«Ночь кровавой луны»

Светлана Алешина Ночь кровавой луны

Глава 1

С Игорем Воронцовым я встретилась у дверей ванцовского кабинета. Я собиралась туда войти, а Игоря выводили под конвоем.

Первая мысль, которая пришла мне в голову, когда я его увидела, что Ванцов зачем-то арестовал Даймона Хилла. Настолько этот парень был похож на моего и Пенсова любимца, известного гонщика «Формулы».

На одно мгновение наши глаза встретились, и я сразу же отвела взгляд, потому что видеть такую боль, поверьте, было непереносимо. Кстати, говорят, боль – как заразная болезнь – очень легко передается. Может быть, по этой причине люди не любят встречаться с человеческим горем, а тут оно хлестало через край, выплескиваясь из этих добрых и умных глаз.

Я не оговорилась, у него были именно такие глаза. Вот представьте себе, человека выводят из кабинета следователя, то бишь передо мной – преступник, но его глаза были глазами очень хорошего человека.

Я потом обернулась и долго смотрела ему вслед. Как будто предчувствовала, что эта случайная встреча должна изменить ход моей жизни. И тот миг, когда Пенс попросил меня сходить к Лешке Ванцову, чтобы тот помог ему с техосмотром, был запрограммирован богом.

Только не подумайте, что я такая самоуверенная, просто иногда бог сталкивает меня с некоторыми людьми. Наверное, чтобы я все-таки чему-то научилась в этой жизни. Ведь нельзя же постичь ее премудрости, не общаясь с другими представителями рода человеческого!

Игорь не обратил на меня особого внимания, разве что посмотрел чуть дольше, чем на плафон, да слегка улыбнулся. Обманывать себя смысла не было, но мне почему-то показалось, что в это мгновение что-то произошло и с ним, и со мной. Мне даже почудилось, что ему хочется что-то сказать, а мне хотелось это услышать. Но – одно мгновение, и все стало на свои места.

Его увели. Я вздохнула и постучала в дверь кабинета.

– Войдите, – раздался Лешкин голос.

Увидев меня на пороге, Лешка моментально убрал хмурь из глаз и широко улыбнулся.

– Сашка, солнышко, я рад тебя видеть…

Он тут же протянул мне листок с координатами некого Анатолия Ивашкина, к которому надлежало пойти Пенсу.

– Надеюсь, все пройдет нормально. Значит, открываете сезон мотогонок?

– Да, – кивнула я. – Жутко как надоела зима.

– Не тебе одной, – согласился со мной Лешка. – А как у вас с частным сыском? Много жен вернули под конвоем?

Воспоминание о человеке в коридоре было связано со словом «конвой». Я помрачнела.

– Что? – сразу заметил Ванцов. – Работа мешает радостно воспринимать объективную реальность?

– Да нет, – отмахнулась я. – Работа, Лешка, упорно изображает из себя волка. То есть я практически маюсь бездельем, поскольку к нам за целый месяц никто толком не обратился… Я даже начала скучать.

– Счастливица, – вздохнул он. – Мне это не грозит. Сама видишь, сколько навалено на столе… И это еще не все. Хочешь кофе?

Я кивнула.

Он громко заорал:

– Людмила!

Из соседней комнаты выплыла полненькая дамочка бальзаковского возраста и со скромной улыбкой остановилась перед нахалом Лешей.

– Кофе сделай, – скомандовал тот.

К моему удивлению, она с покорностью «младшей жены в гареме» отправилась выполнять приказ.

– Как ты обращаешься с секретарем? – возмутилась я.

– Это не секретарь, – поморщился он. – Это мои следователи. Две тетки, от которых проку никакого. Пусть хоть кофе варят!

Да уж, посмотрела я на Ванцова. Сказал бы спасибо, что не я работаю в твоем отделе… Как пить дать, кофе варил бы именно ты!

Когда она вернулась, он протянул ей папку и сказал:

– Это отнеси. Введешь данные в компьютер.

– По Воронцову? – спросила она.

Он кивнул.

Она жалостливо вздохнула.

– Людмила! – строго сказал Ванцов. – Если ты собираешься рыдать над судьбами убийц и их жертв, тебе тут нечего делать.

– Ну, не все такие железобетонные, как ты, – неожиданно огрызнулась Людмила, забирая папку. – Кому-то надо и проявлять немного понимания…

Он проводил ее таким огнедышащим взором, что я перепугалась за ее дальнейшую судьбу.

– А кто это Воронцов? – поинтересовалась я.

– Убийца, – лаконично ответил он.

– И почему она его жалеет?

– Да потому что это не «дело», а сплошной женский роман! – сердито воскликнул Ванцов. – Одни сплошные «сюси-пуси» и горькие рыдания! Если я тебе расскажу, ты будешь давиться слезами и не сможешь выпить кофе толком! Прямо находка для слабонервных баб этот Воронцов! Еще и красив, еще и обаятелен! И вот ведь какая незадача – убийца! Только про это вспоминают намного позже. Когда вдоволь налюбуются его обаятельной рожей!

– И чего он такого сделал, что ты его невзлюбил с такой силой? – деланно-равнодушно спросила я.

На самом деле я уже догадалась, что речь идет о том парне, которого я встретила в коридоре. То, что он оказался убийцей, повергло меня в шок – его глаза были ДРУГИМИ.

Не знаю, как вам это объяснить, но за время моей работы я имела возможность много раз смотреть в глаза «убийц» и могу без особого труда охарактеризовать категории оных. Предположим, бывали убийцы по призванию. У этих смерть жила в глазах, немного разбавленная ложью. Можно было обмануться на какое-то время, но потом это все равно обнаруживалось. Были другие убийцы. Эти даже не трудились скрыть свое «эго». Или просто не могли этого скрыть? Конечно, были и случайные убийцы, но у этих в глубине глаз плескались горечь и страх, а у Воронцова этого не было. Только…

Я вспомнила строчки из «Баллады Редингской тюрьмы» Оскара Уайльда:

Но боль, какой не видел свет, Плыла, как мгла, из глаз…

– Что ты сказала?

– Ничего, – покачала я головой. – Кого он убил?

– Да жену, – сказал Ванцов. – Такая вот банальная история. Он убил свою жену.

– «Даймон Хилл»? – вырвалось у меня.

Ванцов окинул меня неодобрительным взглядом с ног до головы.

– Та-ак… Ты его видела, да? И тоже пленилась его обликом?

– Нет, я просто подумала, что он чертовски похож на Даймона, – пробормотала я, пытаясь оправдаться.

– Да не на Даймона он похож! Он на Демона похож, ваш Воронцов!

И чего это он так разозлился?

Я пожала плечами и сухо сказала:

– Не могу понять, чего ты так разорался? Если я сказала, что этот тип похож на гонщика «Формулы», это еще не означает, что я собираюсь выступать на суде в качестве адвоката. Я если и захотела бы, то не смогла! Замуж за него я тоже пока не собираюсь, хоть он и вдовец. Меня Пенс не отпустит.

– А если бы отпустил, начала бы млеть, как мои «барышни»! – с сарказмом сообщил Ванцов.

– Может, и начала бы, – не выдержала я. – А вот ты, между прочим, должен хранить объективность! А вместо этого заранее возненавидел подследственного! Тоже мне, опер мирового масштаба! Может быть, его жена была такая стерва, что ее просто необходимо было убить?

– В том-то и дело, – развел руками Ванцов. – В том-то и дело, что его женой была Маша Тумановская…

– Что? – вскрикнула я. – О боже…

Я прикрыла глаза. Теперь я его понимала, Ванцова. Очень хорошо.

Но… Но боль, какой не видел свет…

Эта боль, струящаяся из его глаз, – куда от нее скрыться?

* * *

Машу Тумановскую в Тарасове знали многие. Мало того, что она была одним из лучших в городе психологов-практиков, мало того, что она стояла у истоков «Помощи женщинам и детям», так и сама Машина личность обладала притягательностью – той самой «харизмой», о которой много пишут, но мало знают, что это.

Ее стройная, словно летящая фигурка, вызывала мысль о «херувимах и серафимах». Ее улыбка была такой обаятельной и открытой, что нельзя было не улыбнуться в ответ.

Маша производила на всех впечатление человека счастливого и уверенного в том, что счастье – норма жизни. Более того, она пыталась поделиться своим мироощущением с остальными, всегда готовая протянуть руку помощи.

Служба, которую она «зубами выгрызла» у наших властей, была призвана защитить «слабых» от насилия. Говорят, что она так горела идеей «помощи», что встала на колени перед крупным чиновником. Это был первый и последний раз, когда она встала на колени. И добилась тогда своего.

А потом появился приют для «жертв домашнего насилия» – небольшой домик, огороженный высоким забором. Чтобы туда не проникли «враги», объясняла она. Так спокойнее…

Скольким людям она помогла? Скольких женщин и детей она защитила?

На ее похоронах были в основном женщины и дети. Мне говорили, их было очень много. И все плакали…

Потому что Маша была их защитницей, верой и надеждой… Она заставляла их поверить в то, что они – люди. Она учила их защищаться.

И не сумела защитить себя.

* * *

– Послушай, Лешка, но ведь она была счастлива в личной жизни? – не выдержала я. – Ты уверен, что именно он ее убил?

По его взгляду нетрудно было догадаться, что он думает.

– Прости, – произнесла я. – Просто я-то слышала, что они были очень дружной парой. И прекрасно понимали друг друга…

– Уверен, – отрезал Лешка. – Есть такая вещь, как улики, милая моя. А улики все указывают на него, как стрелочки.

– Но какой смысл? – продолжала недоумевать я. – Он же любил ее!

– А вот в этом следствие разберется, – сказал немного важно и напыщенно Ванцов. – Кстати, следствие просит некоторых особ не совать свой любопытный носик в чужие дела!

– Я и не собиралась, – честно ответила я. – Просто не могу понять, зачем ему это было нужно! Он убил ее из ревности?

– Если бы так, я бы понял, но… В том-то и дело, что она была убита хладнокровно и жестоко. Так что ваш драгоценный красавец просто заурядный сукин сын, и я не собираюсь обсуждать с тобой степень его вины. Для меня он – урод, убивший Машу Тумановскую, самую светлую личность, которую я когда-либо знал, и оставивший сиротами собственную дочь и собственного сына.

Он выразительно посмотрел мне в глаза.

«Все, прием по личным вопросам закончен, можешь двигать отсюда, – прочла я в его глазах. – У меня сегодня масса дел».

Ну и ладно…

Я поднялась.

Уже на пороге остановилась и сказала:

– Спасибо за помощь, кстати.

– Не стоит.

– Если будет нужна моя помощь, обращайся!

– Не надо таких прозрачных намеков, – поморщился Ванцов. – Я и так понял, что ты уже загорелась этим делом. По глазам твоим, Сашенька, читать можно. Только это совсем не романтичная история. Грязная и подлая. Так что вряд ли мне понадобится помощь такой славненькой, чистой и юной барышни, склонной к сантиментам!

– Я могу обидеться, – предупредила я.

– Будет довольно глупо с твоей стороны, – рассмеялся он. – Просто есть такие сферы, в которые юным барышням лучше не лезть. Ладно, передай привет Ларьку!

– Передам, – кивнула я, закрывая за собой дверь.

* * *

Коридор был пуст.

Он тянулся, как самая печальная жизнь, уводя во мрак небытия.

О боже! Стены, задрожав, Распались на куски, И небо пламенным венцом Сдавило мне виски. И сгинула моя тоска В тени его тоски.

Я закрыла глаза и представила себя на его месте.

Это меня уводили в черную проплешину горечи, от которой все равно некуда деться.

Итак, он идет по коридору. Руки за спиной, а голова опущена. Он не хочет больше видеть этот мир, потому что прекрасно знает, что отныне мир превратился для него в ад. Даже если он сам создал вокруг себя ад, это ничего не меняет. Ад будет окружать его, и дьяволы будут усмехаться зловещими ухмылками вслед.

Он идет по коридору, и я тоже кажусь ему монстром из тяжелых снов Гойи.

Дойдя до конца коридора, он внезапно оборачивается, и я ловлю на себе его взгляд.

Губы шепчут какие-то слова, которых я не могу расслышать, но могу прочесть по губам. Одно движение губ, как округлый шарик. «По»… Второй, как мякоть. «Мо»… И третий, как легкая улыбка, на одно мгновение раздвинувшая губы, оставившая глаза печальными. «Ги»…

– Помоги…

Это только плод моей фантазии. Я открываю глаза, коридор пуст.

Никто не просил меня о помощи. Лариков сейчас не преминул бы рассмеяться и произнести сакраментальную фразу о «крыльях безудержной Сашиной Фэнтэзи»…

Но я возвращаюсь, открываю дверь и оглоушиваю несчастного, застывшего с бутербродом в руках Ванцова вопросом:

– А что говорит сам убийца? Как Воронцов объясняет свои действия?

* * *

Ванцов героическим усилием воли удержался от искушения запустить недоеденный бутерброд в мою нахальную физиономию и процедил сквозь зубы:

– Я предполагал, что ты не уймешься…

– Что он говорил сам? – пропустила я его ворчание мимо ушей.

– Ничего он не говорил и не говорит, – взревел Ванцов. – И не собирается говорить. Сидит себе, молчит и кивает, как китайский болван! А если ты не отстанешь от меня, я не смогу сдержаться, и эта ветчина окажется на твоей прелестной мордашке!

– Не надо, – попросила я его. – Ветчину жалко… Почему он все-таки молчит?

– А вот и не знаю, – развел руками Ванцов. – Наверное, понимает, что мне нельзя доверять. Наверное, ему стало стыдно за содеянное. Или он онемел! Какая мне разница, если все улики против него? Даже топор он держал в руках, между прочим… Тогда к чему мне его откровения? Настанет миг – заговорит, как миленький!

Я не стала уточнять, как говорят «миленькие».

Топор…

Маша Тумановская была зарублена топором.

– Невозможно представить его с топором, – покачала я головой.

– Сашка, еще одно слово, и я «запущу в вас графином»!

– Все, Ванцов, исчезаю! – сказала я. – И все-таки ты бы еще кого-нибудь поискал, а? Не вяжется Воронцов с топором, понимаешь?

– Сейчас с топором буду вязаться я, – угрожающе сдвинул брови Ванцов. – Вас наняли, детектив Данич?

– Нет, – честно призналась я.

– Тогда уматывайте с глаз моих, – мрачно изрек Ванцов.

– А если меня наймут? – поинтересовалась я. – Ты поделишься со мной материалами дела?

– Если тебя наймут, я намекну, что у тебя нет лицензии. И отстраню тебя от дела.

– Даже как помощницу Ларикова, у которого лицензия есть?

– Вот с Лариковым-то я и буду разговаривать! – рявкнул он.

– Ты просто какой-то злобный женоненавистник, – сокрушенно вздохнула я. – А с виду такой приятный малый!

– Как и ваш прекрасный Воронцов, – проворчал он.

– Так, все-таки, как ты сам-то считаешь? Тебе верится, что это он убил Машу?

Он долго молчал, сосредоточенно разглядывая трещины на потолке.

– Ремонт надо делать, – выдохнул он спустя несколько минут.

– Я, кажется, задала тебе вопрос. Не можешь набраться мужества ответить честно?

Он сверкнул на меня глазами.

– Знаешь, Данич, на тебе плохо отражается общение с Лариковым! Когда мы познакомились, ты была такой милой и вежливой девочкой, а теперь… Теперь, прости уж, хамство стало твоей неотъемлемой чертой!

– Ну, это появилось во мне после знакомства с тобой, – парировала я. – И Лариков тут ни при чем. Так как с простым ответом на простой вопрос?

– Ну, хорошо, – наконец решительно изрек он. – Я в недоумении. Ты удовлетворена?

– Вполне, – кивнула я, закрывая дверь.

* * *

На улице пахло весной.

Снег под солнечными лучами превращался в лужи, и, хотя весны, как таковой, еще не было, в груди уже поселилось щенячье чувство радости.

«То, что с кем-то сейчас происходят несчастья, дико и несправедливо, – рассудила я, наблюдая за стайкой девиц школьного возраста, всем своим видом демонстрирующих беззаботное счастье. – Но, в принципе, Ванцов прав. Мне это дело никто не поручал и поручать не собирается. Поэтому надо забыть этого человека. Просто выкинуть из головы. Тем более что он все-таки…»

«А если он не виновен?»

Я не могла отделаться от этой мысли.

Если он не виновен…

– В конце концов, Лешка ведь неплохой оперативник, – пыталась успокоиться я. – Ну, не станет он вешать на человека вину только для отчетности! И совсем он не дурак. Так что не бери в голову чужие проблемы, Данич! Своих тебе, что ли, не хватает?

И все-таки, все-таки, все-таки…

Я понял, как был легок шаг, шаг жертвы. И каким гнетущим страхом он гоним, какой тоской томим: Ведь он любимую убил, и казнь вершат над ним…

Строчки вылетели, как птицы, и я застыла на месте, задумчиво разглядывая трамвай с надписью «Чай «Липтон».

Мне не было дела ни до этого желтого трамвая, ни до чая «Липтон». Мой взгляд вряд ли можно было назвать спокойным и осмысленным, тем более что женщина, идущая мне навстречу, посмотрела на меня с явным беспокойством.

Может, ей не понравились строчки стихотворения? Или то, что я вдруг вздумала заняться мелодекламацией прямо на улице?

Впрочем, мне и до этой женщины не было дела…

Моя голова была занята Игорем Воронцовым и Машей Тумановской. Поэтому я быстрыми шагами направилась к дому Андрея Ларикова, где располагался наш офис.

Глава 2

– Андрей!

Я еще стягивала ботинки, черт, как иногда мешает шнуровка!

– Андрюшенька!

Он вышел и с недоумением наблюдал мои попытки скинуть с себя эти «накрепко зашнурованные кандалы».

– Тебе помочь? – поинтересовался он. – Вообще-то умные люди сначала расшнуровывают ботинки…

– Я никак не могу причислить себя к разряду умных людей, – проворчала я. – Напротив, вся моя жизнь заставляет меня убедиться в обратном… Уф, наконец-то!

Освободившись от ботинок, я почувствовала себя ужасно усталой.

– Так вот, мне нужна твоя помощь! Понимаешь, Андрюшенька, мне очень нужно, чтобы нас с тобой наняли на работу!

– Не скрою, мне бы тоже этого хотелось, – сердито кивнул он. – Но я не знаю, как этого добиться от людей, которые либо не нуждаются в наших услугах, либо не спешат в этом признаться! Ты хочешь, чтобы я начал приставать к прохожим?

– Нет, – я затрясла головой с такой интенсивностью, что сама испугалась. Вдруг да оторвется? – Мне надо узнать адрес. Только адрес! Там нуждаются в нашей помощи! Очень-очень нуждаются, Андрей!

– Позвони в справочную, – посоветовал мой босс, иронически посмеиваясь.

– Не пойдет, – отмахнулась я. – Мне позарез нужна Людмила!

– Какая Людмила? – удивленно приподнял брови Лариков.

– Следователь у Ванцова.

– Так, – протянул Лариков. – Я понял. Ты же была у рыжего. Как я сразу не сообразил! И твердо решила отбить у него кусочек хлеба, да, моя радость? Нет уж, милочка, не дождешься! Я не встану на пути у Ванцова, потому что он, как танк – не отпрыгнешь вовремя, раздавит! Найди себе другое развлечение!

– Андрей! – взмолилась я. – Они же его засудят! А он не виновен!

– О боже! Ужель господь наконец-то внял моим молитвам и решил избавить нас от Ванцова? – воскликнул Лариков. – Не буду я ему помогать! Пусть судят себе на здоровье, давно пора! По крайней мере, моя жизнь станет чуть спокойнее. Одним нахальным типом среди знакомых меньше…

– Да не Ванцова, – поморщилась я. – Совсем другого человека! Андрюша, позвони этой Людмиле. Она мне очень нужна! Договорись с ней о встрече – и все. Больше от тебя ничего не потребуется! Я все беру на себя.

– Нет, – строго сказал Ларчик. – Сначала скажи, кто так ранил твое жалостливое сердце, что ты растаяла, как сосулька на весеннем солнце, и готова сразиться с этим драконообразным Ванцовым? Признавайся!

Я не спешила с признаниями. Опыт всей моей жизни показывал, что признания не всегда полезны. Иногда куда правильнее затаить истинные чувства.

– Ну-с? – грозно сдвинул он брови. – Колись. Все равно придется. Кто разбудил в твоем сердце чувство пламенной справедливости, доселе мирно дремавшее?

– Воронцов, – тихо сказала я. – Игорь Воронцов.

* * *

Он очень долго смотрел на меня, жалостливо так, как на смертельно больного человека. Потом открыл было рот, но ничего не сказал, только махнул рукой.

– Что, ты тоже считаешь, что Воронцов убил Тумановскую, да? – спросила я.

– Улики есть улики, – пробормотал он. – Против лома нет приема. Если человек сидит на полу перед трупом своей жены и сжимает в руках топор, которым только что раскроил ей череп, и при этом никто из него не может вытянуть ни слова, что ты еще будешь думать?

– От противного, – ответила я.

– То есть?

– То есть я подумаю, что, например, он пришел и застал эту ужасную картину. Топор лежал рядом. Дальше потрясение. Шок. Он не хочет говорить. Есть еще чувство подсознательной вины, – предположим, он считает, что, если бы он находился дома, его жена была бы жива. Поэтому он взял это преступление на себя. Мало ли, почему человек молчит?

– Он не производит впечатление человека, который находится в шоковом состоянии.

– Ты что, Лариков, новый Эрих Фромм? Как ты можешь определить психическое состояние человека?

– А его не я определял. Это заключение судебного психиатра. У Воронцова все в порядке с психикой.

– Просто он молчит, – кивнула я.

– Не надо иронизировать!

– Я не иронизирую. Мне непонятна позиция этого судебного психиатра. Человек только что пережил состояние аффекта…

– Не было никакого аффекта!

– Тогда мы имеем дело с гнусным чудовищем, хладнокровно убившим собственную и – что немаловажно! – любимую жену и не испытавшим при этом никаких потрясений и изменений в психике? Прости, мне Воронцов совсем не показался чудовищем. А глаза у него больные. Хотя я не психиатр. Может, я чего не понимаю, но у меня создалось впечатление, что он просто больше не хочет жить. Этот человек несчастен. И нуждается в помощи.

– Саш, я понимаю тебя. Воронцов обаятелен. Воронцов красив…

– Да пошел бы ты, Лариков! – заорала я. – При чем тут это? Я что, напоминаю вам всем девицу, которая спит и видит нового кавалера? У меня на Сережку-то времени и сил не хватает, а вы все сходите с ума, считая мое желание вмешаться и чем-то помочь элементарными «бабскими» чувствами!

– Не надо так размахивать руками, – попросил Лариков. – Ты сразу становишься похожей на ветряную мельницу!

– А вы с Ванцовым похожи на…

Я задумалась о том, на кого они похожи.

– На двух занудных стариканов. Из «Маппет-шоу», – наконец решила я. – Тебе так трудно попросить Люду о встрече?

– Нет, нетрудно. Просто я не желаю влезать в это дело и тебе не советую.

– Я выслушала твой совет, но у меня есть право соображать самой, – кивнула я. – Звони.

Он вздохнул и посмотрел на меня с такой тоской, что мое сердце дрогнуло, но я сцепила зубы.

Встретив в моих глазах только холод, он набрал номер и попросил Люду к телефону.

Потом протянул мне трубку.

– Пожалуйста, детектив Данич!

– Спасибо, детектив Лариков, – растянула я губы в «американском чизе».

Что ж, моя «карта» пока говорила мне, что я должна попытаться выяснить, что произошло с Машей Тумановской. Ведь я загадала, если Лариков дозвонится до Люды с первого раза, – значит, наша с Воронцовым встреча действительно судьбоносна.

Он дозвонился. С первого раза.

Мало того, ему несказанно повезло. Ванцова в кабинете не оказалось, и трубку сразу взяла Людмила.

* * *

Он передал трубку мне.

– Знаешь, Данич, договаривайся сама.

Я кивнула. Мужчинам ведь зачастую недостает душевной тонкости, разве нет?

– Люда? Это Александра Данич. Я сегодня заходила к Ванцову.

Она молчала, потом нерешительно произнесла:

– Да, я вас вспомнила.

– Люда, мне очень нужно с вами поговорить. Когда мы сможем увидеться?

– Надо полагать, что наша встреча должна остаться тайной для Ванцова, – догадалась Люда.

– Да, – сказала я. – Собственно, меня интересует Воронцов.

Она замялась.

– Люда, вы же не верите в его виновность!

– Я… не знаю. Может быть, я просто не хочу верить? – очень тихо произнесла она.

– Давайте встретимся, – попросила я. – Может быть, мы…

– Мы ничего не сможем сделать, Саша. Я о вас слышала, честное слово! Ванцов считает вас детективом от бога, но, я боюсь, даже вы ничем тут не поможете. Если бы Игорь Александрович хоть что-то сказал, а он молчит. Честное слово, Ванцов очень хочет ему помочь и злится от бессилия…

– Люда, давайте все-таки встретимся и обо всем поговорим.

Она помолчала немного, обдумывая мое предложение, потом решительно сказала:

– Хорошо. Договорились, через час. Давайте ваши координаты, я подъеду.

Ну, конечно, мы же не можем разговаривать при «шпионах». Я бросила взгляд на босса. Тот мое сомнение быстро понял и замахал руками.

– Не волнуйся, радость моя, я как раз собирался отбыть отсюда. Так что болтайте спокойно. Я даже не буду ставить «жучки». И вообще я не настолько симпатизирую Лешке, чтобы шпионить в его пользу! Хоть и считаю твой интерес к Воронцову довольно глупым, но признаю, что ты девочка большая, сама во всем разберешься.

Послав ему воздушный поцелуй, я продиктовала адрес и повесила трубку.

– Тебя, конечно, не интересует мое мнение, – начал он спустя некоторое время, кашлянув, дабы привлечь к своей персоне мое внимание, – но я его все-таки выскажу. Мне кажется, что ты загоняешься!

Я с интересом посмотрела на него. Ах, я загоняюсь?

– И куда это я, как ты изволил выразиться, загоняюсь?

– Вот это и вопрос – куда тебя занесет, – развел он руками. – Может быть, тебе стоит сначала все-таки подумать?

– Я подумаю, – вздохнув, согласилась я. – Непременно. Как только, так сразу. Я буду много и напряженно думать, а о результате этого непосильного процесса сообщу тебе почтой. Лет через двадцать.

– Все-таки ты еще дерзкий подросток, – печально констатировал он. – Очень хочется видеть тебя повзрослевшей и поумневшей, но я реалист. Я понимаю, что пока это невозможно. А жаль…

– Иногда, когда я смотрю на скучных взрослых типа вас с Ванцовым, я начинаю понимать Питера Пэна, – улыбнулась я. – Тоже не хочется взрослеть.

– То есть ты хочешь доказать недоказуемое и гордишься этим своим стремлением, – кивнул он с довольным видом.

– Нет, я просто хочу понять этого человека. Эта история возбудила во мне интерес…

– Сашенька, – возвел он очи к небесам.

– Меня там нет. Я здесь сижу, – рассмеялась я.

– Сашенька, а почему же тебя она не заинтересовала в тот момент, когда сам факт этого убийства потряс весь город?

«Потому что я не видела его глаз», – хотелось ответить мне, но я прикусила язык, предчувствуя гнусные инсинуации по поводу моего нездорового увлечения этим красавцем Воронцовым.

Я просто тихо процитировала Уайльда.

Любимых убивают все – за радость и позор, За слишком сильную любовь, за равнодушный взор, Все убивают – но не всем выносят приговор…

– Сашенька, я все понимаю. Но ты пытаешься весь мир населить поэзией, а в нем этого нет. Дай тебе волю – ты начнешь одухотворять стол, пытаясь придать ему человеческие черты. Перед тобой убийца, а ты вкладываешь в его уста «Балладу Редингской тюрьмы», которую он, возможно, и не читал никогда. Он же спортсмен, Сашка! Мастер спорта по стрельбе…

– Ага! И почему тогда он предпочел топор?

– Не знаю, спроси у него. Да неужели бы он не смог оправдаться, если бы захотел? Он предпочитает молчать…

– Аутизм, – пожала я плечами. – Или просто он хочет страданий.

– А дети? Для них он тоже хочет страданий?

– О детях я не подумала, – призналась я.

Как это я, в самом деле? Да ведь есть кому меня нанять!

Я сразу оживилась.

– Они маленькие, – прочел мои мысли Лариков. – У них нет денег.

– Хватит рубля, – отмахнулась я.

– Сначала просто посмотри в их глаза, ладно? Может, после этого ты перестанешь жалеть убийцу их матери…

– Знаешь, в чем проблема? – тихо сказала я. – Я его как раз не жалею. Это вы все его настолько жалеете, что пытаетесь взвалить все на невинного человека – лишь бы убийце Маши Тумановской спокойно жилось! А я вот как раз и не хочу, чтобы это случилось…

– Ладно, с тобой бессмысленно разговаривать, – махнул он рукой. – Пока ты сама не убедишься в вине Воронцова, наши доводы так и будут казаться тебе недостаточно убедительными…

– А я еще ни одного веского не слышала. Наоборот. Почему мастер спорта по стрельбе, и – заметь! – обладатель стрелкового оружия, вдруг использует топор? Тем более что состояние аффекта вы все отметаете… Ежели убийство было таким хладнокровным, не проще ли было все обдумать заранее? Например, использовать глушитель? Дождаться, когда дома не будет соседей. Самому их куда-нибудь вызвать по телефону, наконец!

– Зачем же ему так откровенно действовать? Выстрел сразу указал бы на него. А топор…

– Он хотел скрыться? Или нет?

– Са-ша…

– Я уже лет сто, как ношу это имя! Черт вас всех побери, Лариков! Человек хочет скрыться и садится на пол, ожидая милицию! А если он так делает, значит, он не собирался смываться! Вы сговорились, что ли, демонстрировать столь очевидную тупость?

Он открыл рот, чтобы мне возразить, но остановился и махнул рукой.

– Ладно. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, так это называется…

– Называй это как тебе заблагорассудится, – пробурчала я.

– Тебе бы чуточку здравого смысла… – грустно усмехнулся он. – Жизнь совсем не дивный сад, Александра Сергеевна! Зачастую жизнь – мусорная куча.

– Это потому, что люди сами превращают ее в мусорную кучу, – отрезала я. – И вообще – как посмотреть! Может быть, она все-таки дивный сад, просто вы видите только помойку? Сквозь закопченные стекла вашего сознания?

* * *

Дверь хлопнула. Лариков ушел, оставив меня наедине с собственными сомнениями.

А что, если он прав? Стала бы я так живо интересоваться судьбой этого Воронцова, если бы он, скажем, был похож не на Даймона Хилла, а на Расторгуева?

– Но он похож на Хилла, – сообщила я своему задумчивому отражению. – Его глаза, кстати, привлекли меня совсем не красотой, а выражением. Я не могла не откликнуться на этот призыв боли!

– Ага, конечно, – растянуло губы в язвительной улыбке мое собственное наглое отражение. – А ежели бы это были глаза человека, черты лица которого не отвечали бы твоим возвышенным требованиям?

Уф, какое же оно наглое-то! Так и хотелось запустить в него графином!

– И вообще ты уверена, что, если он действительно не виновен, тебе удастся доказать это? Путь-то один – надо найти истинного преступника!

– Что я и собираюсь сделать…

– Ах, какая умненькая девочка! «Ищут пожарники, ищет милиция»… Ничего найти не могут. И тут является она – Сашенька Данич! Этакая маленькая героиня!

– Нечего издеваться, – буркнула я. – Над собой я издеваться не позволю даже самой себе!

Кажется, я собираюсь поссориться сама с собой, как это ни парадоксально звучит!

Но в это время в дверь позвонили.

Я впустила в комнату донельзя смущенную и растерянную Люду.

– Я так рада, что вы этим заинтересовались, Саша! – произнесла она после того, как я растопила возникшую было неловкость чашечкой кофе. – Потому что я…

Она собралась с силами и, глядя мне в глаза, выпалила:

– Я не верю, что Игорь мог это сделать! Поэтому я и пришла, хотя Ванцов, возможно, после этого меня уволит!

– Ничего, – успокоила я ее. – Лариков меня тоже скорее всего уволит, и мы организуем с вами женское частное сыскное агентство!

Она рассмеялась.

– Неплохая идея!

– Если женщину начинают задвигать в угол, в ней просыпается зверь феминизма, – сообщила я. – Так что мы с вами будем отстаивать собственные убеждения, несмотря ни на что.

Она была со мной полностью согласна.

– Так что вас интересует об Игоре? – спросила она.

– Все, – сказала я. – Абсолютно все, что вам известно! От начала и до конца!

Глава 3

– Он не мог ее убить, – начала она. – Не знаю, как вам объяснить, почему я в этом уверена. Просто достаточно посмотреть человеку в глаза и увидеть, что он не убийца. Но Ванцов считает все это женскими сантиментами. Если Игорь чего-то и добился своим молчанием – только того, что его возненавидели. Ванцов, может быть, раньше и был склонен к сомнениям в его вине, но в молчании Игоря он усматривает теперь холодное презрение. А улики… Все против него, Саша! Как назло. Соседка – вы бы ее видели, такая стерва! О, она в подробностях рассказала о скандалах, которые постоянно происходили в семье Воронцовых! О том, что дверь хлопнула, а потом раздался ужасный крик и еще один, а перед этим Игорь отвез детей к своим родителям, поэтому дома были только они вдвоем с женой. Дверь же хлопнула только один раз перед тем, как она услышала этот ужасный женский крик!

– А других свидетелей не было?

– Квартира расположена в старом доме. Там на лестничной площадке только две двери. Напротив друг друга. Всего три этажа, – как назло, все происходило в рабочее время. Дома оказалась только эта Аббасова и еще старушка на первом этаже. Та полуслепа и абсолютно глуха. Толку от нее никакого.

– Та-ак… Ее опрашивали?

– Пытались. Без толку. Улыбается, как блаженная, и кивает головой. Ее спросишь: он хороший человек? Кивает и улыбается. Он плохой? Точно такая же реакция… По-моему, у нее уже старческий маразм.

– А какие отношения были у Аббасовой с семьей Воронцовых?

– Она сказала, что Воронцов ее презирал. С Машей же они иногда пили кофе. Про Воронцова она наговорила такую кучу гадостей, что я начала невольно испытывать к нему симпатию. А Маша, по ее словам, была слабым и никчемным существом, которое не могло бы и шагу сделать, если бы ее постоянно не наставляла эта Аббасова.

– А мне поговорить с ними можно?

– Знаете, Саша, я вам дам их адреса, но постарайтесь все-таки встретиться с родителями Игоря перед этим. Вам надо сначала быть «подхваченной», понимаете? Надо, чтобы вас наняли. Иначе неприятностей не оберетесь. И еще, если свидетели не говорят чего-то представителям уголовного розыска, они вряд ли начнут откровенничать с вами, вы уж меня извините…

– Значит, у вас сложилось впечатление, что эта Аббасова врет? Или о чем-то недоговаривает?

– Я бы сказала не так. Она просто сама верит в бред, который несет. Мне показалось, что она относится к тому типу людей, которые свято верят в свою непогрешимость. Но – я ей не верю. Мне показалось, что все она представляет в несколько преувеличенном виде. Сгущает краски, понимаете?

– Одно и то же в данной ситуации… Что еще вы можете сказать? Ведь я так поняла, что не только его глаза – еще нечто странное заставило вас усомниться в его вине? Или я не права?

Она не решалась ответить на мой вопрос сразу. Это было видно по робким движениям пальцев, теребящих краешек салфетки, по легкому движению губ…

– Это разглашение тайны, Саша. Меня за это по головке не погладят, – тихо сказала она.

Я не имела права настаивать.

– Хорошо, – кивнула я головой. – Попробую докопаться сама. Вы и так мне помогали.

– Я помогаю не вам, – она покачала головой. – Я пытаюсь помочь Игорю и Машиным детям. Мой вам совет – попытайтесь поговорить с родителями Маши. И ищите ответ в приюте для женщин и детей. Мне кажется, что именно там кроется разгадка этого преступления.

– А Ванцов? Он что, не разговаривал с ними?

– Разговаривал. Нет, не надо так уж очернять Лешеньку! Он пытается докопаться до правды, честное слово! И точно так же, как и мы, не уверен в виновности Воронцова! Но вы сами увидите, что там творятся странные вещи! У меня сложилось четкое ощущение, что все, кто мог бы помочь, играют в некую игру – то ли боятся кого-то конкретного, то ли просто привыкли к страху и боятся всех сразу… То ли они просто-напросто растеряны и ошарашены настолько, что действительно ничего не могут вспомнить! Но мне показалось, что они хотят спрятаться от реальности. И им все равно, что происходит с неким Игорем Воронцовым, потому что, если решили, что он виновен, значит, так тому и быть!

Я ее поняла. Если бы все люди охотно делились наблюдениями и умозаключениями, наша работа была бы такой замечательно легкой, но отчего-то делятся своими дурацкими наблюдениями зачастую те, кто вряд ли заслуживает доверия. Ими движут самые разные причины, но в целом их показания оказываются только палками в колесе! Или человек хочет привлечь к себе внимание и врет напропалую уверенно, выдавая желаемое за действительное. Или он сводит счеты с обвиняемыми, и тогда вообще тяжело продраться к правде сквозь нагромождения лжи…

А те, кто может сказать правду, молчат.

– Я принесла вам вырезки из газет, – сказала Люда. – Может быть, вам что-то пригодится. Я сама собирала их. Честно говоря, пыталась я провести собственное расследование, но, видимо, нет у меня таланта к самостоятельным действиям! Если вам будет нужна моя помощь…

– Да, наверное, будет нужна, – кивнула я.

– Возьмите, – протянула она мне бумажный квадратик. – Это мой домашний телефон. Я буду рада оказаться вам полезной, Саша!

* * *

Проводив ее, я начала просматривать вырезки из газет. Их было много – от крошечных сообщений, из которых можно было выяснить только картину преступления в весьма общих чертах, до больших материалов на целую страницу, в которых рассказывалось все о Маше, об Игоре, о том, что могло быть причиной убийства… В основном, все они повторяли друг друга с весьма маленькими вариациями, и я в конце концов выделила три статьи, достаточно большие и представляющие совершенно различные точки зрения.

Первая была написана женщиной. Я прочла ее подробнейшее исследование мелких деталей Машиной жизни и выяснила для себя много интересного. Например, оказалось, что Маша Тумановская «уделяла настолько много внимания своему служению», что на личную жизнь у нее почти не оставалось времени. Автор статьи восхищалась этим, а у меня возник вопрос – кто же тогда занимался детьми? Насколько я успела узнать из этой же статьи, старшей девочке было четырнадцать лет, то есть у нее был «опасный» переходный возраст. А мальчишке было семь, значит, кто-то должен был заниматься детьми?

Из этой же статьи я вынесла, что детьми Маше заниматься было вовсе не обязательно, поскольку их никто не обижал.

– А невнимание? – пробурчала я. – Оно тоже ведь обижает…

Мое неодобрение относилось не к покойной Тумановской, а к автору статьи. Впрочем, я выписала ее имя и координаты газеты, в которой был напечатан этот материал. Это была некая «Любовь Тихомирова».

Вторая статья была вырезана из «Тарасовского криминала». Там было тоже тщательно и подробно описано преступление де-факто, поэтому я отложила ее в сторону, дабы вчитаться на досуге поподробнее – сейчас у меня не было времени.

Статья была полезна еще и тем, что в ней задавался тот же вопрос, который не давал покоя и мне: почему мастер спорта по стрельбе воспользовался чуждым видом оружия, тем более что никуда не собирался убегать с места преступления? И – о чудо! – там же дотошный автор подробно описал соседку, Ольгу Владимировну Аббасову, которая, как оказалось, была не в ладах с законом, так как задерживалась за хранение наркотиков. Кроме того, на ее квартире вечно происходили пьянки и дебоши. Там была еще целая масса полезных мне сведений, и я даже подумала, что скорее всего автор знает много больше, чем написал, поэтому я внесла его в мой список.

Третья статья изобиловала возмущенными криками. Я бы ее выкинула, не задумываясь, но в ней говорилось, что у Маши Тумановской, оказывается, была масса врагов. И имена двоих из них приводились – причем, увидев их, я присвистнула.

– Я бы поостереглась иметь таких врагов, – пробормотала я, вписывая в свой «талмуд» Анну Воронкову, работника «Убежища», как она назвала приют, и по совместительству журналистку газеты «Женский мир».

Судя по тому, что имя Анны я встречала в других статьях непосредственно рядом с Машиным, я поняла, что именно она может оказаться бесценным свидетелем.

А возможно, и моим клиентом… Поскольку Анна тоже не верила в то, что Игорь Воронцов был убийцей.

* * *

Время пролетело незаметно. Взглянув на часы, я подпрыгнула.

У меня оставалось мало времени, если я хотела сегодня встретиться с Воронцовыми. А жили они – не ближний свет!

Улица Тополиная располагалась возле леса, где-то в районе Первой Дачной, и в темноте разгуливать там мне совсем не хотелось.

Поэтому я быстро написала Ларикову эпистолу, в которой уведомляла его, что вряд ли появлюсь сегодня в офисе – от Тополиной куда ближе до моего дома, чем до нашего «офиса», – но я обязательно позвоню вечером, если, конечно, мой дражайший босс вознамерится провести сегодняшний вечер в родных стенах.

После этого я быстро оделась и вылетела на улицу.

«Какая все-таки жалость, что еще не начался байкерский сезон», – вздохнула я, глядя на остановку трамвая, заполненную людьми. Судя по их количеству, трамвая не было давно. Если бы был байк…

Но пока еще не сошел до конца снег. И ноги скользили и оказывались нередко мокрыми, потому что под ними была уже весенняя сырость.

«Ладно, – подумала я. – В конце концов, если трамвая давно не было, есть вероятность, что скоро он придет!»

* * *

Я поднималась в гору все выше и выше, и уныние местного пейзажа начало влиять на мое настроение. Мне теперь казалось, что все вокруг меня правы – я действительно лезу в абсолютно не мое дело, и с чего я вообще взяла, что справлюсь с этакой проблемой?

Словно в подтверждение моих слов из-за покосившихся ворот очередного шедевра архитектуры «частного сектора» – домишки, перекосившегося, будто миниатюрная «пизанская башня», – затявкала собака, ей тут же ответила вторая, потом третья, и я почувствовала себя осмеянной целым собачьим коллективом!

Но возвращаться мне не хотелось – не зря же я почти доползла до самого верха этой нескончаемой горы?

Теперь я уже видела женский монастырь, а значит, где-то рядом должен был располагаться дом родителей Воронцова.

Я остановилась, чтобы осмотреться. Из монастырского храма донесся колокольный звон, и в пустынной дотоле местности появились человеческие фигурки.

Остановив маленькую старушку, бредущую на службу, я спросила у нее, где находится Тополиная, дом пятнадцать.

Она подняла на меня глаза и с нескрываемым любопытством поинтересовалась:

– А вы не к Полине?

– К какой? – не поняла я.

– К Полине Воронцовой. Вы к ней, что ли?

– Да, – кивнула я.

– У ней беда, – поделилась со мной словоохотливая старушка, покачав головой, и снова повторила:

– Така беда… Сын ее жену вроде убил, не слыхали?

– Слыхала, – вздохнула я. – Но ведь это еще не доказано?

– Дак уже в тюрьме парень-то, – запричитала старуха. – А Машка его еще та курва была, еще та…

Она вдруг развернулась, не договорив, и пошла снова к храму.

– Постойте! – окликнула я ее. – А где их дом-то?

– Да вон он, – махнула она рукой. – Ты возле него стоишь.

С этими словами она торопливо засеменила своей дорогой.

Я проводила ее недоуменным взглядом и пожала плечами: за несколько минут общения старушка успела не только указать мне дом, но и поделилась своим отношением к бедной Маше Тумановской. Так что… Нечестно обвинять бабушку в невнимании к моей персоне!

Я направилась к домику, калитка, скрипнув, впустила меня в печальный двор.

Подойдя к двери, я постучала.

Сначала мне никто не ответил – домик казался всеми покинутым, но я не собиралась сдаваться и постучала снова.

На сей раз в доме где-то в глубине раздались шаги и зажегся свет. А потом мужской голос поинтересовался:

– Кто там?

И я первый раз не сразу сообразила, как мне следует представиться!

* * *

Нет, честное слово, я настолько растерялась, что мне даже не пришло в голову соврать, представиться, например, корреспондентом, или изобразить подругу Маши, или, наоборот, представиться знакомой Игоря!

Он снова спросил, кто я.

– Простите, что я вас беспокою, – выпалила я. – Я частный детектив. Александра Сергеевна Данич. Мне очень нужно с вами поговорить. Откройте, пожалуйста!

Человек за дверью задумался, можно ли мне доверять настолько, чтобы впустить в дом, но, видимо, любопытство пересилило, и дверь приоткрылась.

Убедившись, что я одна и без оружия, он открыл дверь шире, и теперь я могла его видеть.

– Здравствуйте, Александр Евгеньевич, – сказала я.

Сомнений в том, что передо мной стоит отец Игоря, у меня не возникло. Они были похожи как две капли воды, только у Воронцова-старшего не было бороды, а густые волосы уже давно поседели. Но глаза были такими же, точь-в-точь, – с легким прищуром, глубокие и карие, с легким оттенком зеленого, едва уловимого, лишь изредка вспыхивающего где-то в самой глубине.

Надо же быть до такой степени похожими!

* * *

– Ну-с, и чем я могу служить? – поинтересовался он, рассматривая меня с любопытством. – Такой юной девушке-детективу с пушкинским именем?

Я чувствовала себя полным «чайником»!

Что же мне ему сказать?

«Понимаете, я хочу спасти вашего сына»?

– Понимаете, – сказала я вслух, бросаясь в омут головой. – Я… Я хочу помочь вашему сыну!

– Игорю? – спросил он.

Я кивнула.

– Чем?

– Как чем?

– Чем вы ему можете помочь?

Я молчала, смотря в пол. Под его насмешливым взглядом я снова почувствовала себя ученицей старших классов. «Данич, вам не кажется, что иногда люди совершенно не желают, чтобы вы совали свой любопытный нос в их дела?»

– Деточка, – мягко произнес отец Игоря, дотрагиваясь до моего плеча. – Я благодарен вам за участие в судьбе моего сына… Поверьте, очень благодарен. Но… Вы же знаете, обстоятельства таковы, что все усилия обречены на провал. Вы хотите найти смягчающие вину обстоятельства? Я не думаю, что убийство имеет оправдание. Я, может быть, покажусь вам жестоким, но Игорю надо расплатиться за совершенное деяние. Какой бы ни была Мария, он не имел права так поступать… Бог запретил нам убивать, а Игорь нарушил эту заповедь. Так что давайте позволим ему пострадать за совершенное зло. Иначе его жизнь будет адом.

– Она и так ад, – буркнула я.

– Значит, так надо.

– Вы не правы, – покачала я головой. – Я надеялась найти в вашем лице союзника. Я думала, что вы, как и я, не верите в его вину!

– Но он убил ее, деточка! И ничего с этим поделать нельзя…

– Я так не считаю…

Ох, до чего мне хотелось сейчас расплакаться!

Хотя, если разобраться, «что мне Гекуба?»

А вот поди ж ты, к глазам подступают слезы, и я чувствую себя одинокой воительницей, чьи усилия заранее обрекают на провал даже те, в чьем лице я надеялась если не обрести союзников, то хотя бы увидеть немного сочувствия!

Впрочем, в глазах Воронцова-старшего оно было, это несомненно. Он сочувствовал мне как маленькой идиотке, увидевшей на одну минуту его сына и влюбившейся в него.

Собственно, об этом он меня и спросил:

Не влюбилась ли я в его сына?

– Нет, – ответила я. – Я просто ненавижу несправедливость.

– Ну, хорошо, – кивнул он. – Проходите в комнату. Я постараюсь вам объяснить, почему я уверен в вине сына. Но ради всего святого, не смотрите на меня как на врага! Я меньше всего на свете желаю Игорю беды. И искренне хотел бы, чтобы все в его судьбе изменилось. Но мой сын уже совершил то, что совершил. А я достаточно разумный человек, чтобы не отвергать объективную реальность!

Глава 4

– Значит, вы ненавидите несправедливость… – сказал он, когда мы вошли в комнату, заставленную книгами. – Смею вас заверить, я отношусь к этому же типу людей.

Я взглядом пробежала по корешкам книг. Хозяин комнаты явно был увлечен философией. Но что меня немного удивило – так это то, что наряду с Брянчаниновым и Лосским мирно соседствовали Блаватская и Андреев («Врага надо знать в лицо», – сказал Воронцов, заметив мое удивление), а на отдельной полке стояли тома Антисфена, Диогена, Кратета и другой «кинической братии».

Похоже, отец Игоря всерьез увлекался «киниками».

– Я могу печалиться о судьбе моего сына, хотя, на мой взгляд, он поступил подобно Эзопу. Знаете, как он погиб?

Я кивнула.

– «Где здесь пропасть для свободных людей?» – процитировала я. – Вы считаете, что Игорь тоже выбрал эту самую «пропасть»?

– Именно так, – кивнул он. – Хотя, очевидно, я наделяю своего сына не свойственной ему силой характера. Может быть, он просто не выдержал той бездны лицемерной жестокости, в которой последнее время его вынуждали жить. Его – и его детей. Понять его можно, потому что…

Он встал и, не договорив, спросил:

– Вы будете чай с травами?

– Только, если можно, без них, – попросила я. – Травы расслабляют. Сразу хочется спать, а сон для меня пока – непозволительная роскошь…

– А как же с рецептом Грина? – улыбнулся он. – «Красивые девушки должны много есть и много спать»?

– Тогда они потолстеют, – рассмеялась я.

– В вашем возрасте хороший сон – необходимость.

– Пока я работаю, ночь – единственное время, когда я могу все разложить по полочкам, – призналась я. – За день моя голова поглощает столько информации, что на это действо у нее просто не хватает времени и сил. А ночью, когда я не обременяю ее новыми данными, она вполне может заняться ее переработкой.

– Зачем вы выбрали такую профессию?

– Я ее не выбирала, – пожала я плечами. – Она меня выбрала сама. Я собиралась работать переводчицей. С французского. Но судьба распорядилась иначе! Теперь один мой знакомый следователь утверждает, что талант детектива у меня от бога, хотя я ему не очень-то верю. Самой себе я кажусь довольно бестолковой особой. Но он утверждает, что у меня очень сильно развита интуиция.

– И сейчас, надо думать, она вас решила обмануть?

– Почему?

– Вам она подсказывает, что мой сын не убивал Марию. Она вас обманывает, – тихо и мягко повторил он.

– Я видела его. Я видела его глаза…

– И боль в них, – кивнул он. – Я сейчас вас разочарую. Эта боль в его глазах уже давно. Так же, как и нежелание говорить ни с кем, кроме Сашки.

– Сашки? – переспросила я. – Его сына?

– Нет, дочери, – сказал он, улыбаясь. – Мою внучку зовут так же, как и вас. Александрой. Мальчика – Павликом. Игорь и Маша назвали их в нашу честь. Маша… Она ведь нас очень любила. И мы любили ее. А в том, что с ней произошло, тоже виновен Игорь. Он слишком буквально понял совет Диогена «учить свою возлюбленную тому, что знает и чувствует сам». Иногда свобода, живущая в тебе, оказывается непосильной ношей для близкого тебе человека. Так получилось и здесь – Машина душа не смогла справиться с чувствами, которые подарил ей Игорь. Она сломалась, потому что… Впрочем, если вы познакомитесь с ее родителями, поймете, о чем я сейчас пытаюсь вам сказать. Если птицу всю жизнь держали в клетке, она погибает на воле. Она не знает, как себя вести. Это случилось с Машиной душой. Она сломалась. Она не выдержала и сломалась, точно так же, как ветка ломается под поцелуем ветра. Игорь был этим ветром, ибо мой сын умел оставаться свободным в любых условиях! И этому же пытался научить всех – Машу и детей.

– Почему вы говорите о нем в прошедшем времени? – спросила я.

– Потому что человек, опустившийся до убийства, для меня перестает существовать, – сурово ответил он. – Я предпочитаю думать теперь о своем сыне, как об умершем…

* * *

Его приговор был вынесен – я понимала, что мои попытки заставить его усомниться в вине собственного сына обречены на провал, и все-таки его суровость вызвала во мне протест.

Все уже было решено за Игоря.

А я не хотела с этим смириться. Человек, возлюбивший свободу, был таким же, как и я. Я не могу вам объяснить, как я определяла своих «братьев по разуму». Но там, в глубине глаз этих людей, жила готовность даже на Голгофе крикнуть вместо ожидаемого «Пощады!» – «Свобода!». Это внутреннее чувство, не имеющее ничего общего с анархией, которую наше «большинство» путает с истинной свободой, им недоступно. Это не укладывается в их голове. Это слишком сложное чувство. А разница-то очевидна – за анархию убивают, а за свободу предпочитают умереть.

Игорь сейчас предпочел смерть. А я не могла с этим смириться. И вот он вам, ответ: «Почему Саша Данич не могла представить себе Игоря в роли убийцы». Свободный человек никогда не станет убивать. Он предпочтет погибнуть, это да. Но убийство – это из «другой оперы».

Я сейчас готова была взорваться, глядя в эти спокойные, улыбчивые глаза, так похожие на глаза Игоря. Я очень хотела крикнуть, что же Игорю делать, если ему не верите даже вы?! Как ему жить с этим?!

Но я сдержала себя.

Да и он вдруг прижал палец к губам.

– Давайте не будем больше говорить об этом.

Во дворе скрипнула калитка. Раздались шаги. Дверь открылась.

На пороге стояла высокая темноволосая женщина, с такими же больными глазами, как у Игоря. За руку она держала маленького мальчика, а рядом с ней стояла девочка-подросток – высокая, худенькая, с серьезным взглядом больших серых глаз.

– Знакомьтесь, это Александра Сергеевна, – представил меня Воронцов.

– Очень приятно, – произнесла женщина. – Я Полина Аркадьевна. А это мои внуки. Саша и Павлик.

Я смотрела на мою тезку. В ее глазах, между прочим, плескалось такое же море свободы. Жажда свободы. Готовность умереть за свободу.

Она была такой же, как мы, а может быть, еще сильнее, чем мы с ее отцом.

И в первый раз за этот долгий день я испытала чувство, близкое к радости. Потому что в ее глазах я прочла ту же уверенность в невиновности отца, что была у меня. Такую же – не допускающую никаких сомнений!

* * *

Полина Аркадьевна смотрела на меня, ожидая каких-то объяснений моему вторжению в их мир.

– Сашенька – детектив, – пришел мне на помощь Воронцов.

Полина Аркадьевна удивленно приподняла брови и переспросила:

– Детектив? А почему вы нами заинтересовались?

– Игорь, – напомнил Воронцов.

– Ах, вот оно что. Но ведь…

Она беспомощно оглянулась на детей и коротко приказала:

– Саша, уведи отсюда Павлика.

Девочка кивнула, хотя по ее глазам я поняла, что ей не хочется уходить.

Но тем не менее она покорилась бабушкиному приказу.

– Мы говорим мальчику, что отец уехал, – пояснила Полина Аркадьевна. – Не надо ему всего знать. Вырастет – Саша все ему объяснит. А пока… Зачем его травмировать? Вы меня понимаете?

– Да, – кивнула я.

– Так чему мы обязаны вашим визитом?

– Саша хочет выпить море, – объяснил Воронцов. – Она решила побыть Ксанфом – сделать невозможное!

– Это не так уж невозможно, – возразила я.

– То есть? – переспросила Полина Аркадьевна. – Я не могу понять вас. Пожалуйста, Александр, перестань умничать! И объясни мне все по-человечески.

– Саша не верит, что наш сын убил Машу.

– Как это? – недоуменно прищурилась женщина. – Как же можно не верить очевидному?

– Иногда очевидное совсем не является правдой, – упрямо возразила я.

– Впрочем, я не настаиваю, – махнула рукой женщина. – Верьте и дальше. Вы дружите с моим сыном, да?

– Нет. Я его видела один раз. У кабинета следователя Ванцова.

– О боже! И вы узнали о нем так много, что не верите в его виновность, в то время как мы, зная его куда лучше вас, в нее верим? Чего вы в таком случае хотите от нас?

– Наймите меня, – попросила я. – Понимаете, я не имею права заниматься этим делом, если мне никто не предоставит соответствующих полномочий. Таковы несовершенства нашей работы. Когда мы работаем, должно наличествовать юридическое лицо, которое нас ими наделило. Сами по себе мы не должны соваться в дела милиции. Все, что мне сейчас от вас может быть нужно, – чтобы вы стали моими клиентами. Тогда я буду иметь право заниматься этим делом.

– Понятно, – кивнула женщина, и ее губы сжались. – То есть вы хотите, чтобы мы вам платили, так?

– Нет! – вырвалось у меня.

– Напрасно вы решили, что можете поживиться за наш счет! У нас нет денег. И потом, что вы собираетесь изменить? Если мой сын не виновен, как вы утверждаете, это сможет доказать и следствие! А наживаться на чужом горе…

– Да выслушайте же меня! – я стукнула кулаком по колену. Мои нервы начали сдавать. – Я не собираюсь брать с вас деньги! Мне не нужны ваши деньги, понимаете? Только маленькая справка, что вы обратились в частное агентство «ЛМ» для выяснения обстоятельств трагической гибели Марии Тумановской. Это ведь естественно – вы хотите доказать непричастность вашего сына к убийству! А деньги… Они сейчас меня совершенно не интересуют!

– Значит, начнут интересовать потом, – она была неумолима. – И я не собираюсь платить за то, что вы не сможете сделать.

– Почему?!

– Потому что это глупо – пытаться опровергнуть очевидное. Мой сын виновен. И вы с этим ничего поделать не сможете. Как бы нам всем не хотелось обратного…

Ее голос дрогнул, но она взяла себя в руки. Быстро развернулась и вышла прочь из комнаты.

– Я же вам говорил, – тихо произнес Воронцов. – Мы не верим в невиновность Игоря.

– Да почему?

Господи, какая дикая ситуация! Собственные родители не желают поверить в невиновность своего ребенка!

– Потому что он хотел ее убить, – спокойно ответил Воронцов. – Он хотел и сделал это. Что еще я могу сказать? Больше ничего.

Он всем своим видом показывал, что мое дальнейшее присутствие не обязательно.

И все-таки я не хотела так просто сдаваться.

Я протянула ему визитку.

– Тем не менее я очень прошу вас подумать, – попросила я. – И если все-таки вы поймете, что вам и Игорю нужна моя помощь, позвоните. Я буду ждать.

С этими словами я развернулась и, наскоро одевшись, вышла прочь из этого странного дома, где мне не хотели верить.

Впрочем, что мне!

Там не хотели верить даже собственному сыну…

* * *

Я чувствовала себя злой, вымотанной и уставшей. Погруженная в собственное бессилие, я даже не заметила, как добралась до дома. Как будто я проделала безумно тяжелую работу, просто камни перетаскала с одного места на другое – и труд оказался сизифов!

– Сашка, ты выглядишь, как сжатый пряник! – озабоченно сказала мама. – Сережа, ты взгляни на нее только!

Пенс вышел с кухни и, внимательно изучив мою скорбную физиономию, согласился с мамой:

– Да уж, Алекс, твое лицо напоминает похоронную фотографию! Что-нибудь случилось?

– Да так, – отмахнулась я. – Неприятности на работе… Сама виновата. Лезу вечно не в свои дела. Вот и получаю по физиономии, от чего она краше не становится!

Я прошла в свою комнату. Если честно, мне сейчас никого не хотелось видеть. Бывает иногда такое острое желание отшельничества – особенно, когда тебе плохо.

Собственно, почему мне так плохо?

– «Что тебе Гекуба»? – напомнила я себе, глядя в окно.

Если никто не хочет твоей помощи, отойди в тень. А то вон чего дождалась – тебя уже сравнивают с Ксанфом, предлагая «выпить море». «Но его можно выпить, если остановить все реки!»

А тебе это, надо думать, по силам, а?

Дверь скрипнула.

– Саша…

Я обернулась.

На пороге стоял Пенс и смотрел на меня, как собака, которой ужасно хочется помочь хозяину, но она…

Нет, это кретинское сравнение!

– Все в порядке, Сережка! – сказала я, выдавливая улыбку. – Все в абсолютном порядке. Даже начинает подташнивать от стерильности и чистоты…

– Что случилось?

– Да ничего особенного. Просто мне предложили выпить море, и я теперь напряженно думаю, можно ли это сделать. Ты вот как считаешь?

– Честно? – спросил он.

– Естественно, как же иначе?

– Думаю, ты бы смогла, – сказал он с лукавой улыбкой. – Или сумела бы заставить всех поверить, что ты это сделала. Не потому, что ты такая гениальная. А потому, что твое упрямство стало притчей во языцех. Так что ты наверняка можешь добиться своего. Даже «выпить море».

Может быть, я наивная дурочка, но мне в тот момент стало намного легче.

Я обняла моего лучшего в мире Пенса за шею и уткнулась носом в его плечо.

– Ну, вот, – рассмеялся он. – Оказывается, моя куртка может иногда послужить хорошим вместилищем слез…

– Да я и не плачу, – сердито сказала я. – Я думаю.

– Вот и хорошо. Пусть лучше будет вместилищем мысли.

Я фыркнула. А потом мы вместе не могли сдержать хохот. И я немного успокоилась и подумала: завтра все наверняка будет лучше, чем сегодня. Поэтому я обо всех делах подумаю, пожалуй, именно завтра.

Как Скарлетт.

Глава 5

С утра мне думать о вчерашних неприятностях тоже совсем не хотелось.

Да и, в конце концов, если никто не хочет, чтобы я ввязывалась в это явно безнадежное предприятие, чего с ума сходить? Мне тоже все равно, если подумать хорошенько. Почему я должна так напрягаться-то?

Вот такие трезвые мысли посетили меня, и веселее мне от этого, честно признаюсь, совсем не стало. Даже наоборот. Почему-то в душе царило уныние, да и погода за окном сегодня соответствовала повышенной тоскливости, поскольку радостное солнце сменилось пасмурным небом.

– Доброе утро, – сказала, появившись на кухне, мама. – Как настроение? Улучшилось?

– Наверное, – передернула я плечом. – Главное – закончилась внутренняя истерика. Сегодня моя душа присмирела, хотя и поверглась в уныние.

– Это с ее стороны довольно глупо, – назидательно молвила мама. – Поскольку уныние – страшный грех.

– Постараюсь исправиться, – выдавила я улыбку.

– Может быть, все-таки поделишься со мной своими житейскими трудностями? – предложила мама.

– Ты, как и все остальные, будешь считать меня полной идиоткой.

– А я надеялась, что отличаюсь индивидуальностью, – развела мама руками. – Но раз моя собственная дочь считает, что я не способна иметь собственное мнение…

– Ну, хорошо. Я встретила одного человека.

– Бедный Пенс!

– Да это совершенно из другой оперы, и Пенс тут ни при чем! Это просто мужчина…

– Они все просто мужчины.

– Вот видишь, ма, – возмутилась я. – Ты претендовала на ярко выраженную индивидуальность, а сама уподобляешься всем! Потому что все абсолютно так и решили, что я просто-напросто влюбилась в этого Воронцова! А я не думала в него влюбляться, просто с ним творится явная несправедливость, с которой мне очень трудно мириться! Все, представляешь, абсолютно все считают, что он убийца! А я, как последняя дуреха, хотела доказать обратное!

– Ну, так за чем дело стало?

– За маленьким нюансом, – развела я руками. – Я же проклятая частница. Соответственно, чтобы всем этим заниматься, надо, чтобы кто-то уполномочил меня на это. Обычно для этого есть клиент. Ты вроде как нанят им, и какие-то двери перед тобой открываются. Не все, конечно, но в большинстве случаев ты всегда можешь сказать рассерженному представителю милиции – скузи, но меня нанял Иванов-Петров-Сидоров, и обращайтесь прямо к нему, я просто выполняю мою работу.

– Так. Я это поняла. Ну и в чем дело?

– В клиенте, – развела я руками. – Пока меня никто не спешит нанять. И, если они этого сегодня не сделают, Лариков, которому почему-то тоже не нравится моя заинтересованность господином Воронцовым, придумает для меня какую-то меркантильную пакость – отправит или выслеживать жену босса мафии, или разыскивать какого-нибудь Бабицкого в Чечне. Все, что угодно, только подальше от родных пенат с господином Воронцовым. Но я больше не буду об этом, потому что слишком портится настроение.

– В Чечню он тебя не отправит, – усомнилась в лариковском зверстве мама. – Он к тебе очень даже хорошо относится. А клиенты… Ну, значит, не судьба. Ты можешь так относиться к делу?

– Могу, но не хочу. Я еще попробую сегодня кого-нибудь переубедить. Хотя не знаю, что из этого выйдет, но вдруг? А уж если и сегодня выйдет полный абзац, тогда уж придется ехать туда, куда босс пошлет!

* * *

Так как ничего хорошего я от моего Ларикова сегодня не ждала, я и на работу не спешила. То, что довольно долго пришлось ждать автобуса, меня не расстроило. Я преспокойно слопала в ожидании оного мороженое, потом внимательно изучила с совершенно неизвестными целями содержимое аптекарского ларька. Когда через двадцать минут все-таки появился этот пропавший автобус, я спокойно влезла в его переполненное и душное чрево, где помимо меня успешно трамбовалась еще куча народа, и ко мне немедленно вернулось плохое настроение с его идиотскими предчувствиями и кислым привкусом неудач.

По мере приближения к дому Ларикова настроение падало все ниже, ниже, и, если уж говорить откровенно, мне совсем не хотелось вылезать из автобуса, когда он остановился.

Я вышла на свежий воздух и тут же подумала, что в отличие от меня Игорь Воронцов не сможет вот так же наслаждаться свободой. И вообще так получается, что он по неведомым причинам от меня зависит.

– Зависеть-то он зависит, да только пока у меня ничего путного не выходит!

«Но сегодня только второй день, – напомнил мне голос разума. – И ты не знаешь, что он тебе готовит».

– Да, скорее всего ничего хорошего, – отмахнулась я, входя в подъезд и поднимаясь по лестнице. – Скорее всего сегодня меня ждет неслабая куча обломов. Как и вчера…

Голос разума предпочел осторожно промолчать, понимая, что небезопасно в этой ситуации что-то вякать.

Когда я открыла дверь, то облегченно вздохнула – первый облом не заставил себя ждать!

Это был Ванцов, который уже проник к нам и сидел, развалясь в кресле…

* * *

Итак, Ванцов сидел, развалясь в кресле, и курил. Лариков внимательно смотрел на него – по их виду я тут же поняла, что они вели разговор долгий, нелицеприятный и касающийся моего чрезмерного любопытства.

Я справилась с желанием немедленно испариться в пространстве и мужественно шагнула навстречу жизненным трудностям.

– Привет, – бросила я, стаскивая куртку. – Надо же, какие люди к нам заходят без охраны!

– Привет, Сашенька, – приторно-ласковым голосом, явно не предвещающим никаких послаблений, сказал Ванцов. – Я по делу.

– Надо думать, – кивнула я. – Только не надо на меня орать и махать руками. Я все поняла, осознала и ухожу в строго очерченное подполье.

– Да о чем ты?

Он вытаращился на меня с таким недоумением, что на секунду я поверила, что он действительно не собирается ругать меня за «самодеятельность».

– О Воронцове, – тихо напомнила я ему.

– О боже! – закатил он глаза. – Сашка, ты вконец обалдела со своим «Даймоном Хиллом»! Андрей, ты можешь ей объяснить, что, когда человек ничего не предпринимает для оправдания, даже я ничем не могу ему помочь?

– Ага, значит, и у тебя вина Воронцова вызывает сомнения? – обрадовалась я.

– Саша, мы опять будем говорить впустую, – отмахнулся Ванцов. – Я ничего не могу поделать с человеком, который молчит! Что мне, бить его, что ли? Он молчит, как партизан, и на лице его не отражается никаких эмоций. Я даже психолога вызывал – никакого результата! Она посмотрела и сказала – не аутизм! Он прекрасно отдает себе отчет в поступках, у него прекрасная реакция, просто он не желает говорить, понимаешь? И я пришел к тебе как раз просить об одной услуге, а вместо этого ты мне тут устраиваешь совершенно непонятный скандал!

Он замолчал. По его учащенному дыханию и покрасневшим щекам я без особого труда заключила, что Ванцов разозлился не на шутку.

– Не обижайся, – попросила я.

– Да забыл уже, – отмахнулся он.

– А что за дело?

– Ты говорила, что в тот момент, когда вы с Воронцовым встретились, у тебя возникло ощущение, что вы близки к контакту?

– Нет. Я просто сказала, что он… как бы это сказать? Он мне понятен.

– Я хотел бы, чтобы ты попробовала с ним поговорить. Мне кажется, у тебя это получится. Он должен заговорить.

– Заговорить он может, – кивнула я. – Но он все равно будет настаивать на собственной вине.

– Почему?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Может быть, его просто загнали в угол. Я могу рассказать тебе, как я вчера искала клиента. Для этого я пошла к его самым близким людям. К родителям. Ты общался с ними?

– Да, – кивнул он.

– Тогда я ничего нового не скажу. Они уверены в его вине. Более того, они хотят, чтобы он оставался в тюрьме. Мне они показались совершенно нормальными людьми.

– А дети? Ты с детьми разговаривала?

– Мне не позволено было этого сделать. Их увели. Не могу сказать, что впечатление от нашей встречи было замечательным, мне показалось, что я отсидела в погребе и потом очень обрадовалась, выйдя на свет.

– А от кого конкретно исходило это ощущение?

– Не могу определить.

– У меня было точно такое же ощущение.

– Поэтому я вряд ли смогу пробить стену молчания Игоря, Лешка! По крайней мере, пока мне не удастся найти клиента, потому что, надеюсь, этот клиент окажется человеком, верящим в Игоря. И любящим его. А уж потом… После этого останется только найти подлинного виновника. И разобраться со всей этой жуткой историей. Но мне нужна твоя помощь.

– Просто так ничего не дается, – пошутил Лешка.

– Я поняла. Я обещаю тебе поговорить с Воронцовым, но после того, как появятся первые результаты. Не сейчас.

– Почему не сейчас?

– Потому что… Хорошо, я постараюсь тебе объяснить еще проще. Пока он не хочет, чтобы ему помогали. Ему надо понять, что есть на свете кто-то, кто его любит. Тогда – и только тогда он поможет мне вытащить его. Он будет говорить. А пока ему все равно, что с ним происходит и что еще произойдет. И он не скажет ни слова.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я сужу по себе. Я поставила себя мысленно в аналогичную ситуацию и поняла – я вела бы себя так же. Поэтому дай мне немного времени, ладно? И расскажи, что там произошло.

– Да рассказывать нечего, – сказал Ванцов. – С виду все против него. Бригада приехала по вызову, все в крови, а он сидит над трупом жены и смотрит на нее с такой нежностью, что плакать хочется. Топор этот чертов прямо у него в руках. Соседка, которая нас вызвала, громко верещит, как сломанное радио. Голос у нее противный, на нервы действует. А еще больше на нервы действует его молчание. «Почему ты это сделал?» – орет соседка. А он только глаза на нее поднял, еле заметно усмехнулся и ничего не сказал. Отпечатки пальцев везде его. Что можно было еще подумать?

– Что он пришел домой и открыл дверь, – начала говорить я. – И увидел кровь. Много крови. А на полу лежит его жена с раскроенным черепом… Он подходит к ней и еще не до конца, но уже начинает понимать, что произошла беда. Ему все равно, что вы там делаете рядом с ним, потому что сейчас перед его глазами, как в кино, пробегает вся жизнь. Он видит, как она бежит ему навстречу, еще совсем юная, он видит их любовь. Все недомолвки исчезают – остается только Беда. И он отдается ей, потому что для него это выход – иногда, чтобы перенести одну Беду, человеку требуется другая. Поэтому он и молчит. Взять на себя вину он не может. Не имеет права. А молчать может.

– Но разве ему не хочется найти виновного? Ведь Воронцов-то знает, что преступление совершил не он, если мы придерживаемся версии его непричастности!

– А он не может считать себя непричастным. Потому что…

Я задумалась, поймет ли это Ванцов?

Любимых убивают все, но не кричат о том. Издевкой, лестью, злом, добром, бесстыдством и стыдом. Трус – поцелуем похитрей, смельчак – простым ножом…

– прочитала я тихо.

– Саша, давай без Вийона на этот раз, – взмолился из своего угла доселе молчащий Лариков.

– Это не Вийон, – покачала я головой. – Это Оскар Уайльд.

– Да один черт, при чем тут он-то?

– При том, что подсознательно Воронцов считает себя убийцей, – развела я руками. – И справиться с этим вы не сможете, пока сами не поймете эти строчки. Знаете, чего вам не хватает, ребята? Лирики в душе.

– Так твоей на двадцать пять человек хватит, – рассмеялся Лариков.

– Постой, – попросил Лешка. – Но если так, выходит, что он ее мог убить? Так? Если следовать логике этого твоего стихотворения?

– Мог, – кивнула я. – «Простым ножом». Да, мог. Но все-таки он этого не делал. Во всяком случае, мне так кажется.

Или – тебе этого просто очень хочется, Александра?

* * *

Да, мне этого хочется.

Я же признаюсь в этом. Я не хочу верить в черное, – может быть, потому что моя жизнь связана исключительно с мрачными явлениями. Может быть, именно поэтому я хочу видеть светлое даже там, где, на первый взгляд, этого нет!

Это просто мой инстинкт самосохранения. Способ сохранить свою душу, поскольку, несмотря на то что большинство почитает душу ненужным придатком, вроде аппендикса, я придерживаюсь другого мнения. Мне она нужна.

Чем дольше я занимаюсь моей работой, тем я становлюсь ближе «к небесам». Тем больше мне хочется видеть в людях хорошее и светлое.

Ну да. Мне хочется найти оправдание.

Но ведь это нормально, правда?

– Но пока я ничего не могу сделать, ничего не могу доказать. Потому что любой, к кому я приду, поинтересуется, почему я вообще этим занимаюсь, какое мое дело, – и этот человек окажется прав. Более того, я буду бессильной и беспомощной…

– Ну, хочешь, я сам тебя найму, – предложил Ванцов.

– Нет, – покачала я головой. – Не хочу. Я не могу тебе объяснить, но я жду только одного человека. Я так загадала. Если он придет, у меня все получится. И, если на этом пороге появится именно тот, кого я жду, нам будет о чем разговаривать с Игорем Воронцовым, потому что у него появится, для кого жить. Потому что один человек не верит в его виновность, но боится в этом признаться.

– И о ком ты говоришь?

Я молчала. Я ждала. Минуты растягивались, как резина, и я уже начинала терять терпение.

Ушел Леша Ванцов. Мы остались вдвоем с Лариковым. Я всерьез запсиховала, потому что никто не пришел.

– Ну и ладно, – сказала я. – В конце концов, у меня сегодня масса дел. И вполне возможно, кто-то из людей, которых я намереваюсь посетить, окажется моим «клиентом».

– Ты все еще упорствуешь в своем заблуждении?

– Как видишь, мне почти удалось перетянуть на свою сторону Ванцова, – улыбнулась я.

– Но не меня, – отмахнулся Ларчик. – Если ты сможешь мне доказать, что господин Воронцов не имеет никакого отношения к убийству Тумановской, я удивлюсь. Я даже соглашусь на любое пари, потому что в данной ситуации твои попытки выглядят, прости, жалкими, смешными и нелепыми.

Я уже открыла рот, чтобы разразиться возмущенной речью, но не успела.

В нашу дверь позвонили. Звонок был робкий и неуверенный, как будто тот, кто звонил, боялся собственного поступка.

Я вскочила, и бросилась открывать.

Йес!

Там стоял именно тот человек, которого я ждала. От радости я чуть не запрыгала, но сдержалась.

Ведь я была старше. Поэтому я позволила себе только улыбнуться.

– Я тебя ждала, – сказала я. – Проходи, Александра!

* * *

Она нерешительно ступила за порог, и по ее глазам можно было представить, что за бурю сомнений она сейчас переживает.

– Я не совсем уверена, правильно ли я поступаю, – призналась сама.

– Знаешь, я тоже бываю часто в этом не уверена, – улыбнулась я. – Но ведь кто не рискует, тот не пьет шампанское? Так что проходи. Правда, не могу обещать тебе шампанское…

– Я его и не пью, – серьезно ответила девочка.

– А кофе?

– Нет. Если можно, дайте мне простой воды. Хорошо?

Я кивнула. Пройдя в кухню, я очень выразительно посмотрела на Ларчика.

Он понял мой взгляд и начал объяснять, что ему надо уйти.

– Только скажи мне, это тот человек? Которого ты ждала?

– Да, – кивнула я, наблюдая, как вода наполняет стакан. Если бы все было вот таким же прозрачным и чистым, насколько бы проще жилось?

– То есть теперь у нас появился клиент?

– Выходит так. Но пока мне лучше пообщаться с этой девочкой наедине, ладно?

– Ухожу, – кивнул мой все понимающий босс.

* * *

Когда я вернулась с водой, она уже сидела на стуле напряженно выпрямившись. Ее взгляд был серьезным и тревожным, выдавая ее состояние, а руки были сложены на коленях, как у примерной школьницы.

– Вы действительно не верите, что отец ее убил? – очень тихо спросила Александра.

– Скажем так, я в этом сомневаюсь, – сказала я. – Понимаешь, я не знаю всей ситуации, правда? Поэтому пока я могу только в чем-то усомниться. А уж потом, когда я поближе со всем познакомлюсь, узнаю о вас побольше, тогда мы будем говорить о вере и неверии.

– Когда вы со всем познакомитесь, вы будете верить в его вину, – сказала она и поднялась. – Спасибо вам за воду.

– Постой! Ты что, тоже веришь в его вину?

– Не знаю, – честно ответила девочка. – Если бы я знала, я бы к вам не пришла. Мне действительно хочется узнать правду. Для этого надо нанять вас, да?

– Наверное, да…

Моя самоуверенность явно терпела поражение под взглядом этих серых глаз.

– Я не уверена, что смогу раскопать истину, поскольку иногда это невозможно, но я тебе обещаю, что, чего бы это ни стоило, я буду стараться это сделать, – прибавила я.

– Я вас нанимаю, – кивнула она, поверив мне. – Если бы вы сейчас начали бодрым голосом говорить: о, все будет тип-топ, я докажу невиновность твоего отца, и мы запоем веселые песни – я развернулась бы и ушла. Но вы честный человек. Поэтому я хочу, чтобы вы постарались найти того, кто убил мою мать.

Она немного помолчала и вдруг очень по-детски взмахнула длинными своими ресницами, посмотрела на меня и тихонечко попросила:

– Пожалуйста, помогите нам…

Глава 6

Несмотря на то, что Саша была высокой и длинноногой девочкой, я бы не дала ей четырнадцати лет. Настолько в ней сохранялись еще черты ребенка, как будто она не спешила расти. «Еще один Питер Пэн», – подумала я, глядя в эти умненькие, но еще такие чистые и детские серые глаза. Она не пользовалась косметикой, как большинство ее сверстниц, и не старалась казаться старше. Ей это было ни к чему – зачем? Она и так производила впечатление умной не по годам.

– Для того чтобы я тебе помогла, нам надо договориться об одной вещи, – сказала я.

В ее глазах мелькнул страх.

– Деньги? – почти шепотом спросила она. – У меня их мало. То есть почти нет. Но я достану…

О боже! Современные дети уже успели привыкнуть к могуществу этих «презренных бумажек»!

– Я говорю не о деньгах, – сказала я. – Не могу заверить тебя, что без них моя жизнь прекрасна и удивительна. Но давай все материальные вопросы решать потом. Сейчас меня куда больше волнует другая проблема – проблема нашей взаимной честности и твоей откровенности. Даже если тебе будет больно и неприятно говорить.

– Я согласна, – серьезно сказала Саша.

– Даже в том случае, если это будет касаться человека, который тебе дорог. Ты меня понимаешь? Иногда мы любим кого-то сильно, но, предположим, этот кто-то совершал в своей жизни нелицеприятные поступки… Нам не хочется о них вспоминать, и это естественно.

– Я поняла вас. Вы говорите о моей матери, – кивнула девочка.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Но я говорила не о ней! Если это будет касаться твоего папы…

– О, вы просто его совсем не знаете! – горячо запротестовала Саша. – Мой папа несовместим с этими вашими нелицеприятными поступками. Конечно, он далеко не ангел, и у него, как у любого нормального человека, полным-полно недостатков, но они просто ерунда по сравнению с его достоинствами!

Ого, какая горячая защита!

Девочка явно была влюблена в своего отца и скорее бы согласилась с недостатками матери, но не отца… На ее щеках расцвели алые розы гнева, а губы подрагивали, будто детская обида коснулась их, заставив трепетать.

Я мягко дотронулась до ее руки.

– Саша, я хотела бы все-таки, чтобы ты ничего не скрывала и тогда, когда это будет касаться отца.

– Конечно, я не буду скрывать. Но если мой папа убил маму, я вообще ничего не понимаю в этой жизни! Может быть, поэтому я и пришла к вам. Потому что все пытаются убедить нас с Павликом в том, что он ее убил. У деда такой принцип – пережить горе можно только тогда, когда ты полностью в него окунешься. Он ставит превыше всего честность перед самим собой. Хотя я, например, знаю, что он и сам в это не верит, просто хочет нам показать, что… Ну, вот. Я запуталась. Эти взрослые иногда создают такую ужасную путаницу в голове. Но об этом потом, хорошо? Может быть, пока я буду рассказывать, я подберу определение для позиции моего деда…

Я могла бы поспорить с Воронцовым-старшим, надо ли открывать перед детьми все внутренние механизмы трагедии, но, в конце концов, это его дело. Может, он прав. Может быть, он хочет вырастить людей, готовых к жизни. Готовых быть сильнее и выше обстоятельств.

– Ну, что ж… Приступим, – сказала я.

* * *

Это сказать просто: «Приступим»… А с чего начинать? Если тебе важно понять, что же произошло в такой странной и такой обаятельной семье?

– Они правда друг друга очень любили, – вдруг помогла мне сама девочка. – С детства. Они учились вместе, представляете? Папа рассказывал, что он пришел в школу, увидел маму и сразу понял, что именно она должна стать его женой. А ему было только семь лет. Просто мама уже тогда была необыкновенной девочкой. А самое смешное, что она тоже сразу выделила папу. Или она просто так сказала? Сейчас мне уже трудно это понять. Но они с трудом дождались окончания школы, а потом сразу поженились, родилась я. Знаете, я должна быть красивой, если это была любовь. Говорят, дети любви всегда красивые. А я… Павлик куда меня лучше. Значит, они и потом друг друга любили, верно?

– Наверное.

– Потом они учились. У них был какой-то собственный подход к жизни – надо было все делать только самим. Поэтому меня не скинули на руки дедушки и бабушки, хотя они и не имели ничего против… Дедушка и бабушка ведь очень любили маму. Они всю жизнь мечтали о девочке, и поэтому мама росла в их доме. И они так к ней и относились, как к своей. Тем более что мамин отец… Он был таким грубым. Мама рассказывала, что именно поэтому она и занялась проблемой насилия над слабыми. Говорят, мой дедушка даже подрался с ее отцом.

– Подожди, – приостановила я ее рассказ. – Но ведь Маша росла в хорошей семье?

– Нет, это потом появился Володя. Он славный. А сначала был дедушка, тот еще фрукт. Он пил и был очень агрессивным. Но потом умер. Ходили даже сплетни, что он не сам умер, но, я думаю, это не так. Его просто бог покарал. Потому что моя бабушка – мамина мама – очень хорошая. И она много страдала. Но вы с ней сами познакомитесь, потому что она знает о моей маме намного больше. Ну так вот. О чем я говорила? Ах да… Мама и папа…

Она задержалась на минуту, чтобы загнать внутрь появившееся в голосе горе.

– Мне кажется, что все это страшный сон. Я проснусь – и все будет как прежде, – произнесла она очень тихо. – Если уж мама не может вернуться, то хотя бы пусть вернется папа.

* * *

Фраза была сказана так устало и так просто, что у меня по коже пробежали мурашки.

Я поспешно отвернулась, потому что сейчас мне не хотелось опять испытать то чувство…

Но боль, какой не видел свет, плыла, как мгла из глаз.

– Наверное, я вам сказала все об их взаимоотношениях. Потом мама увлеклась работой, и наши веселые походы в театр, наши лыжные прогулки прекратились. То есть сначала прекратились. Папа ждал, когда она освободится. Он как будто заснул или очень сильно удивился. Потому что мы все привыкли быть вместе, и вдруг мама куда-то начала уходить. Я тогда на нее даже обиделась. Мне было только десять лет, когда появился этот Центр. Честное слово, я даже не хотела с ней разговаривать! Потому что она отдавала чужим детям то тепло, которое обещала отдавать нам троим, – и я перестала с ней разговаривать. Каждое воскресенье она исчезала. А папа… Он немного подождал, и все возобновилось. Однажды мы с ним разговорились… Он первый начал этот разговор. Я что-то резко ответила маме, а потом и вовсе не выдержала и разоралась. Что мы для нее ничего не значим, что она все время где-то шляется, а папу и нас она просто не любит… Мерзко я себя вела, правда?

Я ничего не ответила.

– Да вы не бойтесь сказать мне правду! Тем более что я и сама это понимаю. Мама даже не пробовала защититься. Она стояла, опустив голову, как будто пыталась вжать ее в плечи… У меня два раза было вот такое чувство омерзения к себе – когда я однажды разозлилась на Павлика и треснула его, а потом под рукой ощутила детскую спину, такую хрупкую, что ее этой моей ладонищей запросто перешибить можно было… И он еще так беззащитно закрыл голову руками, знаете, и мне потом было страшно, потому что я-то была большая. И с мамой тогда так же вышло. Как будто я снова ударила ребенка…

Она, кажется, теперь уже не замечала своих слез, которые вырвались на волю.

– Она стояла и просто смотрела в пол, даже не предпринимая никаких попыток защититься. А я не могла остановиться. Я кричала, что она нечестный человек, что она наверняка просто нас не любит больше.

«Может быть, у тебя вообще есть любовник?» – крикнула я.

И тогда она подняла на меня глаза, собираясь что-то сказать, но только махнула рукой. И ушла… Как будто просто не хотела со мной говорить. Мы провели целый час в молчании, а потом пришел папа и сразу все понял. Он ворвался в комнату, больно дернул меня за руку и вывел на улицу. Там он сел на лавку, закурил и тихо сказал: «Если ты взглянешь на небо, ты увидишь там много звезд. Знаешь, когда я был маленьким, я верил, что звезды загораются, когда умирает святой человек, и надо всю свою жизнь посвятить тому, чтобы, когда ты умер, превратился бы в звезду. Это очень трудно. Потому что оставаться человеком вообще нелегко. Ты ведь не знаешь, какие сюрпризы преподнесет тебе фортуна». Потом он молчал и курил какое-то время. Я тоже молчала, потому что мне нечего было сказать, кроме каких-то там глупостей, которыми была напичкана моя голова. Обиды, они ведь ничего, кроме глупых мыслей, не рождают.

«Прости, что я сделал тебе больно. Я хотел, чтобы ты просто поняла, как это, когда кто-то, кого ты любишь, делает тебе больно! Чтобы ты испытала примерно такое же чувство, которое испытала твоя мама. И поверь мне – нам с тобой надо очень много трудиться, чтобы превратиться в звезды, а мама… Она родилась звездой. Она обязательно будет там, потому что она, в отличие от нас, умеет любить совсем чужих людей. И поэтому мы не имеем права ей мешать. Нам этого не понять, так хотя бы, Сашка, давай не будем мешать ей!»

То, что она рассказывала сейчас, заставляло меня вспомнить глаза Игоря.

Но боль, какой не видел свет…

Она продолжала:

– Я вошла в дом и попросила прощения. Мама кивнула головой и погладила меня по плечу. Какое-то время мы были счастливы. А потом с ней что-то произошло. Она стала такая странная. Резкая, что ли? Иногда она кричала, кричала, кричала – и часто такие ужасные слова. А потом еще начала приходить эта Оля, соседка, и она с ней о чем-то очень подолгу разговаривала, кажется, они гадали на картах… Или на кофейной гуще? Папа тоже изменился. Нет, он не кричал. Знаете, она его однажды ударила. И он замолчал… Потому что она его об этом попросила. Я нечаянно это услышала. Она сказала ему: «Лучше замолчи, потому что твои уста полны грязи!» И он сказал: «Как скажешь, любимая». И странно так усмехнулся. Но после этого он не говорил больше с ней. И с нами говорил очень редко. Мы еще существовали, но… Мне кажется, мир померк в его глазах. Он ведь жил этой любовью, что ему было делать без нее? Я не знаю, почему они так поругались тогда. Мне не хочется вам врать, потому что мои предположения могут оказаться ложью. Но… Что бы там ни произошло, папа ее не убивал! Хотя однажды она ему сказала: «Лучше бы ты меня просто убил… Так тяжело, что жить не хочется». И, знаете, что он ей ответил? «Как бы ни было нам тяжко, это наша с тобой вина. Мы ведь с тобой оба убийцы? Убили нашу любовь, но дети никуда не делись… Поэтому они за наши грехи отвечать не должны». – «Что же тогда нам делать?» – «Мы разведемся, но позже. Когда Павлик в состоянии будет это понять и простить».

– Значит, твои родители…

– Собирались расстаться. Так было бы лучше для всех. Они же не могли долго разыгрывать этот спектакль! Да и получалось у них плохо! Но к тому моменту, когда я услышала их разговор, я была уже занята собственными проблемами. Меня мало это занимало. Я видела, что они оба страдают, что иногда мама поднимает глаза и очень долго смотрит на отца, как бы прося его о чем-то. Но он не соглашается и нарочно делает вид, что не замечает ее взгляда. Они старались не встречаться. Жили в одной квартире и как будто там дежурили посменно – мама днем, а папа ночью. Но перед маминой гибелью что-то произошло. Я это знаю точно, что-то изменилось. Как будто они оба вернулись! Понимаете? Жалко, что я ничего особенно не знаю – мои дела мне казались более интересными!

– Это понятно, и не стоит себя за это сильно корить, – сказала я. – Тебе казалось, что жизнь принадлежит в первую очередь тебе, а остальные – только второстепенные актеры в пьесе…

– Вы это знаете?

– Я была в твоем возрасте и так же думала, – кивнула я. – Это обычное чувство человека, открывающего взрослый мир. Сам себе кажешься куда значительнее, чем это есть на самом деле.

– Но сейчас мне хочется все-все изменить, – тихо сказала девочка. – Потому что я так мало была с ними обоими! Может быть, мне удалось бы что-нибудь исправить?

Она ждала моего ответа, как ждут смертного приговора.

Я покачала головой:

– Нет… Я думала об этом. Знаешь, мы очень часто ругались с моим отцом. А потом он заболел. Просто простудился… Только его простуда не проходила, и в конце концов началась пневмония, а потом у него нашли рак. Его отправили на операцию, но вышло не так, как хотелось нам с мамой. Он умер. Сначала мне очень хотелось все исправить. Казалось, что я в состоянии это сделать! Я представляла, как бы я к нему хорошо относилась, если бы он вернулся. Ну, я бы не спорила с ним по поводу и без повода, не отстаивала свою правоту – она ведь ничего не значит по сравнению с любовью, смертью и жизнью… Знаешь, я очень хотела все изменить, и мне его до сих пор не хватает… Наверное, это навсегда. Но только чтобы мы с ним сделали, если бы господь дал ему снова жизнь и он вернулся? Нет, конечно, сначала мы бы с ним так радовались встрече, что никто из нас и не подумал бы ругаться! Но потом…

– Вы бы начали ссориться, – кивнула она.

– Конечно, – кивнула я. – Мы привыкли бы и снова начали спорить. Хотя, может быть, это и есть не ценимое нами счастье?

Мои разногласия с папой были куда проще, чем у Саши с ее матерью.

* * *

Больше я ничего не смогла из нее вытянуть.

Нет, мы еще долго разговаривали. Она вспоминала какие-то свои детские праздники, связанные с Машей и Игорем, она смеялась и плакала, и мы с ней к концу второго часа нашего общения стали ближе, чем сестры. Мы ведь обе знали, какой вкус у горя. Мы обе с ней это знали – горечь утраты еще отравляла нам вкус жизни, и понять друг друга нам было просто.

Но вот что касалось тайн…

Тех тайн, которые отравляли жизнь ее родителей, Саша просто-напросто не знала. Она очень старалась приоткрыть завесу, но у нее это получалось плохо. Слишком еще незамутненно-чистым был ее взгляд на вещи, и многое она попросту отвергала, боясь принять, особенно связанное с матерью. Да я и не настаивала.

Зачем?

– Саша, а у твоих родителей были близкие друзья?

– Да. Сначала. У мамы была подруга. Аня Воронкова. Они вместе работали. Но потом что-то между ними произошло. Аня перестала к нам приходить. И появилась эта ужасная Оля.

– Ну, почему она ужасная? Может быть, ничего?

– Вы сами с ней познакомитесь. И поймете, почему я так говорю.

– А Аня?

– Нет, Аня – очень хороший человек! – запротестовала девочка. – Аня… Она крепче мамы. Так дед говорил. Он говорил это потому, что Аня сама пережила насилие. И ей проще различать цвета зла. А у мамы было слишком много хорошего в жизни, чтобы она умела четко видеть. Дед… Как жалко, что он не хочет с вами говорить! Он знает больше меня, но у него четкая граница. Он не может говорить об усопших плохо, понимаете? Сейчас вы услышите от него только хорошее о маме. А когда она была жива, он разговаривал с ней однажды очень резко. Хуже, чем папа. Хуже, чем я. Но она на него не обиделась. Она вообще на него никогда не обижалась. Она говорила, что дед обладает странной способностью – он прав даже тогда, когда прав не очень.

– Как это? – не поняла я.

– То есть если событие еще не произошло, но дед уже сказал, что кто-то это сделает, так и будет. Как будто он видит тебя насквозь.

– Но сейчас он верит в виновность твоего отца!

– Нет, – покачала она головой. – Он не верит. Он просто так защищает нас с Павликом. Потому что…

Она замолчала и стала разглядывать заоконное пространство.

– Почему, Саша? – напомнила я ей о своем существовании.

– Мне кажется, он боится кого-то или чего-то, – тихо произнесла она. – Один раз он тащил нас с Павликом по улице так быстро и все время оглядывался. Как будто нас кто-то преследовал… Он ночью запирает дверь на несколько засовов, а потом подпирает табуреткой. Я догадываюсь, кого он боится.

– И кого?

– Настоящего убийцу мамы, – прошептала девочка. – Поэтому они с папой и не хотят говорить правду. Они просто боятся за нас. Папа… Он не может говорить неправду, поэтому молчит. А дед – он умеет врать. Он же писатель. Но мне кажется, он ждет. Он тоже хочет отомстить.

– Подожди, – остановила я ее. – Как отомстить?

– Убить того, кто виноват. Он…

Она снова замолчала, оглянувшись, как будто боялась, что в нашем офисе у стен имеются уши. И, наклонившись ко мне близко, прошептала едва-едва:

– Однажды он молился, а я подслушала. Нечаянно, правда-правда! Он просил бога простить ему то, что он должен совершить. Он сказал, что иного выхода он не видит. «Если ты не хочешь смерти Каина, допуская ему радоваться, не отмечая его чело печатью, я найду его сам» – вот что дед сказал. И он очень часто стал уходить из дому.

Так. Час от часу не легче!

Как бы жажда справедливости не привела нашего Воронцова-старшего в соседнюю камеру с сыном…

– Вы поможете нам?

– Да, – сказала я. – Думаю, что теперь я смогу вам помочь. Только ты тоже должна кое-что сделать.

– Конечно, – легко согласилась она.

– Пожалуйста, последи за дедушкой, – попросила я. – А то ведь сама понимаешь, во что могут вляпаться такие романтизированные личности!

Глава 7

– Ну и как, было общение плодотворным? – поинтересовался Лариков, когда вернулся. В его глазах сквозила явно снисходительная усмешка.

«Ну да, конечно», – подумала я. Чем бы дитя ни тешилось – так у них это называется? Ох, как меня иногда достает их великодушное снисхождение!

Но я удержалась от обличительных речей, поскольку на мужское самовыражение всегда можно ответить спокойным и величественным равнодушием – мол-де, мы-то себе цену знаем! И как часто оказывается права именно женщина с ее «логикой», а не мужчина с его сильно развитым эгоцентризмом.

К тому же у меня все-таки наличествовали проблемы, которые решить я могла только с помощью этого высокомерного и самовлюбленного представителя иного пола.

Саша ушла, оставив меня наедине с собственным недоумением. Многое в этой истории было непонятным настолько, что у меня просто крыша ехала. Самым странным было молчание Воронцова.

Вот уж кого я никак не могла понять!

Пусть произошло несчастье, твоя жена убита – но ведь остались дети! Разве ему не хочется вернуться к ним, найти убийцу, в конце концов, просто доказать свою непричастность, разве это честно, вешать на детские хрупкие плечи столько несчастий?

– Как ты думаешь, Лариков, – поинтересовалась я. – Человек, который сравнивает свою жену со звездой, может потом эту самую жену убить?

– Да может, Сашенька. В том-то и беда, что у меня еще во время работы в прокуратуре таких случаев было немереное количество! Сначала он носит ее на руках, осыпает розами ее путь, а потом…

– Но не топором!

– Да и топором тоже.

– Но не Воронцов!

– Саша, – устало вздохнул Лариков. – Как ты думаешь, Ванцов – полный идиот? Или все-таки ты находишь у него проблески ума?

– Ванцов не идиот, – угрюмо сказала я. – Просто он в плену ментовского конформизма.

– Ну, не настолько, чтобы не опросить массу свидетелей.

– А он допрашивал вот этих двух людей?

Я ткнула пальцем в фамилии Машиных врагов. Собственно, врагов-то было трое, но одна фамилия…

Ладно, об этом позже. Пока меня вполне устраивали Саввин и Багдасаров. Что один, что другой – еще те голубчики!

– У них, малыш, было алиби, – глядя на меня с нескрываемой жалостью, произнес Ларчик. – И смею тебя заверить, Леша с радостью бы повесил на них это дело, кабы мог. Да не может. Поскольку он честный мент. И даже пошел тебе навстречу с этими вашими «доверительными беседами». Хотя я бы не допустил этого. Черт знает, чем закончатся эти «междусобойчики»!

– Да скорее всего нарушением обета молчания у подозреваемого, – хмыкнула я. – Или ты напрочь отказываешься верить в мои способности?

– Слишком верю, – рассмеялся он. – Сашка, я все-таки вижу по твоей мордашке, что тебе до смерти нужен мой совет, так?

– Ну… В общем, да. Но не совет все бросить.

– Я понимаю и не собираюсь тебе этого советовать. Наоборот, обязуюсь помогать по мере сил, поскольку мне самому интересно, что у тебя получится.

– С чего бы ты начал? С доверительного разговора? Или ты сначала постарался бы встретиться с этими людьми?

– Сначала я бы собрал как можно больше сведений о них, потом я бы разложил все по полочкам, а уж затем уделил бы внимание главному герою происшествия. Но без сантиментов. Только анализ фактов, только холодные рассуждения, и никаких Вийонов и Уайльдов! Никаких эмоций, понимаешь, Саша? Потому что сейчас они тебе помешают во всем разобраться. Симпатичный и обаятельный Воронцов может все-таки оказаться убийцей, как бы тебе ни хотелось обратного. Поэтому его я бы отодвинул на потом. Чтобы обаяние не мешало тебе, не давило на сознание. Чтобы ты не сравнивала подсознательно малосимпатичную Аббасову и уж совсем несимпатичного Саввина с Воронцовым,

– Я поняла, Учитель, – кивнула я, сложив ладони на уровне груди. – Думаю, что я воспользуюсь вашим бесценным советом!

* * *

Найти Аню Воронкову было делом нехитрым – достаточно набрать телефон доверия Службы помощи.

Ответили мне сразу.

– Добрый день, – услышала я мягкий и певучий голосок. – Служба помощи.

– Анну Андреевну, пожалуйста, – попросила я.

– Одну минуточку.

В трубке что-то щелкнуло, и потом женский хрипловатый голос ответил:

– Воронкова.

– Анна Андреевна? Простите, что вас беспокою. Это детектив Данич. Я звоню вам по поводу Игоря Александровича Воронцова…

На другом конце провода воцарилось молчание.

– Игоря? – переспросила она. – Я все сказала вашему следователю.

– Видите ли, Анна Андреевна, я частный детектив. Поэтому то, что вы рассказывали Ванцову, мне неизвестно.

– Частный? И на кого вы работаете?

– На Александру Игоревну Воронцову, – сказала я.

– На Сашеньку… Что ж, тогда подходите. Поговорим. Вы нас найдете? Дело в том, что я не могу уйти сейчас с работы…

– Это меня вполне устроит, – заверила ее я, поскольку ничего лучше и придумать было нельзя. Посмотреть на ту самую службу, где Мария Тумановская проводила так много времени, было большой удачей, на которую я и рассчитывать-то не могла!

Договорившись с Анной Воронковой, что через полтора часа она будет ждать меня у входа в здание, я повесила трубку и начала собираться.

– Ну и как? Удача не замедлила себя ждать? – лукаво поинтересовался Лариков.

– Вот только давай обойдемся без насмешек, – попросила я. – Ты же сам говорил, что немного самостоятельности мне не помешает…

– Ах, ну конечно, – иронически рассмеялся он. – «Орленок учится летать»… Нет, что ты, я искренне желаю тебе удачи, вот только не очень верю в обоснованность твоих умозаключений.

– А у меня их пока нет, – развела я руками. – Подходите попозже, может, завезут…

Послав ему воздушный поцелуй, я вылетела за порог.

Воздух все более наполнялся весной, и от этого мое настроение, невзирая ни на какие обстоятельства, улучшилось.

– В конце-то концов, мы прорвемся, – пообещала я невидимому Воронцову. – Так что не надо раньше времени вешать нос!

* * *

Ехать пришлось буквально к черту на рога.

Сначала я долго тряслась в трамвае, потом так же долго тащилась в троллейбусе, и когда вокруг наконец-то появилось энное количество серых и мрачных домов, свидетельствующих, что я – в Пионерском, то, облегченно вздохнув, я погрузилась еще в один автобус и проехала пять остановок.

Вот теперь первая часть моих мытарств, кажется, закончилась.

Аня Воронкова на фоне серого здания с высоким забором казалась настолько ярким пятном, что я сразу ее выделила.

Она стояла в накинутой на плечи белой шубке из искусственного меха и курила напряженно всматриваясь в прохожих, явно поджидая меня.

– Анна Андреевна? – позвала я ее.

Она обернулась.

На ее красивом личике расцвела улыбка.

– Здравствуйте, – кивнула она. – Вы тот самый грозный детектив?

– Насчет грозности у меня явно недобор, – развела я руками.

– И слава богу! – рассмеялась Аня.

– Меня зовут Александрой, – сообщила я.

– Пойдемте, Александра, – она легко взбежала по ступенькам на таким высоченных шпильках, что я застыла в немом восхищении.

Двигаться с такой пластикой и без каблуков-то у меня вовеки не получилось бы, а на этаких шпилечках я бы уже давно пропахала носом асфальт!

* * *

– Вот мой кабинет, – она открыла дверь. – Здесь нам никто не помешает, я надеюсь. Как я понимаю, разговор-то у нас получится долгий? И конфиденциальный… Значит, Сашка решила нанять вас? Уф! Я до последнего времени думала, что она не сомневается в виновности отца!

– Нет, что вы, – заверила я ее. – Мне, наоборот, показалось, что Саша в это не верит.

– Слава богу, – сказала она и протянула мне пачку сигарет «Уинстон». – Курите?

– Спасибо, – поблагодарила я, вытаскивая сигарету из пачки.

– Когда куришь, легче говорить, – призналась она, затягиваясь. – Значит, так. Я с самого начала вам скажу одну вещь, которую говорила и Ванцову. В то, что это сделал Игорь, я не верю, не верила и никогда не поверю. Даже если мне представят все улики, даже если приведут ряд неоспоримых доказательств его вины – я не поверю. Он этого сделать не мог!

– Ну и ладно, – кивнула я. – Я не буду вам возражать. Я как раз собираюсь доказать его невиновность.

– Поэтому я и согласилась на встречу с вами, – проговорила она. – Прежде всего потому, что вы в какой-то степени моя надежда на восстановление справедливости. И мне очень хочется, чтобы у вас это получилось.

– Тогда давайте договоримся, что вы будете откровенны.

– А вам со мной вообще в этом плане повезло, – засмеялась она. – Откровенность – это в некотором роде моя болезнь. Ужасно люблю лепить правду-матку, даже зная о последствиях оной глупости! Так приступим к нашему разговору или запустим еще парочку-троечку «подводных камешков», помогающих определить, какие мы с вами?

Я посмотрела на нее. Она была теперь совершенно серьезной.

Мой ответ не надо было произносить вслух, она поняла его и так.

– Саша, – тихо сказала она. – Надеюсь, вы понимаете, что у вас есть только один путь доказать невиновность Игоря Александровича? Найти настоящего убийцу…

Я улыбнулась в ответ.

– Именно это я и намереваюсь сделать.

Она посмотрела на меня с интересом, собираясь что-то сказать, ее губы шевельнулись, но беззвучно. Видимо, она передумала и только, глядя мне в глаза, сказала:

– Это может быть опасным предприятием – то, что вы задумали.

– Ну, к этому мне не привыкать. Не думаю, что это так уж опасно!

– Очень опасно, Саша, – развела она руками. – Может быть, вы сами догадываетесь, почему сейчас Игорь молчит? Почему он, вместо того чтобы раз и навсегда покончить с этими инсинуациями и объяснить происшедшее, предпочитает молчать?

– Психологическая реакция, – ляпнула я и тут же устыдилась собственной наглости.

Все-таки из нас двоих психологическое образование-то у моей собеседницы!

– Я могу ошибаться, – сказала Аня. – Ошибаться могут все люди, но мне все-таки кажется, что это не так. Он боится за своих детей, поэтому молчит. А из этого вытекает одно – он знает или догадывается, кто стоит за этим убийством. И не хочет с этой личностью связываться!

– Вы говорите о Саввине и Багдасарове?

– Я не знаю, Сашенька, честное слово! Может быть, это Саввин. Может быть, Багдасаров. А может, и Борис Берман. Все трое, в разной степени, и вправду были Машиными врагами. Саввин всерьез не мог понять, что проститутки, которых избили его ребята, тоже люди, а Берман… Этот тип вообще темная лошадка. Саввин – просто дебильный бандит, превратившийся волей «экономических реформаций» в крупного бизнесмена, а вот Берман…

Я вытаращилась на нее в немом изумлении.

Нет, я не думала о Бермане! На меня и в первый раз, когда я увидела его фамилию среди врагов Маши Тумановской, как лавина обрушилась. Впрочем, может быть, у них были просто разногласия?

Во всяком случае, я не относилась серьезно к нему, как к возможному убийце или организатору убийства. Хотя люди, знакомые с ним, говорили мне, что сейчас он очень изменился. Говорят же, что власть и деньги портят людей. Но в моей памяти Борис Евгеньевич все-таки оставался человеком добрым и порядочным – и представить мне его другим было трудно, да и не очень-то хотелось.

И вот теперь – новый сюрприз!

– Его имя вообще для меня явилось полной неожиданностью, – призналась я. – Я никак не могла ожидать, что он окажется врагом Тумановской.

– И тем не менее оказался, – вздохнула она. – Более того, ее очень яростным врагом. Впрочем, вы ничему не будете удивляться, если узнаете одну вещь – главный врач…

Она замолчала внезапно и достала еще одну сигарету.

– Саша, эти данные до сих пор считаются непроверенными. Машу обвиняли в клевете. Все те, кто обратился к нам за помощью, потом отказались от собственных показаний. И тем не менее – я думаю, что это дело его рук.

– В чем Маша обвиняла Бориса Бермана? – спросила я, уже догадываясь об ответе.

Нет, этого…

Я прекрасно его помнила. Детский кардиологический центр. Мой отец ведь был его хорошим знакомым!

Борис Евгеньевич был очень интеллигентным, по крайней мере, пока не стал одним из самых влиятельных и богатых людей в городе.

– Саша, вы уже догадались?

– Нет, – постаралась я защититься от догадки.

– Что ж, тогда я вам скажу… Маша обвинила Бориса Евгеньевича Бермана в педофильше!

Ну, вот – слово произнесено и, как бы мне ни хотелось обратного, может быть правдой.

Я прикрыла глаза.

– Нет…

– Да, Саша! К нам обращались четыре девочки и два мальчика. Все шестеро были его пациентами. У всех на теле были синяки и следы насилия!

– Но он не мог!

– Саша, вы хотите найти убийцу Марии?

Она смотрела на меня внимательно, и в глубине ее глаз уже появились первые ростки презрения.

– Что ж, значит, вы тоже не можете поверить в то, что респектабельность и положение в обществе неплохо совмещаются с пороками?

– В это я верю. Но в то, что Борис Евгеньевич…

– Ладно, – смягчилась она. – Давайте начнем сначала. Может быть, тогда нам будет легче понять друг друга. С самого начала, как я познакомилась с Машей Тумановской… А уж потом, когда наша история дойдет до появления господина Бермана, мы с вами подумаем, может ли этот человек быть убийцей. Потому что пока мне кажется, что мы говорим о разных людях, Сашенька!

Глава 8

– Впрочем, все люди противоречивы… Кстати, Марии это касается в полной мере. Она была крайне противоречивой натурой. Иногда я совершенно не могла понять, чего она хочет от жизни. И кто она на самом деле – ангел? Или демон? Порой она была похожа на святую Терезу, а иногда в ней просыпался… Ох, как бы это выразить? Не дьявол, нет. Скорее маленький испорченный ребенок, который ужасно хочет натворить побольше мелких пакостей, и прежде всего – самому себе. Вы, кстати, в курсе, что она в последнее время вдруг сдружилась со своей более чем странной соседкой?

– Да, – кивнула я.

– Сейчас я вам кое-что покажу, чтобы вы поняли, как я отношусь к этой дружбе.

Она поднялась и подошла к журнальному столику в углу, где лежала кипа газет. Порывшись в них, она сказала:

– Ага, вот она…

Положив передо мной газету объявлений, она ткнула своим наманикюренным пальчиком в одно из объявлений.

– Видите?

Я всмотрелась в маленькие белые буквы на черном фоне и прочла:

«Православная целительница Ольга. Привороты, снятие кармы, исправление жизненного пути. Эгильот».

– А что такое эгильот? – поинтересовалась я. – Похоже на «гильотину». Голову, что ли, отрубают?

– Понятия не имею, что это такое, – пожала плечами Аня. – Кажется, какой-то магический приворот.

– А какого черта тогда она прикинулась православной? – поинтересовалась я.

– Это уж вы у нее спросите, – устало отмахнулась Аня. – Тут таких, видите, сколько? Целая страница, и одна физиономия безумнее другой. Поэтому мне как-то странно было, что наша Мария вдруг начала дружить с одной из «паноптикума». Тем более что я-то эту дамочку уже встречала на своем жизненном пути, и мне показалось, что из нее плещет какая-то смурная гадость… Но вы детектив, и я не имею права влиять на вашу объективность. Думаю, вы с ней сами должны встретиться. Она же единственный свидетель?

– Говорят, – согласилась я. – На слепую и глухую бабульку трудно рассчитывать?

– Так вот, когда мы с Машей познакомились, она была очень славная. Ясная какая-то и очень добрая. Работа у нас тут не из легких, – сами понимаете, плюс еще и постоянные угрозы… Нам угрожают все, кому не лень. Иногда у меня вообще создается ощущение, что мы просто располагаем к угрозам. Маша держалась стойко. Буду честной – иногда мне хотелось отсюда уйти. Когда один папаша, у которого наш адвокат пытался отсудить родительские права, встретил меня вечером и поставил несколько хороших синяков, я чуть не ушла с работы. А Маша совершенно спокойно сказала: ну, вот, Анька, теперь у нас точно есть возможность добиться желаемого результата! То есть она ничего страшного не видела в том, что ей угрожали. Что ее гораздо чаще, чем меня, встречали в темном подъезде. Что однажды ей пришлось одной держать оборону этого вот здания. Кстати, она всегда выигрывала, представляете? Только с Берманом ей это не удалось. И с этими двумя – Саввиным и Багдасаровым…

Она снова потянулась к сигарете и, закурив, посмотрела в окно, где яркое синее солнце пыталось доказать нам, что в этой жизни нет места никакому мраку.

Нет места, например, «эгильотам» госпожи Аббасовой. И нет места топору, обрушившемуся на Машину светлую голову.

И «боли, которой не видел свет», которая плывет из глаз Игоря Воронцова.

Но солнце, увы, ошибалось. Все это было – и оставлять это так я не хотела.

* * *

– Знаете, как странно все получилось? Сначала мы как бы пребывали в эйфории – вот, смотрите, мы победили! Мы построили этот дом, мы выстояли перед криками и воплями – «проклятые феминистки!». Нашими противницами зачастую оказывались сами женщины – парадокс заключался в том, что даже те, которые к нам обращались за помощью, нередко потом забирали свои заявления, потому что это для них нормально! Это мы с Машкой были ненормальными, а муж… «Бьет, – значит, любит». «Насилует? Что вы, нет! Просто так получилось – я и сама не знаю, зачем к вам прибежала ночью, в изодранном платье, босая, с синяками!» Дети… Это самое страшное. Наша жизнь превращалась в какое-то безумное сражение с ветряными мельницами, но мы держались. Может быть, по этой причине нам и удалось одержать первую победу.

– По делу Саввина?

– Именно, – улыбнулась Аня. – Саввин был первой ласточкой в череде наших побед. Эти две девицы… Представляете, обе совсем молоденькие. Обе – представительницы той профессии, где привыкаешь к унижению. И обе заявились к нам с горящими от гнева глазами. Не потому, что их ужасно избили, нет – как они нам объяснили, к «этой срани им не привыкать, но эти козлы унизили их достоинство». Представляете, две такие вот воительницы? Они дали все показания, несмотря на то, что тут же автоматически лишались работы. Мы выиграли дело, и обе девочки остались у нас. Что им было еще делать?

– Они у вас работают?

– Да.

– А я с ними могу поговорить?

– Конечно. Если вы считаете это необходимым…

– Наверное, да. Я пока ничего не знаю о роли господина Саввина…

– Ни Лиля, ни Люда его не видят.

– И попыток отомстить девочкам не было?

– Почему? Были, естественно. И неоднократно. Но потом это прекратилось. И вот уже год девочки живут спокойно. Если, конечно, жизнь в наших стенах можно назвать спокойной…

– Маши не было с ними в те моменты, когда на них совершались нападения?

– Нет, – покачала она головой. – У нас неплохая охрана. Обычно наше вмешательство не требуется. Да и девочки сами уже давно прошли курс тренировок по самообороне.

– У вас и это есть? – удивилась я.

– Конечно, – слегка улыбнулась она. – У нас очень хороший тренер. Я вас потом познакомлю. Думаю, вам понравится наша Бася. Она, конечно, грубоватая барышня, но вполне симпатичная. Так на чем мы остановились? Ах да. На первых победах, с которых, как это ни странно, начались и поражения. Потому что Маша начала меняться, и далеко не в лучшую сторону…

* * *

Конечно, существует поговорка – о мертвых либо ничего, либо только хорошее. Я и сама придерживаюсь такого мнения, но если это не касается расследования.

И я могла понять, почему по прелестному Аниному лицу сейчас пробежала тень, а лоб прорезала уродливая морщина.

– Я не знаю, имею ли право это говорить… – призналась она наконец. – Может быть, это только мое субъективное мнение?

– Давайте попробуем, – сказала я. – Если мы не будем нарушать некоторых табу, нам вовеки не добраться до истины. Вам ведь этого хочется?

– О да, – выдохнула она. – Мне очень этого хочется!

– Тогда давайте говорить все. Маша вас поймет.

– Мы были с ней в последнее время если не в ссоре, то в весьма прохладных отношениях, – тихо сказала Аня. – Может быть, поэтому Маше и понадобилась новая подруга, которую она нашла в лице этой жуткой Оли? Ведь должен же быть рядом кто-то, кому можно доверить свои самые сокровенные секреты! А я не хотела с ней разговаривать, она стала для меня персоной нон грата! Ну, ладно… Я начинаю горячиться, а горячность – плохой советчик…

– Из-за чего вы поругались?

– Я бы не называла это так. Просто Маша вдруг превратилась в Нарцисса, потерявшего невинность. Как я когда-то очень давно прочитала в одной книжке». Нарцисс плакал, глядя на свое отражение». – «О чем ты плачешь?» – спросил его друг. «Я плачу потому, что мое лицо изменилось». – «Ты постарел?». – «Нет. Я потерял невинность. Я так долго смотрел на себя в воде, что лишился своей невинности». Так вот, лицо Маши тоже изменилось, и она плакала глубоко в душе, пытаясь вернуться, но у нее не хватало сил. Невинность ведь уже была потеряна ею раз и навсегда.

– Постойте, – попросила я, боясь поверить своим ушам. – Вы хотите сказать, что она что-то сделала плохое?

– Очень плохое, – кивнула в знак согласия Аня. – Она фактически предала нас всех. И в первую очередь саму себя…

– Что же она сделала?

– Хорошо, я расскажу вам и это. Ради Игоря! Ему ведь это может помочь, правда?

– Я не знаю, что вы мне расскажете, но будем надеяться…

– Она изменила ему, – хрипло сказала Аня. – Вот видите, вы удивлены. Вы расстроены! Я молчала, прекрасно понимая, что это может стать причиной для еще более глубоких подозрений! Как же – Игорь, выступающий отныне в роли обманутого мужа, просто первый кандидат в убийцы! Но он не стал бы ее убивать. Он скорее убил бы…

Она опять замолчала.

– Кто был ее любовник?

– Не знаю, – покачала она головой. – Честное слово, я не знаю этого.

– Как же вы поняли, что у Маши кто-то есть?

– Маленькие детали, – махнула она рукой. – Загадочная улыбка. Просьба соврать мужу, что она будет у подруги, то есть у меня. Или у Баси. В общем, лабиринты лжи и счастливо-виноватое лицо. Она была счастлива и несчастна – именно так ощущает себя женщина в тот момент, когда она изменяет. Но дело даже не в этом. Конечно, мы были ошарашены. Ведь тут все очень любят Игоря. Дело в том, что однажды Бася видела Машу в тот момент, когда она переодевалась. Ее тело… Она была вся в синяках, понимаете? И не просто в синяках, а в таких, которые чаще бывают от извращенного секса.

– Как это? – честно не поняла я.

– Господи, я и забыла, что вы еще совсем юная! Есть такая вещь, называется «садомазохизм», понимаете?

Я кивнула.

– Тот, кто заменил в ее сердце Игоря, явно был садистом, – тихо сказала Аня. – И Маша нам ничего не говорила. Это она-то – женщина, защищающая других от насилия! Тем самым она как бы становилась его проповедницей, проводницей в жизнь… И это было страшно.

Видите ли, – продолжала она после некоторой паузы. – У нас тут свой мир. Своя философия. Насилие для нас неприемлемо. И то, что произошло с Машей, было как гром среди ясного неба. Хуже всего стало после того, когда я решила с ней поговорить… Если до этого у меня еще сохранялись какие-то глупые иллюзии насчет Маши, то после разговора они растаяли. Как дым. Фьюить – и нету моей умной и храброй подруги!

Она горько рассмеялась.

– Вообще ужасно весело, не правда ли? Ты до хрипа уверяешь какую-нибудь совсем темную тетку с окраины, что, если ее бьют, это совсем не означает любовь, а наоборот, что она непременно должна справиться с этим, потому что наше рабство лежит в глубине души, наша кретинская покорность взращена этим обществом, где мужчине позволено все, а женщине… О, женщине тоже, но только в одном случае – если эта женщина куртизанка для богатых!

И вот в это время моя умненькая Маша, оказывается, живет в точно таком же «темном лесу» и вполне этим довольна! Более того, ради «неизвестного садиста» она решает оставить своего нормального мужа! У вас это в голове укладывается? Меня всю трясло. И я не выдержала. Я пошла ва-банк. То есть попыталась откровенно поговорить с ней. Только ничего у меня хорошего не вышло… Ни-че-го.

* * *

– Наша беседа напоминала странную игру в какие-то попытки забраться в тайные уголки ее сознания, с моей стороны, а с Машиной стороны – попытки убежать. Сначала мы обе с этим успешно справлялись. Я вела свою партию, пытаясь раскрутить ее на откровенность, она пряталась за милой, ни к чему не обязывающей улыбкой. Наконец я не выдержала первая. «Маша, что с тобой происходит? Тебе плохо?» Она вытаращилась на меня, а потом вдруг начала смеяться. Честно говоря, мне даже на одну минуту стало страшно от этакого смеха. Я испугалась, что у нее сейчас случится истерика. Но она успокоилась и сказала: «А тебе не кажется, что ты пытаешься применить ко мне свои филистерские понятия о жизни? У меня своя дорога, своя индивидуальность… Я все равно не имею возможности жить так, как мне того хочется, вынужденная подчиниться обывательским законам. Поэтому, если можно, оставьте меня все в покое. Скоро я стану прежней, но сейчас мне хочется испытать кое-что на себе. Потому что, ты же знаешь, я люблю ставить опыты!»

После этого она вышла из комнаты. Какое-то время мы не разговаривали – ничего, кроме вежливых улыбок и приветствий, как будто не было десяти лет нашей дружбы… Я встречалась и с Игорем, потому что однажды мне пришла в голову мысль – а не он ли это делает? Но одного взгляда на него было достаточно, чтобы все понять. Он выглядел бесконечно уставшим и грустным. Мне даже стало стыдно, что я так про него подумала. А потом произошло вот что.

Она снова достала сигарету из пачки, по-моему, уже шестую подряд. Ее пальцы нервно вздрагивали.

– Наша последняя встреча с Машей. Она сидела на окне и курила. Я уже хотела пройти мимо – последнее время я избегала ее. Но она вдруг вытянула руку – вот так, преграждая мне путь. Я остановилась. Она продолжала курить и смотреть в окно. Я ждала. Наконец она сказала, не поворачиваясь: «Что бы со мной ни случилось, не спеши меня обвинять. Просто у меня такая карма, понимаешь?» Я подумала по своей наивности, что она хочет поговорить со мной наконец-то откровенно и села напротив нее. «Машка, – сказала я. – Что с тобой происходит? Ну, расскажи ты мне, может быть, мы что-то придумаем». – «Да ничего, – пожала она плечами. – В том-то и дело, что и в этом нет смысла. Все бессмысленно»… У нее было в тот момент такое печальное лицо, что как раз тогда я и вспомнила про Нарцисса. Как будто она устала жить. И плакала, потому что утратила невинность и свет…

Аня набрала в легкие побольше воздуха, как перед прыжком в воду, и выпалила:

– Я думаю вот что. У Маши были какие-то тайны, и эти тайны ее убили. Понимаете?

– Да, я понимаю, – согласилась я. – Но почему вы не рассказали всего этого Ванцову?

– Из-за Игоря, – просто ответила она. – Подумайте сами, что подумал бы этот Ванцов, расскажи я ему про синяки, про странные Машины слова… Он обязательно связал бы все с Игорем. А я хочу, чтобы он оказался на свободе. Он не виновен.

Несмотря на то, что Аня обогатила меня целой кучей новых сведений, я все еще чувствовала себя «ежиком в тумане». Полученные сведения, еще не усвоенные моим сознанием, образовывали в голове такой винегрет, что моя бедная головушка разболелась.

– Можно ли мне поговорить с вашей Басей? – спросила я.

– Конечно, – кивнула она. – Я сейчас выясню, на месте ли она, и мы к ней подойдем. Хотя, кажется, она знает ничуть не больше меня…

Аня встала и вышла из кабинета, оставив меня одну.

Я достала сигарету, и мои мысли начали приходить в порядок – хотя до идеального было еще очень далеко, но все-таки…

Сейчас мне казалось, что я уже ближе к разгадке. Если откинуть месть, как мотив, и вычеркнуть из списка имевших алиби, в истинность которого я не верила, Саввина и Багдасарова, то остается неведомый садист любовник.

Наличие последнего в Машиной жизни меня просто ошарашило. Нет, конечно же, я прекрасно знала, что существуют извращенцы, и даже очень интеллигентные люди иногда подвержены самым неожиданным страстям! Но Маша?!

Было отчего прийти в полное недоумение. Или я чего-то не успела понять в этой идиотской жизни? Или, как любит говорить Пенс: «Сексуальная революция в нашей стране дошла до абсурда»?

Но Маша…

Я привыкла уже к созданному образу чистой и смелой женщины, «далекой звезды» Игоря Воронцова, и принять новый образ – женщины с несколько извращенными наклонностями – мне было очень тяжело.

Дверь стукнула, вошла Аня.

– Саша, – позвала она меня. – Бася нас ждет. Пойдем?

Глава 9

Мы шли по длинному и узкому коридору, когда Аня вдруг повернулась ко мне и спросила:

– Хотите посмотреть на наших детей?

– Да, конечно, – согласилась я.

Она открыла одну из дверей, и мы оказались в небольшой, но достаточно уютной комнате.

На кровати лежала девочка с журналом в руках. На звук открываемой двери она сразу же отреагировала, сев и вытаращившись на нас.

– Здрасьте, Анна Андреевна! – широко улыбнулась она.

Что-то в ее чертах было отвратительно порочное, вызывающее – губы, которые она складывала трубочкой, или подмалеванная родинка на щеке? Причем она оставалась ребенком, и от этого становилось еще гаже.

– И почему же ты не в школе? – поинтересовалась Аня.

– А у меня горло очень болит, – немедленно захрипела девица.

– На твоем месте я бы все-таки туда пошла, Поля! Опять потом неприятностей не оберешься…

Поля вздохнула.

– Я пойду, честное слово!

– А мне кажется, что ты просто ленишься.

Мы вышли, и Аня сказала мне:

– Видите, Саша? Вот эта девочка – жертва педофилов. Работала на улице, и теперь с ней очень трудно. Вы не заметили, какой журнал она читала?

– «Пентхауз».

– Наши средства скудны, мы не можем давать им такие деньги… Порнушные журналы дорогие, значит, Полина опять зарабатывает «древним ремеслом». Как их от этого отучить – ума не приложу! Но я вам показала это не затем, чтобы поделиться с вами нашими сложностями. Просто то поле, в котором они существовали и привыкли существовать, они принесли сюда с собой. И мы тоже вынуждены в нем существовать, понимаете? Нет ничего удивительного в том, что кто-то оказывается слабее и не может этому противостоять, заражаясь пороком. Я, пока не пришла сюда работать, свято верила, что чистота сильнее. Но не зря же медики говорят, что куда заразительнее микробы, то есть грязь! Видимо, у Маши был слабый иммунитет… Вот она и потеряла невинность!

Мы вошли в спортивный зал.

Высокая светловолосая девушка с короткой стрижкой, улыбаясь, направилась к нам.

– Василиса, – представилась она, протягивая руку. – Можно просто Бася.

* * *

– Вы занимаетесь Машиным убийством? – спросила Бася, когда Анна оставила нас одних.

– Да.

– Странно, что Аня решила вас привести ко мне. Я ничего не знаю.

– А Машины синяки?

– Ну… Это да. Но после этого мы ведь с ней и не общались. Хотя она вытащила меня из ужасной истории в свое время, и я была ей очень благодарна. Знаете эту историю с Саввиным?

Я удивленно посмотрела на нее.

Ни капли косметики. Очень чистое и решительное личико. Единственное, что я не могла не отметить, – Бася была моложе меня лет на пять, но при этом начисто была лишена каких бы то ни было детских черт. Она была очень взрослой.

– Ну, да, – тихо рассмеялась она. – Я была как раз одной из героинь этой кретинской истории. Просто поняла, что могу быть полезна тут, и осталась. Но только Машу не Саввин убил, уж поверьте… Он большой урод, я не спорю, но такой жуткий трус! Может, из-за угла он бы выстрелил, это да. Но подойти к своей жертве, видеть ее глаза… Да этот гад в штаны бы наложил и удрал!

– Бася, когда вы заметили, что с Машей происходит что-то странное?

– Где-то около года назад. Сначала в ее глазах. Понимаете, там появилась безысходность.

– Но Анна говорит, что Маша была счастлива!

– Это не так, – покачала она головой. – Человек не может быть счастлив, открыв в себе монстра. Я говорю о человеке, в котором еще сохранился хотя бы процент нормальности. Нет, она не была счастливой. Она была покорна своей новой судьбе. Это наиболее верное определение ее состояния. А потом эти синяки… Я-то знаю, как они выглядят. И тогда мы с ней поругались. Она просила меня не соваться в чужие дела. А я не сдержалась и послала ее. Сказала, что она самое большое разочарование в моей жизни. Вы видели ее мужа?

– Да.

– Я в него была влюблена. Дело даже не в красоте этой чертовой, бог бы с ней. Дело в выражении его лица – казалось, внутри него живет рыцарь Ланселот. А она этого рыцаря унижает, потому что он ее любит, а если любимая унижает себя, то и тебя тоже!

– Вы уверены, что это не он убил?

– Господи, да вы что? Как вы можете думать, что это он? Ни-ког-да!

– И она не называла, хотя бы нечаянно, имени своего возлюбленного?

– Может, если бы мы не отнеслись к этому так негативно, она и сказала бы. Но, увы! Я ничем вам тут помочь не могу.

– Но с кем-то ведь у Маши сохранялись доверительные отношения?

– С тремя людьми, – немного подумав, сказала Бася. – С самим Игорем. С матерью. И с этой гюрзой Олей. Соседкой. Вот та может знать, кто он и откуда. Не удивлюсь, если она его ей и поставила!

В зале появились девочки.

– О, вот и мои малышки прибыли! – сказала Бася. – Полина, опять школу прогуливаешь?

Уже знакомая мне Поля посмотрела на Басю с такой любовью, что я удивилась, и сказала:

– Мне уже Анна Андреевна выговор сделала. Можешь не трудиться.

– Нет уж, я потружусь, если ты и дальше собираешься шалавой оставаться, – гневно сказала Бася, и я снова удивилась тому, что на ее явные грубости девочки отвечали нежными улыбками, и Басю они обожали, в то время как утонченная Аня их только пугала.

– Видите, – развела Бася руками. – Я вам больше ничем помочь не могу. Как бы эти паразитки тут стрип-клуб не организовали!

– Я понимаю, – кивнула я.

– Может так случиться, что вам потребуется моя помощь, – вдруг серьезно изрекла Бася. – Особенно если вы захотите прогуляться к Багдасарову и Саввину. Те еще фрукты! Вы без меня туда не ходите, ладно? Давайте-ка я вам сегодня вечером позвоню, и мы обо всем договоримся!

В Басе была такая внутренняя сила и уверенность в себе, что я невольно согласилась. Или от того, что она очень мне понравилась? В отличие от Полины, у Баси было чувство собственного достоинства, и она не выглядела, как бывшая проститутка. Наоборот – я бы скорее подумала, что эта девушка учится в каком-нибудь университете и даже, что она – «синий чулок».

Я протянула ей свою визитку.

– Я позвоню, – пообещала Бася. – А то вы больно хрупкая девчонка для такой работы! Вам наверняка будет нужна помощь при общении с этими уродами…

* * *

Весь обратный путь я проделала в глубоком раздумье, может, поэтому и не заметила, как добралась до центра.

Теперь у меня по плану была мадам Аббасова.

Я прекрасно понимала, что разговор с ней будет куда более трудным, чем с Аней и Басей, и в то же время надеялась, что он окажется небесполезным.

Впрочем, перед встречей я забежала в наш «офис».

Лариков, по счастью, был на месте – сидел в кресле, вытянув свои длиннющие ноги, пил кофе и что-то читал.

– Привет, – бросила я. – Я тоже хочу кофе.

– Бери, – кивнул он.

– Холодный, – сказала я, отпивая глоток.

– Догадываюсь. Я был у Ванцова.

Я подпрыгнула.

– Как? Он что-то узнал? Игорь начал говорить?

– Прямо вот сейчас, – фыркнул Лариков. – И не собирается! Наоборот. Замкнулся в себе окончательно и бесповоротно!

– А зачем же Ванцов тогда тебя вызывал?

– Спрашивал о тебе, – сообщил Ларчик. – Как твои успехи.

– А ты?

– Я ему преспокойно ответил, что у тебя нет успехов. Ты бултыхаешься бессмысленно и беспомощно, не в состоянии даже определить курс корабля!

– Сейчас получишь, – мрачно пообещала я.

– Прости, не знал, что надо было сказать, что ты уже на пути к убийце, осталось полшага. Кстати, как у тебя дела?

– Не очень, – призналась я. – Но что-то смутное начинает вырисовываться. Так тебя выдернул Ванцов из уютного кресла специально, чтобы узнать, как у меня дела?

– Сомневаешься?

– О, йес! Еще как сомневаюсь!

– Ну, хорошо. Я признаюсь тебе, чего хотел твой рыжий друг. Он хотел… Он хотел… Чего же он хотел?

– Лариков! – взревела я. – Ты что, решил надо мной издеваться, да?

– Нет, что ты, – посмотрел он невинными глазами. – Просто забыл, чего он хотел. Ах, вот чего. Он узнал, что ты хорошо знакома с Берманом. Да?

– Да, – кивнула я. – Он был другом моего отца.

– Вот. Он спрашивал меня, не могу ли я тактично и нежно попросить тебя об одной услуге.

– Ну? Проси.

– Прошу. Тактично и нежно. Пожалуйста, милая Сашенька, не могла бы ты пообщаться с этим самым Берманом? Поскольку обижать старикана нам, как ты сама понимаешь, не хочется!

– Но Ванцов не должен подозревать Бермана! – возмутилась я. – Это вообще какой-то кошмарный поклеп! Я его хорошо знаю!

– А он его охотно перестанет подозревать, после того, как одна очаровательная особа узнает, кто из его подчиненных может оказаться тем козлом, который развлекался с юными пациентами. Понимаешь меня, детка?

– Понимаю, – кивнула я. – Этот человек запросто может оказаться и убийцей Маши.

– Ну, конечно, моя радость! Какая же ты умненькая девочка!

– Вся в тебя, – буркнула я, посмотрев на часы. – Прости, мне пора. А то скоро начнет темнеть, и я не успею сделать еще парочку дел, запланированных на сегодня. О, чуть не забыла, кстати…

Он без особого труда понял мой взгляд.

– На какие нужды? – поинтересовался он.

– На эгильот, – честно призналась я.

Он завороженно уставился на меня, потом не выдержал и поинтересовался:

– Прости, Сашенька, а что это такое?

– Приворот, – обогатила я его голову новыми познаниями.

– А-а, – понимающе протянул он. Потом какое-то время молчал. – И кого ты собираешься «эгильотировать»? – наконец нарушил он затянувшуюся паузу.

– Тебя, – улыбнулась я. – Кого же еще?

– Нет уж, – взмолился он. – Лучше займись привораживанием Ванцова, если тебе Пенса не хватает.

– Это хорошая идея, – согласилась я. – Знаешь, я бы даже сказала, чертовски хорошая! Ванцов вдруг начинает мучиться, мучиться, сходить по мне с ума…

– Ну, это он и так успешно делает без всяких эгильотов, – фыркнул Лариков. – Он в буквальном смысле сходит с ума каждый раз после общения с тобой. Ладно, бери… Сколько этот твой эгильот стоит?

– Я делаю это первый раз, мон шер, откуда мне знать?

– Надеюсь, трех сотен тебе хватит?

– Не будь жмотом, а? Черные дела всегда очень дорогие!

– Нет уж. Кладу сверх сотню на мороженое – и исчезай! Только не вздумай кормить это исчадие ада без излишней на то необходимости!

– Посмотрю по обстоятельствам, – пообещала я.

* * *

Я себя достаточно гадко чувствовала. Сами посудите – человек сидит в тюрьме и целиком зависит от меня, а детектив Данич еще совершенно ничего не знает!

Действительно, Ларчик прав – бултыхаюсь, бултыхаюсь, и никакого толка!

Может быть, я и в самом деле глупейшая особа и к тому же абсолютный тормоз?

Вот с такими крайне негативными мыслями я и шла по улице, ведущей к небольшому дому барачного типа, старому и явно уже готовому под снос. Единственный его плюс заключался в том, что располагался этот старый дом в центре Тарасова, и никто поэтому отсюда выезжать не спешил.

Мне предстояла встреча с загадочной «эгильоткой» Аббасовой, и от этого мне стало совсем не по себе.

Когда я остановилась перед самим домом, мне показалось, что от него повеяло злом. Не надо все-таки забывать, что в этом доме было совершено жестокое убийство.

Я остановилась и закрыла глаза.

То, что Маша знала этого человека, было понятно. Именно по этой причине она преспокойно открывала ему дверь. Она не ожидала того, что последует потом.

Нет, скорее наоборот.

Она рада, что он пришел. Ванцов говорил, что на ней был весьма двусмысленный пеньюар. То есть – получается, что это и был наш загадочный любовник?

Или я опять понеслась на крыльях фантазии, которую приводит в движение таинственный образ, пока еще растворенный во мраке неведения?

Маша. Цветок, потерявший невинность от слишком долгого созерцания собственной красоты.

Маша, однажды решившая заглянуть в свою душу и обнаружившая там бездну.

Маша, которая была смертельно напугана этим – настолько, что не смогла этого победить.

Почему девочки, отравленные пороком, любят Басю, которая фактически является одной из них, а Анну просто боятся? Может быть, они точно так же относились и к Маше?

«Здесь легко заразиться»…

Бася не заразится – она переболела пороком, как желтухой. У нее иммунитет. И поэтому она спокойно общается с девчонками.

Я толкнула дверь и вошла в подъезд. Поднявшись по скрипучим ступенькам на третий этаж, остановилась.

Две двери располагались друг против друга.

Одна хранила загадку Машиной смерти. Другая – напротив – тоже хранила загадку Машиной смерти, но там было нечто другое.

Там жила особа, никогда не обремененная невинностью.

Я решительно нажала на круглую кнопку звонка.

В конце концов, должна же я попытаться вытянуть из этой дамы хоть крупицу правды?

Глава 10

Итак, я нажала на кнопку звонка. Для особы, зарабатывающей на жизнь весьма странными «эгильотами», звонок прозвучал как-то примитивно, без наворотов, простая трель – такая же, как у большинства.

Потом я услышала шарканье тапочек, и женский голос спросил:

– Кто?

– Простите, я по объявлению, – смущенно пролепетала я.

– А-а, – понимающе протянули за дверью. – Минутку обожди, детка, ладно?

Скорее всего она снимает халат в цветочек и облачается в таинственную черную мантию – решила я. Ну, а как же? Должна же быть произведена психическая атака на мой мозг.

Я приготовилась трепетать от ужаса, но в этот момент дверь открылась, и на пороге появилась дама средних лет, с тяжелой косой и хищными маленькими глазками. Осмотрев меня пристально, она решила, что я вполне подхожу на роль «жертвы темных сил», и, придав своему взору надлежащую случаю проницательность, кивнула головой.

– Сглаженная ты, девочка. Черный ореол над твоей головой вижу. Пришла освободиться?

Ну, вот тебе! Зачем же так сразу-то?

Я испытала невольное беспокойство и даже оглянулась, пытаясь увидеть отблески «черного ореола».

Конечно, я ничего не увидела, поскольку была лишена парапсихологических способностей, о чем вовсе не жалела.

Женщина тем временем взяла мою руку в свою пухлую и потную ладонь и посмотрела на меня с нежностью аллигатора.

– Пройди, деточка. Придумаем, как нам эту беду преодолеть. Только не бойся меня, не надо. Я вообще-то если и боялась, то только одного – как бы она не разозлилась и не ударила меня тяжелым предметом по голове, благо таковых у нее в комнате было огромное количество.

А кто их, этих магов, знает? Может быть, они неуравновешенные? Начнешь ей перечить, а она тебя по башке вон тем подсвечником и бабахнет.

Поэтому я с кротостью и покорностью жертвенного агнца зашла в комнату и села в предложенное кресло, от которого жутко пахло нафталином и еще чем-то отвратительным. Судя по этому запаху, незадолго перед нашим с ней свиданием дама морила клопов. Мысль о клопах, засевших в кресле, заставила меня невольно поежиться, и это движение не укрылось от маленьких проницательных глазок хозяйки.

– Со страхом расстанься, – зловеще усмехнувшись, провещала «гильотинщица». – Ничего страшного во мне нет. Добра тебе хочу.

Она деловито уселась напротив меня, продолжая буравить меня взглядом, в котором преобладал чисто меркантильный интерес – то бишь сколько можно с меня слупить за мою глупость?

Я застенчиво вперила взгляд в пол и пошуршала бумажками в кармане.

Она понимающе усмехнулась.

– Деньги мне твои не нужны, – ошарашила она меня. – Деньги нужны святому Трифону. Чтобы он тебя от сглазу освободил.

Я о святом Трифоне читала и задумалась, зачем ему вдруг понадобились деньги? Насколько я знала, святой никогда денег не брал, был бессребреником и добрые свои дела вершил безвозмездно. Конечно, со дня его мученической кончины прошло так много времени, что он мог измениться, но я все-таки сомневалась, что он сейчас отчаянно нуждается в деньгах. Правда, вслух своих сомнений я все-таки не высказала.

– Ну? – спросила хозяйка. – Рассказывай, что за хвори тебя мучают.

– Любовь, – пробормотала я, понимая, что это – единственная наличествующая у меня хворь. Как назло, в момент посещения этой целительницы я не могла пожаловаться даже на насморк.

– Безответная? – мгновенно заинтересовалась моя собеседница.

– Безответная, – еле слышно прошептала я, прикидывая в уме, кого же все-таки мне стоит пронзить стрелой в самое сердце. Тратить деньги за любовь Пенса – глупо, он и так ко мне вполне нормально относится. Мой дражайший босс вообще не шел в расчет – незачем осложнять отношения вспыхнувшим чувством! Ванцов? Ну, уж нет! Он тоже рыжий, как и я, и два таких вредных существа должны стоять на приличном расстоянии друг от друга.

– Фотография у тебя есть? – деловито спросила меня вещая дама.

Я смутилась и полезла в бумажник.

Первое, что я обнаружила там, был маленький снимок Даймона Хилла.

«Перст судьбы», – обрадовалась я. А ну как этот эгильот сработает, и сюда, в наш скромный Тарасов, на своем болиде, как прекрасный рыцарь, примчится Даймон Хилл, заключит меня в объятия и скажет: «О, моя Александра! Как долго я искал тебя!»

– Хороший парень, – одобрила мой выбор колдунья Аббасова. – Только лицо у него на кого-то похоже… Не пойму, на кого. Как зовут?

И вот тут-то я и сказала:

– Его? Его зовут Игорь.

* * *

Напрасно я вглядывалась в ее лицо – никаких эмоций на нем не отразилось.

Или наша «православная целительница» умела великолепно владеть собой, или она не нашла разительного сходства с Игорем Воронцовым.

– Очень хочешь быть с ним вместе? – поинтересовалась она, продолжая изучать светлый лик Даймона Хилла.

– Очень, – кивнула я.

– Парень, конечно, красивый, только вот… Уж больно имя у него нехорошее!

– Как это? – удивилась я. – Вроде бы имя как имя…

– Карма, – подняла она вверх палец.

Ее лицо стало торжественным. Размазанные и неопределенные до этого момента черты вдруг стали острыми, как будто она только что произнесла некий свой «символ веры».

– Карма… – шепотом повторила она. «Просто у меня такая карма, понимаешь?» – вспомнилось мне.

– Что вы этим хотите сказать? – округлила я глаза, старательно сохраняя в них выражение наивной глупости. – Его ожидает что-то ужасное?

– Или тех, кто рядом с ним.

Она приблизила фотоснимок к глазам и всплеснула руками:

– Да не он ли тебя, милая ты моя, сглаживает? Вон какие у него глаза! Как орлиные…

Представив себе, как меня «сглаживает» Даймон Хилл со своими «орлиными глазами», я с трудом удержалась от смешка.

– Не может быть! – искренне ужаснулась я, в душе извинившись перед ни в чем не повинном автогонщиком. – У него и времени-то нет на это.

– А он этого и сам не знает, просто такой у него крест – приносить близким несчастье! Особенно той, которая его возлюбила. То есть тебе. Спрячься от этой любви, девочка! Не принесет она тебе счастья!

– А может быть, все-таки попробуем? – робко предложила я, не спеша отказаться от своего светлого будущего с Хиллом.

Она тяжело вздохнула и подошла к картине, изображающей святого Трифона.

Задумчиво посмотрела на него, пошевелила губами и протянула свою пухлую ладонь:

– Давай триста рублей. Раз ты этого хочешь, мы с Трифоном противиться твоему желанию не станем. Но ты нас уж потом не ругай!

* * *

Она зажгла три свечи и что-то забормотала. Над фотографией несчастного, совершенно не повинного ни в каких прегрешениях Даймона в это время творились загадочные пасы руками. Я даже начала побаиваться, что чудесный, невесть где раздобытый Пенсом фотоснимок придет в негодность от постоянного соприкосновения с ее потными ладонями.

Несколько раз она оглянулась на меня, и я отметила, что взгляд у нее точно нехороший – с злыми льдинками в глубине. «Вдруг она и впрямь какая-нибудь ведьма», – подумала я. Вот сижу тут, рискую собственной душой, и даже, что немаловажно, здоровьем, и все это – чтобы выяснить ее истинное отношение к соседям.

Впрочем, о том, что она не любила Игоря, я догадалась без особого труда. Именно поэтому она и настаивала, что имя это нехорошее и является носителем зла.

Но почему?

Какая черная кошка между ними пробежала?

И насколько сильной могла быть ее ненависть, если допустить мысль о том, что она нарочно сваливала вину именно на него?

Или она и в самом деле почитала его злодеем?

– Вот так, моя милая, – наконец прекратила она свои колдовские извращения. – Он будет так в тебя влюблен, что и сама рада не будешь…

– Ну, почему же? – возразила я. – Кажется, я этого и хотела.

– У меня был знакомый с таким же взором, – сказала она. – Не хочу тебя пугать, но…

Она замолчала и вдруг спросила:

– Может, кофейку выпьешь со мной? А то одной скучно.

Я кивнула.

Надо же, оказывается, специалистки по магии бывают одиноки настолько, что им не с кем поговорить по душам?

Очевидно, она действительно дорожила дружбой с Машей, а все вокруг этого не понимали, видя перед собой только странную женщину, зарабатывающую себе на жизнь столь странным способом, как эгильот?

* * *

Нет, она не вызывала у меня симпатии.

Но, когда я согласилась выпить с ней кофе, она так обрадовалась, что я испытала к ней жалость.

Знаете, такое вот неприятное чувство с маленьким оттенком гадливости – она по-прежнему мне не нравилась, и в то же время я сочувствовала ее одиночеству.

Может быть, за мой сеанс милосердия святой Трифон выдаст мне поощрение в виде ее откровенности?

Она разлила кофе по неожиданно изящным чашечкам, на которых были изображены пастух и пастушка. Этакая идиллическая пастораль, странная в столь мрачном месте. Я скорее ожидала увидеть тут чашки с пентаграммами! Впрочем, откуда мне знать, к чему склонны современные ведьмы? Я общалась с представительницей этой профессии первый раз в своей жизни. Раньше как-то господь миловал!

– Как тебя зовут? – поинтересовалась она, с едва заметным подобострастием заглядывая в мои глаза.

– Александрой, – сказала я.

– Надо же, второе совпадение… – задумчиво произнесла она.

Тем не менее даже это не заставило ее отнестись ко мне с подозрением, а я почувствовала легкий укол стыда, что обманываю такую простодушную и наивную до глупости женщину!

Впрочем, сколько народа она обманула своими дурацкими «эгильотами» и «кармами»?

Конечно, они и сами были рады обманываться, и все же!

– У этой моей подруги, про которую я тебе рассказывала, дочку тоже так звали. Александрой. А ее Марией… Только вот убил ее муж. Из ревности убил. Карма…

– Да что вы говорите! – воскликнула я. – Как это убил?

– Карма, – многозначительно повторила Ольга. – Топором убил. Маша моя ведь жить с ним больше не хотела. Другой у нее был, понимаешь? Другой… Кто– не могу тебе сказать, даже и знала бы – не сказала. Маша скрывала это ото всех. Даже от меня. Одно она сказала – он сильный и порочный.

Последнее утверждение меня очень заинтересовало.

– Мой Игорь тоже сильный и порочный, – похвасталась я, задумавшись, грешу ли я против истины и присущи ли Хиллу придуманные мною качества?

Про Пенса и говорить не стоит – сила-то у него есть, а вот насчет порока я не уверена. Надо будет понаблюдать получше, может, удастся обнаружить в нем порок?

Хотя вряд ли. Если он не обнаружился за двадцать лет тесного общения, то теперь точно не обнаружится! И сил тратить на это не стоит…

– Вот всех вас на таких и тянет, – довольно кивнула моя собеседница. – Сами хрупкие, женственные, а хотите рядом с собой тигра видеть… Я ей на него гадала. Только вот на присушку она не согласилась. Хотела все прекратить, да без этого не могла. По картам вышло, что у него и жена есть, и дети, а Машу он вдалеке от себя держит, потому что между ними лежал бубновый король. И можешь не верить, а перед самой Машиной гибелью я ей выложила пикового туза с девяткой. Смерть… Хочешь, тебе погадаю?

Я поспешно затрясла головой. Сами понимаете – после этакой рекламы, кто согласится на сеанс «карточных откровений»?

– Ну, как хочешь, – слегка обиженно поджала она губы.

– Да у меня больше денег нет, – соврала я, невольно притыривая сотню.

С мелкими угрызениями совести я успешно справилась – жизнь, господа, такая штука, что нельзя позволять себе их. К тому же Лариков выдал деньги мне на мороженое, быстренько нашла я себе оправдание.

– Да, без денег ничего не узнаешь, – печально согласилась Оля.

– Вы очень переживали ее гибель? – осторожно спросила я.

– Как свою. Или как своей сестры. Маша… Она меня понимала. Остальные меня боятся. Говорят, зло несу, и что я ведьма. Они и сейчас считают, что это я на Машу беду накликала. А я ни при чем. Я сама бы Машу оживила, так плохо без нее! Она ведь красавица была, умница…

Она вытерла уголки глаз кончиком носового платка.

– А вот Игорю ее я беду нашлю, это уж как пить дать, – неожиданно визгливо прокричала она. – Не будет он жить на этой земле!

– Но ведь вы же говорили, что Маша сама была виновата! – вступилась я за Игоря. – Ведь у нее был любовник, я вас правильно поняла?

– Это дело было совсем другое. Тут болезнь была.

Оч-чень интересно!

– Она же могла справиться со своей «болезнью»!

– Мария не могла! Она ведь страстной натурой была! Если страсть сильная, кто же справится? А там было именно так… Потому что я это знаю – сама видела, как на моих глазах человек изменялся!

– Да бросьте вы, – подбросила я «дровишек в огонь». – Не верю, что человек может измениться под влиянием страстей. Или в нем сидел дьявол, но скрытый, тогда все это похоже на лицемерие, или…

– Не говори о том, чего не знаешь! – вскипела моя собеседница. – В человеке все есть. И дьявол тоже… Просто он иногда дремлет, а потом приходит какой-то бес и этого дьявола пробуждает к жизни.

– Но ведь все-таки – человек о нем подозревает?

– Человек иногда ничего не знает. Или он подавляет свои черные инстинкты, но потом они оказываются сильнее его! А у Маши страсть была сильная… И ее это погубило. Я ведь ей говорила, что надо янтарь носить – он бы приглушил ее болезнь, но она только рассмеялась, помню, и сказала мне – ничего уже не исправишь. И сама уже будто бы без этого не сможет… Что тут сделаешь? Ведь это я ее подтолкнула к познанию темной стороны себя! Я!

– Как это?

– Мы с ней разговаривали как-то раз. О том, что человек, чтобы ему понять себя лучше, должен окунуться в самое темное. До черноты. Должен пройти через все мытарства. Тогда она меня спрашивает: а если, скажем, человек сильно виноват? Как ему справиться с этим чувством? Попросить прощения, говорю. А я не могу, ответила она. Переступить через себя не могу. Знаю, что виноват не тот, кого я обвиняла, а вот признать себя побежденной не в состоянии. Тогда я ей сказала – окунись в боль. Это искупит. Все искупит. И она тогда задумалась, а потом… Потом она у меня вдруг спросила – а боль может понравиться? Задумчиво так спросила. Я ей сказала, что боль нормальному человеку не понравится. Тут она рассмеялась и говорит – надо попробовать…

Сразу же испугавшись своего откровения, Ольга замолчала, настороженно взглянув на меня.

Я сделала вид, что ничего не поняла, но больше к этой теме она не вернулась.

Она пришла в себя и начала говорить на другие темы, которые касались ее странной работы, рассказала мне про травы, очень долго объясняла, что такое карма и как ее можно исправить, – в общем, плела всевозможную чушь, мало меня интересующую.

Я вытерпела эту пытку довольно мужественно, но через час посмотрела на часы и весьма натурально вскрикнула:

– О, господи! Я заговорилась! Мне пора!

Обратившись к ней, я сказала с воодушевлением:

– Так приятно было пообщаться с вами! Я даже не заметила, как пролетело время!

Мы вышли на лестничную площадку.

Она замерла, не сводя глаз с двери напротив.

– До сих пор не могу спокойно на эту дверь смотреть, – призналась она. – Страшно. Сразу вспоминается, как я Машин крик услышала. И дверь хлопнула…

Она судорожно вздохнула, пытаясь прогнать наваждение.

– А потом я туда рванулась, да уже поздно. Она лежит, вся в крови, а над ней склонился он. И топор в руке держит! Вот такая история. И никуда не убежишь – всю жизнь будешь на эту дверь смотреть и видеть этот ужас.

Махнув рукой, она выдавила улыбку и спросила:

– Может быть, еще зайдешь как-нибудь? Расскажешь, как у тебя дела?

– Зайду, – пообещала я. – А хотите, я оставлю вам свой телефон?

– Оставь, – кивнула она. – Но ты лучше сама позвони.

Мы обменялись телефонами. Правда, я все-таки дала ей свой рабочий, предупредив об этом.

На прощание она меня поцеловала, крепко прижав к большой своей груди.

Я не протестовала. Хорошие отношения прежде всего, не так ли?

Тем более что я действительно собиралась посетить ее еще разок.

Выйдя во двор, я невольно обернулась.

Дом производил действительно жуткое впечатление, может быть, из-за зловещей ауры, витающей над ним, а может, просто из-за того, что серые стены с разводами вековой грязи напоминали стены разрушенного временем и житейскими бурями замка?

В окне первого этажа я заметила силуэт, и сначала он меня напугал.

Да, Сашенька, сказала я себе. Посещение места преступления, равно как и визиты к гадалкам, весьма расшатывают нервы. И неизвестно, что их расшатывает больше.

Абрис в окне расплывался, но мне казалось, что я нахожусь под прицелом пристальных глаз, видящих даже мое внутреннее «я». Я отшатнулась, пытаясь инстинктивно спрятаться, скрыться, но странный взгляд не отпускал меня. Жуткое это ощущение было таким пугающим, но все-таки я сделала несколько шагов вперед.

Теперь я отчетливо видела старческое лицо. Взгляд, так напугавший меня, принадлежал человеку слабовидящему.

Сомнений не было – это была та самая старушка, которую при расследовании не брали в расчет по причине ее подслеповатости и глухоты.

Она смотрела прямо на меня и в то же время мимо меня, и мне отчего-то стало еще страшнее.

«Господи, какой странный вид у этого дома!» – подумала я, направляясь к автобусу.

Немудрено, что тут произошли такие странные и страшные события…

Глава 11

Когда я пришла домой, то чувствовала себя бесконечно уставшей. Мама смотрела «Игры патриотов» по телевизору, а я сидела в углу и созерцала пространство.

Все-таки – что же там такое произошло? Теперь история Маши Тумановской приобретала совершенно иные очертания – да и Машин облик тоже. Я пыталась мысленно воссоздать ее образ – и он получался не такой, как раньше. Теперь Машины спокойные глаза стали растерянными, как у ребенка, потерявшегося в темном лесу и ожидающего помощи. Да и вся она из уверенной в себе, счастливой, веселой женщины превратилась в человека, запертого в замкнутом пространстве и при этом страдающего клаустрофобией.

Кто был ее загадочный и такой нетривиальный любовник?

То, что она поддалась пороку, меня не удивляло – это как болезнь. Пока ее не замечаешь, она вроде бы и не особенно мешает тебе жить, но стоит организму подать болевой сигнал, как ты теряешься, тебя побеждает страх. Болезнь вступает в свои права с готовностью тирана.

Порок – та же самая болезнь. Сражаться с ним могут только очень сильные личности. А Маша, судя по тому, что я о ней узнала, таковой не была.

– Сашка, что это с тобой? – не выдержала мама. – Ты сегодня молчаливая и загадочная, как египетская пирамида! Сложности, да?

– Увы, ма. Сложности – постоянные мои спутницы. Но, как сказала бы моя новая знакомая, у меня такая карма.

– Дурацкое слово, – поморщилась мама. – Вспомни анекдот о «Титанике».

– Напомни.

– Тонет «Титаник». Оставшиеся в живых плавают на льдинах и слушают какого-то гуру, который объясняет им, что у них такая карма – погибнуть в ледяной воде. С неба спускается Ангел. «Я пришел вам помочь», – говорит он. А ему отвечают: «У нас такая карма, не надо нас спасать!»

– Ужасно весело, – кисло сказала я. – Ты его сама придумала?

– Ну, может быть. Просто слово «карма» рождает в человеке полное нежелание выбраться из невыносимых жизненных обстоятельств. Нет, они кричат, что надо изменить карму, но… Эта их чертова карма всего лишь победная песня бессилия!

Победная песня бессилия?

Я оживилась.

– Слушай, мамочка, а ведь ты только что ответила мне на вопрос – именно так! Именно бессилие заставило ее связаться с негодяем! И подвигнула ее на это, как мне кажется, именно наша «гильотинщица»!

– Выражайся все-таки доступнее для моего понимания, – поморщилась мама. – А то ты иногда начинаешь лепить совершенно непонятные фразы, и тогда у меня возникает подозрение, что кто-то из нас глуповат!

Я рассказала ей и про Машу Тумановскую, и про маленькую Александру, про странную «гильотинщицу» Олю Аббасову, про загадочного любителя садистского секса, который так был дорог Машиному сердцу… И про Игоря.

– Прямо какой-то Фрейд, – покачала головой мама. – Сочинение для психиатра. Если все обстоит именно так, как ты мне только что рассказала, тебе не кажется, что эта твоя Маша просто мечтала, чтобы ее убили?

* * *

Вот это у меня мама!

– То есть как?

– Предположим, она больше не могла воспринимать себя полноценной личностью, а сил к сопротивлению у нее не было. Ее засасывало все глубже и глубже. Саша, это же все из области литературы! Глубокие переживания и полное бессилие! Человек стоит и смотрит, как его душа распадается, а поделать с этим ничего не может! И тогда он кончает с собой…

– Не проходит. Она же не сама себя ударила по голове!

– Ты не дала мне договорить. Он может покончить с собой, а может поступить и по-другому… Сделав того человека, который убил ее душу, убийцей ее тела! Он всю жизнь будет обречен нести на себе Каинову печать.

– Мама, ты наделяешь преступника своими чертами! Это ты мучилась бы всю жизнь, послужив причиной чьей-то смерти, а в большинстве своем убийства совершаются спокойно, и убивший при этом даже малейших терзаний души не испытывает! Ты общалась с убийцами?

– Не доводилось, к счастью!

– А мне – доводилось… И то, что я узнала, повергло меня в шок. У них начисто отсутствует чувствительность, ма! Они смотрят на меня и не могут понять, о чем я их спрашиваю! Они не испытывают никаких чувств, кроме одного – этот человек мне мешает. В принципе, самое страшное в человеческой жизни – рождение вот такого существа.

– Не все же они такие!

– Да почти все, – отмахнулась я. – Среди убийц нет хороших людей и быть не может! Они могут быть несчастными, могут быть по-своему обаятельными, в них могут просыпаться человеческие чувства, но в целом – это монстры! Особенно, когда убийство совершается так, как Машино! Потому что перед тобой беззащитное существо, которое не может сопротивляться!

– И все-таки, мне кажется, этот человек сейчас переживает адовы муки, – задумчиво произнесла мама. – Хотя бы потому, что, как бы странно ни выглядели их отношения, он ее любил.

– Ага, ну конечно! Любимых убивают все, и так далее! – иронично хмыкнула я.

– А если бы ее убил все-таки Игорь? – тихо спросила мама.

Я уже приготовилась ей ответить, что Игорь этого не делал, но осеклась.

Да, возможно, к Игорю у меня было бы совершенно другое отношение. И неизвестно еще, какое отношение у меня будет к тому, кто это сделал, когда его лицо обретет черты.

– Ну, вот видишь… Поэтому есть такая хорошая заповедь – не судите. Да не судимы будете.

Телефон зазвонил, мама сняла трубку и протянула ее мне:

– Тебя. Ванцов. И слава богу – я хоть фильм досмотрю…

* * *

Я забрала телефон на кухню и теперь в тишине, не нарушаемой выстрелами ирландских террористов, спросила:

– Лешка? Что-то случилось?

– Да нет. Тебе Лариков передал мою просьбу?

– Да, – сказала я. – Завтра попробую.

– Завтра? – удивленно и немного, как мне показалось, огорченно протянул Ванцов.

– А что?

– Завтра я хотел, чтобы ты пообщалась с Воронцовым. Попыталась разговорить его. Сможешь подойти к десяти утра?

– Конечно, – согласилась я. – Правда, не могу тебе никак обещать, что у меня что-нибудь получится.

– Попробуй, – сказал Лешка. – Вдруг и выйдет. А то я уже устал. Понимаешь, Сашка, мне его уже ударить охота. Сидит и смотрит в окно. Ты ему вопрос – он молчит. Не выдержал, заорал – вам что, наплевать на собственных детей?!

– И что он?

– А ничего. Посмотрел на меня, усмехнулся и продолжил созерцание голубей на соседней крыше.

– А что говорит ваш психолог?

– Господи, Сашка! Ты видела нашу кобылицу степную? Она теперь у нас на карме помешанная.

– На чем? – переспросила я, не веря собственным ушам.

– На кар-ме, – повторил Ванцов. – Какая-то хрень из репертуара некоего Лазарева. Не читала?

– Я такое не читаю, – ответила я. – Я все больше стихи читаю. Сам знаешь.

– И слава богу! А то у меня последнее время такое ощущение, что у всех крыша съезжает. Хоть ты останешься нормальной.

У меня тоже создалось ощущение, что все помешались на карме.

– Кстати, я пообщалась тут с Аббасовой, – вспомнила я.

– Ну и как? Она напичкала тебя бесценными сведениями?

– Ага, – рассмеялась я. – Как раз о карме. И эгильоте.

– Очень полезно для здоровья, – насмешливо сообщил Ванцов. – И для следствия.

– Это как посмотреть, – ответила я. – Если учесть, что в последнее время, как говорят девочки из Центра помощи, Тумановская была весьма обременена мыслями о карме, то для следствия эти сведения не так уж бесполезны. Кстати, сделаешь мне доброе дело?

– Какое?

– Дашь посмотреть протоколы допросов Саввина и Багдасарова?

– Не имею права.

– Послушайте, Ванцов, бросьте трепаться! Если уж на то пошло, ты и меня не должен допускать к допросу подозреваемого, а тем не менее…

– Ладно, хитрюга, я подумаю. Слушай, кстати, ты рыжая, потому что хитрая, или наоборот – хитрая, потому что рыжая?

– А ты? – холодно парировала я.

Он расхохотался.

– Ладно, до завтра, – сказала я и повесила трубку.

Что ж, завтра так завтра.

Я не очень-то верила, что Воронцов начнет изливать передо мной душу, мгновенно расслабившись под магическим воздействием моего очарования. Но – это был шанс. И я должна попытаться.

Если он заговорит, возможно, мои дальнейшие усилия будут не нужны, и все будет хорошо.

* * *

Я налила себе чай, добавив туда несколько листочков мяты, чтобы заснуть сегодня. После таких дней, как этот, я подолгу не засыпала, а ведь завтрашний день вряд ли окажется легче!

На кухне было тихо, спокойно, лишь изредка из комнаты, где стоял телевизор, доносились выстрелы. Ирландская революционная армия воевала с Харрисоном Фордом. Харрисон Форд воевал с ИРА. Все нормально. Как сказала бы Оля Аббасова, у каждого своя карма…

Фу. Опять эта карма. Наверное, это какой-то особенный вид психического расстройства – заразный.

Откуда-то за кармой следом выплыли Багдасаров и Саввин. И я застыла с чашкой в руке. Потом я ее и вовсе опустила на стол и пододвинула к себе телефон. Мысль, которая, выражаясь высоким «штилем», молнией озарила мое сознание, была такой простой, что только это объясняло, как же она раньше не посетила меня. Конечно, конечно – как можно-с! Такая примитивная, такая простенькая – и такую сложную, такую умную меня!

Ванцов был еще на месте, по счастливому стечению обстоятельств. Правда, меня это удивило.

– Слушай, – спросила я. – Ты что там, ночевать собираешься, на работе?

– Мы ж не частники, – парировал он. – Мы люди подневольные…

– Ладно, – отмахнулась я. – Я еще тоже не помышляю о сне, нечего прикалываться!

– Что за мысль тебя посетила? Почему ты решила мне позвонить в глухую и беспросветную ночь?

– Мне нужно встретиться с Саввиным и Багдасаровым.

На другом конце провода воцарилось молчание. Было слышно, как Лешка судорожно вздохнул.

– Та-а-ак… – протянул он. – А маленькая девочка знает, кто они такие?

– Да знает, – подтвердила я. – Один сутенер, другой бандит с мировым именем. Но мне-то это неинтересно! Мне надо на них посмотреть. И задать им один вопрос.

– Какой?

– Я же не тебе его задавать собираюсь!

– Может, сначала ты все-таки его на мне отрепетируешь? – осторожно сказал Лешка. – Или на своем Ларикове. Ты знаешь, у меня есть слабое подозрение, что с нами разговаривать проще… И безопасней!

– Насчет опасности – ты будешь рядом со мной, – заявила я. – А насчет вопроса – пожалуйста! Только не падай со стула, ладно?

– Постараюсь, – с сомнением в голосе ответил Лешка. – Учитывая твою способность опрокидывать людей со стульев вопросами, обещать этого я тебе никак не могу!

– В каких отношениях ты был с Марией Тумановской? – спросила я.

Он долго молчал и потом честно сказал:

– Ни в каких. Я ее вообще плохо знал. Скажем так – она была мне симпатична. А почему тебе это пришло в голову?

– Потому что, моя радость, Маша Тумановская была убита своим странноватым любовником. И сейчас у меня родилось подозрение, что этим самым любовником может оказаться кто-то из нашей парочки. Или Саввин, или Багдасаров! Все ведь началось после того, как она столкнулась с ними, не так ли?

– Да с таким же успехом им может оказаться и твой драгоценный Берман, – рассмеялся Ванцов. – Почему ты его отметаешь?

– Оставь в покое бедного старика! – рассвирепела я. – На него и так возвели кучу поклепов…

– Ну, это твое личное к нему отношение!

– Он приличный человек, Ванцов! И я не знаю, почему вдруг Маше пришло в голову обвинять его в таких мерзких деяниях!

– Вот завтра и выясни.

– Вот и выясню, – пообещала я. – Только помни – за это ты обещал мне Багдасарова и Саввина.

– Принесу их головы на блюде прямо в ваш офис, – ответил он. – Теперь все, начальник? Можно пойти по кроватям?

– Иди, – милостиво разрешила я. – Спокойной ночи!

– А кстати, почему ты думаешь, что они тебе так запросто ответят?

– Не думаю. Просто есть надежда вытянуть из них хоть немного правды по крупицам.

– Что ж, давай попробуем. Но учти – вряд ли эти личности приятны в общении!

– Я и не думаю, – ответила я честно. – Даже склонна считать их довольно мерзкими и скользкими. Но куда ты от этого денешься? Если надо, – значит, надо!

Он помолчал и сказал потом:

– Иногда ты меня удивляешь. Откуда в тебе, такой юной филологине, столько от сыскаря? Может, тебе все-таки перейти к нам?

– Кем? – рассмеялась я. – Переводчиком, что ли? И к тому же, прости уж меня, но у вас мало платят!

* * *

Ночь была совсем неспокойная.

Сначала я долго не могла заснуть. На улице поднялся ветер, который завывал, как голодный волк. Я ворочалась с боку на бок, пытаясь расслабиться, но ничего у меня не выходило.

За окном – вой ветра. Идиотская музыка по приемнику, потому что по неизвестным причинам отключили «Серебряный дождь», и теперь на меня безжалостно обрушилась попса. Выключишь приемник – слушай вой ветра, включишь приемник – извольте откушать какую-нибудь новую «шедевру» Кати, или Фени, или Алладины, или еще кого-то там невнятного. И не знаешь, что лучше.

Просто какая-то «ночь Кровавой Луны»!

Выход я нашла. Порылась в шкафчике с кассетами и вставила одну в магнитофон.

Включив кассету с «Блекморс найт», я облегченно вздохнула. Теперь я могла спокойно отдаться музыке, не слышать зловещих завываний весенней ночи и отплывать вдаль – туда, где нет ни извращенцев с садистскими наклонностями, ни убийц, которым глубоко наплевать, что они делают…

Я засыпала.

И, слава богу, засыпала без снов, потому что все они наверняка оказались бы в такую ночь кошмарами.

Уж, это точно, честное слово!

Глава 12

Утром я проснулась рано почему-то с весьма неожиданным чувством радостного ожидания.

Вообще я чрезвычайно странно устроена – вокруг «бушуют ураганы злые», а Саша вдруг ни с того ни с сего начинает улыбаться и выражать буйную радость по поводу собственного бытия!

Может быть, это у меня такой инстинкт самосохранения?

Солнце светило вовсю, больше не собираясь обманывать нас, – а вот и я, заявляло солнце. Я тут вам, ребятишки, принесло весну, хотите уж вы того или нет!

А мы-то как раз по ней очень соскучились, так что весьма хотели. Это вот летом ты меня ужасно раздражаешь, поскольку я не знаю, куда спрятаться от жары. А весной ты очень даже милое!

Нажав на кнопку магнитофона, я вскочила с кровати и проделала несколько танцевальных па, искренне радуясь, что меня в данный момент не видит преподавательница классического танца. Поскольку с тех пор, как я ему обучалась, прошло без малого десять лет, и мои движения стали неуклюжими, да и фигурка была совсем не как у балерины. Однако меня никто же не видел, а себе я весьма нравилась.

Вот такой сегодня выдался денек с утра – он мне нравился, себе я тоже нравилась, и хотелось верить, что это радужное настроение я сохраню, несмотря ни на какие чрезвычайные обстоятельства!

А все-таки интересно, почему на моих губах сияет такая бессмысленно-радостная улыбка?

Я посмотрела на фотографию Даймона Хилла, и губы невольно дрогнули, пытаясь оставить мою улыбку в пространстве, заполнить его ею.

– Ну, конечно, – усмехнулась я. – Сегодня ты просто его увидишь, да? Маленькая, ты опять решила влюбиться?

Можно было посмеяться над собственным идиотизмом, но факт при этом все равно оставался фактом – сегодня я собиралась на своеобразное свидание, и даже не так важно, где оно будет происходить – в мрачном ванцовском кабинете или в светлом замковом зале, украшенном канделябрами и рыцарскими доспехами.

Куда важнее, что оно просто будет!

В зеркале я сейчас была похожа на юную ирландскую принцессу, несмотря на то что была одета в черные джинсы и куртку.

Но ведь в нашей сказке все наоборот, не так ли?

Прекрасный рыцарь заточен в замке с драконами, и только я могу его выручить.

Даже если роль дракона исполняет один из моих лучших друзей!

Таковы обстоятельства, моя маленькая Александрина!

Я фыркнула, представив себе рыжего Лешку в роли огнедышащего дракона.

Да уж, хорош дракон!

Однако время поджимало, и насладиться сполна фэнтэзийным моментом мне было, к сожалению, совершенно некогда.

Поэтому я сказала своему отражению:

– Вот такое у нас impression du matin… Что ж, совсем и неплохое это самое «утреннее впечатление».

На улице было тихо и спокойно, утро еще только начиналось.

Где-то в отдалении пела птица, проснувшаяся от запаха весны.

Я вдохнула легкий и теплый воздух и шагнула в автобус.

Романтическая дымка понемногу улетучивалась под напором примитивной реальности.

* * *

Как вы сами без труда догадались, в этой «примитивной реальности» меня ожидал мой босс.

Увы! Я была обязана появиться пред его очами прежде, чем смогу лицезреть предмет своих романтичных чувств!

И тщетно я воссоздавала перед глазами прекрасный лик Игоря Воронцова, окончательно слившегося с Даймоном Хиллом, – никуда мне было не деться от улыбающейся физиономии Андрея Петровича, хоть сдохни на месте!

– Доброе утро, маленькая! – приветствовал он меня с какой-то непонятной и необузданной радостью. – Хорошо, что я так вовремя подгадал с кофе…

Он, представьте себе, порхал по комнате! Я от удивления даже забыла про собственное настроение и только наблюдала за тем, как мой босс, что-то мурлыкая себе под нос, радостно носится по комнате, как будто на него подействовала весна…

Ах, ну да, конечно! Весна…

Вот и объяснение. Если уж даже «пень в весенний день березкой стройной стать мечтает», то чего ждать от Ларикова?

Размышлять о том, чем, собственно, означенный пень отличается от моего босса и кто из них выигрывает от сравнения, у меня времени особого не было.

– Я не успею выпить кофе, – охладила я его романтический пыл. – Меня в десять утра Ванцов ждет.

Лариков застыл и грустно-грустно посмотрел на меня.

– Зачем? – поинтересовался он.

– Чтобы я попыталась разговорить Воронцова.

– А-а…

Он явно был этим недоволен. Или – тут что-то другое?

– Ладно, – сказала я. – В принципе, если быстро действовать, я вполне успею выпить кофе. Зря, что ли, ты его варил?

Он кивнул. Но сделал это все равно как-то грустно и печально – вылитый ослик Иа в день своего рождения!

– Сашка, – вдруг произнес он. – Можно поинтересоваться, почему ты занимаешься этим делом? Ведь тебе никто ничего не заплатит! Ты же не думаешь, что маленькая Александра платежеспособна?

– Просто я, – передернула я плечом, – не могу смириться с несправедливостью! Если могу им помочь, то…

– Им? Или – ему?

Сейчас он просто сверлил меня взглядом!

Та-ак…

Вот уж чего мне только не хватало, так это ослепленного страстью босса!

– Ларчик, что это с тобой? – настороженно поинтересовалась я. – Мне вообще-то даже Пенс таких сцен не закатывает! Ты решил испортить наши чудесные деловые отношения? У тебя что, от весны сдвиг по фазе случился? «Куда ты плывешь, моя крыша?» Я не собираюсь сходить с ума по господину Воронцову. Я даже не вынашиваю матримониальные планы по его поводу, если он выйдет из тюрьмы! А деньги – ты прав, в данный момент они меня совершенно не волнуют, потому что я просто упрямая, как осел, и хочу доказать вам всем, что улики – это еще не все! Если ты сердцем понимаешь, что человек не способен на убийство, почему бы не доказать это? Кому будет плохо, если я найду убийцу, кроме него самого? А я его, представь себе, почти нащупала – осталось не так уж много усилий с моей стороны!

Я встала. Он продолжал молчать, уставившись в пол.

Его будто подменили.

– В конце концов я хочу доказать вам троим, что тоже чего-то стою!

– Да мы и так это знаем, – сказал Андрей. – И ничего нам доказывать не надо. Просто, похоже, ты опять ввязываешься в жуткую историю – у тебя, ей-богу, дар какой-то идиотский вляпываться в «ужастики», Саша! И я хотел бы тебя удержать, а не могу!

– Что у тебя за настроение! – воскликнула я. – Откуда? Тебе приснился вещий кошмар, что ли?

– Нет, – покачал он головой. – Просто вчера очень поздно сюда звонили. И довольно противный голос – такой, знаешь ли, если зажать нос прищепкой – сказал: «Если вы хотите видеть вашу Сашеньку живой и невредимой, скажите, чтобы перестала соваться в чужие дела, а то ей будет о-очень больно и очень неприятно»…

Я остановилась на пороге.

– Ты все точно передал?

– Слово к слову, – вздохнул он.

– Черт! Кто бы это мог быть? – подумала вслух я.

– Вот уж риторический у тебя вопрос получился! – развел он руками. – Я этого не знаю, Сашка! Знал бы, – наверное, было бы легче!

– Послушай, Андрей, ведь это даже здорово, что этот «некто» позвонил… Кстати, голос был мужской или женский?

– Среднеполый.

– Если предположить, что это был убийца или человек, который оного знает и ценит, есть два нюанса, позволяющих нам сузить круг подозреваемых, – задумчиво сказала я. – Потому что этот человек знал мое имя, знал, где я работаю, но, например, он знает только мой рабочий телефон – то есть твой. А вот домой мне никто не звонил. А таких людей не так уж много, милый! И…

Я подошла к нему и чмокнула в щеку.

– Не надо смотреть на меня трагически. Я иду в родную прокуратуру и, между прочим, собираюсь оттуда вернуться. Так что наша встреча мной, как последняя, не запланирована!

Послав ему воздушный поцелуй, я заспешила к остановке.

Времени у меня было в обрез, и даже подумать над внезапно возникшей проблемой, увы, было некогда!

* * *

В принципе, мой рабочий телефон был только у четверых.

Воронцов-старший вряд ли будет звонить, зажимая нос прищепкой. Александра уж совсем не проходит, кроме того, они оба знали мой домашний телефон.

Далее следовала Аня. Она знала только мой рабочий телефон, это верно, но она у меня никак не ассоциировалась с убийством.

И вряд ли истинный убийца стал бы так горячо настаивать, что Игорь не виновен! Наоборот…

Так что Аня у нас вроде бы тоже отпадает.

Остаются Бася и Аббасова.

Вторая не знала, кто я такая, наивно принимая меня за влюбленную дамочку. Телефон у нее был мой рабочий, это верно – но ведь она-то думала, что это домашний… Так что вряд ли ей пришло в голову зажимать нос прищепками и устрашать меня. Может быть, это и в ее стиле, но только если допустить мысль, что наша «гильотинщица» прикинулась глупее, чем она есть на самом деле, или обладает реальными способностями экстрасенса, во что мне верится с трудом.

Не тянет она на экстрасенса, хоть тресни!

А если она экстрасенс, значит, Игорь Воронцов сейчас в меня сразу влюбится! Только увидит – и сразу упадет со стула прямо в мои объятия!

Впрочем, привораживала-то я не его, а Даймона Хилла. Вполне возможно, что сейчас несчастный Хилл мечется на своем болиде, а в мыслях у него непонятно откуда взявшийся образ рыжекудрой прелестницы, и он, несчастный парень, не знает, где ему меня отыскать!

Вот положеньице-то!

Я фыркнула.

Нет, а впредь надо быть осторожнее, милая Александра! Не стоит «эгильотничать» с иностранцами, которые о тебе слыхом не слыхивали.

Итак, остается у нас только…

Бася?!

Я даже вздрогнула от этой мысли.

В самом деле, она ведь просила мой телефон, якобы хотела мне помочь, и не позвонила!

Я дала ей как раз рабочий, если мне не изменяет память.

Черт побери!

– Московская, – объявила кондукторша.

Мне пора было выходить.

«Ладно, – решила я. – Додумаю потом. Сейчас мне надо сфокусировать внимание на Игоре Александровиче Воронцове».

* * *

Он не обманул моих ожиданий.

Единственное, что меня не то чтобы раздражало в нем, а немного напрягало – он совершенно не реагировал на мое появление.

Так, скользнул по мне безразличным взглядом, и все!

Я вошла в Ванцовский кабинет тихо, как мышка. Людмила сидела, неизвестно, что записывая, – очевидно, бесконечные попытки Ванцова заставить Игоря говорить.

– Привет, – сказал мне Ванцов.

– Привет, – ответила я, не сводя глаз с предполагаемого убийцы. Он не обратил никакого внимания на мой явный интерес. Мало ли кто тут ходит и мной интересуется – говорил его безразличный взгляд.

– Вот это Александра Сергеевна, – представил меня Ванцов.

Игорь вяло кивнул головой.

– Знаете, почему она здесь?

Он пожал плечами.

Минимум реакции!

Можно понять беднягу Лешку с его раздражением!

– Александра Сергеевна – частный детектив. Ее наняла ваша дочь, Игорь Александрович! Потому что она, представьте себе, не верит, что это сделали вы! Я не стану обсуждать тот факт, что она не верит и нам – это ее дело. И ее право… Но девочка могла бы не трудиться. Могла бы не тратить деньги из копилки, если бы вы соизволили наконец-то открыть рот и поведать нам, что произошло в вашей квартире вечером, четырнадцатого февраля двухтысячного года?

«Вот уж и впрямь – какой ужас! – подумала я. – Убийство-то произошло в день Святого Валентина. Ничего себе – день любви, топором по голове! Впрочем, если это исходило от ее странного любовника, того и следовало ожидать!»

Кажется, Игорю, в самом деле, было на все наплевать. Он никак не отреагировал на ванцовскую горячую речь.

Может быть, у него, действительно аутизм?

– Ну, ладно, – сказал Ванцов, поднимаясь. – Надеюсь, Александре Сергеевне повезет больше, чем мне. Я оставляю вас вдвоем. Помните, что я вам сказал. Ваша дочь ждет. И очень вас любит…

– Не пойму, правда, за что, – пробормотал он едва слышно, проходя мимо меня. – Женские сердца – загадка…

– Я пропустила твой прикол мимо ушей, Ванцов, – так же тихо произнесла я. – Хорошо, что ты сообразил не добавить про «злую любовь к козлу»…

– Я вежливый! – осклабился он. – Удачи тебе, крошка!

* * *

– Вы можете называть меня Саша, – начала я, сев на ванцовский стул.

Ха!

Похоже, он не собирался меня даже замечать. С таким же успехом я могла попросить меня как-нибудь называть вон тот шкаф. Или компьютер.

Ну что ж…

Будем играть в «крокодила», раз у нас такое настроение.

В глаза его я смотреть не решалась. Я помнила – «боль, какой не видел свет, плыла, как мгла из глаз».

– Вы можете продолжать молчать. Я знаю, есть люди, которые упиваются своим страданием, – сказала я компьютеру. – Это ничего, что где-то есть родители, которые не верят в твою виновность, но смирились. Это ничего, что есть двое детей, очень славных, кстати, и эти дети ждут своего отца, раз уж судьба отняла у них мать. Продолжайте. Вам ведь так нравится ваше и их страдание! Можно продолжать. Детям мало, что у них так ужасно погибла мать. Они еще должны – жить с сознанием, что их отец – убийца матери. Наверное, так и надо оставить. Пусть. Это только в религии дети не отвечают за грехи родителей – в жизни им положено отвечать, и они это будут делать долго – пока все не забудут о случившемся! Молчите и дальше. Вас ведь явно не волнует, что ваша дочь теперь не знает, как ей жить?

Он вздрогнул.

«О боже, – вздохнула я про себя. – Не Саша Данич, а маркиз де Сад какой-то! Но что я могу поделать, если этот тип не оставляет мне другого выхода?!»

Только не надо смотреть ему в глаза, Саша, чтобы твое сердце не погрузилось в жалость, тогда все – пиши пропало!

– Вам рассказать, что происходит с девочками, у которых вот так поворачивается жизнь? Вы так уверены в своих родителях? Но Саша их не слушает, между прочим! У вашей девочки свое мнение, о да – она очень умная, очень мужественная, но поверьте – не настолько, чтобы справиться с горем, которое вы обрушиваете на ее плечи! Ей вас не понять. Она будет обижена на весь человеческий род. И бог знает, что она натворит, если вас не будет с ней рядом!

Он смотрел теперь на меня, и его губы – черт возьми! – подрагивали, как будто он хотел меня остановить, но еще не решался.

Я невольно подняла глаза – наши взгляды встретились.

Рук не ломал он, как иной глупец себя ведет, когда отчаянье убьет надежды слабый всход, – он тихим воздухом дышал, глядел на небосвод…–

прошептала я. – Пожалуйста, скажите, кто ее убил?

Он покачал головой и прикрыл глаза.

Я развела руками.

– Я хотела вам помочь, но это, похоже, невозможно! Вы продолжаете сопротивляться. Простите меня. Может быть, то, что я говорила, жестоко. Не хотите говорить – не надо. Это действительно ваше дело! Но не кажется ли вам, что ваше молчание – всего лишь роль в чьей-то дьявольской пьеске? Вы молчите, а там, в мире без решеток, над вами потешается тот, кто и так превратил жизнь в «сад цветущего зла»? Вы предлагаете оставить наш мир, мир наших детей извращенцам? Ваше молчание – не героизм. Ваше молчание – это обычная трусость! Вы просто боитесь, сидите себе тут и склоняете голову перед обычной тварью, из тех, которым даже добрый господь отказал в праве на существование, подвергнув разрушению Содом и Гоморру! Вы что, твердо вознамерились предоставить этим людям превратить весь мир в Содом? Не надо так на меня смотреть – я знаю, что ваша жена стала жертвой именно этих людей! Но вы можете продолжать, если вам так угодно, но знайте – вы не заслуживаете ничего, кроме презрения!

«Ну, Александрина, – устало подумала я. – Тебе пора подумать о карьере баптистского проповедника! Как это ты заворачиваешь-то!»

Да, но смогу ли я пронять его своими «огненными речами»? Похоже, нет… Он продолжает сидеть, смотря в пол, только губы едва заметно подрагивают.

Ну и черт с тобой, Игорь Воронцов! Я устала от тебя.

Я поднялась.

– Подождите, – хрипло сказал он. – Я… Я действительно просто не знаю, кто это мог сделать!

Глава 13

От неожиданности я чуть было сама не потеряла дар речи.

Надо же, оказывается, он все-таки может говорить!

– Слава богу, – проворчала я. – Чего-то хотя бы от вас удалось добиться! Правда, я совершенно не могу понять мотивов вашего молчания. Почему вы не говорили?

– Я не видел в этом смысла, – пожал он плечами.

– В чем, – переспросила я, – не видели смысла? Вы не видели смысла в том, чтобы сообщить следствию какие-то важные сведения? Вы не видели смысла в поимке истинного виновника?

– Да бросьте, – отмахнулся он. – Наша милиция еще никого не находила.

– Ну, если все играют в аутизм, что ж удивляться? – развела я руками. – Или всем ментам надо срочно переквалифицироваться в экстрасенсы? Смею вот вас заверить, что, если бы вы потрудились открыть рот, Ванцов уже давно бы нашел того, кто убил вашу жену. Он хороший оперативник, уж мне-то вы можете поверить! Нет худших врагов, чем частные сыщики и работники милиции! Если я его хвалю, значит, так оно и есть.

– Поймите, я ничего не видел! Я пришел, а она лежит на полу. Все. Чем я могу помочь? Я не дурак, прекрасно понимаю, что все улики против меня. К тому же – я ведь был косвенно виновен в происшедшем…

– Как это?

– Я нанес ей первый удар, – тихо сказал он. – Да, я ее… ударил. Она собиралась от меня уйти к какому-то странному типу, утверждая, что любит-то она меня, но в ней сидит какая-то другая женщина, она даже имя называла, и пока эта ее внутренняя женщина не соединится с мужчиной, вокруг нее все будут умирать. Понимаете, какой идиотский бред? Я спросил, кто ей все это наплел, не тот ли, кто оставляет на ее теле кровоподтеки? Она сразу замкнулась в себе и начала собираться. Я попытался ее удержать, но она на меня не обращала внимания. Я разозлился. И… Понимаете, я до сих пор не могу понять, почему я ее ударил! А она улыбнулась. Так спокойно и даже с непонятным оттенком счастья. Знаете, это было для меня как удар ниже пояса. Она дотронулась до своей щеки и поцеловала ладонь. «Спасибо», – прошептала она, и я просто не смог этого понять. Я был в бешенстве – моих детей воспитывает извращенка? Я вылетел на улицу, не закрыв дверь. Долго бродил, пытаясь придумать, что же мне делать. Что? Зашел в какое-то маленькое бистро, выпил чашку кофе, моя голова прояснилась, и я все хорошо обдумал. Есть же психиатрия, наконец. Ее наверняка можно вылечить. Поэтому я летел обратно – как на крыльях. Я был почти счастлив, мысленно решив все наши проблемы.

Он остановился.

– Дайте сигарету, – вдруг попросил Воронцов. – Оказывается, разговаривать трудно. После столь долгого молчания слова даются с неимоверным трудом…

Я протянула ему сигарету.

– Я поднялся. Дверь… Она была открыта. Я решил, что она меня ждет. Толкнул дверь, вошел, и…

Его руки дрожали. Но он собрался и продолжил:

– Она лежала на полу, вся в этой кошмарной ржавчине – то есть мне так показалось – и улыбалась. Так странно, как будто успокоилась… Из раны на голове сочилась кровь. Она… Она была мертва, и я опешил. Рядом валялся топор – черт его знает, откуда он взялся. Потом я понял – из кладовки. У меня было такое ощущение, что она сама протянула его убийце. Господи, это невозможно! Я до сих пор не могу, как ни стараюсь! А тогда я вообще ничего не соображал. Просто поднял его с пола и опустился рядом с ней на колени. Так меня и застали. Было глупо утверждать, что я этого не делал, – потому что все выглядело как раз наоборот. Кроме того, первое время я был в оцепенении – мне не хотелось говорить. Мне не хотелось двигаться. Мне казалось, что весь мир обрушился на меня, и справиться с этим мне было не по силам… Поэтому я молчал. Вот и вся история, собственно… Не думаю, что вы много узнали.

– Отчего же, – покачала я головой. – Например, я узнала, что ваша соседка не обманывала, – дверь была открыта, и поэтому слышать она действительно могла только вас… А это исключает ее злой умысел.

– Вы говорите об Ольге? – спросил он.

– Да, о ней.

– Ольга… Кстати, а что говорит она? Она знает, кто был этот мужчина?

– Нет, – покачала я головой.

– Но все началось тогда, когда она сблизилась с моей женой! Я думал, что с этим типом ее познакомила именно Ольга. Вы ей верите?

– Не знаю, – призналась я. – Мне пока еще очень трудно принимать все на веру. Я анализирую.

– И мне вы тоже не верите?

Он смотрел на меня и ждал, что я отвечу.

Честное слово, лучше бы он был противным! Омерзительным или хотя бы просто никаким – как расплывчатое пятно, у которого нет определенных черт…

Я промолчала. Не скажу же я «Даймону Хиллу», что пока я не имею права верить и ему?

* * *

Все вертелось вокруг Маши. Ее личности, такой странной и загадочной, что она и сама могла бы представлять интерес для другой криминальной истории.

Я пока могла только предполагать, что с ней произошло. Скорее всего она действительно «заразилась». Или в ней, действительно, постоянно существовал другой человек, спрятанный так тщательно, что никто и не мог бы подозревать в светловолосой женщине с мягкой улыбкой странную и темную особу, обреченную находить радость в том, что она – «жертва»?

Стоп.

Жертва. Она – жертва…

Человек становится жертвой иногда в тот момент, когда ему не дает покоя вина. То есть он сам хочет себя за что-то наказать, но не может. И тогда ему нужен «бич божий».

Если Маша чувствовала себя виноватой?

В чем?

Ах, если бы она вела дневник, и мне бы так подвезло, что я его обнаружила! Но это – мечты, мечты…

Пока не пойму Машу, я не смогу определить направление, в котором, как говорилось в одном фильме, нужно «пошуршать травой, чтобы спугнуть гадюк».

– Сашка, спасибо.

Я обернулась. Ванцов стоял за моей спиной и смущенно улыбался.

– Не за что, – отмахнулась я. – Кроме того, «спасибом» сыт не будешь. Ты мне кое-что обещал…

– Помню, – кивнул он. – Хотя ты, между прочим, только осложнила мою работу. Был готовый убийца, пусть молчаливый и загадочный. А теперь?

– Не хочешь произнести в ответ любезность, – понимающе улыбнулась я. – Ну нет, миленький! К тому же я ведь обещала тебе помочь найти настоящего убийцу, разве нет?

– Обещала, – вздохнул Ванцов. – Но, я думаю, может, с тебя хватит?

– Это уж мне решать, когда мне хватит.

– Кстати, что ты думаешь по его поводу?

Он кивнул головой на дверь, за которой еще был Воронцов.

– Пока он мне не очень понятен, – призналась я. – Впрочем, они все представляют пока для меня загадку… Слушай, Лешенька, ты можешь организовать мне посещение воронцовской квартиры?

– Могу, если со мною вместе…

– Это я предполагала, – рассмеялась я. – Ты никогда не упустишь шанса побыть в моем обществе…

– Ну, конечно, потому что ты слишком непредсказуема, – с серьезной физиономией сказал Ванцов. – Бог знает, что ты способна натворить в чужой-то квартире…

– Тогда пошли, – предложила я. – Времени у нас, миленький, не так чтобы очень много!

– Ох, как ты хочешь быстро добиться результата! – покачал он головой. – Но вот в чем беда, я, в отличие от тебя, – человек подневольный. Поэтому давай так, мы с тобой разбегаемся на два часа, а потом встречаемся возле их дома. Хорошо?

Я прикинула, что можно успеть сделать за два часа.

– Через два с половиной, – поправила я. – Знаешь, Ванцов, частники тоже обременены заботами! Поэтому, если уж ты посылаешь меня подальше, я займусь делами, на которые мне нужны именно два с половиной часа! И еще… Сделай мне ксиву. Очень надо познакомиться с парой непристойных типов, а без ксивы это невозможно…

– Понял, – кивнул он. – Сделаю. И разбегаемся на означенное тобой время, маленькая!

Я гневно сверкнула глазами.

Вот чего я терпеть не могу, так это когда Ванцов или Лариков называют меня «маленькой»! Почему-то, когда меня так называет Пенс, я не злюсь. А вот они…

Но я постаралась скрыть свое праведное возмущение. Потом выскажусь по полной программе – когда «маленькая» покажет этим «большим», кто чего стоит!

* * *

Бар «Арлекин» пребывал в тишине и покое. Я вошла и остановилась перед стойкой.

Толстый бармен, явно скучая, окинул меня презрительным взглядом.

– Привет, – улыбнулась я ему.

– Привет, – кивнул он с легкой снисходительностью. – Что желаем?

– Желаем господина Саввина увидеть, – сообщила я. – И побыстрее.

– Какого Саввина?

Бедняга, начисто лишенный актерских данных, от усердия даже покраснел, и все-таки получалось у него хуже некуда!

Догадаться, что тебе врут в лицо, не так уж сложно, особенно если человек так восхитительно, так ослепительно туп.

Я вздохнула и показала ему «ксиву».

Он прочел уведомление о том, что пред ним представитель полиции нравов, и затряс головой.

– Простите, не знаю я, кто такой ваш Саввин.

– Видите ли, так получилось, что господин Саввин мне очень и очень нужен. А из весьма надежных источников я знаю, что он любит находиться именно в вашем баре.

– Вас дезинформировали.

Бог ты мой, он знает такие сложные слова? А по лицу не скажешь!

Я положила поверх «ксивы» сторублевую купюру. Похоже, на этом деле мне предстоит капитально разориться!

Белокурый «купидон» по ту сторону стойки скосил на бумажку глаза и снова опасливо оглянулся. Некоторое время он размышлял, стоит ли ему продавать за такие мелкие деньги боевого товарища, и по его лицу я поняла – он твердо вознамерился повысить цену.

Что ж, обедня стоит свеч. Я прикинула в уме, сколько могу еще отдать на чужую бедность, и выложила рядом еще одну купюру. Теперь искушение было велико. Парень относился к типу людей, чье счастье заключено именно в деньгах, и начал потихоньку ерзать. Чтобы уж наверняка затронуть глубокие струны его меркантильной души, я выложила еще одну купюру, и крепость пала! Сначала он подумывал еще поломаться, дабы повысить расценки, но я не собиралась вводить Ларикова в разорение окончательно и бесповоротно. Уловив алчность в его взоре, я неторопливо начала сгребать свои деньги, но он меня остановил.

– Погоди. Сейчас. Только…

И, наклонившись ко мне, он прошипел:

– Я тебе ничего не говорил. Поняла?

– Я не идиотка.

– Если ты считаешь, что встретиться с Саввиным безопасно и приятно, то как раз идиотка и есть, – обнаглел этот парень. – Ладно, слушай сюда… Сейчас он спит во-он там. Видишь эту дверь? Зайдешь, только учти – он нервный. Особенно со сна. Особенно с бабами.

– Я не баба, – успокоила я его. И двинулась к указанной двери, на которой была гостеприимная надпись «Посторонним вход воспрещен».

* * *

Саввин оказался маленьким и тщедушным. Он лежал на спине, сложив руки на груди, как покойник, и его буденновские усы, совершенно не соответствующие маленькому личику с востреньким носиком, казались приклеенными. Он улыбался во сне.

Я оказалась жестокой. Подойдя к нему поближе, я наклонилась и резко хлопнула прямо у него перед носом в ладоши.

Он дернулся, все еще сопротивляясь необходимости расстаться с безмятежным сном, и вскочил, удивленно вытаращившись на меня. Его правая рука полезла в карман, но, увидев перед собой «бабу», он успокоился. Выругавшись нехорошо и пошло, он выдохнул с шумом и спросил:

– Какого хрена?

– Ты мне нужен, – сообщила я и сунула ему под нос свою «фальшивую ксиву».

– Ой, е-мое, – простонал он. – Я тебе чего, сутенер?

– Не мне, – успокоила я его. – Коли придет нужда выйти на панель, я постараюсь найти себе другого сутенера, милый. Меня интересует одна дама. Вроде бы ты был с ней в конфликте, а недавно ее, представь себе, нашли убитой… Так что поднапряги память, дружок. Что ты делал четырнадцатого февраля?

– Писал «валентинки», – по-хамски осклабился недоносок. – И все тебе. Ты их не получала?

– Ай-ай-ай, – погрозила я ему пальцем. – Мне кажется, ты не понимаешь своего положения, нехороший мальчик! Пока с тобой разговариваю я, но спустя некоторое время тут появятся совсем другие люди, понял? Так что лучше бы ты говорил со мной интеллигентно и откровенно. У тебя был конфликт с Тумановской? После того как ты и какие-то кретины избили проституток?

– Как бы не было у меня ни с кем конфликта из-за тебя! – прошипел он.

– Конфликт, моя беспредельная радость, у тебя может быть только со мной, – холодно отрезала я. – Я росла в Шао-лине. Умение отшибать у мужиков яйца я постигла еще в младенчестве. Так что давай-ка поговорим о твоем друге Багдасарове, о Марии Тумановской…

– О ком? – переспросил он меня. – О Багдасарове? Это кто? Я националист.

– Только когда тебя никто не видит, – рассмеялась я. – Деньги тебе в основном идут из багдасаровского кармана. Ну? Или ты сейчас мне все рассказываешь про странные ваши отношения, местами напоминающие гомосексуальные, или…

Я выразительно полезла в карман. Взятый напрокат «мобильник» послушно заверещал.

– Ладно тебе, – уже дружелюбно просипел Саввин. – Багдасаров никакую Тумановскую не знает. Ты не там землю носом роешь, детка!

– А ты?

– Я? Я знаю, что была тут какая-то шлюха из «феминисток». Сначала пыталась пыхтеть, а потом сама начала вечерами тут бывать… С каким-то хлыщом из «новых русских». По крайней мере, у него рожа такая была. Как с картины Репина «Приплыли»…

Он хихикнул неожиданным резким фальцетом и продолжал:

– А потом я узнал, что вроде бы этот хрен моржовый – врач. Прикидываешь? Я этого врача тут часто видел. Что называется, врач-»гинеколог»… Только к нему девочки идти отказывались. За какие угодно деньги – ни в какую… поэтому они очень удивились, когда он сюда начал с этой барынькой таскаться и отдельный номер снимать… Так что это не я твою Тумановскую шлепнул. И не Багдасаров. Ищи в другом болоте…

Я была вынуждена ему поверить. Более того, неужели, черт возьми, все сходится на моем Бермане?

Если добрая Маша Тумановская вдруг в один момент превратилась в отпадную стерву, я не могу отмести возможность подобной же метаморфозы с моим дядей Борей!

– Он был пожилым, этот ваш доктор? – спросила я.

– Нет, не особенно, – ответил гадкий тип. – Довольно молод.

Еще интереснее! Но хоть от сердца отлегло.

– Ладно, живи пока, – разрешила я Саввину.

– А еще чего прикажешь? – нагло осведомился этот урод.

– Привет Багдасарову, – вздохнула я и вышла, хлопнув дверью.

Все пути вели к дяде Боре. Как в Рим.

Искомый преступник тусовался где-то рядом с ним и был куда омерзительнее господина Саввина с его «наклеенными» усами.

* * *

Слава богу, мой добрый дядя Боря оказался на месте!

Пока я ехала до Пятницкой, на которой была расположена больница, то проигрывала в уме массу вариаций – мне абсолютно не хотелось повторять вслух обвинения, высказанные по адресу Бермана, но иначе я понятия не имела, как мне заговорить с ним о Маше Тумановской.

Этого человека я знала с детства – можно сказать, что он меня носил на руках. Кстати, никогда не проявляя при этом тех наклонностей, в которых позднее его обвиняли.

Может быть, я была не очень симпатичным ребенком? Или вызывала у взрослых только чувство гадливости и омерзения?

Нет. Судя по свидетельствам очевидцев, которой является моя мама, а она, уж поверьте, человек не просто беспристрастный, а и вовсе куда более склонна отрицать даже мои достоинства. Так вот, когда она вспоминает, как меня принесли кормить первый раз, словно огонек зажегся, вот такая я была хорошенькая!

Это не приступ хвастовства, поверьте – я весьма иронично отношусь к своей внешности, просто я была хорошенькой в детстве – этакая пампушка с рыжими длинными кудряшками. Но Борис Евгеньевич не проявлял ко мне никакого специфического интереса, несмотря на то, что в момент нашего первого знакомства был куда бодрее и моложе, чем теперь.

Что же такое произошло?

Не было ли это нападение на бедного старикана личной местью кого-то из девушек?

Я поднялась на третий этаж, как сюда добирается бедняга Берман – трудно даже представить!

Из дверей его кабинета вышла молоденькая врачиха. Налетев на меня, она остановилась и, придав взгляду соответствующую ее стерильному халатику строгость, спросила:

– Вы к кому?

– К Берману, – ответила я. – По глубоко личному вопросу.

В принципе, можно было и не объясняться.

Она посторонилась, пропуская меня в кабинет.

Он был не один.

В кабинете, кроме него, находился мужчина лет тридцати. Он с легким интересом взглянул на меня, и я отметила про себя, что он красив. Просто чертовски. Правда, в отличие от Игоря, ему явно недоставало мужественности, но такой тип имеет бешеную популярность у домохозяек. Я таковой не являлась, поэтому в ответ на его игривый взгляд вздернула подбородок, показывая всем своим видом, что моя свобода – превыше всего, крепости не сдаются.

Дядя Боря удивленно вытаращился на меня своими совиными глазами и протянул:

– Сашенька, солнышко мое! Какими судьбами? Бог ты мой, деточка, как же я рад тебя видеть! Ты стала совсем большая. Как мама?

– Мама прекрасно, – сказала я. – Вас часто вспоминает. Вы-то как поживаете?

– Весь в работе. Кстати, познакомься – это Валерий Андреевич. Мой коллега и очень хороший кардиолог. Кстати, – он понизил голос, его глаза стали обеспокоенными. – Ты пришла не потому, что у тебя нелады со здоровьем, девочка?

– Нет, – покачала я головой. – Я по другому делу.

– Слава богу, – облегченно выдохнул он. – Присаживайся.

Валерий Андреевич сидел на месте, явно не собираясь уходить.

Я оглянулась на него.

Он растянул губы в легкой, насмешливой улыбке. Его глаза были печальными и холодными.

Кажется, он пытался при этом меня обольстить, но как-то странно. Как бы подавляя меня.

Вернее, испытывая на прочность.

– Вообще-то разговор у меня личный. И секретный. Может быть, пойдем выпьем по чашечке кофе? Я угощаю…

– Ну уж нет! – возмутился, поднимаясь, дядя Боря. – Если мы отправляемся в кафе, милая барышня, угощать вас все-таки буду я. И не надо ваших феминистических жестов – с недавнего времени я их что-то недолюбливаю!

* * *

Он был так счастлив, покупая мне мороженое, что я чувствовала себя ужасно гадко. Старик был очень рад меня видеть. Он действительно соскучился, и я была для него к тому же весточкой из прошлого, живым свидетельством его молодости, дочерью его лучшего друга…

И вот именно мне надо было напомнить ему о тех самых неприятностях, которые причинили ему «феминистки».

– Какое будешь вино? – подмигнул он мне. – Ну, не надо так краснеть, малышка, ты ведь уже совершеннолетняя! Или я ошибаюсь?

– Нет, просто я на работе, – вздохнула я. – И к тому же стараюсь вообще не пить вино. Это мой принцип.

– Понял, – многозначительно улыбнулся он. – Значит, новое поколение выбирает пепси, и никаких гвоздей?

– Не пепси. Минералку, – засмеялась я.

– Ты так следишь за своим здоровьем? – испуганно спросил он.

– Вовсе нет, – разочаровала я его. – Просто я постоянно порчу свой организм кофе и сигаретами, значит, надо запретить себе то, что не очень нравится!

– Ладно, берем минералку, – подмигнул он мне. – Поскольку я тоже врежу здоровью сигаретами и кофе. А где ты, кстати, работаешь? Переводишь своего французского бродяжку?

– О нет, – покачала я головой. – На французском бродяжке много не заработаешь… Приходится жить в условиях дефолта, поэтому я изображаю из себя детектива…

Он вытаращился на меня в таком изумлении, что я даже испугалась за него. А ну как он от удивления упадет в обморок?

– Де-тек-тивом? Ты пишешь их?

– Нет, – ответила я. – Я работаю детективом. Сыщицей.

– О боже, – пробормотал он. – Вот уж не ожидал… Что ж, пути господни неисповедимы… Значит, ты ко мне пришла по делу. И это связано с твоей новой работой?

– Да, – призналась я.

– Та-ак…

Его настроение явно ухудшилось.

– И что тебя интересует? Чем я могу тебе помочь?

– Не что, а кто. Некая Мария Тумановская, дядя Боря. Вы были с ней знакомы?

Он кивнул.

– Так я и думал, – печально произнес он. – Значит, слухи о моих «грехах» дошли и до тебя… Могу сразу тебе сказать, что это все неправда и никогда правдой быть не могло!

– Я знаю, – мягко дотронулась я до его немного подрагивающей руки. – Просто так получилось, что Машу Тумановскую убили. И я как раз занимаюсь поиском того, кто это сделал. А для этого мне нужно ее понять. И узнать круг ее знакомых, потому что убийца, несомненно, был с ней в близких отношениях! Вы ведь ее знали, да?

– И не с лучшей стороны!

– Так и расскажите мне, с какой стороны вы ее знали! Потому что так вы поможете не только мне, но и себе…

Он подумал, глядя своими огромными и печальными глазами в глубь полутемного кафе, и кивнул.

– Ну, хорошо… Хотя сразу оговорюсь, что я знаю про нее совсем не так много. И, повторюсь, то, что я о ней знаю, может быть неприятным и неожиданным для тебя. Но раз ты считаешь, что иначе ты не поймешь, кто ее убил, я расскажу тебе все.

* * *

Он задумался на какое-то мгновение.

– Согласись, не очень-то приятно вспоминать о человеке, который доставил тебе столько неприятностей, сколько ты за всю жизнь не получал! Но – дело было так. Однажды она буквально ворвалась ко мне в кабинет вместе со своей подругой… Имя у нее было какое-то дурацкое. Вася?

– Бася, – подсказала я.

– Ну, да, именно Бася. Обе они были похожи на налетчиц, если честно. Или террористок. Собственно, я так был ошарашен, что не мог и слова сказать. Вели они себя, Саша, прямо скажу, просто ужасно. Бася эта мне вообще показалась какой-то уличной девицей, а сама Мария, признаюсь, до того момента производила на меня впечатление вполне спокойной и милой женщины. Они требовали от меня «объяснений». Каких – поинтересовался я. Что я должен вам объяснять? «Почему ваш пациент Костя Криволапин находится в таком плачевном состоянии?» Маша сказала, что «она не могла этого ожидать от меня!» Я, вспомнив этого Костю – довольно испорченный парень, к слову сказать, – рассмеялся и сказал, что он чувствовал себя нормально, когда от нас выписался. И вообще никаких проблем с сердцем у него нет – не знаю, зачем мамаша засовывала его в мой центр.

«Я спрашиваю вас не об этом, – сдерживая бешенство, сказала Мария. – Он был привезен к нам в жутком состоянии, со следами насилия, и как вы все это объясните?» Я сказал, что никак не могу этого объяснить. Я его выписал из больницы, и что с ним произошло в тот вечер, я не могу знать. И вот тут она мне заявила, что парень во всем, оказывается, обвинил меня! И его мамаша это обвинение подтвердила! Якобы она сама была свидетельницей происшедшего! Честное слово, Саша, я и вспоминать не хочу, что потом началось… Мне пришлось пройти все круги ада, прежде чем я смог полностью доказать мою непричастность. И до сих пор в моем возрасте я вздрагиваю от направленного на меня взгляда, как будто некто выжег на моем лбу клеймо «педофил»!

– И она не пыталась потом извиниться?

– Нет, она приходила. Наверное, она пыталась это сделать, но я не хотел ее видеть. Мне были не нужны ее извинения. Просто в ее возрасте пора уже научиться разбираться в людях! Я лечу детей и лечил точно так же этого мальчика! Что произошло с ним – я не знаю. Он действительно снял обвинения, но не сказал, кто это с ним сделал. Я вообще подозреваю, что это сделала его мать! Могу дать тебе их адрес, если хочешь. А вообще… Думаю, куда лучше о Маше тебе мог бы рассказать не я.

– А кто?

– Она была очень дружна с Валерием, – сказал он. – Или мне так казалось? Несколько раз я заставал их вместе. Он что-то ей говорил на ухо, а она, представь себе, краснела, как маленькая девочка… Валерий у нас, к слову сказать, обольститель.

Последние сведения обожгли мое сознание.

Та-ак…

– Сначала я все-таки пообщаюсь с этим мальчиком, – решила я. – А потом встречусь с Валерием. Только одна просьба… Он не должен знать, кем я работаю, хорошо? Я просто ваша знакомая и не более того…

– Ты его подозреваешь? – возмутился Берман. – Саша, я могу поручиться за этого человека! Он великолепный врач и порядочный человек, можешь мне поверить!

– Но слаб по женской части, – кивнула я.

– У каждого из нас есть слабости.

– Вот я и хотела бы выяснить, какие слабости у вашего супер-пупер порядочного Валерия, – пробормотала я еле слышно. – Не те ли, от которых на теле возникают страшные синяки?

Глава 14

Криволапиных я нашла довольно быстро – благо что дом, в котором проживало это странное семейство, находился неподалеку от кардиоцентра.

До встречи с Ванцовым у меня оставалось чуть больше часа.

Значит, у нас с тобой мало времени, любезнейшая Сашенька, – сказала я себе. Надо спешить.

Жили эти самые Криволапины на пятом этаже, лифта в доме не было, и я взбежала по ступенькам с быстротой молнии.

Нажав на кнопку звонка, я стала ждать.

Получалось, что Машины смятения чувств начались по времени именно тогда, когда на сцене появился этот мальчик вместе с Валерием.

Прямо вытекало, что Валерий…

– Кто там? – спросил из-за двери мальчишеский голос.

– Я от Валерия Андреевича, – ляпнула я и тут же испугалась вылетевших наспех слов.

А ну как парень не откроет?

Впрочем, куда вероятнее он не открыл бы, узнав, что я частный детектив. А скрываться под маской милиции было чревато последствиями.

– А-а, – неожиданно протянул парень и открыл дверь.

Так, значит, с Валерием Андреевичем у него добрые отношения? Или еще какие?

Вылупившись на меня с откровенным недоумением, он спросил:

– И что он от меня хочет-то? Вы же женщина.

Новое откровение!

Похоже, отношения у этого дуэта деловые?

– А какое, собственно, это имеет значение, моя радость? – улыбнулась я, входя в квартиру. – Да, я принадлежу к женскому полу. Это должно нам как-то помешать?

Он отодвинулся, растерянно моргая.

– Вы чего? – шепотом спросил он. – Вас разве Валерий Андреевич не предупредил?

Кстати, он был очень хорошеньким, этот парнишка! Его лицо портил только один недостаток – тот же, что и у Полины.

Порочность.

И мое смутное подозрение о том, какого рода были отношения у Валерия Андреевича с этим тринадцатилетним пацанчиком, становилось все сильнее по мере того, как я продвигалась дальше в комнату.

Парень был всего лишь «маленькой проституткой» для геев. И, что меня совершенно потрясло – совсем не сутенер Багдасаров с таким же фривольным господином Саввиным были работодателями этого растленного малолетки!

* * *

– Чего вам надо? – испуганно верещал парень. – Я сейчас в милицию позвоню!

– Звони, – рассмеялась я. – Телефончик дать? Знаешь, по «02» бестолково… Лучше давай-ка сразу наберем номер, который я тебе дам. Там возьмет трубку или лейтенант Ванцов, или следователь Назарова. Разницы нет, потому что оба они меня прекрасно знают и охотно подтвердят тебе, что Александра Сергеевна Данич является сотрудником полиции нравов, мой милый…

– Ой, – выговорил он тихо. – Я-то к этому какое имею отношение?

Теперь его голос стал плаксивым. Ну, да, подумала я, наверное, именно вот таким голосочком он жаловался на беднягу дядю Борю… «Мама, мама, что я буду делать?» При этом его глазенки оставались холодными и наглыми. Господи, кто же успел так над ним поработать? Это уже не ребенок, это готовый монстр!

– Никакого, – успокоила я «бедное дитя». – Ты просто парочку раз участвовал в шантаже. Первый-то раз у вас ничего не вышло, да, мой маленький? А второй?

– Какой шантаж? Что вы пришли в чужой дом и чушь какую-то порете?

– Это моя профессия, – развела я руками. – У каждого своя. Да? У тебя, например, профессия довольно грязная, ты не находишь? Или это твое детское «хобби»?

– Я все маме расскажу, – пригрозил он мне.

– А мама, кстати, в курсе, чем зарабатывает ее милый сынишка? – поинтересовалась я. – А то ведь я ей тоже буду вынуждена многое порассказать… Ты что, думаешь, я сама догадалась, да? Или все-таки Валерий Андреевич мне кое-что рассказал о твоих странных увлечениях?

– Это у него такие! – заорал парень. – Я никого наручниками к кроватям не приковываю и хлыстом не бью!

Он и сам понял, что ляпнул лишнее. И испугался.

Вжавшись в стену, он буравил меня вдруг помельчавшими глазами. По идее он должен был вызывать у меня жалость, но я почему-то испытывала чувство гадливости.

Теперь он был похож на хорька. В его сморщенном личике не было ничего детского, а из глаз сочилась ненависть, затопляющая собой пространство и мешающая возникновению нормальных человеческих чувств.

Почему-то я вспомнила Александру. Мысленно поставив ее рядом с этим «компрачикосом», я не смогла сдержать вздоха.

Это – ее ровесник. Им жить в одном времени. Ей, не желающей взрослеть, и ему – уже состарившемуся.

– Значит, так, – сообщила я. – Сейчас мы с тобой поедем в одно местечко, моя радость, и, если не хочешь нарваться на неприятности, ты расскажешь мне и одному моему хорошему знакомому, что за хренью вы тут себя развлекали. Понял меня? И назовешь имена детей, которые принимали участие в странных игрищах Валерия Андреевича. Ты меня понял?

– Нет! – заорал он.

– Слушай, ты что, плохо соображаешь? Я тебе сказала, что ты будешь делать. Или… Или я буду вынуждена дождаться прихода твоей маменьки и показать ей кое-какие фотографии…

Он скушал мое вранье про фотографии. Смертельно побледнев, он кивнул. Видимо, маменьки своей он опасался куда больше, чем милиции!

* * *

Мы опаздывали. Прекрасно зная, что Ванцов терпеть не может опозданий, я предпочла потратиться на «мотор», чем терпеть его занудные разглагольствования «по поводу».

Мой «арестант» все время напряженно молчал, созерцая пейзажи за окном. Наверное, обдумывал свое будущее. Надеюсь, что после определенной промывки мозгов оно у него будет нормальным.

Когда мы выходили из машины перед домом Маши Тумановской, он испугался.

Он даже попытался вжаться в сиденье и только смотрел округлившимися от ужаса глазами на этот дом.

– Куда это вы меня привезли? – прошептал он. – Мы же хотели в милицию…

– А ты туда уже сильно захотел? – рассмеялась я. – Нет, дружочек! Сначала мы поговорим в одной симпатичной квартирке… Ты любишь смотреть сериал «Боишься ли ты темноты»?

Он понял, что сопротивляться мне бесполезно, и вылез из машины.

Ванцов стоял у подъезда. Увидев нас вдвоем, он опешил.

– Это еще кто? – спросил он, неодобрительно разглядывая моего спутника.

– Это важный свидетель, – пояснила я. – Поговорим о нем потом. И я попробую все тебе объяснить, но сначала нам надо найти одну вещь… Думаю, она должна быть где-то в квартире. Просто вы ее не нашли.

Мы шагнули в подъезд. Я продолжала крепко держать маленького извращенца за руку. Да он почему-то и перестал пытаться бежать. Наверное, все-таки понял, что это совершенно бесполезный труд!

* * *

Ступеньки поскрипывали под тяжестью наших шагов. «Как и в тот день», – подумала я, невольно оглядываясь на моего спутника. Он выглядел бледным и насмерть перепуганным.

– Ты тут был?

Он вздрогнул от моего вопроса, произнесенного почти шепотом.

– Нет, – поспешно затряс он головой. – Я тут не был.

«Слишком ты поспешно замотал башкой, – отметила я про себя. – Или и в самом деле боишься?»

– Тогда почему ты так нервничаешь?

– А кто вас знает, – проворчал он. – Может, вы извращенцы. Может, вы меня тащите в притон…

– Ох, вот уж про это не надо, – попросила я насмешливо. – Сдается мне, ты и сам нас способен затащить в какой угодно притон, и при этом удивлены будем мы, а не ты.

– Вы, тетенька, все выдумываете!

– А фотографии? – напомнила я. – Ты на них не производишь впечатления человека, недовольного жизнью!

Ванцов открыл дверь и жестом пригласил нас внутрь:

– Прошу!

Мы вошли. Парень окончательно растерялся, теперь он пытался сделать вид, что здесь в первый раз, но по его глазам я без особенного труда догадалась, что это не так.

– Поставь чайник, – попросила я его.

Он уверенно шагнул в сторону кухни. «Ну, вот, что и требовалось доказать…»

Поймав мой взгляд, он приостановился и спросил капризным голосом:

– А где тут кухня?

– А я подумала было, что ты знаешь об этом лучше меня… Я-то тут, в отличие от тебя, нахожусь впервые…

Ванцов взглядом показал на кухню. Чтобы туда попасть, надо было пройти по коридору, мимо того самого места, где была убита Маша.

Я не сводила с него глаз.

Проходя мимо зеркала, около которого Игорь нашел труп своей жены, мальчишка вздрогнул и втянул голову в плечи. Опасливо обойдя это место, он облегченно вздохнул и пошел дальше.

– Зачем ты его притащила? – спросил Ванцов.

– Чтобы было кому ставить чайник, – усмехнулась я. – Всему свое время, да? Я думаю, сюда придется пригласить еще несколько человек. Чтобы понять все это до конца… Но сначала я попытаюсь найти это.

– Да что?

– Ванцов, как ты думаешь, женщина, которая мучается внутренними противоречиями, должна кому-то поверять то, что ее мучает? Вернее, скорее не кому-то, а чему-то?

– Ага, – догадался Ванцов. – Ты говоришь о дневнике?

– Конечно, дорогой. Именно о нем-то я и веду тут речь!

Он усмехнулся. О, эту улыбочку я прекрасно научилась уже понимать! «Чем бы дитя ни тешилось»…

– И что ты там собираешься найти?

– Ванцов, – не выдержала я, – в кухне сейчас находится маленький мальчик с порочными наклонностями. И мне думается, если ты поднапряжешься, то узнаешь от него много интересного про то, как «тешатся» современные детишки! Так что займись этим парнишкой сам, а? Ты же понимаешь, что моя невинность может сильно пострадать от его откровений! А я пока займусь поисками «смысла». Пойдет?

– И при чем тут этот парень?

– При том, что тешился он в обществе одного типа, которого я подозреваю в убийстве Марии Тумановской, – спокойно ответила я.

Больше мне говорить ничего не потребовалось. Ванцов вскочил и рванул на кухню, наконец-то предоставив мне самостоятельность.

* * *

Ну и задача у тебя, Саша!

Я осмотрелась. Комната была обычной, разве что картины на стенах отличали ее от большинства других комнат.

Моя задача была трудной. Было бы глупо думать, что ванцовские «орлы» не обыскали тут каждый уголок, просмотрев все до мельчайших подробностей, но…

Ну, ладно. Не стану я впадать в отчаяние, тем более что во мне проснулась Диана-охотница.

Пробежав беглым взглядом по полкам с книгами, я махнула рукой. Тут все было тщательно проверено, о чем свидетельствовал некоторый беспорядок – том из собрания сочинений Чехова почему-то торчал в обществе красненьких книжиц Вальтера Скотта, а Сэлинджера эти вандалы вообще забросили наверх, к женским романам.

На всякий случай я просмотрела книги, но, как и ожидалось, никакого дневника там не было.

В прикроватной тумбочке притаилась осиротевшая косметика, в основном «Орифлейм», и мне стало ужасно грустно, потому что теперь эта косметика была никому не нужна. Интересно, почему люди так устроены? Они мужественно держатся до тех пор, пока перед их глазами не появится какая-нибудь трогательная мелочь, способная довести их до отчаяния!

Дневника там тоже не было.

Может быть, ты просто ошиблась, Саша? И нет никакого дневника. Или его нашел преступник и уничтожил, как улику.

Я села в кресло и задумалась.

Кресло было почему-то жестким ближе к основанию.

Резать картины я не буду, это уж точно. Придется оставить надежду и согласиться с тем раздражающим меня заверением, что я дитя. Похоже, мы немного проигрываем.

Если я не найду хоть какое-то подтверждение моим безумным догадкам, мы проиграем, как «Аргентина – Ямайка – 5:0!».

Сидеть было совершенно неудобно. Я поерзала в кресле, думая, что же у них там такое, вроде дощечки.

И тут я нащупала нечто вроде кармана. То есть это не было карманом – нет! Это был своеобразный тайник.

Я засунула руку в прорезь и достала черную тетрадь.

Еще не веря в удачу, дрожащими руками открыла первую страницу:

«Неужели я докатилась до такого состояния, что, как юная барышня из девятнадцатого века, поверяю свои мысли бумаге? – прочла я. – Но мое состояние, увы, далеко от чистой незамутненности девушки на выданье… Увы, Маша, увы! Ты необыкновенно распутный и мерзкий человек. Сказать же обо всем этом я могу только этой тетради и, если мой муж когда-нибудь прочтет эти строки, пусть он заранее простит меня за то, что я не сразу решилась освободить его от себя. Все-таки я его очень любила… Но страсти на то и страсти, чтобы уничтожать душу. Итак, закончим это предисловие и вспомним, как все началось. Глупо врать самой себе, что началось все с Валерия Андреевича Михаличева. Я всегда была «двуликим Янусом». Двуликой Машенькой… Великая лицемерка? Нет. Просто иногда в человеческой душе живут двое. Один – чернее черного, а другой – белый и пушистый. Моего черного черта разбудил мой дорогой папа, мир его праху… Или не мир? Не знаю. Сейчас я все склонна простить, потому что сама нуждаюсь в прощении – да и моя история банальна, потом я узнала, что таких историй – много. Я была всего лишь изнасилована родным отцом. Но разница с другими… Она все же есть. Девятилетней Маше это понравилось. Вот ведь дело в чем, а? Девочка-отличница… А эта девочка-отличница, белокурый ангелок, спустя несколько лет пытается соблазнить отчима. И при этом чисто и нежно любит своего жениха, одноклассника Игоря… Игорь вообще для меня всю жизнь – вне конкурса. О, я так ревновала его, так любила, и в то же время… Мне нравилось, когда я унижала себя, потому что одновременно я унижала и его, и этот путь был единственным. Иначе Игоря унизить было никак нельзя. Но я забегаю вперед. Некоторое время черта мне удавалось в себе побеждать добрыми деяниями. Я растворяла его в подвигах, которые творила специально – меня считали ангелом, пришедшим на землю с небес, а я на самом-то деле была чертом, который пытается всего лишь стать человеком… Надо сказать, мне это удавалось. Мои порочные фантазии отравляли мое бедное сознание, но мне удавалось не выпускать их наружу. До тех пор, пока ты не появился, Валерий! То есть не сразу – сначала я парила в небесах, испытывая непередаваемое счастье от того, что он каждый вечер появляется у нас, приносит мне цветы и провожает почти до самого дома. Я чувствовала себя совсем юной или просто человеком, у которого есть тайна… Сейчас-то я понимаю, что меня привлекал еще и глубоко спрятанный на дне глаз огонек порока, который иногда вспыхивал, заставляя меня всматриваться в лицо Валерия внимательнее – а не родственная ли это душа? Как в детской песенке: «У меня есть тайна цвета апельсина». И у тебя есть такая же тайна? А потом состоялось наше первое интимное рандеву, во время которого я узнала о себе довольно странные и неприятные вещи. Еще более странные и более неприятные, чем знала с детства… Но мне надо перевести дух и собраться с силами!»

– Мне тоже, – сказала я, доставая сигарету.

Получалось, что я нашла не просто дневник.

Я нашла исповедь Маши Тумановской и даже не знала, имею ли я право читать это откровение дальше. Все-таки это предназначалось не для моих глаз!

Тем не менее я продолжила чтение, иногда поднимая глаза на часы, поскольку времени у меня было мало, и прислушиваясь к разговору, который шел на кухне между Ванцовым и Костей.

Чем дальше я погружалась в мир Маши Тумановской, тем он казался мне мрачнее и страшнее и тем невероятнее становилась правда.

Ее фантазии были изысканны и в то же время жестоки. С каждой страницей она все глубже и глубже погружала меня в свой странный, причудливый мир, и с каждой страницей она сама низвергалась туда, в эту бездну, где царили графы Дракулы и маркизы де Сады…

Хороший психоаналитик наверняка разобрался бы с ее проблемой, но, к сожалению, ее психоаналитиком был Валерий Андреевич… Человек, который использовал ее детские страхи, ее фантазии, а потом и чувство вины перед Берманом.

Мне казалось, что прошло очень много времени, пока я пробиралась через эти мрачные дебри нездоровой психики.

Но, когда я закрыла тетрадь и посмотрела на часы, как ни странно, прошло всего-то полчаса, так немного там было написано. Мне показалось, что этого не может быть и что только что незаметно мимо меня проскользнула целая вечность.

Или целая жизнь, исполненная страданий, такая короткая, что поместилась на двадцати мелкоисписанных страничках?

* * *

Когда я появилась на кухне, они представляли собой почти идиллическую картину.

– Славный мент Ванцов перевоспитывает беспризорника, – сказала я.

– Так оно, в принципе, и есть, – кивнул Ванцов. – И что ты там выяснила?

– Почти все, – сказала я. – Только вот не знаю, как мне сплести тонкие сети улик вокруг этого гада. Поскольку его можно арестовать за растление малолетних, но как сбацать обвинение в убийстве Тумановской?

– А дневник?

– Что дневник? Знаешь, Ванцов, Маша не написала, кто ее убил. В общем-то, можно прогуляться в соседнюю квартиру, устроить там музыкально-спиритуальный утренник, вызвать дух Маши и попросить, чтобы он накарябал имя убийцы… Ох, плохая шутка получилась, наверное. Я устала, Ванцов! Мне еще никогда не приходилось купаться в целом море сексуального изврата!

– Что, так мрачно?

– Маркиз де Сад был бы в восторге, – скривилась я. – Дарю тебе дневник, равно как и этого недоразвитого крошку…

– А Валерий?

– А с Валерием я попытаюсь что-нибудь придумать… Оставишь меня в этой квартире?

Он напрягся.

– Сашка, что ты придумала?

– Да не буду я ничего делать сверхъестественного, успокойся!

– Нет уж, сначала ты позвонишь Ларикову и, когда он сюда приедет, мы оставим вас наедине!

– Ванцов, отвези мальчишку! Он тут будет мешать…

– Сам доедет. А потом я его…

– Ванцов! – заорала я. – Все менты такие тупые или только ты? Ты на его рожу посмотри, ты не понимаешь, что, если ты его не отконвоируешь, он немедленно бросится звонить своему «лучшему другу»? И тогда пиши пропало – все мои творческие задумки будут обречены на полный провал!

Он бросил взгляд на юного поганца. Тот сразу загундосил:

– Да ничего я не сделаю! Я домой поеду!

– Поедешь с Ванцовым, – кивнула я. – А уж куда он тебя повезет – это его дело. Ты мне сейчас ответишь только на один вопрос. Ты был уже в этой квартире?

Он помолчал и неуверенно покачал головой:

– Не-а…

– А если подумать?

– Ну, был, – пробормотал он.

– Один? Или с…

– Конечно, с ним! Чего мне тут надо?

– И что вы тут делали?

Он странно взглянул на меня и мерзко хихикнул.

– Вы сами сказали, что вы невинная…

– Ничего, моя невинность потерпит, – сурово сказала я. – Терпела же она тебя так долго. Пока даже тошнит только чуть-чуть! Что вы тут делали?

– Сексом занимались.

– Втроем?

Он опять рассмеялся стыдливо.

– Ах, ты мой птенчик застенчивый! – скептично усмехнулась я. – Просто бедный невинный ребенок! Да не заливайся тут краской! Что здесь происходило?

– Он ее кнутом бил, – выпалил «испорченный Нарцисс». – И меня заставлял. А она плакала… И еще… Ему надо было.

– Что надо? Сказал «а», говори «б»…

– Фотки сделать. А нужны были фотки ее со мной, чтобы потом… Ну, кое-что заставить ее сделать.

– Слушай, сейчас я тебя кнутом бить начну! – не выдержала я. – Что ты «кое-что» да кое-как! Говори по-русски, дружочек, мы еще пока не в Таиланде!

– Вы слышали, что она мне сейчас сказала? – обрадовался невыносимый ребенок. – Она меня бить собирается! Она у вас кем работает?

– Саша, перестань, – укоризненно произнес Ванцов.

– Я перестану, когда он начнет вести себя по-человечески! А работаю я гувернанткой, милый мальчик! Учу вот таких поганцев хорошим манерам! Так что лучше сам говори, чего хотел твой старший друг от Маши Тумановской!

– Заставить ее наехать на Бермана еще раз, – наконец соизволил он произнести более-менее вразумительное предложение. – Потому что он хотел на его место!

– Лучше попроси, чтобы Воронцова привезли сюда! Можешь это сделать?

– Наверное, – кивнул в знак согласия Лешка. – Зачем, надо думать, ты не объяснишь?

– Следственный эксперимент, солнышко! – хитренько улыбнулась я.

Мысли же мои были заняты сейчас Валерием. Как бы мне хотелось, чтобы убийцей был именно он!

Ох, и гад же этот Валерий Андреевич!

– Ну, вот и доказательства, – пробормотала я. – Теперь можно приступить к небольшому спектаклю… И посмотрим, кто из нас умненький да хитренький, Валерий Андреевич!

Глава 15

Что ты ни говори, а доказательств мало!

Меня ведь интересует его причастность к убийству Тумановской, не так ли?

А пока у нас только догадки и свободные фантазии, и на этом далеко не уедешь.

Мне нужно было заманить его сюда, в эту квартиру, но как? Каким образом?

Решение пришло мгновенно, стоило только мне вспомнить о нашей «гильотинщице».

Шантаж – «гильотинщица»…

Попытаться можно.

Я рванула к соседней двери.

– Ты куда? – поинтересовался Ванцов.

– Сейчас, – отмахнулась я. – В мою светлую голову пришла неожиданная идея!

Я прекрасно знала, что рискую. В конце концов, кто-то мне звонил. Кто-то пытался отбить у меня охоту совать нос в это дело?

Если допустить, что этим загадочным человеком был тот, кто напрямую связан с Валерием, так как он сам в ту пору обо мне еще ничего не знал, получается, что это запросто могла оказаться и «православная целительница» – ей этакая роль вполне подходила!

А другого выхода у нас нет, я не могла не признать очевидный факт. Вряд ли он приедет, если это рандеву назначу ему я.

И решительно нажала на звонок.

* * *

Ольга сразу открыла мне дверь.

– Вы?! – удивилась она. – Что-то не так я сделала с вашим другом?

– Нет, Оля, все так…

Я начала объяснять ей ситуацию, извинившись, что обманула ее.

Она совершенно спокойно восприняла полученную информацию и спросила:

– А что я могу сделать? Я так поняла, что вам нужна моя помощь?

– Да, – кивнула я. – Мне надо, чтобы вы позвонили Валерию…

– Кому? – переспросила она. – Напишите мне телефон и адрес на бумажке, ладно?

Если она разыгрывала передо мной неведение, то делала это просто гениально.

Я записала ей телефон, имя, отчество, отдала и снова начала объяснять, что от нее требуется, но она отмахнулась:

– Я поняла. Только ответьте честно на один вопрос… Это не опасно?

* * *

Вот в этот момент я поняла, что она тут ни при чем!

И тогда получается, что у Валерия был совсем другой сообщник!

Кто же?

Ольга набрала номер, попросила к телефону Валерия Андреевича и совершенно спокойным голосом сообщила ему:

– Мне нужно увидеться с вами по одному щекотливому вопросу… Дело в том, что я видела, как один мужчина приходил к одной женщине… Ах, вас это не интересует?.. Подождите минуточку, я все-таки надеюсь, что вы сразу заинтересуетесь, если узнаете, о ком идет речь! Эту женщину буквально через несколько мгновений после вашего ухода нашли мертвой. Поэтому… Да, я вас буду ждать. В ее квартире. Там и поговорим!

Она повесила трубку.

– Все?

Я кивнула:

– Спасибо, Оля, и все-таки попробуйте еще разок вспомнить, не видели ли вы еще кого-то в тот день?

Она покачала головой.

– Нет, я же не пялюсь целыми днями в окно, как бабка Слонимцева! Я бы сказала, если бы что увидела…

Я еще раз поблагодарила ее, и уже на выходе она поинтересовалась с легкой обидой:

– А этого парня… Его нет, что ли?

Я вспомнила об Игоре.

– Есть, – улыбнулась я. – Так что будем ждать…

Я хотела уже выговорить слово «результата», но внезапно остановилась. Черт!

Быть этого не может!

– Оля, можно, я позвоню еще разок? – попросила я.

Она кивнула.

Я набрала номер Приюта для обездоленных.

– Бася, мне срочно нужна твоя помощь. Приезжай как можно скорее в квартиру Маши Тумановской, – выпалила я и повесила трубку.

Теперь мне надо было только ждать.

Этих самых результатов!

* * *

Первый «результат» не замедлил явиться.

К собственному удивлению, я обнаружила, что Ванцов по-прежнему сидит в квартире, но мальчишки там уже не было.

– Лешка, ты его отпустил? – возмущенно спросила я. – Да как ты мог?

– Ничего с ним не случится, – сказал он. – Я его с твоим Лариковым домой отправил. Мне тут полезнее находиться!

Значит, за то время, пока я моталась по подъезду, он вызвал Ларчика да еще и успел отправить его с порочным ребенком?

Я уставилась в окно.

– Да не волнуйся, я думаю, этот мальчуган не успеет развратить твоего дорогого босса за столь короткое время!

– Мог бы обойтись без шуток, – проворчала я.

Из оконного проема был виден двор, и где-то прямо под нами глухая и полуслепая старушка торчала в окне безмолвным свидетелем-призраком, похожая на хэллоуинскую тыкву.

Выудить у нее, кого же она в тот день «видела», не было никакой возможности, как это ни печально!

Ладно, и так справимся…

Я увидела, как возле арки остановилась машина и из нее вылез Валерий Андреевич собственной персоной. – Прячься, – приказала я Ванцову, – явился наш первый гость!

* * *

– Что все это… – начал, нахмурив брови, Валерий Андреевич, но осекся. – Вы? – изумленно произнес он. – Ну, знаете! Так вот какие игры вы ведете вместе с Берманом!

– Не надо об играх, – поморщилась я. – Игры ведете вы. Именно вам ведь принадлежала идея шантажа Тумановской, не так ли? Именно вы с вашим прелестным юным амантом пытались развлекаться так, что и чертям в аду тошно было! Не надо говорить неправду, это бесполезно!

– Да что вы несете? – все еще пытался сопротивляться он.

Я достала дневник Маши, открыла его и прочла:

– «Валерий похож днем на застенчивого бедолагу, а ночью становится монстром. Может быть, именно это меня привлекает? Не знаю. Сегодняшняя ночь была странной и страшной. Он спросил меня с нехорошей улыбкой, как я отношусь к новому в сексе. Я сказала, что нормально. После этого он достал наручники… Что было дальше, я не смогу описать. Когда Игорь вечером увидел мои ссадины, он спросил: «Что это?» Мне пришлось врать с три короба, но он, кажется, понял, что я вру. Весь день я думала, что мне надо расстаться с Валерием, но потом поняла – это за то, что я сделала с Берманом. Я должна расплатиться за свои грехи сполна! За мои пороки, которые делают жизнь окружающих невыносимой. Но я уже не в состоянии справиться с собой. Оказывается, если ты все глубже и глубже погружаешься в свое «темное Я», оно приобретает над тобой все большую власть… Я стала непохожей на себя. Зачем я мучаю Игоря? Зачем я устроила эту ужасную сцену Б.?»

Он молчал. Потом произнес:

– Да, я был ее любовником. Но я ее не убивал! Так что вы зря использовали методы шантажа… Сейчас ведь никого не удивишь нетрадиционным сексом? Или двое взрослых людей не имеют на это право? Она ведь сама этого хотела, разве нет?

– А секс с ребенком? – тихо спросила я. – Костя ведь несовершеннолетний!

– Он все врет, – горячо сказал Валерий Андреевич. – Вы его видели? Он испорчен! Он лгун!

– Я ему передам. А следствие разберется, – кивнула я и посмотрела в окно.

Бася шла по двору быстро, почти бежала. Но вдруг она остановилась и почти с благоговейным ужасом уставилась на окно внизу.

Та-ак…

Она стояла и смотрела, и я без труда догадалась, кого она там видит.

Застывшее лицо, пристальный взгляд слепых глаз.

Бабка Слонимцева ни черта не видит, но на Басю ее лицо явно навеяло воспоминания.

– Я ее не убивал и предоставлю вам все доказательства… Я вообще сюда не приходил, к вашему сведению! У меня алиби, – продолжал жужжать мне в ухо этот невыносимый тип.

Бася стояла, закрыв глаза, потом, справившись с нахлынувшим на нее тоскливым ужасом, пошла дальше.

«Господи, – подумала я. – Не может этого быть…»

– Я не убивал ее, поверьте же мне наконец!

Она стояла на пороге и смотрела на меня.

– Как в тот раз, – задумчиво произнесла она, рассматривая комнату. – Дверь снова открыта… Да не мельтешите вы так от страха, Валерий Андреевич! Того и гляди свои штанишки испачкаете!

Она остановилась и протянула вперед руки:

– Где там наручники, Саша? Марию Тумановскую убила… я.

* * *

– Что?!

Она обернулась.

Я и сама удивилась, увидев на пороге Ларикова с Игорем Воронцовым.

– Нет, – сказал Игорь. – Нет, Бася…

Она смотрела на него и улыбалась.

– Прости, что я не сказала об этом сразу. Я боялась. Знаешь, милый, так страшно признаться – куда страшнее, чем сделать. Но я ведь все равно не смогу так дальше жить, правда? Я обязательно бы пришла – да я сейчас шла сюда, чтобы обо всем рассказать!

– Бася, – прошептал он. – Бася, зачем?

Она смотрела на него так, что мне захотелось плакать.

Потом, вздохнув, перевела на меня взгляд и сказала:

– Пожалуйста, Саша, уведите меня отсюда…

– Я хотела бы услышать, что произошло, – сказала я.

Она кивнула и опять повторила

– Уведите меня, пожалуйста… Или его.

Я подняла глаза на Игоря. Он встал.

– Я… выйду покурить? – неуверенно спросил он.

– Конечно, – улыбнулась ему я.

Он ушел, и я снова вернулась взглядом к Басе.

– Я не могла этого сказать при нем, – сообщила она, теребя краешек своего свитера.

– Я поняла. Ты его любишь? Именно поэтому ты это и сделала?

– Именно поэтому, – послушно произнесла она, как девочка-первоклассница. – Иногда просто нет другого выхода… Конечно, я понимаю, вы на меня сейчас смотрите и видите чудовище, урода, который поднял топор… Но я не умею стрелять, и другого оружия не было. А мне надо было ее остановить! Она уже разрушила свою жизнь, и теперь она собиралась сделать то же самое с ним! Она была таким сложным человеком, что окружающим было просто опасно находиться с ней рядом! Вы не поймете этого, Саша! Вы очень ясный человечек, и у вас нет раздвоения личности! Боже, как все это…

Она подняла глаза к потолку, как будто молилась, хотя на самом деле она просто загоняла внутрь слезы.

– Бася, я…

– Что вы, Саша, можете понять! Вы не знаете, что такое унижение! Постоянное, разрушающее тебя унижение, которое иногда ты не в состоянии перенести! Моя мать была дешевой проституткой с вокзала, бомжихой, понимаете? Это было сопровождение на всю жизнь – мое унижение. А потом появились они – Аня и Маша, но в первую-то очередь именно Маша! Она меня заставила поверить в то, что я человек, такой же, как все, и черт побери весь этот мир. Я имею право точно так же улыбаться, как сотни других девочек моего возраста. А еще она сказала – настанет момент, и ты встретишь своего Прекрасного Принца… Тогда мы сидели с ней и пили чай, у нее дома. И в этот момент появился он. Игорь… Понимаете, я не хочу сказать, что он Прекрасный Принц. Может быть, вы его таковым и не считаете, но вы общались с другими мужчинами. А я общалась с жирными, похотливыми уродами. Когда он вошел, я поняла, что стала счастливой… Такое было чувство, что я просто уселась на облаке, и мне хорошо. Он ничего особенного не сказал, только слегка улыбнулся, поцеловал Машу, провел по ее волосам ладонью, – о, как мне хотелось, чтобы он так же дотронулся до моих волос! И, пока он оставался в комнате, я все продолжала тусоваться на этом своем небе, и мне было так хорошо, как никогда еще не было!

– Вы потом встречались?

– Да. Встречались, – кивнула она. – Сначала случайно. Просто я шла по каким-то своим делам, а он навстречу с розой в руке. Я думаю, он эту розу нес Маше. Но подарил мне. Знаете, он так смешно сказал – та барышня, которую я встречу первой, получит эту раскрасавицу… А после мы пошли есть мороженое. Он относился ко мне, как к ребенку, и мне это даже нравилось. Ко мне ведь никто до этого не относился, как к ребенку! Потом мы еще гуляли по парку, смотрели на деревья в золоте… Это он так сказал. В золоте осени… Еще он как-то раз водил меня на концерт. Не помню, что там играли, кажется, Баха? Я плохо разбираюсь в музыке. И я именно там поняла – если ему понадобится моя жизнь, я отдам ее, не задумываясь! Не потому, что он красивый, нет! Я любила бы его даже, если бы он стал инвалидом! Честное слово! Дело было не в этом. Я не знаю, как вам объяснить…

– Дело было в любви, – сказала я. – И объяснять мне ничего не надо! Когда это поняла Маша? – Этой зимой, – сказала тихо Бася. – Она поняла это именно тогда.

– Она устроила тебе сцену?

– Хуже, – прошептала Бася. – Она смеялась надо мной. И над ним! Говорила, что мы двое недоразвитых детей. Что она прекрасно знает, что мы жить уже не можем друг без друга. И еще она мне угрожала. Сказала, что у нее остались фотографии, ну, те… Где я еще в компании Саввина, понимаете? Она действительно собиралась отдать Игорю их. Я спросила ее – зачем? Ты ведь его не любишь… Она рассмеялась и заметила, что у нее, видите ли, это еще в разряде непонятого. То есть будто она еще не до конца все для себя решила. И в любом случае… Я же вам сказала, что в последнее время Маша была не одна. Было как бы две Маши. Одна вполне нормальная, спокойная и добродушная, а вторая… Злобная? Нет… Скорее обиженная на весь мир за собственные грехи и желающая погрузить всех в бездну. Так вот, она сказала, что в любом случае Игорь принадлежит ей, а собственность есть собственность! Она выразилась это именно так – моя собственность. А я не могла этого допустить – не из-за себя, из-за него! Хватит и порочной жены, так еще я тут окажусь ничуть не лучше! У него бы разбилось сердце! Я не знаю, откуда взялся топор. Может быть, она сама его достала – не знаю, правда, зачем. Да мало ли? Но я очень хорошо помню, что совершенно хладнокровно подумала – топор. Это выход. Это все решит.

– Боже… – прошептала я.

– Я это сделала, и… Я ничего не чувствовала, кроме облегчения, Саша! Ни-че-го… И мне показалось, что она тоже не чувствовала ничего, кроме облегчения…

* * *

– Вот такая история, ма, – сказала я. – Все так грустно… И Бася. Она совсем не показалась мне плохим человеком. И все-таки она убийца! Ма, неужели зло в этом мире может проникать повсюду? Все так запутано, и нам кажется, что мы творим добро, защищая кого-то молчанием, а на деле творим зло! Впрочем, он ведь не виноват, правда, мам? Он действительно никак не мог подумать на Басю! Поэтому и молчал, боясь, что потеряет еще и детей, хотя, как ни странно, опасность-то исходила совсем не от бандитов…

Она ничего мне не ответила. Только подошла и прижала мою голову к своему плечу.

– Ох, Сашка, ушла бы ты с этой работы! Не для тебя все это…

Я уже хотела ответить ей, что она не права. Что это моя работа, и я на своем месте.

Но в дверь позвонили.

Я открыла дверь. На пороге стоял Пенс, в одной руке у него был маленький букет подснежников, а в другой – мотоциклетная каска.

– Пенс, – счастливо выдохнула я. – Ты хочешь сказать, что сезон начался?

– Вообще-то я хотел сказать, что я тебя, кажется, люблю, – сказал Пенс, протягивая мне цветы. – Но сезон действительно начинается.

– Йеху, – прошептала я. – Здорово, Пенс!

– Первое или второе?

– Все и сразу, – счастливо зажмурилась я.

Если, кстати, к нему присмотреться, то в его чертах есть что-то похожее на Даймона Хилла. Так – выходит, что «гильотинщица» Оля постаралась на славу!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg