«Грядет царь террора»

Грядет царь террора (fb2) - Грядет царь террора 767K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Григорьевич Зеленский

Александр Зеленский Грядет царь террора

Пролог

Жители села Шугаево в зимний период спать ложились довольно рано, как только на улице стемнеет. Так заведено здесь было еще при дедах-прадедах, так осталось и по сей день. Поэтому вначале никто и не заметил появления за сельской околицей чужого человека. Это был совсем еще молодой парень среднего роста в овчинном тулупе и мохнатой меховой шапке.

В общем-то ничего особенно примечательного в его внешности не замечалось, если только не обращать внимания на то, что он здорово перебрал спиртного. По крайней мере так могло показаться со стороны, поскольку молодой человек поминутно спотыкался, скользил по утоптанной и прихваченной морозцем дороге и то и дело падал, что называется, на ровном месте. Из-за этого его черный тулуп больше походил теперь на белые «одежды» снеговика, слепленного сельской детворой, до того он вывалялся в снегу.

Кое-как добравшись до крайнего дома-развалюхи, принадлежавшего общественному пастуху Демьянычу, неизвестный что было сил забарабанил кулаками в дверь, переполошив местных собак.

— Кого это там нелегкая принесла?! — сердито крикнул Демьяныч, нехотя вылезая из-под стеганого теплого одеяла, но ответа на свой вопрос так и не дождался.

Сунув ноги в валенки, Демьяныч, вооружившись на всякий случай топором — мало ли какие гости к нему пожаловали, — отпер засов и, приотворив дверь, высунулся на крыльцо. Тут-то он и увидел человека, лежавшего на ступеньках без признаков жизни.

— Эй, приятель! Ты чего тут разлегся?.. — испуганно пробормотал Демьяныч и, подойдя к незнакомцу, перевернул его на спину.

То, что он увидел в следующий миг, пробрало его до самых костей, заставив шевелиться даже последние жиденькие волосенки на затылке. На него глянула жуткая маска смерти. Демьянычу даже показалось, что все лицо неизвестного состоит из одной сплошной язвы, источавшей кровь и гной.

— Матерь Божья! — пробормотал пастух. — Тебя же, паря, в больницу надоть!..

Но этому несчастному больница была уже не нужна, как и двум его друзьям — охотникам, приехавшим в Хреновское лесничество, чтобы отвести душу и поохотиться на кабанов. Оба скончались еще днем от неизвестной болезни в охотничьей избушке. Третьему же как-то удалось добраться до ближайшего села. Но только для самих жителей Шугаево было бы гораздо лучше, если бы он сделать этого не смог.

Демьяныч умер через три дня. Его односельчане пережили старого пастуха ненадолго. Кто скончался после него через три, а кто через пять дней. К тому времени Шугаево было обнесено санитарным кордоном и окружено солдатами. Но все эти карантинные мероприятия самим жителям помочь уже не могли.

* * *

Двое молодых людей ничем не примечательной внешности, одетых в спортивные костюмы, направлялись в своем черном «мерседесе» на юг Англии, в графство Дорсет. Примерно в четырехстах километрах от Лондона они свернули с магистрального шоссе на небольшую дорогу, ведущую через красивый ухоженный парк с вековыми деревьями в сторону Парнам-Хауса — старинного трехэтажного особняка, принадлежавшего Джону Мейкинсу, владельцу пристижного частного колледжа.

Оставив машину под сенью столетних парковых дубов, молодые люди, взобравшись на одно из развесистых деревьев у опушки, принялись изучать дом и прилегающую к нему местность с помощью довольно мощных биноклей. Сначала они оглядели все пристройки к старинному дому, затем переключили свое внимание на площадку для спортивных игр, где учащиеся колледжа, разбившись на группы, занимались кто волейболом, кто футболом, а кто и тяжелой атлетикой.

— Я его заметил! — сказал один из наблюдателей, сидевший на дереве чуть выше своего товарища. — Он находится среди волейболистов. Теперь ты его видишь? Нет? Он стоит у самой сетки. Вот! Только что он парировал удар с противоположной стороны, поставив блок… Теперь видишь?

— Из тебя мог бы выйти неплохой спортивный комментатор, — ухмыльнулся второй наблюдатель, настраивая свой бинокль на волейбольную площадку, поскольку до этого разглядывал группу девушек в купальниках, собиравшихся устроить заплыв в бассейне, находившемся слева от дома. Тут же его лицо напряглось, и он добавил к уже сказанному: — Пожалуй, ты прав! Это тот, кто нам нужен, судя по его фотографии…

А белобрысый худощавый подросток лет пятнадцати с целой гроздью веснушек на лице продолжал, ничего не подозревая, играть в волейбол до того момента, пока его не отозвал приятель.

— Серж! Тебя там спрашивали двое! — крикнул чернявый юноша, шедший со стороны парка.

— Кто такие? — удивился веснушчатый, сходя с площадки.

— Откуда мне знать! Я их вообще первый раз вижу. Сказали, что у них к тебе послание от твоего отца.

— Неужели они приехали из России?.. — еще больше удивился Серж.

— Не знаю, не знаю! Они ждут тебя в парке.

— Уже бегу!

Он увидел их через пять минут у черной машины. Оба то и дело поглядывали на часы.

— Вы меня спрашивали? — спросил по-английски Серж.

— Тебя, тебя! Ты ведь Сергей, не так ли? — на ломаном русском языке спросил один из незнакомцев.

— Все правильно! — переходя на русский, ответил Сергей.

— Твой отец просил передать тебе письмо и сделать один подарок. Но для этого ты должен подъехать с нами до основной дороги, ведущей к Лондону. Там ждет наш микроавтобус с твоим подарком. Машина сломалась. А подарок такой большой, что… В общем, поехали, сам все увидишь.

Заинтригованный подросток спокойно уселся на заднее сиденье.

— Только потом привезите меня обратно, — попросил он.

— Обязательно! — нехорошо ухмыльнувшись, проговорил первый из незнакомцев, усаживаясь за руль.

Второй сел рядом с Сергеем.

— Поехали! — сказал он водителю, незаметно доставая из спортивной сумки шприц с каким-то препаратом.

Когда машина резко тронулась с места, второй незнакомец быстро воткнул иглу в обнаженное бедро подростка.

— Что вы делаете?! — это были последние слова, которые прокричал Сергей, прежде чем потерять сознание.

Глава 1. Взгляд Врага

В кабинете номер 11 Управления Z горел неяркий ночник, освещавший письменный стол без ящиков и закрывающихся дверок. За ним работал черноволосый мужчина лет сорока в цивильном костюме с профилем римского легионера. Это сходство могло бы особенно броситься в глаза тому, кто посмотрел бы сейчас на безымянный палец его левой руки, на котором был надет серебряный перстень с изображением профиля римского легионера. Однако сравнить было некому, потому что оперативник Управления Z майор Вадим Николаевич Краснов в кабинете находился в гордом одиночестве.

Перед ним лежала целая кипа спецтелеграмм, помеченных грифом «ОО», что означало их особую секретность. Над ними уже потрудились шифровальщики из отдела полковника Грекова, и теперь Вадиму Николаевичу не надо было тратить время на их дешифровку, используя известные ему коды.

Отобрав пять телеграмм, майор Краснов углубился в изучение их содержания. Это продолжалось в общей сложности около получаса. Затем он разложил телеграммы, как игральные карты при пасьянсе, перевернув их текстом вниз.

«Посмотрим, что получится», — подумал он, переворачивая одну из телеграмм с левого края. Вначале ему попалось сообщение о вспышке неизвестной чумаподобной инфекции в поселке Шугаево, унесшей жизни пятидесяти семи жителей поселка и троих охотников, приехавших из Воронежа. Следующая телеграмма несла в себе информацию об очаге подобной инфекции в Северном Казахстане. Там в пятидесяти километрах от Акмалы погибли двадцать три человека в шахтерском поселке. Затем он перечитал сообщение о вспышке инфекции на борту траулера «Капитан Невельской», приписанному к Находкинскому рыбному порту. Никто из двадцати одного члена экипажа не уцелел.

«А только ли на территории бывшего СССР гуляет эта неопознанная зараза? — задал самому себе вопрос Вадим Николаевич и тут же, открыв остальные телеграммы, ответил: — Нет! Вымер целиком воинский гарнизон в бразильской сельве. Это раз. Погибли жители небольшого села в Боснии. Это два. Хватит? Вполне! Из всего этого можно сделать вывод, что кто-то неизвестный, назовем его Х, сумел создать абсолютно новый штамм чумаподобных микробов и теперь испытывает их на людях…»

Майору Краснову показался настолько неправдоподобным его собственный вывод, что он резко смахнул спецтелеграммы на пол и, встав со стула, походил по ним ногами, обутыми в лакированные ботинки. Зачем он это сделал? Вадим Николаевич и сам не смог бы точно ответить на этот вопрос. Так ему захотелось. Но это его «разгуливание» по особо секретным бумагам не привело к просветлению в мозгах, и он, нагнувшись, быстро собрал помятые телеграммы и водрузил их обратно на стол. И сделал он это, надо сказать, весьма вовремя, поскольку именно в этот момент раздался вызов по видеосвязи и на экране монитора, стоявшего на самом почетном месте в центре стола, возникло изображение седовласого человека с высоким лбом и холодными пронзительными глазами, которыми начальник отдела полковник Ветлугин, казалось, видел всех своих оперативников насквозь.

— Майор, срочно зайдите ко мне! — приказал он тоном, не терпящим возражений. — Похоже, что для вас есть интересная работенка.

— Слушаюсь! — четко ответил Краснов.

При этом ему подумалось, что он догадывается, какую «работенку» имеет в виду его начальник. Тут не надо быть семи пядей во лбу. Речь, конечно же, пойдет об оперативном расследовании случаев возникновения очагов неизвестной инфекции. Ведь это как раз и входило в его прямые обязанности.

Однако прежде чем выйти из кабинета, майор Краснов аккуратно сложил все телеграммы в стопку, взял ее в руки и, подойдя к стене с выходом пневмопровода, уложил стопку особо секретных бумаг в специальную тубу, а затем отправил ее по пневмопроводу секретчикам. Так полагалось по инструкции.

И вот тогда, именно в этот самый момент, он и почувствовал тяжелый, смертельно опасный взгляд в свой затылок. «Нонсенс», — попробовал успокоить себя Краснов. Этого просто не может быть! Ну кто может проникнуть сюда, в помещение, особо охраняемое не только специально подготовленными людьми, а еще и современнейшей электроникой? Никто и никогда… Если только это не…

Майор Краснов быстро повернулся и, конечно же, никого не обнаружил за своей спиной. Однако ощущение чужого взгляда не покидало его. И тут ему припомнилось точно такой же случай, происшедший с ним в Афганистане. Да, да! Именно там. Когда он участвовал в ликвидации очага чумы, командуя специальным противочумным отрядом. Этот пристальный взгляд врага он долго не мог забыть даже после возвращения из той смертельно опасной командировки. А ведь тогда он еще казался самому себе неким суперменом, которому сам черт не брат. Он думал, что никогда и ничто его не сможет испугать. Но…

Он ошибался.

* * *

Кабинет полковника Ветлугина ничем не отличался от кабинета номер 11, в котором Вадим Николаевич работал до вызова к начальнику. Такое же квадратное помещение, напичканное электроникой, стол с экраном видеосвязи, являвшимся одновременно и монитором в цепи «монитор — процессор — принтер», а рядом, прямо в стене, — выход трубы пневмопочты.

Полковник Ветлугин не любил долгих разговоров. Будучи сам человеком немногословным, он ценил это качество и в своих сотрудниках. Но на этот раз полковник оказался несколько разговорчивее, чем обычно.

Услышав щелчок электронного замка, открывающего дверь кабинета майору Краснову, Сергей Владиславович, одетый, как и его сотрудник, в гражданский костюм, поднялся с кресла и пожал руку вошедшему оперативнику.

— Насколько я понимаю, вы успели ознакомиться с материалами по заражению людей в разных точках земного шара неизвестной нашей науке инфекцией? — сразу спросил он у Краснова.

— Так точно! — коротко ответил майор.

— Считайте, что оперативное дело открыто. Я подготовлю надлежащее распоряжение по отделу.

Полковник помолчал, задумчиво глядя на Краснова.

— Теперь так, — снова проговорил он. — Только что получено сообщение о странном случае заражения, повлекшем за собой гибель пятнадцати человек. Все они являлись сотрудниками одной московской фирмы. Я хочу, чтобы вы разобрались с этим делом лично. Безусловно, там уже ведут свое расследование и милиция, и прокуратура, но я хочу с вашей помощью составить собственное представление об этом деле. Возможно, оно окажется в нашей подведомственности.

— А что за фирма? — поинтересовался Краснов.

— Вполне уместный вопрос. Фирма хитрая. На первый взгляд, самая заурядная торгово-закупочная база, коим несть числа. Крупный опт, мелкий опт… Покупают и перепродают там в основном сельскохозяйственную продукцию. А называется эта фирма… — полковник повернулся к монитору компьютера и, набрав нужную программу, прочитал прямо с экрана: — «Дельта». Генеральный директор Фирсов Никита Семенович. Адрес: Котельническая набережная, 16. Подвалы жилого дома. Ход со двора. Информация об этом случае должна быть у меня к завтрашнему утру. Вам все ясно?

— Предельно.

— Вот и хорошо. Действуйте!

Через пять минут майор Краснов уже мчался по ночной столице из Выхино, где находилось Управление Z, в сторону центра. Вадим Николаевич сам вел служебную «Волгу», чего в прежние времена ему вряд ли бы разрешили. Но ситуация с ходом перестройки резко изменилась. Теперь особо секретное Управление Z, ранее принадлежавшее КГБ СССР, вышло из-под его подчинения. Произошло это в связи с реорганизацией столь заметного во всем мире учреждения. Но в систему ФСК, а потом и ФСБ Управление так и не вошло. Но это совсем не означало, что «контора» вовсе забыла об одном из своих подразделений. Просто получилось так, что за владение Управлением Z, занимавшимся борьбой с контрабандной перевозкой радиоактивных материалов, а также химических и бактериологических средств, теперь негласно боролось сразу несколько силовых министерств, от Федеральной пограничной службы до Министерства обороны. Впрочем, не прочь были бы прибрать его к рукам и МВД, и МЧС, и даже… Министерство здравоохранения. Но пока никому из претендентов не удавалось заполучить столь «богатую невесту». И Управление Z продолжало отслеживать ситуацию, складывающуюся внутри России и за ее пределами, в отношении заноса особо опасных инфекций. Правда, делать это оперативникам из эпидемиологического отдела становилось все сложнее, поскольку государство нерегулярно и не в полном объеме финансировало деятельность и Управления, и его подразделений.

Потому-то и приходилось операм Управления больше использовать личный транспорт для исполнения служебных обязанностей. А если им и предоставлялись служебные машины, то без водителей.

В фирме «Дельта», несмотря на позднюю ночь, работала оперативно-следственная бригада.

«Дня им не хватает, — раздраженно подумал Краснов, предъявляя свое удостоверение офицеру милиции, охранявшему вход в офис. — Теперь и оглядеться как следует не удастся».

Честно говоря, Вадим Николаевич рассчитывал на то, что милиция уже закончила свою работу на месте преступления.

— Майор Краснов? — переспросил капитан милиции, подходя к лейтенанту, загородившему проход вновь прибывшему, и отбирая у него удостоверение Краснова. — Да, так и есть, — глянув в раскрытое удостоверение, проговорил он. — Нас только что предупредили о вашем приезде. Можете спокойно работать. Мешать вам никто не будет. Если возникнут какие-то вопросы, то обращайтесь прямо ко мне. Я следователь Трофимов.

— А что это вы так запозднились? — спросил Вадим Николаевич капитана, идя вслед за ним по длинному коридору.

— Проводим вместе с прокуратурой следственный эксперимент, — повернувшись к Краснову, ответил Трофимов. — Что еще вы хотите знать?

— Хотелось бы услышать вашу версию о происшедших здесь событиях, — проговорил Вадим Николаевич, заглядывая в один из пустых кабинетов. — Если не возражаете, то давайте здесь и поговорим.

— Хорошо, — сразу согласился капитан, заходя в указанный кабинет, больше походивший по своим размерам на небольшой концертный зал, и по-хозяйски располагаясь за круглым столом, стоявшим в самом центре этого помещения.

Помолчав несколько секунд, будто собираясь с мыслями, капитан продолжил:

— Приехав по вызову, наша оперативно-следственная группа застала тут картину типичного вооруженного ограбления. Трое охранников оказались убиты. Мебель во всех помещениях изуродована, бумаги разбросаны по полу… В общем, картина еще та. Только этот кабинет, по сути дела, и уцелел от нашествия грабителей. Сюда они почему-то не заглянули. Ну мы, как положено, провели обычные в подобных случаях мероприятия и уехали. Все это было утром прошедшего дня, а вечером поступило новое сообщение из этой же фирмы. Скоропостижно скончались пятнадцать сотрудников — прямо на своих рабочих местах. Судебно-медицинская экспертиза предполагает, что произошло массовое отравление каким-то неизвестным ядом. Но это пока предварительное заключение… Более основательные выводы они обещают сделать после вскрытия трупов. В общем, странный, доложу вам, случай. Пока еще сам не пойму, что здесь случилось. Но одно ясно: здесь произошло не совсем обычное вооруженное ограбление. Больше того, все, что наворотили тут так называемые «грабители», никак не укладывается в прокрустово ложе привычной схемы…

— Спасибо, — сказал Краснов. — А теперь мне хотелось бы самому осмотреть офис.

— Нет проблем. Если захотите, то можно будет устроить вам встречу с генеральным директором фирмы Фирсовым. Он, кстати, тоже здесь. Сидит в своем кабинете и сосет таблетки валидола… Его кабинет находится по соседству с этим помещением.

— Обязательно с ним переговорю, — еще раз поблагодарил милицейского следователя Краснов, выходя из кабинета.

Чтобы обойти все помещения офиса фирмы «Дельта», Вадиму Николаевичу потребовалось около сорока минут. Впрочем, в кое-какие кабинеты он так попасть и не смог, поскольку они оказались закрытыми и опечатанными.

И все же больше всего времени он провел в небольшой столовой, зачем-то открывая и закрывая холодильники, в которых раньше хранился запас продуктов. Теперь они оказались абсолютно пусты. «Наверное, все продовольствие отсюда забрали на лабораторные исследования», — подумал Краснов, возвращаясь к кабинету генерального директора.

Никиту Семеновича Фирсова — лысоватого человека лет тридцати пяти — майор застал за странным занятием. Генеральный директор, встав на колени, молился, обратя свой взор на икону Николая Чудотворца, висевшую в углу. Возле нее горел маленький огрызок церковной свечи.

Заметив вошедшего незнакомца, Фирсов поднялся с колен и, смахнув с глаз набежавшие слезы, неожиданно произнес:

— Я ведь должен был умереть вместе с ними… Меня Бог спас! Да, да, именно Бог! Понимаете, у меня гастрит с повышенной кислотностью и плюс еще гастродуоденит. Улавливаете мою мысль?..

Краснов не улавливал. Ему показалось, что от всех передряг прошедшего дня у Фирсова, попросту говоря, поехала крыша.

— А что получилось? Те, кто пообедал в нашей столовой, те и… А мне, понимаете, принесли на подносе! И первое блюдо, и второе… И даже компот! Но я выпил только один компот, и все. Вы понимаете? И все! А если бы я… О, дьявол! — Фирсов схватился за голову и, раскачиваясь на одном месте, зарыдал.

Краснов понял из короткого монолога генерального директора, что тот находится не в том состоянии, чтобы задавать ему вопросы. Сейчас он просто не сможет внятно на них ответить. Лучше всего было оставить его в покое. Так Вадим Николаевич и поступил.

Выйдя из кабинета Фирсова, он прошел в соседний зал, в котором уже был вместе с капитаном Трофимовым. Захотелось остаться одному и тщательно обдумать все то, что он увидел в фирме «Дельта». Для этой цели кабинет-зал подходил как нельзя лучше. Выключив свет, Краснов уселся в мягкое кресло возле окна и, смежив веки, глубоко задумался. Тут-то и появилось то самое ощущение тяжелого взгляда невидимого врага, уставившегося ему в затылок, которое майор уже почувствовал этой ночью, находясь в кабинете № 11 Управления Z. Показалось, что стоит посмотреть сквозь застекленное окно, как он обязательно увидит его во дворе. Увидит и узнает. Конечно же, он стоит там и смотрит на него глазами без зрачков, ледяными глазами убийцы…

«Нет, определенно я схожу с ума, — подумал Краснов. — Чем я в таком случае лучше этого бедняги Фирсова? Похоже, что к нему враг подошел слишком близко. Так близко, что от одного его дыхания у генерального директора помутился рассудок… Хватит, хватит! — прервал самого себя Вадим Николаевич. — Эдак можно додуматься Бог знает до чего! Надо что-то делать, что-то предпринимать. Но что?.. Вот что! — неожиданно решил он про себя. — Необходимо пригласить для консультации хорошего специалиста, врача. А кто лучше всех сможет разобраться с заразой, унесшей в могилу пятнадцать человек в этой фирме? Только доктор Знаменский. Александр Григорьевич Знаменский, который уже неоднократно помогал мне разобраться в самых запутанных историях. Да, именно его консультация мне необходима…»

Выйдя из кабинета-зала, Краснов прошел к выходу из офиса и, попросив разрешения воспользоваться телефоном, набрал хорошо знакомый ему номер своего старинного друга и советчика доктора Знаменского. При этом он совершенно забыл, что было уже три часа ночи и нормальные люди попросту спали.

Но Знаменский подошел к телефону мгновенно. «Значит, снова что-то пишет», — решил про себя майор, а вслух сказал:

— Прости за поздний звонок. Это я, тот самый Краснов, который всегда врывается в твою жизнь в самый неподходящий момент. Я помешал?

— Как обычно! — хмыкнув, проговорил Александр Григорьевич. — Но это не имеет значения. Раз ты звонишь ночью, значит, дело не терпит отлагательств. Правильно?

— Так точно!

— Тогда рассказывай, чего тебе от меня надо…

Глава 2. Место встречи — морг

Вадим Краснов оставался в своем репертуаре. Для него позвонить мне в три часа ночи было привычным делом. Еще хорошо, что в эту ночь мне не спалось и я, сидя на полу своего домашнего кабинета среди раскрытых книг и исписанных страниц, витал где-то в восемнадцатом столетии.

В народе говорят, что мы изучаем историю по болезням. Все верно! Ни один врач не смог бы поставить сколько-нибудь точный диагноз, если бы не изучил всю историю болезни своего пациента. А раз нет точного диагноза, значит, невозможно спланировать лечение на ближайшее будущее, составить прогноз развития болезни. «Прошлое — настоящее — будущее» — вот цепочка, связывающая все наши действия и поступки, объясняющая каждого из нас в отдельности и все человечество в целом.

До того как мне позвонил этот несносный Краснов, я изучал историю Чумного бунта в Москве, произошедшего в 1771 году. В этом историческом событии меня волновала конкретная человеческая судьба — судьба Данилы Самойловича Самойловича, который по иронии все той же злодейки судьбы стал одним из первых в мире эпидемиологов, когда эпидемиологии как таковой еще не существовало.

За свою сорокачетырехлетнюю жизнь я написал довольно много книг и еще больше опубликовал научно-популярных статей в разных периодических изданиях. Все они были подписаны «Александр Знаменский». И надо сказать, поначалу вид собственных имени и фамилии, набранных жирным шрифтом, действовал на меня возбуждающе. Но постепенно я успокоился, перестал вставать ни свет ни заря для того, чтобы бегать по городу в поисках номера газеты или журнала с моей очередной статьей. Теперь издатели сами присылали мне авторские экземпляры из уважения к моим творческим и научным заслугам.

Да, я пользовался известностью. Меня часто приглашали выступить то на телевидении, то на радио, ко мне обращались за консультациями, и я почти никогда и никому не отказывал в помощи. Я изучал, исследовал, а иногда даже расследовал всевозможные обстоятельства жизни своих пациентов, приводивших их в итоге к тяжелым заболеваниям. У меня даже сложилась своя оригинальная методика, позволявшая излечивать больных, на которых мои коллеги давно махнули рукой как на абсолютно безнадежных.

В общем, как говорится, живи да радуйся. Но нет, у меня постепенно вызревало решение прекратить всю эту суету и заняться творчеством более основательно. История чумного бунта в Москве, написанная с точки зрения медика, должна была стать тем трудом, который перевернет всю мою жизнь. По крайней мере, так мне казалось в тот момент.

В общем, своих проблем у меня хватало, и, конечно, позвони с подобной просьбой кто-нибудь другой, я нашел бы предлог отказаться, но старому другу Краснову отказать никак не мог. И мы договорились, что я подъеду к шести утра к зданию морга у Института имени Склифосовского. Там мы и встретимся.

Осторожно, чтобы не разбудить жену, я вышел из своего кабинета и хотел пробраться в прихожую, но тут же понял, что осторожничать не имеет смысла. Моя дражайшая половина балдела под какой-то странный видеоряд на экране телевизора, раскачиваясь в такт не менее странного музыкального сопровождения.

— Леночка! — обратился я к ней, но ответа не дождался. Жена «медитировала». По крайней мере, так у нее это называлось.

Мне стало как-то не по себе от этого зрелища. Нет, надо будет в ближайшее время заняться ею всерьез, а не то это ее дурацкое увлечение сектой «Дети Шивы» доведет до Бог знает чего.

«Вот так всегда», — думал я, спускаясь вниз в лифте и садясь в жигуленок, стоявший у подъезда. Моя собственная жизнь, наполненная до краев, не оставляет времени для того, чтобы помочь самому близкому для меня человеку, собственной жене. Кто-то, возможно, назовет это эгоизмом и в какой-то мере будет прав. Все же нам всем надо больше уделять времени тем, кого мы приручили…

До Института скорой помощи, или, как еще его называют в просторечии, Склифа, я добрался с Варшавского шоссе за сорок минут. Подоспел к месту встречи как раз вовремя. Краснов уже поджидал меня у служебного входа в морг, приветливо подняв руку.

— Здорово, старина! — сказал он мне. — Еще раз извини за беспокойство. Вот, снова пришлось выдернуть тебя из твоего домашнего затворничества. Но тебе, по-моему, надо меньше витать в облаках и больше интересоваться тем, что происходит вокруг…

На эти его слова я не нашел, что возразить. Тут он попал в самую точку. Можно сказать, в десятку. И самым подходящим примером справедливости его замечания было мое отношение к жене. Казалось бы, жили под общей крышей, но интересы у каждого были свои. Я не совался в ее дела, она не лезла в мои… И вот получается, что я ее теряю. Это ее увлечение сектантами до добра не доведет…

— Показывай своих покойников, — несколько грубовато сказал я Краснову, скрывая за маской прожженного циника чувство уязвленного самолюбия.

— Их полтора десятка, — сразу помрачнев, проговорил Вадим. — Представь себе, что в офисе проходит самый обыкновенный обед, после которого пятнадцать сотрудников умирают. Всех специально доставили сюда из разных концов города, где они проживали, чтобы находились в одном месте.

— Патологоанатомическое заключение готово? — спросил я, собираясь с мыслями.

— Еще нет. Бригада лучших патологоанатомов как раз заканчивает свою работу, — сказал Краснов.

— Пойдем взглянем, — предложил я.

— Знаешь, ты иди, а мне эта картина удовольствия не доставляет. Я уж лучше тут посижу на скамеечке, подышу свежим воздухом…

— Ну ты и тип! — вскипел я. — Вызвал меня сюда с утра пораньше, а теперь кочевряжишься. Знаешь же, что без твоего сопровождения ваши судебно-медицинские эксперты меня не пустят даже на порог секционной. Тайны тут у вас все, как при Мадридском дворе!

— Ладно, уговорил! Так и быть, я представлю тебя Каплуну — нашему светочу, лучшему патологоанатому города Москвы и окрестностей.

Запах сорокапроцентного раствора формалина шибанул в нос у самого входа в секционную.

— Морис Артурович! — позвал Краснов пожилого мужчину с абсолютно лысым черепом, который что-то быстро писал за столом у входа. — Разрешите представить вам доктора Знаменского.

— Как же, как же! — прогудел трубным басом Каплун, вставая из-за стола, но руки мне не протянул. Это не принято у врачей-инфекционистов, хирургов и патологоанатомов. — Наслышан о вас и с трудами вашими знаком. Особенно интересна книга «Исторические очерки по эндокринологии»…

— Вы, наверное, имеете в виду книгу «Карлики и гиганты среди великих мира сего», — поправил я его.

— Точно! Любопытная книга, очень любопытная! Как-нибудь нам с вами надо будет посидеть и поговорить. Есть интересные наблюдения…

— А что показало вскрытие сегодня? — вернул Мориса Артуровича к интересующей нас проблеме Краснов.

— Нет сомнений, что произошло отравление ранее неизвестным, чрезвычайно токсичным ядом, — ответил Каплун, протягивая мне карту вскрытия одного из умерших.

Я быстро пробежал по ней взглядом. «Стасов Леонтий Яковлевич. 25 лет. Внешние покровы тела изменены до… Состояние отдельных органов и систем при вскрытии… Желудок… Печень… Почки… Мозг…»

«Да, весьма агрессивный токсин, — подумал я, возвращая карту вскрытия Каплуну. — Надо будет обратить особое внимание экспертов на кожные покровы конечностей пострадавших. Они все имеют явно гангренозный вид…»

— Морис Артурович, что вы думаете о состоянии конечностей у пострадавших? — прямо спросил я.

— Очень похоже на гангрену, — коротко ответил патологоанатом, убедив меня в том, что я на правильном пути.

— Кажется, я догадываюсь о возможном происхождении подобного токсина… — скромно заметил я. — Но сначала ответьте мне: у всех ли пострадавших отмечается эффект гангрены?

— Да! — воскликнул Морис Артурович. — Можете сами взглянуть. Надевайте халат и проходите.

Я тут же воспользовался приглашением старшего в бригаде судебно-медицинских экспертов.

Осмотр тел укрепил мое подозрение. Дело в том, что, изучая историю Чумного бунта, я напал на документальные свидетельства случая массового отравления россиян и малороссов в 1785 году так называемыми «черными рожками», которых огромное количество скапливается в колосьях незрелой ржи. В тот голодный год незрелую рожь употребляли в пищу многие люди, и почти все они умирали от мучительных судорог, отпадения омертвевших конечностей. Ни своевременная ампутация, ни рвотные препараты не могли им помочь. Те, кто описывал эту болезнь, назвали ее эрготизм. Нечто подобное стало причиной гибели и этих пятнадцати несчастных.

Своими наблюдениями и выводами я поделился с Красновым. И надо сказать, что почти угадал. Через каких-нибудь полчаса из экспресс-лаборатории пришло подтверждение того, что яд, вызвавший смертельный исход у сотрудников фирмы «Дельта», произведен на основе тех самых «черных рожков» незрелой ржи, на которые я и подумал.

— Это тебе поможет? — спросил я у Краснова, когда мы собирались расстаться.

— Кажется, теперь я начал кое-что понимать, — таинственным шепотом проговорил Вадим.

— «Миазматики», так сказать, оказались кое в чем правы… — усмехнулся я.

— Что за «миазматики»? — насторожился мой приятель.

— Это я так, размышляю… Ну все, все! Привет! Будет трудно — пиши, — простился я с Красновым, думая, что теперь надолго лишаюсь его общества. В конце концов, у каждого из нас своя работа…

Глава 3. Трупы в Замоскворечье

«Чертовы “миазматики”, — думал доктор Ягельский, — нет с ними просто никакого сладу…»

Он только что вернулся с ночного вызова, усталый и продрогший до самых костей. Мартовская погода, морося дождем вперемежку со снегом и дуя ледяным ветром, явно не благоприятствовала ночным разъездам. Но тут был особый случай: в доме купца Маслакова никак не могла разродиться первенцем молодая хозяйка Анастасия Гурьевна. Ничто ей не помогало: ни суета повивальной бабки Евпраксиньи, известной всему Замоскворечью, ни бормотание знахаря Ферапонта. В таких случаях действенную помощь мог оказать только опытный доктор, потому и обратились за помощью к Ягельскому.

Осмотрев двадцатилетнюю роженицу, доктор подивился ее все еще девическому телосложению, отметив про себя тот факт, что с такими узкими бедрами и неразвитым тазом ей самой нипочем не разродиться, а значит, имеются все показания к кесареву сечению.

— Ничего страшного, — как мог успокоил доктор испереживавшегося бородатого супруга Анастасии Гурьевны, который держал несколько лавок на Крестовском рынке и снабжал разносолами многих достойных людей в Первопрестольной. — Прикажи-ка, приятель, кучеру запрягать. Придется твою ненаглядную везти в больницу. Без операции никак не обойтись. Помрут и мать, и дитя.

— Да что же это?.. Да как же так? Не уберег Господь!.. — схватившись за голову, запричитал здоровенный детина.

— Ну, ну! Все будет хорошо. Только делай, что я говорю.

— Спаси Бог! Все сделаю. Эй, Тимошка! Запрягай каурого!

Отправив роженицу в больницу, Константин Осипович поехал домой, надеясь хотя бы остаток ночи провести в собственной постели. Но не тут-то было. Не успел он снять с себя накидку и пройти в спальню, как в передней опять требовательно застучали в дверь.

— Кто там еще?! — в сердцах крикнул Ягельский. — Семен! Спроси, кого надо?..

— Вас требуют, — испуганно пролепетал слуга, возникая в дверях спальни через несколько минут.

— Кто?

— Большой енерал! — выдохнул Семен, округлив глаза.

— Да у тебя, дуралей, всякий служивый — генерал. Сейчас выйду. Только ты сначала мне принеси ту мензурку, что в шкапчике… Для сугреву! А то с этими вызовами недолго и самому ноги протянуть от какой-нибудь лихоманки.

Хватив стопарик неразведенного спирта, Константин Осипович почувствовал себя гораздо бодрее и вышел к посетителю уже с добродушной улыбкой на устах.

— Поручик Дутов! — представился высокий красавец в офицерской форме. — Я к вам сейчас от генерал-губернатора Москвы его превосходительства графа Салтыкова.

— Никак Петр Семенович захворали? — спросил Ягельский.

— Никак нет! Бог миловал, — ответил полицейский чин. — В вас другая нужда. Необходимо ваше присутствие на очень важном мероприятии…

— Что, прямо теперь, в два часа ночи? — подивился Константин Осипович.

— Именно сейчас. Дело, не терпящее отлагательств. Одевайтесь, господин Ягельский. Я по дороге все разобъясню…

Через пять минут, прихватив неизменный саквояж с медицинским инструментарием, Константин Осипович садился в коляску с поднятым верхом, заметив краем глаза, что поручика Дутова сопровождает восемь конных полицейских.

Доктор Ягельский тяжело плюхнулся на сиденье, и тут же коляска, запряженная парой резвых лошадей, рванула в ночь. За ней зацокали копытами по булыжной мостовой лошади полицейских.

Как только коляска с седоками повернула с Никитской улицы в сторону Замоскворечья, где Ягельский в эту ночь уже успел побывать, поручик Дутов проговорил, чуть повернув голову в сторону слушателя:

— Нам стало доподлинно известно, что на Большом суконном дворе, что у Каменного моста за Москвой-рекой, людишки мрут как мухи от неведомой напасти. А чтобы, значит, все было шито-крыто, их тела ночью тайным образом свозят на кладбище возле Донского монастыря и там закапывают.

— Да как же можно? — подивился Ягельский. — Без дозволения властей, ночью, яко татей… Ужас!

— Что-то тут неладно, господин доктор. Требуется ваше участие в расследовании сей жуткой истории. Об этом вас сам Петр Семенович просил. И самое главное, нам с вами необходимо установить, откуда сия зараза к нам занесена.

Ягельский в душе порадовался такому к себе уважительному отношению. Сам генерал-губернатор знает его и рассчитывает на помощь, а это дорогого стоит!

Вообще-то в последние годы доктор Ягельский старался сократить практику до минимума, больше уделяя времени написанию теоретических работ по различным вопросам медицины. Последняя такая работа, над которой трудился Константин Осипович в настоящий момент, посвящалась его опыту борьбы с различными инфекционными заболеваниями, и в частности против моровой язвы. Слухи о его работе, как видно, дошли даже до самого графа Салтыкова, что говорило о признании заслуг рядового врача. Но это было вполне объяснимо.

В восемнадцатом столетии Россия вынуждена была вести восемь продолжительных кровопролитных войн. Из ста лет только пятьдесят семь выдались мирными. А как известно, все войны сопровождаются различными эпидемиями, в том числе и самой коварной из зараз — моровой язвой.

Будучи в недавнем прошлом полковым лекарем, Ягельский не раз сталкивался с этой чудовищной болезнью. И Бог уберег его от этой смертельной заразы только для того, чтобы он смог отыскать хоть какое-то действенное средство в борьбе с ней. По крайней мере, в это свое предназначение Константин Осипович верил, как в «Отче наш…»

— Останови, — проговорил красавец поручик, положив руку на плечо полицейского кучера.

— Тпру! — резко осадил упряжку кучер.

— В этом бараке проживают рабочие с суконной фабрики, — тихо добавил поручик Дутов. — Здесь мы их и подождем…

Особенно долго ожидать им не пришлось…

— Вот они! Глядите! — довольно бесцеремонно толкнул локтем в бок задремавшего было врача поручик.

Продрав глаза, Константин Осипович уставился в кромешную тьму, поначалу даже не видя ни одного проблеска света. Но слух не подвел. Он отчетливо услышал негромкий говор, скрип несмазаных колес телеги, топот и ржание лошади.

— Взять их! — крикнул поручик своим подчиненным, и те с места в карьер помчались вперед, окружая телегу.

— Братцы! Спасайся! Фараоны! — заорал кто-то заполошным голосом.

— Стоять! — крикнул один из полицейских и тут же перетянул плетью пытавшегося удрать мужика.

Другие полицейские запалили факелы, и только теперь доктор Ягельский смог разглядеть простую крестьянскую телегу и трех жавшихся в испуге друг к дружке мужиков.

— Ну-ка, что это вы там везете? — спросил поручик Дутов, выпрыгивая из коляски. — Так я и думал… Извольте взглянуть, господин доктор, на эту «похоронную команду»! — обратился он к Ягельскому.

Константин Осипович, покашливая, ступил на землю и неторопливо подошел к телеге. То, что он увидел в ней, заставило его быстро перекреститься.

В телеге лежало пять обнаженных трупов, четыре женских и один мужской. Глаз опытного врача даже при неверном свете факелов смог сразу различить черные язвы на телах, здоровенные бубоны с кулак величиной, вздувшиеся в подмышечных впадинах и в области паха.

«Моровая язва, будь она проклята», — пронеслось в голове Ягельского, и он опять перекрестился.

— Руками не трогать! — крикнул он усатому полицейскому, откинувшему рогожу с трупов. — Дело тут безнадежное…

— Неужели это она? — выделив голосом последнее слово, спросил поручик, заглядывая в глаза доктору.

— Да, — коротко бросил Ягельский, а затем повернулся к мужику, на лице которого отпечатался кровавый рубец от плети. — Много людей схоронили таким образом?

— Наше дело телячье, господин хороший. Нам говорят — отвези, мы и везем на кладбище. А то куда же еще их везти? Во дворе закапывать?..

— Тебя спрашивают, сколько уже закопали, морда! — грозно прикрикнул полицейский с плеткой.

— Да кто их, покойников, считал? — пожал плечами мужик, утирая кровь с лица. — Кажную ночь, почитай, возим и закапываем…

— Ладно, чего с ним зря говорить! — махнул рукой поручик. — Это мы и без него выясним. А что будем делать с трупами, господин доктор? В участок их никак нельзя…

— Трупы вместе с телегой сжечь! — окрепшим голосом распорядился Ягельский. — А мужиков — в карантин!

— Поджигай! — крикнул поручик.

И тут же телега, запаленная сразу с четырех углов от факелов, вспыхнула как сухая березовая кора, приготовленная для растопки печки, ярко осветив лица мужиков, отскочивших в сторону.

— А лошаденка-то!.. — болезненно вскричал один из них, бросаясь распрягать, но не успел ничего сделать.

Испуганная огнем, лошадь взбрыкнула и понесла.

— А, черт! — выругался поручик. — Эта тварь нам такой пожар устроит, что только берегись. Пристрелить ее!

Несколько полицейских тут же помчались следом за горящей телегой, стреляя в лошадь из пистолетов, выхваченных из седельных сумок.

— Догонят, — уверенно проговорил поручик. — А вы, мужичье, пойдете со мной.

— Это куда же вы нас, ваше благородие? — спросил маленький мужичонка в заячьем треухе на голове.

— Не бойся! — проговорил офицер. — Слышали, что доктор сказал? Пойдете в карантин.

— А что это за «карантин» такой? Мы об ентом слыхом не слыхивали.

— Теперь услышите и узнаете, — пообещал Дутов тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

А доктор Ягельский думал сейчас лишь о том, как установить источник первичной заразы. Как? Это посложнее, чем задержать несколько сиволапых мужиков. Да, дело очень серьезное…

* * *

Едва забрезжил тяжелый похмельный рассвет, управляющий суконной фабрикой Федор Ферапонтович Никишин потребовал рассолу в свой кабинет.

— Э, какой рассол, слушай? — загундосил лысый перекупщик Арутюнов, приехавший за партией товара из-за Кавказских гор, да так и застрявший на лишнюю неделю в Москве из-за беспробудного пьянства вместе с управляющим, от которого зависели существенные скидки на сукно. — Давай лучше брагой поправимся. От нее, душеньки, голова не болит. А то мы с тобой, Федор, тут второй день сидим, лежим, пьем, а дело стоит. Слушай! Сколько можно, да? Пора делом заняться!

— И то верно! Эй, Петруха, холоп нечесаный, тащи сюды четверть браги! Да не той, сволочь, что в прошлый месяц Бубнов прислал, а той, что из-под Смоленска!.. И гляди у меня, коли перепутаешь! Я тебе, сволочь, шкуру спущу!

— Вам бы все токмо лаяться с утра пораньше, — недовольно пробурчал лохматый парень, появившийся в кабинете управляющего с большой бутылью, полной мутной белесой жидкости.

— Поговори у меня еще, сволочь! Ишь волю взял оговариваться… — прохрипел Никишин, быстро подставляя пустые кружки под струю браги, бьющей через распечатанное горлышко бутыли.

Хватив хмельной жидкости, Федор Ферапонтович крякнул и смачно захрустел соленым огурцом, извлеченным из миски, стоявшей тут же на столе. Не доев огурец, он, прищурившись, как на охоте, швырнул огрызок в слугу, но не попал, что его страшно раздосадовало.

— Вай, вай! — обрадовался новому развлечению Арутюнов. — Дай и я попробую…

Перекупщик ухватил огурец побольше, запустил им в Петруху и угодил тому прямо в лоб.

— Ах, ты!.. — взъерепенился управляющий.

— Погодь, Федор Ферапонтович! — вскричал слуга, утирая лицо рукавом кафтана. — Дело до тебе дюже спешное!..

— Кой черт! Дело обождет… Вот я тебе сейчас законопачу! — с этими словами управляющий со всей силы швырнул очередной огурец в слугу и попал ему точно туда же, куда до этого угодил Арутюнов. — Во! Другой разговор… Так что там, ты говоришь, за дело?

— Служивые люди вами дюже интересуются, — произнес Петруха, снова утираясь, но уже другим рукавом.

— Какие такие служивые? Откель будут? — уточнил Никишин.

— Так от самого генерал-губернатора, сказывают… — пожал плечами слуга.

Управляющий победно глянул на перекупщика и промолвил:

— Ну что, нехристь окаянный? Видал, какой мне почет и уважение в моем отечестве? Я на Москве человек видный! Так что на большую скидку за партию сукна и не рассчитывай…

Но тут до Никишина наконец дошел смысл сказанного слугой, и он не на шутку перепугался.

— Петруха! А чего им нужно, служивым-то?

— Интересуются нашими рабочими, — важно проговорил слуга.

— Что это вдруг? — насторожился управляющий, вспомнив о том, что только за последнюю зиму от неведомой болезни умерло сто тридцать рабочих и работниц.

— Не знаю, желают вас видеть.

— И много их?

— Цельный полк. Окружили, почитай, всю фабрику и никого не впускают и не выпускают…

— Так что ж ты сразу-то не сказал?! — вскакивая из-за стола, вскричал Никишин. — Зови сюда главного начальника!

— Что ты, Федор! Нельзя сюда, слушай! — покачал лысой головой перекупщик. — Здесь… Как это по-русски? Бордель! Тьфу! Бардак…

Никишин обвел осоловелым взглядом заваленный объедками и пустыми бутылками стол, заплеванный пол и вынужден был согласиться с перекупщиком.

— Нельзя… Давай лучше в хозяйском кабинете…

— Так он же закрыт, — ответил слуга.

— А ты открой, сволочь! Туда веди главного, понял? И смотри у меня!..

— Понял, понял, — закивал-закланялся Петруха. — Будет исполнено.

На опухшего от пьянства Никишина было противно смотреть, потому доктор Ягельский не стал слушать то, как его допрашивал поручик Дутов. От треволнений минувшей ночи у Константина Осиповича разыгралась жуткая головная боль. Он решил выйти на фабричный двор, подышать свежим воздухом.

До этого момента Ягельский вместе с полицейскими облазил все цеха, все помещения Большого суконного двора. После этого ему более-менее стало понятно то, каким образом могла передаваться моровая язва от больных к здоровым на фабрике. Людская скученность, тесные непроветриваемые помещения — все это для такой заразы, каковой была моровая язва, являлось самыми подходящими условиями. Тут ясно все как день. Но вот откуда появилась эта зараза первично, Ягельский пока установить не мог, и это его особенно раздражало.

Константин Осипович смотрел на то, как на фабрике начинался новый трудовой день, как люди спешили к своим рабочим местам, и думал о том, что среди всей этой человеческой массы (а на фабрике, как он узнал, трудилось две с половиной тысячи человек) наверняка наберется немало заболевших. Но чтобы их всех выявить и изолировать, потребуется много времени. Одному ему тут не справиться. Надо будет попросить на подмогу кого-то из коллег. Но кто же отважится добровольно лезть в петлю? Ведь моровая язва не щадит никого, медики от нее мрут так же быстро, как и простые неграмотные люди. Три-пять дней со времени заражения и — в гроб. Веселая перспектива, ничего не скажешь…

Конечно, Ягельский знал нескольких опытных специалистов в области инфекционных болезней, но все они были иностранцами, радеющими только за свои высокие посты да не менее высокие доходы. Вместо того чтобы лечить больных, они предпочитали заниматься интригами, всячески препятствуя выдвижению на первые роли русских лекарей, подготовленных в медицинской школе при Московском сухопутном госпитале, основанном еще Петром Великим в 1707 году.

Так что на помощь со стороны коллег пока рассчитывать не приходилось.

Тяжело вздохнув, Ягельский достал из кармана накидки небольшую походную флягу, с которой не расставался со времен службы в армии и, вынув пробку, сделал пару добрых глотков прямо из горлышка. Спирт обжег внутренности, разогнал кровь. Несколько капель спирта доктор плеснул на руки и, осторожно убрав фляжку на место, потер ладонь о ладонь. Так он делал всегда, если не было возможности вымыть руки водой с уксусом. Так он чувствовал себя хоть немного защищенным от жуткой малоизученной болезни, косившей людей не только в России, а и во многих других странах десятками и даже сотнями тысяч на протяжении многих веков. Недаром эту болезнь всегда считали Божьим наказанием за людские грехи. «Так оно, наверное, и есть», — подумал Ягельский.

Конечно, выявить всех больных необходимо как можно быстрее. Но, с другой стороны, пока он не отыщет источника первичной заразы, все другие действия не приведут к успеху. Люди будут продолжать заражаться сами и заражать других. Надо искать источник первичной заразы. Только его ликвидация принесет ощутимые результаты в борьбе с распространением болезни.

«Глаза боятся, а руки делают», — подумал врач и, вернувшись в помещение фабричной конторы, потребовал отдельной комнаты для организации общего медицинского осмотра всех работников фабрики.

* * *

Генерал-губернатор Первопрестольной больше всего в жизни боялся гнева матушки-императрицы. Несмотря на свои большие заслуги и чины (а граф Петр Семенович Салтыков был без малого генерал-фельдмаршалом), в последние годы он не отличался особым боевым духом, который проявил в молодости.

А в молодости (О! Эта молодость!) граф Салтыков явил миру многие опыты мужества, благоразумия и твердости духа. Во время битв Семилетней войны России с Пруссией проявил изрядное хладнокровие. «Когда ядра летали мимо него, он махал хлыстиком им вслед и шутил…» Так писал в своих «Записках» публицист Порошин, лично знавший Салтыкова. А до этого Петр Семенович участвовал в военных походах против шведов, заслужил шпагу, осыпанную бриллиантами, за то, что успешно командовал арьергардом в одном из морских сражений. А еще вместе с генералом Фермором он брал Кенигсберг в 1758 году, овладел Эльбингом, сражался в битве при Цориндорфе. За что и был пожалован званием генерал-аншефа и кавалером ордена Святого апостола Андрея Первозванного.

Но все это было и прошло. Победитель Фридриха Великого теперь предпочитал «сражения на паркете», обожал балы да еще охоту, на которую отправлялся в любую погоду.

Назначение на пост генерал-губернатора Москвы граф Салтыков воспринял как великую милость императрицы и все делал для того, чтобы Екатерина Вторая не пожалела об этом назначении.

На одном из официальных приемов в Северной столице императрица соизволила даже привести в пример другим генерал-губернаторам его, графа Салтыкова.

Петр Семенович очень хорошо запомнил то, что сказала однажды матушка-императрица.

— Никогда не поверю, — промолвила она, — чтобы в нашем холодном климате могла бы развиться моровая язва. Моровое поветрие может произойти только в теплом климате других стран. Мы же, хвала Всевышнему, ограждены от подобных несчастий. Как вы считаете, граф?

— Разумеется, матушка, — подобострастно поклонился семидесятилетний Салтыков. — Я с вами согласен…

Сказав так, он подумал о том, что императрица ничего не знает о губительной эпидемии чумы, выкосившей в Москве еще в 1654 году больше половины от всего населения. Не знает, и ладно. Разве можно ей хоть в чем-то перечить? Дай Бог, больше такого несчастья никогда не случится…

Так думал генерал-губернатор Москвы еще год назад. Но вот теперь обстановка резко изменилась в худшую сторону.

Перед Салтыковым навытяжку стоял поручик Никита Дутов и молча пожирал глазами начальство. Любимчиком графа Дутов стал после того, как сумел вывести на чистую воду «оборотня» и «черта в кафтане», как называл сам Салтыков жестокого бандита и патологического убийцу по кличке Тертый Калач, наводившего ужас на всю Москву. Этот душегуб в свои юные лета был подручным у вошедшего в легенды Ваньки Каина, творившего несусветные дела еще лет двадцать назад. Тертый Калач, как и его старший приятель, сотрудничал с полицией, сдавая неугодных ему бандитов в руки правосудия. Одновременно он продолжал заниматься кражами, организовывал грабежи и убийства среди добропорядочных купцов. Именно Никита Дутов сумел разоблачить негодяя, задержать его с поличным. Тертого Калача осудили и отправили на каторгу, но он умудрился сбежать с этапа и снова объявился в Москве уже в качестве главаря банды отпетых каторжников. И вновь поручик Дутов отличился, установив, где скрывается банда. Он же организовал и возглавил ее уничтожение, самолично влепив пулю в лоб Тертому Калачу.

Кроме заслуг служебных поручик Дутов отличился еще и тем, что пришелся по сердцу младшей дочери графа Салтыкова Марье, которая в отличие от старшей дочери Лизаветы, вышедшей замуж за тайного советника Петра Васильевича Мятлева, размечталась о молодом бравом офицере. Не знала она, глупая, что отец присмотрел для нее другую партию, куда более выдающуюся…

Никита Дутов между тем докладывал генерал-губернатору:

— Ваше сиятельство! Проведенным дознанием на Большом суконном дворе удалось установить следующее. От неизвестной болезни на сей фабрике за последние три месяца умерло сто тридцать человек. Все они были тайно захоронены без соизволения на то властей.

— Как же такое могли допустить? — нахмурил седые косматые брови граф Салтыков.

— Сие «заслуга» управляющего фабрикой Никишина. Он распорядился, чтобы не поднимать большого шума, избавляться таким образом от умерших, а на их место записывать новых рабочих, купленных в окрестных деревнях у помещиков.

— Так, так, так! — осуждающе покачал большой головой Петр Семенович. — Жаль, что хозяина фабрики нет на месте. Придется нам самим разобраться с этим управляющим. А что за болезнь свела в могилу столько народа?

— Доктор Ягельский подозревает моровую язву.

— Что?.. — не поверил своим ушам генерал-губернатор. — Где сейчас господин Ягельский?

— В приемной! Ожидает вызова вашего сиятельства.

— Пригласите его немедленно!

— Слушаюсь, ваше сиятельство!

Человек невысокого роста с ранними морщинами, не в меру избороздившими лоб, вошел в генеральский кабинет и, сняв шляпу, отвесил учтивый поклон.

— Рад приветствовать ваше сиятельство! — промолвил Ягельский, всячески стараясь подавить напавшую на него от усталости и бессонной ночи зевоту.

— Оставим учтивости на потом, господин лекарь, — нервно вымолвил граф Салтыков, тяжело поднимаясь из-за изящного стола, изготовленного специально для него лучшими мастерами — краснодеревщиками и косторезами. — Прошу вас доложить о том, что узнали на Большом суконном дворе. Неужели нас опять посетило моровое поветрие?

— Боюсь, что так, ваше сиятельство, — снова поклонился Константин Осипович. — Мною лично во время осмотра выявлено на фабрике шестнадцать заболевших рабочих и работниц.

— Божья кара… — прошептал генерал-губернатор. — Все за грехи наши…

Не расслышав последних слов Петра Семеновича, Ягельский быстро добавил к сказанному ранее:

— Могут быть и другие заболевшие. Зараза зело сильна и может распространяться очень быстро среди московского населения. Необходимо срочно закрывать город, ваше сиятельство…

— Что?! Закрывать город?! — вскричал граф Салтыков. — Как изволите вас понимать?

— Закрывать на карантин.

— Ах, вот оно что! Это уж слишком! Достаточно будет саму фабрику закрыть, окружив ее карантинными постами. Но это так, на всякий случай. Я должен сказать вам, господин Ягельский, что не допускаю и мысли о возможности у нас, в северном климате, возникновения морового поветрия. И так думаю не только я, а и там, на самом верху! — произнес генерал-губернатор, ткнув пальцем в потолок. — Нет, нет и нет! Я не хочу даже слышать о моровом поветрии…

«Но это совсем не значит, что зараза исчезнет сама по себе», — подумал Константин Осипович.

Некоторое время граф молча ходил по кабинету, заложив руки за спину, обдумывая то, как сообщить Екатерине о подозрительной болезни. Придя наконец к какому-то решению, он повернулся к поручику Дутову, стоявшему в сторонке навытяжку, как истукан.

— Послушайте, любезный! Я приказываю вам организовать вокруг фабрики двойной… Нет! Тройной кордон. Чтобы ни одна живая душа ни туда, ни оттуда не смогла проникнуть!

— Слушаюсь, ваше сиятельство!

— Теперь с вами, господин Ягельский. Никто, слышите вы, никто не должен знать о ваших подозрениях насчет моровой язвы! Вы поняли?

— Да, ваше сиятельство, — сдержав тяжелый вздох, поклонился Константин Осипович.

— Но это вовсе не значит, что мы не предпримем никаких мер в городе… Кстати, как вы думаете, что нам следует предпринять?

— Прежде всего необходимо открыть специальную больницу, куда госпитализировать всех заболевших.

— Больницу? Хорошо! Больницу мы откроем. Вот только где? — Салтыков растерянно развел руками.

— Для этого подошел бы монастырь Николая Чудотворца, что на Угреши, ваше сиятельство, — кашлянув, осторожно проговорил Ягельский.

— Да, да, конечно! Я и сам об этом думал. Лучшего решения не найти. Угрешский монастырь… Это тот, что стоит в стороне от дороги на Рязань… Да! А кого же мы назначим туда главным лекарем? Нужен опытный врач. Такой, чтобы хорошо знал заразные болезни…

— Я бы предложил на эту должность доктора Самойловича, — снова кашлянув, проговорил Ягельский.

— Что это вы все кашляете, а? — подозрительно спросил Салтыков. — Уж не больны ли, часом?

— Никак нет, ваше сиятельство. Это от нюхательного табаку, который я иногда употребляю. Дюже он крепкий…

— От табаку? — недоверчиво переспросил генерал-губернатор. — Хорошо!.. Значит, говорите, Самойловича?

— Да, Данилу Самойловича, — утвердительно произнес Ягельский. — Он сейчас как раз ожидает назначения в Санкт-Петербурге.

— Что-то я слышал о нем… Ладно, похлопочу за вашего протеже. А вы запомните, что я сказал. Никому ни слова о ваших подозрениях на моровое поветрие!..

Отпустив доктора и полицейского поручика, граф Салтыков приказал своему офицеру-порученцу срочно окурить кабинет от возможной заразы. И через мгновение целая свора военных чинов бегала по приемной и кабинету генерал-губернатора с зажженными факелами из скрученных бумаг, среди которых были и важные документы. А сам Салтыков только покрикивал на «окуривальщиков»:

— Больше! Кучнее! Больше дыму!

* * *

Из присутственного места Ягельский вышел вместе с поручиком Дутовым.

— Фу! — утерев пот со лба, выдохнул офицер. — Кажется, пронесло. Его сиятельство не особенно гневались… Но я что-то сегодня крепко подустал…

— В ваши ли лета говорить про усталость? — покачал головой Константин Осипович. — Что же говорить тогда нам, ветеранам прежних баталий?

— Вы теперь домой? — осведомился Дутов. — Могу вас подвезти…

— Нет, я хотел бы снова попасть на фабрику, — ответил Ягельский. — Мне, знаете ли, не дает покоя проклятый источник возможного заражения. Надо бы еще кое-что проверить…

— Очень хорошо! Но ведь и я собираюсь туда же, на фабрику. Хочу проверить карантинные посты. Поехали вместе!

Не доезжая до Каменного моста, Константин Осипович неожиданно почувствовал запах гари.

— Что-то горит, — сказал он. — Где-то недалеко пожар…

И тут, обгоняя коляску поручика, пронеслось несколько пожарных упряжек, расчищая себе путь звоном небольших колоколов и звуком пожарного рожка.

— Что горит? — спросил поручик.

— Ваше благородие, никак суконные фабрики запалили! — прокричал полицейский кучер, привстав на козлах, чтобы лучше видеть клубы черного дыма, вырывавшиеся из-за каменных купеческих домов Замоскворечья.

— Гони туда быстрее!

Группа полицейских человек в десять попалась седокам сразу за мостом. Они топтались на месте и нервно переругивались, не зная, что предпринять.

— Вы чего тут торчите без толку? — грозно вопросил поручик у усатого вахмистра, растерянно переминавшегося с ноги на ногу чуть в стороне от других служивых людей.

— Дак поджог же, ваше благородие! — козырнув, ответил вахмистр. — Мужичье с фабрики разбежалось кто куда…

— А как же карантин?.. — побледнев, спросил поручик.

— Какое там! Их рази удержишь, безумцев? Среди них кто-то слух пустил, что в карантине их всех сожгут заживо… Ну они, дурачье, и дали тягу…

— Срочно всех переловить! — яростно заорал Дутов. — Лично отвечаешь! Быстро!

— Слушаюсь, ваше благородие! — снова козырнул усатый вахмистр и, прижимая рукой саблю, чтобы не била по ногам, неловко затрусил к нижним чинам.

— Пропало дело, — безнадежно махнул рукой Ягельский. — Теперь моровая язва вышла из-под нашего контроля…

Дутов растерянно посмотрел на своего спутника и только тяжело вздохнул.

— Спасибо, что подвезли, — проговорил Константин Осипович. — Дальше я уж как-нибудь сам, на своих двоих. А вам теперь не до меня будет.

— Да, прошу извинить! — кивнул Дутов. — Будем вылавливать этих несчастных…

— И всех прямо сразу везите в Николо-Угрешский монастырь, — напомнил Ягельский. — Там с ними разберутся, кто болен, а кто — нет.

— Разумеется. Прощайте, сударь!

— Всего доброго!

Доктор вылез из коляски, которая тут же умчалась в сторону центра города, и огляделся вокруг. Замоскворечье бурлило, как потревоженный улей. Туда-сюда сновали люди самого разного сословия. Большинство из них спешили в сторону пожара.

«Плохо дело, — пронеслось в голове у Ягельского. — Теперь заразу ничем не остановить».

Сам Константин Осипович бежать на пожар не собирался, понимая, что без него там как-нибудь обойдутся. Гораздо больше его беспокоил все тот же вопрос, на который он так и не сумел отыскать ответа. Кто или что стало причиной заноса заразы на фабрику? И тут ему неожиданно вспомнился Никишин, пьянствовавший с неким перекупщиком по фамилии Арутюнов в прошлую ночь, когда он сам впервые оказался на территории фабрики.

«Может быть, этот перекупщик сможет внятно ответить на мучающий меня вопрос, — подумал Ягельский. — Вдруг ему что-то известно об этом деле?»

Искать Арутюнова на фабрике уже не имело смысла. Скорее всего, он обретался где-нибудь на гостином дворе, ближайшем к фабрике. Таковых было три. Константин Осипович решил их обойти один за другим.

Уже во втором по счету гостином дворе ему сказали, что хитрый купчина из инородцев пьянствует у целовальника Бутусова, трактир которого находится совсем рядом. Там-то Ягельский и отыскал того, кто ему был нужен.

Арутюнов спал, уткнувшись в миску с вареной репой, а рядом с ним на столе стоял пустой графин из-под водки.

— Любезный! Эй, любезный! — попробовал растормошить перекупщика доктор. — Имею к вам вопрос!

— Слушай, не мешай отдыхать, — пробормотал Арутюнов, осоловело щурясь на Ягельского.

— Где управляющий Никишин? — спросил Константин Осипович, чтобы хоть как-то завязать разговор.

— Как где? — насторожился Арутюнов, и в его глазах появился откровенный страх. — В тюрьме, где еще! А ты кто такой? Тоже из полиции? Не притворяйся! Я знаю… Слушай, меня не проведешь! Я жук хитрый! Ты точно из полиции, я тебя видел сегодня утром на фабрике, когда Федора офицер за грудки тряс… Ты меня арестуешь? Скажи, брат! Давай с тобой выпьем…

— Погоди ты! Не так быстро, — усмехнулся Ягельский. — Выпить мы с тобой еще успеем. Сначала скажи мне, что ты знаешь о заразе, которая сгубила столько рабочих на фабрике?

— Ничего не знаю… Слушай, прямо теперь в тюрьму пойдем, а?

— Пока нет. А если скажешь всю правду, то вообще на свободе будешь, — проговорил Ягельский.

— Истину говоришь? А что такое истина, слушай? Это правда о вечном…

«Филосов хренов, — подумал Константин Осипович о своем собеседнике. — Отговориться хочет, но, шалишь, я от тебя теперь не отстану».

— Так что тебе известно про заразу на фабрике?

— Точно такую болезнь я видел у турок, — натужно соображая, произнес перекупщик. — Я в Турции был! Я везде был! Там покупал партию шерсти для фабрики… В Турции много народу мрет от «черной смерти». Сначала они, знаешь, покрываются язвами, потом шишками, большими шишками, как грецкий орех. А потом все умирают. На этой фабрике люди умирали так же. Сначала их тела покрывались язвами, а потом…

— Давно ты привез сюда эту шерсть из Турции? — быстро спросил доктор.

— Еще зимой привез! Много шерсть привез! Хороший товар, слушай! Я за него много денег получал!.. На них пью и гуляю…

Больше вопросов к перекупщику у Ягельского не возникло. Ему все стало ясно. Зараза проникла на фабрику вместе с тюками шерсти. В этом нечего было и сомневаться.

— Черт с тобой! Гуляй дальше, образина! — с отвращением произнес Константин Осипович, отходя от стола, за которым пьянствовал Арутюнов.

— Э? А когда в тюрьму пойдем?.. — спросил ему вслед удивленный перекупщик.

Ягельский отвечать ему не стал. Не хотелось ему больше разговаривать. К тому же у него появился четкий план дальнейших действий. Необходимо было как можно быстрее добраться до склада с сырьем, где хранилась шерсть из Турции. Что он с ней сделает? О! На это стоило посмотреть…

У фабрики Ягельский оказался тогда, когда там вовсю работали пожарные и те, кто оказывал им всяческую помощь. Пожар постепенно затухал, уступая усилиям сотен людей, заливавших водой, привозимой в бочках от Москва-реки, огненные языки пламени.

Склада с сырьем Ягельский достиг довольно быстро, заранее зная, где тот находится. Тут-то он и заметил, что пожар пощадил склад, оставив его в целости и сохранности. Но это совершенно не устраивало доктора. Подобрав с земли тлеющую головешку, он заскочил в помещение и швырнул ее в самую середину тюков с шерстью. Огонь занялся сразу, полыхнув так, что Ягельский еле успел выскочить на двор. При этом у него обгорели волосы на затылке.

— Пожар, пожар! — заорал-заголосил где-то совсем рядом дурной бабий голос. — Опять пожар!

Ягельский же безучастно стоял и смотрел на то, как к складу подбежали пожарники и стали тушить новый очаг возгорания. Но с этим огнем им было не совладать. Шерсть и прочее сырье полыхало так, что никто бы не смог их потушить.

Так и выгорел склад с турецкой шерстью дотла.

«И что это может дать? — пронеслось в голове у доктора Ягельского. — Ровным счетом ничего. Поздно! Этот склад надо было сжечь гораздо раньше. А теперь зараза вырвалась отсюда и пошла гулять по всему городу. Теперь ее ничем не остановишь…»

Глава 4. Доверие за доверие

После встречи со Знаменским майор Краснов еще раз посетил офис фирмы «Дельта». Кроме следователя Трофимова и дежурного милиционера он там никого не нашел. Отсутствовал даже горемыка директор, отменивший рабочий день по случаю скорбного события. Да, честно говоря, некому было и работать, поскольку погибло больше половины персонала.

— На директора что-то нашло, — просветил Краснова капитан милиции. — Пришлось вызвать скорую психиатрическую помощь. Беднягу сразу увезли в дурдом для поправки здоровья.

— Жаль, а я хотел с ним кое о чем переговорить, — сказал Вадим Николаевич. — Впрочем, с вами мне тоже необходимо обсудить некоторые вопросы. То, что отравление вызвано чем-то похожим на «черные рожки», вы уже знаете…

— Разумеется… — кивнул Трофимов.

— Хорошо. Так вот, как мне кажется, ограбление этого офиса было произведено только для отвода глаз. Главная же причина, из-за которой был устроен весь сыр-бор, это устранение конкурента. Кто-то решил свести счеты… Этот кто-то проник вместе с грабителями в офис «Дельты», нашел пищеблок и заразил каким-то модифицированным ядом некоторые продукты питания. Как вам такой расклад?

— Вполне возможная версия происшедших событий, — сразу согласился следователь. — Мы ее отрабатываем в числе других.

Помолчав какое-то время, Трофимов остро прищурился, глянул на майора и задал неожиданный вопрос:

— А что это вы со мной так откровенны? Не возьму в толк. Мы с вами как-никак из разных ведомств, вроде даже как бы конкуренты. Чего это вы вдруг нам подыгрываете? Непривычно как-то. Можно подумать, что у вас своих проблем мало…

— Проблем хватает, — тяжело вздохнув, признался Краснов. — Но, помогая вам, я рассчитываю на ответную помощь. Мне отпущено начальством очень мало времени для проведения собственного расследования обстоятельств этого преступления. К тому же я один, а на вас работает достаточно хорошо отлаженная правоохранительная система. Поэтому вы наверняка знаете про это дело куда больше меня. А устраивать обычные наши игры с официальными запросами от одного ведомства к другому — это лишняя трата времени. Гораздо лучше решать такие вопросы на уровне дружеского общения лиц, заинтересованных в общем итоге одной и той же работы. Как видите, я играю с открытыми картами.

— Что ж, доверие за доверие, — улыбнулся Трофимов. — В конце концов, не враги же мы с вами. Кое-что по этому делу наши опера накопали. Под нашим колпаком оказались три фирмы, руководство которых могло быть заинтересовано в организации подобного нападения. Вот вам список этих фирм… — капитан, покопавшись в своей записной книжке, прочитал: — Аграрное объединение «Вымпел», совместное русско-американское предприятие «Коникл-интернейшен» и фармацевтическое предприятие «Терек», выпускающее в основном не столько таблетки и микстуры, сколько обычную водку. Видимо, там считают, что водка — лучшее лекарство…

— «Терек»? — удивленно переспросил Вадим Николаевич. — Это не та фирма, президент которой баллотировался на выборах в президенты страны?

— Она самая, — усмехнулся Трофимов. — Рекомендую присмотреться к этой фирме и ее руководителю повнимательнее. Назовем это предчувствием или, если хотите, нюхом опытного следака…

— А почему бы вашему ведомству не проверить эту фирму по своим каналам более основательно, а не только по одному-единственному уголовному делу? Так сказать, организовать крупномасштабную проверку по всем линиям и направлениям? — поинтересовался Краснов.

— Я же не Господь Бог, — уныло развел руками капитан Трофимов, — и даже не министр МВД… Как я понимаю, наш с вами разговор является просто дружеской беседой, не так ли?

— Совершенно верно! — быстро произнес Краснов.

— А раз так, то могу вам сказать, точнее — намекнуть на некоторые обстоятельства… Понимаете, мне приказано в «Терек» даже носа не совать. Понятно излагаю? Мне приказано разрабатывать нищую агрофирму под весьма энергичным названием «Вымпел», поскольку она все равно является первым кандидатом в банкроты. Чего с нее возьмешь?

— А как же тогда Салов и его «Терек»? — на всякий случай спросил Краснов, хотя ему все уже стало ясно.

— Салов — фигура серьезная. Может, вы не в курсе, но он является одним из активистов шефской комиссии деятелей культуры и искусства над правоохранительными органами в нашей стране.

— Культуры и искусства? — переспросил майор, усмехнувшись. — Это смешно…

— Было бы смешно, если б не было так грустно, — уныло констатировал Трофимов. — Это, знаете ли, диагноз, как говорят медики. Диагноз всему обществу.

— Надеюсь, что «болезнь» все же не смертельна, — сказал Вадим Николаевич.

— У вас слишком оптимистичный взгляд на жизнь, майор! Посмотрим, долго ли вы сможете его сохранять. Посмотрим…

* * *

Со старшим лейтенантом Виктором Семиным майор Краснов был знаком не один год. Как и сам Краснов, Семин являлся штатным сотрудником Управления Z, внедренным на месяц в одну из лабораторий Института вирусологии, в которой проводились некие секретные эксперименты со штаммами патогенных микроорганизмов, способных вызвать среди населения вспышки особо опасных инфекций.

В общем-то, сотрудников эпидотдела Управления заинтересовала не столько сама лаборатория и ее работа, сколько таинственный заказчик, оплативший эти эксперименты весьма крупной суммой в черном нале. Этим самым заказчиком интересовался и Краснов до того момента, пока полковник Ветлугин не переориентировал его на новое задание.

Вадим Николаевич, узнав о том, что с фирмой «Дельта» могли расправиться по указанию руководителей «Терека», подумал, что этим самым заказчиком вполне мог являться и Салов. А раз так, то неплохо было бы сориентировать внедренного сотрудника на эту фигуру. В конце концов, Семин находился теперь в непосредственном общении с людьми, которые по роду своей деятельности могли непосредственно контактировать с Саловым и его сотрудниками. Значит, с Семиным необходимо было немедленно встретиться и поговорить.

Встреча коллег произошла в восемь часов утра тех же беспокойных суток у станции метро «Каширская». Это место Семин сам назвал во время телефонного разговора, заметив, что оттуда ему близко идти до Института вирусологии, где рабочий день начинается с 9.15.

Когда Вадим Николаевич подъехал на служебной «Волге» к метро «Каширская» со стороны центра, то сразу заметил Семина у книжных развалов. Подойдя поближе к лоткам, услышал:

— Я возьму книгу Ильи Стальнова.

— Все фантастикой увлекаешься, дружище? — спросил Краснов Семина вместо приветствия.

— Кого я вижу! — воскликнул Виктор, делая вид, что случайно встретил приятеля. — Сколько лет, сколько зим! Очень рекомендую почитать боевики Стальнова! Захватывает до самых печенок… А главное, все его романы построены на основе детективного расследования или шпионского романа, представляешь? Я вообще-то использую их как практикум. Ставлю себя в положение героев и пытаюсь найти выход…

— И как, удается? — улыбнулся Краснов.

— Иногда. Пойдем что-нибудь перекусим, а то я еще не завтракал, — предложил Семин.

— А я и не ужинал, — вспомнил Краснов.

— Тогда тем более.

Зайдя в павильон, где находилась небольшая закусочная, коллеги заказали по стакану кофе и по нескольку бутербродов.

— Налегай, — проговорил Семин и засунул в рот сразу половину бутерброда с красной рыбой.

Краснов последовал его примеру.

В павильоне посетителей больше не было из-за раннего часа, и это устраивало обоих.

— Так что тебя интересует в фигуре Салова? — спросил Семин: майора он знал достаточно хорошо, и они давно уже перешли на «ты».

— Буквально все, каждая мелочь, — произнес Краснов, медленно допивая кофе. — Ну, кроме того, что известно всем из предвыборных рекламных видеороликов.

— Этот человек совсем не так прост, каким представлялся перед избирателями, когда баллотировался кандидатом в президенты.

— Да, я помню. Он пытался изображать из себя простецкого парня, которому неожиданно на голову свалились миллионы, у которого красавица жена, великолепная дача, превосходных кровей скаковая лошадь, ну и так далее.

— Вот именно, — прожевав бутерброд с салями, сказал Семин. — На самом деле это очень жесткий человек с мертвой хваткой в делах. И еще он обладает потрясающим нюхом на то, где и как можно заработать большие деньги. Так говорят те, кто его хорошо знает.

— Пока не вижу ничего предосудительного, — заметил Краснов. — Вообще-то нас может интересовать даже не столько сам Салов, сколько его окружение. Узнать бы что-нибудь об этом…

— Тебе везет, Вадим, — улыбнулся Семин. — Очень скоро ты сможешь узнать про окружение Салова и о его знаменитой водке, любовно прозванной в народе «Саловкой», всю подноготную.

— Это каким же образом? — поинтересовался Краснов.

— Недавно от фирмы «Терек» в Институт вирусологии наведывался зам Салова по кадрам. Ему меня расписали как наиболее талантливого, подающего феноменальные надежды на будущее вирусолога. Он ко мне и подъехал с весьма недвусмысленным предложением перейти на работу в «Терек». Посулил златые горы…

— И что ты? — поторопился выяснить Краснов.

— А что я? Набиваю себе цену. Попросил время на размышления.

— Черт побери! — радостно потер руки Вадим Николаевич. — Обязательно соглашайся. Все вопросы с нашим начальством я урегулирую.

— Ну, если ты так просишь, — для вида поломался Виктор, — то я, конечно, приму это предложение.

— Премного обяжешь, — задумчиво произнес Краснов. — Значит, первым делом меня будет интересовать следующее…

И он проинструктировал Семина так, как будто тот уже смог внедриться в нужную фирму.

Глава 5. Открытие «сезона охоты»

Начав собирать материал для будущей книги о Чумном бунте в Москве, я не мог пройти мимо судеб русских врачей, восставших против «самого Промысла Божьего». А ведь именно так полагали многие современники Ягельского, Самойловича и десятков других медиков, оставшихся безвестными героями. Большинство простых людей считало, что моровая язва, или моровое поветрие, как тогда называли в народе чуму, насылается на человечество за тяжкие грехи самим Господом Богом. А значит, о каком же сопротивлении Божьей каре можно было вести речь? По их мнению, только подлые вероотступники, сатанинские выродки могли бороться с предначертаниями небес, вершивших свой праведный суд на земле. Видимо, этим можно было объяснить тот факт, что бунтовщики, восставшие в Москве против жесточайших санитарно-карантинных мер правительства, заодно сводили счеты с теми лекарями-подвижниками, кто непосредственно занимался лечением чумных больных.

О том, как попали ко мне в руки три старинные книжицы, увидевшие свет еще в восемнадцатом-девятнадцатом столетиях, можно было бы написать целую приключенческую повесть, но это я сделаю как-нибудь в другой раз. А сейчас только скажу, что первой книжкой, прочитанной мной о бунте в Москве, стала весьма потрепанная брошюра ученого-топографа А.Ф. Шафонского «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 гг.», вышедшая в 1775 году. Эту ветхую книжечку без обложки я нашел на чердаке заколоченного деревенского сруба в одной из брошенных деревень, что в Весьегонском районе тогда еще Калининской области. Самому мне тогда только-только исполнилось двадцать лет, и я любил участвовать вместе с друзьями в туристических походах по родным краям.

Гораздо позже мне в руки попали уникальные экземпляры прижизненных изданий доктора Самойловича. Это были «Трактат о рассечении лонного сочленения и о кесаревом сечении», а также книга, названная автором весьма длинно и даже по тем временам витиевато: «Способ наиудобнейший ко недопущению первоначально возникнуть оказавшейся где-либо промеж народом смертоносной язве заражаемой чуме». Причем первая книжечка являлась ничем иным, как диссертацией, написанной на мертвом латинском языке и изданной в Лейденском университете в Голландии в 1780 году. Вторая же книга являлась вторым томом из четырехтомника Самойловича, посвященного борьбе с чумой. Она увидела свет в городе Николаеве в 1803 году, то есть за два года до смерти ее автора.

Из этих антикварных изданий я многое почерпнул для своей работы, а главное, как мне показалось, сумел проникнуться той эпохой, в какой-то мере понять живших тогда людей.

Моя работа успешно продвигалась вперед, и я был бы вполне доволен и даже счастлив, если бы меня то и дело не отвлекали от нее. То какие-то люди, сославшись на шапочное знакомство, требовали их осмотреть и назначить им лечение, то звонили из разных медучреждений и приглашали меня на консультации, а то и просто вызывали в вузы и училища для того, чтобы я прочитал студентам и учащимся лекции. Все это выводило меня из душевного равновесия до тех пор, пока я не догадался отключить телефон.

Какое-то время меня никто не донимал и не доставал. Это были бы самые замечательные дни в моей жизни, если б не собственная жена, совсем свихнувшаяся со своими сектантами.

В один прекрасный день, когда у меня особенно ладилась работа, Лена заявила буквально следующее:

— Дорогой, я тебя люблю!

— Я тебя тоже, — ответил я, думая о том, как можно вообще противостоять страшной инфекции, если даже не знать ее особенностей, а ведь врачи прошлого, несмотря на огромные эпидемии, мало что знали о чуме. Они просто не успевали про нее ничего написать, поскольку умирали вместе со своими пациентами…

— Оторвись на секунду! — потребовала жена. — Нам надо очень серьезно поговорить.

— Да, да, я тебя тоже люблю, — повторил я.

Последняя моя фраза почему-то вызвала неадекватную реакцию со стороны Лены. Она ни с того ни с сего схватила вазу — антикварную вещь! — и запустила ею в меня. Хорошо еще, что попала в стенку над моей головой.

— Это еще что?! — строго спросил я, пытаясь вспомнить какую-то чрезвычайно важную мысль о первых микробиологических исследованиях, проводившихся Самойловичем.

— Я ухожу из дома! — закричала жена, зачем-то срывая штору с окна. — Живи со своими дурацкими книгами, потому что с людьми тебе жить нельзя!

«Весьма точное замечание», — отметил я про себя. Я вообще по своей натуре домосед. Терпеть не могу ходить в гости, в театры, на разные презентации и в любые другие места, где собирается сразу больше двух человек. Во-первых, большая вероятность подцепить от них какую-нибудь контакгиозную инфекцию, а во-вторых, все равно ведь ничего умного не скажут…

Лена тем временем продолжала портить мне настроение. Она схватила с книжной полки цветную фотографию, снятую во время совместного нашего путешествия в Грецию, и порвала ее в клочья.

— Ты что, с ума сошла? — спросил я. — Это же память о посещении развалин храма Афины Паллады!

— Все! — сказала она. — Закрой за мной дверь…

— Когда ты вернешься?

— Никогда!

Как же женщины любят оставлять последнее слово за собой в таких вот разговорах! Проговорив «никогда», Лена повернулась и ушла, прихватив с собой заранее собранный чемодан со своими вещами. Сделала она это настолько стремительно, что я даже не нашелся, что ей ответить, как удержать.

Когда я наконец смог подняться из-за рабочего стола, то Лены и след простыл. Я, правда, успел подойти к окну и краем глаза заметить красивую белую иномарку, в которую усаживалась моя жена. Помогал ей в этом какой-то невзрачный лощеный типчик в потертом джинсовом костюме. Мало того, что он был на целую голову ниже моей длинноногой жены, он еще страдал радикулитом. Это я сразу определил, как только его скрючило, когда он укладывал чемодан Лены в багажник.

«Ну и ну, — подумал я, качая головой. — Вот, значит, на кого ты меня променяла… Смешно!.. Как это поется? “Уходит женщина к другому, но неизвестно, кому повезло…” Кажется, так. Ну, ничего! Побегает, побегает и назад прибежит. Ничего. Будем ждать…»

Несколько успокоившись, я попытался снова усесться за работу, но до конца дня так и не смог как следует сосредоточиться.

«Наверное, я все-таки жуткий эгоист, — подумалось мне. — Несомненно, Лена права…»

Сейчас, по прошествии времени, припоминая события того дня, когда меня бросила Лена, я никак не могу взять в толк, почему не подумал о том, что ее уход может хоть каким-то образом быть связан с ее увлечениями последних месяцев? Я даже не заподозрил, что этот ее поступок специально спровоцирован сектантами. Таким образом секта, носившая название «Дети Шивы», как выяснилось позднее, открыла свой «сезон охоты»…

* * *

А утром в четверг я прибыл в медицинский центр, главным врачом которого являюсь. Именно по четвергам я проводил совещания и принимал больных. Все остальные дни недели коллектив опытных сотрудников в центре «Панацея» преспокойно обходился без моего присутствия, и это меня вполне устраивало.

Выслушав доклад своих заместителей о текущих делах, я дал им несколько ценных указаний и совсем было уж собрался начать прием посетителей, каковых набралось без малого пятнадцать человек, как вдруг мое внимание привлекла передача, шедшая по телевизору, который работал в нашей комнате отдыха для персонала. Передача называлась «Криминальный патруль».

— В среду вечером обнаружен труп молодой женщины в ее собственной квартире, — вещал голос за кадром так, будто сообщал о котировке валют. — По мнению соседей, убийство мог совершить молодой мужчина приятной наружности, пришедший в гости к женщине во вторник вечером…

Когда я взглянул на экран, как раз показывали крупный план лица убитой. Это была Марина Кожедубова, работавшая медсестрой в моем медцентре. Кроме того, она являлась давней подругой моей жены. Не узнать Марину я просто не мог. Увиденное так потрясло меня, что я на какой-то миг лишился дара речи.

— …Особенностью этого преступления, как заметил следователь прокуратуры, является то, что жертва совершенно обескровлена, — закончил свой комментарий невидимый тележурналист.

«Криминальный патруль» рассказывал о задержании двоих рецидивистов, подозреваемых в совершении грабежей в районе аэропорта Шереметьево-2, но я этого слушать уже не мог. В голове у меня стучалась одна и та же страшная мысль: а что, если и с Леной случится такое же?.. Ведь именно Марина Кожедубова втянула несколько месяцев назад мою жену в эту чертову секту. Обескровленное тело… А вдруг этим сектантам понадобилась человеческая кровь для исполнения каких-то своих ритуалов? Значит, они и с моей Леной могут поступить вот так же!..

Нет, ни о какой работе я больше не мог думать. Отменив прием больных, я устроил хорошую нахлобучку одному из своих замов за то, что он вовремя не сообщил мне об отсутствии на работе медсестры Кожедубовой, а затем, припомнив, что у моей общительной супруги была еще одна близкая подруга, с которой она дружила еще со школы, помчался к ней домой. По дороге я вспомнил и то, что Вика Сергеева тоже имела прямое отношение к секте «Дети Шивы». Прямо все бабы помешались на этих чертовых сектантах!

Домохозяйка Вика проживала вместе с мужем, двумя детьми и тремя собаками в шестнадцатиэтажной башне неподалеку от гостиницы «Космос». Как у нее хватало времени на регулярные посиделки в общине «Дети Шивы», этого я до сих пор понять не могу. Ну, о своей жене я уже и не говорю. Она-то у меня человек достаточно свободный. С последней работы уволилась год назад и больше никуда устраиваться не пожелала. Да я, естественно, и не настаивал.

Оставив свой жигуленок у подъезда, я вошел в дом и, поднявшись в лифте до шестнадцатого этажа, позвонил в дверь квартиры Сергеевых. Мне открыли без промедления. На пороге стояла свежая после утреннего душа Вика в коротком халатике, накинутом на голое тело.

— Это ты? — почему-то не удивилась она. — Погоди, я собак запру в Мишином кабинете…

Я вообще-то хорошо отношусь к собакам, но с тремя королевскими догами мраморного окраса, живущими у Сергеевых, предпочитаю не встречаться. Это небезопасно. И не потому, что они злые. Они чересчур игривые. Когда видят меня, норовят тут же сбить с ног на пол и обслюнявить все лицо. А я, признаться, этого терпеть не могу.

Заперев собак, Вика снова открыла входную дверь и пригласила меня пройти на кухню.

— Что случилось? — спросила она.

— Где твои дети? — вопросом на вопрос ответил я.

— У свекрови в деревне.

— Это хорошо.

— Так все-таки, что у тебя произошло? — настаивала Вика.

— Будто сама не знаешь. Лена ушла, — сказал я и как-то по-детски всхлипнул. — Ты не знаешь, где находится штаб-квартира «Детей Шивы»? Ты ведь тоже посещаешь их собрания…

— Но у них нет штаб-квартиры! — воскликнула Вика.

— А что же у них есть? Где они охмуряют бедных заблудших женщин, которые бросают из-за них свои семьи, оставляют мужей?..

— Не говори глупостей!

— Ну, конечно! Все, что я говорю, это глупости! Все, что я делаю, это тоже никому не нужно! Вы добиваетесь только того, чтобы ваши мужья сидели у вас под каблучком и не проявляли самостоятельности. Хорошенькое дело! В этом вы не оригинальны. Об этом мечтают все жены во всем мире… Но со мной этот номер не пройдет! Не выйдет, дорогие мои! Я не позволю!..

Чего «не позволю», я договорить не успел, поскольку меня прервал дикий лай псов, которых потревожил мой слишком резкий тон.

— Тихо! Молчать! — успокоила своих кабыздохов Вика и обратилась ко мне: — А что ты хотел? Тебе не нужна жена, тебе вообще никто не нужен! Кто бедная Лена у тебя в доме? Прислуга! У нее даже по твоей милости детей нет…

— Она сама не хочет! — попытался я вставить хоть слово, но Вика уже не могла остановиться, ее понесло.

— Вы же с ней до сих пор даже не расписаны! Что? Не нашел время сходить в ЗАГС? Она страдала, мучалась от неопределенности ваших отношений!

— Жили не хуже других, а штамп в паспорте — это не самое главное! — огрызнулся я.

— В общем, с тобой все ясно. Ты, Знаменский, кретин, каких еще свет не видывал!.. Это я тебе от Лены официально передаю. Ее слова.

— Вы сами дуры! — вскричал я, но рычание собак из кабинета Михаила заставило меня снова заговорить на полтона ниже. — Ты знаешь, что произошло с Мариной Кожедубовой? Ее убили вчера в ее собственной квартире… Телевизор надо смотреть!

— Да ты что? — ахнула Вика. — Этого не может быть!

— Подозрение падает на ваших сектантов, — схитрил я. — Ты хочешь, чтобы они так же расправились с Леной, а потом взялись и за тебя?

— Что ты несешь? «Дети Шивы» — это божественное откровение, это любовь к каждой букашке, это…

— Короче, Вика! Если не хочешь стать пособницей убийц, то немедленно выкладывай адрес, где обитает тот хлюст, который увез Лену на белой иномарке! — проговорил я с таким напором, что Сергеева не устояла.

— Так тебе его адрес нужен? Так бы сразу и сказал! Вот тебе адрес: улица Плющиха, дом… Извини, не помню номера дома. Но его легко отыскать. Там раньше находилась средняя школа или ПТУ, в общем, трехэтажное типовое здание. Напротив строящегося жилого дома. Сразу узнаешь.

* * *

Старинный трехэтажный дом из красного кирпича я нашел без большого труда, поскольку Вика довольно точно описала его, да и другого подобного здания на Плющихе все равно не было.

Когда я подошел к входным дверям без всякой вывески и назвал свое имя в переговорное устройство, двери сразу распахнулись, как будто меня здесь очень ждали. Кстати, похоже на то, что действительно ждали, подобное умозаключение я могу сделать хотя бы потому, что в прихожей — небольшой проходной комнате — меня поджидал тот самый типчик, что увез мою жену. При более близком рассмотрении я открыл для себя, что этот коротышка ко всему прочему еще и мулат, на лицо которого нанесено не меньше килограмма отбеливателей, чтобы скрыть его темный цвет кожи.

— Александр Григорьевич Знаменский? — спросил он каким-то приторно-сладким голосом.

— Значит, вы хорошо знаете тех мужей, у которых уводите жен?! — вскричал я, но тут же взял себя в руки.

— Очень приятно! — не обращая внимания на мой тон, произнес мулат. — А меня величают Владимир Аликаимович Нгомо, но для друзей я просто Владимир Аликович…

В тоне этого человека, в его глазах было что-то завораживающее, как у удава, гипнотизирующего кролика.

— Где моя жена?.. — попытался заорать я что было мочи, но что-то во мне самом помешало этому, и я задал вопрос вполголоса.

— Все в порядке, Александр Григорьевич. Вы увидите свою жену, непременно увидите. Она чувствует себя прекрасно. Ей у нас очень нравится. Пойдемте ко мне и там побеседуем. Мне так приятно вас видеть у себя!..

На его любезные слова я не нашелся, что ответить, хоть и попытался убедить себя: «Не верь!» Весь мой боевой задор, который я копил и берег еще со вчерашнего дня, рассосался мгновенно, как гематома под воздействием умелого целителя.

Мулат Нгомо провел меня по путанице каких-то узких коридоров, по которым я, возвращаясь один, вряд ли нашел бы дорогу назад, несмотря на свою в общем-то хорошую зрительную память. Что меня еще насторожило в этой прогулке? То, что на нашем пути не встретилось ни одной живой души, будто бы люди, работавшие здесь, оповещенные заранее, в ужасе разбегались при нашем приближении. В конце концов Нгомо завел меня в полутемное помещение с занавешенными окнами и, не включая свет, уселся на вращающийся винтовой стул, напоминавший большой гриб-боровик с плоской шляпкой сиденья. Меня он сесть не пригласил. Видимо, в его планы не входило задерживать меня здесь слишком долго. Да, собственно, сидеть-то было и негде, поскольку в этом помещении находился всего-навсего один стул.

— Прошу взглянуть вот сюда! — указал он на стену справа от входа и при этом щелкнул каким-то тумблером на пульте управления, появившемся у него в руке.

На моих глазах с обычной стеной произошла некая трансформация. Она как-то особенно истончилась и растворилась совсем, позволив ворваться в помещение потоку яркого света. Моим глазам открылся внутренний двор здания. Там играли, переливаясь всеми цветами радуги в солнечных лучах, струи фонтанов, цвели необычайно яркие цветы неведомых мне экзотических видов. В цветах копошились попугаи и какие-то совсем мелкие птахи типа колибри. В общем этот сад, разведенный во дворе, должен был, по-видимому, походить на райский Эдем, в котором имели счастье проживать прародители всего человечества до тех пор, пока не вкусили запретного плода.

Сначала я не заметил в цветнике людей, но, вглядевшись повнимательнее, увидел нескольких молодых женщин, устроившихся в одном из самых укромных уголков сада, затемненном кронами четырех деревьев, напоминавших пальмы, но с гораздо большим количеством листвы. Эти кроны создавали эффект своеобразного шатра, укрывавшего женщин от солнца.

Женщины расслабленно возлежали на коврах ручной работы, а рядом с ними находились подносы с разнообразными фруктами и восточными сладостями, кувшины с напитками. В общем, «Тысяча и одна ночь». Женщины грезили, находясь в состоянии медитации.

Неожиданно укромный уголок приблизился к нам, и я смог увидеть среди отдыхающих «нимф и пери» свою Лену. В этот момент она будто почувствовала, что я смотрю на нее, расслабленно приподнялась на ложе из мягких подушек и томно помахала кому-то рукой. Мне почему-то очень захотелось поверить, что приветствует она именно меня. Но нет, приветствовала она свою подругу Марину Кожедубову, которая появилась возле фонтанов и, сорвав цветок азалии, неторопливо направилась в ту сторону, где возлежали Лена и другие женщины.

И тут меня будто обухом по голове ударили. Кожедубова! Как она могла здесь оказаться? Она же мертва со среды… Это черт знает что! Выходит, я ошибся? И ее никто и пальцем не тронул? А кто же тогда убит? В «Криминальном патруле» врать не станут. Значит, убита какая-то другая женщина, только внешне похожая на Кожедубову. В конце концов, в той телепередаче не назвали убитую по фамилии. Да и живет Марина в другом конце города… Фу! Ну и дурак же я! Таких кретинов больше нет. Я последний!

Нгомо выключил свой «телевизор», и стена вернулась на прежнее место. А я, который никогда и ничему не верил, даже собственным глазам, подошел и потрогал стену рукой. Стена как стена! Вроде бы ничего особенного. Но я, честно сказать, плохо разбираюсь во всех этих электронных видеосистемах, и тут из меня эксперт, прямо скажем, никакой.

— Вы довольны, Александр Григорьевич? — опять обдал меня липкой патокой голос Нгомо. — Как видите, вашей жене здесь хорошо. У нее был нервный срыв, только и всего. Мы помогаем таким пациентам прийти в норму, снова ощутить все прелести жизни, радость бытия. Практически мы заново возвращаем их к жизни.

— Только женщин? — поинтересовался я.

— Нет, не только. У нас есть и группа мужчин разного возраста. Но женщины существа более ранимые, потому они гораздо более подвержены стрессам и депрессиям. Они, как ни хочется казаться им чересчур феминизированными, готовыми пройти огонь, воду и медные трубы в этой жизни, на самом деле очень хрупкие существа, требующие особой заботы и внимания. У нас они все это находят в избытке.

— Стало быть, моя жена..? — начал я, но Нгомо меня опередил.

— Ваша жена немного подлечится, почувствует себя обновленной телом и душой, а затем снова займет свое место рядом с вами, выдающимся человеком нашего времени.

Последняя фраза мулата мне особенно пришлась по душе.

— Простите, — уже совсем не агрессивно сказал я, — но вы ведь, наверное, в курсе того, что я сам врач и мог бы вылечить Лену собственными средствами.

— Конечно, я в курсе, — вставая с крутящегося стула-гриба, сказал Нгомо. — Но вы такой занятый человек! Зачем вам беспокоиться? Мы сами все сделаем, даже не волнуйтесь. Жену вы получите как новенькую.

— Это в каком смысле? — не понял я.

— В самом прямом. Она будет свежа, здорова, влюблена в своего мужа и даже, если вы пожелаете, готова к зачатию ребенка.

— Вот этого не надо! — вскричал я. — Насчет зачатия мы без вас разберемся…

— Безусловно, — тут же согласился Нгомо. — Но мой долг назвать вам весь перечень наших услуг.

— А как тогда насчет прейскуранта? — хитро прищурился я на мулата.

— Цены у нас просто смешные, — заверил меня Нгомо. — За месяц пребывания и лечения всего-навсего какие-то пять тысяч долларов.

— Пять тысяч! — воскликнул я, не веря своим ушам.

— Да, как видите, это смешные деньги.

«Ничего себе», — подумал я. Я-то, конечно, такую сумму как-нибудь наскребу, а вот кто другой вряд ли. Впрочем, жен менее обеспеченных людей «Дети Шивы» к себе и не завлекают.

— Что-то вы явно переборщили с ценами, — недовольно пробурчал я. — Пять тысяч баксов! Это чересчур.

— А кто сказал, что мы требуем с вас именно эту сумму? — тонко улыбаясь, спросил Нгомо. — Я просто назвал вам примерную сумму, в которую нам обходится содержание пациентки. Но это вовсе не значит, что вы будете нам ее возмещать…

— Тогда я ровным счетом ничего не понимаю! — пожал я плечами.

— Платим мы сами. Это наш вклад в благотворительность. Наше великое божество требует от нас, своих детей, делиться с ближними всем, что мы имеем…

«Красиво поет, — подумалось мне. — И не подкопаешься. Но все же что-то тут нечисто, печенкой чую».

— …Больше того, мы и с вами поделимся, — продолжал обмазывать меня патокой слов Нгомо. — Мы дадим вам, скажем, пятьдесят тысяч долларов.

— За жену?.. — тупо спросил я, переставая вообще что-нибудь понимать.

— Нет, за сотрудничество. Я хотел бы предложить вам написать книгу о нашем центре возвращения здоровья, о нашем великом боге и о наших бескорыстных помощниках, посвятивших всю свою жизнь прославлению имени бога, но не словами, а делами. Добрыми делами и поступками! Мы представим вам всю информацию, вы побываете в наших региональных отделениях по всей России и за рубежом. Вы… В общем, вам будет предоставлено все, что пожелаете.

— Фантастика! — не выдержал я. — И тем не менее мне понадобится некоторое время, чтобы обдумать ваше предложение. Оно слишком неожиданно. И не входит в мои ближайшие планы…

— У вас будет время, — кивнул Нгомо. — А пока я вынужден расстаться с вами, таким интересным человеком! Увы! Дела! Прошу простить. Всего доброго. Да, секундочку! Запишите мой номер пейджера… Спасибо! Теперь до свидания.

Нгомо нажал на кнопку у стола, и в двери тут же возник гибкий молодой человек с бритой головой и в костюме, напоминавшем одежду, какую носят спортсмены, занимающиеся восточными видами единоборств.

— Проводите нашего гостя! — распорядился Нгомо, и в его голосе уже не было прежней сладости.

В общем, в тот день я, несколько успокоенный насчет судьбы собственный жены, еще успел вернуться к себе в медцентр и провести прием всех назначенных больных.

Глава 6. Враг наступает

Сражение с турками за рекой Ларгой запомнилось полковому лекарю Ягельскому личным знакомством с молодым врачом Данилой Самойловичем. А произошла эта встреча при следующих обстоятельствах.

В ночь на 7 июля 1770 года[1] русские войска, предводительствуемые графом Румянцевым-Задунайским, атаковали хорошо укрепленный военный лагерь турок, в котором находилось более восьмидесяти тысяч янычар.

Первых раненых в военно-полевой госпиталь, развернутый на берегу бурной и беспокойной Ларги, начали доставлять в пять часов утра, а в двенадцать дня, когда наступление наших войск завершилось полным разгромом турецких укреплений, раненых уже было столько, что Ягельский и его помощники с ног сбились, оказывая гренадерам медицинскую помощь. Тут-то и появился среди лекарей невысокий худощавый человек с чрезвычайно подвижным лицом. Константину Осиповичу даже показалось, что он прекрасно владеет искусством лицедейства и мог бы совершенно спокойно сыграть в любой древнегреческой трагедии, окажись на сцене.

— Кто вы такой? — спросил Ягельский незнакомца, увидев, что тот на равных с другими лекарями и вполне профессионально оказывает помощь раненым.

— Доктор Самойлович, — представился он и тут же добавил: — Прибыл на свой страх и риск в действующую армию, чтобы оказать посильную помощь русским воинам.

— Что ж, это весьма похвально. Вы по специальности хирург? — тут же спросил Ягельский.

— Приходилось не раз оперировать, — ответил Самойлович.

— Превосходно! Тогда немедленно за операционный стол, и желаю, чтобы операционное поле всегда было ниже вашего локтя!

Самойлович улыбнулся старой поговорке, бытующей в среде медиков со времен Парацельса, и коротко проговорил:

— Я готов!

Тогда еще Константин Осипович не знал, что молодой лекарь почти все утро участвовал в бою вместе с гренадерами князя Репнина и лично захватил в бою янычарский штандарт с полумесяцем, вытканным золотом по атласу. Про это стало известно только вечером, когда генерал-поручик Репнин, отыскав Самойловича в госпитале, объявил ему личную благодарность и сказал, что будет ходатайствовать перед императрицей о награждении его боевым орденом.

Именно это вспомнилось Константину Осиповичу, когда он вновь увиделся с Данилой Самойловичем меньше чем через год. На этот раз новая их встреча произошла на территории Николо-Угрешского монастыря, где была развернута первая противочумная больница в Москве.

— Рад, искренне рад видеть вас в полном здравии, — проговорил Ягельский, когда в один из майских дней 1771 года прибыл в Угрешскую больницу для того, чтобы проинспектировать работу ее лекарей.

Самойлович как раз готовился к больничному обходу и надевал на себя чистый халат из серой ткани, а поверх него еще и кожаный фартук.

— О, Константин Осипович! Какими судьбами? — улыбнулся Самойлович. — Слышал, что это благодаря вашим хлопотам я получил назначение сюда.

— Что правда, то правда, — кивнул Ягельский. — Я говорил о вас с генерал-губернатором Салтыковым. Видимо, мои слова не остались без последствий…

— А я уж и не чаял дождаться хоть какой-нибудь должности. Столько дел в нашем отечестве для нашего брата-медика, да только иностранцы, заправляющие всем здравоохранением в России, на дух не переносят россиян. Даже на такую опасную работу пришлось устраиваться с вашей помощью…

— Не беда, дорогой Данила Самойлович! Главное, что вы нашли свое место, заняты важным делом. Кстати, а где же ваша награда? Помните, во время сражения под Ларгой вам был обещан орден?

— Не удостоен чести, — как-то уж слишком небрежно отмахнулся Самойлович. — Мой вклад тогда был весьма незначителен. Так, наверное, и посчитали при дворе.

— Жаль! Очень жаль! Неплохо было бы напомнить князю Репнину о его обещании…

— Не стоит, уважаемый Константин Осипович. Право слово, не стоит. Какие мои годы. Еще успею заслужить свои награды в будущем…

— Ладно, не будем об этом. А я вот прибыл посмотреть на то, как вам удалось развернуться на новом месте. Таково повеление генерал-губернатора. Должен вас спросить: в чем нужду имеете? Генерал-губернатор заверил меня, что все необходимое будет доставлено к вам в сей же час. Ну там, медикаменты какие, перевязочный материал — все доставят по первому вашему слову. Так что приказывайте, Данила Самойлович!

— Уксусу бы поболе, спирту, корпии… Да, еще с аптекарского огорода кое-какие травки не помешали бы…

— Все будет. Но я вижу, что это не главное, о чем бы вы хотели попросить. Разве не так?

— Действительно! Вы в самый корень зрите, Константин Осипович, — поигрывая мимическими мышцами лица, проговорил Самойлович. — Главное, что помещений в этом монастыре уже не хватает для больных. Приходится держать их в несносных условиях, чуть ли не во дворе…

— Да, количество заболевших растет, и конца-края моровой язве не видать…

— В том-то и дело. На мой взгляд, необходимо открыть еще больницу в Симоновом монастыре, а для долечивания спасенных открыть вторую больницу в Даниловском монастыре. Таким образом, мы сможем быстрее справиться с эпидемией, меньше будет летальных исходов.

— Разумно. Все это незамедлительно будет сообщено графу Салтыкову. А теперь я хотел бы вместе с вами обойти все ваше хозяйство и самому посмотреть, что к чему. Не возражаете?

— Как можно? Только придется вам переодеться в нашу одежду, а потом ее сжечь. Такие заведены у нас тут порядки.

— И это разумно. Как говорится, береженого Бог бережет.

— Вот именно! — подтвердил Самойлович, передавая Константину Осиповичу комплект одежды.

От халата нестерпимо разило уксусом, от сапог пахло дегтем.

— Я не разрешаю своим подлекарям и санитарам входить в палаты без такой вот одежки, — пояснил Самойлович. — Сам тоже, изволите видеть, не брезгую надевать все это на себя.

— И что, это помогает избежать заражения? — недоверчиво спросил Ягельский и сам же ответил: — Должно быть, помогает… Кстати говоря, я давно обдумываю то, как можно было бы обеззараживать одежду и другие вещи больных при моровой язве. Есть кое-какие соображения на сей счет. А то мы привыкли полагаться только на стихию огня. Мол, он все спишет! Ан нет! Он ведь горазд все уничтожать, а хотелось бы придумать такое средство, чтобы уничтожало только заразу, а сами вещи оставались в целости и сохранности.

— Пока, кроме уксуса и дегтя, ничего другого нет, — развел руками Самойлович. — Если б было, то я бы первым применил это средство в своей практике, потому как, если уж быть до конца честным, на дух не переношу запах уксуса. Он у меня в печенках сидит… А что делать? Приходится терпеть…

— Ловлю вас на слове, уважаемый Данила Самойлович. В ближайшее время, как только закончу свои опыты, первым делом представлю полученное зелье, а точнее — окуривательные порошки, в ваше полное распоряжение.

— С нетерпением буду этого ожидать, — заулыбался Самойлович.

Так за разговорами, обмениваясь мнениями, два лекаря пересекли монастырский двор и ступили под своды старинной постройки, в которой сам воздух за многие века монастырского служения пропитался запахом ладана.

В первой же келье, переоборудованной под палату, находилось шестеро больных мужчин разного возраста, метавшихся в бреду.

Самойлович тут же переключился на оказание помощи больным, на время позабыв о Ягельском. А тот с профессиональным интересом наблюдал за тем, как молодой лекарь уже в следующей палате проводил обтирание ледяной водой тела совсем еще юной девушки, скорее даже девочки, которой на вид не было и пятнадцати лет. Видно было, что эта процедура помогала облегчить состояние страдалицы, сбивая высокую температуру. В конце процедуры доктор завернул худенькое тело девочки-подростка в простыню, пропитанную все тем же уксусом.

У другой больной — женщины лет тридцати с длинными русыми волосами — он исследовал пульс, прикасаясь к ее запястью своими пальцами. Потом горестно покачал головой, проговорив понятное только одному Ягельскому слово по-латыни: «Pessime!», — что означало «безнадежно».

Когда врачи вновь вышли в коридор, Константин Осипович спросил:

— А что это вы, батенька, так рискуете? Ведь положено у таких больных пульс проверять через посредство табачного листа. А вы что же?

— Э, Константин Осипович! Где же столько табачных листьев набрать? У меня тут сейчас почти двести больных — это же никакого табаку не напасешься!

— Куда дальше поведете? — осведомился Ягельский. — Чем будете заниматься?

— Сейчас иду в малую хирургическую. Хочу начать вскрытие бубонов… Вам-то на это смотреть ни к чему. Вы с этой операцией хорошо знакомы.

— Конечно.

— Вот и я об том. Лучше я вам дам сопровождающего из подлекарей. Он вас проводит по всем нашим подсобным помещениям. Не возражаете?

— Поступайте, как считаете нужным, — ответил Ягельский, нисколько не обидевшись на невнимание к собственной персоне со стороны Самойловича и понимая, что у того было тысяча дел и без него.

— Вот, познакомьтесь с Серафимом Сухониным, — сказал Самойлович. — Хороший подлекарь, умелый, все на лету хватает.

— Вы уж скажете, — застеснялся совсем еще юный медик, подошедший к доктору с каким-то вопросом, и на его щеках тут же выступил густой румянец.

— Правду говорить не зазорно, — заметил Данила Самойлович. — Покажешь господину доктору наше хозяйство.

— Будет исполнено, — согласно кивнул юноша.

— А я вот еще о чем попрошу вас, уважаемый Константин Осипович, — вновь повернулся к Ягельскому Самойлович. — У меня помощников нехватка. Было пятнадцать подлекарей — все заразились, только троих из них и удалось спасти. Вот Сухонин последний, кто еще на ногах. Нужны подлекари, и лучше бы из тех, кто уже переболел этой заразой.

— Ну и задачку вы поставили, — покачал головой Ягельский. — Будем думать…

— Ладно, — заспешил Самойлович. — Осматривайтесь тут дальше, а мне надо в хирургическую.

Доктор Ягельский вместе с Серафимом Сухониным обошел подсобные помещения больницы. Осмотрел все. Под конец спросил у подлекаря:

— А что вы с трупами делаете?

— Хороним на монастырском кладбище. Заворачиваем в простыни, пропитанные уксусом, и хороним в глубоких могилах. Гробов вот только не хватает. А поначалу сжигали. Но доктор Данила… Простите! Это мы так нашего доктора называем. Доктор Самойлович распорядился хоронить в земле. Но опять же никаких похоронных церемоний соблюдать не дозволяет…

— Это правильно, — проговорил Ягельский. — Постой, постой!

Неожиданно для себя Константин Осипович увидел, как бородатые санитары вытаскивали из палаты, мимо которой они с подлекарем проходили, труп молодого мужчины. Присмотревшись, Ягельский с трудом опознал в умершем своего знакомца поручика Никиту Дутова, которому совсем недавно помогал расследовать смертные случаи на Большом суконном дворе.

— Значит, и ты не уберегся, братец… — потрясенно прошептал Ягельский.

Он видел много на своем веку, как-то притерпелся к безраздельной власти и всесилию смерти, но эта кончина почему-то показалась ему особенно странной и нелепой. Еще каких-нибудь два месяца назад человек ходил, смеялся, любил, радовался жизни, надеялся на блестящую карьеру, и все ему благоприятствовало. Но вот пришла она, черная смерть, и на всех надеждах и чаяниях блестящего красавчика офицера был поставлен жирный крест. И что останется от этого человека в вечности? Только память. А может быть, и памяти не останется…

* * *

Данила Самойлович ощущал полное и фатальное бессилие. Стоя у постели очередного пациента, чью жизнь унесло моровое поветрие, он думал о роке. Еще час назад этот человек — молодой мужчина — с верой смотрел на лекаря, шепча потрескавшимися губами: «Мне бы еще пожить ради семьи, маленьких детей… Хотя бы еще год, а там… Эхма!»

Но этому человеку не было отпущено ни года, ни месяца, ни даже дня. Через несколько минут он впал в беспамятство, а затем и вовсе перестал дышать.

«Еще один смертельный исход, — подумалось Самойловичу, — и череде их не видно ни конца ни края. Может быть, правы те люди, которые считают моровую язву Божьим наказанием, ниспосланным на человечество за его греховные деяния?..»

Почувствовав нестерпимую усталость, доктор накрыл мертвое тело простыней и, выйдя из палаты, направился в свой кабинет — маленькую келью в самом конце длинного коридора с высоким сводом потолка.

В кабинете было довольно прохладно из-за открытого настежь маленького оконца, выходившего во двор.

«Конец мая, а еще ни единого теплого денечка Бог не дал, — подумал Самойлович, тяжело опускаясь на простую деревянную скамью у стола. — Надо бы прикрыть форточку, а то просквозит», — снова подумалось доктору, но сил подняться уже не осталось.

Сидя с закрытыми глазами, Самойлович мысленно снова и снова возвращался к бесчисленным спорам, которые вел с коллегами еще в Санкт-Петербурге. Проблемой морового поветрия Данила Самойлович заинтересовался давно, еще в те времена, когда босоногим отроком бегал в родном сельце Яновка, что в четырнадцати верстах от славного города Чернигова. Тогда он впервые увидел умершего запорожского казака в поросшей лесом лощине за селом. Его тело долго пролежало среди вековых дубов, пока кто-то его не похоронил.

Сам же Данила так перепугался вида страшной смерти, что убежал домой и, глотая слезы, ставшие комом в горле, рассказал отцу — сельскому священнику — о виденном. Отец, со страхом глядя на сына, спросил:

— Ты близко не подходил к нему?

— Нет, — ответил Данила и с немым вопросом уставился на отца.

— Правильно сделал, сынку! Это страшная болезнь убила нечестивца. Ее насылает Господь на голову великих грешников. Наверное, тот казак совершил много грехов в своей жизни…

Однако отец не успокоился и, растопив баньку среди бела дня, заставил Данилу как следует вымыться, а всю его одежду сжег в печке.

И все же самое большое количество смертей от морового поветрия Самойлович повидал в действующей армии, во время войны с турками. Сотни умерших с обеих враждующих сторон. От «черной смерти» солдат умирало ничуть не меньше, чем от ран, полученных в сражениях.

Именно там, в войске генерал-фельдмаршала Румянцева-Задунайского Самойлович впервые по-настоящему почувствовал страх смерти, ощутил касание невидимого крыла проклятой заразы. Тогда он и решил посвятить себя изучению «черной смерти», поискам средств и методов борьбы с ней.

Нет, доктор Данила никак не мог согласиться с доводами многих тогдашних медиков, которые причисляли себя к группе так называемых «миазматиков». Они считали, что невидимая глазу простого смертного зараза передается от больного человека к здоровому через воздух вместе с миазмами. И потому единственное спасение от подобной заразы — это бить в колокола, сотрясая воздух, проветривать помещения, где находились больные, и жечь, жечь, жечь костры. Как можно больше огня! Огонь и дым — это самое надежное средство борьбы с заразой.

Сам же Самойлович разделял воззрения гораздо менее многочисленной группы медиков, называвших себя «контагиозниками». Заражение бубонной чумой, утверждали они, происходит только от непосредственного контакта с больными или с их вещами. И в справедливости этого взгляда на пути передачи заразы доктор Данила смог убедиться, находясь в той же действующей армии. Он неоднократно становился свидетелем того, как солдаты-мародеры торговали на базарах вещами, взятыми из чумных домов.

Самойловичу хорошо запомнился случай, когда он самолично доложил одному из генералов о мародерстве его солдат и предупредил о возможности заражения моровой язвой. Генерал отреагировал весьма своеобразно. Насчет самого мародерства он сказал только:

— Все это пустяки, господин лекарь! Так дозволено. Всякий захваченный город со времен оных отдавался солдатам армии-победительницы на разграбление сроком на три дня. Так дозволено! И не нам менять установки. А вот с заразой… Это очень опасно!

Сказав так, генерал не придумал ничего умнее, как приказать своим артиллеристам устроить из пушек пальбу в воздух холостыми зарядами. Этим он собирался отпугнуть надвигавшуюся заразу…

Незаметно, за размышлениями, доктор задремал, склонившись к столу. Сон его был поверхностным и не освежающим.

В какой-то момент Самойлович почувствовал, что находится в своем кабинете не один. Кто-то огромный и страшный ворвался в его обитель и теперь тяжело уставился прямо ему в затылок. Доктор Данила хотел заставить себя поднять голову, открыть глаза, но сил на это не было. На мгновение он ощутил острую боль в затылке, как будто кто-то со всего размаху вогнал туда гвоздь и тут же отступил, любуясь делом своих рук. И тут же наваждение исчезло, испарилось, пропало. Осталась только невыносимая головная боль.

С трудом открыв глаза, Самойлович оглядел свою скромную келью и постарался окончательно стряхнуть оковы сна.

«Что это могло быть? — подумалось ему. — Уж не настает ли и мой черед? Слишком долго я находился у края бездны, слишком долго для простого смертного ходил по лезвию ножа, отделяющего жизнь от смерти. А ведь это такая узкая дорожка! Мой ангел хранил меня от смерти, но, наверное, и его возможностям есть какой-то предел. Может быть, это предупреждение свыше? Определенный знак, предупреждающий меня о том, что пора отступиться от борьбы, отойти в сторону? Ведь есть же, в конце концов, куда более спокойные дела. Например, я всю жизнь мечтал о работе врачевателя в каком-нибудь заштатном провинциальном городишке. Спокойная работа, верный кусок хлеба… А в свободные часы писать и писать! Ведь у меня давно возник план собрать материал для книги под условным названием “Городская и деревенская повивальная бабка”. Или использовать богатый материал для написания и издания другой брошюры. Есть даже очень удачный заголовок для сего труда — “Нынешний способ лечения с наставлением, как можно простому народу лечиться от угрызения бешеной собаки и от уязвления змеи”. Право слово! К чему мне все эти мытарства с треклятой моровой язвой? Хватит! Баста! Пора умыть руки и заняться чем-то поспокойнее… На худой конец у меня имеются наблюдения по поводу “французской болезни”[2]. Можно ведь и об этом написать, не правда ли?»

Но подобные мысли, посещавшие Самойловича в минуты душевной слабости, быстро сменялись другими: «А кто же сможет помочь всем этим несчастным, доверившимся моему попечению? Кроме меня, никто. Сейчас я знаю о моровой язве куда больше, чем многие мои коллеги и даже наставники в Киевской академии и в Петербургском генеральном сухопутном госпитале. Даже признанный специалист доктор Ягельский, знаток борьбы со всяческими заразами, и тот не знает, что еще до знакомства с ним в 1770 году я уже два года отслужил лекарем в Копорском полку и именно тогда хорошо познакомился с беспощадным нравом треклятой “черной смерти”. А раз так, значит, мне и карты в руки…»

И снова доктор Данила, отбросив сомнения, загнав куда-то глубоко внутрь своей сущности постоянно присутствующее чувство страха перед чумной заразой, поднимался на ноги и отправлялся в палаты к больным, стараясь хоть как-то облегчить их страдания, отыскать брешь в «стройных колоннах» наступающего по всему фронту противника. Девочке, которой доктор Данила оказывал помощь в присутствии Ягельского, стало хуже. Самойлович, осмотрев ее вновь, пришел к выводу, что необходимо срочно провести вскрытие бубонов в области паха. Это малое оперативное вмешательство необходимо было сделать немедленно, и доктор Данила распорядился перенести девочку в операционную. Там он ланцетом один за другим вскрыл три правосторонних и два левосторонних бубона. При этом не заметил, как случайно слегка порезался тем же самым инструментом…

На темную язву на безымянном пальце левой руки, появившуюся на месте пореза, доктор Данила обратил внимание только через несколько часов, когда почувствовал, что головная боль у него резко усилилась. Теперь его голова просто раскалывалась, веки глаз стали неподъемно тяжелыми, будто на каждую ресницу привязали по свинцовому шарику. Время от времени накатывалась тошнота, при этом будто чья-то рука изнутри сжимала ему желудок. Затем появилась глухая боль в правом паху.

Проанализировав собственное состояние, доктор Данила пришел к выводу, что заразился во время операции и теперь ничего хорошего его не ожидает.

Хорошую новость, однако, принес подлекарь Серафим Сухонин. Буквально ворвавшись в спальню Самойловича на следующее утро, он радостно возвестил:

— Аринушка пошла на поправку!

Тяжело разлепив глаза, доктор Данила приподнялся на своей походной постели и переспросил:

— Это какая же Арина?

— Да Малова же!.. Та самая, которой вы вчерась надрезы делали… Помогло ей это, доктор! Оченно помогло! Она даже вставать с постели сама может. Во как!

— Да, да, конечно! — заспешил Самойлович, собираясь подняться, но сил не было, и он снова откинулся на подушку. — Устал я что-то, Серафимушка… Ты вот что! Прикажи санитарам, чтобы они непременно перенесли Арину Малову в отдельную келью… Тьфу ты, нелегкая! В отдельную палату. Понял меня? Нельзя ей оставаться теперь в общей палате до тех пор, пока не окрепнет.

— Обязательно, доктор! Все сделаю! Сам ее, голубушку, перенесу! — заулыбался довольный юноша, но тут же улыбка сползла с его лица, и он подозрительно уставился на доктора Данилу: — А вы-то что же? Как же вы сами?..

— За меня не бойся. Со мной все будет в полном порядке, — заверил его Самойлович. — Давай, давай! Дуй к своей ненаглядной Аринушке!

Когда Сухонин убежал выполнять поручение, Самойлович встал с кровати, скинул ночную рубашку и, оставшись в неглиже, тщательно осмотрел всего себя. Сейчас он совсем не был уверен в том, что сказал о себе помощнику. Заражение произошло, и это было абсолютным фактом. Еще он совершенно определенно знал, что при бубонной форме чумы летальность составляла почти восемьдесят процентов. Почему же именно ему удастся попасть в эту счастливую двадцатку? Гораздо больше шансов умереть, чем выздороветь. Но, осматривая бубон, возникший еще вчера вечером в правом паху, Самойлович с удивлением обнаружил, что он за ночь здорово поуменьшился в размерах, превратившись из «горошины» в «зернышко».

«Не может быть! — пронеслось в голове врача. — Это что же такое получается? Значит, я заразился, когда вскрывал бубон у больной девочки. Так? Так! Но зараза была уже значительно ослаблена, ведь Арина к тому времени пошла на поправку. Значит?.. Черт возьми! Значит, можно все-таки спасать людей, специально заражая их ослабленной заразой… А переболевший чумой человек больше ею никогда уже не заболеет…»

Так впервые Самойловичу пришла мысль о возможности прививок против чумы. Но сколько еще лет потребуется медикам, чтобы изготовить эту самую противочумную вакцину! Сколько еще людей унесет в могилу «черная смерть»!.. Но идея была сформулирована, начало положено.

Через два дня Самойлович смог полностью оправиться от болезни, только слегка коснувшейся его организма. Однако через несколько недель подобное же недомогание вновь насторожило его. На этот раз точно такой же бубон возник у него в области паха с левой стороны… К счастью, и это недомогание прошло без каких-либо серьезных последствий.

Гораздо позже доктор Самойлович опишет все, что случилось с ним, в уникальном четырехтомном труде, целиком посвященном борьбе с моровой язвой. Первый том, вышедший в свет только в 1802 году, назывался «Способ самый удобный повсеместного врачевания смертоносной язвы, заразоносящей чумы». Но это произойдет еще через много-много лет…

Глава 7. «Юпитер сердится…»

Телефонный звонок поднял Василия Степановича Салова в шесть часов утра.

— Кто? — хрипло спросил он (после вчерашнего застолья с друзьями дико болела голова).

— Это дача господина Салова? Очень приятно! С вами будет говорить господин Нгомо! — проворковал бодрый девичий голосок.

— Василий Степанович? — произнес на другом конце провода вкрадчивый голос, от которого у Салова сразу прошел похмельный синдром.

— Слушаю вас, — ответил Салов, стараясь собраться с мыслями и запомнить все, что скажет этот страшный человек.

— Надеюсь вы уже на ногах? Как говаривал мой хороший знакомый, царствие ему небесное, кто рано встает, тому Бог подает! Итак, у меня для вас ценная информация. Ваш Брыксин организовал нехорошее дело. Извините, но более конкретно по телефону говорить я не стану. Да! Вы меня понимаете… Всю информацию по этому пренеприятному делу вы получите по дороге на службу. Помните Люсиновскую улицу? Так вот, остановитесь на минутку рядом со входом на парфюмерную фабрику «Новая заря». К вам подойдет мальчик — мойщик машин и передаст от меня кассету с информацией. Важно, чтобы вы ознакомились с ней до того, как придете на работу. Вы меня поняли?

— Конечно, конечно! — суетливо проговорил Салов. — А как же ваш запланированный на сегодня визит к нам? Надеюсь, он состоится?

— Обязательно! — пообещал Нгомо. — Ждите нас в тринадцать ноль-ноль. До встречи!

— Всего доброго.

Положив трубку радиотелефона на место, Салов потер небритый подбородок, соображая, что же там еще мог натворить Брыксин — начальник охраны фармацевтической фирмы «Терек», президентом которой Василий Степанович являлся уже несколько лет. Ладно, решил он, нечего голову ломать до поры до времени. Скоро он и так обо всем узнает. И все же этот Нгомо чертовски опасный человек! Все у него схвачено. За всеми, кто ему нужен, ведет негласное наблюдение. Вот бы кого залучить к себе на службу… От одной этой мысли Салову стало даже смешно. Нгомо сам может нанять его, купив со всеми потрохами. Его возможности поистине безграничны.

Заглянув в соседнюю комнату, Салов полюбовался на спящую жену, чье прелестное обнаженное тело свободно разметалось поверх одеяла, а затем, осторожно прикрыв дверь, отправился «бриться-мыться-одеваться».

Через час, перекусив остатками вчерашней обильной трапезы, Салов катил по Ленинградскому шоссе в сторону Москвы.

На Люсиновскую улицу он свернул минут через пятьдесят и притормозил в указанном месте. Тут же к его «мерседесу» подскочил кудрявый мальчонка лет двенадцати с лицом шоколадного цвета и, делая вид, что протирает ветровые стекла машины, бросил на соседнее сиденье заклеенный конверт, в котором вполне могла поместиться кассета для диктофона. Василий Степанович попытался расплатиться с мальчонкой, но тот, белозубо улыбнувшись, только отмахнулся от пятидолларовой банкноты.

Да, Нгомо хорошо вышколил своих помощников, снова подумалось Салову, и он, вытащив кассету из конверта, вставил ее в диктофон. Тут же он услышал следующее: «Предупреждение! Запись предназначена для одноразового прослушивания. После чего она будет автоматически размагничена…»

Через полчаса Салов, осатанев от ярости, въезжал на территорию своего фармацевтического предприятия. При этом он посылал про себя тысячи проклятий в адрес Брыксина.

Начальник охраны имел несчастье угодить под горячую руку шефа прямо с утра пораньше. Он, как обычно, пришел в кабинет президента объединения, чтобы доложить о том, что никаких происшествий за ночь не случилось. Но Василий Степанович не дал ему и слова промолвить.

— Сучий потрох! — заорал Салов, как только Брыксин вошел в его кабинет и прикрыл за собой дверь. — Ты хоть понимаешь, выродок, что творишь?! Ты лучше вспомни, как я тебя из дерьма вытащил, когда ты после отсидки в тюряге приполз ко мне на полусогнутых! Вспомнил? Как ты сразу начал давить на жалость! Мол, помнишь, Вася, как мы с тобой в детстве пескарей на пруду ловили, как силки на птиц ставили… Тогда я тебя сдуру пожалел, пригрел у себя, должность хорошую дал, зарплату!.. Какого тебе еще хрена надо было? И что ж ты теперь творишь, падаль? Своего благодетеля в дерьмо окунаешь?..

— Да что случилось-то, Степаныч? Не пойму никак! Вроде я ничего такого и… — промямлил Брыксин, пожимая плечами.

— Ничего?.. А кто в этот вторник фирму «Дельта» разгромил? Кто использовал наши новые секретные разработки в области ядов для убийства пятнадцати человек? Может быть, я? Что теперь прикажешь с тобой делать?

— Брось, Степаныч! — сверкая золотыми коронками на зубах, ухмыльнулся Брыксин. — Никто же ничего не знает… Вот только как ты об этом проведал? Большо-ой вопрос!..

Анатолий Львович Брыксин своего прямого начальника давно уже ни во что не ставил. «Размазня, — думал он о нем. — Только о собственной политической карьере и печется. Сколько на это бабок угрохал! Во сколько там обошлась его предвыборная кампания? В бешеные деньги! Мне бы половину из них в карман, так я бы давно уже на Канарах, мать твою, пузо грел. Ан нет! Вынужден тут шестерить у недоумка. Ну ничего! Пугай-пугай, мы пуганые…»

А Салов продолжал орать, стуча кулаком по столу:

— Я тебя, гада, в порошок сотру! Ты у меня выть будешь, как побитый кобель! А потом я тебя вышвырну на помойку, пес шелудивый!

Пока президент фирмы спускал пары, Брыксин, которого в воровских кругах больше знали по кличке Мабута, приклеившейся к нему намертво еще со времен его службы в стройбате, думал:

«Куда ты без меня денешься, придурок? Я ж тебя как облупленного знаю. Все твои привычки, страстишки у меня записаны, засняты, зафиксированы. Если уж я отсюда уйду, то и тебе недолго придется сидеть в этом шикарном кабинете…»

— Ну кто? Кто подбил тебя на разгром этой дурацкой «Дельты»? — поостыв, спросил Салов на полтона ниже. — Мне она была до лампочки…

— Ты же сам, Степаныч, говорил, чтобы я «повидался» с руководством «Дельты»! Что они тебе дорожку перебежали с реализацией партии водки из Назрани, а твою любимую народом «Саловку» так и не удалось тогда реализовать. Разве не так?

— Это ты брось! — снова взвился Салов. — Не вали с больной головы на здоровую! Ишь, моду взял отбрехиваться!.. Нет, все-таки пора нам с тобой прощаться!..

«Говори, говори, — думал Брыксин. — Ты поговоришь и забудешь. Знаем мы твой нрав горячий да отходчивый. На таких горячих битюгах не только воду возят. А мне все с рук сойдет да быльем порастет. А вот если бы я не выполнил решения воровского сходняка, тогда бы меня уж точно на ножи поставили. Замочили бы, как последнюю суку на зоне… Резо Кутаисский правильно сказал после сходки: «Мы тебя, Мабута, уважаем! Но “Дельту” надо валить, целиком и сразу, Нельзя оставлять безнаказанным то, что вытворяют эти молокососы-беспредельщики. У нас с ними война. А “Дельта” — это их фирма, руку даю на отсечение! Так что думай, Мабута! Решай! Справишься с ними, мы тебя коронуем, а нет — опустим, как петуха драного, не побрезгуем… Будешь в “дому” под нарами спать поближе к параше. Так что, Мабута, ты не своего лоха Салова бойся, ты нас бойся, законников! А выгорит дело, в “рыжье” купаться будешь. Это тебе я говорю, Резо Кутаисский, для которого “рыжье” — это тьфу, поганка!..»

И еще подумалось Брыксину о том, что с Саловым все-таки надо поддерживать худо-бедно хотя бы видимость нормальных отношений. Выгнать он его не выгонит, но хоть как-то надо показать ему заинтересованность в работе, свои старания на пользу общему делу.

Когда Салов поутих, чтобы перевести дыхание, Брыксин проговорил:

— Степаныч, ты не думай, что я для тебя совсем уж мышей не ловлю. Есть важное сообщение от моих хлопцев-охранников. Ты знаешь такого парня по фамилии Химичев?

— Слышал как будто что-то… А! Это тот подающий большие надежды спец из Института вирусологии, которого сманил к нам мой заместитель по кадрам. А что такое?

— Похоже, что он тут неспроста. Есть подозрение, что спец-то засланный. Стучит он, сявка. Вот только не знаю пока, кому. То ли легавым, то ли братве… Но я, кровь из носу, узнаю. Будет тебе, Степаныч, на ком гнев свой праведный сорвать, не все же на друзьях детства отыгрываться…

— Ладно, ладно! Присмотрись к этому Химичеву получше. А что касается твоих художеств с «Дельтой», тут уж я и не знаю. Сдавать тебя, засранца, ментам, я, конечно, не стану пока… А там видно будет. Но учти! Делаю тебе последнее предупреждение! И еще, Толя. Я хочу, чтобы ты получше наладил охрану нашего филиала в Кашире. Заведующий лабораторией Крупин жаловался на твоих бездельников, что они на дежурстве только водку трескают до потери пульса. Ты бы разобрался, что к чему, а?

— Сделаю, Степаныч! Вот только здесь с делами управлюсь и сразу туда нагряну.

— Хорошо. Ну все. Иди, Толя. И помни, чтобы больше я ничего такого о тебе не слышал…

«Не услышишь, — подумал Брыксин, выходя из кабинета. — Но вообще-то, Вася, ты слишком зазнался в последнее время. Забыл, как в старом кино “Верные друзья” говорилось: “Макнем, архитектора?” — “Макнем!” Вот я тебя как-нибудь на досуге тоже замочу. Слишком уж ты много знаешь обо мне, дружище!..»

В приемной Салова Брыксин увидел троих посетителей. Одного из них — малорослого мулата — ему уже приходилось видеть в цехах объединений. Остальных двоих он видел впервые. Но Брыксину не по нраву пришлось другое — то, как мулат посмотрел прямо ему в глаза. От этого взгляда Брыксина будто током ударило.

Надо будет узнать об этом негритосе побольше, поставил Анатолий Львович перед собой ближайшую задачу.

А Нгомо, проводив взглядом начальника местной охраны, повернулся к симпатичной секретарше Салова и что-то таинственно прошептал ей на ушко. Девушка залилась румянцем, тут же вскочила с места и, забыв про имеющуюся под рукой связь с президентом Саловым, со всех ног бросилась в его кабинет.

— Василий Степанович! — задыхаясь, проговорила она. — Там к вам… Вас… Господин Нгомо хочет!..

— Что-то он рановато пожаловал, — взглянув на часы, произнес Салов. — Я вообще-то жду его в час дня, но коли уж пришел, значит… Пригласи его сюда, Наташа! Он один?

— Нет, — секретарша кое-как овладела своими чувствами. — С ним еще двое. Но он какой-то странный… Говорит такие слова!..

— Не обращай внимание, девочка! Пригласи гостей сюда и приготовь для всех нас чай.

— Хорошо.

Через минуту Нгомо и двое его спутников сидели в кабинете Салова и неторопливо потягивали чай из чашек, принесенных Наташей.

— Я решил навестить вас пораньше, — после долгого обоюдного молчания проговорил Нгомо. — Для этого у меня были веские причины… Господа Бойль и Ширава представляют нашу центральную организацию.

— Очень приятно познакомиться, — сказал вежливый Салов. — Давно мечтал…

— Господа Бойль и Ширава желают разместить именно на вашем фармпредприятии крупный заказ. Под него вы получите большие инвестиции. Но кроме этого мы хотим, чтобы ваши специалисты провели некоторые научные исследования. Все это будет оплачено.

— Исследования какого рода? — уточнил Салов.

— А вот об этом лучше будет поговорить в другом месте. Здесь подобные переговоры вести нежелательно… — сказал Нгомо и показал пальцем на небольшое отверстие вентиляционной шахты, забранное решеткой, намекая на возможность подслушивания.

— Хорошо, — понял его с полуслова Салов, — тогда мы можем прокатиться на природу. Так сказать, небольшой пикник с шашлыком и девочками…

Это были последние слова, которые удалось подслушать Брыксину, находившемуся в своем кабинете. Раздосадованный до крайности, что не узнал большего, он отшвырнул наушники и глубоко задумался.

Глава 8. Как оторваться от слежки

Оперативник Управления Z майор Краснов направлялся на встречу с гражданином Химичевым Б.А. — под такой фамилией и с такими инициалами старший лейтенант Виктор Семин был внедрен сначала в Институт вирусологии, а затем и в лабораторный центр фармацевтического объединения «Терек».

Семин сам вышел на связь с Красновым, сообщив ему по телефону время и место предполагаемой встречи. Она должна была состояться в пятницу текущей недели в 18.00 напротив Дома-музея А.С. Пушкина, что на Арбате. Туда-то не спеша и направлялся Вадим Николаевич, зная, что до назначенного срока у него в запасе еще почти целый час.

Краснов хорошо знал Москву. Еще в детстве он вместе с друзьями обегал-обследовал многие уникальные столичные уголки. В вязи старинных московских улиц и переулков в районе Арбата он ориентировался довольно уверенно. Именно такое знание старой Москвы не раз помогало ему в работе. Вот и теперь он заранее оговорил с Семиным тактику проведения встречи, то, как тому следует «проверяться» на случай возможной слежки. Виктор должен был, не задерживаясь, миновать Дом-музей, в котором родился великий русский поэт, дойти до Кривоарбатского переулка и, неожиданно свернув в него, добежать до Плотникова переулка, а затем снова выйти на старый Арбат в районе все того же Дома-музея.

Майор Краснов, добившись официального разрешения у начальства на открытие розыскного дела по расследованию случая отравления со смертельным исходом сразу пятнадцати человек в фирме «Дельта», чувствовал себя теперь гораздо более уверенно. Определиться в направлении работы помогла ему и консультация доктора Знаменского.

Теперь Вадиму Николаевичу казалось, что последним штрихом к раскрытию этого преступления будет информация секретного сотрудника Семина. Именно она поможет дорисовать картину преступления, абрис которой уже возник в голове Краснова.

За своими размышлениями Вадим Николаевич и сам не заметил, как добрался до места встречи. Посмотрев на часы, он убедился, что пришел слишком рано и решил зайти в кафе, выпить там стакан сока, поскольку на улице все еще было жарко и душно.

Заняв место за столиком под солнечным зонтом в открытом кафе, откуда хорошо просматривались подходы к дому-музею, Краснов стал, медленно смакуя, пить чудный нектар, составленный из соков различных экзотических для средней полосы России фруктов. Что ему напомнило юг Казахстана в тот момент? Сначала он и сам не понял. Просто увидел на Арбате группу буддистов, которые в своих балахонах очень походили на отделение военных эпидемиологов, одетых в противочумные костюмы первого типа. Тут-то ему и померещилось, что он может различить на них даже отдельные компоненты этих спецкостюмов: комбинезоны с капюшонами, противочумные халаты, резиновые сапоги и перчатки, нарукавники, фартуки и даже противогазы.

И снова, как когда-то давно, он увидел себя во главе отделения, осуществляющего разведку в очаге чумной эпизоотии, находившейся в районе одной из боевых ракетных площадок на Байконуре.

Там стояла весна, легкий ветерок, дувший со стороны второй площадки, откуда, собственно, и уходили в космос «Востоки», «Восходы» и многие другие типы ракет, вплоть до современных «Прогрессов». Ветерок колыхал цветущую степь, покрытую всю желтыми и реже красными тюльпанами, ставшими для тех, кто служил на космодроме, чуть ли не символом того места.

Степь была еще не выжжена беспощадными лучами солнца, ее почва еще не потрескалась от жары и не превратилась в такыры. Это произойдет через неделю-две, а пока…

В голове у командира разведгруппы противочумного отряда лейтенанта медслужбы Краснова звучали звуки «Реквиема» Моцарта, время от времени прерываемые речитативами вроде: «Чумной микроб обладает способностью к длительному выживанию в организме людей, погибших от чумы. Его жизнеспособность сохраняется от четырех до семи суток, в костном мозге — двадцать суток…» — «Чумная палочка сохраняется в воде один месяц, в молоке — до трех месяцев, в земле — до тридцати месяцев при благоприятных условиях…» — «Чумной микроб чувствителен ко всем применяемым в практике дезинфицирующим веществам. Кипячение убивает его мгновенно…» — «Заболевание человека чумой часто связано с профессиональными занятиями. Охотники на пушного зверя, скорняки, чабаны и многие другие люди входят в группу риска…»

С Красновым это случалось не впервые. Подобный наплыв воспоминаний о тяжелой и опасной службе в противочумном отряде сразу после окончания Военно-медицинской академии имени Кирова происходил с ним и раньше. В те времена, когда со всех трибун советские чиновники от медицины рапортовали о том, что многие особо опасные инфекции в нашей стране полностью уничтожены, изведены под корень, они, военные эпидемиологи, знавшие положение дел не понаслышке, только напивались до чертиков и поносили последними словами в своих необустроенных полевых лагерях всех этих краснобаев. А еще повторяли как молитву: «Только бы не было войны!» Ведь им было прекрасно известно, что всегда и везде войны приносили с собой чудовищные эпидемии…

Семина Вадим Николаевич приметил издали. Тот шел от Смоленской площади, лакомился мороженым и сторожко поглядывал по сторонам. Майор Краснов, встряхнувшись и отогнав воспоминания, поднялся из-за столика и посмотрел вслед своему сотруднику. Ему показалось, что не только он один интересуется Семиным. По крайней мере еще двое наблюдали за ним со стороны. Это были молодые люди, похожие друг на друга как две капли воды. Они даже одеты были одинаково — в футболки и шорты. Глаза у обоих были прикрыты солнцезащитными очками, а на головах надеты кепи с козырьками, прозванные почему-то в народе «американками».

Сколько еще было соглядатаев, Краснов считать не стал. Ему и этих двоих вполне хватило, чтобы понять — Семина взяли в оборот. А раз так, то необходимо помочь ему оторваться от слежки, оставив наблюдателей, сколько бы их там ни было, с носом.

Для этого Вадим Николаевич быстрым шагом направился в сторону Плотникова переулка и, затаившись в арке одного из старинных трехэтажных домов, через которую шел проходной двор, стал дожидаться нового появления Семина. Тот не заставил себя долго ждать. Его спортивная фигура замелькала впереди. А когда Виктор поравнялся с аркой, в глубине которой притаился Краснов, тот подал ему знак, окликнув по имени:

— Виктор! Сюда! Пробежка!..

Оба опера больше не произнесли ни слова, до тех пор пока не миновали два проходных двора и не выбрались на Пречистенку, где Вадим Николаевич заранее припарковал служебную «Волгу».

— В машину! — приказал он Семину и, открыв дверцу, плюхнулся на сиденье водителя, вставив ключ в замок зажигания. Затем уже открыл другую дверцу для Виктора.

— Будем считать, что оторвались, — снова проговорил Вадим Николаевич, выезжая на Зубовский бульвар и направляясь в сторону Крымской площади. — Рассказывай, что узнал по интересующему нас делу.

— Есть кое-что прелюбопытное, — сказал Виктор. — Мне удалось установить, что в одном из филиалов «Терека», находящемся в подмосковной Кашире, проводятся секретные микробиологические изыскания на предмет выведения штаммов бактерий, способных вызвать особо опасные инфекции…

— Ты в этом уверен? — на всякий случай спросил Краснов.

— На сто процентов, — ответил Семин, закуривая. — Подрядился заниматься этой работой некто Крупин. Это талантливый вирусолог. Насколько мне известно, прежде он весьма успешно подвизался в одном из центров генной инженерии. Оттуда его перетащил Салов к себе, дал должность завлаба, хороший оклад. Столько мы с тобой вместе взятые и за год не получим, сколько он получает за месяц. Я попытался разведать, чем он занимается конкретно. На этом, наверное, и засветился. Во всяком случае, именно после этих расспросов за мной стали вести наблюдение. А тут один наш старичок, работающий в довольно странной должности лаборанта-экспедитора, проболтался мне, что завтра должен будет отправиться в Каширу для того, чтобы забрать оттуда некий чемоданчик с вирулентным штаммом. Я и подумал, что неплохо было бы этот чемоданчик перехватить… Потому и вышел с тобой на связь.

— Правильно сделал! Думаю, что у нас с тобой появился прямой резон навестить добрую старую Каширу. Как считаешь?

— Я не прочь.

— А точный адрес этого Саловского филиала тебе известен?

— Разумеется. Улица Окская, дом 13. Это недалеко от железнодорожной станции…

— Тогда я отзваниваю «десятому», и мы мчим прямо туда… Да, чуть не забыл! В нашей уважаемой «конторе» появился хороший технарь, спец по разным радиоэлектронным игрушкам. На вот, возьми себе этого «клопика», — проговорил Вадим Николаевич, открывая «бардачок» на панели управления автомобиля и доставая оттуда небольшой целлофановый мешочек.

— Что за «клопик»? — поинтересовался Семин, выкинув окурок из окна и разглядывая два электронных устройства, сделанных в виде металлических «таблеток».

— Это радиомаяки, — пояснил Краснов. — Там же, в «бардачке», есть и приемник, который позволит мне наблюдать за твоими перемещениями, если мы расстанемся.

— Все ясно, — проговорил Семин, вытаскивая одну из «таблеток» и пряча в потайной кармашек в джинсах. — Теперь от тебя, Вадим, мне не спрятаться и не скрыться…

— Это факт!

«Волга», в которой находились оперативники Управления Z, свернула с Варшавского на Каширское шоссе и понеслась дальше в сторону выезда из города.

* * *

Два сотрудника службы безопасности средних лет, охранявшие Каширский филиал фармобъединения «Терек», увлеченно резались в компьютерный «Морской бой». Две их рисованные «эскадры» — русская и украинская — насмерть бились за обладание Севастополем.

— Севастополь будет наш! — выкрикнул усатый охранник по фамилии Холявко и радостно потер руки, когда ему удалось «поджечь» боевой корабль москалей.

— Шалишь! — отвечал ему другой охранник, по фамилии Крутов. — Севастополь — город русской боевой славы. Его еще наш Суворов основал, а Нахимов вместе с Корниловым жизни не жалели его, защищая от внешних врагов.

— Это ты брешешь як сивый мерин! Суворов — це ж наш вояка! И Нахимов с Корниловым — те тоже из хохлов будут. То я тебе вполне авторитетно заявляю!

— Ага! Ты еще скажи, что наша Кашира — райцентр ридной Украины…

— А що? И скажу! В Кашире сколько проживает выходцев с Украины? Много! Значит, Кашира тоже украинский город…

— Ну, вы, хохлы, обезумели! Руки у вас дюже загребастые. Все под себя гребете! — не выдержал и вспылил Крутов.

— Да ни! — отмахнулся Холявко. — Просто Украина и Россия — одна большая держава! Только и всего.

— А еще Беларусь! — добавил Крутов.

— И Белоруссия, — согласился Холявко. — Куда ж мы без нее! А то, что наши правители мудрят в своих верховных кабинетах, то это их проблема, не наша. Мы, народ, как жили вместе, так и будем жить, несмотря ни на чьи происки.

Неожиданно Холявко забеспокоился, повернул голову в сторону работающих контрольных мониторов. Один из них почему-то мигнул и тут же погас.

— Глянь, Федор! Что-то сигнал пропал от видеокамеры, которая стоит на входе. Пойду гляну, а ты тут пока ничего не трогай. Приду и займу Севастополь…

— Ага! Счас! В обои руки!

Холявко поглядел в дверной глазок на улицу и, не заметив ничего подозрительного, открыл замок. Выйдя на порог двухэтажного дома, где располагался комплекс микробиологических лабораторий, он посмотрел вверх, на видеокамеру, и удивленно присвистнул. Камеры не было. На ее месте торчали только оборванные провода.

— Во дают, бандюки! Прямо на ходу подметки режут! — недовольно пробормотал он и тут же взялся за рацию типа «моторола», чтобы связаться с напарником, но вызвать его не успел. Сзади ему на голову обрушился удар резиновой дубинкой, и он, теряя сознания, медленно сполз по стене на асфальт.

— Вперед! — тихо проговорил Краснов, поправляя на лице вязаную шапочку-маску с прорезями для глаз и рта.

— Я на второй этаж, в комнату номер 23, — сказал Семин, лицо которого было скрыто под точно такой же маской, как и у Краснова, и первым заскочил в приоткрытую дверь.

Краснов проник в офис следом за ним и тут же услышал голос второго охранника, беспечно окликавшего напарника:

— Петро! Ты чего там? Что случилось с этой техникой?..

— Все в порядке! — довольно нахально прокричал Краснов в ответ. — Иду к тебе!

— Иди, иди! Я тебе вставлю фитиля по первое число!..

Когда охранник по фамилии Крутов увидел рядом с собой человека в маске, он икнул от неожиданности и тут же потянулся к оружию, но вытащить пистолет из кобуры не успел. Краснов, бывший в свое время чемпионом Военно-медицинской академии по восточным видам единоборств, подпрыгнул и врезал охраннику правой ногой в грудь. От этого удара охранник отлетел назад, ударился затылком о край стола и растянулся без признаков жизни на полу.

Черт-те чем приходится заниматься, подумалось Краснову. На какой-то миг ему даже жаль стало этого мужика, наверняка обремененного многочисленным семейством. Ничего, оклемается, тут же успокоил он сам себя. Затем, отключив всю электронную аппаратуру, побежал на второй этаж, где вовсю орудовал Семин, пытаясь отпереть дверь, ведущую в лабораторию. Но она ему не поддавалась.

— Дай-ка я попробую, — отстраняя Виктора, сказал Краснов и с разбега врезал ногой в дверь чуть выше замка. Дверь вылетела с первого удара. — Вот так надо! Против лома нет приема…

Лабораторное помещение, куда вбежали оперативники, ничем не отличалось от других подобных комнат. Стояли лабораторные столы, а на них всевозможные пробирки, реторты, колбы. Рядом с ними — три микроскопа, не убранных в сейф, и другое оборудование.

— Где-то здесь должен находиться термостат для хранения питательных сред и выращенных штаммов, — произнес Семин, лихорадочно обыскивая помещение взглядом. — А, вот и он!

С этими словами Виктор открыл шкаф-термостат и, вытащив оттуда обыкновенный чемоданчик типа дипломат, показал его Краснову.

— Он? — поинтересовался Вадим Николаевич.

— Он самый! — убежденно ответил Семин. — У них уже все приготовлено для отправки. Этот дипломат сам устроен как переносной термостат.

— Техника! — с уважением произнес Краснов. — Забирай его, и уходим!

— Все в ажуре! — обрадованно произнес Виктор. — Мы с тобой не превысили контрольного времени пребывания на вражеской территории!..

— Ладно, ладно, балабол! — усмехнулся Краснов. — Надеюсь, что наш визит сюда окажется роковым для некоторых лиц из компании «Терек»…

Семин, держа в руках дипломат, выбежал из лаборатории первым. Вадим Николаевич чуть замешкался. В последний момент ему показалось-почудилось, что дикие огненные глаза неожиданно глянули на него из-под стола, стоявшего чуть сбоку, у правой стены.

«Что за притча? — пронеслось у него в голове. — Галики начинаются, что ли…»

И все же Краснов не смог справиться с собой и сделал шаг к столу, а затем, присев, заглянул под стол. Там он отчетливо увидел крышку люка, ведущего куда-то вниз.

— А там что такое? — спросил он самого себя вслух. — Интересно взглянуть…

Но тут в помещение вернулся Семин, крикнув:

— Ну в чем дело?! Охранники сейчас очухаются! Уходим!

— Да, да… — проговорил Краснов, махнув рукой на подозрительный люк. — Я уже иду…

Когда в лабораторный корпус филиала «Терека» нагрянула милиция, вызванная пришедшими в себя охранниками, оперативники Управления Z находились уже далеко от Каширы. Они спешили передать дипломат-термостат с неизвестными вирусными штаммами в свою лабораторию, чтобы там провели самую тщательную экспертизу. Теперь им как никогда нужны были результаты этих исследований.

Глава 9. «По заразе порошками, огонь!»

Август месяц 1771 года в Первопрестольной выдался на удивление жарким.

Доктор Самойлович еще месяц назад покинул Угрешскую больницу и теперь разрывался между Симоновым монастырем и Даниловским, где по указанию генерал-губернатора Москвы с разрешения архиепископа Московского и Калужского Амвросия были развернуты новые больницы. В общей сложности в них находилось теперь около двух тысяч больных и выздоравливающих.

Дела и заботы, возложенные на плечи доктора Данилы, совершенно не оставляли ему ни минуты свободного времени. Даже спать приходилось в эти дни не более четырех-пяти часов в сутки, а эпидемия в Москве все еще не шла на убыль.

В один из воскресных дней Самойловичу все же удалось выкроить пару часов для того, чтобы проведать доктора Ягельского.

Константин Осипович квартировал неподалеку от Донского монастыря. И пока Самойлович добрался до его дома, рассмотрел то, как изменился город со времени начала эпидемии. Народу на улицах стало значительно меньше. Люди больше не собирались, как прежде, на площадях, не обменивались мнениями о наиболее важных событиях внутренней жизни страны.

Казалось, весь город прокопчен дымом от костров, в которых солдаты из карантинных команд жгли солому и навоз.

Сидя один в двухместной пролетке и самолично управляя парой отощавших на больничном фураже лошаденок гнедой масти, доктор Данила вспоминал о том, с каким трудом сумел найти для себя замену в Угрешской больнице. Сначала он обратился с этим предложением к немцу Гарману, преподававшему в медицинской школе при Московском сухопутном госпитале инфекционные болезни, но это предложение вызвало такой искренний испуг у профессора медицины, что Самойловичу даже стало неудобно за него. А через два дня тот и вовсе удрал из России, сославшись на семейные обстоятельства. Другой опытный инфекционист, по фамилии Таранчини, имевший в Москве богатую практику, заранее проведав, что его собираются назначить в Угрешскую, не придумал ничего лучше, как имитировать собственную смерть, и тоже скрылся из города. Пришлось Самойловичу вновь обратиться за помощью к своему старому другу доктору Ягельскому, который и порекомендовал ему молодого, подающего большие надежды доктора Мартынова, недавно вернувшегося после обучения в Страсбургском университете.

С Мартыновым — высоким статным юношей, прозванным подлекарями Коломенской Верстой — Самойлович быстро нашел общий язык, сдав ему больничное хозяйство в течение нескольких часов.

Все летние месяцы, прошедшие со дня последней встречи с Ягельским, доктор Данила не мог забыть о его работе по созданию окуривательных порошков. Организовывая новые больницы на территориях Симонова и Даниловского монастырей, Самойлович осознал по-настоящему всю перспективность подобных порошков, их уникальные возможности. Потому-то он и ожидал с таким нетерпением сообщений от Ягельского о том, как продвигается у него работа. И вот однажды ему сообщили, что Константин Осипович сумел создать три вида окуривательных порошков и теперь дело стоит только за их испытанием. Тогда-то Самойлович и отправился к Ягельскому в гости.

Константина Осиповича Самойлович нашел в его лаборатории, находившейся в смежной с кабинетом комнате, куда его провел лакей Семен. Ягельский сидел на некрашеной табуретке, уставившись на три большие бутыли, стоявшие перед ним на лабораторном столе, до половины заполненные какими-то разноцветными порошками.

— А, это вы, сударь? Очень рад… Вы никогда не задумывались о том, что получится, если упростить понимание Бога и дьявола? — задумчиво спросил Ягельский, которого научные размышления настроили на философский лад. — Нет? Напрасно. Это очень любопытно! Получается, что они находятся по разные стороны. Слева — Бог, справа — дьявол. Но ведь их местонахождение зависит от точки зрения наблюдающего, не так ли? Если же смотреть с другой стороны, то Бог будет находиться справа, а его вечный оппонент, разумеется, слева. Вот и получается, что все зависит оттого, кто и откуда смотрит. Послушайте, а что если этот кто-то не человек?..

— Я не совсем уловил… — пожал плечами Самойлович.

— Да я все о том же, о вечном, о добре и зле. Что есть добро? И всеми ли добро будет восприниматься только со знаком «плюс»… Впрочем, это я так, размышляю… А я, знаете ли, к вам собирался! Да-да, именно к вам! — проговорил Ягельский, вставая с табуретки и, покачиваясь на нетвердых ногах, сделал шаг к старому другу.

Только теперь до Самойловича дошло, что Ягельский находился в состоянии крепкого подпития. Это же доказывал и графинчик с водкой, стоявший на полу рядом с табуреткой.

Заметив красноречивый взгляд приятеля, брошенный на графин, Ягельский проговорил:

— Не обращайте внимания! Я сегодня праздную окончание своей работы… Окуривательные порошки для выведения всяческой заразы готовы! Вот они, в бутылях, полюбуйтесь! Теперь ОН не сможет больше поражать людей одним мановением своего черного пальца…

Самойлович хотел уточнить, о ком идет речь, однако промолчал, надеясь, что Ягельский сам пояснит свои слова. Но Константина Осиповича повело, как показалось доктору Даниле, куда-то в другую сторону.

— Если посчитать, что кровь людская, «аки водица», а семя человеческое — «скверна», то и получается, что во главу угла цивилизации становится война и проституция. Ведь именно эти монстры порождаются исходным счетом, той «печкой», от которой человечество предпочитает танцевать. И моровое поветрие — это производное в том же ряду. Возьмем хотя бы «французскую болезнь». Это добро или зло? С точки зрения здорового человека — несомненное зло, жуткая болезнь. А с точки зрения моралиста, меряющего все явления жизни своими мерками? Для него эта болезнь может быть добром, поскольку, во-первых, является своеобразной формой наказания за прелюбодеяние и грехопадение, во-вторых, вполне соответствует его собственным теориям…

Самойлович попытался вникнуть в то, что говорил Константин Осипович, но потом, уразумев, что в философии не силен, махнул на это дело рукой, попытавшись перевести разговор в иную плоскость, интересовавшую его гораздо больше.

— А что же ваши порошки? Вы уже инструкции к их применению разработали? — спросил доктор Данила.

— Пока нет… — с видом заговорщика сообщил Ягельский. — Тс-с! Я не хочу, чтобы ОН прознал о моих изобретениях раньше времени. Если ОН узнает, всему конец…

— Да про кого вы говорите?! — не выдержав, воскликнул Самойлович, пристально глянув в глаза приятеля. На минуту ему почудилось, что Ягельский сошел с ума.

— Тс-с! — снова прошипел Константин Осипович, приложив палец к губам. — ЕГО имя нельзя употреблять зря. А не то ОН тут же появится…

Почему-то Самойловича от этих слов пробрала дрожь. Ему показалось, что он начинает понимать, о ком говорит Ягельский. Это был тот, кто совсем недавно коснулся своим черным крылом доктора Данилы, чуть было не лишив его жизни. Это был Царь террора, старший брат Князя тьмы, сеющий среди живых войны, мор, все несчастья, как считалось в народе.

Константин Осипович тем временем подошел к своему столу, отсыпал из одной бутыли коричневого порошка в пепельницу из чугуна и, поднеся горящую свечу, поджег порошок. Он вспыхнул сразу, горел долго и ярко, источая клубы зловонного дыма.

— Что вы туда понамешали, дорогой друг?! — вскричал Самойлович после того, как, вдохнув изрядную порцию дыма, прокашлялся.

— Тут семь компонентов, — пояснил Ягельский, чей голос до сознания Самойловича доносился теперь как будто из бездны.

— Постойте, я попробую сам определить некоторые из них по запаху, — остановил приятеля доктор Данила. — Значит, так! То, что там присутствует сера, в этом я не сомневаюсь.

— Сера есть, — согласился Константин Осипович.

— Еще селитра?..

— И она в наличии. И еще кое-что не менее агрессивное по отношению к любой заразе. Там еще имеются…

— Ладно, потом расскажете подробнее, — остановил Ягельского Данила Самойлович. — А сейчас хотелось бы немедленно провести опыты прямо в больнице. Увидеть, так сказать, ваши порошки на «поле брани». Не возражаете?

— Помилуй Бог! На это у меня возражений быть не может, — ответил Ягельский. — Да и прогуляться мне не мешает, а то совсем мозги набекрень от трудов праведных…

К Даниловскому монастырю Самойлович и Ягельский подкатили, когда уже начинало смеркаться.

— Где тут у вас бельевая? — поинтересовался Константин Осипович, основательно протрезвевший в дороге. — Лучше всего испытать порошки прямо там.

— Сейчас я распоряжусь, а вы пока погуляйте по саду. Здесь у нас только выздоравливающие бывают.

Погруженный в свои мысли, Ягельский прохаживался по дорожкам сада, полного благоухающими цветами, не обращая поначалу на них никакого внимания. Но потом вдруг опомнился, взглянул на прекрасный сад совсем другими глазами. Кто и как в том зачумленном городе смог вырастить такую красоту, подумалось ему. И тут он увидел совсем еще юную девушку, ухаживавшую за кустами алых роз. Мгновение он стоял как громом пораженный, до того неожиданной и неуместной показалась ему эта идиллическая картинка в чумной больнице. Он так давно не видел ничего прекрасного! Только кровь, пот, гной, грязь. Ну и еще смерть, конечно. А тут на́тебе! Прекрасная незнакомка. Видение неземной красоты…

Приглядевшись внимательнее к девушке, Константин Осипович неожиданно осознал, что видит ее не в первый раз. Но где и когда он встречал ее раньше? Да это же та самая Арина Малова, умиравшая в Угрешской больнице еще в мае, вдруг вспомнилось ему имя девушки. Значит, выжила, поправилась, с каким-то вдохновенно-радостным чувством, переполнившим его, подумал Ягельский.

Неожиданно рядом с девушкой возникла фигура юноши. Девушка, радостно всплеснув руками, бросилась ему на шею.

Ягельский узнал в юноше подлекаря Серафима Сухонина и улыбнулся: «И ты жив, приятель? Молодец! Значит, не такой уж он всемогущий, этот Царь террора! Против истинной большой любви он не властен. Тут не его “епархия”. Тут правит сам Господь Бог…»

Константин Осипович, укрывшись за пышно цветущими кустами, наблюдал за влюбленной парочкой, нисколько не стесняясь своего двусмысленного положения. От того, что он видел, в его зачерствевшем сердце старого циника будто забурлила-заиграла свежая молодая кровь. На душе стало светло и радостно. Такого душевного подъема он давно уже не испытывал.

Глава 10. Когда горят компроматы

«Мерседес» Салова подъехал к корпусу на Окской, 13, где располагался филиал фармпредприятия «Терек», на следующее утро. Из машины выбрался сам Салов с помятым лицом невыспавшегося человека, а за ним и Анатолий Брыксин, отвечавший в совете директоров концерна за службу безопасности. Брыксин был зол как тысяча чертей, поскольку Салов, узнав о нападении на лабораторный корпус в Кашире, наговорил ему по пути туда кучу неприятных слов, пообещав, что больше не будет с ним цацкаться и выгонит к чертовой матери со службы.

Впрочем, осмотрев следы нападения на лаборатории, Василий Степанович немного поостыл.

— Твое счастье, подлец, — сказал он Брыксину, — что дальше лаборатории «А-2» люди в масках не пошли. Как мне сообщили, ими похищен чемоданчик с секретным штаммом под грифом «Гроги», но это не самая страшная потеря для нас. Вот если бы им удалось обнаружить нашу сверхсекретную лабораторию «А-5» и завладеть штаммом под грифом «План», то нам всем стало бы плохо…

В лабораторию «А-5» Салов прошел через лабораторию «А-2». Вход в нее шел через люк, находившийся под одним из лабораторных столов. Нужно было откинуть крышку люка и спуститься на два этажа вниз по железной винтовой лестнице. Только тогда посетители оказывались в хорошо оснащенном современной лабораторной техникой подвале.

Спустившись туда вместе с Брыксиным, Василий Степанович достал из термостата точно такой же дипломат-термостат, каким недавно завладели оперативники Управления Z, и передал его Брыксину.

— Значит так, Анатолий Львович! — проговорил Салов официальным тоном. — Вам надлежит дождаться прихода на работу завлаба Крупина и вместе с ним доставить штамм под грифом «План» в Москву. На всякий случай возьмите с собой самую надежную охрану…

— Будет сделано, — произнес Брыксин.

Забрав дипломат, он поднялся наверх и, зайдя в кабинет Крупина, стал его ждать. При этом не переставал думать о том, что же такое замышляет Салов против него самого. Одно то, что он назвал его по имени-отчеству говорило о многом. Хорошо зная Салова с детства, Брыксин привык, что тот в дружеских беседах называет его просто по имени. Полностью по имени-отчеству Салов называл Брыксина всего раза два в жизни, и оба эти раза ответственный в совете директоров за службу безопасности лишался крупных премий.

«Вряд ли Вася на этот раз будет лишать меня премии, — подумалось Брыксину. — Скорее всего попытается уволить. Неужели у него на это хватит смелости и глупости? Что-то не верится. Наверняка ему хорошо известно про те горы компромата, которые я на него заготовил и которые берегу на крайний случай на своей даче…»

В этот момент Брыксин услышал, как по коридору прошаркал Салов, открыв дверь соседнего кабинета. То, что это прошел именно Салов, а не кто-нибудь другой, догадаться было нетрудно для человека, знавшего Василия как самого себя. Только он мог так шаркать подошвами ботинок по настилу пола. Дурацкая привычка, прилипшая к нему еще в детстве, за что Васю изрядно поколачивала мать. Ведь он, негодяй этакий, умудрялся снашивать обувь гораздо быстрее, чем его сверстники.

Брыксин снова прислушался и уловил звуки голоса Салова, беседовавшего с кем-то по телефону.

«Неплохо было бы услышать то, о чем он там говорит», — пронеслось в голове у Анатолия Львовича.

Собственно говоря, процедура подслушивания для него никогда не была особенно сложным занятием. В кармане у Брыксина всегда имелся врачебный фонендоскоп, аккуратно свернутый и упакованный в пластиковый пакет. Достав его, он тут же вставил в уши слуховые трубки, а мембрану приложил к стене, разделявшей два кабинета.

— Да, да, да!.. — услышал он негодующие нотки в голосе Салова. — Вы были абсолютно правы в отношении Брыксина. Я твердо и бесповоротно решил с ним расстаться! Нет, больше меня никто не переубедит в отношении него, даже пускай не стараются. Вопрос решенный! Только прежде чем я подпишу распоряжение о его увольнении, мне нужно заполучить от него кое-какие документы… Ну, вы понимаете, о чем я говорю! Как только они будут у него изъяты… Как вы сказали? Они сгорели? Вместе с его собственной дачей? Понятно… Вот это я понимаю! Вот это настоящая работа! Тогда я его прямо сегодня и уволю. Вопрос решен!

У Брыксина, услышавшего этот разговор от первого до последнего слова, челюсть отвалилась от неожиданности. Выходит, Вася кого-то нанял, чтобы лишить его, Брыксина, всего компромата на себя. И этот кто-то сумел все обтяпать в лучшем виде. Даже дачу поджег… Гнида! Получается, что за ним, Брыксиным, уже давно наблюдали, выяснили все его «закрома», а затем просто подожгли их. Это был удар, от которого Брыксин так сразу оправиться не мог. А тут еще не вовремя заявился долгожданный Крупин, напыщенный идиот.

Конечно, он сразу заметил, что Брыксин «прослушивает стенку» и по-простецки осведомился:

— Анатолий Львович, вы разыскиваете мой секретный сейф?

— Ни хрена! — грубо ответил Брыксин. — Я ищу подслушивающую аппаратуру. Ею вполне могли напичкать ваш кабинет под завязку наши конкуренты.

— Тогда понятно, — усмехнувшись, сказал Крупин — сорокалетний человек невысокого роста и с неброской внешностью. Единственное, что могло бы выделить его из людской толпы, — это холодные пронзительные глаза, посаженные глубоко под большим лбом с залысинами, от взгляда которых всякому человеку начинало казаться, что его просвечивают рентгеном.

— Мне передали распоряжение президента фирмы о том, что мы вместе с вами должны отправиться сей же час в Москву. Это так?

— Да, уже едем! — заспешил Брыксин. — Я только вас и дожидаюсь…

— Тогда не мешкая в путь! — бодро произнес Крупин.

А президент фирмы «Терек» Салов, переговорив по телефону с Владимиром Нгомо, решил излишне не рисковать, посылая Брыксина с таким сверхсекретным грузом, каким являлся для него штамм микроорганизмов, полученных в лаборатории «А-5». Вдруг он, чего доброго, осмелится не подчиниться его приказу и… Василия Степановича даже в пот бросило от одной этой мысли.

— Где Брыксин?! — закричал он, выглядывая из камбинета.

— Только что уехал вместе с Крупиным в Москву, — проинформировал его кто-то из охраны.

— Черт побери! — пробормотал Салов, хватаясь за голову. — Неужели Толя решится на подобную мерзость?.. Боже мой, только не это!

Бессмысленно побегав по лабораториям, Василий Степанович наконец приказал готовить машину к отъезду.

Всю дорогу до Москвы Салов не мог спокойно усидеть на месте. Даже стрельнул у своего водителя закурить, хотя раньше никогда не баловался табачной гадостью.

— Побыстрей можешь ехать? — то и дело спрашивал он, глядя на спидометр.

На что степенный пенсионер-водитель, устроившийся к Салову подработать к пенсии, отвечал:

— Куда спешить, Василий Степанович? На тот свет всегда успеем!

С этим трудно было поспорить, но Салов не мог успокоиться и потому с полпути от Каширы к Москве, где-то в районе железнодорожной станции Барыбино, связался со своим центральным офисом по сотовому телефону.

— Наташа, Брыксин прибыл? — тут же спросил он у секретарши.

— Нет, Василий Степанович, его еще не было.

— Как только появится, сразу сообщи мне.

— Сообщу.

«Неужели он посмеет? Неужели решится?..» — в который раз за это беспокойное утро спрашивал Салов самого себя и не знал, что на это ответить.

Он еще дважды перезванивал Наташе, обращаясь к ней все с тем же вопросом: «Брыксин вернулся?» Ответы секретарши были не успокаивающими: «Он еще не приехал!»

Тот же вопрос Василий Степанович задал охране у въезда на территорию своей фирмы.

— Нет, Брыксин еще не возвращался! — сообщил ему охранник.

— Все к черту! — махнул рукой Салов и тут же набрал номер телефона Владимира Нгомо.

— Брыксин скрылся со штаммом и с Крупиным!.. — произнес он в трубку чуть ли не плачущим голосом.

— Я в курсе, — ответил Нгомо. — Не волнуйтесь так, мы его обязательно найдем. А вам, уважаемый Василий Степанович, придется заменить все руководство вашей службы безопасности на наших людей. Это необходимо. Я сейчас же их вам представлю…

Глава 11. Сеанс целительства

Моя следующая встреча с махаришей Владимиром Нгомо состоялась на следующий день. Прибыть на Плющиху, где находился офис секты «Дети Шивы», меня попросил милый женский голос, позвонивший по поручению все того же неугомонного Нгомо.

— Владимир Аликаимович очень хотел бы повидаться с вами, — сказала женщина. — Машину за вами пришлют через час…

Я даже не успел сказаться больным или отговориться чрезвычайной занятостью, как делал это всегда, когда не хотел ехать по приглашениям. Она, не дав мне этой возможности, уже дала отбой.

Впрочем, если сказать откровенно, у меня самого появилось большое желание вновь повидаться с мулатом. Первое посещение его офиса произвело на меня ошеломляющее впечатление. Он заинтересовал меня постановкой дела. Обыкновенная секта, как показалось мне поначалу, оказалась куда интереснее и любопытнее для изучения, чем я ожидал.

Я давно и успешно интересовался нетрадиционными методами лечения больных людей, применяемыми в некоторых сектах. Даже написал об этом как-то серию статей, напечатав их в ряде журналов в нашей стране. Позже они были переведены на английский язык и изданы отдельной книгой в одном крупном лондонском издательстве, специализирующемся на популяризации медицинских знаний. Вот и теперь интерес к методам лечения пациентов в секте «Дети Шивы» заставил меня отложить работу над своей книгой о Чумном бунте в Москве и, быстро собравшись, отправиться в центр, в котором властвовал махариша Нгомо.

Встретил он меня еще учтивее, чем прежде. Провел в то же самое помещение, в котором принимал меня в первый раз и, ничего не говоря, снова включил огромный экран видеосистемы во всю стену. Но на этот раз я не увидел внутреннего дворика-сада. Мне была показана небольшая комната, в которой на кровати спал мальчик лет одиннадцати-двенадцати, свернувшись калачиком. Эта комната совершенно ничем не напоминала больничную палату. Она была обставлена современной мебелью. Полы покрыты дорогими коврами, как, впрочем, и стены.

— У этого мальчика проблемы со здоровьем, — произнес Нгомо. — Я попросил бы вас, Александр Григорьевич, проконсультировать его. От успешного лечения этого маленького человека будут зависеть большие результаты в наших общих делах.

Я собирался тут же возразить мулату, что никаких общих дел с ним не имею и иметь пока не собираюсь. Но, немного поразмыслив, не стал этого говорить. В конце концов, зачем так сразу портить отношения с сектантами, которые держат под своим влиянием мою собственную жену?

— Что я буду с этого иметь? — спросил я Нгомо прямо, настроившись на деловой лад. Похоже, это ему пришлось по вкусу.

— Вам хорошо заплатят. Вот аванс в размере тысячи долларов….

С этими словами Нгомо отслюнявил десять сотенных купюр нового образца и положил передо мной на стол.

Помявшись, я все же взял деньги и, пересчитав их, сунул в карман.

— Вам потребуются какие-то инструменты? — поинтересовался Нгомо.

— Нет. Все, что мне понадобится, я всегда ношу при себе, — ответил я. — Итак, вы хотите, чтобы я осмотрел ребенка…

— Да, конечно, — согласно кивнул мулат. — Пройдемте в его спальню. По дороге я введу вас в курс дела.

Пока мы шли по путанным ходам-переходам, словно специально устроенным для того, чтобы запутать, сбить с толку незваных посетителей, махариша говорил о недугах мальчика. Из его рассказа я узнал, что ребенка зовут Иса и он страдает ночным недержанием мочи. А кроме того, сильно заикается.

— Кто он по национальности? — сразу спросил я.

— Они называют себя вайнахи. Мы же называем их чеченцы или чечены, кто как, — пояснил Нгомо.

— Понятно, — произнес я.

И мне действительно стало многое понятно в данном случае. Еще даже не осмотрев ребенка, не поговорив с ним, я для себя уже составил перечень причин, которые могли привести его к тому состоянию, в котором он сейчас находился. Так у меня бывало довольно часто. Я не знаю, чем это можно объяснить. Интуицией, экстрасенсорными способностями — не знаю. Я себя никогда не считал экстрасенсом, слишком уж много откровенных проходимцев называют себя так. Я в их числе оказаться не собирался. Просто мои знания и мой опыт помогали строить возможные версии возникновения того или иного заболевания. Вот и теперь наиболее правдоподобной версией была та, что ребенка кто-то смертельно испугал, что вполне могло случиться в тех местах, где жил Иса, поскольку там велись военные действия.

Когда мы вошли в комнату, где спал мальчик, то я не стал его будить. Используя свою методику, я перевел его сон из так называемой наркотической фазы, когда спящий человек не слышит обращенных к нему слов, в фазу парадоксальную, когда спящий воспринимает каждое тихо произнесенное слово возле него как очень громкое. В таком состоянии спящий может не только слышать вопросы, но и отвечать на них, если на него при этом воздействовать особым образом с помощью специальных ароматических веществ. Это старинный тибетский метод, которым я овладел в совершенстве во время своих путешествий по странам Востока.

— Господин Нгомо, — сказал я, — прошу вас оставить меня наедине с пациентом.

— Хорошо! Считайте, что меня здесь уже нет, — быстро произнес махариша и удалился из комнаты.

«Зачем я его выдворил? — подумалось мне. — Чтобы сохранить в тайне свою методику? Но он ведь все равно подсмотрит все мои действия по своему уникальному “телевизору” в стене… Подсмотреть-то подсмотрит, но только вряд ли сможет повторить. Не зная компонентов ароматического порошка, никогда не добьешься возможности разговаривать со спящим».

Достав из кармана пиджака золотой портсигар, в котором у меня хранилась аптечка скорой помощи, я открыл его и вытащил оттуда тонкую «сигарету». Затем я вынул зажигалку и поджег конец «сигареты», держа ее не во рту, а в руке. Конец «сигареты» сразу же вспыхнул, как сухой порох, но я задул открытый огонь, оставив тлеть уголек, от которого комната стала наполняться весьма приятными благоуханиями. Этим дымом я и окурил мальчика в постели.

— Ты больше не заикаешься! — тихим, но твердым голосом произнес я. — Ты говоришь так, как поет птица на рассвете, свободно и легко. Ты спишь, но хорошо слышишь мой голос. Ты спишь, но можешь отвечать на мои вопросы. Ответь мне, кто тебя напугал? Говори! Ты можешь мне доверять. Я тот, кто тебе поможет.

Я видел, как на лице мальчика отразилось мучительное сомнение.

— Мне нельзя… Я не могу! — выдохнул он, не открывая глаз.

— Говори! Ты можешь мне доверять. Я тот, кто тебе поможет, — снова повторил я.

— Я верю тебе, — произнес Иса. — Я знаю, что ты мне поможешь.

— Кто тебя напугал? — настойчиво вопрошал я, снова и снова обводя вокруг головы мальчика тлеющей «сигаретой» с особым ароматическим порошком.

— Это было давно, — наконец произнес он. — Я уже не помню, когда. Я играл на улице в нашем горном ауле, где живет вся моя семья. Неожиданно ко мне подъехал на красивой машине наш сосед Ваха и сказал, что хочет меня покатать. Я согласился. Сосед увез меня в другой аул, запер в темном подвале и долго не выпускал на свет. Он бил меня, целился в меня из ружья и… стрелял, но никогда не попадал. Я боялся каждого выстрела! Так боялся, что стоило только мне увидеть ружье, как тут же мои штаны становились мокрыми. Так продолжалось целый месяц. А потом сосед Ваха увез меня в другой аул, в котором не было людей. Это был старый разрушенный аул. Там он меня и оставил в сакле, сказав, что за мной скоро придут. За мной пришли только через три дня отец и братья. Все они были с оружием и поэтому…

— Понятно! — прервал я его. — Сосед украл тебя с целью получить за тебя выкуп?

— Да. Об этом я узнал от отца. Он отдал за меня тридцать баранов и совсем новенькую машину. Больше я Вахи никогда не видел…

— Я все понял, — проговорил я. — А сейчас я выведу из твоей головы, из твоего подсознания запечатленный там образ страха. Ты больше не будешь бояться вида оружия. Ты смелый и бесстрашный джигит. Запомни это навсегда. Тебе больше нечего бояться.

Собственной слюной я затушил уголек на «сигарете» и убрал «окурок» обратно в портсигар. Дело было сделано. Конечно, моя методика не излечила ребенка от его страшных воспоминаний о пережитом, но она позволила провести довольно точную диагностику, вывести из его подсознания «капсулу страха». Это вовсе не значило, что страх больше никогда не вернется к этому маленькому человеку с гор. Вид оружия мог вернуть его. Но тут уж я был бессилен. Окончательное излечение ему могло дать только время. Он не должен близко от себя видеть оружия и ни в коем случае сам не должен к нему прикасаться.

Стоило мне закончить все процедуры, как дверь комнаты отворилась, и в нее вошли двое — махариша Нгомо, а с ним седовласый горец плотного телосложения.

— Это отец Исы, — сказал Нгомо. — Он очень волнуется за своего сына, поскольку это последний его ребенок из пяти сыновей. Четверо погибли, сражаясь за независимость Ичкерии.

— Иса мой единственный наследник, — гордо произнес горец. — Я не хочу, чтобы над ним насмехались его ровесники. Я не хочу, чтобы они обзывали его обидными словами и давали ему прозвища. Что можно сделать, доктор?

— Прежде всего, он три года не должен видеть рядом с собой ни автоматов, ни винтовок, ни ружей. Это самое главное. Иначе вашему сыну ничего не поможет. Должно пройти три года, чтобы в его подсознании закрепилась установка на бесстрашие.

— Но это невозможно! — вскричал отец Исы. — Вайнах не может жить без оружия. Таковы традиции.

— Тогда я вам ничем не могу помочь, — развел я руками.

— Погодите! Постойте! Я знаю, что делать! — опять прокричал горец. — Я отправлю Ису в Турцию. Там живет мой брат. Там мы не носим оружия. Это запрещено местными законами…

— Да, это правильное решение, — одобрительно сказал я.

— Спасибо, доктор! Я так и поступлю.

Минут через пятнадцать, когда Нгомо провожал меня до машины, то протянул мне конверт с окончательным расчетом за консультацию.

— Всего доброго, — проговорил он. — Вам большой привет от вашей супруги. Очень скоро вы сможете с ней увидеться.

— Прекрасно, — промолвил я, усаживаясь в машину. — До свидания!

Пока машина везла меня домой, я не решался вскрыть конверт и пересчитать деньги. Только оказавшись дома, я вытряхнул пачку стодолларовых купюр на стол и пересчитал их. Вместе с авансом за получасовую консультацию я получил десять тысяч долларов…

От вида этих денег мне стало как-то не по себе. У меня закрались сомнения относительно того, что деньги эти я получил именно за консультацию. Скорее всего, мне заплатили аванс за будущую работу. Нгомо хотел привлечь меня для написания книги о своей секте. Возможно, это и есть первоначальный взнос…

Не знаю, почему, но мне стало страшно от такой щедрости тех, кто «лечил» мою жену. Что-то здесь не вязалось, не склеивалось воедино. А вдруг..!

Меня бросило в дрожь от одной этой мысли. А вдруг все, что я видел в свой первый приезд в секту, это только видеосъемка? А вдруг сделана эта видеосъемка давным-давно? Что, если Марина Кожедубова все-таки пала жертвой секты «Дети Шивы» и то же самое случится с моей женой, которую они, возможно, держат в заточении?

Нет, успокоил я себя. Этого просто не может быть. Ведь я не первый день живу на свете и смог бы заметить в поведении махариши Нгомо, в обращении его со мной что-то необычное, не адекватное ситуации. Но нет, он держал себя вполне здраво и пока еще не дал мне повода усомниться в своей честности.

Так я себя успокаивал, а затем даже укорял за то, что поддался на уговоры и согласился взять такие большие деньги за консультирование и лечение мальчика. Если бы я только мог знать тогда, какую сумму на самом деле получил Нгомо за мою работу с отца Исы, то не мучил бы себя напрасными сомнениями. Но об этом я смог узнать значительно позже. Секта «Дети Шивы» получила от чечена не только пятьсот тысяч долларов, а еще и разрешение хозяина воспользоваться его роскошной «саклей» в горном ауле, где издавна жили представители большого тейпа Беслаевых, к которому принадлежали и Аслан, и его сын Иса.

А мною в тот вечер будто овладел приступ малярии. Меня трясло и колотило так, что прошиб холодный пот. Было такое впечатление, словно меня обуял страх. Тот самый жуткий и непереносимый страх, с которым я помогал бороться маленькому горцу. Мне даже показалось, что это он заразил меня и его страх навсегда воцарился во мне.

«Чушь собачья! — подумал я. — Вот приму горячую ванну, расслаблюсь и все пройдет. А потом вернется Лена, и все будет хорошо…»

Так я думал в тот вечер. Господи, какой же я был осел!..

Глава 12. «Pestis bovum», и только…

Результатов лабораторной экспертизы вирусных штаммов из дипломата-термостата, взятого в Каширском филиале фармпредприятия «Терек», майор Краснов ожидал с особым нетерпением.

Если там на самом деле окажутся те чумаподобные палочки, которые, по агентурным сведениям, поступающим в эпидотдел Управления Z, циркулировали в разных странах уже около года, вызывая пока локальные вспышки смертельно опасного заболевания, то получится так, что он, Краснов, на верном пути. И что это именно Салов в своих лабораториях открыл пресловутый «ящик Пандоры», в котором заключено все зло мира. Это самое вселенское зло и обязан был по роду своей службы оперативник Краснов загнать обратно в «ящик Пандоры» и навсегда закрыть его, сокрыв от простых смертных.

Да, задача стояла перед Красновым нелегкая. Если чумаподобный вирус действительно выведен в лабораторных условиях и испытан на людях, то перекрыть ему дорогу будет чрезвычайно трудно. Особенно если он обладает неизвестными свойствами.

Про обычную чумную палочку известно довольно много, думал Вадим Николаевич, сидя в своем кабинете. В природе она циркулирует и сохраняется среди грызунов благодаря периодически возникающим эпизоотиям чумы. Известны около трехсот видов животных, болеющих чумой: крысы, суслики, сурки, песчанки, мыши и даже верблюды, ослы, зайцы и многие другие животные, в том числе крупный рогатый скот. Некоторые грызуны, такие как суслики и сурки, переносят болезнь в латентной форме во время спячки, чем способствуют поддержанию природного очага в своей местности. При острой форме болезни среди прочих видов грызунов происходит их значительный падеж. Блохи, покидая труп грызуна, ищут нового хозяина и вот тогда-то могут переходить на человека при его случайном контакте с ними.

Дальше все происходит до безобразия легко и просто. Возбудители чумы проникают в кожные покровы человека через расчесы или ранки от укусов блохи. Блоха же во время этих самых укусов срыгивает содержимое желудка, в котором содержатся чумные микробы. Так чаще всего и происходит заражение этой особо опасной инфекцией.

Гораздо реже человек заражается при прямом контакте с больным животным, при снятии шкурок после охоты, а также через предметы обихода заболевшего человека и при поражении легких воздушно-капельным путем.

Клинически чума у людей протекает в виде бубонной и легочной (вторичной) форм, но отмечаются и случаи кожной, септической, кишечной и других форм. Все они сопровождаются явлениями общей интоксикации с внезапным повышением температуры тела до 39–40 градусов по Цельсию.

Эти самые общие сведения о столь грозной заразе, каковой является чума, курсанты Военно-медицинской академии получали на занятиях по эпидемиологии. Гораздо больше о ней офицер Краснов узнал несколько позже, когда попал служить в противочумный отряд. Конечно, теперь о «нравах» беспощадной заразы он знал куда больше прежнего. Но даже для него — военного эпидемиолога — было загадкой, чего можно ожидать от нового чумаподобного вируса, выведенного какими-то «селекционерами». Сейчас за огромные деньги подобные люди готовы вывести хоть черта с рогами. Такие теперь настали времена. Нет у людей ни чести, ни совести, ни даже элементарного чувства самосохранения. Думая об этом, Вадим Николаевич заметил, что на столик под пневмопроводом выпала туба с документами.

«Наверное, там результаты анализов», — сказал самому себе Краснов и не ошибся.

Ошибся он в другом. В справке из экспресс-лаборатории значилось следующее: «В термостате обнаружены штаммы возбудителя Pestis bovum — чумы рогатого скота…»

А дальше на добрых десяти страницах убористого текста шли распечатки по истории заболевания, его этиологии, патогенезу, клиническому течению, по лечению и мерам профилактики.

— Спасибо… — произнес Краснов, быстро пролистав страницы. Выразиться более основательно он себе не позволил, памятуя, что в его родной «конторе» все прослушивается и просматривается службой личной безопасности.

Похоже, что наш повышенный интерес к фирме господина Салова не оправдывается, пришел он к выводу. Сейчас начнется самая настоящая буча…

И точно! Через минуту Краснова вызвал на «ковер» полковник Ветлугин, а чуть позже их обоих пригласил к себе начальник Управления Z генерал-лейтенант Николаевский, чей кабинет по старой памяти все еще находился в известном доме на Лубянской площади.

Последние фразы, произнесенные начальником Управления сразу после основательного разноса (он, кстати, никогда не стеснялся в выражениях), запомнились майору Краснову больше других.

— Штаммы ультравирусов чумы рогатого скота! На кой черт они понадобились Салову? Это очень подозрительно. А вдруг он создает у себя запасы этих вирусов, чтобы потом терроризировать наших животноводов? Запустит их циркулировать во внешней среде, как сделали это террористы в Англии. Я имею в виду коровье бешенство… Или еще почище! Создает запасы бактериологического оружия. Ведь нам с вами хорошо известно, что в перечень наименований штаммов, которых в мире считают «боевыми», входит даже возбудитель сибирской язвы. В общем, необходимо поговорить с этим Саловым по душам. Прошу вас обоих присутствовать при этой беседе.

* * *

Вызов в знаменитое здание на Лубянке Салов воспринял как нечто невероятное, из ряда вон выходящее. Во-первых, он давно перестал всерьез воспринимать ФСБ, не считая эту организацию даже вполовину столь же могущественной и значительной, каковой всегда была ее предшественница.

Во-вторых, ему ли, чуть было не занявшему пост президента великой страны, было бояться происков недоброжелателей из правоохранительных министерств и ведомств? Его связи всегда могли помочь раз и навсегда отбить охоту заниматься лично им наиболее ретивым служакам из самой «конторы».

И все же, направляясь на встречу с генерал-лейтенантом Николаевским, который и пригласил его для дачи показаний по поводу «некоего дела, способного повредить карьере и, в частности, личному благополучию президента “Терека”», Салов не мог справиться с нервами. Побег Брыксина настолько выбил его из привычной колеи, что он опасался не сдержаться во время беседы с эфэсбэшником и наговорить лишнее.

В кабинете, куда Василия Степановича провел молодой человек в погонах старшего лейтенанта, его уже ждали, кроме генерала в форме, еще двое в цивильных костюмах. Одному из гражданских было далеко за пятьдесят, другой же был несколько моложе. Кстати, этот другой, как показалось Салову, очень походил на известного артиста кино Александра Абдулова.

— Присаживайтесь, — пригласил Салова генерал, указывая на свободный стул возле своего стола. — Будем знакомы. Меня зовут Алексей Федорович, а фамилию мою вы уже знаете…

— Очень приятно, — кивнул Салов. — Чему, так сказать, обязан?..

— Нам нужны ваши прямые и честные объяснения по поводу нападения на вашу фирму в Кашире. Что вы можете показать по этой истории?

— Пока я и сам мало что знаю. Этим делом занимается областное ГУВД.

— Из ваших лабораторий ничего не похищено? — снова спросил генерал, пристально глядя в глаза Салову.

— Мне трудно ответить на ваш вопрос… Вот проведем собственное расследование, и тогда… Дня через три.

— Что «дня через три»? — не понял Николаевский.

— Дня через три я смогу вам ответить на ваши вопросы более определенно и даже подготовлю список похищенного.

— Ну, с этим-то нам все понятно, — тянул время генерал, словно дожидаясь поступления какой-то новой важной информации.

И точно! Сразу после этой фразы у него на столе приятно «замяукал» один из телефонов.

— Слушаю вас, — ответил на звонок генерал. — Хорошо! Я вас понял…

Помолчав какое-то время со значительной миной на лице, генерал заговорил снова:

— Скажите, Василий Степанович, прочему вы нам не доверяете?

— Как же я могу вам не доверять?.. — удивился Салов. — Вы, по сути дела, наша российская безопасность, стоите на страже нашего общего благополучия…

— Вы нам предельно не доверяете, — снова повторил Николаевский, укоризненно покачав головой. — Пытаетесь от нас скрыть то, что, простите, уже известно последней уборщице на вашей фабрике.

— Не понимаю вас!.. — все еще держался Салов.

— Как же так? У вас из лаборатории похищают уникальные вирусные штаммы, способные вызвать целую эпидемию смертельно опасной болезни, у вас сбегает куратор вашей службы безопасности некий Брыксин, у вас пропадает заведующий лабораторией Крупин, а вы ничего и не знаете? Так сказать, пребываете в неведении?

— Но-о?.. — проблеял Василий Степанович. — Мы бы и сами разобрались. Собственными силами…

— Вы или не понимаете, что произошло, или… — сменил тон с увещевательного на обвинительный генерал Николаевский. — Вы с вашими разработками в области микробиологии ставите всю нашу страну перед опасностью возможного заражения! Предельно! Так что ваши уклончивые ответы на поставленные вопросы я могу расценить только как желание уйти от ответственности, скрыть правду. Вы ставите меня перед очень неприятным для вас выбором. Либо я признаю ваши эксперименты опасными для здоровья и самой жизни людей и тогда прикажу своим сотрудникам выжечь очаги заразы каленым железом, либо… вы все рассказываете как на духу. Одно из двух! По-моему, я выражаюсь предельно ясно.

— Но, Алексей Федорович?.. — снова попытался выкрутиться Салов.

— Никаких «но»! — ударил ребром ладони по столу Николаевский. — Либо — либо!

— Хорошо, — сломался Салов. — Вы вынуждаете меня открыть вам наши коммерческие секреты, и все это без разрешения совета директоров, без… Ладно! Спрашивайте о том, что вас интересует. Я все скажу!

— Сначала ответьте, для чего в вашей лаборатории получен штамм ультравируса чумы рогатого скота? — спросил генерал.

— Ультравирус необходим нам для новых разработок. Наши вирусологи совместно с генетиками пытаются вывести культуру вируса с совершенно новыми свойствами. С их помощью мы надеемся вызвать такие мутационные изменения у животных, что, во-первых, они не будут болеть, а во-вторых, резко возрастут надои молока, увеличится прибавка в весе. Представляете, делаем корове укол и она через неделю дает молока вдвое, а то и втрое больше, чем прежде. Или, скажем, баран… Делаем укол барану, и он опять же через какой-то небольшой срок становится величиной, извините, с быка! Впечатляет? То-то и оно!

Рассказывая о своих планах, Салов до того разошелся, что повернулся к двум молчавшим до сих пор людям, словно приглашая и их порадоваться открывавшимся перспективам, но те почему-то продолжали хранить индифферентное молчание.

— У нас имеется некий коммерческий заказ от нескольких сельскохозяйственных объединений и от частных фермеров. Так что помимо лекарств для людей мы еще разрабатываем и кормовые добавки для скота… Но это так, не профильное направление в нашей деятельности! Хотя и очень, повторяю, перспективное.

— А что произошло у вас с Брыксиным? Почему он решил скрыться, прихватив с собой еще и вашего ведущего специалиста? Ведь Крупин у вас пользуется большим авторитетом, не так ли?

— Конечно! Крупин — это величина. А что касается Брыксина… Я его собирался уволить, — честно признался Василий Степанович. — В последнее время он позволял себе… Как бы это получше выразиться?

— Выражаться не надо! — неожиданно остановил его Николаевский. — Лучше взгляните вот на эти документы…

Генерал вынул из ящика стола небольшую папку и протянул ее президенту «Терека».

В папке оказалось несколько фотографий Брыксина. На двух из них он был изображен в анфас и профиль, как снимают обычно зэков, на других Брыксин в пьяном виде обнимался с каким-то здоровенным мордоворотом, явно «лицом кавказской национальности».

— Кто это? — спросил Салов, показывая на кавказца.

— Это вор в законе Резо Кутаисский. Лучший друг другого преступного авторитета по кличке Мабута.

— Какая еще мабута? — не понял Василий Степанович.

— А вот эта самая, предельно, Мабута и есть, — указал пальцем на Брыксина Николаевский. — Можно подумать, что вы ничего не знали об уголовном прошлом своего друга детства… Можно подумать, что вы назначили его куратором от вашего совета директоров потому, что не знали о его отсидке в тюрьме… Кстати, поздравляю! Вы неплохо придумали с этим назначением. Ведь в легальные начальники охраны вы его назначить бы никогда не сумели. Сами знаете, лицензию на охранную деятельность в нашей милиции получить довольно затруднительно для тех, кто запятнал свое доброе имя в прошлом таким тюремным сроком. Десять лет!

— Так вам и это известно? — тяжело вздохнул Василий Степанович. — Да, к сожалению, был грех с моей стороны. Подвело доброе сердце. Взял на работу этого зэка, по которому тюрьма плачет кровавыми слезами… Доброе сердце подвело!

— Ладно, ладно! — резко произнес генерал. — Лучше скажите вот что: какие еще ценности прихватил с собой ваш друг детства, когда отправился в бега?

Чувствовалось, что этого вопроса Салов ждал и боялся больше всего. Он напрягся, весь как-то подобрался, и майору Краснову даже показалось, что он сильно побледнел. А может быть, виноваты были лучи закатного солнца, которые меньше стали проникать в кабинет начальника Управления.

— Да! — выдохнув, словно перед тем, как испить горькую чашу до дна, проговорил Салов. — Он скрылся со штаммом «А-5». Это уникальное открытие Крупина! Это новое слово в науке и производстве.

— Конкретней! Что за штамм похищен Брыксиным?

— Штамм чумаподобных вирусов, которые…

— Стоп! Об этом подробно напишите в соседнем кабинете. Там получите письменные принадлежности. Но перед этим назовите все адреса, которыми может только воспользоваться Мабута… Простите, Брыксин Анатолий Львович.

— Дома он вряд ли появится. Разве что у нашей общей знакомой? Ее фамилия Сучкова по первому мужу, а зовут Ирина Петровна. Проживает в своем собственном доме в Щелковском районе Московской области. Неподалеку от Медвежьих озер. Названия улицы не помню. Только зрительно. Мы с Толей ее как-то навещали…

— Тогда еще одна просьба: съездите туда с нашими товарищами. Нет возражений?

— Нет.

— Тогда отправляйтесь прямо сейчас!

Старенький уазик доставил полковника Ветлугина, майора Краснова и Салова в поселок Медвежьи озера через полтора часа. Долгий путь объяснялся тем, что наступил конец рабочей недели. Частники, словно с цепи сорвавшись, спешили как можно скорее добраться до своих «фазенд», и потому шоссе было буквально запружено машинами самых разных марок.

Дом, принадлежавший Ирине Сучковой, овдовевшей год назад, Салов отыскал довольно быстро. Сама Ирина Петровна оказалась улыбчивой симпатичной дамой, весившей без малого центнер. Она как будто бы даже и не удивилась приезду Салова.

— А ко мне сегодня Толя Брыксин наведывался, — сказала она сразу, как только увидела Василия Степановича. — Просил подыскать ему хорошее помещение в нашем поселке под аренду. Ну я и посоветовала ему подъехать в соседнюю воинскую часть, которая недавно была расформирована. Он туда и отправился.

— А где она находится, эта часть? — тут же спросил Салов.

— Прямо по этой бетонке и направо. Километрах в пяти отсюда, не больше… Там еще стреляют все время. Полигон у военных, что ли. Вот и сегодня стреляли.

— Спасибо. Ну мы с тобой позже повидаемся, моя дорогая.

До территории бывшей воинской части уазик оперативников так и не добрался. Когда их машина проезжала мимо небольшого леска, в глаза бросился остов недавно сгоревшей БМВ.

— Тормози! — приказал водителю Ветлугин. — Похоже, кто-то нас опередил. Машину явно расстреляли в упор из гранатомета и автоматов…

Салов узнал одну из машин, принадлежавших его фирме, и схватился за голову. Он никак не ожидал, что дело может повернуться таким образом.

В покореженном и обгоревшем салоне машины оперативники заметили останки не менее трех человек. Были ли среди них трупы Брыксина и Крупина — это могла определить только экспертиза.

Салова, порывавшегося покопаться внутри салона и отыскать дипломат с термостатом, остановил Краснов, сказав:

— Трогать здесь до прибытия оперативно-следственной бригады ничего нельзя.

Услышав его голос, полковник Ветлугин тоже проговорил:

— Лучше будет, если мы вообще приближаться к месту преступления не станем. А я вызываю сюда милицейскую бригаду…

Глава 13. «Черные дьяволы»

Когда доктор Данила вошел в трапезную Симонова монастыря, где за деревянными столами на скамьях теснились бородатые монахи, большинство из которых были гораздо старше по возрасту Самойловича, то почувствовал себя скованно. Однако слова архимандрита Амвросия — убеленного сединами старца — успокоили его.

— Братия вызвалась оказать помощь страждущим, — прогудел басом Амвросий. — Братия желает не только молиться за рабов Божиих, но и врачевать их язвы телесные и духовные в качестве санитаров. Это подвиг Духа Святого…

С архиепископом Амвросием Самойлович встречался не в первый раз. Видел он его и в Николо-Угрешском монастыре, и в Даниловском. И все время доктор Данила поражался его неуемному темпераменту, готовности всего себя без остатка отдать служению Господу, воплощению Его заповедей. Еще в самом начале эпидемии в Москве Амвросий мог уехать в свою Калужскую епархию, наконец скрыться от заразы в Воскресенском монастыре, который самолично активно восстанавливал, но он предпочел остаться в чумном городе для того, чтобы помогать своей пастве в роковые дни и словом, и делом.

Поблагодарив архиепископа за сказанное, доктор Данила начал свою лекцию со слов:

— Все наши подлекари и санитары обязаны строго придерживаться следующих правил: не работать без халатов, пропитанных уксусом; надевать обувь, смазанную дегтем; не принимать пищу в палатах, не переодевшись в чистое. Важно запомнить последовательность раздевания после работы в палатах. Сначала снимается халат, ботинки, а потом уже рукавицы. Это в самую последнюю очередь. И все эти снятые с себя вещи надлежит тут же опустить в чаны с раствором уксуса.

— К чему эти ухищрения? — недовольно покрутил головой толстый монах. — Если Бог не захочет покарать, то с человека и волос не упадет…

На это Самойлович не нашелся, что ответить. Но тут вмешался архиепископ, проговорив со значением:

— На Бога надейся, а сам не плошай.

— Вот именно, — снова взял в свои руки инициативу Самойлович, — с заразой надо бороться по науке…

Поздним вечером того же дня доктор Данила сидел за письменным столом в своей комнате и при неверном свете пламени потрескивающей свечи записывал в тетрадь наблюдения о болезни, мысли и ощущения, которые возникли у него в течение дня.

«…Начало заболевания чумой характеризуется ознобом, высокой температурой, головной болью, иногда очень интенсивной, как при тяжелом отравлении угарным газом. Глаза больного становятся тусклыми, выпученными и красными, а взгляд напоминает как бы пьяного. Тошнота, рвота, резкая слабость. С первых минут заболевания больной испытывает тоску и отчаяние, а иногда появляется бред. У беременных всегда наблюдаются выкидыши. Из наружных признаков — бубоны, чаще паховые, реже подмышечные, а у детей — околоушные. У некоторых вместо бубонов появляются на коже мелкие темные пятна — петехии — или черно-багровые карбункулы, преимущественно на мягких частях тела. Пульс неравномерный, а в тяжелых случаях он становится слабым, исчезающим под пальцами. Если при обследовании пульс исчезает надолго, то это верный признак приближающейся смерти…

Сегодняшний день ознаменовался испытанием окуривательных порошков, созданных доктором Ягельским. Их три вида. Каждый состоит из шести — семи компонентов, главными из которых являются сера и селитра. Мы испытали их действие сначала на себе, а затем на колодниках, выпущенных из тюрем генерал-губернатором нам в помощь. Порошки, на мой взгляд, оказывают хороший обеззараживающий эффект не только на вещи больных, но и на помещения, в которых они находились или находятся. Это очень важное средство в борьбе с распространением заразы…»

* * *

Ранним утром следующего дня доктор Данила направлялся в Даниловский монастырь. Проезжая по набережной Москвы-реки в своей коляске, он услышал бабьи вопли, доносившиеся из-за каменного забора, окружавшего богатый купеческий двор.

— Ратуйте, люди добрые! Убивают! — истошно голосила баба, так, что проехать мимо ее дома Самойлович не смог.

Остановившись у распахнутых настежь ворот, он соскочил с коляски и, вытащив из-под сиденья пару заряженных пистолетов, бросился во двор на помощь купчихе. Он думал, что ее грабят, и почитал делом чести прийти на помощь. Но то, что он увидел во дворе купеческой усадьбы, поколебало его пыл и поуменьшило негодование. Этот красивый двухэтажный каменный особняк не обошла стороной беда. Чума и здесь прошлась по судьбам членов большой купеческой семьи, не пощадив ни старых ни малых. И вот теперь трупы умерших, спрятанные в подвале, вытаскивали железными крючьями «черные дьяволы». Как слышал доктор Данила, именно так прозвали в народе колодников-уголовников, выпущенных из тюрем в помощь полиции, не успевавшей регистрировать смерти и убирать трупы умерших с городских улиц. Каждый день теперь умирало до 1200 человек, и справиться с этой прорвой мертвых тел не мог никто.

Каторжники, одетые в восчаные балахоны с колпаками на головах, имевшими только узкие прорези для глаз и рта, в рукавицах, пропитанных дегтем, имели вид устрашающий и напоминали чертей, сгоняющих грешников на костер.

— Чего тебе надо, барин?! — грозно вопросил один из таких «помощников полиции» — здоровенный бугай, на целую голову выше Самойловича. — Не видишь, что ли, порядок в дому наводим… А ты кто такой? Случаем, не из этого ли дома будешь?

— Нет, я мимо проезжал, услышал вопли и… — начал путано объяснять доктор Данила, пряча пистолеты за пояс.

— Вот и езжай себе дальше, а здесь тебе делать нечего! — угрожающе бросил «черный дьявол». — Геть, геть отсюдова!

Доктор Данила, видя, что к нему подходят еще пятеро здоровяков с железными крючьями и палками в руках, счел за лучшее ретироваться, понимая, что этой несчастной семье он уже ничем помочь не сможет.

Отъехав от купеческого дома, он увидел языки пламени, вырывавшиеся из окон и дверей двухэтажного строения, а от самих ворот в этот момент выехали три телеги, причем две из них увозили трупы, а на третью навалено было доверху всякого барахла — шубы, платья, дорогие вещи.

«Ну и чем отличаются эти “помощнички полиции” от обычных грабителей? — подумал Самойлович. — Ровным счетом ничем. Все эти вещи должны были сгореть вместе с домом, но они не побрезговали забрать их, проклятые мародеры! И не исключено, что сегодня же эти заразные вещи окажутся на базаре, где и будут проданы за сущие гроши другим людям. Вот тебе и цепочка дальнейших заражений. Непременно надо будет сказать об этом доктору Ягельскому. Он ведь с полицией в близком контакте, с самим генерал-губернатором знаком. Пусть примет меры…»

Так размышлял Самойлович. Но, добравшись до больницы, напрочь забыл о своих намерениях. Работа заняла все его мысли, не оставив ни времени, ни сил ни на что другое.

Глава 14. Выходной для махариши

«Боинг-747», принадлежавший компании «Эйр лайнз», вылетел из Шереметьево-2 точно по расписанию.

Владимир Нгомо, меньше всего любивший воздушные средства передвижения, хотел провести неприятные часы воздушной болтанки до Лондона в состоянии сна и для этого позволил себе даже принять снотворное средство, которое всегда действовало на него самым благоприятным образом. Но на этот раз сон был не крепким, его мучили беспрестанные кошмары. Он видел себя в БМВ, удирающим от преследования двух одинаковых, как однояйцовые братья-близнецы, «жигулей» восьмой модели, слышал выстрелы и посвист пуль, пробивавших ветровые стекла, мат-перемат охранников и испуганные всхлипывания Крупина, спрятавшего голову у него в коленях, и эта липкая красная жидкость, ручьями бившая из глубоких ран на шее водителя и падавшая ему на лицо…

Затем он видел себя и Крупина бегущими по лесу, а человек с лицом Брыксина целился в него из автомата и, весело скалясь, стрелял и стрелял одиночными, но никак не мог попасть.

«Какая-то ерунда! — подумал Нгомо, просыпаясь. — Ведь этого никогда не было. Я в жизни не сидел в том дурацком БМВ, который обстреляли мои боевики возле заброшенного военного городка. В той машине пытался удрать от меня Брыксин вместе с Крупиным и еще тремя своими охранниками. Мы настигли их и расстреляли машину практически в упор. Вот это — было! Но только до конца довести дело нам так и не удалось. Вдалеке на бетонке я заметил колонну грузовиков, направлявшихся в нашу сторону, и тут же приказал своим людям уезжать. В последний момент успел увидеть залитое кровью лицо Брыксина, отползавшего по кювету в сторону от горевшей машины, которая вот-вот должна была взлететь на воздух.

Так было. Но почему мне привиделось все шиворот-навыворот? Странно это… Да и сны, подобные этому, обычно забываются сразу после того, как я проснусь, но этот почему-то не забылся…»

Нгомо не мог себе простить того, что ему не удалось расправиться с Брыксиным, доставившим столько хлопот. К тому же в его руки так и не попал тот самый заветный чемоданчик в виде дипломата, в котором находились столь необходимые ему штаммы чумаподобных вирусов.

«Жаль, конечно, — думал Нгомо, глядя в иллюминатор на кучевые облака, проплывавшие под крылом лайнера, — но все это поправимо. Вот разберусь со своими делами в Англии, встречусь с нужными людьми и, вернувшись в Россию, докончу начатое. Еще не было такого случая в моей жизни, чтобы я не добился своего…»

Да, такого еще не бывало. Именно он, Нгомо, а никто другой, придумал «новую религию», взяв за основу религиозные культы самых разных народов и соединив их воедино. После чего единомышленники всегда называли его только «крестным отцом» общины «Дети Шивы». Это он, а никто другой, отыскал славный кусок каменистой земли под названием Айона среди Гебридских островов на севере Британии, а на нем обнаружил руины. Он же сумел заинтересовать предпринимателей, пожелавших вложить деньги в «чистое дело», на восстановление старинного аббатства. Со временем туда всеми правдами и неправдами стали добираться те, кто жаждал прикоснуться к «святыням», которые тоже придумал он сам. Паломники хотели побывать там, куда впервые ступила нога бога Шивы. Этот «след от ноги многорукого» воссоздан трудами Нгомо на острове Айона и теперь хорошо охраняется, чтобы наиболее рьяные из его последователей, чего доброго, не повредили этот огромный окаменевший след двухметровой нечеловеческой стопы, на которой совершенно отчетливо видны десять пальцев. Это Нгомо, а никто другой, сумел организовать школу миссионеров, понесших «свет новой религии» во все страны мира…

Теперь, когда его детище живет и процветает, принося хорошие плоды, Нгомо мог бы позволить себе спокойный образ жизни, доступный человеку с его миллионами. Но не получается. Те, кто его поддерживал деньгами с самого начала (а это очень влиятельные люди среди самых крупных дельцов наркобизнеса), требуют все больше и больше расширять влияние общины, ведь все приобщенные к ее «таинствам» так или иначе становятся потребителями самых разных наркотиков — от «легких» марихуаны и кокаина до героина и ЛСД. Им нужны новые рынки сбыта «белой радости», и он, Нгомо, просто незаменимый человек для них…

«Боинг» приземлился на взлетно-посадочной полосе в аэропорту Хитроу в шесть часов вечера. У выхода из аэропорта Нгомо ожидал преподобный Мец — высокий пятидесятилетний человек в цивильной одежде. Он стоял в окружении телохранителей и посылал воздушные поцелуи какой-то совсем молоденькой девчушке, стоявшей возле электронного табло и смотревшей на него как на придурка.

— Преподобный, ты все еще заглядываешься на молокососок? — вместо приветствия проговорил Нгомо, подойдя к Мецу, который рядом с коротышкой мулатом смотрелся как библейский Голиаф перед Давидом.

— Приветствую тебя, брат во Вселенной! — поклонился Мец, молитвенно сложив руки. — Ты не прав, когда упрекаешь меня в поклонении красоте и молодости. Вспомни, с каких слов начинается «Третья песнь» из «Молитв Великому», которому мы поклоняемся? «Любовь — это высший знак! Люби красоту и умиляйся юности!»

— Как не помнить? Ведь эти «молитвы» я сам и сочинил, когда еще учился в колледже для одаренных сирот в Корнуолле, — усмехнувшись, проговорил Нгомо. — Приятно, когда твои творения цитируют в общественных местах… Впрочем, перейдем к делам. Я прибыл всего на один день. Завтра вечерним рейсом я должен отбыть обратно в Москву. Как видишь, преподобный, времени у нас немного. Какую культурную программу ты для меня приготовил?

— Я думаю, что эту ночь ты предпочтешь провести на нашем милом острове…

— Неплохо бы!

— Так и будет. Нас с тобой уже ожидает в частном секторе аэропорта самолет марки «Сесна», который готов взлететь и взять курс на Шотландию и дальше на Гебриды. В нашем аббатстве все готово для отдыха, как раз такого, как ты любишь. А завтра утром займемся делами. Устраивает?

— Вполне. Ты всегда знаешь, как мне угодить, — согласился Нгомо. — Так где же наша «Сесна»?

Через два часа лёта «Сесна» приземлилась на плоскогорье острова Айона, в нескольких метрах от старинного дома, больше напоминавшего средневековые рыцарские замки.

— Я немного пройдусь по моему острову, — сказал Нгомо. — Подышу воздухом Атлантики.

— Не задерживайся. В трапезной тебя ожидает сюрприз, — хитро прищурившись, предупредил преподобный.

Солнце клонилось к закату, освещая воды Атлантического океана и соседний островок под названием Мал. Отсюда открывались замечательные морские пейзажи, от которых захватывало дух. Эта площадка, вознесшаяся на стометровую высоту над уровнем моря, была любимейшим местом Нгомо на острове да и, пожалуй, на всей земле. Стоя здесь в прежние годы, он часто представлял себе, что станет с миром, если грянет атомная катастрофа. Почти все население планеты погибнет в дыму и пламени. Это судьба человечества, но не его судьба. Он вместе со своими последователями останется жить на этом далеком острове, где все продумано и приспособлено для того, чтобы пережить любые военные катаклизмы на материке. На острове сделаны большие запасы продовольствия и питьевой воды, здесь есть даже установки для выработки чистого воздуха из морской воды. Все это запрятано в глубоких подвалах замка, вход в которые охраняет надежная электроника.

Подобные мысли, постоянно возникавшие в голове Нгомо, постепенно превратились в навязчивую идею очищения от «человеко-микробов», паразитирующих на теле планеты. Должны остаться жить только избранные, такие как он сам и его последователи. Все остальные «человеко-микробы» должны уничтожаться любыми способами и средствами. И самый лучший из них — это метод, когда самые малые живые существа типа вирусов уничтожают больших, сильных существ, считающих себя разумными.

«Как это правильно! — думал махариша Нгомо. — Как хорошо, что именно этот остров, который достигает всего каких-нибудь пяти километров в длину и двух с половиной километров в ширину, станет центром обитаемого мира! Это остров избранных. Это избранный остров. Недаром же именно сюда приплыл из Ирландии на плетеной рыбачьей лодке святой Колумб еще в 563 году нашей эры. Именно отсюда, с острова Айона, он понес идеи Христа к язычникам — пиктам, скоттам, бриттам, в Северную Европу и далее. Шесть столетий спустя монахи-бенедиктинцы избрали Айону местом для постройки монастырей — мужского и женского. Но сама природа воспротивилась возникновению здесь христианских святынь. Сначала бешеный тайфун уничтожил монастырские строения, а затем эпидемия черной чумы унесла жизнь самих монахов. Об этом острове писали сэр Вальтер Скот и Стивенсон, ему посвящали свои поэмы Вордсворт и Китс. Его изображали великие художники. А теперь на нем стою я. Тот, кто принес в мир новые истины…»

Совсем стемнело, когда Нгомо спустился в трапезную. Не успел он войти, как зажглись десятки газовых фонарей, имитирующих старинные факелы. Они осветили длинный стол, уставленный всевозможными яствами. Все эти самые изысканные блюда тесно сгрудились вокруг одного величественного подноса, накрытого цветастым покрывалом.

Нгомо, предвкушая обещанный преподобным Мецем сюрприз, подошел к столу и одним движением сорвал-скинул покрывало с подноса. Он увидел под ним то, что заставило его сердце учащенно забиться, как в годы былой юности, когда он видел девочку Салли на молитвенных собраниях в костеле. Тогда он боялся к ней даже приблизиться, коснуться ее. А потом она стала известной манекенщицей, снялась в нескольких фильмах, имевших оглушительный успех у зрителей. И вот теперь эта голливудская дива, кинозвезда возлежала совершенно обнаженная в центре стола. Она спала так крепко, что ее сон можно было принять за сон вечный, смертный. Но нет! Грудь ее то вздымалась, то опадала, тело лоснилось и манило прикоснуться…

Заиграла тихая музыка. Такая прекрасная и пронзительная, что могла поднять даже мертвеца из гроба. И Салли встала на ноги и, не открывая глаз, будто сомнамбула, закружилась в медленном танце прямо на огромном блюде.

— Нгомо, я нашел твою мечту! — неожиданно прогремел на весь трапезный зал голос Меца. — Теперь она твоя! Делай с ней что пожелаешь!

И Нгомо протянул руки к прекрасным женским бедрам. Больше они у него не дрожали, как у того гиперсексуального подростка…

* * *

— …Деньги, наркотики, молитва — это самый надежный капитал, — расслабленно вещал преподобный Мец, возлежа в самолетном кресле.

Крылатая «Сесна» уносила двух махаришей, возглавлявших общину «Дети Шивы», к главному городу Великобритании, где в одном из самых высоченных домов богатого района Сент-Джонз-Вуд их ждал конференц-зал с работающими кондиционерами и столами, уставленными разнообразными прохладительными напитками. О делах они будут говорить только там, а на острове Айона можно только наслаждаться. Так было решено этими двумя «посланцами многорукого» на Земле, как называли их те, кто сотворил из них кумиров.

— Как тебе мой вчерашний сюрприз? — поинтересовался Мец, глянув на Нгомо.

— Где ты ее нашел? — спросил мулат.

— Она приехала в Шотландию, чтобы отдохнуть от киношной суеты, расслабиться. Я ей помог в этом. Результатом моей помощи ты и насладился. А завтра она очнется в своем номере люкс в горном отеле и ничего не вспомнит. Ровным счетом ничего!

— Как жаль… — прошептал Нгомо, закатив глаза, но из-за шума работающих самолетных двигателей Мец его не расслышал.

— Потому я и утверждаю, что с помощью денег, наркотиков и молитвы можно добиться в этом мире чего пожелаешь.

Преподобный Мец знал, о чем говорил. Сам он сегодняшнюю ночь провел в кругу совсем юных жриц любви. Их было двенадцать или пятнадцать… Впрочем, какая разница, сколько их было! Главное, что ему с ними было хорошо. Так хорошо, что совсем не хотелось возвращаться к скучным делам. Хотелось продолжать и продолжать!.. Вот только здоровье уже не позволяло заниматься ублажением плоти вновь и вновь. Недавно даже у него случился гипертонический криз от сексуального перевозбуждения и напряжения. Увы, годы сказываются. Когда он мог долго и много, то не было возможностей для этого, а когда возможности появились, нет здоровья…

Тяжело вздохнув, преподобный Мец закрыл глаза. Он собирался вздремнуть хоть немного, чтобы выглядеть на важном совещании бодрым и отдохнувшим.

Совещание махариш общины «Дети Шивы» со своими «вечными кредиторами», как называл их Нгомо, началось ровно в полдень. Их было пятеро. И ни один из них никогда не попадал в объектив телекамеры или фотоаппарата вездесущих журналистов. А если бы это даже и произошло, то вряд ли этот журналист-«счастливчик» прожил бы больше часа. Это были даже не бароны наркобизнеса. Это были некоронованные короли, заправлявшие всеми делами наркокартелей, порнобизнеса и многих других криминальных сфер, в которых крутятся-вертятся миллиарды грязных денег. И все их надо «отмыть», вложить в выгодные дела.

Община «Дети Шивы» было как раз такое, весьма выгодное предприятие, куда эти пятеро вкладывали деньги особенно охотно. И это было понятно. Деньги, «отмытые» через общину, приносили новые поступления, увеличивая количество наркоманов. Но это была теневая, не видимая глазу простого смертного, сторона. Зато другая сторона этих вкладов была видна всем и каждому. Функционеры общины занимались врачеванием человеческих тел и душ во многих странах, привлекая к себе не только простой люд, но и могущественных властителей. Они завоевывали новые пространства, новые рынки сбыта для наркотиков. Они помогали подчинить королям мафии преступные сообщества в этих странах, загоняя их под свое влияние.

Вот и на сегодняшнем совещании короли мафии хотели услышать отчет махариши Нгомо о работе, проделанной в России. И, конечно же, их желание исполнилось.

— Сейчас я работаю над расширением связей в некоторых республиках, входящих в состав России. В том числе и на Северном Кавказе. Там исторически сложилась для нас весьма удачная обстановка. Например, в горных районах Чечни я создаю несколько опорных пунктов для нашей общины. Там будут функционировать небольшие производства по выпуску готовых к употреблению наркотических средств. Например, сигарет с марихуаной…

— Неплохо бы выпускать и сигареты с героиновыми нитями, — заметил толстый скандинав с обширной лысиной на темечке.

— Со временем наладим и это производство, — согласно кивнул Нгомо. — Сейчас же у нас на первом плане стоит создание законспирированных групп поддержки из боевиков. Чтобы в любой момент в любом регионе мы могли поднять их по свистку в бой.

— Да, да, конечно! — быстро протараторил вертлявый итальянец с непокорным ежиком волос на голове. — Сегодня я организую для вас встречу с моим старинным другом по кличке Китаец. Он напрямую связан с наиболее значительными криминальными группировками в России. Думаю, что несколько хорошо вооруженных групп боевиков там он для вас организует.

— Прекрасно. Значит, у нас не будет серьезных проблем в России. Мы их просто не допустим… В России пока еще можно хорошо и плодотворно работать. И этой обстановкой надо воспользоваться.

Совещание продолжалось до 17.00. А затем махариша Нгомо отправился погулять по Лондону. На набережной Темзы он стал свидетелем видеосъемок. Двое мужчин в спортивных костюмах снимали на видео испуганного юношу с газетой в руках. Номер газеты, как заметил Нгомо, был свежим.

С удовольствием понаблюдав за съемками, Нгомо, зная, что видеокассета с отснятым здесь материалом еще до отлета в Москву окажется у него в руках, повернулся и неторопливо направился в сторону небольшой пивной, или, как здесь говорили, паба, и, зайдя туда, заказал кружку светлого пива.

Через пять минут за столик к махарише подсел человек в темных очках и с золотыми фиксами на верхней челюсти.

— Друзья называют меня Китаец, — просто сказал он, снимая очки.

Нгомо сразу обратил внимание на то, что глаза у собеседника раскосые…

В Москву Нгомо возвращался полностью удовлетворенным. Теперь он окончательно уверовал в то, что сможет довести начатое в России дело до победного конца. А потом его будет ждать любимый остров. И гори вся остальная земля, а вместе с ней и все остальное человечество ярким пламенем…

Глава 15. Тот или не тот?

Старший лейтенант Семин, получив задание навести справки о возможности получения чумаподобных вирусов с заранее заданными свойствами, отправился проконсультироваться у ведущего специалиста Института вирусологии профессора Дронова, с которым был хорошо знаком. Правда, профессор Дронов знал Виктора только под фамилией Химичев, когда тот в течение месяца работал в одной из лабораторий института, пытаясь выйти на след неких заказчиков смертельно опасных вирусных штаммов.

Добираясь на метро до станции «Каширская» Горьковско-Замоскворецкой линии, Семин думал о практически беспредельных возможностях микроорганизмов к мутациям. Они могли приспосабливаться и выживать в самых невероятных условиях. Взять хотя бы так называемые термофильные бактерии. Они способны к росту и бурному размножению при температуре плюс 70 градусов по Цельсию. Другие микроорганизмы побили рекорд «вечной жизни». Тысячелетия сохранялись патогенные микробы в египетских гробницах и за этот колоссальный срок не утратили своих свойств, а только приобрели новые, еще более опасные для человека.

Так что опытному вирусологу не будет стоить особенно большого труда придать какому-нибудь вульгарному стафилококку, вызывающему на коже человека всего-навсего угревую сыпь, абсолютно новые свойства. И будут эти самые стафилококки поражать органы зрения, будут прекрасно себя чувствовать в агрессивной для других микробов кислотной среде желудка и даже подпитываться и размножаться в слабых токах, генерируемых мозгом, а потом сводить людей с ума…

«А есть ли смысл заниматься подобными исследованиями, создавать микробные штаммы с новыми патогенными свойствами? — задавал себе вопрос Семин и сам же на него отвечал: — Конечно, есть. Ведь известно же мне из секретных разведывательных материалов, что в США, в штате Мэриленд, давно создан и успешно функционирует исследовательский центр, который носит название «Форт-Детрик». Одного только лабораторного оборудования там на сто миллионов долларов. Это сверхсекретное учреждение занимается главным образом вирусами. Для бактериологической войны там выведены такие «новинки», как штамм под кодовым наименованием “Керри Нейшн”, вызывающий тяжелейшие расстройства пищеварения, или штамм под кодом “Арнольд”, вызывающий страшные судороги, а затем и смерть. А какими, интересно, свойствами могут обладать чумаподобные вирусы?..»

За размышлениями Семин и сам не заметил, как добрался до станции «Каширская», поднялся наверх и отправился по знакомой дороге через комплекс зданий, принадлежавших всемирно известному Институту онкологии, к гораздо менее известному учреждению, каковым являлся Институт вирусологии. Неприятного типа с перекошенной физиономией, будто ему недавно свернули челюсть, он приметил еще у выхода из метро. И вот теперь обратил внимание на то, что тот идет следом за ним, отстав метров на десять.

Наблюдая краем глаза за этим здоровяком, явно направлявшимся в то же место, что и он сам, Виктор не сразу заметил еще двух молодых мужчин спортивного вида, появившихся из-за бетонной стены, окружавшей Институт вирусологии, и вставших на его пути.

— Химичев? — спросил один из них.

— С чего вы взяли? — попытался отговориться Виктор, почувствовавший надвигающуюся опасность.

— Не ври. Нам тебя точно описали, — безапелляционно заявил незнакомец и тут же добавил: — С нами пойдешь!

— Куда это я должен идти? — осведомился Виктор, непроизвольно принимая боевую стойку.

Но в этот момент ему под лопатку уткнулось револьверное дуло.

— Не делай глупостей, Химичев! — крикнул тип со скошенной физиономией, стоявший сзади него, но было уже поздно.

Виктор, невероятно извернувшись, выбил у нападавшего из руки револьвер и тут же ударом левой «подравнял» ему морду, выбив челюсть в другую сторону. Затем нагнулся, чтобы подобрать с земли упавший револьвер, и в этом была его ошибка. Удар кастетом по голове сразу выбил из него сознание. Поэтому он не услышал, как ударивший его с сомнением в голосе спросил у своего напарника, помогавшего подняться с земли тому, у кого был револьвер:

— Бес, а ты уверен, что это тот самый, кого мы ждали?

— Тот, тот, можешь не сомневаться.

— Проверю-ка я на всякий пожарный его карманы, ведь должны же при нем быть какие-нибудь «корочки»…

С этими словами он нагнулся над Семиным и вытащил из заднего кармана красную книжечку.

— Во! — проговорил он. — Счас глянем, что за фрукт…

Развернув удостоверение, он прочитал: «Семин Виктор Сергеевич», — и, скривившись, как от зубной боли, проговорил:

— Нет, это не тот… Не того взяли, Бес! К тому же он тут при погонах… Старший лейтенант!

— Того самого! — ухмыльнувшись, ответил второй. — Я его физиономию еще в фирме «Терек» срисовал. А на погоны ты не смотри! Мало ли кто в чем любит сниматься… Вкати ему лучше дозу «глюка», пока прохожих нет, и потащили…

— Может, я лучше машину сюда подам? — спросил мужчина с перекошенной мордой, держась за скулу.

— Не, Леха, не надо! — остановил его Бес. — Сами дотащим, не рассыплемся! Машина-то вон она, за углом…

Очнулся Виктор в каком-то обшарпанном помещении с окнами, зашторенными солдатскими одеялами. Сильно болел затылок, слегка подташнивало. Семин попытался потрогать ушибленное место, но не смог этого сделать, поскольку руки у него оказались крепко-накрепко склеены скотчем за спиной. А сам он сидел на каком-то шатком табурете, прислонившись к подоконнику.

«Похоже, что у меня легкое сотрясение мозга, — подумал Семин, — вся симптоматика налицо. Тошнота, головокружение, “кровавые мальчики” в глазах… Били со знанием дела, сволочи!»

Он прислушался. За стеной раздавался звон стаканов и что-то бубнили пьяные голоса.

«Решили отметить радостное событие, — снова подумал Виктор. — Видимо, они за мной долго охотились. Интересно, кто же натравил на меня этих отморозков? Неужели господин Салов? Нет, это не в его стиле. Он бы просто уволил меня, и все, а тут действует кто-то гораздо более опасный. Но кто, вот в чем вопрос?» Однако сейчас решить эту головоломку ему было не под силу, тем более что всякое напряжение вызывало сильное головокружение. Придется выждать. Так или иначе, он обязательно дознается, кто приказал этим ублюдкам его похитить.

Закрыв глаза, Семин попытался хоть как-то унять головную боль, но это ему никак не удавалось. Но вскоре ему пришлось о ней забыть…

Трое пьяных ублюдков решили развлечься и, пока не приехал хозяин, чтобы расплатиться с ними за сделанную работу, «немного попытать» захваченного ими человека. Заодно они хотели выяснить, того ли они поймали или нет. Волосатый тип, ударивший Виктора кастетом, все еще продолжал твердить, что «не того взяли», на что его приятель по кличке Бес предложил побиться об заклад, что взяли того, кого нужно, и нечего тут умствовать.

— Ты кто? — взяв за грудки Семина и приподняв его вместе с табуретом, спросил волосатый. — Ты Химичев, мать твою, или не Химичев?!

— Говори, сука! — крикнул мужик с кривой физиономией, появившийся в комнате вслед за дружком.

— Вы обознались! Я офицер Российской армии… — выдохнул Виктор, пытаясь всеми доступными ему сейчас способами освободиться от рук волосатого орангутанга.

— Эй, Бес! С тебя сотня «гринов»! — заорал волосатый.

— Чего ты все переживаешь? — заходя в затемненную комнату, проговорил Бес. — Сейчас он нам всю правду расскажет… Ну-ка, Фома, приоткрой шторку, чтобы посветлее было. Я его сейчас по-другому спрошу…

С этими словами Бес выбил табуретку из-под Виктора, а затем принялся методично пинать его ногами, как футбольный мяч. Когда ему это занятие поднадоело, он достал из своего кармана удостоверение, принадлежавшее Семину, и сунул ему в лицо.

— Если соврешь, убью! — проговорил он. — Ты мент?

— Нет, я офицер!.. — прошептал Семин разбитыми губами, сплевывая кровь.

— Значит, не мент? Поня-я-тно… Фома, где там твой любимый утюг? Я надеюсь, ты его подогрел до нормы? А то, как в прошлый раз, будет пахнуть паленым мясом…

— Утюг греется, — прогундосил Фома. — Через пять минут клиент будет говорить всю правду. Способ испытанный!

— Значит, говоришь, что ты не Химичев? — жмурясь от предвкушения садистских удовольствий, проговорил Бес. — Что ж, тем хуже для тебя. Нам нужен только Химичев. А раз ты не Химичев, то придется тебя ликвидировать. Забьем в ванне на мясо, разрубим на порции и отправим шашлычникам на «плешку». Не все же им собачатиной да кошатиной людей кормить…

Семин посмотрел Бесу в глаза и понял, что тот не шутит. Похоже, этот недоумок просто не умел шутить.

— Так ты Химичев или нет? — снова спросил Бес.

В этот момент появился Фома, перебрасывая из руки в руку горячий утюг, подогретый на газовой плите.

— Химичев… — проговорил Семин.

— Не слышу! Громче!

— Химичев я, Химичев! — заорал Семин что было сил, поскольку Фома поднес утюг к его лицу.

— Во, Химичев! А я тебе что говорил, дурья башка? — спросил Бес у волосатого. — Где мои денежки? Можешь отдать «деревянными», я не гордый…

— Да врет он все, Бес! Ты что, сам не видишь?! — заорал волосатый, прикрывая карман с кошельком обеими руками. — Дай-ка этого «охфицера» мне, я сам у него спрошу… Почему это ты, Химичев, на фотке в форме старшего лейтенанта изображен? И почему это, сучий кот, у тебя там фамилия другая?

— Это ксива для отвода глаз… — пробормотал Семин.

— Ага! Твою мать!.. — волосатый приподнял Виктора с пола, поставил на ноги, а затем сильным ударом кулака в солнечное сплетение снова сбил его с ног. — Ладно, пускай подумает на досуге, нам все равно спешить некуда. А мы пока пойдем горло промочим, а то все пересохло… Так что, Бес, готовь денежки. Я тебе точно говорю, что это не Химичев…

Троица, оставив Семина валяться на полу, отправилась на кухню. Видимо, они действительно никуда не спешили, дожидаясь своего хозяина. Зато Виктор понял, что ничего хорошего от этих нелюдей ему ждать не приходится. И для того, чтобы освободиться от них, надо рассчитывать только на себя.

Осмотревшись вокруг, Семин попытался отыскать хоть что-нибудь острое, для того чтобы обрезать путы на руках. Сперва ничего не заметил. Только минут через пять он увидел на перевернутой табуретке, на которой до этого сидел, отогнувшийся кусок жести, которыми были обиты ее ножки. Жесть оказалась достаточно острой с краю, и Семин подобрался поближе к табуретке и, повернувшись к ней спиной, принялся перепиливать клейкую ленту. Она не поддавалась, но он, сдирая кожу на руках, продолжал свое дело, не отвлекаясь ни на что. Поэтому он поначалу даже не обратил внимания на звонок в прихожей.

— Фома! Открой папе! — крикнул Бес.

— Пошел ты!.. — неожиданно окрысился Фома. — Чуть что, все я!.. Я вам кто? Мальчик на побегушках?..

— Не трожь его, Бес, — проговорил волосатый. — Он перепил… Я сам открою. А ты готовь «грины»…

— Кто это там? «Наша папа пришла! Молочка принесла…» — пропел волосатый, открывая дверь. — Папа, это не Химичев, бля буду!..

Тут ему и съездили прикладом по голове. Однако прежде чем упасть, волосатый успел вскрикнуть:

— Бляха-муха!

И этот крик послужил сигналом его дружкам. Бес схватился за автомат, лежавший на столе рядом с бутылками, а Фома не раздумывая сиганул в открытое окно, забыв, что квартира находится на девятом этаже…

— Оружие на пол! — заорал спецназовец в полном своем боевом облачении, врываясь на кухню.

Но Бес нажал уже на спусковой крючок. АКМ в его руках несколько раз дернулся, изрыгая пули из дула, которые «перекрестили» спецназовца в районе груди. Даже бронежилет его не спас. Зато следовавший за ним майор Краснов не стал испытывать судьбу и подставляться под пули. Он просто выставил руку с пистолетом Стечкина из-за угла прихожей, ведущей на кухню, и всадил всю обойму в Беса, превратив его тело в сито. Только после этого он, перепрыгнув через труп автоматчика, подбежал к окну и выглянул из него вниз. Труп Фомы лежал внизу, размазавшись на асфальте раздавленной гусеницей.

«Вовремя подскочили», — подумалось Краснову, когда он зашел в маленькую комнату, где все еще пытался избавиться от своих пут Семин.

— Как вы меня нашли? — удивленно спросил Виктор.

— Ты забыл про радиомаяк. Техника, брат! Это тебе не хухры-мухры…

Трупы боевиков отправили в морг, а волосатика, который от испуга начал заикаться, отправили под охраной в Управление.

— Все хорошо, что хорошо кончается! — помогая избавиться от липкой ленты, сказал Семину Краснов.

Говоря это, Вадим Николаевич, конечно же, и предполагать не мог, что на машину, перевозившую задержанного волосатика, будет совершено нападение. При этом самому волосатику пуля неизвестного снайпера попадет прямехонько в лоб…

Глава 16. Дуракам везет

Брыксин часто задумывался над одной странностью, которую подметил в жизни. Почему-то плохим людям всегда больше везло, чем хорошим. В этом смысле весьма показательной была история его соседа по лестничной клетке в престижном доме, где сам Брыксин проживал последние пять лет.

Соседа звали Никита Самсонович. Долгое время он проработал фотокорреспондентом в какой-то провинциальной газетенке, бросил трех жен с детьми и теперь только и делал, что скрывался от алиментов. А еще он пил, пил помногу и беспрестанно, все время попадая в ситуации, опасные для собственной жизни. В последний раз, будучи в состоянии хорошего подпития, он попал под электричку. Точнее, вывалился из нее, когда электричка подошла к станции и ее двери автоматически отворились. Поскольку Никита Самсонович был человеком достаточно худым, то умудрился проскользнуть в узкую щель, образовавшуюся между вагоном и платформой, и оказаться внизу. Но этого мало. Кроме всего прочего, его тело еще проткнул длинный металлический штырь от строительной арматуры. И что же? Хороший человек на его месте скончался бы моментально. Никите Самсоновичу же все нипочем! Его доставили в больницу, извлекли из заднего места штырь, залатали, заштопали, и через месяц он как новенький уже бегал за водкой, слегка опираясь на палочку. И подобные травмы с ним происходили довольно часто. То руку сломает по пьяни, то ногу, и все жив. Видимо, таким людям помогает сам Господь Бог. Вопрос только, для чего?..

Так думал Брыксин, сидя на подмосковной даче у «лучшего друга» Резо Кутаисского, к которому тоже питал чувство огромной зависти. Ведь этот самый Резо был куда хуже того же соседа-алкаша, а везло ему в жизни еще больше. Все имеет, размышлял Брыксин. Дом полная чаша, власти над людьми сколько хочешь, денег хоть отбавляй…

Только что Резо расплатился с Мабутой за выполненную работу, вручив ему из воровского общака солидную сумму в долларах. С такими деньгами тот мог чувствовать себя вполне обеспеченным человеком в любой стране мира.

— Что теперь думаешь делать? — спросил Резо, закусывая овощным рагу — мясное ему было противопоказано. — Наверное, рванешь на курорт, в мою любимую Пицунду? Там сейчас хорошо. Тепло, море, и вся милиция куплена…

— Ну уж нет, кацо! Я поеду куда подальше. Думаю попутешествовать за бугром, повидать мир, а то я, кроме зоны, еще нигде не бывал.

— Это правильно. Поезжай! — разрешил Резо, но тут же добавил: — Потом…

— Как это? — не понял Брыксин. — Почему потом?

— Мне нужно, чтобы ты побыл еще здесь. Мне нужно, чтобы ты опять вошел в доверие к своему бывшему пахану Салову…

— Да ты что, кацо? Я же с ним в контрах. Он же на меня, кабан, всех своих новых ищеек натравил! Убить меня хотел! Дачу сжег!.. Ты что, кацо?.. Смерти моей хочешь?!

— Тихо, тихо! Не гоношись, Мабута! — резко прикрикнул Резо. — Ты же меня знаешь. Если я говорю, что это надо сделать, значит, так надо. Я никогда не говорю, если это не надо… Понял?

— Как не понять!.. Но зачем тебе этот гусь лапчатый Салов и вся его фирма?

— Им почему-то очень интересуется Китаец, — тихо произнес Резо.

— Китаец?.. Но он же давно за кордоном. Ему наши дела до фени!..

— Вот тут ты, дорогой, очень даже ошибаешься. Китаец сколачивает сейчас бригады из наших боевиков и, как мне кажется, все они будут под этим самым Саловым…

— Ничего не понимаю! — развел руками Брыксин. — А тебе не кажется, что фуфло все это? На кой черт сдались Салову боевики? Ты мне скажи! Зачем они ему понадобились?

— Ну, может и не ему самому, а кому-то еще, кто стоит рядом с ним… — загадочно произнес Кутаисский.

— Не пойму я тебя, кацо, хоть убей!..

— Плохо, дорогой! Очень плохо! Раньше ты меня понимал с полуслова. Китаец кто такой? Большой человек. Правда! Но мы его не любим. Он нас не любит. А раз он нас не любит, то постарается напакостить. Значит, мы должны знать о каждом его действии, каждом шаге, — пояснил Резо. — Поэтому тебе и надо будет снова войти в доверие к Салову.

— Но я же не смогу!.. — вырвалось у Брыксина.

— Еще как сможешь! У тебя есть то, что твоему бывшему пахану очень нужно. У тебя есть чемоданчик с заразой — это раз. У тебя есть человечек по фамилии Крупин — это два. Все это ты, дорогой, отдашь Салову, но с условием, что он тебя простит и вернет на фирму…

— Бред! — произнес Брыксин и смахнул пот со лба.

— Слушай, я старый человек, — проговорил Резо, наливая себе водки в стакан. — Я устал от человеческой глупости. Ты знаешь, сколько я на нарах чалился? Сорок лет… Сейчас я хочу отдохнуть, понял? Не понял… Короче, генацвале! Не сделаешь, о чем прошу, убью. Теперь понял?

— Теперь понял, — обреченно проговорил Брыксин.

— Как я устал! — снова проговорил Резо Кутаисский, вор в законе.

* * *

Телефонный звонок застал Салова в самом конце рабочего дня, как раз в тот момент, когда он собирался отправляться домой, где его ждала жена, ждал накрытый праздничный стол. Сегодня исполнилось ровно десять лет со дня свадьбы Салова, и он собирался отметить это событие в тесном семейном кругу. В принципе, Надя была его второй женой, от которой у него не было детей. Зато был сын от первого брака. Но ему Салов всегда помогал чем мог. Вот и сейчас его сын учился в престижном колледже в Англии.

— Кто говорит? — спросил Василий Степанович, подняв трубку. — Толя? Какой еще Толя? Брыксин?.. Какого дьявола?! Что тебе еще надо, сукин сын?! Ты еще набрался наглости мне звонить после всего, что натворил? Я просто тебе поражаюсь! — неожиданно Салов поутих, словно припомнил что-то чрезвычайно важное, в полной мере зависящее только от Брыксина, и потому заговорил на полтона ниже, чем раньше. — Ну зачем ты это сделал, а? Как? Что?.. Ты хочешь обратно? Но это же..! Мне нужен Крупин, мне нужен чемоданчик со штаммом… Ты что, хочешь все это мне вернуть? Другой разговор!.. Привези мне прямо сегодня… Не можешь? А завтра? Сможешь? Прекрасно! Договорились, я буду ждать звонка…

Положив трубку, Василий Степанович перевел дух. Чего-чего, но подобного поворота событий он никак не ожидал.

«Неплохо, — думал он. — Совсем неплохо! На должность куратора охраны я Толю, конечно же, больше не поставлю. Но дать ему менее ответственную должность, пожалуй, смогу. Нет, все-таки что ни говори, а друг детства есть друг детства! С другом всегда можно договориться…»

В этот момент на пульте у Салова загорелся красный огонек вызова.

— Что там еще? — спросил он недовольным тоном.

— К вам прибыл господин Нгомо! — проговорил голос секретарши. — Он хочет вас видеть по срочном уделу.

— Пригласи, — безнадежно проговорил Василий Степанович, чувствуя, что основательно опаздывает на домашний праздник.

Мулат выглядел подуставшим.

— Как наши дела? — спросил он первым делом, войдя в кабинет президента фирмы «Терек», как в свой собственный.

— Только что звонил Брыксин, — сказал Салов. — Я намерен восстановить его на работе…

— Зачем? — удивленно спросил Нгомо, округлив глаза от неожиданности.

— Так надо!

— Не надо! — жестко отрезал мулат.

— Но я же не могу иначе!.. — вскричал Василий Степанович, хватаясь за голову.

— У вас имеется видеосистема? — неожиданно спросил Нгомо.

— Конечно… — непонимающе таращась на мулата, проговорил Салов.

— Тогда посмотрите вот эту пленку, — сказал Нгомо, передавая видеокассету Салову.

— Что там?

— Включите и сами увидите.

Василий Степанович так осторожно взял в руку кассету, как берут ядовитого гада, и, повернувшись в кресле, вставил ее в видеомагнитофон. Затем включил телевизор. То, что он увидел на экране, повергло его в ужас, потрясло до глубины души.

— Это же мой сын, Сережа!.. Он находится у вас?! — Салов спросил это так, словно его душили.

— Юноше очень нравится наша община, — мягко улыбнулся Нгомо. — Он твердо решил на какое-то время оставить свой колледж и всего себя посвятить служению нашему божеству.

— Да, я все понял… — безжизненно проговорил Василий Степанович. — Что я должен для вас еще сделать?

— Для начала сообщите о звонке Брыксина на Лубянку. А потом…

— Хорошо! Я все сделаю! Но только…

Салов не стал договаривать, лишь махнул рукой. В этот день он, неплохой спортсмен в прошлом, почувствовал, что у него болит сердце. Его так прихватило, что Нгомо вынужден был дать ему таблетку валидола, который всегда носил при себе. Он тоже очень боялся, что у него когда-нибудь может отказать сердце.

Глава 17. Чумной бунт

Прошка, которого многие в Москве называли Блаженным, чувствовал себя больным и разбитым. Всю ночь он провел на одной из московских окраин, неподалеку от Варварских ворот, а ранним утром поплелся к воротам, зная, что через них в город въедут возчики из деревень, привозившие продукты на базары. Возчики никогда еще не отказывали Прошке в милостыне: то хлебца подадут, а то и сушеную рыбину. Вот и теперь он надеялся на милосердие селян, на то, что они не дадут ему помереть с голодухи.

Встав еще до открытия ворот на своем привычном месте, Прошка почувствовал себя намного лучше. Закрыв глаза, он терпеливо дожидался, когда служивые люди отопрут ворота, но так и не дождался.

— С сегодняшнего дня приказом губернатора закрыт въезд и выезд из города до высочайшего соизволения! — прокричал полицейский чин.

Услышав это, Прошка опустился прямо в придорожную пыль, ноги больше не держали его, тело не слушалось. Только глаза, обращенные к небу с немой мольбой, продолжали жить. Тогда-то Прошка и увидел ЭТО. Как он потом рассказывал всем и каждому на улицах Москвы, ЭТО было солнечным лучом, указующим на одну из небольших оконцев-бойниц на крепостной стене рядом с Варварскими воротами. Вглядевшись пристальнее в то место, куда указывал солнечный зайчик, Прошка совершенно отчетливо увидел в том месте женский лик неземной красоты.

Встав на колени, он нашел в себе силы подползти к стене поближе. И тогда увидел икону, на которой изображалась Боголюбская Богоматерь. Она улыбнулась несчастному и перекрестила его. И тут же Прошка почувствовал себя совершенно здоровым и сытым. Так хорошо ему никогда еще не бывало…

Московский люд, замученный моровым поветрием, замордованный командами «черных дьяволов» — расконвоированных каторжников, прослышав о явлении чудесной иконы Богоматери, исцеляющей от чумы, валом повалил к Варварским воротам. Пережившие страшные весну и лето 1771 года москвичи ехали, шли, ползли со всех концов Первопрестольной, надеясь на заступничество Богоматери от «черной смерти»…

Архимандрит Амвросий узнал о чудесном явлении иконы Боголюбской Богоматери в числе первых, как и полагалось церковному иерарху. Вместе со всем православным людом он испытал поначалу восторг и изумление от этого события. Однако радовался он недолго. Другие мысли переполнили его голову. Представив себе то, чем отзовется известие об этом божественном явлении в сердцах простых христиан, он страшно испугался. Испугался за свою паству, которая, собравшись возле узких Варварских ворот, станет всенепременно жертвой той же моровой язвы еще быстрее. Ведь он, будучи человеком просвещенным, хорошо знал, что во время эпидемии чумы любые сборища людей смертельно опасны. Чтобы избежать этого, Амвросий распорядился снять икону Боголюбской и перенести ее в близлежащую церковь. Но это уже не помогло…

Ко второй половине дня все пространство у крепостной стены между Ильинскими и Варварскими воротами запрудила гомонящая на все лады разношерстная людская масса.

— Где?! Где же она?! Где наша святая заступница?! — слышались то там, то здесь удивленные восклицания.

Доведенный до отчаяния народ был ошарашен новым известием:

— Чудотворную грабят! Народу исцелиться не дают! Демоны проклятые!

— Бей демонов! — раздался призыв из другого конца толпы, который тут же был подхвачен многочисленными глотками: — Бей! Круши!

Какой-то церковник в дьяконском чине попытался было урезонить народ, выкрикнув:

— Православные, разойдись! Икона унесена по распоряжению самого архимандрита в более удобное место для…

Но договорить ему не дали.

— Архимандрит икону спер! — завыла дурным голосом какая-то баба.

— Амвросий с сатаной спознался! — прокричал другой голос.

И сразу из тысячи глоток вырвалось только одно слово: «Смерть!»

Дьякона сбили с ног и принялись его дубасить чем попало. Его спас здоровенный детина из отпущенных колодников по кличке Оглобля, предусмотрительно снявший с себя одежду, по которой его легко могли опознать как одного из «черных дьяволов». Он надел вещи, принадлежавшие купеческому приказчику, украденные им еще раньше.

Отогнав особо ретивых драчунов, Оглобля взял несчастного дьякона за грудки и, встряхнув пару раз, как куль с мукой, вопросил:

— Хочешь жить, просвирка подлая? Говори как на духу! Где Амвросий прячется?

— Н-не знаю… — пролепетал дьяк, у которого от страха зуб на зуб не попадал.

— Врешь, сучий потрох! Говори, а не то…

— Он должен был отправиться нынче в Донской монастырь. Там…

Дальше Оглобля слушать не стал. Он отшвырнул тело дьяка и заорал так, что все услышали:

— Амвроська, подлец, икону прикарманил! Хочет ее немчуре поганой продать, чтобы они народ за деньги лечили! Он, сатана, в Донском монастыре прячется. Вперед! Отберем у нечестивца святую заступницу!

Оглоблю поддержали многие. Толпа, руководимая наиболее ярыми крикунами, ринулась к центру города, сметая на своем пути немногочисленные полицейские заслоны.

Попалась толпе и команда «черных дьяволов», перевозившая чумные трупы на телегах. Заметив их, бунтовщики перебили каторжников всех до одного и разломали телеги, скинув трупы на землю.

Оглобля, вооружившись огромной дубиной, продолжал между тем подстрекать обезумевших людей к еще большим разрушениям.

— Впереди карантинные дома! — орал он, указывая дубиной, как посохом, на каменные бараки, которые по приказу сенатора Еропкина были специально отведены под содержание контактировавших с заболевшими чумой людьми. — Бей карантинщиков!

Озлобленные до крайности люди бросились прямо на штыки солдат из карантинной команды. Несмотря на многочисленные потери, толпа сбила кордон, растоптала и солдат, и тех, кто находился в бараках. А затем подожгла и сами дома. Оглобля на штыки не полез. Руководя большей частью толпы, увязавшейся за ним, он повел ее прямиком к Донскому монастырю.

А архимандрит Амвросий, не подозревая о сгущавшихся над его головой тучах, вел спокойную беседу с настоятелем Донского монастыря отцом Сергием.

— Нет, отче, нельзя было дозволять хоронить мертвых при церкви. Ведь это же может привести к еще большим несчастьям. И потом, необходимо воздержаться от крестного хода, намеченного на следующее воскресенье. Ведь вы соберете множество богомольцев, а это опять же опасно. Извечный враг всего человечества не дремлет, нашлет новые напасти… Одумайтесь, отче! И не берите грех на душу.

Настоятель хотел что-то ответить архимандриту, но не успел. В церковь вбежал избитый дьякон. Тот самый, что пытался помешать толпе бунтовать, хотел укротить мятежный дух, овладевший людьми у Варварских ворот. Ему удалось вырваться живым из рук бунтовщиков, и он, воспользовавшись упряжкой лошадей, взятой в ближайшей полицейской части, немного опередил толпу убийц, неуклонно приближавшихся к Донскому монастырю.

— Ваше Высокопреподобие! — крикнул он на весь храм так, что голос его разнесся по всему порталу. — Прячьтесь! Они идут по вашу душу!

— Кто? — удивленно обернулся к кричавшему Амвросий.

— Народ восстал! Прячьтесь, если не поздно!..

Тут и архимандрит услышал возбужденные голоса многих людей за стенами храма.

— Зачем мне прятаться? Я выйду со словом Божьим к моей пастве…

— Нельзя! Нельзя вам выходить! — теперь и до настоятеля отца Сергия дошло то, что происходит.

Представив себе, что могут натворить возбужденные изверившиеся люди, подталкиваемые к преступлениям провокаторами, отец Сергий, не слушая возражений, подхватил Амвросия под руку и потащил его к лестнице, ведущей на хоры. Там, как ему казалось, было самое безопасное место во всем храме.

Оглобля первым ворвался под церковные своды, даже не обнажив головы.

— Где?! — страшно заорал он. — Куда запрятали нечестивого Амвросия?! Народ желает знать, куда он, ирод, Божью икону упрятал, дарованную нам во спасение?..

— Здесь никого нет! — твердым голосом произнес отец Сергий.

— А вот мы сейчас и проверим… Обыскать все! Я разрешаю!

Народ, ввалившийся в церковь вслед за Оглоблей, сначала несколько поутих, но после его слов разошелся снова.

— Ищи дьявола! — заорала толстая торговка. — Он с копытами, и хвост у него снизу!..

Ей вторил мужской голос:

— Смерть отступнику!

Оглобля, довольный собой, повел носом, словно гончая собака, принюхивавшаяся к запаху преследуемой дичи. Заметив в полутьме на хорах какое-то движение, он прошептал себе под нос:

— Вот ты где спрятался… Сейчас я тебя достану!

С этими словами Оглобля, расталкивая людей, ураганом пронесся до лестницы и одним прыжком взлетел наверх.

Увидев побелевшее лицо Амвросия, Оглобля радостно осклабился, и, не произнося ни слова, выдернул тело архимандрита из-под скамеек, и тут же свернул ему шею, как цыпленку. Затем, подняв еще трепещущее тело священника над своей головой, Оглобля швырнул его вниз — туда, где бурлил людской водоворот. Сверху он и наслаждался зрелищем избиения уже мертвого тела…

Глава 18. Кто центровой?

Для майора Краснова лучшим местом, где замечательно думалось, был «зеленый кабинет». Поэтому он старался не упустить случая побывать в лесу, побродить по лесным тропинкам, вдыхая чистый, свежий воздух и размышляя о делах.

На этот раз Вадим Николаевич гулял по лесопарку в Царицыно и думал о замечательной науке мнемонике, учившей искусству запоминания.

Память — великая штука, думал он. Но иметь хорошую память — это далеко не все. Иногда память выдает желаемое за действительное, преподнося «воспоминания», которые в жизни никогда не происходили и являются плодом чистого вымысла. Потому-то обучению искусству запоминать Краснов в свое время отдал много сил и времени. Собственно, этому его обучали на специальных курсах, которые все, от преподавателей до курсантов, называли не иначе как разведшкола.

В разведшколу Краснов попал совершенно случайно. Вернувшись из Казахстана после расформирования последнего из противочумных отрядов, Вадим Николаевич оказался в положении рыбы, выброшенной на берег. Лишенный привычной среды обитания, друзей, дела, которое он знал лучше всего, Краснов почувствовал себя опустошенным и никому не нужным. Тут-то и сыграло свою роль его знакомство с доктором Знаменским, который обладал замечательной способностью всюду и везде заводить нужные связи. Причем все его знакомые почему-то проникались мыслью, что они чем-то обязаны Александру Григорьевичу и что им просто необходимо вернуть свой долг сторицей.

Именно Знаменский познакомил Краснова с неким «старым отставником», как сам себя называл Викентий Алексеевич Догомыслов. Когда-то Знаменский помог избавиться Догомыслову от застарелого ревматизма и тропической лихорадки, подцепленной где-то в лесах Вьетнама, где Догомыслов прослужил несколько лет в качестве военного советника.

Краснов понравился Догомыслову, сразу подметившему в нем черты надежного бойца, с которым можно было пойти в разведку, и он тут же предложил ему содействие в устройстве его дальнейшей судьбы. Краснов дал согласие.

Через месяц всевозможных проверок он получил вызов в ничем не примечательный поселок под Тулой, где под видом некой квартирно-эксплуатационной части и находилась та самая разведшкола. Там и произошла переквалификация бывшего военного врача, уволенного в запас, в «рыцаря плаща и кинжала с эпидемиологическим уклоном».

Затем была служба, которая требовала от Вадима Николаевича частых и долгих отлучек из дома, из-за которых он так и не сумел обзавестись семьей.

Бродя по парку, Краснов вышел к старинной беседке, возведенной на возвышенности еще в прошлом веке. Отсюда открывался чудесный вид на большой парковый пруд, на котором в поте лица тренировались гребцы на байдарках и каноэ.

Присев в тени беседки, Краснов припомнил одну из своих командировок, которая чуть было не стала последней в его жизни.

В Монголию Краснов прибыл по просьбе ее правительства, для того чтобы помочь местным эпидемиологам разобраться с непонятными случаями эпизоотий чумы в непосредственной близости от границ с Советским Союзом.

Вадим Николаевич довольно быстро установил, что монгольские коллеги в общих чертах правильно организовали борьбу с чумой в природных очагах. Она проводилась в направлении уничтожения сразу и носителя, и переносчика инфекции. А это были разные существа — грызуны и насекомые.

Собственно говоря, в этой работе не было ничего сверхъестественного. Полевая дезинсекция и дератизация — уничтожение насекомых и грызунов — занимает одно из ведущих мест в практике противоэпидемических противочумных мероприятий во многих странах. С этой целью в населенных пунктах постоянно проводят плановую дератизацию и дезинсекцию, чтобы не допустить заноса инфекции и максимально ограничить условия для распространения чумы.

Однако при всем при том настораживал тот факт, что какие бы самые действенные меры ни предпринимались, чума снова и снова на протяжении нескольких лет волнами накатывалась на одни и те же районы Монголии. Их было пять. И все они, как уже было сказано, находились рядом с границей СССР.

И еще одна странность вызывала пристальный интерес Краснова: от чумной заразы погибали люди, получившие необходимую прививку и весь комплекс специализированного лечения. Вот это было особенно подозрительным.

Немало сил потратили Краснов и его монгольские коллеги, пока разобрались во всех тонкостях и хитростях «чумной игры», в которую, казалось, играла с ними опасная болезнь. А ответы на все их вопросы оказались самыми прозаическими. Еще в 1945 году японцы, поддерживавшие гитлеровскую Германию, готовились к проведению широкомасштабной бактериологической войны против СССР. Они-то и заложили на его границах специальные контейнеры с модифицированными чумными штаммами, но так ими и не воспользовались. Как известно, разгром милитаристской Японии был настолько стремительным, что японские генералы просто растеряли свои секретные планы и документы.

Со временем контейнеры с чумными штаммами стали разрушаться сами собой, и инфекция вырвалась на свободу.

В искусство запоминать, или мнемонику, Краснова, как уже говорилось, посвятили в разведшколе. Там он узнал, что для лучшего запоминания необходимой информации нужно сначала полностью расслабиться, подумать о чем-то приятном, а потом сосредоточиться на запоминании. Точно так же он делал, когда ему необходимо было что-то вспомнить или обдумать.

Вот и сейчас все его воспоминания о прошлом были только своеобразной прелюдией к обдумыванию главного: «Кто мог быть центровым во всей этой катавасии с созданием новоявленных чумных штаммов с необычными возможностями?» Этот вопрос Краснов задавать себе не торопился до тех пор, пока не собрал достаточно информации.

«Итак, — думал Вадим Николаевич, неторопливо шествуя по берегу царицынского пруда и время от времени швыряя в воду камешки, — пора перейти к решению этого основополагающего вопроса. Что мы имеем на сегодняшний день? Мы имеем целый ряд случаев заболеваний чумаподобной инфекцией со смертельными исходами. Дальше. Есть подозрения, кстати небеспочвенные, о том, что эти самые чумаподобные вирусы культивируются на предприятии, которым руководит Салов. Что мы знаем о Салове? Человек с непомерными амбициями. Пожелал заниматься пчеловодством и сделать на меде первичный капитал — сделал. Захотел стать президентом крупного объединения фармакологических предприятий — стал. Задумал стать президентом России — не стал. Могла у него после этой неудачи возникнуть превеликая злоба на всех и вся? Вполне возможно. А у него в руках мощнейшее биологическое оружие — штаммы особо вирулентных чумных палочек. А что, если этими самыми палочками — да по мозгам вновь избранному президенту и всей его команде? Чтобы попугать, выбить из них побольше для себя льгот и возможностей. Могло такое быть? Могло. Недаром же милицейский следователь капитан Трофимов дал понять в конфиденциальном разговоре, что ему запретили заниматься разработкой версии о виновности в заражении сотрудников фирмы “Дельта” руководства объединения “Терек”. Значит, “хвост” вполне может расти оттуда, из “Терека”. А раз так, то главной фигурой для возможного обвинительного заключения становится фигура Салова.

Попробуем систематизировать все “за” и “против”, которые имеем в отношении Салова…» — подумал о себе во множественном числе Краснов, но сделать того, что задумал, не успел. Его отвлек зуммер сотового телефона, лежавшего в кармане.

— Слушаю вас! — ответил Вадим Николаевич на звонок. — Кто, говорите, звонил? Салов?.. Очень интересно… На ловца и зверь! Я говорю, на ловца и зверь бежит! Да. И что же он сказал? Да, прокрутите мне пленку с записью его сообщения. Прямо сейчас. Жду…

Через минуту Краснов услышал быстрый тенорок Салова, который с придыханием говорил: «…Это все Брыксин Анатолий Львович. Его рук дело! Он подал мне мысль заняться разработкой особо опасных вирусных штаммов, чтобы потом продать их за границу. Он же потом шантажировал меня… Все он! И только он! Я готов дать все необходимые объяснения вашим сотрудникам при встрече. Просто по телефону всего не расскажешь… Но это все он, Брыксин! Вы знаете, он до сих пор связан с криминальным миром. Я в этом убежден…»

— Это все? — уточнил Краснов, внимательно прослушав пленку с записью обращения Салова в органы ФСБ. — Спасибо. Тогда отбой!

«Вот и появился в моей схеме новый подозреваемый под номером два, — подумалось Вадиму Николаевичу. — Что ж, время теперь терять нельзя. Нужно срочно отыскать этого “куратора” службы безопасности и по возможности обезвредить. Пока у него в руках такой козырь, как чемоданчик с вирусной культурой, способной вызвать массовое заражение людей, успокаиваться нельзя…»

Глава 19. Шестнадцатый этаж и выше

Брыксин позвонил Салову на следующее утро.

— Встретимся в двенадцать дня в ресторане «Огни Москвы». Знаешь, где это? — спросил он.

— В гостинице «Москва» на шестнадцатом этаже… — ответил Василий Степанович. — А почему именно там?

— Так мне удобней, — сказал Брыксин. — И смотри, Вася, если только замечу хоть одного узкоглазого из команды твоего друга мулата, пеняй на себя…

— Не бойся, встретимся только ты и я. Постой, а как же быть с Крупиным?

— Его я оставлю пока в заложниках. Если наша встреча пройдет как по маслу, то и Крупина тебе верну. Договорились?

— Договорились… — как-то не очень уверенно ответил Салов.

— Ох, Вася! Не нравится мне твое настроение. Ну да ладно, тебе от меня все равно никуда не деться! — сказав это, Брыксин дал отбой.

Во время этого телефонного разговора и после него Салов пребывал в нерешительности. Он понимал, что окончательно запутался. В прежние времена он никогда не играл в чужих «пьесах», предпочитая действовать так, как ему подсказывало собственное воображение и знание жизни. Поэтому ему и удалось достичь в жизни тех высот, каких он достиг, по крайней мере там ему хотелось думать. При этом он, конечно, забывал, что его взлету из простых пасечников в президенты одной из могущественнейших фармацевтических компаний поспособствовали разные люди и обстоятельства. Он не упустил птицу счастья, сумел ухватить удачу за хвост. Да, это так. Но при этом не следовало бы ему забывать тех милых дам, у которых были очень влиятельные мужья из партноменклатуры. Мужья души не чаяли в своих женах, а те в свою очередь готовы были из них веревки вить, чтобы только угодить своему молодому любовнику. Салов всегда нравился женщинам, которым было «слегка за сорок». Но весь этот «тяжкий путь выбивания в люди» Василий Степанович прошел, не затратив особых усилий. Потому и не удалось ему стать таким руководителем, который мог бы достаточно долго удерживаться на своем месте и при этом сумел бы не наплодить кучу прихлебателей, окруживших его со всех сторон. Впрочем, со временем он научился их ставить на место. И все же находились люди типа того же Брыксина, которые «доили» Василия Степановича без зазрения совести.

Вот и сейчас, сидя в своем кабинете, Салов мучился в нерешительности. С одной стороны, ему хотелось освободиться от влияния на него неверного друга Анатолия Брыксина, но с другой — сдавать его с потрохами эфэсбэшникам тоже не хотелось. Все же столько лет они знали друг друга, вместе бегали на рыбалку за пескарями…

Стоило Василию Степановичу вспомнить все это, как тут же у него за плечами возникла тень жуткого Нгомо, его тонкая всепонимающая ухмылка, глаза, которые как рентген просвечивали насквозь. И только теперь Салов по-настоящему осознал, что никакой не Брыксин управляет им, а этот самый Нгомо, который по сути дела тихой сапой, незаметно прибирает к рукам не только самого Салова, а и все его хозяйство. Этого Василий Степанович вынести не мог.

Встав с кресла, он принялся как сумасшедший метаться по кабинету, держась за голову. Так продолжалось минут пятнадцать, до тех пор, пока в кабинет не постучалась секретарша Наташа.

— Василий Степанович, — робко произнесла она. — Вас к телефону… Соединять?

Этот ее испуг и наивный вопрос несколько успокоили Салова. Ему всегда помогали собраться и вспомнить, что он мужчина, вот такие по-детски наивные женские глаза, как у Наташи. Надо будет все же уделить ей побольше внимания, она к этому, кажется, давно готова, подумал Василий Степанович.

— Соединяй, — решительно проговорил он самым мужественным тоном, на какой был только способен.

— С вами говорит майор Краснов, — представился приятный мужской голос по телефону. — Вы звонили нам, Василий Степанович. А до этого мы виделись с вами у генерала Николаевского. Припоминаете?

— Еще бы! Очень приятно! — зачастил Салов. — Он мне звонил сегодня. Встреча назначена на двенадцать часов дня в ресторане «Огни Москвы»…

— Вы имеете в виду Брыксина?

— Да, его самого. У него будет дипломат с термостатом, в котором находится штамм нужных нам вирусов.

— Вот, значит, как!.. Что же, сверим часы, — произнес Вадим Николаевич. — На моих сейчас десять пятнадцать.

— Аналогично, — невольно повторил хохму из мультфильма «Следствие ведут Колобки» Салов, взглянув на свой швейцарский хронометр.

— Значит, так! Вы едете туда к двенадцати. Поднимаетесь на шестнадцатый этаж и… Да, не обращайте внимания на наших людей, если даже кого-то из них узнаете!

— Хорошо!

— Можете обещать этому Брыксину все, что он только попросит. Главное — не толкнуть его на глупости неуступчивостью. Понимаете меня?

— Понимаю…

— Вот и ладно! Думаю, что вы сможете с ним договориться. А когда дипломат с вирусами будет у вас, тогда подключимся мы.

— Мне бы вашу уверенность в успехе, — тяжело вздохнув, проговорил Салов.

— Все будет в полном ажуре! — оптимистично произнес Краснов. — До встречи на балконе!..

«Мне бы твой оптимизм, майор, — подумал про себя Салов. — А ведь совсем недавно и я был таким же прытким. До неудачи в моей попытке стать президентом страны. Не все мечты идиота сбываются…»

Машина Салова подъехала к гостинице «Москва» со стороны Театральной площади, поскольку Манежная площадь была вся разрыта по указанию мэра города. Под ней было решено возвести целую подземную галерею магазинов, будто бы их мало было на поверхности.

Салов, приказав водителю ждать его в машине, вошел в боковой гостиничный подъезд и, отыскав лифт, поднялся на нем вместе с пятью-шестью иностранцами на шестнадцатый этаж. У входа на балкон Василий Степанович увидел человека, очень похожего на киноартиста Александра Абдулова, которого видел в кабинете генерала Николаевского, и сразу понял, что это именно он звонил ему недавно в офис. Однако Салов постарался даже не подать виду, что он знаком с ним. Заметил он и еще нескольких молодых людей спортивного типа, перекуривавших на длинном балконе, ведущем от лифта к ресторану. Но самого Брыксина что-то не было видно.

«Может быть, Толя ожидает меня в самом ресторане? Наверное, стол накрыл… Он всегда любил шикарно жить», — подумал Василий Степанович.

Однако в ресторане Брыксина тоже не было.

«Что ж, подождем на свежем воздухе, время терпит», — сказал самому себе Салов.

Подойдя к каменным балконным перегородкам, Василий Степанович глядел сверху на Кремль, на Александровский сад и здание Манежа. Вид хорошо знакомых архитектурных ансамблей немного успокоил его взвинченные нервы, придал уверенности в успешном окончании начатого.

Салов искоса понаблюдал за спортивными мальчиками, которые беззаботно, как казалось со стороны, курили и зубоскалили. «Абдулов», как называл майора Краснова про себя Салов, не появлялся, видимо, наблюдая за балконом из ресторанного окна. Все были на месте, все были готовы, вот только главного действующего лица — виновника всего этого сыр-бора пока на «сцене» не появлялось. Так минуло пятнадцать, двадцать минут, полчаса. Салову надоело ждать, и он медленным шагом направился к лифту. Тут его и догнал один из официантов — молодой парень с длинными волосами, перехваченными резинкой на затылке.

— Господин Салов? — вежливо осведомился он.

— Да! — излишне громко от неожиданности воскликнул Василий Степанович.

— Вас просят пройти на тринадцатый этаж… Пойдемте через зал. Я проведу вас через служебные помещения. Так будет быстрее.

— Хорошо, — согласился Салов и пошел следом за официантом, думая только о том, как подать знак «Абдулову».

Но сделать этого ему так и не удалось. Официант провел Василия Степановича через весь зал, затем через кухню и вывел к грузовому лифту.

— Мария Ивановна, — сказал официант лифтерше в белом халате. — Нам с другом надо на тринадцатый этаж.

— Заходи, Костик. И тебя, и твоих друзей всегда отвезу куда скажешь. Только ты сегодня мне рыбного блюда не выноси. Ты мне, Костик, вынеси чего-нибудь мясного…

— Сделаем, Мария Ивановна, не обидим. Мы своих никогда не обижаем!

На тринадцатом этаже официант из лифта выходить не стал, а только указал Салову, в какую сторону идти.

— Он там вас ждет. А меня, Мария Ивановна, обратно подыми. У меня еще дел по горло…

Сторожко оглядываясь, Василий Степанович прошел по пустому узкому коридору, вышел на лестничную площадку и увидел под табличкой «Курить запрещается!» нервно курившего Брыксина.

— Ну наконец-то! — произнес Салов. — Где дипломат?

— Где надо! — грубо произнес Брыксин. — Пока хватит и вот этой пробирки со штаммом.

— А остальные?.. — удивленно спросил Василий Степанович.

— Остальные получишь после подписания нашего контракта. Ты меня берешь обратно, а я…

— Возьму, возьму, не сомневайся. Мое слово твердое…

— И еще. Выгонишь в три шеи этого чертова мулата, который тебя настраивает против меня!..

— Откуда ты знаешь?

— Я не его знаю. Я тебя знаю, Вася. Этот ублюдок сел тебе на шею. Он хочет, чтобы ты плясал под его дудку. А в один прекрасный момент вообще скинет тебя с твоего места и сам сядет на него. Попомни мои слова!

— Разберемся, Толя. Во всем разберемся. Главное, чтобы мы с тобой остались добрыми друзьями, какими были всегда…

— Друзья, у вас закурить не будет? — спросил «Абдулов», неожиданно возникший на лестничной площадке тринадцатого этажа. Он подошел ближе, чем страшно перепугал Брыксина.

— Кто это? — нервно спросил он.

— В первый раз вижу, — пожал плечами Салов. — Кто-то из жильцов…

Но слова Василия Степановича не успокоили Брыксина, он метнулся вниз, но заметил широкоплечего парня, поднимавшегося с двенадцатого этажа. Свободным оставался только путь наверх. И Брыксин решил им воспользоваться. Пробегая мимо Салова, он только прошипел:

— Сдал, сука? Удавлю!..

— Да ты что, Толя?.. Успокойся ради Бога!

Но Брыксина было уже не остановить. Он мчался наверх, как загнанный заяц от гончих собак. Прыти ему придавал топот ног бежавших за ним людей. Он проскочил шестнадцатый этаж, выбежал на площадку, кончавшуюся тупиком и, тяжело дыша, остановился. Впереди была только дверь, ведущая на чердак. Ее-то Брыксин и попытался открыть, дернув за ручку. Ему повезло, дверь оказалась незапертой. И он, поблагодарив судьбу, побежал по полутемному чердаку, где находилось машинное отделение всего лифтового хозяйства.

— Он на чердак побежал! — услышал Брыксин чей-то голос у себя за спиной.

— Врете, суки, не возьмете!.. — прошептал он, устремляясь к винтовой железной лестнице, ведущей на крышу.

По этой лестнице Брыксин и поднялся на крышу, а затем, пригнувшись и петляя из стороны в сторону, будто спасаясь от снайперов, побежал по ней в сторону Театральной площади. Но далеко убежать он не успел.

— Стоять! — приказал человек, выскочивший из-за одной из многочисленных надстроек на крыше наперерез Брыксину. — Не двигаться! Стреляю!

— Не выстрелишь, гад! — заорал Брыксин, сжимая в кулаке пробирку с чумным штаммом, как сжимают боевую гранату, готовясь в любую секунду пустить ее в дело. — Я вам всю Москву заражу!.. Слушай меня! Брось оружие! Кому говорю?!

— Не стрелять! — приказал майор Краснов, бежавший следом за Брыксиным. — Окружить, но не стрелять!

Брыксин увидел сразу шестерых здоровяков, приближавшихся к нему со всех сторон. Он сделал осторожный шаг в сторону края крыши и взглянул вниз. Внизу по улице Охотный Ряд двигался поток машин, по пешеходным дорожкам шли ничего не подозревавшие люди. Они и думать не думали, что он, Брыксин, держит сейчас в своей руке их смерть. Они будут подыхать медленно и мучительно, сладостно подумал Брыксин, качнувшись вперед.

— Не-е-ет! — заорал Краснов, бросаясь к Брыксину.

В последний, самый решающий миг, он успел правой рукой перехватить кисть руки Мабуты, а левой схватить его за шиворот и удержать на какой-то миг над пропастью. На большее у него, наверное, не хватило бы сил, но тут подоспели другие оперативники и вытянули тело Брыксина обратно на крышу.

— В Управление его! — приказал Краснов своим сотрудникам, осторожно разглядывая пробирку с чумным штаммом на свет. — Все хорошо, что хорошо кончается…

Глава 20. «Твой путь во мраке»

Французский врач Тиссо — современник доктора Самойловича — мудро заметил, что движение само по себе может заменить в благоприятном воздействии на человеческий организм любое другое средство, но все лечебные средства мира не смогут заменить действия движений.

Данила Самойлович, безусловно, как образованнейший человек своего времени, просто не мог пройти мимо трудов французского коллеги и всячески проводил в жизнь его идеи, поскольку на самом себе испытал всю пользу его открытий.

Быстро восстановить здоровье, подорванное на ликвидации эпидемии чумы в 1771 году, доктору Даниле помогли именно комплексы движений или, как бы их сейчас назвали, физических упражнений, рекомендованных Тиссо и разработанных для себя и своих больных самим Самойловичем. Теперь он старался меньше ездить на двуколке, предпочитая больше ходить пешком, а потом вообще перешел на бег. Многие москвичи в те давние годы удивлялись виду худого, поджарого человека в напудренном парике, который несся куда-то как угорелый.

Как писал сам доктор Данила в дневнике, такие нагрузки постепенно помогли ему избавиться от одышки и перебоев в сердце, болей в спине, исчезли даже спазмы в желудке, от которых Самойлович страдал еще со времен учебы в лекарской школе…

* * *

Мысли о работе не оставляли меня ни на минуту. Даже когда вспоминал о Лене, о ее пребывании в секте «Дети Шивы», я и тогда вольно или невольно размышлял о судьбе доктора Данилы, делал какие-то заметки, что-то запоминал. Данила Самойлович на все это время стал как бы незримым моим спутником и советчиком.

Звонок от секретаря господина Нгомо прозвучал на этот раз поздним вечером.

— Владимир Аликаимович очень хотел бы с вами срочно повидаться, — произнес знакомый по прежним звонкам ласковый женский голос. — Через час за вами подъедет наша машина…

— А на завтра перенести нельзя? — поинтересовался я, так как мне совершенно не улыбалось в столь поздний час тащиться в центр города, чтобы довольствоваться лицезрением мулата Нгомо и его пациентов.

— Нет, господин Нгомо очень рассчитывает на вашу консультативную помощь, — проговорила женщина и как бы между прочим добавила: — Аванс вам заплачен…

— Ну что же… — неохотно ответил я. — Надо значит надо. Я жду!

Машина прибыла тютелька в тютельку, ровно через час. Я даже заметил по секундной стрелке часов. Когда мне позвонили, на моих электронных было двадцать два часа пятнадцать минут тридцать три секунды, а в двадцать три часа пятнадцать минут тридцать три секунды ко мне в квартиру уже звонил тот же самый водитель, который отвозил меня на Плющиху и обратно раньше.

Я спустился с ним к машине с затемненными стеклами, сел в салон и только тут обнаружил рядом с собой на заднем сиденье того самого молодого человека с бритым черепом, которого видел однажды в центральном офисе общины.

— Здравствуйте, — вежливо произнес он, ощерив в улыбке мелкие острые зубы, чем-то напоминавшие акулью челюсть.

— Приветствую… — проговорил я, хотя мне очень не понравилось его столь близкое со мной соседство в настоящий момент.

Водитель тем временем сел за руль и, захлопнув дверцу со своей стороны, завел мотор.

— Мы на Плющиху? — на всякий случай спросил я.

— А то куда же… — как-то не очень уверенно ответил водитель, не поворачивая головы.

Но машина почему-то поехала совсем не в ту сторону, как я предполагал. Вместо того чтобы выехать на Бульварное кольцо и по нему доехать до Смоленской площади, а затем свернуть на Плющиху, «мерседес» с затемненными стеклами сразу повернул с Сущевского Вала на Варшавское шоссе и на большой скорости понесся в сторону Чертаново, а затем к выезду из города.

— Куда это мы направляемся? — снова спросил я, теряясь в догадках.

— Проезд через центр закрыт, — ответил водитель. — Придется добираться через МКАД.

— Да, но по Кольцевой автомобильной дороге ехать гораздо дольше, — заметил я. — Можно было бы проехать по набережным…

— Я плохо знаю путь по набережным, — признался водитель, как-то странно посмотрев на меня через зеркало заднего вида над своей головой.

Вот тогда-то я и почувствовал неладное. Меня определенно хотели вывезти из Москвы, в этом не могло быть сомнений. А зачем, с какой целью? Может быть, мои подозрения в отношении преступлений секты не лишены оснований и от меня просто решили избавиться, как от нежелательного свидетеля? Тогда дело плохо и мне немедленно надо что-то предпринимать, чтобы спастись.

Подумав так, я, на свое счастье, увидел поравнявшуюся с нами милицейскую машину в соседнем ряду движения. Не долго думая, я опустил ветровое стекло со своей стороны, а затем замахал рукой и заорал что было сил:

— Помогите! Спасите! Это похищение!..

Но тут сзади в левое предплечье прямо через ткань пиджака и рубашки мне вкололи шприцем какой-то препарат. Я почувствовал только боль от укола и тут же потерял сознание. Правда, в последний момент я еще успел услышать, как наш водитель оправдывался перед гаишником, остановившим «мерседес»:

— Да нет, офицер! У нас все в полном ажуре. Просто товарищ немного перебрал за воротник в ночном клубе и все такое… Вот доставляем его домой в целости и сохранности. Он живет в Северном Чертанове…

А потом был полный провал в сознании.

Очнулся я, как выяснилось позже, через сорок восемь часов. Ничего себе! Ровно двое суток мое бесчувственное тело было «предметом контрабанды». Меня сначала вывезли из Москвы, затем доставили в Чечню, а там уже перевезли в Шатойский район, граничащий с «самостийной» Грузией, и подняли в горы на высоту чуть ли не две тысячи метров над уровнем моря, где находился небольшой аул, который назывался, кажется, Ичкер-юрт.

Трудно поверить, но первым, кого я там встретил, был мой старый знакомый Виталий Ованесович Крупин. Не скажу, что мы были с ним хоть когда-нибудь близкими друзьями, нет, но знакомы были давно, еще по совместной преподавательской работе в одном и том же медицинском вузе.

За то время, пока мы не виделись, Крупин сильно изменился. Он похудел, его прежде густую черную шевелюру посеребрила седина, а в глазах появился какой-то нездоровый блеск.

Крупин встретил меня за невысоким дувалом, сложенным из плоских камней, которым был обнесен двор дома-башни, укрепленного по меньшей мере как средневековый рыцарский замок.

— Кого я вижу! — радостно вскричал Виталий Ованесович. — Сколько лет, сколько зим!..

Мне почему-то показалась его радость несколько деланной и неискренней.

— Значит, и вас, Александр Григорьевич решили умыкнуть под шумок политической неразберихи? — продолжал Крупин вполголоса, отведя в самое укромное место, какое только можно было найти в этом большом дворе. — Не ожидал! Умыкнуть такого человека!.. Видимо, чеченские боевики надеются на изрядный выкуп за вашу многоумную голову…

— Почему это чеченские боевики? — не понял я. — И при чем здесь выкуп? Меня увезли по распоряжению некоего господина Нгомо, который возглавляет секту «Дети Шивы»…

— Вот, значит, как! — воскликнул Крупин, но тут же опять перешел на шепот, поскольку увидел невдалеке от нас вооруженного автоматом чеченца-охранника. — А я думал, что меня, а теперь и вас, похитили именно чечены, чтобы получить хороший выкуп… Выходит, я ошибался…

— Расскажите лучше мне, как вы здесь живете? — попросил я. — Как с вами обращаются?

— Сносно. Жить можно. Заставили, правда, работать по специальности… Тут у них, как ни странно, создана сносная лаборатория со всем необходимым инструментарием, средами, техникой. Весьма хороший уровень! Со мной тут оказалось несколько весьма квалифицированных лаборантов. Кормят нас вполне сносно, охраняют… Все бы хорошо, только вот выходить отсюда нам запрещено. Да и куда пойдешь? Когда будете на башне, сами увидите. Кругом только горы и пропасти. Упадешь вниз — костей не соберешь! Черт знает что!..

— А как же все-таки вы здесь оказались, Виталий Ованесович? — задал я тот вопрос, с которого, по идее, должен был начаться наш разговор.

— Об этом позже… — прошептал Крупин. — За вами идут!

Тут и я увидел то, что Крупин заметил раньше, а именно троих охранников с автоматами, вышедших из дома-башни и направившихся в нашу сторону.

— Ни в коем случае не сопротивляйтесь… — успел еще посоветовать мне бывший сослуживец и отошел в сторону.

— Ты! — довольно бесцеремонно ткнул в меня пальцем бородатый абрек. — Выверни карманы!

— Могли бы это сделать, когда я валялся без сознания… — проворчал я, поднимая вверх руки.

— Ты!.. — крикнул абрек. — Молчать! Убью!

Вытащив из моих карманов все, что там оставалось — деньги, записную книжку, талоны на транспорт, — охранники погнали меня ко входу в дом.

— Будешь жить здесь! — произнес все тот же бородач, втолкнув меня в небольшую комнату, находившуюся на втором этаже длинной пристройки к дому-башне.

Эта комната, к моему вящему удивлению, оказалась обставленной всем необходимым, что нужно для жизни. Кстати говоря, набор мебели, находившейся здесь, напомнил мне необходимый комплект обстановки в какой-нибудь третьесортной провинциальной гостинице, в которых мне раньше приходилось частенько останавливаться, когда я ездил со своими просветительскими лекциями по стране.

Охранники, как собаки, отыскивающие по запаху наркотики в багаже путешественников на аэровокзалах, обежали комнату и наконец оставили меня одного.

Первым делом, как только за ними захлопнулась дверь, я подскочил к окну, на котором почему-то никто даже не удосужился соорудить железной решетки, и выглянул вниз. Да, Крупин оказался более чем прав, когда сказал, что уйти отсюда просто некуда. Из окна я увидел только пелену облака, плавно скользившего подо мной. А когда я все же дождался разрывов в облачности, то рассмотрел далеко внизу дно пропасти, по которому струился горный поток.

«Невесело, — подумал я. — Убежать отсюда мне вряд ли удастся…»

В дверь вежливо постучали. На охранников это было непохоже. Те вошли бы без стука.

— Кто там? — спросил я.

— Разрешите?

Это был Крупин, приоткрывший дверь.

— Через час будет обед. Но мне хотелось до этого рассказать вам, как я здесь оказался…

— Да, конечно! Заходите! — проговорил я, отходя от окна и усаживаясь на скрипучий стул у стола.

Крупин примостился на табуретке напротив меня, не забыв плотно прикрыть за собой входную дверь — запоров здесь не было, и принялся рассказывать о себе, то и дело нервно размахивая руками, будто у него слов не хватало.

— Я — жертва несправедливости, — сказал он. — Понимаете мою мысль? Все так хорошо складывалось в самом начале!.. Меня уговорил перейти к нему на работу сам Салов…

— Постойте! — воскликнул я. — Это какой же Салов? Не тот ли, что возглавляет фармацевтическое предприятие «Терек»?

— Да, да! Он самый!.. — надрывно не сказал, а выкрикнул Виталий Ованесович, взлохматив волосы на голове. — Он помог мне приобрести хорошую трехкомнатную квартиру в Кашире, машину, дачу. Жена моя была в восторге. И вдруг в один день все обрушилось. Саловский охранник по фамилии Брыксин не придумал ничего лучшего, как похитить меня и плоды моего многомесячного труда. Он выкрал меня, как обыкновенную вещь, и увез вместе со своими тремя дружками из Каширы. Но недалеко. Оказывается, за ним уже следили какие-то вооруженные люди. Они окружили наш автомобиль в Щелковском районе, загнали его в лесок-перелесок, расстреляли из автоматов и забросали гранатами… Форменный ужас! Не дай Бог вам хоть когда-нибудь оказаться на моем месте! В меня прежде еще никто никогда не стрелял, а тем более никто не взрывал меня гранатами… Это было что-то ужасное!

Крупин помотал головой, словно пытаясь прогнать страшную картину обстрела, которую он видел своими глазами, а потом продолжил:

— Уж я и не знаю, как мы с этим Брыксиным вырвались живыми из той бойни. Трое дружков Брыксина так и сгорели в машине дотла… А нам почему-то дали уйти. Вместе с вирусным штаммом «А-5»…

— Каким еще штаммом? — удивленно спросил я.

— О! Это моя уникальная разработка! Мое, если хотите, ноу-хау! — произнес Виталий Ованесович, и лицо его сразу просветлело. — Мне, знаете ли, удалось вывести штамм чумной палочки с заданными свойствами. Над этим бились лучшие умы человечества, а сделать удалось только мне…

— Постойте, что-то я вас не пойму… — произнес я, глубоко задумавшись. — Но ведь я же еще несколько лет назад разработал теорию подавления возможного отторжения при бактериологическом скрещивании вирусов различной природы…

— Конечно же, ваш приоритет бесспорен, но и я каков?! Я вашу теорию сумел внедрить в жизнь!

«Хорошенькое дельце! — подумал я скептически. — Он, видите ли, ничего другого не смог сотворить, кроме чумных палочек с новыми свойствами… Да это же может стать самым варварским оружием уничтожения на нашей бренной Земле! Это же!.. Боже мой!»

Только теперь до меня дошло, что причиной столь пристального интереса к моей особе со стороны Нгомо и его сектантов могла быть именно работа Крупина, который умудрился «довести до ума» одну из моих многих бредовых идей, высказанных в запале научной дискуссии, некогда развернутой популярным журналом «Знание — сила». Надо же такому случиться! Значит, сектанты с самого начала надеялись привлечь меня к своим дьявольским экспериментам, воздействуя на меня через мою собственную супругу. Ну и ну! Что тут еще скажешь…

Я больше не слушал откровений Крупина, изливавшего свои душевные переживания. Я был настолько расстроен и выведен из себя, что хотел прервать его и выставить за порог, но сдержался. Это был не выход. В конце концов, мы оба с Крупиным оказались в очень опасной ситуации, и еще неизвестно, удастся ли нам выбраться из нее живыми-здоровыми.

Я снова прислушался к тому, что говорил Виталий Ованесович, и услышал вот что:

— …Когда Брыксин отправился в ресторан «Огни Москвы», чтобы договориться с Саловым о своем возвращении обратно в «Терек», то он не взял с собой все опытные штаммы «А-5». Оставил их у меня. А я в тот день ждал его на даче одного его приятеля. Не знаю даже, как его зовут. Грузин какой-то… Так вот! Неожиданно среди бела дня на дачу этого самого грузина налетели какие-то вооруженные люди. По-моему, это были те же самые, кто напал на нашу машину ранее. Бойня была жуткая! У грузина в доме оказалось полно всякого оружия. Он и его телохранители, человек пять, отстреливались до тех пор, пока дом не загорелся. Только после этого они куда-то испарились, исчезли. Те, кто нападал, сказали потом, что у грузина под дачей был прорыт подземный ход, который вел аж до соседнего карьера, где раньше добывали глину для кирпичного заводика. Да! А я не сгорел, мне снова повезло. Я отсиделся в подвале, куда меня посадил грузин еще до схватки. Жарко там было, не спорю, но не смертельно. В общем, когда все кончилось, вытащили меня эти боевики, отобрали мой дипломат с вирусным штаммом «А-5» и привезли сюда. Я и подумал, что они охотились за тем богатым грузином, чтобы взять его в заложники, а потом получить выкуп. Слышали, наверное, что на территории Чечни сейчас более пятидесяти человек украдено, и все они граждане разных стран. За них тут хотят получить выкуп. Это же бизнес!.. Вот так! Ну а поскольку захватить грузина чеченам не удалось, то они решили взять вместо него меня. Вот такие дела!

Выслушав рассказ бывшего сослуживца, я подумал о том, что не все концы в его рассказе вяжутся одни с другими. Например, зачем боевикам нужно было брать в заложники Крупина, если им нужен был богатый грузин? Что-то вирусолог утаивал от меня, что-то скрывал…

Как бы сейчас кстати оказался совет моего друга Вадима Краснова! Для него и его коллег из «конторы», по-моему, здесь определенно нашлась бы работа. Но Краснов был в Москве, а я находился в горах Чечни. И передать ему весточку было никак невозможно.

Еще раз взглянув на растерянного Крупина, нервно курившего у окна, я сказал:

— Влипли мы с вами, Виталий Ованесович, по самые уши. Теперь остается только подчиниться обстоятельствам и ждать удобного случая вырваться отсюда.

— Вырваться? — переспросил Крупин, затем, тяжело вздохнув, произнес: — Это нереально. Пойдемте, я вам лучше покажу здешнюю лабораторию. До обеда у нас еще полчаса…

Глава 21. «Ты — каторжник!»

Доктор Данила весь сентябрьский день, ознаменованный началом Чумного бунта, провел в Симоновской больнице, принимая новых больных. На следующий же день он собирался проведать выздоравливающих в Даниловском монастыре.

О драматических событиях, разыгравшихся в Москве, он узнал все от того же подлекаря Серафима Сухонина, ставшего невольным свидетелем жестоких расправ бунтовщиков со служивыми людьми на карантинных постах.

— Лучше бы вам, господин доктор, переждать тут, — предупреждал он Самойловича во время позднего ужина. — А то еще попадете бунтовщикам под горячую руку…

— Что же, они и против врачей выступают? — недоверчиво спросил Самойлович. — Не понимают, что ли, дурьи головы, кто помогает, а кто вредит?

— Не понимают, — тяжело вздохнув, ответил Сухонин. — Да и как им понимать, когда верховодят ими сущие разбойники? Таких преступных рож я отродясь не видывал…

И все же доктор Данила не внял предупреждениям своего помощника. Ранним утром следующего дня он как обычно направился через все Замоскворечье на самую окраину города, туда, где находился Даниловский монастырь.

Его коляску задержали на перекрестке, когда он только-только собирался повернуть на правую дорогу, ведущую к монастырским стенам. Группа людей, состоявшая из девяти мужчин и четырех женщин, предводительствуемая здоровенным косматым мужиком неопределенного возраста, окружила коляску Самойловича с четырех сторон.

— Я узнал его! — прорычал предводитель бунтовщиков. — Это чумной доктор! Он специально на здоровых людей порчу наводит!..

Голос предводителя показался доктору Даниле знакомым. Где-то он уже слышал его. Вот только где?

— А что вам плохого доктора делают? — мирно спросил он у злобно таращившихся на него людей.

— Как это что?! — взвыла растрепанная толстуха. — Они все из-за моря-окияна сюда плывут, ироды, чтобы православный люд морить своими дьявольскими снадобьями!..

— Я не из-за моря и никому еще вреда не сделал, окромя пользы! — громко проговорил Самойлович.

— Ты смотри! — удивилась толстуха. — Он по-нашему говорить обучен… Может, и вправду не немец? Немчура-то по-человечески и объясниться не могет, только каркает… Кар да кар, и все тут!

— Да чего тут долго лясы точить! — прервал бабу предводитель, почувствовав, что инициатива ускользает из его рук, и те, кто недавно беспрекословно ему подчинялись, начали задумываться над его словами и своими поступками, а это было опасно. — Бей его! Одним гадом меньше!..

Бунтовщики, сжимая дубины и топоры, надвинулись на коляску еще больше. И тут Самойловича словно озарило воспоминанием. Ему совершенно отчетливо припомнился грабеж купеческого дома на набережной и здоровенный детина в черном балахоне.

— Постой! — прокричал Самойлович, вставая в коляске во весь рост и указывая пальцем на предводителя. — Ты же каторжник! Я видел тебя среди «черных дьяволов»!..

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Народ отхлынул от своего вожака, оборотив на него изумленные взоры.

— Это правда, что он говорит?! — взвизгнула все та же толстуха.

— Не слушайте его! Это брехня! — испуганно попятился назад Оглобля.

— Вспомни, как ты со своими дружками православные дома грабил, неповинных людей на огне жег!.. — дожимал Самойлович, все возвышая и возвышая голос.

— Стой, стой! — вскричал Оглобля, перепуганный вконец. — Я ошибся! Это не тот, кто нам нужен… Я знаю этого подлекаря! Он в Павловской больнице служит! А там нет заразного блока. Отпустим его с миром, православные! Пусть себе едет!..

Воспользовавшись замешательством среди бунтовщиков, доктор Данила подхлестнул лошадей и, сбив с ног мужика, не выпустившего вовремя сбрую, помчался по дороге, ведущей в сторону Павловской больницы.

«Пронесло! — подумал он, въезжая в ворота больницы. — Бог спас…»

И все же происшествие на дороге заставило Самойловича крепко призадуматься. Бунтовщики совершенно осмысленно, целенаправленно охотились на врачей, знающих толк в лечении морового поветрия. Кто же мог направлять этих темных, неграмотных людей против и так небольшого числа медиков, способных хоть как-то помочь заболевшим страшной болезнью? Кому это было нужно? Только тем, кому на руку была неразбериха, порожденная чумой, кто наживался на несчастьях других, ловя рыбку в мутной воде.

Прямо в Павловской больнице, где доктора Данилу хорошо знали, он потребовал перо, чернильницу и бумагу. Не выходя из больничной канцелярии, Самойлович написал прошение на имя генерал-губернатора Салтыкова с просьбой предоставить личную охрану всем медикам, работавшим в карантинах, а также поставить охрану у монастырских больниц.

Самойлович же сам и отвез это прошение в резиденцию губернского предводителя.

* * *

Прошение доктора Самойловича до адресата так и не дошло. К тому времени, когда оно писалось, графа Петра Семеновича Салтыкова уже давно не было в Москве. Старый боевой генерал, убоявшись заразы, бросил градоправительство и еще в начале лета уехал в свое загородное имение, что находилось в Тверской губернии. Его примеру последовали и другие начальники: гражданский губернатор, военный комендант, полицмейстеры. Все они предоставили городское хозяйство на попечение сенатора Петра Дмитриевича Еропкина, ставшего впоследствии генерал-аншефом и главнокомандующим в Москве. Именно он учредил карантинные дома для опасно больных и для выздоравливающих. Он же поручил надзирать за карантинными домами наиболее искусным врачам, не убоявшимся чумной заразы. Им же были назначены «чумные капитаны», которые вместе с полицейскими командами и взяли контроль над отдельными районами города.

Сенатору Еропкину передали письмо доктора Самойловича только через несколько дней после начала бунта. До этого Еропкину «бумажными делами» было заниматься недосуг. Он, собрав сто тридцать ветеранов и инвалидов, оставшихся в Москве, вручил им оружие и вместе с ними усмирял толпы мятежников, овладевших Кремлем и намеривавшихся изничтожить всех врачей и дворян и обратить Москву в пепел.

Сначала Еропкин пытался остановить мятежников, воздействуя на них словом, но, кроме ушибов от брошенных в него камней, ничего не добился. Тогда он перешел к более действенным средствам убеждения. Выкатив пушки на прямую наводку, он приказал зарядить их картечью и стрелять в самую гущу озверевшей толпы. Таким образом ему удалось очистить от злоумышленников Кремль, а затем и весь Китай-город. Он же разослал нарочных с депешами к командирам полков, квартировавших в близлежащих от Москвы уездах, в частности в Великолуцкий полк.

Екатерина Вторая, узнав о Чумном бунте, послала для подавления его полк личной лейб-гвардии во главе с фаворитом графом Григорием Григорьевичем Орловым.

Еропкину нужно было, как говорится в таких случаях, день простоять да ночь продержаться, что он и сделал, выбиваясь из последних сил. Тем не менее он нашел возможность удовлетворить прошение Самойловича, послав охранять вверенную его попечению больницу нескольких инвалидов, вооруженных старинными мушкетами и саблями. Большего сделать он был не в состоянии.

Глава 22. Оперативное мероприятие

Больше всего на свете майор Краснов не любил пассивного ожидания. Будучи человеком взрывного темперамента, он предпочитал участвовать в тех оперативных мероприятиях, где нужно было действовать, а не сидеть сложа руки и ждать у моря погоды. А именно последним ему и приходилось заниматься. Вадим Николаевич вместе с Виктором Семиным сидел в квартире одного из домов, находившегося на Ракетном бульваре, и следил в бинокль через кухонное окно за квартирой на пятом этаже другого жилого здания, где, по предположению сотрудников районного отделения милиции из отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, находился самый что ни на есть обычный московский притон.

— Сейчас, сейчас… Как только полный комплект наркош соберется, тогда и будем брать… — то и дело повторял Виктор, почувствовавший в себе азарт охотника, выслеживающего дичь.

В отличие от своего младшего коллеги Краснов абсолютно не был уверен, что их многочасовые наблюдения и высиживания не пойдут коту под хвост. У него имелись свидетельские показания нескольких членов религиозной общины «Дети Шивы», задержанных в центральном офисе на улице Плющиха и допрошенных сотрудниками Управления Z, которые показали, что самые знающие люди, близко контактировавшие с махаришей Нгомо, могли появиться в любимом ими притоне на Ракетном бульваре.

«Могут появиться, а могут с таким же успехом и не появиться, — так думал Вадим Николаевич, отправляя в рот ложку за ложкой довольно вкусной и питательной пасты из небольшой баночки, которую выставил на стол Семин. — Собственно, религиозной общиной “Дети Шивы” мы заинтересовались после того, как основательно допросили задержанного на крыше гостиницы “Москва” Анатолия Брыксина, проходившего у нас по делу под кличкой Мабута. Он постарался всю ответственность за свои делишки переложить на сектантов. Особенно упирал на “особую общественную опасность, каковую представляет собой этот проклятый мулат Нгомо”… Так он говорил».

Краснов посидел еще немного, вспоминая дословно все то, что сказал Брыксин на допросе.

— У Нгомо находится сейчас и Крупин, и дипломат с остальными штаммами новочумной палочки. В этом я абсолютно не сомневаюсь, — заявил задержанный.

— Откуда такая уверенность? — спросил у него Краснов.

— Беспроволочный телеграф… — ухмыльнулся Брыксин, намекая на то, что в камеру предварительного заключения, куда его поместили, поступает информация с воли.

— И что же «отстучал» вам этот самый телеграф? — поинтересовался Вадим Николаевич.

— Только то, о чем я и сам догадывался. Проклятые сектанты напали на дом моего близкого друга, в котором гостил в это время Крупин…

— Уж не дом ли вора в законе Резо Кутаисского вы имеете в виду? — удивленно приподняв бровь, спросил Краснов, выдав своим вопросом полную осведомленность о том, что случилось недавно в маленьком дачном поселке недалеко от Москвы.

— Его или кого-то другого… — туманно произнес Брыксин. — Во всяком случае Крупин и дипломат теперь у этих шакалов. Ох, был бы я сейчас на воле, я бы им показал кузькину мать!..

— Вот поэтому для вас гораздо лучше будет находиться там, где вы находитесь. Ведь еще не ясно, кто кого из вас сумел бы уничтожить первым. И почему-то сдается мне, что у махариши Нгомо возможностей для этого куда больше, чем у вас, Анатолий Львович.

На эти слова Мабута ничего не ответил, только злобно набычился, отчего его небритая физиономия пошла красными пятнами.

Вадим Николаевич автоматически облизал ложку и только тут заметил, что съел все содержимое банки.

— Что это было? — спросил он у Семина, который продолжал неотрывно следить за окнами противоположного дома. — Вкусная штука. Тебе это супруга готовит?

— Сам, — похвастался Виктор. — Моя супруга не одобряет моего увлечения вегетарианством.

— Положим, вегетарианец из тебя, как из меня гурман. Я видел, как ты поедал бутерброды с колбаской…

— Это с голодухи, — признался Семин, отвернувшись от окна. — А вообще-то я стараюсь питаться по специальной системе…

— Ну и что у тебя было в этой баночке, содержимое которой я уже съел?

— На здоровье. Там были размоченные чечевица и горох, а также грецкие орехи, лук, чеснок, сельдерей, петрушка. Все это вместе пропускается через мясорубку, заправляется растительным маслом и…

В этот момент и прозвучал дребезжащий голос наблюдателя из переносной рации, лежавшей на подоконнике:

— Внимание! Трое «клиентов» на подходе!

Краснов, сорвавшись с места, ухватил свой «восьмикратный» и уставился на подходы к подъезду дома, за которым велось наблюдение. Он увидел трех молодых парней, направлявшихся в сторону подъезда номер один. Походка, да и все поведение этих парней выдавали в них наркоманов со стажем.

— «Клиенты» вошли в подъезд! — не унималась рация. — Поднялись на пятый этаж. Позвонили в дверь. Затем постучали условным стуком. Дверь открыли. Все! Они в квартире!

— Говорит «десятый»! — вклинился в разговор руководитель операции. — Начинаем работу! Повторяю для всех: начинаем работу!

— Пошли и мы! — произнес майор Краснов, проверяя готовность к бою своего безотказного двадцатизарядника системы Стечкина.

Оперативники быстро выскочили из квартиры на первом этаже, прошли к дому напротив и, соединившись с тремя милиционерами из группы захвата, вошли в первый подъезд. Далее им пришлось подниматься на пятый этаж пешком, поскольку лифта в этих хрущобах не было предусмотрено даже в проектах.

Оказавшись на площадке пятого этажа, оперативники остановились, рассредоточившись возле входной двери квартиры под номером двадцать. Далее последовали соответственно звонок и условный стук. Дверь приоткрылась не сразу — видимо, хозяин старался разглядеть пришельцев. Никого не узнав, он попытался захлопнуть дверь, но сделать этого не успел, поскольку один из милиционеров успел просунуть ногу в образовавшийся проем. Затем дверь распахнули, бесцеремонно оттолкнув здоровенного толстяка, который, впрочем, еле держался на ногах — то ли от слишком большой дозы спиртного, то ли надышавшись дыма от «дури», который облаками плавал по всей двухкомнатной квартире.

— Всем оставаться на месте! — прокричал милиционер, первым ворвавшийся в квартиру.

Когда Краснов и Семин вбежали в прихожую притона, то увидели тут и там обнаженные тела мужчин и женщин, разлегшихся во всех углах двух комнат, кухни и даже коридора. Рядом с ними валялись использованные шприцы, пузырьки от каких-то лекарств, грязные бинты.

Вадим Николаевич заглянул в ванную комнату. Там он обнаружил двух девиц, «принимавших ванну». Вот только они настолько обкурились, что им было абсолютно без разницы, что в их ванне нет воды…

Двух женщин-наркоманок и еще трех патлатых парней Краснову удалось собрать в маленькой комнате квартиры-притона.

— Хочу задать им несколько вопросов, — объяснил он «десятому» — широкоскулому усатому подполковнику, руководившему всей операцией.

— Без толку, — угрюмо проговорил подполковник, появившийся на пятом этаже, когда операция подходила к завершающей стадии. — Вы сами разве не видите, в каком состоянии находятся эти дурики?

— Я все же попытаюсь, — настаивал Вадим Николаевич.

— Попробуйте, — усмехнувшись в усы, разрешил многоопытный подполковник.

Конечно же, он оказался прав. Ничего существенного от наркоманов Краснову с Семиным узнать не удалось. Все пятеро завсегдатаев секты «Дети Шивы» оказались полностью невменяемыми.

— Что я говорил? — покачал головой усатый «десятый», когда Краснов ни с чем вышел из маленькой комнаты. — А теперь мы ими займемся. Ну-ка, хлопцы, отправьте и эту пятерку после надлежащего оформления в наш профилакторий…

— Что за профилакторий? — поинтересовался Вадим Николаевич, надеявшийся все-таки получить хоть какую-нибудь информацию о местонахождении махариши Нгомо и его ближайших сподвижников.

— Есть у нас одно надежное место, — ответил подполковник. — Наркологический центр в поселке Барыбино. Там есть очень хороший врач. Между прочим, внук известного детского писателя. На него все надежды…

— Значит, поселок Барыбино, — повторил, запоминая, Вадим Николаевич.

— Именно так, майор. А сам центр называется «Шамбала»…

* * *

До станции Барыбино Павелецкой железной дороги Краснов добирался на пригородной электричке около сорока минут. Выйдя из вагона, Вадим Николаевич поинтересовался у попутчика, пожилого дачника в соломенной шляпе, где находится медицинский центр под красивым названием «Шамбала».

— Э, милой, лучше тебе подъехать на автобусе три остановки, — ответил дачник. — А можно и пешком через весь поселок. В сторону военного городка.

— Спасибо. Я с удовольствием прогуляюсь по свежему воздуху, — проговорил Краснов, полной грудью вдыхая ароматы разнотравья, принесенные ветром из далеких полей.

До «Шамбалы» он добирался минут двадцать, сначала через поселок, а потом через небольшой лесок. В результате на территории медцентра оказался ровно в полдень.

— Я к главному врачу, — сказал Краснов пожилой охраннице у ворот.

— А его нету, — ответила та.

— А кто есть? — поинтересовался Вадим Николаевич.

— Заместительница есть. Главная сестра есть.

— Тогда я к заместительнице.

Охранница связалась по телефону с кабинетом заместителя главного врача прямо из своей сторожки.

— Роза Ивановна, тут к вам посетитель… Да. Кто таков и по какому вопросу? Ну, я не знаю… Подозвать его к телефону? Хорошо. Подойдите к телефону, — попросила охранница, передавая трубку Краснову через открытое окно сторожки.

— Майор Краснов, — представился Вадим Николаевич. — В ваш центр вчера были направлены наши подследственные. Хотел бы с вами переговорить о них.

— Можете пройти. Скажите бабе Шуре, что я вас пропустила… — сказала Роза Ивановна.

В кабинете Розы Ивановны Шаровой Краснов почувствовал себя как в родной Военно-медицинской академии. Все стены в ее кабинете были увешаны разными медицинскими плакатами и пособиями, на которых изображались бренные человеческие тела во всевозможных разрезах и ракурсах.

— Не обращайте внимания на этот беспорядок, — проговорила сурового вида женщина в очках. — Я готовлюсь к конференции, которая будет проходить на базе нашего учреждения… Итак, вы хотели поговорить о… Как фамилии ваших подследственных, не напомните?

Достав записную книжку, Вадим Николаевич прочитал:

— Капустин, Бросов, Гигашвили, а также две женщины… Баева и Куковкина.

— Вот как раз к ним-то я вас и не могу допустить без специального на то разрешения главврача. У нас, знаете ли, очень строгие правила.

— А где главврач?

— Михаил Эммануилович Лоншак вызван на прием к министру здравоохранения! — с упором на «министра» произнесла Шарова. — Я думаю, сегодня он уже не появится. Кстати, вы не видели во вчерашней телепрограмме по ОРТ фильм о нашем центре?

— Нет, как-то не удалось посмотреть, — виновато произнес Краснов.

— О, вы очень многое потеряли! — воскликнула Роза Ивановна. — Там рассказана о нашем Лоншаке только одна правда. И про то, как он учился в Америке, и про то, как ему предлагали там остаться, но он решил работать только на своей родине… Вы, наверное, слышали о замечательном американском ученом Кене Блуме из университета в Сан-Антонио? Это тот самый, кто еще десять лет назад открыл ген пристрастия к алкоголизму и опиатам в наркомании. Так вот, он лично приглашал нашего доктора преподавать в свой университет.

— И что же Лоншак? Он отказался?

— А иначе и быть не могло! Михаил Эммануилович такой человек, такой человек!..

Какой человек Лоншак, Краснову узнать так и не удалось, поскольку Розу Ивановну позвали к больному.

— Очень извиняюсь, — сказала она. — Мне придется отказать в вашей просьбе. Как я поняла, вы хотели бы повидаться с вашими подследственными? Это невозможно, пока мы не выведем их из синдрома абстиненции. Дня через три приезжайте. Тогда и сможете поговорить или допросить этих людей, а пока… Извините! Ничем не могу вам помочь.

Шарова ушла, а Вадим Николаевич еще некоторое время оставался в ее кабинете, обдумывая ситуацию. В результате этих размышлений он пришел к выводу, что не может покинуть центр «Шамбала», не поговорив с кем-то из подследственных. Без информации от них он не мог вести дальнейшее оперативное расследование.

Прежде чем покинуть кабинет Шаровой, Краснов облачился в один из халатов, висевших на плечиках в углу за шкафом. Только после этого он, оглядевшись по сторонам, направился в сторону площадки для отдыха, где прогуливались выздоравливающие пациенты.

Подойдя к белокурой девушке, которая настойчиво пыталась коснуться мизинцем правой руки кончика собственного носа, Краснов спросил:

— Простите, пожалуйста, вы не знакомы случайно с Баевой или Куковкиной?

— Это с теми, кого вчера привезли? — уточнила белокурая бестия, так и не оставившая своих попыток.

— Да.

— Куковкина все еще спит. А Баева… Да вон она, у кустиков. Такая дура! С ней даже поговорить ни о чем нельзя…

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Краснов и направился к Баевой, которую теперь узнал. Это была одна из тех разгульных девиц, которые пытались вчера принять ванну без воды.

— Вы кто?.. — испуганно сжалась в комочек Баева — черноволосая красотка с желтоватыми белками глаз. — Я вас не знаю.

— Зато ты знаешь махаришу Нгомо, а этого вполне достаточно, — произнес Краснов.

— Я не знаю никакого Нгомо!.. — истерично выкрикнула подержанная красотка. — Я не хочу его знать, слышишь ты? Не хочу!

— Но он же такой хороший!.. Кстати, ты не знаешь, где может находиться Нгомо сейчас? — Краснов попытался сразу взять быка за рога.

— Нет, нет, нет!.. Я не знаю, я ничего не знаю… — девушка задохнулась от потока слов, закашлялась и беспомощно уселась прямо на газон с цветами.

— Что вы хотите знать о Нгомо? — неожиданно для себя услышал чей-то голос за своей спиной Вадим Николаевич.

Он быстро обернулся и увидел вторую красавицу, носившую фамилию Куковкина. Видно было, что она только что поднялась с постели, не успев даже как следует навести красоту. Впрочем, и в таком состоянии она оставалась довольно привлекательной.

— Я его хочу отыскать, — коротко, не вдаваясь в подробности, произнес Вадим Николаевич.

— Точно я не знаю, только слышала, что они между собой говорили о какой-то горной обители, куда они все должны перебраться. Я тоже хотела поехать с Нгомо, но он бросил меня… Ничего, я еще с ним поквитаюсь! Я знаю, кого он предпочел мне… Ту самую блондинку, Лену. Ее фамилия Знаменская.

— Что?.. — не поверил своим ушам Краснов. — Ты говоришь о Елене Знаменской, жене известного врача и писателя?

— Подумаешь! Жена!.. Да у Нгомо таких «жен» хоть отбавляй… У него их десятки, сотни, тысячи!..

Краснов взглянул в глаза Куковкиной и понял, что у той начинается припадок. Зрачки глаз у нее закатились, губы задрожали, в уголках рта запузырилась серая пена. Затем она, издав рык раненой тигрицы, упала на землю и принялась биться затылком о каменный бордюр, ограждавший клумбу с цветами.

«Надо уходить», — подумал Краснов, заметив двух санитаров, бежавших к бившейся в приступе эпилепсии девушке. Он проскользнул туда, где кусты росли наиболее густо, добежав до забора, скинул халат, забросил его на ветку дерева, а затем сноровисто перелез через каменный забор. Только очутившись по ту сторону ограды, Краснов перевел дух.

Все время, пока он добирался до Москвы, его не переставал мучить вопрос: «Как могла Лена Знаменская попасть в лапы Нгомо? Да, Александр Григорьевич как-то говорил о ее пристрастии к какой-то секте… Стоп! Вот оно! Значит, свет клином сошелся на “Детях Шивы”!.. Ну и дела! Нужно срочно отыскать Знаменского!» Так решил Краснов.

Глава 23. «“Миазматики” были правы…»

На новом месте мне всегда плохо работается. Нужна по крайней мере неделя для того, чтобы я полностью пообвыкся, устроился в новой для себя обстановке. Только по прошествии недельного срока у меня появляется творческая активность.

Странное дело, попав помимо собственного желания в горы, я довольно быстро вошел в рабочее состояние. На это мне понадобилось всего два дня. Может быть, такой краткий срок привыкания к новому месту был обусловлен ограниченным пространством, в котором я вынужден был существовать? Моя комната на втором этаже, лаборатория — вот и все, что я видел каждый божий день. Люди — лаборанты, охранники — были одни и те же, к тому же их было не много. Наверное, всем этим и объяснялось то, что я с первых дней целиком и полностью погрузился в работу, поскольку ничто другое вокруг меня не отвлекало и не вызывало большого интереса.

Работа Крупина, к которой я должен был присоединиться, вызвала у меня двойственные чувства. С одной стороны, я быстро осознал вторичность этих разработок, с другой — опасность для человечества его находок и обретений. Впрочем, это положение требует более подробного изложения, чтобы быть правильно понятым. Дело в том, что все разработки, проводимые в этой горной лаборатории под руководством Крупина, кем-то когда-то уже проводились. Тут Виталий Ованесович явно не был первопроходцем. Например, Крупин много экспериментировал с так называемой элективной средой Сабуро. Микробиологи хорошо знают, что эта среда является не чем иным, как пептонным агаром с мальтозой. Крупин стал высаживать на среду Сабуро все подряд, начиная от патогенных кокков до спирохет, выдавая этот «метод» за свое ноу-хау. Это было бессмысленным занятием хотя бы потому, что другими исследователями давно уже доказано, что на среде Сабуро хорошо развиваются в основном только дрожжеподобные грибки. Но Крупин с каким-то тупым, как мне показалось вначале, упорством продолжал высаживать на эту среду микобактерии туберкулеза и даже неизвестно откуда привезенные микробактерии проказы.

Памятуя пословицу, что упрямство — это твердость глупца, я сразу же проникся презрением ко всему, что делал Крупин. И при первой возможности, когда мы остались с ним один на один, предложил ему объясниться.

— Я ищу, — сказал он и при этом хитро прищурился. — Кое-что уже нашел. Со временем найду еще…

— Но что?! — вскричал я. — Что вы конкретно ищете? Ведь должны же быть какие-то конкретные задачи, которые вы решаете. Кто-то же перед вами их ставит…

— Если я вам скажу, что работаю на гения, который ставит передо мной непонятные для нашего убогого разума задачи, что вы на это ответите?

— Что сумасшествие часто рядится в одежды гениальности, — ответил я.

— Ну вот! Услышать нечто подобное от вас я и ожидал, — кивнул Крупин. — Но не спешите с выводами… Не надо спешить!

И только позже я заподозрил, что Крупин и его незримый гений (которым, скорее всего, являлся мулат Нгомо) пытаются методом проб и ошибок отыскать новое биологическое оружие. Когда я впервые до этого додумался, то сам над собой посмеялся. Кому и зачем это может быть нужно? Я понимаю экспериментаторов, которые работают на военно-промышленный комплекс, создавая все новое и новое оружие. Это хоть и глупо при том уже и так огромном количестве обычного оружия, способного десятки раз уничтожить все человечество на Земле, но все же объяснимо. Но вот зачем этим заниматься какой-то религиозной общине, этого я был понять не в состоянии.

Видимо, новые виды бактериологического оружия нужны были Нгомо и его сектантам для того, чтобы шантажировать правительства каких-то стран, запугивая их страшными картинами поголовной мучительной смерти населения. Этим они могли добиться получения каких-то льгот для самих себя. А может быть, они вообще хотели ускорить гибель всей человеческой цивилизации? Ведь вынашивали же подобные планы сектанты из пресловутой «Аум Синрикё». Почему же не могут объявиться новые секты, апологеты которых мечтают о том же? Но это уже полная психиатрия.

Честно сказать, я и сам не верил тем выводам, к которым пришел. К тому же мои сомнения подогрел махариша Нгомо, объявившийся в горной лаборатории на третий день моего в ней пребывания.

— Как вы здесь устроились? — спросил Нгомо, заходя в мою одинокую келью без стука одним из ненастных поздних вечеров, когда в горах поднялся ураганный ветер и вниз сверзились, все нарастая, камнепады.

— Как видите, — развел я руки в стороны. — Здесь есть все необходимое для жизни, но не более того.

— Роскошь — это дело наживное, — прогундосил Нгомо, при этом он почему-то больше не гипнотизировал меня своим пристально-приторным взглядом, как прежде. — Будете вы со временем окружены роскошью. Будете просто в ней купаться… Но не все сразу. Сначала вы должны кое-что сделать лично для меня. Внести, так сказать, свой вклад, свою лепту на алтарь общего дела.

— Все это великолепно, — сказал я. — Внести на алтарь… — это замечательно. Но я же не микробиолог, как Крупин. Вы ведь интересуетесь, как я понял, медицинской микробиологией…

— Не совсем так, уважаемый Александр Григорьевич! Нас интересует не только медицинская микробиология — вернее, не столько! Мы занимаемся больше сельскохозяйственной и промышленной микробиологией, а это нечто иное…

«Ну конечно, — подумалось мне, — господин мулат решил, что ему удастся повесить мне лапшу на уши… А то я не понимаю, чем тут занимаются главным образом!»

— У нас ведь есть и другие лабораторные центры. В этой стране и в других странах…

«А вот это уже новость для меня!» — снова подумал я.

— …Кроме того, — продолжал Нгомо, — меня интересуют те направления науки, в которых работаете именно вы.

— Какие именно? — уточнил я. — У меня масса интересов. Я занимаюсь, в частности, вопросами эпидемиологии. До этого написал несколько книг и много статей по самым разным аспектам медицины. Я, знаете ли, популяризатор. Только и всего.

— Не надо прибедняться, Александр Григорьевич! — улыбнулся Нгомо. — У вас светлая голова. Кое-что вы и сами открыли и исследовали…

— Например? — поинтересовался я.

— Например, вы успешно занимались проблемами наследственности.

— Ну, это громко сказано, — потупил я взор, как жеманная барышня, которой говорят, что она очень красива.

— Отнюдь. Вы довольно интересно обосновали метод дородовой диагностики и ее приоритет в области прогнозов перед теми же медико-генетическими консультациями.

— Это не совсем так. Одно не отменяет другого. Диагностические обследования, проводимые во время беременности, надо планировать заблаговременно и точно так же объяснять их смысл будущим родителям, как и генетический прогноз. Главное — не пропустить сроков обследования. Впрочем, зачем это я вам все говорю? Ведь вам до этого нет дела…

— Не скажите! Меня это очень интересует. Мы хотели предложить вам поработать у нас над созданием некой родословной таблицы, по которой можно было бы достаточно легко определить возможность возникновения той или иной врожденной болезни. Скажем, кровнородственный брак часто ведет к заболеваниям миопатией Эрба у детей. Или тех же недоумков с синдромом Дауна. Зачем их рожать? Аборт!.. Мы выведем на свет только здоровых детей с отличной родословной. С вашей помощью мы сможем прогнозировать пол, красоту, умственные способности, физическое развитие будущего ребенка, а это, знаете ли, многого стоит. Кому нужно это дряхлеющее человечество, пораженное всевозможными недугами? Мы создадим новое человечество, которое будет сродни богам. Это ли не достойное занятие для ученого с вашим именем?

От такого предложения у меня волосы зашевелились, и не только на голове. Этот коротконогий ублюдок предлагал мне заняться улучшением расы! А куда он собирался засунуть все остальное человечество? Отправить его в крематорий? Но это уже пытались сделать его предшественники в черной форме с черепами. Вот, значит, куда все поворачивалось! А я-то еще сомневался на их счет.

Но тут Нгомо, словно подслушав мои мысли, снова облил меня своим пристально-приторным взглядом.

— Нет, нет! Мы не собираемся устраивать газовые душегубки для человеческого мусора. Зачем? Это долго и неэффективно. Мы вообще ничего не будем устраивать… Просто мы будем обживать подземный мир. Новые люди выйдут из подземелья только тогда, когда природа сама расправится с тупиковой ветвью развития человеческой биомассы. Так что эта сторона вопроса пусть вас не беспокоит. Подумайте над моим предложением. И если надумаете поработать на нас, то сможете выбрать для себя самое удобное место. Мы предложим на ваш выбор одну из наших лабораторий на Канарах или в Бразилии. Там или где-то еще вы будете обеспечены всем необходимым. Особой роскоши не обещаю, но жить будете как… у Христа в пазухе! Кажется, так звучит ваша пословица?

— Мне надо подумать, — сказал я, желая выиграть время.

Работать на сектантов всерьез я не собирался. Однако прямым отказом я мог бы навлечь на себя, а самое главное — на Лену, тысячи неприятностей и потому решил продолжать вести с Нгомо свою игру, не говоря ни да ни нет на его предложения.

— А что будет с моей женой? — спросил я.

— Ваша жена ожидает вас на Канарских островах! — торжественно произнес Нгомо, выкладывая на стол пачку цветных фотоснимков, на которых была изображена счастливая улыбающаяся женщина — моя Лена. Она загорала на пляже, пила кокосовое молоко из свежего плода, гладила по голове ручную обезьянку…

Я был ошарашен. Такого поворота событий я просто не ожидал. Только теперь до меня дошло, что Лена потеряна навсегда. В том, что Нгомо подсовывал мне фальшивку, обычный фотомонтаж, я даже и не сомневался. Скорее всего, Лены уже не было в живых…

Эту ночь я провел без сна, размышляя о том, что сказал мне мулат. В результате я пришел к выводам, что, возможно, поторопился, когда похоронил свою жену. Может быть, она жива-здорова и действительно наслаждается отдыхом на Канарских островах. (Как же мы любим заниматься самообманом!) Да и сделанные мне предложения мулатом в общем-то могли бы меня устроить, если бы не… Что «если бы», я так и не придумал. И тогда обозлился на себя. Так обозлился, как никогда. Я прекрасно понял, что затевает Нгомо. Я знал это. И, несмотря на свое знание, не собирался разрушить его далеко идущие планы. Не мог… А почему, собственно, не мог? Что я вообще сделал для того, чтобы помешать Нгомо в его чудовищных замыслах? Пока ничего. Но сделаю! Непременно сделаю!

Я решил любыми путями связаться с Вадимом Красновым и вызвать его на подмогу. Только он и его коллеги могли теперь мне помочь.

Старого чечена, приезжавшего в дом-башню каждое утро, я заприметил несколько дней назад. Он привозил на новенькой «газели» продукты питания и корреспонденцию. Последнее обстоятельство и надоумило меня войти с ним в контакт и попросить отослать телеграмму в Москву. Сделать это на глазах у охранников я, разумеется, не мог. Да и текст телеграммы нужно было продумать так, чтобы ее содержание не вызвало подозрения у старика. Обо всем этом стоило серьезно подумать. Однако времени на это судьба мне не отвела.

Утром Нгомо сам привел ко мне старого водителя грузовика и попросил исцелить его от постоянных головных болей. Он был слишком высокого мнения о моих способностях целителя. Я потребовал, чтобы охранники возвратили мне золотой портсигар с целебными снадобьями. Портсигар тут же вернули, и я смог снять приступ головной боли у горца. А проводя сеанс исцеления, заложил в его сознание информацию о том, что он должен обязательно отослать по телеграфу мою телеграмму, не показывая ее Нгомо. Я выбрал момент и черкнул пару строк:

«Привет зпт Вадим вск “Миазматики” были в чем-то правы тчк» Затем я указал домашний адрес Краснова. После этого, перед тем как горец пришел в себя, я свернул бумагу в трубочку и засунул ее старику вместо одного из газырей в нагрудный карман. Так она меньше бросалась в глаза.

Теперь мне оставалось только ждать результатов своей «тайной переписки»…

Глава 24. Лейб-гвардия в нападении

Оглобля не мог понять, почему сохранил жизнь «дохтуру», пойманному его сотоварищами по бунту у Даниловского монастыря. Думая об этом несколько позднее, он вспомнил, что в тот самый миг, когда от одного его слова «дохтура» забили бы насмерть, им овладел такой вселенский страх, какого старый каторжник не испытывал даже вися на дыбе во время пытки, которую он перенес, не издав ни звука и не выдав никого из своих сотоварищей по разбойному делу. Что же могло напугать его, не боявшегося ни Бога, ни черта? Этот вопрос не давал ему покоя до последнего вздоха. А жизни ему оставалось не больше месяца…

Грабежи, разбои, убийства слились в помутившемся от чужой крови сознании каторжника в один длинный пасмурный осенний день. Днем он грабил и убивал, а ночью предавался беспробудному пьянству. Вот одной из таких темных ночей, уже ближе к зиме все того же 1771 года, Оглоблю и его подельников и захватили лейб-гвардейцы графа Григория Орлова, прибывшие в Москву по высочайшему повелению Екатерины Второй, чтобы навести в ней должный порядок.

Несмотря на изрядную дозу спиртного, выпитую бунтовщиками в ту последнюю для них ночку, они сумели оказать достойное сопротивление лейб-гвардейцам. Сам Оглобля лично зарубил двух или трех солдат, а потом потерял сознание от удара прикладом по голове.

А утром следующего дня состоялась последняя встреча каторжника и Самойловича.

Доктор Данила, несмотря на опасность для собственной жизни, на протяжении всей «чумной осени» не прекращал ежедневных поездок из одной больницы в другую. Только теперь его сопровождал однорукий поручик из инвалидной команды, назначенный в охрану «лично доктуру Самойловичу», так значилось в письме сенатора Еропкина.

— Поручик в отставке Кузин, — отрекомендовался инвалид при знакомстве. — Теперь я от вас ни на шаг!..

«Посмотрим, что ты запоешь, когда надо будет идти в чумной блок», — подумал тогда Самойлович. Но, собственно, находиться в непосредственной близости от больных поручику не было необходимости. Кузин вместе с еще двумя инвалидами охранял въездные врата в монастырь, а к доктору Даниле присоединялся только тогда, когда тот отправлялся в разъезды по городу.

Именно поручик Кузин и обратил внимание Самойловича на лейб-гвардейцев, конвоировавших двух оборванных и избитых бунтовщиков.

— Славно поработали! — удовлетворенно констатировал поручик.

— Куда их ведут? — поинтересовался доктор Данила.

— Вестимо куда, — ответил Кузин. — На виселицу, чай! Двоих-то зачинщиков чумного бунта уже повесили по повелению его светлости графа Орлова прям у Донского монастыря. А энтих двоих всенепременно повесят на Красной площади…

— Давай посмотрим, что ли, — предложил Самойлович. — Еще ни разу не видел, как людей вешают.

— Да то не люди, а преступники, — наставительно молвил Кузин. — Государевы преступники! Еще двести человек, я, чай, слышал, арестованы как соучастники. Им, чай, будут ноздри рвать да на каторгу ссылать. Ну а зачинщиков вздернут, и всех делов. Виселица что ж! Она и есть виселица… Больше в назидание другим!..

Но доктор Данила уже не слышал разглагольствований поручика. Когда конвой поравнялся с его коляской, он узнал в одном из приговоренных к смерти того самого «черного дьявола», который дважды мог лишить его жизни, но не сделал этого.

Оглобля тоже признал «дохтура» и даже улыбнулся ему, только гримаса на его изуродованной физиономии получилась устрашающей.

— Долго жить будешь, раз Бог тебя спас! — неожиданно прокричал Оглобля, обращаясь к Самойловичу, и тут же заработал сильный удар прикладом по спине.

— …Повесят, и всех делов, — продолжал инвалид, любивший почесать языком. — А так какая разница, от чего смерть принять: от веревки ли, от топора ли, от яду ли — все едино. Но по мне так лучше, чем смерть от пули в честном бою, и нет ничего. Лучше уж от пули…

— Поедем отсюда! — перебил поручика Самойлович. — Не могу я смотреть на все эти казни…

— А что так? А, понятно! Нежной души человек!.. Конечно, без привычки оно тяжко…

— Поехали!

Так и не увидел Самойлович того, как закончилась беспутная жизнь человека, который по всем статьям должен был стать его убийцей. «Бог не допустил!» — подумалось тогда доктору Даниле.

* * *

Доктора Ягельского включили в состав Московской городской противочумной комиссии по личному указанию графа Орлова. Это назначение практически не оставляло Константину Осиповичу времени для научной работы. Дни теперь были заполнены постоянными разъездами в поисках тайных чумных захоронений, от которых могли произойти новые заражения, а большую часть ночей он проводил в «Сухаревских погребах», где было организовано небольшое производство по изготовлению окуривательных порошков против чумной заразы.

В один из особенно студеных январских дней 1772 года в «Сухаревские погреба» к Константину Осиповичу заглянул доктор Самойлович, исхудавший до невозможности. При этом все же его живое подвижное лицо было по-прежнему улыбчиво и дружелюбно.

Добрые друзья, уединившись за чаркой водки, поговорили о том, что волновало обоих.

— Кажется, зараза пошла на убыль, — произнес доктор Данила, согревая озябшие пальцы рук у открытой дверцы русской печки, в которой весело потрескивали горевшие березовые поленья. — По крайней мере, первичных больных в Симоновом монастыре резко поуменьшилось. Это обнадеживает.

— Мороза она, проклятая, не переносит, это правда, — устало проговорил Ягельский, наливая себе и Самойловичу по второй чарке. — Давайте за это самое и выпьем. Чтобы к весне с ней было покончено.

— Ваши бы слова, уважаемый Константин Осипович, да Богу в уши! Выпьем за это обязательно!

От третьей чарки доктор Данила отказался, на что Ягельский только добродушно проворчал:

— Эх, молодежь! Не та молодежь нынче, не та! А мы в ваши годы покрепче были… Куда как!

Самойлович перевел разговор на другую тему.

— Я слышал, что его сиятельство граф Орлов привез с собою из Санкт-Петербурга деньги для больных. Это правда?

— Правда! Четыреста тысяч рублей ассигнациями…

— Ого! Да это же огромные деньги. И кому будут платить? — поинтересовался Самойлович.

— Больные будут обеспечены бесплатным питанием и одеждой. При выписке из карантина или больницы будет выдаваться единовременная денежная помощь. Женатым — по десять рублей, а холостым — по пять.

— Весьма своевременная помощь, — радостно потер руки доктор Данила. — Теперь удастся решать многие проблемы гораздо эффективнее. Ну, с этим все ясно. А как ваши дела?

— Сделался настоящим специалистом по отысканию тайных захоронений, будто ищейка. Нюхом чую, где они закопаны. Почти тысячу могил отыскал. Ничего не попишешь, приходится раскапывать их, а трупы придавать очистительному огню… Кстати, друг мой, — неожиданно перешел на другую тему Ягельский, — настоятельно советую вам поехать за границу для подготовки и защиты докторской диссертации, как только покончим с чумой в Москве. Надо, друг мой, надо!

— Это когда еще будет! — отмахнулся от этого предложения Самойлович. — Я пытался добиться права защиты докторской диссертации в нашей Государственной медицинской коллегии. Какое! Господа иностранцы, засевшие там, близко не подпускают нашего брата из российских лекарей. Боятся, видимо, утратить свою монополию на господство в нашей медицине.

— Ну, об этом я знаю лучше вас, — тяжело вздохнув, произнес Ягельский. — И потому еще раз повторяю: как только будет возможность, сразу же поезжайте за границу, в Страсбургский или Лейденский университеты. Там защититесь, а сюда прибудете уже при всех регалиях. Тогда уж наши иностранцы ничего супротив вас сделать не смогут…

Самойлович долго смотрел на языки пламени, резвившиеся в печке, а потом сказал:

— Нелегкая у нас с вами работа, Константин Осипович!..

— Да, трудная! — неожиданно развеселился Ягельский. — В такое уж время Бог сподобил явиться нам на этот свет. Ничего не попишешь! Но жизнь и в наши чумные времена берет свое. Слышали про новость о графе Орлове?

— Нет. А что такое?

— Как же! Женится наш спаситель и избавитель, женится!

— Любопытно! Фаворит императрицы женится? Это что-то невероятное…

— И тем не менее это так, — выпив еще чарку, произнес Ягельский, утирая губы тыльной стороной ладони. — Женится его сиятельство Григорий Григорьевич на Марье — младшей дочери графа Салтыкова.

— Ого-го! А это вторая новость, которая будет похлеще первой, — сказал Самойлович, отведывая моченого яблока из миски.

— Да, наш славный вояка, отсидевшись в загородном имении, решил возвернуться в Москву. А чтобы, значит, заслужить прощения у императрицы, решил пожертвовать собственной дочерью. Это хитрый ход!

— Жаль бедную девушку, — печально произнес доктор Данила.

— Она была влюблена в поручика Никиту Дутова, преставившегося от чумы в Николо-Угрешском, — просветил приятеля Ягельский. — Вот и выходит, что недолго страдало ее сердечко по утраченному возлюбленному…

— Как знать, батенька, как знать! В душу человеческую даже нам, лекарям, заглянуть не дано. Это Промысел Божий.

— Что верно, то верно. Выпьем за жениха и невесту! — предложил изрядно захмелевший Константин Осипович, и доктор Данила не смог найти предлог для отказа.

— Выпьем, — сказал он. — За счастье грех не выпить…

* * *

Вот что писал в книге «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» Дмитрий Бантыш-Каменский еще в 1840 году о судьбе московского генерал-губернатора графа П.С. Салтыкова:

«…Все утихло — и Салтыков возвратился в Москву. Доверенность к нему императрицы приметным образом охладела. Он просил увольнения от всех дел и отставлен 7 апреля 1772 года, с похвалою знатной его службы предкам Ее Величества.

Недолго граф Петр Семенович скрывал в подмосковной усадьбе свою душевную скорбь: в декабре месяце она прекратила жизнь его. Оледенелый труп знаменитого полководца положен был во гроб печальными служителями; почетные регалии окружали его: три ленты (орденские — Святого апостола Андрея, Святого Александра Невского и Белого орла), фельдмаршальский жезл, две шпаги, украшенные бриллиантами. В Москве распространившаяся молва о кончине бывшего ее начальника опечалила жителей, но новый градодержатель, зная, что покойник находился в опале у двора, не делал никаких распоряжений относительно похорон. Покоритель Эльбинга, разбивший две армии Пруссии, оставался забытым!

…Вдруг отворяется с шумом дверь в траурную комнату, входит в нее величественный воин в генерал-аншефском мундире, в лентах Андреевской и Георгиевской, склоняет перед бренными останками победоносную голову, обнажает меч и, став у гроба, произносит вслух: “До тех пор буду стоять здесь на часах, пока не пришлют почетного караула для смены!”

Кому из россиян не известен этот благородный подвиг графа Панина! Прекрасный предмет для живописцев: изображение покорителя Бендер у гроба победителя при Франкфурте!»

Пожалуй, лучше о кончине графа Салтыкова и не скажешь, даже пытаться нечего.

Глава 25. Прессинг по всему полю

Телеграмму, содержавшую странный текст, Краснов получил вечером во вторник. А до этого он успел получить нагоняй от начальства за то, что затягивает оперативное расследование порученного ему дела.

— Дело, которым вы занимаетесь, — сурово сдвинув брови к переносице, произнес Ветлугин, — числится у нас в разряде особо важных. Поэтому напоминаю, вы можете использовать все доступные средства по грифу «Экстра».

«Это как термин “cito” в медицине, что в переводе с латинского означает “быстро”», — подумалось майору.

— Вы также можете в любой момент, если сочтете необходимым, воспользоваться грифом «Красная кнопка». Вам даются такие полномочия. Но только действуйте, майор, быстро и оперативно! Дело не терпит отлагательств.

«”Красная кнопка”… — снова подумалось Краснову, — это значит, я в любой момент могу дать сигнал к началу операции дежурной группе содействия, поставив перед ней боевую задачу. Этот факт говорит сам за себя…»

В этот день Краснов собирался побывать на предприятии Салова для того, чтобы проверить некоторые свои соображения на его счет. Он давно понял, что Салов не во всем откровенен. Президент «Терека» в своих откровениях то и дело что-то утаивал, недоговаривал, уходил от прямых ответов. Чтобы заметить это, не надо было обладать таким знанием людей и обстоятельств, ими повелевающих, какое имел опытный оперативник Краснов. Он видел Салова насквозь, и тот, честно говоря, не вызывал у него никакой симпатии. Прожженный делец, заинтересованный в коммерческом процветании собственного предприятия, который обладал так же и непомерным самомнением и амбициями. Ведь это же надо было решиться на то, чтобы вступить в борьбу за президентское место в такой огромной стране, как Россия!

Свой визит на фирму «Терек» Краснов организовал только для того, чтобы понаблюдать за работой ее хозяина, посмотреть на то, как он себя поведет в ситуации, когда у него на глазах будет маячить оперативник, присматриваясь к каждому его шагу.

Краснов любил такие психологические игры с вероятным преступником. Ходить за ним по пятам, прессинговать неудобными вопросами, что называется, давить на психику. Такое способен выдержать далеко не всякий человек. В какой-то момент он должен обязательно сорваться, проговориться в сердцах и тем самым сыграть на руку оперативнику.

Как задумал Краснов, так и сделал. Целый день он вертелся под носом у Салова, спрашивая как бы невпопад то о его совместных рыбалках с Брыксиным в далекие детские годы, то о его планах по улучшению породы мясного скотоводства, то о новой службе охраны, которую организовал Салов после того, как уволил Брыксина и его людей.

На последний вопрос Салов прореагировал почему-то особенно болезненно.

— Я хорошо знаю тех людей, кого нанимаю в охрану! — неожиданно сорвавшись, прокричал он, но тут же взяв себя в руки, гораздо спокойнее добавил: — Больше случая, подобного с Брыксиным, я не допущу…

— А на самом деле кто у вас сейчас курирует охрану? — задал наугад вопрос Краснов, глядя в упор на Салова.

— Один очень серьезный человек… — поеживаясь, как от холода, ответил Василий Степанович.

— С ним можно познакомиться? — начал уже давить Краснов, предчувствуя, что за нерешительными ответами президента фирмы что-то кроется.

— Не сейчас… Он в отъезде… В отпуске! Да, господин Нгомо в отпуске! — неуверенно запинаясь, произнес Салов.

— Странно это! Вы не находите? Человека только что оформили на новое место работы, а он уже запросился в отпуск. Согласитесь, Василий Степанович, что так не бывает. Для такого отпуска нужны обстоятельства чрезвычайного свойства.

— У каждого человека есть конституционное право на оплаченный отпуск!.. — выкрикнул Салов.

Краснов почувствовал, как напрягся его собеседник. Салов просто готов был выпрыгнуть из своего шикарного костюма, купленного во Франции в магазине эксклюзивной моды, и не менее шикарных ботинок, приобретенных в Италии, и голышом удариться в бега, только бы скрыться от пристального взгляда опера и его провокационных вопросов.

— Я не знаю, где находится Нгомо… — после продолжительного молчания с трудом выдавил из себя Салов. — Не знаю! Он… Он куда-то исчез, испарился, аннигилировал… На телефонные звонки почему-то не откликается. Я даже самолично ездил в его офис на Плющихе, но там все опечатано властями…

— Постойте! Вы говорите об офисе религиозной общины «Дети Шивы» и ее руководителе? — спросил Вадим Николаевич, стараясь скрыть свое удивление.

— Да… — тяжело вздохнув, проговорил президент «Терека». — Он мне помог изобличить негодяя Брыксина.

— Значит, это по его совету вы сообщили о Брыксине нам?

— Конечно! Он взял на себя все заботы по организации охраны. Но, начиная с этого воскресенья, исчезли и он сам, и его люди…

Краснову показалось, что Салову стало полегче, когда он высказался о том, что его очень тревожило. Он даже несколько расслабился, ослабил узел на галстуке, который также стоил недешево. И все же Салов что-то опять недоговаривал, что-то такое, что мучило его гораздо больше, чем мысль о непонятном исчезновении сектантов.

Краснов не стал задавать ему вопросов типа «Как же вы могли связаться с какими-то неизвестными сектантами?» Он вообще ни о чем больше не спрашивал Салова, а просто сидел и ждал, когда его собеседник не выдержит молчания и сам расскажет все без утайки, что накопилось у него на сердце. И дождался.

— Я не знаю даже, как об этом сказать… — расстегивая пуговицы на пиджаке, произнес Василий Степанович.

Краснов ждал, напряженно следя за тем, как была расстегнута сначала одна, а затем и другая пуговица на пиджаке.

— Сектанты завлекли в свою секту моего сына Сергея… — сказав это, Салов снял пиджак, бросил его на стол и принялся расстегивать пуговицы на рубашке, словно ему стало трудно дышать, не хватало воздуха. — Понимаете? Мой сын учился в Англии в одном очень престижном колледже… Так вот, некоторое время назад я узнаю, что он бросил это заведение и ушел жить в религиозную общину. Оказывается, «Дети Шивы» в Англии имеют свой филиал. Эта секта, как раковая опухоль с метастазами!.. Они проникли во все страны! Они добиваются всего, что хотят!.. Они сказали мне, что Сергей останется в живых, если я буду делать так, как мне прикажут. Вот я и делал… А что мне еще оставалось?! — Салов снял галстук и с отчаянной решимостью зашвырнул его куда-то за шкаф.

— Где же теперь искать этого Нгомо? — подумал вслух Краснов. — Где?

— Я не знаю, — помотал головой Салов. — Если б я только знал!..

— Значит, вы по заказу Нгомо проводили исследования в области вирусологии?

— Да…

Больше Краснов не стал обременять своим присутствием президента фирмы «Терек». Это уже не имело смысла. Все, что хотел, майор узнал, и теперь ему нужно было обдумать информацию, собранную воедино. А для этой цели больше всего подходила его одинокая холостяцкая квартирка, где в последние дни он бывал довольно редко из-за служебной загруженности.

Оказавшись в подъезде своего дома, Краснов, прежде чем подняться на пятый этаж, автоматически проверил почтовый ящик и обнаружил там кроме листовок с различной рекламой небольшой бумажный обрывок, на котором коряво было написано: «На ваше имя получена телеграмма из Шатоя. Просим получить лично на почте».

«Шатой, Шатой… — забилось в голове майора незнакомое название. — Это где же такой? Что-то не припомню… Во всяком случае, родственников или знакомых у меня там нет. Какая-то ошибка…»

Все же на почту он позвонил, предварительно перекусив тем, что обнаружил в почти пустом холодильнике. А попался там ему кусок сыра «Пошехонский», который до того засох, что его, прежде чем съесть, пришлось потереть на терке и разогреть в сковороде вместе с отваренной вермишелью. Получилось довольно вкусно.

— Это почта? — спросил майор, дожевывая свой ужин. — Моя фамилия Краснов. Там у вас должна быть телеграмма на мое имя. Есть? Можно ее зачитать?.. Как-как? Помедленнее, пожалуйста, я записываю. «Привет запятая Вадим восклицательный знак. Миазматики были в чем-то правы точка». Что, и все? Хорошо. Большое спасибо. Да, минутку! Откуда телеграмма? Из Шатоя? А это, простите, где? В Чечне… Извините!

«Ничего не понимаю, — подумал Краснов. — Чем дальше, тем смешнее. Мне уже из Чечни телеграммы шлют… Надо же этому случиться!»

Он внимательно перечитал текст. «Миазматики»… Это слово он когда-то слышал. «Миазматиками» называли в восемнадцатом веке врачей, которые считали, что чума передается с потоками воздуха. Об этом же, кажется, говорил и доктор, когда они виделись в последний раз. Да, он определенно говорил эти самые слова. Черт побери! Да ведь это же сигнал от Знаменского! Как он сразу не догадался? Краснов кинулся к книжному шкафу и начал отыскивать атлас СССР, завалявшийся среди книг с давних времен. Отыскать его оказалось делом нелегким.

«Вот так всегда! — яростно разбрасывая книги в разные стороны, подумал майор. — Когда не надо, эти книги вечно попадаются на глаза, а вот когда в них появляется нужда, днем с огнем не отыщешь… Вот она!»

Он вытащил атлас и нервно перелистал его, приговаривая:

— РСФСР. Ставропольский край, Кабардинская АССР, Северо-Осетинская АССР… Где же Шатой? Страницы сорок — сорок один… Вот он где. На самом юге Чечни. Рядом с границей суверенной Грузии!..

Следующий звонок Краснов сделал в свое Управление. Назвавшись оперативным псевдонимом, он распорядился:

— Внимание! Дежурной группе — «Красная кнопка»! Повторяю. Дежурной группе — «Красная кнопка»! Мне машину к дому!

Положив трубку, Краснов заметался по комнате, собирая вещи в пузатый портфель. До прихода машины оставалось минут тридцать. За это время он должен был собраться в дорогу и продумать, хотя бы вчерне, план оперативных действий в Шатойском районе.

Глава 26. Операция «Гнездо беркута»

В боевой операции под грифом «Красная кнопка», получившей благодаря фантазии майора Краснова специальное кодовое наименование «Гнездо беркута», были задействованы военно-транспортный вертолет без опознавательных знаков, отделение спецназа, состоявшее из девяти бойцов и их командира, терский казак-разведчик, хорошо знавший горный массив Шатойского района, ну и, конечно, сам майор Краснов вместе со старшим лейтенантом Семиным.

В райцентре группа, разумеется, не показывалась. Высадившись ранним утром пасмурного ветреного дня на одном из горных плато, которое будто специально предназначалось природой для взлетно-посадочной вертолетной площадки, боевая группа, одетая в камуфляжную форму, сразу же растворилась в горах.

Местом для дневки был заранее избран старый заброшенный аул, указанный на карте казаком-разведчиком.

Вообще-то о казаке Николае Семиречном стоило бы рассказать поподробнее, поскольку он того заслуживал. Невысокого роста человек с непокорным чубом черных волос, вечно сбивавшимся на лицо и мешавшим смотреть вперед, отчего его все время приходилось отбрасывать в сторону либо рукой, либо мотнув головой. От этого походка Николая чем-то напоминала лошадиную — он все время на ходу дергал-кивал головой. Но с чубом расставаться не собирался.

Несмотря на то что парню не было и двадцати, он успел пройти чеченские горы, что называется, вдоль и поперек.

Брошенный аул — десяток домов из камня — находился на высоте четыреста пятидесяти метров над уровнем моря. Рядом с ним пролегала горная дорога, кружившая по склону горы. Она, если по ней спускаться вниз, вела в Шатой. Туда можно было добраться за час с небольшим, если, конечно, машину не остановят люди с зелеными повязками на лбу и с автоматами в руках. Другим концом дорога упиралась в облака, превращаясь где-то высоко-высоко в непроходимую горную тропу, по которой могли скакать только горные козлы.

Майор Краснов вместе со старшим лейтенантом Семиным проверили вооружение. Всего в их арсенале имелось десять новейших автоматов Никонова, уже сумевших составить хорошую конкуренцию столь любимой американскими вояками автоматической винтовке «М-16», два армейских пистолета «Грач» с обоймами на восемнадцать патронов и два ручных пулемета «Печенег» конструкции Валерия Суслова. Кроме этого каждый боец-спецназовец имел по стреляющему ножу и несколько «лимонок».

Такому вооружению могла позавидовать любая боевая группа.

Пока офицеры, выставив караулы, проверяли арсенал, из разведки вернулся Семиречный. Он вместе с двумя спецназовцами ходил в Шатой для того, чтобы понаблюдать за местной почтой и постараться выяснить, кто мог послать телеграмму Краснову. Николай блестяще справился с этой задачей. Он разузнал у телеграфистки, кто и когда подал в Москву телеграмму, запомнившуюся ей довольно странным текстом, что-то там про «маразматиков»… Поскольку телеграфистка хорошо знала пожилого водителя небольшого грузовика, развозившего продовольствие и почту во многие горные аулы, то смогла назвать его адрес.

— Мне удалось узнать о том, что каждое утро старик уезжает на перевал Долгуш, а оттуда в одно высокогорное селение, куда и дорога не доходит, — закончил свой отчет о проделанной работе Семиречный, уплетая за обе щеки тушенку, входившую в паек антитеррористических групп.

— И что ты предлагаешь? — спросил Краснов, открывая консервным ножом вторую банку и пододвигая ее поближе к Николаю.

— Спасибо! А то я что-то оголодал… — благодарно махнул чубом Семиречный. — Есть два варианта. Первый — это взять водителя грузовика за холку прямо в его собственной сакле. А живет он, могу заметить, очень даже кучеряво. Я на обратном пути завернул на улицу Шамиля — теперь улицы с подобными названиями встречаются в каждом ауле — и посмотрел на его дом со стороны. Хоромы! В два этажа! С гаражом внутри ограды. Чувствуется, что неплохо калымит на грузовичке, который, кстати, является его собственностью. Так вот, можно захватить водилу прямо в его хоромах…

— И что это нам даст? — скептически спросил Виктор Семин.

— Попробуем расколоть на предмет местонахождения горной обители, — ответил Николай с набитым ртом, добивая вторую банку и облизывая ложку.

— А если этот водила шум поднимет на весь поселок? Что ж, прикажешь нам тут со всем местным населением сражаться? — недовольно спросил Семин.

— Нет, конечно. Тогда есть второй вариант. Устроить засаду на перевале Долгуш и захватить чечена вместе с его машиной вдали от людей.

— Это уже лучше, — сказал Виктор. — А ты узнал, на какой машине он ездит?

— Вестимо, — улыбнулся Семиречный, пряча ложку за голенище альпийских ботинок с ребристой подошвой. — У водилы новенькая «газель».

— Скажи пожалуйста! — удивился Семин. — Значит, действительно неплохо зарабатывает…

Краснов, внимательно слушая их разговор, старался всесторонне обдумать оба варианта, предложенные Семиречным. Второй ему понравился больше. Но один факт все же смущал.

— Скажи, Николай, а ты уверен, что перевал Долгуш не охраняется? Я слышал, что где-то здесь находится группа полевого командира Абдулаева…

— Нет, почти весь его отряд сейчас перебрался на границу со Ставропольским краем. Подворовывают помаленьку. Ничем не брезгуют — ни теленком, ни козленком. И даже похищением людей занимаются…

— Ну, это понятно! И все же я сомневаюсь, что Абдулаев здесь никого из своих людей не оставил. Очень это сомнительно!

— Заодно и проверим ваши подозрения, Вадим Николаевич, — произнес Семин так, как будто Краснов уже твердо решил остановиться на втором варианте действий. И он не ошибся.

— Ладно, так и сделаем. Но выдвигаться нужно прямо сейчас.

— Иттить так иттить, — произнес любимую присказку Семиречный, будто и не провел весь сегодняшний день на ногах.

К перевалу Долгуш спецгруппа, руководимая майором Красновым, подошла примерно часа через четыре. Казак-разведчик знал тайные горные тропы, которые спрямляли кружной путь, делали его менее длинным, но не менее рискованным. И все же воинов из спецподразделения по борьбе с террористами крутые тропы не пугали, ведь специальная альпинистская подготовка позволяла им продвигаться по куда более трудным путям.

Вывести спецгруппу на перевал в открытую Краснов не решился, боясь засады со стороны чеченских боевиков, которые могли свободно перестрелять спецназовцев на открытом участке местности. Найти выход из данного положения Краснову и его подчиненным помог случай из разряда удачных. В роли этого самого случая выступили сразу три КамАЗа-трейлера, перевозившие из Грузии в Россию цитрусовые последнего урожая. Теперь веселые усатые парни в кепках-«аэродромах», управлявшие этими машинами, возвращались домой порожняком. Водители и их сменщики даже не удивились, когда группа людей, одетых в камуфляж, остановила их машины на самом подъезде к перевалу, от которого было уже рукой подать до границы с их родной Грузией. Они уже попривыкли к подобным проверкам и потому заранее приготовили большие бутыли с самодельным молодым вином, чтобы смягчить с его помощью суровых людей с оружием.

— Что у вас, ребята, в кузовах? — поинтересовался у пожилого грузина, которого сменщик называл Георгием, Краснов, когда его люди тормознули грузовик, шедший головным.

— Совсем ничего нет, уважаемый! Воздух везем, да! Потом обратно в Россию пойдем с грузом апельсина, мандарина, лимона, персика… Так часто бывает, да! — зачастил усатый Георгий, высовываясь из-за приспущенного ветрового стекла. — Слушай, зачем нас тормозишь, да? Возьми лучше бутылку доброго вина. Возьми одну и еще возьми…

— Не надо! — резко оборвал тараторившего грузина Краснов.

— Зачем не надо? Почему так говоришь? Вино хороший — человек хороший!..

— Подвезешь нас к перевалу, — сказал Краснов.

— Подвезти? Подвезу! Почему не подвезти? Хороший человек хорошего человека всегда понимает. Садитесь…

Переговорив со своими коллегами и тем самым несколько успокоив их, Георгий открыл дверцы в крытом кузове своего трейлера, и туда быстро забралось все отделение спецназовцев вместе с их здоровяком-командиром по фамилии Осетров. Майор сел в кабину, устроившись на лежанке за занавеской, где обычно отдыхали свободные от управления автомобилем шоферы-дальнобойщики. Что же касается Виктора Семина и Николая Семиречного, то они гораздо раньше отправились на перевал пешком, чтобы в случае необходимости прикрыть товарищей огнем, и это было, как показало будущее, весьма разумным решением.

Как и предполагал Краснов, далеко не все бойцы полевого командира Абдулаева покинули перевал Долгуш. Пять человек остались для того, чтобы вести наблюдение и охранять перевал не столько от вторжения со стороны грузин, сколько от российских пограничников, осуществлявших охрану границы с Грузией. У боевиков даже была рация, что позволяло в любой момент вызвать подмогу из Шатоя. Все это майор понял в считанные мгновения, как только увидел троих мужчин, перегородивших дорогу камнями.

— Ничего, — успокоительно проговорил Георгий, — это добрые ребята. Они нас хорошо знают, да!

— Вылезай! — хрипло прокричал один из «добрых ребят», выставив вперед автомат с подствольным гранатометом и заступая дорогу.

— Эй, Муса! Ты меня не узнал, дорогой? Это же я, Георгий! — прокричал пожилой грузин, снова высовываясь из окна машины.

— Какой ты Георгий?! — заорал еле стоявший на ногах Муса. — Ты шайтан поганый, вот ты кто! Георгий мой друг. Он всегда мне привозит доброго молодого вина…

— Что с тобой, Муса? Я привез тебе много вина. На, возьми!

— Нет, ты шайтан! — настаивал на своем Муса, обкурившийся анаши до полной невменяемости. — Ты убил моего брата! Я тебе узнал! Ты подлый прапорщик из русского десанта. Я сброшу твои машины в пропасть, проклятая собака! Там уже много разных курортников. Все они отдыхают вечным сном…

Затем Муса что-то прокричал двум приятелям, сидевшим у дороги с пулеметом и веселившимся над бесплатным «концертом», который устроил их друг. Чуть дальше Краснов разглядел небольшой блокпост, из которого вышли еще двое боевиков. Им тоже хотелось посмеяться…

— Нет, собака, ты не Георгий! — снова зарычал Муса по-русски и, не найдя больше слов, начал палить из автомата по кабине КамАЗа.

Строчка пулевых отметин прошила ветровое стекло ведущего автотрейлера, при этом одна пуля угодила в горло Георгию. Он подавился собственным криком, а его кровь, хлынувшая потоком изо рта, обагрила стекло и дверцу машины.

— Вот сука! — выругался Краснов, паля из своего «Грача» по обезумевшему боевику.

Один из его выстрелов попал в цель, прежде чем неуправляемая машина сбила уже мертвого Мусу с ног. Сменщик Георгия успел ударить по тормозам и остановить многотонную машину у пропасти.

А скоротечный бой тем временем развивался следующим образом. Семин забросал пулеметное гнездо «лимонками», а Николай с помощью только одного своего ножа расправился с двумя горцами, находившимися у блокпоста. Так что высыпавшим из крытого кузова трейлера спецназовцам никакой работы уже не досталось. Из-за чего они, впрочем, не особенно и расстроились.

— Собакам собачья смерть! — проговорил один из кавказцев, когда увидел трупы боевиков. Он не мог простить им смерти Георгия.

— Мы тут сами разберемся! — махнул рукой дальнобойщикам Краснов. — А вы продолжайте свой путь!

Машины уехали, посигналив на прощание клаксонами бравым спецназовцам. А майор тут же приказал уничтожить все следы боя на перевале.

— Николай, — позвал он Семиречного, — тебе придется переодеться в почитателя пророка. Не возражаешь?

— Надоть так надоть! — произнес казак.

Кроме него еще четверо спецназовцев переоделись в папахи и бурки, снятые с убитых. А тела боевиков сбросили в пропасть, туда, куда они сами отправили многих невинных жертв.

«Газель», выпущенную автозаводом в Бендерах, наблюдатели майора Краснова обнаружили приблизительно минут через сорок после уничтожения блокпоста боевиков. Машина подъехала к узкому месту на проезжей части дороги и притормозила.

— Как дела? — по-чеченски спросил водитель «газели» у Николая Семиречного.

Тот на том же языке ответил:

— Слава Аллаху!

А потом перешел на русский.

— Выйди из машины!

— А ты кто? Я тебя здесь еще не видел… — заупрямился шофер. — Позови Мусу!

— Мусы нет! Я за него, — снова произнес Николай, открывая дверцу машины. — Выходи!

— Что тебе нужно, брат? — спросил водитель по-чеченски, вылезая из кабины.

— С тобой хочет поговорить большой начальник, — сказал Семиречный и кивнул в сторону Краснова, стоявшего у блокпоста. — Подойди к нему.

— Ты начальник? — удивился водитель «газели», подходя к Краснову. — А где же Абдулаев? Где все его люди?

— Их больше нет! — резко проговорил Краснов.

— Они поскользнулись на мокрой дороге и упали в пропасть! — довольно цинично пошутил лейтенант Осетров, показываясь из укрепленного строения.

— Вы — русские! — догадался пожилой чеченец. — Как вы здесь оказались?

— Тебя ждем, — снова влез Осетров. — Хотим вместе погулять в горах, полюбоваться на красивые пейзажи…

— Отставить треп! — приказал Краснов, а потом снова повернулся к чеченцу. — Как вас звать-величать?

— Зови меня просто Казбек, начальник, — ответил водитель «газели».

— Какое у тебя достойное имя! — похвалил Краснов. — Вот только почему ты, такой достойный человек, помогаешь врагам своей веры?

— Как это? — не понял Казбек.

— Ты работаешь на человека по имени Нгомо, а он руководит сектой «Дети Шивы», которая призывает людей бороться против священного для всех мусульман «Корана», против устоев шариата. Разве ты этого не знал?

— Нгомо… Я в первый раз слышу такое странное имя, — пожал плечами Казбек.

— Это фамилия… — пояснил Краснов. — А кому же ты тогда доставляешь каждый день продукты и почту?

— Это научная база. Там делают какие-то опыты… Я в этом мало что понимаю.

— И ты ничего о тех «ученых» не знаешь?

— Нет. Они мне хорошо платят, и большего мне знать не нужно.

— А кого из них ты знаешь лично?

— Только своего родственника, который работает завхозом. Он мне дал эту работу.

— А еще?

— Есть там один хороший человек. Его зовут доктор Знаменский. Он помог мне избавиться от постоянных головных болей. Это очень хороший врач…

— Да, это хороший врач, — задумчиво проговорил майор, осознав, что они находятся на верном пути. — Ты сможешь помочь нам туда добраться? Мы должны охранять эту горную лабораторию от врагов.

— Там уже есть охрана, — уклончиво ответил Казбек.

— Большая? — как бы между прочим уточнил лейтенант Осетров.

— Пять воинов ислама. Это очень достойные люди!

— Вот мы и хотим с ними познакомиться поближе, — хмыкнул Осетров.

— А что будет со мной? Что будет с моей семьей? Если в Шатое узнают, что я помогаю неверным, то… Нет! Я не стану вам помогать!

— Как хотите. Обойдемся без вас, — проговорил Краснов. — Только тогда уж не взыщите. Вас придется ликвидировать.

— Я много пожил, много повидал. Я не боюсь смерти!

— А как насчет твоих близких, которые живут в двухэтажном особняке на улице Шамиля? — поинтересовался Семиречный, неслышно подошедший сзади.

Казбек вздрогнул, как от удара кинжалом в спину, при этом его лицо перекосилось, словно от зубной боли.

— Ты разве знаешь, где мой дом?

— Да, я это знаю.

— И ты его разоришь, если я вам не помогу?

— Обязательно, — пообещал Николай.

— Тебе я верю, а вот ему — нет! — сказал Казбек, ткнув пальцем в сторону лейтенанта Осетрова.

— Так вы поможете нам? — в последний раз спросил майор.

— Помогу… — ответил чеченец.

А Николай Семиречный шепнул так, чтоб его мог услышать только один майор:

— Не верь ему! Он тебя обманет…

Краснов знал, что Николай прекрасно изучил нрав людей, рядом с которыми прожил всю свою жизнь, но другого выхода не видел. Только Казбек мог указать спецназовцам дорогу, ведущую в высокогорную лабораторию.

В чем заключался коварный замысел Казбека, Краснов понял только тогда, когда «газель» чеченца, в кузове которой кое-как разместились все участники боевой группы, оставив позади развилку дорог, свернула на узкую дорогу, больше напоминавшую скальный карниз, и медленно подкатила к площадке-тупику. Дальше можно было пробираться только пешком. «Где-то здесь должен находиться еще один пост-засада, — подумалось Краснову. — Как только мы выйдем из машины, нас тут же перещелкают по одному чеченские снайперы…»

— Из машины никому не выходить! — быстро прокричал майор, доставая из кобуры пистолет и направляя его в сторону кабины, в которой сидел Казбек. — Ты тоже не двигайся! — приказал он ему, а Николая Семиречного, все еще переодетого в «абрека», предупредил: — К машине должны подойти!

И как в воду глядел. Из-за камней показалась голова, особым образом повязанная зеленой косынкой, и пристально вгляделась в подъехавшую машину.

— Эй, Казбек! Ты кого там привез? — спросил обладатель зеленой косынки, неторопливо спускаясь вниз. — Мне Аслан ничего не сказал о гостях…

— Подойди ближе! — крикнул по-чеченски Николай, добавив по-русски: — Поможешь мне перетащить мешок с продуктами…

— Погоди, я еще и этого соню Курбаши захвачу. Пусть разомнется… Эй, Курбаши! Тут для тебя работенка есть…

— Иду-иду! — нехотя проворчал бородатый бугай, обвязанный крест-накрест пулеметными лентами, спускавшийся с противоположной стороны со своего наблюдательного поста. — Ну где там твои мешки?..

Больше он не сумел промолвить ни слова, поскольку обнаружил, что ему в грудь смотрят сразу несколько стволов короткоствольных автоматов неизвестной ему конструкции. Это произошло как раз в тот момент, когда его приятеля уже сбили с ног и теперь «паковали» по всем правилам милицейского задержания.

— Подойди ближе! — приказал Николай тому, кого назвали Курбаши, вылезая из кабины. — Еще ближе! Руки не опускать! Что ж ты автомат оставил наверху? Вояка! — презрительно процедил Семиречный, сноровисто обыскивая боевика. — Ладно уж, придется мне самому за ним сходить…

— Остаетесь здесь! — приказал майор группе лейтенанта Осетрова. — Я, Семин, Семиречный и двое бойцов отправимся в гости. С нами пойдет Казбек…

— Ой, майор, я бы на вашем месте не рисковал с этой гнидой. Пустил бы его в распыл прямо здесь! — проговорил Осетров, с ненавистью глядя на Казбека. — Предаст, как пить дать предаст! При первом удобном случае… Это сейчас ему не повезло…

— Занимайтесь, лейтенант, своим делом. Прикроете нас до возвращения. А если понадобится ваша помощь, я пошлю две зеленые ракеты, — произнес Краснов.

Нагрузив Казбека мешком с продуктами, спецназовцы, переодетые в бурки, пошли вместе с ним вперед, проверяя каждый метр, каждый изгиб горной тропы. Чтобы их сразу не распознали возможные наблюдатели, они также прихватили с собой по легкой клади. Один взял сетку с лепешками, второй — картонный ящик с банками, в которых находилась пепси-кола. Краснов, Семиречный и Семин, вооружившийся ручным пулеметом, шли за ними, настороженно вглядываясь вперед. Они готовы были открыть ураганный огонь из своего оружия в любой момент.

Остроглазый Семиречный первым заметил противника. Его выдал яркий солнечный блик, отразившийся от снайперского прицела.

— Поберегись! — крикнул он, отпрыгивая в сторону, и сделал это вовремя, потому что в то место, где он только что стоял, ударила пуля, отрикошетировала и, взвизгнув по-дурному, ушла куда-то в сторону.

Семин не дал снайперу сделать больше ни одного выстрела. Короткая очередь, прозвучавшая в горах резким «та-та-та», поразила боевика насмерть.

— Плохо! Теперь наверху знают, что мы здесь… — недовольно проговорил майор. — Прибавим шагу!

Глава 27. Договор с дьяволом

Последние три дня, проведенные мною в горной лаборатории после отправки телеграммы в Москву, ознаменовались исчезновением Нгомо. Он появился через два дня, веселый и довольный жизнью.

— Все готово к переезду на новое место, Александр Григорьевич. Остается только получить ваше принципиальное согласие на работу у нас. Мы должны будем заключить с вами некий договор. Я думаю, вы не откажетесь его подписать, когда ознакомитесь с условиями, очень выгодными для вас, — все это Нгомо проговорил без передышки утром в четверг, зайдя в комнату на втором этаже дома-башни, где я как раз занимался утренней гимнастикой.

«Значит, мулат ждет от меня согласие на сотрудничество, — подумал я. — Ну что ж! Может, я его и дам, а может, и нет… Это уж как повернутся обстоятельства».

Вообще-то я искал повод, чтобы потянуть время, не давать прямого ответа на предложение Нгомо. Я ждал, что предпримет Вадим Краснов для того, чтобы помочь мне выпутаться из сложившейся ситуации.

— И куда же вы собираетесь меня перевезти? — спросил я у махариши, поскольку этот вопрос был весьма существенным: ведь если меня перевезут, то Краснов потеряет мой след…

— Пока это секрет. Вот подпишете договор, пройдете обряд посвящения, тогда и узнаете…

— Что еще за обряд посвящения? — недовольно поморщился я.

— Это не больно… — откровенно ухмыляясь, проговорил Нгомо. — После этого обряда вы забудете о своей прошлой жизни. Все ваши мысли устремятся в будущее. Вы сможете творить без конца и края, поскольку вас не будут отвлекать грешная плоть, сожаление о прошлом, угрызения совести и прочая чепуха. Вы будете как святой дух…

«Вот как! Это что же выходит, они меня просто прикончат?.. — напрягся я. — Нет, не хочу об этом думать! Не может такой человек, как Нгомо, поступить со мной столь безобразным образом…»

Позже, когда я анализировал свои мысли и поступки во время нахождения в горной обители, то невольно задавался мыслями о том, почему при каждой новой встрече с мулатом вел себя как последний дурак. Ведь ясно же было с самого начала, что мне нужно держаться от него и его секты как можно дальше. Но нет, меня почему-то влекло к нему, как мотылька на огонек. Чем это можно было объяснить?

— Сколько у меня еще есть времени на раздумья? — уточнил я.

— У вас нет времени. Впрочем, это не совсем так. У вас есть целая вечность, до полудня сегодняшнего дня. Все нужные документы и все остальное, необходимое для обряда посвящения, мы подготовим…

Нгомо удалился, а я, забросив занятия гимнастикой, снова завалился на кровать. Мне оставили на размышления всего несколько часов, но чем я мог ответить Нгомо? Только согласием. Иного ответа мулат не примет, ведь я уже достаточно много знаю о его делах, и потому живым он меня из своих цепких короткопалых рук просто не выпустит. Не понимал я только одного: зачем Нгомо мое согласие? Ведь он вполне свободно мог заставить меня работать на себя насильно. Видимо, в отношениях со мной он хотел соблюсти некие правила хорошего тона, которые сам же сочинил.

Так вот, я не договорил. Когда позже я анализировал свои мысли и поступки, то пришел к выводу, что уже тогда находился под воздействием неких психотропных средств, которыми меня незаметно пичкали вместе с едой проклятые сектанты. Потому и не мог толком сосредоточиться на плане, который мог бы привести меня к освобождению. Хорошо еще, что я успел послать телеграмму Краснову. Через день-два у меня бы уже и мысли подобной не возникло. Все стало окрашено для меня в розовом свете. Даже этот монстр Нгомо казался мне милым, безобидным троллем из сказок, вошедшим в мою жизнь специально для того, чтобы сделать ее счастливой и беззаботной.

Вначале Нгомо больше заинтересовал меня своим нестандартным поведением, своей необычной психологией. С самого начала мне казалось, что мулат возомнил себя если не самим Господом Богом, то по крайней мере его полномочным представителем на Земле. А подобные «сверхиндивиды», желающие распоряжаться человеческими судьбами по своей прихоти, всегда вызывали у меня чувство профессионального любопытства. Когда-то я даже пытался понять побудительные мотивы действий Гитлера, Муссолини, Пиночета, разобраться в их больной с точки зрения нормального среднего человека психике, но все это было слишком умозрительно. Мне недоставало личных наблюдений. А теперь, когда подобный «сверхчеловек» оказался рядом, во мне проснулся интерес исследователя. Меня притягивала фигура Нгомо, как любопытного ребенка, желающего во что бы то ни стало посмотреть на то, как устроена лягушка внутри. И в то же время я испытывал чувство страха. Стоило Нгомо появиться рядом, услышать его вкрадчивый голос, как меня начинало трясти. А при последнем его появлении у меня даже зачесалось все тело, как при аллергической реакции на вредный для моего здоровья продукт.

«Что же делать? — снова и снова задавался я вопросом и тут же сам отвечал на него: — Согласиться на все предложения, сделанные мне Нгомо. А что мне остается?..»

Я не выдержал внутреннего напряжения, скопившегося во мне, вскочил на ноги и принялся быстро ходить из угла в угол по своей небольшой «келье». И вдруг остановился как вкопанный.

Кажется, неподалеку раздались выстрелы? Сначала один, а потом целая очередь. На эти звуки я отреагировал довольно своеобразно — начал возводить баррикаду из мебели, пытаясь загородить входную дверь в мою комнату.

Я взмок от непривычных физических усилий, но добился своего — шкаф был сдвинут с места и достаточно надежно подпер дверь. На какое-то время я оградил себя от вооруженных охранников, которые наверняка попытаются меня прикончить, чтобы я только живым не попал в руки их врагов. После этого я осторожно выглянул из окна, стараясь разглядеть то, что происходило во дворе дома-башни. Мне частично удалось это сделать, когда я, перегнувшись через подоконник над пропастью до такой степени, что перехватило дыхание от страха и сердце затрепыхалось, как у пойманной птицы, сумел все же заглянуть за угол дома и увидеть часть двора, по которому пробежали двое вооруженных чеченцев. Насколько я понял, они устремились к тропе, по которой можно было спуститься к горной дороге, ведущей в долину. С той стороны, куда они побежали, снова грохнули выстрелы и рванула граната.

Больше я не мог висеть между небом и землей в таком неудобном положении и потому слез с подоконника и, тяжело дыша, уселся на кровать. Что делать дальше, я не знал и потому просто сидел без движений, прислушиваясь к звукам боя. Но выстрелов больше не было. Слышались только голоса людей и топот ног.

Я не выдержал и снова подошел к открытому окну, но тут же отпрянул от него, поскольку в проеме совершенно неожиданно возникли чьи-то ноги в ботинках армейского образца, показавшиеся мне никак не меньше сорок пятого размера. Это был человек, спускавшийся на веревке с крыши. Еще мгновение, и в мою комнату запрыгнул Вадим Краснов собственной персоной.

— Привет, дружище! — сказал он так спокойно, как будто случайно встретил меня где-нибудь на станции московского Метрополитена. — Я получил твою телеграмму!

От всего этого у меня как-то сразу ушли-испарились всевозможные страхи. Мой друг был со мной, и мне нечего больше было опасаться.

— А ты тут неплохо забаррикадировался, — похвалил меня Вадим, критически оглядев шкаф и двери. — Давай теперь возвращать мебель на прежнее место…

Он довольно легко справился со шкафом, открыл дверь и впустил в комнату запыхавшегося молодого горца в необходимых черкеске и папахе.

— Удрал! — переводя дыхание, проговорил горец. — Казбек, говорю, удрал вместе с махаришей!

— Куда они пошли? — быстро спросил Краснов, заметно напрягшись.

— Воспользовались какой-то тайной тропой, — ответил горец.

— Их необходимо перехватить! — распорядился Краснов.

— Попытаюсь…

— Действуй, Коля!

Горец, поправил автомат на груди и, дружески подмигнув мне, помчался вниз, а я недоуменно спросил у Вадима:

— Почему Коля? Он же вроде…

— Что, похож? — улыбнулся Краснов. — Это местный казак по фамилии Семиречный. Боевой парень, надо заметить. Настоящий разведчик.

…Нападение спецназовцев на горную обитель, где Нгомо чувствовал себя в полной безопасности, было настолько для него неожиданным, что он не успел даже распорядиться о ликвидации доктора Знаменского. Единственное, что он успел сделать, это прихватить с собой наиболее ценные штаммы, с которыми работал вирусолог Крупин, а затем вместе с Казбеком, который и предупредил его о нападении, уйти по малоизвестной тропе из дома-башни.

Чеченец порывался вернуться назад и отыскать своего родственника, работавшего завхозом в научном центре, чтобы помочь ему скрыться от «русских бандитов», но Нгомо, посулив Казбеку большие деньги, уговорил сначала провести по горам его самого до Шатоя. Расплачиваться с Казбеком он, разумеется, не собирался — точнее, в виде расплаты заготовил струну-удавку, которой и воспользовался в тот момент, когда увидел дорогу и идущие по ней машины. Впрочем, исполнению плана чуть было не помешали.

— Стоять! Не двигаться! — прокричал чей-то голос из-за камней, как раз в тот момент, когда Нгомо уже захлестнул удавку на шее шедшего впереди Казбека.

Но предупреждение не остановило мулата. Он быстро затянул удавку, не только задушив проводника, а еще и перерезав ему глотку. Затем он, как заяц от охотников, метнулся к дороге, надеясь успеть остановить один из грузовиков, чтобы на нем оторваться от преследователей. Но ему не дали уйти. Сначала выстрелами поверх головы его заставили лечь, а затем не давали шевельнуться до тех пор, пока к нему не приблизился Николай Семиречный.

— Попался, красавчик! От нас не убежишь, — проговорил казак, связывая Нгомо руки за спиной.

Что произошло дальше, Николай так и не понял. Неожиданно Нгомо сделал какое-то странное движение руками, и Николай отлетел от него на несколько шагов, при этом сильно стукнувшись спиной об острый край скалы. Нгомо же, не теряя времени, вскочил на ноги и бросился к пропасти, забыв даже про свой «багаж». Добежав до края, он вскочил на невысокий каменный бордюр, отделявший пропасть от каменной полки, на которой и происходили события, а затем приготовился к прыжку. Однако время шло, а Нгомо все не решался прыгнуть вниз. А потом он и вовсе спустился обратно на каменную полку, подождал, пока к нему подбежали двое спецназовцев и, не произнеся ни слова, отдал себя им в руки.

— Да уж, помирать страшно, — проговорил Семиречный, потирая ушибленное место. — Особенно если по-глупому! Впрочем, по-умному помирать тоже страшно…

Глава 28. Неблагодарное отечество

Девять! Девять эпидемий чумы пережил доктор Самойлович за свою жизнь. Видимо, прав был каторжник, покушавшийся на жизнь доктора Данилы во время Чумного бунта. Перед отправкой на виселицу он сказал, что «дохтур проживет длинную жизнь». А вспомнились эти слова каторжника Самойловичу только в 1802 году, когда он в качестве инспектора Черноморской медицинской управы объезжал флотские госпитали.

В двенадцати верстах от города Николаева, неподалеку от Богоявленского морского госпиталя, шестидесятилетний Данила Самойлович, ожидая, пока кузнец с кучером поменяют отлетевшее колесо у экипажа, записывал в путевой дневник воспоминания о своем прошлом.

В 1776 году Самойловичу наконец представилась возможность поехать во Францию, в Страсбургский университет, для того чтобы усовершенствовать свои медицинские познания. К тому времени он получил отставку от должности штаб-лекаря, но денег за верную службу так и не дождался. Правда, ему удалось кое-как выхлопотать для себя стипендию из фонда, учрежденного княгиней Е.Д. Голицыной-Кантемир специально для тех российских лекарей, кто изъявлял согласие изучать акушерскую науку. Пришлось доктору Даниле переквалифицироваться.

А через четыре долгих года он послал письмо уже из Голландии доктору Ягельскому, в котором извещал его: «Сего 1780 г. октября 26 дня в здешнем университете (Лейденском. — Примеч. автора) последний экзамен с защищением моей диссертации о повивальном искусстве двух операций кончил и диплом на сей мой докторский титул получил…»

Еще три года после защиты диссертации прожил Самойлович в Париже, подготовив и издав на нескольких европейских языках большой труд под названием «Исследование о чуме, которая в 1771 году опустошала Российскую империю, особенно столичный город Москву, и о том, какие были найдены лекарства, чтобы ее побороть, и средства от нее себя предохранить». Высказанные в этом труде предложения о прививках против чумы были встречены всеми медиками с большим интересом и вызвали оживленное обсуждение. Тогда же Самойлович был избран членом многих зарубежных академий. Признанный крупным ученым за рубежом, Самойлович не сумел получить достойного признания своих заслуг в родном отечестве. В Российскую академию наук его так и не приняли…

Вернувшись в Россию, Самойлович тщетно ожидал назначения на государственную службу. Все его познания оказались никому не нужными. И только благодаря ходатайству друзей ему удалось получить место губернского доктора Екатеринославского наместничества и Таврической области, куда он и отбыл, чтобы возглавить там борьбу с чумой, охватившей к весне 1783 года почти весь юг Украины. Так новоиспеченный губернский доктор попал в полную и безраздельную зависимость от другого могущественного фаворита Екатерины Великой — князя Потемкина.

Осенью 1784 года, когда чума пошла на убыль, доктор Данила приступил в Кременчугской больнице к микроскопическим исследованиям, надеясь отыскать «чумной яд». Получив в свое распоряжение довольно примитивный микроскоп Деллебара, дававший увеличение в 250 раз, он многократно и упорно исследовал выделения из чумных бубонов, но никаких «насекомых или других крохотных животных» так и не обнаружил, о чем и написал в своей новой книге, названной «Краткое описание микроскопических исследований о существе яду язвенного, которое производил в Кременчуге Данило Самойлович». К сожалению, несовершенство микроскопической техники не позволило доктору Даниле найти возбудителя чумы. Чумная палочка была открыта только через 110 лет…

А чума не давала передышки, возникая то в одном уголке России, то в другом. И все же больше всего случаев регистрировалось в районах Причерноморья. Именно тогда Самойлович получил назначение на должность главного карантинного врача Причерноморья, а основной его резиденцией стал город Очаков, совсем недавно отбитый у турок.

И началась тяжелейшая работа. Самойловичем в это время были организованы сотни карантинных постов во многих городах и поселках Причерноморья. В своих «круглогодичных командировках» доктор Данила проехал в общей сложности более тридцати тысяч километров, при этом несколько раз он чуть было не замерз в заснеженной степи, десятки раз отбивался от лихих людей с оружием в руках. Он практически с нуля создавал госпитали, аптеки, лечил людей, а еще писал книги, издавая их как в России, так и за рубежом. В своих книгах Самойлович рассказывал все то, что узнавал нового о чуме. И она отступала, постепенно, неохотно, но отступала перед энергией и знаниями этого бесстрашного человека. Против него она была бессильна.

Именно об этом и писал в своем путевом дневнике доктор Данила на склоне лет, думая о том, что сделано еще слишком мало и нельзя почивать на лаврах успеха. И все же он чувствовал себя счастливым человеком, сумевшим сделать в своей жизни многое из того, что было им намечено и задумано. Вот и основная книга, самый большой труд всей его жизни увидел свет. В 1802 году в Николаеве к шестидесятилетию Самойловича вышел первый том его четырехтомной работы, посвященной борьбе с чумой. Книга так и называлась: «Способ самый удобный повсеместного врачевания смертоносной язвы, заразоносящей чумы». Готовы к изданию и другие тома. Это был итог большой многолетней работы, на которую ушла вся жизнь доктора Данилы. «Наверное, в этом и было мое предназначение, с которым я пришел в этот мир…» — так писал доктор Данила. И еще. Он везде и всюду боролся с неверными представлениями о чуме, высказываемые так называемыми «миазматиками», утверждая, что не существует воздушно-капельного пути распространения этой болезни. Увы, но в этом и только в этом он ошибался. При легочной форме чумы имеет место и этот путь заражения. Так оно и есть, с этим уж ничего не поделаешь…

Глава 29. Вылет задерживается

Вадим Краснов заехал ко мне домой в субботу вечером. К тому времени я успел немного отойти от тех ужасных потрясений, которые обрушились на меня на протяжении последней недели. Чтобы не ударить лицом в грязь в отсутствие жены и достойно принять друга, который практически спас мне жизнь, я на скорую руку соорудил салат, нарезал дольками лимон, не забыв посыпать их сахаром, и распечатал бутылочку пятизвездного коньяка.

— У меня неутешительные известия о твоей Лене, — сказал Вадим, когда мы выпили по первой и закусили дольками лимона.

— Она… погибла? — прямо спросил я, хотя мне и нелегко дался этот вопрос.

— Нет. Нам удалось установить достаточно точно: ее и еще нескольких женщин — представительниц довольно известных фамилий — действительно вывезли из страны. Но вот куда и что с ними стало в дальнейшем, на эти вопросы мы еще не в состоянии дать ответ. Мы установили только, что они улетели в Англию под видом туристической группы. А дальше их след теряется… Я пока могу сказать одно: надежда умирает последней, — так что не переживай. Все образуется. Думаю, твоя жена жива-здорова…

— И на том спасибо, — тяжело вздохнув, проговорил я.

Краснов помолчал, ковыряясь вилкой в тарелке с салатом. Я видел, что он что-то мучительно обдумывает. Наконец он прервал затянувшееся молчание.

— Понимаешь, ума не приложу, для чего этим сектантам понадобились все эти женщины? Если бы я тебе сейчас назвал хотя бы несколько фамилий из тех, кого увезли, ты бы за голову схватился. Очень известные фамилии…

— Скорее всего сектанты вознамерились оказать через них воздействие на наши правительственные круги, — высказал я предположение. — По крайней мере, Нгомо пытался именно так воздействовать на меня, чтобы заставить работать на него. Кстати, а что он сам говорит о своих конечных целях?

— Он клянется и божится, что ничего не знает, — пожал плечами Краснов.

— Ну конечно! Вот в это я никогда не поверю!

— Он уверяет, что действовал по указке своего центрового из Лондона, некоего преподобного Меца. Тот якобы и является генератором всех идей, заправляет всеми делами в общине. Его могущество, судя по словам Нгомо, безмерно, и ему помогает сам великий Шива.

— Ну это понятно… — усмехнулся я. — А не кажется тебе, что он просто водит ваших следователей за нос и вешает им лапшу на уши?

— Очень может быть, — кивнул Вадим. — Наверное, так оно и есть на самом деле, но наш долг, наша прямая обязанность проверить все показания подозреваемого. Так что, дорогой друг, мне предстоит еще много поработать по этому многоэпизодному делу…

— Постой-ка! — остановил я Вадима, поскольку мне в голову пришла интересная, как мне показалось, мысль. — Ты сказала, что первым пунктом, куда вывезли наших женщин, была Англия?

— Совершенно верно, — согласился Краснов.

— А где находится тот центровой?.. Как бишь его?

— Преподобный Мец.

— Вот-вот! Где он обитает?

— Тоже в Англии, — Вадим все с большим интересом смотрел мне в рот, будто ожидая, что прямо сейчас отвечу на все мучавшие его вопросы.

Неожиданно мне припомнилось вот что. В тот день, когда оперативная группа вытащила нас с Крупиным из горной обители и отправила вертолетом в Ставрополь, мы увидели в аэропорту этого города арестованного Нгомо, которого в наручниках проконвоировали через зал ожидания. Тогда же я бросил случайный взгляд на Крупина, сидевшего рядом. Какое же несказанное удовлетворение было написано на его лице! Даже не просто удовлетворение, а удовольствие, какое бывает только у повара, чья хитрая стряпня удалась на славу. Я тогда еще подумал, что эта хитрая бестия Крупин не такая уж невинная овечка, которую похитили зубастые волки и чуть было не съели за обедом. Он сам кого хочешь загрызет…

— Англия… — произнес я вслух. — Но ведь туда же сегодня должен был улететь Крупин. Он мне позвонил перед самым твоим приходом и сказал, что взял билет на самолет до Лондона.

— Да что ты! Ведь он же проходит у нас свидетелем и дал подписку о невыезде…

— Плевал он на подписку! Этот человек всю свою жизнь делает то, что ему хочется. И надо сказать, раньше у него все получалось как нельзя лучше лично для него. Кандидатскую защитил блестяще, хотя материалы для нее ему готовил один молодой аспирант, чертовски нуждавшийся в средствах. Несколько открытий, сделанных Крупиным, были практически позаимствованы у коллег. Но ведь как умело он обставлял свой плагиат! Не подкопаешься. Обиженные им таланты до сих пор прозябают на должностях младших научных сотрудников, тогда как сам Крупин завлаб. Куда там!

— К чему ты все это говоришь? — спросил Вадим.

— А ты до сих пор не понял? Крупин — вот кто мог организовать и провернуть всю эту авантюру от начала до конца. Этому старому интригану и греховоднику подобное вполне по плечу.

— Так ты считаешь, что он является главным закоперщиком во всей этой передряге? — Краснов даже поднялся на ноги.

— Не удивлюсь, если моя догадка окажется верной, — ответил я.

— Так… Когда Крупин улетает?

Я взглянул на часы.

— Через сорок минут…

— Дьявол! Где у тебя телефон? Хотя у меня же есть сотовый…

Краснов умчался как сумасшедший, забыв про недопитую бутылку коньяка. Мне же ничего не оставалось, как налить себе сначала одну рюмочку, выпить, затем еще одну…

«Чертов Крупин! Это ж надо суметь так провернуться… — подумал я с каким-то даже уважением к своему бывшему сослуживцу. — Он умудрился за два дня купить билет в Англию. Но это еще ладно. Он сумел получить за столь короткий срок визу, а ведь известно, что британцы не очень-то жалуют бедных русских на берегах Темзы. Для получения визы в Англию всякий желающий туда отправиться из России, даже если это всего лишь турпоездка, обязан предоставить в английское посольство справку, что у него на счету имеется не меньше миллиона долларов… Это я знаю совершенно точно. Откуда бы подобная сумма имелась у Крупина?..»

Я выпил еще стопку и решил, что с меня достаточно. Голова закружилась, приятная истома овладела всеми моими членами.

«А кто-то там бегает, ловит преступников… А на улице противный дождь… Как хорошо, что я могу позволить себе оставаться в такой мерзопакостный вечер дома, никуда не спешить, пить коньяк и думать о делах давно минувших дней. Например, о чуме 1771 года. Кстати, неплохо было бы снова засесть за свою книгу…»

Я встал из-за стола, прошел в кабинет, где меня ожидали мои бумаги, раскиданные тут и там. Убирать их никому не дозволялось. Впрочем, наводить порядок в моей квартире было некому…

«Лена… — подумал я с грустью. — По сути дела, она никогда особенно не интересовалась моей работой. У нее всегда были свои интересы, которые в конечном итоге и завели ее Бог знает куда. Где теперь искать эту дурочку? И жива ли она вообще? Не знаю…»

Я уселся прямо на пол, подпер рукой подбородок и глубоко задумался. Но в этом состоянии я пребывал недолго. Мне показалось-померещилось, что кто-то еще находится в моей квартире, кто-то темный и ужасный. Я не видел этого существа глазами, я мог только ощущать его темную мощь, которая потрясала, заставляла вибрировать каждую клеточку моего тела.

«Черт, надо меньше пить!..» — подумалось мне.

И тут же пришло понимание ситуации, прозрение, что ли. Я понял, КТО посетил мое жилище в эту темную ненастную ночь. Это было не существо во плоти и крови, нет. Ко мне проник эгрегор чумы. За многие века властвования на земле моровой язвы не могло не появиться этого великого и жуткого эгрегора. Ведь именно о нем упоминал в своих записях доктор Самойлович. Ведь и к нему когда-то являлось это НЕЧТО. Сколько с тех времен минуло лет, сколько воды утекло, а вот надо же, эгрегор не исчез. Видимо, за те века владычества чумы человечество своими мыслями, страхами породило такое мощное создание, настоящего монстра, которого нельзя видеть, но можно ощущать. И это жуткий образ, вызванный из небытия моей подстегнутой спиртным фантазией, окутал меня, усыпил, а затем показал, как на стереоэкране, страшные картины далекого прошлого, где мучительно умирали люди, где горели города, где все живое в содрогании бежало от одного слова «мор». И так продолжалось всегда. И так будет продолжаться и дальше, если…

«Что “если”»? — я спрашивал и спрашивал, но ответа не было. Никакого ответа.

…Крупина задержали в самый последний момент. Его буквально вытащили из салона самолета под предлогом того, что он контактировал с больным холерой. На это даже весьма щепетильные в таких случаях англичане, владевшие самолетом, не стали возражать. Они ведь тоже боялись заразы, как чумы. Знали бы все эти чопорные высокомерные правнуки бриттов и саксов, что чума грозит им не в виде красного словца, а вполне осязаемо и зримо. Ведь именно в Лондоне все еще находилась штаб-квартира секты «Дети Шивы», а в ней восседал преподобный Мец. Тот самый, у которого и собирался укрыться Крупин. Ведь именно он, как стало доподлинно известно майору Краснову в дальнейшем, придумал и организовал хитрую комбинацию по втягиванию могущественной религиозной общины в свои темные игры. Знать бы об этом раньше, то, возможно, и удалось бы предотвратить то, что произошло в дальнейшем. Но кто мог знать, что именно так все повернется? Да никто…

А пока Краснов увозил брыкавшегося Крупина в Управление, чтобы сдать его с рук на руки следователю. Он считал, что свою основную работу сделал. Все подозреваемые в совершении серьезных преступлений были задержаны, и он до конца выполнил свой долг. Теперь дело за следствием. А он — оперативник — снова отойдет на второй план, как это было уже не раз и не два в его биографии. Теперь он будет отрабатывать версии следователя, помогать ему в собирании доказательной базы — нелегкая участь всех тех, кто работает на земле.

Примечания

1

Здесь и далее даты даны по старому стилю. — Примеч. автора.

(обратно)

2

Устаревшее название сифилиса. — Примеч. автора.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1. Взгляд Врага

Глава 2. Место встречи — морг

Глава 3. Трупы в Замоскворечье

Глава 4. Доверие за доверие

Глава 5. Открытие «сезона охоты»

Глава 6. Враг наступает

Глава 7. «Юпитер сердится…»

Глава 8. Как оторваться от слежки

Глава 9. «По заразе порошками, огонь!»

Глава 10. Когда горят компроматы

Глава 11. Сеанс целительства

Глава 12. «Pestis bovum», и только…

Глава 13. «Черные дьяволы»

Глава 14. Выходной для махариши

Глава 15. Тот или не тот?

Глава 16. Дуракам везет

Глава 17. Чумной бунт

Глава 18. Кто центровой?

Глава 19. Шестнадцатый этаж и выше

Глава 20. «Твой путь во мраке»

Глава 21. «Ты — каторжник!»

Глава 22. Оперативное мероприятие

Глава 23. «“Миазматики” были правы…»

Глава 24. Лейб-гвардия в нападении

Глава 25. Прессинг по всему полю

Глава 26. Операция «Гнездо беркута»

Глава 27. Договор с дьяволом

Глава 28. Неблагодарное отечество

Глава 29. Вылет задерживается Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg