«Выбор оружия (окончание)»

Фридрих Евсеевич Незнанский Выбор оружия (окончание)

4

Начальнику

Московского уголовного розыска.

От начальника 3-го отдела МУРа майора Софронова.

РАПОРТ

По поводу событий, происшедших 30 июля с. г. в Строгине возле дома № 15 по ул. Маршала Катукова, сообщаю следующее.

30 июля с. г. около 16.00 мой отдел получил распоряжение замначальника МУРа полковника Грязнова выехать по вышеуказанному адресу и обеспечить безопасность проживающего в этом доме гр-на Ермолаева Н. И., а в случае покушения на него предотвратить преступление и задержать покушавшихся.

В 16.45 сотрудники моего отдела проверили документы у пяти рабочих-строителей, проводивших вскрытие асфальтового покрытия и копку траншеи возле въездной арки дома № 15. Все пятеро оказались работниками строительно-монтажного управления, обслуживавшего телефонный узел Строгино, однако предписания на проведение работ в данном месте у них не было. Бригадир Терехов И. Н. пояснил, что утром в их СМУ пришел неизвестный мужчина лет 35 и представился заместителем председателя жилищно-строительного кооператива, которому принадлежал дом, и попросил срочно провести указанные работы, мотивируя это тем, что половина телефонов в их доме не работает из-за повреждения кабеля. Он сказал, что жильцы дома собрали для оплаты этой срочной работы 3 млн. рублей, два из них он готов заплатить сразу, а третий — после выполнения работы. Бригадир Терехов согласился выполнить эту работу. Заказчик сказал, что в концу дня, когда кабель будет вскрыт, он придет с инженером, который обследует линию и устранит неполадку. После этого Терехов договорился о доставке к месту работы компрессора и необходимых инструментов, за которые заказчик уплатил отдельно 800 тыс. рублей.

Следуя указаниям полковника Грязнова, я удалил рабочих, а сам вместе с четырьмя членами опергруппы переоделся в бытовке СМУ в их спецодежду. Остальным членам группы я приказал обследовать коммуникационный коллектор и занять скрытые позиции согласно заранее намеченному плану. Осмотрев коллектор, ст. оперуполномоченный Дворцов доложил, что ничего подозрительного не обнаружено, а также что коллектор имеет три выходных люка типа канализационных в радиусе примерно 100—150 метров от арки дома № 15. При внешнем обследовании люков было выяснено, что два из них завалены строительным мусором, а третий, расположенный во дворе соседнего дома, очищен от грязи и возле него припаркован автомобиль «ВАЗ-2106». По моему приказанию ст. оперуполномоченный Дворцов и оперуполномоченный Гриценко заняли скрытую позицию в непосредственной близости от люка и автомобиля.

В 18.10 возле места проведения работ появился неизвестный мужчина, представившийся утром бригадиру Терехову заместителем председателя кооператива. Он убедился, что кабель вскрыт, и разрешил рабочим уйти домой с тем, чтобы завтра утром закопать траншею. Он сказал, что дождется инженера-связиста и проследит, чтобы он сделал все, что нужно. Он попросил сдвинуть в сторону крышку люка, так как может возникнуть необходимость проверить расположение телефонного кабеля.

Бригадир Терехов, как мною было заранее с ним условлено, сразу ушел, а я с другими членами опергруппы остался возле компрессора, объяснив это тем, что после такой работы хочу выпить с рабочими, так как в бытовке этого сделать нельзя из-за начальства, а дома не разрешает жена. Мы поставили на газету две заранее купленные бутылки водки «Столичная», пластмассовые стаканы и закуску и расположились таким образом, чтобы держать в поле зрения подъезд к арке и одновременно быть защищенными корпусом компрессора от выстрелов охраны Ермолаева.

От предложения выпить с нами неизвестный мужчина отказался. Он заметно нервничал и объяснил это тем, что инженер-связист неизвестно где задерживается. В 18.54 он сказал, что сам посмотрит на кабель, и спустился через люк в коллектор. С собой у него не было никакой сумки или свертка, в котором могло быть оружие. Я не исключал, что под одеждой у него мог находиться пистолет, но он вряд ли рискнул бы использовать его для покушения, а если бы и рискнул, был бы нами обезоружен.

В коллекторе неизвестный мужчина находился не менее двадцати минут.

В 19.15 с ул. Катукова к дому № 15 свернула колонна из трех автомобилей: впереди — «ВАЗ-2108» синего цвета, за ним «лендровер» цвета «мокрый асфальт» и далее «БМВ» цвета металлик. Когда машины приблизились к арке примерно на 15 метров, из коммуникационного люка высунулся по пояс вышеупомянутый мужчина и произвел по автомобилям три выстрела из трех гранатометов системы «Муха», при этом он отбрасывал использованный гранатомет в сторону и вынимал снизу новый. Стрельба велась им в чрезвычайно быстром темпе и с очень высокой степенью точности: все три мины попали в автомобили и разорвались внутри. Когда в руках мужчины оказался четвертый гранатомет, оперуполномоченный Кравченко в прыжке выбил его из рук и таким образом предотвратил еще один выстрел. После этого преступник прыгнул вниз с целью скрыться от преследования, которое было предпринято мной и членами моей группы. Судя по быстроте и уверенности передвижения, он очень хорошо знал топографию коллектора и сумел оторваться от нас примерно на 60—70 метров. Сдвинув в сторону крышку люка, он выбрался на поверхность возле автомобиля «ВАЗ-2106» и здесь был арестован моими сотрудниками Дворцовым и Гриценко.

Произведенными преступником выстрелами в «лендровере» был убит Ермолаев, два его телохранителя и шофер, в передней машине убиты три телохранителя, в машине прикрытия — два телохранителя и водитель. Шофер передней машины и один из телохранителей в машине прикрытия были тяжело ранены и отправлены в больницу.

Осколками от мин были выбиты стекла в нескольких квартирах первого этажа дома № 15. Никто из жильцов и случайных прохожих не пострадал. Потерь среди членов опергруппы моего отдела нет, раненых тоже.

При обыске задержанного у него был обнаружен пистолет Макарова и портативный радиопередатчик, с помощью которого он был, по всей вероятности, предупрежден сообщником о приближении объекта покушения. Никаких документов у него найдено не было. Назвать свое имя задержанный отказался. На него были надета наручники, под усиленным конвоем он был отправлен на Петровку, 38, в дом предварительного заключения.

Установлено, что использованные им гранатометы системы «Муха» были предварительно спрятаны в коммуникационном коллекторе. Они не были обнаружены из-за чрезвычайной захламленности коллектора, недостаточности времени для поисков и неопределенности предмета поиска.

Невыполнение приказа о предотвращении покушения на Ермолаева объясняю своей личной непредусмотрительностью и некачественным руководством действиями опергруппы 3-го отдела МУРа. За допущенные ошибки готов нести полную меру ответственности... »

Резолюция замначальника МУРа полковника Грязнова:

«Никаких ошибок в действиях начальника 3-го отдела МУРа майора Софронова не усматриваю. С учетом личности предполагаемого преступника и его чрезвычайно высокой профессиональной подготовленности я приказал майору Софронову вывести всех членов опергруппы 3-го отдела МУРа из зоны предполагаемого покушения. Мой приказ не был им выполнен. Вот за это ему нужно дать втык...»

Резолюция начальника МУРа:

«Рапорт майора Софронова принять к сведению. Ограничиться обсуждением».

Из телеграммы информационного агентства ЮПИ:

«Атланта, штат Джорджия, США.

30 июля с. г. во второй половине дня в спортивном зале местной тюрьмы во время драки, вспыхнувшей по невыявленным причинам между афроамериканцами и белыми заключенными, был убит российский гражданин, отбывающий пятилетний срок заключения за нарушение иммиграционных законов США, В. И. Иванов, широко известный по кличке Кореец.

Русская мафия в США обезглавлена?..»

Факс из Нью-Йорка:

«Москва, МУР. На ваш запрос от 26 июля с. г. направляем следующие документы: официальное заключение о смерти гражданина США Никитина Игоря Константиновича, акт судебно-медицинской экспертизы, протокол опознания трупа вдовой Никитина. Сообщаем дополнительную информацию. Выявлены два свидетеля происшествия, которые вечером 14 июля видели на окраине парка Пелем-Бей такси, на котором Гарри К. Никитин уехал с виллы Р. Мафферти, а рядом с такси — «понтиак» красного цвета, принадлежащий торговому представителю ассоциации «Восход» в США Погодину. Водитель «понтиака» стоял рядом с пассажиром, в котором свидетели опознали по предъявленной им фотографии Гарри К. Никитина. Таким образом, есть все основания подозревать Погодина в причастности к убийству Никитина... »

Глава седьмая. МИСТЕР ИКС

1

Из постановления заместителя Генерального прокурора РФ государственного советника юстиции 2-го класса Меркулова К. Д.

«Возбудить уголовное дело по факту убийства гр-на Ермолаева Н. И. и девяти его телохранителей по статьям 102-д УК РФ. Поручить расследование преступления следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре РФ Косенкову А. Н.

Из протокола допроса подозреваемого, проведенного следователем Косенковым А. Н., в соответствии со статьями 123, 150—152 Уголовно-процессуального кодекса РФ.

«Вопрос следователя. Назовите свою фамилию, имя, отчество, место и год рождения.

Подозреваемый отвечать на вопрос отказался.

Вопрос. Где вы проживаете в настоящее время и где проживали до этого?

Подозреваемый отвечать отказался.

В о п р о с. По каким мотивам вы покушались на жизнь Ермолаева и убили его?

Подозреваемый отвечать отказался

Вопрос. Были ли вы знакомы с Ермолаевым раньше?

Подозреваемый отвечать отказался.

Вопрос. Был ли кто-либо организатором этого преступления или это было вашим личным решением?

Подозреваемый отвечать отказался.

Вопрос. Были ли вы раньше судимы и подвергались ли уголовному наказанию?

Подозреваемый отвечать отказался.

Вопрос. Где вы взяли гранатометы, которые использовали для нападения?

Подозреваемый отвечать отказался.

Вопрос. Где вы взяли пистолет Макарова и переносной радиопередатчик, которые были обнаружены у вас при обыске?

Подозреваемый отвечать отказался.

Вопрос. Были ли вы знакомы с проживавшим последние годы в США Ивановым В. И. по кличке Кореец, который вчера погиб во время драки в тюрьме Атланты?

Подозреваемый. Кореец погиб?

Следователь. Да, его убили.

Подозреваемый. Я не верю, что Корейца убили.

Следователь. Вам предъявляются три газеты различной политической ориентации: «Правда», «Новая Россия» и «Московский комсомолец». Ознакомьтесь с отмеченными заметками... Теперь вы верите, что следствие сообщает вам достоверную информацию?

Подозреваемый. Да, теперь верю.

Вопрос следователя. Вы по-прежнему отказываетесь отвечать на вопросы следствия?

Подозреваемый. Да, отказываюсь...»

Следователь Косенков дал подозреваемому подписать протокол допроса, но вызывать охрану не спешил. Он отодвинул от себя бумаги и внимательно взглянул на сидевшего по другую сторону письменного стола человека. Он был среднего роста. Сильные, чуть покатые плечи. Черные волосы, упавшие на низкий лоб. Черные, глубоко посаженные глаза. И полное равнодушие ко всему происходящему: и во взгляде, и в выражении лица, и во всей его позе — так сидят люди, обреченные на бесконечно долгое ожидание на вокзале или в закрытом из-за непогоды аэропорту. Или в тюрьме.

Они сидели в кабинете Турецкого на Пушкинской. После ухода Турецкого в отпуск в его кабинете — из-за царящей в Генпрокуратуре тесноты — временно расположился Косенков. И чувствовал он себя здесь не очень уютно — словно бы давил на него авторитет хозяина кабинета, невольно заставляя сверять то, что он делал и говорил, с тем, как бы вел себя в этой ситуации сам Турецкий. В конце концов ему удалось подавить в себе этот сковывающий внутренний самоконтроль, и он свободно откинулся на спинку кресла, смирившись с тем, что из этого допроса ничего не вышло.

— Давайте просто поговорим, без протокола, — предложил он.

— Не о чем нам говорить, — последовал равнодушный ответ.

— Вы ошибаетесь, — возразил Косенков. — Вы можете много чего мне рассказать. Но немало могу рассказать вам и я. И то, что вы сами знаете. И главное — то, чего вы не знаете и никогда не узнали бы, если бы не эта наша встреча. Мы получили ваше уголовное дело, датированное восемьдесят четвертым годом. Если захотите, сможете с ним ознакомиться. И вот что выяснили. Ваша фамилия — Скворцов. Павел Афанасьевич. Вы родились в шестьдесят первом году в поселке Валентиновка под Москвой, там до сих пор живут ваша мать и младшая сестра. После школы и службы в армии вы с отличием закончили высшее воздушно-десантное училище и были направлены на службу в Закавказский военный округ. В восемьдесят втором году женились на Елене, дочери начальника одного из тбилисских райторгов. Она жила с родителями в Тбилиси, а вы проходили службу в Зугдиди. Полагаю, это и стало одной из причин вашей семейной трагедии... Вы понимаете, конечно, о чем я говорю?

Скворцов пожал плечами и безучастно произнес:

— Если вы и без меня все знаете, зачем спрашивать?

— Спрашивать — это моя работа. Даже о том, что я знаю. Но речь сейчас о другом. Из вашего дела мы выяснили некоторые подробности, которые, возможно, изменят ваше отношение к следствию. Не скрою, лично меня в этом деле интересует не только фактический, но и психологический аспект проблемы. Ваша вина в убийстве Ермолаева-Бурбона бесспорна. Не вызывает сомнений и ваша причастность к взрыву полуледокола «Восток-5» в Мурманском порту. По фотороботу вас опознали члены экипажа, грузчики и работники гостиницы при спорткомплексе «Арктика», где вы проживали по фальшивому паспорту. У нас есть основания подозревать, что вы имеете отношения еще к двум убийствам — норильского инженера-горняка Кузнецова и краеведа-любителя из Твери Тимофея Евсеевича Гармаша...

— Ну так и шейте дело и подводите меня под вышку, — нехотя сказал Скворцов. — Чего вам еще не хватает?

— Мне неясны мотивы ваших преступлений. Не каждого конкретного, а вообще всех.

— Их вы никогда не узнаете.

— Я их знаю, — возразил Косенков. — Но не все понимаю. И хочу разобраться с вашей помощью. Скажите, Павел, как могли вы, блестящий офицер, отдать свою жизнь служению самому низкому делу — стать исполнителем воли одного из самых кровавых преступников России? И добавлю: одного из самых изощренных. Позже вы поймете, почему я сделал это добавление. Я не буду сейчас касаться постигшей вас трагедии, я буду говорить лишь о последствиях. Вас обвинили в террористическом акте и приговорили к смертной казни. Два с половиной месяца вы провели в камере смертников, ожидая исполнения приговора. Потом — как вам стало известно — Иванов-Кореец добился за взятки переквалификации вашего дела, а еще позже способствовал вашему досрочному освобождению. После всего этого вы, видимо, сочли себя на всю жизнь обязанным своему спасителю. Так ведь все это было?

— Ну допустим, — сказал Скворцов.

— Нет, не так. Все было совершенно иначе. Я расскажу, как все было на самом деле. Когда случилась эта трагедия с вашей молодой женой, командование вашей воинской части и Закавказского военного округа обратилось в прокуратуру республики с самыми хорошими характеристиками на вас и с просьбой в качестве смягчающих вину обстоятельств учесть вашу личность, а также личность вашей жены, не отличавшуюся, мягко говоря, добропорядочностью нравов и образа жизни. Была дана характеристика и личности ее сожителя, который — при своем довольно высоком положении в республике — был, как это вытекает из материалов дела, довольно большим мерзавцем. Несмотря на давление родителей погибшего, прокуратура приняла решение о привлечении вас к уголовной ответственности за умышленное убийство в состоянии сильного душевного волнения. Но в этот момент на прокуратуру и суд было оказано более сильное давление со стороны некоего Мамелашвили, вора в законе, он был тесно связан с Корейцем. Ваша история была хорошо известна в городе, о ней даже в московских газетах писали — это, видно, и привлекло внимание Корейца к вашей персоне. Сначала он зарядил прокуратуру и суд, чтобы вам дали вышку, а затем — якобы благодаря его вмешательству — ее отменили. И он своего добился. Вот как было на самом деле.

Косенков отметил, что с лица Скворцова сошло выражение глубокого равнодушия. Он напряженно нахмурился и решительно произнес:

— Ни одному вашему слову не верю.

— Я и не ждал, что вы сразу поверите, — ответил Косенков и положил перед ним три листка. — Прочитайте. Это показания Мамелашвили. Он сейчас отбывает десятилетний срок в колонии в Республике Коми. Мы получили их вчера по факсу. На его деле они не скажутся никаким образом, так что можно им вполне доверять.

Скворцов недоверчиво взял листки и впился в них глазами. Быстро прочитал. Отложил. Снова схватил и еще раз прочитал — медленнее. Косен-ков терпеливо ждал.

— Даже если этот Мамелашвили не врет, зачем Корейцу нужно было все это делать? — спросил наконец Скворцов.

— Это простой вопрос. Подготовить офицера спецназа, молодого, сильного, обладающего в совершенстве всеми профессиональными навыками и умеющего их применять, — это очень непростая задача. Она далеко не всегда успешно решается даже в специализированных учебных заведениях. А тут он получает готового профессионала. При этом — бесконечно преданного ему. За это никаких денег не жалко. Да и не так уж много он заплатил. В те годы грузинская юстиция, как, впрочем, и наша, не относилась к слишком дорогому товару.

— Все равно вам не верю, — повторил Скворцов.

Косенков лишь пожал плечами.

— Если вас не убеждают факты — что я могу поделать?

— Зачем вы все это мне рассказали?

— Чтобы облегчить ваше возвращение к людям.

— Поздно.

— Это никогда не бывает поздно. По-вашему, с моей стороны правильней было промолчать?

— Что вы хотите от меня узнать?

— Все, что захотите рассказать сами. Я не спрашиваю сейчас, сколько убийств по приказу Корейца вы совершили. И что это были за люди. Захотите — расскажете. Я даже не напоминаю, что чистосердечное признание может благотворно повлиять на решение суда. Сейчас меня интересует другое. Во время пребывания в камере вы держались — по отзывам охраны — очень стойко, отвергли все предложения подать прошение о помиловании. Я понимаю, в то время ваша душа была начисто выжжена...

— Что ты понимаешь, салага? — хмуро бросил Скворцов.

— Возможно, вы правы, — согласился Ко-сенков. — Вам тридцать пять, мне двадцать девять. Разница не такая уж большая. Но я не обижаюсь на ваши слова — в этом я действительно понимать ничего не могу. Но я должен хотя бы попытаться понять. Потому что без этого мне нечего делать в прокуратуре. И вообще везде, где приходится иметь дело с живыми людьми. А мне нравится моя работа.

—Чем?

— В двадцать четыре года вы уже были капитаном спецназа. Если бы вы не любили своего дела, к этому возрасту вы не продвинулись бы дальше старшего лейтенанта. Значит, ваша работа вам чем-то нравилась. Вот я и спрашиваю в свою очередь: чем? Может, наши ответы в чем-то и совпадут?

— Давай договоримся... Как тебя зовут?

— Аркадий.

— Давай договоримся, Аркадий... Можешь называть меня на «ты». Может, я и буду отвечать на твои вопросы, но в душу ко мне не лезь.

— Постараюсь, — пообещал Косенков. — После освобождения из Джезказгана ты около десяти лет служил Корейцу верой и правдой. Неужели у тебя никогда не возникало сомнений в правильности избранного пути?

— Я делал то, чему меня учили. Это была моя работа. И все.

— Ты убивал людей, — напомнил Косенков.

— Я убивал бандитов, — возразил Скворцов.

— Норильский инженер Кузнецов, убитый ночью девятнадцатого июля на набережной Москвы-реки, не был бандитом.

— К его убийству я никакого отношения не имею.

— Тем более не был бандитом краевед из Твери Гармаш.

— Я его не убивал.

— Его не просто убили. Перед этим его пытали.

— Я его не пытал.

— Это сделал твой напарник? — предположил Косенков. — Кто он?

— Я буду отвечать только за себя.

— Зачем он пытал Гармаша?

— Ему нужны были какие-то документы.

— Он их получил?

— Не знаю. Когда он связал старику руки и включил утюг, я сказал, что не буду участвовать в таком деле, и уехал в Москву.

— На «шестерке», возле которой тебя арестовали после покушения на Бурбона?

Скворцов кивнул:

— Ты не пытался остановить партнера, когда понял, что он намерен прибегнуть к пыткам?

— Я ему не нянька. Он сам знал, что делает.

— Кузнецова тоже убил он?

— Спрашивай про меня. За себя отвечу. А до других мне нет дела.

— Два года назад вместе с Ивановым-Корейцем ты уехал в Штаты. — Где ты там жил — на его вилле в Беверли-Хиллз?

— Нет. Он снял для меня квартиру на Брай-тон-Бич. На виллу он меня иногда вызывал.

— Приказывал тебе Кореец в Штатах устранять людей, которые ему мешали?

— Только один раз.

— Кто это был?

— Какой-то биржевик. Рэй Мафферти.

— Ты принимал участие в убийстве геолога из ЮАР Гарри К. Никитина? Оно произошло четырнадцатого июля в районе парка Пелем-Бей неподалеку от Нью-Рошела.

Скворцов удивленно взглянул на следователя.

— О чем это ты говоришь? Никитин жив и сейчас в Москве. Если его убийство и готовилось, как я мог в нем участвовать? Я вылетел из

— Какой приказ ты получил от Корейца, когда он отправлял тебя в Москву?

— Обеспечивать прикрытие Никитину. И контролировать его.

— Кореец не доверял Никитину?

— Он никому не доверяет.

— От кого ты получил приказ убрать Бурбона? От Никитина?

— Нет, у меня не было с ним прямой связи. Мне позвонили из Нью-Йорка. О'Коннор. Это человек Корейца. Я снимал квартиру в Медведкове. Мой телефон знал только О'Коннор.

Косенков положил перед Скворцовым фоторобот неизвестного, с которым норильский инженер Кузнецов вышел из своего номера в гостинице «Россия» перед убийством.

— Ты знаешь его?

Скворцов кивнул:

— Это тот, кого ты называешь напарником?

— Кто он? Где живет?

— Этого я не знаю. Я называл его Борисом Степановичем, он меня — Павлом.

— Он вместе с тобой прилетел из

— Нет. Думаю, в Штатах он вообще никогда не был.

— Почему ты так решил?

— По вопросам, которые он задавал. О жизни в Америке. Возможно, его обещали отправить туда, когда задание будет выполнено.

— Какое задание? — спросил Косенков.

— Связанное с делом Никитина.

— Тебе известно, зачем Никитин прилетел в Москву?

— Последний вопрос, — сказал Косенков. — Я вижу, что тебе необходимо обдумать все, что сегодня узнал. Но еще одно обстоятельство хочется прояснить. Как ты сам понимаешь, драка в тюрьме Атланты не могла быть случайной. Она была затеяна специально. И лишь с одной целью — убрать Корейца. Ты согласен с этим?

— Чьих рук, по-твоему, это дело?

— Не знаю. Он не рассказывал мне о своих делах. У него в Штатах было много очень сильных друзей. Но много и очень сильных врагов... Хватит, Аркадий, — проговорил Скворцов, заметив, что Косенков хочет еще о чем-то его спросить. — Отправь меня в камеру.

— Как скажешь. Может, у тебя есть какие-нибудь просьбы?

— Нет, — коротко ответил Скворцов.

Когда его увели, Косенков сложил в папку бумаги и выключил внутреннюю трансляцию: все, что происходило в кабинете, было слышно в соседней комнате, где сидел Турецкий и следил за ходом допроса.

— Ну как? — спросил Косенков, когда Турецкий вошел.

— А сам как считаешь?

— Не знаю, — признался Косенков. — Жалко мне его, не повезло парню. Круто не повезло.

— Да, попал в расклад... Ну что, неплохо, Аркадий, — произнес Турецкий, понимая, что Косенков ждет его оценки. — Немало он сказал.

— Жалко, что не под протокол.

— Повторит и под протокол. Может, не сразу. Но на Никитина он так ничего и не дал.

— Думаете, скрыл?

— Вряд ли. Если и скрыл, то немногое. Скорее, сам многого не знает. Чистильщик. Он и не должен многое знать. Как он назвал напарника?

— Борис Степанович.

— Борис Степанович... Кто он? Задача номер два.

— А какая номер один? — спросил Косенков.

— Сам Погодин. Почему он не дает приказ Дорофееву начать скупку акций «Норильского никеля»? Бурбон убран, никто не мешает. А он бездействует.

— Возможно, это как-то связано с убийством Корейца? — предположил Косенков. — Может быть, именно он должен был отдать этот приказ?

— Тоже вопрос не из последних. Кто убрал Корейца? Люди Бурбона? Наверняка нет. Слишком близко по времени стоят эти два убийства. Чтобы инсценировать драку в тюрьме Атланты, нужно было все заранее подготовить, найти исполнителей, внедрить их в тюрьму. Нет, тут рука не Бурбона. В России он мог сделать это без особого труда. А тюрьма в Атланте — это тебе не Бутырка.

— Кто же это сделал? И главное — зачем?

— Вот тут ты прав, — согласился Турецкий. — Главное для нас сейчас не «кто», а «зачем». И если бы нам удалось получить ответ на этот вопрос, остальное здорово бы прояснилось.

Затренькал городской телефон. Косенков привычно потянулся к трубке, но тут же, словно спохватившись, вопросительно взглянул на Турецкого.

— Бери уж, — кивнул Турецкий. — Наверняка тебе звонят, а не мне. Что это мой номер, все уже давно, наверное, забыли.

— Слушаю, — бросил Косенков в трубку и обернулся к Турецкому. — Если и забыли, то не все. Вас.

Звонил Денис Грязнов. Голос у него был возбужденный.

— Дядя Саша? Вы можете сейчас приехать в «Глорию»?

— Приехать не могу. Мне быстрей дойти.

— Так приходите. Есть важные новости.

— Какие?

— Придете — расскажу. А самая главная вот какая: с нами хочет встретиться начальник службы безопасности Народного банка Анатолий Андреевич Пономарев...

2

Две новости, которыми Денис Грязнов встретил Турецкого, едва тот переступил порог его кабинета в «Глории», были любопытными, но далекими от сенсации. Первая касалась котировки акций «Норильского никеля»: за последние два дня цена их стабилизировалась и даже обнаружила слабую тенденцию к росту. Об этом Турецкий прочитал еще утром в ставшей для него привычной газете «Коммерсантъ дейли». Эксперты «Ъ» объясняли это некоторой стабилизацией обстановки в Норильском промышленном регионе в связи с погашением задолженности по зарплате. Но погашена была отнюдь не вся задолженность, никаких мер по улучшению снабжения города не наблюдалось, а уж о переговорах премьера с забастовочным комитетом речь и вовсе не заходила. Из чего Турецкий заключил, что полковник Грязнов знает жизнь лучше, чем сам Турецкий: ничего они не сделают. А если сделают, то не то. Или не так. Или не тогда.

Но у Дениса было свое объяснение.

— Вы поняли, дядя Саша, что происходит? Кто-то начал понемногу скупать акции «Норильского никеля». Это только начало. Мне один знакомый, брокер Московской товарной биржи, объяснил: много акций сразу скупать нельзя, цена обязательно прыгнет.

— Кто скупает? Народный банк для Никитина?

— В том-то и дело, что нет.

— «Менатеп»? Альфа-банк? Мост-банк?

Тоже мимо. Какая-то никому не известная холдинговая компания «Стройинвест».

— Кто ее финансирует?

— Понятия не имею. Я дал Максу задание залезть в их компьютеры, но там у них такая защита — почище чем в ядерном центре НАСА! Подождем. Макса это за живое задело — сутки из-за компьютера не вылезает, даже похудел. Вторая новость — из самого Народного банка. Там прекратили все операции с «короткими» деньгами, отказываются от всех выгодных сделок, связанных с инвестициями.

— Что это значит?

— Аккумулируют свободные средства. Это значит — операция с «Норильским никелем» вот-вот начнется.

— Резонно, — согласился Турецкий. — Что ж, послушаем, что нам скажет Пономарев...

Начальник службы безопасности Народного банка прибыл в «Глорию» на своей «вольво» минута в минуту, как и договаривались. Поздоровался с Турецким и Денисом, разместился на казавшемся хрупким для его фигуры офисном стуле и сразу взял быка за рога:

— Вы подозреваете меня в том, что я шпионю за Дорофеевым и работаю на его конкурентов. И не пытайтесь это отрицать.

— Давайте сначала определимся в терминах, — предложил Турецкий. — Мне не нравится слово «шпионить». Я предложил бы другое: «наблюдать». «Работать на конкурентов» — эти слова тоже кажутся мне неточными. Двоякий смысл: можно работать на конкурентов, принося заведомый вред вашему работодателю, а можно и просто делиться с кем-то информацией, не нанося при этом никакого вреда. Вы совершенно правы: мы знаем, что вы ведете систематическое наблюдение за генеральным директором Народного банка. Но работаете ли вы при этом на конкурентов в худшем смысле этого слова — в этом у нас нет ни малейшей уверенности.

— Но если я не работаю на конкурентов, на кой черт мне за ним шпионить?

— Вы все-таки не уловили разницы в терминах. Мы, например, ведем наблюдение за вами, но разве это приносит вам вред? Или выгоду вашим конкурентам, если они у вас есть?

— Значит, вы признаетесь, что шпионите за мной?

— Пусть будет по-вашему, — сдался Турецкий. — Шпионим. Как и вы за Дорофеевым. Только мы это делаем, выполняя контракт, заключенный агентством «Глория» и Народным банком. А для чего вы шпионите за Дорофеевым — интересно бы узнать.

— В свое время, пять лет назад, поступая на работу в «Народный банк», я взял на себя обязанности по обеспечению безопасности банка, а не его генерального директора. Личная безопасность Дорофеева — это лишь часть моей работы. Как я ее понимаю. Дорофеев или кто-то другой — для меня это значения не имеет. В банке средства государства и людей. Следить за их безопасностью — вот моя главная задача.

— Поэтому вы к нам сегодня и пришли, — предположил Турецкий.

Пономарев подумал и подтвердил:

— Да, поэтому.

— Какое именно событие привлекло вас к нам? — вступил в разговор Денис.

Пономарев удивленно на него посмотрел.

— Про какое событие вы говорите?

— Разве мало их было за минувшие дни? Убийство Корейца в Атланте. Смерть Бурбона в Строгине...

— Не первое и не второе, — отрезал Пономарев. — И не третье, если оно у вас есть в запасе. Речь идет совсем о другом. Позавчера к Дорофееву приходил человек и откровенно шантажировал его. Он дал понять, что семья Дорофеева, она сейчас в Греции, будет в опасности, если Дорофеев не выполнит его требования...

— Извините, что я вас перебиваю, но мы знаем об этом разговоре, — проговорил Турецкий и кивнул Денису: — Покажи Анатолию Андреевичу расшифровку.

Пономарев взял текст, сравнил его с другим, извлеченным из своей папки, и покачал головой.

— Ну и ну... Сколько же у него в кабинете было «жучков»?

— Три, — ответил Денис. — Один — ваш. Второй — этого, Ермолаева...

— А третий — ваш? — спросил Пономарев.

— Наш, — согласился Денис.

— Вы нарушили закон!

— А вы?

— Я действовал в интересах безопасности Народного банка.

— А в чьих, по-вашему, интересах действовали мы? — вмешался в разговор Турецкий. — Закон запрещает установку подслушивающих устройств без ведома того, у кого их ставят. Я не сомневаюсь, что господин Дорофеев дал бы нам разрешение на установку в его кабинете «жучка», если бы мы обратились к нему за этим разрешением.

— Но вы же не обратились!

— А вы? Зачем перегружать занятого человека мелкими техническими подробностями... Какой-то английский разведчик однажды сказал... полковник Лоуренс, кажется: «Я могу приготовить вам яичницу или омлет с ветчиной. Но я не могу этого сделать, не разбив яйца». За точность цитаты не ручаюсь, но смысл именно такой. Так что не стоит нам, Анатолий Андреевич, заострять внимание на таких мелочах, — примирительно заключил Турецкий. — Договорились?

— Допустим. Что вы еще знаете?

— Лучше спросите, чего мы не знаем, — предложил Турецкий. — Ответ будет короче.

— Чего вы не знаете? — послушно повторил Пономарев.

— В частности, с какого времени и почему вы начали вести наблюдение за Дорофеевым?

— Я отвечу. Откровенно, — пообещал Пономарев. — Но с условием: вы тоже откровенно ответите на мои вопросы. Идет?

Турецкий усмехнулся.

— Мы сейчас выступаем в роли разведчиков. С каких это пор разведчики начали доверять друг другу?

— Но мы же не враги, — подумав, ответил Пономарев.

— Вы меня сразили, — признался Турецкий. — Наповал. Да, не враги. И делаем одно и то же дело. Только по-разному. Можете рассчитывать на нашу полную откровенность. Дать вам честное слово?

— Ни к чему. Я и так верю... Началось все это вскоре после моего прихода в Народный банк. До этого я служил в КГБ...

— Мы знаем об этом, — напомнил Денис. — Нам рассказал Дорофеев. В «девятке». Правительственная охрана.

— Нет, — возразил Пономарев. — В «девятке» я прослужил меньше года. А все остальное время — в Главном управлении по борьбе с организованной преступностью и коррупцией. Так оно в последние годы называлось. А раньше это было Управление по борьбе с особо опасными хищениями государственной собственности. Мы тоща немало очень крупных дел провели. Ваш молодой коллега о них, конечно, не знает. Но вы должны помнить. Дело Гойхмана...

— Первое громкое дело о валютчиках, — объяснил Турецкий Денису.

— Дело Соколова и Трегубова...

— Директор Елисеевского и начальник Московского управления торговли. Оба расстреляны.

— Дело «Океана»...

— Сеть фирменных магазинов «Океан». Контрабанда черной икры. Десятками тонн. Если не сотнями. В нем был замешан замминистра рыбной промышленности.

— И сам министр, — уточнил Пономарев. — Но его приказали не трогать. Ну и другие дела, о которых в газетах не было. В общем, работали, а не только диссидентов сажали. Так вот, когда эти дерьмократы начали разгонять КГБ...

— Мы не могли бы в этом разговоре обойтись без митингового жаргона? — спросил Турецкий. — Боюсь, Анатолий Андреевич, что мы с Денисом придерживаемся в этих вопросах несколько иной точки зрения.

— В самом деле? — удивился Пономарев. — А с виду нормальные люди. Даже умные.

— С первого взгляда вас тоже не назовешь дураком, — парировал Турецкий.

— Мы ввязываемся в политическую дискуссию, — предупредил Денис.

— Ладно, отставим, — согласился Пономарев. — Так вот, мне предложили пойти в ФСБ — в пресс-центр. Или как он там назывался — отдел по связи с общественностью. Мне. А? Пресс-релизы разносить разным... Ладно, не буду. Я, конечно, послал их подальше со всеми пресс-центрами. Тут и подвернулся Народный банк. Первое время, с полгода примерно, я к делам банка не приглядывался — не до того было, команду нужно было подбирать, структуру службы налаживать и все прочее. Досье на каждого — тоже времени требовало...

— Досье на каждого работника банка? — спросил Денис.

— А как же! Нужно же знать, кто у тебя работает. Это же банк, не лесопилка. И вот однажды мне сообщили, что Народный банк выдал кредит десять миллионов долларов Международному фонду социальных изобретений. На три месяца. Меня это слегка насторожило...

— Что именно? — спросил Турецкий. — Банки для того и существуют, чтобы давать кредиты.

— Кредит был беспроцентный. А десять миллионов в ту пору для Народного банка — это были большие деньги. За три месяца их можно было бы обернуть раза два или три...

— Кто вам сообщил об этом кредите?

— Мой человек.

— Кто? — повторил Турецкий.

— Это не имеет значения.

— Вы считаете, что после такого ответа сможете рассчитывать на полную откровенность с нашей стороны?

— Ладно, скажу. Компьютерщик из центра оперативных расчетов. У меня было на него кое-что. Задерживался за фарцовку. Мелочь, но в то время это могло стоить ему места.

— Что изобретали эти социальные изобретатели? — поинтересовался Денис.

— По-моему, они сами этого не знали. Банк социальных идей. Программы реабилитации бывших заключенных. Детские дома семейного типа. В этом роде. Просто собирали информацию и издавали какой-то журнальчик раз в полгода. Крыша: гуманитарная организация. Соответственно — налоговые льготы. А под этой крышей — с десяток чисто коммерческих фирм. Так вот, кредит они вернули, но я заметил, что с Дорофеевым творится неладное. Человек он спокойный, даже добродушный, а тут стал едва ли не бросаться на всех. С чего бы? На всякий случай я приставил к нему в охрану своего человека. Без всякой задней мысли, честно говоря. Чтобы подстраховал в случае чего. И дня через три он сообщил мне, что у Дорофеева был контакт с одним очень опасным человеком... Не знаю, нужно ли его называть. Ладно, откровенно так откровенно. С Корейцем. Через три дня после этого в личном сейфе Дорофеева появилось десять миллионов баксов. А еще через два дня они исчезли. Ни по каким документам банка не проходили. Вы поняли уже, что к чему? Это были проценты с беспроцентного кредита. Налом. И Кореец помог их выбить из социальных изобретателей.

— Это мы поняли, — проговорил Турецкий. — Не поняли другого: как вы узнали, что лежит в личном сейфе Дорофеева?

Пономарев махнул рукой: мол, ничего сложного.

— Я выбирал конструкцию сейфа, следил за его монтажом...

— И на всякий случай сделали дубликаты ключей, правильно?

— Что там ваш англичанин говорил про яичницу? — решил отделаться шуткой Пономарев.

— Продолжайте, Анатолий Андреевич, — попросил Денис.

— С того времени я стал внимательно следить за сделками банка. Конечно, в пределах моей компетенции. Все было чисто. Или делалось чисто...

— Контакты с Корейцем продолжались? — спросил Турецкий.

— Прямых не было. Но возможно, и были. Примерно раз в два или три месяца Дорофеев звонил кому-то из уличного автомата. Обычно он никогда этого не делает, в машине у него сотовый телефон. Есть еще подтверждение. Правда, косвенное: на Народный банк ни разу не наезжали. Даже попыток не делали.

Денис предположил:

— Может быть, знали, что у вас мощная служба безопасности?

— Может, и так... В общем, все шло нормально, я уже начал успокаиваться. Эти десять «лимонов» налом — ну бывает. Подвернулась возможность — и взял.

Турецкий улыбнулся.

— Как раньше писали в газетах: «На его месте так поступил бы каждый». Подумаешь, десять миллионов баксов! Может, у его жены сапоги прохудились. Или за квартиру задолженность.

— Не в этом дело, — возразил Пономарев. — нал всегда нужен, без него ничего не бывает. Я думаю, он эти десять «лимонов» в дело пустил. Потому что выгодные контракты так и посыпались. За программу переоснащения нефтяной промышленности какие киты бились? А получил Дорофеев. За красивые глаза?

— Тут мы подходим к самому интересному, — предположил Турецкий.

— Да, — кивнул Пономарев. — С полгода назад...

— «Трейдинг интернэшнл». Договор на поставку установок «газ-лифт». Народный банк кинули на восемьдесят четыре миллиона долларов. Данные о сделке из памяти компьютеров стерты.

Пономарев внимательно посмотрел на Турецкого.

— Похоже, вы и в самом деле много знаете. Что вам известно об этой сделке?

— Почти все.

— Я был с вами откровенным.

— Мы тоже сдержим свое обещание, — заверил Турецкий. — Но сначала хочется послушать вас. Как видится все это с вашей точки зрения?

— Сначала я не сомневался, что это афера. И что главный ее участник — сам Дорофеев. Незадолго до этого он отправил жену и обеих дочерей в Афины. И получил визу для себя. Откровенно говоря, я не знал, что делать. Идти к генеральному прокурору? В Управление экономических преступлений? С чем? Ни одного документа. Только мои догадки. Провести полную ревизию банка? Для этого сначала нужно возбудить уголовное дело. А без ревизии для этого нет оснований. Замкнутый круг. А если из-за моих хождений дело получит огласку? Полный крах. Я не мог допустить, чтобы Народный банк превратился в «Чару», нам доверили свои деньги сотни тысяч людей. Нет, я не мог на это пойти.

— Какое же решение вы приняли? — спросил Денис.

— Ждать. И слава Богу, что я его принял. Потому что после покушения на Дорофеева стало ясно, что он «кабанчик». Думаю, вы знаете, что это значит?

— Знаем, — кивнул Денис.

— Грешно сказать, но я готов был молиться, чтобы это покушение произошло, — помолчав, продолжал Пономарев. — Представьте себе. Неудачное, конечно. Охрану усилил, в бронежилет едва ли не впихивал. И когда случилось, как камень с души упал. Эти миллионы — мать их, перетопчемся. А узнать, что столько лет служил мерзавцу и уважал его — это, знаете ли...

— Знаем, Анатолий Андреевич, — сказал Турецкий. — Очень хорошо знаем. И вы и мы. Весь великий советский народ. Потому что, как выяснилось, всю жизнь служили мерзавцам.

— Да, служили, — согласился Пономарев. — Но кто их уважал?

— Были и такие времена, — возразил Турецкий. — Не просто уважали — боготворили. Мать рассказывала: люди рыдали, когда узнали о смерти Сталина. Какое-то дьявольское наваждение. Было, — уточнил он. — Неужели это «было» нисколько не примиряет вас с новыми временами?

— Вы опять влезаете в политический диспут, — предостерег Денис. — Скажите, Анатолий Андреевич, что больше всего встревожило вас в разговоре Дорофеева с этим консультантом ассоциации «Восход»? Требование перевести сто двадцать четыре миллиона со счета Никитина?

— Нет. Его слова: «Получите дальнейшие указания».

— Что они могут означать? Мы пытались понять, но ни к каким определенным выводам не пришли.

— Значит, есть кое-что, чего и вы не знаете. Я пришел.

— Вы не могли прослушать разговор, потому что все «жучки» в кабинете Дорофеева нейтрализованы нашей глушилкой.

— Не слышал я никакого разговора. Просто понял.

— Сейчас и вы поймете, — пообещал Пономарев. — Сегодня к полудню на резервном счету Народного банка было уже триста семьдесят миллионов долларов. Сейчас наверняка больше. Для чего, по-вашему, аккумулируются такие деньги?

— А по-вашему? — спросил Турецкий.

— Чтобы перевести их на Запад. По любому липовому контракту. Это и есть «дальнейшие указания», которые должен получить Дорофеев. Или уже получил. И он их выполнит. Потому что должен спасти семью.

— Но... Наверное, это не так-то просто — осуществить такой трансферт? — предположил Турецкий.

— Мне объяснили: по системе «Интернет» это делается за считанные минуты. И после этого Дорофеева наверняка убьют. Поэтому я к вам и пришел. У вас прямые выходы на МУР, на Генпрокуратуру, даже на Совет Безопасности. Нужно немедленно арестовать этого Ермолаева.

Турецкий и Денис с недоумением переглянулись. Пономарев заметил это, но истолковал по-своему.

— Вы хотите спросить — за что. За что угодно. За шантаж, например. Или вымогательство. Просто задержать на тридцать суток по президентскому указу.

— Но... — неуверенно сказал Турецкий. И вдруг до него дошло. — Кличка Бурбон вам что-нибудь говорит?

— Бурбон? — переспросил Пономарев. — Конечно. Проходил по связям Корейца. Корейца разрабатывал мой отдел.

— А Бурбона — не ваш?

— Другой.

— И вы, естественно, не обменивались информацией?

— Что за дурацкий вопрос? В необходимой степени.

— А степень необходимости определял, видимо, тот, кто стоял над всеми отделами?

— Само собой.

Турецкий обернулся к Денису:

— Чувствуешь, какая была организация? Сказка! Я был не прав. КГБ нужно было обязательно сохранить. И превратить в действующий филиал Исторического музея. И водить туда на экскурсии студентов юрфака... Видите ли, Анатолий Андреевич, ваше пожелание об аресте Ермолаева невыполнимо ни практически, ни теоретически. От кого бы ни исходил этот приказ — хоть от Генерального секретаря Организации Объединенных Наций.

Он умолк, ожидая, что сейчас Пономарев спросит: «Почему?» И он спросил:

— Почему?

— Потому что консультант внешнеторговой ассоциации «Восход» Николай Иванович Ермолаев и Бурбон — одно и то же лицо. И лицо это было убито выстрелом из гранатомета возле дома номер пятнадцать по улице Маршала Катукова. И по этой естественной причине никаких «дальнейших указаний» господину Дорофееву не давало и дать не могло. А у господина Дорофеева не было никаких причин беспокоиться о безопасности своей семьи, потому что семья его давно уже находится не в Афинах, а совсем в другом месте. А триста семьдесят миллионов долларов, которые собраны на счетах Народного банка, предназначены не для ее спасения, а совсем для других целей. Только не спрашивайте меня сейчас, для каких. Вы были с нами откровенны в большей степени. Мы будем с вами откровенны абсолютно. Сейчас Денис Андреевич даст вам все материалы по этому делу, которыми мы располагаем, и вы ознакомитесь с ними. А потом продолжим нашу беседу.

— Все? — спросил Денис.

— Абсолютно все, — подтвердил Турецкий.

— И даже...

—Да.

— И их тоже.

— Но ведь...

— Ты прав. Но сейчас это не имеет значения.

— Значит, все?

— Я же сказал — все.

Денис вытащил из сейфа пухлую папку и положил перед Пономаревым.

— Располагайтесь поудобней и читайте, — предложил Турецкий. — Кое-что из этих материалов вы знаете, но многое будет в новинку. И боюсь, что чтение не принесет вам душевного спокойствия. Увы. А мы с Денисом пойдем в кафешку на углу и выпьем по банке пива. Минут через сорок вернемся. Думаю, этого времени вам хватит...

Пока шли в кафе, пока устраивались за белым пластмассовым столиком, пока разливали «Баварию» по стакашкам и ждали, когда осядет пена, оба молчали. Потом Денис спросил, рассеянно, словно бы думая о чем-то совсем другом:

— Мы не ошиблись?

— В чем?

— Что дали ему все материалы? Там даже копии допросов, которых мы вообще не должны иметь. Не имеем права.

Турецкий ответил, так же безучастно:

— Не знаю. Может, и ошиблись.

— А тогда — зачем же дали?

— Не знаю, — повторил Турецкий. — Просто почувствовал: нужно. Мы же обещали быть откровенными. Иногда стоит выполнять обещания.

— Но не всегда.

— Всегда. Только не всегда получается...

Закурили. Взяли еще по банке «Баварии».

Ничего было пиво. Неплохое. Но настоящее баварское напоминало только названием.

— Не успел вам сказать, — вспомнил Денис. — Просекли мои ребята, где этот Никитин-Погодин красит волосы. Частный мастер. Возле Никитских. Заезжает к нему раз в три-четыре дня. Подкрашивает волосы, а корни — черные. И крем у него в номере нашли. Две банки без этикеток. В одной — для загара. Как настоящий загар. И ничем не смывается. В другой — чтобы снимать этот загар. А усов не нашли. Выбросил, наверное. Решил, видно, что больше не понадобятся... — Он помолчал и заключил, как бы подводя итог своим раздумьям: — Странная все-таки жизнь. Вот люди бегают туда-сюда. Каждый думает о своем. А если бы вдруг закричали о том, что у каждого на душе? Что было бы?

— Сумасшедший дом, — предположил Турецкий.

— Нет. Мне приходилось бывать в психушке.

Там в основном все молчат. Каждый о своем. А кто кричит, того связывают и вкатывают укол. И получается как в обычной жизни. Так чем же отличается обычная жизнь от сумасшедшего дома? Выходит, ничем?

— Поздравляю, — сказал Турецкий. — Следующий твой вопрос будет: в чем смысл жизни? Свеженький вопрос.

— А вы о чем думаете?

— Я, к сожалению, человек приземленный. Возраст, видно, уже сказывается. И думаю я вот о чем... Помнишь тот телефонный звонок из Нью-Йорка в гостиницу «Космос»?

— «Приступайте». «Вас понял». Этот?

— Да. Только тот, кто звонил из Нью-Йорка, сказал не «приступайте», а «приступаем».

— А какая разница? — спросил Денис.

— Если вдуматься, есть. Можно, конечно, это «приступаем» понять как «приступайте». Но можно и по-другому: мы приступаем здесь, в Нью-Йорке, а вы — в Москве.

— Как говорят наши северные братья — чукчи:

— О великий и могучий русского языка!

— Вот именно, — кивнул Турецкий и взглянул на часы. — Пожалуй, пора...

На пороге «Глории» их перехватил Макс. Он был в обычной красной футболке с потным пятном на груди. И что-то не показалось Турецкому, что за время своих бдений за компьютером он хоть на килограмм похудел. Вспотел — да, а насчет похудеть — этого не случилось.

— С тебя бутылка «Амаретто», — заявил он Денису.

— Две, — сразу согласился тот. — Вник?

— И что?

— «Стройинвест». Зарегистрирован неделю назад. Учредитель — Народный банк. И бабки их же.

— Ну, дядя Саша! Что вы на это скажете?

— Пока ничего...

Пономарева они нашли в кабинете директора «Глории» на том же месте, где и оставили. Он грузно обосновался в директорском кресле: сидел уставший, откинувшись на спинку. Все бумаги были сложены в папку, а на столе перед ним лежали все фотороботы и снимки Никитина и Погодина, в том числе и черно-белый отпечаток, собственноручно разрисованный Турецким еще в Норильске. Начальник службы безопасности Народного банка и не подумал уступить директорское кресло Денису. Он лишь сделал короткое движение рукой: садитесь — и указал на один из снимков:

— Кто это?

— Настоящий Никитин, — ответил Денис.

— А это?

— Тот, кто убил Бурбона.

— А это?

— Его напарник.

— Хорошая работа, — помолчав, произнес Пономарев, и не понятно было, имеет ли он в виду качество снимков и фотороботов или собранные в папке документы. — Как я понял, все разговоры, которые идут здесь, записываются? Сейчас тоже?

— Если вы против, мы можем стереть пленку. Сейчас же, при вас, — предложил Денис.

Пономарев отказался:

— Нет, пусть... Пусть! То, что я вам сейчас расскажу, — государственная тайна. — В восьмидесятом году мы начали агентурно-оперативную разработку банды Корейца. В последующие три года внедрили в его окружение своих людей. Двух агентов подвели к нему, когда он сидел в Тулуне. Потом — через них — еще двоих. Одному не повезло — прокололся, пришлось вывести из игры.

— Что это значит? — спросил Денис. — Убрать?

Пономарев даже обиделся:

— За кого вы нас принимаете? Что мы — бандиты? Нет, просто отозвали на работу в аппарате.

А остальные трое крепко укоренились. Один стал правой рукой Корейца, второй тоже держался близко. Третий — чуть дальше, но так для дела было даже лучше, мы контролировали не только ближайшее окружение Корейца, но и периферию, дальний обвод. Когда было решено переместить Корейца в Штаты, двое первых уехали с ним, третий остался в Москве...

Турецкий перебил:

— Что значит: «решено было переместить в Штаты»? Кем решено?

— Кем надо.

— Смысл?

— В Москве он набрал слишком большую силу, уголовную Москву нужно было децентрализовать. Мы знали, что вместо себя Кореец оставит Бурбона. Это было как раз то, что нужно.

По своей психофизике Бурбон середняк. Поэтому не сможет объединить банды Москвы, как Кореец. С другой стороны, не даст этого сделать никому другому — не позволит подняться, на это ему ума хватит. Так и вышло.

— Каким же образом удалось заставить Корейца уехать? — спросил Денис.

— Ну, это азбука. Начали прижимать здесь, создали прессинг. Потом дали понять, что в Штатах он нужней — больше размах. Там уже были десятки тысяч русских, американцы выли от беспредела. Там нужен был сильный смотрящий.

Для разборок. И чтобы собирать деньги с тамошних русских в «общак». Мы не оставили ему выбора. В конце концов он уехал.

— В литерном деле Бурбона есть информация, что въезду Корейца в Штаты помогли спецслужбы США. Как и позже — поездке в Нью-Йорк Бурбона.

— Какой интерес в этом был для ФБР?

— Очень большой. Наркотики. Их стратегия была и есть: переадресовать поток наркотиков из Южной Америки, минуя Штаты, в Россию и СНГ. И Кореец был как раз такой фигурой, которая была им нужна в этой игре. Последнюю информацию мы получили в начале девяносто первого года: готовится сделка между Корейцем и главой боливийского наркосиндиката Караскильи о кредитовании закупки. Речь шла о трехстах миллионах долларов. Я думаю, сто двадцать четыре миллиона, что лежат сейчас в Народном банке на счету Никитина, как раз и есть первый транш из этих трехсот миллионов.

— Боже милостивый! — вырвалось у Турецкого. — Только этого нам не хватало! Так вот зачем три раза летал в Боготу этот треклятый Погодин. Богота — это же столица Колумбии.

— И это еще не все, — хмуро проговорил Пономарев. — Если им удастся комбинация с «Норильским никелем» и с этой — как ее? — Имангдой, Россию захлестнет поток наркотиков. Под прикрытием поставок горнорудного оборудования будет кредитоваться закупка таких партий героина, каких даже в жутком сне не увидишь.

Такие-то вот дела, коллеги.

— И вы все это знали раньше? — спросил Денис.

— Что знал-то, конечно, знал. Но понял многое только сейчас. Когда прочитал ваши документы. И когда увидел снимки. Особенно этот вот — черно-белый... Так вот, я не закончил о наших людях, — продолжал Пономарев. — Когда началась вся эта дерьмократизация, они вышли из-под контроля. Перестали реагировать на сигналы из центра. Хоть и центра уже практически не было, все же удалось найти концы. Думали, провалились. Нет. Они просто стали работать на Корейца. Или на себя. И не так уж трудно их понять.

— На их месте так поступил бы каждый? поинтересовался Турецкий. — Кто эти люди? Вы их знаете?

— И вы тоже их знаете. Один из них — майор госбезопасности Ян Скуриньш — президент компании «ЭКСПО», тот которого вы назвали напарником убийцы Бурбона, — подполковник КГБ в отставке Борис Степанович Мостовой. А главный, правая рука Корейца, полковник КГБ Георгий Борзов — это и есть тот, кто называет себя Никитиным.

3

Тот, кто называл себя Никитиным и жил в Нью-Йорке под фамилией Погодина, а на самом деле был полковником госбезопасности Георгием Борзовым, вышел из лифта гостиницы «Космос», бросил ключ от номера на стойку портье, отозвался на приветливое «Доброе утро, сэр!» невозмутимым «Монинг» и направился к газетному развалу, где наугад выбрал с десяток изданий — от «Московского комсомольца» до зюгановской «Правды», — расплатился пятидесятитысячной бумажкой без сдачи и повернул к выходу из гостиницы. Он шел к двери, не обращая внимания на шумные группы туристов, увешанных видеокамерами, на предлагавших свои машины таксистов и на довольно привлекательных девиц, вынужденных из-за немыслимой конкуренции работать в эти утренние, практически глухие для их ремесла часы.

Он был в том же легком сером костюме, в каком прилетел в Москву, платиновые волосы были уложены так, словно он только что вышел от парикмахера, ухоженное, с ровным средиземноморским загаром лицо источало спокойную уверенность и легкую снисходительность к царящей вокруг суете. В задрипанный «Космос», когда-то считавшийся одним из лучших отелей Москвы, а теперь превратившийся в некое подобие студенческого общежития Университета Лумумбы, он входил как в двери какого-нибудь «Хилтона» или «Шератона», ауру избранности, отмеченности высшим благорасположением судьбы.

Это был человек, у которого нет проблем.

«Сейчас они у тебя будут, — подумал Турецкий. — И у меня, кстати, тоже».

Он подождал, пока тот, кто называл себя Никитиным, прошествует к выходу мимо ряда кресел у стены, и негромко окликнул:

— Игорь...

Тот, кто называл себя Никитиным, не услышал. Или сделал вид, что не слышит.

— Игорь! — громче повторил Турецкий.

Теперь услышал. Чуть замедлились движения, какая-то напряженность появилась в спине, точно бы окаменел затылок.

— Никитин! — крикнул Турецкий и шагнул вперед.

Тот, кто называл себя Никитиным, остановился и медленно повернулся. На Турецкого смотрели холодные серые глаза убийцы.

— Вы — меня?

Турецкий представлял, как он выглядит в его надменных глазах: долговязый, спортивного вида моложавый мужик в джинсах, кроссовках и ковбойке с закатанными рукавами, с длинными, давно не стриженными волосами, с дурацкой радостной улыбкой. Все правильно, так он и должен выглядеть. Турецкий заулыбался на полную катушку и радостно заорал:

— Игорек! Ты?! Не узнаешь?

Тот, кто называл себя Никитиным, внимательно его рассмотрел и спокойно ответил:

Хоть бы нотка рассеянности, хоть бы четвертушка настороженности. А между тем такая ситуация для работающего легендой под агента или разведчика как Чернобыль для физика-атомщика. Жуткий сон, кошмарнее не бывает. Но тот, кто называл себя Никитиным... Нет, сказал себе Турецкий, не тот. Он для меня сейчас и есть настоящий Никитин. Игорек. Гарька. Однокурсник. Друг. Или почти друг. Сколько водки, «сухаря» и черного бадаевского «сенатора» вместе выпито! Сколько оттопано по «бродвею» от «Националя» до Пушки, от Гостиного двора до Фонтанки с зелеными от вечной питерской сырости клодтовскими жеребцами. Сколько переговорено и переспорено в сизых от сигаретного дыма комнатах общаги, в курилках «публички» на продуваемых невским ветром набережных белыми ночами. Сколько чувих... Да что говорить! И вот... Господи, что с нами делает жизнь!

— Господи, что с нами делает жизнь! — вслух произнес Турецкий. — И я ведь тебя тоже ни за что бы не узнал. Если бы не знал, что ты — это ты. Ну? Да я же Сашка — Турецкий! С юрфака. Он же Стамбульский, он же Персидский и он же просто Турок, смотря сколько было выпито! Ну? — с надеждой повторил он. — Начинает доходить?

— Сашка?.. Турецкий?..

— Ну конечно же! С юрфака! Ты с матерью на Васильевском жил, а я в общаге... Мы еще абитуриентами познакомились — вместе тряслись, как цуцики — списков ждали: прошли или нет. Я тебе сказал: дай закурить. Ты дал. «Аврору», как сейчас помню. Тогда я первый раз в жизни закурил. И с тех пор не могу бросить, раз сто пытался... А когда увидели себя в списках, пошли в зеркалку на Невском — помнишь, в подвальчике? — и надрались шампанского с коньяком. Я скопытился, ты меня к себе домой привез. Как вез — ничего не помню. Утром я начал перед твоей матушкой извиняться, что такой пьяный был. А она говорит: «Ничего страшного, Саша. Из всех пьяных, кого я видела, вы были самый милый!» Ну?

Никитин покачал головой.

— Не помню. Турецкий... с юрфака... я же на геологическом был...

— Сейчас вспомнишь! — радостно пообещал Турецкий и даже прищелкнул пальцами от удачной мысли. — Есть вещи, которые не забываются! С кем ты из-за Милочки Полторак дрался на втором курсе?

— Из-за какой Милочки?

— Здрасте! Милка! С филфака! Ножки, фигурка, зеленые глаза, золотые волосы...

— И я с тобой из-за нее дрался?

— Ну да! Конечно, со мной!

— И... чем это кончилось?

— Ну, как тебе сказать... Ладно, дело прошлое. Ты мне, конечно, больше навешал. Ты все-таки постарше был. И покрепче. Геолог — в форме был. А я...

— И кому она досталась?

— Милочка? — Турецкий задумался. — А знаешь, не помню, — признался он и захохотал. — Не помню! А? Дрались — помню. С кем — помню. А кому она... Тебе, наверное. Потому что если бы мне — наверняка запомнил бы.

— И не мне, — сказал Никитин. — Потому что тоже запомнил бы.

— Но драку-то вспомнил?

— Конечно, вспомнил. И мы с тобой после этого...

— Как ни странно! — подтвердил Турецкий. — Подружиться не подружились, но как-то чаще встречаться стали. И душевнее. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что у нас уже было общее прошлое.

— Хорошая мысль, — оценил Никитин. — Если бы я был писателем, обязательно использовал бы.

Турецкий отмахнулся.

— Во-первых, я эту мысль у кого-то спер. А во-вторых — сам уже раз пять использовал. В очеркишках.

— А ты что, писатель?

— Куда мне! Газетчик.

— Но ведь ты сказал, что учился на юрфаке...

Никитин внимательно посмотрел на Турецкого.

— А ведь ты меня, Гарик, не вспомнил, — с грустью заключил Турецкий. — Ну конечно, куда мне. Ты был гордость и надежда университета, будущий Отто Юльевич Шмидт. А я — так, массовка. Один из. Жорку-то Крутицкого хоть помнишь?

— Конечно, помню.

— А Славку Старкова?

— Еще бы.

— А Эдика Додина?

— Эдика?

— Ну поэт. С бородой, как у Карла Маркса, — подсказал Турецкий. — Короткие стихи писал. Не слишком приличные, но смешные. «Говорила клизма клизме: не ханжа я вовсе, но, кроме жопы, в организме я не вижу ничего».

Никитин засмеялся. Хорошо он смеялся. Открыто. Доверительно. Располагающе к себе. Если бы не этот волчий холодок на самом дне его смеха. Не знать, то и не почувствуешь. Но Турец-кий-то знал. И почувствовал. Но тут же приказал себе забыть об этом. И забыл.

— Теперь вспомнил, — сказал Никитин. — У него еще было: «Не стесняйся, пьяница, носа своего. Он ведь с нашим знаменем цвета одного».

— Нет, — возразил Турецкий. — Это Гарик Губерман. Он давно в Израиле. С полгода назад приезжал в Москву. А между прочим, мы с тобой у него однажды были. В Питере. И привел тебя к нему я.

— Погоди-погоди! — оживился Никитин. — Кажется, что-то я начинаю... А когда я после Норильска на барже сторожем работал, ты ведь бывал у меня?

Турецкий даже восхитился. Классная была ловушка. С двойным капканом. Первый: где стояла эта баржа. Второй: всех, кто тогда возле настоящего Никитина крутился, в КГБ знали наперечет, с фамилиями и адресами. Скажи: «да» — и сливай воду, приехали.

— Нет, — сказал Турецкий. — В кочегарке у тебя был один раз.

— В какой? Я в двух работал.

— Не помню. В ЖЭКе каком-то. Я Ольгу случайно встретил, она шла к тебе. Темно было, какие-то дворы. У тебя там человек пять или шесть было.

— Только раз и пришел? — удивился Никитин.

— Да как-то уж больно холодно вы меня встретили. И ты и твои ребята. Я понимаю, конечно: стукачей вокруг вас было полно. А потом Ольга сказала, что тебя в чистопольскую психушку отправили. Неужели она тебе про меня не писала? Или не рассказывала? А я ведь ей лекарства доставал для Катьки, она часто болела.

— Вот теперь вспомнил. Ну конечно же! Сашка Турецкий. Турок. Ну надо же! Вот уж верно — что делает с нами жизнь! Не обижайся, все-таки двадцать лет прошло.

— Больше. Тебя в семьдесят восьмом выслали. А мы последний раз виделись тогда, в кочегарке. Это был семьдесят пятый. По телевизору смотришь иногда на артистов и думаешь: как же быстро они стареют! Потому что их раз в два-три года видишь, а себя — каждый день. И кажется: да все тот же. Оказывается, нет... Ну, здравствуй Гарик!

— Здравствуй, Сашка!

И они обнялись. Сдержанно. По-мужски. Похлопали друг друга по спине. Старые друзья после двадцати двух лет разлуки. Надо же...

— Что же мы тут торчим на проходе? — спохватился Турецкий. — А не закатиться ли нам... Но, может, у тебя дела? Ты же бизнесмен. Время — деньги.

Никитин взглянул на часы, ненадолго задумался и решительно сказал:

— Никаких дел! Такие встречи бывают не каждый день. Ты сказал, что не узнал бы меня, если бы не знал, что я — это я. А как ты вообще узнал, что я в Москве? И ты почему в Москве? Ты же в Питере жил.

— Все расскажу, — пообещал Турецкий. — Разговоров у нас с тобой будет сегодня — не на час. И вот от чего ты обалдеешь... Ты даже представить себе не можешь!

— Да я уже от нашей встречи обалдел, — улыбнулся Никитин.

Хорошая у него была улыбка. Умная, не высокомерная. Наоборот — предназначенная такому же умному, как и он сам, человеку. Доверительная. Располагающая к себе. Как бы уравнивающая его с собеседником.

— Это семечки, Гарик! Ты от другого офонареешь. От того, что наш разговор — не весь, конечно — будет иметь самое непосредственное отношение к твоим делам. К твоему бизнесу!

— Да ну? — не поверил Никитин.

— Представь себе.

— Ты меня заинтриговал. Куда поедем?

— В Домжур, конечно. В Дом журналиста, — объяснил Турецкий. — Там очень симпатичный пивбар. И народу сейчас немного.

— В пивбар? — удивился Никитин. — Ну нет! Ресторан там хороший?

— Спрашиваешь! Такого филе по-суворовски, как у них, даже сейчас нигде не найдешь.

— Вот там и посидим.

— Но... — Турецкий замялся. — Знаешь, Гарька, пивбар — куда ни шло. А ресторан не потяну. Полоса такая...

Никитин нахмурился.

— Турок! Ты ли это? С каких это пор мы начали считаться? Или ты думаешь, что я не смогу заплатить за кабак?

— По твоему виду не скажешь. Не просто заплатить, но и купить его целиком можешь.

— Договорились. Куплю. И посидим за счет заведения. Обмоем покупку. Согласен?

Турецкий засмеялся.

— Ты всегда был таким. Неординарные решения. Извини. Ты просто не знаешь сегодняшнюю Россию. У нас сейчас жизнь — шакалья. Урвать кусок — и в кусты. Скоро уже совсем как немцы начнем: каждый платит за себя. Конечно, согласен. Тем более что у меня есть чем расплатиться с тобой за любую выпивку.

— Чем же?

— А что сейчас самое дорогое?

Никитин задумался, предположил:

— Верность? Дружба? Любовь?

Турецкий лишь головой покачал.

— Ну, чистый шестидесятник. Только в Южной Африке пара таких и осталась, не больше. Ты бы еще сказал: свобода. Нет, Игорек. Информация. Поехали.

— Возьмем такси?

— Зачем? Я на машине.

— Но если мы выпьем...

— А я ее возле Домжура и брошу. Завтра заберу. Знаешь, в чем преимущество старых «Жигулей» перед новыми «мерседесами» или даже «порше»?

— В чем?

— В том, что они на хрен никому не нужны.

«Шестерка» Турецкого оправдала все самые лучшие его ожидания. Минут десять он безуспешно гонял двигатель стартером, пока окончательно не посадил аккумулятор. Потом еще с четверть часа чистил свечи. И еще минут двадцать мотался по площадке перед «Космосом», уговаривая кого-нибудь дать ему «прикурить». И когда наконец «жигуль» завелся, торжествующе объявил Никитину:

— А все-таки иногда оно вертится! Прошу садиться...

Пока выворачивали на проспект Мира, пока тащились по нему со скоростью ломовой лошади, пока крутились по Садовому, подъезжая к Дому журналиста (Турецкий намеренно выбрал самый длинный и забитый машинами путь, чтобы дать время и себе и Никитину освоиться с ситуацией), Турецкий поведал старому другу историю своей жизни.

У каждого человека есть несколько вариантов трактовки своей судьбы: хвастливый, анкетнообъективный и слезный. Турецкий не стал искушать судьбу и выдумывать себе какую-то совсем новую биографию. Во-первых, легко было проколоться на мелочах (а в том, что Никитин умел вполне профессионально анализировать информацию, у Турецкого сомнений не было). Во-вторых, неизвестно было, что Дорофеев рассказал Никитину о своих контактах с «Глорией» и лично с Турецким — многое мог рассказать, хоть и не все. А если так, тут вообще было минное поле. Поэтому Турецкий положил в основу своего рассказа средний вариант, объективный, разумеется — с элементами некоторых преувеличений и недоговоренностей.

По этому варианту выходило так. После ЛГУ отправили его по распределению в Лугу, под Ленинград, в районную прокуратуру, помыкался там года полтора, потом в отпуске познакомился с симпатичной москвичкой, женился, прописался в ее квартиру, с трудом оформил перевод в Москву. Пахал в Мосгорпрокуратуре, потом перевели в Г енпрокуратуру — не за особые заслуги, а так — молодых кадров там не хватало. И до последнего времени там и вкалывал. Дослужился до «важняка», но тут пришел новый и. о. генпрокурора, всех поставил на уши, пришлось уйти. Спасибо, взяли обозревателем в «Новую Россию». А потом — снова полный поворот кругом: и. о. посадили — под следствием до сих пор, пришел новый генеральный, начал собирать разогнанные кадры, вспомнили и о Турецком. Вернули на прежнее место — старшим следователем по особо важным делам. И все бы ничего, но потянула его нелегкая за язык — неудачно выступил на одном международном симпозиуме... «Только не спрашивай на каком, ладно?» В общем, обвинили, что сорвал мероприятие, санкционированное главами четырех ведущих стран мира, назначили служебное расследование. Сначала хотели вообще вышибить, потом решили погодить — отправили в отпуск без сохранения содержания. По существу, отстранили от работы на период расследования. Гуляй, Вася!

— Вот и гуляю, — заключил Турецкий, залезая правыми колесами «жигуленка» на тротуар в узком проезде возле Дома журналиста. — Приехали!

Он помахал журналистским билетом перед швейцаром, небрежно кивнул в сторону Никитина: «Со мной!» И через две минуты они уже сидели в углу почти пустого прохладного зала знаменитого некогда ресторана Домжура. Турецкий выложил из заднего кармана джинсов на стол все свои документы и, извинившись, пошел смывать следы борьбы со своим «жигулем». Вернувшись, он отметил, что Никитин даже не прикоснулся к его документам: школа! Они просто были сдвинуты официантом на край стола, а все остальное пространство было уставлено тарелочками, судками, бокалами и рюмашками, кучей закусок и парой бутылок — французского и шотландского виски.

Турецкий только развел руками.

— Как в старые добрые времена!

— Такие встречи положено отмечать хорошим шампанским, — сказал Никитин, жестом приказывая официанту наполнить бокалы. — Ну, со свиданьицем, Сашка!

— Со свиданьицем, Гарик!

Они чокнулись и выпили. Никитин попросил официанта откупорить виски и отпустил его.

— Будем? — спросил Никитин.

— Будем, — согласился Турецкий.

Классное было виски, хоть Турецкий и не слишком привечал этот напиток. После него не грех было и закурить. Что они и сделали.

— У тебя вопрос? — предположил Турецкий.

— И не один. А пока — не вопрос, просто уточнение. Ты сказал, что был следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры...

— Формально я и сейчас им являюсь. Вот удостоверение, можешь взглянуть...

Никитин не отказался.

— Старший советник юстиции — это что значит? — спросил он.

— Вроде полковника, — объяснил Турецкий.

— Большая фигура. Насколько я могу судить.

— Еще какая! — с иронией отозвался Турецкий. — Ты просто ахнешь, если узнаешь, каким делом я занимался перед тем, как меня отправили на этот международный симпозиум.

— Если не секрет — каким?

— Мне было поручено расследовать причины возникновения войны в Чечне, выявить и привлечь к уголовной ответственности всех виновников, — без запинки соврал Турецкий. — Неслабо?

— Турок! Заливаешь!

— Нет, Гарик. На спор могу и документами подтвердить.

— И ты с этим делом справился?

— Не успел. Я подошел к делу строго официально — в полном соответствии со всеми требованиями Уголовно-процессуального кодекса. Для начала вызвал повестками в прокуратуру для допроса в качестве свидетелей ряд лиц: Президента, секретаря Совета Безопасности, министров обороны — бывшего и нынешнего. И других шишек рангом помельче...

— И они, конечно, пришли?

— Конечно, не пришли. Я выждал определенный законом срок и вновь разослал повестки.

С предупреждением, что в случае неявки данные лица будут подвергнуты принудительному приводу.

— Ты это сделал?

— А что мне оставалось? Я обязан был проводить все необходимые следственные действия.

— А уж тут они точно пришли! — предположил Никитин, заинтригованно слушая треп Турецкого.

— Нет, — вздохнул Турецкий. — По какому-то странному совпадению в этот самый момент меня отстранили от дела и откомандировали на тот самый симпозиум.

— А дело?

— Дело передали моему коллеге и, можно сказать, ученику. Он и продолжает его, строго выполняя все указания закона.

Никитин засмеялся.

— Ничего в этом смешного нет, — заметил Турецкий. — Бюрократия — самое законное средство борьбы с демагогией. И наоборот.

Он подумал, что Костя Меркулов простит ему заимствованную у него мысль, а Аркаша Косен-ков — всю байку. Но такова была традиция Домжура—тут все знали друг друга и никто не обижался на плагиат.

Никитин плеснул в стопари виски.

— Я хочу выпить за то, что ты, Турок, остался таким же веселым и неунывающим! И за то, чтобы всегда оставался таким!

— Спасибо. И за тебя, Гарик!

— Почему же ты ничего не спрашиваешь про меня? — поинтересовался Никитин, когда они отдали дань жюльенам и осетровому балыку.

— А я все про тебя знаю. Тебе говорит что-нибудь название «Глория».

— Пожалуй, нет.

— Это охранно-детективное агентство. Мой друг основал, Слава Грязнов. И назвал в свою честь — «Сла-ва». «Глория» — это и есть «Слава».

Сейчас он, правда, в МУР ушел, а агентством его племянник руководит. А поскольку я остался не у дел, он и попросил поработать у него консультантом. Тут и крупный заказ подвернулся: один банкир заказал просветить своего будущего партнера. Я согласился — почему бы и нет, деньги-то на жизнь нужно зарабатывать. А теперь я скажу, кто наш заказчик, а остальное ты сам поймешь. Генеральный директор Народного банка Дорофеев.

— А клиент, то есть партнер — я?

— Вот именно. Честно сказать, я сначала не врубился. Ну, Никитин и Никитин, мало по России Никитиных. Ну из Америки, там уже тоже наших полно. А когда начальник их службы безопасности собрал объективку — тут я и обалдел.

Так это же ты! Ты — и никто иной. Вот это был для меня номер. Я никому, конечно, о нашем знакомстве не сказал. Сначала дело нужно было сделать, а эмоции — это уже потом...

— Сколько же времени вы моей персоной занимаетесь?

— Недели две, пожалуй. Или три.

— И что выяснили?

— Все, Игорек. До последней запятой в твоей жизни. И как ты в Норильске жил и работал — я сам туда летал. И как в Штатах жил на «вэлфэр» и глушил горькую. И как с Джоан познакомился.

И как в Канаде работал. И как сейчас в Претории живешь.

— В Преторию тоже ты летал?

— Нет, одна моя хорошая знакомая из Нью-Йорка. В общем, сдали мы на днях отчет нашему клиенту. Он был в высшей степени удовлетворен. Но больше всего был рад знаешь кто?

— Я, Гарик. Не больно-то нам повезло со временем. Не худшие были, конечно, времена, но и хорошими не назовешь. «Бывали хуже времена, но не было подлей». И вот глянешь кругом: кто спился, кто скурвился, кто вообще человеческий облик потерял. И только один человек остался таким, каким был в нашей романтической юности. Ты, Гарька. Не сломался, выдержал такое, что мало кому под силу. Больше того — победил.

Через тюрьму, психушку, изгнание. Доказал: я есмь, а вы все — говно. В этой ситуации твоя личная жизнь уже перестает быть твоим личным делом. Хочешь ты или не хочешь, но ты стал символом. Ты своим примером доказал, что можно оставаться человеком в любых, даже самых скотских условиях.

— Да ты, никак, очерк хочешь обо мне написать? — усмехнулся Никитин.

— Написал бы, но ты не разрешишь. И не в очерке дело. То, что я сейчас говорю, важно прежде всего для меня самого. Так вот, Игорь, я счастлив, что судьба смолоду свела меня с одним из самых светлых людей, какие встречались мне в жизни, и не принесла разочарования через двадцать с лишним лет. Давай выпьем за этого прекрасного человека — за Игоря Никитина.

— Спасибо, — пробормотал Никитин и, чокнувшись с Турецким, выпил.

— А теперь, — продолжал Турецкий, —

прежде чем это прекрасное шотландское виски не увлекло нас в свои глубины, я хочу рассказать тебе кое-что о твоих делах... Не усмехайся, я знаю о них почти все.

— Откуда?

— Кое-что рассказал Дорофеев. Кое-что изъято из компьютеров Народного банка, а кое-что — чисто оперативная информация. Так вот,

Игорь, если ты всерьез намерен реализовать свою Идею с акциями концерна «Норильский никель», то сейчас самое время к ней приступить. Сегодня котировка практически минимальная. В ближайшие дни начнет расти. Во-первых, завтра в Норильск вылетает правительственная комиссия для переговоров с забастовочным комитетом. Во-вторых, в Финляндии зафрахтован ледокол для проводки судов с грузами для Норильска по Сев-морпути, в третьих — в ближайшие три дня будет погашена вся задолженность норильчанам по зарплате. Это точная информация — от одного моего знакомого из Совета Безопасности. Там наконец вникли в ситуацию и правильно ее оценили. Но мало того. Акции уже начали расти со вчерашнего дня... обратил внимание?

— А почему?

— У меня есть соображения, но хотелось бы послушать тебя — как это видится со стороны.

— Скажу, — пообещал Турецкий. — Кто-то уже начал скупать акции норильского концерна.

— Кому они нужны?

— И это скажу. Но сначала: кто начал скупать. Некая холдинговая компания «Стройинвест». Создана недавно и как я понимаю — именно для этой цели. И финансирует ее небезызвестный тебе Народный банк.

Никитин пожал плечами.

— Мелкая биржевая игра.

— Вчера после полудня на резервном счету Народного банка было аккумулировано триста семьдесят миллионов долларов. Сегодня, я думаю, эта сумма превысила полмиллиарда. Для чего, по-твоему, Дорофееву столько свободных денег?

— По-твоему, он намерен скупить контрольный пакет акций «Норильского никеля»?

— А заодно, возможно, и лицензию на разработку Имангды.

— Но какой для него в этом смысл? У него нет информации, которая заставила бы поднять курс акций.

— А она ему и не нужна. Давно ты, Игорек, не был в России. У нас сейчас играют совсем в другие игры. Вот тебе информация из достоверных источников: не исключено, что в самое ближайшее время Дорофеев будет назначен первым вице-премьером, курирующим экономический комплекс. У него поддержка в верхах. И если у него будет контрольный пакет «Норильского никеля», что он сделает в самую первую очередь? Догадался? Правильно. Проведет санацию концерна, добьется финансовых вливаний и через свои структуры будет спокойно стричь бабки. А там и до Имангды доберется: копии твоих маршрутов нашли в большом доме на Литейном, подробное описание разведочного бурения дал начальнику норильской экспедиции Владимир Семенович Смирнов. Так что все это вопрос времени. У Дорофеева времени много. У тебя, как я понимаю, нет. Поэтому я и говорю тебе: поспеши.

Никитин плеснул в рюмки виски, но пить не стал.

— Почему ты меня об этом предупреждаешь?

— Я тебе уже сказал, — ответил Турецкий. — Я считаю, что Имангда — это твое, ты заплатил за нее всей своей жизнью. И я не могу допустить, чтобы плодами твоей жизни воспользовался вор.

— А Дорофеев вор?

— Турок! Информация, которой ты меня снабдил, стоит больших денег.

— Я бы и взял за нее большие деньги. Но не с тебя, Гарик. Мы же договорились: заплатишь за этот стол — и мы квиты.

— Ты это серьезно?

— Да, — сказал Турецкий. — Как говорит один мой знакомый официант: у меня немного принципов, но теми, что есть, я дорожу. Я тоже. И денег с друзей не беру.

Никитин потянулся через стол и крепко пожал Турецкому руку.

— Надеюсь, я когда-нибудь сумею расплатиться с тобой за эту услугу. А сейчас, извини, Сашка. То, что ты сообщил, слишком важно, мне нужно принять меры. Так что давай перенесем продолжение нашего мальчишника на другой день. Оставайся, допивай, закусывай, если хочешь. А мне нужно бежать.

— Одному какой интерес... Единственное, что не хотелось бы оставлять, так это виски. И я его не оставлю.

Турецкий закрутил винтовую пробку и снял почти полную бутылку со стола.

На краю тротуара Никитин поймал такси, уже из окошка помахал Турецкому и укатил к центру.

Старый друг, с которым не виделся двадцать два года.

Тушите свет!

Человек, который называет себя Никитиным, не подвел его.

Из ближайшего автомата Турецкий позвонил в «Глорию». Денис, как и договаривались, был на месте.

— Нашего друга ведут?

— От самого Домжура. В две машины. Едет на такси. Судя по всему, в сторону «Космоса».

— Дорофееву он звонил?

— Только что. Из автомата. Приказал приехать к нему в «Космос» через сорок минут.

— Наш «рафик» по-прежнему у «Космоса»?

— Как всегда.

— Бери свой «фиат» и дуй туда. Я тоже сейчас подъеду...

Частник Турецкому попался шустрый, прекрасно знающий Москву, и потому уже минут через двадцать пять Турецкий сидел в душноватой полутьме «рафика», наблюдая за движением синусоид на мониторах и слушая плеск, доносившийся из ванной 634-го номера. Денис появился минут через пятнадцать.

— Не подъехал Дорофеев?

— Пока нет.

— А что должно быть, дядя Саша?

— Понятия не имею. Но возможно, что-то серьезное...

Прошло не меньше двадцати минут, прежде чем они услышали стук в дверь и голос Погодина-Никитина:

— Заходите, Илья Наумович...

— Чем вызвана такая срочность?

— Секунду. Помолчите, пожалуйста.

В номере послышалось какое-то слабое жужжание.

Оператор обернулся, объяснил:

—Детектором шарит, «жучки» ищет. Ищи-ищи!

Жужжание стихло.

— Теперь можем поговорить.

— Я повторяю свой вопрос, господин Никитин: чем вызвана срочность этой нашей встречи?

— Сейчас объясню. Но прежде: какая сумма аккумулирована у вас на резервном счету?

— Это коммерческая тайна.

— Полмиллиарда? Больше? С какой целью?

— Советом директоров я не уполномочен обсуждать эти темы с третьими лицами.

— С какой целью создана холдинговая компания «Стройинвест» и с какой целью она начала скупку акций концерна «Норильский никель»?

— Но... Все эти вопросы выходят за рамки нашего с вами контракта.

— Это вам хочется так думать. За рамки нашего с вами контракта не выходит ни одна акция Народного банка и всех ваших дочерних структур. С этой минуты. У вас может возникнуть вопрос: кто мы? Попробую ответить, чтобы больше к этому не возвращаться.. У вас были проблемы с человеком, который называл себя консультантом внешнеторговой ассоциации «Восход»?

— Они решены?

— У вас были проблемы с господином Ивановым по кличке Кореец?

— Они решены?

— Обратили ли вы внимание, что обе эти акции были осуществлены практически одновременно, при этом одна — в Москве, а вторая — в американской тюрьме города Атланты?

— Да, это произвело на меня сильное впечатление. Это свидетельствует об огромных возможностях вашей организации.

— Верно. Кроме одного. У нас нет никакой организации. Мы не имеем ни малейшего отношения к уголовному миру, к разного рода мафиям, как российским, так и американским. Мы — бизнесмены. И только. И если вынуждены прибегать к крайним мерам, то лишь в силу необходимости защитить наш бизнес. Не надо забывать, что бизнес наш — строго легальный. «Норильский никель» — один из примеров. У нас есть еще ряд масштабных разработок, и мы будем рады видеть вас в них своим партнером. Но от партнеров мы требуем предельной честности. Честности и еще раз честности. Сейчас вы пытались нас обмануть. Это была серьезная ошибка. Но мы согласны считать ее досадным недоразумением, проистекающим из несогласованности этических принципов нашего бизнеса. Но эта ошибка должна быть последней. Мы не намерены детально вмешиваться в дела вашего банка. Но в совместных акциях с вашей стороны не должно допускаться ни малейшей самодеятельности. Возникла проблема—мы всегда готовы обсудить ее и найти решение. Этот подход к делу будет на пользу и вам и нам. Вы согласны, господин Дорофеев?

— Безусловно. Правда, вы не оставляете мне выбора.

— Отнюдь. Вы хотите выйти из комбинации с «Норильским никелем»? В любой момент. Я перевожу свои деньги в другой банк, и он становится моим партнером. Но вам после этого о «Норильском никеле» придется забыть раз и навсегда. Как видите, я предельно откровенен. Не хотел бы, чтобы в моих словах вы усмотрели даже слабую попытку шантажа. Мы знаем, что ваша семья живет сейчас где-то в районе Ларнаки, но даже не пытаемся узнать ее точный адрес, хотя это при наших возможностях совсем несложно. А почему? Мы в принципе против таких методов воздействия на партнера. Партнерство должно быть основано на взаимной выгоде, а не на взаимном страхе. Тогда оно перспективно.

— Мне нравятся принципы, которые вы изложили. Я сам стараюсь их придерживаться. Что касается скупки норильских акций нашим «Стройинвестом» — это была вовсе не попытка вас обойти. Я всего лишь хотел предотвратить скупку акций «Норильский никель» нашими конкурентами. При такой низкой котировке не исключено, что норильские акции начнут приобретать Мост-банк или «Московская недвижимость» — на перспективу. Чем дальше откладывается начало реализации вашего проекта, тем такая возможность реальнее. Как я понял, осуществление вашего первоначального плана столкнулось с какими-то проблемами. — Голос Дорофеева звучал ровно, без намека на волнение.

— Да. Надеюсь, в ближайшие день-два они будут решены. Если же этого сделать не удастся, мы пойдем по предложенному вами пути: скупим контрольный пакет акций. Но скупит не Народный банк, а мы. И лицензия на разработку Имангды тоже должна принадлежать нам, а не Народному банку.

— На все это не хватит ста двадцати четырех миллионов.

— Мы обеспечим дополнительное финансирование в необходимых размерах. Повторяю, вы можете принять участие в комбинации, но контрольный пакет должен быть у нас. Итак, вы остаетесь нашим партнером?

— Да. Я надеюсь, что смогу быть полезен вам, а вы мне.

— Прекрасно, господин Дорофеев, такого ответа мы от вас и ждали. Кстати, Народный банк заключил контракт с детективным агентством «Глория». Агентство выполнило условия контракта?

— У Народного банка есть к агентству претензии?

— Никаких.

— Сегодня же полностью расплатитесь с ними и прекратите все отношения.

— Я сделаю это немедленно.

— Еще один вопрос. Кто такой Турецкий?

— Это один из самых опытных следователей Генеральной прокуратуры России. Сейчас он в вынужденном отпуске и выполняет роль консультанта «Глории».

— Он много знает?

— Иногда мне кажется, что гораздо больше, чем нужно.

— Мы займемся этой проблемой. А теперь вам лучше уйти. Связь по-прежнему — звонком из телефона-автомата. И каждый раз будем оговаривать новое место встречи. Мы обладаем слишком ценной информацией, чтобы позволять себе даже малейшие оплошности. Всего доброго, господин Дорофеев.

— До свидания, господин Никитин...

Оператор убрал звук.

— Отдай девочкам пленку, пусть расшифруют в трех экземплярах и подошьют в дело, — распорядился Денис Грязнов и вылез из душного «рафика» вслед за Турецким.

— Ну и что мы с этого имеем, дядя Саша? — спросил Денис, закуривая. Но Турецкому было не до разговоров.

— Быстро в машину! — скомандовал он и побежал к грязновскому «фиату-уно».

— И куда?

— Сначала в МУР, а потом в Тверь.

— В Тверь?! — поразился Денис. — Туда зачем?

— А ты не понял? Нет у них документов с результатами бурения! Нет! Понял? Не отдал их Гармаш!

— Ну, старый человек... под пыткой...

— Не знаю, что там было. Может, спрятал, а они не нашли. Но факт есть факт: документов у них нет! И мы должны их найти! Гони!

И они погнали.

4

План был такой: ознакомиться со всеми материалами следственного дела по факту смерти Гармаша, изучить акт судмедэкспертизы, протоколы осмотра места происшествия и обыска дома, внимательно просмотреть показания свидетелей, провести вместе со следователем повторный обыск дома со всеми дворовыми постройками, подробно расспросить дочерей Гармаша, соседей, знакомых. Трудно было, конечно, рассчитывать на успех, но иного пути не было. Робкий оптимизм произрастал лишь из одного зернышка: документов у Никитина-Погодина и у его сообщников нет. Значит, они где-то в другом месте. А раз так, могут и отыскаться. При удачном стечении обстоятельств.

— Хорошо бы капитана Воронина на месте застать, — поделился своими соображениями Денис. — Он всех знает, его все знают. Мужик хваткий. Нам бы с ним проще было работать.

В этом им повезло. Заместитель начальника райотдела милиции капитан Воронин сидел в своем тесном кабинете — окнами на южную, солнечную сторону, — обильно потел и терпеливо корпел над бумагами. При виде Дениса Грязнова, первым сунувшегося в кабинет, он сначала нахмурился, но тут же широко заулыбался, радуясь, наверное, нечаянной возможности оторваться от нудного бумажного дела.

— А, племяш! Снова к нам? Заходи. Привет от меня Вячеславу Ивановичу передал?

— А как же. Он вам тоже передает привет.

— Помнит, значит, — с удовлетворением заключил Воронин.

— Я не один приехал, — сказал Денис, пропуская в кабинет Турецкого. — Это...

— А кто это, я и без тебя знаю. — Капитан для солидности нахлобучил форменную фуражку и козырнул Турецкому: — Здравия желаю, Александр Борисович!

Турецкий пожал ему руку.

— Здравствуй, Сергей Николаевич, рад тебя видеть.

Капитан посмотрел на Дениса:

— Во! Тоже помнит! А сколько прошло, как вы тут у нас расследование вели, — лет пять небось.

— Хорошие люди не забываются, — усмехнулся Турецкий.

— Значит, я хороший человек, — заключил капитан. — Рад это слышать.

— И я, получается, тоже, — сказал Турецкий.

Воронин засмеялся.

— Ну вот, отпустили друг другу комплиментов по оптовым ценам. А не напросишься — так и хрен услышишь. Вы по одному делу?

— Я так и подумал. — Воронин снял фуражку, забросил ее на шкаф и стал серьезным. — Я туг тебя, племяш, едва ли не каждый день по пять раз вспоминаю. С того самого дня, когда Тимофея Евсеевича Гармаша убили.

— А что так? — поинтересовался Турецкий.

— Странные у нас дела тут пошли, Александр Борисович. Сижу вот, по десятому разу все оперативные материалы перебираю — по делу Гармаша, никак не могу зацепку найти. А должна быть. Нутром чую — должна. А никак не могу ухватиться.

— О каких странных делах речь?

— А дела вот какие. В тот день, когда Гармаша хоронили, какие-то гады залезли в квартиру его младшей дочки и все там вверх дном перевернули.

— Украли что-нибудь?

— Чего там красть-то! Нет, ничего не пропало. Но все тряпки перетрясли, все книжки, подушки вспороли, матрасы, даже одеяла. Искали что-то. Это одно дело. На другой день такой же шмон устроили второй дочке, пока они с мужем на работе были, а сын в садике. И снова ничего нс пропало, а все в пыль, даже часть пола на кухне взломали. Тоже, выходит, что-то искали. А еще через день к третьей дочке заявились. Она дома была. Связали, глаза завязали, рот скотчем заклеили и в ванной закрыли. И полный разгром в квартире устроили. Опять что-то искали...

— Сколько их было?

— Она говорит: один. Во всяком случае, никаких разговоров не слышала, а они должны были хотя бы короткими репликами обмениваться.

— Запомнила она его?

— Да, девка глазастая. Отпечатки пальцев сняли, запросили нашу картотеку, Москву — без результата. Фоторобот сделали — тоже не удалось идентифицировать. — Воронин извлек из дела композиционный портрет неизвестного. — Вот полюбуйтесь.

Турецкий любоваться не стал. Из папки «Глории» он извлек фоторобот, составленный по показаниям администратора гостиницы «Россия», и положил рядом.

— Он! — ахнул капитан Воронин. — Точно! И к бабке не ходить — он! Кто это?

— Один из главных фигурантов в этом деле, — уклончиво ответил Турецкий. — Возможно, именно он пытал Гармаша.

— Все понял, — буркнул Воронин.

— Не обижайся, Сергей Николаевич. Если дело останется за вами, передадим тебе и следователю прокуратуры все, что у нас есть по этому человеку. Ну а если дело затребует следственная часть Генпрокуратуры — извини, сам понимаешь... У четвертой дочери Гармаша тоже обыск устраивали?

— А вот это самое любопытное. С ней так получилось. После смерти Тимофея Евсеевича неожиданно нашелся покупатель на их развалюху. Предложил: я покупаю для старшей дочери однокомнатную квартиру в новостройке, а вы отдаете мне дом. Изба завалюшная, ремонт ее — в миллионы станет. Сестры посовещались и согласились. Так вот, пяти дней не прошло, как она переехала, так и у нее тоже шмон устроили по полной программе. А у нее даже мебели не было — раскладушка, одежонка да постельное белье. Однако все вытрясли. Зачем? Ясно: что-то искали. И теперь я спрашиваю себя: что они искали у дочерей Гармаша? Отвечаю: то, чего не нашли у самого Тимофея Евсеевича.

— Или он им не отдал, — поправил Денис.

Воронин с сомнением покачал головой.

— Было бы, отдал бы. Старый больной человек Когда тебе утюгом спину жгут... трудно тут ожидать геройства. А требовать геройства — это и вовсе бессовестно. Благо хоть недолго пришлось бедняге мучиться. Вскрытие показало: сердце не выдержало. И теперь я вас, дорогие московские товарищи, спрашиваю: что же это за документы такие, из-за которых идут на убийство с пытками? Это правда, что документы по истории Норильска?

— Правда, — подтвердил Турецкий. — Примерно двадцатилетней давности.

— Из-за такого старья...

— Это старье сейчас, Сергей Николаевич, десятки миллиардов долларов стоит.

— Да ну?!

— Представь себе.

— И вы за ними приехали?

— Приехать-то приехали, а вот с чем уедем — большой вопрос. После того как ты все это дело со всех сторон распознал, нам тут уже, наверное, делать нечего.

— Распознал, — согласился капитан Воронин. — Сколько смог. Честно скажу: даже в библиотеку сходил, из которой Гармаш книги брал, — вдруг им на хранение отдал. Мимо. Больше даже скажу: вскрыли все автоматические камеры хранения на вокзале и на автовокзале — вдруг там хранил. И тоже мимо. Что еще можно сделать — ума не приложу. Хотел уже вам звонить, а тут вы собственной персоной: здрасте. Что будем делать, Александр Борисович?

— Для начала нужно взять в прокуратуре все материалы по делу Гармаша и внимательно изучить.

— А чего их брать? Вот они — третий день на моем столе. Только изучать там особенно нечего. Следователь у нас — большой писатель. Прямо Лев Толстой. Только наоборот. «На вопрос о том-то свидетельница пояснила то-то». Самое главное я уже рассказал, а на протоколах этих вы только язык сломаете. И будете потом со своей женой изъясняться, как наш следователь: «По вопросу ужина обращаю твое внимание...»

— Дом нужно еще раз обыскать.

— Три раза обыскивали.

— И четвертый обыщем.

— Согласен. Санкция прокурора на обыск у меня припасена, вот она. Прямо сейчас поедем?

— Прямо сейчас.

— Ну, ехать так ехать, — сказал капитан Воронин. — Сейчас вот только уберу следственное дело в сейф... Кстати, Александр Борисович, одну масенькую зацепочку я все-таки вроде бы отыскал. После того как старшая дочь Гармаша оправилась от шока, ее допрашивал наш следователь. Немного она сказала: ничего не видела, ничего не знаю, а что знала, то сразу милиции рассказала. Но в одном месте она обмолвилась. Следователь не обратил на это внимание, а я обратил. Дело вот в чем. Дня за два до того, как Гармаша убили, она приходила к нему — в избе прибрать, еды приготовить. И пока она своими делами занималась, услышала, как к дому подъехала машина — «жигуль» серого цвета. И два человека в ней. Гармаш как раз в саду под яблоней сидел, они с ним разговаривали.

— О чем? — встрепенулся Денис.

— В том-то и вопрос, что она не сказала. Говорит не слышала ничего, полы мыла. Может, не слышала. А может, не захотела сказать. Так что нам есть полный смысл с ней еще раз поговорить — может, все-таки вспомнит что?

— Резонно, — одобрил Турецкий.

Когда денисовский «фиат-уно» и милицейский «жигуль» капитана Воронина подъехали к дому номер 54 по Заречной улице, сразу ясно стало, что никакого обыска в доме провести не удастся. По той простой причине, что дома как такового уже просто не существовало: дом был раскатан по бревнышку, от крыши до фундамента, все кусты и яблони выкорчеваны, а земля на всем участке срезана бульдозером не меньше чем на полметра.

Трое работяг сидели на сваленных у забора бревнах и распивали «Жигулевское».

— Здорово, работнички! — поприветствовал их капитан Воронин. — А хозяин-то где?

— Да уж три дня, как в Москву укатил. Еще позавчера грозился привезти блоки для фундамента. И расплатиться с нами грозился, да что-то задерживается.

— А вы что — клад тут искали? Ишь, как все перековыряли.

— Да уж мы сами смеялись — клад. Хозяин объяснил: хочет весь верхний слой почвы снять и другой завести, какой-то облагороженный, с перегноем. Ну, хозяин-барин. А по нам, так и эта землица — лучше не надо: и картошка на ней в два кулака растет, и клубника, и всякий овощ.

— Когда дом-то раскатывали, хозяин здесь был?

— И ночевал и дневал. Ни на час не отходил, за каждым шагом присматривал.

— И нашли клад?

— А как же! Поднос от старинного самовара, еще в прошлом веке отлит. И две ложки серебряные. Из них, правда, не похлебаешь: все в дырьях. Вот и весь клад.

— А бумаг каких-нибудь не попадалось?

— Какие там бумаги! Если и были, давно сшили — дому-то больше ста лет.

Турецкий показал им фоторобот отставного полковника КГБ Бориса Степановича Мостового.

— Не это ли ваш хозяин?

Вся троица согласно кивала.

— Ну! Он. Борис Степанович. Знакомый ваш, что ль?

— Некоторым образом, — уклонился от прямого ответа Турецкий.

— Так вы скажите ему, если увидите, что нам не с руки тут без дела загорать. Хочет строиться — пусть материал везет, а нет — мы другую работу найдем.

— Обязательно скажу, если встречу, — пообещал Турецкий. — Когда, вы сказали, он в Москву уехал?

— Три дня назад. На «Ниве». У него красная «Нива» с московскими номерами.

Делать тут больше было нечего. Когда вернулись к машинам, Турецкий уточнил у капитана Воронина:

— Когда был налет на квартиру старшей дочери Гармаша?

— Вчера днем. Примерно между тринадцатью и пятнадцатью. Самое удобное время. Дом новый, никто никого еще не знает. И народ в основном на работе.

Турецкий обернулся к Денису:

— Понял, что это значит?

— Чего же тут непонятного? Дом разобрали, даже весь огород перепахали, ничего не нашли. На всякий случай решили еще раз проверить квартиру... Как зовут старшую дочь Гармаша?

— Евдокия Тимофеевна, — сказал капитан Воронин. — Завхозом работает в детском саду.

— Главное для нас — что ничего не нашли, — подвел итог Турецкий. — Что ж, последняя надежда на Евдокию Тимофеевну.

— Не скажет она ничего, — сказал капитан Воронин. — Женщина суровая. С нашим следователем сначала вообще не хотела ни о чем разговаривать. Я имею в виду — с нашим Львом Толстым.

— Но, может быть, он просто подавил ее своим величием? — предположил Турецкий.

Воронин усмехнулся:

— Да, это он умеет. А между прочим, в некоторых случаях это величие очень способствует. Когда попадается тертый блатняра, мы нашего Льва Толстого на него для начала напускаем. Через час тот начинает визжать: уберите от меня эту зануду, он все жилы из меня вытянул, не буду с ним говорить, давайте другого следователя. Ну даем. И раскалывается. Так что для дела все качества человека могут быть полезными. Только нужно правильно их употребить. Поехали, — перешел к делу Воронин. — Она сейчас должна быть в детском саду — как раз детишек родители забирают...

Детский сад «Зайчик» располагался на высоком всхолмье неподалеку от Тверцы. Двор был просторный, зеленый, с редкими высокими соснами. На воротах старательной, но безвкусной рукой был изображен именно зайчик, но почему-то зеленого цвета, забор тщательно выкрашен тоже зеленой краской. Так же старательно были покрашены деревянные строения детского сада: беседки, качели и карусели на игровой площадке. Хозяйство было явно не из богатых, но порядок в нем поддерживался неукоснительно, и это создавало ощущение доброжелательности и уюта.

По дорожкам к выходу тянулась малышня в сопровождении бабушек, молодых мам и редко — молодых папаш. Ни одной легковушки не ждало у ворот — то ли детсад был близко от домов, а скорее, народ в Заречье был не из тех, у кого в гаражах томятся «Жигули» или «Москвичи».

Несколько молодых нянечек выводили малышей на крыльцо, передавали в руки родителям, а у калитки их провожала высокая, с широкими плечами седовласая женщина в синем халате, утешала тех, кто впадал в рев, не желая расставаться с веселой детсадовской компанией, остальным с улыбкой махала рукой.

— Здравствуйте, Евдокия Тимофеевна, — поздоровался капитан Воронин и, не дав ей времени хоть что-нибудь ответить, заверил: — Мы на минутку. Занимайтесь детьми, мы посидим пока в беседке, покурим.

— Ну проходите, — согласилась она. — Только чинарики не разбрасывайте — у нас тут не пивная.

— Не будем, не будем, — пообещал Воронин.

Минут через двадцать Евдокия Тимофеевна подошла к беседке, в которой курили Воронин, Турецкий и Денис, тщательно стряхивая пепел в бумажный кулек, без всякого дружелюбия поинтересовалась:

— Опять по мою душу, Сергей Николаевич? Чего еще надо-то? Что знала, про то все рассказала. Или еще что стряслось?

— Нет, больше ничего, слава Богу, — успокоил ее капитан Воронин. — Просто вот товарищи из Москвы приехали, хотят с вами пару минут поговорить.

— Посидите с нами немного, Евдокия Тимофеевна, — попросил Турецкий.

Поколебавшись, она присела на краешек скамейки.

— Примите мои самые глубокие соболезнования, — продолжал Турецкий. — Мне не посчастливилось лично быть знакомым с Тимофеем Евсеевичем, но я недавно был в Норильске, и все о нем там вспоминают с огромным уважением и благодарностью за то, что он сделал для города.

— Да чего такого он сделал-то?

— Как — что? Музей истории Норильска.

— Да кому он нужен!

— Вы не правы. Он всем нужен. Не только ученым или журналистам. Всему городу. Да и не только Норильску. Пока существует этот музей — жива человеческая память о прошлом. И прошлое, возможно, не повторится. Скажите, а почему он заинтересовался историей города?

— Младший брат у него в тех лагерях сгинул. Был ранен в войну, попал в плен, а после плена отправили в Норильлаг. Папа и начал искать его.

— Нашел?

— Нет, затерялись документы. Но с тех пор он втянулся во все эти дела. Семнадцать лет, сколько мы там жили, только музеем и занимался. Музей-то не растащили?

— Что вы! Там сейчас образцовый порядок. Два огромных зала в Доме техники, в штат выделили трех научных сотрудников.

— Сподобились! А когда он был, так один спину гнул — с утра до поздней ночи. Вы с кем о папе в Норильске говорили-то?

— С разными людьми. С Верой Федоровной — она сейчас заведует музеем. С Владимиром Семеновичем Смирновым, бывшим начальником норильской экспедиции.

— Как он поживает? По-прежнему на лыжах каждый день бегает?

— Владимир Семенович? — удивился Турецкий. — К сожалению, нет. Он очень тяжело болен. Рак поджелудочной железы. И сам он об этом знает. Но держится хорошо, очень мужественный человек.

— А родинка на левой щеке у него есть?

— Родинка? — переспросил Турецкий. — Не помню. Нет никакой родинки, я бы запомнил, у меня хорошая память на лица.

— Выходит, вы и в самом деле Владимира Семеновича знали, — неожиданно для Турецкого заключила Евдокия Тимофеевна.

— Разумеется, знал. Правда, всего один раз встречался, но разговаривали долго... А что?

— Да так... были тут одни. Уверяли, что чуть ли не друзья со Смирновым. И что каждый день на лыжах катается. И про родинку сразу вспомнили, хотя у него отродясь никакой родинки не было.

— Это были те двое, что приезжали к Тимофею Евсеевичу за два дня до его гибели?

Турецкий достал из папки снимок бывшего капитана спецназа Скворцова — подручного Корейца — по кличке Диспетчер и фоторобот его напарника Мостового.

— Это они?

Евдокия Тимофеевна кивнула:

— Да. Я их хорошо рассмотрела. Кто они?

— Один из них, возможно, убийца Тимофея Евсеевича. Скорее всего, этот вот, пожилой.

— А вы кто?

— Товарищи из Генеральной прокуратуры России, — представил гостей капитан Воронин. — Александр Борисович — старший следователь по особо важным делам при генеральном прокуроре.

— Вон оно как. За что же папе честь такая? Старший следователь при генеральном прокуроре! Жил человек — никому до него дела не было. А помер — так сразу следователь по особо важным делам!

— Убийство любого человека — для нас особо важное дело, — сказал Турецкий. — А смерть Тимофея Евсеевича я воспринимаю и как свое личное дело. У нас существует закон об охране членов Конституционного суда, многих других должностных лиц. Будь моя воля, я принял бы закон об особой защите архивариусов. Потому что, как правильно сказал Владимир Семенович Смирнов, историю делают архивариусы.

— Это как понять? — поинтересовался капитан Воронин.

Турецкий повторил то, что в Норильске ему говорил Смирнов:

— Великие мира сего совершают подвиги или преступления, но память о них хранят архивы. Если бы этого не было, человечество находилось бы еще где-то в пещерном периоде.

— Никогда об этом не думал, — сказал Воронин.

— О чем эти двое разговаривали с Тимофеем Евсеевичем? — обратился Турецкий к Евдокии Тимофеевне.

— Да я почти ничего и не слышала — пол мыла, готовкой занималась.

— Если не хотите говорить — не надо. Только про то, что вы ничего не слышали, — тоже не надо. Окна были открыты, а скамейка под яблоней — она ведь близко от окон стояла.

— Ну слышала, конечно, кое-что, — сказала Евдокия Тимофеевна. — Молодой в основном молчал. Старший говорил. Сначала заливал, какие они большие друзья со Смирновым, как вместе на лыжах по тундре катались... А папа-то знал, что Владимир Семенович давно болен и из дома не выходит. Потом про родинку папа специально спросил...

— Ну, он у вас был прямо разведчик!

— Не разведчик. Папа просто очень умный человек был.

— Это больше чем разведчик, — согласился Турецкий.

— Ну а потом старший начал говорить, что Смирнов поручил им взять у папы какие-то документы для музея. Папа сказал, что он давно отослал их в Норильск, еще с полгода назад. Заставил даже меня найти почтовые квитанции и показал им.

— Какие квитанции?

— А он время от времени отправлял новые материалы в музей. Накопает в разных книгах, на карточки выпишет и отправляет. Я их на почту и относила.

— Не было среди них большого пакета, примерно как шесть бухгалтерских книг?

— Может, и был, не помню, я много бандеролей в Норильск отправила. Они, кстати, тоже про такой пакет спрашивали.

— И что им ответил Тимофей Евсеевич?

— Да то же самое. Все, что было, отослал, а конкретно — не помню, мол, память стариковская. А память у него была, между прочим, получше, чем у какого молодого.

— Как они с ним разговаривали? Мирно? Угрожали?

— Нет, не угрожали. Уговаривали. Даже деньги предлагали. Папа сказал им, что и рад бы продать документы, только нет их у него. С тем они и уехали... Как вы сказали насчет архивариусов?

— «Историю делают архивариусы». Эта фраза форс-пароль, — объяснил он Денису и капитану Воронину. — Смирнов в молодости был начальником полковой контрразведки. Условная фраза для чрезвычайных обстоятельств. Они договорились с Тимофеем Евсеевичем, что тот отдаст документы по Имангде только тому человеку, который произнесет этот форс-пароль.

— И Смирнов вам про эту фразу сказал? — спросила Евдокия Тимофеевна.

— Да. Я должен был взять у вашего папы эти документы. Но опоздал — погода в Норильске была нелетная, почти сутки выбирался...

— Можно на ваш документ взглянуть?

— Пожалуйста.

Евдокия Тимофеевна внимательно рассмотрела удостоверение Турецкого и вернула его. Сказала:

— Посидите чуток, я сейчас...

Минут через пять она вышла из какого-то хозблока. В руках у нее был бачок для мусора с жестяной крышкой и надписью на боку: «Детсад «Зайчик». Она поставила бачок на скамейку, сняла крышку, из-под мусора вытащила увесистый пакет, плотно упакованный в целлофан, и вручила Турецкому.

— Вот они... Когда те двое уехали, папа отдал мне этот пакет, велел хорошо спрятать и отдать только тому, кто приедет от Смирнова и скажет ту самую фразу. Вы приехали от Смирнова и сказали эту фразу. Так что забирайте.

Турецкий развернул целлофан. Под ним было шесть толстых буровых журналов.

Денис, капитан Воронин и сам Турецкий молча смотрели на эти бесценные документы, оплаченные такой страшной ценой.

Потом Турецкий проговорил, чувствуя, как от волнения в его голосе появилась явственная хрипотца:

— Кто меня уверял, что старый больной человек не выдержит пыток? Да, требовать геройства от человека — бессовестно. Только сам от себя он может этого потребовать. Евдокия Тимофеевна, ваш папа был великий человек. Великий, говорю я вам! Он спас Норильск от беспамятства. А теперь уберег город от разграбления. Денис, в бардачке твоего «фиата» — бутылка «Скотч-виски», тащи ее сюда!

Через минуту пузатая бутылка, прихваченная Турецким из ресторана Дома журналиста, стояла в центре столика в беседке, а содержимое было разлито по пластмассовым стакашкам.

Турецкий взял свой стакан.

— Помянем Тимофея Евсеевича. Великого человека. И настоящего архивариуса.

И они помянули.

5

Первому заместителю начальника МУРа полковнику Грязнову от начальника 3-го отдела майора Софронова

РАПОРТ

31 июля с. г. в 17.00 вами было отдано распоряжение взять под оперативное наблюдение автомобиль марки «ВАЗ-2106» красного цвета, принадлежащий ст. следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре РФ А Б. Турецкому. Автомобиль был оставлен им на Суворовском бульваре в непосредственной близости от Центрального Дома журналиста. Во время оперативного совещания вами было высказано предположение, что преступными элементами будет предпринята попытка подложить в этот автомобиль взрывное устройство. В этом случае членам оперативной группы предписывалось арестовать человека, который попытается это сделать,- а взрывное устройство обезвредить с помощью специалистов-саперов.

Выполнение вашего распоряжения было поручено мной оперативной группе под руководство старшего оперуполномоченного Дворцова.

Как следует из рапорта ст. лейтенанта Дворцова, около часа ночи 1 августа с. г. рядом с автомобилем «ВАЗ-2106» припарковалась «Нива» красного цвета. Водитель «Нивы» снял переднее колесо со своей машины и оставил ее на домкрате. Пользуясь отсутствием прохожих, под видом ремонта своего автомобиля он приблизился к машине «ВАЗ-2106», вскрыл отмычкой салон и подложил под водительское сиденье безобо-лочковое взрывное устройство, эквивалентное примерно 250 граммам тротила, соединив чеку взрывателя с педалью сцепления. После чего запер салон автомобиля «ВАЗ-2106», поставил на место колесо своей машины и был намерен уехать. В этот момент он был арестован членами оперативной группы ст. лейтенанта Дворцова. При обыске у него был изъят пистолет Макарова, а из салона его «Нивы» было извлечено еще одно взрывное устройство, аналогичное тому, что было установлено им в автомобиле «ВАЗ-2106». У задержанного были изъяты следующие документы: паспорт на имя Мостового Бориса Степановича, 1940 г. р., прописанного в г. Москве по ул. Малая Бронная, 17а, кв. 36, а также водительское удостоверение и удостоверение пенсионера Вооруженных Сил на то же имя.

На вопросы, с какой целью и по чьему приказу он заминировал автомобиль «ВАЗ-2106», задержанный Мостовой отвечать отказался. Не дал он показаний и относительно пистолета Макарова и комплектов взрывных устройств.

Задержанный Мостовой был доставлен в СИЗО № 1 тюрьмы «Матросская тишина» и помещен в одиночную камеру. Он отказался отвечать на вопросы сотрудников МУРа и потребовал связать его с руководством ФСБ, объяснив это тем, что по заданию ФСБ он выполнял специальное поручение и даст отчет только своему руководителю. Мы связались с ФСБ и получили ответ в том, что бывший полковник КГБ Мостовой Б. С. уже много лет находится на пенсии, ни к каким оперативным мероприятиям ФСБ не привлекался и никаких конкретных заданий не получал.

В настоящее время задержанный Мостовой Б. С. находится в СИЗО «Матросская тишина».

Согласно полученным инструкциям автомобиль

«ВАЗ-2106» был разминирован специально вызванной группой специалистов-пиротехников и на спецтранспорте ГАИ отбуксирован по месту жительства его владельца А Б. Турецкого.

Во время выполнения задания никаких осложнений и непредвиденных происшествий зафиксировано не было.

О чем и докладываю.

Майор Софронов...

Глава восьмая. ИСТОРИЮ ДЕЛАЮТ АРХИВАРИУСЫ

1

Пора было подводить итоги.

На другой день после возвращения из Твери Турецкого и Дениса Грязнова в десять утра в кабинете первого заместителя начальника МУРа полковника Грязнова было назначено совещание с участием всех, кто так или иначе был задействован в этом необычном деле, которое для краткости — в рабочем порядке — назвали делом о концерне «Норильский никель».

Дело было необычным не только по существу, но и по форме. Собственно, дела как таково-г о — в узкопрофессиональном смысле этого слова — не было: было несколько преступлений, связанных между собой не документально подтвержденными фактами, а лишь логическими построениями и убежденностью участников расследования в том, что связь эта есть и ее необходимо выявить и доказать.

Поэтому необычным по составу было и совещание: сам полковник Грязнов, начальник 2-го отдела МУРа подполковник Яковлев, начальник 3-го отдела МУРа майор Софронов, шеф «Глории» Денис Грязнов и временно исполняющий обязанности частного детектива Александр Турецкий.

Турецкий проявил всю свою нахрапистость, чтобы вытащить на это совещание и Костю Меркулова. Его свежий, незамыленный частностями этого дела взгляд мог быть чрезвычайно полезным. Но безуспешно. Когда было нужно, Костя становился безупречно логичным и непоколебимым.

— Дело к производству Генпрокуратурой не принято. В каком качестве я буду присутствовать на вашем совещании?

— В качестве консультанта.

— Это не входит в круг моих служебных обязанностей.

— Тогда в качестве наблюдателя. Неужели тебя не интересует это дело?

— Очень интересует. И кажется мне чрезвычайно важным. Но этот интерес мне может выйти боком. Само ваше совещание носит довольно двусмысленный характер. Что это за странный симбиоз такой: МУР и частное детективное агентство? А если станет известно и о моем участии в вашем сборище — а об этом станет известно, можешь не сомневаться, — это может помешать мне, когда придет время, выступить в официальной роли заместителя генерального прокурора. Поверь, Саша, так надо. Дело гораздо важнее и сложнее, чем тебе кажется. И чует мое сердце, мы еще нахлебаемся с ним. Поэтому сейчас мы не должны давать ни малейшего козыря нашим оппонентам.

— А оппоненты будут? — спросил Турецкий.

— Будут. И очень серьезные.

— Ладно, — сдался Турецкий. — Но хоть Аркашу Косенкова пришлешь? В конце концов, он ведет дело об убийстве Бурбона, у него есть все основания участвовать в этом — как ты изволил выразиться — сборище.

— Хорошо, Косенкова пришлю, — согласился Меркулов.

Значит, те же и следователь Косенков.

В кабинете Грязнова даже стульев не хватило, пришлось притащить из комнаты оперативников.

Как часто бывает на подобных совещаниях, заранее четко не регламентированных, разговор с первых минут принял сумбурный характер. Гряз-нов немного послушал, потом постучал ручкой по графину, требуя тишины.

— Знаете ли вы, друзья мои, почему народ обычно пьет на троих? — задал он неожиданный вопрос.

— Потому что бутылка на двоих — много, а на четверых — мало, — предположил майор

— Нет. Потому что трое до магазина доходят нормально. Четверо — идут уже вдвое дольше. А пятеро вообще не доходят, потому что каждый тянет в свою сторону. Вот и мы сейчас в таком же положении. Поэтому давайте так: сначала — о том, что очевидно. А потом — от простого к сложному. С тебя, Саша, начнем, — кивнул он Турецкому.

По мнению Турецкого наиболее ясным был вопрос о том, что делать с документами по Имангде, полученными от старшей дочери Тимофея Евсеевича Гармаша. Снять копии, размножить, получить заключение экспертов из Министерства геологии о подлинности документов и опубликовать все материалы в «Коммерсанте» или «Коммерсантъ дейли». И сделать это как можно быстрей.

— Может показаться, что это не наше дело, — заключил он. — Ни МУРа, ни Генпрокуратуры, ни «Глории». Но в данном конкретном случае — именно наше. Мы должны заблокировать комбинацию с акциями «Норильского никеля», от кого бы она ни исходила. Этим мы займемся с Денисом сегодня же. И как только документы будут опубликованы, у нас сразу станет одной заморочкой меньше.

— Согласен, — кивнул Грязнов. — Что с Дорофеевым?

— Тоже практически все ясно, — ответил Денис. — Материалов к нему — на три уголовных дела хватит. Ханс Юнге из Франкфурта прислал официальные документы об афере с «Трейдинг интернэшнл»...

— Не больно быстро эта улита ехала, — заметил Грязнов-старший.

— Бюрократия — она и в Германии бюрократия, — ответил Денис и продолжал: — Житинский из ассоциации дал нам все свои записи по махинациям Бурбона и Дорофеева. Начальник службы безопасности Народного банка дал в письменном виде информацию о сделке банка с социальными изобретателями. Остается систематизировать все эти доследственные материалы и передать в Генеральную прокуратуру.

— От чьего имени? — спросил полковник Грязнов.

— От МУРа, — убежденно ответил Турецкий. — От «Глории» — несерьезно. Тем более что большую часть работы провел МУР. В обобщающем письме на имя генерального прокурора можно отметить, что некоторые мероприятия проводились МУРом в сотрудничестве с агентством «Глория». Кое-кому это не понравится, но законом это не запрещено.

— Вот ты эту сопроводиловку и напишешь, — подвел итог этой части обсуждения Грязнов. — Что у нас с Мостовым?

— Пока молчит, — проинформировал майор Софронов. — Надеется, что свои выручат. Заговорит, некуда ему деться. Как только поймет, что от него открестились. Да на него и без его показаний материала выше крыши. На Центральном телеграфе мои ребята нашли копию телеграммы, которой Кузнецова вызвали в Москву. Бланк заполнен рукой Мостового. По фотороботу его опознали администратор и дежурная по этажу гостиницы «Россия». Так что можно не сомневаться, что убийство Кузнецова — его рук дело. Как и убийство Гармаша.

Грязнов обратился к Косенкову:

— Как ведет себя ваш подследственный — капитан спецназа? Начал давать показания?

— Пока нет. У него сейчас очень сложная психологическая ситуация. И пока он ее не разрешит, трудно рассчитывать на его откровенность.

— На контакт с вами идет?

— Иногда — да. А иногда замыкается — слова не скажет. Я не сомневаюсь, что он даст полные и правдивые показания. Но для этого нужно время.

— На Никитина или как его — лже-Никитина—он что-нибудь даст.

— Вот это и есть наша самая главная проблема, — констатировал Грязнов. — Лже-Никитин — центральная фигура, других мнений ни у кого нет? Он организатор всех преступлений. И взрыва полуледокола «Восток-5». И убийств Кузнецова и Гармаша. Он же дал команду уничтожить Ермолаева-Бурбона. Но никаких доказательств против него у нас пока нет.

— Можно арестовать его за незаконный въезд в страну и проживание по заведомо фальшивому паспорту, — подсказал Денис.

— И что он получит? Полгода? Да и вообще неизвестно, получит ли.

— Нельзя его арестовывать, ни в коем случае, — вмешался в обсуждение подполковник Яковлев, до этого молча просматривающий документы, собранные в папке с тиснением «Глория».

— Объясни, — попросил Грязнов.

— Сначала я задам вам вопросы: где капитан спецназа Скворцов достал гранатометы «Муха»?

Целых четыре. Где он взял оружие? Где взял два взрывных устройства подполковник-отставник Мостовой? Где взял взрывное устройство Скворцов для диверсии на полуледоколе «Восток-5»?

Правильно, можно купить. Сейчас все можно купить. Но четыре гранатомета — все-таки не так-то просто. Второй момент. В этих вот бумагах указано, что за время пребывания в Москве этот лже-Никитин по крайней мере четыре или пять раз приезжал в здание бывшего КГБ на Лубянке, входил в четвертый подъезд и отсутствовал по два и даже три часа. С кем он там встречался? О чем говорил? Что обсуждал?

— Пономарев из службы безопасности Народного банка утверждает, что этот лже-Ники-тин, он же Погодин и он же полковник госбезопасности Борзов, был много лет назад внедрен в ближайшее окружение Корейца и затем вышел из-под контроля вместе со своими коллегами, — напомнил Турецкий. — И начал работать на Корейца. А точнее — как мы сейчас понимаем — они стали работать на самих себя. В центре об этом знали.

— А если документы об этом были уничтожены, когда КГБ разгоняли? Если он сумел восстановить связи? Или завербовать среди своих бывших коллег новых сотрудников? У него сейчас есть чем платить, а доллары — это очень убедительный аргумент.

— Ты хочешь сказать...

— Да. Если мы его арестуем, не исключено, что уже через день или два его заберет у нас ФСБ и мы больше никогда о нем ничего не узнаем. Такое уже бывало и раньше — и не раз.

— Бывало, — со вздохом согласился Гряз-нов. — Времена сейчас, правда, другие...

— Но кадры на Лубянке прежние, — закончил его фразу Яковлев. — Конечно, не все, есть много новых, честных сотрудников. Но все этому лже-Никитину и не нужны. Ему хватит двух-трех. А он их найдет. Если уже не нашел.

— Нельзя, чтобы он от нас ушел. Нельзя! — повторил Турецкий. — На нем море крови. А что, если я дам ему знать, что документы по Имангде у меня и заломлю какую-нибудь немыслимую цену — миллионов сто баксов? Платить он не станет, а документы попытается получить — ему они позарез нужны. Значит, организует покушение. Сообщников у него сейчас в Москве нет. Во время покушения мы его и возьмем. И состав преступления будет — лучше не придумаешь.

Грязнов иронически поаплодировал.

— Во-первых, это называется провокацией. А провокации — может, слышал хоть краем уха? — запрещены законом. А во-вторых, это смертельный номер. В цирке бы тебе с такими номерами выступать! А если Володя Яковлев прав и у него уже есть сообщники? Или навербует из своих бывших коллег? Мы ценим, Александр Борисович, твою самоотверженность, но твою дурную голову мы ценим гораздо больше.

— Что же будем делать? — спросил Турецкий.

— Это и есть тот самый вопрос, — ответил Грязнов.

— Парадоксальная складывается ситуация, — заметил Денис. — Основные преступления этот Борзов-Погодин-Никитин совершил в России, а основания для привлечения его к уголовной ответственности есть только в Нью-Йорке, у Кэт Вильсон. За участие в убийстве настоящего Никитина.

Грязнов подтвердил:

— Штаты запросили наше правительство о выдаче его как особо опасного преступника. У меня есть копия запроса.

— А вот бы и отдать его им! — оживился майор Софронов. — Уж из нью-йоркской полиции никакое ФСБ его не выцарапает. И получит в американском суде на всю катушку — с убийцами там не больно цацкаются.

Полковник Грязнов только усмехнулся:

— Экстрадикция! У нас есть, конечно, соглашение о выдаче уголовных преступников, но, представляешь, сколько времени эта процедура может занять? Месяцы! Все же на уровне посольств, МИДа, правительственных структур. А они у нас такие изворотливые, что скорей рак на горе свистнет, чем вопрос решится. Да еще и неизвестно, как решится. А ну как какой-нибудь патриот решит, что негоже русского гражданина отдавать в руки капиталистического продажного правосудия?

— Секундочку! — перебил Турецкий. — Наш фигурант — официально гражданин Соединенных Штатов.

— Паспорт-то липовый, — напомнил Грязнов.

— А кто об этом знает? Только мы.

— И эксперты из американского посольства.

— До них не дойдет, — отмахнулся Турецкий. — Следовательно, речь пойдет не о выдаче российского гражданина американским властям, а о выдаче американского преступника американской полиции. Это, по-моему, здорово упрощает ситуацию.

— Возможно, и упрощает, — согласился Грязнов. — Но все равно это недели и недели. А чтобы забрать у нас этого лже-Никитина, достаточно росчерка начальственного пера. И мы умоемся. И всю оставшуюся жизнь будем ходить умытыми. В общем, выход пока вижу один: продолжать наружное наблюдение за этим лже-Никитиным. Есть другие варианты? Все свободны, спасибо...

Кабинет опустел.

— Подожди меня внизу, — попросил Турецкий Дениса. — Я буду через пару минут... Ну, открывай свой сейф, Слава. Доставай все заветные документы. Похоже, пришло их время.

— Все? — переспросил Грязнов.

— Абсолютно все. Буду формировать досье на Дорофеева. А в нем каждый документ может иметь решающее значение.

Через несколько минут он спустился во двор МУРа с толстой папкой в руках и пристроился на переднем сиденье денисовского «фиата».

— Куда теперь, дядя Саша?

— В «Глорию».

Но едва они оказались в прохладном холле агентства, к Турецкому подошел дежурный.

— Александр Борисович, вам уже три раза звонили из какой-то конторы Норильскснаба. Никольский Борис Соломонович. Очень просил зайти по важному делу.

— Спасибо, сейчас поеду. — Турецкий передал папку Денису. — Начинай разбираться. Подбирай в хронологическом порядке. Все, что у нас есть, в том числе и расшифровки переговоров, которые мы вели в этом кабинете. Эти материалы пойдут в Генеральную прокуратуру. Когда закончишь, сделаешь на ксероксе копии в двух экземплярах. Один — останется в архиве «Глории».

— А второй? — спросил Денис.

— Отдашь мне.

— Зачем он вам?

— Может понадобиться. Второе: нужно снять копии с буровых журналов. Наверное, на компьютере набрать?

— А мы сейчас у Макса спросим, — предложил Денис.

Макс сидел на своем рабочем месте и играл на этот раз в «Звездные войны».

— Семнадцатый уровень одолел, — похвастался он. — Неслабо?

— А всего сколько уровней? — поинтересовался Турецкий.

— Как раз семнадцать и есть.

Выслушав просьбу Турецкого о копии буровых журналов, он лишь пренебрежительно фыркнул:

— Набирать-то зачем? Только время тратить. Сканируем — и все дела.

— Что значит — сканируем? — не понял Турецкий.

— Сканируем — это и значит сканируем. Ну даже не знаю, как вам объяснить. Зададим машине программу, она выведет на принтер все ваши журналы — один к одному, со всеми закорючками, даже с чернильными пятнами. Будет, по существу, факсимильное издание — точная копия ваших журналов. Устраивает это вас?

— Более чем. Сколько времени это займет?

— Ну, с пилотной копией придется немного повозиться, а зато потом — сама будет выплевывать экземпляры, как пончики. Хоть десять, хоть двадцать, сколько нужно.

— Двадцать, пожалуй, ни к чему, а копий пять сделай.

— Завтра утром они будут лежать у вас на столе, — пообещал Макс.

Минут через шесть, преодолев быстрым шагом три коротеньких квартала, отделявших «Глорию» от конторы Норильскснаба, Турецкий поднялся по знакомым, истертым до лунок ступенькам и вошел в пластиковые лабиринты конторы. Возле титана и стола с газетами «Красноярский рабочий» и «Заполярная правда» приостановился. На первой полосе «Заполярки» был помещен отчет о встрече правительственной комиссии с объединенным забастовочным комитетом. Шапка была вполне в их стиле: «Всеобщая забастовка отменяется. Мужики, неужели мы их достали?!»

При появлении Турецкого в узкой приемной начальника Норильскснаба к немалому его удивлению секретарша встала и открыла перед ним дверь кабинета Никольского.

— Проходите. Борух Соломонович вас ждет.

Несмотря на жаркий летний день, Никольский был в темном костюме и темном галстуке. Он молча поднялся навстречу Турецкому, пожал ему руку, жестом предложил занять кресло у стола, а затем так же молча положил перед ним большой конверт из плотной белой бумаги. На конверте было написано от руки крупными буквами: «После моей смерти передать в архив норильской экспедиции». Последние слова были зачеркнуты, вместо них стояло: «Передать в Генеральную прокуратуру России следователю А. Б. Турецкому». Конверт был не заклеен. Внутри было страниц пятьдесят плотного машинописного текста.

— Что это значит? — спросил Турецкий.

— Это значит, что мой друг Владимир Семенович Смирнов скончался. И я выполняю последнюю его волю.

— Когда он умер?

— Через три дня после вашего отъезда.

— При каких обстоятельствах?

— В вас заговорил следователь. При обычных. При самых обычных, если вообще можно назвать обычными обстоятельства, при которых умирает человек. В больнице, в окружении жены, дочери и друзей. За два дня до смерти он мне звонил. Просил напомнить вам, что вы взяли на себя тяжелую ношу.

— Я помню об этом, — сказал Турецкий. — Вы знакомы с содержанием этих документов?

— Да, прочитал. Он специально не заклеил конверт. Это подробная пояснительная записка по разведочному бурению, которое он провел в Имангде. Я потрясен.

— Результатами бурения?

— Нет. Тем, что за двадцать лет мне он об этом не сказал ни слова.

— Почему? Вы же были друзьями.

— Наверное, именно поэтому. Он не позволил себе обременять меня своими проблемами. Свой груз он нес в одиночестве. Хотите водки?

— Спасибо, — отказался Турецкий. — У меня сегодня еще очень много работы.

— Я тоже не буду. Вечером выпью. Чтобы обмануть бессонницу. Вы знаете, что такое бессонница?

— Практически нет.

— Узнаете, у вас еще все впереди. Бессонница — это страшный суд, где человек един в трех лицах: он и подсудимый, и высший судья, и палач. Только вот адвоката на этом суде нет.

— Я не верю, что у вас может быть много страшных грехов.

— С точки зрения обычной морали не так и много, — согласился Никольский. — Но бессонница, Александр Борисович, это не обычный, а высший суд. И там совсем другие критерии. — Он поднялся и пожал Турецкому руку. — Желаю успеха. Навещайте иногда старика, мне будет интересно с вами поговорить.

— Обязательно, Борух Соломонович! — пообещал Турецкий.

Минуя первый квартал, отделявший контору Норильскснаба от «Глории», Турецкий машинально отметил, что вряд ли ему удастся часто видеться с Никольским. Через двадцать метров подумал, что если выберется к нему хотя бы пару раз — то и это будет хорошо. А уже подходя к «Глории», отчетливо осознал, что вот это легко данное обещание, которое скорее всего не будет выполнено, и будет для него одним из тягостных обвинений на высшем суде бессонницы.

Когда придет ее время.

В кабинете директора «Глории» Турецкий положил перед Денисом конверт.

— Это пояснительная записка Смирнова к данным разведочного бурения. Размножь. Теперь у нас есть все. Давай работать, нам нужно очень многое до завтра успеть.

Но поработать в этот вечер ему так и не удалось. Позвонила Ирина:

— Турецкий, ты домой сегодня собираешься?

— Понимаешь, Ириша...

— Понимаю. Но все неотложные и важные дела тебе придется отложить. У нас гостья. Она ждет тебя уже два часа. Так что через двадцать минут изволь быть дома.

— Что за гостья?

— Придешь — узнаешь...

И она положила трубку.

В передней Ирина взяла пиджак из его рук и молча открыла перед ним дверь кухни. За столом, на котором стояли чашки с кофе, а в пепельнице дымилась длинная черная сигарета «Мо», сидела Ольга Николаевна Никитина.

2

Турецкий еще много лет назад обратил внимание, что москвички и ленинградки, а вернее сейчас сказать — жительницы Санкт-Петербурга, одеваются по-разному. Ну молодежь, наверное, практически одинаково, а вот в стиле женщин постарше разница ощущалась. Одежда москвичек была, пожалуй, ярче, дороже, но как бы стандартнее, однообразней. На петербургских дамах реже были дорогие норковые шубы, обливные канадские и французские дубленки, явно меньше было золота и драгоценных камней. Но зато в одежде большинства из них была какая-то особинка, изюминка, выдававшая если не работу классного модельера, то во всяком случае — следование лучшим образцам европейской моды.

Причем не слепое копирование, а именно понимание внутренней сути модного направления.

Так была одета и Ольга Николаевна. На первый взгляд ничего особенного: узкий серый костюмчик с длинной юбкой, атласная оторочка обшлагов и карманов, совсем немного бижутерии, минимум косметики. Но при все при этом, припомнив лучшие наряды Ирины, Турецкий отметил, что любимая жена его рядом с Ольгой Николаевной проигрывала бы.

Ирина сварила еще кофе, выложила на стол все запасы печенья, открыла коробку конфет и оставила их одних, сославшись на то, что пора укладывать спать Нинку.

— У вас очень милая жена, — заметила Ольга Николаевна. — И чудесная дочка. Она успела рассказать мне, что вы — это не вы, а пароход «Турецкий». И что на нем очень весело, когда вы не уплываете слишком далеко и надолго.

— Вы получили фотографию Игоря? — спросил Турецкий. — Мы в тот же день пересняли ее и выслали вам.

— Получила. Спасибо. Такая обязательность нечасто встречается среди журналистов... Извините, Александр Борисович, что я решилась побеспокоить вас. Ваш телефон мне дали в редакции «Новой России». А ваша жена была так любезна, что разрешила подождать вас, пока вы были на каком-то важном совещании. Зачем вы обманули меня, Александр Борисович?

— Извините меня. Я просто решил, что так будет лучше. Визит следователя Генеральной прокуратуры мог вас беспричинно встревожить. Тем более что я в тот день выступал скорее в роли журналиста, чем следователя.

— Я о другом. Почему вы не сказали мне, что Игорь погиб?

— В тот день я сам этого не знал. Даю вам честное слово. Более того, я был совершенно уверен, что человек, снимки которого вы видели, и есть ваш бывший муж Игорь Никитин. О гибели Игоря я узнал только на следующий день.

— Как он погиб?

— Его убили. В пригороде Нью-Йорка, на окраине парка Пелем-Бей.

— Бандиты из русской мафии.

— Зачем?

— Чтобы воспользоваться его честным именем и результатами его изысканий на Имангде. Мы знаем убийцу. Он понесет наказание.

— Понесет наказание... Но Игоря больше нет... Где он похоронен?

— В Претории. Джоан перевезла его туда... Ольга Николаевна, я понимаю, что здесь неуместны любые слова. Мне случалось терять друзей и очень близких мне людей. И мне знакомо это чувство беспомощности перед утратой. Невозможно что-то изменить, переиначить, вернуть. Жизнь меркнет. Но жизнь — это высший божественный дар людям. Есть внук. Игорь жив в них. И в вас. Вы не имеете права забывать об этом. Это ваш долг перед памятью этого прекрасного, мужественного человека.

Ольга Николаевна слушала его внимательно.

— Спасибо... Не беспокойтесь обо мне. Но все равно — спасибо вам за эти слова.

Она закурила еще одну сигарету.

— Как вы узнали о гибели Игоря? — спросил Турецкий.

— Это странная история. Из-за нее я, собственно, к вам и приехала... Вчера днем, когда я была на работе, к нам домой пришел какой-то молодой человек, показал документы. С ним Катерина разговаривала, она одна была дома с сыном. Он сказал, что после смерти Игоря Константиновича Никитина открылось наследство и она является наследницей первой очереди и должна подписать бумагу, что намерена претендовать на свою долю в этом наследстве. Катерина толком ничего не поняла — Игорек наш приболел, капризничал, — и моя дочь сразу не сообразила, что речь идет о смерти ее отца. В общем, она подписала эту бумагу. Вечером, когда я пришла с работы, она рассказала мне. Сначала я тоже ничего не поняла. Заставила ее раза три повторить. Потом наконец кое-что до меня дошло. Но мне кажется — не все. О каком наследстве идет речь? Почему место, где открылось наследство — так он, кажется, сказал, — Москва, а не Претория, где он жил и работал? И вообще, что все это означает? Я поняла, что ответы на эти вопросы смогу получить только в Москве. И вот приехала...

— Вы были в инюрколлегии?

— Нет, сначала я решила поговорить с вами. Вы можете объяснить мне, что к чему?

— Попробую... Насколько я помню наследственное право, ваша дочь Катя, жена Игоря Джоан и их дети Константин, Поль и Ольга являются наследниками первой очереди. В равных правах. Если кто-либо из наследников отказывается от своей доли, она распределяется среди оставшихся претендентов. Местом открытия наследства является Москва, потому что на личном счету Игоря в Народном банке лежит сто двадцать четыре миллиона долларов. Он перевел их в Москву с тем, чтобы вложить эти деньги в доразведку и разработку Имангды.

— Сто двадцать четыре миллиона долларов? — недоверчиво переспросила Ольга Николаевна. — Откуда у него такие деньги?

— Он хорошо зарабатывал в Претории и вел удачную игру на Нью-Йоркской фондовой бирже.

— Но... Это деньги его семьи. Мы не имеем на них права. Я заставлю Катьку забрать из инюрколлегии эту бумагу.

— Этим вы нарушите его волю и даже оскорбите его память. Вспомните, он посылал вам деньги из Штатов и из Канады. Было?

— А между тем в Штатах он жил на так называемый «вэлфэр» — пособие для неработающих американцев. И этот «вэлфэр» составлял всего триста долларов в месяц. Ну, плюс талоны на питание и оплата жилья. В Канаде первое время он тоже зарабатывал не больше пятисот—семисот долларов. И даже из этих денег он находил возможность вам помогать. Потому что Катя для него — такая же дочь, как Ольга, как его сыновья Костя и Поль.

— Но... Сто двадцать четыре миллиона — это же огромные деньги!

— Пусть это вас не беспокоит. Во-первых, половина из них достанется Джоан — как совместно нажитое имущество. Крокодильскую долю — не знаю точно какую — заберет наше заботливое государство в качестве налога на наследство. А оставшиеся деньги решением суда будут разделены между Джоан, Катей, Олей, Полем и Константином. И суд этот состоится не раньше чем через полгода после дня открытия наследства. Это делается для того, чтобы дать время объявить о своих правах другим наследникам, если они появятся. Так что на ту часть наследства, которая полагается Кате, виллу в Майами вам купить не удастся. И яхту тоже. Но хватит, надеюсь, чтобы обеспечить вашей семье достойную жизнь, вырастить внука и дать ему хорошее образование.

— Но для чего было требовать от Катьки бумагу, что она претендует на наследство, если — как вы говорите — она и так имеет на него право?

— Это уже из области юридического крючкотворства. Полагаю, чтобы блокировать счет Никитина и уберечь его наследство от возможного посягательства третьих лиц. Возможно, он дал кому-нибудь доверенность на право распоряжаться своим счетом. Или заключил какие-то сделки.

— Но ведь по сделкам нужно платить.

— Все эти вопросы и будет решать суд.

— Так что же мне делать? — растерянно спросила Ольга Николаевна.

— Ничего. Благодарить судьбу, что вам встретился в жизни такой человек, что он стал отцом вашей дочери и дедом вашего внука.

— Вы умеете убеждать.

— Только когда убежден сам. Сейчас именно такой случай.

— Когда он погиб?

— Поздно вечером четырнадцатого июля. В конце августа будут сороковины. Помолитесь за него, если умеете молиться.

Ольга Николаевна подумала и сказала:

— Я научусь... Спасибо вам, Александр Борисович. Мне пора. У меня через два часа поезд.

— Я отвезу вас на вокзал, — предложил Турецкий.

— Не стоит, доберусь на метро.

— Не лишайте меня удовольствия побыть в вашем обществе еще немного.

Она улыбнулась.

— Ну если так...

В прихожей Турецкий помог Ольге Николаевне надеть плащ, натянул на себя куртку, предупредил Ирину:

— Я ненадолго. Отвезу Ольгу Николаевну на Ленинградский вокзал и сразу вернусь.

Ирина вышла в прихожую проводить гостью:

— Счастливого пути. Будете в Москве — заезжайте.

— Спасибо за гостеприимство. У вас замечательный муж.

— Да, — согласилась Ирина. — Иногда это у него получается...

Спустившись вниз, Турецкий попросил Ольгу Николаевну подождать его на углу дома. Объяснил:

— Там у нас непросыхающая лужа. Как в Миргороде, испачкаете туфли. Я сейчас заведу машину и подъеду.

Открыв водительскую дверцу, он привычно сунул в гнездо ключ зажигания, дернул ручку переключения скорости, чтобы поставить ее на нейтралку. Как часто бывало, заело. Не залезая в машину, Турецкий выжал педаль сцепления и поставил скорость на нейтралку. И уже готов был крутануть стартером, как вдруг увидел на коврике под водительским сиденьем блеснувшую в слабом свете уличного фонаря какую-то стальную спираль. Не увидел даже — разгадал каким-то шестым чувством. И тотчас, как с ним часто бывало в такие моменты, время словно бы изменило свою скорость. Секунды растянулись чуть ли не до минуты. И этих секунд у него было не больше трех — ровно столько, чтобы ему хватило в три прыжка оказаться возле угла дома, резким толчком вытолкнуть Ольгу Николаевну за угол и вместе с ней тесно прижаться к стене.

И тут прозвучал взрыв. Не слишком сильный. Граммов двести тротила, даже стекла в первом этаже не высадило.

Турецкий выждал с полминуты и осторожно выглянул из-за угла: посреди миргородской лужи горела его машина.

У Ольги Николаевны от изумления округлились глаза.

— Что это было? — спросила она.

— Это? Как бы вам объяснить... Это была моя машина. Иногда она даже ездила. Правда, не очень охотно. Боюсь, что свое она уже отъездила.

Ольга Николаевна только головой покачала.

— У меня такое ощущение, что Москва стала довольно шумным городом. У нас в Питере все-таки потише.

— Сейчас я поймаю такси и отвезу вас на вокзал, — сказал Турецкий.

Ольга Николаевна решительно отказалась:

— Я сама доберусь. На метро. А вам стоит вернуться домой и успокоить жену. Я думаю, ей это сейчас не помешает. Спасибо еще раз. И до свиданья.

К догорающей «шестерке» уже спешила пожарная машина. Тут же за ней въехала во двор, поблескивая синими маячками, патрульная машина. Турецкий молча посмотрел на все это дело, махнул рукой и поднялся в квартиру.

Ирина выглядела встревоженной.

— Там во дворе как будто что-то взорвалось? Не видел?

— Случайно видел.

— Как ты думаешь, Ирина, что лучше: иметь машину, которая то ездит, то не ездит, или не иметь никакой?

— Я тебе сто раз говорила: лучше не иметь никакой.

— Твое заветное желание исполнилось: никакой машины у нас больше нет.

Ирина быстро глянула на него и как была, в домашних тапочках и халате, бросилась на лестничную клетку. Оттуда был виден двор. Турецкий закурил и неспешно вышел за ней следом.

— Что это там горит? — спросила Ирина.

— Она и горит.

— А перед этим взорвалась?

— Ну так, слегка.

— А ты где в это время был?

— Ну где, где! — рассердился Турецкий. — Не в ней же! Если бы я был в ней, я бы сейчас рядом с тобой не стоял.

Она уткнулась ему в плечо и заплакала.

— Сашка! Милый! До каких пор все это будет, а?

— Ну вот, ты заговорила сейчас как жена протопопа Аввакума: «Доколе, протопоп, муки нам эти?»

— И что он ей ответил? — спросила Ирина.

— Он ей хорошо ответил. Как настоящий мужик. «До самыя смерти, матушка, до самыя смерти!..»

— Турецкий, не уплывай от нас далеко, — попросила Ирина. — И не тони. Слышишь?

— Я не утону, — пообещал Турецкий. — Потому что я не пароход, а ледокол. А может быть, даже броненосец. И потопить меня даже Шестой американский флот не сможет. Тем более что мы сейчас в дружественных отношениях.

Ирина вздохнула и вытерла слезу рукавом халата.

— Пошли ужинать... броненосец «Турецкий»!

Но прежде чем сесть за стол, он набрал домашний номер начальника службы безопасности Народного банка.

— Анатолий Андреевич? Турецкий вас беспокоит. Извините, что поздно, но дело срочное.

— Мой телефон на прослушке? — спросил Пономарев.

— Нет. После нашей откровенной беседы надобность в ней исчезла. Вы помните, что сказал английский разведчик Лоуренс насчет яичницы?

— Так вот, возникла необходимость разбить яйцо. Еще одно.

— Александр Борисович, говори прямо и не крути. Что нужно сделать?

— Посмотреть в некоем сейфе кое-какие бумаги. Они появились там вчера вечером или сегодня утром.

— Что за бумаги?

— Документы инюрколлегии.

— И что в них?

— Именно это нужно узнать. Это напрямую связано с безопасностью Народного банка и лично вашего шефа.

— Договорились, сделаю. Приезжайте ко мне в банк завтра утром.

— В девять утра я у вас, — сказал Турецкий и положил трубку.

3

Следующим утром Турецкий сидел в узком кабинете-пенале начальника службы безопасности Народного банка и внимательно читал ксерокопии документов, извлеченных ночью Пономаревым из личного сейфа Дорофеева.

Документов было немного. Заверенные центральной нотариальной фирмой Претории заявления Джоан Никитиной, ее детей Константина, Поля и Ольги с подтверждением их намерения претендовать на наследство И. К. Никитина, такая же бумага — от Екатерины Никитиной из Санкт-Петербурга. И главное — выданное на основании этих заявлений предписание Московской инюрколлегии, обязующее Народный банк заморозить находящиеся на личном счете Никитина 124 миллиона долларов вплоть до решения суда по делу о судьбе открывшегося наследства. При этом теряли силу доверенности на право распоряжаться вкладом, если они были выданы Никитиным третьим лицам. Возможные же претензии кредиторов должны были рассматриваться тем же судом, который будет выносить решение о наследстве.

— Каким образом ему удалось так быстро связаться с Преторией? — спросил Турецкий у Пономарева.

— Мне объяснили: по системе «Интернет». Причем информация на дискету даже не сбрасывалась, а сразу выводилась на принтер. Так что в памяти компьютера никаких следов этих переговоров нет. Что, по-вашему, это означает?

— То, что ваш шеф или человек совершенно бесстрашный, или просто круглый дурак.

Пономарев покачал головой.

— Нет. Только не дурак. Что угодно, но он не дурак.

— Что ж, это мы сейчас и проверим. Не хотите присутствовать при моем разговоре с Дорофеевым?

Пономарев подумал и решительно отказался.

— Вы попросили меня разбить яйцо — я это сделал. А что вы будете из него готовить — омлет или еще что, — это ваши дела...

Референт в приемной Дорофеева встретил Турецкого так, словно видел его первый раз в жизни. Он даже имел наглость поинтересоваться фамилией посетителя, хотя до этого видел Турецкого не меньше шести или семи раз.

— Неважно у тебя с памятью, сынок. Не рановато для склероза? — спросил Турецкий. — Турецкий моя фамилия. Александр Борисович. Старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России. Ты на всякий случай запомни. Мало ли, вдруг когда пригодится?

— У вас назначена встреча с господином Дорофеевым?

— Боюсь, он не сможет вас принять. У него сегодня очень напряженный график.

— А ты все-таки поинтересуйся, — посоветовал Турецкий. — Мне почему-то кажется, что он найдет нужным уделить мне пару минут своего драгоценного времени.

Референт пожал плечами, демонстрируя, что в силу своего воспитания не может сопротивляться такому бесцеремонному давлению, и скрылся за высокими, полированного дуба дверями кабинета. Через минуту появился:

— Господин Дорофеев ждет вас.

— Ну вот, а ты говорил: не примет, не примет...

Генеральный директор Народного банка при появлении Турецкого не привстал, не протянул для пожатия руки, лишь откинулся на спинку своего резного кресла и жестом предложил Турецкому сесть.

— Вчера я перевел на счет агентства «Глория» всю оставшуюся сумму и известил, что наши отношения прекращаются. У агентства ест какие-то претензии к Народному банку.

— Ни малейших, — ответил Турецкий.

— В таком случае что послужило причиной вашего визита? И настойчивости, с какой вы добивались нашей встречи? У меня свободны всего четыре минуты.

— Вы прервете наш разговор в любой момент, когда вам покажется, что он утратил смысл. И я не буду на вас в претензии.

— Слушаю вас.

— Вы получили предписание инюрколлегии заблокировать личный счет Никитина в вашем банке.

— Откуда вам это известно?

— Вчера ко мне приезжала из Санкт-Петербурга бывшая жена Никитина и рассказала о визите какого-то чиновника юрколлегии к ее дочери. В инюрколлегии подтвердили, что они выдали вам такое предписание.

— Да. И я обязан его выполнить. Таково требование закона.

— Мне также известно, что появление этого предписания было инспирировано лично вами.

— Я даже не спрашиваю, как вы это узнали. Я уже понял, что у вас весьма обширные каналы информации. Правда, я не совсем уверен, что они всегда законны. Да, я инспирировал появление этого документа. Вы считаете, что я поступил неправильно?

— Напротив. На мой взгляд, не просто правильно, а даже высокоморально. Хотя, возможно, у особо рьяных ревнителей морали могут на этот счет возникнуть сомнения. У меня их нет.

— Рад, что вы одобряете мои действия. В чем же проблема?

— Я хочу понять, чем они продиктованы. Иными словами, являетесь ли вы человеком редкостного, я бы даже сказал — абсолютного бесстрашия, или же совершенно не понимаете сути сложившейся ситуации.

— В чем, по-вашему, суть этой ситуации?

— Как только человек, называющий себя Никитиным, узнает, что его счет заблокирован, я не дам за вашу жизнь даже копейки старого образца, на которую в свое время можно было купить коробку спичек. Я понимаю, что ваша семья давно уже не в Ларнаке, а в каком-то другом надежном месте. Но речь сейчас идет не о ней, а о вашей жизни. Не исключено, что вас не просто убьют, а перед этим подвергнут пыткам и заставят разблокировать счет.

— Он не сможет этого сделать. Он будет арестован.

— По его приказу это смогут сделать его сообщники.

— У него нет сообщников, они задержаны МУРом и находятся под надежной тюремной охраной.

— До вчерашнего дня я тоже был убежден в этом. Но не далее как вчера вечером, в то время как человек, именующий себя Никитиным, находился в своем номере в гостинице «Космос», во дворе моего дома была взорвана моя машина, когда я садился в нее, чтобы ехать на Ленинградский вокзал.

— Вот как? И вы были в ней?

— И она взорвалась?

— Вот именно.

— Как же вам удалось уцелеть?

— А кто вам сказал, что я уцелел? Я взорвался вместе с моим любимым автомобилем. А с вами сейчас разговаривает мой дух. Мое, так сказать, астральное тело.

— У вас мрачноватые шутки, — заметил Дорофеев.

— У меня мало оснований веселиться. А у вас — еще меньше.

— Знаете, Александр Борисович, я не являюсь бесстрашным, как вы сказали, человеком. Но испугать меня довольно трудно.

— А я все-таки попробую. Четыре минуты, правда, уже закончились...

— Продолжайте, я слушаю вас очень внимательно.

— Имеете ли вы представление о том, кто такой этот лже-Никитин и что за люди, которые стоят за ним?

— Полагаю, что да.

— А я уверен, что нет. Так вот, несколько лет назад в ближайшее окружение известного вам Иванова-Корейца руководством тогдашнего КГБ было внедрено несколько профессиональных разведчиков, имеющих большой опыт агентурной работы. Их было, как минимум, трое. Не исключено, что в процессе своей работы они завербовали еще людей — и не одного или двух, а значительно больше. Я сужу об этом по тому, как была проведена ликвидация Корейца во время спровоцированной драки в тюрьме Атланты. Уничтожение Корейца и одновременно убийство здесь, в Москве, Ермолаева-Бурбона может свидетельствовать лишь об одном: эти люди почувствовали себя достаточно сильными, чтобы захватить бизнес Корейца или большую его часть. И они это сделали. Один из них, полковник-отставник Мостовой, арестован и предстанет перед судом за убийство двух человек. Второй — бывший майор госбезопасности — является главой фирмы «ЭКСПО, импорт — экспорт» и проживает в Штатах под именем Майкла О'Коннора. Главный же из них, полковник КГБ Борзов, и есть человек, который организовал в Нью-Йорке убийство настоящего Никитина и под его именем был намерен реализовать комбинацию с концерном «Норильский никель».

— Почему вы считаете его главным? — спросил Дорофеев.

— Именно потому, что он взял осуществление всей этой операции на себя. Вспомните, о каких суммах идет речь. Он никому не мог доверить распоряжаться такими деньгами. У нас есть основания полагать, что именно он отдал приказ об уничтожении Корейца и Бурбона. Как видите, Илья Наумович, вы имеете дело не с бандитами, не с мафиози, а с людьми гораздо более опасными: настоящими высококлассными профессионалами, имеющими огромный опыт агентурной деятельности и не связанными понятиями морали или служебного долга. Более того, зафиксированы контакты Борзова с работниками ФСБ. Не исключено, что именно из них он завербует себе новых помощников. Одного, как минимум, уже завербовал — именно он и заминировал мою машину.

— Вы убеждены, что этот Борзов-Никитин — главная фигура?

— Разве я вас в этом не убедил? — вопросом на вопрос ответил Турецкий.

— Пожалуй, — согласился Дорофеев. — Значит, если при аресте этот Борзов окажет сопротивление и будет убит, проблема в главной своей части будет разрешена?

— Он не окажет сопротивления. У него нет оружия. И он не дурак. Он знает, что может получить за использование поддельного паспорта максимум полгода. Если раньше его не вытащат его бывшие или нынешние коллеги из ФСБ.

— Но при аресте может возникнуть ситуация...

— При которой его все-таки пристрелят? — закончил Турецкий. — Для этого вам, Илья Наумович, придется обратиться к бандитам. Ни один руководитель МВД или ФСБ, даже самый высокопоставленный, не возьмет на себя ответственность отдать такой приказ. И даже если он будет отдан, ни один оперативник не согласится его выполнить. Потому что это убийство. А мы все-таки служим закону. Иначе наша работа теряет всякий смысл. Бандиты выполнят ваш заказ, не сомневаюсь. Но после этого в Народном банке будет вонять тюремной парашей. И вы это прекрасно знаете.

Дорофеев надолго задумался. Лицо его приобрело выражение благодушия и даже умиротворенности, белесыми веками были прикрыты глаза, лишь нервно подрагивали крылья ноздрей.

Наконец он проговорил:

— Как я понимаю, этот Борзов-Никитин составляет проблему и для вас? В чем она?

— Он организатор нескольких преступлений. Мы это знаем совершенно точно, но никаких доказательств у нас нет. Они могут появиться, но для этого потребуется слишком много времени.

— Не сомневаюсь, что вы подробно обсуждали эту проблему. Нащупали вы хоть какой-нибудь вариант решения?

— Да. К сожалению, практически нереализуемый.

— Какой?

— Правительство Соединенных Штатов обратилось к правительству России с просьбой о выдаче этого лже-Никитина как уголовного преступника. У полиции Нью-Йорка есть доказательства, что он принимал участие в убийстве настоящего Никитина.

Дорофеев только рукой махнул.

— Экстрадикция! На это и год может уйти.

— Нет, — возразил Турецкий. — Он гражданин США. Не совсем экстрадикция. Выдача американского преступника американской полиции. Это уже вопрос не межгосударственных отношений, а сотрудничества правоохранительных органов наших стран. Сотрудничество, которое, кстати, всячески поощряется российской стороной.

Во всяком случае, на словах.

— Это очень интересный поворот проблемы, — констатировал Дорофеев. — Почему вы не реализуете этот план?

— Операция будет успешной только в одном случае: если все будет сделано очень быстро. Максимум в два-три часа. Арест Борзова-Никитина, передача американцами и вывоз из страны. Чтобы у него не было ни минуты времени, чтобы связаться со своими сообщниками и со своими покровителями из ФСБ.

— У вас есть копия запроса о выдаче Никитина?

— Есть в МУРе. Хотите получить?

— И немедленно.

Турецкий набрал телефон Грязнова:

— Слава, копия запроса Штатов о выдаче Никитина у тебя далеко? Очень хорошо. Сбрось ее на факс Народного банка, Дорофееву. Я сейчас у него. Немедленно... Для чего? Потом расскажу.

— Так что же вам все-таки мешает провести эту операцию с необходимой оперативностью? — повторил Дорофеев.

— Нужна мощная поддержка сверху. У нас ее нет.

— А высокопоставленный сотрудник Совета Безопасности Федоров?

— Это не в его компетенции.

— А заместитель генерального прокурора Меркулов?

— Тем более. Даже сам генеральный тут мало что может сделать.

— Арест Борзова-Никитина представляет собой проблему?

— Ни малейшей.

— Когда могут прилететь за Борзовым-Никитиным американцы?

— Как только наш консул даст им въездные визы.

— Каким образом они намерены транспортировать арестованного в Штаты?

— Сегодня утром я говорил об этом с начальником отдела по расследованию убийств нью-йоркской полиции. Она считает, что лучше всего использовать военно-транспортный самолет из состава сил НАТО с американским экипажем. Несколько таких эскадрилий базируются в Германии.

— Значит, нужно получить разрешение наших ВВС на вход натовского самолета в наше воздушное пространство и посадку его на каком-нибудь из наших подмосковных военных аэродромов?

— Да. И это кажется мне самой сложной частью проблемы. Нужен прямой выход на руководство ВВС или Минобороны.

Дорофеев сделал пометку в своем толстом перекидном блокноте.

— Что еще? — спросил он.

— Необходимо, вероятно, чтобы при передаче лже-Никитина американцам присутствовал кто-нибудь из посольства Штатов и кто-нибудь из нашего МИДа. Это все-таки официальный акт.

— Ну, эту часть проблемы мы уж как-нибудь решим.

— А остальные? — спросил Турецкий.

Дорофеев не успел ответить. Вошел референт и положил перед генеральным директором банка листок с факсом. Дорофеев внимательно его прочитал и вложил в папку в сафьяновом переплете с золотой монограммой. Побарабанил по папке короткими пальцами в рыжеватых волосках, затем взял трубку одного из телефонов и набрал трехзначный номер.

— Это Дорофеев. Необходимо встретиться. Я буду через пятнадцать минут.

И положил трубку.

— Поехали, — кивнул он Турецкому и поднялся из своего кресла.

— Куда?

— В Кремль.

Пока Дорофеев отдавал срочные распоряжения референту, Турецкий спустился на первый этаж. Возле комнаты охраны его поджидал Пономарев.

— Ну как? — спросил он. — Выяснили — дурак?

— Нет. Вы правы. Кто угодно, но то, что не дурак — это уж точно...

Серебристый лимузин Дорофеева вкатился на территорию Кремля через Спасские ворота и остановился возле здания, в котором размещалась администрация Президента России.

Дорофеев повернулся к Турецкому:

— Вы не обидитесь, если я попрошу вас подождать меня в машине? Если понадобится ваше присутствие, я позвоню. Но думаю, не понадобится, все достаточно ясно. Можете воспользоваться баром. Не стесняйтесь, здесь приличный выбор, на любой вкус.

Он нажал какую-то кнопку. Из переднего сиденья выплыл столик-бар с десятком разномастных бутылок.

Турецкий взглянул на этикетки и ответил:

— С удовольствием подожду. Можете не спешить, этого мне на некоторое время хватит.

Охранник ухмыльнулся.

Дорофеев скрылся в глубине подъезда. Турецкий налил в толстый хрустальный стопарь «Джонни Уокера», сделал хороший глоток и с удовольствием закурил.

— Шеф не любит, когда в машине курят, — деликатно напомнил охранник.

Турецкий отмахнулся:

— Ничего, перебьется.

А сам напряженно думал: к кому же банкир пошел? Но ответа на этот вопрос не находилось.

Дорофеев отсутствовал не меньше часа. За это время Турецкий успел очетвертинить фляжку «Джонни Уокера», выкурить несколько сигарет и даже погулять по Кремлю. Но прогулка то и дело прерывалась требованием патрулей предъявить документы, так что Турецкому пришлось вернуться в дорофеевский «мерседес».

Наконец появился Дорофеев. Охранник предупредительно открыл перед ним заднюю дверь лимузина.

— В МУР, — бросил банкир водителю и нажатием кнопки поднял звуконепроницаемое стекло, отделяющее салон от передних кресел. —

Все в порядке, — сказал он в ответ на вопросительный взгляд Турецкого. — Въездные визы уже ждут у нашего консула в Нью-Йорке. С ВВС тоже все согласовано: военные диспетчеры дадут их самолету воздушный коридор. Начальнику МУРа дано указание начать подготовку к операции.

Представитель американского посольства и наш МИД тоже предупреждены. Так что срочно вызывайте своих американских друзей.

— Вы не сказали главного: выдача Борзова-Никитина разрешена?

— Само собой разумеется. Это, кстати, была самая легкая часть проблемы. Между прочим, Александр Борисович, мне нравится, как вы работаете. Не хотели бы вы стать начальником службы безопасности Народного банка?

— Нет, — не задумываясь, ответил Турецкий.

— Почему? У нас очень хорошая зарплата.

Раз в десять больше, чем вы получаете в прокуратуре.

— В двадцать, — уточнил Турецкий.

— Тем более.

— Место начальника службы безопасности вашего банка занято.

— Оно очень скоро станет вакантным.

— Вы сделаете ошибку. Анатолий Андреевич Пономарев — настоящий профессионал, он искренне предан своему делу и никогда не работал на ваших конкурентов.

На Петровке Турецкий вылез из дорофеевского лимузина и пошел к Грязнову. Здесь уже сидели начальник третьего отдела майор Софронов и начальник второго отдела подполковник Яковлев и оживленно обсуждали приказ начальника МУРа о подготовке операции по аресту Борзова-Никитина.

— Что происходит, Саша? — спросил Грязнов, когда Турецкий появился в его кабинете.

Яковлев, Софронов и сам Грязнов напряженно выслушали рассказ Турецкого о его встрече с Дорофеевым.

— Выходит, все эти проблемы он решил меньше чем за час? — спросил Яковлев. — С кем же он разговаривал в Кремле?

— Я думаю, не меньше чем с помощником Президента по национальной безопасности, а может быть, по обороне, — предположил Турецкий. — Но не исключено, что с кем-то и покрупнее калибром.

— Однако! — вырвалось у Грязнова.

— Костя Меркулов предположил, что мы еще нахлебаемся с этим делом, — припомнил Турецкий. — Похоже, он прав.

Грязнов вздохнул:

— Что ж, нахлебаемся — значит, нахлебаемся. Не впервой. А теперь давайте подумаем, как нам провести все это, чтобы — без сучка без задоринки... Когда прилетит твоя Кэт Вильсон?

— Думаю, завтра к вечеру.

— Вот от этого давайте и танцевать...

4

Разработка общего плана операции не заняла много времени. Сошлись на том, что общее руководство возьмут на себя Грязнов и Яковлев, майор Софронов возглавит оперативную группу. Договорились о транспорте: джип — из новых, недавно закупленных московским правительством специально для милиции, две машины сопровождения — тоже не «Жигули», а новые белосиние «форды» с сиренами и мигалками. И милицейский «рафик» со спецназовцами. На всякий случай, для прикрытия.

Оставив Грязнова, Яковлева и Софронова уточнять детали, Турецкий поспешил в «Глорию»: нужно было оговорить с Нью-Йорком точное время вылета Кэт Вильсон и сержантов из ее отдела, а главное — заняться публикацией документов по Имангде.

Как Макс и обещал, пять копий буровых журналов были уже изготовлены, размножена и пояснительная записка Смирнова. Пока Турецкий вел переговоры с Дорофеевым и ждал его в Кремле, Денис Грязнов успел смотаться в Министерство геологии и привез заключение одного из специалистов о подлинности документов. По словам Дениса, этот профессор сам когда-то очень давно работал на Имангде, считал прекращение ее доразведки ошибкой и был просто ошеломлен содержанием привезенных документов.

Работа по формированию досье для Генеральной прокуратуры еще не была закончена, но решили, что с этим можно и погодить.

Для начала заехали в «Новую Россию». Редактор ее был газетчиком старой закалки и сенсацию чуял за километр. Едва он пробежал пять страниц, подготовленных Турецким специально для «Новой России», как тотчас же вызвал ответственного секретаря и приказал поставить материал на первую полосу в завтрашний утренний номер. На замечание ответсекретаря о том, что полоса уже сформирована, лишь поморщился: «Снять все материалы. На их месте будет сенсация! Дадим под шапкой: «Наш корреспондент открыл несметные богатства Таймыра». Такой вот будет фитиль!»

— Стоит ли так? — попытался возразить Турецкий. — Может, попроще: «Наш обозреватель обнаружил в архивах документы, которые... »

— Ну, занудил! «Которые»! Некоторые! Ты принес сенсацию. Спасибо. И не учи меня, как ее подавать!

Спорить с ним было бесполезно. Турецкий и не спорил: сенсация так сенсация.

Заместитель главного редактора газеты «Коммерсантъ дейли» оказался журналистом совсем другого стиля, новой школы. Он быстро вник в существо дела, немного подумал и предложил:

— Вы не будете возражать, если этот материал мы дадим не в этом номере, а в следующем?

— Буду, — заявил Турецкий. — И самым решительным образом. Этот материал пойдет у вас в утреннем номере или не пойдет вообще.

— Но газета у нас практически сверстана, а ваш материал со всеми документами займет половину номера.

— Значит, вам придется срочно переверстать номер.

— Между тем задержка с публикацией всего на один день дала бы возможность заработать очень большие деньги.

— Кому?

— И вам. И нам.

— Вот именно этого я и не хочу допустить. С этих денег будет капать человеческая кровь. Так вы берете материал?

— Я должен посоветоваться с главным редактором. Вы позволите взять документы — я должен показать их ему.

— Посоветуйтесь, — разрешил Турецкий. — Только недолго.

Минут через пятнадцать он вернулся в свой кабинет.

— Главный редактор согласился переверстать номер.

— Когда вы подписываете номер к печати?

— Обычно часов в шесть. Но с этой переверсткой вряд ли успеем раньше восьми.

— К восьми я заеду и проверю, стоит ли материал в номере.

— Вы нам не доверяете? — обиделся замглавного.

— Увы. Потому что вы не газетчик, а финансист.

— А я и есть финансист.

— Вот поэтому я вам и не доверяю, — сказал Турецкий.

— Жук, — вынес своей вердикт Денис, когда они вышли. — Он уже, наверное, засел за телефон и обзванивает знакомых брокеров.

— Поздно. Торговый день на бирже закончен. Но подстраховаться нам не помешает. Поехали в «Экономический вестник».

В «Экономическом вестнике» повторилась примерно та же история. Но главный редактор туг соображал быстрей:

— Мы опубликуем ваши материалы в завтрашнем номере. Но с одним условием — вы даете нам эксклюзивное право на публикацию.

— И не подумаю, — возразил Турецкий. — Эти документы будут опубликованы завтра во всех экономических изданиях, а кроме того — в английском «Экономисте».

— Цель?

— Исключить любую возможность биржевых спекуляций на курсе «Норильского никеля».

— Вы рассуждаете не как финансист, но ваша убежденность производит впечатление. Мы дадим ваш материал. Это сенсация. А сенсация — это реклама. Приезжайте часам к семи — и вы убедитесь, что материал стоит в номере.

— Обязательно приедем, — пообещал Турецкий.

— Не нравятся мне все эти дела, — сказал он Денису, когда они вышли, из редакции «Экономического вестника». — Сможем мы в самом деле отправить эти материалы в «Экономист»?

— Запросто. По «Интернету».

— Так и сделаем. И вот что еще. Напечатаем копий сто и с утра развезем по крупнейшим банкам. До начала торговой сессии на бирже. А остальные экземпляры отвезем прямо на биржу и раздадим брокерам — перед началом торгов. В этом варианте мы реально перекроем любые попытки махинаций.

Денис засмеялся.

— Представляю, что завтра будет твориться на бирже! Десятибалльное землетрясение в отдельно взятом районе. Хотел бы я увидеть, как вытянется физиономия нашего друга господина Дорофеева, когда он поймет, что все эти миллиарды баксов проплыли мимо его морды, как Азорские острова.

— А я хотел бы посмотреть, как отреагирует на это некий респектабельный господин, именующий себя Никитиным. Непринципиально, конечно, но все-таки любопытно. Такие мелочи сообщают жизни некую дополнительную прелесть. Как запах цветка. Пустячок, а приятно.

— А что, может, и увидите, — предположил Денис.

— Это был бы небольшой, но очень симпатичный подарок судьбы.

Но на этот раз судьба не склонна была потакать эстетическим запросам нежной души следователя Турецкого. Вернувшись в «Глорию» и созвонившись с Нью-Йорком, он узнал, что лейтенант Вильсон в сопровождении сержантов Харпера и Уэски уже вылетел и будет в Москву ориентировочно в 23 часа по московскому времени.

Человек, называвший себя Никитиным, ходил из угла в угол по просторному люксу на шестом этаже гостиницы «Космос» и курил сигарету за сигаретой. От привычной невозмутимости его не осталось и следа. Он был раздражен донельзя. Точней даже — взбешен. Проклятые недоумки. Никому ничего нельзя доверить. Не суметь получить документы у нищего, немощного старика. С кучей детей и внуков. Да за тысячу долларов он не то что буровые журналы, весь свой архив до последней бумаги отдал бы. А за десять тысяч душу бы продал. При его-то пенсии! При нынешних-то российских ценах! Так нет, надо же было за утюг хвататься! Проклятый замшелый ублюдок! Провалить такую операцию! Совершенно беспроигрышную! Гениально задуманную! Просчитанную до мельчайших деталей! И из-за одного какого-то идиота...

Нет, в этой стране невозможно работать. Как были совками, так и остались. Раньше хоть приказ что-то значил. Теперь на любые приказы плюют. Только деньги давай. Да и за баксы работают, как за зарплату. Не суметь заминировать машину этого хитроумно-придурочного «важняка» Турецкого! Хотя акция удалась: одной головной болью стало меньше.

А головная боль была — врагу не пожелаешь.

Это надо же — в такой ситуации встретить старого знакомца. И какого! Про которого ни черта не знаешь, ни самой малости. А уж как тщательно разрабатывали легенду. Но не было такой фамилии в материалах питерского «большого дома», даже не мелькнула ни разу. Правда, в глубь биографии Никитина особо не лезли, подробно занимались им и его окружением только в период после возвращения его из Норильска. А надо бы и залезть. Тоже — работники, мать их! Заставили покрутиться. Одно неверное слово — и конец игре. Ведь не просто мелкий газетчик — один из самых опытных следователей Генпрокуратуры, если верить Дорофееву. И любая неточность могла заставить его сразу навострить уши. Хорошо, обошлось — потому что этот Турецкий больше говорил сам и слушал самого себя. Маленькая тень сомнений возникала, но на 99 процентов Турецкий действительно дружил с Никитиным и очень хорошо его знал. Детали: Ольга, Катька, лекарства для Катьки, кочегарка, где его холодно приняли, заподозрив в нем стукача. Этот бородатый поэт-похабник. Эта Милка Полторак. Борзова тянуло подробнее узнать о Турецком. Но это было опасно: можно было ненароком расшифроваться. Но в любом случае этот старый знакомец представлял собой очень серьезную опасность. К счастью, проехали.

Только одно приятное воспоминание оставила у Борзова нынешняя Москва: посещение некоего военного склада, куда его привел старый приятель — еще по работе в аппарате КГБ. Прапор на этом складе был — как продавец в американском супермаркете. Гранатометы? Пожалуйста. Сколько штук? Какой системы? Взрывные устройства? Радиоуправляемые или механические? Пистолеты? «Макаров», «ТТ», «Стечкин»? Десантные автоматы Калашникова не интересуют? Напрасно, есть прекрасные новые модели, не уступают израильским «узи». БМП не желаете? А зенитный пулемет? Нет? Может быть, танк? Заходите, всегда будем рады вас видеть.

Взял, правда, по полной программе. Но за такое обслуживание не грех и переплатить.

Человек, называющий себя Никитиным, выключил телевизор, в котором сюсюкали ведущие передачи «Спокойной ночи, малыши», и постарался взять себя в руки.

Ладно, блицкриг не удался. Это факт, и с ним нужно смириться. Строго говоря, было бы даже странно, если бы он полностью удался. Слишком блестящая комбинация. Слишком крупная. Слишком остроумная. А такие комбинации удаются очень редко — всегда обнаруживаются какие-нибудь подводные камни. Всего не предусмотришь. Но смысл операции остался неизменным. Правда, реализация проекта с «Норильским никелем» потребует больше денег и значительно больше времени. Но цель в конечном счете все равно будет достигнута. Запасы богатой руды на Имангде есть. Если все же не удастся найти буровые журналы, придется самим провести разведочное бурение — места закладки буровых точно указаны в маршрутах Никитина, которые удалось изъять из уголовного дела в Норильском городском суде. Недешево это, правда, будет. Но и не так дорого, учитывая результат. Ничего, большие дела быстро не делаются. А это дело было не просто большим — оно было грандиозным. И в конечном счете должно было привести к контролю над всем мировым рынком цветных металлов.

Придется запастись терпением. И проявлять максимальную осторожность. Особенно в отношениях с этим хитрым лисом Дорофеевым. Прочувствовал, подлец, что с резким скачком курса норильских акций не получается. И как ловко хотел использовать ситуацию! И мог ведь использовать, если бы об этом не предупредил Турецкий. Кстати, почему предупредил? Какую игру он вел? Или в самом деле потянуло на благородство, взыграли идеалы романтических шестидесятых?

Вот загадочная славянская душа, черт бы ее побрал.

Много, слишком много подводных камней обнаруживалось в этом деле. И тем более нужно будет проявлять максимальную осторожность. И нужно, пожалуй, найти семью Дорофеева. С этого крючка он уж не сорвется. Даже если придумает какой-нибудь хитроумный финт.

Да, так и нужно сделать. Борзов-Никитин потянулся к трубке, чтобы заказать разговор с Нью-Йорком, но в этот момент зазвонил телефон. Он помедлил. Кто бы это мог быть? Телефон умолк и тут же зазвонил снова. Борзов поднял трубку, но ничего не сказал. И лишь когда услышал голос Дорофеева, отозвался.

— Господин Никитин, это Дорофеев. Я звоню из уличного автомата.

— Слушаю вас, Илья Наумович.

Голос банкира показался ему то ли возбужденным, то ли встревоженным.

— Что случилось?

— У меня есть очень важная информация по интересующему нас делу. Необходимо срочно встретиться.

— Какого рода информация?

— Это разговор не для телефона. Поезжайте по проспекту Мира в сторону кольцевой. За постом ГАИ сразу сверните направо, там выезд на МКАД. Я буду вас там ждать. Приеду не на «мерседесе», а на красной «Вольво-940». Это машина моего начальника службы безопасности. Будут в машине трое: я, шофер, телохранитель. Минут сорок на дорогу вам должно хватить.

— Выезжаю.

— Жду, — сказал Дорофеев и повесил трубку.

Часы показывали начало девятого, движение на проспекте Мира было уже не таким оживленным, как днем. Минут через тридцать Борзов увидел впереди справа ярко освещенный стеклянный павильон поста ГАИ. Возле поста стояла патрульная машина ГАИ, пара инспекторов тормозили проезжающие машины, преимущественно иномарки и новые «Жигули», лениво проверяли документы у водителей. Тут же стояли, покуривая, трое или четверо омоновцев в бронежилетах и с автоматами. Картина была вполне привычная и не вызвала у Борзова подозрений.

Как он и ожидал, его новенький, сверкающий лаком «форд» привлек внимание гаишника. Борзов послушно остановился и, не вылезая из машины, протянул инспектору документы.

— Машина взята напрокат? — уточнил гаишник, изучив документы.

— Да, в агентстве «Рост», — подтвердил Борзов.

— Ваши права?

— Они у вас в руках.

— Но... тут не по-русски.

— Это международные права. Я являюсь американским подданным.

Гаишник повернулся в сторону будки.

— Майор! Взгляни-ка на документы этого господина. Ты по-английски рубишь.

Появился майор милиции, взял из рук гаишника права, внимательно изучил. Спросил:

— Почему ваше водительское удостоверение на английском языке?

— Потому что я являюсь гражданином Соединенных Штатов Америки, — теряя терпение, объяснил Борзов. — А там, как ни странно, говорят по-английски.

— Можно взглянуть на ваш паспорт?

— Пожалуйста.

Майор передал паспорт появившемуся откуда-то милицейскому чину с погонами полковника, а сам обратился в Борзову:

— Выйдите, пожалуйста, из машины. Есть ли у вас оружие, наркотики или взрывчатые вещества?

— Нет. Из наркотиков — только сигареты. Можете обыскать.

Он с готовностью распахнул пиджак и поднял руки. Один из омоновцев ощупал его. Второй с фонариком влез в салон машины, через две минуты вылез.

— Ничего не обнаружено.

— Могу я теперь ехать? — поинтересовался Борзов.

— Минутку, — остановил его полковник. Представился: — Первый заместитель начальника Московского уголовного розыска полковник милиции Грязнов. Господин Никитин, вы арестованы. Ознакомьтесь с постановлением о вашем задержании.

— Арестован? В чем меня обвиняют?

— Обвинение будет предъявлено вам в определенные законом сроки.

— Я — американский гражданин. Я требую встречи с представителем посольства США!

— Вам будет предоставлена такая возможность. Прошу вас сесть в эту машину.

Он открыл заднюю дверцу подкатившего джипа. Внутри уже сидел человек. Борзов понял, что сопротивляться бесполезно, и залез в машину. За ним последовал еще какой-то человек в униформе. Борзов оказался на заднем сиденье между двумя дюжими молодыми людьми. Эти не были омоновцами. Это был спецназ. Майор сел рядом с водителем, джип резко взял с места. Впереди появилась гаишная машина, оснащенная антеннами и катафотами, за ней пристроилась вторая такая же. Оглянувшись, Борзов заметил позади милицейский «рафик», в котором было не менее десяти человек.

Колонна, сверкая проблесковыми маячками, свернула на кольцевую. Борзов внимательно вгляделся в ярко освещенную фонарями обочину. Ни дорофеевского «мерседеса», ни красной «вольво» там не было. Борзов понял: это ловушка.

Да, ловушка. Но что могли на него повесить? Раскололся Диспетчер? Ну это вряд ли. Но даже если так, что у него есть на него, Борзова? Ничего. Взрыв полуледокола «Восгок-5» и убийство Кузнецова были запланированы еще в Штатах и санкционированы самим Корейцем. Приказ взять документы у Гармаша Мостовой получил по телефону от О'Коннора — так было заранее условлено, чтобы полностью обезопасить пребывание Борзова под именем Никитина в Москве. Приказ заминировать машину Турецкого Мостовой тоже получил не от Никитина, а по телефону от человека, с которым Борзов когда-то вместе работал и теперь перевербовал на свою сторону, соблазнив крупной суммой долларов и визой на постоянное местожительство в США.

А больше ничего у МУРа на него не было и быть не могло.

И тут вдруг до Борзова дошло: странный звонок Дорофеева. Вот откуда ветер-то дует! Надо же, сволочь какая! Решил убрать его и самостоятельно провести комбинацию с «Норильским никелем». Это цель — совершенно ясно. Но как он намерен его нейтрализовать? Он же сам по уши в дерьме — с той же «Трейдинг интернэшнл». Или он думает, что Борзов ничего об этом не знает? Но не полный же он идиот. А что еще он может повесить на Борзова? Паспорт у него настоящий фотографией занимались лучшие специалисты Нью-Йорка, ни на одной границе не было ни малейших осложнений. А уж московская экспертиза с их допотопным оборудованием месяц могла бы колупаться — и все без толку. На чем же он строит свой расчет?

А в том, что у Дорофеева расчет был — и какой-то хитрый, — Борзов не сомневался.

Какой? Вот что нужно было сейчас понять. И понять быстро.

Колонна свернула с ярко освещенной кольцевой и выехала на какое-то темное подмосковное шоссе. Кажется, Щелковское.

— Куда мы едем? — обратился Борзов к сидевшему впереди майору.

Тот ответил, не обернувшись:

— Вы узнаете об этом в свое время.

Поселки, вначале переходящие один в другой, стали заметно реже, к шоссе подступали еловые и сосновые перелески. Спецназовцы, между которыми сидел Борзов, расслабились, отвалились к спинкам удобных кресел. Борзов присмотрелся, понял, что задние двери джипа не блокированы центральным замком. Мгновенно родился план: рывком распахнуть дверцу, выбросить спецназовца и на всем ходу выпрыгнуть самому. Уйти в темноту, в ельники. Он знал, что сможет это сделать: был в прекрасной форме да и старые навыки жили в мышцах сильного, тренированного тела. Но тут же остановил себя. Стоп. Может быть, это и есть их план? «Убит при попытке к бегству». Не дадут уйти, недаром позади — «рафик» с десятком спецназовцев, наверняка вооруженных автоматами.

«У него очень большие связи», — вспомнил он фразу Турецкого о Дорофееве. Да, это и был его план. Не слишком оригинальный, но не раз оправдавший себя еще в те годы, когда Борзов служил в центральном аппарате КГБ. А тут этот план был кстати. Будь Борзов российским гражданином, можно было устроить дорожно-транспортное происшествие, случайный наезд автомобиля, потерявшего управление, обыкновенное ограбление и убийство по корыстным мотивам. С Гражданином США эти номера не проходили. А вот «при попытке к бегству» — то, что надо. Арестовали, наркотики в салоне машины нашли и при попытке к бегству...

«У него, выходит, действительно очень большие связи, — подумал Борзов о Дорофееве. — Или большие деньги. Нет, — поправил он себя, — все-таки связи».

Что ж, план ясен. Отсюда и его, Борзова, тактика: ни малейшего сопротивления, не поддаваться ни на какие провокации, требовать встречи с представителем посольства. И при возможности дать знать своим в Нью-Йорке, чтобы организовали пару газетных статей о травле, которой подвергаются в России американские бизнесмены, решившие инвестировать в ее промышленность свои капиталы. И утрутся. Для русских сейчас этот вопрос самый болезненный. А потом можно будет разобраться и с Дорофеевым. Дорого ему обойдется этот финт. Очень дорого.

И Борзов позволил себе расслабиться.

Колонна свернула с шоссе на какую-то бетонку и минут через двадцать остановилась у ворот воинской части. Пространство за высоким забором было ярко освещено мощными прожекторами, видны были фюзеляжи и высокое хвостовое оперение истребителей-перехватчиков. Это был военный аэродром.

После коротких переговоров милицейского полковника с дежурным офицером ворота открылись, колонна проследовала к приземистому зданию в глубине аэродрома и остановилась у входа. Из «рафика» высыпали спецназовцы и плотным кольцом окружили джип. Как Борзов и предполагал, они были вооружены короткими десантными автоматами Калашникова. Майор покинул переднее сиденье, открыл перед Борзовым заднюю дверь джипа.

— Попрошу вас выйти из машины.

Борзов беспрекословно повиновался. Под плотным конвоем спецназовцев майор провел его ко входу в здание, которое, скорее всего, было армейской казармой. Когда Борзова вводили в казарму, через КПП въехали еще две машины: черная 31-я «Волга» и современного выпуска «понтиак» с номерами американского посольства. Это могло быть хорошим знаком. Борзов приободрился.

В сопровождении дежурного офицера, милицейского майора и спецназовцев он пересек просторный зал со сдвинутыми в сторону столами и стульями, миновал узкий коридор с окрашенными тусклой зеленой краской стенами и по приказу майора остановился перед железной дверью с небольшим окошком, забранным толстой решеткой. Дежурный офицер загремел ключами, отпирая замки, дверь открылась, и Борзов оказался в довольно большой комнате с высоким зарешеченным окном, с двумя двухъярусными деревянными нарами и привинченными к бетонному полу столом и металлическим табуретом. Это была, судя по всему, гарнизонная гауптвахта.

Дверь за ним с грохотом закрылась, загремели замки. У Борзова не сняли ни галстука, ни поясного ремня, даже часы, сигареты и зажигалку не отобрали, как обычно бывает в таких случаях.

Это тоже могло быть хорошим знаком. Значит, не собираются его здесь долго держать.

Между тем полковник Грязнов, подполковник Яковлев, майор Софронов и опальный «важняк» Турецкий встречали гостей, приглашенных на светский раут. Для полноты картины не хватало только официанта с бокалами. Зал, вероятно, использовался для демонстрации кинофильмов, проведения больших совещаний и даже, может быть, как танцплощадка в праздничные вечера.

Дежурный офицер сходил на командный пункт аэродрома. Вернувшись, доложил:

— Вашему борту дано разрешение на посадку.

И тут же в зале появились два молодых человека. Один был плотный брюнет в черной строгой тройке. Другой — высокий блондин в светлых брюках и синем блейзере с золотыми пуговицами. Но в чем-то они были одинаковы. Это сразу обнаружилось, когда они представились:

— Алексей Попов, Министерство иностранных дел России.

— Джон Стейн, посольство Соединенных Штатов.

— Добрый вечер, господа, — приветствовал их полковник Грязнов.

— Арестованный доставлен? — спросил мидовец.

— Так точно, — доложил майор Софронов.

От рева мощных самолетных двигателей задребезжали узкие, давно не мытые стекла зала.

Все присутствующие невольно придвинулись к окнам, но они выходили не на летное поле, а на какие-то ангары в глубине аэродрома. Поэтому лишь по звуку можно было догадаться, что совершил посадку не истребитель, а какой-то тяжелый транспортный самолет. Двигатели затихли.

Минут через десять дверь зала открылась и в сопровождении дежурного офицера на пороге появились три человека в парадной форме нью-йоркской муниципальной полиции. Два здоровенных сержанта-негра, а между ними — высокая, изящная мулатка с выразительным лицом и ярко-зелеными, словно бы смеющимися глазами.

Она была в такой же форме, как и сержанты, но узкая серая юбка и серые туфли на тонком высоком каблуке делали ее похожей не на полицейского офицера, а на артистку мюзикла, исполняющую роль полицейского. Держалась она безукоризненно.

— Господа, разрешите представить: сержант Рэджинальд Харпер, сержант Ким Уэски, — сказала женщина.

Сержанты вытянулись по струнке и прищелкнули каблуками.

— Лейтенант Вильсон, начальник отдела по расследованию убийств Главного полицейского управления Нью-Йорка, — по-русски представила она и себя и тоже прищелкнула каблуками. И получилось это у нее превосходно.

— Мисс Вильсон, мы рады приветствовать вас в Москве, — обратился к ней Турецкий. —

Мистер Попов из российского МИДа. Мистер Стейн из посольства Соединенных Штатов, — представил он дипломатов. — А это мои коллеги: первый заместитель начальника МУРа полковник милиции Грязнов...

Кэт шагнула вперед и пожала Грязнову руку:

— Здравствуйте, полковник.

— Подполковник Яковлев, начальник отдела по расследованию убийств Московского уголовного розыска.

— Здравствуйте, коллега.

— Майор Софронов, начальник третьего отдела МУРа.

— Здравствуйте, командор.

— Следователь Турецкий.

Кэт слегка задержала его руку в своей и едва заметно усмехнулась.

— Здравствуйте, мистер Бонд.

— Предлагаю приступить к официальной процедуре, — предложил мидовец. — Приведите арестованного.

В зале появился Борзов в сопровождении двух спецназовцев.

— Вы требовали встречи с представителем американского посольства, — обратился к нему Грязнов. — Пожалуйста — мистер Стейн.

Но Борзов не сразу обернулся к американцу. Среди милицейских чинов он увидел Турецкого, и его загорелое лицо потемнело от бешенства. И на этот раз упустили. Ну что за страна! Что за проклятые ублюдки! Ничего не могут толком сделать. Ни за какие деньги! Нет, в этой стране невозможно работать. Такая страна вообще не имеет права на существование. Колония — вот единственная роль, которая для нее годится.

— Вы хотите сделать какое-то заявление? — спросил американский дипломат.

— Да. Я заявляю протест против моего незаконного задержания.

— Ваш протест принят нами к сведению. Намерены ли вы пожаловаться на грубое обращение с вами?

— Это заявление также принято нами к сведению.

— Я требую, чтобы мне объяснили, в чем меня обвиняют!

— Вы вправе выдвинуть такое требование, — невозмутимо подтвердил американец. — Как явствует из официального обращения правительства Соединенных Штатов к правительству России, вы обвиняетесь в убийстве американского гражданина, геолога из ЮАР Гарри К. Никитина, совершенном четырнадцатого июля сего года вечером на окраине пригородного нью-йоркского парка Пелем-Бей.

— Но это же полный абсурд! Я и есть американский гражданин, геолог из ЮАР Гарри К. Никитин. У вас в руках мой паспорт.

— Подлинность этого документа вызывает сомнения. Кто-либо еще может подтвердить вашу личность?

Борзов растерянно огляделся. Взгляд его упал на Турецкого.

— Сашка! Скажи им, что я — это я! А то они тут с ума посходили.

— К сожалению, я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть ваши слова. Я не имел счастья быть знакомым с Игорем Константиновичем Никитиным и очень об этом сожалею.

— Как?! Мы же вместе учились в ЛГУ! Сам мне напомнил, как из-за Милочки Полторак дрались...

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Я никогда не учился в ЛГУ и не жил в Ленинграде. Что касается Эмилии Георгиевны Полторак, то она была профессором кафедры философии Московского университета. В то время, когда я там учился, ей было около семидесяти лет. Не вижу причин, по которым мы могли бы из-за нее драться.

Представитель МИДа решил, что пора вмешаться:

— Господин Никитин, правительство Российской Федерации рассмотрело просьбу правительства Соединенных Штатов о передаче вас нью-йоркской полиции и сочло основания законными. С этой минуты вы передаетесь представителям американской стороны и на вас распространяется действие всех законов Соединенных Штатов. Позвольте, господин Стейн, вручить вам официальное решение моего правительства.

— Господин Попов, от имени правительства Соединенных Штатов благодарю вас за быстрое и положительное решение нашей просьбы.

— Ваша благодарность будет передана в соответствующие инстанции. Полагаю, официальная процедура закончена. Господа, честь имею.

И мидовец важно проследовал к выходу.

— Лейтенант Вильсон, примите арестованного, — распорядился Стейн.

— Есть, сэр.

По ее команде сержанты надели на Борзова наручники.

— Мистер Никитин, — обратилась к нему Кэт Вильсон, — по закону я обязана объяснить вам ваши права. Согласно первой поправке к конституции, вы имеете право на адвоката, вы имеете право отвечать на вопросы или не отвечать на них, но все, что вы скажете, может быть использовано против вас. — Она повернулась к сержантам: — Увести арестованного.

— Йес, мэм!

Дверь за сержантами и Борзовым закрылась.

Американский дипломат сделал общий поклон.

— Господа, желаю удачи!

И тоже вышел.

Кэт Вильсон с места не двинулась. Лицо ее сохраняло все то же официальное выражение.

— Господин полковник, — обратилась она к Грязнову, — от имени руководства нью-йоркской полиции прошу вас передать руководству МУРа и Министерству внутренних дел России благодарность за содействие в аресте особо опасного преступника.

— Ваша благодарность будет доведена до сведения руководства нашего министерства, — торжественно заверил Грязнов.

И тут они все громко, от души рассмеялись.

Стекла окон вновь тренькнули от звука набирающих обороты самолетных двигателей.

— Пожалуй, мне пора, — проговорила Кэт Вильсон. — Коллеги, я была очень рада с вами познакомиться. Жаль, времени у нас очень мало. Но, может быть, это не последняя наша встреча?

— Хотелось бы верить, — сказал полковник Г рязнов.

Они вышли проводить ее на летное поле. Возле трапа самолета с натовскими опознавательными знаками на борту Кэт крепко пожала руку Грязнову, Яковлеву и Софронову, а Турецкого коротко, порывисто обняла.

— Хай, мистер Бонд! До встречи в Гармише!

— Удачи тебе, Кэт, — ответил Турецкий. Самолет вырулил к взлетной полосе, взревел двигателями, и уже через несколько минут его бортовые огни растаяли в темноте.

— Ну вот и все, — как бы подвел итог Грязнов.

Они отпустили машины сопровождения и «рафик» со спецназовцами, а сами загрузились в удобный, просторный джип.

Ехали молча. Говорить никому почему-то не хотелось. Лишь когда впереди показались огни кольцевой, Яковлев взглянул на часы и отметил:

— На все про все — три часа сорок минут. Грязнов подтвердил:

— Все-таки умеем, когда захотим.

— Когда очень захотим, — уточнил Турецкий.

«Новая Россия»:

«Последняя сенсация века. Наш корреспондент открыл на Таймыре несметные запасы богатейшей никелевой руды... »

«Коммерсантъ дейли»:

«Нет ни малейших сомнений в подлинности документов, переданных в редакцию нашей газеты журналистом Б. Александровым. Важнейшее геологическое открытие, сделанное четверть века назад, означает сегодня полную революцию во всей никелевой промышленности России и кардинально меняет ситуацию на рынках цветных металлов во всем мире... »

«Экономический вестник»:

«Странный тендер — больше не тайна. Сенсационные архивные документы, публикуемые нами сегодня, позволяют с уверенностью предположить, что в конкурсную борьбу за лицензию на право разработки Имангдинского месторождения вступят крупнейшие банки и финансовые структуры не только России, но и всего мира... »

«Экономист»:

«Из аутсайдеров в лидеры всего за одну ночь. После публикации документов об Имангдинском месторождении медно-никелевых руд концерн «Норильский никель» превращается в один из флагманов российской промышленности. Кажется, это первый в истории постгорбачевской России случай, когда возрождение важнейшей отрасли цветной металлургии не потребует ни пенса из бюджета страны, но, напротив, станет стабильным и масштабным источником поступления в казну России столь необходимой ей твердой валюты... »

Из телеграммы агентства «Интерфакс»:

«Ажиотаж, который царил сегодня в операционных залах Московской товарной биржи с первых минут ее открытия, не имеет аналогов в истории финансов новой России. За первую половину дня курс акций концерна «Норильский никель» вырос в 94 раза, а к концу торговой сессии — более чем в 120 раз. Характер заключаемых фьючерсных сделок свидетельствует о том, что ведущие брокеры ожидают дальнейшего значительного повышения курса...

Как сообщили нам в Госкомимуществе, подано уже более двадцати заявок от крупнейших холдинговых компаний на участие в конкурсных торгах за право разработки Имангдинского месторождения никелевых руд. Максимальную стартовую цену предложил Народный банк — 600 миллионов долларов. Но чтобы выиграть тендер, Народному банку придется выдержать самую серьезную конкуренцию с «Менатепом», Альфабанком, Мост-банком и другими. Эксперты не исключают возможности, что лицензия на разработку Имангды будет продана не меньше чем за миллиард долларов... »

Глава девятая. ЧАС БЫКА

1

Весь следующий день Турецкий провел в кабинете директора «Глории», где вместе с его хозяином готовил для Генеральной прокуратуры доследственные материалы по делу Дорофеева: редактировали расшифровки переговоров, высеивая из них то, что не имело значения по существу дела, вставляли необходимые комментарии, проясняющие суть тех или иных документов. Немало времени занял у Турецкого его отчет о поездке в Норильск и изложение переговоров, которые он там вел. Нужно было побеспокоиться и о том, чтобы «Глорию» не обвинили в нарушении закона об оперативной деятельности и на основании этого не лишили бы лицензии. Для этого «наружку» переименовали в службу охраны клиента и доклады «наружки» о перемещениях и контактах Дорофеева изложили как случайные наблюдения, полученные сотрудниками «Глории» в процессе выполнения охранных мероприятий. Это, впрочем, входило в контракт «Глории» и Народного банка и законом не возбранялось. Сложнее было с «прослушкой». Но и тут нашли выход: часть информации представили как случайно услышанные разговоры, другую часть объяснили тем, что с помощью современной аппаратуры удалось поймать сигнал и расшифровать переговоры, которые транслировались из кабинета Дорофеева посредством подслушивающих устройств. Эти устройства были установлены в кабинете генерального директора Народного банка неизвестными лицами, которые лишь позже стали известны (бывший начальник аналитического отдела Б. Глузман). Ну а записи из 634-го номера гостиницы «Космос» упросили взять на себя Грязнова-старшего. У МУРа были на то законные основания в связи с оперативной разработкой по делам об убийствах Кузнецова и Гармаша: лже-Никитин оказался в сфере этой разработки. Грязнов-старший помялся, побурчал, но согласие взять это дело на себя все-таки дал.

Вместе с копиями буровых журналов и пояснительной запиской Смирнова документов набралось столько, что нечего было и думать впихнуть их в фирменную папку «Глории». Пришлось послать секретаршу в «Детский мир», откуда она принесла три объемистые папки. Их хватило, чтобы разместить все документы.

Немного они с Денисом поспорили из-за титула. «Дело Дорофеева» — это было по существу правильно, но охватывало лишь часть материалов. Решили, что более общее название — «Дело о концерне «Норильский никель» — будет верней.

Еще часа два ушло на то, чтобы сделать ксерокопии всех материалов из «прокурорской» папки.

Наконец закончили. Турецкий упаковал «прокурорскую» папку в плотную оберточную бумагу и попросил Дениса подбросить его домой к Косте Меркулову. Во-первых, время было уже позднее, и потом, тащиться с такими документами на метро и автобусе все же не стоило. Мало ли...

Меркулова Турецкий застал перед телевизором, что было само по себе необычным, но то, с каким вниманием и даже азартом он всматривался в экран, и вовсе поразило Турецкого. Костя никогда не был любителем ТВ, предпочитал газеты, а если выпадало свободное время — серьезные книги по истории России. Но тут он даже не оглянулся на друга, лишь кивнул и показал на кресло: садись и смотри.

— А что там? — поинтересовался Турецкий. — Какой-нибудь детектив?

— Он самый. Производства киностудии имени Александра Турецкого.

В программе новостей шел репортаж с биржи: молодые люди в расстегнутых пиджаках, со сбитыми на сторону галстуками суетились у стоек, судорожно совали друг другу бумаги, ставили свои подписи, перебегали от одной группы к другой. Время от времени на экране возникало демонстрационное табло. Цифры в графе «Норильский никель» мелькали, как на счетчике стремительно мчащегося такси.

«Таким был этот день на Московской товарной бирже», — произнес диктор заключительную фразу, и сюжет закончился.

Меркулов выключил телевизор.

— Давно не видел такого зрелища, — признался он. — Знаешь, на сколько вырос курс норильских акций?

— Слышал краем уха по радио — в сто десять или в сто пятнадцать раз.

— В сто двадцать четыре, — поправил Меркулов. — И как прямое следствие — курс доллара упал на девять пунктов. Поздравляю. Эдак ты станешь спасителем России!

— Ага, — кивнул Турецкий. — И памятник мне поставят. На Лубянке, вместо Дзержинского. Железный Шурик. И детишки будут спрашивать: а что это за дядя, весь помеченный птичками? Нет уж, спасибо. У нас спасителей России и без меня хватает.

— Ну, рассказывай!

Меркулов слушал, как всегда, внимательно, не перебивая, но Турецкому показалось, что детали операции по аресту Борзова-Никитина и передаче его американским властям не слишком-то его интересуют.

— За сколько, ты сказал, Дорофеев решил свои проблемы? — спросил Меркулов, когда Турецкий закончил.

— За час. Даже чуть меньше. Подсуетился — свою шкуру спасал. В общем, так или иначе, но главное сделано.

Костя с сомнением покачал головой.

— Нет, Саша. Боюсь, что это было не главное. Далеко не главное.

— А что же, по-твоему, главное?

Меркулов постучал пальцем по «прокурорской» папке.

— Вот это. Ладно, оставляй, буду вникать.

Придется сегодня недоспать. Завтра к девяти утра — ко мне. И Грязнову передай, чтобы тоже был. Я имею в виду рыжего полковника Грязнова, а не твоего юного рыжего друга Дениса.

— Зачем мы тебе? — не понял Турецкий.

— Передадите эти материалы лично генеральному прокурору.

— А сам ты не можешь это сделать?

— Это дело разрабатывали и тащили вы. От начала до конца. Оно ваше. А я выскажу свои соображения. Если они у меня к утру появятся.

— Можешь не сомневаться, появятся, — заверил его Турецкий.

— Да я, к сожалению, не сомневаюсь.

Турецкий внимательно посмотрел на своего друга.

— Что-то не нравится мне твое настроение.

Меркулов вздохнул.

— Мне тоже...

На следующее утро, ровно в 9.00 старший советник юстиции Турецкий и полковник милиции Грязнов вошли в просторный кабинет заместителя Генерального прокурора России. Меркулов уже сидел за своим необъятным письменным столом. Лицо у него было тяжелое, хмурое, под глазами темнели мешки — следы бессонной ночи. На столешнице перед ним не было ни единой бумаги — лишь толстая папка с надписью: «Дело о концерне «Норильский никель».

Меркулов молча пожал руку Турецкому и Грязнову.

— Посидите, я узнаю, когда он сможет нас принять. — И вышел из кабинета.

Минут через пять вернулся.

— Пошли...

Последний раз Турецкий видел генерального прокурора на следующий день после своего возвращения из Гармиша. Тогда генеральный даже не пытался сдерживать кипевшее в нем раздражение. Теперь это был другой человек — словно подменили — добродушно-приветливый, даже какой-то по-светски любезный. Он радушно поздоровался с пришедшими, приказал секретарше принести им кофе, а себе чаю и даже разрешил курить, поставив перед Турецким и Грязновым тяжелую хрустальную пепельницу. Но ни Гряз-нов, ни Турецкий не рискнули воспользоваться этим разрешением.

— Итак, чему я обязан удовольствию видеть вас? — спросил генеральный, когда секретарша поставила перед гостями керамические чашечки с черным кофе, а перед ним — внушительный фаянсовый бокал с густо заваренным чаем.

Меркулов положил перед ним папку. Объяснил:

— Эти документы подготовлены в результате совместной деятельности МУРа и детективного агентства «Глория», в котором Александр Борисович во время своего вынужденного отпуска выполнял роль консультанта.

— «Дело о концерне «Норильский никель», — прочитал генеральный прокурор надпись на папке. — Это как-то связано со вчерашним бумом на Московской товарной бирже?

— Самым непосредственным образом, — подтвердил Турецкий. — Мы сначала хотели назвать это делом Дорофеева, но потом решили, что это неоправданно сузило бы тему. За рамками такого названия остались бы многие важные составляющие этого дела.

Генеральный прокурор слегка нахмурился.

— Дорофеева? Какого Дорофеева вы имеете в виду?

— Генерального директора Народного банка.

Генеральный прокурор помрачнел еще больше. Он даже отставил в сторону свой бокал с чаем.

— Каковы же составляющие этого дела?

— Как минимум, три убийства. Диверсия в Мурманском порту. И целый букет масштабных финансовых афер.

Генеральный прокурор обратился к Меркулову:

— Вы ознакомились с документами?

— Ваше мнение?

— Это в высшей степени профессиональная и добросовестная работа.

— Я не сомневаюсь в профессиональности и добросовестности Александра Борисовича и Вячеслава Ивановича. Меня интересует ваше мнение о важности дела.

— Если дело будет принято к производству Генеральной прокуратурой, оно будет одним из самых значительных за последнее время. Разумеется, после дела о причинах возникновения войны в Чечне, — добавил Меркулов.

— Вы считаете, у нас есть основания принять это дело к своему производству? — спросил генеральный.

— Да. При всей разнородности материалов здесь есть объединяющий фактор. Но окончательное решение этого вопроса должны принять лично вы.

Генеральный прокурор задумался. Затем сказал:

— Я самым тщательным образом изучу все эти материалы и сообщу вам о своем решении. В любом случае, однако, благодарю вас, Александр Борисович, что вы провели эту работу в свое свободное, так сказать, время. А вас, Вячеслав

Иванович, за то, что вы сделали ее помимо ваших многочисленных и многосложных служебных обязанностей.

Он встал, давая понять, что аудиенция закончена.

— У меня есть просьба, — обратился к нему Турецкий.

— Буду счастлив ее удовлетворить. — Генеральный прокурор был снова сама любезность. — Какая просьба?

— Мы не смогли бы добиться никаких результатов в этом деле, если бы не помощь капитана Сергея Николаевича Воронина из Вятского УВД. Я знаю его уже много лет как чрезвычайно опытного и добросовестного работника...

— Я тоже, — вставил полковник Грязнов.

— На мой взгляд, — продолжил Турецкий, — ему неоправданно долго откладывается присвоение очередного звания. Я попросил бы вас выйти с соответствующим ходатайством к руководству МВД. Для этого сейчас есть все основания и хороший повод.

— Руководство МУРа поддержит просьбу Александра Борисовича? — обратился генеральный к Грязнову.

— Без всякого сомнения, — ответил Грязнов.

— Собственно говоря, МУР и сам может это сделать.

— Но с вашей поддержкой это будет гораздо эффективнее.

— Что ж, подготовьте соответствующие документы. Я с удовольствием поддержу это представление.

Аудиенция закончилась.

— Молодец, Сашка, — одобрил Грязнов, когда они вернулись в кабинет Меркулова и закурили, переваривая результаты встречи с генеральным прокурором. — Серега Воронин нам действительно здорово помог. А не забудет ваш шеф? По-моему, он из тех, про кого писатель Лесков сказал: «Русский человек дает обещания по расположению, а выполняет по обстоятельствам».

— Я ему напомню, — пообещал Меркулов.

— Славка, когда ты успеваешь читать? — изумился Турецкий. — Да кого — Лескова!

— Я не успеваю, — признался Грязнов. — Попалась случайно книга «Умные мысли». Из нее я и черпаю. Время от времени. Какое решение, по-вашему, примет генеральный по делу о «Норильском никеле»? — спросил он у Меркулова.

Тот лишь пожал плечами.

— Поживем — узнаем... Тебя гложут какие-то сомнения? — обратился он к Турецкому, заметив, что тот хмурится.

— Есть немного, — признался Турецкий. — У нас имеются еще две копии дела о «Норильском никеле». Одна остается в архивах «Глории», а вторую... Вторую я хотел бы отдать Дорофееву.

— Как — отдать? — не понял Грязнов. — Когда?

— Может быть, даже сегодня.

— Опупел? — поинтересовался Грязнов. — Он же немедленно свалит. И черта его потом найдешь. Это у тебя от нервных перегрузок. Попей пивка, выспись как следует — и пройдет. Все, господа, я исчез — до отпуска мне, к сожалению, еще далеко.

И полковник Грязнов покинул кабинет Меркулова.

— Ты тоже считаешь, что я опупел? — спросил Турецкий.

Костя ответил не сразу.

— Почему у тебя родилась такая мысль — отдать Дорофееву? — спросил он.

— Интуиция, — признался Турецкий. — Внутренний голос.

— Отчетливый?

— Не очень.

— Тогда подумай. А надумаешь... Внутренний голос — он иногда подсказывает ценные идеи.

— А если Дорофеев действительно свалит?

Меркулов улыбнулся и совершенно неожиданно для Турецкого заключил:

— Возможно, Саша, что это был бы самый оптимальный выход.

— Для кого? — не понял Турецкий.

— Для всех...

2

В прохладном кабинете директора «Глории» томился Денис, ожидая возвращения Турецкого. Когда тот появился, Денис жадно выслушал рассказ о встрече с генеральным прокурором и был явно разочарован.

— Что там думать-то? Дело ведь ясное. Будь я генеральным прокурором, — и минуты бы думать не стал.

— Вот поэтому генеральным прокурором ты никогда и не будешь, — ответил Турецкий.

— Да не очень-то и стремлюсь, — отмахнулся Денис. — Дядя Саша, я на вас обижен. Почему вы не рассказали, что ваш «жигуль» взорвали?

— А ты-то откуда знаешь?

— Ваша жена сказала. А дядя Слава подтвердил. А мне вы и словом не обмолвились.

— Ну, сказал бы. И что? Приехал бы тушить?

Так пожарники все равно раньше успели.

— Как вам самому-то удалось выскочить?

— Высокая прыгучесть, друг мой. Спортом нужно в юности заниматься, а не по бабам бегать.

— Вы занимались?

— Честно сказать — не очень, — признался Турецкий. — Может быть, лишь в институте.

— Ладно. Как бы там ни было, а дело мы сделали, — подвел итог Денис. — Вот ваш гонорар, — он протянул Турецкому плотный конверт.

Турецкий заглянул внутрь. Там зеленели стодолларовые купюры.

— А не слишком ли много ты мне отсыпал?

— Как договорились. По сотне в день. Плюс тридцать процентов премии. Как всем моим кадрам. И мне в их числе. Я считаю, что мы их честно отработали. Не поехать ли нам куда-нибудь пообедать по этому поводу? В ресторан Домжура, например?

— Только не в Домжур, — запротестовал Турецкий. — Боюсь, у меня исчезнет там аппетит.

— Тогда в «Узбекистан», — предложил Денис.

— Это можно, — согласился Турецкий. —

Только мы прихватим с собой одного человека.

— Кого?

— Увидишь. Тебе интересно будет с ним познакомиться. Тем более что мы должны ему передать кое-какие документы.

Он достал из сейфа оригиналы буровых журналов и объяснительную записку Смирнова.

В кабинет начальника конторы Норильскснаба они отправились вдвоем. По привычке Турецкий задержался возле стола с газетами. На нем лежал вчерашний номер «Заполярной правды», его еще даже не успели подшить. На первой полосе бросался в глаза жирный заголовок, набранный, судя по всему, самым крупным шрифтом, какой только был в типографии. Он гласил: «Мужики! Что происходит?!»

Под ним был короткий текст — телеграмма «Интерфакса» о буме на Московской товарной бирже.

При виде Турецкого Никольский вскочил и заулыбался во все свои тридцать два металлических зуба.

— Александр Борисович! Дорогой! Мне все телефоны из Норильска оборвали: кто такой Б. Александров, откуда у него эти документы? Почему вы прикрылись псевдонимом?

— Скромность украшает российского журналиста.

— К черту скромность! Вы даже представить себе не можете, что вы совершили! Вам памятник в Норильске нужно поставить!

— Не мне, — возразил Турецкий. — Если речь зашла о памятнике, я поставил бы его Гармашу.

Никольский подумал и согласился:

— Это был бы очень хороший памятник.

Может быть, самый лучший в мире.

— У вас оказии в Норильск часто бывают? — спросил Турецкий.

— Практически каждый день.

Турецкий передал Никольскому буровые журналы и пояснительную записку Смирнова.

— Перешлите их в норильскую экспедицию.

Мы хотели послать по почте, но почта нынче не больно-то надежна. А документы слишком важные.

— Сегодня же отправлю. Или завтра — с первой оказией.

— А теперь познакомьтесь с моим молодым коллегой и другом, директором агентства «Глория» Денисом Грязновым и пойдемте обедать в ресторан «Узбекистан».

— С удовольствием, — принял приглашение Никольский.

Часа три они провели за столиком во внутреннем дворике «Узбекистана», отдавая должное прекрасной кухне и слушая рассказы Никольского о Норильске — городе, который он страстно ненавидел и так же страстно любил. Уже смеркалось, когда они покинули гостеприимный «Узбекистан» и проводили Никольского домой. А потом еще около часа бродили по Тверской.

— Почему-то не хочется идти домой, — признался Денис. — У меня в Барнауле была приятельница, актриса, так после спектакля они часа по два в своих гримуборных торчали. Сгоняют меня за бутыльком и треплются, треплются. Я злюсь, а она говорит: после хорошего спектакля никогда не хочется домой, а хочется продлить ощущение праздника. В этом роде. Теперь я ее понимаю.

Но домой все-таки было пора. Они уже пожали на прощанье друг другу руки, и Денис повернул к метро, но Турецкий неожиданно окликнул его:

— Погоди! Вернемся на минутку в «Глорию».

— Зачем? — удивился Денис.

— Мне нужна папка с делом о «Норильском никеле».

— Зачем? — повторил Денис.

— Отнесу ее Дорофееву.

— Прямо сейчас?

— Дядя Саша, вы уверены, что это правильное решение?

— Целый день был неуверен. А теперь — да, уверен.

Денис с сомнением посмотрел на него, но ничего не сказал.

Из «Глории» Турецкий позвонил в приемную Дорофеева. Трубку взял его референт.

— Это Турецкий. Не забыл еще, сынок, мою фамилию? Тогда скажи своему шефу, что я сейчас подъеду.

Едва Турецкий, держа под мышкой толстую папку, появился в приемной Народного банка, референт тотчас поднялся со своего места и открыл перед ним дверь  Дорофеевского кабинета:

— Вас ждут.

Банкир чуть приподнялся в кресле, приветствуя Турецкого, и гостеприимным жестом предложил сесть.

За окнами было уже темно, люстра в кабинете не горела. Перед Дорофеевым на столе лежала груда бумаг, которые он изучал при сильном свете настольной лампы. Весь длинный стол для совещаний был завален вчерашними и сегодняшними газетами, среди которых Турецкий заметил и «Экономист» и «Индепендент».

— Думаю, Илья Наумович, что эта наша встреча будет последней, — сказал Турецкий, располагаясь в кресле. Папку с делом о концерне «Норильский никель» он положил перед собой.

— Даже не знаю, радоваться мне нашей последней встрече или огорчаться, — ответил банкир.

— Не то и не это. Примем это как факт. Без оценки.

— Согласен. Но прежде чем вы перейдете к делу, по которому пришли, позвольте только один вопрос. — Дорофеев кивнул На газеты, рассыпанные по столу для совещаний: — Для чего вы это сделали?

— Боюсь, что мой ответ покажется вам несколько высокопарным.

— И все-таки?

— Чтобы сохранить для России ее национальное богатство.

— Звучит действительно высокопарно. Но я вам верю. Как ни странно. Я отдаю должное мастерству, с которым вы провели всю эту операцию, но, признаться, совершенно не понимаю логики ваших поступков. Надеюсь, вы отдаете себе отчет в том, что упустили возможность заработать очень большие деньги?

— И не дал возможности сделать это никому другому. В том числе и вам.

— Речь сейчас только о вас. Очень большие деньги, — повторил банкир. — И заработать честно.

— У нас разные понятия о честности.

— И это кажется мне странным. Мы люди примерно одного возраста, одного воспитания, учились в одинаковых школах и институтах — откуда же такая разница в мировосприятии?

— Может быть, у нас были разные учителя? — предположил Турецкий.

— Возможно. Оставим это. Что сегодня привело вас ко мне в этот неурочный час?

— Некое не вполне ясное мне самому чувство морального долга. — Он придвинул к Дорофееву папку. Объяснил: — Здесь копии документов, которые сегодня утром были официально вручены Генеральному прокурору России. Я решил, что вы имеете право ознакомиться с ними прежде, чем прокурор примет решение по этому делу.

— Необычный поступок, — заметил банкир.

— И даже не на сто процентов законный, — согласился Турецкий. — Потому что в деле есть документы, представляющие служебную тайну.

— И вы все же решили ознакомить меня с ними. Почему?

— Во-первых, вся эта информация была собрана на деньги Народного банка, вашего банка. Но это не главное. Решающим для меня был один ваш поступок, которому сами вы, возможно, не придали значения.

— Какой же?

— Когда вы превратили бандитские деньги в наследство для жены и детей Игоря Никитина. Я понимаю, что вы преследовали свои весьма определенные цели, и этот эффект был, так сказать, побочным. Но факт есть факт: вы это сделали. Даже если не ставили перед собой такой цели.

— Почему вы отказываете мне в способности оценивать моральный аспект моих поступков? Я вполне отдавал себе отчет в том, что делаю. И в этом плане — тоже.

— Тогда я тем более прав, что пришел к вам и принес это досье.

— «Дело о концерне «Норильский никель», — прочитал банкир надпись на папке. — Какое, по-вашему, решение я могу принять после того, как ознакомлюсь с этим делом?

— Какое бы решение вы ни приняли, это будет вашим решением. И только вашим. — Турецкий встал. — Всего доброго, господин Дорофеев.

— Всего доброго, господин Турецкий...

Внизу, у выхода из банка, Турецкого перехватил Пономарев. Вид у начальника службы безопасности был встревоженный. Он завел Турецкого в комнату охраны, отослал дежурного и показал на один из мониторов. На экране был кабинет Дорофеева. Сам банкир сидел за столом и внимательно читал материалы из «Дела о концерне «Норильский никель».

— Я все видел на мониторе, он забыл выключить камеру. Что за папку вы ему дали?

— Это копии документов, которые сегодня утром были вручены генеральному прокурору.

— Зачем вы это сделали? А если он после этого скроется, сбежит за границу?

Турецкий беспечно пожал плечами.

— Это будет его решением...

Домой он вернулся в двенадцатом часу ночи. Нинка давно уже спала. Ирина ждала его с ужином.

— Почему так поздно? Я уже начала беспокоиться. Умывайся и садись за стол, все уже, наверное, остыло.

— Спасибо, мы сегодня с Денисом плотно пообедали — отметили окончание дела.

— Закончили? Слава Богу. Хоть отоспишься. А то вид у тебя — будто на тебе неделю воду возили.

Турецкий передал ей конверт с деньгами.

— Держи. Муж вернулся с охоты и принес кусочек мамонта.

Она заглянула в конверт, потом пересчитала деньги.

— Сашка! Мы с тобой теперь такие богатые!

— Это ненадолго, — успокоил он жену. — Ложись-ка, Иришка, спать. А я еще немного посижу, покурю спокойно. Да хоть газеты почитаю.

В половине первого он вынес на кухню телефон, плотно прикрыл за собой дверь и набрал номер комнаты охраны Народного банка. Ответил Пономарев.

— Это Турецкий. Ну что он?

— Сидит читает.

— Я позвоню попозже.

— Звоните, я буду здесь...

В половине второго Турецкий позвонил снова.

— Дочитывает, — сообщил Пономарев.

Турецкий помедлил и решительно сказал:

— Я сейчас подъеду.

В прихожей он натянул куртку. Осторожно, стараясь не греметь ключами, запер дверь. Первый же частник согласился за двадцатку отвезти его на Бульварное кольцо. У входа в Народный банк Турецкий отпустил машину и нажал кнопку вызова дежурного. Двери открыл сам Пономарев, молча провел Турецкого в комнату охраны и кивнул на кресло: устраивайтесь. Все мониторы, кроме камер наружного наблюдения, были темными, лишь светился экран кабинета генерального директора банка. Турецкий увидел, как Дорофеев закрыл папку, откинулся к спинке резного кресла и прикрыл глаза.

Турецкий взглянул на часы. Было ровно два.

— Час быка, — заметил он.

— Что это значит? — спросил Пономарев.

— На цифре «два» в знаках зодиака — телец. Бык. Поэтому два часа ночи — час быка. Самый тяжелый час. Время принятия самых трудных решений.

И словно бы в подтверждение его слов Дорофеев поднялся из кресла и подошел к книжному стеллажу. Нажал скрытую за книгами кнопку. Секция повернулась. Дорофеев открыл сейф и какое-то время просматривал лежавшие там бумаги. Потом взял что-то, какой-то темный комок и, не запирая сейфа, вернулся к столу. Комок оказался пистолетной кобурой.

— Бразильский «росси», его личное оружие, — шепотом, словно Дорофеев мог услышать, проговорил Пономарев.

Дорофеев удобно устроился в кресле, вытащил пистолет из кобуры и внимательно его осмотрел. Передернул затвор, досылая патрон в казенник. Потом положил пистолет поверх папки с делом о концерне «Норильский никель». Встал и выключил видеокамеру. Экран монитора погас.

Турецкий вскочил.

— Нужно его остановить!

Пономарев покачал головой.

— Нет. Это его решение... Езжайте-ка, Александр Борисович, домой. Я побуду здесь. И если что...

Он недоговорил, но ничего договаривать и не нужно было.

3

Утром Ирина с трудом растолкала мужа.

— Тебе звонят из прокуратуры. Из приемной генерального. Помощник говорит, что тебя срочно вызывает сам генеральный прокурор.

— Пошли ты их всех подальше, — проворчал Турецкий. — И скажи, что я в отпуске.

— Я говорила. Помощник ответил, что приказом генерального прокурора ты отозван из отпуска и должен немедленно явиться к нему.

Чертыхаясь, Турецкий сунул голову под сильную струю холодной воды, кое-как оделся и отправился на Пушкинскую, чувствуя, как в каждой клеточке его тела ноет тяжелая, не побежденная коротким сном, многодневная усталость.

При его появлении в приемной помощник генерального поднялся.

— У него совещание. Но он просил немедленно сообщить, когда вы придете. Посидите, я сейчас ему доложу.

Через минуту в приемную из своего кабинета вышел генеральный прокурор. В руках он держал правительственный бланк.

— Александр Борисович, с сегодняшнего дня ваш отпуск прекращен, — официальным тоном сообщил он. — Мне поручено довести до вашего сведения, что ваша докладная записка на имя Президента России и секретаря Совета Безопасности рассмотрена соответствующими инстанциями и по ней принято положительное решение.

— Что это значит — положительное решение? — спросил Турецкий.

— Ваши предложения одобрены. В связи с этим вам надлежит сегодня же вылететь в Мюнхен, а оттуда прибыть в Гармиш-Партенкирхен. Выездные документы и командировочные приготовлены. Вот официальное предписание.

Он вручил Турецкому бумагу и вернулся в кабинет.

Турецкий внимательно прочитал предписание. В нем сообщалось, что старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре России, старший советник юстиции А. Б. Турецкий откомандировывается в г. Гармиш-Партенкирхен.

— Ваш самолет через час пятьдесят минут, — предупредил помощник генерального. — Вот ваши документы. Поторопитесь.

Легко сказать — поторопитесь! Турецкий позвонил в «Глорию». Денис, к счастью, был на месте.

— Выручай, Денис, — взмолился Турецкий. — Через час пятьдесят у меня самолет из Шереметьева-2, а нужно еще хоть за вещами заехать.

— Успеем, дядя Саша! Через три минуты буду, ждите у ворот прокуратуры.

И действительно, не успел Турецкий подойти к воротам, как к ним лихо подкатил Денис. Но не на своем обычном «фиате-уно», а на новенькой красной «семерке». И началась гонка. Дома Турецкий пошвырял в чемодан вещи для парадного случая, нацарапал Ирине записку и попросил Дениса объяснить ей по телефону, что к чему. Через час они уже были в Шереметьеве — как раз по радио объявляли посадку на мюнхенский рейс.

Денис загнал «семерку» на платную стоянку, выписал квитанцию и отдал ее со всеми документами на машину и ключами Турецкому.

— Мне-то все это зачем? — не понял Турецкий.

— Затем, что теперь эта машина ваша, — объяснил Денис. — Вы утратили свое транспортное средство в ходе выполнения работы для нашего агентства. Мы сочли себя обязанными возместить понесенный вами ущерб. Все в порядке, дядя Саша! Мы на этом деле хорошо заработали. И благодаря ему получили еще два крупных заказа. Так что если будет время и желание подработать еще немного... — Он спохватился: — Время, дядя Саша! Бежим!

Уже в зале таможенного контроля Турецкий вспомнил.

— Газет мне купи! — крикнул он Денису.

— Каких?

— Любых. Сегодняшних! Только быстро!

Денис успел купить целую кипу газет и передать их Турецкому.

— Счастливо! — помахал он ему вслед.

Едва самолет Люфтганзы поднялся в воздух,

Турецкий начал внимательно просматривать газеты. Начал с «Московского комсомольца»:

«Пулей снайпера убит владелец сети московских баров... »

«Власти не оставят горожан один на один с Гриппом...»

«Вооруженный дезертир четыре месяца разгуливал по Подмосковью... »

«Труд»:

«Неизвестные похитили в Чечне настоятеля храма... »

«Евгений Примаков: не бояться экономических санкций... »

«Сотби»: под стук молотка уходят российские шедевры...»

«Независимая газета»:

«Ельцин предложил Лукашенко фактическое объединение России и Белоруссии...»

«Нефть — это всегда политика... »

И ни слова о самоубийстве генерального директора одного из самых крупных банков России!

«Мегаполис-экспресс»:

«Самоубийца получил зарплату на башенном кране... »

«Колдунью Елену забили ногами...»

«Мир новостей»:

«Водочные махинаторы... »

«Журналистов активно вооружают...»

«Коммерсантъ дейли»:

«Внешнеторговый оборот России вновь увеличился... »

«Недвижимость как приоритетный товар... »

«Правда» — тоже ни слова о самоубийстве банкира.

«Сегодня» — ни слова.

«Новая Россия» — тоже ни слова.

Что за дьявольщина?!

И вдруг в колонке официальной хроники «Новой России» Турецкий увидел небольшую заметку и, прочитав ее, не поверил своим глазам.

Перечитал еще раз.

И еще.

Там было:

«Новое назначение. Как нам стало известно, подписан указ о назначении первым вице-премьером кабинета министров РФ одного из крупнейших финансистов России, бывшего генерального директора Народного банка господина Дорофеева. Новый вице-премьер будет курировать экономические вопросы».

Самолет Люфтганзы набрал необходимую высоту, погасли табло, предписывавшие пристегнуться ремнями и запрещавшие курить. Теперь можно было сбросить ремень и закурить.

Что Турецкий и сделал.

И воззвал к Всевышнему: «Господи! Да сколько же еще все это нам терпеть?!»

И ему было ответствовано голосом протопопа Аввакума: «До самыя смерти, господин Турецкий! До самыя смерти!.. »

Оглавление

4

Глава седьмая. МИСТЕР ИКС

  1

  2

  3

  4

  5

Глава восьмая. ИСТОРИЮ ДЕЛАЮТ АРХИВАРИУСЫ

  1

  2

  3

  4

Глава девятая. ЧАС БЫКА

  1

  2

  3 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg