«Редкая птица»

Петр Владимирович Катериничев Редкая птица Дрон – 1

Все события, составляющие сюжет дилогии, являются вымышленными. Совпадение имен, названий, наименований, времени и места действия считать случайным.

Глава 1

Пляж – как раскаленный противень, а я – коржик на нем. Хотя пляжем этот лоскут песка является лишь для меня одного – рядом шоссе, оттуда несет гарью автомобильных выхлопов и перегретого асфальта. Приличные люди отдыхают в девятнадцати кэмэ отсюда – в тени навесов, на мельчайшем намытом земснарядом белом песочке или на травке, подстриженной по последней моде, коротко – как затылок звезды американского баскетбола.

В тридцати кэмэ есть и затененные дорожки для любителей пробежек, и подогретые либо охлажденные бассейны с морской водой – на любителя, и коттеджи с саунами, бильярдными и просмотровыми залами, алкогольно-безалкогольными напитками всех расцветок и обслугой – девочками любой масти и оттенка кожи… В народе эту бодягу издавна именуют уважительно – Территория. С заглавной буквы.

Контингент отдыхает теперь разный – от бывших в употреблении партократов и дармократов (или дерьмокрадов – греческое слово «демократия» слабо привилось среди отечественного демоса, равно как и среди «кратоса») до новых коммерсантов средней руки, полумафиозных торговцев, тех, кто в законе, и тех, кто при законе, национал-радикалов, масонов, борцов с коррупцией, профессиональных компрадоров, ура-патриотов, полководцев без армий… Ковчег: каждой твари по паре. Хотя всех объединяет одно: люди они состоятельные.

С похмелья всегда так – думается о грустном. Для своих «слегка за тридцать» я худощав, одинок и беден. Особенно с утра. Да еще фрустрация накатила минут семнадцать назад. То есть – потеря жизненных ориентиров и целей. Понятия не имею, чем займусь вечером, где взять денег, да и зачем они мне.

Солнце припекает все сильнее, и если я по-прежнему похож на коржик, то уж непременно с кремовой начинкой: мысли растеклись изнутри по черепной коробке и тают, тают… Остается одна: заставить себя подняться, пройти два десятка шагов и упасть в прохладу моря…

Неожиданная тень падает на спину, и состояние блаженной ломоты улетучивается. У меня, как у Диогена, одно желание – чтобы тень убралась.

Открываю глаза и вижу два массивных ботинка. А выше – тушу их обладателя. В черном с блесткой костюме и при галстуке парень уместен здесь, как катафалк на свадьбе.

– Привет, Дрон.

Дрон – это я. Олег Владимирович Дронов. Но все – то ли из-за собственной невоспитанности, то ли из-за моей юности – называют меня кратко. Потому неопределенно киваю – привет, дескать, старина… Хотя мы друг другу и не представлены. И снова укладываю лицо на руки.

– Тебя хочет видеть Ральф.

Вслед за этой фразой перед моим носом падает бумажка. Зеленая.

– Сто баксов, – цедит фигура, словно я сам стал путать Франклина с Вашингтоном.

Вытягиваю из пачки сигарету, закуриваю и рассматриваю банкнот с интересом первоклассника, научившегося вчера читать.

– Тебя хочет видеть Ральф! – Тон собеседника нетерпеливо наглый.

– А я хочу видеть блондинку в бикини. А лучше – без, а еще лучше… – Тирада остается незавершенной – лакированный остроносый ботинок превращает мои губы в вареную свеклу, – сплевываю кровь, песок и остатки сигареты. Обидно – это моя последняя сигарета.

– Он хочет видеть тебя сейчас. И подбери баксы. Хотя я бы на тебя и рваного не потратил.

Когда тебя приглашают столь изысканно, отказать трудно. Зато в голове прояснилось – и без всякого купания.

* * *

Просовываю ногу в джинсы – и падаю лицом в песок. Пинок у верзилы – словно удар бампером «членовоза» на средней скорости. Кровоподтек будет со слоновье ухо.

Поднимаюсь, слыша сзади какое-то бульканье, оборачиваюсь – оказывается, здоровяк так смеется. Широкое лицо лоснится потом, а в глазах столько же тепла, сколько в блестящих латунных пуговицах на его пиджаке.

Медленно бреду по песку босиком – кроссовки в одной руке, в другой – тенниска. Мой конвоир движется сзади. У дороги земля тверже – неловко ступаю, роняю тенниску, надо бы поднять… Верзила радостно делает шаг вперед, примеривая пинок, я резко наклоняюсь, касаясь руками земли, а пятка катапультой летит ему в пах. Звук средний – что-то между хрустом и чавканьем.

Резко разворачиваюсь. На лице верзилы – гримаса невыносимой боли, огромная туша медленно оседает в пыль. Но времени хватает, чтобы четырежды пробить по блиноподобной физиономии. Ощущение такое, словно нокаутируешь сковородку. Ну, а смотреть на то, во что превращается лицо после такой обработки, можно лишь человеку с крепкими нервами.

Просто меня всегда возмущало хамство. И – наглость. Хамить, пусть и незнакомым людям, – все равно что писать на ветру: ветер – штука переменчивая.

Занятый философичными рассуждениями, я не забываю осмотреть содержимое карманов моего визави. Под пиджаком, как и следовало ожидать, новенькая желтая «сбруя», в кобуре под мышкой – укороченный оперативный кольт с прекрасно изготовленным глушителем – хлопок из такого не слышнее щелчка пальцами в пустой комнате. В боковом кармане нахожу отличный пружинный нож немецкой стали, который немедленно присваиваю, в портмоне – сто пятьдесят «штук» рублями, восемьдесят баксов и удостоверение сотрудника службы охраны горисполкома Приморска.

Последнее я изучаю наиболее тщательно, хотя подлинность той или иной бумаги в наше время отнюдь не гарантирует подлинность ее обладателя.

Тем не менее – «ксива» настоящая, и я возвращаю все вышеупомянутое в пиджак. В руках эти сокровища просто не унести, а в тенниске, с кольтом за поясом и чужим бумажником в кармане я буду выглядеть вызывающе. Поэтому решаю позаимствовать и пиджак. Как ни странно, в плечах он мне впору, ну а чтобы сделать его таковым и в талии, пришлось бы выпивать на дню литров по шесть пива, заедая сие великолепие голландской ветчиной.

В кармане брюк обнаруживаю ключи – один от машины, другой от неизвестного мне жилища – на цепочке с красивым брелком. Поднимаюсь на дорогу, – «жигуленок»

– «шестерка» припаркован у обочины в тени чахлой акации. Порывшись в бардачке, нахожу то, что искал, – бутылку водки. «Смирновская» – красиво жить не запретишь…

Верзила продолжает «отдыхать», чем-то напоминая перебравшего борца «сумо».

Я же хочу усилить впечатление. Обильно поливаю спиртным его лицо и сорочку, как заботливая няня, приподнимаю голову и, зажав ноздри, вливаю щедрую порцию в рот.

Парень поперхнулся, приоткрыл веки и стал глотать уже самостоятельно. Похоже, он начал приходить в себя, а это вовсе не входит в мои намерения. Отрываю от него бутылку, как мамаша соску от ребенка, отступаю на нужное расстояние и, когда верзила встает на ноги и делает выпад, дважды коротко бью его в подбородок – апперкотом и хуком справа. Теперь, по моему разумению, он отключился минимум минут на тридцать, – не люблю я все эти новомодные баллончики и газовые спринцовки – никогда нельзя ручаться за результат. А так – полежит на солнышке полчаса, потом еще с часок начнет соображать, как добраться до городка, – с такой физиономией да еще с таким амбре его вряд ли подберет попутка, а на такси денег теперь нет. А за вышеозначенное время – «сову эту мы разъясним», как говаривал бдительный Шариков.

Поворачиваю ключ, – двигатель урчит ровно, мягко. Хоть и чужая машина, а приятно. И фрустрацию, сиречь хандру, как майкой сдуло. Теперь я при деньгах, при авто, при «пушке» и «пере» – все стильное, прямо «с иголочки». Не хватает только блондинки с золотистым загаром и в бикини, а лучше – без…

И еще, сильно мешает жить вопрос: кто и зачем снарядил за мной этого дсбильноватого мастадонта?

Впрочем, от него имеется нечто реальное и существенное – сто «зеленых» с непонятной репутацией и приглашение от Ральфа. В любом случае я знаю, чем займусь сегодня вечером.

Отклонять приглашение Ральфа, да еще сделанное в столь изысканной форме, смертельно опасно. Впрочем – не более опасно, чем его принять.

Телескопический объектив приблизил окровавленное лицо лежащего на песке.

Несколько раз щелкнул скоростной затвор. Потом объектив переместился на сидящего в машине Олега Дронова, и снова – щелчки. Последний раз – вслед удаляющемуся зеленому «жигуленку».

– «Седьмой», я «первый», прием.

– «Первый», «седьмой» слушает.

– Объект отработал в предполагаемом режиме. Разрешите приступить к выполнению штатного варианта.

– Разрешаю.

– Есть.

– «Второй», я «седьмой», прием.

– «Второй» слушает.

– Объект отработал в предполагаемом режиме. Приступайте к выполнению штатного варианта.

– Есть.

«Шестерка» быстро набирает обороты. Бросаю прощальный взгляд на пляж – он похож на раскаленный противень, а лежащее тело – на кусок сдобы. Июль, два часа пополудни-смертельная жара!

Глава 2

Скорость хорошая. Автомобиль словно летит над шоссе в колеблющемся мареве.

Кажется, асфальт разогрет настолько, что протекторы оставляют в нем рельефную колею.

К моей радости, в бардачке нашлись и сигареты. Закуриваю и лениво размышляю, какие статьи действующего законодательства я нарушил. Понятное дело, чтобы определиться, что можно нарушить еще – не увеличивая тяжести содеянного, ну и, разумеется, пятна на совести.

Итак: злостное хулиганство, нанесение более или менее тяжких телесных повреждений, оскорбление должностного лица – при возможном исполнении (исключительно действием, не до разговоров было), захват холодного и огнестрельного оружия (хотя сие – недоказуемо, марка револьвера и наличие глушителя позволяют предположить, что оружие нетабельное, и должностное лицо, «отдыхающее» сейчас на пляже, таскало криминальную «пушку» с собой по легкомыслию, как и я сейчас, причем исключительно с целью сдать первому же попавшемуся представителю власти. Безвозмездно.

Остается мелочевка: угон транспортного средства, покушение на убийство (недоказуемо!) и кража пачки сигарет. Короче – чист, как простыня в брачную ночь!

Скорость хорошая. И девчонка появилась неожиданно, словно ее вытолкнули на шоссе перед самой машиной. Мои руки мягко и плавно повернули руль, тоненькая фигурка в каком-то миллиметре пронеслась рядом с автомобилем и медленно замерла на асфальте, когда моя нога вдавила педаль тормоза. Все-таки не так уж плохо, когда мозги заняты совершенно никчемными размышлениями! Стоило им взять руководство на себя, начать взвешивать, как поступить, в какую сторону крутить руль, – и девчонка была бы размазана по радиаторной решетке.

Закуриваю и выбираюсь из машины. Девушка сидит на асфальте и смотрит на меня испуганными оленьими глазами.

– Не ушиблась? – протягиваю ей руку.

– Нет.

– Поднимайся.

Она легко встает, а я замечаю вдруг и длинные, чисто промытые волосы цвета льна, и пушистые ресницы вокруг фиалковых глаз…

– Тебе в город? – хрипло спрашиваю я, а сам снова радуюсь собственной голове, так редко берущей на себя труд хоть о чем-то думать.

– Да.

– Тогда нам по пути! – догадываюсь я, делаю приглашающий жест рукой и улыбаюсь оскалом жизнерадостного олигофрена.

– Вы так любезны, – замечает девушка, словно два часа дожидалась на жаре, а проезжающие мимо хлыщи обдавали ее пылью и презрением.

Девушка движется к машине, слегка покачивая бедрами, я любуюсь длинными, покрытыми золотистым загаром ногами и вдруг понимаю, что под коротенькой белой юбочкой ничего нет – никакого бикини. «Осуществляются мечты» – как говорил Райкин. Похоже, я все-таки перегрелся.

Девчонка оборачивается и смотрит мне в глаза, – у меня такое чувство, словно я подросток, подглядывающий из-за портьеры за взрослой дамой, и как раз сейчас упал карниз… Или у меня крыша поехала…

А все же она изумительно хороша!

С присущей мне элегантностью открываю дверцу авто и замираю в позе грума.

Она смотрит на жаркое замшевое сиденье, улыбается, словно извиняясь – «Ой, совсем забыла!» – достает из сумки белый комочек и…

Девушка поднимает юбочку-эластик до пояса, чтобы не мешала, не торопясь просовывает в трусики ножку, другую, выпрямляется и медленно подтягивает от коленей вверх. Оправляет юбочку, щеки ее очаровательно покраснели, словно у школьницы, услышавшей приятную непристойность…

– Извините, – и садится в машину.

Я же плюхаюсь на водительское место с видом человека, который только и делает в последнее время, что подвозит голеньких девчонок с диких пляжей до городка.

– Меня зовут Лена. Можно сигарету?

Гордо подаю ей «Кэмел». Непосредственность, с которой она забралась в чужое авто и угощается чужими сигаретами, напоминает мне мою собственную.

– Олег, – говорю я, протягивая зажигалку.

– Мужественное имя. Хотя – несколько аскетичное.

– Да? – удивленно тяну я. – Никогда не считал себя аскетом.

– Но вы и не сластолюбец… Это ваша машина? Ее непосредственность очаровательна и безгранична. Просто хочется сдать ей под расписку и «жигули», и «ствол», и самого себя. Как представителю власти. Безвозмездно.

– Нет, – честно отвечаю, – я ее угнал. До этого машина принадлежала Центральному совету профсоюза гомосексуалистов-надомников.

Все это я проговариваю грустно и устало – как и положено погрязшему во грехе. Девушка смеется:

– Все вы врете.

– Да, – снова честно отвечаю я. – Вру. А вы?

– Что – я?

– Любите врать?

– Люблю. Только это не вранье, а фантазерство.

– И что же вы придумываете?

– Что хочу. А сейчас мне нужно выдумать вас.

– Ну и как, получается?

– Пока не очень.

– Почему?

– По-моему, вы не поверите.

Снова жму на тормоз. Но не потому, что собираюсь убеждать милую попутчицу в том, как я ей верю, а руль мешает мне отчаянно жестикулировать. Просто поперек дороги стоит знак «Ремонт». И стрелочка, приглашающая в объезд, по проселку.

– Я верю только тому, что вижу, – произношу я задумчиво. Может, она примет меня за интеллектуала?

– Это вы о дороге?

– Нет, это я о том, что вы – натуральная блондинка.

Она краснеет, но ответить не успевает.

Из тени придорожных акаций выходит… девушка изумительной красоты. Только волосы у нее рыжие, глаза – зеленые, а на носике – замечательные веснушки. На нас с попутчицей она смотрит, как девственница на счастливых молодоженов во время брачной мессы.

– Ребята, не подкинете до Приморска, если вам по пути?

Вот что значит воспитание: «Если вам по пути!» Как будто, кроме проселка на Приморск, отсюда исходят шоссе на Париж и тракт на Санкт-Петербург!

С присущей мне элегантностью открываю дверцу авто. Девушка смотрит на жаркое, обтянутое замшей сиденье…

На мгновенье зажмуриваю глаза… Сейчас она поднимет юбочку, под которой ничего нет, не спеша наденет трусики, чтобы я успел полюбоваться ее фигуркой и оценить натуральность волос, потом щеки ее очаровательно покраснеют, словно у школьницы, услышавшей приятную непристойность…

«Вот вы и попались, Штирлиц!..»

«Белая горячка (деллирий) развивается на фоне систематической интоксикации организма алкоголем, причем дозы…» – начинаю вспоминать читанное когда-то в учебнике психиатрии.

– Спасибо. – Девушка садится и захлопывает за собой дверцу.

Уф! Пронесло! «Жигуленок» послушно съезжает на проселок.

– Меня зовут Олег, девушку рядом – Лена. Леночка сидит, рассматривая ведомую только ей точку на ветровом стекле, и очень похожа на капризную любовницу, раздосадованную нарушенным уединением и невниманием кавалера.

– А меня – Юля. Кстати, я вас знаю.

Лена бросает скорый, почти неуловимый взгляд в зеркальце заднего вида и снова изучает ветровое стекло, – рыженькая смотрит на меня.

– Да?

– Да. Вы – Дрон.

– Дрон? – Леночка удивленно вскидывает брови, словно яобманывал ее все семь лет супружества. – Так вас еще и так зовут?

– Я многолик.

– Дрон – это такая легендарная птица. Оставшаяся в единственном экземпляре.

Редкая. Слышали? – Юля радостно переводит взгляд с меня на Лену. Хочется надеяться, что радуется она моей редкости и тому, что отношения мои с сидящей рядом дамой не так близки, как ей показалось вначале.

– Нет, не слышала, – мстительно глядя на меня, отрезает Леночка.

– Ну это вроде… – Юля раскраснелась и еще больше похорошела. – Говоруна!

Мультик помните, по Киру Булычеву? «Птица-говорун умна и сообразительна!»

Помните?

– Помню. Но ведь всех говорунов истребили. Ведь так? Резко жму на тормоз.

– Почему мы остановились? – спрашивает Леночка.

– У меня именно здесь предполагается личное, глубоко интимное дело.

– Что?..

– Мальчики – направо, девочки – налево. Можно наоборот.

Долгим взглядом смотрю на брелок и ключ в замке зажигания. Но так вот, демонстративно, забирать его считаю неудобным. Выходя из машины, окидываю взглядом верного «росинанта». Если уж ему суждено быть угнанным дважды в течение пары часов – значит, судьбина такая.

Углубляюсь в кусты, пиджак болтается вокруг тощего торса, зато и «сбрую» можно заметить, только заведомо зная, что она надета. Спиной чувствую взгляд двух пар любопытных девичьих глаз.

Что ни говорите – а приятно быть редкою птицей!

– «Седьмой», я «второй», прием.

– «Второй», я «седьмой», слушаю.

– «Седьмой», у меня внештатная ситуация.

– Степень сложности?

– Коэффициент "с". Прошу выяснить возможное влияние.

– Принято.

– Разрешите форсировать штатный вариант?

– Действуйте.

– Есть.

Глава 3

Глеб Жеглов и Володя Шарапов За столом засиделись не зря, Глеб Жеглов и Володя Шарапов Ловят банду и главаря-а-я…

Под бодрые звуки «Любэ» краденый «жигуленок» выезжает на большак. Пока ехали по проселку, девчонки сидели тихо, как мышки. Кстати, вернувшись к машине, я не обнаружил ни одной, ни другой.

Не было их минут семь, и я уже начал досадовать: такое приятное (вдвойне!) знакомство и – без всякого продолжения! А потому теперь поглядываю то на Лену, то на Юлю и размышляю, какой бы разговор начать. Например, о том, что за редкая я птица!

Но девушки молчат, а самому говорить о себе мешает застенчивость. В голове – снова никаких мыслей, только желания. И те-эротические. Как сказали бы в былые времена, «для служебного пользования».

«Эммануэль, Эммануэль…» – напеваю мелодийку из одноименного фильма. Не знаю, что за композитор колдовал над ней, но я готов поставить все реквизированные у громилы деньги против его жалкого сантима – эту песенку знаю с детства, причем со словами: «Жить без любви, быть может, можно, но как на свете без любви прожить…»

«Ата-а-а-с!» – бурно кончают «Любэ», а нам, похоже, опять не до любви.

Сразу за поворотом вижу патруль. Похоже – милицейский. Хотя белая фата – вовсе не гарантия девственности. И кто только теперь не носит форму. Знавал я одного интернационального гвардейца – он успел сменить штук семь форм и повоевать на стороне «всех воюющих сторон», как пишут в прессе, пока не решил открыть свой личный бизнес в этом милом южном городке, – накопленный опыт позволял ему рассчитывать на успех. Открыл. Похороны были скромными. Но имели, я бы сказал, воспитательное значение.

Два укороченных «акаэма» смотрят прямо в ветровое стекло с затаенной укоризной. И их хозяева тоже. Я понимаю и тех, и других.

В наше постсудьбоносное время Приморск сохранил статус чего-то среднего между Швейцарией с ее нейтралитетом, банками и непоколебимой надежностью и Лас-Вегасом. А наличие рядом Территории придает городку необходимую респектабельность, как тень сталинских высоток – нищете и скученности трущоб.

Короче, все склоки, разборки, войны – за пределами этого благословенного места. А ежели уж, паче чаяния, случается найти «жмурика», не похожего на бомжа и с признаками насильственной смерти, то, как правило, уже часа два к этому времени в одном из отделений сидит пришедший с повинной и глубоко раскаявшийся грешник, в состоянии сильного душевного волнения превысивший пределы необходимой обороны и ненарочно (или нечаянно) «замочивший» голыми руками (или случайным бытовым предметом) хама, который вел себя нагло, вызывающе и небезопасно для окружающих, да к тому же был вооружен. Все вышеотмеченное в протоколе тут же подтверждается свидетелями, заслуживающими всяческого доверия.

Ну а что до экспертизы – то разве поспорит какая-то мензурка с живым человеком? Если четыре персоны в один голос уверяют, что потерпевший поскользнулся и ударился головой об угол стола, причем случайно, то эксперту остается лишь отыскать обширную гематому в затылочной части черепа…

Но вооруженный патруль почти в черте городка – это что-то совсем из ряда вон… Это же не Таджикистан и даже не Москва – здесь люди отдыхают. И какие люди!

Нет, это не милиция. Скорее, какой-то спецназ. Милая мода: сейчас не то что республика – каждая область и город завели себе кто «беркутов», кто «соколов», кто «пантер», кто доморощенных «альф» или «бэт». И между спецназами соцсоревнование – кто из них спецназнее… Сегодня «беркут» поклевал «пантер», завтра «пантеры» порвали «беркутов»…

– Стар… нант… аев, – представляется офицер, лениво поднося ладонь к кепочке. И выражение морды лица он, вроде, тоже позаимствовал из американского боевика. А может, и нет, – просто и для наших стала обычной этакая смесь лени, презрения и превосходства, какую испытывает вооруженный человек рядом с безоружным.

– Что-то случилось? – Леночка улыбается офицеру, демонстрируя безукоризненные перламутровые зубки.

– Так вы из отряда «Сокол»! – восклицает Юля, восхищенно рассматривая нашивки и шевроны на пятнистой униформе.

Вообще-то красивыми девчонками в Приморске никого не удивишь. Их здесь больше, чем во всех остальных городах СНГ вместе взятых. А уж в это время года – и подавно.

Но старлей " потек". То ли воинская служба сделала его таким восприимчивым, то ли просто перевели сюда из какого-то дальнего гарнизона. А может, он вообще не имеет никакого отношения ни к Приморску, ни к Территории, ни к охране порядка? И стоит здесь с ребятками на тех же основаниях, на каких я разъезжаю на данной «шестерке»? Именно это и предстоит выяснить, прежде чем сдать в руки властей «пушку», авто и самого себя – до выяснения.

– Так вас в Приморск недавно прислали? – снова спрашивает Леночка. Хочется похвалить ее непосредственность. Но старлею, похоже. Юля понравилась больше. Не сводя глаз с ее загорелых ног, мельком бросает взгляд на права, которые пытаюсь предъявить (мои собственные, с фото!), и снова переводит его на девичьи ноги.

– В Приморск направляетесь? – спрашивает военный с сообразительностью, напоминающей мою собственную после встречи с Леночкой. Очень хочется сказать, что в Марсель, но боюсь – поверит и потребует таможенную декларацию.

– Да, – отвечаю.

– Что в багажнике?

Хотел бы я сам это знать – может, пуд героина, а может, и труп мэра города.

Поэтому отвечаю правду:

– Ничего особенного.

– Ничего подозрительного на дороге не заметили? – продолжает спрашивать старательный старлей, хотя мои ответы ему так же интересны, как мне – его вопросы.

Пожимаю плечами. Разве не подозрительна девчонка, выскочившая перед самым автомобилем, словно за ней кто-то гнался, надевающая без тени смущения в твоем присутствии трусики и при этом так же похожая на проститутку, как я – на инструктора обкома партии былых времен. Разве не подозрительна девчонка, ждущая попутку в месте, где нет ни моря, ни пляжа и куда добраться можно только на автомобиле. Да и не было никакого спецназа в городе вчера вечером, – такие вещи в Приморске становятся известны быстрее, чем направление ветра.

Ребятишки с автоматами, видя мирную беседу шефа с пассажирами, отошли к пятнистому «уазику» у обочины, закурили. Похоже, больший интерес у них вызвала как раз Леночка – о вкусах, как говорится, не спорят. Хотя мне нравятся обе.

– Разрешите ваши документы? – обращается офицер к Юле. По-моему, он просто хочет познакомиться, но не находит способа изящнее.

– У меня нет с собой, – просто отвечает девушка.

– Ее зовут Юля, и по вечерам она бывает в кафе «Три карты», – произношу я.

– Каждый вечер? – интересуется старлей у девушки, не удостоив меня взгляда.

По-моему, он принял меня за жиголо или альфонса, что лишний раз подтверждает – в Приморске он человек новый.

– Почти. Так вас недавно перевели в город?

– Этой ночью.

– И сразу на дежурство?

– Служба. Но сегодня вечером я свободен. А вы?

– Еще не решила.

– Так решайте. «Три карты» – приличный кабак?

– Неужели вы полагаете, что я бываю в неприличных?

– Да нет, я не то… – вояка на секунду смешался, – я имею в виду форму одежды, так сказать, чтобы не выглядеть неуместно…

– Смокинг необязателен, – смеется Юля. – Только…

– Что только?

– Это очень дорогой ресторан. Старлей хмыкает и сальным взглядом собственника окидывает фигурку девушки:

– А я человек не бедный. Так до вечера?

– Может быть, – пожимает плечами Юля.

– Так нам можно ехать?! – произносит Леночка раздраженным тоном отвергнутой красавицы. Лейтенант усмехается всепонимающей гримаской опытного сердцееда, полупрезрительно кивает мне:

– Езжайте.

– Товарищ старший лейтенант, для вас сообщение от «сокола-три»! – кричит один из бойцов от «уазика».

Старлей неспешно идет к машине – и, наверное, кажется самому себе в этот момент Микки Рурком, Сталлоне и Шварцнеггером одновременно.

«Жигуленок» набирает скорость. И тут девчонки начинают хохотать. Сначала Леночка – она словно поперхнулась чем-то, плечи затряслись:

– Пе… пе… петух гамбургский… ха-ха-ха…

Юля тоже смеется, уткнувшись носом мне в шею:

– К-к-конь педальный! Ха-ха-ха…

– Булит недобитый!

– Хамса баночная!

– Башмак конвойный!

Насмеявшись, девушки вытирают слезы. Закуриваем втроем.

– Дрон, поймайте что-нибудь веселенькое, – просит Юля.

Щелкаю тумблером.

Это конец, конец любви, пробил ее последний час…

– Не, это трагедия, – улыбаясь, комментирует Леночка. – Так и кажется: душка-певец уже выложил свое хозяйство на чурбачок, допоет – и. ухнет топором.

Забывая, что его конец – национальное достояние и принадлежит народу.

– «…по сообщению Интерфакса. Между тем близкие к правительственным кругам заслуживающие доверия источники утверждают, что вице-премьер не только знал об открытии этого счета, но и заранее перевел на него пятьдесят миллионов долларов, валютные средства, которыми расплатились покупатели за первую партию стратегического сырья. В свою очередь Николай Игнатьев, доверенное лицо вице-премьера, обвинил…»

– Дрон, да выключи ты эту мутату!. – возмутилась Леночка.

– Ребята, поймайте музончик повеселее, – закапризничала Юля.

Отказать даме не могу – снова тянусь к ручке настройки.

– Дай я попробую, – просит Лена.

– «Восьмой», я «четвертый», прием… «Восьмой», я «четвертый»…

– «Четвертый», я «восьмой», что у вас?

– Чего это такое? – спрашивает Юля.

– Похоже, милицейское радио, – отвечаю я.

– Как интересно… Послушаем? Лена кивает и смотрит на меня. Ха, если им интересно, то мне и подавно!

– «Восьмой», я «четвертый»… «Восьмой», я «четвертый»…

– «Четвертый», я «восьмой», да говори же, блин горелый! Где находишься, что? Докладывай!

– Нахожусь на тридцать первом километре загородного шоссе…

– Итит твою… Как вас туда занесло, «четвертый»?.. Чего молчишь, я тебя русским языком спрашиваю – где ваш участок и каким рожном вас занесло аж на тридцать первый?.. Не слышу, прием!

– Мы решили проверить…

– У всех ли загорающих девок целки на месте?.. И не свисти мне…

– Да товарищ капитан, труп у нас тут!

– Че-е-го?!

– «Жмурик»!

– Свежий?

– Ну. Теплый.

– Мужик?

– Ага. И здоровый притом. Морда вся разбита. И – водярой разит.

– Документы?

– Никаких.

– Не бомж?

– Нет. Брючата стильные, «шузы» под лак, «котлы» швейцарские, баксов на сто тянут…

– Значит, не ограбление…

– Не похоже… А может, и грабанули – кто знает? Может, чувак золота или баксов чемодан вез…

– На чем вез? Машина стоит?

– Не, машины нет, но непохоже, чтобы малый сюда пешком приперся. Не из таких он.

Я сижу, вцепившись в руль, и чувствую, как пот струйками сбегает по спине.

Неужели верзила сыграл в ящик? От легкого нокаута? Плохо мое дело… Все мои давешние преступления, благосовершенные и надуманные, как менее тяжкие, поглощаются одним: преднамеренным убийством…

– А из каких?

– Верзила, амбал. Качок, причем жирком малость по-оброс от вольготной жизни. У казино такие стоят, в «Трех картах» – да мало ли…

– В лицо не признаешь?

– Да тут от лица-то осталось…

И светит мне лет десять, а то и пятнадцать. За особую жестокость и цинизм.

Телохранитель тоже… А может, он гипертоник? Ага, наберет себе Ральф калек, ждите! Что-то тут не вяжется.

– Так он что, от побоев умер? Драка, или его пытали?

– А я разве сразу не сказал?

– Идиот!

– Убит. Пулей в затылок.

– Да-а-а…

– Вот и мы с Серегой думаем…

– Заткнись, а?

В эфире молчание – только слышно, как потрескивают электрические разряды или нейтрины какие-нибудь.

– Я «восьмой», я «восьмой», вызываю все машины, все меня слышат, ребятки?

– «Второй» на связи…

– «Шестой» на связи…

– «Первый» на связи…

– Ребятки, кто слышал, думаю, все поняли. Кто не слышал – поясняю: судя по всему, профессионалы начали разборку. На нашей территории. Короче, к вечеру прояснится, что и как. А пока и впредь до особого распоряжения объявляю повышенную боевую готовность во всех подразделениях РОВД и приказываю…

– Василий Кузьмич, по радио-то…

– Горобенко, бдительный ты наш… Заткнись, а?

– Слушаюсь.

– Мне нечего скрывать. Если кто слышит, пусть слышит. Приказываю: личному составу патрульно-постовой службы, уголовного розыска, иных служб усилить имеющимися силами и средствами контроль за ситуацией в городе; в случае неподчинения сотрудникам милиции и невыполнения их требований приказываю применять оружие и открывать огонь. На поражение.

В эфире – снова лишь треск электрических разрядов. Или это «жигуленок» шуршит шинами по асфальту?

– Да-а-а… – хмыкает Леночка и прикуривает сигарету. – Веселенькая музыка… – Она поворачивает ручку настройки:

Атас! Так веселись, рабочий класс! Атас! Танцуйте, мальчики, любите девочек. Атас! Пускай запомнят нынче нас. Малина-ягода. Атас!

Атас!

Ат. – а-ас!..

– «Седьмой», я «первый», прием.

– «Первый», «седьмой» слушает, прием.

– «Седьмой», штатный вариант выполнен. Ситуация активизирована по схеме «эй-си».

– Объект контролируется?

– Так точно.

– Продолжайте вести объект. Только нежно.

– Есть.

– «Четвертый», я «седьмой», прием.

– «Седьмой», «четвертый» слушает, прием.

– «Четвертый», приказываю активизировать ситуацию на вашем участке.

– Есть. Штатный вариант?

– Да. Схема «эй-си-ай».

– Время начала операции?

– Немедленно.

Глава 4

Городок открылся сразу, как только мы въехали на сопку. Не большой городок и не маленький – разбросанный. Люди живут в беленых домиках с садами. Есть, правда, несколько районов на горках, застроенных многоэтажными «панельками», – так их обитателей просто жалко. Впрочем, дайте время – дворы зарастут деревьями, балконы и окна завьются виноградом и «панельки» станут уютными, словно просто подросшими белеными домиками.

Мне повезло – три года назад недорого купил крохотный домик. Скорее даже глиняный сарайчик с двориком три на пять шагов, увитый виноградом так, что вполне может сойти за комнату. Отдохновение души – после тесноты хрущевской коммуналки, доставшейся мне в результате джентльменского развода с супругой. В сырой и суетной Москве пережидаю время лишь до первого тепла, потом – сюда.

Домик стоит на отшибе, спуститься вниз к морю – дело пяти минут.

Главная достопримечательность Приморска – «лестница». Две длинные улицы, бывшие Ленина и Сталина, протянувшиеся во всю длину городка, соединенные бесчисленным множеством переулков. «Лесенка» сплошь состоит из кафе, пивных и магазинов-лавочек, заваленных всяким барахлом (благо Турция – рукой подать) и массой бесполезностей, столь милых сердцу отдыхающих. Они и шатаются по «лесенке» с полудня до поздней ночи, одни – убивая остановившееся для них время в бесполезной трате денег, другие – стараясь эти деньги наварить, третьи – ища приключений на свою задницу.

Городок живет морем. Кто мотается за товаром и обратно, кто развлекает приезжих как умеет, кто – обслуживает Территорию. За последние два года окраины застроились особняками и виллами «новых богатых», не замедлили явиться и веяния времени – казино, стриптиз-шоу, бары и кабаки с кондиционерами, не говоря уже о девочках. Их и раньше по летней поре здесь было навалом, но не таких: эти похожи на новенькие хрустящие четвертные былых времен – элегантны, исключительно красивы, полны холодного достоинства и знают себе цену. Хотя по мне: девки – они девки и есть.

– Кому куда? – вспоминаю о попутчицах.

– А ты куда? – спрашивает Леночка. На этот раз ее девственная непосредственность раздражает. Мне просто необходимо избавиться от «колес», «пушки» и клубного «клифта», поскольку сдаваться в руки властей при сложившихся обстоятельствах не входит в мои планы. И еще – нужно уединиться и подумать.

– На базу, – отвечаю, строго.

– На какую базу?

– Торпедных катеров.

– А разве в Приморске есть?..

– Ага. Топ сикрет. Большой секрет. Тайна. Мистери.

– Жлоб, – обиженно надувается Леночка. – Высади меня здесь.

Похоже, я перестарался. Обижать девчонку не хотелось. Притягиваю Леночку к себе и чмокаю в щеку. По-братски. Почти.

– Извини. Перегрелся. Куда тебя подкинуть?

– На Конева. Я там квартиру снимаю.

На Конева. Набережная, центр. Квартирка недешевая. Впрочем, Леночка вполне смотрится на сотрудницу солидной иностранной фирмы. С представительством в Москве. Что-нибудь при компьютере. Если так – почему бы не позволить себе?

– Дрон, останови, пожалуйста, я здесь выйду, – это Юля. Мы как раз у автостанции. – Поеду к бабушке.

– Так ты местная?

– Мама отсюда родом.

– А-а-а… – тяну я, чувствуя досаду. Наворот-наворотом, разберемся, а такую красивую девчонку упускать не хочется. Леночка усмехается – и это все решает. Чтобы одна красотулечка что-нибудь или кого-нибудь уступила другой?

Дудки!

– До встречи. – Юля улыбается, и я словно тону в ее зеленых, как море, глазах.

– Да? И где же мы встретимся?

– Ты же сам сказал – в «Трех картах».

– Так ты там все-таки бываешь?

– Была. Один раз. И буду сегодня вечером. Может быть…

А где я буду вечером? Вот что хотелось бы знать. Видя мое замешательство, Юля добавляет:

– Или – приду к тебе в гости. Как-нибудь. Если пригласишь.

– Приглашаю. Только…

– Я знаю. Хижина на берегу моря. Так романтично.

– А-а-а…

– Ну да. Я же местная. – И Юля… показала Леночке язык. – До встречи, Дрон! – Развернулась, взметнув подол легкого платьица, и зашагала к остановке.

Упруго, словно танцуя.

Я тронул машину.

…Лихо подкатываю к дому.

– Поднимаешься? Угощу кофе. Или – чем покрепче.

– Лучше – чем покрепче.

– Идет.

– Но попозже. Через часик.

– Дела?

– Машину одолжил. Надо вернуть.

– Профсоюзу надомников-гомосексуалистов?

– Ага, центральному.

– Буду ждать. Квартирка шестнадцать.

– Ага.

И тут Леночка приближается ко мне и целует в губы. А ее правая ладошка скользит по джинсам и замирает на самом достойном месте… А девушка уже вновь далеко от меня, словно ничего и не произошло. Облизывает губки и лукаво улыбается:

– Вот вы и попались, Штирлиц. Это – конец. А где же пистолет?.. Возвращайся поскорее, жду, – и выскальзывает из салона.

Чего она ждет конкретно – из речи ее не ясно, но все же киваю на всякий случай. Дескать, догадываюсь.

«Шестерку» загоняю в один из тихих «лестничных» переулков. Тщательно обтираю все места, которых касался, так же поступаю с бутылкой из бардачка и всякими мелочами – зажигалкой, ключами, документами, «сбруей», «пушкой», ножом, бумажником. Деньги оставляю – грабеж, конечно, но в данной ситуации воспринимаю это как заем – вплоть до выяснения, ну и, частично, как компенсацию морального ущерба. Тем более хозяину деньги уже не пригодятся. Напоследок, из нездорового любопытства, заглядываю в багажник – чисто: насос, запаска, всякий хлам. Обтираю крышку, снова – ключи, забрасываю их в салон вместе с носовым платком, позаимствованным из того же пиджака, и захлопываю машину. Ногой.

Итак – тут чисто. Теперь подумать. В погребке на углу выпиваю стаканчик виноградной водки, беру бутылку охлажденного марочного портвейна и уединяюсь на дальней лавочке в сквере.

Итак, подобьем бабки.

Кто-то меня подставляет, и по-крупному.

Сначала посылают дебила с приглашением к Ральфу. Дебил меня не знает, я его тоже (а может, он и не дебил вовсе – пешка, которой пожертвовали). Верзила меня оскорбляет, не предвидя реакции, – но те, кто его посылал и инструктировал, все рассчитали точно. И то, что я человек вспыльчивый, и то, что оскорбить меня безнаказанно нельзя. Знали они также, что справиться со здоровяком я сумею.

И наконец учли мое легкомыслие: оставил верзилу на берегу и покатил на его машине – дескать, будет наука, когда оклемается. А некто хладнокровно выстрелил ему в затылок.

Пойдем дальше. В машину ко мне подсаживаются две изумительно красивые девчонки. Снова кто-то учел мои слабости, – не посадить их я не мог, и та и другая знают, кто я, – вот и два свидетеля. Плюс старлей спецназа, он мигом вспомнит и клубный пиджак, и зеленую машину.

Короче, кому-то выгодно не просто ухлопать верзилу – если он чем-то мешал, могли просто утопить в море – концов не найдешь. Значит, цель – не просто повесить на меня «мокруху», а подставить, и подставить плотно. Кому я мешаю? Или – чего они хотят?

Кто – «они»? У меня есть три конца: Ральф – его назвал верзила, Лена и Юля – этих я не прояснил. Ну и старлей – по всей видимости, фигура случайная, но выяснить нужно. Вроде все.

Портвейн я допил – настроение улучшилось.

– Бутылочку можно?

– Что?..

– Бутылочка не нужна?

Передо мной, просительно согнувшись, стоит мужичонка в сальном пиджачке с истертой сумкой в руках.

Санитар сквера. Воняет же от него…

– Благодарствуйте. – Бутылка исчезает в сумке, а мужичок наклоняется, подбирает несколько окурков, сует в карман пиджачка, просительно смотрит на дымящийся окурок в моей руке. Бросаю окурок, даю ему сигарету. Сигарету он тут же прячет, суетливо подбирает окурок и сует в рот:

– Премного, премного благодарны, – кланяется, с удовольствием затягивается и семенит к выходу из сквера.

А настроение снова испортилось. Сам не знаю, почему… Скверный мужичонка.

Вот именно: скверный. Завсегдатай сквера. Вроде еще нестарый – занялся бы чем-нибудь вместо того, чтобы тару шакалить. Ладно, не мое дело – проехали.

А чувство досады не отпускает. Словно я что-то упустил, не заметил. Только не могу понять – что.

Может быть, просто захмелел? Ну что ж, сейчас протрезвеем. Подхожу к стояку разливной палаточки, выбираю бутылку с этикеткой подороже – хотя какая разница, из одной бочки наливают – и одним махом глотаю почти это коньяк, приполный стаканчик. На мое удивление хороший.

– Дарагой, зачем напыток обижаешь, – укоризненно качает головой продавец-грузин.

– Да кто ж знал, – развожу виновато руками.

– У меня плохой напыток нэ бывает, всэ знают.

– Извини, спасибо.

– Заходы эще, дарагой!

Мимо по улице несется милицейская машина, взвизгивает на углу тормозами и устремляется в переулок. Как раз в тот, где я оставил «росинанта». Движимый нездоровым любопытством, иду туда же.

У машины – уже небольшая группка людей.

– Проходи, проходи, – раздраженно толкает зевак сержант, поигрывая «демократизатором». Но людей прибывает – любопытство штука заразная.

Пристраиваюсь чуть позади и…

На переднем сиденье «жигуленка» в раскованной позе сидит высокий, моложавый, несколько полный мужчина. На нем прекрасно сшитый костюм – серый с серебром. Лицо чуть повернуто в сторону водительского сиденья. Но и при этом легко можно заметить в лице непорядок. Кто-то влепил ему пулю в переносицу.

Сиденье и дверца залиты кровью из выходного отверстия на затылке. На водительском месте – знакомый мне кольт с глушителем.

Да и убитый не бомж. Известен в Приморске каждому. Валентин Сергеевич Круглов. Мэр города. Он же – Ральф.

Приехавший оперативник открывает переднюю дверцу, поднимает с пола предмет и разглядывает на свет, аккуратно держа между ладонями. Чувствую, как подкатывает тошнота, – в руках оперативника не что иное, как пустая бутылка из-под портвейна, марочного, крымского, выпитого мною полчаса тому назад.

– «Седьмой», я «четвертый», прием.

– «Седьмой» слушает, прием.

– Ситуация активизирована. – Штатный вариант, схема «эй-си-ай».

– Реакция объекта?

– Пока неясна.

– Выясните.

Глава 5

Дело мое – табак. Бывает хуже, но – реже.

Сзади снова визжат тормоза – «ниссан-патрол» с мигалкой на крыше. С переднего сиденья грузно вываливается Кузьмич – широкий, массивный, капитанские погоны на покатых литых плечах напоминают спичечные этикетки. На мента же он походит так же, как я на девицу легкого поведения.

Кузьмичу пятьдесят три, но вполне можно дать и тридцать пять, как кому понравится. Жесткие седые волосы коротко подстрижены, как он называет, «под бокс», на загорелом дочерна лице выделяются ясные, как сентябрьское небо, глаза.

«Мужик – упасть, не встать!» – как выразилась одна гастролировавшая в Приморске знаменитость. Широкие пятнистые спецназовские брюки, заправленные в мокасины, в оперативной кобуре на поясе – девятимиллиметровый «ПС» вместо «Макарова», – полушериф, полуковбой. На первый-то взгляд. И еще, в углу рта – неизменный окурок «гаваны». Впрочем, здесь ни тени фанфаронства – сигары Кузьмич курит лет двадцать пять.

Ну а капитан – потому что чихать он хотел на всякое и любое начальство.

Раза три ему вешали майорскую звезду и раза три снимали – неуживчив, характером крут. Да и бабы – с ними где найдешь, там и потеряешь.

Приморским РОВД руководит бессменно лет десять – в городе он, хоть и крутой, но Хозяин, это давно оценила Территория, им хлопотное соседство ни к чему, а потому и Кузьмина сместить с должности хрен кому по силам. Ну а если ему в городе кто не по душе – укатает.

Он долго молча смотрит на труп Круглова, приказывает эксперту:

– Ты это, чтобы все по форме… И побыстрее.

– Сделаем, Василий Кузьмич.

Снова бросает взгляд на труп и цедит сквозь зубы:

– Доигрался…

Садится в машину, хлопает дверцей.

– В управу! – И исчезает так же скоро, как и появился.

Ну а меня ноги несут к знакомому питейному стояку.

– Понравылос? – радостно встречает продавец.

Беру сто пятьдесят, бутылку с собой, гору жареного мяса и пять шоколадок.

Выпив, начинаю уминать мясо с энергией, достойной лучшего применения. Интуиция (вот ведь тонкая штука) подсказывает, что поесть в другой раз удастся не скоро.

Если удастся вообще – ну да о грустном или ничего, или хорошо…

Закуриваю… Итак, у меня в запасе минут сорок. Как раз, чтобы снять «пальчики» с бутылки и прикинуть, кому они принадлежат… А мои-то у Кузьмича имеются…

…В Приморск я прикатил в бархатный сезон девяносто первого. В аккурат подчистую спроваженный на «заслуженный отдых» после августовского «недоворота».

Для меня те события вылились в окончательный «разбег» с женой и увольнение с работы. Официально я числился «мэнээсом» в Институте Азии (Восток, дело тонкое!), ну а на самом деле работал аналитиком по проблемам одной близкой восточной соседки. Проблемы ее были сугубо внутренние, а потому и разработка их велась неофициально. По окончании «унивсра» мне предложили работать по той же теме, что и мой кафедральный шеф, капнули на плечи парой звездочек, дали после женитьбы отдельную квартирку и умеренно загрузили работой. Приятно было и то, что ни в какую «контору» ходить было не нужно: я получал необходимые материалы и должен был к такому-то числу сделать их аналитический разбор со своими выводами и рекомендациями. В любом спецхране любой библиотеки или института я получал любую литературу, чем беззастенчиво пользовался, восполняя пробелы в знаниях истории собственной страны, как, впрочем, и всех остальных вместе взятых и каждой в отдельности. Разумеется, в святая святых – партархивы – я допущен не был, но и не жалел: меньше знаешь, легче спишь, да к тому же информация о том, что лидер такой-то компартии был гомиком, а известный деятель марксизма – тайным провокатором, тайным евреем, тайным узбеком, тайным поклонником Ницше, тайным шизиком да еще любил играть в «бутылочку» или в «солдатики» – с летальным исходом, – ничего нового к моим знаниям о людях не прибавляла, а изречение «Что есть добродетель?» покрыто для меня мраком непроницаемой тайны и по сей день. К полному моему восторгу я оказался… моряком! Бог знает зачем (как зачем? – положено; в армии не порядок, там распорядок, а на флоте – тем паче!) мне пошили форму и даже выдали кортик. Вот только узнать, на каком флоте я служу, так и не представилось возможным.

Раз пять меня выдергивали на тревоги и сборы; тревоги были настоящие – вывозили на «объект», в бор, сажали в отдельную комнату, загружали материалом и через шесть-восемь часов будь любезен: выводы и рекомендации на одной страничке.

Ну а сборы воспринимались экзотикой: обстрелка (это когда по тебе стреляют настоящими пулями, дабы не сачковал, а окапывался и переползал как положено), огневая подготовка, диверсионная подготовка. психологическая подготовка, борьба за живучесть… С таких сборов я приезжал худой, как насос, жилистый, как орангутанг, и спокойный, как черепаха, – куда спешить, когда той жизни – всего-то триста лет!..

Но полного счастья нет нигде, даже в Крыму.

При всей ответственности наши разборы были кому-то нужны, как газета «Социалистическая индустрия» нильскому крокодилу. Власть имущие принимали решения, пользуясь цитатами классиков и пролетарским чутьем, которое острили, надо полагать, перечитывая нетленку «Ленин и печник» и общаясь с грудастыми девахами «из народа». Ну а к «судьбоносным персстроечным» у меня был накатан вялый «диссер», по защите которого от дел аналитических я отвалил на преподавательскую работу при полном поощрении начальства.

Все потому, что и на любой-то работе человек со временем приобретает опыт, но теряет вкус, свежесть взгляда, да и удовольствие. Перерыв был ко времени. Тем более что новый лидер, сгоряча обозвавший себя политиком, стал сугробить такое, что человек соображающий легко мог запить горькую, тупой – стать искренним запевалой перестройки, ну а остальные…

«По делам их узнаете их»… Антиалкогольная кампания привела к тому же, к чему полстолетия назад привела Штаты: к созданию высокоорганизованной преступности. Единственный созидательный результат. Как выражался старик Маркс, нет такого преступления, на которое не пойдет капиталист ради прибыли в тысячу процентов. Хоть в этом-то он оказался прав.

Ну а когда плю-ю-у-рализм гэкнул во всей красе, про меня вспомнили и воткнули в Отдел. Для аналитической проработки ситуаций, только уже на наших окраинах. А ситуации крутились по одному стереотипу: против нас работали серьезные профессионалы, правда, без фантазии, прокатывая удачный сценарий с малой «поправкой на местность». Заполыхали «межнациональные конфликты», а ребята из оперативной группы Отдела, вовсю ругаемые «демократической прессой» и «свободным телевидением», заливали упомянутые пожары по старинному русскому обычаю: своей кровью. Справедливости ради отмечу, советы профессионалов учитывались той и другой сторонами. Те – обеспечивали политическую поддержку своим на всех уровнях, здешние – активно действовали наоборот.

Оставаться в такой ситуации только человеком при бумажках, полупридурком, было стыдно, так что пришлось и побегать.

Навыки, полученные в «летних оздоровительных лагерях», пригодились. Мне повезло: к лагерной подготовке я сразу отнесся как с спорту, а не как к неизбежному и ненужному занятию.

Лучше всего пошла «рукопашка». Умения, приобретенные когда-то в спортшколе на отделении бокса, и помогали, и мешали одновременно. То есть поставить удар заново было сложно, бил, как привык, прыгая, двигаясь, с обязательным разворотом корпуса. Ну да инструктор оказался человеком тертым и с пониманием, – у «стажеров», как нас называли, он считал нужным развивать уже имеющиеся качества.

Это не значит, что меня не научили стрелять. Огневая и диверсионная подготовки были профилирующими предметами – огонь навскидку из разных видов оружия, работа со всеми видами взрывчатки, кратковременные огневые контакты между «синими» и «зелеными», навыки обращения с холодным оружием и «спецсредствами» – газы, аэрозоли… Что еще?.. Вождение всех видов транспортных средств, бег по пересеченной местности не только с боекомплектом, но и в бронежилете, и снова – огневые контакты и «рукопашки»..

По правде говоря, время тогда было тихое: милиционеры, и те получали табельный «ПМ» только поособому случаю, правда, без права стрелять и нередко – без патронов. Любой, даже случайный выстрел в черте города) рассматривался как ЧП. Представить, что через несколько лет страна превратится в «единый военный лагерь», причем неизвестно будет, кто с какой стороны…

Короче, лагерь спецподготовки существенно отличался от сборов «партизан».

Группа состояла из двадцати двух человек; работали мы на совесть и полученные знания полагали применять исключительно против «внешнего супостата».

…Стрелять я научился… Не виртуозно, но терпимо. Впрочем, во всех позднейших конфликтах меня берегли как «думного», намеренно ставили «вторым номером», ибо знали, что стреляю густо, но неточно. Зато оценили «рукопашку», – вместе с бронежилетом мой вес был под центнер, ногами не размахаешься, но после удара рукой – редко кто продолжал функционировать в активном режиме…

* * *

И хотя именовалось происходящее «конфликтами и столкновениями в горячих точках», по сути – это была война… А когда удавалось вывезти из-под огня плачущих мужчин, которые не могли защитить свои дома, потому что умели только пахать землю, чинить станки, но не умели воевать, или женщин, дело которых быть любимыми и растить детей, – оставалось чувство хорошо сделанной работы.

Пока меня два года болтало по трещавшей по швам державе, жена обрела покой и отдохновение на выпуклой груди бывшего комсомольского вожака с хорошим бизнесменским будущим.

Карнавальный августовский заговор автоматически решил все мои проблемы:

Отдел не то чтобы признали крайним, но и не шибко нужным; к тому же наш куратор на верхах то ли во что-то вляпался, то ли, наоборот, не вляпался, то ли сказал что-то не то, что ли промолчал не там и не тогда… Короче, нас распустили по отставкам, снабдив хорошим выходным пособием. Играть в войнушку я устал и в звании капитан-лейтенанта ВМС прибыл наконец к морю. В складчину с воркутинским экс-шахтером мы приобрели у отъезжавших на историческую родину крымских татар недвижимость на побережье: ему – домик, мне – сарайчик с садиком, колодцем и морем.

Ну и бархатным сентябрьским вечером пошел я побродить по городку. Желания мои были пусты и сиюминутны, намерения – просты и определенны. Мужчине без женщины порой более одиноко, чем без собаки. Это я без балды. Собака – друг, а женщина?..

Кабачок «Верба» показался в меру уютным и шумным. Озадачив метра денежкой, я получил отдельный столик в углу, где и расположился за шкаликом «Столичной», бутылкой шампанского, закусками, сластями и фруктами. После третьей рюмки я решил, что в целом жизнь моя складывается вполне удачно, но для полного счастья не хватает юного создания лет эдак девятнадцати – двадцати, девушки, с которой мы предались бы сладкой жизни, откупорив мускатное…

За соседними двумя составленными столиками расположилась компания. Отдыхали они шумно и, на мой вкус, несколько развязно, ну да о вкусах не спорят. Потом оттуда поднялась девчушка и направилась ко мне.

– Угостишь? – спросила она, усевшись без приглашения за мой столик.

– Это вряд ли. – Девица была вульгарна, да к тому же малолетка, и становиться удойным чайником для всей компании мне вовсе не хотелось.

– Тогда я сама угощусь! – Девица взяла бутылку.

– Секундочку. – По-моему знаку подбежал официант, щедрые чаевые не остались незамеченными.

– Даму мучит жажда. Стакан молока, пожалуйста.

– Ах ты, гнусняк, – девица покраснела, – сучара позорный. – И отвалила.

Оставалось ждать продолжения.

Из-за соседнего столика поднялись двое: широкоплечий красавец с не опускающимися из-за накачанных мышц руками и мелкий хлыщ из породы подлипал – гундосый. И тоже присели за мой столик. Большой откупорил мою бутылку шампанского и разлил себе и маленькому.

– Слушай, Шура, растолкуй мне одну ситуацию, – начал «подлипала».

– Ну?

– Представь себе, сидят молодые люди, отдыхают, за жизнь говорят, ну и никому решительно не мешают…

– Ну?

– А с ними отдыхают две милые девушки… Твое здоровье, Шура! – Приятели выпивают и наливают еще. – И вот представь, появляется… появляется некий Ху, по обличью пидор, по повадкам – мурло и начинает приставать к одной из девушек…

– Ну?!

– Делает ей грязные предложения, раздевает…

– Ну!

– …Взглядом и требует, чтобы девушка у него… Ты понимаешь7..

– Падла! – Шура положил руки на стол, демонстрируя сбитые костяшки и массивный серебряный перстень в виде оскаленной волчьей головы, – штука, вполне заменяющая кастет.

– Согласен, Шура, не горячись. Выпьем? Они снова сдвигают бокалы, Шура громко рыгает в мою сторону.

– Представь, Шура, в мужском сортире, в присутствии третьего лица, да еще и голая… Шура, это беспредел?

– Беспредел.

– Как реагировать молодым людям, пригласившим девушку в приличное заведение, на домогательства этого пи-дора?

– Надо его вые…

– Это само собой, но сначала он оплатит моральный ущерб, деньгами, естественно, потом пройдет с нами в сортир и отсосет у каждого, а наши дамы понаблюдают, правильно ли он будет это делать, – может, и им есть чему поучиться? А, Шура?

– Пидоры, они баловные, – гоготнул Шура. Пока эти птенцы приморских скал чирикали, меня посетила грусть. Мир несовершенен, потому что несовершенен человек? Но разве это люди? Чем они сейчас заняты? Они ломают человека, превращают его в дерьмо и получают от этого удовольствие.

Не по-людски это. И проделывают, видно, не в первый раз.

Выхода у меня два. Первый: опускаю большому что-то на голову, ударяю слегка подлипалу и к лидеру – это плотный паренек моих лет, внимательно наблюдающий за происходящим. Его – блокировать, но нежно и накатить: «Братан, ты за кого меня держишь, в натуре, уйми бакланов, поговорим…» – и далее по тексту.

Но раз пришла грусть… И в заведении как-то стихло – посетители жуют, уткнувшись в тарелки… И вспомнился Сережка Найденов, убитый далеко от России…

– А я думаю, Шура, что это за фраер…

Окончить фразу мелкий не успел. Беру его за шевелюру и тяну голову назад.

Он, понятно, сопротивляется мышцами шеи, а я резко опускаю его вперед переносицей, на угол стола. Что дальше с ним – смотреть некогда. Со здоровяком нас разделяет стол, и, пока сигнал от зрительных рецепторов достигает его куцего мозга, пока мозг перерабатывает полученную информацию, а его обладатель делает попытку встать, на него обрушивается стул, а следом – бутылка из-под шампанского, – не пропадать же добру. С образовавшейся «розочкой» прыгаю грудью на стол к негостеприимным соседям и, обняв лидера за шею, как нелюбимую девушку, падаю через него. Быстро поднимаюсь, а лидера заставляет поторапливаться «роза», приставленная к горлу. Я не очень учтив: из приличного надреза на шее у мужика течет кровь, моя правая рука шарит у него под пиджаком и находит жесткую рукоятку «Макарова», – так и хочется дать благой совет: хочешь носить «пушку», не скупись на портного.

Легонько тюкаю лидера рукояткой по затылку, приводя в состояние «грогги», снимаю «пушку» с предохранителя и приглашаю его приятелей:

– На пол! – сопровождая просьбу красноречивым жестом.

Боковым зрением улавливаю какое-то движение – похоже, не все восприняли меня серьезно, но дабы не повторять ошибок верзилы, по-прежнему отдыхающего на полу, сначала стреляю, потом анализирую реакцию. Вскрик! – непослушный роняет внушительный самопал и падает следом: похоже, пуля раздробила ему кисть руки, у парня болевой шок.

Вроде поняли, что шутить я не намерен. Так что сажусь тихонько в уголок и наблюдаю за «подзащитными». Насчет того, что в милицию уже сообщено, не сомневаюсь, – или я ничего не понимаю в метрдотелях, официантах и оперативной работе «угро».

«Коляска» подкатила через пару минут. Городок-то небольшой.

Ствол укороченного «акаэма», собака – все как полагается. Я же сижу паинькой – «пушка» на другом конце стола, стволом ко мне, обойма – рядом, руки на столе – ладонями вниз. Подъезжают еще две машины – тормозят лихо, с визгом.

Появляется Кузьмич – в белоснежной форменной рубахе, заправленной в брюки. У Кузьмича два бзи-ка: по три раза на день менять сорочки (он предпочитает белые) и не носить положенного по форме головного убора – наверное, чтобы не отдавать чести никакому начальству. Тогда погоны на его плечах были еще майорские.

С полминуты он стоит в дверях, оглядывая зал: оценка ситуации. Потом обращается к старлею:

– Ты это… чтобы все по форме.

– Есть, – козыряет старлей.

А Кузьмич направляется ко мне. Сгребает со стола пистолет, обойму, и они исчезают в безразмерных карманах штанов, похожих больше на казацкие шаровары.

Берет стул и садится напротив.

За его спиной уже работают. Парнишки закованы в «кандалы» – руки назад, без баловства, – одного за другим их уводят. Оперативники в штатском занимаются свидетелями. И тут я вижу девушку – длинные каштановые волосы, легкое платьице до колен. Где были мои глаза! Мысль, что она со спутником, приходит в голову позже…

– Ты это… документы… – выводит меня из мечтательности голос Кузьмича.

– С собой нет. Дома.

– Где – дома?

– Здесь, в Приморске.

– Ты местный?

– Наполовину. Домик купил.

– Где?

– На Зеленой.

– У Асланбея?

– Да.

– Не похож ты на шахтера.

– Шахтер дом купил, я – летний домик. На самом берегу.

– А-а. Фамилия?

– Дронов. Олег Владимирович.

– По профессии кто? Хотел бы я сам это знать!

– Преподаватель. – (Ну не моряк же!) Кузьмич усмехается, достает из кармана портсигар, оттуда – окурок сигары, прикуривает, пыхает ароматным дымом.

– Поехали. Только ты это… Без баловства. Майору я, видимо, понравился.

Поскольку в райотдел меня доставили на его «уазике» (он спереди, а я – с сержантом и собакой – сзади, в клетке), наручников не надевали. Ну а я никогда и не считал, что выгляжу уркой. Заходим в дежурку.

– Ты это…

А я уже выкладываю на стол: деньги, ключи, сигареты, зажигалку. Все. Ни наркотиков, ни ампул с ядом.

Майор смотрит на ключи, потом на меня. Похоже, симпатия у нас взаимная.

Пододвигаю к нему ключи:

– Только документы у Степана Тимофеевича, в доме. Я тут третий день всего, дверь на соплях.

– Сам из Москвы?

– Да.

– Посиди с дежурным. Адрес, родственники… Я это… Матвеев!

– Я!

– Ты это… Займись гражданином. Чтобы все по форме.

– Есть!

– И «пальчики» не забудь. – Глядя на меня, пояснил:

– Для порядку.

– Я это… – произношу в тон Кузьмичу.

– Чего?

– Сигареты.

– Кури.

В два ночи сержант препроводил меня в отдельный «нумер» и удалился, щелкнув замком.

Судя по тому, что Кузьмич не торопился меня навестить, либо он не исповедовал принцип «куй железо, пока горячо», либо я вовсе не железо, а фанерка для этого сыскного волка, а он сейчас «колет» стальных парней, взятых в кабаке «на шару». Убаюканный этим прозорливым видением, я уснул. И видел во сне девушку из ресторана. Только безо всякого платья – выходящую из моря. Обнаженной.

Я проснулся от скрежета ключа в замке и, когда дверь отворилась, был уже бодр и свеж, как голодная черноморская кефаль. Вот только со стороны заметить это было сложно.

– Дронов, на выход!

Кузьмич встретил меня в кабинете, чисто выбритый, в свежей сорочке, сияя золотом погон. Вкусно пахло кофе и сигарами.

На небольшом столе у окна стоял компьютер. Я бросил взгляд на экран – и увидел набранный текст.

– Галя, зайди, – сказал Кузьмич в селектор.

Вошла женщина лет тридцати в лейтенантских погонах.

– Прибери-ка это хозяйство! – Кузьмин кивнул на компьютер.

– А сам чего? – норовисто возразила дама.

– Прибери, я сказал!

– Пожалуйста! – Женщина нажала пару клавиш, вынула дискету. – В сейф?

– Ага. – Кузьмин звякнул ключами, и они исчезли в его безразмерных штанах.

Лейтенантша пошла к двери, соблазнительно двигая крепкими ягодицами, туго обтянутыми форменной юбкой. Мы проводили ее взглядами.

– От, бабы!.. – вроде в сердцах произнес Кузьмич, возвращаясь в привычный образ «камаринского мужика». Судя по всему, своих «внеслужебных» отношений лейте-нантша и майор не скрывали. И в «мужика» это вписывалось. А компьютер – не вписывался. Ладно. Разберемся.

– Кофейку?

– Ага. И бутерброд.

Кузьмич достал огромную чашку, кипятильник, растворимый кофе, сахар.

Пододвинул все это мне вместе с графином:

– По вкусу.

Потом воровато оглянулся на дверь и извлек из шкафа громадный трехэтажный сандвич – с жареным мясом, луком, салом, помидорами и Бог знает с чем еще. К такому не кофе, к такому горилка с перцем в самый раз. Лейтенантше такого не сотворить – не та фактура, или, по-научному, не то видение жизни.

– Гарно зроблено, – ввернул я по-украински.

– Атож.

Кузьмич подождал, пока я насыщался, деликатно прихлебывая пустой кофеек.

Потом сказал:

– Рассказывай.

Я изложил свою версию событий. Кузьмич кивал.

Раскладку на меня он, надо думать, уже получил. Умный, русский, беспартийный, в меру пьющий, разведен. Хорошая считалочка получается. Дальше: не был, не состоял, не привлекался, не участвовал, не служил (что и подтверждается военным билетом, согласно которому я рядовой, состав – солдаты, не служил). О том, как я бороздил просторы Мирового океана, знает такой узкий круг ограниченных лиц, что ограниченнее не бывает. Я не прохожу ни в одном компьютере ни одного ведомства; правда, это не значит, что какой-нибудь ретивец на свой страх и риск не завел на меня папочку, – но что в ней? Слезы… Все «бумаги» вместе с дорогой моему сердцу формой и кортиком укрыты в несгораемом ящике, который сам спалит в прах собственные внутренности, ежели к нему намылится любой другой человек, кроме единственного имеющего доступ.

Ну а трудовой стаж – в зеленой книжице, как у прочих трудящихся. К тому же я – кандидат наук. Исторических. Это – без балды. Может, теперь, пока не у дел, докторскую тиснуть? В свете новых веяний, так сказать… О войне Украины с Турцией за Крым, к примеру! Что докторская – национальным академиком стану, на серебре есть буду, на золоте пить, и мое славное имя на скрижалях или где там еще…

– Учитель, говоришь?

– Преподаватель, – скромно поправляю я. Называть себя ученым еще не привык – несмотря на большие творческие планы.

– А где так драться научился?

– На секцию бокса ходил. В детстве. Первый разряд, – застенчиво произношу.

И еще более застенчиво добавляю; – Юношеский.

– И стрелять там же, на секции?

– Случайно. С перепугу.

– Ты это… Знаешь, кого повязал? С перепугу-то?

– Кого?

– Григорий Голубенников, кличка – Сивый. Он же – Тесак.

Кузьмич пристально наблюдает за мной, стараясь заметить реакцию. А реакции – никакой. Здесь он профессионал, не я. Ни фамилия, ни клички мне ничего не говорят. Пожимаю плечами.

– Ну-ну, пре-по-да-ва-тель, Они-то уверены, что ты – подсадка. Причем профессионал.

– А-а-а… – тяну неопределенно. И думаю, каково на моем месте было бы оказаться действительно историку, какому-нибудь специалисту по поливной керамике или иконописи тринадцатого века. Не, по-моему, я все сделал правильно. – А девицы? – меняю тему. – Это ж ходячий триппер в юбке, прямая угроза отдыхающим трудящимся!

– Разберемся. – Кузьмич вытаскивает из стола мои документы и подаст мне. – А что до трудящихся, то постоянную бабу надо иметь. И – никакого триппера.

– Одну? – невинно интересуюсь я.

– Выметайся, доцент.

– Старший преподаватель.

– Ну-ну.

Уже подхожу к двери.

– Ты это…

– Да?

– Зачем приехал-то?

– Отдохнуть.

– Вот и отдыхай.

– Ага.

Глава 6

Выхожу из управы, вдыхаю ароматы южного сентябрьского утра и размышляю, с чего бы начать вот это самое: отдых. Вчерашняя попытка отдохнуть накрылась медным тазом – зато повеселились. Особливо присутствовавшие отдыхающие. По мне «бархатосезонникам» для тонуса не хватает как раз острых ощущений. Вино, девки, азартные игры – все это они имеют круглый год. Даже наживание денег со временем теряет аромат новизны. Два вида спорта не приедаются: борьба за жизнь и борьба за власть. Для многих это одно и то же. И даже если сама персона не участвует в игре – азарт болельщика доставляет удовольствия куда большее, чем рулетка.

Рядом тормозит дымчатый «трехсотый» «мере», открывается дверца:

– Э-эй!

За рулем сидит мое давешнее ночное видение. Девушка из ресторана.

Разумеется, одетая. Стильно. А жаль.

– Привет, – неуверенно улыбаюсь я и делаю ручкой. Надо полагать, из-за врожденного целомудрия. И жест мой похож одновременно на «прощание славянки» и «у нас не все дома».

– Садитесь, подвезу, – приглашает девушка. Опускаюсь в прохладу кондиционированного салона. Пахнет дорогими духами, кожей кресел, хорошим табаком. Странный я – ну не килькой же в томате здесь должно пахнуть!

– Куда вас подбросить?

«К небесам!» – единственное, что пришло на ум. Девушка повернулась ко мне, и я заметил, что она не просто красива – она незаурядно, изысканно красива!

Густю-щис длинные каштановые волосы, глаза цвета глубокого моря – темно-зеленые и переменчивые. Высокие скулы, чуть восточный разрез глаз, правильный изящный нос и припухшие губы искушенной любовницы… Если она желала мне понравиться, то ей это удалось!

– Извините, я не представилась, меня зовут Элли. «Элли» – музыкой запело в ушах. «Элли…» Да и как ее еще-то могли звать? Ну конечно, Элли!

– А я – Дрон.

– Это что, имя?

– Нет, это профессия. А имя – Олег.

– Дрон… А,! Птица Додо! Меня вообще-то тоже зовут Лена, или Лека. Но ведь Элли – красивее, правда?

– Замечательно, – с энтузиазмом киваю я, разглядывая ее изумительные загорелые ножки.

– Дрон, прекрати так глазеть. – На «ты» она переходит легко, и моя преподаватсльско-кандидатская душа переполняется тщеславием, наверное, принимает за ровесника.

– Так куда поедем? – спрашивает девушка.

– В Изумрудный город, это ж ежу понятно!

– Как скажете! – И машина трогается с места. Элли нажимает какую-то кнопку, и в салоне звучит музыка. Я закуриваю, закрываю глаза и откидываюсь на спинку.

Музыка расслабляет. А я представил, как приятно было бы заняться любовью прямо здесь, в машине, которая по размерам чуть меньше, а по комфортабельности много больше моей холостяцкой коммуналки. Разумеется, под музыку поживее…

– Прикури мне, – просит девушка, и я окончательно убеждаюсь, что происходящее не продолжение сна и мне не придется снова услышать: «Дронов, на выход». Хотя как знать…

Прикуриваю для нее «Мальборо» с ментолом из ее же пачки. Девушка затягивается:

– Дрон, а тебе не страшно было? В своих эротических грезах я отлетел далеко, поэтому не сразу понимаю, о чем она.

– Когда?

– Вчера. В ресторане.

– Страшно?..

– Ну да. Ты боялся?

Интересно, почему я сам об этом никогда не задумывался. Страшно? Нет, не то. Было неприятно, тоскливо – и оттого, что вечер сыпался, и еще Бог знает от чего. Потом – омерзение. Потом – злость. Потом – грусть. А потом уже нужно было действовать…

– Нет. – Но они же могли тебя убить. Или – чего похуже.

– Да?

– Ну, издевались бы… Ведь никто бы не вступился.

– И правильно. Не должны нормальные люди лезть на ножи и стволы.

– Но ты же полез?

– Меня оскорбили.

– Подумаешь, разжевал бы и выплюнул.

– Так можно проплевать все.

– Слушай, а если бы обидели не тебя, а кого-то другого ты бы тоже полез?

– Да.

– Почему?

– Я умею драться.

– А если бы не умел?

– По обстоятельствам.

– Что значит…

– Позвонил бы в милицию.

– Веришь во всесилие закона?

– Не всегда. Но это лучше, чем не сделать ничего. И много лучше, чем налететь на нож, никого не умея уберечь – ни себя, ни других. Это я без балды.

– Значит, я поступила правильно.

– Да?

– Это я вызвала милицию. По автомату.

– А твой спутник?

– Да ну его.

– А сегодня ждала меня на входе?

– Вот еще. Просто позвонила и спросила, когда ты освободишься.

– У кого?

– У Кузьмича. – Так ты его знаешь?

– А кто его здесь не знает?

– Ну да, мужик он простой, – лукавлю я.

– Простой. Как сибирский валенок с программным управлением и вертикальным взлетом.

Машина набрала скорость, – мы выехали из города.

– Почему ты меня не спрашиваешь?

– О чем?

– Тебя что, девушки всегда встречают из милиции? После драк?

– Ага. Только с чайными розами и на «кадиллаках».

– Все ясно. Ты – балабол. А серьезно?

А серьезно-я никогда ни о чем девушек не спрашиваю. То, что они хотят рассказать, они расскажут сами, а то, о чем не хотят, – выспрашивать бесполезно.

Наврут. Вернее – нафантазируют.

– Боюсь скоро состариться.

– Хочешь жить долго?

– Всегда. Хочу жить всегда.

– Ты как ребенок: «Пусть всегда буду я!» А мы почти приехали.

Машина остановилась у железных ворот. Лека приветливо помахала охраннику, и ворота отъехали в сторону. Мы покатили мимо небольших трехэтажных особнячков, скрытых за деревьями.

– Это что? – спрашиваю я.

– Территория.

– Территория чего?

– Ничего. Просто Территория. Ты что, никогда не слышал?

– Пока нет.

– В Приморске все знают.

– Я здесь четвертый день.

– А-а-а. Тогда понятно.

Мы проезжаем еще одни ворота. Тоже с охранником. Дорога пошла под уклон, к морю.

– Это вроде дома отдыха. Но – для очень важных персон.

– Так ты – персона?

– Нет. Я дочь персоны.

То, что персона важная, я понимаю и сам, когда вижу двухэтажный домик-особняк. Но мы едем дальше, пока не останавливаемся у небольшого одноэтажного бунгало на берегу моря. Небольшой – это относительно. На крыше – садик, самый настоящий, и множество цветов.

– Здесь живу я, – говорит Лека. – А папа, когда приезжает, в большом доме.

Но там прислуга, а я их терпеть не могу – наушники.

– Работа у них такая.

– Но стараться-то не обязательно. Ну что, нравится?

– Роскошно, – пожимаю я плечами.

– Слушай, пойдем купаться? Или сначала позавтракаем?

– Совместим. Если, конечно, здесь найдутся две корочки хлеба.

– Найдутся.

Нашлись хлеб, салями, холодная телятина, фрукты, две бутылки белого полусухого… О том, что еще хранилось в финских холодильниках размером с небольшие рефрижераторы, спросить мне не позволила скромность.

День покатил. Полуденное солнце оказалось ласковым и нежгучим, море – достаточно теплым. И мы с Лекой заплывали так далеко, что ее холостяцкий домик казался меньше спичечной коробки.

Вечер наступил быстрее, чем я хотел. Просто потому, что заснул. А когда проснулся, Лека стояла рядом. Вечерняя и загадочная. И когда я вышел из душа, голодный, как сто волков, на столике возле кресла дымился огромный ростбиф, в кувшине мерцало красное вино, за огромным, во всю стену, окном устало дышало море.

И – горел камин.

– Ешь, – сказала она.

– А ты?

– Я не голодна.

Голос ее был чуть с хрипотцой, глаза блестели.

– Знаешь, почему ты здесь?

– Ага. Я тебе понравился.

– Нет.

– Не понравился?

– Конечно, понравился. Но ты здесь не потому.

– А почему?

– Ты —. Потому что свободен. Потому что… Потому что я влюбилась в тебя.

– Любовь с первого взгляда?.. – брякнул я.

– А какая она бывает еще? – просто сказала Лека. На столике остался лишь коньяк в хрустальном графине. Она налила, пригубила и передала мне.

– Я тебе нравлюсь?

– Ты изумительна…

– Я хочу тебе нравиться… Сиди.

Девушка сделала музыку чуть громче и начала танцевать, играя подолом легкого платьица. Танец становился все раскованнее, ритм нарастал, и она подчинялась ему. Трусики и платье остались лежать на ковре, Лека замерла передо мной, одним движением сбросила сорочку… Нагая, в серебряных туфельках, она стояла, широко расставив ноги, прикусив губу и глядя мне в глаза… Сделала шаг вперед, еще… Я обнял ее бедра, притянул к себе.

– Ты хочешь меня? – Голос ее был чуть слышен.

– Хочу.

– Бери.

Солнце утонуло в море, сделав небо сиреневым. Ночь только начиналась…

У Леки я провел три дня. Похоже, Территорию не зря величали с заглавной буквы. Если и есть на земле Эдем, то это здесь. Ни войн, ни катаклизмов, ни бурь, как сказал поэт. И что вепрь объявится – тоже вряд ли: охрана.

Мы купались. Набрали мидий, пекли их на углях и ели, запивая белым вином.

Ночью жгли костер, пекли картошку и пели пионерские песни (пел я один, Лека внимала: детство у нас было разным по босоногости). «Выходили в свет»: играли в пинг-понг и бильярд, ужинали в кабаке на Территории же, но в местах рангом пожиже; здесь я вел ученый разговор с историком, развенчавшим (согласно поступившим указаниям) былых кумиров; с экономистом, одним из авторов «экономной экономики», а теперь «советником по существенным вопросам» очень важной персоны; с секретным химиком с лицом изможденного онаниста, провожавшего взглядом каждую юбку; с вальяжным бизнесменом лет сорока пяти, зачесанным а-ля Джек Николсон и с лицом долларового цвета – зеленое с серым; вечера он отбывал как нудноватую повинность, чтобы ночь провести за преферансом, причем оставался в непременном выигрыше… Девочки его не интересовали вовсе, хотя посмотреть здесь было на что.

Короче, понятно без дураков, почему Лека слиняла отсюда в Приморск скоротать вечерок.

Были здесь и действительно важные персоны, но они проводили дни в уединенных особнячках: плавали, удили рыбу, читали Достоевского, Толстого, Тургенева. Нарушать их уединение мы сочли нетактичным. Да нам и не нужно было ничьего общества. В свободное от развлечений время мы занимались любовью.

Вечером третьего дня зазвонил телефон. Лека, обнаженная, стояла у аппарата и кивала с видом примерной ученицы. Я любовался ею.

– Мне нужно в Москву, – просто сказала она. – Самолет через два часа.

– Я тебя довезу?

– Не надо. Здесь есть на такой случай «разгонные» «волги». И еще – терпеть не могу вокзальных провожаний.

– Ты надолго?

– Не знаю.

– Может, чем-то помочь?

– Пока нечем. – Она улыбнулась. – Да я тебя разыщу.

– А как я разыщу тебя?

– Ты этого хочешь?

– Да.

– Очень просто. Позвони, – спроси Элли. Или Леку. Это все, она назвала номер, – я.

– А я – Дрон.

– Наконец-то познакомились.

– И подружились.

– Не расстраивайся, Дрон, я сама расстроена. Может, это ненадолго…

– Ага.

– Выпьем кофе?

– Да. И – кальвадоса.

– Хочешь остаться здесь?

– Без тебя? Нет.

– Тогда обойдешься кофе. Ты уже прилично выпил сегодня. Еще машину вести.

– Машину?

– Ну да. Не пешком же ты в город пойдешь. Возьмешь «мере».

– Может, попуткой?

– Зачем? Оставишь у горсовета. Я попрошу, утром заберут. Знаешь, возьми кальвадос с собой.

– Зачем?

– Выпьешь дома. Роняя в стакан слезу. Скупую мужскую.

Лека обняла меня, поцеловала.

– Ну, езжай. А я поплачу.

– Лека?

– Что?

– Возвращайся скорее.

– Ага.

– До встречи.

– Пока. Езжай. На пропускные я позвоню.

«Мере» сорвался с места. Фигурка девушки уменьшилась и пропала за поворотом.

Я гнал машину как ненормальный. Любовь с первого взгляда… А какая она бывает еще?.. Оставив машину у горсовета, пошел домой пешком. Через центр. Похоже, я не оставил без внимания ни одного питейного заведения, работавшего в этот час в городке. И брел в свою хижину уже глубокой ночью, держа в одной руке початую бутылку кальвадоса и время от времени к ней прикладываясь, закусывая, чем Бог послал: алычой, сливами и, видимо, листьями с придорожных деревьев.

Машину я заметил сразу и инстинктивно отступил к краю улицы, в деревья, в тень. Она остановилась метрах в десяти. Фары погасли, открылась дверца, в салоне зажегся свет. Пассажир сказал несколько слов водителю, вышел и скрылся в доме.

Завелся мотор, машина проехала в полуметре от меня, свернула за угол и исчезла.

Протрезвел я разом. Водителем был Кузьмич. В неизменной белой сорочке, но без погон. Пассажира я тоже узнал. Рука у него была на перевязи и прострелил ее не кто иной, как я. Три вечера назад. Или – три года?..

До своего сарайчика я так и не добрался. Перепутал улочки, вышел к морю. И уснул на куче морской травы, под мерные вздохи волн, под мерцающим южным небом.

Во сне я видел Леку.

Глава 7

Похоже, я опьянел. И пока челюсти работают автоматически, память и воображение, как две дикие кошки, гуляют сами по себе. Или нет: память – это, скорее, дом, куда мы возвращаемся, когда нам невесело. Вернее даже, совсем грустно.

Ну а воображение почему-то считают лошадью. С крыльями. Пегасом, значит.

Интересно, кто первый придумал такой символ? Я-то полагаю, сначала вместо лошади был осел. Тощий и жалкий: потому что жевал бумагу вместо положенного овса. Ну а до лошади его повысили уже потом. И крылья приделали. По политическим соображениям.

Шуршу оберткой и принимаюсь за шоколад.

Почему же я все-таки вспомнил Леку?

Она так и не появилась. Ни через неделю, ни через месяц. Полученный от нее московский телефон молчал. Его не было ни в одном справочнике. Ну а применять свои дедуктивные способности для поисков девушки, которая, может быть, вовсе не хочет никакой новой встречи, я не стал. Хотя, может, и зря.

Ну так почему же я ее вспомнил сейчас? Из-за Кузьмича? Нет, не только…

Вскидываю руку и смотрю на часы. Мой холостяцкий ужин затянулся аж на двенадцать минут. Три минуты покурить, останется двадцать пять.. – . Успеем добежать до канадской границы?

Делаю ручкой кавказцу:

– Спасибо, генацвале.

– Заходи, дарагой…

Зайду, но не скоро.

Гуляющей походкой иду по «лесенке», заглядываю в переулок. Пусто. Иду дальше.

Сигарета истлевает вместе с сэкономленными минутами. Что делать с «бычком»?

Лучше всего съесть вместе с фильтром. Ел же Ленин чернильницы для конспирации!

Ну, мужичонка, ну, сволочь… Не сомневаюсь, что подобранные «санитаром»

«бычки» опер обнаружил в пепельнице «росинанта». Для полноты картины и завершенности художественного замысла. Интересно, на бутылку-то хоть этот собирала получил? Надо думать… Ладно, каждый зарабатывает как умеет. Проехали.

В следующем переулке нахожу то, что искал. «Колеса». Целых три. «Запорожец» отметаю по маломощности, поношенную праворулевую «тойоту» – по патриотическим соображениям. А вот кофейная двадцать первая «волжанка» будит во мне целый сонм ностальгических воспоминаний; когда-то на таком вот такси бабушка объезжала со мной пол-Москвы. За три рубля.

С замком справляюсь легко. Сирену хозяин не предусмотрел, волчий капкан – тоже. Хоть это отрадно: обойдемся без шума.

– Ах ты, бля-я! – Мужик вынырнул невесть из какого подвала – судя по лицу, питейного. Подогреваемый вином и чувством попранной справедливости, он несется прямо на меня. Мужик здоровый и плотный, пудов на шесть с лишком: если он до меня добежит, придется туго. И время потеряю. Подпрыгиваю, опираясь о бампер, и выбрасываю вперед ногу. Мужик словно налетел на бетонный столб: замер и рухнул. Достаю из кармана его пиджака ключи, хлопаю дверцей… Отъезжая, гляжу в зеркальце на распростертое тело и вспоминаю: такое со мной уже было… Ощущение – как во сне.

Но было это всего несколько часов назад, и стояла смертельная жара…

Впрочем, к моим грехам угон очередного транспортного средства уже ничего не прибавит, как и злостное хули-ганство. Качу по улице на предельной скорости, стараясь лишь не наехать на отдыхающих. Они недоуменно смотрят мне вслед и, надо полагать, думают: пьяный. Правильно думают.

Торможу у почтамта. Влетаю внутрь – ага, переговорный пункт. Народу, как яиц в инкубаторе. Очередь в кассу за жетонами. Очередь к телефонам.

Вламываюсь в ближайшую кабинку, нажимаю «отбой».

– Да что вы себе… – Лысый пузатый мужичок в блестящем спортивном костюме, кроссовках и очках в золотой оправе. Этакий бухгалтер, для которого в связи с новыми веяниями воровство стало профессией. Стильная куртка распахнута, на поросшей седым волосом груди – массивная золотая цепь.

– Братан, позвонить – во… жена рожает… в самолете…

Не знаю, что его больше убедило: мой коньячный перегар или десятка «зеленых», которую я вложил в его пухлую ручку и которая тут же исчезла как по волшебству.

Отбираю у него жетон и выпираю из кабинки, успевая сказать: «Время продли!»

Мужик семенит к кассе.

Мне бы кто время продлил!

Делаю два звонка. Коротких. Ажур.

Падаю на сиденье «волги» и смотрю на свой «Ситизен». Стоят. От потрясений.

Что же – и на Солнце бывают пятна.

Разворачиваюсь и еду прочь из центра. Мне нужно в мою хибарку. По пляжной кольцевой – быстрее. 5 °Cкорость хорошая. Похоже, хозяин сменил движок на новый. Наверное, уже оклемался. Ладно, будет время, извинюсь. С напитками и закусками.

Меня нагоняет белый «жигуленок». Прибавляю. Нагоняет. Равняемся – идет на обгон. В салоне – шумная компания кавказцев. Музыка. Крики на непонятном языке.

Хлопок – вжимаюсь в сиденье, нет, это действительно пробка от шампанского.

Мнительный ты стал, Сидор, ох, мнительный…

Кавказцы подкрепляются вином, чуть отстают, снова нагоняют. Пошли на обгон.

Только спортивных достижений в скорости мне не хватало. Может, они и хорошие ребята… Ну да береженого Бог бережет.

«Жигуленок» поравнялся со мной, выворачиваю руль слева и ударяю бортом.

«Двадцать первая» супротив «шестерки» – танк! Белая машина плавно слетает с шоссе и утыкается носом в кювет. Благо, он здесь не глубокий.

Похоже, больше любителей гонок на трассе нет. По покатому спуску подъезжаю к самому морю, сворачиваю и загоняю «телегу» под естественный глинистый обрыв.

Сверху заметить машину сложно, да к тому же скоро стемнеет.

Взбираюсь по самодельной лесенке, прокопанной и укрепленной деревянными свайками местными жителями. Турист или отдыхающий сюда не попрется: берег усыпан камешками и створками ракушек, да и море мутное от водорослей. Зато целебное.

До моей хижины отсюда метров триста. Начинает темнеть. Времени не осталось вовсе. Поэтому прогулочному шагу предпочитаю марш-бросок. Осматриваюсь. Тихо.

Прячусь в кустах и замираю. Становлюсь деревом, камнем, частью природы.

Кроме зрения и слуха у человека масса возможностей пообщаться с окружающей средой. Мы же используем из невероятного числа рецепторов лишь немногие, и то по-варварски. Вкусовые – чтобы отличать водку от портвейна, обонятельные – чтобы уловить разницу между «шипром» и копченой рыбой, ну и вся названная гамма плюс спецэффекты – при занятиях любовью.

Расслабившись и закрыв глаза, я начинаю чувствовать окружающее нервными окончаниями на пояснице, кожей лба, щек, век. Если поблизости посторонний, организм отреагирует выделением адреналина, появится чувство опасности.

Похоже – чисто.

Легонько ступаю к дому, пробираюсь к углу. От чужих взглядов скрывают кусты дикой алычи.

Осторожно ударяю крайний угловой камень черенком лежащей здесь проржавевшей лопаты. Еще. Камень чуть поддается, я сдвигаю его и кладу на землю.

Здесь у меня – тайник. Немудреный, конечно, но лучше, чем никакого.

Извлекаю сначала щебенку (при простом простукивании тайник не найти), затем – нужные мне причиндалы.

Разворачиваю толстую суконную ткань, затем промасленную тряпочку. Револьвер системы «наган», офицерский самовзвод, легкий и надежный. Произвели его в 1938 году, но в деле он так и не был. «Законсервированный» на случай, надо полагать, войны «с империалистическими хищниками», он отдыхал вначале на военном складе, потом на складе безвестного ВОХРа, потом на складе боевиков на дальней окраине тогда еще эсэсэсэ-ра. Боевиков мы повязали в буквальном смысле теплыми – обкурившимися анаши и подогретыми «реквизированным» в тамошней больнице морфием.

Оружия были груды. Понятно, бронетранспортер, станковые и ручные пулеметы – все сдали по описи. А наган из фабрично упакованного ящика я заныкал. Впрочем, не я один. Командир отнесся к данному факту правильно. То есть – глядел в другую сторону. Да и вообще, имеет человек право на маленький сувенир с места работы?

Пристрелял я его в подмосковном лесу позапрошлой зимой. Собираю револьвер.

Заряжаю. Надеваю на себя «сбрую». Из шахтерского дома звучит музыка. «Ю-а ин зе ами нау, ю-а ин зе ами…» – «Ты сейчас в армии». Музычка в тему. Тимофеичев шестнадцатилетний отпрыск Серега двинулся на Клоде ван Дамме, черных беретах и прочей туфте. В жару потеет в пятнистом хэбэ, гоняет на страшного вида мотоцикле и дома калечит себе руки о доски, мешки с песком и кирпичи. Музон у него соответственный. Впрочем, из парня и толк может выйти. Любые способности-штука обоюдоострая, смотря как применять. Вернее – для чего.

А я продолжаю сборы. В ножны на «сбруе» цепляю массивный нож отличной стали, больше похожий на короткий дакский меч, но с пилочкой с одной стороны.

Оружие ломовое, скорее – психологическое: увидит какой громила и примет за своего. Все остальные должны, по идее, обмирать с испуга. Впрочем, посмотрев, как владеют холодным оружием восточные люди, я понял, что моего умения хватит лишь лучину колоть.

Два небольших, абсолютно плоских метательных ножа прикрепляю: один к ноге, другой – на спину. Стилет – на левую руку. Всякие мелочи: набор универсальных отмычек, запалы (это если замок попадется прошловековой: на совесть работали предки!), ампулки с нервно-паралитическим газом кратковременного действия, ампулки со. снотворным газом, порошки снотворные и таблетки, позволяющие бодро обходиться без сна, еды и отдыха несколько суток. Наконец извлекаю сверток с одеждой – широкие удобные брюки, модная темная сорочка, сверху – просторная куртка, под которой и скрывается вся амуниция. Последний штрих: шнурованные ботинки на натуральной каучуковой подошве – в таких хорошо ходить по вертикальным стенам – и, конечно, галстук. Я еще не забыл, что приглашен к даме.

На чашку кофе и что-то покрепче. На это «покрепче» я напросился сам.

Как там в анекдоте? «Забайкальский военный округ к войне готов!» Только кто мне ее объявил и почему – нужно сначала выяснить.

А в Отделе самым популярным анекдотом был такой:

«Товарищ прапорщик, а что такое диалектика?» – «Ну как тебе объяснить, рядовой Кузькин? Вот видишь: дом. Сам серый, а крыша красная… Вот так и человек: живет-живет и умирает».

На то она и диалектика…

Сколько поколений воспитывали на мертвечине – да так и не воспитали.

«Смерть пионерки»… «На широкой площади убивали нас»… Тоже мне геройство: умереть. Терпеть не могу оптимистических трагедий. Это нужно Додуматься: жизнеутверждающе погибнуть! Дабы брали пример. Кто? Самоубийцы?

У наших ребят девиз проще: победи и останься живым! Останься живым – и ПОБЕДИ!

Все. Время вышло.

Залаял Джабдет – Тимофеичева дворняга размером с волка-переростка. К домику метнулись тени – на машине сюда не проехать.

Пригнувшись, пробегаю три десятка шагов до обрыва и лечу вниз. Обрыв покатый – переступаю, лечу снова, переступаю – и уже качусь через голову, пока не замираю на галечном пляжике.

Приземлился удачно. Ребра, лицо – в порядке. Вот только прическа – в таком виде, поручик, к даме…

Зато – бутылка цела. Отличный коньяк, родного разлива. Вес в лучших традициях древних: купил, налил, соблазнил.

* * *

Вот только до дамы еще добраться нужно, – похожа машиной кофейного цвета мне уже пользоваться не стоит. Потому – бегу в противоположную сторону. Шлепай по воде – на берегу много камней.

А вообще – хорошо. Небо – звездное, воздух – морской, значит, целебный. Где еще здоровья понабраться когда как не теперь! И думается хорошо.

Итак – убит председатель горсовета Валентин Сергеевич Круглов. Пулей в голову. С близкого расстояния. Человеком, которого он хорошо знал. Убит в то время, когда я в соседнем скверике пробавлялся портвешком в укромном уголке.

Настолько укромном, что меня никто не видел, кроме упомянутого «санитара сквера».

Санитар. Действительно человек случайный – подобрал у меня бутылочку и передал за мзду в руки лица заинтересованного или из той же компании? Ведь если случайный, его тоже «шлепать» нужно – как-никак свидетель, мое единственное алиби (шаткое в прямом смысле), и видевший человека, которому передал бутылку…

Или не видевший? Просто оставил в условленном месте, в урне, например. Но ведь был же заказчик, кто-то же поручил собирало подойти ко мне. И если на следствии или на суде…

Стоп. Похоже, морской воздух крутит мне мозги похлеще смазливой вертихвостки. Какой суд, какое следствие! Меня просто пристрелят при задержании – и вся недолга.

За Валентина Сергеевича Круглова – это как знать, а вот за Ральфа – точно.

Наш покойный мэр был многостаночником. Почасовиком. Подрабатывал. Причем – мэром. Основным его занятием было – руководство приморской мафией. Слово нехорошее, итальянское, малопонятное и, в конце концов, просто неточное для наших условий. Не соответствует реалиям, как выражался последний генсек.

Скажем так: Ральф контролировал криминогенную обстановку в городе, используя как легитимные (законные), так и криминальные (незаконные) методы.

Хорошо сказано, по-научному. Покончу с этим дельцем – как пить дать сяду за докторскую. На серебре есть буду, на золоте пить, на заслуженной артистке спать… Ежели раньше не покончат со мной.

Вариант первый: кто-то из «ральфовых птенцов» возомнил себя орлом, решил открутить пахану шею и воспарить самому во власти и славе. Может быть, но маловероятно:

Ральф был мужик крутой и умный, загодя заметил бы разброд в рядах и придушил птенца так, что тот бы и чирикнуть не успел. Но с кем-то он сидел в машине, причем дружественно, и охрана рядом не маячила – значит, ничего не опасался.

Вариант второй: пришлая группировка. В последнее время окраины городка застроились чуть не мраморными виллами, однако среди владельцев – народных академиков и летчиков-космонавтов, как у меня ушей на подбородке… Возможно, Ральф на кого-то накатил чересчур круто, не по чину, возможно, у приезжих слюни потекли от одного взгляда на корыто, из которого хлебал сам мэр и его присные.

Короче, пришлые перекупили взорлившего Ральфова птенца (дурашка, кончат его; много знает, да и кому нужны предатели) и с его помощью порешили шефа.

И при первом, и при втором варианте я – козлик отпущения, ибо темная лошадка. Или, кому как нравится. На меня вешают всех кошек и топят вместе с ними: концы в воду. Поганая, надо сказать, перспектива.

Теперь Кузьмич. Как он сказал? «Доигрался». То, что Кузьмич знал о внепарламентской деятельности Валентина Сергеевича, – факт. Самое смешное, знали почти все в Приморске. И тут парадокс – уже не, криминальный, а по жизни. Чем сильнее и дисциплинированнее мафия в городе – тем меньше преступность. Не какая-то там бумажная, «организованная», а самая что ни на есть бандитско-хулиганская.

Курортный городок живет по своим законам. Сюда люди отдыхать ездят. Среди отдыхающих преобладают индивидуумы, просаживающие большей частью все же трудовые доходы. Один любит арбуз, а другой – свиной хрящик. Один получаст кайф от потения на пляже, Чсйза, игры в «дурака» и полкило персиков перед сном. Другому нужно накушаться коньячком, причем ежедневно и до соплей – и непременно в культурном обществе. Третьему нужны девки: худые, полные, блондинки, брюнетки, вульгарные, интеллектуальные – всякие. Четвертому… Короче – о вкусах или хорошо, или ничего.

И всех нужно обслужить. Ну а тем – деньги плочены кушать надо.

Ральф и его ребята очень и очень материально заинтересованы в том, чтобы турист ходил в их рестораны, трахал их девок, пил их вино, смотрел их порно и снова трахал их девок. Покупал шмотки в их «комках», проигрывал «зеленые» в их казино, покупал того же Чейза на их лотках. Никакой хулиганствующей молодежи при таком раскладе на улицах Приморска не место. Разборки круты и скоры – безо всякого Уголовного кодекса и судебной волокиты.

Моральная сторона? Если совершеннолетняя девчушка решила стать проституткой, а не работницей рыбокомбината или учительницей начальных классов (впрочем, многие сочетают), то это ее личное, глубоко интимное счастье. И вина Ральфа сотоварищи в том, что учительши и инженерши зарабатывают меньше проституток, такая же, как вина Сталина в поражении Наполеона при Ватерлоо.

Что осталось? Ах да, рэкет. Назовем это проще – налоговая инспекция.

Действенная и без формальностей.

Требовать от постсоветского гражданина декларацию о доходах – все одно, что у уличного кобеля Джабдета справку о прохождении теста на СПИД. Тем не менее налоги платят. Платят и налоги, и взятки налоговым инспекторам, и взятки работникам правоохраны. При этом не получая никакой защиты, никаких льгот, никаких финансовых привилегий и кредитов.

Ральф первым смекнул, какое это золотое дно. Набрав крепких и обученных ребят, он разогнал из Приморска всех мелких вымогателей и поставил дело на научную основу. Никаких трех шкур он с торговцев, лоточников, ко-миссионщиков, проституток и квартиросдатчиков не драл. Давал им развернуться и обустроиться.

Ибо четко понимал: десять процентов с миллиона – это куда больше, чем половина с пятнадцати тысяч.

Городок зацвел. На деньги, поступающие в городской бюджет, Ральф построил спортплощадки, оборудовал пляж и подумывал о переустройстве больницы, – пока в ней мог бесплатно излечиться только очень здоровый человек. Ну а на деньги из налога неофициального хорошо жил сам и давал жить другим. Суммы, видимо, были немаленькие: по слухам, Ральф на пару с директорами стал владельцем рыбоконсервного завода и трикотажной фабрики – двух самых крупных предприятий Приморска. О кабаках и прочих увеселительных заведениях и говорить нечего.

Короче, городские обыватели получали неплохой доход, крутились, кто как умел, платили установленное и имели по смутным временам основное: уверенность в завтрашнем дне.

Подлого криминала мэр избегал. По-видимому, кто-то из его подручных, совместно с пришлыми, решил избавиться от «чистюли»: этот кто-то разглядел в золотом корыте бриллиантовое двойное дно и соблазна не выдержал.

В связи с вышеизложенным, господа присяжные заседатели, у подсудимого возникают вопросы. Первое: если гонца за мной послал все-таки Ральф, то чего он от меня хотел? Отношения у нас сложились ровные, добрососедские (в одном городе все же жили, причем он – мэр), но не более того. Его щедрые предложения о возможной государственной службе и более комфортабельном жилье я отклонил; был у него на виду и следовал советам старших товарищей – отдыхал, сиречь бегал, плавал, встречался с красивыми девушками.

Мы питали друг к другу сдержанное уважение.

Возможно, он решил опереться на меня в критическую минуту, потому что никому не мог доверить собственной жизни? Все может быть. Жаль, у самого Ральфа уже не спросишь.

Второе: зачем ко мне в «жигуленок» подсели две красотки? Чье поручение они выполняли, и в чем оно?

Может, конечно, и случайность, но после картины «Мэр с пулей в переносице» и этюда «Сыщик, изучающий вещественное доказательство» в случайности мне верится слабо.

Третье: на чьей стороне Кузьмич?

От этого сакраментального вопроса, похоже, зависит моя жизнь. Вернее – от правильного ответа на него. То, что приморские мафиози узнают, чьи пальчики на бутылке, и без содействия Кузьмича, – козе понятно. Не. такой человек Ральф, чтобы не расставить людишек по нужным местам. Вопрос в другом: как скоро они это узнают.

И еще один – ждать ли мне пули только от верных соратников мэра и его «доброжелателей» или еще и от милиции – даже без оказания сопротивления при аресте? Уф! Вроде все. Господа присяжные, осталось риторическое. «А судьи кто?» Не знаете? Вот и я тоже. А очень хочется.

На бегу действительно хорошо думается. Жаль только, что о бренном. Надеюсь, размышления не прибавили мне лишних морщин – как-никак, на встречу с блондинкой я настроен. Другого конца от этого клубочка у меня пока нет. Хе, насчет конца – это я смело…

По берегу я обогнул треть городка. Вряд ли лицам, жаждущим меня повидать, придет в голову искать в другом конце Приморска. Хотя чужая душа – потемки.

Особенно ночью.

Отдышавшись, прохожу мимо пляжных домиков и поднимаюсь по улочке. Темно.

Думаю, меня вполне можно принять за добропорядочного семьянина, возвращающегося в лоно супружества от заезжей пляжной красотки. Эрос – это…

Домыслить не успеваю.

– Стоять!.

В спину мне упирается ствол.

– Руки вперед.

Протягиваю. Две дюжих тени выныривают из придорожных кустов, жестко сводят руки, и я чувствую на запястьях сталь наручников.

– Порядок.

Это – кому как. Ну да на войне – как на войне.

Глава 8

Я забыл в гордыне, что любая машина бегает на порядок быстрее даже такого незаурядного спортсмена, как я. Особенно ежели машин несколько и расставлены они в нужных местах.

Меня жестко, но корректно заталкивают в черную «волгу», двое битюгов втискиваются по бокам, а тот, что так любезно приставлял ствол к моему натруженному хребту, усаживается рядом с водителем.

Парни молодые, крепкие, собранные и похожи на новенькие серебряные доллары одной чеканки. Их начальник – на бывший в употреблении червонец: невзирая на короткую стрижку, высокий лоб активно переходит в лысину.

Ни вежливостью, ни разговорчивостью они не отличаются. Что делать – работа такая. Один бесцеремонно лезет мне под куртку и вытаскивает револьвер, другой, тем же манером, страшный самопальный тесак. Нож с интересом рассматривают оба.

– Рэмбо, – презрительно хмыкает правый «близнец» и добавляет нецензурное слово, которое умеренно интеллигентный обыватель поймет как «ненормальный», все остальные – в меру воображения.

– Поехали, – по-гагарински командует старшой, и машина устремляется по знакомым городским улочкам. Похоже, я догадываюсь, куда мы направляемся.

Профессионализм ребят сомнения не вызывает, и я искренне жалею, что совершенно упустил из виду организацию, столь популярную в былые годы. Рыцари «щита и меча». Госбезопасность. Или – как их теперь…

По легкомыслию я недодумал, что инкриминируемое мне деяние, а именно – преднамеренное убийство пред-седателя горсовета – подпадает под статью об особо тяжких государственных преступлениях, а именно: террористический акт. Миленькая ситуация: здешняя милиция ищет меня по обвинению в убийстве, а то и в двух, местная мафия горит жаждой отомстить за смерть шефа, другая мафия тоже намылилась поскорее меня шлепнуть и похоронить концы, для госбезопасности же я вполне могу сойти за сомалийского шпиона, обезглавившего город, чтобы самому занять вакантное местечко и выведать секретную технологию консервации кильки в томате…

Популярность моя в Приморске куда выше, чем у Майкла Джексона в ихних Штатах, – чтобы мне так жить! Материально, конечно.

Подпираемый могучими плечами, я чувствую себя достаточно уютно – даже в «браслетах». Очень хочется сдаться этим немногословным и надежным, как «берлинская стена», ребятам, выпить нагретую в кармане бутылку коньяка – и каяться, каяться, каяться…

Мешают две веши.

Во-первых, корпоративное высокомерие. Я же все-таки морской офицер!

Во-вторых, безопасность сия – тоже местная, а потому действия их непредсказуемы – поди знай, кто здесь с кем повязан и как.

К тому же печать в последние несколько лет так постаралась, что нужно большое волевое усилие, чтобы обыватель мог поверить в бескорыстие, чистоту помыслов и неподкупность «меченосцев», особливо в таком злачном городке, как Приморск. О себе, грешном, я уже молчу. Ибо верю только в то, что вижу.

Например, Леночка – натуральная блондинка, это без балды. И как морской офицер да еще и старший преподаватель и будущий национальный академик я не могу заставлять девушку ждать столько времени. Любовь – это…

– Давай по окружной, так быстрее.

То, что ребята едут совсем не на местную Лубянку, я заметил давно. Но исправлять их оплошность из скромности не стал.

Какая-нибудь конспиративная хата или особнячок? Вот блин! Если бы рабочий, маящийся в малосемейке, знал, сколько в его областном центре таких конспиративных лежбищ, где натруженные опера инструктируют свою агентуру из проституток, продавщиц, манекенщиц и челночных бортпроводниц в самой доступной для них форме – мальчик сверху, девочка – снизу, то потерял бы столько слюны от зависти и возмущения, что восстановить оную не смогло бы даже полоскание полости рта медицинским спиртом! Так и ел бы всухомятку!

Машина тормозит у трехэтажного многоквартирного домика. Значит, хата здесь.

Конечно, с ребятами поговорить хочется: но что нового могут они сообщить? К тому же со временем у меня туго. Они, конечно, профессионалы, ну да против курицы и гусь профессионал… А я – птица Додо.

Автомобиль остановился. У меня есть секунда – пока не открылась дверца.

Делаю легкий вдох, закрываю глаза и сталью наручников давлю ампулку в кармане.

Отсчитываю десять секунд. Еще пять – контрольных. Открываю глаза. Воздух чист и свеж, никаких посторонних запахов. Ребятки спят сном праведников и оклемаются к исходу ночи, не раньше. Как сказал поэт, «трусы и рубашка лежат на песке, никто не плывет по опасной реке…».

Пошарив в карманах праведников, нахожу ключ от наручников, затем перетаскиваю парней одного за другим в небольшой садик за домом и укладываю рядочком. Симпатичные ребята. Но супротив сенегальского шпиена – жидковаты.

Заодно возвращаю свой тесак и «пушку», а также заимствую «пээмы» оперативников – три ствола лучше, чем ни одного.

Уезжаю не сразу. Тщательно обследую салон в поисках «маячка» – нет, все чисто. Ну а внешний «маячок» таким волкодавам вряд ли кто присобачит безнаказанно. Но бдительность – она и в Африке бдительность. А потому поиски продолжаю и под рулевым колесом открываю нишу, в коей безмятежно покоится аналог израильского «узи». Эх, гулять, так гулять…

Разворачиваюсь – и по газам.

На машины мне сегодня везет, – неказистая служебная «волга» скрывает под капотом мощь трех «мерседесов». Что ж, тайная служба – и для автомобиля служба.

Качу прямо в центр городка. В таком «затаренном» авто, с такими номерами я ощущаю себя Лаврентием Палычем, потерявшим бдительность. А потому чуть не тараню желто-блакитный милицейский «уазик», выскочивший из переулка под мою горячую руку. Сослепу он попытался было увязаться за мной, но, разглядев номера, постеснялся. Как-никак старшой на удостоверении сфотографирован в майорских погонах, значит, шишка, судя по всему, немаленькая.

Улица имени Железного Маршала в квартале отсюда. Пора и ноги поразмять.

Город блокирован плотно – это и милицейские патрули, и шатающиеся парочками «отдыхающие», бездарно изображающие из себя пьяных. Прохожих немного: всех уже облетела весть о безвременной кончине Крестного папы, и народ предпочитает смотреть телек дома, дабы не попасть под перекрестный огонь «великосветской» разборки. Потому – проезжаю еще полквартала, останавливаюсь во дворике, засовываю скорострельный гэбэшный автомат за пояс брюк сзади и, элегантно хлопнув дверцей, ухожу в ночь. До Ленкиного дома дворами – рукой подать.

Две таблетки безендрина, что я заглотал в машине, действуют прекрасно.

Чувствую себя бодро, а главное – вижу в темноте как кошка. Хотя и в черно-белом варианте.

Неясные предрассудки мешают шагать прямиком в квартиру шестнадцать и звонить в дверь, как все люди. Выбираю путь более романтичный. Захожу в крайний подъезд и забираюсь на последний этаж – четвертый. На каждом пролете – по четыре двери. Значит Леночкина квартирка – угловая, только с другой стороны дома.

Дверь на чердак закрыта от честных людей – открыть висячий замок можно гвоздем.

К моей радости – на чердаке пусто. Судя по всему, молодежь летом предпочитает пляжные лежаки. Голубиного помета тоже нет – хозяйки сушат здесь белье и от назойливых птиц, похоже, избавились. Надеюсь, не варварскими методами.

Перехожу на другую сторону дома и через слуховое окно выбираюсь на крышу.

Эх, простор! Нравятся мне сталинские дома: и жить в них уютно, и чердаки служат обитателям, и крыши – с художественным парапетом. Каменные «кегли» выглядят надежно, каменный козырек за ними – тоже. На краю крыши произрастает корявая березка.

Судя по всему, я как раз над окнами искомой квартиры. Там свет, звучит довольно громкая музыка и слышны голоса. Мужские. Прав был Шекспир: «О женщины, вам имя – вероломство».

Но я же все-таки приглашен! А потому смело перешагиваю через парапет и зависаю на козырьке прямо над Лсночкиным балконом. До балкона ноги не достают, и если просто разжать руки, то рискую промахнуться и проскочить до самого асфальта. Но и висеть на пальчиках удовольствие не из приятных. Есть люди, получающие от этого кайф, – я не из их числа. Поэтому начинаю двигать мышцами спины и легонько раскачиваться. Возможно, седея от страха.

Хоп – и я довольно неловко падаю на балкон. Замираю. Нет, особого шума не наделал. Музон в квартире орет довольно громко, да и приглашенные, надо думать, заняты чем-то настолько приятным, что расслышать неясный шум где-то за окном просто не в состоянии. Окно зашторено неплотно, и я заглядываю в просвет, движимый нездоровым любопытством.

Картина пикантная, но… странная.

Леночка стоит посреди комнаты в туфлях, трусиках и короткой сорочке. Лицом к окну. Одного парня я вижу у дальней стены, другой, видимо, стоит у ближней, разглядеть его мешает штора. Третий – спиной к окну, я вижу его силуэт, и Лена смотрит именно на него.

– Теперь сорочку, – приказывает он. Девушка повинуется.

– Теперь трусики. – Парень говорит все это ленивым и усталым голосом. – Умничка. Сядь в кресло.

Девушка неловко пятится, не сводя глаз с парня, и падает в подставленное кресло.

– Не так.

Девушка сидит, вцепившись руками в подлокотники.

– Ребята, ну пожалуйста…

– Ну?..

Девушка расставляет ноги и кладет их на подлокотники кресла – словно на приеме у гинеколога. Двое парней привязывают ее шнуром, фиксируя в таком положенин.

– А теперь поговорим.

Признаться, я явился сюда за тем же. Поговорить. Ибо много неясностей. И пока не вмешивался, озадаченный. Кого удивишь в наше время «группешником» с элементами садомазохизма? Народ начитался маркиза де Сада, Мазоха, старичка Фрейда и поехал крышей. «Удовольствие, получаемое от удовлетворения дикого инстинкта неконтролируемого „эго“, является несравненно более сильным…» – далее по тексту. Похоже, Зигмунда няня в детстве все-таки уронила, и не раз.

Впрочем, не больнее, чем няня Карлуши Маркса. И тот, и другой построили для людей по «клетке», в которой материя, понятно, первична: только по Карлу ничтожный человсчишка гоняется за наживой и тем движет вперед историю, убивая более слабых и неразворотливых, а по Зигмунду он делает то же самое, только в погоне за юбками (или брюками). И Маркс и Фрейд отказали человеку в главном – в достоинстве, в свободе воли. Шаг вправо, шаг влево – побег, прыжок на месте – провокация…

Мысли эти проскочили мельком: так всегда – ни бумаги под рукой, ни ручки.

Философ так и не разродится во мне, виной – обстоятельства: тяжелое детство, деревянные игрушки, скользкие подоконники…

Зато есть пистолеты. Выбираю «лжеузи» и наган. Происходящее в комнате совсем не походит на секс, даже извращенный. Я понял, что показалось мне странным с самого начала, – взгляд девушки. В нем застыл не просто страх – ледяной ужас. Когда жертва не способна сопротивляться никак. Наверное, такой взгляд у кролика в клетке питона.

Парень за шторой делает шаг вперед, и теперь я вижу его спину и голову. Он в белом халате. Тоже мне, Айболит гребаный… Один из подручных приносит ему раскаленный металлический прут. Поднимаю револьвер и тщательно прицеливаюсь.

Дурашка, похоже, он мнит себя вершителем судеб, – а ведь если сделает еще шаг к девушке, его мозги окажутся на ковре.

– Ты же теперь не будешь врать? Ты ведь скажешь правду? Всю правду. Всю.

Из кармана мини-Мюллер достает… кошачью лапу. Приставляет к ней раскаленный прут – запах горелой шерсти слышен даже мне.

Похоже – парень слинял из больницы. Психиатрической. И халат стибрил.

Остывший прут он бросил. Подручный принес ему новый.

– У тебя такие красивые ноги… Ты так сексуальна… А что будет, если этот прут…

Гуманность победила. В больных стрелять нехорошо. Их нужно лечить. Шоком.

Договорить он не успевает. Толкаю дверь и тихонько материализуюсь в комнате. Наган в правой руке – на хлопчика у стены, «узи» – на Айболита и подручного.

– Положи железку на пол, – шепчу я. – Только очень медленно и оч-ч-ень аккуратно.

Где-то я читал, что с психами надо задушевно, по возможности – ласково.

– А теперь отойди к стене.

Он видит лицо своего напарника и судя по всему понимает, что дергаться не стоит. Правильно понимает – даром что сумасшедший.

Парень оборачивается, взгляд его встречает сначала зрачок «узи», потом он видит меня… и на глазах начинает сереть. И если он сейчас хлопнется в обморок – помочь ему нечем. В куртке, в кармашке на молнии, запрятана аптечка на многие случаи жизни, вот только нашатыря – нет.

Наш пострел везде поспел! Айболит не кто иной, как «подлипала»! Мастер разговорного жанра. Перебитая переносица придает ему бывалый вид. Я-то, грешный, надеялся, что он в северных краях золотишко моет на благо державы… Выводы комиссии, как говорится, заставляют задуматься…

Щелчок я услышал поздно, дернулся в сторону. Но нож был направлен не на меня. Хлопчик-инкогнито у стены, прикинувшийся ветошью, метнулся к Леночке.

Скрыться за девушкой он не успел, – я выстрелил раньше – не целясь, на движение.

Наган сработал по-сталински однозначно. Парня бросило на пол. Шея пробита.

Парень замер. Конец. Финита.

Писатели придумали – чтобы застрелить человека, нужно преодолеть рубеж.

Наверное, да. Но только – потом;

И я, наверное, напьюсь. Но – потом.

Да и некогда что-то там преодолевать!

Подручный Айболита бросается на меня, – двигаю плечом, рукоятка револьвера разбивает парню лицо, он падает. Щуплый в белом халате замер у стены. Засовываю «узи» за пояс, вынимаю из-под куртки жуткого вида нож. Шагаю к стене. Глаза «доктора» широко раскрыты, он открывает и закрывает рот, беззвучно, как рыба. На его брюках проступает обширное мокрое пятно.

– Ну ты и засранец! – Делаю еще шаг и бью его ладонью в лоб. Парень припечатывается к стенке и сползает вниз, на пол. – Отдыхай, голубь.

Поворачиваюсь и иду к девушке. С ножом в руке.

– Нет! Нет! – Лена рвется на привязи, не сводя глаз с лезвия. Похоже, она уже не понимает, что происходит или даже не узнает меня. Истерика. С маху влепляю ей пощечину. Еще. Девушка обмякла, заплакала сначала навзрыд, потом тише, всхлипывая, как маленький ребенок. Я перерезаю шнур.

Девушка подбирает ноги, прикрывается руками:

– Не смотри на меня, не смей… Не смей… Пожалуйста…

Отворачиваюсь. И тут – слышу музыку. Магнитофон, оказывается, так и продолжал работать. И сейчас звучит чистая и невыразимо грустная мелодия из «Крестного отца».

Я понимаю, почему люди сочувствуют им. И дону Кор-леоне, и его сыну. Они играли в страшные мужские игры… И убивали… Но не унижали. И – не брали заложников. Оставались людьми чести.

Воевали мужчины. Женщины оставались дома. Рожали детей. И – молились.

Бросаю девушке платье.

– Одевайся. Уходим.

– Куда?

– На кудыкину гору.

– Я… Мне… – Она пытается что-то сказать.

– Потом.

Полутрупы в углу начинают шевелиться. Накрепко связываю их веревкой, для верности пристегиваю к батарее заимствованными у «органов» наручниками.

– Гады, гады!.. – Железный прут обрушивается на лица Айболита и его дружка.

Перехватываю девчонку поперек талии и оттаскиваю. Как-никак пленные.

– Пусти! Ты знаешь, что они… Ты знаешь… Девушка рыдает, крепко обхватываю ее за плечи и прижимаю к себе. Тело ее дрожит, Леночка всхлипывает, чуть подвывая, как бездомный щенок…

Нащупываю в кармане коньяк. Как раз и ей, и мне. Девушка делает глоток, еще. Похоже, ей лучше.

– Га-а-дость какая…

– А меня уверили, что нектар. – Делаю три длинных глотка и прячу бутылку.

Для пьянства время еще не пришло. – Пора.

Телескопический объектив приблизил напряженное лицо Дронова. Щелкает затвор.

Он подтягивается, взбирается по гребешку крыши. Затвор снова щелкает. Потом в объективе – балконная дверь квартиры шестнадцать. Дверь приоткрыта, штора отдернута. Объектив приближает лицо убитого, – и снова щелкает затвор.

– «Первый», я «седьмой», прием.

– «Седьмой», я «первый».

– Докладывайте.

– Временно объект был утерян. Сейчас снова контролируется.

– Реакция объекта?

– Штатная. Объект вышел на ситуацию «Западня-3» и отреагировал по варианту «Зомби».

– Завершите ситуацию.

– По штатной схеме?

– Да.

– Есть.

Глава 9

Я сижу на козырьке крыши, обхватив рукой архитектурное излишество в виде кегли. Леночка сгоряча вышла со мной на балкон, но вернулась – захватить кое-какие вещи и документы. Ветерок пахнет морем, и родятся стихи:

Как горный орел на вершине Кавказа. Ученый сидит на краю унитаза…

Ученый – это я. И судя по дерьму, в которое я вляпался, это унитаз бесплатного общественного сортира. Правда, стихи я, похоже, сплагиатил. Ну да автор неизвестен, так что вполне сойдут за мои. У нас, ученых, так принято.

Леночки не было минут пять, я уже скучать начал. Не удивлюсь, если она подкрашивает сейчас ресницы. Если человеческая душа – потемки, то девичья для меня – полный мрак. Особенно ночью.

– Эй! – Леночка появилась на балконе и машет мне рукой.

Держусь за «кеглю» парапета, другую руку протягиваю ей и рывком втягиваю на козырек.

– Ой, – морщится она, – руку выдернешь! По чердаку веду ее за собой. Она несколько раз спотыкается:

– Дрон, помедленнее, не видно же ничего!

– Это – кому как. Я, похоже, могу пересчитать шляпки гвоздей на дальней стенке.

Спускаемся без особых приключений. Еще одна приятная особенность «сталинок»

– хоть из пушки пали, никто ничего не услышит. В хрущевской пятиэтажке мы бы перебудили не только крайний подъезд – весь дом. Хотя часть граждан приняла бы перестрелку за отзвуки боевич-ка по кабельному ТВ.

Проходим дворами к «волжанке», садимся. Проезжаю всего несколько домов и закатываю машину в тихонький дворик между гаражами.

– Почему мы сюда приехали? – Похоже, страх вернулся к девушке, и смотрит она на меня подозрительно.

– Нервы. Выпить нужно. Потом поболтаем. Тебе есть что рассказать?

– Есть. – Девушка напряжена, смотрит в одну точку. Я делаю глоток прямо из горлышка.

– Поищи «тару» в бардачке.

Лена извлекает маленький пластмассовый стаканчик.

– Посмотри, может, еще один? – Я беру у нее шоферский «лафитник», девушка запускает обе руки в бардачок, внимательно исследуя содержимое, а я совершаю антиобщественный поступок: с моей ладони в стакан с коньяко" соскальзывает струйка бесцветных кристалликов.

– Нет, больше нету. – Девушка поворачивает ко мне лицо.

– Держи, – подаю ей напиток.

– Заесть нечем?

– Обижаете, мадемуазель. – Извлекаю из кармана сэкономленную от ужина шоколадку. – Роскошно?

Она надкусывает, двумя глотками выпивает коньяк, снова жует шоколад.

– Шоколадка вкусная, а вот коньяк – все-таки – дрянь.

– Так шоколадка нашенская, с орехами. Их «Сникерс» супротив нашего «Рот-Фронта», все одно что плотник супротив столяра…

Цитату из чеховской «Каштанки» она уже не услышала. Выключилась. Теперь может проспать часов десять. Ну да я надеюсь разбудить ее раньше.

Что и говорить, кавалер я коварный – использую «беспомощное состояние потерпевшей». А что делать?

Короче, осматриваю спортивную сумку, которую девушка прихватила с собой. К моей радости, не обнаруживаю в ней ни «трехлинейки», заныканной с полей сражений, ни даже «паленого» «пээма». Белье в полиэтилене, новенькие кроссовки, джинсы, курточка, пачка денег… Никакого криминала. И – никаких документов.

Заботливо укладываю девушку на сиденье, сумку – под голову, захлопываю машину. Подобно любому закоренелому меня тянет обратно, так сказать, на «место совершения». Но движет мною вовсе не маниакальная идея: просто, как булгаковского Буншу, «мучат смутные подозрения».

Через десять минут я у того же домика. Снова лезть на крышу – полный облом, идти, как все люди… В том-то и беда, что «как все люди» я был с утра, пока меня не потревожил похожий на катафалк громила. Так что стою в палисаднике и нерешительствую. Вроде тихо. Да к тому же всю жизнь во дворике не простоишь.

Хотя – некоторым удается.

Опускаю руки в карманы, на рукоятки «Макаровых», и беззаботно шагаю в подъезд. Второй этаж. Третий. У двери стоит сильно подвыпивший гражданин и, упираясь в дверной косяк, упорно выбирает нужный ключ из связки, – это Дается ему с трудом.

Живут же некоторые: выпил, закусил, приплелся домой заполночь, и вся забота – тихонечко дверь отомкнуть, не получить по мордам мокрой тряпкой… Стоп!..

0-ТОМКНУТЬ! На связке у мужика среди универсальных английских и пары нашенских ключей – профессиональная отмычка!

Я уже одолел две ступеньки следующего пролета, собирался резко развернуться… и ступеньки полетели мне навстречу.

Удар по шее был тоже профессиональным. Я тупо смотрю на горелую спичку перед носом, а в голове навязчиво вертится: «Соблюдайте чистоту», «Соблюдайте чистоту» – каким-то гнусавым механическим голосом.

По рукам пробегает судорога, и я обретаю способность двигаться. В полной отключке я был пару-тройку секунд, не больше, но этого времени «пьянчужке» хватило, чтобы испариться бесследно.

«СОБЛЮДАЙТЕ ЧИСТОТУ!» – громко требует голос, и все становится на свои места. Я поднимаюсь в квартиру номер шестнадцать, знаю, что там увижу…

Вроде после драки кулаками не машут, но все же… Дверь прикрыта, но не заперта. Распахиваю ее ногой и вхожу в квартиру по всем правилам, сначала ствол, потом «начальник».

Свет горит по-прежнему. Магнитофон молчит – кассета кончилась. И в гостиной тоже все по-прежнему. Один труп у кресла на полу. Двое парней у батареи, прикованные «кандалами». Вот только разговорить их мне не удастся. Вот лбу у каждого – аккуратное пулевое отверстие.

Итак, «чистота» соблюдена. Мужик был «чистильщик» – это покруче старшего опера, но меньше контролера. Причем «почистил» он ровно настолько, насколько было нужно. Интересно – кому?

Плавает и еще одна мыслишка, но неприятная. Айболита со товарищи запросто могла укокошить милая девочка, пока я на крыше предавался неге поэтического творчества.

Короче, в грехах, как в шелках…

По лестнице спускаюсь спокойно. Если бы «чистильщику» нужно было меня «замочить», он сделал бы это безо всяких хлопот. Но не стал.

Меня играют втемную – это понятно и ежу. Нужно поломать игру. Просто затаиться и выбыть – бестолково когда на тебе столько «жмуриков» зависло. Да и не по'чину мне. Разберемся.

Самое обидное, что меня даже не пасут. Просто подставляют, словно рассчитали, как я поступлю.

Перехожу через дворик. С улицы к подъезду подкатывает хорошо знакомая мне «бибика» – «ниссан-патрол», на какой разъезжает Кузьмич самолично с прошлого года. И машина, и аппаратура для РОВД куплена на муниципальные деньги по инициативе Валентина Сергеевича Круглова. Дабы нежелательный преступный элемент пресекался своевременно.

Пора линять – ментов здесь будет больше, чем тараканов в московских гастрономах.

Подхожу к «волге». Девушка спит на переднем сиденье. Живая. Шутки шутками, но если я потеряю эту девчонку или она не захочет говорить, – нитей у меня не будет. Кроме «Трех карт», разумеется. Ну да ставить на них нельзя – это я из Пушкина усвоил.

Девушку перекладываю на заднее сиденье, сажусь за руль и по газам! Еду через центр – гори оно все огнем. На пе-. рекрестке – гаишный «уазик», постовой машет полосатой палкой, – проскакиваю мимо на большой скорости. Разуй глаза, милый, глянь на номера! Похоже, разул, но не прозрел. Прыгает в свою колымагу и увязывается за мной. Укатить на оперативной гэбэшной машине от «уазика», как два пальца обмочить, – но надо ли? Злая ярость поднялась по хребту и ударила по мозгам – ребята, да сколько же можно! Сворачиваю в переулок и-по тормозам.

«Уазик» тормозит метрах в десяти. Вылезаю из машины и иду к нему, размахивая майорскими «корочками».

– Ты что, блин… номера не разглядел?!.

– Чого же не бачив, бачив…

– Да ты забодал!!!

И сую ему под нос «ксиву».

– Так, товарищу начальнику, оперативна обстановка…

Он открыл дверцу – и дальше…

Рывком за шиворот выдергиваю его с сиденья и припечатываю лицом к капоту.

Сержант падает на четвереньки, – и я добавляю по затылку рукояткой пистолета.

Отдыхай. Может, и хороший парень, ну да некогда мне вычислять, кто «белый», кто «красный», а кто – вольнонаемный… Забрасываю служивого в кусты, сажусь в «уазик», подъезжаю к «волге», перекидываю девчонку вместе с сумкой в новое «авто». Поехали!

Я вам устрою концерт! Маразм для детского хора имени Григория Веревки! С прологом, адажио и скерцо!

У постового я позаимствовал фуражку, так что за рулем чувствую себя уверенно. Что там дальше в повестке дня?

«Три карты». Фамильный кабак Ральфа. Ставить на них нельзя, а вот разыграть – нужно.

На этот раз машину оставляю прямо на улице. Сейчас главное – время. Мне нужно опередить и тех, кто меня преследует, и тех, кто меня «играет».

Кабак по случаю траура закрыт. Ментовский «жигуленок» с тремя стволами «акаэмов» дежурит у входа – во избежание. Но я и не собираюсь ломиться – иду со двора.

В тени маячит охранник – двойник верзилы с пляжа. Решительно иду к нему, – и это его смутило. Вместо безапелляционного «Стоять!» слышу грубое:

– Что надо?!

Наверное, принял меня за настойчивого посетителя. Напрасно.

Блик света падает мне на лицо, верзила молниеносно сует руку под мышку, – но я быстрее.

Удар ногой под колено отбрасывает его к стене, еще один, уже в голову, завершает композицию, – громила падает лицом вниз.

Выуживаю у него из-под куртки оперативный кольт с глушителем. На что, на что, а на экипировку Ральф денег не жалел.

Подхожу к дверце. Толкаю для порядка. Заперта, но не на засов – на замок.

Прицеливаюсь и методично стреляю из «тихушника», пока замок вместе с частью двери не превращается в деревянную щепу и исковерканное железо.

Распахиваю дверь и вхожу. Никого. Видимо, лежащий во дворе парень пользовался доверием и авторитетом. Разумеется, в общечеловеческом понимании.

Коридор узенький, дальше – поворот. Оттуда тянет сладковатым дымком. Анаша.

Значит, дело не в доверии, – просто забурели охраннички от вольготной жизни. Делаю шаг – стволом вперед. Охранник сидит в кресле поперек коридора. В руках «акаэм», палец на спуске. Вот только ствол чуть-чуть в сторону – потому как в другой руке самокрутка. На лице – понимающая улыбка, а взгляд ясен и невинен, как у младенца. Ему и нужно-то всего ничего – чуть подвинуть ствол и нажать на спуск.

Но, по-моему, он и сам понял, что опоздал. Но ствол приподнял…

Кольт дважды подпрыгнул у меня в руках. Парень так и умер с улыбкой.

Каждому свое. А может, он уже получил от жизни все, что хотел?

Дальше – лесенка на второй этаж. Вроде особого шума я не наделал, ну да время сейчас для «Трех карт» – военное.

Коридорчик на втором этаже пуст. И еще – очень тихо. Прохожу мимо длинного ряда дверей, – здесь девочки принимают клиентов. Внизу ресторан, чуть правее – казино.

Кабинет управляющего должен быть за следующим поворотом.

Удар в спину такой, словно молотнуло бревно-таран. Дыхание перехватило, я лежу на полу и, кажется, уже никогда не смогу вздохнуть. Словно опустили на глубину и не дают вынырнуть. Наконец удается вздохнуть, вместе со вздохом – режущая боль в сердце.

– Ты ему хребет не сломал?

– Когда я хочу сломать хребет, то ломаю.

– Так ты ж по спине и наварил.

– Нет. Я ударил точно под сердце.

– Да он сейчас концы отдаст.

– Не, не умрет. Когда Хасану нужно убить, он убивает.

– Смотри. Окочурится – Бест с тебя спросит.

– Пустой разговор. Бери.

Меня хватают под руки и волокут.

– Тяжелый, сука.

Из моего горла вырывается хрип.

– Гляди, правда ожил. – Парень смеется. – Впрочем, ненадолго.

Меня протаскивают через большую комнату, потом заносят в другую, связывают руки за спиной и сажают на стул. Куртку сняли, оружие отобрали.

– Да у него целый арсенал.

– Хасан, он скоро оклемается?

– Должен скоро. – И мне:

– Животом подыши, животом.

Дышу. Боль в сердце остается, но в голове прояснилось. Окидываю взглядом комнату. Небольшая. Звукоизолиро-ванная, по стенам – мягкие бра, и глаз не режет, и света достаточно. Прямо передо мной – стол, на нем – водка, коньяк, холодные закуски. За столом – трое. Но двоих поначалу просто не замечаю – внимание забирает тот, что в центре.

Лицо словно вырублено из камня: мощный подбородок, развитые скулы, прямой, чуть с горбиной нос, крупный выпуклый лоб. Седые волосы острижены коротко, светлые глаза смотрят внимательно и тяжело. Такое впечатление, что я его где-то видел или знаю откуда-то. И тут понимаю, чего ему не хватает, – толстого шерстяного свитера. Именно таким я представлял себе в детстве Волка Ларсена из лондоновского «Морского волка».

Только этому, «настоящему», лет сорок шесть, а может, и побольше. Лицо прорезано редкими, глубокими морщинами, и, хотя сейчас оно загоревшее, меня не оставляет впечатление, что немало времени он провел на Севере.

– Ну что, несладко? – спрашивает.

– Нормально.

– Нормально так нормально. Теля, – обращается он к здоровому парню, одному из тех, что приволокли меня, – возьми пару ребят и разберитесь там с дверью. Ну и приберете… Сердце болит? – спрашивает меня.

– Душа страждет.

– Хасан – мастер. Может, водочки, кровь разогнать?

– Можно.

– Стакан?

– Половину.

– Хасан, отнеси.

Хасан – сухощавый, чуть раскосый мужик, а вот сколько лет ему – двадцать пять или тридцать девять, – не угадать. Тип такой.

– И руки ему развяжи. Дурить не будешь?

– Не буду.

Водку выпиваю в два глотка.

– Закусишь?

– Нет. Сигарету.

Хасан передает пачку и зажигалку. Закуриваю. Ларсен поднимает кружку в руке, отхлебывает:

– Со знакомством, Дронов Олег Владимирович. Называй меня Володей. Он кивает на кружку:

– Чайку?

– Да. Покрепче.

– Хасан, чифирьку сообрази гостю. Он дождался, пока принесли кружку, я отхлебнул, закурил сигарету.

– Ну что, поговорим? – Взгляд его по-прежнему тяжел и очень спокоен.

– Поговорим.

Глава 10

– Ты кончил Ральфа?

– Нет.

Сидящий рядом с Ларсеном молодой человек атлетического сложения, в прекрасном костюме, при галстуке хмыкает. При этом лицо его бесстрастно, темные, почти черные глаза умны и равнодушны. Столовым ножом он методично очищает яблоко и кусочек за кусочком отправляет в рот.

– Ты хотел сказать? – обращается к нему Ларсен.

– В желудке у Ральфа был портвейн, на бутылке в машине – его «пальчики». – Молодец кивает на меня.

– Я захватил бы бутылку. На пистолете «пальчики» были?

– На пистолете – нет. А откуда ты знаешь про пистолет?

– Длинная история.

– А мы никуда не спешим, – говорит Ларсен. – Рассказывай.

– Он расска-а-ажет…

– Бест… – роняет Володя-Ларсен, и молодец заткнулся.

А я, прихлебывая чифирек, излагаю свою версию событий. Начиная со встречи на пляже и поездки в «росинанте». Естественно, о милых попутчицах умалчиваю, полагая, что это мое личное, глубоко интимное дело. Похоже, особого доверия я пока не вызвал, несмотря на большое личное обаяние. Когда начинаю рассказывать о подслушанном милицейском радио, молодец снова хмыкает;.

– Так-таки сразу и словил?

– Не сразу. Сначала прослушал «Любэ», про поимку банды и главаря.

– Ты знаешь, на каких частотах работает ментовская рация, а на каких – приемник?

– Без понятия.

О том, что ручку настройки крутила Леночка, я молчу. Надеюсь, она все еще мирно спит в «уазике».

– Так машина тоже не моя. Может, Ральфова, может, чья еще, и что за усовершенствования могли всобачить в приемник – вопрос не ко мне.

– Ральф, он технику любил. Лелеял, – подает голос третья персона за столом, этакий худенький благообразный старичок – «Божий одуванчик», чистенький, в черном поношенном костюмчике. Если бы свет был поярче, его полированная лысина в венчике седых волос наверняка пускала бы зайчиков.

Так что – Три Карты в сборе. Как там у Александра Сергеевича? Дама, семерка. Туз. Ну «туз», судя по всему, Ларсен. Старичок – тот непонятная карта, может, и «джокер», а может, и король шахматный. Или тоже туз, но в рукаве.

Молодец-Бест? Боевичок из новых интеллектуалов. В городе я его встречал, он из «ральфовых птенцов». Если и «семерка», то козырная. А скорее – «валет».

Кого не хватает? Дамы. Ну, дамы мне всегда не хватает. Я не космополит, но французы опять правы: шерше ля фам. Эх, надо было все-таки посудачить нам с Леночкой о своем, о женском. Германн, и тот к ломберному столу не лез, пока с графиней не переболтал. Ну да у него – характер нордический, а у меня здешний, раздолбайскии.

Ладно, чего теперь. Проехали.

– Принято, – кивает Володя. – Дальше. Рассказываю о патруле спецназа, о том, как легкомысленно бросил «росинанта» и пошел в кустики «квасить», о скверном мужичонке и о Ральфе с дыркой во лбу. Вроде все.

– Складно врешь, – ехидно замечает «одуванчик», и вся симпатия к нему улетучивается. Зануда, старый пер-дун, старичок-разбойник… Сидел бы тихо, ноги парил и чай с пряниками прихлебывал. А то тоже, козырь, – по малинам сшиваться…

Хотя – пенсии по нашим временам на пряники не хватит. Ну и девчонку за попку подержать, поди, тоже хочется. Старичок-то, похоже, шустрый.

– Пистолетики откуда? И «ксива» майорская? – любопытствует дедок. – На улице нашел и нес в органы сдавать?

– Наган – мой. По случаю. «Пээмы», «узи», «ксивы» – отобрал. При задержании.

– Это ж кто кого задерживал? В гэбэ ребятушки-горлохваты, у них не забалуешься.

Это точно. Не до баловства было.

– Поспешили они чуток. Ошиблись.

– Ага, понятненько. И на старуху бывает проруха. – Старичок засмеялся мелко. – Этак и мы можем поспешить, ошибиться, тут ты нас, сирых, и заарканишь.

Только вот спешить нам некуда. А тебе – и подавно.

Очень хочется ему нагрубить. Но пионерское детство не позволяет.

– Так бывает, – роняет Володя-Ларсен. – Легавые, они легавые и есть. Их как собак: одних на ищеек готовят, других – на волкодавов, третьих – людей душить.

На кого попадешь.

Это он честно. Без балды.

– У нас ты не дури, пожалуй. У нас Хасан – большого таланта мужчина. В своем роде. Молодец-Бест хмыкает:

– Да этого «супера» любой из моих пришьет.

– Врешь. Не любой. А потому я и думаю, Олежек, что ты за зверь?

– Я не зверь. Я – птица.

– Птица? – Ага.

– Какая?

– ~ Редкая. Потому что – вольная.

– Воля… Слаще ее нет. Что ты о доле знаешь – у Хозяина не был.

– Не был. Каждому – свое.

– Только Богу – Богово.

Володя плескает себе в стакан коньячку, глотает махом. Хасан несет ему новую кружку чифиря. Передвигается он бесшумно, как кошка, и, наверное, как и кошка – чувствует обстановку. Смотрит он перед собой или в пол, а потому засекает малейшее движение, вступающее в диссонанс с общей обстановкой. Ларсен прав – большого таланта мужчина. На тоненьком пояске под легкой курточкой – набор ножей в замшевых ножнах, закусочку порезать или человечка за Лету переправить – это уж по обстоятельствам. Судя по всему, Хасан – Ларсенова «номенклатура».

– А к нам чего залез? – не унимается старикашка. – Сидел бы тихо, не светился, может, и сошло бочком, раз ты такой невиноватый. За смертушкой-то гоняться негоже, когда надо – сама тебя найдет.

Ну вредный дед! Самого-то, поди, хлопцы Люциферо-вы давно заждались, о душе бы подумать, – нет, неймется ему!

– Под лежачий камень коньяк не течет.

– Коньячок любишь?

– Компанию.

– С девочками?

– Притухни, дед, – резко обрывает его Ларсен. – Имеешь что сказать, скажи, а попусту не баклань.

Старикашка покраснел от досады, но заткнулся.

– Раз ты уж сюда дошел, Олежек, давай разбираться. Если не ты Ральфа замочил, то кто?

– Может, и вы.

– Я?

– Почему нет? Или красавчик Бест. Или – дедок. Бест невозмутимо принялся за очередное яблоко. Дедок заерзал:

– За такое, фраерок, на зоне…

– Увянь, я сказал! – бросил Ларсен. – Зачем?

– Наследство у Ральфа немалое. Ни тебя, ни дедунчика я в городке раньше не встречал.

– А это не важно. Ральф был мой человек. И При-морск – мой городок.

– Вотчина?

– Вроде того. И власть здесь моя.

– Полная?

– Полная – у Господа. У меня – достаточная. То, что Ларсен – персона высокого ранга, понятно.

Судя по всему – вор в законе. А может, чего повыше, в этих титулах и должностях я профан.

– Если бы Ральф мешал, я бы его устранил – безо всех этих выкрутасов. Так что – в «молоко» попал.

– Прокрутим такой вариант, – предлагаю я. – Должность у Ральфа доходная, работка – не сильно пыльная. И вот объявляется в городке группка, находит некий сверхприбыльный бизнес, организационно самостоятельна…

– Плохо ты знаешь нашу сферу. Если мы в городе работаем, любые новички на виду, торчат, как карандаш в заднице.

– А я и не говорю, что их не заметили. Но Ральф был мужчина занятой, мог поручить разобраться ближнему помощнику какому, вот хоть бы Бесту. Помощник потолковал, смекнул свою выгоду. Доложил Ральфу: дескать, «таможня дает добро», ребята готовы сотрудничать, выплачивать немалый процент и все такое. А на самом деле процент идет мизерный, ребята расширяются и претендуют на главенство в городке. И помощник Ральфов им – не чужой человечек уже.

– Не связывается. Если это помощник, вот хоть бы Бест, – Ларсен хмыкает, – то он знает, что за Ральфом мы стоим. При таком раскладе для него на чужих начать работать – все одно что под «вышку» подписаться. Только без судебных проволочек.

– Связывается. Помощник убирает Ральфа, начинается крутая разборка с чужаками, которую они якобы и затеяли, и тут наш двойничок имеет полную возможность проявить себя: с непритворным рвением отстоять ваши интересы, перестрелять верхушку чужаков и заслуженно занять место Ральфа. А ваши потери компенсируются прибылями от дела, какое чужаки уже поставили на ноги. Красиво?

– Твоя роль?

– Детонатор. Меня подставляют, я начинаю активничать и расшевеливаю обе стороны. Потом меня убирают, а с «жмурика» – какой спрос? И еще: у меня вопрос.

– Ну?

– На кого работает Кузьмин?

– От многия знания многая печали, – вздыхает дедок.

– Кузьмич – правильный мент, – не обращая на дедка внимания, отвечает Ларсен. – Нас он устраивает.

– Так правильный или устраивает?

– Потому и устраивает, что правильный. Беспредела никому не нужно, ни ему, ни нам. Ты закончил?

– Пока да.

– Чайку?

– Хорошо бы.

Закуриваю, прихлебываю чифирек. Чем не милая компания? Мучает лишь один вопрос: как мне с ними расстаться к обоюдному удовольствию?

– Что скажешь, Бест? – спрашивает Ларсен.

– Связно излагает. У меня к тебе, Дрон, тоже вопрос: на кого работаешь ты?

Вспоминаю давнишнее пожелание Кузьмина и отвечаю честно:

– А я не работаю. Отдыхаю.

– Ну отдыхай. Пока. И послушай, что я скажу. Наконец-то молодец разговелся: хлопнул рюмочку коньячку и закусил долькой лимона.

– Все, что ты тут изложил, имело бы смысл, если бы Ральфа убрали тихо и разборка проходила втихую, между заинтересованными сторонами. Скажем, скончался бы Ральф «от сердечного, приступа». А так в разборку замешиваются еще две официальные силы; милиция и служба безопасности. Что опасно и для пришлых, и для нас. И в любом случае – невыгодно. Это – первое.

Второе: кому-то выгодно не просто завязать разборку, а в ходе ее уничтожить все существующие в городе структуры, можешь назвать их криминальными – от этого суть дела не меняется.

Третье: официальные власти вряд ли начнут операцию с убийства председателя горсовета. Но люди, обладающие властью и стремящиеся подчинить себе криминальную сферу с ее источниками доходов, вполне могут нанять человека для этой цели.

Стороннего или своего.

– И нанятый – это я?

– Судя по всему, да.

– Я что, кажусь таким придурком, чтобы встревать в полную безнадегу?

– Деньги.

– Жадность, милок, не одного фраерка сгубила, – встревает старичок.

– Бест, я в городке третий год ошиваюсь, и если бы мне нужны были деньги…

– А я не сказал, что тебе нужны деньги, – обрывает Бест. – Тебе нужны очень большие деньги. Я не знаю твоих раскладов, но, возможно, сейчас у тебя появилось желание отвалить за бугор, а это хорошо делать не пустому. За очень большие деньги и с перспективой отвалить – можно и рискнуть.

– Риск – дело благородное, – вставляет Ларсен. – Да и парень ты, судя по всему, рисковый.

– А в то, что тебя решили подставить, – вовсе ни к чему было тебя же и посвящать.

Излагает он красиво – так, что и самому поверить хочется. А уж про очень большие деньги – так просто приятно. Вот только где они?

– Хорошо, – говорю я, – предположим, меня действительно уломали сумасшедшею суммой, я плюнул на риск и шлепнул мэра. Тогда что я делаю у вас? Мне положено сейчас как минимум отдыхать на борту посудины, мирно плывущей в Турцию, ну а как максимум – в аэроплане по пути в Штаты.

– Все просто: тебе не заплатили. Или всю сумму, или большую ее часть. Ну а поскольку голову в петлю ты уже засунул, есть смысл рисковать дальше, чтобы деньги все-таки получить.

– Ну как тебе такой расклад? – спрашивает Волк Ларсен.

– Не важно, – честно отвечаю я.

Ситуация анекдотическая.

«Владимир Ильич, что будем делать с заложниками?» – «А как вы полагаете, Феликс Эдмундович, что мы должны сделать с этими пгислужниками мигового капитала?» – «Думаю, расстрелять!» – «Агхипгавильно! Вот только сначала напоите-ка их чайком. И непгемснно с сахагом!»

– И четвертое, – резюмирует Бест. – Спецназ появился в городе до убийства Ральфа. Кто-то готовил операцию, кто-то, обладающий большой властью. Может, ть нам поможешь прояснить?

Поможешь… Мне бы кто помог…

Но самое смешное, что Бест, по-видимому, прав. Единственное дополнение: никто ни маленькой, ни большой суммы мне так и не предложил. Использовали, как газету «Суровая правда» в нужном месте.

– Коньяку можно?

– Глотни.

Коньяк отменный, с привкусом мускатного винограда – Что скажешь?

– Меня сыграли втемную.

– Что-то не похож ты на слепого кутенка, – снова ка верзничает дедок. – У тебя тут оборудования одного – на диверсионную группу! – Старик с интересом изучает извлеченные из моих карманов ампулки без маркировки. Из оружия при мне – два метательных ножа и стилет Но при таком раскладе и при Хасане за спиной весь этот металлолом бесполезнее бронепоезда в Антарктиде.

– Слушай, а ты часом не шпион? – радуется дед.

– Ага. Сенегальский.

– Ты храбрый человек, Олег, – медленно произносит Ларсен. – И мне симпатичен.

«Взаимно», – думаю я, но как-то без энтузиазма. Володя продолжает:

– То, что тебя отыграли втемную, – вполне может быть. Но ответь мне на один вопрос. Только правду.

– Да?

– Каким ветром тебя занесло загорать на тридцатый километр? Тебе что, у дома или на набережной – моря"' показалось мало?

– «Седьмой», я «третий», прием.

– «Третий», «седьмой» слушает.

– «Первый» завершил ситуацию по штатной схеме. Но осложнениями.

– Серьезность? ' – Уровень «би».

– Что объект?

– Временно вне зоны контроля.

– Опасность?

– Нас могут высветить.

– Активизируйте подготовку варианта «Коллапс».

– Можно провести немедленно.

– Нет. Провести по полной схеме. Максимально напряженный вариант. По моей команде.

– Есть.

Глава 11

То, что я дебил, – в доказательствах теперь не нуждается. И можно жаловаться на трудное детство, недостаток витаминов, мокрые штаны и скользкие подоконники… Ума это, увы, уже не прибавит. Особенно в моем возрасте.

Аналитик недоделанный… Я почему-то решил, что события начались с появлением амбала на пляже. Понятно, эмоциональная встряска. Но потом-то голову мою мог посетить такой простецкий вопрос, что примитивно сформулировал Ларсен:

«Тебе у дома или на набережной моря показалось мало?»

Володя-Ларсен ждет ответа. Правдивого. А я врать и не собираюсь, – судя по всему, от того, как отвечу, зависит моя жизнь. Для кого-то, может, и пустячок, а для меня «агхиважно»!

Задумавшись, краем глаза наблюдаю, как дедок манипулирует моими ампулками.

Похоже, он решил, что там морфий. Взбивает содержимое и… ловко обламывает кончик. Я успел зажмуриться и задержать дыхание полусекундой раньше.

В ампулке – сжиженный газ, стенки – из особого стекла и только потому не лопаются. За секунду газ испаряется полностью и заполняет собой помещение.

Комнатка небольшая, так что концентрация достаточная. Отсчитываю десять секунд.

Еще пять – контрольных. После этого газ распадается или аннигилируется – это уже не моя епархия. Главное, становится безвреден.

Выдыхаю, открываю глаза… И понимаю, чего я ждал пятнадцать долгих секунд, – стука упавшего тела. Трое боссов за столом уронили головы на руки, а Хасан – стоит в трех шагах от меня, закрыв глаза. Он успел уловить мою реакцию («редкого таланта мужчина, особенно в своем роде») и повторить ее. Сейчас он стоит, весь обратившись в слух, как пишут в романах.

Легонько вытягиваю нож из-под штанины, стараясь нешуметь. Движение пустяшное, но Хасан услышал. Открыл глаза. Бросил мгновенный взгляд на стол. То, что боссы не мертвы, а лишь усыплены, – вряд ли меня оправдает. Хасан улыбается, взгляд его стекленеет…

Бросаю нож – чтобы выиграть время, выхватываю второй из-за спины, передвигаюсь к стене. Хасан уходит от броска артистично-легким наклоном, слегка перемещается ближе ко мне, мягко, как кот на задних лапах. Двумя пальцами правой руки перебирает снятый с пояса нож: вверх – вниз, вверх – вниз…

Шансов у меня против него – один из ста. Но упускать этот один я не собираюсь. Внимательно контролируя его ноги, замахиваюсь, словно для броска, и с силой втыкаю нож в электропроводку…

Вспышка – и темнота. Полная.

Успеваю сделать шаг в сторону – страшный удар в плечо, падаю и чувствую летящее на меня упругое тело. Перекатываюсь, роняю правую руку резко вниз и крепко сжимаю холодную сталь стилета. Прыжок, противник летит на меня, и я вслепую бросаю кулак вперед. Тело сшибает меня навзничь, отточенное лезвие ножа скользит от плеча к груди, разрезая кожу, по телу пробегает судорога… Кончено.

Хасан мертв.

Вытягиваю стилет, на ощупь вытираю и разжимаю кулак, – жало послушно скользит в рукав.

Чиркаю зажигалкой и осматриваюсь в слабом свете. Тело Хасана лежит рядом, голова – в луже крови, повернута набок… Покойник словно смотрит на меня мутным зрачком…

Живот сводит судорога, и меня выворачивает. Кое-как встаю и на ощупь двигаюсь к столу. На секунду чиркаю кремнем, беру со стола бутылку водки и в темноте начинаю тщательно отмывать палец за пальцем… Одна рука, вторая…

Прямо из горлышка плескаю на порезанное плечо – обжигает огнем. Рэмбо подобную рану, помнится, портняжьей иголочкой зашивал и суровой ниточкой.

Снова запаливаю огонек, беру со стола коньяк и жадно прикладываюсь. Пью, пока бутылка заметно не полегчала. Но становится лучше. Закуриваю.

Коньяк подкатил тут же. Жадно курю, рука чуть подрагивает, и преследует искушение снова взять бутылочку, но за горлышко, и настучать как следует ребятам по затылкам. Ладно, проехали. Больше одной истерики за ночь много даже для прыщавой институтки. А я свою одну уже отработал – на квартире у Леночки.

Леночка… Вот с кем следует немедля поговорить. Если еще не поздно.

Да и мне здесь рассиживаться – ни к чему. Чайку попили, коньяку пригубили, спасибо этому дому. Так сказать, за приют и ласку. Впрочем, зла я на этих ребят не держу – работа у них такая. Меня сейчас больше интересуют другие. Которых я не знаю, но которые так хорошо знают меня.

Как там говаривал товарищ Штирлиц? «Важно знать, как войти в разговор, но еще важнее, как из него выйти. Запоминается последняя фраза».

Хорошо, что в эту комнатушку без приглашения не входят. Но и покинуть ее без разрешения, надо полагать, тоже не просто. А именно это мне и предстоит сделать. И сочинить последнюю фразу. Чтоб запомнилась.

Снаряжение снова на мне. Даже бестолковые «пээмы» рассовал по карманам куртки. Ампулки бережно собираю при свете пламени и кладу их в карман с суеверным уважением. Надо бы заныкать поудобнее, на похожий случай. Свой «дакский меч» тоже возвращаю в «сбрую». Как сувенир. Поскольку пользы пока от него, как от девственника в первую брачную ночь.

«Ю-а ин зе ами нау…» Ты снова в армии. Прибайкальский военный округ к войне готов! Последний штрих: подхватываю полегчавшую бутылочку и допиваю коньяк. Ни капли спиртного противнику! Ни пучка овса! Был бы мост – обязательно взорвал!

Забираю со стола конфискованный еще при входе «Калашников» – полновесный, без дураков. Передергиваю затвор. Опускаю вниз предохранитель.

Дверь двойная. Первую открываю на себя – тяжелая, с прокладкой стального листа. Вторая попроще. Выбиваю ногой и шагаю в освещенный проем.

– На-пол!

Трое охранников и девчушка-секретутка укладываются на палас. Направленный на них ствол придает резвости, а тишина и темень в комнате боссов – уверенности в том, что я не задумаюсь пустить автомат в дело. Осторожно обхожу лежащих по периметру комнаты.

– Мусора у входа оборзели в натуре… – Коротко стриженный «кожаный мальчик» открывает дверь в коридор, не договорив, резко вскидывает укороченный «акаэм»… Моя очередь перерубает его пополам, «кожаный» тяжело падает навзничь.

– Лежать! – кричу я и не узнаю собственного голоса. Провожу очередью над головами приникших к полу охранников, стреляю вдоль коридора и – вперед!

Комнатуха-кабинет тоже без окон, но дежурящие в машине служивые характерный стрекот «Калашникова», думаю, расслышали. У меня – минута от силы.

Очередь вдоль лестницы, и – вниз. Знакомый коридорчик: никого. Последний поворот. Еще очередь, не высовываясь. Выскакиваю. Пусто. Развороченная дверь закрыта на засов и для верности приперта палкой. Распахиваю, во дворике – никого. Бросаю автомат и мчусь в конец дворика, к мусорным бакам. Падаю ничком.

Вытягиваю из-за пояса «узи». Замираю.

Вовремя. Двое служивых появляются с автоматами наизготовку и попеременно движутся к двери, прикрывая друг друга. Дверь – на прицел, но не входят. Ждут подкрепления. Так: в машине было четверо, двое у главного входа, двое здесь.

Все. И главное, им сейчас не до меня.

Тенью выскальзываю из дворика, на секунду замираю. Тихо. Пока. Пересекаю улицу – и бегом к оставленному милицейскому «уазику». К-удивлению, он на месте.

Открываю дверцу. Леночка мирно почивает в той же позе, в какой я ее покинул.

Надеваю форменную фуражку, прокатываю по улице и сворачиваю к морю. Щелкаю тумблером рации:

– Я «четвертый», вызываю все свободные машины. В «Трех картах» началась разборка. Контролируем оба входа. Нуждаемся в подкреплении…

Так, ребята доложились, и, видно, не в первый раз, сейчас здесь будет от ментов густо. А я похож на дезертира, трусливо драпающего с места схватки. К морю. С девушкой.

Машину оставляю на тихой зеленой улочке у самого моря. Надеюсь, ее не обнаружат до утра. А сам с девушкой на руках спускаюсь к пляжу.

Невдалеке пансионат. Леночку бережно укладываю на песочек и отправляюсь к стоящим на берегу сборным щитовым домикам, окруженным сетчатым заборчиком.

Символические ворота украшает надпись: «Лазурный берег». То, что я ищу, находится рядом с первым же домиком. Средство передвижения. В данном случае – допотопный мотоцикл «восход», прикованный цепью к стояку турника. Судя по всему, кто-то из местных ловеласов приехал «забомбить» скучающую приезжую шлюшку.

Надеюсь, ему не отказали и помех не будет.

Вот блин! Стая полубродячих собачонок выскочила откуда-то из-под соседнего домика и залилась разноголосым лаем.

– Мя-я-а-а, – проорал я самозабвенно, надеясь обмануть не собак, а обитателей домиков:

– Мя-я-а-а!..

Цепь я попросту перерубил своим жуткого вида ножом. Собаки тявкали вовсю.

Одна особенно наглая шавка скалила пасть и заливалась лаем, перешедшим уже в собачью истерику. Соблазн достать ее ножом велик, но такая уж их собачья работа – гавкать. Отец буржуй – дите невинно! Потому двинул шавке башмаком по зубам и выкатил мотоцикл за ворота.

Под уклон катить легко. Как и следовало ожидать, стая за мной не увязалась: потявкав для порядка и пробежав метров десять, вернулась досыпать. Владелец же мотоцикла, скорее всего, спал уже, утомленный вином и сексом. В любом случае ему легче, чем мне.

Леночка спит. Думаю, она хорошо отдохнула. Можно, конечно, перебросить ее через сиденье и везти так. Ежели что, спасет отговорка: «В соседнем районе жених украл члена партии!» Но на джигита я не похож и в город не собираюсь, так что будущие отговорки мне ни к чему. Да и шестое чувство подсказывает, что особенно поболтать мне уже не даст ни одна из «воюющих сторон»: а открывать рот только с тем, чтобы поймать пулю, – это упражнение для йогов, и то по предварительной договоренности. Но куда ни кинь, с Леночкой пообщаться надо. Пусть говорит она, буду молчать. Пора будить.

Достаю из аптечки одноразовый шприц-"стручок" и ловко укалываю ее в бедро.

Секунд через тридцать она открывает глаза.

– Я что, уснула?

– Ага. Коньяк-то марочный.

– Где мы?

– Ты удивишься, радость моя, но на море. Судя по выражению лица, она проснулась полностью и ничего не забыла.

– А где машина?

– Смотря которая, – хмыкаю я.

– «Волга».

– Поменял. Махнул не глядя. На железного коня, – ласково хлопаю «восход» по сиденью. И добавляю:

– Поехали.

– Куда?

Вот, блин, глупая привычка – дорогу закудыкивать!

– Как всегда, в Париж.

Я уже оседлал мотоцикл. Девушка поднялась с песка, застыла в нерешительности:

– Ты… пьяный…

Терпение меня покинуло. Тоже, Лигачев в юбке!

– Сс-садись! – гаркнул я табельным голосом морского офицера и рванул ногой стартер. Мотоцикл тоже команду воспринял – завелся сразу. Леночка прилепилась к спине, забросив сумку на плечо. – Эх, прокачу! – И дал газ.

Мы мчались по самой кромке песка, омываемого ночным прибоем. В местечко, которое я на данный момент посчитал самым тихим. Со времени появления новеллы Эдгара По, в которой важное письмо спрятано на самом видном месте, этот сюжет обыгрывался и Конан Дойлом, и бессчетным количеством иных литераторов. Но люди ищущие читают те же книжки, что и люди прячущие. А потому спрятать что-либо или спрятаться самому стало проблемой. К тому же впитанный с детства пионерский девиз «Кто ищет, тот всегда найдет!» прибавляет бодрости лишь одной стороне.

У меня же положение двоякое. С одной стороны – пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Вернее, кого. И при этом не попадись сам.

Но руль-то я направляю на самое «видное» место. Понятно, не к горсовету и ни к райотделу милиции. К моей скромной хибарке. И движет мною вовсе не литературное воспоминание. Просто к этому часу у хижины, полагаю, побывали уже все интересующиеся стороны, обнаружили пустой тайничок и следы пребывания всех, кто побывал до того, и порешили, что делать мне здесь просто нечего. И я сюда не вернусь.

Решение правильное на все сто. И я бы никогда сюда не вернулся, если бы не желание уединиться. С девушкой.

Когда до хижины остается с километр, глушу мотор. И кладу мотоцикл в море.

Найти его можно легко, если посмотреть утречком с обрыва. Понятно, при спокойном море. Надеюсь, погодка разыграется с ветерком.

Мы поднялись на берег и бредем садиками и огородами. На ходу заглотал новую пару бодрящих таблеток. Естественно, для бодрости, а не с наркотическими целями.

До дома Степана Тимофеевича метров сорок. Девчушку укладываю в ложбинку и для верности притискиваю ее голову к земле рукой. Вытаскиваю «лжеузи». И – начинаю насвистывать с присущей мне беззаботностью: «Ю-а ин зе ами нау…» Раз.

Еще.

Темная тень выныривает из ночи бесшумно и тыкается в лицо горячим языком, Джабдет, старый друг! Это недвижимость у нас с Тимофеичем разная, а пес – общий.

Вот теперь можно идти спокойненько.

К дому экс-шахтера мы выбираемся со стороны сада. Хозяева спят. Забираемся по узкой лесенке на чердак, служащий одновременно и сеновалом.

– Джабдет, охраняй, – шепчу я псу на ухо и поднимаюсь вслед за девушкой.

Джабдет смотрит на меня понимающе, склонив набок лобастую голову. Но – не осуждающе. Что ни говори, кобель кобеля всегда поймет, особливо в щекотливом положении!

Я поднимаюсь, смотрю вниз, – пес уже растворился в ночи.

На чердаке, кроме сена, лежит еще здоровенный тюфяк, рядом – небольшой транзисторный приемник. Чердак – Сережкины владения. Здесь он спит с ранней весны до осени. Надеюсь, что не один. Ну а сегодня, по настоянию Тимошенко-отца – оставлен дома. В связи с облавой в хибарке и беспределом в городке. От греха подальше.

– Мы где? – спрашивает Леночка.

– Тес… Говори шепотом. Мы – в гостях.

– Без ведома хозяев?..

– Ты думаешь, было бы правильнее их разбудить?

– Нет. Интересно, который теперь час? Часы мои стоят. У Леночки их вообще нет. Так что мы счастливые люди.

– Скоро рассвет.

– И что мы будем делать?

– Ты будешь спать здесь. Желательно весь день.

– А ты?

– Вот что, Ленка. Как ты помнишь, с момента нашего знакомства определенные события имели место быть, – выражаюсь я сухо и витиевато, как и подобает будущему ученому светиле. – Я хотел бы, чтобы ты мне разъяснила ряд моментов.

– Ну? Спрашивай.

– Врать не будешь?

– А посмотрим. Откуда я знаю, кто ты такой?

– Ты меня боишься?

Ленка оглядывает меня оценивающе:

– Скорее, нет. Хотя и ничего о тебе не знаю.

– Интуиция? – Девушка пожимает плечами. – Вопрос первый: как ты оказалась в моей машине? Вопрос второй: кто те боевики, что были у тебя в квартире, и чего они от тебя хотели? Вопрос третий: что ты делала в квартире после того, как я взобрался на крышу? Пока все.

Леночка задумалась.

– Даже не знаю, с чего начать.

– С начала.

Глава 12

– Если бы я знала, когда это началось. – вздохнула. – У тебя есть сигарета?

Девушка – Обойдешься. Сено кругом. Не хватает еще дом спалить – без ведома хозяев.

– Курить хочется…

– Стебелек пожуй. Ладно, давай к делу.

– Ну что, приехала я в Приморск в конце июня…

– Когда точно?

– Двадцать пятого или двадцать шестого. Помню точно, что в субботу.

– В отпуск?

– Ну да.

– Откуда?

– Из Москвы… – Лена удивленно подняла брови: дескать, что, и так не видно?

– Что ты делаешь в Москве?

– Как что? Живу, работаю.

– Где живешь, с кем, где работаешь?

– Чего-то ты любопытный не в меру…

– Считай, что подыскиваю себе спутницу жизни. Может, ты выгодная партия.

– Выгодная партия сейчас – республиканская, и та в Америке.

– Спасибо, я учту.

– Ну хорошо. Работаю я в СП. – В каком?

– В «Траверсе».

– Ого! Кем?

– В отделе рекламы.

– Начальником?

– Пока нет.

– Давно работаешь?

– Второй год. Как универ закончила.

– Ага. Значит, ты девушка в годах…

– Хам. Трамвайный. Мне двадцать три.

– А выглядишь на восемнадцать!

– О тебе этого не скажешь.

– Тяжелое детство, крепленые вина, скользкие тротуары… Какой факультет?

– Иняз. Английский и немецкий.

– Языком, значит, владеешь?

– Ага.

– И это он тебе помог устроиться в «Траверс»?

– Что ты имеешь в виду? – Девушка покраснела. – Дрон, прекрати хамить!

– Извини. Дворовое воспитание, хулиганствующие друзья…

– …и прыщавые подружки. И – тяжелое детство, я уже слышала.

– Один-один. Проехали. Так как ты туда устроилась?

– Мне помогли.

– Кто?

– Друг.

– Кто таков?

– Слушай, какое твое дело?

– Как, а на правах возможного кандидата в будущие члены семьи?

– Балабол…

– Ладно. Где этот друг теперь?

– Что?

– Почему ты приехала на юг одна?

– Мы поссорились.

– Давно?

– Недавно. Слушай, Олег, мои московские дела не имеют к происшедшему здесь никакого отношения.

– Ты думаешь?

– Да.

– Тогда отложим пока. Как доехала?

– Что значит – как? Нормально.

– Я не про то. В поезде ни с кем не познакомилась, не подружилась?

– Да нет. До Приморска в купе только один мужик ехал, остальные менялись.

– А мужик что?

– Да мужик как мужик. Толстый. Всю дорогу наворачивал – то курочку, то колбаску, то сало – словно год не ел.

– Скучно было?

– Да нет. Книжку читала. Черешней отъедалась.

– Тебя встречали?

– Нет. А кому?

– Ну, мало ли.

– Я девушка самостоятельная.

– Родители тоже так считают?

– Тоже.

– Ты живешь с ними?

– Нет. Я прописана у бабушки. А бабушка живет теперь в деревне.

– Выжила старушку?

– Вот еще. Да она никакая не старушка. Семь лет назад купила избу в деревне под Калугой – тогда они стоили ерунду. Сначала была вроде как дача, бабушка там с весны жила. А теперь живет постоянно.

– Чтобы твоего друга не смущать?

– Замуж она вышла! Съел?

– А квартирку ты сама подыскала или через посредника?

– Какую квартирку? Бабушкину?

– Дедушкину. В Приморске, на улице имени Железного Маршала.

– На Конева?

– Да.

– Мне посоветовали.

– В Москве?

– Да.

– Кто?

Леночка запнулась на секунду:

– Ну… друг.

– Ага, герой романа. Заботливый он у тебя. Так вы все-таки помирились?

– Да он просто по-дружески. Узнал, что я на юг собралась, в Приморск, ну и позвонил моей подружке, та передала.

– Что?

– Ну, что квартира здесь есть, хозяйка какая-то знакомая Дениса…

– Ага, друга зовут Денис.

– Денис. Так вот, эта знакомая его как раз или уехала, или собиралась уезжать, так что квартира пустая и можно ей попользоваться.

– Бесплатно?

– А я сразу ему перезвонила, спросила, сколько это будет стоить, он сказал – ничего. Этой женщине он какую-то услугу серьезную оказал, да к тому же ей спокойнее, если кто-то жить там будет, пока ее нет, – хоть не ограбят.

Квартира-то не бедная, ты же видел.

– Ага.

– Ну вот, Денис сказал, что улица такая-то, могу ехать.

– А ключи?

– Он сказал у соседки взять. Ей оставят и про меня скажут, приеду, передаст.

– Ну, сервис! Прямо Сингапур какой-то!

– Да нет, я сразу Денису сказала, что и заплатить могу, но он посоветовал купить старушке какой-нибудь подарок – там, конфет хороших пару коробок, и пусть голова у меня не болит.

– Не Денис, а Санта-Клаус. Редкость, по летнему-то времени. Видно, большого обаяния мужчина, – произнес я, а сам почему-то вспомнил Володю-Ларсена и его «редкого таланта мужчину». Ныне – покойного. – Так почему же вы все-таки поссорились?

– А вот это уже точно не твое дело.

– Хорошо. Слушай, а это не тот Денис, что в ЦУМе замадминистратора работал?

– Да нет, никогда он ни в какой торговле не работал.

– А я было подумал…

– Дрон, не финти. Хочешь спросить, кем он работает, – так и спроси.

– Хорошо, спрашиваю: кем он работает?

– А я не знаю.

?

– Ну, в том смысле, что точно не знаю.

– А не точно?

– Думаю, что в КГБ.

– Нет уже КГБ.

– Ну, не знаю, как это теперь называется, – в службе безопасности или что-то в этом роде.

– На Лубянке?

– Говорю же: не знаю.

– А почему ты решила, что все-таки в органах?

– Да он не особо-то и скрывал.

– То есть сказал прямо: я контрразведчик.

– У тебя все шуточки. По-моему, он страшно гордился, что в такой службе работает, и жалел, что прямо похвастаться не может, но намекал по-всякому.

– А может, он просто в какой-нибудь халупе при дверях состоял, а тебе лапшу вешал.

– Да нет, фактура другая. И не пацан уже – в годах. – Леночка лукаво улыбнулась:

– Твоего возраста.

– Кхе, – поперхнулся я соломинкой – не одной ей курить хотелось. – Неужели так дрябло выгляжу?

– Наоборот. Для твоих лет – вполне. Отыгралась. Два-один.

– Ну так на что же он намекал?

– Ну как… Увидит какую-нибудь персону по телевизору, из нынешних бонз, хмыкнет: «Ишь златоуст». А потом так зло: «В девках никакого разбора не знает, плебей, ему бы кого пожопастей да посисястей, чтоб рыбой пахла, и трахает их в таких местах – грязнее некуда». Или про другого: «А этого красавчика уже все культуристы перетрахали…» Ну и в том же духе…

– А он у тебя злой мальчишечка…

– Так чего ему этих хапуг жаловать… – Ленка замешкалась на секунду, прищурилась:

– Слушай, Дрон, а чего это ты на него вдруг накатил? Ты что, его подозреваешь – Да как тебе сказать, милая барышня… Как говаривал папаша Мюллер в бессмертном сериале, «в наше время верить никому нельзя, даже самому себе». И добавлял:

«Мне – можно».

– Тебе – можно? Да я даже не знаю, кто ты такой! Может, тоже какой-нибудь службист-подпольщик!

– А что, похож?

– Похож… На летнего кобеля. Да все вы…

– Ага, – говорю я и лезу под куртку за фляжкой коньяку, которую присвоил в «Трех картах». Сам не заметил как – из-за нервного напряжения. Нет, раскручусь с этой бодягой – и на пассивный отдых, в деревню. Червей копать, рыбачить. Пить парное молоко. А потом, конечно, диссертация. Нелегка ты, доля ученого!..

– Что, согласен?

– Нет. Я не из таких.

– Все вы «из таких», как только новая попка рядом замаячит.

Резон в ее словах есть. Но корпоративная мужская солидарность мешает согласиться.

– Глотни-ка, – предлагаю.

– Споить хочешь?

– Ну. И о-во-ло-деть!

Ленка отхлебывает из горлышка.

– Ого! Вот это – другое дело.

Еще бы – чтобы сильные мира сего вместе с трудящимися одно месиво лакали?

Это уж – шалишь! Как там у классика? «Страшно далеки они от народа»…

– И где ты такой взял – по ночному времени?

– Места надо знать!

– Ой, похоже, я уже опьянела. – Ленка передала мне бутылку.

Я приложился. Коньяк действительно отменный.

– Слушай, а что ты делал, когда я вырубилась?

– Когда? – Я невинно поднимаю брови.

– В машине.

– Пел тебе колыбельные. Для сладостных снов.

– А серьезно?

– А серьезно, размышлял, как это такая высокопримерная девушка, как ты (тогда, заметь, я еще не знал о порочащей связи с безопасником), могла оказаться в такой дерьмовой компании, какую я обнаружил у тебя на квартирке.

– Так ты же сам не даешь сказать…

– Я?

– Тебя больше интересует, каким браком жената моя бабушка.

– Бабушки не женятся, они замуж выходят.

– Так вот, для справки: муж ее добрый человек, его собака не кусается, а я – не больна СПИДом. Что еще тебя интересует? Были ли папа членом партии? Кто из родственников был в оккупации?

– Нити, ведущие к главарям преступного мира, как и нити судьбы, таинственны и скрыты… – торжественно провозгласил я голосом советского Информбюро.

– Болтун. Слушай, а кем ты работаешь?

– Преподавателем, – развожу руками. – Разве не заметно?

– Нет. Процесс обучения не затронул твой интеллект.

– Это в каком смысле?

– В таком.

– Хороший ответ. Кстати, ты знала Ральфа?

– Кого?

– Ральфа. – Я снова прикладываюсь к бутылке, но при этом за девушкой наблюдаю внимательно – боковым, понятно, зрением. Так и окосеть недолго – или от тягот процесса наблюдения, или от коньяка. И как производственную травму будущее косоглазие никто не зачтет.

– Нет. А кто это?

– И нигде не слышала этого имени?

– Кажется, нет.

– Ну нет, так нет.

– А кто это?

– Круглов.

Девушка снова пожимает плечами.

– Не знаю я никакого Круглова. Похоже – не врет.

– Так где ты познакомилась со своими ухажерами?

– Ухажерами?

– Ну с рэкетирами, или как их там. Я поначалу подумал, что вы групповухой собрались заниматься.

– Так ты… подсматривал?

– Скажем так: смотрел.

– Ну и сволочь!

– Полегче. Нужно же было разобраться в обстановке.

– Ну и как? Разобрался?

– Разбираюсь.

– А как ты на балконе оказался?

– Ты же меня пригласила.

– Через балкон?

– Считай, что я романтик. А что, было бы лучше, если бы я вообще не появился?

– Нет. Извини. Можно тебя спросить?

– Валяй.

– Ты… Ты же убил того…

– Лучше, чтобы он убил тебя? Не дергался – был бы жив. – В последнем своем утверждении я сильно сомневаюсь, учитывая судьбу Айболита со товарищи.

– А если бы он успел и приставил мне нож к сердцу…

– К сердцу – слишком драматично. К сонной артерии.

– Не важно. Ты бы сдался? Из-за меня?

– Милая девушка, как ученый замечу, что в истории не бывает сослагательного наклонения. А в драке – тем более.

– Ты бы не сдался. Я знаю. А меня они бы убили. – Девушка едва не плачет:

– А может, еще убьют… Я сижу тут как дура, все тебе выкладываю, а потом меня убьют…

У Ленки улет. Полный. Надо выводить.

– Он тебя бросил?

– Кто?

– Денис.

– А-а. Это я его бросила. Потому что он – кобель. Не хуже других. Но – и не лучше.

– Ты давно с ним познакомилась?

– Да просто знакомы мы года три. Не помню, где-то еще в студенческой компании…

– А близко?

– Семь месяцев. Прошлый ноябрь был совсем тоскливым… Может, мне следовало к родителям переехать…

– Значит, загулял?

– Дрон, давай не будем больше об этом.

– Хорошо. Так что это за компаньица собралась в твоей квартире? Где ты с ними познакомилась?

– Я с ними не знакомилась.

– А с кем знакомилась?

– Ну ладно, по порядку… Приехала я в Приморск, забрала у соседки ключи, поселилась в квартире. Ну, днем еще так-сяк – море, загар, а вечером пришла – хоть горькую запивай. Тоска.

– А что, на пляже не приставали?

– Приставали, да все не те. Дрон, ты пристаешь к девушкам на пляже7 – Нет. Хотя потом жалею.

– А как же дворовое воспитание?

– Во всяком воспитании есть свои пробелы. Будем считать, что жигало из меня не получился.

– Значит, ты меня поймешь. У нас одинаковые комплексы.

– Вот уж нет. Я – человек совершенный, как статуя сфинкса в натуральную величину! Так с кем ты познакомилась?

– С мужчиной.

– Да ну!

– Нет, я серьезно. Высокий, спортивный, загорелый. Хотя – в годах.

– Хороший семьянин, морально устойчив, при деньгах, – в тон ей продолжаю я.

– Наверное, так и есть. Насчет семьи я не интересовалась.

– Похвально.

– Иронизируешь?

– Вот уж нет. Познакомились, конечно, не на пляже?

– Нет. Дома.

– В Москве?

– Да здесь. Это был третий вечер в Приморске. Тоска зеленая. Сидела, как дура, перед телеком и попивала ликер. А он позвонил.

– По телефону?

– Да. Спросил Маргариту.

– Хозяйку квартиры?

– Да.

– Ее хахаль?

– Ну и словечки у тебя! Конечно нет. Я видела ее фотографию – даме за пятьдесят, этакая седая, модная. Одета с большим вкусом.

– Понятно. Дворянствующая.

– Как?

– Объявилась сейчас такая категория лиц.

– Ну да. Внешне – похоже. Володя сказал, что у него дела с Маргаритой. А когда узнал, что она уехала, вовсе не расстроился.

– Может, он уже знал об ее отъезде и о том, что трубку возьмешь именно ты?

– Может, и так. Я об этом не думала. Рада была хоть с кем-то поговорить.

– О чем был разговор?

– Да ни о чем. Треп, веселый и двусмысленный. Сам, наверное, знаешь.

– Ага, догадываюсь. Он предложил встретиться?

– Конечно.

– Где?

– На пляже.

– Все-таки пляжное знакомство! А ты говоришь – комплексы.

– Вовсе не пляжное. Он мне по разговору понравился. Не дебил.

– И не толстяк, раз пляж предложил. И тебя рассмотреть, и себя показать.

– Не знаю, как меня рассматривать…

– Не скромничай…

– …а себя показать он сумел. Ни жиринки – крепкий, мускулистый. Хотя ему за сорок.

– Культурист?

– Нет, говорю же. Фактура другая. Он не громоздкий и гибкий. И еще – в нем чувствуется сила. Настоящая.

– Ну надо же!

– Да вот.

– Он тебе понравился…

– Понравился. А что?

– Ничего. «Это смутно мне напоминает индо-пакис-танский инцидент», – пропел я из Владимира Семеновича. – Значит так: волосы короткие, жесткие, с сединой, лоб высокий, выпуклый, у переносья – глубокая морщина, нос прямой, с горбинкой, развитые скулы, тяжелый подбородок. Губы хорошо очерчены, но рот жесткий. Глаза – светло-голубые. Похож?

– Да, это он. Ты его знаешь?

– Встречались.

– Где?

– Потом. Рассказывай дальше.

– Ну что, покупались, позагорали. До вечера. Потом он подвез меня домой.

– На чем?

– У него серая «волга», «двадцатьчетверка».

– Ты его пригласила?

– Да. Почему нет?

– И дальше?

– Что – дальше! Мы пили вино. Слушали музыку. И – занимались любовью.

– Утром он уехал?

– Представь себе – нет. Мы не расставались три дня. Ездили купаться, только не на пляж, а за город, в пустынные местечки. Набирали вина, еды. Вечером возвращались домой. Мне было очень хорошо с ним. По-моему, ему со мной тоже.

Наверное, я даже влюбилась в него. Тебе не скучно слушать?

– Нет.

– Может, скажешь, так не бывает?

– Еще как бывает.

– Ну вот.

– Каким он тебе показался?

– Понимаешь, он очень мужественный, сильный человек, но, по-моему, какой-то несчастливый.

– Он не говорил, чем занимается, например, или где работает?

– Нет. А я его и не спрашивала. Но думаю, что он начальник, и не маленький.

– Почему?

– Он иногда звонил по телефону. И так, и по межгороду. Старался звонить, когда я была в ванной или на кухне. А я не прислушивалась. Единственное, этого нельзя было не заметить, у него менялся голос. Вернее – тон, Спокойный, но очень жесткий.

Так прошло три дня. Потом он сказал, что уезжает на время по делам, но по приезде сразу позвонит. И, чтобы загладить свою вину за отсутствие, приглашает меня в ресторан.

– В «Три карты»?

Лена удивленно вскинула брови.

– Да. Так ты его все-таки знаешь?

– Он сказал, на сколько уедет?

– Нет. Но полагал, что ненадолго. Если бы я знала, что потом случится, я бы его не отпустила вовсе… У тебя выпить не осталось?

– Сколько угодно.

– Дай, пожалуйста.

Протягиваю ей фляжку. Вернее, это плоская бутылка, но большая и оплетенная лозой.

Девушка сделала глоток, поперхнулась, замерла, переводя дыхание.

– На следующий день, вечером, в дверь позвонили. Я бросилась открывать, решила – Володя вернулся. Но У порога стоял незнакомый парень. Высокий, красивый, с невероятно огромным букетом роз.

«Здравствуйте, Лена, – сказал он. – Володя попросил передать вам эти цветы».

«Он уже вернулся!»

«Да. Мне поручено отвезти вас», – сказал он церемонно.

«Куда? В ресторан?»

«Нет. Это – сюрприз».

«Можно подождать минут пятнадцать, я оденусь».

«Пожалуйста».

По комнате я летала, как на крыльях. Парень корректно вышел на кухню. Я быстро сполоснулась под душем, оделась, накрасилась. Парень вышел, посмотрел на меня, потом на часы. Прошло и правда минут тридцать пять – сорок.

«Я уже. Ну как?» – Мне было так здорово, что хотелось всем нравиться. И ему тоже.

«Прелестно», – хмыкнул парень, но как-то нехорошо.

«Подумаешь», – решила я. Не хотелось замечать этот его взгляд.

Мы спустились, сели в светлый «жигуленок», – он еще так галантно заднюю дверцу открыл. Поехали.

Приморск я знаю плохо, но все же заметила, что едем мы не к центру, а наоборот, за город.

«Куда мы едем?» – спросила я.

«На кудыкину гору», – ухмыльнулся парень.

Мне почему-то стало тревожно, не по себе.

«Я не хочу», – сказала я.

«Чего ты не хочешь?»

«Не поеду никуда!»

Парень снова гыгыкнул: «А кто тебя спрашивает-то!»

«Останови, или я выпрыгну!»

Он проехал еще метров пятьсот, но медленнее, Словно раздумывая. Потом вдруг свернул к обочине. Я было решила, что он меня здесь высадит. Как же! Я сначала не заметила, что у деревьев стоят два здоровенных бугая. Они быстро подошли к машине, открыли дверцы почти одновременно и сели на заднее сиденье, стиснув меня с двух сторон.

«Ребята, что вам нужно?» – Я чуть не плакала.

«Заткнись, сука! – прикрикнул один, грубо взял меня за шею и притиснул головой к коленкам. – Поехали!» – велел он водителю, и автомобиль помчался, набирая скорость.

"А девчонка-то хорошенькая. – Один из парней провел рукой мне по ягодицам.

Меня так сжали, что я не могла даже пошевелиться. – Только зачем она? Стандарт вроде не тот".

«Ничего, Тесак ее разденет, посмотрим, может – в самый раз».

«А ну заткнитесь оба!» – приказал водитель. Парни затихли.

Я не видела, куда меня везут. И ничего не могла сделать. Только плакала.

Дрон, я выпью еще?

– Давай.

Девушка несколько раз глотнула, передала мне фляжку. Я повторил.

– Слушай, может, закурим? Курить жуть до чего хочется.

Уже рассвело. Часов пять. Огонек зажигалки никто не заметит, ну а дым рассеется по чердаку.

– Давай, только осторожно. – Я дал девушке сигарету и чиркнул кремнем.

Закурил сам.

– Дрон…

– Да?

– Мы здесь прячемся, да?

– Вроде того. Временно.

– Дрон…

– Ну? Да говори же!

– Как ты думаешь… Я даже не знаю… Вот это мое похищение… Его… Не Володя устроил?

– Ларсен?

– Это его фамилия?

– Понятия не имею, как его фамилия. Просто я его так окрестил. По Джеку Лондону.

– А-а. Похоже. Но… Ты не ответил.

– Думаю нет, не он.

– Почему?

– Это, как ты выражаешься – фактура другая. Дальше рассказывать будешь?

– Буду. Дай еще выпить. – Девушка снова приложилась к бутылке, на этот раз надолго.

– Э-э, смотри, не напейся.

– Подумаешь… Зато так не страшно. – Она прикурила новую сигарету от «бычка». – Слушай.

Глава 13

– Ехали мы с полчаса. Куда – не знаю, машина поворачивала то вправо, то влево. Парни молчали.

Наконец машина остановилась. Послышалось легкое жужжание, – я догадалась, что это электромотор, открывающий ворота.

Меня наконец отпустили, я села и увидела, что мы въехали в большой двор с бассейном, подсвеченным снизу, с островками экзотических растений, подстриженные лужайки и особняк из белого камня. Как я потом узнала, за домом был парк с беседками, тренажерный зал, несколько домиков поменьше. Вся территория огорожена высоким глухим забором. И окна в особняке зашторены.

Меня вывели из машины, и вместе с сопровождающими мы прошли в дом. Комната, куда меня привели, была большой и просторной, во весь пол – красивый палас, горел настоящий камин, за низким столиком в креслах сидели двое мужчин и здоровенная мужеподобная баба, крашеная блондинка. На столе стояли всякие вина и закуски. И еще, вдоль стен, мощные лампы на штативах, от них тянулись провода.

Парни вышли.

Я стояла и не знала, что сказать. Казалось, все это происходит не со мной, а если и со мной, то не наяву, а во сне, и этот сон вот-вот кончится.

– Прибыла, красотка, – усмехнулась баба, разглядывая меня с головы до ног.

– Кто вы такие? Зачем… Зачем меня сюда привезли?

– Вопросы, девочка, задавать вредно и неумно, – разлепил губы коротко стриженный крепыш за столом. – И ответ тебе может не понравиться, и лишние знания тебе ни к чему, камнем на душу лягут, а ты с этим камнем ко дну-то и пойдешь…

– У нас тут вопросов не задают, у нас приказы выполняют, – каким-то бабьим голосом добавил другой субъект – худой, с длинными, сальными, словно приклеенными к вытянутому черепу волосами и с лицом землистого цвета. Плечики у него узенькие, и он походил бы на подростка, но глаза и глубокие морщины от носа к губам и на щеках не оставляли сомнения – ему далеко за тридцать, а может, уже и за сорок.

– Вы меня что, похитили? – глупо улыбаясь, спросила я, словно надеясь, что это неумная шутка и сейчас все прояснится. Но в груди было пусто и холодно. И стало очень страшно.

– Ты получаешь второе предупреждение, если не поняла первого. Вопросов здесь не задают. Еще раз ошибешься – будешь наказана, – снова просипилявил «подросток», но было в его голосе что-то совершенно жуткое и необъяснимо омерзительное, словно голой ступней на змею наступила. Мурашки пробежали по всему телу, и ногу едва не свела судорога.

– Может, пора познакомиться с девочкой поближе? – Блондинка не сводила с меня глаз, ноздри ее трепетали. – Доктор? – обратилась она к «подростку».

Тот кивнул.

– Григорий Васильевич? Стриженый крепыш встал из-за стола.

– Начинайте. Только без самодеятельности. Осмотр и все. Ее не трогать.

Пока.

– Вы не останетесь?

– Нет.

– Видеозапись включаем?

– Да.

– Вам прислать Стрелочку?

– Нет. Сегодня эту, новенькую…

– Мы с Доктором назвали ее Лапонькой. У нее такие пухлые губки, такой нежный розовый язычок…

– Заткнись, Марта.

И он вышел.

Марта встала из-за столика. Это была высокая и крупная женщина, полные бедра затянуты в лосины, на ногах – короткие черные сапожки. Еще на ней был пестрый жакет, она его расстегнула, демонстрируя безразмерную грудь. Подошла к двери, приоткрыла:

– Шорох, отправь вчерашнюю новенькую к шефу, а здесь включи аппаратуру.

Вспыхнули «юпитеры», послышалось еле слышное жужжание электромоторов, направляющих на меня объективы видеокамер.

– Марта, может, сразу в кабинет? – прогнусавил Доктор. – Шеф ведь велел без лишней самодеятельности, а ты уже начинаешь…

– Заткнись, Доктор. Я просто хочу девочку подготовить морально. Только и всего.

Доктор хмыкнул и остался в кресле.

А Марта обошла меня кругом, разглядывая и возбуждаясь, поглаживая себе грудь. И тут я разозлилась! Вот блин – попала: гомик и лесбиянка, сладкая парочка!

Стало жарко – от ламп. И страх куда-то ушел. Может быть, потому, что я почти не видела ни гнусавого за столиком, ни Марты – только чувствовала приторно-сладкий запах ее духов. И тут услышала:

– Раздевайся!

– Пошла ты!

– Ого! – Марта закатилась смехом. – Характерная персона… Пригласить мальчиков, чтобы помогли? Или мне тебе помочь? – Она взялась за подол платья и потянула вверх.

Я ударила ее по руке, а другой хотела достать ногтями по лицу – не тут-то было, Марта оказалась опытнее и сильнее. Перехватила руку, завернула за спину.

Я стояла нагнувшись, прикусив от боли губу, Марта – сбоку, не выпуская моей руки. Взяла за волосы, приподняла голову. Объектив камеры смотрел прямо на меня.

– Больно? Слезки на глазах? А ты поплачь… Потом она задрала подол мне на спину.

– Для любви принарядилась… Чулочки, трусики, сорочка прозрачная…

– Марта, ты сука, – услышала я бабий голос Доктора. – .Кончай развлекаться, Григорий Васильевич недоволен будет. Нам же сказали…

– Я ее больше пальцем не трону. Пусть приведут Малышку.

Меня отпустили. Рука ныла, слезы в глазах, а я, щурясь от света, шарила взглядом по комнате – хоть что-нибудь поострее или потяжелее, прибить эту стерву, а там – будь что будет. Заметила на столе вилки и нож… До него – шагов пять, Доктор куда-то вышел… Всадить вилку в горло… У меня даже рука заныла… Посмотрела на Марту – та усмехалась.

В комнату вошла девочка, совсем еще маленькая, лет одиннадцати. Доктор стоял сзади, в белом халате.

– Ну? – только и сказала Марта. Девочка одним движением сбросила платьице и осталась нагишом.

– Хорошая девочка, правда? – Марта обращалась ко мне. – И послушная, в отличие от тебя. А сейчас Доктор будет делать ей больно. Очень больно. И в этом виновата будешь ты.

Девочка смотрела мне прямо в глаза, но меня, наверное, не видела вовсе…

Рот ее приоткрылся, губы дрожали, а в глазах не было ничего, кроме ужаса…

Мне показалось, что кричит котенок…

Я поняла, что это не пустые угрозы, девочка смертельно боится этих двоих, и они выполнят то, что обещают.

– Не нужно, не трогайте ее. Я все сделаю.

– Ну вот и славно.

Я раздевалась и плакала. Вернее – просто слезы катились из глаз, и я не могла их удержать. Действовала механически, как в полусне. Услышала, словно издалека, голос Марты:

– Нет, чулочки оставь, это сексуально… Нагая, я стояла посреди комнаты в свете ламп, под объективами видеокамер, с омерзением ожидая, как эта жирная шлюха подойдет и коснется моего тела.

Но вместо этого лампы стали медленно тускнеть, Марта снова обошла вокруг меня, разглядывая.

– Красивая… Жаль, что трогать тебя не ведено. – И добавила с усмешкой:

– Пока… Малышку мы отправим спать, если ты обещаешь себя хорошо вести. Ну?

– Да, – прошептала я.

– Не-е-т. Ты скажи: «Милая Марта, я буду во всем послушной». Не слышу!

– Марта, я буду послушной.

– Ми-и-лая Марта…

– Милая Марта, я буду послушной.

– …во всем.

– Во всем.

– Умничка. И называть теперь ты меня будешь только так: Милая Марта.

Повтори!

– Милая Марта.

– Нежнее!

– Ми-и-лая Марта…

– Уже лучше. Всю фразу! Ну!

– Милая Марта, я буду послушна во всем. Она подошла совсем близко, от приторного запаха духов меня чуть не стошнило.

– Вот такой ты мне нравишься, детка. – Она провела ладонью по щеке, и судорога гадливости пробежала по телу, я покрылась «гусиной кожей». Марта расценила это по-своему:

– Что, девочка, уже нравится?.. Со мной ты узнаешь, что такое любовь.

Настоящая любовь…

Она повернулась и пошла к выходу, бросив на ходу:

– Займись ею, Док. Малышка – спать. Мы остались вдвоем с Доктором. Он оглядел меня брезгливо-равнодушно и скомандовал:

– Пошли!

– Можно мне одеться?

– Потом.

Мы прошли в настоящий медицинский кабинет. Доктор деловито осмотрел меня, усадив в гинекологическое кресло, спросил, на что я жалуюсь, взял кровь из вены.

Все было так, словно я пришла на обычный прием в консультацию. Только аппаратура здесь побогаче.

– Между прочим, это очень дорогой анализ, комплексный. Он выявит все, даже наличие хронических вялотекущих воспалений.

Он говорил так буднично и с явной гордостью профессионала, что захотелось даже спросить: «Сколько я вам должна?» Я успокоилась и осмелилась задать вопрос:

– Зачем все это? Док пожал плечами.

– Бизнес.

– Порнофильмы?

– Поживешь здесь, узнаешь.

– А вы не боитесь, что меня будут разыскивать?

– Кто?

Действительно, кто? У меня ведь в этом городке знакомых – никого, кроме Володи, да и после всего происшедшего я уже стала сомневаться, был ли он вообще… В Москве меня хватятся не раньше, чем через месяц… А за месяц… Я вспомнила Марту, и тело снова покрылось мурашками.

– Замерзла? – по-своему понял Доктор. Налил две мензурки спирта, протянул мне, достал из холодильника воду.

Я глотнула, запила.

– Можно еще?

– На этот счет указаний не было. – Доктор пожал плечами, налил мне больше полстакана-Сможешь?

Я смогла. Голова сразу поплыла куда-то. И снова почудился плач котенка.

– Котенок плачет, – сказала я. Док посмотрел на меня внимательно, потом вдруг произнес странную фразу:

– А ведь Марта психиатр. Хороший психиатр. Иди спать.

Он нажал кнопку на столе, вошел здоровый парень, я прикрылась руками, потом подумала: а, все равно.

– Проводи девочку.

– А одеться? – Языком я уже вяло ворочала.

– Утром.

Парень повел меня через двор во флигель. У двери стоял еще один.

– Что, новенькая? Для съемок, или как? Парень разглядывал меня, буквально ел глазами, – я вспомнила, что на мне лишь чулки и туфли. С Доком я об этом просто забыла.

– Шеф решит.

В комнате было две кровати, на одной спала девушка. Дверь закрылась, щелкнул замок. За занавеской из полиэтилена оказались душ и унитаз. Меня вырвало. Потом я, наверное, час стояла под душем. И все казалось, что где-то за стеной плачет и плачет котенок, которого мучают…

…Это произошло, когда мне было лет одиннадцать или двенадцать. Подружка у меня заболела, не школьная, а из дворца пионеров, ну я и поехала навестить. Жила она далеко за «Каховской», потом еще на автобусе. Домов там много строилось. Я шла, искала адрес, потом увидела дырку в заборе, решила через стройку – быстрее.

И вдруг услышала – в недостроенном доме буквально кричит котенок. Я нашла лестницу, поднялась на второй этаж, потом на третий. Прошла через пролет по деревянным сходням. И тут увидела двух ребят, подростков. Один прижал котенка к полу, методично бил по голове, приговаривая:

– По ушам гниде, по ушам…

Другой сосредоточенно и усердно приматывал проволокой к кошачьему хвосту тяжелый шкворень.

Я замерла на секунду, потом стремительно бросилась к ним – схватить котенка и убежать. И-со всего маха упала на жесткий цементный пол: третий, стоявший за дверным косяком, подставил мне ногу.

Это был парень лет пятнадцати, долговязый, с тонкими бледными губами и близко посаженными маленькими глазками; косую темную челку, угри на щеках, обгрызенные ногти на узловатых пальцах – все это я рассмотрела потом.

– Ты кто така-а-а-я? – едва разжимая губы, спросил он.

– А вы кто такие?

– Ты сме-е-е-лая, что ли? Козел, кто мы такие?

– Мы мэ-э-эстные, – проблеял один из мальчишек, – мы ти-и-хие… и незлобивые…

– Поняла? Тихие мы! Если нас не злить. Так откуда ты взялась?

– Я услышала, котенок кричит, и подумала… Парни засмеялись разом:

– Геша, она жалостливая…

– И тоже незлобивая…

– Возьмем ее в компанию!..

– Она котяток разводить станет…

– Ребята, – перебила я их, – зачем его мучить, лучше мне отдайте.

– Нет, – ответил Геша. – Мы его утопим.

– Как…

– Очень просто. Шкворень к хвосту привязали и-в пруд.

– Ну, пожалуйста, не надо!

– Надо. Он – бродячий. Значит, заразный. У него, наверное, лишай. Так что мы делаем благородное дело: спасаем население от заразы.

– Никакой он не больной. Вы же сами берете его руками.

– Мы рискуем.

– Отдайте его мне, и он не будет бродячим. Я возьму его домой.

– Ты живешь недалеко?

– Далеко. Это я к подруге приехала. Отдадите?

– Нет.

– Почему?

– Потому что утопим. Я так решил.

– Ну давайте я у вас его куплю!

– И много у тебя денег?

– Почти девятнадцать рублей.

– С собой?

– Нет, дома. Но я привезу!

– Дома, говоришь. – Геша посмотрел на меня долгим взглядом. – Пожалуй, я отдам тебе котенка. Просто так…

– Правда?!

– …Если ты разденешься сейчас.

– Прямо при вас?

– Да.

Я почувствовала, что краснею.

– Но ведь стыдно…

– Ах, стыдно? – усмехнулся Геша и подошел к котенку. Тот сидел на полу, привязанный за хвост к тяжелому шкворню, время от времени вставал, тыкался в стороны и жалобно мяукал. Парень ударом ботинка опрокинул котенка на спину и наступил на живот. Котенок закричал – жалобно, пронзительно.

– А если я сейчас придушу эту падаль и он на твоих глазах кровью захлебнется? Из-за тебя! Не стыдно? Геша надавил сильнее.

– Не надо, пожалуйста, я сейчас! – Не расстегивая, я рванула платье через голову.

Ребята замерли, разглядывая меня..

– Дальше! – приказал Геша. – Что?

– Снимай трусы!

– Можно, я отвернусь?

– Можно.

Я повернулась к ним спиной и спустила трусики.

– Совсем снимай.

Я заплакала, но подчинилась.

– А теперь повернись лицом.

– Избушка-избушка, повернись к лесу… – кривляясь нараспев начал один из мальчишек.

– Заткнись! – прикрикнул Геша. Я стояла перед ними, прикрывая ладошками низ живота.

* * *

– Убери руки! – велел Геша. Двое остальных переглядывались весело и возбужденно.

– Ребята, ну пожалуйста…

– Козел, прищеми-ка котику лапку чем потяжелее. Котенок снова закричал, я вздрогнула, развела руки… И почувствовала, как слезы катятся по щекам.

А Геша шагнул ко мне, протянул руку. Я отпрянула:

– Отойди!

– Да ладно, ничего с тобой не случится. – Голос у нег стал хриплым, а глаза словно пленкой подернулись, стали! как неживые. – Отойди! – Я отступила еще на шаг. Все, дальше некуда – стенка.

– Геш, а чего ты ее уговариваешь? Я щас котику петельку на шею сооружу да затяну потуже – она снова шелковой станет.

А тот словно не слышал. Сделал шаг ко мне, еще шаг…

– Здесь командую я. Поняла? Я!

Прямо в лицо дохнуло гнилью порченых зубов. И тут снова закричал котенок!

Я оттолкнулась от стены, как пружина, и изо всех сил толкнула долговязого Гешу в грудь. Он неловко взмахнул руками и упал на спину, навзничь, глухо стукнулся головой о цементный пол и замер. Козел метнулся ко мне, но запнулся обо что-то на полу, ударился коленкой и упал, взвыв от боли, обхватив ногу рукой. Я схватила кирпич и пошла на третьего. Он был щуплее этих двоих и, наверное, лишь немногим меня старше.

– Ты это, мы же ничего, ты кончай… – И кинулся бежать, напуганный. Я бросила ему вслед кирпич. Потом кое-как натянула платьице, упала на коленки перед котенком и стала отвязывать проволоку от хвоста. Я дрожала, слезы ли лись из глаз, и все приговаривала, то ли котенку, то ли себе:

– Не бойся, тебя больше не будут обижать. Геша пошевелился, застонал, я замерла, схватила теплый живой комочек и бросилась прочь. Чуть не упала с этажа, впопыхах ступив мимо сходней, больно, в кровь, разодрала ногу, но бежала, бежала мимо домов, мимо пустынных в жаркий летний день улиц, мимо автобусной остановки, мимо сквера… Казалось, что меня непременно догонят и все начнется сначала…

Домой приехала уже вечером. Ездила на разных троллейбусах, на метро – все казалось, что за мной следят.

Потом я долго, наверное, с полгода, боялась ходить по улице. И ночами снились какие-то жуткие кошмары…

Котенок вырос, стал пушистым рыже-белым котиком. Я хотела назвать его Пушком, но папа, узнав, что подобрала его на улице, обозвал Люмпеном. Тоже хорошо – Люмик.

Родителям о случае на стройке я ничего не рассказала – стыдно было.

Люмик сейчас живет у бабушки, в деревне, ему там хорошо. А мне?..

…Из-под душа я вылезла совершенно без сил, упала в кровать. О том, что весь этот кошмар завтра повторится снова, думать не хотелось. Я и не думала.

Глава 14

Проснулась я очень рано, едва-едва рассвело. Девушка-соседка еще спала, мне очень хотелось ее разбудить, расспросить – где же все-таки я оказалась и что со мной будут делать дальше. Но будить не стала, просто лежала и думала.

Что там сказал Док? Бизнес? Ну ладно, отснимут они со мной пару-тройку кассет, что дальше? Скажут спасибо за сотрудничество и отправят восвояси? Вот уж вряд ли. Да сейчас этой порнухи по стране снимается – километры, безо всех этих фокусов с похищениями и прочей ахинеи. Платят девчонке пятьсот баксов, она отработает день, и никаких хлопот. Живет припеваючи и ждет следующего предложения.

А у этих ведь никаких гарантий, что я не пойду куда-нибудь в милицию и не расскажу обо всех их художествах. То, что они могут представить кассету друзьям, родственникам, – так мне, предположим, начхать, в каких я там видах и позах – меня унизили, заставили… Вот только по какой статье их привлекать – не за распространение же порнографии? Похищение? Что-то не помню я такой статьи в нашем уголовном кодексе. Растление малолетних? Это могут, Малышка – малолетка.

Да это и не важно, как гласит народная мудрость, был бы человек, статья найдется. В любом случае эти ребята (и девчата – невесело усмехнулась я, вспомнив Марту и Доктора) рискуют…

Но что-то не выглядят они ни сильно рисковыми, ни сильно напуганными.

Потому что знают: никто никому ничего не расскажет. Значит, выпускать отсюда ни этих девочек, ни меня не собираются…

Я почувствовала, как мурашки побежали по спине… Меня не выпустят…

Меня просто убьют. Или – чего похуже. Что может быть похуже – я так и не представила, просто лежала в каком-то оцепенении. Так бывает во сне – хочешь убежать, а ноги тяжелые, непослушные… Кричишь, а крика ни ты, ни кто другой не слышит… И тебя – настигают.

Эти ребята – маньяки. Другого объяснения не оставалось. Я металась на кровати, прикусывая одеяло, и едва не стонала от безнадеги – ну надо же!

Потом успокоилась. Лежала вытянувшись, и одна мысль пульсировала в висках: выбраться, выбраться, выбраться!

Как и когда – потом разберемся. А пока – подчиняться, делать вид, что сломлена… Не может же не быть совсем никакого выхода? Я снова горько усмехнулась… На окне – мелкая решетка, дверь – на замке, за дверью – охранники… И – Марта с Доктором. Эту «сладкую парочку» я боялась почему-то больше всего.

Вспомнила, как собиралась на свидание с Володей, как села в машину… Дура!

Ведь этот верзила мне сразу не понравился…

Может, Володя выручит? Он ведь такой сильный! А может, и думать уже обо мне забыл: подумаешь, курортный роман… А может… Я похолодела: если Володя связан с этими…

Я лежала и плакала. Наверное, никогда больше не увижу ни Володю, ни моря, ни людей нормальных… Эти сумасшедшие замучат меня…

Лежала и плакала. И незаметно уснула. Без снов.

– Подъем! – Я вскинулась на кровати и снова легла, натянув одеяло до подбородка. Парень, открывший дверь, кинул принесенную одежду на пол, но уходить и не думал.

– Подъем, Милашка, – снова процедил он, теперь уже приторно-слащаво: похоже, такая манера разговора была обычной для здешних обитателей. – Да запомни, девка: тебя зовут Милашка и никак иначе. У тебя нет другого имени, ты нигде не живешь, ты живешь теперь здесь… Если выживешь…

Моя соседка уже поднялась с постели и, обнаженная, стояла перед ним, опустив руки вдоль бедер. Глаза ее были пусты и равнодушны.

– Доброе утро, Крошка.

– Доброе утро, – еле слышно ответила девушка.

– Можешь пойти пописать. – Парень отдернул занавеску и приглашающе кивнул.

Он не отошел – стоял и смотрел.

Девушка вышла.

– А ты не хочешь?

– Нет! – Я все еще лежала в кровати.

– Ну что ж… Тогда – гимнастика. Утренняя. – Парень нажал кнопку магнитофона, принесенного с собой, сел на стул, вытянул ноги. Девушка начала двигаться под музыку.

– Я же сказал: гимнастика. Для обеих. Крошка, объясни новенькой!

Девушка взглянула на меня, в глазах ее мелькнули страх и сочувствие:

– Вставай! Нельзя! Накажут!

– Обеих, – процедил парень.

– Вставай! Ну, пожалуйста…

Парень расстегнул брюки, вынул член и начал мастурбировать, глядя на танцующую девушку. Снова глянул на меня нетерпеливо и нервно:

– Ну!

А я вдруг успокоилась. Просто что-то изменилось, я поняла – что. Я перестала относиться к этому козлу как к человеку.

Больное общество производит больных людей? Или это время такое, что больные стали господствовать в об-ществе? Я совершенно согласна: в сексе возможно все, если это доставляет удовольствие партнерам. Не важно, Что партнеров больше, чем двое. Но эти ребята балдели не от секса – от того, что унижали и мучили других!

Все это я сформулировала потом. А в тот момент просто поняла, что передо мной не человек, а некое похотливое, глумливое существо, волею случая поставленное повелевать… Я поняла, почему в глазах у Крошки пустота и равнодушие, – она узнала это раньше. Вот только страх… Девушка боялась, боялась Малышка вчера… Я еще не знала – чего, но именно страх заставлял их безропотно подчиняться этой нелюди…

Стыдливость моя совершенно прошла. Я встала и присоединилась к соседке. Мы танцевали, поднимали ноги, наклонялись по его приказам, парень оглаживал себя, чмокал губами, сопел…

– Ну-ка поглядите, поглядите, какой, ка-а-к-о-о-й…

Мальчишечка балдел сам от себя.

Кайф ему поломали.

Марта вошла стремительно, скорее всего – стояла, подслушивала за дверью, и с размаху, сверху, ударила парня между ног длинной резиновой палкой. Глаза его выкатились, он упал на пол и засучил ногами. Лицо стало цвета вареной свеклы, ни вдохнуть, ни выдохнуть он не мог.

Марта удовлетворенно хмыкнула:

– Мудак!

С этим я была согласна.

Дама пнула его носком сапога. Парень уже дышал, но все еще сучил ногами. И получил еще один пинок, на этот раз сильный, под ребра:

– Пошел отсюда!

Кое-как встав на четвереньки, парень выполз из комнаты.

– Как спалось, Милашка? – Я не сразу поняла, что Марта обращается ко мне.

Пожала плечами.

– Напугал, кобель гнусный. – Ласковость в голосе Марты снова вызвала у меня мурашки брезгливости. И снова баба поняла, как смогла:

– Не бойся, девочка, милая Марта тебя в обиду кобелям не даст… Ты такая хорошенькая, такая прелесть… Хочешь сигарету?

– Хочу. Можно две?

Марта хмыкнула, ревниво глянула на Крошку. Бросила две сигареты.

– Смотри, с Крошкой – ни-ни. Живого места не оставлю. На обеих.

И подала зажигалку. Ласковая, нечего сказать. Я закурила. И думала – если взаправду эта жирная шлюха в меня влюбилась, то можно ли это как-то использовать? Но и слов Дока я не забыла: «Марта – психиатр. Хороший психиатр».

Блин, что за дом такой – психи и психиатры, еще более сумасшедшие!

– Одевайтесь и во двор! – приказала она и вышла. Я протянула вторую сигарету Крошке.

– Закуришь?

Девушка прикурила, несколько раз глубоко затянулась, не отрывая сигареты от губ. Выдохнула:

– Классно!

– Слушай, а как тебя зовут по-настоящему? Меня – Лена.

Та усмехнулась невесело:

– А меня – Крошка.

Я пожала плечами: ну Крошка, так Крошка. Может, ей так больше нравится.

– И давно ты здесь?

– А это как считать.

– Слушай, а как ты сюда попала? Девушка затянулась последний раз и ловким щелчком отправила «бычок» в унитаз.

– Милашка, ты вроде не похожа ни на ксендза, ни на батюшку. Что ты меня исповедуешь? Или у тебя работа такая?

Я разозлилась:

– Дура ты!

– Ладно, не обижайся. Может, ты и хорошая девка, а может – подсадка. А может, подсадка я, – почем ты знаешь? Одно тебе могу сказать – не откровенничай тут ни с кем. Выполняй все, что требуют. Иначе – накажут.

– Да что вы все как заведенные: накажут, накажут, накажут!.. Как будто меня тут собираются кормить пирожными и поить шампанским, а если вилку уроню – без сладкого оставят! Ту что – тюрьма, лагерь, пересылка?

– Может, и похуже.

– Ага! Когда тебя насилуют больше пяти человек, постарайся расслабиться и получить удовольствие! Так, что ли?

Крошка глянула на часы.

– Десять минут до построения, – и начала быстро одеваться.

Я залезла под душ, потом набросила на себя коротенькое платьице, – другой одежды парень не принес. Вышли мы вместе с Крошкой.

Ничего особенного не произошло. Всех девушек выстроили у бассейна в шеренгу. Нас было девятнадцать. Я обратила внимание, что половина девочек совсем молоденькие, не старше четырнадцати – пятнадцати лет, а двоим, Малышке и еще одной, темноволосой – по десять – одиннадцать. Сначала вдоль шеренги прошли трое охранников с собаками, потом появился Григорий Васильевич, Тесак – как я поняла, он был там главный. Он тоже медленно прошел вдоль строя, остановился напротив меня.

– Подними юбку, – прозвучал сзади приказ Марты. Я подчинилась. Тесак медленно осмотрел меня и, не сказав ни слова, пошел дальше. То же самое он проделал еще с двумя девочками и так же молча удалился. Двое охранников с собаками по бокам шеренги тупо усмехались.

Дегенераты! Надо же! Собрать дегенератов, маньяков и психов в одном месте – кому это пришло в голову?

Троих девчонок увели – как я поняла, для съемок. Нас покормили на кухне и предоставили самим себе – под охраной трех парней. Можно было гулять по саду, купаться в бассейне, загорать, читать книжки на террасе на задней стороне особняка.

Так прошло восемь дней. Меня никто не трогал, – разве что Марта время от времени бросала похотливые взгляды. Но, похоже, особой озабоченности не проявляла, – она являлась вторым человеком после Тесака, и ей было с кем поразвлечься. Уж я-то об этом не жалела.

Девчонок здесь действительно снимали в порнофильмах, но как я поняла – в необычных. Их били, заставляли делать совершенно мерзкие вещи… Причем, как рассказывали девочки, обязательно крупно снимали лицо. Этих психов не только сам процесс интересовал, эмоции нужны были натуральные, не игра. И главное, что их интересовало, что они старались уловить камерой, – страх!

Обстановка способствовала. Страх нагнетался постоянно, всем, чем возможно, – и угрозами наказания, и криками истязаемых, и их рассказами потом. Марта как главный «психиатр», похоже, не упускала ничего. Док тоже был фигурой зловещей, – девчонки бледнели и замолкали, когда он появлялся, особенно в своем белом халате. «Пазолини» с «Антониони»…

Система была такая: сначала избирали жертву, потом пристебывались за что-нибудь, дальше – наказание, какого все боялись – волокли к Марте или к Доктору… Но все обязательно под съемку.

Меня не трогали. И я дошла до такого состояния, что начала сходить с ума от страха: наверное, они задумали сделать со мной что-то необычное и совершенно ужасное, неописуемо мерзкое… Кошмарные ночи чередовались с кошмарными днями, когда все время ждешь, что вот скоро, сегодня, сейчас… Я точно обезумела…

Территорию особняка охраняли человек пятнадцать. Это были здоровые, туповатые на вид и равнодушные жлобы, подчинялись они только Тесаку, во всяких «играх» не участвовали. Время от времени Марта, надо думать, по согласованию с Тесаком, «дарила» им в пользование пару девчонок «для снятия напрягу», как она выражалась. Но меня и здесь не трогали.

Еще в особом домике жили шестеро парней, которые подчинялись Доктору.

Вернее, трое из них были «технарями» – занимались аппаратурой, съемками ну и всем таким. Трое других – сволочи, эти вместе с Доком и Мартой издевались над девушками и насиловали их. Как раз те трое, что были у меня в квартире.

Да, еще два-три раза за эти дни приезжали машины, – видеть я их не видела, но слышала. После первого приезда исчезли три девочки, после второго – еще две, среди них и Крошка. Появилось и двое новеньких, – но ко мне в комнату так никого больше и не поселили, я жила одна.

Жила – это сильно сказано. От страха и неизвестности я уже перестала спать по ночам, а если и спала, то сны походили на галлюцинации – такими страшными и явными они были. Иногда даже приходило в голову, что меня сюда специально привезли, чтобы свести с ума… Вот только зачем? Я стала подумывать о самоубийстве. Но как? Утопиться в унитазе?

Перегрызть вены на руках? Так ведь эти сволочи и умереть не дадут – попытка самоубийства приравнивалась к побегу.

Во время одного из построений Марта, улыбаясь, рассказала, что был здесь такой случай – одна из девушек попыталась вскрыть вены осколком стекла. Это заметили вовремя. Доктор аккуратно заштопал руку. Потом девушку голой посадили на цепь около домика Дока, привели здоровенного кобеля… Так продолжалось несколько дней, потом девушка исчезла.

И все же я решила бежать. Выбора у меня не было.

Но на девятый день, вернее, ночью, убежала Стрелочка – худенькая белобрысая девчонка лет четырнадцати. Ее поймали утром, привезли на машине. Нас всех выстроили у бассейна и заставили смотреть…

Избивали девочку страшно. А потом Док надел свой белый халат, подручный принес раскаленный железный прут…

А я отключилась. Упала в обморок и очнулась только ночью…

Все! Не могу я больше об этом! Дрон, откуда такие берутся!..

Глава 15

Ленка вся сжалась в комочек, плечи трясутся, зубы выбивают дробь. Только бы не истерика.

Бережно обнимаю ее за плечи, подношу флягу с коньяком к губам. Девушка с трудом делает первый глоток, еще, еще. Все. Плечи опустились, тело обмякло.

Плачет. Хорошо. Выплачется – станет легче.

Откуда такие берутся? Власть… И слово-то, как удар кнута. Какой-нибудь мальчонка поначалу ловит бабочек и палит им крылья спичками. Ему ведь и оправдываться не нужно – бабочки вредные, потому как гусеницы березовые листики и травку жрут. А то, что красивые, – это уже не важно: важно, что вредные. И он, шести-семилетний сопляк, определил это сам. А потом – забить камнями собаку, потому что бродячая… Но это – хулиганы. А примерные девочки и мальчики доводили до слез соучеников на пионерских сборах – урок прогулял или одет не по форме. Ага, нет теперь пионерии, но одетых не по форме – пруд пруди.

Чем там еще развлекались? Раньше – проще: обсудить с партийной принципиальностью моральное разложение коллеги – спит не с женой, а совсем наоборот и, что самое противное, особо и не скрывает! Сейчас? Промчаться на затаренном авто с гладкой телкой мимо припухающих на остановке сограждан, – автобус хоть и пришел, да водитель никуда не торопится – с задумчивостью роденовского мыслителя смотрит на колесо, с задумчивостью обходит машину кругом, задумчиво закуривает…

И все это только штришки, элементы власти. Но даже такая дает ощущение собственной значимости без особых усилий. Ну и любое издевательство легко обзывает себя борьбой. Понятно – за справедливость, еще лучше – во имя.

Те, кто покруче да поволчистее, – начинают просто отнимать. Он – хилый, слабый и трусливый, я – сильный, смелый, так почему он, а не я? И растут по городам и городкам когорты «кожаных мальчиков»: с надутыми мышцами и квадратными стрижеными головами… Мне всегда было странно: неужели они на самом деле не понимают, что накачать такие мышцы – это годы труда, а пробить – достаточно маленькой пистолетной пули? И ничего уже для вас не будет: ни моря, ни солнца, ни девочек, ни авто – ни-че-го!

Вроде очевидно, а «кожаных мальчиков» все больше…

Как там в Книге Притчей? «Таковы пути всякого, кто алчет чужого добра: оно отнимает жизнь у завладевшего им».

Ну а самые бездарные подаются в националисты. Никак не может выделиться человечек: ни ума особого, ни таланта, ни трудолюбия: а тут – ничего и не нужно.

Ты изначально лучше других, потому что таковым родился.

Причем не просто лучше – самые-самые!

Тут не важно, какой националист – украинский, русский, еврейский…

Наблюдал как-то по «ящику» одного юного фашисти-ка. Этот был националист «биологический». Дескать, человечество как биологический вид ухудшается жутко. И парни и девки пьют, курят, ничего не читают, ну и в таком духе. А множество – просто больных, их лечат, а значит, жизнь поддерживают искусственно, а значит – ежели так покатит дальше, человечество как вид вымрет. Потому хорошее предложение: всех людишек, какие некачественные, стерилизовать, а лучше – усыплять.

Парнишка такой спортивный, загорелый, начитанный… Жаль только, что торчал по другую сторону экрана. А то: бы я с ним поговорил. По-доброму.

«Ты во всем прав, старина. Полностью тебя поддерживаю. И твою теорию. Но надо бы начинать в жизнь претворять».

«Обязательно. И немедленно!»

«Вот и отлично. Так что начнем. С тебя».

«Как! Я же полноценная личность! Умен, образован! Физически развит. Не пью, не курю, не „голубой“…»

"Нет, братец. Теорию ты изложил правильную, а вот сам под нее не подходишь.

Умен – это как сказать, образован – так это во вред человеческому виду, все беды от образования… И вообще – тело, на мой вкус, недостаточно пропорционально, подбородок не волевой, волосы совсем не в ту сторону вьются, да и оттенок паршивый…"

«Но почему ты решаешь! Ведь я же придумал!»

«Потому что я – сильнее. В полном соответствии с теорией. Сильный поедает слабого. Я сильный – ты слабый, подходит?»

«Но я имел в виду…»

«Не важно. Поздно. Уже претворять начали. Тебя как лучше – стерилизовать, усыпить или просто кастрировать?»

Предвижу в этом месте паузу.

Вообще-то с таким вот парнишечкой было бы просто. Набить морду в соответствии с его же теорией. Не поймет с первого раза – снова набить. Больно.

Зато без увечий и вреда для спортивного тела. И очень доходчиво.

Труднее с другими. У этих и теория расписана, и история вопроса – в глубь веков ушла, не докопаться, и офор-млена фундаментально и наукообразно, и отлита в чеканные формулировки. Не важно, как они звучат, важно, что рано или поздно найдется человек, принявший формулировку за аксиому и единственное моральное правило, и начнет «претворять в жизнь». Чем это может закончиться, известно.

Вообще-то, идиотов этих не так много, нормальные люди делом заняты, но идиоты – виднее. Вернее – слышнее. Потому как собраны в кучи и голосисты. В нормальное время, кажется, и вреда от них немного, а вот в смутное…

Такие сами себя выделяют и обзывают (элитой, крутыми, авангардом – это без разницы), присваивают себе право поступать с другими людьми по собственному произволу. Такие только себя считают людьми, а остальных массой, быдлом, чем-то средним между биологическими роботами и скотом…

На самом деле они себя из числа людей вычеркивают.

– Кто вычеркивает? – Ленка уже успокоилась, вопросительно смотрит на меня.

Старость не радость: оказывается, последнюю фразу я произнес вслух. И вообще – занесло меня…

– Это я о своем, о женском.

– Понятно. Ты, я вижу, тоже – выпить не дурак. – Она выразительно посмотрела на бутылку-фляжку в моей руке. Плескалось уже на дне. Как и положено мыслителю, я прикладывался к ней время от времени.

– Белая горячка на подходе. Ничего, на ногах перенесу. Ну как ты?

– Нормально.

– Извини, задам еще пару вопросов.

– Я правда нормально. Давай.

– Как ты все-таки сбежала?

– А я не сбежала.

– Поясни.

– Меня увезли. В багажнике.

– Не слабо…

– Никуда бы я сама не побежала. После" того, что они сделали со Стрелочкой, ни одна девчонка не решилась бы на побег.

– Но ты же решилась.

– Меня просто замкнуло. Очнулась от обморока – да это и не обморок был, шок какой-то, и сделалась как сомнамбула. Велели бы голой в Кремль пойти, – пошла.

Сказали бы со скалы броситься, – прыгнула. Короче, как радиоуправляемая модель Летучего Голландца…

– В кружке юных натуралистов…

– Натуралисты те еще…

– Так кто же тебя вывез?

– Охранник. По крайней мере я так решила. Когда вырубилась, мне, наверное, еще и вкололи что-то. Следующего дня я не помню, как в мареве все, – по-моему, просто шаталась по территории от дерева к дереву. Короче: не помню. А рано утром на другой день, ну, когда я в машину к тебе залезла…

– Вчера.

– Вчера? Надо же… У меня такое чувство, что неделя прошла, а то и две…

По мне, так и больше. Но размышлять об относительности времени уже облом – коньяк на донышке, а сию проблему «без литры белого» не решишь. Отложим до победы мировой рево… Тьфу, общечеловеческих ценностей.

– Не отвлекайся, – сказал я нам обоим. Ленка пожала плечами.

– Да уже и рассказывать нечего. Он пришел рано утром, еще темно было…

– Ночью?

– Да нет, рассвело скоро, я же помню. Открыл дверь, сказал: «Вставай». Я встала. «Одевайся». Я натянула платье. Потом?.. Потом он взял меня за руку и сказал: «Пошли».

Мы вышли во двор. Никакого другого охранника у дверей не было. Подошли к машине, которая стояла на боковой аллейке. Парень открыл багажник. Сказал:

«Залезай».

– Какая машина была?

– Что?

– Какой марки машина?

– Не знаю. Большая. Не «жигули».

– Иномарка?

– Не помню, честное слово. Наверное – Ладно, дальше. Ты ничего не спросила?

– Я же говорю, меня как в кипятке сварили – словно кукла заведенная. Просто сказала: «Я там задохнусь».

«Не задохнешься, ехать недалеко». Наверное, я стояла какое-то время, парень прикрикнул шепотом: «Залезай, живо. И не шуми. Сиди тихо, поняла?» Я кивнула.

Залезла в багажник, свернулась клубочком. Захлопнулась крышка.

Я слышала, как подъехали к воротам. Парень о чем-то говорил с охранниками.

Потом зажужжал электромотор, и мы поехали.

Ленка потянулась к фляге.

– Дай еще. Приложилась, глотнула.

– Тебе оставить? Тут чуть-чуть.

– Допивай.

– Прикури, пожалуйста, сигарету. Я передал, закурил сам.

– Ты догадалась, что тебя освобождают? Ленка хмыкнула:

– А я и сейчас в этом не уверена. Ведь так и не знаю – кто ты такой.

– За неимением гербовой пишем на простой. Боишься?

– Боюсь. Теперь я, наверное, буду бояться всю жизнь.

– Не. Это проходит.

– Ты знаешь это?

– Ага.

– Тогда потерпим.

– Вы долго ехали?

– Не могу сказать. Казалось, что я закрыта в каком-то гробу и не выйду из него никогда. Почувствовала, что лицо все мокрое. Потрогала руками и только тогда поняла, что плачу. Не знаю, сколько мы ехали: может, десять минут, может, час. Потом машина остановилась, открылась крышка, – я увидела, что уже рассвело.

Парень сказал: «Вылезай».

Я выбралась и стала рядом с машиной.

«Мы что, убежали?» – наконец спросила.

«Да», – ответил парень.

«Кто вы?»

«Это не важно».

«Нас поймают. И убьют. У них собаки».

«Не бойся».

Потом взял меня за руку и сказал: «Пошли».

Мы свернули на небольшую тропинку и шли минут десять. Остановились над дорогой, у большого камня. В тени его стоял другой парень. Мой провожатый сказал: «Будешь ждать здесь», – и ушел. Ни «здрасьте», ни «до свидания».

Тот, другой, протянул плед: «Завернись, поспи. Придется ждать».

«Чего ждать?»

«Машину».

«Нас не найдут? Эти?»

«Нет».

Странно, но я действительно заснула. Проснулась, – парень легонько тронул меня за плечо, – солнце было уже высоко. Я сказала: «Доброе утро».

«День уже», – усмехнулся парень. Потом сказал: «Приподними-ка юбочку».

Я оцепенела. Ну вот, начинается. Но покорности меня научили. Негнущимися пальцами подняла края платья.

«Ты не то подумала», – сказал парень, вынул из маленькой коробочки пластмассовый шприц, смочил ватку спиртом: «Повернись», – и ловко уколол в ягодицу.

«Не больно?»

«Нет. Зачем это?»

«Стимулятор. Это тебя взбодрит».

«Наркотик?»

"В таком смысле – нет. Держи. – Он подал мне сумочку. – Тут всякие необходимые мелочи. Теперь слушай. Сейчас появится машина. Зеленый «жигуленок».

Проголосуешь. Он подвезет тебя до города. Постарайся понравиться водителю.

Пригласи его домой".

«Я не поеду домой».

«Он тебя защитит».

«Он тоже с вами? Кто вы?»

Но парень не ответил. Послышался еле слышный писк маячка портативной рации, он сказал: «Пора».

Я стояла за камнем у края шоссе. Появилась машина. А я все стояла, мне снова было страшно, я не могла расслабиться и сделать хоть шаг.

«Пошла!» – Парень просто вытолкнул меня на дорогу прямо перед твоей машиной. Ну а дальше ты знаешь.

– И ты сразу решила меня очаровать – скользким путем стриптиза…

– Как ни странно, нет. Ты имеешь в виду трусики? Я сделала это механически, честно. А потом вдруг заметила, как ты на меня смотришь, и стало стыдно. Но – и приятно.

– Да?

– Понимаешь, Дрон, ты не просто хотел меня, ты смотрел… с восхищением!

Ведь правда?

– Да.

– А сейчас? Я тебе по-прежнему нравлюсь? После всего, что рассказала…

Зрачки ее расширились, глаза, огромные, темно-фиолетовые, где-то глубоко на дне таили страх и боль…

– Да, очень.

Девушка рывком пододвинулась ко мне, обняла за плечи, обожгла горячим дыханием…

– Пожалуйста, Олег… мне так это нужно… Пожалуйста. Я ощутил, как напряжено ее тело, выдохнул.

– Ты изумительная девочка…

– …мне так нужно… хочу чувствовать себя желанной, а не куском плоти…

Она задыхалась, ее губы скользили по моей груди, по плечам…

Одним движением я притянул ее к себе и опрокинул на спину.

Глава 16

Мы лежали опустошенные и ошеломленные. Это продолжалось бесконечно долго.

Виной ли тому нервное перенапряжение последних суток или странное сочетание алкоголя и тонизирующих таблеток, – страсть накатывала волна за волной и не позволяла оторваться друг от друга. Мои плечи и грудь были искусаны в кровь, – Ленка впивалась в меня, чтобы сдержать крики.

От более суровых ранений меня спас Сережка, Тимофеичев отпрыск. Верный режиму, при пробуждении он включил магнитофон во всю силу импортных динамиков что позволило девушке более непосредственно и безопасно выразить свои чувства.

Но обессилели мы, лишь когда пацан запустил девяностоминутную кассету по второму кругу.

«Ю-а ин зе ами нау…»

– Дрон, это было здорово… Можно я посплю?.. Девушка лежит на спине вытянувшись, положив голову на мое плечо. А я думаю о том, что женщина – самое совершенное творение на земле. Наверное, ради нее этот мир и создан. И каждая женщина знает, что она неповторима и удивительна, и ищет мужчину, который заметил бы эту неповторимость. Чтобы стать блистательной, женщина должна стать желанной.

«Ю-а ин зе ами нау…» Ты сейчас в армии. И расслабляться совсем не время.

А когда – время? Может, я воин по жизни? Ну а раз так, нужно сделать свое дело хорошо.

– Дрон, ты не спишь?

– Нет.

– Послушай, я все о тех, из особняка. Они все-таки больные? И кто меня спас? И – зачем? Зачем меня вообще похищали?

– Давай я расскажу тебе сказку. Или – напомню, ты ее наверняка знаешь.

– А может, мы лучше уйдем отсюда? Не можем же мы сидеть на этом чердаке вечность.

– Тебе здесь что, плохо?

– С тобой мне очень хорошо. Дрон… послушай, мы ведь останемся друзьями, правда?

– Ага. Добрыми друзьями.

– Ты такой милый и такой умный!

– Еще бы. А с чердака мы уберемся, когда решим – куда и как.

– Ты думаешь, нас ищут?

Я только хмыкнул. Ищут – это слабо сказано!

– А кто? Те, из особняка? Если бы только они! Знать бы точно'– кто. И еще мне вспомнились фразы девушки еще тогда, при встрече: «Я не вру, я фантазирую…» и «Сейчас мне нужно выдумать вас». Ладно, все мы видим только небольшой кусочек этого мира, остальное додумываем, досочиняем. Причем досочиняем настолько убедительно, что сами верим в это почти безоговорочно.

Вопрос лишь в том, насколько наши догадки близки к истине. Или к реальному положению вещей. Для меня это сейчас важно. Если я ошибусь, это будет стоить мне жизни. И, наверное, кому-то еще.

– Что ты молчишь?

– Извини, мне нужно подумать.

– Так я не дождусь сказки перед сном?

– Сказка при пробуждении вдвойне дороже.

– Почему?

– Она жизнь делает сказочной. Самая короткая утренняя сказка была та, что рассказывал слуга Анри де Сен-Симону: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела!»

– А кто это – Сен-Симон?

– Один мечтатель. Тогда его мечты никто не принимал всерьез и в жизнь претворять не собирался. А потому они были безопасны.

– Его действительно ждали великие дела? Он совершил их?

– Это не важно. Важно, что он слышал эти слова каждое утро.

– От слуги.

– Ага, от слуги.

– Я вспомнила, мы его проходили. Он был социалист.

– Утопический.

– Интересно, а сам слуга верил в то, что говорил господину?

– И это не важно.

– А важно то, что этот социалист без слуги и без лести не обходился. Я права?

– Права.

– Тогда немножко посоплю. Ты ведь будешь меня охранять?

– Буду.

– Надежно?

– Как в пирамиде.

– Я что, похожа на мумию? Тогда накину что-нибудь.

– Ты соблазнительна и совершенна.

– Льстец. Но я тебе верю.

– Уже веришь? Во всем?

– Я думаю, ты хороший. Добрый.

– Не боишься ошибиться?

– Не-а. Интуиция. Ты мне сразу понравился, еще в машине. Ладно, думай, мыслитель. Буду спать.

Я накрыл ее курткой, девушка свернулась клубочком.

– А ты знаешь, мне уже не страшно. Почти, – произнесла она. Через минуту се дыхание стало размеренным и ровным. Она спала.

Ну что ж, начнем думать. Вся беда в том, что у нашего брата мужика процесс думания заключается в построении логической цепочки умозаключений, опирающихся на факты, причем не на сами события, а на то, как мы их увидели и интерпретировали. А ежели фактов не хватает, мы изготавливаем «костыли», называемые «предположениями», и опираемся на них за неимением лучшего. Остается только верить, что предположения сии надежны, как краеугольные камни. В противном случае вся цепочка рухнет и погребет под собой «мыслителя». Фактов у меня маловато, предположений – сколько угодно. При этом нужно разрешить вопрос жизненно важный: насколько правдив рассказ девушки и правдив ли он вообще.

В пользу ее истории говорит эпизод в квартирке на Конева: ребятишки действительно не шутили, не играли и были явными садюгами самого патологического толка. Все остальное – се рассказы. Так что логической конструкции не получится, нужно решить, верю ли я девушке, всему, что она рассказала.

Тут сокрыт один парадокс, хорошо, впрочем, известный писателям, художникам, актерам, режиссерам и высокопрофессиональным разведчикам. Человек устроен так, что способен верить придуманному. Причем даже в том случае, если придумал это он сам. На бытовом уровне это звучит просто: «Так оно есть, потому что я хочу, чтобы так было».

Человек полностью сливается с выдуманным им образом, и тогда не только его поступки, но даже его соматические реакции вроде учащения сердцебиения или покраснения кожи будут реакцией не самого индивидуума, а выдуманного им самим (или кем-то другим для него) образа.

А потому никакая логика и никакой «детектор лжи» не в состоянии засечь обман: весь комплекс реакций – рас-ширение и сужение зрачков, изменение кровяного давления и частоты пульса, температуры тела на сотую долю градуса, изменение цвета кожи – ничто не способно выявить не правду. Ибо человек в данный момент является тем, кем себя считает.

Единственный «инструмент», способный распознать ложь, – это человек. Ведь даже если мы только познакомились с человеком, не сказали еще с ним двух слов, не обменялись ни единым значимым взглядом или жестом, этот другой нам уже либо симпатичен, либо нет. И это «либо-либо» мы даже не формулируем, а чувствуем:

«хороший», «плохой». При всем многообразии последующих вариаций – рода занятий человека, его взглядов на жизнь, манеры шутить и многого другого – последнее остается неизменным: хороший или плохой. Сложившиеся отношения могут быть сколько угодно приятельскими, но, если мнение «плохой» сложилось, оно будет лишь укрепляться.

Правда, есть люди «никакие» – они способны думать только о себе, но с их стороны возможны лишь мелкие пакости, а потому их не особенно замечают или принимают в расчет.

Интуиция, сказала Леночка. Большинство мужчин потому и ошибается в людях, что отказывается верить собственной интуиции, чувству, – более существенным кажется положение человека в обществе, его состояние, его суждения… Вся эта шелуха и становится ступеньками, фактами логических умозаключений. Потому-то и падать особенно больно.

Мне искренне жаль ревнителей «мужского ума» и «женского недоумия»: то, до чего мужчина будет додумываться и год, и два, оступаясь и терпя поражения, женщина понимает сразу. Мужики же недоуменно пожимают плечами и констатируют:

«Женская логика», имея при этом в виду что-то не стоящее внимания, легковесное и вздорное.

Правда, есть в женской логике или интуиции один существенный изъян, сделавший несчастными не одну тысячу прекрасных созданий. Его можно выразить в следующей фразе: «Любит меня, значит, хороший». Кто-то по поводу последнего может и спорить, но – не я.

Но женщина обладает безотказным оружием – обаянием и красотой. О какой-то мужской логике вопрос тогда не стоит вовсе, а что до интуиции, то и она бываем похоронена под воздействием прелестных чар, а на надгробной плите безвременно почивших мужского ума, прозорливости, а вкупе с ними всех прочих добродетелей можно начертать эпитафию: «Я ей верю, потому что хочу ей верить». Или еще короче: «Я верю, потому что хочу».

Я хочу верить Леночке? Безусловно. Верю ли я ей?

Итак, как настоящий мужчина, я пошел на поводу логических построений и загнал себя в капкан. Значит, последний вывод из всего вышеизложенного: «Девушка врет, потому что я хочу ей верить».

Бред сивой кобылы! Вернее, сивого мерина.

Вернемся к тому, как можно распознать обман: его можно почувствовать. Все просто: когда нам врут, мы чувствуем беспокойство! Даже если ложь вдохновенна, что-то заставляет нас раздражаться или беспокоиться, причем предмет беспокойства может быть совершенно далек и от данного человека, и от содержания беседы…

Я испытывал беспокойство во время рассказа?

Нет.

Значит, я ей верю?

Да.

Но что-то мешает сложиться полной картинке… Придется девочку разбудить.

Хотя и жаль – спит сладко.

Леночка открыла глаза, едва я тронул ее за плечо, увидела меня и улыбнулась;

– Ну как? Нас ждут великие дела?

– Трудно сказать. Я же не социалист.

– И не граф?

– Бог знает: разве можем мы ручаться за своих прабабушек?

– Это точно. Я иногда чувствую себя графиней. Правда, молодой. «Три карты, три карты…» – пропела она.

«Тройка, семерка, туз», – автоматически констатировал мозг. И почему я считал, что третьей картой в выигрышной комбинации была дама? Эх, всегда так: нет времени подумать в нужной ситуации. А когда время есть, мысли гуляют сами по себе, как беспризорные коты…

– Ты обещал сказку. – Девушка капризно надувает губки, проводит по ним кончиком язычка…

– Погоди. Мне нужно спросить.

– Спрашивай.

– Кому ты еще рассказывала про котенка?

– Про какого?.. – Девушка запнулась, лицо ее потемнело.

– Извини. Понимаю, тебе неприятно…

– Нет. Просто жутко страшно. Все как-то забылось, а тут снова…

– Прости. Но чтобы выпутаться окончательно…

– Да не извиняйся ты, я все понимаю.

– Так кому ты рассказала?

Она сидела неподвижно, глядя в одну точку. Сказала тихо, словно выдохнула:

– Денису.

Потом подняла на меня глаза.

– Дрон, ты думаешь… Это он?.. И все это было спланировано еще в Москве?..

И квартирка эта полудармовая… И даже – Володя?..

– То, что Володя, если это все-таки Ларсен, а не кто-то похожий на него, замешан в похищении, – вряд ли. А вот то, что твоя встреча с ним и последующее похищение были спланированы заранее, – похоже, что да.

– Но кем и зачем? Боже, я ничего не понимаю…

– С особняком – все просто. Доктор, судя по всему, не соврал: это у них бизнес такой.

– Да какой там бизнес – это же законченные шизики, они сдвинулись уж не знаю на какой почве, – может, папашки им мастурбировать запрещали… На хрена им иначе этот цирк устраивать! Да на побережье только свистни – девчонок набежит сотня, готовых и на оральный, и на вагинальный, и на что угодно… И на камеру им плевать – только возбудились бы круче!

– Ну тогда слушай сказку.

– Какую еще сказку?

– Не знаю. Народную. Я ее в детстве читал где-то. Значит так, росло одно дерево кроной вниз, под землю. И царь получал оттуда великолепный жемчуг – крупный и чистый, какого не мог принести ни один ловец.

– В Индии, что ли, дело было?

– Пусть в Индии, какая разница. И вот один парень, пусть это будет Синдбад, решил узнать, откуда этот жемчуг берется. И полез на дерево.

– Вниз?

– Ну да, вниз.

– Тогда не полез, а спустился.

– Не привередничай. Спустился он по стволу, а тот ветвится и на ветвях селения всякие, города… Ты чего смеешься?

– Анекдот вспомнила. Пошлый, но тоже философский. Рассказать?

– Лучше дослушай.

Девушка прикрыла рот рукой, еле сдерживая смех. Похоже, это у нее от нервов. Вдруг тело ее обмякло, она прильнула ко мне, заплакала, всхлипывая и утирая слезы кулачком.

– Денис… как он мог… Может, он с самого начала… может, он поэтому начал за мной ухаживать?.. Чтобы потом… продать! – Внезапно оттолкнула меня, вскинулась:

– А все-таки, Дрон, чем ты занимаешься?

– Сижу на чердаке с девчонкой и периодически пытаюсь вывести ее из состояния маниакально-депрессивного психоза.

– А вообще?

– А вообще – пытаюсь прикинуть ситуацию и вылезти из того дерьма, в какое мы оба попали.

– Ладно, не хочешь отвечать, ну и не надо. А все же интересно, чем ты занимаешься, на жизнь чем зарабатываешь. Не бойся, замуж за тебя я не собираюсь.

– Вот еще. Это первый раз жениться страшно, потом привыкаешь.

– Ты женат?

– Был.

– Нормально. Шансы мои растут. А все же, кем ты работаешь? Только не свисти про преподавательство – ни за что не поверю, что такой парень будет корпеть со студентами или учениками за те нищенские рубли. – Ты ведь умен, хорош собой, образован…

– Ба, сколько комплиментов. Если будешь продолжать в том же духе – вынужден буду, как честный человек…

– Чем ты зарабатываешь, честный человек?

– Переводами.

– Это с какого же?

– С английского. Кто из нас другой-то знает.

– Поболтаем? – Девушка произнесла это по-английски. Похоже, она тоже решила разоблачить в моем лице сенегальского шпиона. Хотя нет – в Сенегале говорят по-французски. Значит, меня выдаст мой бруклинский акцент. Тут вы и попались, Штирлиц!

– Нет проблем, – отвечаю я по-иноземному, стараясь придать голосу интонацию беспечного гуляки. Наверное, именно так должны говорить где-нибудь во Флориде в разгар бархатного сезона. Впрочем, у них там весь год бархатный сезон.

– Так что ты переводишь?

– Книжки. Детективы, истории любви, фантастику.

– И нормально за это платят?

– Мне хватает.

– А откуда у тебя весь этот арсенал? – Она кивнула на автомат, увесистую «сбрую». – На дороге нашел и ней сдавать в милицию?

– Почти что.

– Ладно, фиг с ним, с оружием. Так все-таки спокойнее. Дрон, а может, уедем отсюда ночью?

Это она говорит уже по-русски. Повыпендривались – и хватит.

– До ночи еще дожить нужно.

– Ты это серьезно?

– Да нет. Присказка такая.

Девушка сидит, снова глядя в одну точку.

– Что, опять плохо? – спрашиваю я.

– Да нет, все нормально. Правда нормально. Просто раньше я всяких маньяков только в кино видела. А кино – оно кино и есть. Никак я это с жизнью не соотносила. Тем более со своей.

– Ничего, малышка, выберемся.

– Дрон, можно тебя попросить?

– Конечно.

– Если вдруг мы попадемся этим и не будет возможности выбраться, ты, пожалуйста… Ты, пожалуйста, меня… застрели. Только не больно, ладно? Ты ведь умеешь?

– Мы выберемся.

– Правда?

– Правда.

Девушка наклонилась к моим рукам, потерлась подбородком.

– Спасибо тебе. И извини… На меня находит… Не обижайся.

– Да брось ты. Слушай, а на квартире у тебя, в белом халате – это и был Доктор?

– Нет. Все трое – его подручные. Его самого там не было. Просто этот малый подражал Доктору. Если бы ты не успел, они сделали бы со мною то же, что и со Стрелочкой… Зря ты меня оттащил. Я бы их убила.

– Когда ты заснула в машине, я вернулся. Эти двое были мертвы. Кто-то выстрелил им в лоб.

Я внимательно смотрю на девушку. На лице ее никаких эмоций. Ресницы опущены, а лицо просто застыло. Словно маска.

Глава 17

Она подняла глаза.

– Хочешь, чтобы я их пожалела?

– Нет. Просто сообщил.

– А-а-а. То-то я соображаю, какой ты простой. И незатейливый. Лучше уж сказку доскажи.

– Про дерево?

– Про жемчуг.

– Может, сначала ты анекдот?

– Да не буду я перебивать. Рассказывай.

– Ага. Ну полез, значит, этот Синдбад вниз по стволу. Попадает в разные города, селения, спрашивает о жемчуге, а его отсылают все ниже. Наконец попал в некий город. И узнал про прекрасную пленницу. Девушка была рабыней у одного купца. Раз в неделю тот выводил ее на городскую площадь, привязывал к дереву, срывал одежду и бил плетью. От унижения и страха из глаз ее катились слезы, падали на землю и превращались в бесподобные жемчужины, игравшие всеми цветами радуги. Отыскать подобные по красоте и совершенству не мог ни один ловец ни в одном океане…

– А почему жители этого города не освободили ее? Ведь они знали, что она ни в чем не виновата.

– Купец продавал жемчуг земным царям с большой выгодой, а часть денег отдавал в городскую казну, и город становился все богаче, и жители носили все более роскошные одежды, устраивали пиры и увеселения и раз в неделю приходили на площадь поглазеть. Вначале некоторым было жаль девушку, находились и такие, кто с грустью вспоминал времена, когда была она весела и счастлива, а город был полон цветов и походил на прекрасный волшебный сад… Но потом стали жалеть лишь о том, что ее наказывают не каждый день, а значит, и богатство их растет медленнее, чем хотелось. И жители требовали, чтобы девушку выводили чаще и секли больнее…

– И что с ней стало?

– Юноша, а он был храбр и искусен в воинских упражнениях, освободил прекрасную пленницу, вывел ее из подземного города… Естественно, он влюбился в нее, и они зажили счастливо в домике на берегу океана, окруженном изумительным садом, полным редких цветов. Рядом был поселок рыбаков и ловцов жемчуга, и все они любили девушку за доброту и веселый нрав, а юношу – за мужественность и справедливость.

Она радовалась и проводила время в саду, где выращивала свои великолепные цветы. Иногда, по вечерам, она грустила, ей становилось жаль несчастных жителей подземного города, и тогда слезинки скатывались по ее щекам… Но когда приходил муж – слезы высыхали и им было хорошо вдвоем.

– А как же жемчуг?

– На земле чары пропали – они пропадают от солнечного света. И смех ее стал просто смехом, а слезы – просто слезами.

– А что стало с тем купцом, подземным городом и его жителями?

– Город постигла печальная участь. Бес алчности поразил жителей. Они избрали купца бургомистром и начали охоту на всех красивых девушек этого города.

Избивали их, заставляя плакать и надеясь, что слезы их превратятся в жемчуг.

– Но были же там, наверное, и другие? Они разве не вступились? Поэты, ученые?

– Поэты писали оды бургомистру и лирические стихи о том, как красив жемчуг, который они скоро обретут. Писатели сочиняли биографию бургомистра и создавали страшные сказки, которые давали читать прекрасным пленницам. Те снова плакали, но слезы оставались лишь слезами… Ученые… Одни высчитывали, какое количество страданий должно перенести, чтобы слезы превратились в жемчуг. Другие философически доказывали необходимость страдания одних ради процветания других.

Третьи – инженерная мысль ведь не дремала – придумывали все новые и новые орудия пыток… И красивые девушки в этом городе исчезли. Исчезли и дети, – женщины боялись рожать, да и мужчинам стало не до любви. Они вооружились и стали воевать, отнимая друг у друга богатство – раз уж нельзя обрести новое.

Бургомистра обвинили в измене и повесили на шпиле ратуши.

А в городе бушевал разбой. Кровавые драки и столкновения перемежались циничными оргиями. Наконец в живых осталось лишь несколько – это были самые бессердечные, жестокие и вероломные. Они сумели объединиться и перебить всех остальных, а победив, устроили пир, собрав горы сокровищ на площади, той самой, где когда-то истязали прекрасную девушку. Они праздновали победу и поднимали заздравные чаши, но при этом каждый сыпал яд в бокал товарища.

В живых осталось двое. Они назвались братьями и решили господствовать вместе, и подписали нерушимую клятву кровью, и обнялись для братского поцелуя, и вцепились зубами друг в друга… Один оказался проворнее – он перекусил сопернику горло.

И он сидел на грудах сокровищ, пораженный безумием, бесславием и бессмертием.

И душа его подвергалась невыразимым мучениям неутоленной алчности, зависти и злобы.

И этим мукам нет предела.

…Некоторое время мы сидели молча. Потом Лена сказала:

– Дрон, а ведь ты все это выдумал.

– Разве?

– Ага. Я тоже читала эту сказку в детстве, в ней была и девушка, слезы которой превращались в жемчуг, и жадный купец… А вот всего остального не было.

– А по-моему, так все и было.

– По крайней мере, работа переводчиком не прошла для тебя даром. Хотя, если ты переводишь так же, как пересказываешь сказки, представляю, что остается от оригинала…

– Но тебе понравилось?

– Еще бы. Но присказка понравилась больше. Эпилог будет?

– Обязательно.

– Буду ждать. А зачем ты мне, собственно, эту легенду рассказал?

– Для образности.

– Страдания стоят дороже смеха и веселья?

– Вот именно.

– Это слишком заумно и по-философски. Понятно, страдания умножают опыт, опыт рождает мудрость, ну и так далее. Какое это имеет отношение к нашим делам?

– Прямое. Ты же спрашивала, зачем измываться над девчонками, вместо того чтобы набрать профессионалок.

– Ну!

– Обычный порнофильм стоит довольно дешево. Семь – восемь тысяч баксов.

Естественно, на профессиональной аппаратуре. «Люкс» – дороже. Но и там все комплексы, скажем, садистские, просто обыгрываются. А ведь в этом особнячке ничего не имитировалось, все происходило по-настоящему. Настоящее изнасилование, настоящий стыд, настоящие истязания.

– И настоящее убийство… – прошептала девушка еле слышно. – Ведь эту девчонку, Стрелочку, убили… Зверски убили… И сняли все это.

– Вот такая кассета будет стоить дорого. Очень дорого.

– Понятно. Но, Дрон, кто ее купит?

– Рынок сбыта, боюсь, велик.

– Подожди. Я думаю, ни один человек ни в одной цивилизованной стране не станет смотреть изуверства, если будет знать, что это не игра и перед камерой не актеры. Ты же сам сказал, что ценно как раз последнее и именно поэтому видеозапись можно продать так дорого.

– Ленка, ответь быстро, какие программы или передачи ТВ привлекают больше всего зрителей? Ну?

– Сериалы, что ли?

– Не только в нашей стране – возьми мировую аудиторию.

– Боевики, эротика, спорт, новости, особенно прямые трансляции. Да, любые прямые трансляции.

– Точно. Особенно прямые трансляции новостей из «горячих точек».

– Почему?

– Потому что люди там умирают на глазах зрителей и умирают взаправду.

– Точно.

– Со времен Древнего Рима не изобрели ничего более увлекательного: наблюдать борьбу за жизнь, самому при этом не подвергаясь никакой опасности.

Представь, человек прожил скучный и обыденный день. Позади – не одна тысяча подобных дней, впереди – тоже ничего нового. Рутина. Жизнь размеренна и скучна.

Приходит, включает «ящик». Насилие, секс, кровь брызжет, машины бьются, девки визжат… Это бодрит. Еще больше бодрит сознание того, что сам ты – спокойно выпьешь порцию чего-нибудь и спокойно уснешь в своей постели. Под надежной защитой закона, полиции, банковского счета…

– А что в этом плохого? Я где-то читала: если человек обладает скрытой агрессивностью или склонностью к насилию, такие фильмы полезны для него: все эмоции как бы «проигрываются», но понарошку, у экрана телевизора.

– Для части людей, может, так оно и есть. Но для некоторых эти фильмы становятся своеобразным наркотиком. А к любому наркотику развивается привычка, и нужны все более сильные препараты.

– Значит, порно, которое снимали в особнячке, и является этим наркотиком?

– Пожалуй, да. Подростку-девственнику вполне хватит красивого плейбоевского клипа, и, если ему вдруг продемонстрировать физиологические подробности полового акта, да еще с извращениями, это может стать причиной существенной травмы, – каким бы раскованным не казалось общество самому себе в вопросах морали, романтизм возраста не приемлет уничижения идеала.

Ну а человек, для которого насилие и секс на экране являются видом допинга… Его психика постепенно привыкает ко все более извращенным и циничным эпизодам…

– Дрон, но ведь на Западе это дело настолько изучено и отработано, и фильмы они могут снять на любой вкус и заказ, и актеры так сыграть… Ну а гримеры… те вообще таких монстров делают – в кошмаре не увидишь!

– В том-то и дело, Ленка: сыграть! Зритель знает, что после съемок актеры смоют с себя красную краску, а «жертва» с «насильником» проглотят в баре по порции мартини, позлословят о режиссере и спокойненько разъедутся по домам…

– А тут все по-настоящему… Но ведь подобных психов не так много…

– Наверное, все-таки больше, чем мы можем себе представить… Какие-нибудь «клубы по интересам» в дальнем за-бугорье.

– Все равно. Продукция нелегальна – значит, закрытые просмотровые залы…

Очень дорого.

– Ты знаешь, маньяки свое сумасшествие болезнью часто и не считают. Или принимают ее за избранность. А за это люди готовы платить очень дорогую цену.

Часто – любую. К тому же, сумасшествие – болезнь заразная.

– Как это?

– Ну вот представь, какова будет реакция человека, узнавшего о том, что кого-то сбила машина?

– Жалко.

– А еще? Тайная, но естественная?

– Хорошо, что не меня.

– Точно. Каждый человек отличается от жука тем, что знает: он смертен.

– А ты уверен, что жук этого не знает?

– Не уверен, но предположим. Человек не знает точно о конечности земного своего пути и всю жизнь проводит под гнетом этого страха. Осознанного или скрытого.

– Брось ты. Многие живут так, словно собираются жить вечно.

– Каждый человек решает эту проблему сам. Одни – берут все от жизни, другие – ищут бессмертия души… А третьи нейтрализуют свой страх страхом смерти других.

– Это вроде Сталина или Гитлера?

– Вроде. Этакий перевертыш: «Чем больше людей отправлю на тот свет, тем меньше шансов попасть туда самому».

Кстати, сказка моя – не такая уж выдумка. С двенадцатого века в Западной Европе ведьм сжигали тысячами! В некоторых городах женщин истребили чуть ли не поголовно…

– И в первую очередь, наверное, красивых…

– Наверное… «Дьявольский соблазн» и все такое… Мы помолчали.

– Дрон, а, наверное, из тебя хороший бы проповедник вышел. Гуру.

– Не, я в академики подамся или в психоаналитики. Оно денежное.

– Так ты алчный!

– Еще бы. Но тщательно это скрываю.

– От самого себя тоже?

– А как же. Порок, о котором знаешь сам, уже не порок, а хобби.

Ленка вдруг замерла:

– Дрон! До меня только сейчас дошло!.. А что они с девушками потом делают?

Ведь убивают!

– Особнячковая шпана?

– Да.

– Думаю, нет.

– Почему? Ведь свидетели…

– Прежде всего, девчонки – товар, и дорогой. А деньги уничтожать они не станут, раз «бизнесмены».

– Куда же их девают? В проститутки?

– Вряд ли.

– Ну да! Девушка может-таки разговориться.

– Разговориться – тоже вряд ли. После такой «психиатрической обработки»…

Но сбежать с концами – может.

– Так куда же их девают? Я же помню, трое из особняка исчезли, их увезли.

– Думаю, их просто продали.

– Продали?

– Ну да. Граница-то рядом. И мотается туда ежедневно столько «челноков»…

– Но ведь паспорт нужен, еще какие-то документы…

– Если есть деньги – нет проблем.

– Но ведь на границе и милиция, и пограничники, и ка-гэбисты, или как они теперь называются. Риск большой – вдруг какая девчонка крик поднимет!

– Никакого риска. Вспомни свое состояние – «как кукла заводная». Все эти особнячковыс эксперименты направлены на главное: полностью лишить человека воли.

Страхом. Ну а для полной безопасности – легкий транквилизатор, – так можно целую группу вывезти без затей.

– Наверное, ты прав… Слушай, а я им зачем была нужна? Тоже для продажи?

Интересно, сколько бы за меня запросили?

– Продать, наверное, не продали бы, а вот поторговаться…

– Не понимаю…

– Ты приманка, «живец».

– И какую же рыбу на меня хотели поймать?

– Понятно, крупную.

– Володя?..

– Да.

– Они что, были так уверены в его чувствах ко мне? – Ленка усмехнулась:

– Мне, конечно, лестно, но я сама не знаю, вспомнит ли он обо мне вообще! Мужик он видный и небедный, а юг – место шебутное.

– Извини, но это даже не важно. На тот момент ты была его девушкой, и твоим похищением ему оказано неуважение… Больше – серьезное оскорбление! Цель – заставить его действовать, желательно – опрометчиво.

…Ну надо же, какой я умный и как все складно излагаю! Если бы эта же голова варила правильно, когда пляжный амбал на меня накатил… Хотя – условия были трудные: тяжелое похмелье, неясные перспективы, смертельная жара…

Можно добавить: тяжелое детство и деревянные игрушки… Короче: с кем не бывает!..

– Ты чего замолчал?

– Занимаюсь душевным самобичеванием.

– И как, больно?

– Нс-а. Как говаривал старина Маркс очень самоуверенно: «Ничто человеческое мне не чуждо». Я нашел для своей глупости смягчающие обстоятельства и объективные причины. И заключил, что во всем прав.

– Дрон, давай начистоту.

– Давай, – простодушно пожимаю плечами.

– Кто такой Володя?

– Крупный авторитет. Насколько крупный – я и сам не знаю.

– Авторитет в чем?

– Просто: авторитет.

Девушка опустила глаза, покраснела. Потом спросила:

– Он что, преступник? Пожимаю плечами.

– Это может определить только суд.

– Ладно, не хочешь отвечать, не отвечай. По-твоему, он как-то связан с теми, из особнячка?

– Как-то – да.

– Так он…

– Нет, малышка, он – наоборот. Эти ребята – из другой команды, и между ними началась свара. Хорошо спланированная и подготовленная.

– Поняла. Но вот еще что… Дрон, каким боком ты во все это влез?

– Таким же, каким и ты.

– Тебя похитили? – недоверчиво усмехнулась девушка.

– Меня подставили. Круто, жестко и профессионально.

– Слушай… Значит, и наша встреча с тобой…

– Значит, так.

Губы девушки задрожали, я испугался, что она снова заплачет. А коньяк-то весь… Но она просто сказала:

– Мне страшно. – Сделала усилие, подняла глаза:

– Дрон, ты хоть знаешь, как нам выбраться?

– Знаю.

– Как?

– Молча.

Глава 18

– Ясно, – вздохнула девушка. – А все-таки сидеть вот так и ждать – очень неприятно. Муторно.

– Поспи.

– Посплю. До следующей сказки.

Девушка закрыла глаза. А мне придется еще разобраться. Схему я выстроил вроде бы правильную, все в нее укладывается. С одной стороны группа Ральфа-Ларсена. С другой – противостоящая ей команда «Тесак – малое творческое предприятие» со своим «объемом работ» и незаурядно высокими доходами. Может, и не такими крутыми, как у группы Ральфа, контролировавшей город целиком, но все же достаточными, чтобы ими не делиться и начать свою игру. Хотя бы за власть в теневой экономике Приморска.

Итак, тот, кто начинает, имеет преимущество. Начали, судя по всему, люди Тесака. Убийством громилы на пляже, Ральфа, моей подставой. Начали еще раньше – похищением Леночки. Сюда хорошо вписывается и «теневик», работающий на Тесака в группе Ральфа-Ларсена. Но…

Во все это совершенно пока не вписывается ряд эпизодов.

Первый: двойная подстава со мной и Леночкой – уж больно сложная, требующая серьезной организации и координации операция, причем меня используют как «раздражитель» для обеих сторон. Не по Сеньке шапка. Спланировать такую операцию местечковому бандформированию не по силам, а главное, ни к чему. Даже если там все сплошь психиатры.

Второй: «чистильщик» и убийство парней у Лены в квартире.

Третий: появление в городе спецназа.

Четвертый: Денис. Судя по всему, он задействован в некоей службе или группировке, занимающейся как минимум поставкой девочек и мальчиков влиятельным людям для развлечения, ну а как максимум – с целью шантажа, получения дополнительной информации, влияния.

Но это никак не увязывается с особнячковой шпаной: совершенно другой уровень! Если только…

Итак, примем как рабочую гипотезу. Существует служба, организация или группировка, целью деятельности которой является специальная подготовка девушек для последующей работы с сильными мира сего. Основная Цель – влияние; вспомогательная – возможность шантажа.

Да, это не мелочь по карманам тырить!

Обладая подобным серьезным влиянием на высокопоставленного человека, можно запросто ковать деньги, причем не отходя от кассы! Если я получаю своевременную информацию о будущей отставке вельможной персоны или даже могу повлиять на время и условия этой отставки, значит, я знаю, что определенные договоры с инофирмами так и не будут заключены, зато будут заключены другие с другими… Исходя из этого, я смогу как минимум – необычайно выгодно продать информацию или просто получить деньги «за содействие» в устранении неудобного человека и продвижении нужного; а как максимум – обладая необходимыми связями и определенным капиталом, выгодно сыграть на валютной и фондовой биржах.

А можно и совместить эти два вида бизнеса.

Если операцию подготовить постепенно и осторожно, особенно на валютной бирже, скупая доллары или рубли – в зависимости от того, начнется ли операция с игры на понижение или на повышение… Если имеешь точную своевременную информацию, можно сыграть и на то, и на другое, это уже дело техники. А информация неточной быть не может, если событие подготовил ты сам!

Учитывая, что колебания курса валют и курса акций могут быть очень существенными – до двадцати – тридцати процентов, – общая прибыль будет выражена восьми-девятизначной цифрой! В долларах!

Ничего себе информация к размышлению!

При таких раскладах ни особнячковая шпана, ни группа Ральфа сюда никак не привязываются!

Хотя – есть одно соображение…

Предположим, эта неизвестная организация, назовем ее условно Службой, решила обосновать в Приморске некий «центр подготовки персонала», выбрала для этого особнячок и поручила определенному лицу подобрать кадры и организовать обучение. Лицо это конечно же не Тесак: его с корешами могли привлечь только для охраны, и то с большой оговоркой. И вот это неустановленное лицо, пользующееся доверием шефов, сговорилось с Тесаком, его ребятами и иными заинтересованными сторонами и открыло на базе особнячка свой маленький бизнес – торговлю специфическим порно и девочками. Впрочем, маленький он только в сравнении с основным.

И тут хорошо бы знать главное: заведен ли этот «маленький» особнячковый бизнес по согласованию с шефами как дополнительная статья дохода, либо как вспомогательное средство для подготовки и проведения крупного будущего шантажа, или же приморский представитель Службы соорудил этот гешефт на свой страх и риск, и, значит, это его личный с компаньонами бизнес. Или, говоря проще, «левак».

Хорошенькая выстраивается картинка.

Предположим, этот «теневой» бизнес как-то засветился, о нем узнали московские боссы. Их реакция? Наказать ослушника и ликвидировать особнячок, причем тихо и скрытно: любая заваруха может высветить и поставить под угрозу основное дело. Хе, что-то нынешняя каша в Приморске так же похожа на тайную операцию, как первомайская демонстрация на собрание масонской ложи! Шлепнуть мэра в центре его же города среди бела дня – какая уж тут конспирация?!

Рассмотрим другой вариант. Скрыть связь особнячка с основным бизнесом и шефами в Москве можно, представив нынешнюю заваруху в городе ординарной разборкой мафиозных местных группировок. Единственно, о чем нужно позаботиться, – это чтобы любой человек, сумевший эту связь обнаружить, был устранен.

Это теплее. Под газетный шум о разгулявшейся и наглеющей преступности, под требования разного ранга нар-депов немедля наказать и искоренить можно провести широкую операцию со стрельбой и дымом, в ходе которой и похоронить возможные концы к боссам.

Ну что ж, пока игра идет по этому плану.

Как там Кузьмич сформулировал по рации с большевистской прямотой:

«Профессионалы начали разборку на нашей территории». Хотя до убийства мэра в пользу профессионализма исполнителей говорил только выстрел в затылок тому амбалу, оставленному мною на пляже. Тогда же Кузьмич отдал приказ «открывать огонь на поражение». И говорил все это по ординарной рации с прямодушной присказкой: «Мне скрывать нечего».

Итак, что мы имеем?

Некто, назовем его Левак, открыл близ Приморска «параллельный» бизнес. Кто он? Кузьмич? Почему нет? Мужик с головой, со связями, с хваткой. Ларсен? Скорее всего, нет, – авторитет. Бест – очень даже да: шустр, честолюбив, умен. Кто остается? Назовем его Некто. Я мог его видеть, но не заметить. Или – не обратить внимания. На кого я внимания не обратил? Старичок – божий одуванчик?.. Денис?..

Ладно, оставим пока, пусть будет Некто. Левак.

Но есть еще одна персона – представитель Службы. Основной. Организатор.

Контролер. Самое смешное, что имена можно назвать те же. Правда, если разыграется воображение, можно прибавить к названным майора-безо-пасника, грузина – торговца спиртным и шахтера Степана Тимофеевича. Ну а по законам приключенческо-шпион-ского жанра (уж нам, сенегальско-сомалийским шпионам, это известно как никому) главным подозреваемым должен стать кобель Джабдет, специально обученный и проинструктированный в чуждой нам спецслужбе!

* * *

Эх!.. Курить хочется – зверски, водички похлебать…, И спать. А потом можно и заново в вечный бой, ибо покой, как сказал поэт… И тот достоин, который в бой… Каждый Божий день… Смело, товарищи, в ногу…

Одно из двух: или принять лошадиную дозу бодрящих, или спать. Боюсь, бодрящие в таком количестве повернут путь моих мыслительных изысков в такую мерцающую сторону, что Кашпировский с Фрейдом разрыдались бы, получив для проверки теорий столь сугубого пациента. Но где гарантия, что я не начну потом мочиться в супружескую постель? Ах да, я же не женат. А вот это как раз не важно, – пусть это будет чужая постель, лишь бы достаточно супружеская!

К тому же покойный Фрейд мне не помощник.

«Товагищ! Вы ели что-нибудь сегодня?» – «Нет, Владимир Ильич». – «Тогда – спать! Это – агаиважно!»

Ну, раз сам вождь пролетариата…

Я ложусь на спину и закрываю глаза.

Итак, похоже на то, что все я просчитал правильно. Огорчает одно: если в деле замешаны такие деньги… Хуже денег – только политика. Надо же, какая глупость лезет в голову. Почему глупость? Деньги никому не нужны, но все, что можно за них купить, – просто необходимо. Это и есть свобода. Когда при деньгах.

«Свобода – это осознанная необходимость». Маркс сказал. Поздненько я начинаю классика ценить. Осознанная необходимость жить вечно. Осознанная необходимость быть. В гармонии с самим собою, с миром и с вечностью. С Богом.

После девяноста пяти непременно стану проповедником.

«И истинною любовью возвращайте все в Того, Который есть глава Христос».

Спать. Спать. Спать.

Что же я все-таки упустил?..

Потом. Спать…

Я бегу по пустыне. Но под ногами не песок, а камни – красные, раскаленные от жары. Если наклониться, камни отливают золотом. Пытаюсь дотронуться и отдергиваю руку: горячо, боль пронзает до самого плеча. Хочется пить. Я выпрямляюсь и оглядываюсь, – солнце не правдоподобно быстро поднимается в зенит, и я вижу, что все пространство вокруг сияет червонным золотом. Это же Золотая долина! Эльдорадо! Загадочная земля, которую столетия безуспешно искали поколения конкистадоров – солдат удачи.

И вот я здесь. Один. Я – владелец несметных сокровищ… Горло сушит, раздирает от жажды, жара становится нестерпимой… Солнце достигает зенита, и весь его жар, отраженный от блестящей поверхности, концентрируется на единственной чужеродной здесь темной точке… На мне.

Мир становится нестерпимо белым, я падаю, раскаленная масса летит мне навстречу, и я успеваю понять, что едва коснусь ее, как мгновенно обращусь в пар, в пустоту, в ничто…

– Два… Три…

Как жарко, безумно жарко… Я чувствую, как пот струйками стекает по спине, по лбу, по щекам…

…Четыре… Пять…

Открываю глаза. Пространство вокруг залито ослепительно белым светом. Я ощущаю собственное тело, неподвижно распростертое на прохладном шершавом брезенте… Ьрезент упруго ласкает щеку… Мне хорошо…

…Шесть… Семь…

Голос становится визгливым и торжествующим. А я чувствую затаенное напряжение зала, тысяч людей, ожидающих слова «аут», чтобы взорваться воплем восторга, празднуя мое поражение…

Если я не встану, меня добьют. Если встану – снова попытаются сбить… Сил уже нет… И брезент так приятно холодит щеку…

Друзья, наверное, будут жалеть обо мне… Это тоже приятно…

Мелодия едва-едва слышна, но очень знакома… Эту песню любил один мой друг… Какие же там слова?..

…Но я не дам врагам своим Вдыхать злорадства сладкий дым; Когда я выползу живым Из амазонской чаши…''[1].

…Восемь… Словно визг циркулярной пилы о железо…

Но я уже на ногах. В боевой стойке. Стопы расставлены, руки прикрывают корпус и голову, плечи расслабленно опушены, готовые в долю секунды взорваться отработанной серией ударов.

Голова опущена, подбородок прикрыт хорошо… Из-за слепящего света я не вижу рефери, но знаю, что сейчас он внимательно смотрит мне в глаза, пытаясь определить, могу ли я продолжать бой… Ну же! Ну!

Бокс!.. Голос – словно скрип ржавой двери… Зал взрывается криком!

Но… Противника я не вижу! Его просто нет. Как нет и рефери. Ринг, канаты, белые лампы над головой, за завесой сигаретного дыма угадываются лица зрителей, искаженные азартом…

«Ну что ты стоишь! На тебя деньги поставлены! Работай!»

Но если нет противника?..

Значит – бой с тенью. Это просто, как на тренировке.

Я расслабился, стало даже весело. Серия прямых… Прямой – боковой – прямой… Сайдстеп, через руку… Прямой – боковой, на отходе…

Зал наполнился свистом, улюлюканьем, смехом… Да что они, за шута меня держат? Я тоже хорош… Останавливаюсь, опускаю руки… Удар в голову на миг ослепляет, инстинктивно «ныряю», бросаю правую руку и «проваливаюсь», – кулак попадает в пустоту… Следующий боковой противника едва не сбивает меня с ног. Я немного «плыву», меняю стойку и начинаю «танцевать» назад и в сторону, восстанавливаю дыхание…

Ну что ж, уже лучше. Противник есть, просто я его не вижу. Зато начинаю чувствовать…

Едва заметно колыхнулся воздух. Здесь: бросаю два прямых. Есть! Плечи, суставы запели от приятного сопротивления. Еще разочек: правый-левый прямой.

Аккуратно, чтобы не «провалиться». Есть!

Зал затих. В голове снова разрывается электрический разряд! Пропустил боковой. Поменять стойку, потанцевать, уйти… Так, с головой порядок. Противник бьет сильно, но неточно. Правда, стоит ему попасть хорошо…

Бросаю наугад правый прямой. Попал!

«Что ты его гладишь! Он же тебя бьет!» – Это голос Вити Егорова, моего тренера.

Я застыл на месте. Уловил кожей щек неуловимое колебание воздуха…

Противник начал атаку. Я завалил корпус чуть вправо, бросил левую руку вразрез.

Голову обдало волной, холодя мокрый висок… Моя левая вошла жестко и плотно.

«Молодец! Вот так и давай». – Голос тренера теперь спокоен.

Сейчас я его завалю. Рука ухает, как в мешок… Почему же он не падает?

Должен же!

Я чувствую, как доски пола упруго прогнулись под тяжело осевшим телом.

Гонг!

Сижу в своем углу, стараюсь часто и глубоко дышать, чтобы восстановить силы. Не знаю, сколько раундов прошло, сколько впереди…

На ринге – рекламщики. Звучит какой-то музон ритмический наподобие «чижика-пыжика», под него маршируют едва одетые девицы в длинных сапогах, в поднятых Руках они держат рекламные проспекты. Голос диктора, одновременно наглый и бархатисто-сладкий, тягучий, вешает согласно прейскуранту:

МЫ ОБНАЛИЧИМ ВАШИ БЕЗНАЛИЧНЫЕ!

МЫ ОБЕЗЛИЧИМ ВАШИ НАЛИЧНЫЕ!

МЫ ПРЕВРАТИМ ВАШИ НЕТРУДОВЫЕ В ВАШИ КРОВНЫЕ!

«Кровные… Кровные… Кровные», – густо разносится по залу. Девицы на ринге одна за другой сбрасывают коротенькие платьица и маршируют по кругу голышом. Зал ревет. Откуда-то сверху на ринг сыплются долларовые бумажки. Зал неистовствует. Девицы одна за другой натягивают символические платьица долларового же цвета, извлеченные из ботфорт с фантастической ловкостью, и покидают помост под бодрый марш: «Весна идет, весне дорогу!..»

А диктор продолжает вещать, голос его вибрирует от вкрадчивости до упоенного восторга:

ГОЛОСУЙТЕ ЗА КАНДИДАТА «НОВОГО АЛЬЯНСА»!

ОТРЕЧЕМСЯ ОТ ОТЖИВШИХ ДОГМ!

ВЕСЬ МИР – У ТВОИХ НОГ!

НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ВЫБИРАЕТ «НОВЫЙ АЛЬЯНС»!

На потолке раскрываются невидимые шлюзы, и долларовые бумажки густо падают на зрительские ряды. Рев зала сливается в протяжный неистовый вой. Голос диктора дрожит, словно от сдерживаемого оргазма:

НОВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ – ЭТО «НОВЫЙ АЛЬЯНС»!

Голос тонет в стоне зала.

А минутный перерыв все не кончается. Может, это уже победа? Или – поражение?

Чья-то рука подает мне бутылочку: «Освежись!»

Нет, пить я не собираюсь, просто рот прополощу. Ну надо же, портвейн, крымский.

«Бутылочка не нужна?»

«Что?»

«Бутылочку забрать… И – ничего более. Бутылочку…»

Рядом, просительно согнувшись, стоит мужичонка – собиратель тары. Одет он странно – в стеганый халат, в каких ходят на Востоке, на плечах – погоны, причем один – капитанский, другой – майорский.

«Премного, премного благодарны», – кланяясь, мужичонка пятится, поднимает лицо, как-то неуловимо изменившееся и вроде знакомое, добавляет: «Привет вам от Хасана. Покойного!» Снова заиграла музыка. Куда исчез мужичонка, я не заметил.

Зато на ринге появился рефери, но странный: как и положено судье на ринге, на нем белая рубашка, белые брюки и галстук-бабочка, но в руке он зачем-то держит докторский саквояж, на голове у него, на желто-рыжем клоунском парике, чудом держится белая медицинская шапочка. Он расхаживает по рингу в остроносых ботинках и, кривляясь и гримасничая, декламирует:

…Знаменитый Мойдодыр, Умывальников начальник И мочалок командир!

«Почтеннейшая публика! Если кто-то из вас путает Мойдодыра с Мордыхаем, объясняю разницу: это как дождик и Джорджик на той зелененькой, что упала на каждого из вас, кто не поленился подобрать! Ну, разглядели Джорджика из зеленого дождика? Ха-ха-ха…»

Паясничая, «рефери» хлопает в ладоши, и на помост начинают подниматься девушки. А он продолжает:

"Дамы и господа! «Мочалки», как и «чайники», остались в проклятом прошлом!

Коммерческая фирма «Альянс-ретро» предлагает: девочки а-ля рюс на ваш изысканный вкус! Новое поколение выбирает «Новый Альянс»!"

Девушки сбились стайкой, бросают по сторонам испуганные взгляды. Они очень юны, на лицах – никакой косметики; одеты в школьные платьица и передники.

"Аукцион! Наши девочки скромны и целомудренны! Аукцион! Посмотрите на ваши зелененькие! Ваши президенты скучны и однозначны, как всякие деньги! Наши девочки – прелестны и обаятельны! Мы обменяем ВАШЕГО президента на НАШЕ обаяние!

НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ВЫБИРАЕТ «НОВЫЙ АЛЬЯНС»!" Хоп!

«Рефери» щелкает извлеченным из саквояжа кнутом, на щеке одной из девочек обозначился алый след удара…

Хоп! – новый щелчок, девушки начинают быстро раздеваться… На помост летят деньги. По щекам девчонок текут слезы; скрыться им некуда ни от ударов, ни от взглядов…

Хоп! Хоп! Хоп!

Сейчас я доберусь до этого клоуна, и жить ему останется секунды полторы…

Но не могу сдвинуться с места, ноги привязаны к стулу, руки накрепко примотаны к канатам ринга.

«А вы, батенька, агестованы! – сообщает доверительно голос. – Нспгавы вы, истогичсски!»

«НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ВЫБИРАЕТ „НОВЫЙ АЛЬЯНС“!» – грохочут динамики.

МЫ ПРЕВРАТИМ ВАШИ НЕТРУДОВЫЕ В ВАШИ КРОВНЫЕ!

«В ВАШИ КРОВНЫЕ! В КРОВНЫЕ!» – улюлюкает на разные лады клоун, движением фокусника наклоняется к саквояжу и извлекает крупнокалиберный пулемет, неизвестно как там помещавшийся.

«В кровные», – произносит он уже спокойно, передергивает затвор. Лицо его стало бледным и неподвижным, вместо глаз – латунные пуговицы.

«…Арены круг, и маска без лица…» – зал наполняет мелодия старого шлягера. «Я шут, я арлекин, я просто смех…»

Клоун на помосте пританцовывает в своих нелепых башмаках и шутовски прицеливается в публику. Зрители стонут от восторга…

Пулемет заработал дробно и деловито, поливая ряд за рядом. В фигуре, держащей пулемет, не осталось ничего клоунского: она словно стала выше ростом, на ней пятнистый комбинезон с закатанными рукавами, высокие шнурованные ботинки.

Мускулистые загорелые руки уверенно сжимают оружие, мышцы ритмично сокращаются в такт выстрелам; фигура плавно перемещает ствол. Еще ряд… Еще… Девушки с помоста исчезли, словно и не было.

Пулеметная лента тянется из саквояжа. Она бесконечна. Стреляные гильзы, дымясь, падают на брезент, на миг вспыхивая в потоках света чистым червонным золотом… Гильз становится больше, они уже устилают все пространство, превращая его в Золотую долину… Эльдорадо…

Золотая долина исчезла. Исчез ринг, исчезли трибуны, исчез белый слепящий свет.

По дорожке, усыпанной отборным морским песком, удаляясь, идет девушка. На ней легкое малиново-сиреневое платье, ветер играет волосами. Она босиком, я слышу шуршание песка, когда она касается дорожки ступнями.

Ее фигурка кажется почти невесомой… И цвет волос переменчив – то светло-русые, то золотистые, то каштановые… Кто она? Лена?.. Юля?.. Лека?..

Элли…

Девушка оборачивается.

«Запомни номер». – И называет семь цифр.

«Где тебя искать?» – шепчу я, но она слышит.

«В Изумрудном городе, где же еще!»

«Где твой Изумрудный город?»

Но девушка больше не говорит ни слова. Она уходит не оборачиваясь. Знойное марево над дорожкой становится густым и непрозрачным.

А прямо над ухом – издевательский голос паяца:

«Изумрудный город, мил человек, это там, где много „зелени“. Любишь „зелененькие“?»

«Кто ты?»

«Я – Гудвин, Великий и Ужасный!» – Голос захохотал тенорным подражанием Мефистофелю.

«У-ж-а-а-а-с-н-ый!» – вопит голос. Я выбрасываю руку в пространство, в никуда, чтобы на ощупь схватить его обладателя. Рука натыкается на что-то твердое, и боль пронзает плечо…

– Дрон, ты что? – Лена смотрит на меня испуганно. – Ты так меня схватил!

– Извини… Сон.

– Ой, у тебя вся рука в крови!

Точно. Пластырь, которым я наскоро заклеил порез, отодрался вместе со сгустком крови. Надо все-таки зашить.

– Юноша я во сне беспокойный, да и сны…

– Кто это тебя так?

– Упал с карниза.

– С карниза?

– Ну да. В седьмом классе, когда за девочками в душе подглядывал.

– Да ты маньяк!

– Ага. Это у меня пожизненная травма.

– Дрон, а ведь это порез.

– Кто бы врал.

– Ты дрался с кем-то?

– Это было моим постоянным занятием в пионерском возрасте.

За разговором я приладил лоскут кожи на положенное ему место, помазал бальзамом и залил специальным клеем из аптечки.

– Ладно, я забыла, что тебя без толку спрашивать.

– Смотря о чем.

– Что тебе снилось?

– Любимая девушка.

– Кто она?

– Если бы я знал.

– Послушай, а что…

Договорить она не успевает, – плотно прикрываю ей рот ладонью и толкаю навзничь. Подношу палец к губам.

Ствол револьвера уже направлен на дверцу.

Теперь и девушка услышала: по лесенке кто-то поднимается, осторожно нащупывая ступеньку за ступенькой.

Глава 19

Вихрастая голова Тимофеичева отпрыска застыла в светлом проеме двери, как учебная мишень. По крайней мере, таковой она должна восприниматься с того места, где возлежит Леночка, прикинувшись ветошью под моей курткой. Оружия я ей не доверил, дабы не пальнула со страху.

Пока Серега одолевал последние три ступеньки, я успел переместиться к двери и смотрю теперь на него чуть сбоку. Выяснить мне нужно только одно: визит на чердак – его личная инициатива или…

Глаза его привыкли к темноте, он заметил мою куртку и что-то под ней.

Поднялся еще на ступеньку, повернул голову в мою сторону…

– Тссс… – шепчу я, приставив к губам ствол револьвера. – Залезай, только спокойно и неторопливо. Дверь прикрой.

Серега смотрит на меня, как на тень отца Гамлета.

– Дро-о-н!

– А ты ожидал увидеть красивую блондинку? Не расстраивайся, блондинка тоже в наличии.

Ленка выпросталась из-под куртки и села. В волосах остались сухие травинки, глаза удивленные, губы чуть приоткрыты… Ее вполне можно принять за лесную нимфу. Тем более что из одежды на ней – только узенькие белые трусики. Не удивительно, что подросток напрочь забыл и о моей невзрачной персоне, и о том, зачем он сюда поднялся…

– Ой! – Девушка мигом покраснела и залезла под куртку.

– Извините. – Сережа опустил глаза.

– Отвернитесь! Оба!

Пока Ленка одевается, мы с Серегой сидим, изучая выбоины в стене.

– Ну как, собрался с мыслями? – спрашиваю.

– Было бы что собирать!

– Логично.

– Дрон, ты не представляешь, тут вчера был такой шухер, потом шмон капитальный!

– Да ну! И что искали?

– Как это что? – Юноша смотрит на меня непонимающе. Потом усмехается:

– Так ты шутишь… Замечает автомат-малютку:

– Ух ты! Настоящий!

Как писал какой-то педагог-прозорливец о подростках:

«Плечи теленка, душа – ребенка». А ведь в потемках Сереге можно дать лет эдак девятнадцать. Пока молчит.

– Дрон, так ты знаешь, что тебя ищут?..

– Догадываюсь.

– А сам здесь сидишь. Здорово!

– Ты лучше скажи, зачем залез сюда: по делу или нас повидать?

– Да я хотел тут инструменты взять свои, а стал подниматься, голоса услышал…

– Который теперь час?

– Двенадцать. Без двух.

– В городе не был?

– Мать с утра ходила на рынок.

– И что говорят?

– Да все об убийстве Ральфа.

– Можете повернуться, – объявила Леночка. Красивыми женщинами я не перестану восхищаться никогда! За какие-то пять минут девушка из лесной русалки превратилась в фотомодель – глаза подведены, губы подкрашены, волосы… Эх, не понять мне «голубых»! Ведь даже одна красавица умеет непостижимо измениться в пять минут и стать еще желаннее! Даже одна… А их, красивых, столько, что голова может уплыть!.. Прибавим милых, скромных и обаятельных… Нет, никогда не понимал «голубых». Впрочем, они меня тоже.

– Сергей, это Леночка, Лена, это Сергей, – скороговоркой выстреливаю я и стараюсь направить ход наших мыслей в деловое русло:

– Так что говорят?

– Да обсуждают, за что все-таки Ральфа порешили. Но как-то невнятно, шепотком. – Серега мельком глянул на девушку, спросил еле слышно:

– Дрон, это ты его шлепнул?

– Нет. – Похоже, парнишка разочарован. Чтобы как-то компенсировать моральный ущерб, добавляю:

– Но мы с Леночкой сейчас в ситуации – круче не бывает.

– Ну! – Восхищение девушкой перерастает в восторг. – Так она с тобой в этом деле?

– По уши, если не глубже.

– А что произошло-то?

– Долго объяснять.

– Понятно. Ну потом-то расскажешь?

– Расскажу.

– Честно?

– Обещаю. Все, что тебе можно будет знать. Парень кивает понимающе, с заговорщицкой миной:

– Понятно. Тоже хлеб.

– Сережа, у меня к тебе просьба, или поручение. Выполнишь?

Парень сияет. Но, взглянув на девушку, сурово сдвигает брови:

– Слушаю.

– Во-первых, принеси мне газеты. Вернее, всю почту, которая пришла сегодня к вам.

– Так.

– Во-вторых. Ты еще общаешься с рокерами?

– Да так-сяк. Ты же знаешь, у нас другая команда.

– Сережка, это все равно, какая команда. Но вы «вышиваете» на железных конях в полувоенной униформе, а мне не улыбается, если какой-нибудь усердный служака стопарнет нас. Улавливаешь?

– Понятно. Тебе нужны куртка, шлем, траузы хорошо бы кожаные, но это может не покатить. Ничего, и твои сойдут. А шузы у тебя и так стильные.

– Сережа, мне и девушке. Полная униформа рокеров, только мне куртку побахматей, «сбрую» спрятать.

– Нет проблем. Ты же помнишь, в какой я два года назад гонял? Отцовская старая, вид – хищняк, я еще на нес крутых клепок насобачил.

– Помню. Батя с тобой разговор имел.

– Да ладно, глупый был. Но ведь сейчас пришлась!

– Это без балды. Да, и еще «колеса». Сережка помялся секунду:

– Мои подойдут?

– Не жалко?

– На дело же.

– На хорошее. Ты не переживай, за «росинантом» приглядывать буду.

– Да ладно, по мере возможности. Все?

– Пока. За полчасика управишься?

– С головой!

– Да, еще вот. Третье.

– Ну?

– Расслабься. Серега улыбнулся.

– Ну, я пошел?

– Валяй. Инструменты не забудь.

– Инструменты?

– Ну да. Ты же за ними лазил.

– Ага.

Серега легко подхватил ящик из угла, ловко бросил мне пачку сигарет.

– Обратной ходкой пожевать принесу.

– А выпить? – подала голос Леночка.

– А у нас без этого и за стол не садятся, – достойно парировал Серега. Из парня определенно выйдет толк. Тьфу, чтобы не сглазить.

– Сережа, только…

– Обижаешь, гражданин начальник. В том же ящике и принесу. Пока.

Парень аккуратно и неторопливо прикрыл за собой дверцу. Но я успел шепнуть ему еще пару слов.

– Ты хоть мотоцикл-то прилично водишь?

– В процессе выяснишь.

Парень появился минут через сорок. Времени мы зря не теряли… Лена сразу заявила:

– Есть хочу, как сто волков!

– Это у тебя нервное.

Я же первым делом приложился к холодной банке с розовым. Потом закурил. Вот этого мне действительно не хватало.

– Все сделал. Мотоцикл на ходу, обе куртки рядом, в свертке.

– Вокруг посмотрел? Сережка усмехнулся:

– Джабдету доверил. Велел порыскать.

– А он к какой-нибудь сучке не свинтил?

– Не, на службе он мужчина серьезный; Когда рыскает – гоняет всех чужих поблизости.

– Дрон, я не пойму, мы что, уже сейчас едем? Кто-то говорил, что нужно до вечера пересидеть.

– Может, и так, но не здесь.

– Ты же говорил: надежно. И еще не вечер.

– Ваша правда, барышня. Но поскольку разные грехи тяготят мою детскую душу, лучше все же слинять. Уж очень многим прошлым вечером я на мозоли понаступал.

– Ты думаешь, шпана эта будет здесь искать?

– Шпана – это вряд ли. А какой-нибудь служака усердный наведаться вполне может, даже не из служебного рвения, а чтобы направление «отработать» и крестик поставить: проверено, мин нет.

Сам я даже не знаю, с кем встречаться хочется меньше: с Кузьмичевыми сторожевыми или с безопасниками-горлохватами, оставленными мною досыпать на свежем воздухе. Полагаю, они уже часов шесть как бодрствуют и полны глубокого разочарования к моей персоне и, соответственно, непритворного служебного рвения.

Так что рвать когти – самое время. Куда-нибудь на запасной аэродром с вертикальным взлетом.

– Ленка, ты дорогу в «веселый особнячок», конечно, не помнишь?

– Я же тебе рассказывала… Наверное, все же недалеко от шоссе.

– Пять дней пути буреломами… И то при условии, если б у нас над крышей личный геликоптер свиристел.

– Дрон, а что такое «геликоптер»? – спрашивает Серега.

– Вищокрылая машина вертолет.

– А-а.

Серега – молодец. Лучше спросить, чтобы потом знать, чем притвориться сильно умным, оставаясь дураком. Хотя некоторым это и по жизни удается.

Пока мы трепались, он незаметно передал мне записку. В ней – пять цифр, номер телефона.

– Так куда мы поедем? – спрашивает девушка.

– На кудыкину гору!

– Чего ты злишься?

– Привычка дурацкая – закудыкивать!

– В приметы веришь? А как же психоаналитика?

– Да при такой жизни Фрейд вообще шаманом бы стал! Ладно, ребятки. Я отбегу минут на десять, а вы тут не шалите, ведите себя примерно.

– Ты не поел даже.

– Попож-жа. – Я отхлебнул из банки. Понятное дело, для храбрости.

– Да, Олег, забыл сказать. В городе спецназ. На каждом перекрестке. С автоматами. И лотки многие не работают.

– Недолго мучилась старушка в руках умелого врача. Откуда – известно?

– Не-а.

– Ладно, держите, – оставляю ребятам оба «Макарова». Заряжаю, ставлю на предохранители. – Только не балуйтесь. Ежели кто из властей – тут и нашли.

– Дрон, ты думаешь?.. – начинает Ленка.

– Ничего я не думаю. Это вам для комфорта. Психологического.

«Узи» прячу сзади за пояс, наган – в карман куртки.

– Будьте паиньками…

– Дрон… Ты возвращайся… Пожалуйста.

– Я вернусь, девочка.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Ползу вниз по ступенькам и чувствую себя последней сукой. Оставил пацана и девчонку с двумя «пээмами», словно это остановит серьезную сволочь. Ну да не я все это затеял. Искренне верю, что успею обернуться за десять минут.

Только бы дозвониться – сразу будет легче.

Выхожу огородом на коротенькую окраинную улочку. Отсюда до почты, где телефон, рукой подать.

Серая «волга» на приличной скорости вывернула в улочку и едва не размазала меня по бамперу. Судя по удивленным рожам пассажиров, меня не ждали, судя по их же охотничьему возбуждению, искали именно меня.

Как гласит народный эпос: «Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал».

Судя по мордам и повадкам вылезших из машины, компетентные и иные внутренние органы они не представляют. Это вселяет надежду, плавно переходящую в уверенность, что пальбы с их стороны не будет, иначе сюда сбегутся все «легавые» городка в компании новоявленного спецназа и превратят наши молодые тела в кучу паленого мяса. И почему особисты к «лжеузи» глушитель не привинтили!

Меня приложило о бампер, потом о забор. Это дало противникам фору. Но я уже вытащил револьвер и держу его на взводе. Вид у него вполне устрашающий, честный, пролетарский. Повожу длинным стволом, надеясь сдержать противника. Тщетно.

Ребятки медленно, шажками, охватывают меня полукольцом. Один разжимает губы:

– Брось пушку, фраерок. Ты ведь не будешь палить, себе дороже. А так – с тобой просто поговорят…

Знаю я эти разговорчики в строю. А также номера, шуточки, хохмочки. Мне прошлой ночи хватило.

– Стоп, ребята. В моем положении и корова соловьем споет. На войне как на войне. Еще шаг – буду стрелять.

Вообще-то здоровый прав. Стрелять я просто не хочу. Перед тем как стрелять, никто никого не предупреждает. Мы профессионалы, оба; просто болтовней каждый пытается выиграть, они – расстояние, я – время и положение. Но наган в моей рабочей руке свое дело делает: даже незаряженное ружье стреляет, а оружие самоубийцы, каковым я по их мнению являюсь, уложит одного, а то и двоих легко.

Без напряга. Что и пытаюсь им навязать психоаналитически и внушить телепатией, строя рожи, делая круглые глаза и дергая револьвер в нервическом беспорядке от одного к другому. В любом случае, первым быть никому не хочется.

Картина битвы мне ясна!

Вот он, первый.

Парень на исходной: в руке обоюдоострый нож, рука безразлично опущена вдоль бедра, а морда отсутствующая, как у случайного прохожего. Другой, чуть в стороне, громко звякнул цепью… Раскладка для жесткой шпаны моей отлетевшей юности. Проходили в девятом классе.

В запасе у меня шаг. Я подобран, слегка ссутулен, но если расправиться, доставал паренька как раз в шаг назад. Топчусь, как перепуганный конь, рычу на троих страшным командным голосом, пугая вороненым стволом:

– Стоять!

Громила слева начал движение. Одновременно рукой и ногой. Охнуть он не успел, – стилет вошел легко и плавно. Парень опустился в теплую пыль, даже не сумев понять, что умер. Я уже стою лицом к троим оставшимся. Весь «процесс» занял двадцать сотых секунды. Отработано!

Нападающие, похоже, не совсем поняли, что произошло. Упавший парень одет в синюю водолазку, на его груди ни крови, ни заметного отверстия. Тот, с цепью, уже летит на меня, как булыжник из катапульты. Делаю шаг ему навстречу, прижимаю к себе, словно интимного друга, втыкаю ствол нагана в живот и нажимаю спуск.

Выстрел похож на сильный выхлоп, и только. Пуля пробила ему печень.

На меня, кажется, рухнуло небо. Вместе со всем содержимым. Пытаюсь приподняться на четвереньки, удар ботинка в низ живота опрокидывает. Ребятишки «поласкают» меня ногами в свое удовольствие – месть за страх, что перенесли.

Бьют очень больно, но неточно, раз я все еще ясно соображаю.

Револьвер и «узи» они подобрали, а вот стилет – в рукаве. Правда, чтобы вытащить его, нужно как минимум тряхнуть рукой. А я не уверен, что она цела, – болит, кажется, все.

– Хорош, Серый. Труп нам не нужен. Старик спросит. Да и линять пора отсюда.

– Куда ребят?

– Давай на заднее. Сука, как он их завалил!

– Считай, нам повезло. Этот парнишечка Хасана кончил.

– Не нравится мне все это. Нужно бы его просто пристрелить.

– Но Старик, ты же сам сказал…

– А насрать на Старика. Из-за него нас всех накроют, как скунсов вонючих.

Легавый это, я чую… А Старику скажем – спецназ замочил парнишечку.

А-а-х! – Удар пришелся в лицо, вес куда-то поплыло… Обидно – вляпаться в такое дерьмо и так глупо… Были бы чуть поумнее, можно бы зубы им позаговаривать… Пока язык ворочается…

Я пытаюсь подняться и хоть что-нибудь сказать…

Новый удар… Я вижу теплую песчаную дорожку и плавно удаляющуюся по ней девушку… И самое обидное, так и не узнал, кто это, – Лена?.. Лека?.. Элли?..

Боль возвратилась, окрасив мир белым. На этом белом фоне взрываются алые круги, превращаясь в грязно-фиолетовые, потом в черные. Слова доносятся, как из бочки. Причем из бочки с дерьмом.

– Ладно, хорош развлекаться. Кончаем.

– Вот из этой штуковины?

– Ну да.

– Хлипковата больно.

– Зато дырки частые делает. Старик ведь проверит, как его замочили; а у спецназа такие «машинки» вполне могут быть.

– А у него-то это откуда?

– Говорю же, легавый. Я их на нюх чую. Значит, так – сначала я очередь, потом ты. И-до свиданья, дядя Ваня, чтоб никому не в обиду.

Парень подходит ко мне, пинком переворачивает на спину. Щелкает затвор «узи».

– Стой, там девка какая-то!

– Бля! У нее пистолет вроде!

– Брось автомат! – слышу я знакомый голос. Собираюсь с силами и приоткрываю глаза. Ленка стоит метрах в пятнадцати, расставив ноги, и держит «пээм» двумя руками – в лучших традициях американского кинематографа.

– Ты, целка! Что, хочешь убить живого человека? Насмерть? – Громила медленно поднимает руку с зажатым в ней автоматом. Зрачок его неумолимо приближается к неподвижной девичьей фигурке. – Моя мама родила меня не затем, чтобы…

О родственниках он рассказать так и не успел. Как и о цели собственного рождения. Кое-как собравшись, пинаю громилу в голень, автомат заработал, вздыбливая веером сухую пыль. Очередь оборвал жесткий рявк «Макарова». Я вижу, как другой быстро вскинул мой наган, – снова рявк – и парень упал лицом в землю.

Девушка опустила пистолет. Разжала руки, и он упал в пыль. Следом опустилась на дорогу и она.

К Ленке подползаю кое-как, на четвереньках, – боль все еще не дает разогнуться.

– Ты что, ранена?

Лицо ее серое, губы – почти синие. Но крови нигде не вижу.

– Куда?

– Я… убила…

– Потом, милая, потом. Уходим.

Наган и автомат я подобрал, пока полз к ней. Оба парня мертвы. Обоим пули попали между глаз. Это не просто профессиональные выстрелы – из «Макарова», с пятнадцати метров, учитывая обстановку и угрозу оружием… Это – высокий класс!

Причем – не по мишеням. Даже с натяжкой мне сложно поверить, что такие навыки приобретают сотрудницы фирмы по продаже компьютеров, даже если это предприятие самое совместное из всех!

Ладно, думать некогда – ноги делать надо.

Пытаюсь приподнять девушку и сам от боли падаю на колени. Ребятки душу отвели на совесть. Кажется, я физически ощутил метафору «хрустальные яйца». И внутренние органы, похоже, распаялись. Но крови во рту нет, значит, все на месте. А боль – это мы потерпим. С медицинской помощью.

Высвобождаю из аптечки пару таблеток в облатках и глотаю. Наверное, многовато: даже одна такая пилюля может превратить чахлого от вечной мерзлоты престарелого мамонта в боевую машину пехоты с вертикальным взлетом!

Ну да что съедено, то съедено. И вообще, зубов бояться… На улочку въезжает Серега. На мощном, крытом черным лаком «урале» он походит на юного кентавра. Мотэ-цикл он самолично, с моей и Тимофеичевой помощью, перебрал по винтику. Сия машина – предмет вожделенной зависти всех подростков-недолеток.

– Бли-и-н, – только и произносит парень, рассмотрев «поле битвы». Даже под загаром видно, как посерело его лицо.

Пилюли действуют быстро и безотказно. Ленку я поднимаю легко и бросаю на заднее седло. Надеваю на нее закрытый шлем.

– Куртки?

– В сумке. – Парнишка передает мне баул. Переодеваюсь, загружаю в сумку весь арсенал.

– «Макаров»?

Серега протягивает мне пистолет. Но неохотно.

– Теперь – домой, и – чтобы не высовываться!

– А может…

– Живо!

Парень слез с мотоцикла, вздохнул. Протягиваю ему руку.

– Спасибо, Серега.

– Удачи.

Ленка сдергивает шлем и, перегнувшись, чмокает мальчишку в щеку.

– А теперь домой. Бегом.

– Ага.

Девушка вроде успокоилась.

– Ленка, у меня к тебе вопрос..

– Спрашивай.

– Почему вы ушли из домика, с чердака?

– Даже не знаю. Мне как-то беспокойно стало. Очень.

– Интуиция?

– Ну, я не знаю даже… Беспокойно, и все.

– А где ты научилась так стрелять?

– Я же тебе рассказывала, что ходила в девичестве в кружок, в дом пионеров.

– Ну?

– Так вот: этот кружок был стрелковый. У меня даже разряд есть.

– Юношеский?..

– Почему юношеский. Взрослый. Пневматический пистолет и малокалиберная винтовка.

– «Пээм» очень даже не пневматический.

– А какая разница. Принцип один.

– И люди мало похожи на мишени. Девушка замолчала, глядя в одну точку.

– Ты знаешь… Две недели назад я бы так не смогла… Честно. Просто… И этот особняк… И потом… Ведь они же… Не люди. – Девушка смотрит мне в глаза с тоской и надеждой:

– Правда?

– Правда.

Эти ребята сами отказались быть людьми, выдумав для себя иные критерии отсчета. И получили по ним сполна. Хотя – не нам это решать.

– Держись! – И даю по газам.

Глава 20

Мы съезжаем вниз, к морю, и снова мчимся по самой кромке волн.

Память тревожит навязчивый мотивчик пионерского детства:

Возьмем винтовки новые, На штык – флажки, И с песнею в стрелковые Пойдем кружки…

Славненькое у нас было детство!

Помимо прочего, главное, что старались привить воспитывающие, это любовь к труду. Надо же – ЛЮБОВЬ К ТРУДУ! Дедушка Фрейд сразу бы отнес сие к тяжелым сексуальным извращениям, вызванным…

– …леко …дем? – кричит девушка. Ага: «Далеко едем?» Плюс ей – вместо обычного «куда».

– Отдыхать! – кричу в ответ. А чем еще заниматься на юге?

Мы подкатываем к городскому пляжу, въезжаю в лесополосу и медленно качу вдоль по неброской тропинке.

– Что, загорать будем? – спрашивает Леночка.

– Можно и искупаться. Не знаю, как сегодня, а вчера водичка была классная.

– У меня нет купальника.

– Обойдешься. Времена сейчас демократические. То, что на тебе, вполне сойдет. Боюсь, даже слишком пуритански.

Территория за городским пляжем отмечена неизвестного цвета флажком и называется «Молодежная». Народу здесь гуще, чем на основном, и нравы демократичнее. Или – общечеловечнес, это кому как нравится. Девушка, на которой надето больше, чем символические плавки, будет чувствовать себя здесь так же неуютно, как обнаженная на улицах осеннего Санкт-Петербурга. Среди лежащих густо тел попадаются и нагие, но это уже «китч»: нудисты облюбовали себе места чуть дальше.

Место это для нас удобнее всего. И не только потому, что самое многолюдное.

Основной пляж заполнен прежде всего людьми семейственными и компаниями. Чуть рядом – спортплощадка, где подкачиваются «культы», чтобы потом гордо дефилировать с раздутыми буграми мышц к восторгу бальзаковских дам, подростковых девиц и кокетливых геев.

Нудистский пляж тоже многолюден, но и там – компании, пары (эти скорее натуристы – спортивны, превосходно сложены и честно получают кайф прежде всего от солнца, моря и собственного здоровья). К тому же там постоянно курсируют озабоченные мужички с сумками через плечо и группы «экскурсантов» с пляжа добропорядочного. Умеренно обнаженный «Молодежный» ни одна из групп вниманием не удостаивает.

Мы устраиваемся на чистом песочке, оставив мотоцикл под деревом, метрах в пятнадцати; по коричневое(tm) загара и лености поз отличить нас от отдыхающих сложно.

Итак, все началось ровно сутки назад. Для меня. Или…

«Как тебя занесло загорать на тридцатый километр?..»

Вроде так был поставлен вопрос.

Ответ не менее прост: по глупости. По легкомыслию. Ларсена такой ответ вряд ли удовлетворил бы, а меня – вполне.

Нужно сказать, что за три недели до того на меня накатило: из своей хибары я не вылезал, разве что на пару часов поплавать, читал Нобелевских лауреатов и предавался размышлениям о смысле жития. Но всему хорошему приходит конец: душа запросила приключений и неформального общения, и я подался в довольно приличный кабачок с азартными играми. Изрядно выпив и проиграв необходимую для восстановления душевного равновесия сумму денег – то есть все, что у меня было, собирался мирно возвратиться в пристанище философа и поутру, по легкой опохмелке, любомудрствовать далее. Но – дама.

Какая другая причина могла завлечь меня хрен знает куда, да еще в ночи!

Дама тоже играла. И тоже проигрывала. В один прекрасный момент мы почувствовали родственность душ и взаимную симпатию. От игры получаешь удовольствие, даже когда проигрываешь – всего лишь деньги. Наслаждение азарта с лихвой окупает материальные потери. И еще – азарт возбуждает.

В нас воспылал огонь желанья!.. Круто сформулировано. Наверное, поэт сказал. А может, и не говорил.

Но все так и было: огонь действительно воспылал!

Мы сидели за столиком, пили коньяк, я по инерции и по глупости молол нечто о рулетке, красном и черном, о пути Дао – прочитанное дало о себе знать, никакие пороки не проходят безнаказанно. Да, на девушке было вечернее платье, черное с красным…

Вдруг я почувствовал ее руку на своем бедре, она выдохнула хрипло:

«Поехали…» Я ответил: «Запросто».

Мы сели в ее машину. Вишневого цвета «вольво»., Вела она.

Мы ни о чем не разговаривали. Мы даже не знакомились. Машина мчалась на огромной скорости, и я запомнил лишь мелькание асфальта в свете фар, вздрагивающее нетерпение губ, горячечный блеск расширенных зрачков… Черных как ночь.

Мы мчались, пока машина не замерла на песке, у моря. Спинки сидений упали, салон заполнила музыка – даже не музыка, а какой-то безудержный, бесконечный, нарастающий ритм…

Потом мы плавали. Море было неподвижным, мы словно парили в лунной солоноватой влаге..

…Я лежал на песке, мириады звезд мерцали невесомо и бесконечно… Девушка ласкала меня нежно и искушенно, и весь мир пропадал в высокой боли наслаждения…

«Я дрянная…»

«Что?..»

«Я дрянная, распутная девчонка… – Она стояла рядом со мной на коленях, в руках был узенький ремешок от платья. – Накажи меня… Ну же! – Стоя на коленях, она опустилась на песок грудью, сцепив руки. – Ну же!»

Я легонько хлестнул ее по ягодицам.

«Сильнее!»

Я повторил.

«Еще… Еще… Еще!..»

Девушка стонала и выгибалась, перебирая по песку пальцами.

«Войди в меня!..»

…А потом я снова лежал на спине, и мир снова пропадал, и я чувствовал лишь касания ее губ и волос… Очнулся я ранним утром от холода. Девушки не было, как не было и вишневого «вольво». Моя одежда была сложена рядом.

Прощальным приветом красавицы оказалась плоская бутылочка с французским «мартелем». Окунувшись в море и согревшись превосходным коньяком, я устроился на охапке водорослей досыпать. Какие бы причины не заставили исчезнуть прелестную русалку, я в хмельном легкомыслии рассудил, что разыскать ее в Приморске будет не труднее, чем баскетболиста Сабониса в китайском квартале.

Признаю: я ошибался. Как выяснилось, мой путь к прекрасному вымощен испытаниями, грехами и соблазнами. А тогда мои грезы были столь же чувственны, как пролетевшая ночь.

Второе пробуждение оказалось менее радостным. Солнце изрядно напекло голову, коньяк иссяк, думалось о грустном. О том, что прекрасное в моей жизни, как и в жизни вообще, мимолетно, недолговечно, случайно.

А потом появился громила от Ральфа (?) и поломал остатки кайфа.

– …И долго мы будем загорать? – Леночка подняла голову, отряхнула щеку от прилипших песчинок.

– Для разнообразия можно искупаться.

– Дрон, по-моему, мы теряем время.

– Милая барышня, опыт последних суток заставляет даже мои короткие извилины сначала шевелиться, а потом только действовать.

– Судя по недавним событиям, они, может, и шевелятся, но не сильно. Я бы сказала, без напряга!

– Случайность. Несчастливый расклад. Со всяким может…

– Ладно, Чапай, думай. Может, поделишься – присоветую что умное…

– В этом я и не сомневаюсь.

После Леночкиной снайперской стрельбы у меня есть все основания предполагать, что она не только успешно похаживала в стрелковый кружок, но и была отличницей на каких-нибудь аналитико-оперативных курсах, только уже при дворце пионеров. Равно как и кружка вязания, художественного свиста и хорового пения. Потому добавляю:

– Вот только все мысли у меня личные, глубоко интимные.

– Мог бы и соврать. Хотя – все написано на твоей довольной роже! – Ленка тыкает меня в бок, где-то между селезенкой и ребрами. Довольное выражение с моего фэйса как майкой сдуло.

– Ой, извини.

– Ничего. Могло быть и хуже. А так – даже приятно. Ладно, слушай сюда. Мне сейчас нужно отлучиться…

– Ты уже отлучался. И что хорошего вышло?..

– Не перебивай. Ты полежишь еще тут, а я постараюсь подослать к тебе человека…

– С паролем: «Загораете, девушка?..»

– Ленка!

– Молчу.

– Ты сама к нему подойдешь. Стрельнешь закурить. Он извинится и ответит, что курит сигареты без фильтра.

– А в правой руке – газета «Таймс» за 12 ноября. По-моему, это идиотские игры.

– Ага, со стрельбой и дымом. Не мы их придумали. Он начнет к тебе клеиться, скажешь, у тебя есть парень. Он пошутит: «Не иначе, Шварценеггер!» Ответишь: нет Вовик Шмелев.

– Раз шуточки – почему не Сталлоне?

– Шмелева знаем и он, и я. Так что это и есть пароль.

– Мама родная, сколько всего. Записать бы.

– Он будет ждать тебя на крайней лавочке у медпункта, в начале пляжа.

Примерно через час. А пока – загорай.

– И я – могу ему доверять?

– Как мне.

– Хм… А какой он? Может, там будут несколько парней расслабляться, и все – любители «Примы».

– Белобрысый. Хромает.

– Ладно. И что потом?

– Он доставит тебя в безопасное место.

– Вроде чердака?

– Не знаю. Но место будет действительно безопасное.

– Хорошо бы.

– И еще. Если по каким-то причинам встреча не состоится, садишься на любой паровоз и пилишь в Джанкой. Лучше вечером.

– Твой друг должен появиться до пяти?

– Да. И после пяти на Джанкой пойдут две электрички и дизель. С разницей в десять минут. И все – битком. Отдыхающие, что сняли углы близ Приморска по станицам, плюс отторговавшие с рынка. Если тебя вдруг пасут, в такой толпе…

– Понятно. А из Джанкоя в Москву?

– Да куда хочешь. Там проходящих уйма.

– А билеты?

– Какие проблемы, если есть деньги? К тому же ты ведь сама сказала, что девушка самостоятельная.

– Это да. Только…

– Да?

– Оставь мне пистолет.

– Детям – спички?

– Прекрати.

– Хорошо. Только…

– Да нет. Это, как ты выражаешься, для психологического комфорта.

– Я не о том. Стволы «паленые», оба «Макарова» – в розыске.

Хотя сам-то я думаю, что особисты постарались пропажу не особо афишировать.

«Волгу» они уже обнаружили и теперь на рога станут, чтобы разыскать оружие. Я бы сам вернул, но не уверен, что встреча произойдет в обстановке тепла и взаимопонимания.

– Да-а… Олег, в моем положении лучше такой, чем никакого.

– Хорошо.

Незаметным движением перекладываю «шпалер» из своей сумки в Ленкину.

– Как вернуть?

– Если встретишься с человеком…

– Кстати, как человека-то зовут?

– Дима. Передашь.

– А если нет?..

– Найди способ подбросить.

– В милицию?

– По обстоятельствам. Лучше – их «смежникам». Мы помолчали.

– Олег?

– Да?

– А кто ты все-таки такой?

– Дрон.

– Оставшаяся в одном экземпляре?

– Вроде того.

– Береги себя.

– Ты тоже.

– Мы ведь увидимся?..

– Ага.

Девушка притянула мою голову и чмокнула в щеку.

– Удачи, птица Додо.

– Удачи, милая барышня.

Глава 21

Прямо на выезде с пляжной территории – две машины милицейского спецназа.

Или – ОМОНа. Да и кто их нынче разберет!

Важно, что на меня не обратили никакого внимания. Рокерская униформа, как любая форма вообще, нивелирует личность, человека рассматривают не как индивидуума, а лишь как часть чего-то, организации. Рокеры для милиции сегодня не представляют ни интереса, ни опасности. Да и скорость у меня самая благонамеренная…

И все же что-то мне сильно мешает, как кнопка в заднице… «На стреме» вся милиция, особисты, спецназ… Боевики Ральфа-Ларсена, надо полагать, тоже стеклись в город и готовы к действию… Ребятки из веселого особнячка и их прикрывающие, опять же, далеки от благодушия и готовы…

К чему?

Да, еще некая контролирующая ситуацию организация или служба… Впрочем, она-то как раз вычислена мною чисто гипотетически и вполне возможно, что ее существование – лишь плод галлюцинирующего воображения и неуравновешенной психики.

Ага. Все ясно.

Никогда я не считал себя фигурой, равной Черчиллю, а потому весь этот напряг в городских (и не только, спецназ-то нездешний!) силовых структурах вряд ли может быть вызван активностью такой куцей фигуры, как Дрон. Подумаешь, шлепнули несколько громил, мэра и чуть-чуть постреляли… Это, милостивые государи, не повод вводить в курортном месте чуть ли не военное положение!

Мои размышления подтверждаются достаточно равнодушным отношением отдыхающих граждан, – и на пляже битком, и «лесенка», к которой я подъехал, полна народу.

Это для служивых работа, для народа же – отдых! Деньги плочены – кушать надо!

«Спецназ появился в городке до убийства Ральфа!»

Значит, причина нынешнего напряга не в этом убийстве и не во мне… Что-то произошло, гораздо более существенное… Или – должно произойти!

Останавливаюсь у исправного автомата. Это – четвертый на моем тернистом пути. Три предыдущих оказались неисправны. А по этому разговаривают. Жгучая брюнетка с орлиным профилем и седеющими усиками. Слезаю с мотоцикла и опираюсь плечом о стенку. С видом нетерпеливого ожидания.

Дама окидывает меня с головы до ног уничижающим взглядом и поворачивается тощей спиной. Судя по проблеме, ею решаемой («зачем Миша связался с этой мерзавкой»), – стоять мне здесь, как статуе Свободы, вечно.

Вовремя вспоминаю, что по одежде я рокер, а вовсе не преподаватель и не переводчик с иноземного. А рокеру позволено проявлять некоторую несдержанность в словах и поступках. Или – экстравагантность.

Потому – делаю шаг вперед и нажимаю «отбой». Дама открыла рот, но я не дожидаюсь ее упреков:

– Слушай, вобла! Мне надо биксе пару слов кинуть, так что без обид, в натуре!

Не думаю, что текст сугубо рокерский, но дама вряд ли хорошо разбирается в тонкостях молодежного сленга. По крайней мере, рот она закрыла, отошла на определенное расстояние и проскрипела:

– Петлюровец!

Да назови хоть горшком, только в печку не ставь! Набираю номер, доставленный мне Сережкой на обрывке бумаги. Гудок, потом в трубке щелкает, гудки становятся глуше. Четыре, пять…

– Вас слушают.

Димкин голос я узнал. Но при нынешней технике и при обилии пародистов смоделировать любой голос… Поэтому спрашиваю:

– Какой сорт вина пили два молодых джентльмена в скверике у универа после первомайской демонстрации, на которой они несли портрет Брежнева?

Два молодых джентльмена – это я и Димка. Впрочем, насчет джентльменства англичане могли бы поспорить, а вот насчет вина…

– Портвейн «Три семерки»! Две бутылки, из горлышка. Усугубили пивом в общаге. Привет, Додо!

– Привет, Круз!

У Димки знаменитая фамилия – Крузенштерн! Понятно, не всякий ее выговаривает. Он худощав, белобрыс и пунктуален, как заправский немец. Впрочем, немец он на какую-нибудь тридцать вторую, но предками гордится. Правда, благодаря фамилии его дед в сороковом году был посажен как немецкий шпион. А в сорок втором его заперли в «шабашку» для работы в некоем секретном техническом проекте. В сорок пятом дали орден, квартиру в столице и звание. В сорок девятом за ту же фамилию дед угодил под кампанию борьбы с «безродными космополитами». И снова был извлечен из лагеря на укрепление обороноспособности державы.

Димка удался в деда. Не в смысле «удачливости» и фамильных традиций «посидеть». Тяга к технике.

Мы росли в соседних дворах. И пока я бил морды ближним сначала в спортшколе, на отделении бокса, потом на улице, Круз изобретал взрывчатые предметы, самодвижущиеся штучки и радиохулиганил в прямом оперативном эфире.

Учился он в физтехе, и наши встречи тех времен изобиловали выпивками и приключениями сомнительного свойства. По крайней мере бициллин нам вкалывала моя знакомая медсестричка.

Потом пути разошлись. Круз осел в некоем НИИ, но когда мы вдруг встретились сначала в «летнем оздоровительном лагере» спецподготовки, а потом совместно поучаствовали в паре операций, я вновь, как историк, оценил старую мудрую истину: «Все дороги ведут в Рим».

Во второй операции Димке не повезло – перебило ноги. Мы с Андрюшкой волокли его поочередно по очень пересеченной местности около полутора суток. Все больше бегом.

Из НИИ Димка, естественно, отбыл, зато стал крупной шишкой – в каком-то крутом банке начальником службы технической безопасности. Именно ему и Андрею Кленову звонил я с переговорного пункта.

– Клен в городе?

– На связь не выходил.

– Я говорил с его женой, передал приглашение «Воздух». Не знаю, дошло ли.

– Полагаю, в пути. Ему сорваться труднее.

– Читал в газетах, их тоже разбросали после октября.

– Скорее теоретически. Специалистов его профиля и класса не увольняют.

– Так он служит?

– Формально да, но не занят.

Честно говоря, в одной связке мы трое оказались случайно: мы с Димкой (предположительно) числились вроде по одному ведомству. Кленов – по другому. Но стремительные кровавые события на периферии страны заставляли чиновников использовать самых разных профессионалов «не по профилю»: в случае несвязухи – ни ответственности, ни концов.

А потому одним теплым дружеским вечером мы просто договорились, что можем друг на друга рассчитывать: если с кем-то жизнь поступит несправедливо до того, что самому выпутаться будет сложно, нужно лишь передать двум другим приглашение встретиться и отдохнуть на свежем воздухе. Или что-то в этом роде.

«Воздух» – ключевое слово. Это – опасность. Крайняя. С неизвестной степенью сложности.

Значит – необходимо бросить все и прибыть на условленное место со своим оборудованием и, естественно, умением и навыками. На всех заметных местах вывешивается объявление: "Найдена собачка белой масти, беспородная, но добрая.

Спросить Диму (или Андрюшу)". И, соответственно, контактный телефон. Думаю, вечером это объявление появится и в газете.

– Ты разобрался в ситуации? – спрашивает Димка.

– Предположительно.

– Ну и?..

– Можно поговорить?

– Ага. Я поставил небольшой фильтр, так что болтай смело.

– Димыч, у меня в трубе звук странный. Словно эхо.

– Не бери в голову. Я запустил сигнал через спутник. С твоими напрягами на месте не посидишь. «Сеточку» расставляю.

Ну что ж, Круз подошел к делу с самой профессиональной меркой. Сейчас он объезжает приморские холмы и высотки по периметру и устанавливает мини-пеленгаторы. Это означает, что он сможет контролировать любые переговоры по любой системе связи, кроме правительственной кабельной. Понятно, без дешифровки.

Зато уловить, откуда сигнал прошел, дело если и не плевое, то вполне разрешимое.

– Надолго делов?

– Накрою вашенский курорт минут через сорок. Полностью. Так слушаю тебя?

– Если фильтр небольшой…

– Дрон, небольшой он по размерам. Даже если подключаться целенаправленно, на раскладку нашего шума по словам уйдет месяц. При наличии соответствующей аппаратуры. Уверен, подобной в этом городишке нет.

Последнюю фразу Круз произносит уж больно заносчиво.

– Не обольщайся, Курчатов.

– Что, все так серьезно?

Кратенько излагаю события и свою разработку ситуации. Не забываю и о Леночке. И – планы на будущее, расплывчатые, как любое будущее.

– Круто. Тебе прикрыться нужно. Может, заляжешь на часок, пока я закончу?

– Сам понимаешь…

– Да. Ты на колесах?

– На двух.

– Ладненько. Внимай. В пяти местах, – он перечисляет, – для тебя «ежики». В скверике рядом с церковью под крайней со стороны улицы лавочкой прилеплен пакет.

Там – мини-рация, настроенная на все используемые в городе оперативные каналы связи, и «чистый» ствол – «тихушник».

– Роскошно!

– Пользуйся моей добротой.

– Если ничего не помешает.

– «Ежики» нацепи! Настаиваю!

– Слушаюсь!

– Не ерничай. Удачи!

– Всем нам!

Отбой.

Ближайший тайник с «ежиками» от меня в ста метрах. Захожу в платный сортир, закрываюсь в кабинке и под бачком унитаза нащупываю маленький пакетик.

«Ежики» – это крохотные иголочки, на двух – микроскопические головки. Обе испускают сигналы, по которым можно определить местонахождение объекта. Объект – это я.

Цеплять «ежики» можно и на одежду – торчащую микроскопическую головку заметить почти невозможно. Почти. Поэтому ввожу иголочки прямо под кожу – одну под мышку, одну в грудь. Ее размеренная волосатость – полная гарантия скрытности. Третий «ежик» – покрупнее, ибо – микрофон с миниусилителем. Куда бы его?

Если украшение женщины – мушка на щеке, моим станет мушка на груди.

Ну-ка… Что ж, интимно и вполне естественно. Микрофончик не больше полугорошины, а «ежики» – маяки, боюсь, и сам не сумею разыскать без помощи пеленгатора.

– Внимание, я «седьмой». Доложите готовность по варианту «Коллапс».

– Я «первый»: готовность.

– Я «второй»: готовность.

– Я «третий»: готовность.

– Группа наружного наблюдения?

– Готовность.

– Для всех – особый режим.

– Есть!

– Сразу после проведения варианта – исчезнуть. Работает только группа наблюдения.

– Есть! Связь?

– Полное молчание. Только слушать.

– Есть.

– Группа реагирования…

– Особый режим.

– Есть.

– Время начала варианта «Коллапс» – через десять минут. Ровно. Время пошло.

– Есть.

Качу на зверь-машине по Приморскому бульвару. В тот самый кабачок с азартными играми, где^встретил позавчера прекрасную незнакомку. Вишневая «вольво», манеры… Если ее там и не знали раньше, в чем сомневаюсь, то не заметить не могли. Завсегдатаи – лохи, а обслуга – народец умный и приметливый.

Пусть поделятся соображениями.

Уж и не знаю, чем смогу поощрить их словоохотливость, но других путей к сердцу красавицы, а значит, и к тем, кто затеял все это в Приморске, у меня нет.

Понадеемся на удачу.

Кабачок расположен на холме, чуть в стороне от города, над морем. Дорога поднимается, и внизу слева, желтея золотом песка, усыпанного загорелыми телами, простирается пляж.

… Золото… Эльдорадо…

Знойное марево над асфальтовой дорожкой становится будто частью сна, измученный полуденным жаром воздух устремляется в далекую голубую прохладу неба…

Вдруг он сгущается, давит барабанные перепонки так, что ломит затылок, ухает тяжелым вздохом и заполняется упругим грохотом взрыва.

На скорости разворачиваю мотоцикл волчком, смотрю вниз. Одна из машин спецназа на пляже горит, маленькие фигурки в пятнистой униформе поводят автоматами по ближним к ним поросшим мелким кустарником холмам. Слышен дробный отрывистый «клекот».

И тут второй «уазик» словно приподнимается на месте и разваливается на части вырвавшимся из нутра пламенем! Взрыв! – Фигурки падают на песок, катаются, сбивая пламя с одежды. Снова слышен «клекот», уже дробнее и суше. Фигурки, дергаясь, застывают на песке.

На пляже – паника. Люди мечутся в разные стороны, я вижу, как некоторые падают, скошенные огнем невидимого пулемета.

Невидимого – снизу. Минут пять назад я проехал фургончик; шофер его мирно копался в моторе…

Мотоцикл летит вниз по шоссе. Ствол «лжеузи» на руле. Вот сейчас, за этим поворотом…

Мотор фургончика работает. У задней дверцы стоит парень. В руке – точно такая же «машинка», как у меня. Нажимаю спуск. Очередь прошивает и парня, и фургон, и кабину водителя. Заваливаю мотоцикл, и меня протаскивает еще метров пятнадцать по горячему асфальту. Водитель боком вываливается из кабины. Он ранен. Здоровой рукой сжимает пистолет-автомат. Пули проносятся сантиметров на двадцать выше, чем нужно. Я об этом не жалею. Жара, марево, боль от ранения…

Но сейчас парень сосредоточится, и тогда… «Урал» с полным бензобаком – слабое прикрытие. То, что в него еще не попали и он не рванул, – просто удача! Но никакая удача не длится дольше трех-пяти секунд при таких раскладах.

Водитель понял свою ошибку, чуть-чуть привстал… Три пули из нагана его успокоили. Навсегда.

Откатываюсь к краю дороги. Вовремя. Едва заметной тропинкой, что змеится к пляжу, поднимается человек. С пулеметом Калашникова. Долго он не думает: длинной очередью поливает дорогу, мотоцикл, за которым осталась кожанка, – вполне можно принять за притаившегося мотоциклиста.

Я плавно спускаю курок. С поправкой на марево. Пуля попадает в голову.

Снова ухает воздух, я вжимаюсь в землю. Жаль мотоцикл.

Теперь нужно сматываться как можно быстрее. Доказать спецназовцам, что я не с этими, вряд ли успею.

А живым мне остаться теперь просто необходимо. И даже не потому, что очень хочется… Просто как иначе я смогу купить Сереге новый мотоцикл?

Перебегаю дорогу и мчусь через лесополосу к автостоянке и мотелю «дальнобойшиков». Уверен, там меня ждет машина. Хотя ее водитель об этом пока и не подозревает.

За рулем новенького «КРАЗа» чувствую себя уверенно. Машина производит впечатление. Для завершенности художественного образа не хватает чего-нибудь мощного из вооружения. Например, пулемета. Типа немецкого «МГ». Да и «Дегтярев», ненавязчиво выглядывающий из оконца кабины, смотрелся бы достаточно уважаемо.

Водителей я не застал. Отдыхают. Мешать им я не решился; ну а всякие мелкие шоферские примочки, принятые у «дальнобойщиков», дабы кто-то не укатил на их колесах, известны хулиганствующей молодежи Москвы со школы.

Мотель рядом с кольцевой, по ней я и нарезаю с табельной скоростью.

Все-таки очень обидно быть кретином. Тем более, говорят, это пожизненно.

Ведь интеллектуал Бест сразу вышел на проблему:

«Спецназ появился в городе до убийства Ральфа. Кто-то готовил операцию, кто-то, обладающий большой властью».

Нам бы тогда обкашлять этот вопрос, вдумчиво и заинтересованно, тем более и закуска хорошая имелась… Может, и была бы польза… А помешало… Ну да.

Дедок-одуванчик ампулку ненароком разломил…

Ненароком?..

Э-эх, была же здоровая мысль: настучать всем троим по затылкам стеклотарой!

Тем, кто в отключке, – и не больно, и не обидно. Зато бодрствующей персоне было бы очень чувствительно. А там, глядишь, и разговорились бы… Так нет: гуманизм победил!

Ладно, чего теперь…

Одно ясно: городок я недооценил. Вернее, его потенциальные возможности. А кто-то оценил правильно.

После убийства спецназовцев и бойни на пляже служивые с чистой совестью поставят все здешние преступно-теневые синдикаты и прочую шпану раком и истребят как класс. Любой, кто не то что «шпалер» надумает вынуть, но даже пасть откроет быстрее, чем требуется, схлопочет пулю. Гарантировать, что он ее минует, даже если будет молчать, как рыба об лед, не смогу не только я, но и министр самых внутренних дел!

Городок останется безгрешным и девственным, как проститутка после цепочной штопки. Услуга недешевая, да результат стоит того: бери, пользуйся, владей.

Приморск – это не только лотки, кабаки, казино, торговцы, проститутки, челноки… Через Приморск можно вывозить и ввозить: девок, наркотики, нефть, цветные металлы, танки, боеголовки, черта лысого!

Это не какое-то там «окно в Европу»! Это дорога шоссейная, да еще с таможенником, замершим в позе грума:

«Чего изволите?»

Некое вельможное лицо, обработанное неизвестной мне Организацией или Службой, подписывает бумагу на вывоз… да хоть Алмазного фонда! А чтобы накладок не вышло, чтобы какой-нибудь служивый ретивец или подпольный воротила палок в колеса не понатыкал, город должен быть своим полностью! То, что поснимают милицейское и особистское начальство, – без вопросов. Да и место мэра вакантно…

С размахом работают ребятки!

Золотая долина… Эльдорадо…

Сволочи! Ради вонючих денег людей под пулеметы ставить!..

Преступление и наказание…

«Если Бога нет, то все можно…»

«…если заплачет хоть один ребенок…» Милый, добрый Федор Михайлович…

«Мне на плечи бросается век-волкодав…» Ося Мандельштам. Ведь весь век не волков гнали, людей!.. Кто остался?..

Курить хочется зверски. Лезу в бардачок – ага, сигареты. Шоферские. Брать мне их почему-то стыдно без спросу. Это после угона-то машины! А, сгорела хата, гори и забор! Курить-то хочется!..

Время!

Часа спецназу хватит, чтобы полностью блокировать Приморск. И сразу начнется повальная чистка: «хаты», дома свиданий, кабаки, «хазы», рынки, вокзалы… Из ментов и осведомителей вытрясут всю оперативную информацию!..

«Веселый особнячок» находится за чертой города. Дороги в Приморск уже перекрыты, чтобы полностью закрыть второе кольцо, с пригородами, понадобится час-пол-тора.

Учитывая разборки, до особнячка спецназ доберется… часа через два.

Значит…

Девочки – это товар, «живые деньги». Но деньги говорящие! При сложившейся ситуации Тесак и те, кто его прикрывают, товаром пожертвуют. Девчонок просто убьют!

Людишки, которые разработали и контролируют всю сволочную операцию, постараются ускорить бойню, спровоцировать Тесака и его парней. Это даст возможность Службе полностью похоронить концы и связи с особнячком: обнаружив трупы молоденьких девчонок, спецназов-цы с чистой совестью перестанут вовсе «брать в плен» и замолотят всех – рэкетиров, шпану, психотерапевтов и сочувствующих… А ежели кто паче чаяния останется жив из задействованных в деле, люди Службы ликвидируют их под шумок, но тихо… Равно как и тех, кто каким-то боком на этом завязан… Включая, естественно, мою скромную персону…

«Фраер, в твоем доме соберутся гости, будет играть музыка, но ты ее не услышишь!»

«Соблюдайте чистоту!» – Нет, ребята. Этой скромной радости я вам не доставлю. На войне как на войне. Я обязан остаться живым. И успеть.

Слава Богу, на кольцевой нет ни одного спецназовского поста. По закону драки все кинулись к месту разборки – к пляжу. Я же – в другую сторону.

Сейчас в районе пляжа густо от служивых. Ошибка обычная и быстроисправимая.

Минут на пять-семь, не больше. Семь минут прошло. У меня еще примерно столько же. Надеюсь проскочить. Уж очень не хочется таранить этим «носорогом» хлипкий «уазик». Время потеряю.

Это только кажется, что добропорядочнее бы дождаться служивых, обсказать им ситуацию – ведь поймут же! – заручиться их поддержкой и совместно, так сказать, во всеоружии, двинуть на поимку преступной банды… Гарантий, что поймут так, – никаких. Да и… Работы будет много, но для патологоанатомов.

Время!

Если я все сообразил правильно, то тот, кто намерен меня опередить…

Да плевать мне на все его преимущества!

Мне просто нельзя опоздать!

Нельзя!

Глава 22

У особнячка есть приятная особенность: к нему можно подъехать на машине. От шоссе, где я встретил Леночку, отходит всего одна дорога, вверх, в холмы. Холмы в рощицах, и заметить особнячок, наверное, действительно можно только с вертолета. Какое-нибудь скромное пристанище для партийцев тех времен. Вот только особнячков может быть несколько, дорожки к ним спонтанны и вряд ли отмечены даже «кирпичиком» – как же, демократия!

На этом мастодонте я буду «незаметен», как чапаевец в бурке на авторалли Париж – Дакар. Ну да за неимением гербовой…

Скорость я существенно пригасил, чтобы не пропустить исторический булыжник, из-за которого выскочила девушка. Знать бы, как все обернется, флажками бы пометил. Вроде бы здесь. Дальше прямой участок, чуть прибавляю.

Поворот, впритирку к холму…

На тормоз жму так, что едва не пробиваю бестолков-кой лобовое стекло!

Впереди километрах в полутора маячит знакомый силуэт «ниссан-патрол» с мигалкой на крыше!

А чего я, собственно, засуетился? Едет себе грузовик по торговым делам, и кому какое дело! Тем более что «ниссан» не торчит на дороге, а тоже движется, причем в ту же сторону и с хорошей скоростью.

Я не прибавляю и не отстаю. Сдается мне, наши дороги сольются в стезю.

К сожалению, из былого арсенала остался один наган. Придерживая локтями руль, загоняю в барабан пулю за пулей. Одно гнездо оставляю пустым – шанс для желающих сыграть в русскую рулетку. Единственный.

«Ниссан» исчез, пока я занимался оружием. Вертикальный взлет у этой машины я начисто отрицаю как метафизику и опиум для народа. Значит – поворот. Так и есть.

Сворачиваю и еду дальше осторожно. Дорога петляет, и выйти в лоб на оперативную машину сейчас – никакой радости. А все-таки боковой проселок едва не проскочил.

Ну, проселок-то он по неприметности, по ухоженности – модерновая дорожка.

Остановился, как витязь на распутье. Был бы под рукой какой Винету походный, нюхнул бы воздух, лизнул асфальт и заключил: «Банда бледнолицых на железном коне узкоглазых проехала вперед на семь полетов копья».

Ладненько, подстрахуемся.

Проезжаю вверх по поворотке километров пять, притормаживаю на взгорке.

А погоды стоят чудесныя, а виды вокруг… Но ни железного коня, ни пыли.

Кое-как разворачиваюсь и снова под горочку, к проселку. Не доезжая с километр, вламываюсь в акациевую рощицу. Стоп, машина. Попользовался, пора и честь знать.

Дальше – ножками. Спортивной трусцой.

Спрашивается, а зачем меня влечет к этому супостат-ному местечку? Ну, поехала «оперативка», они и разберутся, ребята не хилые. Вот только нюанс: если зрение меня не подвело, в машине был лишь один человек. За рулем.

А это приводит к раздумьям: а все ли правильно в Датском королевстве?

Вот и особнячок. Вернее – ворота. И забор, высокий, сплошной, из хорошего дерева. Доски пригнаны плотно, одна к одной.

Не зная броду, как говорится… Потому рысью обегаю территорию по периметру, скрываясь за деревцами. Маскировка из них неважная, но другой нет.

Попытки отыскать мало-мальски приемлемое дерево, дабы обозреть объект, безуспешны. Вокруг забора на ширину хорошей дороги вырублена вся растительность.

А тощие акации, кусты алычи и прочая мелкая птичья сволочь для такого дела непригодны. Ну что ж, наудачу.

Я вернулся к воротам. Нахожу средних размеров булыжник и бросаю. Звук, конечно, не колокольный, но все-таки…

Никакой реакции. Ни тебе злого привратника, ни собаки цепной. Тишь да гладь…

Лежу на траве и чувствую, как все тело покрывается испариной, я готов рычать от злости и бессилия. Неужели опять опоздал… Неужели здесь все кончено?..

Или – просто гостеприимные хозяева ждут меня и удалились покамест, чтобы дать освоиться?

Вдруг все сделалось почти безразлично. Не залезть туда я не могу, ну а что будет – разберемся по обстоятельствам. На месте.

Но прямые пути если и созданы, то не для меня. Как романтик я предпочел бы подземный ход с мрачными каменными сводами, с парочкой прикованных скелетов времен инквизиции, умеренную сырость и некое в черном плаще, капюшоне, с испанским кортиком в руке… Нет в мире совершенства.

Вместо этого снова обегаю заборчик – место вроде поглуше, выламываю полусухую дубину с комлем и, приставив ее к забору, балансирую на хлипкой подставке, вытянув руки, словно дитя подземелья в порыве к свету.

Естественно, я навернулся. Чтобы дотянуться кончиками пальцев до края забора, руки должны подрасти сантиметров на сорок. Возможности человека, понятно, безграничны, почему бы не отпустить пальцы, – чем-то вроде бороды я уже порос. Вот только со временем обрез. Это как водится.

С третьей попытки удалось зацепиться. Подтягиваюсь, высовываю голову…

Райское местечко. Садик: мускатный орех, абрикосы, персики вдоль забора, оплетенные виноградом беседки. Метрах в ста – ста двадцати двухэтажный особнячок, два флигелька по бокам. Все тихо и безлюдно: ни разгуливающих нагишом красоток, ни охраны, ни собак.

Рывком подтягиваюсь и перебрасываю тело через забор. Хоп! Приземлился удачно, хотя высота метра три. Замер. Тихо.

Скрытно, но шустро двигаюсь вдоль заборчика к флигельку. По Леночкиному рассказу, девушки содержатся в одном из них. Или – содержались.

С этой стороны кусты и деревья растут вдоль забора довольно плотно.

Единственно, что смущает, это полная тишина. И – пекло. Жара смертельная!

«Шпалер» держу наготове. Хотя – лучше бы им не пользоваться вовсе, но боюсь в нынешней ситуации… Кто платит, тот и заказывает музыку. Похоронную включительно.

Бочком, вдоль стенки флигелька… Дверь не заперта. Чуть толкаю ногой, ящерицей проскальзываю внутрь и замираю, зажмурив глаза. Все одно после света ничего не видно, а так – глаза привыкнут.

Широкий коридор, несколько дверей. За первой – мини-спортзал: снаряды для «качков», несколько мешков, груш, татами. За следующей – ага, съемочная площадка. Судя по всему, в стиле «ретро». Огромная кровать, старинная мебель, подсвечники, люстра. Кабели по стенам, но – никакой аппаратуры. Так, дальше.

Кабинет Доктора. Скромненько, бело – две кушетки, гинекологическое кресло, стол пластиковый, застекленный шкаф с инструментами… Тоже кабели, на потолке – кронштейны для подвески видеокамер. Но приборов тоже нет.

Отсюда – маленькая дверца. Похоже – операционная. Белая как смерть. Здесь тоже съемки производились, факт.

Наконец крайняя комнатка по коридору. Ага, тоже съемочная, стилизация под тюремный подвал. Кирпичная кладка. Металлические прутья решеток. Вделанные в стену цепи. Дыба. Набор орудий пыток – клещи, зажим тиски. Хлысты, вожжи, веревки… Бред какой-то!

Выдержанная эстетика смерти. Красное, коричневое, темно-зеленое. Как в операционной – эстетика мук: белое, блеск инструментов, черная кожа кресел…

Алое – кровь.

В углу – какой-то хлам. Может, это и есть аппаратура? Что-то накрыто брезентом. Медленно тяну покрывало…

Судорога перехватывает живот…

Три трупа. Мужчины. Лица превращены чем-то тяжелым в месиво. Кисти рук обрублены. Убиты все трое зверски: одним мощным широким разрезом по горлу, скорее всего опасной бритвой. Головы держатся на шейных позвонках, а у одного – лишь на остатках кожи. Видимо. шейные позвонки перебили, когда уже мертвому дробили лицо. Опознание всех троих – невозможно.

Все трое – разного возраста и телосложения; вряд ли это охранники. Скорее всего, «временная съемочная группа». По чьему-то приказу это время для них уже истекло.

Итак, здесь никого. В смысле живых.

Второй флигель стоит с другого крыла особнячка. У меня выбор: или снова кружить по территории, или посетить саму резиденцию. Уж очень хочется встретиться с хозяевами. Понятно, на своих условиях.

Уверенность мою, что хозяева все же дома, причем вместе с гостями, подкрепляют две машины, стоящие перед бассейном у входа в особняк. Закрытый «форд» – фур-гон и Кузьмичев оперативный «ниссан». Осталось лишь выяснить, кто гость, кто хозяин.

По-прежнему смущает отсутствие охраны – и в будочке у ворот, и на территории. Ладно, примем как аксиому: у богатых свои причуды. А если они еще и параноики – тем более.

К особнячку подобрался, как мог, скрытно. Окна везде глухо зашторены.

Выбираю приглянувшееся на втором этаже: с торца, а главное – рядом мощный грецкий орех.

Забираюсь, на руках осторожно переползаю к окну, цепляюсь за подоконник.

Проползаю на животе и впадаю в комнатку. Спальня. Довольно роскошная. Панель наблюдения с восемью экранами. Осторожно щелкаю тумблерами. Как и следовало ожидать, не работает.

Дверь комнаты закрыта снаружи. Но на ключ, не на замок. Не без трудностей справляюсь и с этим. Дальше – узкий темный коридор. В конце вниз ведет деревянная лесенка. Роскошный холл с камином. Судя по рассказу Леночки, именно здесь происходило ее представление хозяевам. Сейчас холл пуст.

После яркого солнечного дня в зашторенном наглухо особняке мрачновато.

Мягко ступаю по роскошному паласу. Стоп! Рядом с камином, в углублении, коричневая резная дверца. Прикрыта она неплотно, пробивается полоска света.

Приближаюсь и сажусь аккурат в закуток между изразцовым углом камина и дверной створкой. Если кто-то и появится резко, то после света меня просто не заметит.

Особенно если прикинусь напольной китайской вазой. На полу я уже сижу, подпирая спиной стену; осталось только прищуриться. И – «разуть уши». В комнатке за дверью разговаривают, причем на весьма повышенных тонах.

– …когти рвать!

– Ты отсюда шагу не сделаешь!

Этот голос я узнал. Один из говорящих – начальник Приморского РОВД капитан Фомин Василий Кузьмич. По Ларсенову определению – «честный мент».

– Да? Капитан, ты с нами увяз по самую сраку!

– Это как повернуть. Как говаривал один языковед, есть человек, есть проблема, ну а нет, так и нет.

– Хм… Сколько мента не корми… – Что ты нас за урок-недоучек держишь? Мы ведь не сумочки подрезали, не квартирки выставляли, мы киношку делали… Помимо прочих кассет есть у нас и такая, где должностное лицо принимает взятку в особо крупном размере… Темнота и уединение сквера тогда нас не особенно затруднили.

И аппаратура, и бригада у нас профессиональные… Были.

– Сука!

– На себя посмотри. Так что светит тебе на старости лет… Потому – заткнись. Ты работаешь на меня, понял?

– Как был ты мелкой сявкой. Тесак, так и остался. Ты Князю дорогу перешел… Жадность сгубила? Занимался бы своей порнушкой, а так… Сам под вышкой подписался…

– Ты на понт меня не бери, начальник… Мне до Князевых раскладов дела нет!

– Человек Ральфа на пляже – раз. Сам Ральф – два. Трупы в квартирке на Конева, твои ребятишки – три. Разборку ты начал, так что жить тебе осталось – пшик…

– Погоди, Кузьмин, разберемся!

– А Князь сейчас у меня отдыхает…

– Ты взял Князя? Кому ты вкручиваешь! Его не на чем повязать, потому он и Князь!

– А я не сказал, что взял. Он задержан. На сорок восемь часов, до выяснения… Обстоятельства таковы, что позволяют. Про разборку в «Трех картах» слышал?

– Краем. Кузьмич, там не мои!..

– А где твои?

– В квартирке на Конева, это да… Сучка у нас одна подорвала… Сама бы не ушла, охранничек провел, падла…

– Знаешь, что за девчушка?

– Шлюха, как остальные. Ее ребята Старика привезли. Красивая… Старик велел не трогать пока, для себя берег.

– Кто такой Старик?

– Старик и Старик. Не твоя забота.

– Зато твоя! Я порасспрашивал, работа у меня такая…Это девочка Князя!

– Бля…

– Так что Старика отблагодари. За «вышку»

Такое не прощают.

– Его подруга? Постоянка?

– Да нет, судя по всему, простая девочка.

– Так, может?..

– Нет. Не может. Тогда она была его.

Молчание.

А я, признаться, повеселел. Ленка сказала правду. Не то чтобы я ей не верил, но сомнения… Да и кто может понять женскую душу?!

– Так что Старика твоего «гасить» нужно.

– Он у меня собственные яйца сожрет. Князь еще сутки у тебя будет?

Разыщем…

– Будет-то он будет… Только «клетка» не склеп, думаю, ему все уже известно. И – инструкции получены… Так что за Старик? – снова нарушил молчание Кузьмич. – Полчаса назад кто-то устроил бойню на пляже… Через час здесь спецназ будет…

– Ничего… От спецназа ты меня своей ментовской шкурой отмажешь…

– Кончились твои отмазки, Тесак. Ты ведь по себе посудил: продался мусорок, купили с потрохами… А у меня тогда дочка трехлетняя болела, операция немалых баксов стоила… Ты знаешь, почему я с Ральфа не взял, вернее с Князя? Потому что я – честный мент, честным ментом и останусь. Ты кто? Сявка… Побыл, и нет тебя… Студию твою порнушную я прикрыл? Невелик грех… И – недоказуем. А кассетой своей можешь подтереться: работа у меня такая, оперативная! Имею право на связь с преступным элементом. Для полного разоблачения и задержания. Или – уничтожения, если преступник особо опасный… Ты ведь опасный, а, Тесак?

– Оч-чень. Ты и не представляешь до чего. Ты только за «шпалер» не хватайся, и я не буду. Не договорили. Думаешь, я не заметил, как ты моих пареньков у ворот придушил? И сложил на пол своей машины? Очень даже… Просто не нужны мне эти ребятишки уже, помеха. А тут – ты, так мне работы меньше…

Ты проиграл. И Князь проиграет. У вас – правила. Честь, это можно, то – нельзя… Для уважающего себя мента… Для уважающего себя вора… Какая разница? Важно, что вы сами себя повязали этими понятиями…

А для меня – есть я сам и этот говняный мир, который с рождения обеспечил мне помойку вместо жизни: жри и благодари, жри и благодари… Это когда дадут пожрать…

Так что мне проще… Для меня все – не грех.

Говоришь, за сявку меня держал? Трахали, дескать, гости блядушек в особнячке, порнушкой развлекались… Это Ральф в своих курятниках давалок собирал, у нас – другая специфика… Мало ли девочек малолетних по детдомам да интернатам мается. А то – из дома бегут: то ли папаш-ка попку надрал, то ли мамашка нотациями достала, то ли в школе двойку нарисовали… Всех сюда подбирали… Были и постарше – те, что без родственников или самостоятельные сильно, год никто не вспомнит… Лишь бы красивые…

Да, и порнуху снимали, но какую!.. А девочек потом – за бугор, на продажу…

Хочешь посмотреть, мент ты наш безгрешный?.. Одна ведь у нас с тобой дорожка… Смотри!..

Щелкает тумблер, а дальше – высокий девичий крик…

– Ну, как кино?..

Снова крик – выше, больнее… Словно у раненого котенка…

Звук резкого движения, звук удара, падения.

– Старый ты боров, – снова звук удара, – я же сказал, не дергайся! Все ковбоем себя числишь!.. Коров тебе щупать беременных, мент поганый…

Чуть приоткрываю дверь…

Кузьмич у стены, делает попытку встать, перебирая руками сзади. Тесак бьет снова – резко, жестко, технично. Работает он одними ногами, не давая капитану подняться. Избиение доставляет ему удовольствие.

Удар, еще удар… Кузьмич снова сползает по стене. Понятно, трепку он заработал, и немалую. А я никак не решу, что сделать. Шлепнуть Тесака? Он не то что пулю, он «лимонку» в задницу заслужил, причем чтобы шипела полчаса, пока не взорвется… Но мне куда больше представителя власти нужно узнать, кто такой Старик. Ведь именно он, помимо прочего, направил парней искать меня дома…

На чуть приоткрывшуюся дверь Тесак – ноль внимания. Увлечен. На этот раз он дал капитану подняться и даже сделать несколько шагов. Сам чуть отошел, примерился. Сейчас будет «прямая ека» в прыжке…

Тесак на треть меньше Кузьмича, но крепок, жилист, быстр… На губах – улыбочка… Капитан выглядит не оправившимся от ударов, потрясенным… Это только в кино по двадцать минут наворачивают друг друга тяжелыми предметами по голове… В жизни – хватит одного точного удара, чтобы человек «поплыл», причем в себя он придет не скоро… Вот только…

Вот только Кузьмич слишком расслаблен для человека в состоянии «грогги»…

Тесак этого не заметил. Он прыгнул.

Кузьмич молниеносным движением отбивает ногу, но летящее тело сшибает его на пол. Тесак мгновенно переворачивается, вскакивает на ноги. Его противник тоже на ногах. Всего в шаге. Тесак пытается ударить, но капитан уже сделал этот шаг и обхватил врага могучими руками…

Лампа сбита на пол, в комнате темно, на лицах противников только отсветы-блики с экрана продолжающего работать телевизора…

И крик истязаемой девушки, высокий, исполненный боли.

Руки капитана сомкнулись, огромная спина напряглась. Слышен противный хруст, голова Тесака откинута чуть назад. Руки разжаты, и тело безжизненно оседает на пол. Глаза еще живы, мозг еще работает, но позвоночник, судя по всему, переломан по всей длине, острые обломки реберных костей вошли в легкие…

Глаза смотрят на происходящее на экране и медленно мутнеют. Лишь темно-синие блики продолжают играть на лице мертвеца, искаженном жестокостью и болью.

Открываю дверь чуть пошире. Кузьмич делает движение, чтобы повернуться, и тут тело его дергается. Выстрелы звучат непрерывно…

Вся спина капитана в рваных пробоинах. Он еще пытается сделать шаг и падает навзничь.

В комнате стоит полная тишина. Кассета кончилась. Только бледное мерцание экрана.

Часть стеллажа у стены отодвинута, в комнату входит маленький человечек в черном поношенном костюмчике. В руках у него никелированный дамский браунинг.

Затвор откинут назад: он прострелял всю обойму.

Раскрываю широко дверь, вхожу в комнату и навожу на человечка вороненый ствол нагана.

Глава 23

Было бы побольше света, его полированная лысина, обрамленная жидкими седыми кудряшками, сияла бы и испускала зайчиков. Дедок-одуванчик.

Только меня уже не тяготят комплексы пионерского детства. Судя по посеревшему лицу старичка, он это понял.

– Как же так, Старик… В таких почтенных годах и такие грехи…

Внезапно лицо его разгладилось.

– Ты пистолетик-то опусти, мил человек, а то грех не на мне, на твоей душе останется…

Смотрит он мне за спину. Делаю два шага вперед, держа дедунчика на мушке: этот старый пердун способен на шалости. Не думаю, что он устроит сеанс кунг-фу, – да только раз пошла такая пьянка…

Встаю спиной к стене, дед с одного боку, я с другого… В проеме двери – Милая Марта. Баба действительно отвратная, тут Ленка не соврала. Заплывшее лицо, жирные складки шеи…

Они меня поймали.

Левой рукой Марта держит за волосы девчонку лет четырнадцати, в правой – раскрытая бритва. У шеи девочки.

– Подбери платье! – приказывает Марта. Девушка поднимает подол до груди.

Трусиков на ней нет.

– Ты только посмотри, какая красивая… Ты-ы, грубый мужик!.. Не жалко?..

Эта малышка сейчас превратится в кусок окровавленного мяса! Такое совершенство!..

– Брось пистолет, Дрон… Не искушай Милую Марту…

– Ну! – Зрачки Марты расширились, рука дрожит. Она касается лезвием щеки девушки, на ней мгновенно проступает ярко-алая полоска.

«Я знаю, ты бы не сдался… И они бы меня убили…»

– Ну!

Разжимаю руку, револьвер гулко падает на пол.

– А теперь двинь его ко мне, ногой.

Поддаю носком, револьвер плавно скользит по полу. Дедок прытко наклоняется, рассматривает, положив на ладонь. Другая рука уверенно сжимает рукоятку. Ствол направлен на меня.

– Марта, ты лезвие-то убери… А то не ровен час… Кровищи будет…

Баба медленно опускает руку с бритвой, проводя тупой стороной по животу девочки, до лобка. Та стоит не шелохнувшись.

– А ну одерни юбку! Понравилось перед мужиками красоваться!

– Иди, Марта, ступай. Доктор один заскучал поди…

– К девочкам? – Глаза бабы подернулись поволокой.

– К девушкам-красавицам, – пропел старикан, кривляясь. – Они теперь ваши…

Все… Дарю…

– Ах ты, моя крошечка! – Одной рукой баба по-прежнему держит девчонку за волосы, другой – оглаживает. – Пойдем, тебе будет хорошо, оч-чень хорошо…

Они вышли из комнаты.

– Спасибо, не подстрелил старичка… Я уж думал, мне крышка. Марта в самый раж вошла, помедли секундочку – не остановить… Уж ты бы с чистой совестью мне черепушку-то и прострелил… Ведь не промахнулся бы, а? То-то. Вот и я не промахнусь. Года мои, ты верно подметил, преклонные… Но рука, милок… Рука не забывает…

Как же мне добраться до него? Делаю шажок, крошечный.

– Стой, где стоишь. Времечко у нас еще есть. Чуток правда, но есть. Пока сюда ОМОН доберется. Пока Доктор с Мартою девочками натешатся… Доктору, ему бы мужичка, ну да чего не осталось, того уж нет… Ничего, обойдется… Когда малышки его вылизывают, Доктор страсть как любит… А уж Марта… Пусть позабавятся… Напоследок. Маленькие радости редки, а жизнь скрашивают, поверь мне, старичку…

Делаю еще шажок.

– А у меня, старичка, какая радость? Только и осталось, что с человечком поговорить, язык почесать, старое вспомнить… А поговорить-то и не с кем. Эти двое – сумасшедшие, им и так весело… Тесак покойный – туповат, самоуверен…

Князь – тот вообще за шута приписного меня держал, да и не доверял шибко…

– Князь, это Володя? – Еще крохотный шажок.

– Вот-вот, он Князь и есть.

– Выходит, правильно не доверял…

– Выходит – не выходит… Не веришь человечку – пусти в расход, и вся недолга. Проверить… Перепроверить… Выяснить. Шлепнешь одного, другой сыщется, а на душе-то спокойнее…

Еще шаг.

– И чего тебя уму-разуму наставляю?.. ан в том – стариковское наше удовольствие. Тебе уж не пригодится, а мне приятно.

Шаг.

* * *

– Вот так, мил человек, и бывает… Ты к людям с добром, с ласкою, они к тебе – с ножичком… Помнишь поговорочку? «Берегись козла спереди, коня сзади, а лихого человека – со всех сторон». А кто нынче не лихой, скажи? Раньше людишки другие были… Кто подобрее, кто поглупее… А кто – и посовестливее… Да загинули все, кротко загинули… Вот лихие-то и остались, и не переведутся…

Шаг. Не шаг – шажок, едва заметно, тихонечко.

– Не здешний ты человечек, ой не здешний… Ни к тому времени рожден, вот и крышка тебе приходит. А как же иначе-то? Вроде и разумник, и смел, и сметлив, а нездешний… Совестный больно, людишек любишь, а они – сор… Бог – тот всех любит, так ему по должности положено…

– А не боишься Бога-то?

Шаг.

– Как забоишься, коль никто его не видел? Да и любвеобилен он, глядишь, скостит грешки-то. – Старичок засмеялся скрипуче. – Человечков надо бояться, от них вся беда. Иначе себя не убережешь. Вот гляжу на тебя – топ-чисся, аки конь перестоялый, а ничего ты себе не вытопчешь… Чуть дернешься – три пули сидеть в тебе будут, как в копеечке! Не Бога я боюсь, человека. Потому и живой покуда.

Дедок – в другом конце комнаты. До него – не достать. Револьвер он держит расслабленно, но ствола с меня не сводит.

Шаг.

– Я ведь кем работал, мил человек? В органах я работал. Начинал при Николай Иваныче, при Лаврентии Па-лыче служил весь срок, пока не израсходовали его. А знаешь, кем? Приводящий в исполнение. Стрелок, значит. Незаметная такая должность, не почетная. Вот в аккурат из такого нагана и работал. Так что не топчись, на метр я тебя не подпущу, а с трех метров из такой «машинки» и белку в глаз достану.

На такой должности, мил человек, людишки ой как видны. За десять лет ты того о них не узнаешь, что за месяц приводящим в исполнение. Сор людишки-то, труха. Уж какие через меня прошли – и не рассказать, не поверишь ведь! И на фронтах побывал, по той же работе. Ох и дезертиров было, предательства разного… И после войны…

Что понял? А что каждый – за себя сам. Да только от пули уже не уйдешь, как от судьбы.

Вот, девять лет так побыл. Потом повысили. В кадры поставили. Учли опыт.

Работы с людьми, значит. – Старик снова захихикал, откашлялся.

Шаг.

– А ловко я с теми ампулками, а? Эх, молодежь! Баллончики, таблетки… Я в свои годы столько врачей-отравите-лей в распыл пустил… Это теперь газеты расшумелись – то напраслина, это напраслина. Я тебе так скажу: и ядами травили, и заговоры готовили… Тухачевский, Якир, Уборевич… И законники, и умницы, и нежные… Как же… Тухачевский, тот со товарищи антоновские деревни с самолетов бомбил, газом истреблял поголовно от мала до велика, оставшихся – шашками, штыками… У этих хватило бы терпения всех сталинских соколов извести… Да вот только не они победили… Гордые те жидки-троцкисты оказались, каждый себе голова… Вот их и перебрали…

А мое дело – коровье. Приказано жидков стрельнуть – стрельну, приказано русских да хохлов – стрельну, приказано казаков с кавказцами – тоже враз. Приказ был бы. От власти.

Шаг.

– Власть была. А щас что? Срам.

Грешно жаловаться, вспомнили об старичке умные головы, к этому вот городку пристроили, еще в восемьдесят седьмом, как Мишка меченый в бутылку полез, хе-хе-хе, вот, душа-голуба, не дано ума, так и не сыщешь.

Оно бы и хорошо – и с Князем вроде в ладах. Хотя – боялся я его, шибко боялся… Узнай он, кем я был, из меня евонный Хасан ремней бы понарезал. Да обошлось… Вот и особнячок обживать стали… Да только на верхушке на той – свои думки, а у меня грешного – свои. То делай, то не делай… Чутье что мне подсказало? Политика… А с политикой – не вяжись! Уж какие головы летели, не нынешним чета!

Вот и подумалось, что это я всю жизнь на казенном коште да на службе, а тут еще на старости околеть кто подмогнет… Отыскал Тесака, ребяток подобрал…

Тесак – оно быдло, конечно, да от разумников вроде тебя да Беста – одни прорехи… Кончил бы я его, как ты убрался, да и Князя бы кончил, – не получилось, ноги уносить впору…

Открыли мы здесь особнячок к общему согласию, психов пристрастили, канальцы на продажу хорошие сыскались… А вишь, как получилось… Сколько веревочке не виться… Как только Ральфа кончили, и я смекнул – ноги в руки… Московские хозяева объявились…

А что у дедка про запас? А про запас – доллары в бауле, счетец в Турции скромный… На мой век хватит.

И – билет на вечерний пароход. Круиз по Средиземному морю. Я ведь за границами не бывал. Только по телевизору. Уйду, где тепло, осяду. Отдохну, отдышусь. Должен быть у меня роздых, а?

– Как Бог даст.

Шаг.

– Сам не плошай. Будя, поговорили. Дел немного, окромя тебя – психов тех двоих пришить да девок. Невелика работка, да занудиста.

Дед вытянул руку с револьвером.

– Да и ты больно прыток. Без тебя – оно спокойнее будет. – Прицелился. – Я уж по старинке, как привык, с руки.

Палец плавно повел собачку…

Прыгаю с места шагом! Щелчок.

Ногой! По запястью! Выстрел! Пуля ушла в потолок. Левый прямой в голову!

Это от души. Старик влетел в стену, медленно сполз на пол. Смотрю зрачок. Готов.

Как он выразился? Ara – околел. Без покаяния.

Наговорил он тут перед смертью много, да отпускать грехи – не моя епархия.

Ошибку он сделал только одну. По жизни. Это русские офицеры первое гнездо в барабане свободным оставляли. На случай. У «приводящих в исполнение» такой традиции не было. Каждая пуля – классовому врагу. Теперь во флигель. Надеюсь, Марта с Доктором еще заняты околосексуальными развлечениями, без поножовщины, – как-никак, команды не было. Хотя сумасшедшие, они опасные – самозавод…

Дверь не заперта. Секунду привыкаю к темноте. Коридор, несколько дверей.

Из-за одной слышен шум, невнятные выкрики. Замер. Стрелять нужно сразу, чтобы эти сволочи не успели прикрыться девчонками. Хоп!

Вышибаю дверь ногой, врываюсь стволом вперед.

– К стене!

Девочки отпрянули от чего-то лежащего на полу…

Медленно отходят к стене, глядя на меня с ненавистью и страхом… На одних – остатки, обрывки платьев, другие – раздеты донага. Тела – в длинных багрово-красных кровоподтеках, след ударов хлыста. У одной порезана бритвой рука, девушка зажимает рану куском материи…

Опускаю глаза. Милая Марта еще дышит… Лицо похоже на студень – лиловое, обезображенное. Кровь фонтанирует из взрезанной артерии на шее. Толчки все медленнее. Жирное тело сотрясает судорога. Конец.

Доктор тоже мертв. Удушье. Рот порван: тяжелую рукоятку хлыста ему вогнали в глотку. Хлыст змеится по полу, словно длинный ядовитый язык.

Понятно, психи «развязались». Девушек девять, их – двое… Но эти двое давно перестали считать девочек за людей, да еще способных как-то защитить себя.

Так, мелкая скотина, овцы на заклание…

Всему приходит предел. Даже мере страха.

Теперь эти двое мертвы.

Справедливо… Вот только…

Поднимаю глаза на девушек.

Совершенные тела. Еще детская округлость щек, губ… Глаза… В них страх, ненависть, отчаяние… А им же еще деток рожать, растить…

Господи, исцели их души. Пожалуйста… И – наши…

Делаю к ним шаг, другой. Девушки в ужасе прижимаются к стене… Пряча глаза…

Вдруг понимаю: они приняли меня за еще одного охранника. Пришедшего, чтобы убить их.

Как неприлично быть олигофреном! Да еще в такой деликатной ситуации! Торчу перед голыми, насмерть перепуганными девчонками с наставленным револьвером, как матрос Железняк в Государственной Думе.

Опускаю оружие, опускаю глаза. Пытаюсь улыбнуться:

– Все кончилось… Вы свободны… Свободны. Девушку за спиной я не заметил.

Просто не был готов. Почувствовал движение, успел чуть отклонить голову…

Ярка белая вспышка. И – мрак.

– Внимание, я «седьмой». Вызываю группу наблюдения.

– «Седьмой», группа наблюдения на связи.

– Вы можете определить местонахождение объекта, задействованного в варианте «Зомби»?

– Предположительно. Ведь такую задачу специально вы не ставили. Мы полагали, объект…

– Теперь ставлю. Выполнение – немедленно!

– Есть!

– Группа реагирования!

– На связи.

– Немедленно вывести объект из варианта «Коллапс».

И – доставить на Центральный.

– В сложившихся обстоятельствах – высока вероятность рассекреччвания всей операции…

– Не ваше дело!

– По инструкции я обязан предупредить…

– Не важно. Приказ уровня «Гудвин». Выполняйте!

– Есть.

– И еще…

– Слушаю, «седьмой».

– Обеспечьте «чистоту».

– Есть!

Жара спадает. По дороге, ведущей к особняку, едут две машины спецназа. В полуоткрытых кузовах – вооруженные люди в униформе.

В небе появляется вертолет. Спускается и садится на площадку перед особняком. Из вертолета выскакивают двое, на лицах маски. На спинах – баллоны, напоминающие снаряжение аквалангиста. Фигуры устремляются к дому. Через четыре минут выскакивают, бегут к флигелю. Затем – к другому. Первая машина спецназа идет юзом и перегораживает собой дорогу. Слышен характерный звук, похожий на выстрел. Бойцы выскакивают из кузовов, рассредотачиваются.

Водитель машет руками: «Баллон! Полетел!»

Бойцы, укрываясь за машинами, держат под прицелом ближние холмы.

До ворот особняка машинам оставалось ехать всего несколько минут.

– «Седьмой», я «четвертый». Объект обнаружен.

– Жив?

– Не совсем…

– Ранен?

– Без сознания.

– Транспортировка возможна?

– Да.

– Что еще?

– Десять трупов. Из них один – женский. Снимки сделаны.

– Больше никого? Живых?

– Нет.

– Уходите. Чисто.

– Есть.

Бесчувственного Олега Дронова затаскивают в вертолет. Запущен двигатель.

Вертолет взлетает, круто разворачивается и уходит. Низко над землей.

Машины спецназа подъезжают к особняку. Бойцы подбегают к воротам. Воздух упруго вздрагивает, машины за воротами, «ниссан» и «форд» – фургон охвачены пламенем. Снова взрыв, особняк и оба флигеля загораются почти мгновенно. Пламя ровное и мощное.

Бойцы упали навзничь. Один приподнимает голову, сдвигает каску чуть назад.

– Е-мое…

Глава 24

Я чувствую, что сижу в кресле. Кресло глубокое, умеренно мягкое, руки удобно покоятся на подлокотниках. Затылок саднит: удар пришелся вскользь. Но, судя по тому, что пребывал я в полной отключке, опустили на меня что-то не слишком громоздкое, но твердое, типа хрустальной вазы. Если я мыслю, значит, я существую, сказал один философ.;

В этом ему можно верить. Вот только нужно убедиться, на сколько комфортно мое теперешнее существование… О безопасности вообще умолчу: особнячок с химерами расстроит любую психику, особливо если дополнять полученные впечатления вот такими встрясками мозгов. Утешение одно: мозги жидкие, а встряски полезны; если переболтать сознание с подсознанием, работа извилин только улучшится.

Голова не болит. Это не удивляет: чему там болеть, там же кость! Удивляет другое – собственное настроение. Нахожусь неизвестно где, впереди – неизвестно что, а готов сплясать русского, гопака и «семь-сорок» поочередно и одновременно, шутить, балаболить, приставать к девушкам, рассказывать неприличные анекдоты и баллотироваться в нардепы. Причем все – не откладывая!

Рассчитывать, что я резко поглупел именно после удара, не приходится: на непредвзятый взгляд мои умственные способности и до того оставляли желать много лучшего.

Радость, что успел и девушки остались живы?.. Но мое самочувствие сейчас больше похоже на эйфорию, словно хлобыстнул натощак пол-литровую кружку «северного сияния» – спирт с шампанским, причем с самыми компанейскими ребятами!

Но я не пил и не собираюсь! Больше того: грядущее через месяц тридцатитрехлетие хочу отметить началом новой жизни, трезвости, умеренности…

Так чего еще?

Точно. Судя по последней идее, эйфория усугубляется, приобретает угрожающие формы и плавно переходит в старческий маразм! Вывод один: я получил нечто обезболиваю-ще-тонизирующсе путем инъекции. Очень надеюсь, что я не в притоне наркоманов и шприц одноразовый!

Причем сильно радует приобретенный опыт: теперь нет сомнения, что завоевать доверие красивых девушек сложно, просто перестав наводить на них оружие, и моя улыбка не столь обаятельна, как я самоуверенно полагал. Впрочем, та, что меня отключила, стояла сзади, и потому мой жизнеутверждающий оскал не оценила. Так что не все еще потеряно, граф! Нас ждут великие дела!

Ладненько, осталось, как говаривал прапорщик Кораблев, «привязаться к местности и оценить преимущества сто-рон». К местности в меру сил я уже привязался. В полвзгляда, едва приоткрыв веки, оглядел комнату. Это не особнячок: стиль другой. Выдержанно-респектабельный, богатый, сдержанный. В отдельных элементах декора помещения – не без влияния тяжелой грации модернизма начала века. Это я без балды. Прямо напротив, в кресле, сидит холеный подтянутый мужчина средних лет – что-то между сорока пятью и пятьюдесятью, внимательно просматривает бумаги в папке.

Мысль о том, что девушки осознали-таки ошибку и, распознав освободителя, доставили меня сюда на хрупких плечах для чествования героя с шампанским, артишоками, стриптизом и награждением орденом «Дружбы всех народов», приятна, но отдает мещанством. А потому отбрасываю ее как вздорную. К тому же для человека совершенного, каким стремлюсь стать, подвиг должен быть включен в распорядок дня, как горячий кофе и булочка к завтраку. Не так ли, граф? Вернее, барон!

Проще всего узнать, кто я и зачем здесь оказался, у занятого бумагами господина. Но для романтиков прямые дороги запретны, как и благие вымыслы, – кайф пропадает. Да и память цепко хранит предостережение Мастера: «Никогда не разговаривайте с неизвестными!»

Хотя что-то в нем кажется мне неуловимо знакомым. Может быть, руки?

Открываю глаза. Пора представляться.

Мужчина поднимает взгляд от бумаг, и пару секунд мы смотрим друг на друга.

И снова что-то кажется мне знакомым: «добрый ленинский прищур», что ли?

– Вам удобно? – Голос тих, спокоен и благожелателен.

– Вполне.

Душой я покривил. Кресло удобное, вот только встать и пройтись я не могу.

Ноги у щиколоток и коленей приклеены липкой широкой лентой к креслу, слоя эдак в два. Информация к невеселым размышлениям…

– Хотите перекусить?

Ага, кусок медной проволоки. Потолще. Дабы дать выход отрицательным эмоциям. Сродни ярости. Но проволоки нет, так что, по системе йогов, загоним эту бяку внутрь и прибережем. Авось пригодится. Энергия, она и на Байконуре энергия.

Вдох-выдох. И – очень спокойно:

– Благодарю, нет.

– Кофе? Коньяк? Вино?

Милая игра. «Вам чай или кофе?»

«И компот тоже!»

– Пожалуй.

Мужчина сидит в таком же кресле напротив. Рядом небольшой, инкрустированный цветным камнем ломберный столик. На него мужчина опускает папку, берет маленький серебряный колокольчик. Звон мелодичный и очень чистый.

Входит девушка, подталкивая перед собой столик на колесиках. Вкусный запах свежесваренного кофе заполняет комнату. Но мне уже не до кофе. Я глаз не свожу с девушки.

Высокая, в длинном вечернем платье – фиолетовое с сиреневым, с глубоким вырезом на спине, – каштановые волосы, очень темные, почти черные глаза…

Ночная русалка… Сейчас взгляд ее спокоен и почти равнодушен…

Мужчина внимательно наблюдает за мной.

А я вспоминаю, что мы так и не познакомились.

– Меня зовут Олег. Но все называют меня Дрон.

Девушка молча сервирует стол.

– А меня можете называть как угодно, – усмехается мужчина. – Смирнов, Кузнецов, Кравченко – иметь такую фамилию все равно, что не иметь никакой. Ну а имя – Вадим.

Девушка пододвигает ближе ко мне блюдо с шоколадом – крупный, весовой, с орехами! Пузатую бутылочку красного «порто»… Похоже, мои пристрастия ни для кого здесь не тайна. Коньяки, ликеры, вина на нижней плоскости столика. Девушка наливает кофе. Пробую. Приготовлен исключительно – с едва ощутимым привкусом жженого сахара и очень крепкий. Кружка высокая, толстостенная, белая. На ней надпись: «Мэджик маунтинз» – «Волшебные горы». И – маг в высоком фиолетовом колпаке, расписанном звездами. Его руки подняты в чародейском экстазе, с пальцев истекают молнии… Симпатичная чашечка. Великолепные напитки. – За знакомство? – Мужчина тонкими, длинными, чуть узловатыми пальцами аккуратно берет наполненный бокал. Девушка удаляется, плавно двигая бедрами. Провожаю ее взглядом.

«Изумрудный город, мил человек, там, где много „зелени“…»

* * *

– Вы решили, как вам удобнее меня называть?

– Решил. – Киваю на изображение на чашке. – Мерлин. А лучше – Гудвин!

Бокал в его руке чуть дрогнул. Едва-едва. Мужчина улыбнулся:

– У вас богатое воображение…

– У вас богатые подвалы. – Я кивнул на алкогольное изобилие.

– За знакомство. – Мужчина пригубил бокал. Я осушил свой до дна. До начала новой жизни есть время, этим грешно не воспользоваться. При таком изобилии – еще и глупо. Судя по прелюдии, меня ждет задушевный разговор. А кто ж такие ведет на трезвую-то голову? Потому сразу наливаю еще. Портвейн, из пузатой бутылки.

Мужчина молчит. Он ждет. Когда я начну задавать вопросы. Вот уж нет. Я – боец контратак. Да и воспитание брежневских времен: мы первыми не нападаем.

Только даем отпор агрессору. Со всей суровостью. «Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути!»

«Мы рождены, чтобы сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор…» Изумрудный город… Волшебная страна… Гудвин, Великий и Ужасный…

Всем сестрам по серьгам: Страшиле – мозги, Льву – храбрость. Железному Дровосеку – сердце…

«А вместо сердца – пламенный мотор…»

Пламенный… Пламя… Горящие машины спецназа на пляже… Урфин Джюс и его деревянные солдаты… Горят, но боли не чувствуют…

Отличное винцо. Нальем третью. Вот так, молча, без тостов. Будем считать, что мы на Севере. Там так принято.

Смирнов-Иванов тоже наливает. Молча. А что еще ему остается? Клиент-то наклюкивается прямо на глазах…

Нальем четвертую… Во студенчестве меня всегда назначали виночерпием.

Друзьям наливал, себя не обижал… Не в том суть… При хорошем настрое можно выпить до полуведра, особливо в культурном обществе…

Еще по одной? Чудненько… «А ты сачкуешь, мил человек», – сказал бы дедок-одуванчик. Только от пули, как от судьбы…

Как там у классика из туманного Альбиона? «Весь мир театр, и люди в нем актеры». Его земляк Моэм добавил в «Театре»: «Взял паузу – держи. Чего бы это ни стоило». Писателем Моэм стал по совместительству. Так сказать, вечерами. Основной профессией была разведка.

Старик знал толк в паузах. По пятой.

– Может быть, еще кофе? Галантный хозяин.

– Благодарю. Портвешек – чудо. Ножная работа.

– Что?

– Бывают, знаете ли, часы. Ручная сборка. Оч-ч-чень ценятся. А португальцы виноград для «порто» мнут ногами. Исключительно девичьими. Ноги длинные, стройные, с изящными щиколотками. Потому не напиток – бальзам. На сердечные раны. Наливаю еще порцию.

Пью.

– Дрон, прекратите. Для умного человека достаточно сложно притворяться глупее, чем он есть.

– Вы полагаете? «Дураком быть выгодно, да очень не хочется, умным очень хочется, да кончится битьем…» – пропел я с чувством. – Вы любите Окуджаву?

Судя по возрасту, должны бы… Споем. В этой избушке найдется гитара? Раз уж пошла такая пьянка!.. «И я за жизнь его не дам тогда и самой ломаной гитары…»

Гитары ломать грех. Они похожи на девушек. У них душа живая…

Наливаю. Честно «леплю горбатого». Таким мензурками портвейн можно лакать сутки! «Но разбойники-то этого не знали и слегка задрожали от страха…»

Последнюю, тьфу, крайнюю фразу я произношу вслух. Не то чтобы намеренно, но и не случайно… Надо же завести этого Железного Феликса.

– Разбойники?

– Ну да. Любимая сказка – «Бременские музыканты».

Скворцов-Степанов поморщился.

– Нам нужно поговорить.

Наливаю:

– За дона Педро!

Ну, милый, начинай! Что тебе нужно-то? Сломать? Уболтать? Разъяснить?

* * *

– Вы понимаете, Дром, что оказались здесь не случайно?

Что-то уж больно любительское начало. Е-2 – е-4. А этот Кузнецов-Смит на любителя похож, как бенгальский тигр на дохлую кошку.

– Я понимаю, что оказался здесь не случайно. Но и не намеренно. Уж поверьте на слово.

– Ваше положение…

– В положении остаются неопытные институтки. А у нас – ситуация.

Немного агрессии и хамства после семи-восьми бокалов – вполне естественно… А ты, дружок, не привык, чтобы тебе хамили. Итак?

Мужчина бледнеет едва заметно. Зажимает тонкими губами сигарету.

Прикуривает. Мне не предлагает. Уже хорошо.

– Ты вряд ли отдаешь себе отчет…

– Успокойся. Отдаю.

Ну вот и на «ты» перешли, легко и без лишних формальностей типа брудершафта, братаний и заверений в личной преданности.

– Да?

– Ага.

Наливаю. Отхлебываю.

– Я вам нужен. Не знаю, зачем, но нужен. И пока эта необходимость в моей персоне не отпадет, останусь жив.

– Ну что ж… Добавлю только, что у вас лишь один путь – к сотрудничеству с нами. Только в этом случае вас не устранят.

Судя по всему, у Смирнова-Лебедева воспитание победило. Вернулся к «вы».

Вежливость – главное оружие вора, говаривал Доцент Леонов. Располагает.

Сам-то я думаю, меня устранят в любом случае. В смысле – собираются. Тут наши дорожки расходятся, а цели – противоположны. И существуем мы, по Гегелю, в борьбе и единстве. По Ульянову – «возможны компгомиссы». По Пушкину – береги честь смолоду. А я и не стар.

Что ж, будем торговаться.

– Я попросил Марину сервировать стол, чтобы сомнений у вас не осталось: ситуацию мы контролируем с самого начала. И намерены контролировать впредь.

Ага, значит, девушку зовут Марина. Морская русалка… очень подходяще…

Поскольку этот пижон априори считает меня трупом, то игра пойдет открытыми картами. Так даже занимательней… «Три карты, три карты…» Тройка, семерка, туз… Или дама? Как там у Александра Сергеевича?

– «Его состояние не позволяло ему жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее», – процитировал я вслух.

– «…а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры», – закончил мужчина. – Вы любите играть?

– Да. Когда выигрываю.

– А если – нет?

– Ломаю игру.

– Это не так просто, Дрон. Вы с самого начала играете по нашим правилам. В нашу игру. Любопытно, как вы себе представляете партию?..

Ну что ж, открытыми, так открытыми. С одной только поправкой: у каждого из нас своя колода. Умеренно крапленая, разумеется.

Излагаю Смирнову-Сидорову свою версию. Естественно, тенденциозно, искажая детали и упуская интересы пролетариата.

– Ну что ж, в целом неплохо. – Вадим берет холеной рукой бутылку «мартеля».

– Вам налить?

– Если можно, еще кофе.

– Можно.

Звон серебряного колокольчика рассыпается по комнате. Появляется девушка.

Разливает кофе.

– Мариночка, вы исчезли так романтично, что у меня не было возможности сказать; вы прелестная, очаровательная, изумительная девушка!

На губах ее мелькнула улыбка. Мимолетная, как воспоминание о снеге…

Девушка удаляется, чуть покачивая бедрами… Игра игрой, но приятно хоть в чем-то оставаться полностью искренним!

Гусев-Лебедев смеется. По-моему, тоже искренне. – Дрон, вам интересно, почему именно вас выбрали на эту роль? Как вы выразились, «детонатора»?

– И так ясно. Никого дурней в городе не оказалось.

– Ну уж… Мы вывели вас на определенные исходные и поставили перед необходимостью действовать. И объект: стройная блондинка с фиалковыми глазами…

– Леночка работает с вами?

– Втемную, как и вы. Один наш человечек в Москве оказался сильно жадным до денег: мы рассматривали, издалека понятно, кандидатуру этой девушки для более перспективных задач… А он за нашей спиной сговорился с Пухом…

– Пух?

– Старичок…

– Удачная кличка.

– …и продал девушку ему. Мы узнали об этом своевременно, сумели навести на нее Князя, а потом позволили ребяткам старичка действовать. При этом передали пожелание – не трогать до поры. Пух и не трогал. Играл свою игру, но тоже по нашим правилам. А потом познакомили девушку с вами, получилось пикантно, вы не находите?

– Ту-у-ут вы рисковали…

– Да ну?

– Помимо блондинок мне жутко нравятся рыжие, каштановые, русые… А уж от несовершеннолетних мулаток тащусь, как фанера по асфальту. Не говоря уже о высоких стройных китаянках!

Болтаю чепуху, благо язык без костей. И треплется независимо от мозгов.

Даже изрядно сотрясенных. Итак, они меня вели с самого начала. Как? Если Леночка отпадает, значит, Юля? Что-то не вписывается…

Идиот! Даже общение с гениальным Крузом не сказалось на интеллекте!

Массивный брелок на ключах!.. В сочетании с хорошим приемником – он же и передатчик. Ежу понятно.

Кстати о «ежиках». На теле я их никак не ощущаю. Горошина-микрофончик на месте. Меня, естественно, об-шмонали дочиста, пользуясь беспомощным состоянием потерпевшего, но раз на месте микрофон, «ежики» должны тем паче… По уверениям Димки, металлоискатель их не берет, а на всяческие виды излучений мои безжизненные на тот момент кости вряд ли проверяли… Но от этих кудесников интриги и мастеров бяки стоит ждать пакостей, и не только мелких… Надеяться, что «клопы» в рабочем таки состоянии, можно, а вот рассчитывать – нельзя.

– Тем более ошибиться в выборе объекта для вас при таких условиях почти невозможно. Мы подобрали бы вам подходящую пару даже в Бразилии и Лесото. Мы не ошиблись в главном.

– Да?

– Вы решительны, умеете быстро оценить обстановку и действовать соответственно. Признаюсь, определенные ваши поступки создавали для нас проблемы – я имею в виду для контроля.

– Благодарю, лестно.

– Но не это определило наш выбор. А то, что делает вас непрофессионалом.

Ну вот, так хорошо начал…

– Извините… Чукча – кандидат наук!

– При определенной ситуации ваши действия диктуются не наибольшей целесообразностью, а, если хотите, порывом.

– Может, это и есть целесообразность?

– Нет, это просто комплекс. До начала операции мы внимательно вас изучали.

Вы ведь на отдыхе здесь, но отдых ваш странный… Плавание часами, бег, упражнения по рукопашному бою…

– Спорт… Для здоровья. И у министров с президентами подобное хобби…

Считайте, хочу походить: мания величия.

– Для вас это не спорт, а стиль жизни. Вы живете так, словно готовитесь к войне…

– Ага. С империалистическими хищниками. «Если завтра война, если завтра в поход…»

– Да нет. Наши аналитики подсказали: у вас просто комплекс защитника.

Воина.

– Что за зверь?

– Скорее не зверь, а птица.

– Редкая?

– Может быть, оставшаяся в единсгвенном экземпляре. – Мужчина усмехнулся:

– Мы использовали ваш страх.

– Ну да… Нежданный триппер поутру досадней ядерной войны.

– Я серьезно. Вы просто очень боитесь не успеть защитить кого-то, когда вдруг возникнет необходимость.

– Это нормально, – пожимаю плечами.

– По Фрейду, все наши комплексы можно разложить на две составляющие: стремление к жизни – половое влечение, стремление к смерти – тяга к убийству или самоубийству.

– Мудрено. Переведите.

– У вас сформированный «отцовский комплекс». Для вас любить девушку означает еще и восхищаться, оберегать, помогать, защищать, заботиться… Да, и – наказывать. Имеется в виду сексуальная имитация наказания.

– Понятно. Великий и мудрый, – произношу я и неожиданно добавляю, – как Гудвин.

– Тоже любимая сказка?

– Ага. Изумрудный город. Место, где много «зелени».

– Мнимой зелени… Если помните, в городе просто запрещалось ходить без зеленых очков.

– Всякая зелень мнима. Но по осени превращается в золото. В Эльдорадо…

Потом – снег. Смерть. Ничто.

– Снег – не смерть. Просто сон.

– Кстати, что там Зигмунд извлек по психологии сновидений? – Наливаю полный бокал бренди. Выпиваю. Мужчина усмехнулся:

– Ну да, вы агрессивны. Это мы тоже учли. Ну а все вместе складывается так, чтобы защитить, спасти кого-то, вы готовы пойти на очень серьезный риск, и вас не остановит даже инстинкт самосохранения. А это и есть скрытая форма стремления к самоубийству.

Психиатры, мать их!.. А чего я, собственно, завелся? Ладно, подставили мне девочку в казино, она приласкала меня на пляже, потом «отобрали» и тем спровоцировали агрессивность по отношению к амбалу, устроившему мне с утре-ца проверку на вшивость? Вот уж дудки! При таком поведении морду я бы ему набил безо всякого секса накануне.

И не я его застрелил, беспомощного, пулей в затылок.

Так что, Скворцов-Степанов, мои комплексы рядом с вашими…

Один японец несколько веков назад наблюдал, как сломалась ветка яблони под шапкой снега. А ивовые ветви, упруго прогнувшись, сбросили снег и остались невредимы.

Этот мастер создал джиу-джитсу, позднее ставшую дзюдо. И сформулировал принцип: «Поддайся, чтобы победить!»

Стремление к самоубийству? Теоретически, может, и любопытно, но… «Победи и останься живым!»

– Итак, теперь можно вернуться к вопросу, почему вы до сих пор живы и сидите здесь. – Мужчина неспешно потягивает коньяк из пузатого бокала.

– А вы? Почему вас до сих пор машина не переехала – в столице машин уйма!

Или почему инфаркт не хватил – работа ведь напряженная… Значит, такова ваша фортуна. Пока.

– Фортуна здесь ни при чем. А что до моей работы – она успешна и результативна. В ней нет проколов. В отличие от вас я профессионал. И ничего не упускаю.

– Ну, если так… – Наливаю бокал до краев, взвешиваю в руке пустую бутылку и… кидаю мужчине. Тот ловит ее правой рукой. Ловко.

Может, в иерархии ты и крутой мэн, а по жизни – скверный мужичонка. Это без балды.

– Доход от сдачи посуды присваиваете или в кассу организации?

Глава 25

Если он и растерялся, то только на миг. Снова пригубил коньяк, растянул губы в улыбке.

– Ну что ж… Вы очень наблюдательны.

– А у вас, господин хороший, тоже комплексы… Не знаю, как по Фрейду, а по мне – живодерские. Посмотреть жертве в глаза, прежде чем уничтожить… Наша встреча в скверике могла и не закончиться так гладко…

– Нет. Это тоже профессионализм. Предпочитаю сам видеть объект…

– Не доверяете, выходит, психоаналитикам?..

– Личное впечатление дороже. Человек может обмануть во всем, кроме привычного: жесты, походка, поворот головы… Кстати, на чем я прокололся? Надо мной прекрасные гримеры поработали: парик, усы, цвет глаз, одежда… Под щеками – специальные прокладки, меняющие и овал лица, и дикцию…

– Человек может обмануть во всем, кроме привычного: жесты, походка, поворот головы, – повторяю я за Смирновым, только менторским тоном. Звучит издевательски. Чего и добиваюсь: если ему и не нравится что-то, эмоции муж-чинка контролирует. Или мнит себя аристократом духа, или имеет лишнего туза в рукаве.

А может, и то, и другое.

– А все-таки?

– Руки.

– Руки? По-моему, они были достаточно грязными.

– Не то. Руки пьяницы-попрошайки другие. Аллергенные пятна от употребления дешевых вин и суррогатов, кожа, вены… Порезы от бутылочных пробок…

– М-да… Но согласитесь, было бы чересчур: ради мимолетной встречи пить «Шипр» и закусывать колбасной шкуркой.

– Не в этом дело. Руки скверного мужичка работают по-другому: не так берут бутылку, не так – сигарету…

– А все-таки вы меня на месте не раскололи. Главное – результат.

– Голова была другим занята…

– Нашими заботами…

Так, достаточно. Цену я себе набил, пора и по существу почирикать.

– Хорошо. Убедили. Итак, вы хотите предложить мне сотрудничество… В качестве мормышки? Живца?

– Вы обижены?

– Еще бы. С моими-то комплексами. К тому же любопытно знать, на кого я буду работать.

– Во-первых, это вопрос непрофессионала.

– А я он и есть.

– Во-вторых, я говорил не о работе, а о сотрудничестве. О работе можно поговорить позднее.

– Хорошо. Зачем я вам нужен?

– Когда-то вам были переданы сведения, в которых мы очень заинтересованы.

– Чего-чего, а информации у меня – полная бестолковка. Помню, что коня Александра Македонского звали Буцефал, а лидера американской компартии – Гэс Холл. Что именно вас интересует?

– Три года назад вы встретились с девушкой. Ее имя – Лена.

– Красивое имя. А главное, редкое. Немудрено и запомнить. Если я начну вспоминать всех Лен, встреченных мною, на это уйдет остаток жизни.

– Прекратите паясничать. Вполне возможно, этой жизни вам осталось не так много.

– На все – воля Божья.

– В данном случае – моя. Эту девушку вы не забыли, а я вам напомню: вы провели с ней три дня в особнячке на Территории. Вас запомнили.

– Это не значит, что запомнил я. Персона-то вам досталась легкомысленная, или аналитики не доложили? С чего вы решили, что именно та встреча возымела для меня какое-то значение?..

– А это даже не важно, что решил я. Важно, что вспомните вы. Или – мы потеряем к вашей персоне, как вы выразились, всякий интерес. Для вас это – конец.

Крышка.

– Положим, я ее помню. Что именно вас интересует?

Цвет глаз? Цвет волос? Цвет трусов?

– Мы предполагаем, что девушка передала вам информацию. Очень важную информацию.

– Пусть мне и каюк, но могу поклясться: никакой информации Лека мне не передавала. На чем вам присягнуть – Библия, Коран, Талмуд? Могу на Уголовном кодексе и на собрании сочинений вождя. Того, что вам ближе.

– До нашего разговора я тоже в этом сомневался. Но сейчас – уверен: информация у вас. Я допускаю, что девушка сделала это в такой форме, что вы не поняли, что вам передано. И тем не менее часть ее вы уже вспомнили, осознанно или нет.

– Извините, вопрос не праздный, может, это поможет мне вспомнить…

– Да?

– Не понимаю… Если она и сделала это, то зачем?

Ведь я для нее был человек достаточно случайный…

– Возможно, девушка решила, что вам можно доверять. Что вы надежны. Что вы для нее – не случайны и сможете помочь в трудной ситуации… Кстати, она и не ошиблась: интуитивно пришла к тому же, чему и наши аналитики после кропотливого изучения вашей личности.

– Но все это имеет смысл только в том случае, если бы я знал, о чем речь.

– Ничего, вы догадливы. У вас развитая интуиция. Возможно, девушка рассчитывала позднее связаться с вами, сказать ключевое слово или дать дополнительную информацию, и вы бы все поняли. И начали действовать.

– Может, теперь подскажете?

– Подскажу. Но запомните одно: никакой обратной или запасной дороги у вас нет. Или вы скажете нам все, что помните, или умрете.

– Все мы смертны. Но один нюанс: где гарантии, что после того, как я изложу вам интимные подробности наших встреч и вы удовлетворитесь, – я хмыкнул, – вы не шлепнете меня за ненадобностью?

– В этом не будет необходимости. Посмотрите вот это!.. – Он бросает мне на колени конверт. Раскрываю.

Фотографии. Я с амбалом на пляже. В состоянии, так сказать, ссоры. Крупно: голова амбала, пробитая пулей. Я вылезаю через балкон на Конева. Стою с оружием в комнате. И – фотографии трупов, крупно. И, наконец, одни трупы: особнячок.

Прямо не фотоколлеция, а мясокомбинат какой-то.

– Ну что? Пожимаю плечами.

– У вас свои вкусы, у меня свои. Я предпочел бы «Плейбой».

– Нам нет необходимости убивать вас. Гораздо выгоднее держать вас на крючке.

– Сорваться могу…

– Вряд ли. Лески у нас прочные, ловцы опытные. Наливаю хрустальный стакан коньяку. Выпиваю залпом. Следом – еще один.

Мужчина смотрит на меня, чуть склонив голову. С презрением. По его версии – я сломался и вот-вот решусь. На откровенность. А потом – он прикажет меня пришить. С чувством хорошо выполненной работы. И глубокого удовлетворения.

– Прекратите наливаться… Лучше вспоминайте. Вслух.

– Ребята. – Голос у меня чуть хриплый, язык ворочается медленнее – то, что нужно. – Если я такой важный, что ж вы меня в такую бодягу подставили… Ведь живой остался, ей-богу, чудом… – Похоже, мне даже удалось хлюпнуть носом и влажно заблестеть глазами от жалости к себе…

– Вышла недоработка. Мы передали ваши данные в центр, они что-то не очень оперативно сработали… Мы получили ответ, когда вас уже ввели в здешнюю операцию. Накладки случаются везде.

– Ну да, и на солнце пятна…

Наливаю еще стакан. Из другой бутылки.

– Прекратите!

– Я чуточку… Половиночку…

Итак, дружок, ты должен поверить, что сломал меня. Должен. Я чувствую, как лицо покраснело от спиртного, кровь пульсирует в висках… Нужен еще один ход.

Верный. Беспроигрышный. Что для него?

Поднимаю голову. Тяжело.

– Сколько вы мне заплатите? Если я вспомню?

– Вы блефуете, Дрон. Вы ведь достаточно равнодушны к деньгам.

– К деньгам – да. Но не к тому, что на них можно купить.

Мужчина задумался.

– Сколько вы хотите?

– Сто тысяч. Долларов.

– Это большая сумма.

– Для меня – да. Для вас – нет.

– Вы получите эти деньги.

– Когда? Как?

– Вспоминайте информацию. – Я жду. Смотрю на него просительно:

– Я чуть-чуть. – Для убедительности показываю пальцами:

– Сто граммчиков…

Лицо у мужчины как каменное. Интересно, он именно так представляет себе лик презрения? Наверное, я хорошо вписываюсь сейчас в его жизненную установку: я – тля, он – повелитель. Или – вершитель.

Доливаю спиртное до полного стакана. Жадно пью. В два глотка. Опускаю голову.

Итак, какой основной грех людской? Гордыня. Отец всех остальных и всяческих: зависти, алчности, властолюбия. Человек считает, что Господь ему недодал… Значит, нужно взять самому. Силой. У других. Гордыня…

Этот скверный мужичонка не выносит оскорблений. А я как раз собираюсь это сделать. Положить и на него, и на его гребаную организацию… Пусть развяжется, а там видно будет. Для него я – пустяк человеческий, пыль, ничто. Но…

Тщеславие… Тем более, я – временное явление… Ничего он не теряет… А я выигрываю… Время. Ничего другого у меня уже не осталось.

Пора.

Поднимаю лицо. Искаженное пьяным презрением и жаждой справедливости:

– Ты… Позорный сучара… Ты кого купить хочешь?.. Дрона?.. Редкую птицу – в клетку?.. Да срать я хотел на тебя и на твою говенную организацию… Ты посмотри на себя в зеркало… Ты кто?.. Опер?.. Контролер?.. Ты – шлюха в штанах, сутенер, паскудный сводник, вот ты кто! И вся твоя служба – публичный дом, только здоровый… Сучары… Позорные…

Тяжело опускаю голову.

Пьянство дает одно преимущество: говорить то, что хочешь. В моей ситуации это преимущество абсолютно: не придется отвечать за свои слова. Ибо скоро спросить будет не с кого.

Он должен мне поверить!

Снова поднимаю лицо.

Мужчина улыбается. Он совершенно спокоен.

– Благодарю вас, Дрон. Вы действительно. Я в вас не ошибся…

Что-то мне очень не нравится такое начало…

– Хотите знать, что мы за организация? Ну что ж… Вы же понимаете, есть власть явная, ничего не значащая. И есть власть тайная. Реальная. Эту власть я и представляю.

– Масоны, что ли?

– Не говорите ерунды, вы же не обыватель, обчитавшийся идиотской прессы.

Миф о масонах просто сохраняет в обществе определенное напряжение… Это как для ребенка – Баба Яга в темной комнате. Мы – власть реальная, власть профессионалов, заботящихся о будущем человечества… Мы – элита…

– А по мне вы – говно…

– Прекратите, Олег, вам это не идет.

– Почему? Я-от души. Всякая сволочь называла себя спасителями человечества от чего-то… А иначе – неинтересно.

– Все они были болтуны. Мы – профессионалы.

– Ага. Девкам юбки задирать…

Хлопок! Вздрагиваю. Блин – шампанское. Смирнов-Ласточкин наполняет бокал и выпивает с удовольствием. Тоска! Что же я упустил?.. Наливаю ледяного «Нарзана» и медленно пью.

– Мы организовались больше десяти лет назад.

– Еще при…

– Да. Прекрасно было видно, к чему все идет. И – стали кропотливо и неспешно подбирать кадры. Информацию. Ведь на самом деле в этом мире только две вещи обладают истинной ценностью: произведения искусства и информация. Хотите послушать притчу?

Мне сейчас если чего и не хватает, так это проповеди. Ну да время работает на меня. На меня? Что-то я уже не уверен в этом.

– Почему нет?

– Слушайте. Внимательно. Однажды трое юношей, охранявших царя Дария, сказали друг другу: пусть каждый скажет слово о том, что всего сильнее. И чье слово окажется разумнее, тому царь даст великие дары и великую награду.

И тотчас, написав каждый свое слово, запечатали и положили под изголовье царя Дария.

Один написал: сильнее всего вино.

Другой написал: сильнее царь.

Третий написал: сильнее женщина.

Утром прочитал написанное царь и призвал к себе сановников, и призвал юношей, и велел им объяснить на писанное.

И начал первый, и сказал: «О мужи! Как сильно вино! Оно делает ум царя и сироты, раба и свободного, бедного и богатого одним умом. И всякий ум превращает в радость и веселье, так что человек не помнит никакой печали и никакого долга, и делает все сердца богатыми, и никто не думает ни о царе, ни о сатрапе, и всякого заставляет говорить о своих талантах. И когда опьянеют, не помнят о друзьях и братьях, и скоро обнажают мечи, а когда истрез-вятся, не помнят, что делали. О мужи! Не сильнее ли всего вино, когда заставляет так поступать?»

И начал говорить второй, сказавший о силе царя. И сказал: "О мужи! Не сильны ли люди, владеющие замлею и морем и всем содержащимся в них? Но царь превозмогает и господствует над ними, и повелевает ими, и во всем, что бы ни сказал им, повинуются. Если скажет воевать, – воюют, и убивают, и бывают убиваемы, но не преступают слова царского; если же победят, отдают царю всю добычу. А те, что не сражаются, возделывают землю и приносят царю дань.

И он один, если скажет убить, – убивают; если скажет отпустить, – отпускают; сказал бить – бьют; сказал опустошить – опустошают; сказал строить – строят; сказал срубить – срубают; сказал насадить – насаждают; и весь народ его и войско его повинуются ему. И не могут ослушаться его. О мужи! Не сильнее ли всех царь, когда так повинуются ему?"

Третий же сказал: "О мужи! Не велик ли царь и многие из людей, и не сильно ли вино? Но кто господствует над ними и владеет ими? Не женщины ли? Жены родили царя и весь народ, который владеет небом и землею…

Люди собирают золото и серебро, а потом увидят красивую женщину и устремляются к ней, оставив все. Человек оставляет воспитавшего его отца и страну свою и прилепляется к жене своей, и с женою оставляет душу и не помнит ни отца, ни матери, ни страны своей. Человек берет меч и выходит на дороги грабить и красть, но лишь только украдет, похитит или ограбит, относит то к возлюбленной. Многие сошли с ума из-за женщин и сделались рабами из-за них.

Многие сбились с пути, погибли и согрешили через женщин.

Не велик ли царь властью своей? Не боятся ли все страны прикоснуться к нему?

Но вот сидит царская наложница по правую руку царя, и снимает венец с его головы, и возлагает на себя, а левою ударяет царя по щеке. И при всем том царь смотрит на нее раскрыв рот: если она улыбнется ему, улыбается и он, если же она рассердится, он ласкает ее и осыпает дарами, лишь бы помирилась с ним.

О мужи! Не сильны ли женщины, когда так поступают они?.."

Смирнов наливает бокал шампанского и медленно пьет. На лбу – бисеринки пота.

– И что? – довольно глупо спрашиваю я.

– Властью обладает не тот, кто обладает должностью, а тот, кто имеет влияние.

– Накачивать вельможу спиртным и девок подставлять?

– Нет. Наша цель – вовсе не эксплуатация человеческих слабостей и пороков.

Хотя это и допустимо при достижении определенных тактических задач. Помните, в чем главная ошибка социалистов?

– Смотря в чьей интерпретации. Одни говорят: много перестреляли. Другие, мало перестреляли.

– «Преступление и наказание» Достоевского давно перечитывали?

– Один раз читал. В школе.

– Жаль. Великое произведение.

– Кто бы спорил. Бонапартизм – не пройдет!

– Это интерпретация вашей литературной дамы. Должно быть, не очень глубокая женщина.

– Зато упитанная.

– Я процитирую на память: «Все у них потому, что „среда заела“… Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом все преступления исчезнут… все в один миг станут праведными. Натура не берется в расчет, натура не полагается… Живая душа жизни потребует… живая душа подозрительна, живая душа ретроградна… А тут хоть и мертвечиной припахивает, – зато не живая, зато без воли, зато рабская, не взбунтуется…»

Так вот, дорогой Олежек. Мы ошибок не повторяем. Мы делаем ставку на душу.

На живую человеческую душу…

– Не вы одни, – усмехаюсь я невесело. – У вас могучий конкурент. На самом низком уровне. Ежели, конечно, на пару не работаете…

– Не городите чушь! Что такое наша загадочная душа? Всего лишь термин, за неимением лучшего обозначающий совокупность врожденных и благоприобретенных устремлений личности! Включая сознание, подсознание и рефлексы!

– Вы это серьезно?

– А вы как думали! При хорошей аппаратуре из вашей так называемой души что нужно, сотрут, что нужно – припишут. Вернее, сместят акценты…

– Винты подвернут…

– Можно и так. На специальном экране вы видите слова, цвета, символы…

Скорость передачи информации такова, что сознание не успевает уследить, а подкорка реагирует. Приборы регистрируют вашу реакцию, и вот «душа» на блюдечке, в виде объемного графика… Здесь все: чего боитесь, чего желаете, что скрываете, от чего хотите избавиться… Потом снова вам на экране – набор символов, в наушниках – набор шумов… Вернее, то, что вами воспринимается как шумы. На самом деле информация, накопленная и переработанная вашим мозгом, дорогая и ценная для вас, подается вам снова, но со смещением акцентов… И вот у вас – новая «душа», ваша же, но основной стержень устремлений переориентирован: с пьянства на учебу, с «хэви метал» – на занятие бизнесом!

– На себе уже пробовали?

– Программа предполагает распространение такого влияния на… личности с несбалансированной психикой.

– Вроде меня, что ли? – Как же мне везет на сумасшедших! Только психи из «веселого особнячка» рядом с этим – просто тихие и незлобивые шизики!

– Так что, милый Дрон, мы проиграть не можем. И – не имеем права.

«Главное – думать не надо. Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается», – мысленно заканчиваю я упомянутую цитату из Федора Михайловича. Но скверному мужичку об этом не говорю: зачем? Для него все люди – вроде недоучившихся пэтэушников: что-то проходили, но сильно туповаты. И к дальнейшему развитию не способны… Да и психика несбалансированная… Испгавлять, исп-гавлять, испгавлять, как завещал Великий Зюзя!

Голубев-Скворцов сидит молча. Погружен в масштабность замыслов. Ну и ладно.

– Идея-то интересная, вот только исполнение не дотягивает. Любопытно было бы посмотреть, как вы подойдете к президенту или премьеру: "Господин президент!

Некоторые ваши действия не совсем вписываются, а некоторые высказывания – вообще страх! Это все от несбалансированности психики!.. Но мы все исправим.

Наденьте-ка наушнички, взгляните на экранчик… Ага… О девочках много размышляете… Впредь – будете размышлять о Конституции и только о ней! В свободное от государственной деятельности время можете почитать Пришвина. Самому на охоту – ни-ни! Разовьет агрессивные инстинкты, и тогда прощай стабильность в стране!"

Хотел бы я услышать, куда именно вас пошлют, и увидеть ваши лица, когда вы туда пойдете!

– Не нужно утрировать, Дрон. Мы ведь не ограничиваемся только техническими идеями… Притчу вы слушали невнимательно. Не важно, что такое душа, – нечто цельнодуховное или совокупность стремлений…

– Кому как…

– Важны ее свойства. Олег, каково, на ваш взгляд, главное свойство человеческой души?

– Любить, – отвечаю без запинки. А в мозгу вертится школьная считалка:

«…а еще – смотреть, обидеть, слышать, видеть, ненавидеть, гнать, дышать… и зависеть, и терпеть».

– Вы помните свою первую любовь?

– Да.

– Какая она была?

– Замечательная.

– Помнит каждый. Но первая любовь – лишь ветерок; любовь последняя, настоящая, истинная – это потрясение, это шквал, это омут и восторг!

А этот мужик не так безнадежен. Глядишь – и выздоровел бы в хороших руках.

– К власти, к высокой власти, – продолжает Смирнов, – как бы ни судили обыватели, приходят люди сильные, незаурядные! А незаурядная личность способна к любви. К великой, высокой любви!.. И эта личность, чтобы не потерять любовь, сделает все. Абсолютно все! – Смирнов-Сазонов улыбается умиротворенно, прихлебывает из бокала:

– Все, что нужно НАМ!

С диагнозом о выздоровлении покойника я поторопился. Однако нужно выпить.

Наливаю полный хрустальный стакан, проглатываю без вкуса. Похоже – бренди, да и какой ляд разница!

Мужчина сидит напротив в кресле расслабленно, с бокалом в руке, и смотрит на меня. Назвал бы этот взгляд доброжелательным, вот только… Если в нем и есть симпатия, то это симпатия естествоиспытателя к редкому и красивому мотыльку, которого он сейчас наколет на иглу и присоединит к своей коллекции…

– Итак, Дрон, вы хотели знать, что за информация нам нужна?

* * *

Все просто. Леночка была дочерью оч-ч-чень серьезного папы. В ЦК он заведовал особо секретным сектором, координирующим работу специальных групп КГБ, ГРУ, нескольких лабораторий в разных НИИ… Информация была абсолютно закрытой, ее не могли получить даже секретари ЦК и члены Политбюро; часть информации не доводилась и до сведения Генерального.

Было очень естественно привлечь такого человека к нам. Поначалу сотрудничество складывалось удачно. Мы собирали самую разную информацию о людях власти и о тех, кто, по нашему мнению, мог вскоре эту власть получить. Поверьте, в прогнозах наши люди не ошибались. Так же мы отработали и кандидатов в бизнесмены, в дипломаты… Да, будущие лидеры средств массовой информации и ведущих министерств…

Параллельно велась разработка определенных научно-технических и биологических программ…

– Как сделать всех счастливыми, богатыми и здоровыми. На мою реплику Смирнов внимания не обратил.

– Вся информация стекалась в сектор, зашифровывалась, помещалась в свободные ячейки памяти очень доступных компьютеров… Полагаю, существовала и бумажная копия всех материалов…

– Существовала?

– Да. Этот человек нас подвел. После известных событий он наотрез отказался сотрудничать с нами. Нажать на него было сложно: информацию на членов организации, пусть не на всех, он имел тоже и держал ее, так сказать, в оперативной близости…

Потом, в короткое время безвластия, в партархивы и архивы ЦК ринулись все кому не лень; но ни прыткие журналисты, ни наши люди в правительственных структурах или компетентных органах, ни специально назначенные инспектора не обнаружили ни самой информации, ни даже ее следов.

О том, что такая информация существует, знают немногие, но что знают двое, знает и свинья!

Информация стоит миллиарды!

Через двадцать – тридцать лет она превратится в ничто.

Мы не можем собрать и разыскать даже исследовательские программы! На то, чтобы найти все материалы и сопоставить их в нужной последовательности, у нас уйдут годы, может, больше десяти – пятнадцати, даже при наших возможностях!

Мы не можем ждать столько лет.

Сейчас мы пожертвовали бы многим и многими, чтобы нажать на этого человека вторично. Но он снова подвел нас, он покончил с жизнью.

Нам известно, что информацию о «ключах» он передал дочери. То есть ни Досье, ни научную информацию она получить не может, по она знает, как «открыть».

А мы знаем, как расшифровать полученное.

Но девушка исчезла. Скорее всего, сумела выехать за границу под чужой фамилией. Мы ищем ее третий год.

Пока – безуспешно.

На мой взгляд, информацией о «ключе» обладаете и вы.

Теперь я это знаю. Вы назвали несколько ключевых слов. Теперь я жду всю информацию.

…Наливаю стакан водки. Выпиваю молча, размеренно, по-крестьянски. Сразу следом – другой. Ну вот и славно. Невзирая на нервное напряжение, минут через десять я буду в умат. Что и требовалось.

Поднимаю изрядно отяжелевший взгляд на мужчинку. Жесткие кустики бровей, жидкие водянистые глазки… И в лице что-то рыбье, а скорее – лягушачье…

Бррр…

И чего я раньше не заметил?

– Нет, ребята… Пулемета я вам не дам… – Язык ворочается вяло. Пытаюсь пожать плечами. – Вы ведь стрелять почнете, а это грех… Кстати, Книгу Ездры, как и Фед Михалыча, ты перевра-а-л… Тот, третий, сказал: сильнее женщины, а над всем одерживает победу истина. «И нет в суде ее ничего не правого: она есть сила, и царство, и власть, и величие всех веков: благословен Бог истины».

– Ты дурак, Дрон. Я тебе сказал все. Абсолютно. Неужели ты думаешь, что меня что-то остановит?

– Можешь применить пы-ытку… ик… похмельем..

Только завтра утром. Сегодня – спать очень хочется…

– Ты большой дурак, Дрон. Мне что, нужно привести сюда девочек? И убивать их на твоих глазах? И каждая будет умирать долго, очень долго… Или – лучше детей?.. Сколько нужно уничтожить заложников, чтобы ты понял все правильно?..

Ну! Или – начать сразу с Маринки, она ведь похожа на Леку, специально подбирали…

Достать я его не могу. Дотянуться бы рукой – долго бы этот мудак не прожил… Но – плюнул. Попал в глаз. И то – хоть не хлеб, так мякинка.

Мужик аккуратно стер плевок платочком. Выпил неспешно бокал шампанского:

– Ты трижды дурак, Дрон. Твой любительский спектакль – не на ту аудиторию.

Тебе не выиграть время. У тебя его нет. Твоих «клопиков» наши специалисты конечно же обнаружили. И заменили игрушками похожими, но безвредными. Не знаю, с кем в паре ты играешь партию: партнеры тебя не услышат. И – не разыщут. – Он перевел дыхание. – Последний раз: сообщишь «ключ»?

Алкоголь застилает мозг. Разлепляю губы…

Выразился я коротко. Но оч-ч-чень нецензурно. Похабно просто. Русский язык, понятно, богат, но определенные вещи можно передать с нужной простотой и силой только определенными словами…

Лицо мужичка стало цвета вареного рака. Значит, и содержание донесено, и выразительность не утеряна.

– Ну что ж… Прикончить пару девчонок здесь никогда не поздно… Но думаю, это будет лишним… Мы же не маньяки, чтобы убивать ради удовольствия… Только для дела. Сейчас мы проведем один эксперимент… Очную ставку… Души и подсознания…

Он встает, достает клейкую ленту…

Я «плыву»… Голова безвольно свешена на грудь…

Мужик делает шаг…

Из кресла вылетаю как пружина… Смирнов опрокинулся навзничь… От долгого сидения и алкоголя я потерял нужную координацию… Встает… Пытаюсь освободить ноги – никак. Лента обмотана вокруг кресла…

Пошатываясь, приближается ко мне… Нос у него сломан, но он жив… Жив…

Делаю еще выпад и чуть не падаю вперед: держит лента. Удары в лицо опрокидывают обратно в кресло… Пять… Семь… Сознание начинает мутнеть… Во рту – вкус крови…

– Ну что, пришел в себя?

Руки примотаны к креслу клейкой лентой. Так же перехвачены грудь и голова.

Я едва могу пошевелиться.

– Да, – отвечает девичий голос. Открываю глаза. Прямо передо мной стоит Лека. Вернее – Марина, причесанная, как Лека, наверное, в одном из ее платьев…

– Ну что ж! Отлично! – Нос Смирнова-Бубнова заклеен пластырем, распух; но сам мужичонка бодр и весел. Похоже, принял свою дозу обезболивающего. Глазки блестят.

– Сейчас, Дрон, ты получишь чудо-препарат! Против такого пентонал, как сахарный сироп против героина! Он только проходит испытания, – ты испытаешь на практике! Просто перенесешься в то лето, в ту спальню, к той девушке. А кстати, вот и она… Сейчас она продемонстрирует стриптиз, потом будет заниматься с тобой любовью… Приятная перспектива, а? Но поменяться с тобой местами я бы не хотел! Мариночка, вернее, уже Леночка… Укольчик!

Укол в вену почти не заметен. Сразу к голове приливает горячая волна…

Звучит музыка, голова кружится, все уплывает куда-то…

– Ну посмотри на меня…

Прямо передо мной стоит Лека… Она никуда не исчезла… Как здорово!

Я чувствую возбуждение!.. На девушке только узенькие трусики и белые чулки.

Повернувшись ко мне спиной и наклонившись, она стягивает их с ягодиц…

– Гудвин! – резко выкрикивает над ухом визгливый голос.

«Элли!» – вспыхивает в мозгу.

Снова:

– Гудвин!

Я разлепляю губы:

– Великий и Уж… Ужасный…

Девушка стоит прямо передо мной в одних чулках.

И смотрит мне в глаза.

– Изумрудный город… «Элли!» Молчу.

– Изумрудный город…

Отвечаю:

– Город Изумрудный… Пароль-отзыв. Становится весело:

Перочинный ножик, ножик перочинный… Ножик перочинный, перочинный ножик…

Гениальные стихи!

Снова смотрю на девушку. Нет, это не Элли. Очень похожа, но не Элли… А как, интересно, ее зовут? Ну да, мы ведь так и не познакомились…

– Его не берет. – Девушка внимательно смотрит мне в глаза.

– Еще бы, он столько спиртного выжрал! Конечно, выжрал, еще бы не выжрал!

Это вы, профессионалы, болтать горазды, а мы – водку жрать… Или – ханку…

Все, что горит… Даже первоклассник скажет, что наркота с выпивкой – бэ-э…

Пришлось накачаться, как последней свинье… Все, что знают двое, знает и свинья… А вы за кого меня приняли?..

Меня выворачивает. Жаль, что не на брюки этому пижону… Зато шнобель я ему попортил!

– Вкалывай еще дозу!

– Это опасно…

– Вкалывай, сука! Если он не разговорится, я тебя саму на иглу посажу!

Клитором!

Горячая волна в голове… Волны… Море… Губы ласкают меня нежно и искушенно… Или это волны?.. Рядом со мной – Лека… Я сижу в кресле у камина, она ласкает меня и… плачет. На глазах ее слезы…

– Гудвин, – шепчет она.

– Элли, – шепчу я.

– Еще!

– Элли. – Звучит как музыка.

– Цифры! – выкрикивает голос над ухом. Резкий, визгливый… Откуда он взялся?

Песок… По нему, удаляясь, идет девушка…

«Где тебя искать?..»

«В Изумрудном городе… Запомни номер…»

– Скажи номер, скажи… – Лека смотрит мне в глаза…

На ее глазах – слезы. Они висят на ресницах, скатываются по щекам…

– У тебя глаза другого цвета, – удивленно произношу я.

– Это не важно… Номер – важно… Скажи номер…

– Я звонил тебе, но никто не брал трубку… Ты бросила меня, да?..

– Скажи номер… Это важно… Очень важно… Или – я умру…

– Сейчас… я вспомню… сейчас.."Три… Семь…

Волны… Какие громадные волны… И очень черные… А что странного?.. Я же на Черном море…

– Коли еще!

– Нельзя! Он умрет!

– Коли! – Звук пощечины, еще:

– Коли!

Горячая волна…

…Я бегу по пустыне. Под ногами не песок, а камни, красные, раскаленные от жары. Если наклониться, камни отливают золотом… Солнце не правдоподобно быстро поднимается в зенит, и я вижу, что все пространство вокруг сияет!

Золотая долина… Эльдорадо!..

Элли!..

– Номер! Ты вспомнил номер?..

Губы потрескались от жары. Я не могу их разлепить…

– Скажи номер… Ну, пожалуйста… Иначе меня убьют!

Девушка плачет… Смертельная жара… Я не могу разлепить губы…

Но я должен!

– Номер…

– Три… Семь… Три… – Перевожу дыхание. Облизываю десны… Солнце достигло наивысшей точки и весь его жар, отраженный от блестящей поверхности, концентрируется на единственной чужеродной здесь темной точке…

На мне.

– Дальше… Пожалуйста, дальше… Сейчас, я соберусь…

– Три-семь-три…

– Дальше!..

– Семь… Семь…

Мир становится нестерпимо белым, я падаю, раскаленная масса летит мне навстречу…

– Дальше!

Открываю глаза. Прямо передо мной – заплаканное лицо девушки. Чужое лицо.

Вернее – не совсем. Но я помню, что мы так и не познакомились…

Стена сбоку от меня взрывается ослепительно белым, и я падаю в пустоту. В ничто.

Глава 26

Бред преследовал меня. Похожий на большую белую собаку с красными глазами и оскаленными клыками. Клыки были желтые, с них текла слюна. От собаки мерзко пахло. Совсем мерзко.

«Вообще-то меня зовут Лена, или Лека, но ведь Элли красивее, правда?»

Элли-красивее… Изумительно красиво… Волшебно…

Волшебная страна… Изумрудный город…

"Это там, мил человек, где много «зелени».

Гудвин, Великий и Ужасный… Ужасный!..

«Запомни номер… Спросишь Леку… Лека – это я».

…Я бегу по пустыне. Под ногами не песок, а камни – красные, раскаленные от жары… Смертельная жара… Пламя… Горящие машины спецназа… Горят, но боли не чувствуют…

«ДУШИ – НЕТ! ЕСТЬ НАБОР СИМВОЛОВ! СИМВОЛ НОВОГО ПОКОЛЕНИЯ – „НОВЫЙ АЛЬЯНС“!»

Белая собака настигает меня… С желтых клыков падает пена… Шипит на раскаленных камнях.

Камни красные от жары. Если наклониться, они отливают золотом. Солнце не правдоподобно быстро поднимается в зенит, и я вижу – все пространство вокруг сияет!

Золотая долина! Эльдорадо!

Эль… Элли…

По дорожке, усыпанной отборным морским песком, удаляясь, идет девушка. На ней легкое малиново-сиреневое платье, ветер играет волосами. Она босиком, я слышу шуршание песка, когда она касается дорожки ступнями…

Ее фигурка кажется почти невесомой… И цвет волос переменчив…

«Запомни номер… Спросишь Леку… Лека – это я».

Элли – это Лека… Э-ле-ка… Красиво…

Пляж отливает золотом.

«НОВЫЙ ПРЕЗИДЕНТ – ЭТО „НОВЫЙ АЛЬЯНС“!»

Ваши президенты скучны и однозначны, как всякие деньги… Зеленые баксы…

Золото… Эльдорадо…

Пляж… Или – арена, усыпанная золотистыми опилками…

Я шут, я арлекин, я просто смех… Без имени и, в общем, без судьбы… Без судьбы… Без имени…

Несбалансированная психика… "Таких, батенька, нужно испгавлять!

Агхиважно!"

Ненужное убрать… Нужное – добавить… «Мы делаем ставку на душу… На живую человеческую душу…» «Гусарская рулетка – опасная игра… Ставки сделаны, ставки сделаны, ставки сделаны, господа…»

«Вы любите играть?» «Люблю. Когда выигрываю». «А если – нет?»

«Ломаю игру». «Вы с самого начала играете по нашим правилам. В нашу игру».

"Мы делаем старку на душу… Очную ставку… Души и подсознания..

«Его состояние не позволяло ему жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, – а между тем целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетом за различными оборотами игры».

«Арены круг, и маска без лица…»

Клоун пританцовывает в своих нелепых сапогах и шутовски прицеливается в публику. Зрители стонут от восторга…

Пулемет заработал дробно и деловито, поливая ряд за рядом. Стреляные гильзы, дымясь, падают на брезент, на миг вспыхивая в потоках света чистым червонным золотом… Лента бесконечна. Гильзы уже устилают все пространство, превращая его в Золотую долину… В Эльдорадо…

«НОВОЕ ПОКОЛЕНИЕ ВЫБИРАЕТ „НОВЫЙ АЛЬЯНС“!»

Выборы… По-английски – «элекшнз»…

«Спелл зе уорд» – произнеси по буквам…

"И – эль – и – си – ти… Элекшнз…

Элли… Эльдорадо… Лека… «Мы – элита…»

Солнце достигло зенита, и весь его жар, отраженный от блестящей поверхности, концентрируется на единственной чужеродной здесь темной точке… На мне. Мир становится нестерпимо белым…

Я падаю, раскаленная масса летит мне навстречу, и я успеваю понять, что, едва коснусь ее, – мгновенно обращусь в пар, в пустоту, в ничто…

«Душа – ничто… Мы – профессионалы… Миром правит интеллект…»

По буквам… Ин-тел-лект…

Мир нестерпимо белый…

Золотая долина…

Эль… Лека…

Самородки…

Белое золото!..

«Белое золото» – электр! Элект! Ключевое слово!..

ЭЛЕКТ – выбирать!

ЭЛЕКТ!

Я открываю глаза. Прямо передо мной маячит улыбающаяся до ушей физиономия Димки Круза.

– Что, наркота, оклемался? Хочешь булочку с маком, на раскумар?

– Сколько я провалялся?

– Сегодня – четвертый день.

– Нехило.

– Ага. Зато отоспался. На будущее.

– У меня есть будущее?

– Блестящее.

– А мои грехи?

– Тут такая заваруха была… Думаю, спишут на боевые.

– Хорошо бы. Андрюшка?

– В Москве. Вызов «Воздух» он получил поздно. Я перезванивал, отменил.

– Служит?

– Ага.

– Кстати, Димара, анекдот помнишь… Про рыбака…

– Ну?

– Насаживает мужик червячка на крючок, забрасывает. Поплавок дергается, мужик вытягивает… Червяк держится за леску, смотрит на рыбака дикими глазами и крутит пальцем у виска: «Ты что, дурак, что ли?! Меня ж там чуть не съели!»

Димка смеется:

– Ты думаешь, мне легко бегать? На протезах-то?

– Так фирма «Рибок»! Мировой лидер!

– Вот-вот. А главное – пальцы зимой не отмерзают.

– Ты что, один меня волок?

– Такого кабана один доволочешь… С Ленкой.

– Успел встретиться?

– Ага. Дисциплинированная девочка. Начхала на заваруху и терпеливо дожидалась на лавочке.

– А сейчас?

– Бабник! Тебе силы копить надо.

– От тебя ли слышу!

– Ну да. Чтобы потом потратить. С толком.

– Учту. А серьезно?

– В Москве. Это ты личность творческая, а у нее – работа. Отпуск кончился.

У фирмачей с этим строго.

– Это – да… – Не скисай. Координаты дать телефончик?

– Потом. Боюсь перепутать.

– Черного кобеля…

Вспоминаю комнату, стену слева от меня, ослепительно белый взрыв… И задаю Димке вопрос, мучивший меня даже в бреду: с полей каких сражений он заныкал гранатомет?

– Ты что, серьезно?

– Ну да.

– А ты поглупе-е-ел… – Круз укоризненно качает головой. – Кавказ рядом.

За деньги не то что гранатомет – танк прикатят.

– У тебя большое жалованье?

– Не-а. По мне – так, среднее. Просто после того как моя техническая активность сэкономила банку четверть миллиарда, в средствах меня особо не ограничивают. На дело, понятно. Я ведь сюда – самолетом. Грузовым. Вместе с машиной.

– Красиво жить не запретишь.

– Ага. У богатых – свои причуды.

– Где ты меня нашел?

– На Территории. В одном высокопоставленном особнячке.

– Теперь им забота – стенку починить.

– Стенка – что…

– Это точно.

– Не поделишься заботами?

– Извини, Круз. Не стоит.

– Понимаю… Это не от недоверия к нам.

– Правильно понимаешь. У тебя детишек двое.

– Так серьезно?

– Очень.

– Разберемся.

– Ага, Дим…

– Да?

– А как ты меня разыскал? «Ежиков» – то сняли…

– Поучи папашку, как деток строгать…

– Ну?

– Сеточку-то я расставил. С собой аппаратуры – два чемодана. Кстати, каждый дороже того самолета.

– Плюс твои мозги – это же весь воздушный флот Эквадора!

– Мозги – это всегда плюс. Тебе не понять.

– Что дано Юпитеру, не дано быку.

– Ты не бык, ты кобель. Черный.

– Во мне есть и что-то хорошее.

– Когда спишь. Так вот, из этого особнячка на Территории сигнал прошел.

Кодом. Расшифровать – это нет, а вот направление я засек.

Первым делом мы с Ленкой в «веселый особнячок» ломанулись. Посмотрели: ловить нечего, зелено от спецназа. И, по слухам, от особнячка – одни головешки.

– Круз, там девчонки оставались…

– Кто о чем, а лысый о расческе. Живы. Все. Они от особняка недалеко отошли. Да и заметны больно: одежды на всех – с гулькин нос. Спецназовцы их задержали… Девочки порассказали… После этого ребят было не сдержать…

Городок чихвостили всю ночь и весь следующий день. Кстати, это здорово помогло пройти на Территорию. Все наличные силы были в Приморске.

– Трудности были?

– Как же без них.

– Где я теперь? В Приморске?

– Нет. Но – недалеко. Тебе еще недели две-три подлечиться нужно. И отдохнуть.

– Понимаю… Овощи, фрукты, вина…

– Помолчал бы, хроня…

– Кровь разогнать! Положено!

– Соком разгонишь. Кстати, печенка не болит?

– Чуть-чуть.

– Они тебе такую дрянь вкололи! Ампулку я заныкал, послал ребятам на анализ… Синтетика, причем жутко сволочная… Если бы не напился – крышка.

– Что-то этакое я предполагал. Вроде пентонала… Ты бы посмотрел, как я марочный «мартель» опрокидывал чайными стаканам! Одной выпивки долларов на триста извел!

– Зато есть от чего отдохнуть.

– Здесь надежно?

– Абсолютно. Восточные люди.

– А-а… Родственники жены?

– Да. Значит, и мои. Я улечу вечером. Связь есть, если что – созвонимся. – Лады.

– Хозяина дома зовут Энвер. Можешь со всем обращаться к нему. Поможет.

– А чада и домочадцы?..

– Дрон, чтобы ты запомнил шестнадцать имен кряду?

– Ну да, мы физтехов не кончали.

– Познакомишься по ходу. Ну все, отдыхай. Я отчаливаю.

– Дима, у меня к тебе одна просьба…

– Хоть две!

– Материальная…

– Сколько?

– Да нет… Я тут мотоцикл побил одному парнишке…Восстановлению не подлежит…

– Уже в курсе.. – Ленка?..

– Ага. Сережа согласился на «судзуки». Машина в пути.

– Круз, ты велик!

– А я и не скрывал. Давай лапу. Крепко жмем руки.

– Выздоравливай, Додо. И-не лихачь!

– Спать буду. Много.

– Спи.

Лежу и смотрю в потолок. В голове – никаких мыслей. Ну это привычно.

Настораживает другое, в остальных важных участках тела – никаких желаний.

Абсолютно. Может, что-то испортилось?

В потолок смотрю третий день. Заходит Энвер. Он доброжелателен и немногословен. Его пацаны носят мне еду. Много и очень вкусную.

Надо напрячься. Хотя бы ненадолго.

Итак, что мы имеем?..

Существует информация, представляющая исключительный интерес. Для силовых министерств, для людей Организации, для спецслужб и разведок любой страны – от ЦРУ, Моссада и Интеллиджснс сервис до какой-нибудь «секуритате» или тайной полиции Лесото. В получении или уничтожении информации полностью или частично заинтересованы целые кланы политиков, бизнесменов, чиновников высокого ранга.

Это первое.

Информация стратегическая, особой важности. Для того чтобы ее получить или уничтожить, заинтересованные лица пойдут на любые затраты и могут решиться на любые преступления. Это второе.

Научно-техническая и биолого-исследовательская части информации представляют огромную, исключительную опасность для отдельных людей, наций, государств. Возможно, для человечества в целом. Это третье.

Информация зашифрована. Люди Организации, вероятно, знают, где она хранится, полностью или частично, имеют возможности дешифровки, но не имеют «ключа», разрешающего доступ. Судя по всему, информация хранится таким образом, что попытки «подбора ключа» приведут к ее полному уничтожению. Это четвертое.

Часть информации распечатана и хранится в «бумаге»; скорее всего, наиболее важная ключевая часть. Где-нибудь в сейфе с кодовым замком. Попытки вскрыть сейф или иначе получить доступ к информации без знания кода также приведут к ее ликвидации. Это пятое.

Имеется «оперативная информация» – скорее всего, компрометирующая и системная для людей Организации; возможна расшифровка и рассекречивание их структуры, системы связи и т. п.

Это шестое.

Ключ-код состоит из ключевого слова и набора цифр. Ключевое слово я вычислил правильно: не зря же три дня в потолок смотрел и перебирал варианты!

Элект! По-английски это значит – «выбирать». Еще – это белое самородное золото. Еще – созвучие, возникающее при сочетании имен «Элли» и «Лека».

Цифровой код девушка сообщила мне под видом телефона: три-семь-три-семь-семь-два-один. Забыть его невозможно: в цифровом коде варьируется сочетание «три семерки», Гипотеза к размышлению: может, Лекин папа также предпочитал именно этот портвейн другим винам?

Люди Организации знают составляющую ключевого-слова: Элли – и четыре цифры.

Могут они вычислить кодовое слово и оставшиеся цифры? Почему нет, я же смог…

Вот только… Вычислить кодовый номер может и компьютер, но в таком деле ему веры нет: ошибка может привести к потере всей информации. Безвозвратно.

Полный ключ-код знают два человека: Лека и я. Возможно, имеется неустановленное лицо или лица, которым также известен ключ-код или отдельные его составляющие. Возможно, к основному ключу-коду имеются дополнительные «подкоды», дающие право на получение части информации, либо «оперативной информации», на Организацию. «Подкодом» могут быть слова «Гудвин», «Изумрудный город», «портвейн», что еще? Монеты из электа и украшения изготовляли греки: простор для полета фантазии – «скиф», «пектораль», «курган»… Про цифры вообще молчу…

Короче, есть над чем подумать.

Леку не нашли и, надеюсь, не найдут. Остаюсь я. Это все седьмое.

Выводы.

Что мне предстоит сделать? Это и козе понятно. Найти «замок», вставить в него «ключ» и повернуть так, чтобы открыть не смог уже никто и никогда.

Уничтожить или заблокировать информацию. Тем более она имеет тенденцию к «ржавению» и через двадцать – тридцать лет не будет стоить полушки. Мысль пойти в компетентные органы и все изложить подробно и на бумаге проходит как-то вяло и боком: во-первых, я не знаю реальных связей, возможностей и «повязок» людей Организации; во-вторых, нет никаких гарантий, что какой-то служивый, получив в руки «продукт», не станет использовать его по собственному усмотрению.

В-третьих, и это очень важно, превращение меня в покойника станет лишь делом времени, причем очень короткого.

Пока я секретоноситель такого уровня, с моей головы не только ни один волос не упадет – пылинки сдувать будут. Неудача с «наркотиком правды», надеюсь, избавит меня от повторения подобных опытов. Слишком рискованно для Организации потерять «ключ». Даже такой несговорчивый, как я.

Скорее всего, меня попытаются купить. И очень задорого. Шантаж? Тоже возможно. Что еще?

Мысль о том, что я могу просто-напросто уничтожить «товар» стоимостью в несколько десятков, а возможно, и сотен миллионов долларов, вряд ли посетит их умные головы.

Но то, что я попытаюсь найти «замок», «хранилище», – в этом у них сомнений не возникнет.

Меня будут «вести». Не скупясь на затраты. Причем не просто корректно – нежно!

Ну вот, Дрон. Ты стал не просто редкой птицей; ты стал особо важной и особо дорогой птицей… Оставшейся, понятно, в единственном экземпляре.

Да, есть еще одна возможность: «сдать» имеющуюся информацию Дяде Сэму в обмен на солидную недвижимость, семизначный счет в банке и гарантию собственной безопасности. Вот только, боюсь, власть имущие в так называемых цивилизованных странах еще дальше от народа, чем декабристы. Как говорил вождь Чинганчгук. Так что погодим. Ну, а в целом…

Круз прав: меня ждет блестящее будущее!

С этой скромной мыслью я засыпаю.

"По материалам информационного агентства «Трансин-форм». В г. Приморске работниками МВД России, Украины, спецподразделениями Отдела по борьбе с организованной преступностью проведена совместная операция по выявлению и ликвидации преступных группировок, контролировавших производство и продажу наркотиков, контрабанду, торговлю оружием и «живым товаром». В ходе операции захвачены холодное и огнестрельное оружие, наркотики, деньги, ценности на сумму свыше 300 млн. рублей.

При проведении захвата преступников погибли начальник РОВД Приморска и четверо бойцов спецподразделений. Есть жертвы среди населения. Произведены аресты. Ведется следствие".

"Назначенный на пост мэра Приморска Москаленко Сергей Федорович в интервью «Трансинформу» заявил, что считает приоритетом в своей деятельности на данном посту не просто борьбу с организованной преступностью в городе, но полное искоренение ее, ликвидацию условий и мотивов преступного поведения граждан.

Особое внимание мэр считает необходимым уделить работе среди молодежи и подростков.

Ранее С. Ф. Москаленко занимал ответственный пост в центральном аппарате Госкомитета по Особым технологиям".

"Указом Президента сотрудники МВД и бойцы спецподразделений, проявившие отвагу и мужество в ходе операции по ликвидации преступных группировок, представлены к правительственным наградам.

Рядовые Степанов Алексей Павлович, Петренко Владимир Ильич, Корзун Сергей Сергеевич, сержант Полищук Алексей Антонович, капитан милиции Фомин Василий Кузьмин награждены орденами «За личное мужество» (посмертно)".

"Органами по борьбе с организованной преступностью по обвинению во взяточничестве в особо крупных размерах арестован бывший начальник Приморской таможни Стецюк М. Н.

На пост начальника таможни г. Приморска назначен Керингер Александр Яковлевич, работавший ранее в Главном таможенном управлении".

«Коллектив работников Государственного Комитета по Особым технологиям с глубоким прискорбием извещает о скоропостижной кончине в результате тяжелой непродолжительной болезни заместителя Председателя Госкомитета Чирика Ильи Борисовича и выражает соболезнование родным и близким покойного».

С фотографии, помещенной рядом с сообщением, на меня смотрят водянистые рыбьи глаза под жесткими кустиками бровей.

Надо же, а выглядел здоровым!..

Нервотрепки много было. Все болезни от нервов! Кроме тех, которые от любви.

Илья Борисович Чирик, он же Смирнов-Ласточкин, допустил-таки существенный прокол. Подвел Организацию. Коллектив. А интересы коллектива, как известно, куда выше интересов его членов. Даже высокопоставленных. Аминь.

Глава 27

Родная хибара за время моего отсутствия ничуть не полиняла. И внутри обстановка хотя и спартанская, но по мне – вполне пристойная.

Кувшинчик красной полусухой «Изабеллы», извлеченный Сережкой из Тимофеичевых подвалов, приятно освежает после трехкилометрового заплыва. Вино хорошо охлажденное, но не ледяное – как раз то, что нужно.

Теплый августовский вечер. Легкий, едва уловимый ветерок. Садится солнце, и небо засыпает, меняя цвета – от ярко-оранжевого до голубовато-синего, сиреневого, фиолетового… Недалеко, метрах в семистах, заброшенный раскоп древнего города. Тщательно обработанные камни построек, остатки виноделен…

Люди рождались, радовались, воевали, любили, умирали… И дни сменяются днями, и закаты дарят непостижимую красоту Совершенства… И красота беспредельна и бесконечна, и душа наполнена ею… И душа – бессмертна…

…Море… Немного вина… Закат…

– Дрон, к тебе гости! – Серега стоит на пороге хибары и улыбается во весь рот.

– В такую рань?

– Кому рань, а кому и двенадцатый час… Ты во сколько уснул вчера?

– Спроси что-нибудь полегче…:

Но на Божий свет выхожу довольно резво.

– Привет!

Высокая девушка с рыже-каштановыми волосам" И еще – она удивительно похожа на Леку. Как это тогда не заметил!

– Здравствуйте, милая девушка.

Юля склонила голову чуть набок, прикусила кончики волос.

– Я пришла в гости.

– И это славно! Из развлечений предлагаю самые изысканные: купание в море, загорание под солнцем, поедание мидий в тени! Подойдет?

– Подойдет.

– Тогда сразу в море, а то я не умывался. Сережка притащил плотик, и мы отплыли от берега метров на двести. Здесь наша личная мидиевая плантация. День проскочил весело и незаметно. Девушка поглядела мельком на часы.

– Сколько?

– Скоро восемь.

– Тебе далеко добираться до бабушки? Сережка отвезет. У него мотоцикл – зверь!

– А я на машине.

– С шофером, что ли?

– Да нет, сама.

– Умеешь водить? – Конечно.

– А права?.

– Подумаешь… Исполнится восемнадцать – сразу получу.

– А вино зачем пила, раз за рулем?

– Так я же чуть-чуть. Тем более воды все равно не было. Ее правда. Но ответственность за подрастающее поколение – это не пирог с изюмом! Тем более что вина я сегодня – ни-ни! Режим! Подготовка к новой жизни. У Алигьери это звучит вообще песней: «Вита нова!»

– Ладно. До бабули сам отвезу. За чай с вареньем. Где твоя колымага?

– На «лесенке». Сюда на ней не проехать.

– Пошли.

Я ожидал другого «росинанта». Какого-нибудь горбатого, на «лысой» резине «запорожца», мне ровесника, выкрашенного масляной краской. И когда Юленька остановилась около белого сооружения, я чуть было не проскочил мимо.

– Вот эта?! – Глаза у меня стали копеек по семь одной монетой, без сдачи.

Девушка открывала ключом дверцу «Мерседеса».

– Ага. – Ее глаза смеются. – Ты еще не раздумал сесть за руль?

– Не-а. Далеко едем?

– В Рыжановку.

– Вперед.

Машину веду так, словно она хрустальная. Или фарфоровая.

– А побыстрее можно?

– Не дразнись. У твоей бабушки что, восемьсот гектаров ананасовых плантаций под домом?

– Да нет. Машина дядина.

– По шее не получишь за такие разъезды?

– Не-а. Дядя мне все разрешает. Он очень добрый. К тому же в мои годы Гайдар уже полком откомандовал и в отставку вышел!

– А дядя – бывший маршал? – Легонько стукаю по приборному щитку.

– Да нет, он всего на девять лет старше мамы. Ему сорок шесть.

– Бизнесмен?

– Я даже не знаю точно. Вечно по делам мотается – то Москва, то Симферополь, то Киев. Вот семьи у него нет.

– Почему?

– Не знаю. Не сложилось. Да и он лет двенадцать на Севере работал, золото, что ли, добывал или алмазы…

– А может – изумруды? – ляпнул я неожиданно для себя.

Юля просто пожала плечами.

– Не знаю. Может, и изумруды. Подъехали к дому, въехали во двор. Рядом с «мерсом» дом выглядит вполне обычным: правда, большой, двухэтажный, просторный, но станицы в этих местах богатые, такие дома – у каждого второго.

– Садись на веранде, я сейчас чай принесу.

– А бабушка?

– Наверное, к соседке ушла. Не могу же я допустить, чтобы ты до этого умер от жажды. Тебе крепкий заварить?

– Да, очень. Может, я сам?

– Не доверяешь? Да я умею. Дядя только такой и пьет. Посмотри пока телек, журналы. Или, если хочешь, мой альбом. Все – на полке.

Выкройки меня интересуют мало, поэтому беру альбом. Юля идет в школу – с цветами и ранцем. Юля у моря – с большим разноцветным мячом. Юля в кругу семьи – мама, женщина лет тридцати, девочка и… Высокий выпуклый лоб, стальные глаза, плотно сжатые губы… Морщина к переносью, едва наметившаяся… Волк Ларсен. Юля подошла, заглядывает через плечо.

– Это – мама, это – я во втором, что ли, классе, а это – дядя Володя, мамин брат.

– Как его фамилия?

– Как и моя – Князев. Ты что, его знаешь?

– Да нет. Просто, наверное, видел где-нибудь. Лицо запоминающееся.

– Он был недавно в Приморске, может, ты его и встречал.

– Может быть. А сейчас?

– В Москве, наверное. У него дел, как он выражается, под завязку. Ты чай с сахаром или с вареньем?

– И то, и другое, и компот.

– Компота нет, есть кагор. Будешь?

– Лучше чай.

– А я выпью.

День сюрпризов. Но, как выяснилось, это не последний. Листаю дальше альбом, и…

На меня смотрит Л ека. Правда, в школьном платьице, с бантом, с букетом роз.

– Красивая, правда? – Юля стоит сзади, ее волосы щекочут мне шею.

– Очень.

– Ну ладно, хватит разглядывать. Чай стынет.

– А кто это?

– Ну… Юля мнется. Ну… Это моя… сестра.

– Сестра?!

– Ну как. Не совсем… Как это называется… Не двоюродная, а…

– Сводная.

– Ну да. Сводная. Папа у нас один, а мамы – разные.

– Родители развелись?..

– Да нет. Ты же знаешь, как это бывает… Мама работала на Территории, официанткой или горничной, я не знаю… А он там отдыхал… Ну вот и… Он тогда уже был женат, и Лека уже была… Да и развестись тогда – никак, сам понимаешь, карьера…

– Ты на него обижаешься?

– Да нет. Вернее, раньше – иногда. А так – все понимаю. К тому же он каждое лето приезжал…

– Мама замуж так и не вышла?

– А вот как раз и вышла! Два года назад. Она молодая и очень красивая.

– Сейчас в Приморске?

– Нет, в Киеве. Муж ее, дядя Саша, в институте работает.

– Преподаст?

– Вообще-то он ученый, но сейчас им даже на хлеб не хватает. Преподает в каком-то лицее и еще где-то по компьютерам подрабатывает. Он в них жутко соображает.

– А ты здесь живешь?

– Жила. Я в институт поступила, в Москве. И там буду жить. А дядя Володя обещал к восемнадцатилетию квартиру подарить. Вот. – И Юля, показав мне язык, выхватила альбом. – Хватит любоваться, давай чай пить. А правда, я на нее похожа?

– Да, очень.

– Значит, я тоже красивая! Садись. Едим абрикосовое варенье и запиваем густым крепким чаем.

– Юля…

– Да?

– А ты давно папу видела?

– Давно. Ты знаешь, он умер. Три года назад.

– А кто он был?

– Не знаю. Важной шишкой какой-то. У него на Территории особняк был. В смысле – служебный, но отдельный. А о работе своей никогда ничего не рассказывал. Да мне все равно было, я же еще маленькая была. Да ладно об этом…

Слушай, а где ты пропадал? Я ведь наведывалась в твою хижину пару раз, никто не знал. Серега, пацан этот, отвечал всегда: «В отъезде», и был такой ва-а-а-ж-ный, как семафор!

– Отдыхал в станице. У друзей. Что-то бабушка твоя не торопится.

– Не знаю. – Девушка пожимает плечами, но и в сумерках видно, как она покраснела. Смотрю на часы.

– Скоро десять. Мне пора.

– И на чем ты поедешь?

– Автобус в двадцать два пятнадцать.

– На нем больше часа до города… Останься…

– А бабушки никакой у соседей нет?

– Не-а. Она у мамы, в Киеве. Девушка встает из-за стола, садится мне на колени, обнимает за шею, прижимается к груди.

– Ты что, не понимаешь? Я уже взрослая. Совсем взрослая. Я хочу, чтобы ты остался.

Я смотрю ей в глаза. Зеленые и глубокие, как море…

– Да? – . Губы девушки совсем рядом.

– Да. Третья неделя сентября. Юля на учебе в Москве. Сижу в хижине. Читаю попеременно Диогена, Лаэрция и Овидия. Ночами уже холодно. Скоро начнутся шторма. Заворачиваюсь в одеяло и засыпаю.

…По дорожке, усыпанной морским песком, идет девушка… На ней легкое платьице, ветер играет волосами. Она босиком, я слышу шуршание песка, когда она касается дорожки ступнями.

Ее фигурка кажется почти невесомой… И цвет волос переменчив – то светло-русые, то золотистые, то каштановые… Волны добегают к ее ногам и ласкаются белыми курчавыми щенками…

– Скорый поезд номер шестьсот семьдесят два «Приморск – Москва» будет отправлен через пять минут со второго пути…

Я сижу в вагоне «СВ» и предаюсь полной расслабухе. Поскольку птица я теперь важная, решил позволить себе невинную роскошь в виде спального места.

А вообще, такое впечатление, будто обо мне забыли. Ни тебе ответственных лиц в париках, замаскированных алкоголиками, ни киллеров в черных плащах с отравленными кинжалам, ни даже предложения работать на сенегальскую разведку!

Скучно и обидно!

Багаж мой также скромен: пятилитровая канистра превосходнейшего вина, подаренная Энвером, и богатые летние впечатления. «Усталые, но довольные, мы возвращались из похода».

Поезд трогается плавно. Но кажется, он-то как раз стоит на месте: назад, как в прошлое, уходит перрон, здание вокзала, фонари, безногий нищий в длинной солдатской шинели, беспризорные дворняги, бабы с баулами…

Место напротив пустует. Жаль. Сентябрь я провел в благородном уединении и сейчас рад любой компании. Даже в виде толстого и лысого пожирателя цыплят. Лишь бы ночью не храпел.

Дверь сдвигается в сторону.

Девушка в строгом деловом костюме: блузка, юбка, жакет, очки. Немного косметики, волосы гладко зачесаны.

– Восьмое место – это здесь?

– Да.

– Надо же, чуть не опоздала! И еще вагон перепутала. Помогаю ей с вещами.

– Вы до Москвы?

– Да.

– Вот и отлично. Я тоже. Меня зовут Светлана.

– А меня – Дрон. Вернее, Олег. Девушка замечает на столе книгу: А. Волков.

«Волшебник Изумрудного города».

– Детям везете?

– Отнюдь. Впадаю в детство. Временами. До пришествия полного маразма решил перечесть нетленку. Пока не поздно.

Девушка улыбается и достает из сумочки книгу – новенькую, в ярком переплете. «Урфин Джюс и его деревянные солдаты».

– Уверена, мы подружимся. У нас схожие пристрастия. Или – недуги.

– Зато – хороший вкус. Вам нравятся коллекционные вина?

– Очень.

– Разрешите вам предложить одно из редчайших…

– Замечательно! А у меня есть фрукты и шоколад.

– Значит, устраиваем, пир?

– Еще какой!

Девушка смотрит близоруко и даже чуть краснеет.

– Извините, Олег, вы не могли бы…

– Конечно. – И выхожу в коридор.

Сигарета прогорает с одного бока. Значит, обо мне кто-то думает сейчас.

Вспоминает. Беспокоится.

Если меня начали «вести», то не просто нежно – ласково. С учетом слабостей, пороков и комплексов. По полной программе. Ну что ж, на войне как на войне.

– Можно.

Я вхожу. На девушке короткое, расшитое шелком темно-зеленое кимоно. Ноги длинные, золотистые от загара. Густые каштановые волосы рассыпаны по плечам, темные глаза блестят чуть возбужденно, губы приоткрыты…

На столе – фрукты.

– Ну? Доставайте ваше вино. За знакомство… За окном дождь. Капли косо расчерчивают синие сумерки, на миг вспыхивая редкими золотыми искрами…

Эльдорадо… Эх!

Тяжела ты, шапка Мономаха… Ну да отступать некуда. Впереди – Москва!

Примечания

1

Из песни Михаила Щербакова.

(обратно)

Оглавление

.

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27 . .

Реклама на сайте