««Ярость богов»»

Елена Чалова «Ярость богов»

©Чалова Е., 2011

©ООО «Издательский дом «Вече», 2011

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

Городок Лишем в графстве Суссэкс не может похвастаться известными историческими достопримечательностями. Нет здесь огромных мегалитов, загадочно расставленных неизвестно кем, когда и зачем. Ни один эксцентричный английский аристократ не выстроил рядом родовой замок и не населил его привидениями. Это просто один из многих британских городков, окруженных полями и дорогами. В Лишеме есть старый район – каменные двух– и трехэтажные дома, увитые многолетними плющами, с роскошными розами, цветущими в маленьких палисадничках. Каждое утро местные жители слышат колокольный звон, потому что на самой старой и узкой улочке городка стоит церковь восемнадцатого века – небольшая, с прекрасно сохранившимися витражами и старыми деревянными скамьями. На спинках и подлокотниках сидений темного дерева вырезаны львиные морды и лапы, гирлянды волшебных цветов, а кое-где дворянские гербы. У многих горожан и жителей окрестных поместий здесь есть свои места, на которых сидели еще их родители, деды и прадеды.

В прежние времена время текло медленнее, и долгими вечерами почтенные горожанки преклонных лет вышивали в дар церкви подушечки, чтобы не так жестко было сидеть на деревянных скамьях во время неспешных проповедей и преклонять колени в молитве. Слегка выцветшие и потертые плоды их рукоделия по-прежнему красиво смотрятся на фоне темного дерева; верой и правдой служат верующим. В наши дни пожилые леди занимаются спортом, ездят за границу и общаются в социальных сетях, а потому редко снисходят до рукоделия.

Вдоль главной улицы расположены магазинчики: «Одежда» (в мутноватой витрине просматривалась невероятная шляпа, бесформенный свитер и невнятная юбка в складку), «Обувь на заказ», «Бытовая техника», «Посуда» (все новые предметы уместились в одной витрине, а большую часть темноватой лавчонки занимали неполные сервизы времен королевы Анны, викторианское серебро, слегка потрескавшиеся статуэтки, вазы и безделушки прошлых эпох). Здесь есть паб, он называется «Белая лошадь» и украшен весьма традиционной вывеской: подкова и лошадиная голова. Когда зимой с холмов дует сырой ветер, вывеска скрипит и качается.

«Новый район», который вырос здесь во второй половине двадцатого века, не так уж сильно отличается от старого: двух-трехэтажные дома сложены из того же серого камня и с соблюдением всех английских особенностей: небольшие окна, довольно низкие потолки, к каждому дому примыкает садик.

В этом районе есть китайское кафе и итальянская пиццерия, школа, почта, стадион и прочие атрибуты цивилизации.

Но в целом городок прелестно патриархален и только вам решать, как оценить эту прелесть: как болото, где можно умереть с тоски, или как благословенно тихое и благополучное местечко.

День выдался ясный и холодный, но, к счастью, безветренный. Отправляясь из Лондона в путь с утра пораньше, Мири положила в багажник теплую куртку и перчатки. Надела вторые носочки и теперь, поеживаясь от морозца, мысленно хвалила себя за предусмотрительность. Сегодня в городе Лишем ярмарка, и вся центральная площадь заставлена лотками и машинами. Ее лондонский приятель, с которым они долго предвкушали эту поездку, свалился с тяжелой простудой, и теперь Мири бродила по рядам торговцев одна. Без Джона и его вечных шуточек не так интересно, но все равно, она была рада, что приехала сюда.

Ну-ка, это что такое? Мири с сомнением разглядывала китайскую ширму. Красивая, конечно, вещь… но состояние не очень хорошее, и вероятнее всего, это подделка. С ширмой соседствовали: патефон, пара шляпок пятидесятых годов (винтаж!), крашенный розовой краской страшненький комодик, бронзовые дверные молотки… Она взглянула на продавца. Типичный фермер: красные, не слишком ухоженные руки, обветренное лицо. Вон карман оттопыривается – небось фляжка у него там для сугрева. Да и фургончик рядом припаркован такой… характерный, вот и ящики в глубине видны, и земля кое-где прилипла.

– Скажите, а откуда у вас эти вещи?

Она сопроводила вопрос приветливой улыбкой, не желая сердить продавца.

Но тот, казалось, был не прочь поговорить. Мири слушала внимательно, потому что дядька говорил с каким-то пришепетыванием – то ли местечковый акцент, то ли зубы не очень удачно протезированы.

– Наследство это. Флора померла два с чем-то месяца назад, да… – неторопливо рассказывал фермер. – Моя старшая сестра. И так как у нее больше никого не было, то вещички нам велели забрать, потому что дом-то был не ее, понятное дело, арендованный. А уж барахла у Флоры полно было, она еще девочкой так умела комнату захламить, что мать прямо с ума сходила. Вот и потом тащила в дом всякую рухлядь… Что-то покупала, выменивала, бывало, и со свалки приносила.

Мужчина потер щетинистый подбородок и неуверенно взглянул на Мири. Та опять улыбнулась и кивнула, чтобы показать, что слушает.

– Так вот это ее вещи-то. Да… Уж мы с женой разбирались в ее домишке, разбирались… Кое-что дочка моя забрала, сервизы там… ложки. Молочник был серебряный, так это мать еще покупала… Жена себе бокалы оставила и кое-что из мебели. Одежду выбросили, там и смотреть было не на что, джинсы, куртки. Моя жена и не наденет такое… особенно кожу да с заклепками. Она всегда была с причудами, моя Флора.

Мири сжала губы, чтобы не захихикать. Она представила себе бабку в джинсах, косухе и с сигаретой. Шмыгнула носом. Наверняка Флора курила – отсюда и запах, которым пропиталась ширма.

– А уж эту рухлядь жена велела сюда свезти, – тянул фермер. – Сегодня постою тут, день потеряю, а потом отдам перекупщику, если никто не купит. А то, может, и выбросить придется.

Мири кивала. Конечно, из извечной бережливости он сам поехал на эту сельскую барахолку, ведь сейчас зима и у фермеров не так много работы, как летом. Англичане умеют считать деньги, хотя такими крохоборами, как французы, бывают редко.

Мири стянула перчатки и принялась перебирать и ощупывать вещи. Все-таки удивительно, что ее талант распространяется только на драгоценные камни. Она, конечно, кое-что понимает и в другом антиквариате, но лишь на уровне приобретенных знаний. За время учебы в Сорбонне Мири перечитала кучу книг и обошла немало музеев и барахолок. Но чутья на мебель у нее так и не появилось. Вот Антуан – другое дело. Она вздохнула, вспомнив однокурсника: очкастого и круглолицего Антуана. У него сейчас крупный антикварный магазин в Париже и еще один в Лионе… а когда они ужинали вместе в прошлое Рождество, он что-то говорил о планах расширения бизнеса в Швейцарию. Такой стал солидный и важный, костюмы носит дорогие. Женился на девушке из хорошей семьи – среди ее предков насчитывалось несколько поколений банкиров. Естественно, взял неплохое приданое. Сейчас у него две маленькие дочки. В прошлую встречу Антуан с гордостью показывал ей фотографии: смешные такие девчонки, с круглыми рожицами и курносыми носиками, похожие на отца. А студентами Мири и Антуан вместе лазили по Блошиному рынку в Париже. Антуана уже узнавали перекупщики и порой кричали:

– Эй, cochon[1], иди, глянь на эти стулья! Говорят, на них сиживала мадам Помпадур!

Антуан, не обижаясь на прозвище, шел на зов и внимательно оглядывал стулья. Поправлял очки и серьезно изрекал:

– Сделано в Германии лет тридцать назад.

– Но-но, – кипятился барыга. – Какие тридцать? Взгляни на вензеля!

Антуан пожимал плечами и очень серьезно говорил:

– Я же не предлагаю вам повторять это клиентам. Кстати, вон тот ломберный столик кажется мне симпатичным… Не как антиквариат, конечно, но моя тетушка любит такие стилизованные вещи. Я его сам подправлю, почищу, подмажу кое-где… Сколько вы за него хотите?

Следовал ожесточенный торг, и Антуан уносил столик, негромко поясняя Мири:

– Его привезли из Англии. Эпоха королевы Виктории… просто чудо, что он сохранился в таком прекрасном состоянии.

Мири знала, что, несмотря на свой добропорядочный брак и двух дочек, Антуан по-прежнему к ней неровно дышит. Надо бы позвонить, спросить, как там он поживает, поболтать. Но это потом. А сейчас нужно сосредоточиться и взглянуть на эту ширму глазами Антуана. Вопросы, конечно, есть: почему она такая маленькая? Ага, вот место слома, значит, одной створки не хватает. И шелк, возможно, даже не меняли. Узор трудно разобрать под слоем пыли и грязи… кажется, птицы и цветы. И все же это явно Китай, девятнадцатый век, будем надеяться, что начало.

Она быстро перебрала другие вещи, но не нашла больше ничего интересного. Фермеру было скучно, и торг занял немало времени, но в конце концов они ударили по рукам. Мири расплатилась и бережно отнесла ширму к себе в машину. Купила в автолавке рядом со стоянкой стаканчик горячего какао. Взглянула на часы. Пожалуй, можно побродить еще немного.

И Мири опять углубилась в ряды продавцов, разложивших свой товар на столиках, картоне, а то и просто на земле.

Такие ярмарки-барахолки проходят по всей Англии довольно регулярно. В каком-нибудь городке заранее печатаются и развешиваются объявления, информация размещается в прессе и в Интернете. И вот в назначенный день масса людей съезжается со всего графства (а то и из других концов страны) на какое-нибудь поле, площадь, стадион или другое назначенное властями место. Каждый волен продать то, что ему не нужно: мебель, украшения, игрушки, посуду, старые фотографии, пластинки, коллекционные карточки, зажигалки, каминные щипцы, сумки… Любую вещь вы найдете ее на одном из таких рынков. Правда, зонтик может оказаться дырявым или вовсе сломанным, а чашки и блюдца – немного оббитыми и с щербинками. Но если вы коллекционер, то именно в таких местах вы чувствуете, что живете не зря, что сокровище может поджидать вас буквально у следующего лотка. Азарт гонит людей от одного продавца к другому, и всегда есть надежда, есть шанс найти, ухватить, выкопать в груде барахла что-то интересное.

Само собой профессиональные перекупщики тоже посещают такие торжища и вылавливают все более-менее ценное, чтобы потом продать за совершенно другие деньги. Но когда ярмарка только начинается, все – и профессионалы и любители – находятся в равных условиях.

А ведь есть еще и настоящие аукционы. Все знают про Сотбис или Кристи, но это для очень и очень богатых людей и эксклюзивных предметов искусства. Существует совершенно другой масштаб предприятий и цен. Аукционы также проводятся в разных уголках страны и порой там за небольшие деньги можно купить весьма интересные вещи, и здесь меньше шансов нарваться на подделку, чем на рынке: все выставленные на торги предметы предварительно оцениваются экспертами.

Мири пила какао, грела ладони о стаканчик и думала о бабушке. Если удастся отреставрировать ширму, то получится прекрасный подарок на Рождество. Старая Мириам любила внучку и всегда баловала ее. И девушка платила бабушке заботой и искренней привязанностью. Как ни странно, но отношения с савта[2] Мириам у нее сложились близкие и дружественные… гораздо более близкие, чем с матерью.

Собственно, и геммологом[3] Мири стала лишь благодаря бабушке Мириам. Бабушка тогда еще жила во Франции и вела семейные дела, потому что была весьма ловким и преуспевающим адвокатом. Кроме того, старая Мириам обладала железной волей и сильным характером. Многие члены семьи не просто уважали ее, но и откровенно побаивались. И вот однажды она привела внучку, которой было тогда лет шесть, в магазин к своему племяннику Давиду, известному парижскому ювелиру. Пока Мири бродила меж прилавков, разглядывая сверкающие кольца, броши и браслеты, бабушка загнала Давида в угол и что-то негромко ему внушала. Родственник вяло отнекивался, но противоречить бабушке не посмел, и через некоторое время все втроем они оказались в комнатке, куда приглашались только самые солидные клиенты. Здесь имелся большой стол красного дерева на львиных лапах и бархатные портьеры, удобные кресла и неяркий свет.

Малышку Мири усадили в кресло, и дядя Давид принес небольшой поднос, на котором насыпаны были камни; обработанные, но без оправ. Мири с интересом разглядывала зеленые кристаллы. Даже не прикасаясь к ним, девочка видела, что они разные, но без разрешения дяди трогать их опасалась. Бабушка придвинула к ней поднос и попросила:

– Отбери те камушки, что тебе нравятся.

Девочка с удовольствием запустила пальчики в скопление зеленого блеска. Сколько себя помнила, она всегда любила драгоценности. Если малышку нужно было отвлечь от больного зуба или успокоить, ей давали кольцо или подвеску с камнем.

Мать пользовалась этой странной особенностью ребенка исключительно с практическими целями, но бабушка стала наблюдать за девочкой внимательно. Ей пришло в голову, что малышка могла унаследовать талант своих предков. В их роду было много ювелиров, но старая Мириам еще помнила Йозефа – старика, о котором ходили легенды. Он просто брал драгоценный камень, крутил его в пальцах, иной раз даже глаза закрывал – и на ощупь мог совершенно точно определить название самоцвета, из какой он страны, его чистоту и вес.

Бабушка с интересом смотрела, как девочка наряжает куклу в ожерелье из искусственных опалов, а себе в качестве украшения выбирает не очень заметный, но зато природный и довольно чистый александрит. Старая Мириам понадеялась, что это дар, как у Йозефа, и решила проверить свои догадки. И вот они сидят в жаркой комнате, Давид сопит, он слишком толстый и одышливый, но ведь это не ее, Мириам забота, пусть жена думает о его здоровье. Пару раз ювелир осмелился тихонько фыркнуть, но Мириам, сидевшая в кресле, как на троне – с абсолютно прямой спиной – бросила на него холодный взгляд, и Давид притих.

Мири, перебрав зеленые осколочки, поделила их на три кучки.

– Это какие? – спросил дядя. Видно было, что происходящее ему не нравится, но даже против воли он все же с любопытством следил за девочкой.

– Это некрасивые, – уверенно заявила та.

– А эти?

– Они мне нравятся.

– Но почему ты убрала те три изумруда?

– Они грязные.

Служанка принесла поднос. Сладкий чай – для дяди, крепкий черный кофе – для бабушки Мириам и какао с печеньем – для Мири.

– Ну? – спросила бабушка.

– В принципе, это интересно, – пробормотал Давид, кончиком карандаша пошевелив камни и поднеся пару к лампе. – Забавно. Те камни, что она сочла некрасивыми, – искусственно выращенные изумруды. На вид отличить их от натуральных невозможно… практически невозможно… Но с этими тремя она ошиблась. Это чистейшие, без изъянов, колумбийские изумруды.

– Может, мы не так поняли, – задумчиво произнесла бабушка. – Скажи мне, детка, – повернулась она к внучке. – Что именно тебе не нравится? Внутри камней что-то не так?

– Нет, внутри они ровные, – подумав, сказала девочка. – Но они грязные… сальные и липкие.

Дядя засопел, вынул из кармана большой клетчатый платок и принялся, бормоча что-то нелестное про маленькую нахалку, полировать камень. Потом тем же платком стал вытирать покрасневшую шею. Мири стало неловко, она не хотела обижать дядю Давида, но бабушка устремила на него зоркий взгляд.

– Давид, ты опять? Ты же обещал этого больше не делать! Тебе что, мало денег? Или не хватает неприятностей? Ты взял краденые камни?

Дядя сопел; его шея перешла от красной палитры к багровой, но в конце концов он все же просипел сдавленным голосом, опасливо покосившись на Мири.

– Ты их видела? Где в наши дни я найду такие изумруды по таким деньгам? Я переплавил оправы… сделаю новые, и никто не догадается… Это же не Куллинан какой-нибудь, просто хорошие камни.

– Но если девочка права, то на них может быть кровь!

– Ой, тетя Мириам, что вы, право! А если она не права? Да и вообще… Вас послушать, так словно я сам убийца! Я мастер, ювелир, я не бегаю по улицам с пистолетом! Я даже плачу налоги и помогаю бедным!

Они спорили еще некоторое время. Но мало кому удавалось выйти победителем из спора со старой Мириам, и в конце концов дядя Давид сдался. Он опять вытер шею клетчатым платком и пробормотал:

– Ладно, раз вы так хотите, я буду учить девчонку. Хотя что за толк от женщины-ювелира, я не понимаю.

Зато савта уверилась в своей правоте.

– Ты талантлива, детка, – внушала она внучке, – И должна применять свой дар. Ничто в жизни не дается просто так… у всего есть предназначение. Твое предназначение – знать камни, чувствовать их, понимать. Ты ведь любишь камни?

– Да, – отвечала девочка, завороженно вглядываясь в блеск бриллиантов в бабушкиных серьгах. – Расскажи мне сказку, савта.

И Мириам рассказывала девочке очередную удивительную историю:

– Боги и демоны договорились, что поделят пополам Нектар Бессмертия и другие найденные в океане сокровища. Этот океан Вишну увидел во сне, лежа на своей бесконечно длинной змее, и так был создан материальный мир. Боги и демоны перевернули вверх дном ось мира, гору Меру. Вишну превратился в аватар, Космическую Черепаху, плывущую по бездонным водам, чтобы стать основанием, в которое смогли бы упереть гору.

А бесконечная змея стала веревкой для пахтания. Боги и демоны стали на противоположных берегах и начали пахтать Океан, как крестьянин пахтает свежее молоко, чтобы получить масло.

После тысячи лет трудов на поверхность стали подниматься сокровища. Первой появилась Корова, Дарующая Желания, и ее тут же забрали боги. Затем появилась Морская Богиня, благоухающее Дерево, Исполняющее Желания, и небесные танцовщицы Апсары. Шива выловил Сома-луну и сразу же поместил ее в свою прическу, а также забрал росток конопли. Вишну получил рубин Каустабха и повесил его на грудь, как медаль.

Затем из глубин появилась Махалакшми, Мать-Земля, Богиня Процветания, сидя на блистающем лотосе и держа цветок водяной лилии в руке. Четыре бессмертных слона, поддерживавших землю, наполнили золотые кувшины водой из Ганга и других священных рек и окропили богиню. Она сразу же побежала к своему возлюбленному, богу Вишну, и села ему на колени. Тут демоны начали роптать на то, что боги забирают себе всю добычу…

А потом была война, и боги бились с демонами, и всякий раз, как могучая длань Вишну поражала демона, забирая у него жизнь, рубин у него на груди вспыхивал и разгорался ярче.

Так решилась судьба Мири. Впрочем, не сразу попала она под опеку дяди Давида. Бабушка решила, что девочка должна получить крепкое начальное образование. И ни минуты не колеблясь, старая Мириам заявила, что настоящее образование ребенок может получить только в России.

Дело в том, что когда-то Мириам была замужем за австрийским дипломатом (это был ее третий муж). Неизвестно за какие заслуги (или грехи), но дипломата направили служить в австрийское посольство в Москве. Мириам поехала за мужем и привезла с собой дочку Соню. Сонечка была милым легкомысленным ребенком, в меру ленивым, и мать не требовала от нее особых успехов в учебе (будучи уверенной, что Сонечка пошла в отца, который был чертовски обаятелен, но не сильно умен). Они прожили в Москве два года, а когда вернулись в Австрию, Мириам была поражена тем, что ее Соня вдруг стала отличницей. Когда она начинала хвалить девочку, та лишь пожимала плечами и говорила, что после московской школы здесь просто детский сад.

Соне понравилось ходить в отличницах, и она старалась, без труда поступила в университет и, к немалому удивлению собственной матери, стала специалистом по биржевым операциям и зарабатывала весьма неплохие деньги.

Соня сохранила о жизни в Москве хорошие воспоминания: в их классе учились дети из разных стран, было ужасно весело, зимы приносили с собой елку, праздник, Деда Мороза со Снегурочкой… а потому она не стала противиться желанию старой Мириам и легко согласилась отправить Мири в Москву.

Они без труда нашли родственников в России. Только теперь это был не дипломат, а топ-менеджер совместного предприятия с участием иностранного капитала. Компания снимала для его семьи просторную квартиру в районе метро «Цветной бульвар». Жена топ-менеджера подвизалась в роли свободного художника; она писала статьи и делала фоторепортажи для одного из модных журналов. Их дочь, Даниэла, была на год старше Мири и училась во втором классе, но Мири не захотела расставаться с подругой и в результате пошла сразу во второй класс, в одну из лучших московских школ.

В учебном году каникулы бывают четыре раза. Каждый раз Мири улетала в Европу. Иной раз жила у бабушки, иной – у мамы. Честно сказать, жить у бабушки Мири нравилось больше. Мать все время пыталась устроить свою личную жизнь, и ей было не до Мири. Когда Соня находилась в начале очередной любовной истории, ее захлестывала волна романтической влюбленности, и совершенно некстати было появление девочки, которую нужно сводить к зубному, одевать, выслушивать какие-то глупые детские истории… Если роман был в разгаре, то ребенок опять же оказывался некстати, потому что отвлекал мужчину от нее, Сони. Потом отношения с очередным возлюбленным начинали осложняться, и Соню терзали ревность, разочарование, а тут девица нахально-требовательного возраста, с какими-то детско-подростковыми проблемами… И так никаких нервов не хватает!

Савта Мириам никогда не позволяла себе выплескивать на внучку негативные эмоции. Мири ни разу не видела бабушку непричесанной или неодетой. Даже домашний костюм неизменно демонстрировал безупречный вкус и высшее качество. И всегда, когда бы девочка ни попросила, савта находила время, чтобы поговорить с ней. Не спеша, не на бегу. А еще она рассказывала Мири о камнях. О том, как некоторые их них влияют на людей, вплетая свой блеск в саму историю человечества.

– Знаешь ли ты, кто такой Марко Поло? – спрашивала бабушка.

В камине горит огонь, за окном сгущаются ранние зимние сумерки. Мири сонно вздыхает. Сегодня она каталась на лыжах и лепила снеговика, завтра они с бабушкой поедут в город на рождественский базар, покупать подарки. Каникулы – великая вещь и хорошо бы они не кончались…

– Марко Поло? – переспрашивает девочка, откидывая за спину тяжелые пряди темных волос. – Это путешественник. Нам на истории рассказывали. Он ездил в Индию, Китай и еще куда-то.

Бабушка кладет на колени старую, с пожелтевшими страницами книгу, и Мири, сонно жмурясь на огонь, слушает историю приключений великого итальянца. И как всегда, она обязательно узнает о судьбе необыкновенных драгоценных камней.

– Господин, господин!

Марко проснулся мгновенно, кажется, еще до того, как шепот слуги раздался возле двери. Нащупал кинжал, который всегда клал подле кровати, и рывком сел.

– Это ты, Лучано?

– Да, господин.

Доверенный слуга проскользнул в темную комнату. Здесь не было окон – только узкие щели вдоль потолка. Так строили спальни в домах богатых людей, которые имели основание опасаться за свою жизнь. Дом был подарен ханом Хубилаем семейству Поло в знак особого расположения. Марко, его отцу Никколо и дяде Маффео понадобилось некоторое время, чтобы сменить слуг и кое-что переделать, но теперь они чувствовали себя здесь почти в безопасности. Почти… Но хан, или, как он приказал теперь себя называть, император Ши-цзу – был человеком со множеством врагов, и Марко твердо знал: если он хочет остаться в живых, то спать надо вполглаза и ходить, оглядываясь.

– Что случилось, Лучано?

– Там пришла служанка…

– Служанка?

– Да, из дворца. Она говорит, что вас хочет видеть одна знатная дама.

– М-м?

Не сказать, чтобы венецианца так уж сильно удивили эти слова. Он давно обнаружил, что женщины во всех частях света весьма схожи. Они все падки на драгоценности и новшества. Жены монгольской аристократии – не исключение. Пришелец из далеких земель казался им диковинкой, которую обидно было бы пропустить, не попробовав. А так как Марко был самым молодым из троих купцов, то и внимания ему доставалось больше всех. Правда, в последнее время интерес жен и дочерей царских сановников несколько поутих. Но вот вам – опять кого-то разобрало.

Марко отложил кинжал и постарался проснуться и сосредоточиться.

– А что за дама? – спросил он.

– Не говорит.

– Приведи служанку, – велел он.

В несколько минут одиночества венецианец попытался сообразить, кого из дам он мог заинтересовать на этот раз. Женщины монголов ему не очень нравились. Плоские маловыразительные лица, привычка разговаривать громко и грубо, а также отсутствие всякой изысканности сильно портили первое впечатление. Довольно быстро Марко убедился, что монголки не столь искусны в любви, как индианки или китаянки. А еще они были жестоки и властолюбивы, хоть и старались держаться в тени мужей и отцов.

Так ничего и не придумав, он просто сидел и ждал, прислушиваясь. Вот послышались негромкие шаги, и Лучано втолкнул в комнату невысокую женщину. Слуга остался у двери, держа в руках плошку с огарком. При свете свечи Марко разглядел плоское морщинистое лицо – не китаянка, из монголов, и похожа на самую доверенную служанку дома.

– Кто твоя госпожа? – спросил он на вполне приличном монгольском.

– Принцесса Сарнай.

– Дочь самого хана Хубилая? – Марко едва удержался, чтобы не схватиться за голову. Вот не было печали! Ладно бы дама замужняя, но дочь хана, да еще та, что он прочит замуж!

– У госпожи к вам дело, – прошептала служанка.

– Да-да, конечно, но, видишь ли… я нездоров. Это такая болезнь, которая может навредить принцессе…

– Госпожа хочет поговорить с вами.

– Поговорить? – с сомнением спросил Марко.

Кто знает, почему он решил рискнуть. Впрочем, если бы Марко не привык за время путешествия доверять своей интуиции, он не добился бы своего нынешнего высокого положения и дела его не шли бы так успешно. Хотя успех вещь относительная. Дядя Маффео и отец не перестают сокрушаться, что миссия, возложенная на них Папой Григорием, оказалась фактически невыполненной. Но Господь – свидетель, не их в том вина. Так сложились обстоятельства.

Когда братья Маффео и Никколо Поло первый раз прибыли на Восток с товарами, то допущены были предстать перед монгольским ханом Берке, чья ставка располагалась на Волге. Братья выгодно продали товары и хотели вернуться в Константинополь, где не так давно открыли торговый дом. Но опять шла война, дороги стали непроезжими и они двинулись дальше в глубь завоеванных территорий, что свидетельствовало о недюжинной смелости венецианцев.

Их привезли в Каракорум, ставку хана Хубилая, покорившего Северный Китай и готовившего вторжение в южную его часть (завоевание коей он завершит в 1279 году). Внук Чингисхана, Хубилай, разделил с другими братьями наследие своих предшественников. Монголы заняли Туркестан, Персию, Афганистан, регулярно совершали набеги на Валахию и наводили ужас на города и государства Европы. Любые сведения о столь грозном противнике были важны для европейских государей, и потому любая миссия в те времена – торговая или проводимая под эгидой церкви – неизбежно имела и разведывательное значение.

Хан принял братьев Поло весьма милостиво, расспрашивал про их страну, про веру, про то, где побывали и что видели почтенные купцы. Проникновенный рассказ братьев о красоте и богатстве церкви, про славу небесную Господа нашего заинтересовал хана. И передал он с купцами письмо к папе как к наместнику Бога на Земле, чтобы прислал папа к его двору сто мудрецов, и чтобы они объяснили христианское учение.

Братья Маффео и Никколо вернулись домой и отправились к папскому двору. Но дорога от Каракорума заняла три года, папа к тому времени умер, а избрания нового пришлось ждать почти год. И все же в конце концов новоизбранный наместник отослал с братьями нескольких монахов-доминиканцев, написал письмо к хану, а еще имел с братьями беседу приватную. Марко по молодости лет на аудиенцию к папе допущен не был, но он всегда имел талант слушать и делать выводы. В пути дядя и отец говорили меж собой о миссии, которую возложил на них папа. Миссия эта была важна и обременительна – собрать сколь можно больше сведений о татарах (так тогда называли монголов и остальных представителей родственных племен) и по возможности склонить их к союзу с христианским миром.

В этот раз путешествие длилось три с половиной года и монахи-доминиканцы не вынесли тягот и опасностей пути. Так что перед темные и весьма проницательные очи хана Хубилая опять предстали те же неугомонные венецианские купцы, которые, по сути, не привезли ему ничего нового – письмо от папы, смысл коего хану, кажется, остался неясен. Да еще рассказы о странствиях – их хан слушал с удовольствием. Особенно красноречив оказался молодой Марко. Хан не раз звал к себе юношу и беседовал с ним.

Марко спешил за расторопной служанкой, пробираясь по темным узким проходам меж домов, подскальзываясь на вылитых накануне вечером помоях и раздумывая о том, что ждет чужестранца, если стража поймает его в покоях принцессы. Мысль об этом пугала, и он не раз готов был повернуть назад.

И все же они благополучно добрались до дворца; служанка привела купца в комнату, освещенную лишь лунным светом, и закутанная в шелковую ткань принцесса сверкнула на него глазами из-под темных бровей.

– Я наслышана о твоих талантах, чужеземец, – сказала принцесса Сарнай. – Мой отец, великий хан, не стал бы отправлять глупца с важными поручениями в Индию и Кинсаи. Теперь я хочу, чтобы ты употребил силы своего разума и свою хитрость для меня. Я хочу, чтобы ты помог мне, чужеземец, – сказала она. – Я заплачу тебе щедро.

– Помочь? Но чем же я могу помочь? – растерялся Марко.

– Отец хочет выдать меня замуж за ильхана Аргуна, что правит Персией. Хан прислал послов и просил моей руки. Я стану его женой, и у меня будет власть. Дочь хана – игрушка, а жена хана может стать вторым человеком в государстве. Но отец все откладывает мой отъезд из-за того, что Персия далеко, и дорога туда лежит через неспокойные районы. Один раз мы даже тронулись было в путь… караван пришлось повернуть обратно, и я чудом осталась жива. Но я хочу уехать! Я хочу царствовать! – Сарнай повысила было голос и даже ножкой топнула, но тут же одумалась. Некоторое время она и Марко молчали, прислушиваясь. Но ничто не нарушало сонную тишину дворца, и принцесса продолжала вполголоса: – Мне известно, что ты, твой отец и дядя тоже мечтаете вернуться туда, откуда вы родом. Но хан не отпустит вас просто потому, что вы соскучились. Он не любит разбрасываться ценным имуществом, а вы ценны для него своими знаниями.

Марко смотрел на принцессу в немом восхищении. Она ведь совсем юная – лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. Но какой разум! Сарнай по-монгольски значит Роза, и он ясно видел, сколько шипов на этом красивом и горделиво прямом стебле.

– Госпожа затмевает разумом многих государственных мужей, окружающих хана, – почтительно сказал он. – Но я все еще не понимаю, как я, ничтожный, могу быть полезен принцессе…

– Предложи отцу сопровождать меня в пути, – продолжала принцесса.

– Но с чего вы взяли, госпожа, что мы сможем защитить вас лучше, чем отряд стражников?

– Сможете, если мы будем путешествовать по морю.

Марко, еще раз восхвалив разумность принцессы, сделал все, чтобы не сказать ни да, ни нет. Предложение сие требовалось обдумать тщательно и посоветоваться с отцом и дядей. Некоторое время они шепотом препирались; Сарнай все пыталась получить с купца клятву верности, но Марко, как истинный венецианец, умел искусно играть словами и всячески избегал прямых обязательств. Он вздохнул с облегчением, когда в дверях показалась служанка и замахала руками. Сарнай тут же исчезла за дверью, а Марко через некоторое время также тайно был выпровожен из дворца.

Венецианцы все обсудили промеж собой и, подивившись разумности и хитрости принцессы Сарнай, решили следовать ее плану. Ибо хан уже не раз отказывал в просьбе отпустить их на родину. Превыше всего он ценил Марко. Молодой купец знал четыре языка – среди них арабский и монгольский, а потому легко мог общаться с другими иностранцами на службе хана, ибо тот использовал таланты арабов и персов, армян и турок. Любой разумный и сведущий человек, понравившийся и доказавший хану свою полезность, мог ему служить. Не становилась препятствием и религия. Впервые Марко видел империю, где так терпимо относились к вопросам вероисповедания. Часть монгольских ханов приняла ислам; кое-кто, по слухам, был крещен; старая знать придерживалась веры предков – язычества. А сам Хубилай уже в зрелом возрасте стал буддистом.

Но как ни был Марко обласкан вниманием и расположением владыки, какие бы посты он ни занимал, но и ему уже хотелось вернуться домой, завести семью и стать уважаемым гражданином своего города.

Хан Хубилай лишь после долгих колебаний уступил просьбе венецианцев, но принцесса Сарнай со своей стороны всячески отравляла отцу жизнь, и в конце концов он приказал снарядить флот из четырнадцати четырехмачтовых кораблей и снабдить экипаж запасами на два года. На некоторых судах помещалось до двухсот пятидесяти человек. Маффео, Никколо и Марко Поло возглавили экспедицию.

Лишь через три года в городе Ормузе закончилось их многотрудное и полное приключений плавание. Монгольская принцесса наконец добралась до границы Персии. Ко времени ее прибытия хан Аргун успел уже умереть, и в персидском царстве начались междоусобные войны. Марко Поло, его отец и дядя Маффио были в растерянности, и в конце концов Марко как благородный человек предложил принцессе отправиться с ними в Венецию. Сарнай улыбнулась и нежно провела рукой по его волосам.

– Не тревожься обо мне, – сказала она. – У меня есть, что предложить Гасану, сыну Аргуна, в обмен на гостеприимство.

– О да, ты прекрасна, как цветок на рассвете! – воскликнул купец, мысленно перекрестившись – восточная женщина могла стать для него порядочной обузой.

Сарнай расхохоталась.

– Ты наивен, хоть и купец! Ни один мужчина, тем более хан, не станет думать о таких пустяках, как женская красота, особенно во время смуты и войны! Но ты помог мне… и скрасил долгий путь своей лаской… Я покажу тебе… – она легко вскочила с ложа и выудила из-под многочисленных (и довольно засаленных после трехлетнего путешествия) подушек маленький ящичек темного дерева. Села на колени к мужчине и, открыв ящичек, сунула ему под нос. На бледном шелке переливался темным огнем драгоценный камень.

Марко смотрел на рубин, широко распахнув глаза. О да, ему ли, венецианцу, купцу и путешественнику, не понимать в камнях! Это сокровище, настоящее сокровище. Весь камень был гладкий, словно его никогда не касались руки человека, не гранили, не шлифовали. Будто он и родился таким – капля застывшей жидкости. Вина… нет, в вине не может быть этой густоты и вязкости. Это кровь, застывшая кровь. Купец смотрел на камень, и у него кружилась голова. Ему казалось, что изнутри кто-то взывает к нему, словно оттуда поднимается беззвучный крик, крик ужаса и боли… А в ушах звучал голос принцессы:

– Это «Ярость богов» – камень воинов. Он принадлежал моему прадеду, Чингисхану. Я украла его у отца. Отец уже стар, и найдется, кому занять его трон. А я стану женой Гасана, ибо за обладание «Яростью богов» он заплатит любую цену.

Ящичек захлопнулся, и Марко пришел в себя. Он долго упрашивал Сарнай, и в конце концов она разрешила взглянуть на камень Маффео и Никколо. Те также были ошеломлены цветом и силой камня, хоть и не могли заглянуть в него так, как довелось Марко. Через несколько дней венецианцы отдали монгольскую принцессу под покровительство сына Аргуна, Гасана, который как раз в это время вел борьбу со своим дядей, братом Аргуна, пытавшимся захватить освободившийся престол. В 1295 году соперник Гасана был задушен, и Гасан стал персидским ханом. А Сарнай стала его женой.

Марко Поло вместе с отцом и дядей поспешил в свое отечество. Путь их лежал на Трапезунд, Константинополь и Негропонт (Халкиду), где они сели на корабль и отплыли в Венецию. Позже, уже на склоне лет, достопочтенный венецианский купец Марко Поло рассказал про это и многие другие свои приключения в «Книге о разнообразии мира».

Учеба в России продолжалось восемь лет. После девятого класса старая Мириам написала внучке, что та может приехать погостить во время каникул с подружкой. Мири взяла с собой Даниэлу. Сначала они втроем совершили небольшой шопинг в Италии, а потом перебрались на роскошную виллу, расположенную на побережье Греции.

Мири, будучи девочкой умненькой, всегда оставляла школьные манеры и выражения за порогом бабушкиного дома, но в этот раз она была не одна, а с подружкой, и потому ей пришлось покрутиться, чтобы, с одной стороны, не выглядеть в глазах Даниэлы пай-внучкой, а с другой – не спалиться, ляпнув что-нибудь при бабушке. Вроде бы все прошло хорошо, савта Мириам выглядела довольной и через две недели отправила девочек в Париж – к Соне, матери Мири.

Подружкам и в голову не могло прийти, что пока они валялись на солнечном берегу Эгейского моря, бабушка самым тщательным образом обыскала их комнаты. Она нашла сигареты, косметику, яркое и смелое белье. Мастерски вскрыв запароленные файлы, старая Мириам прочитала переписку подружек с одноклассниками.

В принципе, она и в самом деле осталась довольна: у ее внучки хватало мозгов и здравого смысла не нюхать кокаин и не пить больше одного коктейля. Однако остальные, судя по всему, не отказывали себе в этих и многих других радостях. Бабушка решила не искушать судьбу, и осенью Мири в школу не вернулась. Ее определили в колледж в Париже, а через год она поступила в Сорбонну.

После лекций Мири шла к дяде Давиду в мастерскую, где постигала премудрости обработки, огранки и оценки камней. Заканчивала она образование в Амстердаме и вот теперь считалась одним из самых высококлассных, а потому и самых высокооплачиваемых специалистов среди геммологов.

Окончательно замерзнув и ничего больше не купив, Мири отправилась в небольшой отель, расположенный в старой части Лишема. Номер она заказала заранее и теперь собиралась полноценно отогреться и отдохнуть. Мири налила ванную и с удовольствием забралась в горячую пенную воду. Закрыла глаза и стала думать о ширме. Хорошо бы удалось спасти шелк… Но качественно очистить ткань можно будет, только если удастся разобрать деревянные рамы. Ширма покрыта лаком в несколько слоев, так плотно, что она даже не сумела определить породу дерева. Жаль, что больше ничего стоящего сегодня не попалось, и все же день оставил о себе приятные воспоминания: небольшой мороз, запах кофе и теплых булочек над рынком, голые ветви деревьев, неподвижно застывшие на фоне бессолнечного, но странным образом высокого и прозрачного неба…

«Интересно, какая погода в Москве», – лениво гадала Мири. Декабрь – время сложное: грязь, пробки, то мороз, то слякоть. Не угадать. Но работа есть работа, а в следующие полгода у нее есть несколько важных заказов именно в Москве. Впрочем, нужно будет вырваться на Рождество к бабушке, хотя бы на два дня. Собственно, бабушка по происхождению и воспитанию – иудейка, но ее первый муж был верующим евреем, второй – американцем смешанных кровей, а третий – австрийцем. Старая Мириам давным-давно решила для себя, что Господь будет судить своих чад по делам и намерениям, а не руководствуясь ритуалами и прочими вторичными вещами. И потому она с чистой совестью ставила елку на Рождество и поздравляла тех родственников, которые его праздновали. Зиму савта Мириам предпочитала проводить на юге Франции, а лето – в тихой и благоустроенной Австрии, на берегу одного из красивейших горных озер. «Сейчас во Франции должно быть довольно тепло», – думала Мири… Они с бабушкой наговорятся всласть, но вначале нужно позаботиться о подарке.

И тут Мири охватили сомнения. «А что, если я не сумею отреставрировать ширму? Или она окажется всего лишь подделкой? Да и сколько времени займет работа?». До Рождества всего три недели, а она не такой уж большой специалист. Без Сержа не обойтись. Мастерская у него супер, да и сам он лучший реставратор в Москве… ну, то есть Мири считает его лучшим. Среди искусствоведов есть много таких, что при упоминании имени Сержа крутят пальцем у виска и поджимают губы, ну да что нам искусствоведы! Мири протянула руку и взяла мобильник. Самое главное, когда забираешься в ванную, не забыть телефон в комнате. Потому что если он зазвонит, то придется, скрипя зубами, слушать трели и гадать кто же это, либо бежать на зов, капая водой и мыльной пеной на пол и замерзая от извечных английских сквозняков.

– Серж, привет! Можно я завтра вечером приеду? Мне нужна твоя помощь… Ты зайчик! Что тебе привезти? Завтра утром буду в Лондоне. Как это произносится? А по буквам? Ой, сбрось это мне е-мейлом, ладно?

Мири чуть не уснула в ванной, но все же усилием воли заставила себя покинуть теплую воду и перебраться в спальню. Она уселась на кровать и некоторое время безуспешно уговаривала себя одеться, чтобы сходить куда-нибудь и поужинать. С одной стороны, есть хочется, но с другой – ужасно лень шевелиться, и нет никакого желания выходить на холод. Хорошо, что в номере (как в большинстве английских отелей) имелся чайный набор: электрочайник, посуда, солидный ассортимент пакетиков с чаем, кофе и несколькими сортами сахара. Нашлась также шоколадка и пачка печенья. Мири напилась чаю с печеньем и улеглась в кровать. Свернувшись калачиком, девушка добрым словом вспомнила хозяев гостиницы: матрас оказался удобным, подушка толстенькой и мягкой, одеяло теплым, а от белья едва уловимо пахло лавандой.

На следующий день Мири добралась до Лондона и отправилась в район Кемдена забрать заказанные Сержем краски и лаки. Она не первый раз покупала для него всякие профессиональные штучки и потому заранее переслала заказ продавцу по Интернету. Вот и знакомый магазин – помесь лаборатории и склада. Ее уже ждала аккуратно упакованная коробка, проштампованная и с приложенным перечнем содержимого, чтобы не было проблем на таможне. Увидев счет, Мири вздернула брови и внимательно взглянула на хозяина магазинчика. Но Али, высокий, худой пакистанец, прижал к груди смуглые руки с изящными пальцами, и, глядя на девушку бездонными глазами восточного бога, принялся клясться, что все точно по прейскуранту. Ведь мисс не первый раз покупает у него, и разве он хоть когда-нибудь обманывал? А качество? Да такого качества во всем Лондоне не сыщешь! Мири, не разводя сурово нахмуренных бровей, потребовала копию счета и пообещала, что лично сверит содержимое коробки с прайсом на сайте, да еще посмотрит, как выглядят цены у других продавцов. Пакистанец страдал: он закатывал глаза и блестел белыми зубами, его руки взлетали, словно он дирижировал оркестром. Зачем мисс так несправедлива к нему? Он – самый лучший, самый честный, самый-самый… Он тоже пишет картины и если мисс найдет время взглянуть… Нет? Хорошо, возможно, в следующий раз.

В Москве второй день мела метель. Зима, как всегда, оказалась странно неожиданной и мало предсказуемой. Она подкралась татем и ударила морозом, совершенно позабыв о снеге, и все вокруг превратилось в серый холод. Холодными и серыми были земля, дома, деревья и настроение большинства прохожих.

Затем наступила оттепель, и пошел дождь, потом снег, а потом снова дождь; и так продолжалось до тех пор, пока дороги и тротуары не превратились в нечто непотребное. Доблестные коммунальные службы вели неравный бой с непогодой, и по телевизору регулярно показывали чиновников из мэрии, которые всячески стремились выглядеть строго и мужественно, что не просто, когда у тебя два подбородка и ты давно не ступал ногой на тот самый тротуар, о котором так убедительно рассуждаешь.

Бой с грязью и лужами все еще шел, но тут опять ударили заморозки и началась метель. Город превратился в несусветное и фантасмагорическое место. Больше всего происходящее напоминало съемки какого-нибудь фильма-катастрофы. Ну вы же наверняка видели такое американское кино: люди бегут из города, чтобы спастись от вулкана, эпидемии, землетрясения, бешеных тараканов. На шоссе выстраиваются длинные пробки, и в конце концов кто-то не выдерживает, бросает машину и бредет дальше пешком. Вот и в Москве некоторые водители бросали свои авто – порой весьма шикарные лексусы или мерседесы – и пытались добраться до места важной встречи своим ходом.

Очень забавно бывает видеть таких бедолаг в метро. Опаздывая на важную встречу или на свидание к капризной женщине, они рискуют спуститься в душный зев подземки. Сначала мыкаются подле автоматов, не зная, что делать с тем картонным квадратиком, что им дали в кассе. В памяти всплывают отрывочные и безнадежно устаревшие сведения о том, что билетик нужно куда-то засунуть или хотя бы прокомпостировать. Потом они долго стоят у схемы метрополитена, пытаясь сообразить, куда, черт возьми, делась Площадь Свердлова? Один экземпляр из тех, что помоложе, и про Площадь Свердлова и Кировскую вообще ничего не знал, ужасно возмущался, что на схеме метро нет названий улиц.

– Ну и как я узнаю, куда ехать?

Те, кто остался верен своим машинкам, старались скрасить время как могли. Они слушали радио, участвовали в глупых викторинах и писали смс-ки с сообщениями о том, как и где они стоят. Они флиртовали с водителями и пассажирами соседних машин. Читали электронные книги, писали квартальные отчеты на ноутбуках. Время от времени кто-то распахивал дверь и отбегал к бортику справить нужду. А что делать? Пусть лучше лопнет моя совесть, как говорится.

На второй день город опустел. Люди с утра смотрели в окно и либо ехали на работу на транспорте, либо вообще оставались дома – улицы застилала сплошная белая пелена. Теперь снег не сыпал злой крупой, как вчера, но валил крупными хлопьями, дворы полнились сугробами, и вот уже только по габаритам можно было отличить «мерседес» от какой-нибудь «пятерки».

Взрослые ругались, переживали и расстраивались, потому что им трудно стало добираться до работы и магазинов. А дети тихо радовались, так как твердо знали – скоро они смогут кататься с горок и падать в пушистые сугробы.

К обеду снег вдруг прекратился и город не узнал сам себя: он был чист и бел. Тянет добавить – и тих. Но это неправда. В городе никогда не бывает тихо: гул моторов, шорох шин, музыка и гомон людей поднимаются и опадают волнами, усиливаясь с утра и ослабевая ночью, но не замолкая ни на минуту. Даже если ночью вы забредете в старые и уже не слишком жилые улочки или в какой-нибудь двор в спальном районе, и в пределах видимости не будет ни одного источника шума – просто прислушайтесь. Все равно вы уловите звук: гул и шорох, гудок или скрип – это дышит и ворочается город.

Пока самолет нес Мири из относительно теплой Европы в московское царство льда и снега, ей приснился странный и тяжкий сон. Услышанные когда-то давно легенды и дремлющие в памяти яркие образы сплелись в неприятно реальную историю, затянув Мири в темный омут прошлого, где

…кони шли шагом. Влад мерно покачивался в седле, прикрыв глаза и думая о своем. Бояре, ехавшие чуть сзади, не осмеливались даже переговариваться, с опаской поглядывая на молодого господаря. Хотя какой он, к бесу, господарь! Кукла, присланная турецким султаном, чтобы занять трон Валахии. Его отец был сильным правителем и таким же обещал стать его старший брат – Мирчи, названный в честь деда… Султан опасался господаря Влада и двое его младших сыновей были взяты заложниками, чтобы гарантировать примерное поведение влашского господаря… ибо донесли султану, что господарь Влад вступил в орден Дракона, созданный императором Сигизмундом и кровью своей клялся бороться с турками и сделать родину и народ свой свободным от владычества нехристей. Он и подписывать документы потом стал как Влад Дракон, Дракул на старо-румынском, что, может, было и гордо, но не совсем мудро, ибо турецкий султан не замедлил принять ответные меры. Подкупленные им бояре убили господаря и его старшего сына, потому что султан не хотел видеть Валахию независимой и сильной. И теперь на трон сядет Влад Третий, и кто знает, чего можно ожидать от мальчишки, выросшего вдали от дома.

Его увезли из Валахии, когда ему едва исполнилось двенадцать, а теперь ему семнадцать и он совсем не похож на отца. Худой, даже тщедушный, с острым носом и желтоватым, неподвижным лицом, подросток не понравился боярам. Он всю дорогу молчал, открывал рот, только чтобы сказать: хочу пить, хочу есть. Ни разу не улыбнулся, но любому делалось не по себе, если молодой господарь смотрел на него своим внимательным и странно пристальным взглядом.

Владу было холодно. Он кутался в подбитую мехом куртку и с удовольствием накинул бы еще и плащ, но не хотелось вызвать насмешки бояр. Они все ехали, расстегнув вороты, не замечая, что иней лежит на траве и изо рта паром вылетает дыхание. Как же холодно… Или это от страха? Бывало с ним такое, еще с детских лет. Если мальчик чего-то сильно пугался, то впадал в ступор, и не было сил пошевелить ни рукой, ни ногой. Впрочем, он больше не ребенок. Его детство кончилось в двенадцаьт лет, когда отец отправил его заложником к туркам. Хотя, впрочем, что это было за детство? Мрачный и холодный замок. Бесконечные упражнения с мечом. Этого не ешь, не пей даже воды, не дав вначале собаке попробовать, ибо тебя могут отравить. Никогда не садись спиной к окну – оттуда может прилететь стрела. Не верь никому. Никому и никогда. Влад не знал, чему другие люди учат своих детей, но его учили именно этому. Отец готовил его к войне, войне длиною в жизнь, ибо такова была судьба влашских господарей.

Влад вспомнил, как отец взял его с собой на посвящение в рыцари ордена Дракона. Ему было тогда пять лет, но так сильно увиденное повлияло на мальчика, что он сохранил в памяти зал в старинном замке, освещенный факелами. Много факелов горело на стенах, но потолок уходил вверх так высоко, что тьма все равно висела над головами. И где-то там, наверху, словно духи или драконы, шевелились и хлопали крыльями ночные птицы. Рыцари стояли вокруг грубого каменного алтаря. Там был крест, священная книга, чаша. Мальчик не слушал торжественных речей и клятв, он просто с любопытством разглядывал все, что видел вокруг: богато украшенное оружие князей, их решительные, суровые лица, факелы, алтарь; кое-где на стенах висели гобелены и оружие или головы убитых на охоте животных.

Все говорили по очереди, а когда пришел черед отца, он сделал шаг вперед, вынул нож и рассек ладонь. Кровь пролилась в чашу.

– Кровью своей клянусь служить делу Ордена, – сказал отец. Откуда-то выскочил слуга и подал платок. Отец обмотал руку, а затем подхватил на руки сына.

– И кровью своей клянется мой сын и наследник, – продолжал он.

– Он слишком мал, – подал голос кто-то из князей.

– Это неважно! Он господарь по праву рождения и ему не миновать воссесть на трон Валахии. Он будет великим правителем, так было предсказано.

Одной рукой держа сына, князь достал нож и шепнул мальчику:

– Вытяни ладонь и молчи.

Влад повиновался. Он молчал, когда отец разрезал кожу на руке, молчал, когда в чашу упали капли крови. Потом ему перевязали руку платком, как и отцу. Потом господарь Влад вместе с другими князьями отправился пировать и строить планы борьбы с турками, а мальчика отвели в спальню. Он и тогда не плакал. Рука разболелась, и он сидел, покачиваясь у очага. Пришла собака – одна из гончих, в изобилии бродивших по замку. Собак Влад любил и никогда не боялся. Собака обнюхала мальчика, лизнула в щеку. Он размотал платок и заскулил, потому что ткань присохла к ране, и стало еще больнее, и опять выступила кровь. Пес вылизал рану, и мальчик постепенно успокоился и заснул, свернувшись калачиком на полу подле теплого собачьего бока. Молчание стало его криком, и лишь через три дня он заговорил снова. Впрочем, отец, занятый своими делами, этого даже не заметил.

Но не за это Влад возненавидел его. Ненависть к отцу и старшему брату родилась в его душе уже там, в турецком плену. Султан принял его и Раду, младшего брата, в своих роскошных покоях. Раду даже бояться перестал – так поразило его увиденное. Столько золота, таких роскошных одежд и украшений они не видели никогда. Глаза разбегались от чудес. Сам дворец: белый, словно платок, расшитый узорами. А внутри – каменная вязь резьбы на стенах, стеклянные высокие окна, позолота и парча. А вот клетка и в ней – диковинные птицы с длинными хвостами.

Султан восседал на золотом троне, сзади стояли черные рабы с опахалами. Все вокруг переливалось многоцветием, и маленький Раду даже забыл бояться. Крутил головой, разинув рот, словно смерд какой-нибудь.

Влад не смотрел по сторонам. Он шел, гордо выпрямив спину, сжав губы. Он помнил что он – Дракула, сын Драко, Дракона.

Султан взглянул на своих пленников: его черные, как маслины, глаза заблестели при виде белолицых мальчишек.

Он что-то сказал почтительно склонившемуся к нему евнуху и тот поспешил прочь, приказав мальчикам идти следом.

Их покои походили на сказочный рай, полный слуг, шелков, цветов, невиданных фруктов и благовоний. Здесь били фонтаны и пели птицы. И здесь же был их собственный ад, из которого было не выбраться и не сбежать. И вот тогда пришла ненависть: к туркам, к отцу, к брату.

После того как султан, натешившись, уходил, а евнухи смазывали истерзанное тело мальчика целебными мазями, он лежал и придумывал, как именно он накажет своих мучителей.

А еще он украл рубин султана. Этот камень назывался «Ярость богов» и по легенде, именно он привел султана к его нынешнему владычеству.

Султан оправил его в золото, но носить не любил. Он украшал камнями и драгоценностями тела своих наложников, живых игрушек. Рубин всегда притягивал взгляд Влада. Он смотрел в его глубину, и тогда его боль становилась чьей-то чужой и причиняла уже не страдания, а удовольствие. И в тот, последний раз, когда султан, удовлетворив похоть, оставил свою жертву, мальчик схватил оправу, тяжелым подсвечником смял мягкое золото и сунул камень в рот. Оправу он засунул в самый дальний угол, под низкую кровать. Колени дрожали, за дверью послышались шаги, и Влад ждал, что сейчас войдет евнух, но на пороге появился султан. От ужаса Влад позабыл, что во рту у него камень, и непроизвольно сделал глотательное движение. Рубин холодной твердостью скользнул в горло, и у мальчика перехватило дыхание. Увидев его расширенные глаза и враз побелевшие губы, султан рассмеялся.

– Ты решил, что я хочу еще раз приласкать тебя напоследок? О нет… ты становишься слишком взрослым. Я хотел порадовать тебя: через три дня ты отправляешься домой, чтобы стать господарем Валахии. А твой брат останется пока здесь, со мной.

Все три дня до отъезда Влад провел в ожидании того, что кто-нибудь хватится камня или найдут оправу. И тогда его просто выпотрошат, как цыпленка, никто не станет церемониться. Ножом или секирой вспорют живот, и один из палачей погрузит руку в горячее кровавое месиво и достанет камень. И рубин будет сверкать еще ярче, напитавшийся его страхом и его болью… Но ему повезло – султан пока не нашел себе нового мальчика, которого ему захотелось бы украсить самыми лучшими драгоценностями. Рубин жил внутри, и иной раз Влад чувствовал в животе жар. И тогда мысли его делались страшными и тяжелыми, и все вокруг подергивалось кровавой пеленой, словно он смотрел на мир сквозь камень. Мальчик знал, что рано или поздно камень выйдет или сам или надо будет выпить масла… Но лучше с этим не спешить.

И вот теперь он едет в замок своего отца. Влад не обманывался, он понимал, что никто не даст ему сейчас реальную власть. Глупый семнадцатилетний юноша, он будет послушной игрушкой в руках ставленников султана. Но Влад Дракула не был глуп. Он знал, что сейчас его единственная задача – выжить. Не подставиться под нож, не выпить отравленного вина. Выжить, переждать, найти союзников. И вот тогда… тогда он напомнит им о том, что он – Дракула, сын Дракона.

Мири устала и чувствовала себя разбитой. Она прилетела из Лондона, выдержала в аэропорту битву с таможней за свою драгоценную ширму и набор инструментов, который любопытный таможенник увидел в ее сумке. Потом она пристроилась в очередь за билетами на поезд-экспресс, едва удержавшись от того, чтобы показать язык жадным и страхолюдным дядькам-частникам, которые лезли к пассажирам, заступали дорогу и бубнили как заклинание «такси, такси недорого». Потом Мири окинула взглядом свою телегу, где громоздились чемодан, ширма, сумка с книгами и подарками друзьям из дьюти-фри, и со вздохом переметнулась к стойке вызова такси. Нереально тащить это все в поезд, потом на перрон, потом еще куда-то.

Дюжий молчаливый дядька-таксист сложил ее вещи в багажник, но тщательно упакованную ширму Мири всю дорогу держала в руках. Она и в самолет умудрилась ее с собой пронести, проигнорировав недовольные взгляды соседей и стюардесс. Около ее дома дядька мастерски припарковал машину, вытащил чемодан и сумку, запер машину и, подхватив вещи, буркнул:

– Дорогу показывай.

Мири, обутая в тонкие кожаные сапожки на каблуках, засеменила вперед, всего пару раз поскользнувшись на мостовой. Дядька шел следом. В лифте девушка не без опаски поглядывала на него и вдруг разглядела, что он моложе, чем показалось ей сначала. Быковат только, да нос явно ломаный и вид суровый – вот и кажется старше.

Он занес вещи в прихожую, и Мири расплатилась, добавив чаевых. Таксист кивнул, буркнул:

– Всего хорошего, – и аккуратно прикрыл за собой дверь.

Она поймала себя на том, что с облегчением перевела дух. Какой-то он все же… пугающий. И тут девушка сообразила, что ей сегодня же надо будет везти ширму к Сержу. И на чем, спрашивается? Рывком распахнув дверь, она крикнула:

– Стойте!

Таксист твердой рукой придержал автоматические двери лифта и вопросительно оглянулся.

– Я… мне нужно ехать к другу и отвезти ширму. Тот сверток, с ним в метро не очень-то поездишь. Отвезете меня?

Он кивнул.

– Ой, вы пройдите, я сейчас, только сапоги переодену и сумку другую возьму… – зачастила девушка.

– Я буду в машине, – отозвался шофер, и автоматические двери сомкнулись перед носом у Мири. «Вот бука», – с досадой подумала она; метнулась в квартиру, на корню задавила желание выпить чаю, надела теплые сапоги и пуховичок, посмотрелась в зеркало, после чего торопливо схватила щетку и привела в порядок волосы: непослушные темные локоны разлохматились и сделали ее похожей на Медузу-горгону. Потом девушка схватила сумочку, проверила, на месте ли паспорт, деньги и остальное, вытащила из чемодана заранее приготовленный пакет для Сержа, опять обняла свою бесценную и тщательно упакованную в картон и пленку ширму, и выскочила за дверь. В такси она задремала, потому что в машине было тепло, а ширму шофер аккуратно пристроил на заднее сиденье.

Она очнулась, почувствовав, как водитель тронул ее за руку:

– Приехали, барышня.

Мири кивнула, улыбаясь ему сквозь сонные ресницы. Надо же как смешно: услышать «барышня» от московского водителя, да еще и нестарого – ему, наверное, и тридцати пяти-то нет. Он передал ей с рук на руки ширму, затем подхватил сумку и повел к подъезду.

Старый дом, в котором проживал Серж, снимавший квартиру у какого-то художника, ощетинился припаркованными машинами и бетонными бордюрчиками, и подъехать прямо к подъезду никакой возможности не было. Мири оглядела темный двор, сугробы, заснеженные машины и удивленно протянула:

– Тихо как-то и пусто.

– Полтретьего ночи, вот и пусто, – насмешливо отозвался водитель.

– Как – полтретьего? – она остановилась, дыша паром из полуоткрытых губ и недоумевая, как же могла так просчитаться. Ну да, разница во времени, да в аэропорту она прокопалась невесть сколько…

– Домой поедем? – с интересом спросил водитель.

– Нет-нет, идемте… Сержу все равно, который час.

Они поднялись на нужный этаж, и Мири не без тайной тревоги позвонила в дверь. Серж открыл быстро и был при полном параде – то есть в старых джинсах и заляпанной растворителями краской рубашке. Светлые волосы пострижены модным стилистом, с которым Серж нежно дружит, но сейчас они были растрепаны и торчали в нехудожественном беспорядке. Из квартиры ощутимо тянуло химией.

– Привет, – радостно сказал он. – Заходите. Привезла? Давай скорей, а то у меня времени нет, засохнет все к чертовой матери.

Водитель протянул ему сумку, и Сержик незамедлительно пропал где-то в недрах квартиры.

Мири предложила водителю кофе, и он, к ее удивлению, согласился. Они разделись в прихожей и прошли в кухню. Ширму Мири бережно пристроила у стеночки. Пока она шарила по шкафам и холодильнику, таксист рассматривал увешанную рисунками и картинами стену просторного помещения. Кого и чего здесь только не было: люди, застывшие в разных, порой странных позах (натурщики Сержа терпеть не могли), искаженные страхом или печалью лица, сказочные и вполне земные животные, фантастические пейзажи, живописные руины.

– Ваш приятель – интересный художник, – заметил водитель.

– Вообще-то, Серж реставратор, – охотно отозвалась Мири. – но у него есть идея-фикс: написать некое полотно, которое станет делом его жизни. Вроде как «Явление Христа» Иванова. Это его любимый художник. И, следуя примеру великого русского живописца, Сержик пишет бесконечные эскизы.

Мири покосилась на стену, где эти самые эскизы висели чуть ли не сплошным слоем. Кажется, вон те два в левом углу – новые… и тот рисунок тушью. Она невольно загляделась на силуэт, выписанный твердой рукой на белой бумаге. Должно быть, это грифон: тело льва и крылья, а голова – странная смесь человеческих и птичьих черт – показалась ей неприятной. Серж одержим идеей написать полотно, которое он условно называл «Явление зверя». Не просто картину, но именно эпическое полотно. По мнению реставратора, Бог людям уже не поможет. Он явился им, жил среди них, учил добру, кормил хлебами, творил чудеса… а они предали и распяли Его. Бог и тогда простил непутевых и долго пытался наставить своих подопечных на путь истинный. Но люди отвернулись от него, презрели Заповеди, создали себе массу золотых тельцов, а потому, рассуждал Серж, рано или поздно нас ждет предсказанное пришествие зверя. Сержу виделось огромное полотно, ужасающее своей апокалиптической реалистичностью, чтобы там был и зверь, и ужас, принесенный им, и раскаяние людей.

Серж уже несколько лет рисовал людей и животных, пейзажи и ландшафты, подбирая детали будущей картины, словно пытался сложить некий паззл. Он оказался, несомненно, талантливым художником, и порой знакомым удавалось уговорить его продать ту или иную вещь. Масло, карандаш, уголь, сепия – все уходило по весьма высоким ценам, хоть Мири и не понимала, кому хочется иметь перед глазами подобные творения. Вот хоть этот эскиз маслом, который висит в левом верхнем углу. Мири знала, что Сержу предлагали продать его, причем не единожды. На полотне поднималось из тумана полуразрушенное здание. На первый взгляд – ни дать ни взять руины замка. Но, всмотревшись, можно понять, что это современный небоскреб – развороченный, с кусками арматуры, торчащими, словно переломанные кости. Остов здания обвивали какие-то хищные растения с плотными, неприятно-лоснящимися листьями. Кое-где меж ними можно было разглядеть страшненькие рожицы – то ли зверьки, то ли злобные эльфы.

Главная проблема, не дававшая Сержу приступить к написанию полотна, состояла в том, что ему никак не давался образ зверя. Он перебрал уже всех реальных и фантастических чудовищ, придумал несколько новых разновидностей страшилищ, но ничто его не удовлетворяло. Порой Мири думала, что надо бы подарить приятелю Библию. Там ясно сказано, что самое страшное чудовище – человек. А бедняга Серж все пытается изобразить нечто с клыками и хвостом.

Шофер наклонился и поднял картонный лист, стоявший лицом к стене.

– Это, должно быть, совсем недавнее, – пробормотала Мири, с неприязнью разглядывая картину. Похоже, Серж все же увидел наконец своего зверя. На листе был изображен ярко-красный спорткар, вернее, верхняя его часть, и под странно-прозрачным капотом билось в механическом экстазе многоногое чудовище. А за рулем сидел мужчина лет тридцати пяти, с тонкими, даже красивыми чертами лица и аккуратной стрижкой. Рисунок выполнен был карандашом и, судя по затертости листа, Серж несколько раз переделывал глаза, но так и не смог добиться желаемого эффекта, и глаза мужчины за рулем лишены были зрачков и радужки – они были наполнены грифельно-серым туманом.

Некоторое время девушка и таксист молча разглядывали рисунок, затем Мири зябко передернула плечами, и водитель, словно почувствовав неловкость за самоуправство, аккуратно вернул картон на прежнее место, лицом к стене.

– Вам кофе или чай? – вежливо спросила Мири.

– Если у вас заправлена вон та машинка, – он кивнул в сторону кофеварки, – то кофе. Если растворимый, то лучше чайку.

Мири с сомнением уставилась на кофеварку.

– Ну, может и заправлена, но я что-то…

Мужчина подошел и пробежался пальцами по электронному табло. Кофеварка негромко и как-то приветливо загудела, и через некоторое время в подставленную чашечку полился темный и одуряюще пахнущий кофе.

– Меня зовут Виктором, – сказал вдруг шофер.

– Я меня – Мири, – отозвалась девушка.

– Это прозвище?

– Не совсем. Скорее сокращение. Меня назвали Мириам, в честь бабушки. Я еврейка.

Виктор без видимого интереса окинул ее взглядом, коротко кивнул и попробовал кофе. На лице его мелькнуло что-то почти радостное. Девушка, отпивая чай, придвинула ему вазочку с печеньем и коробку конфет. Он выбрал одну конфету темного шоколада и, не спеша, запивал ее кофе. Потом отставил чашку, вынул из нагрудного кармана визитную карточку и протянул ее Мири.

– Здесь мой телефон. Если нужен шофер – звоните, я всегда подъеду.

Она поблагодарила, сунула визитку в сумку, достала деньги и рассчиталась с водителем, сочтя названную сумму вполне божеской. Попрощавшись, Виктор ушел. Мири сунула было нос в мастерскую, но там колдовал Серж, он злобно сверкнул на нее глазами, и она поспешно закрыла дверь. Допила чай и, подобрав ноги, устроилась на диване с книжкой.

– Вставай, соня, обедать будем! – голосил Серж, и чем-то призывно гремел у плиты.

Мира села на диване, захлопала глазами. Она чувствовала себя отдохнувшей… сколько же времени? Достала из кармана мобильник и посмотрела на часы. Ничего себе – почти два часа дня!

– Ты почему меня не разбудил? – набросилась она на Сержа.

Но тот лишь отмахнулся, выделил ей щедрый кусок запеканки из морковки и брокколи, и принялся с аппетитом уплетать свою порцию.

Мири вдруг поняла, что ужасно голодна. И правда – последний раз она ела черт знает когда, еще в Англии. В самолетах она никогда ничего не ела из чувства самосохранения, а потом просто не успела.

Приканчивая запеканку, она сказала голосом заправской подлизы:

– Сержик, я тебе привезла нужные вещи? Ничего не перепутала? Я хорошая девочка?

– Угу.

– А ты не мог бы мне помочь? Я тут ширмочку одну купила… поломанную, правда…

– Классная, кстати, ширмочка. Китай, восемнадцатый век. Но письмо точно датировать не берусь.

– Какое письмо?

– Ну, которое внутри.

Мири отложила вилку и уставилась на реставратора.

– Сержик, ты лаков своих надышался, что ли?

– О, так ты не знала? А я-то, дурак, думал, ты из-за этого ее и принесла, чтобы письмо достать.

– Нет, я купила ширму бабушке в подарок, но не знала, смогу ли очистить шелк…

– Нет, ты уж не лезь. Я уже начал ее лечить и теперь закончу все сам. Жаль, конечно, что она сломана, но с другой стороны, именно через разломанную поверхность стало возможным подобраться к шелку и достать то, что внутри. Идем, я покажу.

В мастерской Мира устремилась было к разложенной на столе ширме, но Серж зарычал, и она испуганно остановилась. Он поманил ее в угол и показал блок из двух стекол. Меж ними зажат был кусок пергамента с неровным нижним краем, исписанный мелким почерком, явно пером.

Мири направила на пергамент свет и постаралась разобрать слова. Это была латынь, но с примесью старо-французского и еще какого-то диалекта.

– Если будешь работать здесь, иди в другую комнату. – велел Серж. – Я не могу, когда в мастерской народ толчется.

– Нет-нет, я домой. Это надо со словарем…

– Вот и ладненько, – обрадовался реставратор, – а то у меня работы полно.

– Сержик, а мне бы ширмочку к Рождеству, а? Это подарок бабушке.

– Ну, если бабушке, то я постараюсь.

– Мири, какого черта ты не звонишь? Я только от Сержа узнала, что ты в Москве!

– Да я тут закопалась, – пробормотала девушка. – А какой сегодня день?

– Ни фига себе! – подружка на пару секунд зависла, потом быстро спросила:

– Ты там с мужиком, что ли?

– Если бы… Рукопись интересная попалась, вот и сижу, не разгибая спины, – сказала она, с трудом выпрямляясь. Кажется, действительно чересчур увлеклась. Спина болела, в висках стучали молоточки, а глаза жгло огнем. Мири еще раз спросила, который сегодня день и, услышав, что четверг, десятое декабря, поняла, что три дня провела над пергаментом. Правда, она немного спала урывками и один раз заказала пиццу, потому что в доме решительно нечего было есть.

– Мири, мы сегодня идем в клуб праздновать мой день рождения. И я тебя приглашаю, слышишь?

– Спасибо, Полечка!

– Давай, приходи обязательно, там народу будет полно, даже из нашего класса кое-кого позвала. Адрес и время на мыло тебе скинула. Все, мне пора, не вздумай откосить, не прощу!

Улыбаясь, Мири повесила трубку. Полечка в своем репертуаре: мать-командирша. Но, с другой стороны, почему бы и не сходить в клуб? Надо развеяться, отвлечься, проветриться… и только потом с новыми силами и ясной головой вернуться к совершенно невероятному тексту, который много-много лет таился-хранился в шелковом плену и вот теперь доверил ей свою тайну.

Итак, открываем ноутбук, где тут у нас почта? Она прочла приглашение и поняла, что времени на все про все мало. Тогда бегом: душ принять, голову и руки в порядок привести. А для этого придется ехать в салон. На вечеринку к Полине с доморощенным маникюром не пойдешь! Но прежде всего – прежде всего поесть, потому что урчание в животе заглушает все, включая голос разума. Может, в этот раз заказать суши?

И следующий, но еще более важный вопрос: что подарить? Проблема усугублялась тем, что ее одноклассница Полина принадлежала нынче к разряду людей, у которых есть буквально все.

Мири подошла к компьютеру, щелкнула мышкой на папку с надписью «Фото. Школа» и, улыбаясь, принялась рассматривать снимки себя, любимой, Полины и других ребят.

Школа, где учились девочки, была по документам вполне среднеобразовательной. Но находилась она в самом центре Москвы, в тихом переулочке среди старых особнячков и буйно цветущих по весне кустов сирени. И школа эта традиционно собирала в своих стенах детей иностранных специалистов, дипломатов и московской элиты. Плюс несколько человек по территориальной принадлежности. Их отбирали по результатам тестирований и собеседования из тех соображений, что «и учиться кто-то должен, результаты показывать».

Дисциплина здесь поддерживалась на должном уровне, но все же эксцессы случались и весьма нередко.

Оглядываясь назад уже после окончания учебы, Мири порой думала, что ей редкостно повезло. В их классе не оказалось полных отморозков, а к средней школе все ребята разбились на группы по интересам. Половина класса – мажоры – мечтала вырасти и ничего не делать. Вторая половина – ботаники – точно знала, чего хочет. Каждый «ботаник» имел цель в жизни: кто-то мечтал стать банкиром, кто-то – знаменитым яхтсменом, геммологом, певицей, нейрохирургом… Мажоры устраивали тусовки и вечеринки, на которые, впрочем, неизменно приглашались «ботаники», которые, в свою очередь, помогали ярким, но бестолковым тусовщикам с учебой.

Полечка совершенно сознательно записала себя в ботаники, потому что уже в пятом классе определилась с выбором профессии. В сочинении на тему «Кем ты хочешь стать?» полненькая девочка с неправильным прикусом и небольшим косоглазием написала «Я стану женой олигарха». И, надо отдать Полечке должное, она упорно шла к своей цели. Девочка считала, что жена олигарха – это профессия, требующая многих навыков. С двенадцати лет она села на диету и больше ни разу в жизни не съела ни одного мороженого. Она безропотно носила брекеты, занималась плаванием и иностранными языками, а затем танцами и верховой ездой. Попутно Полечка была круглой отличницей, окончила школу с золотой медалью, поступила в МГИМО.

Со своим мужем Артемом она познакомилась в Англии, куда ее отправили стажироваться на последнем курсе.

Артем делает деньги на недвижимости. Он уже миллионер и не собирается останавливаться на достигнутом. Кроме того, он активно занимается благотворительностью, вкладывает деньги в новые технологии, не связывается с политикой, содержит на стороне любовницу-мулатку и души не чает в жене и сыне.

На вечеринке в пафосном клубе собралось множество приятелей Артема и Полины – богатых и благополучных мужчин и женщин, а подобное общество всегда, как магнитом, притягивает к себе всяких звездочек, светских тусовщиков, охотников и охотниц за деньгами и знаменитостями.

У входа в клуб Мири с трудом протолкалась через толпу созданий обоих полов, сверкавшую стразами, бриллиантами и зубами, и робко сказала охраннику:

– Я на день рождения, но приглашения нет, потому что Полина…

Однако тот бросил лишь один взгляд на стоявший в углу монитор и распахнул двери, ловко оттеснив двух девиц, пытавшихся просочиться следом за Мири.

Мири не удержалась и тоже посмотрела на монитор компьютера. Там, помимо списка гостей, теснились фотографии, и охрана по большей части узнавала приглашенных еще до предъявления приглашений.

Она нашла Полину и протянула красиво упакованную коробочку – подарок.

– Вот же ты ненормальная, – засмеялась та. – Никто уж давно ничего не дарит, только русские все никак не могут успокоиться и обязательно должны что-нибудь этакое придумать… Вон смотри, мне уже успели надарить… всякого.

Мири оглянулась. На возвышении, где положено находиться оркестру, громоздились корзины с цветами и коробки, перевязанные яркими лентами. А еще там стоял невероятного цвета бирюзовый унитаз с золотой отделкой. Неподалеку возвышался здоровенный сейф с распахнутой дверцей.

Веселящаяся и уже не очень трезвая компания с удовольствием фотографировалась сначала в сейфе, а потом на унитазе.

– Вот о чем человек думал? – поинтересовалась Полина. – Куда такого монстра деть? Идем, там поспокойнее, – и она потащила подружку в соседний зал, где за стоящими поодаль друг от друга столиками неспешно общались солидные гости; мужчины и женщины, не любящие терять время на праздные разговоры: кто-то подписывал счета, кто-то просматривал договора или вел переговоры.

Полина села за столик и распечатала принесенный Мири подарок. В бархатной коробочке лежал браслет: черные каучуковые шнурки разной толщины, а на них в художественном беспорядке нанизаны бусины – шарики и сердечки муранского стекла.

– Вау! – Полина крутила вещичку в пальцах. – Сама делала?

– Да. Золотом тебя не удивишь, но я подумала, что венецианское стекло тебе понравится.

– Ты молодец, спасибо, – Полина погладила подругу по руке. – Сейчас надеть не смогу, – она качнула головой и в ушах заискрились бриллиантовые серьги. В том же стиле был выполнен браслет, украшавший изящное запястье Полины. – Но я уже знаю, что эта вещь станет моей любимой. Помнишь, как здорово было тогда в Венеции?

Мири кивнула. Еще бы не помнить! Ее уже забрали из московской школы, но наступило лето, и Мири выпросила себе небольшие каникулы. Списалась с подружками и три из них встретились в Италии. Пока мамочки Полины и Таты шопинговали в Милане, девчонки сбежали в Венецию. Город был хорош нереальной, сказочной красотой. Как чудесно бродить по улочкам, глядя на разморенных туристов, пересмеиваться с гондольерами, ждать на остановках, пока придет автобус. Только вот вместо автобусов тут кораблики и это казалось нереально смешно и здорово.

В каждой лавчонке продавались изделия из стекла. Мири буквально влюбилась в чудо, созданное мастерами с островка Мурано. До того дня она любила только драгоценные камни, самоцветы, которые миллионы лет вызревали в толще земли. Каждый такой камень вбирал в себя часть памяти планеты, он был как крепкий благородный напиток: выдержанным. И закаленным, как лучшая сталь. Его хрупкую и одновременно прочную кристаллическую решетку ковали запредельной величины температуры и давления. И камни становились своего рода сгустками силы Земли, частичками ее прошлого.

А стекло рождается здесь и сейчас, в настоящем. Его создают люди; смуглые мужчины, которые в перерывах отдыхают, сидя в голубоватой тени и жмурясь на солнце. Они пьют вино, думают о женщинах и ласкают взглядом привычные им, но оттого не менее сказочные пейзажи, подернутые легкой дымкой, как на картинах старых итальянских мастеров.

И стекло, как молодое вино, впитывает в себя солнечный свет, блики на воде каналов и изысканность фресок собора Сан-Марко…

Пару минут подружки счастливо хихикали, вспоминая ту поездку, потом Полечка поднялась:

– Прости, Мири, долг хозяйки. Придется блистать и очаровывать гостей. Но знаешь, через три недели Артем уезжает на конференцию в Штаты, потом в Сингапур, потом еще куда-то. А я поеду на озера в Канаду, помнишь, я тебе фотки нового дома посылала? Мы его наконец закончили. Приезжай, а? Мы с тобой отоспимся, покатаемся на лошадях, на лыжах… у Зорьки жеребенок родился, такой смешной…

Мири пообещала непременно вырваться на недельку, и хозяйка поспешила к гостям.

В целом вечер прошел неплохо. Мири не слишком любила пафосные мероприятия, но забавно было наблюдать повадки и ужимки местной богемной публики. Она потанцевала, потом углядела в толпе еще одного школьного приятеля, и они принялись болтать.

У бара меж тем состыковались два наимоднейших молодых человека. Их тела были отполированы долгими и вдумчивыми тренировками, волосы искусно растрепаны, зубы поражали голливудским блеском, и блеск этот кое-кому мешал заметить отсутствие у молодых людей принципов и интеллекта.

– Слышь, тебе чего, девчонка не нравится? – спросил блондин шатена, который незадолго до этого танцевал с Мири.

– Не, девчонка хороша, но вот врачей я не люблю. Все мне кажется, что они, когда смотрят, то диспансеризацию проводят.

– Эй, да ты пьян или обдолбанный? При чем здесь врачи?

– А она кто, по-твоему? Докторша!

– Это кто тебе сказал?

– Да она сама и сказала.

– Придурок, она ювелир.

– Не, она сказала – гематолог.

– Геммолог, кретин.

– А я что говорю?

– Это не врач, а ювелир, специалист по драгоценным камням.

– По камням, говоришь? – шатен несколько оживился и решил, что хоть девица угловатостью и темными длинными волосами несколько похожа то ли на ведьму, то ли на ворону, но со счетов ее скидывать так сразу не годится.

Почувствовав, что на нее смотрят, Мири оглянулась. Она скользила взглядом по толпе, отыскивая того, чьи глаза только что буравили ее затылок. На секунду ей показалось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо. Нет, незнакомое, но она его видела недавно… тонкие черты лица, аккуратная стрижка, большой чувственный рот… нет, я его точно не знаю… наверное, заметила на какой-нибудь картинке в журнале. Тут полно всяких актеров, певцов и прочих.

Она отвернулась, а когда вспомнила, где видела этого мужчину, то было поздно – человек пропал. Уехал на своем красном спорткаре, подумала Мири, и ей стало жутко.

Но как девушка здравомыслящая, она тут же убедила себя, что все выдумала, и тот красивый коктейль с зонтиком и вишенками точно был крепковат. Надо потанцевать, чтобы хмель вышел.

Вечеринка затянулась, а потом Мири вдруг задумалась: как я поеду домой? Можно попросить администратора клуба вызвать такси, но… ей опять показалось, что спину буравит тяжелый взгляд, и она вдруг решилась: вытащила из сумочки визитку и набрала номер.

– Виктор? Вы не могли бы подъехать к клубу «Жара» и отвезти меня домой? Да, спасибо, я жду.

Почему-то ей стало намного спокойнее, когда на ступенях у ярко освещенного входа в клуб она увидела мощную фигуру в короткой кожаной куртке. Он распахнул для нее дверцу и, сев за руль, коротко спросил:

– Домой?

– Да. – Боже, как же это уютно звучит: «домой»!

Паспорт ее свидетельствовал о французском гражданстве, но она с одинаковым совершенством владела несколькими языками, никогда не молилась никаким богам, а жила то в Москве, то в Лондоне. Но, выросшая в России, Мири никак не могла расстаться с привычкой считать Москву родным домом.

Юго-запад – не самый плохой район Москвы. Мири купила здесь квартиру давно и почему-то решилась на старый фонд. В ее квартире были трехметровые потолки, просторная ванная и кухня, а также одна большая и светлая комната. Вторая комната вытянутой формой напоминала пенал и была темновата. Мири использовала ее исключительно как гардеробную.

Вторую квартиру она купила в Лондоне всего пару лет назад. Надоело останавливаться в бесконечных гостиницах, а расположение Альбиона на полдороге между Новым и Старым Светом делало Лондон идеальным местом жительства для человека, который бесконечно куда-то едет.

Северная часть Лондона рядом с Риджентс-парком оказалась довольно тихим и престижным районом. Метражом и кубатурой квартира разительно отличалась от московской. Совмещенный санузел размеры имел спартанские, ни о какой ванной не могло быть и речи – только душевая кабинка. Мири заплатила некоторую сумму за разрешение снести внутренние перегородки и получилась вполне приличная студия. Последний этаж давал ей право на крохотный балкончик: стул и столик, больше ничего туда не поместилось. Но если подняться по пожарной лестнице, то можно попасть на соседнюю крышу. Здесь жильцы устроили садик, наполнив его растениями и цветами в кадках и ящиках. Железные лестницы приводили в него соседей снизу и сверху, из нескольких разных домов. Здорово было сидеть рядом с приятными людьми, пить кофе или вино и смотреть на город, на небо и на зелень парка.

«Как странно», – думала Мири, лежа на кровати и глядя на стол, где лежало письмо из прошлого, заключенное Сержем в прозрачный стеклянный конверт. Первое, что бросилось в глаза, когда Мири взглянула на текст, это имя: Жан Батист Тавернье. Она три дня трудилась как каторжная, вспоминая все, чему ее учили на уроках латыни, замучила свою кузину – филолога, жившую в Париже, бесконечными е-мейлами, но все же не могла поверить, что прочла письмо правильно.

Конечно, она слышала о Жане Батисте Тавернье; любой ювелир знает о человеке, который привез в Европу и продал Людовику XIV голубой бриллиант, который мы сегодня знаем как «Хоуп», по имени одного из владельцев, английского банкира. Камень был прекрасен, но не принес счастья своим владельцам.

«Хоуп» переводится с английского как Надежда, но его история может лишь подчеркнуть несоответствие внутреннего содержимого и имени, присвоенного несведущими людьми.

История алмаза необычного синего цвета (такие бриллианты встречаются очень редко) начинается в Индии. Жан Батист Тавернье рассказывал, что с риском для жизни заполучил его в храме индуистского бога Рамы и то был левый глаз бога, который считался карающим. Впрочем, это всего лишь красивая легенда. Действительность выглядела куда прозаичнее, а потому не годилась для начала долгой и кровавой истории. На самом деле Тавернье приобрел алмаз на шахте Коллур в Индии. Первая огранка открыла его необычный цвет, и весил он тогда около 112 каратов. Тавернье привез камень в Европу, где преподнес его Людовику XIV. (Вернее, продал за немалую сумму в три миллиона ливров.) «Король-солнце» был так очарован новой драгоценностью, что даже присвоил своему подданному дворянское звание. Он приказал заново огранить камень, и вес его сократился до 67 каратов. А дальше и начались злоключения, которые некоторые люди склонны рассматривать как мистические. Мири всегда считала, что история камня лишь отражала характеры людей и времен.

По приказу Людовика XIV бриллиант был огранен в форме сердца весом 45,5 карата и подарен фаворитке дю Барри.

Фаворитка короля вскоре впала в немилость, и алмаз вернулся к Людовику XIV. Однажды, танцуя на балу, «король-солнце» наступил на ржавый гвоздь и умер от гангрены. После его смерти бриллиант перешел к Марии-Антуанетте. Красивый алмаз заинтересовал принцессу Ламбаль, и королева позволила ей поносить изысканный камень. После того как бриллиант вернулся к владелице, принцесса была убита. А через некоторое время обезглавили и Марию-Антуанетту.

Переходя из рук в руки и принося несчастье всем своим владельцам, камень был куплен ирландским банкиром и коллекционером Хоупом, в честь которого и получил свое имя. До этого он назывался «Синий Тавернье», «Французский голубой бриллиант» и даже в свое время был вставлен в Орден Золотого Руна. Купленный в 1830 году семейством Хоупа, в 1901 он был продан Генри Фрэнсисом Хоупом для погашения карточных долгов.

Купил алмаз султан Абдуль-Хамид II и через некоторое время потерял свою любимую супругу, попавшую в руки насильников и убийц. А позже и сам султан расстался с жизнью в изгнании. Следующим владельцем камня был русский князь, который подарил алмаз парижской танцовщице Ледю. Однако проклятие настигло и их: через некоторое время князь в порыве ревности застрелил свою любовницу, а сам пал жертвой покушения. Испанец, владевший в дальнейшем кровавым бриллиантом, утонул.

В конце концов «Хоуп» оказался у Эвелин Уолш Маклин – богатой дамы из Вашингтона. Ее муж спился и закончил свои дни в сумасшедшем доме, сын попал под машину в раннем детстве, а дочь покончила жизнь самоубийством, наглотавшись таблеток. И уже после смерти миссис Маклин, завещавшей свои драгоценности внукам, ее любимая внучка погибла в возрасте двадцати пяти лет.

Наследники продали камень торговцу драгоценностями Гарри Уинстону. Как ни странно, ничего плохого с ним не случилось. Возможно, он просто был здравомыслящим человеком, которому не ударило в голову его богатство. Одно время он выставлял алмаз на всеобщее обозрение, собирая деньги на благотворительные цели. Но затем Уинстон подарил его Смитсоновскому институту в Вашингтоне.

Мири перевернулась на другой бок и решила, что нет над бриллиантом никакого проклятия. Просто времена было такие, ну и люди, конечно, тоже. Жадность, интриги. В свое время она немало читала про Жана Батиста Тавернье и решила для себя, что этот человек ей нравится.

Тавернье был великим путешественником, несколько раз побывал в Индии (которая в те время была фактически недосягаема для европейцев) и пользовался всеобщим уважением как человек исключительной честности. Как таковой он и пострадал: когда уже в преклонном возрасте ювелир возвращался с Востока, намереваясь уйти на покой, его обобрал собственный племянник. Старик хотел было вернуться в милую его сердцу Индию, но на дорогах было неспокойно. Он кинулся в Париж – там свирепствовала чума. И тогда неисповедимые пути занесли его в Московию, где он и умер, оставив в наследство приютившему его купеческому семейству несколько драгоценных камней.

И вот теперь перед Мири лежало письмо некоего Огюста Тавернье: сын того непорядочного племянника пересказывал в назидание детям историю о том, как разбогател его отец, и особо подчеркивал, что нескольких камней, принадлежавших дяде, тот так и не нашел. «Отец мой уверен был, что Тавернье владел рубином, который в легендах известен был как “Ярость богов”, а также изумрудом, названным “Ледяное сердце” за необычную форму и волшебные свойства. Кроме того, во владении мессира Жана-Батиста находились парные звездчатые сапфиры “Глаза Изиды” и необычной формы цилиндрический бриллиант, испещренный надписями древнего заклинания». Далее Огюст умолял детей еще раз самым тщательным образом обыскать поместье и дом, где останавливался мессир Тавернье в периоды своего пребывания на родине. Ибо камни нигде не появились, а значит, старик спрятал их так хорошо, что пока никто не смог найти его сокровища.

Ночь полнилась обычными урбанистическими шумами, за окном дышал большой город, а Мири обняла подушку и стала мечтать о том, как отправится на Рождество к бабушке и привезет ей в подарок не только красивую ширму, но и старинный документ, и совершенно фантастическую историю о драгоценных камнях, которые так и покоятся где-то, надежно укрытые мессиром Тавернье.

Уже в полусне она вспомнила отрывок из старой книги, где рассказывались истории знаменитых драгоценностей. Там говорилось и о «Ярости богов». Этот камень нес с собой еще большие несчастья, чем алмаз «Хоуп». История обретения камня ювелиром Тавернье всегда казалась Мири фантастической… Что же там говорилось, в той книге?

– Раз уж теперь ты мой придворный ювелир, то изволь приняться за работу.

Наместник германского императора в Венгрии взирал на ювелира сверху вниз. Вообще-то, роста наместник был небольшого, но сейчас восседал на троне, украшенном шкурами, дабы подчеркнуть свое богатство и роскошь (и чтобы не так холодно было). Его светлые волосы поседели и спадали на плечи неаккуратными прядями, породистое лицо германского аристократа оплыло от сладкого венгерского вина и жирной пищи. А уж одежда! Для француза, прибывшего из Парижа, смешно было видеть такую простоту и отсутствие намека на моду. Но наместник был в Венгрии царь и бог, и Тавернье склонился в низком поклоне. Расцвел улыбкой и воскликнул:

– Почту за честь! Такое высокое доверие делает меня счастливым…

– Ох уж и сладкоречивы вы, французы, – буркнул наместник. – Потому вам никто никогда и не верит. Ступай.

И, отвернувшись от ювелира, он сосредоточился на делах более насущных: в южной провинции опять назревает бунт, а армии еще не плачено, и как-то быстро растворились деньги, выделенные на содержание лошадей…

Тавернье отвесил широкой спине наместника низкий поклон и все с той же улыбкой оборотился к придворному казначею. Ему пришлось сделать над собой значительное усилие, чтобы улыбка не пропала сразу, так не понравился ему местный казначей. Но француз умел владеть своими чувствами и лишь через несколько достойных секунд позволил себе принять выражение сосредоточенности и внимания, приличествующие важности полученного задания.

– Я к вашим услугам, господин казначей, – он опять поклонился. Не так низко как наместнику, само собой, но лестью отношения не испортить, а придворный казначей для придворного ювелира лицо первостатейной важности. Казначей лишь моргнул, на поклон не ответил, невежа, повернулся и пошел вперед, указывая путь. Тавернье шел следом, сохраняя на лице выражение сосредоточенности и важности предстоящей миссии. Но думал он о казначее и о том, что в этот раз ему не повезло. Вряд ли удастся наладить хоть какие-то отношения с этим человеком. Да что там отношения! Этим истуканом можно детей пугать. Такое впечатление, что произвела его на свет не земная женщина из плоти и крови, а вырос он из бледной плесени в углу какого-нибудь мрачного подвала, куда никогда не проникало солнце. Кожа казначея имела не розовый, а пепельный оттенок, бесцветные желтоватые волосы сосульками свисали вдоль неправдоподобно худого лица. Глаза водянистого цвета – то ли серые, то ли голубые – не разобрать. Вот как есть стылая водица в пруду. Тавернье поежился и плотнее завернулся в подбитый мехом плащ. Сыро тут и холодно. И куда же эта немощь бледная ведет его? Никак в подвал? Ох, спаси нас, дева Мария, страх какой! И сам замок-то не слишком красив и приятен для жизни, здесь нет солнца и света, никаких тебе смешливых и хорошеньких служанок, одни суровые воины да старухи какие-то шныряют… Но подвалы – это вообще ужас! Да и кто хранит казну в подвале? А если набег? Пожар? Надо будет как-нибудь потом осторожно намекнуть, что имело бы смысл устроить тайник неподалеку от спальни наместника, чтобы все было под рукой, так сказать.

А пока француз осторожно спускался по не слишком ровным ступеням, подобрав полы плаща и морщась от запаха сырости и еще чего-то мерзкого. Наверняка и темницы где-то тут неподалеку… Так и есть – из темного тоннеля потянуло нечистотами, и даже донесся стон. Тавернье приостановился было, но следовавший за ним солдат с факелом непочтительно ткнул француза кулаком в спину и просипел что-то на своем варварском наречии.

Вот и дверь. Казначей извлек из-под плаща тяжелый ключ и, передав факел солдату, принялся отпирать замок. Потом забрал у солдата факелы и тот отворил тяжеленную – дуб, окованный железом – дверь.

Казначей и Тавернье вошли внутрь, солдат передал им факел, а сам остался снаружи.

Через некоторое время Тавернье, в отчаянии, почти не наигранном, вздымал руки и оглашал тесное помещение стенаниями:

– Что вы хотите, чтобы я тут увидел? При свете факелов? В таком чаду? Я ведь ювелир, а не счетовод! Я должен не просто пересчитать камни, но определить их цвет, яркость, наличие примесей и особенности цвета… это же драгоценные камни, а не золото, которое можно отлить в любую форму и определить его чистоту путем несложных проб. Да, с золотом и серебром я смогу справиться здесь… хотя тут нечем дышать. Но камни! Это немыслимо!

Все это он повторил, стоя на одном колене перед троном наместника. Тот недовольно поджимал губы, но Тавернье упорно стоял на своем: чтобы выполнить доверенную ему работу, нужен дневной свет.

И вот через несколько дней уговоров, дипломатических подходов и униженных просьб все более-менее устроилось.

Каждое утро крайне недовольный казначей под охраной солдат направлялся в подвал, брал порцию камней и украшений и нес их – шествуя по гулким каменным коридорам в сопровождении топающего и гремящего мечами конвоя – в башню. Вообще-то, это была сторожевая башня, но все звали ее Башней Королевы.

Трудно было поверить, что такое возможно, но казначей стал относиться к заезжему ювелиру еще хуже, чем прежде, и порой Тавернье казалось, что он видит огонек ненависти в глазах цвета застывшей воды. «Наверное, этот урод спит там же, в подвале, прижавшись к холодным камням и обхватив руками сундуки с драгоценностями», – думал Тавернье.

В башне немилосердно дуло, но он готов был на что угодно, лишь бы не спускаться обратно в страшное, душное и сырое подземелье. Он делал вид, что не замечает холодности казначея, и каждый раз приветствовал его улыбкой и теплыми словами, словно они были лучшими друзьями. Вот и сегодня, когда бледный и, как всегда, одетый во все черное человек показался на пороге, француз заулыбался, потер руки и всем своим видом показал, что готов к работе.

– Я так благодарен вам, друг мой, что наместник и вы разрешили мне работать здесь! Потому что только так я смогу выполнить свои обязанности как подобает, и меня не будет мучить совесть за возможные ошибки! Свет и воздух – вот две вещи, незаменимые для любого из сынов Франции. Ну, тепло тоже, конечно, не помешало бы… ха-ха… – Он придвинул к столу полную горячих углей жаровню – от нее шло хоть какое-то тепло. – И еще хочу сказать, что с этой башни открывается чудесный вид… Очень красивые места. А Башней Королевы она, наверное, зовется в честь какой-нибудь влюбленной красавицы, которую запер здесь отец или ревнивый муж?

Он говорил все это, не слишком рассчитывая на ответ. Просто тянул время, заполняя тягостное молчание и ожидая, пока казначей поставит на стол ларец и уйдет. Но к его вящему удивлению, казначей разлепил бледные губы и сказал:

– Нет. Башня названа в честь жены одного из влашских господарей… Валахия тут неподалеку, наши соседи, так сказать. Это очень известная в наших краях личность. Его звали Владислав Дракула.

– Сын Дракона?

– О да, его отец был членом ордена Дракона и оба они мечтали видеть свою страну независимой от турок и жизни ради этого не жалели… но Влад был известен не только своей ненавистью к туркам, но и своей жестокостью. Его любимым наказанием было сажать людей на кол. Говорят, он был подвержен странным вспышкам гнева, которые могла сдержать только любимая жена, кроткая и набожная женщина, родом из наших мест. Влашские господари вели тогда почти непрерывные войны. Однажды, во время осады, королеве принесли известие, что муж ее убит, замок захвачен, и она вот-вот станет пленницей турок. Не желая позора, она бросилась вниз вот точно с такой же башни, да. И умерла, да…

Голос казначея наполнял помещение башни, и Тавернье казалось, что он умножается, отражаясь от стен. Жан-Батист Тавернье не был трусом. Имей он слабые нервы – остался бы дома, а не пустился бы странствовать, мечтая не только разбогатеть, но и повидать мир. И все же он был человеком склада авантюрного, но отнюдь не склонным к жестокости. И ему неприятно было слушать рассказ казначея, который все говорил и говорил, живописуя горе влашского господаря и его жестокость, которую некому стало сдерживать после смерти любимой жены, и некому было отмаливать его грехи.

– … И однажды он без боя победил турецкую армию, да… Потому что велел казнить несколько тысяч человек, среди которых были и пленные турки и свои же, местные, в чем-то провинившиеся. Когда турецкий военачальник увидел поле, уставленное кольями, на которых вот уже несколько дней висели люди, и некоторые были еще живы, он повернул назад… А господаря Влада прозвали Цепеш, что значит Сажатель на кол. А в другой раз…

– Прошу вас, господин казначей! – Тавернье, борясь с дурнотой, решился прервать увлекшегося рассказчика. – Утро дарит нам свет, но сумерки подкрадутся быстро, и мне хотелось бы выполнить сегодня намеченную работу.

Казначей помолчал, потом подошел к шкатулке, стоявшей на столе. Его тонкая рука скользнула под крышку, и он извлек на свет божий мешочек из плотной кожи. Растянул завязки и на его ладони оказался кроваво-красный камень. Несколько долгих секунд мужчины стояли молча и неподвижно. Казначей – словно не в силах выпустить из рук драгоценность, а ювелир – восхищенно разглядывая темно-красное пламя камня, которое оживило даже мертвенно бледную кожу держащей его руки.

Словно нехотя, казначей положил рубин на стол и сказал, с недоброй улыбкой глядя на француза:

– Начните с этого камня, мастер. Это рубин господаря Цепеша. Он никогда не расставался с ним и порой, как говорят, купал его в крови своих жертв.

Несколько мгновений казначей любовался тем, как на глазах бледнел Тавернье. А потом ушел, оставив ювелира заниматься делом.

Жан Батист Тавернье выполнил свою работу: составил подробную опись всех камней и драгоценностей, находившихся в сундуках. Проверил чистоту золотых и серебряных монет и слитков. Изготовил к свадьбе дочери наместника драгоценную диадему. Получил щедрую плату за свои услуги и покинул двор наместника. Но уезжал он, неся на душе тяжкий грех. В предсвадебной суете в замке царила неразбериха, а казначею приходилось труднее всех. Он был болен, очень болен. Тавернье однажды увидел, как похожий на призрака человек кашляет, прижимая к губам платок, и платок этот краснеет от крови. Казначею недолго оставалось жить, и подсчет все увеличивавшихся расходов давался ему с трудом. И, пользуясь удачно сложившимися обстоятельствами, ювелир подменил один камень на другой. Он забрал с собой рубин господаря Цепеша и оставил взамен красивый, но ничем особо не примечательный камень, чуть меньшей каратности, и с пузырьками внутри. Но кто, кроме профессионала, заметит подмену?

Дело в том, что Тавернье узнал этот камень. Дома, в Париже, едва обучившись грамоте, он читал все, что только мог найти о других народах и странах. И мечтал, мечтал увидеть все своими глазами. Его идеалом стал знаменитый венецианский купец по имени Марко Поло. Он написал несколько книг. Впрочем, многие поговаривали, что он порядочно в них приврал, но разве это было важно? Когда юный Жан Батист склонялся над «Книгой о разнообразии мира», он переносился из родного Парижа в мир неизведанный. Он чувствовал горячий ветер, который терзал шедший по пустыне караван. На зубах скрипел песок, а под увешанными драгоценностями шелками прятались личики восточных красавиц. Фантастические животные и птица Рух, сокровища Востока и чудеса Индии – он грезил ими и ради них покинул отчий дом. Венгрия – не Индия, но это было началом долгого пути на Восток.

В одной из книг Тавернье прочел о приключениях монгольской принцессы, которая завладела рубином с пугающим названием «Ярость богов». Марко Поло писал, что своими глазами видел граненый камень, который хан Хубилай унаследовал от своего великого предка – Чингисхана, наводившего ужас на половину мира. Будучи венецианцем, Поло разбирался в камнях и подробно описал кроваво-красный цвет – цвет крови, которая вот-вот свернется. А еще он писал, что если смотреть внутрь камня, то можно увидеть лик смерти – распахнутый в крике рот и слепые глаза. И что лик этот может привести человека к безумию, внушая ему жажду убийства. Поговаривали, что по приказу Чингисхана камень этот выкрали из одного индийского храма, посвященного древнему и кровожадному божеству. Рубин полнился яростью богов, и из-за него происходило немало войн.

Тавернье взял рубин в руки с неохотой, но потом не мог не ощутить силу камня. Ночами его мучили кошмары, он думал о крови, которая омывала блеск самоцвета, о тех безумных властителях, которые уже попадали и еще подпадут под его влияние и тогда развяжут новые войны.

Жан Батист Тавернье был человеком для своего времени исключительно порядочным и очень любознательным. Ему хотелось повидать мир. И он уже пустился в путь, он вышел на дорогу к своей мечте, он на пути в волшебную Индию. И вот – как проклятие, как призрак войны и смерти – встал на его пути этот кроваво-красный самоцвет. Войны – горе для путешественников. А Тавернье чертовски хотелось повидать мир. И тогда он решился на кражу. Он не властитель и не герой. Он просто ювелир и бродяга. Нужно спрятать камень, утопить его в глубоком море – и тогда есть шанс, что его собственные пути станут чуть более безопасными.

В период между 1631 и 1660 годами Тавернье совершил одно за другим три грандиозных путешествия в Персию и Индию. В Индии он нашел покровителя в лице правителя Ауренгзеба, который показал гостю свои сокровища. Среди них были крупнейший алмаз «Кохинор» («Гора света») размером в половину куриного яйца, многочисленные рубины и изумруды. Увидел там Тавернье и сказочно прекрасный Павлиний трон – гордость династии Великих Моголов. Изготовленный из золота и драгоценных пород дерева и инкрустированный тысячами небольших бриллиантов, рубинов и других камней, трон имел балдахин, но не из бархата или парчи, а из редчайшего огненно-красного карнеола (редкая разновидность агата). До сих пор неизвестно, получил ли Жан-Батист в дар от Ауренгзеба крупный синий бриллиант весом в 110 каратов или он приобрел его у кого-либо из торговцев. Так или иначе, но в Париж путешественник вернулся со многими драгоценностями, включая и уникальный синий бриллиант.

Он объездил полмира и повидал больше чудес и диковинок, чем все его соотечественники вместе взятые.

Тавернье получил богатство и рыцарский титул. Но счастье его всегда было в дороге. Не перечесть, скольких опасностей и смертей он избежал. Иной раз он думал, что странным образом его бережет грех – украденный камень. Он изъял его из обращения, не продал ни королю Людовику, ни правителю из рода Великих Моголов. Проезжая через Италию, Тавернье остановился в монастыре Святого Франциска Асизского. Место было сказочное, от белокаменного здания словно шел свет. Тавернье молился, молился истово. А потом решил исповедаться и спросить совета у известного своей святостью слепого старца. Он нашел старика в саду за монастырем и тот, услышав просьбу, кивнул.

– Только давай не пойдем в исповедальню, сын мой, – попросил старик. – Может, оно и грех, но я все равно тебя не вижу… Солнышко сегодня такое теплое, что даже мои старые кости согрелись. Расскажи мне… не все, но то, что пугает тебя и не дает покоя.

И Тавернье рассказал старику о камне. Вынул из кармана шелковый лоскут, развернул и вложил рубин в руки слепого старца, смутно понадеявшись, что тот заберет его, и тогда он, Тавернье, станет свободным. Но старец разжал ладони, и камень покатился на траву.

– Я не могу помочь тебе, сын мой, – печально сказал старик. – Если сможешь, избавься от него. Выброси в море, да поглубже. Хотя такие вещи всегда возвращаются. И все же если мир отдохнет от него хоть несколько сотен лет, и то будет благо.

– Дух мой слаб, отец, – прошептал Тавернье.

– О нет, не наговаривай на себя. И вот что… ты ведь ювелир?

– Да.

– Значит, глаз твой точен и память хорошая. Видел ли ты розу на нашей церкви?

– Да, и она прекрасна!

– Это божественная красота, а она всегда помогает одолеть тьму, которая порой норовит смутить даже самые сильные души. Иди и взгляни на розу еще раз. И потом, в минуты слабости, вспоминай ее и скользи мыслью по ее каменному узору. Ибо это молитва, сотворенная в камне ради света.

Старик ушел, прихрамывая и тяжко опираясь на кривой посох. Тавернье посидел еще на солнышке, глядя в подернутую дымкой даль, потом собрал немного земли, по которой прошел старик. Позже он смешал ее с клейким составом и обмазал камень, чтобы спрятать его блеск. Положил его в кожаный мешочек, на котором монахиня– кармелитка вышила слова молитвы и знак святого креста. И этот мешочек он всегда носил на шее, никому не рассказывая о том, что внутри.

Мири сняла обруч с лупой и зажмурилась. Потом просто посидела несколько минут с закрытыми глазами. Нужно какое-то время, чтобы все пришло в норму. Она протянула руку и коснулась лежащих перед ней сапфиров – тех трех, что еще не убрала в пронумерованные пакетики. С ними не хотелось расставаться.

– Вы закончили?

Стеклянные двери за спиной разъехались, и на пороге возник заказчик: эффектный мужчина лет пятидесяти, он двигался стремительно, а за ним в хвосте вились присные, то бишь, подчиненные. Мири нередко работала с Павлом Генриховичем, хозяином крупной ювелирной компании, и сотрудничество это было весьма выгодным в материальном плане, однако всякий раз девушка пребывала в напряжении. Каждый раз Павел Генрихович словно сомневался в ней, хмурился, и она была уверена, что несколько раз он перепроверял ее заключения. Вот и теперь, недовольно оттопырив полную нижнюю губу, ювелир смотрел, как она убирает камни в пакетики и подписывает отпечатанные бланки экспертизы. Его заместитель, Семен Исаевич, круглый дядька с блестящей лысиной в обрамлении одуванчикового пуха волос, подмигнул девушке. Мира бледно улыбнулась в ответ. Больше всего ей хотелось на воздух, на живой солнечный свет. Спина и шея болели от долгого сиденья, жгло глаза, надо бы закапать лекарство, но не здесь и не сейчас.

Она поднялась со стула и нетерпеливо ждала, пока Павел Генрихович просматривал бумаги. Вот губы его сжались, и Мири знает, что это значит: он опять недоволен, характеристики некоторых камней оказались хуже, чем он предполагал. Он оторвал взгляд от бумаг и уставился на стоящую перед ним девушку. Невысокая, худенькая, с резкими чертами лица и темными волосами, которые всегда выбиваются из любой прически, она выглядит еще моложе своих лет. «Чертовка, – зло думал ювелир, – маленькая ведьма»… Но Павел Генрихович уже усвоил, что спорить бесполезно; за предыдущие два года совместной работы они пару раз повздорили, а один раз по-настоящему поругались. Он вышел из себя и орал, что она специально занижает характеристики его камней, что она глупа и ничего не понимает.

Мири лишь пожала плечами. Когда Павел Генрихович замолчал и в комнате повисла тишина, где отчетливо было слышно его надсадное дыхание и тихое гудение ламп и приборов, она спокойно ответила:

– Моя квалификация подтверждена документами. Я работаю на крупные компании и на хороших мастеров. Если вас не устраивает моя экспертиза, найдите себе другого специалиста.

– И найду! – он развернулся и ушел, хлопнув дверью.

Полгода она не получала от него заказов. А потом на дом приехал курьер, привез корзину цветов и письмо с датой и условиями новой экспертизы. Само собой, можно было отказаться. Тем более, что у Мири имелись подозрения: цветы додумался послать не сам Павел Генрихович, а либо его секретарь, либо Семен Исаевич. Но деньги ей упускать не хотелось, да и на камни взглянуть лишний раз не помешает: вдруг попадется что-то действительно достойное?

И вот теперь она стоит подле стола и жалеет о том, что не отказалась тогда от заказа, потому что этот хмырь болотный оттопырил свою габсбургскую губу и явно налаживается опять скандалить.

Павел Генрихович бросил на стол отчеты и хмуро уставился на девицу. Вот ведь, зараза! Сколько раз он проверял и перепроверял за ней, но ни разу не ошиблась она, ни разу не проглядела дефект. А уж синтетик от природного камня вообще отличала на ощупь. Он не верил в это, пока не увидел собственными глазами. В кабинете, где сидела Мири, все время работали камеры наблюдения. Одна нацелена была на руки и стол, а другая давала более широкий обзор. Они с Семеном как-то наблюдали, как эта пигалица взяла лоток, где натуральные камни были смешаны с синтетическими, покопалась в нем, пошевелила турмалины указательным пальцем, потом хмыкнула и покачала головой. Поудобнее устроилась на стуле, прикрыла глаза и начала сортировать камни. Так и просидела все время, не поднимая век. Наугад брала камень, терла его между пальцами, ощупывала и клала в правую или в левую сторону.

Семен прав, сто раз прав, кроме нее, никто не справится… хотя как-то все же боязно посылать такую безответственную гордячку на серьезное мероприятие. Впрочем, не одна же она поедет. Присмотрят за ней верные люди. И явно и тайно станут следить, день и ночь. Да и воля заказчика многое значит…

– Я просил бы вас уделить мне несколько минут для важного разговора, – сказал Павел Генрихович, решившись, и пошел к двери.

Мири, приоткрыв рот, смотрела ему вслед. Каков козел, а? Понятно, что «просил бы» – это просто оборот речи, но он и не думал ни о чем просить – приказал, как обычно. А она-то мечтала, что сейчас выйдет на улицу, вдохнет свежий воздух…

Семен Исаевич подкатился к ней, приветливо улыбаясь и посверкивая лысиной, подхватил под локоток и потянул за собой, приговаривая:

– Идемте, радость моя, идемте. Я знаю, что вы устали, но сейчас речь не об экспертизе… Кстати, вы, как всегда, безупречны, просто душа радуется. И гонорар сегодня же переведут на ваш счет.

Они шли по коридору, отделанному безликими серыми панелями. Вот впереди замаячил лифт. Подле – охранники. Втроем: Павел Генрихович, Семен и Мири – загрузились в кабину, и Павел вставил ключ в замочную скважину на панели лифта. Заложило уши – кабина взмыла в пентхаус.

– Не понимаю, – Мири пожала плечами и поерзала в кресле. Кресло оказалось сказочно удобным, чего, впрочем, можно было ожидать, так как вся обстановка кабинета поражала сдержанной роскошью. Однако тепло, шедшее от камина, и мягкие подушки кресла лишь усугубили усталость девушки. Глаза слезились, и Павел Генрихович немножко расплывался по краям. – Вы хотите, чтобы я поехала на аукцион в Женеву и купила для вас камень? Один?

– Это не просто камень! Это совершенно уникальный экземпляр, – подчеркнул Павел Генрихович. – И вы должны удостоверить его подлинность. Вы, наверное, единственный эксперт, кто может и без оборудования определить подлинность камня. А денежные средства будут находиться в руках другого человека.

Из-за спины Павла Генриховича выдвинулся мужчина. Мири несколько раз моргнула, чтобы лучше видеть, и внимательно уставилась на него. Кажется, она видела его раньше.

– Николай Салтыков, – негромко произнес мужчина, чуть склонив голову, и Мири растерянно кивнула.

Тут же сообразила, что на нее вешают поручение, на выполнение которого в ее плотном рабочем графике нет времени, да и нет желания особого лишний раз связываться с Павлом Генриховичем. Она собралась с мыслями и решительно заявила:

– Я не понимаю вашего настойчивого желания привлечь именно меня к этому мероприятию. Как правило, международные аукционы имеют своих оценщиков. Эти эксперты и весь аукционный дом несут ответственность и своей репутацией гарантируют подлинность лотов. Что, опять же, подтверждается соответствующими сертификатами. И мне, знаете ли, совершенно не хочется ссориться с коллегами по цеху, влезая на их территорию.

– Вы не понимаете! – Павел Генрихович швырнул в камин сигару. Ему очень трудно было сдерживаться. Он не привык кого-то о чем-то просить, давно прошли те времена… Но Семен тысячу раз прав – лучше этой маленькой еврейки в камнях не разбирается никто. И потому, сделав над собой усилие, он продолжал уговаривать девчонку.

– Видите ли, в чем дело. Это не обычный аукцион, потому что на продажу будет выставлен необычный камень. Его историю можно сравнить разве что с историей бриллианта семейства Хоуп. А если учесть, что это природный рубин больших размеров, то и без своего наследства он стоит немалых денег.

– Рубин? – протянула Мири. Мысли ее заметались вспугнутыми птицами. – О каком рубине идет речь?

– Он известен как рубин графа Дракулы, хотя есть более древнее название – «Ярость богов». – Павел кивнул, и Семен Исаевич тут же пододвинул к девушке альбом, лежащий на низком столике. Мири не двинулась с места, все ее силы направлены были на то, чтобы совладать с собой, не дать изумлению и страху, вихрем крутившимися в душе, быть прочитанными окружающими людьми. Что-то слишком часто последнее время попадались ей на глаза крупицы сведений, связанных именно с этим камнем, а теперь, теперь ей предлагается провести его экспертизу! Девушка сидела как истукан, стараясь привести мысли и чувства в относительный порядок, и тогда Павел Генрихович сам открыл нужную страницу, заложенную ножом для разрезания бумаги (слоновая кость, Индия, оправлен в золото, украшен аметистами и топазами, – механически отметила Мири). Дорогущий альбом отпечатан был в Италии на плотной бумаге высшего качества, а современные методы печати позволили воспроизвести мельчайшие оттенки цветовой палитры художника и все детали работы. Репродукция картины явила взорам собравшихся правителя Валахии Влада Цепеша (известного также как граф Дракула) во всей красе: изможденное лицо нездорового желтоватого оттенка, тяжелый взгляд, пышный костюм и тюрбан. И как украшение тюрбана – большой темно-красный камень.

– У этого рубина нет такой известности, как у алмаза «Хоуп» или у Кулиннана, – продолжал Павел Генрихович, неприязненно взглянув на портрет. – Возможно, потому, что о камне долгое время ничего не было известно… вы представляете хотя бы, о чем идет речь? – резко спросил он.

– Да, конечно, – устало отозвалась Мири, не в силах отвести глаз от лица графа. – Его описание есть в некоторых источниках, турецких, например. И дед мне рассказывал… Но я всегда думала, что это сказка…

– Ваш дед?

– Он был ювелиром в Вене, во время войны помогал своему дяде и… и вроде бы видел этот рубин у одного богатого австрийского промышленника.

– Что именно он говорил? – быстро спросил Семен Исаевич, обменявшись значительным взглядом с хозяином.

Но Мири уже пришла в себя и лишь пожала плечами:

– Да ничего конкретного. Большой камень, редкий дефект, который не портит его… промышленник вроде бы хотел его продать, но неизвестно, продал ли. Я была совсем ребенком и, если честно, мало что помню.

– Ну хорошо, – Павел Генрихович решил вернуться к делам насущным. – Так вы согласны на эту работу?

– Да, – не раздумывая, выпалила девушка. – Возможно, это единственный шанс увидеть камень, а такие редкости попадаются раз в жизни. Конечно, я поеду.

– Вот и славно! – воскликнул Семен Исаевич, потирая лапки. – И не думайте, что вам будет скучно в этой поездке. Нет-нет, ни в коем разе. Знакомьтесь, Мириам, дорогуша: Николай и Рустем – ваши сопровождающие лица.

Мири разглядывала мужчин, с которыми ей предстояло ехать на аукцион. Секретаря ей сегодня уже представили, да и прежде она видела его сто раз, но ни разу лично не общалась. Он всегда тенью следовал за Павлом Генриховичем; спокойный, с приветливой, но неяркой улыбкой, светло-русыми волосами, и приятным, но каким-то незапоминающимся лицом. Хотя, может, это ей так казалось. Павел Генрихович как человек представительный и, несомненно, харизматичный (хоть и деспот), неизбежно привлекал внимание к своей особе. Высокий, широкий в плечах, но несколько обросший излишней плотью, он был решителен в словах, жестах, движениях. Любил быть барином и проявлять власть. На его фоне терялись многие. Однако теперь, разглядев секретаря получше, Мири решила, что он, пожалуй, симпатичный. Правильные черты лица, серые глаза смотрят спокойно и уверенно, хорошей формы руки. Да и костюм на нем отлично сидит, что является немаловажным показателем стильности мужчины.

Потом она перевела взгляд на второго фигуранта. Этот был вызывающе хорош собой. Просто картинка с рекламного плаката. Стройный, узкобедрый, смуглый, гладко зачесанные назад волосы, агатовые глаза, аристократический, с легкой горбинкой нос. Рустем носил черные джинсы, белую сорочку без воротника и твидовый пиджак, который казался чуть мешковатым… но это лишь для того, чтобы скрыть наплечную кобуру.

– Итак, это ваши сопровождающие лица, – не без насмешки продолжал Павел Генрихович. – Будете путешествовать почти как принцесса: с секретарем и охранником. Впрочем, это только туда. Обратно уж как-нибудь сами.

– То есть я не буду сопровождать камень в Москву? – переспросила Мири.

– В Москву? – Ювелир даже вздрогнул. – Никто и не собирался привозить его в Москву! Наш родной город полон… малопредсказуемых и не слишком законопослушных личностей. А потому камень нужно оценить, то есть не оценить даже, а удостоверить его подлинность, и оплатить. На этом ваша миссия заканчивается. Сотрудники аукционного дома доставят его в сейф швейцарского банка. Вопросы есть?

– Да нет, я как-то…

– Вот и хорошо, – он ее уже не слушал. Просто отдавал распоряжения:

– Рейс сегодня в десять вечера из Шереметьево. Электронные билеты на вас заказаны. Рустем заедет за вами в семь.

– Я лучше сама доберусь.

– Не лучше.

Но тут Мири уперлась. Он ее достал, этот тип. Деньги он за экспертизу пообещал заплатить, конечно, хорошие, да и на камень она не отказалась бы взглянуть, но не продаваться же ради этого!

– Я остановилась не дома, а у друга, – медленно и раздельно повторила Мири. – И до аэропорта доберусь сама.

Павел Генрихович оттопырил нижнюю губу, и желваки на щеках дрогнули. Рустем остался внешне спокоен, но и Семен Исаевич и Николай невольно подобрались: в гневе Павел бывал страшен.

Но тот, видно, решил не тратить пыл на мелкую нахалку, потому что вдруг не стал ничего возражать, а лишь пожал плечами и буркнул:

– Как угодно. До свидания.

Мири, сухо попрощавшись и внутренне кипя, вышла из комнаты. Семен бросился за ней, всплескивая руками и норовя как-то сгладить, примирить и добиться всеобщего счастья и сотрудничества. Николай испарился совершенно незаметно.

Когда за ними сомкнулись тяжелые деревянные двери, Павел Генрихович перевел взгляд на Рустема и сухо сказал:

– Пусть за ней присматривают. С настоящего момента.

Рустем кивнул и выскользнул из кабинета.

Павел вернулся к столу, сел и тупо уставился на разложенные перед ним бумаги. Почему-то глухо ухало сердце. Надо же так разозлиться из-за этой пигалицы. Впрочем, дело не в ней, дело в камне. И не в камне даже, а в том, что он вдруг оказался втянутым в нечто опасное и неприятное.

Если бы у Павла Генриховича был герб, то девизом на нем начертали бы слова «Осторожность и осмотрительность». Его возраст вплотную приблизился к неприятно круглой цифре 50, но он подошел к этому юбилею с небольшими потерями и весьма существенными активами. Окончив Плехановский институт и получив диплом товароведа, Павел Генрихович всю жизнь так умел провести торговую операцию и свести дебет с кредитом, что его активы демонстрировали неуклонный рост.

Осторожность и предусмотрительность помогали ему жить в ладу с нормами права и законодательства не только Российской Федерации, где он вел основные дела. Все совершенно законно было в Бельгии, где Павел Генрихович прикупил по случаю неплохую квартиру, а также на Мальдивских островах, где он был совладельцем туристического комплекса, и тем более в Испании, где частенько отдыхал на собственной вилле. Партнерам порой казалось, что осторожность Павла Генриховича несколько гипертрофирована, а ежели мы опять потревожим старика Фрейда, то без труда найдем воспоминания и те психологические травмы прошлого, которые обеспечили ювелира таким устойчивым отвращением к рискованным предприятиям и авантюрам.

Дело в том, что папа Павла Генриховича (которого в те времена звали просто Паша) был директором ювелирного магазина. В советское время должность эта была весьма выгодной, но и опасной. Паша имел все блага, какие только можно было получить в советское время: одежда из «Березки»[4], отдых на Юге или в Прибалтике. Дом – полная чаша. Папа подвозил его к школе на «Волге».

А потом под папу начали копать. Как обычно, завелся ОБХСС[5], который нашел у какого-то деляги партию непробированного золота. Посыпались проверки, доносы и новые проверки. Возбуждались уголовные дела. Кого-то сажали и отстраняли от дел.

В доме Пашиных родителей поселился страх. Испуганная тишина и запах сердечных капель. Отец похудел и постарел, мать все время собирала и разбирала сумку, которую приготовила на случай ареста. Там были белье, носки, чай, сигареты (хотя отец не курил).

Липкий страх, переполнявший души родителей, пробирал мальчика до костей. Он только что поступил в институт, и мысль о том, что если отца посадят, он мгновенно превратится в изгоя, не давала покоя. Павел чуть не завалил сессию, плохо спал по ночам, начал курить.

В тот раз у отца на работе все обошлось, и жизнь довольно быстро вошла в привычную колею. Но Павел навсегда запомнил ощущение надвигающейся катастрофы и страх, страх, который оказался феноменом не только психологическим. Жизнь в страхе меняла человека на физиологическом уровне: от него знобило, кружилась голова, плохо работал желудок, и все время невыносимо хотелось куда-нибудь убежать и спрятаться.

И вот сегодня Павел Генрихович снова ощутил те, давно, казалось бы, забытые, симптомы. Он испугался. Как, как мог он, такой осторожный и опытный делец, влезть в это дело? Впрочем, вначале оно не обещало ничего, кроме приличных дивидендов за непыльную работу.

Этот человек подошел к нему на последней ярмарке миллионеров. Они не были знакомы, но от довольно молодого еще мужчины исходило ощущение властности и уверенности, которое дается только привычкой распоряжаться очень большими деньгами и судьбами людей.

Мужчина сказал, что ему нужен посредник, который мог бы провести экспертизу и купить на аукционе драгоценности. Павел Генрихович кивнул понимающе. Ничего необычного в такой просьбе не было. Многие люди не хотели лишний раз демонстрировать свое богатство и приобретали ценные вещи – картины, антиквариат, драгоценности – через посредников.

Узнав, что речь идет об одном-единственном драгоценном камне, Павел Генрихович испытал некоторое разочарование. Но в ходе дальнейшей приятной беседы за коньяком и сигарами выяснилось, что это артефакт с именем, и ювелир воспрянул духом. А уж услышав сумму предложенного гонорара, и вовсе был приятно удивлен.

Заказчик выдвинул два условия: полная секретность и неразглашение его имени (которое пока ровным счетом ничего ювелиру не говорило) и проведение геммологической экспертизы. А в качестве эксперта потребовал привлечь эту пигалицу, Мириам. Павел Генрихович мысленно чертыхнулся, но желание клиента, к тому же так щедро оплаченное, нельзя не уважить.

То есть дело выглядело простым и приятным, пока до него не добрался Михаил, начальник службы безопасности Павла Генриховича. В обязанности службы безопасности, помимо непосредственной охраны объектов (магазинов, складов, домов руководства и непосредственно начальника), входил сбор информации о крупных и солидных клиентах. А также о клиентах сомнительных и перспективных.

Сначала Михаил пришел и несколько обескураженно доложил, что не может ничего толком выяснить о новом клиенте. Имя, отчество, фамилия никому ни о чем не говорят. Счета в банках имеются и немалые, живет на широкую ногу, но откуда взялся, совершенно непонятно. Отпечатки пальцев ни по каким базам не проходят, паспорт австралийский, хотя какой он австралиец… Зато Михаил сумел собрать неплохое досье на рубин, которым так живо интересовался клиент. Впрочем, история «Ярости богов» читалось как исторический роман с элементами фантастики, и Павел Генрихович не очень-то поверил этим сказкам. И тем не менее у него появились нехорошие предчувствия.

А затем разведка донесла, что он не единственный желающий приобрести бесценный рубин. Это было предсказуемо – на то и аукцион. Но службе безопасности удалось выяснить имена двух других претендентов на обладание «Яростью богов». Впрочем, имена – лишь видимость. Важно, кто за этими именами прячется. Один был арабский шейх. Не подарок, но он хотя бы богат, а если ему еще и дядя поможет (если отвлечется от любимых верблюжьих гонок), то они и камень Каабы купят, не то что какой-то рубин.

Но вот другой покупатель… это совсем откровенная ширма для целой группы не слишком богатых, но зато очень воинственных людей. То, что они подали заявку на участие в аукционе, могло означать две вещи: либо они вдруг нашли очень много денег, либо… либо рассчитывают, что ряды покупателей должны сильно поредеть.

И это только двое. Всего заявлено пять участников. Еще двоих он не знает. Его ребята из службы безопасности землю роют, пытаясь установить имена других претендентов на обладание исторической реликвией, но пока все безрезультатно.

Павел Генрихович очнулся от неприятных мыслей, захлопнул альбом, чтобы не видеть желчного и насмешливого лица графа Цепеша, и вызвал к себе начальника службы безопасности.

– С этого часа, – негромко говорил он Михаилу. – все переходим на военное положение. Помнишь, мы с тобой разрабатывали сценарий на случай дня Х? Так вот, этот день настал.

– Надолго? – деловито спросил начальник охраны.

– Не знаю, Миша. Минимум на неделю. Надеюсь, все решится в день аукциона. Но до того момента нужно следить за всеми лицами, причастными к истории с рубином… И семья… я не хочу, чтобы кто-нибудь добрался до моих детей. Где они сейчас? На Сейшелах? Кто с ними? Ты им веришь? Хорошо… Скажи, чтобы не расслаблялись, у них там не отпуск. Свяжись с местной полицией, пусть тоже поглядывают. В Москву ни ногой, пока я лично не разрешу.

Михаил, кадровый разведчик и бывший одноклассник, кивнул и пошел претворять в жизнь тщательно продуманный и подготовленный план охраны семей Павла Генриховича и Семена Исаевича. А также надо ввести усиленные меры безопасности на производстве, в офисах, торговых точках… Лицо Михаила Ивановича было, как всегда, спокойно, но в душе он чувствовал некий подъем. Чего греха таить – кадровые военные больше всех умеют ценить мирное время… но иногда все же немного скучают по войне.

Отделавшись от сладкоречивого Семена Исаевича, Мири выскочила на улицу. Мороз благодатно подействовал на разгоряченную голову, вымел прочь тревожные и тяжкие мысли, и она быстрым шагом пролетела половину Тверской улицы, вдыхая холодный, пахнущий бензином воздух, с удовольствием разглядывая пестрые и яркие витрины, подставляя лицо мелкому снегу. Проскочив Маяковку, Мири решила, что пора обдумать случившееся, удивиться цепочке совпадений и порадоваться предстоящей встрече с редким камнем. Тверская улица не слишком приспособлена для гуляний. Народ движется по нешироким тротуарам деловым шагом, беспардонно толкая медлительных приезжих и задумчивых растяп. Получив пару тычков, девушка свернула в переулок. Здесь тише и можно идти не спеша. Собственно, здесь можно двигаться только медленно, потому что покрытые льдом тротуарчики горбаты, и никто не позаботился посыпать их песочком.

Мири брела, глядя под ноги и поражалась полному отсутствию радости в душе. Ничего, кроме тревоги, она не чувствовала… Даже странно! Любого человека волнует возможность увидеть шедевр – рукотворный или созданный природой – не суть важно. Нет скрипача, который не хотел бы взять несколько нот на скрипке Страдивари. Самый толстокожий турист замирает в восторге, когда созерцает Ниагару и гид объясняет, что это самый известный, красивый, шумный и так далее водопад в мире. Чудо природы. Исключение, шедевр!

Она, Мири, будет держать в руках камень, который является не только историческим артефактом, но и шедевром, эксклюзивным творением. И где же радость и предвкушение предстоящего события?

Мири поскользнулась, схватилась рукой за ледяную водосточную трубу, зашипев от боли, отдернула пальцы, потеряла нить размышлений и огляделась. Она с удивлением обнаружила, что совершенно не понимает, где находится. По обе стороны неширокой и безлюдной улицы тянулись одинаковые невзрачные дома. Судя по невысокой этажности, застройка пятидесятых-шестидесятых годов двадцатого века. В ближайшем дворе торчат гаражи; напротив, словно остов обглоданного хищниками кита, высится странное металлическое сооружение. Не сразу Мири сообразила, что это «лазалка» на детской площадке, сваренная из труб и порядком облезлая.

Часы показывали два часа дня, но Мири показалось, что вокруг сгущаются зимние сумерки. С серого низкого и совершенно непроглядного неба сеялась ледяная крупа; пронизывающий ветер горстями швырял ее в лицо. Мири подняла воротник модной короткой курточки, сунула руки в тонких перчатках в карманы и стала оглядываться. Впереди, на углу, тускло мерцали огоньки на вывеске убогого магазинчика. Она поспешила к нему, надеясь спросить дорогу и просто перевести дух. Господи, да что это я, удивлялась девушка, все ускоряя шаг. Ведь это практически центр Москвы. Она свернула, не доходя до Белорусского вокзала и, наверное, оказалась где-то в районе Тишинской площади. В целом все понятно, но так холодно и страшно, как бывает, только если заблудиться в незнакомом и опасном месте. Что-то яркое мелькнуло на углу, ледяные снежинки вспыхнули в свете фар автомобиля. О, какое облегчение – поймать машину и попросить подбросить хоть до ближайшего метро! Ярко-красный автомобиль двигался медленно, что немудрено в такую погоду. Осторожный водитель – это хорошо… и вдруг в мозгу девушки мелькнула совершенно параноидальная мысль: человек за рулем ищет кого-то. Машина двигается, прижимаясь брюхом к асфальту; мощный мотор работает почти бесшумно; хищный блеск хромированных деталей – как оскал влажных зубов.

Мири опомнилась, когда, рванув на себя дверь, влетела в теплое и пахучее нутро магазинчика. Продавщица, замотанная в шерстяной платок, шумно прихлебывала из большой кружки что-то горячее. В углу притулились два липких столика на высоких ножках и за одним из них двое молчаливых людей с плоскими восточными лицами ели лапшу из дымившихся паром пластиковых лоточков.

Взглянув на бледное испуганное личико девушки, которая тяжело дышала, замерев у двери, продавщица забеспокоилась:

– Эй, ты чего?

– Я… – замерзла, – выдохнула Мири, прислушиваясь к происходящему снаружи. – И заблудилась в переулках. Можно мне чаю, горячего.

– Да ради бога, – тетка отставила кружку в сторону, протянула Мири пластиковый стаканчик, бросила туда чайный пакетик и залила кипятком из большого электрического чайника.

– Метет на улице-то? – спросила она.

– Да… ужасно, – покосившись в сторону трапезничающих работяг, Мири осталась у прилавка. – Спасибо. Сколько с меня?

Мири расплатилась и принялась осторожно отхлебывать горячий и невкусный чай.

– Скажите, как побыстрее добраться до метро? – спросила она.

Метро оказалось не так уж далеко; снег почти улегся; по улице грохотал воняющий дизелем грузовик. Мири спешила ко входу в подземку и сама себе удивлялась: вот напридумывала ужасов каких-то. Москва – город, конечно, контрастный, но скорее всего дело в нервах. Слишком долго думала она о чертовом камне. И словно его кроваво-красный отблеск упал на самые обычные вещи и сделал их страшными. Так нельзя. Мири постояла пару минут на улице, подышала холодным воздухом, а потом бодро зацокала каблучками вниз по ступенькам.

Нырнув в метро и парясь в его пахучей тесноте, она в сто какой-то раз раздумывала: не купить ли машину? Одна в салоне, пахнуть будет любимыми духами… И всякие типы не станут пялиться. Она поймала в стекле напротив отражение какого-то дядьки – тот смутился и отвел глаза. «Впрочем, когда перестанут пялиться, пора будет подтяжки делать и думать о пенсии», – решила девушка. Она надвинула капюшон на голову и покрепче прижала к себе сумку. – «Может, это паранойя? Но почему-то я сегодня весь день чувствую, что на меня кто-то смотрит», – думала она. И этот ужас в переулке, когда ей показалось, что ее ищут…

Уже десантировавшись на своей остановке из метро, Мири вспомнила, что есть дома нечего, а очень хочется. Так, тут должен быть ресторанчик… точно, вон напротив. Ох нет, тут же была кофейня… а теперь – хинкальня. Название для русского уха как-то не очень. Ты забыла, что, мягко говоря, не совсем русская, напомнила себе девушка. И в Лондоне я с удовольствием хожу в индийский ресторанчик напротив своего дома. Там такие пирожки обалденные! Может, и тут окажется съедобно? Она решила рискнуть и, перебежав дорогу в неположенном месте, нырнула в украшенную восточными узорами дверь.

Через сорок минут Мири вытерла перепачканные маслом губы и поняла, что сейчас просто треснет. Овощи в салате были свежими, а плов – выше всяких похвал. Пахнет тут, конечно, чадно… на вентиляции сэкономили, да и курят в зале… Все хорошо не бывает. Потом она вспомнила о Серже, который трудится над ее ширмой и вполне мог забыть поесть. Подозвав официантку, Мири спросила:

– Скажите, а можно мне заказать с собой?

– Конечно! У нас многие берут. Тут как-то барашка на свадьбу делали…

– Мне не надо барашка, что вы… мой друг – вегетарианец.

– Больной? – сочувственно спросила официантка.

– Нет, почему же, – растерялась Мири. – Просто он не ест мяса… Не нравится оно ему.

– Самса есть с курятиной!

– А совсем-совсем без мяса? Только овощи? Ну, яйца или сыр можно…

Девушка задумчиво покрутила в руках блокнот, потом ее смуглое лицо озарилось улыбкой (которая казалась еще ярче из-за подсветки золотых зубов).

– А идите в кухню и спросите дядю Ахмета. Он вам скажет, что есть для вашего друга.

Мири двинулась в указанном направлении и, открыв дверь в углу зала, оказалась в чадной кухне. Здесь запах мяса и специй стоял такой, что слезились глаза. «Все, – подумала девушка, – одежду всю сразу от входа в стиральную машинку. Я сейчас вся пропитаюсь этими запахами и буду благоухать, как восточный базар».

– Дэвушка, что надо?

Перед Мири оказался разбойничьей внешности мужик. Черная с сединой борода, полные губы, маленькие глазки, на бритой голове чудом держится маленькая белая мусульманская шапочка. Вокруг бедер повязан фартук в веселенький цветочек. В здоровенной волосатой лапе он сжимал неприятно окрашенный чем-то темным нож.

– А-а я… – Мири попятилась.

– А? – мужик наступал на нее, грозно хмуря брови.

– Дядя Ахмет! – из двери выскочила та самая официантка и что-то быстро залопотала на своем языке.

Бородач мгновенно расплылся в улыбке и теперь уже не был так неприятно похож на полевого командира, вышедшего на тропу войны.

– А, плов кушала, понравилось, да?

Мири закивала.

– Самса хочешь?

– Нет-нет, мне бы для друга, но он мяса совсем не ест… и курицу не ест.

– Вай, – Ахмет сочувственно покачал головой и, похоже, тоже решил, что у Сержа диагноз. – Ну, так я ему плов сделаю сладкий, с изюмом и орехами, а?

– Здорово! – обрадовалась Мири.

– И еще хачапури могу сделать. С сыром и яйцами. Или только с сулугуни. Или с зеленью. Иди сюда, попробуй и скажи, какой хачапури тебе нравится.

– Ой, спасибо, я только что поела…

– Иди, как же не попробовать, я же не есть тебя зову!

Дядя Ахмет легко перекинул нож из правой руку в левую (Мири вздрогнула), подхватил девушку под локоть и повлек ее в другой конец кухни. Здесь, у окна, стоял стол и на нем блюда с выпечкой. Как оказалось, через окно торговля шла прямо с улицы.

Ахмет подхватил с одного блюда хачапури и сунул Мири:

– Пробуй!

Та послушно откусила и закивала головой:

– Очень вкусно.

– А теперь попробуй с зеленью!

«Конец мой настал», – тоскливо думала девушка. Она бросила взгляд в окно, пытаясь придумать, как бы сбежать от дяди Ахмета, и вдруг увидела дядьку, который показался ей удивительно знакомым. Предпенсионного возраста мужик в кепке сидел в темных «Жигулях», припаркованных у тротуара и курил в открытое окно. «Тесен мир», – меланхолично подумала Мири. Потом к дядьке подошел парень – темная куртка, темная шапочка, никакое лицо… Но оно тоже показалось девушке знакомым. «От переедания, что ли», – растерянно подумала она. Все вокруг как-то вдруг смазалось и поплыло. Мири пришла в себя за столиком. Перед ней стоял стакан холодной воды. Она жадно выпила половину, и ей стало лучше. Теперь девушка слышала сочувственное кудахтанье дяди Ахмета:

– Вай, сомлела, да? Там воздух такой горячий и запах такой вкусный. Но привыкнуть надо. Тебе лучше?

– Да, спасибо, – Мири рассчиталась за обед, сказала Ахмету, что часа через полтора зайдет за пловом и пирожками, и выбралась на улицу. Держась изо всех сил, она дошла до своего дома, ни разу не оглянувшись. Но, уже взявшись за ручку подъезда, бросила-таки взгляд через плечо. Парень в темной куртке стоял на углу, у входа во двор, и делал вид, что не смотрит в ее сторону.

Мири поднялась в квартиру и подошла к окну. У обочины стояло много машин. И сверху было не так-то просто определить, где те самые «Жигули». Но она была уверена, что машина там.

Мири умела ругаться по-французски, по-русски и на иврите. На английском она тоже знала два-три полезных в этом отношении слова, но как-то никогда не могла почувствовать органичность в крепких выражениях английского языка. То ли дело – русский или французский! Пожалуй, сейчас на язык просились слова, выученные в детстве в элитной московской школе.

«Что же это, мать их, делается, а? Это называется слежка». Этого дядьку в кепке она видела в метро. И парня, кажется, тоже, хотя в нем Мири не так уверена. Первым порывом было позвонить Павлу Генриховичу, то есть Семену Исаевичу, конечно, шеф к телефону не подходит, и отказаться от заказа. Подумав, она решила вот так сразу не отказываться, но пожаловаться. Пусть приставит к ней телохранителя! В следующий миг ей пришла в голову новая мысль. «А если это уже люди Павла? Ах он… гад! Кто ему позволил за мной следить»? Рука опять потянулась к телефону, но Мири все же заставила себя остановиться.

Если предположить, что это действительно люди Павла Генриховича, то они ее охраняют… значит, есть от кого? Мири бросила затравленный взгляд в сторону окна. Зимний день угасал, его сменяла холодная ветреная тьма, и девушке совсем расхотелось оставаться дома одной. Она торопливо приняла душ, вымыла волосы, собрала сумку и пошла было к двери. И остановилась. «Там, внизу, – этот дядька в «Жигулях» и тот, второй. Может, они и правда работают на Павла Генриховича и всего лишь присматривают за ней… но все равно, это чертовски неприятно. И, чего уж там, просто страшно». Мири стояла перед закрытой дверью и никак не могла решиться покинуть дом. «Ну же, – подгоняла она себя, – я не могу торчать здесь до вечера. Надо заехать к Сержу… и забрать еду у Ахмета». Девушка сунула руку в карман, достала ключи. На пол упал прямоугольник визитки. Она подняла карточку и вспомнила, что получила ее от того таксиста, Виктора. Вау, как просто! Нужно вызвать его и она уже не будет одна. Он такой большой и сильный, наверняка в его обществе она сможет добраться до квартиры Сержа без особых проблем.

Мири вернулась в комнату и торопливо набрала телефон таксиста. Виктор был немногословен, приехал удивительно быстро. Поднялся на этаж и два раза коротко позвонил в дверь (Мири краснела, когда просила его об этом, но ее уже буквально колотило от страха), подхватил сумку, и они вместе спустились вниз. Виктор усадил девушку в машину, сходил к окошку хинкальни и забрал у Ахмета заказ. Довез Мири до дома Сержа и поднялся с ней к квартире. Она протянула было руку к звонку, но Виктор вдруг перехватил ее ладонь.

– Вы знаете, что за вами следят? – спросил он. – Темные «Жигули». В машине двое.

– Да… – Мири пожала плечами, стараясь выглядеть храброй. – Это из-за работы.

Он кивнул, поставил сумку и шагнул к лифту.

– Подождите, – заторопилась девушка. – Отвезете меня сегодня в аэропорт? Самолет в десять из Шереметьева.

– Я буду в семь.

Оказавшись в жилище Сержа, Мири почувствовала себя спокойнее. Все-таки живой человек рядом. Впрочем, если уж говорить откровенно, то если бы кто-то принялся выносить из квартиры мебель или попытался похитить Мири, Серж среагировал бы не сразу. Пирожкам и плову он, конечно, обрадовался, поел, а потом ушел обратно в мастерскую, заверив Мири, что ширма будет готова к сроку. А когда Серж погружается в работу, он становится совершенно невосприимчивым к внешним раздражителям.

Мири устроилась на том же самом диване в кухне, где ночевала прошлый раз. Квартира имела весьма своеобразную планировку. От входной двери длинный и узкий коридор вел в огромную мастерскую, уставленную стеллажами с красками, инструментами, растворителями, картинами, иконами, старинными лампами и прочими артефактами, принятыми мастером на «лечение». По стенам жались хромоногие столики и стулья с резными спинками, комодики и этажерки. Здесь Серж проводил целые дни, иной раз он и спал тут же, на надувном матрасе в углу. Еще в квартире была ванная – просторная комната с окном и удивительно шумным унитазом. Как только кто-то дергал за веревочку, чтобы спустить воду, бочок, висевший чуть ли не под потолком (а потолки здесь были больше трех метров!), разражался гулом, надсадным шипением и лишь потом низвергал по гудящим трубам ниагару воды. Кухня – метров пятнадцать – легко вместила вполне удобный диван, шкаф с одеждой, плиту, раковину и все остальное, включая шикарную кофеварку. Стены и потолок в квартире были незатейливо (и явно очень давно) покрашены масляной белой краской. Пол – старый паркет, затертый до состояния белесости.

Мири, которую мучила жажда после острой восточной пищи, налила кружку чая и забралась с ногами на диван. Стараясь не смотреть на особо страшненьких тварей, которыми полнились картины Сержа, она получила время спокойно обдумать случившееся. А случилось так, что Павел Генрихович поручил ей найти камень, о судьбе которого она когда-то читала отрывочные сведения и слушала в детстве страшные сказки, но это еще не все. Самое странное, что и в письме Тавернье, которое нашлось в ширме, упоминался этот же рубин – «Ярость богов». Мири вздрогнула, встретившись глазами с монстром, изображенным на одном из эскизов – огненная голова, разинутый в крике рот, пытавшийся поглотить мечущихся у его ног человечков. Бр-р.

Мири уставилась в темное окно (купить Сержу занавески, что ли?) и принялась размышлять. Все события последнего времени выстраивались в череду совпадений, которые вели ее к «Ярости богов». Как только в ее жизни появился чертов камень, его отблеск наложил зловещую и недобрую тень на происходящее днем и на сны, которые приходят по ночам… «Ярость богов» – рубин с историей. Артефакт, появившийся на свет для того, чтобы нести людям ужас и смерть – так гласят легенды и предания. Но что такое легенды? Истории, повторенные многократно разными рассказчиками. Легенды обрастают все новыми деталями и вымыслами, и в конце концов превращаются в сказки. Разве она, Мири, боится сказок? Глупости! Она современная и практичная молодая женщина, профессионал в своей области.

Мири выпрямилась и гордо расправила плечи. Поставила на стол чашку. Показала язык темноте за окном. Посмотрим на это дело с другой стороны, решила она. Ей представляется редкая возможность провести экспертизу исторической достопримечательности – рубина с именем, принадлежавшего когда-то знаменитому Жану Батисту Тавернье. Нельзя упустить такой шанс. Кроме того, подобные моменты профессиональной жизни всегда приносят свои дивиденды: после аукциона ее известность как крупного специалиста возрастет. Мири злорадно улыбнулась; при следующем заказе Павлу Генриховичу придется увеличить гонорар. А что касается совпадений… Бабушка не раз повторяла, что некоторые встречи и события предназначены нам судьбой. У каждого человека есть своя миссия в этой жизни, и чем крупнее личность, тем более ответственное и трудное испытание выпадает на ее долю. «Я геммолог, – думала девушка, – и жизнь моя связана с драгоценными камнями. Кто знает, возможно, судьбе нужно, чтобы именно я взяла в руки “Ярость богов”. Для чего? Там будет видно…»

Когда они с Виктором добрались до аэропорта, Мири робко спросила:

– За нами следили?

– Да. Та же машина.

Может, ему показалось, что она усомнилась в его словах, но Виктор повернулся к девушке и добавил:

– Я был охранником до того, как стал таксистом. Квалификацию пока не потерял. Если что, звоните.

– Спасибо.

Он проводил ее до стойки регистрации, где уже дожидались «сопровождающие лица» – секретарь и охранник. Виктор скользнул равнодушным взглядом по Николаю и внимательно оглядел Рустема. Тот лишь улыбнулся и подхватил сумку Мири. Все трое прошли регистрацию, таможенный контроль и выпили по чашке кофе в одном из баров зоны дьюти-фри.

– Пойдете по магазинам? – спросил секретарь у Мири.

– О нет, не думаю. Я летаю достаточно часто, да и настроения нет. – отказалась девушка.

«Объявляется посадка на рейс номер 872 до Женевы компании Swiss Air», – раздался искаженный динамиками голос. Все трое прошли в зону вылета. Мири стояла у стеклянной стены и смотрела на самолеты. «Вот, наверное, тот, что полетит в Женеву».

Красивый город в Швейцарии, на берегу озера. Город банков и богатых чиновников, спокойный и чинный… иногда ужасно скучный. Но зато самое подходящее место для хранения денег и драгоценностей. Кругом камеры, преступности практически нет, все солидно и безопасно.

Самолет подогнали к «трубе»… Вскоре они уже сидели в комфортабельных креслах бизнес-класса. Мири первым делом сунула нос в набор для пассажиров. Она заметила, как насмешливо улыбнулся Николай, и рассердилась на него. Вот черт! Ну и ладно, пусть смеется. Она не так уж часто летает бизнес-классом (иначе никаких заработков не хватило бы), а всем известно, что в Swiss Air в наборчики кладут хорошие крема и шоколадки. Прикольно же! Мири подавила желание показать секретарю язык и принялась с интересом перебирать флакончики. Николай углубился в газету, а Рустем просто закрыл глаза и погрузился, должно быть, в нирвану. Но буквально через несколько минут Мири почувствовала, как он выпрямился, и, взглянув на охранника, увидела, что Рустем, вытянув шею, смотрит в сторону занавесей, где суетились стюардессы, и прислушивается.

– Что случилось? – удивилась она.

Рустем быстро и как-то плавно встал на ноги, рывком поднял Мири из кресла и, подхватив сумки, двинулся к выходу, бросив Николаю:

– Поторопись.

Мири поймала на себе удивленные взгляды нескольких солидных джентльменов, мимо которых они прошли. Она почувствовала неловкость и хотела уже спросить Рустема, какого черта он тащит ее к выходу, но не успела. Оказавшись у шторки, они нос к носу столкнулись со стюардессой. Первое, что увидела Мири, были круглые от страха глаза девушки. Но она улыбалась заученной кукольной улыбкой и быстро затараторила по-английски:

– Прошу вас вернуться в зал аэропорта. Небольшие проблемы со взлетной полосой. Как только она будет освобождена ото льда…

Рустем отодвинул стюардессу с дороги, и втроем они быстро покинули самолет.

Когда они оказались в ложе аэропорта для vip-персон, Мири плюхнулась в кресло и сказала:

– Не везет. Придется ждать, пока сколют лед или что они там делают…

– Лед тут ни при чем, – негромко сказал Рустем.

– В смысле?

– Я слышал, как они объявили красный код.

– И что это значит?

– Что самолет был заминирован.

Мири растерялась. Или испугалась. Она как-то не то чтобы отключилась – вокруг шумел аэропорт, хотя особой суеты заметно не было. Рустем и Николай о чем-то негромко переговаривались, но она не слышала, о чем. Потом Рустем тряхнул ее за плечо, и девушка очнулась.

– А?

– Мы считаем, – сказал Николай, – что нам нужно покинуть аэропорт и попытаться выбраться из Москвы каким-нибудь другим способом. Менее предсказуемым.

Мири молча взирала на него. Потом до нее дошел смысл сказанного.

– Вы что, хотите сказать, что это из-за нас? Что это нас пытались… а!

Боль в руке, которую сдавили пальцы Рустема, помешала ей закончить фразу.

– Не устраивай истерику, – приятно улыбаясь, прошипел телохранитель. – Иначе я отлуплю тебя по щекам.

– Попробуй только! – Мири вырвала руку и злобно сверкнула глазами. – Я откушу твой кривой нос!

Рустем хмыкнул, но продолжать перебранку не стал. Они вышли в общий зал и направились было к выходу. Но теперь уже Мири вцепилась в рукав охранника.

– Минуточку! Слова «менее предсказуемый способ» ничего не значат. Мне кажется, пока мы не оказались на российской территории, нужно придумать какой-то реальный план.

– А что вы имеете против российской территории? – вякнул вдруг секретарь.

Рустем и Мира взглянули на него удивленно, и он буркнул:

– Извините. Я тоже нервничаю.

Они отошли в сторонку и сели у окон. Здесь немилосердно дуло и в пределах слышимости не было ни одной живой души.

– И все-таки я считаю, что это случайность… или совпадение, – упрямо заявила Мири. – Кто мы такие, чтобы из-за нас минировать самолет?

– Мы конкуренты, – сухо отозвался Николай. – Это же очень просто: чем меньше людей доберется до аукциона, тем больше шансов завладеть камнем окажется у выживших.

Мири растерянно молчала. Мысль, что ее только что пытались убить, что из-за какого-то артефакта заминировали целый самолет и собирались погубить столько людей, просто не укладывалась в ее голове.

– Кто покупал билеты? – спросил Рустем, как только они устроились на пластиковых сиденьях.

– Я, – секретарь пожал плечами. – Вчера вечером заказал три билета. Но какое это имеет значение?

– Это показывает их осведомленность, – отозвался Рустем. – Минирование самолета нужно подготовить и грамотно организовать.

– М-да, – Николай потер лицо ладонями. – То есть за мной следили? Но я просто позвонил…

– Телефон можно прослушать.

– И мобильный? – спросила Мири недоверчиво.

– Записи всех разговоров по мобильным телефонам хранятся некоторое время на специальных серверах, – сухо проинформировал их Рустем.

– Да, я понимаю, – несколько недоверчиво, как показалось Мири, протянул секретарь.

– Нужно принимать в расчет то, что все мы пользуемся компьютерами, а если ты попал в комп, то доступ к информации – лишь вопрос времени и денег, – монотонно продолжал телохранитель.

– Но что же нам делать? – растерянно спросила Мири. – Если так рассуждать, то куда бы мы ни купили билеты, все равно засветимся. Поезд – это тоже паспорт и ввод имени в компьютер.

– С ума сошла, какой поезд? Хочешь, чтобы тебя убивали медленно? – белые зубы Рустема сверкнули в хищной улыбке, и Мири опять рассердилась. – Нет, надо как-то сообразить…

– Минуточку, а если долететь до Калиниграда? – оживился Николай. – Там со всех сторон границы. Визы у нас есть. Берем машину – и ту-ту.

– Сколько до Калининграда лету? – деловито поинтересовался Рустем.

– Часа три.

– Три с половиной, – отозвалась Мири. – Я там была. Ездила насчет янтаря…

– А какой там аэропорт? – перебил ее охранник.

– Ну, такой, маленький. Название милое – Храброво. Один зальчик, выход прямо на улицу, вокруг рощицы, словом, пастораль.

Губы Рустема сжались. Ему явно не улыбалось дать врагам три часа форы, а потом оказаться в малолюдном, пусть и пасторальном месте.

Должно быть, Николая посетили те же мысли. Он тоже нахмурился и заявил:

– Кажется, это была плохая идея. Но все равно, давайте думать дальше. Единственно возможное решение и окажется верным. У нас не такой большой выбор.

– А какой у нас выбор? – робко спросила Мири.

– Если мы не можем выбраться из страны, не попав в систему компьютера, то надо попытаться воспользоваться преимуществом времени, – решительно сказал Рустем. – Мы должны улететь быстро, типа по горящим билетам. И, попав за границу, сразу же раствориться. Не пользоваться кредитками, не показывать паспорта. Так будет шанс добраться до места.

– А может, нам раздобыть другие документы? – спросила Мири. Немного покраснев под осуждающе недоуменными взглядами мужчин, она пояснила:

– В кино всегда так делают.

– Извините, мисс, но у нас нет в запасе шпионского снаряжения и пачки фальшивых паспортов, – насмешливо сказал секретарь.

– А жаль! – выпалила девушка в извечном стремлении оставить за собой последнее слово.

Они немного помолчали, потом Мири сказала:

– Насколько я поняла, нам нужно найти три билета на ближайший рейс куда-нибудь в Европу… Погодите-ка, а почему три? Может, нам разделиться? Так будет проще?

– Нет, – Рустем не повысил голос, но Мири поняла, что путешествие в одиночку ей не светит. – Мы не можем разделиться.

– А жаль!

Она ответила невинной улыбкой на яростную вспышку темных глаз. Впрочем, Мири тут же стало неловко. Не время сейчас пикироваться. «Наверное, это потому, что я как-то ничего не чувствую, – думала она. – Рустем и Николай понимают, какой огромной, смертельной опасности мы избежали по чистой случайности, а я как-то замерзла внутри, что ли».

Николай ушел искать «горящие билеты», а Мири спросила:

– А как мы будем передвигаться по Европе, не показывая документы? На электричках?

– Машину угоним, – прошипел Рустем.

– Это будет здорово, – отозвалась она, одарив сердитого телохранителя дурашливо-восторженной улыбкой.

Они сидели молча, пока не вернулся Николай.

– Пошли скорее, самолет в Варшаву вылетает через сорок минут, – сказал он.

– Я сейчас, – Мири встала и сделала было шаг в сторону.

– Ты куда? – Рустем уже был на ногах.

– В туалет, – отозвалась Мири. – Идешь со мной?

Он действительно дошел с ней почти до дверей женского туалета. Потом вытащил сигареты и пристроился в курилке рядом.

Мири мыла руки и наблюдала за хорошенькой девицей в ярком брючном костюме. Та поправляла перед зеркалом косметику, ни на секунду не замолкая. В ухе у нее висел переговорник от мобильника, и она бойко докладывала какой-то Луизе, что «такого ужаса, как в Москве, она нигде больше не видела. Все, буквально все, ходят в натуральных шубах! Гринписа на них нет! А пробки! А цены! Ты не представляешь себе, какие тут цены! И в бутиках совершенно не бывает распродаж. Да, точно знаю, мне местные сказали. Бедняжки, они сами признаются, что одеваться ездят в Милан или еще куда-нибудь. Немудрено! Нет, эта страна безнадежна в плане туризма. О нет, красиво-то красиво, но цены! Дороги! Ой, Луиза, я пойду пи-пи, а завтра мы увидимся, и я тебе все расскажу».

Мири прислушивалась с некоторой завистью. Вот типичная француженка: не сказать, чтобы умна, но своего не упустит, проблем особых нет, болтает себе с подружкой. Но когда девушка скрылась в кабинке, Мири вдруг осенила неплохая мысль… Вот если бы рядом оказался кто-то надежный… Чтобы не полагаться только на Рустема и Николая, которых она видит всего лишь второй раз в жизни.

У Мири всегда было много друзей и приятелей. Общительная девушка, свободно говорящая на нескольких языках, она обросла огромным количеством связей. Но… но если ради нее (в частности) все же заминировали самолет, то грех подставлять друзей… Вот если бы можно было воспользоваться услугами профессионала! Но единственный знакомый профессионал – это Рустем. Спасибо, что-то это знакомство пока радости не принесло. Впрочем, есть ведь еще Виктор! Таксист сам сказал, что он бывший охранник. Но просить его выехать за границу… есть ли у него паспорт с визой? Ой, вряд ли!

Позвонить бабушке? Это было бы чудесно: все рассказать, привести в порядок мысли, но… во-первых, нельзя так пугать бабушку, а во-вторых, нет времени на долгий разговор. Мири приуныла. Вот это да, и довериться некому!

Наверное, она вспомнила об Антуане от полной безысходности и даже грустно усмехнулась собственной глупости. Антуан по прозвищу Поросенок – не боец. Он самый что ни на есть законопослушный буржуа. Но все же… на всякий случай надо хоть кого-то иметь под рукой. А вдруг Поросенок уехал куда-нибудь? В отпуск или по делам?

Мири вытащила мобильник и вспомнила, что Рустем говорил о возможной прослушке. Черт! Merde! Из кабинки выпорхнула беззаботная француженка и улыбнулась Мири, поймав в зеркале ее завистливый взгляд.

– У вас просто шикарный костюм, – сказала Мири.

– Правда? Это Донна Каран и, уж конечно, он куплен не здесь! Вы парижанка? – с интересом спросила девушка.

– Да, – кивнула Мири, которая без малейшего акцента говорила на русском, французском, английском и иврите. – И мне здесь ужасно не нравится. Представляете, у них заледенела взлетная полоса, и рейс отложили! А у меня мобильник сел! Зарядник потеряла в гостинице… уверена, мой приятель с ума сходит. Думает, наверное, невесть что.

– Ой, сочувствую, эти мужчины такие зануды и подозрительные!

– А вы не дадите… можно мне позвонить с вашего телефона? Буквально минутку?

– Звоните! Телефон оплачивает компания, так что я вполне могу себе позволить сделать благое дело.

Мири схватила мобильник и торопливо набрала номер.

– Cochon? Привет, как дела? Как дочки? – француженка понимающе усмехнулась. – Ты ближайшую неделю не планируешь куда-нибудь ехать? Не дальше Швейцарии? Ну и прекрасно. Я хочу вырваться на денек-другой из России. Ты не против, если я позвоню, и мы увидимся? Ну и прекрасно… Нет, мне пора, пока-пока.

Мири вернула мобильник мадмуазель, которая чуть не умерла от любопытства и даже последовала за Мири, намереваясь продолжить приятное знакомство и девичьи откровения. Но у двери их встретил злобный взгляд Рустема, Николай нетерпеливо переминался с ноги на ногу здесь же. Француженка опасливо оглядела всю компанию и быстро смешалась с толпой пассажиров.

– У тебя что, понос? – сердито спросил телохранитель, пока они на рысях неслись к нужному входу.

– Немножко, – Мири вытаращила на него невинные глаза. – У меня бывает на нервной почве.

Николай Салтыков делал вид, что спит. Хорошо, что по билетам места им достались в разных рядах, и Рустем сел рядом с девушкой. Пожалуй, ему не удалось бы провести охранника, прикрыв глаза и приняв расслабленную позу. Николай уже несколько раз ловил на себе подозрительный взгляд Рустема. Иной раз казалось, что телохранитель буквально принюхивается к нему. Хотя, что тут такого? Чем может пахнуть от человека, который только что сидел в самолете с бомбой? Страхом. Так что все нормально. Впрочем, кого он обманывает? Конечно, все совершенно ненормально. И он, Николай Салтыков, всегда гордившийся своей родовой честью, славными предками и твердыми принципами, собирается предать своего шефа, а потому не может не чувствовать отчаяния и горечи, страха и стыда.

Но кто, кроме самого Павла Генриховича, во всем виноват? Зачем он вообще влез в аферу с камнем? И никто, никто не вправе требовать, чтобы ради лояльности к работодателю он, Николай Салтыков, предал и отдал на растерзание мучителям свою кровь, единственного родного человека. Николай плотно зажмурил глаза, испугавшись, что горячая влага, которую он чувствовал под веками, прольется, и кто-нибудь увидит, как он плачет. «Салтыковы не плачут», – твердил он себе. Впрочем, может, и предкам его не всегда сладко приходилось, кто знает.

Жили-были молодые инженеры: Глеб и Дарья Салтыковы. Работали они на Московском автомобильном заводе им. Коммунистического интернационала молодежи. Во время войны завод был эвакуирован в Свердловск, а на его месте в Москве создали центр по ремонту танков. Дарья Салтыкова, которая ждала ребенка, уехала в эвакуацию, а муж ее остался чинить танки. Глеб погиб во время бомбежки, и она решила не возвращаться в город, который без него навсегда стал пустым и пугающим. Дарья родила дочку Машу, вырастила, выдала замуж. Детки у Маши случились поздно, зато замечательные детки: Настя, а через два года – Николай. Однако муж ее, Петр, пил, и скоро Маша тихо сошла в могилу, не имея желания и силы воли жить и бороться. Бабушка Дарья помогала внукам, чем могла. Привечала, кормила, рассказывала легенды о славном прошлом их рода, помогала с уроками. Но дома детям приходилось несладко: Настя готовила и убирала, Николай всегда учился только на пятерки, но отец, после смерти жены лишившийся объекта для издевательств, принялся за детей. Он придирался по любому поводу, бил их всем, что попадало под руку, а однажды ударил Николая так, что тот потерял сознание. Что случилось, пока он был в беспамятстве, мальчик не знал, но, очнувшись, увидел в доме врачей и милицию.

Сестра с белым лицом и до странности неподвижными глазами все сжимала у горла порванный ворот платья и повторяла:

– Он ударил брата, потом меня, а потом бросился к окну и прыгнул вниз. Он ударил брата, потом меня…

Дела возбуждать не стали. Соседи подтвердили, что не раз видели Петра пьяным, а детей в синяках. Бабушка забрала их к себе, они сменили фамилию отца и стали Салтыковы. Николай был счастлив. Наконец-то он мог учиться, шел домой, не страшась того, что принесет вечер, ложился спать, не прислушиваясь к шагам в коридоре, мог привести домой приятелей.

Но Настя так и не оправилась после смерти отца. Она стала тихой, замкнутой, плакала иной раз, прижавшись к Дарье. Та шептала ей что-то, говорила о том, что Бог милосерден, что он все видит и понимает… научила девочку молитве, надеясь дать ей хоть какое-то успокоение.

Настя ушла в монастырь сразу после окончания школы. Просто растворилась за деревянными воротами, среди белых стен, покрытых каменным узорочьем. Ее поглотил прохладный, пахнущий ладаном сумрак и колокольный звон. Николай остался с бабушкой и ужасно скучал по сестре. Из его жизни вдруг исчезла важная составляющая, словно кто-то отобрал у мальчика частичку души. Николай всегда знал, что Настя заботится о нем. После смерти мамы она вела дом, пеклась об одежде брата, вечером обязательно подходила к кровати, говорила что-нибудь ласковое, спрашивала как в школе. И вот теперь он не мог слышать ее голос, не мог видеть ее, когда хотел. Сначала это было ужасно, затем он окончил школу, отслужил в армии и поступил в Московский университет. Бабушка Дарья умерла, когда он учился на втором курсе.

Учился Николай легко. То, на что у однокурсников уходили ночи зубрежки, давалось ему с первого прочтения, он был талантлив к языкам, умен, обаятелен… и не имел нужных связей и родни. Поэтому, когда после окончания университета ему предложили место в юротделе крупного ювелирного дома, он не стал колебаться. Через несколько лет сообразительный и симпатичный молодой человек дорос до личного помощника самого Павла Генриховича. Все это время Николай ездил в монастырь к сестре несколько раз в год. Он никак не мог смириться с тем, что умница и красавица Настя заперла себя в келье за белыми стенами, что у нее не будет мужа и детей, которым он мог бы покупать игрушки, что она не приходит к нему в гости и нельзя просто позвонить и поболтать с ней. Он и так и этак упрашивал и уговаривал ее вернуться, клялся, что купит ей квартиру, что она сможет учиться, путешествовать, увидит мир…

– Весь мир в душе человеческой, – отвечала Настя. – А моей душе здесь спокойно.

Николай так и не набрался смелости спросить, что случилось в тот день, когда умер отец. Но если судить по тому, как вела себя бабушка, как опустели глаза сестры и этот ее уход в монастырь… он решил, что Настя вытолкнула их мучителя из окна, и обрекла себя на монашескую жизнь, чтобы искупить грех.

Годы шли, и Николай пытался, как мог, приспособиться к жизни без сестры: жертвовал на храм, познакомился с матушкой-игуменьей, которая к нему благоволила, иногда несколько дней жил неподалеку, каждый день наведываясь в монастырь. Он привык поверять сестре все свои мысли и проблемы, думать о ней, как об ангеле-хранителе. И пусть теперь ангел этот живет вдали от него, но раз ближе к Богу ей спокойнее, так тому и быть.

А потом появились страшные люди: позвонили ему по телефону и пригрозили, что убьют сестру. И не просто убьют, а сначала будут мучить. И если он не хочет это увидеть, то должен им помочь и украсть камень.

– Какой камень? – растерялся Николай. – Что-то из хранилищ Павла Генриховича?

– Нет, – голос в трубке звучал совершенно по-деловому. – Это рубин, он является исторической реликвией и скоро будет выставлен на торги. Твое дело – украсть его после аукциона, когда твой хозяин его выкупит.

– Но с чего вы взяли, что он сможет его купить? Аукцион на то и проводится, чтобы поднять цену. Что, если найдется более состоятельный человек?

– Не найдется. Это не твое дело. Ты должен поехать в Женеву и забрать камень.

– Но как?

– Получишь дубликат. Нужно будет подменить рубин.

– Что вы такое говорите? Это же нереально! Это какой-то бред, сказки!

– А ты постарайся сказку сделать былью! Иначе твоей сестре не жить. И чтобы ты не думал, что мы зря болтаем, загляни в почтовый ящик.

Николай бегом бросился к двери, потом вниз по лестнице. Трясущимися руками едва попал ключом в замок. В ящике оказался плотный желтый конверт. Внутри – пакетик целлофановый с темно-красным камнем и вышивка… Икона Николая Угодника. Эту вышивку в прошлый его приезд показывала ему сестра:

– Когда закончу – подарю тебе. Повесишь в красном углу. И как будто я неподалеку все время буду.

Он бросился звонить в монастырь. Матушка игуменья позвала к телефону Настю. Та была жива, здорова, но сильно расстроена: кто-то залез к ней в келью и украл образ Николая Угодника.

– Ничего, Настенька, не переживай, – залепетал Николай, чувствуя, как тяжко бухает в груди сердце. – Вышьешь другую. Может, мальчишки баловались на спор… Ты знаешь, вышей мне Богородицу, я буду думать, что она на тебя похожа.

Настя отчитала брата за такие слова, но обещала вышить другой образ. Они распрощались. А Николай понял, что ему придется каким-то образом добыть камень. Мысль эта не доставила ни радости, ни успокоения. Но затем, работая с документами ювелира, Николай узнал, что именно ему предстоит украсть. Он вспомнил рассказы бабушки Дарьи, которая учила детей гордиться родовым именем, историей семьи. Но, как у всякого древнего рода, имелись в их семейной летописи и мрачные страницы. И одна из таких страниц была связана с кровавым рубином, который свел с ума недоброй памяти Дарью Салтыкову.

– Что делать-то будем, государь мой? – вопросил сенатор Разумовский.

Граф Иван Андреевич Стогов, глава московской юстиц-коллегии, поджал губы и не стал торопиться с ответом. Да уж тут куда ни кинь, как говорится, всюду можно в историю попасть!

– Тут, батенька, прежде чем делать, надо крепко подумать, – ответил он, и оба чиновника с неудовольствием уставились на разложенные на столе бумаги. В бумагах этих, словно ядовитая змея в кустах, прятался скандал. Да и не скандал даже, а скандалище! И ежели повернуть его удастся как нужно, то и головы полетят, и под шумок расправиться с врагами нетрудно будет. Но вот ежели не выгорит дело, то и самому в Сибирь немудрено уехать. Ох, ты, грехи наши тяжки, жили не тужили.

– Ты вот что, батюшка, давай-ка сейчас поедем ко мне, да отужинаем, да винца выпьем… знатного хереса мне привезли недавно из Испании. В картишки можем скинуться… а уж с утра, да на свежую голову, будем думать.

Сенатор не стал возражать. Он понимал, что Стогову нужно время, чтобы прикинуть расстановку сил и обдумать, как прикрыть себя от государынева гнева, если что.

– Благодарствуй за приглашение, граф, – сказал он. – С удовольствием отужинаю и херес твой опробую.

Ужин удался на славу. Следуя уговору, ни Стогов, ни Разумовский ни словом не упомянули о насущном. Так, обсуждали знакомых, виды на урожай, новую свору, да прочие приятственные предметы.

Расставшись с гостем, Иван Андреевич отправился в опочивальню, служившую ему кабинетом. Дядька-крепостной, служивший при графе всю жизнь, помог хозяину раздеться, подал халат и принес таз с теплой водой, куда граф и погрузил уставшие за день ноги, постанывая от удовольствия. Был он тучен, и ноги к вечеру немилосердно отекали и болели. Устроившись подле стола, он раскрыл папку и вновь погрузился в документы, вникая в детали истории, рассказанной ему сенатором Разумовским.

Летом 1762 года в стольный Санкт-Петербург явились два крепостных крестьянина, бежавших от своей хозяйки, помещицы Дарьи Николаевны Салтыковой. Будучи по закону беглыми, они не могли показаться на глаза ни единому представителю власти, а потому совершенно непонятно каким способом, но этим мужикам удалось передать жалобу ни больше ни меньше как самой государыне императрице Екатерине Алексеевне. Отродясь она документов не принимала ни от кого рангом ниже тайного советника, а тут – поди ж ты! И ведь как-то эти черти немытые сумели ей бумажку свою жалостную подсунуть! В том прошении сказано было, что помещица Дарья Салтыкова погубила смертию душ более ста крепостных, а потому все ее крепостные люди взывают к матушке императрице в надеже на защиту от лютой погубительницы.

Сенатор сказал, что Екатерина Вторая была неприятно поражена многочисленностью предполагаемых жертв и велела разобраться в этом деле и представить доклад ей как можно скорее. И бумагу ту передала в свою Канцелярию. Оттуда донос с указанием разобраться переслали в правительствующий Сенат. Все это требовало времени и вот на дворе октябрь, за окном дождь поливает дороги, вспучивая грязь непролазную. И донос доехал-таки до юстиц-коллегии московской. Сенатор Разумовский приехал неофициально, чтобы на словах попросить графа проявить к этому делу особое внимание. Оно и понятно: ему, сенатору, государыне докладывать. А шишки собирать, значит, мне? – печалился граф.

Дело это представлялось ему весьма нелегким прежде всего из-за личности самой Дарьи Николаевны. Граф Стогов был с ней знаком, но шапочно, и лишь смутно вспомнил весьма цветущую на вид особу. Повздыхав, Иван Андреевич вынул ноги из лохани с водой, сунул ступни в мягкие валеночки и пошел в опочивальню к супруге. Тут сладко пахло травами и ароматным воском. Жена Анна – располневшая, но все еще довольно свежая, с заплетенными в длинную косу русыми волосами, сидела подле туалетного, привезенного из Италии, столика, и перебирала бусы в ларце, примеряя то те, то эти и раздумывая, что бы надеть на завтрашний вечер. На столике стоял красивый подсвечник, бронзовый, купленный графом тоже в Италии. Свечей в нем горело четыре. Света хватало и самой Анне, и Дуньке – бедной родственнице, которая жила у них из милости, служа подружкой дочке Стогова, Насте, и компаньонкой Анне. Дуня была грамотна и сейчас сидела на низкой скамеечке, нараспев читая лежавшую на коленях книгу. То были сказания о рыцарях и дамах, о подвигах, драконах и, само собой, о любви.

Увидев графа, Дуня пискнула, уронила книгу и метнулась вон из комнаты.

– Случилось что, Иван Андреевич? – вскинулась Анна.

– Пока нет, матушка, но все под Богом ходим… – граф присел на край постели и умостил свечку на деревянной спинке кровати. – А скажи-ка мне, ты Салтыкову знаешь?

– Дарью Николаевну? Конечно!

– И как она? Ну, чем живет? Что говорят про нее?

– Да что говорят… – Анна несколько успокоилась и села обратно к столу. – Ничего худого не припомню. Набожная женщина, вдовствует уж давно, лет с двадцати пяти, кажись… Двоих сыновей успела прижить от мужа, они уж взрослые, и служат в гвардейских полках. Состояние у нее порядочное. На богомолье каждый, почитай, год ездит. Милостыню раздает, как положено.

– Набожная, значит…. – протянул Стогов. – А с кем она в родстве?

– Да почитай с половиной Москвы! Она из старого, столбового дворянства, – воскликнула жена и, не заметив, как омрачилось лицо графа, принялась рассказывать: – Вот Давыдовы с ней в родстве, Мусины-Пушкины, Строгановы. Толстые, кажется, тоже. Сестра ее старшая замужем за генерал-поручиком Афанасием – не помню как по батюшке – Жуковым.

Граф, кряхтя, встал с кровати и взял свечу.

– А чтой-то тебе, отец родной, Дарья-то понадобилась? Али Настю хочешь за ее сына просватать? – торопливо спросила жена.

– С ума сошла? – Иван Андреевич сердито сверкнул глазами на жену. – И в голову такого не бери! И не болтай никому, что я об ней спрашивал.

– Да кому ж я… – испуганно забормотала Анна. – Да что ты…

Полученные от жены сведения не добавили графу хорошего настроения. Такая родня – это вам не комар начхал, не так просто будет к барыне подобраться. Это помощь и защита на всех фронтах. Ах ты, господи, вот напасть-то! Вздыхая, он вернулся к себе и опять уселся было за стол, да нога в валенке попала в лохань с остывшей уже, а потому противной водой. Стогов взревел, тут же прибежал дядька, да еще один холоп, завозились на полу, вытирая лужи, убирая перевернутую лохань, обувая ножки графа в сухое. Иван Андреевич от души костерил дворню на чем свет стоит и, не удержавшись, пнул холопа, который ползал по полу с тряпкой. Тот крякнул, но глаз на барина поднять не посмел.

Выпустив пар, граф успокоился и опять стал думать о своем. Раз государыня проявила личную заинтересованность, то дело придется расследовать. Но теперь даже и в голову не приходит, кому бы его поручить? Андрюшину? Тот в родстве с Давыдовыми. Стенину? Его в юстиц-коллегию пристраивал дядя, который женат на Строгановой. Да и какие из этих следователи? Ни ума, ни талантов. Только в карты баловаться, да награды получать. Вот до Волкова им, например, далеко… И тут графу пришла в голову блестящая мысль. А и правда: надворный советник Степан Волков – самый беспородный из всех служащих, родом из какой-то захудалой дворянской семьи. То есть ни с кем важным в родне не состоит и оглядываться на них не будет. Только вот начальник его… Но ведь начальника можно и обойти, ежели сенатор подтвердит, что дело курирует сенат, и потому все отчеты пойдут напрямую в Санкт-Петербург.

Иван Андреевич посидел еще, поворачивая идею так и эдак, и все больше убеждаясь, что это единственно приемлемый выход. Потом поднялся из-за стола и, кряхтя, встал на колени перед иконами, благодаря Господа, что надоумил, и моля не дать пропасть, потому как возраст уже солидный и в Сибири не сдюжить. Да и Настьку, дочку, замуж надо бы…

Степан Волков молча взирал на Дарью Николаевну. Миловидная розовощекая женщина тридцати с небольшим лет. Причесана и одета по моде, но не вычурно – не пристало вдове. С момента открытия дела в московской юстиц-коллегии прошел год. Следователь Волков изучил массу документов, арестовал счетные книги помещицы и перечитал их все, допросил больше ста человек, читал и перечитывал протоколы. Быстро понял, что один не управится и за год, и тогда в помощники ему даден был молодой надворный советник князь Дмитрий Цицианов.

Им удалось проследить движение крепостных людей во владениях помещицы. Она владела домом в Москве, на Сретенке. А под Москвой двумя имениями: в Троицком и в Вокшине. Высокая смертность среди крепостных выглядела очень подозрительно, потому что не было в последние годы ни мора, ни прочей заразы. Да еще странно было, что женщины гибли намного чаще мужчин. Например, у одного только конюха Ермолая Ильина за три года скончались одна за другой три жены.

Надо сказать, что Дарья Николаевна не сидела, сложа руки и дожидаясь своей участи. Она подняла на ноги всю московскую родню, запугивала дворню и всячески препятствовала правосудию. Тогда следователи направили в Правительствующий Сенат бумагу, в которой, указывая на эти обстоятельства, просили разрешения на радикальные меры. И они добились-таки своего! Салтыкову отстранили от управления имуществом и деньгами, назначив «опекуна», да еще и взяли под стражу. Единственное, в чем отказал Сенат московской юстиц-коллегии – это не позволил применить к помещице пытку. И тем не менее предпринятые меры, включая повальные обыски и допросы, сделали свое дело – дворня и крепостные в имениях начали давать показания.

Тогда-то и стали наполняться протоколы описаниями бесчинств помещицы Салтыковой. И никак в голове надворного советника Степана Волкова не укладывалось то, что черным по белому написано было в материалах дела.

– Как же вы такие страшные вещи учиняли, Дарья Николаевна? – в который раз спрашивал он. – Ведь все в один голос говорят, что женщина вы верующая, богомольная. И так людей мучить.

Салтыкова подняла на следователя взгляд серо-зеленых глаз. Степан вздохнул – помещица все еще была хороша, очень хороша собой. Светлые волосы, большие глаза, опушенные темными ресницами, брови ровными дугами. Кожа белая и гладкая. Руки хорошей формы. Увидев насмешку в глазах женщины, он смутился и отвел было взгляд, но тут же взор его укололо красным пламенем, и Степан заметил на груди Дарьи Николаевны медальон. Разглядывая драгоценность, Волков вспомнил, что она никогда его не снимала. Ни до, ни после ареста. В золотой оправе красным пламенем сверкал немалый лал, или, как его по-новомодному называют, рубин.

Волков вдруг вспомнил слова своего помощника, молодого князя Цицианова, который, будучи в подпитии, начал жаловаться и полную чушь молол.

– Ты видел, как она за него держится? – спрашивал он, глядя на Степана красными от недосыпания и выпитого вина глазами. – Чуть было смягчаться начнет, даже слеза во взоре возникнет, волнение какое… Тут же она камень этот – цап! В ладонь зажимает – и все, как водой холодной ее омыли: слезы сохнут, дыхание успокаивается, и все ей ни по чем. Не иначе, заговоренный тот камень. Может, она душу дьяволу продала, а?

– Что ты несешь? – отмахнулся от него Степан. – Устал ты, брат, вот невесть что в голову и лезет. Сказки страшные да выдумки дитячьи. Ежели бы она душу продала, стала бы на богомолье каждый год таскаться? Вон, до самой Киево-Печерской лавры доехала. Уж, наверное, бес бы ее не пустил туда. Так что забудь, что тебе нянька в детстве рассказывала, и не моги чушь всякую нести.

– Да, тебе хорошо смеяться, – князь Дмитрий шмыгнул носом. – А мне вот уж и в компании показаться зазорно… Все осуждают, что я в этом деле участвую. В прошлом году сватался к Вареньке Давыдовой и батюшка ее благосклонно меня принял, сказал только, что молода она еще, надо годик подождать. А теперь они и глядеть не хотят в мою сторону. И я уж слышу, что Чигирин к ней хочет свататься.

– Тоже беда нашлась, – Волков презрительно фыркнул. – Ты, брат, гордиться должен, что дело исполняешь государево, да волю императрицы. А он о Вареньке своей печалится!

И вот теперь, зажмурившись от полоснувшего по глазам красного отблеска, Волков вспомнил слова князя. Разглядывая украшение, он спросил:

– Дарья Николаевна, откуда у вас этот камень?

– Подарок мужа, – она улыбнулась, и пальцы нежно погладили темно-красное пламя. – Он ушел в отставку ротмистром лейб-гвардии Конного полка. Но по молодости успел повоевать с турками. Участвовал в кампании 1738—39 годов. Бесстрашный был человек… А камень… точно не знаю… Впрочем, муж как-то рассказывал, что еще отец его купил у заезжего купца, из иностранцев, несколько камней.

Степан вздохнул, оторвал взгляд от драгоценности и опять начал допрос. И был этот допрос столь же бесплоден, как и все предыдущие. Дарья Николаевна никакой вины за собой не признала, а что била дворовых девок, так «она на то и хозяйка, чтобы нерадивых учить».

Степан устал: он почти не спал ночью, писал доклад в Правительствующий Сенат. И вот теперь голова была тяжелой, словно чугунной, мысли ворочались медленно и ужасно раздражали насмешливые глаза сидящей напротив женщины. Он встал, заходил по кабинету, убеждая, пытаясь вразумить обвиняемую. Наклонился к ней через стол. И опять увидел перед глазами красный камень. Только теперь рубин оказался совсем близко, и его мерцающий, словно живой, блеск притягивал, удерживал взгляд. Степан глядел и глядел, и там, в кроваво-красной глубине увидел нечто. Там темнело какое-то пятно. Мелькнула мысль, что камень с дефектом. Но пятно под его взглядом проступало все четче и четче, и вот уже можно различить очертания. И он с ужасом видит, что это лик, темная маска, рот которой рвется криком боли, а глаза горят рубиновым пламенем. И словно кровавая пелена застлала мозг следователя.

Он отшатнулся от женщины, провел рукой по лбу и, не чувствуя собственный ледяной пот, сказал зло:

– Раз такова ваша воля, сударыня, так я имею полномочия применить к вам пытку, чтобы прекратить ваши запирательства и продвинуть следствие дальше. Ступайте, Дарья Николаевна, и молитесь. Ибо завтра вас будут допрашивать по-другому.

Как только дверь за арестованной закрылась, Цицианов, корпевший в углу над протоколами, бросился к старшему следователю.

– В уме ли ты, Степан? Ведь нет у нас разрешения на пытку! Сенат запретил, потому как государыня не согласна. Ведь если ты ее спытаешь, так и в Сибирь можно попасть…

– Уйди! – Волков отшвырнул с дороги молодого человека и выскочил из комнаты, где шел допрос. На воздух, скорее! Все плыло перед глазами, и снова, и снова видел он красное марево и тот безумный лик… И тогда гнев поднимался внутри, и хотелось унизить эту женщину, сделать ей больно, чтобы она кричала так же, как те дворовые девки, которых она сама запытала до смерти. Он хотел, чтобы помещица молила о пощаде его, Степана Волкова…

Он стоял под осенним дождем до тех пор, пока не промок до нитки. Холод пробрался под одежду, наполнил тело и хоть немного остудил голову. Дмитрий прав – в Сибирь за ослушание неохота, но и отступать не хотелось.

Надворный советник Волков вернулся в канцелярию и, глядя на испуганного Цицианова, сказал отрывисто:

– Найди в приказе того, кого положено пытать, тать там какой-нибудь должен же сыскаться, и доставь завтра в особняк московского полицмейстера, в камеру. И ее туда же пусть привезут… под караулом, все, как положено. И пусть священник к ней с утра зайдет, чтобы она уверена была, что саму ее на муку ведут. Начнем с татя и будем уповать на то, что страдания нечеловеческие сломают ее, и Салтыкова признается. Надо как-то это дело заканчивать, а то я с ума спрыгну скоро.

Но малоприятное зрелище, свидетельницей которого стала Салтыкова на следующий день, никакого особого впечатления на нее не произвело, и она опять повторила, что «вины за собой не знает и оговаривать себя не будет».

Степан Волков, вздыхая и повязав гудящую голову мокрой тряпкой, сел писать очередной доклад в Сенат.

Варшава встретила московский рейс мокрым снегом. Аэропорт имени Шопена часто по привычке называют Окенце. Здесь было шумно и многолюдно, и Мири почему-то показалось, что похоже на вокзал, причем такой, куда приходят пригородные электрички. «Все дело в тетках с сумками и корзинами», – решила Мири. Поляки традиционно возят в Европу всякие вкусности: что-то продают на рождественских базарах, что-то через знакомых. У подружки Мири, которая живет в Брюсселе, работает горничной такая хозяйственная полька. К каждому празднику она привозит соленья и прочие домашние заготовки. Не бесплатно, но существенно дешевле, чем можно купить в местных магазинах. Подруга просто нахвалиться на нее не может.

Мири с интересом крутила головой, оглядываясь. Они уже прошли паспортный контроль, когда у нее в кармане зазвонил телефон.

– Не отвечай, – прошипел Рустем.

– Еще чего! Это бабушка и она будет волноваться. Да, савта, все нормально, – заворковала она в трубку. – Я в Москве… работы много. Но я готовлю тебе сюрприз к Рождеству. Хорошо, я буду. Я ношу шапку, честно. А как ты? Давление не шалит? Дядя Эфраим приезжал, как обещал, или опять заехал к бывшей жене и задержался на год? Так я и знала! А она?

Мири щебетала, не обращая внимания на фыркавшего Рустема. Наконец она закончила разговор и все трое вышли в зал прилета. Багажа у них не было, только ручная кладь, и они проталкивались сквозь толпу пассажиров, осаждавших транспортеры, по которым ехали чемоданы, сумки и сумищи, баулы и просто коробки. «Сколько же барахла возят туда-сюда люди», – думала Мири, двигаясь за Рустемом. Охранник шел первым, таща ее за собой. Шествие замыкал Николай. На Рустема и налетела какая-то малахольная тетка, уронила ему на ногу здоровенный баул, да еще разоралась, шипя, как рассерженная гусыня. Мири даже не успела сообразить, что именно случилось. Как только Рустем споткнулся о первую сумку, он оттолкнул девушку в сторону, и она буквально вылетела из толпы и впечаталась лопатками в стенку так, что дыхание перехватило. Она так и стояла, пока вокруг мужчин крутился водоворот шумных людей. Рустем, сверкая глазами, наступал на тетку и уже почти вырвался из кольца, но тут появилась полиция.

Вежливо, но твердо повлекли они Рустема и Николая в сторонку. Рустем шел спокойно, но Николай вдруг начал что-то возмущенно говорить и сунул руку в карман, хотел достать паспорт, но руки секретаря мгновенно перехватили, и вот уже неприметный человек без формы обшаривает его карманы. Мири видела, как он достал паспорт из внутреннего кармана, а из куртки… из куртки Николая человек достал небольшой пакетик с какими-то таблетками. Люди вокруг сразу почему-то потеряли интерес к происходящему и потянулись к выходу, Николая потащили к дверям с табличкой «нет входа». Рустема тоже обыскали, проверили документы и о чем-то несколько раз спросили. Тот лишь мотал головой и пожимал плечами. Мири отклеилась от стены и отошла к транспортерам, инстинктивно держась вдоль стены и следя за тем, чтобы никто к ней не приближался. Через какое-то время Рустем оказался рядом и прошептал, не глядя на нее:

– Двигай к выходу. Видишь ту группу? Это шведы, попробуй затесаться между ними. Сумку на плечо, руки в карманы. Смотри под ноги. Выйдешь с ними на улицу.

Совет оказался дельным. И хоть Мири уловила пару удивленных взглядов, но никто ей ничего не сказал, и вот она на улице, подле здания аэропорта, и в лицо летит мокрый снег. Зазвонил телефон, и голос Рустема сказал:

– Иди направо, там остановка автобусов. Садись в тот, что до вокзала.

В автобусе он быстро оказался рядом, и некоторое время они ехали молча. Потом Мири негромко спросила:

– Мы куда?

– На вокзал.

– А оттуда?

– Подумаем.

Рустем сидел у окна, и Мири видела, что он на поворотах выворачивается, глядя назад. Потом, когда они проезжали через перекресток, он вдруг прошептал:

– Зажимай рот и делай вид, что тебя тошнит!

Вскочил, цапнул ее за руку и потащил к выходу. Водитель раздраженно закричал что-то по-польски, но Рустем мотал головой и отвечал на каком-то непонятном Мири языке. Она на всякий случай вытаращила глаза и стала судорожно давиться. Шипя, как рассерженный кот, водитель свернул к обочине и открыл двери. Рустем махнул ему рукой, что-то сказал, и они с Мири оказались на тротуаре. Он тут же потащил ее в боковую улицу, потом свернул, потом еще раз и все бегом. А потом вдруг остановился, огляделся, схватил сумку Мири и сунул ее в мусорный бак.

– С ума сошел! Там мои вещи! И сумка стоит кучу денег, она фирменная и почти новая!

– Купишь себе новые вещи и другую сумку. С этим баулом из натуральной кожи мы похожи на богатых туристов, на чужаков. А должны сойти за местных. Деньги и документы при себе?

– Да, все в дамской сумочке.

– Тогда пошли.

Он взял ее за руку и не спеша двинулся вперед размеренной походкой человека, которому торопиться особо некуда, но в то же время он знает, куда идет. Через некоторое время они сели на другой, местный автобус, и в конце концов Мири вообще перестала понимать, где они находятся.

Рустем говорил мало и на ее вопросы отвечал неохотно. Что с Николаем, он не знает. У секретаря нашли таблетки, похожие на наркотики.

– Ты думаешь, он пил колеса? – с сомнением спросила Мири.

– Нет, конечно, – фыркнул телохранитель. – У Павла Генриховича наркоман не удержался бы. Всех сотрудников проверяют. Таблетки ему подкинули, скорее всего там же, в толпе, пока толкались.

– И что теперь с ним будет?

– Да ничего! У него российский паспорт. Подержат до выяснения… думаю, Павел Генрихович его не бросит.

Они бесконечно долго плутали по улицам, и Мири готова была свалиться без сил, когда Рустем наконец завел ее в небольшой ресторанчик. Шепнул:

– Я буду говорить, а ты молчи.

Они сели за столик, он заказал еду, не советуясь. Говорил Рустем при этом не по-русски, но вроде как и не по-польски. Мири не чувствовала даже любопытства. Она просто была благодарна уже за то, что может сесть и вытянуть ноги. В голове гудело, и вообще самочувствие было не очень, а настроение – и того хуже. Поэтому она тупо молчала, не обращая внимания на то, как Рустем строит глазки официантке. Потом им принесли еду, и Мири, хоть вначале и не ощущала голода, с жадностью съела горячий суп. И сразу же почувствовала, что сейчас заснет.

– Закажи мне кофе, – шепнула она, а то я сейчас вырублюсь.

– Потерпи.

Он торопливо доел, расплатился и опять потащил ее куда-то, на этот раз, к счастью, недалеко. Мири даже не разглядела, как называлась гостиница. Рустем почти нес ее по лестнице, втолкнул в полутемную комнату с зашторенными окнами, подвел к кровати, помог снять куртку и сапоги и лечь. И все – мир провалился в никуда.

Мири проснулась, и сразу кошмаром навалились события вчерашнего дня. Она зажмурилась и отчаянно пожелала, чтобы все это оказалось лишь страшным сном с приключениями. Но душная маленькая комнатка, полумрак из-за плотно закрытых штор, неудобная кровать и присутствие рядом кого-то – все подтверждало реальность кошмара. Заминированный самолет, арест секретаря, безумная гонка по городу и этот маленький затхлый отельчик, куда притащил ее Рустем. А рядом, кстати, лежит он сам. Мири, чьи глаза привыкли к полумраку, с некоторым облегчением разглядела, что телохранитель тоже спит одетым. Ее он закутал в одеяло, а ему самому, наверное, и так не холодно. Хотя, вообще-то, в комнатке весьма прохладно. Как говаривала бабушка, «трезвительная температурка».

Рустем вдруг повернулся, легко встал с постели и буднично сказал:

– С добрым утром!

– Здравствуйте, – растерянно отозвалась Мири.

Мужчина рассмеялся, вынул из кармана висевшей на стуле куртки бутылку минералки и подал Мири со словами:

– Это вместо раннего чая, леди. Чем богаты. И оставь мне немного.

– Давай я тебе в стакан налью.

– В этой дыре посуды не предусмотрено. Ну, то есть можно, наверное, попросить, но я не хотел бы испытывать судьбу и что-нибудь есть и пить в этом месте.

Мири вдруг сообразила, кого напомнил ей Рустем и почему она испытывает к нему такие двойственные чувства. Однажды Мири пришла в спортзал, чтобы заняться кик-боксингом. Такой вот странный эпизод в жизни интеллигентной девушки. Корнем всех зол всегда оказываются мужчины. В данном случае в роли негодяя выступил Алехандро: испанец, красавец, финансовый гений и настоящий мачо. Они встречались два года, а расстались в один день. Он просто сказал, что уезжает и вообще, «пора подумать о серьезных отношениях, подыскать подходящую партию». Мири просто лишилась дара речи. Ей как-то не приходило в голову, что ее рассматривают лишь как забаву, как человека, серьезные отношения с которым невозможны.

Злость и обида терзали ее так, что Сьюзанн, соседка по лондонской квартире, посоветовала:

– Тебе надо сбросить негатив, а то это кончится какой-нибудь болезнью. Ты же даже не плачешь! Так нельзя! Мы, женщины, так устроены, что все свои неприятности выплакиваем. Защитная реакция и все такое. Нельзя идти против природы.

– Я не могу плакать, – пробормотала Мири. Они сидели в садике на крыше и пили горячее вино. Лондон тихонько гудел и ворочался вокруг, и Мири думала, что они, словно Иов, живут во чреве огромного зверя.

– Вот я и говорю! – упорно гнула свое Сьюзанн. – Надо как-то избавиться от этого: от злости, от всяких дурных мыслей.

– И что ты предлагаешь?

– Ну… разные есть способы. Можно заняться йогой или поехать куда-нибудь в Африку с гуманитарной миссией. Или сделать как Джина… знаешь, когда ее уволили, она записалась в какую-то спортивную секцию, и – ты не поверишь! – через неделю и думать забыла о том козле, который выкинул ее с работы!

Ехать в Африку не хотелось и Мири потребовала телефон Джины. Так она оказалась в спортзале, где командовал Абдул. Турок был жесток, как янычар, и чертовски красив. Он гонял Мири, заставлял ее выкладываться, менять технику и потеть до седьмого пота. Он на нее орал и обзывал чем-то вроде «кошкиного хвоста»: намекал на женственность и слабость. Мири его ненавидела. Закончилось все через месяц умопомрачительным сексом с Абдулом в раздевалке. Мири ползла домой; ей казалось, что кости ее стали мягкими, а тело горит; временами она вздрагивала и хихикала. Это же надо… как в самой глупейшей порнушке: с тренером, в раздевалке!

Проснувшись на следующее утро, Мири осознала, что она вылечилась от любви к Алехандро. А еще она решила, что больше в спортзал не пойдет. Очень кстати подвернулся какой-то заказ, и она улетела в Голландию на два месяца.

«Рустем чем-то похож на Абдула, – думала Мири, поглядывая на телохранителя. – Он такой же красивый, сильный. И скорее всего такой же жестокий и злой».

Они по очереди пили воду из бутылки и обсуждали планы. Вернее, Рустем излагал девушке план действий.

– Будем считать, что мы от них оторвались.

– От кого «от них»? – тут же спросила Мири.

– От конкурентов.

– В смысле?

– Нам нужно купить камень, рубин, который называется «Ярость богов». Не забыла?

– К сожалению, нет.

– Вот и прекрасно. Итак, мы должны принять участие в аукционе. Но есть и другие потенциальные покупатели. Они-то и пытаются помешать нам добраться до Женевы.

– Да, это я поняла, хоть верится с трудом… а скажи, разве мы сможем совершить сделку без секретаря? Без Николая? У него были документы, доступ к деньгам.

– Это не проблема. Думаю, он фигура заменяемая… или шеф вытащит его к началу торгов или пришлет кого-то другого.

– Хорошо бы… и как мы будем добираться до Женевы?

– Безопаснее всего местным общественным транспортом – электрички, автобусы. Их много и противнику трудно будет отследить все.

– Но почему не на машине?

– Угнать или взять в аренду одинаково опасно, – терпеливо, как ребенку, объяснял Рустем. – В первом случае у нас не будет совсем никаких документов, а во втором – придется показывать паспорт или права.

– Да, наверное, ты прав.

Мири пошла в ванную. Здесь было не слишком чисто, но она кое-как привела себя в порядок, отчаянно мечтая получить свежее белье и свою косметичку.

Когда она появилась в комнате, Рустем спросил:

– Скажи, ты можешь что-нибудь сделать с внешностью?

– В смысле? – Мири растерялась. – Что-то не так? Я плохо выгляжу?

– Если конкуренты нас ищут, то у них непременно имеется описание внешности или фото, – сказал Рустем. – Что-то вроде: «Невысокая миниатюрная темноволосая девушка, правильные черты лица, карие глаза, тонкий нос…»

– Ты предлагаешь мне что-нибудь сделать с носом? Боюсь, курносым он не станет при всем моем желании.

– Да, я знаю. Как насчет покрасить волосы?

– На блондинку не соглашусь!

– Почему это?

– Глупо потому что… да и трудно обесцветить мои волосы… шатенка – еще туда-сюда.

– Как знаешь. Но чем светлее, тем лучше.

– Хорошо, – неохотно согласилась Мири.

– Итак, – подытожил Рустем, вставая, – план ближайших действий выглядит следующим образом: нам нужно поесть, посетить парикмахерскую, купить тебе цветные линзы…

– И кое-что из белья, – подхватила Мири. – Уж не знаю, как ты, но я не могу обходиться совсем без вещей.

И только произнеся эту фразу, она сообразила, что Рустем выглядит не так, как вчера. Тонкий голубой пуловер известного бренда сменился плотной вязки свитером немаркой серо-бежевой расцветки. Вместо шикарной кожанки на нем была самая обычная тканевая куртка. Вчерашний лощеный красавчик превратился в небритого типа с растрепанными волосами и серьгой в ухе. На улицах таких полно.

– Ты изменился, – удивленно протянула Мири.

– Поменялся одеждой с сыном хозяйки. Куртка пошла в уплату за номер. Решил сэкономить, потому что денег у нас маловато… если только ты носишь большие суммы наличных в карманах или в лифчике?

– С ума сошел? Все деньги в сумочке.

– Тогда это очень мало.

– Ах, вот как! Зачем ты лазил в мою сумку?

Он только пожал плечами:

– Это сэкономило нам время. Я прикидывал и так, и этак: нам хватит либо на билеты, либо на изменение внешности. Я бы предложил не спешить: тише едешь, дальше будешь. Сегодня отсидимся, сходишь в парикмахерскую, а вечером я попробую заработать немного.

– Натурой? – насмешливо поинтересовалась Мири.

Темные глаза сверкнули злобно, и притворно ровным голосом Рустем ответил:

– Этот вариант мы оставим на крайний случай… хотя миниатюрные девушки всегда пользуются спросом.

– Откуда такие познания? – не унималась Мири. – Подрабатываешь сутенером в свободное время?

– Хватит болтать! – он встал и пошел к двери. – У нас много дел.

При свете дня гостиница вызвала у Мири чувство гадливой брезгливости. Она в жизни не останавливалась в такой дыре! А уж маленькие глазки толстой тетки, которая содержала это милое местечко (Мири подозревала, что комнаты тут чаще всего сдаются на час-два), блестели так хищно, что девушка невольно ухватилась за руку своего спутника. Рустем возражать не стал, и они пошли по улице, словно парочка сбежавших из дому влюбленных. Мири в полной мере оценила умение Рустема сливаться с местностью. На улицах было полно таких же небритых парней, одетых неброско и куда-то спешивших с сосредоточенным видом.

– Слушай, я много раз была в Польше, – прошептала Мири, озираясь. – Но этот район мне совершенно незнаком. Мы, вообще, где?

– Это Ришков, один из пригородов Варшавы. Местное Северное Бутово.

– Ага, – неуверенно протянула Мири, которая ни разу не была в Северном Бутово.

Район выглядел довольно мрачно из-за старых, облупленных домов, которые, наверное, строили еще пленные немцы после Второй мировой. Летом здесь не так плохо благодаря старым деревьям, но сейчас, в отсутствие зелени, район поражал серостью и неуютностью.

Весь день они потратили на выполнение программы-минимум: Мири провела несколько часов в парикмахерской и превратилась в очень светлую шатенку с коротким каре, потом они перекусили, потом ходили в оптику и в магазинчик типа универсама. Девушка даже не стала возражать против покупки дешевого белья – главное, что оно чистое. Еще она купила свитер; синтетика, но миленького голубого оттенка, который очень шел к ее «новым» зеленым глазам. Рустем тоже купил какие-то мелочи.

Они вернулись в гостиницу. Мири приняла душ, постирала, а Рустем валялся на кровати, глядя в потолок.

– Скажи, а как ты планируешь заработать деньги? – спросила она, вернувшись в комнату.

– Здесь напротив есть такое местечко… вроде игрового клуба. Там есть покер, очко, бильярд. Думаю начать с покера.

– С ума сошел? А если тебе не повезет?

– А кто говорил про везение?

– То есть ты собираешься жульничать?

– У нас есть выбор?

– Может, попробуем бильярд? Я неплохо играю.

– Чтобы заработать «неплохо» – этого слишком мало.

– Ну… давай скажем, что я играю хорошо, – неохотно поправилась Мири.

Рустем вскинул темные брови и некоторое время пристально разглядывал девушку. Местный парикмахер сделал ей ассиметричное каре: высоко выстриженный затылок и длинные острые пряди вдоль лица, неровная челка. Стрижка получилась аккуратной, но Мири никак не могла привыкнуть к тому, что голова такая легкая и шея мерзнет. А еще она вздрагивала, если видела себя в зеркале: цветные линзы превратили ее в зеленоглазую польку, которая казалась Мири незнакомой и, честно сказать, гораздо менее симпатичной, чем она сама в прежнем образе.

Рустему она не очень нравилась – что в кареглазом, что в нынешнем варианте. Он любил женщин мягких и ласковых, податливых и нежных, а эта словно вся состоит из острых углов, да еще и на язык злая. Он мысленно называл ее не иначе как «охраняемый объект». Тем не менее непростое задание сделало их своего рода партнерами, и телохранитель прекрасно понимал, что сотрудничество «объекта» делает их перспективы несколько более радужными. Поэтому он покладисто предложил:

– Вначале попробуем сыграть друг с другом. Я не ас, но играю прилично. Если я тебя сделаю, то ты тихо возвращаешься сюда, запираешь дверь и ждешь меня. Я попытаю счастья в картах. А сейчас мне нужно поспать. Не шуми.

– Ладно.

Деться в крошечной комнатке было некуда, и Мири тоже прилегла на краешек двуспальной кровати. Полежав пару минут, она спросила:

– Скажи, а на каком языке ты разговаривал в кафе? Ведь это не польский.

– Ты говоришь по-польски?

– Нет, но на слух отличить было несложно.

– Я наполовину цыган. У нас есть свой язык. А теперь не мешай мне отдыхать.

Мири фыркнула, но не стала ничего говорить. Не хочет общаться – не больно-то и надо. А она-то хотела честно рассказать Рустему, что играла в бильярд на деньги лишь однажды, и было это очень давно. Cochon нашел в одной из антикварных лавок в предместье Парижа какое-то умопомрачительное бюро. Оно оказалось в прекрасном состоянии, и Антуан даже знал, кому его можно продать за очень хорошие деньги. Но бюро следовало купить; стоило оно меньше реальной цены, но для студента все равно дороговато. Cochon умел торговаться, но старуха-владелица уперлась и ни на сантим не желала снижать цену. Единственное, чего добился от нее Антуан, так это обещания придержать вещь на пару дней. Он вернулся в город расстроенный и весь вечер жаловался Мири на жизнь и безденежье. Девушка жалела приятеля, но чем тут поможешь?

Читатель может усмотреть парадокс в том, что оба бедных студента происходили из весьма и весьма обеспеченных семей. Родители Антуана проводили большую часть жизни на французской Ривьере, мать коллекционировала сумочки известных дизайнеров, а отец владел солидным пакетом акций крупной винодельческой компании и входил в состав совета директоров. Мать и многочисленные родственники Мири также не страдали от бедности, но обе семьи придерживались традиционных европейских взглядов на воспитание молодого поколения. После того как дети стали студентами, им назначили весьма скромное денежное содержание. Хочешь больше – работай и зарабатывай сам. И они работали: Мири – подмастерьем в ювелирной мастерской дяди, да еще в ломбарде на оценке. А Антуан – как реставратор мебели и поставщик в антикварные магазины. Ни ему, ни Мири и в голову не пришло просить деньги у родителей.

Мири, жалея приятеля, поехала в городок Мант, чтобы, в свою очередь, попробовать очаровать старуху, но и у нее ничего не вышло. Бабка, ужасно похожая на старуху-процентщицу из романа Достоевского, упорно стояла на своем. Мири покинула лавку ни с чем. Она прошлась по улицам, полюбовалась на собор. При подъезде к городу дорога шла по холмам, город оказался чуть ниже, и девушка заметила на крыше собора знаки свастики. Она спросила у одного из священников, чем объясняется такой странный декор.

– Это было сделано во времена войны, чтобы уберечь собор и город от бомбежек, – пояснил седой священник. – Местами поменяли красную черепицу на черную, чтобы получился такой узор. А уж потом не стали убирать… в назидание потомкам. Да и денег нет лишних, а черепица еще крепкая…

Замерзнув на холодном весеннем ветру, Мири нырнула в какой-то подвальчик и попросила горячего вина.

Пока сидела в уголке, грея руки о незатейливую кружку (впрочем, вино оказалось очень приличным), девушка наблюдала за почтенными горожанами, которые резались в бильярд на деньги. И вот тогда ее осенило. Дядя Давид лично учил ее играть на бильярде, приговаривая, что ювелиру нужна твердая рука, умение сосредоточиться и прекрасный глазомер. Все эти качества бильярд развивает в полной мере. И Мири проводила долгие часы с кием в руках, закатывая шары в лузы. Она сразу поняла, что сможет выиграть у местных любителей. Самым трудным было влезть в сложившуюся компанию и заставить пенсионеров принять ее в игру.

Мири приказала себе не спешить, расслабилась и принялась наблюдать за игрой, потом позволила себе пару комментариев, встреченных (о радость!) довольно благосклонно. Затем завязался разговор, а уж потом господа и сами не заметили, как пригласили милую девушку поучаствовать в игре, обещая научить ее правильной технике и безотказным приемам. Мири все сделала с умом. Первую партию она проиграла, но достойно, и в знак восхищения поставила всем игрокам по выпивке. А уж вторую партию, на которую и поставили побольше, выиграла. Сумма, которую выручила девушка, была недостаточна для покупки всего бюро, но она покрыла разницу между тем, что готов был заплатить приятель, и тем, что хотела получить за свое сокровище вредная бабка. Поросенок был чуть ли не до слез тронут ее щедростью, хоть и высказался в том смысле, что это говорит в Мири ее славянская кровь, потому что ни галльский, ни еврейский народы так деньгами не разбрасываются.

Но в этот вечер все оказалось по-другому. Едва войдя в прокуренный подвал, Мири поняла, что здесь опасно. В дымном воздухе под низкими сводами словно висел запах хищничества, люди смотрели друг на друга искоса, разговаривали приглушенно, почти не было женщин. Над стойкой бара почему-то болталась веревка с петлей на конце…

Рустем обнял Мири за плечи, прошествовал к стойке и заплатил за стол. Он подмигнул бармену, пояснив, что подружка пообещала ему кое-что особое, если он обставит ее в бильярд. Бармен одобрительно хрюкнул и ткнул пальцем в свободный стол. За соседним вяло катала шары компания из трех парней, увешанных золотыми цепями. Сначала Рустем дурачился, подкалывал девушку, но уже через несколько минут собрался и стал играть в полную силу. И почти сразу понял, что против Мири ему не выстоять.

Его огорчение было таким непритворным, а игра получилась столь динамичной и интересной, что к концу партии и у Мири и у Рустема были свои болельщики. Когда Рустем с непритворной досадой припечатал кий к столу, кое-кто засвистел. Посыпались комментарии:

– Ну, все, дружок, ничего тебе сегодня не обломится.

– Будешь сам себя…

– Девчонка – молодец!

– Красавица, а давай я с тобой на то же сыграю? Что ты ему обещала?

– Я могу сыграть на деньги, – негромко сказала Мири по-французски.

Вперед мгновенно выдвинулся золотозубый тип. Толстый живот обтянут полосатой маечкой, на шее цепь в палец толщиной.

– На деньги, говоришь? А если проиграешь? – на ломаном, но понятном французском поинтересовался толстый.

Мири достала из кармана свой iPod.

– Работает?

– Конечно!

На слово он не поверил, и телефон пришлось включить.

Тут Рустем оттер Мири в сторону, и не успела она и глазом моргнуть, как образовался тотализатор. Рустем яростно торговался с толстопузым, обсуждая сумму предполагаемого выигрыша, а бармен уже принимал ставки, выписывая квиточки на чековой ленте.

И начался бой. Противником Мири оказался высокий худощавый мужик с длиннющими конечностями, что давало ему определенное преимущество. Но девушка, ужом вертясь на бортике, закладывала умопомрачительные удары, не обращая внимания на вопли и свист распалившейся аудитории.

Она победила, но это оказалось непросто, перевес был минимален, а устала она так, словно на ней воду возили.

Публика, вошедшая в раж, начала было требовать второй партии, Рустем скандалил с толстопузым, который явно не хотел отдавать деньги. Мири тупо сидела в уголочке и маленькими глотками пила ледяную кока-колу из банки, которую бессовестно цапнула с прилавка. У нее дрожали колени, и тело полнилось противной слабостью. Она не успела допить банку, как сердитые голоса перешли в новую тональность, наполнившись яростью и злобой; в руках толстопузого сверкнул нож. Все дальнейшее произошло так быстро, что Мири толком не успела ничего разобрать. Рустем вдруг шагнул навстречу своему обидчику, хлопнул его по плечу одной рукой, а другой сделал движение, словно отводя нож в сторону. В следующий миг толстопузый начал медленно оседать на пол, а лезвие испачканного кровью ножа казалось естественным продолжением руки цыгана, небрежно выставленной вперед.

Рустем что-то сердито спросил, но мужчины затихли и стояли на месте. Круг их уплотнялся, задние напирали на передних. Мири с ужасом поняла, что они неизбежно набросятся на чужаков, как только почувствуют себя стаей. Подталкивая перед собой девушку, и не рискуя поворачиваться спиной к посетителям бильярдной, Рустем прошел к выходу. Едва оказавшись за дверью, он подпер ее тяжелой кадкой с пыльным пластиковым деревцем, стоявшим у входа, и приказал Мири:

– Бежим!

Они неслись по темному переулку, распугивая редких собак и прохожих. Впереди, в двух кварталах, виднелась широкая освещенная улица. Мири попыталась оглянуться, чтобы выяснить, надо ли так бежать, потому что в боку кололо немилосердно и дыхания на хватало, но мужчина рявкнул:

– Беги! Не оглядывайся!

– Откуда… откуда ты знаешь, что за нами гонятся?

– Дура! Конечно, гонятся! Закон стаи.

Они успели. Уже выскакивая в свет фонарей, Мири все же оглянулась: темные тени неслись сзади, но впереди на освещенной улице маячила полицейская машина, а дальше – автобусная остановка, и преследователи не рискнули устраивать поножовщину прямо под носом у полиции и телекамер, висевших над несколькими магазинчиками и кафе.

Рустем прыгнул в первый же автобус, купил билеты у водителя. Сидя на заднем сиденье, они старались отдышаться, не привлекая к себе внимания. Через пару остановок он потянул ее к выходу и, сделав еще две пересадки, они оказались в Варшаве на вокзале. Пристроившись в углу подле автомата с шоколадками, Рустем вынул из кармана кошелек и вытащил из него несколько купюр. Проверил, что еще есть в портмоне, и выкинул кошелек в урну. Мири в немом изумлении наблюдала за ним. Когда из кармана куртки он извлек еще одно портмоне, она удивленно пискнула:

– Это… это откуда?

– Из карманов тех зевак, что пялились на тебя, пока ты упражнялась на бильярде.

– Ты их украл?

– Было бы лучше, если бы я оказался порядочным, дал себя облапошить, а то и убить? – ощетинился Рустем. – Ты не заметила, что ребята не заплатили нам выигрыш, и мы еле ноги унесли? Не надо их жалеть… денег немного, но на билеты хватит.

Мири промолчала. Наверное, он прав, но она никак не могла отделаться от мысли, что это происходит не с ней. Кто та девушка с короткой стрижкой и ярко-зелеными глазами, мелькнувшая на секунду в зеркальной витрине? Неужели это Мириам, респектабельная молодая женщина, геммолог, специалист, который пишет статьи в солидные научные журналы и берет за свои консультации гонорары, никогда не опускаясь до трехзначных чисел? Что она делает на шумном вокзале и почему послушно идет за небритым парнем цыганской внешности, одетым в дешевый свитер? Его белые зубы блестят в хищном оскале, когда он сердится и, честно сказать, Мири его боится. Их одежда плохого качества и пропахла табаком. Где те чудесные комплекты кружевного белья, которые она взяла с собой? Любимый кашемировый свитер? Удобные замшевые ботиночки?

Рустем купил билеты, и вскоре они уже сидели в мягких креслах экспресса. Тепло и мерное покачивание сделали свое дело, и Мири быстро заснула. Рустем дремал вполглаза, чутко прислушиваясь к окружающим их звукам, и время от времени окидывая пассажиров нарочито равнодушным, но очень цепким взглядом.

Сны – странная материя. Откуда они приходят и почему иной раз бывают глупыми и никчемными, а порой важными и в тему? Честно сказать, после того как Мири едва удалось избежать гибели в заминированном самолете, она не слишком много думала о «Ярости богов». Чувство самосохранения заставляло мозг концентрироваться на вещах сиюминутных и необходимых для выживания. Но подсознание, эта тайная область, переговорная для встреч разума и души, занималось потихоньку своими делами, извлекая из тайников памяти крупицы информации, плетя сложные логические цепочки, на давая Мири забыть о миссии, возложенной на нее Павлом Генриховичем. Полно, при чем здесь Павел Генрихович? Он, конечно, человек небедный и обладающий определенным влиянием в узких кругах, но в этом деле он оказался всего лишь одним из многих орудий, пешкой, которой кто-то могущественный разыгрывал с судьбой сложную партию с неясным финалом.

Мири, свернувшаяся калачиком в мягком кресле европейского экспресса, видела странный сон. Вначале она решила, что кто-то позвал ее на бал: неверный свет множества свечей в золотых канделябрах наполнял волшебными тенями огромный зал, границы которого были туманны. Где-то там, впереди и сбоку, виднелись еще гости, только рассмотреть их толком не удавалось. Мири почувствовала, что ей зябко: сквозняк беспардонно холодил обнаженные плечи. Она чуть склонила голову и поняла, что голова привычно тяжела от волос, забранных в высокую прическу. И еще, что на ней длинное вечернее платье: кремовый шелк холодил кожу и не позволял двигаться свободно. «Как это я умудрилась купить такое неудобное платье?» – удивилась Мири. Она сделала крохотный шажок вперед, боясь запутаться в юбках, посмотрела вниз, под ноги, и увидела гладкий пол черного цвета. Мрамор… нет, скорее стекло. Темная поверхность притягивала взгляд, казалось, там движутся тени, и Мири, прищурившись, вгляделась пристальнее. Последовал момент падения: так бывает во вне, когда словно летишь куда-то вниз головой. Бесконечно долго, но всего лишь секунду. Перебой в сердечном ритме, вековой страх, короткий вздох – и все кончается. Мири перевела дыхание и вдруг оказалась лицом к лицу с невысоким, плотного сложения человеком. Одет он был в старинный мундир, расстегнутый по-домашнему. На жилете красовалось несколько плохо застиранных пятен. Мири пыталась вспомнить, где она видела этого господина с капризным ртом и внимательными глазами. На большой лоб падала непослушная прядка тонких волос. Он что-то писал, нетерпеливо дергая шеей и недовольно поджимая тонкие губы.

– Надеюсь, это все на сегодня? – Бонапарт нетерпеливо оттолкнул подписанные документы. – Я не могу заниматься только этими бесконечными бумагами, меня ждут генералы, чтобы обсудить планы очередной кампании против Англии. Вы хоть понимаете, что на носу очередная война?

– Да, император, – невозмутимо отозвался чиновник. – Еще только один документ – и вы сможете на время забыть о внутренней политике и насладиться внешней.

Бонапарт хмыкнул, встал, сделал несколько шагов по комнате и вернулся на место подле бюро.

– Ну, долго мне ждать? – нетерпеливо воскликнул он. – Что там? Опять донос?

– Нет, мой господин. Если позволите, я изложу вам на словах…

– Да уж сделайте милость, а то я ослепну от этих ваших бумаг раньше, чем смогу добыть Франции то величие, которого она заслуживает.

– Позволю себе напомнить вашему императорскому величеству, что в сентябре 1792 года из дворца Тюильри, с выставки, которая охранялась Коммуной, были украдены… – чиновник скосил глаза на бумажку и скороговоркой забубнил: – Золотой сундук, подаренный кардиналом Ришелье Людовику XIII; знаменитая золотая ваза весом 245 килограммов; алмазы, рубины, изумруды и другие драгоценные камни королевской сокровищницы…

– Вы что, всю опись мне читать будете? – воскликнул Наполеон. – Я прекрасно помню это дело. Сами стражники и украли, кажется.

– У императора великолепная память, – сухо заметил полицейский. – Действительно, стражники, назначенные Коммуной, были взяты под арест. На них писались доносы, но даже самые суровые допросы не дали никаких результатов. И вот в очередном из анонимных доносов был указан тайник на аллее Вдов на Елисейских Полях.

В выгребной яме на аллее Вдов были найдены драгоценнейший алмаз «Регент» и знаменитый кубок из агата и оникса.

– Да, и этот камушек сослужил нам неплохую службу, – буркнул император, от нетерпения постукивая ногой по полу.

– Невиновных стражников освободили. – как ни в чем не бывало продолжал чиновник. – А вскоре были схвачены настоящие преступники. Главарь банды с четырьмя соучастниками были приговорены к смертной казни, а остальные члены банды – к длительным срокам тюремного заключения. Теперь всплыли новые обстоятельства этого дела.

– Какие?

– Это протоколы допросов некоего Бабу. Проходимец и негодяй, он арестован как член шайки фальшивомонетчиков.

– И что? Есть же суд…

– Прошу моего императора о терпении.

– Мой бог, ну хорошо!

– В своих показаниях этот человек утверждает, что принимал участие в том давнем ограблении выставки в Тюильри. И что в качестве доли забрал некоторые драгоценности. Также он утверждает, что в то время встречался с вами лично и сделал вам подарок… и именно этому подарку вы обязаны… Прочтите вот здесь.

Чиновник ткнул пальцем в бумагу.

Император, хмурясь, начал читать:

«Уже не первый раз, – говорил Бабу, – мои показания приносят пользу обществу, и если я теперь буду осужден, то подам прошение о помиловании. Потому что без меня Наполеон не получил бы трона, и успехом битвы при Маренго французы обязаны тоже только мне.

Я принадлежу к похитителям сокровищ Бурбонов. Я помогал своим товарищам прятать в аллее Вдов алмаз «Регент» и другие сокровища, вскоре после этого найденные. Одно из этих сокровищ я продал… за гроши, так что можно сказать, что и подарил, человеку, который стал нашим императором».

– А ведь я его помню, – протянул Наполеон, отрывая взгляд от бумаги. – Точно, я видел этого проходимца. Это было… Дай бог, году в 1799-м. Я тогда только приехал из Египта и сразу понял, что надо действовать. Народ встречал меня как героя. Да-да, мы тогда готовили переворот, и я спешил от аббата Сюа домой, к милой моей Жозефине. Этот тип подловил меня подле порога.

Он начал ныть что-то о бедности, и я хотел дать ему несколько монет, но он сказал, что у него есть для меня подарок. Не бесплатно, конечно. Некая драгоценность, мистический талисман, принадлежавший кому-то из древних владык. Якобы с этим талисманом можно покорить мир.

– Значит, этот человек не лгал на допросе? – невозмутимо поинтересовался чиновник, прикидывая, какие последствия для заключенного может иметь этот факт.

– Еще чего! Неужели вы думаете, сударь, что я купился на эту глупость? – фыркнул император. – Я – мое лучшее сокровище, ясно? Неужели вы думаете, что просвещенный французский офицер мог поверить в такую чушь! Подумать только, рубин зла! Нет, как-то он его по-другому называл…

– «Ярость богов», – негромко подсказал чиновник.

– Что-то в этом роде. Но я просто рассмеялся в лицо этому негодяю! Мой гений, мой талант и страстное желание возвысить Францию – вот лучшие из всех талисманов и оберегов! Да если бы я верил всем проходимцам, которые попадались мне на пути, я бы… не знаю, где и был. В больнице для умалишенных, наверное. Так что врет этот ваш, как его? Бабу. Ничего он мне не дарил и не продавал. Судите его по всей строгости закона.

– Благодарю вас, император. Бабу вместе с подельниками отправится на пожизненную каторгу. То есть это решит суд, но не думаю, что найдутся смягчающие обстоятельства.

– Ну и прекрасно, – буркнул Наполеон.

– Теперь, если позволите, мой император, я удалюсь.

Чиновник вышел, и Наполеон вздохнул с облегчением. Воевать – намного проще, чем иметь дело с бюрократами, в который раз подумал он.

Через несколько часов Мири и Рустем оказались в Германии, в Берлине. Вокзал Лихтенберг, куда пришел поезд из Варшавы, совершенно не похож на Центральный.

Центральный вокзал Берлина – торжество современного функционального стиля. Чисто, светло, просторно. Везде камеры и полицейские, все процессы максимально автоматизированы. Но находящийся на отшибе Лихтенберг словно застрял в восьмидесятых. Невысокое вытянутое здание, похожее на какой-нибудь автовокзал советского периода, никаких тебе просторов. Перрон как на Белорусском вокзале, все маленькое и тесное.

– Выходим порознь, – инструктировал Мири Рустем. – Иди в кафе, там у вокзала их много, зайди в любое и жди меня.

Мири послушно кивала. Она выскользнула из вагона, протолкалась через турникеты и вышла на улицу. Осмотрелась, решила, что вывеска с нарисованной чашкой нравится ей больше, чем вывеска с бутылкой и колбасками, и вошла в кафе. Выбрала столик в углу и заказала чай, справедливо опасаясь, что кофе в этом месте может оказаться еще хуже, чем пакетик, залитый горячей водой. Ужасно хотелось есть, и она решилась на коржик. То ли дело было в голоде, то ли коржик и в самом деле попался вкусный, но Мири слопала его неприлично быстро и с грустью поняла, что не наелась. Она спорила сама с собой о перспективах второго коржика, но недолго. Второй коржик она ела гораздо медленнее, чем первый, и в желудке появилось наконец приятное ощущение тяжести. Ее тут же стало клонить в сон.

Когда кто-то тяжело опустился на стул напротив, Мири вздрогнула, заморгала глазами и с удивлением обнаружила перед собой благообразного седого господина. Очки в тонкой металлической оправе, вязаный жилет, круглые розовые щеки.

Он что-то сказал по-польски, но Мири поняла только «пани», покачала головой и от растерянности ляпнула по-русски:

– Не понимаю, простите.

– О, фройлян русская! – дедок оживился. – Это прекрасно! Вы здесь по делам или посмотреть город?

– Скорее по делам, – отозвалась девушка.

– Очень холодно сегодня, правда? – Мири кивнула. В кафе было тепло, но на улице ее тонкая курточка и синтетический свитерок не слишком спасали от ветра и низкой температуры. – У нас редко бывает так холодно. Но все портится, даже климат, – продолжал общаться дедок. «Наверное, ему скучно, – подумала Мири. – Если Рустем увидит, что я разговариваю с незнакомым человеком, он разозлиться. Но нельзя же просто грубо отшить старика, нехорошо как-то».

– Давайте-ка мы с вами, фройлян, выпьем кофейку, – продолжил дедок. – От кофе прибавляются силы, и голова лучше думает.

Говорил он по-русски чисто, только иногда фразы звучали немножко неестественно. Мири растерялась. Надо отказаться от угощения, но старик уже махал официантке. Та подошла, выслушала сделанный по-немецки заказ и удалилась.

– А я работал в России, – радостно продолжал старик. – Давно, строил к Олимпиаде. Вы не можете помнить, а для меня это лучшая часть жизни…

Он болтал и болтал, Мири нервничала все больше и время от времени поглядывала на дверь.

– Вы ждете мужа? – спросил вдруг старик.

– Нет, не мужа, – автоматически ответила девушка.

– Да-да, в наши дни молодежь не торопится с этим… значит, подругу?

– Нет… приятеля.

– Прекрасно! Давайте выпьем кофе, и время пройдет быстрее!

Официантка принесла заказ. Она поставила поднос на край стола, ловко положила перед каждым из клиентов салфетки и водрузила бокалы. Мири улыбнулась ей, но официантка даже не взглянула на нее. Она поджала губы и положила перед стариком счет.

Пока тот расплачивался, Мири взялась за ручку кружки, подняла ее… салфетка прилипла к донышку и оторвалась от стола вместе с чашкой. И перед носом девушки оказались написанные на желтой салфетке корявые буквы: «Не пей». Мири моргнула, буквы не пропали. Тогда она осторожно отлепила желтый квадратик от кружки, сложив его пополам, чтобы не видно было букв, понюхала кофе и поставила кружку на стол.

– Что такое? – всполошился старик, шумно отхлебнувший из своей чашки и с удовольствием причмокнувший губами. – Кофе здесь прекрасно варят, вам понравится!

– Оно со спиртным, – пробормотала Мири, уловив слабый запах.

– О, это всего лишь чайная ложка бренди, добавляется для запаха и вкуса… и согревает. Можно даже детям. Пейте скорее, пока не остыло!

– Я… у меня аллергия на алкоголь, – быстро сказала Мири, комкая в кулаке желтую салфетку.

– О! – старик явно огорчился, и Мири стало неловко. В то же время тревога ее все возрастала. Что, черт возьми, происходит? У нее возникло неприятное чувство, что вокруг стягивается паутина, а она, как глупая муха, перебирает лапками, лишь приближая реальную опасность.

– Простите, мне нужно в дамскую комнату, – она встала и быстро пошла к плотной шторе в углу зала, в сторону которой указывала стрелочка с двумя волшебными буквами wc. Не успела Мири закрыть за собой дверь, как следом за ней скользнула официантка, появившаяся из полутемного коридорчика за баром.

Мири уставилась на нее с удивлением и испугом.

– Ты русская? – спросила официантка и, когда Мири кивнула, зашептала: – Я хочу тебе помочь… этот старый козел, он дал хозяину бутылку, сказал – ликер, но я думаю, там какая-то гадость… подливает чего-то в кофе, может, клофелин. А потом уводит девушек… За углом его ждет машина. Хозяин не велит вмешиваться, но мне страшно думать, что с ними может быть потом. Уходи быстрей и не пей ничего.

Мири даже не успела поблагодарить, а официантка уже выскользнула за дверь. Что же делать? Если она уйдет, Рустем не будет знать, где ее искать. Нельзя, чтобы они потерялись. Значит, придется остаться в кафе. Она вышла из туалета и осторожно выглянула из-за шторы. Старикан сидел на месте и с кем-то разговаривал по мобильнику. Мири передернулась от злости и отвращения: мерзкий паук, надо же! Судя по знанию языков, он специализируется на польках и русских. Вот гад!

Откуда-то долетел порыв ветра. Сквозняк. Мири вспомнила свой сон и как она стояла посреди огромного бального зала и… и только теперь она поняла, что пол зала был мозаичным, черные и белые квадраты чередовались, как на шахматной доске. И не гости там были, а шахматные фигуры… Интересно, а кем была я? Надеюсь, не пешкой, а то обидно как-то. Опять же, любой съесть может. Ну, это мы еще посмотрим, нас так просто не возьмешь! Мири выпрямилась, тряхнула головой, расстроилась, не ощутив привычного веса волос, и вышла в зал. Села на свое место за столиком, уставилась на розовощекого старика и попросила:

– Расскажите мне еще о том, как вы работали в России. Только я себе еще чаю возьму.

– Я с удовольствием угощу фройлян! – оживился старый паук.

– Нет-нет, у меня есть деньги! – она взялась за сумочку. Сделала неловкий жест, и сумка упала на пол. Пока старик помогал подбирать выпавшие вещи, она быстро поменяла местами чашки, поставив перед ним свою, только отлила из нее немного, потому что старый таракан пару раз уже приложился к кофе.

Официантка забрала у Мири кофе и принесла чай. Мири делала вид, что пьет, но в основном дула в чашку и наблюдала за стариком, который с удовольствием прихлебывал кофе и что-то вещал. Буквально через десять минут он побледнел, над верхней губой выступил пот, а дыхание участилось. Он вдруг схватился за грудь и что-то забубнил по-немецки.

– Скорую нужно, – крикнула Мири девушке за прилавком. Та, сделав озабоченное лицо и пряча злорадную улыбку, позвала хозяина. Из задней двери выскочил высокий смуглый тип, глянул на старика, потом на Мири, врача вызывать не стал, просто подхватил паука-клофелинщика и поволок в служебное помещение.

Рустем пришел минут через десять, и Мири вздохнула с облегчением. Он пропустил мимо ушей вопрос: «Ты что так долго?», сел к столику, подвинув стул так, чтобы видеть вход.

– Держи, – он положил перед девушкой мобильник. – Дешевый, но лучше, чем ничего. Себе я тоже купил. На цифре «один» записан мой номер. Выйдешь, садись на автобус номер 75. Он привезет тебя к крупному торговому центру, называется, кажется, «Европа». Там еще напротив церковь…

– А в самом центре водяные часы. Знаю, я там бывала.

– Вот и хорошо. Иди в отдел парфюмерии и жди меня.

Он ушел. Мири рассчиталась за вторую чашку чая и отправилась в «Европу». Окунувшись в приятную атмосферу торгового центра, Мири воспрянула духом. Здесь было тепло, светло и продавщицы улыбались дружелюбно, а витрины полнились всякими привлекательными штучками, начиная от одежды и заканчивая драгоценностями. Девушка не спеша добралась до парфюмерного отдела, в котором оказался весьма приличный выбор декоративной косметики, и Мири решила не тратить зря времени и купить себе что-нибудь приятное и полезное. В плане приятного можно выбрать набор с очищающими и тонизирующими средствами, чтобы не рассчитывать на милость следующего отеля. А в качестве полезного… раз уж она теперь шатенка, да еще с зелеными глазами, то нужно подобрать помаду и карандаш для глаз не черный, а коричневый, и тени…

Мири в упоении перебирала коробочки, и вдруг ее пронзила кошмарная мысль: я ничего не могу купить. Действительно, как же можно было забыть об отсутствии денег? Того, что Рустем извлек из украденных в баре кошельков зевак, хватило на билеты и кофе с коржиками. И осталось у нее евро тридцать, ну, с мелочью – сорок. Наверное, себе Рустем оставил побольше, но вряд ли он захочет оплачивать ее косметику из скудных и добытых с таким трудом средств.

Золотая «Виза» мирно лежит у Мири в сумочке, но если ею воспользоваться, то их найдут… Все мы сто раз видели в кино такую сцену: люди в заставленном техникой и столами помещении с сосредоточенным видом смотрят в мониторы, и вдруг на одном из экранов вспыхивает красная точка. Радостный крик: «Мы их засекли! Угол тридцать третьей и восьмой! Они расплатились кредиткой в магазине». И сразу кто-то куда-то бежит, машины срываются с места, визжа шинами и оставляя на асфальте жирные черные следы… И незадачливых злодеев ловят. Вот так-то! Такая пристальная слежка, желание властей знать кто где находится в каждый момент времени, всегда казалось Мири проявлением заботы о безопасности граждан. «Пусть боятся и нервничают те, кому есть что утаивать, – думала девушка. – А я законопослушная гражданка и мне скрывать нечего! То есть раньше было нечего. А вдруг мы с Рустемом все придумали и никто за нами не следит? Ну что такого страшного случиться, если я немножко потрачусь в этом магазине?»

Она заколебалась было, но тут музыка, звучавшая приятным фоном, стала тише, и из динамиков полился вкрадчивый голос, рассказывающий о скидках и акциях. Голос этот, немного искаженный микрофоном и динамиками, напомнил ей объявление в аэропорту… когда их самолет оказался заминированным. Рука, уже потянувшаяся было к сумочке, застыла на полпути. «Нет уж, – твердо сказала себе Мири. – Потерплю. Подумаешь, и не больно-то хотелось что-то покупать. Все равно тут дорого. Вот поеду потом в Израиль и в аэропорту Бен-Гурион скуплю половину дьюти-фри! Вот там цены очень приятные, просто очень!».

Она пошла в сторону прилавков с духами, но, несмотря на все потуги самовнушения, ей стало вдруг себя жалко, жалко до слез. «И за что я страдаю, спрашивается? Или мне нужен этот камень? Я всего лишь эксперт и не более! На глазах выступили слезы, и мир поплыл. Это линзы, ой-ой-ой, что же делать?»

Некоторое время Мири приводила себя в порядок, а когда проморгалась, то увидела у соседнего прилавка знакомое лицо и, прежде чем успела подумать, воскликнула:

– Людочка!

Молодая полноватая женщина обернулась и с удивлением уставилась на незнакомку, радостно ей улыбавшуюся.

– Не узнала? Ах, да, я тут… немного поменяла имидж, – смутилась Мири, но подружка уже ткнула, не глядя, флакон духов обратно продавщице и шагнула навстречу:

– Мири? Это ты?

– Ну да…

Они обнялись. Людочка была одноклассницей Мири, они не считали себя близкими подругами, но всегда хорошо ладили. Рыженькая и полненькая, Людочка обладала удивительно жизнерадостным и ровным нравом и в школе ее все любили. После школы она пошла учиться на ветеринара, потому что обожала животных.

В каждом классе есть свои истории, страшилки и анекдоты, которые все с удовольствием вспоминают на встречах выпускников. Одна из таких школьных легенд гласила, что Ромка Шурцев подался в голубые после того, как вначале долго любовался на Людочкин уже в девятом классе шикарный бюст, а потом ему начало мерещиться, что бюст этот шевелится. Он решил было, что это на почве перевозбуждения и пора как-то дать чувствам выход. На переменке, когда все убежали из класса в коридор, он уронил Людочкин портфель, она задержалась, собирая книжки, а коварный Шурцев подкрался сзади и облапил девушку. Дальнейшее могла наблюдать вся школа – Ромка несся по коридору с воплями, тряся окровавленным пальцем и орал:

– Он у нее живой и кусается! Шевелится и кусается!

Само собой кусался не бюст, а хомяки, упрятанные зоологом-любителем в карманы курточки, но Ромка, говорят, так от пережитого потрясения и не оправился и с тех пор упорно предпочитает мужской пол.

И вот теперь Людочка внимательно разглядывала подругу, и на ее круглом, усыпанном веснушками личике без труда можно было прочитать все мысли: и что выглядит Мири в своем новом образе не очень, и дерганая какая-то.

– Подумать только: Мириам обрезала свои косы! – протянула Людочка. – Поверить не могу, что это ты!

– Опомнись, я давно не заплетаю косы, – натянуто улыбнулась Мири и тут же спросила, чтобы предотвратить дальнейшие обсуждения радикальных перемен в собственной внешности:

– Ты как здесь?

– Да все так же! – Людочка засмеялась и тряхнула рыжими кудрями. – Едем на собачью выставку! Я же заводчик, помнишь? Вот, чтобы щенки ценились, собак надо выставлять. Сейчас я занимаюсь йорками, йоркширскими терьерами, в России на них опять растет спрос. Так что везу целых трех собак… ну и Лорд со мной, конечно. (Мири кивнула: Лорд был мраморным догом совершенно невероятного размера и расцветки, и тоже элитным производителем. Мири его боялась.) В самолет нас такой компанией не пускают, да и плохо они собак перевозят: либо простудят, либо замучают… Так что мы на колесах, автобусом. Колесим по долам и весям, как бременские музыканты. Ну, и так же весело.

– И куда вы на этот раз едете? – спросила Мири и изо всех сил пожелала, чтобы эта собачья выставка проходила в Швейцарии.

– Во Францию, – ответила Людочка, и надежды Мири померкли. «Впрочем, – тут же подумала она, – чем черт не шутит, хоть через границу переехать незамеченными – и то хорошо. И почему бы не во Францию? Ведь никто не ждет, что мы поедем таким кружным путем».

– Людочка, у меня к тебе будет немного странный вопрос, – сказала она, подхватив подругу под ручку и краем глаза заметив Рустема, который неспешно нюхал парфюм у стенда Кензо. – А не могли бы вы взять двух пассажиров?

– Даже если я кому-нибудь об этом расскажу, мне все равно не поверят, – пробормотал Рустем.

– Это лучше, чем тырить бумажники.

– Ну, не знаю, – мужчина опасливо покосился на клетку, где сидел бордосский дог. Могучий пес не проявлял агрессии, но взгляд его налитых кровью глаз был неприятно-пристальным.

Людмила замолвила словечко за Рустема и Мири, и Виктор, который формально возглавлял группу собачников, неохотно, но все же согласился подвезти их до Реймса, где через три дня должна была открыться очередная собачья выставка.

В автобусе оказалось всего шесть человек: Виктор и его жена Лилия везли на выставку несколько бельгийских грифонов. Рустем с некоторым удивлением разглядывал небольших собачек с приплюснутыми мордочками, маленьких и вертлявых. Несколько раз он пытался – просто из любопытства – пересчитать обитателей большой клетки, но маленькие мохнатые тельца либо мелькали слишком быстро, либо спали, собравшись в кучу, и тогда казалось, что кто-то забыл в клетке рыжий с черным меховой коврик.

Две подружки – Вика и Таня – везли на выставку четырех собак: бордосского дога, сиба-ину, лабрадора и черного терьера. Собаки принадлежали разным владельцам, кто-то из хозяев тоже собирался присутствовать на выставке, но предпочел добираться до Реймса более привычным способом – на самолете. А Вика и Таня работали хендлерами – то есть выводили собак на ринг, совершали необходимые проходы, выполняли упражнения и вообще старались представить их как можно лучше.

Ну и, конечно, здесь были две клетки с собаками Людмилы: в одной царственно возлежал дог Лорд, а в другой суетились непоседливые йоркширские терьеры.

Шестым был шофер – молчаливый парень, который крутил руль и совершенно не реагировал на то, что происходило в салоне.

Вообще-то, путешествие оказалось не самым легким. Собачники – хозяева и хендлеры – привыкли к подобному способу перемещения, но пассажирам пришлось туго. Автобус хоть и был оборудован вентиляцией, но запах в нем все равно стоял специфический. Собаки – большие и маленькие – сидели в клетках. По общему правилу их выпускали только на остановках – размять лапы, сходить в туалет. В автобусе сняли большую часть сидений и на их месте закрепили клетки. Оставшиеся кресла устроены так, что при желании поспать можно соорудить некое подобие койки, которая укладывается поверх клеток. Мири нашлось место рядом с маленькими собачками: Людмилиными йорками. Они были не такие пугающие, как бордосский дог, но зато гораздо более брехливые.

Все быстро перезнакомились и, поскольку график передвижений был весьма строгим, то вскоре вся компания тронулась в путь.

– Как вас проверяют на границе? – спросил Рустем у Людочки.

– Паспорта таможенник смотрит, иной раз ветврач заходит. Но мы ездим часто, и нас уже неплохо знают, так что проблем обычно не бывает. Иногда и вовсе не останавливают. А у вас что-то с паспортом? – спросила она, сообразив, что в случае проблем может пострадать и их компания.

– Нет, ну что вы! – Рустем одарил женщину своей самой сияющей улыбкой. – С паспортом у меня все хорошо и шенген есть… вот с деньгами мы сглупили.

Мири закивала, жалостливо глядя на Людочку. Та сочувственно улыбнулась, но глаза отвела. Она, конечно, выслушала рассказ Рустема о том, как вчера у них украли деньги и кредитки. «Наверное, пока мы гуляли у Бранденбургских ворот, там было людно и приходилось проталкиваться через толпу. А еще говорят, что Берлин – культурный и спокойный город. Поэтому надо непременно добраться до Франции. Там ждут друзья, да и родня Мири поможет». Рустем показал себя как неплохой актер: очень натурально расстраивался и сокрушался по поводу собственной безалаберности и испорченного путешествия, Мири поддакивала. Но что-то все же мешало Людочке поверить в эту трогательную историю до конца.

– А где вы остановитесь на ночь? – спросила Мири.

– В предместье Меца – это уже на территории Франции – есть гостиница, там принимают с собаками и созданы все условия для животных. Есть специальное помещение, чтобы расставить клетки, лес за домом, где можно выгулять собак.

Хозяин гостиницы – то ли турок, то ли еще кто… Зовут Мустафа. Я знаю только, что он устраивает всякие развлечения, типа собачьих боев. И петушиные, кажется, тоже. Он предлагал нам привозить для этого животных, но мы отказались. Впрочем, есть другие люди, они зарабатывают не выставками, а именно боями и, думаю, у Мустафы отбоя нет от клиентов….

Автобус бежал себе и бежал по ровному шоссе, и вскоре усталую Мири начало неудержимо клонить в сон. Дремота мешалась с тревожными мыслями и воспоминаниями. Воспоминания оказались неожиданно приятными, потому что ведь от прошлого обычно не приходится ждать подвоха: все уже случилось.

Значит, они едут в Мец… Славный город. И очень старый. Сейчас он расположен неподалеку от трех границ: Германии, Люксембурга и Бельгии. Но когда-то это был просто центр Европы, и множество архитектурных и культурных памятников свидетельствовало о том, что город отличался важностью и богатством. Веками Мец переходил от французов к немцам и обратно, и его характер и архитектура зданий отражали это культурное двуединство.

Мири погружалась все глубже в сон. И вот она увидела старые милые улочки, спокойных, неторопливых горожан. Они с Антуаном приехали сюда ради очередного «поиска сокровищ». Сегодня в городе работал рынок, на котором можно найти что-нибудь необычное. Кроме того, имеет смысл пройтись по магазинам и антикварным лавкам.

Тот день выдался долгим и утомительным. Они не пропустили, кажется, ни одного лотка на рынке и ни одного магазинчика в городе, купили много всего интересного. Поросенок был доволен и согласился сходить с ней в собор, хоть и не разделял восторгов подружки по поводу древней архитектуры, особенно готической. Они дотащились до Армс – центральной площади Меца. Темнело, и город зажигал огни. Открыв рот, Мири взирала на собор Сент-Этьен. Она забыла о ноющей спине (попробуйте погрузить в старый «пежо» столько всякого барахла!), о стертых модными туфлями ногах. Собор возвышался над ней, не подавляя, но внушая восхищение и трепет. Мири, просмотревшая перед поездкой несколько страниц в одной из книг по архитектуре Франции, знала, что строилось здание с тринадцатого по пятнадцатый век. Стиль собора – классическая готика, а количество витражей просто немыслимо: 6,5 тыс. квадратных метров; за это Сент-Этьен называют Светильником Бога. Но одно дело – строки в книге и другое – возвышающееся перед глазами совершенство, исполненное в камне, покой которого охраняли нескучные горгульи. Как у Андрея Вознесенского «Белоснежные контрфорсы, словно лошади, воду пьют…».

Даже Антуан впечатлился увиденным, так как перестал ворчать и лишь тихонько сопел носом. Они вошли в собор, немного посидели на скамьях, отдыхая в прохладной гулкости, где эхо голосов и звуков органа омывало тела, унося прочь все плохое, суетное, позволяя стать лучше и чище… пусть хоть ненадолго. Мири разглядывала витражи. Это готика… это эпоха Возрождения, а это… это «Земной рай», выполненный по эскизам Шагала.

Творчество Марка Шагала Мири не любила. Его угловатые и несчастные фигуры казались ей чуждыми и неинтересными. Вот и сейчас… «Не место в этом торжестве света таким сценам, – сердито подумала девушка. Тоже мне рай…» И тут же устыдилась своих мыслей. «Если мне не нравится – еще не значит, что все так уж плохо. Ведь любой собор есть воплощение жизненного пути. А на пути этом встречается много разного: счастье, несчастье, тоска и смерть. И такая болезненная жизнь, странные мысли и формы тоже». Мири договорилась сама с собой: если прищурить глаза и воспринимать витражи Шагала просто как цветные пятна, то они не так уж дисгармоничны.

После собора они с Поросенком отгрузились в какую-то крошечную гостиничку… от усталости даже есть не смогли, просто разбрелись по комнатам, и Мири провалилась в сон, едва коснувшись головой подушки. И снились ей, конечно же, витражи… и удивительным образом сегодня она снова погрузилась в тот старый сон. Перед глазами кружились цветные пятна, складываясь в узор. Темная угловатая фигура… наверняка что-то раннее, готическое… Темный плащ, углами поднимающийся над плечами, словно сложенные крылья… мелькнуло на секунду красивое лицо, и Мири хотела было удивиться, что лицо такое знакомое. Я уже видела этот красивый рот, твердый подбородок. Вот только глаз не разглядеть, они словно застланы грифельно-серым туманом… Но странным образом картинка сместилась, и она не успела додумать мелькнувшую было мысль. Перед глазами предстало окно, освещенное, должно быть, заходящими лучами солнца. Совершенно незнакомый витраж… и выполнен он в ярких, но тревожных цветах насыщенно-красного и почти черного цветов. Мири вглядывалась в переливчатую яркость, не в силах различить рисунок, уловить смысл дробной картины и одновременно не желая его увидеть, ибо душа ее наполнялась предчувствием чего-то страшного и недоброго. Фрагменты витража дрогнули и поплыли, теряя разбивающие их рамы, сплавляясь во что-то не просто пугающее, а жуткое, такое, что замирает сердце…. Откуда-то донесся вой, леденящий душу. Автобус тряхнуло, и Мири проснулась. Она с благодарностью взглянула на бордосского дога, который, повинуясь окрику хендлера, лег на пол клетки и не стал больше тоскливо жаловаться на тяготы долгого переезда. Мири протерла глаза и поерзала, устраиваясь поудобнее. Рустем подошел и сел прямо на пол у ее ног, мимоходом погладив по коленке.

– Ты чего? – растерялась Мири.

– Мы, по легенде, парочка, помнишь?

Девушка пожала плечами и стала смотреть в окно. Подумаешь, герой-любовник.

– Расскажи мне о нем, – попросил Рустем, глядя на нее снизу вверх.

– О ком?

– О камне. Я знаю только, что это рубин и он какой-то особенный. Но, честно сказать, в драгоценностях я разбираюсь плохо… Рубин – это как сапфир, только красный?

– Тебе, правда, интересно? – Мири внимательно вглядывалась в смуглое лицо. Даже такой – небритый и лохматый – он чертовски привлекателен. Диковатая, какая-то животная красота. Отвечая на ее взгляд, Рустем изогнул черные брови над карими влажными глазами. Мири смутилась, отвела взгляд и принялась читать лекцию:

– Рубин – это прозрачная разновидность корунда красного цвета. В случае, если насыщенность цвета у корунда не превышает шестидесяти процентов, то он считается уже не рубином, а розовым сапфиром. Крупные прозрачные и совершенно чистые рубины почти не встречаются, это происходит даже реже, чем у сравнимых по размерам алмазов.

Твердость корунда по шкале Мооса равна девяти – это второе место среди всех природных камней. В этом отношении он уступает только алмазу. Историки считают, что рубин получил свое название от латинского слова Rubeus, что означает «красный». До начала XIX века рубинами называли многие драгоценные камни красного цвета, например, красную шпинель и красные гранаты. Примерно до XIII века слово «лал» использовалось как общее славянское название красного прозрачного камня: рубина, шпинели, пиропа, турмалина. В старину на Руси к рубинам, и реже к сапфирам, применяли общее название «яхонт». Чаще всего рубин называли яхонтом червленым.

Мири помолчала, настороженно взглянув на Рустема. Но мужчина слушал ее внимательно, и пришлось продолжать:

– Характерным для природных рубинов является неравномерное распределение окраски в виде пятен и полос. Рубин обладает сильным плеохроизмом. Характерной особенностью рубинов являются включения в виде иголок рутила, которые вызывают эффект переливчатости, или астеризма.

– Так. Вот с этого места еще раз и простыми словами, – Рустем сказал это как-то беззлобно, даже просительно, и Мири сразу же стало неловко.

– Прости… Технические детали не так уж интересны. Я расскажу про связанные с рубином поверья и суеверия. На Востоке этот камень ценили выше алмаза. Его главное свойство – рождать влечение к великому. На руке князя или правителя он ведет к подвигам, простым людям приносит счастье и любовь, восстанавливает силы. Однако может развить в человеке и природную жестокость, если она есть.

Во все времена эти драгоценные камни служили символом высшей власти коронованных особ Европы, которые помещали алый камень в центр своего венца в память о муках и крови Христа.

Согласно древним поверьям государи носили рубин потому, что он обладал пророческими свойствами: в преддверии беды неожиданно менял цвет и становился черным.

Самый большой рубин весом 256 каратов находился в коллекции русской императрицы Екатерины II. Другой из известных рубинов весом 250 каратов был установлен в короне, изготовленной в 1346 году по заказу Карла IV Люксембургского.

Что еще? Раньше верили, что рубин обладает лечебными свойствами. Считалось, что он сохраняет душевное и физическое здоровье, отгоняет дурные мысли. Легенды утверждают, что рубин оберегает от отравлений ядами, наряду с другими красными камнями является средством предотвращения кровоизлияния и различных воспалений. Рубинам приписывают способность останавливать кровотечение, восстанавливать память, снимать стресс.

В древности люди верили, что ношение рубина на шее предохраняет от эпидемии и злых духов. Также рубину приписывалось свойство давать своему хозяину победу в спорах. Женщина, которая имеет рубин, будет сохранять верность своему мужу.

В старинных книгах написано, что рубин очищает мысли, а также помогает тому, кого мучают дурные сны.

В древности врачи использовали рубин для излечения болезней, протекающих при высокой температуре, и для успокоения помешанных.

К тому же среди каббалистов считалось, что медитация на рубиновый камень помогает пробудить воспоминания о предыдущей инкарнации.

– Своего рода панацея…

– Ну, лечебные свойства в той или иной степени приписываются всем драгоценным камням. И чем камень ярче и привлекательнее, тем больше преданий с ним связано.

– А какие предания связаны с тем камнем, что ждет нас в конце пути?

– Не говори так! – Мири вздрогнула. – Конец пути – это ужасно. Мы едем всего лишь в Швейцарию, и потом… потом перед нами будет еще много дорог.

– Ты так суеверна? – Рустем не скрывал насмешки.

– Не то чтобы суеверна, но лучше не искушать судьбу. А что касается «Ярости богов»… На самом деле про него мало что известно. Он несколько раз переходил из рук в руки, менял хозяев и страны. Им владел турецкий султан, потом влашский господарь, которого мы знаем как графа Дракулу. О нем писал Тавернье, знаменитый путешественник и ювелир. По преданию, камень имеет только негативную энергию, словно… словно он впитал ярость богов. И он сводит с ума любого, кто владеет им, наделяя его безмерной жаждой власти. Еще Йосеф Каро говорил, что рубин получает свои магические силы от Марса, а планета эта связана с кровью, мечом и разрушением, поэтому пользоваться рубином надо осторожно.

Они помолчали, а потом Рустем спросил:

– Скажи… правда ли, что человек, получивший «Ярость богов», сможет завоевать мир?

Мири растерялась. Она подозрительно воззрилась на сидящего перед ней мужчину, но Рустем смотрел на нее без тени насмешки. Он и в самом деле в это верит, поразилась девушка. И вдруг впервые задалась вопросом: а зачем Павлу Генриховичу камень? Такие вещи приносят несчастье, и она сама не пожелала бы владеть камнем. Или все же пожелала бы? Нет-нет, это глупости и предрассудки. Павел Генрихович – тип еще тот, деспот и самодур, но завоевание мира – явно не его профиль.

– Глупости все это, – уверенно сказала она. – Рубином владели многие, но ни один из его хозяев не дожил до трона всемирного владыки. Тебе не кажется это важным? Распад личности наступит раньше, чем человек наберет достаточно власти. Драгоценный камень, что бы он там ни нес в себе, не может стать оружием для завоевания мира. И вся история его безумных владельцев – тому подтверждение.

– Камень не может, – кивнул Рустем. – Но со времен притязаний его последних хозяев технологии существенно изменились. И кто знает…

– Ты как ребенок! Все мальчишки любят сказки про войну!

Рустем наклонил голову, и взгляд его стал мрачным. Резче проступили скулы, губы словно стали тоньше, обнажив белые хищные зубы:

– Ты ошибаешься, – сказал он негромко. – Сказки – вещь важная и полезная. Если рассказывать детям правильные сказки, из них вырастут воины.

Мири рассердилась:

– Это ты что такое говоришь? Воины? Я, конечно, не пацифистка, но мне кажется, нашему миру есть о чем думать, кроме войн. И ты, наверное, прав. Детям надо рассказывать правильные сказки: добрые, светлые, чтобы они учились договариваться друг с другом, а не вгрызаться в глотки!

Дискуссия на политическую тему кончилась неожиданно: автобус повернул на неровную, посыпанную гравием дорогу, и собаки, почуяв близость стоянки, забеспокоились. Одни лаяли, другие взвизгивали, третьи подвывали. Хозяева покрикивали, пытаясь усмирить питомцев.

– Мы подъезжаем к гостинице? – спросил Рустем, пружинисто поднимаясь с пола.

– Да, это наш постоялый двор, – отозвался Виктор. – До города мы не доезжаем буквально несколько километров. Это местечко называется Лез Этан. Гостиница – «Лукум». Имеет несколько восточный колорит, но это скорее плюс. Например, здесь умеют варить кофе на песке и подают обалденную пахлаву. Я и в Турции такой не ел.

Встречать их вышел сам хозяин – толстый турок, гладкий, лоснящийся, с пухлыми губами и окладистой бородой пегого цвета. Хоть борода его и была наполовину седа, а толстые пальцы перебирали сердоликовые четки, глазки турка блестели оживленно, лобызался он с русскими гостьями с удовольствием, кое-кого даже похлопал по попке и погладил по плечику.

Мири договорилась с Людой, что собачники оплатят номер для нее и Рустема. Рустем помогал носить вещи и устраивать собак, а Мири убежала в гостиницу и первым делом залезла под душ. Особых изысков в отеле не наблюдалось, но три звезды соблюдались строго. Ремонт сделан, номера чистые, полотенца, всякие шампуньчики и мыло на месте.

Мири вымылась, почистила зубы, перестирала белье, быстро нырнула в кровать.

Она проспала до ужина и во сне снова ехала куда-то, меняя автобусы и электрички и мучительно мечтая о том, чтобы сесть в машину, чтобы удобный лимузин мягко шуршал шинами, и можно было бы устроиться на заднем сиденье, положить на колени ноутбук, написать бабушке. Или позвонить.

Она проснулась и в первый момент пребывала в счастливом беспамятстве; думала только о бабушке. Потом представила, как старая Мириам станет подыскивать место для ширмы. Пожалуй, лучше всего будет в кабинете, подле письменного стола… нет, правее, к камину… Мысль о ширме напомнила о письме вороватого родственника Тавернье, которым можно удивить даже много чудес повидавшую бабушку… Как жаль, что письмо обрывается на самом интересном месте… И тут же в мозг вонзилась мысль о камне, и радужные мысли померкли. Появившийся на пороге Рустем с интересом наблюдал за сменой выражений ее лица: от радости к гримаске горького разочарования.

– Это мой приход произвел на тебя такое тяжкое впечатление? – поинтересовался он.

– Нет. Просто мне приснилось что-то хорошее. И еще, что я все придумала.

– Что именно?

– Как добраться до Женевы, не предъявляя документов и не светясь на вокзалах.

– Самолет арендовать?

– Самолет? Ой, а ведь и верно, самолетом даже быстрее! Но я думала про машину с шофером.

– Тоже вариант. По здешним дорогам можно домчаться за несколько часов.

– Но и самолет, и автомобиль с шофером стоят денег, которых у нас нет. И Людочка мне столько не одолжит.

– Ну, по поводу денег я кое-что придумал.

– Что?

Но Рустем разговаривать не захотел, отправился в душ и, только появившись оттуда через добрых минут двадцать, принялся излагать свой план.

– Ты хозяина видела?

– Ну, мельком.

– Так вот, он турок и я почти турок…

– Ты же вроде цыган?

– Одно другому не мешает. Поскольку я говорю на арабском и правоверен, как сам пророк, да святится имя его, то мы с достопочтенным Мустафой Шафаком быстро нашли общий язык. Он больше спрашивал, чем говорил, но многое не спрячешь… Кроме того, он чувствует себя здесь вполне уверено, бизнес у него легальный: эта гостиница и пара ресторанчиков в соседнем городе. Он предпочитает жить здесь, вне пределов Меца: места больше, свежий воздух и подальше от любопытных глаз. Достопочтенный Мустафа устраивает в дальнем амбаре собачьи бои. Я видел ринг. Хоть он и говорит, что здесь тренируются местные любители бокса, но запах крови… да и Людочка о собачьих и петушиных боях говорила, помнишь?

– Да… Ты хочешь заработать на боях? Но в таких случаях исход не всегда можно предсказать…

– Ты дослушаешь меня, женщина? – Рустем сверкнул глазами. – Почему ты все время болтаешь?

– А? – Мири растерялась от такого хамства и примолкла. Рустем удовлетворенно хмыкнул и продолжал:

– Я не собираюсь ставить на собак. Сейчас нам нельзя полагаться на удачу. А значит, придется зарабатывать не везением, а умением.

– В смысле?

– Я же телохранитель, помнишь? Владею техниками различных единоборств. Короче, я боец. Думаю, Мустафа не откажется устроить для меня поединок с каким-нибудь местным амбалом.

– Но… но это опасно!

– И что? Нам нужны деньги… Учитывая, что бой должен состояться завтра, большую сумму мы запросить не можем. Нужно рассчитать минимум, который позволит тебе добраться до места даже в одиночку.

– В одиночку? – голос Мири упал почти до шепота.

– Не плачь, я не собираюсь умирать. Но возможны травмы. Проигравший тоже получает некоторую сумму денег. Ты поняла? В кофейной зоне ресторана стоят мониторы, иди, залезь в Интернет и выясни цены на машину с шофером и на аренду самолета. А я пойду к Мустафе договариваться.

– Но если он не захочет?

– Мустафа Шафак? Ха, не смеши меня. Человек азартный не сможет отказаться от такого соблазна.

И Мустафа не отказался. Оглаживая ухоженную бороду, он пытался уговорить Рустема перенести бой на пару дней: больше народу можно будет собрать и денег больше. Но тот стоял на своем – завтра вечером он сможет выйти на ринг. И только завтра.

– Что ж, друг мой, если таково твое условие… Сколько ты хочешь получить в случае выигрыша? А в случае проигрыша? Очень разумные цифры, – хозяин перебирал четки и в который раз внимательно разглядывал сидевшего перед ним молодого человека. Рустем держался почтительно, как положено в разговоре со старшим, но одновременно старался продемонстрировать небольшой ум и гордыню: качества, которые, по его расчету, должны усыпить подозрения Мустафы.

– А скажи мне, друг мой, почему ты вообще попал в такое трудное положение? – вкрадчиво расспрашивал молодого человека Мустафа. – Без денег, в чужой стране… Не подумай, что я просто любопытствую! Как единоверцы мы должны помогать друг другу, и я мог бы предложить тебе… работу, например.

Рустем изложил хозяину несколько отредактированную версию событий: им с девушкой пришлось в спешке бежать от ее родственников и чтобы добраться до дома, он должен добыть денег.

– Вот как? – Мустафа налил чай в тонкостенные стеклянные стаканчики. – Это приятно: сознавать, что и в наше время есть такая любовь… но ведь твоя девушка… ты уверен, что правоверному нужна именно такая жена?

– Она готова идти за мной, куда я скажу, – спокойно ответил Рустем. – Кроме того, господин мой, она очень умна и обладает значительным капиталом. Я правоверный и точно знаю, что буду хорошим мужем и отцом, но умение распоряжаться деньгами – особый талант, которого у меня нет. И я подумал: что дурного, если старшая жена будет вести финансовые дела семьи? Став состоятельным человеком, я смогу взять в свой дом достойную девушку из хорошей семьи, воспитанную в наших традициях. Смогу помогать бедным, как велит Коран. Когда-нибудь… – Рустем вздохнул, – когда-нибудь я даже совершу хадж. Мой дед так мечтал об этом, но он жил в Советском Союзе и это было невозможно.

– Ты, как я вижу, не только достойный, но и разумный молодой человек, – хозяин взглянул на Рустема с новым интересом. – Приятно слышать, что традиции так дороги твоему сердцу…

Некоторое время они пили чай. Рустем сидел с почтительным видом и практически не поднимал глаз, хоть внутри был натянут, как струна. Однако он осторожно подносил к губам стаканчик, делал маленький глоток, ставил стакан на место и рассматривал узор ковра под ногами.

– Я помогу тебе, – подал голос Мустафа. – Мы, правоверные, должны держаться вместе. Завтра в семь вечера будь готов. Бой начнется в восемь. А сегодня вечером ты и твоя девушка будете моими гостями. Ужин за мой счет.

– О, господин мой…

Мустафа поднял руку, останавливая поток возражений и благодарностей.

– Позволь мне оказать гостеприимство человеку, который завтра доставит мне удовольствие своим мужеством и искусством.

Рустем благодарно наклонил голову.

– А теперь по поводу правил, – тем же напевным и неторопливым голосом продолжал хозяин. – Ты ведь понимаешь, друг мой, что это бой без правил и все возможно?

Мири ушла с ужина рано и легла спать. Но ей никак не удавалось прогнать тревожные мысли. Затея Рустема с боем казалась безумной. Если его убьют… что она станет делать дальше? Лучше даже не загадывать. В который раз Мири принялась проклинать «Ярость богов». Чертов камень, и надо же было, чтобы он появился именно сейчас, и будто судьба гонит ее к встрече, которой она предпочла бы избежать. Мири вспомнила рассказ дядюшки, вернее, двоюродного деда. Ему довелось держать камень в руках во время Второй мировой. Старик рассказывал много чего, но кто же его слушал? Что-то про Гиммлера и Анненербе… Ах, если бы она слушала дедушку Айзека! Во время войны, будучи еще юнцом, он ходил в учениках старого Йозефа. Йозеф считался в семье не просто патриархом, но его уважали и даже побаивались за необыкновенный дар: практически не глядя, на ощупь, он мог распознать любой камень. Назвать место его происхождения, цвет, дефекты (включая внутренние!), вес, чистоту и прочие характеристики.

Старый Айзек гостил тогда в доме савты Мириам. Мири приехала к бабушке на каникулы и была торжественно представлена старику. Тот подивился, какая она большая, а затем, поглядывая на бабушку, протянул девочке бархатный мешочек:

– Покажи мне, детка, что ты умеешь.

Мири равнодушно перебирала камни. Она относилась к своим способностям как к чему-то обычному, не подозревая, что другие ювелиры так не могут. Пальчики терли грани камней. Она смотрела в их радужную глубину и сбивчиво говорила:

– Опал… не настоящий. Этот настоящий, но странный. Он как торт, у которого коржи скреплены[6] чем-то. Это аметист, темный и красивый, но внутри пузырьки…

Потом девочка пила чай с сэндвичами, с нетерпением ожидая, пока взрослые наговорятся и можно будет поехать кататься к берегу озера.

– Ты права, Мириам, – кивал лысой головой дедушка Айзек. Его узловатые пальцы ловко подхватывали камни со стола и собирали их в темное нутро мешочка. – Это дар Йозефа вернулся в семью. Странно, что он достался девочке. Но и это лучше, чем ничего, лучше, чем если бы дар просто канул в Лету… Однако ее надо учить… Ну, как знаешь, смотри, чтобы не было поздно. – Старик убрал бархатный мешочек во внутренний карман пиджака. – Вот Йозеф бы удивился. Помню, как он все пытался передать мне свое мастерство, да так ничего и не вышло. Хотел бы я увидеть камни его глазами или глазами этой девочки… Я рассказывал тебе, что однажды видел «Ярость богов»? Тот самый проклятый рубин. Это было во время войны. В мастерскую старого Йозефа в Вене явился некий господин Зиверс. Он обещал хорошо заплатить, если старик съездит взглянуть на некие драгоценности, а потом будет держать язык за зубами. Честно говоря, Йозеф тогда был уже очень стар и почти ослеп, и ехать ему никуда не хотелось. Но когда Зиверс сказал, какие именно драгоценности он должен осмотреть, старик согласился немедленно. Он взял меня с собой, я нес чемоданчик с инструментами и помогал ему идти по лестнице.

Айзек говорил медленно, время от времени отпивая травяной чай из тонкостенной чашечки мейсенского фарфора. Савта Мириам внимательно слушала, а Мири едва сдерживала зевоту. Шелестящий голос старика усыплял, и она почти задремала, пока он рассказывал бабушке свою историю, совершенно не интересную для девочки-подростка, которая понятия не имела о чем речь, а мальчиками и спортом интересовалась больше, чем драгоценными камнями. Гиммлера она представляла себе исключительно по фильму «Семнадцать мгновений весны», из которого посмотрела одну серию, когда сломался модем, и кабельное телевидение целый день не работало.

– Нас посадили в черный автомобиль, – не спеша продолжал Айзек. – Господин Зиверс ехал в другой машине… Сопровождали нас такие молчаливые люди в штатских костюмах, но с военной выправкой. Приехали мы в музей замка Хофбург, и тогда я увидел имперские инсигнии. Да… исключительные вещи там были. Но больше всего меня поразил тот камень, рубин. Йозеф долго не хотел брать его в руки, словно боялся. А потом-то ему было плохо, так плохо, что я опасался за его жизнь… думал, он и не выйдет из этого музея.

– А ты? – с любопытством спросила Мириам. – Как чувствовал себя ты, Айзек, когда смотрел на проклятый камень?

Старик пожевал губами, чашка жалобно звякнула о блюдце. – Уж и не помню… страшновато было.

«Почему он соврал?» – сонно удивилась Мири, но не спросила; не принято уличать старших во лжи.

– А потом нас еще раз вызвал господин Зиверс, – продолжал Айзек. – В тот раз он сказал, что нужно приехать на всякий случай, если важному человеку понадобится расспросить эксперта. Но мы не понадобились…

Старик прикрыл глаза и словно вновь оказался в предвоенной Вене. Их с Йозефом привезли в богатый дом на шикарном черном автомобиле. На улице неподалеку находилось кафе, и так вкусно пахло кофе и корицей, что даже страх перед мрачными провожатыми становился меньше. Йозеф мучительно медленно поднимался по лестнице, отдыхал после каждой ступеньки. Айзек поддерживал его под руку, а сзади маялся то ли охранник, то ли провожатый – здоровый тип с грубым лицом. Они добрались только до площадки второго этажа, когда с улицы послышался шум мотора; еще одна машина затормозила подле здания. И тогда господин Зиверс показался внизу лестницы и крикнул:

– Быстрее, отведите их в синюю гостиную!

– Да он еле ползет, – сквозь зубы отозвался сопровождающий.

– На руках неси! – донеслось снизу.

Охранник негромко выругался, потом вырвал из рук Айзека чемоданчик с инструментами и сунул его старику:

– Держи! А ты, молокосос, бери меня за руки.

Перехватив руки крест-накрест, они образовали подобие сидения. Старый Йозеф испуганно цеплялся за плечи молодых людей, но не проронил ни слова, пока его почти бегом возносили на третий этаж.

Закрытые шторы превратили синюю гостиную в подобие сумрачного аквариума, но охранник не удосужился включить свет, он просто захлопнул дверь, и шаги его загрохотали вниз по лестнице. Ювелиры оказались в полумраке. Айзек помог старику сесть, а сам прислонился к стене, тяжело дыша. Он был молод, но не привык к подобным физическим упражнениям. Когда кровь перестала стучать в висках, Айзек понял, что слышит доносящиеся из соседней комнаты голоса.

– Итак, вы лично убедились, что все инсигнии на месте и это оригиналы?

– О да, господин рейсхфюрер, – подобострастно ответил Вольфрам Зиверс, руководитель Аненербе. Он чувствовал себя чертовски неуютно под взглядами людей, сидевших в полутемной комнате. Гиммлер – человек весьма предсказуемый, и хоть взгляд его колюч и лицо не выражает ничего, кроме недоверия, но второй пугал господина Зиверса гораздо больше. Карла Виллигута называли личным магом Гиммлера и был он личностью не слишком известной, а потому опасной. Этакая темная лошадка. Да еще глаза у него… так и буравит своими черными гляделками. Господин Зиверс завздыхал и с тоской подумал, что очень хотел бы сейчас оказаться в собственной гостиной. Или в уютном кабинете. Казалось бы, он достиг высокой должности, руководит могущественной организацией и должен заниматься исключительно руководящей работой. Так нет же! Вначале по поручению рейхсфюрера он, как мышь архивная, лично собирал все документы и мотался по библиотекам и музеям, отыскивая сведения о Копье Судьбы. А теперь вот его послали в Вену, чтобы он как специалист удостоверил подлинность имперских знаков высшей власти.

Гиммлер встал и подошел к окну. Их небольшое совещание проходило в доме на окраине Вены, принадлежавшем одному из сторонников НСДАП. Хозяин был счастлив оказанной ему честью, но старался лишний раз не путаться под ногами. Рейхсфюрер отогнул край тяжелой бархатной портьеры. Внизу, на мостовой, стоял темный автомобиль охраны. Гиммлер слышал тяжелое дыхание Зиверса и чувствовал его тревогу. Толстяк даже несколько осунулся за последнее время. Вот про Виллигута этого не скажешь. Его словно и нет в комнате, так неподвижен он и так бесстрастен. Официальная биография Карла Виллигута была прозрачна, как слеза ребенка: он происходил из рода военных и вся его жизнь, так же, как жизнь его предков, была посвящена войнам во славу Германии.

Но имелась и другая сторона в биографии этого человека. Он был известен как «последний наследник» древней линии германских святых Виллиготис, ведущих свой род из бесконечных глубин истории. Виллигут утверждал, что владеет родовой памятью, которая позволяет ему помнить события из жизни его племени более чем тысячелетней давности. Он сообщал, что получает советы и наставления в рунической форме от своего деда, Карла Виллигута, умершего много лет назад, а тот, в свою очередь, озвучивает волю древних вождей германцев.

Рейхсфюрер повернулся и негромко, но весомо заговорил:

– Завтра, 13 марта 1938 года свершится предначертанное. Наш вождь Адольф Гитлер торжественно въедет в Вену и предъявит свои права на имперские инсигнии. Сопровождать вождя будет шеф Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии Вильгельм Кейтель. Они проследуют в музей замка Хоффбург, где хранятся реликвии. Вы, господин Зиверс, будете ожидать его там. Кто еще в группе встречающих?

– Вальтер Бух, юрист. А также Эрнст Кальтенбруннер, глава австрийских СС.

– О да, на этого человека вполне можно положиться, – кивнул Гиммлер. – Кальтенбруннер организует охрану на должном уровне. Что ж, будем считать, что все от нас зависящее мы сделали, и остается лишь стать участниками исторического момента. Идите, господин Зиверс, и отдохните. Завтра вам нужна будет свежая голова. Ведь вы будете творить историю.

Откланявшись, Зиверс вышел, стараясь не показать, сколь нетверда его поступь. Отдохнуть! Да он глаз не сомкнет! Если только пунш горячий принять в качестве лечебного средства?

Когда за руководителем Аненербе закрылась дверь, подал голос Карл Виллигут.

– Этот человек глуп, – сказал он.

– Ну и что? – Гиммлер пожал плечами. – Зато он исполнителен. И он сделает то, что я ему прикажу. И будет молчать.

– Вы правы. – Виллигут говорил негромко, однако голос его был хорошо слышен. Глаза следили за рейхсфюрером, но тело при этом оставалось совершенно неподвижным. Гиммлер, который хотел было вернуться за стол, так и остался у окна. Ему неуютно было находиться слишком близко к этому человеку. – Фюрер уже выбрал место для хранения инсигний?

– Да. Он получил откровение, когда был в состоянии транса. Копье Судьбы должно покоиться в древней приходской церкви Святой Екатерины Нюрнбергской, в том зале, где когда-то проходили состязания мейстензингеров.

– Очень торжественно, – без всякого выражения произнес Виллигут, и Гиммлер не посмел заподозрить насмешку в его словах. – Зиверс принес опись вещей, хранящихся в замке Хофбург?

Гиммлер жестом указал на кожаную папку с тисненным золотом имперским орлом. Плавным движением его собеседник придвинул к себе документы и принялся быстро просматривать листы, отпечатанные на машинке.

«Что он там видит? – удивленно думал Гиммлер. – Темно и букв не разобрать. Этот черт еще и способен видеть ночью, как кошка».

– Вот то, что нам нужно, – подал голос Виллигут. Он подвинул документы на край стола и направил на них свет лампы.

Гиммлер подошел и, опершись ладонями на стол, уставился на список. «Орден нагрудный императора Франца-Иосифа, в оправе 27 бриллиантов… не то, ах вот, отчеркнутая строчка: перстень с рубином. Камень не огранен. Внутри заметны темные примеси. Вес 49 каратов».

– Вы уверены? – Рейхсфюрер вздрогнул, потому что сам не узнал собственный голос, он прозвучал хриплым карканьем.

– Я смогу сказать вам с уверенностью тот ли это камень, лишь когда увижу его воочию, – спокойно заявил Виллигут. – Но я проследил путь рубина, начиная с тех древних времен, когда им владел граф Дракула. Где он только ни побывал, этот замечательный камень! И в России и во Франции. И везде за ним тянется кровь. После Великой французской революции он оказался в Германии, и я пытался добраться до него, искал, имея полномочия от кайзера использовать неограниченные средства… Если бы тогда, в годы войны, этот священный камень воинов, камень победителей, попал в нужные руки, все для Германии могло бы обернуться по-другому!

Странный звук наполнял комнату. Рейхсфюрер слушал Виллигута как завороженный и все же краем сознания пытался понять, что еще он слышит. И лишь когда его придворный маг замолчал, Гиммлер понял, что этот неясный шум – его собственное частое и надсадное дыхание. И что он все еще стоит в неудобной позе, опершись руками о стол и наклонившись к списку. Он разогнул спину и опять отошел к окну. Темные, глубоко посаженные глаза Виллигута следили за рейхсфюрером. Если он, Карл Мария Виллигут, все рассчитал правильно, если звезды не обманули его, и он поставил на нужного человека, то именно этот немец приведет его к могуществу. И тогда он, Карл Виллигут, сможет творить историю, ту историю, которую сочтет нужным. Ему вдруг показалось, что Гиммлер колеблется. Желая преодолеть нерешительность рейхсфюрера, Виллигут спросил:

– Скажите, вы помните, как фюрер рассказывал о своем видении, том, где присутствовало Копье Судьбы?

– Да, конечно.

– Помните его слова про кровавый водоворот и маску смерти, которую он видел на дне? Кричащее лицо? – Виллигут заметил, как передернулся рейхсфюрер и, не дожидаясь ответа, продолжал:

– Я читал описания камня. Человек с сильной волей, заглянувший в камень, видит там именно это – маску смерти, вопящий лик. И если полководец впитает в себя ярость камня, его силу, ничто не сможет остановить такого человека. Само собой кольца недостаточно: нужны воля и разум. Нужен ум, точный и способный предвидеть многое.

И Вилллигут склонил голову в почтительном полупоклоне. Человек, стоявший у окна, невольно расправил плечи и твердо сказал:

– Хорошо, я вам верю. Добудьте мне этот камень[7].

В тот вечер Рустем никуда не спешил, воздал должное местной кухне, выпил кофе, а потом долго беседовал с Людочкой, сидя подле горящего камина. Рыжеволосая женщина смотрела на него влюбленными глазами. Рустему Людочка понравилась чрезвычайно, но он помнил о работе: сначала нужно выполнить задание. Поэтому он лишь смотрел на нее влажными темными глазами, расспрашивал о жизни и работе, говорил низким голосом, от которого у женщины сладко замирало сердце, но ничего лишнего себе не позволил и ушел спать один. На следующий день утром Рустем спал дольше обычного, потом немного размялся, поел и пошел помочь собачникам погрузить животных; им предстояло ехать на выставку в Реймс.

– Мне эта затея с боем не нравится, – говорила Людочка, передавая ему клетку с йоркширскими терьерами. – Ты так рискуешь… Неужели действительно нельзя как-то иначе выкрутиться?

– Это избавит меня от необходимости просить денег в долг, – сухо ответил молодой человек. – Каждый зарабатывает как может.

– Да, но… а если ты проиграешь?

– Мири все равно получит определенную сумму: я договорился. И сможет добраться до… родственников.

– Ну, не знаю… странно все это, – Людочка покачала головой. – Но, в конце концов, вы взрослые люди и поступайте, как знаете.

– Спасибо, – Рустем взял ее за руку и поднес ладонь к губам. Он поцеловал не тыльную часть ладони, а внутреннюю, у основания кисти: там, где бьется пульс. Жест получился очень нежным и почти интимным. Людочка на какой-то миг замерла, потом ее белая кожа вспыхнула огненным румянцем, она торопливо отдернула руку, пробормотала:

– Надо поговорить с Мустафой… он обещал заказать корм на обратную дорогу… – и пошла, почти побежала к гостинице.

Глядя вслед Людочке, Рустем хищно улыбнулся. Пухленькая и милая рыжеволосая женщина нравилась ему гораздо больше, чем тощая и язвительная Мириам. Он решил, что, когда это задание будет выполнено, он непременно отыщет Людочку. А пока… пока нужно сосредоточиться на более близкой и куда менее приятной цели. Он направился в лес, который начинался едва ли не за забором отеля. Надо размяться. Бой с тенью, пробежка – он в отличной форме, но разминка не повредит. Не прошло и получаса, как у него в кармане завибрировал телефон.

– Да?

– Рустем, Люда с тобой? – голос Мири звучал недовольно.

– Нет, я на пробежке. Что-то случилось?

– Да нет. Просто пора ехать, а ее нигде нет. Виктор уже копытом бьет…

Рустем повернулся и, набирая скорость, побежал к гостинице. Впрочем, когда он оказался у ворот, автобус уже выруливал с территории, и он увидел в окне Виктора, который выговаривал что-то Людочке. Но молодая женщина совсем, кажется, его не слушала, ее взгляд лихорадочно метался, отыскивая кого-то.

– Она никак не хотела ехать, не поговорив с тобой, – услышал Рустем голос Мири, которая удивленно следила глазами за автобусом. – Виктор чуть не силой запихнул ее в машину.

И тут Людочка увидела Рустема. Оттолкнув Виктора так, что мужчина рухнул в ближайшее кресло, она бросилась к выходу. Автобус остановился, двери открылись, и Людочка буквально выпала на руки Рустему.

Мири стояла рядом, онемев от изумления, и таращилась на эту сцену в духе то ли драмы, то ли водевиля.

– Я не знала, можно ли кому-нибудь сказать, – лихорадочно говорила Людочка, обвив руками шею молодого человека и плотно прижавшись к нему роскошной грудью. – Но меня это напугало. Я подумала, вдруг это важно…

– Что? О чем ты? – Рустем гладил ее по волосам, и видно было, что отпускать трепещущее в его объятиях тело ему не хочется.

– Я ходила к Мустафе, договариваться насчет корма, а потом Мики, Светкин йорк, сбежал. Я его искала, искала. Нашла, но он улизнул и забрался в кусты. Я полезла за ним. И прямо напротив оказались окна кабинета. Там был Мустафа и еще один парень, здоровый. Голый по пояс и с такими мышцами… я сразу подумала, что это твой противник. А Мустафа, он… он держал в руках жабу. Толстую такую… и этот парень… он ее поцеловал. Я не знала, что думать… вдруг это какая-то восточная магия, и они хотели навести на тебя порчу или еще что… Я так испугалась! Я просто не переживу, если с тобой что-нибудь случится!

– Люда! – Виктор свешивался с подножки автобуса и орал в полный голос. – Мы едем без тебя!

– Езжай, – Рустем с некоторым трудом оторвал от себя девушку, которая уже всхлипывала. – Спасибо тебе, ты… ты молодец. Может, ты даже спасла мне жизнь.

– Хочешь, я останусь? – спросила Людочка, подняв на него голубые глаза, опушенные темными от слез ресницами.

«Ни фига себе, – думала Мири, наблюдая за трогательной сценой. – Я что, невидимка? Подруга, называется! Не то чтобы мне так уж нужен этот цыган или турок, или кто он там… но по сюжету мы вроде как пара?»

– Я тебя найду, – ответил Рустем, твердой рукой увлекая девушку к автобусу. – Сейчас мне нужно закончить работу, а потом я обязательно найду тебя. – Он быстро прижался ртом к ее губам, и вот уже Людочка без сил обмякла в кресле, а весь автобус, затаив дыхание, наблюдает за тем, как, прихватив Виктора за грудки, Рустем коротко сказал:

– Присмотри за девушкой. И не обижай ее, слышишь?

Виктор, заглянув в темные глаза бойца, быстро кивнул и ответил:

– Хорошо-хорошо, конечно, я все понимаю…

Автобус уехал, а Рустем все стоял во дворе, хмуро глядя ему вслед.

– Эй, – Мири нерешительно дернула его за рукав. – Что это с ней было? Крыша поехала? Жабы какие-то…

– Твоя подруга молодец, – ответил мужчина, холодно взглянув на свою подопечную. – Думаю, она и правда спасла мне жизнь.

– Ты тоже веришь в магию?

– При чем тут магия? Все строго научно: есть экзотический вид жаб, железы в их коже вырабатывают некий токсин. Это яд, но на крупных животных, таких как люди, он в определенных дозах действует не как яд, а скорее как галлюциноген и анальгетик.

– То есть он вызывает глюки? Этот боец будет мультики смотреть, вместо того, чтобы кулаками махать? – насмешливо спросила Мири.

– Этот боец не будет чувствовать боли, что бы я с ним ни делал, – ровным голосом отозвался Рустем, и у Мири как-то сразу свело желудок, а ладони стали мокрыми и холодными. Она незаметно вытерла их о джинсы и почти робко спросила:

– И как же… ты тогда с ним не сможешь справиться, да?

– Да, справиться с ним будет невозможно. И поэтому мне придется его убить.

«Может, я тоже под воздействием какого-нибудь галлюциногена?» – Мири оглянулась и незаметно ущипнула себя за руку. Стало больно. «Детский сад, – одернула она себя. – Щипание серьезных видений не рассеет, но, к сожалению, действо, происходящее на моих глазах, реально. И именно поэтому оно так пугает».

Бог знает, чего она ждала от боя, но все оказалось, как в самом дурном кино. Этакий малобюджетный боевик. Лес, сумерки, круг вытоптанной прошлогодней травы на широкой поляне, подвешенные на безлистных ветках лампы. Провода, как змеи, тянутся в машине с работающим генератором. И возбужденные лица людей, стоящих под деревьями. Еще несколько минут назад они гомонили, крича на разные голоса, толкаясь подле переносных столиков, за которыми принимали ставки. Мири разобрала русскую, французскую, арабскую, польскую речь. Кажется, кто-то говорил по-английски и по-немецки.

Женщин было мало – в основном зрительская аудитория состояла из мужчин, одетых в кожаные куртки и свитера, кое у кого на головах были мусульманские шапочки.

Они оставляли свои машины на дороге у въезда в лес или на парковке подле гостиницы Мустафы и шли через лес, стягиваясь к поляне. Здоровались, пожимали руки, похлопывали друг друга по плечам, переговариваясь, переходили от группы к группе. Ни дать ни взять светский раут.

Бойцов было всего четверо: Рустем; смуглый, невысокий, но очень плотно сложенный человек, которого выставил хозяин гостиницы; и еще двое. Сложно организовать настоящий турнир за такое короткое время, пояснил им Мустафа.

Мири пребывала в некоем подобии ступора. Ей все время хотелось подойти и пощупать окружающих людей и предметы, чтобы избавиться от впечатления нереальности происходящего. Вон ужасно колоритный дядька, обросший неопрятной бородой, в кожанке и каракулевой шапочке, с быстрыми черными глазами. За его спиной двое молодых мужчин повыше ростом, застывших в почтительном молчании. Мустафа подходит, они обнимаются и, похлопывая друг друга по плечам, что-то говорят. Хозяин гостиницы идет дальше, здоровается с лощеным господином в дорогом костюме, по виду – не меньше, чем испанский гранд или французский барон. Тонкие усики, очки в золотой оправе, холеное лицо. Мири изо всех сил прислушивалась к разговору и наконец поняла, что господин – хозяин антикварной лавки в соседнем городке.

Неподалеку от антиквара стоит женщина – одна из немногих здесь. Крупная, крепко сбитая тетка в джинсах, резиновых сапогах и толстом свитере. Светлые волосы скручены в высокий узел и даже отсюда видно, какие они тяжелые и густые. Лицо у нее обветренное и немного одутловатое, но Мири уверена, что в молодости она была очень хороша собой.

Лица, лица, от них кружится голова. Мири закрыла глаза, чтобы не видеть их, и прислонилась к горячему плечу Рустема. Тот спокойно сидел на деревянной скамейке под деревом. Он одет в джинсы и майку, на плечи накинута куртка. Со стороны казалось, что он даже дремлет. Но Мири чувствовала, как от его тела волнами расходится тепло и что-то еще, некое ощущение опасности. Рустем обнял ее, прижал к себе и с тревогой вгляделся в бледное личико девушки.

– Тебе нехорошо? Давай ты пойдешь в номер и подождешь меня там?

– Нет, я с тобой! – она цепляется за него, как за что-то знакомое и реальное в этом призрачном лесу. Да что там в лесу! Где благополучный и устроенный мир, в котором она прожила всю свою жизнь? Дорогие гостиницы, хорошие машины, комфортабельные лайнеры. И вместо этого – подозрительные ночлежки, собачий автобус и вот теперь этот лес, где она на правах подружки бойца, но ведь и это ложь! Ложь! Мири вспомнила, как Рустем ласково и неохотно отрывал от себя Людочку. Надо же, кто бы мог подумать… Ей стало немного обидно, обычная женская ревность: «он решил, что она лучше». Инстинктивно она крепче прижалась к Рустему, но тут же устыдилась себя. «Ведь он мне совсем не нравится, и если у них с Людой что получиться, так и замечательно».

Чтобы подстегнуть народ и заставить людей делать ставки, Мустафа уже не первый раз представлял бойцов.

– Рустем! – голос его глуховато звучал среди деревьев, и туман в свете ламп поднимался дымными клочьями. – Наш гость и темная лошадка! – Рустем встал и, сбросив куртку с плеч, повернулся, приветствуя болельщиков. Послышались одобрительные возгласы. Некоторые подходили, чтобы взглянуть на бойца вблизи. Щупали мышцы, заглядывали в глаза, пытаясь оценить потенциал. Мири передергивало от нервного ужаса, но Рустем держался совершенно спокойно.

– Исмаил! Победитель последних трех боев!

Смуглый крепыш никак не отреагировал на приветственный гул толпы. К нему никто не подходил, видимо, все знали, чего можно ждать от этого человека.

– Бруно! Профессиональный боксер, черный пояс каратэ!

Высокий светловолосый парень вскинул вверх руки, приветствуя зрителей. Он сверкал улыбкой, как голливудская звезда, и то ли разминался, то ли демонстрировал зрителям удаль и мастерство, подпрыгивая в воздух, как Джеки Чан, проводя быструю серию ударов в никуда, как Кличко.

– Фредерик! Гроза портового Гавра! – Четвертым оказался здоровенный негр, его кожа лаково блестела в свете ламп. Он не улыбался и никто как-то не рискнул пощупать его мускулы, встретившись взглядом с маленькими глазками, угрюмо глядевшими из-под нависших век.

– Почему он такой потный? – испуганно спросила Мири, поглядывая на чернокожего гиганта.

– Это масло или жир, чтобы руки противника скользили, и труднее было провести захват. – объяснил Рустем.

– О! А почему ты ничем не натерся?

– Я так не работаю.

Одна из припаркованных на просеке машин издала вдруг резкий гудок, и гомонящие зрители примолкли. Мири думала, что проведут жеребьевку, но как оказалось, здесь были свои правила. Победитель прошлого боя выбирал себе противника. Потом сражались два других бойца и в финале встречались два победителя.

Исмаил выбрал Бруно. Кольцо зрителей уплотнилось, Мустафа крикнул что-то гортанное, и бой начался.

На фоне подпрыгивающего Бруно Исмаил казался малоподвижным и неповоротливым. Он принял защитную стойку, подняв перед собой сжатые кулаки, и чуть поворачивался навстречу шустрому блондину. Осознав, что инициатива должна исходить от него, Бруно бросился в атаку. Удар ногой в корпус – Исмаил покачнулся, но остался стоять. Зрители свистели, кто-то выкрикивал советы, кто-то – насмешки. Бруно провел блестящую атаку: удар в корпус, от которого Исмаил закрылся, и подсечка, которую он не увидел, и потому рухнул на бок. Однако, оказавшись на земле, он успел извернуться и в свою очередь ударить соперника по ногам. Тот упал. Некоторое время они боролись. Зрители подступили ближе, теснее сжав кольцо. Рустем встал на скамью, чтобы видеть происходящее, и Мири неохотно, но сделала то же самое. Собственно, когда она опять увидела тела бойцов, все уже было ясно: Исмаил добрался до горла противника и, никак не реагируя на наносимые ему удары, сжимал руки.

– Он его убьет, – прошептала девушка, чувствуя, как к горлу поднимается дурнота.

Рустем даже не взглянул на нее: он внимательно наблюдал за происходящим. Не прошло и минуты, как Исмаил откатился в сторону и медленно, почти неуклюже встал. Толпа загомонила, Мири с ужасом видела перед собой лица зрителей: радостные, разочарованные, возбужденные, искаженные криком, притворно-равнодушные, но ни одного сочувствующего. Двое парней выскочили в круг, за ноги потащили блондина – его тело – в сторону и тут же, под деревьями, деловито принялись паковать его в черный мешок.

– Слушай внимательно, – услышала Мири шепот Рустема: – Если я проиграю, иди к Мустафе. Он все равно должен заплатить. Причем прямо здесь, на месте, на глазах у людей. Но вначале вызови машину из города. Позвони, вот номер, я списал в справочнике. Отойди за деревья, сделай вид, что тебя тошнит, и потихоньку вызови такси. И, разговаривая с Мустафой, упомяни, что машина здесь, и шофер знает наши имена. Хоть какой-то свидетель. Ты поняла?

– Меня сейчас вырвет, – пробормотала Мири, чувствуя, как все плывет перед глазами, и холодный пот струится по спине.

Рустем проследил, как она бредет к кустам, и шагнул на ринг. Один из парней, следовавших за Мустафой, сделал несколько шагов за девушкой, но услышав звуки, доносившиеся из кустов, презрительно фыркнул, встал так, чтобы видеть ее голубой свитер, и принялся следить за боем.

Рустем понимал, что против прямого удара Фредерика он не выстоит – слишком большая разница в весе. Наверняка этот парень на спор убил пару если и не быков, то баранов. Кулаки пудовые. Ну да посмотрим, кто кого. Рустем двигался быстро, позволив лишь пару раз задеть себя, и, ловя удар вскользкую, легко падал и так же легко поднимался. Его удары не причиняли негру серьезного вреда – тот был буквально покрыт панцирем из мышц, но зато бесили его изрядно. Фредерик оказался неожиданно эмоциональным. Когда Рустем в прыжке ударил его ногой в ухо, негр затряс головой, и толпа разразилась свистом и хохотом. Это взбесило гиганта: он заревел и пошел на противника, нагнув голову. Рустем отступал, и кольцо зрителей бегом расступалось перед ними. Вот и ствол дерева, рядом кусты, больше отступать нельзя. Молодой человек подпрыгнул, повис на ветке и, оттолкнувшись ногами от ствола, перелетел через голову Фредерика. Тот развернулся и на секунду оказался открыт и не готов к тому, что его ожидало. Подсечка, пинок – и негр упал на колени. Вложив всю силу в следующий удар, Рустем рубанул его по шее. Хруст был слышен не только ему, но и стоявшим вблизи зрителям.

Поклонившись людям, лиц которых он не различал – все плыло перед глазами от пота, Рустем вернулся к скамье, на которой жалкой дрожащей фигуркой скорчилась Мири.

– Ты его убил? – шепотом спросила она.

– Нет, но сломал ключицу и отбил яйца. И то, и другое, думаю, поправимо. Но сегодня он бороться уже не сможет.

– Спасибо, – прошептала она, и Рустем взглянул на нее удивленно. Выпил воды и умыл лицо. Сквозь зубы спросил:

– Позвонила?

Она лишь кивнула. Рустем снял майку, вытер ею мокрое от пота и воды лицо.

Внезапно их внимание привлекла повисшая над лесом тишина. То есть мотор генератора по-прежнему бухтел за деревьями, но голоса людей смолкли. Мири и Рустем повернулись. Все зрители смотрели на них. А в круге стоял Исмаил.

Мири казалось, что шум и крики доносятся как сквозь вату. Она моргала, чтобы очистить зрение, хотя много бы отдала за то, чтобы не видеть происходящее на поляне. В страшном сне будут ей сниться обнаженные по пояс мужчины, кружащиеся по вытоптанной траве, кровоточащие ссадины, разбитые губы. Вот от удара в живот Рустем отлетел, рухнув на зрителей, которые не успели отступить. Но безжалостные руки вытолкнули его вперед – и, сплюнув кровь, он опять принялся кружить по поляне.

Лица и тела мужчин были покрыты кровью и синяками. У Исмаила заплыл один глаз, и он держался боком, стараясь не выпускать противника из поля зрения, но в остальном казался невредимым, в отличие от Рустема, который заметно прихрамывал на левую ногу.

Напряжение зрителей достигло апогея. Люди уже не сдерживались: они кричали, брызжа слюной, ругались, размахивали руками, толкали соседей, но бойцам все равно. Для них мир сосредоточился на поляне и на противнике, который смертельно опасен.

Чувствуя, что силы подходят к концу, Рустем бросился вперед. Захват, подсечка – он валит Исмаила и, чувствуя, как руки противника тянутся к горлу, изо всех сил пытался вырваться, не дать подмять себя. Исмаил не чувствовал боли, его практически бесполезно бить, и Рустем не стал тратить времени на напрасные удары. Его задача – поймать момент для захвата, двигаясь быстрее, чем противник.

Сейчас или никогда: руки Исмаила скользят по потному телу, да плюс масло, которым Рустем испачкался во время поединка с Фредериком. Рустем двигался быстрее и быстрее; анальгетик лишил Исмаила чувствительности, но и замедлил его реакции. Рустем заставлял себя забыть о боли в избитом теле, о раненой ноге, об ужасе перед тем, что нужно сделать. Он выворачивался из захвата, вскакивал на ноги первым, пока противник не успевал подняться с колен, и схватил его за шею. Сил осталось немного, но это последний шанс. Рывок – и звук ломающихся позвонков. Тело Исмаила обмякло, и он страшной безвольной куклой повалился на землю.

На секунду Рустем закрыл глаза, но лишь на секунду. Рано расслабляться – надо выбраться отсюда, пока вокруг люди, и вытащить девчонку. Мустафа вложил в Исмаила большие деньги, и не хотелось бы расплачиваться за свое разочарование.

Рустем открыл глаза, еще раз видит мертвого противника, но зрелище это не трогает его. Он нашел глазами Мустафу и пошел к нему, позволяя себе лишь немного щадить ногу.

Люди расступались перед ним, потому что от бойца пахло кровью и смертью и сейчас, не видя того и не понимая, Рустем был страшен. Он остановился перед хозяином гостиницы и сказал:

– Я хочу получить вознаграждение.

– Сейчас? – Мустафа поднимает брови. – К чему такая спешка? Победителя ждет пир…

– Меня ждет такси. Я уезжаю сейчас, – ответил боец, и губы Мустафы недовольно поджались. Краем глаза Рустем увидел молодых людей, стоявших за спиной хозяина гостиницы. Но за своей спиной он чувствует зрителей, которые сейчас еще поклоняются ему – человеку, воплотившему в себе бога войны, человеку, давшему им вспышку адреналина, бойцу, убившему противника. И он уверенно продолжал: – Скоро мне опять понадобятся деньги, и через пару месяцев я вернусь. Ты подготовишь другого бойца?

– Конечно!

Глаза Мустафы вспыхивают, мысль о перспективах смягчает разочарование от происходящего. Впрочем, он не потерял ни единого евро на этом бою. Просто заработал не так много, как рассчитывал, но это поправимо. Мальчишка наверняка вернется и вот тогда…

Он отсчитывает деньги. Рустем, провожаемый криками восторга и злобными взглядами, оглядывается, отыскивая взглядом Мири. Она уже рядом, набрасывает куртку ему на плечи, и они вместе идут к машине. Он обнимает ее, но Мири чувствует, что это скорее от усталости, чем от нежности: так тяжело его тело опирается на ее хрупкие плечи. Такси находится прямо у въезда в лес, они садятся в машину, и водитель, ничего не сказав, втапливает педаль газа в пол, торопясь убраться подальше от места, где, как он прекрасно понимает, обстановка далека от безопасной.

Вот и славный город Мец. С чувством облегчения Мири смотрит на светящиеся витрины и людей, идущих по улицам. Она посоветовалась с водителем, и тот сказал, что отвезет их в приличную гостиницу. Но вначале Мири заскочила в магазинчик при заправке. Во Франции почти нет круглосуточных магазинов, это вам не Москва, но шофер как местный знал все тонкости, и девушка смогла купить сумку и побросать туда кое-какое белье и самые необходимые вещи. Рустем оставался в машине, она уговорила его, хоть он и порывался пойти в магазин, словно позабыв о разбитом лице. Мири его состояние пугало, он вел себя, словно пьяный, но она надеялась, что к утру он придет в себя. Не успела она сесть в машину, как у водителя зазвонил телефон.

– Да? Двоих от гостиницы в пригороде? Вез.

Девушка молниеносно сунула руку в карман и показала шоферу несколько купюр.

– Да высадил уже, на въезде в город. Вроде они собирались на вокзал. Звонили кому-то… Я еду на стоянку в старый район. Ладно, буду там через десять минут… Долго? А мне в сортир надо или ты хочешь, чтобы я в памперсах ездил?

Через две минуты шофер высадил их у отеля, принял щедрое вознаграждение и уехал.

Мири и Рустем получили номер без проблем, хоть портье и поглядывал на молодого человека с опаской. Не успели они войти, как Рустем сбросил с плеч куртку и пошел в ванную. Остановился перед зеркалом, некоторое время рассматривал себя, потом хмыкнул, стащил одежду и встал под душ. Мири слышала, как он шипел и тихонько ругался, видимо, от боли.

С того момента, как они приехали, он не сказал ей ни слова, но девушка буквально кожей чувствовала растущее напряжение и понимала, что накопленное в ходе боя возбуждение и адреналин требуют выхода. Поэтому Мири не удивилась, когда Рустем вышел из ванной, не потрудившись даже вытереться или завернуться в полотенце. Он встал перед ней, и Мири сообразила, что это последний шанс сбежать. Если она закричит или убежит из номера, Рустем скорее всего не станет добиваться своего. Но ведь он рисковал жизнью и ради нее тоже… И нельзя отрицать, что, несмотря на разбитое лицо, ссадины и кровоподтеки на теле, Рустем очень красив. Мири неподвижно сидела на кровати, рассматривая возвышавшееся перед ней тело мужчины и, когда он потянулся к ней, не стала сопротивляться. Он думал больше о себе, был нетерпелив, порой почти жесток, но она все же – неожиданно для себя – получила удовольствие. А главное – бешеный секс, когда их тела бились друг о друга, словно норовя причинить скорее боль, чем наслаждение, когда он носил ее на руках, а Мири верхом сидела на его бедрах, все это дало им обоим возможность выплеснуть страх, тревогу и беспокойство. Они так и заснули, переплетясь руками и ногами, кое-как накрывшись покрывалом.

Мири проснулась, услышав стон. Она села на кровати и уставилась в темноту. Рустем лежал рядом, за окнами по-прежнему было темно. Она на ощупь нашла шнурок на стене и включила бра. Лежавший рядом мужчина был бледен, кожа на лице приобрела землистый оттенок и блестела от пота.

– Что с тобой? – испуганно спросила Мири.

– Не знаю… – он пошевелился и застонал. – Но мне плохо… очень плохо. Думаю, у меня внутреннее кровотечение. Сразу после боя такие вещи не всегда чувствуешь… адреналин забивает все.

– Нужен врач, – Мири схватилась за телефон.

– С ума сошла?

– Нет, это ты с ума сошел! Павел Генрихович оплачивает твою работу, но он не покупал твою жизнь. Да и главное мы сделали – следы замели. Никто не станет искать тебя в больнице, их база данных вряд ли связана с билетной или какой там еще системой.

Рустем не стал возражать, и скоро его уже везли по ярко освещенному коридору клиники на больничной каталке. Мири шла следом, а потом недовольно наблюдала, как заспанный дежурный врач потыкал в живот Рустема пальцами, оглядел разбитые губы и многочисленные ссадины и что-то буркнул сестре. И не спеша направился к дверям с табличкой «комната отдыха».

Мири бегом догнала эскулапа и схватила его за руку.

– Что с ним?

– Это ваш муж?

– Это мой друг.

– На вас напали?

– Нет, он неудачно упал. Что с ним?

– Еще не знаю… утром сделаем рентген.

– Утром? А если это внутреннее кровотечение и он не доживет до утра?

– Он не имеет страховки…

– Зато я имею! Более того, я гражданка Франции и свои права знаю. И ваши обязанности тоже. А мой друг – гражданин России. Я сейчас же позвоню в посольство, и когда сюда приедут из российского консульства, вам лучше иметь ответы на вопросы о здоровье пациента.

Врач хмуро смотрел на нее.

– Вам уже расхотелось спать? – не без сарказма продолжала девушка. – Тогда я скажу кое-что, чтобы вам захотелось работать. Этот человек – телохранитель одного из боссов русской мафии, очень влиятельного босса. И это его любимый телохранитель, он относится к нему, как к сыну. Я бы вам посоветовала сделать все возможное и немедленно. У русской мафии, знаете ли, долгая память и длинные руки.

Убедившись, что врач потрусил в палату, Мири достала мобильник, несколько секунд смотрела на него в нерешительности. Потом, наплевав на собственную безопасность, набрала телефон Семена Исаевича и сказала:

– Вы меня слушаете? Рустем в больнице французского города Мец, это недалеко от границы с Германией. У него нет страховки, но мне удалось припугнуть врача. Не знаю, насколько его хватит, лучше бы вам поторопиться. Оплатите лечение и обеспечьте уход, иначе я сверну с полдороги и не поеду за вашим чертовым камнем.

– Николай ждет вас в отеле «Ле Флер» в Женеве с необходимой суммой денег, – услышала она голос Семена.

– Так что насчет Рустема?

– Я лично прослежу, чтобы о нем как следует позаботились.

– Да уж, будьте добры. Я проверю. До экспертизы.

Выходя из больницы, она бросила мобильник в урну у входа и подозвала такси.

Вспомнив все читанные в детстве книги о шпионах и немногие виденные фильмы, Мири, как смогла, замела следы. Она успела прихватить с собой сумку и оплатить номер в гостинице, пока ждала «скорую». И теперь отправилась прямиком на вокзал. Купила в кассе билет до Реймса, задав кассирше множество вопросов и постаравшись, чтобы ее запомнили. Но выйдя на перрон, села в поезд, идущий к Нанси, и купила билет у проводника.

В Нанси Мири прямо с вокзала отправилась в дорогой спа-салон. Пока ее купали, стригли, массировали и приводили в чувство, она заказала по телефону комплект белья и одежды, и услужливый в предчувствии чаевых курьер отправился в магазин. А потом Мири позвонила старому приятелю, воспользовавшись телефоном салона.

– Поросенок? Привет, это я. Ты не поверишь, но я соскучилась. Мы не виделись сто лет. Давай встретимся? Меня тут одолели сентиментальные воспоминания. Помнишь, где мы видели шикарный набор черепаховых расчесок и гребней, оправленных в серебро? Давай встретимся завтра у того самого магазина? Нет-нет, все на месте, я была там в прошлом году… Договорились.

Она переоделась, взглянула в зеркало. М-да… и раньше-то лишнего веса не наблюдалось, а теперь вместо стройной брюнетки она стала миниатюрной блондинкой с короткой стрижкой. Густые волосы ежиком топорщились на голове, вызывая непривычное чувство легкости. Бабуля удивится. Интересно, узнает ли меня Антуан? Мири хихикнула и отправилась в отель, где нахально назвалась чужим именем. А на следующее утро, пока все кругом было еще окутано зимним сонным сумраком, она села в заказанную машину с шофером и отправилась на встречу с приятелем.

Дорога ровно ложилась под колеса; темнокожий водитель, облаченный в униформу, вежливо поинтересовался, какую музыку желает мадемуазель. Мири попросила что-нибудь легкое – джаз, например. И теперь под песни Луи Армстронга и Эллы Фитцжеральд она неслась к финальной сцене своей драмы.

Поездка предстояла долгая, и любой нормальный человек полетел бы до Женевы внутренним рейсом, благо в Нанси имеется аэропорт. Но Мири не могла себе позволить действовать как обыкновенный человек. Оплачивая заказ на машину, она вздохнула – деньги, выигранные Рустемом, кончились. Но когда она доберется до Женевы, смысла скрываться уже не будет, и она сможет пользоваться кредитками. Впрочем, лучше перестраховаться и проникнуть в здание аукциона неузнанной. И лучше всего для этого использовать помощь все того же Антуана. Что может быть безобидней, чем благополучный буржуа, да еще антиквар по профессии.

Водитель – среднего роста и плотного сложения афроевропеец в хорошем костюме и белой рубашке с галстуком – сказал, что его зовут Рами Карвер, и передал ей карту с начерченной схемой маршрута. Итак, от Нанси им предстоит доехать до Дижона, там свернуть на Бурк-ан-Брес, затем к Нантю и через Бельгард-сюр-Вальсерин до Женевы. Часть дороги пройдет по горам, но это не страшно – сейчас перевалы свободны, если только небольшой туман… Поездка, по словам водителя, должна занять часов пять. Мири кивнула и сказала, что им обязательно нужно будет сделать привал на середине пути: пообедать и отдохнуть. Выбор места оставила за шофером. Тот обрадовался, сверкнул белозубой улыбкой и спросил, что мадмуазель любит больше – мясо или рыбу? Мири, подумав, сказала, что рыбу, и он пообещал ей сказочный обед в рыбном хозяйстве неподалеку от Бурк-ан-Бреса.

Мири не проявляла склонности к общению, и шофер сосредоточил внимание на дороге, а она погрузилась в свои безрадостные мысли.

На душе у девушки было неспокойно, и чем ближе они приближались к Женеве, тем мрачнее она становилась. Как-то раньше не было возможности задуматься о цели поездки: они с Рустемом все время то бежали, то спасались, то заметали следы. Но, попав в привычную обстановку комфорта, тело Мири наконец расслабилось, а мозг словно заработал после долгого перерыва. Она вдруг задумалась: что сделает с камнем его новый хозяин? И кто станет обладателем «Ярости богов»? Павел Генрихович? Сие далеко не факт.

Ради этого чертова рубина заминировали самолет. Рустем говорил, что среди претендентов на обладание «Яростью богов» – израильская разведка и исламские экстремисты. Непонятно, зачем камень Павлу Генриховичу… Впрочем, он же ювелир. А ювелир чаще всего выступает как посредник между клиентом и продавцом. И что, если камень он приобретает не себе? Отправляясь в путь, она ехала на аукцион, на котором будет продаваться овеянный легендами, но всего лишь драгоценный камень. Однако слишком многие люди готовы рисковать ради него своими и чужими жизнями, а это значит, что они видят в «Ярости богов» не камень. Или не просто драгоценный камень. Они видят в нем оружие. Сердце сжалось. И что же будет, когда это оружие окажется в чьих-то руках? Как там говорил Рустем: с тех пор как прежние хозяева «Ярости богов» претендовали на господство над миром, прошло много лет и технологии существенно изменились.

Шофер впереди поднял руку, и она вздрогнула: все внутри сжалось от страха. Но он всего лишь опустил щиток, который предназначен, чтобы прикрывать глаза от солнца. Мири заметила, что на внутренней стороне щитка наклеено фото. Большая семья. В центре сидит седая мамми – толстая негритянка, облаченная в цветастое платье. За ней стоят двое взрослых, а вокруг – детишки. Трое. Нет, четверо – вон рожица выглядывает из-за плеча старшего брата. Наверное, это семья шофера.

«У меня нет детей, – думала Мири, – и по большому счету, я отвечаю только за себя. А вот если бы я спросила этого человека, в чьих руках он предпочел бы видеть камень, несущий могущество, рождающий в человеке жестокость, жажду власти и убийства? Наверное, самый достойный обладатель для такого рода сокровища – какой-нибудь тибетский лама, столь далеко продвинувшийся на пути к нирване, что «Ярость богов» уже не властна над ним». Но среди участников аукциона – почему-то она была в этом уверена – не будет буддистов. И просто любителей драгоценностей тоже не будет.

Мири вздохнула. «Я занимаюсь пустыми рассуждениями, – сказала она себе. – Что толку от того, что я с удовольствием отвезла бы этот камень к жерлу ближайшего вулкана? Я буду держать его в руках всего несколько минут. И на этом моя миссия закончится».

Рами уверенно вел машину. Дорога была почти пустынна, и он пару раз украдкой бросил любопытный взгляд на свою пассажирку. Жизнь – штука забавная, и в его шоферской карьере случались моменты, когда пассажиры откровенно с ним заигрывали. Рами был гетеросексуалом, а потому ответил вежливым, но твердым отказом какому-то типу с аристократической внешностью, тонкие пальцы которого буквально унизаны были старинными перстнями. Но к дамам он всегда относился благосклонно, и они часто бывали не прочь скрасить монотонную дорогу небольшим приключением. Само собой, любит-то он свою Марту, которая родила ему детишек и всегда ждет его дома с вкусным обедом. Кожа у Марты цвета молочного шоколада и она слаще всех… Но если дорога посылает небольшое приключение, так разве можно отказать?

Рами еще раз взглянул в зеркальце заднего вида. Пассажирка сидела в напряженной позе, брови нахмурены, вся – словно натянутая струна. На его вкус она слишком худа, хотя и в этом можно найти прелесть… Он представил, как смотрелись бы со стороны их тела: его темный и мощный торс и ее светлокожее стройное тело… Вздохнул, поерзал на сиденье. Не похоже, чтобы девушка пожелала проявить легкомыслие. Наверное, у нее проблемы: личико нахмурено, губы сжаты, руки судорожно стиснуты на коленях.

Рами Карвер вернулся мыслями к жене, и лицо его приняло мечтательное выражение. Через месяц они поедут к родственникам в Америку… Рами там родился и, несмотря на дороговизну, периодически наезжал в гости к старикам. Мама любит внуков, скучает без них. Отец тоже скучает, хоть каждый год становится все более рассеянным и уходит куда-то в себя… Врачи говорят: это возрастное. Но старый солдат все равно держится молодцом. Рами относился к родителям с нежностью. Именно из-за отца он пошел служить в армию, а потом завербовался в Иностранный легион. Отец много рассказывал о войне. Он был совсем молод, когда во время Второй мировой попал в Европу в составе армии генерала Паттона. Рядовой Сэмюэль Карвер, как и многие его сослуживцы, боготворил своего военачальника. Солдаты считали, что именно под командованием Джорджа Смита Паттона у них есть реальная возможность выжить в этой войне и вернуться домой.

– Где генерал Паттон? Доложите, что нам срочно нужно видеть генерала!

Голос майора звенел от едва сдерживаемого волнения, и генерал сморщился. Он никогда бы не признался, что у него вот уже который день болит голова и временами накатывает тошнотворная слабость. Деду в таких случаях помогал чай с травами и ложкой бренди, который готовила бабушка. Как только дед становился особенно замкнутым и принимался ворчать по любому поводу, бабушка внимательно вглядывалась в его лицо и спрашивала:

– А не сделать ли тебе чайку?

Дед передергивал костлявыми плечами, но бабушка все понимала без слов. Она колдовала над кружкой и чайником, приговаривая, что лучше чая может быть только кофе, но сейчас вот в самый раз чайку… Затем она вручала маленькому Джорджи кружку, и тот нес ее деду, вдыхая вкусно пахнущий пар. Джордж восхищался дедом. Старик Паттон всю жизнь был военным и служил своей стране. Сейчас так же служил и отец мальчика, а потому Джордж видел его редко. Но он умел уловить главное: настоящая мужская работа – это служба в армии. И мальчик уже знал, что будет военным, знал это всегда, потому что по-другому и быть не могло. Он старался подражать деду во всем: прямо держал плечи, никогда не плакал, даже если случалось расквасить нос или ободрать коленку. Дед нюней и слюнтяев терпеть не мог.

Если бы можно было выпить сейчас бабушкиного чаю и хоть ненадолго прилечь… но это вам не мирный дом в Вирджинии, здесь чужая страна и война. И он, боевой генерал, должен подавать пример мужества. Нельзя позволить себе слабость, нельзя, чтобы кто-то подумал, что он слюнтяй.

Черт бы побрал этих чинуш, этих пораженцев! Сидят в офисах, протирают штаны, отсиживаются в тепле – и смеют указывать ему, боевому генералу, как вести войну!

Джордж Смит Паттон свято верил в то, что про войну он знает самое главное: нужно поддерживать железную дисциплину в войсках и никогда даже мысленно не произносить слово «отступление».

Чего только ни придумывают люди, никогда не видавшие войны! Оборонительная тактика, видите ли! Чушь собачья! Он так и сказал тому дураку, что указал ему на недостаток топлива. «Что будут делать ваши танкисты, когда кончится горючее?» – «Они возьмут в руки автоматы и пойдут вперед пешком! Потому что единственная верная тактика – это наступление!»

А эти новомодные рассуждения о психологии? Раньше, если боец не имел ранений и руки, ноги у него были на месте – он считался годным, и воевал, как все. А теперь? Генерал скривился, вспомнив ту сцену в военном госпитале, после которой его чуть не выкинули из армии. Пара молодых слюнтяев лила слезы из-за того, что им пришлось пережить на поле боя. Слезы! Потому что они испугались! А докторишка бубнил что-то про посттравматический синдром, психологическую травму и прочее. Гнев взял тогда вверх над разумом, и генерал залепил плачущему парню здоровую затрещину. Так его самого учил дед и, надо сказать, это всегда помогало. Но тут набежали журналисты, и началось черт-то что.

Генерал словно воочию видел распахнутые глаза того паренька, его кривящиеся губы и как он держался за голову. Разве это солдат? Такие люди позорят страну! Они дали присягу, они клялись и должны идти и умереть за Америку, если такова будет воля Господа.

Генерал вздохнул. Ему показалось, что в палатке стало темнее. Душно как перед грозой. Пусть пройдет дождь, после него всегда легче дышится.

Он вспомнил тот день, когда Господь действительно им помог. Это было как библейское чудо. Много дней они шли под дождем и хмурым небом, но вот стало ясно, что враг рядом. Однако ливень делал наступление невозможным: солдаты не могла целиться, ноги вязли в грязи, техника буксовала, связь не работала. Будь он другой закваски, впал бы в отчаяние, но нет, генерал Паттон верил, что если долг перед отечеством привел его сюда, то он, выполняя свою работу, выполняет и Божью волю. А потому он вызвал к себе каноника О,Бредли и приказал ему молиться.

Отто О,Бредли сперва никак не мог понять, чего хочет генерал, а кое-кто из офицеров откровенно крутил пальцем у виска. Но Паттону было не до слюнтяев. Он выставил священника из палатки под дождь, выстроил личный состав и встал перед строем. Так они и стояли, с обнаженными головами, поливаемые дождем, слушая хриплый голос каноника, который вел службу. Говорил он по памяти, ибо читать Библию под ливнем все равно возможности не было.

Солдаты тихонько переминались, но никто не роптал. Не сказать, чтобы генерала любили, нет, он никогда не проявлял отеческой заботы и не жалел солдат. Но почему-то многие верили, что именно его командование даст им шанс выжить и вернуться домой. И вот теперь солдаты околевали под дождем и время от времени поглядывали на старика Джорджа, а тот торчал перед строем, прямой как палка, в мокром насквозь обмундировании и по лицу его было вино, что он ни на что не надеется, и ни о чем не молится. Он просто ждет, пока его команда будет услышана и дождь кончится.

И случилось то, что многие шепотом называли чудом. Ибо к концу службы налетел ветер, приподнял низкое небо, тучи как-то полегчали, потянулись отарой серых овец к горизонту… и дождь кончился.

Генерал словно очнулся, обернулся к подчиненным и сухо велел представить каноника О,Бредли к награде. И продолжать наступление.

– Генерал отдыхает, что у вас за дело? – сердито шипел адъютант, не пуская к дверям вломившегося в помещение офицера.

– Кто там, Райли? – хрипло спросил генерал, с трудом разомкнув тяжелые веки.

– Майор Шеппард, спецподразделение.

– Давайте его сюда.

Паттон оглядел молодцеватого майора и усмехнулся. Да уж, в спецподразделении они все такие: сытые, отдохнувшие и преисполненные собственной важности. На передовую бы его.

– Доложите, – хмуро буркнул он.

– Господин генерал, вверенный мне отряд проводил осмотр замка Бургфаррнбах. Это рядом с местечком Фюрт. По поступившим от военной разведки сведениям, немцы устроили в замке тайник. Тайник был нами обнаружен и его содержимое извлечено.

– И что там было? – без всякого любопытства спросил генерал.

– Ящик с драгоценностями… то есть с историческими реликвиями. И несколько ящиков с бумагами.

– Покажите.

Солдаты втащили в комнату несколько деревянных ящиков. Внутри одного были тщательно упакованные в ткань и вощенную бумагу предметы из золота, украшенные камнями. К внутренней стороне крышки ящика была прикреплена опись.

Майор Шеппард, присев перед ящиком, начал читать: «Корона Священной Римской империи, коронационное Евангелие 800 года от Рождества Христова, императорский крест-реликварий…»

– Довольно, – остановил его генерал. – Что в других ящиках?

– Документы, сэр!

– Открывайте.

Замки с ящиков уже были сбиты, и генерал слушал бормотание Шеппарда, который читал несколько первых строк описей. Документы имперской канцелярии, переписка, архивы… В следующем ящике описи не было и порядка в нем, даже на первый взгляд, было гораздо меньше. Перебрав несколько листов бумаги, майор Шеппард, который отлично владел немецким, нерешительно сказал:

– Похоже на личный архив Гиммлера, сэр.

Паттон подошел и заглянул в ящик. Бумаги в нем были навалены кое-как, много было мятых листков, каких-то папок. В углу торчала деревянная шкатулка. Генерал достал ее и открыл. На черном бархате тускло блеснул камень. Паттон взял его и покрутил в пальцах. Не ограненный, не слишком правильной формы, кроваво-красный самоцвет тускло блеснул в свете лампы. Боевой генерал не слишком разбирался в драгоценностях, но понял, что это не просто побрякушка. Камень был тяжел и его тускло-кровавый отблеск ударил по глазам. Генерал поморщился: и без того голова болит. Почему-то ему было неприятно держать эту вещь в руках, и он удивился, чем вообще тут занимается и на что тратит свое время. Война еще не кончена, только два дня назад взят Нюрнберг.

Город, разбомбленный американской авиацией еще в начале года, обладал несерьезным гарнизоном, не превышавшим тысячу немецких солдат, измученных войной. Было очевидно, что они не смогут противостоять свежим частям третьей и седьмой американских армий. С точки зрения военной тактики, это был просто еще один немецкий город, который предстояло занять. Но чем ближе виделась победа над фашизмом, тем большее значение имели политические моменты. И главнокомандующий американской армией генерал Эйзенхауэр считал взятие Нюрнберга, города, который многие называли самым немецким из всех городов, любимым городом Гитлера, важным прежде всего с точки зрения стратегии.

Нюрнберг не смог оказать серьезного сопротивления. Бургомистр его, Вилли Либель, застрелился. Американцы взорвали огромную каменную свастику на Дутцентайге – здании, где проходили партийные съезды фашистов. Момент этот был тщательно запечатлен и фотографии обошли весь мир.

А в Америку отправились 142 похоронки, 700 солдат были ранены, 68 пропали без вести.

И армиям предстояло двигаться дальше, отмечая свой путь кровавым следом, торопливо хороня убитых и действуя по приказу людей, находившихся чертовски далеко от театра военных действий.

Губы генерала сжались, он сунул камень обратно в шкатулку, швырнул ее в ящик и приказал адъютанту Райли опечатать ящики и под усиленной охраной отправить в главный штаб.

– Майор Шеппард будет сопровождать транспорт. Дайте ему Карвера, Смитли и еще двоих… Пусть в штабе разбираются с этими погремушками, – буркнул он. – А мне некогда. Я должен воевать, чтобы все это закончилось как можно скорее. Когда соберутся офицеры?

– Совещание через полчаса, сэр!

– Вот и прекрасно! Принесите мне карты с планами наступления и… и принесите мне чаю!

– Слушаюсь, сэр!

Жизнь забросила Рами Карвера во Францию, там он встретился с Мартой, и вот теперь они живут в благополучной французской провинции, в красивом доме, у него хорошая работа и прекрасные дети… Сэмюэль-младший, названный в честь деда, слишком много времени проводит за компьютером. Мальчишка наотрез отказался заниматься бейсболом, а на вопрос отца, чем он собирается зарабатывать на жизнь, уверенно ответил, что его примут в любой университет, потому что он компьютерный гений. Этим можно было бы пренебречь, но ведь Сэм и правда подрабатывает в какой-то фирме и получает хорошие деньги.

Рами очнулся от своих мыслей, услышав звонок мобильного телефона.

– Да, диспетчер. Это Рами Карвер, машина номер… Что? Да, я скажу. – он выключил музыку и, взглянув в зеркальце, возвысил голос. – Мадемуазель! – Девушка на заднем сиденье испуганно уставилась на него. – Звонил диспетчер. Он говорит, ваши друзья обратились в компанию, уточняя наш маршрут, потому что произошла путаница, и они побоялись разминуться с вами… Они просили сохранить расспросы в тайне, чтобы не портить сюрприз, но диспетчер счел нужным… Мадемуазель, вам плохо?

Мири с трудом перевела дыхание. Черт, они опять нашли ее! Не важно, кто на этот раз – Моссад, исламисты, террористы… Боже, что же делать?

– Это не друзья, – прошептала она. – Это погоня.

– Погоня? – Рами удивленно присвистнул.

– Да, и я должна… я не могу встретиться с этими людьми! Скажите, мы можем изменить маршрут?

– В принципе, да. Но это не так просто. В машину встроен специальный компьютер. Согласовав с вами маршрут, я передал его диспетчеру. Это делается для безопасности водителя и пассажиров, вы ведь понимаете, да?

– Да, но…

– Подождите! Я могу поехать другой дорогой, скажем, через перевал Лермиль, и на какое-то время это может сбить погоню со следа. Но дальше все зависит от технической оснащенности и упорства ваших преследователей. Компьютер из машины все время передает сигнал на спутник. Даже при всем желании я не могу отключить маяк. Поэтому проследить машину не составит труда, если иметь необходимое оборудование и знать частоту… Это ревнивый приятель?

– Нет. Это люди, которые… стремятся сорвать крупную сделку. Не допустить в ней моего участия. И с навыками слежения у них проблем нет. Что же мне делать?

Надо отдать должное армейской выучке: в чрезвычайных ситуациях Рами соображал быстро.

– Нам надо добраться до рыбного хозяйства. Это недалеко от Бурк-ан-Брес. У меня там есть приятель, и мы что-нибудь придумаем.

Дорога через Альпы живописна, слов нет, но в некоторых местах она довольно узкая и разъехаться на такой дороге тяжело. А уж обгон – и вовсе дело проблематичное. Рами вел машину на разумной скорости, не превышая предписанной правилами нормы; ему совершенно не улыбалось лишиться работы. Утро выдалось довольно серое, в воздухе капельками висела влага, и склоны окрестных гор кутались в полупрозрачные туманы, как в теплые платки. Видимость для этого времени года вполне приличная, бывало и хуже, но лучше не отвлекаться. В какой-то момент внимание Рами привлекла машина, двигавшаяся в том же направлении, что и его БМВ. Автомобиль несся по серпантину, словно по скоростному шоссе, едва вписываясь в повороты. Он находился ниже и отставал на несколько витков серпантина, но Рами напрягся. На такой скорости… либо он свалится в пропасть, либо довольно быстро их догонит.

– Скажите, ваши конкуренты… что им нужно? – осторожно спросил Рами пассажирку.

Девушка уставилась на него испуганно.

– Им нужно, чтобы я не доехала до Женевы, – прошептала она.

– Ага, то есть они могут быть вооружены и готовы… к решительным действиям?

Мири кивнула.

– Меня уже пытались убить, – сказала она, чувствуя себя усталой и несчастной. Потом вспомнила снимок с детишками и добавила: – Если вы не хотите рисковать, просто остановите машину, я выйду.

– И что будете делать? – с интересом спросил Рами.

Она только пожала плечами.

– Знаете, я думаю, что нас догоняют именно ваши приятели, – сказал шофер. Девушка крутнулась на месте, оглядывая пустынную дорогу… – Они отстают на виток-другой, – пояснил Рами, – но движутся быстро… слишком быстро для такой дороги. Я буду говорить, что делать, а вы уж постарайтесь быть хорошей девочкой. Мне нельзя останавливаться и выходить, потому что компьютер все запишет, и потом у полиции возникнут вопросы. А так: еду себе и еду потихоньку… Вы ведь потом подтвердите, что мы никого не видели и ничего противозаконного не делали?

Мири кивнула, глядя на него неправдоподобно зелеными и совершенно круглыми от ужаса глазами.

– Тогда делайте вот что, – продолжал шофер. – Лезьте под сиденье и найдите там такой рычаг с круглой ручкой. Нашли?

– Да, – сдавленно прозвучал голос девушки.

– Поворачивайте направо, к двери.

– Не идет.

– А вы сделайте, чтобы пошел! – рявкнул Рами, и то ли от испуга, то ли от отчаяния, но она рванула железку, и та подалась. Заднее сиденье сложилось, придавив Мири, которая начала было вылезать. Игнорируя ее жалобный писк, Рами продолжал командовать:

– Теперь перелезайте через сиденье в багажник. Эту серую штуку просто поднимите, она легко откидывается. Так, теперь вперед.

Он поглядывал на девушку, которая, наплевав на роскошный костюм, неловко перебиралась через сложенные сиденья. Пожалуй, хорошо, что она такая тощенькая. Его Марте нипочем бы не пролезть.

– В багажнике увидите такую маленькую канистрочку с маслом.

– Нашла!

Мири зародышем елозила по ковровому покрытию, стукаясь то о канистру в бензином, то о сундук с инструментами.

– Когда они будут достаточно близко, я открою замок багажника. Услышите щелчок, толкнете вверх, и он откроется, ясно?

– Да.

– Когда я скажу, приподнимитесь и вылейте масло на дорогу. Постарайтесь не вывалиться. Колпачок у канистры открутите заранее.

В багажнике оказалось чисто, тут Мири пожаловаться было не на что. Впрочем, костюм от Шанель однозначно такого приключения не переживет. «Нашла о чем жалеть, – одернула себя девушка, в который раз стукаясь о чемоданчик с инструментами. – Плевать на костюм, главное, чтобы я пережила очередную серию кошмара». В багажник проникал свет из салона, и она без труда нашла небольшую жестянку с маслом. Крышка отворачиваться не хотела, да к тому же ладони вспотели. Вспомнив, как это делала бабушка, Мири прихватила пластмассовый колпачок полой пиджака и с огромным трудом, но отвернула крышку. Снаружи донесся хлопок, на который она, занятая трудами, не обратила внимания. Машина вильнула, и многострадальное плечо опять встретилось с сундуком.

– Открыла? Давай лей! – завопил Рами, и Мири, прижав к груди канистру с маслом, изо всех сил толкнула дверцу. Та плавно поднялась, и в лицо Мири ударил холодный сырой воздух.

Совсем близко перед собой девушка увидела капот серебристой машины. Водитель крутил руль, а из люка в крыше торчал человек и целился в нее из пистолета. То есть на самом деле целился он в бензобак, но Мири от ужаса показалось, что в нее.

– Лей справа налево, на всю дорогу! – закричал Рами и удивительно, что она услышала его за гулом мотора и выстрелом. Извернувшись, Мири оказалась лицом к багажнику, попой почти вверх. Но изящество позы заботило ее сейчас в последнюю очередь. Главное – высунуть руку достаточно далеко, чтобы не израсходовать масло на собственный бампер и еще описать канистрой дугу как можно шире. Бутылочка опустела быстро, Мири выпустила ее из рук и, задыхаясь, упала набок.

Она не видела, как занесло серебристую машину, как яростно крутил руль водитель, пытаясь удержать автомобиль на дороге. Еще два выстрела прозвучали для Мири ударами грома, и она закрыла голову руками, не желая ничего больше видеть, сотрясаясь от страха смерти и боли, которая ждет ее, если пуля попадет в бензобак или в колесо. Визжали тормоза, раздался крик, и серебристая машина соскользнула с дороги. Их преследователям не повезло: склон в этом месте был особенно крутой и каменистый. Отправляясь в погоню, они залили полный бак бензина и прихватили запасную канистру. Машину и сидевших в ней людей разнесло в клочья.

Когда за спиной грянул взрыв, Рами инстинктивно пригнулся и крепче вцепился в руль. Но скорость он удерживал в пределах нормы. Через некоторое время, обеспокоенный тишиной в багажнике, он крикнул:

– Эй, вы живы? Мадемуазель!

Она завозилась, и теперь он расслышал всхлипывания.

– Вы ранены? Тогда я остановлюсь…

– Нет! Езжайте дальше! Я просто… я испугалась. И тут очень холодно. Можно мне обратно в салон?

– Да. Вы точно не пострадали?

– Плечо отбила о какой-то сундук. И головой пару раз приложилась, а так ничего.

Мири пробралась в салон, вернула на место сиденье, выпила полбутылки воды, потом глянула на себя в зеркальце и, слабо пискнув от ужаса, схватилась за салфетки. Рами хмыкнул: если женщина вспомнила о внешности – не так уж и пострадала, это точно.

Через некоторое время девушка спросила:

– Может, я обратно слажу? Там моя сумка, надо бы переодеться. И дует из багажника. Вы не могли бы его закрыть?

– Потерпите, минут через десять будем на ферме.

Рыбное хозяйство располагалось в долине, где текла быстрая речка и лаково блестели на неярком солнце запруды. Крепкие дома под черепичными крышами, аккуратные ограды, амбары, наполненные сеном, запах навоза, неизбежный на любой ферме – просто пастораль, которая никак не вяжется с недавней погоней и взрывом. Гостей встретил хозяин фермы, Рами представил его как Бэзила. Он отвел гостью в чистенькую комнатку, где она умылась, переоделась, с сожалением покосилась на ванну, но шофер, еще подъезжая к ферме, недвусмысленно дал понять, что расслабляться не стоит.

– Если они решили взяться за вас по-настоящему, то нельзя останавливаться – надо все время быть на шаг впереди. Я договорюсь с хозяином о транспорте, а вы постарайтесь не раскисать.

Поэтому в ванну Мири не полезла и довольно быстро спустилась на первый этаж, где за столом сидел хозяин дома: крепкий мужчина лет пятидесяти, с обветренным лицом и стриженными ежиком волосами. Рами устроился напротив и что-то с аппетитом ел из глубокой миски. Щеголеватый костюм шофера контрастировал с шерстяным свитером грубой вязки и мешковатыми джинсами хозяина. На Рами были кожаные туфли, на фермере – грубые высокие ботинки. Но что-то их странным образом объединяло. Мири сразу сообразила, что оба, видимо, бывшие военные.

Когда она вошла, хозяин указал гостье на стул, взглянул на нее внимательно, потом крикнул что-то в сторону кухни, и в дверях появилась сухощавая пожилая женщина. Она поставила перед девушкой небольшую миску, исходившую ароматным паром, положила салфетку и прибор. Мири улыбнулась женщине, поблагодарила, но та осталась странно безучастна, поджатые губы даже не дрогнули. Взглянув в ее голубые глаза, девушка поежилась; ей показалось, что мимо нее глядит незрячий. Но женщина явно не была слепой.

Она вышла, и Мири невольно с опаской посмотрела ей вслед.

– Как вас зовут, мадмуазель? – спросил хозяин.

– Мириам.

– Вы, Мириам, не пугайтесь нашей Терезы. Ее муж, майор Шеппард, служил вместе с отцом Рами… А сын Терезы попал во Вьетнам. Он сошел с ума на той войне, потом умер. Много лет прошло, но она так и не смогла оправиться. Здесь ей лучше, чем дома в Америке, ничто не напоминает о бедняге Робби.

– Робби, проснись, Робби! – голос матери вторгся в кошмарный сон, прохладным дождем потушив пламя пожара.

Роберт пришел в себя. Ему было страшно и в то же время мучительно стыдно, что все повторяется, что опять он напугал и расстроил мать. Но вместо того, чтобы признать это, он сжал зубы и оттолкнул от себя миссис Шеппард. Та смотрела на сына с жалостью и некоторым страхом. Но нельзя против воли приласкать двадцатипятилетнего парня, а потому она лишь сказала:

– Я принесла тебе холодного чая, – и вышла из комнаты, аккуратно прикрыв дверь.

Роберт с трудом встал на ноги. Его трясло, голова болела и казалась тяжелой, как чугунная болванка. Когда же это кончится? Уже год прошел, как его демобилизовали, он вернулся домой и даже раненая нога почти не болит. Но что-то случилось с ним там, в душных и влажных джунглях Вьетнама. Словно влажная гниль, та гадость, что покрывала стволы деревьев и лиан на окраине болота, заползла в его голову и точит мозг. В госпитале, куда Роберт попал после ранения, ему, как и всем раненым, давали какие-то успокаивающие таблетки, и он спал, хоть и тяжким сном, но без сновидений. Однако здесь, дома, в маленьком городке Литвуд штата Огайо, никто не прописывал ему лекарств.

Впрочем, вначале все было не так уж плохо: он устроился шофером в крупную компанию, которая развозила по магазинам штата бакалейные товары. Работа временная, говорил Роберт. Надо оглядеться, прийти в себя, а там посмотрим. Но не прошло и месяца, как ночью он проснулся от собственного крика и с ужасом увидел, что он уже не в собственной постели. Он сидел, забившись в кусты под забором на заднем дворе. Его трясло, тело покрывал липкий пот, а штаны были мокрыми, как в раннем детстве. Мать прибежала, разбуженная его криками, помогла дойти до кровати, переодеться. Краем сознания он отметил, что в соседском доме зажглись окна. Роберту мучительно стыдно было перед матерью. Любопытным соседям он с кривой усмешкой сказал, что после Вьетнама у него бывают приступы малярии, – а что он должен был сказать? Что, едва закрыв глаза, опять оказался в джунглях? Что за каждым кустом ему видятся ненавидящие глаза худеньких смуглых людей? А над землей стелется вонючий туман… запах болота, смешавшийся с вонью горелого мяса – неподалеку была сожженная деревня. И деться от этого запаха некуда: он набивался в ноздри, лез в глотку, пропитывал форму. Их задачей было осмотреть подвергшуюся бомбардировке деревню и убедиться, что там нет вьетконговцев. «Какие, к черту, вьетконговцы? – злобно думал Роберт. – Никто не остался бы в таком аду, не стал бы вдыхать этот запах». Ему становилось нехорошо при мысли о том, что им предстояло увидеть в деревне. И опасения Роберта оправдались в полной мере. Не было во взводе человека, которого не выворачивало бы наизнанку при виде тел, частей тел, а тем более при виде живых. Они добили их, добили тех немногих, кто еще дышал или кричал. Так было лучше, чем оставлять их мучиться дальше – напалм не дал бы людям выжить, эти искореженные тела все равно нельзя было вылечить.

Вечером, трясясь от озноба на своей койке, Роберт проклял тот день, когда решил пойти в армию. Это все мать виновата и ее рассказы о том, каким героем был его отец. Да и остальная родня не отставала. Стоило им собраться вместе, как все начинали повторять: «Ты станешь таким же героем, как твой отец, Робби! Майор Шеппард мог бы гордиться сыном! Не подведи, мальчик!» И он верил, как дурак. Как полный идиот. Неужели отцу тоже приходилось видеть такое? Приходилось добивать раненых? Засыпать наспех сделанные могилы, куда сваливали тела, не особо разбирая, все ли там действительно мертвые. Отец погиб уже после той войны, с которой вернулся героем. Роберт помнил его плохо. Он был тогда совсем малышом. Но мать каждый день взирала на снимки, которыми была увешана вся стена в гостиной, и повторяла: «Робби, учись так, чтобы папа мог тобой гордиться». «Робби, помни, ты сын героя».

Да, его отец был героем и об этом помнили все, и соседи и начальство. Вернувшись с войны, майор Шеппард пошел служить на «объект», который находится меньше чем в часе езды от их городка.

Военный объект был строго засекречен, но, как водится, все местные знали, что там располагаются лаборатории и полигон. Что-то у них там случилось, на полигоне, и отец погиб. Но миссис Шеппард получала за мужа хорошую пенсию, работала секретаршей в нотариальной конторе, и они не нуждались. Несмотря на гибель отца, у Робби было вполне счастливое детство. Но оно кончилось, промелькнул колледж, и он оказался в армии.

А потом был Вьетнам, и теперь каждое утро Роберт просыпался с ощущением, что жизнь его кончена. Да, он смог вернуться домой, но все пошло не так, как ожидалось. Никто в Америке не относился к нему как к герою. Местные, бывшие одноклассники и их родители, не осуждали, но и уважения особого не выказывали. Роберт смирился с этим, у него все же было чувство, что надо переждать и потом, когда от него перестанет пахнуть смертью, он опять станет своим.

Но как-то вечером Роберт тихо пил в углу бара, никого не трогая. Он осилил уже полбутылки джина и вполне дружелюбно взглянул на подсевших к нему ребят. Пара сопляков из соседнего городка. Ребята учились там в колледже и спиртное в местных барах им не продавали, вот они и таскались за пятьдесят километров в Литвуд. От них не пахло спиртным, но оба парня были несколько на взводе и то и дело разражались глупым смехом, должно быть, успели курнуть травки. Они принялись цепляться к Роберту, и что-то гомонили об агрессии, империализме, военных преступниках и прочем. Он даже не сразу понял, в чем его обвиняют. А когда понял… когда понял, то молча рванулся вперед. Хорошо, что у него не было с собой даже ножа, иначе не отделаться бы придуркам так легко. Да и другие посетители были начеку и сразу бросились разнимать драку… вернее, отрывать Роберта от студентов. Парни еще легко отделались: один попал в больницу с трещиной в черепе и ушибами, а другой – с синяками на шее. Роберт удушил бы его, он просто сжимал руки и сжимал, глядя в безумные глаза подростка и видя перед собой того маленького смуглого вьетнамца, который набросился на него из засады и ранил в ногу. Он убил бы студента, если бы кто-то не вырубил его ударом бутылки по голове. Очнулся Роберт в участке, но, когда мать пришла за ним, шериф выпустил его под честное слово.

– Не уезжай никуда, сынок, – сказал он. – И постарайся держать себя в руках.

Через день целая толпа придурков прыгала перед его домом и размахивала плакатами, крича: «Убийца!»

Он смотрел на них из окна и думал: «За что? Я выполнял свой долг, долг солдата. И еще я очень хотел выжить».

На следующую ночь Роберту опять привиделся кошмар. И он жил в нем; он опять шел по джунглям, вглядываясь в кусты, стараясь уловить любое движение раньше, чем будет поздно.

Миссис Шеппард в этот вечер не спалось, и она спустилась в кухню, чтобы согреть себе молока. И вдруг увидела сына. Он крался мимо двери, глаза его были широко открыты и пусты, а тело блестело от пота. Она выплеснула ему в лицо кувшин воды, и только тогда Роберт очнулся.

На следующий день Роберт поставил решетку на окно своей спальни, укрепил дверь, и мать на ночь запирала его на ключ. Теперь он мог метаться только по комнате, и им обоим так было спокойнее: хотя бы соседи ничего не узнают. Роберт видел, что мать боится его. Она больше ничего не говорила о героизме, об отце. А он все пытался понять, что же будет дальше. Что, если сны не пройдут, если ужас, изувечивший душу, не отпустит его? Какая девушка согласится быть рядом с тем, кто ночью превращается в убийцу, крадущегося по джунглям? Что ж, так ему и спать теперь всю жизнь одному в запертой комнате с зарешеченными окнами?

– Робби, можно тебя?

– Иду.

Он спустился в кухню. Мать сидела у стола и по сжатым губам и тому, как напряженно она сидела на краешке стула, он сразу понял, что она хочет сказать что-то важное.

– Что стряслось? – голова болела мучительно, и не хотелось ни о чем думать.

– Я посоветовалась в тетей Агатой, ты ведь ее помнишь? Ее муж врач… ее второй муж, потому что после того, как твой дядя… – миссис Шеппард увидела, как у сына дернулся угол рта, и торопливо вернулась к главному. – Так вот. Он сказал, что тебе нужен хороший врач. Есть специальная клиника во Флориде… мистер Хаймс, муж Агаты, уверен, что тебе там помогут. У них самые современные методы и очень хорошие специалисты. Он сказал, что ты не первый молодой человек, с кем неладно после того…. после возвращения оттуда.

– Клиника во Флориде? – Роберт помедлил. Наверное, дурдом. И что с того? Если ему хотя бы будут давать таблетки, то он сможет спать. От мысли, что не будет больше этого душного ужаса, что он перестанет писаться по ночам и биться до крови о дверь комнаты, Роберт чуть не расплакался. Закусил губы и спросил:

– Но ведь это, наверное, очень дорого? У нас все равно нет таких денег…

– Я могу кое-что продать… – Миссис Шеппард встала и достала из секретера деревянную шкатулку.

– Вот, это твой папа привез с войны. Он говорил, что это очень ценная вещь. Только, думаю, продавать нужно не у нас, а съездить в Сент-Луис или в Чикаго или еще куда, где люди побогаче.

Роберт сел к столу, взял шкатулку и открыл ее. Перед его глазами оказался камень, темно-красный, с неровной поверхностью. Не в силах оторвать взгляд от кровавого тумана, который переливался внутри артефакта, как сгусток крови, он взял его в руки… Когда умирал Джейми, парень из его взвода, из его раны толчками выходили темные всплески крови… такие же темные и лаково-блестящие, как эта штука. Роберт моргнул: внутри камня клубилось облако; словно лик, темный, страшный… как обожженное лицо того паренька из сожженной напалмом деревни, без глаз, без кожи… камень с глухим стуком упал на пол.

Миссис Шеппард бросилась к сыну, но не смогла удержать тяжелое тело. Роберт скрючился на полу. Он лежал, подтянув ноги к подбородку, из полуоткрытого рта вырывалось короткое дыхание, с губ тянулась нитка слюны, а взгляд остекленевших глаз был абсолютно пустым.

Горячая пища пошла Мири на пользу: щеки раскраснелись, и внутри все согрелось. Даже ужас пережитой на горной дороге погони отступил куда-то в глубины сознания.

– Очень вкусный был супчик, – искренне сказала Мири, отодвигая тарелку, и с огорчением подумала, что мисочка как-то слишком мала. Бэзил хмыкнул и принялся рассказывать сложный рецепт, который Мири благополучно пропускала мимо ушей, пока не услышала «и рюмку водки на порцию».

– Что? – она вытаращила глаза, торопливо прислушиваясь к собственному организму. – Водка? Я не пью водку!

– Ну вы же ее и не пили, – невозмутимо отозвался хозяин. – Вы ее съели.

Дальнейшие пререкания были прерваны молодым человеком, похожим на Бэзила так, как только сын может походить на отца. Он появился на пороге и объявил:

– Транспорт готов.

Мужчины поднялись, и Мири ничего не оставалось, как идти за ними. Юноша привел всю компанию к дальнему сараю, возле которого Мири с изумлением увидела непонятную конструкцию. На трех несерьезных колесиках покоилась кабина, больше всего напоминавшая недоделанный игрушечный гоночный автомобильчик. Сиденья, моторчик и руль есть, а бортов – нет, только остов. Рядом лежали рамы, обтянутые ярким материалом.

– Это что? – полюбопытствовала она.

– Дельтолет, – любезно пояснил Бэзил.

– Дельто… – девушка попятилась, но буквально через пару шагов врезалась спиной в Рами, который стоял, как темный утес, и смотрел на нее то ли с сочувствием, то ли с насмешкой.

– Послушайте, мадемуазель, – сказал он. – Такой подход к путешествию на первый взгляд кажется немного экстремальным, но, поверьте мне, это хороший выход из ситуации. Вы полетите невысоко и быстро минуете несколько долин. Машине понадобится гораздо больше времени, чтобы проделать тот же путь. И они гарантированно не догадаются, куда вы делись.

– Если кто-нибудь спросит, скажу, что вы взяли мою машину (она сейчас в ремонте) и расспрашивали о дороге на перевал Лермиль, – сказал Бэзил.

– Но я не умею управлять этой штукой! Я упаду! – Мири показалось, что она крикнула, но на самом деле голос не поднялся выше испуганного шепота.

– Дельтолет рассчитан на двоих, – пояснил Рами. – Вы будете пассажиром, а управлять будет Этьен, – он кивнул в сторону юнца.

– Я рассчитывал на свою подружку, когда покупал дельтолет, – парень улыбнулся. – Но Моника сейчас ждет ребенка, так что временно мы кататься перестали. Но он на ходу, бензин я залил, мотор работает. Не бойтесь. Я позвонил ребятам; на плато, где мы будем приземляться полно народу, нас встретят. Кстати, Моника крупнее вас, так что сумку, если хотите, тоже можем взять.

Мири молчала, испуганными глазами озирая несерьезную машинку, улыбающегося Этьена и окрестные горы. Мужчины терпеливо ждали. Девушка нерешительно взглянула на Рами. Ей все еще казалось, что это шутка, что есть другой путь. Шофер пожал широкими плечами.

– Это ваша война, мадмуазель, – сказал он. – И вам решать. Мы можем просто продолжить путь по намеченному маршруту.

И Мири сдалась. То есть наоборот! Она отказалась сдаваться и следовать путем, где, весьма вероятно, их уже ждала новая засада. Нет уж! Она не пойдет, как овца, на заклание! Нужно добраться до Женевы и провести экспертизу чертова рубина. Тогда безумная погоня потеряет смысл и ее оставят в покое. По крайней мере, Мири решила, что будет думать именно так, иначе уж совсем страшно.

Она вновь и вновь повторяла про себя, что полет на дельтаплане, или как его там – дельталете – не такая уж из ряда вон выходящая вещь. Вот летал же Этьен со своей подружкой – и ничего… она не только жива, но даже беременна. И ради бабушки… и собственного будущего… Ой, мама, как же страшно!

Тем временем мужчины, поворачивая девушку, как куклу, облачили ее в комбинезон, на голову поверх капюшона надели шлем, на руки – перчатки. Потом они поднялись на холм, и перед Мири открылась долина и вздымающиеся вокруг горы. Где-то вдали холодным светом блеснуло озеро. В который уже раз она подумала, что Творец был в благостном настроении, когда создавал эту землю. Горы и озеро вносили успокоение в самые смятенные души. Чистота ледников и синева отраженного в чистых водах неба прояснили разум, придали сил и уверенности.

Мири села на неудобное сиденье, позволила пристегнуть себя ремнями, на лицо ей опустили шерстяную маску, а потом – прозрачный пластиковый щиток шлема. Мири опять взглянула на горы и крепко зажмурила глаза.

– Рами, Бэзил, – слабым голосом позвала она. – Спасибо вам.

– Удачи!

Сзади сопел Этьен, потом машинка дрогнула, затарахтел мотор, и Мири затрясло на кочках. Потом трясти перестало, но в лицо ударил холодный ветер.

– Охо-хо! Здорово! – кричал Этьен. – Эй, мадам, вы как? Живы?

– Да! – крикнула Мири и захлебнулась воздухом. Продышавшись, она все же решилась открыть глаза.

Некоторое время она просто смотрела, не пытаясь думать или разбираться в собственных впечатлениях. Так вот, значит, что видят птицы и ангелы. Вот почему Этьен купил своей Монике такой необычный подарок. Наверное, он ее сильно любит…

Солнце пряталось за тучи, день был серенький и в палитре гор преобладали холодные и мужественные тона: серый и белый, синий и лиловый. Невероятные изломы и причудливые очертания склонов, темнеющий тут и там хвойный лес. Металлическим блеском отсвечивает вода: река и озеро. Вьется дорога. На склоне горы прилепилась деревня, видна остроконечная кирха. Мир на ладони. Я как ангел, парящий над миром. И мир этот торжественен и прекрасен. И кажется пустынным. Впрочем, нет, вон же на дороге… там двигаются машинки. И одна, ярко-красная, несется быстрее всех. Блик ветрового стекла больно кольнул глаза Мир; она заморгала, борясь со слезами. И увидела, что ее воздушное такси приближается к плато. Там пестрели машинки и маленькие человечки, приветливо махавшие им руками.

Она опять струсила и зажмурилась изо всех сил. Удар при приземлении был довольно чувствительным, но машинка шустро перебирала колесиками, а Этьен оказался мастером, и они не опрокинулись. Когда Мири поняла, что ее больше не качает и не трясет, а рядом гомонят люди, она разлепила ресницы. Лагерь, который казался таким крохотным сверху, вмещал кучу народу: молодые и не очень мужчины и женщины, подростки, дети, собаки, машины и летательные аппараты всех видов и мастей. В сторонке задумчиво медитировала пара коров и несколько лошадей. Тут и там на просторном плато разметали яркие крылья дельтапланы, парапланы и еще какие-то аппараты и агрегаты, названий которых Мири не знала. Сверху они казались подбитыми пташками, а теперь увеличились до значимых размеров и походили на гигантских археоптериксов доисторических времен.

Щекам стало холодно, и Мири, проведя по лицу ладонью, поняла, что плачет. Этьен, извлекая ее из кабины, смотрел на нее с тревогой. Подхватил девушку на руки и отнес в сторонку, где на земле были разложены надувные кресла. Он опустил Мири на колеблющуюся поверхность, и ей сразу показалось, что они опять в полете. Голова закружилась, Мири прикрыла глаза. Через минуту у губ оказалась кружка с горячим вином. Она сделала пару глотков и ожила.

Погладила по руке Этьена:

– Я в порядке, честно. Спасибо тебе. Это было чудесно. Никогда в жизни я не видела ничего подобного. И больше не увижу.

– А вы приезжайте к нам, – начал юноша, но Мири замотала головой, и он засмеялся.

– Ладно, но я рад, что вам понравилось. Вы посидите немного, а потом кто-нибудь отвезет вас в ближайший городок, а там возьмете такси до Женевы. Тут недалеко, километров восемьдесят. Кстати, я сказал, что вы моя кузина из Франции.

– Спасибо, – она чмокнула его в холодную щеку, и Этьен вспыхнул румянцем.

Несколько минут передышки. «Какая странная жизнь, – думала Мири. – Я все время куда-то бегу и от кого-то ускользаю. Ведь и слезы потекли не потому, что так уж испугалась полета, то есть страшно было жутко, но дело не в том!» Мири вдруг отчаянно захотелось стать частью компании, собравшейся на плато. Болтать с друзьями. Смотреть в небо и думать, не пойдет ли снег. Пить горячее вино. Доить корову, чтобы напоить детей и всех желающих парным молоком. Вернуться на ферму усталой и счастливой, залезть в ванну, а потом спать под периной… Господи, как мало надо человеку для счастья и как трудно заполучить хоть кусочек этой малости.

Она отпустила машину на набережной Женевы и не спеша пошла к старому городу. Мири всегда любила Швейцарию: благополучное и богатое государство, а Женева – воплощение всех самых положительных его черт. Здесь нет даже улицы красных фонарей, что частенько раздражает туристов. Зато в городе полно банков и штаб-квартир разных солидных международных организаций, включая ООН.

Река Рона делит Женеву на две части. Мири шла по левому берегу, где расположился Старый город. Здесь находятся главные памятники архитектуры. Вон виднеются купола собора Святого Петра. Его строительство было начато в романскую эпоху в одиннадцатом веке и продолжалось в течение готического периода, в шестнадцатом веке он стал одним из главных храмов протестантизма. Недалеко от собора находится площадь Бург де Фур, когда-то игравшая роль рыночной площади и форума. Мири с умилением проследила взглядом за группой детишек, которых преподаватели и женщины-полицейские конвоировали куда-то. Наверняка на экскурсию, может быть, к монументу Реформации – это гигантское панно с высеченными фигурами деятелей протестантской Реформации: Жака Кальвина, Кнокса, Цвингли и других.

А еще здесь есть целый студенческий квартал, где расположены здания Женевского университета.

Вот и тот самый антикварный магазин. Машина Антуана – дорогущий кабриолет – стоит у тротуара, он курит в открытое окно, нетерпеливо поглядывая вокруг. Мири распахнула дверцу и села рядом с приятелем.

– Мадмуазель, извините, я жду… – он осекся, и девушка в полной мере насладилась шоком, в который ее новая внешность повергла приятеля.

– Мири? – Антуан потянул ворот рубашки, словно ему вдруг стало нечем дышать.

– Тебе не нравятся блондинки? – кокетливо спросила она.

– Ты… С ума сойти!

– Ладно, только покорми меня. Я буквально умираю от голода. А я за это расскажу тебе все новости, идет?

Через несколько минут они уже сидели в небольшом ресторанчике. Ничего пафосного, только свежайшие продукты и хорошие вина: хозяин – страстный коллекционер и большой приятель Антуана. Мири изложила Антуану отредактированную версию своего появления в Женеве. Поросенок – добропорядочный буржуа, привыкший полагаться на полицию и заботящийся о семье и репутации фирмы. Не нужно, чтобы он знал, в каком опасном предприятии она участвует.

– Так вот, этот жутко богатый тип решил купить исторический камень на закрытом аукционе. Оплатил мне билеты, гостиницу и все такое. Ну, и за экспертизу я, само собой, получу очень неплохо. А ты как?

Она слушала, кивала, задавала вопросы и время от времени незаметно поглядывала на часы.

– Антуан, давай вечером сходим куда-нибудь, как раньше? В театр или хоть в кино?

– Давай, – он отложил вилку; видно было, что Поросенок нервничает.

– Я сейчас на аукцион, а ты меня подождешь? И потом… я вся твоя.

– Я подожду, – он опять потянул ворот рубашки. – И у меня тоже есть небольшое дело в городе.

Мири стало стыдно, что она использует Поросенка так беззастенчиво, но вреда ему от этого не будет, а он такой весь положительный… ну, и в случае чего не без связей.

Они довольно быстро добрались до нужного места. Мири болтала о том о сем, но глаза ее, скрытые темными стеклами очков, внимательно оглядывали улицу. Вот полицейская машина. А вот просто машина… государственные номера. Здесь улица перекрыта… Мужчина в штатском, до смешного похожий на персонажа бесчисленных киношных детективов и боевиков, склонился к окну:

– Вам куда, месье?

– Я антиквар, у меня офис в этом здании. Это моя подруга… а что происходит?

– Меры безопасности… Документы, будьте добры, – агент набрал имя Антуана, сверил его с изображением, появившимся на карманном компьютере. – Закрытая вечеринка, иностранные гости. Сами понимаете, сейчас в мире неспокойно.

– Я ничего не желаю понимать! – Антуан надул губы. – Мне уже можно попасть на работу?

– Да, проезжайте.

– Ремонт у них тут, что ли… – ворчал Антуан, выкручивая руль, потому что теперь к подземному гаражу можно было проехать только по самой узкой улочке. Из гаража они прошли в лифт, но, хоть нажали они пятый (офис Антуана), кабина замерла на первом этаже, и все повторилось точно так же.

Мужчины в черных костюмах и белых рубашках, в ухе у каждого пуговичка наушника, провод уходит под пиджак. Внимательные взгляды, неулыбчивые лица.

«Вот интересно, – думала Мири, – это в кино так точно схвачен образ, или они начинают копировать охранников, которых видят на экране? Наверное, это такое взаимное влияние».

– Вы можете подняться в свой офис, господин Ларю, но вашей подруге придется отложить визит до другого раза.

– Что такое? – щеки Антуана вспыхнули.

– Французский буржуа в гневе страшен, месье, вы рискуете, – нахально произнесла Мири. – Вы разве не слышали о Французской революции? А потом они изобрели гильотину.

– Мадам? – охранник, никак не реагируя на насмешливые слова, ждал, когда она покинет лифт.

– Проверьте ваши списки, там должно быть мое имя, – Мири достала документы.

– Я иду на ту самую закрытую вечеринку, которую вы так тщательно охраняете.

Охранник некоторое время изучал поданный ему паспорт, потом смотрел на изображение в карманном компьютере; и там, и там на картинке имеет место быть особа с длинными темными волосами и хоть какими-то щеками. Сотрудник службы безопасности оглядел стоявшую перед ним тощую коротко стриженную блондинистую девицу, что-то коротко буркнул и, возвращая документы Мири, сказал:

– Вам придется пройти процедуру проверки отпечатков пальцев.

– Что?! – Антуан рванулся было вперед, но Мири поймала его за рукав. Обвила руками за шею и зашептала в ухо:

– Не сердись и не шуми. Ты ведь меня тоже не узнал. Я сейчас быстренько поработаю… Жди меня в машине через часок, ладно?

– Раз ты так хочешь…

Она добавила поцелуй в щечку, и Поросенок сдался. Охранники невозмутимо наблюдали за происходящим. Когда Мири вышла из лифта, один из «людей в черном» вошел в кабину и со словами «Я провожу вас», нажал кнопку пятого этажа. Антуан сердито сопел, но промолчал.

Мири прошла процедуру сверки отпечатков пальцев. Когда она пошла в туалет, за ней отправилась одна из женщин-агентов. Девушка не обратила на это особого внимания. Нельзя сказать, что меры безопасности сильно ее раздражали. Хотя таких строгостей она прежде не видела. Даже на том аукционе, куда приезжал принц Чарльз с королевой-матерью, охраны было меньше.

В лифте Мири поднималась с двумя охранниками. Когда двери раскрылись, она увидела Николая. Он не сразу узнал ее и неуверенно спросил светловолосую девушку в дорогом костюме от Шанель:

– Вы от Павла Генриховича?

Но тут же темные глаза глянули на него исподлобья, а рот сложился в презрительную гримаску, и секретарь с облегчением воскликнул:

– Мири! – он шагнул к ней, больно сжал руку. – Я думал… я уже не надеялся, что ты приедешь.

– Почему?

– Но как же… Ты буквально пропала, ни слуху, ни духу.

– Ты не забыл, как интересно началось наше путешествие? А уж как оно продолжалось, я и вспоминать не хочу.

– Да-да, конечно, ты права, – они уже шли по коридору. – Кстати, могу тебя немного успокоить – Рустему лучше. Операция прошла хорошо, и он скоро поправится.

– Я рада… – Мири искоса взглянула на секретаря и, больше ради желания сказать гадость, чем из-за каких-то реальных подозрений, нахально поинтересовалась:

– А вот интересно, почему это нам так трудно было сюда добраться, а вы вдруг оказались в безопасности?

Лицо Николая как-то дрогнуло, он сглотнул, и девушка с удивлением проследила глазами, как дернулся кадык на его шее. И заметила, что ворот рубашки чуть потемнел. Неужели он надел несвежую сорочку? Мельком удивилась она и тут же поняла, что это от пота – очередная капелька стекла из-под аккуратно подстриженных волос на шее.

– Я… мне тоже пришлось нелегко, – сдавленным голосом отозвался Николай. – Я угодил в камеру и… мне пришлось ждать, пока шеф вызволит меня…

Мири не ответила: голова ее полнилась подозрениями и недобрым предчувствием. Но на расспросы времени не осталось: коридор кончился массивными резными дверями, перед которыми маячили двое из службы безопасности.

Охранник, получив подтверждение от начальства, открыл двери зала.

Само помещение было не особенно велико, зато обставлено со старомодной роскошью, как гостиная в дорогущем отеле: на обтянутых шелком стенах подлинники картин художников девятнадцатого века в барочных рамах, тяжелая мебель в стиле рококо (Антуан знает, что у него под боком такая роскошь?). Камин, отделанный малахитом и яшмой, на полке – часы. «Прекрасная вещь, – определила Мири, – бронза и фарфоровые фигурки; скорее всего Франция, восемнадцатый век. Эти каминные часы стоят больше, чем моя квартира в предместье Лондона».

На ковре ручной работы, краски которого затуманились от времени, но узор по-прежнему поражал совершенством, расставлены были несколько столиков, окруженных креслами. За одним – двое мужчин в белоснежных арабских одеждах и платках пили кофе. От его крепкого аромата у Мири на секунду закружилась голова. «Должно быть, это арабские шейхи, – решила она. – А вот те типы за другим столиком кто?» Смуглые лица, как незаполненные бланки, хорошего качества костюмы и неброские галстуки, белые рубашки – с одинаковым успехом могут быть кем угодно. А скорее всего посредники. Третий столик занимали двое хмурых людей. Один смотрится в цивилизованном окружении более-менее уместно, и костюм на нем сидит получше, но вот второй – бородатый тип со смуглым лицом – сверкает на всех глазами и явно страдает от отсутствия под рукой привычного оружия. Рубашка на нем без галстука, а выражение лица – смесь недоверия, жестокости и высокомерия – видимо, коррекции не поддается.

Два столика пустовали. Мири с Николаем сели на указанные распорядителем места.

Не успели они перевести дух, как двери вновь распахнулись и появились два последних участника: высокий господин средних лет вкатил в зал инвалидное кресло, в котором сидел старик. Его ноги были укрыты шотландским клетчатым пледом; усохшее, как у мумии, тело облачено в твидовый костюм с модной в этом сезоне лиловой сорочкой; шею скрывал шейной платок. Коротко стриженные седые волосы подчеркивали резкие черты лица. Старик походил на хищную птицу: острым носом, неулыбчивым ртом и пристальным взглядом светлых глаз. «Может, сам и не заклюет уже, но с удовольствием посмотрит, как это будут делать другие», – подумала Мири с неприязнью и, следуя за мыслью о птенцах старика, принялась разглядывать его спутника. Господина средних лет проще всего было описать словами «настоящий ариец». Роста он оказался высокого, сложения спортивного, с правильными чертами лица (их несколько портило надменное выражение) и осанкой, которую в кино демонстрируют офицеры вермахта.

Двери отворились еще раз, и в помещении появился невысокий полноватый человек, в котором Мири, к изумлению своему, узнала Антуана. За ним следовали четверо охранников. Аукционист занял место подле стола, на котором Мири углядела привычные орудия труда ювелира: мощную лампу, увеличительные стекла, весы….

Двое охранников встали за спиной Антуана, двое остались подле закрытых дверей.

– Господа, прошу внимания, – негромко произнес Антуан на вполне приличном английском. – Позвольте приветствовать вас и спросить: все ли понимают мое произношение?

Он по очереди взглянул на каждый столик; взгляд его не выражал ничего, кроме вежливого интереса, и Мири с трудом подобрала отвисшую челюсть. Ай да Поросенок! Она ему разливалась про аукцион, а он промолчал и ни полсловечка не проронил. Между тем Антуан собрал букет молчаливых кивков и продолжил:

– Мы все собрались здесь сегодня ради одной удивительной вещи. Это исторический артефакт, и один из вас станет его счастливым обладателем. Прошу вас взглянуть на систему торгов. – За спиной аукциониста одна из стенных панелей отошла в сторону, и появился экран.

– В столешницу каждого столика вделана клавиатура компьютера. Прошу вас нажать ту же цифру, что на табличке, стоящей на вашем столе.

Произошло быстрое движение и на табло загорелись пять панелек под цифрами от одной до пяти.

– Прекрасно, господа, благодарю вас! Это и есть система нашего голосования. После того как я назову стартовую цену, каждый желающий может набрать сумму, которая покажется ему разумной. И обновлять ее… по мере хода торгов. Участник, достигший предела своих средств и не желающий продолжать торг, должен будет покинуть зал, чтобы остальные смогли продолжить…

– Я хочу увидеть камень!

Мири вздрогнула. Старик зашевелился в кресле и повторил тем же каркающим голосом:

– Я хочу его увидеть и убедиться, что это тот самый камень!

– Непременно, – Антуан был так безмятежен, словно его и не прерывали на полуслове. – Но вначале будьте любезны, подтвердите, что вы согласны с оглашенными мною правилами.

На табло одно за другим загорались слова: Да, да, согласен, ок, принято.

– Благодарю вас. Теперь прошу: наш сегодняшний лот.

Антуан подошел к стене, взялся за раму одной из картин и открыл ее. Глазам присутствующих предстал сейф. Загородив собой дверцу, мужчина набрал код, затем достал мобильник и, набрав номер, сказал:

– Откройте, пожалуйста.

На электронной панели сейфа появились очертания руки и надпись: «Идентификация отпечатков пальцев».

Антуан приложил пухлую ладонь к планшету, и дверца, тихо щелкнув, открылась. Мири удивилась, что уловила щелчок, но, впрочем, в комнате стояла такая тишина, что и муху было бы слышно. Все присутствующие, кроме охраны, не отрывая глаз и затаив дыхание, следили за аукционистом. Антуан достал из сейфа ларчик и, крепко держа его в руках, повернулся к потенциальным покупателям.

– Я подойду к каждому из вас, – сказал он. – Вы сможете осмотреть камень. Если среди вас есть эксперты, то они могут воспользоваться инструментами.

Один из облаченных в черные костюмы мужчин поднял руку. Мири сделала то же самое.

– Я буду обходить столы в порядке нумерации. Номер первый.

Антуан остановился подле стола с соответствующей табличкой и открыл шкатулку. Все присутствующие непроизвольно вытянули шеи.

Мири увидела неправильной формы камень величиной с крупный грецкий орех. Внутренняя поверхность шкатулки была выстлана светлой замшей, и было видно, что камень насыщенного красного цвета.

Старик смотрел на камень, не отрываясь, долгие несколько минут, но никто не торопил его.

– Это он, – слова больше походили на предсмертный хрип, он откинулся в кресле и закрыл глаза. Его спутник извлек откуда-то из недр кресла кислородную маску и флакон с лекарством. Брызнул старику в рот лекарство и приложил к лицу маску.

– Я могу продолжать демонстрацию? – невозмутимо спросил аукционист.

Старик что-то неразборчиво хрипел под маской. Мири показалось, он требовал вернуть ему камень. Но его спутник кивнул и на безукоризненном английском произнес:

– Мы закончили осмотр.

Антуан перенес шкатулку к следующему столику. Охранник доставил инструменты. Один из мужчин с непроницаемыми лицами надел ободок с лупой, взял в руки камень и принялся внимательно его осматривать. Затем поместил его в специальный прибор.

Окружающие терпеливо ждали. Даже старик успокоился и затих. Но взгляды всех были прикованы к темно-красному сгустку, который то вспыхивал огненным светом, то казался почти черным.

Эксперт закончил осмотр камня. Вернул его на замшевое ложе, кивнул Антуану и что-то шепотом принялся говорить своему коллеге.

Аукционист остановился перед Мири и Николаем. Несколько секунд Мири смотрела Антуану в лицо, но тот не подал никакого знака, ничем не показал, что знает ее. Тогда она опустила взгляд и уставилась на камень. Девушка сразу поняла, что ей не хочется его осматривать, он неприятен ей. Это было странно, ибо сами камни всегда казались ей красивыми… другое дело, что люди порой умудрялись запачкать их следами жадности, предательства и даже убийства. Но она всегда твердо знала, что вины камней в том нет – все дело в природе человека. Однако здесь глаза ее видели нечто иное. Мири взяла камень и вздрогнула, словно прикоснулась к чему-то обжигающе-холодному.

Камень был всем, что могло пугать: ненавистью фанатика; тысячью бритв, которые грозили впиться в кожу; сгустком змеиного яда; от прикосновения к нему немели пальцы, дыхание становилось затрудненным. Преодолев себя, Мири взяла поданный ей обруч, надела его и поднесла камень к лампе. Теперь она не только осязала, но и видела ужас. Под неровной поверхностью жил темный сгусток. «Это называется вкрапление, – стараясь успокоиться, внушала она себе. – Какое вкрапление, слишком велика область. Затемнение…». Но мысли расползались, словно кто-то капал на них кислотой. Мири смотрела внутрь камня, и ее не отпускало кошмарное впечатление, что она видит затылок или спину и не хочет, не хочет взглянуть в лицо. Но рука, повинуясь многолетней привычке, повернула камень, и девушка увидела лик. Странным образом он не имел черт, и потому нельзя было сказать, что он уродлив. Но игра света и тени, какие-то древние силы сделали его переменчивым. Сутью его были ужас и боль. Мири отшатнулась: ей показалось, что изнутри камня на нее смотрит нечто. Торопливо стащила лупу и сказала дрожащим голосом:

– Благодарю вас, я закончила.

Она положила камень на подставленную подушечку, и в этот момент раздался грохот и мигнул свет. Комната погрузилась во мрак буквально на секунду, потом зажглось аварийное освещение: несколько ламп, расположенных на стенах.

Люди, словно вырванные из транса, растерянно озирались. Охранники уже были возле Антуана. Двое оттирали его к сейфу, двое, доставая на ходу оружие, бросились к окну. В комнате имелось два окна, завешанных тяжелыми бархатными портьерами на тон темнее, чем обивка стен. Портьеры расшиты были геральдическими лилиями и украшены кисточками и ламбрекенами. Сейчас одна из портьер вспучилась, и карниз висел, наполовину вырванный из стены. Охранник, с оружием наготове, дернул шторы, за которыми слышался глухой звук.

Стекла в здании были пуленепробиваемые, рамы металлические, хоть и выкрашены под дерево. Но мощный снаряд, пущенный с большого расстояния, сумел пробить оборону. Рама оказалась вывороченной вместе и осколками стекол, и теперь окно представляло собой зрелище, достойное кисти Дали – мешанина стекла и перекрученного металла.

За окном висели на веревках два человека. Один бился о раму, но движения его были беспорядочны и конвульсивны. На стекле от каждого прикосновения оставался мутно-красный след. Еще пара толчков – и человек обвис тряпичной куклой. Стало видно, что голова, лицо, шея, – все залито кровью. Скорее всего он спрыгнул с крыши сразу после взрыва, надеясь проникнуть в комнату, но не рассчитал и напоролся на острый металлический край рамы, который разрезал ему плечо и шею – алая артериальная кровь широкой лаковой струей залила одежду и капала вниз, на улицу. Второй человек был жив, он что-то кричал и раскачивался на веревке, стараясь приблизиться к окну. Сверху зазвучали выстрелы, и он тоже обмяк на веревках.

Мири не могла даже кричать. На нее снова, как тогда в лесу, напал ступор. Звуки отошли на второй план, и она в немом оцепенении смотрела, как тело опять дернулось и поползло наверх: там кто-то выбирал веревку. Охранник начал задергивать шторы, но тут раздался новый звук, на этот раз внутри комнаты. Бородатый человек в плохо сидевшем костюме без галстука покинул свое место за столом. Должно быть, внимание охранников сосредоточилось на происходящем за окном, или бородач двигался слишком быстро. Так или иначе, Мири увидела, что он уже подле Антуана. Аукционист прижался спиной к стене, его прикрывали двое охранников, но одного нападавший отшвырнул к стене, а второй выстрелил в бородача, но тот, казалось, этого даже не заметил. Грохот выстрела показался оглушительным, он прорвал пелену ужаса, и на Мири в тот же миг лавиной обрушились звуки: она услышала крики охраны и хрип – Николай сидел рядом, закрыв лицо руками и тяжело, с хрипом дышал. Антуан, видимо, тоже был в шоке: он даже не закрыл ларец, только вжался спиной в стену, выставив перед собой шкатулку с камнем. Бородач схватил рубин, поднял его над головой – в тусклом свете аварийных ламп камень казался черным. Мири уставилась на него как завороженная. Мужчина крикнул что-то на гортанном языке, Мири не разобрала ничего, кроме неизбежного имени Аллаха, и в тот же миг он сунул камень в рот и кинулся к окну.

Охрана рванула было следом, но высокий ариец успел раньше. На голову бородача опустился тяжелый деревянный стул, мужчина по инерции пролетел еще пару метров и рухнул на бесценный ахалтекинский ковер, заливая его кровью.

В комнате стало относительно тихо. Надсадно дышал Николай, который сидел на своем месте, и так и не отнял рук от лица. Озирались охранники, стараясь увидеть, есть ли еще угроза. Компаньон бородача неподвижно сидел за столом, положив руки на его поверхность, и внимательно смотрел на пистолет одного из охранников, который держал его на мушке.

Остальные тоже замерли на местах, как в известной гоголевской сцене. Мири сразу поняла, до чего это похоже на спектакль, который она ходила смотреть еще в школе. Кажется, учились они тогда классе в девятом… Режиссер решил освежить классику и поразить всех оригинальным решением, а потому действие гоголевской пьесы разворачивалось в интерьерах современных. Сам городничий обретался в шикарном особняке, напичканном дорогой техникой, Хлестаков остановился в каком-то отстойном отеле типа гостиницы «Молодежной» – с проститутками и грязным баром. Немая сцена имела место быть в типичном директорском кабинете – с длинным столом и портретом президента.

Персонажи одеты были в костюмы, как и положено представителям городской администрации, по чину: кто-то от Хьюго Босса, кто-то – от универмага распродаж… Разумеется, шейхов в кипельно-белых восточных одеяниях в том спектакле не было, просто потому что Гоголь о них не писал, а режиссер не додумался, но сходство происходящего на аукционе с тем давним спектаклем поразило Мири. Ей неудержимо захотелось смеяться. Смеяться, потому что сцена напоминала спектакль, на котором было ужасно весело, и Сережка целовался на галерке с Людой. А еще у Мири имелись все основания веселиться, потому что она кое-что заметила. И не знала, говорить ли об этом. Этого не могло быть, не могло, не могло! Она затряслась от смеха и поймала на себе удивленный взгляд Антуана и внимательный – охранника. Нет-нет, я им не скажу. Меньше знаешь, лучше спишь.

Мири прижала ладонь к дрожащим от смеха губам и впилась зубами в собственную кожу. От боли брызнули слезы, но желание смеяться, слава богу, пропало.

Окружающие понемногу приходили в себя. Один из охранников продолжал держать на мушке сидевшего за столом пособника экстремистов. Второй склонился над бородачом и сделал какой-то знак коллеге, тот отошел к двери и забубнил в переговорник.

Антуан, аккуратно поставив ларчик на стол, вернулся на место аукциониста и тем же вежливым голосом произнес:

– Господа, по очевидным и независящим от нашего аукционного дома причинам нам придется перенести данное мероприятие на завтра. Мы будем ждать вас в то же время, что и сегодня.

Двери распахнулись и появились новые охранники. Гостей по двое препровождали к лифту. Остальные ждали. Антуан куда-то ушел. Мири и Николай уходили последними. Девушка с трудом подняла секретаря на ноги. Его трясло, на бледном лице губы выделялись скорее за счет синего, чем красного оттенка.

Увидев его в таком состоянии, она заявила охраннику, что им нужен врач. Тот кивнул и Николая под руки провели в лифт. Спустились буквально на один этаж, несколько шагов по коридору, и они оказались в уютной комнате с кушеткой, на которую охранники уложили Николая. Секретарь словно очнулся, нашел глазами Мири.

– Где мы?

– Вам стало плохо, я попросила врача.

– Нет! – он попытался сесть. – Все нормально, надо связаться…

– Если у вас сердце не выдержит, Павел Генрихович не обрадуется, – строго заявила Мир. – Лежите, я буду с вами.

Солидный седовласый доктор, облаченный в пиджачную пару и шелковую сорочку с шейным платком от Гуччи, появился через полминуты. Пощупал пульс, поцокал языком:

– Нервы, нервы… Сердце до сего дня беспокоило?

– Нет, я здоров, – пробормотал Николай.

– Ну, я же и говорю – все от нервов.

Он достал ампулу и стал готовить шприц, но секретарь вдруг шарахнулся в сторону:

– Что это?

– Лекарство, которое не позволит вашей аритмии зайти слишком далеко.

Видя, что пациент по-прежнему не склонен к лечению, врач протянул ему коробку.

– Я не вижу, буквы прыгают, – протянул Николай жалобно.

Мири взяла коробку с ампулами, вытащила листок и принялась читать:

«Показания:

Острые и хронические нарушения мозгового кровообращения, в т. ч. ишемический инсульт и его последствия;

дисциркуляторная энцефалопатия, вегетососудистая дистония;

психосоматические заболевания;

невротические и неврозоподобные расстройства с проявлением тревоги, страха, эмоционального напряжения;

расстройства памяти и внимания, нарушение умственной работоспособности;

психические и неврологические заболевания в пожилом возрасте, атеросклероз сосудов головного мозга…»

Она сделала паузу и подняла взгляд на секретаря. Тот скривился:

– Ладно, колите.

Врач ловко закатал рукав и ввел лекарство.

– Теперь надо полчасика обязательно полежать. А вы, мадмуазель? – он повернулся к Мири, и она вдруг поежилась под пристальным взглядом. – Могу предложить успокоительное и, если боитесь уколов, есть прекрасный препарат: растительные компоненты, принимается преорально…

Мири прислушалась к себе и решила, что не станет пить лекарство. В голове царил сумбур, но в целом организм, видимо, уже привык к постоянным стрессам и реагировал вяло.

– Спасибо, но я в норме… А можно нам чаю? Горячего… – пробормотала она.

– Конечно, мадмуазель. Вы правы: лекарства лекарствами, а горячий чай – это панацея. Сейчас распоряжусь. Если понадоблюсь – вот звонок, я в соседней комнате.

С этими словами доктор еще раз послушал у Николая пульс, одобрительно кивнул и вышел.

Они молчали, пока не принесли чай. Мири тут же налила себе чашку, пожалев, что это тонкий фарфор, а не толстостенная керамическая кружка, о которую можно было бы согреть ладони.

– Николай, выпейте горячего. И еще я вам сахар положила. Вот увидите, это поможет.

Секретарь кивнул, но руки у него дрожали, и Мири пришлось поить его самой. Он осилил полчашки и откинулся на кушетке.

– Позвать врача? – встревожилась девушка.

– Нет. Мне лучше. Сердце почти успокоилось. Просто нужно еще немного полежать.

– Вот и хорошо. Вы лежите, а я буду пить чай.

Она быстро одолела первую чашку, налила еще и задумчиво уставилась на бисквит, поданный к чаю. Видно, что он свежий. И пахнет просто замечательно, как у бабушки… И он полит… Девушка наклонилась и потянула носом – настоящим клубничным вареньем. Вон и ягодка мятая такая, как положено в варенье. Мири уже облизнулась, но тут красный цвет варенья напомнил ей ту лаково-блестевшую кровь, которая толчками выливалась из раны висевшего за окном человека.

Есть сразу расхотелось, и Мири принялась за вторую чашку чая, раздумывая: как могло оказаться, что камень, который проглотил бородач, был не тем, который она осматривала до этого.

Да, само предположение абсурдно. Но Мири уверена была – то, что она держала в руках, не имело никакого отношения к тому, что поднял над головой обезумевший экстремист.

Ее дар, ее чутье не могло ошибиться: даже не прикасаясь к камню, она видела, что он мертвый. Искусно сделанная подделка, внутри затемнение, цвет густой крови, неправильная форма – все похоже. Но в камне не было ярости богов.

– Думаю, мне пора идти, – сказал Николай, и Мири подскочила от испуга. Она так ушла в свои мысли, что не заметила, как секретарь пришел в себя.

Николай встал, и Мири, придирчиво оглядев его, решила, что секретарь вполне способен передвигаться самостоятельно. Он твердо держался на ногах и цвет лица выглядел вполне нормальным. Улучшение подтвердил и врач, который явился, услышав их голоса, и настоял на том, чтобы пощупать пульс у месье. Мири показалось, что эскулап был несколько озадачен столь быстрым вхождением своего подопечного в норму, но настаивать на дальнейшем пребывании в здании не стал.

– Ты пойдешь звонить Павлу Генриховичу? – спросила Мири, пока они спускались в лифте.

– Я не помню, чтобы мы перешли на дружеский тон и фамильярное обращение, – резко сказал Николай.

Мири удивленно вытаращила глаза. Впрочем, они ведь пережили вместе гораздо меньше, чем с Рустемом, и утром действительно, кажется, общались на «вы».

– Извините, – сказала она, натянуто улыбнувшись. – Это последствия шока.

А про себя подумала: «вот козел, небось у шефа своего набрался снобизма».

– И вы меня извините, – сказал Николай, тряхнув головой. – Я, кажется, тоже еще не вполне адекватен. И думаю, вы правы, нам нужно доложить начальству о происшествии. Лучше, если мы сделаем это вместе. Мой ноутбук в машине.

Охранники спустились вместе с ними в подземный паркинг и вежливо, но твердо попросили покинуть здание и вообще квартал. Территория оцеплена, проводятся следственные и прочие мероприятия. Ремонт, опять же.

– Может, в отель? – робко спросила Мири.

Николай заколебался, и она уже совсем неуверенно закончила:

– Я остановилась в «Ле Флер». Это буквально на соседней улице.

– Что ж, может, это и неплохая мысль.

Таким образом они потратили на дорогу совсем немного времени, но в Женеве не так просто припарковать машину на улице, и потому им опять пришлось спускаться в подземный паркинг, а затем на лифте подниматься в отель.

Оказавшись в номере, Николай огляделся, одобрительно кивнул и сел в кресло у окна.

– Подвинь мне столик, – велел он.

Мири открыла было рот, чтобы послать наглеца, но что-то удержало ее, и она послушно подтянула к креслу тяжелый стеклянный, на металлической раме, стол. Николай водрузил на него ноутбук, открыл и принялся стучать по клавишам.

– Принеси мне воды, просто умираю от жажды, – сказал он.

Девушка отошла к бару и налила в высокий стакан воды со льдом. Вернувшись, подала его мужчине. Тот одним глотком осушил полстакана, не глядя, сунул его на столик и продолжал заниматься компьютером.

«Вот так, – медленно закипая, думала Мири. – Ни тебе спасибо, ни мне здрасти. И кто тут теперь хам?» Она исподтишка поглядывала на секретаря и чувствовала, что этот человек начинает ее пугать. Может, у него крыша поехала от шока? После всего пережитого на аукционе немудрено, но в какую-то странную сторону она поехала. То он желает соблюдать политес, то хамит откровенно и незатейливо.

– Иди сюда, – велел ей Николай. – Сядь рядом, я подключаюсь.

Мири села на ручку его кресла. На экране ноутбука появился Павел Генрихович. Картинка немного искажала пропорции, и борода делала ювелира похожим на пирата, но в целом связь была прекрасная.

Первым делом ювелир вытаращил глаза при виде незнакомой блондинки, и Мири, улыбнувшись, быстро сказала:

– Здравствуйте, Павел Генрихович. Это я, Мириам. Немного сменила имидж. У нас, девушек, это бывает.

– Ага, – Павел Генрихович откашлялся и тут же сурово произнес: – Я вас слушаю.

– Аукцион отложен до завтра из-за непредвиденных обстоятельств, – начал Николай.

– Что?! Каких таких обстоятельств? Ты что несешь? – Павел Генрихович подался вперед, Мири успела только заметить, что за ним мелькнул Семен Исаевич и еще один мужчина, кажется, начальник службы безопасности. Однако это длилось буквально секунду, и вот уже весь экран занимал крупный нос, выпученные глаза и сердитый рот ювелира. Девушка почувствовала, как Николай окаменел, и решила, что надо как можно скорее разрядить обстановку.

– Ой, Павел Генрихович, представляете, там один тип попытался украсть камень, – затараторила она, – а его сообщники чуть было не проникли в здание, они стреляли, наверное, ракетой, а может, это бомба была, они пробили стену, но их всех убили и… – Мири сделала паузу, переводя дыхание.

Павел Генрихович перевел ошарашенный взгляд с девушки на секретаря.

– Что она болтает?

– Несколько сумбурно, но Мириам излагает факты, – сухо заметил тот. – Произошла неудачная попытка ограбления, и устроители перенесли аукцион на завтра.

– О каких суммах сегодня шла речь?

– К торгам приступить не успели.

– Черт… – ювелир некоторое время молчал, потом сказал:

– Завтра отправляйтесь туда снова. Еще раз осмотрите камень… Сегодня успели провести экспертизу?

– Нет, – сказал Николай прежде, чем Мири успела открыть рот. – Но завтра, я надеюсь, все пройдет нормально. Не могут такие солидные люди два раза подряд так пренебречь безопасностью.

Павел молчал, и Мири видела, что он переводит внимательный взгляд с нее на секретаря и обратно.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Тогда завтра я жду вашего доклада. Надеюсь, все пройдет удачно.

Николай дождался, пока шеф выключит связь, и закрыл ноутбук.

– Почему вы сказали, что я не успела провести экспертизу? – спросила девушка.

– Так надо. И не открывай рот, пока тебя не попросят, поняла? – секретарь вдруг стукнул по крышке ноутбука кулаком. – Мне не нравится, когда со мной так разговаривают… Чертов выскочка, что он себе позволяет! Ну да это ненадолго.

Он поднял взгляд, увидел ошарашенное лицо Мири и захохотал.

– Что ты на меня вылупилась? Не буду я больше ему служить. Хватит, набегался на побегушках, накланялся. Теперь будет так, как должно: я хозяин, а этот еврей – мой раб! – Николай словно опомнился вдруг, замолчал. Но что-то требовало выхода, проснувшаяся гордыня не давала ему покоя, и мужчина вскочил и теперь беспокойно кружил по комнате, потом встал у окна и заговорил снова.

– Ты думаешь, я такое уж ничтожество? Жалкий секретарь, шестерка, чье назначение – угождать хозяину и покорно сносить его ругань и его глупость? Если хочешь знать, я происхожу из древнего и славного рода, и пока ничем не опозорил своих предков. Да, мне пришлось гнуть спину на этого идиота… но опыт и связи, полученные в должности его секретаря, весьма пригодятся. Думаю, предки еще будут мной гордиться!

– А из какого вы рода? – спросила Мири.

– Слыхала фамилию Салтыковы? Наше дерево увешано гербами едва ли не гуще, чем фамильные древа кое-кого из европейских монархов.

Основатель нашего рода – Михаил Прушанин, происходит из прусской королевской семьи. Он со своими людьми перешел на службу к Александру Невскому. Потом род стал ветвиться. Этот могучий ствол дал жизнь таким прекрасным фамилиям, как Морозовы, Скрябины и мы, Салтыковы. Смотри, – Николай расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и вытащил медальон. Не снимая его, он подошел к Мири, и она смогла увидеть фамильный герб: увенчанный короной щит, который держали два единорога. На золотом поле щита можно было разглядеть орла. Мири сразу поняла, что перед ней подлинник, которому лет двести, не меньше.

– Какая прекрасная вещь. – прошептала она.

– О да, это то немногое, что сохранилось из нашего наследства. По преданию, медальон этот был изготовлен для Прасковьи Федоровны Салтыковой, которая стала женой царя Иоанна Алексеевича в тысяча шестьсот восемьдесят… не помню каком году. Граф Петр Салтыков был губернатором Москвы! Князь Федор – соратником Петра Великого! Если бы не революция и восставшие холопы, я тоже занял бы подобающее мне место в обществе…

Он умолк, потом торопливо убрал медальон. Мири уверилась, что секретарь не в себе: глаза его блестели, на лбу выступил пот, он опять был очень бледен. Разум говорил ей, что нельзя спорить с сумасшедшим, но какой-то чертик внутри подсказал вопрос, и Мири выпалила:

– А Салтычиха?

– Дарья Николаевна? Ну, во-первых, она только по мужу Салтыкова, а в девичестве – Иванова… Но лично я против нее ничего не имею. Она была, конечно, крутого нрава, но разве с быдлом можно по-другому? И теперь, когда я вернул себе наследство…

Он осекся и отвернулся к окну. Мири так и застыла на ручке кресла, чувствуя, как по спине ползет холодный пот, а чертова деревяшка, на которой она сидит, ужасно неудобная и с каждой минутой сидеть все мучительнее. Но она буквально боялась пошевелиться, глядя на мужчину.

Теперь она уверилась окончательно, что Николай сошел с ума. Насчет древнего рода, может, и не выдумки – вопросы крови сложны и запутанны, но все остальное! И то, каким тоном он говорил. Как презрительно кривились его губы. Жаль беднягу, хотя… надо бы о себе подумать. Сумасшедшие могут быть опасны. Как бы отсюда смыться и вызвать врача? Но не успела она шевельнуться, как Николай резко развернулся и уставился на нее. Глядя в его мрачные глаза, видя, как он буквально сверлит ее подозрительным взглядом, Мири перепугалась еще больше.

– Я подумала… Может быть, вы хотите сходить в ресторан? – робко спросила она. – Ведь уже почти три часа дня, а вы не обедали.

– В ресторан? – он повернулся и выглянул из окна. – Пожалуй, нет.

Сердце Мири упало.

– Но ты права, я голоден. Закажи что-нибудь в номер.

Мири послушно пошла к телефону. Делая заказ, она несколько раз уточняла у Николая, что бы он хотел, и каждый раз обливалась холодным потом от ужаса, видя, как задумчиво он на нее смотрит. Как на предмет, который нужно как-то использовать. Или сразу от него избавиться?

Не в силах выносить этот взгляд, Мири встала:

– Я схожу в душ, – сказала она. – Хочу освежиться после всех волнений.

Он пожал плечами и отвернулся. Мири начала собирать вещи, в которые собиралась переодеться: джинсы, свитерок, кроссовки. Если придется бежать, то в этом будет гораздо удобнее, чем в костюме от Шанель. И еще она собиралась быстро сунуть в карман телефон и попытаться связаться… она еще не придумала с кем, но…

Но она даже не успела протянуть руку к сумочке, как проклятый аппарат разразился кряканием и воплями. Танец маленьких утят, черт бы его побрал.

Николай резко вскочил и сделал шаг к ней.

– Кто это? – недовольно спросил он.

– Мой приятель, француз.

– Ответь и скажи, что тебе некогда.

Мири взяла трубку.

– Да, – она говорила по-французски. – Привет, Поросенок.

Николай презрительно оттопырил губу, и она поняла, что он прекрасно знает язык. Вот черт.

– Мири, мне нужно с тобой поговорить, – услышала она голос Антуана.

– Нет, дружок, сегодня я никак не смогу, – затараторила Мири, стараясь говорить обычные вещи, но так, чтобы это было на нее непохоже. Авось Антуан заподозрит неладное! – Ну, не сердись, котик мой, пропадет твой заказ в ресторане, посидим в другой раз. Ну и что, подумаешь, «Ле Флер». Есть рестораны и получше, чем при отеле.

– Что ты… ты в беде?

– Да, милый.

– В отеле?

Она не успела ответить: Николай отобрал у нее трубку и отключил телефон. Теперь он стоял так близко, что она чувствовала его запах: пот и остатки одеколона. Светлые глаза смотрели ей в лицо, и Мири с ужасом убедилась, что ее спутник безумен. Никогда прежде не видела она таких бешеных, таких прозрачных глаз. Инстинктивно она сжалась, отступила назад, опустила голову и пробормотала:

– Так я иду в душ.

Николай шагнул следом, взял ее за подбородок и, приподняв лицо, заглянул в глаза. Мири стало страшно. А он не спеша оглядел ее всю и, усмехнувшись, сказал:

– Иди. Приведи себя в порядок.

Мири ни жива ни мертва прислонилась спиной к двери ванной комнаты. Телефон ей взять не удалось. Она слышала, как постучали в дверь, как официант вкатил столик с заказанным обедом… Дверь хлопнули, и девушка разочарованно вздохнула. Она сняла костюм и шагнула было к ванной, но в этот момент раздался стук в дверь.

– Я еще не готова, – крикнула Мири.

– Я решил составить тебе компанию, – услышала она голос Николая. – Открой.

– Давай потом.

– Я приказал тебе открыть дверь!

Мири молчала. После секундной паузы на дверь обрушился удар. Она заметалась по комнате, не зная, что делать. Понял ли Антуан? И если понял – успеет ли он? Черт, что же делать? Второй удар. Замок жалобно скрипнул, и Мири поняла, что долго он не протянет. Дрожащими руками она выдрала из серебряной подставки флакон с моющим средством. Такой приятный аромат, в этом отеле всегда прекрасная косметика… Мири открутила крышку и расплескала содержимое флакона на полу подле двери. Оглянувшись, схватила металлический бочок для мусора, стоявший возле унитаза. Единственная хоть сколько-нибудь тяжелая вещь. Она успела лишь повернуться к двери, Николай опять ударил плечом, замок треснул, и дверь распахнулась. Он шагнул в ванную, и Мири, не сдержавшись, завизжала от ужаса: лицо мужчины искажено было яростью, а в руке он сжимал нож – столовый, тупой нож. Но даже этот предмет можно воткнуть в плоть и причинить страдания, да и убить им можно, было бы желание. Судя по выражению лица Николая, желание мучить и убивать просто снедало его. Он был безумен, на губах пузырилась слюна, и вот он рванутся вперед…

Дорогие ботинки на гладкой кожаной подошве разъехались, мужчина потерял равновесие и рухнул на пол. Однако он успел уже встать на четвереньки, когда Мири очнулась и с размаху опустила ему на голову металлический бачок. Николай как-то странно всхлипнул и упал лицом вниз.

«Я его убила, – думала девушка. – Теперь полиция и тюрьма… Если только дядя Йося сможет доказать, что это была необходимая самооборона». Она медленно двинулась к выходу из ванной.

И услышала, как кто-то стучит в дверь номера.

– Мири, это я, Антуан.

Она открыла дверь и повисла у него на шее, позабыв, что из одежды на ней только трусики и кружевной лифчик.

– Мири, я…

Он замолчал, поверх ее головы глядя в ванную комнату. Потом вдвинулся в номер, закрыл за собой дверь, оторвал от себя девушку и усадил ее в кресло.

– Что случилось?

– Я убила его, – прошептала Мири, – он бросился на меня с ножом… выломал дверь.

Антуан пошел в ванную.

– Там мыло на полу, осторожнее, – опомнилась Мири. Он кивнул и обошел ароматную лужицу. Сел на корточки, пощупал пульс.

– Мири, он жив.

– Да? – она даже не знала, радоваться или огорчаться. – Тогда… тогда нам нужно вызвать полицию.

– Полиция потребует объяснений… и сам я хотел бы многое понять. Давай-ка пока обездвижим этого господина, чтобы ему не пришло в голову опять играть с ножом.

Вдвоем они протащили Николая в комнату, посадили в кресло. Антуан аккуратно снял со штор шнуры, выполнявшие роль ламбрекенов. Одним связал мужчине руки, другим – ноги.

В кармане Николая зазвонил телефон. Он зашевелился, застонал, но в себя не пришел. Мири бесцеремонно сунула руку в карман пиджака и вытащила аппарат. Номер не определен. Как мило. Она поднесла трубку к уху, и сразу услышала голос, который на чистом русском языке поинтересовался:

– Ты достал камень? Что там за пальба была на вашей хате? Слышь, баран, ты че молчишь?

Отключив номер, Мири схватилась за голову. Потом, перехватив заинтересованный взгляд Антуана, она сообразила одеться. Еще она выпила пару глотков вина из бутылки, которую принесли вместе с обедом. Вино теплой струйкой влилось в пустой желудок, и девушка торопливо схватила с тарелки морковку и несколько маслин.

Антуан наблюдал за ней удивленно, но не мешал. А Мири думала, думала и никак не могла решить, как же поступить. Желая потянуть время, она начала пересказывать приятелю события, имевшие место после аукциона. Болтала, всхлипывала, а сама все пыталась осознать, что же произошло на самом деле. Судя по всему, именно Николай украл настоящий камень. Свет в зале погас всего на несколько секунд, но в этот момент Антуан стоял с ларцом около их стола. Что, если Николай успел подменить рубин? Тот бородач проглотил подделку. А «Ярость богов»? Куда, черт возьми, секретарь его дел?

Она подошла к сидевшему в кресле мужчине и принялась обыскивать его, выворачивая карманы и обшаривая одежду. Ничего. Тогда… Если он боялся обыска, то куда мог его деть? Ответ напрашивался сам собой – он его проглотил, как и тот несчастный.

Собственные мысли так напугали Мири, что она едва сдержала стон отчаяния. Это бред! Бред и безумие! Или нет? Чем рисковал Николай, меняя «Ярость богов» на имитацию? Оба эксперта, выразившие желание осмотреть камень, уже убедились в его подлинности. И получается, что у Николая было некоторое время до обнаружения обмана. Возможно даже, что несколько дней. Наверное, он рассчитывал скрыться, спрятаться… сейчас не так важно, на что рассчитывал Николай Салтыков и почему он пошел на кражу. Если принять версию о том, что секретарь проглотил камень, то проблем меньше не становится. Что должна в такой ситуации сделать она, Мири?

Девушка отошла от Николая и села на край кровати. Если сказать, что настоящий камень здесь, то что сделает Антуан? Если промолчать, то он вызовет полицию, они заберут Николая и камень на некоторое время останется у него. А эти типы? Кто звонил? Это явно не человек от Павла Генриховича. По разговору – типичный бандит. Так, давай рассуждать логически. Она отхлебнула еще вина. Допустим, Николай украл камень по приказу бандитов. Совершить подмену секретарь мог, когда Антуан стоял подле их стола и на секунду погас свет. Времени было мало, но при определенной ловкости рук это возможно. Однако, если вспомнить последние, безумные высказывания секретаря, то он, видимо, передумал отдавать камень. То есть он почувствовал себя способным сохранить его и пользоваться данной им властью.

Итак, вариант первый, я все оставляю как есть, вызываю полицию, и тогда Николай оказывается в тюрьме – в относительной безопасности от всех и вся, но первый же эксперт завтра определит, что камень неподлинный. И тогда… тогда Антуан или кто-то еще может сложить два и два и камень найдут.

Если же рассказать Антуану о подмене сейчас, то он скорее всего предпочтет с полицией не связываться и вызовет собственную службу безопасности. И тогда завтра аукцион начнется сначала, и камень продадут… кому? Черт его знает, но вряд ли человеку с мирными намерениями. Если безобидному секретарю так крышу снесло, то что же будет с тем, кто привык воевать и командовать?

Она даже застонала от бессилия. Это что ж такое, а? Куда ни кинь, всюду клин. Антуан, обеспокоенный странным поведением Мири, присел рядом и обнял ее за плечи.

– Тебе нехорошо? – взволнованно спросил он.

– Да, – вздохнула Мири. – Я так устала, а тут еще этот на мою голову. Знаешь, я поняла, в чем дело. Он наглотался какой-то дряни, таблеток… и от этого обезумел. Я видела у него коробочку, а сейчас карманы пусты. Передоз, наверное. А этот звонок недавний… это наш шеф. Он послал своего человека… ну, контролировать, как мы тут, да еще эта стрельба сегодня.

– Они уже знают? – встревожился Антуан. – Не хотелось бы думать, что на наш аукционный дом ляжет пятно. В конце концов, инцидент удалось купировать и клиенты… солидные клиенты не пострадали.

– Да-да, но все это нужно объяснить представителю шефа, который едет сюда и скоро уже будет здесь. Надо привести это чучело в порядок.

Антуан с сомнением взглянул на неподвижное тело в кресле.

– У меня есть знакомый… у него клиника за городом. Он занимается такими делами. Детокс и все такое. Могу позвонить, он пришлет машину.

Мири колебалась. Детокс – это то, что нужно, но как проконтролировать процесс?

– Нет-нет, – испуганно сказала она. – Это долго, а у нас всего пара часов. Ты не мог бы сходить в аптеку? Я напишу, что купить…

– Хорошо. – Антуан нежно погладил ее по голове и вдруг улыбнулся.

– С тобой не бывает скучно. Всегда – как в кино.

«Ага, только что-то все время крутят фильмы ужасов», – с тоской подумала Мири. Она с некоторым трудом выдавила ответную улыбку и написала на листочке список из нескольких препаратов, понадеявшись, что поиск займет достаточно времени. Вручила Антуану кредитку Николая (тот не стал возражать; лекарства нужны русскому, вот пусть он за них и платит) и тщательно заперла за ним дверь.

Потом она старалась делать все очень быстро. Схватила бутылку воды из бара, отвинтила пробку и, зажав нос Николаю, дождалась, пока он откроет рот. И принялась заливать в него воду. Он захлебывался, давился, но выпил почти литр, и лишь потом начал мотать головой. Застонал и открыл глаза. Взгляд был мутный…

– Ты что… Зачем? – он рванулся было, но Антуан, будучи мебельщиком, узлы вязать умел. – Запорю! Сука! Девка! – хрипел мужчина, но Мири, зажав его голову, лила воду в рот.

Разговаривать с ним она не стала, считая это напрасной тратой времени и сил. Когда вторая бутылка кончилась, она посидела пару минут, отдыхая и собираясь с силами для самой «приятной» части плана. Схватила большой серебряный колпак, которым были накрыты горячие блюда, пристроила его Николаю на колени, опять зажала нос, и когда он задышал ртом, сунула ему в рот ложку, стараясь надавить на основание языка. Результат не заставил себя ждать: вся выпитая вода вместе с содержимым желудка хлынула в колпак. Мири кривилась от отвращения и старалась не вдыхать тяжелый запах… Больше всего ее страшила мысль, что камень не выйдет и процедуру придется повторить… Но вот тело Николая сотряс спазм, и она увидела, как камень скользнул в мутную массу, наполнявшую серебристую емкость.

Мири понеслась в ванную, вылила все в унитаз, осторожно промыла камень, ополоснула колпак и вернула его на место.

Когда она вернулась в комнату, Николай поднял голову и уставился на нее. Мири надеялась, что, освободившись от камня, он обретет способность рассуждать здраво. Но нет, секретарь изрыгал тот же злобный хрип и бесконечные проклятия. Она налила воды в стакан, поднесла к его губам. Он выпил несколько глотков и, тяжело дыша, прикрыл глаза.

– Я хочу его уничтожить, – тихо сказала девушка. – Это зло. Смотрите, что оно с вами сделало. Я не хочу, чтобы пострадал кто-нибудь еще. Вы держитесь, я скоро вернусь. Но сейчас мне нужна свобода, и я не могу вас развязать. Дать еще воды?

Он кивнул, немного попил, и, кажется, опять впал в забытье. Мири быстро переоделась, подхватила сумку и ушла из номера, захлопнув за собой дверь. Она позвонила Антуану на мобильный и воскликнула:

– Ты только представь, оказывается, этот тип, которого послал шеф, сидит себе в Вивее и вовсе не хочет сюда ехать! Он требует, чтобы я с докладом приехала к нему… я сказала, что у Николая тяжелый грипп. Даже если они не поверят и решат, что он напился – в России это не считается зазорным. Я вызвала врача, и он обещал присмотреть за Николаем, теперь это не к спеху, к завтрашнему дню он наверняка проспится. Ты где? Там на углу должно быть такое милое кафе со смешным названием… точно, «Шок и шоколад». Жди меня там. Ты отвезешь меня в Вивей? Я сейчас буду.

В холле отеля она заколебалась. Как-то страшно выходить одной. Ну, будем надеяться, что те бандиты охотятся за Николаем, а не за ней.

– Швейцар! Такси, пожалуйста.

– Прошу вас, мадмуазель.

Не прошло и часа и вот кабриолет Антуана уже летел по безупречному швейцарскому шоссе в сторону Вивея. Антуан что-то оживленно рассказывал, но Мири никак не могла расслабиться, слушала вполуха и отвечала невпопад. Камень жег карман. Вернее, не жег, конечно, просто он был почти круглый и мешал. Кроме того, Мири знала, что именно лежит у нее в кармане, и прикосновение рубина было ей неприятно.

Иногда она принималась ерзать и вздыхать: ей казалось, что камень начинает шевелиться. Тогда она сжимала кулаки и повторяла про себя: это все мое воображение, этого просто не может быть, я не буду его перекладывать. И еще одно не давало покоя – как бы найти момент и избавиться от чертова рубина?

Она вдруг сообразила, что Антуан сворачивает с шоссе.

– Ты куда?

– Я устал, да и ты не очень хорошо выглядишь… Тут неподалеку есть шале. Такая милая гостиничка, а ресторан – так просто выше всяких похвал. Нам нужно поесть и отдохнуть… кроме того, я сделаю тебе массаж. Расслабишься немного.

Мири взглянула на приятеля внимательно. Ах, вот как, массаж, значит. Ну, то есть она сама напросилась, потому что ей нужен был Антуан послушный, и она беззастенчиво висла на нем. Да и сегодняшние выступления в неглиже не могли пройти бесследно. Мири вздохнула. Ну, это не самый плохой вариант. Да и вообще, надо уметь быть благодарной. И… и можно попытаться совместить. То есть продолжать использовать Антуана.

– Послушай, – промурлыкала она, – а давай немного посидим на берегу… Хочу к озеру. Гостиница – это неплохо, но на природе гораздо романтичнее.

Круглое лицо Антуана озарилось такой радостью, что Мири стало неловко за свои корыстные мысли, но она тут же рассердилась: в конце концов, не для себя стараюсь. Жаль, что нельзя сказать приятелю прямо: мне нужно подобраться к какому-нибудь глубокому месту озера и выкинуть в него чертов камень, чтобы он не достался террористам, экстремистам, садистам, придуркам и прочим. Антуан – человек порядочный, он занимает неплохое положение в обществе и отличается двумя чертами: он не склонен верить во всякие бредни и очень лоялен по отношению к своим работодателям. Или он начисто лишен воображения и держится за свое благополучное место под солнцем. Или он трезвомыслящий человек и заботливый отец и сознательный гражданин? Любое качество можно рассматривать под разными углами, но вывод один: если она сейчас достанет камень и все расскажет, то Антуан, не вдаваясь в подробности ее мотивов и прочего, отвезет чертов рубин обратно в город и упрячет его в сейф.

Так что едем к озеру, а там…

У Антуана затренькал мобильный. Послушав, он затормозил у обочины и переспросил:

– Что вы сказали? Уверены?

У Мири сжалось сердце от нехорошего предчувствия. Круглое лицо Антуана осунулось буквально на глазах.

– Кто проверял? Де Эрве? А Сеймур? Да, я немедленно возвращаюсь. Нет, прошу вас не спешить с этим… Дождитесь моего возвращения.

– Что случилось? – испуганно спросила Мири.

– Рубин…

– И что с ним? Опять украли?

– Нет, но эксперт, который осмотрел камень после того как… как его извлекли… сказал, что это подделка.

– Не может быть! – Мири изо всех сил таращила глаза и прижимала руки к щекам. – Но когда же этот тип успел подменить камень?

– Не знаю… это очень странная история. Мне нужно возвращаться в город. Я вызову тебе такси…

– Нет-нет, я с тобой! Какой смысл рассказывать начальству историю, которая не имеет конца. Я позвоню и сообщу, что…

– Не стоит пока упоминать про неприятности, – пробормотал Антуан, и Мири видела, что он уже жалеет о своей откровенности.

– Нет-нет, я ничего не скажу, я все понимаю… Придумаю что-нибудь. Скажу, что Николаю стало хуже или еще что. Разворачивайся, поехали.

Несколько минут они двигались в молчании. Каждый думал о своем. О чем думал Антуан, Мири не знала, но она уже поняла, что не может вернуться в город с рубином. Если Антуан сообразит спросить Николая… Черт!

– Может, мы все же могли бы немного передохнуть где-нибудь на берегу? – робко спросила она.

Но Антуан лишь покровительственно похлопал ее по колену.

– Не сейчас, милая, – сказал он. – Нам нужно спешить.

Пока она пыталась придумать хоть какой-то предлог для того, чтобы заставить Антуана свернуть к берегу озера, он притормозил у заправки.

– Я в туалет, – заявила Мири, – а потом зайду в кафе возьму попить. Тебе надо что-нибудь?

– Купи шоколадку.

Оказавшись в туалете, Мири заметалась. Она подняла крышку бачка, но тут же покачала головой – глупо и книжно. Просто выбросить в мусор? А вдруг кто-нибудь случайно найдет, отнесет в скупку… даже самый неопытный ювелир сообразит, что перед ним редкость. Черт! Черт, куда же его деть? Она достала камень и уставилась на него. Темный лик притягивал взгляд. Проглотить? Может, он прояснит мозг? Даст новые силы, хитрость? Она отвела взгляд от красного марева и тут же передернулась от отвращения. Как такая мысль могла прийти в голову? Никогда не станет она глотать этот ужас. Его и в руках-то держать противно.

Она так ничего и не придумала. Сходила в туалет, умылась холодной водой, причесалась и, не найдя, чем заняться и куда деть чертов рубин, отправилась в кафе.

Купила пару шоколадок, сэндвич, бутылку воды и сквозь стеклянную стену взглянула на улицу. Антуан разговаривал по мобильнику, и лицо у него было напряженное и недовольное.

В полном отчаянии она оглядела помещение. Прилавок, полки с товарами, пара столиков в углу. Никакого тайника, ничего подходящего. Ни цветочных горшков, ни других укромных уголков.

Чувствуя, как приближается что-то неотвратимо ужасное, она вышла на солнечный свет и зажмурилась. Сбоку кто-то заурчал. Мири оглянулась. Подле конуры цепью был привязан страхолюдного вида пес. Мохнатый, грязно-коричневого цвета и размером с небольшого теленка. Он внимательно смотрел на сэндвич с ветчиной в руках девушки, и из глотки его вырывалось урчание. Мири сделала шаг к псу, но урчание стало громче и приобрело суровые нотки.

– Вот, значит, как? – сказала она насмешливо. – Кушать хотим, но прогибаться не согласны?

Урчание стало тише. Пес склонил голову и внимательно смотрел на нее.

– Ладно, мне не жалко, – заявила Мири. Он отломила половину сэндвича и протянула ее грозному охраннику.

Тот вытянул шею, но не сделал ни шага навстречу.

– Негодяй, – пробормотала Мири. Она сделала небольшой шаг вперед. Пес молчал.

– Мири! – Антуан закончил разговор и звал ее. Оглянувшись, она помахала рукой и крикнула:

– Иду! – повернулась к псу и спросила шепотом:

– Ты постережешь для меня одну вещь, дружок?

Она достала из кармана камень и сжала его в правом кулаке, а левой рукой продолжала протягивать псу сэндвич.

Тот, должно быть, чувствовал напряжение девушки, потому что смотрел настороженно и не спешил подходить. Мири пожала плечами и бросила сэндвич на землю. Огромный пес подхватил его, и хлеб с ветчиной исчезли в громадной пасти. Это произошло очень быстро, но пока он глотал и облизывался, Мири успела воровато оглянуться и зашвырнуть в темное нутро конуры рубин, цену которого не имело смысла измерять в деньгах, потому что он стоил дороже человеческих жизней.

Пес быстро поднял лобастую голову и подозрительно взглянул на стоявшую перед ним девушку. Из его глотки опять вырвалось глухое рычание, но Мири уже протягивала вторую половину сэндвича, и в этот раз страж снизошел до того, что сделал шаг навстречу и взял угощение из ее рук.

– Эй, мадмуазель! Не кормите Геркулеса! – из задних дверей заправки выскочил паренек с пакетом мусора и заторопился к помойке. – Хозяин говорит, что он должен быть голодным и злым. Он кормит его лично раз в день, а на ночь спускает на дворе, и этот зверь рвет любого, кто приблизится к дому.

– Хорошо, не буду! – голосом послушной девочки отозвалась Мири. Сделала шаг назад и вполголоса сказала псу:

– Геркулес! Ты охраняй его, ладно? А когда смогу, я вернусь и избавлю тебя от него.

– Мири! – Антуан уже сел в машину и завел мотор.

Девушка бегом вернулась к заправке, прыгнула на сиденье машины и едва успела принять озабоченный вид. Подумать только, она сумела избавиться от этой напасти! Мири казалось, что огромная тяжесть свалилась с плеч. Даже усталость стала меньше.

Она слопала шоколадку, запила водичкой и некоторое время счастливо и бездумно смотрела на дорогу. Впрочем, недолго, минут пять. А потом ей в голову пришел простой вопрос: каким образом она сможет забрать камень у Геркулеса?

Движение в городе всегда было гораздо медленнее, чем на трассе, но в этот раз при подъезде к гостинице скорость упала совсем и, простояв минут десять, Антуан просто бросил машину у обочины и, захлопнув дверцу, заспешил вперед. Мири скорее бежала, чем шла за ним.

Их худшие опасения оправдались, когда, повернув за угол, они увидели оцепление, натянутую полосатую ленту, какой полиция огораживает место происшествия или преступления. Кругом полно было людей в форме. А подойдя ближе, они заметили носилки с черным пластиковым мешком.

К Антуану подскочили двое, судя по костюмам и переговорникам, из службы безопасности. Впрочем, выглядели они весьма потрепанными: у одного разбиты губы, у другого – ссадина на скуле, костюмы потеряли лоск и смотрелись не так презентабельно, как утром.

– Мы приехали, как вы и сказали, – начал один. – Поднялись в номер. Но клиент, по документам Николай Салтыков, был в невменяемом состоянии.

– Мы тщательно обыскали его и номер. Ничего не нашли, – подхватил его напарник. – Тогда мы решили отвезти его к нам. Но, когда выходили на улицу, из припаркованного у тротуара «форда» выскочили какие-то типы и попытались отбить у нас объект.

– Пока мы разбирались, он стоял на дороге. Идти сам не мог, просто стоял у тротуара.

– И в этот момент его сбила машина.

– Насмерть? – мрачно спросил Антуан.

– Да, то есть не совсем, но он умер буквально через две минуты.

– Что-нибудь успел сказать?

– Нет, он был без сознания.

– А машина и те парни?

– Скрылись. Мы сообщили данные полиции, их ищут…

Антуан фыркнул. Потом пошел к людям в форме и штатском, стоявшими над носилками.

Мири тихонько попятилась прочь. Свернула за угол. Некоторое время просто не спеша шла по улице, затем зашла в кафе и, положив несколько монет на прилавок, попросила разрешения позвонить.

Мири решила, что сейчас самое время поехать к бабушке. Нужно перевести дух, прийти в себя и все-все кому-то рассказать. А с бабушкой разговаривать лучше всего. Можно прийти к ней в любой момент, хоть ночью. Мири помнила долгое совместное сидение в кофейнях, пикники в парке и даже разговоры в машине, когда бабушка отпускала шофера пить кофе и они просто оставались вдвоем. Савта Мириам можно рассказать все на свете: и что нравится парень с соседнего отделения, а он смотрит только на белокурую Вивьен; и что не хочется делать огранку для дяди Давида, а очень хочется поехать на Ибицу; и правда ли, что она, Мири, должна считаться русской, несмотря на свой французский паспорт, только потому, что училась в России? Часто Мири говорила сумбурно, перескакивая с одной темы на другую, вставляя словечки из молодежного сленга или даже другого языка; бабушка все равно слушала внимательно и если и задавала вопросы, то только по существу. Не то что мама Соня. Та уже через две минуты начинала лезть с дурацкими «родительскими» вопросами и комментариями: «Я же тебе говорила, что приличные девочки так не разговаривают! То есть ты опять надевала то платье? Такую непристойную дешевку? Минуточку, а кто такой Джесси? Что значит – неважно?»

К концу разговора с бабушкой, даже если савта Мириам не говорила ничего важного, странным образом на душу Мири нисходило успокоение и совершенно естественным образом находилось единственно верное решение очередной насущной проблемы.

И теперь девушка привычно стремилась оказаться в знакомой безопасной гавани, где ее примут, защитят, выслушают – и тогда наконец все встанет на свои места.

Мири набрала знакомый номер и – о чудо! Бабушка оказалась не так уж далеко:

– Я приехала по делам в Швейцарию, детка, – звучал в трубке родной голос, и у Мири вдруг сдавило горло. – Остановилась в окрестностях Фрейбурга. А ты где?

– Я в Женеве, представляешь? Всего каких-то часа два езды! Я скоро буду, мне очень, очень нужно с тобой поговорить! – Мири кричала в трубку, напрочь позабыв о приличиях, не обращая внимания на то, что посетители удивленно поглядывают в ее сторону.

Бросив трубку, Мири выскочила на улицу и рванулась было к краю тротуара ловить такси. Потом вспомнила, что она не в Москве и не в Лондоне, а значит, больше всего шансов сесть в машину на специальной стоянке. Девушка оглядывалась, пытаясь сообразить, где ближайшая стоянка такси. Проходящий мимо человек толкнул ее, Мири покачнулась, теряя равновесие. Однако через секунду сильные руки подхватили ее, не дав приземлиться на тротуар.

– Ах, какой же я неловкий! Не зашиб, часом? – прозвучал над ухом смутно-знакомый голос, и Мири мгновенно стало нехорошо от предчувствия приближающейся опасности. Мало того, что человек говорил по-русски, но совсем недавно она слышала где-то эти гнусные интонации. По-блатному растянутые звуки: ка-акой, за-ацепил. Девушка извернулась, взглянула в лицо мужчине, который крепко держал ее за локти, и с удивлением поняла, что видит его первый раз в жизни. Мужчина оказался невысоким, с плоским невыразительным лицом и кожей того красноватого оттенка, который загар придает только очень светлокожим людям. На голове топорщится короткий русый ежик, брови и ресницы тоже оказались очень светлыми, белесыми. «Обычное лицо, только вот ухмылка неприятная, а глаза… глаза, как у соседского бультерьера», – испуганно подумала Мири, наткнувшись на тяжелый взгляд. Инстинкт буквально завопил о нависшей над ней смертельной опасности, и девушка открыла было рот, чтобы закричать. Прохожие мгновенно вызовут полицию, это вам не Москва, это мирная Швейцария, тут источник любого шума сразу же привлекает пристальное внимание властей. Однако начало любого крика – это глоток воздуха. Мири вздохнула – и захлебнулась, не в силах вытолкнуть воздух обратно. Белесый ткнул ей пальцами куда-то под ребра и тут же даже не подтолкнул, а просто подвинул к притормозившей подле тротуара машине.

Мастерская подножка – и Мири рухнула на сиденье. Ее мгновенно втащили внутрь, Белесый нырнул следом, захлопнул дверцу, и машина плавно тронулась с места.

Мири оказалась зажатой между двумя мужчинами. Белесый ее пугал до помутнения сознания, а от второго так мерзко пахло потом и дешевым табаком, что девушку замутило.

– Давай, колись, подруга, куда камушек дела? – протянул белесый и Мири вспомнила, где слышала его противный и страшный голос: этот тип звонил Николаю и требовал рубин.

– У меня нет камня. Клянусь! – честно сказала девушка и жалобно протянула: – Отпустите меня, я тут совсем ни при чем.

– Ага, сейчас! – хмыкнул бандит. – Дружок твой того уже: откинулся, так что если кто чего и знает, так только ты. Ну, где рубин?

– Да я честное слово не знаю! То есть я поняла, что Николай его украл, он вроде как хвастался… Но вот куда он его спрятал… А может, когда его полиция сбила, то камень при нем был? И тогда он, как улика, где-нибудь в полицейском управлении!

– Не, мы видели, как местные менты труп обыскивали: ничего при секретаре не было. И номер его мы обшмонать успели, пока они чухались… да и твой тоже.

– Но я правда не знаю, где рубин! – Мири заплакала от тоскливого страха.

Она достаточно долго прожила в России, чтобы понять, в руки каких отморозков попала. Они будут мучить ее, а потом убьют, причем независимо от того, скажет ли она, где находится «Ярость богов». Чертов камень! Вот уж, действительно, проклятая вещь! Все из-за него, все неприятности!

От злости и страха Мири плакать не перестала, но начала хоть немного соображать. «Пока я жива, всегда есть надежда на спасение. А значит, надо тянуть время. Кажется, прадедушка Франц любил повторять, что надежда умирает последней. А он как-никак год провел в концлагере и знал, о чем говорил».

Мири, всхлипывая, вытерла глаза и внимательно посмотрела через ветровое стекло. Буквально через полминуты стало очевидно, что машина выбирается из города.

– Значит, вы уверены, что полиция не нашла камень? – робко спросила она Белесого. (В сторону второго старалась даже не поворачиваться.)

– За лохов нас держишь? – бандит злобно взглянул на нее. – Когда полицейские докладывали об этом твоему приятелю, ты рядом стояла! Я видел, как у толстяка рожа вытянулась.

– Это были не полицейские, – возразила Мири, – это сотрудники службы безопасности, которые работают на аукционный дом.

– Да хоть на папу римского! – бандит передернул плечами и отвернулся к окну, но Мири не отставала.

– Но тогда… тогда, может быть, Николай проглотил камень, как и тот, первый человек?

– Какой первый? Кто что съел? Что ты гонишь?

– Так вы ничего не знаете? – переспросила Мири и тут же принялась рассказывать о том, что случилось на аукционе.

– Ага, вот, значит, как он его вынес… – пробормотал Белесый. – Ну-ка, Батон, тормози.

Водитель послушно ушел вправо и через пару минут остановился у въезда на заправку. Белесый выбрался из машины, достал из кармана мобильник и, отойдя на пару шагов, принялся кому-то названивать. Мири поняла, что он решил доложить обстановку и попросить инструкций.

Воспользовавшись тем, что в машине стало больше места, девушка немного отодвинулась от второго охранника и робко спросила:

– Можно мне… мне нужно в туалет.

– Потерпишь, – буркнул сидевший рядом бандит.

– Но мне правда очень, очень нужно!

– А ты под себя, – посоветовал сидевший за рулем Батон. – От Кабана и так несет, хуже уже не будет, так что не стесняйся.

Кабан сердито засопел, но ничего не сказал. Мири поняла, что здесь, в людном месте, бандиты ее из машины не выпустят.

Тем временем Белесый вернулся в салон, плюхнулся на сиденье и велел:

– Поехали. Да поживее.

– Не погоняй, не запрягал, – сквозь зубы отозвался Батон.

– А я говорю: шевели колесами! Нам сегодня еще в город вернуться надо.

– А эту куда? В озеро?

– Не так сразу. Законсервируем пока и поедем того жмурика щупать.

От ужаса Мири лишилась речи и даже плакать уже не могла. Сидела и, как болванчик, смотрела перед собой на дорогу.

Свернув со скоростного шоссе и немного попетляв по узкой муниципальной дороге, бандиты приехали к мотелю. Несколько коттеджей на берегу озера, спуск к воде, редкий лес, оборудованные места для барбекю. Летом здесь, должно быть, нет отбоя от клиентов. Но сейчас с озера поднимается холодный туман, и место выглядит неуютно. Туристов почти нет: только у одного из коттеджей Мири заметила машину.

– Не выдрючивайся, а то будет очень больно, – предупредил ее Белесый, прежде чем открыть дверцу машины.

Даже при всем желании Мири не смогла бы ничего предпринять. Кабан вышел первым, открыл дверь коттеджа, потом вернулся к машине и рывком, как морковку из грядки, выдернул из нее девушку. Она и оглянуться не успела, как ее впихнули в относительно теплое помещение. Коттедж был весьма симпатичный: беленые стены, расчерченные темными балками, камин, рядом с которым аккуратной горкой сложены дрова.

– Тебе в сортир надо было? – прогудел Кабан, – так давай, иди.

– По-быстрому, – добавил Белесый.

Оказавшись в туалете, вернее, в помещении, где находился и душ и туалет, Мири огляделась. И отчаяние душной волной перехватило горло. Надежда на спасение таяла с каждой минутой. В этой комнатушке не было буквально ничего, чем можно было бы воспользоваться в целях самозащиты. Душевая кабинка, раковина, унитаз. Все чистенькое и аккуратное, полотенчики висят, видимо, с утра горничная убиралась. Окна нет, телефона нет, и даже при всей ее хрупкости в канализацию просочиться вряд ли удастся. Запереться и отказаться выходить? Бандиты просто вышибут дверь.

Мири ничего не оставалось, как вернуться в комнату. Белесый, который топтался под дверью, тут же цапнул ее за локоть, потащил на второй этаж, толкнул к одной из кроватей и велел лечь. Заметив, что глаза девушки расширились от ужаса, а губы дрожат, он захихикал:

– Что, уже мечтаешь, как мы тут с тобой будем кувыркаться? Будем-будем, не боись. И со мной, и с Батоном… ну а уж потом с Кабаном… когда тебе все равно будет. Но сперва, как говорится, дело, а удовольствия потом. Придется тебе еще немного поскучать одной, красотуля… Ну, чего вылупилась? Легла быстро!

Не успела Мири вытянуться на кровати, как Белесый извлек из кармана коробочку, достал шприц и ввел ей в мышцу руки какой-то препарат. Укол получился очень болезненным, Мири опять начала всхлипывать, но Белесый не обратил на это внимания. Кинул шприц на пол, извлек из стоявшей на полу большой сумки моток широкого скотча и примотал девушку к кровати. А потом ушел.

Когда бандиты покидали коттедж, Белесый аккуратно водрузил на дверь табличку «Не беспокоить» и пошел к машине. Сел рядом с водителем, пристегнулся и, пошире открыв окно, сказал:

– Слышь, Батон, красота-то какая кругом! Тут бы порыбачить или хоть шашлычок под водочку забацать.

– В другой раз, – буркнул Батон. Он был голоден, зол и его не слишком радовала мысль о предстоящем вечером допросе с пристрастием. Подобные вещи составляли часть его работы, и он научился их терпеть, но удовольствия не испытывал. – Куда едем-то?

– В город пока. А там – как прикажут.

Мужчина, наблюдавший за бандитами в бинокль из окна одного из пустых коттеджей, спрятал оптику в карман, подхватил на плечо спортивную сумку и, выскользнув на улицу, поспешил к дороге напрямую через лес. Мужчина постарался максимально подготовиться ко всем возможным вариантам и, пока бандиты «паковали» девчонку, он успел ознакомиться со спутниковой картой местности, которую любезно предоставил ему навороченный навигатор. Пока Батон будет вести машину через соседний городок, тщательно соблюдая скоростной режим и все правила – не дай бог засветиться перед местной полицией – он успеет добраться до шоссе. Этот человек был высокооплачиваемым специалистом своего дела и следил за бандитами от самой Женевы. Следуя на некотором расстоянии за машиной, в которой везли Мири, он привычно отметил небольшой холм у дороги как идеальную точку для огневого рубежа.

Теперь, глядя на карту, он с радостью убедился, что за холмом нет жилья и, заняв рубеж, он останется незамеченным. Мужчина шел через лес быстро, иной раз пускаясь бегом, и оказался на холме прежде, чем машина бандитов выехала на скоростное шоссе. Он лег прямо на холодную землю, кое-как скрывшись за редкими и голыми по зимнему времени кустами. Расчехлил и ловко собрал винтовку, и буквально через минуту уже поймал в перекрестье мишени знакомый автомобиль.

Вырвавшись на шоссе, Батон прибавил скорость, и мощный двигатель за несколько секунд разогнал бумера до ста с лишним километров в час.

– Давай хоть музон включим, – сказал Белесый, протягивая руку к панели. – Интересно, здесь шансон берет?

В следующую секунду Белесый с удивлением увидел, как Батон дернулся, а машину тут же повело в сторону. Мертвый Батон продолжал сидеть прямо – его удерживали ремни безопасности, но несшаяся на скорости машина неумолимо забирала вправо, туда, где за хилым бортиком ограждения возвышались крепкие сосны.

Белесый смог отстегнуть ремень и открыть свою дверь. Но машина врезалась в дерево до того, как он успел выпрыгнуть из салона. Удар – и его швырнуло в открытую и уже искореженную дверь, металл впился в тело, и Белесый умер, не успев удивиться такому повороту событий.

Кабан, оглушенный ударом, но живой, завозился, пытаясь высвободиться из плена подушки безопасности. Снайпер заметил движение в салоне и сделал еще один выстрел.

Теперь стрелок двигался очень быстро. Он зачехлил винтовку: ее придется бросить, но лучше сделать это не здесь, а где-нибудь подальше, в овраге, где труднее будет найти. Теперь он не мог позволить себе идти и весь путь до коттеджей проделал бегом. С озера наползал туман и это хорошо: никто не увидит, как он войдет в коттедж… Но надо спешить: как только полиция сообразит, что авария на дороге – не просто результат неосторожности водителя, они поднимут на ноги все силы, и к этому моменту он должен оказаться как можно дальше от места стрельбы.

Уверенным шагом приблизившись к коттеджу, он ловко вскрыл дверь, поднялся на второй этаж и бросил беглый взгляд на Мири. Хмыкнул, не удержавшись: надо же было превратить себя в такое чучело: он еле узнал ее там, в Женеве.

Мужчина достал из сумки пульверизатор и принялся методично обрабатывать все поверхности, которых, по его мнению, могла коснуться Мири. Ничто не должно связывать ее с тремя убитыми бандитами, никто не должен догадаться, что она вообще была в этом коттедже. Средство во флаконе стоило больших денег и воняло гадостно, но гарантированно уничтожало все отпечатки пальцев. Заказчик платит за то, чтобы девчонка оказалась ни при чем, и он должен отрабатывать свой гонорар. Ванная комната, помещение внизу, спальня. Закончив, он достал из бара бутылку джина и плеснул на лицо девушки, стараясь, чтобы попало на одежду. Она даже не дернулась, когда капли холодной жидкости попали на кожу.

Потом он разрезал скотч и, взвалив тело Мири на плечо, покинул коттедж. Он двигался ровным бегом и думал, что это все равно легче, чем марш-бросок в армии в полной выкладке по пересеченной местности.

Его машина была припаркована недалеко и, мысленно благословив сумерки и туман, он добрался до нее без всяких приключений и не встретив ни единого человека.

Стрелок уложил девушку на заднее сиденье, заботливо укрыл пледом и не спеша тронулся в путь. Если полиция остановит, он скажет, что подружка напилась до невменяемого состояния. Но лучше бы ни ему, ни Мири не попадаться на глаза полиции.

Павел Генрихович сидел, обхватив голову руками, и занимался самоедством. Вот ведь чувствовал, что не надо было связываться с этим чертовым рубином, ведь были у него предчувствия! Не сразу, но когда стали понятны суммы, вложенные в дело, и начали проясняться личности покупателей, он испугался. Однако отступить было не так-то просто. Он подписал договор, приняв на себя определенные обязательства. Отправил своих людей на аукцион, и они добрались до места его проведения, хоть и не без приключений. Еще когда арестовали Николая, ювелир хотел было отказаться от комиссии, разорвать контракт. И не смог. Павел Генрихович с содроганием вспомнил тот разговор с заказчиком. Мужчина смотрел на него насмешливыми глазами. Говорил какие-то банальные, в общем-то, вещи. Даже не угрожал. Но сердце ювелира холодной рукой сжимал страх. И он не смог сдать назад.

И вот теперь вообще непонятно, что там произошло, в этой Женеве. Первый аукцион сорвался. Нападение на аукционный дом в центре швейцарского города, пропажа камня – Павел Генрихович с трудом верил в возможность таких событий, когда секретарь и геммолог наперебой рассказывали о происшествии.

А потом и вовсе началось что-то несусветное. Его секретарь, Николай Салтыков, убит. Мириам пропала, а затем пришел факс из одной швейцарской клиники. Там говорилось, что у девушки нервный срыв от всего пережитого и некоторое время она будет находиться под наблюдением врачей. К этому моменту Павел Генрихович уже выслушал рассказ Рустема об их приключениях, и диагноз Мириам его не удивил. Выбросив девчонку из головы, он опять обратился за информацией к собственной службе безопасности. Ничего утешительного не обнаружилось: власти Швейцарии упорно ищут, на кого работали трое убитых русских бандитов, которых нашли на дороге. В тот же день несколькими часами раньше их видели подле отеля, и швейцарская полиция склонна была возложить на них вину за смерть господина Салтыкова. Служба безопасности аукционного дома сбилась с ног, пытаясь выйти на след украденного рубина, но безуспешно.

Скрепя сердце и надеясь, что его страх не слишком очевиден окружающим, Павел Генрихович отправился на встречу с заказчиком.

Полутемная комната в одном из частных клубов полнилась пряными запахами каких-то восточных духов. Ювелиру показалось, что только что здесь была женщина, а может, и не одна.

Заказчик полулежал на низком диване и, глядя на него, Павел Генрихович так и не понял, к какой нации он принадлежит. Семит? Нет, своего он бы узнал. Сириец? Но голубые глаза? Европеец? Не похоже: рисунок губ, естественно смуглая кожа, да и манеры восточного владыки не свойственны жителям Европы.

Сегодня заказчик не стал облачаться в костюм: на нем было что-то вроде арабской длинной рубахи «соуб», только черного цвета и из шелковой ткани. Тяжелый шелк струился и мерцал, его складки обладали рельефом и порой придавали фигуре заказчика странные очертания. То Павлу Генриховичу показалось, что рубашка вздыбилась на лопатках крыльями, то, что там, где положено быть ногам, он видит кожистый хвост… Ювелир вздохнул, поморгал, отер пот с лица. Сегодня заказчик, всегда такой любезный, даже не пригласил его сесть. Так Павел Генрихович и отчитывался – стоя, стараясь не глядеть на черный, переливчатый шелк и мучаясь оттого, что в полумраке не видит глаз своего собеседника.

– Так что с прискорбием хочу сообщить, что камень пропал. Не по нашей вине, ибо мои люди добрались до аукциона, и даже видели его. Но затем… такие странные и трагические события, кто бы мог подумать! Мне жаль, но пропажа объекта фактически аннулирует наш с вами договор….

– Тот, который мы подписали на бумаге, возможно, – в голосе мужчины прозвучала насмешка. – но мы с вами еще вернемся к этому разговору. Видите ли, вы ошиблись в главном: такие камни, как «Ярость богов», не пропадают бесследно. Бывает, что на время их удается скрыть… намеренно или случайно. Но ярость богов вечна и рубин появится вновь, непременно появится. Нужно просто немного подождать… Я умею ждать…

Мири проснулась, села на постели и тут же испуганно замерла. Вот черт, надо было бы чуть-чуть приоткрыть глаза и оглядеться, не подавая виду, что она в сознании. Но теперь уже поздно… Бандиты сразу поймут, что ее пора допрашивать, пора мучить. Мири сжалась комочком, подтянув колени к подбородку и крепко зажмурив глаза, чтобы не видеть того, что неизбежно должно приближаться…

– Здравствуйте, – раздался рядом незнакомый голос. – И как мы себя чувствуем?

Мири удивилась. Голос женский, и женщина эта говорит по-французски с тем характерным жестковатым акцентом, который свойственен швейцарцам. В ту же секунду Мири поняла, что в комнате пахнет кофе. И цветами. В коттедже пахло совсем по-другому.

Девушка открыла глаза и огляделась. Окружающая обстановка не имела ничего общего с тем домиком подле озера, куда ее привезли бандиты и где обрывались ее воспоминания. В приглушенном свете настольной лампы она смогла различить полосатые обои, неплотно задернутые шторы в крупных цветах. Прямо напротив кровати имела место изящная деревянная консоль, на ней – ваза, в вазе – букет гардений.

Да и кровать, на которой девушка сжалась испуганным котенком, имела мало общего с той функциональной, но весьма незатейливой мебелью, которой был обставлен коттедж у озера. Солидное широкое ложе, постельное белье – шелковый сатин, сочетание кремового с сиреневым. Наконец на глаза Мири попалась женщина, чей голос так ее удивил. С первого взгляда стало очевидно, что женщина эта – медицинская сестра. Кем еще может оказаться особа средних лет, с гладко зачесанными волосами и в белом халате?

– Где я? – Мири не узнала собственного голоса: сдавленное сипение в начале фразы и испуганный писк в конце.

Сестра протянула девушке высокий стакан с водой и невозмутимо пояснила:

– Шато Мирар, пригород Фрейбурга, Швейцария, – она с удовлетворением проследила, как девушка с жадностью выпила воду, и добавила: – доктор считает, что введенный вам препарат не должен оказать негативного воздействия на организм. Нужно просто больше пить и не перенапрягаться некоторое время. Но если вы чувствуете сейчас какой-нибудь дискомфорт или недомогание…

– Пожалуй нет, нормально я себя чувствую, – не слишком уверенно протянула Мири, прислушиваясь к собственному организму. – Только вот… чей, вы сказали, это дом?

– В данный момент здесь проживает мадам Мириам Гринберг.

Со вздохом облегчения Мири откинулась на подушки. Савта Мириам! Какое счастье!

– Мадам просила позвать ее, как только вы очнетесь, – продолжала сестра. Она уже успела заглянуть девушке в глаза, чуть оттянув нижнее веко, проверила пульс и теперь измеряла артериальное давление. – Но если вы желаете вначале умыться или выпить чаю…

– Еще как желаю! – Мири уже с трудом удерживалась от того, чтобы не соскочить с постели. – Больше всего на свете сейчас я желаю залезть в ванну, а потом кофе… и завтрак! Есть хочу, как крокодил!

– Вот и прекрасно! – сестра одарила ее улыбкой, столь профессиональной, что она смотрелась практически искренней. – Впрочем, я бы сказала, что для завтрака поздновато…. Давайте решим, что это будет ленч. Или как это теперь модно называть? Бранч!

– Да? – рассеянно переспросила Мири. – А который час?

– Половина первого. Голова не кружится? – сестра цепким взглядом следила за движениями девушки.

– Нормально все.

– И все же я попросила бы вас не запирать дверь в ванную комнату и воздержаться пока от ванны. Ограничьтесь не слишком горячим и продолжительным душем.

Мири согласилась. Ей не терпелось вымыться, почистить зубы и почувствовать наконец себя человеком.

Данное сестре слово пришлось держать, и уже через каких-то полчаса девушка появилась на пороге ванной комнаты, завернутая в пушистый махровый халат и благоухающая шампунем и зубной пастой. Ноздри ей тут же защекотал восхитительный аромат свежесваренного кофе… и еще булочек… и что-то еще вкусное и горячее.

– Савта! – Мири кинулась к бабушке, которая сидела в кресле: спина прямая, идеальная укладка, элегантный костюм. Девушка опустилась перед креслом на пол и положила голову на колени бабушки.

– Детка моя! – старая Мириам закусила губы, проводя рукой по коротким светлым волосам. Мири вдруг разрыдалась. Оказывается, только теперь, увидев бабушку, она поверила, что эта вилла – не ловушка, не галлюцинация, вызванная лекарством. И облегчение было столь велико, что слезы хлынули потоком и никак не желали останавливаться.

Сестра, ненавязчиво обретавшаяся в углу комнаты, протянула руку к чемоданчику с лекарствами. Похоже, укол успокоительного не помешает. Сейчас у девчонки начнется полноценная истерика.

Сестра Маклеллан многое повидала на своем веку. Она происходила из семьи шотландцев, которые эмигрировали в Европу и осели в Швейцарии. Нрав у нее был сдержанный, руки сильные, опыт огромный, а еще она умела не болтать. За все эти качества сестра Маклеллан была принята на работу в дорогую частную клинику, где и зарабатывала очень неплохие деньги. Она привыкла иметь дело с богатыми и сумасшедшими пациентами, и совсем не удивилась, когда ночью ей позвонил врач и дал адрес виллы, куда нужно приехать. Сестра уже обосновалась в спальне и сидела подле окна, когда во двор въехала машина и какой-то мрачный тип, явно иностранец, на руках внес девушку в дом. Врач уже ждал и, глядя на бесчувственное тело девицы, сестра не позволила себе даже покачать головой. Она видала всяких пациентов: обкуренных, обколотых, наливающихся спиртным до невменяемого состояния. От девчонки несло дешевым алкоголем. «Денег в семье куры не клюют, вот она и бесится, – решила сестра Маклеллан. – А старуха ее покрывает». Но вены у девушки оказались чистыми, а анализы и осмотр показали следы только одного укола, с каким-то сильным снотворным, и полное отсутствие алкоголя в крови и моче. Врач даже хотел переделать анализ, но сестра, обиженная недоверием, отправилась искать того, кто привез девчонку.

Мужчина спал в одной из комнат – на диване, не раздеваясь. Не успела сестра приоткрыть дверь, как он уже был на ногах, и сестру Маклеллан напугал его пристальный взгляд и тело, готовое к броску или удару. Впрочем, он быстро пришел в себя, сел и превратился во вполне приветливого молодого человека. Говорил он только по-английски, и разговор потребовал некоторого времени. Но мужчина твердо стоял на своем: девчонка не пила. Просто случайно джин попал на одежду.

Услышав доклад сестры, врач пожал плечами: странно, конечно, но им платят большие деньги не за анализ странностей пациентов, а за их физическое состояние.

Врач велел поставить капельницу, чтобы промыть организм от введенного препарата, сделал свой фирменный укол: коктейль из витаминов, неизменно оказывавший на пациентов бодрящее действие, и отправился спать, оставив сестру Маклеллан на посту. И вот теперь сестра внимательно наблюдала за девушкой, оценивая ее состояние и готовая в любой момент вызвать доктора, чтобы купировать истерику.

Однако, к некоторому удивлению сестры, девушка успокоилась, как только старая леди сказала:

– Будет тебе, детка. Идем пить кофе. И я попросила повара приготовить твой любимый омлет.

– А помидорки он положил? – всхлипнула Мири.

– А как же! Все, как ты любишь.

Чтобы там ни думала сестра Маклеллан, Мириам была девушкой здоровой и выносливой, а также совершенно не склонной к истерии. Она всегда мало ела, иногда бегала по утрам и при каждом удобном случае отправлялась поплавать. Так что громкое урчание в желудке и радость от встречи с бабушкой позволили ей справиться со своими эмоциями. Глядя, как женщины удаляются в сторону столовой, сестра Маклеллан поджала губы: видимо, дежурство можно считать законченным.

Рассказывая бабушке о своих приключениях, Мири испытывала чувство огромного облегчения: как здорово, когда есть человек, которому можно доверить любую тайну, рассказать о себе все, не боясь показаться глупой или смешной.

Старая Мириам слушала внимательно, не перебивая. Ей было до слез жаль внучку, но она не желала показаться сентиментальной старухой и потому держала себя в руках. Впрочем, сегодня утром ей с большим трудом удалось скрыть следы вчерашних треволнений: когда Виктор привез Мири и рассказал, как нашел ее, и что ему пришлось сделать, сердце савты не выдержало. Хорошо, что в доме был врач: давление подскочило так, что доктор начал настаивать на поездке в больницу, но мадам Гринберг и слышать об этом не захотела.

Прежде всего нужно было помочь детке выпутаться из неприятностей.

И вот теперь она слушала невероятную историю Мири и думала, как хорошо, что след камня оборвался на этом секретаре, Николае. Никто больше не станет преследовать девушку, которая всего один раз держала в руках злополучный рубин, да и то на виду у многих свидетелей. Ее внучка – молодец: она не потеряла головы и все сделала правильно. Теперь нужно, чтобы некоторое время она побыла в безопасности, под охраной… Виктор – надежный и профессиональный телохранитель. Надо постараться убедить детку, чтобы она согласилась на охрану. О, это будет не так-то просто. И Мири непременно выскажет бабушке свое фи, когда немного успокоится и поймет, что тот, кого она принимала за таксиста, был ее негласным охранником. Впрочем, вряд ли она будет слишком сердиться: как-никак Виктор спас ей жизнь. Мири очень разумная девочка, она все поймет…

И разумная Мири все поняла и согласилась на охрану. И пожить на снятой бабушкой вилле согласилась. И вот теперь она сидит на террасе, смотрит на горы и спиной чувствует, что Виктор где-то рядом. Он и правда хорош в своем деле: его почти никогда не видно, он не топчется рядом, но Мири знает, что он здесь. С одной стороны, это внушает некое успокоение. Но с другой… Что же ей, черт возьми, делать? Надо на время избавиться от Виктора, хотя делать этого и не хочется, потому что все еще чертовски страшно. Но ведь ее работа не выполнена. И речь не идет о задании, полученном от Павла Генриховича. Вот уж нет. Бабушка отправила ему бумагу за подписью солидного доктора, и теперь Мири считается вроде как на отдыхе. С формальной точки зрения, та работа, для которой ее нанял ювелир, выполнена. Что подтверждается суммой денег, которую он ей перевел. На сем пока и распростимся с Павлом Генриховичем.

Иная миссия навязалась как-то сама собой, никто не давал ей поручений и ни о чем не просил. Однако внутри девушки гнездилась твердая уверенность: именно она должна избавить человечество от «Ярости богов», пусть хотя бы на время.

Проклятый камень, сколько из-за него бед! Из-за него Мири впервые в жизни обманула бабушку. Нет, спрятанные сигареты и школьные шалости не идут ни в какое сравнение с осознанной ложью, которую она изрекала вчера. Мири рассказала, что, когда Антуан ненадолго остановил машину на берегу озера, она выбросила камень с обрыва и видела, как он упал в озеро.

Черт бы побрал Cochon`а! Ну что ему стоило действительно остановиться на том берегу? Тогда сейчас Мири уже была бы свободна, свободна! И лгать бы не пришлось… хотя вранье получилось убедительным. Наверное, потому, что ей очень хотелось, чтобы все так и случилось. Мири буквально видела, как они с Антуаном подходят к краю смотровой площадки и, дурачась, кидают в воду камни – кто дальше. Поросенок наклоняется, чтобы набрать еще камушков и тогда, размахнувшись изо всех сил, Мири швыряет рубин в воду.

В серую безмятежную гладь швейцарского озера падает камень цвета свернувшийся крови, размером с грецкий орех. Камень, несущий в своем темном сердце ярость богов. Холодные воды смыкаются над ним, погружая в холодное, хрустальное забвение. Толща безмятежной озерной воды укроет камень, а закованные в снежные доспехи горы встанут над озером, как часовые, оберегая доверенное ему надежнее любого банка. «Ярость богов» уснет и некоторое время не будет грозить людям.

Мири знает, что так и должно быть, хотя и не понимает, почему именно на ее хрупкие плечи лег этот тяжкий долг – скрыть камень, отвести от людей ярость богов. А потому ей срочно надо придумать, как, черт возьми, избавиться от Виктора, вернуться на ту заправку и забрать рубин у свирепого пса по имени Геркулес.

Примечания

1

Cochon – фр. молочный поросенок. – Примеч. авт.

(обратно)

2

Савта – иврит бабушка.

(обратно)

3

Геммолог – специалист по драгоценным камням.

(обратно)

4

«Березка» – магазин, где на специальные деньги – «чеки», а позже и на валюту можно было купить импортные товары.

(обратно)

5

ОБХСС – отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.

(обратно)

6

Есть технология, по которой тонкие пластинки камня склеиваются, чтобы придать ему больший вес и объем.

(обратно)

7

Перед падением Третьего рейха инсигнии были спрятаны в тайнике поблизости от Нюрнберга, но 30 апреля 1945 года тайник обнаружили и вскрыли офицеры из специального подразделения 7-й американской армии.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg