«Игра на выживание»

Игра на выживание (fb2) - Игра на выживание 1153K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анна Овсеевна Владимирская

Анна Владимирская Игра на выживание

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

© Владимирская А., 2014

© DepositPhotos.com / lekcej/sundraw/cokacoka, обложка, 2014

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», издание на русском языке, 2014

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2014

Наших бьют!

Отношения между людьми, отношения между мужчиной и женщиной в обыденной жизни могут быть самыми разными. От спокойной холодноватой дружбы-привязанности до безумной страсти, не дающей даже рук расцепить. Но все это лишь видимость – ведь по-настоящему отношения проверяются в ситуациях пиковых. Для того чтобы понять, любишь ли и как любишь, надо ощутить, пусть на краткий миг, потерю любимого.

И дальше жизненные коллизии развиваются самым непредсказуемым образом. Те самые, которые рук разжать не могли, вдруг преспокойно существуют сами по себе, а те, кто без страданий не виделись неделями, напротив, бросают все, только чтобы вернуть своего дорогого и единственного на всю жизнь человека.

Вот к этим самым вторым, как выяснилось, и принадлежит Алексей Поташев. У него есть любимая и безумно интересная работа, которая, казалось бы, отнимает все силы. Те самые силы, которых почти не остается на встречи с Лизой или любимой тетушкой, которых не хватает на звонок дяде или двоюродному брату – звонок просто так, ни о чем, только чтобы услышать голос и узнать, что «быт совсем заел» или «некогда голову поднять». Однако стоило судьбе начать отбирать у него дорогих людей, как Алексей из талантливого архитектора и человека, слегка витающего в облаках, превратился в настоящего борца, который во имя своих целей готов горы перевернуть.

Похоже, поговорки насчет «пока гром не грянет…» все-таки не на пустом месте создавались. Ведь только когда припекло, Алексей легко нашел в себе силы вытащить любимую из беды. Но этого мало – он лишь теперь отчетливо понял, кем стала для него Лиза. Вернее, кем всегда была.

Беда не приходит одна – и это тоже почувствовал Поташев. Хотя тут разумнее было бы сказать, что ему пришлось решать сразу несколько задач – и Лизу выручать, и выяснять, кому стала мешать сама семья Поташевых, вернее, одна из ее ветвей. На череду странных смертей обратила внимание тетушка Алексея – именно она, собрав воедино фрагменты мозаики, смогла разглядеть в цепочке несчастных случаев злой умысел. Тетушке Поташев поверил – как верил всегда, и окунулся в омут семейных дел с тем же пылом, с каким вытаскивал Лизу.

И конечно, победил – да и могло ли быть иначе?

Этим и отличаются книжные герои от героев некнижных. Они не просто разоблачают и наказывают зло – они еще и видят, что зло разоблачено и наказано. Что усилия принесли свои плоды.

И вот тут мы замечаем, что Алексей, его Лиза, весь мир новой серии романов Анны Владимирской как-то удивительно быстро оживает, сходит со страниц и становится нашим с вами миром – самые коварные преступления в итоге кажутся случайными неприятностями, а внешне безобидные замыслы – кровавыми преступлениями. Мечтатели превращаются в прагматиков, злодеи на поверку оказываются славными людьми и бессребрениками, а милые и слабые – настоящими преступниками без каких бы то ни было тормозов.

Знакомая картинка, верно? Ведь только в настоящем мире человек может идти по трупам не один год – и при этом оставаться не только вне подозрений, но и выглядеть как жертва. Только в нашем настоящем мире гениальность все чаще рассматривается как источник наживы, а самые возвышенные и высокие чувства – как удобное изобретение для постоянной эксплуатации уже с целью сверхнаживы. Только в нашем настоящем мире искусство никогда не будет прибыльным, только в нашем мире наука служит в первую очередь убийству, только в нашем настоящем мире человеческое слово всегда понимают превратно.

Однако книжным героям везет – раньше или позже они видят свет в конце тоннеля, раньше или позже устанавливают правильный порядок вещей, раньше или позже успевают этим правильным порядком насладиться. Пусть ненадолго, но все же…

Так давайте же перевернем страницу и шагнем в новую историю об Алексее Поташеве, для которого «Наших бьют!» – не пустые слова.

Е. Александровская

Глава 1 Инсценировка смерти

Посреди антикварной галереи на высоком столе стоял закрытый гроб. Жена, родственники и сотрудники галереи провожали в последний путь своего шефа – Светослава Юрьевича Зорькина. Известный в Екатеринбурге коллекционер антиквариата попал в автокатастрофу – и умер на месте. Людей пришло немного, так как родственников, кроме жены и дальних двоюродных теток, у покойного не было. Подчиненных же насчитывалось всего пять человек, и это еще с учетом охранников, дежуривших в галерее.

Когда гроб с покойным вынесли во двор и разместили на табуретах, народу стало больше, поскольку Зорькин вел активную работу со старушками и старичками по всему городу. Те ему приносили старые (а порой и старинные!) предметы, доставшиеся по наследству, антикварщик их приобретал, отчаянно торгуясь за каждый рубль. Покойный был скуп неимоверно, потому, очевидно, и был богат. Пожилые жители окрестных домов шептались по поводу Зорькина, судачили о нем, и, хотя о покойниках не принято говорить плохо, но ничего хорошего, даже при всем желании, люди сказать не могли.

Жена тоже не шибко убивалась. Была она уже в летах, но иссушенное лицо с глубокими морщинами и сутуловатая фигура старили Гертруду Егоровну Зорькину еще сильней. Ей не было и пятидесяти, но самой себе, да и окружающим, она казалась почти старухой. В эту трагическую минуту Гертруда Егоровна мысленно представляла себе, какой невероятно состоятельной женщиной станет после оглашения завещания. И как начнет тратить (теперь уже собственные) деньги на себя и на все те свои мечты, которые при жизни Зорькина не могли быть осуществлены. Глядя на скромный сосновый гроб, она думала о том, каким, в сущности, нелепым человеком был ее муж. Всю жизнь копил: одевался скромно, жил сверхэкономно, ругал ее, как безумный, за то, что не выключила свет, за то, что купила себе лишнюю пару колготок, проверял каждый чек из продуктового, требовал мыться тончайшими обмылками и постоянно упрекал ее в транжирстве. Правда, обещал, что, когда накопится достаточно денег, купят они себе домик в Испании и станут жить на широкую ногу. Но она никогда не верила его обещаниям. Знала, что он скорее удавится, чем станет тратить деньги на удовольствия. Вот уехал он в командировку, на целых полгода! Казалось бы, можно вздохнуть. Хоть какие-то мелочи себе позволить! Но нет, он и из командировки, из какой-то там глубинки Китая, продолжал ей названивать, заставляя отчитываться за каждую истраченную копейку. А что толку? Возвращался домой на своей скромной «мазде» – и угодил на скользкой дороге в столб. Вот и все дела. Кому нужна была такая жизнь?

Но теперь она с трудом сдерживала улыбку, теперь она свободна и скоро станет очень богата: вот тогда-то она сможет позволить себе все, чего ей только захочется. Гертруда Егоровна, сославшись на то, что ей нехорошо, вернулась в галерею. Она посмотрела на интерьер антикварного салона новым взглядом. Ведь отныне она здесь хозяйка, и все, что раньше принадлежало мужу, стало ее собственностью. Для антиквара Зорькина предметы, наполнявшие три небольшие комнаты в старом доме, были лишь прибыльной коллекцией, выгодным материалом для вложения денег. Для его жены – продавца, вызубрившего названия вещей и их цену, – это были вещи, имевшие элитный статус. Теперь ей вдруг показалось, что каждый старинный предмет помнит свою историю, которая оставила незыблемые знаки на его поверхности и ауре. Неожиданно для себя Гертруда почувствовала, как предметы старины рождают в ней ностальгические эмоции. Они напомнили ей о преходящем времени, о том, что жизнь удивительна и скоротечна, и о том, что остается навсегда… Старинные картины, древнее оружие, изделия ювелиров, изящный фарфор – все это теперь принадлежит ей. И только она вправе всеми этими сокровищами распоряжаться.

Тем временем за процедурой последнего прощания из дома, расположенного напротив антикварного салона, наблюдал человек с биноклем. Этим человеком был Зорькин – живой и невредимый. Правда, теперь Светослава Юрьевича никто и никогда не узнал бы. Он совершенно изменил внешность: другими стали не только нос, губы, щеки, но даже волосы. Из пепельного блондина с длинными прядями, стянутыми в хвостик на затылке, он превратился в шатена с вьющимися волосами и короткой стрижкой. Его бледные водянистые глазки при помощи контактных линз стали карими. Бесцветные брови приобрели темно-каштановый цвет, и их форме могла бы позавидовать даже светская красавица: настолько густыми, с причудливым изломом, они стали, подчеркивая правильные черты лица. Фигура антикварщика тоже изменилась. Он похудел, подкачался, его шея и плечи приобрели вполне спортивный вид. Из довольно немолодого и заурядного среднестатистического гражданина, начинающего полнеть с годами, Зорькин превратился в весьма привлекательного мужчину лет сорока с небольшим, полного сил и энергии. Весь его вид свидетельствовал о потрясающих возможностях современной пластической хирургии.

Светослав Юрьевич любил все проверять и перепроверять, такая уж была у него натура, поскольку людям он никогда и ни в чем не доверял. Именно поэтому и сейчас он наблюдал, как закрытый гроб со старыми книжками внутри стоял посреди двора и как пенсионеры тихо шептались вокруг него. Подъехал специальный автобус, все стали садиться. Вскоре небольшой похоронный транспорт двинулся в сторону крематория. Зорькин тоже вышел из дому, сел в серебристую «ауди» и направился на кладбище. Он собирался отследить всю процедуру до конца.

Спустя девять дней в галерее собрались за столом сотрудники и вдова. По традиции каждый сказал о покойном какие-то слова, испытывая легкую неловкость, поскольку все сказанное было неискренним. После поминального стола дверной колокольчик известил о приходе посетителя. Перед Гертрудой Егоровной стоял давний знакомый мужа по антикварному бизнесу, некто Антипов.

– Примите мои соболезнования, – сухо сказал коллега покойного.

Вдова антиквара внутренне напряглась. Она инстинктивно испугалась того, что после смерти мужа могут открыться какие-то долги. Хотя через мгновение, вспомнив особенности характера покойного супруга, она расслабилась. Зорькин не только ни у кого не брал в долг, не признавал кредитов, но и никогда и ни при каких обстоятельствах никому денег не одалживал. Об этих своих принципах за время их семейной жизни он говорил столь часто, что она могла о долгах не волноваться. Однако, как выяснилось через несколько секунд, основания для беспокойства были. Антипов протянул ей документ. Она прочла название: «Завещание» – и вскинула в недоумении брови. Холодное лицо гостя оставалось бесстрастным.

Зорькина стала читать завещание, и в голове ее словно кто-то опустил штору, куда не проникал не только солнечный свет, но и элементарный здравый смысл.

Согласно воле ее покойного мужа, все имущество переходило в собственность Антипова. В документе подробно перечислялось: приватизированное помещение антикварного салона, каждый предмет, каждая картина и каждая вещь в галерее.

Гертруда подняла недоуменный взгляд от бумаги и прошептала:

– Не понимаю…

– Нет ничего непонятного, – сообщил ей Антипов. – Завещание вашего мужа и моего партнера написано за день до его скоропостижной смерти. Вот число. Все законно, заверено нотариально. Я хотел бы договориться о сроках, когда вы заберете свои вещи и покинете помещение. У меня тут намечены ремонтные работы, все буду менять: ламинат – вместо паркета, думаю сделать венецианскую штукатурку, мебель увезу на склад. Короче, даю вам и вашим сотрудникам сутки, чтоб все здесь закончить.

– А я?!.. Как же я? Что со мной? – Гертруда подняла на Антипова глаза, полные слез.

– Вы?! – Он взглянул на нее равнодушно. – Вы сидите дома, у телевизора, и смотрите сериалы. Что еще вам делать? – Он обернулся к двери, там стояли два крепких парня в костюмах. – Тут мои ребята побудут, пока вы соберете свои пожитки и передадите им ключи от всех помещений. Ремонт начинаем завтра, в восемь утра.

– Если б ты не сдох, я бы тебя придушила своими руками! – истошно закричала жена покойного владельца галереи, у нее началась истерика.

* * *

Виновник всех происшедших событий, условно покойный Зорькин, ехал в уютном спальном вагоне поезда, направлявшегося в славный город Киев. Именно здесь, в столице независимой Украины, он намеревался начать свою жизнь с чистого листа. Пассажир выкупил двухместное купе для себя одного. Дал хорошие чаевые проводнику, чтобы его не беспокоили, и, глядя на пробегавшие за окнами вагона пейзажи, еще раз тщательно обдумал все то, что оставил в прошлом: не совершил ли где ошибок? Дорога была долгая, можно было спокойно, не торопясь, пролистать страницы своей биографии.

Бывший шустрый комсомольский функционер Зорькин с приходом капитализма быстро сориентировался и стал собирать антиквариат. Для этого у него были все основания. Его родители, числившиеся в советской партийной элите города, приобретали антиквариат еще в 40—50-е годы двадцатого века. В те времена существовал рынок, в полном смысле этого слова, в виде «барахолок» и комиссионных магазинов. Однако сфера собственно антикварной торговли была достаточно узка. В условиях постоянного товарного дефицита, бедности большей части населения, тратившего практически всю зарплату на покупку продовольствия, приобретение предметов антиквариата как дорогих вещей, имеющих неутилитарную функцию, могло осуществляться только очень ограниченным кругом людей. Его родители входили в этот круг.

Сам Светослав, тогда еще молодой парень, сообразил, что если уж вкладывать деньги, то со смыслом и пониманием конъюнктуры. По его убеждению, каждая приобретенная им вещь обязательно должна быть единичной, индивидуальной. Он понимал (подсказали музейные сотрудники), что к этой категории всегда будет относиться старинная живопись. Освоив мир антиквариата, Зорькин чутко улавливал, на что растет спрос. Он одним из первых стал скупать советские картины 1950—70-х годов у полунищих советских художников или их потомков. Марки и монеты – свое детское увлечение – он тоже систематизировал, сгруппировал разрозненные экземпляры, создав несколько целостных коллекций, чем, конечно же, гордился. Антиквариат для него превратился в своего рода азартную игру, причем шансов выиграть в ней было гораздо больше, чем в «блек-джек». Порой он испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие, если, приобретя что-то за сто долларов, позднее мог продать это уже за десять тысяч долларов. И дело тут было не только в прибыли, но и в элементе азарта. Еще один бонус, который усматривал антикварщик в своей деятельности, – повышение образованности, так как без прочтения целого ряда книг по искусству было не обойтись.

Примерно около года назад на Зорькина свалилась удача. Настоящая. Стопроцентная. Какая могла ему только сниться. Случилось так, что для резиденции президента одной соседней страны искали отделочные и драгоценные материалы, за тем и приехали в Екатеринбург. Помощник первого лица той самой державы договорился о прямых поставках малахита, яшмы, лазурита и других редких камней из столицы Урала в соседнюю страну. Был дан обед с представителями компаний, которые получили этот заказ. Зорькина тоже позвали. Помощник президента бывшей братской республики проронил в разговоре:

– Наш шеф любит советскую живопись, у вас ничего нет на примете?

– Есть, очень даже есть! – с энтузиазмом воскликнул антикварщик.

– Президент хотел бы приобрести сразу целую коллекцию. Большую коллекцию. Чтобы сделать для нее галерею в своей резиденции. Вы могли бы навести справки? Мне вас характеризовали как человека грамотного…

– Я могу подготовить всю необходимую информацию в кратчайшие сроки, – щелкнул каблуками бывший функционер.

– Мы прилетим через неделю – отсматривать образцы продукции для резиденции. К этому времени хотелось бы уже получить какие-то списки картин с ценами.

– Все будет сделано к вашему приезду, не сомневайтесь!

– Рассчитываю на вас… – многозначительно обронил помощник главы соседней державы.

Внутренне Зорькин ликовал. Теперь он сможет реализовать свою коллекцию, которую он и его родители создавали долгие годы. Не продавать по единице раз в полгода, а сразу и все! На протяжении долгих тридцати лет его родители собирали свои полотна. Он продолжил семейное дело и тоже двадцать лет собирал все эти картинки, вызывавшие подчас смешанные чувства: умиление и жалость. Боже, что это было за искусство! Изображая стройки «сталинских пятилеток», живописцы должны были передавать содержание главного мифа – веру бывших низов в высшее предназначение власти изменить ход истории.

Зорькин был еще совсем мальчиком, когда отец показывал ему оборудованное на чердаке дома хранилище, где была спрятана советская живопись конца 30-х – начала 50-х годов.

То была забытая теперь эпоха «сталинского барокко» в живописи. Культ Сталина расцвел пышным цветом в 30-е, но особенно – в послевоенные годы. Развернутое тогда, в конце 40-х годов, наступление на так называемых космополитов и постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», выносящие несправедливый приговор Ахматовой и Зощенко, привели к тому, что в искусстве возникла псевдогероика, театральный пафос. Родилась «теория бесконфликтности», драматические коллизии произведений строились на «борьбе хорошего с лучшим». Этот процесс охватил все искусство: не только изобразительное, но и литературу, театр, кино. Послевоенная живопись «сталинского канона» – это было нечто. Невероятные по своей суперпатриотичности всевозможные серии («Прием в пионеры», «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!», «У парторга») и скульптурные портреты юного кудрявого В. И. Ленина уже тогда казались Светославу немножко смешными, поскольку были бессмысленно нарочитыми. Ноты социальной эйфории ощущались и в живописи на крестьянскую тему. И это несмотря на полуголодные колхозы, кризис после «раскрестьянивания» деревни, послевоенную разруху. Мечта о светлом пути и близком счастливом завтра делала эти картины, на сегодняшний взгляд, образцами наивности и рабского состояния художников.

А теперь – ура! Соцреализм вернулся! Зорькин даже зажмурился от удовольствия. Он уже предвкушал то тайное наслаждение, которое получит, печатая список картин для продажи.

Для Светослава Юрьевича не составляла труда даже та часть работы, которая для любого коллекционера является наиболее сложной, – ценообразование. Поскольку он решил продать коллекцию из трех тысяч картин оптом, то и цена будет оптовая. Важно было не просто назвать правильную цену, на которую согласится покупатель, намного важнее было придумать схему получения этих денег и при этом остаться в живых.

Вот об этом размышлял уральский комбинатор несколько дней. Наконец решение было найдено и Зорькин был готов к визиту высокого гостя.

Антикварщик встретился с заказчиком, показал на экране планшета всю коллекцию. Назвал цену. Гость даже не стал торговаться, цена была более чем приемлемая. Президент ему выделил на эту сделку гораздо большую сумму.

Договорились и о технической стороне приобретения. По предложению Зорькина, заказчик получит ключи от помещения, где хранится коллекция, в тот момент, когда Светослав Юрьевич увидит на своем счете требуемую сумму. После этого новый хозяин может все вывезти в любую секунду.

Ключи Зорькин дал Гертруде, сообщил, что едет в длительную командировку в Китай, и приказал не только отдать ключи, но и проконтролировать, чтобы с вывозом картин все было в полном порядке. Жена все выполнила в точности. Как только деньги пришли на его счет, он поступил следующим образом: перевел деньги через несколько счетов в оффшорах так, чтобы отследить их было невозможно, выбросил свой мобильник, дабы его никто не мог вычислить, и купил билет на рейсовый автобус Екатеринбург – Москва. В столице он достал из камеры хранения новые документы, которые организовал ему один деловой партнер. Затем из Москвы, тоже автобусом, выехал в Киев.

Прибыв в Киев, Светослав Юрьевич (под временными фамилией, именем и отчеством) сделал серию пластических операций, изменивших его до полной неузнаваемости. После этого, уже в новом облике, он вновь отправился в Екатеринбург, где сымитировал свою смерть в автокатастрофе и, лично проконтролировав свои «похороны», мог наконец-то начать жизнь с чистого листа. Так, словно феникс из пепла, вместо Зорькина Светослава Юрьевича возник Григорий Петрович Шанаев. Именно под этой фамилией мошенник и предполагал жить дальше. Прошлое Григорий Петрович отсёк решительно и безжалостно. В его новой жизни лишь одно напоминало о Светославе Юрьевиче – коллекция уникальных старинных инструментов, которую с особой страстью и усердием тайно собирал Зорькин на протяжении многих лет. Именно на старинных музыкальных инструментах и решил специализироваться Шанаев в своей дальнейшей деятельности. Григорий Петрович стал куратором международных арт-проектов и официально занимался художественными выставками, которые «гастролируют» по всем странам СНГ. Он передал Городскому музею во временное хранение свою уникальную коллекцию музыкальных инструментов. Но в договор было внесено обязательное условие: он лично сдает в аренду свои инструменты выдающимся музыкантам мира. Те могут играть на них, оплачивая Шанаеву и музею довольно внушительную арендную плату.

* * *

Тем вечером Елизавета Раневская занималась генеральной уборкой квартиры. Нельзя сказать, что она это делала регулярно или что ее двухкомнатная квартира пришла в такое состояние, когда требовалась чистка «авгиевых конюшен». Просто Лиза собиралась через несколько дней в командировку, и ей хотелось вернуться в идеально чистую квартиру. Так уж она привыкла. Вообще Раневская любила чистоту и порядок. Но не скрупулезный, немецкий, требующий мытья окон каждую неделю, а такой украинский душевный порядок, предполагающий чистоту и красоту одновременно. По этому случаю перемывались все вазы для цветов, пересаживались орхидеи в специально приобретенные новые горшки. Большой стеллаж с книгами по искусству избавлялся от пыли, и каждый альбом, каждая монография тщательно протирались и помещались точно на то же место, где обычно стояли, для того, чтобы достать их в нужный момент для работы.

Убирая, Лиза обычно включала телевизор для фонового бухтения – привычка, благодаря которой уборка проходила быстрее и незаметней.

В свои тридцать два года Раневская выглядела на двадцать пять – с ростом чуть выше среднего, стройная, с развитыми формами, высокой шеей и треугольным овалом лица. Волосы, от природы русые, она подкрашивала во все холодные оттенки, чтобы придать цвету глубину. Белесые брови и ресницы, да еще и светлые глаза цвета молодого винограда, белая кожа и светло-розовые губы делали ее черты неприметными. Правда, стоило ей подкрасить ресницы буквально двумя взмахами кисточки, провести карандашом по линии бровей и еще коснуться прозрачным блеском губ, как молодая женщина преображалась. Ее даже можно было назвать красивой, хотя сама она к себе как к красавице не относилась. Самооценка Лизы основывалась не на внешней привлекательности, а на том внутреннем «здании», которое ею строилось изо дня в день. Иногда она была довольна тем, как идет «строительство» внутри нее. Но чаще ей хотелось пожаловаться, что досадно медленно осуществляется развитие ее душевной конструкции. Впрочем, самоирония, присущая ей в избытке, часто, хотя и не всегда, помогала преодолевать как взлеты, так и неудачи.

Шла передача «Жених и невеста», киевская версия российской программы «Давай поженимся». Сперва краем глаза Лизавета отметила интерьер студии, стилизованный под старый советский дворик, где собирались соседи и решали разнообразные хозяйственные и житейские проблемы. Затем увидела ведущую, эксперта в области сердечных и свадебных дел – Алису Тургеневу, главным достоинством которой была большая грудь. Ей помогали две соведущие: астролог и сваха. Их фамилий Раневская не знала. Пока шло знакомство участников, она отвернулась от телевизора, вытирая пыль с нижней полки журнального столика. Но неожиданно Лиза услыхала фамилию жениха – и окаменела с тряпкой в руке.

– Наш сегодняшний жених – Поташев Алексей Максимович, руководитель архитектурного бюро. Знакомьтесь…

У Раневской появилось такое чувство, будто ее сердце перестало биться. Она впилась взглядом в экран телевизора, не веря своим ушам. Но нет, перед ней и всей страной сидел ее любимый мужчина – Алексей Поташев, и выбирал из трех невест-претенденток одну – ту самую, которая, выйдя из стен студии, начнет строить с ним отношения.

«Это сон или наваждение!» – подумала Лиза, которая только вчера встречалась со своим возлюбленным, и они провели чудесную ночь любви, а сегодня он уже предлагал свою кандидатуру другим в качестве жениха.

«Тили-тили тесто! Жених и невеста!» – пронеслось в голове женщины. Спасительная ирония должна была выручить, но не тут-то было. Она во все глаза смотрела на Алексея, а он улыбался Алисе Тургеневой, и по всему было видно, что телеведущей жених очень нравится.

Кем был этот молодой мужчина, от лица которого не могла отвести взгляд Лизавета Раневская?

Алексей Максимович Поташев – архитектор-реставратор. Тридцативосьмилетний мужчина невысокого роста, худощавый, подвижный, харизматичный. Лицо его отличалось острыми чертами. Темные прямые волосы, короткая стрижка, смоляные брови, карие глаза – все в облике Поташева было четким, ясным и напоминало графический рисунок. В его темных зрачках на фоне голубоватых белков порой появлялись золотистые искорки, и тогда эти глаза начинали казаться Лизе драгоценными камнями авантюринами, которые имели даже специальное название у геммологов – «Ночи Каира».

С Рождества этого года они встречались и были прекрасной парой, во всяком случае так казалось Раневской. Теперь же, она это явственно видела, он считал себя свободным от любых обязательств.

Кроме Алексея в студии присутствовали его друзья, с которыми Лиза познакомилась еще зимой, во Львове: журналист Артем Худаня, ресторатор Валерий Белогор и инженер Ростислав Стоян. Вся компания улыбалась Алисе Тургеневой. «Не столько ей, сколько ее огромному бюсту», – ревниво подумала Раневская. На экране замелькала реклама, и, благодаря паузе в передаче, девушка сделала то, что сделала бы на ее месте любая другая. Она позвонила своим самым близким друзьям. Ими были родители Лизы. Как так сложилось, что лучшими друзьями девушки стали вовсе не бриллианты, а родители, – это отдельный разговор. Но так уж вышло. И поэтому о родителях нужно рассказать, так как они в жизни Лизы играли особую роль.

Мама Елизаветы, Маргарита Николаевна Раневская, была профессиональным переводчиком. Сколько Лиза ее помнила, она всегда была занята своей работой.

Папа, Александр Кириллович Раневский, был инженером. О таких, как он, говорят: «золотые руки». На своей даче Раневский постоянно что-то строил, мастерил, модернизировал. Благодаря этому дача приобрела статус загородного дома и стала пригодна для жилья в любое время года. Именно здесь, в 30 километрах от Киева, жили родители Лизы, радуясь свежему воздуху и тому, что недалеко от дома начинается сосновый лес.

У Лизиных родителей был лишь один недостаток – они настолько любили свою дочь, что могли простить ей любые глупости, которые их чадо порой совершало. Останавливали они ее только в случае опасности для жизни или здоровья. В остальном же… их доверие к Лизе было безусловным.

Вот и сейчас, когда младшая Раневская им позвонила и сказала лишь одну фразу: «Включите телевизор, там по Интеру программа “Жених и невеста”, посмотрите ее, пожалуйста, я позже позвоню!» – родители, не став тратить время на лишние вопросы, выполнили ее просьбу.

Тем временем закончилась реклама и в студии шла обычная церемония. При помощи ведущих, своих помощников и своего сердца главный герой должен был выбрать вторую половину.

Лиза просто не отрывалась от экрана, пытаясь понять мужчину, того самого, единственного, как ей казалось еще полчаса назад. Но теперь она уже и не знала, что ей о нем думать и как к нему относиться.

У нее уже был печальный опыт отношений с Алексеем, в самом начале их знакомства. Тогда они случайно в одно время оказались в волшебном городе, в Венеции. Любовь подняла их на какую-то неслыханно высокую волну. Они провели три дивных дня и сумасшедшие три ночи. Казалось, они уже никогда не расстанутся, но когда Лиза вернулась в Киев, она получила письмо, в котором Алексей ясно давал ей понять: все кончено.

Тогда она с огромным трудом выползла из тяжелой депрессии. Ощущение кровоточащей сердечной раны не оставляло девушку несколько месяцев. Происходило это потому, что ее чувство к нему впервые возникло вовсе не в Венеции, а пришло намного раньше, еще в Академии художеств, где они оба учились. Лиза – студентка первого курса факультета искусствоведения – без памяти влюбилась в дипломника-архитектора Поташева. Правда, будущий архитектор тогда и не догадывался о существовании Елизаветы. Судьба снова свела их в Италии. Встреча в Венеции стала лишь осуществлением ее девичьих грез.

Спустя полгода после роковой размолвки, в новогоднюю ночь, Алексей вдруг «прозрел», написал ей трогательное повинное письмо, просил забыть все плохое и начать их отношения с чистого листа. Лиза, естественно, его простила. Они вновь стали встречаться. Зима и часть весны прошли в новом значении «мы», поскольку каждый из них уже не представлял себя без другого.

И вот, пожалуйста! Поташев решил параллельно с их романом сходить на телевидение, поучаствовать в программе «Жених и невеста»!

Слезы хлынули из Лизиных глаз. Она уже не видела парада невест, из которых должен был выбирать ее возлюбленный, и напрасно – интересное это было зрелище.

Дело в том, что поскольку в программе был заявлен вполне состоятельный мужчина (архитектор, руководитель бюро, строивший дома и ремонтировавший квартиры самым богатым людям страны), да к тому же еще приятной внешности, то на его руку и сердце претендовали девушки, как теперь принято говорить, из разряда селебрити.

Первой претенденткой была разведенная модель, Мисс Украина какого-то года, ставшая широко известной благодаря своим откровенным фотосессиям в «Плейбое». Ухоженные смоляные волосы лились темной волной по плечам модели, наклеенные ресницы увеличивали и без того большие карие глаза. Она была неправдоподобно хороша собой. Модель, согласно формату передачи, задавала Поташеву вопросы:

– Где вы любите отдыхать, ведь у вас достаточно напряженная работа? Какие страны вы посещаете, чтоб полностью снять напряжение, поменять картинку, наполниться энергетикой?

При этом, спрашивая, она привычным жестом перебирала свои льющиеся черным золотом волосы, демонстрируя руки с длинными накладными ногтями.

– Отдыхать я предпочитаю в селе под Киевом. Люблю посидеть с удочкой у тихой речки, попить парного молока. – С простодушным выражением лица архитектор мечтательно возвел глаза к потолку. При этом Алексей вовсе не насмехался над девицей, а говорил чистую правду.

Модель подарила ему картинку с видом Ниагарского водопада и ушла, явно недовольная.

Второй претенденткой была Силиконовая Долина, как мысленно назвал ее «жених». Огромный бюст был продемонстрирован в таком открытом декольте, что в нем уже не оставалось места для тайн женского тела. Все оказалось открыто взорам почтеннейшей публики. Губы девицы были тоже насиликонены столь щедро, что напоминали детские сосиски, раскрашенные ярко-малиновой помадой. Наращенные светлые волосы спускались до талии и дополняли образ Силиконовой Долины. Она поинтересовалась, какой парфюм предпочитает Поташев. На что получила ответ: это очень интимный вопрос, и обычно его решает любимая женщина после продолжительных близких отношений с мужчиной. В качестве сюрприза Силиконовая Долина продемонстрировала восточный танец, чем сорвала аплодисменты студии, но «жених» в ужасе прикрыл глаза ладонью.

Третья претендентка – популярная певица, привлекающая в последнее время повышенное внимание телевидения и прессы разводом с мужем-олигархом. Яркая блондинка, очень высокая, стройная, говорившая о своих ожиданиях прямо, без обиняков. Она сообщила, какой уровень дохода должен быть у мужчины, с которым она собирается строить совместную жизнь, на какой машине он должен ездить (перечислила все марки представительского класса автомобилей), и так далее, и тому подобное. Столь практичная претендентка спросила у Поташева:

– Собираетесь ли вы открывать филиалы вашего бюро в других странах?

Вопрос был, что называется, профессиональный. По нему сразу становилось понятно, что девушка прошла у своего бывшего мужа-олигарха курс молодого бойца и разбиралась в разного рода бизнесах. Потому и задала вопрос о филиалах. Алексей ответил, не поморщившись:

– Для того чтобы строить объекты в разных странах мира, не нужны филиалы. Во всяком случае, мне на сегодняшний день. Когда появляются такие заказы, мы просто летим в ту точку, где будем строить, и все изучаем на месте. А потом дома, в спокойной обстановке, создаем проект.

Ответ архитектора певице понравился, и она в качестве сюрприза спела песню из своего репертуара, о любви.

Всего этого разнообразия женских типажей Лиза не видела, поскольку лежала в кровати и рыдала, жалея себя и свою несчастную женскую долю. Плакала она редко, но уж если такое случалось, то остановиться ей было трудно.

Мелодия мобильного (хит группы «Uma2rman» из мультика про Белку и Стрелку) заставила ее провести пальцем по сенсорному экрану. Звонил отец.

– Ты как? – спросил Александр Кириллович.

– Плохо, – честно ответила дочь.

– Ну и напрасно, – убежденно заявил Раневский. – Мы с мамой внимательно посмотрели передачу и пришли к выводам, которые должны перекрыть твой водопровод. Ты там, небось, уже соседей снизу своими слезами заливаешь? – Отец пытался шуткой перевести настроение дочери в спокойное русло.

– Еще пока не заливаю, – ответила Лизавета в нос, что говорило о ее состоянии. – И как вам передачка?

– Значит, так. Это не прямой эфир, а запись. Причем весна или лето. Вы в тот момент еще с Поташевым твоим не были знакомы, так что успокойся!

– Тебе легко говорить «узбагойся»! – в нос пробурчала плакальщица. – И с кем он вышел? – поинтересовалась она, жалея о том, что сама не досмотрела апофеоз «Жениха и невесты».

– Ни с кем он не вышел. Один явился в студию. Всех разочаровал! – Отец хохотнул.

Трубку взяла мама, Маргарита Николаевна.

– Лизуня! Ты совершенно напрасно так расстраиваешься. Папа прав. Скорее всего, он снимался тогда, когда еще тебя не было на горизонте. И потом, он все равно никого из этих «мисок» не выбрал, потому что они ему не подходят. Ему нужна была ты! И вообще, есть очень простое решение проблемы: спроси у него. Зачем ему понадобилось идти на эту программу? Он что, иначе познакомиться не может? Ты спроси его! Спроси!

– Обязательно спрошу, прямо сейчас же! – Лиза почувствовала прилив решимости и энтузиазма.

– Потом сообщишь результаты переговоров, – сказала мама Раневская и, нажав отбой, спросила у мужа: – Саша, вот объясни мне: почему вы все, мужики, такие балбесы?

– Ну, положим, не все, – с улыбкой заметил ее муж. – И не такие уж балбесы. Разве что самую малость шалопаи и немного оболтусы!

«Легко сказать: “Обязательно спрошу”, а вот как это сделать практически? Это же не спросить: “Ты макароны купил?” – по-бытовому, просто. Не-е-ет, так нужно спросить, чтоб он не подумал, что я – идиотка, а чтоб подумал, какой же он дурак, раз пошел на эту программу, когда у него есть я, Лиза! Вот как надо спросить. Но сделать это по телефону никак невозможно. Значит, нужно его куда-то вытащить. Куда-то в такое место, где хорошо, и душа разворачивается, и хочется говорить то, что есть на самом деле, а не врать и выкручиваться». Лизавета ненадолго замыслилась – и придумала: они поедут гулять на Пейзажную аллею. Посидят в каком-нибудь милом кафе, и там она его обо всем спросит, глядя ему прямо в глаза…

В самом сердце города, позади центральных дорог и автомобильных трасс, перед старыми домами позапрошлого века расположилась Пейзажка. Название, как и многие киевские родные места, не случайно звучит по-детски. Так же, как Птичка, Шулявка, Куреневка, Сталинка или Демеевка – словом, все то, внутри чего мы живем, звучит просто и без пафоса. Конечно, кому интересно, можно рассказать, что киевская Пейзажная аллея в историческом сердце города была проложена в начале 1980-х годов по проекту архитектора Милецкого. Пролегает она над урочищем Гончары по линии оборонных сооружений десятого – тринадцатого веков. Отсюда, с возвышенности исторического Верхнего города, открывается чарующий Подол – самый старый район Киева, каким-то чудом сумевший сохранить свое лицо, несмотря на строительный бум двадцать первого века. Но не только гуляющим вдоль Пейзажки она мила. Несколько лет назад пришел на это место молодой скульптор – и стал украшать Пейзажную аллею сказочными персонажами. Чего только он не придумал, какие только животные и существа здесь не поселились: коты-сороконожки, слоны-фонтаны, гигантские воробьи и много еще всего. Стоит лишь какое-то время не приходить сюда, а потом вдруг наведаться, как видишь – коллекция опять пополнилась новыми скульптурами. Теперь на Пейзажной аллее обустроен детский сквер с величественными котами. В нем установлены лавочки в виде кролика, вороны, кота. Вдоль дорожек Пейзажки на пирамидах из разноцветных подушек сидят милые человечки – домовята, таких скульптур здесь четыре. А Французский центр культуры подарил киевским детям еще одну мозаичную скульптуру – фигурку Маленького Принца, героя романа Сент-Экзюпери.

Именно здесь, на террасе одного из маленьких кафе, разместились Поташев и Раневская. Они уже сделали заказ и наслаждались видами древней столицы. Алексей сидел лицом к Андреевской церкви и смотрел на нее, любуясь стройными пропорциями, сочетанием белого с бирюзовым и золотым. Сердце архитектора радовалось этой жемчужине барокко, как ее называли во всех энциклопедиях, хотя Алексей считал, что это все же уникальное строение рококо. Он уже совсем было собрался поделиться своими представлениями о стилях с подругой, но тут заметил ее расстроенное лицо.

– Лиза! Что случилось? – обеспокоенно спросил он.

– Ничего особенного. – Она не знала, как подступиться к теме, которая ее волновала. А начинать прямо в лоб ей не хотелось.

– Я вот любуюсь Андреевской, такая красота! – Он перевел разговор на архитектурные темы, чтобы его спутница, всегда готовая поддержать искусствоведческую дискуссию, могла переключиться.

– Тебе повезло, что ты любуешься только экстерьером. Зашел бы вовнутрь – упал бы в обморок, – кисло ответила Лизавета, помолчала, глядя на вопросительное выражение лица своего спутника, и объяснила свою мысль: – Она как бы закрыта на реставрацию, но реставрация в ней не ведется. То ли денег не дали, то ли их спионерили по пути, короче, нет реставрации. Но посетителей и верующих туда все-таки впускают. А поскольку это наша церковь, в нашей стране, а не в какой-нибудь Австрии, то никто храм не убирает, понимаешь?

– Нет, не понимаю.

– Объясню. С одной стороны, церковь – объект, принадлежащий Софии Киевской. Это один из ее филиалов, который числится на реставрации. Поэтому сотрудники Софии, то есть филиала, ее не убирают.

– Но я слышал, там и служба проходит?

– Правильно. Потому что, с другой стороны, она остается святым местом, храмом, и здесь проводится служба, а если хорошо заплатить, то можно и повенчаться! Но ведь объект на реставрации, поэтому и церковь его тоже не убирает. В результате иконы перед алтарем в черных рушниках. Не потому, что те черного цвета, а потому что дико грязные. Никому в голову не приходит их постирать… Объект же на реставрации!

– Ты меня совсем запутала. Так церковь закрыта или открыта?

– По документам – закрыта на реставрацию. А на самом деле немножко открыта. Для специальных экскурсий и для отправления служб. Самое смешное, что рядом с центральной храмовой иконой стоит ящик для пожертвований. Большой такой! Там уже полно всех валют мира. Это жертвуют на храм… А в храме только пол подметен, все остальное – грязь и чернота!

– Так взяли бы из пожертвований, наняли бы бригаду уборщиц – и привели церковь в порядок! – возмутился Алексей.

– Поташев, ты где живешь? А то ты не знаешь, куда на самом деле пойдут пожертвования? Ты что, хочешь, чтоб те, кто на эти деньги улучшает свое благосостояние, вдруг решили поделиться и храм убрать? Пусть даже не на все деньги, а часть из них? Церковь же на реставрации, это ведь так удобно!

– Кому удобно? Вот мне лично, как киевлянину, неудобно, что любимый храм в таком запустении. Завтра же напишу заявление, чтоб моему архитектурному бюро разрешили бесплатно убрать Андреевскую. Как фамилия директора Софии? На чье имя писать? – Он уже достал телефон, чтоб занести в него нужную информацию.

– Какой же ты наивный! Да тебя с твоей благотворительностью на пушечный выстрел к уборке не подпустят.

– Что за чушь! Почему?! Ведь я же стремлюсь навести порядок в храме, где черные рушники, паутина и запустение! – Алексей стал заводиться. – Я не мальчик с улицы. Я руководитель крупного архитектурного бюро. У меня куча наград за всякие конкурсы и много объектов в городе, которыми можно гордиться! Почему же я не могу оплатить клининговые услуги, заплатить из своего кармана, чтоб там навели чистоту и порядок?

– Да потому, что им выгодно, чтоб церковь выглядела запущенно! Тогда милостыни больше насобирают! – перешла на крик Раневская.

На них стали оборачиваться из-за соседних столиков. Лиза сделала глоток «Моршинской» и заставила себя успокоиться.

– Не понимаю, кому «им»? – спросил архитектор растерянно.

– Тебе нужны фамилии, имена или достаточно назвать должности, чтобы до тебя дошло наконец! Ты где живешь? Вокруг тебя коррупция по самое не балуй, а ты задаешь вопросы, как будто с Луны свалился. Кто из нас директор фирмы? Ты что, взяток чиновникам не давал? Да вся твоя архитектурная деятельность на бесконечных разрешениях держится! А разрешения как даются? Разве дядьки-чиновники такие правильные? Ты за время своей работы, наверно, уже кучу взяток заплатил, если твоя фирма до сих пор на плаву! – Лизавета уже отпустила тормоза. Она еще больше заводилась оттого, что тратила свои эмоции на посторонние темы, так и не подойдя к главному. К тому, что ее больше всего сейчас волновало.

– У меня этим Настя Аликова занимается. – Пытаясь оправдаться, Поташев вдруг подумал: «Хорошо я устроился! Все эти годы “конвертные” отношения улаживала Настя, а я только вместе со своим главбухом создал специальный кэшевый фонд, чтоб из него платить чиновникам».

– Тогда я не понимаю, почему Настя вместо тебя не пошла на программу «Жених и невеста»? – внезапно брякнула Лиза.

Это было так неожиданно, странно и нелогично, что Поташев просто уставился на свою подругу, не понимая, о чем та говорит. Такой за несколько месяцев отношений он ее еще не видел. Вместо обычно доброжелательной, милой и понятной Лизы перед ним сидела ироничная, агрессивная и независимая особа. Самое странное, что вот такая, сердитая, смотревшая на него слегка отстраненно, она нравилась Алексею ничуть не меньше. Хотя он по-прежнему не понимал происходящего, но вот этот взъерошенный вид возлюбленной был ему интересен. Оказывается, она и в гневе прекрасна! Вот так открытие! Обычно женщины, пытавшиеся чего-то требовать от него, закатывать ему истерики или манипулировать им, получали в ответ настолько холодную и циничную реакцию, что моментально меняли тактику. Но Раневская, полная сарказма и раздражения, вызывала только одно желание: как можно быстрее заключить ее в объятья, успокоить и заняться с ней любовью! Адреналин в компании с тестостероном просто бурлили в крови Поташева. Но они находились в общественном месте, поэтому он собрал волю в кулак и спросил, стараясь не показать волнения:

– О чем ты говоришь? Я в толк не возьму.

– Я говорю о твоих съемках в программе «Жених и невеста» в качестве жениха! Выглядел ты – урод уродом, должна я тебе сказать. Просто страшнее некуда. Чучело огородное! И как тебя эта Алиса Тургенева своим гигантским бюстом не задавила? – презрительно бросила ему Лиза. Поднялась и встала из-за стола, чтобы уйти.

Поташев преградил ей дорогу. Его интуиция и опыт громко и властно твердили ему: «Женщины в ссоре могут говорить любые вещи. Они могут делать больно, вести себя некрасиво, на грани здравого смысла. Поддавшись эмоциям, они могут совершать безрассудные и необъяснимые вещи. Одни ведут себя яростно, наступают и оскорбляют, другие, наоборот, молчат, но потом тихо, как по капле яда, выдавливают из себя обиду. Потом женщина может уйти, сказав, что отношений больше нет. В этот момент многие мужчины совершают ошибку – отпускают ее, чтобы она остыла. Они надеются, что пройдет время и она успокоится. Да, так и будет, только при этом она остынет к своему мужчине и найдет нового, который ее не отпустит. Женщины всегда ждут, чтобы их вернули, в любой ссоре. Неважно, что она была зла, неважно, что она говорила, – она хочет, чтобы ее вернули. Женщина может простить мужчине многое, если знает, что он ее никогда не отпустит и всегда вернет».

– Дай мне хоть три минуты, чтобы объяснить тебе этот казус! Пожалуйста! – взмолился он. Алексей снова усадил ее за столик.

– Три минуты. Время пошло, – строго насупившись, сказала Елизавета и посмотрела на круглый циферблат на своем запястье.

– Тогда, после Венеции, когда я свалял дурака и написал тебе то глупое письмо, у меня началась жуткая депрессия. Все было немило. Я больше времени старался проводить с друзьями. И вот однажды Артем… Ты его помнишь? – Лиза утвердительно кивнула, она помнила Артема Худаню, разбитного журналиста, который показался ей тогда, во время знакомства, абсолютным авантюристом. – Так вот, он попросил меня выступить в программе этой забавной…

– Ты находишь участие в такой программе забавным?! – Ее глаза метали молнии.

– Мои три минуты, – напомнил Поташев и продолжил: – Я считаю забавной программу, где за пять минут общения людям предлагают найти свою половинку. Это странно, смешно, это даже фантастично. Потому что в жизни, пока найдешь свою половинку, уходят месяцы и годы. – Он выразительно посмотрел на Лизу. – Дело в том, что у Темы там, в этой программе, редактором работала его пассия. Она его попросила найти любого мужчину-холостяка, потому что летом никого из мужиков не было в городе. А все кандидаты, которые были записаны, тупо уехали в отпуск и подвели проект. Просто Худаня помогал своей девушке спасти положение! Вот и все!

– И ты, поссорившись со мной, был готов знакомиться с кем попало? С этими насиликоненными страшилками?

– Лизонька! Я не собирался с ними знакомиться. И, если хочешь знать, моим условием было, что я никого не выберу и уйду один!

– Отчего ж ты никого не выбрал? Там же были такие красотки! Губы, как у карпа, ресницы наращенные, грудь силиконовая, морда лица под ботоксом, поэтому мимика ограниченная! Все искусственное! С такой очень удобно. Говори ей, что хочешь, – никогда не поймешь, что у нее на уме, слышит ли она тебя вообще. – Все эти фразы женщина произносила с сарказмом, отвернувшись от своего спутника.

– Сколько раз мне нужно тебе объяснять, что это была только услуга другу! Больше ничего не было, и быть не могло! – Поташев уже начинал заводиться.

В его жизни до встречи с Лизой никогда не было ситуаций, когда ему приходилось бы вот так оправдываться. Да, возможно, он сглупил, согласившись на участие в шоу «Жених и невеста»! Но он ведь все объяснил, а конфликт не исчерпан. Вот, сидит, закусив губу… Что теперь делать?

– Давай пройдемся! – предложила Раневская.

Они молча двинулись вдоль Пейзажной аллеи. Вообще, как считал архитектор Поташев, главная прелесть и главное отличие Киева от других городов – в неповторимой смеси чисто городского урбанизма и сельской мягкости. Алексею, зодчему по призванию, представлялось, как если бы где-то в центре Парижа гуляющие свернули за угол – и оказались в патриархальном Экс-ан-Провансе. Такое даже нафантазировать себе невозможно! А для Киева это не только вполне представимо, но и вполне возможно. Более того, это своеобразная примета города. Звенящие асфальтом и ощетинившиеся камнем многоэтажек проспекты окружают совершенно волшебные, особые места: урочища, яры, пруды. Протасов яр, Совские пруды, Соломенский парк… В этих местах живет душа Киева, его патриархальная деревенская сущность.

А Гончарка, вдоль которой сейчас шли Поташев и Раневская, была местом особенным и таинственным. Ее холмы будто зависли во времени. Здесь собирались толкиенисты, парни и девушки в кольчугах и шлемах устраивали турниры. Говорят, с деревянной лестницы, ведущей к Гончарам-Кожемякам от Исторического музея, на закате звучит загадочная музыка. Слышны барабаны и свирель. Утверждают, что завораживающий ритм лечит. Это место романтиков. Многие верят, что когда-то темный ангел поразил там стрелой двух влюбленных. С тех пор на месте их гибели цветут незабудки. Если цветок сорвет незамужняя барышня, то скоро отправится под венец…

На Гончарах со времен Киевской Руси и до начала девятнадцатого века жили мастера гончарного цеха. На Кожемяках, между Старокиевской и Замковой горой, – кожевенники. С этой местностью связана легенда о Кирилле (или Никите) Кожемяке, победившем змея-людоеда и спасшем киевлян от гибели. Еще недавно улицы Воздвиженская, Кожемяцкая, Дегтярная оставались весьма колоритным местом: в старых двух-, трехэтажных кирпичных домиках с общими дворами жили украинцы, евреи, армяне, татары, русские. Вместе праздновали, вместе горевали, вместе растили детей, на православную Пасху все ели куличи, в еврейский Песах – мацу, на татарский Рамадан – плов и лагман… Эти улочки сохраняли своеобразный климат, какого не было нигде в городе, даже на Подоле. Но время шло, не щадя ни людей, ни дома. Киев застраивался комфортными новостройками с водопроводом, газом. С середины 70-х стали отселять жильцов и из Гончаров-Кожемяк. В опустевших домах время от времени возникали пожары. Урочище постепенно заселяли бомжи и бездомные собаки, оно зарастало сорняками и кустарниками и очень скоро превратилось в пустырь. Там, согласно киевским мифам, обитали привидения.

Однако пришел Большой Капитал и сломил сопротивление призраков. Теперь тут район роскошных особняков, часть из которых пустует. Почему? Бог его знает! Может, привидения виноваты?..

У Лизы, когда она смотрела на цветущие деревья в ярах и лощинах внизу Пейзажки, возникла странная ассоциация: «Вишневый сад ваш продается за долги…» Помните, как у Чехова? Купец Ермолай Лопахин увещевает помещицу Любовь Раневскую (тезку Лизы) вырубить старый вишневый сад, разбить его на дачные участки, отдать их в аренду и получать дохода по двадцать пять тысяч в год.

«Милый мой, простите, вы ничего не понимаете, – говорила на это Раневская. – Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад!..»

«Замечательного в этом саду только то, что он очень большой. Вишня родится раз в два года, да и ту девать некуда, никто не покупает, – отвечает ей на это Лопахин. – Если ничего не придумаем и ни к чему не придем, то… и вишневый сад, и все имение будут продавать с аукциона».

Современные «купцы» намного жестче. Они ни на минуту не сомневаются, что на месте вишневых садов должны быть построены доходные высотные дома, «милые шкафики» следует выбросить на помойку, а помещицу Раневскую отправить в дом престарелых.

…Этот мир принадлежит им, новым украинцам, чуждым сантиментам и прочей ерунде. Они делают в этом мире деньги, поэтому он и является их собственностью. Главное – все правильно рассчитать и продать «сад» с максимальной выгодой.

Вот и земля на Подоле ждала своего часа, своих лопахиных… А городские власти ждали их прихода. И в конце концов дождались.

Лизавета заговорила, глядя на вечереющую панораму Подола.

– Ты мне все объяснил. Я как бы все поняла. Правда, осадок остался…

– Что ты предлагаешь? – растерянно спросил Алексей.

– Давай возьмем тайм-аут и разберемся…

– Я не понял, в чем мне нужно разбираться?! – вспылил мужчина.

– Нам обоим нужно разобраться, – тихо произнесла женщина. – Насколько серьезны наши отношения. Может быть, я вообще не вправе устраивать тебе разнос из-за твоего участия в этой забавной программе, как ты ее назвал. Мне нужно понять, может, я не права? А прав как раз ты! Потому что пока мы с тобой просто встречаемся и у нас еще нет друг перед другом никаких обязательств. – Она посмотрела ему в глаза. В это мгновение ей так хотелось, чтобы он принялся ее разубеждать, пусть бы даже рассердился и закричал: «Как это нет обязательств? Мы же теперь вместе! Мы – одно целое!»

Но он не стал ничего говорить, кроме короткого и холодного: «Как хочешь».

Алексей почувствовал усталость от этого разговора, от необходимости что-то доказывать, когда и так все очевидно. Завтра ему предстоял сложный день, переговоры с тяжелым заказчиком, и он даже обрадовался, когда Лиза сказала, что едет сегодня к родителям за город на своей машине.

Поташев отправился домой, рано лег спать, и никакие угрызения совести его не мучили. Засыпая, он подумал о том, что все женщины (даже самые лучшие из них) – собственницы, а это неправильно. Мужчина никому не принадлежит, кроме самого себя. А если это кому-то не нравится, то это не его проблема.

Глава 2 Дядюшкин сон

Евгений Валерьянович Поташев, директор клиники пластической хирургии «Ева», отдыхал после ночного дежурства. Вернее, он заснул под утро, после того как убедился, что в стационаре все спокойно и все его пациенты отдыхают. Как всегда, когда хирург засыпал у себя в кабинете на небольшом кожаном диванчике, не снимая классической одежды медиков – халата и штанов бирюзового цвета, – он лишь ближе к утру забылся чутким сном.

Евгений Валерьянович – пятидесятивосьмилетний высокий худощавый мужчина – спал, подогнув колени, поскольку для его длинных ног диванчик был несколько маловат. Внешностью и характером спящий походил на Дон Кихота. У Поташева были золотые руки, но при этом он начисто был лишен административной жилки, которая была столь необходима главврачу клиники пластической хирургии. Прежде клиникой управляла жена Евгения Валерьяновича, Марина, которая умерла за пять лет до описываемых событий. Из-за административных ошибок, которые допускал с тех пор Поташев, «Ева» на данный момент оказалась на грани закрытия. Оттого и сны хирурга были тревожными и уж больно пугающими.

Ему снилось, будто с ним разговаривает некий человек. Лицо незнакомца было, как у мумии фараона, забинтовано, и потому голос из-под бинтов шел глухо и порой невнятно.

– Ты знаешь, что для того, чтобы люди признали тебя гением, необходимо найти формулу гениальности?

– Так у меня уже давно есть формула! – отвечал забинтованному Поташев. – Гений – это талант, помноженный на работоспособность. Разве с этим можно поспорить?

– Нет, дружище! Ты не прав. Гений – это, конечно же, талант, а трудоспособность есть и у муравья. Но важен масштаб личности. Если масштаба нет, то талант может достаться никчемному докторишке вроде тебя.

– Почему это я – никчемный докторишка?! – обиделся во сне на собеседника хирург.

– Я думаю, что гений – нечто совсем иное. Конечно, когда одаренный человек оказывается еще и, извините за изжеванное выражение, «человеком с большой буквы», это майский день, именины сердца. Например, доктор и писатель Чехов. Наверняка и доктором был хорошим, а уж писателем – так просто самым что ни на есть… Но история знает сколько угодно случаев, когда гениальность доставалась людям, которые во всех остальных отношениях были скверноватыми, или ужасными, или того хуже – ничтожествами, вот как ты, например.

– И все же мне не понятно, чем я вам не угодил? – Доктора во сне раздражало, что он к пациенту обращается на «вы», а тот ему «тыкает».

– Вся беда в том, что люди путают два принципиально разных вида гениальности: профессиональную и человеческую. Вот ты – хороший хирург, но это благодаря рукам. И только рукам. Но, если посмотреть объективно, кроме рук, у тебя ведь больше ничего нету. Ты за деньги можешь любого мерзавца перелицевать в другого человека, а это уже никуда не годится, согласись!

– Много ли вы видели гениев человеческих, чтоб меня судить? – обиженно насупился во сне доктор.

– Да, уважаемый эскулап! С гениями второго вида дело обстоит совсем не хорошо. Правду скажу, почти не встречал я в жизни таких гениев. Ну, может, одного или двух за весь свой век повидал, не больше. Я имею в виду абсолютно прекрасных по душевным качествам людей, которые самим своим существованием согревают и освещают окружающий мир. Ты, дружище, судя по всему, ни разу с такими в жизни не сталкивался, и я тебе искренне сочувствую.

– Не надо мне сочувствовать! Не нуждаюсь я ни в чьем сочувствии, тем паче в вашем! И людей хороших, настоящих людей, я не просто встречал, я ими окружен со всех сторон, вот так вот!

– Ой ли? Ой ли? – глухо захихикал перебинтованный.

– Никаких «ой ли»! Могу всех назвать! И жена моя покойная. И сестра моя, Маша, и…

– Кстати, о Маше. Когда тебя убьют, Маша как раз и не успокоится. Да, она сама в это дело влезет, и Алешку, племянника твоего, тоже втащит, будут рыть. Землю будут рыть!

– Подождите! С чего вы взяли, что меня убьют? – возмутился Евгений Валерьянович.

– Ну вот какой ты странный человечишка! Просто диву даюсь! Сам же говорил, что вокруг тебя одни «гении человечности»! Обычно такие люди видны лишь немногим, а большой мир о них не ведает. Если какой-то добрый человек по случайности и попадет на скрижали, то мы даже имени его не узнаем.

– Ничего я из вашего бормотания не понимаю! – Забинтованный и вправду лепетал что-то совсем непонятное. И Поташев очень на него сердился. – Кто меня убьет? С чего вдруг меня убьют? За что? За какие мои прегрешения?

– За что убьют? Любого из нас всегда есть за что убить. Вот мне, к примеру, есть за что тебя грохнуть! Я, пожалуй, так и сделаю! – Тут «мумию» стали разбинтовывать чьи-то руки, и уже вот-вот должно было показаться лицо говорившего и все прояснилось бы, но в этот момент доктор проснулся. И что обидно, на самом интересном месте.

Проснувшись, хирург не пошел к умывальнику, который находился в его кабинете, а отправился к окну, отгороженному белой ширмой. Там, на подоконнике, среди горшочков с фиалками, жила его новая подопечная – бабочка, случайно залетевшая в его кабинет. Была она очень красива. Благодаря Яндексу доктор выяснил, что называется бабочка «павлиний глаз», и весной среди насекомых она появляется одной из первых. А свое название она получила за яркие пятна на крыльях, которые напоминают рисунок на перьях павлина. Особенно эффектно смотрелись передние крылья, окрашенные в вишнево-красный цвет. С тех пор – то есть буквально со вчерашнего дня, – как в его апартаментах появилась бабочка, он запретил уборщице Оксане открывать окно и поставил на подоконник крышечку, где капля меда была разбавлена водой. С детским умилением Поташев наблюдал, как Паола (так он назвал красавицу) запускает свой хоботок в сладкий нектар и кормится им. Любуясь, он разговаривал с ней вслух.

– Вот, Паола! Станешь ты правильно питаться – и вырастешь большая-пребольшая. И превратишься из крохотной бабочки в целую бабищу! Сперва ты крылышками занавесишь мое окно. И все подумают, будто это витраж. Будут обсуждать: дескать, что это себе доктор за окно сделал, какое-то готическое, прямо как в соборе, в Реймсе! А мы правды с тобой никому не скажем, ведь так, Паола? А ты будешь расти, расти и вырастешь в огромную бабулину, моего роста, и превратишься в Шамаханскую царицу в шелковом халате с павлиньими глазами…

– Кхе-кхе! – покашлял кто-то на пороге.

Доктор обернулся и увидел свою молодую жену Алину. Он ей улыбнулся, ничуть не смущаясь того, что она услышала часть его монолога с бабочкой. Ей было не привыкать к чудачествам мужа.

– Там пациентка. Евгений Валерьянович, прием уже начался! Приглашать?

– Да, зови. Только через пару секунд. Я лицо ополосну после сна и зубы почищу, – вздохнул директор клиники пластической хирургии.

Начался обычный рабочий день. Поташев стал принимать пациенток, которым требовалось сделать липосакцию, увеличение груди, уменьшение груди, увеличение ягодиц, пластику голеней и увеличение икр, удаление шрамов и татуировок и многое другое.

Главврач клиники пластической хирургии «Ева» принимал также и послеоперационных больных.

– Боже мой, Евгений Валерьянович! Какие вы мне сделали губы!

– Я? Я ничего вам не делал, – удивился хирург, который выполнял только сложные операции.

– Да не вы, а та доктор, Ирина Семеновна, к которой вы меня направили! Безумно всем довольна. Ирина Семеновна – настоящий профессионал с хорошим эстетическим вкусом. Получилось все очень гармонично и естественно. Теперь я действительно довольна своим внешним видом. Всем буду рекомендовать делать губы только у нее! – Женщина поставила на стол коробку с коньяком и с уверенностью сообщила: – Теперь от мужчин отбоя не будет!

Следующей была его пациентка.

– Здравствуйте, Евгений Валерьянович! О том, что вы тот самый хирург, который удостоен звания «Лучший пластический хирург 2011 года», я узнала совершенно случайно. Мне рассказала о вас подруга. После этого моя уверенность в вас только усилилась. Именно поэтому я решилась сделать грудь у вас, милый доктор! Консультация… Вы помните, как я показала вам свои «ничегошеньки» и услышала: «Да, сделаем красиво»? Я поняла – это ОН! Вы – волшебник, доктор! Посмотрите на мою грудь, это же вообще шедевр! Муж счастлив! Действительно, вы – ЛУЧШИЙ!

Она оставила огромный букет красных роз и выпорхнула из кабинета. Вслед за ней вошел мужчина среднего роста и ничем не примечательной внешности.

– Добрый день, доктор! В детстве все меня называли Чебурашкой, а теперь пусть только попробуют. Ушки выглядят отлично. Хотя в первые дни были как синие пельмени. Чувствительность, правда, еще не везде восстановилась. Но это вопрос времени. Я рад! Спасибо большое, доктор! Если что надо, обращайтесь! – И он сунул Поташеву визитку с ФИО и должностью – помощник депутата.

Так довольно буднично прошла первая половина дня. Во время обеда, принесенного нянечкой из кафе клиники (суп гороховый, паровая котлета с пюре и кисель), Поташев читал вслух новостную ленту Интернета своей молоденькой жене Алине (она же референт клиники). Он любил находить забавные истории в сети и читал их с выражением.

– Советник президента Экваториальной Гвинеи Бенинт Коови дал своей новорожденной дочери имя Екатеринбург. Об этом в беседе с ИТАР-ТАСС сообщил ректор Уральского государственного экономического университета Михаил Федоров, который готовится к визиту в Экваториальную Гвинею. По словам собеседника агентства, девочка родилась 17 ноября (18 числа по Екатеринбургу). Полное ее имя звучит так: Екатеринбург Енукунми. Сам Коови заявил, что считает Екатеринбург «совершенно особым городом». Как супруга Коови относится к Екатеринбургу и была ли она сама когда-нибудь в этом городе, не уточняется. Михаил Федоров отправится в Экваториальную Гвинею, чтобы вручить президенту страны Теодоро Обиангу Нгема Мбасого почетный диплом и мантию Уральского государственного экономического университета, а также малахитовую шкатулку, являющуюся символом Урала. Ректор учебного заведения намерен поздравить новорожденную Екатеринбург и преподнести ей подарок (что именно получит девочка, не уточняется). Днем основания Екатеринбурга считается 18 ноября 1723 года. В этот день на железоделательном заводе, который велел начать строить Петр I, был произведен пробный запуск боевых молотов. Город был назван в честь императрицы Екатерины I. При советской власти в 1924 году был переименован в Свердловск и носил это название до 1991 года.

– Алинушка! Согласись, это прелестно! – Сняв очки, доктор с лукавой улыбкой посмотрел на жену, которой очень шел белоснежный накрахмаленный халат. Внезапно ему в голову пришла шутка, которую он тут же озвучил: – Представь, как мы назовем ребенка, если у нас родится девочка? Ведь мы же с тобой служители пластической хирургии. Давай назовем нашу малышку Силикона! А что, по-моему, красиво! – И он захихикал, как школьник.

В этот же день пластический хирург Евгений Валерьянович Поташев умер от обширного инфаркта. За его жизнь боролись две «скорые». Первая, кардиологическая, провела все необходимые действия, после которых Поташеву стало чуть полегче. От госпитализации он отказался. Кардиологическая уехала. Вскоре «скорую» вызвали снова, прибыла на повторный вызов уже обычная терапевтическая бригада. Она и констатировала смерть пациента.

* * *

А в это время во всемирно известном миланском оперном театре «Ла Скала» в кабинете директора велись переговоры о концерте уникального скрипача-виртуоза Дэвида Геллерта. Уже сам факт, что звезда такой величины, как Геллерт, собирался дать концерт в главном театре Италии, был событием номер один для всех любителей музыки. Дэвид Геллерт, один из самых популярных музыкантов мира, обычно выступал на очень больших площадках. Как правило, это были огромные концертные пространства под открытым небом в крупных городах мира. Его концерты всегда собирали большие массы зрителей. Самые «маленькие» площадки Дэвида вмещали не менее десяти тысяч поклонников его невероятного таланта. Как художественному руководителю «Ла Скала», израильскому дирижеру и скрипачу Даниэлю Берлинеру удалось решить эту проблему, оставалось загадкой. Ведь главная классическая сцена Милана могла вместить не более двух тысяч человек.

Тем не менее шел разговор о том, что Дэвид даст концерт, ведь «Ла Скала» – это «Ла Скала». Все ведущие мировые оперные звезды на протяжении последних двух с лишним веков считали за честь выступать в этом театре. Для Геллерта это выступление было скорее данью уважения, чем коммерческим проектом.

Но его приезд в Милан был связан не только с выступлением в легендарном театре, но и со встречей с одним украинским коллекционером старинных музыкальных инструментов, который заинтересовал его своим предложением.

Ни для кого не было секретом, что Дэвид Геллерт играет на скрипке Страдивари[1]. Правда, зимой у него случилась неудача. Дэвид любил эффектные появления. В один не очень хороший для него день, во время концерта в Америке, он спускался из ложи-бенуара в партер, зацепился и упал на свою драгоценную скрипку. Внешне с ней как будто ничего не случилось. Тогда Дэвиду быстро принесли скрипку-дублер, которая была не намного хуже Страдивари, поскольку была изготовлена Гварнери[2]. Именно на ней играл великий Никколо Паганини![3] Музыкант блистательно отработал концерт. Ни один зритель не заметил отличий в звучании двух скрипок… но только не Геллерт. Вернувшись после концерта к себе в гримерную, Дэвид тщательно осмотрел пострадавший инструмент. Крохотная, едва заметная глазу трещинка тонкой линией уходила под «талию» скрипки на нижней деке. Дэвид ужасно расстроился. Он тут же стал звонить знаменитому скрипичному мастеру, жившему в Вене, который опекал скрипки виртуоза. Мастер ответил, что по телефону ничего сказать не может, нужно осмотреть инструмент. Геллерт прилетел в Вену первым же рейсом. Вердикт мастера после осмотра был таким:

– Ее нужно отреставрировать: залить в эту трещинку лак, созданный на основе знаменитого лака Страдивари, а затем, после реставрации, дать скрипке «отдохнуть»! – Он так и выразился. И добавил: – Травмированная скрипка, как и человек, требует покоя.

На что Дэвид огорченно воскликнул:

– Лучше бы я себе ногу сломал!

Но прежде чем продолжать рассказ об уникальных скрипках, узнаем немного о самом скрипаче. Вот что пишут о нем в Интернете и в бумажных СМИ.

«Дэвид Геллерт любит музыку Моцарта и Мэрилина Мэнсона, виртуозно исполняет на своей скрипке песни группы “Metallica” и классические концерты (от Бетховена до Чайковского). Считается рок-звездой классики. Дэвид Геллерт – это длинные светлые волосы, трехдневная щетина, потертые джинсы, свободный пиджак, под которым тенниска с черепом, и любимая старинная скрипка Страдивари.

Благодаря нестандартному образу и необычайному мастерству тридцатидвухлетний американский скрипач немецкого происхождения собирает полные залы по всему миру. Ему все равно, стоять ли на улице в драных джинсах и простой футболке или на сцене лондонского Альберт-холла[4], – он музыкант без “позы” и чувствует себя комфортно везде. Дэвид Геллерт, который занесен в Книгу рекордов Гиннесса как “самый быстрый скрипач-виртуоз” (“Полет шмеля” Н. А. Римского-Корсакова он исполняет на скрипке Страдивари за одну минуту), взял в руки любимый инструмент в четыре года. Геллерт считается одной из самых успешных звезд классической музыки в мире, выпустил десять альбомов, два миллиона компакт-дисков».

А вот что писали о нем музыкальные критики:

«Звук, звук и еще раз звук! Начнем с того, что скрипка сама по себе – архисложный инструмент, который далеко не каждому дается (поверьте музыканту). И далеко не каждый сможет дышать с нею и жить ею. Скрипачи – абсолютные слухачи. У них абсолютный, совершенный слух, а это один из признаков звукового вектора. Геллерт играет классику, перекладывает на скрипку рок. “Queen”, “Metalliсa”, “Nirvana” – и следом Чайковский, Моцарт, Бах…

“Музыка – это то, что приводит душу в равновесие… – говорит Дэвид, словно подтверждая наше предположение. – Музыка – это выражение жизни. Музыка никогда не может быть ненавистью. Музыка – это всегда позитивные эмоции. Они могут быть и грустными, но они всегда – надежда. Музыка изменяет мысли к лучшему…”

Реализация через страсть, через то, что нравится, через то, чем ты дышишь, – позитивный сценарий, не правда ли?

Что мы знаем о нем как о человеке?

Дэвид не женат. Он не может себе позволить сидеть дома и наслаждаться покоем, поэтому приходится каждый раз вить гнездо заново. Аахен, Нью-Йорк, Берлин – и помимо этого еще отели.

“Где ты чувствуешь себя как ДОМА?” – “Трудно ответить, потому что такого понятия, как ДОМ, в моей жизни по-настоящему и не было. Я рано начал много разъезжать. Этого чувства, что “вот мое место, вот моя школа, а вот тут мои друзья и моя семья”, у меня практически никогда не возникало. Но все же я скажу, что Нью-Йорк стал моим постоянным местом жительства. И я очень горжусь тем, что я смог во многих городах создать свой круг друзей. Поэтому для меня такие разъезды не внапряг”.

А еще он сказал замечательную фразу: “Моя жизнь фантастически прекрасна, и я хочу ее прожить наяву. Думаю, это приятнее, чем мечтать…” Развитый обладатель зрительного вектора, влюбленный во весь мир, в свою жизнь. И он счастлив этим!

И еще несколько очень показательных фраз:

“Страх – это когда чувствуешь неуверенность в себе, не доверяешь другим, тем самым ограничивая собственную свободу”.

“Мое единственное желание – сохранить свою иррациональность. Это очень важно для моего творчества, и с ней (иррациональностью) мне не скучно…”

“Необходимо искать свои собственные качества. Я не думаю, что можно быть другим только потому, что ХОЧЕТСЯ быть другим. Нужно просто быть самим собой, как в музыке, так и в жизни…”

“Нужно уметь принимать комплименты! Люди, которые не любят себя, не любят и других…”»

Все эти тексты о Дэвиде Геллере в данный момент бегло прочитывала Елизавета Раневская, которой предстояла командировка в Вену и встреча с уникальным скрипачом. В этом не было ничего удивительного, ведь теперь она возглавляла отдел старинных музыкальных инструментов Городского музея. И цель ее командировки состояла в том, чтобы вместе с владельцем коллекции Григорием Петровичем Шанаевым предложить Дэвиду арендовать инструмент Страдивари – лучшую скрипку коллекции. Поскольку скрипка Геллерта, которой почти триста лет, нынче должна отлеживаться в бархатной ночи футляра, а главную возлюбленную Дэвида теперь изображает скрипка Гварнери. В свете всего вышесказанного мы теперь знаем, что Геллерт играл на инструменте Гварнери, хотя на всех афишах была указана фамилия Страдивари. Травмированная же скрипка дожидалась момента, когда снова сможет звучать.

Именно поэтому Лиза с таким интересом читала всю информацию о музыканте, просматривала его фото, слушала исполняемую им музыку.

Безусловно, Геллерт относится к тем мужчинам, которых женщины, смущаясь и закатывая глаза, с улыбкой называют «красавчиками». В него легко влюбиться с первого взгляда. Яркая внешность, белозубая улыбка, бездонный взгляд и светлые волосы – либо рассыпанные по плечам, либо небрежно собранные в хвост. Профессионализм на грани гениальности! Виртуозность!

Лиза, разглядывая Дэвида, думала: «Почему я часами могу следить за мужчиной, который делает то, что действительно умеет? Мужчина, который играет на музыкальном инструменте (память о дедушке), мужчина, который варит кофе, мужчина, который работает за компьютером, возится со своим автомобилем, ведет машину… Почему от этого зрелища нельзя оторваться и оно так пленительно?!»

Она мысленно произнесла: «Мой вердикт: в Дэвиде нет ложной погони за новизной и стремления доказать себе что-то за счет покорения женских сердец. Он реализует себя в музыке, ставшей и профессией, и спасением, и… любовью всей его жизни. Я не удивлюсь, если через какое-то время он женится на модели (в романтических отношениях уже был замечен), а потом так же быстро разведется. Причем не потому, что она не устроит. Потому, что не выдержит, – он музыкант. Его вечно нет дома. Чтобы быть с ним, его нужно понимать! Быть с ним на одной волне…»

Она еще какое-то время помечтала, а затем стала составлять список вещей, необходимых для поездки в Европу. Раневская все любила делать заранее.

В этот же день на ученом совете музея обсуждались вопросы, связанные с венской командировкой.

Уже традиционно ученый совет вела Кира Юрьевна Яблокова – директор Городского музея. Дама пенсионного возраста, прошедшая непростой карьерный путь, начавшийся с должности инструктора райкома комсомола. Она много лет проработала чиновницей Министерства культуры и, наконец, еще будучи на высокой должности в министерстве, подготовила себе окончательную площадку для комфортной жизни – Городской музей. Она успела в первые годы независимости Украины добиться капитального ремонта здания и восстановления старинных интерьеров особняка в их аутентичном виде. Можно сказать с уверенностью: благодаря Яблоковой Городской музей стал единственным музеем города, а то и страны, находящимся в достойном состоянии. Коллекция и фонды размещались в двух зданиях, и сохранность экспонатов была на должном уровне.

Все эти положительные моменты не отменяли того очевидного факта, что Яблокова была диктатором. Любые проявления свободомыслия и инакомнения в ее хозяйстве пресекались немедленно и жестко. Поэтому оставались работать исключительно послушные, тихие и безропотные сотрудники. Остальные, пусть и образованные, и со степенями, и с публикациями, были вынуждены покидать храм культуры. Изнутри музей напоминал театр, где работа называлась служением и в связи с тем, что коллектив был преимущественно женским, процветали интриги. Кроме того, главным режиссером этой небольшой «театральной труппы» была Яблокова, и только она решала, кому играть главные роли в музейной жизни, а кому оставаться четвертой ногой дракона на подмостках храма.

Елизавета Раневская уже десять лет работала в этом террариуме единомышленников. Начала она свою карьеру в только что отремонтированном музее, где нужно было развивать научную и экскурсионно-массовую деятельность. Лиза с горящими глазами и бьющимся сердцем бросалась выполнять любое задание. Ей, выпускнице Академии художеств, тогда казалось, что она служит в Храме Искусства. Именно так, с большой буквы. Постепенно взрослея, обучаясь и сталкиваясь с проявлениями деспотизма Яблоковой и с холуйской покорностью коллег, Раневская стала задавать себе вопрос: так ли сильно она любит свой музей, чтобы превратиться в серую моль с мертвыми глазами? Такими она воспринимала некоторых сотрудниц, проработавших здесь всю жизнь или много лет. Нет, такой участи для себя Лиза не хотела. Она в глубине души уже начала прощаться с дорогими ее сердцу стенами, когда все разрешил случай.

В последние годы мировое музейное сообщество привлекало украинские музеи к сотрудничеству. И вот в прошлом году был создан украинский отдел Международного совета музеев (ИКОМ). Поскольку Лиза владела несколькими языками вполне сносно, а английским и французским в совершенстве, то ей решили доверить переписку с главным офисом Международного совета музеев, который находился в Париже. В результате ее активного включения в деятельность ИКОМа она как-то незаметно стала представлять Украину на всяких международных семинарах, конференциях и круглых столах. Ее доклады оказались настолько актуальны и интересны, что это было замечено руководством ИКОМа, и Лизе предложили приехать поработать в парижской штаб-квартире.

Когда на стол Яблоковой легло заявление об уходе от Раневской Елизаветы Александровны в связи с переходом на другую работу, директриса музея крепко задумалась. Она понимала, какие огромные возможности открываются перед «этой девчонкой», как она называла Раневскую про себя, и не хотела этого допустить. Изменить ситуацию могло только одно – новое назначение «этой девчонки» в музее, причем на такую должность, с которой не убежишь. Тем более на горизонте давно маячил Шанаев со своим предложением о создании отдела редких старинных инструментов. Яблокова не просто попросила Раневскую возглавить этот отдел, но еще и прозрачно намекнула, что она не Горец, который будет жить вечно и вечно руководить музеем, а, дескать, своей преемницей она видит Лизу. Конечно же, Кира Юрьевна лукавила. Она собиралась возглавлять учреждение еще… сколько Бог даст! И кандидатуру возможного преемника еще не выбрала. Но, предложив Лизе должность завотделом и намекнув на будущий взлет ее карьеры, она сменила по отношению к ней свои обычные барские замашки, сделав вид, что теперь Раневская не просто подчиненная, а соратница.

– Давайте окончательно подведем итоги! – Голос Яблоковой звучал холодно, по-казенному. – Елизавета Александровна нам сейчас перечислит те вопросы, которые ей нужно решить с Геллертом. Разумеется, ей в этом будет помогать наш уважаемый даритель, практически член нашей музейной команды, Григорий Петрович Шанаев!

Даритель церемонно раскланялся всем членам ученого совета.

Раневская, как и все, посмотрела на Шанаева. Этот мужчина – лет сорока с лишним, который явно красил волосы, чтобы скрыть раннюю седину, ставший темным шатеном с внимательным взглядом карих глаз, – ей не нравился. Если бы кто-нибудь попросил ее объяснить, почему Григорий Петрович ей неприятен, она бы толком не смогла ничего сказать. Но было в нем что-то неуловимое, что настораживало Лизу. Она (про себя) безоговорочно определила его в семейство пресмыкающихся, поскольку манера дарителя вести беседу с Яблоковой была такой, какую та лучше всего воспринимала: подобострастной, с повышенной долей раболепия. Когда Шанаев оборачивался и смотрел на остальных сотрудников музея, в его глазах проскальзывала насмешка. На Лизу он поглядывал так же, как удав Каа смотрел на бандерлогов, прежде чем их проглотить. Возможно, он, как и положено удаву, считал себя вершиной пищевой цепочки. Девушка вспомнила любимую сказку «Маугли»: «Каа не был ядовит; он даже презирал ядовитых змей, считая их трусами; вся сила питона зависела от его величины, и когда он охватывал своими огромными кольцами какое-нибудь создание, для того наступал конец».

Меж тем разговор на ученом совете шел в русле, важном для Раневской. Поэтому она убрала свои ощущения подальше и стала слушать тот фактаж, который сейчас излагал антиквар.

– Уважаемые коллеги! Поскольку я не музыкант, мне пришлось долго и упорно консультироваться с профессиональными исполнителями, чтобы понять, почему сегодня так востребованы старинные музыкальные инструменты. Именно этот феномен невероятной популярности старинных инструментов у сегодняшних исполнителей и создал прецедент, когда коллекция, подаренная мной музею, моя антикварная коллекция – заметьте! – будет не просто храниться в стеклянных витринах, а станет живой, на инструментах будут играть, а музей получит средства и славу! Это подлинное чудо, не правда ли?

– Сколько пафоса! – шепотом произнесла на ухо Лизавете сидевшая рядом заведующая фондами Алла Майсак.

Она воспринимала всю эту новую волну скептически. Ведь с созданием нового отдела старинных музыкальных инструментов ей только прибавилось работы, а Майсак предпочитала те времена, когда работы было немного: старая коллекция, никаких поступлений – сиди себе за сейфовыми стенами фондохранилища, читай книжку, вяжи платья, фейсбучься, получай удовольствие.

– Датой возникновения «исторического исполнительства» принято считать 11 марта 1829 года, – продолжал Шанаев, глядя в листки заготовленного доклада, – когда впервые после векового перерыва под руководством двадцатилетнего Мендельсона-Бартольди в Берлине прозвучали «Страсти по Матфею» Баха, что открыло эпоху триумфального возрождения музыки этого великого композитора. Возможно, именно это исполнение следует считать моментом возникновения того феномена музыкального искусства, о котором мы говорили выше. Исполнения старинных произведений на старинных инструментах постепенно стали неотъемлемой частью музыкальной жизни. Так или иначе, при исполнении «старой» музыки сразу встает вопрос выбора инструментов, который не может быть проигнорирован. С этим вопросом столкнулся и Мендельсон, но об этом немного позже…

Раневская слушала внимательно, поскольку, в отличие от Майсак, работа ее не пугала. Кроме Академии художеств, у Лизы за плечами была еще музыкальная школа, поэтому все, о чем говорил антиквар, ей было интересно.

– Когда мы с вами, коллеги, ходим в консерваторию или в филармонию, в оперный театр, наконец, мы обычно обсуждаем исполнение произведений, уделяя много внимания стилю, манере, специальным техническим приемам, и гораздо меньше значения придаем пониманию инструмента.

– Потому что мы не музыканты, а просто зрители! – вставила свои «пять копеек» Алла Майсак.

Шанаев продолжал свой доклад, не обращая внимания на завфондами:

– Более того, многие музыканты до сих пор разделяют взгляд, состоящий в искренней вере в то, что современные инструменты – инструменты симфонического оркестра – более совершенны, чем их старинные предшественники. Это убеждение досталось нам в наследство от романтической эпохи и в немалой степени является следствием классико-романтической традиции, в которой до сих пор воспитываются многие академические музыканты. Как мы знаем, высказывались и до сих пор высказываются мнения вроде следующего: «Клавирные произведения Баха гораздо лучше звучат на современном фортепиано, нежели на клавесине и клавикорде, для которых они были написаны: и потому, что фортепиано более совершенно, и потому, что мы лучше научились понимать музыку Баха, чем он сам. Лишь фортепиано способно выразить все содержащиеся в ней оттенки чувств и мыслей. При современном развитии музыкального восприятия мы уже никогда не сможем вернуться к несовершенному звучанию инструментов ушедших эпох. Сам Бах о фортепиано мог бы только мечтать».

– Ну, так думают средние музыканты, – решила высказать свое мнение Лизавета. – Виртуозы, к каким, в частности, относится Геллерт, наоборот, играют только на старинных инструментах: Страдивари, Гварнери, Амати[5].

– Вот, вот! Елизавета Александровна совершенно права! – высказала свое директорское мнение Яблокова. Ей хотелось продемонстрировать, что ученым советом руководит она и как бы держит руку на пульсе всего происходящего. – Все те музыканты, которые покорили мир, играют на старых скрипках и альтах.

– Обратите внимание! В подтверждение слов Киры Юрьевны!.. – вскинулся Шанаев, глядя на директрису музея с почтением. – Я тут нашел в Интернете: «Гидон Кремер[6] играл на прекрасном инструменте Гварнери 1730 года выпуска. Сейчас у него новый инструмент – самый старый из тех, на которых ему когда-либо приходилось играть. Это инструмент учителя Страдивари Николо Амати, и сделан он – даже страшно подумать – в 1641 году! Сам Гидон говорит: “Я всегда знал, что инструменты Амати (именно Амати!) очень благородные; они хороши для камерной музыки, но то, что этот инструмент может играть концерт Шнитке, может соперничать с большим оркестром или звучать с той мощью, в которой нуждается даже “Чакона” Баха, это для меня удивительно. А ведь он сделан почти за сто лет – если точнее, то за восемьдесят, – до того, как была написана “Чакона”».

– Спасибо, Григорий Петрович! Вы лишний раз подтвердили сложившуюся тенденцию. Поэтому давайте обговорим условия аренды инструментов, на которых мы будем предоставлять их великим музыкантам.

– Если эти деньги пойдут в закрома родины, то нам какое дело до всего этого? Я вообще не вижу причины, по которой мы должны перепрофилировать нашу деятельность, – высказала неудовольствие Майсак.

– Уважаемая Алла Венедиктовна! Мы уже решили этот вопрос с министерством. Деньги будут поступать на специальный счет музея, – сообщила Яблокова.

– Ну, тогда другое дело, – усмехнулась завфондами, но оптимизма это заявление директрисы ей не добавило.

* * *

Череда несчастий, начавшаяся смертью дяди Алексея, Евгения Поташева, продолжилась так жутко, что все только и повторяли: пришла беда – отворяй ворота. За короткий промежуток времени, за каких-то полгода, ушли из жизни два брата Алексея Поташева – Олег и Валерьян. Олег Поташев – старший сын хирурга и двоюродный брат Алексея – был тридцатипятилетним мужчиной, внешне больше похожим на дядю Макса, чем на отца, что служило постоянным поводом для шуток в семье. Лысый, крепкого сложения, уверенный в себе и в своей жизни, по профессии стоматолог, он наработал большую практику, крепко стоял на ногах, был женат и растил дочку. Но с тех пор, как отец открыл свою клинику, Олег перешел работать к нему, став стоматологом-ортопедом. Известие о том, что Олег попал в автокатастрофу, просто ошарашило всех близких. Он с ранней юности водил отцовскую машину, был классным водителем и никогда не попадал ни в какие ДТП, поскольку был очень осторожен. Однако погиб Олег именно в автокатастрофе, и с этим его родным нужно было как-то смириться.

Валерьян Поташев – младший сын хирурга, двоюродный брат Алексея Поташева – утонул во время купания в море. Все снова были в шоке, ведь он хорошо плавал. Как такое могло произойти?

И наконец, Алина – вдова Евгения, ее избили с особой жестокостью. Чудом осталась жива!

Возник вопрос: кто и почему целенаправленно уничтожает ветвь семьи Поташевых? Эти мысли приходили в голову Алексея в последнее время все чаще. Он гнал их с упорством человека, который не хочет видеть во всем «всемирный заговор». Для себя архитектор определил трагические случаи последнего времени как цепочку фатальных несчастий, с которыми столкнулась семья дяди Жени.

Из трех ближайших друзей Поташева самым мудрым был Атос, он же Ростислав Стоян или Рост, директор строительной фирмы. Друзья встретились в кафе рядом с офисом Стояна на Подоле. Когда Алексей рассказал Росту о цепи загадочных смертей в своей семье, друг помолчал, а затем сказал:

– Мне кажется, я знаю, почему ты не можешь определить свое отношение к этому делу.

– Почему же? – удивился архитектор.

– В последнее время, Леша, в твоей жизни гораздо больше мусора, чем нужно. Понятное дело, мы все живем не стерильно. У меня тоже много хлама, который мешает. Но у тебя с этим совсем перебор.

– Очень интересно, что ты называешь мусором?

– Без обид?

– Без обид.

– Ну, тогда слушай…

Атос высказал другу то, что, по его мнению, мешало Алексею двигаться вперед.

– Прекрати проводить время не с теми людьми. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на тех, кто выжимает из тебя все соки. Если кто-то хочет, чтобы ты присутствовал в его жизни, он позаботится о твоем комфорте. Никогда не цепляйся за тех, кто постоянно нивелирует твою ценность.

– Это кто же мою ценность нивелирует? – иронично хмыкнул Поташев.

– Твой отец. Не отвлекайся на лишние вопросы. Просто посмотри на себя со стороны. Прекрати убегать от своих проблем. Встречай их лицом к лицу. Нет, это не будет легко. В мире нет существа, способного идеально держать удар. От нас не требуется моментально решить все проблемы. Мы просто иначе устроены. Норма для нас – огорчаться, испытывать боль, грустить, спотыкаться и падать. В этом и есть смысл жизни – сталкиваться с проблемами, учиться, адаптироваться и в конце концов решать их. Именно это и делает нас людьми.

– Конкретно. От каких проблем я убегаю? – слегка опешил Алексей.

– Ты никак не можешь решить, кто тебе Лиза. Твоя половинка? Увлечение? Просто удобная женщина?

– Это что, так заметно?

– Мне – заметно. Прекрати врать самому себе. Ты можешь делать это с кем угодно, но только не с собой. Наша жизнь может улучшиться лишь тогда, когда мы позволяем себе рисковать, и первый, самый нелегкий риск для нас – это быть честными с собой. Прекрати держаться за прошлое. Ты не сможешь начать новую главу своей жизни, пока будешь перечитывать предыдущую. Прекрати бояться ошибок. Делать что-то и ошибаться – как минимум раз в десять эффективнее, чем ничего не делать. Каждый успех несет следы былых неудач, и каждая неудача ведет к успеху. В конечном итоге ты гораздо больше будешь жалеть о том, чего НЕ сделал, чем о том, что сделал. И еще… Прекрати ругать себя за прошлые ошибки. Мы можем любить не того человека и оплакивать свои промахи, но даже если все идет не так, одно можно сказать точно: ошибки помогают нам находить правильных людей и правильные вещи. Мы все заблуждаемся, боремся, ошибаемся. Но ты – не твои ошибки, ты здесь и сейчас имеешь возможность выстроить свой день и свое завтра. Что бы ни случилось в твоей жизни, это готовит тебя к еще одному шагу в будущее. Если чувствуешь, что дело с гибелью твоих братьев нечисто, разбирайся!

Атос, обычно немногословный, сказав столько важного, замолчал.

Поташев тоже молчал, переваривая сказанное другом. Он понимал, что этот разговор давно созрел, и был благодарен своему товарищу. Чтобы снизить пафос истин, которые следовало обдумать, Алексей предложил:

– Хочешь анекдот?

Стоян кивнул.

– Гениальная табличка в одной кофейне: «У нас нет Wi-Fi не потому, что мы жадные. Просто пообщайтесь друг с другом!» Спасибо за прочистку мозга, – сказал Алексей.

Рост ответил фразой из любимого мультфильма:

– Ты приходи, если что!..

Глава 3 Декабрьская любовь

Алексей Поташев следил за своей матерью. Кому-то это может показаться глупым, диким или смешным, но для Алексея такое поведение просто свидетельствовало о повышенном внимании и беспокойстве за Нину Анатольевну Поташеву.

Жизнь так сложилась, что отец ушел от мамы Алексея, прожив с ней двадцать лет.

Формально они какое-то время еще оставались мужем и женой. Но фактически у Максима Валерьяновича Поташева с тех пор, как они с матерью стали жить отдельно друг от друга, сменилась уже третья пассия. Нина Анатольевна Поташева внешне была похожа на актрису Элину Быстрицкую. Ее красота с годами становилась лишь благородней. Кареглазая, смуглая, с высокой копной темных волос, красиво тронутых сединой, историк по профессии и по призванию, она занималась генеалогией – наукой, изучающей происхождение и связи отдельных родов. Работала мама Алексея в академическом институте, завсектором генеалогии и родовой геральдики, и преподавала в вузе.

С недавних пор Поташев-младший заметил в матери разительные перемены. Она посвежела, помолодела, сделала модную стрижку и даже сменила свой классический стиль в одежде на более демократичный. Теперь она одевалась не подчеркнуто строго, как прежде, а, например, добавляла к белой блузке и черному костюму какой-то тончайший алый шарфик, или на лацкане пиджака вдруг появлялась серебряная брошь с ее инициалом. Алексей, конечно, радовался таким переменам, как преданный сын, но одновременно был обеспокоен. Мать и раньше периодически «чистила перышки», как она это называла. Когда защищались ее аспиранты или проходил какой-нибудь международный симпозиум по ее тематике, она всегда выглядела нарядно, изысканно и элегантно. Но при этом в ее внешности всегда присутствовало нечто, чего ее сын никогда не мог объяснить, что создавало дистанцию между нею и другими людьми. Словно ее знания, ее ученость приподнимали Нину Анатольевну на невидимый пьедестал, до которого невозможно было дотянуться.

Теперь же – Алексей явственно это видел – никакого пьедестала в помине не было. Вместо ученой дамы, пусть и красивой, и интеллигентной, появилась роскошная женщина, осознающая свою сексуальную привлекательность.

Поташев сперва пытался разговорить маму. Но Нина Анатольевна отшучивалась, не желая откровенничать, и поворачивала все разговоры на личную жизнь самого Алексея. Несмотря на неоднократные попытки выведать что-нибудь о переменах в ее жизни, ему так ничего и не удалось узнать. Да, его мать была крепким орешком!

Предел его терпению наступил тогда, когда Нина Анатольевна сломала давнюю традицию предварительной встречи Нового года. С тех пор как отец ушел из семьи, мать с сыном обязательно встречали Новый год вместе, обычно это было в девятом часу. А потом сын отправлялся праздновать в свою компанию, а мать либо шла к подругам, либо подруги приходили к ней, а иногда она с удовольствием встречала праздник одна, с какой-нибудь новой увлекательной книжкой, укрывшись теплым пледом и попивая вкусное винцо, припасенное для такого случая. Слово «одиночество» было ей неизвестно. Она вычеркнула его из своего словарного запаса после измены мужа и его ухода, перестрадав и решив, что жизнь гораздо интереснее любви, пусть даже двадцатилетней выдержки.

Итак, Нина Анатольевна сообщила Алексею, что не сможет отпраздновать с ним Новый год, так как они с подругами решили встречать его в Чернигове у их общей приятельницы, и поэтому сказала: «Извини, сын, встретимся и отметимся уже после праздника!»

Поташев аккуратненько позвонил в Чернигов, поздравил мамину подругу и, осторожно расспросив ее о планах на праздники, понял, что ни о каком киевском десанте гостей та понятия не имеет. Из чего сын сделал неопровержимый вывод, что его матушка намеренно лукавит, чтобы встретить Новый год с кем-то, кого вовсе не собирается ему представлять. Поэтому он зашел с другой стороны.

В институте, в отделе, возглавляемом Поташевой, работала старшим научным сотрудником Татьяна, которая, несмотря на мужа и троих детей, симпатизировала сыну своей шефини. Алексей пригласил подчиненную матери на кофе и узнал требуемое.

Оказалось, что вся эта история началась еще летом. У матери Алексея что-то там разладилось в компьютере, и Нина Анатольевна попросила прислать кого-нибудь из технического отдела, чтоб ей починили инструмент для работы. Был период отпусков. И вместо простого системного администратора к Поташевой пришел сам руководитель отдела – Лещенко. По словам Тани, «тут у них и завертелось». Краткая характеристика, данная старшим научным сотрудником поклоннику Нины Анатольевны, была такова: Иван Николаевич Лещенко – мужчина сорока лет с хвостиком, высокий, стройный, худощавый. Не сказать, чтобы эффектной внешности, скорее обыкновенной. Разведен, бездетен, в связях, порочащих его, не замечен. Все коллеги из их института, а также из прочих научных заведений, собранных на шести этажах здания по улице Грушевского, отзывались о Лещенко как о высококлассном программисте и компьютерном гуру. Правда, была черта, отличающая Ивана Николаевича от других сотрудников института, – его серьезное увлечение классической музыкой. Проще говоря, Лещенко слыл меломаном. Татьяна со вздохом добавила, что букетно-конфетный период, начавшийся у парочки летом, длится по сей день, и по этому вздоху стало понятно, что она по-женски завидует Нине Анатольевне.

Теперь же Поташев сидел в чужой машине и караулил свою маму под зданием Института истории на Грушевского. Он попросил у своего заместителя Насти Аликовой ее черную «мицубиси», потому что его белый джип «вранглер» был уж очень приметен и Нина Анатольевна могла засечь настырную слежку сына. Зачем он это делал? Почему ему взбрело в голову следить за собственной матерью? На эти вопросы было два ответа: ему до смерти хотелось увидеть избранника Нины Анатольевны, понаблюдать за ним, и еще… он ревновал. Ужасно ревновал…

Максим Валерьянович Поташев, испугавшись того, что не за горами старость, а за ней и смерть, сбежал, бросив жену и сына, к молодой женщине (относительно молодой, поскольку ей было уже под сорок). Но идиллия продолжалась недолго: вскоре он разменял одну под сорок на двоих по двадцать. Так, ему казалось, он остановит молодость и избежит старости. Все его новые женщины, с точки зрения Алексея, в подметки не годились матери. После всего случившегося Нина Анатольевна три года находилась в глубокой депрессии. Сын ужасно переживал за нее. В тот страшный период, когда она утратила всякий интерес к жизни, Алексей стал относиться к ней как старший и мудрый к младшей и невероятно уязвимой. Они словно поменялись местами. Она будто стала его ребенком, и он чувствовал огромную ответственность за все в ее жизни: за ее здоровье, работу, настроение. Поташев-младший ужасно боялся, что мать может покончить с собой или просто угаснуть от потери любимого мужа из-за его измены и ухода после стольких лет благополучной жизни. Но, к счастью, время и его сыновняя любовь сделали свое дело. Нина Анатольевна, точно феникс из пепла, возродилась, перевернув страницу своей жизненной книги и начав все с чистого листа.

И вот теперь у нее появился мужчина. Какое место занимает этот поклонник в сердце его матери? Это интрижка или всерьез? Не обидит ли этот мужчина, который намного моложе мамы, ее, такую хрупкую и уязвимую? Вопросы, множество вопросов роились в голове Поташева, пока он ждал, когда же мать выйдет из своего института.

В этот момент к главному входу плавно подплыла серебристая «ауди». Нина Анатольевна выпорхнула из дверей учреждения и села рядом с водителем. Автомобиль тронулся, направляясь к Трехсвятительской. Поташев в «мицубиси», как настоящий сыщик из телесериала, последовал за ними. В голове его промелькнула мысль: «Хорошо зарабатывает этот программист, раз может позволить себе представительскую “ауди”!»

Они доехали до Андреевского спуска и направились вниз к ресторану «За двумя зайцами», где Алексей бывал неоднократно и с друзьями, и с женщинами, и с матерью. Место это ему нравилось.

В ресторации «За двумя зайцами» располагались три зала: «Буфет» с камином, большой «Купеческий» и банкетный «Охотничий». Все помещения заведения стилизованы в духе мещанского Киева начала прошлого века. Поташев любил эту ресторацию за то, что она ненавязчиво предлагала посетителям приятный экскурс в киевскую старину под аккомпанемент «живой» музыки, за подчеркнутую вежливость официантов, за магию Андреевского спуска и за невероятно вкусную кухню, приправленную замечательными названиями блюд. У него тут даже были излюбленные изыски в меню:

«Люблю безобразия» – фаршированная щука «по-местечковому»;

«Дай, Боже, завтра то же» – жареная печень кролика с клюквенным соусом;

«У меня есть знакомые очень и очень» – мясо кролика, томленое с овощами в горшочке;

«И паруйтесь одын с одным» – вкуснейший борщ с пампушками;

«Не цирюльник, а палихмахер!» – шашлык из разных сортов рыб.

Все эти произведения поварского искусства были для Алексея Поташева исключительно киевскими, знаковыми блюдами, и потому он порадовался выбору матери, так как не сомневался, что именно она предложила своему поклоннику отобедать в таком месте.

Больше всего Поташеву хотелось повнимательнее разглядеть бойфренда Нины Анатольевны. Ему казалось, если он его увидит, то сразу поймет, с чего вдруг этот мужчина оказался рядом с его мамой. И самое главное, насколько у них все серьезно.

Алексей дал несколько крупных купюр официанту, и тот сделал то, о чем просил странный посетитель. На столе перед Ниной Анатольевной и ее другом зажгли свечу, а боковые бра на несколько секунд потушили. Этого времени Поташеву оказалось достаточно, чтоб пройти вдоль столиков и усесться так, чтобы все видеть и слышать, но при этом самому оставаться незамеченным. Свет включили – и он впился глазами в Лещенко.

Поклонник Нины Анатольевны Поташевой выглядел совершенно обыкновенно. На нем был серый тонкий свитер, свидетельствующий о том, что поход в ресторан не рассматривается этим мужчиной как из ряда вон выходящее событие. Очки в тонкой прямоугольной оправе подчеркивали круглые и удивленные светло-голубые глаза. Словом, Иван Николаевич Лещенко ничем не отличался от любого прохожего на улице, кроме одного – он смотрел на Поташеву с таким неподдельным интересом, слушал с таким вниманием, что сомнений не возникало: они – пара. Алексей прислушался к разговору.

– Ты сможешь взять часть отпуска в конце месяца? – спросил свою собеседницу Лещенко.

– У меня отгулы накопились, дней пять-семь, за работу на конференции. Думаю, смогу. А зачем? – Голос Нины Анатольевны для посторонних прозвучал бы обычно, но Алексей улавливал в нем нотки игры, и это его злило.

– Я посмотрел в Интернете: в это время два потрясающих концерта в Венской опере. Анна Нетребко исполняет свои лучшие оперные арии, а на другой день – концерт твоего любимого Дэвида Геллерта!

– Нашего с тобой любимого! – заметила Поташева.

– Нашего, нашего! – рассмеялся Лещенко. – Но ведь именно ты мне его открыла.

– Я не виновата. – В голосе женщины слышалась легкая ирония. – Просто мои девчонки-студентки потащили меня после лекции в «Жовтень» на фильм с его участием, «Маэстро – скрипач дьявола», и я его для себя открыла!

– Ну, актер он так себе. Но музыкант – потрясающий! – Иван кивнул головой.

– Это уж я потом от тебя узнала, что Дэвид Геллерт – один из самых популярных музыкантов мира, скрипач-виртуоз!

– Между прочим, он играет на скрипке Страдивари…

И тут Поташев вспомнил, что уже слышал от Лизы про этого Геллерта. Она с таким восторгом говорила об этом музыканте, называя его рок-звездой со скрипкой, что Алексей даже приревновал!

«И эти туда же, собираются специально в Вену ехать, чтоб этого красавчика послушать!» – со злостью подумал Поташев.

После ужина мама Алексея отправилась с Иваном в новый ботанический сад. Там Нина Анатольевна повела себя совсем странно для доктора наук, уважаемого историка. Она вместе со своим спутником нашла лазейку в ограде сада и пробралась на территорию. Время было позднее, и сад уже не работал для посетителей, но была весна, цвела сирень, и парочка решила ночью погулять по аллеям.

Архитектор тяжело вздохнул. Лезть в сад вслед за матерью и ее спутником ему совсем не хотелось. Расстроенный, он поехал домой. Множество разных чувств обуревали его. В голову лезли дурацкие мысли. Конечно, он радовался тому, что в жизни матери появился поклонник, что она расцвела, похорошела, словно к ней вернулась молодость. Но он также знал, насколько скоротечными и ненадежными бывают такие романтические порывы у мужчин. Он по собственному большому опыту помнил, как переживали женщины, которые были для него лишь увлечением, когда он забывал об их существовании. Они-то были уверены, что он принадлежал им! А он никому не принадлежал. Только себе самому. Алексей не хотел, чтоб его мама страдала, когда Лещенко надоест эта романтическая история. Поэтому он хотел завтра же поговорить с матерью, даже если она не захочет с ним об этом беседовать. Он решил во что бы то ни стало спасти ее от нее самой.

На другой день Поташев-младший созвонился с Ниной Анатольевной и пригласил ее поужинать в новом кафе. Мама Алексея любила посиделки с сыном и отправилась в «Уютное кафе» с удовольствием. Стали ужинать, выбрав блюда по своему вкусу. Он развлекал ее последними новостями:

– Представляешь, сосед датского премьер-министра – журналист Майкл Франдсен – увидел девушку, которая стрижет газон перед домом. Заинтересовался, сфоткал, присмотрелся – оказалось, сама премьер-министр Хелле Торнинг-Шмитт приводит в порядок свой цветник. Навела красоту, села в машину и уехала на работу…

– Да. Тамошние министры не только демократы на самом деле, они еще и нормальные люди, без свиты охранников, уборщиц и садовников. Молодцы, все делают сами. Нашим бы так. Но, боюсь, этого даже внуки наших внуков не увидят.

За кофе сын обратился к матери:

– Мама, я хотел поговорить с тобой… о твоем последнем романе, – выдохнул он.

– Да, дружочек! Деликатность никогда не была твоей сильной стороной! – покачала головой Поташева. – Вот что я тебе скажу. Из жизни никогда нельзя исключать три вещи: риск, грех и возможность счастья.

Ответ Нины Анатольевны остудил решительный настрой сына. Он посмотрел на мать беспомощно и уже без прежнего запала объяснил:

– Ма! Но я же за тебя волнуюсь!

– Знаешь, мой дорогой сын, сейчас тебе совсем не нужно за меня волноваться! Когда женщина счастлива, за нее нужно не волноваться, за нее нужно радоваться! – Она улыбалась своему взрослому сыну, а он, возможно впервые за долгие годы их общей жизни, вдруг увидел, как она красива.

Конечно же, он всегда знал, что его мать очень эффектная женщина. Теперь же он внезапно и ясно увидел, сколь прекрасной ее делает любовь. Нина Анатольевна вся лучилась и сияла. Вместо обычной своей прически, когда длинные волосы высоко поднимались и закалывались на макушке, она подстриглась, и вьющаяся волна смоляных волос красиво обрамляла лицо. На ней была новая шелковая кофточка цвета кофе со сливками, со вставкой из черного венецианского кружева. Ей она очень шла. Алексей привез эту кофточку прошлым летом, это был его подарок маме на день рождения. Раньше она надевала такую красивую вещь только по праздникам. А теперь Нина Анатольевна носила ее на работу, потому что каждый день для нее стал праздничным.

К ним подошел официант. Он спросил, не хочет ли дама новый десерт от шеф-повара. Обычно дама-сладкоежка не могла устоять перед таким предложением. Но сейчас она показала на маленькие часики у себя на запястье и жестом изобразила застегнутый на молнию рот.

– Ты худеешь, – констатировал сын.

– Нет, я просто не хочу поправляться, – спокойно объяснила женщина. Она посмотрела на сына с нескрываемой иронией и сказала фразу, которую Алексей сперва не понял: – В жизни как в шахматах: потерял королеву – наслаждайся пешками. – Спустя несколько секунд она объяснила: – Это я про твоего отца говорю.

– Согласен. Но мне про него не интересно. Мне интересно про тебя. Ты уверена, что…

– Нет. Мне хотелось бы, чтоб ты все понял, как нужно. Поэтому сперва мы поговорим о твоем отце. Даже если разговор о нем не доставляет тебе удовольствия.

– Никакого удовольствия, – нахмурился Поташев.

– Это правильно. Знаешь, где у Данте в «Божественной комедии» находятся предатели? В последнем круге, в девятом. Там они терпят особенно страшные мучения. И это правильно. Потому что предательство – это хуже, чем убийство. Я так считаю. Его простить нельзя.

– Тебя не интересуют никакие объяснения и оправдания? А если бы он сейчас вернулся и стал умолять тебя все простить и забыть? Начать с чистого листа? – Сын знал ответы на эти вопросы, но задавал их матери с тем, чтобы услышать ответ из ее уст.

– Алешенька! Когда он ушел от нас, ты уже был взрослым мальчиком. У тебя была своя жизнь. Поэтому он бросил меня, а тебя… тебя он не бросал.

– Он перестал жить с нами, но пытался делать вид, что остается внимательным отцом и остается, несмотря ни на что, твоим другом.

– Сыночек! Это я так построила наше общение, чтоб все выглядело, как будто семейные отношения перешли в дружбу. Мне не хотелось воевать с собственным мужем, пусть и бывшим. Но его поступок меня тогда не просто ранил. Ведь наша жизнь все годы была счастливой, ты понимаешь? Ты рос в атмосфере любви, разве не так?

– Да. Это правда. Когда он ушел, я думал, что он просто сошел с ума.

– Нет. Это называется «мужской климакс». Когда мужчина настолько боится старости и смерти, что готов все продать и всех предать, лишь бы рядом было молодое тело, которое, как он наивно думает, подарит ему вторую молодость и долгую жизнь. Но такие мужчины всегда ошибаются. Они быстро стареют рядом с молодыми женщинами, потому что возраст: сердце не выдерживает ритма молодой жизни. Разве ты не замечаешь, как сдал за последнее время отец?

– Конечно, ты права, ма! Он сейчас уже выглядит неким подсохшим грибком-боровичком: седые брови, старческая шея, из ушей торчат седые кусты. Фу!.. Хотя он ходит в зал, качается…

– Это плата за жизнь с молодой, но не любящей пешкой.

– Ма! А ты уверена, что твой Лещенко – не пешка?

– Как ты думаешь, Лешик, я что-нибудь в людях смыслю?

– Думаю, очень даже. Но ты ведь в данном случае необъективна. Ты увлечена!..

– Да, я влюблена. Но даже во влюбленном состоянии я могу быть объективной. Скажи, ты часто видел, пока мы жили с твоим отцом, чтоб он удивлял меня какими-то путешествиями? Радовал невероятными сюрпризами?

– Но ведь он дарил тебе хорошие подарки.

– Ты будешь смеяться. Чтоб избежать покупки какой-нибудь ерунды, которую придется передаривать за ненадобностью, я сама выбирала себе подарки, а он лишь оплачивал.

– А Иван, значит, покупает тебе именно то, что ты хотела бы получить? Без подсказки?

– Не ревнуй, сынка! Он действительно очень внимателен. Мне есть с чем сравнивать. Твой отец хорошо ко мне относился, когда любил. Но даже тогда он часто бывал чудовищно невнимателен.

– Но ты ведь знаешь: он всегда был поглощен своими изобретениями! Когда у него рождалась идея, он вообще никого вокруг не замечал.

– Я не виню Макса за эту его особенность. И, если бы он меня не бросил, я до конца дней была бы уверена, что так и надо, и так правильно. Я никогда не узнала бы, что есть мужчина, способный любить по-другому!

– Ты так говоришь, что я прям даже и не знаю… Мне любопытно, чем ты так в этом своем бойфренде восхищаешься? А с другой стороны – я его к тебе дико ревную!

– Ну, хорошо. Вот тебе пример, чтоб ты понимал. Какой у меня размер ноги?

– Мам! Не помню я, а что?

– А то, что… Ты помнишь, какая была у нас ранняя весна? С дождями и с потопами?

– Помню. Все боялись, что вместо машин мы скоро на лодках сплавляться будем.

– Вот именно. Звонок в дверь, на пороге – Ванечка. В руках коробка. Открывает, а там сапожки – резиновые, тридцать шестого размера, моего, между прочим, размера. Надеваю, сидят как влитые. Спрашиваю: «Зачем?» Отвечает: «Чтоб ноги в осенних сапогах не промокали».

– И что тут такого? – упрямо спросил сын, хотя прекрасно понял, к чему приведен этот пример.

– Не строй из себя дурачка, – усмехнулась женщина. – Никому из окружавших меня мужчин и в голову бы не пришло подумать о моих промокших ногах! Понимаешь?

– Это приятно – кто ж спорит! – когда о тебе заботятся. Вот чем он тебя подкупил!

– Не подкупил! А убедил в том, что я ему не безразлична!

– Хорошо. Согласен. Он внимательный, чуткий человек. Этого достаточно, чтоб ты летала, как птичка?

– А ты не рад, что у твоей матери выросли крылья? Что твою маму, вполне зрелую женщину, полюбил мужчина? Скорее всего, в моей жизни это последняя любовь!

– Но он же моложе тебя! – заметил Поташев.

– Он младше меня на одиннадцать лет, и что?

– Но ты недавно упрекала отца за то, что он, испугавшись смерти и старости, ринулся на молодых девиц. А сама?!

– Отлично! – воскликнула Нина Анатольевна, поднимаясь из-за стола. – Если ты не забыл, я никого не предавала, не бросала и не изменяла никому! Как свободная женщина, я имею право на личную жизнь! Всего хорошего, мой любящий и внимательный сын! Старость, конечно, похожа на вынесение смертного приговора. Тут уж ничего не поделаешь. Но до своего эшафота я хочу дойти бодрой походкой, с улыбкой и бокалом вина в руке. А не плестись, увиливая и прикидываясь кем-то другим. Это не я придумала, это моя любимая актриса сказала, Фанни Ардан. – И она энергичным шагом, гордо подняв голову, направилась из кафе.

– Мам! Подожди, я отвезу тебя домой! – кричал ей вслед Алексей, расплачиваясь и выбегая вслед за матерью. Но мимо него только проехало такси, в котором он увидел профиль Нины Анатольевны, намеренно его не замечавшей.

* * *

Григорий Петрович Шанаев в данный момент готовился к встрече с одним австрийским коллекционером – пожилым господином, собиравшим старинные струнные инструменты. Григорий Петрович сидел в гостиничном номере и тер кончик носа. Этот красноречивый жест мог рассказать о многом. Бытует мнение, что нос вообще крайне чувствителен к обману: он чешется и даже увеличивается – в психологии это называется «эффектом Пиноккио». Ученые выяснили, что умышленная ложь повышает кровяное давление и стимулирует в организме выработку катехоламина, влияющего на слизистую носа. Повышенное кровяное давление воздействует на нервные окончания носа, и он начинает чесаться. Язык тела, жесты, так или иначе связанные с потиранием, например, когда кто-то трет глаз, трогает нос или почесывает шею, говорят о неискренности. У Шанаева странная привычка потирать нос осталась еще с тех пор, когда он был Светославом Юрьевичем Зорькиным. Ее заметил хирург Поташев, который говорил по этому поводу:

– Вы можете кардинально изменить внешность, вы даже можете изменить голос, цвет глаз с помощью контактных линз, но ваши привычки навсегда останутся с вами. Если вы действительно хотите исчезнуть с лица земли и возродиться в новом облике, меняйте привычки. Новое лицо для вас сделаю я. Избавиться же от прежних жестов, привычек и особенностей вы должны сами. Иначе для вас всегда будет оставаться шанс быть узнанным.

Шанаев очень старательно следовал всем рекомендациям хирурга Поташева, но, несмотря на постоянный контроль своего поведения, избавиться от привычки в минуты размышлений потирать кончик носа не мог. Да и как было контролировать привычки во время зарождения и выстраивания в мыслях очередной многоходовой махинации, поглощавшей все внимание Григория Петровича без остатка? Дело в том, что господина Шанаева без преувеличения можно было назвать «комбинатором двадцать первого века».

Еще будучи Зорькиным, он проворачивал такие аферы, которые Остапу Бендеру и не снились. Последним шедевром его мошенничества стала продажа большой коллекции картин советских художников президенту одной соседней страны. А треть из этой коллекции представляли собой искусные подделки! Если когда-нибудь покупатель решит провести настоящую, полноценную экспертизу картин, то его ждет огромное разочарование. Вместо уникальных образцов советского авангарда эксперты непременно увидят новодел, тщательно выписанный копиистами, живущими в начале нового тысячелетия. Этой причины было вполне достаточно, чтоб со сцены жизни исчез господин Зорькин, специалист по антиквариату, а вместо него возник Шанаев, коллекционер старинных музыкальных инструментов…

Человек был новый, а привычки старые. И Григорий Петрович опять потирал нос, полностью погрузившись в размышления о предстоящей встрече, соображая, как лучше, с наибольшей выгодой для себя, провести разговор и добиться желаемого. Шанаевский интерес и волнение были объяснимы, поскольку собеседником его был человек не совсем обычный.

Дело в том, что восьмидесятитрехлетний герр Николас Мюллер еще ребенком был увезен родителями в Германию. Его родители эмигрировали из СССР в Германию, но осели в Австрии и сменили свою украинскую фамилию Мельниченко на австрийскую Мюллер, что являлось прямым переводом и значило «мельник». Всю свою жизнь урожденный Мыкола Мельниченко занимался музыкой, а вернее – помогал музыкантам. Он был настройщиком. Настраивал и ремонтировал рояли, фортепьяно, а также струнные музыкальные инструменты. Постепенно Мюллер стал собирать раритетные скрипки, альты, которые по случаю попадали к нему в руки. Жил он в обычной трехкомнатной квартире, одна комната которой была специально оборудована под коллекцию, где преобладали смычковые инструменты.

Встреча Шанаева со старым Мюллером была срочной, поскольку в немецком журнале «Focus» был опубликован материал, буквально взорвавший европейскую и американскую прессу. Публикацию прокомментировали практически все ведущие СМИ.

Эта история, для которой так и просится название «Дедушка-миллиардер», наверняка ляжет когда-нибудь в основу киносценария для Голливуда. Итак, три года тому назад во время стандартного таможенного досмотра пассажиров поезда, следовавшего из Швейцарии в Мюнхен, внимание чиновников привлек один восьмидесятилетний дедушка. После досмотра у старика обнаружили конверт с 9000 евро наличными. Эта сумма всего лишь на 1000 евро больше той суммы, которую необходимо декларировать. В общем, дедушка немного прокололся. Въедливые чиновники от старика не отстали, напротив – взяли его в оборот по полной программе.

Когда дедушку начали трясти, оказалось, что это уникальный старичок. Во-первых, в налоговой о нем не было никакой информации. Во-вторых, дедушка дожил до старости, но не имел никаких легальных источников дохода. В-третьих, у старика даже не было медицинской страховки. В-четвертых, о нем ничего не знали социальные службы. Фактически, в официальной матрице дедушка не существовал, что несказанно озадачило и расстроило следователей. Хотя соседи знали его как добропорядочного настройщика – герра Николаса Мюллера.

Старика начали крутить дальше и решили провести обыск в квартире на предмет выявления незадекларированных денег. В скромной, арендованной за 650 евро в месяц квартирке в северной части Вены фискалы провели обыск. Среди банок с консервами 1980-х годов и других пожитков, к огромному удивлению налоговиков, была обнаружена уникальная коллекция редчайших музыкальных инструментов, насчитывавшая около 500 единиц.

В основном это были скрипки таких гениев, как Страдивари, Гварнери и Амати.

Проверяющие были в таком шоке, что дедушку от греха подальше поместили в тюрьму, а информацию о найденной коллекции, которую конфисковали и отправили на склад таможни, засекретили до выяснения масштабов катастрофы.

Постепенно клубочек начал раскручиваться. Во-первых, по оценкам музыковедов, стоимость найденных произведений составляла порядка полумиллиарда евро. Во-вторых, в коллекции обнаружили множество скрипок, которых вообще не должно было существовать. Они были списаны разными музеями музыкальных инструментов мира в связи с ветхостью и разрушением, а Николас Мюллер, будучи не только мастером-настройщиком, но еще и замечательным реставратором, буквально по щепочке и по дощечке возрождал погибшие инструменты к жизни. Когда следователи, что называется, «достали» почтенного герра Мельниченко, как его знали на Украине, то он объявил правоохранительным органам Австрии следующий ультиматум.

Дескать, собирал я свою коллекцию на протяжении всей жизни лишь с одной-единственной целью – подарить ее родному городу Киеву в знак того, что хоть я и Мюллер последние семьдесят лет, но душой я всегда оставался Мельниченко!

Вот как отжег дедуля! И поставил своим заявлением австрийские правоохранительные органы в крайне неудобное международное положение. Чиновники от него отстали, а дело приобрело огласку уже как дипломатический прецедент. В результате четкой работы австрийских дипломатов коллекцию Мюллера-Мельниченко следовало описать, задокументировать и отправить в Киев, для пополнения собрания старинных музыкальных инструментов Городского музея.

Представлял Городской музей Киева Шанаев. Он хоть официально в штате музея и не числился, но зато там находилась на бессрочном хранении его собственность – коллекция старинных музыкальных инструментов.

Разговор с Мюллером проходил в одном из традиционно респектабельных венских кафе «Хофбург», располагавшемся в самом центре города, непосредственно во дворце Хофбург[7], рядом с входом в Музей «Сисси»[8].

– Здесь мы буквально окружены историей! – бодро заметил Мюллер. Несмотря на почтенный возраст, он был одет в великолепно сшитый пиджак цвета топленого молока, белоснежную рубашку и брюки цвета терракоты. – Вы не будете возражать, если наш разговор пойдет на русском? Может, он у меня не слишком совершенен, но хочется практиковаться.

– Буду рад. Мой немецкий еще хуже английского, – с улыбкой заметил Шанаев, радуясь в душе, что не возникнут сложности перевода. – Итак, герр Николас, у вас есть желание передать свою коллекцию Украине?

– Выдающийся философ Людвиг Витгенштейн как-то заметил, что музыка есть «самое рафинированное из всех искусств», поскольку «субстанция, позволяющая толковать ее содержание, обладает всей бесконечной сложностью. Эта сложность находит выражение во всех прочих искусствах и утаивается музыкой». Лично я думаю, что рафинированность музыки по сравнению с другими искусствами выражается и в том, что музыкальное произведение нематериально. Вы меня понимаете? – Небольшие глазки Мюллера сохранили живость и блеск. Несмотря на почтенный возраст, он смотрел на собеседника внимательно, с затаенной насмешкой.

– Абсолютно! – изобразил почтение приезжий.

– Я это говорю в том смысле, что оно не существует вне момента своей реализации в виде исполнения. Действительно, скульптура Фидия или полотно Рубенса – это некий материальный объект. В то время как материальным выражением большинства музыкальных произведений являются партитуры. Партитура, нотные тексты как материальные объекты сами по себе не являются произведением музыкального искусства: таким произведением мы все-таки считаем записанную в них музыку, а для того, чтобы эта музыка «осуществилась», необходимо ее исполнение. Те, кто собирает старинные инструменты, по сути, владеют музыкой! – Старый коллекционер рассмеялся, и звук его смеха напоминал клекот голубей на площади рядом с кафе.

Шанаев посмотрел на конную статую Евгения Савойского[9] и подумал: «Ох! Не простой ты старичок, Мюллер-Мельниченко!»

– Вы хотите обсудить вопрос, связанный с так называемыми старинными музыкальными инструментами? Ведь вы за этим приехали, Григорий Петрович? – Взгляд старика стал холодным, и улыбчивое, светское выражение исчезло с его лица.

– Да, безусловно. В связи с реабилитацией старинных инструментов и активным процессом их использования в концертной практике музыкантами к нам в музей часто обращаются либо сами известные скрипачи, либо их директора…

– Импресарио…

– Да. Да. Поэтому мне хотелось бы обсудить, герр Николас, условия дарения. Да и мне как коллекционеру хотелось бы увидеть вашу коллекцию, прежде чем приглашать сотрудницу музея, которая должна все оформить надлежащим способом.

– Понимаю ваше желание познакомиться с моей коллекцией. Но сразу хочу предупредить: в наше время стало корректным говорить не о типе инструмента – «старинный» или «современный», а скорее о том, кто автор и какого года модель. Вот список моих инструментов.

От просмотра списка Мюллера у Шанаева случилось прямо-таки помутнение рассудка. Он, готовясь к встрече, предполагал, что его чем-то удивят, но не до такой же степени!

Новое лицо Шанаева еще больше прежнего было неподвластно мимическим сменам настроения. Он, как опытный игрок в карты, обычно не показывал своих эмоций. Но в данном случае не смог скрыть изумления. В коллекции Мельниченко-Мюллера находились не только скрипки ведущих мастеров Италии: Амати, Гварнери, Страдивари, но также и те, которые подтверждались как подлинники Страдивари и относились к «золотому периоду» работы кремонского мастера. Как можно было собрать такую драгоценную коллекцию? Шанаев вытер шею платком, поскольку его прошиб пот от понимания того, рядом с каким сокровищем он оказался!

– Вы никогда не задавались вопросом, Григорий Петрович, – старик говорил почти без акцента, – почему все скрипачи мира хотят играть только на Страдивари? Ну, в крайнем случае на Гварнери или Амати. Но все же готовы платить целые состояния, чтоб купить именно Страдивари и только Страдивари?

– Ну, вы, герр Николас, не считайте меня совсем уж безграмотным! Звучание у этих скрипок великолепное. Вот за этот звук и борются скрипачи!

– Именно. Скрипачи душу готовы отдать дьяволу за звук! Некоторые ученые предполагают, что Страдивари использовал высокогорные ели, росшие при необычно холодной погоде. Дерево имело повышенную плотность, что, по мнению исследователей, и придало отличительное звучание его инструментам. – Старик отхлебнул ароматного кофе из белоснежной фарфоровой чашечки. – Другие считают, что секрет Страдивари – в форме инструмента. – Он описал сухой ручкой в воздухе лекальную кривую, напоминавшую силуэт женского тела. – Говорят, все дело в том, что никто из мастеров не вкладывал в свою работу столько труда и души, сколько Страдивари. Ореол тайны придает изделиям кремонского мастера дополнительное очарование…

Они разговаривали еще около часа, затем разошлись в разные стороны: старик пошел к себе домой, а Шанаев – в гостиницу. Договорились, что завтра Мюллер покажет Григорию Петровичу свою драгоценную коллекцию.

Шанаев поужинал в ресторане отеля и отправился к себе в номер – обдумывать комбинацию со скрипками старика.

* * *

Поташев понимал, что повел себя по отношению к своей матери несправедливо, как абсолютный эгоист. Он мучился, зная максималистский характер Нины Анатольевны. Она тоже переживала размолвку с сыном, ведь, по большому счету, ближе его у нее никого на свете не было. Конечно, если не считать Ивана…

Женщина подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение с улыбкой, в которой читался вопрос: «Свет мой, зеркальце, скажи. Да всю правду доложи!» Зеркало молчало и бесстрастно констатировало тот факт, что с той поры, как ее календарный возраст стал подниматься за сорок и выше, внешняя красота словно подпитывалась внутренней. А с появлением в ее жизни любимого мужчины она не только помолодела и посвежела, как отмечали многочисленные знакомые, а стала еще и улыбаться намного чаще.

В голове мелькали события и осколки разговоров последнего времени. Одна старинная приятельница (вместе учились в школе), увидев Нину с Иваном, стала кудахтать: «Ты ведешь себя неприлично! В твоем возрасте! Нельзя смешивать симпатию и страсть. Нельзя смешивать страсть и работу. Нельзя смешивать работу и отношения». «Нельзя смешивать молоко с огурцами, – ответила ей Нина. – А остальное можно».

Другая, тоже приятельница одних с ней лет, но выглядевшая как старый рваный башмак, пыталась навязать свои представления: «У мужчины должна быть жена для статуса, любовница – для секса, любимая – для души, подруга – для болтовни, близкая подруга – для доверительных бесед, партнерша – для работы и прочее, прочее… и все это абсолютно разные женщины».

– А я считаю, что большую часть этих качеств должна сочетать в себе одна женщина. Любимая, – говорила Нина Анатольевна, обращаясь к зеркалу.

Затем она отвернулась от своего отражения. Подошла к окну, где весна распустила свои благоухающие крылья над городом. Мысли кружились в ее голове, словно бабочки. Она разговаривала с невидимым собеседником, который или которая будто бы на каждую фразу женщины предлагал свои контраргументы:

– Когда вы влюбляетесь, вот так, теряя голову, разве не кажется вам, что вы встретили идеального человека, который является и лучшим другом, и любовником, и всем-всем-всем? Уверена, любой человек ответит: «Да». Когда мы влюблены, объект желания затмевает собой все остальные и нам хочется проводить с ним все свободное и несвободное время. Нам хочется засыпать с ним по ночам, просыпаться утром, работать в одном кабинете, заниматься любовью в одной постели, вместе смотреть кино, читать книгу, болтать о жизни.

И тут тот оппонент, который незримо спорил с Ниной Анатольевной, высказался по полной: «Смешная вы женщина! Разве ваш жизненный опыт не подсказывает вам, что даже самый распрекрасный человек довольно быстро надоест, если вы будете с ним вместе круглосуточно! Или вы ему наскучите. Не лучше ли, не правильнее ли, если вы будете держать его на некотором расстоянии, мудро не подпуская его слишком близко к своей жизни? И пусть ваши встречи станут настоящим праздником для вас обоих. Причем именно потому, что вы ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не променяете романтические встречи на повседневную жизнь с ее разочарованиями. Зачем, ну зачем вам, прекраснейшая Нина, снова наступать на те же грабли? Или вам было мало той боли, которую вы про себя назвали “открытой операцией на сердце”?»

Поташева тяжело вздохнула и села в кресло. Она ничего не забыла. Хотя боль уже ушла. В один ужасный день ее личная жизнь накрылась медным тазом, и теперь она знала, как это выглядит, когда тебе делают операцию на сердце без наркоза. Она могла описать все свои ощущения максимально объективно. То есть так, как если бы наблюдала за всем со стороны, стоя за стеклянной дверью. Состояние критическое, но стабильное, сознание ясное, искусственная вентиляция легких сигаретным дымом… Готовы? Скальпель, пожалуйста!

Два человека, которые любили друг друга. Долго любили. Целых двадцать лет. При этом она до последней секунды не догадывалась, что он ее разлюбил. А потом они расстались. Расстались по его инициативе, по какой-то дурацкой причине, звучавшей неубедительно. Если вы любите человека столько лет и вам на протяжении всех этих лет постоянно доказывают, что вас просто обожают, но однажды вдруг этот человек говорит вам, что вы должны расстаться, то какие бы причины он ни приводил, вам они покажутся неубедительными.

Теперь вы сидите в полном одиночестве, получив в лоб этим неприятным известием, и размышляете, что же вам делать дальше. Ну, во-первых, вы хотите выяснить, что же случилось. Если расставание произошло не по вашей вине (например, после вашей измены или какой-нибудь другой непростительной ошибки), вы должны понять, какова была причина разрыва. Если взрослого человека, ребенка или даже собаку наказывать за определенный проступок, урок будет усвоен: «Я сделал плохо, и за это меня наказали». Если взрослого человека, ребенка или ту же несчастную собаку («И что я к ней привязалась?» – подумала Нина) наказывать без всякой причины, они сойдут с ума. Всем разумным существам, включая женщин, надо понимать причинно-следственную цепочку. Потому что:

1. Вы хотите понять, что вы сделали не так, чтобы больше этого не делать и не получить в лоб еще раз.

2. Вы хотите понять, что вы сделали не так, чтобы иметь возможность оправдаться. Возможно, произошло какое-то недопонимание и на вас злятся безосновательно.

Не объясняя причин, вторая сторона обрекает вас на долгие мучения, и Поташева знала, о чем вела свой внутренний монолог. Ее разговор с собой шел без всякого лукавства. Боль от утраты любимого человека сама по себе невыносима, а когда она еще и усугубляется неразрешенными вопросами – это невыносимо вдвойне (хотя физически это невозможно). В таком случае лучше услышать любую самую горькую правду, чем оставаться в неведении.

Человек – существо сомневающееся. Тем более в подобной ситуации. Назвав причину, вы либо вполне конкретно обрисовываете проблему, с которой этот человек в будущем может бороться, либо оказывается, что проблема вообще не в нем. Не называя проблемы, вы заставляете человека копаться в себе и самому искать причину расставания. Таким образом, несчастная Нина находила тысячу и один повод, за что ее могут не любить, и это очень здорово ударило по ее самооценке. Рану свою на открытом сердце Поташева зализывала долго-предолго, и ей повезло, что это не сделало ее инвалидом.

Но вот появляется другой мужчина. От предыдущего, того, кто бросил, он отличается одним важным качеством – он любит! Он хочет быть с ней, просыпаться по утрам вместе, путешествовать, завести собаку с длинными ушами, вместе ее выгуливать, и вообще, быть с ней. О чем же тут размышлять?

Нина Анатольевна легко поднялась из глубокого кресла, подошла к столу и, когда на дисплее высветилось имя, прикоснулась к нему указательным пальцем. В ответ на свой звонок она услышала:

– Нина, я соскучился!

Глава 4 Тайны экспертизы

Тетушка Алексея, Мария Валерьяновна Поташева, безобидная старая дева, всю свою жизнь без остатка отдавала работе. В отличие от своих амбициозных братьев, она была начисто лишена честолюбия. Причем настолько, что и ее братья, и их жены, и многочисленные племянники свято были убеждены в том, что тетя Маша – несчастная старушенция, которая моет пробирки в какой-то лаборатории по сдаче анализов. Единственным человеком, знавшим реальную картину тетиной жизни, был ее любимый племянник Лешенька, или, как она его называла, Алексейчик. Ему тетка однажды открыла подлинную картину своей профессиональной жизни. Причем исключительно потому, что по части умения и желания разгадывать жизненные шарады они были очень похожи. В один прекрасный день Алексей Поташев узнал, что его тихая и незаметная тетя работает в бюро судебно-медицинской экспертизы. Да не простой лаборанткой, кем она успешно прикидывалась для родственников и знакомых, а заведующей отделом апробации и внедрения в экспертную практику достижений судебной медицины. При этом она была еще и кандидатом медицинских наук!

Узнав от тетки о ее служебной деятельности, Поташев-младший, естественно, задал вопрос:

– Машунечка! Ну и зачем ты шифруешься, как шпионка? – По настоянию тети он, как и почти все в семье, называл ее просто по имени.

– А затем, Алексейчик, что я хорошо знаю своих братиков и их милых жен! – Тетка хитренько подмигнула племяннику.

– Ты хочешь сказать, что если бы отец или дядя узнали, что ты завотделом и кандидат наук, они стали бы к тебе хуже относиться? – спросил родственник.

– Внешне ничего не изменилось бы. Но внутри… Понимаешь, дорогой, они ведь люди невероятно честолюбивые. Им очень важно быть выше, сильнее, быстрее и, ясный пень, профессиональнее других людей. Они счастливы по-настоящему только тогда, когда рядом с ними находятся более слабые и менее успешные в профессиональном плане люди. Твой отец, дай Бог ему здоровья, он и от матери твоей ушел (прости, что говорю о наболевшем) не столько из-за мужского климакса… сколько оттого, что не мог смириться с тем, что она – доктор наук, специалист с мировым именем.

– Машунь! Ты не права! – Скулы Алексея раскраснелись, поскольку тетка действительно попала в его болевую точку. – Отец – не простой инженер, каким был в молодости! Он вице-президент крупной компании. На его счету куча научных открытий. Всяких изобретений. Да он вообще, если хочешь знать, технический гений! Он вполне самодостаточен!

– Это правильно, что ты его защищаешь. И это доказывает, что ты – хороший сын, несмотря на то, что он дурак! Но я-то своих братьев знаю с детства. А все главные качества в людях формируются именно в детстве. Оба моих брата, и твой отец, Максим, и покойный Женя, царство ему небесное, они с детства были братья-соперники! У твоего отца была голова золотая, а у дяди – золотые руки. Им бы сплотиться, объединиться, тогда весь мир был бы у их ног, а они друг дружке и женам своим только и делали, что доказывали, кто на свете всех крутее! В смысле круче. Я это рано поняла. И решила: зачем быть мишенью для двух амбициозных идиотов?! Прикинусь-ка я лучше никчемной серенькой мышкой, тогда они меня жалеть станут и помогать будут, как нормальным братьям и положено.

– И поэтому все думают, что ты пробирки из-под мочи моешь? – констатировал факт племянник.

– Да, мой дорогой! – улыбнулась тетя, показывая безупречные искусственные зубки.

– И это тебя устраивает? – повысил голос Поташев-младший.

– Именно! И тебя, мой дружочек, попрошу не разрушать мою легенду! Мне так жить намного проще и комфортней!

– Ну, ладно. Если ты настаиваешь… – согласился Алексей, но при этом он чувствовал некую неловкость, не понимая, зачем его тетке нужна вся эта конспирация.

Со временем Поташев понял, что намеренное принижение своего статуса мудрой тетей Машей – правильный шаг, если учитывать амбиции двух ее братьев…

– Милый Алексейчик! – неспешно и робко начала Мария Валерьяновна свою речь, так как, прежде чем пригласить к себе Алексея Поташева для беседы, долго обдумывала, как ему преподнести свои странные умозаключения. – Поскольку ты знаешь, чем я на самом деле занимаюсь, тебе будет проще объяснить… Хотя в это никак не хочется верить… Но факт остается фактом!

Племянник терпеливо слушал, не прерывая тетю. Он по опыту знал, что она всегда излагает суть и отличается от многих старушек тем, что не уходит в сторону от той центральной мысли, ради которой затеяла разговор.

– Видишь ли, малыш… Благодаря своей должности я выполняю разнообразные задачи бюро судебно-медицинской экспертизы. Ты потерпишь, если я тебе все растолкую с самого начала? – Тетя теребила носовой платочек, на котором были вышиты ее инициалы «М. В.». В свободное от экспертизы время она любила вышивать.

– Машуня, я не только терпеливый, я еще и очень любознательный! Слушаю тебя, говори!

– Тогда так. Мой отдел оказывает консультативную помощь по вопросам экспертизы органам дознания, следствия и суда. Это раз. Проводит апробацию и внедрение в экспертную практику достижений судебной медицины, это два. А также тесно сотрудничает с экспертизой трупов, с судебно-гистологическим отделением, это три. А в отделе судебно-медицинской экспертизы потерпевших, обвиняемых и других лиц работает заведующим мой ученик, это четыре. Ну, и последнее, пятое… Когда умер Евгений, твой дядя и мой брат, я решила провести экспертизу!

– Но ведь он умер от инфаркта! – воскликнул Алексей. – Или нет?!

– Да, официальное заключение – инфаркт. Но перед смертью он получил укол в предплечье. Препарат неизвестен, на момент экспертизы он уже разложился на составляющие, и ничего конкретного обнаружить не удалось.

– Так ведь всем известно, что когда дяде Жене стало плохо, к нему сразу же вызвали кардиологическую «скорую», они наверняка ему что-то кололи. Пытались спасти!

– Именно. Я внимательно изучила записи в истории болезни брата, фиксировавшие действия врачей. Хорошо знаю тот препарат, который ему вкололи и от которого брату стало легче, после чего он отказался от госпитализации – и бригада уехала. А потом он взял и умер.

– Не понимаю, что ты хочешь сказать? Можешь объяснить по-человечески?! – разволновался Поташев.

– У меня есть подозрение, что после отъезда «скорой» ему ввели другой препарат, который и послужил причиной смерти.

– Но ведь ты говорила про укол в предплечье? Это сделали врачи «скорой»?

– «Скорая» ввела лекарство прямо в вену. О чем есть запись в медкарте. А в предплечье был сделан укол уже после отъезда бригады! Неизвестным, быстро растворяющимся препаратом. Кто его сделал?

– То есть ты подозреваешь, что кто-то из персонала клиники настолько ненавидел дядю, что убил его? Но ведь все его обожали! Тебе ли не знать, каким он был харизматичным человеком! Вокруг него было просто электрическое поле восторга. Причем это относится как к его персоналу, так и к пациентам! Тебе ли не знать?! Машуля, ты что?!

– Боже мой, как бывают иногда слепы близкие люди! Алексейчик, ты только подумай, ведь именно потому, что одни его обожали, другие ему ужасно завидовали. Это же очевидно, как ясный день!

– Значит, ты думаешь, что его намеренно убил кто-то из персонала клиники? – Алексей недоверчиво смотрел на свою тетку.

– Да. Я так считаю. Более того, я уверена, что и его жене Марине пять лет назад помогли уйти из жизни.

– Подожди, Маша, у тебя не манечка, в смысле мания? И дядю убили, и тетю тоже убили, может, и Олега, моего брата, тоже убили? И Валерку тоже? А ничего, что один из них погиб в автокатастрофе, а другой утонул, купаясь в море?

– Ты еще забыл внести в перечень жертв Алину, которую избили так, что она чудом выкарабкалась и теперь на всю жизнь осталась инвалидом, – невозмутимо отвечала тетя.

– Так ты хочешь сказать, что кто-то злонамеренно уничтожил семью дяди?! – Поташев смотрел на Марию Валерьяновну, и в глазах его стыл страшный вопрос. – Получается, есть некто, кому почти удалось извести часть нашей семьи? Часть нашего генеалогического древа, всю дядину ветку?

– Я всегда считала тебя проницательным мальчиком, Алексейчик! Я тоже пришла к такому выводу.

– Но тетя Марина?.. Это ведь было так давно, она умерла целых пять лет назад! Значит, кто-то ждал целых пять лет после ее смерти, а теперь решил искоренить всех?!

– Давай попробуем рассуждать логически. Все началось с Марины. Но кем была Марина, если смотреть на ситуацию не изнутри, а снаружи? Марина Ильинична Поташева, покойная жена Евгения Валерьяновича и мать двух сыновей. Коммерческий директор клиники «Ева». Именно благодаря ее уму и деловой хватке была создана клиника, заточенная на ее мужа-хирурга – золотые руки. Если бы не Марина, Евгений Поташев до последнего оставался бы рядовым хирургом рядовой больницы. Ведь он сперва и работал обычным врачом, а уж потом, когда в его больнице появилось отделение челюстно-лицевой хирургии, занял место ведущего специалиста. После этого его жена и поняла, что время пришло – можно открывать свое дело. Клиника напоминала живой организм, где мозгом была Марина, руками – Женя, а сердцем – младший сын Валерьян, который был психологом клиники. А Олег, работавший в клинике ортопедом-стоматологом, добавлял к красивым лицам красивые зубы.

– Ты, Машунечка, хочешь сказать, что все это сотворил тот, кому нужна дядина клиника? Конкуренты?

– А может, кто-то из пациентов, который остался недоволен полученным результатом. Пластическая хирургия – дело тонкое.

– Ничего себе история, – тяжело вздохнул Алексей.

– В этой истории нужно разобраться. Сделать это должен ты, мой дорогой племяш, ведь ты у нас сыщик-любитель. Решаешь загадки, помогаешь чужим людям. Теперь самое время потрудиться на благо семьи. А я, чем смогу, помогу тебе, Алексей! – Взгляд родственницы был серьезен, и Поташев понял, что не успокоится, пока не получит ответы на все вопросы.

* * *

Просматривая ленту Фейсбука, Лиза Раневская увидела у одного из своих «френдов» ролик о японской девочке и дожде. Этот мини-фильм был настолько умилителен, что Лиза нажала опцию «поделиться», чтобы все ее приятели по соцсети тоже насладились этим видео. В кадре очаровательная малышка-японочка, которая только недавно научилась ходить, преодолевает нетвердой походкой расстояние от дверей дома в маленький дворик. А на улице идет дождь. Первый в жизни маленькой девочки дождь. Сколь удивительна и очаровательна реакция ребенка! Малышка радостно протягивает ручонки с распахнутыми ладошками. Она словно пробует дождь на ощупь, подставляет ему свое личико, пищит от счастья и заливисто хохочет от того ощущения, которое дарит девочке первый в ее жизни мокрый, ласковый, теплый дождик.

«Какое чудо – эта малышка!» – подумала Елизавета, которая с недавних пор стала задумываться, глядя на маленьких детей. Она понимала, что ей хочется иметь своих собственных, но пока эту мечту воплотить было сложно.

Ее любимый – Поташев – сказал ей однажды, что работа и есть его детище. А его сотрудники – это для него, по большому счету, и его семья, и отпрыски. Кто-то нерадивый, кто-то радующий своими успехами, но каждый из них – требующий внимания.

Лиза понимала, что на данный момент, несмотря на то, что их отношения складывались хорошо и их обоих тянуло друг к другу, говорить о браке и о детях было еще рано. Они встречались несколько месяцев и даже жили не вместе, а всего лишь бывали друг у друга в гостях. У каждого из них дома в ванной появилась еще одна зубная щетка, еще один тюбик с пастой, банный халат. У архитектора добавились: в ванной – гель для тела, шампунь с маской для волос и бальзамом; в коридоре – тапочки и зонтик, а также легкая куртка; в его комоде женщине был выделен ящик для белья. У нее появились предметы мужского обихода: станок для бритья, гель, шампунь, лосьон. Нашли свое место тапочки и толстый джемпер, а в комоде целое отделение заняли ослепительно-белые рубашки, галстуки и носки. В платяном шкафу расположился деловой костюм с легким ароматом парфюма «Prada». От пиджака шел такой густой шлейф мха, амбры и мускуса, что когда Лиза особенно скучала по Алексею, ей достаточно было просто открыть дверцу шкафа и втянуть ноздрями воздух. Его астральное присутствие тут же проявлялось.

Такое положение вещей вполне устраивало Поташева, поскольку он привык сам заниматься своим бытом. И Лиза, остававшаяся у него на ночь, отмечала идеальный порядок, в котором жил ее возлюбленный. В ее квартире тоже всегда было прибрано и вкусно пахло какой-то едой, которую она готовила специально для любимого Лешеньки.

Такая жизнь на два дома имела свои очевидные преимущества, во всяком случае, с точки зрения мужчины. Не было засасывающего быта, оба не видели друг друга неприбранными, каждая встреча была праздником, каждая ночь дарила наслаждения.

Что касается Лизы, то ее тяготила неопределенность отношений. Она, как почти каждая женщина, мечтала о своем гнезде, свитом с любовью, о детях, о семейных праздниках вместе с родителями. Но говорить об этом Поташеву Лиза не хотела. Умудренная небольшим, но все же имеющимся жизненным опытом, Раневская понимала, что мужчина сам должен созреть и пожелать жить вместе. Теперь, когда они находились в состоянии легкой размолвки, тема совместной жизни и детей тем более была не актуальна.

Невольно Лиза вспомнила о своем бывшем возлюбленном, вернее… там все было довольно сложно… Она его не любила, хотя и уважала. А он ее очень даже любил и уважал, и уже сделал ей предложение, но… она любила Поташева.

Мысли о детях разбудили воспоминания об Игоре. Игорь Вадимович Сидоров – тридцатишестилетний мужчина, внешне очень похожий на актера Андрея Миронова, но без той мужской харизмы, которой в полной мере обладал кумир миллионов, был светлоглазым блондином, всегда в идеально отглаженном костюме с галстуком, и производил впечатление такой стерильности, что хоть сию секунду мог идти в операционную. Сидоров работал хирургом в районной больнице. С Лизой они познакомились в прошлом году. Тогда свирепствовал сезонный грипп и катастрофически не хватало терапевтов; Сидорова, как и многих хирургов, окулистов, гинекологов, урологов и прочих, бросили на участки для борьбы с эпидемией. Елизавета Раневская, простуженная и с тяжелым бронхитом, стала его пациенткой.

В Лизу он влюбился сразу и наповал. Как это бывает с людьми скромными и не очень уверенными в себе, ему хотелось кого-то опекать и чувствовать чью-то зависимость от себя. Гриппозная Лизавета подходила для роли опекаемой идеально. Она хрипела, сипела и кашляла, хрипы в бронхах были слышны даже невооруженным ухом. А уж вооруженным и вовсе слышался хорал Баха в исполнении бронхита.

Сидоров не только выписал ей лекарства, но еще сам сходил за ними в аптеку, а затем и в супермаркет, чтобы купить мед, которого в доме не оказалось. Он ухаживал за больной так, словно они были друзьями детства или коллегами. Через трое суток после начала Лизиного бронхита в городскую квартиру приехал папа. Они с Сидоровым познакомились. Папе он понравился. И это понятно – Сидоров умел и борщ приготовить, и кран починить, и вообще смотрел на Лизу примерно так же, как если бы в постели лежала Моника Белуччи, а он, Сидоров, был Венсан Кассель. Раневская-младшая относилась к Сидорову нейтрально. Ей было приятно, чего греха таить, видеть его заботу. А кто бы на ее месте не испытывал к доктору чувство признательности? Она не была в него влюблена, но была ему благодарна. Их роман развивался в одностороннем порядке. Сидоров ее обожал, она позволяла себя обожать.

Они вместе ездили к ее родителям на дачу. Благодаря своим умелым рукам Сидоров окончательно завоевал доверие Александра Кирилловича. Маму он тоже сумел расположить к себе, принеся ей однажды свой вариант перевода статьи из английского хирургического журнала. Как оказалось, Сидоров был лингвистически подкован. А когда Игорь рассказал Лизиной матери, что был женат на актрисе, которая часто мелькала в сериалах, но бросила его и уехала с режиссером покорять Москву, а он при этом остался в Киеве зализывать раны, то весы дали резкий крен в сторону Сидорова.

Отношения развивались ровно и целенаправленно. Дело шло к браку. Лиза, пусть и не была без ума от доктора, но ценила его деликатное ухаживание, его умение слушать, сопереживать. Возможно, когда-нибудь, лет через десять замужества, она бы полюбила его, но… Вмешался случай.

В начале лета она поехала в командировку в Италию и там встретила Поташева. Свет клином сошелся для нее на Алексее до такой степени, что она даже забыла о самом существовании Сидорова.

Потом Поташев ее бросил. Лиза страдала, у нее была сильнейшая депрессия. Сидоров ее выхаживал, был деликатен, ни словом, ни взглядом не упомянул о том, как Лизавета дала ему отставку и как он из-за этого мучился. Он был благороден и верен своей даме, как средневековый рыцарь в сияющих доспехах.

Ее родители не вмешивались в их отношения. Однако они понимали, что рядом с Игорем их мятущаяся дочь может обрести покой и женское счастье. Это знала и Елизавета, читая влюбленного доктора, как открытую книгу. Она видела, что Сидоров хороший человек и профессиональный врач. У него есть здоровые амбиции, и он наверняка в ближайшие годы будет стремительно делать карьеру. Скорее всего, лет через десять он возглавит отделение, а возможно и клинику, поскольку обладает всеми качествами, необходимыми руководителю в сфере медицины. Рядом с ним она всегда будет как за каменной стеной. Дети, которых Сидоров будет воспитывать так же педантично, как и управлять персоналом своей больницы, станут аккуратными отличниками и не будут доставлять своим родителям хлопот. Кроме бабушек и дедушек у них будут гувернантки, репетиторы, учителя музыки, танцев и шахмат. На все это Сидоров заработает, и во всем будут проявляться его внимание и забота. И хотя он трудоголик, семья в жизни Игоря будет занимать больше места, чем работа.

В своих размышлениях Лиза споткнулась о слово «дети». Вспомнила о том, что Игорь неоднократно говорил, как ему хотелось бы иметь с ней малыша, или двух, а лучше – троих или даже пятерых. При этом он заверял любимую женщину, что это обстоятельство не поставит крест на ее карьере. Он наймет гувернанток и кухарку, чтоб Лиза смогла оставаться социально реализованной. Конечно, в рассуждениях Сидорова было слишком много романтических моментов, но в главном, в вопросе видения семейных ценностей, Лиза его взгляды разделяла.

Что касается Поташева, там совсем другая история. Он тоже хороший человек, но уж очень мятущийся. И хотя он, как и Сидоров (а может, даже в большей степени), мастер своего дела, но он всегда собой недоволен, и от этого его недовольства всем вокруг него тоже несладко. Карьера Поташева совсем не интересует. Он может всю свою жизнь руководить архитектурным бюро и даже не стремиться занять тепленькое местечко главного архитектора района или города. Он никогда не станет чиновником. И не будет строить вместо старых домов в центре города стеклянные кубы бизнес-центров. Это ему не интересно. Работа для него – главное, и семья никогда не будет для него важнее работы. Да, еще есть друзья, которые тоже очень важны. Они в системе ценностей Поташева стоят на втором месте. Любовь всегда будет занимать почетное третье место. Не золото и не серебро, только бронза. Что же касается семьи, то на этот счет у Поташева, похоже, вообще не было никаких планов. Он просто плыл по течению, не заморачиваясь тем, что его любимую женщину поджимают сроки.

Это только Мадонна могла родить в 38 лет своего первого ребенка и при этом остаться стройной и сексуальной. Лизе сейчас 32 года, и рожать под сорок ей совсем не хочется. У нее совершенно нормальное и правильное для молодой женщины желание – иметь ребенка: нянчить его, пестовать, кормить, заботиться. Но родить малыша или малышку она хочет от любимого мужчины, а он… Нет, нужно смотреть правде в глаза. Поташев не создан быть отцом. И с этим ничего не поделаешь.

* * *

Тетка Поташева, Мария Валерьяновна, чем-то напоминала мисс Марпл из романов Агаты Кристи. И дело было не только в том, что, как и героиня королевы детективов, она была старой девой. Подобно старушке Марпл, тетя Поташева любила разгадывать загадки. Правда, обитательница Сент-Мэри-Мид делала это от скуки, разбавляя пресную жизнь английской провинции расследованием преступлений. Что же касается киевской тети, то преступления, благодаря профессиональной принадлежности Марии Валерьяновны к судмедэкспертизе, сами находили ее. Она всю жизнь проработала рядом со следователями, адвокатами, сыскарями, и многие из них (особенно те, кому сейчас было прилично за пятьдесят) обсуждали с ней свои дела. Мария Валерьяновна уже давно стала относиться к своим обязанностям не формально, а принимая активное участие в следственных действиях. Частенько, передавая оперативникам акты экспертиз, она добавляла к ним свои устные выводы, которые порой были просто бесценными. За это ее очень уважали и старались не пропустить ни одного слова из уст Марьи-искусницы, как называли ее сотрудники следствия между собой. Кроме того, с тех пор, как кандидата медицинских наук Поташеву назначили заведующей отделом апробации и внедрения в экспертную практику достижений судебной медицины, она стала просто кладезем новых уникальных знаний.

Вот и сейчас тетю Машу пригласил к себе в кабинет очень высокий чин из МВД и спросил, недоверчиво глядя на скромную труженицу судебной экспертизы:

– Это правда, что вы можете провести тест на смерть?

– Правда, товарищ генерал, – ответила Мария Валерьяновна, разглаживая несуществующие складки на серой юбке.

Высокий чин сел на стул рядом с ней. Тяжело вздохнул и предложил:

– Обращайтесь ко мне по имени-отчеству. Если не возражаете.

– Как скажете, Михаил Тарасович.

– Ко мне поступил ваш рапорт, и я понимаю, какая степень секретности должна соответствовать вашему открытию…

– Это не мое открытие, Михаил Тарасович. Этот тест придумал мой сокурсник, очень талантливый ученый. Я только приспособила его для целей судмедэкспертизы.

– Можно услышать из ваших уст все подробности?

– Обращайтесь ко мне по имени-отчеству, Мария Валерьяновна, так будет проще. – Пожилая дама усмехнулась.

У генерала с чувством юмора все было нормально, поэтому он тоже усмехнулся и попросил:

– Объясните так, Мария Валерьяновна, чтоб мне, не медику, все стало понятно. Потому что из вашего рапорта я смог понять только главное, а меня интересуют подробности.

Поташева стала рассказывать в деталях о новом открытии, которое, с ее точки зрения, должно было многое дать как общей медицине в целом, так и судебной в частности.

То, что она излагала, звучало довольно-таки страшновато.

Киевский ученый Бродский по анализу крови смог предсказать, кто из здоровых на сегодня людей умрет в ближайшие пять лет. Он разработал и представил в журнале «PLOS Medicine» анализ уровня содержания четырех биомаркеров, при наличии которых в крови человека он точно умрет в течение пяти лет. Правда, от какой именно болезни умрет, специалист пока сказать не мог.

Результаты «теста на смерть» были получены на базе опытов финских ученых, которые обследовали несколько тысяч изначально здоровых людей, в крови которых определяли содержание более ста химических веществ. Испытуемых, сдавших кровь, прослеживали на протяжении пяти лет. За это время от сердечно-сосудистых заболеваний, рака и других болезней умерли чуть меньше двадцати процентов человек. Анализ показал, что в их крови было повышенное содержание четырех обозначенных биомаркеров.

К ним относятся… впрочем, Мария Валерьяновна не стала утомлять генерала химическими формулами.

Генерал, внимательно слушавший судмедэксперта, скривился, как от зубной боли. Он не любил того, чего не понимал.

– Мария Валерьяновна! Если можно, не вдавайтесь в научные термины. Они для меня как китайский язык. Продолжайте.

– Постараюсь. Для определения содержания определенных веществ в крови человека ученые использовали методы ядерной магнитно-резонансной (ЯМР) спектроскопии и масс-спектрометрии.

– Насколько я знаю, в нашей отрасли такой технической базы нет. Как же вы собираетесь искать эти четыре маркера?

– Она есть у физиков. Неужели нам откажут коллеги из профильного института? Я уже спрашивала. Они готовы сотрудничать.

– Продолжайте.

– Дело в том, Михаил Тарасович, что в статистическом анализе были учтены все дополнительные факторы, так или иначе влияющие на продолжительность жизни: возраст, масса тела, курение, употребление алкоголя и прочее. Но результатов с биомаркерами это не изменило. Замечу свои личные выводы: особенно интересно, что эти биомаркеры связаны с риском смерти от очень разных причин – от сердечно-сосудистых, онкологических или совершенно других болезней. По-видимому, они отражают уровень общей уязвимости организма.

– Вы, Мария Валерьяновна, можете мне, как школьнику, объяснить, что такое биомаркеры, чтоб я составил себе представление, с чем мы имеем дело? – Генерал закурил. Но, вспомнив правила приличия, спросил у пожилой дамы: – Вы не возражаете?

– Ни в коем случае. У нас все курят, я привыкла. Про биомаркеры могу сказать, что это такие биологические молекулы, содержащиеся в плазме крови или тканях, свидетельствующие о каких-то неполадках в организме.

– Скажите мне, пожалуйста, как именно связаны данные биохимические показатели с фатальными рисками для организма? – Генерал взволнованно ходил по кабинету.

– Вам не понравится! – вздохнула его подчиненная.

– Почему?

– Потому что объяснить это я могу только с точки зрения химии.

– Ладно, я потерплю.

– Ну что ж… Например, критический уровень любого из этих маркеров может привести к необратимым последствиям в организме человека.

– И что это нам дает?

– Вы хотели спросить, что нам с этим делать?

– Да. Я именно это имел в виду!

– Исследователи полагают, что в будущем «тест на смерть» стоит проводить в различных группах риска, чтобы выявить намечающиеся болезни задолго до появления симптомов и предупредить их. Хотя они признают, что при этом возникает этическая проблема: как человек воспримет известие о том, что скоро умрет, и что он должен делать с этой информацией?

– А чем, по-вашему, этот тест может заинтересовать нашу систему? Пока я лишь вижу, что это скорее информация для СБУ.

– Тот ученый, мой сокурсник, продолжает изыскания. Через какое-то время он выделит как минимум один маркер теста. И тогда мы сможем определять целую серию преступлений, связанную с фармакологией.

– Да, тут есть о чем подумать! Мария Валерьяновна, вы же понимаете, что эта информация принадлежит к особо секретной.

– Конечно. Именно поэтому я и написала рапорт.

– Прошу вас, больше никто не должен знать о вашей работе. Даже ваш непосредственный начальник. Договорились?

– Договорились, – спокойно сказала Поташева. За те без малого пятьдесят лет, которые она проработала в судмедэкспертизе, эту фразу она слышала неоднократно.

Из министерства она не стала возвращаться на работу, а поехала домой.

Дом свой она любила за тишину и покой, которые особенно ценила после напряженной сутолоки на работе. А еще за красоту и комфорт, который создал для нее племянник-архитектор.

Дизайн однокомнатной квартиры тетушки Поташев-младший разрабатывал в те времена, когда только набивал руку на разных интерьерах. Стандартное жилье тети требовало особенного внимания, ведь речь шла одновременно о гостиной, столовой, спальне и кабинете. Мария Валерьяновна считала, что это невозможно. И действительно, как разместить эти необходимые жизненные пространства в одной комнате? Но полет дизайнерской мысли ее Алексейчика не знал пределов.

Архитектор Поташев применил самый распространенный вариант преобразования однокомнатной квартиры – снос стены между кухней и гостиной. Получившимся свободным пространством он распорядился очень разумно. К примеру, кухню сделал гораздо светлее путем расширения ее за счет лоджии. Теперь тете было так приятно завтракать в комнате, залитой лучами восходящего солнца!

Кроме того, в других частях квартиры были использованы всевозможные раздвижные перегородки. Это были веселенькие ситцевые тканые вставки, местами – вставки из витражного стекла, которые создавали ощущение воздушности. Дополнили этот интерьер ламинат, мягкая мебель с обивкой из светлой кожи, потолок с лепниной. Что касается светильников, то племянник настоял на богатой хрустальной люстре глубокого лилового цвета и бра в том же стиле.

Благодаря всем этим новшествам квартира тетушки стала просторной, уютной и очень стильной. Несколько раз за эти годы она белила потолки и меняла обои, но все остальное оставалось незыблемым. Все в квартире радовало тетю Алексея, и здесь она по-настоящему отдыхала после своей, хоть и любимой, но сложной и выматывающей работы.

В этот раз после обеда Мария Валерьяновна не стала, как обычно, смотреть телевизор, переключаясь на новостные события. Ей хотелось посидеть в тишине и поразмышлять. Разговор с генералом заставил ее взглянуть на «тест на смерть» под другим углом.

«Предположим, какой-то медик тоже изучает последние открытия в медицине. Допустим, что этот медик или фармацевт обладает преступными наклонностями. Впрочем, о чем я говорю? Просто все эти вещи, опубликованные в Интернете, попали в руки к медику-социопату. Разве это невозможно? Что ему нужно для того, чтобы маркеры соединить, синтезировать вакцину? Только оборудование. Подойдет любая хорошо оснащенная лаборатория. Предположим, он синтезировал вакцину из четырех маркеров, что дальше? Он выбирает жертву, которая в чем-то ему мешает. Под любым предлогом делает укол – и готово! В течение пяти лет наступает неминуемая смерть жертвы. Подкопаться невозможно. Доказать причастность тоже. Преступника никогда нельзя вычислить, поскольку смерть в течение пяти лет наступает от естественных причин. От инфаркта, инсульта, рака, да мало ли каких серьезных заболеваний! А тот, кто во всем этом виноват, стоит в стороне и наблюдает. Ждет. Единственный факт, который известен о преступнике, – он терпелив. Ждать пять лет смерти жертвы – это сколько ж нужно терпения иметь? Ну хорошо, не пять. У каждого свой срок, кто-то умер через пять лет, кто-то через три года… Ох! Что-то крутится у меня в голове. Нужно тщательно все продумать… Здесь есть какая-то ниточка…»

Но в этот момент раздался телефонный звонок. Звонила подруга детства, неработающая пенсионерка, для которой общение с Марией Валерьяновной было единственным средством утоления сенсорного голода. Разговор длился больше часа, и тетушка успела забыть тот свет в конце туннеля, который мог привести ее к раскрытию тайны. Тайны важной и кровной, объяснявшей гибель почти всей семьи брата.

Глава 5 Венский вальс

– Сколько раз ты бывал в Вене? – спросила Лиза у своего бойфренда, рассматривая публику за соседними столиками.

– Раз семь, а что?

Поташев чувствовал себя в этом небольшом уютном кафе как дома. Кондитерская «Аида» располагалась прямо по диагонали от оперного театра, из ее окон был виден бульвар, где среди густой зелени деревьев мелькали прохожие и ездили велосипедисты.

Лизавета наслаждалась вкусным тортом «Захер» и кофе «американо». Когда официантка, маленькая толстушка в розовой кофточке, похожая на женский вариант Винни-Пуха, предложила им взять десерты с собой, она радостно закивала. Уж больно хотелось попробовать еще яблочный штрудель и несколько пирожных, которые выглядели на витрине очень аппетитно! «Ах! Как хорошо, что их можно взять с собой! А потом, ночью, когда возникнет бешеный аппетит, – а он непременно появится, – как будет здорово и замечательно съесть эти божественные лакомства, которые просто тают во рту!»

– Лешик! Если ты столько раз здесь бывал, то с твоей стороны будет просто нечестно мне все-все про здешнюю жизнь не рассказать! – Молодая женщина умоляюще посмотрела на своего спутника.

– Да не вопрос, – улыбнулся Алексей. – Знаешь ли ты, о любознательная, что Вена в плане кафе развивалась значительно медленнее, чем другие столицы Европы?

– Почему?

– Потому, что она не является родиной кофеен. До Вены кофейни уже были в Венеции, Париже, Лондоне и Амстердаме. В Вене же первые кофейни появились только после осады турок, в конце семнадцатого века. Для настоящих кофеен были традиционными такие вещи: множество различных газет, несколько сортов кофе, всегда – стакан воды. – Поташев подмигнул своей девушке, поскольку та как раз отхлебывала воду из стакана. Она любила запивать горячий кофе прохладной водой.

– Ой! Ты даже не можешь себе представить! До чего же здесь вода вкуснючая! Вот попробуй! – Лиза подвинула свой стакан мужчине. Он сделал глоток и кивнул, подтверждая. Вода действительно была вкусной.

– Знаешь почему? – Он окинул взглядом улицу за окном. – Ты готова выслушать «Оду венской воде» в моем исполнении, детка?

Его подруга изобразила самое пристальное внимание из всех возможных.

– Когда в венской кондитерской тебе подают стакан воды, ты пьешь чистейшую горную воду! «Как это возможно?» – спросишь ты меня. Все просто. В местный водопровод вода поступает из Австрийских Альп. Поэтому тут можно пить воду прямо из-под крана, не заморачиваясь всякими фильтрами.

– Слушай! Как много ты знаешь! А я вот слышала, раньше здесь кофе выбирали не по сортам – робуста и арабика, – а по цвету. Ты про это что-нибудь знаешь?

– Конечно, птица моя! Раньше кофе действительно заказывали по цвету. Гость рассматривал лежащую на столе или предлагаемую официантом Farbskala (шкалу цветов), выбирал нужный ему оттенок и заказывал, например, «Двадцать пять». В кафе главный официант носил при себе таблицу с изображением различных тонов кофе. Каждому тону соответствовала своя цифра, для того чтобы гость мог самым простым способом заказать кофе по собственному вкусу и цвету.

– Надо же, как симпатично!..

Наши путешественники приехали в Вену – жемчужину Австрии и одну из красивейших столиц мира – не столько для отдыха, сколько по делу. Елизавета Александровна Раневская как новоиспеченный завотделом старинных музыкальных инструментов приехала в Вену в командировку. Архитектор Поташев тоже приехал по работе. Его архитектурное бюро делало проект для заказчика, который пожелал загородный дом в стиле австрийского модерна.

Искусствоведу Раневской, кроме командировочных хлопот, хотелось еще посмотреть великолепные венские музеи и галереи. И потом, она, как всякая правильная женщина, перед встречей с красавчиком Дэвидом Геллертом хотела привести себя в порядок. Тем более что именно сегодня у него весь день был уже занят. Он очень мило пошутил в их разговоре с Лизой по телефону: мол, предполагал, что в первый день прибытия в Вену она сперва насладится городом, потом «Захером» и кофе, затем Музеем искусств, а уже на второй день – блюдом под названием «Дэвид Геллерт». Таким образом, у нее был целый день впереди, и она собиралась потратить его с толком и удовольствием. Поташева не пришлось уговаривать повременить с делами, он, как и его женщина, хотел в первый день насладиться городом, а делами заняться завтра.

Они очутились в Вене в начале мая. Это обстоятельство только усилило их впечатления от города. В это время в Вене цвели каштаны и сирень, и из-за обилия городской зелени у них возникало ощущение какой-то родственности Киеву. Любовь венцев ко всему растущему, цветущему и благоухающему можно было определить не только по роскошным паркам и аллеям, но и по количеству цветочных магазинов. Все эти милые цветочные островки имели невероятно эффектные витрины, и Лиза даже пару раз попросила Алексея сфотографировать ее возле них: то на фоне густой зелени большого бонсая, то рядом с сиреневым водопадом глицинии.

Выйдя на Ринг, они оказались на просторной площади Марии-Терезии с двумя симметричными зданиями – Художественно-исторического музея и Музея естественной истории. Музеи обрамляют площадь, посреди которой сидит Мария-Терезия в своем тяжелом кресле. Вокруг каменной владычицы расположены зеленые шары, кубы и параллелепипеды – так прихотливо подрезаны кустарники, благодаря чему все это напоминает фантастическую игровую площадку под открытым небом для детей-великанов.

Лиза сразу же устремилась в венский Художественно-исторический музей, где предъявила свое удостоверение ИКОМ (Международного совета музеев) и была пропущена бесплатно. Поташев заплатил девять евро и тоже оказался за ограждением с бархатной перемычкой, преграждающим вход. Раневская стремительно неслась по музейному этажу в форме каре, читая на входных дверях таблички. Наконец она увидела надпись «Нидерландское искусство» и нырнула в зал. Двигаясь вдоль полотен, она вдруг воскликнула: «Ну, вот же!..» – и остановилась как вкопанная. Поташев, подошедший спокойным шагом вслед за ней, посмотрел на картину и констатировал:

– Брейгель. «Охотники на снегу».

Он какое-то время полюбовался полотном, а затем пошел рассматривать другие шедевры европейского искусства. Алексей не боялся потерять свою возлюбленную в гуще экскурсантов. Он уже знал по опыту: если у нее появилось такое выражение лица, она от этой картины отойдет не скоро. Кроме необходимости встретиться и поговорить с Дэвидом Геллертом, личной целью Раневской в поездке в Вену было увидеть одну-единственную картину – «Охотники на снегу» Питера Брейгеля. Не то чтобы она не собиралась смотреть все остальные шедевры Венского музея истории искусств, Бельведера[10], Альбертины[11] и прочих замечательных музеев и галерей столицы Австрии, конечно же, собиралась. Живописные сокровища Вены были важны и интересны, но все же главным, ради чего она отправилась в путешествие, оставались «Охотники».

Еще в ранней юности, когда она вместе с родителями посмотрела в кинотеатре повторных фильмов «Солярис» Андрея Тарковского, она поняла, что очень хочет увидеть это полотно наяву.

Лиза смотрела на «Охотников» и понимала, что Брейгель – абсолютно уникальный художник. Если бы не было Брейгеля, вряд ли гений Андрея Тарковского смог бы раскрыться с такой силой. Более того, вся фантастика Станислава Лема была бы исключительно научным предвидением виртуальной реальности и создания искусственного интеллекта, но в ней не осталось бы места для человека с его эмоциями.

Раневской была памятна сцена из фильма Андрея Тарковского «Солярис». В кают-компании космического корабля висит репродукция картины Питера Брейгеля Старшего «Охотники на снегу». Ее внимательно рассматривает героиня фильма, внешне – прекрасная девушка, по сути – фантом, порождение планеты Солярис. Камера подолгу задерживается на деталях картины, и кажется, что зимний пейзаж вот-вот оживет: зазвучат голоса конькобежцев, хрустнет снег под ногой охотника, залает собака…

А в странном создании, не ведающем, что такое Земля и населяющие ее люди, пробудятся в ответ человеческие чувства. Тарковский сделал символом нашей цивилизации картину с обыденным, ничем не примечательным сюжетом – зимний день, деревня, охотники возвращаются домой, и завороженный зритель безоговорочно ощущает точность режиссерского выбора. Какая картина может лучше объяснить инопланетянам, что такое Земля? Конечно, «Охотники»…

* * *

Тем временем Григорий Петрович Шанаев, прилетевший в Вену на пару дней раньше Раневской, готовил почву для сделки. Сперва ему нужно было съездить на встречу с Мюллером-Мельниченко, а затем – провести предварительные переговоры с Геллертом. Причем Геллерт попросил его, чтоб на этой встрече присутствовал его коллега – художественный руководитель «Ла Скала», известный музыкант Даниэль Берлинер. Такой поворот событий совсем не нравился Шанаеву, ему вовсе не хотелось посвящать в свои проекты третьих лиц, но деваться было некуда.

Встреча с Мюллером на этот раз проходила в парке дворца Бельведер. Герр Николас заявил, что врачи рекомендовали ему больше двигаться, и поэтому для прогулки он выбрал парк, в котором не было ни одной скамейки.

Шанаев здесь был впервые, и хотя он уже настроился на деловую волну, но даже его это место очаровало: и дворец, и шикарные клумбы, и скульптуры, и пруды с фонтанами, и небо – ярко-голубое, словно специально написанное над всем этим великолепием. Хотелось смотреть и смотреть! И во все стороны сразу! Вид на город открывался роскошный: дворец стоял на возвышенности, и вся старая Вена была как на ладони.

Сам дворец был удивительно гармоничен: нежный кремовый цвет стен буквально перетекал в клумбы регулярного сада и в пруды, а зелено-бирюзовая крыша сливалась с небом.

– Позвольте, уважаемый Григорий Петрович, я побуду вашим гидом, – мягко предложил Мюллер.

– Буду рад. Тут так красиво! – приветливо улыбнулся гость.

– Этот дворцовый комплекс появился благодаря… Кому бы вы думали? – Он сделал театральную паузу. – Благодарить надо принца Евгения Савойского. Построили Бельведер по мотивам парижского Версаля. Вы, конечно, бывали в Версале? – Старичок смотрел на антиквара с хитрой улыбочкой.

– Разумеется, – тряхнул головой его собеседник.

– Лично мне Бельведер нравится больше Версаля. Но это так, частное мнение. Весь комплекс был сооружен в стиле барокко и считается лучшим в мире в этом стиле. Он включает два здания – Нижний Бельведер и Верхний Бельведер. Само время благоприятствовало появлению этих архитектурных шедевров – семнадцатый век, время наивысшего расцвета и могущества великой Австрийской империи. Символом и доказательством этого расцвета стал Бельведер. Принц сначала построил себе летний домик, не сидеть же летом в городе? Получился Нижний Бельведер. Но посмотрел – маловат получился. И построил еще один, побольше – Верхний Бельведер. А между ними садик устроил…

– Ничего себе садик! Вы бы еще сказали – огородик! Ну вы, герр Николас, даете! – хохотнул Шанаев. – Вот смотрю и пытаюсь представить себе, какими они были, люди той эпохи? Как они все это задумали, спроектировали, построили, создали такую неповторимую гармонию, что я вот стою здесь, рот забыв закрыть, и немею от восхищения? Ведь века прошли! Да они же при свечах жили, на лошадях ездили, а такие шедевры создали!

– После смерти Евгения Савойского этот комплекс приобрела императорская фамилия Габсбургов, – покивал седой головой добровольный гид. – В те времена, как, впрочем, и сейчас, никто не хотел отставать в богатстве, роскоши, размахе дворцов и парков. Наверно, Бельведер не давал императору покоя – как же, такая красота, да не моя… Ну, ладно, нам-то чем плохо: такие дворцы после себя оставили! В начале двадцатого века здесь наследник престола жил, Франц-Фердинанд. Ну, тот самый, которого в Сараево ухлопали.

– Вот это да! – искренне подивился гость из Киева. – Прям живая история!

– Да! Живая. А как вам сфинксы?! – Мюллер с хитрецой во взгляде обернулся к своему спутнику.

– Впечатляют! Женские торсы с таким крепеньким бюстом и львиные тела! Мощно!

– Да еще крылья за спиной! Хороши девушки! – рассмеялся коллекционер. Но вдруг посерьезнел и произнес: – Кстати, о сфинксах, вы мне по телефону сказали, что у вас ко мне вопросы имеются?

– Совершенно верно, герр Николас! – Антиквар приветливо взмахнул рукой и приложил ладонь к сердцу. – Во время нашей первой беседы речь не шла о финансовой стороне…

– Ну, это было знакомство, понятно.

– Теперь же мне бы хотелось понимать стоимость коллекции и условия дарения.

– Признаться, я еще не определился. Будет ли это дарение или завещание.

Шанаев остолбенел. Это заявление Мюллера-Мельниченко совершенно меняло ту стройную картину, которая уже сложилась в голове антиквара. Все его расчеты и схемы обогащения за счет чудаковатого венца летели под откос. Он до такой степени оторопел, что даже остановился, не в состоянии продолжать прогулку по Бельведеру.

Герр Мюллер повернулся к остановившемуся Шанаеву и успокаивающе произнес:

– Григорий Петрович, да не переживайте вы так! Мне восемьдесят лет, и если я напишу завещание на свою коллекцию, то подождать вам придется совсем недолго. Лет десять-пятнадцать, не дольше! – И он разразился веселым хохотом.

– Вы издеваетесь надо мной? – холодно спросил Шанаев.

– Ну что вы, коллега! Ни в коем случае! – Мюллер придержал Шанаева за локоть и повел по аллее парка. Несмотря на преклонный возраст, рука его была крепкой, а поступь твердой. – Просто таким нехитрым способом я вам дал понять, что я не старый чудак – собиратель старинных инструментов, а достойный соперник, который может стать партнером. При одном условии…

– Каком?

– Таком. Я отлично понимаю, что вы собираетесь проворачивать гешефты с моими скрипками, иначе вы бы не стали меня обхаживать! – Он сделал предупреждающий жест, которым остановил попытку Шанаева отрицать очевидное. – Поймите меня правильно. Я не против. Вы хотите заработать? На здоровье! Но я должен быть включен в число пайщиков! – Мюллер снова хитро улыбнулся.

– Сколько?

– Пятьдесят процентов. Мои инструменты, ваш менеджмент. Это справедливо. – На этот раз взгляд австрийца был серьезен.

– Я должен подумать. – Антиквар не мог вот так с ходу принять решение. – Как скоро я должен дать ответ?

– Час времени у вас еще есть. Пока я посмотрю великолепного Климта. – Старик кивнул и вошел в здание большого Бельведера.

Оставшись в одиночестве, Шанаев двинулся к выходу из парка. Он поймал такси и отправился на нем в центр Вены. Там зашел в первое попавшееся кафе, заказал зеленого чая и стал сосредоточенно просчитывать варианты.

Спустя час они снова встретились.

– Какие потрясающие картины Климта я увидел! «Поцелуй»! Даже в моем возрасте – это нечто завораживающее! – восторженно говорил Мюллер, словно забыв о цели их встречи с Шанаевым.

– Уважаемый герр Николас! – спокойно заговорил антиквар. – Я приехал из Киева во второй раз вовсе не для того, чтобы выслушивать ваши впечатления от Климта. Как-нибудь в другое время. Мы с вами договорились о деле. Давайте его обсудим. Я обдумал ваши слова, и у меня есть свое предложение. Во-первых, я так до сих пор и не видел вашу коллекцию, только фотографии. Хотелось бы посмотреть вживую. Второе, если вы настаиваете на завещании, то я этим заниматься не буду, так как вы можете менять завещание каждые пять минут, и у меня нет мотивации заниматься вашей коллекцией. Только в случае дарения может идти речь о том, что я беру на себя обязательства сдавать в аренду ваши инструменты, а вы получаете свои… тридцать процентов!

Венец стоял в задумчивости и глядел на небо – совершенно безмятежное, точно фарфоровое. Поразмышляв несколько минут, он протянул Шанаеву сухонькую, но вполне еще сильную ладонь и произнес:

– По рукам, я согласен! Но… мы должны подписать документ, куда все наши договоренности будут внесены!

– Безусловно! – облегченно вздохнул Григорий Петрович.

* * *

Лиза и Алексей по-разному готовились к выходу из гостиницы. Раневская одевалась и подкрашивалась с особой тщательностью, ведь ей предстояла встреча с «тем самым» легендарным Геллертом. Поэтому она надела то, что подходило к любому случаю: белый брючный костюм. Брюки были классического кроя, идеально сидевшие на фигуре, а пиджак – изящный, короткий, отороченный тонким темно-синим кантом. Бело-синие пуговицы и алый шелковый платок, повязанный на ручку белой сумки, дополняли образ элегантной молодой женщины. В этом году ей почему-то нравилась морская тема в одежде.

Поташев надел джинсы и футболку и взял фотоаппарат и этюдник, поскольку собирался делать эскизы и фотографировать наиболее интересные дома в стиле сецессии[12]. Они договорились, что встретятся где-нибудь в центре города, после того как Елизавета пообщается со скрипачом-виртуозом, назначившим ей встречу в ресторане «Do&Co». Это был один из самых изысканных ресторанов (девушка прочла о нем в Интернете), который находился на последнем этаже торгового комплекса «Хаас-Хаус» напротив собора Святого Стефана.

Раневская переступила порог ресторанного зала точно в назначенный срок. Геллерт уже сидел у стойки бара и пил апельсиновый сок. Барные стулья, как обычно, напоминали высокий насест с круглой подушкой, они были рассчитаны на людей среднего роста, чьих конечностей хватало ровно до нижней перекладины стула. Но Дэвид был высоким парнем, под два метра ростом, и потому сидел, согнув длинные ноги в коленях. Он был одет в потертые джинсы, белую футболку и кеды. Волосы были собраны в хвост, и на открытом лице, когда он взглянул на Лизу, появилась улыбка. Дэвид предложил пересесть за стол и сделать заказ, поскольку было время обеда. Девушка не стала жеманничать и согласилась перекусить, тем более что, волнуясь перед встречей, ничего не могла заставить себя проглотить за завтраком. Рано утром она лишь выпила чашку кофе и сейчас уже чувствовала, что проголодалась.

Елизавета во время путешествий обычно любила не только рассматривать интерьеры кафе или магазинов, куда заходила, но и часто любовалась видами из окон, интересовалась всеми токами иной жизни, которая проявлялась в мелочах. Хотя сейчас, в обществе Геллерта, она даже не заметила, как съела жареную говяжью вырезку, предложенную ее спутником как типично австрийское блюдо, и поданное в качестве гарнира картофельное пюре, взбитое на вкуснейших сливках. Да и свежие овощи (натертый на крупную терку молодой огурец и тонко нарезанный помидор) проглотила машинально. Очнулась она только тогда, когда Дэвид предложил ей фужер молодого вина, а себе взял пиво.

Роль ведущего в беседе взял на себя гостеприимный австриец, узнавший в начале общения, что Раневская в Вене оказалась впервые. Он с интересом расспрашивал, какие достопримечательности в столице Австрии она уже посмотрела. Посоветовал ей непременно посетить собор Святого Стефана, Хофбург и Императорские конюшни. Потом он стал рассказывать Лизе о своей семье. Так она узнала, что его мама – американская балерина, отец – юрист и аукционист, занимался продажей скрипок. Судя по тому, что рассказывал о нравах в семье собеседник, они были достаточно суровые. Отец был весьма авторитарен. Разговоры дома шли исключительно о музыке и о делах, элемент человечности как-то упускался. Дэвид был решительно настроен учесть ошибки своих родителей. Впрочем, сейчас отношения у них сложились достаточно теплые. Он поинтересовался у Лизы:

– А как вы ладите с родителями?

И ей отчего-то захотелось рассказать этому совершенно незнакомому человеку о своих маме и папе, о том, что они для нее самые большие друзья. Она перестала стесняться Геллерта, а стала вдруг открытой и откровенной, рассказывая о том, что невероятно ценит в своих родителях их способность любить ее не за что-то (например, за то, что она закончила с красным дипломом Академию, или за то, что сейчас возглавляет отдел в Городском музее), а просто любить.

Дэвид, внимательно выслушав девушку, признался, что немного завидует ей. Ведь в его случае для того, чтобы заслужить любовь отца, он должен был стать даже не просто музыкантом, скрипачом, а непременно – виртуозом. Внезапно Дэвид сказал: «Думаю, я буду довольно антиавторитарным отцом и дам своим детям полную свободу. В общем, полная противоположность тому, что пришлось узнать мне в моем воспитании. Но это в большинстве случаев так и бывает».

Разговор перешел на инструменты. Геллерт рассказал, что первую скрипку Страдивари ему подарил президент Германии. С тех пор уникальных скрипок было несколько; как говорил Дэвид, ему нравится менять инструменты, поскольку у каждого из них своя душа и свой голос. Сейчас играет на инструменте Страдивари 1703 года.

Лиза слушала и понимала, что рядом с ней сидит не тот невероятный парень с сумасшедшей энергетикой, ураганной харизмой и бездной обаяния, которые пленили ее, когда она смотрела на него в Интернете. Сейчас перед ней раскрылся совсем другой Дэвид. Они были сверстниками и общались легко и свободно на любые темы. И это было самым удивительным для Елизаветы. Дэвид предложил прогуляться по городу. Она с радостью согласилась.

Сперва они отправились в Штефансдом – собор Святого Cтефана, так называют его австрийцы. Этот символ Вены и Австрии, главную достопримечательность города, они обошли вокруг, прежде чем зайти внутрь. Штефансдом – выдающийся кафедральный собор тринадцатого века – произвел на Раневскую сильное впечатление.

Она всей своей искусствоведческой натурой прониклась художественной ценностью готической постройки. Недра храма хранили несметные сокровища искусства и уникальные реликвии. Среди них – средневековые скульптуры и витражи, надгробные плиты и памятники, алтари, изображения святых и каменные кафедры работы известнейших скульпторов. В соборе Святого Стефана нашли упокоение останки великих императоров и ученых мужей, богатых купцов и епископов: от герцога Рудольфа IV[13] и принца Евгения Савойского до именитых зодчих Фишера[14] и Хильдебрандта[15].

Выйдя из храма, они пошли по улице Грабен. Геллерт объяснил, что название ей досталось от древнеримского оборонительного рва (в переводе с немецкого graben означает «ров»), который был засыпан землей в тринадцатом веке. После этого на улице, которая по форме напоминала сильно вытянутую в длину площадь, торговали мукой, овощами и другими товарами. Дэвид подвел свою спутницу к «Чумной колонне», возвышающейся на Грабен и посвященной Троице. Она напоминала об эпидемии чумы, обрушившейся на город в 1679 году. Ничего устрашающего в колонне не было. Наоборот, смешная фигурка одного из Габсбургов с выдвинутым вперед подбородком носила карикатурный характер.

Затем они направились к Императорским конюшням. Раневскую удивило, что конюшни (кто бы мог подумать!) выглядели как строения эпохи Возрождения, но Дэвид объяснил ей, что они на самом деле были построены в середине шестнадцатого века специально для проживания сына императора. И данное крыло является частью крупного дворцового комплекса Хофбург. Конюшни в форме квадрата были расположены на трех уровнях. Императоры ценили породистых скакунов и содержали около 900 особей знаменитых липицианских лошадей, которые до сих пор разводятся при дворце и используются испанской школой верховой езды. В крыле конюшен сейчас также располагается своеобразный музей липицианцев. Путешественница из Киева увидела открытые стойла во внутреннем дворе. Все лошади были белой масти. Геллерт поинтересовался, любит ли она лошадей. Получив утвердительный ответ, он заметил, что лошади, как и люди, к старости седеют.

Затем они очутились в центре площади Героев и полюбовались памятником принцу Евгению Савойскому – великому австрийскому полководцу, который разгромил турок.

Незаметно вышли на Ринг, где Лизавета узнала памятник Марии-Терезии и два величественных здания музеев, окружавших монумент со сквером. В Музее искусств она уже побывала, и теперь ей казалось, что она начинает узнавать знакомые места.

Все то время, пока они прогуливались, между ними шла непринужденная беседа. Порой Раневской казалось, что они с Геллертом давно знают друг друга, так легко и свободно протекал их разговор.

– Мама меня очень хорошо воспитала. Уборка для меня кажется чем-то медитативным. Во время уборки можно о многом подумать и дать своим мыслям прокрутиться в голове. Если я дома, то я в основном готовлюсь к концертам. И мне просто необходим определенный порядок вокруг, иначе сложно сконцентрироваться. А как вы настраиваетесь на свою работу?

– Я, когда готовлюсь к лекциям или пишу, обязательно слушаю музыку.

– Какую?

– В последнее время Рахманинова. Еще очень люблю Чайковского. Теперь вот познакомилась с вашим исполнением… Слушаю все, что вы играете… – Лиза улыбнулась, сказав это просто как факт. Не желая угодить, а просто отвечая на вопрос.

– Знаете, Элизабет, я очень рано начал выступать. Уже в восемь лет играл со всемирно известными симфоническими оркестрами, в тринадцать выступал с Иегуди Менухиным.

– А какая музыка вас окружала в детстве? Подпитывала? Что вас формировало?

– Я рос на Бахе, Бетховене и Шостаковиче. А затем открыл для себя «Metallicа» и «Queen». Первым неклассическим альбомом, который я купил, был «A Night at the Opera» легендарной группы «Queen». Какой дома был скандал! – Дэвид расхохотался и прикрыл ладонями лицо.

– Так вы устроили в доме маленький переполох? – Раневская слушала и мысленно представляла его «правильного» папу, который после Баха вдруг услышал группу «Queen», и тоже рассмеялась.

– Это было начало моего бунта, – помотал головой скрипач, словно возвращаясь к воспоминаниям. – Вряд ли это был в полном смысле мятеж, но в семнадцать лет я принял первое самостоятельное решение, определившее всю мою жизнь в дальнейшем. Я отправился в Нью-Йорк, в самую знаменитую консерваторию в мире. Вопреки воле родителей! Мы на какое-то время даже перестали общаться!

– Да, это не просто! – сочувственно вздохнула Лиза, понимая, что не всем так повезло с родителями, как ей.

– Вы не поверите, но я все оплачивал сам, хватался за любую работу. Чем я только не занимался! Вы себе даже не представляете: работал промоутером в клубах, консультантом в магазине женской одежды, мойщиком туалетов… Подрабатывал даже моделью, ну, в смысле, манекенщиком! Это было забавно! Вас это не шокирует?

Лиза сказала:

– Почему бы нет? – Она слушала музыканта, и в ее памяти всплывали прочитанные о нем строки из статей и блогов в Интернете.

Его описывали как «Дэвида Бекхэма[16] классической сцены». Он, по мнению Раневской, и сейчас выглядел скорее рок-звездой, чем классическим музыкантом. Геллерт давно всем все доказал и теперь просто занимался тем, что любит, получая от этого колоссальное удовольствие (и это было очевидно!). «Я не притворяюсь – на сцене я такой же, как в жизни», – с улыбкой сообщил он своей спутнице, и она внутренне с этим согласилась. Правда, Лиза никогда не видела его живьем во время выступления… Но в повседневной жизни он – такой озорной, солнечный – был невероятно, завораживающе обаятелен.

Меж тем Дэвиду очень нравилось развлекать смешными историями приехавшую из Украины девушку, которая была ему симпатична и, судя по ее реакциям, хорошо воспитана и умна.

– Хотите я вас рассмешу? Эта история случилась в одном старом английском отеле. Как всегда, у меня не было времени позаниматься в течение дня (я готовлю к выпуску новый «классический» альбом), поэтому пришлось это делать в номере довольно поздним вечером. Через какое-то время я услышал тихие аплодисменты из соседнего номера и подумал, что таким образом истинные английские джентльмены намекают мне, что уже все-таки четыре часа утра и пора заканчивать… О’кей, я перестал играть… Через полминуты слышу громкий стук из того же номера и крик: «Играй еще!» Ну, меня для этого не надо два раза уговаривать, и я стал играть до рассвета.

Раневская слушала и понимала, что Дэвид не только хорош собой, невероятно талантлив, но еще он – замечательный собеседник и просто умница. Иногда Геллерт говорил очень глубокие вещи, а иногда что-то простое, но такое близкое, человечное.

Они подошли к кафе «Захер», которое знаменито своим вкуснейшим тортом «Sacher-Torte» и не менее вкусным кофе, известным многим туристам из разных уголков мира. Кафе расположено в центре города, а сидя за столиками, можно наслаждаться замечательным видом на Венскую оперу. Было по-летнему тепло, и они присели на открытую террасу кафе.

Их беседа продолжалась. И хотя Раневская несколько раз старалась направить разговор в деловую сторону и обсудить условия аренды у музея скрипки Страдивари, Дэвид мягко, но настойчиво переключал общение в другое русло. Наконец Лиза не выдержала и спросила прямо:

– Дэвид! Почему вы все время, как только я хочу обсудить с вами вопросы аренды скрипки, уводите нашу беседу в иную сторону? Вы раздумали арендовать у киевского музея инструмент? Вы нам не доверяете?

– Элизабет, что вы?.. Мне казалось, это понятно… – Невероятно, но Дэвид Геллерт, секс-символ Европы и всего мира, покраснел от смущения. Он тяжело вздохнул и сказал, глядя на оперный и стараясь не смотреть на девушку: – Вот вы знаете, чем отличается Венский оперный театр от других оперных театров в мире? – Он никак не мог сказать Лизе то, что хотел, и потому начал издалека. – Это здание связано с трагической историей. Когда оно было построено, то венцы его не приняли. Императору Францу-Иосифу он тоже не понравился. И архитектор, не выдержав критики, наложил на себя руки. Но прошло время, и, как это часто бывает, театр полюбился венцам… Наверное, вы думаете: для чего этот чудак все это рассказывает? Да просто я тяну время, чтобы сказать простую вещь. Вы мне нравитесь. Я не шучу. Мне редко встречаются собеседницы, с которыми я чувствовал бы себя так легко, как с вами. Мне совсем не хотелось бы, чтобы мы быстро решили деловые вопросы и вы умчались куда-нибудь… Не знаю, например смотреть новую выставку в Альбертине.

– Дэвид, я не ожидала… Мне, конечно, приятно, но мы можем поговорить о делах, а потом пойти в Альбертину вместе! – Она улыбнулась виртуозу-скрипачу, и ей подумалось: «Если дома кому-нибудь рассказать об этом разговоре, ни одна живая душа не поверит…»

Музыкант повернул к ней лицо, и она увидела, как в его глазах заискрились солнечные блики.

А в это время внутри кафе «Захер» сидел Алексей Поташев и наблюдал, как за его женщиной ухаживает длинноногий австриец с нелепым конским хвостом вместо нормальной мужской стрижки. Он сразу же их заприметил, когда они только переходили улицу, направляясь к кафе. Чтобы его не обнаружили, Поташев прикрылся венской газетой. Но молодые люди и слона не заметили бы, если бы он зашел в «Захер» выбрать один из тридцати видов кофе. Они были так увлечены друг другом, так весело что-то обсуждали, словно, кроме них, не существовало никого вокруг. Алексей с ревностью отметил, что они хорошо смотрятся вместе. Она была ниже спутника ростом, но рядом с очень высоким Дэвидом напоминала какую-то иностранную модель. К ним подбежала стайка девушек с просьбой к Геллерту дать автограф. Он выполнил их просьбу, ничуть не жеманясь.

Те убежали, счастливые, посылая своему кумиру воздушные поцелуи. После этого Лиза с Дэвидом подозвали официанта, сделали заказ и продолжали говорить, словно оказались вдвоем на необитаемом острове.

Архитектор внимательно наблюдал за ними. Он чувствовал себя Штирлицем, который следит за встречей агентов абвера. «Что-то в последнее время мне часто приходится подсматривать за чужими отношениями». Он вспомнил, как совсем недавно выслеживал свою маму, которая отправилась с любимым мужчиной в ресторан. Роль разведчика начинала раздражать Алексея: «Вот сейчас встану, подойду к ним. Интересно, как она прореагирует? Удивится? Огорчится? Смутится?» Уже было решившись, он представил, как подходит к ним и как оба собеседника встают из-за стола. «Пигмей рядом с атлантами», – мысленно произнес Поташев. Он был среднего роста, ниже высокой Лизы, а уж Геллерт – тот и вовсе мог над ним возвышаться, как гигант. Детское чувство обиды и несправедливости природы шевельнулось в нем, и он остался сидеть за своим столиком.

Дэвид и Лиза направились в Альбертину, любоваться великими произведениями искусства. Поташев шел следом, стараясь не попасться им на глаза. Довел парочку до входа в музей и уселся в очередном венском кафе, откуда открывался великолепный вид на площадь. Чтобы отвлечься, Алексей стал листать оранжевый гид по Вене. Из путеводителя он узнал, что в этом замечательном здании были выставлены работы выдающихся представителей различных стран и школ – Дюрера, Рубенса, да Винчи, Рембрандта, Микеланджело и Рафаэля.

«Она сейчас дает ему экскурсию по Дюреру…» – с тоской подумал Алексей и снова стал читать гида:

«Площадь Альбертины – это центр туристической жизни Вены. От Альбертинаплатц начинаются экскурсии, здесь можно нанять фиакр для прогулки, полюбоваться старинными зданиями, посидеть в кафе».

Поташеву казалось, что «Мемориал против войны и фашизма» выглядит архитектурным диссонансом на старинной площади. На фоне благообразных старинных зданий угловатые формы монумента вызывали особые ощущения. Он прочел в путеводителе: «Памятник жертвам нацизма работы Альфреда Хрдлички установлен здесь не случайно. До войны перед Альбертиной стоял жилой дом. В 1945 г. в его подвалах от бомбежки погибли сотни людей. Мемориал увековечил их боль и страдания».

Эти слова внезапно точно разбудили его. Да, именно боль и страдания. Зачем он ждет их здесь, под музеем? Не лучше ли просто уйти, чтоб не видеть их счастливых влюбленных лиц? Он мысленно приказал себе: «Ты должен взять себя в руки. Нет ни одной женщины в мире, которая сможет заставить тебя страдать! У тебя есть своя жизнь. В этой жизни может быть много женщин. И если Лиза выберет этого длинноволосого Геллерта, то это ее дело». Поташев расплатился за кофе и отправился писать этюды старинных зданий Вены.

В гостиницу, где они с Раневской поселились, он пришел поздно. Она уже спала или делала вид, что спит. Алексей принял душ и лег в постель, стараясь не разбудить ее. Но сон не шел к нему. Источник его разгоравшейся ревности лежал с ним рядом, и даже дыхания женщины не было слышно. Он повернулся на бок и, глядя на нее, такую теплую, нежную и родную, тихо спросил:

– Ты спишь?

Она открыла глаза. Села, опершись на стенку широкой гостиничной кровати, и честно сказала:

– Нет. Не сплю.

– Почему бы это? Люди с чистой совестью спят как младенцы! – прокомментировал Поташев. Он чувствовал, как вся его злость, вся его ревность, накопившаяся за день, теперь готова выплеснуться.

– Если следовать твоей логике, значит, у меня совесть не чиста, – холодно повела плечом Лиза.

– При чем здесь моя логика? – повысил голос мужчина. – Здесь моя логика бессильна! Тут вступает в силу женская логика, рядом с которой все выстроенное и созданное мной рассыпается, как замок из песка!

– Какие архитектурные метафоры, кто бы мог подумать! Откуда что берется? – Раневская не чувствовала за собой никакой вины. И ей совсем не нравилась эта сцена, разыгрываемая Поташевым среди ночи.

– Да! Метафоры, гиперболы. И… что там еще?..

– Преувеличения, – подсказала женщина.

– Никаких преувеличений! Я вас видел! Я наблюдал за вами. Мне было очевидно, как вы с Геллертом, словно приклеенные, не могли оторваться друг от друга! Да вы смотрелись, как пара влюбленных голубков! Правда, венский «голубь» из-за своих длиннющих ног больше напоминал страуса! Но, я так понимаю, тебя это вовсе не смущает!

– Отелло рассвирепело! – хмыкнула Лиза, которой было так смешно, что она едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться.

– Да, я – Отелло! Я – мавр венецианский! И я тебя сейчас буду душить, неверная ты женщина! – Поташев с наигранной грозностью кинулся вслед за Елизаветой, которая проворно спрыгнула с постели и стала убегать от Алексея. Но поскольку номер был небольшой, а по-настоящему убегать никто не собирался, то вскоре влюбленные оказались вновь на ложе. В объятиях друг друга.

– Вот скажи мне, только честно, ты увлеклась этим… скрипачом? – спрашивал Поташев, крепко обнимая Лизу, так, точно боялся, что вот просто сию минуту прилетит секс-символ Европы Дэвид Геллерт и отнимет у него возлюбленную.

– Какой ты все-таки дурашка!

Ей нравилась его ревность, нравилось осознавать, что она способна произвести впечатление даже на такого мужчину, как Дэвид. Но ему, любимому Лешеньке, вовсе не обязательно знать о ее женской потребности нравиться другим красивым мужчинам. Ведь кроме взглядов и улыбок, комплиментов и вздохов, они ничего больше не смогут себе с ней позволить. И никогда не пересекут ее личную территорию. Но и этого знать Поташеву не нужно. Пусть ревнует, пусть боится ее потерять!

Секс после сцены ревности был страстным, бурным и напоминал любовное сражение.

На следующее утро он еще спал, а ей нужно было срочно уходить на встречу. Она успела только написать записку: «Леша, сегодня у меня весь день расписан. До вечера».

Лизу под гостиницей уже ждало такси. Автомобиль привез ее в «Graben Hotel», где проживал Шанаев. Григорий Петрович очень торопился, поскольку через полчаса должен был подъехать Геллерт, для которого они готовили документы. Для этой процедуры антиквар арендовал небольшой бизнес-зал на первом этаже отеля. Он спешил объяснить Раневской сложности, которые возникли в связи с оформлением договора аренды и передачей денег скрипачом.

– Видите ли, Елизавета Александровна! Мы столкнулись с непредвиденными сложностями, и я даже затрудняюсь… вам объяснить!

– Можно просто Лиза! О чем вы говорите, Григорий Петрович? Объясните мне, чтобы я понимала.

– Хорошо, Лиза, попробую вам растолковать. Если мы внесем деньги Геллерта, переведя их от частного лица в Вене на валютный счет музея в Киеве, то нам придется заплатить высокий процент налога нашему государству за аренду скрипки Страдивари. Мы не можем взять эту сумму – целых десять процентов! – с Дэвида. Это же нонсенс! Мало того что он платит миллион долларов за аренду инструмента, мы еще повесим на него наши дикие налоги?

– Но тогда музей должен уплатить государству эту сумму. – Голос Елизаветы был не очень уверенным, поскольку она ничего не понимала в финансовых вопросах, как и в системе налогообложения.

– Опять плохо. Если музей станет ежемесячно платить налог с валютного счета, вместо заработка начнутся сплошные убытки. Мы просто подставим наш любимый музей! – Взволнованный Шанаев стал прохаживаться по бизнес-залу.

– Что же делать? – встревоженно спросила Раневская.

– Давайте позвоним Яблоковой и посоветуемся! – предложил мужчина.

– Правильно. Кира Юрьевна – опытный чиновник, она же до музея работала в Министерстве культуры. Она непременно что-нибудь подскажет! – воспрянула духом Лиза.

Шанаев набрал телефон приемной музея, включив в мобильнике громкую связь. Трубку взяла секретарь и произнесла дежурную фразу: «Городской музей Киева. Слушаю вас!»

– Олечка, доброе утро! Это Григорий Петрович вас беспокоит. Мы тут с Елизаветой Александровной попали в затруднительное положение, хотели бы посоветоваться с Кирой Юрьевной. Можете нас соединить?

– К сожалению, сейчас Кира Юрьевна проводит совещание, и я никак не могу ее оторвать. Вы объясните мне суть вопроса. Как только директор освободится, я ей доложу, а потом перезвоню и передам ее ответ. Или, когда закончится совещание, свяжу вас с Яблоковой.

– Ой! Спасибо, дорогая Олечка! Дело в том… – И антиквар подробно изложил суть проблемы.

Прошло около десяти минут, и телефон Шанаева издал звук, напоминающий кудахтанье. Он снял трубку, это звонила секретарша директрисы музея.

– Кира Юрьевна предлагает Лизавете Александровне открыть счет в любом из банков Австрии, и пусть Геллерт положит деньги на ее счет. А потом она переведет сумму на счет музея как его сотрудник. Тогда не нужно будет платить никакого налога. Поскольку это будет проплата завотделом на головное предприятие. Как сказала Кира Юрьевна: и волки сыты, и овцы целы! – Ольга весело добавила: – Как там погода в Вене?

– Солнечно! – заулыбался коллекционер.

– А у нас пасмурно, везет вам! – сообщила Ольга и отключилась.

Вскоре появился Геллерт, и Шанаев ввел музыканта в курс последних событий. Дэвид не имел ничего против того, чтобы положить деньги на счет Лизы. Но перед тем как отправиться в банк, Григорий Петрович загадочно сообщил Геллерту:

– Я должен украсть прекрасную Элизабет ненадолго! Через час встретимся в банке!

И, усадив Раневскую в заранее вызванное такси, он отправился с ней в аутлет. Там Шанаев с невероятной энергией и харизмой стал объяснять Лизе цель ее «похищения».

– Дорогая Елизавета Александровна! – картинно сложил руки антиквар. – Вы так много сил приложили для осуществления нашей идеи! Вы очаровали Геллерта! Именно поэтому он столь охотно согласился стать первым музыкантом, арендующим скрипку Страдивари в музее! Благодаря вам теперь подтянутся и другие выдающиеся скрипачи!

– Ну что вы, Григорий Петрович! – От его напора Лиза испытывала не столько приятное чувство благодарности, сколько неловкость. – Мы договорились, что вы меня называете просто Лиза.

– Так вот, дорогая Лиза! Я решил из своего процента прибыли сделать вам подарок. Мы сейчас зайдем в любой бутик, и вы там купите все, что захотите… Я настаиваю и предлагаю купить сразу ансамбль из нескольких предметов.

– Ой! Но ведь это стоит кучу денег! – всполошилась Раневская. – Зачем так тратиться?

– Ценю вашу щепетильность, Лизок! Но у меня свои правила отношений с людьми. Итак, выбирайте бутик!

Все это он говорил, пока такси везло их к аутлету «Парндорф». В голову Елизавете пришли сразу две противоположные мысли: «Как-то все-таки неудобно…» и «Нельзя быть такой тютей. Предлагают одеться в брендовом магазине – оденься! В этом нет ничего плохого!»

Сминая последнюю баррикаду Лизиной щепетильности, Шанаев произнес:

– Здесь сейчас невероятные скидки, до восьмидесяти процентов! О чем тут думать? Можно купить брендовую одежду в три раза дешевле, чем в Киеве!

После таких аргументов остатки сомнений испарились, и внутри Раневской настойчивый голос произнес: «Escada»!

В результате было куплено в бутике «Escada» все то, о чем девушки мечтают долгими зимними вечерами и что представляется им каким-то летним, воздушным, может, даже экстравагантным, наполненным ветром и запахом моря. Так в гардеробе Лизы появился глубоко синий, ультрамариновый комбинезон из тонкой ткани с широкими брюками и элегантным хомутиком вокруг шеи. К комбинезону прилагалось белое болеро, украшенное кружевом. Синие туфли из натуральной кожи на высокой шпильке; шляпка из «итальянской соломки» с цветком алого мака; изящные белые перчатки; белая лакированная сумка и очки от солнца – все это роскошное и элегантное убранство означало для Лизы «сбычу мечт» и было одним из последних приятных штрихов в образе имперской Вены.

Пока Лиза сидела в маленьком аутлетовском кафе за чашечкой «эспрессо», в окружении множества пакетов, на каждом из которых было начертано «Escada», Шанаев расплачивался и вскоре с таким же количеством пакетов присоединился к женщине. Он признался, что решил и себя побаловать покупками, поскольку выгодная сделка по аренде скрипки принесла ему хороший процент. Они отвезли покупки в гостиницу, где жила Лиза, и антиквар настоял, чтоб женщина надела все только что купленное.

Вслух он сказал:

– Вы, Лизок, должны на прощание окончательно покорить сердце нашего австрийского друга Дэвида. Надевайте обновки!

Женщину коробило обращение «Лизок», но не могла же она не пойти навстречу человеку, сделавшему ей такой подарок! И потом, ей самой очень хотелось покрасоваться в новеньких вещах. И то, что Шанаев заметил пламенные взгляды, которые бросал на нее Дэвид, когда обещал посетить Киев, ей тоже было приятно.

Когда Лиза появилась в холле гостиницы в обновках, Григорий Петрович всплеснул руками и воскликнул:

– Ах! Ну почему мне не тридцать лет! Уж я бы такую красавицу не упустил!

И они отправились в банк. Геллерт тоже был впечатлен Лизиной эффектной внешностью. Он радостно улыбался ей и говорил, что теперь уж точно приедет с концертом в Украину.

Банковские служащие быстро оформили все бумаги, и в специальном зале вся компания отметила сделку шампанским и музыкой. Скрипач, получив инструмент, сыграл для партнеров по сделке «Лето» Вивальди. После чего сказал, что скрипку еще нужно «разыгрывать», поскольку она слишком долго не звучала. На прощанье все обменялись рукопожатиями и визитками. Дэвид попросил Лизу показать ему Киев, на что она с улыбкой согласилась. С тем и расстались…

Глава 6 Подтверждение идеи фикс

Тетя Маша, любимая тетка Алексея Поташева, вышивала очередной носовой платочек для любимого племянника. Его инициалы в виде вензелей «А» и «П» изящно переплетались золотыми и зелеными нитями на фоне белоснежного батиста. Вчера Поташев вернулся из Вены, куда ездил в командировку. Сперва отзвонился матери, а затем – тетке, с вопросом: «Какие новости в нашем королевстве?», и та пригласила его на вечерний чай, многозначительно добавив:

– Есть новости по тому делу, о котором мы с тобой говорили. Но это не телефонный разговор.

После чая с трюфельным тортом, который тетка купила специально к приходу Алексея, разговор пошел по неожиданному руслу.

– Ты, конечно, можешь считать, что у меня идея фикс, но я после нашего последнего разговора предприняла кое-какие шаги… – Тетка снова принялась вышивать гладью инициалы племянника.

– Не томи, – потребовал продолжения Поташев-младший.

– И не думала тебя томить. Попросила ребят из технического отдела, дала им ключ от Женькиного гаража. Они посмотрели машину Олега. Ее после аварии по моей просьбе в гараж поставили. Так вот, у нее перерезаны тормозные шланги.

– Ты хочешь сказать, что кто-то заранее… кто-то подготовил машину…

– Да, Алексейчик. Кто-то заранее тщательно готовил убийство Олега, – вздохнула тетка, незаметно стряхнув слезинку.

Олег, старший сын хирурга Поташева, был на три года моложе своего двоюродного брата Алексея. Олега высоко ценили коллеги и обожали пациенты. Даже став стоматологом-ортопедом в клинике отца, он прежних своих клиентов не бросил и помогал всем, кто к нему обращался.

Внезапная гибель Олега в автокатастрофе не вязалась с его характером, в котором никогда не было места лихачеству или безбашенности. Он всегда был законопослушным, ездил только так, как положено, и никогда не нарушал правил дорожного движения.

Поэтому Алексей Поташев сразу поверил тетке. Ведь она всю жизнь занималась различными экспертизами, и если уж послала своих коллег, можно было не сомневаться – работа была сделана на совесть.

– Если предположить, что не только Олег, а, как я тебе говорила в прошлый раз, и Женя, твой дядя, а мой брат, и Валера, и Алина, и Марина, то выходит…

– Жуть какая-то выходит! Если на секунду предположить, что ты, Манюня, права, то тот, кто это сделал, – смесь сицилийской мафии и японской якудзы! Нет, это полный бред! Как можно уничтожить целую семейную ветку, и при этом так, чтоб все думали, будто это инфаркты, несчастные случаи и тому подобное!

– Добавь к этому, Алексейчик: и все сделать так, чтобы доблестной милиции даже в голову не пришла мысль о том, что все эти смерти не случайны.

– А им-то что? Им чем меньше работы, тем лучше. Ты же сама мне рассказывала бородатый анекдот про то, как семнадцать ножевых ранений квалифицировали в несчастный случай. Дескать, семнадцать раз человек на нож упал! – Поташев стал расхаживать по теткиной квартире. Это было признаком активной работы мысли.

– Тут вот какая проблема. Для того чтоб милиция стала что-то делать, у нее должны быть неопровержимые улики, свидетельские показания и факты. У меня нет возможности нанимать частное сыскное бюро для этих целей. А ты можешь? – Тетка испытующе посмотрела на племянника.

Тот молчал. Со стороны могло показаться, что архитектор залюбовался теми элементами тетиной квартиры, которые сам на заре своей профессиональной деятельности предложил ввести в пространство обычной квартиры. Он смотрел на красивые несущие колонны в классическом стиле. Их было четыре: две обрамляли арку между кухней и комнатой и еще две украсили скучный длинный коридор. Поташев повернулся к тете с улыбкой.

– Не нужно нанимать сыскное агентство. У меня есть идея получше.

* * *

В ресторане «Вкусно» собралась четверка друзей Поташева, которых знакомые называли мушкетерами. Такое обозначение приклеилось к ним не случайно, и не только потому, что их было четверо. Дело в том, что каждый из товарищей Алексея соответствовал определенному типажу, описанному Дюма.

Валерий Белогор (Портос) – ресторатор. Это с его легкой руки у друзей возник обязательный день в неделе, когда они вчетвером собирались у него в ресторане и он удивлял друзей всевозможными кулинарными и винно-водочными изысками.

Ему принадлежала сеть ресторанов «Вкусно». Ресторанному делу Белогор обучался в Институте Поля Бокюза в Париже, другое название которого, известное многим европейским рестораторам, – Высшая школа менеджмента, гостиничного и ресторанного дела и кулинарного искусства. Нужно заметить, учебные занятия Института Бокюза проходили в старинном замке девятнадцатого века, что, естественно, придавало обучению романтический характер. Пребывание во Франции и стажировка в Париже сыграли важную роль в формировании профессиональных взглядов Белогора. Так, например, он понял, что французы – самая «ресторанная» нация мира. Если для большинства украинских семей поход в ресторан – это праздник, событие, то у французов обычно есть свое любимое заведение вблизи от дома, в котором они зачастую и завтракают, и обедают, и ужинают. Французы считают, что хороший обед стимулирует умственную деятельность и помогает достичь единства взглядов на любую проблему. Неоднократно Валерий наблюдал, как приглашение коллеги по ресторанной школе «перекусить» подразумевало как минимум полуторачасовое застолье. Причем хорошим тоном считалось отложить обсуждение дел до горячего или даже до десерта (чтобы партнер уж точно пришел в благодушное настроение). Белогор использовал свои накопленные знания, вернувшись в родной Киев. И хотя кафе и рестораны, которых во Франции великое множество, чаще являются семейным бизнесом, а Валерий, кроме жены, никого не смог привлечь к своему делу, он нашел свой вариант традиционного парижского ресторана… Как и многие галльские рестораторы, он сумел вокруг каждого из своих маленьких ресторанчиков сплотить круг постоянных посетителей, живущих поблизости. Он привлек их фирменными блюдами и тщательно охраняемыми кулинарными секретами.

В своем стремлении к новой, европейской культуре ресторанного дела он даже изменил порядок подачи блюд. В его ресторанах он несколько отличался от принятого в Украине. Блюда всегда подавались одно за другим и никогда не смешивались: на стол никогда не ставили несколько салатов или закусок сразу. Обед начинался с супа (если он присутствовал в меню) или с холодной закуски, причем ее роль могла выполнять, например, дыня (но ни в коем случае не сыр, его подают в конце трапезы). За холодной закуской следовала горячая, затем основное блюдо – мясное или рыбное (если в меню включено и то и другое, то рыбу подавали перед мясом). Следом шел овощной салат, а после него сыры – разные сорта, нарезанные треугольными кусочками, на одном большом подносе. После сыров в ресторациях Белогора подавали «антреме» (буквально «между блюдами» – кушанье, призванное создать плавный переход от обеда к десерту). После «антреме» (мусс, крем, суфле, блинчики, пончики) подавали сам десерт.

Короче говоря, в ресторанах Портоса каждый посетитель мог приобщиться к изысканным тайнам королевы мировой кулинарии, почувствовать себя немного французом…

Белогор дружил с Поташевым еще со школьной скамьи. Высокий, полный, с густыми темно-каштановыми волосами, с небольшой аккуратной бородкой и усами, Валерий был, как и подобает настоящему ресторатору, хлебосольным, добродушным и оптимистичным хозяином своего заведения, а вернее – сети заведений. По психологическому типажу он был экстравертом, а по литературному описанию больше всего походил на Портоса. Белогор был женат и являлся отцом трех прелестных дочек. Именно у него в ресторации собралась четверка, чтобы обсудить неотложное дело Поташева.

– Итак, я собрал вас, господа… – шутливо, подражая герою «Ревизора» Гоголя, начал свою речь Алексей, чтобы заставить друзей улыбнуться в самом начале, а уже затем настроить их на холодный рассудочный подход.

Он объяснил вкратце, как в последнее время череда несчастий обрушилась на семью его дяди, рассказал о непонятной гибели двоюродных братьев, странном уходе из жизни Евгения Валерьяновича, полного сил и планов на будущее пластического хирурга, об избиении молодой жены дяди. Затем Алексей попросил помощи. При этом он объяснил, почему не нанимает частное сыскное агентство:

– Нет никаких сомнений, что сыскари, в прошлом менты, если что-то и нароют, то сразу же захотят отдать материал в милицию. А в нашей сегодняшней милиции, вы это и без меня знаете, нет или почти нет людей грамотных и мотивированных к раскрытию преступлений. Поэтому если в этом деле действительно есть преступление и если это не ужасающая цепочка невероятных совпадений… то тогда милиции нужно отдавать готовые, сто раз проверенные факты. Такие неопровержимые доказательства, в каких нельзя усомниться. Только тогда, как у Федора Михайловича, вслед за преступлением придет наказание. Поэтому… – Дальше Алексей изложил своим друзьям план действий.

Белогор-Портос как ресторатор должен был расспросить персонал кафе, рядом с которым произошло избиение Алины, жены дяди Жени. Возможно, люди, имеющие отношение к нападению, были замешаны и в других преступлениях против семьи Поташевых.

Второму «мушкетеру», Ростиславу Стояну, директору строительной фирмы, нужно было разузнать все, что только возможно, о гибели младшего сына Евгения Валерьяновича – Валерьяна Поташева. Стоян – Атос, – фирма которого вела строительство в Крыму, в Феодосии, где утонул двоюродный брат Алексея, мог это сделать продуктивнее любого другого, так как его компания возводила особняк для одного местного милицейского чина.

Худаня – Арамис, – как это ему свойственно, наладит отношения с медперсоналом клиники «Ева», где работали дядя и двоюродные братья Поташева – Олег и Валерьян. Арамису несложно будет очаровать сестричек, которые все видят и слышат. Ему нужно узнать, не было ли чего странного перед тем, как случился инфаркт у дяди, и накануне отъезда Олега и Валерьяна в отпуск? Это поручение для Артема Худани было тем, что называется «пустить щуку в реку», поскольку общительный журналист умел располагать к себе всех, особенно женский пол. Веселый, бесшабашный, увлекающийся бабник – Арамис вполне соответствовал своему мушкетерскому прозвищу.

На себя Поташев, он же д’Артаньян, взял конкурентов клиники «Ева». Алексей собирался выяснить у них, не было ли какого-то особого напряжения в конкурентной борьбе за пациентов? И не перешла ли эта борьба из сферы черного пиара в область криминальную? Информацию, по мере ее поступления, друзья договорились сообщать Алексею.

Поташева называли в компании д’Артаньяном не случайно. Так же, как герой романа Дюма, Поташев был горяч, смел и часто безрассуден. Так же его душа искала во всем правды и не успокаивалась, пока справедливость не торжествовала.

В юности Алексей занимался фехтованием и даже сейчас периодически наведывался в зал, поддерживая форму. Кроме того, Алексей, благодаря своей деятельности руководителя архитектурного бюро, общался с большим количеством заказчиков, строителей, подрядчиков и прочая, а в результате – постепенно научился так сканировать людей, как это бывает с профессиональными таксистами и официантами. При этом его внутренний скан не только явственно говорил о скупости или щедрости клиента, но и о том, чего от этого заказчика ждать: неприятностей, проблем или, что бывало реже, продолжения сотрудничества и приятельских отношений. Выработанное профессией чутье на людей часто помогало Поташеву в распутывании странных загадок, которые в изобилии подбрасывала ему жизнь.

Для начала Алексей решил поговорить с вдовой своего дяди, поскольку та была его правой рукой, офис-менеджером клиники и наверняка знала о конкурентах если не все, то многое. Он пригласил Алину в кафе-кондитерскую «Шоколадница», чтобы на нейтральной территории обсудить интересующие Поташева вопросы.

Алина – теперь уже вдова Евгения Валерьяновича Поташева, двадцатипятилетняя хрупкая девушка, с несчастным лицом и постоянными слезами на глазах – производила такое жалкое впечатление, что Алексею хотелось ей помочь. Сейчас она выглядела не только измученной, но и израненной. Опухшее лицо, незаживший глубокий шрам, рассекавший бровь, и синева вокруг глаз говорили сами за себя. Она чудом осталась в живых после страшного избиения и впала после этого в глубокую депрессию. Об этом красноречиво свидетельствовали красные глаза, признак бессонницы, и тремор рук – знак сильного нервного перенапряжения.

Теоретически Алина приходилась ему тетей, потому как была женой дяди, но в реальности больше напоминала сироту, выглядевшую как подросток-переросток. Острые коленки и сутулая спина, бледные выплаканные глаза и некрасивые руки, привыкшие с детства к любой работе, жилистые, не знавшие маникюра.

О ее внешности можно сказать, что ее и нет никакой, так – серенькая мышка, если бы не длинная русая коса, спускавшаяся до средины бедра.

Алина Поташева вышла замуж за своего шефа пять лет назад, когда ей было двадцать, через год после смерти его жены. Алина закончила медицинский колледж, пройдя собеседование, попала благодаря Марине Ильиничне на работу в клинику. Жена главврача ее пожалела. Девочка из детдома, она напоминала перепуганную овечку, суетилась, пучила глазки, что-то блеяла, очень хотела понравиться. Приняв Алину, тогда еще Петрову, на работу, Марина Ильинична ни на секунду не пожалела. Трудолюбивая, ответственная, надежная – Алина стала просто незаменимой помощницей. Тогда, пять лет назад, она совмещала должность процедурной медсестры, сестры-хозяйки, нянечки и курьера. Для частной клиники, где главный принцип – экономия и нераздувание штата, Алина стала просто находкой. Когда умерла Марина Ильинична, она стала секретарем Евгения Валерьяновича, потому как была в курсе всех дел клиники, и даже освоила бухучет, выучившись на курсах. Добросовестная Алина, по сути, тянула на себе все финансовые и хозяйственные вопросы клиники. При этом в ее доме царила идеальная чистота, и обед был всегда из трех блюд.

Сейчас Алина смотрела на племянника Алексея глазами запуганного котенка. Едва слышно она произнесла:

– Алеша, мне очень страшно! Я боюсь, что в следующий раз они меня убьют!

– Успокойся, Аля! – Поташев прикоснулся к дрожащим рукам девушки. – Я потому и решил поговорить с тобой, чтобы разобраться, кто все это делает с нашей семьей. Скажи мне, ведь ты все финансовые дела клиники ведешь, кто из конкурентов мог реально захотеть съесть ваш бизнес?

Вдова задумалась. Видимо, эта простая мысль не приходила ей в голову. В глазах появилось осмысленное выражение, и она открыла свой ноутбук, который по просьбе Алексея взяла на встречу. Алина стала диктовать названия клиник-конкурентов и обрисовывать их положение по сравнению с «Евой».

– Самые активные сейчас – «Новое лицо». На самом деле не только лицо новое, но и остальные части тела они делают не хуже нас. Директором там жена одного олигарха. Большие деньги вбуханы. Правда, у них нет такого хирурга Божьей милостью, как Женя. – Она судорожно сглотнула. – Был Женечка! – И приложила платок к плачущим глазам.

– А еще? Кто еще в вашей сфере – акулы пластической хирургии? – поспешил спросить племянник, чтоб остановить поток слез.

– Клиника доктора Самойленко. У него тоже хорошие руки, они всегда были с Женей, что называется, друзья-соперники. Они учились вместе. Но нет, Самойленко никогда не пойдет на какие-то криминальные действия! Хотя… время так меняет людей! Ты знаешь, они на последней конференции в Пуще-Водице так поругались! Просто как боевые петухи друг на дружку наскакивали.

– Из-за чего? Это интересно – Поташев заносил в записную книжку своего телефона все подробности. – Аля, ты можешь вспомнить?

Она задумалась, по ее лбу прошла поперечная глубокая складка; для того, чтобы лучше сосредоточиться, она даже прикрыла глаза. Алексей смотрел на нее, и глубокая жалость пополам с восхищением заливала его душу. Ведь если вдуматься, на ее хрупких плечах держалась вся работа клиники. Да, его дядя был первоклассным хирургом. И пациенты шли именно к нему, к его опыту и к его золотым рукам. Но кроме этого была масса вопросов, требующих решения. Когда была жива Марина, его первая жена, она закрывала собой многое, о чем талантливый дядя Женя даже представления не имел. Аренда помещения, налоговая, пожарные, вопросы оплаты «крыши», чтобы можно было спокойно вести свой бизнес. А еще персонал, инструменты, оборудование, медикаменты… Когда ее не стало, всем казалось, что клиника закроется, поскольку просто хорошего или даже гениального хирурга вовсе не достаточно для частного медицинского учреждения. Но тут Алина, любимая ученица Марины, предложила свою помощь. И клиника выстояла только благодаря ей. Собственно, и женитьба Евгения Валерьяновича на этой хрупкой девушке была скорее актом благодарности, чем любви, за ее преданность и за то благоговение, какое она испытывала к нему. По крайней мере таково было мнение родственников. Они хоть и не приняли Алину с распростертыми объятиями, поскольку еще не оправились после потери Марины, сгоревшей от рака за несколько месяцев, но все высоко оценили самоотверженность девушки и ее беззаветное служение хирургу Поташеву.

Более наблюдательный, чем другие родственники, Алексей Поташев видел в молодой жене дяди те черты, которые не заметили остальные. Если при блистательной красавице Марине дядя Женя был лишь великолепным хирургом, то при скромной, остающейся в тени Алине он расправил крылья и стал настоящим директором клиники. При первой жене он занимался исключительно операциями, осмотром пациентов, перевязками и назначениями, на этом его миссия заканчивалась. Даже сопровождающие послеоперационные медикаменты выписывала старшая медсестра. С появлением Алины в качестве помощницы он стал решать многие вопросы, от которых прежде его ограждала Марина. Теперь он занимался персоналом, доставкой медикаментов, закупкой нового оборудования, и даже… созданием цветника с клумбой перед клиникой. Все эти новые хлопоты, конечно, отнимали время и силы, но зато делали Евгения счастливым. Теперь уже все понимали, что хирург Поташев – не только руки, но и сердце клиники «Ева».

– Вспомнила! – радостно воскликнула Алина, прервав размышления Алексея. – Они ссорились по поводу липосакции, вот!

– А в чем предмет спора? – полюбопытствовал племянник.

– Женя считал, что наша клиника, имея опыт применения ультразвуковой липосакции в течение двух лет, на практике доказала, что УЗЛ в случаях стандартных эстетических процедур не дает ожидаемого эффекта в плане достижения клинического результата. А Самойленко кричал, что в случаях проведения обезжиривания избыточных тканей лоскута в реконструктивной хирургии или других случаях, где имеют место фиброзно-рубцовые изменения тканей, УЗЛ может быть применена очень даже эффективно!

– Аля! Я почти ничего не понял! Но это неважно, разберемся! – улыбнулся ей Алексей и спросил для порядка: – Ты, может, еще кого-то вспомнишь? Если что, звони!

* * *

Работа в архитектурном бюро кипела. В отличие от других компаний различных направлений человеческой деятельности, в архитектуре и строительстве самая горячая пора – лето. Поэтому клиентов в бюро Поташева было много. Разобраться с заказами, выстроить их очередность и принять решение, какой из проектов после осуществления пойдет в журнал по архитектуре и дизайну, а какой, возможно, будет представлен на специализированной выставке, – со всем этим предстояло разобраться Поташеву и его команде.

Сейчас в комнате для переговоров работали три сотрудника: Никита Беликов – разработчик эскизного предложения и стилевой концепции интерьера, Михаил Руденко – ландшафтный дизайнер и Алексей Поташев, руководитель архитектурного бюро. Хотя у Михаила была своя фирма по ландшафтному дизайну, он всегда подключался к тем проектам Поташева, где требовалась его помощь. Когда-то он начинал свои первые проекты под руководством Алексея, и потом, кто ж откажется от заработка? Руденко был по первому образованию биолог. После окончания вуза сперва работал в ботсаду, а затем его пригласили в архбюро.

Обсуждали проект «Сад на крыше».

– Эх! Как жаль, что я живу в частном доме! – вздохнул Михаил. – То ли дело высота… Выйдешь на крышу шестнадцатиэтажки… Вот где класс! Да при этом еще и возможность сделать глубокий вдох прохладного чистого воздуха, не уходя далеко от собственного жилья, – разве это не мечта, реализованная прямо на крыше твоего дома?

– Миха, не отвлекайся! – вернул его на землю Никита и развернул эскизы. Здесь были все рисунки, планы, фрагменты будущего «Сада на крыше». – Зона для отдыха и времяпрепровождения с друзьями станет еще более красивой и конфиденциальной благодаря вот такому зеленому забору. Сидящим на крыше будет казаться, что они находятся в тропическом лесу на холме, который возвышается над кронами деревьев. Искусственный водопад своим успокаивающим журчанием будет пробуждать чувство покоя и умиротворения, а подсветка лавочек добавит ощущения тепла и уюта.

– А что это? – задал вопрос Поташев.

– Мягкая мебель снаружи – это всегда уютно. Открытая столовая является идеальным местом, чтобы провести ужин на свежем воздухе. Бетонные горшки придают современности образу и выглядят потрясающе благодаря встроенной подсветке, – докладывал Беликов.

– Хорошо, давайте.

– Кусочек сада, кстати, может быть посажен прямо в пол, чтобы размыть границу между зонами, – добавил свое предложение Руденко. – Особенно потрясающе на крыше выглядят бамбук и различные пальмы. Это я беру на себя.

Когда закончили обсуждение «Сада на крыше», Поташев задержал Михаила.

– У меня к тебе вопрос: чем из растительного мира можно удивить женщину? – Алексей выглядел так сосредоточенно, словно решал не личную проблему, а собирался поразить креативом какую-то придирчивую клиентку.

Поэтому Руденко переспросил:

– Это близкий человек или клиент?

– Близкий. Очень близкий. Я хочу извиниться на языке цветов, что посоветуешь? – Архитектор вертел в руках теннисный мяч.

– Ну, самое простое – подари ей букет пурпурных гиацинтов. Это будет означать: «Я сожалею, прости меня!»

– А еще? – Алексей нашел в планшете цветок гиацинта, чтоб понимать, о чем идет речь. – Гиацинт какой-то маленький, не очень показательный, – с сомнением сказал он.

– Зато пахнет хорошо! – покачал головой ботаник. – Ну, можешь подарить двадцать одну розу – это означает «любовь до высшей точки»! Только не белые, а розовые или алые!

– А почему белые нельзя? Это же символ чистоты?

– Белые в Европе чаще дарят на похороны. Впрочем, наши женщины радуются любому цветку: они у нас не избалованы!.. Твоя избалована? – Руденко мог себе позволить задать такой вопрос директору архбюро, поскольку они давно знали друг друга.

– Не твое дело, – спокойно отбрил Михаила его работодатель. – А вот оранжевые розы?..

– Оранжевые розы – яркие и необычные! Лично мне напоминают «Подсолнухи» Ван Гога. Выражают на языке цветов самые лучшие пожелания. Кроме того, они говорят об энтузиазме и горячих чувствах, в том числе они могут выражать фразу: «Я опьянел от любви». Если ты подаришь оранжевый букет, тем самым ты объявишь ей не только о ее очаровании, но и о своей гордости, восхищении ею.

– Точно. Оранжевые розы! Это именно то, что нужно! – Поташев повеселел и отпустил Руденко.

Он вышел на балкон своего офиса с чашечкой кофе и сигаретой. Отсюда открывался чудесный вид на город, с его будничной суетой; на залитые слепящим солнцем дома, тонущие в сочной зелени; на извивающиеся ленты дорог с копошащимися на них разноцветными точками автомобилей. Перед Алексеем лежал любимый город, сотканный из радостей и горестей, побед и поражений, улыбок и слёз людей, живущих в нем. Поташев постепенно погрузился в воспоминания о своей недавней поездке.

В тот момент, когда они с Лизой занимались каждый своими делами, в Вену приехали Нина Анатольевна Поташева и ее друг Иван Николаевич Лещенко, чтобы посмотреть достопримечательности и послушать волшебный голос оперной дивы Анны Нетребко. Иногда так бывает в жизни, когда в одном месте и в одно время сгущаются вероятности и собираются вместе люди, знакомые друг другу. Как всем давно известно, ничего случайного в нашей жизни не бывает…

Они столкнулись с Алексеем возле знаменитого дома Хундертвассера. Где еще можно было встретиться с архитектором?

Поташев очень обрадовался этой неожиданной встрече. Стал рассказывать киевским путешественникам об архитектурной достопримечательности с большим энтузиазмом.

Дом этот уникален многими своими элементами. Например, стенами, выкрашенными в разные яркие цвета, точно коврик в технике пэчворк. А еще беспорядочным размещением окон, расположенных в соответствии с замысловатой архитектурно-философской теорией Хундертвассера «О диктатуре окон и их праве на самоопределение», считавшей главной деталью любого строения окно. У дома нет прямых линий и острых углов, что придает ему неуловимое сходство с творениями Гауди в Барселоне. К тому же на всех горизонтальных открытых поверхностях высажены деревья и разбиты зеленые газоны. Внутренняя отделка помещений не уступает по оригинальности внешнему облику дома: в орнаментах присутствуют лесные мотивы, полы неровные, выложены битой плиткой и напоминают лесные тропинки. Стены также намеренно неровно оштукатурены и покрашены, что придает им сходство с морскими волнами. Все острые выступы – подоконники, косяки дверей, проемы окон – скруглены. Как сказал сам мастер о своем творении: «…это велико и мало одновременно, упорядоченно и беспорядочно, соединяет черты венского стиля и в то же время далеко от него. Человека здесь встречают вода, деревья, краски, жизнь…».

– А почему он называется Дом Хундертвассера? – спросила Нина Анатольевна.

– Потому что это дом имени себя, любимого! – улыбнулся Алексей. – Вот создам что-нибудь значительное, и горожане назовут это – Дом Поташева!

– Вы знаете, что лично меня здесь удивляет? – вступил в разговор Лещенко. – Что он жилой!

– Вы правы, Иван Николаевич! В здании размещается пятьдесят квартир, поэтому полюбоваться домом изнутри вряд ли нам удастся… – добавил архитектор.

– Если можно, обращайтесь ко мне по имени. Достаточно того, что меня на работе кличут по отчеству. – Лещенко протянул руку сыну своей возлюбленной, и они обменялись рукопожатиями.

– Может, вы еще перейдете на «ты»? Мне кажется, это будет правильно, – с милой улыбкой предложила Нина Анатольевна.

– Я не против. Для этого стоит зайти в располагающийся напротив дома торговый центр «Village», также построенный по проекту мастера, и познакомиться с внутренним дизайном там. Из множества симпатичных маленьких кафе, разместившихся в этом торговом комплексе, открывается замечательный вид на дом. Вы как?

– С удовольствием! – сказали путешественники и направились в село Хундертвассера.

Там они заказали молодого вина, чай и вкуснейшие десерты. Чокнувшись бокалами, Алексей с Иваном перешли на «ты».

– Насколько я понимаю, – сказал Иван, – согласно представлениям Хундертвассера об архитектуре, для людей неестественно жить в одинаковых домах коробочного типа. Дома должны быть разноцветными, на них должны расти трава и деревья, чтобы они были ближе к природе.

– Именно так, – кивнул Алексей, которому друг матери начинал нравится своей простотой и эрудицией.

– Конечно же, я не специалист и тебе видней, но мне кажется, что здесь, как и в работах Гауди, мы видим, что Хундертвассер при постройке своих зданий использовал много кривых и волнистых линий.

– Этот архитектор в свое время возглавил несколько проектов по превращению бывших мануфактур бетонно-коробочного типа в сказочные дома. Есть один примечательный факт, характеризующий этого человека. Известно, что он всегда носил разные носки. Когда его спрашивали: «Почему вы носите разные носки?», он отвечал: «А почему, собственно, вы носите одинаковые?» Такой вот неординарный человек – непохожий на большинство. Лично мне нравятся такие люди. А вам? – Алексей улыбнулся матери и ее спутнику.

Разговор перетекал с одного на другое, и всем троим казалось, что они не сын, мать и ее друг, а троица молодых энергичных друзей, встретившихся в путешествии. Возможно, поэтому речь зашла о сокровенных вещах.

Иван спросил, глядя на Нину с затаенной улыбкой, делавшей его обыкновенное лицо красивым:

– Вы знаете, почему вечная война полов ведет мужчин к поражению?

– Это интересно, объясни! – Нина Анатольевна смотрела на своего друга с детской увлеченностью.

– Ведь женщины уже научились делать все, что умеют мужчины: служить в армии, возглавлять банки, таскать шпалы (однажды сам видел – в туфлях на шпильках). Глядя, как они участвуют в биатлоне или поднимают штангу, я думал о том ужасе, который грекам внушали амазонки. Разительные успехи эмансипации, однако, доказывают лишь то, что женщины добились всего, чего хотелось мужчинам. Но фокус в том, что они умеют и чего нам не дано.

– Что же вам не дано? Рожать детей и вскармливать их грудью? Все остальное вы, по-моему, умеете. Даже вышивать гладью! – иронично заметила женщина.

– Я понял, что Иван имел в виду, – подхватил нить беседы Алексей. – Сейчас ценными стали те качества, которыми женщины обладают по праву рождения: эмоциональная чуткость, интуитивное умение оценивать людей и ситуации, коммуникативная гибкость.

– Угу. Другими словами, женщина нас меньше пугает, сглаживает углы и добивается своего вкрадчиво, а не дубиной. От пещерного века до индустриального цивилизацию двигала агрессия. Теперь она скорее мешает прогрессу: альфа-пса сменила бета-кошка. – Иван положил свою ладонь на руку Нины.

– Между прочим, развитые в социальном отношении скандинавские страны обязательно вводят женщин в правление крупнейших фирм и директорат банков. Не из учтивости и политкорректности, а для страховки и стабильности. Вот так вот! – сообщила историк. – И еще, уважаемые мужчины, хочу кое-что добавить, в качестве подтверждения нашего разговора. Женщина не равна мужчине и не лучше его, она – другая. История впервые, если не считать сомнительного матриархата, дала ей шанс реализовать именно те способности, которыми вас обделила природа. Прежде всего – умение приспособиться к новому. Не потому, что женщины больше любят перемены (их ненавидят все), но мы легче, чем вы, принимаем их неизбежность. Женщина, которая каждое утро обновляет свою внешность, имеет природу Протея[17]. Это помогает ей вписаться в постоянные перемены, на которые нас обрек двадцать первый век.

– Чему бы вы ни учились, говорят экономисты, – добавил Лещенко, – до конца жизни вам придется переучиваться семь раз. Каждый из них связан с мучительной ломкой, унизительной потерей нажитого престижа. Такова реальность нашего времени, и женщине с ней легче справиться. Как вода, она обтекает препятствие, приноравливаясь к рельефу, в который мужчина упирается упрямым лбом. Он хуже реагирует на вызов истории или биографии, ибо ему труднее расстаться с самим собой. Вся его личность укоренена в драгоценном опыте – будь то родной язык, дружеский круг, прежний статус, родные корни или вздорные идеи. Я знаю, я сам такой.

– Мне было невероятно приятно с вами общаться! – Алексей поднялся из-за стола, его так потянуло к Лизе, что он уже не мог оставаться дальше с матерью и Иваном. – Был рад повидаться! Созвонимся!

Поташев позвонил любимой женщине и назначил ей встречу в том самом месте, куда ей так хотелось попасть (она говорила об этом еще в Киеве), – в Бельведере, у картины Густава Климта «Поцелуй». В ответ на такое романтическое предложение любимая радостно рассмеялась и сказала, что уже летит, добавив загадочно, что он ее не узнает.

Когда Алексей вошел в зал Климта, он сперва не заметил Лизу: все его внимание было поглощено картиной.

Она была расположена на темно-лиловой стене, в одиночестве, освещенная яркими галерейными лампами. Архитектор хорошо знал «Поцелуй» Климта, одну из самых известных его работ, которая была растиражирована на тысячах сувениров: на пепельницах, постерах, кружках, одежде, сумках, подушках. Между тем эту картину, как он теперь понял, нужно рассматривать только в оригинале.

На цветочном поле, точно вытканном из растительных форм, вырастает силуэт целующейся пары. Поташев не понимал, отчего и как из картины возникала и магнетизировала зрителей эротическая энергия? Может, она была спрятана в чувственных линиях и пряном колорите? Или ее рождало ослепительное сияние, исходящее от золотого фона шедевра? Влюбленные на холсте полностью погружены друг в друга, отгорожены от всего мира. Абсолютное уединение и повернутое от зрителя лицо мужчины лишь подчеркивали впечатление изоляции и отрешенности.

В этой райской идиллии чувствовалось не только блаженство, но и скрытый страх, а может, даже отчаяние. Влюбленные стоят на цветущей поляне, которая вдруг обрывается прямо под ногами женщины. Даже объятие не дает влюбленным удовлетворения, их руки сжимаются, будто в конвульсии. И это ощущение возможной потери сделало впечатление от картины еще пронзительней для Алексея. Он вспомнил фразу, которую прочел перед поездкой: «Кисть Климта способна превращать женщин в драгоценные орхидеи, выплывающие из волшебного сна».

Неожиданно он увидел Лизу. Она показалась ему новой и почти незнакомой. В зале, где главные источники света были направлены на картины, посетители воспринимались тусклыми персонажами, плавно перетекавшими от одной работы Климта к другой. Но та, которую он любил, была в чем-то ярко-синем, длинном. Ее светлые волосы были спрятаны под шляпку с полями, слегка прикрывавшими лицо, а на тулье, точно драгоценный рубин, алел цветок мака. Ему казалось, что от этой новой Лизы, как и от картины «Поцелуй», исходит золотое сияние. Он и сам не заметил, как оказался рядом с ней, как заключил ее в объятья и как они стали целоваться, словно безумные, игнорируя все приличия.

Смотритель Бельведера, мужчина зрелого возраста в безукоризненном костюме и в рубашке с галстуком, лишь улыбнулся. Он за годы службы в музее навидался столько пар, целующихся на фоне Густава Климта, что впору было писать диссертацию: «О влиянии картины “Поцелуй” на чувства человека».

Позже, когда они гуляли по городу, Поташев предложил Лизе съехаться в его квартиру и жить общим домом. Для нее это предложение было осуществлением мечты, и она мысленно поблагодарила гениального австрийского художника за помощь в личной жизни.

Глава 7 Афера века

Антиквару Шанаеву очень нравилась фраза, которую он когда-то прочитал и теперь частенько повторял: «Инструменты Страдивари сродни хорошему вину: чем больше им лет, тем они лучше».

Григорий Петрович, занявшись старинными музыкальными инструментами, досконально изучил все, что только можно было узнать и о скрипках, и о мастерах, их создававших. Так, например, о величайшем кремонском мастере Антонио Страдивари он прочел, что за всю жизнь – а Страдивари прожил 93 года – мастер изготовил около 2500 смычковых инструментов. До наших дней дошло приблизительно 600 скрипок, 60 виолончелей и пара десятков альтов. Стоимость каждого инструмента варьируется от 500 тысяч до пяти миллионов евро, хотя, по большому счету, шедевры бесценны.

Интернет сообщал пользователям, что все скрипки имеют имя, стоят на специальном учете и оберегаются как зеница ока. Прочтя эту информацию, Шанаев расхохотался. Если бы так было в действительности, то как могли бы происходить кражи драгоценных скрипок и почему грабители воруют их с такой завидной регулярностью?

Однако больше всего антикварщику нравилась таинственная история, связанная со скрипкой под названием «Кошанский».

До революции в России блистал скрипач-виртуоз по фамилии Кошанский. Критики сравнивали его с самим Паганини: настолько безупречной и талантливой была его игра. Это признали и за рубежом – исполнителю рукоплескала вся Европа. Однажды после концерта в гримерку Кошанского пожаловали жандармы и важный генерал. Тоном, не терпевшим возражений, генерал предложил Кошанскому проследовать за ним. Пришлось подчиниться. Экипаж прибыл в Зимний дворец, и Кошанского препроводили в большую залу, где восседали члены царской семьи. Сам Николай II попросил музыканта сыграть для его домочадцев. Кошанский достал из футляра скрипку и ударил по струнам. Когда он закончил, на минуту воцарилась тишина, затем вся императорская семья поднялась и начала стоя рукоплескать артисту. Николай II протянул маэстро странный футляр со словами: «Это скрипка Антонио Страдивари. Вы достойны того, чтобы играть на ней». Кошанский мечтал об этом всю жизнь, но вслух сказал: «Такой подарок – слишком большая честь для меня».

Царь холодно заметил: «Это не подарок. Мы даем вам скрипку на время, чтобы вы могли прославлять по всему миру русскую скрипичную школу». Кошанский смутился, но от такого предложения грех было отказываться.

Революция застала скрипача за границей. На родину он решил не возвращаться, а после гибели царской семьи посчитал скрипку Страдивари своей собственностью. Судьба жестоко отомстила Кошанскому: он умер в нищете и забвении, и даже вырученные за скрипку деньги не спасли его. Скрипка, получившая название «Кошанский», многократно переходила из рук в руки. Ее похищали пять раз. Самая громкая кража случилась, когда скрипкой владел музыкант по имени Пьер Амойал. Он настолько дорожил своим сокровищем, что заказал для нее бронированный футляр. Но это грабителей не остановило. Когда после концертов Амойал возвращался из Италии в Швейцарию, его «порше» угнали вместе с бесценной реликвией. Полиции удалось узнать только то, что угонщиком был наркоман и рецидивист Марио Гутти.

Полицейские решили задержать его, но опоздали: когда взломали дверь, Марио лежал на полу мертвый, с перерезанным от уха до уха горлом. Почерк трудно было не узнать: так расправляется с ненужными людьми неаполитанская мафия.

С тех пор о «Кошанском» ничего не слышали.

Шанаев полулежал, откинувшись на бархатные подушки своей римской лежанки с одной боковиной в стиле арт-деко. Его трехкомнатная квартира была выполнена в традиции помпейских интерьеров самим Александром Витальевым. Конечно, его новое жилище было очень дорогим, но зато он чувствовал себя в нем настоящим патрицием. Он столько лет жил экономно, столько кропотливого труда вложил в свое благополучие, что теперь наслаждался всеми приметами роскоши, которая окружала его со всех сторон.

Теперь, когда антиквар раздумывал над аферой века, он вспоминал все этапы своей предыдущей сделки с советской живописью. Как ловко он тогда всучил этим дуракам из МИДа соседней страны копии с картин советских авангардистов 30-х годов! Он заставил их заплатить очень приличную сумму! И еще раз заработал, продав подлинники одному китайскому коллекционеру, который заплатил в два раза больше, чем предыдущий покупатель. Но теперь Шанаев решил сорвать гораздо больший куш. Ведь речь шла о коллекции Мюллера-Мельниченко, в которой находились подлинные шедевры итальянских мастеров.

Комбинатор продолжил чтение подборки материалов о кремонских скрипках.

Как сообщалось на сайте любителей старинных струнных инструментов, «команда исследователей из Парижского университета опубликовала шокирующее заявление – скрипки великих мастеров “золотого кремонского века” – Страдивари, Гварнери и Амати – совсем не так хороши, как принято о них думать».

Этот вывод они сделали на основе «дважды слепого» эксперимента по оценке качества различных скрипок.

Экспертами выступили двадцать опытных скрипачей. Им предложили оценить звучание различных скрипок, среди которых было несколько современных инструментов высокого качества, а также некоторые из шедевров Страдивари и Гварнери.

«Двойная слепота» эксперимента сводилась к тому, что во время прослушивания ни экспериментаторы, ни эксперты не знали, на какой именно скрипке исполняется музыкальный отрывок, и, разумеется, не видели саму скрипку.

В результате выяснилось, что наиболее высокую оценку экспертов получила современная скрипка, а наиболее низкую – скрипка самого Страдивари. Большинство экспертов также не смогли определить возраст прослушиваемых инструментов.

По мнению экспериментаторов, завышенная ценность знаменитых старинных скрипок объясняется неосознанным преклонением перед брендом, исторической ценностью и денежной стоимостью этих музыкальных инструментов.

По их словам, на эксперимент их подвигло недавнее исследование, касающееся оценки качества вин. В том исследовании с помощью магнитно-резонансной томографии было обнаружено, что центры удовольствия тем активнее реагируют на «букет» вина, чем выше его заявленная стоимость. Как и всякие противоречащие здравому смыслу заявления, этот вывод был воспринят научным миром очень неоднозначно. Были те, кто аплодировал результату и называл работу «очень убедительной», но были и непримиримые скептики.

Среди них – Джозеф Казинци, ставший в последнее время довольно знаменитым венгр, давно проживающий в США и заявляющий, что он раскрыл секрет творений Страдивари и теперь способен изготавливать скрипки «кремонского» качества. Казинци утверждает, что из шести сотен скрипок, оставшихся от Страдивари, он исследовал около ста и обнаружил, что их качество варьируется от непревзойденного до очень низкого, – это, утверждает Казинци, в первую очередь зависит от того, насколько часто и качественно проводилась реставрация инструментов.

Казинци подозревает, что сравнение лучших современных скрипок в этом эксперименте проводилось с далеко не лучшими кремонскими образцами. «Легендарную репутацию мастерам Страдивари и Гварнери принесли только двадцать процентов их лучших скрипок», – утверждает Казинци.

Иными словами, категорически не соглашаясь с выводом парижских ученых, он на восемьдесят процентов согласен с ними.

Прочитав последнюю информацию, Шанаев резко вскочил и стал расхаживать по квартире.

– Вот он, ход! – сказал вслух комбинатор, которому наконец-то стала очевидна тактика той уникальной аферы, которая добавит к его миллионам еще несколько, при этом позволяя остаться безнаказанным.

Шанаев сделал два дела. Заказал билет на завтрашний утренний рейс в Нью-Йорк и позвонил своей девушке, договорившись с ней о встрече сегодня же вечером. Девушка, как всегда, была готова примчаться на свидание в любую секунду. Тем более что Шанаев был холост, богат и решительно настроен жениться. Вообще-то Григорию Петровичу, которому перевалило за пятьдесят (хотя благодаря золотым рукам пластического хирурга Поташева он выглядел намного моложе), хотелось теплого, уютного очага, детей-наследников и спокойной обеспеченной старости где-нибудь в Австрии. На постсоветские страны он смотрел скептически. Здесь все ненадежно, нестабильно. Там – совсем другое дело. Но туда нужно ехать семьей, в заранее купленный обустроенный дом, с хорошим капиталом, который там никто не отнимет.

Как и всегда, Шанаев делал все вдумчиво и здраво. И с молодой своей возлюбленной он просчитал все варианты. Обладая приятной внешностью, тихим и спокойным характером, она еще была, как бы это выразиться… нерешительной, а точнее сказать, безвольной, идеально послушной, и это его более чем устраивало. Тут нужно сделать отступление, а то будет совсем непонятна личная жизнь Шанаева, а хотелось бы, чтобы читатель все понимал об одном из главных героев романа.

Итак, Шанаев полагал, что люди делятся на два типа: тех, кто на вопрос: «Как дела?» отвечают: «Прекрасно!», и тех, кто на этот же вопрос отвечают: «Не так, чтобы очень», «Плохо», «Неважно» и т. д., и т. п. Абсолютно несправедливо первую категорию относят к людям позитивным, а вот вторую категорию очень не любят и называют нытиками или хныкалками.

Человек, отвечающий «прекрасно», в девяноста случаях из ста врет. Он отвечает так, потому что:

а) не хочет показаться слабым;

б) не хочет быть навязчивым;

в) хочет, чтобы вы от него поскорее отвязались.

Тут даже не пахнет искренностью. Ложь, ложь и еще раз ложь. А Григорий Петрович, в силу своей деятельности лгавший постоянно, хотел видеть рядом с собой женщину абсолютно искреннюю. Он не желал, чтоб его обманывали в его собственном доме за его же деньги! Столкнувшись с серьезными неприятностями, нытик чаще всего концентрируется и решает свои проблемы сам, в этом антиквар был уверен. С другой стороны, женщина, отвечающая, что ей плохо, демонстрирует крайнюю степень доверия к нему. Она как бы ложится на спинку, подставляет животик и говорит: «Посмотри, я вся в твоей власти. Да, я слаба, я несчастна, ты можешь убить меня, если хочешь, но лучше почеши мне пузико!» Мысленно он представлял ее себе виляющей при этом хвостом (если бы он у нее был). Эта женщина, несомненно, всегда рада своему покровителю, потому что ответ «мне плохо» предполагает продолжение разговора в виде «что случилось?».

Такая женщина не пытается отделаться от слишком пристального контроля со стороны мужчины… Наоборот, она как бы постоянно просит: «Не убегай. Останься со мной еще на минутку (полчаса, час, сутки) и выслушай мою горькую историю». Таким образом она дает понять: «Ты такой сильный! Такой хороший! Я преклоняюсь перед тобой. О Великий!» Разве ж это не приятно?

На следующее утро Великий Комбинатор Шанаев улетел в Америку. Его целью было купить у Джозефа Казинци несколько скрипок а-ля Страдивари, которые, как уверял американский создатель инструментов, звучат не хуже подлинных.

* * *

Бюро Алексея Поташева работало на полных оборотах. Крупная иностранная пиар-компания заказала архитекторам агентства офис для трехсот сотрудников. Под офис компания арендовала трехэтажное здание на Подоле. Для поташевского бюро такая работа стала редкой удачей. И дело было не только в хорошем заработке. Такой крупный проект позволял использовать креативные идеи и опыт молодых архитекторов и проектировщиков, накопленный ими за время работы. Поэтому обстановка в коллективе была приподнятой, каждый отдел был готов максимально четко сработать по проекту. В архбюро проект шутя назвали «Триста спартанцев». В данный момент сотрудники должны были обсуждать все варианты для предоставления нескольких наиболее ярких идей заказчику. Сперва основной подход объяснила Настя Аликова – начальник архитектурного отдела, отвечающая за общую концепцию, качество и сроки выполнения заказа. На ней и ее сотрудниках была разработка дизайн-проектов и сопроводительной документации.

Анастасия для начала, поскольку в комнате для переговоров присутствовали и новые сотрудники-практиканты (дипломники Академии), объясняла, что называется, «от печки»:

– Дизайн интерьера современного офиса принято оформлять двумя основными способами – закрытым, кабинетно-коридорной системой, и способом «оpen space», что в переводе означает «открытое пространство». В первом случае, классическом, оформлялись все госучреждения, да и сейчас часто встречаются длинные коридоры, вдоль которых расположены двери с табличками, а за ними отдельные кабинеты и отделы. Такой офис, относительно эффективности деятельности, наиболее подходит для компаний с линейно-функциональной организационной структурой.

Второй способ, «open space», воплощает демократические отношения в офисе. Для такого офиса обычно используют большую площадь, лишенную стен. Площадь офиса делится на функциональные зоны в зависимости от структуры компании, для этого используют стационарные или мобильные офисные перегородки. Такой дизайн офиса является наиболее подходящим с точки зрения управленческого менеджмента, соответствующим новым формам управления. Кроме того, здесь значительно расширяются возможности внутренней координации и коммуникации, экономии пространства ввиду отсутствия дверей и стационарных стен.

Никита Беликов – разработчик эскизного предложения и стилевой концепции интерьера – спросил:

– А есть еще варианты?

Настя терпеливо продолжила:

– Есть и третий дизайн офисного интерьера – смешанный. Такой способ также пользуется популярностью, поскольку расширяет поле деятельности для различных вариантов сочетания классической и современной концепций интерьера. В Украине оформление офиса зачастую зависит от личных предпочтений руководителя компании и не всегда получается удачным, соответствующим направлению деятельности компании и отношениям в коллективе.

– Помимо способов существуют еще два подхода, применяемые в оформлении рабочего пространства, – европейский и американский, – дополнил Поташев. – Обрисуй, Настена!

– Европейский подход основывается на способе «open space», но его отличает более свободное, плавное смешение стилей в формировании дизайна офисного интерьера. – Аликова показала несколько изображений на экране в торце комнаты. – Для таких офисов характерно сочетание хай-тека и персидского ковра, ну и так далее, причем эти столь разнящиеся элементы вполне гармонично вписываются в общий стиль. Дизайнеры разделяют европейский подход по подвидам, базирующимся на опыте отдельных стран: английский, немецкий, скандинавский и прочие.

– Но поскольку мы делаем проект «Триста спартанцев» для американской компании, то, если я правильно понял, мы возьмем за основу американский подход? – Нетерпеливый Никита хотел скорее перейти к креативным идеям.

– Никитушка, вспомни, как несколько лет назад ты пришел в наше бюро совсем желторотым птенчиком и как мы тебе все терпеливо объясняли! – с улыбкой мудрого аксакала проговорила Настя. – А теперь не торопи меня и дай возможность поколению «некст» въехать в проект! Итак, открытое пространство, динамичность, почти переходящая в агрессивность, – основные черты, присущие американскому подходу. В таком офисе сразу чувствуется превосходство его руководства, его деловая хватка и жесткость. В отличие от либеральных европейцев, американцы стремятся строго следовать канонам выбранного стиля интерьера, исключая какие-либо допущения. Рассмотрим варианты интерьеров современного офиса, которые мы предлагаем.

Она открыла папку с эскизами и показала большой лист картона, на котором бросалось в глаза название – «Стиль “Манхэттен”».

Сотрудники стали обсуждать стиль «Манхэттен», который Настя еще называла стилем «Уолл-стрит», объясняя практикантам, что он появился в США в период экономического подъема, пришедшего вслед за Великой Депрессией в 1930-х годах. Свои наименования он получил от названий самых крупных деловых районов Нью-Йорка. Этот стиль является воплощением американского культа оплачиваемого труда.

Поташев внимательно рассматривал эскизы американского офиса. Они были оформлены способом «open space» – лишенное стен пространство, имеющее лишь наружные стены и колонны. Предполагалось, что большинство сотрудников размещаются в залах, разделенных на зоны высокими мебельными перегородками. Отдельные комнаты предназначены для отдыха, деловых встреч и топ-менеджеров. Поташевские проектировщики понимали, что американцы – достаточно практичные люди, поэтому используют каждый свободный метр с максимальной пользой. Офис «Уолл-стрит» был лишен всяческой лирики – вазочек, горшков с цветами, милых безделушек. Основное правило этого офисного интерьера: ничего лишнего, только то, что необходимо для полноценного рентабельного труда. Здесь собраны предметы, которые должны настраивать на рабочий лад, не отвлекать от процесса, а усиливать его эффективность. В то же время рабочее место должно быть комфортным. Стиль «Манхэттен» характеризуется динамичностью, деловитостью. Металл создает холодную, отстраненную атмосферу, идеальную для принятия разумных решений, стекло визуально увеличивает пространство и служит в психологическом плане объединяющим звеном для персонала, превращая его в команду с общими целями и устремлениями. Стеклянные перегородки, принятые в стиле «Манхэттен», символизируют условную связь с внешним миром, предполагая быстроту реакции на меняющиеся события. Молниеносная реакция, быстрота решения вопроса – все это характерно для американского менталитета.

– А вот вариант «украинского офиса», – сообщила присутствующим Аликова. – Киев немного отличается от остальных городов. Руководители столичных компаний стремятся не отставать от современности и отдают предпочтение европейскому подходу в интерьере. Пространство достаточно просторное, светлое, не вмещает лишних предметов, обстановка легка и мобильна, мебель многофункциональна, также приветствуется обилие металла и стекла. Перегородки невысокие, опять же для создания общности в коллективе и формирования личного пространства для каждого отдельного сотрудника.

– Мое мнение как специалиста по интерьерам, – опять вставил свои «пять копеек» Никита. – Скоро постсоветское пространство освободится от оков давно приевшейся кабинетной системы. Уже сейчас компании, быстро развивающиеся и имеющие значительный потенциал, стараются формировать свои офисы именно открытым способом, позволяющим более функционально использовать площадь помещения, а также подлежащим легкой конфигурации и перестройке. Киев – передовик в этом плане. Киевские офисы уже сейчас возводятся именно по принципу открытости и эргономичности. Снаружи офис остается таким же, как и принято было ранее, то есть – центральный вход, колонны, холл, а остальное уже преобразовывается в соответствии с европейской концепцией.

– Вы как-то приумолкли, орлы! – обратился Поташев к практикантам, которые лишь перешептывались. Для них все было внове. – Что скажет наш клиент-менеджер Ольга, которая больше всех общалась с заказчиком?

Оля Бажан, начальник отдела коммуникаций и продаж, миловидная девушка, напоминала сдобную булочку и внешней приятной полнотой, и запахом ванили и корицы, который источали ее духи. Она предложила неожиданное:

– Руководитель нашей компании-заказчика несколько лет прожил в Японии. Он мне сам рассказывал, и, по-моему, он в восторге от всего японского. Может, есть смысл сделать офис в японском стиле?

– Мы не пропустили твои подсказки мимо ушей, милая Олечка! – сообщила Анастасия и, словно фокусник, извлекающий из шляпы кролика, достала из папки эскизы японского пространства для работы. Она стала комментировать рисунки: – Японский стиль – это простая мебель, совокупность четкости и асимметрии, гладкие поверхности и повторяемость элементов. Японцы любят свет и простор, поэтому интерьер офиса выполнен в светлых тонах. Из материалов мы предпочли натуральный хлопок, шелк. В расположении рабочих зон принят принцип строгой иерархии. Все зоны разделены согласно структуре компании и занимаемой в ней должности. Обычные сотрудники располагаются в обширном помещении, не имеющем перегородок. Начальник отдела сидит напротив. Так положено в школьных классах. Начальник видит своих подчиненных и осуществляет полный контроль над их деятельностью.

– Итак, у нас есть три предложения для заказчика, – подытожил Поташев. – Можем договариваться о встрече. Оля, созвонись с ними!

– Алексей Максимович! У нас вопросы по проекту, – заволновались практиканты.

Своим явным желанием получить работу у Поташева в бюро, чем-то заинтересовать его они напоминали старшеклассников, а не дипломников вуза. Работать в его бюро в архитектурном мире Киева считалось большой удачей. Кроме неплохой зарплаты здесь были и не менее важные составляющие. Большое количество заказов, дружный коллектив и возможность профессионального роста – все эти факторы складывались воедино, и поэтому им хотелось, чтобы будущий шеф обратил на них свое внимание.

– Да! – вспомнил Поташев. – На всех трех эскизах нарисуйте «собачку Фаворского»! – Эти слова были обращены к Никите Беликову.

Тот кивнул и отправился работать.

Повисла благоговейная тишина. Наконец самый смелый из дипломников спросил:

– А зачем на архитектурных проектах, тем более при подготовке их для показа заказчику, рисовать собачку какого-то там Фаворского?

Все штатные сотрудники бюро заулыбались. Они знали ответ на этот вопрос.

– Дело в следующем, – объяснил Поташев. – Известный художник Фаворский, когда создавал иллюстрации к книгам, пририсовывал в уголке собачку. Когда редактор начинал возмущаться, к чему, дескать, собачка, тот с пеной у рта доказывал необходимость ее на рисунке. В конце концов здравый смысл побеждал и собачку с картинки убирали, успокоенный редактор отдавал рисунок в печать. Ну, художника и спрашивали, зачем, мол, ты эту псинку рисуешь, а он отвечал: «А если бы не было собачки, так он бы к чему-нибудь действительно важному придрался».

Анастасия решила детализировать объяснения шефа:

– Поэтому мы всегда на эскизе для заказчика пририсовываем условную «собачку». Ну, это может быть что угодно. Роль «собачки» иногда выполняет фонтан перед входом или аквариум в комнате для переговоров. Или любая другая лабуда, которая не в тын не в ворота, понимаете? Заказчик, как правило, горячо настаивает, чтоб лабуду убрали, мы нехотя соглашаемся… Зато самое важное и замечательное никто не трогает, и оно остается и воплощается.

– Кстати, рисовать «собачку», чтобы не прикасались к важному, придумал наш дорогой шеф Алексей Максимыч! – сообщила Ольга Бажан.

Все зааплодировали, Поташев приложил ладони к груди в знак скромного согласия со своим умением работать с клиентами и закрыл совещание.

Внезапно в офис к архитектору вошла его тетка – Мария Валерьяновна. Алексей удивился ее неожиданному визиту. Тем более что тетя не имела привычки являться без звонка.

– Алексейчик, угости тетю обедом в каком-нибудь тихом и уютном ресторане. – Тетя Маша сказала это без обычной своей хитренькой улыбки. Лицо ее было сосредоточено, и смотрела она на племянника внимательным взглядом проницательных глаз.

– Хорошо.

Руководитель архбюро сказал Даше – офис-менеджеру:

– Я отъеду примерно на час-полтора, телефон отключу. Все срочное переводи на Аликову.

Они поехали в ресторан «Старый рояль» на Шелковичной, это было недалеко от офиса Алексея, и сели за столик у окна. Сделали заказ: салат оливье (по просьбе дамы) и два стейка с картофельным пюре. На десерт тетя выбрала зеленый чай с круассаном, а племянник – «американо» с коньяком.

За едой говорили о всяких пустяках. Когда принесли кофе, Мария Валерьяновна обратилась к племяннику:

– Алексейчик! То, что я тебе сейчас расскажу, является государственной тайной. Поклянись здоровьем своих родителей, что никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не расскажешь о том, что сейчас услышишь.

Эти слова заставили Поташева отодвинуть кофе и сделать большой глоток коньяка.

– Манюня! Ты меня пугаешь! Ну хорошо, клянусь! – Алексей потянулся за сигаретами и вопросительно взглянул на тетку.

– Кури! Ты же знаешь, я люблю запах твоих сигарет! «Parliament» – это тебе не «Беломор», – ответила та. Она помолчала, думая, с чего начать.

– Говори уже, я счас лопну от любопытства! – Терпение вовсе не являлось характерной чертой Алексея.

– Давай я начну с главного. Итак, вкратце: сегодня уже научились узнавать, умрет ли человек от болезней в ближайшие пять лет или нет. Это открытие почти одновременно сделали ученые на севере Европы и мой сокурсник в Киеве. Исследования, независимо друг от друга, проводились среди жителей Эстонии и Финляндии. Предсказать, кто из здоровых на сегодня людей умрет в ближайшие пять лет, ученые могут по анализу крови. Хотя от какой именно болезни он умрет, специалисты пока сказать не могут. Звучит страшновато, но такой анализ по уровню содержания четырех биомаркеров действительно разработали и представили в журнале «PLOS Medicine».

– Ни-и-ичего себе! Продолжай, Машунечка!

– Ты – архитектор, и потому у тебя половина мозга творческая, зато другая – инженерная. Чтоб ты до конца вник, озвучу цифры. Результаты «теста на смерть» получены на базе 17 тысяч изначально здоровых людей, в крови которых определяли содержание более ста химических веществ. Испытуемых, сдавших кровь, прослеживали на протяжении пяти лет. За это время от сердечно-сосудистых заболеваний, рака и других болезней умерли 684 человека. Анализ показал, что в их крови было повышенное содержание четырех биомаркеров. Понимаешь?

– Пока не очень.

– Сколько у тебя было в школе по химии?

– Четыре. Зато по физике – пять. А что?

– А то! К маркерам относятся белок альбумин, альфа-1-кислый гликопротеин, цитраты (соли лимонной кислоты) и размер частиц липопротеинов очень низкой плотности. Это я тебе так, для общего развития сообщаю.

– Ну, хорошо, сообщила. Для меня все эти слова звучат так, как если бы ты внезапно заговорила по-марсиански. Дальше что?

– Алексейчик, сейчас я снова перейду на цифры, чтоб ты своей архитектурной головой понял всю серьезность информации. Работа финских ученых стала продолжением работы исследователя Бродского, моего сокурсника. Финны первыми получили сенсационные результаты на выборке из 9842 человек, исходно здоровых, из которых 508 умерли в течение пяти лет. Сравнив уровень всех 106 веществ в их крови и в крови тех, кто остался в живых, эстонцы и выявили те самые четыре роковых биомаркера. Результаты были настолько невероятны, что финские ученые решили повторить работу и протестировали еще 7503 здоровых испытуемых. 176 из них умерли в течение пяти лет. Повышенное содержание в их крови тех же четырех биомаркеров подтвердилось. Хотя, по словам моего сокурсника, он не ожидал, что результаты подтвердятся, и был этим немало поражен.

– То есть, если я правильно понимаю, в первом случае у каждого двадцатого, а во втором случае у каждого сорокового были в крови эти маркеры и они умерли в течение пяти лет? Но ведь при такой статистике это могли быть люди пьющие, наркоманы там, я не знаю…

– Ты прав, Алексейчик, и поэтому в статистическом анализе были учтены все дополнительные факторы, так или иначе влияющие на продолжительность жизни: возраст, масса тела, курение, употребление алкоголя и пр. Но результатов с биомаркерами это не изменило. В исследуемой группе двадцать процентов человек с самыми высокими показателями имели в девятнадцать раз более высокий риск умереть, чем двадцать процентов человек с самими низкими показателями.

– Хорошо. Что дальше?

– Ничего хорошего, дорогой племяш. Биомаркеры – биологические молекулы, содержащиеся в плазме крови или тканях, свидетельствуют о каких-то неполадках в организме. Ученые уже давно используют биомаркеры на какие-то отдельные заболевания, например, известно, что повышенный уровень холестерина указывает на риск болезней сердца и атеросклероза. Но до сих пор не существовало биомаркеров на риск смерти от любых болезней.

– А теперь?

– А теперь, благодаря этому открытию, я сделала свое исследование, и оказалось, что существуют биохимические показатели с фатальными рисками для организма. Например, уровень альфа-1-кислого гликопротеина возрастает при инфекции и воспалении. Известно, что он отражает смертность пожилых людей от сердечно-сосудистых заболеваний и прогноз при некоторых видах рака. Содержание альбумина в плазме, рутинный тест при анализе крови, отражает работу печени и почек и опять же – воспалительные процессы. Липопротеины связаны с сердечно-сосудистыми заболеваниями, а размер частиц липопротеинов очень низкой плотности отражает их метаболизм. Цитраты, соли лимонной кислоты, играют важную роль в биохимическом энергетическом цикле, хотя ученым еще не совсем понятна связь их содержания с конкретными патологиями.

– Манюня! Ты хочешь сказать, что решила поработать с этим открытием как практик, а не как теоретик?

– Да, дорогой мой. Я кое-что проанализировала. Кое с чем поработала. Короче, я смогла извлечь некоторую пользу для своего направления в судебной медицине. Я даже рапорт о своей работе начальству подала. Чтоб заниматься этими вопросами спокойно, без партизанщины.

– И ты…?

– Вот именно, и я вдруг подумала, а что, если не только я заинтересовалась этим «тестом на смерть»? А если предположить, что есть некий человек, обладающий знаниями в области химии, фармакологии и медицины… Он синтезировал эти маркеры. Дальше дело техники. Сделал человеку укол – и жди пять лет. Это в худшем случае. А в лучшем – летальный конец может произойти и через три года, и через год, и через полгода. Все зависит от индивидуальных физических данных. Ты понимаешь, что это значит?

– Отложенная смерть?

– Люблю тебя за сообразительность!

– Но ведь ты не просто пришла рассказать мне о своих разработках и об открытии о-о-очень медлительных финских ученых? Ты ведь что-то надумала, правда, тетечка?

– Конечно, надумала. Представь себе, что кто-то, у кого тьма-тьмущая денег, купил эту разработку. Тогда он легко может убрать конкурента, и на него никто и никогда не подумает! Он просто сидит и ждет, когда его конкурент сам дозреет и отбросит ласты! – В глазах тетки снова появились лукавые огоньки.

– Ты намекаешь на смерть дяди Жени?

– Не только Женьки.

– Ты думаешь… и тетя Марина?

– Все-таки ты у меня большая умница! А почему бы нет! Одна из клиник пластической хирургии создана на деньги олигарха и подарена жене-косметологу. И им не нужны конкуренты!

– И на основании чего ты делаешь такой вывод? Ведь и Марине, насколько я теперь понимаю, делали множество уколов. И дяде Жене, ты сама говорила, делали укол. Но он умер уж очень скоропостижно и от инфаркта…

– Пусть на первый взгляд моя версия и кажется невероятной. Но мой тебе совет, подумай над тем, что я тебе сказала, хорошенько! И не воображай, что твоя тетушка на старости лет умом тронулась!

– Перестань на себя наговаривать, Манюня! С точки зрения ума ты в нашей семье на лидирующих позициях!

* * *

Вернувшись из Нью-Йорка, Шанаев недолго пробыл в Киеве. Сбегал к секретарше Ольге в Городской музей поставить печати на нескольких договорах, составленных на английском языке. Секретарша посетовала, что в школе изучала французский. Но, доверяя душке Григорию Петровичу, который из каждой поездки непременно привозил ей то конфеты, то сувениры, то алкоголь в красивой упаковке, она поставила печати без излишней бюрократической волокиты.

Затем он встретился с любимой девушкой, купил два билета на самолет в Вену и заказал номер в пятизвездочном отеле «Бристоль».

Этот отель расположен в самом сердце Вены, напротив здания оперы. Шанаева радовал тот факт, что в разные годы гостями отеля были Теодор Рузвельт[18], принц Уэльский[19], Леонард Бернстайн[20], Джакомо Пуччини[21], Энрико Карузо[22], Гарри Беллафонте[23]. Кроме того, отель «Бристоль» входит в престижную категорию «The most famous hotels in the world». Осознание того, что он может себе позволить такую роскошь, согревало его сердце. Тем более что интерьеры отеля соединяли в себе современные технологии и непревзойденный комфорт. Оформление интерьера осуществляла всемирно известная архитектурная компания. Дорогой антиквариат украшал номера, холлы и рестораны.

Именно в Вене Шанаеву предстояло провернуть вторую в своей жизни крупномасштабную аферу, на которой он собирался заработать очень серьезные деньги.

Схема мошенничества напоминала паутину, в центре которой находился ловкий комбинатор Шанаев, а остальные участники сделки даже не догадывались о том, что являются участниками и жертвами гениального жульничества.

Итак, цепочка событий выглядела следующим образом:

Шаг 1. Шанаев взял скрипку Страдивари у Мюллера-Мельниченко. Цель – начать круговорот товар-деньги. Далее он выдал эту скрипку за инструмент музейный, а стало быть прошедший множественные экспертизы, и сдал ее в аренду Дэвиду Геллерту, учитывая симпатию музыканта к Раневской.

Шаг 2. Антиквар отправился в Америку к знаменитому венгру Джозефу Казинци, купил у него несколько скрипок, выполненных точь-в-точь как скрипки Страдивари, Гварнери и Амати. Заплатил за них сравнительно небольшие деньги. Купил оптом, при этом отчаянно торгуясь и уверяя Казинци, что приехал из России, из нищего города Саратова, где единственная радость жителей – филармонический оркестр. Григорий Петрович сочинил даже легенду о том, что на эти скрипки собирали деньги всем миром простые горожане: учителя, врачи и пенсионеры. Джозеф Казинци, вспомнив свое голодное послевоенное детство в Венгрии, пошел на уступки. В результате Шанаев получил несколько прекрасных скрипок за смешную цену.

Шаг 3. Перед концертом в Милане Геллерт не мог не похвастаться перед художественным руководителем «Ла Скала», израильским дирижером и скрипачом Даниэлем Берлинером, новым приобретением – скрипкой Страдивари, причем не простой, а инструментом, созданным в «золотой период» творчества Мастера! Даниэль Берлинер смекнул, что явно кто-то распродает или, как в случае Дэвида, сдает в аренду коллекционные скрипки великих кремонцев. Он попросил у виртуоза координаты коллекционера и сразу же позвонил Григорию Шанаеву. Тот только того и ждал. Он тут же договорился о встрече в Милане и привез ему ту самую скрипку, которая находилась в коллекции Городского музея. Берлинер тщательно осмотрел скрипку, попробовал звук и понял, что держит в руках подлинную драгоценность. Он без колебаний заплатил сумму, о которой они с Шанаевым договаривались. Скрипка была выкуплена, и документ на бланке музея удостоверял эту сделку.

Шаг 4. Проведя столь удачный гешефт с Берлинером, антиквар предложил Геллерту вместо аренды купить скрипку у музея, при этом он уверил Дэвида, что музей уполномочил его распродать музыкальные фонды известным исполнителям. Виртуоз, предполагавший, что рано или поздно придется расставаться со скрипкой, – а для него это равнозначно потере близкого существа, – невероятно обрадовался предложению. Он тут же доплатил за инструмент требуемую сумму.

Шаг 5. Мюллеру комбинатор сообщил, что Геллерт уже приобрел у кого-то скрипку Страдивари и потому в аренде его инструмента больше не нуждается. Шанаев вернул старику скрипку, но не его собственную, а точнейшую копию, которая хранилась в коллекции Григория Петровича. Таким образом, Мюллер-Мельниченко получил скрипку Джозефа Казинци. Внешне их различить было невозможно, а играл старый настройщик не столь виртуозно, как настоящие скрипачи. Следовательно, по звучанию определить подделку тоже не смог.

Шаг 6. В Городской музей Шанаев вернул обе скрипки, которые должны были арендовать Берлинер и Геллерт, сообщив, что арендатор в последний момент передумал. Скрипки снова возвратились на хранение в музей. Правда, это уже были вовсе не кремонские инструменты, а опять-таки творения Джозефа Казинци. Антиквар попросил от имени Геллерта вернуть деньги с валютного счета музея, поскольку договор расторгался.

Шаг 6. Берлинер спросил Шанаева, не сможет ли тот продать еще несколько кремонских скрипок, поскольку он как художественный руководитель Миланского оперного театра знает еще нескольких выдающихся скрипачей, готовых приобрести драгоценные инструменты. Григорий Петрович обещал подумать над этим предложением.

В итоге на этой хитроумной афере комбинатор Шанаев заработал десять миллионов евро. Мало того, перед ним открывались дальнейшие радужные перспективы большого заработка. Его нисколько не тревожил тот факт, что музей не получил ни копейки, а в фонды вместо подлинников скрипок легли подделки. Дарение своей коллекции Городскому музею для того и потребовалось хитрому ловкачу, чтобы, прикрывшись статусом государственного музея, не нужно было предоставлять «провенанс», или «бытование» – историю скрипок от создания до нынешнего дня. Теперь выжига Шанаев мог купить недвижимость в Австрии, жениться на своей девушке и со временем принять австрийское подданство. Это ли не мечта многих мошенников разного ранга, как в нашей стране, так и в соседних странах бывшей империи?

* * *

Четверка друзей встретилась спустя неделю, чтобы подвести первые итоги своего расследования. Каждый из них тщательно выполнил задание Алексея.

Белогор-Портос выяснил, что высокий мужик в темной куртке с капюшоном подошел к девушке, которая возвращалась домой, и стал ее избивать. Несчастная не издавала никаких звуков, не звала на помощь, потому как сразу же упала, после первого же удара. Два работника кафе, официант и охранник (кафе находилось в здании гостиницы), бросились на помощь жертве нападения. Увидев бегущих мужчин, бандит сел в машину и уехал. Видимо, именно это и спасло жизнь Алине Поташевой. Если бы не быстрая реакция работников кафе, бандит убил бы хрупкую девушку. Так сказали доктора, оказывавшие ей первую помощь.

Второму «мушкетеру», Ростиславу Стояну – Атосу, удалось узнать то, что было зафиксировано в милицейском протоколе. Валерьян играл с местными пацанами в водное поло. Неожиданно к игре присоединился чужак, который затеял в воде драку с киевлянином. Судя по описанию, это был высокий широкоплечий парень, явно спортсмен. Местные ребята помешали драке, зачинщик конфликта вроде бы уплыл в другую часть прибрежной полосы. Однако спустя какое-то время на берег выбросило тело утонувшего Валерьяна Поташева. На его лодыжках судмедэксперт обнаружил синяки и царапины, и это свидетельствовало о том, что кто-то подплыл снизу и удерживал жертву под водой продолжительное время. Пока несчастный не захлебнулся и не утонул.

Арамис, надо отдать ему должное, с пристрастием расспросил медсестер клиники, и они поведали такие факты. Олег был недоволен какими-то проблемами со своей машиной и говорил, что, прежде чем ехать в отпуск, отдаст автомобиль на техобслуживание, а уж потом всей семьей отправится в Карпаты. Как известно, по дороге с СТО с машиной случилась авария, в результате чего Олег погиб. На СТО дотошному журналисту Худане конфиденциально сообщили, что у них машина Олега Поташева пробыла три дня и что в последние сутки ее пребывания охранник СТО провалялся пьяным, и просто чудом на охраняемый объект никто не вошел и не спер чужие тачки. Уволенный сторож, разговаривая с Артемом, дал описание «хорошего человека», который поставил бутылку и с которым приятно было «перетереть за жизнь». Из невнятного описания сторожем неизвестного все же удалось выудить две его характеристики: высокий и спортивный.

Это описание неизвестного мужчины назойливо фигурировало во всех трех случаях и наводило на размышление о заказном характере всех несчастий, приключившихся с семьей дяди Алексея.

Глава 8 От тюрьмы и от сумы…

Как у всякого музейщика, у Раневской один выходной выпадал на будний день. И это давало возможность решить кучу бытовых дел. Она уже сложила белье для стирки, несколько своих и Лешиных вещей для химчистки, собираясь привести в идеальный порядок их гардероб, приготовить обед. Пока она занималась стряпней, ей позвонила приятельница, Наташа Лукаш. Они были коллегами, только Наталья работала в Лавре. Отличительной чертой Лукаш была ее поистине уникальная способность время от времени выдавать некие филологические перлы.

– Чем занимаешься? – спросила Наталья.

– Я борщ варю, – честно призналась Лизавета.

– О! А я тоже иду на кухню, буду делать такие картофельные «мерзавчики», внутри которых мясо. – Лиза поняла, что Ната собирается делать зразы.

Девушки поговорили о кулинарии, о том, кто и куда собирается ехать в этом году отдыхать. Наталья, по ее словам, намеревалась съездить в Амстердам и посмотреть Ван Гога всласть. Елизавета предполагала отправиться в путешествие с Поташевым на машине, по Польше и Чехии. Они еще немного поболтали о разных вещах. Заканчивая разговор, Лукаш спросила:

– Хочешь анекдот, профессиональный?

– Давай! – заранее улыбнулась Лиза, зная, что сейчас услышит что-то смешное.

– В одном из залов музея две молодые дамы остановились перед статуей молодого древнегреческого бога, причинное место которого прикрывал лист. Одной из посетительниц не терпелось идти дальше, а другая застыла на месте, не отрывая взгляда от обнаженной статуи. «Ты что, собираешься стоять здесь до Нового года?» – подтрунила подруга. «Нет, – вздохнула приятельница, – до осени».

Лиза сказала:

– Анекдот жизненный. Есть такие женщины.

Они еще могли бы продолжать разговор какое-то время, но в этот момент в дверь позвонили.

Лиза посмотрела в дверной глазок и увидела двух людей в милицейской форме. Спросила сквозь дверь:

– Вам кого?

– Нам нужна Раневская Елизавета Александровна.

– Это я, – сказала Лиза, снимая цепочку и разрешая милиционерам войти в дом.

– Вам придется проехать с нами, – бесстрастно сообщил один из правоохранителей.

– Куда и зачем? – растерянно поинтересовалась Елизавета.

– В райотдел, для выяснения обстоятельств…

– Каких обстоятельств? В чем меня обвиняют?

– В отделе с вами будет разговаривать следователь, он все объяснит. Нам поручено только одно – доставить вас.

– Хорошо, я пойду оденусь.

Женщина зашла в ванную, включила душ и сделала два телефонных звонка: сперва позвонила родителям, потом – Поташеву. Кратко сообщила, что ее забирают в милицию, непонятно почему и за что. И сказала, что если через несколько часов не перезвонит, им нужно начинать что-то предпринимать. Выйдя из ванной, Раневская тщательно оделась, сложила в сумку все, что считала необходимым, и вышла из квартиры вслед за милиционерами.

В РОВД ее провели, как гласила табличка на двери, к следователю ОБЭП Вакуленко Юрию Викторовичу. Страж закона производил странное впечатление. Это был человек среднего возраста, средней внешности и среднего образования. Маленькие прямоугольники очков разнообразили невыразительное лицо. Занимаясь много лет подряд экономическими преступлениями, он научился нескольким важным для себя вещам: умению создавать видимость бурной деятельности; умению так составлять отчеты, что казалось, будто все экономические преступления в стране раскрыты именно им; умению извлекать личную корыстную пользу из любого дела, которым он занимался. Следователь всегда ссылался на статью 97 УПК Украины. Это был его излюбленный прием.

– Гражданка Раневская! Вы подозреваетесь в мошенничестве, содеянном в особо крупных размерах. Подобное преступление наказывается лишением свободы на срок от пяти до двенадцати лет с конфискацией имущества, – огорошил он Елизавету.

Девушка потрясенно смотрела на следователя. Ей, никогда не имевшей дела с системой правоохранительных органов, даже с гаишниками, было странно и дико слушать речи следователя. Его обвинения в том, что она якобы замешана в мошенничестве, были настолько нелепы, что Лиза от удивления даже рассмеялась.

– Скажите, пожалуйста, а Крещатик во время Великой Отечественной тоже я взорвала?

– Вам, Раневская, не шутки шутить надо, а о своей судьбе задуматься пора! – Очки Вакуленко грозно сверкнули.

– Тогда объясните мне, на каком основании вы меня в чем-то подозреваете? – Ей казалось, что очень скоро вся эта дичь закончится, все разъяснится и обнаружится случившаяся путаница.

– Вот, можете прочесть! – Следователь протянул заявление, но не дал его в руки, и Лизе пришлось прочесть документ, который он держал, на расстоянии. Заявление было от сотрудников Городского музея.

В нем сообщалось, что заведующая отделом старинных и редких музыкальных инструментов – Елизавета Александровна Раневская – присвоила себе оплату аренды старинной скрипки на сумму 100 000 евро, перечисленную известным музыкантом Дэвидом Геллертом.

Больше всего Лизу поразила даже не сама абсурдность заявления, а подписи. Под заявлением стояли подписи директрисы Яблоковой, антиквара-консультанта Шанаева и всех ее коллег, заканчивая старушками-смотрительницами.

– Ну что, будем рассказывать правду? – спросил Вакуленко, наслаждаясь ужасом в глазах молодой женщины. «Я тебя, искусствоведку, заставлю плясать, как змею на сковородке!» – злорадно подумал следователь.

Родители Раневской не только любили свою дочь, что свойственно всем родителям. Они ей абсолютно доверяли и ни на секунду не допускали мысли, что их девочка может оказаться впутанной в какое-то неблаговидное дело. Их доверие к Лизе было безусловным. И хотя они шутили относительно своего отношения к дочери: «Если Лиза решит ограбить банк, то мы будем стоять на шухере!», сейчас им было не до шуток.

Поэтому, хотя они жили за городом, после Лизиного звонка сразу же сели в машину и примчались в Киев. В РОВД района, где они вместе с дочерью были прописаны, им сообщили, что бывший сотрудник Городского музея Елизавета Раневская задержана по делу о мошенничестве в особо крупных размерах. Речь идет о махинациях с арендой скрипки Страдивари.

С дочерью им повидаться не разрешили, и, хотя официально обвинение искусствоведу еще не было предъявлено, им посоветовали нанять грамотного адвоката, если деньги позволяют.

Маргарита Николаевна Раневская, мама подозреваемой, была не только профессиональным переводчиком-синхронистом, но еще имела широкий круг знакомств. После нескольких звонков ей порекомендовали отличного адвоката – Праздникову Софию Макаровну.

Праздникова была женщиной незаурядной. Хотя внешне она выглядела более чем обыденно. Одевалась скромно, не подкрашивала ни ресниц, ни губ. Волосы были убраны в пучок на затылке. Однако это не мешало ей серьезно заниматься боксом, что для женщин совсем не типично. Была замужем за профессором университета, умницей-юристом, писавшим законы для страны. Законы были правильные, только вот почему-то не выполнялись. Детей у них не было, зато был любимый пес – восточноевропейская овчарка по кличке Пегас, которого София Макаровна обожала и считала намного умнее многих своих коллег, что, в принципе, соответствовало действительности. Любила скорость и часто ездила по ночам на своей черной «мицубиси» по безлюдным дорогам областных центров.

О Праздниковой в городе ходили разнообразные слухи. Утверждали, что она не проиграла ни одного дела. Еще говорили, что Праздникова настолько крутая профи, что может выиграть дело на одних запятых. Имелось в виду, что София Макаровна досконально знает законодательство и ее на «хромой козе не объедешь», в том смысле, что работу свою она знает и выполняет ее со всей решительностью классного адвоката. А еще говорили, что она способна не только устраивать громкие скандалы (с привлечением СМИ) ради своих подследственных, но даже способна пустить в ход кулаки.

Услыхав от Раневских, по какому делу привлекли их дочь, и выслушав их рассказ о том, кем и как работала девушка в музее, она согласилась защищать Лизу без лишних разговоров.

Александр Кириллович так разволновался по причине заточения любимой дочери в темницу, что брякнул то, что крутилось в голове:

– Софья Макаровна! Если для спасения Лизоньки понадобится дать взятку судье, то мы готовы…

Маргарита Николаевна укоризненно посмотрела на мужа. И с опаской взглянула на адвоката. Та вздохнула и ответила:

– Если это в интересах моего клиента и другого выхода нет, конечно, дам. Хочу предупредить: я никогда не солгу клиенту относительно перспектив дела и не буду обещать несбыточного. – После этого короткого разговора Праздникова отправилась в РОВД, где собиралась пообщаться с подзащитной и со следователем.

* * *

Поташев тоже не стал терять времени зря. Он позвонил одному высокопоставленному милицейскому чину, для которого строил дом прошлым летом. Объяснив ситуацию с временным задержанием Лизы, попросил помочь. Тот сказал дежурную фразу: «Разберемся!» Но ждать, пока менты разберутся, у Алексея не было ни терпения, ни желания. Он стал обзванивать всех тех, кто мог помочь. Это были его заказчики, партнеры, приятели. Потом он позвонил родителям Лизы, те сообщили, что уже наняли для дочери адвоката. И снова он услышал ненавистное: «Адвокат будет разбираться!»

Самым трудным для Поташева было ожидание. Он помчался к Белогору на работу, чтобы обсудить с другом положение дел, и спасаясь от промедления, из-за того, что он не может начинать действовать, вытаскивая возлюбленную из темницы, а должен ждать. Алексею отчаянно хотелось выпить, чтобы снять напряжение. Ресторатор Валерий Белогор занимался важным стратегическим вопросом: вместе с шеф-поваром обновлял основное меню, сохраняя наиболее популярные позиции. Перед ними лежал распечатанный вариант новых блюд:

Лосось «Гравлак» со сливочным хреном;

Коллекция морепродуктов, жаренных на гриле под соусом «Леонский»;

Филе черной трески на спарже;

Запеченное филе палтуса с капонатой.

О нововведенных позициях коллеги не спорили, но вот старые добрые блюда вызывали сомнение. Шеф-повар доказывал, что постоянные клиенты в большинстве своем консервативны. Поэтому следует оставить несколько популярных блюд, например: утиную грудку с овощами под апельсиновым соусом; медальоны из телятины с трюфельной полентой; салат с креветками, рукколой и белыми грибами; и, конечно же, фирменные пироги – луковый, сырный, пирог с молодой телятиной и белыми грибами. Владелец заведения не во всем соглашался с шефом. Он предлагал расширить ассортимент пирогов, а также настаивал на том, чтобы ввести в меню блюда венской и чешской кухни. Согласно идее ресторатора, его сеть «Вкусно» должна была соответствовать всем лучшим европейским изыскам. Он объяснял шеф-повару, какое удовольствие получит клиент, который сможет, не выезжая из Киева, полакомиться лучшими блюдами любой европейской страны. Тем самым совершая путешествие гурмана! Доводы Валерия были убедительны, но белый поварской колпак шефа отрицательно двигался вправо и влево. Подчиненный доказывал, что кухня не справится с таким потоком блюд.

Архитектор появился в самый разгар производственных дебатов. Портос обрадовался появлению друга. Ему уже надоело убеждать упрямого повара, да и хотелось пообщаться с Поташевым.

И хотя Белогор сразу засуетился, на ходу придумывая, чем бы таким удивить Алексея, тот от еды категорически отказался (кусок в горло не лез), а вот выпить решил немедленно, и непременно водки. Выпив в присутствии друга несколько стопок оковитой, не закусывая, в молчании, Поташев поднял глаза на ресторатора и неожиданно сказал:

– Меня просвещали более опытные, когда я был еще пацаном… Если хочешь завоевать женщину, ну, чтоб она влюбилась, должен рассмешить ее. Но каждый раз, когда Лиза смеется, влюбляюсь я. Ты можешь объяснить, почему это происходит?

Потом, без всякого перехода, он рассказал другу о последних событиях и о том, что Лизавету забрали в райотдел милиции. Белогор поинтересовался, какие шаги предпринял Поташев и не нужна ли его помощь.

– Ты понимаешь, я поднял всех своих заказчиков, кто только имеет отношение к правоохранительной системе. Мне сказали ждать! Я жду! – Архитектор выпил еще рюмку водки.

Валерий, знавший своего друга с детства, понимал, что ожидание и бездействие – самые худшие минуты в жизни Поташева. Поэтому он задал вопрос, который сам напрашивался:

– Ты не хочешь позвать Арамиса и Атоса, чтоб они тоже подключили свои ресурсы в милиции?

– Худаня как журналист наверняка когда-нибудь писал про кого-то из МВД. Стоян строил в Крыму дом для какого-то милицейского начальника. Ты прав! Звони, назначай большой сбор!

– Сейчас обеденное время. Позову-ка я их на обед! – подмигнул Портос, стараясь делать вид, что не замечает удрученности друга.

Друзья подъехали довольно быстро, учитывая расстояния и пробки. Но до их приезда Портос все-таки настоял на том, чтоб его друг и гость принимал на грудь не только водку, но и горячие закуски. В ожидании приезда Стояна и Худани Белогор поделился с Поташевым своими мыслями относительно отношений полов в Японии. В последнее время Валерий увлекся Страной восходящего солнца и даже собирался туда съездить.

– Лешка, может, тебе будет не интересно, но японские мужчины во взаимоотношениях с противоположным полом ведут себя совсем не так, как мы.

– То есть? – Архитектору стало любопытно.

– Они вообще далеки от европейских понятий рыцарственности или джентльменства. Никакого преклонения перед прекрасной дамой у них нет.

– Японок это устраивает? – удивился Поташев. – А как же чувства, эмоции? Женщины же без этого не могут…

– Вот представь себе! Японцы способны любить и страдать, но при этом стараются по возможности скрыть и спрятать свои чувства, ни в коем случае не выражая их бурно, на европейский манер.

– Ну, в этом у меня с ними много общего. Я тоже не люблю демонстрировать страсти-мордасти.

– Но есть вещи, в которых ты их, да и я тоже… мы их с тобой никогда не поймем. Редко какой японец пропустит женщину перед собой, учтиво откроет перед ней дверь или подаст руку. Они так полагают: зачем делать из нормальной, реальной женщины, которую, может, еще доведется когда-нибудь потрогать, неземной идеал? Ну что можно делать с идеалом? Только поставить на пьедестал, а потом ходить вокруг да около, следя, как бы на статую пылинка не села?

– Нет. Мы в этом смысле какие-то романтики. Нам нужно и на пьедестале ее видеть, и в постели. И все это может происходить в очень короткий промежуток времени, – рассмеялся Алексей. После разговора с другом ему как-то полегчало.

Подъехали Стоян и Худаня. Поташев изложил суть дела. Самый быстрый и эмоциональный, журналист Артем Худаня предложил свое решение проблемы:

– Леша! Это вообще прецедент! В нашей стране сажали и забирали в ментовку кого угодно. Но чтоб искусствоведов?! Это что-то новенькое! Да я всю журналистскую банду на ноги поставлю! Можешь не сомневаться! Все издания об этом напишут! И телевизионщики сюжеты снимут!

Менее эмоциональный, вдумчивый Атос – Ростислав Стоян – спросил:

– Что ей инкриминируют?

Алексей не успел ответить, зазвучала мелодия из фильма «Ликвидация» в его смартфоне. Звонил тот высокий милицейский чин, которого Поташев просил о помощи. Архитектор сделал знак друзьям, и они притихли. Выслушав собеседника, он произнес:

– Я понял, – и отложил аппарат на стол. Выражение лица Алексея было настолько растерянным, что друзья даже не решались задавать вопросы. – Он сказал, что Лиза совершила мошенничество в особо крупных размерах! Поэтому она останется в КПЗ… Я не понимаю! Это какой-то бред! – Растерянность перешла в отчаяние. Отчаяние сменилось решительностью и желанием действовать. – Я поеду в райотдел и сам поговорю с ментами, которые ее задержали! Пусть скажут мне в глаза, в чем они хотят обвинить Лизу. Вместо того чтоб ловить настоящих преступников, они арестовывают ни в чем не повинную девушку! Нет, сейчас не тридцать седьмой год, им это с рук не сойдет!

– Алеша, мы все едем с тобой! – сообщил Белогор.

– Хорошо, что при мне диктофон. Я не просто поеду, я еще запишу каждое слово, которое там будут лепетать наши доблестные правоохранители, а завтра опубликую! – стал собираться Худаня. По старой журналистской привычке он принялся проверять, не сели ли батарейки у диктофона.

– Поехать всей компанией – это правильно, – задумчиво проговорил Стоян. – Но это еще не все. Мы должны организовать твоей женщине хорошую защиту.

– Ее родители нашли адвоката. Фамилия Праздникова вам о чем-то говорит? – Поташев вопросительно посмотрел на друзей.

– Слышал, и знаю ее лично. Она грамотная адвокатесса, – сообщил Артем. – И еще открыто ненавидит тех, кто шьет дела невинным людям.

– Говорят, она часто выигрывает дела в судах. По крайней мере я так слышал, – вспомнил Валерий.

– Вот и хорошо. Тогда по коням! – Атос первым вышел из ресторана.

Оказавшись в РОВД, в кабинете Вакуленко, четверка друзей потребовала объяснений, по какой причине задержали Раневскую. Посмотрев из-под прямоугольных очков на посетителей, Юрий Викторович Вакуленко спросил с иронией:

– А вы кем ей приходитесь? Для того, чтобы вообще с вами разговаривать, я должен понимать, кто вы этой Раневской.

– Я – жених Елизаветы, а это – наши ближайшие друзья! – сказал Поташев.

После этого объяснения следователь холодно сообщил им, что искусствовед Раневская задержана потому, что она подозревается в мошенничестве при осуществлении передачи в аренду скрипки Страдивари известному музыканту-виртуозу Дэвиду Геллерту. Об этом имеется заявление коллектива музея, а также справка из австрийского банка, подтверждающая два факта: факт первый – на счет Раневской поступила сумма в сто тысяч евро от Дэвида Геллерта. Факт второй – Елизавета Александровна изъяла означенную сумму спустя несколько часов. Первый факт подозреваемая признает, второй – опровергает.

В этот момент жестом фокусника Вакуленко извлек из ящика стола пачку фотографий. На них была изображена Раневская, забиравшая деньги из банка и упаковывавшая их в желтый кожаный саквояж.

– Руководство банка любезно переслало эти фотографии нам для расследования. Как видите, у нас есть все необходимые факты для возбуждения уголовного дела. – Во взгляде обэповца читалось торжество.

– Можно ее увидеть? Поговорить с ней? – спросил Алексей.

– Пока не могу предоставить вам такой возможности, – отчужденно проговорил следователь, добавив: – С ней будет в контакте адвокат Праздникова. Свяжитесь с адвокатом.

Выйдя из милиции, друзья предложили Алексею обсудить ситуацию и созвониться с адвокатом, чтоб услышать версию событий от Лизы. Но Поташев пожелал встретиться позже, вечером. Он хотел побыть в одиночестве и обдумать случившееся.

* * *

В голове у Лизы было море вопросов и ни одного ответа. Вопросы напоминали ряды демонстрантов перед трибунами. Они проходили мимо дружными колоннами, но сама Раневская, одиноко стоявшая над толпой вопросов, ничего не понимала. Сидя в камере, на жесткой лежанке, она мучительно пыталась собрать в кучу факты. Итак, она действительно открыла в австрийском банке счет на свое имя. Геллерт положил при ней сумму в сто тысяч евро на этот счет. Больше она в банк не возвращалась и денег никаких со своего счета не снимала. Вернувшись из венской командировки, она написала отчет о проведенных встречах и переговорах с Геллертом. Яблокова благосклонно восприняла ее отчет и одобрила его. После этого Яблокова как директор Городского музея подала на нее заявление в милицию, под которым подписались все сотрудники музея. Ни одному из коллег не пришло в голову, что Раневская не могла совершить никакого мошенничества просто потому, что не способна на такое. Сослуживцы, знающие ее много лет, сразу поверили в то, что она воровка.

Вакуленко утверждает, что она вернулась в банк спустя несколько часов и сняла со счета эти огромные деньжищи. Затем положила их в саквояж и уехала с ними в неизвестном направлении (наверно, прокутила их в казино!). В поддержку этой версии он демонстрирует ей фото, на которых некто (в ее комбинезоне и шляпке) действительно забирает деньги из банка. Но как попала ее обновка к незнакомой женщине? Как так получилось, что они с незнакомкой одного роста, с похожими фигурами? Единственное, что могло бы говорить в пользу Лизаветы, – это лицо. Но лицо той, другой, закрывали темные очки и поля шляпки.

Она могла поклясться на Библии, что в тот день до самого вечера не снимала свой новый наряд, а переоделась в обычные джинсы и водолазку с пиджаком лишь перед самолетом, при этом лично и аккуратно запаковала все предметы и спрятала их в свой большой чемодан на колесиках.

Попытки Лизы объяснить свою непричастность к мошенничеству Вакуленко воспринял более чем скептически, презрительно бросив, что, дескать, все преступники отрицают свою вину, даже когда их ловят на горячем!

От всех этих фактов, от того, что не было логического объяснения странным событиям, происшедшим помимо ее воли, у Лизы разболелась голова.

Она прилегла на жесткий лежак в позе младенца в утробе матери и забылась тяжелой дремой. Во сне она вернулась в свои юные годы, когда на каникулах подрабатывала в турфирме и ездила с автобусными экскурсиями в качестве гида. Ей снился замок Локет.

В окрестностях Карловых Вар, где река Огрже образует излучину, на скале возвышается замок Локет – один из самых старинных и удивительных памятников архитектуры и культуры чешского средневековья. Некогда он принадлежал чешским королям. Локет был заложен в двенадцатом веке. Старый романский замок состоял из двух башен, церкви и дома маркграфа. Богемия перешла во владение к Иоганну Люксембургскому, когда он обвенчался с Елизаветой Чешской. Лиза вспомнила, как чехи нежно называли свою королеву – Элишка, и как люди, обычно после экскурсии, тоже обращались к ней не Лиза, а Элишка. Она вздохнула во сне. Дальше стали оживать картинки, связанные с историей чешской королевы. Король Иоганн в Чехии не пробыл и года: он разъезжал, сражаясь то за французов против англичан, то за немецких рыцарей в Пруссии, истощая казну края. Во время смут Элишка с детьми пряталась в замке Локет от народных восстаний и гнева своего супруга, которому злые люди нашептали, что якобы, пока он воевал тут и там, его жена Элизабет была ему неверна. Однажды король Иоганн пробрался в замок, обманув охранника заверениями, что пришел с дружественным визитом к жене. Королеву с трехлетним сыном, позднее ставшим императором Карлом IV, по его приказу бросили в подземелье.

О жестокости правителя замка Локет ходили легенды. По одной из них местный маркграф, отличающийся особой безжалостностью, превратился в железный камень. Его прокляла бедная вдова, которая не смогла заплатить налоги и просила об отсрочке. Но надменный маркграф лишь ухмыльнулся и отправил ее в тюрьму. Старуха выкрикнула: «У тебя каменное сердце, так превратись ты и сам в камень!» Тут небо почернело, ударил гром, и злой градоначальник пал раскаленным от гнева камнем. А народ благодарил Господа за избавление от тирана.

Самое интересное, что действительно произошло нечто подобное: маркграфа убило метеоритом, упавшим на Локет. Местные жители приписывали камню чудодейственную силу и хранили на дне самого глубокого колодца в замке.

Во сне Раневская снова вела экскурсию по нескольким подземным этажам, где находились тюремные камеры и орудия пыток. Движущиеся фигуры в натуральную величину демонстрировали несколько способов пыток из средневекового пособия католической инквизиции «Молот ведьм». А в темных коридорах раздавались душераздирающие крики и стоны. Любителям особо экстремальных впечатлений разрешалось сфотографироваться прикованными к стене камеры.

Лиза проснулась совершенно разбитая. Сон не принес отдохновения, наоборот, сцены средневековых пыточных камер усугубили ее собственные страхи. Ситуация, в которой она оказалась, виделась ей не только абсурдной и дикой, но и безвыходной.

Утром она встретилась со своим адвокатом Праздниковой. София Макаровна повела разговор в своей обычной наступательной манере:

– Значит, так. Вакуленко уцепился за этот донос из музея и фотки из австрийского банка, где якобы ты…

– Это не я… – вяло отреагировала Лиза.

– Нет времени сейчас разбираться, кто там. Ты – не ты, потом выяснять будем! Сейчас тебя надо вытащить под залог. И под подписку.

– Под какую подписку?

– Не тупи. Подписку о невыезде. Скажи мне, с кем нужно связаться, чтоб заплатили за тебя залог. Вакуленко, гнойный прыщ, требует ту же сумму, которую тебе инкриминирует, сто тысяч евро! И себе на карман десять процентов. Только при таких условиях ты пойдешь домой. Еще раз спрашиваю, кто может быстро найти для тебя такие деньги?

– Никто, – вздохнула Лиза.

Она представила себе, что даже если ее родители и решат продать загородный домик, где они живут, для ее спасения, то быстро такие деньги им не найти. Мысль о финансовом участии Поташева она сразу же отвергла, поскольку не могла себе представить, чтобы Праздникова от ее имени стала просить у Алексея деньги в качестве залога. Сидоров – обычный хирург в обычной поликлинике, откуда у него такая сумма? Ему тоже взять негде. Значит, никто.

– Ладно. Буду думать. Ничего не подписывай, если хочешь выйти на волю, поняла?

– Не дождутся! – проявила характер девушка.

– Вот это – правильное поведение. Люблю тех, кто не киснет и борется! Таких людей защищать – одно удовольствие. Наше дело правое, мы победим! – закончила свою краткую речь адвокат и отправилась по делам подопечной.

Родители Раневской искали деньги на залог. Они уже обзвонили несколько агентств недвижимости, но те сказали, что раньше, чем через две недели, требуемую сумму не получить никак. Тогда Маргарита Николаевна, Лизина мама, стала обзванивать всех знакомых с просьбой одолжить хотя бы часть суммы. Позвонила и Сидорову. Игорь заверил, что возьмет кредит в банке. Вся эта история с арестом дочери и денежная суета изматывали Маргариту Николаевну. Хотя внешне она держалась, Александр Кириллович видел, что жена вот-вот сорвется. И поэтому он неожиданно даже для самого себя вдруг предложил:

– Почему мы не обратились к Поташеву?

– Но Лиза нас с ним даже не познакомила, – расстроенно проговорила Раневская.

– И что? Ведь мы знаем о его существовании. Или нет? Знаем, что наша дочь встречается с ним вот уже несколько месяцев. И в последнее время она даже переехала к нему! Почему бы нам не объединиться в момент, когда нашей дочери нужно помочь?

– А он сам? Почему он нам не позвонил? Почему ему в голову не приходит спасать свою любимую девушку? – Нервы Маргариты Николаевны не выдержали, и она расплакалась.

Александр Кириллович за все годы совместной жизни мог пересчитать по пальцам случаи, когда его жена плакала. Она была стойким «оловянным солдатиком», не склонным к нытью и к проявлениям слабости. Но когда такое все же случалось, он старался утешить ее любым способом. Чаще всего скоропомощным средством служил юмор. Вот и сейчас он шутливо предложил:

– Маргоша! Давай ему позвоним, прямо сейчас, и предложим выкуп за нашу девочку! Дескать, мы согласны ее выдать за него, но без калыма никак. Они ведь все равно рано или поздно поженятся. Поэтому будущему зятю нужно включаться. А калым – сумма залога!

– Прекращай свои восточные штучки! – сквозь слезы улыбнулась его жена. Александр Кириллович в молодости служил в Средней Азии, и иногда та выглядывала из него подобными шутками.

Пока родители Лизы искали деньги, для того чтобы уплатить залог за дочь, тем самым вытащив ее из заточения, друзья Поташева делали то, что считали необходимым в данной ситуации.

Артем Худаня обзвонил всех своих друзей, с которыми когда-то учился во Львовском университете на факультете журналистики. Его коллеги и товарищи не только откликнулись, но и предложили подключить своих знакомых журналистов. Правда, было несколько человек, которые стали клянчить деньги за размещение материала, но для этих у Худани была готова фраза: «Когда у тебя случится беда и ты решишь прийти ко мне с просьбой о помощи, знай – меня не интересуют твои проблемы!» После этого начинались долгие объяснения, что Артем их не так понял и они, конечно же, напишут о вопиющем беспределе правоохранителей!

Утром следующего дня во всех новостных СМИ появился материал такого содержания:

«Подобного в нашей стране еще не было. Известный искусствовед Елизавета Раневская, сотрудник Городского музея, заведующая отделом старинных и редких музыкальных инструментов, была задержана на трое суток по подозрению в совершении мошенничества в особо крупных размерах. Ей инкриминируют присвоение ста тысяч евро. “В настоящее время проводятся необходимые следственные действия, направленные на установление всех обстоятельств преступления. Расследование уголовного дела продолжается”, – говорится в сообщении пресс-службы МВД Украины. Официально обвинение искусствоведу не предъявлено.

Как отмечают “Факты и комментарии”, арест Елизаветы Раневской произвел в культурной среде Киева эффект разорвавшейся бомбы. Дело в том, что Елизавета Раневская – не только известный знаток искусства, автор большого числа статей о культуре, специалист, которого приглашают читать лекции за рубежом, профессиональный эксперт по вопросам европейской живописи, но и человек, представляющий новое поколение искусствоведов, завоевавший авторитет не только в Украине, но и в Европе. Елизавета Раневская стала неотъемлемой частью киевской интеллигенции с ее духовными устремлениями.

По данным наших источников, следственными органами было возбуждено уголовное дело по ст. 97 УПК Украины по факту мошеннических действий искусствоведа Раневской при передаче в аренду музейной скрипки Страдивари музыканту Дэвиду Геллерту, гражданину Австрии.

Арест искусствоведа – это что-то новенькое в системе государственной борьбы с преступлениями!

Мы предлагаем всем людям, чья профессия связана с гуманитарными ценностями, поднять свой голос в защиту Елизаветы Раневской!»

Под открытым письмом в защиту Лизы подписались многие деятели украинской культуры. В телевизионных роликах с бурной реакцией на арест киевского искусствоведа был отражен протест директоров многих музеев Европы.

Тем временем Поташев находился в своем офисе. Он только что поговорил по телефону с родителями Лизы и созвонился с ее адвокатом. По внутренней связи он пригласил к себе в кабинет главного бухгалтера своего архитектурного бюро.

Ирина Васильевна Колесник, главный бухгалтер компании, была женщиной аккуратной, исполнительной, педантичной. Внешне она напоминала состарившуюся балерину. Единственным минусом, который, впрочем, иногда работал на пользу дела, была медленная включаемость главбуха в те вопросы, которые нужно было решать быстро.

– Мне нужно сто десять тысяч евро. Срочно! – без предисловий сказал ее начальник.

– Алексей Максимович! Вам лично?!

– Да. Мне. Лично. И как можно быстрее.

– Но это же огромные деньги! – Глаза Ирины Васильевны округлились.

– Сколько денег на нашем валютном счету? – Поташев не вступал в прения.

– Вот! – Она подала начальнику распечатку счета. – Это практически все, что мы заработали за год в валюте.

– Предупредите банк, после обеда мы снимем.

– Но так быстро – это невозможно! Банку нужно как минимум три дня, чтобы подготовить такую сумму! – Колесник никогда не видела своего шефа столь решительно настроенным.

– Слово «невозможно» в моей компании не существует, Ирина Васильевна! Могут быть слова: сложно, непросто, фантастично.

– Алексей Максимович, я все понимаю, но…

– На самом деле вы, Ирина Васильевна, ничего не понимаете! Для меня это вопрос жизни и смерти! Мы в этом банке на протяжении скольких лет любимые клиенты?

– Пятнадцати…

– Так вот. Объясните менеджеру банка, который нас ведет, что если я сегодня после обеда не получу требуемую сумму, то я перейду в другой, более лояльный банк. И закрою не только валютный, но и гривневый счет.

– …

– И еще. Мы с вами работаем, Ирина Васильевна, пятнадцать лет, и всегда понимали друг друга. У меня никогда раньше не было к вам претензий. У вас ко мне?

– Нет, конечно нет, Алексей Максимович! – вскрикнула перепуганная женщина.

– Так вот, я вам объясняю. Если я сегодня не достану требуемую сумму с помощью своего расторопного, быстро соображающего и активного главбуха, то я задумаюсь о вашем служебном несоответствии! Это понятно?! – Глаза Поташева метали молнии.

– Хорошо, хорошо! Я сейчас же начну звонить в банк и решать вопрос! – Колесник пулей вылетела из кабинета шефа.

Вторым человеком, которого пригласил к себе руководитель архитектурного бюро, была Каземира (Казя) Юткевич – начальник двух отделов: разработки проектной документации и инженерных чертежей; согласования перепланировки с последующими изменениями в планах БТИ. Отдел по согласованию занимался получением разрешений на перепланировку находящихся в работе объектов, координировал работу с субподрядными организациями.

Через Казю шли многочисленные наличные платежи в конвертах чиновникам и субподрядчикам, с которыми она налаживала давние и крепкие деловые отношения. При этом Каземира, как и положено молодой амбициозной женщине, выглядела как фотомодель перед сессией для обложки глянцевого таблоида.

– Каземира! Выслушай меня очень внимательно и не перебивай, – попросил Алексей, учитывая эмоциональный характер своей подчиненной. – Мы замораживаем все оплаты по всем проектам. Мы объясняем нашим деловым партнерам, что все наши обязательные платежи проведем им ровно через месяц. Поскольку за всю нашу практику такой случай происходит впервые, они должны войти в наше положение. Пусть подождут, пока мы решим наши проблемы.

– У нас проблемы? – Юткевич нахмурила лоб и приготовилась разделить с шефом навалившиеся неприятности.

– У меня, Казя. Лично у меня. Проблемы такого свойства, что, пока я их не разрешу, я ни есть, ни спать не могу.

Женщина посмотрела на начальника и увидела, что вокруг его глаз собрались гусиные лапки морщин. Она своим женским чутьем поняла, что расспрашивать ни о чем не следует. Поэтому, прежде чем выйти из его кабинета, она тихо произнесла:

– Леша, если я могу хоть чем-то помочь… Ты только скажи. – Она таким ненавязчивым образом напоминала, что ее папа работает в градостроительном комитете Киевсовета.

– Казя, спасибо! Мне нужно только одно. Сосредоточиться и не отвлекаться ни на что, кроме решения моей личной проблемы.

Алексей подошел к большому окну, через которое был виден, как на ладони, Печерск, Киево-Печерская лавра с ее золотыми куполами, днепровские дали, левый берег, и во всем этом, обычно таком родном и умиротворяющем, близком ему душевно мире, как теперь казалось Поташеву, была разлита всепоглощающая тревога. Он попросил кофе. Даша Нерадец – офис-менеджер архитектурного бюро – уже знала от коллег, что у шефа приключилась какая-то серьезная проблема. Она на цыпочках вошла в кабинет, и, оставив кофе на столе, так же тихонько вышла.

Поташев набрал номер телефона Праздниковой. Договорился о встрече, которую назначил в ресторане Белогора, расположенном в Голосеевском районе. Адвокат как раз находилась там в суде и могла, освободившись, уделить время жениху подзащитной.

– Шикарное место! – заметила она, глядя с веранды на молодую зеленую лужайку, где шумела густая сосновая роща Голосеевского леса.

Ресторанный комплекс «Вкусно» был расположен недалеко от центра города, в чистом, тихом и спокойном уголке Киева, среди живописной природы. Ощущение, что посетитель находится далеко за городом, наслаждаясь тишиной и пейзажем, не покидало клиента с того момента, как он переступал порог комплекса. Закрытая и уединенная территория, похожая на замок, помогала забыть о городской суете. Прямо под соснами располагалась воздушная летняя терраса и несколько уединенных ажурных беседок. В одной из них и уселись Поташев с адвокатессой. Он заказал чашку кофе, она – легкий обед, чтобы насладиться ими на фоне сказочного леса.

Однако разговор собеседников носил отнюдь не сказочный характер.

– Алексей! Я знаю от наших общих знакомых, что вы мастер разгадывать сложные и запутанные преступления. – Праздникова не спрашивала, она просто констатировала факт.

– Это громко сказано. Никакой я не мастер, скорее любитель. Кто вам мог такое обо мне сболтнуть? – Поташев приехал вовсе не за тем, чтобы слушать комплименты. Такое начало разговора вызвало у него недоумение.

– Киев – маленькая деревня! Все про всех знают. Говорю я это вовсе не за тем, чтобы сделать комплимент, – внесла здравую нотку в разговор собеседница.

– В таком случае, София Макаровна, слушаю вас внимательно!

– Вашу невесту подставили. Это очевидно. Но подставили хитро и убедительно. Даже если вы внесете залог и Лизе изменят меру пресечения на домашний арест, вам необходимо найти тех, кто всю эту кашу заварил. Так вы не допустите, чтоб ваша любимая девушка получила срок и провела свою молодость в тюрьме. Ну, и найдете того, кто на самом деле присвоил себе эти деньги. И кто разработал схему, при которой виновным назначается ни в чем не повинный человек – ваша Лиза. А настоящий преступник в это время с кругленькой суммой в кармане живет себе припеваючи!

– Один вопрос, Софья Макаровна! Я Лизу люблю, я ее знаю, и поэтому мне понятно, что ее подставили. Понятна и очевидна ее невиновность! Но вы с ней познакомились только сегодня утром. Откуда у вас такая уверенность в ее непричастности к этой афере?

– Алексей, вот что я вам скажу. Я давно работаю адвокатом. И мне долго не нужно наблюдать за подследственным и копаться в материалах дела, чтоб понять, виновен или не виновен человек. Что касается вашей Лизы, то она – открытая книга. И, скажу вам по секрету, книга очень интересная! Так что вам с ней повезло.

– Я знаю, – улыбнулся Поташев впервые за последние дни.

Глава 9 Некоторые подробности

Для завершения большой аферы, затеянной и почти воплощенной Шанаевым, оставалось сделать лишь несколько завершающих штрихов. Именно с этой целью Григорий Петрович и приехал вновь в столицу Австрии. Здесь ему очень нравилось, и именно в этой благополучной стране он собирался безбедно жить в ближайшие годы. Шанаев уже купил прелестный домик, соответствующий его финансовым возможностям и его аппетитам эстета. Оставалось только его обставить, и можно было уже обживаться.

Выбор антиквара был понятен. Вена, расположенная в среднем течении Дуная и окруженная живописными отрогами Венского леса, – один из красивейших городов мира и музыкальная столица Европы. Слияние многих культур на протяжении столетий создало здесь неповторимую архитектуру, сильно пострадавшую во времена Второй мировой войны, но практически полностью восстановленную трудолюбивыми венцами.

Город музыки, вальсов, парков, вкуснейшей выпечки, ароматного кофе и молодого вина – все это Вена.

Шанаев сидел на скамье, недалеко от площади, где находился императорский дворец Хофбург. Стоило пройти буквально несколько метров – и взору открывался зимний манеж Габсбургов, выставка сокровищ «Шатцкаммер» с короной Священной Римской империи и австрийской имперской короной, зал «Бургундской сокровищницы» с реликвиями ордена Золотого Руна и герцогов Бургундских, императорский зал приемов и спальня кайзера Франца-Иосифа. Сознание того, что он очень скоро, как истинный венец, станет ходить по выходным в Хофбург или в Художественно-исторический музей, сокровищницу искусства, согревало душу. Он думал о том, как сперва с милой Валентиной, своей избранницей, а затем и с детьми, которые у них появятся, они смогут наслаждаться всеми этими роскошествами. Григорий Петрович с умильной улыбкой и закрытыми глазами представлял себе, как они здороваются со смотрителями галереи: «Гутен таг!» – ведь их уже станут узнавать как постоянных посетителей в этом храме прекрасного. И всей семьей в очередной раз они будут рассматривать настоящие жемчужины одной из самых знаменитых картинных галерей в мире, где выставлены шедевры Дюрера, Рубенса, Тициана, Веласкеса, Питера Брейгеля.

Затем они пойдут гулять по главной улице города – знаменитой Рингштрассе. Она представляет собой полукруг, концы которого соединены набережной Франца-Иосифа. На этом «Бульварном кольце» расположены самые дорогие и респектабельные заведения Вены. Конечно же, они станут заходить в них, а затем дома, за ужином, обсудят и покритикуют. А в выходные они поедут в парк «Венский лес», непременно в экипаже, чтоб доставить удовольствие детям, и прохожие будут им улыбаться и приветливо махать вслед.

Когда он представлял себе радужное будущее со своей женой Валентиной, он нисколько не раскаивался в том, что по пути к благополучию сломал судьбу Лизы Раневской. Лишь краем сознания антиквар отметил, что рассчитываться за его аферу придется именно ей. Но ведь она послужила всего лишь инструментом для того, чтобы открыть потайную дверцу к еще большему богатству и благополучию, а одноразовый инструмент не может вызывать сожалений. Его просто выбрасывают и тут же о нем забывают.

Шанаев посмотрел на роскошные швейцарские часы «Patek Philippe». До встречи оставалось еще десять минут. На сегодня он запланировал визит к коллекционеру Николасу Мюллеру. Григорий Петрович собирался продолжать «окучивать» старика и не допускал даже мысли, что коллекция драгоценных инструментов Мюллера-Мельниченко останется без его внимания. Ведь герр Николас не вечен, и нужно не упустить момент, когда старикашка отойдет в мир иной, а здесь, в Вене, останется его уникальная коллекция. Уж он, Шанаев, придумает, как сделать так, чтобы прибрать ее к своим рукам. Завтра Григорий Петрович собирался встретиться с Дэвидом Геллертом и укрепить в нем уверенность в том, что Раневская оказалась воровкой («Кто бы мог подумать! Какой ужас!») и что со стороны Дэвида было бы правильно заплатить музею хоть небольшую неустойку. Украинские музеи так бедны! Им так нужна спонсорская помощь!

Шанаев рассчитывал под видом благотворительности выклянчить у Геллерта еще какую-то сумму. Он был уверен, что всемирно известный виртуоз ничего не смыслит в музейных делах Украины. Поэтому полагал, что у него есть все шансы развести скрипача на дополнительные пожертвования, которые добавились бы к его собственному кругленькому счету в банке.

Однако не суждено было осуществиться планам Григория Петровича. Он вдруг почувствовал острую боль в области сердца. Внезапно появившаяся боль за грудиной, точно горячая лава, интенсивная и жгучая, заливала не только грудь, но и левую руку, левую лопатку, живот, спину. Шанаев жадно хватал воздух ртом, но из-за огнедышащей лавины боли он не мог даже вздохнуть полной грудью. Чувство дикого страха охватило его. Резкая слабость от боли и нехватки воздуха, обильный пот, а затем тошнота и рвота сопровождали внезапное ухудшение состояния. Ему показалось, что он видит ужасный лик смерти…

И хотя человеколюбивые венцы тут же вызвали «скорую» и она приехала достаточно быстро, Шанаев ее не дождался. Он умер от инфаркта.

* * *

Валентина Павлова, молодая рыжеволосая девушка с бледным лицом, в темных очках, закрывавших ее заплаканные глаза, посетила нотариуса для оглашения завещания. Вышла из его конторы она достаточно быстро и сразу же заглянула в ближайшее кафе выпить чаю, так как от волнения у нее пересохло в горле. Теперь, согласно воле покойного, все его имущество принадлежало ей, законной вдове. Счета в банках Австрии, Украины и России, недвижимость в этих же странах, два автомобиля, драгоценности, коллекция антиквариата.

Мысленно она похвалила себя за то, что всегда все делала своевременно. За то, что она вышла (так вовремя!) замуж за Шанаева, а он, в свою очередь, составил завещание, отписав все состояние ей.

Валентина пила чай и думала: «Дурачок наивно полагал, что в случае чего в любую секунду сможет переписать завещание. Если вдруг разочаруется во мне! Ох! Какой же он дурачок!» Она правильно все рассчитала, и у него не осталось времени на переписывание документа. Теперь она могла начать жизнь свободную, обеспеченную, не обремененную старым мужем и его дурацкими прихотями. Она набрала номер телефона того, с кем собиралась тратить шанаевские миллионы, того единственного, кто все эти годы был рядом с ней, кто помогал ей во всех ее делах.

– Привет, любимый!

– С завещанием все в порядке?

– Конечно! А ты сомневался?!

– Ну, всякое бывает. Что будем делать теперь? Начинаем новую жизнь?!

– Нужно только закончить старую…

– В смысле?

– Мы с тобой должны закончить все так, чтобы в нашу новую жизнь не просочилось ни одной паутинки из прошлой жизни. Понимаешь? Все с чистого листа. Как будто мы с тобой вчера родились.

– Хорошо. Заканчивай. Я подожду.

* * *

Бродский был из породы чудаковатых ученых. В его достаточно преклонном возрасте, уже под семьдесят, у него были только две привязанности в жизни: старенькая мама и работа. Мама с сыном жили на Лесном массиве в Киеве, в двухкомнатной квартирке, а работал Бродский в научно-медицинском центре на другом конце столицы, в Вышгороде. Лазарь Моисеевич любил дальнюю дорогу до работы – сперва на метро до Майдана, а потом на троллейбусе аж до Пущи-Водицы – почти два часа езды. За это время в его голове выстраивались какие-то структуры, фрагменты будущих опытов или завершения уже начатых. На счету ученого было более ста открытий и изобретений, разной степени уникальности и важности. Лазарь Моисеевич Бродский выглядел вполне заурядно. Тонкокостный человек среднего роста, с седой шевелюрой, усами и бородой медного цвета. Небольшие умные глаза горчичного цвета прятались за стеклами с большими диоптриями. Одевался Бродский скромно, даже бедно: в один и тот же костюм мышиного цвета и темные рубашки – для практичности.

Центр, где работал Бродский, занимался вопросами геронтологии, проще говоря, проблемами старения. Несколько лет назад Лев Моисеевич сделал открытие, о котором заговорил весь мир. Значение этого изобретения трудно было переоценить. В частности, сенсационное открытие Бродского приблизило ученых к пониманию процессов старения.

Вот в чем оно заключалось: одной из причин старения является повреждение теломер. Эти концевые участки хромосом стираются под воздействием стрессов. Клетки человеческого организма постоянно делятся для того, чтобы заменить изношенные или поврежденные клетки. При этом генетический материал копируется на клетки нового поколения. Этот генетический код содержится в хромосомах, окончания которых защищены своеобразным колпачком – теломерой. Но исследования показали, что теломеры укорачиваются всякий раз, когда клетки делятся. Наступает такой момент, когда клетки уже не могут делиться, так как переходы теломер укорачиваются до критической величины.

Если предыдущие исследования теломеры как главного фактора старения касались в основном ее длины, новые исследования Бродского показали, что существует еще один важный фактор, влияющий на эту часть хромосомы. Этот показатель – стресс.

В процессе изнашивания организма наблюдаются повреждения генетического материала, который необходим для развития и существования любого живого организма. Это обуславливает гибель клеток. Однако повреждения, вызванные свободными радикалами, вполне могут исправляться, так как клетки имеют способность восстанавливаться.

Киевский ученый выяснил, что концы хромосом плохо переносят стресс и при повреждении уже не могут восстановиться или «отремонтироваться». Так вот, Бродский нашел способ, с помощью которого можно было бы избежать «изнашивания» теломер.

Фактически это было изобретение продолжительной молодости и красоты.

Открытие произвело информационный взрыв. За ажиотажем в прессе последовало выдвижение ученого на самые престижные награды в области медицины. Однако Лазарь Моисеевич Бродский повел себя со свойственной ему непредсказуемостью: он категорически отказался от наград и от общения с прессой. Более того, даже тогда, когда весь мир облетело сенсационное сообщение о том, что киевским ученым разгадана одна из сложнейших геронтологических задач века, Лазарь Моисеевич не стал давать интервью – о его успехах говорили коллеги.

Он также отказался от самой престижной премии за вклад в науку, технологию и социальное благополучие – премии Дэна Дэвида – и миллиона долларов. Как-то ученый все-таки дал интервью одной настойчивой израильской журналистке. На ее вопрос, почему он отказался от миллиона долларов, Бродский ответил: «Зачем мне нужен миллион, когда я, подобно Фаусту, могу подарить человечеству вечную молодость и красоту?»

И хотя фармацевтические концерны буквально завалили Лазаря Моисеевича заманчивыми предложениями, суммы которых во много раз превосходили премию Дэна Дэвида, чудак ученый и от них благополучно отвертелся. Те какое-то время еще повторяли попытки, но, убедившись в полной невозможности переговоров с Бродским, оставили его в покое.

Ученому намного интереснее было продолжать исследовательский поиск, чем сосредоточиться на каком-то одном направлении, пусть и сулившем огромные барыши. Лазарь Моисеевич посоветовался со старенькой мамой, и они решили, что в этой стране большие деньги не сулят ничего хорошего, а лишь головную боль и невозможность спокойно продолжать начатые проекты. Поэтому от всех соблазнительных предложений ученый категорически отказался.

Бродский вернулся к одному своему старому исследованию, которое начинал когда-то параллельно с учеными Эстонии и Финляндии. Тогда он исследовал биохимические показатели с фатальными рисками для организма. Но, в отличие от эстонцев и финнов, он существенно продвинулся в практическую сторону. Лазарь Моисеевич синтезировал те четыре маркера, которые назывались «тестом на смерть». Кроме того, в результате дальнейших изысканий он продвинулся гораздо дальше возможности просто констатировать летальный исход для пациента в случае, если в его крови будут обнаружены эти четыре маркера. Бродский изобрел механизм, при воздействии которого в биохимическом энергетическом цикле один из маркеров разрушался и пациент мог благополучно жить дальше. Это свое открытие он держал в тайне от всех, кроме мамы. Пока его изобретение не было подтверждено многочисленными клиническими исследованиями, обнародовать его было невозможно. Правда, на такое исследование у государства не было денег, и в ближайшие годы приток средств в науку не предвиделся, поэтому Бродский тихонько сидел со своим открытием и не распространялся.

Вот таким чудиком был Лазарь Моисеевич, и всем казалось, что в его странной, закрытой жизни никогда не было места никаким чувствам, кроме сыновнего. Но так думали люди несведущие.

Была, была одна молодая девчушка, его лаборантка, которой еще несколько лет назад он симпатизировал… Ей он смог бы рассказать подробности своих открытий. Она была так сметлива, так живо всем интересовалась и так трогательно ухаживала за ним, что ей, пожалуй, он бы мог объяснить значение последних изысканий.

И, словно материализация его мыслей, раздался телефонный звонок.

– Добрый день, Лазарь Моисеевич! – прозвучал в трубке нежный девичий голосок.

– Это ты, Валюша! Как же я рад тебя слышать! – воскликнул пожилой ученый.

Дальше разговор строился на легких укорах со стороны Бродского: что, дескать, давно не появлялась Валюша, не залетала пестрой бабочкой чайку попить. Со стороны Валентины, наоборот, звучал невинный щебет относительно того, что много работы, и она бы с радостью, но не могла, поскольку она человек ответственный и вполсилы относиться к делу, которому беззаветно служит, не умеет. Лазарь Моисеевич с ней, разумеется, соглашался и хвалил за такое правильное отношение к работе. Валя сообщила, что в данный момент находится в отпуске и была бы рада заехать повидаться. Например, завтра. Ученый муж радостно согласился увидеться с бывшей своей лаборанткой, тем более что ему очень хотелось обсудить с ней, как в былые времена, свои последние научные изыскания.

* * *

Было раннее утро воскресного дня. Поташев проснулся, но не стал вставать с постели, как это делал обычно, потому что рядом спала Лиза и он боялся неловким движением или шумом разбудить ее. Во сне она казалась ему еще более беззащитной и хрупкой, чем во время бодрствования. Лицо спящей выглядело несчастным, в уголках глаз лежали тени, и скорбная складка пряталась в уголке рта.

В этот раз, когда Лиза оказалась дома после ареста, в их общей постели, ее желание физической близости напоминало чувство жаждущего, оказавшегося у источника. Женщина отдавалась своему мужчине так, словно это было ее личное откровение. Все ее тело, движения, ощущения – это неотъемлемая часть ее самой, которая в сексе сейчас раскрывалась со всей природной чистотой. Алексей будто заново ощутил чувство острой влюбленности. Он как бы обрел новую способность разглядеть ее страстность и одновременно целомудрие, ее природное умение растворяться в волнах любви, бодрить и согревать его, точно море и солнце. Благодаря ей он открывал уникальность своих ощущений, а она завладевала его мужским наслаждением. Их секс был не столько гармонией полов, сколько гармонией удовлетворений. Он чувствовал в себе потребителя и слугу. Он следовал за ее сладостным женским телом и ее желаниями. Он ощущал себя океаном открытой энергии, внутри которого была его женщина.

Странная мысль пришла в голову Алексею, ведь он, кажется, впервые внимательно вглядывался в предметы, находящиеся в спальне девушки: «Забавно, но кажется, будто вещи Лизы сами выбирали свою хозяйку!..»

Елизавета любила цветы, и в любое время года у нее в доме бывали букеты: то ее любимые ирисы, то чайные розы, то тюльпаны. Если цветы ей не дарили, то она сама себе их покупала, для настроения. Ваз для такого случая собралось немало. Любая из них была сама по себе красива и могла стать настоящим украшением интерьера. Вот пузатый стеклянный шарик с не очень широким горлышком – для ландышей; а вот высокая китайская ваза с кобальтовым рисунком пионов; или стеклянный цилиндр, очень высокий – он годится для роз на высоких стеблях. И хотя ваз было множество, каждая из них отличалась скромной красотой и благородством, словно подчеркивая главные черты своей хозяйки. Это были предметы, создававшие гармонию.

Алексей отправился на кухню, чтобы в это первое после освобождения Лизы утро приготовить завтрак для любимой. Пока он варил в джезве кофе, пока ловко пек на плоской сковороде блины (не зря его мама учила), женщина проснулась и тихонько отправилась в душ.

Там, стоя под теплыми струями, она сама себя немножечко пожалела, немного позволила себе поплакать, чего не позволяла своей душеньке в узилище, и свежая, с мокрыми волосами, благоухающая земляничным гелем для душа, вышла на кухню.

Алексей поцеловал ее и сказал с улыбкой:

– Ну вот, а я думал принести завтрак в постель, поставить вазочку с незабудками. – Он любовался Лизиным утренним лицом, на котором уже не осталось следов страдания.

После завтрака она переоделась в легкий трикотажный костюм: серые капри и розовую футболку. Затянула волосы в хвостик ниже макушки. Затем взглянула на Поташева так, что он понял: ей нужно сказать ему что-то важное.

– Леша! Я собираюсь увольняться из музея.

– Но… А как же… Ты ведь музейщик до мозга костей. Впрочем… я тебя понимаю.

– Знаешь, Лешенька, пока я сидела в тюрьме, я так много передумала…

– Да, времени подумать у тебя было предостаточно. Целые сутки.

– Может, тебе мои мысли покажутся странными, но я думала о том, что мне дает профессия.

– Ты жалела, что пошла в искусствоведы? Это оказалась опасная работа? – Поташев пытался юморить.

Но его женщине не хотелось сводить все к шутке. Она помотала головой и, сосредоточенно глядя на Голосеевский лес за окном, произнесла:

– Знаешь, замечательный музыкант Владимир Спиваков сказал однажды, что «творчество нас спасает от трех напастей: от скуки, порока и нужды».

– Я с ним согласен. Так и есть.

– В том-то и дело! Я выбрала себе профессию, в которой никакой скуки не может быть по определению. Что до пороков, то тут все зависит от папы с мамой и самого человека. Если не пьют родители, то и тебя это не привлекает.

– Насчет пороков я бы поспорил! – не удержался от очередной попытки острить Алексей.

– Какой у меня порок? – вздохнула Лизавета, понимая, что Поташеву так же непросто сейчас говорить всерьез, как и ей. И он прячется за своим юмором, чтобы как-то вырулить в разговоре на более безопасные темы.

– Ты – красива, невероятно сексуальна и сводишь с ума мужчин. Меня, например, просто-таки напросто свела з розуму! – Он уселся на пол и обнял ее ноги.

– Ну, это не порок! Скорее твое умение видеть во мне скрытый эротизм! – рассмеялась женщина и потрепала его густые черные волосы. Посерьезнев, она спросила: – Леш! Тебе не интересны мои размышлизмы? Тогда мы можем куда-нибудь поехать, а разговор на этом закончить.

– Ой! Прости меня, Лиз! Это я просто дурачусь, чтоб как-то отвлечь тебя. Больше не буду!

– Так вот… – продолжила она свою мысль. – Оказавшись в темнице, я поняла, что моя профессия – это еще и утешение. Мне действительно становилось легче, когда я мысленно представляла себе свои путешествия, музеи мира с их сокровищами, истории из жизни художников. Знаешь, я, может быть, скажу странную вещь, но благодаря искусству в моей душе словно выстроилась башня из слоновой кости, в которой я смогла спрятаться в те тяжелые часы, пока я сидела в камере, одна.

– Понимаю… – Он взял ее за руку, но не хотел ничего говорить, чтоб дать ей возможность высказаться.

– А теперь я подумала: зачем мне возвращаться туда, где находятся предатели? Зачем мне оставаться с ними? Знать, что они не верят мне. Даже когда все выяснится и в суде будет доказана моя невиновность. Все равно. Знаешь, как в том анекдоте: «Ложки нашлись, а осадочек остался».

– Лиз, я думаю, ты права, – спокойно сказал Поташев, который и сам поступил бы так же, окажись он в Лизиной ситуации.

– Вот только я не знаю, чем я дальше буду заниматься, – робко заметила девушка.

Он смотрел на Лизу, принявшую непростое для нее решение, и мысли, одна быстрей другой, мчались в его голове.

С возрастом Поташев, как и многие другие мужчины, накопив жизненного опыта, вывел свой критерий понятия «хорошая женщина», пытаясь создать некий рецепт идеала. Но он не делил, как некоторые разочаровывавшиеся в прекрасном поле, женщин на категории: «хорошая жена», «хорошая любовница» и т. д. Что касалось Алексея сегодняшнего, он уж точно не мог без женщины, без этой, конкретной женщины – его родной и близкой Лизы. Вот сейчас он со всей очевидностью понял, что делить себя на нескольких уже не способен. И еще: что именно Лиза – та, для которой ему хочется жить. И не просто жить, а совершать поступки! Делать ее счастливой! Вновь и вновь завоевывать ее сердце, зажигать свет ее глаз… Она Женщина, которая ничем не обязана и ничего тебе не должна. Она с тобой потому, что ей с тобой хорошо и надежно, и она любит тебя. Ему было не важно, чем она занимается. Станет ли она работать в музее или, может, вообще не будет работать. Пусть занимается тем, что доставляет ей удовольствие. Важно то, что она наполняет смыслом свою и его жизнь. Важна идея. Воплощать идеи в реальность – функционал мужчины.

– Зато я знаю, – спокойно сообщил Поташев.

– Сидеть дома, борщи тебе варить? – с сомнением спросила любимая.

– В борщах нет ничего плохого. Ты их готовишь невероятно вкусно! Просто объеденье какое-то! Но я о другом. После увольнения из музея у тебя есть три путя. А у меня – только один.

– Какие это у меня такие путя?! – улыбнулась Лиза, ей понравился настрой Алексея.

– Первый: ты идешь работать в какой-нибудь банк, у которого есть своя коллекция картин и антиквариата, а специалиста по этому делу нет. Они просто сидят, как Кощей над златом, и чахнут, а чего с ним делать, не знают.

– А второй? – заинтересовалась Лизавета, еще секунду назад думавшая, что она со своей профессией, кроме музеев, нигде не пригодится.

– Второй путь – это частные галереи искусств и антикварные салоны. Там тоже нужны специалисты, думаю, тебя там с руками оторвут!

– Возможно…

– И наконец, третий путь – это вернуться в турбизнес. Ты ведь мне сама рассказывала, как подрабатывала, учась в Академии. На каникулах ездила в качестве гида по разным странам. Теперь ты можешь вернуться к этому направлению. Но уже сама возьмешься за разработку новых маршрутов по музеям и галереям мира. Ты ведь уже опытный человек и понимаешь, что людям интересно, куда туристы с удовольствием поедут. Разве плохой вариант?

– Хороший. Конечно же, хороший, – радостно заулыбалась Лиза. Теперь у нее в сознании благодаря Алексею возникло множество направлений, куда она могла бы приложить свои знания и силы. Но затем она вспомнила его странную фразу и озабоченно спросила: – Почему ты сказал, что у тебя только один путь? Ты имел в виду свою архитектурную деятельность?

– Нет. Я имел в виду совсем другое. Я не успокоюсь, пока не размотаю это дело с твоим арестом и не выясню, кто и почему тебя подставил.

– Ой, Леш! Я уже совсем мозги сломала, пытаясь в этом разобраться! Не понимаю… Вот совсем не могу понять, какие такие враги вдруг решили меня подставить. У меня ведь и врагов нет, ты понимаешь?

– Пока не понимаю. Но обязательно пойму, я тебе обещаю. – Поташев испытывал странный озноб, когда утверждал, что разберется с этим делом. Словно нужно было задержать дыхание и прыгнуть на очень большую глубину мутного и опасного водоема.

* * *

В понедельник, когда музей для посетителей был закрыт, а для сотрудников, наоборот, открыт, являясь для них обычным рабочим днем, Раневская приехала с заявлением об увольнении по собственному желанию. Она следовала заветам великой Коко Шанель: «Никогда нельзя распускаться. Надо всегда быть в форме. Нельзя показываться в плохом состоянии. Особенно родным и близким. Они пугаются. А враги, наоборот, испытывают счастье. Поэтому, что бы ни происходило, обязательно нужно думать о том, как ты выглядишь». Лиза выглядела так, как будто увольнение из музея было для нее настоящим праздником! Белый брючный костюм, бирюзовая шелковая блуза под пиджаком, бирюзовые замшевые лодочки и длинные серебряные серьги с хризолитами делали внешность Лизы чрезвычайно эффектной.

Раневская поднялась в приемную Яблоковой. Секретарша Ольга посмотрела на вошедшую так, словно та прилетела с Альфа Центавра.

– Директор у себя? – равнодушно спросила заведующая сектором старинных музыкальных инструментов.

Ольга кивнула и что-то пискнула.

Раневская прошла в кабинет. Кира Юрьевна Яблокова, директор Городского музея, сидела за столом, некогда принадлежавшим знаменитому меценату, благодаря которому город получил уникальную коллекцию. Интерьер хозяйки кабинета был выполнен в персиковых тонах. На стенах висели картины европейских художников девятнадцатого века. «Эти подлинники были бы более уместны в экспозиции, чем в кабинете директрисы», – мимоходом подумала Лиза.

Яблокова подняла на девушку холодный чиновничий взгляд.

– Что вы хотели? – спросила она так, точно Раневская пришла выселять ее из кабинета.

– Уволиться, – кратко сообщила о цели визита Лиза. Она положила свое заявление на стол перед начальницей.

Яблокова прочла заявление. Занесла над ним ручку с желанием немедленно, сейчас же начертать на нем визу в отдел кадров для расчета, но одна мысль заставила ее насупиться. «Какая буча поднялась в прессе из-за этой тихони, кто бы мог подумать? Тут, должно быть, мощные связи или деньги… Нет, денег у этой скромницы нет. Было бы видно по вещам и драгоценностям. А вот связи явно есть! Небось, трахается с кем-то из медийщиков. С такой явно ссориться небезопасно. И ведь выпустили ее… правда, под подписку о невыезде, как сообщил Вакуленко. Но у кого-то хватило средств внести за нее залог… Нет, воленс-неволенс, а придется делать хорошую мину при плохой игре».

Преодолев острое нежелание вступать в разговор с опальной подчиненной, она специальным сценическим голосом, выработанным за долгие годы тренировок, спросила:

– Елизавета Александровна! Зачем же вы так быстро принимаете решения? Пока ваша виновность не доказана, вы можете спокойно рабо…

– Не вижу смысла, – пресекла лживую речь Раневская.

– Что вы имеете в виду? – изобразила непонимание ушлая Яблокова.

– У меня мало времени. Вы подписываете или нет? – не поддавалась ее игре посетительница.

– Разумеется, если вам так не терпится уволиться! – Яблокова поставила серию закорючек на заявлении. – Мне бы не хотелось, чтобы вы покидали нас с чувством обиды, Елизавета Александровна!

– А я думаю, вы сейчас должны испытывать чувство глубокого удовлетворения! Станете отрицать, Кира Юрьевна?

Директриса промолчала, потупив взгляд. Какой смысл ломать комедию, когда тебе не верят?

Раневская представила себе Яблокову в виде эдакой сколопендры. Фантастическая тварь с полосатыми ножками струится по полу, встает на дыбы, когда чувствует опасность. Это нечто! Такая картинка развеселила Лизу, и она вышла из кабинета улыбаясь. Заглянула в отдел кадров, оставила у инспектора заявление и пошла на свое рабочее место – забирать личные вещи.

Вчерашние коллеги встретили ее странной смесью подобострастия и растерянности.

Вика Бобичева, одна из тех, кому Лиза во многом помогала, хотя это не помешало ей поставить свою подпись на доносе в прокуратуру, сообщила новость:

– У нас неожиданное событие. Шанаев умер!

Для Лизаветы это действительно стало большой неожиданностью.

– От чего, когда?

– Да вот, буквально несколько дней прошло. Тело уже привезли в Киев! Умер от чего? От чего старые пердуны умирают, когда женятся на молоденьких? От инфаркта! Это и без кардиолога ясно.

– Привезли откуда? – Поток информации был слишком стремительным для того, чтобы его так сразу переварить.

– Ты странная, Лиза! Откуда же его могут привезти? Оттуда! Из Вены, откуда ж еще!

– Когда будут похороны? – спросила Раневская, чтобы сказать хоть что-нибудь.

– Это неизвестно пока. Тело направили в бюро судебной экспертизы. Делают вскрытие!

Виктория наслаждалась своей компетентностью. Она поглядывала маленькими глазками-буравчиками на несколько растерянную Лизавету, и во взгляде ее читалось превосходство: «Теперь прокуратура не сможет допросить Шанаева в качестве свидетеля. Он смог бы внести ясность в дело о мошенничестве. Скорей всего, тебя отмажут, раз нашлись покровители, которые забирают тебя с работы на белых джипах. Но раз ты увольняешься, то место твое освобождается. На него передвинут кого-то из старших научников, а меня переведут на место старшего научного сотрудника, и буду я вся в шоколаде!» – Вика получила юридическое образование и разбиралась в таких делах. А слухи и сплетни в музейной среде распространялись со скоростью звука. Бобичеву совершенно не интересовала судьба Раневской, больше всего ее занимала собственная карьера, ради которой она поступила в институт культуры на заочное музейное отделение.

Покинув стены Городского музея, Елизавета села в свой маленький «фиат» и набрала Поташева. Она рассказала ему о том, как прошла формальная часть ее увольнения. По телефону Лиза не стала сообщать о смерти антиквара, а спросила:

– Ты очень занят?

– Лиз, для тебя я никогда не бываю чрезмерно занят! Ты хочешь встретиться?

– Можно подъехать к тебе? – Лизе очень нравился офис Поташева.

– Милости прошу! – обрадовался архитектор. – Когда тебя ждать?

– Если не будет пробок, минут через двадцать. Ну а если будут пробки, сам понимаешь…

Архитектурное бюро, в котором трудился Алексей Поташев со товарищи, размещалось в самом центре Киева. Еще на заре начавшегося в стране капитализма Алексей купил трехкомнатную квартиру на последнем этаже старого сталинского дома. Затем, с развитием бюро, докупили все остальные квартиры на этом этаже и чердачное помещение. Таким образом, в двухэтажном пространстве устроили офис современного архитектурного бюро, созданный по последнему писку европейской моды. Поэтому каждый клиент, друг или партнер, попадая в мастерскую Поташева, ощущал некое архитектурное волшебство, своеобразную магию. А происходило это вот как. Вместо глухой торцевой стены возвели стеклянную, открытую солнцу и небу поверхность. Кирпичную стену для этого просто убрали, а вместо нее сделали огромное окно, полностью открыв верхнюю, мансардную часть дома. Через это застекленное панорамное окно, словно в раме картины, проступал в акварельной дымке древний город. Видна была Лавра с ее куполами, старые и новые дома, дали и холмы.

Хозяин офиса, Алексей Поташев, был абсолютно уверен, что именно от красивого вида за окном подпитывается творческой энергией. Сотрудники тоже утверждали, что самые креативные архитектурные идеи приходят в их головы благодаря тому, что панорама Киева вошла в интерьер офиса.

Чувство гармонии не покидало гостей и тогда, когда они отворачивались от окна. В офисе архитектурной мастерской не было места лишним деталям. Одна стильная вещь, наподобие удобного широкого кресла, картины на стене или небольшого уютного дивана, была способна рассказать больше, чем целое портфолио проектов. Каждая деталь словно была небрежно оставлена, а на самом деле осознанно необходима именно в этом месте интерьера, создавая максимальный уют. Отсутствие лишних вещей освобождало жизненное пространство.

Среди идеально белых стен, на фоне беспредметных поверхностей ярче, чем в музее, перед глазами гостя выделялась на стене одна-единственная картина – «Сын человеческий» Рене Магритта. Это был не подлинник, а копия, сделанная Поташевым для собственного удовольствия. Как всякий архитектор, он был хорошим рисовальщиком и передал манеру Магритта довольно точно. На ней был изображен мужчина во фраке и в шляпе-котелке, стоящий возле стены, за которой виднелось море и облачное небо. Лицо человека было полностью закрыто парящим перед ним зеленым яблоком. Поташеву эта работа художника нравилась еще со студенческих лет. Он знал, что Магритт считал эту свою картину своеобразным автопортретом. Алексею тоже казалось, что человек в котелке с яблоком, закрывающим лицо, – это он, и точно так же, как многие мужчины до него и после него, он является потомком библейского Адама. А само яблоко, как ему и положено, символизировало искушения, которые продолжают преследовать мужчину в нашем мире.

Обычно гость долго всматривался в эту картину-ребус, а затем осознавал, что ему ее не разгадать…

Лиза, доехавшая до Печерска из центра по дорогам без пробок, сидела в большом кресле. Перед ней на небольшом стеклянном столике дымилась чашка кофе и стояла конфетница с конфетами, свежим зефиром и «птичьим молоком».

Она кратко рассказала Поташеву о последних новостях, связанных с внезапной смертью Шанаева. Еще более кратко описала процесс своего увольнения из некогда горячо любимого музея и затихла в ожидании реакции Алексея.

А реакция была неожиданной. Он взял в руку трубку мобильного, набрал какой-то номер и сказал:

– Манюня! Там у вас должен быть некий гражданин Шанаев на вскрытии. Так вот, он меня очень интересует! – Поташев выслушал ответ и сообщил: – Сейчас приеду!

Лизу он спросил так, словно это было чем-то само собой разумеющимся:

– Ты со мной?

– Куда? – поинтересовалась девушка.

– Тебе понравится! – подмигнул ей Алексей, который уже чувствовал кураж от предстоящего расследования.

* * *

В лаборатории пожилого ученого, где ничем приятным никогда не пахло, внезапно пронесся аромат дорогих духов «Joy». Смесь запаха роз и жасмина заполнила все уголки скромной обители Бродского. Вслед за благоуханием появилась его носительница – Валентина Павлова. Она была одета в салатного цвета котоновое платьице, поверх которого было наброшено розовое болеро. В руках у нее была розовая лакированная сумочка, а на ногах – балетки такого же карамельного цвета. Волосы из ярко-рыжих, какими они были совсем недавно, превратились в платиново-золотистые, а макияж стал почти невидимым, только мерцал перламутровый блеск на губах.

Лазарь Моисеевич Бродский в честь прихода милой лаборантки не только причесал свою седую шевелюру, а также усы и бороду, но даже надел новую белую рубашку, новый же синий галстук и новые очки в модной оправе. Судя по его внешнему виду, он хотел произвести приятное впечатление на свою бывшую коллегу. Восторженный возглас Валентины и ее комплименты в адрес хозяина лаборатории показали, что преображение пожилого затворника от науки в зрелого импозантного мужчину вполне удалось.

Беседа бывшей лаборантки и ее наставника шла в непринужденной манере. Они пили чай, приготовленный заботливыми руками Валентины, Лазарь Моисеевич шутил, рассказывал анекдоты, над которыми от всей души хохотала девушка.

– В Одессе на Привозе: «У вас есть документы на эту рыбу?» – «А шо вам надо, свидетельство о смерти?»

Но вскоре речь пошла о том, чем так хотел поделиться ученый и что с таким подлинным интересом слушала бывшая лаборантка. О «тесте на смерть».

Бродский напомнил любознательной Валюше, что, еще когда они работали вместе, он синтезировал те четыре маркера, которые назвали «тестом на смерть».

– Да, да! Я помню! – загорелись глаза слушательницы. – Вы пошли дальше?! – спросила она с замирающим сердцем.

– Я пошел значительно дальше, пани Павлова! – шутливо обратился к ней бывший наставник. – Я создал вещество, при воздействии которого на маркеры в организме человека один из маркеров разрушается и пациент может благополучно жить дальше. Ты понимаешь, что это значит?! – Он гордо развернул плечи.

– Понимаю… – тихо прошептала Валентина.

Бродский наблюдал, какое ошеломляющее действие произвело на Павлову его откровение. Она побледнела до такой степени, что даже губы под слоем блеска стали голубоватыми. Ему было очень лестно, что эта девочка, практически годящаяся ему в дочери, так мгновенно, что называется, с лету, смогла оценить его новое открытие.

– Вы с кем-то… кроме меня делились этим изобретением? – спросила она, закусив губу.

– Милая Валюша! Смысла не вижу. Пока оно не будет апробировано клиническими исследованиями, обнародовать его глупо! Спионерят и спасибо не скажут! А у нашего государства на науку, как известно, денег нет. Пусть полежит пока. До лучших времен.

– А не попить ли нам еще чаю?! Я тут пирожные принесла. Как вы любите – эклеры, с заварным кремом, – засуетилась бывшая лаборантка.

– Ты все помнишь, милая Валечка! Грешен, люблю их, как ребенок! Небось, сама приготовила? Я помню, они у тебя большие такие получались, как кулак здорового мужика!

– Сама, сама, все сама! Угощайтесь, пробуйте! Вам понравится! – ворковала Валентина, и щеки ее разгорались алым румянцем.

Эти румяные щеки были последним, что увидел Бродский в своей жизни. Яд был быстродействующим – смерть наступила мгновенно. Только убедившись в том, что Бродский не подает никаких признаков жизни, Павлова покинула лабораторию.

Глава 10 А в остальном, прекрасная маркиза…

У Нины Анатольевны Поташевой в последнее время само собой сложилось правило трех «Н», оно означало – Нет Ничего Невозможного.

Сперва, когда она познакомилась с Иваном Лещенко и он ей понравился не только как классный программист, но и как мужчина, она позволила себе забыть об их разнице в возрасте. Благодаря чему у них случился роман, да еще какой!.. Похлеще ее первого романа с Поташевым-старшим. Затем она решила честно поставить все точки над «і» и сказать любимому, что их чудные отношения его ни к чему не обязывают и он может считать себя совершенно свободным… Но любимый повел себя не так, как предполагалось. То есть не унесся на крыльях Зефира искать молоденьких и незамужних, а сделал Нине Анатольевне предложение руки и сердца. Он настойчиво дал ей понять, что хочет продолжать жить с ней в качестве мужа, а волнующее и пикантное положение ее любовника его больше не устраивает.

Как любая нормальная женщина, Поташева спросила его: «Почему?» Хотя она и догадывалась, что именно он ответит, но ей хотелось услышать это.

Иван понимал, что ответ: «Потому что!» не устроит любимую. Поэтому он, как математик по образованию и как мужчина, для которого логика – это система правильного мышления, ответил следующим образом:

– Во-первых, всегда, когда я тебя вижу, уровень тестостерона у меня в крови вырастает где-то в среднем на восемь процентов. Во-вторых, весь мой предыдущий опыт общения с женщинами доказывает, что когда заканчивается букетно-конфетный период, в девяноста девяти случаях женщины ведут себя как дуры, а именно: начинают яростно подталкивать мужчину к браку. Ты себя ведешь кардинально противоположно. Ты объявляешь мне, что я совершенно свободен! Но я не хочу быть свободным от тебя! В-третьих и в последних. Мы с тобой разные, и это мне нравится. Но в одном, самом главном, ты – такая же, как я. Ты живешь эмоциональной памятью, и твой мир – это настоящее. Ты, как и я, умеешь ценить мгновение. Ты умудряешься его не расплескать. Пить его медленно и с удовольствием. Наслаждаться, как единственной порцией драгоценного вина. Почувствовать каждую капельку… Поэтому я хочу быть с тобой всегда. Пусть даже это называется нехорошим словом «брак».

Нина Анатольевна улыбалась. Ответ был исчерпывающим и очень ее устроил. Стали обсуждать детали бракосочетания. Решили провести церемонию очень скромно. Но оставалось несколько вопросов. Кого позвать в свидетели? Где отметить? Кто, по мнению молодых, должен присутствовать из родных и знакомых? Видно, день был удачным, потому как и на эти вопросы ответы нашлись быстро.

Алексей Поташев довольно редко заглядывал в почтовый ящик, потому что с тех пор, как умные люди придумали электронный адрес, все важное приходило на е-мейл. Однако в этот раз его как будто что-то привело к почтовому ящику на первом этаже дома. Белый конверт, узкий, изящный, выполненный в евроформате, со вложенной в него открыткой, был приглашением на свадьбу матери. Конечно же, он сперва опешил. Затем помотал головой, улыбнулся и, войдя в квартиру, сообщил Лизе:

– Мама выходит замуж! Давай подумаем, что мы подарим!

Праздновали в кафе, расположенном напротив университета, где мать Поташева читала лекции. Называлось кафе «Альма-матер», там было уютно, готовили вкусно и недорого. За столом собралось ограниченное число гостей. Кроме жениха и невесты, присутствовали свидетели: Даша – милая девушка лет тридцати, аспирантка Нины Анатольевны, и Павел – приятель Ивана. Праздник с молодыми также разделили Алексей Поташев с Лизой и Мария Валерьяновна Поташева, родственница невесты и ее близкая подруга. За столом оказалось именно семь человек, что порадовало Нину Анатольевну, которая верила в приметы. Настроение у всех было приподнятое, как и положено на свадьбе. Столь знаменательному торжеству соответствовали и блюда из итальянского меню, представленные на столе: салат «Рукколино», салат с телятиной, салат «Капризе», лазанья и, конечно же, шампанское и «Бардолино», красное сухое вино из Вероны, которое отлично сочеталось со всем разнообразием итальянской кухни.

В кафе в этот воскресный вечер больше никого, кроме празднующих свадьбу, не было. Лещенко поставил музыку, которая им с Ниной так нравилась, пробуждала воспоминания. С диска с концертом Дэвида Геллерта в Венской опере полилась дивная музыка, а в ресторанном зале на большом плоском экране возник призрак Вены.

Все гости завороженно смотрели на красавца Геллерта, и лица их озарялись восторгом. И лишь Раневская не взглянула в сторону экрана, даже отвернулась, поскольку все, связанное с Веной и скрипками напрямую, касалось ее заточения и вызывало боль. Поташев же увлекся рассказом венского обозревателя, который сообщал, что в антракте известный коллекционер Николас Мюллер подарил скрипачу-виртуозу скрипку «золотого» периода Страдивари из своей коллекции. И сейчас, пока антракт, Дэвид попробует что-нибудь на ней сыграть. Геллерт действительно исполнил несколько пассажей на подарке Мюллера. Затем мило извинился, сказав, что хочет подготовиться ко второму отделению концерта, и выпроводил всех из своей гримерки. Запись выступления музыканта стала фоном для свадьбы. Поташев заметил, что новобрачные о чем-то шепчутся.

– Секретничать публично даже молодоженам неприлично! – сообщил он громко.

– Ничего секретного, – улыбнулась Нина Анатольевна. – Просто Ваня говорит, что скрипки Мюллера не звучат…

– Точнее будет сказать, что они звучат, как простые деревянные скрипки. И поэтому не случайно, что музыкант такого высокого класса, как Геллерт, сразу понял, что звук совсем не тот, что у Страдивари, и потерял интерес к этой коллекционной скрипке, – разъяснил Лещенко.

В отличие от Поташева, которого очень заинтересовала вся эта скрипичная эпопея, Раневскую уже просто тошнило при одном упоминании о скрипках, Геллерте, Мюллере и обо всем, что имело отношение к Вене и недавним событиям, в которых она принимала участие и которые для нее так печально закончились. Вернее, еще ничего не закончилось, впереди ее ждал суд.

– Мужчины! Мы пойдем подышим! – сообщила новобрачная и поманила вслед за собой Лизавету, Дашу и Марию Валерьяновну, оставив мужскую часть компании в ресторане.

– Пусть наши мальчики поговорят о своем! – энергично покивала тетка Мария и достала из сумочки сигареты. – О чем мы с вами, девушки, будем щебетать?

– Как о чем, Машуня? Конечно, о тряпках! – рассмеялась Нина Анатольевна, у которой было прекрасное настроение.

– Кстати, о тряпках! – вступила в разговор аспирантка Даша. – Где вы, невестушка, купили такой сногсшибательный голубой костюмчик? Уж не в бутике Армани ли?

– Девочки, вы не поверите, но я его заказала у своей замечательной портнихи Нади.

Дальше пошел рассказ об удивительной Надежде, которая не только могла сшить роскошный шедевр «от кутюр» за какие-то три или четыре дня, но и о том, как портниха умудрялась заранее скупать ткани и фурнитуру для своих клиенток.

Поташева во всех подробностях описала процесс создания своего костюма и даже расстегнула пиджак, чтоб продемонстрировать ослепительно-белую атласную подкладку роскошного наряда.

Пока женщины обсуждали свои сугубо женские вопросы, Алексей расспрашивал жениха о концерте Геллерта, о звучании скрипок Страдивари и о том, какие музыканты мира на каких инструментах играют. Еще он поинтересовался, подделывают ли сегодня старинные музыкальные инструменты и кто этим занимается. Поскольку Иван был очень серьезным меломаном, то смог ответить почти на все вопросы Поташева. Единственное, чего не знал Лещенко, принял ли Дэвид Геллерт в дар от Мюллера его скрипку. Но не все же знать любителю музыки! Новобрачный был в прекрасном настроении, он даже напевал известную песню Окуджавы о музыканте, который играл на скрипке: «…из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил, из какой-то там фантазии, которой он служил…»

– Да. – Алексей продолжил цитату из Булата Шалвовича: – «Музыкант, соорудивший из души моей костер…» Что правда, то правда!

Дальше свадьба «пела и плясала», как ей и положено. Пили, ели, танцевали и веселились с удовольствием. Разъехались поздно.

Перед сном Алексей сказал Лизе, что в ближайшее время у него будет множество разъездов, командировок, связанных с работой, и чтобы она заранее настроилась на то, что какое-то время будет оставаться одна.

Еще он вспоминал, как во время одного из перекуров на свадьбе матери тетка Маша ненавязчиво поинтересовалась, как продвигается расследование семейного дела. На это Поташев ответил, что ей придется подождать, поскольку это дело стало в очередь вслед за разработкой шанаевской аферы. Он вкратце рассказал тете, чем это грозит его возлюбленной, Лизе Раневской, о том, что будет суд и ему во что бы то ни стало нужно доказать ее невиновность, а времени мало…

Тогда он даже не мог предположить, что все звенья семейного расследования, афера Шанаева, смерть комбинатора и гибель других людей сплетутся в один жуткий черный запутанный клубок.

* * *

Начался период беспрестанных разъездов архитектора. То он летел в Нью-Йорк, то мчался в Милан, несколько раз посетил Вену. Кроме того, в разные концы нашей бывшей общей родины летали друзья Поташева, поскольку сроки перед судом поджимали и одному Алексею было никак не справиться. Атос полетел в Екатеринбург, где встретился с прозябающей в нищете Гертрудой Егоровной (первой женой Зорькина-Шанаева), которая поведала о жизни антиквара-галерейщика. Затем Стоян отправился в Феодосию и раздобыл там бесценную информацию. Арамис наведался в старенькую «хрущевку» на окраине Киева, где получил важные сведения от одной пожилой женщины. Портос побывал в Москве и Питере и тоже приехал не с пустыми руками. Поташев обрастал информацией и сам себе напоминал кочан капусты, среди листков которой был спрятан условный младенец истины.

Свободная от музейной службы, Раневская шерстила просторы Интернета в поисках летнего приработка. На постоянную работу она собиралась устраиваться осенью, когда оживится деловая активность и можно будет выбрать интересную и достойно оплачиваемую должность. Лизу привлекло предложение от одного из телеканалов, куда требовался редактор с искусствоведческим образованием для программы «Арт-мозаика». Прежде чем отсылать резюме и идти на собеседование, девушка посмотрела программу, которая в результате породила у нее двойственное чувство. Ведущая программы – Юлия Дантес – была претенциозной мажоркой, за амбициями которой зияла интеллектуальная и душевная пустота. Нечего было и говорить, что псевдоним «Дантес» вызывал отнюдь не положительные ассоциации. Легко прочитывался какой-то незримый «папик», который просунул свою протеже на телевидение. Второе чувство, испытываемое Лизой, было удовольствие от того, что программа позволяла входить в самые потаенные хранилища прекрасного, куда теперь, вне работы в музее, ей доступа не было. Поэтому она и отослала по электронной почте свое резюме. Приглашение на собеседование она получила уже на другой день и отправилась на канал.

Лиза никогда прежде не бывала на телевидении, все ей здесь было внове: и удобная стоянка, где она примостила свой салатного цвета «фиатик», и любезная девушка-администратор, встретившая ее, и длинный коридор, вдоль которого за стеклянной стеной размещались большие пространства, наполненные компьютерами. За ними сидели молодые люди, создававшие телепродукт. Вскоре Лиза подошла к небольшой переговорной комнате. Ее пригласили войти. За столом сидели та самая Юлия Дантес, ведущая «Арт-мозаики», и парень в футболке. В углу, отвернувшись к ноутбуку, расположился какой-то большой и грузный мужчина в деловом костюме.

– Вы работали в музее? Почему вы оттуда ушли? – сразу же атаковала Дантес.

– Меня перестала устраивать музейная зарплата, – ответила Раневская придуманной домашней заготовкой.

– Вы – искусствовед? – спросил парень.

– Да. Я закончила Академию художеств с красным дипломом. – Лиза говорила спокойно, но в то же время иронично подумала об опрашивающих: «Все это написано в моем резюме, вы что, читать не умеете?»

– Мы сейчас готовим программу «Искусство Украины двадцать первого столетия». С чего бы вы начали работу, если бы мы решили сотрудничать с вами? – оторвался от своего ноута грузный господин, которого Лизавета мысленно прозвала Толстым.

– Если бы я решила с вами сотрудничать, – с легкой улыбкой парировала Раневская, – я бы разделила работу на две части. Есть смысл выстроить программу на базе двух частей, составляющих современное искусство: арт-бизнеса и «искусства как духовной деятельности». При этом нужно учитывать, что если первая составляющая кое-как теплится за счет энтузиастов-галеристов, то вторая брошена обществом на произвол судьбы. Есть смысл все так и показать, как это сегодня выглядит.

Реакция присутствующих на пассаж Раневской была неоднозначной. Дантес выпучила глаза, поскольку искусствовед произнесла «слишком много букв», с ее точки зрения, парень присвистнул, а Толстый довольно хрюкнул. Он обратился к коллегам:

– Вы свободны, друзья мои! С госпожой Раневской мы поговорим приватно.

Когда дверь за его сотрудниками закрылась, Толстый представился:

– Директор телеканала, Головаха Тарас Львович.

– Очень приятно! – машинально кивнула Лиза.

Дальше события развивались настолько стремительно, что Раневская только диву давалась. Впрочем, она просто не имела опыта работы в частных компаниях, а неспешная жизнь Городского музея приучила ее к тому, что все вопросы решаются медленно, в несколько приемов. На телеканале, напротив, все решалось быстро.

Тарас Львович задал несколько вопросов:

– Готовы ли вы ездить в командировки? Сможете ли вы работать в условиях ненормированного рабочего дня? Свободно ли вы владеете теми языками, которые указаны в резюме?

На все вопросы он получил утвердительный ответ. Затем счел нужным кое-что Лизе объяснить.

– Юля Дантес – ведущая «Арт-мозаики». Смазливая мордашка, умение нравиться творческой интеллигенции, может пить наравне с художниками. На этом достоинства заканчиваются. До сих пор тексты для нее составляли журналисты, которые пишут о культуре. Поэтому у программы нет единого концепта. Передачи спорадические: что в голову стукнуло, про то и снимает. Контент драматургически не выстроен. Если спросить Юлю о плане работы наперед, она покроется аллергической сыпью. Выгнать я ее не могу, у нее папик – лицо, приближенное к верхним эшелонам… Исходя из всего вышесказанного нужен специалист. Больше того, специалист, который видит программу в развитии. До вашего прихода все шло, как Бог даст. Теперь, я надеюсь, с вашей помощью у «Арт-мозаики» появится не только внешность, но и мозги. На какую оплату вы рассчитывали?

– Честно говоря, я об этом не думала. Ведь вы могли меня и не взять? Да и сравнивать мне не с чем, я же работала в бюджетной сфере. Я даже себе не представляю, какие у вас тут зарплаты.

Головаха на листке бумаги написал цифры и показал их Лизе. Это было ровно в три раза больше, чем она получала в музее.

– Вы согласны?

– Да. А кем вы меня берете?

– Редактором программы.

– Когда нужно приступать к работе?

– Завтра. В десять часов жду вас в моем кабинете. Набросаем план работы на двадцать программ вперед. Дома подумайте, прикиньте: темы, проблемы, персоналии. Вы же музейщик, должны в этом плавать как рыба в воде.

– Хорошо. Ну, тогда до завтра! Спасибо! – улыбнулась Лиза.

– До завтра, – кивнул ее шеф.

Раневская шла по коридору телеканала и удивлялась тому, что еще час назад была безработной, и вот она уже принята редактором программы об искусстве. И ей это очень нравилось.

* * *

Тетка Поташева, Мария Валерьяновна, сидела в гостях у старенькой мамы своего бывшего сокурсника Лазаря Моисеевича Бродского. Они вдвоем поминали покойного, после смерти которого прошло сорок дней.

Маленькая сухонькая старушечка, которой оставалось всего пару лет до столетнего рубежа, Берта Зиновьевна Бродская была, как называл ее покойный сын, ворошиловским стрелком. И в этой шутке была самая малость шутки. Она действительно сражалась на фронтах Великой Отечественной войны и была снайпером.

Сейчас она пила чай с печеньем в обществе Марии, которая рядом с почти столетней женщиной казалась себе не такой уж и пожилой. Смерть сына Берта Зиновьевна приняла стоически, и единственное, чего ей хотелось, это дожить до того момента, когда убийцу ее Лазаря найдут и осудят. Старушка очень плохо видела. Зоркое зрение, которое в годы войны даже помогло ей получить несколько наград за убитых фашистов, отнял возраст. Но ум Берты Зиновьевны по-прежнему был ясен.

Женщины говорили о всякой всячине. В том числе и о том, что в тот злополучный день, когда умер Лазарь Моисеевич, к нему должна была прийти милая девушка – Валентина, но так и не пришла. Поташева заинтересовалась. В ее интересе пока еще не было никаких подозрений, скорее женское любопытство. Когда-то, в далекой юности, Бродский был в нее влюблен, смешно и трогательно ухаживал, но… Как это часто бывает в жизни, Маша Поташева предпочла вихрастому рыжему студенту молодого доцента кафедры анатомии. Правда, доцент был женат и у него был ребенок. Как и многие мужчины его положения и типа, он долго кормил свою возлюбленную обещаниями уйти к ней, как только дочь подрастет. Маша верила и ждала. Но спустя десять лет она однажды проснулась и поняла, что доцент уже не молод и что он никогда не разведется и не женится на ней. У нее хватило сил послать его подальше и начать жизнь без вечного ожидания перемен к лучшему. Многие ее знакомые считали Марию старой девой с несложившейся личной жизнью, поскольку доцент был хорошим конспиратором и никогда не появлялся с Поташевой на людях. А она тогда остро пожалела, что отказала скромному и надежному Лазарю, который тоже так и не женился, но, правда, стал большим ученым.

Мария Валерьяновна вздохнула и спросила у матери Бродского:

– А кто она, эта Валентина?

– Валечка Павлова – это бывшая лаборантка Лазарика. Чудная девочка! Она уже давно не работает у него, но нас не забывает. Часто звонит, навещает. Очень мне помогла и на похоронах, и на девять дней. Но в тот злополучный день, когда Лазаря убили, она, как назло, не смогла прийти! А он ради ее прихода специально вырядился в новую рубашку, новый галстук и даже надел новые модные очки. Но Валечка не пришла. Она мне позвонила и извинилась, что прийти не может! Что-то там у нее возникло… А!.. В аптеке, где она работает, заболела сотрудница, и Вале пришлось срочно ее подменять. Может, если бы она пришла, сыночка моего не отравили бы.

Мария Валерьяновна, делавшая вскрытие своего бывшего сокурсника по просьбе его матери и определившая не только сам факт отравления, но и каким именно ядом он был отравлен, задала вопрос, который ее интересовал больше всего:

– Берта Зиновьевна! Кто мог желать смерти вашему сыну? Ведь он был тихим, скромным, неконфликтным человеком! Он даже от премии в миллион долларов отказался, чтобы, как он мне объяснял, «не нажить себе врагов»!

– Да, да, Машенька, ты все правильно говоришь! Я просто ума не приложу, думая, кто же мог желать несчастья на голову моего Лазарика? Есть только один ответ на этот вопрос… Это могли сделать те, кто не хотел, чтобы стало доступным открытие средства, которое мешало изнашиванию этих… Склероз проклятый!

– Теломер.

– Вот-вот, теломер. Я Лазарю сразу сказала, что его открытие вечной молодости и красоты лично ему не добавит ни молодости, ни красоты. А создаст одну только головную боль! Так и получилось!

– Вы думаете, что его отравили именно из-за этого открытия?

– А из-за чего еще? Не от того же, что он отказался от премии за вклад в науку этого… Господи, но у меня точно склероз!

– Премии Дэна Дэвида?

– Ну да! От нее. А от миллиона долларов я ему посоветовала отказаться! – Старушка Берта хитро подмигнула Марии. – Это уж он потом сделал вид, что сам решил не брать миллион. Сказал в интервью израильской журналистке: «Зачем мне нужен миллион, когда я, как Фауст, могу подарить человечеству вечную молодость и красоту?»

– Но тогда нет логики! – Поташева поднялась из-за стола и, подойдя к балкону, стала смотреть на дом напротив, доставая из сумки пачку сигарет. – Я закурю?

– Кури-кури. Хотя лучше бы ты не вредила своему здоровью. С другой стороны, Лазарик не курил, но это ему не помогло.

– Так вот что я думаю! Его отравили из-за того, что он кому-то не захотел продать этот самый препарат по теломерам! Это ж какие деньжищи для компаний, которые делают всякие омолаживающие кремы, например!

– Машуня! Тебе видней, конечно, ты в этой своей судебной медицине лучше научилась преступления расследовать. Но мне кажется, что ты все-таки… немножко не понимаешь. Если бы те, кому нужно было это «средство Макропулоса»[24], – старушка хихикнула, – решили бы убить моего сына, то они сперва стали бы ему предлагать самашедшие деньги. А он мне об этом доложил бы, и мы обсуждали бы!

– Но, Берточка Зиновьевна! Вы же мне сами звонили и рассказывали, что ему предлагают баснословные суммы за это открытие, а он отказывается.

– Нет, дорогая девочка! – грустно улыбнулась Бродская. – Его обхаживали бы, приглашали бы на всякие косметические конгрессы, уговаривали бы. Процесс уговоров был только в самом начале, и мы с Лазариком собирались еще долго морочить им головы. Поэтому разве стали бы они резать курицу, несущую золотые яйца? Нет, я не думаю, что эти люди столь глупы. Иначе они бы не заработали свои миллионы!

Женщины еще долго беседовали. Поташева уехала только в начале десятого часа, что для нее было очень поздно, так как ее рабочий день начинался в 7.30, и обычно в девять она уже укладывалась спать.

* * *

Наконец настал день, когда Алексей Поташев приблизился к разгадке этого странного, темного и запутанного дела. Как обычно, когда в его руках оказались основные нити из разных клубков невероятно хитроумного преступления, он закрылся в своем офисе. Сказал секретарше, что его нет ни для кого, даже для Папы Римского (если тот надумает ремонт Ватикана), и, запершись в своем офисе и разложив на столе большой лист ватмана формата А1, принялся заполнять его рисунками и набросками. На белой бумаге появлялись силуэты скрипок, витрины венских бутиков, одежда, мужские и женские лица, автомобили, морские пейзажи, фасады зданий и даже… карикатура на Геллерта.

Он положил изрисованный лист ватмана на пол и встал над ним с видом профессора, который рассматривает курсовой проект первокурсника. Было в этом деле что-то непонятное и нелогичное. Если с аферой Шанаева все встало на свои места, все разъяснилось, и участие в этом деле Лизы в качестве марионетки, которой хитро управлял проходимец, теперь было очевидно, то остальное… оставалось в тумане.

Пришлось взять еще один большой форматный лист. Поташев лег на живот и, как в детстве, стал рисовать все то, что пока не поддавалось объяснениям. Череда убитых мужчин за короткий период времени, в которой, казалось, нет никакого смысла. Шанаев, Бродский, Евгений Поташев, двоюродные братья Алексея. Делая наброски этих людей и рисуя их по кругу, архитектор интуитивно внутри круга стал рисовать какое-то строение. Когда он закончил рисунок здания, то разгадка преступления стала очевидной.

Он взял двойной скотч и скрепил два листа в одно большое бумажное полотно. Походил вокруг, крякнул. Дорисовал знак вопроса, который собирался выяснить немедленно, и вышел к ресепшен. Поташев спросил у своей секретарши Даши Нерадец, девушки опытной и неоднократно побывавшей замужем:

– Дашуня! Скажи мне, пожалуйста, сколько раз женщина может менять фамилию в своей жизни?

– Столько, сколько раз она выходит замуж, – ответила Дарья, у которой за плечами было уже три брака.

– А она может в случае развода или смерти мужа вернуть себе девичью фамилию?

– Запросто. Некоторые, ушлые, даже паспорт меняют. Тогда якобы и замужем не была! Прям снова «первый раз в первый класс»! А еще бывает… – Но Поташев уже не слушал Нерадец, он умчался к себе в кабинет, чтобы сделать несколько рисунков, без которых не мог завершить начатое.

Дорисовав все, что ему было нужно, он посмотрел на большую бумажную плоскость с удовлетворением. Вот теперь вопросов не оставалось. Теперь только оставалось объясниться с теми, кто подозревал Лизу в совершении мошенничества, и с теми своими родственниками, которые ждали ответа на животрепещущие вопросы о смерти целой ветви Поташевского семейного дерева.

Архитектор решил собрать всех, имеющих отношение к расследованию, в конференц-зале отеля «Хилтон». Почему именно в «Хилтоне», а не в каком-то другом, не таком пафосном месте? Ответ на этот вопрос был достаточно прозаичен. Архитектурное бюро Поташева работало над интерьерами «Хилтона» и в виде бонуса за отличную работу получило разрешение проводить в пятизвездочном отеле свои архитектурные семинары и конференции.

Всем, кого Алексей решил собрать в «Хилтоне», его секретарь Дарья разослала пригласительные. Внешний вид у всех писем был одинаков: минималистичный белый конверт и такой же изысканный и строгий сам пригласительный. Но содержание в них было разное: тех, кто должен был прийти по афере Шанаева, позвали на презентацию нового отеля «Хилтон», а родственников Алексея, которые должны были узнать правду о гибели ветви Поташевского клана, пригласили на помолвку Алексея и Лизы.

Все гости собрались за длинным овальным столом в конференц-зале. Кейтеринг[25] осуществляли три официанта в белоснежных пиджаках без воротника и идеально выглаженных черных брюках. Кроме Поташева и Лизы, никто не обращал на них внимания, и о том, что это были друзья Алексея – Белогор, Стоян и Худаня, – не знало большинство гостей. Единственным человеком, кто удивленно взглянул на друзей сына, была мама архитектора, Нина Анатольевна, но она решила, что ее Леша подготовил какой-то сюрприз.

И сюрприз не заставил себя долго ждать!

Поташев поднялся из-за стола. С баулом в руках он подошел к флипчарту (доске для презентаций) и прикрепил к ней магнитами свой ватман. Опережая удивление гостей, Алексей сказал:

– Господа, прежде чем мы перейдем к презентации отеля «Хилтон» и моей помолвке с госпожой Раневской, я хочу развлечь вас любительским спектаклем под условным названием «Мышеловка».

Гости заулыбались, приготовившись к тому, что сейчас их станут развлекать. Меж тем архитектор попросил убавить свет, и на экране появился город Екатеринбург.

– Начнем с предыстории. В столице Урала проживал антиквар по фамилии Зорькин. Светослав Юрьевич – одна из ключевых фигур нашего спектакля. Два слова о нашем герое: антиквар, собиратель картин, скульптур, старинных инструментов, драгоценных камней, богатый человек. В какой-то момент своей жизни он решает все изменить. Ну, то есть решительно все. В клинике моего дяди, Евгения Валерьяновича Поташева, он делает пластическую операцию, меняя внешность. Также берет себе другое имя, отчество и фамилию, переезжает в другой город. Так Зорькин Светослав Юрьевич становится Шанаевым Григорием Петровичем. После удачной операции восставший из пепла (в прямом смысле слова, но об этом чуть позже) Шанаев появляется в Городском музее. Он предлагает на базе своей коллекции старинных музыкальных инструментов создать отдел. Разумеется, у него есть поддержка в Министерстве культуры и в мэрии. Шанаев тщательно смазал все колесики бюрократической системы, чтобы она работала как часы, без сбоев. И музей радушно принимает предложение антиквара.

Заерзала на своем стуле Кира Юрьевна Яблокова – директриса Городского музея. Ее лицо пошло бурыми пятнами. Вика Бобичева, сопровождавшая свою начальницу, не зная, куда девать руки, беспрестанно поправляла свою рыжую прическу. Огненная грива и молодое бледное лицо обращали на себя внимание присутствующих.

– Вы что-то хотели сказать, Кира Юрьевна? – обратилась к ней Раневская с той долей сарказма, которая позволяла оставаться в рамках учтивости.

– Я не понимаю, что плохого, если в музее открылся отдел старинных скрипок, виолончелей и альтов? – с вызовом поинтересовалась директриса.

– Вот и я не понимаю! – театрально всплеснул руками Поташев. – Не понимаю, как вы, Кира Юрьевна, с вашим-то опытом министерских интриг, с вашим бюрократическим чутьем, с вашим умением улавливать опасность проглядели прожженного мошенника Шанаева? Может, потому, что вы с ним в чем-то похожи? – Алексей обаятельно улыбался, но в этой улыбке пряталось столько иронии, что Яблокова вскочила и направилась к дверям. Но, к ее огромному удивлению, дверей в бизнес-зале не наблюдалось.

Особенностью интерьера конференц-зала было то, что от холла его отделяла длинная деревянная панель-стена, в которой двери были умело спрятаны. Архитекторы придумали такую глухую стену с определенной целью. Чтобы во время презентаций, конференций или семинаров не было бесконечного хождения участников. Предусматривался продуманный формат делового общения, иногда с корпоративными интересами, о которых должны были знать только его участники. Тогда войти в зал или выйти из него обычному человеку было невозможно. Секрет двери знал только организатор мероприятия.

Пометавшись вдоль глухой стены, Яблокова истерически воскликнула:

– Выпустите меня отсюда!

– Всему свое время, Кира Юрьевна! Присядьте пока! – бесстрастно заметил Поташев. – Продолжим. Я попрошу своих ассистентов взять на время мобильные телефоны у всех присутствующих, чтоб наши гости не отвлекались на звонки.

– Это произвол! – воскликнула рыжеволосая Вика Бобичева.

– Боже упаси! И мысли не имеем! Исключительно для пользы дела! – иронично запротестовал Худаня, который собрал дамские сумочки и отнес их в подсобку.

Затем Алексей рассказал присутствующим, как Зорькин инсценировал свою смерть, как, превратившись в Шанаева, задумал схему аферы и как стал воплощать ее в жизнь. Все завороженно слушали архитектора. Прервала его увлекательное повествование Мария Валерьяновна.

– Алексей! Это, конечно, очень интересно – все, что ты нам рассказываешь, но мне не ясно, зачем этому Шанаеву понадобился музей для его аферы? Ведь он же мог все это проворачивать и без музея! Или я чего-то не поняла?

– Можно я объясню? – Раневская просительно посмотрела на Поташева. Тот кивнул. – Дело в том, Мария Валерьяновна, что для аферы, которую Шанаев собирался провернуть в Европе, ему просто необходим был авторитет музея. Ведь Городской музей в Киеве создавался десятилетиями. Его репутация безупречна для всего европейского культурного сообщества. И человек, предлагающий старинные музыкальные инструменты в аренду от имени музея, а не от никому не известного коллекционера Шанаева, – это совсем другое дело. Он спрятался за музейный бренд, как за щит! – улыбнулась Лиза тетке Алексея.

– Теперь понятно, – кивнула в ответ тетя Маша.

– Я продолжаю. Главные два вопроса по делу Шанаева, которые мне не давали покоя: зачем нужно было подставлять Лизу и как он это провернул? – Архитектор вывел на экран фотографию Елизаветы в том самом наряде, который был куплен в бутике «Escada» в Вене. – А вот изображение с камеры венского банка, откуда какая-то женщина в точно таком же костюме, как у Лизы, забирает деньги.

Все присутствующие увидели ультрамариновый комбинезон из тонкой ткани с широкими брюками и элегантным хомутиком вокруг шеи. Поверх комбинезона было надето белое болеро, украшенное кружевом. И хотя болеро своим ослепительно-белым кружевным стилем отвлекало внимание, гости, у которых было время рассмотреть незнакомку, вдруг стали произносить вслух:

– Это же не она! – сказала мама Лизы, Маргарита Николаевна.

– Так ведь это очевидно! – горячо воскликнул папа, Александр Кириллович Раневский.

– Я знаю, что отвлекает от лица! – сообщила Нина Анатольевна Поташева. – Посмотрите! Шляпка с широкими полями! Она закрывает лоб, и под ней спрятаны волосы. А этот цветок, этот алый мак! Он ведь не просто украшение, он совершенно переключает внимание от лица на свой яркий цвет!

– Обратите внимание! Эти длинные белые перчатки, они ведь закрывают руки до локтей! Ну, и большие очки от солнца… Лица почти не видно! – вставил свою реплику отец Поташева.

В присутствии нового мужа своей бывшей жены он чувствовал себя не в своей тарелке. Тот был явно моложе и стройнее Максима Валерьяновича. Но отец Алексея делал вид, что это его нисколько не тревожит. Он сохранял невозмутимое лицо, хотя в его душе бушевала ревность пополам с досадой.

– Но даже тот небольшой кусочек лица, запечатленный камерой, нам демонстрирует… – Алексей укрупнил изображение, – совсем другую линию подбородка, чем у Лизы…

– И другой тип кожи, – вставила Мария Валерьяновна.

Алексей кивнул, соглашаясь:

– Она не случайно закрыла руки перчатками. Руки человека так же неповторимы, как и лицо. Но даже в перчатках видно, что у подставной Лизы другие руки.

Все невольно посмотрели на Лизу. Ее лицо от всеобщего внимания зарделось, но она с улыбкой обвела лучистым взглядом всех, кто собрался в «Хилтоне».

– Кто же эта подставная Раневская?! – задала вопрос Маргарита Николаевна, ей хотелось понять, кто согласился изображать ее дочь в афере Шанаева.

– Терпение, и вы все узнаете, – вздохнул архитектор и отвернулся к флипчарту, поправляя магниты на листе со своими зарисовками.

Дальше Алексей Поташев рассказал всем собравшимся схему аферы Шанаева во всех подробностях. Он объяснил, как мошенник поменял скрипки Мюллера, как сперва сдал в аренду, а потом продал Геллерту скрипку Страдивари, затем втюхал под видом Страдивари Мюллеру подделку, изготовленную американским скрипичным мастером. Как пристроил еще несколько инструментов из своей коллекции, вернув в музей тщательно изготовленные копии скрипок «золотого» периода Страдивари. В конце Поташев сказал, что каждый виток этого дела он оформил документально, подтвердив экспертными заключениями и всем тем, что нужно милиции и суду.

Яблокова выпучила глаза, отчего сделалась похожей на гигантского карпа:

– Так что, по-вашему, в музее хранятся подделки?! – Ее совершенно не интересовала реабилитация Раневской, но собственная судьба ее очень даже волновала. Ведь теперь, в связи с тем, что во вверенном ей музее вместо подлинников хранились подделки, она могла потерять самое главное свое достижение – кресло начальницы! Гипертонические пятна разлились по ее непривлекательному лицу.

– Подождите, я за вами не успеваю! – тряхнула огненной гривой Бобичева. – При чем здесь Раневская? Шанаев подсунул в музей копии скрипок, а подлинники продал этим… всяким музыкантам. А Лиза-то ему зачем? Ведь для такой комбинации нужно было приобрести все то, во что была одета Елизавета! Это большие деньги, зачем же так тратиться?

Лиза вздохнула, подумав: «Кому что, а Вике – тряпки». Ее бывшую коллегу во всей этой истории заинтересовала только стоимость роскошного ансамбля от «Escada». Если бы она к тому же еще узнала, что Лизины вещи были куплены на шанаевские деньги, то и вовсе изошла бы завистью. Оказывается, комбинатор заранее купил два одинаковых костюма и аксессуары к ним. Стало быть, план подмены был им тщательно разработан. Но зачем? Словно прочитав ее мысли, Поташев подытожил:

– Шанаеву нужно было снять деньги со счета. И не только снять, но и подставить Лизу, чтоб ее подозревали в мошенничестве, а он чтобы оставался чист перед музеем. Для подмены идеально подходила его новоиспеченная жена – Валентина. Они с Лизой одного роста, похожего телосложения. Что касается лица и рук, то они были умело прикрыты.

– Этот негодяй присвоил деньги музея! Как я теперь перед министерством отчитаюсь?! – Рыбьи глаза Яблоковой наполнились слезами.

Архитектор кивнул, но не стал зацикливаться на этой теме. Теперь, когда непричастность Лизы к афере Шанаева была доказана, гораздо больше его интересовали другие подробности этого странного дела.

– Никому не интересно узнать, почему и как умер Шанаев? – спросил он у аудитории.

– Да пусть бы он в аду горел, сволочь такая! – выплеснула свой гнев Яблокова.

– Мне интересно, – сообщила Елизавета. – Ведь именно благодаря этому существу я поняла, что поговорка «от сумы и от тюрьмы не зарекайся» – не просто набор слов, а народная мудрость!

– По заявкам трудящихся сообщаю: Шанаев умер от инфаркта. А вот по какой причине он умер – это намного интереснее!

– Не тяни кота за все подробности. Объясни! – раздраженно поторопил сына Поташев-старший.

Его тяготило присутствие на этом собрании. Такое очевидное счастье бывшей жены, вынужденная необходимость смотреть на ее молодого мужа, понимать, как она помолодела и похорошела с тех пор, как они перестали жить вместе, – все это раздражало Максима Валерьяновича. Теперь, когда он краем глаза наблюдал за Ниной Анатольевной, его успехи на поприще карьеры уже, казалось, не имели того решающего значения, которое он им приписывал раньше. И его сексуальные победы у других молодых женщин теперь, когда он видел новую Нину, выглядели не такими уж значительными. Словом, на душе у него было муторно, и он давно бы ушел, если бы не уважение к памяти брата.

– Объясняю. Для того чтобы превратиться в Шанаева, гражданин Зорькин сделал пластическую операцию в клинике моего дяди. Скорее всего, именно там он и познакомился с Валентиной Павловой. Но об этом речь пойдет дальше. Казалось бы, изменив внешность почти кардинально, он стал неузнаваем для тех, кто мог его опознать, но есть вещи, которые изменить невозможно, – это устойчивые привычки. У Зорькина была такая. И она по наследству досталась Шанаеву. Нет ничего странного в том, что те люди, которые работали в клинике пластической хирургии, ключевые фигуры – мой дядя и мои двоюродные братья – не только знали в лицо прежнего Зорькина и нынешнего Шанаева. Они еще имели такую особенность: обсуждать смешные привычки своих пациентов с посторонними людьми. Секрет Шанаева-Зорькина мог всплыть в любой, самый неподходящий момент. Я даже предположил бы, что в ту секунду, когда Шанаев переступил порог клиники моего дяди, над семейством Поташевых уже нависла серьезная угроза. Впрочем, об этом я расскажу позже. В минуты глубокой задумчивости, придумывая очередную аферу, Шанаев потирал нос – жест, называемый психологами эффектом Пиноккио. И возможно, именно эта привычка могла его разоблачить, – спокойно продолжал Алексей. – Незадолго до своей смерти Григорий Петрович Шанаев женился на молодой рыжеволосой девушке, Валентине Павловой. Именно она исполнила роль Лизы в австрийском банке. Но на самом деле в нашей пьесе «Мышеловка» Валентина представляется мне злодейкой уровня миледи, описанной Дюма.

– Очень интересно! – блеснула очками Мария Валерьяновна. Она впилась глазами в рассказчика.

– О Валентине лучше расскажет мой друг, – уступил свое место у экрана Поташев.

– Валентина Павлова – невероятно интересный персонаж, – вступил на место докладчика Артем Худаня. – Она…

– Думаю, есть смысл рассказать ее историю с самого начала, – предложил архитектор-сыщик.

– С начала так с начала, – легко согласился журналист. – Валя росла в детском доме, потому как ее родителями были преступники. Мать-воровка родила ее в тюрьме, а отец-уголовник так и сгинул, девочка никогда его не видела. Из родных у Вали Павловой была только тетя. Когда девочка окончила школу-интернат, тетка забрала ее к себе, и стали они жить вместе. Валя поступила в медучилище и пошла работать лаборанткой в институт геронтологии. Там она поняла свое призвание… Очаровывать пожилых мужчин. И пользоваться властью над ними.

– Скрашивать их грустный закат, – констатировал отец Поташева. – Только я не понимаю, зачем нам нужно слушать биографию какой-то медсестры?

– Потерпи, папа! Ты сейчас все поймешь, – невозмутимо произнес Алексей.

– Я продолжаю, – сказал журналист. – Ее призванием, как бы это сказать помягче, было доить пожилых мужчин. Проще говоря, своей молодостью и свежестью вселять в них надежду на то, что их поезд еще не ушел. – Худаня с иронией посмотрел на отца Поташева. – Позволю себе описать внутреннюю суть Валюши Павловой. Чисто как журналист. Итак, раннее детство. Когда родители не в тюрьме, то они пьяные и настолько жестокие, что девочке порой приходится ночевать во дворе, в собачьей будке. Школа. Борьба за выживание и освоение главной техники выживания – мимикрии. В этом Вале не было равных. Рядом с кем она находилась, такой она и была! Для своей первой жертвы она стала совсем иной, вовсе не похожей на ту серую мышь, какой ее знали в интернате и дома. У нее была природная чуйка, и она знала, чем может пленить старого ученого. Поэтому и стала рыжеволосой красоткой с алой помадой на губах! И носила туфли на высоченной платформе или на каблучищах! Она получала представление о красоте из гламурных журналов, поэтому лепила свой образ соответственно. Судя по описанию ее соседки по лестничной площадке, Валентина не просто являла собой образец безудержного гламура. Было в ней что-то от Лолиты. Такая девочка-женщина: острые коленки, вместо бюста – прыщики, попа, как у мальчишки. Пожилым мужчинам это нравилось.

– Вы хотите сказать, что жертвой ее лолитской внешности стал чудак-ученый Лазарь Бродский? – Тетя Маша была шокирована.

– Она многому у Лазаря Моисеевича научилась. Он был не только настоящим Кулибиным по части создания новых химических открытий, но и мог даже Вале – детдомовской девочке – передать свои знания, – вступил в монолог друга-журналиста Поташев. – Правда, ее интересовала вполне конкретная область фармакологии. Валентина очень быстро выяснила, какие препараты приводят к быстрой смерти человека.

– Значит, это она Лазаря убила… – не могла свыкнуться с очевидным тетя Мария.

– После того как она убрала Шанаева, ей нужно было обрубить все концы.

– Так, я не понимаю. Зачем ты нас всех тут собрал? – лопнуло терпение у Поташева-старшего. – Какие-то Вали-Лолиты. Какие-то похищенные скрипки. Какой-то чудак-ученый. Но какое ко всей этой дребедени имеет отношение безвременная смерть моего брата?

– Макс, прояви хоть каплю терпения и уважения к своему сыну. Он ведь явно сейчас достанет кролика из цилиндра. – Нина Анатольевна была увлечена рассказом сына и уже предвкушала эффектное разоблачение. Правда, она совершенно не представляла, что будет дальше, но тем интереснее.

– Можно мне вставить свои «пять копеек»? – спросил Стоян.

Алексей кивнул. Ростислав прошелся по конференц-залу и остановился у той части стола, где сидели родственники Поташевы.

– Я только хотел заметить, что тетя Валентины работала паспортисткой.

Наступила тишина. Почему-то не сам факт, сообщенный Стояном, а тон, которым он это сказал, заставил всех насторожиться.

В этот момент со своего места поднялась вдова дяди Алексея, Алина Поташева. Она направилась к выходу.

– Простите меня, пожалуйста, у нас на сегодня назначена неотложная консультация.

– Алина! Ты же пропустишь самое интересное! – воскликнула тетка Мария.

– Вы мне потом все перескажете, тетечка Машенька, но больные ждать не должны! Наш долг…

– Больные, а также здоровые подождут, – сказал архитектор и небрежно бросил: – Все равно никто отсюда не выйдет, пока мы не закончим.

Алина послушно села на свое место.

– Мне кажется, всем уже не терпится получить ответ на два вопроса, – неожиданно подал реплику ресторатор Валерий Белогор. – Первое – что связывает эти два дела? Второе – почему так настойчиво упоминается какая-то рыжеволосая Валентина Павлова?

Все посмотрели на рыжие кудри сотрудницы Городского музея Виктории Бобичевой. От всеобщего внимания девушка нахмурилась.

– Уважаемый Валерий! Я вас помню, вы с Алексейчиком учились в одном классе. Ведь так? – улыбнулась ресторатору Мария Валерьяновна.

– Совершенно точно, тетя Маша! – подтвердил ее догадку Белогор.

– Тогда мне непонятно, как друг моего племянника, с раннего детства наблюдавший его аналитические способности с младых ногтей, не догадался о том, что совершенно очевидно…

– Что очевидно? – развел руками Валерий. – Мне, например, не только не очевидно, но и вообще ничего не видно!

– Тетя Машечка! Не всем же быть мисс Марпл, как ты у нас! – снисходительно приобнял пожилую даму Поташев. – Некоторым нужны более подробные и внятные объяснения.

– Нет, это невозможно выдержать! – вскочил Поташев-старший. – Я уже вообще ничего не понимаю. Здесь кто-нибудь мне объяснит, от чего умер мой брат Евгений?! Уж если вы заявили, что он умер не от инфаркта. Тогда от чего? Кто мог желать смерти Женьки? Ведь он, голубиная душа, и врагов не имел.

– Евгений Валерьянович был гением пластической хирургии. К нему была запись на несколько лет вперед. Слишком большая нагрузка, огромная ответственность. Он вообще никому не умел отказывать, потому и сгорел на работе, – сказала Алина Поташева.

– Присядьте, Максим Валерьянович! – подошел к отцу Поташева третий друг Алексея, Ростислав Стоян. Само его присутствие подействовало на нетерпеливого мужчину успокаивающе.

– Леша! Ты уже всех нас заинтриговал. Мы понимаем, что убийство антиквара Шанаева и убийство нашего Женечки как-то связаны. Но хватит нас мурыжить! Назови имя преступника – и дело с концом, – попыталась активизировать сына Нина Анатольевна. Ее новый муж Лещенко кивнул в знак согласия.

– Я хотел всех вас подготовить постепенно к тому неожиданному выводу, который мне сейчас придется озвучить. Таким пошаговым путем я рассчитывал избежать множества вопросов и всплесков «праведного» гнева. Но я не буду противиться желанию большинства… Евгения Поташева и Григория Шанаева, а также своего учителя Лазаря Бродского убила… Алина Поташева, она же Валентина Павлова.

Что тут началось! Приглашенные в конференц-зал отеля «Хилтон» гости вскочили со своих мест. Крик и ор стоял неимоверный. Сквозь эту шумовую завесу были слышны отдельные выкрики.

– Алексей, ты с ума сошел?! – воскликнула стоявшая посреди зала бледная до голубизны Алина.

– Я так и знала! Я подозревала ее с самого начала! – стучала крепким кулачком по столу тетка Поташева, Мария Валерьяновна.

– Не может быть! Она на такое не способна! Она боготворила Женю! Ты что-то перемудрил, Алексей! Я хорошо знаю женщин! Алина и мухи не обидит! – размахивал руками Максим Валерьянович Поташев.

– А кто же тогда расправился с сыновьями Жени и, главное, зачем? – Нина Анатольевна, крайне обеспокоенная, расхаживала по помещению.

– Не стану ничего объяснять, пока вы все не присядете и не угомонитесь! – Алексей попросил своих друзей налить каждому гостю напиток, который тот пожелает.

Архитектор дождался, когда приглашенные на завершающую стадию расследования гости относительно утихомирились и отвлеклись, в основном горячительными напитками, и снова заговорил:

– Вот два паспорта одной и той же женщины. Первый выдан на имя Валентины Павловой. Его она получила в шестнадцать лет, как все граждане нашей страны. И хотя за рыжей челкой и пышными кудрями трудно узнать сегодняшнюю Алину, тем не менее это она!

Раздался визг. Словно дикое животное, кинулась к Поташеву вдова его дяди, пытаясь выцарапать ему глаза. Но Алексей быстрым движением перехватил ее руки и жестко спросил:

– У меня есть наручники на такой случай, надеть?

– Мразь! Мразь! Мразь! – выплеснула ему в лицо свою ненависть убийца.

Алексей застегнул на ее запястьях наручники, а Худаня со Стояном усадили ее на прежнее место.

– Леш! Я не поняла, зачем ей два паспорта? – вышла из ступора Лиза, для которой все происходящее казалось невероятным. Поташев не посвящал ее в детали расследования.

– Думаю, не одной тебе это непонятно. – Алексей отхлебнул из стоящего перед ним бокала «Jack Daniel’s», своего любимого виски. – Дело в том, что два паспорта, сделанные тетей-паспортисткой любимой племяннице, позволяли ей проживать не одну, а несколько жизней параллельно: Валентина Павлова, любимая лаборантка пожилого ученого Бродского, внезапно исчезла и появилась со вторым паспортом в качестве Алины Поташевой. Сперва она превратилась в серую мышку. Ее взяла на работу жена дяди Жени – Марина. Но Марина умерла… А скромную медсестричку приблизил к себе, а затем и женился на ней Евгений Поташев. Думаю, смерть Марины тоже на совести этой гадины…

– Не докажешь, она умерла от рака! – заскрежетала зубами убийца.

– Докажем! Я докажу, что именно она – Алина или Валентина (не знаю, как уж ее называть) украла открытие своего учителя и применила маркер смерти, – строго посмотрела из-под очков Мария Валерьяновна.

– Неужели все эти преступления совершила одна хрупкая девушка? – ошарашенно спросил Иван Лещенко, у которого в голове не укладывалось превращение скромной Алины в безжалостного убийцу.

– У нее был сообщник, дружок по детдому, – хладнокровно сообщил Алексей. В этот момент его мобильный задребезжал и архитектор произнес в него два слова: – Можете забирать. – Он посмотрел на гостей и объяснил: – Ими будут заниматься компетентные органы. Хочу поблагодарить всех, кто проявил терпение и выслушал мои аргументы относительно этого необычного дела.

– Дайте мне сказать! – внезапно поднялась Алина. Только теперь, когда она встала и перестала сутулиться, стало очевидно, что она высокого роста. Примерно такого же, как Раневская. – Вам никогда не понять, почему я это сделала! – В ее глазах было презрение ко всем собравшимся.

– Где уж нам понять женщину-убийцу, за которой тянется кровавый след? – сарказм Атоса прозвучал, как приговор.

– Что вы знаете про мою жизнь, чтоб судить меня? – Алина заговорила дрожащим голосом. – Вы не ночевали зимой в собачьей будке. Вас не подкладывали в двенадцать лет под пьяных собутыльников. Вам не делали «темную» одноклассники за материну помаду на губах. – Слезы градом потекли из ее глаз. Казалось, еще секунда, и присутствующие, забыв о преступлениях, совершенных этой женщиной, начнут ее жалеть. Но Поташев остановил театр одной актрисы.

– Какой талант пропадает! Браво!!! Твой дар перевоплощения – это нечто выдающееся! Но у почтеннейшей публики наверняка накопились вопросы. Вот у меня, например, такой вопрос: зачем было изводить поташевскую ветку? Ради клиники?

– Клиника – это мое достижение! – завизжала Алина. – Если бы не я, где оказался бы фантазер Женечка?! У него только и было, что руки золотые. Но еще ведь существовало море обыденных дел! Море дел, которые он сбросил на мои плечи. Между мной и этим вашим поташевским кланом была пропасть. Они – высшая элита, доктора милостью Божьей! А я только перегной для их роста! Вот они сами и пошли на перегной! Я заслужила эту клинику! – У нее началась истерика.

– А кто ее подельник? Убийца моих племянников? – спросил отец Поташева.

Внезапно истерика прекратилась. Она посмотрела на Алексея совершенно здравым взглядом, точно не она лишь секунду назад билась в конвульсиях.

– Я готова рассказать все. От начала до конца. Показать препараты, при помощи которых… Но у меня одно условие: вы его не ищите. Он ни при чем.

– Этим будет заниматься милиция, – сказал архитектор и отворил дверь в стене. «Мышеловка» захлопнулась. Зрители могли выйти из зала.

…Было далеко за полночь, а Лиза с Алексеем все продолжали обсуждать это удивительное хитросплетение преступлений.

– Лешенька! Скажи мне, только честно, как ты догадался, что Шанаев, купив два одинаковых платья и все аксессуары к нему, вырядил свою жену Павлову в них и заставил ее сыграть мою роль?

– Элементарно, Ватсон! Ни одна настоящая женщина никогда не купит два шикарных одинаковых наряда. Это же противоестественно! Я понял, что тебя кто-то пытается копировать. Спрашивается зачем?

– Чтобы спионерить деньги, которые причитались музею.

– Какая же ты у меня все-таки умница! – Алексей поцеловал Лизу в шею и выразительно посмотрел на нее.

– Ты, конечно, заслужил что угодно. За такое блистательное расследование можешь просить хоть секс, хоть кекс…

– Секса! И побольше! – расхохотался архитектор-сыщик.

– Погоди, я в толк не возьму. Зачем ей нужно было всех этих мужчин убивать?

– Потому что она никого из них не любила. Она хотела быть богатой и убежать подальше от своего детдомовского детства.

– Но, может, она хотя бы этого своего подельника-дружка, с помощью которого извела твоих двоюродных братьев, любила? Ведь ради того, чтоб все подумали, будто она тоже жертва, он ее даже избил… У нее, наверно, цель была: убрать всех с дороги, которая ведет к богатству, и зажить с любимым мужчиной где-нибудь на необитаемом острове.

– Не бывает… Не бывает счастливым человек, который к своей мечте идет по трупам. Так что там относительно обещанного секса?..

…Лиза спала. Может быть, впервые за все то время и с тех самых пор, как она побывала в Вене, сон ее был безмятежен. Ей снилась картина Питера Брейгеля «Охотники на снегу». И во сне она понимала, что сновидение может быть наградой.

Она видела, что брейгелевский пейзаж едва заметно деформирован, как будто написан на внутренней поверхности огромной чаши. Он магнетически «втягивал» взгляд Лизы, и поэтому возникал волшебный эффект ее участия в происходящем. Вся сложнейшая композиция картины была подчинена одной цели – увести ее за край земли, за горизонт.

Охотники и собаки словно «вступали» в картину слева и шли по свежему снегу вперед.

Их движению вглубь картины вторил ритм чередования древесных стволов. Линию деревьев продолжала дорога, манящая взор еще дальше – к альпийским пикам (во сне Раневская улыбнулась: «Фантазия Брейгеля. Какие альпийские пики в Нидерландах?»).

Эту пересекающую картину слева направо основную диагональ поддерживало множество других линий: контуры заснеженных островерхих крыш, очертания пологих холмов и крутых горных склонов. Особенно важна была перекличка «крыши – горы», связующая большой мир природы с малым миром людей.

Немало времени Лиза провела перед картиной, чтобы рассмотреть не только охотников с собаками и группу крестьян у костра, но и все прочее, что происходит в деревне этим зимним днем. Как это характерно для Брейгеля: его «Охотники» – это «густонаселенная» картина!

Теперь, глядя на «Охотников», женщина ощущала небывалое облегчение оттого, что разрешены были многие мучительные вопросы ее жизни. И картина вселяла в нее надежду на то, что счастливое единение человека со всем сущим все-таки возможно.

Примечания

1

Антонио Великий Страдивари (1644–1737) – знаменитый мастер струнных инструментов из итальянского города Кремона, ученик Николо Амати. Сохранилось около 650 инструментов его работы. (Здесь и далее примеч. ред.)

(обратно)

2

Бартоломео Джузеппе Антонио Гварнери по прозвищу дель Джезу (1698–1744) – итальянский мастер изготовления смычковых инструментов.

(обратно)

3

Никколо Паганини (1782–1840) – итальянский скрипач-виртуоз и гитарист, композитор. Одна из наиболее ярких личностей музыкальной истории XVIII–XIX веков.

(обратно)

4

Лондонский королевский зал искусств и наук имени Альберта, или Альберт-холл, – наиболее престижный концертный зал Великобритании. Построен в память принца-консорта Альберта при его вдове королеве Виктории.

(обратно)

5

Амати – итальянское семейство из Кремоны, занимавшееся изготовлением струнных смычковых инструментов, преимущественно скрипок. Наиболее выдающимся ее представителем был Николо Амати (1596–1684), учитель Антонио Страдивари.

(обратно)

6

Гидон Маркусович Кремер (род. 27 февраля 1947 года в Риге) – советский и латвийский скрипач и дирижер.

(обратно)

7

Хофбург – зимняя резиденция австрийских Габсбургов и основное местопребывание императорского двора в Вене. Всего в ней 2600 залов и комнат. Некоторые из помещений используются как официальная резиденция президента Австрии.

(обратно)

8

Музей «Сисси», открытый в 2004 году, посвящен Елизавете Баварской (1837–1898), супруге императора Франца-Иосифа I Габсбурга (1830–1916).

(обратно)

9

Евгений Савойский (1663–1736) – полководец Священной Римской империи франко-итальянского происхождения, генералиссимус.

(обратно)

10

Бельведер – дворцовый комплекс в Вене в стиле барокко. Построен Лукасом фон Гильдебрандтом как летняя резиденция для принца Евгения Савойского в начале XVIII века.

(обратно)

11

Альбертина – музей, расположенный во дворце эрцгерцога Альбрехта в центре Вены. В нем хранится одно из самых крупных и значительных мировых собраний графики (около 65 000 рисунков и более одного миллиона произведений печатной графики).

(обратно)

12

Сецессия – художественное направление в искусстве и архитектуре начала XX века в Австрии, вариант модерна.

(обратно)

13

Рудольф IV (1339–1365) – герцог Австрии, Штирии и Каринтии (с 1358 года), граф Тироля (c 1363 года) из династии Габсбургов. Первый австрийский монарх, принявший титул эрцгерцога. Непродолжительное правление Рудольфа IV имело большое значение для развития австрийской государственности.

(обратно)

14

Иоганн Бернхард Фишер фон Эрлах (1656–1723) – австрийский архитектор, основоположник и ведущий мастер габсбургского барокко. Родоначальник архитекторской династии Фишеров фон Эрлахов.

(обратно)

15

Иоганн Лукас фон Хильдебрандт (1668–1745) – военный и придворный инженер, один из самых востребованных архитекторов барокко в Вене начала XVIII века.

(обратно)

16

Дэвид Роберт Джозеф Бекхэм (род. 2 мая 1975 в Лондоне, Англия) – английский футболист, полузащитник. В 2011 году был признан самым высокооплачиваемым футболистом мира. Имя Бекхэма стало популярным рекламным брендом, в том числе в мире моды.

(обратно)

17

Протей – в древнегреческой мифологии морское божество, сын Посейдона. Согласно Вергилию, мог принимать любую форму.

(обратно)

18

Теодор Рузвельт (1858–1919) – американский политик, 25-й вице-президент США, 26-й президент США в 1901–1909, представитель Республиканской партии, лауреат Нобелевской премии мира за 1906 г.

(обратно)

19

Принц Уэльский – титул мужчины-наследника английского престола, с 1707 года, после юридического объединения Англии и Шотландии – престола Великобритании.

(обратно)

20

Леонард Бернстайн (1918–1990) – американский композитор, пианист и дирижер.

(обратно)

21

Джакомо Антонио Доменико Микеле Секондо Мариа Пуччини (1858–1924) – итальянский оперный композитор.

(обратно)

22

Энрико Карузо (1873–1921) – великий итальянский оперный певец (тенор).

(обратно)

23

Гарри Белафонте (род. 1 марта 1927 года) – американский певец, актер и общественный активист.

(обратно)

24

«Средство Макропулоса» – пьеса чешского драматурга Карела Чапека. В 1983 году советский режиссер Евгений Гинзбург снял по ее мотивам кинофильм «Рецепт ее молодости».

(обратно)

25

Кейтеринг – приготовление пищи, обслуживание, сервировка, оформление и тому подобные услуги, осуществляемые под заказ на удаленных точках.

(обратно)

Оглавление

Наших бьют!

Глава 1 Инсценировка смерти

Глава 2 Дядюшкин сон

Глава 3 Декабрьская любовь

Глава 4 Тайны экспертизы

Глава 5 Венский вальс

Глава 6 Подтверждение идеи фикс

Глава 7 Афера века

Глава 8 От тюрьмы и от сумы…

Глава 9 Некоторые подробности

Глава 10 А в остальном, прекрасная маркиза… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg