, и помещение осветилось бледно-желтым светом. Пока он привычно обходил помещение и зажигал все светильники, Ида осматривалась.
В углу стоял верстак, под которым лежал свернутый пожарный шланг. Здесь были также деревянные ящики, радиатор, различные провода и дверцы от шкафов — все старое. На стене висел лист бумаги с высохшими водяными разводами:
Правила распорядка: Рабочий без приказа своего начальника не имеет права посещать какое-либо рабочее место, кроме собственного, и не имеет права вмешиваться в работу других. Мусор, солому, бумагу и отходы из разметочного цеха надо класть в закрытые сосуды в указанных местах.
Подписано Бертилем Сундхольмом 23 октября 1951 г.
— Ну что, сварить тебе кофе?
Она обернулась и увидела его улыбку.
— А что я должна была сказать?
— Спокойно. Ты все сделала хорошо. Тебя даже наградили.
Лассе показал на ее руку, в которой она по-прежнему сжимала ириски и газету.
Газета. На короткое время она о ней забыла.
Ида вошла в следующую комнату, откуда можно было пройти еще в несколько комнат. Лассе стал рыться в шкафу. На открытых полках стояли пищевые консервы. Эмалированная кадка с замерзшей водой.
Лассе собрал спиртовку и, взяв молоток, отколол кусок льда из кадки.
— Мы не можем оставаться здесь надолго. Поедим и поедем. Тебе холодно?
Тут она увидела, что он положил ружье на мойку. Необычайно короткое. За Лассе находился большой встроенный шкаф, и, подойдя поближе, Ида обнаружила в нем дюжину ружей того же сорта. Лассе видел, что она смотрит.
— Держи.
Он протянул ей оружие. Это был обрез. Он показал на нижнюю часть дула. Там стоял какой-то штамп: свастика.
— Мы получаем их из Норвегии. И патроны тоже. Это с войны. Их сотни тысяч, выследить невозможно.
— А нам они зачем?
Он подошел к спиртовке, открыл банку с сосисками и бросил их в кипящую воду.
— За патроны отвечаю я. На моем участке. Отсюда до Рамундбергета. А сейчас мы находимся в одном из моих перевалочных пунктов, если можно так сказать.
— Вы что, охотитесь?
Он кивнул.
— Сегодня вечером мне помогают другие люди. По вечерам здесь всегда кто-то ездит. Они должны нам помочь.
— А если серьезно? Они что, охотники? Опять?
— Да.
— В Норрланде? Это как в скучных шведских экшн-фильмах?
Лассе улыбнулся, а затем сказал на входе:
— Да.
— Кончай это дело. Пахнет мертвечиной.
Он опять улыбнулся, но посерьезнел.
— Это только волки. Я не стреляю. Я лишь устраиваю стрельбу для других. Ты знаешь здешних людей. Они ненавидят волков.
Ида немного поразмышляла, держа ружье в руке, потом положила его на один из столов.
— Я встретила нескольких волков, под Брунфло, по дороге сюда, — вырвалось у нее. — Им ничего не стоило убить меня.
Лассе протянул ей кружку с кофе.
— Ой!
— Они были всего лишь в метре от меня. Я даже могла почувствовать их запах.
— В метре?
— Да. И они вели себя… странно.
Он подумал и кивнул.
— Что значит странно? Расскажи.
Она уронила газету на пол, и они отвлеклись.
Вся первая страница была украшена ее фотографией с водительского удостоверения. «ОНА — УБИЙЦА?» — гласил заголовок. «Жестокий смертельный сюжет. Последний след секретной полиции», а затем из материалов расследования. «Никогда не видел ничего подобного». Читайте об убийстве на страницах 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16…
Ида пролистала до центрального разворота с дорогостоящей графикой — поэтажный план Ратуши в разрезе. Были видны колонны, Золотой зал и Голубой зал с почетным столом и местами для королевской семьи, кухня, черный ход, все телевизионные краны и проходы для обслуживающего персонала. Стрелками было обозначено, как Лобов и «подозреваемая 24-х лет» передвигались по часам. Не все совпадало, например, какой-то свидетель показал, что видел, как она ссорится с Лобовым еще до начала банкета. На следующем развороте тоже был вид в разрезе, но на этот раз он изображал эвакуацию королевской семьи. В момент смерти Лобова король, очевидно, курил на улице. В течение почти получаса нигде не могли найти премьер-министра страны, и пока окончательно не установили личность Лобова, ходили слухи о том, что произошел теракт и что убили Его Величество. «Атака на открытое общество», — гласил один из подзаголовков, призывавший к отставке главы службы безопасности.
Она повернула страницу. Ей стало плохо. «Жертва сама пригласила подозреваемую убийцу», — гласил один заголовок. «Кислота — новое смертельное оружие», — вопил другой. Ида увидела расплывчатую фотографию, снятую на мобильный телефон, она была максимально увеличена, но все равно занимала только четверть страницы. «Никогда не видел ничего подобного», — опять гласил заголовок. Ида сначала не разглядела фото, она увидела только пол, на который упал Лобов. Это место было обведено красным кружком, чтобы помочь читателю. Согласно источникам «Афтонбладет», Лобов «подвергся страшно жестокому насилию, от которого его лицо стало практически неузнаваемым».
В статьях на следующей странице приводились выдержки из допросов Поля: «Она меня отравила», — гласил промежуточный заголовок и немного ниже: «Перестрелка во дворе средней школы имеет отношение к убийству».
Ида кончила читать и бросила газету на пол. Она снова почувствовала недомогание, а к глазам опять подступили слезы.
Этот мерзкий Поль, после всего, что он со мной сделал. Сидеть и беседовать с полицией… Наверное, нас видели вместе на банкете, видели, что я поцеловала…
Какое-то время она молча сидела, стиснув зубы. Лассе явно хотел что-то сказать, но в конце концов просто поднял газету.
— Не знаю, послужит ли тебе это утешением, — начал он после паузы, — но послушай: по сведениям полиции, теперь возникли подозрения в отношении России. Вот что считает Рогер Александерссон, криминалист и писатель: «Невольно в памяти всплывает убийство российского агента-перебежчика Александра Литвиненко, которого отравили несколькими каплями полония 210 в суши-баре в Лондоне в 2006 г. Здесь способ действия отчасти другой, но такие нестандартные и современные способы убийства автоматически связывают с разведслужбами. Речь, вероятно, идет о крайне быстродействующей кислотной субстанции неизвестного состава. Мы начали обмен информацией с ЦРУ и через несколько дней увидим, что нам это даст. И еще: согласно нескольким источникам в Москве, никто не угрожал Лобову, который у себя на родине был мало кому известен и не занимался критикой режима». А вот, — прервал себя Лассе, — интервью с каким-то русским мафиози по фамилии Денисов: «Я не удивлен. Вы только поезжайте в Москву. На Иосифовском рынке можно купить какие угодно химикалии, совершенно открыто».
Ида жестом попросила его прекратить, и Лассе замолчал.
«Сколько еще, — подумала она, — сколько еще мне скрываться? Как беженка в своей собственной стране. Я же ничего не сделала! Было бы намного проще сдаться. А как тогда Ева?»
Она уставилась в стенку, а Лассе протянул ей сэндвич с сосиской.
«Пусть будет, как будет», — подумала она.
— А что на самом деле произошло на банкете? — спросил он. — Может быть, тебе стоит рассказать об этом?
— Нет, не знаю. Он дал мне письмо и шкатулку. Он… нет, я не в состоянии, Лассе, я не в состоянии, это так ужасно.
— Письмо?
— Да.
— Оно с тобой?
Ида порылась в одном из мешков, и в конце концов ей удалось найти письмо.
— Вот.
Она протянула письмо Лассе. Лассе развернул лист бумаги и перевернул его.
— Но ведь здесь ничего нет!
— Бумагу надо нагреть, и тогда проступит скрытый текст.
— Ой.
Он встал рядом с одной из ламп дневного света и близко поднес к ней письмо. Через десятую долю секунды начал проступать старомодный почерк.
— Фантастика! — тяжело задышал Лассе. — Наверху проставлена дата, это 1777 год!
— Очевидно, это письмо Линнею от одного из его учеников, — сказала Ида, заметив, что Лассе набрал воздух в легкие.
— Ба, да это же от Даниеля Соландера? Боже мой! — вскричал он. — Как оно попало к Лобову?
— Он украл его в библиотеке Каролинского института. Он говорил, что до него никто никогда не читал это письмо. Все думали, что это какая-то обложка. До Лобова многие искали там письма.
Лассе попытался пробежать письмо глазами, с каждой минутой все больше и больше воодушевляясь.
— Это старошведский, подумать только… Ой… Да ты посмотри! Слушай, это фантастика!.. Слушай! — И он начал цитировать: …весь берег был завален мощными раковинами моллюсков. Некоторым, по нашим оценкам, да и то неточным, было около ста лет. Мы нашли также несколько очагов, а также имена и годы, вырезанные на полудюжине изуродованных болотистых сосен. В давние времена сюда приезжали люди из Лаппмаркена, они плыли вверх по течению реки Оунасйоки в поисках драгоценных жемчужин…
Лассе почти танцевал на месте.
— Подожди, я кое-что пропущу, вот, послушай… вот: …Поскольку вверх по течению реки Оунасйоки, на расстоянии точно в одну восьмую милю и триста локтей вверх по течению от болотистых сосен, природа показала нам особо коварное место — крайне пригодное для сбыта чудесных драгоценностей, равно как и того предмета, который доверил нам наш немецкий друг. In situ[31] рядом с защитным слоем, который скрывает гигантскую нору под болотом, куда могут проникнуть только слабые полоски света Всемогущего, мы оплодотворили дюжину европейских жемчужниц. Пусть теперь гнев Божий, который никогда не стихает, медленно зреет в темноте!
Он широко улыбнулся и прервал себя.
— Ты слышала? Полная фантастика! Альма будет вне себя от счастья!
Ида прислушалась к его словам. Божий гнев, который никогда не стихает, именно эти слова прошептал Лобов на Нобелевском банкете, и перед ней опять возникло окровавленное лицо. Она вздрогнула и выкинула эти сцены из головы.
— А почему Альма обрадуется? — быстро спросила она. — Ничего не понимаю.
Их прервал громкий звук с крыши. Лассе зашипел на нее и сразу же схватился за ружье.
Проверив несколько соседних комнат, он вернулся, явно успокоившись.
— Всего лишь сова или что-то в этом роде.
На какое-то время опять воцарилась тишина, она заметила, что он смотрит на часы, и покосилась на ружье.
— Я потом объясню все насчет моллюсков. Это не просто, — произнес он. — Но, может быть, это потрясающие новости. Сейчас нам надо двигаться.
Он собрал кухонные принадлежности и еду, а потом взял шесть ружей.
Он видел, что Ида смотрит на них.
— Не подумай, Ида, — сказал он, — что я убиваю животных ради удовольствия. Убивают другие. И только волков. Но я понимаю ход их мыслей. Я ведь тоже интересуюсь волками. Как, впрочем, и Альма.
Внезапно она сильно возбудилась.
— Ты что, предводитель охотников? И вообще, чем вы занимаетесь? Почему вы интересуетесь волками?
Лассе слегка улыбнулся.
— Никакой я не предводитель.
— Тогда кто ты?
Он только покачал головой.
— Да, кстати, расскажи, что случилось. С волками в Брунфло?
Она сразу же все вспомнила: машина, как она писала, глаза зверей.
— Они окружили меня. А потом исчезли.
— Окружили? — спросил он, задумавшись. — Если они кого-то окружают, обычно они всегда пытаются убить добычу.
— Но они этого не сделали. Уже тогда я была в страшном стрессе, — ответила Ида, — почти забыла это, у меня нет сил об этом думать. Они вели себя странно. Ведь так они не ведут себя даже в зоопарке?
Он внимательно посмотрел на нее с задумчивым видом.
— Я действительно не понимаю, почему они вели себя именно так. От чего это могло зависеть?
Послышался новый шум мотора. Лассе подошел к заколоченному окну и через щели в фанере разглядел свет фар. Он кивнул.
— А теперь будь осторожна. И помни: ты ненавидишь волков, если они спросят. Ты ненавидишь все, связанное с волками. Понимаешь, сейчас мы поедем далеко. На север. Мы должны ехать всю ночь. Они ничего не знают, они не понимают, куда нам надо. Без их помощи мы отсюда не выберемся. Твое дело подыгрывать. Мы поедем длинным окольным путем, но это наш единственный шанс. Мы должны так или иначе пробраться к Альме. Разговаривать с ними буду я. Кстати, где парик?
С этими словами он вышел к машине.
Ида заглянула в щель. Пикап «тойота». И опять двое мужчин, опять в масках. Они пожали Лассе руку, не сняв масок. Лассе начал грузить мешки на платформу.
«Кто они? — подумала Ида. — Может быть, обычные шведы, которые забирают детей из детского сада, по пятницам садятся со своими женами перед телевизором и смотрят «Голос», поедая чипсы. А потом, когда все ложатся спать, едут убивать волков».
Лассе вошел обратно.
— Пока сиди здесь. Сначала мне надо переговорить с ними. Поедем максимум через десять минут.
Взгляд девушки опять упал на газету. Она не смогла удержаться и развернула ее. Полистав газету, Ида обнаружила еще более невероятные вещи — старые черно-белые архивные фотографии обезображенных тел, которые венчала фотография агента Скалли из старого телевизионного сериала «Секретные материалы».
В самом низу было помещено интервью с заросшим бородатым мужчиной из Общества паранормальных явлений. Разговор начался с обсуждения теорий заговора на интернет-сайте Флэшбэк. В ссылке Флэшбэк характеризовался как «противоречивый сплетнический сайт, который говорит обо всем совершенно открыто». Иде этот сайт был хорошо известен. Она сама несколько раз заходила на него, чтобы узнать, на какие знаменитости намекают постеры вечерних газет. По мнению председателя общества, в том, что произошло с Лобовым, «совершенно не было ничего необычного». На самом деле в Скандинавии подобным образом умирает до десяти человек в год, но полиция это замалчивает. Внятных объяснений этому нет, но жертвы нередко страдают ожирением и при определенных обстоятельствах происходит полный коллапс на клеточном уровне глаза, который приводит к тому, что…
Ее отвлек топот.
— Ну, нам пора! Это моя племянница из Стокгольма. Она поедет с нами.
Ида подняла глаза. За Лассе стояли мужчины в масках.
— Да, — сказал он с улыбкой. — Это отец и сын, чтоб ты знала. Чаще всего мы ездим в масках, чтобы избежать массы неприятностей, если кому-то из нас приходится говорить с полицией.
Мужчины повернулись и без единого слова вышли на улицу, Лассе вышел за ними с последними ружьями. Только Ида подняла свою сумку, как услышала какой-то звук.
Под сумками. Какой-то треск?
Она подняла сумки, ничего. Похоже, этот звук издавало какое-то застрявшее насекомое. Она перевернула одну из сумок. На ней сидела бабочка, голубянка. Ида дернулась, и бабочка тотчас взлетела в холодной комнате. Ида попятилась назад. Бабочка сделала круг, облетев вокруг ее головы так, что Ида услышала взмах крыльев. А потом исчезла.
Лассе опять вошел в комнату и погасил свет. Стало очень темно. Куда улетела бабочка?
И тут Ида услышала с левой стороны. Она повернула голову — бабочка села ей на плечо. Она машинально скинула бабочку и услышала, как Лассе, выходя на улицу, зовет ее.
Ида посмотрела на пол, но в темноте ничего не увидела, только слабый свет, указывающий путь к погрузочному причалу. Закинув на спину рюкзак, она поспешно вышла. Стоило ей подойти к двери, где уже стоял Лассе с засовом наготове, как она опять услышала взмах крыльев прямо за собой.
Они вместе смотрели на бабочку, пока Лассе не смахнул ее, и она медленно полетела вверх, исчезнув в звездном небе.
— Как они выдерживают? — спросила она, пока они шли к машине.
— Не знаю, — пробормотал он. — Но Альма всегда очень интересовалась бабочками.
— Почему?
— Их можно использовать в разных целях, — отозвался он.
Ида хотела что-то сказать, но он опередил ее:
— Я знаю, — он посмотрел ей в глаза. — Тут много непонятного. Но нам предстоит дальняя дорога. Нам надо немного прийти в себя. Все еще больше запутано, чем ты думаешь.
33
Сын открыл заднюю дверь и смущенным жестом пригласил Иду сесть. Она было села, как Лассе положил руку ей на плечо и прошептал, дыша на нее кофе:
— Ида, клянусь, честное слово, я не один из них. Твое дело подыгрывать. Ты знаешь, как они думают.
Ида села на заднее сиденье. Откуда я знаю, как они думают?
Она почувствовала, что именно сейчас не в состоянии размышлять ни о чем, связанном с волками или с Нобелевским банкетом. Как здорово, что у нее есть возможность просто так сидеть и думать о чем-то другом.
Они выехали из промышленной зоны и скоро опять оказались в темноте елового леса. За рулем сидел папа. В машине было тепло. Она увидела, что между передними сиденьями поверх радио за ручным тормозом лежит обрез. Отверстие дула целилось прямо в нее. Она дотронулась до руки Лассе.
— Не подумайте ничего такого, — без обиняков сказал Лассе, — но не могли бы вы повернуть ружье в другую сторону?
Сын что-то пробурчал.
— Извините. Устали. Со вчерашнего дня не были дома.
Сын поднял ружье, направил дуло в пол рядом с пассажирским сиденьем и протянул им флягу.
— Спасибо, не надо, — сказал Лассе.
Сын посмотрел на Иду.
— А ты, не хочешь немного выпить за компанию?
— А что вы празднуете? — сразу же спросил Лассе.
— Ну, — начал сын, — я могу…
— Нет, наверное, не стоит об этом, — оборвал его папа, сидевший за рулем. — Может быть, вы сначала расскажете, кто вы такие на самом деле? Обычно мы не сажаем в свою машину чужих друзей.
— Емтланд Север, — ответил Лассе. — Малыш. Старший группы.
Сын обернулся. Через узкие прорези маски виднелись острый нос и пара голубых глаз с красными прожилками.
— Малыш?
Лассе кивнул. Сын толкнул папу и присвистнул.
— Вот это да.
Отец откашлялся.
— Малыш, говоришь?
В его голосе чувствовалась настороженность.
— Да.
— Докажи.
— Ну…
— Какие у тебя позывные?
— СМ3ФФС.
Отец достал свой мобильник из отделения под радио и, не сводя глаз с дороги, протянул его сыну. Пошел снег, он вел медленно. Тем временем сын просматривал телефон. Наконец он что-то нашел и показал это отцу, который был вынужден еще больше снизить скорость, чтобы быстро прочесть текст на дисплее.
— Вот как! — сказал отец уже изменившимся тоном.
— Это, черт возьми… большая честь, просто-напросто! — сказал сын. — Вот!
Он отвинтил крышку фляжки и опять протянул ее Иде. Взяв фляжку, она почувствовала на себе взгляд Лассе и сделала два больших глотка.
Никакого сомнения, конечно, самогон.
— Оставь это себе, — сказал сын. — У меня есть еще одна.
— Сбавь обороты, — велел отец.
— Мне больше не надо, — отозвалась Ида. — Мне вполне хватит.
— Продолжим, — вступил в разговор Лассе, — так что мы празднуем?
— Что вы здесь делали без машины? — спросил отец.
На несколько секунд наступила тишина.
— А у нас была машина, — сказал Лассе.
— Вот как?
— У нас в отряде была машина, — начал Лассе.
Ида сидела молча и ждала, что он еще выдумает.
— Одному из нашего отряда пришлось уехать домой. У жены преждевременные роды. А мы решили остаться. У нас есть домик под Ретансбю. Оттуда мы хотели возвращаться домой на скутерах. Мини-отпуск на выходные.
— Отпуск! — удивился сын. — Обычно в отпуск едут на Канарские острова.
— Да-да. Но мы, — сказал Лассе, сделав выразительную паузу, — мы предпочитаем рыбалку. И охоту.
В машине опять стало тихо. Затем оба мужчины весело рассмеялись.
— Ну ладно, твое здоровье, — улыбнулся сын. Он оглянулся назад и опять протянул свою вторую фляжку Лассе. — Мы празднуем, как мы уже говорили, — сказал он, но потом сбился. — В общем, таких как ты, Малыш, я действительно уважаю и хочу, чтобы ты это знал!
Лассе улыбнулся и кивнул. Сын продолжал:
— Мы охотились на четверых там, в Форслидене. И могу сказать, что теперь там все чисто. Гадости больше нет. Сегодня мы взяли последнего. Я не спал целые сутки. Мы выслеживали шесть часов, и наконец он появился.
Опять возникла пауза.
— Его завалил мой парень, — сказал папа; в голосе чувствовалось напряжение и гордость.
— Волк чем хорош, — спокойно продолжал сын, — тем, что любопытный. Через час-другой мы поняли, что он идет по нашим следам. Наверное, думал, что ему достанется лось или что-то в этом роде. Так что когда ветер переменился, мы разделились, папа перебрался на другой берег озера, а я остался на месте. Два выстрела, и потом оставалось только скинуть эту гадость в прорубь.
— А теперь замолчи, — велел отец.
— Да, но…
— Только тихо.
— Да, но это же Малыш.
Опять наступила пауза.
— Ты говорила, что ты из Стокгольма? — спросил сын, ища взгляд Иды в зеркальце козырька от солнца.
— Да, я жила там какое-то время.
— А у вас там есть волки?
Все засмеялись.
— Не особо много, — все-таки сказала она.
— Послушай, а вы слышали о Стиге, не знаю, как его там дальше, вам неплохо бы знать это в вашем Стокгольме, — сказал сын. — Стиг, Вермланд, прошлым летом, где-то рядом с деревней Торсбю. У него много овец, то есть было много. Проклятый волк утащил тринадцать штук. И как-то ночью Стиг засел в засаду на пастбище. И конечно, эта скотина туда вернулась, и Стиг застрелил его в один присест. И позвонил в полицию. А на этой неделе суд второй инстанции окончательно дал ему шесть месяцев. Чистое безумие. Человек всегда имеет право защищаться от нападающих волков. Его жена страшно убивается! В его краях все так возмущены, что едва стоят на ногах. Идет война, вы что, не понимаете этого в вашем проклятом голубом Стокгольме?
Он засмеялся и отпил еще:
— Своим дочкам я больше не разрешаю одним ходить на автобусную остановку.
— А мы в лесу не спускаем собак с поводков, — добавил отец.
— Она все это и так знает, — отозвался Лассе, — вам не надо ее убеждать.
Ее поразило, как естественно он врет, быстро и с выдумкой, и к тому же совершенно достоверным голосом. Опять стало тихо, и Ида принялась размышлять над тем, что она на самом деле знает о волках и об охоте. Ничего. Очевидно, эти люди — члены очень узкой специальной группы. С модерновой радиосвязью и с амбиционной организацией. Наверняка пестрый состав мужчин: крестьяне, лесовладельцы, предприниматели, отцы маленьких детей. Еще один символический протест против правящей верхушки, Управления охраны окружающей среды, Стокгольма, тех, кто наверху…
Волки… У кого сейчас есть силы думать об этом? Она вздохнула: уж точно не у меня! Она страшно устала, а от усыпляющего звука двигателя испытывала еще большую усталость. И все остальное, что случилось, Лобов, Миранда, шкатулка. Нет, она не должна об этом думать, слишком много на нее всего навалилось за один раз.
— Вот как? — обратился к ней сын, глядя через плечо. — Значит, ты тоже охотилась на волков и стреляла в них?
Вопрос застал ее врасплох.
— Что?
— Да, — быстро ответил Лассе. — Она застрелила двоих. Но последнее время мы в основном используем яд.
— А это почему? — спросил отец, и в его голосе звучал явный интерес.
— Полиция в наших краях бегает с металлическими детекторами, занимается баллистикой и прочей ерундой. Каждый найденный клочок они посылают эксперту. Стало труднее отстреливать, не оставляя следов. Даже нашими ружьями.
— Боже мой, чем они занимаются.
— Их больше интересуют те, кто отстреливают волков, а не те, кто расстреливают людей.
— А какой яд вы используете?
— Варфарин. Самое сильное, что есть.
— Ставите капканы, конечно?
— Да.
Разговор прекратился. Долгое время они ехали, не говоря ни слова. Ида подумала, что Лассе наверняка вмешается в разговор и опять поможет ей, если понадобится.
— А что тебя заставило отправиться в такую поездку? — наконец спросил сын, опять обернувшись. — Не так часто видишь женщин в машине.
— Я… — ответила Ида, покосившись на Лассе в ожидании того, что он вмешается, но сама собралась с духом и продолжила: — В прошлом году я нашла нашу таксу в лесу. От нее остался практически один позвоночник. Они оторвали ей хвост, как какую-нибудь веревку. Тогда я поняла, что такое волк. — Она сделала выразительную паузу. — Но я никогда не забуду, как Мимми тогда выглядела.
Она увидела, что Лассе почти незаметно кивнул со своего сиденья и что у него очень довольный вид.
— Да, печально, — сказал сын, сделав еще один глоток из фляги. — Действительно печально. Да, в наши дни выпустить собаку в лес без поводка все равно, что выпустить ее прямо на дорогу. Чиновники из всех этих ведомств в Стокгольме, — продолжал он, — что они на самом деле знают о нашей жизни здесь? Они когда-нибудь видели беременную овцу на заплетающихся ногах с разодранным животом и покалеченными детенышами?
Теперь сын начал говорить быстрее и громче, он опять повернулся к Иде и посмотрел ей в глаза.
— Людей, которые так поступают, я уважаю, чтоб ты знала!
Внезапно он стал водить глазами, и его взгляд остановился у нее на коленях.
— На какое-то время нам в Швеции удалось искоренить волков. В 60-х годах.
— Именно, — подтвердил отец.
— Но потом эти мерзкие уроды норвежцы развели их снова!
Наступила короткая пауза.
Затем раздался смех Лассе. Скоро отец с сыном тоже рассмеялись на переднем сиденье, отец глухо, а сын более резко. Потом сын начал быстро излагать длинную и запутанную теорию, но она слушала вполуха, глядя в заиндевевшее окно: в 70-х годах норвежцы и лесные компании в сотрудничестве с Фондом охраны природы и ЕС опять развели волков. Те, кто утверждали, что волки перекочевали из Финляндии на юг через Швецию, сами не знали, что говорили.
— Ни один волк не проскочит мимо лаппов, — вставил отец, имея в виду, что саамы слишком хорошие охотники, чтобы впустить волка таким путем. Нет, вероятно, наняли безработных финнов, чтобы вывезти русских волков в шведские и норвежские леса. Говорят, что норвежцы, желая продолжить род диких зверей, хотели оправдаться за то, что Норвегия разрушает остальную часть планеты своей отравленной нефтью и разведением лосося. А лесные компании хотели уменьшить поголовье лосей, которые вытаптывали их высадки и объедали лес.
Лассе внес свою лепту, рассказав несколько сложных конспиративных теорий, и голова у Иды еще больше отяжелела. Она только смотрела в окно на снег и однообразную тьму; тем временем перешли к обсуждению способов охоты. Весной можно взрывать волчьи логова динамитом, можно давить их машинами, можно ослеплять их зеленым лазером…
Ида закрыла глаза.
Почему мы так много говорим о волках, почему мы не можем просто ехать?
Она почти задремала, как услышала, что машина притормозила и мужчины прекратили разговор. Они по-прежнему были на одной из узких лесных дорог.
Сын вылез из машины, вслед за ним — Лассе.
— Что происходит? — прошептала она сонным голосом.
— Иди за ними, — велел ей отец. — Похоже, впереди бежала рысь, которую мы спугнули. Несколько рысей за один день — это что-то невероятное.
Она вышла из машины. Прямо в луче света, посреди дороги, что-то лежало.
Лассе и сын медленно подошли к лежавшему телу. Ида сначала подумала, что это косуля.
Сын поднял ружье, Лассе светил ему сильным карманным фонарем. Они осторожно прокрались вперед и быстро обернулись, когда она подошла следом, но не сделали никаких попыток удержать ее.
— Черт побери, — услышала она слова сына.
Лассе зашипел на него и обвел фонарем заваленный снегом еловый лес. В лесу ничего не было видно — никаких прячущихся зверей, чьи глаза отражали бы свет.
Они подошли к зверю вплотную. Ида увидела, что никакая это не косуля, а волк. Внутренности были распотрошены, а позвоночник сломан. Тонкий слой снега покрывал шкуру. Немного в стороне лежали остатки радиопередатчика, который, по словам Лассе, висел у волка на шее.
— Давай еще посвети. Они такие любопытные, — прошептал сын.
Лассе еще раз осветил фонарем край сугробов и посветил в лес. Никаких признаков жизни.
— Вот как, — сказал сын опять бодрым громким голосом. — Вы действительно приносите удачу, вы оба!
Он сделал знак идти к машине, которая медленно проехала вперед.
— Могу сказать, что это кто-то посторонний. Это наш участок, но я не вижу никаких следов от машины.
— Вы здесь расставляете много приманок? — спросил Лассе. — Некоторые разбрасывают битое стекло и крысиный яд.
Из машины вышел отец.
— Нет, на несчастный случай это не похоже, — сказал он.
— Но почему тогда волк лежит здесь? — спросила Ида.
Все оглянулись.
— Здесь что-то не так, — произнес отец. — Перед смертью волки всегда отползают в сторону. Прячутся под деревом, но никогда не лежат вот так посреди дороги.
— Может быть, это лазер? — спросил сын и сел на корточки. Он снял перчатки, поднял голову волка, повертел ее и поднял большим пальцем веко.
— Малыш, а ты что скажешь? Это лазер?
— Здесь поблизости есть ловушка с лазером? — поинтересовался Лассе.
— Да, есть.
— Но он же не ляжет посреди дороги? — спросил отец.
— Нет.
Они опять замолчали.
— Можно я возьму?
Лассе протянул фонарь. Отец осветил ближайшие сосны. Потом он пошел вдоль дороги, направляя косой луч света вверх на кроны деревьев. Тем временем сын ковырял дулом ружья открытую рану волка.
— Какого черта? — он наклонился вниз. — Кто здесь жрал? Посмотрите, это какой-то проклятый гриб или нет?
Он дотронулся до того, что осталось от мускулов задних ног волка.
— Видите, здесь как мягкая резина, а по краям как твердый… камень!
Лассе быстро сделал шаг назад.
— Не трогай! — закричал он.
— Черт, оно прилипает, — сказал сын.
— Не трогай! — повторил Лассе.
Сын попытался вытереть пальцы снегом.
Вернулся отец.
— Едем, — произнес он, быстро дыша.
— Это почему?
— И отставьте ружья.
— Почему?
Отец посмотрел через плечо.
— Не знаю. Но здесь что-то не то.
Он посмотрел вверх на деревья.
— А что, если где-то здесь есть камера.
Он подумал и пнул снег.
— Полиция все время гадит. Они вполне могли установить здесь камеру. Они кладут на дорогу мертвого волка, а потом снимают четырех людей в масках, которые его находят. У одного из нас ружье, на видео это четко видно. Если мы не сообщим о находке самое позднее завтра, они наверняка догадаются, что мы из группы. Нам надо смываться отсюда.
— Жуть, — сказал сын и отпил из фляги.
Они начали ходить взад-вперед по дороге, все время всматриваясь в темноту, ругаясь и ойкая.
— Прекратите, — сказал Лассе, — так дела не делают.
Он обернулся и посмотрел на машину. Он не продолжал, пока не убедился, что снова полностью завладел их вниманием.
— Во-первых, я не думаю, что здесь установлены камеры. Во-вторых, у нас весь вечер был включен полный свет. И мы ехали только по неосвещенным дорогам. Если они что-то и увидят на видео, то все равно не смогут определить машину. Ни одна камера на свете не может различить номерные знаки, когда линзу ослепляет полный свет.
— А сзади?
— Нет, дорожная камера всегда направлена на переднюю часть дороги.
Казалось, отец с сыном размышляют над тем, что сказал Лассе.
— Идите садитесь, — сказал он, — а я здесь все уберу.
Они взглянули на него, а потом сделали точно так, как он велел, и сели в машину.
Лассе достал из кармана пару толстых кожаных перчаток и протянул одну пару Иде.
— Возьми вот это, — тихо сказал он, поймав ее взгляд, — что бы ты ни делала, не прикасайся к волку без перчаток. Меня этому научила Альма… Поняла?
Ида кивнула. Они подошли к зверю, стараясь не смотреть ни на рот, ни на пустые глазницы.
— Возьми его за заднюю ногу, и мы сбросим его в кювет.
Она крепко взяла волка за заднюю левую ногу. Она отвернулась, чтобы не видеть внутренности, которые вывалились из живота и тянулись за ними, пока они тащили волка к краю кювета. Но она рассмотрела, что края раны были такими, какими их описал сын: шерсть там была не то чтобы застывшей, а именно… более твердой. В отдельных местах шерсть выглядела почти как цемент.
— А что это?
Лассе опять посмотрел на небо и тихо сказал:
— Расскажу, когда придет время. Ты не можешь себе представить…
Они раскачали зверя, разбежались и перебросили его через сугроб.
— Это был всего лишь годовалый волчонок, — сказал Лассе немного громче.
Он достал фонарь и посветил на дорогу. Опять найдя радиопередатчик волка, сел на корточки рядом и крайне осторожно дотронулся до него перчаткой.
— Что это такое?
— Это датчик Управления по охране природы. Они вешают их на волков и других зверей, таких как медведи и рыси, чтобы следить за ними.
— Послушай, — затем сказал он, — когда будешь снимать перчатки, не дотрагивайся до тыльной стороны. Тебе нельзя ее трогать голой рукой.
Ида кивнула. Лассе поднялся и снова осветил землю. Свет фонаря упал на маленькие следы лап на снегу.
— Лиса? — предположила она.
Лассе кивнул и опять присел на корточки.
Она увидела в нескольких метрах от себя еще больше таких следов на снегу. Они меньше, и их очень много. След трех больших пальцев величиной в детскую ладонь с почти ненормально длинными когтями.
Значит, это птицы?
— Что это за птицы, которые пировали на трупе? — спросила она.
Лассе вздохнул и стиснул зубы. Вид у него был очень озабоченный.
— Все хуже, чем я думал.
— Что ты имеешь в виду?
Он посмотрел на небо и прошептал:
— На самом деле речь идет не о волках, Ида. Проблема не в них. Здесь что-то другое. Альма очень беспокоится из-за того, что происходит.
— Что? — Она тоже посмотрела вверх на плотные облака. — Если дело не в волках, тогда в чем?
— Послушай. Мы должны выкинуть перчатки. Мы идем обратно к машине, срываем с себя перчатки и только потом открываем дверь. Ладно? И эти двое в машине пусть не видят, что мы делаем. И не бери ни фляжку, ни вообще ничего, к чему они прикасались.
— Конечно.
Наверное, Лассе вытащил пальцы в перчатке по пути к машине, потому что когда они подошли к машине, он тряхнул запястьем так, что перчатка дугой перелетела через канаву. Ида поступила так же.
Они уже садились, как отец вышел из машины и стал заклеивать задние номерные знаки серебристым скотчем. Затем он сделал то же самое спереди. Они молча постояли и посмотрели в лес.
— А что с волком? — спросила Ида, когда отец сел обратно в машину. — Он так и будет там лежать?
— Волк? — переспросил Лассе, словно забыл о нем. — Да, волк, к завтрашнему утру от него не много останется.
Он долго смотрел на нее, а потом открыл дверь со своей стороны.
— Да и от лисы, которая его съела, тоже.
34
Микаель Маттсон стоял у своей входной двери и смотрел в глазок. Он как раз собирался выйти на лестничную площадку, чтобы выбросить в мусоропровод небрежно завязанный пакет с картонными упаковками из-под готовой еды, но услышал, что сосед напротив открыл свою дверь, и задержался.
Он быстро запер дверь и тихо выругался про себя. Из пакетов капало, он увидел, что это соус, наверняка из упаковки со страшно переперченным бифштексом фирмы «Фамильен Дафгорд», с этой мерзкой вязкой брусникой.
Нет, ни с кем не встречаться, не сейчас, нет сил…
Он понял, что стоит перед зеркалом. Серые волоски над ушами. Над макушкой все голое. Кожа в принципе немного румянее с тех пор, как он бросил курить.
Но глаза… нет, нет, только не глаза.
Он пошел на кухню и сел с чашкой кофе за маленький стол. Через окно, грязное от выхлопных газов, светило зимнее солнце. Вдоль улиц все еще лежали горы снега. Мимо проехал автобус 515 в сторону Оденплана, и засохшая фиалка затряслась на своем блюдечке. Из-за более мягкой погоды последнюю неделю стали видны горы собачьего дерьма, но потом опять вернулся холод и заморозил их. Может быть, подумал он, Рождество в любом случае будет белым.
Он развернул газету «Афтонбладет», которую нашел в мусорной корзине на улице. Для начала вырвал страницу с киноафишей и, не глядя на нее, скомкал и с размаху бросил на пол. Прекрасно, подумал он, никаких Пеппи или Эмиля или кого там еще, и в первую очередь никакого нового фильма о Карлссоне, который живет на крыше, — этот самодовольный толстяк в клетчатой рубашке, который летает над крышами домов с пропеллером на спине. Он как ни в чем не бывало продолжает летать, не думая о том, что умер ребенок. И Астрид Линдгрен, которая его выдумала, это тоже не приходило в голову. Разве этой Астрид и ее наследникам не хватало чумовой Пеппи Длинныйчулок, говнюшки Кайсы Кават, чертовых Братьев Львиное Сердце, Рони, дочери разбойника, и всех этих идиотских персонажей? Эксплуатировать в кино еще один персонаж для российского рынка и положить на счет еще несколько миллиардов! Жадюги из Смоланда, им всегда не хватает миллиона!
Он пустился в размышления. Взять этого старого нациста Ингвара Кампрада, который тайком уклоняется от уплаты всех мыслимых налогов с бабок за свою роскошную прекрасную ИКЕА. Налоговый рай, тайные фонды в Лихтенштейне, детский труд в Малайзии, забитый жеребенок в тефтелях и жалкий плагиат в виде мебели по эскизам уродливых и толстых датских дизайнеров. Черт бы побрал всех этих негодяев из Смоланда!
Он глубоко вздохнул.
Нет, ну вот, я опять. Разрушаю, только разрушаю… уже с утра пораньше, всеми своими проклятыми мыслями.
Микаель потянулся к транзистору на окне и со вздохом включил его. Проклятие! Нет таким мыслям! Не думать больше, злые мысли жалят, как осы в ботинке. Они стали моими врагами — все мысли об одном и том же.
Он намазал масло на хлебец Васа и отрезал кусочек пасторского сыра. На обертке было написано «продукт длительного хранения», и он сразу же отправил сыр в рот и прожевал его. Сыр был очень мягким на вкус. Жадины, подумал он, наверное, им на Арле не хватает холодильников, и они кладут все на короткий срок, а потом специально клеят на упаковку не ту наклейку, надо бы позвонить и…
Он остановил себя.
Опять я завожусь!
Надо с этим кончать, надо…
Он отрезал еще кусочек сыра и положил его на хлебец. Будет вкусно, подумал он. Очень вкусно с сыром.
Да.
Особенно с бокалом вина.
Но нет, нет, никакого вина, ничего. Трезвый как стекло. Никакого волнения, спасибо. А не то опять буду ходить по улицам и кричать на людей, которые вызовут полицию. Трезвость и хорошая физическая форма, и я все преодолею.
Он раскрыл один из последних разворотов газеты. В это время на подоконник сел воробей. По радио рассказывали о детском саде, которому пришлось сократить расход молока, и он как раз собирался выключить — никаких детских садов, ничего, что имеет отношение к детям, — но программа закончилась, и началась научная передача с рассказом о гормональных изменениях у лягушек.
Тем временем он листал газету с конца, перескочил через четыре страницы, где описывался скандал вокруг выбора рождественского телеведущего года. Им назначили всеми любимого спортивного комментатора, но все «эксперты», которых опросила газета, были не согласны. Затем две страницы были посвящены предположениям, кто станет вести «Песню года» в Скансене, когда уйдет старый ведущий. Феминистка-аналитик СМИ выразила свое возмущение и составила список из ста одной женщины — в список вошли певицы, артистки и исполнительницы, каждая из которых могла стать первой в истории женщиной-ведущей «Песни года» после Буссе Ларсена, Челя Лённо, Лассе Бергхагена, Андерса Лундина или этого ужасного бородатого подхалима-коротышки Монса Зельмерлёва. В анонсе «Песня года» была названа «самой грандиозной летней программой в стране, которую передают в прямом эфире из Скансена на острове Юргорден, этого огромного стокгольмского парка в национально-романтическом стиле, где можно покататься на каруселях, увидеть диких животных и зайти в старинные здания».
Боже мой, подумал он, Скансен, чертов сумасшедший дом! Только масса психованных животных в стрессе. Взять хоть медведей, хоть кроликов, хоть серых тюленей: для плавания им предоставлено самое большее восемь кубометров воды, они наверняка все время мрут один за другим, а потом поставляют новых, как на конвейере, и никто ничего не замечает. Да-да, вот так обстоят дела в этих заповедниках: каждый день пытка, дрессура и запланированные мучения — маленький сладенький медвежонок! А потом все эти старые школьные здания и отвратительные солдатские казармы, где молодежи приходится унижаться в блохастых народных костюмах, чтобы немного подзаработать на летних каникулах. А тут еще эта «Песня года» в Скансене! Подумать только, тысячи людей раз в неделю все лето совершают паломничество к этой обезьяньей горе, чтобы всем вместе напевать абсолютно бессмысленные мелодии, пока камеры на кранах в тысячный раз показывают нелепым панорамным планом паром, идущий в Юргорден по озеру Сальтшё…
— Ах, — простонал он. — Перестань, я должен перестать, перестать, перестать сейчас же!
Он на минуту закрыл глаза и попытался успокоиться.
— Существует мнение, что бисфенол, который встречается во многих изделиях из полиэтилена, — услышал он радио, — например в бутылочках и сосках, способствует росту большого числа гермафродитов среди популяции лягушек в водоемах в провинции Сконе. Одновременно замеры последних двадцати лет показывают, что пенис у новорожденных мальчиков в Сконе становится короче, а расстояние между ним и анальным отверстием уменьшается. Теперь ученые будут исследовать возможную взаимосвязь.
Он улыбнулся. В конечном итоге победят женщины. В один прекрасный день мужчины придут в Скансен с членом в собственной заднице и фальцетом станут распевать хором «Летнюю песню Иды» за невероятно подлинными заборами, перевезенными сюда из пострадавших от влаги курных изб в Хельсингланде, на фасаде которых будет написано: «Не кормите гермафродитов!»
Он отбросил в сторону вечернюю газету и посмотрел в окно. Долгое время он просто сидел и провожал взглядом идущих мимо.
Ребекка, подумал он, представь себе, что ты, Ребекка, тоже сейчас идешь там, в своем красном дождевике, гордясь своими новыми зимними ботинками! Что подарить тебе на Рождество, Ребекка? Ты можешь составить список пожеланий?
Он быстро выбросил из головы эти мысли, горло сжало, он долго сидел с закрытыми глазами, а потом заставил себя снова выглянуть в окно. На тротуарах почти никого не было. Напротив стояло несколько парней, куривших под вывеской табачного магазина. «Форд»-комби пытался припарковаться, втискиваясь между большими кучами снега.
Сутулый мужчина в шапке с наушниками переходил улицу.
Эта шапка, да, узнаю ее. Этот проклятый мерзкий придурок Лённкруна, который живет где-то там в районе домов начала прошлого века. Как они там писали в последней рецензии в «Дагенс Нюхетер»? «По праву считается одним из самых интересных языковых дарований в своем поколении».
Какие оппортунисты, подумал он, какие деспоты, эти рецензенты, и в то же время какие подхалимы!
И три недели этот безобразный Лённкруна в своих старомодных очках входил в число лучших, по мнению критиков, со своим ужасным сборником лирической прозы «Смутная память; обещание вернуться домой», какая-то полифония и основанная на современном материале стихотворная пародия в форме коллажа. Единственная цель книги — желание Лённкруны показать, как много выражений он может исказить и какой это огромный политический радикализм беспрерывно перемалывать массу слов. «Моя форма и мой язык — это саботаж против авторитарных структур в обществе», — сказал Лённкруна в интервью журналу «Десятые».
Боже мой, подумал Микаель, какая наивная пародия, это же самая консервативная писательская позиция в мире, начисто лишенная риска, кокетливая до отвращения, в духе затхлого 68-го года!
Он несколько раз выругался и начал рыться в грудах газет на полу. Вскоре он нашел номер газеты Союза писателей «Писатель». Какой страшно унылый дизайн, подумал он, кто на самом деле ответственный дизайнер этой газеты, кто? Все стипендии и премии всегда помещать на последнем развороте!
Вот так, именно, вот он. «Эдвард Лённкруна получает двухгодичную рабочую стипендию Писательского фонда в размере сто шестьдесят тысяч крон. Стипендия налогом не облагается». И ниже: «Шведская академия решила дать Лидманскую стипендию в размере сто тысяч крон Эдварду Лённкруне».
Черт, они что, с ума сошли, двести шестьдесят тысяч крон — без налога! Сколько времени можно жить на эти деньги? Сколько можно успеть написать? Может быть, две новые ужасные книги стихотворений в прозе? Которым в свою очередь будут аплодировать восторженные критики, которые по чистой случайности сами пишут такие же сборники стихотворений в прозе, за чем последуют новые премии и новые стипендии, за которыми последуют новые книги…
Он далеко откинулся на стуле и громко простонал.
Значит, выгодно писать так слабо, почему никто не расстреляет этих литературных полицейских раз и навсегда?
Кстати, где он живет, этот зачитавшийся придурок? Наверняка в однушке с крошечной кухней. Наверняка нет детей. Двести шестьдесят кусков. С квартплатой максимум три с половиной тысячи этот черт может писать три-четыре года. Если, конечно, цена на вермишель не подскочила до семи крон за пакет. Тогда денег хватит только на два с половиной. «Смутная память»? Тогда пошел к черту!
Он встал, быстро вылил кофе из четырех кружек, стоявших на мойке, глубоко вздохнул и опустил руки вдоль туловища. Этот Лённкруна, он вообще-то знает, что живет почти по соседству с настоящим писателем, который фактически… или да, во всяком случае в некоторой степени, некогда владел искусством рассказать настоящую историю?
В девяностые все было по-другому. Тогда, по крайней мере, умели рассказывать истории. Пока мерзкая каша из маленьких пустяковых новелл и так называемых языковых экспериментов и самообличительных кинофикций не разрушила большой роман. Не говоря уже обо всех этих книгах об исторических знаменитостях, эта ужасная писательская подделка, которую никто не ставит под сомнение. Это все равно что видеть, как собрат по перу продает весь цех, плюс бедная изображенная жертва, у которой украли всю ее биографию, — и ни один критик не возразил, ни один! Но раньше, в девяностые, когда он сам дебютировал. Тогда! Тогда ситуация была иной.
И тогда, подумал он, тогда я был кем-то. Тогда я получал премии. Хотя не двести двадцать тысяч, нет-нет, так много никогда.
Он быстро прокрутил в голове свою писательскую карьеру: писательские курсы в высшей народной школе, где он услышал много хвалебных слов от очень завистливого руководителя, который в каждой книге выдавал массу сухих до треска формообразований в духе лирической прозы, потом новелла в совершенно нечитабельном дебютантском номере журнала «Ордфронт», когда ему еще не было и двадцати пяти, затем договор на первую и не совсем удачную книгу, который ему положили в почтовый ящик как раз в тот день, когда он согласился стать рецензентом газеты «Экспрессен», что только привело к массе трудных заданий с отвратительными крайними сроками, поскольку сам редактор претендовал именно на все интересные романы. Потом работа в жюри дебютных премий до смешного сугубо литературных журналов «Глента» и соответственно «Орд ок Бильд», за чем последовало крайне престижное университетское образование в Гётеборге по предмету «Создание литературного образа» — правда, все два года учебы профессор сначала хвастался собственными литературными премиями, а потом говорил и говорил, все больше и больше, в первую очередь о том, как на самом деле надо читать тексты всех слушателей курса, чтобы они были правильно и по-настоящему истолкованы, поскольку так должна проходить демократическая беседа о литературе, а потом профессор кончил говорить, и так прошло два года. Тем временем Микаель начал называть себя писателем и увидел, как его роман «Сумасшедший» получил прекрасные отзывы и даже был переведен на датский, финский и польский.
Затем была третья книга, которую не слишком заметили, и его имя вдруг немного подзабылось, даже когда год спустя он получил стипендию в 50 000 крон от самой Шведской Академии, а потом в течение одного сезона замещал ведущего литературной программы Шведского радио «Библиотека», и когда он только уволился с радио и должен был засесть за новую книгу, он ходил и размышлял о ней, как о самой лучшей, как…
Он опять подошел к кухонному столу, сгреб все газеты и швырнул их на пол. Когда это случилось…
Ребекка…
Нет, я опять завожусь. Я не имею права!
Он уставился на кучу газет, не глядя на текст. В голове стучало — он понял, что стоит и без конца читает один и тот же заголовок в «Афтонбладет».
А потом его взгляд словно прояснился, и он прочел то, что там было написано:
«ЭРИК, 34 года: Я ТАНЦЕВАЛ МЕДЛЕННЫЙ ФОКСТРОТ С ПОДОЗРЕВАЕМОЙ НОБЕЛЕВСКОЙ УБИЙЦЕЙ. ЭКСКЛЮЗИВ: ТАЙНОЕ ПРЕДСМЕРТНОЕ ПИСЬМО».
Заголовок следующей статьи гласил: «ПОСЛЕДНИЕ ЧАСЫ ЛОБОВА».
Это что еще такое? Нобелевский убийца? Последние часы Лобова? Какого еще Лобова? Кто это?
На странице был виден темный силуэт мужчины в дизайнерском кресле на фоне изображения злополучного письма.
Он начал медленно читать статью. Мужчина 34-х лет, который потребовал остаться анонимом, познакомился с так называемой нобелевской убийцей на Нобелевском банкете. А позже, ночью, он опять встретил ее на вечеринке после банкета. Они вместе поехали к нему домой. Утром она исчезла.
«Она совсем не была похожа на убийцу. Она находилась в состоянии смятения. Мы были страшно пьяные. Меня использовали».
По сведениям «Афтонбладет», жертва убийства Нобелевский лауреат Анатолий Лобов в тот же день несколькими часами раньше посетил библиотеку в Каролинском институте в Сольне, где смотрел исторические научные письма. По сведениям газеты, подозреваемая женщина на Нобелевском вечере получила ранее неизвестное письмо, которое, по словам Лобова, он обнаружил в архиве библиотеки.
«Она была пьяная и потерянная. Она говорила о том, что получила старинное уникальное письмо, написанное одним из учеников Линнея. Мне кажется, что Лобов украл его в Каролинском институте. Весь вечер она вела себя странно и говорила о массе странных вещей. Просто-напросто она слишком много выпила».
Подожди-ка! Письмо от ученика Линнея. И Лобов, подумал Микаель. Так вот как его звали, эту Нобелевскую жертву. Какой мерзкий спектакль!
Он стал снова медленно читать статью.
Но Лобов, Лобов — разве эта фамилия ему не… знакома? А письмо от одного из учеников Линнея кажется еще более подозрительным.
Он еще раз прочел статью, и его словно ударили.
А что, если это…?
Он быстро встал и побежал в гостиную. Голова пошла кругом от мыслей, и ему показалось, что он находится в тесном проходе и должен найти дверь, чтобы выйти.
Сначала он едва узнал гостиную. Заваленные письменные столы, все книги на одной половине всегда раздвинутой диван-кровати, доски объявлений на стенах, черные шкафы с документами…
Он подошел к самому большому письменному столу. Засохшие пятна кофе, крошки снуса на крышке коробочки. Он выдвинул все ящики в тумбочках письменного стола. Где это?
Он стал искать на двух других письменных столах, отодвинул книги о цветах и старые карты, которые упали на пол, увидел дорогую антикварную книгу Iter Lapponica[32] Карла фон Линнея и описание путешествия в Даларну Iter Dalecarlium[33]. Боже мой, этот проект, которому я посвятил так много времени, я его почти забыл, все эти бумаги, папки, книги.
Но где же он, черт побери? Он встал и осмотрел все корешки книг на полках.
Так-так, спокойно. Думай о чем-то одном, а не сразу о многом.
Узкий проход расширился. Он почувствовал, как дыхание замедлилось. Одна из полок в холле? Тонкая голубая папка, ведь так?
Именно так, точно.
Он быстро вышел в холл, стал рыться среди папок в нижнем отсеке и наконец нашел тонкую голубую папку с пожелтевшей этикеткой, на которой было написано: «Возможные следы — Советы».
В папке было четыре листа формата А4. На втором листе было несколько мужских имен. Он стал читать с середины.
«Илья Борисович Коваленко, родился в 1923 г. в Екатеринбурге, изучал геологию в университете им. Тараса Шевченко в Киеве, а потом в Санкт-Петербурге и Москве. Занимал различные должности в ряде российских научно-исследовательских институтов. Специалист в первую очередь в области геологии и затем нанотехнологии…»
Он быстро провел указательным пальцем по бумаге — здесь, здесь, вот сейчас: «После Второй мировой войны Коваленко использовал различные псевдонимы, в частности Анатолий Владимирович Шведов и Анатолий Владимирович Лобов…»
Лобов!
Его осенило.
Это он.
Письмо в Каролинском институте от одного из учеников Линнея должно быть тем письмом, которое хотел увидеть Лобов, разве не так?
Надо сразу же проверить!
Он поспешил к компьютеру, включил его и с помощью нескольких быстрых нажатий на клавиши узнал номер телефона библиотеки Каролинского института. Он тотчас набрал номер и прижал мобильный телефон к уху.
— Да, это библиотека, Маргарета Лаурин, чем могу вам помочь?
Надо поступить по-умному.
— Дело вот в чем, — сказал Микаель, — я случайно прочел в газете, что Нобелевский лауреат Лобов на днях был у вас и смотрел письмо от Даниеля Соландера, написанное в Рио-де-Жанейро 1 декабря 1768 года.
Достаточно, чтобы заманить ее в ловушку, если понадобится.
— Да, это так, — ответила библиотекарша. — Это было в специальном читальном зале. Ужасная история.
В груди у Микаеля екнуло. Лобов читал письмо Соландера, это было оно, именно оно!
— А что это за другое письмо, о котором написано в газете?
— Мы не знаем. Скорее всего, это выдумка. Здесь, в Каролинском институте, есть только одно письмо от Соландера, и это хорошо известно всем посвященным. Так что ни о каком украденном письме нам неизвестно, у нас ничего не пропало. Но как жутко, что Лобова умертвили.
Микаель еще немного поговорил с женщиной и задал ей несколько наводящих вопросов, но никакой интересной информации не получил и в конце концов положил трубку.
Единственное сохранившееся письмо от Даниеля Соландера Линнею. И Коваленко, он же Лобов.
Черт возьми. Это…
— Ах!
Он громко закричал, почувствовав, как внутри него все поднимается, словно толстый прижатый к земле ствол дерева распрямился и потянулся к солнцу.
Он пошел обратно к компьютеру. Флэшбэк, подумал он, оно там, имя парня из газеты — как там его, Эрик, 34 года?
Он сразу же нашел две длинные дискуссии. Комментарий к одной из них был размещен всего лишь несколько минут назад.
— Согласно моим источникам, — писал один из активных участников дискуссии, вероятно полицейский, полицейские всегда заходят на Флэшбэк, — фамилия Эрика, 34-х лет, Эльмер.
Эльмер?
Он просмотрел все дурацкие публикации и наконец нашел несколько предполагаемых имен: Рогер, Конни, Якоб, Поль, Бернт…
Он быстро зашел на сайт дней рождений birthday.se. Рогер Эльмер и Конни Эльмер живут в южной Швеции, Стуре и Бернт соответственно в Дальсланде и Норрчёпинге.
Тогда Поль?
Он сразу же нашел его. В Стокгольме, в Эншеде. Через десять секунд он узнал номер телефона.
До чего же невероятно просто!
Он заметил, что дрожит, вынимая мобильник из кармана джинсов.
После двух сигналов ему ответили.
— Да?
— Здравствуй, — осторожно начал Микаель. — Меня зовут Микаель Маттсон. Не могли бы мы немного поговорить?
— Это еще зачем? Если опять о Нобелевке, то бесплатно я не разговариваю. И позвони попозже, я занят.
— Нет, подожди! Я не журналист. Это важно. Алле?
— Позвони мне через полчаса, — сказал Поль и положил трубку.
Микаель продолжал стоять, держа в руке мобильник.
Долгая тишина. О’кей. Через полчаса.
Он повернулся и уперся взглядом прямо в нее.
В дверь. Запретную.
Дверь — в ее комнату.
И внезапно, безо всяких объяснений, у него возникло желание открыть эту дверь.
Она вдруг перестала казаться такой угрожающей.
Наконец-то, шанс… Ребекка, подумал он, наконец-то шанс. Для меня, для тебя.
Он опять немного засомневался, но в нем словно что-то открылось, пришло в движение, после месяцев и даже лет застоя.
Наконец он отодвинул сейф в сторону, при этом ковер, на котором стоял сейф, завернулся, протиснулся между стеной и сейфом и открыл дверь, пристально глядя в пол.
Сначала он увидел паркетный пол. Дубовая фанера.
Я сам его клал. Тонкий слой пыли.
Потом он увидел край белого лоскутного коврика. Этот коврик, да — из ИКЕА.
Он вошел в комнату и сделал несколько шагов. Сощурился, и перед глазами все поплыло. Затем подошел к письменному столу. Тоже ИКЕА. Да здесь все из ИКЕА! То есть от этого Кампрада. Постыдился бы, сколько шведских домов он разрушил своими пропитанными клеем ДСП и сшивными подушками!
Он прервал себя и осмотрелся. Сколько я здесь не был? Полгода? Больше? Почему я вообще все это храню?
Почему бы мне все это не выбросить и не сделать здесь спальню?
Он на что-то наступил. Попытался не смотреть вниз. Его нога во что-то уперлась. Что это? Он закрыл глаза. Понял, что ему не надо смотреть. Он и так знал.
Красный лось-качалка.
Ее любимец.
Он сразу же открыл глаза и бросился к ее письменному столу.
Стол был в наклейках «Хелло Китти». На нем лежали книжки-пазлы с принцессами, фломастеры, брелки из детского сада, рисунки, маскарадные костюмы — он стал задыхаться, зачем я только сюда вошел! — мягкие игрушки, расчески и ленты, забавная лягушка и коллекция баночных крышек. Он быстро выдвинул верхний ящик письменного стола, где лежали фотографии ее мамы, открытки с собаками, крошечные фигурки из киндер-сюрпризов и пластмассовая лупа для насекомых.
Он выбежал из комнаты. Дверь сильно ударила по сейфу. Когда он опять вошел в гостиную, он задел что-то коленом.
— Чееееееееееееееерт! — закричал он, захлопнув за собой дверь.
Он опустился на корточки и обнял ногу, одновременно увидев отражение своего лица в стекле наручных часов.
Его глаза.
Вот они.
Наконец.
Нет, это не мои глаза, больше не мои. Они не могут быть моими!
Он долго лежал на полу.
Наконец он подумал о ее маме, которая постоянно хотела «говорить о горе».
Нет, я не хочу об этом говорить, подумал он, я никогда не захочу «говорить о» и «переживать!» Я не хочу, чтобы мне помогли, я хочу жить с этим до конца жизни, я хочу остаться в тебе, Ребекка, не дистанцироваться, ничего не контролировать. Ты должна остаться во мне, внутри всего меня. Никаких чертовых терапевтов, они только будут пытаться разлучить нас.
Хотя, с другой стороны, если бы я сейчас пошел к какому-нибудь идиотскому терапевту, я бы в принципе мог поступить так, как все остальные несчастные писатели: сочинить красивый сборник сонетов, который, конечно, номинировали бы на Августовскую премию. В сонетах бы соблюдалось все необходимое — рифма и нелепый ритм, и они были бы чудо как хороши.
А можно написать неприкрытую автобиографию «Моя Потеря». А потом продать мою мертвую дочь издательству, которое предложит самый высокий гонорар, и, как все другие писатели-психопаты, давать длинные интервью. Можно даже сделать откровенную до омерзения радиопередачу, «чтобы утешить других людей, оказавшихся в подобной ситуации, дабы дать им понять, что они не одиноки».
Отвратительно! Ребекка, пока я не говорю о тебе, ты остаешься во мне. Я никогда тебя не забуду, никогда не дам тебе исчезнуть. Даже если ты соберешь свою сумку с мышкой Молли и попытаешься попрощаться. Тогда я прибегну к контрмерам — сразу же возьму твою нестираную пижаму с кошачьей мордочкой, или твои туфли, или все твои игрушки. Или в худшем случае…
Он опять поднес часы к лицу.
Эти глаза.
Ты помнишь, Ребекка, как я говорил, что у тебя мои глаза?
Тот же серо-зеленый цвет, та же слегка овальная форма…
Но теперь не у тебя мои глаза, а у меня твои…
И когда я вот так смотрю, то вижу тебя.
Я вижу чудесного маленького ребенка, который болен и умирает, ребенка, которого по ошибке поместили в безобразное лицо взрослого, наполовину лысого мужчины. Ребенок кричит и хочет выйти.
Он еще несколько минут лежал на полу.
Обещаю тебе, Ребекка, что бы ни случилось, я сохраню тебя в себе, ты навсегда останешься в твоей комнате и внутри меня самого. Здесь, на ул. Росундавеген, 50, по которой каждые десять минут с таким грохотом проносится автобус 515 в сторону центра Стокгольма, что дребезжат окна, — ты помнишь, мы всегда об этом говорили, когда я укладывал тебя спать?
Микаель подошел к письменному столу и выдвинул ящик.
Он лежал здесь. На своем месте. Золотистый локон ее волос, который он поместил в пробирку и запечатал. У него несколько таких пробирок. Несколько локонов. Он спрятал их и запер в банковскую ячейку.
Он опять вошел в кухню и вытер слезы со щек. Черт побери, подумал он, я собираюсь жить, жить — ты помнишь, как я поклялся тебе, Ребекка, когда они отключили респиратор в больнице Астрид Линдгрен и твоя мама упала мне на руки?
Он опять подумал о ее маме, к тому моменту они не обнимались уже несколько лет, и держать ее там, в палате, было тяжело и неловко.
Я буду жить, подумал он, это просто, в этом есть смысл, я буду жить дальше.
И я буду писать, это единственное, что я умею, я опять буду писать — продолжу заниматься моим проектом о Соландере. Он опять заглянул в газету и опять несколько раз прочел одно и то же предложение: «Она говорила о том, что получила украденное письмо, написанное одним из учеников Линнея». При этом он почувствовал какую-то пульсацию, почувствовал прилив силы и желания.
Теперь. Теперь, когда книга так долго лежала без дел, почти два года, — наконец что-то произошло!
Он очнулся и посмотрел на мобильный телефон. Прошло двадцать четыре минуты.
Он опять быстро набрал номер Поля Эльмера.
— Да, алло, — раздался голос, на этот раз он звучал немного спокойнее.
— Да, привет, я тебе уже звонил, — сказал Микаель.
— Да, помню. Что тебе надо?
— Я только хотел бы… не могли бы мы увидеться и немного поговорить о том, в чем ты недавно участвовал?
— Значит, ты тоже журналист?
— Ну, я писатель, если можно так сказать. Это не играет никакой роли. Но что скажешь? Мы сможем увидеться?
Поль, похоже, думал.
— А мы не можем поговорить по телефону? — спросил он.
— Лучше бы встретиться.
— А о чем речь?
— Как я уже сказал, лучше мы увидимся и тогда поговорим. И обещаю, ни в какой газете я ничего писать не буду. Речь идет о гораздо большем, ты ведь тоже это понимаешь, тут не только одно убийство.
Поль опять замолчал.
— Гм… Что ты имеешь в виду? Почему гораздо больше?
Микаелю показалось, что внезапно в голосе Поля послышалось беспокойство, и он подумал: «Что это с ним?»
— Я знаю об этом гораздо больше, чем все остальные. Думаю, мы оба заинтересованы во встрече, — сказал Микаель. — Как можно быстрее. По-моему, нам есть о чем поговорить.
Несколько секунд Поль молчал, а потом ответил немного испуганно:
— Где мы увидимся?
35
Когда Ида и Лассе опять сели на заднее сиденье, отец и сын отхлебнули из своих фляжек.
— Малыш, — произнес сын, быстро обведя машину глазами. — Прекрасно, что ты об этом позаботился, я тебя действительно уважаю и хочу, чтобы ты это понял, но скажу тебе две вещи. Первое: волк никогда не ляжет умирать посреди дороги. Сколько бы варфарина он не получил. Должно быть, его туда положили. Разве не так?
Лассе молчал.
— И второе! — сын почти кричал. — Твоя болтовня о включенных фарах… Камер с обеих сторон достаточно, чтобы они увидели регистрационный номер сзади. А теперь скажи, пожалуйста, что бы ты говорил, если бы с нами связалась полиция?
Ида посмотрела на Лассе. Сначала он сидел молча. Потом заговорил глубоким, спокойным басом.
— Полиция не позвонит. Так они капканы не ставят.
— Что ты об этом знаешь?
— А ты что, видел камеры?
Мужчины молчали.
— И если бы они такое сделали, — продолжил Лассе, — они бы вас вряд ли недооценили. Им известно, что вы профессионалы и знаете, что сам волк вот так не ляжет.
Он продолжал немного быстрее:
— Вы что, думаете, что холодильники их патологоанатомов набиты волками? Которых они переправляют из Уппсалы и наудачу бросают вот так на забытую Богом дорогу? Думайте логично, господа, и успокойтесь.
— Но они в нем копались, — возразил сын. — Откуда тогда эти затверделости? Они что-то используют при вскрытии.
— Нет, нет. Так не бывает. Поверьте мне.
Опять стало тихо. Наконец отец успокоился, сделав глубокий вдох, и пробормотал что-то о том, что все подозрения, похоже, несколько преувеличены.
— Мы должны были слышать о такого рода тактике, — сказал он, — если бы полиция ее действительно использовала. Думаю, ты прав, Малыш.
— Наоборот, надо радоваться, — сказала Ида. — В смысле, что волк мертвый!
Тут сын ухмыльнулся, а за ним и отец. Он завел мотор и включил передачу.
— Ты права, девка.
— И не нужно думать о чертовщине.
Они продолжали смеяться. Отец вынул свой мобильник и начал посылать sms’ку, одновременно ведя машину твердой рукой. Он читал координаты на навигаторе рядом с рулем и посылал сообщение.
Они спокойно продолжали свой путь и выехали на более широкую дорогу без указателей. Отец переключил передачу.
Сын включил стерео и выпил еще. Он сидел и подпевал «Back in Black» AC/DC, а потом какую-то мелодию «Гласвегаса», барабаня пальцами по перчаточному отделению, пока не замолчал.
Вскоре Ида заметила, что сын начал громко дышать, особенно при вздохе. Она посмотрела на Лассе, который, похоже, тоже это заметил.
Через какое-то время Лассе наклонился вперед.
Сын дышал еще более напряженно.
Первым спросил отец.
— Что с тобой, тебе надо пописать?
— Нет, черт возьми, — ответил сын, ерзая на сиденье. — Просто… Жжет как… Черт!
— Что такое?
— Жжет как в аду!
Отец снял одну руку с руля и зажег свет в салоне, продолжая вести машину. Сын снял перчатки.
— Какого черта!
— В чем дело?
— Ааа!
Отец притормозил. Сын держал руки перед собой. Из больших пальцев сочилась кровь.
— Что это?
— Что ты сделал?
— Что? Ничего не я делал… Ай, жутко больно!
Отец внимательно посмотрел на его большие пальцы.
— Ты что, отморозил пальцы? Сколько ты так ходишь? Если замерзаешь, говори!
Внезапно сын заплакал. Он вскрикнул два раза, схватил фляжку и, дрожа, выпил ее до дна, а потом напрягся всем телом и сорвал с себя маску. Пот лил по переносице к подбородку, смешиваясь со спиртом, который сочился из уголков рта и капал ему на руки.
— Что, так плохо? — спросил отец.
Ида заметила, что Лассе явно озабочен, а потом, похоже, принял решение.
— Его надо к врачу, — сказал он спокойно, жестом приказывая Иде вести себя тихо. — Дай мне свой мобильник, я позвоню.
Отец кинул ему мобильник и попытался дать сыну бутылку с водой, но в ответ сын только закричал. Теперь он лежал, плотно прижавшись к двери машины. Тем временем Лассе говорил с кем-то по телефону.
— Дело обстоит так, — сказал он, закончив разговор. — Ближе всего Вильхельмина, но дежурный врач есть в Сторумане.
— Сколько нам туда ехать, — быстро бормотал отец, — сначала на большую дорогу, а потом еще около трех миль?
Сын продолжал плакать, ударяя ладонями по стеклу.
— Помогите! Помогите!
— Наверняка это всего лишь обморожение, — громко сказал Лассе, — коварная штука, может начаться незаметно, я раньше такое видел.
Он опустил перегородку и стал быстро рыться в мешках, лежавших на платформе. В конце концов он достал маленькую зеленую тряпичную сумку, а из нее вынул аптечку с иглами и стеклянными трубочками.
— Это обычный ксилокаин, он всегда при нас, на случай, если в кого-то нечаянно выстрелят.
Он быстро приготовил короткий и узкий шприц.
— Да, сделайте мне укол, — прошептал сын, — сделайте!
— Останови, — велел Лассе, и отец затормозил.
Лассе нагнулся между сиденьями, и Ида увидела, как сын вытянул руки вперед. Светло-розовая кожа начала менять цвет, и на запястье появилось бледное пятно.
— Подожди минутку, — спокойно сказал Лассе и уколол шприцем в нескольких местах на ладонях обеих рук, — сейчас станет легче.
Отец рывком снялся с места и быстро набрал большую скорость. Сын сначала громко стонал, но потом немного успокоился.
Вскоре они выехали на недавно расчищенную пустую трассу Е45. Они миновали указатель на Витбергер, и отец поехал дальше через покрытую снегом низменность сразу же за Норрхеденом. Они опять оказались в лесу. Они проехали Скавшёбю и Винлиндсберг, и им навстречу попалась лесовозная машина.
Несмотря на скорость, глаза у Иды закрывались.
— Черт! — раздался голос отца.
Впереди, через несколько сотен метров, на дороге мерцали две вращающиеся голубые фары стоящей машины.
— Сними маску, — велел Лассе отцу.
Теперь сын только сидел и смотрел прямо перед собой, ничего не говоря. Лассе ботинком запихнул ружье сына под переднее сиденье и вдавил Иду в ее сиденье.
— Притворись, что спишь! Сожмись!
Они замедлили ход. Они уже почти доехали до дороги в Сторуман, на трассе в обе стороны было совершенно пусто, и в конце концов отец остановил машину.
Не успел он открыть окно, как Ида подумала, что в салоне наверняка сильно пахнет спиртным.
— У нас срочный случай, — быстро сказал отец полицейскому. — Мы позвонили в больницу. У него раны от обморожения.
— Давайте немного поспокойнее, — отозвался молодой загорелый полицейский. — Сначала попрошу вас предъявить ваши водительские права. Выключите мотор. Привет, привет, на заднем сиденье, вы что, устали?
— Привет, — отозвался Лассе. — Послушай, мы в самом деле спешим.
Ида закрыла глаза и почувствовала, как полицейский посветил на нее карманным фонариком.
— Слушай, разбуди сначала девушку. Пусть сядет как следует.
— Но ведь она спит.
— Да, но во всяком случае…
Полицейский посмотрел на права, а потом на отца.
— Подождите, я сейчас вернусь, — сказал он.
Он пошел к своей машине с панорамными голубыми фарами, от которых воздух во всей округе казался плотным и каким-то рыхлым.
Лассе сжал зубы, стало тихо.
— Стефан, — прошептал отец, — как ты там?
В ответ сын только выругался. Все четверо уставились на полицейского, который сидел на переднем сиденье своей машины и говорил по рации, открыв дверь со стороны водительского сиденья и держа в руке права. На дороге по-прежнему не было никаких других машин.
— Послушай, — тихо сказал Лассе, — вот что мне пришло в голову.
— И что? — спросил отец.
— Номерные знаки все еще заклеены серебристым скотчем?
Отец сначала сидел неподвижно. Затем он медленно кивнул и только потом начал ругаться. Он обернулся и посмотрел на Лассе в упор, его зрачки были почти желтого цвета.
— А ты не мог мне об этом напомнить? Ты же такой опытный.
Лассе ничего не ответил.
— Что теперь будет, ты об этом подумал? — спросил отец, ударив по рулю.
Полицейский уже шел обратно к «тойоте». Все сидели прямо. Ида заметила, как у Лассе учащается дыхание. Она вдруг всем телом почувствовала огромное облегчение.
Наконец-то все кончилось, наконец-то! Мы сдадимся…
Она приготовилась выйти из машины, заложив руки за спину, а потом, потом останется только…
— Как мы поступим? — опять спросил отец.
Сын ответил совершенно спокойно:
— А, наверное, вот так.
Ида успела уголком глаза увидеть, как сын одним движением открыл дверь, снял ружье с предохранителя, прицелился и два раза в упор выстрелил в полицейского.
Стало необыкновенно тихо. Сын по-прежнему стоял рядом с машиной, все еще держа ружье в красных руках. Он пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился за крышу.
Ида смотрела прямо вперед. Полицейский лежал лицом в снегу между двумя машинами. Он шевелился?
— Проклятый идиот! — закричал Лассе и обернулся. Он открыл дверь машины, быстрым шагом подошел к полицейскому и опустился на корточки.
Как в фильме, подумала Ида. Сын по-прежнему стоял рядом с машиной, из дула ружья шел дымок. Отец остался сидеть за рулем, пристально глядя прямо перед собой. Тут вернулся Лассе. Он подошел к сыну и заставил его вынуть из ружья оставшиеся патроны.
— Он тяжело ранен.
— Он не умер? — послышался из машины голос отца.
— Пока еще нет.
Лассе подошел к капоту машины и отклеил серебристый скотч с номерных знаков. Затем подошел к багажнику и сделал то же самое.
Подойдя к водительскому сиденью, открыл дверь. Он наклонился и, решительно схватив отца за куртку, вытащил его из машины.
— Это ведь твой сын, разве нет? — спросил Лассе.
— Мой, — ответил отец, глядя стеклянными глазами.
— И твоему сыну плохо, так ведь?
— Да.
— А теперь твой сын ранил другого человека? Полицейского.
— Да.
— И тебе придется все расхлебывать, понимаешь? Ведь ты его отец.
Казалось, отец перестал моргать.
— Ты — а не мы — будешь решать эту проблему.
Отец молчал.
Лассе взглянул на сына, а потом опять на отца. Оба пустыми глазами смотрели прямо перед собой, похоже, совершенно не зная, что предпринять. Ида заметила, что по щеке отца медленно катятся слезинки.
— Теперь вы сделаете вот что, — громко сказал Лассе и сел в «тойоту» на место водителя. — Вы положите его в полицейскую машину на заднее сиденье. А затем сами сядете в ту же машину и отвезете парня в Сторуманскую больницу. Это всего лишь два километра в ту сторону. Понятно?
Ответа не последовало.
— И надо это делать сейчас! — жестко сказал Лассе. — Вы должны убраться отсюда, пока не приехали другие машины!
Он пристально посмотрел на отца с сыном.
— Может быть, потом при вынесении приговора суд учтет, что вы проявили добрую волю, спасли полицейскому жизнь и так далее. Понятно?
— А… вы как? — выдавил из себя отец.
— Мы ничего такого не сделали, — ответил Лассе. — Стрелял твой парень. Разбирайтесь с этим сами.
Он завел мотор.
— А машину, — продолжил Лассе, — вы получите обратно через группу. Обещаю!
Он быстро включил задний ход, дал как следует газу и переехал на другую полосу. Затем быстро поменял передачу, передвигаясь на скользких шинах.
Когда Ида обернулась, она увидела полицейскую машину, медленно исчезающую из виду, и три неподвижные фигуры, освещенные светом фар, прямо перед капотом машины.
Двое стояли. Один лежал.
36
— Да, а что мне еще оставалось делать! — крикнул Лассе Иде, сидевшей на заднем сиденье, когда они ехали со скоростью свыше семидесяти. Они миновали несколько поворотов и въехали на лесную дорогу с указателем в сторону Рёресельвена. — Проклятая самодеятельность, придурки проклятые! Мы, черт возьми, ничего бы не сделали, у нас не будет другого шанса!
Ида ничего не ответила. Лассе еще какое-то время продолжал ругаться, и она решила, что ей лучше помолчать.
Через десять с небольшим минут они опять выехали на широкую дорогу.
— Не думай об этом, — сказал Лассе. — Это так ужасно… это… Но не думай об этом! Нам и так есть о чем думать. Разве нет?
Она хмыкнула, закрыла глаза и в отчаянии ударила дверь машины, заметив, что плачет.
— Что бы мы ни делали, — сказал Лассе, — никто из нас не должен садиться на его место. Никто из нас не должен ничего трогать на пассажирском сиденье! Ни дверную ручку снаружи, ни фляжку. О’кей?
Ида кивнула.
— Что это было? Какая-то отрава?
— Именно. И более того.
Они молча ехали еще полчаса по пустым горным дорогам. Лассе что-то бормотал об уровне бензина в бензобаке, а потом они добрались до развилки. Здесь Лассе остановился, включил навигатор и посмотрел на часы. От напряжения глаза у него были в красных прожилках, кожа — бледно-белого цвета.
— Куда мы? — спросила она.
Он внимательно посмотрел карты на дисплее.
— Ты когда-нибудь была в… — спросил он и не сразу добавил: — Куда бы нам отправиться? Куккола?
— Нет, я там не была.
— Ты знаешь, где это?
— Нет.
— Севернее Эвертурнео.
— Вот как.
— Прямо рядом с границей.
— Вот как. Какой границей?
— С Финляндией.
Она взглянула на него.
— А при чем здесь Финляндия?
— Если мы собрались к Альме, нам надо ехать через Финляндию. К тому же…
Лассе показал на одну из Идиных сумок.
— Ты помнишь, что я читал? Письмо, которое нашел Лобов… Речка Оунасйоки.
Она долго думала.
Теперь все действительно серьезно. Мы должны уехать из Швеции. Нам действительно надо в Москву.
37
Лассе ехал быстро. Ида пыталась бороться со сном, но не была уверена в том, что ей это удавалось. Мысли со страшной скоростью разбегались в разные стороны.
Прошло много времени. Ида периодически поглядывала на Лассе, сидящего впереди. Вид у него все время был сосредоточенный, обе руки он держал на баранке.
Она опять сделала усилие, чтобы не закрыть глаза, и заметила, что он достал белую таблетку из металлической коробочки из аптечки и проглотил ее, запив глотком воды.
— Возьми, — он протянул ей такую же таблетку. — Это успокоительное.
— А зачем?
— Иначе ты не справишься. Слишком много всего за один раз.
В конце концов она протянула руку, взяла таблетку и проглотила ее.
Когда Ида посмотрела на него в следующий раз, скорость снизилась. Лассе держал на коленях большой лист бумаги.
— Что это? — спросила она, пытаясь приободриться.
— Старая карта, — ответил он. — Она лежала в моих охотничьих принадлежностях не знаю сколько лет. Навигатор не слишком хорошо ориентируется в этих дорогах, попытаюсь найти их по карте.
Он поехал дальше по большой дороге. Ида не могла понять, та ли эта дорога, что и раньше, и как далеко они заехали.
— Сколько времени? — невнятно спросила она.
Лассе притормозил и приостановился у заброшенной автобусной остановки.
— Много, — услышала она в ответ.
Какое-то время он сидел молча, уставившись в карту, порвавшуюся на сгибах. Карта вся была испещрена карандашными записями и линиями.
— Знаешь? — спросил он.
— А что?
— У нас есть еще одна проблема.
Он постучал пальцами по маленькому плексигласовому окошечку бензометра.
— Видишь?
При слабом освещении от подсветки она разглядела, что стрелка прибора находится в самом низу на красном поле и что горит символ бензонасоса.
— Где мы? — спросила она.
— Именно это я и пытаюсь понять, — ответил Лассе.
Он еще повертел карту.
— Здесь поблизости есть автоматическая заправка.
Он сделал паузу.
— Но мы проехали ее десять минут назад.
За этим последовала новая пауза.
— И похоже, ее закрыли около десяти лет назад.
— А нам полицейские не попадались?
— Нет. Пока нет.
Он дал ей карту.
— Только лемех.
Он ткнул кончиком пальца в середину карты.
— Насчет бензина. Я думаю над альтернативным планом.
Некоторые квадраты на карте практически полностью стерлись, она наугад просмотрела несколько участков, где были записаны сокращения и коды, но никаких выводов сделать не смогла.
— Наверное, нам надо все обдумать заново, — сказал Лассе. — Ты видишь, где находится MFC 50?
Немного поискав, она наконец нашла обозначение рядом с оливково-зеленым участком в верхней части карты.
— Ты видишь там впереди мачту? — спросил Лассе, показав прямо через окно.
В очень смутном предрассветном свете Ида различила впереди узкую высокую земляную башню с двумя красными сигнальными лампами наверху.
— Конечно.
Он показал ей черную точку посреди оливково-зеленого.
— На карте мачта вот здесь.
— О’кей, — сказала она.
— Теперь ты сможешь меня вывести к MFC 50?
Она откашлялась и потом попросила его проехать по большой дороге еще несколько сотен метров, а затем свернуть налево. Тем временем она косилась на информационный квадрат в нижнем углу карты. В самом низу стоял год: 1967.
— Послушай, — начала Ида, — этой карте, наверное, лет сто?
— Да, — ответил Лассе. — Именно поэтому ее и можно использовать.
Он посмотрел на девушку в зеркало заднего обзора, пока они поднимались по пологому склону.
— Здесь наверху полно бывших укреплений времен холодной войны. Но навигатор их не показывает, их надо искать на спутниковых фотографиях. Но не потому, что они секретные, а потому, что заросли.
Они выехали на пологий участок, покрытый тонким слоем снега.
— Здесь впереди налево, — сказала она.
— Знаешь, — сказал он с неожиданным напором в голосе, — конец шестидесятых — последний раз, когда военные имели какую-то власть в Швеции. Ты слишком молода, чтобы это знать, но тогда на севере, в Норрланде, мы были полностью готовы к обороне от вторжения. При необходимости мы сражались бы с русскими, и сражались бы до последней капли крови.
Время от времени он посматривал на бензометр.
— С другой стороны, «тойота» всегда берет на испуг, — продолжал он. — Когда показатель стоит на нуле, на самом деле есть еще пятая часть бака.
Он потянулся, а она подумала, что, наверное, в 1967 году он был молодой.
— Ты должна понять, как тогда было: обязательная служба в армии, собственные самолеты-истребители, которые были даже лучше американских, собственные разработки атомной бомбы и оружейная промышленность, которая работала как часы. И тут соцы, которые настаивали на том, что Швеция нейтральная страна, что мы любим мир, а сами тем временем сидели в сауне и пьянствовали с генералами по согласию. И Улоф Пальме, который хамил то одному, то другому мировому диктатору. Черт, какие это были времена!
— Здесь впереди опять налево.
— А тебе известно, Ида, что теперь в Швеции отменили службу в армии? Что мы будем делать, когда придут русские? Пугать их чертовски умными приложениями в наших телефонах? Обещаю, это точно как в детской песне, как там ее, «Медведь спит»… Никогда нельзя доверять спящему медведю. Особенно русскому.
— Опять налево. Здесь должна быть маленькая дорога…
Стало тихо, и Ида задумалась над словами Лассе.
— А я и не знала, что ты такой боец.
— Да, но что мы сейчас имеем? — тотчас ответил он. — Тысячу куриных тушек в Афганистане? Которые снуют повсюду как живые мишени? Это национальная оборона или пиар? Если кто-то сейчас захочет захватить Швецию, в принципе достаточно только расстрелять пограничную полицию в Хапаранде. Чего можно избежать, если вторгнуться вечером или в выходные, поскольку тогда на пункте пропуска никого нет.
Он выругался, а она слегка улыбнулась.
— Нет, нам повезло, что между нами финны, — сказал он. — Между нами и русскими. Там, в Финляндии, у них порядок. И порядок в первую очередь в смысле настроя. У них же была зимняя война против русских, ну, ты знаешь, в 1939–1940 годах. Да, у них, в отличие от нас, есть небольшой опыт.
Она фыркнула, не то от удивления, не то от отсутствия интереса.
Ида посмотрела на переднее пассажирское сиденье. Там ничего не было видно, никаких пятен, фляжка куда-то исчезла, но она быстро отвела взгляд, словно это была ее рука.
Они медленно ползли по лесной нерасчищенной дороге. Лассе почти заехал в кювет, чтобы объехать ствол дерева, упавшего посреди дороги. Будь хоть на десять сантиметров больше снега, подумала она, дорога была бы вообще непроходимой.
Машина остановилась у шлагбаума. В центре торчал занесенный снегом указатель, но ей удалось прочесть одно слово в середине: «Охраняемый объект».
Вдалеке виднелось серое здание, похожее на бункер, залатанное гофрированным железом.
— Пойдем. — Лассе достал свой большой карманный фонарь и вышел из машины.
Ида пошла за ним. Они вместе проползли под шлагбаумом. На фронтоне здания висело несколько указателей.
На одном было написано: «Автомобильный центр 50».
— Что мы тут будем делать? — спросила она. — Здесь что, есть бензин?
Лассе ничего не ответил, а только подошел к плотно запертой двери. Он заглянул в щелку, что-то пробормотал, затем зашел за угол дома и вернулся обратно. Она заметила, что повсюду вокруг дома растут побеги, пробиваясь прямо сквозь снег; стволы как минимум с нее ростом.
— Подожди здесь, — велел ей Лассе.
Он пошел обратно, пнул замерзший шлагбаум и поднял его вверх. Затем сел в машину, завел ее, дал полный газ и стал медленно пробираться вперед по снегу.
Вскоре машина была за углом дома. Когда Ида сама добралась туда, капот двигателя был открыт, а Лассе стоял и подключал стартовые кабели к автомобильному аккумулятору и трансформатору на наружной стене дома.
Через несколько секунд послышалось гудение, как будто завели электродвигатель, а потом из земли раздался сильный скрежет, перешедший в шипение, и задняя часть их машины стала поворачиваться в снегу.
— Черт возьми, — пробормотал Лассе, но с места не тронулся.
Звуки не стихали, словно их издавал большой механизм, работающий на гидравлике или сжатом воздухе, и под машиной что-то зашевелилось. Ида видела, что он поставил машину прямо на большую металлическую крышку, которая теперь частично сдвинулась в сторону. Одно из задних колес попало в отверстие, остальная часть машины по-прежнему была на поверхности. Между тем отверстие ширилось, и в нем показалась литая бетонная рампа.
Лассе спустился вниз, держа впереди себя зажженный карманный фонарь.
— Ага, хорошо бы, чтобы ночью пошел снег и все как следует занес, — услышала Ида его бормотание.
Затем он крикнул ей снизу:
— Начинай разгружаться!
Она подождала несколько секунд, а затем вернулась к машине. Чтобы дотащить по снегу черные мешки к краю ямы, ей пришлось сделать четыре ходки. В яме что-то дребезжало, она замерзла и проголодалась.
Затем раздался стук, а вслед за ним металлический звук, как будто взламывали дверь машины. Потом хрип двигателя, который сначала шел туго, но потом завелся с громкими тяжелыми звуками. Словно заработала молотилка или старый трактор.
Из ямы поднялось серо-голубое облачко и наверх выкатилось — что это такое?
Маленькая кабина на гусеничном ходу! Выкрашенная в цвет зимнего камуфляжа.
Лассе открыл дверь.
— Это снегоход. Грузи все вещи.
Поднялся ветер. Ида почувствовала, как холод забирается в ноздри и в рукава. Поземка усилилась. Они быстро положили мешки на четыре сиденья и положили туда же несколько маленьких пластмассовых канистр с бензином.
— Наверное, нам стоит подождать с Финляндией до завтра, — сказал Лассе сквозь шум двигателя. — Сначала надо раздобыть другую машину. Думаю, что знаю где. У меня здесь живет старый друг, к северу отсюда. Мы поедем на восток до Мало, потом проедем немного еще и выедем на автотрассу 95 или что-то в этом роде.
Он показал на задние места за водительским сиденьем.
— Я разбужу тебя, и мы поменяемся!
— Послушай, — услышала она собственный крик, прорывающийся через усталость. — При таком шуме не очень-то заснешь.
— Попробуй!
— А если серьезно? — к своему удивлению, она заметила, что опять плачет. — Ты что, серьезно думаешь, что я хочу ехать с тобой в Финляндию? Почему я должна туда ехать?
— Мы уже об этом говорили! Мы должны попытаться доехать до Москвы.
— Какого черта, не хочу я в Москву… Я только хочу…
Она принялась плакать. Сначала Лассе ничего не сказал.
— Сейчас отдыхай, — произнес он через какое-то время.
Он повел снегоход прямо в лес, а потом вниз по склону. Вся кабина тряслась и дергалась, она пнула ногой дверь снегохода, свернулась калачиком и почувствовала, как из продувки под сиденьем идет теплый воздух, и ее веки медленно сомкнулись.
Верхний Ист-Сайд, Нью-Йорк, 12 апреля 1962 г.
Вильям Стефенсон стоял, прислонившись к кирпичному дому на углу Первой авеню и Восточной 52-й улицы и заглядывая в широкий тупик. Он посмотрел на часы на фасаде соседней аптеки, минутная стрелка приближалась к двадцати пяти минутам одиннадцатого.
На тротуаре на противоположной стороне среди прочих пешеходов появилась высокая стройная женщина в тренче, солнечных очках и шляпе с широкими полями. Когда она перешла дорогу, он увидел, что она выбросила тлеющий окурок.
— Мистер Стефенсон, — произнесла женщина, протягивая руку.
Рукопожатие было решительным, почти крепким, а голос хриплым, но полнозвучным.
— Вы рано пришли, Ги Ги, — сказал он.
— Как приятно… что вы опять захотели составить мне компанию. Я просто гуляю, — сказала она. — Мы можем немного пройтись и куда-нибудь да придем.
— Конечно. Мы просто можем прогуляться. Но лучше в сторону Лексингтона, если вы не возражаете.
— Вовсе нет, я люблю Лексингтон-авеню. Но чтобы вы знали. Георг в Париже, так что я не знала, к кому мне обратиться. Надеюсь, вы не обиделись, когда я попросила вас.
— Вовсе нет.
Она поправила свою матерчатую шляпу, и он увидел, что у нее розовая помада.
— Мы можем поговорить о старых временах, подумала я. И просто немного погулять.
Они пересекли Первую авеню и вскоре спустились на 51-ю улицу, по которой пошли в западном направлении.
ГГ бросила взгляд на небо, видневшееся между верхними этажами небоскребов.
— Надеюсь, что пойдет дождичек, — сказала она. — Знаете, я всегда любила дождь. И знаете почему?
Он покачал головой.
— Потому что тогда на улице не так много народа.
Они пошли дальше по тротуару, где с тележки продавали кренделя и прохладительные напитки. Их еще долго преследовал запах горелого хлеба.
Он покосился на нее, пока она шла. Она держала себя сдержанно и в то же время мягко, шла энергично и довольно быстро. Закурив еще одну сигарету, она слегка угловатыми движениями смяла пачку «Кента» и запихнула ее в бумажную корзину на следующем перекрестке. Они быстро миновали Вторую и Третью авеню и вышли на Лексингтон-авеню.
— Я не знаю, куда мы идем, — сказала она, — а вы?
Он только слегка рассмеялся в ответ.
— Не играет никакой роли, — сказала она, — самое главное идти.
Она заговорила другим тоном.
— Знаете, я до сих пор храню те пилюли, которые вы дали мне перед самой войной. Это было, когда я сошла с того парохода в Нью-Йорке, как там он называется?
— Теплоход «Дроттнингхольм».
— Точно. Я помню, что эти пилюли надо класть под язык.
— Правильно, — отозвался он.
— И если тебя арестует гестапо… — начала она, но потом словно сбилась и засмеялась.
— Если тебя арестует гестапо, — продолжил он, — надо положить пилюлю под язык, и если потом ты будешь вынужден… тогда надо разжевать ее до конца.
— Как там? Повторите. Если только проглотить пилюлю…
— …она выйдет естественным путем, не причинив никакого вреда, — сказал он. — Но если разжевать ее до конца, через несколько минут наступит смерть.
Он слегка улыбнулся:
— Я говорил это много раз, но вы знаете, что и британское, и американское государство чрезвычайно благодарны вам за то, что вы сделали для союзников. Поскольку я стоял во главе… шпионской деятельности, я имел обо всем полное представление. И сегодня могу сказать честно, что вы, Ги Ги, снабжали нас очень ценной информацией о шведских дворянских семьях, которые симпатизировали Гитлеру.
Она промолчала.
— С вашей помощью нам удалось избежать массы проблем со шведскими подразделениями, в первую очередь с некоторыми фирмами, принадлежавшими этим дворянским семьям. Мы смогли помешать их торговле с нацистами только благодаря тому, что вы нам на них указали.
— Хорошо, — сказала она. — Я рада, но мне это ничего не стоило.
— Но для нас это очень много значило.
— Фу. Надо было просто мимоходом услышать то одно, то другое на коктейльных вечеринках в Стокгольме. Или на борту круизного судна через Атлантику. Но вы должны обещать мне то же, что обещали тогда: никогда никому это не рассказывать.
Он сказал, что обещает.
— Но, Ги Ги, — обратился он к ней.
— Да?
— Выкиньте эти таблетки. Их нечего хранить.
— Да, наверное, не стоит.
К ним подошел широкий мужчина с бородой.
— Простите, можно попросить у вас автограф?
Он протянул ей ручку с чернилами и свежий номер «Нью-Йорк дейли херальд».
— Нет, нельзя, — спокойно ответила она, продолжая идти.
Мужчина шел следом.
— Умоляю, — обратился Стефенсон к мужчине, — оставьте мисс Г в покое. Она никогда не дает автографы.
— Пойдемте, — тихо произнесла она, и быстрым шагом они незаметно вошли в универмаг «Блумингдейл».
Охранники не обратили на них внимания, бородатый мужчина исчез, и они быстро встали на скрипучий эскалатор, который рывками привез их на один из верхних этажей. Когда она положила руку на резиновый поручень, он заметил пастельно-розовый лак на ее ногтях и золотое кольцо-печатку без монограммы на левой руке.
Она надвинула шляпу на самый лоб и сняла солнечные очки.
— Рядом с цветочным отделом есть маленький кафетерий, — сказала она, — мы можем там что-нибудь выпить.
— Конечно, — отозвался он и в первый раз заглянул в зелено-голубые глаза с сильно накрашенными ресницами в сетке глубоких морщин. Уши были прикрыты седыми прядями.
Они дошли до кафетерия, и он на ходу заказал у молодой официантки два «Эппл Мартини» на столик у окна.
Услышав это, она возразила:
— Нет, мы лучше займем столик за ширмой.
Он сразу же исправился, и официантка кивнула.
— Извините, — сказал он, когда они сели за одним из самых дальних огороженных столиков между обитыми бархатом стенами, — мне следовало бы подумать, что вы хотите побыть одна.
Она закурила еще одну сигарету и, подняв брови, бросила спичку в пепельницу.
— Вы ошибаетесь, Вильям, — возразила она, — я не хочу быть одна. — Она глубоко затянулась и посмотрела в стол. — Просто хочу, чтобы меня оставили в покое.
Пока не принесли напитки, они сидели молча, а потом подняли тост за союзников.
— Как вы думаете, может быть, мне надо было это сделать, — спросила она, — принять одно из приглашений Гитлера?
Он только слегка улыбнулся в ответ.
— Только в одном можно быть уверенным, — продолжала она, — они бы никогда не стали меня обыскивать. Я могла бы легко пронести под платьем пистолет. И когда бы я достаточно близко подошла к Гитлеру, может быть, даже бы осталась с ним наедине — пафф!
— Да, может быть, из этого что-нибудь бы вышло, — сказал он. — Но что бы с вами было потом?
— Не играет никакой роли, — быстро ответила она, — по сравнению.
— Если вы так считаете, тогда да, мисс Ги.
Они встали из-за стола. В ту же минуту к ним подошла семья с детьми.
— Какое совпадение, — сказала мама с высокой прической. — Только вчера мы посмотрели «Даму с камелиями», вы прекрасно там играете, мисс Гарбо. Можно мой муж сфотографирует меня вместе с вами?
— Исключено, — сказала ГГ и протиснулась между ними.
Она надела солнечные очки, махнула Стефенсону, и вместе они быстрым шагом вошли в цветочный отдел. Она подошла к пожилому мужчине, который стоял рядом с холодильником с розами.
— Помогите нам, — прошептала Гарбо. — Служебный лифт?
— Конечно.
Мужчина открыл вращающуюся дверь за кассой, и они быстро вошли в служебное помещение, в глубине которого был лифт.
— Очень любезно с вашей стороны, мистер Ролз, — сказала она и повернулась к Стефенсону. — Он мне не раз помогал, понимаете?
— Понимаю.
Лифт быстро спустился на нижний этаж, и они вышли на перекресток Четвертой авеню и 60-й Восточной улицы.
— А не пойти ли нам в Центральный парк, — предложила она, — хочу посмотреть на настоящие цветы… И на детей.
— С вашего позволения я хотел бы воспользоваться случаем и сначала показать вам кое-что, — сказал Стефенсон.
Они перешли Лексингтон-авеню.
— А в чем дело? — спросила она.
— Когда мы договорились о встрече, — ответил он, — мне пришлось поставить в известность мое руководство, поскольку вы работали на нас во время войны. Если бы я этого не сделал, то совершил бы служебное преступление.
— Понимаю.
— И мой начальник сразу же распорядился организовать для вас маленький сюрприз как доказательство нашей признательности за все то, что вы сделали!
У ГГ был удивленный и восторженный вид.
— Я что-то не понимаю, — сказала она с улыбкой.
— Посмотрите сюда.
Они остановились у галереи. В витрине были выставлены две картины с яркой графикой.
— О, — сказала ГГ, — это же Явленский! Мне так нравятся его лица.
— Я предполагал, что картины придутся вам по душе.
Он задержался у окна.
— Я привел вас в эту галерею не случайно. Внутри есть еще несколько картин, — он показал через большое окно. — Мы договорились, что вы сами сможете выбрать то, что захотите. Это подарок от нас. И будет лучше, если вы выберете его сами.
Она не тронулась с места. Вид у нее был по-настоящему изумленный и вместе с тем очень радостный.
— Вы это серьезно, мистер Стефенсон?
— Конечно, — ответил он. — Пойдемте.
В галерее никого не было. Белые стены были увешаны красочными литографиями Явленского. Из задней комнаты к ним вышел очень молодой продавец в костюме и узком галстуке.
— Извините, — спросила ГГ, не снимая солнечных очков, — как называются картины, выставленные в витрине?
— «The girl with the green face»[34] и «Blue head»[35].
ГГ кивнула, а Стефенсон показал ей на стены в знак того, что она может выбрать столько картин, сколько захочет.
ГГ принялась осматривать галерею.
— Обычно я покупаю в галерее «Парке-Бернет», — сказала она Стефенсону, — а эту галерею я никогда раньше не видела.
— Мы открылись относительно недавно, — объяснил продавец. — К сожалению, владелец на этой неделе в Европе. Но если вам нужна помощь, я к вашим услугам.
— Что это?
ГГ показала на целый ряд подставок с маленькими статуэтками и открытыми деревянными шкатулками.
— Эти вещи тоже из Европы, — сказал молодой человек, — из скандинавской коллекции.
Она подошла к шкатулке и осмотрела ее содержимое, обратив, в частности, внимание на необычайно толстый золотой браслет и большой черный камень с драгоценными камнями, похоже, инкрустированными.
— Скандинавская, говорите?
— Да.
— По случайности я сама из тех мест. Но вот это похоже на… окаменелость?
Она посмотрела на камень еще более внимательно. Драгоценные камни мерцали на фоне матовой поверхности со слабо вырезанными причудливыми линиями и словно ускользающими структурами.
— Или это целебный камень? Обожаю инь и ян. Дома у меня есть тибетская курильница.
Стефенсон подошел к ней, и она показала ему на подставки.
— Я действительно высоко ценю Явленского, — сказала она, — но у меня дома такие скучные книжные полки. А часть этих вещей неплохо бы на них смотрелась. В качестве украшений. А этот камень и вправду очень красивый. Он вызывает у меня ассоциации с теплыми источниками и китайским массажем на горячих камнях.
— Вот как? Никаких проблем. Выбирайте все, что хотите, Ги Ги, мы оплатим все расходы. Выбирайте все, что угодно.
ГГ поблагодарила и повернулась к продавцу.
— Что это такое? Это действительно произведение искусства? Или это окаменелость?
Они вместе посмотрели на камень.
— Нет, я не знаю, что это такое. Это… я должен спросить владельца, — сказал продавец. — Вы можете прийти на следующей неделе?
— Нет, я хочу узнать это сейчас, — ответила она.
Стефенсон подошел к молодому человеку и сказал ему очень тихо:
— Разве вы не в курсе? Специальный заказ от мистера Чарльза.
Молодой человек тронул узел галстука и просиял.
— Разумеется. Теперь я понимаю, извините. Я немедленно попытаюсь позвонить владельцу, — с этими словами он исчез в задней комнате.
— Вы слишком щедры, — обратилась ГГ к Стефенсону. — Я этого не заслуживаю.
— Не смешите.
ГГ улыбнулась.
— Я с удовольствием возьму две картины из витрины, — сказала она. — И эти украшения, или как их там. Плюс красивый камень, разумеется.
— Конечно. Отлично.
В ту же минуту в галерею вошло двое мужчин в длинных пальто. Они мельком посмотрели на Стефенсона и прошли к картинам в самой задней комнате. Он проводил их взглядом, пока продавец говорил по телефону. ГГ стояла в нескольких метрах от него и тихо напевала какую-то мелодию. Вскоре он понял, что это заставка к фильму «Bringing up father»[36].
— Хорошо, — сказал продавец, вернувшись. — Извините. Владелец просил передать, что украшения и камни принадлежали коллекции одного антиквара в Швеции в маленьком городке под названием Мальмо.
— Мальмё, да, конечно, — сказала ГГ.
— Владелец этих предметов только что скончался, мы купили их и привезли сюда. На самом деле это все, что мы о них знаем.
ГГ кивнула, и продавец протянул ей листок бумаги с информацией о картинах Явленского.
— Прекрасно, — отозвалась она. — Я сразу беру все с собой. Заверните, пожалуйста.
Продавец окинул ее взглядом.
— Разумеется, я дам указание, чтобы эти вещи прислали вам на дом, — предложил он.
— Я хочу взять их с собой сейчас. Я обычно всегда так делаю в «Парке-Бернет». К тому же у них очень стильные служащие.
— Мне жаль, — нервно улыбнулся продавец, — но, увы, это не «Парке-Бернет»… Мне понадобится примерно день, чтобы упаковать ваши покупки надлежащим образом.
— А вы уверены в том, что нельзя все сделать прямо сейчас? — вмешался Стефенсон.
— Завтра я буду делать перестановку мебели, — прервала их ГГ. — И мне необходимо иметь эти вещи под рукой. Я хочу немедленно взять их с собой.
Продавец опять смерил их взглядом. ГГ по-прежнему оставалась в солнечных очках.
— Рекомендую вам поступить так, как того желает дама, — вежливо произнес Стефенсон и попросил шариковую ручку.
На визитной карточке он отчетливо написал:
THIS IS GRETA GARBO![37]
И тихо спросил:
— Разве мистер Чарльз не дал вам четких указаний?
Продавец не ответил на вопрос, а только прочел имя на бумаге.
— А кто это? — спросил он громко, помахав листком.
Затем рассмеялся и кивнул.
— Конечно, — сказал он, — я все устрою.
Тем временем двое мужчин в пальто вышли, не поздоровавшись и не попрощавшись. Стефенсон видел, как они перешли улицу по переходу и затем двинулись в западном направлении по другой стороне 60-й улицы.
Вскоре литографии были тщательно упакованы, и продавец, завернув камень и украшения в светло-розовую вату, положил их в несколько картонок.
— Прекрасно, — сказал Стефенсон, — благодарю вас.
— Подождите, — сказал продавец, когда они пошли к выходу, — вот ваша квитанция.
— Не надо никаких квитанций, — бросил ему Стефенсон, и они вышли на улицу. — Все вопросы к мистеру Чарльзу.
— Но… — послышался голос продавца из галереи.
— Бог с ним, пойдемте, — сказала ГГ своему спутнику.
Вскоре они дошли до следующего перекрестка, а потом еще до одного.
— Ваш начальник проявил неслыханную щедрость, — сказала она, закуривая сигарету. — Такие красивые и дорогие подарки. А ничего, если вы…?
— Вовсе нет. Позвольте.
Она отдала ему свертки и пакеты, а сама положила руки в карманы тренча.
Они долго шли в молчании.
— Я хочу сюда зайти, — сказала она.
Они дошли до Пятой авеню и свернули на юг, пока не оказались прямо перед церковью Святого Фомы.
— Так красиво. Я ненадолго.
Они вошли. Он крепко прижимал свертки к груди, чтобы не уронить их, пока они рассматривали все крестовые своды и красочные оконные витражи. Когда они остановились перед настенным украшением в одном из боковых хоров, она достала из внутреннего кармана металлическую фляжку. Она увидела, что он это заметил.
— Это глинтвейн, — пояснила она, — но не обычный, а белый.
Она протянула ему фляжку, и он сделал два глотка. Спирт был сладкий и необычайно крепкий. Затем она сделала еще три глотка.
— Все, теперь мы можем уходить, — сказала она.
Вскоре они снова вышли на резкий дневной свет.
Когда они опять пошли дальше прогулочным шагом, на противоположном тротуаре Стефенсон заметил двух мужчин в пальто. Они все двигались в одном направлении.
Когда он посмотрел в следующий раз, мужчин уже не было.
Они повернули и опять пошли по Пятой авеню, теперь до 59-й улицы. Они долго ждали зеленый свет на перекрестке у гостиницы «Плаза», но в конце концов перешли дорогу и оказались среди зеленых насаждений Центрального парка. Она вновь начала напевать, и вскоре они подошли к пруду, где было по колено воды и несколько мальчишек спускали на воду деревянные лодки.
Она поднялась на склон рядом с прудом, села на корточки и принялась собирать розовые тюльпаны.
— Но, Ги Ги, — сказал Стефенсон, — здесь же нельзя собирать цветы.
— Нельзя, — отозвалась она, кашлянув, — но мне можно.
Она продолжала собирать тюльпаны, а он смотрел по сторонам, нет ли поблизости охранника.
Наконец она была готова, и они по тропинке дошли до деревьев рядом с большой развилкой. В киоске каждый купил себе горячую сосиску и чашку кофе. На аллее, ведущей в западную часть парка, они сели на скамейку под одним из белых кленов.
И тут к ним подошли двое мужчин. Стефенсон едва успел заметить, что на обоих были длинные пальто, как они сказали:
— Давай все.
Стефенсон увидел, что один из мужчин, который был повыше и с узким лицом, вынул нож.
— Отдайте им все, — велел Стефенсон, и она осторожно положила завернутые картины и коробки на гальку перед скамейкой.
— Хорошо, — сказал мужчина с ножом, — очень хорошо. А теперь ни звука.
— Конечно, — отозвался Стефенсон.
Когда второй мужчина наклонился вперед, чтобы взять свертки, Стефенсон поднял ногу и ударил его в лицо, одновременно рукавом пальто выбив у него из руки нож. Нож со звоном упал на землю.
Стефенсон выпрямился и ударил высокого мужчину прямо в подбородок так, что тот упал на землю.
Оба мужчины побежали; полы их пальто развевались по ветру.
— Посмотрите, — сказала она.
Они обнаружили, что не хватает одной из картин.
— Как жаль, — сказала она, поднимая другую картину. — Они так хорошо смотрелись вместе.
Они встали со скамейки, отряхнулись, и он заметил, что она плачет.
— Какие идиоты, — сказал он. — Они прошли за нами что-то около двадцати кварталов. Надо бы заявить об этом в полицию.
— Нет, нет, — всхлипнула она.
Он слегка похлопал ее по плечу.
— Я провожу вас домой, мисс Ги.
— Не надо.
— Нет, надо. А что, если эти двое опять станут вас преследовать?
Они немного постояли, пока она не начала успокаиваться.
— Только не полиция, — сказала она. — Только не полиция, тогда это появится во всех завтрашних газетах. Во всех газетах. Во всем мире…
Она еще немного поплакала, а потом подала знак рукой.
Они пошли прямо по огороженной лужайке и через какое-то время вернулись на Пятую авеню.
— Нам было так хорошо, — сказала она, и он быстро пробормотал что-то в ответ, оглядываясь через плечо.
— Ваши старые приемы сработали, — добавила она, когда они прошли еще несколько кварталов в восточном направлении. Она понизила голос. — Боюсь представить, скольких вы убили в войну.
Он промолчал.
— Ничего страшного, что эта картина исчезла, — продолжала она. — Она бы только пристально смотрела на меня, как все другие лица. В самом деле, ничего страшного.
Они долго молча шли до гостиницы «Ломбарди».
— Боже мой, мы все идем и идем, — она старалась поддержать разговор. — Наверное, сегодня мы прошли более шестидесяти кварталов?
— Может быть, — отозвался он, еще раз оглядываясь.
Мужчин не было видно.
Когда они приблизились к Первой авеню, он почувствовал ее руку на своей ладони.
— А вы знаете, господин Стефенсон, — сказала она, — у вас течет кровь.
Он внимательно посмотрел на пальто. На верхней части рукава виднелось большое кровавое пятно.
— Вам надо обработать рану, — порекомендовала она. — Кровотечение вредит железам.
— Железам?
— Ну, вы знаете, внутренним железам. Надо находить равновесие между железами. Если одна идет вверх, другая должна идти вниз. Инь и ян, знаете?
Он решил не отвечать. Теперь он чувствовал, что из плеча сочится кровь, а рубашка прилипла до самого локтя.
Они дошли до 52-й Восточной улицы и вскоре стояли перед домом «Кампанила» под номером 450.
— Я должна обработать ваше плечо. Это самое малое, что я могу для вас сделать.
— Теперь я говорю вам то же самое, что вы сказали мне раньше, — возразил он. — В самом деле, ничего страшного. Не надо.
— Рана может быть глубокой. Я никогда никого к себе не приглашаю, я это ненавижу. Я также ненавижу насилие; те двое, они могли нас убить.
Она опять немного поплакала, подошла к подъезду, и ей кивнул охранник.
Он увидел, что рядом с домофоном среди прочих табличек висит табличка с одной-единственной буквой: «Г».
В вестибюле перед дверями лифта стояло два железных стула и висело зеркало в черной раме, но он заметил, что она старательно избегает смотреть на себя в зеркало и молча ждет лифт.
Когда они поднялись на пятый этаж, она подошла к неприметной двери, которую тотчас же открыла.
Они вошли в тщательно убранный холл с двумя дверями.
— У меня где-то есть бинт, — сказала она. — Это точно как сцена в плохом фильме, в котором я когда-то снималась…
Она проводила его в совершенно пустую комнату, где не было ни мебели, ни картин, только одни холодные светло-розовые стены.
Они прошли в следующую комнату. Там был китайский императорский фарфор и позолоченные деревянные стулья, а на стенах висело несколько портретов маслом. Подойдя поближе, он увидел, что они были подписаны «Ренуар».
— Ничего не воображайте, — сказала она, наливая себе выпить. — Тут нет никакой романтики, я никогда не приглашаю сюда людей.
Она исчезла за одной из дверей и вернулась назад с несессером.
— Снимайте пальто и пиджак. Я могла бы сыграть эдакую нелепую сцену в фильме вроде… «Дикая орхидея». Я бы стояла здесь и гримасничала, а вы бы стояли там, а камера стояла бы вот там… о боже, как все это глупо.
Он увидел, что она отрезала от рулона большой кусок пластыря. Потом велела ему снять рубашку, подошла к телевизору и включила его на большую громкость. Шла какая-то викторина.
— Фу, — сказала она и открыла другую дверь, за которой виднелся встроенный шкаф во всю стену с несколькими дверцами.
— У меня где-то есть бинт, — повторила она, кашлянув.
Он посмотрел на свое плечо. Это была глубокая колотая рана, узкий ручеек с красными краями, из которого на предплечье продолжала стекать струйка крови.
Она все не возвращалась, и он в конце концов встал и заглянул в следующую комнату.
Она сидела на коленях перед открытым встроенным шкафом и рылась в большой картонной коробке. В шкафу висел целый ряд длинных платьев.
— Ой, — воскликнул он, — какая одежда!
— И знаете, — тотчас подхватила она, — я не надевала ни одного из них, ни единого раза!
Их взгляды встретились.
— А почему? — спросил он. — Они потрясающе выглядят.
— А зачем мне их носить? — спросила она. — Кто теперь захотел бы увидеть меня в платье?
— Думаю, многие.
— Нет, нет, я только нечто, кто… Нет, теперь я просто одна сплошная морщина, вся целиком. Вот он!
Она достала бинт и опять повела его в комнату с позолоченными стульями. Теперь он обратил внимание на книжный шкаф, где стояли книги в толстых кожаных переплетах. На одной из полок лежал последний номер «Вог».
Она отрезала кусочек бинта, плотно прижала его к ране и наклеила сверху пластырь.
— Потом попросите вашу жену сменить повязку, — сказала она.
— Я так и сделаю.
Оба замолчали. Она пила и курила.
Он повернулся:
— Вы говорили об этом шкафе? Куда вы положите свои новые вещи.
— Да, именно о нем.
— Кстати, а мы принесли все пакеты?
Она быстро вышла в холл и вернулась.
— Да, все на месте, — сказала она, распаковывая. — Тот предмет из камня на самом деле очень красив.
Она подошла к серо-черному камню с необычной поверхностью, и через высокие окна, выходившие на остров Рузвельта и фонтан Делакорт в Ист-Ривере, проникли резкие солнечные лучи и так осветили всю комнату, что засверкали картинные рамы.
— Будет просто прекрасно, — произнесла она. — Иногда камень будет лежать здесь на полке, а я смогу лежа смотреть, как он искрится на солнце. Или, может быть, я узнаю о нем больше. Он похож на китайский массажный камень.
Она пробормотала что-то себе под нос и положила камень на одну из верхних полок.
— Простите мой вопрос, — сказал он, одним рывком оторвав окровавленный рукав и надев остатки рубашки, — но что вы будете делать со всеми этими платьями? Если вы их не носите?
Она фыркнула и улыбнулась.
— Я их сожгу. Как я сделала со всеми другими. Знаете? Я сожгла все мои бумаги из «Метро-Голдвин-Майер», все контракты, все рекламные фотографии, все сценарии — все целиком! Все, кроме вот этого.
Она показала на шкаф.
И тут он увидел.
На самой верхней полке стояла золотая статуэтка «Оскара».
— Я ни разу не получила «Оскара» за мои фильмы, — сказала она. — И тогда эти кинобоссы были вынуждены дать мне почетного «Оскара» задним числом. Какой позор, а? За всех причастных!
Он немного подождал и вышел в холл.
— Но это фантастические платья, их не стоит сжигать, — произнес он из холла.
Она опустилась в одно из кресел и закурила новую сигарету «Кент».
— Не знаю, Вильям, не знаю. — Она сбросила туфли. — Наверное, их раздарят. После моей смерти.
Она показала на стены:
— То же самое будет со всем остальным. Оно просто пойдет на благотворительность. Но… что… происходит? Видите?
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Идите сюда! — попросила она.
Он быстро вернулся в комнату.
— Как это случилось? — спросила она, показывая на пол.
Статуэтка «Оскара» лежала на восточном ковре перед одной из картин Ренуара.
Они замолчали. Пристально посмотрев на статуэтку, он в конце концов подошел и поднял ее, а потом медленно поставил на место.
Их взгляды встретились.
— Статуэтка стояла на полке семь лет, — сказала она. — На одном и том же месте. Как она могла упасть?
Он заметил, что солнце за окном спряталось за облако.
— Похоже, что… — она сделала взволнованный жест в сторону полок, — похоже, что она…
Он испытующе посмотрел на нее, опять обводя глазами комнату, а она опустила взгляд.
— …как будто она опрокинулась… сама по себе…
Он немного подождал, а потом ответил:
— Это удивительно. Наверное, вы столкнули ее, когда клали туда камень?
Сначала она не ответила.
— Ну, ладно, — затем произнесла она. — Наверняка еще один мираж, еще один из миражей в моей жизни…
Она словно сделала глубокий вздох, и на мгновение он подумал, что стоит вызвать врача. Но она улыбнулась ему, и он выкинул эту мысль из головы. Она подошла к шкафу, похлопала серо-черный камень с красивым рифлением и поправила статуэтку «Оскара».
— Да, да… Пусть они стоят здесь на полке, и я буду наслаждаться блеском и золотом, пока не умру.
Она вздохнула.
— Нет, думаю, мне надо ехать домой, — сказала она и опять сделала паузу. — А поскольку я уже дома, то…
Он внимательно посмотрел на нее. Веки нависали над зрачками, а тушь смазалась.
— Понимаю, — быстро сказал он. — Спасибо, что обработали рану.
— Не стоит благодарности.
Она вышла проводить его в холл.
— Спасибо за прогулку, — сказала она. — Это хорошо для моих легких, дыхательных путей и желез! И в первую очередь спасибо вам за подарки!
— Это такая мелочь.
— Передайте вашему начальнику большой привет и мою благодарность.
— Сделаю.
На секунду воцарилась тишина.
— И эти два проклятых бандита, — произнес он.
— Мы их сразу же забудем, — откликнулась она. — Точно так же, как мы забудем, что мой «Оскар»… упал навзничь. О’кей? А сейчас я пойду и лягу спать, сегодня так много всего произошло.
Он надел пальто.
— Вы уже собираетесь ложиться, Ги? — спросил он. — Сейчас только половина шестого.
— Просто я такая, — ответила она, допив стакан. — Я сплю с берушами, это единственный способ, — нет, я больше не принимаю таблеток. Если я лягу так рано, то успею по крайней мере немного поспать до того, как настанет утро и придет Клара. Да, это моя экономка.
Он медленно открыл входную дверь.
— Ариведерчи, — тихо сказала она, и он попрощался в ответ.
Пока дверь не закрылась, он услышал, как она сказала, словно самой себе, хотя достаточно громко, чтобы он мог услышать:
— Но сегодня у меня не было дождя. И сегодня тоже.
38
Ида время от времени просыпалась. Урывками, когда Лассе в ночной бинокль следил за тем, что делается в низине, или когда он добавлял топлива, или справлял малую нужду, или когда снегоход перепрыгнул через большую горку. Каждый раз у нее возникало довольно сильное желание сбежать, и она уговаривала саму себя:
«Плюнь, Ида, пусть он сам с этим разберется, попытайся отдохнуть, просто отдохнуть…»
Снегоход остановился. Она посмотрела вверх и мельком увидела, как Лассе сидит на переднем сиденье и просматривает какие-то папки, а потом читает какую-ту бумагу.
Может быть, письмо, полученное ею от Лобова?
У нее не было сил держать глаза открытыми, она только услышала, как Лассе выругался, и опять погрузилась в сон.
Похоже, он выругался от радости.
Когда она проснулась в следующий раз, к своему удивлению, перед кабиной она увидела прожектор. Они проезжали мимо гигантского рекламного щита, на котором стояла Анья Персон и ела орешки из пакетика, а рядом стояла Пернилла Виберг и ела фруктовую карамель со вкусом вишни, а за ними виднелись их слаломные лыжи и палки, а на груди у них висели большие медали с чемпионатов мира и олимпиад, и они улыбались широко и смело. Ида отвела глаза, чтобы их не видеть.
Снегоход опять резко пошел вверх, и ей показалось, что они на самом деле находятся на настоящем трамплине. С какой скоростью они продвигались — пятнадцать-двадцать километров в час?
Затем они оказались внизу, во впадине, и она почувствовала боль во всем теле, под ложечкой опять нестерпимо сосало, и она подумала, что скоро наступит утро, или первая половина дня, или…? И она не могла понять, засыпает ли она опять время от времени или теряет сознание, а Лассе все продолжает вести снегоход и едет и едет. Все стало светлым и расплывчатым. Новый сон.
Ида увидела, как перед ней наряжают ель. Альма держала гипсовых ангелов, а она очень осторожно шла по проводам вокруг ели, и тут Альма улыбнулась и щелкнула пальцами, и ангелы слезли с дерева и стали летать вокруг кроны. Их маленькие светло-голубые платьица мерцали в свете всех стеариновых свечей, стоявших на полу. Из разноцветной подарочной бумаги от хлопушек составилась пестрая желто-красно-сине-серебристая мозаика.
— Ида, — шепнула Альма, — ты должна надеть маскхалат, иначе ты умрешь.
— А я и так в безопасности, — ответила она.
— Нет, Ида, не ты. В безопасности только одна Ева. Надень это, иначе ты моментально умрешь. Разве ты не видишь радиоактивное излучение?
Ида увидела, как от ангелов исходит слабое загадочное сияние, которое становится все сильнее и сильнее, и она вскрикнула, прямо в морщинистое лицо Альмы. У красного костюма Деда Мороза была липкая толстая подкладка из пластмассы и фольги, на которой стояло клеймо ASEA Atom и радиоактивности, и Ида проснулась, села и закричала, и когда Лассе взял ее за руку, она выдернула руку.
— У нас опять та же проблема, что и раньше, — сказал он, когда она успела немного прийти в себя.
Внизу на пригорке стояла большая деревянная вилла рядом с расчищенной дорогой, освещенной уличными фонарями.
— Мы довольно далеко продвинулись на восток, — заметил он, — у меня рука не поднялась разбудить тебя.
По его лицу она увидела, как он страшно устал.
— Снегоход берет немного больше бензина, чем я думал, — продолжал Лассе. — Мы сделаем так. Мы едем вниз. А потом я выйду и попытаюсь купить у них бензин, у них наверняка есть скутеры, раз они живут совсем рядом с горами. Или они кого-то знают.
Она кивнула.
— Кстати, а у тебя есть деньги?
Она показала на сумку Марины, и, немного порывшись, он вытащил две бумажки по пятьсот крон каждая.
— Но самое важное, — предупредил он, — что ты все время должна прятаться под одеялами — они не должны тебя видеть.
Она заверила его, что все поняла. Он опять нажал на газ, и они легко покатились вниз по горнолыжному спуску, пока Лассе в конце концов не выключил двигатель.
— Теперь полное спокойствие, что бы ни случилось.
Когда он ушел, Ида краем глаза посмотрела на дом, стоящий всего лишь в нескольких десятках метров от них. Во всех окнах горел свет, и доносилась музыка. Накрыв голову одеялом, она услышала, как Лассе решительно стучит в дверь, а потом чьи-то низкие голоса. Затем дверь закрылась, и стало тихо. Долгое время ничего не происходило, по-прежнему стояла тишина. Опять скрипнула дверь, и по снегу захрустели шаги. Лассе забрался в снегоход и стал что-то искать в отделении рядом с водительским сиденьем.
— Черт бы их подрал, — прошептал он. — Там какая-то саамская вечеринка! Сбор родни, но я смогу купить бензин. Они за ним съездят. Они пьяные и хотят нас угостить. Я тебе что-нибудь принесу, ты только лежи спокойно.
Ида услышала, как кто-то позвал его из дома и как он вышел из снегохода и закрыл водительскую дверь. Опять ей придется ждать. Через несколько минут она медленно повернула голову и немного оттянула одеяло.
Через образовавшуюся щель ей стал виден весь дом.
В дверях стоял мужчина средних лет в темно-синем костюме с красной и желтой вышивкой и большим стоячим воротником со вшитыми серебряными нитями. Та же вышивка была и на синей шапочке с красной кисточкой. В одной руке он держал ролл из лаваша, от которого время от времени откусывал кусочки, а во второй — сигарету.
Докурив, он бросил окурок в сугроб, достал маленькую бутылочку и сделал несколько больших глотков.
Дверь опять открылась, на улицу вышел другой мужчина, и на несколько секунд она заглянула прямо в дом. Олений рог на стене, телевизор в углу, обеденный стол со свечами и белой скатертью. За столом сидели дети и несколько женщин, Лассе видно не было.
Дверь закрылась, и мужчины, оба с круглыми лицами и поразительно похожие между собой, начали говорить, поочередно передавая друг другу бутылку. Она услышала, что они говорили на сильном диалекте, и ей не удалось уловить суть разговора.
Хотя она собиралась следить за всем происходящим, веки у нее опять сомкнулись.
Проснулась она от того, что слегка ударилась лбом о дверь снегохода. Полминуты она совершенно неподвижно лежала под одеялом и, ничего не услышав с улицы, выглянула наружу.
Недалеко от снегохода стоял Лассе и двое мужчин; они смотрели на какой-то предмет, лежавший на земле. Предмет длиной примерно полметра лежал на куске полиэтилена. На земле также лежала дуговая лампа, освещавшая полиэтилен, и толстый черный провод тянулся к задней стороне дома.
Ида не могла рассмотреть детали, но уловила, что Лассе и мужчины начали говорить на повышенных тонах. Один из саамов сел на колени и стал пристально рассматривать лежавший предмет. Но когда он протянул к предмету руку, Лассе так ударил его по плечу, что мужчина опрокинулся спиной в снег. Она на секунду мельком увидела то, что лежало на подстилке, — вроде бы белое птичье крыло с белыми перьями.
Крыло чайки? Или, может быть, какой-то птицы покрупнее?
Раздался крик; казалось, мужчины набросятся на Лассе, но он стал говорить быстро и громко, и они успокоились, а Лассе все продолжал говорить. Говорил он долго, пока оба мужчины не оглянулись. Теперь они не выглядели ни рассерженными, ни пьяными, а скорее обеспокоенными.
Лассе исчез за задней стеной дома и вернулся, катя большую металлическую бочку. Он поставил ее на некотором расстоянии от дома, принес большую канистру с бензином, стоявшую совсем рядом со снегоходом, и Ида мельком увидела еще три такие же канистры. Потом он опять пошел к бочке, налил туда как следует бензина, надел перчатки одного из саамов и быстро переложил полиэтиленовую подстилку с содержимым в бочку, куда отправились и перчатки, и достал из кармана зажигалку.
— Вот так! — услышала она его крик. Из кармана куртки он достал небольшой кусок бумажного полотенца, поджег его и бросил в бочку. Из бочки вырвался столб дыма, который превратился в более спокойные языки пламени. Тогда Лассе подлил еще бензина, и огонь занялся снова.
Лассе сказал что-то еще мужчинам, которые встали подальше от бочки, а потом направился прямо к снегоходу, положил в него канистры с бензином и завел мотор.
— Пока лежи тихо, — пробормотал он, — они на меня смотрят.
Они набрали скорость, и снегоход опять взобрался на пригорок между деревьями. Какое-то время они продолжали ехать по склону, но потом преодолели гряду и несколько минут ехали прямо. Ида села.
— Ты видела пакет? — спросил он.
На ее сиденье лежал бумажный пакет.
— Боже мой! — вскричала она, открыв пакет.
39
Ида чуть было не пустила слюни. В пакете лежало несколько кусков оленины, завернутых в нарядную обертку вместе с бифштексами из лосятины, сковородка мяса суовас, жаренный на решетке горный голец, свежая лепешка и две маленькие пластиковые баночки с вареньем из морошки и соответственно брусники.
Она сразу же вцепилась зубами в хлеб, почувствовав, как расплавившийся сыр растекается по мучнистой поверхности.
— И вот еще, — сказал он, перебросив ей пластиковую бутылку, полную какой-то красноватой жидкости. Отвернув пробку, она поняла, что это холодный как лед клюквенный морс.
Пока она жадно пила морс, она увидела, что он тоже ест толстый кусок оленины.
— Нам повезло, что у них было так много бензина, — сказал он. — И так много еды. И кофе! Я истратил всю тысячу крон, надеюсь, все о’кей?
Она кивнула.
— Но что вы там сожгли?
Он вздохнул.
— Ничего.
— Но я же видела, — возразила она.
— Ничего такого, о чем тебе надо думать именно сейчас.
— Птица? Или нет? Похоже на большую морскую птицу. Хотя до моря здесь далеко… и все-таки?
Скорость снегохода возросла, и они ехали при очень слабом дневном свете по ровной пустынной местности, где виднелись только снег и ели.
— Почему ты не хочешь рассказать? — спросила она.
Он молчал.
Последовало несколько минут молчания, мотор продолжал тарахтеть, как и раньше. Лассе неподвижно и пристально смотрел прямо перед собой в лобовое стекло, а они тем временем быстро поехали по белой равнине.
— Я считаю, что имею право знать, — заявила Ида.
Эти слова заставили его обернуться.
— Послушай. Ради твоего же блага. Больше об этом не спрашивай.
Она глубоко заглянула ему в глаза.
Раньше она никогда его таким не видела. Что с ним? Он выглядел испуганным.
Он несколько раз откашлялся. У Иды внезапно возникло очень сильное желание разговорить его. Она опередила его как раз тогда, когда он собирался что-то сказать:
— Ты думаешь, я сама не понимаю? Я ведь видела. Вы сожгли птицу. Наверняка это была такая же птица, как та, которая напала на волка на дороге, правда? И по какой-то причине до них нельзя дотрагиваться, ведь так? Тот парень, у которого так сильно заболели руки, я же видела, как ты сжег перчатки!
Лассе глубоко вдохнул, по-прежнему не говоря ни слова, потом выдохнул и опять вздохнул, продолжая крепко сжимать маленький странный руль.
— Если бы ты знала об этих птицах то, что знаю я, — медленно произнес он, — ты бы поблагодарила меня за то, что я тебе ничего не рассказываю.
Она задумалась и попыталась связать одно с другим. Некоторое время он сидел и бормотал себе под нос, а они все ехали. Вдруг он словно оборвал самого себя.
— Ты должна понять, Ида, — наконец сказал он. — Это не какие-нибудь там обычные птицы. Это нечто другое. Альма может рассказать больше. Подожди, пока мы с ней не свяжемся.
Ида посмотрела на него в зеркало заднего обзора.
— Что ты хочешь сказать?
— У меня нет лучшего объяснения, чем это.
Она сидела задумавшись.
— Какое это имеет отношение к Альме? К ее лаборатории?
— Не спрашивай больше. Или лучше спроси Альму.
Они подъехали к возвышению, похожему на длинный снежный вал. Она попыталась выкинуть из головы мысль о птицах и поняла, что почти двое суток не снимая носит одну и ту же одежду, что подмышки у нее плохо пахнут…
— Но то письмо, — сказал Лассе, — от Лобова… Невероятно интересно. Оно открывает совершенно новые возможности, и, на наше счастье, мы выбрали правильный курс. Мы направляемся туда!
— Куда туда?
— Ты до сих пор не поняла? Река Оунасйоки. Европейские жемчужницы!
Опять эти моллюски.
— Что это за моллюски?
— Подожди только.
Он улыбался, но вид у него при этом был озабоченный.
— Почему ты никогда ни о чем не рассказываешь?
— Это для того, чтобы уберечь тебя. Разве ты не понимаешь?
— Уберечь меня от чего?
Они опять ехали молча.
— Сколько времени?
— Почти половина одиннадцатого.
— Я забыла, — сказала Ида, — что днем здесь, на севере, так темно.
— Да, тут не так, как в Емтланде.
— А где мы?
БА-БАХ!
Внезапно они поехали почти вертикально вверх, а потом сразу же вертикально вниз по высокой напоминающей порог насыпи, невероятно сильно подпрыгивая.
— Что ты делаешь? — закричала Ида.
Снегоход стоял на очень длинном, узком и совершенно плоском участке. Лассе переключил на холостой ход.
— Трасса 95, — сказал Лассе, проверив навигатор.
Тонкий слой снега, как дымка, лег на покрытый льдом асфальт.
— Если мы поедем на север, — сказал он, — и проедем ровно один километр восемьсот пятьдесят метров, то с левой стороны мы увидим виллу в конструктивистском стиле моей старой подружки Долли.
40
Ида сощурилась. Тусклый дневной свет нависал над черными верхушками елей, когда Лассе замедлил ход рядом с темно-зеленым пластмассовым почтовым ящиком у обочины. Пурга замела боковую дорогу, ведущую в лес. Снегоход сильно развернулся, когда он направил его во тьму.
Вскоре они подъехали к покрытому шифером двухэтажному дому с плоской крышей, стоявшему между высокими соснами. Ида огляделась. Открытый гаражный сарай, в котором виднелся «Вольво-Амазон» цвета сливок без дверей. Засыпанный снегом насос прямо на земле. В окнах темно. Слабый дымок из дымохода. Погашенный рождественский светильник.
Лассе припарковался за длинной стеной сарая.
— А кто такая Долли?
— Моя бывшая девушка. Ее наверняка нет дома. Но мы можем подождать внутри, она должна нам помочь. Я ей доверяю.
Они вышли. Лассе убедился, что на дороге никого нет, а затем подошел к дому и потрогал дверь. Она была незаперта.
— Ну, что я говорил. Долли не могла далеко уйти.
Они вошли в теплый холл, обитый сосновыми панелями.
— Она даже не заперла дом? — спросила Ида.
— Здесь мало кто живет, нет смысла запирать. Привет!
Никакого ответа.
Лоскутные коврики на полу, тканые или вышитые красные полотна на стенах. «В гостях хорошо, а дома лучше», — прочла Ида на рушнике, висевшем над входом в маленькую кухню в конструктивистском стиле. И на другом рушнике: «Пусть в доме царствует уют, пусть сердце радость наполняет, пусть в дом гостей всегда зовут и дверь пред другом отворяют». В гостиной висело еще два рушника с красивым вышитым орнаментом в виде надписи старинным шрифтом. «Tax free shopping — So much to declare»[38] и «Sho len — ingen flash, fuck da aina, area turns red»[39].
Ида прочла надписи еще раз.
— Долли — художница, — пояснил Лассе.
Ида встала перед коричневым кожаным диваном и заметила напольные часы в одном углу. Лассе распахнул кухонные дверцы, из крана полилась вода, стаканы зазвенели, а пластиковая бутылка зашипела, когда ее открыли. Лассе вернулся в гостиную с пакетом чипсов, четырьмя бутербродами и двумя большими стаканами с какой-то коричневой жидкостью.
— «Беллини» из Питео. Меняю персиковый сок на колу, а шампанское на доставку на дом.
Она не улыбнулась. Она смотрела в окно, он встал рядом с ней и стал пить.
— Сколько мы можем здесь оставаться?
— Не знаю. Подождем час, может быть, два. Потом посмотрим. Камин еще теплый. Если она не придет до полной темноты, мы поедем дальше на снегоходе, хотя я точно не знаю куда.
Она пристально смотрела в большие окна гостиной. Последние лучи солнца просвечивали сквозь верхушки елей на дальней горной гряде. Он обошел гостиную, выглядывая в каждое окно, затем погасил маленькую настольную лампу с розовым абажуром, и весь дом погрузился во тьму.
— Похоже, нас не преследуют, пока еще… Нам бы лучше всего здесь не ночевать. Из дома дорога просматривается плохо. Кстати, нам надо найти в мешках одну вещь, — сказал он, запихивая в рот бутерброд с ветчиной. — Жди здесь.
Он выскользнул в холл и открыл входную дверь. Все стихло, но вскоре он вернулся.
— Ты смотри здесь, — сказал он, — а я поищу там.
На полу стояли два черных мешка.
— Что я должна искать?
— Папку, на которой написано «Европейские жемчужницы».
Она попросила его повторить.
— Значит, опять моллюски? — спросила она.
— Именно.
— А для чего нам папка?
— Сначала найди ее.
— Здесь четыре полных мешка.
— С чего-то же надо начинать.
Лассе принялся рыться в своем мешке и бросать на пол груды бумаг Альмы.
— Я знаю, что клал ее, — приговаривал он.
Ида запустила руку в свой мешок и вытащила несколько папок и книг, пару деревянных коробочек, части микроскопа, две маленькие картинки, нарисованные Альмой или Манфредом, и маленькую фарфоровую птичку голубого цвета.
— Зачем мы все это взяли? — спросила она.
— У нас было мало времени. Здесь масса дерьма. Но часть этих вещей может нам пригодиться. Хотя, наверное, так не кажется. Ты ищешь папку?
Ида стала раскладывать вещи по кучам: бумаги, DVD-диски и жесткие диски в первую, с виду бессмысленный мусор во вторую и непонятные объекты в третью, например карты российских городов для спортивного ориентирования.
На пол выскользнула заламинированная цветная фотография атома. Элегантным типографским шрифтом в нижнем углу было написано: «Модель атома Бора, 1913». А рядом Альма написала от руки: «фон Лауэ — Бор??»
Бор? Ведь тот японец на Нобелевском банкете говорил о нем? Боже мой, в куче мусора!
Внезапно она нашла три папки. Лассе поднял глаза, но она покачала головой.
— Не то, — сказала она, еще раз прочитав надписи на этикетках.
На корешке самой тонкой папки бледно-голубыми чернилами было написано прописью:
«ЕСЛИ СТАНЕТ ПЛОХО — Иде, открыть в случае нашей смерти».
Она почувствовала, как в груди забилось сердце. Она открыла папку и обнаружила в ней связку прошитых и аккуратно сложенных писем от руки. Быстро пробежав глазами первый лист, она успела увидеть только несколько слов. Сначала шло ее собственное имя, а немного ниже — «теперь я расскажу тебе об Альме, твоей бабушке», и она поняла, что это письмо от дедушки Манфреда.
— Что это? — спросил Лассе.
Ида не сразу ответила.
— Ничего, — сказала она, закрыв папку. — Ничего особо важного здесь нет. Прочту письмо потом, на досуге.
Они продолжали рыться, и вскоре мешки опустели. Лассе опять посмотрел в окна.
— Пойду принесу другие. Клади все обратно. Когда придет Долли, все должно быть убрано.
— А Долли уже пришла, — раздался грубый женский голос в дверях холла. Там стояла женщина в красной шали и черном вязаном платье. В руках она держала дробовик. Она улыбнулась, опустила винтовку и положила ее на боковой столик.
Лассе сразу же встал с пола. Быстро подойдя к Долли, он похлопал ее, а Долли обняла его одной рукой.
— Ты ведь Ида, да? Я видела тебя только на фотографии. Меня зовут Долли. Извините, но ко мне не так часто приезжают в гости на снегоходах.
— Это мы должны извиниться за то, что не предупредили.
Лассе вкратце описал ситуацию. Долли кивнула, а потом подошла к окну и выглянула на улицу.
— Вроде бы никого поблизости нет. Но лучше, если мы не будем зажигать свет.
Она подошла к Лассе почти вплотную и посмотрела ему в глаза.
— Ты в своем репертуаре. Ты ведь всегда приходил без предупреждения?
Долли вышла на кухню. Лассе пошел за ней. Ида осталась сидеть, держа папку между коленями.
На кухне стало тихо. Ида расслышала только одно слово:
— Малыш.
И опять тишина.
А затем, судя по звуку, они поцеловались.
В мойке что-то зазвенело, и Лассе молча принес два оставшихся мешка.
— Наверное, твой? — спросил он.
Он протянул Иде айпод и опять посмотрел в окно.
— Работает? Может быть, он нам понадобится.
Ида уставилась на компьютер. Да, это айпод того похотливого идиота.
То, что он со мной сделал…
Она сдержала слезы.
Как там его зовут? Поль.
Она включила компьютер, загорелась лампочка, и послышалось слабое гудение.
Ничего же не случится, если я попробую?
Ага. Работает, хорошо.
На экране возник квадратик с текстом «Выберите беспроводную сеть». Сети под названием Dollynet пароль был не нужен, и через секунду она вышла в Интернет на поисковую страницу Гугл.
Хорошо, что есть возможность выходить в сеть. В случае чего. Но не сейчас, сейчас нет времени.
Она попыталась закрыть айпод, но случайно нажала на одну из икон на экране. Промелькнул логотип фармацевтической компании, а потом появилась серия фотографий. Хотя Ида спешила, она не могла не рассмотреть их.
Все фотографии изображали деформированные человеческие тела со странными шишками и заломленными руками, но люди были живы. В их пронзительных взглядах читалось обвинение, некоторые, похоже, плакали прямо в объектив. Судя по цвету кожи, они были из Индии, хотя встречались и те, кто напоминал жителей Южной Америки.
Ух, что это за ужас?
Она смотрела на фото еще несколько секунд и увидела множество других фотографий.
Что там говорил Поль, что он врач? Нет, сейчас у меня нет времени разбираться…
— Вы должны побольше поесть, — сказала Долли, поставив на пол рядом с Идой кружку с горячим супом и тарелку с несколькими бутербродами и кусочками копченого мяса. Затем она занавесила окна одеялами и зажгла тепловую свечу. Вид у Лассе был усталый, он сел в кресло и стал быстро есть, шаря в одном из мешков свободной рукой.
— Вот!
Он достал бежевую папку.
— Вот она! Европейские жемчужницы!
Открыв папку, он обернулся к Иде.
— Понимаешь, в папке есть фрагмент текста. Это сохранившаяся часть старого письма от Линнея. Вот.
— От Линнея?
— Да.
Он показал копию бумаги, исписанной витиеватым почерком, а потом достал письмо Лобова.
— Вот это второе письмо несколько сотен лет считалось пропавшим. А теперь оба письма соединились!
Он улыбнулся и сложил куски бумаги на полу.
— Теперь мы можем составить обе части и прочитать весь диалог. И тогда…
— Что там написано?
За окном раздался сильный хлопок. Лассе замолчал и быстро поднялся. Тарелка с бутербродами упала на пол.
— Что это за звук?
41
— Выключи свет! — прошептал Лассе, схватил письмо и засунул его в папку. Долли быстро задула стеариновую свечу. Лассе уставился в темноту за окном.
— Никакой машины здесь нет, — прошептал он.
Раздался еще один хлопок.
— Похоже… — прошептала Ида, — на разбитое стекло.
Лассе и Долли быстро взглянули друг на друга и прокрались в холл.
— Прячься, Ида! — донесся их шепот. — Держись подальше от окон.
Долли взяла дробовик. Все трое молча стояли в ожидании. Опять послышался сильный грохот.
— Какого черта!
Они продолжали шептаться.
— Это не полиция. Полицейские не стали бы ничего разбивать, они просто сорвали бы дверь.
Они еще немного подождали, потом Долли выглянула в кухонное окно.
— Странно, — прошептала она, — я ничего не вижу.
Еще один сильный звук.
Лассе медленно положил ладонь на дверную ручку и осторожно открыл дверь. Ида осталась стоять в глубине холла, выглядывая вперед. Лассе вышел в темноту и мороз, Долли следом за ним.
— Жди здесь, — шепотом сказал Лассе.
Ида молча прокралась к входной двери и закрыла ее, оставив маленькую щелку.
Во дворе было сумрачно и тихо. Долли достала карманный фонарик и осветила им двор. На снегу виднелось множество маленьких следов. Луч света осветил снегоход. Переднее стекло треснуло.
Лассе стоял совершенно неподвижно. В воздухе послышался свистящий звук, так щебечут ласточки, когда резко меняют курс, хотя этот звук был глуше. Затем раздался громкий металлический скрежет и крик, похожий на искаженный крик испуганного ребенка.
— Берегись!
Лассе увернулся, Ида сделала шаг вперед и вышла на лестницу.
По краю двора в воздухе что-то быстро пронеслось на высоте десять метров над елями. Птица повернулась в воздухе, втянула крылья и с резким криком спикировала, с глухим звуком упав прямо на плоскую крышу снегохода.
— Все в дом! — прокричал Лассе, и они с Долли вбежали обратно.
— Что за безумная птица? — спросила Долли. — Закрой дверь!
Они увидели, как птица опять взмыла в небо и приготовилась к новой атаке. Похожая на чайку птица была белого цвета с серой вставкой на спине. Лассе стоял в дверном проеме в обнимку с ружьем и следил за ее движениями.
— Она наверняка за чем-то охотится. За чем-то в снегоходе.
Ида выглянула во двор и увидела, что весь снег между постройками усеян следами. В воздухе опять послышался громкий щебет.
— Почему она хочет попасть в снегоход?
— Не знаю.
— Мы ничего там не забыли? Я же достал оттуда все мешки.
Лассе посмотрел на Иду. Ида покачала головой.
— Надо посмотреть. Снегоход еще может нам пригодиться. Будет плохо, если он сломается.
Лассе повернулся к Долли.
— Держи.
Со стены кухни он снял металлический карниз для штор и разорвал шторы.
— Пойдешь вместе со мной. В случае чего бей птицу чем только можешь. Берегись клювов, они гораздо острее, чем кажутся! И когтей! Это не обычные когти!
Они надели варежки и плотные шапки.
— А ты оставайся здесь! — велел Лассе Иде.
Долли и Лассе посмотрели на небо и побежали к снегоходу, пробираясь по снегу.
Ровно в эту минуту Ида подумала:
«Камень. Шкатулка. Шкатулка Лобова с окаменелостью внутри. Где шкатулка?»
— Эй! — закричала она. — Подождите!
Мощная стая из десятка больших белых птиц, похожих на чаек, с шумом полетела с верхушек елей прямо на снегоход. Лассе и Долли поскользнулись в снегу, Ида вскрикнула — все выглядело таким нереальным, словно это был фильм, хотя все происходило на самом деле. Тут уже было не до смеха, и оставалось только одно — кричать.
— Помогите!
Долли тоже закричала, уронив карниз. Чайки подлетали ближе, Долли кричала без остановки.
— Прячемся! — крикнул Лассе.
Он и Долли распахнули дверь снегохода и бросились внутрь в тот момент, когда чайки подлетели к снегоходу и начали сильно стучать клювами по стеклам и крыше. Блестящие тела, напоминающие челноки, взмыли вверх, а потом опять ринулись вниз. Кабина снегохода заскрипела, и лопнуло еще одно стекло; на нем образовались трещины.
Ида продолжала стоять в дверном проеме и смотреть на Лассе, который подавал ей знаки через заиндевевшее окно. Долли кричала.
Что мне делать? Что он хочет сказать? Что делать?
Ее взгляд упал на лежавшую на полу винтовку. Она подняла ее, с сильным щелчком закрыла затвор, как на ее глазах делали другие, и быстро просунула дуло винтовки во входную дверь. Лассе тотчас одобрительно кивнул, и пока чайки снова колотили по машине длинными когтями и кончиками крыльев, Ида подняла оружие и стала прилаживаться к отверстию дула. Лассе сделал жест руками, и наконец она поняла.
Надо снять маленький чехол, раздался легкий щелчок, и она прицелилась — как там надо делать, прикладывать приклад к плечу? — и направила дуло прямо на птичью стаю, точно над крышей снегохода.
Глухой выстрел, прямо у нее над ухом, слух вырубился, сначала ее откинуло назад, а потом она поняла, что побежала вперед, прямо по снегу. Чайки, взмывшие к кронам деревьев, оглашали темноту странными резкими криками.
— Шкатулка, — громко сказала она, и к ней вернулся слух. Она распахнула переднюю дверь снегохода. — Она там? Шкатулка! Поторапливайтесь!
Долли и Лассе выпрыгнули наружу, Лассе вырвал у Иды винтовку и выстрелил два раза в воздух, пока Ида шарила по полу.
Под бумажной оберткой из-под упаковки хлебцев лежала она. Зеленая шкатулка.
Но она была пуста.
Где же тогда окаменелость? Девичий камень?
Ида протянула руку и стала ощупывать край резинового коврика, под самым перчаточным отделением.
Там что-то лежало.
Это был он. Девушка схватила тяжелый камень и запихнула его обратно в шкатулку. Как раз в этот момент прямо рядом с ней раздался новый удар. Она увидела, что Долли уже успела вбежать в дом и что Лассе стоит в снегу и по-прежнему целится вверх в машущих крыльями чаек.
— Она у меня! — сказала Ида.
— Иди внутрь.
Они вместе побежали обратно к лестнице, Лассе обернулся и опять выстрелил.
— Черт возьми, — сказал он, когда они поднялись на верхнюю ступеньку, — никогда бы не поверил, что они способны на такую атаку.
Ида только собралась переступить порог, как прямо рядом с ее щекой послышался громкий короткий крик, что-то быстро пролетело сбоку от нее, и она увидела, как маленькая белая птица с разноцветными блестящими крыльями и клювом тянется острыми, как бритва, когтями к ее руке и она роняет шкатулку. Она машинально пнула птицу, шкатулка упала в холле, и птица скрылась. Лассе опять хлопнул дверью и запер ее.
— Проклятые птицы! — вскричала Долли и выглянула из окна кухни. — Что с ними? А вдруг они набросятся на дом?
Ида посмотрела на свою правую ладонь и увидела, как из большого пальца течет кровь.
— Что такое? — спросил Лассе. — Эта птица тебя так разорвала? Это птица?
Ида медленно кивнула, а Лассе громко выругался. Он сплюнул и опять выругался, а потом взял ее за плечи.
— Ты должна немедленно взять хлоргексидин или что-то в этом роде, понимаешь? Долли, у тебя есть жидкость для дезинфекции? Если этого будет достаточно.
Тут зазвонил телефон.
Все трое уставились друг на друга. Телефон продолжал звонить.
— Наверняка это Петтери, — сказала Долли.
— А кто это?
— Сосед, он слышал выстрел.
Еще один звонок.
— Ответь! — велел Лассе.
Долли взяла со столика в холле красный эрикофон.
— Привет… да, привет… Нет, ничего не случилось, друг, — сказала она со смешком. — Я подумала, что это волк, но это опять белые куропатки. Со мной все в порядке, все спокойно… Конечно… Да-да… Созвонимся.
Долли положила трубку, посмотрела на Иду, а потом на Лассе.
— Да, это был он. Петтери у нас вроде народного дружинника. Он никому не желает зла, но вмешивается во все, он живет в соседнем дворе. Хотя на приличном расстоянии. Но я не удивлюсь, если он здесь появится. Так что лучше всего, если вы поскорее отсюда уберетесь.
Лассе вздохнул и посмотрел в окно.
— Нам надо выспаться, — сказал он.
Лассе со значением посмотрел в сторону Иды, и Долли кивнула ему в ответ.
— К тому же… — продолжил Лассе, подойдя к Иде и взяв ее за руку, — вот с этим у нас могут быть большие проблемы.
Они вместе стали рассматривать рану. Она была длиной не больше двух сантиметров, края — нормального светло-розового цвета. Особой боли Ида не чувствовала.
— Эти птицы, — сказал Лассе, — и тот волк в лесу, ты помнишь, что я рассказывал, не совсем обычные чайки.
Долли пошла с Идой в туалет и промыла ей рану.
— Тут одного мыла недостаточно, — вмешался Лассе, — тут нужен спиртовой раствор, если у тебя такой имеется.
Долли начала рыться в шкафчике в ванной, Лассе сжал челюсти.
— Что там в шкатулке? — спросил он.
— Шкатулка в холле, — ответила Ида.
Лассе вышел из ванной, Долли начала промывать рану ватным тампоном, смоченным хлоргексидином. Сильной рукой она ловко взяла Иду за запястье и поднесла его к свету.
Когда Ида выглянула из двери ванной, Лассе опять стоял за дверью, держа в руках шкатулку. Он пристально смотрел на девушку.
Взгляд был черным.
42
До двух часов дня оставалось нескольких минут. Микаель выбрал вход со стороны улицы Кларабергсгатан, наискось прошел через весь универмаг «Оленс» — до чего омерзительна эта вульгарная рождественская круговерть, какая безответственность, подумал он, и вошел в один из лифтов со стороны улицы Местер Самуельсгатан. Он доехал до четвертого этажа и вошел в кафе. Почти все столики были пусты. Он посмотрел на настенные часы, было ровно два часа дня.
За одним из столиков вплотную к закрытой террасе сидел тщательно причесанный мужчина тридцати лет.
Микаель медленно подошел к нему. Мужчина поднял глаза. Их взгляды встретились и задержались на какое-то время.
— Это ты, который…? — спросили они в унисон.
Микаель повесил куртку, и они пожали друг другу руки.
— Что-нибудь будешь?
— Да, — ответил Поль почти шепотом, — чашку макиато.
Несколько секунд они сидели молча, помешивая ложечками.
— Итак, что ты от меня хочешь? — спросил Поль.
Микаелю опять показалось, что он напуган.
— Это длинная история, — сказал Микаель, — чтобы все объяснить, нужно время. Но как я сказал, в газете написана только сотая часть.
Поль кивнул.
— А что тебе известно?
Микаелю показалось, что они словно говорят каждый о своем.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты же сказал, что знаешь больше, чем написано.
— Да. Но в первую очередь меня интересует это письмо.
— Письмо?
— Да. То, о котором писали газеты.
Полю явно сразу стало легче.
— Значит, речь идет только об этом?
— Нет, не только. Но в первую очередь о письме.
Поль словно выдохнул.
— А ты что думал? — спросил Микаель.
Поль ничего не ответил, он просто пил кофе, теперь слегка улыбаясь. Атмосфера внезапно разрядилась.
Микаель внимательно рассмотрел его. Волосы расчесаны на прямой пробор, одет в белую рубашку и пиджак цвета морской волны. Наверняка еще один метросексуал, подумал Микаель. Боже мой, какой же у них нелепый вид, как будто все они собрались идти на маскарад и вырядились «по моде», в слишком тесные пиджаки и брюки-дудочки, как роскошные маленькие стиляги прошлых лет.
— Ты ведь сказал, что писатель? — спросил Поль.
— Да. Я не журналист.
— И не полицейский?
— Нет, нет, — засмеялся Микаель.
— Значит, настоящий писатель?
— Да.
— Никаких детективов?
— Нет. Ненавижу детективы.
— Я тоже. Какая-то невыносимая нелепица.
Поль исказил голос и стал подражать американскому диктору:
— Молодая женщина найдена мертвой. Инспектор Жирный Чудак вовлекается в круговорот лжи и предательств, которые приводят к единственному выводу: внезапная, трагическая, вся обросшая слухами и чертовски необходимая смеееерть…
Микаель рассмеялся:
— Боже, избавь! И как хватает сил! Все эти книги о серийных убийцах, которые все случайно норовят оставить натужные стихотворные цитаты, или татуировки, или буквы алфавита, или обертку от конфет, или старые использованные зубочистки, или не знаю, что еще, на своих несчастных жертвах! О нет, опять одна и та же интрига, ну пожалуйста, пожалуйста!
— Давай за это выпьем!
Они подняли свои кофейные чашки.
— Надо бы расстрелять всех этих болтливых детективщиков, я это серьезно, — сказал Поль. — Чтобы они увидели, как выглядит настоящая кровь.
Он перестал улыбаться. Микаель взглянул на него, но не понял, он это с иронией или всерьез.
Микаель медленно достал три книги из пакета с логотипом магазина ИКЕА.
— Чтобы ты нисколько не сомневался в том, что я действительно не полицейский, я могу это доказать. Вот что я написал.
Он открыл последний разворот «Сумасшедшего» со своей фотографией, сделанной Като Монтан на площади Сёдермальсторг («о боже, какой у меня дурацкий вид, взгляд устремлен вдаль…»).
— Ну, что скажешь? — спросил Микаель. — Это же я, видишь?
Поль внимательно посмотрел на фотографию.
— Да, это ты.
— В подтверждение своих слов открою тебе писательский секрет, — продолжил Микаель. — Только психопаты пишут книги. А психопатов никогда не примут в школу полиции, ведь так?
Они вместе засмеялись.
— О’кей, я тебе верю. Пока что. Для мента ты немного чудаковатый и в неважной форме.
Микаель отложил книги.
— Итак, письмо. Мы можем с него начать?
Поль покачал головой.
— Расскажу я или нет, не сыграет никакой роли. На самом деле я не знаю, что это за письмо. Я его никогда не видел.
— Нет? Тогда, может быть, ты помнишь, что о нем говорила девушка?
— Нет, то есть да… она ведь была… ну… пьяной. Язык у нее все время заплетался. Наверное, что-то приняла. Но думаю, что это письмо восемнадцатого века. Она несколько раз говорила о чьем-то ученике, называя его этим дурацким словом от Иисуса — апостол.
— А ты не узнал дату? Когда оно было написано?
— Нет, нет.
— А что в нем было?
— Нет, об этом она тоже не говорила. По-моему, она его не читала, она его только получила. Она не знала его содержания, знала только, что оно вроде бы секретное.
С дальних столиков донеслось бормотание. Поль обернулся и сказал очень тихо:
— Повсюду эти проклятые наркоманы. Не могут вести себя прилично.
Он наклонился поближе к Микаелю.
— Послушай, полицейским ищейкам не сказал, а тебе скажу. У нее с собой было кое-что еще, что-то вроде… коробочки.
Микаель уставился на него.
— Коробочка?
— Да. Зеленая.
Микаель откашлялся, и в голове быстро пронеслось. Коробочка, коробочка…
— А как она выглядела? И какого она размера?
— Не знаю — примерно такая. С виду старинная.
Поль показал руками.
— У нее была маленькая вечерняя сумочка, а в ней лежала коробочка. Больше я ничего не помню, я тоже здорово надрался, если честно.
— И больше в этой шкатулке не было ничего такого, на что ты обратил внимание?
— Нет.
— Ты ее держал в руках?
— Нет, но я держал сумочку. И она прилично весила.
Внутри у Микаеля что-то щелкнуло.
— Она много весила?
— Да. На удивление много.
Могла ли Лобову действительно принадлежать одна из…
У Микаеля захватило дух.
Да, возможно, это было у Лобова. И письмо, и… И он все подарил этой девушке. Но почему? Почему?
— Я еще пошутил. Думал, там лежит слиток золота или что-то в этом роде, — продолжал Поль.
— Гм?
Микаель допил свой кофе.
— А потом она просто сбежала из твоей квартиры, да?
— Из моего таунхауса, да. Просто сбежала.
Поль посмотрел в сторону.
— Чертова сучка. Стрелять таких надо.
Микаель какое-то время сидел молча, пытаясь внести в мысли ясность.
— Она что, тебя обидела?
— Нет, нет. Просто стянула у меня одну вещь.
— Какую?
— Неважно.
Они замолчали.
— И ты не знаешь, где она?
Поль молчал. Микаелю показалось, что он слегка улыбается.
— Послушай, — сказал Поль, — ты можешь перейти к делу? И вообще, почему тебя так интересует это письмо? И сколько я за это получу? Предпочитаю наличными, говорю сразу.
— Ну… Мы до этого дойдем. Я искал такое письмо несколько лет. Я пишу книгу, вот что.
— Вот как. Безумно интересно.
Теперь в его голосе явно звучала ирония.
— Да как сказать. Думал, с ума сойду от того, что не могу больше писать. Работа встала.
Он опустил глаза.
— Скоро будет два года, как умерла моя дочь. С тех пор я не могу писать. Я хочу написать эту книгу ради нее. Если я найду это письмо, есть большая вероятность, что я снова смогу двигаться дальше. Это письмо могло бы иметь для меня большое значение.
— Так уж и большое? До чего трогательно.
Они снова умолкли. Поль посмотрел на часы.
— Давай конкретно. Что это за письмо?
— Чтобы все объяснить, нужно время. Не знаю, есть ли оно у нас. Но это имеет отношение к Карлу фон Линнею.
— Да, я это понял.
Поль кивнул, и они опять замолчали.
— А что она у тебя стащила? — спросил Микаель.
— Ничего особенного.
Поль вздохнул и стал нажимать на кнопки своего айфона.
— Совершенно ничего особенного, не считая моей машины.
— Твоей машины?
— Да.
Поль внимательно посмотрел на экран.
— Ой, — произнес он.
И опять посмотрел на Микаеля.
— Черт.
На его лице отразились отчаяние и беспокойство. Он попытался держать себя в руках, опустил глаза и откашлялся. Стало тихо.
— Что такое? Ты получил sms’ку? — поинтересовался Микаель.
— Не совсем. Но…
Поль оценивающе посмотрел на Микаеля.
— Но, — продолжал он, — я только попытался узнать, где машина, но из этого ничего не вышло. — Он огляделся. — К сожалению, мне надо бежать.
Поль встал.
— Подожди, правильно ли я тебя понял? Ты можешь узнать, где машина? То есть где эта девушка? — спросил Микаель.
Поль натянуто улыбнулся, а потом сказал серьезно:
— Может быть. Если немного повезет.
— Если ты выяснишь, где она, я с удовольствием составлю тебе компанию, — быстро предложил Микаель.
Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга.
— А почему я должен на это согласиться? — спросил Поль.
— Потому что… я заплачу тебе.
— Сколько?
— А сколько ты хочешь?
Они направились к лифту и потом вышли на улицу Кларабергсгатан; весь фасад освещали рождественские гирлянды.
— Дело не в машине, — сказал Поль, — плевал я на машину. Хочу вернуть свой айпод.
— Планшетник?
— Да, я был в таком стрессе перед Нобелевским банкетом, что по дури забыл его в машине. Я должен получить его обратно. Вот так. Я могу его отследить, хотя, к сожалению, не через мобильную сеть, а только через вай-фай. Девчонка должна быть в магазине или на площади, где есть открытая сеть, и войти в нее, тогда по моему айфону я смогу точно увидеть, где мой планшетник. Или если она по глупости сама подключит его дома у какого-нибудь приятеля или типа того. Но пока что она ни разу его не использовала.
Они уступили дорогу группе теток, занимающихся рождественским шопингом. Микаель задумался.
— Полиция бы охотно получила эти сведения?
— Наверняка, — ответил Поль, — но я не хочу ее вмешивать. Я просто хочу вернуть мой компьютер.
— А почему ты его не заблокируешь? Разве нельзя это сделать с пульта управления, заблокировать его через айфон?
— Знаю, можно. Только я не хочу.
Поль поколебался, а затем продолжил, непонятно почему, в быстром темпе. Микаелю даже показалось, что он не совсем трезвый.
— Я даже не знаю, у нее ли планшетник. Может быть, она его продала или выбросила. Вчера звонили из полиции, они нашли машину где-то под Эстерсундом. Но машина была пуста, никакого планшетника и вообще ничего. Так что, возможно, она взяла его себе. Если я заблокирую планшетник, она наверняка совсем не сможет им пользоваться. Она нигде не сможет подключиться к вай-фай. И тогда она его, вероятнее всего, выбросит и я никогда не получу его обратно. А я должен его вернуть.
«Что у него там такого, в этом айподе?» — подумал Микаель.
— Так что ты ждешь, что?..
— Что она подключится. Или просто-напросто…
Его мобильник громко зазвенел. Он посмотрел на экран.
— Совершенно невероятно…
Вид у него сразу стал радостный и решительный.
— Что? Получил сигнал от планшетника?
Поль так и сиял от счастья.
— Ну…
— Это так?
Уставившись на экран, Поль стал нажимать на кнопки.
— Жесть! Это меняет все дело, — пробормотал он.
Микаелю вмиг стало жарко, он взбодрился. У Поля блестели глаза. Поль стоял и читал что-то в своем айфоне, а потом посмотрел на свои часы фирмы IWC.
— Значит, тебе известно, где сейчас планшетник? Ты получил от него сигнал? — спросил Микаель.
Их взгляды встретились.
— Да.
— И где он?
Поль положил айфон в карман и огляделся.
— Извини, но мне надо срочно идти.
— Ты поедешь туда?
Поль только ухмыльнулся в ответ.
— Но ты можешь сказать, где она? — спросил Микаель. — Я поеду с тобой!
Поль посмотрел на него в упор.
— Ты что, шутишь?
— Нет. Если ты поедешь искать свой планшетник, я поеду вместе с тобой!
Поль фыркнул.
— Об этом забудь!
Внезапно он повернулся и быстро пошел в сторону входа в туннель метро на углу улиц Дроттнинггатан и Кларабергсгатан, где было полно народу.
Что он делает? Сматывается?
— Подожди!
Микаель пошел за ним. Он увидел, что Поль как раз подошел к входу в метро и начал пробираться среди стоявших на эскалаторе пассажиров.
— Эй, подожди! — закричал Микаель.
Поль на долю секунды повернул к нему свое лицо с презрительной улыбкой.
Микаель уже тоже был на эскалаторе.
— Извините, извините… — говорил он, быстрым шагом спускаясь мимо людей с пакетами, полными рождественских подарков.
Когда он спустился к подземному входу рядом с универмагом «Оленс», у турникетов он увидел поток людей, идущих в обе стороны — по направлению к площади Сергельсторг и в универмаг.
Куда он подевался, куда?..
Микаель несколько секунд постоял на месте, быстро посмотрев во все стороны, расстроился и выругался.
Поля как след простыл.
43
Поль будто сквозь землю провалился.
Микаель спустился вниз и стал искать его на всех платформах станции Центральный вокзал, но безрезультатно. Несколько раз он набирал телефон Поля, но сразу же включался автоответчик.
Больше часа он ходил наугад вдоль улицы Кларабергсгатан и южной части улицы Свеавеген, а потом по рождественской ярмарке на площади Сергельсторг и по всем улицам в районе площади Хёторгет.
Поля нигде не было.
Черт, как я мог дать ему улизнуть!
Ребекка, прости меня…
В конце концов он остановился на площади Хёторгет перед статуей Орфея работы Карла Миллеса, посмотрел на вычищенный фасад Концертного зала и почувствовал, что из глаз текут слезы, которые сразу же замерзали, словно превращаясь в маленькие ледяные жемчужины.
Какой же я безмозглый дурак! Как я мог дать ему уйти! Может быть, попытаться поехать к нему домой в Эншеде? Но он наверняка уже уехал. Если я…
Слезы текли по лицу, он вытирал их кожаной перчаткой, будучи не в состоянии больше думать, и держал обе ладони перед глазами.
Это был мой шанс, а я его упустил, я не проявил достаточную прыть. Что мне теперь делать?
Ребекка, прости!
Он продолжал стоять. Продавцы фруктов зазывали со своих лотков, в воздухе висел запах жареного миндаля, а его слезы капали на скользкие булыжники.
И тут раздался звук.
Сигнал. Из кармана.
Он вынул мобильник. Номер неизвестен.
Он не знал, ответить или нет, но откашлялся и нажал на кнопку.
— Микаель.
— Привет, это я, — сказал мужской голос.
— А ты кто?
Мужчина ответил не сразу.
— Это опять я. Из «Оленса». Поль.
Микаель засопел, вытер нос одной перчаткой и сразу перестал плакать.
— Вот как?
— Ты извини меня, я тут немного подумал. У меня есть один вопрос.
— Давай.
— У тебя есть водительские права?
— Да.
— Хорошо. Очень хорошо. У меня сейчас нет водительских прав, эта девка взяла мой бумажник. Послушай, а может, у тебя и машина есть?
— Есть. «Сааб».
— Жесть.
Судя по голосу, Поль был в раздумьях.
— Прекрасно. Тогда к тебе один вопрос: мы можем встретиться как можно скорее? И двинуться в путь. Ты уж прости меня за давешнее. Я плохо себя вел, знаю.
Микаель сразу же почувствовал прилив сил и радость.
— Мы что, отправляемся?
— Да.
— Годится! Прямо сегодня?
— Типа того. Давай увидимся у Норртуля через час, примерно без четверти пять. У киоска с тайской едой. Успеешь?
Микаель взглянул на часы на фасаде «Макдональдса» на улице Кунгсгатан.
— Думаю, да.
— Ты успеешь собраться? Нам, пожалуй, надо взять с собой теплые вещи.
— Вот как. А куда мы поедем?
Пока они говорили, Микаель чувствовал, как по телу растекается тепло.
Невероятно, как быстро все поменялось!
Теперь, Ребекка, теперь я скоро покажу тебе все, о чем я мечтал, покажу тебе и всему проклятому миру.
Поль слегка рассмеялся в телефон.
— Куда мы поедем? Ты же получил наводку.
— Разве?
— Да. Место встречи.
— Ты имеешь в виду Норртуль?
— Без четверти пять, — ответил Поль и отключился.
44
Ида, Лассе и Долли сидели на кухне, не зажигая света. Они несколько раз пытались послать sms на новый номер Альмы с мобильника Долли, но получали извещение, что сообщение не доставлено.
Долли опять посмотрела в окно.
— Я их не вижу.
— Опасность миновала, — сказал Лассе, — камень выпал из шкатулки, он не был защищен. Поэтому они и напали.
Быстро дыша, он показал на лежавшую на столе шкатулку, в одну секунду открыл крышку и показал камень Долли. Камень слабо мерцал, а отросток переливался от серебристого до почти темно-красного цвета. Вдобавок Иде показалось, что структура поверхности изменилась: линии и очертания, напоминающие суставы, исчезли, а темная горная порода почернела и стала какой-то аморфной. Только сапфиры выглядели так же, как прежде.
Посмотрев на них, она вздрогнула.
Лассе закрыл коробочку.
— Что это такое было? Что-то очень странное, — сказала Долли.
— Внутренний чехол коробки сделан из свинца. Он не пропускает излучение. — Лассе повернулся к Иде. — Значит, Лобов дал ее тебе перед смертью?
Ида кивнула и внимательно заглянула Лассе в глаза. Никогда прежде она не видела у него этого взгляда: удивление, смешанное с решимостью, страхом, отчаянием и стыдом.
— И он взял шкатулку с собой в Стокгольм! — произнес он.
— Но что это такое? — спросила Ида.
— Не знаю, как начать, — ответил он. — Нам надо уезжать отсюда. Побыстрее. С другой стороны, мы должны поспать. Если у тебя нет ничего бодрящего, Долли. Ну ты понимаешь, что я имею в виду.
Она посмотрела на него, подняв брови.
— Ты имеешь в виду…
— Например, амфетамин, да.
— Увы. Но у меня есть несколько «Ред Буллов».
Она пошла посмотреть в холодильнике.
— Закрой, — велел ей Лассе, — никакого света! Дай посмотрю твою руку.
Ида протянула ему большой палец. Края раны стали менять цвет, теперь они приобрели лиловато-голубоватый оттенок с белой полоской почти рядом с кутикулой.
— Не болит, — сказала она.
— Я очень тщательно промыла рану, — сказала Долли.
Лассе не ответил, он только вздохнул и на несколько секунд закрыл глаза. Ида услышала, как он почти неслышно несколько раз прошептал слово «черт». Он сжал зубы и потом посмотрел Иде в глаза, пытаясь улыбнуться.
— Хорошо. Тогда наверняка заживет, — сказал он.
Он быстро отвел глаза и опять посмотрел в окно, на дорогу.
— Предлагаю сразу же перенести все вещи в твою машину, Долли. Сколько у тебя в баке бензина? Ты уже позвонила своему человеку? И как там с врачом? Есть кому показать рану?
Он опять быстро улыбнулся Иде.
— Самое лучшее — поликлиника в Хапаранде, если вы сейчас уедете из Швеции, — ответила Долли. — Открывается в семь утра, я проверила.
Ида посмотрела на часы на кухне. Они показывали чуть больше половины одиннадцатого вечера.
— А мой человек — его зовут Миккола — отвечает только на sms, — добавила Долли. — И то не сразу. У меня в баке примерно двадцать литров.
Лассе поднялся и стал ходить взад-вперед по кухне.
— Если бы я не так чертовски устал…
Он поднял шкатулку и дал ее Иде.
— Пусть лучше она будет у тебя. Я… не смею. Она фактически твоя. Носи ее на себе, под нижнем бельем.
У него был такой вид, словно он вдруг что-то вспомнил.
— А шкатулка была на тебе, когда ты встретила волков в Брунфло?
Она попыталась вспомнить, но безуспешно.
— Не знаю. Может быть.
Он уставился на нее так, что в конце концов она спросила, в чем дело.
— Ты можешь объяснить?
Он ответил через несколько секунд:
— Извини, я немного не в себе. Вот уж не думал, что когда-нибудь увижу этот камень наяву. Смотреть на него это как… Как сказал кто-то из древних: это все равно что одновременно смотреть в глаза Дьяволу и Богу.
Лассе перевел взгляд на столешницу. Иде показалось, что он не в состоянии сказать больше ни слова. Долли встретилась с ней взглядом, опять посмотрела на шкатулку и отставила свой стул подальше от кухонного стола.
— Эти птицы наверняка охотились за камнем. Он радиоактивный. Этих чаек к нему так и тянет, но это не обычные чайки, чтобы ты знала. Хотя выглядят они как обычные чайки, не считая страшно длинных когтей. Но когда эти птицы умирают и растворяются в природе, они выглядят очень необычно.
— Как они смогли пробить дырки? У них что, стальные клювы?
— Даже у обыкновенных чаек фантастические клювы. А у этих птиц они еще и необычайно сильные. Чаек также тянет к датчикам волков, датчики есть и на других животных, на росомахах и медведях. Вероятно, все это связано с частотой передач, чайки каким-то образом ее улавливают. Но Шведское управление охраны окружающей среды наиболее внимательно следит за волками, поэтому датчики в основном на них, по крайней мере в Емтланде.
Лассе продолжал стоять в темноте и словно говорить со стенами.
— О каких таких датчиках ты говоришь? — спросила Долли.
— Шведское управление охраны окружающей среды прикрепляет к волкам датчики, чтобы отслеживать их перемещение. Датчики вмонтированы в ошейники. И птицы атакуют животных с датчиками. Поэтому птицы иногда убивают волков. И именно поэтому меня последние годы так интересуют волки.
— Но что это за странные птицы?
— Я мало что о них знаю, они выглядят почти как обыкновенные чайки. Но они сильнее, опаснее и агрессивнее. Вероятно, в их слюне или как там это называется, есть какое-то вещество, и когда на несколько дней оно вступает в реакцию например с волчьим мясом, происходит нечто удивительное. И очень опасное.
— Это то вещество, которое попало на руку молодому охотнику и причинило ему такую боль? Вещество, похожее на ядовитый гриб?
— Да, именно.
Лассе посмотрел на Иду и кивнул самому себе.
— Ида, будет лучше, если сейчас ты все узнаешь.
— А откуда взялись эти птицы?
— Они… — Лассе заколебался. — Проще всего сказать так: это своего рода мутация. Несколько измененный вид чаек. Некоторым ученым просто-напросто удалось манипулировать их генами, и не только их генами, а целым их… строением, это эксперимент, который, вероятно, не получился. Похоже на тот старый фильм Хичкока, несколько простых чаек, которые словно атакуют нас — брр. Но опасно не это. Мне плевать на то, что они идут в наступление, другие животные тоже могут это сделать, например волки. Нет, я думаю только о том, что у них внутри, какое вещество есть в организме этих чаек, в их ДНК. И к чему это может привести, если оно распространится. Это может завести очень далеко — нет, лучше об этом не думать.
— Опасное вещество в ДНК чаек?
— Да, и во всех их клетках. Если верить Альме.
Он прервался и положил шкатулку прямо Иде в руки.
— Береги ее как зеницу ока.
— Разве не ты говорил, что камень радиоактивный?
— Если шкатулка закрыта, особой опасности нет.
Лассе кивнул ей.
— Может быть, я сказал правильно? Что камень защитил тебя от волков в Брунфло? Что излучение отпугнуло их?
— Тогда почему на нас напали птицы?
— От камня они сделались агрессивными. А у волков, понятно, реакция противоположная.
Все это с трудом укладывалось в голове.
— Но давай оставим это. Помимо всего прочего, у камня есть рыночная стоимость. Я и вправду не могу взять ответственность, — прошептал он. — Вы можете хотя бы предположить, сколько он стоит?
Ида покачала головой, Долли фыркнула.
— Это совершенно уникальная вещь. Ее нельзя купить. Думаю… минимум десять миллионов.
Наступила тишина, а потом Лассе медленно вышел в холл.
— Я имею в виду евро.
— Ты это серьезно или как? — удивилась Долли.
— Да. Или… Не знаю. Во всяком случае уйму денег.
Лассе начал медленно относить мешки к входной двери.
— Но что такое этот камень? — спросила Долли.
Лассе стоял в холле и тяжело дышал.
— Мне нужна ваша помощь. Нам надо ехать. Ида, ты спи в машине, поведет Долли. Мне спать нельзя. Мы возьмем с собой ружье и все боеприпасы, которые у тебя есть.
45
Микаель взял такси до самого дома в Сольне.
В спешке он достал свою старую спортивную сумку и запихнул в нее длинные кальсоны, шерстяные варежки, две пары джинсов, три пары трусов и несколько нестираных свитеров, и сколько их там у меня? Плевать, пусть Поль пока платит за бензин, и он кинулся к архиву в гостиной и достал отполированную до блеска шкатулку из красного дерева, а потом осторожно вынул из нее полиэтиленовую папку с книгой в черном потертом переплете из кожи. Боже мой, он почувствовал, как у него потекли слезы, наконец что-то происходит, наконец!
Он вышел из квартиры, тщательно запер нижний и верхний замки на входной двери и бросился вниз по лестнице на парковку, где стоял «сааб».
Киоск у Норртуля выглядел обшарпанным. Микаель сидел за рулем и изучал написанное от руки меню. Очень острые блюда. В состав входит китайский водяной орех. Острый перец чили.
Может быть, взять с собой еду? Впрочем, зачем, наверняка по дороге будут закусочные и места для ночлега, куда бы мы ни поехали.
Норртуль, да.
Он оглядел улицу Норра Сташунсгатан, где в обе стороны шел плотный поток машин. Часы показывали без десяти пять.
Потом без пяти пять. Он барабанил пальцами по обтянутым джинсами бедрам.
А вдруг он не придет, а вдруг он просто… Может быть, он просто врал — он ведь производит несколько странное впечатление, все эти реплики о людях, которых надо расстрелять.
По другую сторону киоска остановилось такси. Из задней двери вышел Поль, в кожаной куртке и с большой черной кожаной сумкой в руках. Сначала он посмотрел не в ту сторону, потом увидел Микаеля, подошел к его машине и открыл переднюю дверь.
— Извини. Пробки.
Он кинул сумку на заднее сиденье.
— Ты как?
— Нормально.
Микаель вытащил автомобильный атлас из-под своего сиденья и протянул его Полю.
— Итак, Норртуль, — произнес Микаель, включил поворотник и стал выезжать. — Мне сдается, нам на север. Правильно?
Поль не ответил, а только показал на указатель, где было написано «Уппсала» и «Е4».
46
Пока они ехали по Е4 на север, Поль листал атлас.
— Может, пора все рассказать? — предложил Микаель. — Где она?
Поль кашлянул.
— Ты должен уяснить одну вещь. Я получил сигнал не от нее, а от моего планшетника. Она могла его продать, передать кому-то, выбросить — все, что угодно. Может быть, ты ее вообще не найдешь, понятно? Может быть, планшетник у какого-нибудь перекупщика.
— Конечно, я понимаю. Но я готов рискнуть. У меня нет никаких других следов этого письма.
— О’кей, хорошо. Тогда мы оба знаем, о чем идет речь. Может быть, нас ждут не совсем приятные вещи. Если, например, он у перекупщика. А нам надо будет получить его обратно. Ну, ты сам понимаешь. Хотя обычно все можно решить с помощью денег.
— Да.
Микаель задумался.
— А ты хоть чуточку волнуешься за саму девушку? Ведь они думают, что она могла убить этого Лобова?
— Послушай, — сказал Поль, пристально посмотрев на Микаеля, — эта девушка никого не убивала, могу в этом поклясться. Она была как маленькая косуля.
Какое-то время они ехали молча, а потом Поль сказал:
— Во всяком случае, пока планшетник в Швеции, я рад. Значит, больше шансов вернуть его.
— А откуда поступил сигнал?
— Он шел довольно долго, должно быть, кто-то подключился через вай-фай к частной сети у кого-то дома, поскольку найти на карте это место нельзя. Поэтому нам и нужна машина. Там, куда мы едем, нет автобусного сообщения.
Микаель подождал.
— А у тебя нет желания рассказать более конкретно?
Поль кивнул.
— Расскажу, дай только срок. Сначала я хотел лететь на самолете. На сегодня оставалось только два рейса, все билеты на них проданы, и когда я позвонил в САС, они сказали, что у них в листе ожидания больше тридцати человек. Тогда я проверил поезда. Но последний сегодняшний поезд ушел в четыре. Тогда оставалась только машина. Здорово, что мы можем ехать на твоей. Так что пока ты мне ничего не должен, мы разделим все расходы пополам. А вести можем по очереди.
— О’кей, конечно, — ответил Микаель. Тем временем они попали в небольшую пробку. — Но ты так и не сказал, куда мы едем.
Поль вздохнул.
— Могу открыть секрет: ты мыслишь в правильном направлении. Да, мы едем в Норрланд. Но куда конкретно, с этим мы подождем. Сначала я хочу, чтобы ты убедил меня, что не станешь писать ни в блоге, ни в твиттере, ни в чем угодно обо мне и обо всей этой поездке. О’кей?
— Обещаю.
— И никакого заигрывания с полицией, договорились?
— Ни малейшего.
— Ты, часом, сам не полицейский?
Микаель взглянул на Поля.
— Ты что, мне по-прежнему не доверяешь? Ты же легко можешь найти меня в Гугле, на меня полно ссылок. Какое-нибудь интервью с писателем или что-то в этом роде.
— Я это уже сделал. Но ты уже давно не пишешь книг. Кто знает, может, ты с тех пор заделался журналистом?
— Исключено. Тогда бы ты меня все равно нашел.
Поль молчал, пока они ехали по длинному дорожному мосту с заледеневшими перекладинами.
— Но во всяком случае я хочу быть уверенным. Почему тебя так интересует это письмо? Мне надо это знать.
— Ладно. О’кей.
Микаель опять задумался.
Наверное, надо ему все рассказать.
— А ты сам чем занимаешься? — спросил он, чтобы выиграть время.
— Я медик. Но сейчас речь не обо мне, а о тебе. Почему тебя так интересует эта девица? Почему ты хочешь заполучить письмо? Значит, так: ты напишешь об этом, но не о ней и не обо мне, понял?
Микаель кивнул.
— О’кей. Так вот, — начал он и крепко задумался.
Лучше привести немного фактов, чтобы вызвать доверие.
— Это длинная песня.
— Времени у нас полно. Могу сказать тебе, что нам далеко ехать. Не один десяток миль.
Микаель покосился на раскрытый атлас.
— Начинаю угадывать.
— Угадывай. Но тем временем я хочу получить ответ.
Микаель сделал вдох.
— О’кей, я расскажу. Но тебе это может показаться скучным.
— Скучным? Почему же тогда ты собираешься писать об этом? Разве писатель не обязан, черт возьми, писать так, чтобы не было скучно? Ведь это же твоя работа — быть интересным.
— О’кей, конечно, конечно.
Микаель слегка рассмеялся и еще немного подумал, прежде чем начать.
Придется рассказать — по крайней мере кое-что.
— Обещай держать язык за зубами.
Поль слегка улыбнулся.
— Конечно. Молчание в обмен на молчание. Ничего ни СМИ, ни полиции, и ничего о твоей книге. Разумеется. Оба держим язык за зубами. Sure[40]. А теперь рассказывай.
— Речь пойдет о Карле фон Линнее.
— Я это уже понял. Цветочный король Линней. «Бог создал мир, Линней его упорядочил…»
— Точно, ты это знаешь со школы, особенно если ты медик. Systema naturae[41], сексуальная система, где растения и животные делятся на семьи, виды и бла, бла, бла. Но сегодня мы не осознаем, до какой степени Линней был велик при жизни, он был настоящей суперзвездой. Он был величайшим ботаником, опередившим свое время во всем мире. Потом его читал Дарвин… А потом Гитлер.
— Гитлер?
— Ну да, но Центробанк не говорил об этом напрямую, когда выпускал стокроновые купюры с его портретом. Линней написал длинные развернутые теории о различных человеческих расах. Индейцы, например, были холериками, им были присущи простота, упорство, воинственность и так далее. Африканская раса была флегматичной, тупой и ленивой. Азиаты были меланхоличными, желтыми, жесткими, серьезными, жадными. И европейцы, конечно, лучше всех: мускулистые, шустрые и изобретательные.
— Страшно эффективные империалистические массовые убийцы, просто-напросто, — сказал Поль.
— Ну…
Они проехали большой перекресток в Хеггвике, на котором занесло автопоезд.
— Вот оно что, — сказал Поль, — я этого не знал. Значит, Линней хотел уничтожить все эти плохие расы?
— Нет, не так. Линней хотел, чтобы все жили в благополучии. Но, конечно, он писал о монструозной человеческой расе, к которой относил китайцев, альпийских карликов, антарктических великанов, готтентотов и прочих разных. Но как бы там ни было, у него была масса учеников, ты знаешь…
— Да-да, проклятый Иисус от естествознания.
— Точно, какое представление о себе, а? Во всяком случае он запустил самый большой в мире научный проект с этими учениками, может быть, он хотел короновать себя перед лицом вечности. Он отправил двадцать своих самых лучших учеников по всему миру, чтобы они фиксировали и классифицировали все формы жизни и всю растительность, какие только есть на земле. И они очень многое успели, эти ребята. В действительности по большей части это были молодые карьеристы, они жаждали приключений, они получили немного денег от Академии наук на новые штаны и тому подобное, но в целом им приходилось все брать на себя. Они уезжали, имея в кармане только несколько королевских печатей и рекомендательных писем.
— Настоящие отборные шведы.
Микаель засмеялся.
— На самом деле ты прав. Но не забудь: в то время Швеция была третьей по величине нацией в Европе. Швеция простиралась от восточной финской границы до северной Германии. Балтийское море было нашим Mare Nostrum[42]. Так что уверенности в себе нам было не занимать — тогда. Ученики Линнея добирались на британских и голландских грузовых судах. Некоторые сели на мель в какой-нибудь Тьмутаракани, а часть, конечно, умерла. Но некоторые приехали домой с большими коллекциями растений. Они должны были собрать столько семян и корней, сколько могли найти, а также насекомых, образцов почвы и черта в ступе. Как бы то ни было, их целью было все отнести к видам и дать этим видам точное научное описание.
— О’кей. Это… Ой, здесь что-то происходит.
Участок с дорожными работами незаметно перешел с помощью конусов в пункт проверки автотранспорта. Полицейская в кепке и светоотражающей куртке помахала им рукой.
— Нам стоит беспокоиться? — спросил Поль.
— Да вроде нет, скорости я не превышал.
— Давай рассказывай. О, посмотри, какая краля. Наверняка с шикарными сиськами.
Женщина-полицейский жестом велела им ехать вдоль обочины.
— Так вот, эти ученики, — продолжал Микаель, ползя черепашьим шагом. — Они не должны были, так сказать, жить на широкую ногу, как материально, так и духовно. Они не должны были делать долгов. Они должны были быть честными и оправдывать свое звание ученых и никогда не вмешиваться в политические споры…
— Да-да, — прервал его Поль, не сводя глаз с полицейской, к которой они подъезжали все ближе. — То есть весь шведский закон серого большинства? То же самое старое доброе молоко средней жирности, и все должно быть в меру, как теперь.
— Точно. Все люди на свете убивают друг друга за веселую жизнь, а мы, шведы, не должны вмешиваться, хвастаться и зазнаваться. С нас хватит и наших блинов с вареньем.
Микаель прервал самого себя и опустил стекло. «Теперь возьми себя в руки», — подумал он.
— Добрый день, — произнес он, машинально подавая водительские права.
— Привет-привет! — крикнул Поль с пассажирского сиденья, и Микаелю показалось, что Поль словно на вечеринке.
— Привет, — ответила полицейская без тени улыбки и протянула алкотестер. — Да, просто дышите.
Микаель подул в маленькую трубочку.
«Никакого риска, — подумал он, — вообще никакого риска».
Полицейская немного подождала, а потом внимательно посмотрела на прибор.
— Спасибо. Можете ехать дальше.
— Спасибо… ну. Ладно.
Микаель взял свои права, поднял стекло, дал газ, включил передачу, и вскоре они опять выехали на открытую свободную автотрассу.
— Как же она хороша, — сказал Поль, — в ней нет ничего неандертальского, как у них обычно бывает. Малышка, почему ты вела себя так сурово?
Микаель улыбнулся, пристроился за минивэном и включил регулятор скорости.
— Да, конечно. Девчонка что надо. Ну как бы то ни было. Все эти ученики, они посылали Линнею невероятное количество вещей. Разумеется, письма, но также множество растений, окаменелостей, засушенных лягушек, недоразвитых человечьих голов и бог знает чего. Вот что делали все эти парни в течение многих лет.
— Ага.
— Все, кроме одного.
— Вот как?
— Да, один из них нарушил правила, если можно так сказать. Хотя он без сомнения был звездным учеником Линнея. Он даже собирался жениться на дочери Линнея Лисе Стине.
— Вот оно что.
— И этого парня, — сказал Микаель, сделав паузу, — звали Даниель Соландер.
— Ага, — сказал Поль, открывая пакет с ирисками из «Оленса». — Да, кстати, а ты когда-нибудь трахался с настоящей полицейской? Ну, чтобы она была в униформе, с наручниками и всеми причиндалами?
47
Ида лежала внизу. Они долго ехали по неосвещенной дороге. Лассе велел ей лежать, пока они проезжали деревню с названием Тёре, где был магазин. И все же она приподняла голову, когда они ехали мимо церкви. Была ночь, стрелки на башне показывали четверть второго. Как только деревня осталась позади, машину опять окружила полная тьма; сквозь легкий туман на дороге пробивался свет фар.
Они ехали в «Вольво-945 GL комби». Весь багажник был забит черными мешками. На секунду она закрыла глаза и почувствовала запах мешков, смешанный с отдушкой автомобильного амортизатора, который болтался на заднем зеркале, и спертым запахом ее собственных подмышек.
Душ, душ, стучало в голове.
— Думаю, она спит, — услышала Ида шепот Лассе на пассажирском сиденье.
Она продолжала неподвижно лежать с закрытыми глазами. Несколько минут двое других тоже молчали, был слышен только беспрерывный гул мотора. Она пыталась ровно дышать открытым ртом.
— Эта рана, — прошептал Лассе странным голосом, — что, если…
— Что ты имеешь в виду? — спросила Долли.
— Это может быть чертовски опасно, — прошептал Лассе.
— Тогда надо показать ее врачу.
— Покажем. Где-нибудь по дороге. Ты знаешь кого-нибудь, кто не работает в поликлинике?
Ида ощупала пальцами пластырь на ране. Кончик большого пальца пульсировал, но больно не было. А может, ей стоит вскрикнуть, напугать сидящих спереди:
«Почему вы ничего не говорите мне?»
Она продолжала лежать молча. Заметила, что из глаз текут слезы. Ей больше не надо было напрягаться и дышать так, как будто она спит.
Последнее, что она слышала, был шепот Долли:
— Пока не могу связаться с Микколой. Не забудь, сейчас ведь разгар ночи.
48
Микаель чувствовал себя бодрым. Машины опять ехали в два ряда. Е4, никуда не сворачивая, вела прямо на север мимо с виду нескончаемой стены из елей и сосен. Он пристроился за трейлером, а Поль опять просматривал свой айфон.
— Проклятье, до чего дрянные аппараты, — бормотал он. — Наверняка их дизайн придумали китайские коммунисты. Поэтому они ничего не стоят. Иначе они были бы намного лучше.
Они уже давно проехали Уппсалу. Поль рассказывал о профессиях, которые он «коллекционировал». Библиотекарши, без сомнения, лучше всех, особенно замужние, — чем несчастнее и беднее, тем они более «благодарны». Но благодарить умеют и женщины из числа младшего медицинского персонала, а также учителя, экономисты и юристы, хотя последние, «конечно, делают это по-другому».
Затем Поль захотел слушать по радио репортажи с матчей элитной хоккейной лиги. Провести два часа с командами Рёгле, Бьёрклёвен, Тимро и Брюнес — трудно вообразить более дурацкое занятие, думал Микаель, но он держал себя в руках до финальных свистков.
Они остановились в ресторане «Тённебру» в нескольких милях к северу от Евле и съели по бизнес-ланчу, потом заправили полный бак на заправке OKQ8, где также купили несколько пакетиков со сладостями, и поехали дальше на север мимо Худиксваля.
За окнами было черно. Темные озера время от времени поблескивали в слабом свете луны за соснами, но машин стало значительно меньше — уже было начало девятого.
— И сколько нам еще сегодня ехать? — спросил Микаель.
— Сколько хватит сил. Хочешь, поменяемся?
— Сегодня утром я проснулся в половине четвертого, но думаю, что сейчас я вряд ли усну. Было бы легче, если бы я знал, куда мы едем.
Поль пробормотал:
— Тогда ты должен меня окончательно убедить, — сказал он. — Поскольку я по-прежнему не понимаю, какое отношение имеет к тебе Линней. Конечно, у меня уже меньше подозрений. Я понял, что тебе нравится история науки, и ты за все время не задал мне ни одного вопроса, даже о том, за какую хоккейную команду я болею, так что если ты и журналист, то очень хреновый.
Микаель задумался, время от время включая полный свет перед встречными машинами.
— Гм. На чем я остановился?
— На каком-то ученике. Кто-то из слезных мальчиков Линнея. Прости, я хотел сказать звездных мальчиков.
Микаель собрался с духом и начал заново.
— Лично я думаю, что на самом деле Линней был отцом Соландера. Ведь во время своей поездки в Лапландию в 1732 г. Линней жил в пасторской усадьбе в семье Соландеров в Питео всего лишь за восемь месяцев до рождения Даниеля. Черт с ним. Соландер в любом случае был самым преданным последователем Линнея, и поэтому Линней послал его в Лондон.
— Чтобы собрать коллекцию засохших англичан и их африканских рабов, а потом все это хранить в формалине?
— Хе-хе. Нет, нет, больше для того, чтобы почтить имя и репутацию Линнея. Линней считал, что Соландер не будет рисковать своей жизнью, а станет одним целым с наукой. Это был хороший план. Соландер был, как бы это сказать, типа нашего Петера Энглунда, ну, ты знаешь, постоянный секретарь Шведской академии. Такой добродушный и коммуникабельный, упорный, очень заносчивый и вместе с тем немного провинциальный, но с очень большим интеллектом и работоспособностью. А сейчас начинается самое забавное — Соландер не все время проводил в Лондоне. Он получил другой шанс, и к тому же уникальный. В 1768 году вместе с капитаном Джеймсом Куком он совершил кругосветное путешествие на корабле «Индевор». Понимаешь, что это такое? Это была первая длительная поездка Кука, с 1768 по 1770 год.
— О’кей. Это уже на что-то похоже.
— И, знаешь, это путешествие прошло с колоссальным успехом. Они вроде как открыли восточное побережье Австралии и половину Новой Зеландии. И домой они привезли тысячу четыреста до этого совершенно неизвестных видов, в частности утконосов, которых все считали блефом. Соландера иногда называют отцом ботаники Тихого океана.
— О’кей. Придурочный ботаник из Питео увязался за великим героем морей капитаном Куком.
— Насчет придурочного не знаю. На самом деле героем тогда стал не Кук, а другой человек по имени Джозеф Бэнкс. Он спонсировал поездку и присвоил себе все растения. Бэнкс стал чуть ли не более знаменитым, чем Соландер, хотя по сравнению с ним был просто любителем. А Соландера сегодня никто не помнит.
— Это почему?
— Просто потому, что он не опубликовал свои открытия. Все дело в этом. Главное — публиковаться. Если бы он это сделал, то, может быть, был бы таким же великим, как Линней.
— Но он этого не сделал?
— Нет. И тут начинается мой интерес — ты только держи язык за зубами, понял?
— Мы же договорились.
— Хорошо.
Микаель немного увеличил скорость и обогнал несколько легковых машин.
— У историков есть несколько объяснений тому, почему Соландер ничего не написал. И ни одно объяснение не годится. Одно объяснение — с ним случился удар, и в 1782 году он умер. Это так, но до того момента у него было десять лет, чтобы что-то из себя выдавить. Не нашли даже начатых рукописей. Другое объяснение заключается в том, что с годами он просто-напросто обленился и, когда вернулся домой из Новой Зеландии, только и делал, что блистал в лондонских салонах. Но даже это объяснение кажется мне совершенно невероятным. Соландер был типичным трудоголиком и оставил после себя картотеку и большой архив, который, конечно, не был полным. Но с этого места история становится крайне интересной. Поскольку в самой пустоте, которую оставил после себя Соландер, и заключается его загадка. В то время только ленивый не вел — Микаель сделал нарочитую паузу — «дневник».
Он дал Полю возможность переварить информацию.
— В то время это было неотъемлемой частью жизни образованных людей. Люди вели дневники, и точка. И все другие ученики действительно вели такие дневники и писали Линнею массу писем обо всех своих злоключениях. Но Соландер, любимый апостол, угадай, сколько сохранилось его писем Линнею?
— Не знаю. Ни одного?
— Неправильно. Одно! Единственное. Он написал его, когда осенью 1768 года «Индевор» стоял под Рио-де-Жанейро и ждал разрешения пополнить запасы питьевой воды. Типа, привет, достопочтенный папаша-гений, как ты там, у меня все в порядке, пока. Это письмо находится в Каролинской библиотеке. Но потом, после Рио 1768 года, — ни единой строчки!
— Каролинский институт? — начал было Поль.
— Знаю. Тот русский посещал его в день своей смерти. И все указывает на то, что он хотел увидеть собственными глазами именно это письмо.
— Но затем появилось еще одно письмо, которое эта девушка…
— Судя по всему, да, — отозвался Микаель. — Поскольку никто в Каролинском институте не поднял тревогу о пропаже. И теперь ты, наверное, понимаешь мою заинтересованность.
Стало тихо.
«Нет, сейчас, черт возьми, моя очередь слушать, — подумал Микаель. — Рассказывать должен он».
— Послушай, теперь давай ты. Куда мы все-таки едем? Где она? Давай точно.
Поль заерзал.
— Значит, так…
Казалось, он собирается с мыслями.
— Как я уже говорил раньше, все не так просто. Где она, я понятия не имею. Но сегодня несколько часов назад, когда мы стояли у «Оленса», планшетник находился… — он сверил по своему айфону, — в доме в пятидесяти трех километрах к северо-западу от Шеллефтео, между Йёрном и Арвидсяуром. Сигнал шел почти сорок пять минут. Но потом все стихло. Есть риск, что он переместился. Но думаю, он еще там, в том доме. Туда и держим путь.
«Арвидсяур, это же на самом севере Швеции!» — подумал Микаель.
Несколько минут они ехали молча. Водяная пыль от трейлеров все время оседала на окнах и превращалась в лед, и ему периодически приходилось включать дворники и чистить стекла.
— Рассказывай дальше, — в конце концов попросил Поль. — Какое отношение это имеет к тебе? Пока что я ничего не слышал о твоих намерениях в связи со всем этим. А я уже назвал мое магическое слово Шеллефтео. Давай, черт возьми, рассказывай, чем ты на самом деле занимаешься.
Микаель улыбнулся.
— О’кей, — сказал он. — Я молчу как могила про твой айпод и про то, что у тебя в нем может быть, если ты ни слова не скажешь о том, что я тебе сейчас расскажу?
— Не болтай попусту. Разве мы не заключили сделку? — пробормотал Поль.
— Да. Так вот: если ты путешествуешь с Джеймсом Куком году эдак в 1770-м, являешься учеником Линнея и имеешь возможность наблюдать самую фантастическую жизнь животных в южной части Тихого океана, то существует очень большая вероятность, что ты ведешь дневник.
Поль кивнул.
— Именно, да.
— Точно. А теперь слушай. Еще несколько лет назад я был женат. У семьи моей жены была дача на острове Ловён под Питео. Мы проводили там каждое лето с нашей дочкой Ребеккой.
Он замолчал и откашлялся.
«Черт возьми. Только не Ребекка, — подумал он. — Почему я назвал ее имя этому мерзкому типу?»
— Ну?
— М-да. Дело было летом три года тому назад. Местный краеведческий клуб проводил блошиный рынок. Я люблю такие вещи и знаю, как надо действовать. Я пошел туда за полчаса до открытия и уболтал их, чтобы меня пустили. Под одним из столов стояло несколько пыльных картонных коробок с книгами и старыми бумагами. Я понятия не имел, что в них, но поскольку я писатель, я люблю такого рода вещи. «Сколько ты хочешь за оба ящика?» — спросил я старика. Он сказал, что владелец ящиков умер. Ящики нашли, когда разбирали какой-то чердак. «Давай сотню», — сказал он.
Микаель ударил рукой по приборной доске.
— И когда я пришел домой и стал рыться в бумагах…
Он сделал паузу.
— Да, наверное, ты сам понимаешь.
Несколько секунд Поль сидел молча, а потом положил в рот большую порцию малинового желе.
— Значит, это были бумаги Соландера?
Микаель кивнул.
— Часть его архива. Многого по-прежнему не хватает. Проклятый пазл, надо в первую очередь понять, что произошло в Новой Зеландии. Там было что-то странное, это большой пробел, и есть еще другие удивительные детали.
— Вот как?
Микаель ненадолго замолчал.
Стоит ли мне рассказывать дальше?
— Какие такие удивительные детали? — спросил Поль. — Сказал А, проговори уже и Б.
Микаель вздохнул.
— В его бумагах многого не хватало, это я понял быстро. Похоже, кто-то забрал часть материалов. Но на бумаге, которая, кажется, служила своего рода конвертом, было написано «Переписка Линней — Гёте 1776 г.». Всего лишь за два года до смерти Линнея. А ниже кое-что еще: Lapis virgo[43]. Сам факт, что сохранились письма между Линнеем и Гёте, — настоящая сенсация!
— Но ведь в ящике этих писем не было?
— Нет.
— Что ты еще сказал? Lapis…
— Lapis virgo. Это означает Девичий камень.
— Что это такое?
— Точно не знаю. Но с путешествием в Новую Зеландию связано много удивительного. В частности, участники поездки побывали в пещере на побережье под названием бухта Анахо. Соландер описал это посещение совсем по-имперски; довольно неприятно читать, как аборигены разговаривают и ведут себя. Но в этих описаниях в дневнике есть еще нечто крайне удивительное. Думаю, это имеет отношение к Девичьему камню. Соландер и Бэнкс взяли с собой шведского художника по фамилии Сперинг. Он должен был отображать все их находки. Но на пути домой Сперинг умер от дизентерии. Кстати, Соландер тоже несколько раз был на волоске от смерти. Его даже соборовали, когда он целый месяц лежал на Яве и бредил в тропической лихорадке, но он выкарабкался. Во всяком случае…
«Боже мой, что я несу? — подумал Микаель. — Когда последний раз я так много говорил? Не стоит ли мне попридержать кое-что при себе?»
— Оригинальные рисунки Сперинга пещеры в бухте Анахо исчезли, но Соландер перерисовал некоторые эскизы, они также находились среди бумаг в тех ящиках. И на этих рисунках изображены действительно дикие вещи. Они увидели в этой пещере… нечто совершенно невообразимое. Вероятно, именно это и нарисовал Сперинг.
— А что, Гёте тоже путешествовал с ними?
— Нет-нет. Гёте и Соландер не были знакомы. Гёте был еще ребенком, когда Соландер путешествовал с Джеймсом Куком. Но каким-то образом в конце 1770-х годов Гёте узнал о Девичьем камне. Как это произошло, я не знаю, это большая загадка. Но, похоже, Гёте и Линней переписывались.
— Мне по-прежнему трудно следить за твоим рассказом, — сказал Поль.
— Да, Соландер написал в дневнике о посещении пещеры по-настоящему удивительные вещи. Он написал об этом завуалированно, но ясно, что увиденное им в пещере его испугало. Странное упоминание о некоем Lapis virgo однозначно имеет отношение к пещере, но неясно какое. Также можно решить, что Lapis virgo напомнил Соландеру рассказ Линнея о геологической находке в пещере на острове Бло-Юнгфрун[44], ну, ты знаешь, остров рядом с Эландом, которые считали Блокулой[45], где ведьмы занимались сексом с дьяволом. Я ездил туда в поисках камня, но ничего не нашел. Но ясно, что поэтому находку Соландера назвали Девичьим камнем. Наряду со всем прочим, в бумагах есть формулировка, которую невозможно забыть. Она звучит так: Lapis virgo «не относится к царству Божьему». И наверное, не так странно, что они испугались этой мысли.
— Теперь я понимаю еще меньше. Почему они должны были испугаться?
— Когда я читаю описания Соландера, мне кажется, что у него голова шла кругом. Он хотел поставить Линнея в известность и в то же время не хотел.
Поль стал размышлять.
— Почему ты уверен в том, что бумаги в этих ящиках подлинные?
— Они подлинные, они определенно тех времен. Я потом тщательно проверил опись имущества, оставшегося от умершего. Оно из старинного дома восемнадцатого века в Питео. Все сходится. Мама Соландера провела последние годы жизни именно в этом доме. До конца жизни Соландер так и не успел вернуться в Швецию, по крайней мере официально, должно быть, он отправил свои бумаги матери. Всю остальную собственность он завещал Британскому музею при составлении описи в Лондоне.
— Черт, это как телепередача «Дорогами античности». Почему он хотел, чтобы все эти старые бумаги были у мамаши?
— Да в этом-то и заключается странность. Хотя лучшее место для хранения, чем дома у мамы в Норрботтене, еще надо поискать. И она держала язык за зубами почти двести тридцать лет, это больше, чем банковская тайна в швейцарских банках.
Они ухмыльнулись, но опять замолчали. Вскоре они въехали в коммуну Сундсваль; на въезде их приветствовал веселый баннер с текстом: СТОЛИЦА НОРРЛАНДА!
— Не удивлюсь, — опять начал Микаель спустя какое-то время, — если то, что Соландер и Сперинг увидели в пещере в Новой Зеландии, представляло угрозу для всей Системы природы Линнея, то есть полностью ставило с ног на голову саму суть в труде жизни Линнея. Во всяком случае мне показалось, что Соландер так считал. Он очень боялся, это ясно, когда читаешь его записи. Линней, как ястреб, оберегал свои открытия, он был чрезвычайно тщеславен и к тому же хвастлив. Однажды у него случился психический срыв, когда маленькая дурацкая льнянка обыкновенная бросила вызов его сексуальной системе. Он ведь считал, что Бог создал все существа в самом начале творения, так что когда встречалось необычное маленькое отклонение, которое не укладывалось в его систему, он взвивался до потолка. Он назвал несчастный желтый цветочек «монстром из Руслагена». Сначала он думал, что кто-то пошутил и склеил цветок, чтобы над ним поиздеваться. Из-за каких-то особенностей пестиков и тычинок цветок относился к неправильному виду. По его словам, это «так же чудовищно, как если бы корова родила теленка с волчьей головой». Это была всего лишь обычная мутация, но он этого не понял. Если бы он еще немного подумал и проявил гибкость, он бы обнаружил эволюцию до Дарвина. По крайней мере, вместо того чтобы пересмотреть свое отношение к цветку, он пересмотрел свое отношение к Богу. Но думаю, что Соландер и Сперинг нашли в Новой Зеландии нечто гораздо худшее, чем льнянка Линнея. То, с чем не мог совладать даже новый взгляд на Бога. Девичий камень, Lapis virgo. И, похоже, он напугал их до смерти. И потом о камне узнаёт такой человек, как Гёте, — ой-ой-ой, даже страшно об этом думать.
— Но что это за Девичий камень? Что это такое? Камень?
Микаель сделал вздох, а потом выдох.
«Коробка, — подумал он, — в ее вечерней сумочке. Тяжелая, как золотой слиток».
— Не знаю, — ответил он, — понятия не имею, для чего он.
49
Микаель берег голос до самого Эрншельдсвика. Было почти десять вечера. Они остановились на придорожной стоянке к северу от города, вышли и справили свои дела. Ночь была безветренной и холодной — Микаелю показалось, что как минимум минус десять, — а впереди плотная тьма скрывала еловый лес.
От проехавшего мимо пустого лесовоза затряслась вся дорога.
— Ненавижу ехать за такими вот грузовиками, — заметил Поль. — Но, послушай, если все суммировать, — продолжил он уже с издевкой, — на основе старого барахла за сотню ты выстроил впечатляющую теорию о Карле фон Линнее и Соландере?
— И Гёте.
— Да, именно. И старик Гёте туда же. Но не хватает только одного. — Поль застегнул ширинку, и они покосились друг на друга сквозь темноту. — Чтобы я тебе поверил.
Микаель отряхнулся и застегнул ширинку.
— Ты что, думаешь, я все это сочинил?
— Значит, так. В каком-то смысле я тебе верю. Для полицейского ты слишком образованный, а для журналиста слишком интересуешься сам собой. Но потом, почему я должен верить твоим россказням? Где доказательства?
— Какие?
— По-моему, с твоим единственным доказательством носится эта девица. То есть с письмом. Что, не так?
Они по-прежнему смотрели друг на друга.
— У твоей истории нет конкретного подтверждения. Что, нет?
— Ага, — сказал Микаель.
Он быстро открыл заднюю дверь и вытащил свою спортивную сумку.
— Все просто, — тихо сказал он.
Он осторожно достал из сумки полиэтиленовый пакет.
— Вот. Достаточно для доказательства?
Он открыл пакет и показал его содержимое. Поль заглянул внутрь.
— Что это такое?
Микаель ждал, пока их взгляды не встретились во тьме, медленно вынимая растрепанную книгу в кожаном переплете.
— Всего лишь маленькая мировая сенсация. Дневник путешествия Даниеля Соландера по Новой Зеландии. Написан в 1769 году. Оригинал.
50
Поль сел за руль.
Больше часа они ехали молча, слушая по четвертой программе радио Роя Орбисона, «Фэктори» и «Роллинг Стоунз» и механически поедая остатки сладостей из пакетиков.
Поль шел с хорошей скоростью, почти все время примерно 110 километров в час. На дороге было сухо, только в отдельных местах мела легкая поземка. Они уже давно проехали Умео; Микаель взглянул на часы — десять минут двенадцатого — закрыл глаза и почувствовал, что его клонит в сон.
Он только было заснул, как заметил, что машина поехала еще быстрее. Одной рукой Поль держал руль, а другой нажимал на кнопки своего айфона.
— Скоро будем на месте, — сказал Поль с ожиданием в голосе и дал свой айфон Микаелю. — Посмотри, это карты на Гугле, смешанное изображение. Точка посредине — это крыша дома.
Микаель посмотрел на сероватое смешанное изображение, где одинокий дом с сараем стоял посреди большого поля в низине гористой местности.
— Вот отсюда и поступали сигналы, — сказал Поль. — Только бы планшетник был еще там. Мы должны на это надеяться. Отсюда не так далеко — ха, вот сволочи.
Он показал на дорожный указатель.
— Посмотри, только сорок километров до центра Шеллефтео! А потом еще миль пять к северо-западу по магистрали 95. Максимум полтора часа езды отсюда.
Микаель посмотрел на крышу дома.
— А что это за дом? Надеюсь, не штаб-квартира Hells Angels или что-то в этом роде?
— Это невозможно увидеть, но не думаю. По крайней мере у дома есть почтовый адрес. А на адресном сайте hitta.se значится имя владельца, которое не слишком подходит Харли Дэвидсону — Долли Шёберг. Он ухмыльнулся, не то от облегчения, не то от какого-то возбуждения.
— Мы сможем все выяснить в лучшем случае уже сегодня вечером. А потом останется только…
Резкий звук шин — Микаеля швырнуло к двери, ремень безопасности прижал плечо, как стальная балка, пока Поль делал резкий поворот влево. И тут Микаель увидел — прямо перед ними стоял большой зверь, лось, который топал по дороге, а потом остановился в раздумье. Все произошло очень быстро: машину закрутило, и она соскользнула на противоположное полотно, потом ее опять занесло, она повернулась еще на пол-оборота, и шины взвизгнули.
Затем все стихло, мотор заглох, «сааб» стоял наискось, поперек дороги. Лося больше не было видно.
— Какого черта! — закричал Поль.
Он посмотрел на Микаеля, лицо которого было очень красным.
Поль опять завел мотор и переехал на правую полосу. Вдалеке виднелись фары. Они включили низкую скорость и подъехали к маленькой дороге, ведущей в лес, где Поль и остановился.
— Черт возьми! Проклятый лось! Он исчез?
— Да.
Какое-то время они сидели молча и дышали, все время ругаясь про себя. Мимо них проехало несколько машин. Поля трясло.
— Нам чертовски повезло. Из нас могли сделать отбивную. Если бы мы на него наехали. Или если бы в другую сторону шла фура.
У Микаеля сильно билось сердце. Они продолжали ругаться и говорить о лосях.
— Зачем ты ехал так быстро?
Сначала Поль не отвечал и просто сидел, закрыв лицо руками.
— О’кей, я немного перестарался. Sorry[46]. Хорошо, что хоть машина цела.
Он сделал несколько очень глубоких вздохов.
— Теперь мы едем дальше.
Он опять посмотрел в Гугл карты и немного собрался.
— Зато я увернулся очень быстро! Ты должен это признать. Я всегда отличался хорошей реакцией!
«Конечно, конечно, — подумал Микаель. — Очень ловко. Может, его еще и похвалить?»
Поль опять завел двигатель, последний раз глубоко вздохнул и посмотрел в зеркало заднего обзора.
— Обещаю быть осторожнее.
Они опять выехали на большую дорогу. Включая передачу, Поль немного изменился в лице.
— Что еще такое?
Он несколько раз слегка покрутил руль, нажимая на педаль сцепления и меняя передачу.
— Чувствуешь? Что-то странное…
Поль попытался увеличить скорость, но вскоре ему пришлось снизить ее и остановиться на обочине.
— Похоже, машина не идет. Может быть, что-то случилось с подвеской колеса или с валом управления, при таком-то сильном заносе. — Он стукнул руль и опять посмотрел на свой айфон. — Черт! Черт!
— Но… — попытался было Микаель.
— Извини, — оборвал его Поль.
— Что такое? Мы не можем ехать?
— Нет.
51
В конце концов после более шести телефонных разговоров Микаелю удалось дозвониться до эвакуатора по имени Ян, который работал в Службе эвакуаторов в Шеллефтео.
— Тебе повезло, — Ян растягивал слова по-норрландски. — Моя смена как раз только что закончилась. Но ладно, я приеду. Где вы есть?
Они сорок минут сидели и молча смотрели в темноту.
Было уже за полночь.
«Страховая фирма и мастерская. Впереди масса хлопот, — подумал Микаель. — Зачем этому идиоту понадобилось ехать с такой скоростью?»
— Где этот твой эвакуатор? Позвони ему еще раз! — сказал Поль.
— Не играет никакой роли, — отозвался Микаель. — Он сказал, что приедет, как только сможет. Самое важное, как нам быть дальше.
Поль задумался.
— Просто. Сначала мы поедем в Шеллефтео, а там сразу же возьмем напрокат другую машину. И поедем к этой Долли Шёберг. Потом мы оценим ситуацию и решим, как будем себя вести, когда доедем до места. Но мы не может терять время.
— Ты хочешь сказать, что мы просто оставим «сааб» в Шеллефтео?
— Конечно. Мы займемся им позже.
— А кто заплатит за повреждения?
— Твоя страховая компания.
— А как тогда быть с собственным риском?
— Мы… договоримся.
«Это ты был за рулем, — подумал Микаель. — Хотя с другой стороны: а я бы отреагировал так быстро?»
Наконец приехал эвакуатор.
Блестящего красного цвета и с мигающими желтыми лампами.
Им пришлось тесниться в водительской кабине. Ян почти непрерывно смеялся, делая радио то громче, то тише. Наконец они приехали в населенный пункт.
— Да, скажу я вам, парни, лось есть лось, и на него лучше не наезжать. Взять машину напрокат? Да, это, пожалуй, можно сделать на заправке рядом с Клеменснесом. Но сколько сейчас времени? Мне вас туда отвезти? У них там и мастерская есть, но она сейчас как назло закрыта. Хотя сам магазин, думаю, открыт до часа.
— Хорошо, тогда мы сможем сразу взять машину, — быстро произнес Поль. — Нам надо немедленно ехать дальше.
Довольно скоро, проехав несколько перекрестков и развязок, Микаель обнаружил впереди вывеску с OKQ8.
Ян свернул на въезд.
— Отлично, — сказал Поль, — осталось только взять какой-нибудь грёбаный «фиат» или что-то в этом роде!
В ту же секунду от задней стороны заправки отъехала «тойота». Когда Ян все же подъехал ко входу, они увидели, что внутри не горит свет.
— Ну, парни, вам капитально не везет! — опять со смехом сказал Ян. — Он смылся домой, заправкой владеет норвежец, и она закрывается в час. Конечно, он спешил домой и, похоже, умотал немного раньше, кто может его упрекнуть! К сожалению, придется вам ждать до утра. По-моему, они открываются часов в шесть.
— Да! — закричал Поль и опять выругался. — Какая глухая дыра! Когда хотят, тогда и закрывают! Здесь нет ночных заправок?
— Есть, но наверняка прокат у них работает только в дневное время. И, по-моему, прокат есть только на этой заправке, — ответил Ян.
Поль тут же откашлялся, повернулся к Яну и улыбнулся, пытаясь, как показалось Микаелю, быть приятным.
— А у тебя, случайно, нет лишней машины, которую мы можем взять сегодня ночью? Нам нужно ехать дальше, на север… Мы хорошо заплатим.
— К сожалению, — засмеялся Ян. — Эвакуатор не дает машины напрокат! А теперь я должен ехать домой к жене, сами понимаете почему, она ждет, ха-ха… Но я могу оказать вам услугу и устроить вас на ночлег, это на одной из центральных улиц, хорошо и дешево, а завтра вы возьмете сюда такси и арендуете машину.
— Вот как. О’кей…
Ян показал через плечо.
— Но ваш «сааб», мне ведь надо оставить его здесь, на парковке?
— Думаю, что да, — сказал Микаель.
— И я хочу, чтобы вы мне заплатили. Можно по карточке.
Микаель вздохнул и кивнул, вытаскивая бумажник.
— Конечно, конечно. Сколько?
52
Микаель прочел на указателе: «Bed och Breakfast Gruvan»[47].
Уже у входа пахло мылом. После недолгих телефонных переговоров из задней комнаты к ним вышла заспанная женщина-портье, отперла дверь и дала ключ в комнату 12.
«Боже, неужели сегодня мы сидели в «Оленсе», — подумал Микаель, поднимаясь по лестнице. Его спортивная сумка с дневником и одеждой била по ногам. — Неужели сегодня мы выехали из Стокгольма? Такое чувство, что это было больше недели назад, все кажется таким нереальным, и голова вот-вот расколется от усталости».
Комната была хорошо убрана, с чистыми простынями и видом на заднюю улицу с большими зелеными мусорными контейнерами из пластмассы.
— Почему мы не поехали к этой Долли на такси? — спросил Микаель.
Поль задернул шторы и понизил голос.
— Слишком рискованно. Поехать в одинокий дом в малонаселенной местности ночью и без возможности смыться. Нет, нет. И мы не должны показывать туда дорогу таксисту, который потом настучит в полицию о странных ночных поездках.
Микаель кивнул. Все он правильно продумал. А он не дурак, этот Поль. Только какой-то очень взвинченный.
— К тому же, — сказал Микаель, — нам ведь надо немного поспать?
Поль сел на кровати.
— Знаю. Мы берем паузу до утра.
Он опять проверил айфон.
— Нового сигнала нет. Он наверняка по-прежнему лежит в доме. Будем исходить из этого.
53
Слабое мерцание света от уличных фонарей, затем опять темнота и после этого тишина.
Ида поняла, что машина стоит на месте, и, когда она посмотрела в боковое стекло, в конце концов через плотную тьму за окном увидела, что они припарковались в рощице. С переднего сиденья доносился храп Лассе. Долли сидела, держа ружье на коленях, и дремала. Единственный маленький лучик света на небе шел от мобильной мачты вдалеке.
— Ты что, спишь? — спросил Лассе и толкнул Долли в бок. — Ты же должна нести вахту!
Долли встряхнулась и извинилась.
Лассе немного поворчал, все сидели тихо, пока его дыхание опять не успокоилось.
— Сколько еще до Хапаранды?
— Чуть больше пяти миль.
— И сейчас… без десяти шесть. Он еще не вышел на связь?
Долли взяла свой мобильник.
— Да, вышел. Подождите, вот что он пишет: Рядом с ИКЕА, когда они откроются.
Лассе кивнул самому себе.
— Значит, ИКЕА в Хапаранде?
— Конечно. Настоящая приманка для туристов.
— Хорошо. А ему можно доверять?
— Если ему заплатить.
Лассе повернулся.
— Можно я еще раз взгляну?
Ида немного отклеила пластырь и показала большой палец, сама не глядя на него.
Глаза Лассе расширились, он быстро сделал глубокий вздох и попытался приклеить пластырь обратно. Ида помешала ему и посмотрела на палец.
Рана раздулась, маленький розовый шарик слизи распух и беззвучно растекался по коже.
Лассе сглотнул.
— Кстати, а у тебя осталось Маринино удостоверение?
— Да.
— Хорошо. Мы должны попасть первыми в поликлинику. Если они открываются в семь, персонал наверняка приходит на четверть часа раньше, а может быть, еще раньше. Сейчас мы поедем туда и станем ждать, и как только кто-то придет и откроет, мы пойдем с тобой в регистратуру.
— Если мне следует знать что-то еще об этой ране, буду рада, если ты мне об этом расскажешь, — произнесла Ида. — Ты что, думаешь, ДНК чаек попала мне в кровь?
Лассе выругался, пожал плечами и обвел глазами окрестность.
— Не надо беспокоиться. Все образуется. Но это не совсем обычная рана, как я уже говорил.
Долли завела машину, и они выехали из рощицы на лесовозную дорогу, а через несколько минут опять свернули на большую трассу. Над дорогой по-прежнему висела темная дымка.
В остальной части Швеции, подумала Ида, скоро взойдет солнце, но только не здесь, где тьма рассеивается только на несколько часов в сутки в середине дня.
Эта рана, меня ждет то же самое, что случилось с тем парнем в «тойоте»? И Лассе ничего не говорит, чтобы не пугать меня?
— И нелегально переправлять людей через границу для него привычное дело? — обратился Лассе к Долли.
Пока Долли отвечала, Ида почувствовала, как ей тяжело глотать и что у нее по щекам опять текут слезы.
Граница?
Сколько будет длиться это путешествие? Мы действительно уедем из Швеции?
Она выглянула в окно и увидела, что горные склоны становятся все более пологими и редкими, а вся местность — равнинной.
Мы направляемся на побережье — в Хапаранду — и скоро будем на месте.
Институт теоретической физики, Копенгаген, 29 сентября 1943 г.
Нильс и Харальд Бор сидели по обе стороны письменного стола. Нильс с зажженной трубкой в руке, а Харальд в галстуке, неплотно завязанном вокруг воротника рубашки.
На подложке из светлой толстой кожи стояли три раскрытые коробки, а рядом — маленькая черная докторская сумка.
В руке Нильс держал медаль с текстом АЛЬФ. НОБЕЛЬ, на которой было выгравировано имя: МАКС ФОН ЛАУЭ.
— Мы должны все сделать как можно скорее, — сказал Нильс.
— Когда ты получил сверток?
— Три дня тому назад, его прислали прямо из Берлина. Нацисты явно начали конфисковывать еще больше золота. На прошлой неделе они издали новый закон, согласно которому отправка золота из Германии приравнивается к измене родине.
Они немного призадумались.
— Если бы на медали не было имени Макса…
Нильс машинально посмотрел в окно, на редкий поток машин вдоль улицы Блегдамсвеген.
— Медаль сделана из массивного золота. Если бы немцы забрали наш институт и нашли это, Максу бы не поздоровилось. И может быть, нам тоже.
— Предлагаю, — сказал Харальд, — зарыть медаль в саду Карлбергстредгорден.
Нильс задумался.
— А если ее кто-то увидит? И отроет?
Они опять замолчали.
— Самое лучшее попросить кого-то из лаборатории переплавить ее, — спокойно сказал Нильс.
Наконец Харальд пробормотал, что согласен.
— А как быть с остальным?
Они потрогали длинное жемчужное колье и пару тяжелых камей с мифологическими мотивами из жизни богов.
— Не знаю, — сказал Нильс. — Полагаю, это его наследство. Или его жены.
— А это?
Харальд взял черно-серый камень с несколькими обрамляющими его сапфирами и слегка переливающимися узорчатыми линиями на твердой темной поверхности. Он взглянул на него.
— Довольно необычная вещь. Это произведение искусства?
— Нет. Очевидно, какой-то геологический объект, — ответил Нильс. — С виду очень интересный. Я мог ее неправильно понять, но жена Макса упомянула что-то о том, что этот камень может быть радиоактивным.
Харальд постучал кончиками пальцев о столешницу.
— Почему он должен быть радиоактивным?
— Не знаю. Я попросил ассистента Хаммера сделать первое исследование. Я еще не успел посмотреть результаты, отчет лежит где-то здесь…
Он начал рыться в кипе бумаг на столе, а Харальд тем временем рассматривал серо-черную горную породу и драгоценные камни, сверкающие необычайно ярким светом.
— Но что это такое?
— Я уже сказал, что еще не читал результатов проб Хаммера. Подожди, думаю, что…
Он продолжал рыться в кипах бумаг.
— Вот оно!
Он достал несколько бумаг и стал просматривать текст на самой верхней.
— А от Макса нет никакого письма? — спросил Харальд.
Он стал искать во всех коробках, но не нашел ничего, кроме бархатной ткани и обивки. Тем временем Нильс стоя читал отчет, все больше хмуря брови.
— Странно! — сказал он и прочел вслух: «Согласно первым исследованиям камень представляет собой уникальный металлический элемент, который, судя по всему…
Он замолчал и поднял глаза на Харальда.
— Я должен прочесть это сразу.
Харальд потрогал коробку из-под камня и взвесил ее на ладони.
— Похоже, коробка сделана из свинца.
Их взгляды на мгновение встретились.
— Сейчас ты просто не успеешь, — сказал Харальд и посмотрел на настенные часы, показывавшие без нескольких минут четыре.
— Почему это? — нетерпеливо спросил Нильс.
— Гют.
— Ах да.
Нильс вздохнул, наконец неохотно положил отчет на письменный стол, разложил медаль, украшения и камень по коробкам, поместил их в сумку, встал со стула и снял с крючка за дверью свое пальто.
— Я почти забыл о Гюте.
Они попрощались с секретаршами и быстро прошли через короткий холл к входу.
— Интересно, что ему надо на этот раз.
На улице дул ветер, было пасмурно. Они пересекли открытое пространство перед основным зданием и двинулись по улице Ирмингерсгатан, по которой дошли до начала улицы Риесгатан.
— Вот мы и на месте. Гостиничный бар.
Они остановились у газетного киоска, и Харальд купил сводку новостей, которую они оба быстро пробежали глазами.
— Сейчас ровно четыре, — сказал Харальд, и, немного замедлив ход, они вошли в гостиницу «Метрополь». В баре было тепло и слегка пахло мылом и шерри. Официантов видно не было. За столом у самой стены сидели двое мужчин, которые встали и пошли им навстречу.
— Еще раз добрый день, — сказал Гют и протянул руку. На голове у него не было ни единого волоска. Смотрел он, как обычно, решительно. — Как хорошо, что вы смогли прийти. Это коллега, который только что прибыл из Стокгольма, капитан Нюберг.
Второй мужчина был широким и высоким. Гют положил купюру на стойку и показал дорогу.
Когда они выходили из бара, к ним подъехала машина. Гют сразу же открыл заднюю дверь, предложил Нильсу сесть за водителем и сам сел рядом, после чего разместились все остальные.
— Улица Мекленборгсгатан, 45, — сказал Гют водителю.
Машин было мало, свежий ветер гнал по улицам бумажки и еще зеленые листья, все сидели молча и слушали равномерное гудение мотора. На больших перекрестках рядом с дворцом Амалиеборг и Ботаническим садом им встретились немецкие военные машины, которые медленно ездили взад-вперед, но патруль их не останавливал. Вскоре они въехали в квартал Амагер. У ломбарда стояла группа немецких солдат. Они с криками били нескольких молодых людей в кепках и простой хлопковой одежде.
— Смотрите в другую сторону, — сказал Гют.
Они продолжали молча ехать дальше по старинным кварталам и вскоре прибыли по названному адресу.
Гют проверил улицу и потом распахнул дверь машины перед Нильсом и Харальдом, и четверо мужчин вошли в высокое недавно построенное офисное здание. Они доехали на лифте до предпоследнего этажа, по-прежнему в молчании. Гют повел их на пожарную лестницу, и они поднялись еще на два пролета. Затем Нюберг открыл металлические ворота и они оказались на крыше дома.
— Туда, — показал Гют.
Они пересекли крышу и поднялись еще выше по короткой винтовой лестнице, которая вела на другую крышу другого здания, находящегося за этим. Вскоре показалась дверь, которую отпер Гют, и они вошли в совершенно другое лестничное помещение с еще одним лифтом. В лифте Гют осторожно улыбнулся Нильсу, словно надеясь на снисхождение ко всему происходящему. Лифт скоро доехал до первого этажа, и они вышли из здания. Теперь они находились на Дунайской улице. И здесь к ним сразу же подкатила темная машина, им оставалось только войти в нее и сесть на черные кожаные сиденья. Гют не назвал никакого адреса, и «паккард» поехал при полном молчании.
Они проехали мимо парка Нёрребрупаркен и потом мимо кладбища Биспебьерг. Дальше такси поехало далеко на север города, и водитель сбавил скорость только тогда, когда они оказались на маленьких спокойных улочках с садами, и наконец остановились на аллее Мюлиуса-Эриксена перед кирпичным домом под номером 26.
— Пожалуйста, — сказал Гют, и все вышли из машины и поднялись по маленькой каменной лестнице.
Мужчина в белом халате и очках впустил их и закрыл за ними дверь, не задав ни одного вопроса. Представившись Винкелем, он попросил Нюберга пройти во внутреннюю комнату с опущенными шторами. В комнате стоял широкий набивной стул.
— Извините, что отняли у вас время, но мы были вынуждены так поступить, — начал Гют. — К тому же, если посмотреть на это с другой стороны, времени у нас в обрез.
Нильс и Харальд стояли и наблюдали за тем, как Нюберг далеко откинулся назад на стуле и открыл рот. Одновременно Винкель вкатил тележку на колесиках со множеством инструментов и орудий, большинство из белого металла. Он выбрал узкий прибор, похожий на стамеску, и маленькую резиновую дубинку. Быстрыми четкими движениями несколько раз ударил острием инструмента по одному из задних зубов в нижней челюсти Нюберга. Затем Винкель отложил дубинку и взял блестящий пинцет, которым вскрыл зуб Нюберга.
— Вот так.
Между кончиками пинцета виднелся кусочек фольги величиной с миллиметр, который находился в зубе. Гют очень осторожно взял металлическую фольгу и положил ее в крошечный бумажный конверт.
— А теперь перейдем к следующему шагу.
Их всех проводили в подвальный этаж. Спускаясь вниз по лестнице, Нильс обратил внимание на то, что и у входа, и у двери в подвал стояли вооруженные охранники, смотревшие на улицу. Они вошли в комнату, где находились пишущие машинки и конторское оборудование. В углу стоял микроскоп. Гют дал Нильсу связку ключей.
— Это прислали из Лондона позавчера. Я хочу, чтобы ты посмотрел на ключ с номером 213. Он специально для тебя.
Нильс посмотрел на ключ. Он выглядел точно так же, как остальные, только был немного толще. Гют дал ключ Винкелю, который с помощью нескольких движений и шила быстро вскрыл отверстие, просверленное в широком основании ключа. Потом все подошли к микроскопу.
Из отверстия в ключе на белую панель упал маленький черный квадратный кирпичик. Нильс определил, что сторона квадрата самое большее два миллиметра. Рядом с черным квадратом Гют положил маленький сверточек из металлической фольги, который он быстро развернул с помощью двух необычайно узких пинцетов. В свертке лежал аналогичный черный кирпичик. Винкель протянул Гюту защитную маску из бледной льняной ткани и сам надел такую же.
— Что бы вы теперь ни делали, — сказал Гют, улыбаясь Нильсу и Харальду, — не чихайте! Это как пылинка!
Нильс кивнул.
Очень тщательно и крайне осторожно легкими движениями рук Гют и Винкель положили один из квадратиков прямо под линзу микроскопа. Покрутив объектив туда-сюда и в конце концов прикрепив квадратик к бумажной подложке едва заметной иголкой, Гют попросил Нильса подойти к микроскопу. Когда он заглянул в черную трубку, то увидел проступивший текст на английском языке:
Л тет, физическая
25-е 1943.
Дорогой Бор, я услышал путем,
Вы рассматриваете в
страну представится Мне
буду рад Вас;
ученые в мире
как нашим университетским
Нильс посмотрел на Гюта.
— Увы, но я ничего не понимаю.
— Естественно, вы видите только каждое второе слово. Это ультрамикрофильм. Но подождите.
Гют и Винкель опять встали рядом и стали орудовать пинцетами.
Они выругались и начали все сначала. Нильс услышал ход настенных часов. Судя по отрывочным репликам мужчин, они пытались положить второй квадратик прямо на первый.
Прошло несколько минут. Нюберг все это время спокойно стоял в углу, глядя прямо перед собой.
Наконец Винкель сказал:
— Готово.
Он отошел от микроскопа и, казалось, перевел дух.
Нильс снова подошел к микроскопу и приложил глаз к окуляру.
Ливерпульский университет, физическая лаборатория, 25 сентября 1943 г.
Дорогой мистер Бор, я услышал окольным путем, что Вы рассматриваете возможность приехать в нашу страну, если представится случай. Мне не надо говорить Вам, как я буду рад снова Вас увидеть; и могу сказать, что сотрудники нашего университета и общественность в целом будут приветствовать Вас, как ни одного другого ученого в мире. Может быть, на Ваше решение повлияет тот факт, что Вы будете беспрепятственно заниматься наукой. На самом деле я имею в виду конкретную проблему; Вашим участием в решении этой проблемы Вы окажете нам огромную помощь. Вы, надеюсь, понимаете, что я не могу подробно описать эту работу, но уверен, что она Вас заинтересует. Думаю, Вы правильно воспримете цель моего письма. С наилучшими пожеланиями на будущее и с глубочайшим уважением миссис Бор.
Искренне ваш,
Джеймс Чедвик
Нильс почувствовал, как Гют, Винкель, Нюберг, а также Харальд наблюдают за ним.
— Вы наверняка догадываетесь, — сказал Гют, — что профессор Чедвик всего лишь посредник. Вы понимаете, кто на самом деле стоит за всем этим?
— Конечно, — отозвался Нильс. — Должно быть, господин Черчилль.
Возникла пауза, и Нильс добавил:
— Я не прав?
Винкель кивнул.
— Да. Он хочет, чтобы вы подумали о приезде в Англию. Там в вашем распоряжении будут все научные ресурсы, которые могут вам быть необходимы. Ему доставит настоящее удовольствие предоставить вам такую возможность. И вы наверняка понимаете, о каком особом задании он говорит.
Нильс обменялся еще одним взглядом с Харальдом.
— Атомная ядерная физика, конечно… Атомная бомба.
Все молчали.
— Времени у нас в обрез, — сказал Винкель. — Мы не знаем, как далеко зашла атомная программа Гитлера. Мы должны его опередить. Ты можешь стать центром разработок в Англии.
— Я это понимаю.
Опять наступила тишина. Пятеро мужчин попеременно смотрели то в пол, то друг на друга.
— И, — спросил Гют, — что ты ответишь?
Нильс попросил дать ему время на размышление.
Через несколько минут он сказал:
— На самом деле этот вопрос мне уже задавали раньше, хотя в другой формулировке. Но мое отношение не изменилось. Я нужен здесь, в Дании, я должен помогать здесь. К тому же будет некрасиво, если я сбегу из страны. Часть моих друзей наверняка столкнется с трудностями. И многие другие евреи испугаются, если услышат, что я сбежал.
Гют, Нюберг и Винкель задумались над сказанным, а Нильс и Харальд обменялись друг с другом кивками.
— Понимаю, — произнес Гют. — Мы уважаем ваше решение.
— Хотите, мы вместе составим ответ? — спросил Нюберг.
— С удовольствием.
— Прямо сейчас.
— Пожалуй, так будет лучше.
— В таком случае я могу взять его с собой, когда сегодня вечером поеду обратно в Стокгольм, — предложил Нюберг.
Винкель сел за пишущую машинку и подал Нильсу знак.
— Dear mr Chadwick[48], — начал Нильс. — В первую очередь хочу выразить вам большую благодарность за ваше щедрое предложение. Но нынешние обстоятельства здесь, в Копенгагене, вынуждают меня…
— На улице появилась машина! — услышали они крик одного из охранников из-за двери в подвал. — Будьте готовы!
Все быстро собрались у внутренней перегородки. Гют, Винкель и Нюберг вытащили пистолеты из кобуры и сняли их с предохранителей.
С улицы донесся слабый шум мотора. Вслед за этим рядом с входной дверью раздались голоса, почти прямо над тем местом, где стоял Нильс. Входная дверь открылась, в тамбуре наверху послышались шаги.
В ту же секунду, когда шаги остановились у верхней ступеньки лестницы, ведущей в подвал, охранник прокричал:
— Опасность миновала.
Вниз по лестнице в подвал в сопровождении двух вооруженных охранников спустился мужчина с гладко причесанными волосами, в пятнистом галстуке и темном костюме.
— Господин Линдстрём, — сказал Нильс, протягивая правую руку. — Рад вас видеть.
Человек коротко приветствовал остальных; все собравшиеся были знакомы между собой.
— Господин Бор, — начал Линдстрём. — Сегодня в шведском посольстве мы услышали информацию, которую вам следует немедленно узнать.
— И что же это?
— Сегодня ночью немцы проведут в Копенгагене массовые аресты евреев. Одновременно они захватят ваш институт. А вас самого и всю вашу семью они с большой вероятностью собираются увезти в неизвестное место. Вы наверняка понимаете, о чем идет речь.
— В лагерь, что ли?
Линдстрём кивнул.
Нильс задумался.
— Уже сегодня ночью?
— Мы и раньше вас предупреждали, — сказал Линдстрём, — но сейчас все серьезно. Мы не можем терять ни минуты.
Нильс опять взглянул на Харальда.
— А что будет с нашими сыновьями?
— Очень скоро вы это узнаете.
— А где Маргрет?
— Она с Оле уже ждут на улице в машине, — сказал Линдстрём. — Мы подвезли госпожу Бор к вашему институту, и она уже забрала документы и прочее, что, по ее мнению, вы хотели бы взять с собой. К сожалению, у вас нет времени, чтобы снова вернуться в институт, мы думаем, немцы держат его под наблюдением.
Гют быстро задал Линдстрёму несколько практических вопросов, и все поднялись на верхний этаж.
— Мы сразу же отвезем вас в одно место в Фредриксберге, — сказал Линдстрём. — В машине шофер даст вам дальнейшие указания. То же самое касается тебя и Оле.
Винкель открыл дверь, и после того как охранники прошли вдоль улицы и подали знак, Нильс и остальные, один за другим, сели в «олдсмобиль».
Нильс обнял Маргрет и посмотрел на маленькую черную сумку, которая вместе с ее дамской сумочкой стояла на полу машины.
— Ты все взяла со стола? — спросил он.
— Да, все, что здесь поместилось.
Он опять посмотрел на сумку.
«Отчет Хаммера, — подумал он. — Она его взяла? А коробку?»
— Ты потом все посмотришь. Все в такой спешке, — сказала Маргрет.
Он кивнул, машина тронулась с места. Харальд и Оле втиснулись рядом с ними.
Всю дорогу в южном направлении до Фредриксберга они ехали молча.
Нильс внимательно следил за редким потоком машин на каждом перекрестке, и когда вдалеке показалась немецкая транспортная колонна, вжался в сиденье.
— Спокойно, — сказал водитель, который быстро завернул за угол, — они нас не видели.
Они проехали еще несколько минут. Нильс сидел спокойно, крепко держа Маргрет за руку и время от времени думая о том, до чего же красивы желтые листья высоких деревьев, когда они, кружась, падают на землю.
Они оказались в районе Фредриксберга, и в конце концов водитель остановил машину в зарослях рядом с маленьким парком. Он повернулся к ним и тихо произнес:
— Дальше вы пойдете пешком. Сначала по улице Сёндре Фасанвей и так до самого порта Сюдхамнен и дачного поселка. Дойдете до деревни Мюсикбюн. Там найдете дачу под номером 568. Она находится на улице Тудсеминвеген. Запомните. Пять шесть восемь.
Нильс посмотрел в заднее стекло машины, но ни у фонтана в парке, ни на ближайших улицах не увидел немецких патрульных. Все время он про себя повторял цифры.
— Что будет с мальчиками? — спросил Нильс и посмотрел на Маргрет, которая опустила глаза.
— Мы понимаем, как это важно, — сказал шофер, — чтобы уехала вся ваша семья, чтобы немцы не могли оказывать на вас давление. Могу гарантировать вам, что мы со шведской стороны будем вам всячески помогать. Наиболее вероятно, что ваши сыновья поедут вслед за вами, возможно, завтра утром. Несмотря ни на что, самым важным являетесь вы, господин Бор.
Прошло несколько секунд.
— Как я уже сказал, времени у нас в обрез, — произнес шофер и подал руку. — Удачи. И еще. — Он повернулся к Харальду. — Тебя и Оле мы высадим через несколько кварталов. Потом вы все увидитесь в дачном поселке.
Нильс обнял своего брата и похлопал Оле по плечу, а потом спокойно вышел из машины вместе с Маргрет. На улице почти никого не было, за исключением нескольких детей, которые сидели в воротах и играли с котенком, а также пары мужчин, лежавших на земле под «фольксвагеном» и привинчивавших к нему газогенератор.
Нильс и Маргрет спокойно пошли по улице и вышли на Сёндре Фасанвей. Вскоре они миновали Сёндермаркен.
Всю дорогу они тихо беседовали о времени года, о планах на лето, и когда немецкий танк проехал рядом с ними, Нильс поправил шляпу.
— Ты взяла все папки и остальное, что лежало на левой стороне письменного стола? — спросил он, когда танк скрылся из виду.
— По-моему, да.
— Я могу посмотреть?
— Нам нельзя здесь останавливаться, мы можем привлечь к себе внимание.
Они свернули на другую улицу, и вдалеке показалось Западное кладбище, а еще через несколько минут — высокие дубы в парке Вальбюпаркен.
Затем они пошли по улице Тофтегордс алле, которая вначале шла прямо на восток, она была более узкой, и на ней было меньше машин. У закрытого молочного магазина стоял пьяный и справлял малую нужду на бледно-желтую штукатурку. Им в лицо подул ветер, несущий запах моря, и они увидели, как крикливые чайки кружат в сильном порыве ветра высоко над домами рядом со складами порта Сюдхамнен всего лишь в нескольких кварталах от них. Вскоре они дошли до узкой и длинной улицы с низкими дачками и на перекрестке поняли, что вышли на улицу Тудсеминвеген.
— Какой нам нужен номер?
— 568.
Между ладно сработанными дачками, которые сначала шли одна за другой, а потом стали встречаться реже, росли низкие сосны и отдельные кусты можжевельника. На многих домах не было табличек, но, подойдя к домам с номерами 550 и дальше, под кронами деревьев они сразу же увидели небольшой домик, выкрашенный в коричневый цвет, с номером 568.
Ветер стих, стало темнеть, и когда они осторожно и после некоторого ожидания постучали в дверь с задней стороны дома, Нильс посмотрел на часы, показывавшие почти половину седьмого.
В тесном домике сидело восемь человек, среди них Харальд и Оле.
— Какой дорогой вы пошли? — спросил Харальд. — Я уже начал волноваться.
Мужчина представился как Ланг.
— За все отвечаю я, — сказал он. — Несколько часов назад эту улицу патрулировало четыре немецких солдата. После этого я слышал выстрелы. Сегодня в порту они уже убили несколько рыбаков. Прошу вас быть крайне внимательными.
Они коротко представились остальным собравшимся в домике, в частности господину Хейбергу, господину Гольдштейну и паре Бухталь.
Через некоторое время к ним присоединилась семья из четырех человек по фамилии Шоттлендер.
Потом в дверь постучал человек по фамилии Клейн и сел за стол вместе с остальными.
Спустя полчаса Ланг угостил всех сельдью прямо со сковородки, а также хлебом и картофельным супом. После еды все долго молча сидели или лежали, глядя на море и беспрерывно прислушиваясь к звукам с улицы. Когда мужчины стали говорить о политике, Нильс повернулся к Маргрет и на секунду закрыл глаза.
— Скоро нам пора, — сказал Ланг, и мужчины прервали свою жаркую дискуссию.
Ланг попросил их одного за другим подойти к окну.
— Через пятнадцать минут. В ту сторону. Там находится берег. Мы поползем туда. Обратите внимание на то, что мы должны ползти.
Нильс что-то проворчал.
— Мне наверняка не надо подчеркивать, как важно, чтобы вы все время соблюдали полную тишину, — сказал Ланг.
Они разбились на маленькие группки и стали ждать.
— Ты взяла медаль Макса? — шепнул Нильс Маргрет.
Она открыла черную сумку и показала три коробки.
— А ты взяла все бумаги, которые лежали на столе? — прошептал он.
Она показала кипы бумаг, и Нильс их быстро пролистал.
— Здесь также был отчет, — сказал он. — Хаммера.
Вид у нее был неуверенный.
— Не знаю. Все было так быстро.
Нильс обменялся взглядом с Харальдом и кивнул самому себе.
Ланг подошел к ним и сделал выразительный жест головой, а потом выпустил их из домика по одному с промежутком в десятую долю секунды.
Нильс полз прямо перед Маргрет. Первый участок пути они ползли по земле, усеянной сосновыми иголками и шишками, которые больно царапали колени. Потом — по неровной местности с желто-коричневым песком. Вокруг низких пригорков вдоль внутренней части берега росла плотная дикая рожь, но вскоре они выбрались на самый берег, плоский и холодный. Песок под его руками стал темнее, и впереди он различил кромку берега, где два больших темных предмета овальной формы покачивались в слабых волнах.
«В обе стороны, — подумал он, — берег совершенно необитаем. Нас легко обнаружить и с дальнего расстояния. Пятнадцать ползущих человек. В половине одиннадцатого вечера! А тут еще отчет от Хаммера».
Он продолжал ползти, хотя весь дрожал. Главное, чтобы это не заметила Маргрет.
Они приблизились к кромке воды и поползли дальше в воду, они были вынуждены ползти вброд, холодная вода доставала им сначала до бедер, а потом и до груди. Над ними было сине-черное небо с вкраплениями серо-белых облаков; две одинокие газовые лампы мерцали рядом с тенями мачты и цистернами у грузовых причалов далеко в Сюдхамнене, постоянно бьющие волны пахли солью и гнилыми водорослями. Мужчина в кепке и шерстяном свитере показал им места в небольшой шлюпке, где уже сидела пара Бухталь. Оле с Харальдом были следующие. Обе плоскодонки заполнились почти одновременно, и Нильс подумал, что обе ватерлинии оказались на большой глубине, и лодки сразу же пришли в движение с помощью осторожных, но глубоких гребков. В их лодке на веслах сидел мужчина в шерстяном свитере, в другой — мужчина из семьи Шоттлендер. Нильс не увидел судов в акватории порта, но когда они медленно отплыли подальше от берега, на несколько мгновений он принял выключенный маяк на набережной Люгнекайен за капитанский мостик на стоявшей на якоре немецкой патрульной лодке. Несколько раз он вздрогнул, пока Маргрет не положила руку ему на плечо.
Со скоростью, которая, по его оценке, не превышала четырех узлов, утлые лодки уплывали все дальше и дальше на юг. На севере виднелись отдельные фонари в Драгёре, на западе — только бесконечный черный берег.
— Немцев нет, — прошептал мужчина в шерстяном свитере, — пока нет, — раз за разом вглядываясь вдаль и продолжая грести без остановки. Нильс обратил внимание на пистолет, засунутый за пояс его брюк. — Сегодня я видел, как они расстреляли шестерых человек, сначала они расстреляли лодку, а потом всех, кто в ней был, когда люди пытались плыть к берегу
Нильс все время держал Маргрет за руку, теперь они оба сидели на корточках, он чувствовал, как мокрые брюки обтягивали щиколотки и колени, лодка постоянно то поднималась, то опускалась в немного неспокойной воде. Вода отливала металлом с алюминиевым блеском, облака на небе рассеялись, луна убывала, но все еще была довольно большой. Харальд и Оле, натянув на плечи одно одеяло на двоих, тихо сидели на банке напротив, опустив глаза в пол и дрожа. Оле все время шептал:
— Черт побери… Черт побери…
Вскоре водная поверхность расширилась, теперь лодки находились в нескольких сотнях метров от берега, и море стало немного суровее.
— Вот там, — прошептал мужчина в свитере.
Вдалеке на темной воде виднелась другая лодка побольше, которая дрейфовала. Через несколько минут они подплыли ближе и смогли увидеть ее более отчетливо.
Это был рыбачий скутер с закругленной кормой, двумя мачтами и большой черно-белой табличкой с названием. Наконец они подошли так близко, что Нильс в серо-голубом свете луны смог прочесть: «Офелия».
На кормовой части палубы на фоне освещенного вечернего неба вырисовывался силуэт наклонившегося вперед мужчины низкого роста. Нильсу показалось, что мужчина словно выступил из темноты. Мужчина был с бородой и в фуражке. Он внимательно смотрел на них, пока мужчина в шерстяном свитере шептал ему:
— Пароль 213?
— Два один три — шестнадцать сорок пять.
— Сходится.
Рыбак бросил вниз веревочную лестницу. Нижняя платформа цвета красного дерева ушла под воду, а потом снова поднялась, блестя. Через четырехугольные отверстия вниз стекала вода. Нильс сначала помог Маргрет подняться по трапу, а потом забрался сам.
Скользкая палуба была покрыта серебристой влагой, и от их подошв оставались мокрые черные следы.
Когда наконец все поднялись на палубу, рыбак внимательно посмотрел на каждого из них и несколько раз пересчитал их. Несмотря на неприятный запах в лодке от рыбных отходов, Нильс почувствовал, что от рыбака сильно пахнет спиртным.
— А как с теми четырьмя, которые не заплатили? — спросил рыбак мужчину в шерстяном свитере.
— Должны были заплатить за всех.
Рыбак покачал головой.
— Мы заплатили, — послышалось со всех сторон, и Нильс увидел, как Шоттлендеры и Хейберг быстро достали выписанные от руки счета.
— А мы заплатили? — шепнул Нильс Маргрет.
— Думаю, это сделал Линдстрём, — ответила она.
Они посмотрели на Харальда, который отвел глаза.
Нильс взглянул на мужчину в шерстяном свитере и затем подошел к рыбаку.
— Наверное, произошло недоразумение. За нас четверых заплатило шведское посольство.
— Ничего подобного, — отозвался рыбак, который теперь стоял, оглядывая открытую воду и словно прислушиваясь к чему-то с восточной стороны. — Платите немедленно, а не то вам придется добираться обратно до берега на лодках.
Нильс посмотрел вниз на утлую лодку, на которой они приплыли и которая теперь сильно раскачивалась на волнах рядом с рыболовецким катером, а потом на центральную часть Копенгагена, где сейчас было почти невозможно что-либо увидеть, кроме темных береговых линий и контуров отдельных домов. С восточным ветром пришел ливень, который больно хлестнул его по лицу.
— Поторапливайтесь! — сказал господин Гольдштейн.
— Но у нас с собой нет денег! — отозвалась Маргрет.
Все посмотрели на них.
Мужчина в шерстяном свитере развел руками и поискал взгляд рыбака.
— А вы не можете сделать исключение? Этот человек крайне важная персона… которого надо как можно быстрее спасти.
— Мы все тут важные! — сказал Хейберг резким голосом.
Нильс услышал, как Харальд выругался, а Маргрет принялась всхлипывать.
— Я никогда не делаю никаких исключений, — спокойно сказал рыбак. — Восемь тысяч с носа. Нам надо трогаться.
Он опять повернулся к Нильсу и Харальду.
— У вас есть деньги? Или нет?
Нильс встретился глазами с Маргрет. Пряди волос выбились из прически и висели за ушами, глаза скрывались за веками.
— Подождите секунду, — сказала она между всхлипываниями так, что услышали все на борту.
Она быстро вытащила черную сумку и со щелчком открыла пружинный замок. Рыбак тотчас наклонился вперед и заглянул в отверстие.
Нильс повернулся к жене, пока она перебирала коробки, и прошептал:
— Мы не можем взять золотую медаль! Она принадлежит Максу!
— Что у вас там есть? — спросил рыбак, запустив в сумку руку.
— Только не медаль, — почти неслышно произнесла Маргрет.
— Поторапливайтесь!
С этими словами рыбак что-то вытащил из сумки.
Это был серо-черный камень с сапфирами. Взглянув на него, он улыбнулся, хорошенько ощупал камни и оценил игру тонких линий сквозь горную породу.
— Чудная вещичка, я ее беру!
Нильс обменялся взглядом с Харальдом и быстро открыл одну из остальных коробок.
— Но здесь много других украшений, смотрите! Они гораздо больше стоят!
Он показал жемчужное ожерелье.
— Нет, нет, — сказал рыбак. — Мне нравится эта штуковина. Если я ее заполучу, вы поедете с нами! Иначе отправитесь обратно на берег. Что вы хотите?
Рыбак сделал большой глоток из объемистой серебряной фляжки.
Нильс был не в силах ответить. Он почувствовал на себе взгляды всех остальных и посмотрел на берег.
— У нас нет выбора! — прошептала Маргрет.
Харальд кивнул.
— У нас нет выбора, Нильс.
Они вместе кивнули в знак согласия. Рыбак тотчас засмеялся и кинул камень в плетеную корзину в рубке, где Нильс разглядел несколько золотых наручных часов и всевозможные украшения.
— А сейчас все под палубу.
Они поспешно попрощались с мужчиной в шерстяном свитере, который концом веревки привязал одну лодку к другой и стал грести в сторону берега.
Рыбак завел мотор, быстро заработавший с регулярным глухим стуком, и они взяли курс на восток. Огни Драгёра были на расстоянии нескольких морских миль.
Нильс обнаружил, что Маргрет вспотела, и они сели прямо на пол в средней части судна, но рыбак их отругал.
— Давайте вниз в грузовой отсек. Придут немцы, а вы тут сидите…
Они спустились вниз по лестнице и оказались вместе с другими в очень темном грузовом отсеке. Нильс понял, что они стоят на больших глыбах льда.
Камень, тот камень.
Если бы я только успел прочесть отчет Хаммера.
— Прижмитесь поближе друг к другу, и вам не будет так холодно, — сказал рыбак и закрыл крышку над их головами.
Все вместе они начали шарить в темноте, и вскоре им удалось найти брезент и несколько деревянных ящиков для рыбы, которые они после некоторой возни сумели взгромоздить на лед как стулья.
— Этот запах, — простонал Харальд.
Катер набирал скорость и заскользил по ряби, которая начала было усиливаться, но потом все успокоилось. Нильс объяснил это тем, что курс изменился и что они, вероятно, шли прямо на восток. Они просто сидели и смотрели прямо перед собой в темноту. Кто-то плакал, кто-то скороговоркой читал молитву. Нильс шепотом пообещал Маргрет не выпускать ее руки, что бы ни случилось сегодня ночью. Он все время пытался не класть насквозь промокшие подошвы ботинок на лед. Сквозь рев мотора, плеск воды по обе стороны баркаса и звука пропеллера, вибрирующего прямо под ними, слышался шелест прибойной волны, которая била с носа. Нильс закрыл глаза и попытался представить себе, как белые гребешки прибойной волны косыми белыми полосками откатываются от катера и смешиваются с горизонтальными и тоже белыми полосками морских волн. В конце концов катер стал идти ровно.
Через двадцать минут медленного хода двигатель заглох.
Все сидели совершенно молча и внимательно прислушивались к каждому звуку на палубе.
Палубный люк отодвинули в сторону. В лунном свете Нильс увидел лица других людей совсем близко от своего собственного, все были почти что белого цвета, с ходившими ходуном челюстями и сильно расширенными зрачками.
— Мне показалось, что я услышал патрульную лодку, — тихо сказал им рыбак. — Мы немного постоим на дрейфе. Проклятая луна.
Все продолжали сидеть совершенно неподвижно, слушая плеск морской воды с правого и левого борта. Этот звук напомнил Нильсу журчание старого ручья в каменном желобе рядом с улицей Бредгатан в Копенгагене.
Вскоре отчетливо послышался гул лодочного мотора, который быстро пульсировал в воде где-то поблизости.
Нильс крепко обнял Маргрет и сквозь тьму спросил, как с Харальдом и Оле. В ответ он получил короткое бормотание. Кто-то в грузовом отсеке встал, кто-то обхватил себя руками. Нильс услышал, как дыхание у многих участилось.
Пульсирование мотора другого судна усилилось и вскоре перешло в яростный треск.
Звук был уже совсем близко.
Сверху донесся шепот:
— Проклятие. Немцы! Ни звука!
Нильс прижался к стенной панели, которую не мог видеть, и почувствовал, как у него забилось сердце.
Тяжелый треск мотора был уже совсем рядом с катером. Вскоре, похоже, суда поравнялись. Оба работали на холостом ходу.
С палубы послышались голоса, сначала на датском, потом на немецком, а потом опять на датском.
— Да, конечно, — говорил рыбак со смехом. — Ясное дело, что у меня полно евреев. Сотни, а вы что думали? И куча трески, и тонны льда!
— Куда вы следуете?
— Борнхольм.
— Мы можем посмотреть ваш груз?
— Да-да, конечно. Да, кстати.
Немецкий солдат вроде бы остановился, они опять засмеялись. Судя по звукам, они пили из фляжки, передавая ее друг другу.
Нильс встал и прижался к задней стенке трюма, закрывая собой Маргрет. Подняв глаза, он увидел люк носовой палубы прямо над головой Харальда. С одного края виднелась щелочка величиной с сантиметр. Он ощупал свои пальцы и приготовился действовать.
— Проклятие! — закричал кто-то на палубе.
Нильс отодвинул люк и выглянул наружу. Он увидел, как рыбак держит в руке пистолет. Из дула вырвалось пламя и на секунду осветило палубу так, что Нильс отчетливо увидел прямо перед собой очертания двух мотков канатов. В ту же минуту немецкий морской пехотинец вскрикнул, и тело с тяжелым стуком шлепнулось вниз через кормовой палубный люк. Одновременно рыбак отодвинулся в сторону и выстрелил в двух других морских пехотинцев на палубе патрульной лодки. Одному он вроде бы попал в грудь, другому — в голову. Сразу же после этого стало слышно, как мотор катера заработал на полную мощность, и рыбак закричал прямо в воздух, пока они быстро отплывали от патрульной лодки. Потом он с силой бросил что-то через плечо, и Нильс увидел, что этот предмет приземлился прямо рядом со штевнем правого борта.
БА-БАХ!
Сильный громкий удар, от которого Нильс чуть не упал навзничь, и каскад воды взмыл в воздух, осветив огненно-рыжим сиянием водную поверхность. Многие под палубой громко запричитали, и Нильс крикнул:
— Граната! Немцы идут ко дну! Спокойно! Это немцы, не мы.
Его взгляд остановился на немецком солдате, который лежал на ледяном полу, широко открыв глаза и зажав в руке сломанную лампу со штативом. На месте его шеи остались только волокна сухожилий и запекшаяся кровь. Катер набрал еще больше скорости, они вроде бы ушли из-под обстрела. Нильс быстро забрался на палубу, несмотря на призывы Маргрет, и подошел к рыбаку, который опять стоял в рубке, крепко сжимая ладонями маленький треснувший руль. Далеко за кормой виднелась тонущая патрульная лодка.
— Тебе помочь?
Рыбак покачал головой. Нильс заметил, что он плачет и что руки у него стали бело-голубого цвета от холода.
Нильс ждал и смотрел на море. Теперь ветер дул с северо-востока, в воздухе сразу же почувствовалась сырость, похоже, они шли прямо на восток. Он видел, как попутные волны от катера набегают на неспокойное море и разбиваются на причудливые геометрические фигуры и длинные расплывчатые узоры.
— Если нам чертовски повезет, — наконец произнес рыбак, осушив свою фляжку и отбросив ее в сторону, — сигнал тревоги сработает только через какое-то время. Видишь, вот там находится Сальтхольм?
Нильс посмотрел на север, где длинная черная полоска берега вырисовывалась на фоне темной воды, освещенной лунным сиянием.
— Через каких-то двадцать минут, — прошептал рыбак, — мы будем ближе к шведскому берегу, чем к датскому.
Нильс продолжал стоять на палубе. Он почувствовал, что щеки стали липкими от брызг соленой воды. Он пристально посмотрел на рыбака, но тот твердо держал руль, не меняя курса. На кормовой палубе поблескивал черный револьвер.
Нильс шепнул остальным в трюме, что скоро они будут в шведских водах.
— Там! — закричал рыбак и показал прямо от кормы.
Похоже, за ними шло два судна, наверное, на расстоянии в половину морской мили.
— Черт побери!
Нильс уставился на обе патрульные лодки, которые тяжело взмыли вверх, но потом сдались и ушли глубоко в море, чтобы потом опять быстро подняться. Вода при этом била вдоль панелей носовой части. На одной из кормовых палуб показался солдат, подавая сигналы карманным фонарем.
— Они идут быстрее нас, — заметил рыбак. — Дай-ка мне револьвер, я его перезаряжу.
Нильс протянул ему револьвер и посмотрел далеко за качающийся на волнах изгиб лодки. Рыбак время от времени бросал взгляды с кормы.
— Пистолета не хватит, их слишком много. У вас есть ружья?
Нильс ответил отрицательно и заметил, что рыбак улыбнулся. Но он все равно спросил в трюме. Господин Шоттлендер показал большой нож, но рыбак только фыркнул и опять огляделся по сторонам. Господин Хейберг, Харальд, Оле и Маргрет вылезли из трюма.
— Через несколько минут они подойдут достаточно близко, — сказал рыбак. — Что будем делать, друзья мои?
Он достал еще одну бутылку и откупорил ее.
— Будете прыгать в воду и пытаться плыть до берега?
Никто ничего не ответил. Теперь Нильс непрерывно смотрел с кормы на два немецких судовых форштевня, которые все время сбивали серо-голубую морскую воду в белую шипучую пену. Новые волны постоянно пробивали себе дорогу и с треском бились о катер, а потом темнели и словно исчезали под остовом ближе к килю, а расстояние между катером и двумя патрульными лодками все уменьшалось и уменьшалось.
— Хотите использовать его против самого себя? — спросил рыбак. — Вы, такая важная персона.
Он протянул револьвер Нильсу и опять улыбнулся.
Нильс посмотрел на Харальда и Маргрет и взвесил револьвер в руке.
Два судна шли за ними с отрывом в сто метров.
Нильс быстро прошел на нос, где кривоватая красная мачта стремилась вверх, и стал всматриваться на восток. Он походил взад-вперед по палубе, пнул ногой груду крепко привязанных деревянных бочек и опять посмотрел вперед. Там была шведская береговая линия, которая вырисовывалась как длинная низкая коса с редкими мерцающими огоньками света.
Прямо перед катером на воде показалось четвертое судно. Оно свободно двигалось в разделенном на белые полосы море, острый нос поднялся к горизонту, а потом опустился вниз с мягким поворотом. Нильс побежал назад к рыбаку и показал на корабль. Рыбак поднял бинокль.
— А, — прошептал он. — Береговая охрана. Шведская!
Он посмотрел Нильсу прямо в лицо, глаза с красными белками блестели, а потом опять отхлебнул из фляжки.
— Тогда, может быть… Может быть!
Он опять выпил. Все внимательно следили за движениями шведского судна перед ними. Судно сначала шло по левому борту и прошло мимо них на некотором расстоянии. Затем оно сменило курс и подошло к катеру кормой, также оказавшись кормой к двум патрульным лодкам, которые теперь так близко подошли к катеру, что скоро можно было переговариваться с палуб.
— Смотрите! Смотрите! — сказал рыбак, по-прежнему держа револьвер в руке.
Два немецких патрульных судна сменили курс. Оба замедлили ход, резко наклонились на правый борт и дали сторожевому кораблю пройти мимо.
Затем обе лодки отклонились от курса и повернули обратно на запад, в сторону Дании.
— Черт возьми, — улыбнулся рыбак. Щеки Харальда мерцали красным в свете луны. — Черт возьми! Как же нам повезло!
Через несколько минут сторожевой корабль поравнялся с катером. Капитан в темно-синем кителе стоял на мостике и приветствовал их, подняв руку. Нильс крепко обнимал Маргрет и чувствовал, как она дрожит и переступает с ноги на ногу. Он сам замерз так, как никогда в жизни не мерз раньше, его ноги и лицо почти полностью потеряли чувствительность.
Обе лодки долго шли параллельным курсом. Тем временем волны улеглись, и берег перед ними вырисовывался все четче и четче. Зыбь разгладилась и приобрела серый металлический блеск. Далеко впереди показалась широкая полоса воды, которая с такого большого расстояния казалась совершенно гладкой. Все вышли из трюма.
— Сколько там натикало? — спросил рыбак.
— Скоро будет половина четвертого, — ответил Нильс.
Тут показался самый крайний пирс в гавани. Капитан пропустил катер вперед, и рыбак заметил:
— Это Швеция, Лимхамн. Отсюда до Мальмё самое большее полчаса.
В акватории порта почти никого не было, за исключением отдельных стоящих на якоре небольших судов и практически стоячей воды.
Рыбак спокойно пришвартовался правым бортом «Офелии» к низкой набережной. Сторожевой корабль подождал некоторое время, стоя кормой к катеру, но потом тоже причалил к той же набережной.
Как только катер пришвартовался, рыбак выбросил узкие треснувшие мостки. Нильс пропустил Маргрет вперед, следом за ними спустились все остальные. Теперь они стояли на суше, собравшись группой, на длинном влажном от дождя цементном фундаменте. Двух членов семьи Шоттлендер рвало. Господин Хейберг упал навзничь. Оле попросил дать ему попить и одеяло. Нильс увидел, что ладони у Оле в крови — он много раз впивался в них ногтями.
По набережной шли два человека, каждый с грузовым велосипедом. Господина Хейберга положили на носилки, всем раздали шали и одеяла.
Капитан сторожевого корабля подошел к Нильсу.
— Мы должны попросить вас пойти с нами на паспортный контроль.
Рядом четверо шведских солдат разговаривали с рыбаком.
— Внизу лежит мертвый немец, — сказал рыбак так громко, что Нильс это услышал. Два солдата поднялись на борт, выставив вперед оружие, и заглянули в трюм.
— Мы об этом позаботимся! — сказали солдаты. Обступив рыбака, они продолжали задавать ему вопросы, а он размахивал большой бутылкой с прозрачной жидкостью и пачкой датских стокроновых купюр.
— Пора ехать, — сказал капитан Нильсу. Не было никакой возможности вернуться к рыбаку. Несколько военных в форме повели их к небольшому обшарпанному автобусу.
Автобус тронулся и повез их по узкой портовой дороге в сторону большой автострады. В заднем окне Нильс видел, что рыбак по-прежнему стоит на набережной в окружении солдат.
Они проехали по большой дороге несколько сотен метров, затем автобус остановился и их выпустили.
Их вежливо отвели в школьное здание, где несколько полицейских попросили их достать удостоверения личности. Нильс тихо сказал капитану, что хочет немедленно связаться с ректором Лундского университета или, по возможности, с представителем шведского правительства и просит их выяснить, как бы им побыстрее уехать утренним поездом в Стокгольм. Он также хотел бы связаться с датским рыбаком, который вел лодку и которого теперь задержали на причале.
Пока они стояли в очереди, чтобы предъявить свои документы, он бросил взгляд в окно в сторону запада, на причал.
— Да, кстати, — сказал он, — мы забыли как следует отблагодарить рыбака.
Маргрет медленно кивнула, и Нильс увидел, что ее щеки забрызганы соленой водой и что она ковыляет в мокрых ботинках.
Полицейский подал им знак, и они подошли к письменному столу.
Когда Маргрет стала искать в черной сумке паспорта, она достала какие-то бумаги и протянула их Нильсу.
— Вот твои бумаги, — сказала она.
Он быстро взглянул на пачку и обнаружил в самом низу маленькую тетрадку с пометкой «Отчет», а потом имя:
ХАММЕР.
Вот он, отчет! О камне.
— Спасибо тебе, Маргрет, очень хорошо, что ты взяла его с собой. В будущем это может иметь колоссальное значение.
— Да, кстати, — сказала она. — Мы что, забыли? Ведь это тоже надо было отдать рыбаку?
Нильс взял у нее пустую свинцовую коробочку.
Он тщательно взвесил ее в руке и ощупал твердый футляр внутри мягкой бархатной подкладки.
Все время глядя на запад, на причал, где по-прежнему виднелась низкая мачта катера, похожая на два растопыренных пальца, и на Эресунн, морская вода которого теперь напоминала одну сплошную черную колышущуюся гладь с пенными гребешками, освещенными светом луны и беспрерывно стремящимися к черным шведским берегам, он устало ответил:
— Да, Маргрет. Разумеется, он должен был получить коробочку.
54
В машине Долли угостила их печеньем.
— Забыла взять с собой завтрак, — сказала она.
Они молча и с аппетитом ели.
— Камень у тебя? — спросил Лассе.
— Гм, — пробормотала Ида.
Они помолчали. Он смотрел вперед через лобовое стекло.
— Я думал было подождать, — начал Лассе, — но будет лучше, если ты узнаешь.
— Ты о чем?
— О камне. Вот уж никогда не думал увидеть его собственными глазами. Это совершенно невероятно. Я видел его только на старинном рисунке углем, и мне о нем рассказывала Альма. Я почти не верил, что он действительно существует.
Лассе перевел дух, было похоже, он собирается с силами. Он засунул в рот сразу три круглых печенья, разжевал их и проглотил и только потом продолжил:
— На самом деле и десять миллионов евро слишком мало. Теперь таких вещей не покупают. За такое убивают. Маленькое перо из платины или что-то типа того, которое растет прямо из странной темно-серой окаменелости, полной драгоценных камней, что это может быть? Что? Можно подумать, что это произведение искусства. Но тебе будет трудно продать это геологу, так сказать. Такой человек, возможно, с радостью выпишет тебе чек на большую сумму, а потом пустит тебе пулю в лоб, чтобы ты никогда не смогла выдать владельца.
Он опять замолчал. Они проехали мост и небольшой коттеджный поселок с названием Сангис. Кое-где в окнах горели рождественские свечи. Ида зажала в ладони большой палец и попросила его продолжить.
— Сначала, в восемнадцатом веке, этот камень звали камнем Линнея. Камень каким-то образом оказался у Карла фон Линнея и долгое время хранился у него. Линней, вероятно, получил его от одного из своих учеников, скорее всего от Даниеля Соландера. Сам Линней называл его Lapis virgo, то есть Девичий камень. Есть несколько свидетельств тому, что он страшно боялся камня — он не вписывался в его систему. Он хотел поделить все на растения, животные и камни, а Lapis virgo шел вразрез со всеми принципами классификации. В конце жизни Линней втайне передал камень барону Густаву фон Пайкулю, который тогда обладал самой большой в Швеции коллекцией природных элементов. Когда потом всю коллекцию передали в дар Академии наук, была заложена основа того музея, который сегодня называется Шведский музей естественной истории в Стокгольме. Перевоз туда коллекции явился большим событием. Чучела кенгуру и попугаев, змей, телят с двумя головами и масса ящиков с причудливыми камнями выставлялись для показа по дороге из Уппсалы в Стокгольм. Люди до смерти пугались и думали, что это ведьминское искусство — они никогда не видели ослов с полосками, которые назывались зебрами. Во всяком случае камень Линнея до Стокгольма не доехал. Его украли где-то по дороге и с тех пор не могут найти. Каким-то образом камень оказался у Лобова. Может быть, он владел им долгое время, но никто об этом не знал, кроме Альмы и в какой-то степени меня. Камень очень долго находился в России, до сегодняшнего дня, когда Лобов отдал его тебе.
Иде хотелось задать вопросы. Перед ними в серо-черной утренней тьме одновременно возникла вся Хапаранда и части Торнео. Над постройками едва виднелся оригинальный шпиль колокольни. Рядом показалось нечто среднее между церковью и промышленным зданием с крышей из гофрированного железа. В самом низу в сторону юга простирался весь Ботнический залив, напоминавший огромную почку.
Лассе опять обернулся и посмотрел прямо на Иду.
— Теперь ты знаешь, что носишь под одеждой.
Дорожный указатель информировал о том, что магистраль Е4 закончилась.
— А как Лобов и Альма познакомились?
— Хороший вопрос. Спроси Альму. За эти годы Лобов много раз менял имена, это почти единственное, что я знаю. Он и Альма встретились во время войны. Альма никогда не хотела говорить об этом. Это дело деликатное. Ты должна сама спросить ее.
Новый дорожный указатель большими буквами показывал в сторону ЦЕНТРА, и они въехали в более густонаселенный район, где вскоре увидели вывески с надписями «ШКОЛА», «БИБЛИОТЕКА» и «ПОЛИКЛИНИКА».
Лассе посмотрел на часы, затем на Долли и только потом на Иду.
Внезапно он расплакался. Его всего трясло, и Ида не знала, в какую сторону ей смотреть.
— Я только, — сумел выговорить он, — очень боюсь за эту рану.
Он перегнулся через сиденье и взял Иду за руку.
— С тобой не должно ничего случиться. Проклятая чайка!
Долли похлопала его.
— Мне не больно, — начала было Ида.
— Ты должна пойти в поликлинику, — сказал Лассе, — и попросить дать тебе антибиотики широкого действия, так или иначе это шанс. Попроси, например, амоксициллин, он убивает много видов бактерий.
Амоксициллин. Ида много раз повторила это название.
— Все время смотри в пол, — продолжил Лассе. — Попроси рецепт и как можно быстрее уходи оттуда. Мы ждем тебя в машине.
Ида увидела, что часы в машине показывают почти половину седьмого. Долли заехала на парковку.
— Поближе к входу, — сказал Лассе Долли, — но не слишком близко. Здесь есть служебный вход или только один главный вход?
Когда мотор заглох, все несколько минут сидели молча.
Лассе наклонил голову вперед. Иде показалось, что он молится.
— Еще одна вещь, — тихо сказал он, — которую я забыл рассказать. О камне.
Он опять обернулся и посмотрел девушке в глаза.
— Их несколько. Есть еще три камня.
55
Ида молча ждала в машине. В темноте прошла низенькая коренастая тетка в очках. На ней была куртка с воротником из искусственного меха. Она вытащила связку пропусков и подошла ко входу.
— Давай, — сказал Лассе, — иди. Не забудь смотреть в пол.
Долли подправила Иде волосы и кивнула ей. Ида вышла из машины и быстро подошла к женщине.
— Извините. У меня болит рука, рана.
Женщина посмотрела на нее и сказала на необычном поющем диалекте:
— Поликлиника открывается через четверть часа. Тогда и придешь.
— Пожалуйста, мне так больно.
Ида выставила палец вперед, женщина посмотрела на него и мотнула головой. В ту же секунду электрические двери раздвинулись и они вошли.
Они оказались в пустой регистратуре. На правой стене висела табличка с надписью «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ», на левой — с надписью «ЖЕНСКАЯ КЛИНИКА». Регистратура была больше, чем ожидала Ида. Медсестра быстро зажгла свет во всех помещениях.
— Гм. Как ты сказала, давно поранилась? — спросила женщина и села за стеклянным окошечком, натягивая на себя медицинский халат. — Похоже, туда попала инфекция.
— Несколько дней назад…
Женщина обула сабо и начала изучать расписание на стене, одновременно включая компьютер.
— Доктор Магнус Чель может принять тебя до прихода своего первого пациента, через двадцать минут.
— Большое спасибо.
— Садись и жди.
Ида вошла в пустую комнату ожидания, где стояла маленькая засохшая рождественская елочка. На боковом столике лежала груда детских книг.
Женщина из регистратуры тихо говорила по телефону. Ида заметила, что женщина смотрит на нее, но когда их взгляды встретились, женщина отвернулась и улыбнулась.
Разговор окончился.
— Магнус немного опаздывает, — сказала женщина, опять широко улыбнувшись. — Кофе будешь?
Ида искоса посмотрела в окно. На парковке стояла «вольво» Долли с выключенными фарами. В темноте двух человек на переднем сиденье было не видно.
— Если можно, чай.
Женщина вскоре принесла полную пластмассовую кружку и чайный пакетик с желтой этикеткой.
— Да, кстати, как тебя зовут?
Ида на секунду задумалась.
— Марина. Марина Село.
— Номер удостоверения личности?
Ида скороговоркой назвала цифры.
Только бы это выглядело естественно. Хорошо, что номер отскочил у нее от зубов.
В регистратуре показался мужчина в белом халате; волосы завязаны конским хвостом, живот торчит. Вид сонный. Женщина, которую, судя по бейджику, звали Марго, извинилась и отошла к стойке. Она что-то сказала врачу, нарочито тихо.
— Скоро наступит… твоя очередь, — бросила женщина Иде через плечо. — Магнус скоро освободится. Сиди пока здесь.
Ида осмотрелась. На парковке все было без изменений.
Интонация женщины ее насторожила.
Что-то тут не так?
Сиди пока здесь.
— Скоро твоя очередь, — опять сказала Марго.
Она снова улыбнулась необычно широко.
Нервно.
Ида задумалась.
— Извините, — спросила она, — а где здесь туалет?
Марго откашлялась и показала в конец коридора.
— Туда дальше, но…
— Спасибо, — сказала Ида и пошла к дверям в конце коридора.
Наконец она нашла туалет. Она спокойно обошла его, завернула за угол и побежала.
Дальше находился еще один коридор. Она быстро вбежала в отделение, где еще не горел свет. В окно она увидела полицейскую машину, въехавшую на маленькую боковую дорожку, ведущую к входу.
Черт побери! Я так и знала!
Она ускорила шаг и услышала чей-то крик далеко позади себя. Спереди двойная стеклянная стена, она уже подошла к ней и ударила ладонью по дверной ручке — дверь была открыта.
Еще один коридор и маленький пандус, ведущий вниз к другому выходу, еще одна комната ожидания, где сидело два пожилых человека. Ида опустила глаза, замедлила шаг и спокойно пошла к наружной двери.
Вдалеке показалась еще одна полицейская машина, быстро спускающаяся по мосту.
Она опять вышла в холод и тьму и быстро побежала по снегу между двумя низкими зданиями. Поликлиника загораживала парковку, где стояла «вольво» Долли. Прямо перед собой она увидела несколько больших офисных зданий в стиле семидесятых годов. Она стала пробираться по снегу, завернула за угол одного из зданий и оказалась на грузовом причале, где была открыта роликовая дверь.
На несколько секунд она задумалась, а потом побежала вверх по короткой стальной лестнице, сделала глубокий вздох и очень спокойно пошла между грузовыми поддонами.
Ида попала в большое сухое складское помещение. В глубине стояли двое молодых мужчин и что-то обсуждали. Она увидела, что поддоны полностью загружены ящиками с пивом и вином. Вскоре она опустилась на корточки и протиснулась между огромной грудой пивных ящиков «Лапин Культа» и другой такой же большой кучей зелено-красных картонных коробок с изображением детского хора и текстом «Глинтвейн называется Блосса!».
Мужчины говорили так тихо, что она не могла разобрать слов. Она попыталась перевести дух и решить, что ей делать.
Вскоре раздалось какое-то жужжание.
По складу ехал автопогрузчик, свернувший в проход. Ида, не отрываясь, смотрела на длинный вилочный захват почти на уровне цементного пола, который приближался к тому месту, где она пряталась.
До нее дошло, что она смотрит прямо в глаза длинноволосого парня в комбинезоне, который сидел на маленьком водительском сиденье.
Прошло две секунды, казалось, парень хочет что-то сказать.
— Привет! — крикнул кто-то сверху. — Здесь молодая девушка не пробегала?
Парень спрыгнул с погрузчика и сделал несколько шагов к роликовой двери. Ида не могла выглянуть наружу. Включился голубой свет и несколько раз осветил весь пол.
Она прижалась еще ближе к стене.
Полицейская машина. Прямо за дверью.
— В чем дело? — громко спросил парень.
Другие парни в глубине склада тоже подошли к двери, не заметив Иду.
— Молодая девушка, — прокричал полицейский с улицы. — Вся расхристанная. Кто-то видел, как она бежала сюда.
— Нет, я не видел! — сказал парень.
На улице раздался шум мотора, и, судя по звуку, полицейская машина отъехала.
Трое парней опять пошли по проходам, разговаривая между собой:
— А в чем дело-то?
— Понятия не имею.
— А!
Они скрылись в комнате для персонала в глубине склада. Ида, не шевелясь, продолжала сидеть между поддонами.
Что мне делать? Смываться?
А что, если полиция где-то поблизости?
— Держи.
Это был парень в комбинезоне, который опять стоял прямо перед автопогрузчиком. Он протянул ей красную куртку с капюшоном и кепку и пошел было к выходу, но вернулся.
— Мотай отсюда. Здесь их больше нет.
Она натянула на себя куртку и кепку.
— Но куда я… — прошептала она.
Он огляделся, других парней видно не было.
— Мотай отсюда, — сказал он, — я и так тебе достаточно помог.
Нильс Бор
Нильс Хенрик Давид Бор, родился 7 октября 1885 г., умер 18 ноября 1962 г., — датский ученый. Сын Кристиана Бора, профессора физиологии Копенгагенского университета, и Эллен Адлер Бор, происходившей из семьи еврейских банкиров. В юности Нильс был вратарем футбольной команды Академического футбольного клуба, в то время одной из самых лучших в Дании элитных команд. Брат Нильса Харальд, который на всю жизнь остался его лучшим другом, был еще более выдающимся футболистом, выиграв, в частности, серебро для датской мужской олимпийской сборной в Лондонской олимпиаде в 1908 году.
Уже в молодые годы Нильс Бор зарекомендовал себя как выдающийся ученый. В 1907 г., будучи студентом Копенгагенского университета, он получил золотую медаль Научного общества. В 1911 г. он защитил докторскую диссертацию за работу об электронной теории металлов. После этого он переехал в Лондон, где сотрудничал, в частности, с Дж. Дж. Томсоном и Эрнестом Резерфордом. Бор совершенствовал резерфордовскую модель атома. Применив квантовую теорию, Бор сумел создать полностью собственную модель, так называемый боровский атом. Эта модель — один из самых крупных вкладов Бора в атомную физику и всю современную физику.
В 1916 г. Бор получил звание профессора, а в 1920 г. стал директором только что созданного института теоретической физики при Копенгагенском университете. За работу над боровским атомом в 1922 г. он получил Нобелевскую премию в области физики.
Под руководством Бора в Копенгагене был создан мировой центр теоретической физики. Наиболее выдающиеся физики со всего мира приезжали туда, чтобы принять участие в дискуссиях. Когда в 1940 г. Данию оккупировала нацистская Германия, Бор боролся за сохранение своего института. Поскольку Бор был еврейского происхождения, он считал, что находится под еще большей угрозой. В октябре 1943 г. с помощью датского движения Сопротивления при драматических обстоятельствах ему удалось перебраться через Эресунн в Швецию. Далее через Швецию его нелегально переправили в Англию, а потом в США для участия в так называемом проекте «Манхэттен», в рамках которого под наблюдением президента Франклина Д. Рузвельта в Лос-Аламосе, Нью-Мексико, велась работа по созданию атомной бомбы. Из-за строгих правил безопасности и по причине особой значимости Бора для проекта ему дали новое имя, и он подписывал бумаги именем Николас Бейкер.
Одновременно Бор занимался политикой и через свои контакты с Уинстоном Черчиллем и Франклином Д. Рузвельтом ратовал за открытость и международное сотрудничество в рамках ООН по ограничению атомного оружия.
Нильс Бор считается одним из самых выдающихся физиков 20-го века. Элемент бориум назван в его честь.
Источник: Большой датский справочник (Гюльдендаль) и ab-fodbolt.dk (домашняя страница Академического футбольного клуба Гладсаксе)
56
Ида шла по твердому насту, покрытому слоем пористого снега, между жилыми домами и вверх по небольшому возвышению. Теперь с пригорка она видела местность вокруг поликлиники.
На парковке стояли только две полицейские машины, одна из них была пикетом. У самого входа виднелась низенькая коренастая тетка вместе с двумя полицейскими. Женщина показывала во все стороны быстрыми жестами.
Марго, подумала Ида, проклятая доносчица!
Ида посмотрела на шоссе вдалеке, на виадук над трассой, на большую елку в огнях перед оштукатуренной усадьбой по другую сторону холма. Темноту освещали отдельные уличные фонари и фары машин и автобусов.
Но где же «вольво» Долли, где?
Дойдя до района черно-белых таунхаусов, Ида увидела огромное темно-синее здание за еще одной широкой автомобильной дорогой. Прожектора освещали четыре желтые буквы на фасаде.
ИКЕА.
Да, именно.
Она огляделась. Неподалеку двое детей с ранцами шли, держась за руки, со своим папой по пешеходной дорожке. Она подбежала к ним и пошла за ними следом.
Лассе и Долли, конечно, ждут меня. Рядом с ИКЕА. Это самое разумное.
Когда они сказали?
Когда откроется универмаг. Именно.
Через какое-то время папа с детьми свернули налево. Ида убедилась, что на нее никто не смотрит, перепрыгнула через убранный сугроб и пошла по заваленной снегом тропинке через темную лесную рощицу, где на снегу виднелись пятна от собачьей мочи.
По другую сторону рощи шла автомобильная дорога, на противоположной стороне которой опять показался огромный синий сарай.
Интересно, «вольво» уже там?
Но, может быть, не стоит стоять посреди пустой парковки, если их повсюду ищет полиция?
Она села на корточки за валуном.
Нет, вдруг кто-то пойдет с собакой?
Она вошла в лес, подальше от тропинки, и спряталась за густой елью.
Подожду здесь, пока не откроется ИКЕА и машин станет больше.
Когда ИКЕА открывается? Вроде бы в десять.
Она внимательно посмотрела на кроны деревьев, вздохнула и шмыгнула носом, а потом стиснула зубы.
Что делать, как провести несколько часов под елью?
Она ощупала карманы куртки, где нашла только сломанную сигарету и две пустые упаковки из-под презервативов.
Продолжая ощупывать свою одежду, Ида внезапно дотронулась рукой до какого-то предмета под футболкой, под грудью.
Что это такое?
Именно.
Она вытащила шкатулку.
Девушка посмотрела на шкатулку, испытывая одновременно страх и странное спокойствие. Убедившись, что шкатулка плотно закрыта, она подняла глаза вверх.
Птиц не было видно.
Она глубоко вздохнула.
Только одну секунду. Не сыграет никакой роли. Теперь ничего никакой роли не играет.
Она поспешно открыла шкатулку, и камень засверкал, отражая слабый свет снежных кристалликов.
Девичий камень.
Ида на секунду дотронулась до его поверхности и уставилась на отросток. Все было неподвижно, только от сапфиров шел пульсирующий свет. Как же он красив в своей загадочной переменчивости. Сама не зная почему, она внезапно взяла камень одной рукой и на несколько секунд сжала его в ладони. Камень был теплым, она положила на него другую руку и, сидя на корточках, словно обнимала его ладонями. Казалось, что от камня медленно идет легкий пар без запаха и исходят те же электрические импульсы, как и в первый раз, когда она его увидела.
Нет, Миранда, ты его никогда не получишь.
Девушка быстро положила камень обратно в шкатулку и опять спрятала его в одежде.
Скоро откроется ИКЕА. Скоро я опять буду лежать на заднем сиденье, держись, осталось не больше ста минут.
57
Ида пошла напрямик через невысокую ограду. Когда она еще ближе подошла к универмагу ИКЕА, справа от него она увидела длинную пробку перед группой низких домов со шлагбаумами и красным светофором. На крыше дома висела вывеска со словом «ТАМОЖНЯ».
По обе стороны шлагбаума стояло по полицейской машине; автомобильная очередь медленно двигалась вперед.
По другую сторону домов виднелся мост через реку, а дальше, в темноте, расплывчатый перешеек с постройками и на заднем плане поросший лесом ландшафт.
Финляндия.
Примерно каждое второе парковочное место было занято. Сначала она пошла прямо вперед к большому входу, где все рекламные щиты были разрисованы одинаковыми стилизованными рождественскими козлами. Люсия[49], сразу же подумала Ида, разве сегодня Люсия? 13 декабря вроде бы было вчера.
На глаза навернулись слезы, и она отбросила эту мысль. Она повернулась и пошла обратно вдоль рядов машин, как будто что-то забыла в багажнике.
Где, где же она?
На парковке стояло много фургонов и машин с большими прицепами. Бо́льшая часть с финскими номерными знаками, остальные — с российскими. В водительской кабине одного из джипов сидела целая семья с детьми и завтракала.
Еще дальше, рядом с небольшим навесом, под которым стояли тележки, она наконец обнаружила «вольво»-комби. Она шла к машине очень медленно, смотря во все стороны, но полицейских машин нигде не было видно, только длинные ряды БМВ, «фольксвагенов», «ауди» и других «вольво».
Это действительно та машина? Какие там номерные знаки?
Она не могла вспомнить номер и просто подошла прямо к задней двери, заглянула внутрь и на заднем сиденье увидела пустой пакет из-под печенья. Затем взялась за ручку двери и села в машину.
В машине никого не было.
Она еще раз осмотрелась. Передние сиденья были пусты. Никакой записки. Никаких сообщений на запотевшем стекле. А в багажнике?
Сумки и все черные полиэтиленовые мешки исчезли.
Они что, смылись? Бросили меня одну?
Может, это не та машина?
Она опять осмотрелась. На зеркале заднего обзора по-прежнему висел ароматизатор.
Нет, все правильно. Это машина Долли.
Ида легла на сиденье и обняла шкатулку с камнем. Мысли лихорадочно перескакивали с одного на другое. Она была на грани слез.
Лассе? Где ты? Ты не можешь бросить меня вот так!
Снаружи раздался легкий хлопок. Долли быстро открыла водительскую дверь, села за руль и тихо закрыла дверь.
— Тебя кто-то видел?
— Думаю, что нет, — ответила Ида.
— Что случилось у врача?
Ида объяснила.
— Мы уехали оттуда, как только увидели полицейскую машину. А приехав сюда, были вынуждены выйти из машины, — сказала Долли, — сидеть внутри было рискованно.
— Где Лассе? — спросила Ида.
При этих словах к ним подкатил фургон с большим прицепным вагоном и встал четко справа от «вольво». Ида вздрогнула и попыталась спрятаться, чтобы ее не увидел водитель.
— Не бойся, — сказала Долли.
Она повернулась и погладила Иду по щеке.
— Не знаю, когда мы опять увидимся, Ида. Удачи. Куда бы вы ни ехали.
Несколько секунд Ида продолжала сидеть в машине, а потом взглянула на вагон за фургоном, похожий на киоск с сосисками.
— А теперь быстро отсюда, — велела Долли.
Ида внимательно посмотрела на вагон и увидела, что маленькая боковая дверь слегка приоткрыта. В щели виднелось лицо Лассе. Она открыла дверь машины и в последний раз проверила, не забыла ли она что-нибудь на сиденьях. Затем вылезла из «вольво» и быстро протиснулась в темный вагон.
— Что это такое?
— Шш! — сказал Лассе и провел ее в тесное помещение, напоминающее кухню. — Быстрее!
58
Лассе встал на колени на полу вагона и дал ей бутылку свежевыжатого апельсинового сока и белую таблетку.
— Успокоительное, — сказал он. — Прими одну, а то на тебя столько всего навалилось.
Это я уже слышала, подумала девушка.
Она проглотила таблетку, запив ее несколькими глотками ледяного сока; сок она цедила сквозь зубы так, что в них застревала фруктовая мякоть. Тем временем Лассе открыл крышку под мойкой и достал сначала поднос с моющими средствами, а потом восемь пакетов с сосисками и питой. Ида скосила глаза на меню, прикрепленное скотчем к стене: ролл гирос 50 крон, тарелка фалафеля 70 крон, ролл скаген 60 крон, кебаб 55 крон, лангош (выбери по вкусу) 50 крон…
Что это такое? Что происходит?
Лассе что-то пробормотал и показал ей темное отверстие под полом. Оно было очень узким. Она разглядела поперечную балку, которая, похоже, соединялась с подвеской колеса. Лассе засунул голову в отверстие и велел ей нажать, если понадобится.
Ни за что на свете, подумала она, пока он медленно лез вниз.
Вскоре были видны только его ботинки. Тем временем вагон пришел в движение и поехал.
— Поторапливайся! — сказал Лассе снизу. — Совсем скоро таможня!
Ида сгребла в кучу пакеты с хлебом и бросила их в отверстие. Поставив на мойку поднос с моющими средствами, села на пол и свесила ноги вниз.
— Ты наступила мне на лицо, — простонал Лассе снизу.
Она начала просовываться вниз. Скоро стало легче, она вся вошла в отверстие. Лассе положил на место напольный люк, и стало почти черно.
В помещении пахло потом, маслом и еще чем-то едким. Было холодно. Она легла с Лассе валетом, прижавшись к его длинному угловатому телу. Впереди слышался глухой треск мотора.
Она попыталась быстро привыкнуть к новой ситуации, как будто все это происходило с кем-то другим.
— Чем это пахнет?
— Думаю, гнилой фарш, — сказал Лассе. — Он хитрит, чтобы обмануть собак.
— Каких собак?
— На таможне.
Ида задумалась и задрожала.
Объявлена в розыск — раньше она даже представить себе не могла, что эти слова будут относиться к ней самой.
— Как его зовут? — спросила Ида.
— По-моему, Юкка.
— Черт побери, меня зовут Миккола, — послышался откуда-то голос. Голос звучал как из очень маленького и сильно треснувшего микрофона. — Вы должны до смерти радоваться, что я вас спасаю. Не открывайте рта, пока я вас опять не позову. Примерно через тридцать секунд будут пограничники. Когда я заговорю с вами снова, значит, все в порядке. А сейчас заткнитесь!
Стало тихо. Ида опять попыталась понять, откуда раздается звук, но в темноте было не видно, где находится динамик. Лассе шепнул ей, чтобы она лежала не шевелясь.
Машина остановилась. Было слышно, как несколько моторов работают на холостом ходу перед вагоном и за ним.
Мы стоим в очереди.
Время от времени вагон дергался и продвигался вперед на несколько метров, а потом опять останавливался. Она заметила, что Лассе стал дышать глубоко и быстро.
— У меня скоро начнется паника, — прошептал он.
В ту же секунду она услышала шаги и голоса снаружи.
Залаяла собака.
Шаги вокруг вагона. Подошли ближе и удалились.
Затем что-то шлепнулось на пол прямо над ними.
Они в вагоне!
Ида услышала, как собака царапает пол когтями, всего лишь в нескольких сантиметров над ней.
И лай.
— Юхан! — услышала она женский голос. — Собака сделала пометку. Иди сюда!
Собака опять залаяла. Ида услышала, как она громко нюхает. Их разделял только пол толщиной всего лишь в несколько сантиметров. Она закрыла глаза, и ей показалось, что собака влажным носом водит ей по лицу.
— Вот как, да, — раздался мужской голос. — Проклятый вагон. Мы его уже задерживали. Пусть отъедет в сторону.
Шаги исчезли. Мотор опять заработал, и они проехали немного вперед.
— Ни звука, черт бы вас подрал! — прошептал Миккола в динамик.
Они остановились.
Новые шаги, несколько пар ботинок и опять собака. Она нюхала и снова лаяла.
Ида услышала, как открылась и снова закрылась дверца настольного шкафчика. Похоже, собака везде совала свой нос. Она залаяла еще раз.
— Фу, какой запах, — произнес кто-то. — Что скажете? Будем копаться в этом говне?
— Что скажешь, Йоран?
Третий голос, совсем близко.
— По-хорошему надо бы покопаться. Этот проклятый Миккола. Обычный воришка. В прошлом году мы задержали его за алкоголь. Я не знаю. Если начнем все разбирать, наверняка что-нибудь найдем, но ищем-то мы другое. Что там собака пометила? Алкоголь, сигареты?..
— Просто пометила. Может быть, наркотики.
— Лично я думаю, что пахнет испорченным лангошем.
— А может, тут люди?
Тишина.
— Ну. Однако, конечно. Может быть. Хотя нет.
— Здесь кто-то есть, Роня? Кто-то есть?
Собака опять тявкнула.
Из очереди стали громко сигналить. Полицейские вздохнули и выругались.
— Ну ладно. Пусть проваливает. Где вероятность, что она едет автостопом именно в этом вагоне? Мы должны сосредоточиться на главном.
— Так что, отпускаем его?
— Да. Но в следующий раз мы разнесем всю машину, передай ему. Он у нас на примете. Теперь давай разбираться с этой очередью!
Шаги удалились. Дверь закрылась, и собака гавкнула в последний раз.
Машина завелась и быстро поехала.
Они проехали через турникет и двинулись по мосту через реку Торне. Свет на дороге изменился, все, казалось, стало больше и свободнее.
— По другую сторону границы нас ждут финские собаки, — прошептал Лассе. — Лежи и не двигайся.
Вагон продолжал катиться, внезапно они снизили скорость, но потом опять ее набрали. Они долго ехали дальше, не сворачивая и не тормозя, по большой ровной дороге.
— Ну, наверняка на финской стороне ничего не было.
Лассе застонал и схватился за горло. Вагон начал сильно подскакивать. Ида тоже почувствовала себя плохо.
Они опять замедлили ход. Несколько поворотов и последний большой подскок.
Потом остановка. Полная тишина.
Дверь в вагон открылась, за ней дверца кухонного шкафа и люк в полу.
Показалось лицо с седой бородой, желтая кепка и пара больших пилотских очков.
— Добро пожаловать в Суоми, проклятые шведские сухопутные крысы.
59
Миккола припарковался на лесной тропинке. Он стоял в канаве и справлял малую нужду, одновременно прихлебывая из бутылки с кока-колой.
Лассе осмотрелся. Издалека слышался шум большой дороги. Он подошел к Иде и похлопал ее по плечу.
— Подумать только, мы справились. Мы справились, прошли сквозь весь этот чертов розыск!
Они быстро обнялись. Он взял немного снега с земли и потер им лоб. Они стояли и переводили дух. Он улыбнулся и покачал головой.
— Ну и поездочка. Теперь сначала нам надо заехать в Кеми заправиться, — сказал Миккола.
Они опять улыбнулись друг другу, но вдруг Лассе застыл.
— Дай твою руку, — сказал он.
Она подняла руку, и они оба посмотрели на ее большой палец, а потом друг на друга.
Ида покачала головой.
На месте раны виднелась только маленькая царапина.
— Что такое? — спросил Лассе.
Никакого покраснения, только маленький шрам вокруг царапины.
— Что ты сделала? Очень хорошо заживает, по крайней мере с виду. Тебе все-таки дали лекарство?
— Нет.
— Ты что-то делала с раной?
Она задумалась.
— Нет, вроде нет.
Он опять посмотрел на палец, а потом ей в глаза.
— Нам надо ехать, — закричал Миккола из машины. — Перекладывайте ваше барахло и садитесь сами!
60
Лассе и Ида сидели в вагоне на полу. Вдоль стен стояли мешки. Под ними громко и регулярно жужжал мотор. Они проехали несколько прибрежных поселков. Тем временем Лассе увидел айпод, лежащий на самом верху на одном из мешков.
— Он нам может понадобиться, — сказал Лассе. — Ведь тебе удалось подключиться к сети?
— Да.
— Ты не знаешь длину четвертины?
Ида посмотрела на него.
— Нет, с ходу не скажу. А тебе зачем?
— Скоро поймешь.
Им удалось подключиться к открытой локальной сети под названием «Матканет». Лассе зашел на сайт Википедии, быстро нашел четвертину и локоть, а потом они опять выключили айпод.
— Наверное, нам не стоит им пользоваться без особой нужды.
Через минуту Миккола остановился на заправке. Заправившись, они выехали из Кеми. Они долго ехали по небольшим дорогам.
Улыбаясь, Лассе достал из-под рубашки папку с надписью «Европейские жемчужницы».
— Помнишь, я говорил, что в этой папке есть нужное нам письмо.
— Да.
— Письмо от Лобова — это фантастика, оно нас может привести к такому…
Он немного посидел молча, приложив ладонь ко рту, как будто затягивался сигаретой.
— Дело в том, что нам нужны деньги, — наконец сказал он. — Если мы будем искать Альму. — Он понизил голос. — И если станем платить Микколе. — Он опять повысил голос. — Но ясно одно: нам надо много денег.
Он сделал короткую паузу.
— Миккола едет на север, на рождественскую ярмарку в Рованиеми, там мы и выйдем. У меня не хватает денег даже на то, чтобы с ним расплатиться. А у тебя есть?
— Может быть, осталась одна пятисотка от Марины.
— Не хватит, — отозвался Лассе. — А теперь смотри сюда.
Он открыл папку и показал фотографию. Это был снимок длинного ожерелья с рядом крупных жемчужин.
— Ты помнишь, что я рассказывал тебе о камне, — сказал Лассе.
— А нам обязательно сейчас об этом говорить? — спросила Ида. — Я страшно устала.
Лассе серьезно посмотрел на нее.
— Ида, ты должна понять. Мы с тобой попали в очень странную и опасную историю. Не факт, что мы все преодолеем. У нас нет времени на усталость.
Он дай ей возможность переварить его слова.
— И нам нужны деньги, чтобы у нас был шанс.
— О’кей, понимаю.
— Тогда слушай, — продолжил Лассе. — Ты помнишь, что я говорил? Что Линней боялся Девичьего камня.
— Да.
— А боялся он потому, что камень не совсем вписывался в его систему. Камень, похоже, был одновременно и животным, и минералом. Линней пытался разгадать загадку многими различными способами. В конце концов ему пришла по-настоящему интересная идея.
Лассе поднес два разных письма к лампе над варочной панелью. Через какое-то время проступили все витиеватые буквы в письме Лобова, но Ида была не в силах читать.
— Одно письмо Линней послал Соландеру, а другое письмо написал Даниель Соландер, ученик Линнея. Он, в частности, путешествовал по Новой Зеландии. И теперь мы сможем прочесть весь диалог и понять, как они мыслили. Как я уже говорил, письмо написано на старошведском, но в нем говорится примерно следующее: …Весь берег был завален мощными раковинами моллюсков. Некоторым, по нашим оценкам, да и то неточным, было около ста лет. Мы нашли также несколько очагов, а также имена и годы, вырезанные на полудюжине изуродованных болотистых сосен. В давние времена сюда приезжали люди из Лаппмаркена, они плыли вверх по течению реки Оунасйоки в поисках драгоценных жемчужин…
— Ты это уже читал, — сказала Ида, — а я по-прежнему не понимаю.
— Подожди, я немного пропущу, тут начинается интересное: …Три дня мы знакомились с природой моллюсков. Чаще всего их не видно невооруженным глазом, поскольку они ловко прячутся под слизью и водными растениями. Больше всего они любят находиться в тени камня или на песчаном дне, которое должно быть высветленным. Жемчужины встречаются в них крайне редко, даже не в каждом 60-м моллюске, причем девять из десяти моллюсков с жемчужинами непригодны и бесполезны из-за цвета. Но теперь мы не стали их собирать, как намеревались, а…
Лассе перевел дух и открыл грушевый лимонад.
— Вот остальное, имей немного терпения, и внимательно слушай: …Поскольку в верховьях реки Оунасйоки, точно через полчетвертины и три сотни локтей вверх по течению от болотных сосен, природа показала нам крайне вероломное место — на редкость пригодное для сбыта чудных драгоценностей, а также того предмета, который нам доверил наш немецкий друг. In situ[50] рядом с источником, который скрывает нору гиганта под торфяником, куда могут проникнуть только слабые лучи Всемогущего света, мы оплодотворили дюжину европейских жемчужниц. Пусть Божий гнев, который никогда не стихает, медленно зреет во тьме!.. Когда мы нашли эти страшно маленькие и затвердевшие экземпляры, при внимательном изучении их годовых колец мы определили их возраст — сто двадцать лет. Согласно моей гипотезе моллюск, который растет в темноте, остается маленьким по размеру, но живет долго, подобно пушистой березе, которая, выдерживая шторма и бедность Финнмаркена, становится надтреснутой и старой… Тем самым наша миссия завершена! Молитесь Создателю, чтобы Девичий камень никогда больше не вводил в заблуждение нашу эпоху, и пусть лоно будущего взрастит эрудицию, достаточно зрелую, чтобы укротить этого девичьего монстра. Слышишь? Понимаешь?
— Не очень, — ответила Ида.
Лассе захлопнул папку.
— Не забудь: это было совсем другое время с совсем иными представлениями, чем теперь. Линнею было известно, что здесь, в Финнмаркене, находится самое большое поголовье моллюсков в Скандинавии. И он тайно послал Соландера, чтобы поместить в большое количество моллюсков маленькие образцы минералов. Линней на самом деле думал, что Девичий камень мог быть результатом естественного процесса слияния животного мира с минеральным. То есть что разгадка была… — Лассе опять показал фотографию жемчужного ожерелья, — перламутр!
Ида взяла апельсиновый лимонад и открыла его. Ей уже стало немного интересней.
— Что? Линней действительно думал, что можно скрестить животных с камнями?
— Не знаю, верил ли он в это или просто пытался повторить то, что, по его предположению, породило Девичий камень, создать нечто достаточно похожее. Пожалуй, больше всего он хотел проверить гипотезу. Дело в том, что он попросил Соландера спрятать целый ряд маленьких образцов минералов в поголовье моллюсков здесь, в северной Финляндии, по крайней мере в двух местах. Одно такое место, рядом с Рануаярви, было, вероятно, разорено еще в середине девятнадцатого века. А о втором месте никто не знал больше двухсот лет — поскольку оригинал письма Соландера был утрачен. Но теперь у нас есть то, чего не было ни у кого другого. Полное письмо, с помощью Лобова. Ты не слушала, когда я читал? Река Оунасйоки, на расстоянии ровно в полчетвертины и триста локтей вверх по течению от лагеря с болотными соснами, на которых явно были какие-то надписи… Во всяком случае очень точное описание. Совершенно невероятно, что письмо сохранилось, что Лобову удалось его добыть!
Ида попыталась собраться с мыслями.
— Ты хочешь сказать, что мы достанем деньги, если найдем жемчужины в старых моллюсках?
Лассе понизил голос.
— Все время считалось, что Соландер заложил в моллюски маленькие образцы минералов. Но это еще не все. Смотри сюда.
Он перевернул письмо и стал читать:
«Тот набор предметов, которые ты мне прислал для описанной цели, произвел большое впечатление на всех и каждого в нашей компании. Эти предметы представляются нечто большим, чем изысканные драгоценности, которыми они фактически являются, поскольку мы в основном видели ель, сосну и жалкие сухие торфяники с однообразными вариациями. Отдельный и полный Божьего гнева предмет, который Вы, знатный Архиятр, поручили мне уничтожить, внушил мне также большое уважение, хотя и смешанное со страхом, потому что пасти извивающихся змей слишком ясно свидетельствуют о том, чьи святые силы сильно превосходят наши отравленные и на поверхности кажущиеся…
Лассе пристально посмотрел на нее.
— Слышишь? Он пишет фантастические вещи!
— Ничего не понимаю, — отозвалась Ида.
Лассе понизил голос.
— Я сам точно не знаю, что он имеет в виду. Но вряд ли в первом абзаце он имеет в виду образцы минералов. Маленькие предметы, из металла. Изысканные драгоценности? Может быть, — на его лице быстро мелькнула легкая улыбка, — может быть, это какие-то украшения?
— А!
— Я только предполагаю. Но почему Соландер так написал?
Несколько секунд они молчали.
— А остальное, — продолжал Лассе. — Полные гнева Божия предметы, змеиные пасти и все такое. Это крайне интересно.
— Насчет гнева Божия, — заметила Ида, — Лобов говорил что-то такое на Нобелевском банкете.
— Вот как? Что он сказал? Точно?
Ида попыталась вспомнить.
— Нет, не помню. Только то, что это имеет значение.
Лассе задумался.
— Я не так начитан, как Альма. Если бы мы смогли с ней связаться!
Он выругался и опять зачитал отрывок из письма.
— Изысканные драгоценности… Гм, если мы начнем с этого. Изысканные драгоценности. Что это может быть? Предположим, украшения?
Ида пожала плечами.
— Да, давай предположим, — продолжил Лассе. — Может быть, речь идет об украшениях и в таком случае о… русских украшениях?
— Почему о русских?
— Потому, что Линней всего лишь за несколько недель до отъезда Соландера в Финляндию получил большой почетный дар из России от Екатерины Великой. На самом деле она послала Линнею в основном русские семена и луковицы, но тем не менее. Этого нельзя исключить. И потом другое, предмет, имеющий отношение к гневу Божию, к змеиной пасти. Это могло быть что-то крайне значительное. Я даже боюсь себе представить.
Он напряженно думал, пока Ида не прервала его размышления.
— Но я все равно не понимаю. Почему эти маленькие металлические предметы или что-то в этом роде должны были сохраниться до сегодняшнего дня?
— А почему нет? — ответил Лассе. — Европейские жемчужницы живут несколько сотен лет. Если Соландер поместил предметы во второй половине восемнадцатого века, большинство животных могут быть еще живы. Оунасйоки не так уж далеко отсюда, я собирался просить Микколу заехать туда по дороге в Рованиеми, дороги там петляют и сами выводят к реке. Она находится к северо-западу от Рованиеми, а потом можно поехать другой дорогой на юг, обратно в Рованиеми. Если мы уговорим Микколу отвезти нас туда, мы попробуем найти этот особый предмет. А если мы к тому же найдем пару украшений или другие ценности в моллюсках, то сможем довольно долго жить на это и, надеюсь, ехать дальше и еще долго скрываться от полиции. Нам ведь надо попытаться добраться до Альмы в Москву.
— Давай попытаемся ей позвонить. Мы могли бы попросить у Микколы мобильник.
Лассе задумался.
— Да, надо позвонить как можно быстрее. Но не с его мобильника. Я ему до конца не доверяю. Может быть, позвоним из Рованиеми, если купим финскую симку.
Они кивнули.
— Но как у тебя хватает смелости считать, что мы получим деньги, если проверим моллюски?
— Конечно, гарантии, что в моллюсках находятся украшения, нет. Там может быть все что угодно. А может быть, все моллюски исчезли. Но если моя теория верна, если это действительно русские украшения, — опять забормотал он, — можешь представить себе их сегодняшнюю стоимость. Украшения восемнадцатого века, весь русский антиквариат сегодня как никогда в цене. Ты только подумай: сколько выложит за такое украшение богатый новый русский олигарх, чтобы произвести впечатление на свою маленькую Анюшу на даче?
Он слегка рассмеялся, а потом продолжил:
— По крайней мере это единственный способ раздобыть деньги, который мне пришел в голову. У тебя есть идея получше?
Ида задумалась и достала зеленую свинцовую шкатулку.
— Несколько миллионов евро хватит? — спросила она.
Лассе замолчал, сжал челюсти и пристально посмотрел на нее.
— Что бы мы ни делали, — медленно сказал он, — ты должна понять, Ида. Чтобы мы ни делали, мы не можем ни показать, ни продать этот камень ни одному человеку на свете, пока мы живы. Иначе нам конец. Понимаешь?
61
Микаель проснулся в одежде.
Рядом в большой двуспальной кровати валетом лежал Поль, тоже в одежде, и храпел.
Который час?
Микаель встал с постели и посмотрел на свой мобильный телефон. Почти половина одиннадцатого.
Половина одиннадцатого дня!
Он приоткрыл шторы. На улице было совершенно темно.
Мы так долго спали? Нам же надо ехать дальше!
Он осторожно разбудил Поля, который сначала стал бурчать, а потом немедленно проверил свой айфон, вздохнул и исчез в душе.
— Как мы теперь поступим? — спросил Микаель через дверь в ванную, пока лилась вода.
— Мы пойдем на эту заправку и купим там что-нибудь на завтрак, — ответил Поль.
— Сначала мне надо позвонить в страховую компанию!
— Да-да, конечно, звони.
Через четверть часа они выписались из апартаментов под названием «Шахта».
— Вот уж действительно спали, как на дне шахты, — заметил Поль и бросил ключ в деревянный почтовый ящик у входной двери. — Мы потеряли много времени.
Они спросили тетеньку в газетном киоске о ближайшей стоянке такси и через десять минут вышли из свежевымытого «мерседеса» у входа на заправку в Клеменснесе.
Микаель тотчас вступил в диалог с владельцем заправки о том, можно ли на месте починить «сааб», а Поль тем временем вставлял вопросы об аренде машины.
— Давайте по порядку, — сказал владелец с аккуратным пробором, — у меня есть только маленький «Форд-Фиеста», вы можете взять его напрокат до сегодняшнего вечера, до 22.00.
— Отлично, берем, — сказал Поль, пока Микаель дозванивался до страховой компании.
— Кстати, — Микаель услышал слова Поля. Одновременно автоматический голос в трубке называл время ожидания в телефонной очереди, — сколько это стоит?
Поль показал на какой-то предмет, висящий на стене рядом с кассой.
И только закончив разговор, Микаель увидел, что Поль имеет в виду.
Большие болторезные ножницы.
Довольно скоро, запихнув в себя по багету со скагерерой и выпив кофе, они уже сидели в «фиесте» и ехали вдоль шоссе Йернвегслед через западную часть Шеллефтео.
— Хорошо, что сегодня за рулем ты, — сказал Поль, криво улыбаясь. — Вот, проверь по карте. Если все время ехать по трассе 95, мы приедем прямо к нужному дому.
Вскоре они поняли, что шоссе Йернвегслед плавно переходит в трассу 95. Машин было мало. Перед ними ехал полосатый городской автобус, который они сумели обогнать на следующем перекрестке со светофором. Затем они увеличили скорость и продолжали ехать почти прямо на северо-запад.
Микаель посмотрел на часы, было около часа дня.
— Все-таки мы поступили правильно, — заметил Поль, — нам надо было отдохнуть и немного набраться сил. А ножницы нам пригодятся. Мы ведь не знаем, что нас ждет. Если понадобится, я не побрезгую взломать чужой замок. Сколько там осталось, всего лишь несколько миль. Предлагаю…
ДЗЫНЬ.
Поль прервал себя.
— Ты слышал?
Он достал свой айфон.
— Это планшетник! Новый сигнал! Но…
Он посмотрел на дисплей, и у него изменилось выражение лица.
— …его нет на месте. Планшетника там больше нет!
— Что ты говоришь?
Микаель поискал глазами боковую дорогу, но в конце концов остановился рядом с заброшенной автобусной остановкой. Поль показал Микаелю дисплей и увеличил карту.
ДЗЫНЬ.
— Видишь? Планшетник…
— Он в Финляндии!
— Да. Ой, посмотри, он движется.
По карте перемещалась маленькая красная точка. Они подождали несколько минут и стали отслеживать сигналы.
— Он по дороге в Кеми. И наверное, еще дальше на юг.
— Тогда мы должны ехать за ним, — сказал Микаель. — Значит, в Финляндию? Тогда нам надо развернуться и ехать вдоль моря в сторону финской границы.
— Нет, подожди!
Поль по-прежнему следил за дисплеем.
Внезапно сигнал прервался.
Он дал команду, но никакого звука не последовало. Они подождали еще несколько минут, но телефон по-прежнему молчал.
— Нет, похоже, его нет. Черт бы их побрал!
Они подождали еще немного. Опять ничего.
Они уставились в зимний полумрак за окном машины. Из окна виднелся еловый лес и открытые снежные поля.
— Что нам делать? По любому ехать к этой Долли Шёберг и пытаться что-то выяснить?
— Нет, теперь это слишком рискованно, — возразил Поль. — Тогда тот, у кого планшетник, получит предупреждение. Нет, надо придумать что-нибудь похитрее. — Какое-то время он сидел, сосредоточившись. — Во-первых, он в Финляндии. Это может говорить о том, что планшетник по-прежнему у нее. Если бы меня объявили в национальный розыск, я бы постарался уехать из Швеции.
— Да, разумно.
— Во-вторых. Он движется на юг. И если въехать в Финляндию скорее всего через Хапаранду, а потом поехать на юг, куда можно попасть?
— Ты ведь сказал, что в Кеми.
— Да, но потом?
Они посмотрели в атлас.
— Если ехать вдоль берега, можно попасть в любой город. Можно в Улеоборг, можно в Ваасу, а можно прямо в Турку.
— А потом?
— Трудно сказать.
Поль быстро пролистал свой веб-браузер и опять посмотрел на карты. Сигналы прекратились.
— Это полный абсурд. Но я проверяю расстояния, и у меня возникла маленькая идея. Если мы сейчас поедем отсюда в Хапаранду, наверняка на это уйдет часов пять. И если планшетник в машине, а, похоже, мы слышали сигнал именно из машины, за время нашей езды он может переместиться еще дальше, чем мы. То есть он все время будет опережать нас на пять часов, если не остановится. Но мы этого не знаем. Но если представить себе Финляндию… — он немного замешкался, — наиболее вероятно, что планшетник будет двигаться на юг. А ты как считаешь?
— Не знаю. А почему?
— Ну ты подумай. Северная Финляндия — это одни сплошные леса и озера. Посмотри, там почти нет дорог. Все города находятся на юге, так что разумно предположить, что планшетник следует на юг. Или я не прав? Черт, хоть бы он опять пискнул!
Они сидели и ждали, а мимо них в обе стороны ехали машины.
— О какой идее ты говорил? — наконец спросил Микаель.
— Не знаю, насколько она хороша, — отозвался Поль.
Они подождали еще несколько минут. По-прежнему никакого сигнала.
Поль снова принялся листать атлас. Похоже, он все время просчитывал расстояние на калькуляторе в мобильнике.
— Не знаю. Если не поступит новый сигнал — я не знаю.
Он выругался.
— Давай излагай свою идею, — попросил Микаель.
— Ну, — начал Поль, — сначала я проверил Шеллефтео, но оттуда нет парома.
Микаель задумался.
— Парома?
Поль показал указательным пальцем на карту.
— Посмотри сюда.
Теперь он показывал шведский норрландский берег.
— Вот Умео. И оттуда после обеда идет паром, в 15.30. В Ваасу в Финляндии. Каких-то три часа, и мы там.
Их взгляды встретились.
— Если мы сядем на паром, — продолжал Поль, — нам, по крайней мере, не надо будет догонять планшетник. Может быть, мы сумеем встретиться с ним, если поедем на север от Ваасы. Мы сэкономим массу времени. В лучшем случае они на нас напорются. Но все основано на теории о том, что планшетник движется на юг, а эта теория может быть ошибочной.
Оба принялись размышлять.
— А что тогда с «фиестой»?
— Мы оставим ее на заправке в Умео. А твой «сааб» заберем потом. Что скажешь? Чем это не вариант?
Микаель не нашелся что ответить. Поль еще раз показал ему карту.
— Сейчас мы просто-напросто должны рискнуть, чтобы у нас был шанс!
62
Ида долго сидела молча под глухой равномерный стук колес под ними. Лассе продолжал разглагольствовать.
— Я поговорю об этом с Микколой. Как нам сделать крюк, чтобы доехать до реки Оунасйоки, отсюда это как раз возможно. Я только должен достать карту получше. Мне надо что-нибудь придумать, чтобы не вызвать у него подозрений.
Ида пристально смотрела на кухонный шкаф прямо перед собой.
Этот сумасшедший Линней. Ну почему, почему Альме есть дело именно до него?
Они ехали еще два часа с лишним и остановились на заправке Шельмак прямо в лесу. Между деревьями проглядывал слабый дневной свет. Миккола сходил в туалет на заправке. Прежде чем отправиться в путь, Лассе поговорил с ним.
Еще через полчаса Миккола остановился на придорожной стоянке у озера, подошел к вагончику и постучал.
— Пора обедать, — сказал он. — Что скажете о… лангоше?
Они сидели на кухне и жевали размороженные куски хлеба с маслом, холодным мясом и твердым сыром.
— Что это за барахло вы везете? — спросил Миккола, показав на мешки.
— Мы переезжаем, — улыбнулся Лассе.
— О’кей. Больше спрашивать не буду.
Они продолжали жевать.
— Где я получу свои деньги? — спросил Миккола.
— В Рованиеми.
Миккола достал из кармана куртки бутылку водки, и у него мгновенно развязался язык. Он рассказал, что родился в Кируне, что его сын погиб в автомобильной катастрофе, а дочь знать его не хочет и живет с сыном врача в Нарвике. Напарник обманул его и присвоил себе НДС. Другие знакомые обокрали его. А жена от него ушла.
Тут он замолчал, немного подумал, а потом снял два навесных шкафчика. На стене показался крючок, который он дернул. Стена сдвинулась вниз и превратилась в койку.
— Это если кто-то захочет отдохнуть, — пояснил он.
Иде дали одеяло, и она легла. Лассе разложил на полу карту дорог. Появилась плитка шоколада, Лассе отхлебнул из бутылки водки — Иде показалось, что он притворяется, — и больше пить не стал.
— Надо ехать дальше, — сказал Миккола, когда они обсудили маршрут.
— Я сяду спереди, рядом с тобой, — сказал Лассе, — пусть девочка немного поспит. О’кей?
— Конечно.
Дверь закрылась, мотор снова заработал, и фургон покатился.
Новые небольшие дороги. Плохо очищенный от снега асфальт в заплатках, который, похоже, никогда не кончится и от которого все трясется.
Боже мой, вчера была Люсия, а я лежу здесь одна, на койке, в фургоне с лангошем посреди Финнмаркена.
63
Микаель сидел за столиком у окна в танцбаре на пароме «Wasa Express». С его места, в отличие от большинства мест в баре, открывался хороший передний обзор. Несколько маленьких девочек, одетых в розовые платья принцесс, играли на пустом круглом танцполе посредине. Из динамиков бара слышался невнятный танцевальный рок. Люди сновали туда-сюда и занимали сидячие места, кладя на них верхнюю одежду, а потом устремлялись в ресторан с накрытыми шведскими столами. На одной из афиш в углу с клавишной панелью было написано: «Musique Quiz Tonight в 19.00», а на другой, рядом с кабинкой диск-жокея — «Клуб Galaxy — Mischa Daniels Scandinavian Album Tour Feat. J-Son & Sandro Monte».
За соседним столиком сидело четверо мужчин лет двадцати пяти. У всех верхняя губа в крошках от жевательного табака.
— Ну что, каких девушек будете заказывать сегодня вечером? — спросил один из них. — Тут, черт возьми, и переспать не с кем — всем 35 плюс.
Микаель посмотрел на них и фыркнул. Как там сказал поэт Гуннар Экелёф еще в 60-х годах: Швеция американизировалась на немецкий лад.
Повсюду эти ужасно безвкусные паромы, вся эта жирная еда, вся эта сельдь и вареный лосось, все эти отвратительные подносы с запеканками «искушение Янссона» и горячими закусками, заблеванные палубы, мерзкие мальчишники, все эти девичьи провинциальные стрижки лесенкой с косицами на шее, не говоря уже о самом судне: никогда не знаешь, плывешь ты или нет, и в какую сторону, оно только гудит и вибрирует, и внезапно архипелаг за бортом скользит то в одну сторону, то в другую, пока судно зигзагами пробирается вперед, и вот ты уже на месте.
Я хочу видеть, как мы едем, я хочу видеть что-то, напоминающее Еврехольмен и маленькие серые скалистые острова к югу от Лиль-Реббена в Бондё-фьорде. Мы ездили туда в то лето, вся наша маленькая семья с новорожденной дочкой. Я помню маленький домик белого цвета, мою Юханну и все наше совместное презрение к большим шикарным парусным и моторным лодкам, которые скользили мимо нас по фьордам.
Прожектор осветил нос и нижнюю палубу, ему стало хуже видно, теперь он мог различить только два маяка в вечерней тьме.
Так вот, то самое лето. Даже если наши отношения строились на таком вот совместном презрении ко многим вещам, и даже если все потом пошло к черту, все-таки это была любовь.
Подошел Поль с двумя кружками пива и сел рядом.
Микаель внимательно посмотрел на пиво.
Сколько времени я не пил? Два года?
— Да, какая тут прекрасная атмосфера, — с иронией заметил Поль и огляделся по сторонам.
Они слегка рассмеялись, и Поль пригубил пива.
— По-прежнему никаких сигналов. Но что сделано, то сделано. Будем надеяться, что с паромом мы поступили правильно. Остается только попытаться расслабиться и немного поспать. Хотя, если хочешь, можешь рассказывать дальше. Это я о Линнее.
Раздался звон — рядом с ним на пол упала пивная кружка. Микаель поднял глаза. Да, начинается свинство. Страшно подумать обо всех этих водках «Коскенкорва» и «Абсолют Мандарин», которые плещутся сейчас в животах, обо всех вибрациях начиная с 28 000 лошадиных сил внизу в машинном отделении, не говоря уже обо всех ящиках с шоколадом «Марабу» и финскими зелеными мармеладками на борту — все будет сметено с палубы завтра рано утром, когда русские уборщицы, которым недоплачивают, станут смывать рвоту водой из шлангов, а потом…
Стоп, стоп, подумал он, опять я завожусь! Прекрати, возьми себя в руки.
Поль провел большим пальцем по дисплею айфона и пробормотал, что прием тем хуже, чем ближе к берегу они подходят. Одновременно маленькая девочка с бледной кожей повисла на спинке кресла, в котором сидел Поль, и уставилась на них.
Безобразно, подумал Микаель. Зеленая майка с Винни-Пухом на животе.
Ребекка была бы сейчас такого возраста.
Он посмотрел на девочку долгим взглядом.
Наверняка не понимает.
Он повернул голову, ухмыльнулся и обнажил зубы:
— Perkele[51], привет!
Девочка вскрикнула и пошла прочь по пустому танцполу. Парни за соседним столиком засмеялись.
И тут Микаель увидел через плечо Поля, что их заприметила женщина в компании двух других. У женщины были темные кудрявые волосы до плеч и красные очки. Она посмотрела на них с серьезным выражением лица, склонилась к подружке и стала что-то шептать.
Они что, собираются нас снять? — подумал Микаель. Нет и нет.
Он проигнорировал их взгляды, достал сумку и расстегнул молнию. Он заметил, что Поль следит за его движениями.
— Вот оно, — сказал Микаель.
Он осторожно достал полиэтиленовый пакет, снял с папки раскрошенную резинку, открыл книгу и вытащил говяжью жилу, которая некогда была прикреплена к корешку и служила закладкой, но теперь оторвалась и просто лежала в книге.
— Не пролей пива, спасибо.
Микаель открыл книгу и осторожно передал ее Полю. Из пожелтевших страниц в большом количестве торчали отдельные листы бумаги.
— Оригинальная книга Соландера.
Поль немного полистал.
— Не так-то просто прочесть, что там написано.
— Да, это старинный почерк, по меньшей мере. Но если ты дойдешь до этого места…
Микаель взял книгу и пролистал ее.
— Вот… Здесь он пишет о том, что они нашли в пещере рядом с бухтой Анахо и между строк — смотри сюда, везде, страх. Он просто-напросто смертельно боялся того, что они нашли.
— Опять этот Девичий камень?
— Да, конечно.
— Что это такое может быть, как ты думаешь?
— Понятия не имею. Но именно из-за этого вопроса я сейчас здесь сижу. Я должен добыть это письмо.
Поль отпил пива и задумался.
— Вот что: я могу понять, что после того, как ты случайно нашел этот ящик на барахолке, у тебя разыгралось любопытство. Конечно, я могу понять, что ты хочешь узнать больше. Но почему ты должен писать об этом роман? Почему просто не позвонить кому-нибудь? Получить вознаграждение за находку или типа того? Например, в музей Линнея?
— Потому что, — сказал Микаель, задумавшись над формулировкой. — Потому что у меня в руках уникальный материал, нечто совершенно фантастическое. Но в нем слишком большие пробелы, мне нужно собрать еще больше материала, чтобы суметь дописать книгу. И если я найду это письмо, я смогу выяснить дополнительные детали, из которых извлеку еще большую пользу.
— А почему ты не придумаешь все остальное? Сочинить то, чего не хватает. Разве писатели не мастера в этом деле?
— Нет, нет, это уже не работает, — улыбнулся Микаель. — Никому не нужны выдуманные истории или миры, никто больше не ценит таких книг, это несовременно. Большинство моих коллег просто-напросто используют свою собственную жизнь, они пишут о себе или о своих родителях все как есть, без фильтра, цензуры или каких-то выдумок, надо просто выставить себя на всеобщее обозрение. И такие книги очень хорошо продаются, с их помощью мы можем без всякого стыда подсматривать в чужую замочную скважину. Или идут другим путем: писатель пишет о знаменитостях, безжалостно выворачивая их наизнанку, паразитирует на истории их жизни, их сексуальной жизни и всем прочем. Вот на что теперь спрос у читателей и критиков. Все эти выдуманные истории старого толка с собственными мирами сейчас никому не нужны. Если я хочу написать то, что оценят, мне просто-напросто нужен этот исторический материал, чтобы из него что-то вышло. Многие знаменитости уже использованы, они, так сказать, вышли из употребления: Карл Микаель Бельман, Август Пальм, Поль Бьерре, Эсайас Тегнер, Леви Петрус, Ингмар Бергман, Тихо Брахе, Грета Гарбо, Эллен Кей, Август Стриндберг, Сельма Лагерлёф, Сири фон Эссен… Им нет конца! Но никто еще не написал большой роман о Линнее! Не говоря уже о Соландере! А у меня есть такой уникальный исходный материал, такие фактические данные, которые никто у меня не стащит, как было со всеми другими знаменитостями прошлых лет.
— Извини. Привет! Ты меня узнаешь?
Они подняли глаза. Женщина в красных очках подошла к их столику и положила руку Полю на плечо.
— К сожалению, нет, — ответил он. — Думаю, ты меня с кем-то путаешь.
— А я так не думаю. Ты был на конференции врачей в Умео два года тому назад. А я проходила практику как медсестра в районной больнице. Мы виделись в «Короне»!
— А что это такое?
— Ночной клуб!
Микаелю показалось, что она волнуется.
— Нет, к сожалению.
— Значит, ты меня не узнаешь?
— Нет.
— Нет!
Женщина уставилась прямо перед собой, а потом ушла к своим приятельницам.
— Что такое? — улыбнулся Микаель. — Ты ее знаешь?
— Нет, нет, — улыбнулся Поль, посмотрев через плечо. — Понятия не имею, везде одни сумасшедшие, сам знаешь.
Поль пролистал одну из самых первых страниц в книге.
— Посмотри, — сказал Микаель и показал ему рисунок дерева, напоминающего пальму. — Видишь дату?
Поль прочел витиеватые цифры.
— Тысяча семьсот шестьдесят восьмой. Ничего себе.
— Ты можешь представить себе, что он, Соландер, фактически держал в руках эту книгу?
— Совершенно невероятно.
Микаель понял, что сидит и пьет пиво — черт возьми, только не пить!
Он посмотрел на пенящуюся жидкость янтарного цвета и почувствовал, как алкоголь ударил ему в голову. «Я чувствую себя таким сильным, я так хочу пить, — подумал он, — я не поддамся отчаянию, нет, не в этот раз».
Он продолжал потягивать пиво и в конце концов осушил весь стакан.
— Еще раз извини. Привет!
Их опять прервала женщина с кудрявыми волосами. Она изменила тон, выпрямила спину, и в ее голосе слышалось превосходство. Микаель почувствовал, что от нее пахнет спиртным.
— Ты по-прежнему не узнаешь меня?
— Нет, — ответил Поль.
— Тебя ведь зовут Поль, да?
— Да.
— Я знала, что это ты! Знаешь, кто ты такой? Проклятый извращенец и мерзавец! Знаешь, как давно я тебя ненавижу? Знаешь?
Поль покраснел. Ничего не отвечая, он уставился в столешницу и принялся теребить книгу Соландера. В это время подошли подруги женщины и встали за ее спиной. У всех были высветленные волосы с более темными корнями. Клеймо, подумал Микаель, и татуировка внизу на спине.
— Нет, я не знаю, чего ты от меня хочешь, — сказал Поль. — Я не знаю, о чем ты говоришь. Ты знаешь мое имя, но это ничего не значит.
— Послушай, ты, проклятый насильник! — оборвала его одна из подруг женщины. — Заткнись, когда она говорит! А теперь говори, что должна сказать, Элин!
Вид у женщины был растерянный. Она искала слова, сбилась и заплакала. Но потом повысила голос и заговорила так громко, что все в баре повернулись к ней.
— Этого мужчину зовут Поль, он извращенец и насильник! Он псих, он кладет рогипнол в ваши напитки, а потом насилует вас и фотографирует, чтобы после сидеть и онанировать! А член у него вот такой малюсенький!
Стало очень тихо. Только из бара доносились медленные звуки укулеле. Все сидящие за столиками, в том числе и дети, смотрели в их сторону.
Поль встал и со спокойным видом оглядел всех собравшихся.
— Я только хочу сказать, — начал он, — что никогда в жизни не видел эту женщину. И надеюсь, что мне никогда не придется увидеть ее снова.
Он говорил четко, ровным голосом. Мужчины за соседним столиком хихикали.
— Чтоб ты сгорел в аду! — закричала женщина с темными кудрями. Схватив стакан Поля, она плеснула содержимое стакана прямо ему в лицо. Одновременно одна из ее подруг вышла вперед, и Микаель увидел, как она дернула к себе дневник.
— Эй! — закричал Микаель, поднявшись.
— Я возьму это, думаю, ты можешь сделать мне такой подарок! А вдруг у тебя там порно? Я брошу это за борт!
— Это не мое! — закричал Поль. — Это его книга. Что ты делаешь?
Женщина принялась смеяться, увернулась и быстро пошла прочь. Микаель рванул было за ней, но женщины его остановили.
— Эй, это мое! Оставь это. Это моя книга. Я тут ни при чем!
Микаель слышал собственный голос, видел взгляды женщин совсем рядом с его лицом, и то, что они прошли мимо него.
— Анна, стой! — кричали они. — Это не его книга. Анна!
Женщина скрылась из вида, где-то далеко опять хлопнула дверь, которая вела в носовую часть левого борта. Микаель побежал туда, видя, как за ним бегут двое охранников и Поль.
64
Палуба была скользкой. Когда они выбежали на нее, им в лицо ударил очень холодный ветер. Паром вышел в открытое море.
Анны не было видно. Микаель быстро объяснил охранникам, что случилось и что женщина оказалась воровкой. Один охранник побежал вверх по маленькой металлической лестнице, второй — на нос, а Поль — на корму.
Микаель остался стоять, сердце непрерывно билось.
Книга! Я должен вернуть книгу обратно!
В дверях возникла женщина с темными кудрями и в красных очках.
Она явно успокоилась.
— Как дела? — спросила она.
Ему не удалось ответить, он только все время озирался по сторонам.
— Это была твоя книга? — спросила она.
— Да, — выдавил он из себя и подчеркнул: — И он мне не приятель.
Микаель вдруг почувствовал слабость в ногах. «Вот опять, — подумал он, — меня охватывает паника, это пиво, я не должен был…»
Он оперся о большой пластмассовый ящик со спасательными жилетами.
— Извини. Послушай, — сказала женщина, — это важно? Анна иногда так поступает. Она словно не думает.
Ему опять было трудно что-либо ответить.
— Это важная книга?
— Важная?
Микаель в упор посмотрел на женщину. Он почувствовал, как его глаза распахнулись настежь, и услышал собственный искаженный голос, будто доносящийся откуда-то с большой глубины.
Еще он заметил, что прижался рукой к подбородку женщины и сильно придавил ее к стене.
— В этой книге есть единственные рисунки, которые остались у меня от моей умершей дочери. Понимаешь? — Он почувствовал, что по подбородку течет слюна. — Если ты не вернешь ее обратно, я убью твою приятельницу, а потом… самого себя. Поверь, я ждал веской причины. Надеюсь, ты сможешь жить с двумя мертвецами на твоей совести!
В глазах у него почернело, ноги перестали слушаться, и его обступила темнота. Больше он ничего не видел, только почувствовал, как, падая, ударился щекой о скользкую палубу.
65
Поль сел на стул. Мужчина поставил на письменный стол маленькую десертную тарелочку с чашкой горячей воды и пакетиком растворимого кофе. На какой-то палубе далеко внизу под ними гудели моторы. Поль взглянул на бейджик на форме мужчины, там стояло имя Матти Мието. На вид ему было лет пятьдесят. У него были густые усы и приветливые глаза.
— Ну, сейчас нам надо выяснить ситуацию.
Мието сел.
— Я с удовольствием выпущу твоего друга. Мы говорили с женщиной, которая на него заявила, и мы говорили с ним самим. Он раскаивается и не помнит, что угрожал лишить жизни себя и женщину. И это зависит не от приема алкоголя, а от…
Поль ждал продолжения.
— Книги, — сказал Мието. — Потерявшаяся книга была явно очень ему важна, поскольку в ней были рисунки его дочери, которая, судя по всему, умерла. Он сам говорит, что время от времени впадает в панику, когда речь заходит об его дочери. Как бы то ни было, он попросил у женщины прощения. И она приняла его извинения.
— Вот как, это хорошо. Где он сейчас?
— Мы поместили его в вытрезвитель.
Мието помешал в своей кружке пластмассовой ложечкой.
— Хотя он вовсе не был пьян. Думаю, это что-то с психикой. Да, может быть, приступ паники.
Поль откашлялся.
— Хочу подчеркнуть, что я его толком не знаю, он мне не друг.
— Ну, именно об этом и я хотел поговорить. Ты его совсем не знаешь?
— По правде говоря, нет. И могу сказать, что меня не очень волнует его судьба.
— Так вы вместе или нет?
— Что ты имеешь в виду?
— Вы едете вместе?
— Да. В каком-то смысле. Нам по пути.
— Ты, наверное, понимаешь, почему я спрашиваю.
— Честно говоря, нет.
— Так вот. Выяснилось, что ты врач. И было бы прекрасно для всех нас, для женщин и для нас на пароме, чтобы такой, так сказать, нестабильный человек находился в стабильном окружении. И настоящий врач — для него самая лучшая компания.
— Вот оно что, — Поль немного помедлил. — Вы хотите снять с себя ответственность?
Мието улыбнулся.
— Нет. Если надо, мы возьмем на себя ответственность. Но это означает, что он будет находиться взаперти до конца поездки, а потом мы передадим его портовой полиции в Ваасе.
Поль вздохнул.
— Конечно. Я действительно врач. Хотя сейчас я на больничном. На самом деле у меня с головой тоже не в порядке, если можно так сказать. Черт возьми, не знаю, с чего начать. Все эти проклятые люди во всем мире, какие же все несчастные дураки. Но конечно, конечно. Я понимаю. О’кей. Я могу о нем позаботиться.
— С этой минуты и до приезда? — Мието отпил из кружки. — Кстати, что значит, что у тебя голова не в порядке? Ты тоже плохо себя чувствуешь?
— Нет, ничего страшного. Я могу взять это в свои руки, я просто немного переутомился.
— Вот как? — спросил Мието с улыбкой. — Переутомление — в Швеции такое бывает.
Поль не улыбнулся в ответ.
— Я работал на Гаити тринадцать месяцев подряд, — сказал Поль, — в организации «Врачи без границ». Хотя с тех пор прошло довольно много времени, я все еще прихожу в себя.
— Ой. После землетрясения?
Поль кивнул.
— Ох, черт. Но, — сказал Мието и допил свой кофе, — я должен быть уверен, что ты с этим справишься. Справишься?
— Никаких проблем.
Они кивнули друг другу.
— Хорошо. Тогда я приведу его. У меня к нему осталась всего лишь пара вопросов. И он будет рад, когда увидит это.
Мието выдвинул ящик письменного стола и достал коричневую записную книжку, портмоне Микаеля, немного конфет и локон в пробирке.
— Книгу принесли на стойку информации, ее нашли на нижней палубе. С рисунками и всем прочим. Жди здесь, скоро приведу сюда Микаеля.
Мието стоя прочел какие-то бумаги, бормоча себе под нос. Потом он вышел и закрыл за собой дверь, а Поль стал обводить взглядом хорошо убранную комнату.
Наконец его взгляд остановился на столе и записной книжке. Он немного посмотрел на старинный кожаный переплет и открыл книгу.
66
Почерк у Соландера был плотный и крупный. Толщина букв была разной, кое-где виднелись чернильные кляксы. Может быть, подумал Поль, он писал на «Индеворе» во время качки?
Ему удалось разобрать отдельные слова: Погода… Мистер Бэнкс… Капитан… Корпус. Но вскоре он отложил книгу и стал перебирать толстую пачку отдельных листов в конце.
Из пачки выпала фотография девочки, снятая в «Макдональдсе». У девочки голубые глаза, бледная кожа и совсем нет волос. Затем еще одно фото той же девочки, но уже с волосами. Весь рот перепачкан мясным соусом от спагетти. На фотографии она улыбалась, и Полю показалось, что ее глаза похожи на глаза Микаеля.
Поль стал листать дальше.
Маленький некролог из утренней газеты. Ребекка Маттсон, 2006 г. р.
Дата смерти не указана. Над именем — стилизованная белочка, которая спит, положив хвост под голову. Цитата:
Дорогая Белочка!
Можно я возьму у тебя хвост на несколько дней, чтобы защитить себя от тьмы?
Мама и папа
За некрологом он нашел вспоротый конверт с множеством бумаг. Из конверта выскользнуло небольшое письмо из Управления соцзащиты.
Информация по Вашему делу
Управление соцзащиты приняло решение отклонить Ваш запрос о пересмотре Вашего дела № 32145. Ваш запрос о пересмотре дела по заявлению о нарушении 2-го пункта 14-й ст. Закона о социальной службе поступил 3 ноября 2009 г. Согласно ранее принятому решению заявление не подлежит дальнейшему рассмотрению. Ниже вы найдете обоснование и информацию о том, как Вы можете обжаловать решение.
Обоснование
Управление соцзащиты считает, что изложение обстоятельств дела не предполагает его дальнейшего рассмотрения. Запрос о пересмотре отклоняется.
Обжалование
Решение не может быть обжаловано.
Поль стал немного быстрее рыться в кипе бумаг — о чем это может идти речь? — и тут он понял, что сидит спиной к двери.
В углу комнаты за дверью стояло маленькое кресло с ярко-зеленой обивкой. Он быстро перебрался туда, опустился в кресло и продолжил читать бумаги. «Если дверь внезапно откроется, — подумал он, — я в любом случае успею захлопнуть книгу».
Он увидел письмо, которое Микаель написал в Управление соцзащиты. Длинное письмо, которое он пробежал глазами.
Несколько врачей, которые лечили нашу дочь, отмечали, что ее кровь имела странный вид. Пробы отсылались, но потом все словно бы было нормально. Нас встречала стена молчания.
Он листал дальше — здесь были письма из полиции, прокуратуры и ответственных ведомств. Все содержали отказ. Самые первые письма были подписаны обоими родителями. Бывшую жену явно звали Юханна Маттсон. Более свежие письма были подписаны только Микаелем Маттсоном.
Поль листал все дальше и дальше и находил все больше писем, подписанных одним Микаелем.
«Похоже на войну одиночки, — подумал Поль, — значит, он классический борец за справедливость?»
Он читал прямые угрозы чиновникам, сомнения относительно протокола вскрытия, обжалования и пространные обвинения: «Моя дочь с большой вероятностью стала жертвой отравления — разве вы не понимаете?»
Он нашел протокол вскрытия и внимательно прочел его.
«Вот как, — подумал он, — вовсе ничего примечательного, довольно обычный вид острой лейкемии».
Он обнаружил два письма со стандартными формулировками из Полиции безопасности и соответственно придворной канцелярии Его Величества Короля. «Боже мой, — подумал он, — до чего же бесконечна скорбь! Паранойя, теории заговора и отчаяние — бедные глупые писатели, неужели они не могут найти лучшее применение своей жизни, чем приносить свой разум в жертву сумасшедшим безответственным фантазиям?»
Поль полистал еще и нашел самодеятельный эскиз Новой Зеландии с различными крестиками и датами, начиная с 8 октября 1769 г. и заканчивая 31 марта 1770 г., с пометкой «Путешествие Кука». Затем следовал длинный список под заголовком «Оснащение Соландера»: шпага, нож, лук, пистолеты для охоты и самообороны, бутылки, банки, иголки, кремни и бумага для хранения растений и животных, микроскоп, термометры и компас для навигации, льняные рубашки с воротником и рукавами-фонариками в складку, хлопковый жилет и льняные брюки до колен, парик с коробкой…
К этому были приложены переписанные начисто выдержки из дневника Соландера. Поль стал их медленно читать.
17 ноября 1769 г.
…Сперинг все больше слабеет. Бесполезно обвинять табак в его болезни, поскольку она не похожа на дизентерию. Поясница и тело все больше зеленеют. Он то впадает в летаргический сон, то становится бешеным и бредит. Он взывает к Творцу, чтобы тот лучше лишил его рук, чтобы он больше не мог заниматься живописью, чем глаз, без которых он не сможет лицезреть все творения Божия.
19 ноября 1769 г.
Найденный нами ископаемый камень, который раскололся на несколько частей, двух из которых по-прежнему не хватает, является очень своеобразным примером глоссопетра с ровными краями. При свете солнца его поверхность играет всеми природными красками, что должно заинтересовать великого физика. Капитан по моему совету дал приказ провести допросы с морской пехотой на предмет того, куда делись две остальные части камня. Есть подозрения в нескольких кражах на борту.
20 ноября 1769 г.
У трех овец, переживших наше путешествие, случилось что-то очень серьезное с головой. Они опустились на солому и в конце концов умерли. Когда мы вскрыли их, то обнаружили куколок. Куколки жили в передней части мозга, где личинки смогли поглотить и превратить в труху так много нервов, что скот от этого умер. Я попытался вывести этих куколок и проследить за мошкой, которая из них образуется.
…Уже нет сомнений в том, что Lapis virgo вызывает у нас все больше ужасных вопросов. Камень — это монстр в своем нежелании примкнуть к минералам. Похоже, он являет собой циклический процесс. Однако пять дней в соляном растворе не оказали воздействия. Как только мы по Божьему промыслу доберемся домой до Лондона, я тотчас пошлю Линнею образец этой дьявольской горной породы…
21–22 ноября 1769 г.
Во вторник я решил полностью изолировать Сперинга от остальных больных. Он не мог свободно справлять большую и малую нужду, меж тем как из него выходят посторонняя соль и вязкий жир, что вызывает сильную боль. Поэтому было необходимо сделать промывание желудка. Я завернул ему ноги во влажную тряпку, поскольку на правой ноге образовалось отверстие, откуда вытекло много гноя. Роковая припухлость на бедре прошла, но когда я сделал надрез на правом колене, где была опухоль с ядром размером в две четверти в обхвате, обнажился желто-зеленый метастаз, от которого пахло гнилью. Все пальцы изъедены гангреной и покрыты небольшими пульпами, словно заросшими жиром, хотя находятся в окружении крошащегося вещества, напоминающего известковую дистрофию. Еще вечером Сперинг был жив, хотя и не в себе. Глаза полностью заплыли жиром и ничего не видели. Все железы на теле опухли, особенно на шее, в подмышках и в паху. Все, что мы можем предпринять, — это ждать скорый конец страданиям, да будет блаженна его бедная душа.
23 ноября 1769 г.
Сперинг скончался на рассвете. Капитан Кук решил назвать несколько пока еще безымянных островов в его честь.
24 ноября 1769 г.
Сегодня тело Сперинга было предано морю во время торжественной церемонии в присутствии всех собравшихся. Мы передали Творцу не только хорошего рисовальщика, но и истинного апостола эрудиции. Просматривая вещи Сперинга, я нашел несколько эскизов, изображающих страсти в пещере. Стоит ли за этим бред или другое душевное расстройство, мне не ясно. Я намереваюсь оставить рисунки у себя, пока я в них не разберусь. Некоторые из них ужасны и изображают создания, которые мог придумать только дьявол. На других запечатлены бабочки-голубянки, которые относятся к тому же виду, который я вывел из куколок, находившихся на скотине. Может быть, на овец напали во время стоянки у пещер в Анахо. Крылья у этих голубянок окрашены в разные цвета — от синего до пурпурного, размах крыльев 1 и 1/8—1 и 3/8 дюймов. Внешняя сторона матовая. У самца более яркая окраска, чем у самки, которая больше коричнево-серого цвета. Усики длинные и молотообразные.
26 ноября 1769 г.
Каких только загадок не задает Господь нашему разуму! Та окаменелость, которую мы нашли в пещере в бухте Анахо, все еще вводит меня в заблуждение самым жутким образом. Ее нельзя отнести ни к животным, ни к минералам, она являет собой сочетание нескольких царств одновременно. Иногда между этими двумя частями возникает напряженность, последний раз очень сильная сегодня в обеденное время. И если составить эти две части вместе, происходит изменение, а также начинается движение внутри напоминающего нерв платинового отростка, который похож на рыбьи жабры или оперение крылатого насекомого. Но откуда он происходит — с небес или с морских глубин? Его поверхность и нутро также производят другие причудливые эффекты. Его грани издают какой-то неопределенный звук, и некоторые предметы сильно поворачиваются, находясь рядом с ним. Этот факт и ужасные рисунки Сперинга дают мне основание предполагать, что пещера в бухте Анахо может состоять в родстве с пещерой на острове Бло-Юнгфрун в заливе Кальмарсунд, о которой под большим секретом поведал мне профессор Линней. Поэтому профессор Линней, как только представится случай, вероятнее всего из Лондона, получит камень с отростком, который я решил назвать Девичьим камнем, имея в виду его предполагаемую связь с Бло-Юнгфрун[52].
Второй камень я собираюсь оставить себе для его дальнейшего изучения. Остальные два камня мы по-прежнему ищем среди команды.
27 ноября 1769 г.
Совместно с капитаном Куком, мистером Бэнксом и помощником врача Монкхаузом мы сегодня избавились от пожитков покойного, что вызвало много вопросов и тревожных мыслей. Капитан Кук сослался на закон о карантине и хотел предать все вещи морским волнам. Мы все еще ищем на борту две исчезнувшие части Девичьего камня. Одного из матросов заподозрили в краже и выпороли, но безрезультатно. Если на то будет Божье провидение, все части камня окажутся у меня до того, как мы достигнем мыса Доброй Надежды.
Здесь текст обрывался. Среди бумаг лежало несколько изображений голубянок различной величины — карандашные рисунки и фотографии, вырезанные из различных книг.
«Какого черта? — подумал Поль. — Что-то неясное, связанное с Линнеем и восемнадцатым веком, и смерть дочери? Так вот они какие, эти бессмысленные глупые писатели, которые считают, что кому-то будет интересно читать об их старых семейных несчастьях».
Он вздохнул и подумал о том, что, хотя у него нет своих детей, теперь он все же смутно представляет себе, что потеря ребенка может сделать с человеком. Тоска Микаеля, похоже, прошла несколько стадий — сначала он был раздавлен и не видел почти ничего, как личинка в куколке, а теперь, на финском пароме, безумие с угрозами самоубийства и прочим в полной мере расправило свои крылья: левым крылом была его дочь, правым — тайный документ Соландера. Эти два крыла связывало не что иное, как хрупкое, длинное и узкое тело, склоненное до самой земли под тяжестью горя.
Открылась дверь, и Поль быстро встал с кресла, сложив все бумаги.
Вошел Матти Мието, а вслед за ним Микаель. Микаель поздоровался и улыбнулся.
— Как ты? — спросил Поль.
— Все в порядке… я…
Микаель прервался, сразу же подошел к Полю и взял у него книгу, которую Поль держал в руках.
Поль внимательно смотрел на Микаеля, который тщательно проверял фотографии, рисунки и все письма, и его улыбка становилась все шире.
«Он производит приятное впечатление, — подумал Поль. — Этот писатель на первый взгляд совершенно нормален, и все-таки он законченный псих!»
67
На мгновение Ида представила себе, что такое быть астронавтом. Одна в темноте, внутри странной металлической гильзы, в отрыве от всех контактов. И все же, достаточно парадоксально, бесконечно свободна.
Никаких окон она не видела, только маленькую форточку у самого потолка. Она поудобнее улеглась на жесткой койке и уставилась на световую точку на холодильнике.
Где-то далеко-далеко остался Стокгольм и вся моя привычная жизнь, все исчезло за каких-то несколько дней. Почему Альма никогда ничего не рассказывала о том, чем она занимается?
Тут ей в голову пришла одна мысль, и она достала папку, в которой нашла письмо от Манфреда. Она расстегнула застежку и вынула письмо.
При этом из папки выпала другая маленькая бумага. Это была пожелтевшая газетная вырезка под заголовком:
«Медсестра подает иск на родственников Фрэнка Синатры — хочет получить часть наследства».
Ида узнала вырезку. Именно эту вырезку она видела в лаборатории.
Почему Альма ее сохранила?
Девушка всмотрелась в текст. Вырезка была из американского журнала о знаменитостях «Эсквайр». Красивым почерком Альмы была проставлена дата: июль 1998 г. Некоторые места Альма обвела в кружок красной ручкой.
Медсестра Роза-Анн Картерс, которая помогала Синатре последние годы его жизни, утверждает, что Синатра обещал ей несколько вещей на память, но его родственники отказали ей в ее просьбе. Спор, в частности, касается нескольких конвертов для пластинок с автографами, микрофон, с которым команда «Крысиная стая» выступала на шоу в Лас-Вегасе в шестидесятых годах, и декоративный камень, который Синатра, по словам Картерс, использовал для лечения своего кашля и своих больных суставов.
— Я любила и конверты для пластинок, и микрофон. А этот камень был нашей общей игрушкой, — говорит Картерс, описывая в деталях, как она обычно каждый вечер грела Синатре декоративный камень в духовке.
— Камень придавал ему уверенность и спокойствие, он любил то, что я делала с камнем. Я всегда заворачивала камень в теплое полотенце, и Фрэнк клал его на спину или на грудь, говоря, что никогда за ним так хорошо не ухаживали. Я же не прошу денег, только несколько простых вещей на память, — говорит Картерс, будучи в полной готовности передать дело в суд.
Однако родственники не проявили понимания к претензиям Картерс и вместо этого планируют выставить на аукцион «Кристи» в Нью-Йорке часть наследия Синатры. Вероятно, в частности, будет продаваться статуэтка «Оскара», полученная Синатрой за лучшую мужскую роль второго плана в фильме Фреда Циннемана 1953 г. «Отныне и во веки веков».
Она снова прочла текст.
Фрэнк Синатра. Его декоративный камень. Значит, это может быть…
Ида не закончила свою мысль — ей в глаза опять бросилось письмо от Манфреда, и она быстро отложила газетную вырезку.
Прежде чем начать читать, она рассмотрела саму бумагу. У Манфреда почерк был круглый и размашистый, в отличие от неровного почерка Альмы.
Письмо состояло из нескольких страниц, и она искала на всех оборотных и лицевых сторонах начало. Но начала нигде не было — как будто кто-то выбросил несколько бумаг.
Письмо начиналось с середины предложения:
…я знаю об Альме. Моя любовь к Альме никогда не была пристрастной. Я позволял ей молчать о том, о чем она хотела молчать. Ида, я надеюсь, что когда-нибудь, когда ты станешь старше, она сама расскажет тебе о той боли, которую пережила. Я много раз просил ее рассказать, но от одной мысли ей становится плохо. Это надо уважать. Уважать, что любовь к кому-то не может быть всеобъемлющей. Некоторым людям надо давать возможность молчать и не высказываться, это единственный способ общаться с ними. Эти письма, разумеется, я передаю Альме. Она обещала не открывать их, но поскольку она знает, что я пишу об Еве, т. к. я об этом сказал, я не могу быть уверен в том, что она не трогала конверты. Ведь Ева, как ты поняла, большая открытая рана в душе Альмы.
Но теперь я расскажу об Альме, твоей бабушке.
Альма родилась в 1924 г. и выросла в маленькой деревне под Львовом, в Польше, ныне в Украине. Ее отец позже стал преподавать физику в Варшавском университете, но к тому времени она уже уехала из дома и начала учиться. Ее мать была русской по имени Алина, она помогала крестьянам на соседних участках. Чрезвычайные способности Альмы к обучению обнаружили рано, и она получила возможность учиться в школе во Львове. Похоже, она и там отличилась, поскольку оттуда ее послали прямо в отделение естественных наук гимназии при университете Пилсудского, в которой она тоже пробыла недолго. Ее направили в Германию в Дармштадт, где она стала учиться в классе, куда собрали самых одаренных детей со всей Европы. Там она изучала минералогию, сопромат, математику, физику и несколько языков. И тут в 1939 г. началась война. Каким-то образом здесь мои знания меня подводят. Через несколько лет Альму приняли в подпольное польское движение Сопротивления, и она стала служить в своего рода спецназе. Возможно, как переводчик и, может быть, как эксперт в области геологии. Ну да ладно, к концу войны она попала в плен, когда Красная Армия взяла Восточную Польшу и Альма оказалась в Советском Союзе. Через несколько лет ей удалось оттуда бежать, по крайней мере мне она говорила так. Она сбежала из места под названием Челябинск 47, секретного советского научного города где-то на Урале. Хотя тогда, конечно, едва ли знали об его существовании и еще меньше о том, где он находится. Осенью 1950 г. ей каким-то образом удалось через ГДР попасть в британский сектор Западного Берлина.
Британцы, конечно, поняли, что она не рядовая беженка. Она была чрезвычайно умна и хорошо образованна, свободно владела несколькими языками и, главное, могла рассказать о секретах советской научной индустрии. Британцы позаботились о том, чтобы скорее переправить ее в Лондон. Она говорила, что ее допрашивали несколько недель. Кончилось тем, что она получила работу в разведке. Ты должна знать, что такое случалось крайне редко. Большинство перебежчиков в то время допрашивали, потом им давали новое имя и фамилию плюс, может быть, маленький стартовый капитал. Затем им приходилось мириться с людьми, которые ходили за ними по пятам как тень до конца жизни. Но по какой-то причине они взяли на службу именно Альму. Немецкий ученый польского происхождения, который выбирается из наисекретнейшего Советского Союза и получает работу в МИ6. Что она на самом деле знала такого ценного? По ее словам, никаким шпионом она так и не стала, а стала только научным советником. Но честно говоря — я не знаю.
Альма, конечно, имела дело с тем, что видела в Челябинске 47: сольвент и коагулянт.
Эти два слова будут преследовать ее всю жизнь. Вкратце можно сказать, что сольвент и коагулянт — два очень необычных элемента, которые русские или изобрели, или обнаружили. И которые исследовали в Челябинске 47. Русские окрестили элементы по названиям двух основополагающих процессов, с помощью которых алхимики пытались изготовить золото. Сольвент растворяет все до составных частей, то есть разрушает. А коагулянт — соединяет, создает формы, созидает. И Альма посвятила несколько десятилетий своей жизни вместе со мной в качестве ассистента попыткам понять эти элементы. Да, именно этим она и занималась в подземной лаборатории, которую мы построили в лесу, — надеюсь, что Альма покажет ее тебе, когда ты немного подрастешь.
Пусть Альма расскажет тебе это. Остальное ты, наверное, уже знаешь. Я работал в компании по производству атомной продукции ASEA Atom в Стокгольме и весной 1955 г. поехал на конференцию в Саутгемптон. Она была там. Светлые волосы, красивые печальные глаза и к тому же эксперименты с плутонием. Мы поцеловались на балконе холодным дождливым вечером.
Приехав домой после конференции, я начал посылать ей письма, прямо как ненормальный, но получал только вежливые ответы. Альма словно никак не могла решиться (что для нее крайне нехарактерно, как ты знаешь). Я ухаживал за ней несколько лет. Я будто знал, что никогда не полюблю никого другого, кроме нее. И вдруг в один прекрасный день она пригласила меня к себе домой в Лондон. МИ5 дала ей чудесную маленькую квартирку рядом с Тёрло-плейс. На самом деле довольно символично. Оказалось, что Тёрло-плейс находится между местным филиалом МИ5 у Саут Кенсингтонстейшн, где работала Альма, и Британским музеем естественной истории. То есть она жила между естествознанием и разведкой и бегала туда-сюда. Если я правильно понимаю, через какое-то время она стала чаще забегать в музей.
Теперь она внезапно проявила большую заинтересованность. Наверное, она поняла, что то, над чем она действительно хотела работать, можно делать не только в Лондоне. Она практически раздала все свое имущество и поехала со мной домой. Я очень хорошо это помню: еще в самолете она сказала мне, что не очень-то создана для семьи. Ведь она ученый.
Но — уже тогда она была беременна.
Она сразу же влюбилась в природу севера. Когда родилась Ева, мы уже купили немного земли в Емтланде и продвинулись со строительством охотничьего домика. Сначала он состоял из небольшой комнаты, но когда родилась Ева, Альма…
Здесь письмо обрывалось. Резко.
Ида еще раз прочла заключительные строчки.
Цензура?
Значит, письма ее дедушки с того света, адресованные непосредственно ей, подверглись цензуре?
Кто мог это сделать?
Альма?
Нет! Так не поступают! И в таком случае Альма бы выбросила все письмо.
Нет, продолжение письма, должно быть, каким-то образом затерялось.
Только надеюсь, не по моей вине.
Ида закрыла глаза и представила все разы, когда они грузили и перегружали мусорные мешки. И затем сортировку дома у Долли, потом новые упаковки. Мы нигде не забыли какие-нибудь бумаги?
В конце концов она уснула, не будучи до конца уверенной.
68
Микаель испытывал похмелье и хотел есть. Как только он начинал думать о том, что случилось на палубе, он вытеснял эти мысли с помощью ругательств и текстов к песням «Эйс оф Бейс» и «Роксетт». Было чуть больше половины восьмого вечера. В ожидании того, что с парома спустят трап и откроют выход, он с Полем сидели каждый на своем стуле у ресторана и шепотом опять обсуждали айпод.
— Мы подождем в районе Ваасы как минимум еще один день, или пока я не получу новый сигнал на мой мобильник, — сказал Поль так тихо, чтобы никто не мог услышать. — Теперь мне хотелось бы получить длинный сигнал, а не только короткое «ту».
— А если сигналов больше не будет?
— Тогда мы позже примем другое решение. Сейчас нам нужна приличная гостиница в качестве базы, чтобы у каждого был свой номер, а сама гостиница, с твоего позволения, должна быть лучше, чем эта проклятая обшарпанная «Шахта». Возьмем машину напрокат, чтобы в любой момент можно было смыться, если поступит сигнал. И я все время буду следить за айфоном.
Микаель осмотрелся, но не обнаружил ни Элин, ни Анны, ни кого-либо из тех женщин среди пассажиров, которые стояли и ждали схода на берег.
У них, наверное, машина. Прекрасно, тогда мы с ними не столкнемся!
Вскоре снизу послышался глухой звук и из пассажиров начала выстраиваться очередь в маленький пластмассовый туннель, ведущий к трапу.
Таможню они прошли без проблем, глядя вперед, а потом быстро миновали темную зону терминала и порт Ваасы и вышли в город.
На улице Рантакату рядом с портовыми причалами они нашли маленькую гостиницу под названием «Гостиница Вааса».
— Вот уж оригинальное название, — заметил Микаель.
Убедившись, что одноместный номер стоит примерно пятьдесят евро, они вошли в холл.
«Совершенно невероятно — вдруг оказаться в прекрасной веселой Финляндии», — подумал Микаель.
69
Ида проснулась от того, что замерзла. Она спала под куртками и одеялами. Ей показалось, что она проспала несколько часов. Они неподвижно стояли в… большом Ничто. В маленькую форточку она видела только темноту, снег и деревья. Она посмотрела на часы — они показывали начало восьмого утра.
Значит, я спала со вчерашнего вечера? И потом зимнее солнцестояние, до него осталось считаные дни. А затем пройдет еще несколько недель, пока солнце снова не взойдет над горизонтом.
У меня температура? Нет.
Она почувствовала себя здоровой и выглянула в вентиляционное отверстие на противоположной стене. На нескольких сосновых стволах трепыхались тени и отблеск, похоже, костра. Pinus sylvestris[53], машинально подумала Ида. Род — сосна, семейство — сосновые.
Она сильно потерла глаза. Этот Линней. Так ужасно, что он все время рядом, словно барабанит тебе в самое ухо.
И тут она вспомнила.
Письмо. Челябинск 47. Как там называются эти элементы, сольвент и коагулянт?
Получу ли я когда-нибудь объяснение?
Альма. Которая никогда ничего не рассказывала. Которая, может быть, не могла рассказывать, потому что то, что она пережила во время войны, было таким… да, каким?
Ида быстро натянула на себе еще одежду, открыла тонкую пластмассовую дверь и увидела, как Лассе и Миккола сидят у огня, сине-желтое пламя которого охватило раскаленные докрасна толстые деревянные обрубки.
— Доброе утро. Наконец-то ты выспалась как следует. Мы только что встали, — сказал Лассе.
— Вот как. Не думаю.
Девушка села на пластмассовую табуретку с сиденьем из овечьего меха, и Лассе протянул ей ковш с супом из голубики.
— Вы встали не только что. Этот огонь горит как минимум уже час.
Миккола взглянул на нее с некоторой долей уважения.
— Да, я просто сижу, пью завтрак, — слегка улыбнулся Миккола, дуя на пену в пивной банке. — А вот Лассе пытается разыскать своих родственников.
Ида очень медленно повернулась к Лассе.
Родственников? Гм.
Сейчас надо найти правильный тон.
— Твоих родственников?
— Значит, так, — начал Лассе. — Как ты знаешь, Ида, у меня есть финские корни. И прежде чем ехать дальше, я бы хотел, чтобы мы… Да, мой брат, значит, Стен, он был биологом, если ты помнишь. Это было здесь, поблизости. Когда он провалился под лед. Рядом со старым рыбачьим поселком.
Лассе сделал небольшую паузу.
— …рыбачьим поселком, который должен находиться… именно где-то здесь, неподалеку. Тело так и не нашли. И я всегда хотел побывать на этом месте. А теперь я как следует изучил карту, и Миккола любезно привез нас сюда по уйме маленьких дорог. И я подумал, Ида, что тебе тоже стоит посмотреть на это место.
И он надолго замолчал.
Ида тоже молчала, оглядываясь. Она почувствовала, что Миккола смотрит то на нее, то на Лассе.
— Для меня не играет никакой роли, что вы делаете, — наконец сказал Миккола. — Только бы мне получить свои деньги.
— Само собой, — произнес Лассе и вытер варежкой уголок глаза.
Лассе встал и медленно сложил большую полевую карту.
— Ида, собирайся, — сказал он очень тихо.
— Значит, мы дошли до рыбачьего поселка?
— В принципе да. Отсюда до него можно дойти пешком.
Лассе показал между деревьями.
Она кивнула в ответ и коротко взглянула на Микколу, который снова отхлебнул пива и улыбнулся пьяной, озорной улыбкой:
— Нет, идите сами. Я останусь здесь и буду наслаждаться огнем. И если вы будете себя хорошо вести, я буду согревать ваш глёг, пока вы не вернетесь назад.
— Как хорошо, спасибо.
Ида взяла большой лаваш в форме полумесяца, выдавила из тубы несколько сантиметров мягкого сыра и сделала ролл. Забравшись в фургон, натянула на себя термокомбинезон, спрятала внутрь свинцовую шкатулку и надела пару грубых ботинок от Марины.
Когда она проглотила остатки бутерброда и вышла на холод, Лассе уже сделал первые шаги между соснами. Его карманный фонарик бросал луч света, который, дрожа, выискивал неровности лесной местности. Миккола дал и ей карманный фонарик, и она пошла по снегу следом за Лассе.
Всего лишь через несколько метров ее окружила темнота. Обернувшись, она увидела силуэт Микколы, который по-прежнему сидел у огня, закутавшись в шерстяное одеяло в красно-черную клетку. Ей показалось, что он смотрит в ее сторону.
70
Ида все время шла за Лассе в нескольких метрах от него. Лассе, пыхтя и стиснув зубы, пробирался по сугробам.
Они углубились в лес. Деревья, в основном ели, стояли здесь еще плотнее друг к другу и были покрыты снегом, отчего земля под ногами казалась практически черной.
Pieca abien [54], — подумала Ида автоматически. Дерево из рода ель из семейства сосновых.
На толстые ели упало так много снега, что земля, по которой они шли, местами была почти голой. Были слышны только их нестройные шаги и дыхание. Темнота казалась все более пустынной и словно сухой, а тени между ветками деревьев двигались почти гипнотически в такт с блуждающим светом их карманных фонариков. Молодая ель на мгновение приняла очертание человеческого тела, а мшистый камень словно прикинулся застывшим на месте медведем. Время от времени Иде мерещилось, что вдалеке между ветками мерцают глаза совенка.
Так?
Нет.
Ида посмотрела прямо вверх, над плотными кронами елей.
Небо было пасмурным, без проблесков лунного света. Как далеко отсюда Стокгольм и Йердет? Моя обычная жизнь, как она могла так быстро смениться вот этим?
Она обернулась на шум деревьев.
В темноте глаза у кошки становятся желтыми. А у лисиц кроваво-красными. А у тех волков в Брунфло, разве глаза у них не были сине-лиловыми?
Нас кто-то преследует?
Посмотрев в землю, она продолжала идти, немного ускорив шаг.
Как я делала раньше, когда боялась темноты? Альма ведь всегда считала, что темнота всего лишь отсутствие света. Как там она обычно говорила: «Это тот же самый мир, что и днем, только ты его не видишь».
Ах, это не помогает. Тогда лучше использовать дедушкину тактику — думать и говорить, как в школьном учебнике, это отвлекает.
— Здесь много елей, — сказала она. — Большой, почти девственный лес. Это указывает на известковую местность…
Лассе не отозвался.
Ему, конечно, знаком этот прием. Но он не хочет в этом признаться, чтобы я еще больше не испугалась.
Она остановилась, стряхнула снег с полузасохших веток, посветила на них фонариком и пошла дальше.
Буду продолжать говорить, пусть он думает, что хочет.
— Грубые, покрытые лишайником вербы и еловый бурелом… и много необычайно толстых еловых стволов, пораженных висячим лишайником. Видишь? Это свидетельствует о небольшом воздействии человека. Здешний ландшафт явно сформировался из какой-нибудь ледяной реки тысячи лет назад. Только что мы переходили через грунтовые речки, которые сейчас находятся под двойным запором. Я также видела несколько ледниковых валунов.
Последние слова она произнесла громко, прямо в темноту.
Теперь ведь он должен отреагировать?
— Конечно. И под снегом, — тихо сказал он, — наверняка можно найти проход во льдах и наносной грунт из дельты. А ты как думаешь?
Его взгляд не выражал никаких чувств. Ида обернулась.
— Да, — откликнулась она, — здесь под снегом спит лед, словно маленький ребенок. Как ты думаешь, как все это выглядит летом? Я думаю, что здесь полно… грибов.
— Каких грибов? Кстати, скоро мы должны дойти до реки.
Они продолжали разговаривать.
— Да, здесь масса различных грибов. Может быть, даже действительно необычные сорта. Как он называется… сосновый гриб? В Стокгольме он стоит что-то вроде 13 000 крон за 1 кг. И в Токио.
— Здесь наверняка также много лишайников, — заметил Лассе.
— Да, и лишайников. Может быть, это хенотека стройная.
— Скелетокутис пахучий.
— И костенец зеленый.
— Кстати, а ты знаешь, как по-латыни будет костенец зеленый?
Ей пришлось задуматься.
— Asplenium какой-то… Asplenium viride!
— Правильно. Молодец!
Они продолжали перечислять все необычные горные растения, какие только могли вспомнить. Ида видела, как холодный, темный лес на несколько мгновений расцвел. Камнеломка жестколистная, камнеломка супротивнолистная и вероника ветвистая, которые пустили корни на краях обрыва, камни вдруг стали, как летом, розовыми и желтыми, вейник стальной, пушица короткопыльниковая и пушица широколистная разморозили снег, который растаял и напоил влажные болотистые земли…
— Шш! — зашипел Лассе.
Они стояли совершенно неподвижно.
Ида почувствовала, как темнота снова окружила ее плотным кольцом.
Она посмотрела вверх на небо.
— Ты что-нибудь слышал? — прошептала она.
Он покачал головой, и она продолжала смотреть вверх.
Как будто звук от взмаха крыла?
Разве нет?
Она боялась дышать.
Я должна говорить, подумала она, о чем угодно, лишь бы говорить.
— По дороге я немного почитала из папок Альмы, — сказала она; тем временем он опять начал пробираться вперед. — Тебе известен некий Челябинск 47?
Лассе сначала промолчал, а потом ответил:
— За многие годы Альма мне кое-что рассказывала. Это был своего рода научный городок. В Советском Союзе таких секретных городов было много.
— Очевидно, Альма была там в плену?
Лассе еще немного помолчал, они начали по-настоящему выдыхаться.
— Вот как? Это было не… такое уж приятное место для плена.
Ида осмотрелась, пристально вглядываясь в стволы деревьев, и покосилась на небо.
Только не молчать.
— Что они на самом деле делали в том городе?
Лассе сглотнул слюну и откашлялся.
— Не знаю, не уверен. Альма рассказывала об этом очень давно. Думаю, отчасти речь шла об изготовлении синтетических драгоценных камней. То есть что-то вроде фальшивых рубинов и сапфиров.
— Это же трудно?
— Не очень. К тому же весьма прибыльно, особенно если надо оплачивать деятельность массы коммунистических организаций по всему миру.
Ида задумалась.
— И явно есть что-то под названием сольвент и коагулянт?
— Альма знает об этом гораздо больше, чем я. Но это так. Я знаю не так много, как ты, наверное, думаешь.
Какое-то время они шли молча.
— Нам действительно надо попытаться каким-то образом связаться с Альмой, и как можно быстрее, — сказала Ида.
— Знаю. Но в Рованиеми. Затем мы должны попытаться добраться до нее в Москве, это совершенно серьезно. Шведской полиции там нас не достать. В Москве нам будет безопаснее, чем здесь, в Финляндии.
Она кивнула и вздохнула.
— И к тому же Альма наверняка сможет нас как-нибудь спрятать.
Ида опять кивнула. У нее не было сил все как следует обдумать, но в предложении Лассе вроде бы было разумное зерно.
— К тому же… — Лассе прервал себя, — тихо!
Они замерли как вкопанные.
Она не могла уловить никакого звука из воздуха, но уловила другое.
— Слушай! — прошептал Лассе.
И она отчетливо услышала звуки, которые доносили слабые порывы ветра между соснами за следующей горной грядой.
Звук струящейся воды, сильное бурление. И вдалеке еще более сильный шум.
— Река Оунасйоки, — тихо произнес Лассе и почти побежал вверх по небольшой возвышенности.
Ида не смогла сдержать улыбки.
— Надеюсь, река не замерзла, — раздалось бормотание Лассе, и Ида поспешила за ним.
Вскоре они добрались до вершины холма, по другую сторону которого, метров на двадцать ниже, в скале находилась широкая расщелина, откуда вырывались бурлящие звуки. Тьма немного рассеялась — солнце совсем скоро должно было приблизиться к горизонту и уже светило рассеянным светом, а облака развеялись и стали пропускать полоски лунного света.
Ида споткнулась и прямо под слоем снега увидела крутой обрыв, она шла почти по его краю. Крутой спуск длиной в десять метров вел прямо к реке, откуда вытекали частично покрытые льдом и снегом массы воды.
Другой берег реки не был таким крутым. Запыхавшись, Лассе посветил туда своим карманным фонариком.
— Компас — фантастическое изобретение, — заметил он. — Мы ошиблись всего на несколько метров.
Свет его фонаря упал на несколько грубых веревок и стальных тросов, натянутых параллельно друг другу поперек расщелины. В середине находился длинный ряд широких досок.
— Явно старый подвесной мост. Испробуем его?
— Может быть, надежнее обойти вокруг, — сказала Ида. — Что-то он не внушает мне доверия.
Лассе кивнул.
— О’кей. Пойдем к верховью и поищем более пологий участок, чтобы можно было спуститься.
Они пошли по краю. Очень слабый дневной свет создавал необычное мерцание над покрытыми снегом расщелинами. Вверх по течению русло реки было пересеченным, с мелкими бассейнами и изгибами в скалистых формированиях. В низовье водная расселина превращалась в полноценную реку, с низкими берегами и широким стремительным течением в середине потока. Ида очень внимательно следила за тем, куда ставить ноги. Тьма все больше рассеивалась, и она погасила свой карманный фонарик. Вода беспрерывно бурлила подо льдом; там, где вокруг камней и маленьких водопадов течение было быстрым, река не замерзла. Горная гряда, по которой они шли, становилась все ниже, и через несколько сотен метров они были на одном уровне с берегами.
Они стояли на голом, без снега, участке земли, окруженном четырьмя старыми соснами с шишковатыми стволами. Ветви деревьев клонились почти до самого низа.
— Болотные сосны. Вот они, — сразу же сказал Лассе. — Здесь есть рыбачий поселок. Тот, о котором писал Соландер. Должно быть, это те же самые деревья!
— Какой у них странный вид!
— Знаю. Но это же болотные сосны.
Одно дерево, похоже, уже умерло, рядом лежало еще две сосны, которые, судя по всему, упали много лет назад. Иде они напомнили огромных насекомых, лежащих на спине, — ветки неподвижно торчали в воздухе, как лапы. Одна из сосен вытянула за собой корневище, и из дыры сквозь снег с комьями земли прорастали вялые побеги.
— Болотные сосны — на самом деле это мутация, при которой сосна остается без сердцевины и принимает искаженную форму. Ветки у такой сосны растут не там, где надо, — сказал Лассе поучающим тоном. — А эти шишки на стволах… — продолжал он.
— …вид грибкового заболевания, — закончила Ида. — Лассе, я тоже учила биологию. Сначала возникают раны, потом они заживают и превращаются в такие вот шишки. Все равно странно, что такие хрупкие деревья так невероятно долго живут.
— Ты ведь знаешь, как устроена природа? Обстоятельства важнее, чем гены, — сказал Лассе, показывая на сосны. — Наверное, здесь лежит материнское дерево, а вокруг — его побеги.
Он огляделся и начал водить карманным фонариком по стволам снизу вверх, пока не выбрал один из них. Ловко взобравшись на одну из самых нижних веток, он полез дальше вверх и оказался в нескольких метрах от земли.
— Вот, да, — сказал он, направив свет на кору наверху. — Совершенно точно. Вот надписи, о которых писал Соландер. Найти их не трудно, надо просто уметь видеть. Здесь написано… подожди… да, написано: Ю.А. 1766 и Б.Д. 1792. Потом С.Г. 1801, Х.Х. 1798 и Ф.Г. 1786.
— Кто это? — спросила Ида.
— Не знаю. Наверняка рыбаки. Они жили здесь, в поселке. Давай посмотрим. Точно половина четверти мили и три сотни локтей, писал Соландер. Четверть мили это примерно 2 670 метров. Разделить на два. Плюс 300 локтей, локоть это примерно 0,6 метра. Сколько это в метрах?
Несколько секунд оба тихо считали.
— Примерно тысяча пятьсот, — сказала Ида, — и еще несколько.
— Хорошо. — Лассе задумался. — Вопрос заключается в том, как Соландер сумел это измерить. У них правда был сантиметр в восемнадцатом веке?
Лассе уставился на нее, и его глаза словно засветились.
— Ладно, мы просто пойдем вверх на течению, — сказал он. — Длина моего шага примерно один метр. Идти довольно долго. Мы пойдем каждый по своей стороне реки и будем искать все скальные выходы. Скрытая гигантская котловина, таких не может быть много.
Ида мельком посмотрела на ветви больших сосен.
Какие деревья! Дома в Емтланде они давно бы превратились в целлюлозу, а вместо них появились бы «участки лесовозобновления» промышленного леса. Но здесь, в центре финской Лапландии, они дожили до преклонных лет.
Она смотрела на широкую спину Лассе, который сначала медленно пошел параллельно течению, а потом, когда дорожка сузилась, стал пробираться вперед по плоским валунам.
Она опять подумала о деревьях.
Иногда старое дерево умирает несколько сотен лет.
А как тогда с нами, с людьми, когда мы умираем — когда я умру?
Вряд ли это будет долго и с достоинством. Наша жизнь так коротка, что мы ее не проживаем, а прожигаем. А потом остается только одно — конец.
Как с Лобовым.
— Река Оунасйоки, — услышала она бормотание Лассе, — маленькая прекрасная река Оунасйоки, а вот и мы.
71
Иде пришлось балансировать на краю берега. В одних местах он был каменистым, в других — до самой кромки воды заросшим плотными побегами и маленькими, покрытыми льдом деревьями.
Пока они медленно продолжали идти вверх по течению реки каждый по своему берегу, Ида поняла, что должно быть, уже середина дня.
И какое там число, пятнадцатое.
Девять дней до Рождества.
Сочельник? Пряничное печенье и подарки к Рождеству на диване, телепередачи и шоколадные конфеты…
Она отбросила эту мысль и быстро взглянула на солнце, которое теперь почти коснулось горизонта и, похоже, согрело его, превратив в горящую полосу.
Небо, облака…
В темноте?
У тихих берегов реки?
За ними кто-то наблюдает?
Она вздохнула и пристально посмотрела вниз.
Мне только кажется… Надо опять использовать учительский прием.
Она откашлялась и стала думать дальше.
Не играет никакой роли, даже если мы считаем каждый шаг от рыбачьего поселка. Это не та же самая вода и не та же самая река, в которой этот Соландер когда-то спрятал то, что сейчас находится внутри молодых европейских жемчужниц. Даже если здесь не особо чувствуется присутствие человека, кроме этого висячего мостика, который повесил какой-то авантюрист. Да и в таком случае русло реки вряд ли то же самое. Наводнения, лесные пожары, бобровые плотины и масса всего другого, может быть, меандр, который превратился в старичное озеро? Вода ведь всегда найдет новые пути, уйдет в сторону, изменится.
Ее прервали.
— Привет! Видишь? — услышала она крик Лассе с другого берега реки.
Ида подняла глаза вверх.
В двадцати метрах от них в водопад врезалась маленькая бросающаяся в глаза скала. Из-за этого поток огибал подножие скалы с особо сильным бурлением. Здесь не было льда, и за порогом вода стекала вниз полуметровым водопадом на обледенелый выступ горы, причем склон постепенно становился все более пологим, а потоки все более спокойными.
Она кивнула Лассе, который был на другом берегу.
— Да, все это как-то подозрительно. Ты обойдешь или как?
— Это слишком долго. Я перейду!
Лассе вытащил из рюкзака длинный канат, привязал к одному концу камень и перебросил его через порог так, что он приземлился на Идиной стороне. Она взяла комок гнейса и обвязала канат вокруг дерева.
— Будь осторожен, — предупредила она, — здесь очень сильный поток.
Лассе ощупал канат, поднял большой палец вверх и медленно пошел по льду, крепко держась руками за канат. Лед с виду был очень толстым.
Но вдруг он выругался, и Ида увидела, как за долю секунды он продавил тонкую корку льда.
— Во всяком случае здесь не глубоко, — сказал он, запыхавшись, — только… тут приток.
Одна нога провалилась по колено, на что он попытался крепко потянуть канат. Лед казался пористым и твердым. Снова что-то хрустнуло — его второй ботинок тоже стал уходить под воду, но он пробежал несколько шагов, вскрикнул и был уже на другом берегу. Он быстро присел.
— Все в порядке. Я надену полиэтиленовые пакеты на носки.
Она смотрела, как он снимает лыжные ботинки и пытается стряхнуть капли воды.
— Винный магазин слева, а Медиамаркт справа. Кстати, ты видишь гигантскую котловину? Мы действительно должны быть близко.
Она повернулась и взобралась на скалу, а потом обошла вокруг еще одно небольшое возвышение и поднялась на берег реки. Большие сосны заслоняли кромку берега.
— Что там писал Соландер, гигантская котловина под мхом? — спросила Ида. — Моллюскам ведь нужна проточная вода? Гигантская котловина в лучшем случае всего лишь как глубокая лужа. Разве нет? Как они на самом деле выглядят… Что там такое?
Она остановилась и бросила взгляд на лес за ними.
— В чем дело?
— Ты видел?
— Нет.
Ида неподвижно стояла в ожидании, продолжая всматриваться.
— Мне показалось, что вон там что-то блеснуло.
— Что блеснуло?
Они немного подождали.
— Вроде какой-то свет. Подальше, там, откуда мы пришли.
Они слушали, продолжая всматриваться между деревьями. Был слышен только громкий шум воды.
— Будем начеку, — сказал Лассе. — Если опять что-то увидишь, скажи.
Ида медленно пошла дальше и опять стала искать вдоль берега.
— Вот там?
Она показала на другую скалу в двадцати метрах вверх по течению. Там не было льда, и сильно бурлило, прямо рядом с плоским береговым камнем.
— Что ты думаешь?
Лассе внимательно посмотрел.
— Да, похоже, вода вытекает там из горы. Пойдем и проверим.
Лассе шел первым. На снегу лежали обледенелые листья березы, отчего снег казался в крапинку. Ида шла за широкой спиной Лассе вверх по небольшой неровности, а потом опять вниз.
— Аа!
Лассе опять провалился, одна нога была глубоко в снегу.
Он выругался, попытался встать, но вместо этого увяз и второй ногой.
— Какого черта?
Раздался треск и глухой короткий шум, и он целиком исчез под снегом.
72
Ида стоял неподвижно и смотрела.
— Лассе? Лассе!
Совсем тихо, подумала она.
Не мог же он…?
Или — нет. Не совсем тихо.
Послышался тихий звук:
— Уууу…
— Лассе?
Из ямы раздался искаженный, но отчетливый голос:
— Я ударил копчик. Будь осторожна!
И добавил:
— Бросай вниз канат!
Ида побежала обратно к сосне, на которой все еще висел нейлоновый канат, отвязала его и вернулась к дыре.
— Канат с тобой?
— Да.
— Привяжи его к дереву и сама спускайся вниз. Не забудь карманные фонарики.
Привязав канат к одной из низких плотных берез совсем рядом с порогом, она села на попу и стала очень медленно скатываться ближе к яме, упираясь ногами. Вскоре снег поддался, и она съехала вниз и приземлилась прямо рядом с Лассе.
Они сидели в довольно глубокой, но узкой расщелине. До снежного покрова было не более пары метров. Они посветили фонариками вверх и увидели, как корни деревьев со временем образовали своего рода крышу из мха, земли и маленьких растений.
— Значит, это и есть гигантская расщелина? — спросила Ида.
— Нет, нет. Они выглядят по-другому. Ты ведь знаешь, что такое гигантская расщелина?
— Да, но…
— Гигантская расщелина возникла, когда валун застрял в неровности горы, а потом, когда растаял материковый лед, на валун вылилась масса воды и он покатился вниз. Он катился сотни, может быть, тысячи лет, как в ступе, и в конце концов образовалась котловина; гора в том месте стала ровной, гладкой, круглой и глубиной иногда в несколько метров, а совершенно круглый камень, похожий на идеальное ядро, остался лежать в середине.
Да, конечно, она помнила, что такое материковый лед, еще с уроков в средней школе. Сразу же после этого она очень серьезно заинтересовалась растениями. Но, строго говоря, камни никогда не казались ей такими увлекательными, как растения и животные.
— Вот там! Видишь? Расщелина продолжается!
Лассе направил фонарь на расширение в расщелине в нескольких метрах наискось под ними. Они уставились в отверстие, и он показал ей расширение.
— У тебя нет клаустрофобии? Ведь мне никогда не спуститься вниз. А ты довольно худая, ты пролезешь.
Ида взглянула на него.
— Какого размера на самом деле был Соландер? — спросила она. — Ты думаешь, он действительно спускался вниз? У меня нет ни малейшего желания ползти туда без необходимости.
— Ты должна запомнить одну вещь. В восемнадцатом веке люди были довольно маленькими. Только последние пятьдесят лет у нас на Западе снова стала та осанка, которая была у собирателей и охотников в Африке. Говорят, все из-за хлеба. Скудная пища целых пятнадцать тысяч лет.
— Ты не ответил на мой вопрос.
— Да, думаю, Соландер был довольно худой. Я имею в виду в молодости. Он наверняка мог спуститься здесь вниз.
Ида вздохнула и сняла рюкзак. Бросив последний взгляд в отверстие, она легла на живот и стала ползти наискось и вниз. Края скалы царапали сначала плечи, а потом бедра, маленькие замерзшие комья земли падали вниз, но вскоре она протиснулась внутрь.
И тотчас услышала какое-то новое журчание.
Она посветила фонариком на закругленные серые стены из гнейса и увидела, что лежит на самом верху в большой каменной чаше. Она направила лампу вниз и разглядела дно и устье.
— Да, — крикнула она через плечо. — Это наверняка расщелина. В ней полно воды… как будто посредине проходит трещина, куда втекает вода и откуда она вытекает.
— Потрясающе! — услышала она голос Лассе где-то далеко над ней. — Ты их видишь? Моллюсков?
— Подожди!
Ида сползла вниз еще на несколько метров, и ее тело приняло странное положение. Вода под ней была относительно спокойной и кристально чистой.
Так трудно определить глубину, подумала она. Может быть, полметра, метр? Может быть, два метра? Может быть, три?
На дне расщелины показалась группа темных предметов. Что это за цвет? Красно-бурый? Это только комья песка? Камни?
Сквозь трещину все время текла вода, покрывающаяся рябью. Ида сняла перчатки, сделала глубокий вздох, наклонилась вперед и быстро окунула лицо в воду.
Кожу словно обожгло. До чего же холодная вода!
Вся трясясь, она посмотрела вниз на воду, держа фонарь над поверхностью, но направив луч света в сторону дна. Вдруг в песке что-то блеснуло.
Они были так близко друг к другу, что вместе смутно напоминали букет черных роз. Европейские жемчужницы уткнулись в дно тупыми передними концами, внешние створки раковин походили на древнюю застывшую лаву. Она разглядела обломки, оставшиеся от умерших жемчужниц, и живых моллюсков с приоткрытыми раковинами. Внутри раковин виднелись отверстия, где отсеивался корм. Мясо в отверстиях напоминало маленькие неровные сифоны.
Они живые! Совершенно невероятно!
Она почувствовала, что улыбается, несмотря на натянутую кожу.
Среди обломков опять что-то блеснуло. Что-то желтоватое.
Ей пришлось поднять лицо и крикнуть. Она попыталась выпрямить спину, жадно ловя ртом холодный воздух.
Как долго они существуют? Двести пятьдесят лет?
— Лассе?
— Да.
— Они здесь.
— Что? Ты уверена?
— Да-да. Здесь есть моллюски. И они живы!
Лассе издал тихий радостный крик.
— Должно быть, это она, та самая гигантская расщелина!
— Но послушай! — начала Ида.
— Да?
— Это действительно совершенно необходимо?
Секунду он молчал.
— Что ты имеешь в виду?
— Я до них не достану. Слишком глубоко. И… они такие красивые. К тому же занесены в Красную книгу.
— Что ты хочешь сказать?
— Разве они не занесены в Красную книгу?
В ответ Лассе громко выругался и сказал что-то еще, что она не смогла разобрать.
Она задумалась.
— Честно говоря, Лассе, здесь слишком глубоко. Я до них не достану!
— Ида, послушай, — голос у Лассе изменился. — Ты забыла, в какую историю мы попали? Может быть, в будущем нам понадобятся машина, оборудование, еда. Может быть, нам придется долго скрываться, несколько месяцев, а то и лет. А на этом мы сможем заработать — мы должны это сделать, Ида, я слишком крупный.
Она посмотрела вниз в воду.
— О’кей. Понимаю.
Лассе замолчал.
Ида почувствовала, что вот-вот расплачется.
— Сколько моллюсков… — выдавила она из себя, — нам нужно?
— Бери все, которые увидишь!
— Но, — опять начала она, — будет страшно холодно.
На короткое время над ней воцарилась тишина.
— Держи!
В яму опустилась узкая белая веревка. На равном расстоянии друг от друга на веревке болтались маленький сачок, карманный фонарь Лассе и круглая металлическая бутылка.
— Пей! — услышала она голос Лассе. — А потом прямо вниз. Вспомни маленький водопад рядом с охотничьим домиком Альмы. Вспомни, как ты бросалась в него в детстве, хотя было только начало лета и вода была ледяной!
Она поставила бутылку на край скалы и положила свой собственный фонарик на маленький выступ так, что он осветил почти всю расщелину. Вторую лампу она оставила на веревке, направив свет вниз.
Затем очень быстро сняла ботинки, шерстяной свитер, рейтузы, футболку, лифчик и трусы. Она легла на живот и посмотрела в воду, сразу же начав дрожать от холода. На дне по-прежнему что-то мерцало.
Боже мой, сколько градусов может быть в этой воде? Один?
Она напряглась всем телом, взяла металлическую бутылку и как следует отхлебнула из нее. Горло обожгло. Наверное, водка.
Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать…
Нет, нет, никаких дурацких рифм.
Она выпила еще и заметила, что опять плачет.
Она добавила еще чуть-чуть, ударила ладонями по щекам и опустила сачок в воду — он сразу же поплыл.
Сделав еще один глоток водки, а потом еще один, Ида быстро скатилась прямо в воду головой вперед.
73
Иду обожгло холодом.
Она была готова к боли, но не к шоку. Перед глазами мелькала красно-черная рябь — сначала она собиралась взять с собой как можно больше моллюсков, но теперь почувствовала, что еще несколько секунд, и она потеряет сознание. Следующая волна обжигающего холода обдала бедра и живот, и словно железная рука пробила ей грудь и сжала сердце так, что, казалось, остановится пульс.
Перед собой она могла только очень смутно видеть свою бледную худую руку, которая на ощупь искала моллюсков.
Моллюски — вот они, все сбились в темную маленькую кучу. Все время у нее в ушах стояло журчание и странные искаженные подводные звуки.
Она протянула руку еще ниже и схватила что-то блестящее, но потом отказалась от попытки поднять ноги вверх. Она быстро повернулась, немного поплыла и опустила ноги вниз, в конце концов достигнув дна.
Она поняла, что действительно находится на дне. Голова торчала над поверхностью. Глубина здесь была не больше полутора метров.
Лассе что-то крикнул, его голос донесся как с другой планеты.
Она попыталась ответить, но ее голосовые связки сумели издать только поскуливание.
— Давай наверх! — вдруг услышала она его слова. — Немедленно забирай их и сразу же выбирайся наверх, Ида! Иначе будет слишком холодно! Ида?
Если я всплыву наверх, я никогда снова не спущусь вниз, подумала она.
Почти не чувствуя ног, она попыталась отодрать моллюсков, схватившись за ручку сачка.
Она сделала глубокий вздох и опять нырнула с головой.
Теперь она видела их более отчетливо. Они плотно прилегали друг к другу, и так почти двести сорок лет. Она схватила одного моллюска, который тотчас втянул сифон и закрылся, что вызвало молниеносную цепную реакцию у других, которые также закрылись один за другим.
Они были прикреплены к грунту жесткими нитями, но не крепко. Она просто оторвала три штуки и опустила их в сачок, и вода стала очень мутной. Она опять быстро вытянулась, набрала воздух и снова опустилась вниз. В последний раз, подумала она.
Она едва могла пошевелить пальцами, в пятке кололо, что это — камень или моллюск? У нее больше не было сил, она попыталась покачать головой, не понимая, что за свет она видит — предвестник головокружения или мерцание карманного фонарика над поверхностью воды.
Внезапно она почувствовала, как грудь сильно поцарапалась о гору — ей снова удалось выбраться на край почти машинально.
— Аааа… я… аааа…. наверху, — выдавила она из себя, протягивая окоченевшую руку к бутылке водки и прижимая горлышко к губам.
Пока она сидела, дышала и дрожала, она заглянула в илистую воду.
Все ли я взяла? Думаю, да. В то же время она заметила, что так сильно замерзла, что не может двигать ногами. Несколько ранок на указательном пальце и одна на пятке кровоточили. Наверное, я порезалась о края раковины. Вся дрожа, она выпила еще и тут заметила что-то на скале рядом с грудой своей одежды.
Это была зеленая свинцовая шкатулка. И она была — открыта! Камень выпал и лежал, переливаясь в свете карманного фонаря.
— Лассе? — закричала она. — Почему… шкатулка внизу?
Никакого ответа.
Она позвала снова.
— Лассе?
Он по-прежнему не отвечал.
Лассе ее уронил?
Неужели?
— Эй!
Сверху донеслось короткое бормотание.
Вот оно что. Он там что-то затевает, а шкатулку уронил.
И тут ее взгляд упал на сачок. В нем лежало четыре больших закрытых моллюска и осколки от разбившихся экземпляров. Она стряхнула песчинки. Что-то опять сверкнуло, и она поднесла карманный фонарь.
— Лассе, здесь что-то есть!
Блестящий предмет оказался подвеской, похоже, сделанной из массивного золота. Подвеска представляла собой два соединенных вместе кольца, одно внутри другого, и по форме напоминала знак плюс. Посредине был необычайно большой камень, наверное ограненный бриллиант. Поверхность была покрыта маленькими и очень элегантными филигранными узорами, а также множеством проб, но никаких следов перламутра Ида не обнаружила.
Подвеска наверняка выпала из моллюска, который, может быть, умер довольно скоро после того, как Соландер спрятал в него украшение.
— Лассе! Здесь украшение! Думаю, русское украшение!
Она не могла не дотронуться до моллюсков и рассмотреть их более внимательно. Они были тяжелее, чем казались. Она приложила их к уху и прислушалась. Внутри них словно что-то журчало. Или это просто из ее уха вытекала вода, когда она повернула голову?
Невероятно древние. Древнее, чем почти все живое, что я когда-либо встречала. А теперь, значит, мы их убьем?
Створки раковин очень тесно примыкали друг к другу. Нужен какой-нибудь суперострый нож.
Она задрожала, фыркнула и вдруг опять вскрикнула от холода. Снова обратив внимание на Девичий камень на скале и взяв его, чтобы положить обратно в шкатулку, Ида сразу же ощутила что-то в своей ладони.
Что это, тепло? Или что-то другое?
Она еще крепче сжала камень. Поверхность была почти что мягкой. Ей показалось, что из него словно что-то струится и поднимается вверх от запястья к плечу.
Может быть, просто мурашки… которые проходят?
Она посветила карманным фонариком на руку, не выпуская камня из ладони. У запястья отчетливо проступали вены, она практически видела, как они пульсируют под тонким слоем подкожного жира. Маленькие волоски на тыльной стороне руки встали дыбом, и когда она подняла руку повыше, совершенно отчетливо увидела ответвления вен. Они выглядели распухшими и сильными. Еще выше, на бицепсе, над лимфоузлами и на редких волосках в подмышке явственно проступали вены и артерии.
Может быть, так происходит с моржами? У них возникает такое чувство после каждого погружения в ледяную воду. Словно свежий приятный приток крови, новая кровь, которая циркулирует и омывает один орган за другим и потом доходит до каждого кровеносного сосуда. Ты таешь, орган за органом, только изнутри, а не снаружи.
Тепло распространялось дальше, стали согреваться колени, икры и ступни. На тыльной стороне пальцев ног, еще красных от холода, кровь пульсировала сильно и горячо и приливала к вискам. Все горло будто распухло, шея, спина, кобчик, бедра…
Нет, я не могу здесь больше сидеть.
— Лассе! — закричала она как можно громче.
Никакого ответа.
Чем он там занимается?
Ида вся сжалась и надела на себя все слои одежды, положила моллюсков в карманы куртки, засунула золотое украшение в один из карманов брюк и положила камень в шкатулку.
Она опять крикнула и на сей раз услышала сверху слабое бормотание.
Наконец-то.
Она стала осторожно протискиваться через трещину вверх и вдруг почувствовала, что у нее нет сил и кружится голова.
Может быть, у меня только что был шок от холода, а теперь наступила ответная реакция? Нет, сейчас я должна выбраться наверх! Отдыхать буду потом.
С последним рывком она выбралась из расщелины во внешнюю расселину.
Лассе там не было. Его рюкзак лежал на месте, прямо на мшистом шишковатом корне. Ида переложила моллюсков и шкатулку во внешний карман рюкзака и уже было собралась еще раз позвать его.
И тут она увидела. В отверстии торчала перчатка Лассе. Она подала ему рюкзак, который поднялся наверх и исчез. Опять показалась перчатка, и Ида тотчас ухватилась за нее и почувствовала, как сильная рука тянет ее вверх.
Пока ее поднимали вверх, ее пронзила мысль, от которой она вскрикнула.
С рукой в перчатке было что-то не так.
В ней было что-то необычное.
74
Иду ослепил свет карманного фонарика.
На обледеневшем камне сидел Лассе и вздыхал. Присмотревшись, она увидела, что руки у него связаны неоново-голубым буксирным канатом.
Прямо перед ней на заснеженном выступе стоял Миккола. От него сильно пахло спиртным, но он все равно казался почти трезвым.
Повсюду было темно, местность была погружена в мерцающую тьму.
Миккола слегка ухмыльнулся и направил обшарпанный черный браунинг ей в грудь.
— Открой мне это и положи все на землю.
Он пнул ногой рюкзак.
Ида быстро думала. Прежде чем сесть на корточки, она мельком взглянула на Лассе. Сжав челюсти, он пристально смотрел перед собой.
Она несколько раз выругалась про себя, пока распаковывала рюкзак. Свет от карманного фонаря Микколы дрожал.
— Вы что, принимали меня за круглого дурака, который ничего не понимает? Родственник, который провалился под лед, ха-ха! Я знаком с европейскими жемчужницами так же хорошо, как и вы. Хотя сначала я подумал, что вы собираетесь намывать золото или что-то в этом роде. Давайте сюда жемчужины. И эту странную зеленую коробку, с которой вы так носитесь. Вы что думаете, я слепой?
Ида что-то неслышно пробормотала в ответ и посмотрела на браунинг — с виду он был настоящий — и стала вынимать все содержимое рюкзака: сантиметр, несколько черных нейлоновых ремней, почти пустая металлическая бутылка, моллюски, свинцовая шкатулка…
Из кармана на снег выпала маленькая золотая подвеска.
— Ой, а это что такое?
Миккола наклонился и поднял украшение. Она увидела, как Лассе посмотрел вверх из-за камня. Миккола продолжал осматривать свинцовую шкатулку, потом энергично открыл ее и поднес к лицу Девичий камень.
— Ой, а это что?
Он хмыкнул и поднял камень еще выше, и в сапфирах заиграл слабый свет.
— Даже лучше, чем я мог надеяться.
Он откашлялся и вроде бы задумался, одновременно жуя кусочек хлеба, который достал из кармана куртки.
— Послушайте — тихо сказал он, — я не оставлю вас здесь, волкам и медведям. Я не убийца.
Он продолжал размышлять.
— Теперь я знаю, — сказал он и показал на Иду. — Ты идешь со мной — первая.
Миккола посмотрел на Лассе с немного пьяной ухмылкой.
— А ты останешься здесь. Если ты пойдешь за нами, я прострелю ей колени. Усек? Так что сиди на месте и жди. Она потом заберет тебя.
Лассе по-прежнему молчал.
Он что, так ничего и не скажет?
Лассе продолжал сидеть, не говоря ни слова. До того, как Миккола ткнул ей в спину дулом револьвера и велел ей идти, она успела в последний раз увидеть лицо Лассе. Вид у него был невероятно разочарованный и в то же время шокированный.
У каждого был свой карманный фонарь. Ида шла первой, Миккола нес рюкзак через плечо, держа револьвер в руке.
Он все время стонал и ругался. Тропинка была каменистой и неровной.
Может быть, он в очень плохой форме? А вдруг мне удастся убежать от него. К тому же он немного под мухой.
А что, если револьвер сработает сам по себе, по ошибке, если Миккола споткнется? От этой мысли ее затрясло.
Миккола несколько раз оборачивался, чтобы проверить, не идет ли за ними Лассе. Вскоре они скрылись из виду. Он опять оступился и выругался по-фински. Каждый раз, когда он спотыкался, Ида делала глубокий вздох и вздрагивала.
Она увидела, что в одном месте водоема было мелко и отчасти лежал лед. На льду виднелись следы и маленькая прорубь.
Гм? Миккола, очевидно, тоже где-то грохнулся по дороге к гигантской расщелине. Тогда у него наверняка тоже мерзнут ноги.
Ида заметила, как невероятно сильно напряглась всем телом, чтобы снова не упасть в холодную расщелину — дрожь, окаменелость, ледяная вода…
Миккола, похоже, был полностью занят тем, чтобы идти в ее темпе, не падая.
Разве он не видит, что мы можем перейти водоем в этом месте?
Она вела его дальше, прямо вперед, на небольшую горную гряду. И она увидела, как тонкий и белый как мел маленький полумесяц висит именно над тем местом, где Оунасйоки начинает расширяться, превращаясь из маленького мелкого порога в широкую и спокойную реку. Когда они снова поднялись на хребет горы, вдалеке она опять увидела расщелину. И полуразвалившийся висячий мостик.
Оттуда мы начали идти.
Лед лежал под снегом только в нескольких местах, причем снег был мокрый, а лед мягкий от темных пятен.
— Куда мы идем? — спросил Миккола. — Ты что, меня обманываешь?
Ида осторожно обернулась.
— В чем дело? Я просто иду.
— Что?
— Ведь это ты решаешь!
Миккола сплюнул в снег и кивнул. Он явно запыхался.
— Но мы наверняка сможем перебраться здесь на другую сторону, — сказала она, показав на мост. — Если ты этого хочешь.
Он взглянул на нее и фыркнул. Рассматривая основание моста, он вытащил маленькую полиэтиленовую бутылочку с логотипом «Адидаса» и сделал глоток какой-то жидкости, похожей на сок.
Она тоже посмотрела в ту сторону. До воды было метров двенадцать-пятнадцать, отвесные скалы обрывались довольно резко, под ними на небольшом расстоянии висел мост.
Внезапно он посмотрел ей прямо в глаза.
А затем разразился коротким смешком, прежде чем зашипеть и направить браунинг прямо в ее колени.
— Ты что, держишь меня за дурака и пьяницу? Ты думаешь, у меня мозгов нет, да?
Он подождал. Ида молчала.
— Сейчас ты пойдешь со мной к машине, — велел Миккола. — Я дам тебе кое-что, чтобы ты не замерзла насмерть. А потом ты пойдешь обратно и развяжешь своего друга, а затем вы можете выбираться на большую дорогу, пешком. Но к тому моменту я уже буду далеко отсюда. Понятно? Я, черт возьми, не совсем идиот. Видишь, я все продумал. Но сначала нам надо обратно к фургону.
У нее не было сил ответить.
Она стояла совершенно неподвижно и просто смотрела на него.
В воздухе за спиной Микколы что-то замаячило.
Из расщелины под ними бесшумно вылетела большая белая птица.
75
Ида бросилась на землю. Миккола продолжал стоять. Она почувствовала, как снежинки попадают внутрь через швы на манжетах куртки.
Его глаза почти ничего не выражали, когда клюв чайки пробил ему щеку, а острые и необычайно длинные когти через воротник его расстегнутой куртки Canada Goose прямо через подшивку шерстяного свитера впились в верхнюю правую часть грудной клетки. Изо рта на бороду сразу же вытекла струйка кровавой слюны, а из горла раздалось громкое хлюпанье, смешанное с приглушенным криком.
И тут он закричал, громко и пронзительно, и стал раскачиваться из стороны в сторону, как будто на нем горела куртка и как будто огромная чайка, которая все еще сидела, размахивая крыльями, у него на спине, снова и снова плескала керосин ему в лицо.
БУМ!
Раздался выстрел револьвера и еще один удар — это эхо докатилось до горы прямо за ней. Потом еще один выстрел, и чайка поднялась в воздух. Миккола споткнулся и упал вниз, растянувшись на висячем мостике, смотря широко распахнутыми глазами на большую тень от птицы над ним, которая опять приготовилась к атаке.
Боже мой, подумала Ида, какая же она огромная!
Маслянистые крылья слабо мерцали, из клюва слышался пронзительный металлический звук. Миккола нацелил браунинг и снова выстрелил — БУМ!
Чайка нырнула под доски моста и исчезла. Миккола выругался. Из ран на его лице сочилась кровь. Внезапно он наставил револьвер прямо на Иду, и несколько секунд она неподвижно смотрела в его широко открытые глаза.
Но тут он повернулся и попытался поковылять дальше по висячему мосту. Рюкзак на три четверти свисал с его руки, мост заскрипел.
— Но что…
С этими словами он провалился, одна из досок раскололась пополам и отвалилась. В эту минуту она увидела, что под другими досками вперед ползет что-то большое и темное.
Это вернулась чайка, она крепко держалась когтями за доски. Миккола услышал щелканье и звук ползущей птицы и быстро обернулся — с выражением ужаса на лице — и опять выстрел, наискось и вниз.
Еще одна доска сломалась и упала в бурлящую глубину. Он был бледен, подбородок весь в крови, было видно, что он страшно устал. Он остался стоять посередине моста, все время глядя вниз по течению.
— Что это? — закричал он.
Что он делает? — подумала она. Почему он добровольно пошел по этому мосту? Ведь он же хотел как можно быстрее вернуться обратно в машину.
Миккола заковылял дальше по редким скользким доскам. Засунув руку в карман пуховика, он вынул оттуда белую картонную коробку. Дышал он все быстрее и быстрее. Казалось, он по-прежнему смотрел вниз по течению.
На что он смотрит?
Она немного наклонилась вперед и заглянула вниз в ущелье.
Между отвесными скалами в сотне метров от них на фоне снега она увидела шесть теней. Они безо всяких усилий летели по ветру над покрытой снегом рекой.
Зрелище было совершенно нереальным — почти нелепым, — но она видела именно это.
Шесть чаек.
И тут она увидела остальное: Миккола пытался открыть коробку с патронами. Пальцы у него дрожали. Вскоре он выронил два патрона, которые с металлическим звуком стукнулись о доски. Он выругался, но засунул остальные патроны в магазин револьвера. Птицы подлетели очень быстро, одновременно поднявшись вверх и разделившись на две группы.
Стоило Микколе дотронуться до кожуха и поднять револьвер, как птицы словно взяли его в кольцо. Ида вздрогнула.
Им нужен не он, мелькнуло у нее в голове, а рюкзак.
Девичий камень. Наверное, он выпал из коробки в рюкзак. Невероятно, но Миккола им просто мешает, как лежачий полицейский, и не понимает этого.
А что, если потом они набросятся на меня?
Нет, зачем я им? Я же не камень.
Ида огляделась и обнаружила выступ у края и внизу расщелину в скале в нескольких метрах от того места, где она находилась, и еще ниже — стену для скалолазания, ведущую вниз к берегу.
Мне надо спрятаться!
Миккола опять закричал страшным криком, и, начав двигаться, она посмотрела вверх на мост.
Он стоял в облаке маленьких белых перьев, которые вывалились из разорванной подкладки пуховика. Чайки ударяли его клювами со всех сторон — спереди, сзади и сбоку. Раздался еще один выстрел, Ида споткнулась и соскользнула со скалы вниз на берег.
Она опять посмотрела вверх. Весь мост висел наискось. Один из несущих канатов оборвался и потянул за собой один из стальных тросов, и несколько трухлявых залатанных досок упали прямо вниз, пробив широкие черные дыры в пористом льду.
И тут она увидела тело Микколы.
Оно застряло в одном из канатов, одна нога запуталась в канате, а все его широкое туловище болталось вверх-вниз в нескольких метрах надо льдом. Живот был вспорот, печень и почки, похоже, вывалились наружу и упали в воду, большая часть тонкой кишки ходила туда-сюда по ветру, как блестящий садовый шланг, доставая почти до самого водоворота. Все ноги были в крови, лицо без признаков жизни и полностью разодрано в клочья.
Револьвер выпал из его сведенной судорогой руки, куртка тоже соскользнула вниз, а вслед за ней и рюкзак. Он упал вниз, ударился о лед и раскрылся, и, как в замедленной съемке, она увидела, как зеленая шкатулка, Девичий камень и все моллюски выкатились на мокрую кромку льда прямо рядом с пороговым течением.
Чайки, похоже, сбились с толку — в ушах все время стоял их высокочастотный, почти наэлектризованный крик. Казалось, они уже не знали, в каком направлении двигаться. Одна из них поднялась высоко в воздух, и остальные последовали за ней.
Камень — где он? Не схватили ли его птицы?
Но тут она совершенно отчетливо увидела зеленую свинцовую шкатулку — шкатулка лежала на льду, почти на самой середине реки, прямо под ней, рядом с сырой полыньей, которую пробила упавшая доска. В этом месте образовалась большая лужа; доска провалилась под лед, и ее унесло водоворотом.
Вот. Вот он! Девичий камень, совсем рядом с дырой. Сколько до него? Метра три?
Я должна положить его в шкатулку!
Может, пойти за Лассе?
Она несколько раз посмотрела на лед, такой с виду тонкий.
Нет, не успею. Надо немедленно спасать камень.
Но — почему птицы больше не нападают на камень?
Может быть, вода приглушает то… что они чувствуют? Или их испугали выстрелы?
Внезапно за ее спиной, в расщелине скалы, послышалось шипение. Она вздрогнула и очень медленно повернула голову.
Там сидела одна из чаек: бело-серое блестящее оперение, открытый желто-красный клюв. Темная жидкость вытекала из раны на затылке. Ряды острых маленьких неровностей в клюве.
Ида увидела, что чайка тяжело ранена, одно крыло у нее сместилось. Птица медленно поворачивала голову в ее сторону. И тут она разглядела.
Глаза. Как стеклянные, с ледяным пристальным взглядом, но необычайно яркие, словно два маленьких диода. Чайка опять прошипела и сделала вялый выпад, а потом резанула клювом воздух.
Судя по всему, у птицы не было сил достать ее. Из раны на затылке текли вязкие нити, приклеиваясь к скале.
Ида стала осторожно отползать назад. Чайка тут же повернула голову. Когда девушка подняла руку, чтобы опереться, голова птицы повернулась вслед за ней.
Потом — атака.
Ида инстинктивно бросилась в сторону, почувствовав, как скала уходит из-под ног. Она ударилась обо что-то плечом, еще одна скала, и упала на руки.
Она увидела, что лежит на берегу.
Она посмотрела вверх. Чайки видно не было, но вскоре из расщелины снова послышалось ее шипение. Другие птицы по-прежнему кружили высоко над рекой, как будто взлетели вверх, чтобы начать искать заново. Ида встала на колени.
Коробка и камень по-прежнему лежали на тонком льду всего лишь в нескольких метрах друг от друга. Миккола безжизненно висел на стальном тросе, его тело ходило туда-сюда, как слишком тяжелая часовая гиря.
Теперь быстро, надо спешить!
Она поползла вперед, прямо по льду, пытаясь распределить тяжесть тела как можно более равномерно.
Новые звуки в воздухе.
Через несколько метров она доползла до револьвера, который оставил на льду бугристый след. Быстро дыша, перевернулась на спину и сорвала зубами варежки.
Ида увидела, как чайки над ней внезапно взяли новый разбег, они ныряли, словно она была их ориентиром. Дрожащей рукой помахав револьвером, она прицелилась и нажала на курок.
БУ-БУМ!
Закрыв глаза, опять выстрелила.
БУМ! БУМ! БУМ!
Она продолжала стрелять, пока что-то не щелкнуло.
И тут раздался голос.
Ида опустила револьвер.
Это действительно голос?
— Спокойно! Бери камень и лежи тихо!
Она открыла глаза.
У кромки льда стоял Лассе, все еще обмотанный буксирным тросом.
— Поторопись!
Она посмотрела на небо. Чайки рассредоточились и снова поднялись вверх. Я их напугала!
Ида быстро ползла дальше по льду. Лед под ней хрустел и покачивался, она приближалась к полынье и чувствовала, как наст вдруг стал прогибаться, а ледяная вода пошла вверх и намочила ей живот.
Проклятие!
— Осторожно! — крикнул с берега Лассе. Она увидела, что он пробежал немного вверх по течению. Он резко свистел, пытался жестикулировать связанными руками и кричал на птиц, чтобы отвлечь на себя их внимание.
— Поторопись! — кричал он. — Моллюски тоже там! И его куртка! Ты должна взять с собой все!
Она стала медленно скользить вперед, не думая.
Наконец-то — вот, она добралась — она схватила камень, и потом — да, тоже там — свинцовую шкатулку. Окоченевшими белыми пальцами сразу положила камень на место в чехол и плотно закрыла крышку.
Теперь… теперь чайки больше его не учуют… можно надеяться.
И там — куртка, рюкзак…
Она неуклюже запихнула в рюкзак всех моллюсков и коробку.
И тут она услышала: взмах крыльев и крики чаек. Она вздрогнула и собралась было принять позу зародыша, как заметила, что птицы приземлились рядом с ней, немного поодаль.
Птицы опустились на лед и беззвучно наблюдали за ней. Несколько чаек стали клевать наст.
— Быстрее! — закричал Лассе. — Давай обратно на берег!
Она заскользила дальше на животе, как тюлень, и развернулась на сто восемьдесят градусов. Теперь лед был еще более мокрым и опять трещал. Она едва успела застегнуть все молнии, как рюкзак неожиданно ускользнул от нее.
Она почувствовала, как ноги сковывает ледяной мокрый холод.
Вода. Один градус тепла.
И она поняла:
Скользит не рюкзак, а я сама.
Ноги, лодыжки, колени, бедра — раздался грохот, а вслед за ним глухой треск, и весь лед под ней треснул — ледяная вода пропитала ее ноги, а потом и туловище. Она замахала руками — кошки, если бы у меня были кошки! — и вытянула ладони вверх и в стороны, но схватиться было не за что. Она шарила и колотила обеими руками, слыша в отдалении голос Лассе и чувствуя, как силы покидают ее.
И ее затянуло прямо в черную воронку.
76
Что случилось, подумала Ида, что происходит?
Пока ее с грохотом несла бурлящая черная вода, в голове роились неясные мысли.
Разве не правда… что, умирая… видишь в конце свет? Так странно, что… это была ошибка… во всех фильмах… герои и пациенты… свет в туннеле. Я ведь верила в это… с тех пор, как прочла Астрид Линдгрен… Братья Львиное Сердце, я так в это верила… Когда Сухарик в конце сажает себе на спину своего умирающего старшего брата… и прыгает через пропасть в Карманьяке, вниз, в смерть, в сторону страны Нангияле. И последние слова мальчика… Я вижу свет… я вижу свет…
Она почувствовала, как вода резко несет ее дальше, она совсем потеряла чувствительность, ее голова ударялась о камни, песчаную отмель и кромку льда.
…ложь … какая мерзкая ложь… Бедные братья Львиное Сердце… бедные мы все… Когда мозг перестает получать кислород… синапсы включают успокаивающие световые импульсы… они создают в сам смертный миг ложное световое сияние, как будто от ждущего тебя рая…
Ей показалось, что ее мозг почти совсем отключился. Вода была как большой… больше она была не в состоянии описывать.
И в голове: темнота…
А потом опять несколько коротких мгновений совершенно ясного сознания: над ней расплывчатое небо, неясная горная гряда.
Перед ее глазами предстала картина: она бросается вниз с этой горной гряды, в черную воду, и вода несет ее. Волосы плывут в потоке. Темнота и шок сначала вытесняют холод, а потом наступает полная потеря чувствительности, теплая и усыпляющая, почти материнская. Онемение. И потом только электрические сигналы к рукам и ногам. Спазмы.
И затем: полное спокойствие. Теплая темнота отступает. На ее место приходит твердая и холодная темнота. Темнота с когтями, которая хватает за все, вонзается в грудную клетку, в горло, в пальцы, забирается под веки. И за холодной тьмой скрывается еще большая тьма, а за ней еще одна. Словно зеркало в зеркале, тьма за тьмой за тьмой…
Вот так выглядит вечность, подумала она. Вечность — это совершенная тьма, только большая… Ничего…
Ей показалось, что она видит собственное рождение.
Тело маленькой девочки.
Ее мама Ева без лица измученная лежит на кровати в родильном доме. Потом прямо перед ней возникла пуповина, длинная и блестящая, похожая на бледную змею.
Она действительно видит ее перед собой?
Может, схватить ее?
Ида поняла, что ей не надо хватать пуповину, потому что пуповина уже обвилась вокруг нее.
— Какого дьявола…
Рай, 31 октября
Ида, дитя мое.
Время от времени я, конечно, просматриваю те неотправленные письма, которые написала тебе за все эти годы. Не отправляла, конечно, из трусости, но еще и потому, что письмо из Рая может представлять для тебя опасность. Письма хранятся в старой дорожной сумке, на которой обычно лежит Темпус (единственная оставшаяся у меня кошка), и я думаю, что он посторожит их для нас, пока я не осмелюсь послать их тебе. Или приду с ними сама, прямо к тебе! Какого ты роста? В тот день, когда мы встретимся, мне надо будет смотреть на тебя снизу вверх или сверху вниз, или мы окажемся одного роста? У меня как у матери, пожалуй, нет необходимости говорить, что ты необыкновенно красива, но это так! Больше всего мне нравится фотография, где ты стоишь вместе с твоей подругой Мариной в пабе и вы корчите рожицы. Я помню эту ухмылку. Она у тебя с рождения.
К сожалению, я по-прежнему должна держать в секрете место моего пребывания. Все время, пока я росла, Альма говорила о том, что мое тело, может быть, станет своего рода подопытным объектом, если органы медицины узнают больше о моих недугах, — вначале я ей не верила. А теперь верю. И этот страх никогда не пройдет ни у меня, ни у Альмы. Значит, я меньше всего хочу раскрыть то место, где я нахожусь. Это место для меня рай, но, может быть, это больше говорит обо мне, чем о месте, но у меня нет никакого желания сбегать из этого прекрасного Эдема, как некогда сделали некоторые другие Евы.
Когда я читаю мои старые письма к тебе, мне причиняет боль то, что это монологи. Сколько бы я ни писала, речь идет только обо мне или о моих занятиях математикой и маленьких экспериментах с магнетизмом (к тому же несколько лет я специально изучала малиновок и боролась за то, чтобы кошки не открывали их картонные ящики). Одно из писем, например, целиком посвящено моей любви к певице Кейт Буш. Когда я уезжала, из музыки я взяла с собой только ее альбом «Гончие любви». Словно ты была в ее музыке. Твое младенческое гули-гули, твой смех, наша любовь. Запах твоей шеи. Я просто знаю, что произойдет что-то хорошее, как поет Кейт в фантастической песне «Cloudbusting» [55].
Но без ответов мои письма просто какая-то нелепица.
Я никогда не думала, что буду отсутствовать всю твою жизнь. Я постоянно думала, что это на время, может быть, на несколько лет. Во всяком случае, до осени того года, когда все рухнуло.
Я должна объяснить. Когда-нибудь я должна объяснить. Не знаю, что ты думаешь обо мне, но вот моя версия.
Во время одной из наших с Альмой последних крупных ссор папа собирался утешить меня, но меня так переполняла ненависть, что я только и делала, что кричала на него. Как он может быть на стороне Альмы? Почему он вообще ее любит? Одно то, что он любит ее, означает, что меня он ненавидит, кричала я так, что мой крик отдавался эхом. Я никогда не забуду то горе, которое тогда отразилось в его глазах. И в то же время я была упрямой, а он слишком уступчивым. Все же я думала, что моя поездка сюда всего лишь поездка, и ничего больше. Что я вернусь, когда поправлюсь, и мы во всем разберемся. Я пробыла здесь два года и с каждым сезоном стабильно чувствовала себя немного лучше. Но все же далеко не здоровой: когда один раз у меня хватило смелости выбраться в ближайший с Раем город, это кончилось тем, что Ако, соседу, который умер зимой, пришлось забирать меня с обочины по другую сторону болота. Все началось с головной боли в автобусе, за которой сразу же пошли трещины на сгибах руки и кровотечения. И так до сих пор — словно тело чувствует, что я пытаюсь покинуть эту своеобразную природу, и протестует аллергией на само себя (не могу понять, как я выдержала все эти годы дома в Емтланде).
И все же я была настроена в один прекрасный день вернуться домой. Я боялась, что тебе придется так же трудно с Альмой, как Манфреду. И что будет, если папа заболеет? И ты когда-нибудь останешься с ней наедине?
Под большим секретом я позвонила папе в конце осени, в каком году это было, уже не помню. Я думала, мы начнем что-то вроде переговоров. Я пошла на один из хуторов, где время от времени появлялся роуминг для магической новинки под названием мобильный телефон, во всяком случае, если стоять на определенном месте между крышами из гофрированного железа сарая и амбара.
Я одолжила у хозяина телефон и позвонила в общей сложности три раза, начиная с ноября и кончая Рождеством. Первое, что я поняла, — Альма занимается тем, чтобы юридически признать меня умершей. Ты можешь легко это проверить. Это очень многое говорит об Альме. Она не гнушается никакими средствами, чтобы решать, как должна выглядеть действительность. Мне кажется, она в своем роде психопат.
Это был самый удивительный разговор в моей жизни, мы плакали и молчали, опять плакали, пытались что-то сказать, но продолжали молчать. Затем мы начали смеяться, но тут разговор прервался, и я не смогла дозвониться снова.
Во второй раз, когда мы вышли на связь, он смог рассказать о том, как ты живешь. Помню, как во время разговора пошел первый снег — тихо и величественно он падал на задворки хлева, — а я впитывала каждую деталь. Именно тогда ты начала терять первые зубы, и у тебя была большая дырка, из которой выпадали спагетти. Много раз мне снилась эта дырка. Я задавала массу вопросов, но потом сожалела, что большинство из них касалось твоего физического самочувствия. Есть ли у тебя друзья, и какие. Я услышала больше о некоей Кларе, с которой ты играла, чем о тебе. Это было неправильно, просто-напросто через какое-то время я поняла, что папа несколько преувеличивал, поскольку знал, что я «хочу» услышать. В конце концов в ходе разговора я поняла, что ты только как-то один раз играла с этой Кларой; похоже, что на самом деле ты в основном общаешься сама с собой или проводишь время на природе. Меня охватила своего рода паника — сколько бы он ни рассказывал о хижинах, которые ты строила в лесу, о походах на лыжах с Лассе, о компьютерных играх, о наблюдении за звездами, о наборах «Юный химик», о фейерверках, гербариях и о твоем жгучем интересе ко всему, что можно рассмотреть в микроскоп, ничего не помогало. Ни одно из этих занятий не включало друзей! Может быть, именно поэтому я так влюблена в твое фото на Фейсбуке, где ты в пабе с подружкой. В целом, похоже, у тебя не так много друзей, и ты не так много общаешься с другими людьми. Ну да ладно, наверняка я волнуюсь напрасно. Твоя жизнь совсем не то, что моя. Может быть, это твой сознательный выбор, может быть, ты не общительная потому, что просто-напросто сама так хочешь. Это бы не особо удивило какого-нибудь генеалога — Нордлунды никогда не слыли весельчаками, если можно так сказать. А со стороны Альмы… да, никто ведь не знает, но, похоже, и в этом замученном славянском народе никто не отличался красноречием.
Ты должна понять, Ида, что мое детство было чистым адом. По-другому не скажешь. Сколько я себя помню, мое тело мучило меня. Несколько недель нормальной жизни, потом новые раны, и это проклятое заживление, а потом все начиналось сначала. Помню, мне было шесть лет. Я лежала на верхнем этаже, врач уже ушел домой. Я слышала, как внизу папа ругался с Альмой. «Ты не можешь запереть ее здесь на всю жизнь только потому, что ее нельзя вылечить», — говорил папа. Я совершенно точно помню эти слова. Что я неизлечима, что так будет всю жизнь. Затем он сказал, что лучше всего, если бы я «в таком случае росла в больнице». Я возненавидела его за эти слова и несколько месяцев не разговаривала с ним. Только много позже я поняла, что это папа, не Альма, хочет, чтобы я жила достойной жизнью. В больничной палате есть, по крайней мере, другие больные, с которыми можно общаться. Но он отступил, конечно. Он никогда не мог противостоять Альме. Какую карту она разыгрывала в тот раз, я поняла гораздо позже. Но это означало, что я лечилась дома, училась дома, и постепенно я поняла, что в принципе нахожусь под домашним арестом. В стабильные периоды папа брал меня к скаутам. Но я, скромная девочка с ранами на пол-лица, которая краснела, когда к ней обращались, которая начинала плакать и просилась домой и которая потом не появлялась неделями, — с такой никто не хотел общаться. Иногда я даже мечтала о том, чтобы стать позором деревни. Чтобы люди шли мимо нашего хутора и кидали снежки в окна, а потом убегали, потому что в доме живет выродок. А я бы возникала у окна как привидение. Но даже из этого ничего не вышло. Альма с особой тщательностью выбрала для жизни самое отдаленное место, какое только было там, в Емтланде. Чтобы ее оставили в покое с ее одержимостью в ее секретной лаборатории. «Чтобы тебя вылечить», — часто говорила она мне.
Было бы лучше, если бы она НЕ пыталась меня вылечить!
Если ты когда-нибудь получишь это письмо, я не требую, чтобы ты приперла ее к стенке. Но если ты это сделаешь, знай, что она ответит: источник моих страданий превратил бы меня в «международный подопытный объект». В больнице меня бы не оставляли в покое. Они бы возили меня по всему миру и заперли в кислородную палатку, как будто я инопланетянка. Они бы «увезли меня» и разрезали. С ее стороны звучит благородно, но это не так. Правда заключается в том, что начали бы копаться в истории Альмы, когда увидели бы, как устроены мои клетки. Тогда бы поняли, что она сама — носитель этой чертовой мутации или как там ее назвать, тогда бы нашли ее лабораторию и уничтожили бы дело ее жизни. Разоблачили бы ее секреты. Линней, Соландер, сольвент и коагулянт и все эти причуды, которым она посвятила свою жизнь. Наверное, к этому моменту она уже тебе кое-что рассказала? Если ей повезет, ее запрут в психушке. Если, с другой стороны, она сможет доказать, что какая-то часть того, во что она верит, правда, — да, тут и начнется ад. Пожизненная тюрьма — самое малое, что общество может потребовать для того, кто занимался всем этим в одиночку, чтобы получить известность.
Она ставит саму себя на первое место. Вот в чем дело.
Мы с папой договорились, что я позвоню тебе в сочельник. Я услышу твой голос. Я не буду говорить, что я твоя мама. Ты была уверена в том, что у тебя нет мамы. Я просто позвоню и пожелаю тебе счастливого Рождества. И каким-то образом Альма растает, надеялись мы. Сложит оружие, проглотит капельку гордости и станет вести какие-то переговоры. Может быть, постепенно наладятся контакты — мы были в приподнятом настроении, папа и я. Ведь прошло несколько лет.
Но к телефону подошла Альма. Папа явно проговорился. Он не умел хранить секреты. Она, должно быть, поняла, что что-то затевается. Она даже не поздоровалась, словно просидела несколько часов, уставившись на телефон, пока он не зазвонил.
— В отличие от тебя, — прошипела она, — которая оставила своего собственного ребенка, я взяла на себя ответственность. Теперь, когда тебя здесь нет, Ида самый здоровый ребенок на свете. Так что тут мы квиты, поняла? У тебя нет дочери, и у меня тоже нет дочери.
И она положила трубку. Для меня это был последний контакт со Швецией.
Я много раз задавала себе вопрос, не относилась ли я к тебе плохо то короткое время, когда нам довелось быть вместе. Иногда я даже была уверена в том, что наносила тебе вред. Я создавала фантазии, которые становились воспоминаниями. Но теперь я так больше не считаю. Память так обманчива, я не помню, чтобы я плохо о тебе думала, или сознательно причиняла тебе боль, или делала такое, что вызывало вполне понятную реакцию. Я скорее боялась тебя. Боялась к тебе приблизиться.
Я знаю, что на самом деле Альма живет с чувством огромной вины. Но всему есть предел, даже чувству вины. Папа больше никогда не подходил к телефону, они даже поменяли номер. И папа не пытался со мной связаться. Она держала его в ежовых рукавицах.
Я даже не знала, что он болен. На следующее лето, к тому времени я была разлучена с тобой уже многие годы, я стояла и чистила ревень здесь, на участке, когда приковылял Ако. С радостным криком, как будто это был счастливый день в моей жизни, он вручил мне сверток. Когда я открыла тщательно обмотанную скотчем картонную коробку, я нашла в ней несколько конвертов и лежащую сверху фотографию.
Фотографию надгробного камня. Манфред Нордлунд.
Плюс сухой комментарий на обратной стороне.
«Ему было трудно в конце, и он спрашивал о своей дочери».
Папа умер. Твой дедушка умер. И какой вклад внесла в это Альма? Вина! Ничего больше?
Помню, что я как в тумане вошла в дом и села прямо перед камином. Сначала во мне боролись печаль и гнев. К ним я в каком-то смысле была готова. Я знала, что Альма доживет до ста лет, она живучая до неприличия. И что папа когда-нибудь уйдет из жизни раньше ее. У него были свои болезни. Но потом, когда я открыла другие конверты, это оказалось уже слишком. На меня нахлынуло чувство, к которому я была совершенно не готова; оно смешалось со злобой и печалью в бурлящую неопределенную серую горесть.
Это была радость! К ней я была совершенно не готова.
Поскольку Альма послала мне несколько твоих фотографий. Все для меня тогда перестало существовать, и все лето я посвятила тому, что пыталась лелеять только одно это чувство, но на меня навалилось целое нагромождение — злость, печаль и глубокое раскаяние сменяли друг друга, а в следующую секунду я громко смеялась от счастья. Ты выглядела такой здоровой! И такой сказочно красивой — те же черты, что у Альмы. Но потом этот нос и уши. Это от папы! На фотографии, где вы вместе перед бобровой запрудой у Черстинбергета, вы наклоняетесь вперед совершенно одинаково, немного наискось. С одинаковым выражением лица. Как будто идете мне навстречу. Как мы выглядим, определяют гены, но как мы двигаемся, определяют те, кого мы любим и кто внушает нам уверенность, ведь мы подсознательно им подражаем.
Именно из-за твоего здоровья и было так трудно. Понимаешь, мы находимся друг с другом в странных медицинских отношениях. Я была очень больна, пока не забеременела тобой, — тогда я стала абсолютно здоровой. Потом, когда ты родилась, болезнь вернулась обратно. И я заразила тебя. Ты заболевала от моего молока, от одного моего присутствия, от моих объятий, от моего дыхания — от всего! Стоило нам оказаться рядом, как у тебя возникала та же экзема и те же мучения, что и у меня.
Твоя мать своего рода выродок. Я расплачиваюсь за это по сей день. И бросил тебя выродок. Чтобы дать и тебе, и мне возможность жить свободно. Вот так ты должна думать.
Иногда я думаю обо одной из всех тех книг, которые находятся в доставшемся мне домике. Она написана Бертольтом Брехтом. Две матери, биологическая мать и приемная мать, спорят в суде о том, кто получит опеку над ребенком. Судья рисует на полу круг и ставит туда ребенка. Он говорит, что самая сильная из двух женщин и есть настоящая мать, поскольку материнская любовь сильнее всего на свете. И он говорит им: готовы, идите. Та, которая первой возьмет ребенка, тем самым докажет, что она сильнее. Но на самом деле судья лукавит, у него есть тайный план.
Одна из матерей, не помню кто, бросается вперед и берет ребенка. Вторая просто стоит, охваченная страхом и ужасом, и наблюдает.
Тогда судья раскрывает свою хитрость. Он знает, что настоящая мать та, которая никогда не станет рисковать своим ребенком. И опекуном становится пассивная, испуганная мать.
Довольно странный рассказ. Но иногда я думаю, что Альма — это та, что бросается вперед. Которая взяла то, что хотела. А я просто стояла и в ужасе наблюдала в ожидании того, что судья меня спасет. Но меня никто не спас!
По иронии судьбы математика все больше вторгается в биологию, сферу твоей бабушки, от которой я хотела держаться подальше. Малиновки используют магнитное поле земли, чтобы облететь полмира. Магнетит в их клюве объясняет не все. Морские черепахи, лососи, угри и даже пчелы, муравьи и насекомые прекрасно ориентируются в пространстве без всякого магнетита, поскольку есть другие элементы. Например, криптохром. Прекрасный элемент для отделения электронов путем квантовой запутанности — это уже сфера моих интересов. Понимаешь, есть парные электроны. И если изменить спин одного из них, сразу же меняется другой электрон и получает противоположный спин. Дело в том, что ты можешь разделять эти два электрона сколько угодно. Отошли один на 13 миллиардов световых лет — оба все равно будут состоять в призрачных отношениях. Если изменить один, другой немедленно изменится. Как будто расстояния не существует.
Эйнштейн это не одобрял. Я это одобряю. Я ведь думаю о тебе как о части меня, которая связана со мной навсегда. Да, должна признать, что математика стала моей религией. Я нашла в ней прибежище, чтобы выжить.
Не могу понять, как мое тело и моя жизнь находятся в таком дисбалансе. Все остальное здесь, в Раю, имеет точные формы. Если бы сила притяжения была чуточку слабее во время Большого взрыва, наша Вселенная в лучшем случае стала бы свободным газом. Если, наоборот, сила притяжения была бы немного сильнее, вся Вселенная была бы полна черных дыр. Это очень деликатное дело. Точное положение, точная величина третьего камня от солнца. Но это все, что нужно! Если расстояние и сила точны, из материи бьет жизнь.
И что потом вся жизнь не совершенна, это одно дело. Но то, чему я подверглась, не прихоти природы, а человека. Поэтому я должна простить людей. Это единственное, что я могу сделать. И надеюсь, что когда-нибудь ты тоже сможешь это сделать.
Прости меня — любимая дорогая малышка, моя единственная прекрасная дочь.
Люблю тебя!
Ева
77
Пуповина два раза обмоталась вокруг левого запястья Иды. Или, может быть, это веревка голубого цвета? Она услышала, как кто-то опять закричал, и увидела, как мимо мелькают стволы деревьев.
Ей померещилось, что между сосен скользит Альма и извивается змея.
Пуповина дергала ее за руку, рывок за рывком.
— Давай же, Ида!
Холодный поток, подводный звук.
И тут вернулся холод и вся действительность.
Она опять увидела чаек. Они по-прежнему сидели и клевали лед, на небольшом расстоянии в сторону верховья. И она поняла, что осталась почти на том же месте, на котором соскользнула в воду. Наверное, ее кружило в водовороте под водой и кромкой льда.
И тут она увидела Микколу с тонкой кишкой, торчащей из живота, как веревка. Опять послышался голос Лассе, и страшная колющая боль пронзила ей грудь.
Она опять задышала.
Воздух?
Отвратительный свет в темноте — это от карманного фонаря?
Она увидела перчатку Лассе с зажатым в ней ножом. Нож приблизился к ее запястью и разрезал его, отрезал пуповину… или это была веревка? Она увидела весь мир перевернутым.
И тут она почувствовала, как Лассе поднял ее на плечи и понес как большой свернутый ковер. Она увидела, как ее волосы болтаются и касаются снега. Она увидела отрезанную змею, отрезанную блестящую пуповину, которая бледная и белая лежала на льду.
Лассе шел быстрым шагом. Они вошли в лес. Чайки по-прежнему сидели на льду. Лассе крепко держал в руке рюкзак и куртку Микколы, а она все никак не могла отдышаться.
У нее перед глазами по-прежнему стояла картина увиденного.
Приснившаяся ей пуповина была тонкой кишкой Микколы. Она действительно осталась лежать на льду. Кишка пыталась попасть наверх, дальше, прямо в разорванное тело Микколы, которое все еще болталось, как огромный блок, под остатками моста.
Смертельного сна больше не было. Она жива.
Я жива!
Ида беспрерывно слышала свистящее и пыхтящее дыхание Лассе, хруст веток, сыплющиеся на нее чешуйки коры, ругательства из его рта.
Он делает это. Он несет меня на плечах и бежит изо всех сил от птиц.
И:
Я сделала это. Я спасла камень… всех моллюсков.
Скоро, скоро мы добежим до машины и фургона.
78
Микаель чувствовал себя бодрым. Они хорошо спали ночью на удобных кроватях, встали сразу после половины девятого и обзвонили несколько заправок.
Да, можно взять напрокат сколько угодно машин, одну даже прямо сейчас.
— Планшетник по-прежнему молчит, — отчитался Поль, когда они встретились у номера Микаеля.
Затем они спустились завтракать в ресторан, обшарпанное и темное подвальное помещение, где на стенах висели латунные светильники и яркие акварели в рамах с морскими мотивами, и стояли диваны из красного бархата. Сначала они выпили каждый по чашке крепкого кофе и заметили, что почти все столики свободны. Затем они подошли к шведскому столу со стандартным для любой гостиницы набором блюд — хлеб, нарезка, хлопья, яйца, плюс карельские пироги и ряженка.
Поль начал листать свежий номер «Хельсингин Саномат», но вскоре сложил его.
— Ну и язык у этих финнов, не понять ни единого слова!
Микаель ничего не ответил, продолжая жевать рогалик с шоколадной начинкой.
Ох уж эти врачи, подумал он, эти самодовольные холодные естествоиспытатели. Целую вечность они могут говорить о гипотермии, лимфоме, эмболии и застарелых бородавчатых геморроях у чертовой тетки. Но гуманитарные науки, язык, который они все время употребляют, что они о нем знают? Разве этот дурак Поль не знает, что финский относится совсем к другой языковой группе, чем наш язык? И как на самом деле страшно мистически и интересно, как финский с самого начала пришел в эту часть Скандинавии?
А как вообще обстоит дело с интересом к языку? Что на самом деле этот Поль понимает в языке? Наверняка так же ни о чем не думает, как и все остальные. Читал, наверное, книги «в основном в отпуске», и «не давайте мне ничего глубокомысленного, спасибо» и «хо-хо-хо».
Несовершеннолетняя официантка с набрякшими веками прошла мимо и налила им еще кофе.
Нет, люди больше не интересуются образованием, особенно гуманитарными науками. Опять сумерки культуры! Весь Запад погружается в такую большую тьму, что никто больше не замечает прихода ночи. Но это так, рушатся все империи, но как в замедленной съемке. Люди носятся как угорелые и вкладывают целые состояния в мраморные кухни, немецкие внедорожники и итальянские машины для эспрессо, но только потому, что хотят показать свою рафинированность. И они не замечают, что когда потом открывают рты на ужинах супружеских пар или корпоративных вечеринках, они без умолку болтают о каком-нибудь новом восхитительном американском ретро-телесериале, или о каком-нибудь шведском «не таком опасном для экологии, как другие, хлопке», или о фирменной одежде, или, может быть, страшно важном гастрономическом впечатлении во время последней поездки в Испанию — слушать их все равно что видеть, как у них изо рта извергаются нечистоты. На их книжных полках нет ни одной книги, а на их стенах — ни одной картины! И что тогда говорить об их головах?
Ух! Трепещи, человек, трепещи! Инфантильны, как подростки! Никаких размышлений за рамками, никаких самостоятельных сомнений! Когда на вечеринке встречаешься со своими ровесниками, рожденными в семидесятые, приходится опускаться до их уровня, все равно что становиться на колени, когда разговариваешь с ребенком! И все же это они теперь управляют Швецией, это они управляют всем западным миром, это у них есть деньги, виллы и должности во всех этих ледяных фирмах, которые видят перед собой одну-единственную безумную, дурацкую краткосрочную цель — прирост. И эти люди когда-нибудь напишут книги по истории. Да-да, эпоха инфантильных только началась. И окончится она более глубокой тьмой, чем во времена Средневековья…
Он прервал себя и стал трогать подсвечник с кружащимися ангелами, стоящий посреди стола.
Опять я завожусь! Надо прекратить!
А я сам, что, намного лучше?
Да нет, в конце концов подумал он и улыбнулся. На закатe даже карлики отбрасывают длинные тени.
Он вонзил нож в кусок бекона и посмотрел на стену, где картина с изображением изящного брига покрывала всю…
ДЗЫНЬ!
Поль уронил вилку прямо на тарелку и начал рыться в кармане. Наконец он достал телефон.
— Черт!
Он взглянул на Микаеля, а потом на светящийся дисплей.
— Вот. Смотри!
Красная точка на карте мигала.
— Но что это такое?
Они стали пристально разглядывать карту.
— Они севернее! Гораздо выше, выше и быть не может! Посреди проклятого нигде! Мы ошиблись в своих догадках!
Это ты ошибся, подумал Микаель.
— Ты уверен?
— Да-да. Планшетник находится в центре Лапландии. Далеко к северу от Кеми. Где-то вдоль большой дороги. И он движется. Надеюсь, сигналы еще какое-то время будут поступать.
Поль держал мобильник так, что оба могли видеть. Точка медленно переместилась к югу, на маленькую дорогу под номером 79.
— Но по-любому он едет на юг. Гм, посмотри. Ближайший крупный город к югу это… Рованиеми. Хотя до него им еще ехать и ехать.
Несколько секунд они сидели молча и думали.
— А сколько до него?
Поль быстро нажал на какие-то кнопки.
— Рованиеми находится за полярным кругом. Пятьдесят-шестьдесят миль отсюда, от Ваасы.
— Я могу сразу же позвонить в прокат автомобилей.
— Нет, подожди…
Поль продолжал нажимать кнопки на мобильном.
— Шестьдесят миль. Нет, это слишком далеко. У нас будет та же проблема: мы еще не успеем туда доехать, а они уже смотаются оттуда. Если они действительно едут в Рованиеми. Гм. Мы должны опять попробовать на авось. Трудно. Как, черт возьми, поступим?
Он продолжал теребить мобильник.
— Если не… да, пожалуй, решение есть.
Он внезапно улыбнулся.
— Мы не успеем доесть. Пошли!
Такси быстро везло их из центра города. Поль нажимал на кнопки мобильного и звонил в различные билетные кассы. Покрытые снегом дороги были хорошо расчищены. Не прошло и четверти часа, как городские кварталы остались далеко позади и они остановились прямо перед въездом в аэропорт Ваасы.
— Смотри-ка, — сказал Поль, указывая на главное здание. — Блестящая коробка из-под обуви 80-х годов?
— Плюс картонная крышка — детище скандинавской бюрократии, — добавил Микаель.
За автоматическими дверями на полу повсюду стояли рекламные щиты с утрированными изображениями. В углу находилось бистро под названием «Heaven no 7»[56], где продавали фокаччу и суши.
— Похоже, сюда никто не ходит, — заметил Микаель.
— Кроме, пожалуй, вон тех.
Поль показал на группу бородатых мужчин в красных капюшонах, которые стояли и пили пиво «Лапин Культа» у выхода № 2. Микаель внимательно рассматривал их, пока Поль ходил в билетную кассу. Один из мужчин включил переносное стерео с музыкой в стиле тяжелый рок. Семьи с детьми косились на них, дети плакали. Двое бородачей в кожаных штанах и в солнечных очках открыли по новой банке пива.
Микаель поднял глаза вверх. Спасибо, Боже, что я никогда не буду иметь дело с этими людьми.
Поль вернулся весь загнанный, но широко улыбнулся:
— Рождественский пакет. Самолет и две ночи в двухместном номере. В гостинице «Рудольф», прямо в деревне Санта-Клауса в Рованиеми. Трансфер, глинтвейн по прибытии, караоке в ресторане «Christmas House»[57]. И самое главное: нашим детям бесплатный вход в клуб пряничного печенья.
Микаель вздохнул, глядя на кучу ваучеров.
— Безумно приятно, — выдавил он из себя.
— Оставшиеся места. Всего лишь двести евро за нас двоих. Нам и вправду везет. «Финнэйр» пустил дополнительные рейсы Вааса — Рованиеми до самого Рождества. Будем на месте всего лишь через пятьдесят минут. Через десять минут вылетаем. Мы успеем до планшетника! Если он вообще туда направляется.
Сколько он говорит об этом планшетнике, подумал Микаель. Надо при случае еще раз спросить его, что у него там такое.
— Там возьмем машину напрокат, — продолжал Поль, — и надеюсь, получим новый сигнал. Да, все это чистый абсурд. Но шанс есть. Выход № 2, во всяком случае.
— Правда?
Микаель обернулся и опять посмотрел на рождественских гномов у выхода.
— Выход № 2? Мы что, полетим с ними?
— Да, а что?
Вместе они еще раз посмотрели на гномов. Одного из них, похоже, скоро должно было вырвать прямо на мраморный пол.
— Наверняка это сезонные рабочие, — сказал Поль.
— Давай, Мигга, тебе что, плохо? — смеялись гномы над мужчиной, сидящим на корточках.
— Ага, шведы! — тихо сказал Поль. — Этим все сказано. Финны никогда бы не вели себя так невоспитанно.
В ту же секунду они услышали объявление из громкоговорителя. Сначала по-фински, а потом по-шведски.
«…началась посадка пассажиров на рейс FI 2385 до Рованиеми. Пожалуйста, приготовьте ваши посадочные талоны. Hyvään matka![58]
79
Микаел просмотрел заламинированные брошюры в кармане впереди стоящего кресла. Согласно проспекту они летели в пропеллерном «Саабе-340», «необычайно стабильном для своего размера». За окном иллюминатора все время было темно — и на земле при старте, и над облаками, когда они набрали крейсерскую скорость.
Он скосил глаза на гномов. Почти все сжались на своих сиденьях и спали, некоторые пускали во сне слюни. Маленькие дети, наоборот, оживились. Раздавались радостные крики о том, что «скоро они приедут в Деревню Санта-Клауса!».
Одетые в свободную одежду стюардессы с не слишком притворными улыбками раздавали пассажирам бутерброды в праздничной упаковке и по маленькому пакетику апельсинового сока. Микаель сидел, прижавшись к маленькому овальному иллюминатору, и смотрел вниз на леса и сверкание открытых водоемов. Страна тысячи озер — конечно, конечно, страшно красиво, Боже мой, так красиво, что просто до смерти задыхаешься от всех этих слащавых клише!
Почти все внизу, на земле, было бело от снега, кроме отдельных мерцающих во сне огоньков. Все время появлялись новые озера, и многие покрытые льдом поверхности сверкали, как маленькие серо-голубые зеркала, разбитые на квадратики. Огромные поля, вырубки, еловые леса — все окутано темным голубоватым светом.
Он увидел, что они летят прямо в ночной тьме. Да, здесь, на севере, действительно короткие дни.
— Дамы и господа… — капитан по-английски начал информировать о погоде. Микаель закрыл глаза и вскоре погрузился в сладкий сон.
Он увидел ее почти что сразу. Одетую в рубашку Люсии, с короной из электрических свечей на голове, красной шелковой лентой на талии и свечой в руке.
Это же Ребекка. Ее запутанные светлые волосы, такие же непослушные, как она сама, когда было пора одеваться или учить то, что она не хотела.
И он увидел, как маленькая Люсия ложится в кровать, поворачивается спиной, плачет и протестует. «Я не хочу умирать, я не умру, папа, почему я должна умереть?» — шепотом хнычет она.
И он тянется к ней, чтобы обнять ее и прижать к себе, и тогда она кричит еще сильнее. «Пожалуйста, держи меня крепко, папа, — кричит она, — не отпускай меня», и он берет ее красный шелковый пояс и крепко обматывает его вокруг запястья, чтобы пояс не мог соскользнуть, но она продолжает кричать, и он смотрит вниз и видит, что пояс превратился в кровь, и что кровь течет у него по запястью из глубоких вертикальных надрезов.
«Это я сделал?» — подумал он во сне. Вертикальные надрезы на запястье, это может означать только одно.
И тогда, когда он увидел рану, она обернулась и улыбнулась ему. Она лежала в своей белой нарядной рубашке и смотрела ему прямо в глаза, и он улыбнулся в ответ. «Наконец-то мы снова встретились», — сказала она. «Да, наконец-то, моя маленькая девочка», — ответил он.
Это сон, подумал он, не просыпаясь, и услышал слабый глухой шум пропеллеров.
Ничего страшного. Это мой единственный настоящий сон, сон моей правды. Единственное, к чему я стремлюсь, к чему я стремился.
Просто подержать ее. Наконец-то подержать ее снова. Накрутить на указательный палец ее волосы…
Нет, вернись. Куда ты?
Он открыл глаза, одним рывком, и окончательно проснулся.
Шум вентилятора. Странный пластмассовый запах самолета.
Ах, привычная старая… мерзкая действительность.
Он встряхнулся и почувствовал, что у него замерзли ноги. Перед ним на откидном столике стояла неоткрытая очень маленькая банка кока-колы. Грудь грело тепло, возникшее во сне. Как будто между ребер лежала кошка и урчала. Он посмотрел в иллюминатор и увидел, как что-то мелькнуло в темном воздушном пространстве, наверное, в километре от самолета.
Что это?
Ведь не птица? На такой-то высоте.
Нет.
Но и не ангел.
80
Самолет приземлился с точностью до минуты.
Меньше чем через час они вышли из переполненного трансферного автобуса на углу улиц Коркалонгатан и Коскигатан в центре Рованиеми и вошли в вестибюль гостиницы «Рудольф».
Гостиница представляла собой пятиэтажное здание из стекла и бетона. Семьи с детьми сразу же столпились на рецепции, за стойкой которой, похоже, была одна молодая неповоротливая женщина.
Боже мой, подумал Микаель, надеюсь, ей платят хорошую надбавку к зарплате за тяжелые условия труда — постоянный запах пряничного печенья, яркая безвкусная рождественская мишура и этот все время повторяющийся звон бубенцов в динамиках.
Поль сделал короткий звонок своей жене. Микаель услышал, как он что-то говорит о непредвиденных обстоятельствах и о том, что скоро перезвонит. Поль закончил разговор и вытащил из кармана пиджака купюру в десять евро. Извиняясь, они протиснулись сквозь толпу и сразу же подошли к стойке. Неожиданно быстро они получили карточные ключи от номера.
— Можно мы пока оставим багаж здесь? — спросил Поль. — Мы пойдем в город.
Администратор безропотно кивнула и через дверцу взяла их небольшие сумки.
Они медленно шли по улице Коркалонгатан. Поль опять проверил мобильник, а Микаель убедился, что полиэтиленовый пакет, в который был завернут дневник Соландера, цел.
— По-прежнему ничего, — сказал Поль. — Наверное, им сюда ехать час-другой. Нам только остается надеяться, что скоро она опять включит планшетник и не повернет машину в другую сторону.
— Мы что, даже не знаем наверняка, умеет ли она водить машину? — спросил Микаель.
Поль вздохнул.
— Я знаю. Я просто хочу сказать, что нам придется подождать. И найти одну из тех заправок. Хотя пропустить стаканчик также не помешает. Ты как? Мы можем немного осмотреться.
— Мне только воды, спасибо.
Они постояли и посмотрели по сторонам, а потом наконец решили пойти на один из многочисленных рождественских базаров.
Они зашли в снежную пещеру с ледяными окнами и сразу сели за стол изо льда на табуретки из снега, покрытые оленьей шкурой. Пещера, на потолке которой висели светильники самых разных цветов, называлась «Restaurant Paradise Igloo»[59]. В ресторане имелись танцпол, два бара и ряды динамиков, встроенных в стенки изо льда. К ним быстро подошел официант и принес каждому по паре лиловых термоварежек и кубик льда с отверстием. Из кубика с теплым апельсиновым соком и палочками корицы шел пар. Поль попросил добавить ему каплю кальвадоса.
Микаель, не отрывая глаз, смотрел на световой орган. Пока диск-жокей ставил «More than a feeling»[60] группы «Бостон», несколько сотен диодов на стенах мерцали то лиловым, то зеленым, то красным, то голубым, то желтым.
Пожалуйста, милый Бог, помоги нам, подумал он и застонал. Кто придумал дизайн этого отвратительного заведения?
— Вот уж не знал, что здесь, на севере, развито, так сказать, эскимосское порно, — съязвил Поль.
Микаель собрался было сдержанно улыбнуться, как увидел несколько человек, только что вошедших в иглу. Это был мужчина в шапке, опущенной на уши, и две женщины. У всех были большие шарфы, закрывающие рот, так что на наружной стороне шерстяной ткани образовались своего рода ледяные полоски. Одна из женщин, смеясь, показала на ледяную скульптуру, изображающую прыгающего лосося. Они заняли стол, положив на сиденья свои сумки, подошли к стойке изо льда, и каждый купил по финскому пиву, за которое они расплатились мелочью.
Он опять посмотрел на мужчину у стойки.
Эта фигура — он фактически довольно сильно похож на того…
Микаель прервал ход своих мыслей и посмотрел еще раз, более пристально.
Это он и есть.
Эдвард Лённкруна!
Этот чертов… черт… что он здесь делает?
Ты приехал прямо в финский лапландский ад и спрятался в снежной пещере, а тебя все равно преследует самый восхваляемый критиками невыносимый литературный паяц.
Какого дьявола он здесь делает?
— Пошли! — сказал он Полю и поднялся.
Микаель уже выходил из иглу.
Только бы он меня не видел!
Он заметил, что Поль тоже встал.
— В чем дело? — услышал он за спиной крик Поля, когда они пошли по улице.
Микаель ничего не ответил, продолжая идти вперед. Одним махом он выпил содержимое ледяного стакана и, не обращая внимания на окружающих, со всей силой кинул его в электрощит. Стакан разбился, и кусочки льда разлетелись во все стороны с глухим треском.
Поодаль на выезде светилась вывеска заправки. Он услышал, как Поль кричит ему в спину. Вскоре Поль быстрым шагом догнал его.
— Что с тобой? — спросил он.
— Ничего, — ответил Микаель, — просто я больше не мог там находиться. Кстати, посмотри вперед! Заправка! Старый добрый образцовый «Шелл», фирма, на которую всегда можно положиться!
81
Ида проснулась оттого, что стало тихо.
Пора передохнуть?
Казалось, фургон находится в движении уже несколько часов, постоянно вибрируя и слегка покачиваясь из стороны в сторону. Когда они остановились у придорожной забегаловки, она прочла о чайках в Википедии, но не смогла найти изображений птицы, которая действительно бы походила на те, которые напали на них у реки Оунасйоки.
Девушка опять заснула, и ей долго что-то снилось, словно она находилась в удобной, теплой дреме, которую она не могла и не хотела с себя стряхнуть.
Ида вытерла лоб и подумала, что у нее, наверное, температура. И из-за температуры она тихо лежит и дремлет. Однако она время от времени слышала их сквозь сон, их громкий пронзительный крик в воздухе — опять чайки, — и тогда она просыпалась и пыталась сесть, и ее пронизывал страх и понимание того, что там, в проруби, она была на волосок от смерти.
И с отвращением она вспомнила: как схватилась за пуповину, что оказалась кишками Микколы…
Нет, она, конечно, поняла, что вокруг ее запястья были не кишки, а, наверное, буксирный канат Микколы.
Она постаралась об этом не думать и попыталась встать с койки. Сесть ей не удалось. И тут она увидела.
Она была привязана. Ремнем Лассе.
Чтобы я не свалилась на пол? Она расстегнула пряжку ремня. На полу стояла пол-литровая бутылка с водой и кружка с шипучими таблетками Трео, закрепленные скотчем. Она опустила две таблетки в бутылку и выпила ее почти целиком. На полке лежал ее рюкзак, и она выложила его содержимое на постельное белье. Из рюкзака выпали моллюски. Боже мой, моллюски, сколько они могут прожить без воды? Они были еще влажными. Золотая подвеска также была на месте. А в свинцовой коробке — Девичий камень.
Она закрыла крышку. Быстро!
Эти чайки, мы должны опять заклеить ее скотчем, подумала она. Плотно заклеить коробку скотчем. Она взвесила раковины в руке и осторожно их потрясла. Ничего особенного она не услышала.
Лассе должен открыть их вместе со мной и проверить.
Она приоткрыла занавеску, что посмотреть, у какого источника света они остановились. Свет был желтого цвета. Фары других машин? Может быть, очередь? Или на заправке?
Так и было. Их фургон стоял на заправке с несколькими насосами.
Есть ли у него наличные, чтобы заправиться? Он же не будет пользоваться своей карточкой Visa?
Пара носков из козьей шерсти лежала свернутым клубком на полу, а рядом с ними ее джинсы, с виду сухие. С улицы донесся голос Лассе. Ида медленно натянула на себя одежду и заметила, что очень ослабла.
Значит, мы на заправке.
Она представила себе пакетик с чипсами и пакетик с лакричными конфетами. И напиток «Пукко».
А что, если… а что, если это можно заполучить…
Она осторожно приоткрыла входную дверь и увидела, что они находятся в каком-то поселке. Наверное, уже Рованиеми? И опять голос — Лассе по-английски.
— Мы едем на восток.
— Потому, что ты хочешь немного поразвлечься… — сказал мягкий женский голос.
— Ха-ха.
— У тебя усталый вид. Долго едете? — продолжала женщина.
— Да.
— А вы откуда?
— Норвегия, — ответил Лассе.
Ида увидела островок безопасности между двумя насосами и кучи убранного снега рядом с парковкой, но не Лассе.
Они должны быть с другой стороны фургона. О чем они говорят?
Она прокралась наружу через дверь и задержалась за углом фургона. Женский голос с русским акцентом.
— Тебе надо расслабиться.
— Эх, да. Может быть.
— Я могу тебе помочь.
— Эх, ну… Может быть, можешь.
— Не будь таким застенчивым, мой друг. Типичный скандинав! Меня зовут Ирма, я из Одессы.
— Ага. Хорошо.
Что он делает?
Ида подкралась поближе и еще сильнее прижалась к углу фургона.
— Привет, привет! — послышался голос женщины с новой интонацией. — Ты там, за углом! Выходи!
Ида заметила, что ее ноги видны из-под фургона. Она вздохнула и вышла вперед. Ей пришлось сощуриться от фары заворачивающей машины.
Перед Лассе стояла женщина в кожаной куртке с седыми лохматыми волосами, убранными в хвост. Она улыбнулась губами в лиловой помаде. На вид ей было минимум лет пятьдесят. У нее было изможденное лицо и холодный, словно замученный взгляд. Но улыбалась она широко.
— Привет, — только и сумела выдавить из себя Ида.
Лассе повернулся.
Он покраснел? Ида пошла обратно к двери фургона, продолжая внимательно слушать.
— Это твоя жена? — услышала она голос женщины.
Лассе только что-то пробормотал в ответ. Что происходит? — вдруг подумала Ида. Но Боже мой, Лассе, разве раньше он не ездил иногда в Таиланд? Один.
А я никогда не думала о нем таким образом.
Она сделала несколько шагов к входной двери заправки, закрыв лицо руками, и скосила глаза на полку со сладостями.
Как бы она ни искала глазами, она не видела никаких пакетиков с лакричными конфетами.
К тому же, поняла она, у меня нет евро.
За кассой стоял круглый темноволосый мужчина с усами и впалыми щеками. Она выругалась.
Так близко! Но ведь у меня нет денег!
И тут у нее словно прояснилось в голове.
Сладости, кому какое дело. У нас есть о чем думать.
Она посмотрела через плечо.
Лассе по-прежнему стоял и говорил с этой… этой шлюхой.
Женщина держала перед собой свой мобильник, вид у обоих был серьезный. Лассе что-то записал на бумаге, похоже, они обменялись номерами телефонов.
Что он делает?
Они не обратили внимания на то, что она вернулась обратно, тихо открыла дверь со стороны водительского сиденья и села в тепле фургона.
На пассажирском сиденье что-то лежало.
Айпод. Ага, вот опять.
Какое-то время она сидела и смотрела прямо перед собой. Лассе и женщина продолжали разговаривать. Они улыбались.
Ида почувствовала, что ей надо в туалет, и повернула голову.
Вот как. На фронтоне заправки висела табличка с надписью WC.
Она задумалась.
Это же не так рискованно? Только туда и сразу же обратно?
Лассе по-прежнему стоял, отвернувшись.
Ида взяла айпод под мышку, открыла пассажирскую дверь и быстрым шагом пошла к задней стороне заправки.
82
Ида задрожала. В маленьком помещении было холодно, но чисто. Пахло кислой мочой и мылом.
Она пописала, и у нее защипало. Она тщательно промыла промежность туалетной бумагой, смоченной водой из-под крана.
Интересно, когда у меня начнется менструация?
Она положила айпод на колени и разблокировала экран.
Она увидела тот же вопрос, что и раньше: подключиться к сети?
Да. Один короткий мейл, Марине. С ничего не говорящего адрес gmail.
Она открыла веб-браузер, чтобы проверить, работает ли подключение, и сразу же зашла на домашнюю страницу газеты «Афтонбладет».
Убийство Лобова по-прежнему было новостью номер один, но своих фотографий она не увидела. Заголовки сначала оповещали о том, что «Беглая машина нашлась в сарае», а потом о том, как зарубежные специалисты оценивали события. Газеты с хорошей репутацией, такие как «Дейли телеграф», ссылались на убийства премьер-министра Улофа Пальме и министра иностранных дел Анны Линд: «Шведская разведслужба предстает эдакой Спящей красавицей. Несмотря на события в мире за последние пятьдесят лет в виде террора, убийств и покушений, она все еще спит своим вековым сном в ожидании принца, который разбудит ее нежным маленьким поцелуем».
В следующей статье рассказывалось о встрече шведского министра иностранных дел со своим российским коллегой, который дал несколько уничижительных комментариев по поводу шведской службы безопасности: «Полная некомпетентность, — говорит российский министр иностранных дел. — Одно дело, когда шведы по привычке допускают, что отдельные безумцы стреляют в собственного премьер-министра, который возвращается домой из обычного кинотеатра, или закалывают министра иностранных дел, которая решила купить красивую одежду в универмаге в центре города после работы. Но когда они не могут гарантировать безопасность российского гражданина даже на Нобелевском банкете, это свидетельствует о непостижимой наивности». И дальше: «Российские власти не испытывают никакого доверия к шведской полиции и разведслужбе и начали собственное расследование. На вопрос, собираются ли они уважать шведские законы и границы в погоне за убийцей, российский министр иностранных дел не проявил никакой дипломатической гибкости. «Мы используем те методы, которые считаем необходимыми для защиты российских интересов в Швеции. Что включает, естественно, поиск возможных убийц».
Шведский министр иностранных дел прокомментировал необычайно резкую критику со стороны своего российского коллеги только в записи в блоге, сделанной в пакистанском городе Лахор: «Я не имею обыкновения комментировать работу шведской службы безопасности. К тому же в ближайшие дни у меня важные встречи в Маниле, Давосе, Дар-эс-Саламе, Сантьяго, Брисбене и опять в Маниле».
Рядом помещена фотография шведского премьер-министра с поднятыми плечами, красными щеками и немного съехавшими очками. Иде показалось, что у него жалкий вид. Этот в высшей степени самодовольный нарцисс из провинции Халланд, который только что получил от русских пощечины за зеркальными дверями в своем офисе во дворце Арвфурстена в Стокгольме. Бедный чванливый мальчишка, а…
В дверь постучали, и послышался женский голос.
Ах, надо сразу же послать мейл Марине.
Она раскрыла айпод, встала с сиденья, спустила воду и вымыла руки. Несколько секунд она внимательно разглядывала в зеркале свое лицо. Оно было бледным, но не худым — а глаза блестели.
Только она собралась отпереть дверь, как раздался громкий свистящий звук, отдающийся эхом.
Звук шел от айпода.
83
— Ты только посмотри! Совершенно в открытую! Как они только смеют! В этом городе вообще нет никакого стиля!
Микаель не понял, что Поль имел в виду. Заправка, к которой они подъехали, выглядела как самая обыкновенная заправка Shellmack, может быть, только немного больше. Он посмотрел в ту же сторону, что и Поль, и обратил внимание на одну из машин, припаркованных рядом с одним из насосов. Это была старая «тойота»-пикап с большим грязным прицепом с логотипом какой-то фирмы быстрой еды по бокам. В дверном проеме стоял крупный, хорошо сложенный мужчина и рылся в своем бумажнике. Рядом с ним, поставив одну ногу на порог, стояла женщина в кожаной куртке с химической завивкой.
— Вот как это происходит здесь, на севере? — спросил Поль. — Шестьдесят литров без свинца и шлюха, спасибо.
Микаель ничего не ответил, только коротко заметил, что им надо выяснить, какие машины можно взять напрокат, и направился прямо к электрическим дверям заправки.
Сначала они немного походили среди многочисленных полок. Поль купил себе в автомате кофе и пирог и немного полистал финские журналы о саунах.
— Кстати, — спросил он в кассе, — у вас можно взять машину напрокат?
Кассир попросил его повторить вопрос на английском.
— Не проблема, — последовал ответ на английском с сильным финским акцентом. — Но не здесь.
Кассир нарисовал карту на клочке бумаги и написал HERTZ, пытаясь объяснить:
— Сначала вы идете… по этой улице… потом вы…
ДЗЫНЬ.
Поль выругался и быстро достал свой мобильник.
— Какого черта?
Микаель осмотрелся.
— Что это?
— Она…
Он сдвинул брови.
— …Айпод… здесь!
Микаель посмотрел вниз на мигающую красную точку.
— Что? В Рованиеми?
Поль сильно увеличил изображение на дисплее и подождал, пока картинка не стала четче.
— Наверное, какая-то ошибка. Нет, она, черт возьми, здесь. Именно здесь!
Он огляделся.
— Как так, здесь? На заправке?
— Да!
Поль быстро прошелся между ближайшими полками. Никого.
— Она типа здесь! Совершенно невероятно! Подожди, тихо!
Он нажал несколько кнопок на дисплее.
— Сейчас я посылаю команду моему айподу. И он отвечает сразу же специальным сигналом. Тихо! Пожалуйста, выключите музыку! — закричал он.
Кассир был явно сбит с толку. Вскоре он сделал тише канал рекламного радио, который лился из динамиков.
— Слушай громкий писк! Это как сигнал подводной лодки!
Во всем магазине стало тихо.
— Шш! Слышишь?
Микаель старательно вслушался.
За полками с чипсами послышался приглушенный звук:
ДЗЫНЬ!
Они посмотрели друг на друга и сразу же пошли на звук. Поль подал Микаелю знак, что им надо разделиться, и они приближались к звуку каждый со своей стороны.
Кассир, открыв рот, продолжал стоять за прилавком. Он теребил свой мобильник, как будто было пора звать на помощь. Последний маленький участочек они шли крадучись, Поль сильно жестикулировал, и они бросились вперед каждый со своей стороны, прямо в проход, где была полка с чипсами.
Никого.
— Какого черта!
— Как же мы по-дурацки выглядим!
ДЗЫНЬ!
Микаель приложил ухо к полкам со щетками стеклоочистителя и жидкостями для мытья ветровых стекол.
— Она что, в стене?
— Ванная! — попытался сказать кассир по-английски. — За этой стеной! Снаружи… снаружи! Туалет?
— Что?
Кассир попытался объяснить еще раз, но они не поняли и в конце концов решили его вообще игнорировать. Одновременно звук начал перемещаться.
— Он передвигается!
Сигналы «с подводной лодки» раздавались по всей длинной стене, и они быстро шли за ними. Промежутки между сигналами становились все короче. Они быстрым шагом прошли мимо жидкостей для мытья ветровых стекол, бечевок, стартовых проводов, моторных масел, мороженого, упаковок с пивом и полок с порногазетами.
Внезапно раздался другой звук — они дошли до входа, и автоматически двери с жужжанием раздвинулись.
На улице рядом с одной из заправочных колонок, прямо между островками безопасности, стояла молодая женщина с взъерошенными волосами.
— Это она! — закричал Поль, швырнул на пол кружку с кофе и выскочил наружу.
84
Микаель выбежал следом за ним. Они в упор смотрели на женщину.
— Привет! — закричал Поль.
Женщина обернулась. Под курткой она держала айпод, крепко прижимая его к груди. Она посмотрела на них, подняв брови. Не похоже, что она знает Поля.
Боже мой, подумал Микаель. Она ведь слишком красива для такого, как Поль. Правильные черты лица, прямые густые брови, довольно тонкие каштановые волосы. В ней есть что-то славянское, голубые глаза…
Она смотрела на них несколько секунд. Поль, казалось, сначала не знал, что ему сказать.
— Ида?
Девушка не ответила.
— Я только хочу немного поговорить с тобой. Я только хочу взять обратно мой айпод и…
Больше он ничего не успел сказать, поскольку она повернулась и побежала.
— Постой! — закричал Поль и ринулся следом за ней.
Она лавировала между парами бензина, идущими от насосов, держа курс прямо на «тойоту» с большим прицепом. Только она открыла дверь машины, как Поль схватил ее за куртку.
— Остановись! Отдай мой айпод…
Женщина закричала и толкнула Поля, все еще делая вид, что не узнает его. Она ударила его ногой в самое колено, а потом еще раз по голени, но промахнулась, потеряла равновесие и упала в машину, потащив за собой Поля. Микаель по-прежнему стоял рядом и наблюдал. Именно в тот момент, когда он хотел вмешаться, его толкнули в спину и он упал на землю лицом вперед. Он ушиб себе руку, обернулся и посмотрел вверх. Над ним стоял крупный мужчина, которого он видел раньше. Рядом с ним бегала проститутка и кричала по-русски. Крупный мужчина заглянул в машину, взял Поля за руку и вывернул ее ему на спину. Поль закричал, и мужчина сразу же вышвырнул его из машины.
— Мой айпод… — только и сумел сказать Поль, пока мужчина обегал капот и садился за руль.
Кассир вышел на улицу и стал им что-то кричать. Микаель встал на корточки, спрятавшись за бензиновым насосом, и увидел, как отъезжает машина. Поль бросился на машину, пытаясь удержаться на лобовом стекле, но машина ехала, не останавливаясь, на полном газу. Она выехала на дорогу и резко повернула направо так, что Поль упал. Он покатился по асфальту и чуть было не попал под фургон. Открытая дверь фургона хлопнула его по спине, а потом закрылась сама по себе.
Проститутка исчезла в «Форде-Эскорт», который тоже газанул с парковки.
— Проклятье! — закричал Поль.
Он продолжал сидеть на проезжей части. Сзади ему посигналил БМВ, и Микаель помог ему подняться. Они стояли на тротуаре и наблюдали за тем, как красные задние фары фургона выезжают по маленькой дорожке на трассу.
— По крайней мере они не успели заправиться, — заметил Микаель.
Он показал на насос.
Счетчик показывал ноль евро и ноль литров.
— Если нам повезет, далеко они не уедут.
Поль сплюнул и отряхнулся.
— Бедная девочка, — сказал он. — Ты сам подумай. Вчера Нобелевский банкет, а сегодня ты ложишься с таким отвратительным мужиком, чтобы перейти границу.
— Вот оно что, ты думаешь, она…
— Да, а на что это было похоже? Она наверняка в когтях этого сутенера, как и та русская женщина. И их везут на хутора в лапландскую глушь.
Микаель по-прежнему следил глазами за двумя красными задними фарами фургона.
— Но… что они делают?
Вдалеке, в направлении к центру города, примерно в пятистах метрах от того места, где они стояли, «тойота» замедлила ход.
— Смотри, они останавливаются. У них, наверное… кончился бензин?
Поль выждал несколько секунд.
— Давай, побежали!
85
Лассе вел машину и ударял ладонью по крышке айпода.
— Что за проклятый писк? Выключи его!
Ида разблокировала экран и выругалась про себя.
Диалоговое окно: «Найди мою записку айпод». Что теперь такое?
У нее был только один выбор — нажать на ОК.
Айпод замолчал.
Как все просто!
Они продолжали ехать вперед, «тойота» подпрыгивала, мотор барахлил.
— Черт. Видишь их? — спросил Лассе.
Ида посмотрела в зеркало заднего обзора.
— Нет.
— А кто это?
Ида почувствовала, как сердце бьется уже не так сильно.
— Одного… зовут Поль. Он тоже был на Нобелевском банкете. Второго я никогда раньше не видела. Это — компьютер Поля.
Она показала на айпод.
— Он полицейский?
— Нет.
— Тогда почему он нас преследует?
— Он наверняка хочет забрать обратно айпод.
— Может, они занимаются частным сыском?
— Нет, нет…
Лассе стиснул зубы.
— Но наверняка мы не знаем. В городе может быть полно полицейских. Немедленно выключи планшетник, целиком и полностью, — велел он, — ладно? Или выброси его. Должно быть, через него они нас и выследили. Он что, был включен всю дорогу?
— Нет, я точно не знаю. За всю дорогу я включила его только один раз и сейчас на заправке второй. Попробуй разберись, включен он или нет!
Ида всхлипнула, одновременно нажав на кнопку включить/выключить. Через какое-то время на дисплее появилась команда «Выключить», и ей наконец удалось полностью вырубить планшетник.
— Теперь я его выключила. Полностью. О’кей?
Он кивнул и увидел, как прямо перед ними переходит дорогу вереница одетых в красное гномов.
— Черт! В любом случае бензин кончился, — пробормотал Лассе. — Мы должны быстро что-нибудь придумать! Нам надо также избавиться от этого безобразного фургона. Ездить в нем все равно, что ездить с табличкой «Арестуйте меня»! Но сначала нам надо раздобыть бензин.
Ида повернулась к нему.
— Но почему ты не заправился тогда?
Она повысила голос.
— Почему ты только стоял и болтал с этой… женщиной?
— Послушай, это она подошла ко мне. К тому же хорошо иметь такой контакт.
— Контакт?
— Потом объясню, — он отвернулся. Они по-прежнему стояли на красном свете. — Тут что-то не так.
Она вздрогнула и увидела, что за машиной быстрым шагом идут двое.
— Лассе. Они идут! Они увидели, что мы остановились! Они идут сюда!
Лассе выругался и поискал взглядом.
— Нам надо тебя спрятать!
Справа от дороги, на другой стороне перекрестка, стояло длинное здание в модернистском стиле, украшенное какими-то красными балдахинами и огромными санями, в которых несколько светящихся пятиметровых рождественских гномов радостно поднимали в небо свои пластиковые мешки с подарками.
— Туда, — показал Лассе, — беги туда.
Включился зеленый свет, и он поменял скорость. Фургон покачнулся, словно шел на последней капле бензина, и резко остановился, как только они переехали перекресток и завернули за угол здания.
— Мы больше не можем действовать на авось. Бензин в любую минуту может кончиться. Быстро! В середину!
— Зачем?
Он протянул ей рюкзак. Она положила ладонь на дверную ручку, но потом засомневалась.
— Зачем мне туда заходить?
— Там наверняка много народу. Видела вывеску? Там какой-то фестиваль! Это бесплатно, видишь? Поторапливайся! Беги внутрь, смешайся с толпой, спрячься. Встретимся внизу, у стойки информации.
— А где она?
— В любом месте всегда есть такая стойка, — быстро ответил Лассе. — Я должен достать денег. И бензин. Я вытащил из рюкзака золотое украшение. Айпод я оставлю у себя, чтобы сбить их с толку.
Ида кивнула и посмотрела в зеркало заднего обзора. Тех двоих вроде бы не было.
— О’кей.
Она как раз собиралась открыть дверь, как Лассе сказал:
— Попытайся сделать умное лицо.
— Что?
Лассе нетерпеливо махнул рукой.
— Ничего!
86
Микаель и Поль успели пробежать около сотни метров, как увидели, что «тойота» с фургоном проехала перекресток, двинулась дальше в сторону центральных улиц, а затем поспешно остановилась на углу улицы.
— Видел? — закричал Поль. — Один из них выпрыгнул! Наверняка она! Видишь? Вот она бежит между домами!
Микаель тяжело пыхтел на приличном расстоянии от Поля.
Поль наверняка бегает три раза в неделю, проклятые врачи, помешались на собственном здоровье, подумал он и вытер лоб, почувствовав, как колотится сердце.
Они добежали до перехода и ледяных ворот, украшенных красными балдахинами. Ворота вели на маленькую заснеженную площадь под названием Юулупукки, где масса людей толпилась вокруг прилавков и нескольких стоящих наискосок низких конструктивистских зданий с красными рождественскими гирляндами и баннерами с гномиками. На одном из баннеров было написано «Дом культуры Сани». Здание, куда входили сотни людей, освещалось факелами.
— Наверное, она вбежала сюда, — крикнул Поль и подошел прямо к очереди.
Боже мой, что за омерзительный спектакль? — подумал Микаель.
Они извинились и бесцеремонно прошли мимо одетых в черное людей, говоривших на финском варианте шведского языка. Они прошли через вестибюль в какой-то зал, напоминавший театральный.
— Ты видишь ее? — спросил Поль.
Отдуваясь, они смотрели по сторонам. Им пришлось встать по разные стороны двери и дать людям возможность войти.
— Нет.
Он как раз хотел сказать Полю, что им надо разделиться, как погас свет. Женщина в меховом воротнике с золотыми кольцами на шее взобралась на сцену. Ее встретили теплыми аплодисментами, а потом она начала говорить на звенящем финско-шведском.
— Здравствуйте! Мы рады снова видеть вас. А новым гостям я говорю добро пожаловать на тридцать четвертый рождественский фестиваль культуры в Рованиеми. В этом году…
Микаель прислушался к тому, что говорила женщина.
Что она сказала, рождественский фестиваль культуры? Это почти что невыносимо…
Они по-прежнему стояли по обеим сторонам у входа в зал и все время всматривались в ряды кресел. Микаель разглядел только один запасной выход за сценой, кроме большого входа.
— Начинаем второе отделение нашей программы с несколькими номерами на шведском языке, — почти выкрикнула в самый микрофон женщина с меховым воротником, — и первым номером будет чтение стихов! От всей души приглашаю выступить в этом очень особом отделении, тема которого «Полярная Арктика: Снег, лед, тишина, текст» поэта из Стокгольма, Швеция, Эдварда Лённкруну!
Микаель застонал вслух.
Боже мой, куда мы попали! Этого не может быть!
Прищурившись, он увидел, как изящный Лённкруна с плохо скрываемой улыбкой, неловко наклоняясь, поднялся на сцену под звук аплодисментов. Лённкруна из чувства долга обнял конферансье одной рукой, а потом рьяно схватил микрофон.
— Так вот, Эдвард, — сказала женщина, наполовину оставшись без микрофона, к которому теперь у нее не было полного доступа, — сегодня мы уже говорили на тему льда. И ты сказал так много умных и интересных вещей. Прежде чем начать нам читать, Эдвард, не мог бы ты еще немного рассказать о том, как ты на самом деле относишься ко льду?
Эдвард вытянул свою цыплячью шею и посмотрел пустыми глазами на полные ряды кресел.
— Да, многие годы я изучал не только непрозрачность стихов, — сказал он так близко в микрофон, что тот затрещал. — Лед обладает свойством олицетворять прозрачность и в то же время искажать изображение. Часто, когда я завтракаю или пью стакан холодной воды, я думаю о том, что у общности и органической причастности, заявленных в стихах, есть соперник в виде эпического напоминания о том, что каждое эстетическое представление есть разбитая иллюзия. Лед, а также кусочки льда, которые мы вынимаем из морозилок из наших маленьких формочек для льда, когда мы, например, должны охладить нашу минеральную воду или стакан сока для детей, даже тот лед можно считать общепринятой метафорой предательской бездны существования и того, что все мы заперты в ментально и социально замерзшем пузыре свободы, что можно истолковать как клаустрофобию и основополагающий экзистенциальный дефицит.
Разразились как минимум бурные аплодисменты. Микаель поспешно огляделся. На помощь, беруши, свежий воздух, все, что угодно!
— Спасибо за твои слова, — сказала женщина, довольно грубо отбирая микрофон. — И скоро ты прочтешь нам еще более красивые слова из твоего будущего сборника стихов «Тени в туманном зеркале, ослепление рефлексов».
Она опять обратилась к публике.
— Сразу после этого выступят талантливые танцоры из Рованиеми, «Арктический гендер», со своим толкованием темы «Лед, снег, тишина, текст». А потом будет гость — сюрприз этого вечера. Смею предположить, вы знаете, кто это. А именно, бородатый дядечка, благодаря которому Рованиеми появился на карте мире. Да, сам рождественский дед, Йоулупукки, который пообещал нам все свои самые лучшие рождественские пословицы и поговорки. Но сначала: Эдвард Лённкруна, пожалуйста!
Микаель почувствовал явные позывы к рвоте, как только похожий на цаплю маленький мужчина занял место на самом подиуме на сцене. Лённкруна сильно и слышно сглотнул, вплотную к микрофону, как будто хотел вправить свое большое адамово яблоко прежде, чем начать читать. Зажегся прожектор, и он благоговейно направил свое лицо прямо в его лучи.
Медленно и почти беззвучно в динамиках начал вещать голос. Микаель тщетно пытался не воспринимать слова, продолжая искать глазами в полутьме.
Он заметил, что Поль махнул ему, и они вместе стали пробираться вдоль длинной стены, сканируя взглядом каждый ряд. Зал был не полон, чем дальше они шли, тем меньше становилось зрителей.
— Демагогический послед контроля… — продолжил Лённкруна и сделал искусственную паузу, чтобы наконец завершить строфу, — и триумфальное течение аффекта.
По зрительному залу пронесся слабый шум. Микаель опять застонал вслух и посмотрел на Поля.
Что он там делает?
Поль стоял совершенно спокойно. Он словно покачивался в ритм слов. Он заметил, что Микаель смотрит на него, и поднял вверх большой палец.
— Извини, но ведь это чертовски здорово, — прошептал Поль.
Микаель надеялся услышать в голосе иронию. Но вид у Поля был серьезный. Он еще раз попытался установить с Полем зрительный контакт, подняв руку.
Ему что, это действительно нравится?
Лённкруна все продолжал. Микаель громко вздохнул, но Поль его не слышал.
Но…
Микаель замер. В первом ряду, прямо у сцены, сидела…
Она.
Да, это была она!
Ида Нордлунд. Одна.
Микаель снова попытался с помощью жестов и шепота установить контакт с Полем, но безрезультатно. Нагнувшись, Микаель быстро прошел вперед и сел на пустое место рядом с ней.
Она вздрогнула, но не шелохнулась.
87
— Спокойно, — прошептал Микаель, как только сел рядом с Идой. — Я не полицейский. Я не сделаю тебе ничего плохого. Я только хочу тебя кое о чем спросить.
Она смотрела очень напряженно прямо перед собой. Ему показалось, что вид у нее испуганный. Он почувствовал, что от нее пахнет потом, зачесанные вперед волосы походили на растрепанный веник.
— Я только хочу поговорить с тобой. Об этом письме, — прошептал он.
— Шш! — зашикала дама, сидевшая наискосок за ними.
Лённкруна сделал паузу и посмотрел вверх, не понимая, откуда идет звук, а потом продолжил.
Микаель искоса посмотрел через плечо, чтобы привлечь внимание Поля, но опять не смог поймать его взгляд.
Ида по-прежнему молчала. Он немного наклонился к ней и положил свою ладонь на ее руку.
Она сейчас вскочит и убежит?
Микаель осторожно порылся в своем рюкзаке, вытащил дневник Соландера и стал листать истлевшие страницы.
— Я знаю, что ты получила письмо от этого русского, Лобова. Ведь так?
Он ждал ответа, который не последовал. Он слышал ее учащенное дыхание, словно она размышляла над тем, что ей делать.
— Да, я знаю, что ты получила письмо, — продолжил он. — Посмотри сюда. Видишь, письмо и этот дневник написаны одним и тем же человеком. Его звали Даниель Соландер. Я хочу… только узнать содержание письма. И откуда оно у Лобова. Ты это знаешь? И потом, если ты захочешь, я могу тебе помочь. Я могу тебе помочь избавиться от того мужика, с которым ты разъезжаешь.
— Шшшшш!
Дама наискосок за ними встала и постучала по его плечу. Динамики смолкли, Лённкруна вышел из себя, и Микаель посмотрел на него. Их взгляды встретились.
Он меня узнал? Между нами, писателями?
Лённкруна отчетливо откашлялся и продолжил, демонстративно поменяв тон, сердечный и сакральный, на более агитационный и взвинченный.
— Пожалуйста, давай выйдем и все обсудим! — шепнул Микаель Иде.
Лённкруна опять прервался и посмотрел на них с большим раздражением. Кто-то из задней части зала сразу же крикнул:
— Выйдете, если хотите поговорить!
— Да, выходите! — тотчас стали вторить остальные.
Микаель повернул голову и увидел, что теперь Поль их заметил. Поль вытаращил глаза, сразу же отошел от стены и подошел к рядам.
Тем временем Лённкруна неожиданно поблагодарил публику, за чем последовали громкие раздраженные комментарии из зала, а потом сильные аплодисменты.
После некоторого замешательства два одетых в белое танцора в сопровождении ударника выкатили на сцену маленький стол с ксилофоном изо льда.
— Привет, — сказал Поль, садясь в кресло рядом с Идой. — Извини, если тебе кажется странным, что мы опять возникаем…
Ледяной ксилофон стал издавать капающие звуки, под которые тела двух человек поспешно и беззвучно принимали множество разных напряженных поз.
— …но нет ли у тебя случайно моего айпода? — спросил Поль.
Он собирался еще что-то сказать, но Ида внезапно встала, вырвала дневник Соландера и побежала по рядам кресел. Микаель попытался схватить ее за руку, но не успел. Он натолкнулся на другого человека, с черепашьей головой, длинной и узкой шеей и горестным взглядом.
Это был Лённкруна.
— Если у вас был важный разговор, вы должны были выйти, — сказал Лённкруна, бросив бумаги со стихами и толкнув Микаеля, который упал на Поля, а потом на пол. Поль тотчас помог ему встать на ноги и протянул руку Лённкруне:
— Фантастическое чтение, спасибо! А теперь, к сожалению, нам надо идти.
Лённкруна отвел протянутую Полем руку и сильно ударил его в грудь. Тем временем танцоры на сцене стали невероятно быстро двигать ногами, а Микаель сжал кулак, прицелился и дал Лённкруне в самый нос.
О, до чего здорово!
Поль попытался их разнять, ему на помощь прибежала дама с меховым воротником, но Лённкруна сильно ударил Поля по щеке.
Ксилофон прекратил играть, дама-конферансье получила локтем по лицу, опустилась на пол и начала стонать, увидев, что у нее из носа течет кровь на джемпер и меховой воротник. Половина публики встала и принялась кричать.
— Perkele! — крикнул кто-то за ними, и в то же мгновение появился охранник в костюме гнома — по крайней мере так показалось Микаелю — и со всего размаху врезался в них, как каменный валун.
Гном-охранник, крупный мужчина с настоящей седой бородой, быстро оттеснил Лённкруну в сторону и крикнул Полю по-фински, чтобы тот успокоился.
— Бежим за ней, — сказал Микаель Полю, и они вырвались из толпы. Несколько человек на их пути делали робкие попытки не пустить их в вестибюль, пока остальные стояли в проходах между рядами и недовольно кричали.
— Куда она подевалась? — закричал Микаель, когда они вышли на холодный ясный воздух. — Куда она побежала? Ты видел, она стянула книгу! Она взяла ее!
Они постояли несколько секунд, пристально глядя во все стороны. Потом Поль опять схватил свой мобильник и нажал на несколько кнопок.
Затем он хлопнул телефоном по бедру.
— Нет сигнала! Они выключили планшетник! Мы их потеряли!
Они быстро посмотрели друг на друга, но тут им пришлось попятиться назад к стене дома, чтобы пропустить длинную танцующую вереницу из пятидесяти толстых гномов и таких же толстых женщин в костюмах оленей. Тем временем к ним подползали маленькие грузовики, и из динамиков, установленных на платформах, раздавалась энергичная аранжировка «Santa Claus is coming to town»[61].
— Черт бы побрал этот финский зимний ад! — закричал Микаель, когда процессия миновала и маленькую площадь в большом количестве стали заполнять сильно желающие курить любители поэзии.
Микаель был на грани слез, все время очень тихо повторяя:
— Книга… книга…
88
Ида внезапно увидела Лассе. Он стоял и махал ей у одного из задних углов сцены, за ксилофоном, рядом с запасным выходом. Крепко держа рюкзак и дневник, она с быстротой молнии побежала к двери запасного выхода, которую распахнул Лассе.
Позади себя она слышала крики:
— Куда она делась?
— Разве вы не видели? Это же нобелевская убийца!
Что они сказали? — подумала она, пока они бежали через маленькую гримерку с гримерным столиком и туалетами.
Они действительно так сказали? Нобелевская убийца? Нет, она ослышалась.
Лассе провел ее в пустой коридор, а оттуда вниз по нескольким коротким лестницам. Далеко за ними раздавались новые звуки. Что это было — хлопанье дверей или опять крики? Что они кричали? «Убийца»?
Она не слышала из-за собственного тяжелого дыхания и многочисленных эхо.
Они спустились вниз еще на один этаж. Лассе зигзагами ловко пробирался вперед между поддонами и грудами картонных коробок. Он все время открывал новые двери, пока они наконец не попали в узкий подвальный проход с трубами и металлической сеткой, натянутой на потолке. Открыв еще одну пожарную дверь, они попали в большой подземный гараж, где Лассе остановился и осмотрелся. Наклонившись вперед, они украдкой пробирались между рядами «мерседесов» и «ауди» и добрались до противоположной стены, в которой при искусственном освещении блестела свежевыкрашенная металлическая дверь. Тем временем шаги в другой части гаража отдавались громким эхо.
— Быстрее! — тихо сказал Лассе, и через дверь они проникли еще в один коридор, откуда прошли через несколько машинных отделений и еще один запасной выход. Они поняли, что внезапно оказались посреди застекленного торгового центра, по которому взад-вперед расхаживали тесные компании родителей с детьми с мороженым из «Макдональдса» и с пакетами из Н&M в руках.
— Быстро, — сказал Лассе, — мне кажется, я понимаю, где мы. Нам сюда!
Они пошли быстрым шагом, не переходя на бег, мимо всех магазинов одежды и интерьера рядом с ближайшим входом в галерею, поднялись по эскалатору на второй этаж и вскоре смогли выйти через боковой выход с вертящимися дверями. Они оказались на еще одной маленькой площади с советской архитектурой и небольшой рождественской ярмаркой. Лассе показал на напоминающий виадук мост по другую сторону открытого пространства, где кричащие дети, прижатые к заледеневшим перилам, без остановки кружили на карусели с гномами.
Пройдя быстрым шагом несколько минут, Ида заприметила вагон и «тойоту» совсем рядом с киоском с грилем на задней улице, но не успели они туда дойти, как Лассе жестом велел ей зайти в жилой дом с желтой штукатуркой, над подвальным этажом которого висела большая неосвещенная рваная вывеска боулинга.
— Мы больше не можем использовать фургон. За ним наверняка следят. Финская полиция.
Стоя в подъезде и проверяя, нет ли на улице их преследователей, он показал Иде клочок бумаги с какими-то цифрами.
Она увидела имя Ирма и номер телефона.
— Ну что я говорил, — многозначительно произнес Лассе. — Хорошо иметь такой контакт.
89
Они спустились вниз по грязной и почти неосвещенной лестнице и оказались рядом с входной дверью самого боулинга. За дверью находился большой зал с низким потолком и восемью боулинговыми дорожками. Горел тусклый свет, мускулистый охранник коротко кивнул Лассе, и они прошли мимо бара, где громко шумел холодильник со стеклянной дверцей, потом через грязные, но все равно скользкие дорожки с длинными царапинами на покрытии, и дошли до отверстия на третьей дорожке без металлической ручки, которая бы отправляла кегли вниз.
Лассе по-хулигански присвистнул.
Внизу в отверстии сразу же показалось лицо Ирмы.
— О, отлично, — сказала она на своем ломаном английском. — Спускайтесь сюда.
Вот как, подумала Ида, какую же историю Лассе рассказал этой Ирме?
Лассе сел и прыгнул в отверстие. Ида сразу же последовала за ним.
Внизу находилось что-то вроде машинного отделения, а за ним — довольно большое помещение с несколькими койками, огороженными складными ширмами. Пахло раздевалкой и презервативами.
— Извини за такое помещение, — улыбнулась Ирма и обняла Лассе.
Она понизила голос.
— Я все устроила. Но еще рано. Сегодня вечером в девять. О’кей?
— Сколько ты за это получила?
Она опять улыбнулась.
— Достаточно. Мой контакт сказал, что бриллиант в полном порядке.
— Да, так и есть.
Они прошли немного дальше и попали в очень узкий коридор с несколькими дверями. За одной из них кто-то фыркал.
— Подождите здесь. Если хотите здесь, то будет вам здесь.
Ирма показала на автомат с лимонадом и на что-то вроде алькова в стене, где стояла диванная группа с зелеными подушками.
Что происходит, подумала Ида, в чем я участвую?
В дальнем конце коридора зазвенел старомодный дверной звонок. Ирма посмотрела в ту сторону. Там виднелась еще одна входная дверь и лестница, которая, похоже, вела на улицу. У стеклянной стены стоял и ждал мужчина в пальто.
— Мне надо работать, — сказала Ирма, пожав плечами. — Оставайтесь здесь. Никуда не уходите.
Они сели на диван, и Ида заметила, что в самом углу стоят два больших черных мешка.
— Вон те мешки, — сказала она и покосилась на Лассе, — надеюсь, не наши.
Он коротко кивнул.
Казалось, он читал ее мысли.
— Что мне оставалось делать? У меня не было выбора. Я был вынужден сразу же бросить фургон. А потом еще пойти на этот фестиваль культуры, чтобы забрать тебя…
Ида молчала. Лассе подошел к автомату с напитками, кинул монету в один евро и купил бирюзово-голубую банку с лимонным тоником.
— Я по-прежнему не понимаю, — сказала Ида. — Каким образом Ирма хороший контакт?
Лассе пил, делая глоток за глотком. Банка опустела, и он бросил ее на пол так, что она закатилась под одно из кресел.
— Мы же договорились, что попытаемся попасть в Россию.
Ида вдруг почувствовала страшную усталость и огорчение.
В Россию? Как нам это удастся?
— Да, — тихо сказала она.
— Вот об этом я и думал. Поэтому сохранил телефон Ирмы.
— Что? — спросила она.
Он сделал паузу.
— Если людей контрабандой переправляют с одной стороны, — медленно сказал он, — то, наверное, можно переправлять и с другой?
90
Когда Ида проснулась, на придиванном столике она увидела две одноразовые тарелки с вермишелью, кусочками бифштекса и овощами. Она села на диване и увидела, что над ней склонилась улыбающаяся и очень сильно накрашенная женщина.
Это была Ирма. В кресле напротив сидел и храпел Лассе.
— Подожди немного, — сказала Ирма по-английски.
Она взяла одну из тарелок, открыла стенной шкаф рядом с автоматом с напитками и положила еду в микроволновую печь. Под шум микроволновки Ида опять услышала стоны из нескольких дальних комнат.
«Дзинь», — раздался звук микроволновки. Ирма сразу же взяла тарелку и опять поставила ее перед Идой.
— Пожалуйста.
— Спасибо.
Как только Ирма отошла, Ида заглянула в рюкзак. Шкатулка была на месте, камень тоже. И все моллюски.
И книга — записки Соландера! Я о них забыла. Надо рассказать Лассе.
Она выдохнула и посмотрела на Лассе, начав есть тонкой пластмассовой вилкой. Чувствовался черный перец и сладко-кислый соус, а вермишель сильно дымилась в прохладном воздухе.
Часы на стене показывали четверть девятого.
Спустя какое-то время она разбудила Лассе, и пока он медленно вставал на ноги, разогрела ему еду в микроволновке.
— Да, кстати, посмотри, — сказала она, медленно протягивая дневник.
Он перевернул книгу, рассмотрел ее и стал читать первую страницу.
— Это писал Соландер, — сказала она.
Лассе, казалось, не знал, что сказать.
— Боже мой, это же совершенно невероятно! Как ты это раздобыла?
Она рассказала.
— Мм, так вот почему их было двое, — поспешно сказал Лассе и быстро пролистал все страницы.
— Чтобы все это прочесть, нужно время. Когда Альма узнает… Но мы отложим это на потом.
— Знаю.
Ида осторожно завернула книгу в майку и положила ее в рюкзак.
— Нам надо сделать еще одну вещь.
Она опустила руку в большое отделение рюкзака.
— У тебя есть острый нож?
Лассе выглянул в коридоры — там никого не было, — а потом сел и начал есть, быстро орудуя руками и челюстями. Из набедренного кармана брюк он вытащил свой толстый красный армейский нож.
Ида разложила моллюсков на столе, раскрыла самое тонкое лезвие и посмотрела на него. Он кивнул.
Первый моллюск был тяжелее остальных. Обе серо-зеленые и совершенно выпуклые створки были по-прежнему плотно сомкнуты.
Им двести сорок лет, подумала она.
Она немного подержала животное в руке, нацелилась и вонзила лезвие прямо рядом с местом крепления мышц на задней стороне.
Раздался хлопок, брызнуло немного воды, и с помощью нескольких быстрых надрезов ей удалось отделить створки.
В нежном, пахнущем илом мясе моллюска лежала яйцеобразная подвеска. Похоже, она была сделана из массивного золота. Овальная оправа была вся украшена синими и красными драгоценными камнями. Но никаких слоев перламутра Ида не увидела.
— Я был прав, украшение! Неудачная попытка Линнея вывести перламутр, — прошептал Лассе, — но попытка того стоила. Фантастика, спрячь это. Может быть, это своего рода предшественница яиц Фаберже? Но… к сожалению, никаких змеиных зевов.
Ида достала другого моллюска и сделала такой же надрез, прямо между створками.
Оттуда сразу же вывалился большой блестящий комок перламутра. По краям торчали маленькие крылышки. Лассе наклонился и стал их рассматривать.
— Может быть, — сказал он, — там внутри золотой ангел. Может быть, брошь? Или это бабочка? Никаких змей.
— Похоже, в любом случае это золото.
— Совершенно точно. Очень хорошо. Пожалуй, перламутр можно отколупнуть… Если так он еще ценнее.
Он опять убедился, что в коридорах никого нет.
— Все спокойно. Продолжай.
Ида кинула плохо пахнущие остатки раковины во внешний карман рюкзака и быстро разрезала следующего моллюска.
У края створки лежало серебряное распятие с большим рубином посредине. Кое-где на маленьких крестовинах виднелся перламутр, но как только они поднесли моллюска ближе, слой перламутра отвалился.
— Ты видишь эти печати? — спросил Лассе. — Это кириллица. Это принесет нам много денег.
Оставался четвертый моллюск. Его раковина была тверже остальных, хотя сам он был меньше. Ида, не колеблясь, привычно разрезала место прикрепления мускула и раздвинула половинки.
На отливающей зеленым мясной подушке в центре моллюска лежал очень маленький ключик из золота.
Они оба посмотрели на ключик.
— Вот видишь!
В петле находились две перекрещенные змеиные головы с раскрытыми зевами.
— Ага! Линней просил Соландера спрятать ключик… — тихо сказал Лассе.
— …украшенный змеями. И который имеет отношение к тому месту, где гнев Божий никогда не стихает, — спокойно продолжила Ида.
Они пристально посмотрели друг на друга, а потом на ключик.
— Куда это может привести?
— Понятия не имею.
— Что это за змеи? Видишь, они как-то по-особому выглядят?
— Да, действительно.
Они внимательно рассмотрели змеиные головы с полыми ядовитыми зубами, удивительно тонкими деталями, с маленькими дырочками для выпуска яда.
— Надо с этим поосторожнее. Мы должны показать это Альме.
Ида немного посидела молча, задумавшись.
В животе и в сердце стучало, ей стало трудно дышать.
Россия?
Повернувшись к нему, она шепотом произнесла:
— Лассе, я все опять обдумала. Поездка к Альме — мы правильно поступаем?
Она почувствовала, что вот-вот расплачется.
— Что ты хочешь сказать? Я думал, мы договорились.
— Да, но я только хочу сказать, что… мы не можем сейчас все бросить, пока мы еще не слишком далеко зашли?
— Ты опять начинаешь?
— Нет, у меня просто-напросто больше нет сил.
Он подождал, пока она успокоится.
— Я понимаю, что тебе трудно, Ида. Но ты должна помнить одну вещь. Речь идет не только о тебе. И даже не об Альме, и даже не о Еве.
Она внимательно прислушалась.
Ева — мама.
— Может быть, речь идет не только о нас, людях, Ида. Та сила, которая скрыта в чайках, сила этого элемента угрожает нам гораздо больше, чем ты думаешь. Это касается самой жизни, не только экологической системы, но и всей эволюции. И тебе в этом досталась особая роль.
— Мне? Почему?
Он продолжал говорить тихо.
— Может быть, тебе это трудно понять. Но, вероятно, есть взаимосвязь между тем, что находится в чайках, и тем, что находится в Девичьем камне. И также есть в тебе.
Она уставилась на него.
— Что ты такое говоришь?
Он кивнул.
— Я говорю только то, что рассказывала Альма, но она никогда не хотела это объяснить. Что ты, твоя мама Ева и Альма каким-то образом имеете отношение к камню. Чисто биологически. Так обстоит дело с некоторыми ядами. Они не исчезают, а, наоборот, могут обогащаться от поколения к поколению, но то, что опасно в одном поколении, может в каких-то случаях обернуться преимуществом в следующем. И наоборот.
— Что ты имеешь в виду? Я ношу в себе яд?
— Нет. Или… я толком не знаю. Я только знаю, что организм Альмы подвергся чему-то ужасному, когда она была в советском научном городе Челябинск 47. Именно поэтому Ева потом заболела, поскольку Альма передала это дальше. Вероятно, маленькое генетическое изменение. Может быть, это также передалось и тебе. Я не знаю! Пока что на тебе это не сказалось, но Альма всегда беспокоилась, что и ты в один прекрасный день можешь заболеть. И к тому же… рана на руке?
Она вопросительно встретила его взгляд.
— Ты ведь сама заметила? — спросил он. — Рана, которую ты получила. Ведь она крайне быстро зажила. Вряд ли это случайность. Тут что-то с тобой и камнем. Ты, твоя мать и твоя бабушка. Вы трое и никто другой.
— Но что они сделали? — Она прервала его со слезами в голосе. — Эти безумцы в Совке, что они сделали с Альмой?
— Точно не знаю. Но то, что они делали тогда, к сожалению, не идет ни в какое сравнение с тем, чем они занимаются сейчас.
Он недолго смотрел прямо перед собой.
— Не случайно, что сейчас мы опять имеем дело с русскими. Эта женщина на Нобелевском банкете…
— Миранда.
— Да.
— Она и ее телохранитель относятся к некой подпольной нелегальной сети. Альма рассказывала мне, что они своего рода биологические хакеры, — это точно называется биохакерством — и со всей вероятностью это они стоят за экспериментами с чайками. Почему они выбрали именно этих глупых чаек? Но у них наверняка есть свои причины. Так или иначе, они без сомнения опять стали заниматься старой советской генетикой, используя современные нанотехнологии. Разумеется, совершенно вне контроля российского государства. Вообще в мире существует масса биохакеров, которые занимаются генами и ДНК. Но разница состоит в том, что у Миранды есть деньги. Много денег. А нанотехнологии пока что довольно дорогая вещь.
— Опять нанотехнологии? — всхлипнула Ида, на секунду почувствовав, что все вокруг кажется нереальным. — Я едва знаю, что это такое, но в первую очередь я не понимаю, какое это имеет отношение ко мне и к моему организму?!
Лассе вздохнул. Вид у него был почти испуганный.
— Даже если Альма и пыталась объяснить, я тоже не понимаю. Но примерно так: лиса это лиса, бык это бык, камень это камень, а одуванчик это одуванчик. Вместе с тем мы по большей части одинаковые на молекулярном уровне. Но хотя все живое на уровне атомов состоит в принципе из одного сорта молекул, это не означает, что можно, например, спарить лису с быком. Лиса, допустим, может спариться с собакой, но наверняка не с быком. И совершенно точно не с камнем. Вся эволюция сошла бы на нет, если бы эти границы просто исчезли. И все же именно этим занимаются нанотехнологии и в значительной степени биохакерство. Особенно исследования Миранды. Мы не знаем, что будет, если эти вещества из чаек попадут в экосистему. Или из других животных, над которыми эта сеть также экспериментировала. А что, если они работали с вирусом? Уже сейчас мы очень отстаем в части новых смертельных родов вирусов. Но что будет, если эволюции придать… назовем это турбоскоростью? Тогда каждый день будут появляться новые вирусы? Как мы с этим справимся?
Вопрос повис в воздухе.
— Но почему существует эта сеть? Чего они хотят достичь?
— Хороший вопрос. Я не знаю. Я только знаю, что они занимаются чрезвычайно опасным делом. Так что теперь, когда мы отправляемся в Россию, мы должны быть крайне осторожными.
Она почувствовала пустоту и головокружение.
— Тогда тем более мы не должны туда ехать! За последнюю неделю со мной так много всего произошло, что я больше не в силах, мне кажется, я сломаюсь! А нельзя просто позвонить в финскую полицию и сдаться?
— Нет, нет, Ида. Послушай меня! Мы несем ответственность. Мы должны найти Альму и передать ей камень, а также дневник Соландера. Она будет знать, что нам делать дальше. Речь идет о гораздо большем, чем ты можешь себе представить. И ты играешь главную роль! Вместе с Девичьим камнем и Евой.
Ида молчала и беззвучно плакала. Несколько минут он ее не трогал.
В конце коридора послышались громкие шаги, и они быстро собрали украшения и вытерли столешницу рукавами свитеров.
Это была Ирма в компании необычайно крупного мужчины в черной кожаной куртке. У него были грубые черты лица и многодневная щетина. Он глухо представился как «Р» на ломаном русском.
— Вы готовы ехать?
Лассе посмотрел на Иду, которая тщательно застегнула внутренний карман куртки и кивнула ему в ответ.
— О’кей.
Они подняли мешки, сумки и рюкзаки.
Р сморщил нос.
— Что там воняет?
Лассе улыбнулся ему.
— Мы ели вермишель, — ответил он. — С морепродуктами.
Их провели по трем различным коридорам, пока они не оказались в небольшом подземном гараже. Вдоль одной короткой стенки стояла черная «Субару-Аутбек».
Р все время оглядывался, словно их преследовали.
— Прыгайте.
Они погрузили мешки и сумки в багажник, и Лассе поблагодарил Ирму за помощь.
— Не за что, — сказала она на английском с очень короткой улыбкой. Ида села на заднее сиденье, Лассе — спереди.
Когда «субару» выехала из гаража и Ида обернулась, Ирма уже ушла.
Она лежала на заднем сиденье, пока они ехали через центр Рованиеми и дальше по мосту через реку Кеми. Лассе все время сидел, натянув на голову черный капюшон и низко опустив голову на грудь.
Как только они выехали из густонаселенного квартала, Р постучал Лассе по плечу. Лассе снял капюшон. Ида села.
— Нам далеко ехать, — сказал Р. — Очень далеко.
Он показал на автомобильную карту карманного формата, которая лежала развернутой внизу рядом с рычагом коробки передач.
— Видите?
Лассе и Ида стали всматриваться. Указательный палец Р уткнулся в маленькое местечко на самом юго-востоке Финляндии. Оно было обозначено в виде маленькой красной точки, обведенной черным тонким кружком.
Наконец Иде удалось прочесть название.
Хаттуваара.
91
На заснеженной равнине виднелась сильно вытянутая в длину ложбина, дальние участки которой уходили в темноту горизонта. «Субару» заскользила вниз, но Р быстро вернул кабину в правильное положение, пока двойные покрышки то скользили, то катились вниз по длинному и узкому холму.
— Вот он. Вирмаярви. Прекрасный вариант, — пробормотал Р.
Они въехали на круглую поворотную площадку перед большим хутором, где стоял жилой дом в окружении двух низких хозяйственных построек. В темноте заваленного снегом гаража стояла «вольво» с лопастями дворников, раскрытыми, как две вытянутые клешни.
За длинным и высоким сетчатым забором прыгали и выли с десяток черно-белых собак. Они непрерывно лаяли и бегали взад-вперед вдоль заборных столбов.
Когда мотор машины заглох и погасли фары, на террасе жилого дома у входа в сени зажглась старинная лампа. У сетчатой двери показалась невысокая, крепкого телосложения пожилая женщина в нитяной шубе, кушаке и шапке.
— Подождите, — сказал Р и взял пачку денег из хромового зажима над стерео. Только после этого он вышел из машины и тихо закрыл дверь.
Р обошел машину спереди, поднялся по маленькой лестнице, ведущей на террасу, и взял женщину за руку. Они начали говорить.
— Как ты думаешь, какой у них план? — спросил Лассе.
Ида не ответила. Она просто смотрела на женщину, которая курила. У женщины были лохматые волосы и много одежды под нитяной шубой. Р показал ей деньги, но женщина их не взяла, и разговор продолжился. Их дыхание было настолько плотным, что два маленьких облачка почти полностью закрывали их лица.
Они опять пожали друг другу руки, и Р пошел обратно к машине. Он подал знак, и Лассе открыл дверь со своей стороны.
— Все в порядке! Поставьте ваши вещи у колонки с водой, — сказал Р.
Ида и Лассе вылезли из «субару» и открыли крышку багажника. Р стоял к ним вплотную, пока они вытаскивали черные мешки и сумки.
— Ее зовут Лииса. Она в основном молчит. Шведского она не знает, да и английского почти что тоже. Только немного русский. Но вы можете ей доверять. Она не новичок. И помните: всю дорогу вы должны молчать.
— Но, — спросила Ида, — где граница? Как мы переберемся на другую сторону?
Р открыл водительскую дверь и опять сел на сиденье.
— Ждите у колонки. И как я говорил: все будет в лучшем виде.
Он улыбнулся, закрыл дверь машины, включил передачу, нажал на газ, и «субару» поехала обратно по блестящему от снега пригорку.
Лассе коротко посмотрел на Иду, пока они медленно шли к старой колонке, напоминавшей ржавый лист тюльпана.
Лииса исчезла в большом доме, один фасад которого был выкрашен в розовый цвет, а три других — в темно-желтый, причем краска начала отслаиваться. Свет горел только в нескольких окнах на нижнем этаже. Дверь с задней стороны опять хлопнула. Собак больше не было видно, но от их лая между домами гуляло эхо.
Ида повернулась и уставилась в темноту за ложбиной.
— А Россия в той стороне?
Лассе какое-то время стоял молча. Если не считать собак, все было совершенно тихо. В воздухе кружились почти невидимые маленькие снежинки. Было половина четвертого ночи.
— Не знаю. Первый раз в жизни не понимаю, где восток, а где запад, — ответил Лассе.
Дул сильный ветер, ледяной воздух пах свежестью. Когда Ида сделала глубокий вдох, волоски в ее ноздрях слиплись. Она почувствовала, что скоро ей надо будет снова поспать.
По протоптанной снежной дорожке им навстречу медленно шла Лииса. Коренастая, с решительным взглядом и раскрасневшимися щеками.
— Итак, — сказал Лассе по-английски с улыбкой, когда она подошла достаточно близко к ним, — какой у нас план?
Лииса ничего не ответила, она просто прошла мимо, даже не взглянув на них. Она пошла дальше к ветхой некрашеной пристройке, вошла в нее и вскоре вышла обратно, держа в руке несколько длинных ремней. Она опять прошла мимо них, и на этот раз глазом не моргнув.
— Что за человек, — тихо сказал Лассе Иде, которая кивнула в ответ.
Дальше, рядом с псарней, она обнаружила большие финские сани с причудливой резьбой. Лииса остановилась у ворот в сетчатом заборе, и все собаки сразу туда ринулись. Держа перед собой ремни и большой кожаный поводок со множеством карабинов, решительными движениями рук она быстро отобрала восемь шустрых собак, которых взяла на поводок и выпустила из псарни. Ворота за собаками закрылись с глухим звуком. Затем по очереди крепко привязала собак к большой черной упряжке, лежавшей на снегу рядом с колонкой. Собаки метались туда-сюда и выли еще громче, чем раньше. Ида смотрела на их тяжелые челюсти, острые зубы, мускулистые тела и вращающиеся глаза, и в конце концов была вынуждена отвернуться.
— Какие животные, — сказал Лассе, — это хаски. Эта порода называется сибирская хаска. Изначально эскимосские собаки.
— Не хотела бы я иметь таких врагов, — сказала Ида.
Вскоре все восемь собак были запряжены как следует. Самая передняя собака все время смотрела на Лиису, которая подошла к Лассе.
— Да! — сказала она, сначала показывая жестами на мешки и поклажу, а потом на санки.
Ида увидела, что за полозьями стоят маленькие крытые деревянные санки. Санки были привязаны нейлоновыми ремнями к передней части финских саней. Финские сани были в свою очередь необычайно длинными и широкими, с двумя сидячими местами, покрытыми овечьими шкурами и мешками из гортексной ткани в человеческий рост.
— Кажется, я начинаю понимать, — произнес Лассе.
— Баа, — сказала Лииса новым жестом, и Лассе быстро поместил мешки и их сумки на сани, продел ремни в стальные петли и завязал их, а потом влез в санный мешок и сел на переднее сиденье.
— Ка, — сказала Лииса, и Ида быстро втиснулась рядом с Лассе на второе сиденье.
Собаки еще больше лаяли и выли и сильно тянули срединную упряжку. Они ни секунды не могли стоять на месте. Ида поправила шапку и варежки и уставилась прямо в темноту перед ними. Тем временем Лииса встала в центр саней, вытащила из снега две большие крючкообразные стальные палки и тотчас закричала:
— Та… ша!!!
Весь санный поезд вздрогнул, а снег разлетелся в разные стороны, когда собаки, без ума от возбуждения, понеслись. Встречный ветер сразу же больно ударил по лицу и шее; они успели проехать несколько сотен метров, а Лассе все застегивал молнию на санных мешках.
Они продолжали ехать по склону, низкие сани подскакивали и кренились на бок, но скорость по-прежнему оставалась большой. Теперь собаки бежали в полном молчании, как одержимые, они все дальше и дальше въезжали в темноту, и внезапно под полозьями раздался совсем новый звук, а скорость еще больше возросла.
— Это озеро! — закричал Лассе. — Это лед! Ловко придумано! Сухопутная граница наверняка идет прямо по озеру! Это должно быть озеро Вирмаярви!
Ида посмотрела вниз на лед, который мчался мимо прямо под длинными полозьями. Поверхность льда была черной или темно-серой и отчасти покрыта снегом. На вид лед был очень тонким, большие трещины расходились дальше по сторонам, над ними она увидела небо и звезды за плотными слоями длинной гряды облаков.
— Ракина — ха! — закричала Лииса, и собачья упряжка свернула на большой открытый участок льда, где редкие клубы поземки как в тумане медленно катились вперед по ровной поверхности.
Ида снова обернулась.
Они уже проехали довольно большое расстояние.
Несколько минут они ехали по однообразной ледяной шири, и их равномерный ход прервался только два раза: сначала от страшного рывка, когда они ехали по неровности, которая, вероятно, была замерзшей трещиной, и второй раз, когда одна из собак из пары, бегущей как раз за вожаком, прямо на ходу села и опорожнила кишечник, пока остальные собаки тащили ее и продолжали бежать.
— Как ты думаешь, нам еще далеко?
— Понятия не имею.
Щеки и кончики пальцев сильно щипало, пока она вдруг не поняла, что перестала их чувствовать.
Она закрыла глаза.
Отдохнуть. Совсем немного.
Ничто никакой роли не играет.
Вода! Ледяная, ей брызнули прямо в лицо!
Она открыла глаза и увидела, что собачья упряжка перед санями стоит в воде глубиной десять сантиметров.
Ида собралась было выскочить из саней.
— Успокойся, — сказал Лассе, — вода находится надо льдом.
За их спинами Лииса бормотала непонятные заклинания и пыталась заставить собак повернуть. Они рвались и тянули упряжь, издавая пронзительный вой и тихий лай.
— Да! — крикнула Лииса. — Тааа!
Ида посмотрела во все стороны, а потом вперед.
— А что, если дальше лед не выдержит? — спросила она.
Лассе ничего не ответил.
Внезапно собаки послушались, рванули вперед, с брызгами из-под полозьев проехали прямо по залитым водой участкам и вскоре выбрались на сухой лед.
Они приблизились к косе, но вскоре Ида увидела, что это всего лишь островок с немногими погнутыми соснами и сверкающими снежными сугробами. Ход немного замедлился, и Лииса взяла новый курс. Они обогнули остров, где в темноте торчали две толстые голые палки.
— Посмотри! Это наверняка пограничные столбы! — сказал Лассе.
Ида обернулась и посмотрела на столбы, а потом внимательно на Лиису, которая по-прежнему стояла в полный рост на финских санях. Челюсти у нее были сжаты, а из залатанной меховой шапки выбились пряди седых волос.
Они вышли в открытый залив по другую сторону острова; собаки, похоже, на секунду заколебались.
— Йии, Балто! Йии! — закричала Лииса.
Упряжка повернула, и они опять набрали необычайно быстрый ход. Вскоре за ними исчезли контуры острова и они оказались на открытом заснеженном льду.
— С такой скоростью мы скоро будем на месте, — сказал Лассе.
Ида посмотрела наискось и прямо и задержала взгляд. Опять почувствовав усталость, она уставилась прямо перед собой, заставляя себя моргать, — вскоре ей показалось, что у нее двоится в глазах.
Еще одна собачья упряжка?
Зеркальное отражение?
Она увидела группу собак, бегущую параллельно с ними, и попыталась быстро сосчитать их.
Но их же гораздо больше…
Если у меня двоится в глазах, как в таком случае их может быть больше восьми?
Она вздрогнула, села прямо и посмотрела сначала на Лассе, а потом на Лиису. Сани продолжали мчаться, все смотрели по сторонам.
— Волки! — закричал Лассе.
Длинная серая вереница волчьих туловищ передвигалась по льду слева от них. Их было по меньшей мере дюжина.
— Хаа! — крикнула Лииса, и собаки потянули среднюю сбрую, отчего скорость возросла еще больше.
Волки тотчас пристроились за ними. Лииса продолжала пришпоривать сани, но волки шли с ними вровень. Лииса внезапно развязала свой кушак и, сидя, привязала его к самому крайнему ремню задних саней, чтобы кожаный пояс тянулся сзади. Сначала волки вроде бы испугались и какое-то время держались на расстоянии, но потом начали кусать пояс так, что весь экипаж время от времени подскакивал. Один из волков внезапно подбежал к задним саням и оказался совсем близко. Ида увидела свесившийся язык и услышала быстрое тяжелое дыхание, вырывающееся из распахнутой челюсти.
— Ха, таа! — закричала Лииса и швырнула меховую шапку прямо волку в пасть.
Остальные волки поспешно остановились, чтобы поделить добычу с первым, и уголком глаза Ида увидела, как они в клочья разрывают шапку. Собаки опять набрали скорость, но они выглядели уставшими и неуверенными, и вскоре стало казаться, что волки опять хватают пояс и кусают его.
— А у меня как назло нет ружья! — посетовал Лассе.
Ида увидела, как Лииса на ходу вытащила большой кинжал из внутреннего кармана нитяной шубы.
— Это не очень-то поможет, — прошептал Лассе.
Внезапно собаки резко замедлили ход, вожак почти перестал бежать и повесил голову между передними лапами.
Повсюду были волки — справа, слева и спереди от саней. Идущие быстрым шагом серые тела в полутьме смотрелись тенями, белые зубы блестели в широкой пасти, горящие глаза светились. Большинство волков визжало и выло.
— Они голодные, — прошептал Лассе, — это видно по глазам, они хотят крови! Видела бы это охотничья команда в Емтланде. Малыш, сказали бы они, у нас нет шанса.
Ида заметила, что крепко держится за Лассе.
— Может быть, у Лиисы есть опыт?
Он повернулся.
— Что нам делать?
Лииса ответила что-то, но они ее не поняли.
— Ка-тша, — закричала она, но голос звучал слабо и нетвердо.
Похоже, собаки ее не слушались. Упряжка полностью остановилась. Все собаки стояли, свесив головы между передними ногами, и молча бросали на Лиису умоляющие взгляды.
Волки не двигались, они просто стояли и смотрели. Над озером безостановочно дул ветер, где-то далеко раздался треск, и на льду под ними раздалось странное эхо.
Ида опять посмотрела на Лиису. У нее было совершенно другое выражение лица, чем тогда, когда они выезжали с хутора. Сейчас в нем было что-то непривычное и неуверенное.
— Тша-ка-тша! — закричала Лииса и, вытащив кожаный кнут, ударила им о лед, размахивая перед собой большим кинжалом.
Волки, похоже, не реагировали. Пара волков медленно перешла на другую сторону саней. Ида опять их пересчитала.
Их было семнадцать штук.
Мы полностью окружены.
Посредине голого льда. Россия, это была безумная идея! Мне не следовало слушать Лассе!
Лассе быстро вылез из санного мешка и взял у Лиисы нож, та не протестовала. Он встал, широко расставив ноги, и уставился на одного из волков, который стоял ближе всех.
— Я не знаю, на кого они набросятся сначала, — на собак или на нас. Но я собираюсь попытаться взять вон того, это наверняка вожак.
— А что это даст? — спросила Ида. — Их все равно слишком много!
Лассе, похоже, задумался.
Потом опустил нож. Наконец он кивнул в ответ, пусть и неуверенно.
— Ты никогда не сможешь убить так много волков только одним ножом.
Он посмотрел на Лиису и закричал. Казалось, что он злится, но в его глазах Ида увидела страх.
— Что будем делать, тша-ка-тша женщина? — спросил он по-английски. — Что будем делать?
Лииса быстро показала вперед и приложила указательный палец ко рту.
— Граница! — невнятно ответила она по-английски! — Пограничники!
— Плевал я на границу, — отозвался Лассе. — Нас здесь съедят! Что нам сейчас делать, проклятая финская саночница?
Голос у него был по-прежнему сердитый. Лииса ему не ответила. Она просто спокойно стояла на санях, обхватив себя руками.
— Прекрати, — сказала Ида, — это не ее вина!
Лассе опять посмотрел на волчьего вожака. Несколько собак легли на спину и обнажили мех на своих шеях.
— Собаки уже сдались, — сказал Лассе. — Тогда волки сначала набросятся на нас. Если мы побежим в разные стороны, один из нас может спастись.
Он сделал несколько шагов назад, его лицо было совершенно красным от холода и страха. Волки не отступали, волк-вожак подошел ближе, взгляд был острым, он дышал через ноздри и открытую пасть, из белых как мел клыков текла слюна.
— Ты сказала, что встретила волков в Брунфло, так ведь? — быстро спросил Лассе.
Да, я ведь оставила «вольво» в лесу и присела пописать.
Кажется, все это было невероятно давно. Хотя, пожалуй… прошло всего несколько дней.
— Да.
— Но ведь они оставили тебя в покое, правда?
— Да.
Несколько секунд Ида смотрела прямо перед собой.
Потом выбралась из санного мешка, побежала к задним саням, стянула с себя варежки и развязала веревку.
— Сумка, — пробормотала она себе под нос.
Она стала быстро рыться в сумке и вытащила зеленую свинцовую шкатулку.
Пока Лииса что-то говорила, Ида взяла Девичий камень в руки и пошла к волкам, удивляясь собственной решимости.
Не играет никакой роли, хуже, чем есть, уже не будет!
Волки что-то почуяли и немного отпрянули, их явно застали врасплох. Пара собак также привстала. Ида продолжала обходить их вокруг, поднося камень настолько близко к волкам, насколько у нее хватало смелости.
Один за другим волки отошли на несколько шагов назад, они стояли и смотрели, словно почувствовали неуверенность или их парализовало. Ида вдруг подняла камень над головой, как наградной кубок, и осторожно села обратно в сани.
Все собаки опять были на ногах. Лассе тотчас тоже сел в сани.
— Вроде срабатывает — худо-бедно… А теперь быстро! — сказала Ида, умоляющее посмотрев на Лиису. — Ша-ка?
— Ша-баа-лаа-каа-тааа-ра-са! — закричала Лииса, все время щелкая кнутом. И словно по сигналу собаки опять побежали, как в трансе, вперед по льду.
— Не теряй его! — закричал Лассе сквозь сильнейший ветер, и Ида увидела, что волки снова как по линейке выстроились за ними.
— Собаки устали, у них больше нет сил! Все, может быть, кончится здесь!
Ида закрыла глаза, почувствовала скорость и новые толчки — это волки опять хватали и кусали пояс от кушака так, что весь санный поезд периодически подскакивал.
И вдруг вибрации резко прекратились.
Перед ними в тумане показалась темная полоска берега с очертаниями деревьев и двумя очень маленькими сверкающими огнями.
— Смотрите!
— Гаа! — раздался шепот Лиисы.
Волки нагнали их, но санный поезд уже приближался к берегу. Между тем лед становился все более неровным, и ход замедлялся.
Ида обернулась и увидела стаю волков, которые бегали туда-сюда в каких-то десяти метрах от саней, они оторвали пояс от кушака и по очереди жевали его, но ближе не подходили.
У кромки берега у воды собаки остановились, некоторые из них захромали и опять легли, некоторые ворчали, от замерзшей воды шерсть у них встала дыбом; вожак стоял и неустанно следил за воющими волками.
Высоко над ними, в ночном небе в серых тучах, парило несколько морских птиц.
Пока Ида вылезала из саней, к ним подошла Лииса, пристально посмотрела на камень и сказала что-то непонятное.
— Не держи его так долго, — сказал Лассе.
— Буду держать его, пока волки не отойдут.
— Близко, — сказала по-английски Лииса и потерла свои непокрытые и почти белые мочки варежками. — Будка пограничников здесь. Близко. Безопасность.
Она махнула рукой в сторону густо заросшего берега. На возвышении на фоне неба показались силуэты двух мужчин с ружьями и крыша маленького домика.
Мужчины подходили к берегу.
— Мои друзья. Не волнуйтесь, — прошептала Лииса по-английски.
— Хорошо, хорошо, — отозвался по-английски Лассе. — Та-ка-спасибо тебе, финская тетя.
Они только было собрались сойти со льда и забраться на насквозь промерзшую полоску берега, как Лииса остановила их, села на корточки и показала в сторону покрытой снегом земли, где торчали отдельные молодые ели.
— Это — Россия.
Ида кивнула и уставилась на рыхлый снег, почувствовав, как в нем утопают лыжные ботинки.
Они стали быстро пробираться сквозь низкие деревья, неся мешки за плечами.
Девичий камень был по-прежнему зажат у нее в правой руке.
Рай, 14 мая
Ида, только что ты была со мной!
Это было настолько явно, что мне пришлось сразу же взяться за перо. Преимущество слабого тела заключается в том, что ты можешь с чистой совестью спать после обеда. Послеобеденный отдых почти всегда богат снами и полон образов — как коралловый риф с причудливыми красками, порывистыми движениями и слепящим светом. И с персонажами из прошлого. Я знаю, что все сны зависят от высокой мозговой активности во время поверхностного сна на грани фантазии и полубессознательного состояния. Да, я знаю, что все это — неврологические процессы: нервные импульсы, зеркальные нейроны и кровотоки, все происходит внутри обычного человеческого мозга.
И все-таки.
Ты была со мной, здесь, во сне.
Тут, в Раю, особенным спросом пользуются глянцевые журналы. Часто до нас доходят номера, которым уже несколько лет, и прически в них уже успевают выйти из моды. И все же это твердая валюта: за потрепанный «Вэнити Фэйр» можно получить несколько десятков яиц. И в одном из журналов, которые я достала, я увидела рекламу «Веллы» — молодая женщина с каштановыми волосами и немного заостренными ушами. Как у тебя! Именно из-за этих ушей модель со стрижкой получила в моем сне роль Тебя. Ты выглядела как она, но ты была тобой…
Мы сидели наверху на скале Виреклиппан рядом с озером Линдарешён на том оранжево-коричневом одеяле, которые Манфред и Альма всегда брали с собой на пикники. У нас был сок и печенье «Мария», и ты была взрослой, и я украдкой смотрела на твои щеки, твои глаза и твои мягкие брови — да, на каждую черточку на твоем лице. Я тянулась к тебе, я пыталась обнять тебя, но ты смеялась и не давалась.
Хотя это ничего не значило! Для меня ничего не значило, что ты стеснялась, была настроена недружелюбно и, может быть, подозрительно по отношению ко мне.
Для меня ничего не значило, что я не могу тебя обнять или что я взяла тебя из рекламы шампуня, и ничего не значило, что я все время знала, что мне снится сон и что все не по-настоящему.
Поскольку ты в любом случае была со мной. Вполне по-настоящему.
Надо быть безмерно благодарным за тех людей, которые приходят к тебе во сне, неважно, существуют ли они или мы их выдумали.
За тепло внутри меня, когда я проснулась: оно было настоящее!
Ида, я так тебя люблю. Я не могу перестать думать о том, что в один прекрасный день мы обязательно опять будем вместе.
В один прекрасный день, когда Альма расскажет тебе все. Или, возможно, в один прекрасный день, когда ты осмелишься попросить ее рассказать все.
Я имею в виду действительно все — обо всех мистических окаменелостях, о том, что случилось с ней в советском научном городке в пятидесятые годы, о моей болезни, о том, что, может быть, ты тоже несешь в себе, о сольвенте и коагулянте. И о моем маленьком домике здесь, в Раю.
Когда ты узнаешь все эти печальные вещи, я уверена, что ты захочешь дать о себе знать.
И тогда в один прекрасный день мы должны начать общаться, так или иначе.
Тогда мы будем вместе не только во сне.
А по-настоящему.
В том, что называется действительностью. Там, где объятие есть объятие, а не то, о чем мечтают.
Обещаю, что так и будет.
И, может быть, тот день уже не так далек?
Твоя мама, навсегда,
Ева
Примечания
1
Здравствуйте. Рада вас видеть! Меня зовут Ида Нордлунд (англ.). (Здесь и далее примеч. пер.)
(обратно)2
Враги (англ.).
(обратно)3
О боже! Что это? (англ.)
(обратно)4
Его нет в списке, мадам (англ.).
(обратно)5
Институт теоретической и экспертной биофизики РАН.
(обратно)6
А вы чем занимаетесь главным образом? (англ.)
(обратно)7
Томас Стейц (англ. Thomas Steitz, род. 23 августа 1940 г., Милуоки) — американский ученый-кристаллограф, лауреат Нобелевской премии по химии за 2009 год совместно с Венкатраманом Рамакришнаном и Адой Йонат с формулировкой «за исследования структуры и функций рибосомы».
(обратно)8
Ваше здоровье! (швед.)
(обратно)9
Шведское слово hus — дом.
(обратно)10
Без ограничений (англ.).
(обратно)11
Странным (англ.).
(обратно)12
Гарбо смеется (англ.).
(обратно)13
Привет, меня зовут Йенни Стрёммер, я полицейская (англ.).
(обратно)14
Лен — единица административно-территориального деления Швеции.
(обратно)15
Доброе утро (англ.).
(обратно)16
Длинная ночь (англ.).
(обратно)17
Ехать (англ.).
(обратно)18
Artemia salina — артемия, вид ракообразных из класса жаброногих (лат.).
(обратно)19
Послать (англ.).
(обратно)20
Поселок (язык маори).
(обратно)21
Идите сюда (маори).
(обратно)22
Все сюда, на берег, протестуйте!
(обратно)23
Шведская энергетическая компания, которая в 60-х гг. строила в Швеции АЭС.
(обратно)24
Мужчины: нет рубашки, нет пива. Женщины: нет рубашки, бесплатное пиво (англ.).
(обратно)25
Город Вестминстер. Пожалуйста, перед уходом приведите в порядок вашу одежду (англ.).
(обратно)26
«Растворяй и сгущай» — девиз алхимиков (лат.).
(обратно)27
Микро-и наноманипуляции для биомедицинского применения (англ.).
(обратно)28
Недавние достижения в золотой нанотехнологии (англ.).
(обратно)29
Синий, как золото — секреты нанострочных материалов (англ.).
(обратно)30
Опасная зона! Радиоактивность! Не входить! Опасная зона! Радиоактивность!
(обратно)31
In situ — на месте (лат.).
(обратно)32
Лапландское путешествие (лат.).
(обратно)33
Далакарлийское путешествие (лат.).
(обратно)34
Девушка с зеленым лицом (англ.).
(обратно)35
Синяя голова (англ.).
(обратно)36
Воспитание отца (англ.).
(обратно)37
Это Грета Гарбо (англ.).
(обратно)38
Беспошлинная торговля — так много надо декларировать.
(обратно)39
Нельзя со вспышкой — участок станет красным.
(обратно)40
Конечно (англ.).
(обратно)41
Система природы (лат.).
(обратно)42
Наше море (лат.).
(обратно)43
Девичий камень (лат.).
(обратно)44
Шведский остров в проливе Кальмарсунд между Эландом и материковой частью Швеции.
(обратно)45
Одинокая скала посреди моря в Швеции, легендарное место шабаша ведьм.
(обратно)46
Извини (англ.).
(обратно)47
Ночлег и завтрак «Шахта» (англ. и швед.).
(обратно)48
Дорогой мистер Чедвик (англ.).
(обратно)49
День святой Люсии празднуется 13 декабря в католических и протестантских странах.
(обратно)50
На месте (лат.).
(обратно)51
Черт (фин.).
(обратно)52
Бло-Юнгфрун в переводе со шведского Голубая девица.
(обратно)53
Сосна обыкновенная (лат.).
(обратно)54
Ель обыкновенная (лат.).
(обратно)55
Распыление облаков (англ.).
(обратно)56
Седьмое небо (англ.).
(обратно)57
Рождественский дом (англ.).
(обратно)58
Счастливого пути (фин.).
(обратно)59
Ресторан «Рай иглу» (англ.).
(обратно)60
Больше, чем чувство (англ.).
(обратно)61
Санта-Клаус приходит в город (англ.).
(обратно)
Комментарии к книге «Тайна девичьего камня», Майкл Мортимер
Всего 0 комментариев